Гёте Иоганн Вольфганг Фон
Фауст

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

ФАУСТЪ

ТРАГЕДІЯ

Гёте

Переводъ А. ФЕТА.

Съ рисунками Энгельберта Зейбертца.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.

Изданіе А. Ф. МАРКСА.

1899.

0x01 graphic

ТРАГЕДІИ
ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

Въ пяти актахъ.

0x01 graphic

Аріель (пѣніе сопровождаемое эоловыми арфами).

             Какъ весна свой дождь цвѣточный
             Надо всѣми пронесетъ.
             Какъ въ поляхъ зеленый, сочный
             Всходъ на радость всѣмъ блеснетъ,
             Малыхъ эльфовъ духъ высокій
             Помогать спѣшитъ всему;
             Будь святой онъ, будь жестокій,
             Несчастливца жаль ему.
             Вокругъ его чела вы, рой свободный,
             Исполните долгъ эльфовъ благородный,
             Уймите пылъ, которымъ онъ томимъ,
             Отъ стрѣлъ его спасите вы упрека,
             Развѣйте ужасъ пережитый имъ.
             Въ ночной тѣни четыре вамъ урока,
             Пройдите ихъ вы ласково надъ нимъ.
             Сперва его вамъ уложить удастся,
             Затѣмъ пускай онъ росы Леты пьетъ;
             Упорство членовъ судорожныхъ сдастся,

Сумерки.

Фаустъ (распростертъ на цвѣтущей муравѣ, безпокойно ищетъ сна).

             Хоръ духовъ паритъ подвижно, милые малютки.
             И, стихнувъ, онъ навстрѣчу дню пойдетъ.
             Свершите эльфовъ долгъ прямой,
             Верните въ свѣтъ его святой!
   

Хоръ (отдѣльно, вдвоемъ и во множествѣ, по очереди и вмѣстѣ).

             Въ часъ, когда весь злакъ поляны
             Теплотой еще объятъ,
             Ароматы и туманы
             Ниспускаетъ въ нихъ закатъ.
             Тихо шепчетъ; сномъ влюбленнымъ
             Ищетъ сердце усыпить,
             И предъ окомъ утомленнымъ
             Двери дня опять закрыть!
             Ночь въ долинахъ глубочайшихъ.
             Звѣзды вѣчныя взошли,
             Крупныхъ искръ средь искръ мельчайшихъ
             Ближній блескъ и свѣтъ вдали,
             Прыщеть въ озерѣ мигая,
             Свѣтитъ съ тверди голубой,
             И, покой нашъ завершая,
             Правитъ мѣсяцъ золотой.
             Унялось часовъ теченье,
             Боль и счастье устрани.
             Ты предчувствуй исцѣленье!
             Вѣрь грядущей силѣ дня!
             Холмъ пышнѣй, тѣнистой мглою
             Расцвѣченный долъ одѣвъ,
             И сребристою волною
             Къ жатвѣ движется посѣвъ.
             Пробудись съ мечтой завѣтной,
             Въ дальнемъ блескѣ все твое.
             Ты объятъ лишь незамѣтно,
             Сонъ скорлупка -- сбрось ее.
             Не замедли ты рѣшеньемъ,
             Гдѣ порывъ толпы смущенъ,--
             Благороднымъ исполненьемъ
             Быстрый подвигъ награжденъ.

(Необычайный гулъ возвѣщаетъ приближеніе солнца.)

Аріель.

             Слушай, какъ бушуютъ оры!
             Слуху духовъ заявляясь,
             Новый день идетъ рождаясь;
             Мрачныхъ скалъ скрипятъ затворы,
             Колеса гремятъ Авроры,
             Что за гулъ приноситъ свѣтъ!
             Трубный трескъ дрожитъ, дробится,
             Глазъ мигаетъ, уху скрыться
             Отъ неслыханнаго слѣдъ.
             Въ глубь цвѣтовъ скорѣй спасайтесь!
             Глубже, глубже, зарывайтесь
             Подъ скалы, подъ листья, въ мохъ!
             Кто заслышалъ, тотъ оглохъ.

0x01 graphic

Фаустъ.

             Трепещутъ пульсы жизни вожделѣнію,
             Встрѣчая часъ, когда заря блеснула:
             И въ эту ночь, земля, ты неизмѣнно,
             У ногъ моихъ почивъ, опять вздохнула;
             Ты принесла мнѣ снова наслажденья,
             Ты мощно пробудила и вдохнула
             Къ высокой жизни вѣчныя стремленья.
             Ночной покровъ ужъ снятъ до половины,
             Стогласное въ лѣсу возникло пѣнье,
             Туманъ струей вливается въ долины,
             Но отблески небесъ и въ глубь запали;
             Приподнялись всѣ вѣтви до вершины
             Изъ ароматной мглы, въ которой спали.
             Ужъ красками одѣлась грудь земная,
             Гдѣ цвѣтъ и листъ слезами задрожали;
             Вокругъ меня отверсто царство рая.
             А въ вышинѣ! Нагихъ вершинъ колоссы
             Уже горятъ, о торжествѣ вѣщая,
             Къ нимъ прежде всѣхъ съ сіяньемъ льются росы.
             Что позже въ долъ нисходятъ усыпленный.
             А вотъ и Альпъ зеленые откосы
             Пріемлютъ свѣтъ и видъ опредѣленный,
             И постепенно сходитъ день горючій.
             Оно взошло,-- увы! ужъ ослѣпленный
             Я взоры отвращаю съ болью жгучей.
             Вотъ точно то жъ и въ насъ, когда стремленья,
             Окрылены надеждою могучей,
             Врата находятъ настежь исполненья;
             Но вотъ изъ нѣдра привлекавшей цѣли
             Избытокъ пламени -- и мы въ смущеньи.
             Мы факелъ жизни лишь зажечь хотѣли --
             Вдругъ море пламени, какое пламя!
             Любовь? иль ненависть? чѣмъ закипѣли
             Мы вдругъ, что страшно овладѣло нами?
             Такъ что, опять со мглой мирясь земною,
             Завѣсой мы укрыться рады сами.
             Такъ оставайся жъ солнце за спиною.
             На водопадъ, въ ущельи горъ гремящій,
             Взираю я съ восторженной душою:
             Съ уступа на уступъ онъ съ силой вящшей,
             На тысячи дробясь потоковъ, мчится,
             Наполнивъ воздухъ пѣною кипящей.
             Но какъ чудесно въ этой мглѣ родится,
             Мѣняясь вѣчно, та дуга цвѣтная,
             То таетъ вдругъ, то снова загорится,
             Росою все душистой обдавая.
             Какъ въ зеркалѣ людское въ ней стремленье;
             Обдумавъ все, ты скажешь постигая:
             Тотъ пестрый отблескъ -- жизни уясненье.

0x01 graphic

0x01 graphic

Императорскій дворецъ.

Тронная зала. (Государственный совѣтъ въ ожиданіи Императора.)

Трубы.

Входятъ придворные всѣхъ чиновъ, въ великолѣпныхъ одеждахъ.
Императоръ вступаетъ на тронъ; по правую его руку Астрологъ.

Императоръ.

             Всѣмъ мой привѣтъ, кто здѣсь явился,
             Я вѣрность ихъ цѣню сердечно!--
             Вотъ и мудрецъ при мнѣ конечно;
             Куда же шутъ запропастился?
   

Юнкеръ.

             Сейчасъ за мантіей твоею
             На лѣстницѣ свернулъ онъ шею.
             Вотъ туша! Еле унесешь.
             Пьянъ или умеръ? не поймешь.
   

Другой юнкеръ.

             Сейчасъ, откуда что берется,
             Другой на это мѣсто рвется.
             Великолѣпно онъ одѣть.
             Но рожа! И подобной нѣтъ!
             Алебардистамъ не сдается.
             Тѣ бердыши скрестивши ждутъ.
             Да вонъ и онъ -- отважный Шутъ.
   

Мефистофель (склоняя колѣни у трона).

             Что ненавидятъ и ласкаютъ?
             Что изгоняютъ и манятъ?
             Что постоянно защищаютъ?
             Что обвиняютъ и бранятъ?
             Что глухо къ твоему глаголу?
             Что всѣмъ пріятно такъ назвать?
             Что близко къ твоему престолу?
             Что лишь само могло отстать?
   

Императоръ.

             Такія рѣчи намъ извѣстны,
             Но здѣсь загадки неумѣстны,
             Пусть господа ихъ разрѣшатъ.
             Вотъ разрѣши!-- Я слышать радъ.
             Мой старый шутъ навѣкъ исчезъ изъ края,
             Иди ко мнѣ, его мнѣ замѣняя.

(Мефистофель всходитъ и становится слѣва.)

Говоръ толпы.

             Ужъ новый шутъ,-- для новыхъ мукъ!
             Откуда онъ явился вдругъ?
             Тотъ прежній палъ -- навѣкъ ушелъ.--
             Тотъ бочка былъ,-- а этотъ колъ.--
   

Императоръ.

             Итакъ, привѣтъ вамъ за участье,
             Всѣ вѣрные, мнѣ близкіе душою!
             Вы подъ счастливой собрались звѣздою:
             Начертаны намъ въ небѣ миръ и счастье.
             Зачѣмъ же въ дни, скажите сами,
             Когда заботы за горами,
             И съ подвязными бородами
             Мы всѣ желаемъ веселиться,
             Намъ совѣщаньями томиться?
             Но коль исхода вы другого не нашли,
             Исполнимъ то, зачѣмъ пришли.
   

Канцлеръ.

             Горитъ добра высокій ореолъ
             Вкругъ царскаго чела; его глаголъ
             Одинъ всѣмъ правитъ человѣчно:
             То правосудіе, что вѣчно
             Всѣмъ нужно, всѣмъ необходимо,
             Въ глазахъ народа въ немъ хранимо.
             Увы! что можетъ въ человѣкѣ умъ,
             А въ сердцѣ благость? что отвага думъ?--
             Когда весь край въ какой-то лихорадкѣ,
             И злу вослѣдъ другое зло въ зачаткѣ?
             Кто поглядитъ съ той высоты, гдѣ тронъ,
             На царство -- словно видитъ тяжкій сонъ,
             Гдѣ надъ уродствомъ тѣшится уродство,
             Гдѣ въ беззаконьи есть съ закономъ сходство,
             И заблужденій общее господство.
             Тотъ крадетъ стадо, тотъ жену,
             Алтарный крестъ, подсвѣчникъ, чашу,
             Затѣмъ, позоря слабость нашу,
             Вкушаетъ миръ и тишину.
             Тутъ челобитчики толпятся,
             Судья сидитъ въ своей цѣпи;
             А между тѣмъ, чтобъ разливаться,
             Возстанье все растетъ въ степи.
             Тотъ только чистъ и безгрѣховенъ,
             Кого сообщники спасутъ,
             И развѣ слышится: "виновенъ"
             Тамъ, гдѣ повинный сталъ на судъ.
             Такъ все готово распадаться.
             То разрушая, что блюдетъ.
             Какъ можетъ смыслъ тута развиваться,
             Который къ долитому ведетъ?
             Пришлось и честному склонять
             Чело передъ льстецомъ, злодѣемъ,
             Судья безсильный покарать
             Примкнетъ невольно къ лиходѣямъ.
             Картина мрачная. Готовъ
             Я на нее спустить покровъ.

(Пауза.)

             Взять мѣры тутъ необходимо;
             Колб всякъ вредить, всѣмъ нестерпимо.
             Въ ущербѣ даже царскій духъ.
   

Главнокомандующій.

             Какое буйство въ эти дни-то:
             Всякъ иль убійца иль убитый,
             А на команду каждый глухъ!
             И горожанинъ за стѣнами.
             И рыцарь на своемъ гнѣздѣ,
             Прижавшись тѣшатся надъ нами.
             Намъ нѣтъ пособниковъ нигдѣ.
             Хоть взять наемнаго солдата,
             Просить онъ дерзко жалованья сталъ,
             И если бъ не за нами плата,
             Онъ и совсѣмъ бы убѣжалъ.
             Кто пикнулъ, что они буяны,
             Тотъ на гнѣздо наткнулся осъ.--
             Странѣ отъ нихъ бы ждать охраны,
             А стать добычей ихъ пришлось.
             Мы терпимъ эти буйства злыя,
             Промотавъ чуть не цѣлый свѣтъ;
             Хоть короли и есть другіе --
             Но никому до насъ и горя нѣтъ.

0x01 graphic

Казначей.

             Вотъ на союзниковъ пеняютъ!
             Субсидій только обѣщаютъ,
             Ихъ какъ воды въ засуху нѣтъ.
             Ты государь большихъ владѣній.--
             Кто жъ собственникомъ сталъ имѣній?
             Куда ни глянь, домъ новый возстаетъ,--
             И независимы всѣ стали;
             А ты гляди, какъ онъ дѣла ведетъ.
             И столько правъ мы пораздали,
             Что ни на что намъ правъ недостаетъ.
             Отъ партій, какъ ихъ называютъ,
             Поддержки ждать нельзя давно;
             Онѣ хоть хвалилъ, хоть ругаютъ,
             А равнодушны все равно.
             Что гвельфы, что и гибелины
             Спѣшатъ укрыться, отдыхать.
             Помочь сосѣду нѣтъ причины.
             Хоть бы себя-то отстоять.
             Намъ дверь къ богатству затворяютъ:
             Всѣ шарятъ, роютъ и скопляютъ --
             А мы при сундукѣ пустомъ.
   

Кастелянъ.

             И я, въ какомъ я затрудненьи!
             Толкуемъ мы о сбереженьи,
             И больше тратимъ съ каждымъ днемъ;
             Бѣда растетъ и мнѣ видна.
             У поваровъ пока достатокъ:
             Оленей, зайцевъ, куропатокъ,
             Гусей и утокъ, куръ оброчныхъ,
             То депутатскихъ, то и срочныхъ
             Хоть можно понабрать сполна;
             Но не хватаетъ намъ вина.
             Бывало въ погребахъ едва терпѣли стойки,
             У бочекъ бочки какъ постройки,--
             Теперь большихъ господъ попойки
             До капли выбрали запасъ.
             И ратуша свой складъ спустила на пирушки.
             Пьютъ чашами, хватаютъ кружки,--
             И подъ столомъ весь пиръ какъ разъ.
             А я плати за все какъ знаешь;
             Жида никакъ не уломаешь,
             Антиципацій нахватаешь,
             И бейся изъ году ты въ годъ.
             Свиней мы не дождемся въ тѣлѣ,
             Въ залогѣ даже всѣ постели,
             И хлѣбъ кладутъ намъ съѣденный впередъ.
   

Императоръ (послѣ нѣкотораго размышленія къ Мефистофелю).

             Ты, шутъ, не. знаешь ли еще какихъ заботъ?
   

Мефистофель.

             Я никакихъ. Я вижу блескъ чудесный
             И, твой и этихъ дамъ. Сомнѣнья неумѣстны
             Тамъ, гдѣ величество всю совмѣщаетъ власть.
             Гдѣ все враждебное должно передъ силой пасть;
             Гдѣ воля добрая, направлена умомъ,
             Многообразнѣйшимъ окружена трудомъ;--
             Возможно ль, чтобы тамъ судьба бѣдой грозила,
             Затменьемъ -- гдѣ горятъ подобныя свѣтила?
   

Говоръ толпы.

             Вотъ это плутъ -- свое возьметъ
             Пошелъ на лесть -- пока беретъ --
             Я понялъ,-- ловкій человѣкъ-то --
             Что жъ будетъ дальше?-- Жди проекта.
   

Мефистофель.

             Гдѣ безъ нужды бываетъ бѣлый спѣть?
             Въ томъ иль другомъ; здѣсь просто денегъ пѣть.
             На мостовой валяться ихъ не будетъ,
             Но мудрость ихъ изъ-подъ земли добудетъ.
             По жиламъ горъ, по стѣнкамъ скрытно
             Есть просто золото и слитно;
             Спросите жъ. кто его для насъ откроетъ вдругъ?
             Природный даръ ума и мужа мудрый духъ.
   

Канцлеръ.

             "Природа, духъ". Для христіанъ неистовъ
             Такой языкъ! Сжигаютъ атеистовъ
             За рѣчь, что къ пагубѣ ведетъ.
             Природа -- грѣхъ, духъ -- дьяволъ черный;
             Межъ ними рядъ сомнѣній спорный,
             Таковъ чудовищный ихъ плодъ.
             У насъ не такъ. Въ твоемъ владѣньи
             Возникло два лишь поколѣнья,
             Чтобъ защищать достойно тронъ:
             Лишь рыцари, да лишь святые
             Стоять способны въ бури злыя,
             Зато имъ храмъ и.судъ врученъ.
             А черни смутныя затѣи
             Упорства развиваютъ духъ;
             Еретики да чародѣи
             Разносятъ гибель лишь вокругъ!
             Ты шуткой дерзкою безъ мѣры
             Мрачить и выше хочешь сферы;
             Въ сердцахъ дурныхъ твои примѣры,
             Шуту порочный -- близкій другъ.
   

Мефистофель.

             О, какъ легко признать ученаго сейчасъ!
             Чего на ощупь нѣтъ, то далеко отъ васъ;
             Что не въ рукахъ у васъ, того искать не слѣдъ;
             Чего вы не сочли, того и вовсе нѣтъ;
             Чего не взвѣсили, въ томъ вѣсу нѣтъ нисколько;
             Что не чеканили -- безцѣнно да и только.
   

Императоръ.

             Злу не поможетъ этотъ споръ несносный.
             Чего ты ждешь отъ проповѣди постной?
             Какъ, да когда бъ, пріѣлась эта дрянь.
             Нѣтъ денегъ: что жъ -- скорѣе ихъ достань!
   

Мефистофель.

             Достану все, что нынче далеко.
             Хоть и легко; но трудно, что легко.
             Лежитъ оно готово, да достать
             Задача вся; кто знаетъ, какъ начать?
             Подумай самъ, въ дни страха и печали,
             Когда людскія волны затопляли
             Страну,-- какъ тотъ и этотъ въ страхѣ тоже
             Туда-сюда скрывалъ что подороже;
             Такъ съ римскихъ дней все это началось,
             И такъ затѣмъ по этотъ день велось.
             И это все лежитъ въ землѣ зарыто --
             Въ землѣ жъ Имперской все твое, что скрыто.
   

Казначей.

             Для дурака не глупыя слова;
             То древнія имперскія права.
   

Канцлеръ.

             Здѣсь золотыя дьяволъ ставитъ петли,
             Какихъ-нибудь грѣховныхъ каверзъ нѣтъ ли?
   

Кастелянъ.

             Лишь ко двору бы онъ даровъ доставилъ,
             Я бъ отступить немножко радъ отъ правилъ.
   

Главнокомандующій.

             Дуракъ уменъ, онъ всѣмъ пообѣщалъ;
             Солдатъ не опроситъ, кто откуда взялъ.
   

Мефистофель.

             Не думайте, что я налгалъ вамъ много,
             Вотъ мудрый мужъ, спросите астролога!
             Въ своихъ кругахъ онъ видитъ часъ и домъ,--
             Скажи-ка, что на небѣ тамъ твоемъ?
   

Гоноръ толпы.

             Два проходимца -- съ двухъ сторонъ --
             Шутъ и фантастъ -- обстали тронъ --
             Все пѣснь одна -- не удивитъ --
             Дуракъ шепнетъ -- мудрецъ гласитъ.--
   

Астрологъ (говоритъ, Мефистофель нашептываетъ).

             Изъ золота все солнце создано;
             Слуга Меркурій ждетъ наградъ давно;
             Венера всѣхъ плѣнить успѣла васъ,
             Съ утра и въ ночь съ васъ не спуская глазъ.
             Луна стыдливо прячетъ скорбный лучъ;
             Марсъ не грозитъ, но силой онъ могучъ;
             Юпитеръ всѣхъ затмилъ, какъ возсіялъ.
             Сатурнъ великъ, хотя на глазъ и малъ;
             Мы, какъ металлъ, его не очень чтимъ,
             Цѣной онъ малъ, но вѣсомъ взялъ своимъ.
             Вотъ если бъ къ солнцу да луна скорѣй,
             Сребро да къ злату -- всѣмъ бы веселѣй.
             А тамъ уже всего бъ добыли люди:
             Дворцовъ, садовъ, ланитъ и пышной груди,
             Многоученый мужъ достанетъ вамъ
             Все то, чего нѣтъ силъ достигнуть мамъ.
   

Императоръ.

             Я слышу рѣчь его вдвойнѣ,
             А все довѣрья нѣтъ во мнѣ.
   

Говоръ толпы.

             Что пользы тутъ?-- баклуши бьютъ --
             Календари -- чортъ ихъ дери!
             Пришлось слыхать -- да тщетно ждать --
             А выйдетъ, глянь!-- Такъ это дрянь,--
   

Мефистофель.

             Теперь пошли болтать о вздорѣ,
             Какъ кладъ достать, для нихъ вопросъ.
             Одинъ бурчитъ о мандрагорѣ,
             Другому снится черный песъ.
             Что пользы, если тотъ хохочетъ,
             Другой волшебниковъ бранитъ,
             У самого жъ въ подошвахъ ужъ щекочетъ
             Иль ногъ онъ не пошевелить!
             Полны вліяній вы тончайшихъ,
             Природы вѣчной то завѣта,
             И изъ предѣловъ глубочайшихъ
             Живой къ намъ выбѣгаетъ слѣдъ;
             Коль въ членахъ защемитъ порой,
             Коль мѣсту станешь ты не радъ,
             Скорѣй берись! Копай и рой!
             Тутъ жди удачи, тутъ-то кладъ!
   

Говоръ толпы.

             Легло мнѣ на ноги свинцомъ.--
             Мнѣ руку сводитъ -- видно ломъ.--
             У пальца слышу зудъ въ слѣду --
             Никакъ спины не разведу --
             По этимъ признакамъ, кажись,
             Сюда всѣ клады собрались.
   

Императоръ.

             Скорѣй! Шутить я не желаю,
             Придай-ка лживой пѣнѣ вѣсъ-то,
             Кажи сейчасъ обѣщанное мѣсто!
             Я скипетръ свой и мечъ слагаю,
             И собственными здѣсь руками,
             Коль ты не лжешь, все дѣло справлю;
             А лжешь, такъ въ адъ тебя отправлю.
   

Мефистофель.

             Туда дорогу самъ бы могъ сыскать я.
             Но трудно дать о всемъ понятье,
             Что какъ ничье лежитъ вездѣ;
             Мужикъ горшокъ на бороздѣ
             Находитъ полный золотыми,--
             Селитра въ глинѣ, мыслитъ онъ,
             И вотъ руками трудовыми
             Вскрылъ золото,-- испуганъ онъ и радъ;
             Въ какія пропасти и своды,
             Въ какіе склепы, переходы
             Копать искатель долженъ ходы,
             Въ подземный этотъ міръ сходя!
             Въ подвалахъ древнихъ, кубки, чаши,
             Тарелки видятъ взоры ваши,
             Кругомъ ряды ихъ находя;
             Вокалъ рубиновый сверкаетъ,
             Кто изъ него испить желаетъ,
             На влагу древнюю напалъ;
             Но, вѣрьте знающему смѣло,--
             Лотковъ все дерево сотлѣло,
             И винный камень бочкой сталъ!
             Но не одно вино такое,
             Во мракѣ золото литое
             И самоцвѣты видитъ взоръ.
             Для мудреца въ ночи не жутко.
             Днемъ познавать -- пустая шутка;
             Во мглѣ мистеріямъ просторъ.
   

Императоръ.

             Возьми себѣ ихъ, что намъ мраки эти?
             Что цѣнно пусть появится при свѣтѣ.--
             Какъ разглядѣть плута во мглѣ ночной?
             Быкъ черенъ, кошки сѣры до одной.
             Горшки-то тѣ, что полны золотыхъ --
             Пусти свой плугъ,-- да выпаши намъ ихъ!
   

Мефистофель.

             Бери самъ заступъ, рой какъ надо,
             Трудомъ крестьянскимъ ставъ великъ,--
             И золотыхъ тельцовъ все стадо
             Изъ-подъ земли предстанетъ вмигъ.
             Ужъ тутъ восторга не загасишь,
             Себя ты самъ и милую украсишь.
             Каменьевъ блескъ достоинъ высоты
             Величества и красоты.
   

Императоръ.

             Скорѣй! Скорѣй! Что длить тутъ обѣщанья?
   

Астрологъ (какъ прежде).

             Монархъ! Уйми столь пылкія желанья;
             Сперва ты пестрый праздникъ свой отбудь!
             Смѣшавшись, цы упустимъ что-нибудь.
             Сначала мы рѣшимость обнаружимъ,
             То, что внизу, здѣсь наверху заслужимъ.
             Кто ждетъ добра -- добро готовь;
             Ждешь радости, смири свою ты кровь;
             Вина ты ждешь,-- жми гроздій въ той же мѣрѣ;
             А чуда ждешь, такъ укрѣпляйся въ вѣрѣ.
   

Императоръ.

             Такъ станемъ дни въ весельи провождать!
             Поста ужъ кстати будемъ ждать.
             А между тѣмъ хочу, чтобъ всякъ встрѣчалъ
             Повеселѣй нашъ шумный карнавалъ!

(Трубы. Exeunt.)

Мефистофель.

             Что счастье и заслуга -- братья,
             Не лѣзетъ въ голову глупца;
             Имъ хоть бы могъ и камень мудрыхъ дать я,
             Не сыщешь къ камню мудреца.

0x01 graphic

0x01 graphic

Просторный залъ, съ примыкающими покоями, украшенный и убранный для маскарада.

Герольдъ.

             Въ предѣлахъ бы нѣмецкихъ, но не вѣрьте,
             Что лишь шуты здѣсь, мертвецы, да черти;
             Веселый праздникъ подоспѣлъ.
             Нашъ государь, походъ свершивъ на славу,
             Себѣ на пользу, вамъ въ забаву,
             Отбывъ чрезъ Альпы переправу,
             Веселымъ царствомъ овладѣлъ.
             Главой склонясь къ святому тропу,
             Онъ право испросилъ на власть,
             Но для себя пріобрѣтя корону,
             Для насъ колпакъ онъ не забылъ припасть.
             Переродились всѣ мы сами:
             Пріятно свѣтскимъ людямъ всѣмъ равно
             Въ него засунуть голову съ ушами;
             Хоть въ немъ легко считать ихъ дураками,
             Они умны, насколько имъ дано
             Ужъ вижу, какъ они толпятся,
             То разойдутся, то сдружатся;
             Въ кружку прибиться ищетъ всякъ;
             Войдетъ и выйдетъ преотлично.
             Что было и осталось такъ;
             Пускаясь въ шутки безгранично,
             Весь міръ одинъ большой дуракъ.

0x01 graphic

Садовницы.
(Пѣніе, сопровождаемое мандолинами.)

             Похвалы стяжать живыя
             Разодѣлись на зарѣ
             Флорентинки молодыя,
             При нѣмецкомъ мы дворѣ;
   
             Мы цвѣтовъ, убранства ради,
             Въ черныхъ кудряхъ принесли,
             Шелкъ въ кусочкахъ, шелкъ какъ пряди
             Мѣсто здѣсь свое нашли.
   
             И чего жъ искать намъ краше!
             Похвалите отъ души:
             Вѣдь искусственные наши
             Цѣлый годъ цвѣты свѣжи.
   
             Симметричными кружками
             Дали видъ мы лоскуткамъ.
             Издѣвайтесь надъ кусками,
             Въ цѣломъ это мило вамъ.
   
             Милы мы какъ новость, мода,
             На садовницъ ты взгляни;
             Наша женская природа
             Вѣдь искусству такъ сродни.
   

Герольдъ.

             Взглянемъ въ тѣ корзины сами,
             Что вы на головы взяли
             Или держите руками:
             Чтобъ по вкусу мы набрали.
             Ну скорѣй, чтобъ превратились
             Входы, выходы -- въ теплицы!
             Стоять, чтобы къ нимъ теснились,
             И товаръ, и продавщицы.
   

Садовницы.

             Веселѣе по обновѣ,
             Но безъ торгу покупай!
             И въ короткомъ тонкомъ словѣ,
             Что досталось, понимай.
             Оливковая вѣтка съ плодами.
             Не завидую цвѣтку я,
             Вовсе споровъ не терплю я,
             Такъ природой мнѣ дано.
             Все же почвенная сила
             Вся во мнѣ, и я служила
             Мирной вѣстію давно.
             Нынче жду съ мечтой безгласной
             Украшать чело прекрасной.
   

Вѣнокъ изъ колосьевъ (золотой).

             Даръ Цереры милъ отменно,
             Приспособленный къ вѣнцу.
             Что въ полезности такъ цѣнно,
             Будь прекрасно вамъ къ лицу!
   

Фантастическій вѣнокь.

             То, что мальвъ, напоминаетъ,
             Въ мохъ искусно можно вплесть.
             Хоть въ природѣ не бываетъ,
             Но у моды это есть.
   

Фантастическій букетъ,

             Кто бъ назвать меня рѣшился?
             Теофрастъ бы самъ смутился.
             А надѣюсь, что найдутся
             Тѣ кому бъ мнѣ приглянуться.
             У такой я, можетъ статься,
             Могъ бы въ волосы вплетаться,
             Иль она бъ мѣстечко мило
             Мнѣ у сердца уступила.
   

Вызовъ.

             Цвѣтъ фантазіи блестящей
             Служитъ модѣ проходящей;
             Пусть же чуденъ онъ бываетъ,
             Какъ природа не рождаетъ;
             Вѣтки, листья золотые,
             Впейтесь въ кудри молодыя! --
             Только...
   

Почки розъ.

                       Скромность въ насъ живетъ.
             Счастливъ тотъ, кто насъ найдетъ!
             Въ лѣтній вечеръ благовонный
             Почка розы воспаленной
             Для кого же не отрада?
             Обѣщанье и награда
             Покоряетъ въ тотъ же часъ
             Чувство, взоръ и сердце въ насъ.

(Въ галлереяхъ, украшенныхъ зеленью, садовницы красиво размѣщаютъ свой товаръ.)

   

Садовники.
(Пѣніе сопровождаемое теорбами).

             Пусть цвѣты благоухаютъ,
             Ваши кудри украшая;
             Но плоды не обольщаютъ,
             Ихъ мы цѣнимъ лишь вкушая.
             Вишни, персики созрѣли:
             Покупайте! кто желаетъ.
             Гдѣ языкъ да нёбо въ дѣлѣ,
             Глазъ плохимъ судьей бываетъ.
             Вотъ созрѣвшими плодами
             Наслаждайтесь какъ ведется;
             Розы можно пѣть стихами,
             А плоды кусать придется.
             Намъ дозвольте стать подъ пару
             Съ вашимъ блескомъ молодымъ,
             И созрѣвшему товару
             Вашимъ видъ мы придадимъ.
             Въ расцвѣченномъ поворотѣ,
             Что къ бесѣдкѣ насъ ведетъ,
             Вы совмѣстно все найдете:
             Почки, листья, цвѣтъ и плодъ.

(Подъ чередующееся пѣніе, сопровождаемое гитарами и теорбами, оба хора продолжаютъ разставлять по ступенькамъ вверхъ и предлагать свой товаръ.)

Матъ и дочь.

Мать.

                       Родилась ты дочь,-- тебя
                       Въ чепчикъ я убрала.
                       Такъ мила ты изъ себя
                       Крошечка лежала.
                       Ужъ тебя я подъ вѣнцомъ
                       За первѣйшимъ богачомъ
                       Увидать мечтала.
   
                       Ахъ! умчали все года
                       И съ мечтою сладкой.
                       Волокить ужъ ни слѣда
                       Послѣ встрѣчи краткой.
                       Танцовала ты съ однимъ,
                       Подавала знакъ другимъ
                       Локоткомъ украдкой.
   
                       Сколькимъ праздникамъ у насъ
                       Приходилось длиться:
                       Фанты, игры каждый часъ.
                       Смотришь -- не клеится:
                       Нынче праздникъ дураковъ.
                       Милка, фартукъ свой готовь,
                       Можетъ кто ввалится!

(Подруги, юныя и прекрасныя, присоединяются къ нимъ; слышна задушевная болтовня. Рыбаки и Птицеловы съ сѣтями, удочками, силками и прочими снастями появляются, мѣшаясь съ прекрасными дѣвицами. Взаимныя попытки захватить, поймать, избѣжать и удержать даютъ поводъ къ пріятнѣйшимъ діалогамъ.)

Дровосѣки.
(Появляются стремительно и неуклюже.)

                       Эй! разступитесь!
                       Просторъ мы любимъ.
                       Деревья рубимъ,
                       Свалить желаемъ,
                       А какъ таскаемъ,
                       Толчковъ страшитесь.
                       Пойми сугубый
                       Смыслъ,-- неизбѣжный:
                       Вѣдь если грубый
                       Спины не гнулъ бы,
                       Ну какъ тутъ нѣжный
                       Себя соблюлъ бы,
                       На зло затѣямъ?
                       Что жъ, разсудили?
                       Чтобъ вы не стыли,
                       Такъ мы потѣемъ.
   

Полишинели (ребячески, почти глупо).

                       Глупцы трудятся,
                       Горбясь родятся;
                       Не отъ ума ли
                       Мы ношъ не знали.
                       Вѣдь колпаки-то
                       Ужъ какъ легки-то,
                       И въ курткахъ вольно.
                       Самодовольно
                       Мы дни проводимъ
                       И въ туфляхъ ходимъ,
                       Иль безъ запинокъ
                       Влетимъ на рынокъ,
                       Да крикнемъ сами
                       Вдругъ пѣтухами;
                       Затѣмъ свободно
                       Тамъ, гдѣ народно,
                       Скользнемъ какъ змѣи,
                       И вновь затѣи
                       И шумъ и пляска;
                       Хоть брань, хоть ласка
                       Къ намъ долетѣла:.
                       Намъ что за дѣло!
   

Паразиты (ласкательно-сластолюбиво).

                       Вы тамъ съ дровами,
                       Намъ любо съ вами,
                       Намъ уголь тоже
                       Всего дороже!
                       Ужомъ сгибанье
                       И потаканье,
                       Всѣ фразы лести,
                       Что душъ вмѣстѣ
                       Студя и грѣя,
                       Вся ихъ затѣя --
                       Пустое дѣло.
                       Хотя бы пламя
                       Къ нимъ языками
                       Съ небесъ слетѣло,
                       Все дровъ не мало,
                       Да углей нужно,
                       Чтобъ запылало
                       На кухнѣ дружно.
                       Тамъ парятъ, варятъ,
                       Пекутъ и жарятъ,
                       И запахъ чудо
                       Для лизоблюда.
                       Онъ рыбу чуетъ,
                       Узналъ жаркое,--
                       Вотъ запируетъ,
                       Гдѣ ждетъ чужое.
   

Пьяный (безсознательно).

                       Нынче мнѣ весь свѣтъ чудесенъ!
                       Такъ свободно я дышу,
                       Вѣдь веселости и пѣсенъ
                       Я съ собою приношу;
                       Вотъ и пью я, лейте! лейте!
                       Чокнись! чокнись! пейте! пейте!
                       Ты чего отсталъ отъ насъ?
                       Чокнись, вотъ тебѣ весь сказъ.
                       На меня жена бранилась,
   
                       Пестрымъ мой камзолъ нашла,
                       Я заважничалъ,-- озлилась,
                       Палкой въ маскѣ назвала,
                       Но я пью! такъ лейте! лейте!
                       Чокнись! чокнись! Пейте! пейте!
                       Палки въ маскахъ всѣ за разъ!
                       Чокъ, да чокъ! Вотъ вамъ и сказъ!
                       Сумасбродомъ не считай-на
   
                       Ты меня, я самъ ходокъ.
                       Скупъ хозяинъ, дастъ хозяйка,
                       Дастъ служанка на мѣлокъ;
                       Вотъ и пью я! лейте, лейте!
                       Чокнись! чокнись! пейте! пейте!
                       Каждый такъ-то! въ добрый часъ!
                       Чокъ да чокъ! Вотъ вамъ и сказъ.
   
                       Въ чемъ пріятность нахожу я,
                       То не должно измѣнять:
                       Гдѣ свалился, пусть лежу я,
                       Не хочу ужъ я стоять.
   

Хоръ.

                       Дружно, братцы, лейте, лейте!
                       На здоровье, пейте! пейте!
                       На скамьѣ держись у насъ!
                       Кто подъ столъ,-- тутъ весь и сказъ.

(Герольдъ возвѣщаете о различныхъ поэтахъ, пѣвцахъ природы, придворныхъ и рыцарскихъ пѣвцахъ, то нѣжныхъ, то энтузіастахъ. Въ толпѣ всевозможныхъ соискателей никто другого не допускаетъ до пѣсни. Одинъ проскользнетъ съ немногими словами.)

Сатирикъ.

                       Вы знаете ль, что мнѣ, поэту,
                       Всего бъ отраднѣй было?
                       Когда бъ твердить и пѣть я свѣту
                       Могъ то, что всѣмъ постыло.

(Пѣвцы ночи и гроба просить извиненія, такъ какъ они въ настоящую минуту заняты интереснѣйшимъ разговоромъ съ только-что воскресшимъ вампиромъ, изъ чего можетъ быть . разовьется новый родъ поэзіи; Герольдъ долженъ на это согласиться, и между тѣмъ вызываетъ греческую миѳологію, которая даже въ модныхъ маскахъ не теряетъ своего характера и пріятности.)

Граціи.

Аглая.

                       Прелесть въ жизнь мы вносимъ, знайте;
                       Съ той же прелестью давайте!
   

Гегемона.

                       Будь прелестно полученье!--
                       Мило мыслей исполненье,
   

Евфросина.

                       Въ тихой жизни повсемѣстно
                       Благодарность будь прелестна!
   

Парки.

Атропосъ.

                       Старшей мнѣ пришлось явиться
                       Прясть съ заботой неизбѣжной.
                       Сколько всяческихъ роится
                       Думъ надъ нитью; жизни нѣжной.
   
                       Чтобы мягче ей сгибаться,
                       Я тончайшій ленъ сыскала,
                       Чтобы ей не запинаться,
                       Ловкимъ пальцемъ я равняла.
   
                       Если вамъ при вашей прыти
                       Очень шибко жить придется,
                       Не забудьте этой нити,
                       Берегитесь! Ну порвется!
   

Клото.

                       Этихъ ножницъ управленье
                       Мнѣ на-дняхъ передано.
                       Нашей старшей поведенье
                       Ропотъ вызвало давно.
   
                       Всѣ сплетенія пустыя
                       Бережетъ, дастъ имъ жить;
                       А надежды дорогія
                       Рѣжетъ, чтобы хоронить.
   
                       И со мной не разъ случится:
                       Промахнусь,-- таковъ нашъ полъ.
                       Нынѣ, чтобъ не ошибиться,
                       Прячу ножницы въ чехолъ.
   
                       Эта связа мнѣ не бремя,
                       Мило мнѣ глядѣть на васъ:
                       Такъ въ свободное вы время
                       Веселитесь въ добрый часъ.
   

Лахезисъ.

                       Я одна благоразумна,
                       И порядокъ я люблю,
                       Цѣлый вѣкъ трудясь безшумно,
                       Ничего не тороплю.
   
                       Нити льются, нити вьются,
                       Я на путь ихъ навожу;
                       У меня ужъ не собьются,
                       Всѣ, какъ должно, укружу.
   
                       Ошибись я,-- кто повѣритъ,
                       Міра жизнь я прекращу.
                       Часъ сочтетъ, а годъ отмѣритъ,
                       И мотокъ идетъ къ ткачу.
   

Герольдъ.

             Въ тѣхъ, что идутъ, вы ошибетесь сами,
             Какъ чтенье бы васъ книгъ ни просвѣтило.
             Взглянувъ на нихъ, которымъ зло такъ: мило,
             Вы бъ ихъ сочли пріятными гостями.
   
             То фуріи, вотъ странныя затѣи!
             Прелестны, юны, сложены прекрасно;
             Но съ ними вамъ сближеніе опасно,
             И изъ такихъ голубокъ жалятъ змѣи.
   
             А въ наши дни къ чему же имъ коварство,
             Когда порокомъ и дуракъ кичится,
             Но ангеламъ -- имъ нечего стыдиться,
             Что бичъ они страны и государства.
   

Алекто.

             Спасенья нѣтъ; довѣрье мы возбудимъ,
             Мы вкрадчивы, и юны, и прекрасны;
             Коль между вами есть любовникъ страстный,
             То все ему наушничать мы будемъ.
             Ему глазъ на глазъ выскажемъ свободно,
             Что и другимъ порой она кивнетъ,
             Умомъ тупа, горбата и хромаетъ,
             И какъ невѣста -- ни на что негодна.
             Да и къ невѣстѣ мы пристанемъ смѣло:
             Вѣдь другъ ея недавнею порою
             О ней съ презрѣньемъ говорилъ съ другою.
             Мирись потомъ! -- а злое прикипѣло.
   

Меггра.

             Все это вздоръ! Хоть бракъ ихъ сочетаетъ,
             А я берусь, съ моей обычной властью,
             Въ причудахъ ихъ найти отраву счастью.
             Не ровенъ всякъ, не ровенъ часъ бываетъ.
             Ни кто не льнетъ къ желанному тому же,
             Глупцу другое болѣе желанно,
             Онъ, тяготясь, что счастье постоянно,
             Бѣжитъ отъ солнца, ждетъ тепла отъ стужи.
             Всѣмъ этимъ я руковожу коварно,
             И тутъ зову я друга Асмодея,
             Чтобъ во-время вредилъ онъ, злобу сѣя,
             И такъ-то я людей гублю попарно.
   

Тизифона.

                       Ядъ и мечъ, не злое слово,
                       На коварство берегу я.
                       Измѣнилъ, -- подстерегу я,
                       Рано-ль, поздно-ль -- месть готова.
   
                       Если самый мигъ сладчайшій
                       Превратится въ пѣну яда,
                       Нѣтъ уступокъ, прочь пощада,
                       Надъ виновнымъ судъ кратчайшій.
   
                       Вы не пойте мнѣ: помилуй!
                       Я спрошу у скалъ рѣшенье.
                       Слышишь! эхо вторитъ: мщенье.
                       Измѣнилъ, -- иди въ могилу!
   

Герольдъ.

             Угодно ли вамъ въ сторону раздаться;
             Съ тѣмъ, что теперь идетъ, вамъ не равняться.--
             Вы видите, гора идетъ пѣшкомъ,
             Коврами вся увѣшана кругомъ;
             Змѣится хоботъ, два клыка огромныхъ:
             Загадочно; но ключъ есть для нескромныхъ.
             Тамъ на хребтѣ красавица видна,
             И ею правитъ палочкой она.
             Другая выше тамъ стоитъ за пей;
             Блескъ отъ нея, -- что больно для очей.
             А съ боку двѣ жены идутъ въ цѣпяхъ,
             Веселье видно въ той, а въ этой страхъ,
             Въ той духъ свободенъ, эта ждетъ скорбя.
             Пусть сами скажутъ про себя.
   

Боязнь.

                       Сколько факеловъ туманныхъ,
                       Лампъ, свѣчей я узнаю;
                       А къ средѣ личинъ обманныхъ
                       Я прикована стою!
   
                       Прочь, смѣшные ротозѣи!
                       Что вы скалитесь!-- всѣ прочь!
                       На меня всѣ лиходѣи
                       Напираютъ въ эту ночь.
   
                       Сталъ врагомъ, кто другомъ звался,
                       Маской онъ не проведетъ;
                       Тотъ убить меня сбирался,
                       Но открытъ -- сейчасъ уйдетъ.
   
                       Ахъ, какъ рада бы была я
                       Убѣжать куда-нибудь;
                       Только сверху угрожая,
                       Не даютъ мнѣ отдохнуть!
   

Надежда.

                       Васъ привѣтствую, сестрицы;
                       Хоть сегодня эти лица
                       Васъ въ собраньи не смущали,
                       Всѣ однако утверждали,
   
                       Что вы маски снять готовы.
                       И хотя въ подобномъ мѣстѣ
                       Словно чувствуемъ мы бремя,
                       Но въ счастливѣйшее время,
   
                       И расторгнувъ всѣ оковы,
                       Въ одиночку или вмѣстѣ,
                       Чтобъ гулять въ широкомъ полѣ,
                       Выйдемъ мы по доброй волѣ.
   
                       Всѣ заботы мы забудемъ,
                       Безъ лишеній все добудемъ.
                       Всюду встрѣчи,-- съ каждымъ шагомъ
   
                       Станетъ радостнѣй нашъ путь.
                       Нѣтъ сомнѣнья, съ высшимъ благомъ
                       Мы сойдемся гдѣ-нибудь.
   

Благоразуміе.

                       Двухъ враговъ людского рода,
                       Вотъ, надежду при боязни
                       Заковавъ,-- я отъ народа
                       Отвожу такія казни.
   
                       Здѣсь живымъ колоссомъ смѣло,
                       Нагрузивъ его, я правлю;
                       Хоть шагаетъ неумѣло,
                       А идетъ, куда заставлю.
   
                       Наверху же надъ зубцами
                       Та богиня, что стремится
                       Съ распростертыми крылами
                       Пріобрѣтеній добиться.
   
                       Какъ пристала ей гордыня,
                       Этотъ блескъ ея сіянья,
                       То Викторія богиня,
                       Матерь всякаго дѣянья.
   

Зоило-Оирситъ.

                       У! у! Попалъ я въ добрый часъ!
                       Я дрянью выбраню всѣхъ васъ.
                       А главная-то цѣль моя.
                       Вонъ госпожа Викторія.
                       Она, что крылья подняла
                       Себя считаеть за орла,
                       И думаетъ, что весь народъ.
                       Весь свѣтъ къ ногамъ ея падетъ!
                       А я, гдѣ на успѣхъ наткнусь,
                       Такъ и сейчасъ вооружусь;
                       Высокимъ внизъ, низъ вверхъ тяни,
                       Что криво -- правь, что прямо -- гни,
                       Вотъ только этимъ и живешь;
                       И въ мірѣ я хочу того жъ.
   

Герольдъ.

             Такъ вотъ, собака, не уйдешь!
             Жезла попробуй и смирись!
             Теперь покорчись, повертись!--
             Какъ быстро этотъ карликъ могъ
             Свернуться въ мерзостный комокъ!
             Ахъ! не комокъ -- яйцо у насъ!
             Раздулось, лопнуло сейчасъ,
             Вотъ изъ него ползутъ вдвоемъ
             Ехидна и съ нетопыремъ:
             Одна во прахѣ прочь бѣжитъ,
             Другой подъ потолокъ летитъ,
             Спѣшатъ на волѣ жребій слить --
             И не хотѣлъ бы третьимъ быть!
   

Говоръ толпы.

                       Живо! Тамъ пустились въ плясъ.--
                       Нѣтъ, бѣжалъ бы я сейчасъ --
                       Какъ пристала къ намъ, ты глянь!
                       Эта призрачная дрянь?
                       У волосъ моихъ вилась --
                       Мнѣ къ ногѣ подобралась --
                       Хоть никто не пострадалъ,
                       Только страхъ на всѣхъ напалъ --
                       Шутка вся омрачена.--
                       Это бестій цѣль одна.

0x01 graphic

Герольдъ.

             Съ той поры, какъ я въ нарядѣ
             Былъ герольдомъ въ маскарадѣ,
             Я блюду у этой двери,
             Чтобы васъ по крайней мѣрѣ
             Не смущали здѣсь нисколько;
             Вотъ стою, смотрю и только.
             Но боюсь я,-- въ залъ нашъ душный
             Въ окна рвется рой воздушный.
             Волшебство подозрѣваю,
             Чѣмъ же тутъ помочь, не знаю.
             Если карликъ былъ противенъ,
             То ужъ этотъ рой какъ дивенъ.
             Объяснитъ всѣхъ лицъ значенье,
             Я хотѣлъ бы безъ сомнѣнья;
             Непонятнаго же дѣла
             Толковать вамъ не могу я.
             Помогите всѣ,-- прошу я!-
             Вонъ въ народъ уже влетѣла
             Колесница четвернею,
             Пронеслася надъ толпою;
             Никого она не тронетъ,
             Давки нѣтъ,-- никто не стонетъ.
             Блескъ вдали съ зарницей сходно,
             Пестрыхъ звѣздъ какихъ угодно,
             Съ фонаремъ волшебнымъ сродно;
             Мчится ближе съ быстротой.--
             Мѣста! Вы! мнѣ страшно!
   

Мальчикъ-возница.

                                                     Стой!
             Кони, крылья задержите,
             Вѣрный поводъ ощутите!
             Покоряйтесь, коль велю я;
             Мчитесь вдаль, коли гоню я!
             Это мѣсто чтите строго.
             Оглянитесь, какъ ужъ много
             Удивленныхъ къ намъ приспѣло.--
             Ну, Герольдъ, берись за дѣло,
             Опиши, пока мы въ сборѣ,
             Разскажи, кто мы такіе!
             Мы собранье аллегорій,
             И тебѣ мы не чужіе.
   

Герольдъ.

             Я назвать тебя стѣсняюсь;
             Описать же постараюсь.
   

Мальчикъ-возница.

             Такъ попробуй!
   

Герольдъ.

                                           Я не лгунъ,
             И прекрасенъ ты и юнъ.
             Ты полувзрослый мальчикъ; впрочемъ, дамамъ
             Ты былъ бы милъ и въ полнолѣтьи самомъ.
             На мой ты взглядъ, искатель, искуситель --
             Ну, прирожденный соблазнитель.
   

Мальчикъ-возница.

             Не дурно началъ! Продолжай!
             Загадку весело рѣшай.
   

Герольдъ.

             Блескъ черныхъ глазъ и ночь кудрей густая.
             Какой вѣнецъ на ней блеститъ!
             Какой ты мантіей увитъ,
             Съ плеча до пятъ она, спадая,
             Каймой пурпурною горитъ!
             Тебя счесть дѣвочкою можно;
             Но ты и ихъ бы не смущалъ,
             У дѣвочекъ ты осторожно
             Азъ-буки-вѣди бы узналъ.
   

Мальчикъ-возница.

             А этотъ, что, блестя безмѣрно,
             На колесницѣ тамъ сидитъ?
   

Герольдъ.

             Богатый, добрый царь онъ вѣрно;
             Блаженъ, кого онъ отличить
             Къ чему еще стремиться долѣ!
             Онъ ищетъ самъ нуждѣ подать,
             И помогать онъ любитъ болѣ,
             Чѣмъ всѣмъ богатствомъ обладать.
   

Мальчикъ-возница.

             Но этимъ кончить неудобно,
             Ты опиши его подробно.
   

Герольдъ.

             Какъ описать все до конца.
             Но этотъ лунный видъ лица,
             И губы полныя, и щеки
             Подъ пышною чалмой, высокой,
             И роскошь дорогого платья!
             Что про осанку бъ могъ сказать я?
             Какъ властелинъ знакомъ онъ намъ.
   

Мальчикъ-возница.

             То Плутусъ, богъ богатства самъ.
             Онъ въ торжествѣ сюда грядетъ;
             Его самъ Императоръ ждетъ.
   

Герольдъ.

             Но кто ты самъ, узнать хотѣлъ бы я!
   

Мальчикъ-возница.

             Я расточительность, поэзія,
             Я тотъ поэтъ, что самъ преуспѣваетъ,
             Когда свой даръ онъ расточаетъ.
             Неизмѣримо я богатъ
             И съ Плутусомъ поспорить радъ,
             Его пирамъ я пышность придаю,
             Чего въ нихъ нѣтъ, то я даю.
   

Герольдъ.

             Ты похваляться молодецъ.
             Блесни своимъ искусствомъ наконецъ!
   

Мальчикъ-возница.

             Смотрите, я щелкну сначала;
             Ужъ колесница засверкала.
             Здѣсь нить жемчужная ползетъ. (Продолжая щолкать.)
             Вотъ ожерелье, серьги вотъ;
             Коронки, гребни въ жемчугахъ;
             И камни яркіе въ перстняхъ.
             И огоньками я дарю,
             Не загорится ль гдѣ? смотрю.
   

Герольдъ.

             Вотъ какъ накинулись, пристали!
             И раздавателя-то сжали;
             Дарами онъ какъ бы во снѣ щелкаетъ,
             И всякій на лету хватаетъ.
             Но -- тутъ опять я вижу штуки:
             Чьи какъ ни жадно ловятъ, руки,
             Награды нѣтъ такимъ трудамъ:
             Подарокъ улетаетъ самъ.
             Разсыпались всѣ жемчуга,
             Въ рукахъ копошатся жуки,
             Онъ ихъ швырнулъ, они ужъ, глядь,
             Вкругъ головы пошли жужжать.
             Другіе ждутъ даровъ правдивыхъ,
             А ловятъ бабочекъ игривыхъ.
             Плутишка много насулить,
             А раздаетъ, что лишь блеститъ!
   

Мальчикъ-возница.

             Ты ловокъ масокъ объяснять значенье:
             Но въ сущность проникать явленья
             Герольдамъ видимо труднѣй:
             Тутъ надо зрѣнье поострѣй.
             Но я боюсь противорѣчій.
             Къ тебѣ, владыко, обращаю рѣчи;

(Обращаясь къ Плутсу.)

             Не мнѣ ль вручилъ ты предъ тобой
             Крылатой правитъ четверней?
             Что жъ. плохо правилъ я, ты скажешь?
             Иль я не тамъ, куда укажешь?
             Иль не успѣлъ я возноситься,
             Чтобъ пальмы для тебя добиться?
             Коль за тебя я рвался къ бою.
             Такъ все къ побѣдѣ насъ вело:
             И если лавръ вѣнчалъ твое чело.
             Не я ли сплелъ его искусною рукою?
   

Плутусъ.

             Чтобъ о тебѣ не отозваться глухо,
             Скажу при всѣхъ: духъ моего ты духа.
             Ты вѣренъ былъ моимъ мечтамъ.
             И ты богаче, чѣмъ я самъ.
             Изъ всѣхъ моихъ вѣнцовъ, чтя даръ твой рѣдкій.
             Я больше гордъ твоей зеленой вѣткой.
             И выскажу я правду безъ сомнѣнья:
             Мой сынъ, тебѣ мое благоволенье.
   

Мальчикъ-возница (къ толпѣ).

             Дарами лучшими изъ рукъ
             Своихъ я надѣлилъ вокругъ:
             На многихъ головахъ, взгляни.
             Мной засвѣченные огни.
             Съ того на этого летятъ,
             Къ тѣмъ пристаютъ, съ другихъ скользятъ,
             Лишь изрѣдка надъ кѣмъ на мигъ
             Пылаетъ огненный языкъ:
             У многихъ огонекъ сейчасъ
             Какъ долетѣлъ, такъ и погасъ.
   

Бабья болтовня.

             Вся колесница-то обманъ.
             На ней навѣрно шарлатанъ.
             Тамъ сзади тощій шутъ присѣлъ,
             Должно-быть онъ не пилъ, не ѣлъ:
             Такихъ и видѣть не пришлось,
             Щипнуть, такъ не проймешь, небось.
   

Исхудалый.

             Прочь бабы, нечего зудить!
             На васъ мнѣ вѣкъ не угодить.
             Какъ домъ-то былъ одна семья.
             Звался я avaritia.
             Но всѣмъ жилось отлично въ немъ:
             Несли не изъ дому, а въ домъ!
             Всего тащилъ я въ складъ да въ прокъ,
             Нашли и въ этомъ вишь порокъ!
             Но какъ въ новѣйшіе-то годы
             У женщинъ завелись расходы,
             И у хозяевъ безтолковыхъ
             Желаній больше чѣмъ цѣлковыхъ,
             Тутъ мужу дни плохіе стали:
             Куда ни глянетъ -- задолжали;
             Она, хоть что успѣлъ собрать я,
             То на дружка, а то на платье;
             И лучше ѣстъ она и пьетъ,
             Когда поклонниковъ сзоветъ:
             Тутъ я ужъ алченъ сталъ въ конецъ.
             Мужского рода я -- скупецъ!
   

Главная баба.

             Съ дракономъ пусть драконъ скупится:
             Вѣдь это призракъ, знаетъ всякъ!
             Дразнить мужей онъ лишь годится --
             Они несносны намъ и такъ.
   

Бабы толпой.

             Вотъ чучело-то! Да трезвону
             Ему проклятому задать!
             Онъ рожей хочетъ запугать?
             Драконы эти изъ картону.
             Скорѣй, и станемъ напирать!
   

Герольдъ.

             Сейчасъ жезломъ! Чтобъ отходили!
             Да тутъ и жезлъ не нуженъ мой.
             Онѣ страшилищъ разозлили,
             А тѣ съ обычной быстротой
             Двойныя крылья распустили;
             И вотъ, полны огня и гнѣва,
             Раскрылись два огромныхъ зѣва --
             Толпа разсѣялась кругомъ.

(Плутусъ сходитъ съ колесницы.)

Герольдъ.

             Вотъ онъ сошелъ. Какъ царственъ онъ!
             Кивнулъ -- покорствуетъ драконъ;
             Вотъ съ колесницы ящикъ сняли,
             Въ которомъ злато охраняли,
             Ужъ онъ у ногъ его стоить:
             Какъ скоро дѣло-то кипитъ.
   

Плутусъ (къ возницѣ).

             Ты ношу сбылъ, теперь по крайней мѣрѣ
             Ты воленъ сталъ; спѣши къ своей ты сферѣ!
             Она не здѣсь; здѣсь только сброда, одинъ
             Уродливо пестрѣющихъ личинъ.
             Туда! гдѣ ясность видитъ ясный взоръ,
             Гдѣ самъ ты свой, гдѣ для тебя просторъ,
             Гдѣ красота и благо;-- ты ступай
             Въ уединенье -- тамъ свой міръ создай!
   

Мальчикъ-возница.

             Твоимъ посломъ я вѣрнымъ пребываю;
             Тебя жъ роднымъ ближайшимъ почитаю.
             Гдѣ ты -- тамъ полнота, гдѣ я,--
             Тамъ всѣхъ поитъ чистѣйшая струя;
             Иному въ жизни трудно такъ рѣшаться:
             Тебѣ ль ему, иль мнѣ вполнѣ отдаться?
             Твоихъ конечно отдыхъ ждетъ вездѣ,
             Но кто со мной, тотъ навсегда въ трудѣ.
             Мои труды подъ спудомъ не бываютъ,
             Я чуть вздохну -- ужъ всѣ про это знаютъ.
             Итакъ, прощай,-- ты пѣстунъ благъ моихъ;
             Но лишь шепни, я возвращуся вмигъ.

(Улетаетъ, какъ появился.)

Плутусъ.

             Теперь пора, чтобъ кладъ былъ обнаруженъ!
             Замка коснусь герольдовой лозою;
             Раскрылось все! глядите! какъ запруженъ
             Котелъ чугунный кровью золотою.
             Короны, кольца, цѣпи тугъ сверкаютъ,
             Того гляди расплавятся, растаютъ.
   

Крикъ толпы.

                       Смотри, о глянь! Какъ разлилось,
                       Въ край сундука ужъ поднялось!
                       Златые кубки таютъ вмигъ,
                       Катятся свертки золотыхъ,
                       Червонцы скачутъ погляди,
                       Что за восторгъ въ моей груди!
                       Все что лишь грезилось въ пылу!
                       Вотъ раскатилось на полу --
                       Вѣдь вамъ дарятъ,-- чего стоятъ?
                       Нагнись и станешь ты богата.--
                       А мы какъ молнія -- сейчасъ
                       Захватимъ весь сундукъ за разъ.
   

Герольдъ.

             Куда? глупцы, чего хотятъ?
             Вѣдь это шутка, маскарадъ,
             Желать богатствъ не мѣсто тутъ;
             Иль деньги впрямь вамъ раздаютъ?
             Въ такой игрѣ, чтобъ васъ занять,
             Жетоновъ было бъ жалко дать.
             Вотъ дурни! Милый призракъ, вмигъ
             Стань грубой правдою для нихъ.
             На что вамъ правда? Бредъ и вздоръ
             Ловить вы рады за вихоръ.--
             Ты, Плутусъ, маскарадный богъ,
             Гони всю сволочь за порогъ!
   

Плутусъ.

             Твой жезлъ къ тому готовъ вполнѣ,
             Дай ты его на время мнѣ.--
             Его я въ пылъ-то окуну,
             Ну, маски, васъ теперь пугну!
             Какъ затрещало, какъ кипитъ!
             И- жезлъ-то самъ уже горитъ.
             Начну, кто станетъ налѣзать,
             Немилосердно припекать.--
             Вотъ начинаю я какъ разъ.
   

Крикъ и давка.

                       Увы, насталъ послѣдній часъ!
                       Бѣгите, сколько хватить силъ!
                       Ты что дорогу заслонилъ!--
                       Въ лицо мнѣ брызнуло огнемъ --
                       Меня онъ опалилъ жезломъ --
                       Пропали всѣ мы,-- всѣхъ спалятъ.
                       Назадъ, назадъ, весь маскарадъ!
                       Назадъ, назадъ! вы,-- толкотня!
                       О, будь-ка крылья у меня!
   

Плутусъ.

             Отброшенъ кругъ со всѣхъ сторонъ.
             Никто, я чай, не опаленъ.
             Толпа бѣжитъ,
             Какъ страхъ велитъ.
             Но чтобъ порядокъ былъ иной,
             Незримой обведусь чертой.
   

Герольдъ.

             Ты чудо совершилъ, ей-ей.
             Спасибо мудрости твоей!
   

Плутусъ.

             Терпѣнье, другъ мой,-- погоди,
             Довольно шуму впереди.
   

Скупецъ.

             Такъ можно, значитъ, духъ отвесть.
             На всѣхъ покойно озираться.
             Вѣдь женщины всегда впередъ тѣснятся,
             Гдѣ что смотрѣть, чѣмъ Лакомиться есть.
             Заржавѣлъ я пока наполовину!
             Что жъ краше женщинъ кто нашелъ?
             И нынче я на даровщину
             Пущусь плѣнять прекрасный полъ.
             Но гдѣ толпа и суматоха,
             До уха рѣчь доходить плохо,
             Такъ я потщусь получше ухитриться
             И мимикой понятной объясниться.
             Руки, ноги, ухватки мало мнѣ;
             А надо штуку ясную вполнѣ.
             Я золото лѣпить какъ глину буду;
             Такой металлъ на все пригоденъ всюду.
   

Герольдъ.

             Вотъ нищій шутъ-то,-- я смотрю!
             Острить такому сухарю?
             Все золото онъ изведетъ,
             Въ своихъ рукахъ его онъ мнетъ.
             Но какъ его ни жалъ, ни мялъ,
             Все видъ какой-то гнусный далъ.
             Сталъ что-то женщинамъ казать;
             Тѣ съ крикомъ рады убѣжать,
             Ихъ корчитъ ужасъ всепобѣдный.
             Мошенникъ видимо зловредный,
             И радость въ томъ его видна.
             Что нравственность оскорблена.
             Молчать, терпѣть ужъ не могу я;
             Дай жезлъ сюда,-- его турну я!
   

Плутусъ.

             Не знаетъ онъ, что близится бѣда.
             Пускай дурачится на волѣ,
             Для глупостей его не хватитъ мѣста болѣ;
             Законъ могучъ, еще сильнѣй нужда.
   

Гамъ и пѣніе.

                       Сюда стремится дикій хоръ
                       Съ лѣсныхъ долинъ, съ высокихъ горъ,
                       На праздникъ свой, изъ разныхъ странъ,
                       Ихъ всѣхъ созвалъ великій Панъ.
                       Вѣдь все же имъ извѣстно то,
                       Чего не вѣдаетъ никто.
   

Плутусъ.

             Вы здѣсь -- знакомъ мнѣ вашъ великій Панъ;
             Вамъ вмѣстѣ съ нимъ отважный подвигъ данъ.
             Я знаю то, что знать не всѣмъ дано,
             И тѣсный кругъ раздвинулъ я давно.
             Пускай найдутъ чего желаютъ!
             Тутъ могутъ выйти чудеса;
             Куда идутъ они не знаютъ,
             И не предвидятъ ихъ глаза.
   

Дикое пѣніе.

                       Народъ разряженный,-- смотри!
                       Несутся въ шкурахъ дикари,
                       Большимъ прыжкомъ, бѣгомъ бѣгутъ,
                       Иль тяжкой поступью идутъ.
   

Фавны.

             Гдѣ фавновъ хоръ,
             Тамъ плясъ и свистъ,
             Кудрей уборъ
             Дубовый листъ;
             А уха тоненькій конецъ
             Торчитъ въ кудряхъ, тѣснить вѣнецъ;
             И носъ тупой, и ширь лица
             Не портятъ фавна-молодца.
             Фавнъ лапу протянетъ красавицу брать,
             Едва ль не пойдетъ она съ нимъ танцовать.
   

Сатиръ.

             Сатиръ за ними слѣдомъ -- прыгъ.
             На козьихъ ножкахъ-то своихъ;
             Хоть тонки, много силы въ нихъ,
             И онъ какъ серна по скаламъ,
             Онъ всю окрестность видитъ тамъ;
             Онъ воленъ -- и коритъ одинъ
             Дѣтей и женщинъ и мужчинъ,
             Что дымъ и чадъ долины пьютъ,
             Воображая, что живутъ.
             А съ высоты своей межъ тѣмъ
             Онъ властелинъ надъ міромъ всѣмъ.
   

Гномы.

             Малютки ножками дробятъ,
             Ходить попарно не хотятъ;
             Съ лампадками, одѣты въ мохъ,
             Другъ передъ дружкой кто какъ могъ,
             У каждаго дѣла свои,
             Они кишатъ какъ муравьи;
             Взадъ и впередъ вездѣ бѣгутъ,
             И вдоль и поперекъ снуютъ.
             Мы добрымъ геніямъ сродни,
             Хирурги скалъ по всѣ мы дни,
             Изъ горъ высокихъ мы беремъ,
             Изъ полныхъ жилъ мы достаемъ,
             Кричимъ, надсаживая грудь:
             Тяните вверхъ! Счастливый путь!
             Привѣтъ глубокій отъ души:
             Мы къ добрымъ людямъ хороши.
             Но золото мы имъ даримъ,
             Чтобъ крали, сводничали съ нимъ.
             Пусть и желѣзо наконецъ
             Къ убійству всѣхъ найдетъ гордецъ;
             Кто этихъ заповѣдей трехъ
             Не чтитъ, тотъ всѣми пренебрегъ.
             Не нами это завелось,
             Такъ вамъ, какъ намъ, терпѣть пришлось.
   

Великаны.

             Вотъ люди дикіе идутъ,
             На Гарцѣ такъ-то насъ зовутъ;
             Гордясь могучей наготой,
             Подходитъ великановъ строй.
             Сосновый стволъ у нихъ въ рукѣ,
             На чуть замѣтномъ кушакѣ
             Лишь фартукъ изъ вѣтвей съ листвой.
             У Папы стражи нѣтъ такой.
   

Нимфы хоромъ.
(Обступая великаго Пана.)

             Идетъ! призванъ!
             Весь міръ вмѣстилъ,
             Изобразилъ
             Великій Панъ.
             Повеселѣй носись кругомъ,
             Ему пропляшемъ, пропоемъ!
             Затѣмъ что добръ, хотя суровъ,
             Веселье видѣть онъ готовь.
             Онъ и подъ сводомъ голубымъ
             Безсоннымъ сторожемъ ночнымъ;
             Но съ вѣтеркомъ ручей норой
             Нашепчутъ и ему покой.
             И если въ полдень онъ заснетъ,
             На вѣткѣ листикъ не дрогнетъ,
             Стихаетъ воздухъ, травы спять,
             Цѣлебный дышитъ ароматъ;
             Рѣзвиться нимфа устаетъ.
             А гдѣ стояла, тамъ заснетъ.
             Но если вдругъ, въ нежданный мигъ.
             Его раздается грозный крикъ.
             Какъ громъ небесъ, какъ шумъ морской.
             Тутъ всякъ бѣжитъ и самъ не свой.
             Войска разсѣются въ конецъ.
             Н въ битвѣ задрожитъ храбрецъ.
             Такъ честь тому, кто честь блюдетъ!
             Хвала тому, кто насъ ведетъ!
   

Депутація гномовъ
(къ великому Пану).

                       Если нитію блестящей
                       Льется въ безднахъ благодать,
                       Можетъ только прутъ всезрящій
                       Лабиринтъ ея сыскать;
   
                       Подъ тяжелыми скалами
                       Троглодитски мы живемъ,
                       Ты жъ въ сіяньи дня дарами
                       Одѣляешь всѣхъ кругомъ.
   
                       Вотъ открыли ключъ пожильный
                       Мы у самыхъ этихъ скалъ,
                       Обѣщаетъ онъ, обильный.
                       То, чего никто не ждалъ.
   
                       Завершится все тобою.
                       Ты владыка, такъ бери жъ!
                       Каждый кладъ своей рукою
                       Въ общій даря, ты превратишь.
   

Плутусъ (Герольду).

             Теперь должны мы съ мыслями собраться,
             Смотря на то, что станетъ тутъ сбываться;
             Вѣдь ты всегда на все отважно шелъ.
             Сейчасъ должно здѣсь страшное случиться:
             Въ чемъ міръ и все потомство усомнится:
             Ты запиши все вѣрно въ протоколъ.

0x01 graphic

Герольдъ
(хватаясь за жезлъ въ рукахъ Плутуса).

             Знать Пана карлики-то тутъ
             Къ источнику огня ведутъ.
             Въ немъ, то въ края начнетъ вскипать,
             А то на дно спадетъ опять
             И станетъ мрачный зѣвъ зіять;
             Вотъ снова ярый пылъ вскипѣлъ
             Великій Панъ не оробѣлъ.
             Смотрѣть на это чудо радъ.
             А пузыри кипятъ, дрожатъ.
             Ввѣряться тамъ кому-нибудь?
             Согнулся онъ на дно взглянуть.
             Его свалилась борода
             Кто безбородый? Вотъ бѣда!
             Рукой закрылся онъ отъ насъ.
             Другое бѣдствіе за разъ
             Съ горящей бороды сейчасъ
             Его вѣнокъ и грудь зажгло;
             Веселье въ горе перешло!
             Толпа тушить, гасить спѣшитъ,
             Огня никто не избѣжитъ;
             Чѣмъ больше хлопаютъ и бьютъ,
             Огни все новые растутъ.
             Стихіей ярою объятъ,
             Весь загорѣлся маскарадъ.
             Но что, я слышу, мчится вдругъ
             Изъ устъ въ уста, изъ слуха въ слухъ?
             О вѣчно горестная ночь!
             Какъ эту скорбь намъ превозмочь!
             Грядущій день разскажетъ то,
             Чего не слушалъ бы никто!
             Отвсюду крикъ я услыхалъ:
             "Самъ государь какъ пострадалъ!"
             О если бъ это было вздоръ!
             И государь сгорѣлъ и дворъ!
             Проклятье той, что увлекла
             Его, съ вѣнкомъ вокругъ чела,
             Въ ревущемъ хорѣ бушевать
             И гибель общую создать!
             О юность! юность! о когда жъ
             Найдешь ты радости границу?
             О власть величія! когда жъ
             Направитъ разумъ твой десницу?
             Ужъ загорается и лѣсъ,
             И острый пламень ужъ долѣзъ
             Подъ деревянный потолокъ;
             И все сгоритъ въ кратчайшій срокъ.
             Несчастье мѣру превзошло.
             Не знаю, что бы насъ спасло.
             И завтра грудой пепла тутъ
             Величье царское найдутъ.
   

Плутусъ.

             Страхъ успѣлъ распространиться;
             Нужно помощи добиться!--
             Такъ ударь своимъ жезломъ,
             Чтобъ дрогнуло все кругомъ!
             Ты, о воздухъ, намъ скорѣй
             Влажнымъ холодомъ повѣй!
             Проноситесь, какъ волненья,
             Вы, туманы, испаренья,
             Скройте роющій огонь.
             Сѣйтесь, лейтесь, въ тучки вейтесь,
             Завиваясь удушайте,
             Всюду пламя укрощайте;
             Вы смягчите, окропите,
             Скройте ярую жару,
             Злого пламени игру.
             Тамъ, гдѣ духи насъ пугаютъ,
             Силы магіи спасаютъ.

0x01 graphic

0x01 graphic

Императорскій садъ.
Утреннее солнце.
Императоръ, его придворные, мужчины и женщины. Фаустъ и Мефистофель, прилично, но странно, а по обычаю одѣты; оба на колѣняхъ.

Фаустъ.

             Простишь ли мнѣ съ огнями всю игру?
   

Императоръ.

             Желаю впредь такихъ забавъ двору.--
             Вдругъ весь въ огнѣ. кругомъ распространенномъ,!
             Себя готовъ я былъ считать Плутономъ:
             Въ ночи горячихъ угольевъ костры.
             Всѣ въ огонькахъ: дрожащи и остры
             Съ нихъ языки безсчетные взвивались
             И трепетно въ единый сводъ сливались.
             А этотъ сводъ все выше возрасталъ,
             И то вставалъ, то снова исчезалъ.
             За огненно-извитыми столбами
             Я видѣлъ, какъ народъ мелькалъ рядами.
             Объемистымъ онъ кругомъ напиралъ,
             И какъ всегда, почтенье заявлялъ;
             Придворныхъ я узналъ въ толпѣ великой:
             Казалось, былъ я Саламандръ владыкой.
   

Мефистофель.

             Таковъ ты есть. Стихіи признаютъ
             Величество,--и безусловно чтутъ.
             Покорность ты огня ужъ испыталъ:
             Но бросься въ море, гдѣ бушуетъ валъ,
             Едва лишь дна коснешься ты, какъ вдругъ
             Тебя, дрожа, охватитъ чудный кругъ;
             Прозрачно зеленѣющія волны
             Съ пурпурными краями, блеска полны,
             Къ тебѣ прильютъ дворцомъ; ступи ногой,
             Куда пошелъ, чертоги за тобой.
             И сами стѣны жизнью веселятся,
             И блещутъ, и впередъ и взадъ стремятся.
             Морскія чуда, видя новый, кроткій свѣтъ,
             Къ нему стрѣлой, но дальше ходу нѣтъ.
             Дивись драконовъ чешуѣ какъ хочешь,
             Акула пасть разверзла,-- ты хохочешь;
             Хоть дворъ къ тебѣ и тутъ стремится весь,
             Но давки ты такой не видишь здѣсь;
             И милые ты тоже встрѣтить виды,
             Пытливыя подплыли Нереиды
             Къ чертогамъ, гдѣ нѣмыя стѣны зыбки.
             Меньшія быстры и легки какъ рыбки.
             Л старшія умны; дошла къ Ветидѣ вѣсть.
             Палею новому она спѣшитъ пряность
             И руку, и уста. Вотъ олимпійскій тронъ...
   

Императоръ.

             Воздушнымъ царствомъ я пока не увлеченъ.
             Успѣемъ мы занять завѣтные края.
   

Мефистофель.

             А наша, государь, земля и такъ твоя.
   

Императоръ.

             Въ какой счастливый часъ таился самъ
             Изъ тысячи одной ты ночи къ намъ!
             Пусть плодовитъ ты, какъ Шехерезада,
             А ждетъ тебя первѣйшая наградъ.
             Ты будь готовъ, когда въ унылый часъ
             Мнѣ будничный наскучитъ строй у насъ.
   

Кастелянъ (входить поспѣшно).

             Всепресвѣтлѣйшій! Мнѣ во снѣ не снилось,
             Чтобъ доносить о счастьи приходилось
             Мнѣ здѣсь подобномъ,-- и какимъ
             Я полонъ предъ лицомъ твоимъ:
             Счетъ въ счетъ уплаченъ -- я на волѣ!
             Когтей ростовщиковъ нѣтъ болѣ.
             Весь этотъ адъ могу забыть!
             Въ раю свѣтлѣй не можетъ быть.
   

Главнокомандующій
(слѣдуетъ быстро).

             Солдатъ вполнѣ мы разсчитали,
             Все войско вновь завербовали,
             Ландскнехтъ доволенъ черезъ край.
             И шинкарю, и дѣвкамъ рай.
   

Императоръ.

             Какъ все свободно задышало!
             Какъ вы торопитесь, сбѣжало
             Раздумье все у васъ съ чела!
   

Казначей (подходя).

             Ты ихъ спроси, все ихъ дѣла.
   

Фаустъ.

             Самъ канцлеръ лучше объяснитъ все это.
   

Kанцлеръ (медленно подходя).

             Блаженъ вполнѣ въ преклонныя я лѣта!
             Такъ слушайте, я дивный листъ прочту,
             Который въ радость превратилъ нужду:

(онъ читаетъ.)

             "Да знаетъ каждый, коль желаетъ онъ,
             Сей листъ оцѣненъ тысячею кронъ.
             И обезпеченъ полной суммы страхъ
             Всѣмъ, что зарыто въ имперскихъ земляхъ,
             И приняты всѣ мѣры, чтобы тотъ
             Огромный кладъ немедля шелъ въ расчетъ".
   

Императоръ.

             Я чую зло, ужаснѣйшій подлогъ!
             Кто царскую поддѣлать подпись могъ?
             И казни нѣтъ за это лиходѣю?
   

Казначей.

             Самъ подписалъ ты, коль напомнить смѣю,
             Въ ночи. Великимъ Паномъ ты стоялъ,
             А канцлеръ, подойдя, тебѣ сказалъ:]
             "Благоволи въ часъ радости свободной,
             Черкнувъ перомъ, упрочить бытъ народный."
             Ты подписалъ,-- тамъ ухитрились къ свѣту
             На тысячи размножить подпись эту;
             Чтобъ каждый могъ участвовать во благѣ,
             Оттиснули мы цѣлый рядъ бумаги,
             Ихъ десять, тридцать, сотня на подхватъ,
             Ты не повѣришь, какъ народъ-то радъ:
             Взгляни на городъ, былъ онъ какъ могила,
             Теперь онъ ожилъ, все заговорило!
             Хоть именемъ твоимъ блаженъ весь свѣтъ,
             Ему теперь особенный привѣть.
             И азбука изъ дѣла ужъ выходитъ,
             Лишь въ этихъ знакахъ счастіе приходитъ.
   

Императоръ.

             И люди это все такъ золотомъ и чтутъ?
             И жалованье такъ войска и дворъ берутъ?
             Хоть изумительно, знать дѣлу не поможемъ.
   

Кастеланъ.

             Мы нашихъ бѣглецовъ и задержать не можемъ.
             Какъ молніею кто ихъ всюду раскидалъ:
             Всѣ двери настежь у мѣнялъ,
             И серебро и золото за листъ,
             Со скидкой, суетъ аферистъ.
             Оттуда къ мяснику, по хлѣбнямъ, по трактирамъ
             Пойдешь оно; иной сидѣлъ бы вѣкъ за пиромъ,
             Другой раечванитея,-- обновкой щегольнетъ;
             Отрѣжетъ лавочникъ, портной кроитъ и шьетъ.
             По погребамъ ура! кричатъ промежду сдѣлокъ,
             Тамъ жарятъ и варятъ и звонъ стоитъ тарелокъ.
   

Мефистофель.

             Кто по террасамъ погулять пойдетъ,
             Красавицу нарядную найдетъ.
             Глазокъ прикрыть павлиньимъ опахаломъ,
             Улыбочка при встрѣчѣ съ добрымъ малымъ,
             И вотъ,-- къ чему остротъ и рѣчи жаръ,
             Любовь сулитъ завѣтнѣйшій свой даръ;
             Зачѣмъ себя мы кошельками свяжемъ --
             Листокъ легко запрятать подъ корсажемъ,
             Съ любовною запискою рядкомъ.
             Попъ въ требникѣ несетъ его своемъ,
             Солдатъ, чтобы развязнѣй быть,
             Спѣшитъ набрюшникъ облегчить.
             Ты, государь, прости, что свелъ такъ смѣло
             На мелочи -- великое я дѣло.
   

Фаустъ.

             Несчетныя сокровища въ землѣ
             Твоей лежатъ, сокрыты въ глубинѣ,
             Везъ пользы; мысль, куда бъ ни залетѣла,
             Такихъ богатствъ все не найдетъ предѣла;
             Воображенья выспренній полетъ
             Томительно его не досягнетъ;
             И только духу въ глубь глядѣть привычно,
             Онъ въ безграничность вѣритъ безгранично.
   

Мефистофелъ.

             И золото и жемчугъ представлять
             Бумаги эти прелесть: есть что брать;
             Не нужно ихъ мѣнять да торговаться,
             Ступай виномъ, любовью упиваться;
             Металла нужно -- лавки ждутъ мѣнялъ;
             А нѣтъ у нихъ -- немножко покопалъ,--
             Бокалъ и цѣпь на аукціонъ попали,
             Амортизаціей бумаги стали.
             Насмѣшникъ смолкъ съ невѣріемъ своимъ.
   

Другой (также).

             Мы свыклись, мы другого не хотимъ.
             И станетъ съ этихъ поръ достаточно у націй,
             При камняхъ, золотѣ -- бумажныхъ ассигнацій.
   

Императоръ.

             Страна обязана вамъ счастіемъ своимъ;
             Мы по заслугамъ васъ посильно наградимъ.
             Я поручаю вамъ всѣ глубины земныя,
             Сокровищъ тайныхъ вы хранители прямые.
             Вы мѣсто знаете, гдѣ самый кладъ какъ разъ,
             И если нужно рыть, пусть будетъ вашъ приказъ.--
             Начальники казны, исполните же вмѣстѣ
             Свой долгъ съ охотою на этомъ важномъ мѣстѣ,
             Гдѣ сочетавшійся съ подземнымъ міръ земной
             Ведетъ согласіе и счастье за собой.
   

Казначей.

             Мы ссориться и впредь причины не имѣемъ,
             Мнѣ быть товарищемъ пріятно съ чародѣемъ.

(Уходитъ съ Фаустомъ.)

Императоръ.

             Коль будетъ при дворѣ мной каждый одѣленъ,
             Пускай признается, что станетъ дѣлать онъ?
   

Пажъ (получая).

             Теперь ужь весело, безпечно заживу я.
   

Другой (также).

             Перстней съ цѣпочкою возлюбленной куплю я.
   

Камергеръ (принимая).

             Виномъ двойной цѣны я стану упиваться.
             Ужъ кости для игры въ карманѣ шевелятся.
   

Вассалъ (вдумчиво).

             Отъ долга замокъ я съ землей освобожу.
   

Другой (также).

             Богатство къ прежнему богатству отложу.
   

Императоръ.

             Я задалъ, что новыя стремленья въ васъ родятся.
             Но зная васъ, не трудно догадаться.
             Чего вамъ ни давай, чего ни ввѣрь,
             Какими были вы, все тѣ же вы теперь!
   

Шутъ (подходя).

             Ты раздаешь, такъ удѣли и мнѣ!
   

Императоръ.

             Ты живъ опять? Пропьешь по старинѣ.
   

Шутъ.

             Волшебныя бумажки! не поймешь.
   

Императоръ.

             Не диво. Ко вреду ты только ихъ возьмешь.
   

Шутъ.

             Вотъ падаютъ еще -- а я гляжу, стою.--
   

Императоръ.

             Бери жъ! Упали, знать, на долю на твою.

(Уходить)

Шутъ.

             Пять тысячъ кронъ въ рукѣ моей убогой!
   

Мефистофель.

             Ты всталъ опять, бурдюкъ двуногій?
   

Шутъ.

             Не въ первый разъ; но тутъ я ловко подоспѣлъ.
   

Мефистофель.

             Ты радуешься такъ, что даже весь вспотѣлъ.
   

Шутъ.

             Что жъ, золото дадутъ за это вотъ -- гляди жъ?
   

Мефистофель.

             На это глотку ты и брюхо усладишь.
   

Шутъ.

             И можно домъ и скотъ и поле покупать?
   

Мефистофель,

             Конечно. Предложи. Отказу не бывать.
   

Шутъ.

             И замокъ и лѣса, гдѣ водится дичина?
   

Мефистофель.

             Желалъ бы я въ тебѣ увидѣть господина.
   

Шутъ.

             Сегодня жъ вечеромъ въ помѣстьи лягу спать.

(Уходитъ.)

Мефистофель (solus).

             Кто станетъ въ дуракѣ смышленость отрицать?

0x01 graphic

0x01 graphic

Темная галлерея.

Фаустъ.-- Мефистофель.

Мефистофель.

             Зачѣмъ ведешь меня ты въ сумракъ перехода?
             Ужель веселья мало тамъ,
             Въ толпѣ придворнаго народа,
             Съ предлогомъ къ шуткамъ, пустякамъ?
   

Фаустъ.

             Не говори мнѣ такъ. Въ былые годы
             Ты истрепалъ подобные подходы.
             А взадъ впередъ ты шныришь здѣсь опять,
             Чтобъ въ оловѣ предо мной не устоять.
             Меня жъ терзаютъ выше мѣръ,--
             И кастелянъ и камергеръ --
             Самъ Императоръ ждетъ, чтобъ принеслись
             Сюда сейчасъ Елена и Нарисъ;
             Мужчинъ и женщинъ свѣтлый идеалъ
             Воочію онъ видѣть пожелалъ.
             Скорѣй за дѣло! Я ему далъ слово.
   

Мефистофель.

             Ты далъ его безумно, безтолково.
   

Фаустъ.

             Тебѣ, пріятель, невдогадъ,
             Къ чему ведетъ твое умѣнье:
             Сперва отъ насъ онъ сталъ богатъ,
             Теперь онъ хочетъ развлеченья.
   

Мефистофель.

             Ты полагалъ, что все сейчасъ;
             Мы у крутыхъ съ тобой ступеней,
             Чужая область не по насъ,
             На новый долгъ навелъ преступный шагъ,
             Легко ли приступить къ Еленѣ,
             Какъ къ сбыту призрачныхъ бумагъ!
             Скликать колдуній, пляски привидѣній,
             Зобастыхъ карликовъ я, точно, геній,
             Но чортовыхъ возлюбленныхъ, хоть милыхъ,
             За героинь мы выдавать не въ силахъ.
   

Фаустъ.

             Погудка старая на новый ладъ!
             Съ тобой всегда доходишь до сомнѣній.
             Отецъ ты всякихъ преткновеній,
             За новый трудъ ты новыхъ ждешь наградъ.
             Ты не ворчи, а исполняй свое,
             Оглянешься -- ты ихъ примчишь на дѣлѣ.
   

Мефистофель.

             Язычники вѣдь дѣло не мое,
             Въ своемъ аду они засѣли;
             Но средство есть.
   

Фаустъ.

                                           Скажи безъ замедленья!
   

Мефистофель.

             Мнѣ трудно тайнъ высокихъ откровенье.
             Дарятъ богини средь пустынь нѣмыхъ.--
             Ни мѣста тамъ, ни времени вкругъ нихъ,
             Уста нѣмѣютъ говорить о нихъ.--
             То матери.
   

Фаустъ (сспуганпо).

                                 Какъ матери?!
   

Мефистофель.

                                                               Дрожишь?
   

Фаустъ.

             То матери! ты странно говоришь!
   

Мефистофель.

             Дѣйствительно: богини, смертнымъ, вамъ
             Невѣдомы, назвать ихъ трудно намъ.
             Къ жилищу ихъ дойдешь ты глубиною.
             Что нужны намъ онѣ, ты самъ тому виною.
   

Фаустъ.

             Гдѣ жъ путь?
   

Мефистофель.

                                 Къ нимъ нѣтъ путей: въ недостижимость
             Недостижимую,-- въ неумолимость --
             Неумолимую! Готовъ ли ты?
             Вскрывать замковъ, засововъ не случится,
             Въ пустомъ пространствѣ будешь ты носиться.
             Постигъ ли ты значенье пустоты?
   

Фаустъ.

             Ты приберегъ бы рѣчь такую!
             Тутъ кухню вѣдьмы снова чую,
             Какъ въ дни несбыточной мечты.
             Иль въ мірѣ быть опять чужому,
             Вздоръ изучать, учить пустому?
             А, выскажешь разумное вполнѣ --
             Противорѣчье слышится вдвойнѣ;
             Отъ гнуснаго пришлось мнѣ треволненья
             Бѣжать въ пустыню, да въ уединенье,
             И, одному чтобъ вовсе не остаться,
             Я подъ конецъ радъ чорту былъ отдаться!
   

Мефистофель.

             Да если бъ ты и въ океанъ пустился
             И безграничность увидалъ,
             Тебѣ бы валъ за валомъ тамъ явился,
             Хотя бы ты предъ гибелью дрожалъ;
             Ты что-нибудь бы. видѣлъ, хоть пучины,
             Гдѣ при затишьи движутся дельфины,
             Хоть облака, хоть солнце, путь ли млечный;
             Но ничего нѣтъ въ пустотѣ той вѣчной,
             Своихъ шаговъ тамъ не слыхать,
             Не сыщешь твердаго, гдѣ стать!
   

Фаустъ.

             Въ твоихъ словахъ я слышу мистагога,
             Который лжетъ предъ неофитомъ много;
             Лишь наизнанку. Ты меня въ пустое
             Шлешь, чтобы тамъ набралъ я силы вдвое;
             И на меня ты смотришь какъ на кошку,
             Чтобъ я нагребъ каштановъ понемножку.
             Что жъ, продолжай; мы можемъ углубиться;
             Въ твоемъ ничто мнѣ можетъ все открыться!
   

Мефистофель.

             Хвалю, пока тебя не отпускалъ,
             И вижу, чорта ты вполнѣ узналъ.
             Вотъ ключъ тебѣ!
   

Фаустъ.

                                           Такую мелочь брать?
   

Мефистофель.

             Возьми его сперва,-- чѣмъ осуждать!
   

Фаустъ.

             Растетъ въ рукѣ, сверкаетъ и блеститъ!
   

Мефистофель.

             Ты видишь ли, что онъ въ себѣ таитъ?
             Ключъ этотъ самъ на мѣсто то наводитъ.
             Ступай съ нимъ въ глубь, онъ къ матерямъ проводить.
   

Фаустъ (содрогаясь).

             О! къ матерямъ! мнѣ это слово громъ!
             Оно несносно мнѣ, но что же- въ немъ?
   

Мефистофель.

             Иль ты втупикъ предъ новымъ словомъ сталъ?
             Иль слышать радъ лишь то, что ты слыхалъ?
             Тебѣ-то что? звучи какъ хочетъ слово,
             Чудесное давно тебѣ не ново!
   

Фаустъ.

             Я не избралъ прибѣжищемъ застой --
             И содроганье лучшій даръ людской:
             Хоть точно жизнь въ насъ чувства притупляетъ,
             Чудовищность насъ сильно потрясаетъ.
   

Мефистофель.

             Такъ погрузись! Я бъ могъ сказать: взвивайся!
             Тутъ все равно; бѣги ты отъ явленій,
             И призраковъ ты въ область погружайся,
             Въ то, отъ чего давно ужъ нѣтъ и тѣни.--
             Какъ облака ихъ гонитъ безъ предѣла;
             Махай ключомъ, гони ихъ прочь отъ тѣла.
   

Фаустъ (вдохновенно).

             Держа его, я сталъ какъ бы владыкой,
             Въ груди огонь! Скорѣй за трудъ великій!
   

Мефистофель.

             Пылающій треножникъ въ глубинѣ,
             То знакъ тебѣ, что ты на самомъ днѣ;
             Увидишь ты, что матери всѣ тутъ.
             Озарены сидятъ, стоятъ, идутъ.
             Образованье, преобразованье,
             И вѣчной мысли вѣчное дрожанье,
             Вкругъ образы всѣхъ тварей словно дымъ;
             Имъ зримы только схемы, ты незримъ.
             Тутъ не робѣй, опасность настаетъ,
             Иди ты прямо на треножникъ тотъ,
             И тронь его ключомъ!

(Фаустъ дѣлаетъ вполнѣ повелительный знакъ ключомъ.)
(Мефистофель, смотря на него.)

                                           Вотъ такъ какъ разъ!
             Онъ за тобой какъ рабъ пойдетъ сейчасъ;
             Всходи спокойно съ нимъ на высоты,
             И не замѣтишь, какъ вернешься ты.
             Когда жъ его доставишь въ этой край,
             То героинь, героевъ вызывай.
             Ты первый могъ на шагъ такой рѣшиться:
             Твой будетъ подвигъ, если онъ свершится.
             А въ будущемъ намъ магія ужъ прямо
             Создастъ боговъ изъ дыма ѳиміама.

0x01 graphic

Фаустъ.

             Съ чего жъ начать?
   

Мефистофель.

                                           Всѣмъ существомъ спускаться;
             Спуститься -- топни; топни, чтобъ подняться.

(Фаустъ топаетъ и проваливается.)

             Лишь только бъ ключъ настроилъ все на ладъ!
             Желалъ бы знать, вернется ль онъ назадъ.

0x01 graphic

Ярко освѣщенныя залы.
Императоръ и князья. Дворъ въ волненіи,

          Камергеръ (къ Мефистофелю).

             Ты сценой духовъ все въ долгу остался.
             Скорѣй за дѣло! Государь заждался!
   

Кастелянъ.

             Сейчасъ его величество спросилъ;
             Чего жъ ты ждешь! Его ты истомилъ.
   

Мефистофель.

             За этимъ я товарища отправилъ.
             Онъ знаетъ, какъ держаться правилъ,
             И заперся теперь опять.
             Тамъ всѣ онъ силы напрягаетъ;
             Кто хочетъ кладъ, прекрасное -- достать,
             Тотъ магію обязанъ изучать.
   

Камтелянъ.

             Какія правила у васъ,-- намъ все равно;
             Но государь сказалъ, что ждетъ давно.
   

Блондинка (Мефистофелю).

             Словечко, господинъ! Вы видите, лицо
             Мое свѣжо и чисто какъ яйцо.
             Но лѣтомъ вдругъ коричневыя пятна
             Всю бѣлизну испортятъ непріятно.
             Мнѣ средство!
   

Мефистофель.

                                 Жаль! что милаго котенка
             Май превратитъ гречишной въ пантеренка.
             Икры лягушекъ, жабьихъ языковъ
             Ты въ полнолунье въ склянкѣ приготовь,
             Настоемъ тѣмъ въ ущербъ натрись опрятно --
             Придетъ весна и не вернутся пятна.
   

Брюнетка.

             Кругомъ толпа тѣснится къ вамъ невольно;
             Лѣкарства мнѣ! Съ застуженной ногой,
             Мнѣ и ходить и танцовать пребольно,
             И неуклюжъ поклонъ выходитъ мой.

0x01 graphic

Мефистофель.

             Дай, я своей вамъ наступлю ногой.
   

Брюнетка.

             Что жъ, у влюбленныхъ водится такое.--
   

Мефистофель.

             Въ моемъ пинкѣ значеніе большое.
             Подобное -- подобнымъ,-- будетъ прокъ.
             Ногою ногу,-- такъ лѣчить всѣ члены.
             Держитесь же! отъ васъ не жду обмѣны,
   

Брюнетка.

             Ай! Ай! Зажгло! Ужаснѣйшій пинокъ!
             Копытомъ, что ль!
   

Мефистофель.

                                           Во здравье, мой дружокъ.
             Теперь танцуй, такъ душенькѣ угодно,
             И подъ столомъ толкай дружка свободно.
   

Дама.

             Да пропустите! жребій мой плачевный!
             Изныла я до глубины душевной!
             Еще вчера онъ плакалъ предо мной,
             Теперь онъ съ ней, ко мнѣ же сталъ спиной.
   

Мефистофель.

             Бѣда! Но словъ моихъ не пророни:
             Подкравшися неслышною стопою,
             Вотъ этимъ углемъ ты его черкни
             По рукаву, по платью,-- злу помочь.
             Раскаянья кольнутъ его огни;
             Ты жъ проглотить тротъ уголь не гнушайся
             Вина, воды устами не касайся --
             Къ твоимъ дверямъ прійдетъ онъ нынче жъ жъ ночь.
   

Дама.

             Не ядъ же это?
   

Мефистофель (въ негодованіи).

                                           Знай, что уважать!
             Такого угля долго бъ ты искала.
             Онъ отъ костра, какихъ пришлось не мало
             Намъ въ дни былые поджигать.
   

Пажъ.

             Влюбленъ я: взрослаго во мнѣ не признаютъ.
   

Мефистофель.

             Не разберу, кого и слушать тутъ!

(Пажу.)

             Предъ самою меньшой не расточай усилія.
             Созрѣвшія тебя дано бы оцѣнили.

(Тѣснятся другіе.)

             Еще нахлынули! Не легкая статья!
             Искать спасенья радъ ужъ въ правдѣ я,
             Опора слабая, негодная вполнѣ.
             О матери! верните Фауста мнѣ!

(Озираясь.)

             Ужъ тусклыми огнями свѣтитъ залъ.
             Весь дворъ къ нему сбираться сталъ.
             Я вижу, какъ ряды -- нельзя скромнѣй --
             Подъ сѣнь идутъ далекихъ галерей.
             Обширный кругъ тѣснѣе сталъ,
             Всѣхъ рыцарскій едва вмѣщаетъ залъ.
             Широкіе ковры по всѣмъ стѣнамъ,
             Оружіе по нишамъ и угламъ.
             Кажись, къ чему тутъ заклинать словами,
             Тутъ духи мѣсто облюбили сами.

0x01 graphic

Рыцарская зала.
(Тусклое освѣщеніе.)
Императоръ и дворъ присутствуютъ.

Герольдъ.

             Мой долгъ вѣщать о новомъ представленьи,
             Но духовъ мнѣ вліянье въ томъ мѣшаетъ;
             Разсудокъ здравый, при такомъ сплетеньи,
             Не объяснитъ, чего не постигаетъ.
             Готовы кресла, стулья подъ рукой;
             И государь посаженъ предъ стѣной;
             Тамъ на коврахъ онъ видитъ, безъ сомнѣнья,
             Минувшихъ дней великія сраженья.
             Здѣсь все теперь, весь дворъ съ своимъ владыкой;
             А сзади рядъ скамеекъ превеликій;
             И милая, смиряя страхъ сердечка,
             Близъ милаго нашла себѣ мѣстечко.
             И вотъ теперь, когда мы всѣ засѣли,
             Готовы мы: пусть духи бы летѣли!

(Трубы.)

Астрологъ.

             Вся драма въ ходъ пойдетъ сейчасъ!
             Раздайтесь стѣны, вамъ такой приказъ!
             Покорно все тутъ магіи вполнѣ.
             Ковры бѣгутъ, свиваясь какъ въ огнѣ;
             Нѣтъ больше стѣнъ, куда ни погляжу;
             Какъ бы театръ большой все окружаетъ,
             Таинственнымъ намъ свѣтомъ озаряетъ;
             На авансцену самъ я выхожу.
   

Мефистофель.
(изъ суфлерской будки).

             Здѣсь я могу предъ всѣми отличиться:
             Нашептывать вѣдь чорту не учиться.

(Астрологу.)

             Ты тихихъ звѣздъ теченье узнаешь,
             И шопотъ мой отлично ты поймешь.
   

Астрологъ.

             Волшебной силой появился самъ
             Тяжеловѣсный и старинный храмъ:
             Какъ Атласъ, что держалъ небесный сводъ.
             Колоннъ двойной недвижимъ хороводъ,
             Громада брусьевъ ихъ не отягчила.
             Такихъ бы двухъ на грудь большой хватило.
   

Архитекторъ.

             Такъ это-то антично? вотъ чудесно!
             Скорѣй же грубо и тяжеловѣсно.
             Имъ грубость -- строгость, неуклюжесть -- мощь:
             Расти колоннамъ должно въ видѣ рошь,
             Стрѣльчатый сводъ и насъ возносить вдругъ.
             Такимъ мы зданьемъ созидаемъ духъ.
   

Астрологъ.

             Великій часъ сулятъ намъ звѣзды разомъ!
             Магическимъ мы словомъ свяжемъ разумъ.
             Дадимъ напротивъ возлетатъ вольнѣй
             Фантазіи, куда угодно ей.
             Чего алкалъ, на то смотри теперь.
             Не сбыточно -- вотъ потому и вѣрь.

(Фаустъ возникаетъ на другой сторонѣ авансцены.)

             Одѣть жрецомъ, въ вѣнкѣ кудесникъ намъ
             Заявитъ то, зачѣмъ ходилъ онъ самъ.
             Изъ-подъ земли треножникъ съ нимъ идетъ.
             Ужъ ѳиміамомъ словно отдаетъ:
             Вотъ жрецъ начнетъ, благословивши, дѣло.
             Удачу мы предсказываемъ смѣло.
   

Фаустъ (значительно).

             Во имя ваше, матери! Чей тронъ
             Въ безбрежности молчаньемъ окруженъ,
             Хоть вкупѣ вы! Вокругъ числомъ велики
             Безъ жизни мчатся жизненные лики.
             Что было разъ, чего не воротить,
             Все тамъ кишитъ, желая вѣчнымъ быть.
             И дѣлите вы это въ вѣчной мочи
             Подъ пологъ дня, подъ своды темной ночи.
             Однихъ уноситъ жизнь въ свои пути.
             Другихъ стремится смѣлый магъ найти.
             Своей рукой онъ щедро расточаетъ
             Чудесное,-- какого всякъ желаетъ.
   

Астрологъ.

             Блестящій ключъ коснулся лишь котла,
             Туманная распространилась мгла;
             Она ползетъ какъ стая облаковъ,
             Струей, клубами, врозь и слитно вновь.
             Но въ чемъ тутъ сила духовъ вся видна:
             Въ движенья тучъ намъ музыка слышна.
             Воздушныхъ звуковъ въ колебаньи томъ
             Мелодія разносится кругомъ.
             Ряды колоннъ, фронтона главный входъ.
   

Другой.

             Полуодѣта, дѣйствительно онъ милъ!
             А вотъ каковъ бы въ латахъ-то онъ былъ?
   

Дама.

             Онъ милъ. Какъ много мягкости въ немъ есть!
   

Рыцарь.

             Къ нему бы вамъ хоть на колѣни сѣсть?
   

Другая.

             Какъ мило заложилъ онъ на голову руку.
   

Камергеръ.

             Невѣжа! Стоило бъ отдать его въ науку!
   

Дама.

             У васъ придирки ко всему найдутся.
             Да весь и храмъ, мнѣ кажется, поетъ.
             Туманъ садится; свѣтелъ и могучъ,
             Красавецъ юный выступилъ изъ тучъ.
             Смолкаю я; здѣсь отзывъ неумѣстенъ;
             Кому Парисъ прекрасный не извѣстенъ!
   

Дама.

             О, что за блескъ въ немъ силы молодой!
   

Вторая.

             Какъ сочный персикъ свѣжъ, хорошъ собой!
   

Третьи.

             А сладостно приподнятыя губки!
   

Четвертая.

             Ты бъ отыскала сласть въ подобномъ кубкѣ?
   

Пятая.

             Красивъ, а нѣтъ въ немъ тонкости-то всей.
   

Шестая.

             Немножко быть онъ могъ бы половчѣй.
   

Рыцарь.

             И видимо изъ пастуховъ онъ горныхъ,
             Въ немъ принца нѣтъ, и нѣть манеръ придворныхъ.
   

Тотъ же.

             Предъ государемъ такъ тянуться!
   

Дама.

             Вѣдь это роль; и онъ наединѣ.
   

Тотъ же.

             Играй;-- но здѣсь приличенъ будь вполнѣ!
   

Дама.

             Уснулъ. Во снѣ хорошъ онъ идеально.
   

Тотъ же.

             Сейчасъ всхрапнетъ, вотъ выйдетъ натурально.
   

Молодая дама (восторженно).

             Какой сквозь дымъ я запахъ узнаю,
             Что свѣжестью наполнилъ грудь мою?
   

Среднихъ лѣтъ.

             Да, точно; вздохъ всю душу проникаетъ!
             Онъ отъ него!
   

Старшая.

                                 То юность расцвѣтаетъ
             Амврозіей живой въ красавцѣ томъ,
             И въ атмосферѣ слышится кругомъ.

(Появляется Елена.)

Мефистофель.

             Такъ вотъ она! Спокоенъ я вполнѣ!
             Она красива, только не по мнѣ.
   

Астрологъ.

             Я ни на что ужъ больше не гожусь;
             Какъ честный человѣкъ въ томъ признаюсь.
             Краса идетъ. У похвалы нѣтъ цѣли!
             О красотѣ такъ много вѣчно пѣли --
             Кому она предстала -- все забылъ;
             Кто ей владѣлъ -- высоко счастливъ былъ.
   

Фаустъ.

             Глазами ль вижу? Иль въ душѣ живой
             Я красоты разливомъ весь встревоженъ?
             Съ какой добычей вышелъ поискъ мой!
             До сей поры мнѣ міръ былъ пустъ, ничтоженъ!
             Чѣмъ онъ теперь, съ тѣхъ поръ какъ я жрецомъ?
             Онъ твердъ, окрѣпъ, я жить желаю въ немъ!
             Пусть не вздохну ни разу я потомъ,
             Какъ измѣню подобному влеченью!
             Та, что меня когда-то восхищала,
             Въ волшебномъ зеркалѣ плѣняла,
             Такой красы была лишь легкой тѣнью!
             Лишь ты одна, смущая мой покой,
             Всю силу страсти роковой,
             Любовь, восторгъ, безумство мнѣ внушаешь.
   

Мефистофель (изъ будки).

             Опомнись, ты изъ іюли выпадаешь!
   

Дама (среднихъ лѣтъ).

             Прекрасный ростъ, но голова мала.
   

Молодая.

             Зато нога -- огромна, тяжела!
   

Дипломатъ.

             Я лишь царицъ подобныхъ видѣть могъ:
             Она прекрасна съ головы до ногъ.
   

Придворный.

             Идетъ съ усмѣшкой къ спящему она.
   

Дама.

             Съ красавцемъ рядомъ, какъ она дурна!
   

Поэтъ.

             Весь озаренъ ея онъ красотой.
   

Дама.

             Хоть рисовать. Эндиміонъ съ Луной!
   

Поэтъ.

             Вполнѣ. Богиня видимо смутилась,
             Его дыханье пить она склонилась.
             Завидно! поцѣлуй! нельзя изречь!
   

Дуэнья.

             При всѣхъ -- приличьемъ всякимъ пренебречь!
   

Фаустъ.

             Какое счастье мальчику!
   

Мефистофель.

                                                     Молчи!
             Дай призраку ты волю,-- не учи!
   

Придворный.

             Проснулся онъ; она спѣшить бѣжать.
   

Дама.

             Она глядитъ назадъ. Легко понять!
   

Придворный.

             Онъ изумленъ. Ея такъ дивенъ видъ!
   

Дама.

             А ей не диво то, на что глядитъ.
   

Придворный.

             Съ достоинствомъ глядитъ она назадъ.
   

Дама.

             Она его, знать, въ руки забираетъ.
             Ужъ тутъ мужчины глупы всѣ подъ рядъ,
             И первымъ онъ, гляди, себя считаетъ!
   

Рыцарь.

             Величество во всемъ я вижу въ ней!
   

Дама.

             Развратница! На что еще подлѣй!
   

Дама.

             На мѣстѣ бы его хотѣлъ я быть, ей-ей!
   

Придворный.

             Такая сѣть кого бъ не уловила?
   

Дама.

             Сокровище и рукъ не мало проходило,
             Чуть позолота не сошла.
   

Другая.

             Она ужъ въ десять лѣтъ негодницей была.
   

Рыцарь.

             При случаѣ схватить хорошее всѣ падки,
             А я бы захватилъ прекрасные остатки.
   

Ученый.

             Я признаюсь, хоть мнѣ она видна,
             Да какъ рѣшить, то подлинно ль она.
             Что видимъ мы, то насъ увлечь готово,
             А я держусь лишь письменнаго слова,
             И я читаю, что она невольно
             Всѣмъ старцамъ Трои приглянулась больно;
             И здѣсь, пожалуй, прежнія дѣла,--
             Не молодъ я, но мнѣ она мила.
   

Астрологъ.

             Не мальчикъ болѣ,-- молодой герой,
             Ее онъ обнялъ сильною рукой,
             Ее онъ мощно поднялъ наконецъ.
             Похититъ, что ль, ее?
   

Фаустъ,

                                           Постой, глупецъ!
             Не смѣй!-- Не слышишь!-- Стой! Нѣтъ, я уйму!
   

Мефистофель.

             Вѣдь самъ ведешь ты эту кутерьму!
   

Астрологъ.

             Два слова лишь! Все это представленье
             Я назову: Елены похищенье.
   

Фаустъ.

             Какъ похищенье! Мнѣ ль стоять безстрастно?
             А ключъ-то мой! Его онъ сбавитъ спесь!
             Меня онъ велъ по ужасамъ всечасно
             Уединенья -- къ твердой почвѣ здѣсь.
             Здѣсь я стою въ дѣйствительности твердо!
             Тутъ съ духами мой духъ сразится гордо,
             Въ двойной побѣдѣ міръ объемля весь!
             Была вдали, теперь близка вполнѣ.--
             Спасу! И будь моей она вдвойнѣ!
             О матери! вашъ тронъ мнѣ да поможетъ!
             Кто съ ней знакомъ, разстаться съ ней не можетъ.
   

Астрологъ.

             Куда ты, Фаустъ! о Фаустъ! всей силой онъ
             Ее схватилъ -- ужъ ликъ ея смущенъ.
             На юношу навелъ онъ ключъ,-- и вотъ
             Его коснулся.-- Горе! горе -- ждетъ!

0x01 graphic

0x01 graphic

(Взрывъ. Фаустъ падаетъ, духи исчезаютъ.)

Мефистофель (поднимая Фауста на плечи).

             Вотъ и гляди! связаться съ дураками,
             Такъ тутъ самъ чортъ не справится съ дѣлами!

(Темнота. Толкотня.)

0x01 graphic

Актъ второй.

Тѣсная готическая комната съ высокими сводами.
Кабинетъ Фауста въ прежнемъ видѣ.

Мефистофель
(выступая изъ-за занавѣса. Когда онъ его поднимаетъ и спускаетъ, виденъ Фаустъ, лежащій на старинной кровати).

             Лежи, бѣднякъ! Тебя томитъ
             Та цѣпь любви, что трудно рвется!
             Кого Елена поразить,
             Тотъ ужъ не такъ легко очнется.

(Озираясь.)

             Хоть глянуть вверхъ, сюда ль, туда ли,
             Все неизмѣнный видъ одинъ:
             Кажись тусклѣй цвѣтныя окна стали,
             Да развелось побольше паутинъ;
             Чернила сухи, пыль на книгахъ спитъ;
             Но весь порядокъ тотъ остался,
             И даже здѣсь перо лежитъ,
             Которымъ Фаустъ у чорта подписался.
             А въ глубинѣ пера застылъ
             Остатокъ крови той, что я добылъ.
             Гордился бъ рѣдкостью такой
             И антикварій записной.
             Ботъ старый крюкъ со старой шубой;
             И вспомнилъ я о шуткѣ грубой,
             Какъ здѣсь я мальчика училъ.
             И юношей. того онъ вѣрно не забылъ.
             Ты, шуба! хочется, признаться,
             Тебя надѣть и, вновь доцентомъ ставъ,
             Опять надменно надуваться!
             Вѣдь убѣдится жъ, что одинъ онъ правъ --
             Привычное ученымъ дѣло;
             Но чорту это надоѣло.

(Трясетъ снятую шубу; изъ нея вылетаютъ цикады, козявки и фарфалетгы.)

Хоръ насѣкомыхъ.

                       Здорово, здорово,
                       Патронъ дорогой!
                       Жужжимъ мы, летаемъ,
                       Знакомы съ тобой.
                       Немногихъ посѣялъ
                       Ты тихо въ тѣни;
                       А тысячи пляшутъ:
                       Ты, батя, взгляни.
                       Лукаваго въ сердцѣ
                       Укроешь отъ глазъ;
                       А вошекъ на шубѣ
                       Увидишь какъ разъ.
   

Мефистофель.

             Я изумленъ; радъ видѣть молодежь!
             Ты только сѣй, и во-время пожнешь.
             Еще хочу я старый мѣхъ тряхнуть;
             И вылетитъ опять хоть что-нибудь.--
             Вверху! Кругомъ! по закоулкамъ тѣснымъ
             Укрыться слѣдъ вамъ, милочкамъ прелестнымъ.
             Въ тотъ ящикъ, что изломанъ весь,
             Въ пергаментъ пожелтѣвшій здѣсь,
             Въ худыхъ горшкахъ, разбитыхъ вазахъ
             И въ черепахъ тѣхъ дыроглазыхъ!
             Въ подобномъ хламѣ полеводѣ
             Приходится гнѣздиться моли.

(Надѣваетъ шубу.)

             Надѣну вновь тебя, какъ надѣвалъ!
             Опять наставникомъ я сталъ.
             Что пользы такъ лишь называться,
             Гдѣ жъ тѣ, что предо мной смирятся?

(Онъ звонить въ колоколъ, издающій рѣзкій, пронзительный звонъ; причемъ коридоры трясутся и двери растворяются.)

Фамулусъ (ковыляя по длинному коридору).

             Что за звонъ! душа мятется!
             Входъ дрожитъ, стѣна трясется;
             Вижу въ пестрыхъ окнахъ зданья
             Словно молніи сверканье;
             Скачетъ полъ, а сверху, мнится,
             Мусоръ съ известью валится;
             И дверей засовы -- сила
             Непонятная раскрыла.--
             Ужасъ!-- Вижу исполина,
             Въ шубѣ Фаустовой мужчина!
             Эти взоры съ полдороги
             Мнѣ подкашиваютъ ноги.
             Оставаться иль бѣжать?
             Ахъ! что будетъ, какъ узнать!
   

Мефистофель (маня).

             Войдите, другъ. Зовутъ васъ Nicodemus.
   

Фамулусъ.

             Дѣйствительно, почтенный мужъ!-- oremus!
   

Мефистофель.

             Оставимъ это.
   

Фамулусъ.

                                 Радъ, что вамъ знакомъ!
   

Мефистофель.

             Я знаю: вы еще студентъ притомъ.
             Хотя въ лѣтахъ, ученый человѣкъ
             Отстать не можетъ,-- учится весь вѣкъ.
             И карточный тутъ домикъ строимъ мы;
             И не достроятъ первые умы.
             Но вашъ наставникъ дѣло понимаетъ:
             Кто жъ доктора-то Вагнера не знаетъ,
             Въ ученомъ мірѣ кто жъ сравнится съ нимъ!
             И держится наука только имъ.
             Онъ мудрость ежедневно множитъ:
             Кто алчетъ знанья сколько можетъ
             Спѣшитъ въ толпѣ ему внимать.
             Одинъ онъ съ каѳедры сіяетъ;
             Какъ Петръ ключомъ онъ обладаетъ,
             И верхъ и низъ имъ отпирать.
             Когда лучи его сіяютъ,
             Иная слава прахъ и дымъ;
             Ужъ имя Фауста забываютъ!
             А все открыто имъ однимъ.
   

Фамулусъ.

             Простите, мужъ почтенный, коль скажу я --
             И возразить притомъ дерзну я:
             Я вижу сторону другую;
             Лишь скромность -- вотъ его удѣлъ.
             Куда исчезъ и гдѣ скрываться можетъ
             Великій мужъ -- ума онъ не приложитъ.
             Все ждетъ его, все слушать бы хотѣлъ.
             Вся комната должна храниться,
             Какъ докторъ Фаустъ въ ней прожилъ до конца.
             Ждетъ стараго она жильца;
             Едва дерзаю въ ней я появиться.
             Теперь который звѣздный часъ?
             Казалось, стѣны всѣ дрожали,
             Тряслася дверь, засовы спали --
             А то бъ вы не прошли до насъ.
   

Мефистофель.

             Но гдѣ же самъ-то онъ, скажите?
             Меня къ нему, его ль сюда ведите!
   

Фамулусъ.

             Ахъ! очень строгъ его запретъ!
             Не знаю, доложить иль нѣтъ.
             Не первый мѣсяцъ углубился
             Онъ въ трудъ,-- и тихо затворился;
             Ученый мужъ былъ такъ изнѣженъ,
             Теперь какъ угольщикъ небреженъ,
             Носъ въ сажѣ, уши тожъ ужасны,
             Глаза отъ поддуванья красны;
             Сидитъ,-- схватить минуту радъ;
             И только что щипцы звенятъ.
   

Мефистофель.

             Ужель приходъ мой счесть напастью?
             Вѣдь я, глядишь, его помогъ бы счастью!

(Фамулусъ уходитъ. Мефистофель важно садится.)

             Едва я занялъ постъ, какъ вотъ
             Знакомый гость сюда идетъ.
             Но онъ изъ самыхъ новыхъ вѣрно,
             Онъ расхрабрится безпримѣрно.
   

Баккалавръ (несется по коридору).

             Двери настежь я встрѣчаю!
             Такъ теперь ужъ, полагаю,
             Плѣсень старую забыли,
             Гдѣ живой и мертвый гнили,
             Чтобъ закиснуть и заглохнуть,
             Чтобы заживо засохнуть.
   
             Эти стѣны съ этимъ сводомъ
             Ждутъ паденья съ каждымъ годомъ;
             Не уйди мы осторожно,
             То и намъ погибнуть можно.
             Я первѣйшій на отвагу,
             Но ужъ дальше я ни шагу.
   
             Что за странныя дѣла-то!
             Не сюда ли я когда-то
             Боязливымъ въ высшей мѣрѣ
             Новичкомъ являлся въ двери,
             Вѣрилъ имъ, длиннобородымъ,
             Поддавался ихъ подходамъ?
   
             Изъ старинныхъ книгъ болтали
             Ложь они, какую знали,
             Знали, ей не довѣряя,
             Лишь себя и насъ терзая.
             Какъ? Тамъ сзади, гдѣ темно-то,
             Вижу вновь сидитъ вонъ кто-то!
   
             Разглядѣлъ теперь поближе!
             Все онъ въ той же шубѣ рыжей;
             Какъ оставилъ я его,
             Въ грубомъ мѣхѣ одного!
             Ловкимъ я его считалъ,
             Какъ его не понималъ;
             Но теперь иное дѣло,
             Подойду къ нему я смѣло!
   
             Коль воды Леты все не затопили
             Подъ лысымъ черепомъ у васъ,-- безъ шутки
             Я ученикъ, которому такъ жутки
             Академическія розги были.
             Я вижу васъ, какимъ видалъ,
             Но я другимъ уже предсталъ.
   

Мефистофель.

             Радъ, что мой звонъ у васъ раздался.
             Я въ васъ заранѣ видѣлъ прокъ,
             И въ куколкѣ мнѣ представлялся
             Грядущій пестрый мотылекъ.
             Вы, въ локонахъ, манишкой съ кружевами
             По-дѣтски любовались сами.
             Вамъ не пришлось ходить съ косой?
             Теперь я вижу васъ по модѣ.
             Рѣшительны вы стали на свободѣ;
             Лишь абсолютно бы не шли домой!
   

Баккалавръ.

             Мы съ вами, сударь, здѣсь на мѣстѣ старомъ;
             Но духъ поймите новыхъ вы годовъ.
             Двусмысленно не говорите даромъ;
             Теперь ужъ мы значенье ловимъ словъ.
             Вы юношу дурачили преловко,
             Вамъ безъ труда сходила съ рукъ уловка,
             Теперь напрасно такъ шутить.
   

Мефистофель.

             Коль юношамъ сталъ правду говорить,
             Какой птенцы не могутъ проглотить,
             Да вслѣдъ затѣмъ съ годами по натурѣ,
             Все на своей пришлось имъ вынесть шкурѣ,--
             Сдается имъ, что выдумалъ то всякъ;
             И вотъ кричатъ: учитель былъ дуракъ.
   

Баккалавръ.

             Плутъ, можетъ-быть! Какой учитель самъ
             Въ лицо всю правду скажетъ намъ?
             Умѣетъ всякъ прибавить иль убавить,
             То припугнуть дѣтей, то позабавить.
   

Мефистофель.

             Учиться -- есть пора для насъ;
             А вамъ учить насталъ, какъ вижу, часъ.
             Съ годами вы, хоть время скоротечно,
             И опытностью запаслись конечно.
   

Баккалавръ.

             Что опытность! Одинъ пустякъ!
             Ей съ духомъ не ужиться дружно!
             Признайтесь! вѣчно вѣдалъ всякъ,
             Чего и знать совсѣмъ не нужно.
   

Мефистофель (помолчавъ).

             Себя давно считалъ я дуракомъ,
             Теперь вполнѣ я убѣдился въ томъ.
   

Баккалавръ.

             Сердечно радъ! И перваго пока
             Разумнаго я встрѣтилъ старика!
   

Мефистофель.

             Вѣкъ рылъ я кладъ блестящій и тяжелый --
             И мрачныхъ угольевъ достигъ.
   

Баккалавръ.

             Сознайтесь-ка, вашъ черепъ голый
             Ничуть не лучше тѣхъ пустыхъ?
   

Мефистофель (добродушно).

             Ты грубости своей, мой другъ, не сознаешь?
   

Баккалавръ.

             По-нашему, коль вѣжливъ -- значитъ, лжешь.
   

Мефистофель (подвигаясь на авансцену къ публикѣ).

             Здѣсь свѣтъ и воздухъ у меня отняли;
             Хоть вы бы мнѣ защитниками стали!
   

Баккалавръ.

             Считаю мысль я дерзостной совсѣмъ,
             Выть чѣмъ-нибудь, когда ужъ сталъ ничѣмъ.
             Людская жизнь живетъ въ крови; а въ комъ
             Кровь такъ сильна, какъ въ юношѣ любомъ?
             Могучей силой молодая кровь
             Изъ жизни прежней жизнь выводитъ вновь.
             Тутъ все кипитъ, и подвигъ создаетъ.
             Гдѣ слабый палъ, тамъ сильный возстаетъ.
             Пока полъ-міра мы завоевали,
             Что дѣлали вы? Думали, кивали,
             И вѣчнымъ планамъ потеряли счетъ.
             Конечно, старость-лихорадка,
             Ознобъ, тоска стоитъ во всемъ;
             Кому минуло три десятка,
             Того считай ужъ мертвецомъ.
             Васъ перебить бы, чтобы свѣтъ избавить.
   

Мефистофель.

             Тутъ чортъ не можетъ ничего прибавить.
   

Баккалавръ.

             Коль захочу, такъ чортъ не смѣетъ быть.
   

Мефистофель (въ сторону).

             Все жъ чортъ тебя сумѣетъ зацѣпить!
   

Баккалавръ.

             То подвигъ юности прямой.
             Міръ былъ ничто, пока не созданъ мной;
             Я солнце вывелъ изъ пучинъ морскихъ;
             Со мной луна достигла фазъ своихъ;
             Тогда и день разлился предо мною,
             Чтобъ радовать меня красой земною;
             По мановенью моему, въ ночи,
             Впервые звѣздъ разсыпались лучи;
             Кто жъ, какъ не я, вамъ далъ свободу мысли,
             Когда вы всѣ филистерами кисли?
             А я, свободно, какъ мой духъ велитъ,
             Иду за свѣтомъ, что во мнѣ горитъ.
             И шествую съ восторженной душою,
             Лицомъ на свѣтъ и къ мрачному спиною.

(Уходитъ.)

Мефистофель.

             Оригиналъ, какъ прыть твоя пылка!
             Тебя ничуть сознанье не тревожитъ,
             Что кто жъ умно иль глупо думать можетъ
             О томъ, о чемъ не мыслили вѣка?--
             Но въ этомъ нѣтъ опасно-рокового,
             Современемъ измѣнится оно:
             Какъ гроздій сокъ ни бродитъ безтолково,--
             Все выйдетъ подъ конецъ вино.
             (Къ молодому партеру, который не аплодируетъ.)
             Не убѣдилъ васъ мой языкъ.
             Я съ вами, дѣти, правъ въ расчетѣ;
             Подумайте, вѣдь чортъ -- старикъ;
             Состарясь, вы его поймете.

0x01 graphic

0x01 graphic

Лабораторія.
Въ средневѣковомъ вкусѣ. Сложный, неуклюжіе аппараты, для фантастическихъ цѣлей.

Вагнеръ (у очага).

             Ударилъ колоколъ ужасный,
             Затрепетали стѣны зданій;
             Теперь не можетъ страхъ всечасный
             Продлиться строгихъ ожиданій.
             Уже во мракѣ проблескъ ясный;
             Уже въ ретортѣ что-то пышетъ,
             Какъ раскаленный уголь дышетъ;
             Какъ бы карбункулъ многоцѣнный
             Во тьму кидаетъ лучъ мгновенный.
             Вотъ бѣлый свѣтъ возникъ сейчасъ;
             О, хоть бы разъ мнѣ безъ потери!
             О, Боже! Кто шуршитъ у двери?
   

Мефистофель (входитъ).

             Мое почтенье! Въ добрый часъ.
   

Вагнеръ (боязливо).

             Ну, въ добрый звѣздный часъ войдите!

(Тихо.)

             Но ни полслова, не дышите!
             Тому, что выйдетъ, изумится вѣкъ.
   

Мефистофель (еще тише).

             Въ чемъ дѣло-то?
   

Вагнеръ (тише).

                                           Творится человѣкъ.
   

Мефистофель.

             Какъ человѣкъ? Какую же коптить
             Влюбленную вы пару засадили?
   

Вагнеръ.

             Помилуй Богъ! Какъ до сихъ поръ родить
             Привыкли всѣ -- мы вздоромъ объявили;
             Тотъ нѣжный пунктъ, что жизнью мы даримъ,
             Та сила, что. внутри сливаясь съ нимъ,
             Врала и отдавала, появляясь,
             Сперва роднымъ, затѣмъ чужимъ питаясь,
             Достоинство утратила теперь;
             Отнынѣ пусть ей предается звѣрь,
             Но человѣку слѣдъ съ его значеньемъ
             Гордиться впредь другимъ происхожденьемъ.

(Обращаясь къ очагу.)

             Еще свѣтлѣй! Тутъ ждешь по крайней мѣрѣ,
             Что если мы изъ многихъ сотъ матерій
             Смѣщеніемъ,-- въ смѣшеньи весь вопросъ --
             Матерію людскую образуемъ,
             Ее въ ретортѣ замуруемъ,
             И тщательно дистиллируемъ,
             Все дѣло намъ тихонько удалось.

(Снова обращаясь къ очагу.)

             Выходитъ! Масса все свѣтлѣетъ!
             И убѣжденье крѣпче зрѣетъ!
             Все, что въ природѣ тайною слыло,
             То мы разумно испытуемъ,
             Что организмомъ въ ней произошло,
             То мы теперь кристаллизуемъ.
   

Мефистофель.

             Кто долго жилъ, тотъ испыталъ не мало;
             Онъ новаго не встрѣтитъ въ жизни сей:
             При странствіяхъ, видалъ и я, бывало,
             Кристаллизованныхъ людей.
   

Вагнеръ (до сихъ поръ обращаясь къ ретортѣ).

             Растетъ, сверкаетъ, все слилось,
             Мгновенье -- и затѣмъ: -- сбылось!
             Великій планъ сперва похожъ на вздоръ;
             Случайность насъ отнынѣ не обманетъ.
             Подобный мозгъ для мысли съ этихъ поръ
             Мыслителемъ приготовляться станетъ.

(Съ восторгомъ смотритъ въ реторту.)

             Стекло звенитъ, и прояснилась смѣсь,
             Теперь пойдетъ ужъ безъ запинки!
             Я вижу, шевелится здѣсь
             Ликъ миловиднаго мужчинки.
             Чего жъ еще и намъ, и всѣмъ желать?
             Разгадка тутъ всей тайны необъятной:
             Старайтесь этимъ звукамъ внять,
             И голосъ вамъ, и рѣчи станутъ внятны.
   

Гомункулъ (изъ реторты Вагнеру).

             Ну, папенька! ты не шутя? Ей-ей!
             Такъ къ сердцу ты прижми меня скорѣй!
             Да понѣжнѣй, чтобъ склянка утерпѣла!
             Сама природа здѣсь велѣла:
             Начнетъ творить, такъ не вмѣщаетъ свѣтъ;
             Съ искусственнымъ же -- дальше ходу нѣтъ.

(Мефистофелю.)

             И ты, хитрецъ, мой братецъ, здѣсь?-- Смотрю
             И во-время какъ разъ!-- Благодарю;
             Судьбой ты кстати занесенъ вполнѣ:
             Разъ, что живу -- и дѣло нужно мнѣ,
             Хотѣлъ бы я сейчасъ же за работу; --
             Съ чего начать?-- ты ловокъ снять заботу.

0x01 graphic

Вагнеръ.

             Одно словцо! Стыжусь я этой темы:
             И старъ, и малъ мнѣ задаютъ проблемы,
             Вотъ, напримѣръ: для всякаго загадка,
             Какъ тѣло такъ съ душой слилися гладко,
             И держатся другъ дружки неразрывно,
             И цѣлый вѣкъ враждуютъ непрерывно.
             Затѣмъ...
   

Мефистофель.

                                 Постой! Спросилъ бы я, признаться,
             Зачѣмъ мужья все съ женами бранятся?
             Вотъ, другъ, вопросъ-то -- разрѣши-ка, нутко!
             А здѣсь нужны дѣла; ихъ ждетъ малютка.
   

Гомункулъ.

             Что жъ дѣлать мнѣ?
   

Мефистофель (указывая на боковую дверь).

                                           Тамъ выкажи ты силы!
   

Вагнеръ (все смотря въ реторту.)

             Поистнѣ, ты мальчикъ очень милый!

(Боковая дворъ отворяется, виденъ Фаустъ на постели.)

Гомункулъ (изумленно).

             Значительно!

(Реторта вырывается изъ рукъ Вагнера, носится надъ Фаустомъ и освѣщаетъ его.)

                                 Прекрасный видъ! У влаги
             Прозрачной, въ рощѣ, жены мечутъ платья.
             Прелестны всѣ! А вотъ теперь всѣ наги:
             Но между нихъ одну бы могъ признать я
             Хоть героиней, если не богиней.
             Прозрачный блескъ струитъ она ногою;
             И членовъ пылъ съ ихъ юною гордыней
             Прохладною пріемлется волною.--
             Но что за шумъ затрепетавшихъ крылій,
             Какіе плески влагу возмутили?
             Въ испугѣ дѣвы разбѣжались,-- только
             Царицы взоръ не омраченъ нисколько,
             Она глядитъ такъ женственно надменно,
             Что лебедь-царь къ ногамъ ея. смиренно
             Приникъ.-- Ея объемлетъ онъ колѣна.--
             Но вдругъ туманъ встаетъ волной,
             И ужъ за дымкою густой
             Сокрылась сладостная сцена.
   

Мефистофель.

             Разсказывать я вижу ты гораздъ!
             Хоть самъ ты малъ, зато большой фантастъ.
             Я ничего не вижу!
   

Гомункулъ.

                                           Гдѣ жъ тебѣ-то!
             Провелъ ты молодости лѣта
             Во мглѣ, средь рыцарей, поповъ,
             Такъ вотъ и глазъ-то твой таковъ!
             Въ туманахъ только ты и дома:

(озираясь)

             Сырыя стѣны, гадко, склизко,
             Стрѣльчато, вычурно и низко!
             Проснись-ка онъ,-- бѣда какъ-разъ:
             Какъ глянетъ, такъ умретъ сейчасъ.
             Ручьи лѣсные съ лебедями,
             Красавицъ видѣлъ онъ во снѣ,
             Какъ сжиться съ этими стѣнами!
             Я терпѣливъ, но невтерпежъ и мнѣ.
             Умчимъ его!
   

Мефистофель.

                                 Такому радъ исходу.
   

Гомункулъ.

             Ты въ битву воина пошли,
             А дѣвушку ведя ты къ хороводу!
             Они бъ мѣста свои нашли.
             Классическая, вспомнилъ я сейчасъ,
             Вальпургіева ночь теперь какъ-разъ.--
             Къ успѣху тутъ пути прямые.
             Снесемъ его къ его стихіи!
   

Мефистофель.

             Не слыхивалъ подобнаго я чуда.
   

Гомункулъ.

             И слышать-то тебѣ откуда?
             Романтикамъ лишь съ призраками жить!
             А истый призракъ -- классикъ долженъ быть.
   

Мефистофель.

             Куда же путь свой долженъ направлять я?
             Противны мнѣ античные собратья.
   

Гомункулъ.

             Сѣверо-Западъ, чортъ, тебя все влекъ,
             Но насъ теперь зоветъ Юго-Востокъ.
             Тамъ, гдѣ Пеней равнину пробѣжалъ,
             Среди кустовъ, заливами сверкая,
             До самыхъ горъ долина все сплошная,
             И древній рядомъ съ новымъ тамъ Фарсахъ.
   

Мефистофель.

             О, горе! Прочь! Хоть битвой пощадите
             Тиранства съ рабствомъ!-- Что ни говорите,
             Вещь скучная; едва окончатъ,-- глядь!
             Опять пошли. другъ съ другомъ воевать!
             И невдомекъ уму такихъ людей,
             Что сзади ихъ дурачитъ Асмодей.
             Все за права свободы, молъ, дерутся --
             А разглядѣть: рабы съ рабами бьются.
   

Гомункулъ.

             Оставь людей, коль вздорить имъ охота;
             Имъ защищаться предоставь самимъ
             Съ младенчества; такъ будетъ и съ большимъ.
             Тутъ весь вопросъ, какъ исцѣлить его-то?
             Коль знаешь чѣмъ, такъ на ноги поставь,
             А если нѣтъ, то мнѣ все предоставь!
   

Мефистофель.

             Тутъ съ Брокена нашлось бы что-нибудь;
             Но заперли язычники мнѣ путь.
             А греки были вѣкъ пустой народъ!
             Въ глаза-то вамъ все чувственность ихъ бьетъ,
             Они въ грѣхахъ весельемъ соблазняютъ;
             А наши-то всѣ мрачными считаютъ.
             Ну, что жъ теперь?
   

Гомункулъ.

                                           Тебя вѣдь не смущу я;
             Коль ѳессалійскихъ вѣдьмъ упомяну я,
             Такъ, кажется, довольно я скажу.
   

Мефистофель (похотливо).

             Ахъ, вѣдьмы ѳессалійскія!-- Особы,
             Которыхъ я давно искалъ.
             Но, что ни ночь, быть съ ними,-- не могло бы
             Мнѣ нравиться, я полагалъ;
             А изрѣдка, для пробы...
   

Гомункулъ.

                                                     Плащъ сюда,
             И рыцаря мы завернемъ больного!
             А эта тряпка, какъ тогда,
             Васъ одного подниметъ и другого;
             Я посвѣчу.
   

Вагнеръ (боязливо).

                                 А я?
   

Гомункулъ.

                                           Не суетись!
             Останься дома, въ дѣло углубись:
             Пергаменты старинные достанешь,
             По нимъ сбирать ты элементы станешь
             И соблюдать всю совокупность эту;
             Обдумай что, и какъ ты разбери.
             Я между тѣмъ постранствую по свѣту,
             Быть-можетъ, точку отыщу на і.
             Тогда къ великой цѣли ты придешь;
             За долгій трудъ награду жди по праву:
             Богатство, долголѣтье, почесть, славу,
             И съ знаньемъ добродѣтель -- можетъ тожъ!
             Прощай!
   

Вагнеръ (опечаленный).

                       Прощай! Мнѣ грустно поневолѣ!
             Боюсь, тебя ужъ не увижу болѣ.

0x01 graphic

Мефистофель.

             Летѣть къ Пенею я готовъ!
             Не брезгаемъ мы братцемъ сами.

(Къ зрителямъ.)

             Зависимъ мы, въ концѣ концовъ,
             Отъ креатуръ, созданныхъ нами.

0x01 graphic

Классическая Вальпургіева ночь.
Ферсальскія поля.
Темнота.

Эрихто.

             Опять къ ночному зрѣлищу ужасному
             Являюсь я, Эрихто, вѣчно мрачная;
             Не такъ гнусна, какъ клеветой своей меня
             Поэты очернили... Нѣтъ конца хваламъ
             И поношеньямъ ихъ... Уже убѣлена
             Волной палатокъ сѣрыхъ нея долина вдоль.
             Какъ призраками этой страшной ночи всей.
             Какъ часто это повторялось! И еще
             Вѣкъ повторяться будетъ.... Уступить никто
             Не хочетъ власти; даже и тому, кто самъ
             Ее стяжалъ и держитъ. Каждый, кто собой
             Не въ силахъ управлять, охотно бъ править сталъ
             Сосѣдней волей, какъ бы онъ, гордецъ, хотѣлъ...
             Разыгранъ битвою великій здѣсь примѣръ,
             Какъ сила предъ сильнѣйшимъ хочетъ грудью стать,
             Какъ дорогой свободы пышный рвутъ вѣнокъ,
             И жесткій лавръ чело владыки обогнетъ.
             Великому здѣсь грезился величья день.
             Тамъ къ слову лести Цезарь слухъ склонялъ въ ночи!
             Теперь сразятся. Знаетъ свѣтъ, кто побѣдилъ.
             Огни сторожевые красный пламень шлютъ;
             Какъ пролитая кровь легъ отблескъ по землѣ,
             И, привлеченъ такимъ сіяніемъ ночнымъ,
             Всей саги эллинской собрался легіонъ.
             У всѣхъ огней колеблются въ невѣрной мглѣ
             Или разсѣлись лики баснословныхъ дней....
             А мѣсяцъ хоть въ ущербѣ, но вполнѣ свѣтло
             Встаетъ, кидая нѣжный блескъ на все вокругъ;
             Исчезъ палатокъ призракъ,-- синь огонь костровъ.
             Но надо мной какой нежданный метеоръ?
             Горитъ и освѣщаетъ комъ тѣлесный онъ.
             Я чую жизнь. Мнѣ не приличествуетъ быть
             Вблизи живого, такъ какъ я ему вредна;
             Худую славу возбужу безъ пользы я.--
             Вотъ онъ спускается. Разумно удалюсь!

(Удаляется.)
(Воздухоплаватели вверху.)

Гомункулъ.

                       Разъ еще кругомъ лети-ка
                       Надъ зловѣщими огнями;
                       Какъ въ долинѣ этой дико
                       Свѣтитъ призрачными снами.
   

Мефистофель.

                       Какъ изъ сѣверныхъ строеній
                       Въ окна старыя глядя,
                       Вижу лики привидѣній;
                       Здѣсь и тамъ моя семья.
   

Гомункулъ.

                       Вонъ какая зашаталась,
                       И уходитъ каланчей.
   

Мефистофель.

                       Точно насъ перепугалась,
                       Какъ летѣли мы съ тобой.
   

Гомункулъ.

                       Пусть идетъ и удалится!
                       Наземь рыцаря спусти,
                       Онъ очнется,-- онъ стремится
                       Въ царствѣ сказокъ жизнь найти.
   

Фаустъ (касаясь земли).

             А гдѣ она?
   

Гомункулъ.

                                 Сказать не можемъ;
             Здѣсь всѣмъ такой вопросъ предложимъ.
             Ступай до утреннихъ лучей
             По всѣмъ огнямъ освѣдомляться:
             Кто могъ сходить до матерей,
             Тому ужъ нечего бояться.
   

Мефистофель.

             И мнѣ тутъ будетъ часть своя;
             Но лучшаго для насъ не знаю я,
             Какъ чтобы каждый межъ огнями
             Своими поискалъ глазами,
             Затѣмъ -- чтобъ намъ сбираться понемножку,
             Заставь фонарь свѣтить со звономъ, крошка!
   

Гомункулъ.

             И зазвоню, и засверкаю!

(Реторта сильно свѣтитъ и звонятъ.)

             Чудесъ я новыхъ вамъ желаю!

0x01 graphic

Фаустъ (одинъ).

             Такъ гдѣ жъ она? Я снова не спросилъ!
             Коль не стояла тутъ сама она,
             Коль эта къ ней не ластилась волна,--
             Здѣсь воздухъ тотъ, что рѣчь ея носилъ.
             Я волшебствомъ вдругъ къ Греціи присталъ!
             Сейчасъ почуялъ землю я, гдѣ сталъ.
             Какъ спящаго меня прожгло струей горючей,
             Такъ я стою -- въ душѣ Антей могучій.
             И если странное здѣсь сочеталось вмѣстѣ,
             Все жъ въ лабиринтъ огней пущусь узнать на мѣстѣ.

(Удаляется.)

Мефистофель (озираясь).

             Хоть весь обшарилъ рядъ я освѣщенный,
             Все я чужой и словно въ одиночку.
             Всѣ нагишомъ, кой-кто надѣлъ сорочку:
             Безстыдны сфинксы, безъ стыда грифоны.
             Чего не встрѣтитъ съ крыльями и съ гривой,
             И передомъ и задомъ, глазъ пытливый!...
             Мы сами-то довольно неприличны,
             А эти право черезчуръ античны;
             Тугъ нужно бы на этомъ всемъ народѣ
             Премногое заклейстерить по модѣ....
             Противный сбродъ! Но вѣжливымъ, я знаю,
             Быть должно гостю.-- Здравія желаю
             Красавицамъ и старичкамъ игривымъ.
   

Грифъ (хрипло.)

             Нѣтъ не игривымъ -- грифамъ. Кто подъ старость радъ
             Игривымъ слыть? И въ каждомъ словѣ есть
             То, отъ чего его и произвесть:
             Грусть, грозный, гордый, грубый, гробы даже,
             Этимологія все та же --
             И намъ претитъ.
   

Мефистофель.

                                 Хоть я не возражаю,
             Но Гри въ титулѣ грифъ я уважаю.
   

Грифъ (попрежнему и до конца).

             Естественно! Сродство должно тутъ быть,
             Могли его хвалить или хулить;
             Греби короны, золото, дѣвицъ,
             А кто нагребъ, предъ тѣмъ все пало ницъ.
   

Муравьи (огромной породы).

             О золотѣ тутъ рѣчь. Его набрали
             И по скаламъ, пещерамъ мы наклали.
             Да Аримаспы тамъ у насъ нашли,--
             Имъ смѣхъ, что все далеко унесли.
   

Грифы.

             Ужъ мы заставимъ ихъ признаться.
   

Аримаспы.

             Не здѣсь на праздникѣ ночномъ!
             А завтра все мы проживемъ;
             Теперь удастся, можетъ статься.
   

Мефистофель (садясь между сфинксами).

             Легко у васъ мнѣ просидѣть безъ скуки;
             Могу я каждаго понять.
   

Сфинксъ.

             Духовные мы испускаемъ звуки,
             Ихъ ваше дѣло воплощать.
             Какъ звать тебя, мы слышать бы желали.
   

Мефистофель.

             Премножество именъ мнѣ надавали.
             Британцевъ нѣтъ ли тутъ? Охотники у нихъ
             Смотрѣть мѣста сраженій, водопады,
             Остатки стѣнъ, классическіе склады;
             Вотъ шли бъ сюда, на что чудесъ иныхъ.
             Они жъ творцы; въ старинной драмѣ ихъ
             Являюсь я какъ Old iniquity.
   

Сфинксъ.

             За что, про что?
   

Мефистофель.

                                           Тамъ толку не найти.
   

Сфинксъ.

             Пожалуй такъ. Въ звѣздахъ ты понимаешь?
             Ну. какъ ты часъ теперешній считаешь?
   

Мефистофель (глядя вверхъ).

             Звѣзда къ звѣздѣ, серпъ лунный разгорѣлся,
             На этомъ мѣстѣ я бы засидѣлся,
             У львиной шкуры я твоей, согрѣлся;
             Къ чему напрасно вверхъ стремиться взгляду?
             Задай загадку, а не то шараду.
   

Сфинксъ.

             Скажи ты самъ загадку про себя.
             Загадкою будь самъ ты обнаруженъ:
             "Благочестивому и злому нуженъ;
             Аскету цѣль уколовъ до эфеса,
             Другому на безумства другъ-повѣса,
             И то и се, чтобъ забавлять Зевеса".
   

Первый грифъ (хрипло).

             Гони его!
   

Второй Грифъ (хрипитъ сильнѣй).

                                 Чего онъ ждетъ отъ насъ?
   

Оба.

             Гоните гадкаго сейчасъ!
   

Мефистофель (грубо).

             Ты полагаешь, что у гостя ногти
             Не такъ дерутъ, какъ вонъ твои-то когти?
             Попробуй-ка!
   

Сфинксъ (кротко).

             Ты можешь оставаться.
             Но не пришлось бы съ нами стосковаться;
             Въ своей странѣ живешь ты безобидно,
             А здѣсь тебѣ не понутру, какъ видно.
   

Мефистофель.

             Ты аппетитна, если сверху взглянешь,
             А глянувъ внизъ на бестію -- отпрянешь.
   

Сфинксъ.

             Тебѣ, лукавый, быть побитымъ:
             У всѣхъ здоровы лапы тутъ.
             Съ такимъ уродливымъ копытомъ
             Тебѣ у насъ плохой пріютъ.

(Сирены наигрываютъ сверху.)

Мефистофель.

             Что тамъ качаются за птицы
             Въ вѣтвяхъ прибрежныхъ тополей?
   

Сфинксъ.

             Поберегись! ужъ тѣ пѣвицы
             Губили доблестныхъ мужей!
   

Сирены.

                       Ахъ, ужель тебѣ привычно
                       Жить съ уродливымъ народомъ?
                       Слушай, цѣлымъ хороводомъ
                       Запоемъ мы мелодично:
                       Такъ сиренамъ намъ прилично.
   

Сфинксы (передразнивая ихъ на ту же мелодію).

                       Ты заставь-ка ихъ спуститься;
                       Любо имъ въ вѣтвяхъ таиться,
                       Чтобъ совиными когтями
                       Растерзать васъ, если сами
                       Слухъ рѣшитесь вы склонить.
   

Сирены.

                       Прочь всю зависть гнусной злобы!
                       Все сберемъ мы, что могло бы
                       Лишь подъ небомъ усладить!
                       На землѣ и надъ подою
                       Самой милою игрою
                       Станемъ гостя веселить!
   

Мефистофель.

             Мы эти штуки знаемъ сами,
             Когда и горломъ и струнами
             Хитросплетенья заведутъ!
             Мнѣ эти трели лишь баклуши,
             Онѣ царапаютъ лишь уши,
             А все до сердца не дойдутъ.
   

Сфинксъ.

             Не поминай ты сердца тоже!
             Вѣдь кошелекъ изъ дряблой кожи
             Тебѣ приличнѣй, старый плутъ!
   

Фаустъ (появляясь).

             Какъ странно, всѣ мнѣ эти лики милы!
             Въ чудовищномъ черты замѣтны силы;
             Въ душѣ моей надежды лучъ возникъ;
             На что наводитъ этотъ строгій ликъ!

          (Указывая на сфинксовъ)

             Такія вотъ Эдипа вопрошали;

(Указывая на сиренъ)

             Улисса вотъ отъ этакихъ вязали;

(Указывая на муравьевъ)

             Вотъ эти кладъ большой могли собрать.

(Указывая на грифовъ)

             Его умѣли эти охранять.
             Дохнули мощью на меня всѣ лики,
             Велики здѣсь, и въ памяти велики!
   

Мефистофель.

             Ты бъ прежде проклялъ ихъ во тьму,
             Теперь они тебѣ понятны;
             Кто ищетъ милую, тому
             Чудовища -- и тѣ пріятны.
   

Фаустъ (сфинксамъ).

             Скажите, лики женскіе, сейчасъ:
             Елены кто не видѣлъ ли изъ васъ?
   

Сфинксъ.

             Ея года вѣдь нами не дожиты;
             Послѣднія Алкидомъ перебиты.
             Скорѣй Хирона разспроси ты;
             Онъ скачетъ тутъ. Его бъ тебѣ поймать,
             Тогда бы могъ ты все узнать.
   

Сирены.

                       Есть тебѣ еще дорога!
                       Какъ Улиссъ къ намъ прибылъ въ гости,
                       Безъ надменности и злости,
                       Онъ разсказывалъ намъ много;
                       Все тебѣ откроемъ сами,
                       Только ты или за нами
                       Къ морю на берегъ свободный.
   

Сфинксъ.

             Бойся, рыцарь благородный,
             И какъ Улиссъ пенькою связанъ былъ,
             Совѣтомъ нашимъ будь ты связанъ!
             Ты поищи,-- Хиронъ тебѣ указанъ.
             Онъ скажетъ все, о чемъ я говорилъ.

(Фаустъ уходятъ.)

Мефистофель (съ неудовольствіемъ).

             Что стало крякать, крыльями плескать,
             И мчится такъ, что даже не видать,
             Да другъ за дружкой? Ихъ догнать
             Охотникъ увидалъ бы виды!
   

Сфинксъ.

             Какъ буря быстры и почти незримы,
             Стрѣламъ Алкида только достижимы --
             Проносятся надъ нами Стимфалиды
             И шлютъ намъ кряканьемъ привѣтъ.
             Совиный носъ, гусиный слѣдъ;
             Онѣ хотѣли бъ здѣсь остаться
             И старой намъ родней считаться.
   

Мефистофель (какъ прежде).

             Тутъ что-то съ ними вновь шипитъ.
   

Сфинксъ.

             Не бойся пасти ты злодѣйской:
             То головы змѣи Лернейской;
             Вѣдь срублены, а чванство въ нихъ сидитъ...
             Но что съ тобой? Ты самъ-то ли въ порядкѣ?
             Какія странныя ухватки!
             Куда спѣшишь ты?-- Уходи!
             На хоръ, что вижу назади,
             Ты озираешься. Такъ что жъ,
             Ступай, пріятныхъ много лицъ найдешь:
             То дѣвы-Ламій всѣмъ хоромъ,
             Съ улыбками, съ нахальнымъ взоромъ;
             Такихъ Сатиры любятъ больно,
             У нихъ ногѣ козлиной вольно.
   

Мефистофель.

             Надѣюсь, васъ, вернувшись, здѣсь найду я.
   

Сфинксъ.

             Да. Ты ступай теперь въ толпу живую;
             Еще въ Египтѣ мы привыкли жить
             Такъ, чтобы лѣтъ на тысячи царить.
             Не трогать насъ, когда мы ляжемъ,
             Такъ мы луны и солнца ходъ покажемъ;
             Мы сидимъ у пирамиды,
             Судимъ свѣтъ своимъ судомъ,
             Наводненья, войнъ обиды,
             Мы и глазомъ не моргнемъ.

0x01 graphic

0x01 graphic

Пеней, окруженный потоками и нимфами.

Пеней.

             Ты шепни, камышъ прибрежный,
             Ты вздохни, тростникъ мой нѣжный,
             Лепечите, листья ивы,
             Съ вѣткой тополя спесивой,
             Чтобъ дремалъ я упоенъ!
             Нѣчто грозное учуя,
             Просыпаюсь, трепещу я,
             Тихихъ струй тревожа сонъ.
   

Фаустъ (подступая къ рѣкѣ).

             Слышу ль я, иль мнѣ сдается,
             Что въ вѣтвяхъ тутъ раздается
             И подъ сѣнью тростниковой
             Человѣческое слово;
             Струйки -- словно споръ болтливый,
             Воздухъ -- словно вздохъ шутливый.
   

Нимфы (Фаусту).

                       Ты лучше на отдыхъ
                       Склонись головою,
                       Раскинься въ прохладѣ,
                       Предайся покою.
                       Усни, отдохни ты,
                       Вѣдь ты утомленъ;
                       Плесканьемъ, журчаньемъ
                       Нашепчемъ мы сонъ!
   

Фаустъ.

             Вѣдь я не сплю! Пусть безъ смятенья
             Встаютъ прелестныя видѣнья,
             Куда ни кинетъ ихъ мой глазъ!
             Какъ чудны всѣ мои мечтанья!
             То сны или воспоминанья?
             Вѣдь былъ же ты такъ счастливъ разъ!
             Тихонько двигаются воды,
             Кустовъ слегка качая входы,
             И не шумятъ, а чуть журчатъ;
             Со всѣхъ сторонъ ручьи живые,
             Сливаясь въ зеркала сплошныя,
             Купаться въ глубину манятъ;
             Я вижу, молодыя жены,
             Зеркальной влагой отражены,
             Возникли ясно предо мной!
             Онѣ купаются красиво,
             Плывутъ храбрясь, бредутъ пугливо.
             Кричатъ и плещутся водой.
             Мнѣ здѣсь бы должно оставаться
             И ими только любоваться;
             Но снова въ даль меня манить.
             Мой взоръ съ усильемъ ищетъ новымъ:
             За этимъ лиственнымъ покровомъ
             Высокій ликъ царицы скрытъ.
   
             Странно! Лебеди красиво
             Выплываютъ изъ залива
             Въ величавой чистотѣ.
             Тихо движется ихъ стая,
             Клювъ и голову склоняя
             Въ горделивой красотѣ...
             Но одинъ изъ всѣхъ смѣлѣе,
             Выгибая грудь и шею,
             Быстро всѣхъ опередилъ;
             Онъ, распучившись крылами,
             Бороздя струи струями,
             Къ мѣсту тайному подплылъ...
   
             Другіе плаваютъ, гуляютъ,
             Ихъ перья чистыя сверкаютъ,
             Но въ бой вступивши на волнѣ,
             Они и дѣвъ всѣхъ распугали,
             Чтобъ не о службѣ помышляли,
             А о спасеньи лишь онѣ.
   

Нимфы.

                       Сестры, лягте-ка ушкомъ
                       На зеленый брегъ рѣки-то;
                       Словно слышу за холмомъ
                                 Топотъ конскаго копыта.
                       Если бъ знать, кто могъ принесть
                       Въ эту ночь такъ скоро вѣсть.
   

Фаустъ.

             Такъ земля кругомъ и стонетъ,
             Словно всадникъ быстро гонитъ.
                       Туда мой взоръ!
                       Иль съ этихъ поръ
                       Сбывается, что снилось?
                       О!-- Чудо совершилось!
             Несется всадникъ рысью,-- въ немъ
             Отвага сдержана умомъ...
             Конь бѣлоснѣжный мчится смѣло...
             Я не ошибся: это онъ,
             Филиры славный сынъ, Хиронъ!--
             Стой, стой! Хиронъ! Къ тебѣ есть дѣло...
   

Хиронъ.

             Ну, что тамъ? Что?
   

Фаустъ.

                                           Остановись, постой!
   

Хиронъ.

             Я не стою.
   

Фаустъ.

                                 Возьми жъ меня съ собой!
   

Хиронъ.

             Садись ко мнѣ! Все разспросить могу я.
             Куда ты въ путь? Тутъ берегъ подъ тобой,
             Хоть за рѣку тебя перенесу я.
   

Фаустъ (садясь на него).

             Мнѣ все равно. Спасибо, дорогой!..
             Великій мужъ, достойный педагогъ,
             Что воспитать героевъ столькихъ могъ,
             Кругъ аргонавтовъ, славою одѣтыхъ,
             И всѣхъ другихъ поэтами воспѣтыхъ.
   

Хиронъ.

             Оставимъ это въ сторонѣ!
             Быть менторомъ въ накладъ самой Палладѣ;
             Они потомъ всѣ чередить вполнѣ
             Какъ не воспитанные ради.
   

Фаустъ.

             Врача, который, свойства травъ
             И всѣхъ кореньевъ ихъ познавъ,
             Способенъ боль и язвы исцѣлять,
             Душой и тѣломъ радъ я здѣсь обнять!
   

Хиронъ.

             Гдѣ близко раненъ былъ боецъ,
             Я помогалъ при знаньи слабомъ;
             Но это знанье подъ конецъ
             Попамъ я передалъ и бабамъ.
   

Фаустъ.

             Ты, какъ вполнѣ великій мужъ,
             Хвалы не терпишь, и къ тому жъ
             Хотѣлъ бы ты душѣ не злобной
             Внушить, что есть тебѣ подобный.
   

Хиронъ.

             Ты, кажется мнѣ, ловокъ,-- не робѣешь.
             Народу ты и князю льстить умѣешь.
   

Фаустъ.

             Признайся, въ жизни-то своей
             Ты величайшихъ видывалъ мужей.
             Сопровождалъ ты многихъ благородныхъ,
             Полубоговъ въ ихъ подвигахъ свободныхъ!
             Но, близкій самъ ко всѣмъ геройскимъ ликамъ,
             Кого считалъ ты изо всѣхъ великимъ?
   

Хиронъ.

             Изъ круга аргонавтовъ каждый
             Геройской былъ исполненъ жаждой,
             И силой, что его одушевляла,
             Онъ нуженъ былъ, гдѣ прочихъ не хватало.
             Такъ Діоскуровъ верхъ брала чета,
             Гдѣ молодость нужна и красота.
             Съ рѣшимостью починъ отважныхъ дѣлъ
             Былъ Бореадъ прекраснѣйшій удѣлъ.
             Въ совѣтѣ мудръ, глубокъ, могучъ, смышленъ
             И женщинамъ пріятенъ былъ Язонъ;
             Затѣмъ Орфей, и нѣжный и смиренный.
             Превыше всѣхъ былъ лирой вдохновенной;
             Линцей былъ зорокъ,-- день и ночь искалъ
             Путь кораблю онъ средь подводныхъ скалъ.
             Союзниковъ напасти не печалятъ:
             Одинъ ведетъ, а всѣ другіе хвалятъ.
   

Фаустъ.

             О Геркулесѣ ты ни слова?
   

Хиронъ.

             О! Не смущай меня ты снова!...
             Арея, Феба не видалъ
             Я, какъ и Гермеса, ни разу:
             Вдругъ тотъ глазамъ моимъ предсталъ,
             Кто былъ божественъ по разсказу!
             И былъ, рожденный въ царской долѣ,
             Прекраснымъ юношею онъ,
             У брата старшаго въ неволѣ
             И у прелестныхъ самыхъ женъ.
             Второго не родить ужъ Геѣ,
             И Гебѣ не назвать своимъ;
             Напрасно лирамъ пѣть звончѣе,
             Напрасно камень мы томимъ.
   

Фаустъ.

             Ваятель трудится напрасно,
             Такого не проявитъ онъ.
             Кто мужъ прекраснѣйшій, мнѣ ясно,
             Кто жъ всѣхъ прекраснѣе изъ женъ?
   

Хиронъ.

             Что! Въ женской красотѣ нѣтъ силы,
             Холодный часто ликъ она;
             Тѣ существа мнѣ только милы,
             Въ которыхъ жизнь веселія полна.
             Краса сама себѣ отрада;
             Служить прелестному -- награда,
             Хоть мнѣ, какъ я Елену несъ.
   

Фаустъ.

             Ты несъ ее?
   

Хиронъ.

                                 Да, на спинѣ же.
   

Фаустъ.

             И такъ сходитъ съ ума пришлось!
             И вдругъ сижу теперь.-- И гдѣ же!?.
   

Хиронъ.

             За волоса мои она,
             Какъ ты, держалась.
   

Фаустъ.

                                           Какъ полна
             Восторгомъ грудь! Скажи мнѣ все!
             Лечу желаньемъ ей навстрѣчу!
             Куда, откуда, несъ ее?
   

Хиронъ.

             На твой вопросъ легко отвѣчу.
             Отбили Діоскуры вдругъ
             Сестричку у разбойниковъ изъ рукъ;
             Въ обидѣ неудачи, гѣ сошлись,
             И яростно вослѣдъ имъ погнались.
             Бѣгутъ борцы съ сестрой,-- и вотъ
             У Элевзинскихъ имъ болотъ
             Пришлось вдвоемъ брести, я вплавь пустился.
             Она спрыгнула, потрепала
             По мокрой гривѣ, обласкала,
             Благодаря еще притомъ:
             Такъ молода, мила со старикомъ!
   

Фаустъ.

             Семи лишь лѣтъ!...
   

Хиронъ.

                                           Ты вѣришь филологамъ.
             Тебѣ да и себѣ дано имъ лгать во многомъ.
             У женскихъ миѳовъ даръ особый есть,
             Быть, какъ поэтъ ихъ вздумаетъ привести;
             Ни зрѣлости, ни старости имъ нѣтъ,
             Все привлекательный расцвѣтъ:
             Ребенкомъ похищаютъ, къ старой льнуть;
             Поэты, словомъ, лѣтъ не признаютъ.
   

Фаустъ.

             Витать и ей въ безпременныхъ лишь сферахъ!
             Ахиллъ же могъ найти ее на Форахъ,
             Самъ внѣ временъ. Вотъ счастіе-то впрямь!
             Любви добиться вопреки судьбамъ.
             Я бъ что ль не смогъ, умѣя такъ любить,
             Высокій ликъ заставить снова жить
             То существо, что средь боговъ родилось,
             Величьемъ, нѣгой, прелестью гордилось?
             Ее видалъ ты; нынче видѣлъ я
             Прекрасную въ расцвѣтѣ бытія!
             Теперь мой умъ, мой духъ окованъ ею;
             И мнѣ но жить, коль ей не овладѣю!
   

Хиронъ.

             Какъ человѣкъ, ты, странникѣ, лишь влюбленъ,
             Но средь тѣней ты просто поврежденъ.
             Тебѣ на счастье, безъ сомнѣнья,
             Я каждый годъ, лишь на мгновенье
             Спѣшу туда, гдѣ Манто обитаетъ.
             Дочь Эскулапа умоляетъ
             Отца, чтобъ тотъ во славу знанья
             Далъ наконецъ умамъ врачей сознанье,
             И отъ убійствъ ихъ свелъ на покаянье;--
             Среди Сивиллъ она мнѣ всѣхъ милѣе,
             Въ пріемахъ мягче всѣхъ, и всѣхъ добрѣе;
             Побудь у ней, она тебѣ, быть-можетъ,
             Кореньями какими и поможетъ.
   

Фаустъ.

             Что мнѣ лѣчить? То чувства не больныя!
             Вѣдь я бы подлымъ сталъ какъ остальные!
   

Хиронъ.

             Цѣлебнаго ключа не пропусти же!
             Мы прибыли на мѣсто; такъ сойди же!
   

Фаустъ.

             Куда же ночью -- даже страхъ берегъ --
             Меня примчалъ ты по хрящамъ, да въ бродъ?
   

Хиронъ.

             Здѣсь Римъ съ Элладой бились полны гнѣва,
             Пеней направо и Олимпъ налѣво --
             Громадной пасть державѣ рокъ судилъ.
             Царь убѣжалъ, а гражданинъ сразилъ.
             Взгляни мода, увидишь, близко къ намъ
             Стоитъ при лунномъ свѣтѣ вѣчный храмъ.
   

Манто (внутри, грезя).

                       Стучатъ копыты,
                       Дрожатъ священныя плиты;
                       Спѣшатъ полубоги въ тѣни.
   

Хиронъ.

                       Такъ, такъ!
                       Лишь глаза разомкни!
   

Манто (просыпаясь).

             Здорово! Я вижу ты во-время самъ.
   

Хиронъ.

             И у тебя все прежній храмъ!
   

Манто.

             Ты скачешь какъ обыкновенно?
   

Хиронъ.

             Вѣдь ты же все живешь смиренно,
             Пока я по свѣту кружу?
   

Манто.

             Кружится только время -- я сижу;
             А этотъ?
   

Хиронъ.

                                 Страшной ночью онъ
             Къ тебѣ какъ вихремъ занесенъ.
             Елену -- умъ его блуждаетъ --
             Елену онъ добыть желаетъ,
             Да какъ и гдѣ искать -- не знаетъ;
             Хоть Эскулапъ его бы исцѣлилъ.
   

Манто.

             Кто хочетъ невозможнаго.-- мнѣ милъ.

(Хиронъ уже умчался.)

Манто.

             Войди ко мнѣ, отвагой окрыленный!
             Вонъ темный входъ въ обитель Персефоны.
             Гдѣ подъ Олимпомъ тайный гротъ,
             Она свиданій ей запретныхъ ждетъ.
             Здѣсь у меня учился самъ Орфей;
             Воспользуйся ты лучше! Ну! смѣлѣй!

(Они спускаются.)

0x01 graphic

0x01 graphic

На верхнемъ Пенеѣ (какъ прежде).

Сирены.

             Бросьтесь въ глубь Пенейскихъ водъ!
             Станемъ плавать и плескаться,
             Пѣсни пѣть, чтобъ утѣшаться
             Могъ несчастный здѣсь народъ.
             Безъ воды спасенья нѣтъ!
             Отбитъ намъ добраться вскорѣ
             До Эгейскаго лишь моря --
             Чтобъ избавиться отъ бѣдъ.

(Землетрясеніе.)

Сирены.

             Пѣнясь волны вспять несутся,
             По руслу ужъ внизъ не льются,
             Грунтъ дрожитъ, вода за нимъ,
             Берегъ треснулъ, валитъ дымъ.
             Убѣжимте всѣ туда!
             Это чудо всѣмъ бѣда.
             Прочь, веселыя подруги,
             Къ морю пышному на югѣ,
             Гдѣ волна дрожа мелькаетъ,
             Плещетъ въ берегъ, прибываетъ,
             Гдѣ луна встаетъ двойною,
             Насъ кропитъ святой росою!
             Тамъ живое наслажденье --
             Здѣсь бѣда -- землетрясенье!
             Уходи, кто поумнѣй!
             Мѣсто тутъ, нельзя страшнѣй.
   

Сейсмосъ (ворча и стуча въ глубинѣ).

             Съ силой разъ еще собраться,
             Да плечами приподняться!
             Только бъ до верху добраться,
             Гдѣ ничто не устоитъ;
   

Сфинксы.

                       Что за гнусный этотъ трепетъ,
                       Словно грозный чей-то лепетъ!
                       Что за дрожь и сотрясенье,
                       Что за качка, за волненье!
                       Какъ досадно, какъ претить!
                       Только насъ никто не стронетъ,
                       Хоть и цѣлый адъ застонетъ.
                       Вотъ и сводъ поднялся съ ямой.
                       Странно. Это тотъ же самый
                       Старецъ съ головой сѣдою,
                       Что, растроганный мольбою,
                       Островъ нѣкогда Делосъ
                       Изъ пучинъ морскихъ вознесъ.
                       Все подсильно исполину,
                       Руки вверхъ, согнувши спину,
                       Онъ какъ Атласъ подлегаетъ,
                       Землю, дернъ приподнимаетъ,
                       Мечетъ хрящъ, песокъ и глину
                       На прибрежную равнину;
                       Разорвалъ ужъ на двѣ части
                       Тутъ долину онъ отчасти.
                       Напряженный весь и съ вида
                       Исполинъ-каріатида,
                       Съ грудой камней онъ поднялся,
                       Но въ землѣ по грудь остался.
                       Дальше видно не полѣзъ-то,
                       Сфинксы заняли тамъ мѣсто.
   

Сейсмосъ.

             Одинъ исполнилъ я все дѣло,
             Въ томъ каждая сознается душа:
             Когда бы я не сотрясалъ такъ смѣло,
             Была ли бы земля такъ хороша?
             Ну какъ могли бы ваши горы
             Небесъ касаться голубыхъ
             И восхищать нѣмые взоры,--
             Когда бъ не выдвинулъ я ихъ?
             Изъ ночи хаоса воспрянувъ,
             Тогда я силы напрягалъ,
             И тутъ въ сообществѣ Титановъ
             Олимпъ и Оссу я какъ мячъ швырялъ.
             И юностью пылая своевольной,
             Мы увлеклись движеньемъ кутерьмы,
             Пока Парнассъ, какъ шапкой двуугольной,
             Двумя горами не прикрыли мы...
             Тамъ съ хоромъ музъ, владѣющихъ сердцами,
             Пріютъ находитъ Аполлонъ,
             И самому Юпитеру съ громами
             Я высоко приподнялъ тронъ.
             Вотъ снова силы напрягая,
             Изъ бездны поднимаюсь вновь,
             И къ покой жизни призываю
             Веселыхъ, будущихъ жильцовъ.
   

Сфинксы.

             Вѣковѣчнымъ можно бъ счесть
             Все, что здѣсь изъ нѣдръ явилось,
             Если бъ изъ земли, какъ есть,
             Не при насъ оно ломилось.
             Расходится все вдаль лѣсная мгла,
             Еще скалу идетъ тѣснить скала,
             Но сфинксу нѣтъ до этого и дѣла:
             Сидимъ на мѣстѣ мы священномъ смѣло.
   

Грифы.

             Золотыя нити блещутъ
             И въ разсѣлинахъ трепещутъ;
             Клада вы не прозѣвайте --
             Муравьи, живѣй, копайте!
   

Хоръ муравьевъ.

                       Какъ тѣ тревожные
                       Все выдвигали,
                       Вы бъ, мелконожные,
                       Слѣдомъ бѣжали!
                       Скрытой дорожкою
                       Въ щель углубляться!
                       Тутъ каждой крошкою
                       Отбитъ заняться;
                       Не ошибайтеся
                       Въ мелкомъ кусочкѣ
                       Въ каждомъ являйтеся
                       Вы уголочкѣ.
                       Чтобъ, гдѣ расколото,
                       Все было взято;
                       Мчите къ намъ золото;
                       Что намъ гора-то!
   

Грифы.

             Стаскайте золото бугромъ!
             Его подъ когти мы возьмемъ;
             Засововъ этихъ нѣтъ прочнѣй,
             Подъ ними каждый кладъ цѣлѣй.
   

Пигмеи.

             Тутъ на мѣстѣ мы покуда,
             Какъ случилось, не поймемъ;
             Ты не спрашивай откуда,
             Благо всѣ мы здѣсь лицомъ.
             Жизнь повсюду пріютилась,
             Что ни мѣсто, то пріюта;
             Чуть расщелина явилась,
             Глядь и карликъ тутъ какъ тутъ.
             Карликъ съ карлицей -- такъ мило,
             Пары знаютъ роль свою;
             Я не знаю, таю, ли было
             Это все уже въ раю.
             Здѣсь на трудъ роптать не буду,
             Станемъ жить судьбу хваля;
             Что востокъ, что западъ -- всюду
             Вѣкъ рождаетъ мать земля.
   

Дактили.

             Ежели въ ночь она
             Малыхъ родить могла,
             Такъ и мельчайшихъ знать
             Сыщетъ -- другимъ подъ стать.
   

Старшій пигмей.

                       Шибче бѣгите!
                       Мѣсто займите!
                       Дѣло намъ мило!
                       Въ скорости -- сила!
                       Миръ хоть наружный,
                       Кузницы нужны;
                       Куйте, ребята,
                       Войску вы латы.
   
                       Эй, муравьи, вы!
                       Вы суетливы,
                       Мчите руды вы!
                       Вонъ и дактили.
                       Вы бъ натащили
                       Нашему люду
                       Дровъ отовсюду!
                       Сами нажгли бы
                       Вы, какъ смогли бы,
                       Угольевъ груду!
   

Генералиссимусъ.

             Съ лукомъ, стрѣлами
             Выйдите сами;
             Къ пруду ступайте,
             Цапель стрѣляйте,
             Всѣхъ, что тамъ кружатся,
             Въ гнѣздахъ такъ пружатся,
             Всѣхъ ихъ за разъ!
             Всѣхъ перебьемъ мы,
             И уберемъ мы
             Шлемы сейчасъ!
   

Муравьи и дактили.

                       Мы вотъ готовы
                       Въ желѣзѣ рыться,
                       А тѣ оковы
                       Куютъ.-- Не время
                       Свергать намъ бремя:
                       Къ чему жъ кичиться!
   

Ивиковы журавли.

             Крикъ, предсмертныя усилья!
             Бьются судорожно крылья!
             Что за стоны, что за гамъ
             Въ высоту доходитъ къ намъ!
             Всѣ онѣ ужъ перебиты,
             Волны кровью ихъ залиты;
             Эти гнусныя творенья
             Сняли съ цапель украшенья:
             Ихъ на шлемы, какъ хотѣли,
             Брюханы наткнуть успѣли!
             Вы, соратники, что въ сборѣ
             Мчтитесь цѣпью черезъ море,
             Васъ зовемъ,-- вступитесь смѣло
             Вы за родственное дѣло:
             Нашу кровь не пощадимъ!
             И навѣкъ враги мы имъ!

(Съ крехтомъ разлетаются въ небѣ.)

Мефистофель (на равнинѣ).

             На сѣверѣ пугну я вѣдьмъ бывало,
             А здѣсь у духовъ прыть моя пропала.
             Вѣдь Блоксбергъ нашъ отличнѣйшій пріютъ;
             Куда ни стань -- знакомый тутъ какъ тутъ.
             Все Ильза та жъ на камнѣ на своемъ;
             И Гейнриха на высотѣ найдемъ;
             Хоть храпунамъ сопѣть на Элендъ слѣдъ,
             Да тысячи все такъ ведется лѣтъ.
             А какъ узнать, гдѣ тутъ ступить ногой,
             Не дуется ль земля-то подъ тобой?
             Долиной весело иду,
             А обернусь назадъ -- уже въ виду
             Встаетъ гора,-- не отбить звать горою,
             А сфинксовъ-то моихъ она со мною
             Ужъ разлучила. Тутъ еще мелькаютъ
             Огни кругомъ, внушая страхъ невольно...
             Еще несется, пляской тѣша взоръ,
             Плутовокъ ласково манящій хоръ.
             Потише къ нимъ: не диво соблазниться.
             Гдѣ бъ ни было, все хочется разжиться.
   

Ляміи (увлекая Мефистофеля)

                       Улыбки, чары --
                       И прочь обратно!
                       Затѣмъ постойте,
                       Болтайте, пойте!
                       Ахъ, какъ пріятно,
                       Что грѣшникъ старый
                       Спѣшитъ за нами!
                       За грѣхъ свой тяжкій,
                       Съ большой натяжкой,
                       Ногой костлявой
                       Отучить лукавый.
                       Онъ хромъ, смѣшенъ,
                       Куда мы съ вами,
                       Туда и онъ.
   

Мефистофель (останавливаясь.)

             Проклятье! Мало ль насъ трепали,
             Съ Адама мало ль надували?
             Сталъ старъ, а сталъ ли ты уменъ?
             Иль мало былъ ты проведенъ?
             Такой народъ, и всѣ одной цѣны;
             Затянуты, въ лицѣ набѣлены,
             Здороваго въ нихъ не найдешь нисколько,
             Гдѣ ни схвати, все дрябло да и только:
             Вѣдь знаешь, видишь, что плохія шутки,
             А пляшешь все по ихъ шельмовской дудкѣ!
   

Ламіи (останавливаясь).

             Стой! Онъ задумался, онъ сталъ.
             Бѣги къ нему, чтобъ онъ не убѣжалъ.
   

Мефистофель (наступая).

             Куда ни шло; къ чему сначала
             Себя раздуміемъ томить,
             И если бъ вѣдьмъ совсѣмъ не стало,
             Кой чортъ хотѣлъ бы чортомъ быть!
   

Ламіи (граціозно).

             Подойдемъ-те же къ герою!
             Въ сердцѣ страстномъ безъ сомнѣнья
             Онъ плѣнится хоть одною.
   

Мефистофель.

             Эти сумерки обидны,
             Но при нихъ вы миловидны,
             Привлекательны собою.
   

Эмпуза (проталкиваясь).

             И меня вы пропустите,
             Въ свой кружокъ меня примите!
   

Ламіи.

             Вотъ эта намъ не по нутру;
             Всегда испортитъ намъ игру.
   

Эмпуза (Мефистофелю).

             Съ ногой ослиною Эмпуза
             Желаетъ твоего союза!
             Съ одной ты конскою ногой,
             Прими же мой привѣтъ, родной.
   

Мефистофель.

             Я думалъ -- здѣсь мнѣ всѣ чужіе,
             А къ сожалѣнью все родные;
             Тутъ старые читаешь святцы --
             Отъ Гарца до Эллады братцы!
   

Эмпуза.

             Способна быстро я рѣшиться,
             Во что угодно превратиться,
             Но въ честь тебѣ я предпочла
             Головку тутъ надѣть осла.
   

Мефистофель.

             Здѣсь люди, надобно признаться,
             Родствомъ умѣютъ сосчитаться;
             Но не могу, хоть что случится,
             Съ ослиной головой мириться.
   

Ламіи.

             Оставь ты гадкую!-- Она
             Гнать всюду прелесть создана;
             Что нѣжно, что милѣй всего,-
             Она пришла -- и нѣтъ его.
   

Мефистофель.

             И этихъ кумушекъ прелестныхъ
             Я не могу считать за честныхъ;
             Хотя у нихъ на щечкахъ розы, --
             А тамъ, боюсь, метаморфозы.
   

Ламіи.

             Рѣшись! прими въ игрѣ участье;
             Насъ много, выбери на счастье,
             И лучшій жребій будетъ твой!
             Пѣснь про любовь давно избита!
             Ты самый жалкій волокита,
             Гордишься попусту собой!--
             Онъ къ намъ идетъ искать развязки;
             Снимайте понемногу маски
             И видъ откройте вашъ прямой!
   

Мефистофель.

             Вотъ выбралъ, чудо вѣдь какая...

(Обнимая ее)

             Увы! Что за метла сухая!

(Хватая другую).

             А эта? Поглядѣть, такъ срамъ!
   

Ламіи.

             Не стоишь лучшей, знаешь самъ!
   

Мефистофель.

             Поменьше, видно, взять придется...
             Она какъ ящерица вьется.
             Коса какъ змѣй -- вотъ какова!
             Вотъ къ этой длинной подступаю...
             Но палку тирса я хватаю,
             Сосновой шишкой голова.
             Ну что за притча?-- Можетъ статься
             За эту толстую мнѣ браться --
             Остался выборъ не великъ!--
             Видъ самый вздутый, самый сочный,
             Подобныхъ цѣнитъ людъ восточный...
             Увы!-- Ужъ лопнулъ дождевикъ!
   

Ламіи.

             Разсѣйтесь, вѣйтесь и летайте
             Въ полетѣ черномъ вкругъ мелькайте
             Надъ сыномъ вѣдьмы здѣсь чужимъ!
             Въ кругахъ невѣрныхъ и зыбучихъ,
             Мы на крылахъ мышей летучихъ,
             Ему хоть страхомъ отомстимъ.
   

Мефистофель (отряхаясь).

             Умнѣй ли сталъ я? Что-то не похоже,--
             Нелѣпо здѣсь, нелѣпъ и Сѣверъ тоже,
             Упырь и здѣсь и тамъ уродъ,
             Поэты пошлы и народъ!
             И здѣсь, какъ всюду, въ маскарадъ
             Запрятать чувственность хотятъ.
             Искалъ пристать я къ маскамъ плотно,
             И ужасы встрѣчать мнѣ приходилось;
             Я бъ надувалъ себя охотно,
             Когда бъ оно побольше длилось.

(Блуждая между камнями.)

             Гдѣ я? Какимъ идти путемъ?
             Была тропинка, -- сталъ разгромъ.
             Сюда я шелъ, все гладко было,
             Теперь каменьевъ навалило;
             Пошелъ я вверхъ да. внизъ шагать.
             Гдѣ бъ сфинксовъ мнѣ своихъ сыскать?
             Представить было бы не въ мочь,
             Чтобъ столько горъ явилось въ ночь!
             У вѣдьмъ знать праздникъ не плохой,
             И Блоксбергъ принесли съ собой.
   

Ореада (съ натуральной скалы).

             Сюда! Гора моя хранитъ
             Еще первоначальный видъ --
             Крутыя уважай дороги --
             То Инида древніе отроги,
             Утесъ мой такъ же все стоялъ,
             Какъ черезъ насъ Помпей бѣжалъ.
             А призраки исчезнутъ вновь
             При первомъ пѣньи пѣтуховъ.
             Подобныхъ сказокъ много было тутъ,
             Появятся -- и пропадутъ.
   

Мефистофель.

             Хвала! Почтенное чело!
             Какъ мѣсяцъ ни гори свѣтло,
             Твоихъ дубовъ густую ночь
             Его лучамъ не превозмочь.
             Но вижу, около кустовъ
             Какой-то свѣтъ затлился вновь.
             Вѣдь нужно жъ случаю навесть:
             Никакъ Гомункулъ то и есть!--
             Откуда ты теперь, малютка?
   

Гомункулъ.

             Я все ношусь, и все мнѣ жутко.
             Все хочется возникнуть мнѣ вполнѣ,
             Свое стекло разбить я порываюсь,
             Но въ то, что видѣлося мнѣ,
             Вступить никакъ я не рѣшаюсь.
             И только, ужъ тебѣ признаюсь,
             Двухъ мудрецовъ былъ встрѣтить радъ.
             "Природа, да природа", все твердятъ.
             Разстаться съ ними не могу я,
             Они ужъ вѣрно знаютъ жизнь земную
             Отъ нихъ узнаю безъ сомнѣнья,
             Какого мнѣ держаться направленья.
   

Мефистофель.

             Самъ избирай ты что-нибудь.
             Гдѣ привидѣнія заведутся,
             Сейчасъ философы найдутся;
             И чтобъ искусство не пропало ихъ,
             Плодятъ они намъ дюжину другихъ.
             Не поблуждавъ, о правдѣ не мечтай;
             Возникнуть хочешь, самъ ужъ возникай!
   

Гомункулъ.

             Нельзя чужимъ пренебрегать совѣтомъ.
   

Мефистофель.

             Ступай! Увидимъ, много ль толку въ этомъ.

(Расходятся.)

Анаксагоръ (Ѳатесу).

             Твой умъ упорный уступить не можетъ,
             Какой же новый доводъ тутъ поможетъ?
   

Ѳалесъ.

             Всѣмъ вѣтрамъ рада уступить болію;
             Но отъ скалы назадъ бѣжитъ она.
   

Анаксагоръ.

             Вотъ та скала -- огня произведенье.
   

Ѳалесъ.

             Во магѣ лишь -- живого зарожденье.
   

Гомункулъ (между ними).

             Позвольте съ вами мнѣ пойти!
             Я жажду самъ произойти.
   

Анаксагоръ.

             Сумѣлъ ли бъ въ ночь одну, Ѳалесъ, ты самъ
             Создать изъ илу эту гору намъ?
   

Ѳалесъ.

             Нигдѣ природы вѣчное теченье
             Не знало дней, ночей, часовъ стѣсненья;
             Она творитъ обычнымъ чередомъ,
             Насилія чуждаясь и въ большомъ.
   

Анаксагоръ.

             Оно здѣсь было. Силою могучей
             Огонь Плутона и Эолъ кипучій,
             Прорвавъ земли остывшія равнины,
             Извергли эту гору изъ пучины.
   

Ѳалесъ.

             Изъ этого что жъ заключить?
             Она вотъ тутъ -- ей значитъ нужно быть.
             Мы только тратимъ время въ этомъ спорѣ
             И водимъ лишь довѣрчивыхъ на сворѣ.
   

Анаксагоръ.

             Чтобъ жить въ разсѣлинахъ -- на склоны
             Сейчасъ полѣзли мирмидоны.
             Пигмеи, муравьи, дактили
             Ужъ гору всю заполонили.

(Гомункулу.)

             Вѣдь ты не гнался за большимъ,
             А жилъ отшельникомъ прямымъ;
             Коль радъ принять ты власть земную,
             Тебя царемъ тутъ короную.
   

Гомункулъ.

             Ѳалесъ что скажетъ?
   

Ѳалесъ.

                                           Нѣтъ, нельзя рѣшиться.
             Отъ малыхъ только малыхъ дѣлъ добиться.
             Великъ и малый при большомъ.
             Ты видишь журавлей тамъ тучу,
             Весь мелкій людъ ужъ сбился въ кучу --
             Вотъ то же было бъ и царю;
             Они носами и когтями
             Накинутся на карловъ сами;
             Бѣда подходитъ, я смотрю;
             Злодѣйство цапель перебило,
             Когда пріютъ ихъ обступило;
             Но стрѣлъ убійственныхъ метанье
             За кровь приноситъ воздаянье.
             И вотъ родня несется вновь,
             Пролить пигмеевъ злую кровь.
             Къ чему копье, и шлемъ, и щитъ,
             И перьевъ цапель украшенье?
             Дактили ищутъ ужъ спасенья!
             Ихъ войско дрогнуло -- бѣжитъ.
   

Анаксагоръ (помолчавъ, торжественно).

             Я цѣлый вѣкъ подземныхъ восхваляю,
             Теперь мольбу я кверху обращаю...
             Ты, въ вышинѣ вѣкъ неизмѣнная,
             Трехлично -- трехъименная,
             Молю тебя, такъ тяжела утрата, --
   

Луна, Діана и Геката!

             Ты, грудь цѣлящая, умомъ горящая,
             Все тихо зрящая и власть таящая,
             Раскрой своихъ тѣней ужасный зѣвъ,
             И прояви безъ чаръ могучій гнѣвъ!

(Пауза.)

                       Иль внятъ мой стонъ?
                       Ужель мой вздохъ
                       На небѣ могъ
                       Природы измѣнить законъ?
             Растетъ, и, блескомъ окруженъ,
             Богини къ намъ нисходитъ тронъ.
             Мой взоръ отъ страха цѣпенѣетъ,
             Огонь, чѣмъ ближе, все краснѣетъ...
             Не приближайся намъ на горе,
             Погубишь насъ и землю ты и море!
             Знать удалось же ѳессалійскимъ дѣвамъ
             Совлечь магическимъ напѣвомъ
             Тебя съ путей твоихъ эѳирныхъ,
             И бѣдствій испросить всемірныхъ?
             Вотъ ясный щитъ ужъ омрачился!
             Вотъ молніей онъ, треснувъ, разразился!
             Вотъ зашипѣло! закипѣло!
             И громъ, и буря зашумѣла!--
             Здѣсь я у ногъ твоихъ смирился --
             Прости! вѣдь самъ я напросился.

(Повергается ницъ.)

Ѳалесъ.

             Него ему тутъ видѣть ни пришлось!
             Ужъ не пойму, какъ это такъ сбылось;
             Я ничего не чувствовалъ такого.
             Вѣдь это просто бредъ больного,
             И тихо движется луна;
             На мѣстѣ все своемъ она.
   

Гомункулъ.

             Вонъ у пигмеевъ-то гора
             Выла кругла, теперь остра.
             Тутъ сотрясенье ощутилось;
             Скала къ намъ съ мѣсяца свалилась,
             Она ихъ всѣхъ и не спросила,
             Другъ или недругъ, -- раздавила!
             Хвалю искусство я безъ лести,
             Что творчески, въ ночи одной,
             И снизу, да и сверху вмѣстѣ
             Постройку вывело горой.
   

Ѳалесъ.

             Небойсь! То призракъ лишь пустой.
             На эту дрянь рукой махнемъ!
             Будь радъ, что но былъ ты царемъ.
             Къ морскому празднику скорѣе!
             Тамъ чтутъ гостей, что почуднѣе.

(Удаляются.)

Мефистофель (лазя на противоположной сторонѣ).

             Вотъ тутъ -- по плитамъ каменнымъ таскайся,
             Да по корнямъ дубовымъ спотыкайся!
             На Гарцѣ, отдаетъ смолой,
             А это ужъ любимый запахъ мой;
             Гавно какъ сѣрный...-- Здѣсь же эти греки
             Подобнаго не нюхали вовѣки.
             Желалъ бы я развѣдать несомнѣнно,
             Чѣмъ топятъ адъ они обыкновенно.
   

Дріада.

             Какъ ты ни будь въ странѣ своей уменъ,
             Не будешь ты къ чужой приспособленъ.
             Ты бъ не искалъ предметовъ отдаленныхъ,
             А здѣсь хвалилъ красу дубовъ священныхъ!
   

Мефистофель.

             Покинутый всегда на мысляхъ край;
             Къ чему привыкли, кажется намъ рай.
             Но разскажи: въ пещерѣ мрачной тамъ
             Какое жмется тройственное тѣло?
   

Дріада.

             То Форкіады. Подойди-ка самъ
             И ихъ спроси, коль сердце не сробѣло.
   

Мефистофель.

             Что жъ? Я смотрю, но понимаю плохо;
             Какъ я ни гордъ, но сознаюсь вполнѣ,
             Подобнаго не попадалось мнѣ.
             Онѣ вѣдь злѣй чертополоха...
             Грѣхи какъ ни были бъ ужасны,
             Покажутся вполнѣ прекрасны
             Предъ этимъ пугаломъ тройнымъ!
             Такимъ мы воспретили бъ строго
             Стоять у адскаго порога,
             А этихъ здѣсь, въ странѣ красотъ
             Антикомъ всякій назоветъ...
             Зашевелились, -- видно услыхали;
             Нетопыри-вампиры засвистали.
   

Форкиады.

             Глазъ дайте сестры мнѣ -- узнать,
             Кто смѣетъ къ храму подступать.
   

Мефистофель.

             Почтенныя! Дозвольте мнѣ въ смиреньи
             Троякое принять благословенье.
             Я прихожу не пришлецомъ печальнымъ,
             А, кажется мнѣ, родственникомъ дальнимъ.
             Ужъ у боговъ я стародавнихъ былъ,
             И Опсъ и Рею я уже почтилъ:
             Увидѣть Парокъ, сестръ вамъ отъ Хаоса,
             Вчера мнѣ иль позавчера пришлося;
             Но вамъ подобныхъ я нигдѣ не знаю;
             Затѣмъ молчу, въ восторгъ утопаю.
   

Форкиады.

             Онъ кажется разуменъ, этотъ духъ.
   

Мефистофель.

             Какъ васъ поэты не поспѣли вслухъ!
             Какъ то сбылось средь дѣлъ обыкновенныхъ?
             Я въ статуяхъ васъ не встрѣчалъ почтенныхъ.
             Рѣзцу бъ надъ вами потрудиться надо.--
             Что Гера намъ, Венера и Паллада!
   

Форкиады.

             Сокрытыя въ безмолвіи ночномъ
             Объ этомъ мы не думали втроемъ!
   

Мефистофель.

             Гдѣ жъ было вамъ: покинули вы свѣтъ,
             Ни вамъ къ нему, ни къ вамъ и ходу нѣтъ.
             Вы бъ лучше въ тѣ мѣста переселились,
             Гдѣ съ роскошью искусства воцарились;
             Гдѣ каждый день, ускоря шагъ двойной,
             Изъ мрамора спѣшитъ предстать герой.
             Гдѣ...
   

Форкиады.

                       Замолчи, не накликай печали!
             Что пользы, если бъ мы что лучше знали?
             Родясь въ ночи, почти себя самихъ
             Не знаемъ мы,-- безвѣстны для другихъ.
   

Мефистофель.

             Тутъ бѣдствіе еще не такъ сурово;
             Перенести себя лишь на другого.
             Вамъ тремъ данъ зубъ одинъ, одинъ и глазъ.
             Миѳологическимъ путемъ сейчасъ,
             Въ двѣ сущности всѣ три вы вставьте,
             А третій образъ мнѣ вы предоставьте --
             На время.
   

Одна.

                                           Какъ вы судите о томъ?

0x01 graphic

Другія.

             Что жъ!-- только глазъ и зубъ себѣ возьмемъ
   

Мефистофель.

             Вы самое-то лучшее отняли,
             И вѣренъ выйдетъ образъ тутъ едва ли!
   

Одна.

             Одинъ ты глазъ зажмурь, послушай насъ.
             А зубъ глазной ты выставь на-показъ,
             Такъ профилемъ ты можешь постараться
             Одноутробнымъ нашимъ показаться.
   

Мефистофель.

             Премного чести.-- Пусть!
   

Форкиады.

                                                     Пусть!
   

Мефистофель (какъ Форкіада въ профиль).

                                                               Не сплошалъ!
             Любимымъ сыномъ Хаоса я сталъ!
   

Форкиады.

             Гордимся Хаосомъ, отцомъ мы знаменитымъ.
   

Мефистофель.

             Охъ! забранятъ теперь меня гермафродитомъ.
   

Форкиады.

             Вотъ новыхъ три сестры украсились сугубо!
             У насъ теперь два глаза и два зуба.
   

Мефистофель.

             Отъ глазъ я всѣхъ укроюсь въ бѣгѣ спѣшномъ.
             Пугать чертей въ аду кромѣшномъ.

(Уходитъ.)

0x01 graphic

0x01 graphic

Скалистый заливъ Эгейскаго моря.

Луна въ зенитѣ.

Сирены (кругомъ на скалахъ, играя на флейтахъ и распѣвая).

             Если слушаясь злодѣекъ,
             Ѳессалійскихъ чародѣекъ,
             Древле ты съ высотъ сходила,
             Нынѣ бъ ты, небесъ свѣтило,
             На дрожаньи волнъ почило,
             Озаряя нѣгой тайной
             Этотъ сборъ необычайный,
             Что кругомъ изъ волнъ встаетъ!
             Умоляемъ униженно:
             Будь, луна, къ намъ благосклонна!
   

Нереиды и тритоны
(какъ морскія чудовища).

             Пойте громче на просторѣ,
             Чтобъ во все звучало море,
             Весь морской скликайте людъ!--
             Злобной бури мы боялись,
             Въ глубь затишья погружались;
             Нынѣ пѣсни насъ зовутъ.
   
             Какъ мы рады въ самомъ дѣлѣ,
             Золотыхъ цѣпей надѣли,
             И коронъ въ цвѣтныхъ Каменьяхъ
             И запястій въ украшеньяхъ!
             Всѣ они отъ васъ пришли!
             Взяты бездной эти дива,
             Ихъ вы, демоны залива,
             Вашимъ пѣньемъ привлекли.
   

Сирены.

             Знаемъ, рыбамъ жить привольно,
             Ихъ уносить своевольно
             Тѣла гладкаго изгибъ;
             Но вотъ васъ-то мы скликаемъ,
             Нынче мы узнать желаемъ,
             Что значительнѣй вы рыбъ.
             Нереиды и тритоны.
             Мы еще. не выплывали,
             Ужъ объ этомъ помышляли.
             Сестры, братья помогли бъ!
             Не въ далекій путь сберемся,
             Но докажемъ, какъ вернемся,
             Что значительнѣй мы рыбъ.

(Удаляются.)

Сирены.

             Мгновенно убрались!
             Въ Самоѳракію понеслись;
             Имъ вѣтры въ пути помогаютъ.
             Какія въ нихъ будятъ стремленья
             Высокихъ Кабировъ владѣнья?
             То боги, живущіе странно;
             Себя хоть они создаютъ непрестанно,
             Но кто они -- сами не знаютъ.
             Стой недвижна и ясна,
             Милосердая луна,
             Пусть въ ночи все море тонетъ,
             День придетъ и насъ прогонитъ!
   

Ѳалесъ (на берегу, Гомункулу).

             Пойдемъ искать Нерея старика;
             Хотя его пещера тутъ близка,
             Но не поладишь съ нимъ никакъ,
             Такой упрямый онъ кислякъ!
             Весь родъ людской никакъ по немъ
             Не можетъ поступить ни въ чемъ.
             Но знаетъ будущее Онъ;
             За это всѣми онъ почтенъ,
             И всѣ предъ нимъ благоговѣютъ..
             Ему не разъ и помогать пришлось.
   

Гомункулъ.

             Такъ постучимся мы! Авось
             Стекло и пламя уцѣлѣють.
   

Нерей.

             Не рѣчь ли то людская пронеслась?
             На сердцѣ злоба разомъ поднялась!
             Достичь боговъ все хочется тщеславнымъ,
             А суждено себѣ остаться равнымъ.
             Чѣмъ въ божескомъ покоѣ пребывать,
             Хотѣлъ всегда я лучшимъ помогать;
             А поглядишь потомъ на дѣло это,
             Такъ все равно, что не давалъ совѣта.
   

Ѳалесъ.

             Всѣмъ, старецъ моря, въ силахъ ты помочь.
             Ты мудръ, и насъ не прогоняй ты прочь!
             Вотъ это пламя въ образѣ людскомъ J.
             Твоимъ рѣчамъ послѣдуетъ во всемъ.
   

Нерей.

             Что рѣчь! отъ ней кто людямъ видѣлъ, толку?
             Рѣчь мудреца въ упрямомъ ухѣ мретъ.
             Хоть плачутся на дѣло безъ умолку,
             А всякъ, глядишь, попрежнему живетъ.
             Я, какъ отецъ, Париса увѣщалъ,
             Пока чужой жены онъ не смущалъ!
             Ему, какъ шелъ онъ къ грекамъ съ корабля,
             Я предсказалъ, что въ духѣ видѣлъ я:
             На воздухѣ горой багровый дымъ,
             И балокъ пылъ, и бой, и смерть подъ нимъ.
             День судный Трои уловленъ въ стихахъ,
             Столѣтіямъ на память и на страхъ.
             Но рѣчи старца счелъ игрушкой онъ;
             Онъ страсти внялъ -- и рухнулъ Иліонъ.
             Гигантскій трупъ, покинутъ, Нагъ и сиръ;
             Орламъ, слетѣвшимъ съ Линда, сладкій пиръ.
             Я ль и Улиссу то жъ не предсказалъ
             Сѣтей Цирцеи и Циклопа скалъ?
             И мѣшканье его, и произволъ
             Товарищей,-- ну что жъ онъ пріобрѣлъ?
             Пока волной качаемъ, поздно онъ
             На мирный берегъ по былъ занесенъ.
   

Ѳалесъ.

             Поступки эти мудрому претятъ;
             Но добрый снова попытаться радъ:
             Признательности фунтъ ему, какъ чудо,
             Неблагодарности важнѣе пуда.
             Не съ пустякомъ рѣшились мы придти:
             Желаетъ мальчикъ вотъ произойти.
   

Нерей.

             Не отравляй отрадныхъ мнѣ часовъ!
             Сегодня ждать я не того готовъ:
             Всѣхъ дочерей я ожидаю вскорѣ,
             Я звалъ Доридъ, прелестныхъ грацій моря.
             Ни на Олимпѣ, ни у васъ, людей,
             Нѣтъ образовъ въ движеніяхъ милѣй;
             Гордясь, несутъ ихъ средь морского лона
             То чудища, то кони Посидона;
             Съ стихіей нѣжно такъ слились онѣ,
             Что держитъ ихъ и пѣна на волнѣ.
             На раковинѣ яркой всѣхъ милѣе
             Венерой здѣсь предстанетъ Галатея.
             Она, когда Киприда удалилась,
             Сама богиней Паооса явилась,
             И у нея, чтобъ власть ея возвесть,
             Престольный городъ съ колесницей есть.
             Прочь! не прилично въ часъ отцу любезный
             Смущаться въ сердцѣ бранью безполезной.
             Ступайте вы къ Протею, чтобъ спросить,
             Какъ превращаться и происходить.

(Удаляется къ морю.)

Ѳалесъ.

             Тутъ не нашли мы толку никакого.
             Сыщи Протея, онъ исчезнетъ снова'
             А хоть предстанетъ, будетъ говорить,
             Что всякаго способно съ толку сбить.
             Но вѣдь тебѣ совѣтъ необходимъ;
             Попробуемъ, пойдемъ путемъ своимъ!

(Удаляются.)

Сирены (наверху скалъ).

                       Что это передъ нами
                       Несется надъ волнами?
                       Какъ, весело играя,
                       Вѣтрилъ бѣлѣетъ стая,
                       Такъ ясно на просторѣ
                       Сіяютъ жены моря.
                       Сойти со скалъ придется,
                       Ихъ пѣнье раздается.
   

Нереиды и тритоны.

                       Что мы несемъ руками,
                       Похвалите вы сами.
                       Въ щитъ ясный, черепашный,
                       Глядится сонмъ ихъ страшный.
                       Боговъ мы вамъ приносимъ;
                       Высокихъ пѣсенъ просимъ!
   

.

                       Малые лики,
                       Силой велики,
                       Кормчихъ спасители главные!
                       Боги древнѣйшіе, славные.
   

Нереиды и тритоны.

                       Мы плавали къ Кабирамъ,
                       Чтобъ праздновать намъ съ миромъ
                       Гдѣ имъ почетъ устроенъ,
                       Тамъ и Нептунъ спокоенъ.
   

Сирены.

                                 Всѣхъ вы насъ превзошли;
                       Шли ко дну корабли,
                       Только мощью своей
                       Вы спасали людей.
   

Нереиды и тритоны.

                       Трехъ удалось намъ принести,
                       Четвертый не хотѣлъ идти;
                       Себя онъ главнымъ называетъ,
                       Одинъ за всѣхъ онъ разсуждаетъ.
   

Сирены.

                       Богъ про другого бога
                       И на смѣхъ скажетъ много.
                       Всѣхъ милосердыхъ чтите,
                       Коль цѣлы быть хотите.
   

Нереиды и тритоны.

                       Вѣдь семь ихъ оказалось.
   

Сирены.

                       А что жъ съ тремя-то сталось?
   

Нереиды и тритоны.

                       Отвѣтить мы не въ силѣ,
                       Олимпъ бы вы спросили;
                       Осьмого бъ тамъ сыскали,
                       Какого и не ждали!
                       Всѣ милостивы съ нами,
                       Да не готовы сами.
                       Эти несравненные
                       Все впередъ стремятся,
                       Имъ голоднымъ снятся
                       Тайны сокровенныя.
   

Сирены.

                       Всѣмъ богамъ по старинѣ
                       Служимъ мы однѣ,
                       Хоть солнцу, хоть лунѣ;
                       И выгодно вполнѣ.
   

Нереиды и тритоны.

                       За этотъ праздникъ превознести
                       Должны насъ лиры!
   

Сирены.

                       Герои даже старины
                       Всю славу уступить должны,
                       А хоть кого и превознеся.,
                       У нихъ руно златое есть,
                       У васъ Кабиры!

(Раздается общимъ хоромъ.)

                       У нихъ руно златое есть,
                       У насъ! }
                                 } Кабиры!
                       У васъ }

(Нереиды и тритоны плывутъ мимо.)

Гомункулъ.

                       По мнѣ, уроды-пришлецы
                       Горшки напоминаютъ;
                       На нихъ наткнулись мудрецы
                       И головы ломаютъ.
   

Ѳалесъ.

                       Да въ этомъ-то ихъ цѣль одна!
                       Монета ржавчиной цѣнна.
   

Протей (незамѣтно).

   
             Чудакъ старикъ, я полонъ восхищенья:
             Что чѣмъ страннѣй, тѣмъ болѣе почтенья.
   

Ѳалесъ.

             Гдѣ ты, Протей?
   

Протей (чревовѣщательно, то вблизи, то издали).

                                           Вотъ здѣсь!-- и здѣсь!
   

Ѳалесъ.

             Ты въ шуткахъ вѣкъ проводишь весь,
             Но другу-то скажи по правдѣ слово,
             Ты съ мѣста говоришь другого.
   

Протей (будто издали).

             Прощай!
   

Ѳалесъ (тихонько Гомункулу.

                                 Онъ здѣсь вблизи. Свѣти сильнѣй!
             Вѣдь любопытнѣй рыбъ Протей;
             Въ какомъ бы видѣ ни былъ онъ,
             Огнемъ онъ всюду привлеченъ.
   

Гомункулъ.

             Начну свѣтить жестоко, но умѣло,
             Лишь исподволь, чтобъ склянка уцѣлѣла.
   

Протей (въ образѣ исполинской черепахи).

             Что такъ прелестно свѣтитъ тамъ?
   

Ѳалесъ (прикрывая Гомункула).

             Желаешь видѣть, такъ приближься самъ.
             Не тяготись уже трудомъ немногимъ,
             И человѣкомъ ты предстань двуногимъ.
             Мы слышать просьбу отъ того желаемъ,
             Кто хочетъ видѣть то, что мы скрываемъ.
   

Протей (въ благородномъ образѣ).

             Лукавствомъ мудрымъ ты еще богатъ.
   

Ѳалесъ.

             Ты образы мѣнять все такъ же радъ.

(Открываетъ Гомункула.)

Протей (удивленно).

             Свѣтящій карликъ! Въ мірѣ не найти!
   

Ѳалесъ.

             Спросить онъ хочетъ, какъ произойти.
             Вопросовъ мнѣ онъ объяснилъ причину,
             На свѣтъ родился онъ лишь вполовину.
             Духовныхъ силъ дано ему несмѣтно,
             Но дѣльности наглядной незамѣтно.
             До сей поры стекломъ лишь вѣсокъ онъ,
             И ждетъ теперь, что будетъ воплощенъ.
   

Протей.

             Тебя дѣвичьимъ сыномъ счесть:
             Ты до поры ужъ тутъ какъ есть.
   

Ѳалесъ.

             Еще вопросъ является не малый:
             Вѣдь онъ гермафродитъ пожалуй.
   

Протей.

             Тутъ ждать удачи можно смѣло;
             Нѣмъ онъ ни стань -- все выйдетъ въ дѣло.
             Здѣсь думой нечего смущаться:
             Въ широкомъ морѣ долженъ ты зачаться.
             Тамъ съ малаго придется начинать,
             Глотать мельчайшихъ, чувствуя блаженство;
             И понемногу станешь подрастать,
             Чтобъ высшаго достигнуть совершенства.
   

Гомункулъ.

             Какъ нѣжно дышитъ воздухъ тутъ,
             Какъ будто травы испаренья шлютъ!
   

Протей.

             Ты не ошибся, мальчикъ милый!
             А дальше будешь счастья полнъ,
             На этомъ мысѣ съ новой силой
             Къ тебѣ польется запахъ полнъ.
             Онѣ несутся средь зыбей,
             Тамъ впереди ихъ сонмъ виднѣй;
             Пойдемъ туда!
   

Ѳалесъ.

                                           И я готовъ.
   

Гомункулъ,

             Трояко важный шагъ духовъ!

0x01 graphic

0x01 graphic

Тельхины родосскіе,
на морскихъ коняхъ и драконахъ, держа трезубецъ Нептуна.

Хоръ.

             Трезубецъ Нептуна сковали мы сами,
             И имъ-то онъ бойкими правитъ волнами:
             Какъ шлетъ громовержецъ округлыя тучи,
             Ему и Нептунъ отвѣчаетъ кипучій;
             И какъ ни сверкаетъ тамъ сверху порой,
             И снизу забрызжетъ волна за волной;
             А что между ними борьбою томится,
             Побьется съ пучиной и ей поглотится;
             Сегодня свой скипетръ онъ передалъ намъ,
             Вотъ намъ и легко по спокойнымъ волнамъ.
   

Сирены.

                       Геліосу посвященнымъ,
                       Днемъ веселымъ освященнымъ,
                       Вамъ привѣтствія полны,
                       Мы въ священный часъ луны!
   

Тельхины.

             Богиня прелестная свода ночного,
             Какъ чествуютъ брата, ты слушать готова,
             Къ Родосу блаженному слухъ твой склоненъ;
             Тамъ вѣчнымъ пеаномъ почтенъ Аполлонъ.
             Онъ день зачинаетъ; но день лишь погасъ,
             Взираетъ онъ огненнымъ взоромъ на насъ.
             И городъ, и горы, и берегъ, и волны
             Отраднымъ для бога сіяніемъ полны.
             Туманъ хоть и встанетъ, но богъ такъ лучистъ,
             Дохнетъ и проглянетъ, и островъ весь чистъ!
             Тамъ сотнями лики сходны съ властелиномъ,
             То юношей тамъ онъ, то вдругъ исполиномъ.
             Мы первые стали боговъ благодать
             Въ красѣ человѣческихъ тѣлъ выставлять.
   

Протей.

             Пусть величаются хвастливо!
             Взираетъ солнце горделиво
             На все, что мертвымъ создалось.
             Расплавясь мѣдь по формамъ льется,
             А отольютъ,-- ужъ имъ сдается,
             Что все ихъ дѣло удалось.
             Гдѣ жъ этой гордости основа?
             Кумировъ высилось чело,
             Землетрясенье ихъ снесло,
             Ужъ переплавили ихъ снова!
             Земной порядокъ, какъ ни глянь,
             Одно мученіе и дрянь.
             Въ волнѣ ходъ жизни безупречной!
             Тебя помчитъ по влагѣ вѣчной
   

Протей-Дельфинъ.
(Превращается.)

             Сейчасъ сомчу!
             Удачу тамъ найдешь прямую,
             Тебя лишь на спину возьму я
             И съ океаномъ обручу.
   

Ѳалесъ.

             Проникнись рвеніемъ похвальнымъ,
             Твореньемъ стать первоначальнымъ!
             И самъ будь дѣятеленъ тожъ!
             Тутъ, подвигаясь въ вѣчныхъ нормахъ
             И въ тысячахъ побывши формахъ,
             До человѣка ты дойдешь.

(Гомункулъ вступаетъ на Протея-дельфина.)

Протей.

             Вступи какъ духъ во влагу моря!
             Тамъ въ ширь и въ даль ты можешь вскорѣ
             Просторъ движенію найти.
             Не рвись на степени ты выше;
             Иди ты къ человѣку тише;
             Дошелъ -- остался безъ пути!
   

Ѳалесъ

             Ну, какъ сказать,-- кажись, въ свой вѣкъ
             Весьма хорошъ достойный человѣкъ.
   

Протей (Ѳалесу).

             Да, коль тебѣ подобныхъ взять!
             На время можетъ ихъ хватать;
             Гдѣ блѣдные витаютъ духи эти,
             Тебя я вижу много ужъ столѣтій.
   

Сирены (на скалахъ).

                       Что за тучки окружаютъ
                       Въ чистомъ небѣ лунный ликъ?
                       Это голуби мелькаютъ,
                       Бѣлоснѣжны крылья ихъ.
                       Прилетѣла къ намъ съ Паѳоса
                       Этихъ милыхъ птицъ семья,
                       Все на праздникъ принеслося
                       Къ намъ на радость бытія.
   

Нерей (подступая къ Ѳалесу).

             Путникъ скажетъ въ часъ полночный,
             Это лунное явленье;
             Но мы, духи, знаемъ точно,
             И совсѣмъ другого мнѣнья:
             Дочь мою сопровождаютъ
             Эти преданныя птицы,
             Ихъ летать у колесницы
             Ужъ издревле обучаютъ.
   

Ѳалесъ.

             Я и самъ согласенъ въ этомъ;
             Мудрый благомъ признаетъ,
             Если въ гнѣздышкѣ нагрѣтомъ
             Жизнь святыню соблюдетъ.
   

Псиллы и Марлы
(на морскихъ быкахъ, телятахъ и баранахъ).

             Въ пещерахъ Кипра скрытныхъ,
             Куда Нептунъ не рвется,
             Гдѣ Сейсмосъ не трясется,
             Во мракахъ первобытныхъ,
             Издревле и понынѣ
             Мы въ мірѣ и въ святынѣ
             Блюдемъ колесницу богини.
             Теперь при ночномъ дуновеньи,
             По чуднымъ узорамъ волненья,
             Отъ новаго скрывъ поколѣнья,
             Вывозимъ прелестную дочь.
             И вотъ мы теперь суетимся,
             Ни Льва, ни Орла не боимся,
             Не страшны луна намъ и Крестъ,
             Что гордо сіяютъ окрестъ.
             Пускай ихъ дерутся какъ знаютъ,
             Другъ друга пускай убиваютъ,
             И всѣ города разрушаютъ,
             А мы все завѣтнымъ путемъ
             Съ прелестной царицей идемъ.
   

Сирены.

                       Такъ легко, неторопливо,
                       Колесницу окруживъ,
                       Соплетается красиво
                       Змѣевидный вашъ извивъ;
                       Приближайтесь, Нереиды,
                       Жены мощныя красой,
                       Мчите нѣжныя Дориды
                       Къ Галатеѣ ликъ родной:
                       Какъ гордынею сіяя,
                       Въ ней божественность видна,
                       Но какъ женщина земная
                       Привлекательна она!
   

Дориды
(хоромъ плывя передъ Переемъ, всѣ на дельфинахъ)

                       Дай, луна, лучей небесныхъ
                       Эту юность озарять!
                       Мы отцу хотимъ прелестныхъ
                       Всѣхъ супруговъ показать.

(Къ Нерею.)

                       Этихъ мальчиковъ спасали
                       Отъ прибоевъ мы морскихъ,
                       Въ тростникахъ, на мхахъ качали,
                       И взлелѣяли мы ихъ.
                       И они ужъ въ воздаянье
                       Расточаютъ намъ лобзанья.
                       Взоръ привѣта кинь на нихъ!
   

Нерей.

             Должно двойной удачею считаться:
             Благотворить и тутъ же наслаждаться.
   

Дориды.

                       Если нашъ порывъ сердечный
                       Могъ, отецъ, ты похвалить,
                       Дай безсмертье имъ, чтобъ вѣчно
                       Съ ними въ молодости жить!
   

Нерей.

             Вы возлелѣйте вашихъ милыхъ,
             Чтобъ отрокъ могъ и мужемъ стать!
             Но награждать я тѣмъ не въ силахъ,
             Что можетъ лишь Зевесъ послать.
             Волна, что качкой васъ лелѣетъ,
             Вѣдь и любви уноситъ мигъ,
             И если склонность оскудѣетъ,
             Ссадите на берегъ вы ихъ.
   

Дориды.

             Васъ, милые мальчики, какъ не любить;
             Но грустно, что насъ разлучаютъ:
             Мы вѣчную вѣрность хотѣли хранить,
             Да боги того не желаютъ!
   

Юноши.

             Вы только лелѣйте насъ жизнью такой,
             Какой мы у васъ проживали;
             Мы лучшей и жизни не знаемъ другой,
             И лучшаго бъ мы не желали.

(Галатея приближается на колесницѣ-раковинѣ.)

Нерей.

             Вотъ ты, дорогая!
   

Галатея.

                                           Отецъ, это ты!
             Постойте, дельфины! Сбылися мечты!
   

Нерей,

             Увы! ужъ ее и умчали
             Сокрыться въ дали необъятной!
             Волненья сердечныя имъ непонятны!
             О, если бъ съ собой меня взяли!
             Но взглядъ одинъ, одинъ. лишь видъ
             За цѣлый годъ вознаградитъ.
   

Ѳалесъ.

             Радъ! радъ я сердечно!
             Душой я расцвѣлъ безконечно,
             Прекрасное въ сердце проникло!
             Вѣдь все изъ воды же возникло,
             Вода вседержитель великій:
             О будь, Океанъ, намъ владыкой!
             Когда бъ ты тучъ не слалъ бы,
             Ручьевъ не источалъ бы,
             И рѣкъ не извивалъ бы,
             Потоковъ не сливалъ бы,
             Что бъ было съ горами, съ просторомъ долинъ?
             Ты свѣжую жизнь сохраняешь одинъ.
   

Эхо (хоръ всего круга).

             Ты свѣжую жизнь изливаешь одинъ!
   

Нерей.

             Качаясь, вдаль уходитъ хоръ,
             Ужъ взоровъ ихъ не встрѣтитъ взоръ;
             Но цѣпью вьющейся кругомъ,
             Вполнѣ согласно съ торжествомъ,
             Весь сонмъ несется на кругахъ.
             А Галатеи свѣтлый тронъ
             Опять мелькнулъ, мнѣ виденъ онъ:
             Горитъ звѣздой
             Въ толпѣ несмѣтной.
             Что мило -- въ толкотнѣ замѣтно;
             Оно въ дали любой
             Свѣтло, какъ бы въ лучахъ,
             Все близко, и въ глазахъ!
   

Гомункулъ.

             Гдѣ по волнѣ прекрасной
             Я свѣтъ раскинулъ ясный,
             Освѣтитъ прелесть онъ!
   

Протей.

             Во влагѣ здѣсь прекрасной
             Пышнѣй твой свѣточъ ясный,
             И слышенъ чудный звонъ.
   

Нерей.

             Какая тамъ новая тайна средь хора
             Желаетъ открыться для нашего взора?
             Что блещетъ у трона, у ногъ Галатеи?
             То вспыхнетъ, то теплится слаще, нѣжнѣе,
             Какъ будто и самый огонь-то влюбленъ!
   

Ѳалесъ.

             Вѣдь это Гомункулъ, Протеемъ прельщенъ...
             Все признаки это всевластныхъ желаній,
             Мнѣ слышится звонъ затаенныхъ стенаній;
             Вѣдь онъ разобьется объ тронъ-то небойсь!
             Вотъ пышетъ, сверкаетъ.-- И вотъ разлилось!
   

Сирены.

             Какое тамъ чудо въ волнахъ озаренныхъ,
             Какъ будто другъ къ другу огнемъ нанесенныхъ?
             Свѣтясь и качаясь, чтобъ кверху идти,
             Пылаютъ тѣла на полночномъ пути,
             И всюду мерцанье огнемъ разливаетъ.
             Хвала же Эроту, онъ все зарождаетъ!
             Славься море, славьтесь волны,
             Вы огнемъ священнымъ полны!
             Славься пламя, влагѣ слава!
             Какъ сбылось все величаво!

0x01 graphic

Всѣ.

             Слава вѣтрамъ, съ ихъ весельемъ,
             Слава тайнымъ подземельямъ!
             Воздадимъ почетъ затѣмъ
             Четыремъ стихіямъ всѣмъ!

0x01 graphic

Актъ третій.

Передъ дворцомъ Менелая въ Спартѣ.
Появляется Елена и хоръ плѣнныхъ троянокъ. Панталисъ, предводительница хора.

Елена.

             Стяжавъ хваленья и хулу, Елена, я
             Отъ берега иду, куда пристали мы,
             Все качкою опьянена тѣхъ волнъ, что насъ
             Съ фригійскихъ отдаленныхъ пажитей сюда,
             Хребты при силѣ Эвра пуча, какъ судилъ
             Посидаонъ, въ заливъ перенесли родной.
             Пока остался талъ внизу царь Менелай;
             Съ храбрѣйшими онъ празднуетъ теперь возвратъ.
             Но ты привѣтомъ встрѣть меня, высокій домъ,
             Что выстроилъ на склонѣ этомъ Тиндарей,
             Отецъ мой, возвратясь съ холма Паллады самъ;
             Его тогда жъ, какъ съ Клитемнестрой мы, сестрой,
             Съ Касторомъ и Поллуксомъ въ играхъ тутъ росли,
             Изъ всѣхъ домовъ спартанскихъ онъ пышнѣй убралъ!
             Примите, двери мѣдныя, вы мой привѣтъ!
             Гостепріимно растворясь, дозволили
             Когда-то Менелаго вы, изъ всѣхъ другихъ
             Избраннику, мнѣ свѣтлымъ женихомъ предстать.
             Раскройтесь снова предо мной, чтобъ я могла
             Приказъ царя исполнить, какъ супруги долгъ.
             Меня впустите вы, и остается пусть
             Вся буря роковая за моей спиной!
             Съ тѣхъ поръ какъ беззаботно я отсель ушла
             Во храмъ Дитеры, какъ священный долго полить,
             А тутъ меня разбойникъ, тотъ фригійскій, взялъ,
             Случилось многое, о чемъ народъ кругомъ
             Охотно разглашалъ, но что претитъ тому,
             О комъ молва успѣла сказокъ наплести.

0x01 graphic

Хоръ.

             Не отвергай, о дивная, ты
             Высокаго блага славнѣйшую честь;
             Величайшее счастье тебѣ лишь въ удѣлъ:
             Слава той красоты, что превыше всего!
             Герою предшествуетъ слава его,
             И ею онъ гордъ;
             Но самый упорный склоняется мужъ
             Передъ красотой всепобѣдной умомъ.
   

Елена.

             Довольно! Я съ супругомъ приплыла сюда,
             И вотъ въ свой городъ онъ меня впередъ послалъ;
             Но что въ умѣ таитъ онъ, не могу понять.
             Вернулась ли супругой я? Царицею?
             Или вернулась жертвой горестямъ князей.
             Чтобъ долгія невзгоды грековъ искупить?
             Взята я съ бою, но, какъ знать, взята ли въ плѣнъ:
             Знать боги славой и судьбой двусмысленной,
             Сомнительными спутниками красоты.
             Меня снабдили, такъ что даже здѣсь они
             Съ порога смотрятъ грознымъ взоромъ на меня!
             Уже на емкомъ кораблѣ кидалъ порой
             Лишь взгляды мнѣ супругъ, но слова не сказалъ,
             Какъ замышляя зло, сидѣлъ онъ предо мной.
             Когда жъ, въ заливъ по глубинѣ Эврота вверхъ
             Взойдя, земли коснулись кораблей носы,
             Заговорилъ онъ, словно богъ ему вдохнулъ:
             "Здѣсь по порядку воины сойдутъ мои;
             Я осмотрю ряды на берегу морскомъ;
             А ты ступай все дальше, вдоль священнаго
             Прибрежія Эврота плодоноснаго,
             И по лугу цвѣтущему направь коней,
             Пока равнины пышной не достигнешь ты,
             Гдѣ на поляхъ, въ былые дни, распаханныхъ,
             Лакедемонъ, горами окруженъ, возникъ.
             Вступи затѣмъ въ высокій царскій теремъ ты
             Н осмотри рабынь, что тамъ оставилъ я,
             Все поруча разумной, старой ключницѣ.
             Она тебѣ покажетъ всѣ сокровища,
             Какія твой отецъ оставить, да и я,
             Въ войнѣ и въ мирѣ множа, наконить успѣлъ.
             Ты это все найдешь въ порядкѣ, потому
             Что въ правѣ царь потребовать, вернувшись въ домъ,
             Чтобъ было вѣрно все соблюдено вполнѣ,
             И все на мѣстѣ, какъ его оставилъ онъ:
             Затѣмъ, что рабъ не въ правѣ ничего мѣнять".
   

Хоръ.

             Порадуй же ты, на богатство взглянувъ
             Пріумноженное, и взоры, и грудь;
             Драгоцѣнная цѣпь и короны краса
             Спокойно лежать и себѣ на умѣ;
             Только взойдешь и потребуешь ихъ,
             И готовы онѣ.
             Мнѣ отрадно видѣть борьбу красоты
             Противъ золота, жемчуга, камней цвѣтныхъ.
   

Елена.

             Затѣмъ властитель такъ еще ко мнѣ вѣщалъ:
             "Когда вокругъ ты все въ порядкѣ оглядишь,
             Тогда возьми треножниковъ ты, сколько ихъ
             Съ другой посудой жертвоприносителю
             Потребно, совершить святое торжество,
             Котловъ и чашъ и плоскодонныхъ всякихъ блюдъ;
             Водой чистѣйшей изъ священнаго ключа
             Наполни кубки; дальше дровъ еще сухихъ
             Вели сготовить, чтобы воспріять огонь;
             И наточеный ножъ быть долженъ подъ рукой.
             О всемъ же прочемъ позаботься ты сама".
             Такъ говорилъ онъ, торопя меня; но мнѣ
             Живущаго дыханья онъ не указалъ,
             Что Олимпійцамъ въ жертву хочетъ онъ заклать.
             Сомнительно все это! но заботы я
             Гоню, высокимъ предоставивъ все богамъ
             Вершить, какъ въ мысляхъ держатъ то они;
             Добромъ ли это человѣку или зломъ
             Покажется, намъ смертнымъ это все стерпѣть.
             Ужъ часто жрецъ, топоръ тяжелый занеся
             Въ затылокъ въ земь смотрящаго животнаго,
             Не завершалъ удара; былъ задержанъ онъ
             Приходомъ вражьимъ, иль вмѣшательствомъ боговъ.
   

Хоръ.

             Что должно совершиться, тебѣ не узнать.
             Ты, царица, гряди,
             Не страшась!
             Зло идетъ и добро
             Къ человѣку нежданно;
             Имъ и предсказаннымъ вѣры нѣтъ.
             Троя жъ горѣла, видѣли жъ мы
             Смерть предъ глазами, страшную смерть;
             А развѣ не мы
             Здѣсь тебѣ радостно служимъ,
             Видимъ на небѣ жгучее солнце
             И всю прелесть земную,
             Намъ на блаженство, тебя!
   

Елена.

             Будь то, что будетъ! Что ни предстоитъ теперь,
             А я должна немедля въ царскій домъ вступить;
             Желанный, милый, чуть мной не утраченный,
             Онъ вновь въ глазахъ моихъ, сама не знаю какъ.
             Ужъ ноги быстро такъ не мчатъ меня на верхъ
             Ступеней тѣхъ, что были въ дѣтствѣ мнѣ прыжкомъ.
   

Хоръ.

                       Бросьте, о сестры, вы,
                       Грустныя плѣнницы,
                       Всю тоску свою тотчасъ.
                       Славьте царицу вы,
                       Славьте Елену вы,
                       Что въ отеческій домъ,
                       Хоть и поздно вернувшейся,
                       Но тѣмъ болѣ надежной
                       Нынѣ стопой идетъ!
   
                       Славьте священныхъ вы,
                       Счастье дарующихъ
                       Ей, боговъ милосердыхъ!
                       Освобожденному,
                       Словно крылатому,
                       Всюду дорога; но узнику
                       Только въ мукахъ доводится
                       Надъ зубцами тюремными
                       Руки свои простирать.
   
                       Но ее восхитилъ богъ
                       Отдаленную,
                       И съ Иліонскихъ развалинъ
                       Онъ перенесъ се вновь
                       Въ старый, убранный снова,
                       Отчій домъ,
                       Послѣ великихъ
                       Мукъ и отрады
                       Первую молодость
                       Помянуть безмятежно.
   

Панталисъ
(какъ предводительница хора).

             Теперь оставьте пѣсенъ радостныхъ вы путь,
             И къ створчатымъ дверямъ свой обратите взоръ!
             Что вижу, сестры? Ужъ не идетъ ли вновь сюда
             Взволнованной походкою царица къ намъ?--
             Великая царица, что могло тебѣ
             Взамѣнъ привѣтствій слугъ твоихъ представиться
             Тревожное? Ты даже не скрываешься;
             Я отвращенье вижу на челѣ твоемъ
             И благородный гнѣвъ при изумленіи.
   

Елена
(оставившая двери растворенными, въ волненіи).

             Несвойственъ дочери Зевеса подлый страхъ,
             Ее испугъ мгновенный тронуть не дерзнетъ;
             Но ужасъ, что изъ лона старой ночи все
             Встаетъ отъ вѣка въ разныхъ видахъ, словно дымъ
             Густой изъ пасти огнедышащей горы,--
             Онъ и героя даже потрясаетъ грудь.
             Такъ ужасомъ сегодня мнѣ Стигійскіе
             Вступленье въ домъ отмѣтили, что рада бъ я
             Съ знакомаго порога, столь желаннаго,
             Какъ гостья запоздавшая, простясь, уйти.
             Но нѣтъ! На свѣтъ я вышла, и меня
             Ужъ дальше не прогнать вамъ, силы мрачныя!
             Святить примусь я, чтобъ очищенный очагъ
             Отдать привѣтъ женѣ, да и владыкѣ могъ.
             Предводительница хора.
             Открой своимъ прислужницамъ усерднымъ ты,
             Царица, что могло тамъ встрѣтиться тебѣ.
   

Елена.

             Что видѣла, увидятъ ваши то глаза,
             Коль древняя не поглотила снова ночь
             Исчадья своего во мракъ своихъ чудесъ.
             Но чтобъ вы знали, разскажу словами вамъ:
             Какъ, думая о первомъ долгѣ, я вошла
             Торжественно въ покои царскаго дворца,
             Странна мнѣ стала пустота безмолвная.
             Ни шороха не слышно было скорыхъ ногъ,
             Ни быстрой хлопотливости не видѣлъ взоръ,
             Служанокъ не встрѣчала я иль ключницы,
             Которыхъ долгъ привѣтствовать входящаго.
             Но только-что я къ очагу приблизилась,
             Вдругъ увидала у остывшей тамъ золы,
             Огромную, закутанную женщину,
             Не въ сонъ, скорѣй въ раздумье погруженную.
             Властительно зову ее къ занятью я,
             Ее считая ключницей, оставленной
             Моимъ супругомъ изъ предосторожности:
             Закутана сидитъ она не двигаясь;
             Лишь на мои угрозы повела она
             Рукой, какъ бы гоня меня, отъ очага.
             Я, гнѣвно отвернувшись отъ нея, пошла
             Къ ступенямъ, наверху которыхъ ждетъ меня
             Краса опочивальни рядомъ съ кладовой;
             Но чудо быстро съ полу поднялось, и, мнѣ
             Дорогу властно заступя, казало такъ
             Свой станъ худой и свой кроваво-мутный взглядъ,
             Что видъ его одинъ мнѣ взоръ и духъ смущалъ.
             Но рѣчь моя на вѣтеръ; слово никогда
             Не въ силахъ образовъ возсоздавать, творя.
             Смотрите! выступить дерзнуло въ свѣтъ оно.
             Здѣсь наша власть, пока придетъ державный царь;
             Въ пещеры прогоняетъ другъ прекраснаго
             Фебъ всѣ исчадья ночи, иль смиряетъ ихъ.
   

Форкіада (выступаетъ на порогѣ между притолками).

Хоръ.

                       Много извѣдала я, хоть и локонъ
                       Мой на челѣ еще молодо вьется,
                       Страшнаго много видѣть пришлось,
                       Плачъ побѣжденныхъ, ночь ту, когда
                       Палъ Иліонъ.
   
                       Сквозь окруженный облакомъ пыли
                       Гамъ ратоборцевъ слышала страшный
                       Голосъ боговъ я, слышала мѣдный
                       Крикъ я раздора, съ поля летѣлъ
                       Онъ къ стѣнамъ.
   
                       Ахъ! стояли еще
                       Стѣны Трои, но пылъ огня
                       Ужъ отъ сосѣда жъ сосѣду шелъ,
                       Разливаясь и тамъ и сямъ,
                       Собственной бурей гонимый,
                       По полночному городу.
   
                       Видѣла я сквозь огонь и пылъ,
                       Видѣла, межъ языковъ огней
                       Страшно гнѣвные боги шли,
                       Непонятныя чуда,
                       Исполины шагали,
                       Яркимъ дымомъ объяты.
   
                       Видѣла я, иль казалось
                       Страхомъ томимой душѣ
                       Все это смутное? вѣкъ мнѣ
                       Не узнать; но что вижу здѣсь
                       Этотъ ужасъ глазами я,
                       Это навѣрное знаю;
                       Тронуть руками могла бъ его,
                       Если бы отъ опаснаго
                       Не воздерживалъ страхъ.
   
                       Ты же которая
                       Форкиса дочь тутъ?
                       Вижу въ тебѣ я
                       Эту породу.
                       Или одна изъ сѣдыхъ ты,
                       Глазомъ и зубомъ однимъ
                       Поперемѣнно владѣющихъ,
                       Грай здѣсь явилась?
   
                       Смѣешь ли, чудо,
                       Рядомъ съ красою
                       Ты знатоку ея
                       Фебу казаться?
                       Но выходи тѣмъ не менѣе смѣло;
                       Безобразья не видитъ онъ,
                       Какъ его священное око
                       Тѣни видѣть не можетъ.
   
                       Насъ же, смертныхъ, томитъ, увы!
                       Доля наша злосчастная
                       Болью глазъ нестерпимою,
                       Коль на отверженно-гнусное
                       Чтущій одну красоту глядитъ!
   
                       Такъ услышь же, коль дерзко ты
                       Вышла къ намъ,-- порицанія,
                       Брань и угрозы ты выслушай
                       Изъ проклинающихъ устъ, осчастливленныхъ
                       Тѣмъ, что богами мы созданы!

0x01 graphic

Форкіада.

             Высокъ и непреложенъ смыслъ старинныхъ словъ,
             Что красота и стыдъ нейдутъ рука съ рукой
             Зеленою тропою по лицу земли.
             Глубоко скрыта въ нихъ взаимная вражда,
             Такъ что при встрѣчѣ каждый изъ противниковъ
             Спиной къ другому тотчасъ обращается.
             Затѣмъ поспѣшно каждый продолжаетъ путь,
             Стыдъ въ горѣ, красота же съ дерзостнымъ челомъ,
             Пока ее пустынный мракъ не окружитъ,
             Коль старость раньше не смирила силъ ея.
             Я вижу васъ, нахалокъ, изъ далекихъ странъ,
             Вы дерзко принеслись сюда, какъ журавлей
             Хрипливо-громкихъ стая, что надъ головой
             Какъ туча тянется, ниспосылая къ намъ
             Свой крехтъ, который вызываетъ путника
             Взглянуть наверхъ; но въ свой они уходятъ путь,
             А онъ идетъ своимъ; такъ съ нами станется.
             Кто вы такія, что у царскаго дворца
             Шумѣть дерзнули буйно такъ вакхически?
             Кто вы, что на домовую тутъ ключницу
             Завыли, словно бы на мѣсяцъ стая псовъ?
             Не знаю развѣ я, какого рода вы?
             Въ войнѣ зачаты вы и ей воспитаны,
             Развращены въ кругу мужчинъ, чтобъ развращать,
             И воиновъ и гражданъ разслаблять равно!
             Какъ посмотрю на васъ, вы точно рой цикадъ,
             Что на посѣвъ зеленый вдругъ накинулся;
             Вамъ пожирать лишь трудъ чужой! И лакомы
             Лишь на зачатки благосостоянья вы!
             Добыча, рыночный товаръ, промѣнный ты!
   

Елена.

             Кто предъ хозяйкою бранитъ служанокъ, тотъ
             Ея домашнихъ правъ уже касается;
             Одной лишь подобаетъ ей достойное
             Хвалить, а все не должное наказывать.
             А я довольна службой ихъ во дни, когда
             Великій, славный Иліонъ въ осадѣ былъ
             И палъ, и легъ; не меньше и во дни, когда
             Пришлось терпѣть намъ бѣдственное странствіе,
             Причемъ обычно каждый ближе самъ себѣ..
             И здѣсь того жъ отъ ихъ веселой жду толпы;
             Вопросъ не въ томъ кто рабъ, а въ томъ, какъ служитъ онъ.
             Такъ ты молчи и скалиться на нихъ оставь!
             Коль царскій домъ до сей поры ты сберегла,
             Хозяйку замѣнивъ, такъ честь тебѣ за то;
             Но вотъ она сама, а ты ужъ отстранись,
             Чтобъ кары вмѣсто награжденья не навлечь!
   

Форкіада.

             Грозить домашнимъ -- это право важное
             Принадлежитъ супругѣ властелина лишь
             За долгій трудъ хозяйства по заслугѣ ей.
             Какъ признанная, нынѣ мѣсто ты
             Царицы и супруги заступила вновь,
             Прими жъ ослабшія бразды и правь сама,
             Прими добро и насъ самихъ ты вмѣстѣ съ нимъ!
             А пуще защити меня, старѣйшую,
             Отъ этихъ, что предъ лебедемъ красы твоей
             Лишь сбродъ гусей ощипанныхъ, гогочущихъ!
   

Предводительница хора.

             Какъ безобразье гнусно рядомъ съ красотой!
   

Форкіада.

             Какъ глупость тутъ же рядомъ съ мудростью -- глупа!

(Отсюда отвѣчаютъ хористки, поодиночкѣ выступая изъ хора.)

1 хористка.

             Скажи про Ночь, свою ты мать, да про Эребъ!
   

Форкіада.

             Скажи про Сциллу, про сестрицу намъ свою!
   

2 хористка.

             Чудовищъ много въ родословной есть твоей.
   

Форкіада.

             Ты въ Оркъ ступай! отыскивай ты тамъ своихъ!
   

3 хористка.

             Тѣ, что живутъ тамъ, слишкомъ юны для тебя.
   

Форкіада.

             Ступай Тирезія ты старца соблазнять!
   

4 хористка.

             Вѣдь нянька Оріона правнучка тебѣ.
   

Форкіада.

             Вскормили Гарпіи тебя нечистотой.
   

5 хористка.

             Чѣмъ кормитъ ты свою такую худобу?
   

Форкіада.

             Не кровью, до которой больно ты жадна.
   

6 хористка.

             Ты алчешь труповъ и сама ты гнусный трупъ!
   

Форкіада.

             Вампира зубы блещутъ у тебя во рту.
   

Предводительница хора.

             Я твой заткну, когда я разскажу, кто ты.
   

Форкіада.

             Такъ назовись сперва, загадка пропадетъ.
   

Елена.

             Не съ гнѣвомъ, съ грустью становлюсь межъ вами я,
             Чтобъ воспретить такой разладъ неистовый;
             Вреднѣй ничто не можетъ быть властителю
             Раздоровъ тайныхъ межъ слугами вѣрными.
             Его приказовъ эхо не летитъ уже
             Къ нему какъ дѣло вмигъ свершенное назадъ;
             Нѣтъ; самовольства шумомъ окруженный самъ,
             Потерянный, напрасно лишь бранится онъ.
             Еще не все; въ безнравственный вступая гнѣвъ,
             Страшилищъ мрачныхъ вы накликали сюда;
             Они меня объемлюгь такъ, что чувствую
             Я близость Орка даже средь родныхъ полей!
             Воспоминанья иль безумство правятъ мной?
             Была ль такой? такая ль я? и буду ли
             Мечтой и страхомъ всѣхъ градогубителей?
             Трепещутъ дѣвушки, по ты, старѣйшая,
             Стоишь спокойна; дай разумный мнѣ совѣтъ!
   

Форкіада.

             Кто долгихъ лѣтъ счастливые припомнитъ дни,
             Тому и высшій даръ боговъ какъ будто сонъ.
             Но ты, превыше мѣры одаренная,
             Встрѣчала лишь любовью пламенѣющихъ,
             Всегда готовыхъ на отважный самый шагъ.
             Ужъ, воспылавъ, сперва тебя схватилъ Тезей,
             Сложенъ прекрасно, силою онъ былъ Ираклъ.
   

Елена.

             Увезъ меня десятилѣтнюю онъ лань,
             И мнѣ въ Афиднѣ жить пришлось Аттической.
   

Форкіада.

             Но скоро Касторъ и Поллуксъ тебя спасли,
             И окружилъ тебя героевъ первыхъ сонмъ.
   

Елена.

             Милѣй же всѣхъ, охотно я сознаюсь въ томъ,
             Предсталъ Патроклъ, съ Пелидомъ сходный какъ двойникъ.
   

Форкіада.

             За Менелая тугъ тебя отдалъ отецъ,
             За мореходца и хозяина въ дому.
   

Елена.

             Онъ отдалъ дочь ему и царство поручилъ,
             И Герміона плодъ была супружнихъ узъ.
   

Форкіада.

             Когда жъ искалъ наслѣдства смѣло въ Критѣ онъ,
             Тебѣ уединенной дивный гость предсталъ.
   

Елена.

             Не вспоминай; вѣдь я была полувдовой!
             Иль мало горя изъ того возникло мнѣ?
   

Форкіада.

             И въ томъ походѣ вольной тожъ критянкѣ, мнѣ,
             И плѣнъ пришлось, а тамъ и рабство испытать.
   

Елена.

             Тебя сейчасъ поставилъ ключницею онъ,
             Ввѣряя много: всю казну и свой дворецъ.
   

Форкіада.

             Который ты покинувъ, въ Иліонъ ушла
             За радостью неисчерпаемой любви.
   

Елена.

             Не говори о радостяхъ! Жестокое
             Страданье пролилось мнѣ въ грудь и въ голову.
   

Форкіада.

             Но говорятъ, что ликомъ ты была двойнымъ:
             Жила въ Египтѣ, какъ и въ Иліонѣ ты.
   

Елена.

             Не путай выдумокъ такихъ безумныхъ ты!
             Все не пойму, которая жъ я подлинно.
   

Форкіада.

             Да говорятъ, что изъ страны пустой тѣней
             Еще Ахиллъ съ тобою сочетался тожъ,
             Тебя любившій нѣкогда на зло судьбѣ.
   

Елена.

             Какъ призракъ сочеталась съ нимъ я призракомъ.
             То былъ лишь сонъ, какъ видно то изъ самыхъ словъ.
             Сама я стала призракомъ въ своихъ глазахъ.

(Падаетъ на руки полухора.)

Хоръ.

                       Смолкни! Смолкни!
                       Зловѣщая, злословная ты.
                       Изъ однозубыхъ, ужасныхъ
                       Устъ, что же можетъ
                       Изрыгать эта страшная пасть!
   
                       Ибо зловредный, явясь благотворнымъ,
                       Волкъ подъ овечьею шерстью,
                       Мнѣ онъ гораздо страшнѣе трех-
                       главой пасти собачьей
                       Полныя страха все ждемъ мы:
                       Какъ и откуда накинется
                       Столькихъ козней
                       Сторожкое чудовище?
   
                       Вотъ ты вмѣсто благихъ, утѣшеньемъ богатыхъ,
                       Летой дарящихъ, нѣжно привѣтныхъ рѣчей,
                       Трогаешь въ цѣломъ прошедшемъ
                       Злого болѣ чѣмъ добраго,
                       И омрачаешь тутъ вмѣстѣ
                       Съ блескомъ данной минуты
                       И въ грядущемъ
                       Нѣжно сквозящій надежды свѣтъ.
   
                       Смолкни! Смолкни!
                       Чтобы царицы душа,
                       Ужъ бѣжать наготовѣ.
                       Задержалась, держала сильнѣй
                       Ликъ изъ ликовъ, какіе
                       Солнце отъ вѣка могло озарять.

(Елена оправилась и снова стоитъ посрединѣ.)

Форкіада.

             Выходи изъ тучъ бѣгущихъ, солнце нынѣшняго дня,
             Ты и въ дымкѣ восхищало, а теперь блестя царишь.
             Если міръ ты видишь ясно, веселъ собственный твой ликъ.
             Пусть слыву я безобразной, все я знаю красоту.
   

Елена.

             Хоть изъ обморока вышла я качаясь на ногахъ,
             Все жъ уснуть хотѣла бъ снова, я устала до костей.
             Но царицамъ подобаетъ, подобаетъ людямъ всѣмъ
             Ободриться, укрѣпиться, хоть грозила бы бѣда.
   

Форкіада,

             Если ты въ своемъ величьи, въ красотѣ предъ нами здѣсь,
             Если ты повелѣваешь,-- что велишь ты? объясни.
   

Елена.

             Вашей ссоры дерзновенной наверстайте вы прогулъ:
             Справить къ жертвѣ все спѣшите, какъ приказывалъ мнѣ царь!
   

Форкіада.

             Все готово въ долѣ: чаша и треножникъ, и топоръ,
             И кропленье, и куренье, только жертву укажи.
   

Елена.

             Царь не сказывалъ про жертву.
   

Форкіада.

                                                               Не сказалъ? О горе намъ!
   

Елена.

             Въ чемъ твое такое горе?
   

Форкіада.

                                                     О, царица, жертва ты!
   

Елена.

             Я?
   

Форкіада.

                       И эти.
   

Хоръ.

                                 Горе, горе!
   

Форкіада.

                                                     Ты падешь подъ топоромъ.
   

Елена.

             Ужасъ! такъ я ожидала
   

Форкіада.

                                                     Неизбѣжно то, по мнѣ.
   

Хоръ.

             Ахъ! а насъ что ждетъ?
   

Форкіада.

                                           Съ почетомъ ей придется умереть;
             Но на брусѣ толъ, что держитъ у домовой крыши верхъ,
             Какъ дроздамъ въ силкахъ придется колыхаться вамъ рядкомъ.

(Елена и хоръ стоятъ въ изумленія и ужасѣ въ значительно и хорошо обдуманной группѣ.)

Форкіада.

             Что жъ, призраки!-- оцѣпенѣвшихъ ликовъ рядъ,
             Страшитесь день покинуть вы, хоть онъ не вашъ.
             Всѣмъ людямъ, призракамъ такимъ же, какъ и вы,
             Не хочется покинуть милый солнца свѣтъ;
             Но ихъ никто спасти не въ силахъ отъ конца.
             Всѣ это знаютъ; но пріятно то не всѣмъ.
             Довольно, вы погибли. Такъ скорѣй къ дѣламъ!

(Хлопаетъ въ ладоши, по знаку появляются въ дверяхъ закутанные карлики, которые быстро исполняютъ услышанныя приказанія.)

             Сюда, нѣмое, шаровидное ты чудище!
             Сюда накиньтесь! Вволю можно здѣсь вредить.
             Золоторогій приготовьте вы алтарь,
             Чтобъ легъ топоръ на край его серебряный.
             Наполните кувшины! Нужно омывать,
             Что запятналось черной кровью, страшною;
             Коверъ роскошный разверните здѣсь въ пыли,
             Чтобъ жертвѣ преклонить колѣна царственно;
             И, хоть съ отнятой головой, ее сейчасъ.
             Съ почетомъ, завернувши похоронимъ мы.
   

Предводительница хора.

             Задумчиво стоитъ царица рядомъ здѣсь.
             А дѣвы вянутъ какъ скошенная трава;
             Но мнѣ, какъ старшей, долгъ святой велитъ
             Рѣчь повести теперь съ тобой, старѣйшая.
             Ты опытна, разумна, да и къ намъ добра,
             Хоть этотъ рой безумный оскорбилъ тебя;
             Повѣдай, гдѣ бы намъ спасенье обрѣсти?
   

Форкіада.

             Легко сказать. Зависитъ отъ царицы все,
             Спасти себя, а тутъ уже вдобавокъ васъ.
             Одна рѣшимость только быстрая нужна.
   

Хоръ.

             Почтеннѣйшая Парка, мудрая Сивилла ты,
             Золотыхъ не трогай ножницъ, возвѣсти спасенья день!
             Намъ сдается, ужъ повисли, закачавшись непріятно,
             Наши члены, что любили, насладившись рѣзвой пляской,
             Къ груди милаго прильнуть.
   

Елена.

             Пускай имъ страшно; боль я чувствую, не страхъ;
             Но за спасенье благодарны будемъ мы!
             Находить мудрый, дальновидный иногда
             Возможнымъ невозможное. Такъ ты скажи!
   

Хоръ.

             Ты скажи, скажи скорѣе, какъ избѣгнуть намъ ужасныхъ,
             Гадкихъ петель, ужъ готовыхъ самымъ гнуснымъ ожерельемъ
             Охватить намъ шеи? Это мы предчувствуемъ, бѣдняжки;
             Мы замремъ и задохнемся, если ты намъ не поможешь,
             Рея, матерь всѣхъ боговъ!
   

Форкіада.

             Съ терпѣньемъ, можете ль вы выслушать разсказъ
             Растянутый? Довольно въ немъ событій есть.
   

Хоръ.

             Терпѣнья много! Мы внимая будемъ жить.
   

Форкіада.

             Кто сидя дома бережетъ свое добро,
             Притомъ жилища стѣны смазывать гораздъ
             И крышу охранять умѣетъ отъ дождей,--
             Тотъ проживетъ въ довольствѣ много долгихъ лѣтъ;
             Но кто порога своего черту дерзнетъ
             Святую легкою ногой перешагнуть,
             Тотъ, воротясь, хоть мѣсто старое найдетъ,
             Но все инымъ, коль не разрушеннымъ вполнѣ.
   

Елена.

             Къ чему такія всѣмъ извѣстныя слова?
             Мы ждемъ разсказа: такъ не тронь обиднаго!
   

Форкіада.

             Тутъ только быль, и вовсе тутъ упрековъ нѣтъ.
             Разбоемъ плавалъ Менелай по бухтамъ всѣмъ;
             По берегамъ и островамъ онъ шелъ врагомъ,
             Добычи ради, что теперь тамъ въ кладовой.
             Предъ Иліономъ простоялъ онъ десять лѣтъ;
             Не знаю, долго ль довелось проплыть домой.
             Но чѣмъ теперь сталъ Тиндарея домъ честной?
             И чѣмъ вокругъ все царство стало славное?
   

Елена.

             Ужели съ порицаньемъ такъ сроднилась ты.
             Что безъ хулы не можешь ты и устъ открыть?
   

Форкіада.

             Такъ много лѣтъ покинутъ былъ нагорный кряжъ,
             Что къ сѣверу отъ Спарты возвышается,
             Спиной къ Тайгету, съ высоты котораго
             Эвротъ, катясь ручьемъ въ долину свѣтлую,
             По тростникамъ питаетъ вашихъ лебедей.
             Тамъ въ глубинѣ долины горной сѣлъ народъ
             Отважный, онъ изъ Киммерійской ночи шелъ;
             Онъ неприступный замокъ взгромоздилъ себѣ,
             Страну легко тѣсня оттуда и народъ.
   

Елена.

             Все это удалось имъ? Вѣрится съ трудомъ.
   

Форкіада.

             Имъ времени довольно было въ двадцать лѣтъ.
   

Елена.

             Одинъ тамъ правитъ, иль ихъ станъ разбойничій?
   

Форкіада.

             Одинъ глава, но это не разбойники.
             Я не браню его, хоть насъ онъ посѣщалъ;
             Все могъ онъ взять, но удовольствовался онъ
             Лишь приношеньемъ, данью не назвавъ его.
   

Елена.

             Каковъ собой онъ?
   

Форкіада.

                                           Да не дуренъ онъ, по мнѣ.
             Веселый и отважный, образованный.
             Какихъ у грековъ мало, мужъ разумный онъ.
             Бранятъ ихъ варварами, но не думаю,
             Чтобъ извергъ былъ у нихъ такой же, какъ иной
             Герой предъ Иліономъ, людоѣдомъ ставъ.
             Величію его довѣрилась бы я.
             А замокъ-то его! взглянули бъ сами вы!
             Не тѣ ужъ это стѣны неуклюжія,
             Что какъ циклопы взгромоздили безъ толку
             У васъ отцы, на грубый камень наваля
             Такой же камень; нѣтъ, у нихъ совсѣмъ не то,
             Тамъ все отвѣсно, правильно подобрано.
             Снаружи глянешь: къ небу поднялося все,
             Такъ твердо, слитно, какъ стальное зеркало.
             Тугъ взлѣзть -- и мысль-то даже соскользнетъ.
             А изнутри дворовъ просторныхъ -- все кругомъ
             Уставлено постройками различными.
             Колонны тамъ, колонки, своды, сводики,
             Ходы и выступы, глядѣть во внутрь II вдаль,
             Гербы.
   

Хоръ.

                                 Что за гербы?
   

Форкіада.

                                                               Вы сами видѣли:
             Украшенъ былъ Аякса щитъ узломъ изъ змѣй.
             У семерыхъ героевъ ѳивскихъ на щитахъ
             У каждаго значительно являлися.
             Изображенья мѣсяца и звѣздъ ночныхъ,
             Богинь, героевъ, лѣстницъ, факеловъ, мечей,
             Того, что разрушеньемъ городамъ грозитъ.
             Такъ и до нашихъ воиновъ отъ предковъ ихъ
             Дошли изображенья разноцвѣтныя.
             Тамъ много львовъ, орловъ, и клювовъ, и когтей,
             Гоговъ и крылъ, хвостовъ павлиньихъ, розъ; затѣмъ
             Полосокъ красныхъ, синихъ, бѣлыхъ, золотыхъ.
             Развѣшано рядами это въ залахъ все,
             А сами залы безграничны, точно міръ;
             Тамъ можно танцовать вамъ!
   

Хоръ.

                                                               А танцоры есть?
   

Форкіада.

             Отличные! Золотовласая толпа
             Душистыхъ юношей! Такимъ былъ лишь Парисъ,
             Когда къ царицѣ онъ вошелъ.
   

Елена.

                                                               Ты роль свою
             Забыла; слово мнѣ послѣднее скажи!
   

Форкіада.

             Послѣднее ты скажешь, если скажешь: да!
             Сейчасъ въ томъ замкѣ будешь ты.
   

Хоръ.

                                                                         О, изреки
             Словечко это, и спаси себя и насъ!
   

Елена.

             Какъ? неужель бояться мнѣ, что Менелай
             Рѣшится надо мной такое сдѣлать зло?
   

Форкіада.

             Забыла, какъ онъ Деифоба твоего,
             Погибшаго Париса брата, истязалъ
             Неслыханно, за то что онъ тебя, вдову,
             Взялъ силою; и носъ, и уши онъ ему
             И все отрѣзалъ, такъ что было страхъ взглянуть.
   

Елена.

             Такъ поступилъ онъ съ нимъ; но то изъ-за меня.
   

Форкіада.

             Изъ-за него жъ поступить такъ же онъ съ тобой!
             Нераздѣлима красота; кто ей владѣлъ,
             Скорѣй готовъ сгубить се, раздѣлъ кляня.

(Звукъ трубъ въ отдаленіи; хоръ содрогается.)

             Какъ ревъ трубы терзаетъ слухъ и внутренность,
             И ревность также запускаетъ когти въ грудь
             Мужчины;-- онъ забыть не можетъ, чѣмъ владѣлъ,
             Что потерялъ, чѣмъ болѣ не владѣетъ онъ.
   

Хоръ.

             Слышишь ли роговъ раскаты, видишь ли оружья блескъ?
   

Форкіада.

             Мой привѣтъ царю владыкѣ; я охотно дамъ отчетъ.
   

Хоръ.

             Мы же?
   

Форкіада.

                                 Это вамъ извѣстно, смерть увидите ея,
             А въ дому тамъ ждетъ и ваша; не поможешь вамъ ничѣмъ.

(Пауза.)

Елена.

             Обдумала я первый шагъ рѣшительный.
             Ты злобный демонъ мой, я это чувствую,
             И я боюсь, что превратишь добро ты въ зло.
             Но за тобой сперва пойду я въ замокъ тотъ;
             Другое же я знаю; что въ груди своей
             Таинственно хотѣла бы царица скрыть,
             Пусть недоступно всѣмъ. Веди, старуха, насъ!
   

Хоръ.

                       О, какъ рады идти мы,
                       Быстрой стопой;
                       Смерти бѣжать,
                       Вновь чтобы видѣть
                       Крѣпости гордой
                       Недоступныя стѣны.
                       Пусть охраняетъ она,
                       Какъ Иліонъ хранилъ!
                       Низкою хитростью
                       Только и взятъ былъ онъ!

          (Туманы стелются, закрываютъ отдаленіе и авансцену по востребованію.)

                       Какъ? Это какъ?
                       Сестры, взгляните-ка!
                       Былъ же вѣдь свѣтлый день?
                       Въ шаткихъ прядяхъ туманъ встаетъ
                       Изъ Эврота священныхъ волнъ!
                       Ужъ сокрылся плѣнительный
                       Брегъ, камышами увѣнчанный;
                       Даже свободные, гордые,
                       Тихо плывущіе лебеди
                       Скрылись стройной семьей,--
                       Ахъ, я не вижу ихъ!
   
                       Все же я, все
                       Слышу ихъ крикъ,
                       Дальній, хрипливый зовъ --
                       Смерть пророча гласятъ они;
                       Ахъ, чтобъ и намъ также онъ,
                       Вмѣсто спасенья завѣтнаго,
                       Не на          кликалъ бѣды въ конецъ,
                       Намъ прекраснымъ, съ лебяжьими,
                       Бѣлыми шеями, ахъ, и ей,
                       Нашей лебедеродной!
                       Горе намъ, горе всѣмъ!
   
                       Все покрылось вокругъ
                       Дымкой туманною.
                       Дружка дружку не видно намъ!
                       Что жъ такое? Идемъ мы?
                       Или, топчась,
                       Мы надъ землею уносимся?
                       Видишь ли что? Не несется ль впередъ
                       Гермесъ у насъ? Не блеститъ ли, грозя.
                       Жезлъ золотой, чтобъ назадъ насъ гнать
                       Къ мрачному, неосязаемыхъ ликовъ
                       Полному въ сумракѣ дня.
                       И съ толпой все пустому Аиду?
   
             Вдругъ однако мрачно стало, весь туманъ исчезъ безъ блеска.
             Что-то темное какъ стѣны. Стѣны стали передъ нами,
             Предъ глазами неподвижны. Дворъ ли это? Или яма?
             Какъ бы ни было, все страшно! Сестры, ахъ, мы въ плѣнъ попались,
             Да и въ плѣнъ еще какой!

(Внутренній дворъ замка, окруженный богатыми фантастическими средневѣковыми строеніями.)

Предводительница хора.

             Безумно-спѣшны, настоящій женскій полъ!
             Зависитъ только отъ минуты счастья онъ
             Или несчастья! Ни того спокойно снесть,
             Не можетъ, ни другого. Споритъ только вѣкъ
             Одна съ другой, а та напротивъ ей въ отвѣтъ;
             Въ весельи и въ бѣдѣ вашъ плачъ похожъ на смѣхъ.
             Молчите, слушайте, на что владычица
             Рѣшится мудро для себя и васъ.
   

Елена.

             Гдѣ ты, Сивилла? Какъ бы ни звалася ты,
             Изъ-подъ угрюмыхъ сводовъ замка выходи!
             Коль ты пошла владыку здѣшнихъ храбрецовъ
             Предупредить, готовя честный мнѣ пріемъ,
             Благодарю,-- введи жъ меня къ нему скорѣй!
             Блуждать устала, лишь покоя жажду я.
   

Предводительница хора.

             Напрасно смотришь здѣсь, царица, ты вокругъ;
             Исчезъ ея противный ликъ. Остался ль онъ
             Въ туманѣ томъ, изъ нѣдръ котораго сюда
             Мы, не шагая, ни вѣсть какъ, примчались вмигъ;
             Иль подлинно попала въ лабиринтъ она.
             Какимъ изъ многихъ зданій вышелъ замокъ самъ,
             И проситъ тамъ владыку съ честью насъ принять.
             Но вонъ взгляни! Тамъ наверху задвигалась
             Толпа по галлереямъ, окнамъ, портикамъ,
             Прислуги много взадъ-впередъ забѣгало;
             Почетной встрѣчи можно ожидать гостямъ.
   

Хоръ.

             Сердцемъ воскресла я! О, поглядите вы,
             Какъ благонравно они сдержаннымъ шагомъ идутъ,
             Юноши свѣтлые всѣ, чинно блюдутъ они
             Свой установленный строй. Какъ? По велѣнью чьему,
             Обучены съ раннихъ поръ стройно рядами ходить
             Эти мальчики всѣ, этотъ чудесный народъ?
             Что изумительнѣй тутъ? Этотъ ли мягкій шагъ,
             Или ихъ локоновъ блескъ надъ бѣлоснѣжнымъ челомъ,
             Иль пара щечекъ ихъ, алыхъ какъ персики,
             И пушкомъ же такимъ легкимъ овѣянныхъ?
             Я укусила бы, только что страхъ беретъ;
             Въ этомъ случаѣ вѣдь, ротъ-то наполнится,
             Страшно подумать, золою!
   
                       Но прелестнѣйшіе
                       Къ намъ идутъ; несутъ
                       Что же они?
                       Трона ступени,
                       Кресло, коверъ,
                       Пологъ и верхъ
                       Будто шатра;
                       И возносится
                       Надъ головой уже
                       Нашей царицы онъ;
                       Такъ какъ взошла ужъ она,
                       Приглашенная сѣсть на тронъ.
                       Станьте сюда,
                       Рядомъ ступени
                       Чинно занять!
                       Славенъ, преславенъ, трижды прославленъ
                       Будь благодарно подобный пріемъ!

(Все высказываемое хоромъ постепенно исполняется. Послѣ того какъ отроки и пажи сошли въ длинномъ шествіи внизъ, Фаустъ является наверху лѣстницы въ средневѣковомъ рыцарскомъ придворномъ костюмѣ и съ достоинствомъ тихо спускается.)

Предводительница хора (внимательно его оглядывая).

             Коль боги не на время, какъ случалось то,
             Его снабдили видомъ изумительнымъ,
             И этою высокою осанкою,
             Съ такимъ привѣтомъ,-- такъ ему навѣрное
             Удастся все, что онъ начнетъ: въ бою ль мужей,
             Иль въ малыхъ войнахъ съ женами прекрасными.
             Его безспорно многимъ должно предпочесть,
             Которыхъ все жъ какъ избранныхъ видала я.
             Походкой тихой, сдержанной почтительно,
             Подходитъ князь. Царица, обратись къ нему!

0x01 graphic

Фаустъ (подступая, ведя окованнаго).

             Взамѣнъ привѣтствій должныхъ, предъ тобой
             Почтительно склоняюсь я,-- ведя
             Въ цѣпяхъ раба, который долгъ забылъ,
             И у меня равно похитилъ долгъ.
             Склони колѣни и повѣдай тугъ
             Женѣ высокой самъ свою вину!
             Владычица, вотъ этотъ человѣкъ
             Поставленъ взоромъ быстрымъ озирать
             Съ вершины башни весь небесный сводъ
             И землю всю кругомъ, не встрѣтитъ ли
             Тамъ или сямъ чего замѣтнаго
             Съ крутыхъ холмовъ долиной къ замку онъ,
             Будь то волна мелькающая стадъ,
             Иль войско; мы дадимъ защиту той,
             И встрѣтимъ это. Нынче, что за срамъ!
             Ты къ намъ идешь, а, онъ не возвѣстилъ:
             Не удался почтительный пріемъ
             Высокой гостьи. Въ преступленье впавъ,
             Уже давно лежалъ бы онъ въ крови,
             Смерть заслуживъ; но лишь тебѣ одной
             Карать и миловать, какъ знаешь ты.
   

Елена.

             Высокій санъ, какимъ облекъ меня
             Ты, какъ царицу и судью, хотя бъ
             Для испытанья,какъ сдается мнѣ,--
             Велитъ исполнить первый долгъ судьи,
             Услышать обвиненныхъ.-- Говори!
   

Линцей, стражъ на башнѣ.

                       На колѣняхъ и съ мольбою,
                       Пусть умру я, пусть живу я,
                       Сердцемъ преданный стою я
                       Предъ божественной женою.
   
                       Ждалъ я утра, какъ извѣстно,
                       Чтобъ съ востока разсвѣло,
                       Но нежданно и чудесно
                       Солнце съ юга вдругъ взошло.
   
                       Увлеченъ порывомъ весь я,
                       Вмѣсто пропастей и горъ,
                       Вмѣсто шири поднебесья
                       На него глядѣлъ съ тѣхъ поръ.
   
                       Могъ я зрѣньемъ поравняться
                       Съ зоркой рысью на соснѣ,
                       Вдругъ пришлось мнѣ выбиваться,
                       Какъ томясь въ глубокомъ снѣ.
   
                       Тутъ не взвидѣлъ ни кургана
                       Я, ни башни, ни воротъ;
                       Все въ туманѣ, изъ тумана
                       Вдругъ богиня эта вотъ!
   
                       Взоръ и сердца пламень жгучій
                       Обратилъ я къ ней смущенъ;
                       Красотой ея могучей
                       Я, бѣднякъ, былъ ослѣпленъ.
   
                       Я забылъ, что я на стражѣ,
                       Рогъ забылъ, оторопѣвъ.
                       Осуди меня ты даже!
                       Красота смягчаетъ гнѣвъ.
   

Елена.

             Зло, что сама я нанесла, карать
             Я не должна. Увы! Жестокій рокъ
             Велитъ повсюду мнѣ умы мужей
             Такъ затмевать, что ни себя они,
             Ни прочаго не могутъ пощадить.
             Разбой, соблазнъ и битвы разнося,
             Герои, боги, демоны меня
             И тамъ и. сямъ заставили блуждать.
             Одна смущала всѣхъ, затѣмъ вдвойнѣ,
             Теперь я втрое, вчетверо -- напасть!-
             Ты возврати свободу бѣдняку;
             Затменнаго богами -- не казнятъ.
   

Фаустъ.

             Я изумленъ, царица, видя тутъ
             Разящую и пораженнаго.
             Я вижу лукъ, спустившій ту стрѣлу,
             И раненаго. За стрѣлой стрѣла
             Летитъ въ меня. Я чувствую, онѣ
             Свистятъ по замку здѣсь во всѣ концы.
             Что я теперь? Ты взбунтовала всѣхъ,
             Мнѣ преданныхъ. Защиты нѣтъ въ стѣнахъ!
             Боюсь, готово войско предъ тобой,
             Непобѣдимой, всепобѣдной, пасть.
             Осталось мнѣ себя и все мое,--
             Мое ль оно?-- повергнуть предъ тобой!
             Такъ отъ души позволь у ногъ твоихъ
             Тебя признать владычицей; ты власть
             И тронъ, едва вступивъ, пріобрѣла.
   

Линцей (съ ящикомъ и людьми, несущими за нимъ другіе ящики).

                       Царица, видишь я богатъ!
                       Но кинь какъ нищему мнѣ взглядъ;
                       Стою передъ твоимъ лицомъ
                       И нищимъ я, и богачомъ.
   
                       Чѣмъ былъ -- и чѣмъ пришлось мнѣ стать?
                       Чего желать, что исполнять?
                       Къ чему огонь мнѣ быстрыхъ глазъ?
                       Онъ въ красотѣ твоей угасъ!
   
                       Съ востока мы пришли сюда,
                       Настигла западъ тутъ бѣда;
                       Народъ валилъ и старъ и малъ,
                       Передній задняго не зналъ.
   
                       Но изумруду лишь удѣлъ:
                       Чтобъ на груди твоей онъ млѣлъ.
                       Гдѣ первый палъ, тамъ всталъ второй,
                       И третій съ пикой боевой --
   
                       За каждымъ сотня возстаетъ,
                       Убитыхъ тысячи не въ счетъ.
                       Мы напираемъ, мы идемъ,
                       Мы забираемъ все крутомъ,
   
                       И гдѣ сегодня я дарилъ,
                       Другой на завтра грабилъ, билъ.
                       Взглянулъ, что долго думать: ну!
                       Хватай красавицу-жену,
   
                       Хватать быковъ вездѣ пошли,
                       И лошадей всѣхъ увели.
                       Но я высматривать любилъ
                       Все, что я рѣдкимъ находилъ;
   
                       А все, чѣмъ завладѣлъ другой,
                       Считалъ засохшей я травой.
                       Я драгоцѣнностей искалъ,
                       На нихъ-то взоръ я обращалъ,
   
                       Въ карманъ иль шкапъ что забралось --
                       Все это видѣлъ я насквозь.
                       Набралъ я золота, къ нему
                       И драгоцѣнныхъ камней тьму;
   
                       Межъ ртомъ и ухомъ пусть видна
                       Лишь капелька съ морского дна!
                       Рубину плохо тамъ, затмить
                       Его огонь твоихъ ланитъ.
   
                       Итакъ, я свой огромный кладъ
                       Здѣсь у тебя пристроить радъ,
                       И я у ногъ твоихъ сложилъ,
                       Что кровью въ битвахъ заслужилъ.
   
                       Я къ этимъ ящикамъ готовъ
                       Прибавить много сундуковъ;
                       Дозволь лишь быть передъ тобой,
                       Подвалы я набью казной.
   
                       Едва восходишь ты на тронъ,
                       Уже бѣгутъ со всѣхъ сторонъ
                       Къ тебѣ богатство, сила, умъ,
                       Упасть передъ царицей думъ.
   
                       Все это блюлъ я какъ свое,
                       Теперь, о прелесть! все твое;
                       Что высоко цѣнилъ я -- то
                       Теперь считаю за ничто.
   
                       Исчезло все, чѣмъ я владѣлъ,
                       Какъ будто пукъ травы сотлѣлъ;
                       О, возврати дарамъ моимъ
                       Всю цѣну взглядомъ лишь однимъ!
   

Фаустъ.

             Уйди скорѣй ты съ ношей дорогой,
             Не стоишь ни хулы ты, ни наградъ.
             И такъ ужъ все ея что въ замкѣ есть;
             Ей предлагать отдѣльно что-нибудь
             Напрасно. Ты ступай добро къ добру
             Копить съ умомъ! Сокровищъ выставь рядъ
             Невиданныхъ! Заблещутъ своды пусть,
             Какъ сводъ небесный! Изготовь ты рай
             Изъ жизни не имѣющихъ вещей!
             Пусть предъ ея шагами ляжетъ рядъ
             Цвѣтныхъ ковровъ, чтобъ мягко было ей
             Ступать ногой, а взоръ встрѣчался съ тѣмъ,
             Что можетъ лишь боговъ не ослѣплять.
   

Линцей.

                       Не мудренъ слугѣ приказъ;
                       Все исполню я сейчасъ:
                       Кровь и собственность должны
                       Пасть къ ногамъ такой жены.
                       Войско кротко стало вмигъ;
                       Всѣ мечи ступились ихъ.
                       Передъ дивной красотой
                       Солнце пылъ смиряетъ свой;
                       Предъ лицомъ ея живымъ
                       Все ничто,-- все прахъ и дымъ! (Уходить).
   

Елена (Фаусту).

             Я говорить хочу съ тобой, но сядь
             Со мною рядомъ! Господина ждетъ
             Пустое мѣсто, чтобъ упрочить и мое.
   

Фаустъ.

             Сперва позволь склонить колѣни мнѣ,
             Высокая жена; позволь сперва
             Ту руку, что взведетъ меня, поцѣловать.
             Ты соправителемъ признай меня
             Владѣній безграничныхъ, и прими
             Поклонника, слугу и стража все того жъ!
   

Елена.

             Чудесъ я вижу много, слышу ихъ;
             О многомъ я желала бы спросить.
             Хотѣла бъ знать, зачѣмъ мнѣ этого слуги
             Рѣчь такъ звучала странно- и привѣтливо:
             Какъ будто звукъ съ другимъ сближенья ищетъ,
             И только слово въ ухо принеслось,
             Спѣшитъ другое съ первымъ лобызаться.
   

Фаустъ.

             Коль рѣчь тебѣ понравилася наша,
             О, такъ и пѣснь восторгъ тебѣ внушитъ,
             И слухъ и умъ отраду въ ней найдутъ.
             Но лучше сами мы начнемъ сейчасъ;
             Въ отвѣтной рѣчи все придетъ само.

0x01 graphic

Елена.

             Скажи, какъ мнѣ такъ мило говорить?
   

Фаустъ.

             Весьма легко: изъ сердца исходить.
             И если грудь блаженство слышитъ вдругъ,
             Оглянешься и спросишь
   

Елена.

                                                     Кто нашъ другъ.
   

Фаустъ.

             Духъ ни впередъ не смотритъ, ни назадъ,
             Онъ въ настоящемъ только
   

Елена.

                                                     Счастью радъ.
   

Фаустъ.

             Въ немъ кладъ, залогъ, въ немъ только жизнь легка;
             Кто жъ этимъ всѣмъ даритъ?
   

Елена.

                                                               Моя рука.
   

Хоръ.

                       Кто осудитъ тутъ царицу,
                       Что къ владыкѣ замка такъ
                       Взоръ ея привѣтливъ?
                       Согласитесь, мы вѣдь всѣ
                       Только плѣнницы, какъ бывало
                       Съ разрушенья позорнаго
                       Трои, и бѣдствій
                       Безысходнаго странствія.
   
                       Жены, милыя мужчинамъ,
                       Избирать не могутъ сами,
                       Знатоки однако;
                       Какъ пастухамъ златокудрымъ,
                       Такъ и щетинистымъ фавнамъ,
                       Если случай укажетъ,
                       Равное право даютъ онѣ
                       Тѣломъ роскошнымъ владѣть.
   
                       Ближе и ближе сидятъ они
                       Другъ ко другу склонясь.
                       Рядомъ колѣни, плечо съ плечомъ;
                       Безмятежно, рука съ рукой,
                       Смотрятъ они
                       Съ трона царственно пышнаго.
                       Такъ не прочь и величество
                       Радости тайну
                       Предъ, глазами народа
                       Прихотливо выказывать.
   

Елена.

             И такъ чужда, и такъ близка тутъ я,
             И хочется сказать: вотъ! я твоя!
   

Фаустъ.

             Едва дышу, нѣмѣетъ мой привѣтъ:
             Все это сонъ, ни дня, ни мѣста нѣтъ.
   

Елена.

             Отжившая, я жизни такъ полна,
             Я вся въ тебѣ, и чуждому вѣрна.
   

Фаустъ.

             Не мудрствуй въ часъ восторговъ дорогихъ!
             Существовать нашъ долгъ, хотя бъ на мигъ.
   

Форкіада (входя стремительно).

                       По складамъ любовь читайте,
                       Смыслъ любовный изучайте,
                       И любя, учитесь, знайте.
                       Но теперь не время вамъ.
                       То не громъ ли отдаленный?
                       Слышенъ ревъ трубы военной!
                       Знать бѣда подходить къ намъ.
                       Менелай съ своей толпою
                       Ужъ идетъ на васъ войною;
                       Выходите же къ врагамъ!
                       Не отвѣтили бъ вы оба:
                       По примѣру Деифоба
                       Ты заплатишь за позоръ;
                       Этихъ всѣхъ онъ вздернетъ вмѣстѣ,
                       А ее, какъ жертву мести,
                       Наточенный ждетъ топоръ.
   

Фаустъ.

             Какая дерзкая помѣха ворвалась!
             И въ бѣдствіяхъ противенъ мнѣ безумный гамъ;
             Красавецъ вѣстникъ безобразенъ съ вѣстью злой;
             Ты жъ гнусная -- охотница до злыхъ вѣстей.
             Но въ этотъ разъ тебѣ не удалось,
             Бей воздухъ ты. Опасности тутъ нѣтъ,
             Самой бы ей пришлось напрасно насъ пугать.

(Сигналы, выстрѣлы съ башенъ, трубы и рожки, воинственная музыка. Шествіе значительнаго войска.)

             Нѣтъ, все смущенье успокоитъ
             Кругъ славныхъ витязей моихъ:
             Тотъ только ласки женщинъ отбитъ,
             Кто защитить умѣетъ ихъ.

(Къ военачальникамъ, которые отдѣляясь отъ колоннъ подходятъ.)

             Кипя отвагой безупречной,
             Побѣду всюду разнесли
             Вы, юный цвѣтъ страны полночной,
             Восточной сила вы земли.
   
             Вашъ панцырь твердъ, шеломъ вашъ блещетъ
             И царства рушатся кругомъ,
             Идете вы -- земля трепещетъ,
             Проходите -- стихаетъ громъ.
   
             Въ Пилосѣ на беречъ мы стали --
             И старца Нестора ужъ нѣтъ!
             Всѣ царства мелкія забрали
             Мы разомъ;-- ихъ пропалъ и слѣдъ.
   
             Отбросьте же сомкнутымъ строемъ
             Вы Менелая къ морю вспять,
             Пусть ходитъ онъ по немъ разбоемъ,
             Чего жъ ему еще желать.
   
             Царица Спарты мнѣ велѣла
             Поздравить герцогами васъ,
             У ногъ ея судьба удѣла,
             А правьте сами, въ добрый часъ.
   
             Коринѳъ между двумя морями,
             Германецъ, огради стѣной;
             Ахаю съ горными путями
             Ты смѣлой грудью, готѳъ, отстой.
   
             Въ Элидѣ франки будутъ въ сборѣ,
             Мессена саксовъ станетъ часть;
             Норманнъ очисти только море,
             И Арголидѣ дашь ты власть.
   
             Тогда въ домашнемъ всякъ блаженствѣ
             Врагомъ не будетъ утѣсненъ,
             Но Спартѣ быть у всѣхъ въ главенствѣ,
             Она Царицы древній тронъ.
   
             Вы отъ нея пріобрѣтете
             Страну, гдѣ недостачи нѣтъ,
             У ногъ ея всегда найдете
             Вы правосудіе и свѣтъ.

(Фаустъ сходитъ съ трона; князья обступаютъ его, чтобы ближе услышать его приказанія и распоряженія.)

Хоръ.

             Кто красавицей хочетъ владѣть,
             Прежде всякаго дѣла
             Пусть припасетъ оружіе онъ!
             Лестью точно стяжалъ
             Онъ высочайшее благо;
             Мирно же имъ не владѣть ему:
             Хитрый льстецъ обольститъ ее,
             Дерзкій разбойникъ умчитъ ее;
             Предотвратить это долженъ онъ!
   
             Князю нашему хвала,
             Выше всѣхъ цѣню его;
             Храбрый, онъ мудро составилъ союзъ,
             Такъ что сильные молча ждутъ
             Мановенья его.
             Исполняютъ велѣнья его
             Каждый для собственной пользы своей
             И въ благодарность властителю тожъ,
             Чтобъ обоюдная слава росла.
   
             Кто же исторгнетъ ее
             У властелина теперь?
             Онъ ей владѣетъ, ему нашъ поклонъ,
             Дважды поклонъ за то, что насъ
             Съ ней онъ крѣпчайшей стѣной изнутри,
             Войскомъ сильнѣйшимъ извнѣ окружилъ.
   

Фаустъ.

             Дары, что здѣсь они находятъ,--
             (Мы всѣхъ успѣли надѣлить) --
             Велики, чудны.-- Пусть уходятъ!
             Мы въ серединѣ станемъ жить.
   
             Тамъ защитятъ они и сами,
             Гдѣ волны прядаютъ кругомъ,
             Твой полуостровъ, что слегка холмами
             Къ горамъ Европы прицѣпленъ.
   
             Страна изъ всѣхъ подъ солнцемъ краше,
             Будь всѣмъ отрадная страна,
             Теперь, ты въ ней, царица наша,
             Съ тобой сроднилася она,
   
             Когда средь камышей залива
             Ты выступала изъ яйца,
             Высокой матери на диво
             Красою свѣтлаго лица.
   
             Страна, готова на услугу
             Къ тебѣ расцвѣтшая придти;--
             Хоть весь онъ твой -- земному кругу
             Ты край родимый предпочти!
   
             Пусть на хребтахъ зубчатый верхъ коснѣетъ,
             Чтобъ солнца лучъ холодный лобызать,
             Но лишь скала слегка позеленѣетъ
             Коза найдетъ, что лакомо щипать.
   
             Сверкаетъ ключъ, ручьи сливаясь мчатся,
             И зелены ущелій склонъ и дно,
             А по холмамъ раскинутымъ толпятся
             Вездѣ стада, неся свое руно.
   
             Рогатый волъ тихонько, осторожно
             Надъ пропастью отвѣсною бредетъ;
             Всѣхъ отдыхъ ждетъ, и всѣмъ укрыться можно,
             Вездѣ въ скалахъ пещеръ прохладный сводъ.
   
             Панъ ихъ блюдетъ; въ кустахъ, въ тѣни прохладной
             Селится нимфъ веселыхъ хоръ живой,
             И просятся все вверхъ макушкой жадной
             Стволы деревъ, тѣснясь между собой.
   
             То древній лѣсъ! Въ безмолвіи глубокомъ
             Тамъ мощный дубъ суки свои простеръ,
             И мягко кленъ, наполненъ сладкимъ сокомъ,
             Какъ бы смѣясь, возноситъ свой шатеръ.
   
             Природа-мать и дѣтямъ, и ягнятамъ
             Ужъ молоко подъ тѣнью припасла,
             Плоды манятъ въ долину ароматомъ
             И каплетъ медъ изъ стараго дупла.
   
             Преемственно легко дышать всѣмъ вмѣстѣ,
             Ланитъ и устъ весельемъ пышетъ кровь,
             Безсмертенъ каждый на своемъ тутъ мѣстѣ
             Всякъ и доволенъ, и здоровъ.
   
             Тутъ сынъ растетъ, отвагою питаемъ,
             И, какъ отецъ, онъ будущій герой.
             Дивимся мы, И все еще не знаемъ:
             То боги, или родъ людской?
   
             Такъ Аполлонъ у смертныхъ занялъ сходство,
             Прекраснѣйшимъ явясь средь пастуховъ;
             Тамъ, гдѣ природы полное господство,
             Тамъ сочетанье всѣхъ міровъ.

(Садясь съ ней рядомъ.)

             Съ тобой теперь успѣли мы во многомъ,
             Минувшее оставимъ за собой!
             Почувствуй же, что рождена ты богомъ,
             Что первобытный міръ тебѣ родной.
   
             Тебѣ не мѣсто въ замкѣ тѣсномъ!
             Недаромъ же во всѣ вѣка,
             Укрыть въ пріютѣ насъ прелестномъ,
             Аркадія отъ Спарты такъ близка.
   
             Бѣжала ты, искавши обороны,
             И дождалась отраднѣйшаго дня!
             Въ бесѣдки превратились троны,
             Аркадскимъ счастьемъ насъ маня!

(Сцена совершенно измѣняется. Къ ряду скалистыхъ пещеръ прилегаютъ скрытыя бесѣдки. Густой лѣсъ вверхъ по возносящимся скаламъ. Фауста и Елены не видать. Хоръ лежитъ спящій вразсыпную.)

Форкіада.

             Какъ долго спали дѣвушки, не знаю я;
             И снится ли имъ то, что ясно я сама
             Глазами видѣла, тожъ неизвѣстно мнѣ.
             Такъ разбужу ихъ. Пусть дивится молодежь
             И вы, бородачи, что собрались внизу
             Чудесъ правдоподобныхъ увидать исходъ.
             Скорѣй! скорѣй! Стряхните сонъ съ кудрей своихъ!
             Глаза протрите! что моргать! да слушайте!
   

Хоръ.

             Говори, да разскажи-ка, что тамъ чуднаго случилось!
             Намъ послушать бы хотѣлось, что вполнѣ невѣроятно;
             Мы соскучились ужасно, на однѣ скалы глядѣть.
   

Форкіада.

             Чуть глаза еще протерли, дѣтки, что жъ такъ скучно вамъ?
             Ну, такъ слушать: въ этихъ гротахъ, да пещерахъ и бесѣдкахъ,
             Пріютились, какъ какая идиллическая пара,
             Князь и съ нашей госпожею.
   

Хоръ.

                                                     Какъ? Внутри тамъ?
   

Форкіада.

                                                                                   Удалившись
             Здѣсь отъ міра, для прислуги лишь меня они позвали.
             Удостоясь ихъ вниманья, какъ повѣренной прилично,
             Я на что-нибудь другое, все туда-сюда, глядѣла,
             Мховъ, кореньевъ все искала, силу дѣйствія ихъ зная;
             А они тамъ все одни.
   

Хоръ.

             По твоимъ разсказамъ, словно, цѣлый міръ внизу таится,
             Лѣсъ, луга, ручьи, озера; что за сказки ты плетешь!
   

Форкіада.

             Такъ, неопытныя дѣти! Все въ тѣхъ глубинахъ сокрыто:
             Сколько залъ, дворовъ обширныхъ; я вездѣ тамъ побывала,
             Вдругъ однажды слышу, хохотъ раздается по пещерамъ;
             Заглянула, скачетъ мальчикъ отъ колѣнъ жены да къ мужу,
             Отъ отца опять къ родимой; милованье и проказы,
             Перекоры изъ-за шутокъ, крикъ и хохотъ вперемежку
             Оглушили тутъ меня.
             Вотъ нагой, безкрылый геній, фавнъ, хоть звѣря въ немъ не видно,
             По землѣ тамъ скачетъ твердой; но земля его обратно
             Вверхъ подбрасываетъ сильно; при второмъ прыжкѣ и третьемъ,
             Достигаетъ свода онъ.
             Въ страхѣ мать кричитъ: "ты прыгай невозбранно сколько хочешь,
             Но летать ты не пускайся, не дано тебѣ летать".
             И отецъ увѣщаваеть: "вѣдь земли упругость мечетъ
             Вверхъ тебя, такъ ты ногами, хоть слегка касаясь долу,
             Какъ Антей, землей рожденный, будешь тотчасъ подкрѣпленъ".
             Такъ онъ прыгалъ на вершину той скалы и прямо съ краю
             На другую и обратно, какъ подбитый скачетъ мячъ.
             Вдругъ однакоже исчезнулъ онъ въ разсѣлинѣ утеса.
             Мы сочли его погибшимъ. Мать въ слезахъ, отецъ унылъ;
             Я стою, содвинувъ плечи. Но опять, что за явленье!
             Иль богатства тамъ сокрыты? Разноцвѣтныя одежды
             Онъ съ достоинствомъ надѣлъ.
             Рукава на немъ съ кистями, на груди трепещутъ ленты,
             Съ золотой въ рукѣ онъ лирой, совершенно Фебъ-малютка.
             Подошелъ къ обрыву смѣло, въ самый край: мы въ изумленьи,
             И родители въ восторгъ обнимать спѣшатъ другъ друга.
             Голова-то вѣдь сіяетъ! Что тамъ свѣтитъ? неизвѣстно.
             Золотой уборъ иль пламя молодыхъ духовныхъ силъ?
             Такъ выказывалъ онъ ясно, что ужъ въ мальчикѣ таится
             Жрецъ прекраснаго, въ которомъ нѣжный строй мелодій вѣчно
             Разливается по членамъ; но услышите вы сами,
             Но увидите вы сами все съ особеннымъ восторгомъ.
   

Хоръ.

                       Что же тугъ чуднаго
                       Видишь, дочь Крита?
                       Иль поучительныхъ ты
                       Пѣсенъ вовѣкъ не слыхала?
                       Не слыхала ты Іоніи,
                       Не слыхала Эллады ты,
                       Прародительскихъ былей
                       Про боговъ и героевъ?
   
                       Все, что и нынѣ
                       Въ мірѣ бываетъ,
                       Грустный лишь отзвукъ
                       Дней нашихъ дѣдовъ;
                       Далеко твоимъ разсказамъ
                       Отъ того, что ложью милой,
                       Вѣроятнѣй всякой правды,
                       Окружило сына Маи!
   
                       Нѣжный и мощный и только что
                       Новорожденный младенецъ,
                       Былъ онъ увитъ пеленами;.
                       Такъ сказальнями пышными
                       Сонмище нянекъ болтливыхъ
                       Запеленало его.
                       Мощно и ловко однако онъ,
                       Хитрый, выправилъ гибкіе,
                       Но упругіе члены
                       Вонъ,-- и оставя пурпурную
                       Оболочку, томящую,
                       Вмѣсто себя опочить,
                       Онъ мотыльку уподобился,
                       Что изъ стѣснительной куколки
                       Выползаетъ ужъ съ крыльями,
                       Чтобы въ сіяніи солнечномъ
                       На просторѣ подняться.
   
                       Такъ и онъ-то проворнѣйшій,
                       Чтобы ворамъ и обманщикамъ,
                       Всѣмъ искателямъ прибыли,
                       Стать благодѣтельнымъ демономъ,
                       Все подтверждаетъ немедленно,
                       Ловкимъ искусствомъ своимъ.
                       Крадетъ у бога морского онъ
                       Вмигъ трезубецъ, и ловко мечъ
                       Изъ ноженъ у Арея,
                       Лукъ и стрѣлы у Феба тожъ,
                       Даже клещи у Гефеста;
                       И у отца-то унесъ бы онъ
                       Молнію, если бъ огонь не жетъ;
                       Но побѣждаетъ Эрота онъ,
                       Ногу подставя въ борьбѣ ему.
                       И у Киприды, съ нимъ ласковой,
                       Поясъ онъ крадетъ съ груди.

(Прелестные, чисто мелодическіе звуки струнъ раздаются изъ пещеры. Всѣ вслушиваются и вскорѣ являются видимо тронутыми. Отсюда до отмѣченной паузы непремѣнно сопровождаетъ полнозвучная музыка.)

Форкіада.

             Звукамъ сладостнымъ внемлите;
             Сказки надо позабыть!
             Старыхъ вы боговъ не ждите,
             Ихъ покиньте! имъ не жить.
             Васъ никто не понимаетъ;
             Къ цѣли высшей насъ манитъ:
             Только сердце порождаетъ
             То, что сердцу говоритъ.

(Она уходите къ скалѣ.)

Хоръ.

             Если, страшное творенье,
             Пѣсней ты увлечена,
             То для насъ въ ней возрожденье,
             Насъ до слезъ томитъ она.
             Пусть и солнца блескъ затмится,
             На душѣ лишь былъ бы свѣтъ!
             Въ сердцѣ собственномъ родится,
             То, чего и въ мірѣ нѣтъ.

Елена, Фаустъ, Эвфоріонъ (въ выше описанномъ костюмѣ).

Эвфоріонъ.

             Пѣсни ль дѣтскія польются,
             Рады слушать вы пѣвца;
             Запляшу ли въ ладъ, забьются
             И въ родителяхъ сердца.
   

Елена.

             Счастье людямъ, дать прямое,
             Сводитъ ихъ любовь вдвоемъ,
             Но блаженство неземное
             Мы вкушаемъ лишь втроемъ.
   

Фаустъ.

             Смыслъ тогда отысканъ точный:
             Ты моя, а самъ я твой;
             Мы стоимъ четою прочной --
             Можно ль жизнью жить иной!
   

Хоръ.

             Многихъ лѣтъ блаженныхъ сила,
             На ребенкѣ отразясь,
             И чету преобразила.
             Умилительна ихъ связь!
   

Эвфоріонъ.

                       Пустите прыгать,
                       Пустите мчаться!
                       Хочу на воздухъ
                       Я весь подняться;
                       Во мнѣ лишь этотъ
                       Призывъ одинъ.
   

Фаустъ.

                       Но тише! тише!
                       Безъ увлеченья,
                       Чтобъ не случилось
                       Съ тобой паденья,
                       Не погубилъ бы
                       Насъ милый сынъ!
   

Эвфоріонъ.

                       Не стану болѣ
                       Внизу тутъ ждать я,
                       Пустите руки,
                       Пустите платье,
                       Пустите кудри,
                       Я въ нихъ воленъ.
   

Елена.

                       О! вспомни только,
                       Чье ты дитя-то!
                       Страшна насколько
                       Для насъ утрата!
                       Вся наша радость
                       Я, ты, да онъ!
   

Хоръ.

                       Боюсь, исчезнетъ
                       Прекрасный сонъ!
   

Елена и Фаустъ.

             Сдерживай, сдерживай,
             Намъ ты въ угоду,
             Слишкомъ кипучую
             Страстью природу!
             Здѣсь веселиться
             Можешь у насъ!
   

Эвфоріонъ.

             Буду крѣпиться
             Только для васъ.

(Извиваясь между хоромъ и увлекая его къ танцамъ.)

             Легче мнѣ съ дѣвами;
             Веселъ ихъ полъ.
             Съ тѣми ль напѣвами
             Къ вамъ я пришелъ?
   

Елена.

             Точно все справишь ты,
             Милыхъ заставишь ты
             Стать въ хороводъ.

0x01 graphic

Фаустъ.

             Скоро ль умаются!
             Вовсе не нравится
             Мнѣ этотъ сбродъ.
   

Эвфоріонъ и Хоръ.
(Танцуя и распѣвая сплетаются въ хороводѣ.)

                       Какъ помаваешь ты
                       Мягко руками,
                       Какъ потрясаешь ты
                       Въ пляскѣ кудрями,
                       Если и ноги въ ладъ
                       Чуть по землѣ скользятъ,--
                       Полны томленія
                       Тѣлодвиженія --
                       Уже достигъ вѣнца
                       Тѣмъ ты, дитя,
                       Ты и увлекъ шутя
                       Наши сердца.

(Пауза.)

Эвфоріонъ.

                       Васъ тутъ безъ счету,
                       Легкія лани;
                       Мы здѣсь охоту
                       Затѣемъ съ вами!
                       Вы всѣ дичина,
                       Охотникъ -- я.
   

Хоръ.

                       Ты насъ лови-то
                       Не такъ проворно;
                       У насъ въ крови-то --
                       Тебя покорно
                       Принять въ объятья,
                       Краса моя!
   

Эвфоріонъ.

                       Въ лѣса бѣгите!
                       По пнямъ скачите!
                       Одной игрою
                       Но заманятъ;
                       Что взято съ бою,
                       Тому я радъ.
   

Елена и Фаустъ.

             Что за буйство въ этой силѣ!
             Тутъ и удержу не будетъ;
             Ужъ не трубы ль протрубили
             По долинамъ, за горами.
             Что за гамъ! и что за крикъ!
   

Хоръ (быстро обѣгая поодиночкѣ).

             Убѣжалъ отъ насъ онъ вскорѣ,
             Словно онъ побрезгалъ нами,
             Съ самой дикой въ цѣломъ хорѣ
             Онъ сцѣпился, баловникъ!
   

Эвфоріонъ (внося молодую дѣвушку).

             Волоку я эту крошку,
             Чтобъ насильно насладиться;
             Мнѣ отрадно прижимать
             Грудь, что ищетъ враждовать.
             Цѣловать такихъ люблю:
             Силу воли проявлю.
   

Дѣвушка.

             Отпусти! не мучь ты болѣ,
             Сила есть во мнѣ къ борьбѣ,
             И во мнѣ такая жъ воля,
             Не поддамся я тебѣ.
             Ты на силу уповаешь!
             Гдѣ жъ тебѣ меня сломить?
             Ты держи меня, какъ знаешь,
             Мнѣ легко тебя спалить.

(Она вспыхиваетъ и уносится вверхъ пламенемъ.)

             Ты за мною въ высь нѣмую,
             Ты за мною въ глубь земную,
             Цѣль летучую ловить.
   

Эвфоріонъ (отрясая послѣднее пламя).

             Лѣсомъ завѣсило,
             Скалы тѣснятъ меня,
             Быть тутъ не весело!
             Молодъ и боекъ я.
             Вѣтры свистать пошли.
             Волны шумятъ вдали,
             Внятно ихъ слышу самъ;
             Быть бы мнѣ тамъ.

(Онъ скачетъ все выше.)

Елена, Фаустъ и хоръ.

             Хочешь съ серной, что ль, равняться?
             Упадешь,-- а намъ терпѣть.
   

Эвфоріонъ.

             Надо выше подыматься,
             Надо дальше мнѣ глядѣть.
             Знаю теперь, гдѣ я,
             Вижу земли края;
             Пелопса край родной
             Близокъ вполнѣ морской.
   

Хоръ.

                       Ты бы въ лѣсахъ у насъ
                       Жилъ безъ печали,
                       Мы бъ виноградъ сейчасъ
                       Тутъ разыскали.
                       Яблокъ, плодовъ златыхъ
                       Ты не забудь.
                       Въ милой странѣ родныхъ,
                       Милый, побудь!
   

Эвфоріонъ.

             Миръ и во снѣ у васъ!
             Снись онъ вамъ въ добрый часъ.
             Я на войну иду!
             Тамъ я побѣды жду:
   

Хоръ.

                       Кто средь покоя
                       Кличетъ войну назадъ,
                       Тотъ изъ счастливыхъ
                       Міра изъятъ.
   

Эвфоріонъ.

             Всѣхъ кто рожденъ тутъ былъ,
             Съ горя на горе жилъ,
             Воленъ, безмѣрно смѣлъ,
             Лить свою кровь умѣлъ,
             Подъ самовластіемъ
             Думы святой,--
             Пусть же ихъ счастіемъ
             Кончится бой!
   

Хоръ.

                       Какъ высоко онъ поднялся!
                       Все же онъ не малъ на взглядъ.
                       Словно въ латы онъ убрался,
                       Мѣдь и сталь на немъ горятъ.
   

Эвфоріонъ.

             Ни оградъ, ни укрѣпленья,
             Лишь отваженъ каждый будь!
             Крѣпче замка, безъ сомнѣнья,
             Въ мѣдь закованная грудь!
             Жить не хочешь покоренный,--
             Взялъ доспѣхъ и прямо въ бой!
             Амазонки ваши жены,
             Что ни мальчикъ, то герой!
   

Хоръ.

                       Пѣсня священная;
                       Ты, вдохновенная,
                       Яркой звѣздой одна
                       Будь съ высоты видна!
                       Все жъ ты доходишь къ намъ,
                       Все жъ ты земнымъ сынамъ
                       Вѣчно слышна.
   

Эвфоріонъ.

             Нѣтъ, не ребенкомъ неумѣлымъ,
             Борцомъ я юношей предсталъ!
             Въ союзѣ съ сильнымъ, вольнымъ, смѣлымъ,
             Отъ нихъ я въ духѣ не отсталъ.
             Впередъ!
             Тамъ ждетъ
             Ко славѣ путь; его я ясдалъ!
   

Елена и Фаустъ.

             Къ жизни призванный недавно,
             Міра -- новый гражданинъ,
             Рвешься къ безднѣ своенравно
             Ты съ обманчивыхъ вершинъ!
             Иль родной
             Сталъ чужой?
             Иль союзъ нашъ сонъ одинъ?
   

Эвфоріонъ.

             Тотъ громъ вы слышите ль надъ моремъ,
             И по долинамъ громъ опять!
             Въ пыли и на волнахъ мы споримъ,
             Хотя бъ и муки испытать.
             Смертный стонъ --
             Намъ законъ;
             Это слѣдуетъ понять.
   

Елена, Фаустъ и хоръ.

                       Что за ужасъ! за несчастье!
                       Смерть ужель тебѣ законъ?
   

Эвфоріонъ.

                       Иль смотрѣть мнѣ безъ участья?
                       Нѣтъ! туда -- гдѣ смертный стонъ.
   

Прежніе.

                       Тучи надвинулись!
                       Смерть позвала.
   

Эвфиріонъ.

                       Все жъ!-- И раскинулись
                       Вдругъ два крыла!
                       Тамъ нанесемъ ударъ!
                       Медлить нѣтъ силъ!

(Онъ бросается на воздухъ, одѣяніе поддерживаетъ его на мгновеніе, голова его сіяетъ, свѣтлый слѣдъ бѣжитъ за нимъ.)

Хоръ.

                       Все ты, Икаръ, Икаръ,
                       Все погубилъ!

(Прекрасный юноша падаетъ къ ногамъ родителей. Въ мертвомъ признаютъ знакомыя черты; но тѣлесное тотчасъ исчезаетъ, ореолъ кометой возносится къ небу, на землѣ остаются мантія и лира.)

Елена и Фаустъ.

                       Горе нахлынуло,
                       Радость смѣня.
   

Эвфоріонъ (изъ глубины).

                       Хоть все и минуло,
                       Мать, не покинь меня!

(Пауза.)

0x01 graphic

Хоръ (печальное пѣніе).

                       Не покинь!-- О, безъ сомнѣнья
                       Наше горе безъ конца.
                       Ахъ! и въ часъ исчезновенья
                       Ты увлекъ съ собой сердца.
                       По тебѣ нашъ плачъ напрасный,
                       Намъ завиденъ жребій твой:
                       Въ ясный день ты и въ ненастный
                       Пѣснью гордъ былъ и душой.
   
                       Ахъ! для счастья ты родился,
                       Знатныхъ предковъ мощный сынъ,
                       Но увы! мгновенно скрылся
                       Юный цвѣтъ родныхъ долинъ;
                       Взглядъ на міръ живой и ясный,
                       Благородный сердца жаръ,
                       Лучшихъ женщинъ выборъ страстный,
                       И мятежный пѣсенъ даръ.
   
                       Но, стремясь неудержимо,
                       Въ сѣть свободы уловленъ,
                       Ты попралъ неукротимо
                       Все -- и нравы, и законъ.
                       Но къ концу твой духъ повѣялъ,
                       Въ сердцѣ мужество зажглось,
                       Ты великое лелѣялъ,
                       Но оно не удалось.
   
                       А кому удастся? тщетно
                       Вопрошать судьбу о томъ,
                       Въ день, когда такъ безотвѣтно
                       Смолкъ народъ въ крови кругомъ.
                       Но была бъ въ душѣ готова
                       Снова пѣснь,-- такъ не бѣда!
                       Породитъ земля ихъ снова,
                       Какъ рождала ихъ всегда.

(Полная пауза. Музыка умолкаетъ.)

Елена (къ Фаусту).

             Сбылись на мнѣ, увы! старинныя слова,
             Что счастье долго съ красотой не можетъ жить.
             Разорвана вся жизнь, какъ и союзъ любви;
             Оплакавъ ихъ, прощаюсь горько съ ними я!
             И вновь бросаюсь я въ объятія твои.
             Прими, Персефонея, сына и меня.

(Она обнимаетъ Фауста; тѣлесное исчезаетъ, платье и покрывало остаются въ его рукахъ.)

Форкіада (Фаусту).

             Держи ты то, что уцѣлѣть могло,
             Не выпускай ты платья. За концы
             Ужъ демоны схватились, чтобъ сто
             Увлечь въ Аидъ. Такъ крѣпче ты держи!
             Богиню ты утратилъ, нѣтъ ея,
             Но это вотъ божественно. Храни
             Высокій даръ и возвышайся самъ!
             Тебя надъ низкимъ станетъ возносить
             Онъ къ небесамъ, пока ты будешь живъ!
             Вдали съ тобой увидимся опять.

(Одежды Елены разрѣшаются облаками, окружаютъ Фауста, подымаютъ и уносятъ его.)

Форкіада (подымаетъ съ земли платье Эвфоріона, мантію и лиру, выходитъ на авансцену, приподымаетъ вверхъ останки и говоритъ).

             Довольно счастливо сыскала!
             Конечно пламя-то пропало,
             Но міру нечего тужить:
             Тутъ будетъ чѣмъ подбить поэтовъ милыхъ,
             По цехамъ зависть заводить;
             И если, я талантовъ дать не въ силахъ,
             Могу хоть платье сохранить.

(Садится на авансценѣ у колонны.)

0x01 graphic

Панталисъ.

             Скорѣе, дѣвушки! Избавится мы
             Отъ чаръ тяжелыхъ ѳессалійскихъ старыхъ вѣдьмъ,
             И отъ бренчанья сложныхъ этихъ звуковъ всѣхъ,
             Что слухъ смущаютъ, да и пуще самый умъ.
             Скорѣй въ Аидъ! Царица же туда сошла.
             Вполнѣ спокойна. По ея стопамъ должны
             Немедленно служанки вѣрныя идти.
             Она у трона неисповѣдимой ждетъ.
   

Хоръ.

                       Да, царицамъ повсюду пріемъ;
                       Даже въ Аидѣ онѣ во главѣ
                       Между равными гордо стоятъ,
                       Съ Персефоною въ дружбѣ прямой;
                       Намъ же поодали,
                       Въ асфоделоса равнинахъ,
                       Подъ тополями,
                       Рядомъ съ безплодными ивами,
                       Намъ-то чѣмъ развлекаться?
                       Словно летучимъ мышамъ лишь
                       Глухо пищать, тоскливо и странно.
   

Предводительница хора.

             Кто имени, высокъ душой, не заслужилъ;
             Принадлежитъ стихіямъ. Такъ ступайте къ нимъ;
             Я пламенно стремлюсь съ царицей быть своей:
             Не службу лишь, и вѣрность я блюсти должна.

(Уходить.)

Всѣ.

                       Возвращены мы къ свѣту денному;
                       Хоть и не лица мы,
                       Это мы чувствуемъ,
                       Но не вернемся больше къ Аиду!
                       Вѣчно живая природа
                       Духъ нашъ усвоитъ,
                       Какъ вполнѣ мы усвоимъ ее.
   

Одна часть хора.

             Здѣсь мы въ тысячахъ болтливыхъ сучьевъ, шепчущихъ тихонько,
             Мило шутимъ, манимъ тихо по корнямъ источникъ жизни
             До вѣтвей; и незамѣтно то листвой, то пышнымъ цвѣтомъ,
             Украшаемъ шаткій волосъ на веселый, вольный ростъ.
             Упадетъ ли плодъ, сейчасъ же люди и стада сберутся,
             Подхватить и насладиться всякъ спѣшитъ, и всѣ толпятся;
             Какъ бывало предъ богами, всякъ предъ нами преклоненъ.
   

Другая часть.

             Мы къ стѣнамъ высокимъ этимъ скалъ, какъ зеркало блестящимъ,
             Приникаемъ, колыхаясь нѣжной, ласковой волной;
             Чутко внемлемъ птицъ мы пѣнью, тростника протяжнымъ звукамъ:
             Грянетъ страшный голосъ Пана, нашъ отвѣтъ сейчасъ готовъ.
             Свиснетъ гдѣ, и мы засвищемъ; загремитъ, мы пустимъ громы,
             Повторимъ ихъ вдвое, втрое, даже въ десять разъ затѣмъ.
   

Третья часть.

             Сестры! мы душой подвижной мчимся далѣе съ ручьями;
             Насъ плѣняютъ поневолѣ тѣ ряды холмовъ далекихъ.
             Все по склону, все мы глубже поливаемъ, извиваясь,
             То долину, то лужайку, то предъ самымъ домомъ садъ.
             Путь нашъ виденъ по вершинамъ кипарисовъ, что возносятъ
             Надъ прибрежьемъ и волнами въ воздухъ стройный рядъ вершинъ.
   

Четвертая часть.

             Тамъ вы будьте гдѣ угодно, мы шумимъ и окружаемъ
             Холмъ, засаженный повсюду зеленѣющей лозой.
             Тамъ по всякій часъ мы видимъ виноградаря заботу,
             И трудовъ его усердныхъ столь сомнительный успѣхъ.
             То съ лопатой, то съ киркою, -- куча, рѣжа, подчищая,
             Всѣхъ боговъ онъ умоляетъ,-- бога солнца паче всѣхъ.
             Вакхъ нѣженка -- очень мало о слугѣ своемъ печется,--
             Радъ въ бесѣдкахъ да пещерахъ съ младшимъ фавномъ онъ болтать.
             Что ему для грозъ пріятныхъ, въ полухмелѣ, только нужно,
             Это все еще отъ вѣка и въ мѣхахъ и въ старыхъ кружкахъ,
             Да въ сосудахъ справа, слѣва, по пещерамъ онъ найдетъ.
             Но когда всѣ боги вмѣстѣ, Геліосъ же передъ всѣми,
             Грѣя, вѣя, орошая, гроздій сочныхъ припасутъ --
             Тамъ, гдѣ рылся виноградарь, все мгновенно оживаетъ,
             Зашумятъ въ бесѣдкѣ каждой отъ лозы спѣша къ лозѣ;
             Трескъ корзинъ и говоръ ведеръ за тяжелыми лотками,
             Все спѣшить къ огромной кади, гдѣ танцуетъ винодѣлъ;
             Такъ пойдутъ святыню чистыхъ, сочныхъ ягодъ дерзновенно
             Попирать; клубясь и пѣнясь все раздавлено въ чану.
             И пойдутъ гремѣть кимвалы вмѣстѣ съ мѣдными тазами;--
             Потому что Діонисій изъ мистеріи возникъ;
             Онъ приводитъ козлоногихъ, съ хороводомъ козлоножекъ,
             И реветъ притомъ Силена длинноухій сѣрый звѣрь --
             Нѣтъ пощады! Топчутъ нравы всѣ копытомъ раздвоеннымъ --
             Чувства всѣ въ затменьи -- больно, оглушительно ушамъ.
             Къ кружкамъ тянутся хмельные -- головѣ и брюху тяжко;
             Кто пока еще хлопочетъ -- множитъ только безпорядокъ;
             Всякъ подъ новый сокъ желаетъ старый мѣхъ опорожнить!

(Занавѣсъ падаетъ. Форкіада исполински подымается на авансценѣ,-- сходитъ съ котурновъ, снимаетъ маску и покрывало, и является Мефистофелемъ, чтобы въ случаѣ нужды объяснить пьесу въ эпилогѣ.)

0x01 graphic

0x01 graphic

Горный хребетъ. Могучія зубчатыя скалы.
Облако приближается, прилегаетъ, спускается на выдающуюся площадку.
Оно разверзается.

Фаустъ (выступаетъ изъ облака).

             Пустынное молчанье здѣсь у ногъ моихъ;
             Вотъ бережно на край вершинъ я становлюсь,
             И отпускаю облако, которымъ я
             Черезъ моря и сушу днемъ перенесенъ.
             Оно тихонько отъ меня отходитъ прочь;
             Къ востоку глыба движется большимъ комкомъ.
             За нею изумленный глазъ вослѣдъ глядитъ:
             Оно идя волнуется измѣнчиво.
             Но образуясь. Да, глаза мои не лгутъ!--
             На озаренномъ ложѣ чудно распростертъ,
             Хоть исполинскій, ликъ божественной жены,
             Съ Юноной сходный, съ Ледою, съ Еленою;
             Какъ царственно онъ на моихъ глазахъ плыветъ!
             Ахъ! сдвинулось! безформенно нагромоздясь,
             Все поплыло къ востоку снѣжной цѣпью горъ,
             Какъ яркій отблескъ смысла мимолетныхъ дней.
             Но въ свѣтлой, нѣжной пряди обдаетъ туманъ
             Живой прохладой мнѣ еще чело и грудь.
             Вотъ медленно возносится все выше онъ;
             Вотъ слился. Или это ликъ обманчивый,
             Первоначальныхъ и давно минувшихъ благъ?
             Сердечныхъ всѣхъ богатствъ забили вновь ключи:
             Любви Авроры легкокрылой признаю.
             Мгновенный, первый и едва понятный взглядъ,
             Который ярче всѣхъ сокровищъ пламенѣлъ.
             Какъ красота душевная, прелестный ликъ
             Не разрѣшаясь, все подъемлется въ эѳиръ,
             И лучшее души моей уноситъ вдаль.

(Шлепаетъ семимильный сапогъ; затѣмъ слѣдуетъ другой. Мефистофель сходить. Сапоги быстро уходятъ.)

Мефистофель.

             Вотъ это шагомъ назову я!
             Но ты скажи-ка, что съ тобой?
             Спустился въ мерзость ты такую,
             Гдѣ камни зѣвъ разверзли свой?
             Мнѣ все знакомо съ перваго тутъ взгляда;
             Вѣдь собственно дномъ это было ада.
   

Фаустъ.

             Легендъ дурацкихъ ты не занимаешь;
             И вотъ опять такую предлагаешь.
   

Мефистофель (серьезно).

             Когда Господь -- я знаю и зачѣмъ --
             Насъ съ воздуха загналъ во глубь земную,
             Гдѣ сдавленный и запертый совсѣмъ
             Огонь разросся, силу взявъ большую,
             То при такомъ безмѣрномъ освѣщеньи
             Пришлось намъ быть въ неловкомъ положеньи.
             Тутъ черти разомъ страшно заперхали;
             И внизъ и вверхъ всѣ отдуваться стали;
             Сперся въ аду ужасный запахъ сѣрный:
             Вотъ газъ-то былъ! Отъ силы безпримѣрной
             Кора земли, вся плоская сначала,
             Какъ ни толста, надсѣвшись, затрещала!
             Всѣхъ перемѣнъ одна и та жъ причина;
             Что было дномъ -- теперь вершина.
             И вотъ они на этомъ строятъ сами
             Ученія все ставить вверхъ ногами.
             Изъ рабскихъ жгучихъ безднъ пришлось бѣжать
             Намъ, чтобъ воздушнымъ царствомъ обладать:
             И откровенье этой тайны всей
             Должно дойти лишь поздно до людей.
   

Фаустъ.

             Утесъ стоитъ,-- и благородно нѣмъ;
             Я не спрошу, откуда и зачѣмъ?
             Когда природа строй свой утверждала,
             Она и шаръ земной вполнѣ скругляла,
             И были любы ей еще съ тѣхъ поръ,
             И пропасти, и рядъ скалистыхъ горъ;
             Затѣмъ съ холмовъ, съ округлой ихъ вершины,
             Она тихонько перешла въ долины:
             Тамъ все цвѣтетъ, и вотъ ея награда,
             Но глупой ломки вовсе ей не надо.
   

Мефистофель.

             По-вашему! все это ясно вамъ;
             Но не тому, кто былъ при этомъ самъ.
             Я былъ при томъ, какъ пламень неусталый
             Все пучился и яростно пылалъ,
             А молотокъ Молоха, строя скалы,
             Обломки горъ далеко разметалъ.
             Не мало ихъ повсюду взоръ встрѣчаетъ;
             Кто жъ раствырялъ ихъ по лицу земли?
             Философа тутъ знанье не хватаетъ;
             Скала лежитъ, лежи она какъ знаетъ.
             Мы до болѣзни въ думахъ тутъ дошли.
             Одинъ простой народъ все разгадалъ,
             Его понятій съ толку не собьете;
             Давно премудрость онъ позналъ:
             Тутъ чудеса,-- и сатана въ почетѣ.
             На костылѣ хромаетъ вѣры спросту
             На чортовъ камень съ чортова онъ мосту.

0x01 graphic

Фаустъ.

             Въ своемъ конечно любопытно родѣ,
             Какого мнѣнья черти о природѣ.
   

Мефистофель.

             Природы тутъ въ расчетъ мы не беремъ.
             Тутъ честь нужна: чортъ значитъ былъ при томъ!
             Къ великому стремятся наши силы:
             Разгромъ, насилье, безтолочь намъ милы!
             Но чтобъ тебя спросить вполнѣ понятно,
             Встрѣчалъ ли ты, что для тебя пріятно?
             Ты поглядѣлъ, какъ легкую забаву,
             Земныя царства всѣ, и всю ихъ славу.
             Но ненасытный между тѣмъ,
             Не увлекался ли ты чѣмъ?
   

Фаустъ.

             Ну что жъ! большого я взалкалъ.
             Ну, отгадай!
   

Мефистофель.

                                 Я отгадалъ.
             Столицу выбралъ бы я вотъ,
             Чтобъ посреди кишѣлъ народъ,
             Стѣснились улицы нелѣпо,
             На тѣсномъ рынкѣ лукъ и рѣпа,
             Мясныя лавки, гдѣ роями
             Толкутся мухи надъ лотками;
             Всегда довольно встрѣтишь ты
             И вони тамъ, и суеты.
             Затѣмъ, за площадью спесивой,
             Широкихъ улицъ рядъ красивый.
             И наконецъ, гдѣ нѣтъ воротъ,
             Предмѣстье безъ границъ пойдетъ.
             Тамъ я въ каретѣ бъ все катался,
             Движеньемъ пестрымъ наслаждался,
             Что не даетъ на мигъ единый
             Покоя кучкѣ муравьиной.
             Я ѣду иль верхомъ гуляю --
             Всѣхъ тысячъ центръ я составляю,
             И это всѣхъ-то мнѣ почетъ.
   

Фаустъ.

             Напрасно этимъ ты прельщаешь.
             Ты радъ, что множится народъ,
             Что онъ достаточно живетъ,
             Пожалуй учится,-- и вотъ
             Бунтовщиковъ лишь воспитаешь.
   

Мефистофель.

             Такъ на веселомъ мѣстѣ бъ могъ
             Я пышный выстроить чертогъ:
             Холмы и лѣсъ промежъ долинъ
             Я совмѣстилъ бы въ садъ одинъ,
             Гдѣ стѣны зелены, живыя,
             Дороги какъ струна прямыя,
             Каскады по скаламъ, ключи,
             Воды различные лучи;
             Тамъ вверхъ она несется, о бокъ съ нами
             Шипитъ и плещетъ мелкими струями.
             Тутъ я бъ прекрасныхъ женщинъ успокоилъ,
             И домиковъ прелестныхъ имъ настроилъ;
             И счетъ я позабылъ бы дней,
             Въ уединеньи миломъ средь гостей!
             Я "женщинъ" говорю; ихъ идеалъ
             Во множествѣ всегда я принималъ.
   

Фаустъ.

             Вздоръ модный, мой Сарданапалъ!
   

Мефистофель.

             Какъ отгадать, къ чему ты устремился?
             Къ высокому чему-нибудь!
             Къ лунѣ ты ближе возносился,
             Знать къ ней пошло тебя тянуть?
   

Фаустъ.

             Нисколько.-- На землѣ найду
             Я, гдѣ за подвитъ взяться смѣло.
             Великое свершится дѣло,--
             И силу чувствую къ труду.
   

Мефистофель.

             Итакъ, ты жаждешь славы нынѣ?
             Ты прямо вѣдь отъ героини.
   

Фаустъ.

             Власть, собственность влекутъ мой взоръ.
             Лишь подвигъ все, а слава вздоръ!
   

Мефистофель.

             А все жъ иной поэтъ, быть-можетъ,
             Тебѣ во славу пѣсню сложитъ,
             И глупость глупостью встревожитъ.
   

Фаустъ.

             Никакъ ты не поймешь вовѣкъ.
             Чего алкаетъ человѣкъ.
             Ты рѣзокъ, золъ и ѣдокъ самъ
             Гдѣ жъ знать тебѣ, что нужно намъ?
   

Мефистофель.

             Тебѣ повиноваться буду.
             Раскрой же мнѣ вполнѣ свою причуду.
   

Фаустъ.

             Я обращалъ глаза свои на море;
             Оно само въ себѣ все возвышалось,
             Затѣмъ, сравнявшись на большомъ просторѣ,
             Оно на берегъ плоскій въ бой помчалось.
             Мнѣ стало грустно, что кичливость вновь
             Свободный духъ съ его сознаньемъ правъ,
             Въ пылу страстей, волнующихъ ей кровь,
             Насилуетъ, покой его поправъ.
             Я думалъ -- случай; напрягаю взглядъ,
             Волненье стало и пошло назадъ,
             Отъ гордой цѣли убѣгая вспять;
             Но часъ придетъ- и та жъ игра опять.
   

Мефистофель ad spedatorеs.

             Мнѣ новости не любопытны эти:
             Я это знаю тысячи столѣтій.
   

Фаустъ (продолжаетъ страстно).

             Волна ползетъ по всѣмъ изгибамъ края,
             Безплодная, безплодность расточая;
             Вотъ поднялась, растетъ, и залила
             Пустынный край, который забрала.
             Волна волну тамъ нагоняетъ только,--
             Отхлынула -- а пользы нѣтъ нисколько.
             Стихіи власть въ отчаянье приводитъ
             Меня, когда безцѣльно колобродитъ!
             Тогда мой духъ себя опережаетъ:
             Онъ биться радъ, онъ побѣдить желаетъ.
             И это все возможно! Хоть сильна,
             Но мимо всѣхъ холмовъ идетъ волна;
             Какъ тамъ она надменно ни несется --
             А что повыше, то надъ ней смѣется,
             И углубленьемъ ходъ ей вѣрный данъ.
             Вотъ я себѣ въ душѣ составилъ планъ:
             Высокое познай ты наслажденье!
             Отнять у моря береговъ владѣнье,
             Широкой влаги обуздать коварство
             И далеко въ ея ворваться царство!
             Я шагъ за шагомъ все обдумалъ это:
             Вотъ цѣль моя; не пожалѣй совѣта!

(Барабаны и военная музыка за спиной зрителей вдали, съ правой стороны.)

Мефистофель.

             Вѣдь какъ легко! Иль барабаны бьютъ?
   

Фаустъ.

             Опять война! Уму не радость тутъ.
   

Мефистофель.

             Война иль миръ -- умно одно стремленье
             На пользу свесть любое положенье.
             Тутъ карауль, минутки не зѣвай;
             Вотъ случай подошелъ! Ну, Фаустъ, хватай!
   

Фаустъ.

             Избавь! Загадочной не нужно болтовни.
             Короче, въ чемъ вопросъ? Ты лучше объясни!
   

Мефистофель.

             Во время странствія я вновь замѣтилъ вскорѣ,
             Что императора томитъ большое горе;
             Его ты знаешь, какъ его мы веселили,
             Да мнимымъ лишь богатствомъ надѣлили,
             И свѣта тутъ не взвидѣлъ онъ;
             Онъ молодымъ вступилъ на тронъ,
             Ему могло еще казаться,
             Что совмѣщается вполнѣ
   

Мефистофель.

             И привлекательно вдвойнѣ:
             И править всѣмъ, и наслаждаться.
   

Фаустъ.

             Большой обманъ! Кто долженъ власть пріять,
             Тотъ властью будь блаженъ необычайной;
             Высокой волей долженъ онъ дышать,
             Но мысль его другимъ должна быть тайной:
             Что на ухо шепнулъ вѣрнѣйшимъ онъ,
             Исполнено -- и міръ весь изумленъ:
             И такъ пребудетъ, властью онъ гордясь,
             Достойнѣйшимъ!-- А наслажденье грязь,
   

Мефистофель.

             Онъ не таковъ! онъ наслаждался самъ!
             А государство гнило по частямъ;
             Великъ и малъ взаимно враждовали,
             И граждане другъ друга убивали,
             На городъ городъ нападалъ,
             Цехъ на дворянство возставалъ,
             Епископъ съ капитуломъ въ спорѣ;
             Куда ни глянешь, всѣ въ раздорѣ.
             Въ церквахъ убійства, у градскихъ воротъ
             Страхъ и купца, и путника берегъ.
             Во всѣхъ нахальство дерзкое росло;
             Всякъ защищаясь жилъ. Такъ дѣло шло.
   

Фаустъ.

             Шло хромо. Падало, вставало трясъ,
             И шлепнулось такъ, что не разберешь.
             Никто не смѣлъ бранить среду ихъ хилой,
             Всякъ могъ казаться и казался силой;
             Малѣйшій красовался тожъ;
             Но лучшимъ это стало не втерпежъ.
             Заговорили всѣ они заразъ:
             Тотъ будь главой, кто успокоитъ насъ.
             Нашъ императоръ этого не можетъ!
             Мы выберемъ другого.-- Онъ. поможетъ
             Намъ встать, онъ личность оградитъ,
             Онъ государство обновитъ,
             И миръ и правду пріумножитъ.
   

Фаустъ.

             Поповскій голосъ!
   

Мефистофель.

                                           Да попы и есть;
             Они привыкли лакомо поѣсть,
             Они тутъ часть большую захватили.
             Возстаніе они же освятили;
             Вотъ государь нашъ и идетъ войной,
             И, можетъ, здѣсь въ послѣдній вступить бой.
   

Фаустъ.

             Мнѣ жаль его; въ немъ добрая есть воля,
   

Мефистофель.

             Пойдемъ взглянуть! Надежда -- смертныхъ доля,
             Спасемъ его вотъ въ этой мы тѣснинѣ!
             Спасенный разъ; задышитъ онъ отнынѣ.
             Какъ знать, чей жребій вынется судьбами?
             Будь счастливъ онъ,-- придутъ вассалы сами.

(Они подымаются надъ среднимъ возвышеніемъ и осматриваютъ боевую линію въ долинѣ. Барабанный бои и военная музыка раздаются снизу.).

Мефистофель,

             Позиція, я вижу, безупречна;
             Мы подойдемъ, онъ побѣдитъ конечно.
   

Фаустъ.

             Чего тамъ можно ожидать?
             Обманъ да колдовство опять!
   

Мефистофель.

             Военной хитрости не хочешь?
             Хотя о важномъ ты хлопочешь,
             Но цѣль ты главную пойми;
             Когда престолъ и край спасемъ мы смѣло,
             Склони колѣни и прими
             Въ даръ ты прибрежье безъ предѣла.
   

Фаустъ.

             Ты дѣлъ продѣлалъ -- не сочтешь;
             Вотъ выиграй сраженье тожъ!
   

Мефистофель.

             Его ты выиграешь самъ;
             Тебѣ начальство передамъ.
   

Фаустъ.

             Вотъ эта высота прямая:
             Повелѣвать, вещей не понимая!
   

Мефистофель.

             Для этого и штабъ устроенъ,
             Чтобы фельдмаршалъ былъ покоенъ.
             Войну зачуя, въ добрый часъ
             Совѣть военный я припасъ;
             Народъ -- все горные кряжи;
             Кто ихъ избралъ -- тотъ не тужи!
   

Фаустъ.

             Кто тамъ въ оружіи идетъ?
             Иль скликалъ горный ты народъ?
   

Мефистофель.

             Нѣтъ! Но подобную имъ рать
             Самъ Петръ бы Сквенцъ не могъ набрать.

Три сильныхъ (появляются).

Мефистофель.

             Взгляни на молодцовъ моихъ!
             Въ лѣтахъ ихъ разница большая,
             Съ другимъ оружьемъ всякъ изъ нихъ;
             По тройка эта разлихая.

(Къ зрителямъ.)

             Надѣть ребенокъ нынче радъ
             И шлемъ, и рыцарскія шпоры,
             Такъ вамъ подавно угодятъ
             Аллегорическіе воры.
   

Забіяка (молодъ, легко вооруженъ, пестро одѣтъ).

             Кто смѣетъ мнѣ въ глаза взглянуть,
             Тому я кулакомъ всю морду всковыряю,
             А кто захочетъ улизнуть,
             Того за чубъ сейчасъ поймаю!
   

Забирай (мужественъ, хорошо вооруженъ, богато одѣтъ).

             Пустыя драки вздоръ напрасный,
             День пропадаетъ ни при чемъ;
             Бери гдѣ можешь ежечасно,
             О прочемъ спрашивай потомъ.
   

Держи-крѣпче (въ лѣтахъ, сильно вооруженъ, безъ плаща).

             И въ этомъ тоже толку мало!
             Добра сейчасъ какъ не бывало,
             И ты опять безо всего,
             Брать хорошо, по удержать важнѣе;
             За старика держись дружнѣе,
             Ужъ не отнимутъ твоего.

(Всѣ они спускаются въ долину.)

0x01 graphic

0x01 graphic

На предгорьи.
(Барабаны и военная музыка снизу. Разбиваютъ императорскую палатку.)
Императоръ, главнокомандующій, драбанты.

Главнокомандующій.

             Мнѣ кажется, мы дѣльно поступили,
             Что съ цѣлымъ этимъ войскомъ вотъ,
             Въ долину тихо отступили;
             Надѣюсь, счастіе насъ ждетъ.
   

Императоръ.

             Что выйдетъ, то и будетъ видно;
             Но полубѣгство это мнѣ обидно.
   

Главнокомандующій.

             Взгляни на правый флангъ нашъ отдаленный!
             Такого мѣста ищетъ умъ военный:
             Холмы не круты, но довольно крупны,
             Намъ выгодны, врагамъ же неприступны;
             Даетъ пріютъ намъ мѣстности волна,
             А конницѣ чужой она страшна.
   

Императоръ.

             Мнѣ остается любоваться;
             Рукамъ тутъ есть гдѣ разгуляться.
   

Главнокомандующій.

             Здѣсь посреди долины тѣснымъ строемъ
             Стоитъ фаланга, пышущая боемъ.
             И пики ихъ поверхъ туманной мглы
             На воздухѣ сіяньемъ дня свѣтлы.
             Какъ мощно весь волнуется квадратъ!
             Изъ этихъ тысячъ каждый битвѣ радъ.
             На силу ихъ ты можешь положиться;
             Съ ней вражья сила вѣрно сокрушится.
   

Императоръ.

             Чудесный видъ! Я не встрѣчалъ такихъ.
             Такое войско отбитъ двухъ другихъ.
   

Главнокомандующій.

             Нашъ лѣвый флангъ мы утвердить успѣли;
             Тамъ на скалѣ все храбрецы засѣли.
             Уступы, что оружіемъ блестятъ,
             Ту важную тѣснину защитятъ.
             Сдается мнѣ, что вражескія силы
             Нежданныя тамъ обрѣтутъ могилы.
   

Императоръ.

             Вонъ и моя роденька! Вѣдь когда-то
             Во мнѣ то дядю видѣли, то брата,
             А между тѣмъ, шатая власть закона,
             Достоинство все расхищали трона,
             Затѣмъ, враждуя, край опустошали,
             И вотъ теперь всѣ на меня возстали!
             Колеблется толпы невѣрный духъ,
             Да за волною общей хлынетъ вдругъ.
   

Главнокомандующій.

             Вонъ человѣкъ, что посланъ былъ отъ насъ
             Лазутчикомъ, спѣшитъ; ну, въ добрый часъ!
   

1-й лазутчикъ.

                       Дѣло наше справилъ ладно,
                       Ловко, смѣло въ каждый слѣдъ
                       Я навѣдывался жадно;
                       Но вѣстей хорошихъ нѣтъ.
                       Многихъ, съ рвеньемъ благороднымъ,
                       Находилъ я эти дни;
                       Но волненіемъ народнымъ
                       Извиняются они.
   

Императоръ.

             Свои для эгоистовъ близки нужды,
             Но благодарность, долгъ и честь имъ чужды.
             Ну какъ же всякъ того-то не пойметъ:
             Горитъ сосѣдъ, такъ до него дойдетъ?
   

Главнокомандующій.

             Вотъ и второй спускается не смѣло
             Отъ устали дрожитъ его все тѣло.
   

2-й лазутчикъ.

                       По началу я дивился
                       Всѣмъ нелѣпымъ чудесамъ;
                       Вдругъ нежданно появился
                       Императоръ новый тамъ.
                       По полямъ путемъ нежданнымъ
                       Всѣ толпами понеслись;
                       И за знаменемъ обманнымъ
                       Какъ бараны погнались!
   

Императоръ.

             На пользу мнѣ подложный государь;
             Теперь я только понялъ, что я царь!
             Лишь какъ солдатъ я панцирь надѣвалъ;
             Но нынѣ цѣль я высшую позналъ.
             Я средь пировъ богатъ былъ не вполнѣ;
             Опасности недоставало мнѣ.
             Совѣта вашъ былъ, украсить боемъ пиръ,
             И сердце билось, снился мнѣ турниръ;
             И если бы не вашъ совѣтъ лукавый,
             Давно бъ я былъ покрытъ, военной славой.
             Во мнѣ порывъ могучій пробудился,
             Когда при васъ въ огнѣ я очутился;
             Шелъ на меня стихіи грозный пылъ;
             То призракъ былъ, но призракъ грозенъ былъ.
             О битвахъ сталъ, о славѣ я мечтать;
             Пополню все, что могъ я прогулять!

(Снаряжаются герольды для вызова ложнаго императора.)

Фаустъ (въ бронѣ, съ полуопущеннымъ забраломъ шлема). Три сильныхъ (вооруженные и одѣтые какъ прежде).

Фаустъ.

             На нашъ приходъ не станутъ же сердиться,
             Вѣдь осторожность всюду пригодится.
             Ты знаешь, свой у горцевъ разумъ есть,
             Дано имъ камней письмена прочесть.
             А духи, какъ съ равнины удалились,
             Къ горамъ еще сильнѣе пристрастились:
             И дѣйствуютъ въ пещерахъ безысходныхъ,
             Вдыхая газъ металловъ благородныхъ;
             При опытахъ разъединеній, слитій,
             Ихъ цѣль одна -- идти путемъ открытій.
             Воздушными перстами тайнъ владыки
             Прозрачные втиши слагаютъ лики;
             Они въ кристаллѣ и въ его молчаньи
             Земную жизнь провидѣть въ состояньи.
   

Императоръ.

             Я слышу все и вѣрю я вполнѣ;
             Но ты скажи, на что все это мнѣ?
   

Фаустъ.

             Знай: некромантъ изъ Норики, въ Сабинѣ,
             Слуга твой вѣрный, преданный понынѣ;
             Судьба ему жестоко угрожала,
             Хвороста пылалъ и пламя полыхало,
             Чтобъ по сухимъ полѣньямъ вверхъ пройти,
             Пропитаннымъ смолою; ужъ спасти
             Ни человѣкъ не могъ, ни Богъ, ни черти;
             Величество расторгло узы смерти.
             То было въ Римѣ. Онъ къ тебѣ питаетъ
             Любовь, и все въ твою судьбу вникаетъ;
             Съ того же часу онъ, забывъ себя,
             Глядитъ на звѣзды лишь изъ-за тебя.
             Онъ насъ послалъ, приказывая строго
             Быть при тебѣ. Въ горахъ такъ силы много;
             Природѣ властной вольный тамъ пріюта,
             Попы-глупцы то колдовствомъ зовутъ.

0x01 graphic

Императоръ.

             Въ день радости, гостей своихъ встрѣчая,
             Мы веселы, когда толпа живая
             Растетъ, одинъ спѣшитъ другому вслѣдъ,
             Такъ что въ просторныхъ залахъ мѣста нѣтъ;
             Но тотъ безмѣрно дорогъ долженъ быть,
             Кто помощь намъ явился предложить
             Въ часы заботъ, когда надъ головою
             У насъ вѣсы колеблемы судьбою.
             Но не касайтесь мощною рукой
             Меча свободно поднятаго мной;
             Почтите мигъ, въ который всякъ стремится
             Иль за меня или со мной сразиться!
             Справляйся самъ! кто хочетъ тронъ обрѣсть,
             Самъ заслужить такую долженъ честь.
             Пусть призракъ тотъ, что противъ насъ поднялся
             И императоромъ земли назвался,
             Вождя и ленныхъ правъ присвоивъ силу,
             Моей рукой низринется въ могилу!
   

Фаустъ.

             Что бъ ни было, но увлеченъ игрою,
             Напрасно ты рискуешь головою;
             Къ чему на шлемѣ гребень и султанъ?
             Онъ смѣлой головѣ въ защиту данъ.
             Безъ головы на что всѣ члены нужны?
             Она заснетъ и всѣ они недужны;
             Больна она, все тѣло нездорово;
             Оправилась -- и ожило все снова:
             Рука въ права могучія вступаетъ,
             Подъемлетъ щитъ и черепъ защищаетъ,
             Спѣшитъ и мечъ о долгѣ не забыть,
             И отклони ударъ опять разить;
             Нога хранить со всѣми вѣрно связь,
             Убитому на шею становясь.
   

Императоръ.

             Таковъ мой гнѣвъ; я сталъ бы не блѣднѣя
             Какъ на скамью, на голову злодѣя!
   

Герольды (возвращаясь).

             Мало вѣсу, мало чести,
             Тамъ у нихъ мы испытали,
             Намъ на звукъ достойной вѣсти
             Только смѣхомъ отвѣчали:
             "Императоръ вашъ отпѣтый,
             Вмѣстѣ съ эхомъ онъ отбылъ.
             Помянувъ о вѣсти этой,
             Скажетъ сказка: ""жилъ да былъ.""
   

Фаустъ.

             Сбылись желанья преданныхъ людей,
             Что при особѣ состоятъ твоей.
             Вонъ врагъ идетъ, мы дышимъ силой ратной;
             Вели начать намъ въ мигъ благопріятный.
   

Императоръ.

             Повелѣвать отказываюсь я.

(Къ главнокомандующему.)

             Ты, князь, веди, обязанность твоя.
   

Главнокомандующій.

             Такъ пусть нашъ правый флангъ вступаетъ въ бой!
             И лѣвый флангъ врага, что наступаетъ,
             Пока еще проходитъ подъ горой,
             Всю нашихъ силъ отвагу испытаетъ!
   

Фаустъ.

             Такъ ты позволь, чтобъ этотъ вотъ герой
             Сейчасъ вступалъ съ твоими вмѣстѣ въ строй;
             Въ твоихъ рядахъ онъ посреди другихъ
             Проявитъ всю могучесть силъ своихъ.

(Онъ указываетъ вправо.)

Забіяка (выступаетъ).

             Кто мнѣ лицо покажетъ, такъ ему
             Расковыряю тотчасъ морду всю я;
             Кто спину обратитъ ко мнѣ, тому
             Чубъ, голову и шею отверну я.
             Когда же мечъ я подыму,
             И ринутся всѣ съ тою же любовью,
             То станетъ врагъ одинъ по одному
             Своей захлебываться кровью.

(Уходитъ.)

Главнокомандующій.

             Фалангѣ тихо двигаться впередъ;
             Пускай она врага всей силой ждетъ!
             Вонъ тамъ направо кстати ужъ успѣли
             Отвагой наши повредить ихъ цѣли.
   

Фаустъ (указывая на средняго).

             Такъ пусть и онъ, куда велишь, пойдетъ.
   

Забіяка (выступаетъ).

             Хоть войско мужествомъ пылаетъ,
             Пусть о добычѣ помышляетъ,
             И всякъ изъ насъ ворваться ждетъ
             Въ ихъ императорскій наметъ.
             Недолго тамъ ему покрасоваться;
             Я впереди фаланги стану драться.
   

Скорохватка (маркитантка, увязывается за нимъ).

             Хоть я ему и не жена,
             Но какъ любовнику вѣрна.
             Намъ эта осень благодать!
             Пустите женщину хватать,
             Она блаженна грабежомъ;
             Какъ побѣдятъ, запрета нѣтъ ни въ чемъ.

(Оба уходятъ.)

Главнокомандующій.

             На лѣвый флангъ нашъ, какъ я ожидалъ,
             Налегъ ихъ правый. Каждый возжелалъ
             Противостать ихъ буйному почину,
             Не давши имъ ворваться въ ту тѣснину.
   

Фаустъ (указывая налѣво).

             И этотъ вотъ вамъ можетъ пригодиться;
             Не лишнее и сильнымъ подкрѣпиться.
   

Держи-крѣпче (выступаетъ).

             На лѣвый флангъ надѣйтесь смѣло!
             Гдѣ я, тамъ наше будетъ цѣло;
             Старикъ при дѣлѣ тутъ знакомомъ:
             Что схватитъ, не отбить и громомъ.

(Уходить.)

Мефистофель (спускаясь сверху).

             Вы поглядите-ка за нами:
             Изъ каждой пасти скалъ съ зубцами
             Вооруженные стремятся,
             По всѣмъ тропинкамъ шевелятся,
             Въ забралахъ, панцыряхъ, съ мечами
             За нами выросли стѣнами,
             И знака ждутъ сразиться смѣло.

(Тихо обращаясь къ знающимъ.)

             Откуда всѣ? Не ваше дѣло.
             Конечно я ужъ не зѣвалъ,
             Всѣ арсеналы обобралъ;
             Тамъ всякъ изъ нихъ, кто пѣшъ, кто конный,
             Стоялъ какъ властелинъ законный;
             Цари да рыцари былые,
             Теперь улитки лишь пустыя;
             Въ нихъ привидѣнья забрались пока
             Напомнить средніе вѣка.
             Какой бы чортъ въ нихъ ни торчалъ,
             Эффектъ на этотъ разъ не малъ.

(Громко.)

             Прислушайтесь, какъ злится стая,
             Толкаясь словно жесть пустая;
             Клоки штандартовъ тамъ заколыхались,
             Радехоньки, что вѣтерка дождались.
             Подумайте, тутъ древній весь народъ
             Охотно въ распрю новую идетъ.

(Страшный трубный звукъ сверху, въ непріятельскомъ войскѣ замѣтное волненіе.)

Фаустъ.

             Весь горизонтъ затмился ясный
             Лишь тамъ и сямъ какой-то красный
             Блескъ начинаетъ проступать;
             Оружье все какъ бы кроваво;
             Скала, и воздухъ, и дубрава.
             И небо не хотятъ отстать.
   

Мефистофель.

             Нашъ правый флангъ стоить упорно,
             Но вижу -- выше всѣхъ, гдѣ драка,
             Нашъ великанъ-то Забіяка,
             Онъ тамъ работаетъ проворно.
   

Императоръ.

             Одна рука сперва тамъ билась,
             Теперь ихъ дюжина явилась!
             Непостижимо для меня.
   

Фаустъ.

             Иль никогда не слышалъ ранѣ
             О сицилійскомъ ты туманѣ?
             Днемъ возникаютъ въ той странѣ,
             Почти до облакъ подымаясь,
             Въ средѣ воздушной отражаясь,
             Явленья чудныя вполнѣ.
             Тамъ города, сады порою,
             Одна картина за другою,
             Парятъ въ эѳирной вышинѣ.
             Императоръ.
             Но что за странность! Блескъ великій
             Распространяютъ наши пики;
             У всей фаланги то и знаютъ
             По копьямъ огоньки порхаютъ:
             Вѣдь что-то призрачное тутъ!
   

Фаустъ.

             Не погнѣвись, то безъ сомнѣнья
             Слѣды духовнаго значенья:
             То Діоскуровъ отраженья,
             Пловцамъ извѣстныя явленья;
             Они съ остаткомъ силъ идутъ.
             Императоръ.
             Кому жъ обязанъ я, скажи ты,
             Коль тайны, что въ природѣ скрыты,
             Со всѣхъ сторонъ на насъ текутъ?
   

Мефистофель.

             Конечно мудрецу тому же,
             Что занятъ такъ твоей судьбой!
             Враговъ не признаетъ онъ хуже
             Твоихъ -- и изболѣлъ душой.
             Желаетъ онъ спасти тебя,
             Хотя бы погубивъ себя.
   

Императоръ.

             Былъ пышный въѣздъ почтить мою особу;
             Я былъ въ чести; вотъ я задумалъ пробу
             И порѣшилъ, что кстати одарю я
             Живой прохладой бороду сѣдую.
             Священству я испортивъ развлеченье,
             Не заслужилъ его расположенья.
             Ужель судьба чрезъ столько лѣтъ велѣла
             Мнѣ дѣйствія познать благого дѣла?
   

Фаустъ.

             Благодѣянью долго жить;
             Смотри, что тамъ вверху летаетъ!
             Не знаменье ль онъ посылаетъ.
             Оно жъ себя и объяснитъ.
   

Императоръ.

             Тамъ въ высотѣ орелъ парящій,
             А вслѣдъ за нимъ грифонъ грозящій.
   

Фаустъ.

             Все это къ счастію, повѣрь.
             Грифонъ вѣдь баснословный звѣрь;
             Ну какъ же могъ онъ такъ забыться,
             Чтобы съ орломъ ему сразиться?
   

Императоръ.

             Теперь они все вверхъ взмываютъ
             Кружась.-- И оба въ тотъ же мигъ
             Впились другъ въ друга. Копи ихъ
             Врага отчаянно терзаютъ.
   

Фаустъ.

             Замѣть, какъ гадкій-то грифонъ
             Избитъ, истерзанъ очутился,
             И львиный хвостъ склонивши, онъ
             Въ вершины лѣса покатился.
             Императоръ,
             Какъ тутъ предвѣщано, такъ будь!
             Дивлюсь, но не смущенъ ничуть.
   

Мефистофель (вправо).

             Ваши бойко лѣзутъ драться,
             Врагъ не можетъ удержаться;
             Вотъ полѣзла ихъ орава,
             На своихъ сбиваясь вправо,
             Этимъ дѣло съ толку сбили,
             Лѣвый флангъ свой оголили.
             А фаланга наша живо
             Вправо бросилась ретиво,
             Гдѣ ряды враговъ не полны.
             Вонъ, какъ яростныя волны,
             Сшиблись съ грохотомъ и воемъ
             Обѣ рати равнымъ боемъ.
             Вотъ чудесное движенье;
             Разобьемъ ихъ безъ сомнѣнья!
   

Императоръ (къ лѣвой сторонѣ, Фаусту).

             Глянь, сдается, тамъ не ладно;
             Нашимъ тамъ стоять накладно,
             Камней сверху не бросаютъ;
             По скаламъ уже взлѣзаютъ,
             А вершины опустѣли;
             Вонъ -- враги-то налетѣли
             Цѣлой тучей къ намъ въ долину.
             Ужъ не взяли ли тѣснину?
             Вотъ безбожья плодъ ужасный!
             Ваши чары всѣ напрасны!

(Пауза.)

Мефистофель.

             Моихъ два ворона вонъ вмѣстѣ;
             Какія мчатъ они намъ вѣсти?
             За наше дѣло страшно мнѣ.
   

Императоръ.

             Что пользы въ птицахъ этихъ черныхъ?
             Несутся на крылахъ проворныхъ
             Съ полей сраженія онѣ.
   

Мефистофель (воронамъ).

             Къ ушамъ моимъ плотнѣй прильните!
             Спасенъ, кого вы защитите;
             Разуменъ вашъ совѣта вполнѣ.
   

Фаустъ (императору).

             О голубяхъ ты слышалъ вѣрно,
             Что такъ летаютъ непомѣрно,
             Гнѣздомъ птенцовъ привлечены.
             Тутъ ходъ событій обнаруженъ:
             Почтовый голубь въ мирѣ нуженъ --
             А воронъ почта для войны.
   

Мефистофель.

             Меня смущаетъ донесенье.
             Смотри, ужасно положенье
             Героевъ нашихъ по скаламъ;
             Врагъ занялъ нижнія вершины,
             И если входъ займетъ тѣснины,
             Держаться трудно будетъ намъ.
   

Императоръ.

             Итакъ, обманъ всѣ чары эти,
             Меня вы заманили въ сѣти;
             Давно ужъ страхъ меня беретъ.
   

Мефистофель.

             Мужайся! Можетъ быть исходъ.
             Съ терпѣньемъ штучки тутъ возможны!
             Въ дѣлахъ всего труднѣй кончать.
             Мои гонцы благонадежны;
             Вели ты мнѣ повелѣвать.
   

Главнокомандующій (который между тѣмъ подошелъ).

             Съ тѣхъ поръ какъ съ ними ты связался,
             Все время этимъ я терзался;
             Не можетъ въ чарахъ счастья быть.
             Мои тутъ силы не хватаютъ;
             Начало ихъ -- такъ пусть кончаютъ;
             Желаю жезлъ свой возвратить.
   

Императоръ.

             Ты сохрани его въ день грустный.
             Ждать будемъ счастья своего.
             Мнѣ страшенъ малый этотъ гнусный,
             Боюсь я вороновъ его!

(Къ Мефистофелю.)

             Жезла теперь не домогайся;
             Въ тебѣ не то, что быть должно.
             Повелѣвай и постарайся
             Спаси -- и будь, что суждено!

(Уходить въ палатку съ главнокомандующимъ.)

Мефистофель.

             Пусть жезлъ тупой его спасаетъ!
             Намъ пользы онъ не доставляетъ,
             Тамъ крестъ какой-то виденъ былъ.
   

Фаустъ.

             Что жъ дѣлать?
   

Мефистифелъ.

                                           Все я порѣшилъ.
             Ну, братцы черные, летите
             Къ ундинамъ горнымъ, попросите
             Снабдить насъ призраками водъ!
             Онѣ искусство женщинъ знаютъ --
             Отъ правды призракъ отдѣляютъ,--
             И всякъ клянется: правда вотъ.

(Пауза.)

Фаустъ.

             Дѣвицамъ водянымъ ужъ вѣрно
             Польстили вороны безмѣрно;
             Вонъ начинаетъ протекать.
             Въ сухихъ мѣстахъ, гдѣ камни лишь торчали,
             Ключи вездѣ заклокотали,
             Теперь ужъ тѣмъ не сдобровать.
   

Мефистофель.

             Привѣтъ любезный припасенъ --
             Кто первымъ лѣзъ, и тотъ смущенъ.
   

Фаустъ.

             Уже ручей въ ручей стремглавъ спадаетъ,
             Вдвойнѣ ихъ бездна возвращаетъ;
             А вонъ потокъ дугой исшелъ;
             Вдругъ плотно онъ къ скалѣ ложится,
             И въ тотъ и въ этотъ бокъ стремится,
             И по ступенямъ мчится въ долъ.
             Что пользы стойко упираться --
             Ихъ волны смыть совсѣмъ грозятся,
             И на меня приливъ ихъ страхъ навелъ.
   

Мефистофель.

             Не вижу я воды кипящей ложно;
             Однихъ людей дурачить такъ возможно,
             Я вижу смѣхъ одинъ во всемъ.
             Они бѣгутъ огромными толпами,
             Боясь исчезнуть подъ волнами,
             Тогда какъ на землѣ стоятъ они ногами,
             И такъ смѣшно какъ бы гребутъ руками.
             Теперь смятеніе кругомъ.

(Вороны возвращаются.)

             Я буду васъ хвалить передъ, владыкой;
             Но чтобы подвигъ совершить великій,
             Ступайте въ кузницу, гдѣ пламень
             У гномовъ, гдѣ металлъ и камень
             Сверкаютъ искрами во тьмѣ;
             Просите, не жалѣя слова,
             Огня блестящаго, большого,
             Какого ярче нѣтъ въ умѣ.
             Хотя зарницы въ отдаленьи
             И звѣздъ внезапное паденье
             Не рѣдкость лѣтомъ по ночамъ;
             Но по кустамъ зарницъ миганье
             И звѣздъ, шипящихъ содроганье
             Едва ли видывалъ кто самъ.
             Итакъ ступайте, и просите,
             А нѣтъ, такъ прямо прикажите.

(Вороны улетаютъ, исполняется какъ сказано.)

Мефистофель.

             Теперь враги сиди впотьмахъ!
             Чтобъ страшно было сдѣлать шагъ!
             Огни блудящіе, и сразу
             Такой ужъ свѣтъ, что больно глазу!
             Все это прелесть,-- благодать;
             Но надо звономъ ихъ пугать.
   

Фаустъ.

             Пустое то изъ залъ вооруженье,
             Провѣтрившись, пришло опять въ движенье;
             Тамъ наверху и стукотня, и звонъ --
             Престранный и фальшивый тонъ.
   

Мефистофель.

             Да! Презадорны всѣ, хоть стары;
             Какъ громки рыцарей удары;
             Все какъ водилось съ давнихъ поръ.
             Ручныя и ножныя шины
             Какъ Гвельфы и какъ Гибелины,
             Возобновили вѣчный споръ.
             Въ нихъ духъ наслѣдственный таится,
             Они не могутъ примириться;
             Тамъ звонъ и гулъ во весь просторъ.
             На торжествахъ чертовскихъ тоже
             Злость партій намъ всего дороже:
             Она все дѣло ускорить;
             То крикомъ грянетъ вдругъ воинскимъ,
             То чѣмъ-то рѣзкимъ, сатанинскимъ
             Въ долинахъ страшно зазвучитъ.

(Воинственный громъ въ оркестрѣ подъ конецъ переходитъ въ веселую военную музыку.)

0x01 graphic

0x01 graphic

Шатеръ враждебнаго императора, тронъ, богатая обстановка.
Забирай, Скорохватка.

Скорохватка.

             Вѣдь вотъ мы первые какъ разъ!
   

Забирай.

             И воронъ не обгонитъ насъ.
   

Скорохватка.

             О сколько тутъ добра кругомъ!
             Съ чего начать? Кончать на чемъ?
   

Забирай.

             Кругомъ повсюду благодать!
             Не знаешь даже что хватать.
   

Скорохватка.

             А вотъ возьму коверъ цвѣтной;
             Моя постель жестка порой.
   

Забирай.

             Вонъ тамъ стальной кистень виситъ;
             Давно по немъ душа болитъ.
   

Скорохватка.

             Вотъ красный плащъ-то съ галуномъ,
             Мнѣ снилось, что хожу я въ немъ.
   

Забирай (снимая оружіе).

             Вотъ съ этимъ долго не болтай;
             Убилъ его да и ступай.
             Ты такъ ужъ много набрала,
             А что получше но взяла.
             Оставь-ка лучше эту дрянь,
             Бери-ка ящикъ тотъ вонъ, глянь!
             Войскамъ тутъ жалованье; въ немъ
             Одно мы золото найдемъ.
   

Скорохватка.

             Тяжелъ онъ больно на вѣсу!
             Не подыму я, но снесу.
             Забирай.
             Да ты нагнись, подставь-ка спину;
             Тебѣ на горбъ его я вскину.
   

Скорохватка.

             О горе! знать пришелъ конецъ;
             Онъ мнѣ переломилъ крестецъ!

(Ящикъ падаетъ и раскрывается.)

Забирай.

             Вотъ груда золота -- ай, ай!
             Скорѣе съ полу подбирай!
   

Скорохватка (присѣла на-земь).

             Въ подолъ проворно подберу!
             Не пропадать же такъ добру.
   

Забирай.

             Довольно! уноси! не стой!

(Она встаетъ.)

             О горе!-- фартукъ-то съ дырой!
             Куда идешь и гдѣ стоишь,-
             Ты все богатствами соришь.
   

Драбанты (нашего императора).

             Какой вамъ слѣдъ сюда ходить?
             Чего въ казнѣ вамъ царской рыть?
   

Забирай.

             Своимъ отвѣтили горбомъ,
             Добычи часть свою беремъ.
             Въ шатрѣ врага всегда дѣлежъ,
             Мы, кажется, солдаты тожъ.
   

Драбанты.

             Нѣтъ, намъ вы были бы въ укоръ:
             Солдатъ и въ то же время воръ;
             А кто по службѣ намъ собратъ,
             Тотъ честный долженъ быть солдатъ.
   

Забирай.

             Мнѣ ваша честность вся видна;
             Не контрибуція ль она?
             И каждый-то изъ васъ таковъ:
             Давай! вотъ вашъ обычный зовъ.

(Скорохваткѣ.)

             Ну, прочь! и что взяла, тащи!
             На угощеньи не взыщи!

(Уходятъ.)

Первый драбантъ.

             Скажи, сейчасъ ты отчего
             Не съѣздилъ по уху его?
   

Второй.

             Ну вотъ, не стало силъ моихъ:
             Есть что-то призрачное въ нихъ.
   

Третій.

             Мнѣ затуманило въ глазахъ.
             Блеститъ, не вижу какъ впотьмахъ.
   

Четвертый.

             Да, какъ-то все, не знаю самъ,
             День цѣлый было жарко намъ.
             Такъ жутко, такъ тебя томитъ,
             Тотъ падаетъ, а тотъ стоитъ.
             Бьешь наугадъ, какъ бы впотьмахъ,
             Ударишь -- повалился врагъ,
             Въ глазахъ твоихъ туманъ стоитъ,
             Въ ушахъ шумитъ, гудитъ, шипитъ:
             Такъ все и шло, и вотъ дошли.
             А какъ -- и толку не нашли!

Является императоръ съ четырьмя князьями. Драбанты удаляются.

Императоръ.

             Тамъ что бы ни было, мы кончили побѣдно --
             Разбитый врагъ бѣжалъ, разсѣявшись безслѣдно.
             Вотъ онъ предательскій и опустѣвшій тронъ,
             Коврами убранный стоитъ нагроможденъ.
             А мы, средь воиновъ отборнѣйшихъ въ отрядѣ,
             Ждемъ царственно пословъ народныхъ о пощадѣ.
             Со всѣхъ сторонъ спѣшитъ отрадная къ намъ вѣсть:
             Покойно царство все, и въ немъ любовь къ намъ есть.
             Хотя въ сраженіе и чары замѣшались,
             Но наконецъ-то все жъ одни вѣдь мы сражались.
             Случайность иногда на пользу для борцовъ.
             Кровавый дождь съ небесъ, иль камень на враговъ.
             Вдругъ звуки чудные въ горахъ въ часы сраженья,
             Восторгъ у насъ въ груди, въ груди врага смятенье.
             Надъ тѣмъ кто побѣжденъ насмѣшки безъ конца --
             А кто побѣдой гордъ, благодаритъ Творца,
             И въ голосъ всѣ одинъ, забывши всѣ уроны,
             "Хвалите Господа!" воскликнутъ милліоны.
             Теперь въ смиреніи потщуся заглянуть,
             Что прежде забывалъ, я въ собственную грудь.
             Князь юный можетъ быть безпеченъ отъ природы,
             Но важный мигъ цѣнить его научатъ годы.
             И вотъ немедля вамъ достойнымъ четыремъ
             Я царство поручить желаю, дворъ и домъ.

(Первому.)

             Ты, князь, устраивалъ весь распорядокъ въ войскѣ,
             Затѣмъ ты въ главный мигъ водилъ его геройски,
             И въ мирѣ будь готовъ немедля зло пресѣчь;
             Ты будь фельдмаршаломъ, прими ты этотъ мечъ.
   

Фельдмаршалъ.

             Когда войска твои, страны всей оборона,
             Границы утвердятъ незыблемо для трона,
             Дозволь, чтобъ посреди твоихъ отцовскихъ залъ,
             Великолѣпный пиръ передъ тобой предсталъ.
             Мечъ этотъ наголо тогда держать я стану,
             Чтобы навѣкъ почетъ державному былъ сану.
   

Императоръ (второму).

             Съ твоей отвагою, съ твоимъ искусствомъ жить,
             Ты будь гофмаршаломъ. Не такъ легко имъ быть.
             Ты станешь во главѣ придворной всей прислуги,
             А при раздорахъ ихъ я вѣчно безъ услуги;
             Ты долженъ съ честію служить всѣмъ образцомъ,
             Какъ мнѣ, двору и всѣмъ пріятнымъ быть лицомъ.
   

Гофмаршалъ.

             Слуга державныхъ думъ отыщетъ путь къ благому:
             Онъ въ помощь лучшему, и не во вредъ плохому.
             Безъ лести ясенъ онъ, покоенъ правотой!
             Я счастливъ, если я таковъ передъ тобой.
             Но если возмечтать о пирѣ томъ дерзну я,
             Когда возсядешь ты, тогда къ тебѣ приду я,
             Съ лоханью золотой, и перстни всѣ приму,
             Чтобъ руки освѣжилъ ты къ счастью моему.
   

Императоръ.

             Хоть думать о пирахъ мнѣ въ важный часъ некстати.
             Пусть такъ! Веселость другъ великихъ предпріятій.

(Третьему.)

             Ты будешь стольникомъ! Прими подъ свой надзоръ
             Охоту, хутора, и царскій птичій дворъ!
             Блюди, чтобъ круглый годъ, какъ время наступило,
             Любимое мое готово блюдо было.
   

Стольникъ.

             Строжайшій постъ блюсти даю себѣ обѣтъ,
             Пока любимыхъ яствъ передъ тобою нѣтъ;
             Съ прислугой кухонной я буду самъ стараться,
             Ни отдаленностью, ни срокомъ не стѣсняться.
             Къ новинкамъ выписнымъ въ столѣ не падокъ ты;
             Простое, сочное, вотъ всѣ твои мечты.
   

Императоръ (четвертому).

             Ужъ если рѣчь ведетъ насъ къ празднику большому,
             Быть чашникомъ тебѣ, герою молодому.
             И въ этомъ званіи заботься объ одномъ --
             Чтобъ погребъ былъ снабженъ отличнѣйшимъ виномъ;
             Ты самъ воздерженъ будь, но слишкомъ забавляйся,
             И случаемъ къ тому никакъ не соблазняйся!
   

Чашникъ.

             И юность, Государь, коль довѣряютъ ей,
             Нерѣдко предстаетъ со зрѣлостью мужей.
             И я о торжествѣ томъ славномъ помышляю,
             И царскій твой буфетъ въ умѣ я устрояю,
             Гдѣ бъ кубокъ золотой въ серебряныхъ мелькалъ;
             Но выберу сперва любимый твой бокалъ:
             Венеціанское стекло его сверкаетъ,
             Вино острѣе въ немъ и вѣкъ не охмеляетъ.
             Иного качество такое соблазнитъ;
             Твоя жъ умѣренность вѣрнѣй тебя хранитъ.
   

Императоръ.

             Чѣмъ жаловалъ я васъ, въ минуты размышленья,
             Вы сами отъ меня узнали безъ сомнѣнья,
             И слово царское велико такъ само;
             Но чтобъ скрѣпить его, потребно намъ письмо,
             Нужна печать. Чтобъ ходъ дать дѣлу настоящій,
             Я вижу, мужъ сюда подходитъ надлежащій.

Входитъ архіепископъ-канцлеръ.

Императоръ.

             Кто зданье возводя, вставляетъ въ сводъ замокъ,
             Держаться въ цѣлости навѣкъ всему помогъ.
             Ты видишь, четырехъ князей мы тутъ избрали;
             Что нужно для двора и дома, мы сказали.
             Но то, чѣмъ царство все мы въ цѣлости хранимъ,
             То полновѣсно мы вручаемъ пятерымъ.
             Обиліемъ земель придамъ я имъ значенье;
             Поэтому сейчасъ расширю ихъ владѣнье
             Насчетъ наслѣдства тѣхъ, кто отпадалъ отъ насъ.
             Васъ, вѣрныхъ, надѣло я землями сейчасъ,
             И правомъ къ случаю расширить нажитое
             Путемъ наслѣдственнымъ, покупкой и мѣною;
             Затѣмъ да будетъ вамъ безспорно вручено
             Все, что законному владѣльцу блюетъ должно.
             Вашъ судъ рѣшеніемъ въ дѣлахъ конецъ положитъ
             И жалобъ на него затѣмъ ужъ быть не можетъ.
             Налоги, подати, взиманье за проходъ,
             Соль, горный промыселъ, монета -- вашъ доходъ.
             Вамъ я признательность свою тѣмъ знаменую,
             Что къ власти царской васъ ближайшими причту я.
   

Архіепископъ.

             Отъ имени всѣхъ насъ несу тебѣ поклонъ;
             Ты, укрѣпляя насъ, свой укрѣпляешь тронъ.
   

Императоръ.

             Вамъ пятерымъ еще права предоставляю,
             Я живъ и царствую и жить еще желаю;
             Но отъ грядущаго великихъ предковъ рядъ
             Угрозой смертности мой отвлекаетъ взглядъ.
             Мнѣ съ дорогими тожъ придетъ пора разстаться;
             Вашъ долгъ наслѣдника тогда избрать стараться.
             Его вѣнчаннаго взведите вы на тронъ,--
             Что бурно началось, пусть мирно кончить онъ!
   

Канцлеръ.

             Смиренно преклонясь и гордые душою,
             Первѣйшіе князья стоять передъ тобою.
             Покуда наша кровь свершаетъ вѣрный кругъ,
             Мы -- тѣло, коимъ твой повелѣваетъ духъ.
   

Императоръ.

             И въ довершеніе, все что опредѣляемъ,
             Навѣки закрѣпить мы подписью желаемъ.
             Хоть быть владѣльцами вамъ выпало на часть,
             Но лишь съ условіемъ, чтобъ не дѣлить ту власть;
             Какъ ни расширите вы своего имѣнья,
             Пусть первородный сынъ получить всѣ владѣнья.
   

Канцлеръ.

             На листъ пергамента мгновенно занесутъ
             На счастье намъ и всей странѣ такой статутъ.
             А приложить печать -- тутъ дѣло не велико --
             Священной подписью ты все скрѣпишь, владыко.
   

Императоръ.

             Я отпускаю васъ, чтобъ о великомъ днѣ
             Могли, вы сообща обдумать все вполнѣ.

(Свѣтскіе князья удаляются.)

Архіепископъ (остается и говоритъ патетически).

             Нѣтъ канцлера съ тобой; епископъ лишь остался,
             И ждетъ, чтобы твой слухъ къ рѣчамъ его склонялся.
             Душою отчей онъ изъ-за тебя скорбитъ.
   

Императоръ.

             Скажи: что такъ тебя, въ веселый часъ страшитъ?
   

Архіепископъ.

             Какъ горько видѣть мнѣ въ подобный часъ, не скрою,
             Священное чело въ союзѣ съ сатаною!
             Ты прочно утвердилъ невидимому тронъ,
             Но имъ, увы, Господь, имъ Папа посрамленъ.
             Послѣдній, все узнавъ, возмездья не отложитъ --
             Священнымъ гнѣвомъ онъ грѣхъ царства уничтожить.
             Онъ не забылъ еще, какъ ты въ избыткѣ силъ
             Въ день коронаціи волшебника простилъ.
             Лучъ твоего вѣнца безбожно, беззаконно
             Проклятой головы коснулся благосклонно.
             Но въ грудь себя ударь и съ грѣшнаго пути
             Ко счастью, лепту ты святынѣ возврати:
             Тотъ холмъ, гдѣ твой шатеръ когда-то красовался,
             Гдѣ духамъ злобы ты въ защиту отдавался,
             Гдѣ князю лжи внимать ты ухо преклонялъ,--
             Его, покаявшись, подъ храмъ бы ты отдалъ;
             Съ горами, гдѣ лѣса раскинулись обширно,
             Съ холмами, пастбища склоняющими мирно,
             Съ плесами рыбными сверкающихъ озеръ,
             Со множествомъ ручьевъ, бѣгущихъ на просторъ,
             Затѣмъ и самый долъ съ богатствомъ населенья:
             Явясь раскаяннымъ, получишь отпущенье.
   

Императоръ.

             Проступокъ тяжкій мой меня кидаетъ въ дрожь;
             Границу означай, какъ нужнымъ то сочтешь.
   

Архіепископъ.

             Сперва пусть скверное то мѣсто преступленья
             Молить Всевышняго получитъ назначенье.
             Ужъ стѣны прочныя духовный видитъ взоръ,
             Вотъ солнце раннее весь озарило хоръ;
             Крестообразное расширилось строенье
             И зданье высится, для вѣрныхъ умиленье.
             Текутъ поклонники къ вратамъ со всѣхъ сторонъ,
             Впервые по горамъ гудитъ призывный звонъ
             Съ летящихъ къ небесамъ высокихъ колоколенъ,
             И грѣшникъ предстоитъ, и жизнью вновь доволенъ.
             Дню освященія,-- да сбудутся мечты!--
             Твое присутствіе добавитъ красоты.
   

Императоръ.

             Въ высокомъ дѣлѣ пусть проявится стремленье
             Прославить Господа и получить прощенье.
             Довольно! ты сумѣлъ мнѣ мысли, вознести.
   

Архіепископъ.

             Какъ канцлеръ помогу я формы соблюсти.
   

Императоръ.

             Формальный документъ церковнаго владѣнья
             Представь, я подпишу съ восторгомъ умиленья.
   

Архіепископъ (откланялся, по при выходѣ возвращается снова).

             Когда возникнетъ храмъ, ему ты отъ души
             И десятинный сборъ, и подать припиши
             Навѣкъ. Вѣдь надобно поддерживать строенье,
             И отбитъ дорого благое управленье.
             Чтобы застроился скорѣй тотъ дикій край,
             Ты изъ добычи часть намъ золота отдай.
             Къ толу жъ потребно тутъ и съ самаго начала
             И лѣсу, и сланцу, и извести не мало.
             Подводы дастъ народъ, съ амвона слыша рѣчь,
             И церковь станетъ тѣхъ, кто служитъ ей, беречь.

(Уходитъ.)

Императоръ.

             Дѣйствительно тяжелъ и страшенъ грѣхъ мой главный.
             Кудесники ввели меня въ убытокъ славный.
   

Архіепископъ (возвращаясь снова, съ глубокимъ поклономъ).

             Прости мнѣ, государь! Тому, кто такъ мудренъ,
             Прибрежье отдалъ ты.-- Онъ будетъ отлученъ,
             Коль ты, какъ слѣдуетъ раскаянному сыну,
             И тамъ не повелишь дать въ церковь десятину.
   

Императоръ (досадливо).

             Земли тамъ нѣтъ еще, ее изъ моря брать.
   

Архіепископъ.

             Кто получилъ права, съ терпѣньемъ можетъ ждать.
             Намъ слово дорого твое, а не мытарство.

(Уходить.)

Императоръ (одинъ).

             Вѣдь этакъ я могу раздать все государство.

0x01 graphic

0x01 graphic

Актъ пятый.

Открытая мѣстность.

Странникъ.

             Да, могу не ошибаясь
             Къ старымъ липамъ тѣмъ дойти.
             Я призналъ ихъ, возвращаясь
             Изъ далекаго пути!
             Вонъ и хижина мелькнула,
             Что давала мнѣ пріютъ,
             Какъ волной меня швырнуло
             На пустынный берегъ тутъ!
             Встрѣчу ль я хозяевъ снова,
             Сердцемъ равной пары нѣтъ;
             Вѣдь они во дни былого
             Ужъ преклонныхъ были лѣтъ.
             Ахъ! какіе люди это!
             Постучаться ли? Узнать!
             Все ль они, полны привѣта,
             Также рады помогать?
   

Бавкида (очень древняя старушка).

             Тише, тише, странникъ милый!
             Мужъ мой спитъ еще вотъ тутъ;
             Долгій сонъ снабжаетъ силой
             Старика на краткій трудъ.
   

Странникъ.

             Все ли, матушка, ты та же,
             Что меня тогда нашла
             И съ супругомъ добрымъ даже
             Жизнь мнѣ, юношѣ, спасла?
             Ты ль Бавкида, что сумѣла
             Дать мнѣ пищи въ добрый часъ?

(Выходить мужъ.)

             Филемонъ ли ты, что смѣло
             Мнѣ добро изъ моря спасъ?
             Помню я огонь вашъ ясный,
             Помню колокола звонъ,
             Приключенья часъ ужасный
             Только вами разрѣшенъ.
             Дайте жъ къ морю обратиться,
             На него опять взглянуть;
             Дайте мнѣ упасть, молиться --
             Такъ моя стѣснилась грудь.

(Онъ идетъ въ раввинѣ.)

Филемонъ (Бавкидѣ).

             Столъ накрыть тебѣ придется,
             Гдѣ цвѣты въ саду вонъ тамъ.
             Пусть бѣжитъ и ужаснется,
             Не повѣрить онъ глазамъ.

(Идетъ за нимъ. Стоя съ нимъ рядомъ.)

             Что грозило цѣлымъ адомъ,
             Гдѣ несло тебя волной,
             Видишь, стало чуднымъ садомъ,
             Нынѣ это рай земной.
             Стали съ вѣкомъ руки хилы,
             Гдѣ ужъ, старцу, мнѣ спасать;
             Какъ мои ослабли силы,
             Отошло и море вспять.
             Умъ владыкъ, рабочихъ сила
             Понадѣлали плотинъ,
             Чтобы тамъ, гдѣ море выло,
             Человѣкъ сталъ властелинъ.
             На раздолье оглянися,
             Селъ, полей, лѣсовъ не счесть!
             Но пойдемъ и подкрѣпися;
             Скоро солнце хочетъ сѣсть.--
             Вонъ, бѣлѣя по лазури,
             Мчатся въ пристань корабли!--
             Словно птицы въ страхѣ бури
             На гнѣздо тянуть пошли.
             Такъ сперва увидишь море
             Синей лентой,-- а потомъ
             Справа, слѣва на просторѣ
             Населенный край кругомъ.

0x01 graphic

0x01 graphic

Въ садикѣ.
Всѣ трое за столомъ.

Бавкида (страннику).

             Что жъ сидишь ты молчаливо?
             Въ ротъ крохи не хочешь взять?
   

Филемонъ.

             Хоть узналъ бы онъ про диво:
             Ты вѣдь рада поболтать.
   

Бавкида.

             Точно! Диво это было!
             И понынѣ не очнусь;
             Все, что здѣсь происходило,
             Не добромъ сошло, боюсь.
   

Филемонъ.

             Развѣ, берегъ уступая,
             Императоръ погрѣшилъ?
             Вѣдь герольдъ же, проѣзжая,
             Всѣмъ про это протрубилъ.
             Здѣсь у насъ, вблизи отъ моря,
             Первый выкидали валъ,
             Ставки, хижины!-- Но вскорѣ
             И дворецъ средь поля всталъ.
   

Бавкида.

             Днемъ напрасно лишь копали,
             Хоть лопатъ, мотыкъ не счесть;
             Гдѣ жъ въ ночи огни мелькали,
             Глядь, плотина утромъ есть.
             Кровныхъ жертвъ знать пало много,
             Ночью стонъ ихъ возникалъ;
             Къ морю шла огней дорога,
             Утромъ смотришь -- тамъ каналъ.
             Онъ безбожникъ, онъ алкаетъ
             Нашей хатой овладѣть;
             Какъ сосѣдъ онъ напираетъ,
             Вамъ-де слѣдуетъ терпѣть.

0x01 graphic

Филемонъ.

             Къ мѣсту звалъ же-онъ другому
             Насъ, чтобъ жили мы вольнѣй!
   

Бавкида.

             Охъ! не вѣрь ты дну. морскому,
             Высоты держись своей!
   

Филемонъ.

             Ужъ пойдемъ къ часовнѣ съ нами,
             При закатѣ прозвонить;
             На колѣняхъ со слезами
             Бога древняго молить!

0x01 graphic

0x01 graphic

Дворецъ.
Просторный, пышный садъ; длинный прямой каналъ.
(Фаустъ въ глубокой старости; идетъ задумчиво.)

Линцей, стражъ на башнѣ.

(Въ рупоръ.)

             Садится солнышко, къ причалу
             Вступаютъ въ пристань корабли.
             Вотъ съ грузной баркою къ каналу
             Чтобы сюда идти пришли.
             Уже на мачту парусъ давитъ,
             Флагъ разноцвѣтный вознесенъ,
             Тебя веселый кормчій славитъ,
             Ты полнымъ счастьемъ одаренъ.

(Колоколъ звонитъ, на отмели.)

Фаустъ (вздрагивая).

             Проклятый звонъ! разитъ жестоко
             Онъ словно выстрѣлъ зоревой;
             Моихъ границъ не видитъ око,
             А тутъ досада за спиной.
             Тая насмѣшку плутовато,
             Тѣхъ звуковъ мнѣ твердятъ струи,
             Что липы, темная та хата,
             И та часовня -- не мои.
             Пойду ль гулять по той дорогѣ,
             Чужая тѣнь мнѣ тамъ бѣда;
             Мнѣ колетъ глазъ, мнѣ колетъ ноги,
             О! хоть бѣжалъ бы я куда!
   

Стражъ (какъ прежде).

             Какъ вѣтеръ по равнинѣ водъ
             Къ намъ барку пеструю несетъ!
             На ней поверхъ горы тюковъ
             Ряды мѣшковъ и сундуковъ!

(Великолѣпная барка, богато и пестро нагруженная произведеніями чужихъ странъ.)

Мефистофель. Три сильныхъ товарища.

Хоръ.

                       А вотъ и берегъ,
                       Мы идемъ
                       И честь владыкѣ
                       Воздаемъ.

(Они выходятъ и выгружаютъ товары.)

Мефистофель.

             Мы дѣло справили какъ разъ,
             Пусть самъ патронъ похвалитъ насъ.
             На двухъ мы корабляхъ ушли,
             А двадцать въ портъ мы привели.
             Какъ много дѣла было намъ,
             Пускай товаръ разскажетъ самъ.
             Въ свободномъ морѣ духъ вольнѣй;
             Тамъ надо размышлять живѣй!
             Тамъ кто проворенъ -- тотъ схватилъ,
             Корабль какъ рыбку подцѣпилъ;
             А тамъ ужъ, дѣйствуя втроемъ,
             Легко четвертый взять багромъ;
             Тутъ пятый укрощай свой нравъ,
             Коль ты сильнѣе, ты и правъ.
             Тамъ спросятъ: что? не: что такой?
             Я знаю море, море грубо.
             Война, торговля и разбой
             Такая троица, что любо.
   

Три сильныхъ товарища.

                       Привѣта нѣтъ!
                       Патронъ не радъ!
                       Какъ будто мы
                       Веземъ не кладъ!
                       Онъ такъ взглянулъ,
                       Лицо скривилъ,
                       Какъ будто даръ
                       Ему не милъ.
   

Мефистофель.

                       Чего еще
                       Награды ждать!'
                       Вы часть свою
                       Успѣли взять.
   

Товарищи.

                       Такой пустякъ
                       Отъ скуки чай;
                       По части равной
                       Всѣмъ давай.

0x01 graphic

   

Мефистофель.

                       Сперва разставьте
                       Въ залахъ мнѣ
                       Всѣ драгоцѣнности
                       Вполнѣ!
                       Какъ это все!
                       Онъ тамъ найдетъ,
                       То самъ подробно
                       Все сочтетъ;
                       Вѣдь онъ срамиться
                       Не гораздъ,
                       И вѣрно флоту
                       Пиръ задастъ.
                       А пестрыхъ птицъ ждать завтра надо,
                       Ужъ будетъ ихъ душѣ отрада.

(Грузъ убираютъ.)

Мефистофель (Фаусту).

             Съ угрюмымъ взоромъ и челомъ
             О счастьи внемлешь ты своемъ.
             Премудрый, все ты побѣдилъ
             И море съ сушей примирилъ.
             Пріемлетъ море отъ земли
             На бѣгъ веселый корабли.
             Сказать, отсюда изъ дворца
             Ты міръ объемлешь безъ конца.
             Вотъ здѣсь ты дѣло начиналъ,
             Здѣсь первый балаганъ стоялъ,
             Канавка чуть замѣтно шла,
             Гдѣ нынче брызги отъ весла.
             Твой мощный умъ и трудъ чужой
             Сумѣли море взять съ землей,
             Здѣсь...
   

Фаустъ.

                       Проклинаю это здѣсь!
             Я имъ ужъ истомился весь.
             Тебѣ, бывалому, признаюсь,
             Изныло сердце, я крушусь;
             Невыносимо я терзаюсь!
             И какъ скажу, такъ устыжусь.
             Тѣхъ стариковъ смѣстить бы надо,
             Въ тѣхъ липкахъ я хочу сидѣть;
             И безъ того малютки-сада
             Противно свѣтомъ мнѣ владѣть.
             Я, чтобы вдаль глядѣть, тамъ кстати
             Въ вѣтвяхъ устроилъ бы полати,
             Свободнымъ взоромъ все обнять,
             Что удалось мнѣ здѣсь создать;
             Чтобъ видно было мнѣ кругомъ,
             Какъ человѣческимъ умомъ,
             Къ концу все дѣло сведено,
             Народамъ жительство дано.--
             Но тутъ-то всѣмъ мечтамъ предѣлъ:
             Въ богатствѣ чувствуешь пробѣлъ.
             И запахъ липъ, и этотъ звонъ,--
             Ну, словно я похороненъ.
             Такъ, всемогущій лишь на видъ,
             На этомъ я пескѣ разбитъ.
             Когда жъ я съ этимъ развяжуся!
             Чуть зазвонятъ -- и я бѣшуся.
   

Мефистофель.

             Вполнѣ понятно для меня,
             Что жизнь отравлена твоя.
             Кто станетъ спорить! Тамъ, гдѣ звонъ,
             Духъ благородный оскорбленъ,
             И это биш-бамъ-бумъ клятое
             Лишь портитъ небо голубое,
             И съ первыхъ дней до погребенья
             Во всѣ вмѣшалось отправленья,
             Какъ будто между бимъ и бумъ
             Вся жизнь лишь призракъ сонныхъ думъ.
   

Фаустъ.

             Упрямство и строптивость ихъ
             Мнѣ отравляютъ каждый мигъ,
             И подъ конецъ привыкши ныть,
             Устанешь справедливымъ быть.
   

Мефистофель.

             Чѣмъ тутъ себя ты такъ стѣсняешь?
             Впервые ль ты переселяешь?
   

Фаустъ.

             Ступай же, устрани ихъ прямо!
             Тотъ хуторокъ ты знаешь самъ,
             Что я готовилъ старикамъ.
   

Мефистофель.

             Перенесутъ ихъ да и только;
             И не почувствуютъ нисколько.
             Красивой собственности видъ
             Ихъ и съ насильемъ примиритъ.

(Онъ рѣзко свищетъ.)

Тѣ трое являются.

Мефистофель.

             Пойдемте! Данъ приказъ прямой,
             А завтра флоту пиръ горой.
   

Трое.

             Хоть сухъ былъ старика пріемъ,
             Но на пиру за то гульнемъ.
   

Мефистофель (ad spectatores).

             И здѣсь все то жъ, что съ древнихъ дней,
             Твой виноградникъ Навуѳей.

0x01 graphic

0x01 graphic

Глубокая ночь.

Линцей, башенный стражъ.
(Поетъ на вышкѣ.)

                       Глядѣть я родился,
                       Все взоромъ локтю,
                       Я съ башней сроднился,
                       Весь свѣтъ я люблю.
                       И все предо мною,
                       Куда я ни глянь,
                       И звѣзды съ луною
                       И роща, и лань.
                       Всей этой раздольной
                       Любуюсь красой,
                       И всѣмъ я довольный
                       Доволенъ собой.
                       Счастливыя очи,
                       Что бъ ни было тамъ,
                       Прекрасное всюду
                       Встрѣчалося вамъ!

(Пауза.)

             Но не все для наслажденья
             Здѣсь высоко я стою;
             Что за страшное видѣнье
             Я во мракѣ узнаю!
             Кто-то искрами моргаетъ
             Изъ-подъ липъ во мглѣ двойной,
             Все сильнѣе раздуваетъ
             Злое пламя вѣтръ ночной.
             Ахъ! избушка вся пылаетъ,
             Хоть и влажнымъ мхомъ покрыта
             Знать никто не выручаетъ,
             Да кому спасать вдали-то?
             Ахъ, старинушки, что съ вами!
             Какъ огня они страшились.
             Иль пожретъ ихъ это пламя?--
             Что за страсти приключились!
             Пламя пышетъ пыломъ краснымъ,
             Только черный остовъ сзади;
             Ужъ удастся ли несчастнымъ
             Уцѣлѣть въ подобномъ адѣ!
             Засверкало языками
             Вверхъ по листьямъ, межъ суками;
             Все, что сухо, занялося,
             Вотъ ужъ рухнуло; какъ жаль!
             Что увидѣть-то пришлося
             Мнѣ за то, что вижу вдаль!
             И часовню раздавила
             Тяжесть рухнувшихъ вѣтвей;
             Вотъ макушки освѣтило,
             Къ нимъ огонь взбѣжалъ какъ змѣй.
             Вонъ стволы красны отъ зною,
             До корней горитъ дупло,

(Долгая пауза. Пѣніе.)

             Что манило красотою,
             Со столѣтьями -- легло.
   

Фаустъ (на балконѣ лицомъ къ отмели).

             Кто сверху тамъ поетъ тоскуя?
             Здѣсь поздно пѣть иль говорить.
             То поетъ стражъ; и не могу я
             Въ душѣ поспѣшныхъ не бранить.
             Но пусть сгорѣвшихъ липокъ нынѣ
             Стволы истлѣвшіе торчатъ,
             Поставлю вышку на равнинѣ,
             Чтобъ въ безконечность несся взглядъ.
             Тамъ будетъ видно мнѣ жилище
             Той пары добрыхъ стариковъ,
             Сердца которыхъ стали чище
             Отъ благодѣтельныхъ трудовъ.
   

Мефистофель и тѣ трое (внизу).

             Несемся рысью мы сюда;
             Прости! Случилась тамъ бѣда.
             Стучались мы, я въ дверь толкалъ.
             Но намъ никто не отпиралъ;
             Какъ налегли мы пуще вновь,
             Гнилая дверь сошла съ крюковъ;
             Мы стали кликать, угрожать,
             Никто не думалъ отвѣчать.
             И какъ бываетъ тутъ всегда,
             Мы убѣждаемъ,-- такъ куда!
             Но, не теряя словъ пустыхъ,
             Проворно мы убрали ихъ.
             Испугъ ихъ долго не томилъ
             Онъ пару сразу уложилъ.
             А странникъ, что у нихъ былъ скрытъ,
             Полѣзъ на драку -- и убитъ.
             Какъ эту свалку завели,
             Упали угли и зажгли
             Солому.-- Вотъ теперь костромъ
             Жилище стало всѣмъ имъ тремъ.
   

Фаустъ.

             И вы-то глухи видно тожъ!
             Обмѣнъ былъ нуженъ -- не грабежъ.
             Вашъ подвигъ дерзкій, роковой
             Кляну! Дѣлите межъ собой.
   

Хоръ.

             Давно извѣстно слово намъ:
             Насилью подчиняйся самъ!
             А если храбръ и принялъ бой,
             Отвѣтишь домомъ и собой.

(Уходить.)

Фаустъ (на балконѣ).

             Померкли звѣзды въ поздній часъ,
             Огонь совсѣмъ почти погасъ,
             И вѣтерокъ, едва пахнетъ,
             Ко мнѣ и дымъ и чадъ несетъ.
             Скоръ былъ приказъ и скоръ исходъ
             Что это тѣнью возстаетъ?

0x01 graphic

0x01 graphic

Полночь.
Входятъ четыре мрачныхъ женщины.

Первая.

             Зовусь Недостачей.
   

Вторая.

                                           Я Долгомъ зовусь.
   

Третья.

             Зовусь я Заботой.
   

Четвертая.

                                           Зовусь я Нуждой.
   

Втроемъ.

             Тутъ заперты двери; напрасно мы ждемъ,
             Живетъ тутъ богатый -- къ нему не войдемъ.
   

Недостача.

             Тамъ стану я тѣнью.
   

Долгъ.

                                           Тамъ стану ничѣмъ.
   

Нужда.

             Глядѣть на меня тамъ не станутъ совсѣмъ.
   

Забота.

             Вамъ, сестры, придется убраться отсель:
             Забота жъ пролѣзетъ въ замочную щель.

(Забота исчезаетъ.)

Недостача.

             Вы, сестры сѣдыя, уйдите скорѣй!
   

Долгъ.

             Къ тебѣ я пристану какъ можно плотнѣй.
   

Нужда.

             А вслѣдъ за тобою нужда побредетъ.
   

Втроемъ.

             Все звѣздное небо отъ тучекъ въ затменьи,
             А сзади-то, сзади, совсѣмъ въ отдаленьи,
             Знать наша сестрица и смерть ужъ идетъ.
   

Фаустъ (во дворцѣ).

             Пришли четыре, три ушли:
             Ко мнѣ ихъ рѣчи не дошли.
             Нужда, я словно разобралъ
             Да слово смерть я услыхалъ;
             Какъ призраковъ исполненъ звукъ глухой.
             Не выбьюсь я никакъ на путь прямой:
             Когда бъ я могъ отъ магіи укрыться.
             Всѣмъ заклинаньямъ вовсе разучиться,
             Лицомъ къ лицу съ тобой природа жить,
             То стоило бъ и человѣкомъ быть.
             Таковъ я былъ, пока во мглѣ не рылся,
             Пока на міръ и на себя не злился.
             Теперь видѣнья всюду на пути,
             И ужъ не знаешь какъ отъ нихъ уйти.
             Хоть ясный день ихъ и угонить прочь,
             Опять въ видѣньяхъ спутаетъ насъ ночь.
             Я веселъ съ поля вешняго иду,
             Вдругъ птица каркнетъ. Что сулитъ? Бѣду.
             Насъ предразсудокъ день и ночь томить,
             Сбывается, вѣщаетъ и грозитъ,
             И такъ стоишь, и страхъ тебя беретъ.
             Дверь заскрипѣла, а никто нейдетъ.

(Содрогаясь.)

             Тутъ есть ли кто?
   

Забота.

                                           Отвѣтъ нужно: да!
   

Фаустъ.

             Но кто же ты?
   

Забота.

                                           Явилась я сюда.
   

          Фаустъ.

             Уйди ты прочь!
   

Забота.

                                 Какъ разъ тутъ мѣсто мнѣ.
   

Фаустъ (сперва раздраженъ, затѣмъ успокоясь, про себя).

             Не заклинай опять по старинѣ.
   

Забота.

                       Ухо пусть меня не слышитъ,
                       Все же мною сердце дышитъ;
                       Въ разныхъ видахъ я одна
                       Мучить каждаго властна.
                       Но дорогѣ, надъ волнами
                       Я, мучительница, съ вами;
                       Не искавъ, меня найдешь,
                       Льстить начнешь, иль проклянешь!
                       Иль ты заботы не знавалъ?
   

Фаустъ.

             Я свѣтъ-то только пробѣжалъ,
             За волоса всѣ похоти хваталъ я,
             Что было не по мнѣ,-- бросалъ я,
             Что ускользало -- не ловилъ;
             Я лишь хотѣлъ, да исполнялъ,
             И вновь желалъ,-- и такъ пробушевалъ
             Всю жизнь; сначала мощно, шумно,
             Теперь иду обдуманно, разумно.
             Земля давно извѣстна мнѣ;
             А взглядъ туда намъ прегражденъ вполнѣ.
             Глупецъ! Кто ищетъ слабыми глазами
             Подобья своего надъ облаками!
             Здѣсь утвердись, да оглянись, межъ тѣмъ
             Предъ доблестнымъ міръ видимый не нѣмъ.
             Зачѣмъ ему по вѣчности носиться!
             Что онъ позналъ, тѣмъ можетъ насладиться.
             Такъ станетъ день за днёмъ онъ проходить
             И духовъ блажь его не въ силахъ сбить;
             Блаженствъ и мукъ пусть ищетъ онъ въ стремленьи,
             Онъ -- ненасытный въ каждое мгновенье.
   

Забота.

                       Разъ кого я побѣдила,
                       Въ мірѣ все тому не мило.
                       Солнце скроется куда-то,
                       Ни восхода, ни заката;
                       При сознаньи полномъ внѣшнемъ
                       Все во мракѣ онъ кромѣшномъ;
                       Хоть богатствомъ онъ владѣетъ,
                       Имъ онъ править не умѣетъ.
                       Въ счастьи, въ горѣ онъ скучаетъ,
                       Въ изобильи голодаетъ;
                       Скорбь иль радость вдругъ предстанетъ,
                       Гнать онъ ихъ на завтра станетъ,
                       Такъ къ грядущему все рвется
                       И конца онъ не дождется.
   

Фаустъ.

             Молчи! Тебѣ не сдамся я!
             Твой вздоръ мнѣ только слухъ тревожить.
             Ступай! Пустая литія
             И умнаго сбить съ толку можетъ.
   

Забота.

                       Уходить? Иль воротиться?--
                       Вѣкъ не можетъ онъ рѣшиться;
                       Посреди большой дороги
                       Онъ на ощупь движетъ ноги.
                       Озираяся пугливо,
                       Онъ всѣ вещи видитъ криво,
                       И собой и всѣмъ стѣсняясь,
                       Не дыша, а задыхаясь;
                       Онъ, хоть жизнью и томится,
                       Не воспрянетъ, не смирится.
                       Такъ наладитъ безразсудно,
                       Бросить жалко, дѣлать трудно,
                       То отпуститъ, то придушить,
                       То вздремнетъ, то сонъ нарушитъ,
                       Все ни съ мѣста до упаду,
                       Такъ готовится онъ къ аду.

0x01 graphic

Фаустъ.

             Жестокія видѣнья! Такъ людей
             Ведете вы чрезъ тысячи страданій
             И сводите чреду обычныхъ дней
             На чепуху гнуснѣйшую терзаній.
             Намъ демоновъ никакъ не отпугнуть;
             Упорна цѣпь духовная, я знаю:
             Но какъ забота вкрадчива ни будь,
             Твоей я власти не признаю.
   

Забота.

                       Узнай ее, замѣтишь тутъ
                       Мое проклятье въ мигъ единый!
                       Слѣпцами люди вѣкъ живутъ;
                       Ты, Фаустъ, ослѣпни предъ кончиной!

(Дышитъ на него.)

Фаустъ (слѣпнетъ).

             Спускаетъ ночь завѣсу роковую,
             Но духъ мой яркимъ свѣтомъ озаренъ;
             Что я задумалъ довершить хочу я;
             Властительное слово всѣмъ законъ.
             Рабы, вставайте! Риньтеся толпой
             Осуществить отважный замыслъ мой.
             Сильнѣй трудись и заступъ, и лопата!
             Что тычками обставлено -- то взято.
             Порядокъ строгій, быстрый трудъ
             Награду дивную найдутъ.
             Въ великомъ дѣлѣ духъ преобладаетъ,
             На тысячи онъ рукъ одинъ хватаетъ.

0x01 graphic

0x01 graphic

Большой дворъ дворца.
Факелы.

Мефистофель (въ качествѣ смотрителя).

             Сюда, сюда, скорѣй, скорѣй!
             Вы, дряблые лемуры,
             Изъ жилъ, тесемокъ и костей
             Сплетенныя натуры!
   

Лемуры (хоромъ).

             Мы у тебя тутъ подъ рукой
             И словно намъ сдается,
             Что преогромною страной
             Намъ обладать придется.
             Жердей зачищенныхъ запасъ
             И цѣпь для мѣры съ нами,
             Но почему позвали насъ,--
             Мы позабыли сами.
   

Мефистофель.

             Тутъ нѣтъ искусства; дѣло просто --
             Держитесь собственнаго роста,
             Кто подлиннѣй ложись-ка на-земь вдоль,
             А прочіе кругомъ вы дернъ обрѣжьте,
             Пріемомъ не замысловатымъ
             Врѣзайтесь длиннымъ вы квадратомъ!
             Такъ изъ дворца да въ тѣсный домъ,
             Все глупость та жъ, съ однимъ концомъ.
   

Лемуры (роютъ съ насмѣшливыми ужимками).

             Какъ молодъ былъ я люобилъ,
             Мнѣ жизнь была въ усладу,
             Гдѣ чашъ веселый звонъ стоялъ --
             Плясалъ я до упаду.
   
             Но злая старость костылемъ
             Своимъ меня хватила --
             И я на гробовую дверь
             Споткнулся -- и въ могилу!--
   

Фаустъ (выходя изъ дворца, ощупываетъ притолку).

             Какъ звонъ лопатъ отраденъ мнѣ!
             Онъ о толпѣ рабочихъ извѣщаетъ,
             Что землю съ ней самой же примиряетъ,
             Границу указавъ волнѣ
             И море затѣснивъ кругомъ.
   

Мефистофель.

             Для насъ же занятъ ты трудомъ,
             Твои плотины да причалы --
             Нептуну праздникъ небывалый.
             Чортъ водяной имъ будетъ радъ!
             Какъ вы ни бейтесь -- вы пропали,--
             Стихіи къ намъ въ союзъ пристали,
             И истребленіемъ грозятъ.
   

Фаустъ.

             Смотритель!
   

Мефистофель.

                                 Здѣсь!
   

Фаустъ.

                                           Рабочихъ разыщи,
             Сгоняй громаду за громадой,
             Бери ты строгостью, наградой --
             Плати имъ, увлекай, тащи!
             И каждый день мнѣ узнавать придется,
             Насколько вдаль канава подается.
   

Мефистофель (вполголоса).

             Не о канавѣ знать народъ,
             А о могилѣ рѣчь ведетъ.
   

Фаустъ.

             Болото тянется къ горамъ,
             И заражаетъ все, что мы добыли;
             Спустить бы грязь гнилую только намъ
             Вотъ этимъ бы мы подвигъ завершили.
             Мы бъ дали мѣсто многимъ милліонамъ
             Зажить трудомъ, хоть плохо ограженнымъ!
             Стадамъ и людямъ по зелёнымъ нивамъ
             На цѣлинѣ придется жить счастливымъ,
             Сейчасъ пойдутъ селиться по холмамъ,
             Что трудовой народъ насыплетъ самъ.
             Среди страны здѣсь будетъ свѣтлый рай,
             А тамъ волна бушуй хоть въ самый край,
             И гдѣ буруны только входъ прогложутъ,
             Тамъ сообща сейчасъ изъянъ заложутъ.
             Да, этотъ смыслъ мной подлинно усвоенъ,
             Нея мудрость въ томъ, чтобы познать
             Что тотъ свободы съ жизнью лишь достоинъ,
             Кто ежедневно долженъ ихъ стяжать.
             Такъ проживетъ здѣсь, побѣждая страхъ,
             Ребенокъ, мужъ и старецъ вѣкъ въ трудахъ.
             При видѣ этой суеты
             Сбылись бы всѣ мои мечты,
             Тогда бъ я могъ сказать мгновенью:
             Остановись! Прекрасно ты!
             И не исчезнутъ безъ значенья
             Земные здѣсь мои слѣды,--
             Въ предчувствіи такого счастья я
             Достигъ теперь вершины бытія.

(Фаустъ падаетъ навзничь. Лемуры подымаютъ его и кладутъ на землю.)

Мефистофель.

             Все жаждетъ счастья онъ и благъ иныхъ,
             И похоти одна другой смѣняетъ;
             Пустой, дрянной, послѣдній жизни мигъ,
             Несчастный задержать желаетъ.
             Со мной такъ мощно бился онъ,
             Но время царь, старикъ лежитъ сраженъ.
             Часы стоятъ.
   

Хоръ.

                                 Стоятъ! Молчатъ какъ ночь.
             И спала стрѣлка.
   

Мефистофель.

                                           Спала; не помочь!
   

Хоръ.

             И все прошло!
   

Мефистофель.

                                 Прошло! преглупый звукъ.
             Зачѣмъ прошло?
             Прошло и чистое ничто, вполнѣ равно!
             Къ чему намъ вѣчно созиданье
             И вслѣдъ затѣмъ въ ничто срыванье!
             "Вотъ и прошло" -- что бъ это означало?
             Да что его какъ бы и не бывало,
             А кружится, какъ словно бы и было.
             Затѣмъ-то мнѣ пустое -- вѣчно мило.
             Положеніе во гробъ.
   

Лемуръ (соло).

             Кто плохо такъ состроилъ домъ
             Желѣзною лопатой?
   

Лемуры (хоромъ).

             Ты, гость въ покровѣ холщевомъ,
             Тебѣ онъ пребогатый.
   

Лемуръ (соло).

             Кто залу плохо такъ убралъ?
             Гдѣ стулья? Какъ убого!
   

Лемуры (хоромъ).

             И то на краткій срокъ онъ бралъ;
             Заимодавцевъ много.

0x01 graphic

Мефистофель.

             Плоть здѣсь лежитъ; захочетъ духъ бѣжать,
             Листъ предъявлю, что кровью мы писали.--
             Къ несчастью, средствъ тамъ много отыскали
             У чорта души отнимать.
             Старинный путь для насъ запалъ,
             Насъ не манятъ и новыя дороги;
             Что я одинъ, бывало, совершалъ,
             Къ тому ступай искать подмоги.
             Во всѣхъ дѣлахъ мы стѣснены!
             Обычай, право старины,
             Все зашаталось подъ ногами.
             Бывало вздохъ послѣдній сторожишь;
             И, какъ проворнѣйшую мышь,
             Ее ты цапъ!-- и ухватилъ когтями.
             Теперь она все медлитъ покидать
             Обитель трупа гадкаго, гнилую,
             Пока стихіи наконецъ, враждуя,
             Ее съ позоромъ станутъ изгонять.
             Хоть истомись я цѣлый день, несчастный,
             Когда? и какъ? и гдѣ? вопросъ напрасный;
             Смерть потеряла силу быстроты;
             И точно ль? даже не узнаешь ты;
             Смотрѣть на трупъ мнѣ жадно приходилось;
             То былъ обманъ, глядишь -- зашевелилось.

(Фантастически флигельманскія тѣлодвиженія.)

             Скорѣй сюда! удвойте шагъ большой,
             Чины прямого и кривого рога!
             Прислужники бѣсовскаго чертога,
             Несите пасть геенны вы съ собой.
             Хотя у ада много, много пастей,
             И по чинамъ привыкъ онъ всѣхъ глотать;
             Но въ будущемъ и этого отчасти
             Уже въ расчетъ не станутъ принимать.

(Ужасный адскій зѣвъ разверзается слѣва.)

             Разверзлись зубы, изъ гортани жаркой
             Дохнуло пламя на меня,
             И въ глубинѣ, гдѣ пылъ-то самый яркій,
             Я вижу городъ вѣчнаго огня.
             Вотъ до зубовъ волна огней плеснула,
             И грѣшники, подплывъ, спасенья ждутъ,
             Но страшная геенна ихъ жевнула
             И вспять они по пламени текутъ.
             И по угламъ премного мукъ кромѣшныхъ,
             Хоть ужасамъ и не великъ пріютъ!
             Прекрасно, что пугаете вы грѣшныхъ,
             Они все это лживымъ сномъ сочтутъ.

(Къ толстымъ чертямъ короткаго, прямого рога.)

             Вы, брюханы, въ огнѣ раздуты пылкомъ,
             Въ васъ адской сѣрѣ клокотать просторъ;
             Вы, чурбаны, съ негнущимся затылкомъ!
             Блюдите низъ, не скажется ль фосфоръ:
             То душенька, то крылья мчатъ психею;
             Ихъ вырвите -- и дрянь червякъ она;
             Ее клеймомъ своимъ запечатлѣю,
             И будь она гееннѣ отдана.
             Предѣловъ нижнихъ слѣдъ держаться
             Вамъ, бурдюки, и наблюдать:
             Угодно ль тамъ ей оставаться --
             Нельзя навѣрное сказать.
             Всего вѣрнѣй она въ пупкѣ живетъ;
             Такъ не зѣвать, оттуда ускользнетъ.

(Къ худощавымъ чертямъ длиннаго, кривого рога.)

             Ей, великаны, что торчать шестами!
             Глядите вверхъ на воздухъ, дурачье,
             Готовьте руки съ острыми когтями,
             Когда порхнетъ,-- хватайте вы ее!
             Но вѣрно ей ужъ старый домъ претитъ,
             А геній-то все кверху норовить.

(Сіяніе сверху справа.)

Небесныя силы.

                       Вейтесь посланцы,
                       Неба избранцы,
                       Дайте просторъ!
                       Грѣшныхъ прощаетъ,
                       Прахъ оживляетъ!
                       Каждой природѣ
                       Къ свѣтлой свободѣ
                       Путь пролагаетъ
                       Медлящій хоръ.
   

Мефистофель.

             Нескладица, противное блеянье
             Въ недобрый день несется сверху къ намъ;
             Женоподобныхъ шельмецовъ оранье,
             Такое, что лишь по сердцу ханжамъ.
             Вы знаете, когда мы измышляли
             Людскую гибель въ распроклятый часъ:
             Все, что мы гнуснаго сыскали,
             Молитвѣ любо ихъ какъ разъ.
             Обманетъ сволочь, схватитъ налетая!
             Мы не впервой предъ ними въ дуракахъ --
             Оружьемъ нашимъ насъ же поражая,
             Они все тѣ же черти, въ пеленахъ.
             Навѣки стыдъ поддаться нынѣ тоже;
             Къ могилѣ всѣ и будьте насторожѣ!
   

Хоръ Ангеловъ (сѣя розы).

                       Розы блестящія,
                       Сладко дышащія,
                       Тихо парящія,
                       Жизнья дарящія,
                       Въ листьяхъ крылатыя,
                       Въ почкахъ зачатыя,
                       Время вамъ цвѣсть!
                       Міръ расцвѣчайте
                       Зеленью весь!
                       Рай навѣвайте
                       Спящему здѣсь!
   

Мефистофель (сатанамъ).

             Не гнись, не жмись! Въ аду-то развѣ такъ?
             Держитесь, пусть ихъ разсѣваютъ,
             Исправенъ будь на мѣстѣ всякъ!
             Цвѣточнымъ снѣгомъ, что ль, мечтаютъ
             Они чертей горячихъ закидать?
             Въ дыханьи вашемъ таетъ весь пустякъ.
             Вы, поддувалы, дуйте! Полно, стой!
             Вы дунули и блекнетъ легкій рой.
             Что крѣпко такъ? Хоть морды бы заткнули!
             Вы слишкомъ сильно ужъ подули;
             И мѣры-то никто не сохранитъ!
             Не только жмется, сохнетъ все, горитъ!
             Вотъ ядовитымъ пламенемъ слетѣло!
             Смѣлѣй стоять, держись другъ дружки смѣло!
             Исчезла мощь, волненье по рядамъ;
             Умильный жаръ почуялся чертямъ.
   

Ангелы.

                       Цвѣтики честные,
                       Пламя небесное,
                       Полны любви они,
                       Сердцу сулятъ они
                       Радости сѣнь.
                       Слово о мирѣ --
                       Въ чистомъ эѳирѣ
                       Шире и шире
                       Блещущій день!
   

Мефистофель.

             О срамъ! О стыдъ! Что сталось съ вами?
             И сатаны внизъ головами!
             Пошли болваны кувыркомъ,
             И въ адъ стремглавъ летятъ купаться.
             Часъ добрый париться огнемъ!
             Одинъ рѣшился я держаться.--

(Сражаясь съ горящими розами.)

             Прочь! не порхай, блудящій огонекъ!
             Тебя схвати, такъ гадкій ты комокъ.
             Чего пристали? Больно вы ужъ пылки!
             Меня печетъ какъ сѣрой на затылкѣ.
   

Хоръ Ангеловъ.

                       Чего чуждаетесь,
                       Къ тому не льните;
                       Чѣмъ возмущаетесь,
                       Вы не терпите.
                       Передъ насиліемъ
                       Стойте съ усиліемъ!
                       Любящій любящихъ
                       Только зоветъ!
   

Мефистофель.

             Жжетъ голову и грудь, и печень мнѣ!
             Въ сверхдьявольскомъ горю огнѣ!
             Кипѣть въ аду не такъ ужасно!
             Вотъ почему такъ громогласно
             Вопите вы, влюбленные, когда
             Измѣнницы вы ищете слѣда.
   
             И я! Зачѣмъ въ ту сторону гляжу я?
             Вѣдь съ ними вѣкъ я жилъ враждуя.
             На взглядъ привыкъ враговъ въ нихъ узнавать.
             Иль чѣмъ-то чуждымъ грудь моя объята?
             Вы милы мнѣ, прелестные ребята;
             И отчего васъ не могу ругать?--
             Но если я поддамся ихъ обманамъ,
             Кого же звать мы станемъ дуракомъ?
             А къ ненавистнымъ мальчуганамъ,
             Я чувствую, влечетъ меня тайкомъ!--
   
             Желалъ бы, дѣточки, узнать я,
             Не Люциферъ ли породилъ и васъ?
             Вы милы, васъ хотѣлъ бы цѣловать я:
             Вы словно кстати здѣсь какъ разъ.
             Мнѣ такъ естественно, привольно,
             Какъ будто васъ видалъ я съ давнихъ дней!
             Какъ кошечка, я ластюсь къ вамъ невольно;
             Взгляну на васъ,-- вы все милѣй, милѣй.
             Приблизьтесь же ко мнѣ, склоните взглядъ!
   

Ангелы.

             Вотъ мы къ тебѣ, а ты чего назадъ?
             Мы близимся, ты не бѣги смущенъ.

(Ангелы, летая, занимаютъ все пространство.)

Мефистофель (отодвинутый на авансцену).

             Браните насъ вы злобными духами,
             А колдуны вы прямо сами;
             Чтобъ соблазнять мужей и женъ.--
             Что за предательское дѣло!
             Ужъ не любовь ли тутъ шалитъ?
             Въ огнѣ какъ будто бы все тѣло;
             Чуть слышу я, что на плечахъ горитъ!-
             Вы носитесь, такъ вы сюда слетайте,
             Прелестнымъ членамъ свѣтской воли дайте!
             Вполнѣ прекрасна строгость въ васъ;
             Но улыбнитесь же хоть разъ;
             Да, этимъ бы я восторгался вѣчно.
             Ну, какъ влюбленные глядятъ -- конечно,
             Съ оттѣночкомъ у рта, вотъ весь и сказъ.
             Ты, длинный, всѣхъ милѣй мнѣ безъ сомнѣнья;
             Поповское оставь ты выраженье,
             Немножко страстно на меня взгляни!
             Ходить бы вамъ приличнѣй обнажась;
             Сорочки эти длинны такъ напрасно,--
             Вотъ, вотъ летятъ, спиной оборотись!
             Бездѣльники вѣдь лакомы ужасно!--
   

Хоръ Ангеловъ.

                       Ты просіялъ бы,
                       Пламень любовный!
                       Такъ и грѣховный
                       Правду позналъ бы,
                       Чтобы отъ злого
                       Спасшись земного,
                       Въ горней обители
                       Счастье найти!

0x01 graphic

Мефистофель (приходя въ себя).

             Но что со мной! Какъ Іова покрыло
             Меня всего болячками; но нѣтъ!
             Я торжествую и при видѣ бѣдъ;
             Въ себя, въ свою породу вѣрить слѣдъ.
             Возрождена чертовскихъ членовъ сила!
             На кожу вышелъ весь любовный бредъ,
             Огнемъ я гнуснымъ больше не пылаю,
             И всѣхъ я васъ, какъ должно, проклинаю!
   

Хорь Ангеловъ.

                       Пламя святое!
                       Кто имъ овѣянъ,
                       Ризой одѣянъ
                       Тотъ не земною.
                       Выше и шире!
                       Пойте вокругъ!
                       Чище въ эѳирѣ,
                       Взвѣйся ты, духъ!

(Они возносятся, унося Фаустово безсмертное.)

Мефистофель (озираясь).

             Но что жъ? Куда они дѣвались?
             У малолѣтокъ я попалъ впросакъ!
             Они съ добычей къ небесамъ умчались;
             Вотъ почему къ могилѣ льнули такъ!
             Великій кладъ, безцѣнный потерялъ я:
             Возвышенную душу, что стяжалъ я,
             Они ее подтибрили-то какъ!
             Гдѣ жалобу мою хоть слушать станутъ?
             Кто отстоитъ права мои въ борьбѣ?
             На старости ты лѣтъ теперь обманутъ;
             Ты заслужилъ, что плохо такъ тебѣ.
             Я все сгубилъ ошибкой несомнѣнной,
             Плода усилій страшныхъ я лишенъ;
             Любовью глупой, похотью презрѣнной
             Чортъ закаленный проведенъ.
             Коли въ такія дѣтскія дѣла
             Вдался такой бывалый неумѣло,
             То глупость ужъ конечно не мала,
             Которая къ концу имъ овладѣла.

0x01 graphic

0x01 graphic

Горныя ущелья, лѣсъ, скала, пустыня.
Святые анахореты, отдѣльно по горѣ, расположась между пропастями.

Xоръ и Эхо.

                       Рощи качаются,
                       Скалы смежаются,
                       Корни впиваются,
                       Сосны вздымаются;
                       Брызжетъ волна волнѣ,
                       Пропасть таитъ вполнѣ;
                       Львы къ намъ являются,
                       Молча ласкаются,
                       Чтутъ безгрѣховную
                       Пристань любовную.
   

Pater ecstaticus (паря внизъ и вверхъ).

                       Вѣчныхъ блаженствъ струи,
                       Пламенность изъ любви,
                       Грудь вся горящая,
                       Богомъ кипящая.
                       Стрѣлы, разите насъ,
                       Копья, пронзите насъ.
                       Млаты, дробите насъ,
                       Молніи, жгите насъ,
                       Чтобъ все мгновенное
                       Рушилось тлѣнное,
                       Звѣздно сіяй одно
                       Вѣчной любви зерно.
   

Pater profundus (низшая область).

             Какъ здѣсь у ногъ моихъ ущелье
             Въ глубокой пропасти лежитъ;
             Какъ тысяча ручьевъ въ весельи
             И въ пѣнѣ въ бездну пасть спѣшитъ;
             Какъ силой, вверхъ его несущей,
             Древесный стволъ въ эѳиръ влечетъ,--
             Такъ и любовью всемогущей
             Все создается, все живетъ.
   
             Вокругъ меня погромъ жестокій,
             Лѣсъ словно ходить со скалой!
             А все жъ любовно такъ потоки
             Стремятся къ пропасти глухой,
             Долину оросить имъ надо;
             А молніямъ, что внизъ летятъ,
             Очистить воздухъ весь отъ яда,
             Что испаренія таятъ.--
             То вѣстники любви вѣщаютъ
             О томъ, что зиждетъ все вокругъ.
             Пусть и во мнѣ воспламеняютъ
             Они холодный, смутный духъ,
             Что цѣпь мучительную тоже
             Еще не въ силахъ былъ стрясти.
             Смири Ты помыслы, о Боже!
             Мое Ты сердце просвѣти!
   

Pater Seraphicus (средняя область).

             Что за облачко струится
             Надъ вершиною лѣсной?
             Что сокрыто въ немъ? А мнится,
             Это духовъ юный рой.
   

Хоръ блаженныхъ мальчиковъ.

             Ахъ, отецъ, куда мы мчимся?
             Кто мы? добрый, намъ открой!
             Мы довольны; веселимся
             Бытія живой игрой.
   

Pater Seraphicus.

             Дѣти ночи преходящія,
             Недозрѣвшія мечты,
             Для родителей пропащія,
             Прибыль Ангельской среды!
             Если любящаго чистыхъ
             Вы признали,-- такъ сюда!
             Но путей земныхъ, тернистыхъ
             Въ васъ, счастливцы, ни слѣда.
             Въ органъ глазъ моихъ вступите,
             Это органъ міровой;
             Какъ бы въ свой въ него глядите
             Вы на этотъ видъ земной!

(Принимаетъ ихъ въ себя.)

             Это -- лѣсъ, а тамъ -- по скаламъ
             То потокъ, надъ крутизной,
             Низвергая валъ за валомъ,
             Путь выгадываетъ свой.
   

Блаженные мальчики (изнутри).

             Мощный видъ, но видъ суровый;
             Трудно намъ его снести,
             Насъ объемлетъ ужасъ новый,
             Доблій, добрый, насъ пусти!
   

Pater Seraphicus.

             Возноситесь, понемногу
             Возрастая каждый часъ,
             Какъ отъ вѣка близость къ Богу
             Укрѣпляетъ силы въ насъ.
             Духъ питаетъ дуновенье,
             Что въ эѳирѣ лишь витаетъ;
             Вѣчной жизни откровенье,
             Что къ блаженству призываетъ.
   

Хоръ блаженныхъ мальчиковъ
(кружась надъ высшими вершинами).

                       Руки сплетайте
                       Въ радостный хоръ живой,
                       Пойте, летайте
                       Съ пѣснью любви святой!
                       Внявъ о святынѣ,
                       Слѣдъ уповать,
                       Чтимаго нынѣ
                       Вамъ созерцать!
   

Ангелы (парящіе въ высшей атмосферѣ, унося Фаустово безсмертное).

             Часть благородную отъ зла
             Спасъ нынѣ міръ духовный:
             Чья жизнь стремленіемъ была,
             Тотъ чуждъ среды грѣховной.
             А если и любовь объять
             Его слетаетъ свѣтомъ,
             Блаженный хоръ его встрѣчать
             Спѣшитъ своимъ привѣтомъ.
   

Падшіе Ангелы.

             Эти розы, что держали
             Покаянныхъ грѣшницъ руки,
             Намъ въ побѣдѣ помогали,
             Облегчали наши муки.
             Кладъ души мы сей стяжали,
             Ими злыхъ мы закидали.
             Черти врозь, какъ въ нихъ попало.
             Вмѣсто адскихъ мукъ, познала
             Ихъ среда любви мученья.
             Сатана и тотъ въ смятеньи,
             Какъ стрѣлой пронзенъ горячей.
             Возликуйте надъ удачей!
   

Болѣе совершенные Ангелы.

             Бренныхъ останковъ гнетъ
             Несть намъ такъ больно:
             Самый азбестъ -- и тотъ
             Чистъ не довольно.
             Коль мощь духовная
             Прильнетъ къ стихіи
             Во узы кровныя,
             Даже святые
             Не разрѣшатъ двойной
             Жизни сближенье:
             Въ вѣчной любви одной
             Ихъ разрѣшенье.
   

Младшіе ангелы.

             Какъ дуновенія
             Въ выси верховной,
             Чую волненія
             Жизни духовной.
             Тучекъ свѣтлѣй края,
             Вижу блаженныхъ я
             Мальчиковъ хоры;
             Ихъ не томитъ земной,
             Тягостный сонъ.
             Тѣшитъ ихъ взоры
             Міръ красоты иной,
             Въ блескъ погруженъ.
             Будь онъ сожитіемъ,
             Съ вѣчнымъ развитіемъ,
             Къ нимъ пріобщенъ!
   

Блаженные мальчики.

             Благо личинкой могъ
             Стать этотъ чаемый;
             Ангельскій въ немъ залогъ
             Такъ получаемъ мы.
             Снимемте приди всѣ
             Бытности тлѣнной,
             Ужъ онъ возросъ вполнѣ
             Къ жизни священной.
   

Doctor Marianus.
(Въ высшей, чистѣйшей кельи.)

             Здѣсь такъ свободенъ я
             Духомъ подняться.
             Женъ тамъ паритъ семья,
             Выше стремятся;
             И неневѣстная
             Межъ нихъ сіяетъ,
             Царица небесная
             Все озаряетъ.

(Восторженно.)

             Ты, владычица міровъ!
             Дай мнѣ зрѣть въ пустынѣ,
             Гдѣ небесъ синѣетъ кровъ,
             Тайнъ твоихъ святыни.
             Не отвергни, что въ груди
             Мужа строго дышитъ,
             Что влечетъ къ тебѣ идти
             И любовью пышетъ.
             Сколько мощи въ насъ самихъ
             При твоемъ велѣньи;
             Но огонь нашъ гаснетъ вмигь
             Въ свѣтломъ примиреньи.
             Дѣва-мать, изъ всѣхъ одна,
             Чтимая всечасно;
             Ты въ царицы намъ дана,
             Богу сопричастна!
             Къ ней бѣлоснѣжныхъ
             Льнетъ тучекъ стая:
             То грѣшницъ нѣжныхъ
             Семья нѣмая,
             Къ ея колѣнямъ
             Сердца приносить,
             Пощады проситъ.
             Предъ недосягаемой,
             Предъ тобой открыто,
             Что для искушаемой
             Ты одна защита.
             Трудно слабымъ устоять,
             И искать спасенья;
             Кто же въ силахъ самъ порвать
             Цѣпи вожделѣньяў
             Какъ легко нога скользнетъ
             По отлогой глади!
             Кто въ безумство не впадетъ
             Вздоховъ, взглядовъ ради?
   

Mater gloriosa (паритъ по воздуху).

Хоръ кающихся грѣшницъ.

             Паря къ селеньямъ
             Нагорнымъ рая,
             Внемли моленьямъ,
             Ты всесвятая,
             Ты всеблагая!
   

Magna Peccatris.

             Ради той любви, что много
             Слезъ къ стопамъ лила съ елеемъ
             Твоего же Сына -- Бога,
             Не смущаясь фарисеемъ;
             Ради урны, что струями
             Благовонье изливала,
             Ради той, что волосами
             Мягко ноги отирала...
   

Mulier Samaritаnа.

             Ради кладезя, гдѣ жадно
             Авраама паства жалась;
             Ради той бадьи, что хладно
             Устъ Спасителя касалась;
             Ради чистаго потока,
             Что оттуда избѣгаетъ,
             Вѣчно ясно и широко
             Мірозданье обтекаетъ!--
   

Maria Aegyptiaca (acta Sanctorum),

             Ради мѣстъ священныхъ вѣрѣ,
             Гдѣ Господь былъ положенъ;
             Ради длани, коей въ двери
             Входъ мнѣ строго возбраненъ;
             Ради жизни покаянья,
             Сорокъ лѣтъ въ степи, въ тоскѣ;
             Ради словъ, что на прощанье
             Я писала на пескѣ...

0x01 graphic

Втроемъ.

             Ты, которая взираешь
             На великихъ грѣшницъ окомъ,
             Имъ стяжать не возбраняешь
             Свѣтъ въ смиреніи высокомъ,
             И душѣ ты доброй этой,
             Что ошиблась въ мигъ забвенья,
             Но вмѣняй ей, не посѣтуй,
             Отпусти ей прегрѣшенья!
   

Una poenitenium.
(называвшаяся прежде Гретхенъ, присоединяется къ нимъ).

             Съ выси чистой
             Много лучистый,
             Ликъ свой пречистый
             На это счастье обрати!
             Давно любимый,
             Ужъ не смутимый,
             Ко мнѣ въ пути!
   

Блаженные мальчики
(приближаясь въ кругообразномъ движеніи).

             Онъ переросъ ужъ насъ
             Могучимъ тѣломъ,
             Пойдетъ вослѣдъ какъ разъ
             Призывамъ смѣлымъ.
             Мгновенной жизни сонъ
             Здѣсь насъ не мучить;
             Но онъ учился, онъ
             И насъ научитъ.
   

Одна изъ кающихся
(прежде называвшаяся Гретхенъ).

             Средь хора, гдѣ блаженство льется,
             Пришлецъ пока и самъ не свой,
             По жизни свѣжей лишь коснется,
             Въ святомъ онъ сонмѣ станетъ свой.
             Какъ оболочку онъ земного,
             Земныя узы отрѣшилъ,
             Какъ изъ эѳирнаго покрова
             Вновь проступила юность силъ!
             Дозволь мнѣ быть ему примѣромъ!
             Еще онъ блескомъ ослѣпленъ.
   

Mater gloriosа.

             Приди! Взносись ты къ высшимъ сферамъ!
             Тебя учуя, вслѣдъ и онъ.
   

Doctor Mariamus (павши ницъ).

             На спасенье киньте взоръ
             Въ покаяньи нѣжномъ,
             Чтобъ объялъ блаженный хоръ
             Миромъ васъ безбрежнымъ!
             Лучшій помыслъ чтобъ не гасъ,
             Насъ съ тобой сближая!
             Дѣва, мать, царица, насъ
             Защити, святая!
   

Corus mysticus.

             Все преходящее --
             Только сравненье;
             Сномъ лишь парящее,
             Здѣсь исполненье;
             Здѣсь все безбрежное
             Въ явной порѣ;
             Женственно-нѣжное
             Взноситъ горѣ.

FINIS.

0x01 graphic

   

Объясненіе второй части.

0x01 graphic

АКТЪ ПЕРВЫЙ.

   Успокоеніе Фауста, его пробужденіе и намѣренія. Открывающаяся сцена не служитъ прямымъ переходомъ отъ послѣдней сцены тюрьмы. Фаустъ, очевидно, какъ и въ первой части, искалъ освѣженія на лонѣ безлюдной природы. Знакомый намъ изъ шекспировской Бури, тонкій и умный представитель элементарныхъ духовъ, Аріель, приглашаетъ благодѣтельныхъ эльфовъ, дыханіемъ вешняго вечера освѣжить измученнаго Фауста. Тацитъ сообщаетъ о вѣрованіи германцевъ, что въ извѣстный моментъ заходящее солнце издаетъ звукъ. Изумительно это миѳическое указаніе на сродство свѣтовыхъ и звуковыхъ явленій. Аріель называетъ звуки, приносимые восходящимъ солнцемъ, неслыханными, въ смыслѣ невыносимыхъ для слуха. Подкрѣпленный сномъ, Фаустъ пробуждается въ райской мѣстности, при описаніи которой Гёте, по собственному признанію передъ Экертомъ, имѣлъ въ виду берега озеръ четырехъ Кантоновъ. Невыносимый блескъ солнца напоминаетъ ему страшную границу людскихъ стремленій, представшую ему нѣкогда въ образѣ духа земли. Въ водопадѣ онъ видитъ подобіе людской жизни, съ ея вѣчнымъ общимъ стремленіемъ, несмотря на мгновенность индивидуума. Въ этомъ образѣ Фаустъ узнаетъ жизненность собственнаго порыва. Онъ готовъ на новые поиски.
   Мефистофель въ государственномъ совѣтѣ. Мефистофель переноситъ Фауста въ большой свѣтъ и даже прямо въ императорскій дворецъ, гдѣ надѣется осѣтить его честолюбіемъ, но близкое въ слабыхъ рукахъ эгоизма къ распаденію государство не представляетъ Фаусту ничего привлекательнаго. Мефистофель долженъ сперва приготовить Фаусту путь ко двору и пользуется случаемъ заступить мѣсто шута, безъ котораго, равно какъ и безъ ученаго астролога, императоръ не можетъ обойтись. Мефистофель врывается во дворецъ съ загадкой, разгадка которой заключается въ словѣ шутъ. Толпа, боящаяся голоса правды, хотя бы изъ шутовской формѣ,-- волнуется. Императоръ, опираясь на счастливое предсказаніе астролога, желалъ бы предаться маскараднымъ удовольствіямъ и только не охотно уступаетъ просьбамъ сановниковъ приступить къ совѣщанію съ государственными цѣлями. Главные представители власти -- архіепископъ-канцлеръ, главнокомандующій, государственный казначей и кастелянъ послѣдовательно жалуются на государственное неустройство, не указывая ни малѣйшаго средства къ исправленію зла. Ловкій Мефистофель, къ которому императоръ съ безсильной ироніей обращается съ вопросомъ: не знаетъ ли онъ еще какого зла,-- становится на сторону льстиваго астролога и, видя одно величіе, блескъ и могущество, указываетъ, какъ на ничтожное обстоятельство, на недостатокъ денегъ. По обороту его рѣчи толпа догадывается, что у Мефистофеля готовъ проектъ.
   Никто изъ близорукихъ и эгоистическихъ блюстителей власти не можетъ понять, что благосостояніе страны основано на органическомъ содѣйствіи всѣхъ къ правильной разработкѣ таящихся въ ней силъ, а не въ механическомъ обиліи золота, которое, служа только внѣшнимъ выраженіемъ органическаго труда и довольства, тотчасъ же отливаетъ туда, гдѣ господствуетъ обиліе продуктовъ. Мефистофель ловко пользуется ихъ слѣпой вѣрой въ золото, хотя знаетъ, что доставленіемъ денежныхъ знаковъ, онъ, удовлетворивъ общей жаждѣ на время, только увеличитъ затрудненія. Жаждущимъ золота онъ указываетъ на то, что его много въ видѣ руды въ горахъ и въ видѣ монеты въ старинныхъ стѣнахъ, откуда ихъ можетъ извлечь только по природѣ мощный духъ. Слова природа и духъ смущаютъ архіепископа-канцлера, какъ антирелигіозныя, и онъ упрекаетъ Мефистофеля въ революціонномъ ученіи. Мефистофель отклоняетъ упреки шуткой надъ учеными; но императоръ нетерпѣливо требуетъ разгадки обѣщанія денегъ. Мефистофель указываетъ на то, что въ минуты воинскихъ бѣдствій, начиная съ переселенія народовъ, всѣ старались зарывать свои богатства въ землю, а все зарытое въ землѣ принадлежитъ по закону императору. Всѣ радуются такому направленію дѣла, а Мефистофель вступаетъ въ сообщество съ астрологомъ, чтобы устами ученаго говорить двору то, что сочтетъ въ данную минуту для себя полезнымъ. Онъ ссылается на положительные пріемы астрологіи, въ которой небесная сфера раздѣлена на 12 отдѣловъ, называемыхъ домами. Находящійся на крайнемъ востокѣ горизонта считается 12-мъ домомъ, а непосредственно за нимъ, скрытый за горизонтомъ,-- первымъ, въ извѣстный день и часъ (Dr. Sonleiden, Populäre Vorträge, 1855, ст. 223). Астрологія въ своемъ напыщенномъ истолкованіи положенія свѣтилъ, поддерживаетъ общее мнѣніе о всемогуществѣ драгоцѣнныхъ металловъ, свидѣтельствуя, что небесное солнце само чистое золото, а луна -- серебро. Императоръ замѣчаетъ подсказываніе Мефистофеля, а толпа бранитъ составителей календарей (астрологовъ). Мефистофель, издѣваясь надъ недовѣріемъ толпы, говоритъ про таинственныя указанія природы, посредствомъ испытываемыхъ нами вблизи кладовъ ощущеній зуда и тягости въ ногахъ. Висѣльникъ (вырѣзанный изъ корня растенія Мандрагоры -- Alraune) -- помогаетъ открывать клады; оберегали ихъ черныя собаки, змѣи и драконы. Императоръ требуетъ указанія кладовъ, угрожая въ противномъ случаѣ Мефистофелю смертью. Мефистофель еще болѣе раздражаетъ его желанія описаніемъ сокрытыхъ сокровищъ, которыя иногда попадаются и простому крестьянину на бороздѣ, и совѣтуетъ требовательному императору лично взяться за лопату. Императоръ готовъ приняться за трудъ, но астрологъ, подъ предлогомъ необходимой сосредоточенности при такомъ трудѣ, предлагаетъ отбыть сначала шумный карнавалъ. Такое предложеніе по сердцу ищущаго развлеченій императора, а Мефистофель радъ случаю поглумиться надъ глупцами, воображающими, что цѣль человѣчества, отдавшись праздности, покупать на золото тѣ продукты, которые бываютъ лишь плодомъ громаднаго труда.
   Маскарадъ, въ которомъ Фаустъ появляется въ костюмѣ Плутуса, бога богатства, результата умственныхъ и нравственныхъ силъ, указываетъ на прямую противоположность Фауста съ императоромъ, ослѣпленнымъ окружающимъ его мишурнымъ блескомъ. Герольдъ объявляетъ, что маскарадъ не будетъ мрачнымъ воспроизведеніемъ нѣмецкой фантазіи о мертвецахъ, чертяхъ и шутахъ, а по примѣру Италіи, куда императоръ ѣздилъ короноваться, будетъ представлять легкую и осмысленную забаву. Изъ дальнѣйшаго хода уясняется, что Фаустомъ и Мефистофелемъ начертанъ весь планъ маскарада.
   Первое отдѣленіе относится къ внѣшнимъ жизненнымъ благамъ и направленнымъ на нихъ условіямъ. Эти блага представлены въ видѣ цвѣтовъ и плодовъ. При этомъ оливковая вѣтвь съ плодами и вѣнокъ изъ колосьевъ указываетъ на пользу, а фантастическій вѣнокъ и фантастическій букетъ -- на искусственную красоту, силящуюся превзойти самую природу, чему розы противопоставляютъ свою значительность. Теофрастъ -- отецъ древней ботаники. Неаполитанскіе садовники просятъ флорентинскихъ цвѣточницъ придать своими цвѣтами красоты ихъ полезнымъ плодамъ.
   Если цвѣты и плоды служатъ выраженіемъ внѣшнихъ благъ, то слѣдующія маски представляютъ зависимость отъ внѣшнихъ благъ. Мать и Дочь, и прекрасныя ея подруги среди рыбаковъ и птицелововъ, изображающихъ жениховъ, служатъ общихмъ выраженіемъ той вѣчной ловли жениховъ, за которой таится желаніе матеріальнаго обезпеченія женщины.
   Дровосѣки и полишинели -- представители вѣчной неравномѣрности распредѣленія благъ земныхъ, причемъ праздные еще и насмѣхаются надъ трудящимися.
   Паразиты (латинскіе scurrae) и пьяница -- представители рабскаго отношенія людей къ земнымъ благамъ. Первые -- рабы хлѣбосоловъ, а вторые -- собственнаго порока. Съ подобнымъ же оттѣнкомъ являются и придворные поэты, старающіеся другъ у друга оспорить первенство. Хотя сатирикъ и принимаетъ видъ свободнаго карателя нравовъ, но въ сущности онъ тотъ же льстецъ желанію толпы услыхать худое про другого. Оставляя въ сторонѣ несговорчивыхъ Прутковыхъ, герольдъ вызываетъ греческую миѳологію.
   Граціи выражаютъ благосклонность, сближающую людей и смягчающую ихъ отношенія. Гсзіодъ называетъ трехъ Грацій: Аглаю (блескъ), Талію (счастье) и Гвфрозипу (веселость). Но въ виду того, что Талія общеизвѣстное имя одной изъ 9 музъ, Гёте замѣнилъ его именемъ Гегемоны (повелительницы). Аѳиняне чтили 2-хъ грацій: Гегемону и Ауксо (Αὐξώ) (возростаніе).
   Парки -- представительницы нравственной правомѣрности. Ихъ имена указываютъ, что Іхлото (пряха) прядетъ нить жизни, Лахезисъ (снабдителыища) ее продолжаетъ, а Атропосъ (неотвратимая) ее перерѣзаетъ. Гёте заставилъ Клото и Атропосъ на время помѣняться ролями, въ виду того, что нерѣдко блестящія надежды погибаютъ. По вызову герольда,
   Фуріи, являясь въ милой маскарадной формѣ, тѣмъ не менѣе, подобно другимъ маскамъ, высказываютъ свое существо. Алекто (никогда не успокоивающаяся) представляетъ первое недовѣріе и охлажденіе къ предмету любви, таящееся въ сердцѣ и послѣ примиренія. Мегера (неблагопріятная) -- представительница ненасытности, смущающей сердечные союзы и ведущей къ дѣйствительной невѣрности. Тизифона (кровомстительница) воплощенная супружеская месть.
   Засимъ слѣдуетъ изображеніе благоустроеннаго государства, въ которомъ вегъ соединяются для содѣйствія общему благу. Тяжелый слонъ, увѣшанный коврами, песетъ на хребтѣ своемъ башню, со стоящей на ней Викторіей, богиней всякаго дѣянья.
   Благоразуміе, сидя на затылкѣ исполина, управляетъ имъ небольшой палочкой, какъ это дѣлаютъ карнаки. Благоразуміе, управляющее государствомъ, заковало двѣ враждебныя ему силы. Боязнь за успѣхъ всякой правильной государственной дѣятельности въ самой залѣ видитъ всюду одно ей враждебное. Прямой ей противоположностью является легкомысленная надежда на внѣшнее, ничѣмъ не заслуженное благо. Ясная обдуманность, сводящая всѣ силы къ общей дѣятельности, въ образѣ богини побѣды, руководитъ государствомъ.
   Рядомъ съ ней поэтъ выводитъ ничтожныя побужденія завистливыхъ демагоговъ, поносящихъ все высокое, которое они желали бы принизить до собственнаго уровня. Выведенный здѣсь Зоилоѳирситъ собственно не принадлежитъ къ выступившему кортежу, а только ворвался въ него, по наущенію злобнаго Мефистофеля. Гёте позаимствовалъ двойное имя съ одной стороны у придирчиваго грамматика третьяго столѣтія до Р. Хр. Зоила, стяжавшаго прозваніе бича Гомера, а съ другой -- у безобразнаго Ѳирсита Иліады, и какъ нѣкогда Одиссей унялъ Ѳнрсита жезломъ, такъ и здѣсь герольдъ поражаетъ Зоилоѳирсита, изъ котораго свертывается яйцо, выпускающее изъ себя ехидну и нетопыря, эмблемы злобы и безобразія, пугающія гостей къ радости Мефистофеля. Герольдъ, опасающійся, чтобы въ окна не ворвались еще подобные злые гости, видитъ новое явленіе. Приближается избытокъ, являющійся слѣдствіемъ и наградой мудраго, прозорливаго и могущественнаго государственнаго управленія. Влетаетъ колесница на четвернѣ драконовъ и, никого не задѣвая, останавливается среди толпы. И это явленіе принадлежитъ къ маскараду, такъ какъ Фаустъ рѣшился принять въ немъ участіе въ образѣ Плутуса. Драконами правитъ мальчикъ, а на колесницѣ сидитъ царственная особа. Мальчикъ вызываетъ герольда назвать то и другое аллегорическое лицо; но герольдъ описываетъ ихъ внѣшнимъ образомъ. Мальчикъ обзываетъ своего повелителя богомъ богатства, котораго такъ желаетъ императоръ. Плутусъ, подъ которымъ скрывается Фаустъ, изображаетъ достатокъ, проистекающій изъ счастливаго государственнаго управленія Викторіи. Себя мальчикъ обзываетъ расточительностью -- поэзіей, въ смыслѣ общаго служенія прекрасному въ свободныхъ искусствахъ. Въ смыслѣ искусства онъ связанъ съ Плутусомъ, какъ предшествующимъ основаніемъ художествъ. Свое расточительное богатство онъ заявляетъ ребяческими щелчками, превращающимися въ драгоцѣнности, среди которыхъ прорываются и огоньки, западающіе въ людскія сердца. Но когда всѣ раздаваемыя драгоцѣнности въ непосвященныхъ рукахъ превращаются въ жуковъ и мотыльковъ, то герольдъ видитъ во всемъ только насмѣшки мальчика надъ толпой. Видя неспособность толпы понять его значеніе, мальчикъ проситъ своего повелителя свидѣтельствовать о немъ. Плутусъ признаетъ его духомъ своего духа, постоянно осуществляющимъ его высшія мечты и обладающимъ богатствомъ, съ которымъ Плутусово не выдерживаетъ сравненія, хотя и служитъ матеріальнымъ основаніемъ художественному богатству и всяческому духовному развитію, а по наоборотъ. Огоньки истинной поэзіи гаснутъ на непосвященныхъ головахъ. Непосредственнымъ доказательствомъ низменныхъ интересовъ толпы служитъ болтовня собравшихся поглядѣть на маскарадъ бабъ, которыхъ все вниманіе привлекъ исхудалый Мефистофель, сидящій на запяткахъ у Плутуса, какъ олицетворенный его контрастъ въ образѣ скупца. Имъ хочется его ущипнуть, но онъ отвѣчаетъ имъ бранью. Бабы собираются бить скупца, но, испуганныя огнедышащими драконами, разбѣгаются.
   Хотя искусство, опирающееся на избыткѣ, и служитъ послѣднему лучшимъ украшеніемъ, но оно можетъ достигнуть вершины своего развитія, только
   36. отрѣшась отъ мірскихъ суетъ въ уединеніи. При прощаніи съ Плутусомъ мальчикъ указываетъ на различіе между судьбой поклонниковъ богатства и служителей искусствъ. Что за исхудалымъ скрывается Мефистофель, а за Плутусомъ Фаустъ -- очевидно изъ всего хода маскарада. Но Гёте самъ положительно высказалъ это Экерману и тѣмъ устранилъ всякія иныя толкованія.
   Вслѣдъ за сопровождавшимъ избытокъ искусствомъ, являются, и сопровождающіе его пороки: жажда денегъ и наслажденій, нарушеніе правъ и нравственности. Разступившаяся толпа съ жадностію приступаетъ ко вскрытому герольдовымъ жезломъ сундуку, въ которомъ золото кипитъ горячимъ ключомъ. Когда же свертки монеты выскакиваютъ изъ сундука и разсыпаются по полу, то часть толпы старается нахватать червонцевъ, а другая захватить весь сундукъ. Напрасно герольдъ хочетъ образумить толпу увѣреніями, что это не настоящія, а маскарадныя богатства; онъ вынужденъ просить Плутуса разогнать всѣхъ силой. Послѣдній, окунувъ жезлъ въ кипящій сундукъ, разгоняетъ призрачнымъ огнемъ толпу. Но приходится оградиться и невидимою преградой законнаго наказанія отъ необузданной жадности толпы. На благодарность герольда Плутусъ (очевидно Фаустъ, устроившій дальнѣйшій ходъ маскарада съ императоромъ, въ видѣ Пана, во главѣ) отвѣчаетъ ожиданіемъ еще новаго замѣшательства.
   Заканчивающая этотъ отдѣлъ неприличная выходка Мефистофеля указываетъ на безнравственность, вытекающую изъ алчности къ деньгамъ. Онъ изъ золота лѣпитъ неприличныя фигуры, какъ это позволяютъ себѣ дѣлать полишинели римскаго карнавала. Не карая Мефистофеля, Плутусъ намекаетъ на предстоящую смуту, когда самая законная охрана становится безполезною. Таковъ таинственный смыслъ стиха:

"Законъ могучъ, еще сильнѣй нужда".

   Въ заключеніе маскарада является изображеніе разрушенія, вызваннаго личными стремленіями властителя и его приближенныхъ къ беззавѣтной роскоши и удовольствіямъ. Новая толпа дикихъ фавновъ, сатировъ и великановъ, сопровождающихъ великаго Пана, хоромъ возвѣщаетъ объ извѣстной ей тайнѣ,-- намекая на то, что подъ маской Пана скрывается самъ императоръ. Вся эта беззавѣтная группа представляетъ прямую противоположность съ характеромъ Плутуса, -- разумною дѣятельностью достигнутаго избытка. Устраивая съ Фаустомъ эту часть маскарада, Мефистофель очевидно разсчитывалъ на легкомысленное смущеніе императора, которому онъ надѣялся подъ шумокъ подсунуть къ подписи указъ объ ассигнаціяхъ.
   Фавны -- представители плотскихъ вожделѣній. Сатиры -- того надменнаго эгоизма, который свысока смотритъ на жизнь всѣхъ остальныхъ, считая себя центромъ вселенной.
   Гномы -- крошечные обитатели горъ и рудниковъ, здѣсь представители алчности къ богатству, которое считаетъ себя въ правѣ нарушать всѣ законы, начиная съ трехъ главныхъ: не укради, не прелюбодѣйствуй, не убей.
   Великаны, живущіе, по преданію, на Гарцѣ, часто изображаются у нижнегерманскихъ князей въ гербахъ подъ именемъ дикихъ людей (wilde Männer), держащихъ въ рукахъ вырванное съ корнемъ дерево. Здѣсь они представители грубыхъ совѣтниковъ безусловнаго насилія.
   Одно появленіе императора въ образѣ орфическаго Пана (всей вселенной) достаточно указываетъ на то, что онъ считаетъ себя не главой и руководителемъ, а настоящимъ государствомъ.
   Нимфы -- представительницы лести, отвлекающей властителя отъ его великаго труда въ потокъ наслажденій. Богъ Панъ охотится по ночамъ за дичью, въ полдень онъ отдыхаетъ, и съ нимъ засыпаетъ вся природа. На войнѣ онъ возбуждаетъ своимъ крикомъ ужасъ, получившій названіе паническаго. Если льстивыя нимфы поддерживаютъ лѣниваго Пана въ его бездѣйствіи, то депутація гномовъ еще болѣе укрѣпляетъ въ немъ эгоизмъ,-- объясненіемъ, что все народное богатство является прямымъ его достояніемъ и лишь изъ рукъ его получаетъ значеніе. Гномы противопоставляютъ, живущему въ блескѣ дня, императору свое подземное житье, называя его троглодитскимъ, въ смыслѣ эѳіопскихъ троглодитовъ (Herod. IV, 185). Панъ, увлекаемый льстивыми рѣчами, вполнѣ предается своимъ эгоистическимъ стремленіямъ и тѣмъ вызываетъ несчастіе. Плуту съ сообщаетъ герольду, прикосновеніемъ къ жезлу, какъ бы магнитическую силу, для послѣдовательной передачи страшнаго событія. Императоръ. наклоняется, чтобы поглубже заглянуть въ кипящій золотомъ сундукъ; при этомъ борода его маски воспламеняется и зажигаетъ его маскарадный вѣнокъ, состоящій у Пана преимущественно изъ сосновыхъ вѣтокъ. Напрасно окружающіе его стараются потушить огонь: ихъ горючія одежды только увеличиваютъ общій пожаръ. Подобное событіе разсказано въ исторической хроникѣ Готфрида (Абелина) о королѣ французскомъ Карлѣ VI, въ 1394 г. Только при крикѣ "самъ государь вѣдь пострадалъ" -- герольдъ, узнавъ, что императоръ скрывался подъ маской Пана, проклинаетъ пособниковъ такого легкомыслія. Уже загораются всѣ декораціи и все должно невозвратно погибнуть, но волшебствомъ Фауста-Плутуса укрощается разрушительное пламя. Герольдъ разрушаетъ, по приказанію Фауста, томительную иллюзію пожара. Близко ознакомившись съ содержаніемъ придворнаго быта, Фаустъ не могъ найти удовлетворенія въ политической средѣ.
   Аудіенція въ саду. Фаустъ и Мефистофель, умѣвшіе высказаться императору въ качествѣ волшебниковъ, просятъ, стоя на колѣняхъ въ залѣ придворнаго сада, прощенія за испугъ, причиненный маскараднымъ пожаромъ. Императоръ съ удовольствіемъ вспоминаетъ эту проказу, въ которой даже среди огней видѣлъ обычное высокопочитаніе толпы. Мефистофель пользуется его фразой о саламандрахъ, для изысканной лести о покорности императору всѣхъ стихій. Наконецъ онъ возводитъ его даже на Олимпъ. Но императоръ отклоняетъ такую честь, въ видахъ насущныхъ земныхъ наслажденій, и приглашаетъ волшебниковъ быть подъ рукой, чтобы разогнать скуку своими фокусами.
   О необычайныхъ послѣдствіяхъ вмѣшательства волшебниковъ въ государственныя дѣла императоръ тотчасъ же узналъ отъ своихъ приближенныхъ, сообщающихъ о чудотворномъ дѣйствіи бумажныхъ денегъ. Архіепископъ-канцлеръ, относившійся такъ враждебно къ шуту, заговорившему о природѣ и духѣ, съ восторгомъ оглашаетъ формулу ассигнацій. Императоръ, инстинктивно чувствующій недоброе дѣло, основанное на отдачѣ въ залогъ несуществующихъ предметовъ и ведущее прямо къ извращенію прямыхъ отношеній труда къ достатку и богатству, сначала выражаетъ свое негодованіе, но, убѣдясь, что самъ онъ узаконилъ это дѣло и въ виду блестящихъ результатовъ, успокоивается.
   Основную мысль ассигнацій высказываетъ главный волшебникъ, Фаустъ. Но по уклончивости общихъ его выраженій видно, что онъ самъ не довѣрялъ средству, пущенному въ ходъ лукавымъ Мефистофелемъ. Послѣдній выручаетъ Фауста, продолжая выхвалять удобства ассигнацій, хотя въ похвалахъ его просвѣчиваютъ дурныя стороны дѣла.
   Говоря, что, имѣя ихъ въ рукахъ, не нужно торговаться, онъ очевидно сравниваетъ ихъ не съ деньгами, а съ вещами, мѣняемыми на золото, и продолжаетъ ироническимъ совѣтомъ покопать немножко, когда въ дѣйствительности золота не оказывается. Гёте несомнѣнно имѣлъ въ виду банкъ шотландца Джона Ло во время регентства герцога Орлеанскаго. Не менѣе памятна была поэту и печальная судьба республиканскихъ ассигнацій.
   Императоръ награждаетъ волшебниковъ, дѣлая ихъ хранителями подземныхъ сокровищъ. Всѣ радуются предстоящей возможности пользоваться богатствомъ безъ труда, и императоръ приходитъ къ убѣжденію, что даже новый приливъ богатствъ никому не помогъ ступить на новый путь съ того, который погубилъ общее достояніе. Одинъ шутъ оказывается умнымъ. Онъ пользуется эфемеридами, чтобы, пока имъ вѣрятъ, промѣнять ихъ на дѣйствительныя цѣнности. Прежній шутъ снова занялъ свое мѣсто, на которомъ Мефистофель одурачилъ весь дворъ.
   Нисхожденіе къ матерямъ. Сцена происходитъ вечеромъ, тогда какъ предшествующая происходила до обѣда. Жаждущій развлеченій императоръ требуетъ, чтобы волшебникъ-Фаустъ вызвалъ ему тѣни Елены и Париса. Давъ слово, Фаустъ возлагаетъ его исполненіе на Мефистофеля, который, въ качествѣ духа отрицанія вообще, и представителя средневѣковыхъ преданій, чувствуетъ отвращеніе къ положительной красотѣ древняго міра и сознается въ своемъ безсиліи надъ язычниками.
   Тѣмъ не менѣе, но извѣстной долѣ всевѣдѣнія, Мефистофель указываетъ Фаусту на единственный путь сближенія съ классическими образами, предоставляя ему самому спуститься къ матерямъ.
   Въ своемъ воздушномъ описаніи матерей, Гёте, по собственному признанію, придерживался того мѣста въ Плутархѣ (Маи. 20), гдѣ о небольшомъ, но древнемъ городѣ Сициліи, Энгіонъ, говорится, что онъ знаменитъ появленіемъ богинь, именуемыхъ матерями. Построеніе ихъ храма приписываютъ критянамъ. Но въ другомъ мѣстѣ у Плутарха (de orac. def. 22) говорится: "Есть 183 міра, расположенныхъ въ формѣ треугольника; на каждой сторонѣ но 60 міровъ, остальные три стоятъ въ углахъ; въ такомъ порядкѣ они слегка соприкасаются и кружатся какъ бы въ пляскѣ. Внутренняя площадь треугольника какъ бы представляетъ общій очагъ и называется полемъ истины. на ней неподвижно лежатъ основы, образы и первообразы всѣхъ вещей когда-либо существовавшихъ и будущихъ. Ихъ окружаетъ вѣчность, изъ которой время потоковъ изливается въ міръ". Гётевскія матери суть первообразы вещей, покоящіяся идеи, изъ которыхъ исходятъ всѣ, поступающія въ жизнь, явленія. Не внѣшними средствами Фаустъ вызываетъ явленія Париса и Елены, прототиповъ героической эллинской красоты, а собственнымъ самоуглубленіемъ вдохновенной ими души. Его нисхожденіе къ матерямъ не что иное, какъ пробужденіе таящейся въ немъ самомъ идеи полнѣйшей красоты. Имя матерей, связанное съ мистическимъ процессомъ зарожденія, заставляетъ Фауста содрогнуться. На замѣчаніе Фауста о странной таинственности такого имени, Мефистофель подтверждаетъ такую таинственность и говоритъ о трудности доступа къ богинямъ.
   51. Таинственныя описанія пустоты въ устахъ Мефистофеля только раздражаютъ нетерпѣливаго Фауста, которому снова мерещится и кухня вѣдьмы съ ея непонятными мистеріями, и собственная жизнь, не давшая отвѣтовъ на завѣтные вопросы.
   Онъ говоритъ Мефистофелю, что хотя послѣдній, какъ мистическій учитель (мистагогъ) и старается озадачить новичка (неофита) мудреными словами, но мистагогъ выдаетъ свою пустоту за высшую мудрость, тогда какъ Мефистофель прямо указываетъ на пустоту, въ которой Фаустъ долженъ достигнуть высшей истины, причемъ Мефистофель самъ нейдетъ въ эту пустоту, а посылаетъ въ нее Фауста, какъ Лафонтеновская обезьяна -- кошку за горячими каштанами. Мефистофель иронически хвалитъ недовѣрчивость Фауста, знающаго, что Мефистофель лжецъ. Онъ вручаетъ Фаусту ключъ, какъ эмблему жречества, и Фаустъ въ теченіе всей дальнѣйшей сцены является въ видѣ жреца.
   Матери-идеи сидятъ, неподвижно стоятъ наготовѣ къ движенію или дѣйствительно идутъ въ міръ явленій, смотря по обстоятельствамъ. Треножникъ представляетъ непроницаемую, тайну вѣчно творческой силы, матерямъ свойственной. Образованье и преобразованье вещей составляютъ вѣчный предметъ помысловъ матерей, окруженныхъ образами отжившихъ и нарождающихся вещей. Сами онѣ, будучи духовными, не видятъ тѣлесныхъ предметовъ. Опасность нерѣшительности, про которую говоритъ Мефистофель, мы объяснили себѣ такъ. Фаустъ является представителемъ жречества искусства. Безъ сомнѣнія, человѣчеству предстояло не мало ученыхъ трудовъ и философскаго раздумья для того, чтобы изъ міра готическихъ преданій всецѣльно погрузиться въ античный міръ красоты; но вся эта приготовительная работа, воспитавшая художника, должна оставить его въ рѣшительную минуту творчества, иначе ему грозитъ опасность погибнуть въ качествѣ жреца свободнаго искусства. Виртуозу, дающему концертъ, не время думать о гаммахъ.
   Выраженіе: всѣмъ существомъ спускаться ясно указываетъ на духовное углубленіе въ область идей.
   Мефистофель, какъ волшебный врачъ. Вмѣсто задушевно стремящагося въ сумрачной галлереѣ къ высшимъ идеаламъ Фауста, передъ нами въ яркоосвѣщенной залѣ придворная толпа со своимъ вѣчнымъ стремленіемъ къ чувственности. Императоръ ждетъ только сценическаго представленія. Не успѣлъ Мефистофель на время отдѣлаться отъ назойливыхъ требованій кастеляна, уже со всѣхъ сторонъ къ нему, какъ къ знахарю, стремятся съ просьбами избавить отъ золъ, мѣшающихъ обычнымъ удовольствіямъ. Чѣмъ страннѣе и неожиданнѣе лѣченіе, тѣмъ болѣе на него спроса, особенно со стороны прекраснаго пола, такъ что Мефистофель рѣшается избавиться отъ докучныхъ, переставъ ихъ обманы56. вать и заговоривъ правду. Отъ взоровъ его не ускользаетъ таинственно строгій стиль рыцарской залы, какъ бы располагающій къ духовидѣнію.
   Появленіе Париса и Елены. Герольдъ, смущенный таинственностью ожидаемаго, отказывается отъ объясненій и ограничивается внѣшнимъ описаніемъ. Императоръ сидитъ передъ стѣной, завѣшанной коврами; слѣдовательно, никакого театра нѣтъ. Трубный звукъ по распоряженію Мефистофеля подаетъ знакъ начала представленія. Астрологъ, состоящій и на этотъ разъ въ союзѣ съ Мефистофелемъ, магически приготовляетъ сцену и самъ выходитъ на авансцену для объясненій происходящаго. Описаніе появляющагося древне-дорическаго храма возбуждаетъ порицанія со стороны средневѣкового архитектора, исключительно увлекающагося готическимъ стилемъ. Астрологъ особенно выставляетъ на видъ, что все, долженствующее совершиться, принадлежитъ области фантазіи, наперекоръ разуму. Изъ торжественнаго заклинанія жреца-Фауста мы видимъ, что всѣ, отраженные первообразами, матерями, образы выходятъ въ міръ явленіи, гдѣ, совершивъ назначенный кругъ развитія, снова возвращаются въ царство матерей, которыхъ окружаютъ. Находящихся подъ пологомъ дня, т.-е. въ видѣ явленій, нечего вызывать, и потому Магія старается овладѣть таящимися подъ пологомъ ночи, превращая возможность въ дѣйствительность. Образованіе поэтическихъ образовъ сопровождаетъ общая гармонія. Слѣдующій затѣмъ разговоръ высказываетъ односторонность воззрѣній толпы на истинно-прекрасное. Дамъ увлекаетъ или непосредственное присутствіе юноши, или требованіе условной утонченности. Въ мужчинахъ сказывается зависть. Мефистофелю не можетъ нравиться положительная античная красота Елены. Астрологъ отказывается отъ дальнѣйшаго объясненія. Фаустъ находитъ въ ней чистый идеалъ, затмевающій все, что онъ зналъ прекраснаго въ жизни. Мефистофель долженъ ему наполнить, что онъ самъ одно изъ дѣйствующихъ лицъ. Зрители, женщины и мужчины, въ своихъ сужденіяхъ естественно мѣняются ролями. Дамы не прощаютъ
   62. Еленѣ преданія о раннемъ похищеніи ея Тезеемъ при помощи Пиритоя. Такая тема вызываетъ ученаго филолога на обычный ему трудъ доказывать подлинность факта письменными свидѣтельствами. Онъ указываетъ на III, 156 ст. Иліады, гдѣ старцы свидѣтельствуютъ о ея красотѣ. Замѣчаніе астролога о похищеніи Елены намекаетъ на преданіе о ея похищеніи Парисомъ на охотѣ или при жертвоприношеніи. Ревнующій Фаустъ вспоминаетъ о магическомъ ключѣ и, не взирая на увѣщанія Астролога, хватаетъ Елену и касается ключомъ Париса. Гёте воспользовался подобною же сценой въ разсказѣ Гамильтона L'enchanteur Faustus, гдѣ заклинатель вызываетъ передъ королевой Елисаветой рядъ знаменитыхъ красавицъ, и гдѣ дѣло кончается ужаснымъ взрывомъ, когда Фаустъ вслѣдъ за Еленой, Маріамной и Клеопатрой вызывалъ соотечественницу королевы, прекрасную Розамунду, и королева захотѣла обнять ее. Состоящіе при королевѣ Эссексъ и Сидней находятъ глаза Елены не выразительными, а послѣдній порицаетъ форму ея ногъ. Но вездѣ преданіе о Фаустѣ получаетъ подъ рукой поэта общечеловѣческое значеніе, и взрывъ указываетъ на невозможность похотливыхъ отношеній къ идеальной красотѣ.
   Мефистофель не щадитъ пораженнаго Фауста своей насмѣшкой.
   

АКТЪ ВТОРОЙ.

   Мефистофель въ рабочемъ кабинетѣ Фауста. Соблазнитель переноситъ Фауста въ его прежнее жилище, гдѣ контрастъ его первобытнаго состоянія съ настоящимъ выступаетъ еще ярче. Конечно, на высокое стремленіе къ идеалу красоты, Мефистофель смотритъ какъ на глупость и болѣзненное состояніе. Въ кабинетѣ все по-старому, до мѣховой мантіи доцента, висящей на крюкѣ. При воспоминаніи о быломъ наставленіи ученика, его беретъ охота снова надѣть мантію, съ которой въ глазахъ толпы связана вся премудрость. Изъ старой шубы вылетаютъ насѣкомыя, между прочимъ Farfaietta, но-итальянски родъ бабочекъ, а въ переносномъ значеніи причуды. Farfarello (французск. farfadet -- домовой). Уже въ первой части Мефистофель провозглашаетъ себя повелителемъ непріятныхъ для человѣка насѣкомыхъ и животныхъ. Поэтому хоръ появляющихся насѣкомыхъ тотчасъ же признаетъ въ немъ своего нитрона и отца, который разсыпаетъ ихъ по всѣмъ угламъ мертвеннаго жилища.
   Мефистофель и Фамулусъ. Чтобы пробудить омертвѣлое жилище, Мефистофель звонитъ въ кодоколъ, отъ громовыхъ звуковъ котораго все зданіе потрясено и двери разверзаются. Въ испугѣ прибѣгаетъ Фамулусъ (помощникъ) ставшаго на мѣсто Фауста профессоромъ, Вагнера. Даже, послѣ того какъ Мефистофель назвалъ его какъ знакомаго по имени (вѣрующаго Апостола), Фамулусъ началъ-было читать католическую молитву, начиная со слова Oremus (помолимся), что конечно не нравится Мефистофелю, который начинаетъ выхвалять сперва прилежанье самого собесѣдника, а затѣмъ его профессора Вагнера, бывшаго фамулуса Фауста. Петромъ онъ обзываетъ пану и признаетъ Вагнера первосвященинкомъ науки, отпирающимъ верхъ и низъ, физику и метафизику. Говоря, что Фаустъ уже забытъ, а все открыто только Вагнеромъ, Гёте, быть-можетъ, намекаетъ на то, какъ Фихте совершенно изгладилъ воспоминаніе о своемъ предшественникѣ, Рейнгольдѣ, и высказался, что кажется открылъ путь, на которомъ философія способна стать очевидною наукой. Фамулусъ выставляетъ скромность Вагнера, оставившаго неприкосновеннымъ кабинетъ высокочтимаго имъ Фауста, куда Фамулусъ едва рѣшается вступить, по случаю вскрывшихся отъ ужаснаго сотрясенія дверей. Поэтому онъ спрашиваетъ объ астрономическомъ звѣздномъ часѣ, чтобы быть въ состояніи донести Вагнеру съ точностью о случившемся. На просьбу Мефистофеля допустить его до свиданія съ Вагнеромъ, Фамулусъ не рѣшается доложить объ этомъ Вагнеру, который, обратясь къ алхиміи, какъ истый philosophus per ignem уже нѣсколько мѣсяцевъ занятъ у очага лабораторіи, никого къ себѣ не допуская. На увѣренія Мефистофеля, что послѣдній можетъ стать хорошимъ пособникомъ Вагнеру, Фамулусъ идетъ попробовать счастья.
   Мефистофель и Баккалавръ. Сцена эта -- пародія на трансцендентальный идеализмъ философіи Фихте, господствовавшей въ Іенѣ съ 1794 г. Г-жа фонъ-Кальбъ разсказываетъ, что лѣтъ за 12 до появленія на сценѣ первой части (180S) Гёте читалъ ей сцену между Мефистофелемъ и отчаяннымъ идеалистомъ, щеголявшимъ своею абсолютностью. При этомъ Кальбъ помнитъ рѣчи объ избіеніи всѣхъ тридцатилѣтнихъ. Такимъ идеалистомъ является здѣсь Баккалавръ (недоучка, остановившійся на первой ученой степени), неспособный самобытно справиться съ идеализмомъ и воображающій себя въ правѣ порицать все, что повидимому не подходитъ подъ одностороннія понятія, возникающія изъ чужихъ словъ, принимаемыхъ на вѣру. Заслыша потрясающіе звуки, онъ радостно несется глядѣть на общее разрушеніе, воображая, что при этомъ ему будетъ хорошо. Увидавъ прежняго наставника, онъ радъ, что пріобрѣлъ извѣстную діалектику, при помощи которой онъ можетъ высказывать свое пренебреженіе къ наукѣ, опыту и вообще ко всякому положительному труду, не замѣчая высокаго комизма собственныхъ выходокъ. На его хвастовство происшедшею въ немъ перемѣной, Мефистофель тонко указываетъ на перемѣны, происходившія въ его прическахъ, и играетъ словомъ абсолютно. Баккалавръ, понявъ иронію, сердится. Напрасно Мефистофель указываетъ на фактъ, что горькій опытъ жизни подтверждаетъ намъ слова нашихъ наставниковъ, казавшіяся намъ сначала невѣроятными, а впослѣдствіи оказывающіяся справедливыми до пошлости. Но Баккалавръ, не зная что отвѣчать на такую несомнѣнную истину, прибѣгаетъ къ обычной уловкѣ говорить въ сущности совершенно о другомъ въ видѣ опроверженія тезиса. Мефистофель говоритъ о судьбѣ наставленій, а Баккалавръ бранитъ наставниковъ. Съ пренебреженіемъ относится онъ и къ опытности. Мефистофель иронически смиряется, признаваясь, что въ его рукахъ кладъ, какъ у неискусныхъ кладокопателей, превращался въ уголья. Баккалавръ оправдываетъ свою грубость нѣмецкимъ чистосердечіемъ. Мефистофель ищетъ защиты у партера, какъ это, напр., дѣлаетъ, у Аристофана въ Облакахъ, побѣжденная Неправдой Правда. Нѣкоторыя слова Фихте о тридцатилѣтіемъ возрастѣ были истолкованы въ смыслѣ избіенія 30-лѣтнихъ, что, по мнѣнію Мефистофеля, чорту съ руки. При имени чорта идеалистъ увлекается сумасбродною мыслію объективнаго творчества видимаго и невидимаго міра изъ человѣческаго сознанія. Не будучи въ состояніи понять отношеній субъекта къ объекту, онъ слѣпо ухватился за одну половину дѣла, какъ за неслыханную новинку. Но Мефистофель хорошо знаетъ, что ничего глупаго или умнаго подумать невозможно, о чемъ бы не думали до насъ. Онъ утѣшаетъ насъ мыслію, что опытъ -- наилучшій исправитель сумбурныхъ ученій и утопій.
   Гомункулъ. Извѣстный (1775--1841) въ Вюрцбургѣ тупоумный натур. философъ I. Я. Вагнеръ, задававшійся научнымъ возбужденіемъ вегетаціи безъ обсѣмененія и организмовъ посредствомъ кристаллизаціи, навелъ Гёте на мысль превратить своего филолога Вагнера въ алхимика.
   Гёте только воспроизводитъ передъ нами искусственное зарожденіе Гомункула (человѣчка), какъ о томъ мечталъ Парацельзъ и другіе алхимики до послѣдователей Месмера (1791) включительно. Эти homunculi должны, по словамъ Парацельза, быть людьми исполненными тайныхъ знаній, такъ какъ искусство, въ силу ихъ искусственнаго происхожденія, вошло у нихъ въ плоть и кровь. Гёте воспользовался Гомункуломъ къ воплощенію задушевнаго стремленія Фауста къ высшему идеалу красоты; его Гомункулъ со своею инстинктивною потребностью дѣятельности и потребностью изъ сознательной силы произойти въ видѣ конкретнаго существа -- вполнѣ выражаетъ такое художественное стремленіе. Хотя индивидуализированный Гомункулъ, подобно Фаусту, Еленѣ и друг. лицамъ, представляетъ самобытное историческое или сказочное (для поэзіи безразлично) лицо, но, въ виду всемірнаго значенія драмы, мы вынуждены слѣдить и за его историко-философскимъ значеніемъ. Хотя тупоумный Вагнеръ и считаетъ, что онъ произвелъ Гомункула, но Мефистофель, насмѣхаясь надъ безуміемъ Вагнера, впускаетъ въ реторту Гомункула, но не въ видѣ подвластнаго чертенка, а въ видѣ насмѣшки надъ алхимическими бреднями. Здѣсь мы стоимъ передъ однимъ изъ тончайшихъ и глубочайшихъ моментовъ творчества Гёте, умѣющаго самымъ прямымъ и нагляднымъ образомъ разрѣшать самое сложное. Мы скоро убѣдимся, что всадившій Гомункула въ реторту Мефистофель, со своимъ остроумнымъ, но одностороннеплотскимъ скептицизмомъ, не въ состояніи былъ понять нравственной стороны Гомункула, который, находясь передъ лицомъ зрителя въ ретортѣ, въ сущности зародился въ душѣ самого Фауста. Если же мы хоть на минуту зададимся вопросомъ: какъ могъ Мефистофель распоряжаться тѣмъ, чего въ сущности не понимаетъ,-- то ежедневный опытъ безчисленными примѣрами отвѣтитъ на такой вопросъ положительно. Мефистофель, желавшій только подтрунить надъ Вагнеромъ, попадаетъ въ собственныя сѣти, оправдывая пословицу: "чему посмѣешься, тому и поработаешь". Стоящій духомъ не только выше Вагнера, но и самого Мефистофеля -- Гомункулъ заставляетъ Мефистофеля идти въ высшей степени непріятнымъ для него путемъ, по которому стремится душа Фауста.
   Вагнеръ, Гомункулъ и Фаустъ. Заслыша необычайный звонъ, Вагнеръ въ лабораторіи толкуетъ его въ пользу своей задачи. Мефистофель еще болѣе возбуждаетъ его надежды возникающимъ въ ретортѣ явленіемъ. Неожиданно появляясь, онъ притворяется незнающимъ въ чемъ дѣло, и получаетъ въ отвѣтъ матеріальное объясненіе никому невѣдомой тайны зарожденія организма. Мефистофель подъ видомъ одобренія трунитъ надъ кристаллизаціей организмовъ. Гомункулъ съ перваго слова издѣвается надъ нелѣпымъ папашей Вагнеромъ, воображающимъ замѣнить ограниченнымъ искусствомъ безграничную природу. Мефистофеля Гомункулъ, будучи самъ демонической природой, обзываетъ братцемъ, который способенъ тотчасъ же отыскать цѣль для его жажды дѣятельности. Вагнеръ задаетъ Гомункулу существеннѣйшіе вопросы, на которые не находитъ отвѣтовъ; но Мефистофель, поднимая его на смѣхъ, указываетъ на то, что Гомункулу предстоятъ не словопренія, а дружественное дѣло въ оздоровленіи Фауста, о которомъ Мефистофель, въ силу договора, долженъ заботиться. При видѣ лежащаго на кровати Фауста Гомункулъ изумленъ и увлеченъ значительностью этого образа. Онъ вмѣстѣ съ байкой вырывается изъ рукъ Вагнера и, освѣщая Фауста, какъ бы озаряетъ его сонныя мечты, и громко ихъ высказываетъ. Фаусту грезится моментъ зачатія Елены отъ Леды и Юпитера въ образѣ лебедя. Средневѣковый чортъ Мефистофель не можетъ видѣть идеаловъ чистаго греческаго искусства я обзываетъ Гомункула фантастомъ. Послѣдній не удивляется слѣпотѣ глазъ, привыкшихъ къ грубой средневѣковой обстановкѣ, и, страшась новыхъ потрясеній пробужденнаго Фауста, требуетъ немедленнаго перенесенія его въ среду, соотвѣтствующую его духовной жаждѣ. При указаніи Фарсальской долины, Мефистофель выражаетъ свою антипатію къ Греціи и классическимъ грекамъ вообще, хотя долженъ признаться, что въ данномъ случаѣ не можетъ исцѣлить Фауста и вынужденъ подчиниться Гомункулу, который утѣшаетъ его напоминаніемъ о знаменитыхъ въ древности ѳессалійскихъ вѣдьмахъ, изъ коихъ одна, именно Эрихто, появляется въ прологѣ классической Вальпургіевой ночи. Ясно, что сказочному Фаусту въ своей погонѣ за Еленой некуда больше обратиться какъ въ царство классическихъ тѣней, хотя бы и самое кратковременное и призрачное, какимъ оно является на посидѣлкахъ одной ночи, названной для краткости и но соотношенію съ народной легендой Вальпургіевою (наканунѣ 1-го мая).
   Еще въ 1758 году М-lle de Lassan написала Veillées de Thessalie. Мефистофель на этотъ разъ долженъ только пассивно служить своимъ волшебнымъ плащомъ, въ который завертывается вмѣстѣ съ больнымъ Фаустомъ, предоставляя Гомункулу освѣщать путь своимъ свѣтомъ. Остающагося ни при чемъ Вагнера Гомункулъ обращаетъ снова къ старымъ пергаментамъ, пока самъ постарается найти точку на і, разумѣя подъ этимъ свое завѣтное произойти, т.-е. осуществить, воплотить духовное стремленіе Фауста къ идеально прекрасному. При этомъ Гомункулъ обѣщаетъ алхимику, чего они обыкновенно добиваются: золота, долголѣтія и знанія, хотя и здѣсь иронически относится къ мысли, связующей добродѣтель съ знаніемъ, такъ какъ подобная мысль только свидѣтельствуетъ о неспособности людей отдѣлять область познанія и разума отъ совершенно отдѣльной области воли. Но Вагнеры на это глухи.
   Классическая Вальпургіева ночь распадается на пять отдѣленій, изъ коихъ два разыгрываются на верхнемъ Пенеѣ, одно на нижнемъ, послѣднее на прибрежьи и волнахъ Эгейскаго моря, а первое въ Фарсальской долинѣ. Фаустъ ищетъ Елену, Гомункулъ желаетъ тѣлесно произойти, Мефистофель ищетъ сродственныхъ существъ. Прежде всѣхъ удаляется Фаустъ, а происхожденіемъ, воплощеніемъ Гомункула, изображающаго духовное стремленіе Фауста, завершается отдѣльное цѣлое.
   Написанный трагическими триметрами прологъ вложенъ въ уста ѳессалійской вѣдьмы Эрихто, живущей на Гемусѣ или Гемѣ (Балканахъ), которую Секстъ Помпей вопрошалъ объ исходѣ сраженія. Гёте заставляетъ Эрихто жаловаться на преувеличенія поэтовъ, а именно на Лукана, который въ мрачныхъ краскахъ изображаетъ ее въ VI книгѣ своихъ Фарсалъ. У Гёте она принуждена каждый годъ являться въ ночь наканунѣ битвы, уничтожившей римскую свободу, и присутствовать при возобновленіи всего ужаса. Сюда же стекаются и образы древне-эллинской саги, такъ какъ битва эта имѣла своимъ послѣдствіемъ паденіе классическаго міра.-- При видѣ странныхъ воздухоплавателей, освѣщаемыхъ фонаремъ Гомункула, Эрихто удаляется, страшась новыхъ нареканій. Гомункулъ, при видѣ самыхъ звѣрообразныхъ представителей эллинизма, не узнаетъ цѣли своихъ стремленій и не вдругъ рѣшается спуститься и положить Фауста на классическую землю древнихъ сказокъ. Очнувшись въ странѣ своихъ мечтаній, Фаустъ выражаетъ свое стремленіе съ перваго слова: "А гдѣ она?" Мефистофель совѣтуетъ каждому хлопотать о своемъ и только проситъ Гомункула подавать сигналы къ сбору. Фаустъ отправляется на поиски.
   Въ верховьи Пенея. Надписи нѣтъ, но дальнѣйшая ссылка указываетъ на это. Въ ней сказано: верховье Пенея какъ прежде и кромѣ того встрѣчаются тѣ же грубѣйшіе образы первобытной саги. Мы находимъ Мефистофеля въ кругу звѣроподобныхъ образовъ, частію для него привлекательныхъ, частію же смущающихъ его своею здоровою откровенностью. Ему пріятнѣе было бы встрѣтить, какъ онъ выражается, заклейстеренное звѣрство, говорящее чувственности, а это черезчуръ античное холодно. Тѣмъ не менѣе приходится раскланиваться. Сперва онъ встрѣчается съ перешедшими къ грекамъ съ востока четвероногими птицами Грифами (Плиній), къ которымъ, какъ атрибуты, принадлежатъ Муравьи и Аримаспы. Грифы сердятся на то, что Мефистофель обзываетъ ихъ старичками игривыми, ссылаясь на непріятное этимологическое вліяніе звука гр. Тутъ Гёте пользуется случаемъ осмѣять этимологическія объясненія, лишенныя исторической почвы.
   По поводу золота Гёте пользуется сказаніемъ Геродота (III, 102, 116) объ Аримаспахъ и муравьяхъ. Одноглазые Аримаспы спорятъ съ грифами изъ-за охраняемаго послѣдними золота. Въ отдаленномъ углу Индіи исполинскіе муравьи, ростомъ съ собаку или лисицу, роя себѣ подземныя норы, вырываютъ золотой песокъ, который индѣйцы уносятъ въ дни наступающихъ жаровъ, когда Аримаспы прячутся въ свои пещеры. Если индійскіе грифы служатъ представителями чисто звѣриныхъ образовъ, то Египетскіе Сфинксы уже являются сочетаніемъ человѣческаго образа съ животнымъ. Дѣвственные бюсты звѣроподобныхъ сфинксовъ (со львиными крылатыми тѣлами) привлекаютъ Мефистофеля сѣсть между ними. Но загадочные сфинксы знаютъ, что онъ, руководясь однимъ животнымъ инстинктомъ, не въ силахъ понять ихъ миѳическаго значенія, которое они называютъ духовными звуками, и хотятъ вывести его вопросами на чистую воду. Отвѣчая уклончиво на вопросъ объ имени, онъ не упускаетъ случая подтрунить надъ старинными англійскими представленіями, такъ-называемыми моралитетами, въ которыхъ рядомъ съ чортомъ появлялся порокъ (The old vice или Iniquity) въ длинномъ пестромъ одѣяніи съ деревяннымъ кинжаломъ и бичомъ, которымъ стегалъ чорта, заставляя его громко ревѣть. Вынужденный признаться что онъ зло, Мефистофель старается придать этому признанію историческую форму. Сфинксъ спрашиваетъ его, понимаетъ ли онъ, подобно имъ, что-либо въ звѣздахъ. Ничего не понимая, онъ старается склонить разговоръ хоть на тему загадокъ. Узнавъ изъ прозрачной загадки сфинкса, кто передъ ними, строгіе грифы стараются прогнать Мефистофеля. Спокойные сфинксы объясняютъ Мефистофелю, что въ царствѣ средневѣковыхъ вѣдьмъ le beau c'est le laid, уродливость Мефистофеля не могла быть препятствіемъ успѣху, но здѣсь даже среди полуживотныхъ ему съ его копытомъ будетъ плохо. Стремленіе къ истинной красотѣ, еще сильнѣе чѣмъ въ сфинксахъ, выражается въ Сиренахъ, появлявшихся въ древнѣйшемъ искусствѣ прелестными женщинами съ птичьими ногами; лишь позднѣй являются онѣ въ образѣ птицъ съ женскими головами. Сфинксы напрасно предостерегаютъ Мефистофеля отъ сиренъ, такъ какъ онъ и самъ находитъ мало привлекательнаго въ нихъ и въ ихъ пѣніи. Намекъ на громозвучную музыку, лишенную мелодіи.
   Совершенно противоположную ноту вноситъ Фаустъ, со своимъ возвышеннымъ стремленіемъ къ идеальной красотѣ; соприкосновенье съ нею онъ угадываетъ даже въ предстоящихъ ему чудовищныхъ ликахъ.
   На вопросъ Фауста у сфинксовъ, не видали ли они Елены, они отвѣчаютъ, что, будучи убиты Геркулесомъ еще до ея рожденія, ничего о ней не знаютъ (Гёте позволяетъ имъ говорить это на основаніи преданія объ избавленіи Геркулесомъ земли отъ всѣхъ чудовищъ вообще). Сфинксы отсылаютъ Фауста къ Хирону, представляющему все еще сліяніе животнаго элемента съ человѣческимъ, хотя въ болѣе одухотворенной формѣ. Сирены, по своей природѣ, стараются увлечь Фауста, но онъ, по совѣту сфинкса, уходитъ. Къ Мефистофелю стремятся исключительно уродливыя созданія фантазіи, въ которыхъ и у древнихъ не было недостатка. Надъ головой его проносятся дѣти нимфы Стимфалы, хищныя птицы, покрытыя мѣдными перьями, которыми онѣ поражали животныхъ и людей. Геркулесъ перестрѣлялъ ихъ на лету, пугая ихъ съ мѣста врученной ему Аѳиною трещоткой. Гёте представляетъ ихъ какъ болотныхъ птицъ съ гусиными лапами. Онѣ въ смыслѣ чудовищъ могли бы счесть себя родственными почтеннымъ сфинксамъ. За ними слѣдуютъ головы Гидры, отрубленныя въ болотѣ близъ Лерны Геркулесомъ (внукомъ Алкея). Если Мефистофеля пугаютъ эти чудища, то его сильно привлекаютъ площадныя, чувственныя Ламіи, которыхъ позднѣйшія греческія сказанія представляли поглощающими дѣтей. Онѣ способны были принимать всякіе виды, между прочимъ и дѣвушекъ. Аполлоній Тіанскій обзываетъ ламіей публичную женщину, за то, что она высосала у юноши деньги изъ кармана и кровь изъ жилъ. Мефистофель охотно пользуется совѣтомъ сфинкса, пріударить за ламіями и лишь изъ вѣжливости спрашиваетъ, найдетъ ли онъ сфинксовъ на прежнемъ мѣстѣ, на что тѣ отвѣчаютъ, что, будучи эмблемами мудрости и силы, онѣ отличаются неподвижностію.
   У нижняго Пенея. Слова нижній нѣтъ въ подлинникѣ. Рѣчной богъ и нимфы потоковъ, хотя еще вполнѣ сливаются съ тѣмъ, чему служатъ олицетвореніемъ, но своей человѣчностью указываютъ на область чистаго искусства, въ которой можетъ появиться Елена, если не собственнымъ лицомъ, то хоть въ разсказѣ Хирона. Тихо почіющій Пеней просыпается, зачуявъ что-то недоброе въ водяномъ трепетѣ, предшественникѣ землетрясенія. Фаустъ изумленъ, слыша человѣческую рѣчь въ прибрежномъ тростникѣ. Нимфы склоняютъ его на отдыхъ.
   Подъ вліяніемъ чудной мѣстности Фаустъ поддается галлюцинаціи, дозволяющей ему видѣть зарожденіе Елены, которое видѣлъ только во снѣ. Только въ непосредственномъ мірѣ красоты, онъ можетъ вступить въ общеніе съ Еленой въ разсказѣ Хирона. Онъ тотчасъ узнаетъ въ благородномъ всадникѣ, приносящемъ (кому-нибудь) вѣсть въ эту ночь, ожидающаго Хирона. Хотя послѣдній наполовину звѣрообразенъ, но уже, какъ дѣятель, наставникъ и врачъ, принадлежитъ къ поколѣнію чистыхъ героевъ. Такъ какъ Хиронъ въ постоянныхъ разъѣздахъ, то, чтобы разспросить его, Фаустъ вынужденъ сѣсть къ нему на спину. Хиронъ скромно отклоняетъ похвалы Фауста, обращенныя къ нему, какъ къ воспитателю и врачу, тѣмъ, что дѣло воспитателя не благодарно, а врачебное упало. Онъ считаетъ Фауста льстецомъ, а когда тому удается заставить его говорить, то Хиронъ вкратцѣ описываетъ ему аргонавтовъ: Діоскуровъ, Кастора и Поллукса, Бореадъ (сыновей Борея и Оритіи), Калая и Зета, освободившихъ Пенея отъ гарпій, Язона, Орфея и кормчаго Линцея, причемъ объясняетъ удачу взаимнымъ ихъ довѣріемъ. Въ молодомъ Геркулесѣ онъ видитъ идеалъ мужественной красоты. Навопросы Фауста объ идеалѣ женской красоты, Хиронъ вспоминаетъ какъ онъ несъ Елену. При этомъ онъ пользуется канвой преданія, по которому Тезей похитилъ несовершеннолѣтнюю Елену и заперъ въ замкѣ Афиднѣ, за что братья ея Діоскуры, похитивъ ее изъ заточенія, опустошили Аттику. На замѣчанія Хирона о произвольномъ отношеніи преданія и поэтовъ къ миѳическимъ красавицами Фаустъ воспламеняется мыслію, что Ахиллесъ нашелъ же ее на Ферѣ, уже послѣ смерти, постигшей его подъ Троей, и, слѣдовательно, уже находясь внѣ условій времени, поэтому и она принуждена будетъ высокою къ ней любовью Фауста -- жить внѣ временныхъ условій. Спокойный Хиронъ смотритъ на Фауста какъ на поврежденнаго умомъ, которому помочь можетъ развѣ сама дочь Эскулапа -- Манто (Предсказательница). Поэтическая вольность Гёте называетъ Манто дочерью Эскулапа, тогда какъ она дочь прорицателя Тирезія и состоитъ на службѣ Аполлона, а не Эскулапа.-- На вопросъ Фауста: куда примчалъ его Хиронъ, тотъ указываетъ на мѣсто битвы при Пиднѣ (168 г.), гдѣ царь Персей былъ разбитъ гражданиномъ Л. Эмиліемъ Павломъ. Македонія (здѣсь представительница Греціи), вслѣдствіе этого сраженія превращена въ Римскую провинцію. Гёте помѣщаетъ Манто въ знаменитомъ Олимпійскомъ храмѣ Аполлона, такъ-называемомъ Пиѳіонѣ, бывшемъ средоточіи прорицаній. Мудрая Манто, остающаяся въ храмѣ, не взирая на круговоротъ временъ, тотчасъ признаетъ и оцѣниваетъ стремленіе Фауста къ невозможному (идеалу) и совѣтуетъ ему вступить въ тайный ходъ къ Персефонѣ, въ которомъ она, лишенная дневного свѣта, ждетъ животворныхъ его лучей.
   Гёте заставляетъ Орфея сходить у Манто въ адъ у Олимпа, тогда какъ онъ сходилъ въ Лаконіи у Тенара, но, не послушавшись наставленій Плутона, оглянулся и потерялъ Эвридику навѣки. На это-то непослушаніе и намекаетъ Манто словами: "Воспользуйся ты лучше!"
   У верховья ТІснея. Гёте былъ жаркимъ противникомъ ученія вулканнстовъ, производящихъ образованіе земной поверхности отъ насильственныхъ переворотовъ, происходящихъ отъ подземнаго огня. Считая въ числѣ своихъ противниковъ и знаменитаго Гумбольдта, онъ придерживается мнѣній нептунистовъ, приписывающихъ образованіе земной поверхности въ общемъ постепенному развитію, при которомъ позднѣйшіе перевороты могли имѣть лишь частное значеніе. Въ спокойномъ развитіи пребывающей природѣ поэта равно противны были какъ почвенные, такъ и государственные перевороты. Онъ вездѣ ожидалъ успѣха лишь отъ тихаго развитія. Такъ и здѣсь, насмѣхаясь надъ безумнымъ вулканизмомъ, онъ производитъ своего Гомункула обычнымъ нептуническимъ путемъ.
   Мы возвращаемся къ мѣсту, на которомъ оставили грифовъ, сфинксовъ и сиренъ, на вулканической почвѣ. Сирены тотчасъ же выражаютъ свое нерасположеніе къ этому мѣсту: на спасительныхъ волнахъ онѣ желаютъ утѣшалъ пѣснями несчастный народъ (вулканистовъ). Въ предчувствіи приближающагося землетрясенія онѣ стремятся къ спасительному морю. Разрушительное явленіе всѣмъ грозитъ бѣдою.
   Сейсмосъ (землетрясеніе) въ образѣ ворчливаго старика приподымаетъ плечами землю; но неподвижные сфинксы, въ данномъ случаѣ представители косности, являются противниками насильственнаго переворота. Они узнаютъ старика Сейсмоса, который когда-то, внявъ мольбѣ Латоны и выдвинувъ изъ морской пучины островъ Делосъ, далъ ей возможность разрѣшиться отъ бремени Аполлономъ и Діаной, такъ какъ ревнивая Юнона взяла клятву съ земли, что та не дастъ нигдѣ пріюта ея беременной противницѣ. Делосъ же во время клятвы еще не существовалъ. Хотя сфинксы и видятъ, что Сейсмосъ разорвалъ долину, но утѣшаются мыслію, что не всю, а лишь отчасти и дальше ни силъ его не хватитъ, ни сфинксы (косность матеріи) этого не допустятъ.
   Сейсмосъ, представитель вулканизма, приписываетъ себѣ одному все внѣшнее устройство земли. Онъ хвалится своими выходками въ сообществѣ титановъ Отоса и Эфіалта, когда они навалили Оссу на Пеліонъ, а Олимпъ на Оссу, а расшутившись, даже прикрыли Парнассъ двумя горами въ видѣ двурогой шапки. Въ настоящую минуту, выдвигая новую гору изъ нѣдръ земныхъ, онъ вмѣстѣ съ тѣмъ создаетъ новую среду жизни.
   Грифы указываютъ муравьямъ на золото, сверкающее въ разсѣлинахъ горы. Хоръ муравьевъ, способныхъ сносить по крошкѣ золотые блестки, подъ конецъ выражаетъ, что самая гора, какъ мѣстное явленіе, не имѣетъ никакого общаго значенія для происхожденія земной поверхности.
   Кромѣ золота, гора содержитъ и желѣзо, приводя и обывателей, способныхъ къ его разработкѣ. Но на ней появляются Пигмеи (Кулачки), крошечные горные работники, соотвѣтствующіе средне-вѣковымъ гномамъ. Съ этимъ именемъ далѣе связывается гомеровское сказаніе (Иліада, III. 3), по которому журавли:
   
   "Съ крикомъ стадами летятъ черезъ быстрый потокъ океана,
   Бранью грозя и убійствомъ мужамъ малорослымъ, Пигмеямъ".
   
   94. Рядомъ съ ними мать-земля нарождаетъ и Дактилей (мальчикъ-съ-пальчикъ), еще меньшихъ противъ Пигмеевъ ростомъ. Старшій Пигмей, въ виду неизбѣжной вражды представителей вулканизма съ нептунистами, болотными птицами, хотя наружный миръ еще не нарушенъ, распредѣляетъ воинственныя приготовленія, и поручаетъ своимъ пигмеямъ строить кузницы для ковки оружія, муравьямъ добывать металлъ, а дактилямъ готовить дровъ и угольевъ для ковки. Здѣсь указаніе на идейскихъ дактилей, знаменитыхъ въ древности членовъ жреческой общины, искусной въ медицинѣ и всякихъ механическихъ работахъ. Даже во времена высшаго развитія греческаго просвѣщенія, гадательно объясняли ихъ имя тѣмъ, что они жили близъ горы Иды (которой?) и по искусству своихъ пальцевъ получили названіе Дактилей; что во время лѣсного пожара они открыли способъ обработки металловъ, приносили жертвы богамъ на грубыхъ каменныхъ алтаряхъ и современенъ сами причислены къ лику боговъ.
   Генералиссимусъ ведетъ свою мелкую рать на болотныхъ цапель, чтобы черноватыми хохолками ихъ убрать свои шлемы. Оставшись одни, муравьи и дактили сѣтуютъ на свою подчиненность и зависимость отъ товарищей, но до времени не рѣшаются изъ нея выступать.
   Ивиковы журавли Шиллера носились въ воображеніи Гёте въ видѣ постоянныхъ воздушныхъ обличителей всякаго совершающагося неправа. О помощи родственнымъ цаплямъ, гибнущимъ отъ стрѣлъ пигмеевъ, они взываютъ къ кочующимъ черезъ море другимъ журавлямъ (нептунистамъ), объявляя вѣчную вражду безобразному, временно торжествующему вулканизму. Чувствующій къ ламіямъ влеченіе Мефистофель изумленъ переворотомъ, произведеннымъ такъ неожиданно Сейсмосомъ. Онъ выхваляетъ каменное постоянство своего Брокена, гдѣ по преданію Барышня (Fräulein) Ильза вѣчно сидитъ на своемъ камнѣ, каменная гряда (Heinrichshölie) Гейнрихова высота остается такъ же неподвижна, какъ и двѣ гранитныя скалы близъ Ширке, получившія отъ шума покрывавшихъ ихъ лѣсовъ названіе Храпуновъ (Schnarcher), тогда какъ здѣсь возникшая гора заслонила его знакомыхъ сфинксовъ. Въ долинѣ еще не потухли огни, озаряющіе образы древней эллинской саги, среди которыхъ чувственный Мефистофель узнаетъ ламій. Ламіи, въ образѣ публичныхъ красавицъ, притворно убѣгая, увлекаютъ Мефистофеля, который, хорошо зная ихъ дѣйствительную цѣну, все-таки не можетъ удержаться. Къ Мефистофелю, какъ отрицанію истинной красоты, стремятся самые безобразные образы классической древности.
   Такъ появляется и подземная служительница Гекаты Эмпуза (одноножка), нѣчто въ родѣ вампира, высасывающаго кровь у спящихъ. Она способна принимать всякіе образы и потому трудно ее узнать, но, узнавъ, легко прогнать. Одноножкой она называется потому, что у ней одна человѣческая нога, а другая ослиная или изъ навозу. Намекая на превращенія ламій, она смѣется надъ Мефистофелемъ, добровольно впадающимъ подъ вліяніемъ похоти въ сильную глупость.
   Обманутый и осмѣянный Мефистофель ищетъ сфинксовъ между новыми скалами, которыя кажутся ему Блоксбергомъ, принесеннымъ вѣдьмами.
   Ореада, горная нимфа (воплощеніе горы), хвалится древнимъ происхожденіемъ своего утеса и ссылается на то, что черезъ него, по разсказу Лукана, бѣжалъ Помпей въ Лариссу, кинувъ прощальный взглядъ на мѣсто проигранной битвы; тогда какъ горы, возникшія по прихоти волшебной ночи, исчезнутъ при пѣніи пѣтуховъ. Привычный къ сѣвернымъ лѣсамъ, Мефистофель, тѣмъ не менѣе, хвалитъ осѣняющія гору дубравы, у опушки которыхъ встрѣчаетъ Гомункула. Говоря о своемъ желаніи произойти, Гомункулъ признается, что видѣнное имъ до сихъ поръ не могло привлечь его, и онъ привязался къ двумъ мудрецамъ, способнымъ безъ сомнѣнія указать ему надлежащій путь. Мефистофель смѣется надъ людьми, для которыхъ природа является не предметомъ изученія истины, а лишь орудіемъ проведенія собственныхъ воззрѣній и убѣжденій, и совѣтуетъ Гомункулу возникать собственными усиліями. Но тотъ заинтересованъ совѣтомъ умныхъ людей. Анаксагоръ, много занимавшійся механическимъ объясненіемъ землетрясеній, затменій и метеоровъ, является здѣсь сторонникомъ механической теоріи земныхъ переворотовъ (вулканистомъ), въ противоположность нептунисту Ѳалесу, производившему все изъ воды. Не отвергая мѣстнаго явленія горы, Ѳалесъ не придаетъ ему, какъ исключенію, мірового значенія. Анаксагоръ, судя о Гомункулѣ по небольшому его объему, предлагаетъ ему быть царемъ Мирмидоновъ (отъ Μύρμηξ -- муравей) и пигмеевъ. Но Ѳалесъ не совѣтуетъ ему останавливаться на такой мелочи, при которой онъ не можетъ ожидать великаго. При этомъ онъ указываетъ на гибель самихъ пигмеевъ, истребляемыхъ журавлями.
   Продолжая насмѣшку надъ вулканистами, Гёте воочію проводитъ еще теорію образованія поверхности земли, вслѣдствіе паденія аэролитовъ, причемъ вспоминаетъ, что Анаксагоръ предсказалъ паденіе аэролита съ солнца въ Эгоспотамосѣ. Въ то же время поэтъ указываетъ на то, что многія ученія держатся единственно воображаемыми призраками. Анаксагоръ, видя гибель своихъ пигмеевъ, въ отчаяніи обращается съ мольбой къ Гекатѣ. Мистическій и мракомъ сокрытый образъ этой богини впервые встрѣчается у Гезіода. Несмотря на многихъ, приписываемыхъ ей, отцовъ и матерей, въ числѣ которыхъ находятся и Зевесъ съ Герой, она происхожденія титаническаго и одна изъ титановъ была на сторонѣ Зевеса, за что не была низвергнута съ другими въ тартаръ, а получила отъ Зевеса великую власть на небѣ, на землѣ и въ подземномъ царствѣ. Троякая власть ея сообщала ей множество именъ, указывающихъ на тройственность, сближающую ее съ троеликой луной (по тремъ фазамъ). Сближая и въ своей молитвѣ видимую на небѣ луну съ чародѣйною Гекатой, Анаксагоръ молитъ ее о проявленіи гнѣва, на защиту пигмеевъ. Безъ особенныхъ чаръ она появлялась обыкновенно въ сопровожденіи воющихъ собакъ. Въ способность еессалійскихъ чародѣекъ мистическими (священными) пѣснопѣніями совлекать свѣтила небесныя съ ихъ путей вѣрила вся древность. Въ настоящемъ мѣстѣ просвѣчиваетъ и убѣжденіе Анаксагора, что небесныя тѣла суть раскаленныя металлическія массы. Анаксагоръ видитъ уже мгновенное исполненіе его молитвы, въ ужасающемъ приближеніи раскаленнаго луннаго диска, и падаетъ въ отчаяньи, что самъ же накликалъ бѣдствіе. Ѳалесъ видитъ въ немъ больного энтузіаста.
   Между тѣмъ Гомункулъ замѣтилъ, что дѣло не обошлось одной мечтой Анаксагора, а что громаднымъ аэролитомъ раздавило и правыхъ, и виновныхъ. Ѳалесъ, объявивъ и метеорологическое объясненіе столь же призрачнымъ, какъ и вулканическое, приглашаетъ Гомункула къ морю (нептунизму). По мнѣнію Ѳалеса, только море можетъ сочувственно принять такихъ гостей, какъ Гомункулъ, съ его чуднымъ стремленіемъ къ зарожденію.
   Мефистофель ворчитъ на отсутствіе смолистыхъ деревьевъ; а Дріада упрекаетъ его въ неспособности справиться съ мѣстными условіями. На его вопросъ: что онъ видитъ въ мрачной пещерѣ, нимфа поясняетъ, что это (Форкіады, дочери Форіса (мрака) и Влето (пещеры), коихъ имена Дейно, Нефредо и Эніо намекаютъ на страшный ихъ видъ. Извѣстныя также подъ именемъ Грей, сѣдыхъ, онѣ родились сѣдыми, съ однимъ глазомъ и однимъ зубомъ у всѣхъ трехъ.
   Хотя Мефистофель и пораженъ ихъ безобразіемъ, но дальше онъ самъ сознаетъ свое съ ними духовное сродство, но имя котораго и испрашиваетъ ихъ благосклонности. Хотя Форкіады и встрѣчаются (Prom. Aesch. 794--796) у древнихъ, но какъ слѣды мрачной фантазіи, а не какъ идеалы искусства, какими желалъ бы ихъ представить льстивый Мефистофель. Онъ упоминаетъ Рею, жену Сатурна и мать Зевса, и сливающуюся съ нею у итальянскихъ народовъ Опсъ, чтобы показать, что считаетъ Форкіадъ древнѣйшими божествами. Выраженіе: двойной шагъ указываетъ на Дедала, раздвоившаго йоги статуй и тѣмъ придавшаго имъ движеніе. Мефистофель совѣтуетъ Форкіадамъ, за невозможностью покинуть мрачную пещеру, чтобы лично вступить въ живую область искусства, перенести свою сущность на другого, т.-е. на него.
   При этомъ онъ соображаетъ, что, принимая образъ, хотя и уродливыхъ женщинъ, онъ представитъ смѣшеніе половъ, хотя какъ духъ онъ въ сущности не имѣлъ пола.
   Эгейское море. Гомункулъ достигаетъ полнаго развитія сліяніемъ съ высшей красотой. Гёте воспользовался случаемъ провести греческое искусство по всѣмъ ступенямъ развитія. Веселый праздникъ морской представляетъ яркую противоположность съ разными сценами: выдвиганія горъ и паденія громадныхъ аэролитовъ. Тамъ Анаксагоръ заклиналъ грозную Гекату. Здѣсь сирены тоже обращаются къ лунѣ, но испрашиваютъ ея благосклонности. Первыми появляются Нереиды и Тритоны въ смыслѣ грубыхъ морскихъ чудищъ, полурыбъ и полулюдей. Какъ истые дикари, они способны только обвѣшиваться произведеніями искусства, попавшими въ пучину съ корабельщиками, привлеченными пѣніемъ сиренъ. Сирены именно въ этомъ смыслѣ возбуждаютъ въ нереидахъ и тритонахъ сознаніе ихъ собственнаго достоинства, предлагая косвенный вопросъ о существованіи у нихъ высшихъ, религіозныхъ потребностей. Дикари спѣшатъ утвердительно отвѣтить на щекотливый вопросъ фактомъ и отправляются на островъ Самоѳракію, которой смутныя и спорныя божества Кабиры были, по Крейцеру, исходною точкой всей греческой миѳологіи. Называя Кабировъ странными богами, которые, непрестанно создавая себя, не знаютъ сами кто они такіе, сирены намекаютъ на споры миѳологовъ о числѣ и сущности Кабировъ.
   Ѳалесъ, приведя Гомункула къ берегу моря, совѣтуетъ ему обратиться къ старцу Нерею, олицетворенію самого моря, непрестанно доставляющему людямъ новыя свѣдѣнія. Гомункулъ хотя и слышитъ, что Нерей брюзга, но надѣется, что тотъ въ сердцахъ не разобьетъ его фонаря. Нерей указываетъ на безполезность всякихъ совѣтовъ тамъ, гдѣ люди руководятся не разумомъ, а волей, и намекаетъ на свои прорицанія Парису (оды Горація 1, 15). Орлами Линда Нерей обзываетъ грековъ, разрушителей Трои. На новую просьбу Ѳалеса наставить Гомункула, Нерей отвѣчаетъ отказомъ по причинѣ предстоящаго свиданія съ дочерьми Доридами и главною изъ нихъ, Галатеей. Дочери Нерея и Дориды носятъ въ древности названіе Нереидъ. Если древнѣйшее искусство охотно представляло морскія шествія на колесницѣ изъ раковины, обожаемой на островѣ Кипрѣ въ гор. Паѳосѣ -- Аеродиты (Киприды), то въ позднѣйшее время такъ изображалась Галатея. Вѣрный постепенности всяческаго развитія, Гёте всюду держится перехода грубой животной формы въ человѣческую, до высшаго проявленія красоты въ Галатеѣ, избѣгая Олимпійцевъ, какъ чисто божественнаго элемента. Въ этомъ смыслѣ не Венера, а Галатея, какъ идеалъ красоты, является цѣлью конечнаго стремленія Гомункула (Фауста) и какъ бы прелюдіей къ Еленѣ. Гёте держался описанія тріумфа Галатеи у Филострата, котораго держался и Рафаэль въ своей картинѣ. Такимъ образомъ передъ нами историческій фактъ, что Гомункулъ (стремленіе человѣчества къ идеалу высшей культуры) вынужденъ былъ воплотиться, произойти у ногъ Галатеи. Безъ античной Елены нѣтъ культурнаго Фауста, нѣтъ фантастическаго Эвфоріона. Нерей отсылаетъ просителей къ Протею. Ѳалесъ, зная измѣнчивость и лживость Протея, не ждетъ удачи, но совѣтуетъ испробовать счастія.
   Сирены возвѣщаютъ приближеніе еще высшей формы развитія въ образѣ просвѣтленныхъ Самоѳракійскими Кабирами нереидъ и тритоновъ. Они несутъ не самихъ Кабировъ, а полированные щиты изъ исполинской черепахи, въ которыхъ отражаются сумрачные боги.
   Сирены выхваляютъ силы малыхъ на видъ боговъ, которыхъ въ видѣ карликовъ Геродотъ видѣлъ въ Мемфисскомъ храмѣ -- и упоминаютъ о главномъ ихъ качествѣ, спасителей пловцовъ. Сирены сами признаютъ превосходство Кабировъ надъ ними.
   Кабиры. Страбонъ въ 10 кн. § 39 пишетъ:
   "Аргивецъ Акузилай утверждаетъ, что Кабира родила отъ Вулкана сына Камила; сыновья этого Камила были три Кабира; отъ нихъ родились три дочери Кабириды".
   Ферекидъ говоритъ, что "Ритія родила отъ Аполлона девять Корибантовъ, жившихъ въ Самоеракіи, а Кабира, дочь Протея, родила отъ Вулкана трехъ Кабировъ и столькихъ же нимфъ Кабиридъ. Тѣмъ и другимъ посвящено было особое богослуженіе (имена ихъ таинственны и потому назвать ихъ не могу)". Мназей называетъ эти имена: Аксіеръ, Аксіокерза и Аксіокерсъ, а Діонисодоръ присовокупляетъ четвертаго Касмила. У Гёте насмѣшка изъ устъ Нереидъ относится къ тріумфу Шеллинга надъ Крейцеромъ. Крейцеръ производитъ имена первыхъ трехъ Кабировъ изъ египетскаго, причемъ другъ его Мюнтеръ замѣчалъ Шеллингу, что справедливость такого производства не страдаетъ отъ того, что четвертое имя до сихъ поръ не поддается такому производству изъ египетскаго. Шеллингъ, напротивъ, торжественно доказывалъ, что такъ какъ три первыхъ производятся отъ финикійскаго, то и Насмилъ весьма легко производится отъ родственнаго еврейскаго. Нереиды и тритоны указываютъ на то, что Насмилъ разсудительнѣе всѣхъ и найдетъ на фальшивое истолкованіе. Сирены совѣтуютъ быть осторожнымъ съ богами, такъ какъ неизвѣстно, на какую степень поставятъ его миѳологи. Подъ ихъ искусной рукой низшій богъ можетъ получить высшее мѣсто и смѣяться надъ другими приниженными. Такъ какъ по Ферекиду Кабировъ и Кабиридъ шесть, то съ Касмиломъ ихъ выходитъ семь, къ коимъ Крейцеръ еще причисляетъ осьмымъ самого Гефеста, котораго никто не называетъ Кабиромъ, и котораго приходится искать не въ Самоѳракіи, а на Олимпѣ. Шеллингъ остановился на семи Кабирахъ, ищущихъ возсоединенія въ единствѣ Зевса. Низшій изъ Кабировъ, Аксіеръ по имени, обозначаетъ Голодъ, бѣдность, съ дальнѣйшимъ значеньемъ желанія, стремленія къ сокровеннымъ тайнамъ. Сирены являются сторонницами Крейцера, который всю греческую миѳологію сводитъ на восточное поклоненіе свѣтиламъ.
   Нереиды и Тритоны, принесшіе изъ Самоѳракіи Кабировъ (миѳологи, придающіе имъ такое важное значеніе), ожидаютъ торжественныхъ гимновъ въ честь своему открытію. Сирены утверждаютъ, что миѳологи (Тритоны) даже затмили славу Аргонавтовъ, у которыхъ въ рукахъ только золотое руно, тогда какъ у первыхъ Кабиры. Въ Египтѣ Кабиры происходятъ отъ могучаго творца вселенной (деміурга) Пта, имѣющаго сходство съ греческимъ Гефестомъ. Онъ изображался небольшого роста съ огромнымъ брюхомъ, ушами, глазами и ртомъ, съ головой, прикрытой половиной яичной скорлупы. Такія формы перешли и на Кабировъ, которыхъ Крейцеръ представляетъ себѣ кружечными богами, въ формѣ пузатыхъ горшковъ. Ѳалесъ и Протей указываютъ на пристрастье ученыхъ къ вопросамъ не по мѣрѣ ихъ значительности, а лишь по мѣрѣ ихъ затруднительности и странности. Протей указываетъ Гомункулу на море, какъ на среду постепеннаго органическаго развитія. Гёте безъ сомнѣнія припоминалъ ученіе Анаксимандра, считавшаго море родиной человѣка, жившаго въ немъ наподобіе рыбы; только когда люди достигли полнаго развитія и способности жить на сушѣ, море выбросило ихъ на берегъ. Поэтому рыбъ должно считать родоначальниками людей. Если сблизить съ этимъ мнѣніе Окена и слова Дарвина о человѣческомъ зародышѣ, то поневолѣ скажешь съ Мефистофелемъ:
   
   Что кто-жъ умно иль глупо думать можетъ,
   О томъ, о чемъ не мыслили вѣка?
   
   Протей хочетъ сказать, что Гомункулъ такъ неожиданно родился, какъ дѣвичій сынъ, и находитъ даже въ его безполости удобство, такъ какъ морская среда не встрѣтитъ затрудненія воспользоваться имъ, какъ придется. Гомункулъ уже слышалъ освѣжительный органическій запахъ моря.
   Протей приглашаетъ его на узкій мысъ, гдѣ онъ близко увидитъ морское торжество.
   Телъхины родосскіе представляютъ послѣднюю ступень человѣческаго развитія, которому недостаетъ только идеальности. Они древнѣйшіе обитатели Родоса, дѣти Талассы (моря) и славились своимъ колдовствомъ и умѣніемъ обработывать металлы и лить статуи, изъ коихъ многія извѣстны были какъ произведенія. Нептунъ снабдилъ ихъ на этотъ разъ своимъ трезубцемъ, чтобы укрощать волны моря.
   Тельхины привѣтствуютъ свѣтлую Діану во имя брата ея Аполлона, котораго они на Родосѣ чтутъ непрестанными пѣснопѣніями (пеанами) и множествомъ статуй, отъ малыхъ до исполинскаго колосса, служащаго маякомъ, освѣщающимъ островъ послѣ захожденія солнца (Аполлона).
   Протей не безъ основанія смѣется надъ мертворожденными произведеніями рукъ человѣческихъ по сравненію ихъ съ вѣчной природой. При этомъ онъ намекаетъ на землетрясеніе 224 года до Р. Хр., разрушившее колоссъ Родосскій, котораго громадные остатки увезены арабами въ половинѣ VI вѣка. Онъ уноситъ Гомункула въ область моря. На совѣтъ Ѳалеса, пройдя тысячи формъ, дойти до человѣка, Протей, какъ богъ измѣнчивости этихъ формъ, очевидно не можетъ желать, чтобы Гомункулъ скоро дошелъ до послѣдней человѣческой, послѣ которой путь прогресса формъ невозможенъ.
   Ѳалесъ понимаетъ развитіе въ духовномъ смыслѣ и скромно приписываетъ генію временное значеніе Протей соглашается на исключенія въ пользу людей, подобныхъ Ѳалесу, котораго онъ видитъ уже нѣсколько столѣтій въ прославленномъ сонмѣ греческой саги. Ѳалесъ и Анаксагоръ, какъ истые носители греческой мудрости, съ полнымъ правомъ выступаютъ въ классической Вальпургіевой ночи.
   Въ настоящемъ тріумфѣ Галатея занимаетъ мѣсто Афродиты, поэтому въ числѣ атрибутовъ богини красоты и любви сирены замѣчаютъ и голубей, носящихъ ея воздушную колесницу. Нерей отвергаетъ будничное толкованіе чуднаго явленія паѳосскихъ голубей; и Ѳалесъ любуется глубокимъ жизненнымъ значеніемъ миѳа.
   Псилы и Маузы -- представители волшебной силы чувства прекраснаго, глубоко таящейся въ душѣ человѣка. Маузы -- итальянскій народъ заклинателей змѣй. По Плинію, Псиллы -- африканскій народъ такихъ же заклинателей змѣй, исцѣлявшій укушенія змѣй высасываніемъ. Гёте, перенося ихъ на островъ Кипръ, дѣлаетъ ихъ таинственными хранителями колесницы Афродиты, вмѣсто которой они теперь вывозятъ прелестную дочь Нерея. Никакія увлеченія новыхъ поколѣній, никакія внѣшнія торжества враждебныхъ силъ и народностей (римлянъ въ образѣ орла, венеціанцевъ въ образѣ крылатаго льва, турокъ и христіанъ подъ эмблемами луны и креста) не сдерживаютъ таинственнаго шествія вѣчной красоты.
   Сирены приглашаютъ единоутробныхъ Доридъ, приблизясь къ Галатеѣ, напоминать ей собою ея божественную мать Дориду, дочь Океана и Ѳетиды; тѣмъ не менѣе онѣ указываютъ на привлекательность Галатеи въ смыслѣ земной женщины. Идеальное сліяніе человѣческаго съ божественнымъ воплощается въ любви богинь Доридъ къ дѣтямъ моряковъ, потерпѣвшихъ крушеніе.
   Нерей, отказываясь даровать безсмертіе возлюбленнымъ его дочерей, полагаетъ конечнымъ срокомъ развитія красоты возрастъ возмужалости.
   Едва восторженный Нерей завидѣлъ Галатею, какъ ее уже умчали дельфины. Высшій идеалъ красоты предстаетъ во всей чистотѣ лишь въ рѣдкія мгновенія передъ духовными взорами даже истиннаго художника.
   Ѳалесъ въ восторгъ признаетъ въ Галатеѣ высшую красоту и истину природы (ибо красота есть высказанная истина), исшедшую, согласно его ученію, изъ воды. Онъ славитъ океанъ, какъ источникъ всей органической жизни.
   Хотя Дориды и удалились настолько, что взоры ихъ не могутъ встрѣтиться со взорами Нерея, но послѣдній и въ отдаленіи не спускаетъ глазъ съ колесницы Галатеи.
   Гомункулъ, вдали отъ Нерея, на спинѣ Протея-дельфина въ морѣ, не можетъ противостоять прелести Галатеи. Его склянка страстно сверкаетъ и звенитъ. Онъ все ниже склоняется къ ногамъ Галатеи и, разбившись о ея тронъ, проливаетъ въ море свой огонь.
   Сирены провозглашаютъ и славятъ эротическое сліяніе огня и воды, заимствуя свое изображеніе у фосфорическихъ явленій, сопровождающихъ подъ водою въ тихія ночи плавателей по Средиземному морю.
   Общій хоръ присоединяетъ хвалы вѣтрамъ, оживляющимъ море, и землѣ, въ пещерахъ которой хранилась колесница Афродиты (Галатеи), такъ что торжество завершается хвалой всѣмъ зиждительнымъ началамъ.
   

АКТЪ ТРЕТІЙ

   представляетъ соединеніе Фауста съ Еленой 12 сентября 1800 г. Гёте сообщилъ Шиллеру, что Елена наконецъ появилась. Шиллеръ написалъ своему другу: "Благородный, высокій духъ древней трагедіи вѣетъ въ монологѣ и тихой мощью возбуждаетъ сокровеннѣйшія глубины души. Если вамъ удастся этотъ синтезъ благороднаго съ варварскимъ, то будетъ найденъ и ключъ къ остальной части цѣлаго, и вамъ уже не трудно будетъ какъ бы аналитически съ этой точки опредѣлить и распредѣлить смыслъ и духъ остальныхъ частей; ибо эта вершина, какъ вы сами ее называете, должна быть видна со всѣхъ точекъ цѣлаго и озарить ихъ всѣ". По поводу общаго значенія цѣлаго, Гёте самъ выразился: "Пора примириться наконецъ страстной распрѣ между классиками и романтиками. Наше образованіе есть главная потребность; откуда мы почерпнемъ образованіе, было бы безразлично, если бы мы не должны были страшиться искаженія по дурнымъ образцамъ. Вѣдь все-таки болѣе широкому и свѣтлому взгляду въ содержаніе и сущность греческой и римской литературы мы обязаны освобожденію, между XV и XVI вѣками, отъ монашескаго варварства". Онъ присовокупляетъ, что все, сообщаемое имъ, онъ вынесъ изъ опыта жизни, и потому надѣется, что найдутся желающіе пережить снова и его поэтическія созданія.
   Трудно что-либо прибавить къ этимъ немногимъ словамъ величайшихъ мастеровъ.
   Елена, чтимая на ея родинѣ въ Лаконскомъ городѣ Ѳерапнѣ какъ богиня красоты, была первоначально существомъ небеснымъ, миѳически перешедшимъ на историческія лица. Уже одно имя ея напоминаетъ Селену (луну). Она постоянно дочь владыки неба, Зевса, и сестра Діоскуровъ, спасителей въ бурной ночи. Въ своей миѳологіи Преллеръ указываетъ, что луна часто представляется въ образѣ прекрасной женщины, и ея передвиженія и фазы представляютъ поводъ къ исторіямъ похищеніи.
   Такимъ образомъ похищеніе и возвратъ составляютъ главное зерно преданій о Еленѣ. Такъ какъ по преданію она скрывалась одновременно и въ Троѣ, и въ Етитѣ, откуда ее тоже вывелъ Менелай, то Стезихоръ и Эврипидъ представляютъ это такъ, что только призракъ ея послѣдовалъ за Парисомъ, а сама она осталась на Нилѣ и тамъ найдена супругомъ. Мы уже говорили о ея похищеніи Тезеемъ и освобожденіи братьями, равно какъ о тѣни Ахилла, соединившейся съ ея призракомъ на островѣ Левке (у Гёте Фера).
   Погрузившійся въ мірѣ греческаго искусства Фаустъ -- самъ Гёте. Отбросивъ всякіе романтическіе подходы, онъ прямо выводитъ передъ нами Елену, въ тѣхъ самыхъ формахъ жизни, какими окружали ее греческая трагедія и преданія. Во всемъ предстоящемъ передъ нами образѣ нѣтъ черты не обоснованной на глубокомъ изученіи классической древности, а намъ въ пору изучать дѣло настолько, чтобы понять значеніе того или другого, повторяя слова Гёте къ будущимъ своимъ критикамъ: такъ онъ это захотѣлъ сдѣлать. (So wollt er' s machen).
   Греческая трагедія возникла изъ религіозныхъ хоровъ на праздникахъ Діонисія. Предводитель хора вступалъ въ разговоры со своими соучастниками о судьбахъ Вакха, изображеннаго отдѣльнымъ лицомъ. Такимъ образомъ хоръ явился представителемъ народнаго голоса, толкователемъ общаго впечатлѣнія, переживающимъ самыя страданія и смерть героя. Гёте выводитъ передъ нами Елену со всѣми атрибутами Софокловой трагедіи, и такъ какъ онъ только все воспроизводитъ, ничего не сочиняя, то мы не можемъ сказать, что это не Елена.
   Появленіе и ужасъ Елены. Елена появляется передъ дворцомъ своего супруга Менелая въ Спартѣ въ сопровожденіи плѣнныхъ троянокъ, во главѣ которыхъ Панталисъ отличается своею привязанностью къ госпожѣ.
   На большой картинѣ знаменитаго Политота въ Дельфахъ, Елена представлена была не задолго до ея возвращенія изъ Трои, причемъ двухъ сопровождающихъ ее служанокъ называли именами: Панталисъ и Электра.
   Елена, достигнувъ Спарты при помощи юго-восточнаго вѣтра Эвра, обсуждаетъ свое положеніе при вступленіи снова во дворецъ, выстроенный отцомъ ея Тиндареемъ, когда онъ вернулся изъ Аѳинъ (съ Холма Паллады). Здѣсь выросла она съ Клитемнестрой и братьями Діоскурами. Въ ея собственномъ сознаніи она -- жертва злобнаго рока и сказочныхъ навѣтовъ, обратившихъ ея плѣненіе разбойникомъ въ добровольное бѣгство. Не вступая на порогъ супружескаго дома, она надѣется оста120. вить всю роковую бурю за спиной. Здѣсь, какъ въ Софокловомъ Филоктетѣ, выступаетъ строфа хора, за которой, послѣ новой рѣчи Елены, слѣдуетъ антистрофа, и заключительное пѣніе (эпода).
   Въ своемъ художественномъ воспроизведеніи древней трагедіи Гёте избираетъ для хоровъ размѣры, лишь вполнѣ подающіеся условіямъ нѣмецкаго, а слѣдовательно и русскаго стиха. Мы были еще сдержаннѣй и трезвѣе.
   Напрасно хоръ старается ее утѣшить высокимъ значеніемъ ея красоты, заставляющей преклоняться и героя, и мудреца. Она впадаетъ въ раздумье по поводу страннаго, молчаливаго поведенія Менелая во время плаванія.
   Хоръ антистрофы выражаетъ надежду увидать ее вскорѣ во всемъ царственномъ убранствѣ; но Елена впадаетъ въ мрачное раздумье, вспоминая, что Менелай, приказавъ ей все приготовить для жертвоприношенія, не указалъ на самую жертву. Въ концѣ ея рѣчи слышится намекъ на спасенную Ифигенію.
   Въ Троянкахъ Эврипида греки передаютъ Менелаю Елену для наказанія, и онъ увозитъ ее на кораблѣ для того, чтобы дома предать смерти.
   Въ эподѣ хоръ утѣшаетъ царицу собственнымъ примѣромъ. Вѣдь сами же троянки пережили гибель Трои. Елена уходитъ во дворецъ.
   Греческая трагедія, не взирая на видимую сдержанность, свойственную всему классическому искусству, богата въ хорахъ лирическимъ буйствомъ и сценическими пріемами, которымъ немногіе изъ новѣйшихъ умѣли подражать. Какъ напр., въ Іоаннѣ Грозномъ гр. Толстого шумные и веселые скоморохи врываются на сцену въ минуту нежданной смерти Грознаго, такъ и въ древней трагедіи радостные хоры нерѣдко предшествуютъ мрачнымъ событіямъ, возвышая значеніе послѣднихъ. Въ данномъ случаѣ хоръ преисполненъ высокимъ счастіемъ царицы, идущей изъ тяжкой неволи навстрѣчу полному счастію. Хоръ не обращается ни къ какому лицу, а выражаетъ общій радостный порывъ.
   Панталисъ, предводительница хора, спрашиваетъ возвращающуюся Елену: что могло ее такъ смутить въ собственномъ домѣ. Безстрашная дочь Зевса (по Гомеру) говоритъ, что изъ мрака бездны, откуда когда-то произошли чудища въ родѣ Химеры, Тифея и т. д., и теперь исходятъ чудовища, подобно облакамъ дыма изъ огнедышащей горы, способныя потрясти и героя. Стигійскіе подземные боги встрѣтили ее такимъ ужасомъ, что она готова бѣжать изъ дому.-- Но отрезвленная видомъ бѣлаго дня, она хочетъ освятить домъ, чтобы жить въ немъ съ супругомъ. Разсказъ Елены о страшномъ явленіи напоминаетъ подобное мѣсто въ Эвменидахъ Эсхила.
   При дальнѣйшемъ описаніи расположенія дома по Гомеру, Гёте очевидно держался Фоссова плана, приложеннаго имъ къ переводу Одиссеи.
   За мощенымъ переднимъ и среднимъ дворами, находится въ глубинѣ мужская комната съ очагомъ, представляющимъ средоточіе дома. Въ высокую кладовую рядомъ съ супружеской опочивальней (ϑάλαμος) надобно подыматься позади мужской комнаты.
   
   "Вверхъ по ступепямъ высокимъ поспѣшно взошла Пенелопа;
   (Одиссея, Жуковскаго XXI, ст. 5).
   
   "Рабы спали въ пыли около огня".
   (Одисс. XI, ст. 190).
   
   Мефистофель, появляющійся на порогѣ дворца въ образѣ Форкіады, радъ, въ качествѣ представителя безобразія, смущать и запугивать прекрасные образы классической древности.
   Хоръ, при видѣ такого безобразія, проникается лирическимъ чувствомъ всего страшно пережитаго, при разрушеніи Трои (Энеида II, 310--317). Страшный крикъ боговъ по Гомеру. Подъ раздоромъ можно разумѣть и Эриду (богишо раздора), и сражающихся. Въ Иліадѣ гл. XVIII, 222.
   
   "Трои сыны лишь услышали мѣдяный гласъ эакидовъ".
   
   Всѣ бѣдствія, пережитыя плѣнными троянками, кажутся имъ какимъ-то тяжкимъ сномъ, изъ котораго выплываетъ въ дѣйствительности предстоящее передъ ними чудовище, которое онѣ несомнѣнно считаютъ происшедшимъ отъ мрачнаго Форкиса, отца Горгонъ и Форкіадъ (Грай). Съ точки зрѣнія свѣта, озаряющаго положительную красоту міра, безобразіе только отрицаніе, какъ тѣнь, которая видна только со стороны. Счастливыя своею богоподобною красотой, троянки въ ужасѣ проклинаютъ приближающееся къ нимъ чудовищное безобразіе.
   Форкіада, въ духѣ древней трагедіи, принимаетъ за основаніе своей рѣчи пословицу и, упрекнувъ хоръ въ безстыдствѣ, сравниваетъ его сперва со стадомъ журавлей (Иліада III, 3), затѣмъ съ прожорливой саранчей и подъ конецъ указываетъ на ихъ рабское положеніе рыночнаго товара..
   Елена вступается за вѣрныхъ троянокъ, но Форкіада проептъ защитить ее, старую служанку, отъ крикливаго хора.
   Предводительница хора выражаетъ свое отвращеніе къ безобразію "Форкіады и тѣмъ даетъ поводъ къ перебранкѣ отдѣльными стихами (стихомпош), столь свойственной древней трагедіи.
   Эребъ -- воплощеніе хаотической ночи, отецъ парокъ и родоначальникъ всѣхъ нуждъ и бѣдствій. Странно, что по отдаленному ходу мыслей въ числѣ послѣднихъ находится и дружба.
   Тирезій -- извѣстный ѳивскій прорицатель, одаренный Зевесомъ семью сроками человѣческой жизни. Любимецъ Прозерпины, онъ одинъ сохранилъ въ тартарѣ разумное сознаніе.
   Оріонъ -- исполинъ-охотникъ, сынъ Посидона и Эвріалы, ставшій извѣстнымъ созвѣздіемъ. Его нянька была пословицей глубокой старости.
   Гарпіи -- дочери морского чудовища, въ родѣ крылатыхъ Сгимфалидъ, питались, по преданію, собственными нечистотами.
   Предводительница хора Панталисъ, выпущенная Персефоной на время изъ ада, для извѣстныхъ цѣлей, знаетъ отъ нея, что подъ личиной ключницы Форкіады скрывается Мефистофель, и въ минуту раздраженія грозится разоблачить его тайну; на что Форкіада-Мефистофель приглашаетъ ее объявить свое имя и призваніе, т.-е. полученное отъ Персефоны знаніе, чѣмъ раскроется общая ихъ тайна.
   Замѣшательство Елены, обморокъ и новый ужасъ. Не столько непріятная ссора, сколько упоминаніе о подземныхъ образахъ, на которые преднамѣренно ссылалась Форкіада, уносятъ Елену изъ дѣйствительности къ мрачнымъ картинамъ минувшаго, созданнаго вокругъ ея сложившеюся сагою, такъ что она и сама не знаетъ, клевета ли это или дѣйствительное былое, передъ которымъ должно умолкнуть ея внутреннее сознаніе собственной невинности.
   Форкіада, подъ видомъ участія, приводя опредѣленныя событія, еще болѣе старается придать сомнительной особѣ несомнѣнно обвинительное значеніе. Съ походомъ Менелая въ Критъ, она соединяетъ и начало собственнаго рабства и уходъ Елены съ Парисомъ. Но когда дѣло доходитъ до ея призрачной двойственности въ Египтѣ и Троѣ единовременно, Елена, глядя на свою призрачность, лишается сознанія.
   Въ слѣдующей пѣснѣ, состоящей изъ прооды (предварителъ". пѣсни), пары строфъ (ст. 6--13 и 14--21) и эподы, хоръ начинаетъ впечатлѣніемъ ужаснаго безобразія Форкіады, указываетъ на ея злостное отношеніе къ царицѣ, и кончаетъ впечатлѣніемъ высокой красоты послѣдней. Когда Елена снова приходитъ въ сознаніе, Форкіада-Мефистофель, воздавая честь ея красотѣ, подходитъ къ конечному разрѣшенію своей роли, состоящему въ томъ, чтобы, побуждаемая ужасомъ, Елена сама искала спасенія у средневѣкового Фауста. Мы готовы видѣть въ этомъ поэтическое возсозданіе перехода греческой образованности въ Западную Европу, вслѣдствіе турецкаго нашествія (1453).
   Приступая къ исполненію повелѣній царицы, Форкіада приводитъ дѣло къ объясненію, что Менелай обрекъ и ее, и хоръ троянокъ на смерть. Казнь служанокъ приводитъ на память Одисс. XXII, ст. 458. Адская прислуга, подобно Мефистофелю, не могущая появиться въ классической трагедіи въ настоящемъ видѣ, является закутанною.
   Рѣшимость Елены. Преданная своей царицѣ, предводительница хора, убѣдясь въ угрожающемъ бѣдствіи, старается смирить Форкіаду и спросить о средствѣ къ спасенію. Отвѣтъ послѣдней, что все зависитъ отъ быстраго рѣшенія Елены, заставляетъ и хоръ, и самую Елену обратиться къ Форкіадѣ. Ножницы парки Атропосъ -- золотыя, подобно всѣмъ принадлежностямъ боговъ. Форкіада, начавъ издалека, сводитъ къ тому, что въ теченіе долгихъ лѣтъ отсутствія Менелая и Елены, къ сѣверу отъ Спарты у подошвы Тайгета, въ долинѣ истока Эврота успѣлъ засѣсть народъ изъ полночныхъ странъ (киммерійцы у Гомера и Геродота) и, построивъ неприступную твердыню, властвуетъ страной. Дальнѣйшее описаніе народа и его повелителя нравится Еленѣ и въ особенности хору. Въ ленномъ государствѣ во главѣ стоитъ одинъ. Послѣ завоеванія Константинополя франками-германцами и венеціанцами (1201г.) весь Пелопопезъ былъ розданъ леннымъ баронамъ. Отъ владыки замка Геракисъ на Эвротѣ зависѣли шесть ленныхъ владѣтелей. Гёте изучалъ это завоеваніе Греціи какъ разъ когда создавалъ Елену. Приношеніемъ были дары, которыми средневѣковые города, монастыри откупались отъ нападеній сильныхъ рыцарей. О людоѣдствѣ героевъ Иліады говорится въ виду угрозы Ахилла (Иліада XXII, ст. 345). На Веймарской вазѣ, въ изображеніи похищенія Кассандры, на щитѣ Аякса виденъ узелъ изъ змѣй. Изображенія на щитахъ семерыхъ героевъ подъ Ѳивами упоминаются у Эсхила (ст. 337). Въ гербахъ всѣ цвѣты называются розами.
   Но царица все еще не вѣритъ такой мести со стороны Менелая, и когда Форкіада напоминаетъ ей страшную казнь Деифоба (Вирг. Энеида VI, ст. 494), то она объясняетъ ее любовью къ ней. Форкіада указываетъ на неизбѣжность этой мести вслѣдствіе того, что Деифобъ обладалъ Еленою.
   Трубными звуками, раздавшимися вдали по волѣ Форкіады-Мефистофеля, послѣдній вынуждаетъ ее на рѣшимость. Какъ ни глубоко ея отвращеніе къ безобразной Форкіадѣ, Елена рѣшается послѣдовать за нею съ затаенною мыслію о самоубійствѣ въ крайнемъ случаѣ.
   Переходъ Елены и пріемъ ея Фаустомъ. Чудесное перенесеніе въ средневѣковой замокъ сопровождается хоромъ, состоящимъ изъ двухъ строфъ и эподы. Поднимающійся съ Эврота туманъ быстро покрываетъ рѣку и плавающихъ по ней, связанныхъ съ преданіемъ о зачатіи Елены, лебедей. Хрипливые голоса послѣднихъ кажутся дѣвушкамъ-лебедушкамъ предсмертнымъ знаменіемъ, какъ для нихъ, такъ и для дочери Лебедя-Зевсса. Онѣ не могутъ разобрать, сами ли онѣ несутся впередъ или земля бѣжитъ подъ ихъ ногами. Имъ уже мерещится Гермесъ-Психопомпъ (погонщикъ душъ), сопровождающій ихъ обратно въ Аидъ, изъ котораго онѣ лишь на время выпущены Персефоною. Туманъ разсѣивается, и хоръ, увидавъ себя среди тѣснаго двора, окруженнаго мрачными стѣнами, считаетъ себя попавшимся въ плѣнъ. Здѣсь рисуется замокъ XIV и XV столѣтія съ воронкообразнымъ дворомъ, окруженнымъ высокими четырехъ-этажными строеніями, тогда какъ собственно средневѣковые замки были гораздо просторнѣе. Предводительница хора упрекаетъ дѣвушекъ въ страстности ихъ увлеченія. Елена напрасно ищетъ глазами Форкіаду, долженствующую довести дѣло до конца и представить ее владѣтелю замка. Но по средневѣковой любезности, женщина не можетъ отыскивать владѣльца замка, а онъ долженъ ее встрѣтить съ почетомъ. Фаустъ долженъ оклеветанную, но невинную Елену принять какъ средневѣковой рыцарь, согласно рѣшенію Персефоны, не на нѣмецкой землѣ, а явиться за нею въ Спарту со своимъ войскомъ. Дворецъ Тиндарея и замокъ, въ который онъ превращается, только волшебные призраки; но появленіе Фауста въ Спартѣ, гдѣ возникаетъ Елена, должно съ точки зрѣнія трагедіи считаться дѣйствительностью.
   Предводительница хора замѣчаетъ поднявшееся въ замкѣ движеніе. Хоръ плѣненъ юною красотой кортежа; онъ описываетъ мгновенное строеніе трона, на который восходитъ Елена и прославляетъ великолѣпный пріемъ. Въ словахъ предводительницы хора выражается впечатлѣніе граціознаго достоинства, отличавшаго средневѣковое рыцарство. Съ ея приглашеніемъ Елены обратить вниманіе на Фауста оканчивается античная часть трагедіи Елены, что видно даже по размѣру стиховъ, ибо вмѣсто триметровъ начинаются новѣйшіе пятистопные ямбы и вмѣсто свободныхъ лирическихъ размѣровъ -- риѳмованные трохеи и ямбы и лишь въ немногихъ мѣстахъ, соотвѣтственно античному духу, возвращаются и древніе метры.
   Въ духѣ рыцарскаго почтенія къ женщинѣ Фаустъ, извиняясь передъ Еленой въ несвоевременности почетнаго пріема, приводитъ къ ней на судъ стража, заслужившаго смерть своей оплошностью.
   Елена, незнакомая съ такимъ высокимъ положеніемъ женщины, тѣмъ не менѣе желаетъ, въ качествѣ судьи, выслушать обвиняемаго. Линцей, стражъ на башнѣ.-- котораго имя для выраженія зоркости, происходя отъ Хоуе (рысь), заимствовано у кормчаго Аргонавтовъ, о которомъ говорено (стр. XI),-- объясняетъ свое смущеніе необычайною красотой Елены.
   Мысль о казни изъ-за нея пробуждаетъ въ Еленѣ воспоминанія всѣхъ невольно перенесенныхъ ею бѣдствій. Фаустъ самъ признаетъ ея власть надъ собой и всѣмъ его достояніемъ.
   Линцей приноситъ Еленѣ въ даръ драгоцѣнности, накопленныя имъ во время переселенія народовъ.
   Фаустъ приказываетъ Линцею убрать богатствами залы для пріема царицы. Елена приглашаетъ Фауста занять подобающее ему мѣсто рядомъ съ нею на тронѣ.
   Пораженная необычайностью риѳмованной рѣчи, Елена желала бы владѣть ею, и Фаустъ объясняетъ ей внѣшнее созвучіе словъ внутреннею симпатіей говорящаго. Хоръ, стоящій на своей античной почвѣ и потому состоящій изъ двухъ строфъ и эподы, объясняетъ привѣтливость царицы къ Фаусту плѣнною зависимостью. По мнѣнію хора плѣнницъ, женщины хотя и тонко отличаютъ красоту отъ безобразія, но по обстоятельствамъ предоставляютъ и послѣднему власть надъ собою. Хоръ кончаетъ заявленіемъ, что и властители не прочь выказать свое счастіе передъ толпою.
   Исполнясь романтическимъ чувствомъ, Елена уже говоритъ риѳмами. Она называетъ себя отжившей въ томъ смыслѣ, что сбрасываетъ съ себя все пережитое горе.
   Защита со стороны Фауста и блаженство любви. За изображеніемъ романтической рыцарской любви является изображеніе рыцарской отваги и силы.
   Форкіада-Мефистофель радуется возможности причинить новый, хотя и неосновательный испугъ и мученіе Еленѣ. Глумясь надъ любовною симпатіей, которой не понимаетъ, онъ возвѣщаетъ о грозномъ приближеніи мстительнаго Менелая.
   Въ средніе вѣка въ Греціи существовали франкскіе, нѣмецкіе и венеціанскіе лены. Держась чисто внѣшней связи текста, мы вынуждены объяснить существованіе такихъ ленныхъ владѣній вовремя троянской войны волей Персефоны, которая не средневѣкового Фауста отодвинула хронологически назадъ, а дозволила своей Еленѣ со всей ея обстановкой выйти изъ Аида черезъ 2000 лѣтъ навстрѣчу Фаусту. Но въ переносномъ смыслѣ, придающемъ именно 2-й части ея міровое значеніе, дѣло произошло именно такъ, какъ оно олицетворено въ самой трагедіи. Классическая красота и образованность не могла сама вторгаться въ грубый міръ Запада, а нужно было напротивъ Западу, при помощи арабовъ, выносить Фауста, взалкавшаго этой красоты и вынужденнаго переживать лично всю героическую эллинскую сагу.
   Когда Голтей спросилъ Гёте, что это обозначаетъ, что Фаустъ раздѣляетъ страны между отдѣльными военачальниками, поэтъ отвѣчалъ: "Да, да, милыя дѣти, если бы вы не были только такъ глупы" и оставилъ его, убѣдившись, что человѣкъ, взявшійся на слѣдующій день читать Елену, судя по такому вопросу, мало въ ней понимаетъ.
   Всѣмъ тремъ Пелопонезскимъ городамъ, носящимъ имя Пилоса, приписываютъ рожденіе Нестора.
   При вѣсти о враждебности одного Менелая, среди общаго покоренія Греціи германцами, Фаустъ приказываетъ отбросить этого морского разбойника къ морю и раздѣляетъ весь Делопонезъ между начальниками германскихъ племенъ, оставляя Еленѣ, какъ главѣ леннаго государства, ея родную Спарту и прелестную сосѣднюю Аркадію. Приведенныя здѣсь народныя имена имѣютъ по корнесловію слѣдующее значеніе: германы (военные люди), готеы (храбрые), франки (свободные), саксы (осѣдлые), норманны (сѣверные люди).
   Со своей точки зрѣнія, хоръ въ двухъ строфахъ и эподѣ восхваляетъ мудрость и силу властелина, который и царицу, и служанокъ ея принялъ подъ вѣрную защиту.
   Указавъ на прелесть почвы, породившей идеальную красоту, Фаустъ, садясь рядомъ съ Еленой, приглашаетъ ее оставить за собой, забыть все мученіе, вытекающее изъ воли, предавшись исключительно безболѣзненному чувству художественнаго созерцанія, осуществляемому пребываніемъ въ Аркадіи.
   Пещера, въ которую удаляется Фаустъ съ Еленой, ближе всего напоминаетъ Тюрингское сказаніе о пещерѣ Венеры.
   Эвфоріонъ является плодомъ сочетанія Фауста съ Еленой.
   Форкіада будитъ спящій у входа въ пещеру хоръ и обращается въ то же время къ болѣе серьезнымъ зрителямъ съ невѣроятнымъ разсказомъ о появленіи и качествахъ Эвфоріона, который, такъ сказать, на ея глазахъ превращается изъ подвижного, бойкаго младенца въ жреца новой лирической поэзіи.
   Хоръ, котораго пѣсня состоитъ изъ 2-хъ парныхъ строфъ, останавливается только на внѣшней необычайности разсказа и съ этой стороны совершенно правъ, говоря, что поэтическое воображеніе никогда не можетъ превзойти того, что уже создано эллинскою сагой. Но въ его пѣснѣ для насъ многозначительно именно то, что хоръ, говоря о поучительности поэзіи, подразумѣваетъ поученіе искліочительно въ смыслѣ красоты, а не въ томъ, какой у насъ обыкновенно придается этому выраженію; не въ смыслѣ нравственнаго поученія. Приводимое имъ сказаніе о Вакхѣ, будучи безспорнымъ примѣромъ ловкости и хитрости, не можетъ служить примѣромъ нравственности.
   При мелодической музыкѣ, сопровождающей до конца сцену Эвфоріона, даже Форкіада-Мефистофель, стоящій, при отрицательномъ своемъ характерѣ, все-таки ближе къ романтическому строго, чѣмъ къ классическому, выражаетъ конецъ античнаго міра и начало новаго самою формой риѳмованной рѣчи. Но его удаленіи, хоръ проникается тѣмъ же романтическимъ духомъ. Словами: "пусть и солнца свѣтъ затмится" онъ намекаетъ на кончину древняго поэтическаго строя, уступающаго мѣсто романтизму. Конечно и классическая поэзія не была совершенно чужда задушевности, иначе романтизмъ и не прильнулъ бы къ ней такъ неразрывно.
   Мы не удивляемся, что Кюнцель предлагаетъ играть въ театрѣ всю сцену Эвфоріона за дымками, въ виду того, что для Елены и Фауста Байронъ отдаленное будущее, такъ какъ на фантастическое этой сцены указываетъ сопровождающая ее музыка. Но для читателя, ищущаго поэтической правды прежде всякой хронологической и понимающаго, что какъ бы великій поэтъ ни скрывался за средневѣковымъ Фаустомъ и троянской Еленой, все-таки и къ Фаусту, и къ Еленѣ, и къ Байрону нисходилъ онъ самъ -- и для него все одинаково прошедшее или скорѣе настоящее.
   Появляющіеся Елена, Фаустъ и Евфоріонъ высказываютъ отраду семейнаго счастія, хоръ раздѣляетъ это чувство. Скоро, однако, внутренняя стремительность и порывъ на высоты высказывается въ геніальномъ младенцѣ.
   Просьбы родителей на время удерживаютъ его на землѣ, но за то онъ бросается въ хоръ дѣвушекъ, увлекая ихъ къ рѣзвости, докучающей Фаусту.
   Хотя надпись и гласитъ, что Эвфоріонъ танцуетъ и постъ съ хоромъ, но очевидно всѣ двѣнадцать слѣдующихъ стиховъ принадлежатъ одному хору, изображающему грацію Эвфоріона, который, отдохнувъ отъ игры, затѣваетъ новую, причемъ преслѣдуетъ очарованныхъ имъ дѣвушекъ какъ дичину; увлекающійся лишь тѣмъ, что берется съ бою, онъ догоняетъ самую рѣзвую, пренебрегая остальными.
   152. Но сопротивляясь насильственнымъ ласкамъ, тропика -- выходецъ изъ Лида,-- уносится пламенемъ, насмѣшливо приглашая его ловить ее. Здѣсь кончается изображеніе первыхъ, неукротимыхъ и неудовлетворенныхъ стремленій молодости Байрона.
   Возносясь все выше и пріобрѣтая все болѣе широкій кругозоръ, Эвфоріонъ озираетъ Пелопонезъ, окруженный моремъ. Хоръ, не понимающій его безпредметныхъ стремленій, старается удержать его въ мирныхъ поляхъ Аркадіи, но ему грезится война и побѣда. Полный благородныхъ преданій вольнолюбивой Эллады, Эвфоріонъ переноситъ этотъ воинственный духъ и на современныхъ грековъ въ ихъ борьбѣ за независимость. Громъ битвы за освобожденіе все болѣе воспламеняетъ Эвфоріона. Онъ летитъ раздѣлить участь бойцовъ и вдохновенный принимаетъ свое развѣвающееся платье за крылья.
   Хоръ оплакиваетъ новаго Икара, который падаетъ мертвый къ ногамъ родителей. Тѣло, носящее черты Байрона, исчезаетъ, ореолъ въ видѣ кометы возносится къ небу, а плащъ и лира, какъ поэтическіе атрибуты, остаются на землѣ. Въ предисловіи къ первому изданію мы уже высказали наше личное воззрѣніе на эту сцену. Всякое разсужденіе о первоначальной ея концепціи имѣетъ въ глазахъ нашихъ лишь историческое значеніе. Передъ нами она въ окончательномъ своемъ видѣ и, намъ кажется, въ наиболѣе значительномъ. Хотя самъ Байронъ, какъ лицо, исчезъ, но ореолъ его поэзіи будетъ вѣчно сіять. Все выражаемое надгробною пѣснью хора, до того характерно въ примѣненіи къ Байрону до паденія Мисолунги включительно, что видѣть въ Эвфоріонѣ что-то другое -- болѣе чѣмъ странно. Разлука, распаденіе хора. Немногими триметрами Елена же объявляетъ Фаусту о своемъ возвращеніи къ Персефонѣ вослѣдъ за сыномъ. Она исчезаетъ, оставляя на рукахъ Фауста свои покровы, которые, по словамъ Форкіады, во всю его жизнь станутъ возносить его надъ всѣмъ низкимъ. Излишне прибавлять, что тутъ подразумѣвается, независимо отъ содержанія, та манера приходить къ природѣ и человѣку, которой мы преемственно научились у Гомера и его послѣдователей. Форкіада-Мефистофель не можетъ упустить случая посмѣяться надъ безсильными подражателями Байронизму.
   Вѣрная Панталисъ, томившаяся все время совершенно чуждымъ ей романтическимъ вліяніемъ -- единственно изъ преданности госпожѣ, съ чувствомъ успокоенія и исполненія долга сходитъ снова вслѣдъ за Еленой въ Андъ, къ трону неисповѣдимой Персефоны.
   Но жизнелюбивый хоръ указываетъ на ту разницу, о которой говоритъ В. Фонъ-Гумбольдтъ: "Есть духовная индивидуальность, которой однако не всякій достигаетъ, и она-то, какъ самобытная духовная форма, вѣчна и не преходяща. Но что не въ силахъ сформироваться такимъ образомъ, должно, пожалуй, вернуться къ общей жизни природы". Хоръ, вѣрный подробностямъ гомерическаго созерцанія Аида (Одиссея X, 510, XI, 539, 573), не желаетъ возвращаться въ эту однообразно-безцвѣтную скуку. Асфоделосъ, асфодиллъ -- растеніе изъ породы лилій, мелкоклубныя коренья котораго составляли пищу бѣдняковъ. Нѣчто въ родѣ древняго картофеля. Одисс. Жук. XXIV, 5--8.
   
   "Полетѣли за Эригіемъ тѣни
   Съ визгомъ; какъ мыши летучія, въ нѣдрѣ глубокой пещеры,
   Цѣпью къ стѣнамъ прилѣпленныя -- если одна оторвавшись,
   Свалится на-земь съ утеса -- визжатъ, въ безпорядкѣ порхая".
   
   Одна часть хора превращается въ дріадъ (древесныхъ нимфъ), другая -- въ ореадъ (горныхъ нимфъ), третья -- въ наядъ (ключевыхъ нимфъ), четвертая -- въ виноградныхъ нимфъ.
   Зная, что у истинныхъ художниковъ вдохновеніе предшествуетъ рефлексіи, мы не спрашиваемъ, почему Гёте кончаетъ свою Елену вакхическою картиной, а стараемся лишь понять и объяснить себѣ, почему это такъ вышло. Поэтъ, такъ сказать, хоронитъ свою Елену, а онъ самъ въ первой венеціанской эпиграммѣ говоритъ, что древніе украшали свои саркофаги и урны самыми жизненными и разгульно-вакхическими сценами.
   Пришедшій къ грекамъ, со своимъ мистически-разгульнымъ культомъ съ Востока, Діонисій мало-по-малу не только разрушительно дѣйствовалъ на ихъ трезвый, религіозный и семейный строй, но увлекъ и самое искусство и поэзію на соблазнительно опасные пути. Если въ концѣ классической Вальпургіевой ночи мы, какъ бы прелюдіей къ Еленѣ, видимъ въ Галатеѣ высшее развитіе греческаго искусства, то здѣсь передъ нами возникаетъ его паденіе, подъ вліяніемъ разгульнаго вакхическаго культа. Передъ нами внутренняя причина смерти Елены, т. е. эллинскаго міра. Позволимъ себѣ сказать болѣе. То, что вѣчно присуще душѣ человѣка, нельзя, обозвавши историческими моментами, устранить и сбыть съ рукъ. Вѣчный опытъ показываетъ, что такъ-называемые послѣдовательные моменты -- рядомъ живутъ въ духѣ человѣчества, принимая лишь новые оттѣнки.
   Окончательная невозможность раціональнаго разрѣшенія вопросовъ о зарожденія жизни и о вѣчномъ стремленіи къ индивидуальной свободѣ привела древнѣйшій Востокъ къ мистеріямъ. Эллинскій міръ понялъ эти стремленія совершенно съ внѣшней, чувственной и потому опасно разрушительной стороны, и лишь болѣе сосредоточенному Сѣверу предстояло всѣмъ строемъ своей религіи, искусства и науки уйти за тѣмъ внутреннимъ идеальнымъ мистицизмомъ, которымъ нашъ поэтъ кончаетъ своего Фауста.
   

АКТЪ ЧЕТВЕРТЫЙ.

   Фаустъ и Мефистофель. Исполненный стремленія къ новой, могучей дѣятельности, Фаустъ несется на облакѣ, образовавшемся изъ одежды- Елены. Подъ сильнымъ впечатлѣніемъ прожитой античной жизни, онъ ведетъ свой монологъ триметромъ, описывая caмое дѣйствіе, какъ это въ обычаѣ древней драмы.. Спустивъ его на уступъ скалистыхъ горъ, облако уносится, принимая образы древнихъ красавицъ. Охватывающій его легкій туманъ, подымаясь и нѣжно сливаясь, напоминаетъ ему первыя, неясныя грёзы любви къ Гретхенъ, которыя онъ называетъ "любовью Авроры".
   Появленіе Мефистофеля въ семимильныхъ сапогахъ, вмѣсто античныхъ котурновъ, указываетъ, что мы снова на почвѣ средневѣковой легенды. Браня Фауста, спустившагося среди каменныхъ грудъ, Мефистофель утверждаетъ, что базальтъ скалъ былъ первоначально дномъ ада, который выдвинутъ наверхъ только вулканическимъ переворотомъ. Нептунистъ Фаустъ обзываетъ эту мысль дурацкой легендой и заставляетъ Мефистофеля объяснить, какъ произошло все дѣло.
   Мефистофель полукомически объясняетъ переселеніе чертей изъ адской бездны въ воздушныя пространства. На замѣчаніе Фауста, что легкія измѣненія обще-круглой поверхности земли лежали искони въ потребности самой природы, Мефистофель отвѣчаетъ увѣреніями, что самъ присутствовалъ при переворотѣ, оставившемъ слѣды въ видѣ разбросанныхъ обломковъ гранита и базальта, присовокупляя, что лишь простой народъ понимаетъ присутствіе при этихъ явленіяхъ дьявольской силы. Въ заключеніе онъ спрашиваетъ: неужели Фаустъ, носящійся по свѣту, не нашелъ ничего для себя привлекательнаго?
   На утвердительный отвѣтъ Фауста, онъ пускаетъ въ догадки и, мечтая вслухъ за Фауста, выбираетъ сперва столичный городъ, въ родѣ Парижа, въ которомъ былъ бы самъ центромъ общаго почета и вниманія; затѣмъ нѣчто въ родѣ Версаля (съ его Рагсaux-cerfs) Людовика XV, гдѣ властолюбивая Помпа165. дуръ готовила ему ежедневныя жертвы. Когда Фаустъ отвергаетъ и этотъ модный развратъ, Мефистофель ищетъ его идеаловъ на лунѣ, но Фаустъ отвѣчаетъ, что и на землѣ достаточно мѣста для благой дѣятельности могучаго труда. Когда грубый Мефистофель полагаетъ, что Фаустъ взалкалъ славы и почестей, послѣдній объясняетъ, что онъ дорожитъ властью и собственностью, синонимами, безъ которыхъ никакой великій подвигъ немыслимъ. Собственность и есть полная возможность употребить все свое умѣнье и силы на извѣстное дѣло. Мефистофель полагаетъ, что каковы бы ни были побужденія сильнаго владыки, найдутся лиры для его прославленія.
   Фаустъ объясняетъ, что видъ морского прилива на отлогомъ берегу навелъ его на мысль отнять у моря то громадное пространство, которое оно дѣлаетъ совершенно безплоднымъ и непроизводительнымъ, періодически захватывая его своей прихотью.
   Фаустъ желаетъ насыпями и плотинами отбить у моря часть его владѣній и требуетъ обычнаго содѣйствія Мефистофеля. Раздается военная музыка, и Мефистофель, не взирая на отвращеніе Фауста къ войнѣ, объясняетъ ему, что наступила благопріятная минута для осуществленія заявленнаго послѣднимъ плана. Обогащенный на время волшебникомъ, добродушный императоръ, оставаясь вѣрнымъ своему желанію править и наслаоісдаться, довелъ государство снова до величайшей опасности. Фаустъ, порицая такое ложное пониманіе верховной власти, выставляетъ идеалъ властителя, котораго замыслы дѣлаются извѣстными только по приведеніи ихъ въ исполненіе. Замѣчательно, что когда Мефистофель, описывая всѣ бѣдствія, истекающія для народа изъ бездѣйствія власти, объясняетъ избраніе анти-императора желаніемъ лучшихъ людей видѣть во главѣ государства перваго встрѣчнаго, способнаго защищать личность и собственность, -- Фаустъ прямо восклицаетъ: "поповскій голодъ!", угадывая, что для сторонниковъ избирательства важна не самая гарантія, заключающаяся въ избираемомъ,-- которая настолько же загадочна, какъ всякое будущее,-- а замѣна незыблемой наслѣдственности случайностью, при которой ловкому эгоизму открывается обширное поле дѣйствія. Фаустъ согласенъ подать помощь императору въ битвѣ съ противникомъ. Знакомый Меланхтона, Фаустъ изъ Нундлинга, хвастался, что доставилъ въ Италіи силой колдовства императорскому войску побѣду. Особенно приписывали вліянію волшебника побѣду Карла V при Павіи. Мефистофель, указавъ Фаусту на расположеніе императорскаго войска, предвидитъ, что, получившій волшебную помощь въ битвѣ, императоръ вознаградитъ Фауста широкимъ морскимъ прибрежьемъ, необходимымъ послѣднему для его цѣлей. Поэтому Фаустъ, рѣшительно отказывающійся отъ предводительства войсками, не можетъ уклониться отъ участія въ битвѣ. Мефистофель ободряетъ его, иронически обзывая трехъ сильныхъ (вызванныя его волшебствомъ воплощенія насилія) военнымъ совѣтомъ. Гёте заимствовалъ мысль о трехъ сильныхъ изъ Книги Царствъ (II. 23. 8), а имена ихъ изъ Исаіи (8. I, 3) по переводу Лютера Raubebald и Eilebeute, оставленные въ русскомъ переводѣ Библіи подлинникомъ: Магер-шелал-хам-базъ (спѣшитъ грабежъ, ускоряетъ добыча).
   Петръ Сквенцъ или Петръ Евнице -- тотъ плотникъ, который у Шекспира въ драмѣ Сонъ въ лѣтнюю ночь набираетъ могучихъ аѳинскихъ рабочихъ, чтобы разыграть съ ними трагедію Пирама и Тисбе.
   Помощь Фауста. Главнокомандующій объясняетъ, императору выгоды расположенія большого войска, видъ котораго внушаетъ императору довѣріе. Но лазутчики возвращаются съ вѣстями: одинъ объ отказѣ союзниковъ дать помощь, на основаніи домашнихъ народныхъ волненій, а другой -- объ избраніи анти-императора. Опасность возбуждаетъ всю энергію изнѣженнаго императора, какъ во время маскараднаго пожара. Въ эту минуту вооруженный Фаустъ приходитъ съ тремя сильными предложить таинственную помощь горцевъ, которые научены горными духами читать смыслъ формацій и кристаллизацій ископаемаго царства, по общему соотвѣтствію явленій природы провидѣть въ нихъ и внѣшнія историческія событія. Изумительна художественная правда во всѣхъ объясненіяхъ Фауста императору происходящихъ вокругъ чудесъ. Чудеса всѣ исходятъ изъ Мефистофеля, и потому Фаустъ самъ старается объяснить ихъ себѣ, а тѣмъ болѣе императору, чтобы не отталкивать его мыслію о вліяніи нечистой силы.
   Въ Некромантѣ изъ Норики въ Сабинѣ нѣкоторые толкователи видѣли Георгія Сабеллія Фауста Младшаго, о которомъ мы говорили въ предисловіи къ первому изданію. Дюнцеръ, напротивъ, указываетъ, что въ біографіи Беневенуто-Челлини горы Норики, между Сабиномъ и Сполето, обозначены какъ избраннѣйшія мѣста колдовства. Гёте самъ говоритъ, что въ этомъ смыслѣ о нихъ часто упоминаютъ въ романахъ. Императоръ, при всей благодарности Фаусту за участіе, отклоняетъ чуждую помощь, разсчитывая на собственную энергію, и намѣренъ покончить дѣло съ анти-императоромъ единоборствомъ. Фаустъ доказываетъ императору, что глава государства не долженъ подвергаться подобному риску.
   Герольдъ сообщаетъ о томъ, что вызовъ на единоборство принятъ въ лагерѣ противника насмѣшками. Замѣчательно, что только что кипѣвшій минутнымъ одушевленіемъ императоръ въ минуту начала битвы отказывается отъ предводительства войскомъ, сваливая его на главнокомандующаго.
   Фаустъ прикомандировываетъ своихъ трехъ сильныхъ: Забіяку, Забирая и Держи-Крѣпче, къ которымъ присоединяется, какъ дилетантка грабежа, Скорохватка.
   Мефистофель, собравъ по арсеналамъ старинное вооруженіе, засадилъ въ него злыхъ духовъ, чтобы шумомъ и звономъ пустого оружія смутить непріятеля. Во мракѣ начинаютъ сверкать зловѣщіе огни, которые Фаустъ тоже объясняетъ сицилійской фата-моргана, а блескъ пикъ -- огнемъ Св. Эльма, приписываемымъ вліянію Діоскуровъ. Когда императоръ вспоминаетъ объ освобожденіи имъ съ костра некроманта, послѣдній (наподобіе Иліады XII, 200) посылаетъ видимое знаменье въ воздушной битвѣ -- орла съ баснословнымъ грифономъ; тѣмъ не менѣе, при видѣ худого оборота битвы, императоръ падаетъ духомъ и упрекаетъ волшебниковъ.
   Мефистофель преднамѣренно увеличиваетъ смущеніе императора, указывая на своихъ вороновъ, появляющихся уже въ первой части въ кухнѣ вѣдьмы. Вороны Одина въ христіанскомъ мірѣ отошли къ сатанѣ.
   Окончательно потерявшіе присутствіе духа, императоръ и главнокомандующій уходятъ въ палатку, сдавая команду Мефистофелю, но безъ передачи фельдмаршалскаго жезла, украшеннаго крестомъ.
   Самъ Фаустъ спрашиваетъ, что дѣлать. Но Мефистофель уже все рѣшилъ. Онъ знаетъ природу человѣка, на которую мнимое дѣйствуетъ гораздо сильнѣе дѣйствительнаго. Поэтому онъ напускаетъ на противниковъ мнимое наводненіе, призрачный огонь изъ кузницы гномовъ и призрачный шумъ пустого оружія. Веселая военная музыка возвѣщаетъ о побѣдѣ императорскаго войска.
   Въ покинутый шатеръ анти-императора являются Забирай и Скорохватка, какъ олицетвореніе грабежа. Имперскіе драбанты прогоняютъ ихъ, но въ то же время въ словахъ ихъ слышно сознаніе вмѣшательства въ побѣду чего-то сверхъестественнаго, подъ вліяніемъ котораго побѣдители дѣйствовали какъ въ, чаду.
   Новое устройство государственнаго управленія. Гёте снова выводитъ предъ нами процессъ распаденія нѣмецко-римской имперіи, какъ онъ же говоритъ о немъ въ пятой книгѣ Поэзія и Правда (Dichtung und Wahrheit). Отдѣльные князья, вмѣсто совокупной защиты трона и государства, помышляютъ только о расширеніи собственной власти въ ущербъ верховной, хотя показываютъ видъ, что озабочены лишь успокоеніемъ и охраной главы государства.
   Выслушавъ отдѣльно каждаго, мы найдемъ, что императоръ пополненъ благородной, такъ сказать, національной гордости. Вопреки очевидности, онъ хочетъ приписать побѣду одной доблести войска и объясняетъ видимо сверхъестественныя явленія случайной игрой природы. Онъ не только возвышается до ироніи надъ самымъ фактомъ побѣды, но сознаетъ, что вполнѣ пріобрѣтенная имъ сила должна служить исходною точкой разумныхъ и благихъ преобразованій. Голоса окружающихъ его доказываютъ, что эти люди, вполнѣ понимая высокое значеніе верховной власти, желаютъ, чтобы даже каждый актъ частной жизни владыки былъ окруженъ символами могущества и высокопочитанія. Чего же лучше? Но связавъ всѣ рѣчи, выраженныя чопорными александрійскими стихами, мы исполняемся глубокаго комизма. Оказывается (гони природу въ дверь, она влетитъ въ окно), что для императора попрежнему пиры и забавы составляютъ главную цѣль, для которой государство является средствомъ, а его окружающіе полагаютъ, что служеніе престолу и отечеству состоитъ исключительно въ ношеніи меча наголо, держаніи перстней и заботѣ о кухнѣ, за каковыя заслуги слѣдуетъ получить какъ можно большее вознагражденіе въ видѣ самостоятельной власти.
   Архіепископъ-канцлеръ поддерживаетъ мнѣніе: "Ты, укрѣпляя насъ, свой укрѣпляешь тронъ". Когда императоръ своимъ статутомъ узаконилъ всѣ злоупотребленія феодализма, Архіепископъ, пугая побѣдителя гнѣвомъ папы и вѣчнымъ мученіемъ за соучастіе въ волшебствѣ, требуетъ приношенія мѣстности побѣды въ даръ церкви, для сооруженія храма. Холмъ, на которомъ стоялъ шатеръ императора, мало, по-малу превращается въ устахъ Архіепископа въ цѣлую ленную область.
   Императоръ соглашается на все, и Архіепископъ раскланивается, но, возвращаясь, требуетъ не только постройки храма на счетъ государства, по вѣчной десятины доходовъ и часть золота, доставшагося побѣдителю. Императоръ и на это согласенъ, хотя уже чувствуетъ убытокъ, причиненный ему кудесниками.
   Архіепископъ, возвращаясь, снова требуетъ, чтобы и Фаустъ давалъ ему десятину дохода съ полученнаго въ даръ прибрежья, и когда императоръ замѣчаетъ, что тамъ еще ходитъ море, у котораго предстоитъ брать дно, то Архіепископъ справедливо возражаетъ, что было бы право на полученіе того, что другой производитъ трудомъ и усиліями, такъ можно терпѣливо ждать. Императоръ самъ видитъ безграничность требованій.
   

АКТЪ ПЯТЫЙ.

   Филемонъ и Бавкида. Имена и характеры заимствованы поэтомъ изъ Метаморфозъ Овидія (книга VIII, 626--724), гдѣ гостепріимные старики, одни изо всей деревни пріютившіе Юпитера и Меркурія, пощажены этими богами, погрузившими всю деревню въ болото и превратившими хижину стариковъ въ храмъ, въ которомъ они до окончательнаго безсилія оставались жрецами, а затѣмъ, по испрошенной ими у боговъ милости, не видали взаимныхъ могилъ, а единовременно превращены въ два дерева: онъ въ дубъ, она въ липу.
   На холмѣ у самаго прибрежья, завоеваннаго искусствомъ и усиліями Фауста у моря, въ хижинѣ подъ липками проживаетъ старческая пара, пріютившая нѣкогда странника, потерпѣвшаго крушеніе. Вся ихъ идиллія представляетъ яркую противоположность съ неукротимымъ стремленіемъ Фауста, которому они могли бы сказать, что на землѣ дѣйствительно достаточно мѣста для добрыхъ дѣлъ въ маломъ видѣ, когда нѣтъ силъ на большіе размѣры. Филемонъ объясняетъ изумленному страннику блестящую перемѣну, произведенную на прибрежьи человѣческимъ геніемъ; но болтливая и суевѣрная Бавкида разсказываетъ про канализацію, со своей точки зрѣнія объясняя все чернокнижіемъ и даже человѣческими жертвами; причемъ видитъ въ Фаустѣ завистника, желающаго завладѣть ихъ собственностью. Надѣющійся на древняго бога Филемонъ зоветъ всѣхъ при закатѣ солнца на молитву къ часовнѣ.
   Мученье Фауста. Прямой противоположностью благодушной пары является Фаустъ въ своемъ дворцѣ, окруженномъ садомъ, куда съ моря проходитъ широкій каналъ. Несмотря на глубокую старость, Фаустъ остался мужемъ желаній, и его флотъ, везущій къ нему сокровища далекихъ странъ, какъ о томъ возвѣщаетъ въ рупоръ башенный стражъ (тоже въ знакъ зоркости прозванный Я лицеемъ), не удовлетворяетъ его стремленія къ полновластію. Его возмущаетъ мысль, что Филемонъ и Бавкида упорно отказываются промѣнять свое бѣдное жилище съ часовней на болѣе удобное, предлагаемое Фаустомъ.
   Мефистофель съ Тремя Сильными подымается къ баркѣ, нагруженной сокровищами, по каналу къ дворцу. Хотя поэтъ прямо называетъ его Мефистофелемъ, но, очевидно, Фаустъ видитъ въ немъ довѣреннаго предводителя флота; Мефистофель не скрываетъ, что подъ его руководительствомъ морская торговля перешла въ морской разбой. Явный намекъ на морской деспотизмъ Англіи.
   Мефистофель смягчаетъ ропотъ своихъ подчиненныхъ перспективой пира, который Фаустъ задастъ флоту, при появленіи пестрыхъ птицъ, т. е. разнокалиберныхъ моряковъ остальныхъ кораблей.-- Разжигая неудовольствіе Фауста на Филемона и Бавкиду,
   Мефистофель вызываетъ его согласіе на насильственное переселеніе стариковъ, хотя отъ его злорадства не ускользаетъ смыслъ дѣйствія, заключавшійся еще въ исторіи Навуѳея, не уступавшаго царю Ахаву своего виноградника; за это насиліе при помощи подведенныхъ царицей Іезавелью лжесвидѣтелей: Навуѳей убитъ каменьями, а Ахавъ овладѣлъ его виноградникомъ (Кн. Царствъ III, 21).
   Стражъ Линцей, вполнѣ погруженный своимъ родомъ жизни въ созерцаніе, почерпаетъ изъ него лишь безболѣзненное отношеніе къ красотамъ міра; но и тутъ ему приходится быть зрителемъ потрясающихъ сценъ. Въ данную минуту онъ различаетъ вдали пожаръ хижины и липокъ Филемона и паденіе часовни.
   Фаустъ, вслушавшійся въ жалобы стража и увидавшій съ балкона пожаръ у стариковъ, хотя и сожалѣетъ о подобномъ исходѣ дѣла, но радъ осуществленію давнишняго своего желанія. Мефистофель, прибѣгающій со своими спутниками съ пожара, объясняетъ, что при насильственномъ удаленіи стариковъ изъ хижины, завязалась борьба, въ которой защищавшій ихъ странникъ убитъ, а хижина отъ разбросанныхъ углей сгорѣла; сами же старшей умерли вслѣдствіе мгновеннаго испуга.
   Фаустъ проклинаетъ насиліе исполнителей, которые, не смущаясь проклятіемъ, отвѣчаютъ хоромъ, что сопротивленіе силѣ всегда приводитъ къ гибели.
   Подъ вліяніемъ чувства собственной вины, Фаустъ чуетъ приближеніе какихъ-то тѣней.
   Фаустъ слѣпнетъ. Гёте, представлявшій себѣ Фауста столѣтнимъ старикомъ, долженъ бы былъ въ прозѣ сказать, что, и ослѣпнувъ отъ старости, онъ до конца остался мужемъ желанія. Въ драматической картинѣ поэтъ вынужденъ былъ выразить медленный процессъ утраты зрѣнія въ одномъ данномъ моментѣ и потому воспользовался миѳической формой.
   Олицетворенная забота является не у однихъ лириковъ, какъ Горацій и Гейне, но и у драматическихъ писателей. Гёте только подъ видомъ четырехъ мрачныхъ женщинъ выводитъ рядомъ съ заботой и другихъ нравственныхъ мучителей человѣка, не стѣсняясь даже мужскимъ родомъ Mangel -- Недостача, у насъ Schuld, который мы перевели не виной, но идущей здѣсь къ дѣлу, а долгомъ, въ смыслѣ несостоятельности передъ заимодавцемъ.
   Очевидно, что ни недостачи, ни долговъ, ни проистекающей изъ нихъ нужды не можетъ быть у богача, но тѣмъ вѣрнѣе доступъ къ нему заботы -- и въ перспективѣ, какъ у всѣхъ, смерть.
   Разслушавъ только мрачныя слова: забота и смерть, Фаустъ, повидимому давно разставшись съ Мефистофелемъ, сожалѣетъ о связи своей со сверхъестественнымъ міромъ, исполненнымъ таинственныхъ страховъ и предразсудковъ. Онъ радъ бы разучиться магическимъ заклинаніямъ.
   Когда неотступная забота называетъ себя по имени, Фаустъ силится доказать, что забота надъ нимъ безсильна, такъ какъ онъ весь поглощенъ насущной дѣятельностью.
   Безсильная воздѣйствовать на духъ, забота оставляетъ видимый знакъ своего могущества, ослѣпляя Фауста.-- Но и лишась зрѣнія, человѣкъ желаній еще съ большей стремительностью относится къ задуманной цѣли.
   Смерть (Фауста. Мефистофель, въ качествѣ смотрителя за работами, не безъ злобной ироніи, исполняетъ приказанія слѣпого Фауста. Lémures, Лемуры, ночныя привидѣнія древнихъ римлянъ, тощіе и разслабленные остовы. Созванные Мефистофелемъ въ видѣ копачей, они, при видѣ жердей и землемѣрской цѣпи, воображаютъ, что дѣло идетъ о новомъ захватѣ земель, но въ разслабленности забываютъ и цѣлъ своего прихода. Вмѣсто хитрыхъ гидравлическихъ работъ, Мефистофель заставляетъ ихъ копать могилу, которую они роютъ съ пѣсней, напоминающей пѣсню могильщиковъ въ Гамлетѣ Шекспира.
   Слѣпой Фаустъ, выходя ощупью изъ дворца, съ восторгомъ прислушивается къ звяканью лопатъ, говорящихъ о спѣшности труда. Мефистофель, измѣряющій духовные подвиги бренными результатами, конечно правъ, указывая на ту же смерть на водѣ и на сушѣ. Нетерпѣливый Фаустъ поручаетъ смотрителю Мефистофелю сгонять всѣми средствами рабочихъ для прорытія канавы, требуя ежедневнаго донесенія объ успѣшности работы. Осушеніе вреднаго болота завершитъ, по его словамъ, все великое дѣло, доставивши безбѣдное, хотя и трудовое существованіе многимъ милліонамъ людей.
   На этомъ мѣстѣ критики отыскиваютъ перерывъ и противорѣчіе въ драматической концепціи, указывая, что выше ослѣпнувшій Фаустъ говоритъ объ осуществленіи своего отважнаго замысла, который на самомъ дѣлѣ оказывается простымъ прорытіемъ канала, имѣющимъ только завершить уже давно осуществленное дѣло Дѣйствительно, держась буквы, можно придти къ такому открытію, но, вникнувъ глубже въ основной характеръ человѣка желаній, не станемъ удивляться, что въ Фаустѣ цѣль его стремленій теряетъ свою привлекательность по мѣрѣ устраненія препятствій и возрастаетъ по мѣрѣ ихъ возникновенія. Фаустъ алкалъ собственности и власти и не могъ вынести препятствія, представляемаго ничтожной хижиной Филемона. Устранивъ это препятствіе, онъ, какъ мы видѣли, не только разочаровался въ предметѣ желанія, но и почувствовалъ угрызеніе совѣсти. Ясно, что неожиданное физическое препятствіе, слѣпота, дало новый толчокъ его желаніямъ, и онъ, какъ видно изъ дальнѣйшихъ его словъ, уже влагаетъ въ свою работу не личное чувство власти, а чувство дѣятельности во благо многихъ милліоновъ. Съ этой точки зрѣнія самая работа представилась ему и новымъ замысломъ, и дѣйствительнымъ вѣнцомъ всякой честной дѣятельности человѣка на землѣ.
   Возникающая передъ Фаустомъ картина облагодѣтельствованныхъ имъ милліоновъ людей возноситъ его на вершину блаженства, при которомъ онъ готовъ, какъ говорится въ первой части, сказать мгновенью:

"Остановись! прекрасно ты!"

   Мефистофель, держащійся буквы договора и считающій смерть Фауста въ эту минуту ловушкой, въ которую ему наконецъ удалось поймать Фауста, не постигаетъ, что его земной повелитель не слѣпо покорствовалъ то одному, то другому желанію, а, пройдя цѣлый ихъ рядъ, отъ самаго низменнаго разгула до высочайшаго стремленія къ служенію человѣчеству, самобытно ушелъ изъ-подъ власти дьявола. Мефистофель, увѣренный въ побѣдѣ, торжествуетъ, повторяя со своимъ хоромъ слова Фауста въ договорѣ:

"Часы стоятъ" и "спала стрѣлка".

   Слова хора: "и все прошло", онъ справедливо съ духовной точки зрѣнія называетъ глупыми. Напоминающій пѣсню могильщика въ Гамлетѣ, хоръ гробокопателей Лемуровъ выражаетъ ту же тщету человѣческой жизни. На вопросъ Лемура о скудномъ убранствѣ залы -- даже безъ стульевъ,-- хоръ отвѣчаетъ, что блага земныя даются лишь въ ссуду на время жизни, и затѣмъ многочисленные заимодавцы все отбираютъ у должника-мертвеца.
   Битва Мефистофеля съ Ангелами изъ-за души Фауста. Мефистофель становится надъ могилой, чтобы тотчасъ же, согласно договору, подписанному кровью, принять душу Фауста; тѣмъ не менѣе его смущаетъ мысль о затрудненіяхъ, возникшихъ въ новѣйшее время при полученіи подобнаго долга.
   Прежній путь вылетанія души изо рта замѣненъ исходомъ ея изо всего тѣла, но въ какомъ именно мѣстѣ, онъ еще самъ хорошо не знаетъ. Даже до минуты разложенія нельзя съ достовѣрностью судить о самой смерти. Въ силу этого онъ вынужденъ поставить къ могилѣ цѣлый караулъ низкорослыхъ и великановъ чертей. Первымъ нужно наблюдать за выдѣленіемъ души изъ нижнихъ частей тѣла, а вторымъ -- изъ головы. Для полноты атрибутовъ онъ приказываетъ принести съ собой и пасть геенны (Исаіи 5. 14).
   О городѣ вѣчнаго огня говоритъ Дантъ (8. 67--72):
   
   И вождь: "Мой сынъ, ужъ виденъ градъ въ туманѣ,
   Зовомый Дисъ, гдѣ, воя и стоня,
   Проклятые столпилися граждане".
   И я: "Ужо предстали предъ меня
   Багровыя мечети въ дымномъ смрадѣ,
   Возставшія какъ-будто изъ огня".
   
   Раздутымъ брюханамъ Мефистофель велитъ наблюдать книзу за проявленіемъ фосфора въ первой стадіи разложенія -- пестрыми пятнами. Этотъ-то фосфоръ и есть, по мнѣнію Мефистофеля, душа, у грековъ въ образѣ бабочки -- Психеи.-- Гёте смѣется надъ спорами о главномъ мѣстопребываніи души, тѣмъ паче надъ помѣщеніемъ ея въ пупокъ или подъ ложечку, на томъ основаніи, что, кромѣ обычнаго образа чтенія, ясновидящіе читаютъ этимъ мѣстомъ. Чертямъ-великанамъ приказывается ловить душу на лету когтями, такъ какъ у геніальнаго Фауста она пожалуй попросится вверхъ.
   Небесныя силы приглашаютъ Ангеловъ помогать грѣшнымъ проложить себѣ путь къ свободѣ и спасенію отъ праха. Такой хоръ очевидно кажется Мефистофелю страшною какофоніей, звучащей совершенно некстати. Онъ возмущенъ мыслію, что самые отвратительнѣйшіе грѣхи, измышленные чертями на гибель человѣчества, именно и составляютъ предметъ Ангельскихъ молитвъ въ видахъ избавленія грѣшныхъ. Приближающіеся Ангелы разсѣваютъ розы взятыя изъ рукъ кающихся грѣшницъ, чтобы умиротворить ими измученную желаніями душу. Но небесныя эмблемы всепримиряющей любви, падая на чертей, производятъ на нихъ противоположное дѣйствіе и жгутъ ихъ невыносимымъ огнемъ, только разгорающимся отъ нечистаго дуновенія. Между тѣмъ, и при болѣзненномъ воздѣйствіи на злобно отрицающихъ, небесныя розы приносятъ и служителямъ зла незнакомое имъ разслабляющее умиленіе. Черти вверхъ пятами летятъ въ адъ, одинъ Мефистофель остается вѣренъ борьбѣ. Но и онъ испытываетъ власть любви, проявляющуюся у него самой циническою стороной. Убѣдись въ безплодности своихъ новыхъ порывовъ и истерзанный болью, Мефистофель еще рѣшительнѣй возвращается къ своей антипатіи ко всему чистому и проклинаетъ духовъ свѣта.
   Заключительный хоръ Ангеловъ возвѣщаетъ объ окончательномъ очищеніи воздуха ниспадающими розами, вслѣдствіе чего духъ Фауста можетъ безпрепятственно возноситься.-- Мефистофель, потерявшій плоды всѣхъ своихъ усилій, и тутъ не понимаетъ всего самобытнаго преуспѣянія Фауста и приписываетъ неудачу своему любовному порыву, заставившему его прозѣвать добычу.
   Вознесеніе Фауста. Хоръ анахоретовъ, повторяемый эхомъ, воспѣваетъ тѣ кельи, которыя размѣщаются по горнымъ ущеліямъ, соотвѣтственно отрѣшенности отшельника отъ всего земного;-- такъ какъ самыя горы (Аѳонъ или испанскій Монсерратъ), по мѣрѣ подъема становясь все пустыннѣй, представляютъ все менѣе житейскихъ удобствъ. Еще Исаія говоритъ о благодатномъ мирѣ, когда "левъ будетъ ѣсть солому какъ быкъ, а змѣя будетъ ѣсть землю".
   Исполненный религіознаго восторга, Pater ecstaticus представляетъ намъ не вполнѣ оконченную духовную борьбу съ житейскими побужденіями. Оттого эта борьба такъ стремительна. Три затѣмъ слѣдующихъ анахорета соотвѣтствуютъ тремъ главнымъ поясамъ святой горы. Въ низшемъ -- соименный ему Pater profundus, представитель того періода духовной жизни, когда, въ силу одной земной мудрости, человѣкъ доходитъ до простого пониманія, что въ цѣпи причинности одно звено не хуже другого, и что жизнь зиждется на разрушеніи. Что поэтому безумно искать въ природѣ того зла, которое кажется лишь въ сознательной душѣ человѣка, и успѣшно бороться со зломъ можно только подъ наитіемъ благодати, независящей отъ воли человѣка, хотя бы онъ пламенно, какъ Pater profundus, и молилъ о ней.
   Pater Seraphicus хотя уже вступилъ въ область благодати, но не забываетъ земныхъ страдальцевъ, стремящихся вознестись духомъ. Вотъ почему онъ любовно относится къ хору дѣтей, рожденныхъ и умершихъ въ ту же ночь. Такъ какъ передъ вступленіемъ въ небо, они не испытали никакихъ земныхъ страданій и даже не видали природы, то Pater Seraphicus предлагаетъ имъ вступить въ органъ его глазъ, такъ какъ глаза новорожденныхъ еще не приспособились къ различенію предметовъ. Гёте безъ сомнѣнія имѣлъ въ виду Сведенборга (1689--1772), который, состоя въ сношеніяхъ съ небесными и земными духами, принималъ ихъ въ свои глаза и другіе члены, чтобы дать имъ возможность земныхъ ощущеній. Потрясеннымъ грозными явленіями горной природы мальчикамъ Pater Seraphicus совѣтуетъ возноситься къ Богу, хотя начиная съ нижайшей области.
   Ангелы, возносящіе душу Фауста, хотя и объясняютъ благопріятныя условія его быстраго воспаренія, но еще не вознесли его до горныхъ вершинъ, надъ которыми парятъ блаженные мальчики. Хотя младшіе Ангелы и торжествуютъ свою побѣду надъ духами зла, при помощи эмблематическихъ розъ, но болѣе совершенные Ангелы не скрываютъ, какъ тяжело имъ вознести въ абсолютную чистоту душу Фауста, обремененную еще частью земного, которое, будь оно даже изъ азбеста (ископаемаго льна, изъ котораго ткани очищаютъ огнемъ), сравнительно не довольно чисто. Когда воля, оставивъ свой абсолютно-чистый источникъ, выразилась въ явленіи человѣческой особи и здѣсь, всего внутреннею силой слившись съ желательными стихіями, прилѣпилась къ тому, въ чемъ индивидуумъ находилъ свое благо, то сохраненіе такой индивидуальности и по смерти, но съ отрѣшеніемъ отъ подобныхъ индивидуальныхъ благъ, является противорѣчіемъ, разрѣшаемымъ только божественной благодатно.
   Младшіе Ангелы, завидя нижайшихъ по духовному развитію блаженныхъ мальчиковъ, радуются, что Фаустъ въ хорѣ ихъ можетъ начать свое собственное.
   Блаженные мальчики смотрятъ на Фауста, какъ на личинку, которая, переставъ быть червемъ, еще не преобразилась въ мотылька, и принимаютъ его отъ ангеловъ, какъ залогъ собственнаго своего духовнаго служенія ищущимъ спасенія. Снимая земныя пряди личинки, они созерцаютъ развитіе мотылька.
   Doctor Marianus, получившій свое имя отъ исключительнаго служенія высшему женственному принципу въ лицѣ Дѣвы Маріи, воспѣваетъ благодатное вліяніе этого элемента на мужественное творчество.
   При видѣ кающихся грѣшницъ, онъ высказываетъ ту опасность, которой въ земной жизни подвергается этотъ элементъ, въ силу своей сущности.
   Три раскаянныхъ грѣшницы умоляютъ Богоматерь простить невольное прегрѣшеніе бывшей Гретхенъ.
   Magna peccatrix умоляетъ во имя той сцены, о которой повѣствуетъ Лука VII. 36.
   Malier Samaritana -- та самаритянка, которая, перемѣнивъ пять мужей, жила въ безбрачныхъ отношеніяхъ и, отказывая Іисусу въ водѣ изъ наслѣдственнаго отъ Іакова (и Авраама) колодца, не хотѣла понять, о какомъ источникѣ живой воды говоритъ Спаситель.
   Житія Святыхъ подъ 2-е апрѣля повѣствуютъ о Маріи, семнадцать лѣтъ предававшейся предосудительной жизни въ Александріи и даже на пути въ Іерусалимъ на торжество воздвиженія Креста. Но при входѣ во храмъ она какъ бы почувствовала отталкивающую ее отъ дверей невидимую руку и услыхала голосъ, что она найдетъ успокоеніе по ту сторону Іордана. Вслѣдствіе этого она провела 48 лѣтъ въ пустынѣ и лишь въ послѣдній годъ удостоилась причаститься у монаха Зосимы, которому передъ смертью написала на пескѣ просьбу: похоронить и помянуть ее.
   Небесная пѣсня Гретхенъ, почти буквально тождественная по тону и выраженію съ той, въ которой она, въ первой части, изливала свои страданія передъ Скорбящей Богородицей, является торжествомъ творчества. Тамъ дѣло происходитъ на землѣ. И самъ высшій идеалъ любви стоитъ у подножія креста Сына своего и, переживающая моментъ самоотреченной любви, Гретхенъ чувствуетъ, что любовь на землѣ требуетъ жертвъ и страданія. Здѣсь же, въ безотносительномъ мірѣ, самозабвеніе любви не требуетъ никакихъ уже по сущности дѣла невозможныхъ жертвъ и потому является полнымъ торжествомъ примиреннаго духа.
   Фаустъ переросъ уже развитіемъ духовнымъ блаженныхъ мальчиковъ, которые отъ общенія съ нимъ ожидаютъ недостающей имъ мудрости.
   Мысль, безсознательно сказавшаяся въ блаженной пѣснѣ Гретхенъ, сознательно высказывается теперь его при видѣ увлекшей ее нѣкогда юности силъ Фауста, проявляющихся здѣсь его готовностью къ вѣчному усовершенствованію, хотя онъ еще ослѣпленъ небеснымъ блескомъ и нуждается въ наглядномъ поученіи Гретхенъ.
   Mater Gloriosa, призывая самую Гретхенъ въ высшія сферы, указываетъ и на симпатію, въ силу которой Фаустъ послѣдуетъ за возносящейся.
   Возвѣстившій о появленіи Богоматери Doctor Marianus приглашаетъ кающихся прибѣгнуть къ источнику любви.
   Chorus mysticus, какъ подобаетъ хору, въ краткихъ и общихъ словахъ выражаетъ основы отношеній вещественнаго міра явленій къ трансцендентному. Гдѣ нѣтъ явленій, не можетъ быть и сравненій; гдѣ все временно, не можетъ быть окончательнаго исполненія; что по безбрежности явленій недосягаемо, перестаетъ быть такимъ тамъ, гдѣ нѣтъ пространства. Остается одна суть: мужественная воля и влекущая сила женственности.

0x01 graphic

   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru