Гёте Иоганн Вольфганг Фон
Фауст

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

0x01 graphic

ФАУСТЪ

ТРАГЕДІЯ ГЕТЕ

ПЕРЕВОДЪ
Н. Голованова

ИЗДАНІЕ ВТОРОЕ. ИСПРАВЛЕННОЕ
съ обширными комментаріями, составленными по Юрьеву, Дюнцеру, Каро, Куно, Фишеру, Каррьеру и др., съ 10 отдѣльными иллюстраціями Лиценъ-Майера и 20 рисунками Зойца въ текстѣ.

   

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

МОСКВА
Изданіе С. С. Мошкина
1898

0x01 graphic

Вторая часть трагедіи.

Дѣйствіе первое.

ЖИВОПИСНАЯ МѢСТНОСТЬ.

Фаустъ лежитъ на цвѣтущемъ лугу, усталый, въ безпокойномъ снѣ. Мракъ. Хоръ Эльфовъ, прекрасныхъ малютокъ, вѣетъ вокругъ.

Аріель
(пѣніе, сопровождаемое звуками Эоловой арфы).

                       Чуть весна дождемъ цвѣточнымъ
                       Осыпать начнетъ поля,
                       Чуть ея дыханьемъ мощнымъ
                       Оживится вся земля,--
                       Крошка -- Эльфъ великодушный
                       Къ удрученному бѣдой
                       Мчится, жалости послушный,--
                       Будь онъ добрый, будь онъ злой.
   
             Ему лазурныя навѣйте сновидѣнья,
             Его усталый сонъ баюкайте въ тиши,
             Прогнавъ страданія измученной души
             И совѣсти нечистой угрызенья;
             Его спокойствіемъ наполните святымъ;
             Пусть чередой пройдутъ четыре стражи ночи;
             Вы жъ, вѣя дружески -- привѣтливо надъ нимъ.
             Росой забвенія его омойте очи.
             Пусть всю мощь, всѣ подкрѣпитъ тѣла силы сонъ
             Пусть, обновленъ и чистъ, воспрянетъ снова онъ!
             Нашъ сладкій долгъ, нашъ братскій долгъ исправьте
             И къ жизни снова спящаго возставьте!
   

Эльфы
(въ одиночку, попарно и вмѣстѣ, -- неперемѣнно).

                       Въ часъ, когда надъ міромъ соннымъ
                       Свѣтлый носится туманъ
                       И дыханьемъ благовоннымъ
                       Вѣетъ съ дремлющихъ полянъ, --
                       До денницы пѣсней сладкой
                       Мы страдальца усыпимъ,
                       Съ легкимъ шепотомъ украдкой
                       Тихо вѣючи надъ нимъ.
   
                       Ночь сіяетъ; заблистали
                       Звѣзды тысячью огней;
                       Блещуть ближе, блещутъ далѣ.
                       Блещутъ мельче и крупнѣй.
                       Всѣхъ ихъ вмѣстѣ отражаетъ
                       Водъ безбережная гладь;
                       Выше ихъ, -- луна сіяетъ,
                       Мира общаго печать.
   
                       Пусть же ранъ твоихъ коснется
                       Исцѣляющая длань!
                       Ночь минуетъ, сонъ прервется;
                       Съ обновленнымъ духомъ встань!
                       Взглянь: по зыби струйки рѣютъ;
                       Жизни тайной ночь полна,
                       И въ спокойной влагѣ зрѣютъ
                       Новой жатвы сѣмена.
   
                       Дай просторъ огню желанья!
                       Даль прекрасна и ясна...
                       Сбрось ярмо очарованья,
                       Сбрось, какъ цѣпь, покровы сна!
                       Будь могучъ и будь свободенъ;
                       Пусть, кто слабъ и робокъ, спитъ;
                       Тотъ, кто смѣлъ и благороденъ,
                       Все пойметъ и побѣдитъ!

(Странный гулъ возвѣщаетъ приближеніе солнца.)

Аріель.

                       Тише, чу! проснулись Горы;
                       Чуткій Эльфъ заслышалъ ихъ...
                       Растворяются затворы
                       Вратъ денницы золотыхъ,
                       Колесница Феба блещетъ.
                       Сколько шуму вноситъ свѣтъ!
                       Все гудитъ, гремитъ, трепещетъ;
                       Бѣднымъ Эльфамъ силы нѣтъ;
                       Глохнетъ слухъ и слѣпнутъ очи.
                       Братья, скроемся опять,
                       Чтобы слухъ не потерять,
                       Мы въ цвѣты и до полночи
                       Тамъ мы будемъ отдыхать,
   

.

             Бьетъ жизнь ключемъ и радостной игрою
             Привѣтствуетъ разсвѣтный проблескъ дня;
             И, отдохнувши, новой красотою
             Земля блеститъ и дышетъ вкругъ меня.
             И радостію душу мнѣ объемлетъ;
             И высшаго достигнуть бытія
             Желаніе заснувшее подъемлетъ.
                       Окутанъ міръ прозрачной полумглой
             И стоголосой жизни лѣса внемлетъ.
             Туманы вглубь уходятъ полосой;
             Свѣтъ борется въ ущельяхъ съ бездной сонной;
             И вѣтви всѣ кудрявой головой
             Спѣшатъ изъ мглы подняться благовонной,
             И ярче лугъ пестрѣетъ, и встаетъ
             Въ немъ каждый цвѣтъ, росою окропленный, --
             Какой-то рай вокругъ меня цвѣтетъ!
                       А тамъ, вверху! Тамъ великаны -- горы
             Завидѣли сіяющій восходъ;
             Скорѣе насъ зарю ихъ встрѣтятъ взоры,
             Она лишь позже спустится до насъ;
             Златя вершинъ далекіе узоры,
             Она на горныхъ пажитяхъ зажглась;
             Свѣтъ на ступень нисходитъ за ступенью...
             А вотъ и солнце! слабый слѣпнетъ глазъ
             И долу поникаетъ въ утомленьи:
                       Такъ слѣпнетъ въ напряженьи бурныхъ силъ
             Передъ открытой дверью исполненья
             Надеждой возращенный страстный пылъ;
             Изъ тайниковъ предвѣчныхъ жизни пламя
             Взвилось, -- и насъ избытокъ поразилъ.
             Мы искры лишь хотѣли, а передъ нами
             Огня такое море зажжено!
             Любовь ли то, вражда ль? не знаемъ сами;
             Такъ радуетъ, такъ мучитъ насъ оно,
             Что намъ поникнуть робко и уныло
             Въ невѣдѣньи младенца суждено.
                       Такъ будь же сзади, яркое свѣтило!
             А я, въ восторгѣ крѣпнущемъ, начну
             На водопада любоваться силу,
             Какъ, въ сотни струй разбивъ свою волну,
             Со скалъ на скалы сто потоковъ мчится,
             На пѣну брызжа пѣну въ вышину:
             И, чудное дитя борьбы, родится
             Въ ней радуги минутно вѣчный кругъ;
             Онъ то блеститъ, то снова хочетъ скрыться
             И благовоньемъ влажнымъ сыплетъ вкругъ.
             Въ немъ виденъ образъ нашего стремленья;
             Вглядись въ него, и твой постигнетъ духъ,
             Что наша жизнь -- цвѣтное отраженье.
   

ИМПЕРАТОРСКІЙ ДВОРЕЦЪ.

Тронная зала. Государственный совѣтъ въ ожиданіи императора. Трубы. Входитъ свита въ великолѣпныхъ нарядахъ. Императоръ всходитъ на тронъ; по правую его руку Астрологъ,

Императоръ.

                       Друзья мои, я радъ вамъ всей душою
                       И всѣмъ вамъ шлю сердечный мой привѣтъ...
                       Скажите мнѣ: мудрецъ со мною,
                       А дурака зачѣмъ здѣсь нѣтъ?
   

Юнкеръ.

                       Онъ, въ шлейфѣ спутавшись, свалился,
                       И внизъ по лѣстницѣ скатился,
                       И на рукахъ былъ унесенъ;
                       Не знаю, пьянъ иль умеръ онъ.
   

Другой юнкеръ.

                       А только тотъ свалился, -- вскорѣ
                       Откуда ни возьмись другой,
                       Хоть въ пышномъ, дорогомъ уборѣ.
                       Но удивительно смѣшной;
                       И за тобой хотѣлъ онъ въ залу
                       Пробраться вслѣдъ; но стража тутъ
                       Его у входа задержала,--
                       А вотъ и онъ, нашъ смѣлый шутъ!

0x01 graphic

Мефистофель
(становится на колѣна передъ трономъ).

                       Кого мы ищемъ и желаемъ?
                       Кого страшимся и бѣжимъ?
                       Кого въ защиту принимаемъ,
                       Хоть ненавидимъ и бранимъ?
                       Кого бы ты призвалъ едва ли?
                       Чье имя сладко всѣмъ звучитъ?
                       И кто предъ трономъ предстоитъ,
                       У самого жъ себя въ опалѣ?
   

Императоръ.

             Ну, ну! такая рѣчь не къ мѣсту здѣсь вполнѣ;
             И не къ лицу тебѣ подобныя загадки;
             До нихъ ученые безъ всякой мѣры падки,--
             Брось ихъ! а твой приходъ по-сердцу мнѣ;
             И такъ какъ прежній шутъ къ намъ болѣ не вернется,
             То за тобой его пусть мѣсто остается.
   

Мефистофель
(входитъ на ступени и становится по лѣвую сторону трона).

Говоръ толпы.

             Вотъ новый шутъ, -- предвѣстникъ новыхъ золъ.
             Откуда онъ?-- И какъ онъ къ намъ вошелъ?--
             Исчезъ куда-то прежній вдругъ.--
             Тотъ будто бочка толстъ, -- какъ щепка этотъ сухъ.
   

Императоръ.

             Итакъ, друзья, я радъ вамъ всей душою.
             И вашъ приходъ меня сердечно веселитъ.
             Мы подъ счастливою собралися звѣздою
             И небо счастье намъ и радости сулитъ.
             Но молвите: зачѣмъ держать совѣтъ тяжелый
             Межь вами долженъ я порой такой веселой,
             Когда развлечься я душевно былъ бы радъ, --
             Хотя бъ устроить пышный маскарадъ?
             Зачѣмъ же вы меня заставили трудиться,
             Когда и безъ заботъ намъ можно веселиться?
             Но если ужъ того перемѣнить нельзя,
             Тогда желаніямъ покоренъ вашимъ я.
   

Канцлеръ.

             Мать добродѣтелей священнымъ ореоломъ
             Твое чело объемлетъ, властелинъ;
             Твоимъ она покорна лишь глаголамъ;
             Ее въ десницѣ держишь ты одинъ;
             Ей имя -- справедливость! Къ ней стремится
             Все доброе; ея злодѣй страшится.
             Къ несчастію, что значитъ доброта
             И свѣтлый умъ съ любовію сердечной
             Предъ этой бездною неправды безконечной,
             Что моремъ вкругъ повсюду разлита?
             Взгляни на царство лишь съ высотъ священныхъ трона, --
             Покажется тебѣ, что видишь тяжкій сонъ:
             Нѣтъ правды, нѣтъ суда, нѣтъ каръ, нѣтъ обороны,
             Вездѣ, по всей странѣ бездѣйствуетъ законъ.
             Злодѣй беретъ стада, сквернитъ чужое ложе,
             Надъ алтаремъ ругается святымъ,--
             Безчинствуетъ открыто, въявь -- и что же?
             Онъ годы цѣлые могучъ и невредимъ.
             Преступникомъ судья подкупленъ беззаконный;
             Напрасно съ жалобой обиженный идетъ;
             А недовольства ропотъ затаенный
             Межь тѣмъ въ толпѣ все болѣе растетъ.
             Забравъ въ своихъ рукахъ и власть и управленье,
             Наглецъ слѣды скрываетъ преступленья;
             Чтобъ обѣлить себя, -- безъ дальнихъ словъ.
             Онъ обвинить невиннаго готовъ;
             Для цѣли злобной и порочной
             Не поколеблется онъ царства строй разбить.
             Кто-жъ въ силахъ наказать его десницей мощной
             И справедливость водворить?
             А если человѣкъ найдется неподкупный,
             Кого не соблазнитъ ни золото ни льстецъ, --
             То вѣдь и онъ, въ безсильѣ, въ сонмъ преступный
             Склониться принужденъ бываетъ наконецъ.
             Вамъ это мрачнымъ можетъ показаться,
             На дѣлѣ же еще мрачнѣй. (Пауза).
             Нѣтъ, государь, намъ надобно скорѣй
             За дѣло посерьезнѣй взяться;
             И сану твоему, и всей странѣ твоей
             Грозитъ паденіе, коль такъ пойдетъ все далѣ.
   

Главнокомандующій.

             Что день, то новыя и новыя печали!
             Разбой, грабежъ идетъ вокругъ;
             Въ разбродѣ всѣ войска, къ командѣ всякій глухъ;
             Укрылись горожане за стѣнами,
             И въ замкахъ рыцари попрятались своихъ,
             А тѣ, кто присягалъ въ союзѣ съ нами,
             Хранятъ свои войска и не даютъ намъ ихъ!
             Давно просроченной своей за службу платы
             Упрямо требуютъ наемные солдаты,
             И заплати мы имъ сейчасъ,--
             Всѣ разбѣжались бы отъ насъ.
             А откажи-ка въ томъ, чего они желаютъ,
             Повиновенью ихъ сейчасъ скажи прощай.
             Мы нанимаемъ ихъ, чтобъ защищать нашъ край, --
             Они его же разоряютъ.
             И если буйству ихъ не положить предѣла.
             То скоро будетъ все разорено;
             Есть короли въ краю иль нѣтъ ихъ -- все равно,
             Вѣдь имъ и до него нѣтъ дѣла!
   

Казначей.

             Союзники обманываютъ насъ;
             Субсидіи они намъ обѣщали,
             А не даютъ и посейчасъ.
             О, государь, Богъ знаетъ, чѣмъ мы стали!
             Всѣ независимы вездѣ, куда ни взглянь,
             И намъ никто платить не хочетъ дань.
             Хоть частью въ томъ мы виноваты сами;
             Такъ щедро всѣхъ и каждаго правами
             Мы надѣлить спѣшили, -- оттого
             Самимъ намъ не осталось ничего.
             Отъ разныхъ партій, какъ ихъ называютъ,
             Ни холода намъ тоже ни тепла.
             Пускай насъ хвалятъ иль ругаютъ,
             А что намъ принесетъ ихъ брань иль похвала':
             Уснули Гвельфы, Гибеллины
             Безмолвствуютъ, -- всѣмъ время отдыхать.
             А кто жъ сосѣду станетъ помогать?
             У всякаго свои заботы и кручины.
             Однѣ лишь деньги манятъ всѣхъ;
             У сундука тѣснятся всѣ у золотого,
             А наши кассы пусты какъ на грѣхъ!
   

Кастелянъ.

             И у меня немало есть дурного.
             Сбираемся мы такъ усердно сберегать,
             А тратимъ больше годъ отъ году.
             И съ каждымъ днемъ у насъ все болѣе расходу;
             Вотъ, напримѣръ, хоть кухню взять:
             Олени, свиньи, гуси, куры,
             Запасы утокъ, зайцевъ, каплуновъ, --
             Все, что взимается натурой,
             Исправно до сихъ поръ, а все жъ, въ концѣ концовъ
             Есть недостатокъ сильный въ винахъ,
             И въ бочкахъ стало сухо дно.
             Гдѣ прежде столько винъ старинныхъ
             Хранилось въ погребахъ, -- все выпито давно.
             Все въ вѣчныхъ кутежахъ безъ толку истребляютъ
             И благо на господъ вельможныхъ страху нѣтъ,
             Они себѣ ни въ чемъ границъ не знаютъ, --
             Вино какъ воду льютъ, подъ столъ летитъ обѣдъ.
             А между тѣмъ плати не кто другой, какъ я же,
             А что жида быть можетъ гаже?
             Онъ всѣ доходы заберетъ
             Себѣ изъ года въ годъ впередъ.
             Изъ рукъ жидовъ намъ выходъ невозможенъ,
             Не даромъ скотъ у насъ такъ тощъ и худъ.
             Тюфякъ твой, государь, на чемъ ты спишь, заложенъ;
             На столъ тебѣ объѣдки подаютъ.
   

Императоръ
(послѣ нѣкотораго молчанія -- Мефистофелю.)

             Я чай, и у тебя немало жалобъ, шутъ?
   

Мефистофель.

             Нѣтъ ни малѣйшей, государь. Мнѣ сладко
             Въ твоемъ присутствіи. Нѣтъ мѣста недостатку
             Передъ сіяющимъ величества лицомъ;
             Гдѣ ты появишься, -- нѣтъ слезъ и жалобъ болѣ;
             Предъ проницательнымъ умомъ,
             Трудомъ, направленнымъ ко благу, доброй волей,
             Какое зло не вострепещетъ,
             Коль твоего вѣнца ему сіянье блещетъ?
   

Говоръ толпы.

             Онъ плутъ большой, -- а дѣло знаетъ!
             Понятно, что насъ ожидаетъ,--
             Тутъ хитрый кроется обманъ,--
             Задуманъ у него какой-то тайный планъ.--
   

Мефистофель.

             Кого довольнымъ можемъ мы назвать?
             У всѣхъ своя нужда, а намъ такъ денегъ надо.
             Конечно, на полу ихъ не поднять;
             Но око мудреца проникнетъ сквозь преграды:
             Повсюду, -- въ пропастяхъ, пещерахъ, по горамъ.
             Безчисленные скрыты клады.
             Вы спросите, кто ихъ достанетъ вамъ?
             Духъ человѣка смѣлый и природа.--
   

Канцлеръ.

             Духъ и природа -- этихъ словъ
             Нѣтъ въ языкѣ у христіанскаго народа;
             За нихъ безбожникамъ у насъ костеръ готовъ.
             Куда опасна рѣчь такая!
             Природа -- мать грѣха; духъ -- имя сатаны;
             Они лишь къ злу ведутъ, сомнѣнья порождая, --
             Невѣрія любимые сыны.
             Не такъ у насъ: подъ скипетромъ священнымъ
             Святой имперіи два рода есть людей:
             Служители господнихъ алтарей
             Съ сословьемъ рыцарей военнымъ;
             Ихъ долгъ -- корону защищать,
             И церковь имъ дана и царство въ награжденье.
             Напрасно доблесть ихъ стремится подорвать
             Слѣпой толпы завистливое мнѣнье,
             Еретики и колдуны --
             Враги властителю, погибель для страны.
             Я вижу, почему своею шуткой дерзкой
             Красу престола ты осмѣлился пятнать;
             Тебѣ съ твоей душою мерзкой
             Сродни такіе люди, знать!
   

Мефистофель.

             О, какъ ученый сразу виденъ въ васъ!
             Чего рукою вамъ не осязать сейчасъ,--
             Навѣрно, то нивѣсть ужъ какъ далёко.
             Чего не видитъ наше око, --
             Не существуетъ то; чего своимъ умомъ
             Мы не достигнули,-- ни капли правды въ томъ;
             Все пустяки и вздоръ, чего намъ не измѣрить;
             Что не чеканимъ мы, -- тому не надо вѣрить.
   

Императоръ.

             Такъ оттого намъ легче, что ли?
             Что ты за проповѣдь читаешь мнѣ, дуракъ?
             Мнѣ надоѣли толки, гдѣ и какъ;
             Коль денегъ нѣтъ у насъ, такъ и давай ихъ болѣ
   

Мефистофель.

             Повѣрьте, въ нихъ не будетъ недостатка;
             Нетрудно ихъ найти, но все жъ и нелегко;
             Онѣ лежатъ недалеко.
             Но какъ добыть ихъ? Вотъ загадка.
             Въ тѣ времена, когда въ пещерахъ и горахъ
             Скрываться заставлялъ людей пугливыхъ страхъ,
             Они туда, гонимые нуждою,
             Свое имущество скрывали дорогое.
             Такъ было въ вѣкъ, когда царилъ могучій Римъ;
             Такъ и до нынѣ пребываетъ.
             А разъ правительство землей повелѣваетъ.
             То все найденное въ землѣ берется имъ
             И все въ казну всецѣло поступаетъ.
   

Казначей.

             Для дурака такая рѣчь умна;
             Конечно, все себѣ забрать мы можемъ смѣло.
   

Канцлеръ.

             Намъ сѣти ставить сатана;
             Сдается мнѣ, нечисто это дѣло.
   

Кастелянъ.

             Найди онъ въ самомъ дѣлѣ кладъ,
             Тогда бъ я покривить душой не отказался.
   

Главнокомандующій.

             Дуракъ умнѣе многихъ оказался;
             Откуда деньги тѣ, не спроситъ насъ солдатъ.
   

Мефистофель.

             Вы скажете, наобѣщалъ я много?
             Такъ вотъ ученый вашъ, спросите астролога.
             Вѣдь онъ читать умѣетъ по звѣздамъ;
             Что небо говорить, онъ вѣрно скажетъ вамъ.
   

Говоръ толпы.

             Ага! плутъ помогаетъ плуту!
             И оба заодно!-- Дѣла пойдутъ на ладъ.--
             Навѣрно, скажетъ онъ лишь то, что надо шуту.--
             Дуракъ и звѣздочетъ у трона предстоятъ.
   

Астрологъ
(говоритъ то, что Мефистофель ему подсказываетъ).

             Намъ солнце яркимъ золотомъ сіяетъ;
             Меркурій радость и обилье предвѣщаетъ;
             Венера также глазки строитъ намъ
             Въ вечернихъ сумеркахъ и рано по утрамъ;
             Луна смиренная скрывается тоскливо,
             И безъ успѣха Марсъ грозитъ враждой кичливой.
             Юпитера зато прекрасный ясенъ ликъ;
             Сатурнъ, -- тотъ малъ на видъ, хоть въ небѣ онъ великъ,
             И, какъ металлъ, для насъ онъ тоже,
             Тяжеловѣснѣй, но нимало не дороже.
             А лучшій въ небѣ знакъ, -- коль солнца лучъ съ луной, --
             Сіянье золота съ серебряной волной,--
             Союзомъ родственнымъ и близкимъ съединятся,--
             Тогда удача намъ! Къ намъ съ неба повалятся
             Красавицы, дворцы, и замки, и сады...
             Въ избыткѣ будетъ все, чего захочешь ты.
   

Императоръ.

             Вся эта рѣчь вдвойнѣ какъ будто мнѣ слышна,
             А все меня никакъ не убѣдитъ она.
   

Говоръ толпы.

             Что пользы намъ? Все это вздоръ!
             И всѣмъ извѣстно съ давнихъ поръ...
             Не разъ я ждалъ... Одинъ обманъ!
             Онъ насъ надуетъ... Шарлатанъ!
   

Мефистофель.

             Всѣ въ удивленіи стоятъ,
             А мнѣ повѣрить не хотятъ.
             Тотъ чуда ждетъ, а у того
             Желанья нѣтъ подумать; тѣ боятся,
             Другимъ же хочется смѣяться,
             А третьи видятъ въ этомъ волшебство.
             Я вамъ скажу: когда случайно
             Колѣно ль чешется, спина ль знобитъ у васъ
             То знайте: то вѣщаетъ гласъ
             Природы человѣку тайно;
             Изъ глубины подземныхъ областей
             Струей живою сокровенно
             Она тревожитъ сердце у людей
             И проникаетъ дрожью члены.
             Случится гдѣ-нибудь подобное у васъ,
             Берите ломъ и ройте кладъ сейчасъ!
   

Говоръ толпы.

                       Какъ будто гири на ногахъ!
                       Рука заныла, -- просто страхъ!
                       Мизинецъ у меня болитъ;
                       А у меня спина знобитъ.--
                       Когда примѣтамъ вѣрить, здѣсь
                       Сокровищъ скрытыхъ бездна есть.
   

Императоръ.

                       Такъ поспѣшай же! дѣйствуй смѣло;
                       И коль на ладъ пойдетъ въ дѣйствительности дѣло,
                       Сложу корону я свою,
                       Чтобы работать вмѣстѣ съ вами
                       Своими царскими руками.
                       А если лжешь, тебя я прямо въ адъ пошлю.
   

Мефистофель (въ сторону).

             Туда дорогу мнѣ указывать не надо.
             (Громко). Конечно, нѣтъ труда большого отыскать,
             Гдѣ скрыты подъ землею клады,
             Но всѣ ихъ, государь, намъ право не собрать.--
             Крестьянинъ по полю съ сохой подчасъ проходить
             И свертокъ съ золотомъ нечаянно находитъ;
             Онъ думаетъ,-- кусокъ селитры тамъ лежитъ,
             И золотыя въ немъ онъ видитъ вдругъ монеты,
             И, счастіемъ своимъ испуганный, спѣшитъ
             Сокровище подальше спрятать это.
             Нѣтъ, столько кладовъ тамъ, во мглѣ подземной есть,
             Что ихъ не только взять, но даже и не счесть
             Тамъ, въ глубинѣ, въ сосѣдствѣ съ адомъ
             Подъ сводами обширныхъ погребовъ,
             Открыться цѣлый міръ сокровищъ намъ готовъ,
             Тарелокъ, кубковъ, блюдъ стоятъ тамъ сотни рядомъ.
             Блеститъ рѣзной рубиновый бокалъ,
             А кто бы изъ него отвѣдать пожелалъ,--
             Боченки есть съ виномъ -- лишь нацѣдить оттуда!
             Въ нихъ, -- мнѣ вы не повѣрите покуда, --
             Истлѣло дерево давно,
             И камень винный обручи скрѣпляетъ;
             Не только золото одно, --
             И вина старыя тотъ чудный край скрываетъ.
             Да и чего-чего нѣтъ тамъ!
             Пускай мудрецъ извлечь оттоль спѣшитъ ихъ къ намъ!
             Вѣдь все таинственно и страшно въ сферѣ мрака.
             А въ сущности все пустяки, однако.
   

Императоръ.

             Тебѣ я это поручу;
             Все, что въ подземной мглѣ таится,
             Немедленно должно на свѣтѣ явиться.
             Какъ плута я во мракѣ уличу?
             Вѣдь ночью, говорятъ, всѣ кошки сѣры.
             Скорѣе же за дѣло; я хочу
             Твоихъ разсказовъ увидать примѣры.
   

Мефистофель.

             Возьми же ломъ и заступъ самъ
             И въ поиски отправься самъ за кладомъ, --
             И прибѣгутъ тельцы златые стадомъ
             Изъ-подъ земли къ твоимъ ногамъ;
             Тогда, въ часъ отдыха, въ безоблачномъ покоѣ,
             Алмазами вѣнчать подругу можешь ты;
             Алмазы жъ вознесутъ волшебною игрою
             И блескъ величества, и славу красоты.
   

Императоръ.

             Такъ дай орудья мнѣ! Не медли ни мгновенья.
   

Астрологъ (какъ выше).

             Смири, о государь, горячее стремленье,
             Сперва окончи праздникъ свой!
             Занятья разныя отводятъ насъ отъ цѣли:
             Старайся заслужить сперва на самомъ дѣлѣ,
             Что можетъ быть потомъ дано намъ въ даръ судьбой.
             Хотящіе добра, -- да будутъ добры сами;
             Хотящій счастія, -- желанія умѣрь;
             Желающій вина, -- трудися надъ тисками,
             И чуда жаждущій, -- душою крѣпко вѣрь!
   

Императоръ.

             Ты правъ, мой другъ; еще вѣдь времени не мало;
             Обдумать все потомъ успѣю я вполнѣ;
             Теперь же, благо такъ легко и вольно мнѣ,
             Отпразднуемъ пышнѣй недѣлю карнавала! (уходятъ всѣ).
   

Мефистофель (одинъ).

             А вѣдь, пожалуй, правъ старинный сказъ,
             Что даромъ ничего судьбою не дается:
             Будь камень мудрецовъ у васъ,
             Межъ вами мудреца для камня не найдется.
   

МАСКАРАДЪ.

Обширная зала съ примыкающими къ ней комнатами, убранная для танцевъ.

Герольдъ.

             Что ни случись увидѣть вамъ, не вѣрьте,
             Не привидѣнья здѣсь, не мертвецы, не черти, --
             Все это только маскарадъ.
             Монархъ, въ своемъ пути изъ Рима,
             Прошелъ чрезъ Альпы невредимо
             И воротился къ намъ назадъ.
             Туда онъ странствовалъ, покорный папской волѣ,
             И лобызалъ святой башмакъ,
             И для себя вѣнецъ привезъ оттолѣ,
             Для насъ же -- шутовской колпакъ.
             И вотъ мы всѣ переродились,
             И въ шутовскіе колпаки
             Другъ вслѣдъ за другомъ нарядились
             И стали всѣ, какъ дураки, --
             Но лишь по виду, а внутри же
             Стараемся мы быть умнѣй.
             И вотъ теперь, когда я вижу
             Собранье нашей знати всей,
             Прислушаешься къ разговору,
             Поприглядишься къ общей толкотнѣ,--
             На умъ придетъ невольно мнѣ,
             Что въ эту бѣшеную пору,--
             Кривляясь, суетясь, спѣша и тѣшась такъ,
             Сталъ цѣлый свѣтъ одинъ большой дуракъ.
   

Цвѣточницы (пѣніе, аккомпанируемое мандолинами),

             Пышно въ модныя новинки
             Въ маскарадѣ на показъ,
             Молодыя Флорентинки,
             Нарядились мы для васъ!
   
             Много пестренькихъ цвѣточковъ
             Въ наши кудри вплетены;
             Изъ шелковыхъ лоскуточковъ
             Тѣ цвѣточки скроены.
   
             Не тоскуемъ мы объ этомъ,
             Но гордимся этимъ мы:
             Цвѣтъ живой цвѣтетъ лишь лѣтомъ;
             Не боится нашъ зимы.
   
             Сочетаньемъ красокъ смѣлымъ
             Наши искрятся цвѣты;
             Въ частномъ -- все лохмотья; въ цѣломъ, --
             Смотришь, -- чудо красоты.
   
             Съ прихотливымъ вкусомъ моднымъ
             Въ насъ слилася простота;
             Вѣдь поддѣльное съ природнымъ
             Вмѣстѣ въ женщинѣ всегда.
   

Герольдъ.

             Принесли цвѣты сюда вы,
             Покажите же ихъ намъ.
             Пусть себѣ цвѣтокъ по нраву
             Выбираетъ каждый самъ,--

0x01 graphic

Цвѣточницы.

             Что желаете, берите.
             Лишь не стойте за цѣной;
             Выбирайте жъ и поймите
             Всѣ цвѣтокъ по смыслу свой,
   

Оливковая вѣтвь съ плодами.

             Въ споръ съ цвѣтами не пойду я;
             Ненавижу я вражду;
             Ну, скорѣе. Въ садъ прелестный
             Превратиться балъ готовъ,
             Красотой блестя чудесной
             И цвѣточницъ, и цвѣтовъ.
             И поля собой межуя,
             Мирный знакъ межъ нихъ кладу я;
             Потому и ныньче жду я
             У красавицъ на груди
             Скоро свой пріютъ найти.
   

Золотой вѣнокъ изъ колосьевъ.

             Золотой уборъ, -- колосья,
             Даръ Цереры, -- любятъ всѣ;
             Вѣстникъ сладкій плодоносья,
             Равенъ онъ цвѣтамъ въ красѣ.
   

Фантастическій букетъ.

             На вопросъ, какъ дать мнѣ имя
             Теофрастъ остался бъ нѣмъ,
             Но причудами своими
             Хоть и нравлюсь я не всѣмъ.
             Прихотливымъ, вѣроятно,
             На глаза я попаду
             И на груди ароматной
             У дѣвицъ пріютъ найду.
   

Вызовъ.

             Пусть, со вкусомъ прихотливымъ
             Ухитряясь быть красивымъ,
             Вы такой найдете цвѣтъ,
             Что ему подобья нѣтъ;
             Но въ косѣ блистаеть темной
             Колокольчикъ нѣжно скромный, --
             Вотъ мы гдѣ!
   

Розовыя почки.

                       И мы межъ васъ;
             Не насталъ еще нашъ часъ,
             Но постойте! Жаркимъ лѣтомъ
             Зацвѣтемъ мы пышнымъ цвѣтомъ;
             Кто же намъ не будетъ радъ?
             Ожиданье, исполненье, --
             Эти чудныя мгновенья
             Къ намъ надеждою манятъ
             Ваше сердце, умъ и взглядъ.
   

Садовники.

             Пусть красуются цвѣтами
             Кудри вашей головы,--
             Сочно спѣлыми плодами
             Здѣсь полакомитесь вы.
             Взгляньте! кажутъ ликъ свой смуглый
             Вишня, слива, яблокъ круглый,
             Персикъ свѣжій, -- всѣхъ не счесть;
             Не глядѣть ихъ надо, -- ѣсть.
             Покупайте, покупайте!
             Сладкій плодъ пріятенъ всѣмъ;
             О цвѣтахъ стихи слагайте,
             Яблокъ кушайте межъ тѣмъ!

(къ садовницамъ).

             Къ вамъ, прелестныя собратья
             Но торговлѣ и занятью,
             Намъ позвольте ближе сѣсть
             И товаръ свой къ вамъ принесть.
             Пусть въ согласномъ единеньи
             Вмѣстѣ всякій то найдетъ,
             Что приноситъ намъ растенье.
             Почку, листъ, цвѣтокъ и плодъ.

(Подъ звуки мандолинъ и гитаръ оба хора раскладываютъ цвѣты и плоды и предлагаютъ ихъ гостямъ.)

   

МАТЬ И ДОЧЬ.

Мать.

             Дочь, когда еще впервой
             Въ свѣтъ вступила ты со мной.
             Ты казалась крошкой нѣжной,
             Бѣлизной блистая снѣжной,
             И тогда ужъ для тебя
             Жениха искала я.
   
             Стало многое иначе,--
             Вѣдь прошло ужъ много лѣтъ!
             Намъ повсюду неудача;
             Жениховъ все нѣтъ, какъ нѣтъ.
             Ты пока пыталась тщетно
             Крѣпко въ танцахъ руки жать
             Иль мужчинамъ незамѣтно
             Взоры томные бросать.
   
             Ужъ который балъ и праздникъ
             Пляшемъ попусту мы тамъ!
             Хоть какой-нибудь проказникъ
             Невзначай попалъ бы къ намъ!
             Дураки всѣ нынче въ сборѣ;
             Дочь, подумай о судьбѣ!
             Въ танцахъ, въ томномъ разговорѣ
             Жениха найди себѣ!

Молодыя, красивыя подруги присоединяются къ нимъ; поднимается болтовня. Приходятъ рыбаки и птицеловы со своими снарядами, выходятъ и подступаютъ къ красоткамъ. Обоюдныя попытки поймать и удержать съ одной стороны, уйти -- съ другой, даютъ поводъ къ пріятнѣйшимъ разговорамъ.

Дровосѣки
(грубо и шумно входятъ).

                       Дорогу! дорогу!
                       Мы рубимъ много
                       Деревьевъ гордыхъ,
                       Крѣпкихъ и твердыхъ.
                       Высокій, старый
                       Лѣсъ мы срубаемъ,
                       Всюду удары
                       Мы разсыпаемъ.
                       Больше намъ воли,
                       Простора болѣ!
                       Не будь намъ, разнымъ
                       Рабочимъ грязнымъ,
                       Нужно трудиться,
                       Какъ же бы празднымъ
                       Вамъ веселиться?
                       Прочь передъ нами!
                       Безъ нашей работы,
                       Безъ нашего пота
                       Замерзли бъ вы сами!
   

Полишинели (кривляясь).

                       Народъ лохматый,
                       Вѣчно горбатый,
                       Спины сгибаетъ;
                       Нашъ братъ веселый
                       Ноши тяжелой
                       Съ роду не знаетъ.
                       Наши камзолы
                       И побрякушки,--
                       Только игрушки.
                       Вотъ потому-то
                       Жить намъ отрадно:
                       Всегда нарядны,
                       Легко обуты;
                       Заботы, нужды
                       Вѣчно намъ чужды.
                       Все наше дѣло --
                       Дерзко и смѣло
                       Всюду соваться,
                       И втихомолку
                       Надъ всѣмъ смѣяться,
                       Всегда ломаться
                       Или безъ толку
                       Съ толпою драться
                       Всѣмъ за-одно.
                       Хоть насъ браните,
                       Хоть насъ хвалите,--
                       Намъ все равно.
   

Паразиты (льстиво).

                       Вашъ братъ дровосѣкъ
                       И угольщикъ тоже,--
                       Всего намъ дороже
                       Такой человѣкъ.
                       Вѣдь робкія встрѣчи,
                       И сладкія взоры,
                       И сладкія рѣчи,
                       И наговоры --
                       Могли ли всѣ бы
                       Безъ васъ годиться?
                       Едва ли съ неба
                       Огонь свалится,
                       Коль не найдется
                       Углей съ дровами.
                       Но коли пламя
                       Въ кухнѣ зажжется, --
                       Нашъ брать чуть дышитъ.
                       Нашъ братъ томится!
                       Носомъ онъ слышитъ,
                       Что гдѣ варится,
                       Знаетъ чутьемъ онъ.
                       Кто что готовитъ,--
                       И подъ столомъ онъ
                       Подачку ловитъ.
   

Пьяница.

             Нынѣ я помѣхъ не знаю,
             Нынѣ веселъ я и пью;
             Безъ умолку распѣваю
             Пѣсню звонкую свою.
             Запилъ я, такъ что жъ за горе?
             По колѣно пьянымъ море!
             Эй вы, братцы, кто не пьянъ?
             Наливай полнѣй стаканъ!
   
             Вотъ жена меня побила
             Разорвала мнѣ кафтанъ,
             Горькимъ пьяницей бранила,--
             Что жъ? я въ самомъ дѣлѣ пьянъ
             Запилъ я, -- такъ что жъ за горе?
             По колѣно пьянымъ море.
             Ну-ка, пьяницы, со мной
             Осушимъ стаканъ другой!
   
             Грѣхъ большой напиться что ли?
             Гдѣ мнѣ лучше, знаю я;
             Въ долгъ не дастъ хозяинъ болѣ,--
             Половой поитъ меня.
             Пью и съ радости и съ горя, --
             По колѣно пьянымъ море!
             Всякъ себѣ хозяинъ самъ:
             Пить хочу я, что же вамъ?
   
             Если любо мнѣ напиться,--
             Кто мнѣ смѣетъ запрещать?
             Захочу подъ столъ свалиться
             Такъ не вамъ меня поднять!
   

Хоръ.

             Пейте жъ съ радости и съ горя,
             По колѣно пьянымъ море!
             Кто умѣетъ пить, такъ тотъ
             Пьетъ, пока не упадетъ.

Герольдъ возвѣщаетъ приходъ поэтовъ, пѣвцовъ природы, придворныхъ миннезенгеровъ, нѣжныхъ энтузіастовъ. Перебивая другъ друга, они не успѣваютъ высказаться; одному только удается произнести слова:

Сатирикъ.

             Вы знаете ль, что всенародно
             Вамъ всѣмъ сказать я былъ бы радъ?
             Про то, что всѣ и кто угодно
             Ни знать ни слышать не хотятъ.

Поэты мрака и гробовъ извиняются, такъ какъ они заняты разговоромъ съ ново явившаяся вампиромъ, изъ чего можетъ произойти новый родъ поэзіи. Герольдъ вызываетъ греческую миѳологію; старая, хотя и въ новѣйшей маскѣ, она не теряетъ ни характера ни привлекательности.

   

ГРАЦІИ.

Аглая.

                       Прелесть мы на свѣтъ несемъ;
                       Прелесть вкладывай въ даянье.
   

Гегемона.

                       Прелесть вкладывай въ пріемъ;
                       Сладко выполнить желанье.
   

Эфросина.

                       Въ благодарности жъ сердецъ --
                       Высшей прелести вѣнецъ.
   

ПАРКИ.

Атропосъ.

                       Вить и прясть на долю пало
                       Мнѣ, какъ старшей, жизни нить;
                       Въ этотъ сложный трудъ не мало
                       Надо знанья положить.
   
                       Чтобы мягче стала пряжа,
                       Я тончашій ленъ беру;
                       Чтобъ она блестѣла глаже,
                       Между пальцевъ долго тру.
   
                       Карнавалъ справляя шумный
                       И пускаясь въ быстрый плясъ, --
                       Берегитесь! Шагъ безумный,--
                       И порвется нить какъ разъ.
   

Клото.

                       Ножницъ смерти управленье
                       Мнѣ судьбой поручено,
                       Такъ какъ старшей затрудненья
                       Часто ставило оно.
   
                       То, что старо, то, что гнило,
                       Оставалось долго жить,
                       И нерѣдко въ гробъ сходила
                       Молодой надежды нить.
   
                       Съ этой должностью тяжелой
                       Мнѣ справляться нелегко;
                       Но на этотъ часъ веселый
                       Я ихъ прячу далеко.
   
                       Отдыхаю я сегодня
                       И довольна тѣмъ вполнѣ;
                       Веселитесь всѣ свободнѣй,
                       Позабывши обо мнѣ!
   

Лахезисъ.

                       Какъ умнѣй и домовитѣй
                       Я другихъ моихъ сестеръ,--
                       За порядкомъ этихъ нитей
                       Мой слѣдить поставленъ взоръ.
   
                       Нити ходятъ, нити вьются.
                       Каждой путь указанъ свой, --
                       Никогда не перервутся,
                       Какъ ни вьются межъ собой.
   
                       Рухнетъ цѣлый строй природы,
                       Если мнѣ свой долгъ забыть;
                       Дни идутъ, проходятъ годы;
                       Чередою вьется нить.
   

Герольдъ.

             Кто вслѣдъ идетъ, узнаете едва,
             Знай древность тверже вы, чѣмъ дважды два.
             Судя по ихъ наружности пригожей,
             Вы добрыми ихъ назовете тоже.
   
             То фуріи; вы вѣрить не хотите?
             Такъ милы ихъ и такъ невинны взоры!
             А сколько въ нихъ коварства, -- подождите,
             Вамъ испытать самимъ придется скоро.
   
             Онѣ хитры, и скрытность имъ обычна:
             Но нынче всѣ пороками гордятся.
             А потому за прочими стремятся
             Дурнымъ похвастать и онѣ публично.
   

Алекто.

             Предупрежденье всякое напрасно!
             Повѣрить намъ всегда готовъ любой.
             Кто любитъ ли изъ васъ, любилъ ли страстно,
             Мы уши прожужжимъ ему мольбой,
   
             Что въявь его подруга надуваетъ,
             Что зла она, глуша, дурна, смѣшна:
             А если кто жениться пожелаетъ,--
             Что никуда невѣста негодна.
   
             А ей, межъ тѣмъ, мы нашептать сумѣемъ.
             Что за другой волочится женихъ.
             Что онъ ей измѣняетъ, -- и посѣемъ
             Навѣкъ раздоръ и злобу между нихъ.
   

Мегера.

             Все это вздоръ! Есть муки, -- передъ тѣми
             Всѣ блѣдны, что сестра приноситъ вамъ.
             Измѣнчиво для человѣка время,
             И человѣкъ измѣнчивъ самъ;
   
             И если онъ въ стремленіи высокомъ
             Желанія вблизи не узнаетъ,
             Онъ ищетъ солнца жаднымъ окомъ,
             И, ослѣпленъ, обнять стремится ледъ.
   
             Его глаза я ослѣпить успѣю,--
             И торжествуй побѣду, Асмодей!
             И вѣрною рукой обильно сѣю
             Несчастія и злобу межъ людей.
   

Тизифона.

                       Мстить такъ мстить! не молвь людскую,
                       Не людскую злую рѣчь,--
                       Нѣтъ, въ отмщенье берегу я
                       За измѣну ядъ и мечъ.
   
                       Чѣмъ успѣлъ ты наслаждаться,--
                       Все отплатимъ черезъ край;
                       Безполезно торговаться,
                       Что заслужишь, получай!
   
                       Долженъ рано или поздно
                       Ты со мною счеты свесть,--
                       Такъ взываю я, и грозно
                       Отвѣчаетъ эхо: месть!
   

Герольдъ.

                       Посторонитеся теперь!
                       Другіе гости входятъ въ дверь;
                       Они ничуть не схожи съ вами!
                       Слонъ выступаетъ, -- чудо-звѣрь!
                       Громада-голова съ клыками.
                       Онъ очень смиренъ, хоть могучъ,--
                       Явленье странное! но ключъ
                       Я знаю къ этой тайнѣ темной, --
                       И вижу я: сидитъ жена
                       У звѣря на спинѣ; она
                       Имъ управляетъ; слонъ огромный
                       Послушенъ ей, а въ вышинѣ,
                       Крылами бѣлыми блистая,
                       Богиня шествуетъ другая
                       И блескомъ рѣжетъ очи мнѣ.
                       За ней въ цѣпяхъ плетутся двое,
                       Одинъ, поникнувъ головою;
                       Другая смотритъ веселѣй...
                       Кто вы? Скажите же скорѣй!
   

Страхъ.

                       Дымъ и факелъ похоронный
                       Въ этомъ праздничномъ огнѣ
                       Вижу я душой смущенной;
                       Радъ бѣжать, но цѣпь на мнѣ.
                       Сколько будитъ подозрѣній
                       Вашъ достойный смѣха смѣхъ!
                       Всѣ мои враги, какъ тѣни,
                       Бродятъ вкругъ,-- я вижу всѣхъ.
                       Въ полной злобной лжи личинѣ
                       Другъ врагомъ вчерашній сталъ,
                       И меня убилъ бы нынѣ, --
                       Только узнанный бѣжалъ
                       Я убилъ бы съ наслажденьемъ
                       Самъ себя, да страхъ томитъ;
                       Смерть грозитъ уничтоженьемъ,
                       Злоба здѣсь и ложь грозитъ.
   

Надежда.

             Сестры милыя, здорово!
             Въ маскахъ вычурныхъ сейчасъ
             Я узнать не въ силахъ васъ;
             Но сойдемся завтра снова,--
             И откроетесь вы мнѣ.
             Въ тьмѣ полночной, вѣроятно,
             Мы другъ другу непріятны;
             Но при ясномъ, свѣтломъ днѣ
             Этого не будетъ болѣ.
             По своей по доброй волѣ
             Въ лѣсѣ темномъ съ пышномъ лугомъ,
             Въ одиночку иль другъ съ другомъ,
             Наслажденія цвѣты
             Мы срывать повсюду будемъ;
             Въ вѣчномъ счастьѣ, безъ нужды
             О страданіяхъ забудемъ.
             Всѣ тогда намъ будутъ рады,
             Н вездѣ открытъ намъ путь;
             Лишь надѣйтеся! вѣдь надо
             Быть и счастью гдѣ-нибудь!

0x01 graphic

Мудрость.

                       Два врага и двѣ невзгоды
                       Человѣческаго рода,
                       Какъ надежда, такъ и страхъ,
                       Мной закованы въ цѣпяхъ.
   
                       И колосса звѣря силу
                       Я умѣньемъ покорила;
                       Съ тяжкой башней на спинѣ
                       Мнѣ послушенъ онъ вполнѣ.
   
                       И богини ликъ прекрасный
                       На вершинѣ башни той
                       Разливаетъ блескъ свой ясный
                       Вкругъ себя и предъ собой.
   
                       И блистаетъ величаво
                       Ликъ ея въ красѣ лучей;
                       Въ ней за трудъ и подвигъ слава
                       И Побѣда -- имя ей.
   

Зоило -- Терситъ.

             У! у! Попалъ я кстати къ вамъ,
             И знать себя я всѣмъ вамъ дамъ!
             Но для моихъ противна глазъ
             Побѣда болѣ всѣхъ межъ васъ:
             Вишь какъ пышна! какъ у орла
             Раскрытыхъ бѣлыхъ два крыла;
             И чуть она куда придетъ, --
             Сейчасъ предъ ней во прахъ народъ;
             Передъ удачею такой
             Я становлюся самъ не свой.
             Мнѣ бъ все, что славно, въ грязь втоптать
             И все, что чисто, запятнать,--
             Вотъ лихо! вотъ что я люблю!
   

Герольдъ.

             Собака! я тебя прибью
             За рѣчь постыдную твою!
             Но что я вижу? Предо мной
             Исчезъ поганый карликъ мой
             И по землѣ идетъ клубкомъ,
             Спѣшитъ раздуться, -- изъ яйца
             Два страшныхъ вышли близнеца,
             Съ нетопыремъ эхидна; -- вотъ
             Вторая по землѣ ползетъ,
             А первый мчится вверхъ, и вмигъ
             Другъ съ другомъ вновь они сплелись
             И вонъ отсюда понеслись...
             Я не желалъ бы быть межъ нихъ!
   

Говоръ толпы.

                       Идемъ! Ужъ пляска началась!
                       Нѣтъ! я бъ отсель ушелъ сейчасъ!
                       Не видишь развѣ, здѣсь и тамъ
                       Видѣнья угрожаютъ намъ?
                       Цѣла бъ осталась голова!
                       А я такъ ногу спасъ едва!
                       Но раненыхъ совсѣмъ вѣдь нѣтъ,
                       Такъ и бояться намъ не слѣдъ.--
                       Все это сдѣлано на смѣхъ,
                       Чтобъ страхомъ обморочить всѣхъ.
   

Герольдъ.

                       Какъ герольду маскарада,
                       Сторожить мнѣ зорко надо,
                       И, у входа въ залу стоя,
                       Наблюдать, чтобъ за толпою
                       Не проникнулъ незамѣтно
                       Злобный духъ какой-нибудь;
                       Чтобъ всему, что зло и вредно,
                       Загражденъ сюда былъ путь.
                       Тѣ, кто въ дверь не попадаютъ,
                       Тѣ скорѣй въ окно влетаютъ,
                       Съ ними ладить не умѣю;
                       Невозможно гнать ихъ мнѣ!
                       Карликъ страшенъ; а страшнѣе
                       Намъ въ окно грозятъ извнѣ..
                       Имя ихъ да ихъ значеніе
                       Объяснить я долженъ вамъ;
                       Но какъ дамъ я объясненье,
                       Гдѣ понять не въ силахъ самъ?
                       Помогите, объясните!
                       Что такое здѣсь? смотрите:
                       Четвернею колесница
                       Быстро къ намъ сюда катится.
                       Но въ толпѣ отъ ней ни мало
                       Ни тѣснѣй, ни гуще не стало.--
                       Блескъ ея вдали трепещетъ
                       Свѣтомъ яркимъ, искрометнымъ:
                       Какъ фонарь волшебный блещетъ,
                       Мчится вихремъ перелетнымъ;
                       Вотъ она передо мной,--
                       Сторонитесь, страшно!
   

Мальчикъ-возница.

                                                     Стой!
                       Тише кони, усмиритесь
                       И возницѣ покоритесь,
                       Чья могучая узда
                       Покоряетъ васъ всегда,
                       И воздайте мѣсту честь!
                       Посмотрите, передъ вами
                       Сколько зрителей толпами!
                       Ей же ей, мнѣ ихъ не счесть...
                       Ну, герольдъ, не медли болѣ
                       И покудова оттолѣ
                       Снова прочь мы не ускачемъ, --
                       Объясни намъ, что мы значимъ?
   

Герольдъ.

             Кто ты такой, откуда мнѣ узнать?
             Я лишь могу, что вижу, описать.

0x01 graphic

Мальчикъ-возница.

             Попробуй, опиши.
   

Герольдъ.

                                           Ну что жъ?
             Сказать по правдѣ, ты хорошъ.
             Еще ты мальчикъ, но на это
             Не смотрятъ женщины; потомъ
             Ты между ними будешь львомъ;
             Съ тобой онѣ пойдутъ на край на самый свѣта.
   

          Мальчикъ-возница.

             Понятно! дальше говори,
             Разгадывай мою загадку.
   

Герольдъ.

             Черны, какъ полночь, локоны твои
             И искрится лукавый глазъ украдкой;
             Блистаетъ золотомъ роскошный твой нарядъ,
             И блескомъ пурпура его сіяютъ складки,--
             Ты точно дѣвочка, мой другъ;
             Тебѣ бы дѣвочкой родиться,
             Чтобъ у своихъ, какъ ты, подругъ
             Любовной азбукѣ учиться.
   

Мальчикъ-возница.

             А тотъ, кто въ блескѣ пышномъ, славномъ
             На колесницѣ возсѣдитъ?
   

Герольдъ.

             Онъ кажется властителемъ державнымъ, --
             И счастливъ тотъ, кого онъ славой осѣнитъ!
             На высотѣ величья своего,
             Довольный всѣмъ, не ищетъ ничего
             И щедростью своей и добротою
             Счастливитъ всѣхъ богаче, чѣмъ казною.
   

Мальчикъ-возница.

             Но этого мнѣ мало; описать
             Его словами долженъ ты подробно.
   

Герольдъ.

             Какъ мнѣ въ словахъ его величье передать?
             Сіянью полнолунія подобно
             Его лицо; румяный цвѣтъ ланитъ
             О здравіи цвѣтущемъ говоритъ..
             И взглядъ его орлиный пышетъ
             Изъ-подъ тюрбана яркаго огнемъ;
             Но кто весь блескъ его опишетъ
             Своимъ безсильнымъ языкомъ?
   

Мальчикъ-возница.

             То, Плутусъ, славный богъ богатства;
             Его-то помощи и братства
             Такъ государь желаетъ твой.
   

Герольдъ.

             Но самъ, скажи, кто ты такой?
   

Мальчикъ-возница.

             Я -- расточительность живая,
             Я -- воплощенная поэзія, поэтъ,
             Что самъ становится богаче, расточая
             И самъ себя обогащая,
             Обогащаетъ цѣлый свѣтъ.
             Вотъ потому-то я богатъ безмѣрно,
             Богаче Плутуса навѣрно;
             Его пиры однимъ лишь мной блестятъ;
             Чѣмъ бѣденъ онъ, тѣмъ я богатъ.
   

Герольдъ.

             Твоя фантазія, дѣйствительно, богата,
             Но дѣломъ подтвердить попробуй свой разсказъ.
   

Мальчикъ-возница.

             Смотрите же коль такъ, межъ васъ
             Я разсыпаю серебро и злато.
             Вотъ перстни, кольца, вотъ жемчугъ
             Съ его игрой разнообразной,
             Вотъ дорогой вѣнецъ алмазный,
             И даже болѣе -- вокругъ
             Свой драгоцѣнный даръ, я разсыпаю пламя.
             Кого-то лишь оно средь васъ зажжетъ?
   

Герольдъ.

             Какая тѣснота! Бѣснуется народъ,
             Тѣснится къ мальчику толпами,--
             Что жъ? Будто, въ самомъ дѣлѣ сонъ:
             Повсюду злато сѣетъ онъ!
             Но шутка видно здѣсь скрывается другая:
             Едва лишь кто всхватить успѣетъ -- вдругъ
             Его добыча дорогая
             Спѣшитъ исчезнуть вонъ изъ рукъ.
             Тотъ захватилъ вѣнецъ алмазный, --
             Глядь, вмѣсто камней, грязный жукъ
             Надъ нимъ летаетъ неотвязно;
             Тотъ выбралъ дорогой бокалъ, --
             Глядь, -- мотылькомъ онъ легкимъ сталъ...
             Красавецъ-крошка плутъ большой,
             Всѣхъ надѣлилъ онъ мишурой!
   

Мальчикъ-возница.

             Ты ловко маски объясняешь,
             Но дѣло плохо понимаешь.
             Хоть, правда, въ суть вещей смотрѣть не долженъ ты, --
             Орлиные тутъ нужны взоры!
             Но я боюся клеветы
             И твоего прошу, властитель, приговора (къ Плутусу).
             Не ты ли мнѣ коней вручилъ,
             Подобныхъ вѣтру быстротою?
             Не я ли, правя ими, былъ
             Тебѣ достойнѣйшимъ слугою,
             И въ скачкѣ бѣшеной, горячей
             Вѣнокъ побѣдный доставалъ?
             Не за тебя ль я въ бой вступалъ
             Съ непобѣдимою удачей?
             И если лавръ твой лобъ обвилъ,
             Не я ль, скажи, его добылъ?
   

Плутусъ.

             Когда мое признанье нужно, --
             Скажу; ты духъ души моей,
             Всегда и всюду мнѣ послушный,--
             И много ты меня богаче и щедрѣй.
             И всѣхъ коронъ моихъ дороже
             Мнѣ вѣтвь зеленая, -- ее тебѣ даю.
             Предъ міромъ всѣмъ скажу я тоже,
             Что сыномъ я тебя любимымъ признаю.
   

Мальчикъ-возница (толпѣ).

             Свой даръ безцѣнный я разсыпалъ щедро вамъ.
             Смотрите и увидите вы сами!
             Надъ головами тамъ и сямъ
             Зажженное моей рукой блистаетъ пламя;
             Мерцаетъ тускло на однихъ
             Иль даже сразу гаснетъ въ мигъ,
             И рѣдко, рѣдко лишь засвѣтитъ
             Кой-гдѣ блестящей искрой огонька,
             И то сгоритъ совсѣмъ, пока
             Ту искру кто-нибудь замѣтитъ.
   

Говоръ женщинъ.

             Смотрите, только шутки тутъ,--
             А самъ возница тоже плутъ.
             А вотъ плетется тощій вслѣдъ,--
             Какъ будто онъ неѣлъ сто лѣтъ!
             Такъ худъ, что даже ущипнуть
             Его не могъ бы кто-нибудь.
   

Тощій.

             Прочь, бабы, прочь, ступайте прочь!
             Быть съ вами -- гадко мнѣ не въ мочь;
             Домкомъ живалъ я при женѣ;
             Скупой -- прозванье было мнѣ;
             Былъ чаша полная нашъ домъ,
             Снаружи простъ, да много въ немъ.
             На ящики, на сундуки
             Я самъ накладывалъ замки.
             Прошли златыя времена!
             Какъ принялась кутить жена,--
             Все кверху дномъ пошло! Всегда
             Въ исходѣ деньги, а нужда
             И прихоти растутъ; къ чему жъ
             Платить за это долженъ мужъ?
             Ужъ такъ ведется; онъ хранитъ.
             Жена же деньгами соритъ,
             И сладко ѣстъ, и сладко пьетъ,
             А тамъ любовникъ въ домъ идетъ!
             Я злату тоже радъ душой,
             Но я не баба, я скупой!
   

Женщина изъ толпы.

             Такъ и скупись одинъ! Зачѣмъ
             Хвалить задумалъ скупость всѣмъ?
             Онъ скупости мужей научитъ;
             Она и такъ насъ много мучитъ.
   

Женщины толпой.

             Что выдумалъ, сухой кощей!
             Чего еще жалѣть? Знай, бей!
             Бояться, что ли, тощей рожи?
             Не бойтесь! изъ бумаги тоже
             Драконы сами! Ну, скорѣй!
   

Герольдъ.

             Смиритесь! тише! Но едва ли
             Угроза тутъ моя нужна:
             Драконы быстро въ гнѣвѣ встали.--
             И ужаса толпа полна;
             Встаютъ и страшными крылами,
             Поднявши, машутъ и вокругъ
             Изъ пасти извергаютъ пламя,--
             И все просторно стало вдругъ.

(Плутусъ сходитъ съ колесницы).

Плутусъ (возницѣ).

             Теперь свободенъ ты; исполненъ долгъ тяжелый.
             Иди же, взвейся въ міръ чудесный свой,
             Не мѣсто здѣсь тебѣ, межъ этою толпою,
             Безумной, жалкой, жадной, дикой, злой.
             Есть край иной, прекрасный и веселый,
             Тебѣ доступный одному,
             Добра и красоты высокая обитель,--
             Вотъ мѣсто гдѣ тебѣ, или жъ, стремись къ нему!
   

Мальчикъ-возница.

             Я твой слуга и твой посланникъ; потому
             Ты близокъ мнѣ и дорогъ, какъ родитель.
             Гдѣ ты, -- повсюду тамъ обилье, полнота;
             Гдѣ я, -- тамъ царствуютъ добро и красота.
             Нерѣдко человѣкъ мучительно рѣшаетъ,
             Тебѣ ль отдастся онъ или пойдетъ за мной?
             Своимъ приверженцамъ даруешь ты покой,
             А мой слуга покоя вѣкъ не знаетъ.
             Видна и явна всюду власть моя;
             Меня узнать легко вездѣ, гдѣ я повѣю.
             Прощай! Меня пригрѣлъ ты добротой своею, --
             Лишь молви -- и съ тобою снова я!
   

Плутусъ.

             Сокровища открыть теперь настало время.
             Герольдъ! возьми свой жезлъ и имъ разбей замокъ.
             Смотрите жъ! вотъ оно! Смотрите, передъ всѣми
             Бушуетъ золота потокъ,
             Блеститъ и цѣнится волною искрометной
             И сыплетъ вамъ сокровищъ рой несмѣтный.
   

Говоръ толпы.

             О, что за блескъ разлился вдругъ!
             До края златомъ полнъ сундукъ:
             Сосудовъ золотыхъ, монетъ, --
             Здѣсь счету нѣтъ и смѣты нѣтъ.
             Дукаты... Дайте же взглянуть!
             Какъ тяжко мнѣ стѣснило грудь!
             Чего желалъ вѣкъ цѣлый свой,--
             Вотъ здѣсь оно, передо мной!
             Какъ много! Но чего жъ глядятъ?
             Нагнись, возьми, и ты богата!
             Не я возьму -- возьметъ другой...
             Дружнѣй! Возьмемъ сундукъ съ собой!
   

Герольдъ.

             Безумцы! что они творятъ?
             Вѣдь это шутка, маскарадъ!
             Все это золото сейчасъ
             Изъ рукъ исчезнетъ вмигъ у васъ.
             Одна поддѣлка только тутъ,
             И ни гроша вамъ не дадутъ.
             Не все то деньги, что на видъ
             Какъ будто золото блеститъ.
             Глупцы! А хочется имъ всѣмъ
             Награбить больше между тѣмъ.
             О, Плутусъ -- вечера герой,
             Уйми народъ, смири разбой!
   

Плутусъ.

             Твой жезлъ готовъ на то какъ разъ;
             Имъ я расправлюся сейчасъ!
             Его я въ пламя окуну
             И разгонять толпу начну;
             Взгляни, какъ онъ блеститъ и жжетъ!
             Бѣжитъ испуганный народъ,
             И всякій, кто тѣснился къ намъ,
             Спасается посторонамъ, --
             И въ мигъ просторно все кругомъ.
   

Крикъ и толкотня.

             Спасайтесь! Онъ насъ жжетъ огнемъ!
             Кто въ силахъ скрыться, -- прочь сейчасъ!
             Подайтесь тѣ, кто сзади насъ!
             Онъ тычетъ мнѣ жезломъ своимъ
             Въ лицо! Спасайтеся, горимъ!
             Погибнемъ мы толпою всей!
             Посторонитесь же скорѣй!
             Мой Богъ, какая толкотня!
             О, были бъ крылья у меня!
   

Плутусъ.

             Теперь очерченъ кругъ просторный
             И никого не стало вдругъ.
             Толпой безмысленной и вздорной
             Надолго овладѣлъ испугъ;
             А чтобъ стоялъ порядокъ долѣ,
             Себя волшебною чертой я окружу.
   

Герольдъ.

             Ты подвигъ совершилъ, -- другой свершитъ ли болѣ?
             Тебѣ великое спасибо я скажу.
   

Плутусъ.

             Терпѣнье, благородный другъ, терпѣнье;
             Еще грозитъ намъ новое смятенье.
   

Скупой.

             Теперь, когда вокругъ просторно,
             Такъ публику смотрѣть удобно стало намъ;
             Гдѣ случай приключился вздорный,
             Вѣдь женщины всегда, извѣстно, тамъ:
             Пріударять намѣренъ я сегодня:
             Красотка, хоть глупа, но все же хороша, --
             Тѣмъ больше, это мнѣ не стоитъ ни гроша,--
             Веди себя лишь только посвободнѣй.
             Здѣсь шумъ и крикъ такой, что, думаю, слова
             По меньшей мѣрѣ неумѣстны;
             Такъ знаками сказать сумѣю я прелестно
             Все то, что нужно мнѣ. Сперва
             Я объясниться попытаюсь пантоминой,--
             А тамъ, -- лишь золото я взялъ,
             Оно въ моихъ рукахъ покорной стало глиной,
             И я лѣплю все, чтобъ ни пожелалъ.

0x01 graphic

Герольдъ.

             Что хочетъ дѣлать онъ, безумный,
             Сухой кощей? Какъ остроумно!
             Онъ золото межъ пальцевъ мнетъ,
             Какъ будто воскъ рукой привычной,
             И, видъ придавши неприличный,
             Спѣшитъ его казать въ народъ.
             Онъ шуткой плоскою и мерзкой
             Смѣшитъ толпу; толпа кричитъ:
             И выходкой довольный дерзкой,
             Наглецъ смѣлѣе говоритъ...
             Нѣтъ! страшно! Сладострастья полны.
             Границы перейдутъ они.
             Нельзя бездѣйствовать безмолвно,
             Вотъ жезлъ, скорѣй его гони!
   

Плутусъ.

             Не знаетъ онъ, что намъ грозитъ оттолѣ.
             Оставь его! что намъ до шутовскихъ затѣй!
             Придетъ пора, и онъ острить не станетъ болѣ.
             Законъ могучъ; нужда его сильнѣй.
   

Шумъ и пѣніе.

                       Идетъ -- шумитъ нашъ дикій хоръ
                       Изъ дебрей древнихъ, дальнихъ горъ,--
                       Изъ дальнихъ горъ, изъ дальнихъ странъ;
                       За ними вслѣдъ Великій Панъ.
                       Ихъ кругъ сомкнутъ, -- онъ знаетъ то.
                       Чего не вѣдаетъ никто.
   

Плутусъ.

             Пускай ему счастливый рокъ поможетъ,
             И добрый случай чудо совершитъ!
             А то вѣдь онъ идетъ, не вѣдая -- быть можетъ.
             Гдѣ путь его и что ему судьба сулить!
   

Дикое пѣніе.

                       Бѣжитъ народъ, шумитъ народъ.
                       Ихъ скачъ высокъ, ихъ легокъ ходъ,
                       Онъ смѣлъ и гордъ, онъ быстръ и дикъ.
                       И къ волѣ бурной онъ привыкъ,

0x01 graphic

Фавны.

             Игры и плясъ
             Вѣчно у насъ;
             Вѣнокъ изъ листьевъ изъ дубовыхъ
             У насъ межъ кудрей межъ шелковыхъ,
             И ухо острое торчкомъ
             Изъ-подъ волосъ глядитъ тайкомъ.
             Хоть Фавнъ и толстъ, хоть онъ курносъ.
             Лицо отъ жира расплылось, --
             Однако такъ или иначе
             У женщинъ намъ всегда удача,
             И вмѣстѣ съ Фавномъ въ хороводъ
             Красотка всякая пойдетъ.
   

Сатиръ.

             А сзади всѣхъ сатиръ хромой
             Съ своею козлиною ногой.
             Поджаръ и жилистъ, -- къ высямъ горъ,
             Какъ, серна лазить онъ, и взоръ
             Съ далекой высоты своей,
             Бросаетъ книзу на людей,
             Что въ глубинѣ нашли пріютъ
             И жалкій вѣкъ во мглѣ ведутъ;
             А тамъ, подъ небомъ высоко,
             Ему такъ вольно, такъ легко!
   

Гномы.

             А слѣдомъ вскачь бѣжитъ толпой
             Малютокъ-гномовъ пестрый рой;
             Всякъ съ фонаремъ, одѣтый мхомъ,
             За другомъ другъ бѣжитъ бѣгомъ,
             Сверкая блескомъ фонарей,
             Какъ рой свѣтящихся червей,
             И безконечной полосой
             Во мглѣ теряются ночной.
   
             Мы межъ людьми съ давнишнихъ поръ
             Прослыли вѣрной стражей горъ;
             Въ пещерахъ темныхъ мы живемъ,
             Въ горахъ мы клады стережемъ,
             И золото, и серебро
             Мы собираемъ въ добро;
             И, горъ сокровища тая,--
             Мы человѣчеству друзья:
   
             Мы людямъ золото даемъ
             Жаль, для разврата съ воровствомъ!
             Желѣзо тожъ мы вамъ даримъ,
             Хоть войны неразлучны съ нимъ.
             Кто трехъ зароковъ не хранитъ,
             Тотъ людямъ только зло творитъ,--
             Но въ этомъ нашей нѣтъ вины,
             И вы, какъ мы, терпѣть должны.
   

Великаны.

             Ущелья горъ и Гарца страны
             Мы населяемъ, великаны:
             Могучей наготой гордясь,
             Нашъ родъ одеждъ совсѣмъ не знаетъ,
   
             И только листьевъ перевязь
             Одна намъ поясъ замѣняетъ,
             Да добрая дубинка въ лапы,--
             Подобной стражи нѣтъ у папы.
   

Нимфы хоромъ (вокругъ Великаго Пана).

                       Вотъ онъ! вотъ онъ!
                       Весь міръ земной,
                       Въ тебѣ вмѣщенъ,
                       Живетъ тобой,
             Великій Панъ! Его толпой послушной
             Мы, сестры, въ пляскѣ окружимъ воздушной.
             Онъ строгъ, но ликъ его сіяетъ добротой;
             Онъ хочетъ, чтобъ вокругъ его царила радость.
             Подъ кровлею небесной голубой
             Впиваетъ онъ безсмертной жизни сладость:
             Ему привѣтъ въ тиши лепечутъ ручейки,
             Къ нему летитъ зефиръ, съ своею пѣсней стройной:
             Когда же онъ уснетъ, не смѣютъ вѣтерки
             Листочекъ шевельнуть на деревѣ спокойный
             И только лишь спѣшатъ, неслышимы, какъ тать.
             Наполнить воздухъ вкругъ струею благовонной.
             И нимфа рѣзвая не смѣетъ хохотать,
             И замолкаетъ вдругъ, дремой объята сонной.
             Когда же неожиданно и строго
             Его суровый голосъ прозвучитъ,--
             Какъ громъ, какъ моря ревъ, весь міръ онъ поразитъ
             И всѣ сердца горятъ, исполнены тревогой.
             Рать поднимается и воиновъ не счесть,
             И витязь храбрый рвется къ бою...
             Греми жъ, греми, нашъ хоръ, хвалою,
             И честію тому, кому прилична честь!
   

Депутація гномовъ.

                       Гдѣ прошла златая жила
                       По ущельямъ, по горамъ,--
                       Жезлъ волшебный, чары сила
                       Всюду путь укажетъ намъ.
   
                       Въ безднахъ, будто троглодиты,
                       Въ вѣчной тьмѣ витаемъ мы;
                       Ты жъ являешь дню, что скрыто.
                       Подъ покровомъ черной тьмы.
   
                       Въ горно-каменной твердынѣ
                       Есть источникъ золотой.
                       Все онъ дастъ, что вамъ донынѣ
                       Всѣмъ казалося мечтой.
   
                       Золотую рѣку эту
                       Мы откроемъ въ этотъ мигъ,
                       Чтобъ она по бѣлу свѣту
                       Полилась изъ рукъ твоихъ.
   

Плутусъ (Герольду).

             Великое свершается! Спѣши
             Предъ грознымъ будущимъ душою укрѣпиться,
             Храни спокойствіе предъ всѣмъ, что ни случится,
             И твердость благородную души;
             Сейчасъ событіе настанетъ безъ примѣру,--
             Къ нему потомки потеряютъ вѣру,--
             Но въ протоколъ ты все подробно запиши.
   

Герольдъ.

                       Вотъ, подъ руки приводятъ гномы
                       Къ колодцу Пана огневому;
                       Водоворотомъ онъ кипитъ
                       И пѣной по землѣ бѣжитъ;
                       И, будто звѣря пасть открытъ,
                       Пучины зѣвъ сѣдой зіяетъ,
                       И пѣна радугой играетъ.
                       Надъ нимъ стоитъ веселый Панъ,
                       Игрой потока обаянъ;
                       Онъ въ глубь нагнулся, -- какъ возможно
                       Такъ вѣрить имъ неосторожно!
                       Онъ въ глубь нагнулся, и туда
                       Его упала борода;
                       Онъ подбородокъ взялъ рукою, --
                       Что съ нимъ случилось? Что такое?
                       Ахъ, мой Творецъ, вотъ гдѣ бѣда!
                       Назадъ изъ бездны борода
                       Летитъ; корону съ волосами
                       И грудь ему объяло пламя,
                       И разливается волной
                       Надъ обезумѣвшей толпой;
                       На помощь всякъ спѣшитъ; труды
                       Напрасны всѣ: и отъ воды
                       Поднялось пламя съ новой силой
                       И всѣхъ отвсюду охватило,
                       Пылаетъ цѣлый маскарадъ!
                       Но что я слышу? Смерть и адъ!
                       Лихая вѣсть изъ устъ въ уста
                       Идетъ, плыветъ... Будь проклята
                       Погибельная тьма твоя,
                       Ночь золъ и бѣдствій! День заблещетъ,
                       И всякъ, услышавъ, затрепещетъ
                       Предъ тѣмъ, чему свидѣтель я.
                       Самъ гибнетъ государь въ огнѣ!
                       О, если бъ ошибиться мнѣ!
                       Монархъ въ огнѣ, и штатъ придворный, --
                       О, проклятъ будь ты, рой притворный
                       Проклятыхъ гномовъ! Въ страшный кругъ
                       Огонъ слился; и пастью черной
                       Для всѣхъ зіяетъ гибель вдругъ!
                       О, молодежь, забавѣ шумной
                       Не знаешь мѣры ты всегда!
                       О, власть державная, когда
                       Ты станешь мощной и разумной?
                       Ужъ цѣлый залъ въ огнѣ исчезъ,
                       И языками до небесъ
                       По балкамъ пламя вверхъ летитъ,--
                       Со всѣхъ сторонъ пожаръ грозитъ.
                       Наполнился фіалъ печали,--
                       Намъ ни отколь спасенья нѣтъ;
                       И завтра мы найдемъ едва ли
                       Величія былого слѣдъ.
   

Плутусъ.

                       Ужасъ вкругъ владѣеть всѣми;
                       Оказать вамъ помощь время,--
                       Жезлъ волшебный, громче бей,
                       Пусть земля вокругъ трясется!
                       Пусть вездѣ вода прольется
                       Средь пожара и огней!
                       Ты жъ, туманъ, ты влагой парной
                       Потуши огонь пожарный,--
                       Темный тучей дождевой
                       Налети и лей волной!
                       Облака и мгла, и тучи,
                       Стаей дружной и могучей
                       Собирайтесь, мчитесь, вейтесь,
                       Въ тихомъ вѣяньи разлейтесь
                       И струей своей свободной
                       Влагоносной, многоводной,
                       Оросите, потушите,
                       И, грозой пожаръ смѣни,
                       Поборите, побѣдите
                       Ярость тщетную огня.

0x01 graphic

САДЪ

Императоръ, при немъ придворные и дамы.
Фаустъ и Мефистофель на колѣнахъ.

Фаустъ.

             Простишь ли, государь, ты мнѣ игру огня?
   

Императоръ (поднимая его).

             Такихъ забавъ давай поболѣ для меня.
             Во томъ морѣ пламени, искусно столь зажженномъ
             Твоей рукой, я мнилъ себя Плутономъ.
             Зіянье темныхъ стѣнъ и ночи мрачный фонъ
             Такъ рѣзко выдѣляли пламя,
             Такъ красными огонь являлся языками,
             Такъ сводомъ надо мной сливался онъ,
             Какъ будто пышный храмъ, все выше поднимался
             И въ небѣ куполомъ сверкающимъ терялся.
             Сквозь рядъ его безчисленныхъ колоннъ
             Я видѣлъ рой людей, мелькающій и черный,
             И съ радостью они обычной, непритворной
             Издалека привѣтствуютъ меня.
             Казался огненнымъ мнѣ весь мой штатъ придворный,
             И самъ я былъ царемъ, казалося, огня.
   

Мефистофель.

             О, государь! твой санъ святой
             Покорно чтутъ и самыя стихіи, --
             Огонь смирился предъ тобой.
             Смирятся и валы морскіе;
             И если бъ въ морѣ ты на дно спустился вдругъ,
             Тогда и океанъ тотчасъ же станетъ сухъ.
             Посмотришь ты на валъ пучины изумрудной,
             И онъ вокругъ тебя сводъ образуетъ чудный.
             Куда бъ ты ни пошелъ, -- повсюду на пути
             Дворцы и замки въ мигъ растутъ и возникаютъ,
             Хрусталь и перламутръ съ боковъ и позади,
             И жизнью стѣны самыя сіяютъ;
             Глазами яркими предъ блескомъ ихъ сверкаютъ
             Чудовища морей, не смѣя въ нихъ войти.
             Драконъ въ твоихъ глазахъ играетъ разноцвѣтный,
             Акула съ пастію плыветъ тебѣ безвредной;
             Вокругъ тебя тѣснясь, какъ дворъ,
             Они любуются твоимъ державнымъ видомъ.
             Ты знакъ лишь сдѣлалъ Нереидамъ,--
             И близъ тебя играетъ юный хоръ.
             Во влагѣ рождены, какъ рыбы любопытны,
             Пугливы юныя, но самыхъ рыбъ страстнѣй,
             А старыя, -- то поумнѣй,
             Благоразумны и солидны.
             И слава о тебѣ, о новый мой Пелей,
             Доходитъ до Ѳетиды тоже,
             И раздѣлить съ тобой спѣшитъ любовь и ложе,--
             И на Олимпъ ты съ ней вошелъ.
   

Императоръ.

             О нѣтъ! Оставлю я тебѣ весь край воздушный.
             Нѣтъ, для меня земной достаточенъ престолъ.
             Ты превзошелъ игрой мечты Шехеразады,--
             Я высшую тебѣ готовъ отдать награду,--
             Такъ ты разсказами меня очаровалъ,
             Я ночи не дождусь, мнѣ день противенъ сталъ.
   

Кастелянъ.

             О, повелитель свѣтлый мой!
             Такого никогда мы ждать несмѣли счастья.
             Какое нынѣ намъ твоей державной властью
             Ты сыплешь щедрою рукой.
             Обилье намъ дано твоей державной волей,
             Долги заплачены, казна полна чрезъ край,
             Въ рукахъ ростовщиковъ мы не сидимъ ужъ болѣ,
             И никакихъ заботъ не знай;
             Едва ли въ небесахъ мнѣ будетъ слаще рай!
   

Главнокомандующій.

             Сполна заплачено солдатамъ,
             И въ нашемъ войскѣ, вновь нанятомъ.
             Отважный духъ горитъ огнемъ;
             Вино и дѣвки -- ни почемъ.
   

Императоръ.

             Какъ свѣтлы пасмурныя лица!
             Какъ взоръ и сердце веселится!
             Какой на васъ восторгъ сошелъ?
   

Казначей.

             Спроси у тѣхъ, кто это изобрѣлъ,--
   

Фаустъ.

             Для канцлера приличнѣе разсказъ.--
   

Канцлеръ (подходя медленно).

             На старости я счастливъ несказанно...
             Вотъ, государь, вотъ тотъ листокъ желанный,
             Источникъ счастія для насъ (читаетъ).--
             "Да вѣдаетъ и знаетъ всякъ:
             Сто золотыхъ -- цѣна для этихъ всѣхъ бумагъ,
             А обезпеченьемъ той суммы и закладомъ
             Повелѣваемъ быть въ землѣ лежащимъ кладамъ.
             Всѣ мѣры предпринять, дабы залогъ,
             Отысканъ будучи, пойти въ уплату могъ."
   

Императоръ.

             Тутъ страшные обманъ и злодѣянье!
             Кто именемъ моимъ такъ злоупотреблялъ?
             Примѣрное ему назначу наказанье.
   

Казначей.

             Самъ, государь, ты это подписалъ.
             Припомни самъ; на праздникѣ вчера
             Ты былъ межъ насъ, одѣтъ Великимъ Паномъ;
             А канцлеръ говоритъ въ вида всего двора:
             Ты счастливъ, государь; велѣніемъ желаннымъ
             Свой осчастливь народъ однимъ штрихомъ пера!
             Ты подписалъ, и подпись въ ту же ночь
             На тысячахъ листовъ оттиснули точь-въ-точь;
             А чтобъ удобнѣе всѣмъ было для обмѣна,
             Мы заготовили бумаги во всѣ цѣны,
             И въ десять золотыхъ, и въ сто, и въ пятьдесятъ.
             Ты не подумаешь, какъ имъ народъ твой радъ!
             Еще вчера нуждой, какъ смертью, все томилось,
             А посмотри теперь, какъ все оживлено.
             Хоть міръ правленіемъ счастливишь ты давно,
             Но столько благъ впервой изъ рукъ твоихъ пролилось.
             И въ азбукѣ нужды отнынѣ больше нѣтъ, --
             Однимъ твоимъ штрихомъ сталъ счастливъ цѣлый свѣтъ.
   

Императоръ.

             Такъ это всю нужду уврачевало сразу?
             Я удивленъ; по моему приказу
             За золото народъ ихъ впрямь считать готовъ?
   

Кастелянъ.

             Намъ не сдержать въ рукахъ бумагъ, какъ бѣглецовъ;
             Теперь народъ всѣ банки наполняетъ.
             Расходятся листы съ ужасной быстротой.
             На нихъ охотно всякъ мѣняетъ
             Свое все золото со скидкою большой.
             Полны съѣстныя лавки и трактиры,
             И кажется, что цѣлые полміра
             Наѣсться поскорѣй бѣгутъ;
             О платьѣ думаетъ другая половина, --
             Торговцы мѣряютъ, портные шьютъ,
             Стучатъ тарелки, льются вина,
             И за здоровье государя пьютъ.
   

Мефистофель.

             Случится, что въ саду подъ вечерокъ гуляешь
             И вдругъ нечаянно красотку повстрѣчаешь:
             Закрывшись вѣеромъ изъ перьевъ дорогихъ.
             Она тебѣ лукаво строитъ глазки...
             Глядишь, безъ лишнихъ словъ, къ развязкѣ
             Идетъ межъ нами дѣло въ мигъ,
             Не нуженъ кошелекъ тяжеловѣсный,
             Подарковъ дѣлать нужды нѣтъ;
             Съ признаніемъ въ любви на груди у прелестной
             Такъ незамѣтно, такъ покойно скрыть билетъ!
             Его священнику удобно такъ бываетъ
             Со вздохомъ набожнымъ въ молитвенникъ вложить.
             Солдатъ отъ золота свой поясъ облегчаетъ.
             Чтобъ поворотливѣй, быстрѣй и легче быть.
             О, государь! прошу меня простить,
             Что я великое благодѣянье это
             Свожу на обыденные предметы.
   

Фаустъ.

             То золото, что, въ темной глубинѣ
             Сокрытое, лежитъ въ твоей странѣ,
             Теряется теперь для свѣта безполезно:
             А между тѣмъ, его такая бездна,
             Что самой пылкою фантазіею мы
             Вообразить могли бъ едва ли,--
             И не дивлюся я, что лучшіе умы
             Съ довѣрьемъ твой высокій даръ пріяли.
   

Мефистофелъ.

             Да, государь, твои по сердцу всѣмъ листы
             И золото прекрасно замѣняютъ;
             Что есть въ наличности.-- сейчасъ въ нихъ видишь ты;
             Ихъ въ банкѣ такъ охотно размѣняютъ.
             Коль денегъ будетъ не хватать,
             Такъ будемъ мы въ землѣ сокровища искать,
             Отыщемъ -- и сейчасъ и цѣпи, и бокалы
             Мы пустимъ съ молотка, -- готовы капиталы.
             Мы платимъ, пусть смѣется врагъ;
             Цѣна бумагъ равна съ цѣною злата;
             Всякъ золото продастъ, чтобы купить бумагъ, --
             Казнажъ тѣмъ и другимъ въ концѣ-концовъ богата.
   

Императоръ.

             Обогатили вы страну мою
             И по дѣламъ за то достойны вы награды!
             Вы будете казны моей оградой,--
             Вамъ всю подземную я область отдаю.
             Что пожелаете, -- все изъ нея берите,
             Копать я повелю повсюду, гдѣ хотите. (Къ казначею и Фаусту.)
             Съ министромъ государственной казны
             Отнынѣ вы соединитесь,
             И вмѣстѣ сообща -- сыны
             Одинъ земной, другой подземной стороны,--
             На благо общее трудитесь.
   

Казначей.

             Теперь у насъ дѣла пойдутъ на ладъ.
             Волшебника принять въ товарищи я радъ (уходятъ съ Фаустомъ).
   

Императоръ.

             Я всѣхъ васъ одарю бумагами; скажите
             Лишь только мнѣ: куда вы ихъ употребите?
   

Пажъ (получая).

             Теперь могу я весело пожить!
   

Другой (также).

             Цѣпь и кольцо хочу я милой подарить.
   

Камергеръ.

             А я отнынѣ пить получше вина стану.
   

Другой.

             Такъ кости вонъ скорѣй и лѣзутъ изъ карману.
   

Вассалъ.

             Поправлю замокъ я, очищу отъ долговъ.
   

Другой.

             А у меня сундукъ уже для нихъ готовъ.
   

Императоръ.

             Коль дѣло новое привьется, -- буду радъ;
             Но кто, друзья, васъ близко знаетъ,
             Тотъ безъ труда и мигомъ угадаетъ,
             Что васъ мои дары едва ль обогатятъ.
   

Шутъ (подходя).

             Ты всѣмъ даешь; пролей и мнѣ свои щедроты!
   

Императоръ.

             На пьянство что ль тебѣ? А что, воскресъ давно ты?
   

Шутъ.

             Что за волшебные листы, мнѣ не понять!
   

Императоръ.

             Вѣдь все тебѣ не въ прокъ пойдетъ, я чаю?
   

Шутъ.

                       Вѣдь ты даешь другимъ? Что будетъ, я не знаю.
   

Императоръ.

             Такъ вотъ тебѣ! Спѣши ихъ взять. (Уходитъ).
   

Шутъ.

                       За нихъ пять тысячъ кронъ дадутъ мнѣ полнымъ счетомъ?
   

Мефистофель.

             Теперь, пройдоха, ты на обѣ ноги всталъ?
   

Шутъ.

                       Я въ жизни никогда такъ счастливъ не бывалъ.
   

Мефистофель.

             Отъ радости тебя прошибло, вѣрно, потомъ?
   

Шутъ.

                       И золота дадутъ за эти всѣ листы?
   

Мефистофель.

             Все, что дадутъ, придетъ по праву, безъ сомнѣнья!
   

Шутъ.

                       И я могу купить и землю и имѣнье?
   

Мефистофель.

             Ну, разумѣется! Все, что захочешь ты.
   

Шутъ.

                       И замокъ мнѣ дадутъ, и прудъ, и лѣсъ, и поле?
   

Мефистофель.

             Помѣщикомъ тебя желалъ бы видѣть я.
   

Шутъ.

                       Сегодня жъ вечеромъ я буду имъ,-- не долѣ!
   

Мефистофель.

             Нѣтъ, отрицать ума у дурака нельзя.
   

ТЕМНАЯ ГАЛЛЕРЕЯ.

Фаустъ и Мефистофель.

Мефистофель.

             Зачѣмъ ведешь меня ты въ темный корридоръ?
             Тебѣ тамъ скучно стало что ли?
             Бѣснуется весельемъ шумный дворъ;
             Тебѣ шалить и лгать возможно вволю.
   

Фаустъ.

             Не говори мнѣ такъ; такой языкъ
             Не новость для меня, и я къ нему привыкъ.
             Я знаю, все кривлянье это --
             Лишь средство не давать мнѣ напрямикъ отвѣта.
             А у меня забота есть.
             Мнѣ цѣлый дворъ успѣлъ съ извѣстьемъ надоѣсть,
             Что государь желаетъ непремѣнно
             Увидѣть на яву Париса и Елену,--
             Два идеала красоты;
             Я слово далъ, и вотъ зачѣмъ мнѣ нуженъ ты.
   

Мефистофель.

             Такъ легкомысленно и глупо такъ напрасно
             Даешь ты обѣщанья.
   

Фаустъ.

                                           Вотъ прекрасно!
             Иль ты въ свое не вѣришь волшебство?
             Когда своей продѣлкой чудной
             Обогатили мы его,
             Такъ забавлять его, я думаю, нетрудно.
   

Мефистофель.

             Все жъ это не пустякъ, не малый это трудъ;
             Ты мнѣ повѣрь: до крайнихъ тутъ
             Дойти придется намъ ступеней.
             Напрасно новыхъ ты наставилъ затрудненій.
             Елену вызвать! Сладить съ ней
             Намъ будетъ много потруднѣй,
             Чѣмъ съ призракомъ бумажныхъ денегъ.
             Я всякой чертовщиною готовъ
             Тебѣ служить безъ дальнихъ словъ,
             На этотъ разъ мнѣ твой приказъ трудненекъ.
             Нѣтъ, всякъ сверчокъ знай свой шестокъ;
             Мнѣ не подъ силу героини.
   

Фаустъ.

             Твердишь опять ты старый свой урокъ;
             Знать, не покинулъ ты и нынѣ
             Пріемъ обычный -- напустить туманъ.
             Ты -- воплощенный самъ обманъ.
             За средство каждое невѣдомое надо
             Тебѣ все новую и новую награду.
             Но какъ ты хочешь тамъ, а знай,--
             Меня, безъ лишнихъ словъ, скорѣе выручай.
   

Мефистофель.

             Язычники не у меня во власти,
             Они находятся въ отдѣльной ада части,
             Но средство есть.
   

Фаустъ.

                                           Его сюда давай.
   

Мефистофель.

             Я тайну страшную скажу тебѣ въ отвѣтъ.
             Въ предвѣчной и невѣдомой пустынѣ
             Царятъ великія и грозныя богини;
             Тамъ времени, какъ и пространства, нѣтъ.
             О нихъ разсказывать положенъ намъ запретъ.
             То Матери.
   

Фаустъ.

                                 Какъ? Матери?
   

Мефистофель,

                                                     Предъ ними
             Дрожишь и ты.
   

Фаустъ.

                                 Какъ странно это имя!
   

Мефистофель.

             И страшно вмѣстѣ съ тѣмъ. Ихъ смертные не знаютъ
             И духи неохотно называютъ.
             Въ предвѣчной глубинѣ онѣ царятъ.
             Тебѣ ихъ нужно,-- самъ ты виноватъ.
   

Фаустъ.

             А путь къ нимъ?
   

Мефистофель.

                                           Нѣтъ пути; къ недостижимымъ
             Нѣтъ доступа и нѣтъ молитвъ къ неумолимымъ;
             И нѣтъ преградъ, такъ нѣтъ дверей туда.
             Дерзнешь ли къ нимъ нетрепетной стопою?
             Охваченъ будешь ты, проникнутъ пустотою; --
             Ты знаешь ли, что значитъ пустота?
   

Фаустъ.

             Я вижу, ты меня морочишь;
             Иль кухню вѣдьмы мнѣ напомнить снова хочешь
             Своей таинственной и темной болтовней?
             Помилуй! развѣ мнѣ впервой
             Пустому поучать и самому учиться?
             Чуть поумнѣй мнѣ что сказать случится,--
             Противорѣчій не сочтешь.
             Не вѣдая, гдѣ правда и гдѣ ложь,
             Бѣжалъ я въ одиночествѣ въ пустыню,
             Чтобъ разрѣшить своихъ противорѣчій тьму;
             И чтобъ не быть совсѣмъ на свѣтѣ одному
             Продаться черту я рѣшился нынѣ.
   

Мефистофель.

             Коль море ты когда-нибудь переплывалъ.
             То, безконечную пучину созерцая,
             Хотя съ погибелью, быть можетъ, въ бой вступая,
             Ты видѣлъ все же въ немъ, какъ плещетъ бурный валъ,
             Ты видѣлъ что-нибудь; ты видѣлъ, какъ дельфины
             На солнцѣ искрятся, играютъ средь пучины...
             Тамъ тучи въ небесахъ, тамъ солнце и луна,
             Тамъ полуночи мракъ, тамъ хоръ несчетный звѣздный;--
             Здѣсь пустота предвѣчная полна
             Безмолвіемъ, и самый шагъ твой сна
             Нарушить не дерзнетъ надъ сумрачною бездной,
             И, въ зыби безъ конца свершая трудный путь,
             Ты камня не найдешь, гдѣ можно бъ отдохнуть.
   

Фаустъ.

             Ты говоришь, какъ древній мистагогъ,
             Дающій неофиту наставленье,--
             Ты шлешь меня въ пустыню, гдѣ бъ я могъ
             И мощь свою поднять, и изощрить умѣнье;
             Какъ кошку заставляешь ты меня
             Таскать каштаны изъ огня.
             Пускай! меня мой путь ни мало не тревожитъ.
             Въ твоемъ ничто найду я все, быть можетъ!

0x01 graphic

Мефистофель.

             Заранѣе доволенъ я тобой
             И вижу самъ, ты чорта знаешь.
             Вотъ ключъ въ дорогу.
   

Фаустъ.

                                                     Вздоръ какой!
   

Мефистофель.

             Не говори, пока не испытаешь;
             Возьми его.
   

Фаустъ.

                                 Онъ у меня растетъ
             Въ рукахъ и блещетъ.
   

Мефистофель.

                                           Въ томъ и даръ его чудесный,--
             Онъ будетъ твой вожакъ въ странѣ безвѣстной
             И къ Матерямъ тебя сведетъ.
   

Фаустъ.

             Какъ, къ Матерямъ! Ты бьешь меня, какъ громомъ;
             Не въ силахъ это имя слышать я.
   

Мефистофель.

             Гдѣ гордость мощная твоя,
             Что ты дрожишь предъ словомъ незнакомымъ?
             Не бойся ничего! Будь бодръ! Вѣдь знаешь самъ.
             Пора тебѣ привыкнуть къ чудесамъ.
   

Фаустъ.

             Я счастья не ищу въ томительномъ покоѣ,
             Нѣтъ! Въ напряженьи силъ цѣль высшая моя!
             Лишь въ бурѣ чувствъ, лишь этою цѣною
             Постигнуть безконечность въ силахъ я.
   

Мефистофель.

             Спустись иль, что все тоже, поднимися;
             Оставь, покинь, забудь на время міръ земной;
             Ты вступишь въ міръ безобразный иной
             И отъ всего земного отрѣшися;
             Какъ тучею, объятъ ты будешь мглой;
             Лишь ключъ всегда держи передъ собой.
   

Фаустъ.

             Впередъ! Моя душа горитъ въ порывѣ смѣломъ,
             Широко дышетъ грудь передъ великимъ дѣломъ.
   

Мефистофель.

             Треножникъ пламенный увидишь ты въ пучинѣ:
             То знакъ, что ты находишься на днѣ,--
             И при его мерцающемъ огнѣ
             Предстанутъ страшныя богини:
             Сидятъ, стоятъ и движутся онѣ;
             И въ созерцаніе созданья силъ живыхъ
             И перемѣны видовъ безконечной
             Отъ вѣка погруженъ ихъ разумъ вѣчный,
             И рѣютъ образы природы всей вкругъ нихъ;
             Имъ не видать тебя: имъ только схемы зримы;
             То будетъ страшный мигъ, и дрогнешь ты душой.
             Къ треножнику тогда рѣшительной стопой
             Между богинь пройдешь ты мимо.
             Коснись ключемъ его.

(Фаустъ дѣлаетъ ключемъ рѣшительное движеніе).

Мефистофель.

                                           Вотъ такъ! Вслѣдъ за ключемъ
             Пойдетъ треножникъ, какъ прикованный; потомъ
             Въ безмолвіи тотчасъ тебя взнесетъ высоко,
             И снова будешь здѣсь ты въ мановенье ока.
             Когда треножникъ ты сюда принесъ,--
             Героя призови и героиню,
             И если все тебѣ исполнить удалось,
             То подвигъ ты свершилъ неслыханный понынѣ!
             И силой нашихъ чаръ заклянемъ мы потомъ;
             Треножника пары въ героевъ превратятся...
             А нынѣ внизъ стремись всѣмъ существомъ.
             Ты топнешь -- спустишься, и топнешь, чтобъ подняться.

(Фаустъ топаетъ и проваливается).

             На счастье ключъ тебѣ! А любопытно знать,
             Отъ Матерей вернется ль къ намъ опять?..
   

ПЫШНО-ОСВѢЩЕННАЯ ЗАЛА.

Императоръ и принцы. Дворъ въ волненіи.

Камергеръ (Мефистофелю.)

             А что жъ съ духами представленье?
             Поторопитесь; императоръ въ нетерпѣньи.
   

Кастелянъ.

             Изволилъ спрашивать объ этомъ онъ сейчасъ.
             Скорѣй, пожалуйста! Что вы томите насъ?
   

Мефистофель.

             За тѣмъ-то мой пріятель удалился
             И въ тишинѣ работать затворился.
             Вѣдь вызывать духовъ -- не малый это трудъ,
             Пріемъ совсѣмъ особый нужно тутъ.
             Предъ этимъ знанье все, науки всѣ ничтожны,
             И дѣлу пособить лишь магіей возможно.
   

Кастелянъ.

             Ужъ вамъ тамъ лучше знать, что надо и что нѣтъ,
             Но хочетъ государь, такъ торопиться слѣдъ.
   

Блондинка (Мефистофелю).

             Два слова, господинъ! Вѣдь я чиста лицомъ?
             А посмотрите, съ приближеньемъ лѣта
             Сто тысячъ пятнышекъ коричневаго цвѣта
             На горе мнѣ, толпой появятся на немъ...
             Лекарство!
   

Мефистофель.

                       Ахъ, какъ жаль, что кошечка такая
             Пантерой сдѣлаться должна въ началѣ мая!
             Лягушечьей икры вамъ нужно взять
             И языковъ нетопыря и перегнать
             На полнолуніе; когда жъ они сварятся,
             То понемножку зелье принимать,--
             Веснушки больше къ вамъ не возвратятся.
   

Брюнетка.

             Ахъ, какъ тѣснится къ вамъ народъ!
             Лекарство дайте мнѣ, прошу васъ слёзно,
             Распухшая нога ходить мнѣ не даетъ;
             Танцую, кланяюсь я такъ неграціозно!
   

Мефистофель.

             Позвольте вамъ на ножку наступить.
   

Брюнетка.

             Нѣтъ! это можно лишь при близкомъ отношеньѣ.
   

Мефистофель.

             Не то у моего пожатія значенье:
             Similia similibis лечить
             Въ обычаѣ моемъ; здоровой быть хотите?
             Тогда ужъ въ просьбѣ мнѣ не откажите,--
             И ножку вамъ ногой мы мигомъ исцѣлимъ.
   

Брюнетка.

             Ай -- ай, я вся горю! Ударъ ужасный! Что вы?
             Копыто конское!
   

Мефистофель.

                                           Теперь ужъ вы здоровы!
             И съ этихъ поръ вы можете свободно
             И танцовать съ возлюбленнымъ своимъ,
             И ножки жать ему, какъ вамъ угодно.
   

Дамы (тѣснясь).

             Да пропустите же меня! я съ просьбой къ вамъ,
             Моя душа отъ муки изнываетъ:
             Вчера еще, какъ тѣнь, за мной ходилъ онъ самъ,
             А нынѣ мнѣ онъ измѣняетъ.
   

Мефистофель.

             Прискорбно, но лекарство знаю: вотъ
             Вамъ уголекъ; чуть къ вамъ вашъ милый подойдетъ.
             Или къ вамъ близко будетъ -- вы же
             Тихонько, какъ-нибудь, подсѣвъ къ нему поближе,--
             Поставьте этимъ уголькомъ,--
             Чтобъ не видалъ онъ, знакъ на всемъ:
             На плечахъ, на плащѣ, на платьѣ, --
             Тогда раскаянье проснется въ немъ.
             Вы уголь, не запивъ, проглотите потомъ,
             И въ скоромъ будущемъ, могу вамъ обѣщать я,
             Вздыхать подъ вашимъ будетъ онъ окномъ.
   

Дама.

             Но уголь тотъ не ядовитъ навѣрно?
   

Мефистофель.

             Фи, что за мысль! Наврядъ кто вамъ бы могъ,
             Хоть въ мірѣ всемъ, найти подобный уголекъ;
             Съ костра онъ, что разжечь пытались мы усердно...
   

Пажъ.

             Влюбленъ, но молодъ я; въ любви мнѣ счастья нѣтъ.
   

Мефистофель (про себя).

             Не знаю я, кого теперь мнѣ слушать слѣдъ! (громко).
             Такъ, милый, поищите помоложе.
             Подростки васъ оцѣнятъ, можетъ быть (толпа напираетъ).
             И всѣ ко мнѣ идутъ! и вновь приходятъ тоже!
             Я стану, наконецъ, имъ правду говорить --
             Послѣднее изъ средствъ, но что жъ! нужда.
             Я задохнусь совсѣмъ! Какая тѣснота!
             Пустите, Матери, вы Фауста скорѣе!
             Огнями тусклыми ужь блещетъ мрачный залъ,
             И государь со знатью всею
             Уже давно мѣста занялъ.
             Полны проходы всѣ, балконы, галлереи,
             И залъ громадный рыцарской поры
             Всѣхъ этихъ зрителей едва-едва вмѣщаетъ.
             Въ углахъ и на стѣнахъ оружіе блистаетъ,
             И стѣны мрачныя завѣсили ковры.
             Волшебными сюда манить духовъ словами
             Совсѣмъ ненадобно: они здѣсь вѣютъ сами!
   

РЫЦАРСКАЯ ЗАЛА.

Слабое освѣщеніе. Императоръ и дворъ въ ожиданіи:

Герольдъ.

             Явленіе духовъ меня приводитъ
             Къ обычному занятію опять,--
             Значенье зрѣлищъ объяснять.
             Къ волненью же, что нынѣ происходитъ,
             Мнѣ было бъ трудно поводъ подыскать.
             И государь и дворъ уже въ собраньи;
             Напряжено всеобщее вниманье,--
             И на коврахъ, что вкругъ висятъ со всѣхъ сторонъ.
             Предъ нами битвы рыцарскихъ временъ.
             Толпа придворныхъ скамьи всѣ покрыла,
             Всѣ зрѣлища нетерпѣливо ждутъ,
             И въ тишинѣ, подъ крылышкомъ у милой,
             Любовникъ пламенный нашелъ себѣ пріютъ.
             И вотъ мы на мѣстахъ, мы будемъ дожидаться.
             Готово! Духи могутъ появляться.
   

Астрологъ

             Такъ пусть немедленно начнется представленье:
             Такъ хочетъ государь! Раздайся прочь стѣна!
             Нѣтъ магіи помѣхъ: пускай въ одно мгновенье.
             Какъ будто занавѣсъ, поднимется она!
             Просторнѣй стало намъ, раздвинулися стѣны,
             И вдаль со всѣхъ сторонъ ушли кулисы сцены:
             Теперь я на просценіумъ войду,
             И объясненіе оттуда поведу.
   

Мефистофель.

             А я, чтобъ угодить вамъ всѣмъ, -- къ суфлеру въ будку;
             Начну нашептывать, -- призваніе мое;
             Въ тебѣ смекалка есть, и звѣздочетъ ты,-- нутко.
             Послушай рѣчь мою, да повторяй ее.
   

Астрологъ.

             Вотъ нашимъ предстоитъ очамъ,
             Волшебной силою воздвигнутъ, пышный храмъ.
             Какъ Атласъ небо, держатъ надъ собою
             Карнизъ блистающій колонны въ мѣрномъ строѣ, --
             Онѣ могли бы гору поддержать.
             Ихъ двухъ довольно цѣлый храмъ создать.
   

Архитекторъ.

             Примѣръ хваленой стройности античной!
             И тяжело, и просто неприлично!
             Нѣтъ благородства въ простотѣ такой,
             Величье же лишь въ грубости одной;
             Колонка легкая и сводъ остроконечный,
             Зенитъ, летящій вверхъ стрѣлой,
             Милѣе мнѣ, скажу чистосердечно.
   

Астрологъ.

             Съ почтеніемъ встрѣчайте свѣтлый часъ,
             Когда небесныя къ намъ звѣзды благосклонны!
             Пусть, словомъ волшебства въ оковы заключенный,
             Вашъ разумъ будетъ нѣмъ! Пускай объемлетъ васъ
             Фантазіи полетъ, свободной, окрыленной!
             Надѣйтесь лишь на то, что ждете,-- и глаза
             У васъ воочію увидятъ чудеса.

(Фаустъ появляется).

Астрологъ.

             Въ священническомъ бѣломъ одѣяньѣ,
             Въ вѣнкѣ является волшебникъ дивный намъ:
             Треножникъ передъ нимъ, и льетъ благоуханье.
             На немъ курящійся и дымный ѳиміамъ,
             И вотъ уже начать готовъ онъ заклинанье
             И счастливо свершить великое дѣянье.
   

Фаустъ.

             Къ вамъ нынѣ, Матери, съ мольбою я зову!
             Вы, что во глубинѣ царите безконечной
             Хоть въ одиночествѣ, но все жъ въ общеньи вѣчно!
             Вкругъ, вѣчнымъ вѣяньемъ объемля вамъ главу,
             Витаютъ призраки безъ жизни, но въ движеньи;
             Что жило на землѣ со славой,-- мертвой тѣнью
             Все къ вамъ идетъ, желая вѣчнымъ быть;
             А вы, могучія, таинственною силой
             Умѣя ихъ судьбу дальнѣйшую рѣшить.
             Ихъ шлете къ свѣту дня, иль въ мракъ ночей унылый.
             Однихъ увлекъ потокъ житейскихъ волнъ,
             Другихъ волшебникъ къ жизни призываетъ.
             Великодушнаго ко всѣмъ довѣрья полнъ,
             Чтобъ всякому открыть, что знать онъ пожелаетъ.
   

Астрологъ.

             Треножника коснулся ключъ
             И подъ завѣсою сокрылось все туманной.
             Мгла разстилается, ползетъ грядою тучъ,
             Клубится, дѣлится, двоится,-- мигъ желанный
             Насталъ, и духи здѣсь! Мелодія звучитъ,
             Сопровождая ихъ волной неуловимой;
             Сдается, ихъ приходъ все въ звуки превратитъ:
             Высокій стонетъ сводъ, и рядъ колоннъ звенитъ,
             И цѣлый храмъ поетъ, какъ будто хоръ незримый...
             Туманъ разносится; изъ легкой мглы его
             Выходитъ юноша, красивъ какъ божество;
             Теперь мой конченъ долгъ, и голосъ мой смолкаетъ.
             Кто въ немъ Париса не узнаетъ?
   

Дама.

             Какой блестящій цвѣтъ здоровой юной силы!
   

Вторая.

             Румянъ и полнъ и свѣжъ, какъ чуть дозрѣвшій плодъ.
   

Третья.

             Съ какою нѣжностью очерченъ нѣжный ротъ!
   

Четвертая.

             Къ такому кубку вамъ прильнуть пріятно бъ было?
   

Пятая.

             Прелестенъ онъ, нѣтъ словъ, лишь поизящнѣй будь.
   

Шестая.

             Еще развязнѣе или ловчѣй чуть-чуть.
   

Рыцарь.

             Пастухъ, небольше онъ; въ немъ княжескаго мало.
             Не видно выдержки придворной никакой.
   

Другой.

             Еще бъ онъ не хорошъ, коль онъ полунагой.
             Вотъ брюки онъ надѣнь, совсѣмъ другое бъ стало.
   

Дама.

             Онъ тихо, нѣжно сѣлъ.
   

Рыцарь.

                                           А вамъ теперь, я чай,
             Какъ хочется къ нему въ объятья страстно!
   

Другая дама.

             Онъ стройно подперся своей рукой прекрасной.
   

Камергеръ.

             Невѣжа, онъ лежитъ! нѣтъ, это черезъ край!
   

Дама.

             Мужчинамъ всюду есть предлогъ критиковать.
   

Камергеръ.

             Въ присутствіи его величества лежать!
   

Дама.

             Онъ думаетъ, что онъ одинъ! Вѣдь драма это.
   

Камергеръ.

             Не можетъ нарушать и драма этикета,
   

Дама.

             Объятый сладкимъ сномъ, красавецъ нашъ заснулъ.
   

Камергеръ.

             Храпитъ уже! Ну, такъ и быть должно, конечно!
   

Дама (въ восторгѣ).

             О, что за ѳиміамъ невѣдомый пахнулъ
             Волной душистой мнѣ до глубины сердечной!
   

Дама постарше.

             О, да, я чувствую, какъ мнѣ его дыханье
             Волнуетъ грудь.
   

Старушка.

                                 То юность въ немъ цвѣтетъ;
             Она амброзію изъ устъ прекрасныхъ льетъ
             И вкругъ струитъ благоуханье. (Елена является).
   

Мефистофель.

             Такъ вотъ она! Свободно я вздыхаю;
             Хоть хороша, но не по мнѣ совсѣмъ.
   

Астрологъ.

             Что до меня,-- теперь я слѣпъ и нѣмъ;
             Какъ честный человѣкъ, что молвить, я не знаю.
             Богиня шествуетъ! Зачѣмъ не изъ огня
             Уста мои! Здѣсь надо пѣснь Гомера.
             И созерцать ее блаженство для меня,
             Но кто владѣетъ ей, какъ счастливъ тотъ безъ мѣры!
   

Фаустъ.

             И я смотрю еще! Еще мои глаза
             Не ослѣпила ты, чудесная краса,
             Источникъ красоты первичный, непреложный!
             Какъ много даровалъ ты мнѣ, путь страшный мой!
             Какой пустой, безцѣльный и ничтожный
             Весь міръ, обширный міръ лежалъ передо мной!
             Священнодѣйствіе таинственное это
             Явило мнѣ его впервой
             Живымъ, желаннымъ, мощнымъ, полнымъ свѣта.
             Померкни, разумъ мой, погибни, жизнь моя.
             Когда хотя на мигъ тебя забуду я!
             Манившее меня прекрасное видѣнье
             Въ волшебномъ зеркалѣ -- твоей лишь было л-ѣнью.
             Отселѣ весь я твой, мое все естество,
             Вся нѣжность, вся любовь, вся страсть, вся сила воли
             До поклоненья, до безумья моего!
   

Мефистофель (въ будкѣ.)

             Послушай, братъ, не выходи изъ роли.
   

Старушка.

             Не дурно сложена,-- мала лишь голова.
   

Дама помоложе.

             Смотрите, вотъ нога! груба, тяжеловѣсна!
   

Дипломатъ.

             Видалъ не мало я царицъ; но столь прелестна
             Межъ ними ни одна, по чести, не была.
   

Придворный.

             Она склонилася надъ юношей прекраснымъ.
   

Дама.

             Передъ такимъ красавцемъ какъ дурна!
   

Поэтъ.

             Онъ осѣненъ ея сіяньемъ яснымъ.
   

Дама.

             Точь въ точь Эндиміонъ и съ нимъ Луна.
   

Поэтъ.

             И вотъ богиня къ юношѣ идетъ,
             Склоняется, его дыханье пьетъ,--
             И поцѣлуй! Блаженство свыше мѣры!
   

Дуэнья.

             И передъ всѣми! дерзость безъ примѣра!
   

Фаустъ.

             Мальчишкѣ столько милости!
   

Мефистофель.

                                                               Постой!
             Пусть призракъ дѣлаетъ, что хочетъ, милый мой!
   

Придворный.

             Она уходитъ; онъ открылъ глаза.
   

Дама.

             Такъ я и думала: онъ взоры вкругъ бросаетъ.
   

Придворный.

             Онъ удивленъ,-- случились чудеса!
   

Дама.

             Ее такъ вотъ ничто не удивляетъ.
   

Придворный.

             Она спѣшитъ въ бесѣду съ нимъ вступить.
   

Дама.

             Что жъ! Есть чему его ей научить.
             При случаѣ такомъ мужчина глупъ любой,
             И всякій думаетъ, что это намъ впервой.
   

Рыцарь.

             О, дайте на нее налюбоваться!
   

Дама.

             Нѣтъ, это просто значитъ -- пасть.
   

Поэтъ.

             Какъ сладко было бъ съ нимъ мѣстами помѣняться!
   

Придворный.

             Не прочь бы въ эту сѣть любой изъ насъ попасть.
   

Дама.

             Съ рукъ на руки она и отъ однихъ къ другимъ
             Ходила вдоволь, даже истрепалась.
   

Другая.

             Да, съ десяти ужъ лѣтъ съ мужчинами таскалась.
   

Рыцарь.

             Хоть лучшаго мы всѣ себѣ добра хотимъ,
             Но тутъ, мнѣ кажется, мнѣ были бъ очень сладки
             И даже отъ другихъ остатки.
   

Ученый.

             Я вижу ясно все и молвлю безъ сомнѣнья:
             Елена предо мной -- и точно, я не лгу.
             Свидѣтельство тому представить я могу.
             Гласитъ Гомера изреченье:
             "Троянскимъ старцамъ всѣмъ была",--
             Читаемъ мы,-- "она мила".
             Я старцевъ тѣхъ нисколько не моложе,
             Но мнѣ она мила безмѣрно тоже.

0x01 graphic

Астрологъ.

             Не мальчикъ больше онъ, но доблестный герой.
             Онъ обхватилъ ее рукой.
             Едва-едва она лишь можетъ защищаться,
             Похититъ онъ ее.
   

Фаустъ.

                                           Не можетъ статься!
             И смѣешь ты! Нѣтъ, не позволю я!
   

Мефистофель.

             Молчи, не къ мѣсту здѣсь комедія твоя.
   

Астрологъ.

             Позвольте слово молвить: этой сцены
             Названье -- "Похищеніе Елены."
   

Фаустъ.

             Что? похищеніе? мои ли видятъ очи?
             И ключъ еще въ рукахъ доселѣ у меня,
             Ее приведшій къ свѣту дня,
             Изъ одиночества, изъ бездны мглы и ночи!
             Я озираюсь; но на мѣстѣ все вокругъ,
             Отнынѣ въ споръ съ духами вступитъ духъ,
             Чтобы прославиться побѣдою двойною!
             Не я ль ее призвалъ? Ее достану я,
             Спасу, чтобы она была вдвойнѣ моя.
             О, Матери! опять я къ вамъ зову съ мольбою:
             Ее лишится ль тотъ, кто разъ ее видалъ?
   

Астрологъ.

             О, Фаустъ, Фаустъ! что съ тобой? Онъ взялъ
             Рукой Елену,-- призракъ исчезаетъ;
             Онъ ключъ къ Парису обращаетъ...
             О, горе! меркнетъ все, и мракъ кругомъ насталъ.

(Общее смятеніе, Фаустъ падаетъ на землю).

Мефистофель
(беретъ Фауста на плечи).

             Нѣтъ, онъ, -- гдѣ онъ ни будь, поставитъ все вверхъ дномъ;
             И чорту стыдъ съ такимъ возиться дуракомъ!

КОНЕЦЪ ПЕРВАГО АКТА.

0x01 graphic

   

0x01 graphic

Дѣйствіе второе.

Прежній ученый кабинетъ Фауста. Мефистофель выходитъ изъ-за занавѣски и видитъ передъ собой Фауста, лежащаго на старинной кровати.

Мефистофель.

             Здѣсь отдохни бѣднякъ, съ ума
             Сошедшій отъ любовной хвори!
             Кого Елена поразитъ сама,
             Здоровымъ тотъ не встанетъ вскорѣ (оглядывается).
             Гляжу я вверхъ, гляжу я внизъ,
             Но вижу перемѣны мало;
             Еще желтѣй бумага стала,
             Да пауки повсюду развелись;
             Тусклѣй окно; подъ старымъ сводовъ глуше...
             Вдобавокъ, и перо я вижу вновь,
             Которымъ Фаустъ продалъ чорту душу:
             На остріѣ осталась даже кровь...
             О, какъ набросился бы антикварій ярый
             На вещь подобную! А вотъ
             До сей поры кафтанъ мой старый
             На старой вѣшалкѣ гніетъ;
             Въ немъ я дурачилъ безпощадно
             Бѣднягу-мальчика, стремившагося жадно,
             Къ тому, что до сихъ поръ онъ юношей жуетъ.
             Въ тебѣ опять, о дымный мой покровъ,
             Въ доцента превратиться я готовъ.
             Чтобы вѣщать непогрѣшимымъ тономъ
             Все, что взбредетъ мнѣ на языкъ!
             Въ привычку это все ученымъ,
             А чортъ отъ этого отвыкъ.

(Онъ встряхиваетъ плащъ, изъ котораго вылетаетъ множество насѣкомыхъ.)

Хоръ Насѣкомыхъ.

                       Здорово, здорово.
                       Нашъ старый патронъ!
                       Жужжимъ мы, летимъ мы
                       Къ тебѣ на поклонъ!
                       Посѣялъ насъ мало
                       Ты въ старые дни;
                       Какъ много насъ стало,
                       Родимый, взгляни!
                       Скрытнѣе, чѣмъ зрѣетъ
                       Измѣна въ груди,
                       Моль всюду сумѣетъ
                       Плодиться, расти!
   

Мефистофель.

             Какой пріятный мнѣ сюрпризъ
             Въ новорожденной этой твари!
             Посѣешь разъ, -- а оглянись,
             Ужъ тучи моли развелись!
             Ударишь разъ и два, и при любомъ ударѣ
             Летятъ все новые и новые рои
             И здѣсь, и тамъ, и ближе, и вдали!
             Ну, ну, пошли, голубчики, пошли,
             Вамъ мѣста здѣсь и безъ того не мало:
             Запрячтесь въ этотъ свертокъ полинялый,
             Въ глазницѣ черепа забейтеся опять.
             Наполните углы и сѣти паутины;
             Тамъ всюду мѣсто вамъ, тамъ всюду вамъ подстать,
             Гдѣ жизни нѣтъ, гдѣ гниль и мертвечина!
             Надѣну я опять старинный мой кафтанъ, (надѣваемъ)
             Въ профессора я вновь намѣренъ превратиться;
             Но что жъ самъ предъ собой я буду лишь кичиться,
             И кто за мной признаетъ этотъ санъ?

(Звонитъ въ колоколъ, который издаетъ пронзительный, дребезжащій звукъ, отъ котораго дрожитъ галлерея и растворяются двери. Въ концѣ корридора появляется Famulus.).

   

Фамулусъ.

                       Что за гулъ и шумъ мгновенный!
                       Полъ дрожитъ; трясутся стѣны;
                       Лязгъ и дребезгъ рамъ оконныхъ.
                       Словно громомъ потрясенныхъ:
                       Тучей пыль спѣшитъ подняться.
                       Съ полокъ хартіи катятся,
                       Прочь летитъ запоръ съ замками
                       И открылись двери сами...
                       Кто-то смотритъ исполиномъ
                       Въ платьѣ Фауста старинномъ;
                       Онъ кивнулъ мнѣ, тѣмъ не менѣ
                       Я боюсь, дрожатъ колѣни...
                       Подойти ль? Уйти ли прочь?
                       Ахъ! рѣшиться мнѣ не въ мочь.
   

Мефистофель.

             Сюда, сюда! Васъ звать вѣдь Xicodemus?
   

Фамулусъ.

             Такъ именно, почтенный мужъ! Oremus.
   

Мефистофель.

             Оставимъ это мы,
   

Фамулусъ.

                                           Какъ счастливъ я.
             Что вы и знаете, и помните меня!
   

Мефистофель.

             Еще бъ не знать! Усердный, кропотливый,
             Еще студентъ, а мхомъ ужъ поросли вы;
             Иначе, какъ же быть? Ученый человѣкъ
             До тѣхъ поръ учится, трудится цѣлый вѣкъ,
             Покуда ужъ понять онъ ничего не можетъ,
             И такъ себѣ по картѣ домикъ сложитъ.
             Великій умъ, повѣрьте мнѣ,
             Не сложится въ свой цѣлый вѣкъ вполнѣ.
             А вашъ учитель -- всѣхъ достойнѣй, знаменитѣй!
             Кто не слыхалъ о Вагнерѣ, скажите?
             Въ ученомъ мірѣ нынѣ первый онъ.
             Онъ мудрость каждый день сбираеть по крупицѣ.
             Толпа учениковъ-студентовъ вкругъ толпится
             И слушаетъ его со всѣхъ сторонъ.
             На каѳедрѣ одинъ блистаетъ онъ сегодня
             И держитъ, какъ апостолъ Петръ, ключи
             Отъ неба и отъ преисподней,
             И ярко свѣтитъ всѣмъ, какъ уголекъ въ ночи!
             Кого поставить рядомъ съ нимъ? Кому жъ
             Соперничать съ заслугами такими?
             И Фауста затмилось даже имя
             Предъ славою его!
   

Фамулусъ.

                                           Достойный мужъ!
             Простите, если я вамъ въ томъ противорѣчу;
             Хоть не объ этомъ толкъ, но все жъ я вамъ замѣчу
             Что скромность вообще -- удѣлъ великихъ душъ.
             А Фауста исчезновенье
             Повергло доктора въ такое затрудненье,
             Что день и ночь онъ ждетъ его назадъ.
             До этихъ поръ съ того момента
             Всѣ книги Фауста, бумаги, инструменты
             Недвижимы, нетронуты стоять.
             И даже вотъ сейчасъ едва войти я смѣю:
             Но что случилось здѣсь, сказать вамъ не сумѣю.
             Вдругъ затряслась стѣна, и распахнулась дверь,
             И лопнули замки. Не будь того,-- теперь
             Вы не были бы тамъ, гдѣ вы сидите.
   

Мефистофель.

             Но гдѣ профессора, скажите, кабинетъ?
             Скорѣй меня къ нему ведите!
   

Фамулусъ.

             Ахъ! Къ сожалѣнью, мнѣ на это дань запретъ.
             Не знаю, васъ могу ли я впустить иль нѣтъ.
             Й день и ночь, по мѣсяцамъ по цѣлымъ
             Все занятъ онъ своимъ великимъ дѣломъ.
             Между учеными опрятнѣйшій изъ всѣхъ,
             Онъ нынѣ самымъ сталъ чумазымъ
             И, удалившись отъ помѣхъ,
             Слѣдитъ отъ жара вспухшимъ глазомъ
             За очагомъ своимъ, лишь слыша стклянокъ скрипъ
             И выбивался изъ силы.
   

Мефистофель.

             Какъ вы меня къ нему недопустить могли бъ?
             Мое бъ содѣйствіе ему полезно было!

(Фамулусъ уходитъ, Мефистофель садится въ кресло и принимаетъ важную позу).

             Едва я сѣлъ на прежнемъ постѣ,
             Уже знакомаго къ себѣ я слышу гостя;
             На этотъ разъ онъ принялъ новый видъ
             И досыта меня повеселитъ!
   

Баккалавръ (бурно вламывается).

                       Настежь окна, настежь двери!
                       Можно ждать, по крайней мѣрѣ,
                       Что какой-нибудь ученый
                       Въ этой гнили зараженной
                       Не сидитъ, не изнываетъ
                       И при жизни не сгниваетъ.
   
                       Эти склепы, эти стѣны
                       Распадутся непремѣнно,
                       И бѣжать намъ нужно далѣ,
                       Чтобъ на насъ они не пали.
                       Я ль не славлюсь за отвагу?
                       Но туда я все жъ ни шагу!
   
                       Склепъ тотъ -- старый мой знакомецъ,
                       Здѣсь, неопытный питомецъ,
                       Робкій мальчикъ желторотый,
                       Къ знанью мучимый охотой,
                       Предъ особой бородатой
                       Раболѣпствовалъ когда-то.
   
                       Здѣсь, средь этой гнили книжной,
                       Лгалъ мнѣ ихъ языкъ облыжный,
                       Плелъ несбыточныя рѣчи,
                       Жизнь себѣ и мнѣ калѣча.
                       Ба! подобный господинъ
                       Возсѣдаетъ здѣсь одинъ.
   
                       Удивляюсь! Здѣсь онъ снова,
                       Мой учитель безтолковый!
                       Въ той же кельѣ онъ посаженъ,
                       Въ тотъ же онъ кафтанъ наряженъ,
                       Въ тотъ же самый мѣхъ закутанъ...
                       Какъ онъ былъ суровъ и важенъ
                       Въ день, какъ я былъ имъ опутанъ!
                       Ныньче жъ я его пойму...
                       Подойду скорѣй къ нему.
   
             Маститый мужъ, когда забвенія пучины
             Не все изгладили изъ вашей головы,
             Питомца своего узнали вѣрно вы,
             Хотя изъ школьной онъ и выросъ ужъ рутины;
             Вы все такой, какимъ я видѣлъ васъ тотъ разъ.
             Я жъ до корней волосъ пришелъ къ вамъ обновленнымъ.
   

Мефистофель.

             Я очень радъ, своимъ призывнымъ звономъ
             Въ мой скромный кабинетъ привлекши васъ.
             Я васъ цѣнилъ и въ юношескомъ видѣ.
             По куколкѣ, по мертвой хризалидѣ
             Ужъ можемъ мы о бабочкѣ судить.
             Я помню васъ въ завивкѣ вашей дѣтской,--
             Вѣдь не любили вы косы носить?
             Ну, а теперь въ прическѣ шведской
             Такой рѣшительный имѣете вы видъ,
             Что вамъ рѣшительно быть мягче надлежитъ.
   

Баккалавръ.

             Почтеннѣйшій, хоть мы на мѣстѣ старомъ.
             Но прошлое -- прошло! Не тратьте даромъ
             Двухсмысленныхъ рѣчей! Я соглашуся въ томъ,
             Что мальчиковъ дурачить вамъ не трудно, --
             Но съ зрѣлымъ это все продѣлывать умомъ
             Едва ли кто посмѣетъ безразсудно.

0x01 graphic

Мефистофель.

             Кто юношѣ въ глаза всю правду говоритъ,
             Тотъ самъ къ себѣ его теряетъ уваженье;
             А послѣ ученикъ въ житейскомъ треволненьѣ,
             На шкурѣ собственной все испытавъ, кричитъ,
             Что это личное его изобрѣтёнье,
             И заключаетъ, что его наставникъ глупъ.
   

Баккалавръ.

             Иль лучше плутъ. Вѣдь кто ученику бъ
             Сказать могъ правду вопреки разсудку?
             Прибавить тамъ, тамъ уменьшить, тамъ въ шутку,
             А тамъ въ серьезъ, -- полезнѣе скрывать
             Отъ черезчуръ неопытнаго взгляда!
   

Мефистофель.

             Чтобы учиться -- трудъ и время надо;
             Но чтобъ другихъ учить и наставлять,
             Созрѣли вы вполнѣ, хоть срокъ былъ очень кратокъ,
             И опытъ вы большой пріобрѣли съ тѣхъ поръ.
   

Баккалавръ.

             Что значитъ опытъ? Прахъ и вздоръ.
             Духъ -- вотъ гдѣ мощь и знанія начатокъ.
             Сознайтесь, вѣдь все то, что знали вы -- пустякъ,
             И проку нѣтъ совсѣмъ отъ вашихъ всѣхъ познаній!
   

Мефистофель (помолчавъ).

             Вотъ мысль! О томъ я думалъ ранѣй,
             И я теперь готовъ сознаться -- я дуракъ.
   

Баккалавръ.

             Я очень радъ за васъ; впервые
             Столь здраво мыслящаго вижу старика.
             Сознайтесь, ваша лысая башка
             Ни къ чорту не годна, точь въ точь, какъ тѣ пустые!
   

Мефистофель (добродушно).

             Мой юный другъ, ты сознаешь едва ль,
             Что ты большой -- большой невѣжа?
   

Баккалавръ.

             Межъ нѣмцами кто вѣжливъ -- значитъ, враль.
   

Мефистофель
(все время подвигающійся со своимъ стуломъ къ авансценѣ, къ партеру).

             Ахъ, выбраться на свѣтъ и воздухъ свѣжій!
             Быть можетъ, не найду межъ вами уголка ль?
   

Баккалавръ.

             Тотъ, кто надѣется быть чѣмъ нибудь потомъ,
             Тотъ и теперь ничто и вѣкъ ничѣмъ не будетъ!
             Лишь кровь одна въ груди отвагу съ силой будитъ;
             А гдѣ же жарче кровь, чѣмъ въ сердцѣ молодомъ?
             Кипя здоровьемъ и огнемъ,
             Кровь обновляетъ все, всю жизнь преображаетъ,
             Все движетъ, дѣйствуетъ во всемъ;
             Безсильный падаетъ, искусный выживаетъ.
             Мы покорили цѣлый свѣтъ!
             А вы что дѣлали въ то время? Лишь мечтали.
             Ломали голову да планы сочиняли,
             Въ которыхъ никакого толку нѣтъ.
             Я думаю, кто прожилъ тридцать лѣтъ,
             Тотъ ни къ чему негоденъ безусловно,
             И лучше бъ стариковъ избить всѣхъ поголовно.
   

Мефистофель.

             Чортъ ничего на то отвѣтить не имѣетъ.
   

Баккалавръ.

             Когда я захочу того, -- совсѣмъ
             Вашъ чортъ существовать не смѣетъ.
   

Мефистофель (тихо).

             Чортъ тебѣ ножку ставитъ, между тѣмъ.
   

Баккалавръ.

             И вотъ въ чемъ юности великое призванье!
             Міръ до меня не вѣдалъ бытія,
             Пока я не призвалъ его къ существованью;
             Изъ моря солнце поднялъ я,
             И я зажегъ луну на сводѣ ясномъ,
             И лишь по повелѣнью моему
             День разогналъ полуночную тьму,
             И цвѣтомъ расцвѣла заря прекраснымъ;
             Лишь по моимъ велѣньямъ ночь
             Украсилась сіяньемъ звѣзднымъ.
             Когда бъ не я, кому бы было въ мочь
             Съ кропательствомъ тупицъ покончить безполезнымъ?
             Но духъ свободенъ мой, и долженъ я итти
             Куда мнѣ внутренній мой зовъ повелѣваетъ,
             И я иду, восторгомъ грудь пылаетъ,
             Свѣтъ предо мной, тьма позади! (Уходитъ.)
   

Мефистофель.

                       Чудакъ напыщенный, иди!
                       Какъ поразила бъ мысль его,
                       Что нѣтъ на свѣтѣ ничего
                       Ни умнаго, ни глупаго такого,
                       Что для людей бы было ново?
                       Но это все же не бѣда;
                       Въ немного лѣтъ духъ укротится пылкій.
                       Вѣдь вина крѣпнутъ лишь тогда,
                       Какъ плѣсень заведется на бутылкѣ.

(Къ молодежи въ партерѣ, которая не апплодируетъ).

                       Навѣрняка по вкусу не пришли
                       Вамъ, молодежь, такіе взгляды?
                       Чортъ очень старъ, друзья мои,
                       И, чтобъ его понять, состариться вамъ надо.

0x01 graphic

КАБИНЕТЪ ВАГНЕРА.

Комната въ средневѣковомъ вкусѣ; множество странныхъ приборовъ для фантастическихъ цѣлей.

Вагнеръ (у очага).

             Бьетъ страшно колоколъ, дрожитъ отъ гула зданье,
             И закоптѣлая стѣна вся потряслась...
             Да! Неизвѣстность ожиданья
             Должна разсѣяться сейчасъ.
             Просвѣтъ замѣтенъ въ темной массѣ;
             Уже средь колбы, вижу я,
             Какъ огонекъ, -- нѣтъ! какъ брильянтъ горя.
             Живая искорка зажглася...
             Ахъ, не мѣшали бъ только мнѣ теперь!
             Мой Богъ, стучится кто-то въ дверь...
   

Мефистофель (входя).

             Поклонъ вамъ низкій! Какъ живете?
   

Вагнеръ (испуганно).

             Добро пожаловать, коль счастье мнѣ несете
             (тихо) Но чуръ не говорить и даже не дышать!
             Сейчасъ чудесное должны мы увидать.
   

Мефистофель (еще тише).

             Чудесное! Скажите, что же
             У васъ творится?
   

Вагнеръ (еще тише).

                                           Человѣкъ.
   

Мефистофель.

             Гдѣ жъ парочка? Плохое ложе
             У васъ здѣсь для любовныхъ нѣгъ!
   

Вагнеръ.

             Избави Богъ! Такъ прежде было,
             А нынче для того нашли мы путь другой.
             Тотъ нѣжный пунктъ, откуда жизнь струей
             Лилася до сихъ поръ, и вѣщая та сила,
             Что извнутри происходила,
             Сперва въ себя стремилась все вобрать,
             Тамъ возвращала то, что взято,
             И для того, что ей зачато,
             Умѣла планы создавать,
             Сначала взявши то, что близко и окрестно,
             Потомъ и чуждое впивая повсемѣстно,--
             Низложены теперь. Отнынѣ для звѣрей
             Подобный способъ можетъ быть пригоднымъ.
             Но для рожденія людей
             Есть путь иной; онъ чистотой своей
             Одинъ быть названъ можетъ благороднымъ.

(Обращается къ очагу).

             Блеститъ! Смотрите! Вотъ когда
             Матерія въ собраньѣ разнородномъ
             Усильямъ долголѣтняго труда,
             Смѣшавшись, дастъ осуществленье;
             Ибо единственно путемъ смѣшенья
             Мы человѣчьяго добудемъ вещества.
             Въ реторту втиснувши такую смѣсь сперва,
             Ее выпаривать мы будемъ осторожно,
             А послѣ перегонимъ смѣсь, --
             И вотъ вамъ путь нашъ новый весь,
             Съ удачей насъ поздравить можно!

(Опять обращается къ очагу).

             Такъ, безъ сомнѣнья! Смѣсь свѣтлѣе все, свѣтлѣй
             И все яснѣе очертанья!
             Теперь доступна испытанью
             Сама душа природы всей!
             Что прежде органически слагалось,
             Теперь кристаллизуется у насъ
   

Мефистофель.

             Чудного много мнѣ подъ часъ
             Но свѣту бѣлому встрѣчалось,
             И въ жизни я не разъ видалъ своей
             Кристаллизованныхъ людей.
   

Вагнеръ.

             Вотъ свѣтится, кипитъ, вздымается, -- мечта
             Осуществилась! Мысль великая всегда
             Сначала кажется нелѣпостью ужасной,
             Но опытъ уяснитъ все понемногу намъ
             И скоро мозгъ, который мыслитъ ясно
             Мыслителя создастъ по плану самъ

(смотритъ въ сторону).

             Стекло звенитъ, -- пріятенъ, звонокъ
             Отрадный гулъ, на ладъ дѣла идутъ.
             Уже могу я видѣть, какъ ребенокъ
             Шевелится и двигается тутъ.
             Чего желать еще осталось свѣту?
             Какъ Божій день, все очевидно это!
             Прибавьте только къ звуку слухъ,
             Онъ станетъ говорить и мыслить станетъ вдругъ.
   

Гомункулъ (Вагнеру).

                       Ну, что папаша? Это вѣдь не шутка,
                       И я на свѣтъ явился точно. Нутка,
                       Прижми меня къ груди своей,
                       Но осторожнѣе, реторту не разбей:
                       Уже таковъ законъ вещей:
                       Какъ что-нибудь -- природы дѣло,
                       Ему вселенной мало цѣлой;
                       А кто искусственно возникъ,
                       Тѣмъ и такой футляръ великъ.

(Къ Мефистофелю).

             Ты, братецъ -- плутъ, ты также здѣсь? спасибо!
             Попалъ ты кстати; во время какъ разъ
             Судьба съ тобой столкнула насъ,
             Мнѣ надо дѣйствовать, и вмѣстѣ мы могли бы
             Достойное найти для дѣла что-нибудь;
             Мнѣ указаньями ты сократилъ бы путь.
   

Вагнеръ.

             Два слова! стыдно прежде мнѣ бывало,
   \          Что всякій предлагалъ мнѣ цѣлый рядъ проблемъ
             Какъ тѣло и душа съединены? Зачѣмъ,
             Хотя природа ихъ незыблемо связала,
             Но слитые въ одно такъ близко и такъ дивно,
             Зачѣмъ они воюютъ безпрерывно?
             Теперь же я могу....
   

Мефистофель.

                                           Постой,
             Тебѣ въ отвѣтъ я дамъ вопросъ другой:
             Кто мужа сочеталъ съ женой
             Въ союзъ одинъ такъ мерзостно и гадко,
             Что вѣкъ они дерутся? Вотъ загадка.
             Послушай лучше, что малютка говоритъ.
   

Гомунуклъ.

             Ну, что же?
   

Мефистофель
(показываемъ на боковую дверь, гдѣ Фаустъ).

                                 Покажи свое умѣнье.
   

Вагнеръ (Гомункулу).

             А ты вѣдь, право, очень милъ!

(Боковая дверь открывается и распростертый Фаустъ виденъ).

Гомунуклъ.
(Удивленный вырывается изъ рукъ Вагнера вмѣстѣ съ ретортою, па ритъ надъ Фаустомъ и освѣщаетъ его).

             Вотъ что исполнено глубокаго значенья!

(вѣетъ надъ Фаустомъ).

             Какая прелесть! лугъ цвѣтетъ, бѣжитъ волна,
             И дѣвушекъ толпа готовится купаться.
             Какъ хороши онѣ! Какъ жизнію полна
             Картина вся! Особенно одна!
             Такія межъ боговъ лишь могутъ нарождаться.
             Ногою стройною вошла въ потокъ она,
             И пламя жизни въ тѣлѣ благородномъ
             Спѣшитъ охолодить въ источникѣ холодномъ.
             Но что за шумъ! Какъ будто крылья плещутъ
             И струйками пестрятъ спокойную волну.
             Въ испугѣ дѣвушки трепещутъ
             И прочь бѣгутъ, ее оставивши одну;
             Она глядитъ, -- и гордымъ наслажденьемъ
             И страстью женщины ея пылаетъ взоръ,
             И лебедь съ пламеннымъ прильнулъ къ ней вожделѣньемъ...
             А далѣе, голубоватый флеръ
             Заволокаетъ все, и волны, и долину,
             Скрывая отъ меня прекрасную картину.
   

Мефистофель.

             Подумай, братецъ, что съ тобой?
             Хоть ты и малъ, а фантазеръ большой.
             Я ничего не видѣлъ.
   

Гомунуклъ.

                                 Ты! Еще бъ! Въ странѣ тумановъ,
             На сѣверѣ ты росъ и возмужалъ,
             Въ вѣкъ папъ и рыцарей, въ вѣкъ споровъ и романовъ.
             Еще бъ такъ далеко ты зрѣньемъ проникалъ!
             Тебѣ по сердцу тьма (озирается). Вотъ мѣсто заключенья!
             Мгла, сырость, гниль со всѣхъ сторонъ!
             Когда бы спящій нашъ очнулся на мгновенье.
             Тогда бы вмигъ на мѣстѣ умеръ онъ.
             Лѣса, ручьи, красавицы купанье,--
             Какіе сны теперь надъ нимъ парятъ!
             И вдругъ проснется -- сущій адъ!
             Я самъ хоть и привыкъ, едва ли въ состояньи
             Сносить его! Уйдемъ.
   

Мефистофель.

                                           Уйти я самъ бы радъ.
   

Гомункулъ.

             Вели итти борцу на бой,
             На хороводъ итти дѣвицѣ --
             Тотчасъ приказъ исполнятъ твой;
             Вотъ такъ и здѣсь намъ надо торопиться;
             Такъ разсудилъ я потому,
             Насколько у меня судить хватало мочи,
             Что лучше бы всего проснуться вновь ему
             Въ классической Вальпургіевой ночи.
   

Мефистофель.

             О ней не слыхивалъ я никогда.
   

Гомункулъ.

                                                               Наврядъ
             И слышать могъ ты; безъ сомнѣнья,
             Вамъ лишь романтики извѣстны привидѣнья,
             Но не уступитъ имъ классическій собратъ.
   

Мефистофель.

             Зачѣмъ такъ странствовать далёко?
             Античные друзья едва ль по сердцу мнѣ.
   

Гомункулъ.

             Сѣверо-западъ, вишь, пріятенъ сатанѣ,
             А намъ нашъ путь какъ разъ лежитъ къ юго-востоку.
             Тамъ, между береговъ безлѣсныхъ,
             Величественно льетъ Пеней свой теплый валъ;
             Равнина широко раскинулась до скалъ,
             До горныхъ высей поднебесныхъ,
             Гдѣ высится былой и нынѣшній Фарсалъ.
   

Мефистофель.

             Нѣтъ, прочь! Подалѣе отъ этихъ постоянныхъ
             Раздоровъ, войнъ о рабствѣ и тиранахъ!
             Меня тоска смертельная беретъ:
             Едва война перестаетъ,
             Другая разгорѣться снова
             И жарче и сильнѣй, чѣмъ прежняя, готова.
             И какъ никто не понимаетъ тамъ,
             Что Асмодею все творится лишь въ угоду?
             Тамъ люди думаютъ бороться за свободу,
             Рабами между тѣмъ становятся рабамъ.
   

Гомункулъ.

             Оставь при людяхъ ты ихъ непокорный нравъ.
             Коль человѣкъ борьбы желаетъ,
             Такъ это знакъ того, что онъ мужаетъ
             И гдѣ намъ разбирать, кто правъ или не правъ?
             Вѣдь рѣчь идетъ лишь о его болѣзни.
             Я предлагаю то, что было бъ намъ полезнѣй:
             Лѣкарство дай свое, коль ты его припасъ,
             Или лѣченье мнѣ ты долженъ предоставить.
   

Мефистофель.

             Не прочь я былъ бы шабашъ справить.
             Но предъ язычествомъ я -- насъ.
             Весь греческій народъ не стоитъ ничего.
             Но впрочемъ духомъ онъ чаруетъ насъ свободнымъ,
             Грѣхамъ насъ учитъ благороднымъ.
             Все наше передъ нимъ туманно и мертво.
             Скажи, что мы тамъ дѣлать станемъ?
   

Гомункулъ.

             Быть можетъ, дѣло мы найдемъ,
             Когда о вѣдьмахъ ѳессалійскихъ мы вспомянемъ.
             Сознайся, есть приманки въ томъ!
   

Мефистофель (сластолюбиво).

             О ѳессалійскихъ вѣдьмахъ? Да, признаться.
             Я съ ними познакомиться не прочь,
             Не то, чтобъ долго ими увлекаться,
             А такъ, лишь посмотрѣть, провесть хотя бы ночь --
             Попытка не бѣда!
   

Гомункулъ.

                                           Тогда зачѣмъ же дѣло?
             Развертывай свой плащъ волшебный смѣло --
             Обоихъ васъ онъ понесетъ;
             А я, -- я полечу впередъ,
             Чтобъ вамъ свѣтить огнемъ дорогу.
   

Вагнеръ (испуганно).

             А я?
   

Гомункулъ.

                       А ты останешься одинъ,
             Тебѣ и дома дѣла много:
             Среди пергаментныхъ пучинъ
             Доискивайся жизненныхъ причинъ;
             Сбирай старинныя писанья,
             Ихъ изучай до основанья,
             Сопоставляй и такъ и сякъ;
             Продумай что и гдѣ,-- въ особенности какъ,
             А я, межъ тѣмъ, въ свой путь обширный
             Найду едва ли точку лишь надъ і;
             А ты себѣ иди, иди
             Къ наградѣ золотой своей дорогой мирной;
             Честь, золото и знаніе стяжай,
             И добродѣтель съ ними. Ну, прощай!
   

Вагнеръ.

             Прощай!.. Какъ сердце сжало мнѣ до боли!
             Мнѣ кажется, не свидимся мы болѣ.
   

Мефистофель.

             Такъ въ путь, къ Пенею! Я готовъ,
             Нельзя же не уважить братца! (Въ сторону),
             Приходится, въ концѣ концовъ
             Своимъ же собственнымъ созданьямъ покоряться!

0x01 graphic

КЛАССИЧЕСКАЯ ВАЛЬНУРГІЕВА НОЧЬ.
ФАРСАЛЬСКІЯ ПОЛЯ. МРАКЪ.

Эрихто.

             На торжество полуночное страшное
             Вступаю я, Эрихто, я, печальная;
             Но все жъ не такъ ужасна, какъ ославили
             Меня лжецы поэты... Мѣръ не вѣдаютъ
             Ни въ похвалахъ они, ни въ брани. Въ сумракѣ
             Передо мной шатры на полѣ высятся,--
             То ужасовъ давно минувшихъ призраки.
             Не рѣдкое событье! Въ вѣки вѣчные
             Не перестанетъ повторяться. Кто же власть
             Другому уступаетъ? Власть, добытую
             Усильями жестокими, -- тѣмъ болѣе.
             И тотъ, кто самъ собой едва умѣетъ ли
             Повелѣвать, стремится волю ближняго
             Насиловать желанью произвольному.
             Тому примѣръ ужасный былъ здѣсь нѣкогда:
             Съ сильнѣйшими боролися здѣсь сильные;
             Вѣнецъ свободы свѣтлый здѣсь разорванъ былъ,
             И гордый лавръ обвилъ чело властителя;
             Великій мужъ мечталъ о счастьѣ будущемъ,
             И Цезарь упивался похвалой льстецовъ;
             Но кровь за кровь -- возмездье міру вѣдомо.
             Костры сторожевые блещутъ заревомъ,
             Все дышитъ вкругъ людской пролитой кровію,
             И отблескомъ багровымъ приманенные,
             Слетаются алленскихъ миѳовъ призраки;
             И вкругъ огней воздушнымъ рѣютъ облакомъ
             Иль почиваютъ дней старинныхъ чудища;
             И мѣсяцъ, хоть неполный, ярко блещетъ имъ
             И въ вышинѣ лучи бросаетъ кроткіе.
             Костры симѣютъ, а шатровъ ужъ нѣтъ, какъ нѣтъ.
             Но надо мной, какой-то призракъ огненный;
             Онъ блещетъ и тѣлеснымъ чѣмъ-то вѣетъ мнѣ...
             Мнѣ чудится живое; приближаться же
             Къ живому не должна я, вредоносная,
             Не то пойдетъ о мнѣ молва недобрая.
             Такъ я скорѣе скроюсь -- онъ спускается.
   

Воздухоплаватели:

Въ верху появляются Фаустъ, Мефистофель и Гомункулъ на волшебномъ плащѣ.

Гомункулъ.

                       Взвейся выше! вкругъ взгляни-ка,
                       Чтобы мѣсто распознать.
                       Долъ и горы, -- какъ все дико,
                       Словно призракамъ подъ стать!
   

Мефистофель.

             Тѣ же горы, та жъ пустыня.
             Какъ родимые края,
             Тѣ жъ уроды, -- право нынѣ
             Между нихъ, какъ дома я.
   

Гомункулъ.

                       Тѣнь какая-то промчалась
                       Мимо насъ, -- сдается мнѣ.
   

Мефистофель.

             Насъ должно быть испугалась,
             Свѣтъ завидѣвъ въ вышинѣ.
   

Гомункулъ.

             Пусть ее! Нашъ спутникъ спитъ:
             Пусть онъ встанетъ бодръ и ясенъ!
             Ищетъ жизнь онъ въ мірѣ басенъ,
             Этотъ міръ вкругъ насъ кишитъ!
   

Фаустъ (просыпается, коснувшись земли).

             Но гдѣ жъ она?
   

Гомункулъ.

                                 Тебѣ не могъ бы я сказать,
             Но надо здѣсь ее искать.
             Ищи ее вплоть до денницы
             У всѣхъ костровъ, -- смѣлѣе будь, --
             Кто къ самымъ Матерямъ осмѣлился спуститься.
                       Тому нигдѣ не страшенъ болѣ путь.
   

Мефистофель.

             Такой проектъ я тоже одобряю
             И самъ участье въ той прогулкѣ принимаю.
             Пусть каждый бродитъ тамъ и сямъ
             И приключенья ищетъ всякъ; а тамъ
             Мы соберемся снова въ груда:
             Свѣти жъ, малютка, намъ сильнѣй.
   

Гомункулъ.

             Усиленно свѣтить, какъ и звенѣть я буду!

(Стекло звенитъ и сильно свѣтится).

             Но что жъ мы медлимъ? Въ путь скорѣй!
   

Фаустъ (одинъ).

             Такъ гдѣ жъ она? таковъ вопросъ.
             Вотъ почва, гдѣ она ходила,
             Волна, которая ее носила,
             И воздухъ, гдѣ ея дыханіе неслось.
             Здѣсь! здѣсь! въ Элладѣ я! Узналъ я въ мигъ,
             Гдѣ я проснулся! Въ грудь мою проникъ
             Въ одно мгновеніе какой-то трепетъ тайный,
             И духомъ сталъ я бодръ и крѣпокъ, какъ Антей,
             И если вкругъ насъ міръ чудесъ необычайный,
             То въ лабиринтѣ ихъ пройду я межъ огней.
   

Мефистофель (оглядываясь).

             Нѣтъ, какъ ни кинь, а я чужой здѣсь, видно!
             Вездѣ, куда бъ я не пошелъ,
             Здѣсь цѣлый свѣтъ и нагъ и голъ!
             И сфинксы здѣсь и грифы -- всѣ безстыдны.
             Что крыльямъ не покрыть, иль тамъ, гдѣ волоса
             Не выросли, -- все рѣжетъ мнѣ глаза.
             Хоть правду молвить, мы вѣдь не приличны тоже;
             Но все жъ античному такъ быть совсѣмъ негоже.
             По мнѣ, подобное старье
             Принарядить по модѣ бъ не мѣшало;
             Но впрочемъ, мнѣ до нихъ вѣдь дѣла мало,
             Какъ гость, я имъ отдамъ почтеніе мое.
             Пріятель, старый грибъ, здорово!
   

Грифъ.

             Не грибъ я -- грифъ! Кому пріятно можетъ быть
             Между людей грибомъ прослыть?
             Созвучье связываетъ родственное слово
             Одно съ другимъ; поэтому считать
             Грубъ, грозный, гробъ, гремѣть, и загребать
             По корню родственными больше основанья.
   

Мефистофель.

             Вамъ, значитъ, быть пріятнѣе могло бъ
             Не съ грибъ родство, а хоть бы съ гребъ?
   

Грифъ.

             Пріятнѣе безъ всякихъ словъ, еще бъ!
             И хоть подъ часъ достойно порицанья,
             Но чаще похвалы; кто сгребъ
             Себѣ корону, женщинъ, злата,--
             Къ тому всегда фортуна таровата.
   

Исполины-Муравьи.

             О златѣ рѣчь? Его мы собирали
             И въ нѣдра горъ старались укрывать
             Но Аримаспы все у насъ отняли
             И скрыли далеко; его намъ не достать!
   

Грифы.

             Мы до всего дознаемся подробно.
   

Аримаспы.

             Но праздникъ омрачать сегодня неудобно,
             До завтра подождать мы просимъ васъ;
             Навѣрно, все пойдетъ на ладъ на этотъ разъ.
   

Мефистофель.

             Я безъ труда межъ васъ вращаться привыкаю
             И свойства и чины прекрасно различаю.
   

Сфинксъ.

             Духовный тонъ всѣхъ васъ чутьемъ извѣстенъ намъ;
             Но воплотитъ его въ слова пусть каждый самъ..
             Поэтому скажи намъ, кто ты, ранѣй,
             Чѣмъ чрезъ прозрѣніе придется намъ узнать.
   

Мефистофель.

             Довольно для меня между людей названій.
             Британцевъ нѣтъ ли здѣсь? Имъ по душѣ гулять
             По свѣту съ гидами, и все имъ видѣть надо:
             Развалины, дворцы, обрывы, водопады
             И рухлядь всякую античнаго гнилья!
             Представился бъ для нихъ достойной цѣлью я.
             На сценѣ же въ британскомъ краѣ
             Меня прозвали old iniquity.
   

Сфинксъ.

             Какъ это быть могло?
   

Мефистофель.

                                           Я самъ не знаю.
   

Сфинксъ.

             Тебѣ знакомы звѣздные пути?
             Что скажешь ты о настоящемъ часѣ?
   

Мефистофель.

             Звѣзда какъ будто лѣзетъ на звѣзду,
             И куцая луна во весь свой свѣтъ зажглася;
             А мнѣ пріятно, какъ въ аду;
             Мнѣ хорошо на шкурѣ львиной гладкой;
             Съ нея мнѣ жалко было бъ слѣзть;
             Дай лучше мнѣ загадку, если есть.
   

Сфинксъ.

             Опредѣли себя, и вотъ тебѣ загадка;
             И внутреннее я попробуй разгадать.
             Ты добрымъ нуженъ всѣмъ, но ты и злымъ подстать:
             Однимъ, какъ чучело, чтобы борьбѣ учиться,
             Другимъ товарищъ ты, чтобъ жизнью насладиться.
             И все лишь для того, чтобъ Зевса забавлять.
   

1-й Грифъ.

             Я не стерплю того.
   

2-й Грифъ.

                                           Какъ могъ онъ къ намъ забраться?
   

Грифы.

             Совсѣмъ не нашъ онъ, этотъ негодяй.
   

Мефистофель.

             Чьи когти крѣпче, попытай;
             Ты думаешь, не въ силахъ я цѣпаться?
   

Сфинксъ (ласково).

             Останься здѣсь, но все жъ сдается мнѣ,
             Отпразднуешь средь насъ ты самъ постыдно трусу,
             Кой-что ты по душѣ найдешь въ любой странѣ,
             Но здѣсь тебѣ не все по вкусу.
   

Мефистофель.

             Хоть сверху аппетитенъ ты на видъ,
             Но коготь твой внизу меня страшитъ.
   

Сфинксы.

             Вотъ подожди, узнаешь ты тамъ,
             Что наши когти крѣпки тожъ.
             Съ своимъ раздвоеннымъ копытомъ
             Средь насъ ты мѣста не найдешь,
             Сирены (начинаютъ пѣніе вверху).
   

Мефистофель.

                       Что за дивный хоръ пернатый
                       Пѣньемъ рѣку огласилъ?
   

Сфинксъ.

                       Берегись! ихъ рой проклятый
                       Многихъ сильныхъ погубилъ.
   

Сирены.

                       Ахъ, въ толпѣ чудовищъ гадкой,
                       Что вамъ мило, что вамъ сладко?
                       Къ намъ скорѣе! Пѣсней дивной,
                       Заунывной, переливной
                       Усладятъ сирены васъ.
   

Сфинксъ
(пародируя ихъ на ту же мелодію).

                       Къ намъ спуститесь! За вѣтвями
                       Не видать намъ лапъ съ когтями,--
                       Лапъ, въ которыя какъ разъ,
                       Ввѣрясь вашей пѣснѣ ложной,
                       Попадетъ неосторожный.
   

Сирены.

                       Дальше зависть, дальше зло!
                       Всѣ восторги поднебесной
                       Въ хоръ одинъ сольемъ прелестный!
                       Все, что чисто и свѣтло,
                       Пусть звучитъ привѣтомъ встрѣчнымъ,
                       Вдохновеннымъ и сердечнымъ.
   

Мефистофель.

             Новинка эта мнѣ тошна!
             Какъ будто съ пискомъ женской глотки
             Сплелася дребезгомъ струна!
             Но пусть не думаютъ трещотки
             Мнѣ сердце тѣмъ очаровать, --
             Онѣ лишь могутъ уши драть.
   

Сфинксъ.

             Про сердце что упоминать?
             Пустой мѣшокъ изъ дрянной кожи
             Твоей приличенъ развѣ рожѣ!
   

Фаустъ (выступая впередъ).

             Какъ все причудливо! небесной красоты
             Въ чудовищахъ самихъ я отблескъ созерцаю.
             Все благо мнѣ сулитъ; чудесъ я новыхъ чаю.
             Гдѣ я? Чьи вижу я суровыя черты?

(Указывая на сфинксовъ).

             Эдипа эти вопрошали, (указывая на сиренъ)
             А этихъ пѣнье слушалъ Одиссей, (на муравьевъ)
             А тѣ сокровища и клады собирали, (на грифовъ)
             Тѣ ихъ хранили зоркостью своей.
             Мнѣ силы новыя даруетъ созерцанье
             Величья образовъ, святынь воспоминанья.
   

Мефистофель.

             Въ другое время ты ихъ проклялъ бы, повѣрь;
             А между тѣмъ, обнять готовъ ты ихъ теперь,
             Когда мы въ поискахъ за милой, въ это время
             Брататься рады мы съ чудовищами всѣми.
   

Фаустъ (къ сфинксамъ).

             Скажите мнѣ, вы, полу-жены,
             Не видѣли ли вы когда-нибудь Елены?
   

Сфинксы.

             Нѣтъ, мы до тѣхъ не дожили временъ;
             Изъ насъ послѣдній былъ Геракломъ пораженъ;
             Хирона про нее спроси; его удобно
             Тебѣ найти; вплоть до зари
             Онъ скачетъ здѣсь, -- его смотри,
             Онъ скажетъ про нее подробно.
   

Сирены.

                       Къ намъ скорѣй! Когда, бывало,
                       Отдыхалъ Улиссъ у насъ,
                       Разсказалъ онъ намъ не мало;
                       Помнимъ мы его разсказъ,--
                       Помнимъ мы разсказъ тотъ чудный.
                       Что о ней намъ велъ Улиссъ,--
                       Лишь ко влагѣ изумрудной
                       Моря синяго спустись.
   

Сфинксъ.

             Нѣтъ, благородный мужъ, не вздумай имъ поддаться
             Улиссъ себя веревками связалъ;
             Совѣтомъ нашимъ долженъ ты связаться.
             Коль посчастливится съ Хирономъ повстрѣчаться,
             Узнаешь все, про что тебѣ я обѣщалъ. (Фаустъ уходитъ).
   

Мефистофель.

             Чьи крылья шелестятъ? Какія мчатся птицы?
             Какъ быстро! Я едва ль ихъ услѣдить бы могъ.
             Одна вслѣдъ за другой несутся вереницей.
             По нимъ бы промахъ далъ любой стрѣлокъ.
   

Сфинксъ.

             Какъ зимнихъ бурь круговоротъ,
             Могучъ и грозенъ ихъ полетъ,
             Быстрѣе самыхъ стрѣлъ Алкида,
             Ты знаешь ихъ? то Стимфалиды.
             Чу! насъ привѣтствуютъ они
             Веселымъ карканьемъ съ дороги.
             У нихъ клювъ ястреба и какъ у гуся ноги,
             И потому они немного намъ съ родни.
   

Мефистофель.

             Вотъ что-то тамъ еще страшнѣе!
   

.

             Бояться этого тебѣ совсѣмъ не слѣдъ --
             Болотной гидры изъ Лернеи
             То голова, а туловища нѣтъ;
             Но что тебя такъ безпокоитъ?
             Ты видишь новый хоръ и побороть не въ мочь
             Ты любопытство? Что жъ? Для насъ не стоитъ
             Такъ церемониться, -- или спокойно прочь,
             Снеси поклонъ всѣмъ личикамъ смазливымъ.
             Съ народомъ Ламій похотливымъ
             Знакомься до-сыта пока.
             Ихъ дерзкій лобъ и наглыя ихъ губы
             Сатирамъ козлоногимъ любы,
             И потому имъ будетъ дорога
             Съ копытами твоя нога.
   

Мефистофель.

             Но какъ мнѣ вновь прійти сюда?
   

Сфинксъ.

             Ты веселись въ толпѣ покуда,
             А мы -- египетскія чуда --
             Стоимъ и будемъ впредь стоять всегда,
             Считая лунные и солнечные годы;
             Ни времени, ни силъ природы
             Мы не боимся никогда.
             Такъ! Подобно пирамидамъ,
             Мы живой народамъ судъ.
             Моръ, война, потопъ пройдутъ --
             Не измѣнимся мы видомъ.

Является Пеней, окруженный ручьями и нимфами.

Пеней.

                       Шелести тростникъ игривый,
                       Пѣсню пой, камышъ густой;
                       Пусть шумитъ съ плакучей ивой
                       Тополь трепетной листвой,
                       Нашъ баюкая покой!
                       Что за трепетъ, что за громы
                       Гонятъ наши сны и дремы
                       Подъ игривою волной?
   

Фаустъ (подходя къ рѣкѣ).

                       Правда ль то? Иль сонъ прелестный?
                       Въ этой томной мглѣ древесной,
                       Въ этомъ царствѣ сонныхъ нѣгъ
                       Шепчетъ голосъ человѣчій,
                       Трепетъ волнъ, какъ звуки рѣчи,
                       Вѣтеръ легкій, будто смѣхъ.
   

Нимфы.

                                 Ложись, отдохни
                                 Усталой главою,
                                 Въ пріютной тѣни
                                 И очи сомкни!
                                 Мы свѣтлой толпою
                                 Тебя окружимъ
                                 И лаской, и сказкой,
                                 И легкою пляской
                                 Тебя усыпимъ.
   

Фаустъ.

             Нѣтъ, я не сплю! Пусть ярче, шире
             Въ томъ сказочномъ, волшебномъ мірѣ
             И грудь и глазъ упьются имъ!
             Несутся призраки, какъ дымъ...
             То сны, иль бредъ воспоминаній,--
             Но зналъ я ихъ; я былъ здѣсь ранѣй.
             Та жъ тишина, и воды тѣ же,
             Струя во мглѣ кустарной свѣжей
             Тихонько хочетъ проскользнуть,
             Не плещетъ -- шелеститъ чуть-чуть.
             Въ одинъ заливъ всѣ струйки льются,
             Въ немъ столь привольно, столь свѣтло,
             Что такъ и хочешь окунуться!
             Въ его прозрачное стекло
             Глядится дѣвственное тѣло
             И дразнитъ прелестію глазъ.
             А вотъ, на берегу, несмѣло
             Толпа красавицъ собралась
             Купаться; тѣ идутъ со страхомъ,
             Тѣ рѣжутъ волны смѣлымъ взмахомъ,
             И крикъ, и шумъ, и стонъ вокругъ!
             Какъ хороши онѣ! нѣтъ мочи
             Отвесть хоть на мгновенье очи!
             Но дальше мой стремится духъ,
             Желаніемъ руководимый;
             Мой дерзновенный взоръ проникъ.
             Гдѣ, въ глубинѣ листвы таимый,
             Сокрытъ царицы дивный ликъ.
                       Чудо! Лебедь бѣпокрылый
                       Съ дивной мощью, съ дивной силой
                       Вслѣдъ за лебедемъ плыветъ;
                       Какъ привѣтливо, спокойно,
                       Какъ прекрасно, гордо, стройно
                       Мчитъ ихъ рой по лону водъ!
                       Но одинъ ихъ всѣхъ ретивѣй,
                       Всѣхъ могучѣй, горделивѣй,
                       Грудь впередъ, какъ парусъ бѣлый,
                       Мчится гордо, вольно, смѣло,
                       Бѣлымъ крыльемъ бьетъ и блещетъ
             И волною тихо плещетъ,
             И къ толпѣ дѣвицъ спѣшитъ.
             Вслѣдъ за первымъ прочихъ стая
             Бьетъ крылами, подплывая,
             И дѣвицъ кругомъ тѣснитъ.
             Дѣвы жмутся другъ ко другу.
             Скрыться на берегъ съ испугу,
             Про царицу позабывъ,
             Всѣ спѣшатъ наперерывъ...
   

Нимфы.

                       Чу, прислушайтесь, сестрицы,
                       Ухо на землю склоня:
                       Издалёка всадникъ мчится,
                       Слышенъ дальній топъ коня.
             Кто скачетъ къ намъ во тьмѣ полночной
             И что за вѣсть съ собой несетъ?
   

Фаустъ.

             Я слышу, конь несется мощный
             И горы подъ собой трясетъ.
             Ужель сбылось мое желанье?
             О чудеса сверхъ ожиданья!
             Несется всадникъ чрезъ овраги,
             Огня исполненъ и отваги,
             На ослѣпительно бѣлѣющемъ конѣ.
             О, что со мной? Сдается мнѣ,
             Что я великаго Филиры встрѣтилъ сына.
             Стой, стой, Хиронъ! На мигъ единый!
   

Хиронъ.

             Кто ты? и что тебѣ?
   

Фаустъ.

                                           Остановись!
   

Хиронъ.

             Я не могу стоять.
   

Фаустъ.

                                           Возьми меня съ собою.
   

Хиронъ.

             Такъ на спину ко мнѣ садись;
             Куда тебѣ итти? Вотъ мы передъ рѣкою,
             Коль хочешь ты, тебя могу я перенесть.
   

Фаустъ.

             Я всюду за тобой; благодарю за честь!
             На вѣкъ тебѣ моя признательность за это,
             Великій мужъ и мудрый педагогъ,
             Который воспитать героевъ столькихъ могъ.--
             Кругъ Аргонавтовъ, древностью воспѣтый.
             Родившій баснословья пышный цвѣтъ.
   

Хиронъ.

             Про воспитанье намъ упоминать не слѣдъ,
             Хоть Менторомъ была сама Паллада,
             Но менторство и ей не принесло похвалъ:
             Герои кончили всѣ такъ, что я бъ желалъ,
             Что лучше бъ ихъ совсѣмъ воспитывать не надо.

0x01 graphic

Фаустъ.

             Ты врачъ, которому талантъ цѣленья данъ;
             Тебѣ цѣлебныя растенья всѣ извѣстны,
             Всѣ травы и цвѣты, и всякій видъ древесный;
             Болѣзни ты цѣлишь, ты боль смягчаешь ранъ,
             Блюститель крѣпости -- духовной и тѣлесной!
             Позволь обнять тебя.
   

Хиронъ.

                                           Когда герой недужный
             Страдаетъ предо мной -- познанье въ травахъ нужно.
             Но свой цѣлебный даръ теперь я отдалъ самъ
             Знахаркамъ и попамъ.
   

Фаустъ.

             О, славный мужъ! великъ онъ истинно душою!
             Какъ въ скромности своей отъ чести съ похвалою
             Всегда онъ хочетъ ускользнуть,
             Какъ будто бы ему есть равный кто-нибудь!
   

Хиронъ.

             Такъ лесть твоя тонка, что проведетъ
             И властелина и народъ.
   

Фаустъ.

             Тогда, прости, тебя спрошу я,--
             Героевъ славныхъ ты немало видѣть могъ,
             И благороднѣйшимъ въ дѣяньяхъ соревнуя,
             Ты прожилъ жизнь, какъ полубогъ.
             Скажи ты мнѣ, -- въ семьѣ геройской той
             Изяществомъ кто выдѣлялся вящимъ?
   

Хиронъ.

             Межъ Аргонавтовъ въ ихъ кругу блестящемъ
             Былъ славенъ на свой ладъ любой
             Способностью, какой въ другихъ недоставало,
             Такъ Діоскуровъ, напримѣръ, чета сіяла
             Могучей свѣжестью и юной красотой;
             Гдѣ быстрота была или рѣшимость надо,
             Тамъ отличались Бореады.
             Совѣта даромъ одаренъ
             И женщинамъ пріятенъ былъ Язонъ.
             Орфей былъ славенъ во всемъ мірѣ
             Пріятной нѣжностью и въ пѣньи и на лирѣ;
             Линцей по зрѣнья остротѣ
             Извѣстенъ былъ, и днемъ и въ мракѣ ночи
             Священный свой корабль руководя вездѣ;
             Всѣ дружною семьей трудилися въ бѣдѣ.
             Гдѣ дѣйствовалъ одинъ, тамъ кругъ былъ рядомъ прочій.
   

Фаустъ.

             О Геркулесѣ помнишь ты, конечно?
   

Хиронъ.

             Не возбуждай ты мой восторгъ сердечный!
             Ни разу не видалъ я Феба,
             Не знаю я, каковъ Арей, каковъ Гермесъ,
             Но самъ я видѣлъ чудо изъ чудесъ,
             Любимѣйшаго сына неба!
             Въ немъ царская струилась кровь;
             Дарами духа онъ былъ одаренъ богато;
             Рабомъ судьба его поработила брату
             И женщины рабомъ -- любовь.
             Нѣтъ, Гея не родитъ мужей его прелестнѣй,
             И Геба на Олимпъ достойнѣй не взнесетъ!
             Про красоту его напрасны пѣсни,
             Напрасно ликъ его рѣзецъ возсоздаетъ.
   

Фаустъ.

             Вотще терзаются художники творя;
             Подобное ничто не воплотить въ статую!
             Но о красивѣйшемъ мужчинѣ говоря,
             Изъ женщинъ ты сочтешь красивѣйшей какую?
   

Хиронъ.

             Что женщинъ красота? Она
             Всегда мертва и холодна!
             Изъ женщинъ только ту по праву похвалю я,
             Которая вся -- жизнь, вся пламени полна
             И, хоть сама себѣ она довлѣетъ,
             Но въ мірѣ ей ничто противиться не смѣетъ;
             Елена, напримѣръ, которую я несъ.
   

Фаустъ.

             Елену несъ ты? О, съ ума сойду я,
             Она сидѣла, гдѣ сижу я?
   

Хиронъ.

             И такъ хваталася за прядь моихъ волосъ,
             Какъ ты теперь.
   

Фаустъ.

                                           О, я теряю разумъ!
             Молю тебя, утѣшь меня разсказомъ.
             Она стремленіе единое мое!
             Скажи мнѣ, о скажи, куда ты несъ ее?
   

Хиронъ.

             На твой вопросъ отвѣчу безъ усилій.
             Отъ похитителей ее тогда отбили,
             И братья -- Діоскуры, побѣждать
             Привыкшіе, ушли, -- не въ силахъ удержаться
             Чтобъ за врагомъ вослѣдъ не гнаться, --
             И поручили мнѣ ее сопровождать.
             И у Елевзинскихъ болотъ
             Они назадъ отправились сражаться;
             Я жъ переправился черезъ болото въ бродъ:
             И на спинѣ моей, играя мокрой гривой,
             Она сидѣла здѣсь, воздушна и легка,
             И такъ мила и такъ игрива,
             И такъ юна, -- отрада старика.
   

Фаустъ.

             Семь лѣтъ ей было.
   

Хиронъ.

                                           О, филологовъ счисленье
             Тебя, какъ ихъ самихъ, введетъ лишь въ заблужденье.
             Нѣтъ, возраста для женщинъ миѳа нѣтъ!
             Не существуетъ имъ ни старости, ни лѣтъ.
             Не связанъ властью времени поэтъ.
   

Фаустъ.

             Такъ, время ихъ своей не связываетъ властью!
             Внѣ времени ее нашелъ Ахиллъ.
             О, счастье рѣдкое! Достигнуть счастья
             На перекоръ судьбѣ! Одинъ желанья пылъ
             Не можетъ ли въ нее вдохнуть дыханье?
             Она предвѣчное созданье,
             Равна богамъ -- въ величьи такъ нѣжна,
             Въ веселости такъ прелестей полна,
             Всѣхъ прелестей и всѣхъ желаній превосходнѣй!
             Ты видѣлъ нѣкогда ее, а я сегодня.
             Весь разумъ мой, все существо мое
             Охвачено одной лишь ею.
             Я радъ разстаться съ жизнію моею,
             Когда бы не питалъ надеждъ найти ее.
   

Хиронъ.

             Мой чужестранецъ, ты охваченъ страстью
             По-человѣчески; влеченіе твое
             Для насъ безуміе; по счастью
             Имѣю я обычай въ эту ночь
             Увидѣть Манто -- Эскулапа дочь,--
             Которая неслышимой мольбою
             Безъ устали сидитъ и проситъ у отца,
             Чтобъ не далъ богъ врачамъ погибнуть до конца
             И сжалился надъ ихъ всегдашней слѣпотою.
             Она милѣй мнѣ всѣхъ Сивиллъ,
             И не кривляясь, и по мѣрѣ силъ
             Готова пользовать безумцевъ, чѣмъ случится,--
             Она же и тебѣ поможетъ исцѣлиться.
   

Фаустъ.

             Не надо исцѣленья! здравъ мой разумъ;
             Быть жалкимъ, какъ другіе, не хочу!
   

Хиронъ.

             Не брезгуй, припади къ цѣлебному ключу
             Скорѣй! Вотъ мы на мѣстѣ разомъ.
   

Фаустъ.

             Куда меня привезъ ты? въ тьмѣ полночной
             Чрезъ рѣки и поля куда мы мчимъ?
   

Хиронъ.

             Здѣсь съ Греціей когда-то дрался Римъ;
             Налѣво насъ Пеней, Олимпъ направо мощный.
             Здѣсь царство мощное разсыпалося во прахъ,
             Сражался Цезарь здѣсь, и палъ гражданства стягъ.
             Въ томъ мѣстѣ памятномъ, сейчасъ ты видишь прямо,
             Колонны вѣчныя негибнущаго храма.
   

Манто.

                       Чу! Подъ ударами копытъ
                       Ступень священная звенитъ:
                       Подходятъ къ храму полубоги.
   

Хиронъ.

                       Все такъ, теперь глаза открой.
   

Манто.

             Здорово! Вижу я, ты снова предо мной.
   

Хиронъ.

             А домъ -- святилище стоитъ какъ прежде твой?
   

Манто.

             А ты попрежнему безъ устали въ дорогѣ?
   

Хиронъ.

             А ты попрежнему, покуда я кружу,
             Страшишься двинуться, чтобъ въ думу погрузиться'
   

Манто.

             Я неподвижно здѣсь сижу,
             А время вкругъ меня кружится.
             А этотъ?
   

Хиронъ.

                       Бѣшеная ночь
             Его къ тебѣ несетъ неистовымъ потокомъ.
             Елену поврежденнымъ окомъ,
             Елену видѣлъ онъ, добыть Елену ждетъ,
             Но гдѣ и какъ сыскать, не знаетъ,
             И жаждетъ асклепическихъ заботъ.
   

Манто (къ Фаусту).

             Мнѣ милъ, кто невозможнаго желаетъ! (Хиронъ уже далеко).
             Иди, безумный, счастіе съ тобой.
             Вотъ темный путь въ обитель Персефоны,
             У ногъ Олимпа, подъ землей,
             Вотъ онъ, чернѣя предъ тобой,
             Лепечетъ шепотомъ привѣтъ свой запрещенный.
             Сюда когда-то мной былъ проведенъ Орфей;
             Имъ пользуйся и ты,-- впередъ! смѣлѣй!
   

СНОВА ФАРСАЛЬСКІЯ ПОЛЯ У ВЕРХОВЬЕВЪ ПЕНЕЯ, КАКЪ ПРЕЖДЕ.

Сирены.

                       Сестры! Въ тѣнистыя волны
                       Дружной бросимся толпой,
                       Оглашая брегъ безмолвный
                       Нашей пѣсней круговой.,
                       Безъ воды нѣтъ счастья намъ!
                       Сестры, сестры! Въ дружномъ хорѣ
                       Поплывемъ скорѣе въ море,
                       То-то радость будетъ тамъ! (Землетрясеніе).
                       Валъ назадъ, запѣнясь, мчится;
                       Изъ русла онъ прочь стремится;
                       Дно растетъ, земля дрожитъ,
                       Изъ-подъ камней дымъ валитъ.
                       Сестры, прочь! скорѣе прочь!
                       Съ чудомъ спорить намъ не въ мочь!
                       Прочь! помчимся въ дружномъ роѣ
                       На веселье на морское;
                       Тамъ, лобзая брегъ, волна
                       Тихимъ шелестомъ трепещетъ,
                       Тамъ яснѣй и ярче блещетъ
                       И на насъ росою плещетъ
                       Свѣтлорогая луна.
                       Все тамъ жизнь и все свобода
                       Не спугнетъ оттоль насъ громъ;
                       Сестры! въ пѣнистыя воды
                       Съ мѣста страшнаго уйдемъ!

0x01 graphic

Сейсмосъ (ворочаясь подъ землею).

                       Только съ силой я сберуся,
                       Только разъ еще упруся,
                       Плечи сдвину, поднимуся --
                       И уступитъ все тотчасъ.
   

Сфинксы.

                       Что за чудище такое
                       Копошится подъ землею
                       И грохочетъ, и клокочетъ,
                       И подняться кверху хочетъ,
                       И спугнуть стремится насъ!
                       Все жъ мы съ мѣста не сойдемъ,
                       Хоть поставь весь міръ вверхъ дномъ!
                       Громче слышатся удары,
                       Чудо кверху поднялось;
                       Такъ силачъ сѣдой и старый
                       Посреди морей Делосъ,--
                       Чтобъ скиталицѣ въ кручинѣ
                       Дать пріютъ, -- воздвигъ въ пучинѣ.
                       Онъ, въ наплывѣ бурныхъ силъ,
                       Снизу землю надавилъ
                       И тотчасъ, съ Атлантомъ схожій,
                       Гору вверхъ изъ волнъ поднялъ.
                       И гдѣ валу было ложе,--
                       Громоздятся груды скалъ.
                       Такъ колоссъ -- каріатида,
                       Скалъ поднявшій пирамиду,
                       Всю долину пополамъ
                       Перерѣзалъ здѣсь и тамъ.
                       Но подъ тяжестью такою
                       Онъ по шею подъ землею;
                       Дальше онъ не въ силахъ встать.
                       Насъ ему не испугать.
   

Сейсмосъ.

             Да, эту гору поднялъ я одинъ,
             И это сами вы сказали.
             Не будь меня, блисталъ бы свѣтъ едва ли
             Красой холмовъ и прелестью долинъ!
             Не будь меня, тогда бы эти горы
             Плѣняли развѣ ваши взоры?
             Блистали ль бы онѣ въ плѣнительной красѣ.--
             Когда бъ не я ихъ поднялъ всѣ?
             Тамъ, въ царствѣ ночи и хаоса
             Ребенкомъ ими я еще игралъ
             И, будто мячики, я Пеліонъ и Оссу
             Съ Титанами нагромождалъ.
             Тогда исполненные юношескимъ жаромъ,
             Мы, въ увлеченіи борьбой,
             Могучимъ на Парнассъ набросили ударомъ
             Вершину новую, -- и въ шапкѣ онъ двойной.
             Тамъ нынѣ музъ цвѣтетъ веселая обитель,
             И обитаетъ златокудрый Аполлонъ.
             Самъ громовержецъ Зевсъ, Олимпа грозный житель,
             На тронѣ до небесъ лишь мною вознесенъ.
             И нынѣ этихъ горъ причудливую груду
             Изъ подъ земли воздвигнулъ тоже я,
             Чтобъ жизнь на ней цвѣла и ширилась повсюду,
             И новыхъ жителей размножилась семья!
   

Сфинксы.

                       Не гляди мы въ эту пору,
                       Старой мы сочли бы гору,
                       Что явилася сейчасъ
                       На глазахъ почти у насъ.
                       Лѣсомъ темнымъ и дремучимъ
                       Поросла она по кручамъ;
                       Но, -- случись что хочешь съ нимъ,--
                       Сфинксъ ничѣмъ неколебимъ!
   

Грифы.

             Въ слиткахъ злато, въ блесткахъ злато
             Всюду сыплется богато --
             Кладъ безцѣнный! Муравей,
             Собирай его скорѣй!
   

Хоръ муравьевъ.

                       Гору титанъ воздвигъ
                       Мощной рукой,
                       Туда взберемтесь въ мигъ
                       Мы цѣпкой толпой;
                       Въ ней злата не мало;
                       Его надо взять,
                       Во чтобъ то ни стало,
                       Его отыскать!
                       Во всѣ завѣтныя
                       Углы спуститься,
                       Взять чуть замѣтныя
                       Злата крупицы...
                       Братья усердно
                       И дружно впередъ!
                       Злато, навѣрно,
                       Намъ попадетъ!
   

Грифы.

             Дружно! Дружно! Это злато
             Сохранитъ нашъ зоркій глазъ,
             Все, что вы оберете, свято
             Сторожится все у насъ.
   

Пигмей.

             Какъ, откуда мы родились,
             Мы и сами не поймемъ;
             Но откуда бъ не явились,
             Важно то, что мы живемъ;
             Наше племя можетъ скоро
             Находить себѣ пріютъ;
             Чуть колоссъ воздвигнулъ гору,
             А Пигмей ужъ тутъ, какъ тутъ!
             Онъ съ своей подругой нѣжной
             Заведетъ себѣ семью;
             Также мирно, безмятежно,
             Можетъ быть, жилось въ раю!
             Заживемъ на волѣ рока,
             Веселясь своей судьбой,
             Отъ заката до востока
             Мирно вскормлены землей!
   

Дактили.

             Чуть явилися пигмеи
             На горѣ, -- тотчасъ скорѣе
             Тутъ какъ тутъ мы имъ во слѣдъ, --
             Меньше ихъ, но ихъ портретъ.
   

Старшіе пигмеи.

                       Спѣшите смѣло
                       Мѣста занять!
                       Дружно за дѣло
                       Беритесь опять!
                       Еще пока
                       Все спитъ въ покоѣ,
                       Старайтесь къ бою
                       Собрать войска
                       И куйте стрѣлы,--
                       Скорѣй за дѣло!
                       Ты, муравьевъ
                       Рой быстроногій,
                       Сталь намъ готовь!
                       Дактили, много,
                       Малютки, васъ!
                       Слабы вы къ бою,
                       Дружной толпою
                       Дровъ про запасъ
                       Набрать спѣшите,
                       Огни зажгите
                       И запасите
                       Угли для насъ.
   

Генералиссимусъ.

                       Берите смѣло
                       Латы и стрѣлы!
                       Дружнымъ оплотомъ
                       Станемъ къ болотамъ,
                       Чтобы сразиться
                       Тамъ, гдѣ гнѣздится
                       Высокомѣрный
                       Цаплей безмѣрный
                       Родъ изувѣрный.
                       Станемъ же въ бой,--
                       Въ бой безпощадный,
                       Въ формѣ парадной,
                       Одинъ, какъ другой!
                       Муравьи и дактили.
                       О, кто бы насъ спасъ!
                       Изъ нашей стали
                       Они сковали
                       Цѣпи для насъ!
                       Но нынѣ не время
                       За волю сражаться,
                       Умѣй нести бремя,
                       Умѣй покоряться!
   

Ивиковы журавли.

             Смертный крикъ и смертный лепетъ.
             Боязливый крыльевъ трепетъ,
             Крики брани, плачъ и стонъ
             Къ намъ летятъ со всѣхъ сторонъ.
             Цапли бѣдныя побиты,
             Воды кровью ихъ покрыты,
             Ихъ пернатая краса
             Погибаетъ, погибаетъ!
             Перья ихъ пигмей втыкаетъ
             Горделиво въ волоса.
             Вы жъ, погубленныхъ друзья,
             Всѣ озера и моря
             Вереницей облетайте,
             Всѣхъ къ отмщенью призывайте.
             Вамъ, пигмеямъ, навсегда
             Месть до гроба и вражда! (разлетаются).
   

Мефистофель (на равнинѣ).

             Тамъ, дома съ вѣдьмами въ ладу я былъ вполнѣ.
             А здѣсь все не по сердцу мнѣ.
             Родимая знакома сторона мнѣ,
             Какъ дома въ сѣверной гуляю я землѣ;
             Тамъ Ильза бодрствуетъ на камнѣ;
             Тамъ Генрихъ на своей гнѣздится вѣкъ скалѣ;
             И Шнархеръ тамъ давно и Элендъ знаешь;
             И все, что есть, -- живетъ тамъ цѣлые вѣка;
             А здѣсь ни вѣсть на что мигъ каждый налетаешь,
             И голову сломать готовъ навѣрняка,
             Вотъ, напримѣръ, иду, казалось, по равнинѣ,
             Какъ вдругъ гора въ минуту поднялась
             Межъ Сфинксами и мной и разлучила насъ,
             И отыскать ихъ вновь я затрудняюсь нынѣ;
             Но есть и здѣсь гдѣ погулять. Вонъ тамъ
             Огни блестятъ, -- романъ какъ разъ мнѣ навернется;
             Чу, -- вотъ красотокъ рой, плутовокъ милыхъ вьется,
             Попробую, и волю дамъ рукамъ,
             Авось, красотка попадется!
   

Ламіи (увлекая Мефистофеля за собою).

                       Скорѣй, скорѣй,
                       Сестры спѣшите
                       И чужестранца
                       Въ воздушномъ танцѣ
                       Обворожите
                       Лаской своей!
                       И поднимите
                       Его на смѣхъ;
                       Пускай онъ,-- ярый
                       Плотоугодникъ
                       И грѣховодникъ,
                       Пускай за грѣхъ
                       Платится старый!
                       Пусть хромоногій
                       Любовникъ убогій
                       Съ копытомъ своимъ
                       Вслѣдъ насъ ковыляетъ
                       И насъ догоняетъ,
                       А мы убѣжимъ.
   

Мефистофель.

             Проклятое бабье! Лишь только недостало,
             Чтобъ одурачить такъ меня!
             Съ Адама вплоть до нынѣшняго дня,
             Я старше сталъ, но не умнѣй нимало.
             Я знаю самъ, что все въ нихъ фальшь и ложь.
             Корсетъ на таліи, въ румянахъ лица;
             На нѣтъ сведется все, чуть ближе подойдешь,
             Едва дотронешься, все тотчасъ развалится.
             Я это знаю самъ, а все жъ
             Порой въ серьезъ, порою въ шутку,
             Подъ ихъ какъ разъ запляшешь дудку.
   

Ламіи (останавливаясь).

                       Стой, на него столбнякъ напалъ,
                       Держи, чтобъ онъ не убѣжалъ!
   

Мефистофель.

                       Боюсь повѣрить я глазамъ...
                       Смѣлѣе! Будемъ ближе къ цѣли.
                       Коль то не вѣдьмы въ самомъ дѣлѣ,
                       Не будетъ чертомъ дьяволъ самъ!
   

Ламiи.

                       Сестры, сестры! предъ героемъ
                       Мчитесь роемъ, вейтесь роемъ!
                       Можетъ быть одной изъ насъ
                       И плѣнится онъ сейчасъ.
   

Мефистофель.

                       Хоть среди такого мрака
                       Плохо вижу я,-- однако
                       Я готовъ сказать,-- онѣ,
                       Право, всѣ по вкусу мнѣ.
   

Эмпуза (протискиваясь).

                       Хоть на васъ я не похожа,
                       Но меня возьмите тоже.
   

Ламіи.

                       Нѣтъ, ты намъ не ко двору
                       Только портишь всю игру.
   

Эмпуза (къ Мефистофелю).

                       Ослоногая Эмпуза
                       Шлетъ тебѣ поклонъ; сродни
                       Мнѣ копыто; искони
                       Насъ родства связуютъ узы.
   

Мефистофель.

                       Вотъ не думалъ никогда я,
                       Что найдется здѣсь родня;
                       Но отъ Гарда въ каждомъ краѣ
                       Всюду братья у меня,
   

Эмпуза.

                       Я въ умѣньи превращаться
                       Прихожу съ тобой тягаться;
                       Нынче голову осла
                       Въ честь тебя я, кумъ, взяла.
   

Ламіи.

                       Брось чудовище! трепещетъ
                       Всякъ предъ ней; въ ней смерть и ядъ.
                       Что цвѣтетъ, живетъ и блещетъ,--
                       Все мертвитъ Эмпузы взглядъ.
   

Мефистофель.

                       Эти милыя творенья
                       Тоже будятъ подозрѣнья
                       Отъ цвѣтущихъ щечекъ-розъ
                       Также жди метаморфозъ.
   

Ламіи.

                       Попытай! потомъ разсудишь.
                       Ну, рѣшись и счастливъ будешь;
                       Всѣ красотки -- первый сортъ!
                       Что же медлишь ты такое,
                       Иль своею красотою
                       Упоенъ? Не въ мѣру гордъ!
                       Вотъ онъ къ намъ подходитъ съ лаской,
                       Прочь, долой скорѣе маски,
                       Пусть увидитъ правду чертъ!
   

Мефистофель.

             Ты, кажется, красивѣй всѣхъ... (хватаетъ)
             Бѣда моя! Какая рожа!
             А та не лучше ль? Эта тоже...
   

Ламіи.

             Доволенъ будь! не стоишь ты и тѣхъ.
   

Мефистофель.

             Погнался было я за маленькой; плутовка
             Изъ рукъ такъ выскочила ловко,
             Скользитъ и вьется, какъ змѣя.
             А вотъ высокую поймать сумѣю ль я?
             Тьфу, что за жердь, какъ яблокъ голова!
             А вотъ за этой полновѣсной
             Толстушкой погонюсь прелестной;
             Но лишь ее схвачу едва --
             Опять уродъ! Ни къ чорту не годится.
             По совѣсти сказать я бъ могъ:
             Ужъ вашъ прославленный востокъ!
             Нашли вы, господа, чѣмъ похвалиться!
   

Ламіи.

             Кругомъ пришельца обступите,
             Крылами черными тѣсните, --
             Пускай отвыкнетъ отъ проказъ!
             Сбирайся, вѣй, терзай и мучай,
             И мышью обернись летучей;
             Пусть помнитъ долго онъ объ насъ.
   

Мефистофель (отряхиваясь).

             Нѣтъ, снова я скажу, что я не сталъ умнѣй.
             Простакъ на сѣверѣ, простакъ и здѣсь, ей-ей!
             Здѣсь, какъ на сѣверѣ, всѣ призраки уроды,
             Нѣтъ у поэтовъ смысла, у народа
             И все одинъ лишь маскарадъ,
             Вездѣ ломанье ихъ одно и то же:
             Подъ маской красотой невѣдомой прельстятъ,
             Взглянуть поближе -- рожа рожей.
             И пусть бы былъ обманъ, я самъ обману радъ,
             И обмануть себя я дамъ по доброй волѣ,
             Лишь только бъ длился онъ хоть на минутку долѣ!

(Блуждая между скалами.)

             А это что? Чтобъ это означало?
             Давно ли этотъ домъ просторенъ былъ и пустъ?
             Тропинка здѣсь была, теперь здѣсь выросъ кустъ.
             И отовсюду громоздятся скалы!
             Теперь своихъ друзей я сфинксовъ не найду,
             Да и дорогу здѣсь не отыщу я скоро;
             Себѣ не вѣрю я и впрямь съ ума сойду;
             Въ одну лишь ночь поднять такую гору!
             Я полагать готовъ, что греческій народъ
             И Брокены съ собой на шабашъ свой несетъ.
   

Орей (съ природной скалы).

             Иди сюда! Прочна моя гора
             И будто мірозданіе стара.
             Почти ее; она семьи почтенной --
             Изъ отдаленныхъ Пиндовыхъ вѣтвей,
             И я на ней стою давно и неизмѣнно;
             Съ тѣхъ самыхъ поръ, когда ко мнѣ бѣжалъ Помпей.
             А та гора -- игра воображенья,
             И съ крикомъ пѣтуха со свѣта пропадетъ:
             Такъ ложный слухъ порой пройдетъ
             И исчезаетъ чрезъ мгновенье.
   

Мефистофель.

             Привѣтъ тебѣ, почтенный старичокъ,
             Въ твоей дубовой старой кущѣ!
             Но мнѣ и здѣсь темно, въ лѣсу жъ твоемъ тѣмъ пуще,
             И безъ луны найти я путь едва ль бы могъ;
             Но вижу я межъ чащи темной
             Какой-то огонекъ скользитъ струею скромной,
             Кто это можетъ быть такой?
             Ба, то Гомункулъ мой сіяетъ;
             Откуда ты, пріятель дорогой?
   

Гомункулъ.

             Изъ края въ край меня судьбина посылаетъ.
             Мнѣ вѣчно хочется, чтобъ лопнуло стекло:
             Родиться въ міръ хочу, сгораю съ нетерпѣнья,
             А все, что видѣлъ я до этого мгновенья,
             Увы, ничто не помогло!
             За то скажу я по секрету:
             Два мудреца здѣсь странствуютъ по свѣту,
             И мудрыя межъ нихъ все сыплются слова:
             Природа, духъ... Никакъ не могутъ столковаться.
             Вотъ и хотѣлось мнѣ бъ отъ нихъ не отлучаться.
             Весь міръ понять они хотятъ, какъ дважды два,
             И, можетъ быть, отъ нихъ я могъ бы научиться,
             Гдѣ безопаснѣе всего на свѣтъ родиться.
   

Мефистофель.

             Родиться хочешь ты, такъ самъ собой родись!
             А то гдѣ привидѣнья чуть случись,--
             Тамъ и философъ нуженъ для порядка,
             Чтобъ сотней умники за ними развелись.
             На все мудреное вѣдь чернь куда какъ падка;
             Знать хочешь истину, -- сомнѣньямъ научись,
             Родиться хочешь ты, такъ самъ собой родись.
             Гомункулъ.
             Нѣтъ, мудреца совѣтъ помочь мнѣ можетъ много.
   

Мефистофель.

             Ну, такъ проваливай! Намъ разная дорога.

(Расходятся).

Анаксагоръ (Ѳалесу).

             Не хочетъ разсудить упрямый разумъ твой!
             Еще для твоего что нужно убѣжденья?
   

Ѳалесъ.

             Волну склоняетъ вѣтра дуновенье,
             Но твердо устоитъ она передъ скалой.
   

Анаксагоръ.

             Воздвигнутъ этотъ кряжъ могуществомъ огня.
   

Ѳалесъ.

             Но влагою одной вселенная живится.
   

Гомунуклъ.

             Почтенные! съ собой возьмите вы меня,
             Чему нибудь у васъ хочу я научиться.
   

Анаксагоръ.

             Ѳалесъ! Видалъ ли ты, чтобъ сразу влаги сила
             Такую гору вотъ воздвигнула изъ ила?
   

Ѳалесъ.

             Въ своемъ произрастаніи живомъ
             Ни дней, ни лѣтъ считать не учится природа:
             Прекрасное она свершаетъ въ вѣки, въ годы;
             Насилія жъ не вѣдаетъ въ большомъ.
   

Анаксагоръ.

             Но здѣсь случилось такъ! Плутона встало пламя
             И вихри буйные Эоловы нашли,
             И лопнула мгновенно гладь земли,
             И новая гора возстала межъ горами.
   

Ѳалесъ.

             Но что же видно изъ того?
             Здѣсь есть гора и больше ничего;
             Лишь время мы въ такомъ теряемъ преньи,
             И истощаемъ слушавшихъ терпѣнье.
   

Анаксагоръ.

             Лишь поднялась гора, -- возникли съ нею въ мигъ
             И жителей въ ея ущельяхъ милліоны:
             Пигмеи, Муравьи, и Мирмидоны,
             И Дактили, и тысячи другихъ. (Къ Гомункулу).
             Къ великому съ рожденья не стремясь,
             Ты ограниченъ былъ и мелокъ по природѣ.
             Но власти хочешь ли? Я молвлю -- будешь князь
             Ты въ многочисленномъ моемъ народѣ.
   

Гомункулъ.

             Что скажетъ мой Ѳалесъ?
   

Ѳалесъ.

                                 Тебѣ, коль ты желаешь,
                       Такой совѣтъ на это дамъ:
                       Межъ малыми ты скоро измельчаешь,
                       Между великими великимъ станешь самъ.
                       Смотри! Твоимъ Пигмеямъ тучей
                       Ужъ угрожаютъ журавли;
                       На нихъ они войной пошли,
                       И завязался бой кипучій.
                       Своими клювами, когтями
                       Они Пигмеевъ бьютъ толпами,
                       И есть за что! Напалъ Пигмей,
                       Въ преступной дерзости своей,
                       И умертвилъ народъ спокойный --
                       Всѣхъ безоружныхъ цапель; вотъ
                       Друзей убитыхъ рой идетъ
                       Къ убійцамъ съ карою достойной,--
                       Отмстить имъ за друзей своихъ
                       И обагриться кровью ихъ.
                       Гдѣ у малютокъ щитъ и шпага?
                       Гдѣ ихъ хваленая отвага?
                       Гдѣ Дактили и Муравьи?
                       Всѣ въ полѣ битвы полегли.
   

Анаксагоръ (помолчавъ, торжественно).

             До сей поры съ мольбой взывалъ я къ преисподней,
             Но къ небесамъ горе взываю я сегодня.
             Ты вѣчно юная, ты вѣчно ясная,
             Неба и ночи царица прекрасная,
             Ты въ трехъ видахъ неизмѣнная,
             Ты въ трехъ названьяхъ почтенная,
             Луна, Геката и Діана
             Народъ мой сохрани въ бѣдѣ нежданной!
   
             Ты мягкосердная, ты кротконравная,
             Образомъ тихая, силою славная,
             Силу яви ты несчастнымъ могучую,
             Скройся за темною, темною тучею.
             Что вижу я?
             Услышана мольба моя?
             Иль голосъ мой
             Природы всей нарушилъ строй?
             Что мигъ, то ближе, больше онъ,--
             Богини круглый, свѣтлый тронъ
             Какъ онъ блеститъ! не сносятъ очи!
             Багровый блескъ во мракѣ ночи!
             Стой! пламенный, грозный кругъ,
             Ты цѣлый міръ разрушишь вдругъ!
             Такъ правду говоритъ намъ древнее сказанье,
             Что на ѳессальскихъ женъ призывъ,
             Свой путь обычный уклонивъ,
             Слетала къ низу ты, покорна заклинанью?
             Вотъ мглой одѣлся свѣтлый щитъ,
             Но ближе, ближе все слетаетъ,
             И будто молнія блеститъ,
             И очи робкія пугаетъ
             Его зловѣщій яркій блескъ....
             Но что за громъ! какой ужасный трескъ
             И вой, какъ вѣтеръ завываетъ!
             Богиня! предъ тобой во прахѣ я,
             Простите, то вина моя!... (падаетъ ницъ).
   

Ѳалесъ.

             Что видѣлось, что слышалось ему?
             Мнѣ что-то было слышно самому,
             Но все жъ я ничего подобнаго не вижу,
             Знать, ужъ теперь безумный часъ такой,
             И къ намъ луна ничуть не ближе,
             И, будто прежде, льетъ намъ лучъ неясный свой.
   

Гомункулъ.

             Взгляни-ка, что съ горою стало!
             У ней былъ круглый верхъ, теперь она остра.
             Я видѣлъ, какъ съ луны гора
             На верхъ ея сейчасъ упала
             И воиновъ всѣхъ раздавила вдругъ,
             Не разобравъ, кто врагъ, кто другъ;
             Но все жъ ничуть я бъ не былъ прочь,
             Почтить чудесную ту силу,
             Что гору ту соорудила
             Въ одну единственную ночь.
   

Ѳалесъ.

             Все это, милый мой, мечтаніе пустое.
             Туда имъ и дорога! Ты счастливъ,
             Что не откликнулся на глупый ихъ призывъ --
             Надъ ними царствовать. Но торжество морское
             Ждетъ насъ теперь. Пойдемъ туда,
             Чудесному тамъ рады вѣдь всегда,
   

Мефистофель.

             На скалы лѣпишься, на горы залѣзаешь,
             За корни, то и глядь, ногами задѣваешь!
             На миломъ Гарцѣ хоть всегда
             Ты запахомъ свой носъ ласкаешь сѣрнымъ;
             Тотъ запахъ мнѣ родной; а въ этомъ краѣ скверномъ
             Мнѣ кажется, нѣтъ сѣры и слѣда.
             Желалъ бы я спросить у здѣшнихъ чертенятъ,
             Чѣмъ греки отопляютъ адъ?
   

Дріада.

             Ты, можешь быть, благовоспитанъ дома,
             Но здѣсь тебѣ совсѣмъ приличье незнакомо:
             Чѣмъ все о родинѣ любезной тосковать,
             Ты бъ могъ святымъ дубамъ почтеніе воздать.
   

Мефистофель.

             Ужъ это такъ всегда ведется:
             Извѣстно, рай тамъ, гдѣ насъ нѣтъ.
             Но молви мнѣ, что тамъ за свѣтъ
             Въ пещерѣ такъ неясно вьется?
   

Дріада.

             То Форкіады; ты боишься?
             Заговори-ка съ ними, коль рѣшишься.
   

Мефистофель.

             А почему бъ не такъ? Стою я въ удивленьи,
             Сознаться долженъ я, какъ я не гордъ,
             Такихъ чудовищъ я не видывалъ; самъ чортъ
             Увы, не выдержитъ сравненья!
             Ну право, смертный грѣхъ любой
             Есть чудо красоты предъ тройкою такой!
             Въ аду у насъ, у сѣверянъ, повѣрьте,
             Едва ль ихъ на порогъ къ себѣ пустили бъ черти.
             Недаромъ, знать, край милый тотъ
             Отчизной красоты у сѣверянъ слыветъ!
             Они шушукаются что-то межъ собою
             Со свистомъ -- ну, точь въ точь, нетопыри.
   

Форкіады.

             Дай глазъ, сестрица, посмотри,
             Что шевелится тамъ такое?
   

Мефистофель.

             Почтенные! прошу у васъ я позволенья.
             Приблизившись, принять отъ васъ благословенье.
             Но родственникъ я вамъ -- изъ дальняго родства,
             Видалъ я древности почтенной божества
             Привѣтствовалъ и Опса я и Рею,
             Являлись Парки мнѣ; являлся самъ Хабсъ,
             Вчера иль за-вчера мнѣ видѣть ихъ пришлось,
             Но съ вами ихъ сравнить я не могу -- не смѣю.
             Предъ вами отъ восторга я нѣмѣю;
             Но то безмолвіе есть чувства слабый знакъ.
   

Форкіады.

             А этотъ духъ, сдается, не дуракъ.
   

Мефистофель.

             Какъ не воспѣли васъ поэты?
             Скажите, какъ могло случиться даже это?
             Скажите, какъ васъ проглядѣть могли
             Ваятели, что часто черезъ мѣру
             Ваяли всѣхъ богинь,-- Аѳину и Венеру?
   

Одна изъ Форкіадъ.

             Держались мы всегда вдали
             И объ извѣстности совсѣмъ не помышляли.
   

Мефистофель.

             Ну, разумѣется! Отъ свѣта вы бѣжали,
             И потому никто не видѣлъ васъ;
             Но мѣсто ваше тамъ, гдѣ бойко жизнь велась,
             Гдѣ красота была царицей міра,
             Гдѣ властвовалъ рѣзецъ ваятеля и лира,
             Гдѣ каждый день и каждый часъ
             Художникъ оживлялъ ликъ мраморный кумира
             Гдѣ все...
   

Форкіады.

                       Не искушай и убирайся прочь!
             Что если бъ мы о томъ и больше знали'
             Ночь породила насъ, и родственна намъ ночь,
             И мы бы ужились внѣ насъ самихъ едва ли.
   

Мефистофель.

             Такой бѣдѣ помочь могу я безъ труда.
             Другому образъ вашъ явить вы поручите.
             Вы зубъ одинъ и глазъ одинъ храните.
             Миѳологической окраскѣ нѣтъ вреда,
             Коль будетъ въ два такихъ священныхъ аттрибута
             Вся ваша тройственность таинственно сомкнута.
             А третій аттрибутъ
             Уступите вы мнѣ на нѣсколько минутъ.
   

Первая Форкіада.

             Рѣшиться ли? Какъ, сестры, ваше мнѣнье?
   

Другія Форкіады.

             Да, только безъ зубовъ, безъ зрѣнья!
   

Мефистофель.

             Но лучшаго тогда лишите вы вашъ ликъ!
             Какъ вашей красоты подобіемъ я буду?
   

Первая Форкіада.

             Сперва закрой свой глазъ, потомъ свой выставь клыкъ
             И будешь такъ похожъ на насъ, что просто чудо!
   

Мефистофель.

             О, это честь большая мнѣ!
             Вотъ такъ!
   

Форкіады.

                                 Вотъ такъ! и ты похожъ вполнѣ.
   

Мефистофель.

             Вотъ съ глазомъ я однимъ, вотъ я съ клыкомъ открытымъ, --
             Любимый сынъ Хаоса, -- чадо тьмы!
   

Форкіады.

             Хаоса дочери безъ всякихъ споровъ мы.
   

Мефистофель.

             Но назовутъ меня- о стыдъ! гермафродитомъ!
   

Форкіады.

             Ахъ, въ новой тройственности, сестры, какъ намъ любо:
             Два глаза есть теперь у насъ, и есть два зуба.
   

Мефистофель.

             Я жъ буду обликъ свой старательно скрывать;
             А то чертей въ аду я стану имъ пугать.
   

БУХТА ЭГЕЙСКАГО МОРЯ.

Луна сіяетъ въ зенитѣ.

Сирены.

                       Дѣва ночи! ты, кого
                       Женъ ѳессальскихъ волшебство
                       Низводило съ небосклона!
                       Ярко намъ сіяй во мглѣ,
                       Лучъ свой тихій благосклонно
                       На трепещущемъ стеклѣ
                       Волнъ лазурныхъ разсыпая
                       И привѣтно озаряя
                       Шумный праздникъ нашъ морской!
                       Тьмы царица золотая,
                       Тронься нашею мольбой!
                       Нереиды и Тритоны.
                       Что за звуки, что за пѣнье
                       И вблизи и въ отдаленьи
                       Разлилось по лону водъ?
                       Бурь боясь, въ морской пучинѣ
                       Скрылись мы; но кверху нынѣ
                       Пѣсни сладость насъ зоветъ.
                       Посмотрите, на веселье
                       Мы надѣли ожерелья,
                       И кораллы, и алмазъ
                       Съ тьмою блещущихъ прикрасъ;
                       Лишь для васъ мы ихъ достали
                       Въ глубинѣ сѣдой морей;
                       Такъ вы насъ очаровали
                       Чудной пѣснею своей!
   

Сирены.

                       Знаемъ мы, легки и гибки
                       Золотыя плещутъ рыбки
                       Въ глубинѣ сѣдой морей,
                       А теперь мы васъ узнали.
                       И сказать бы вамъ желали,
                       Что тѣхъ рыбокъ вы важнѣй.
   

Нереиды и Тритоны.

                       Мы еще не выплывали,
                       А ужъ это вѣрно знали;
                       Братья, сестры! Въ путь скорѣй!
                       Въ путь скорѣй сбирайтесь всѣ вы,
                       Чтобъ сказали моря дѣвы,
                       Что тѣхъ рыбокъ мы важнѣй! (Уѣзжаютъ).
   

Сирены.

                       Ихъ ужъ нѣтъ, они вдали,
                       Въ Самоѳракію ушли.
                       Пусть сопутствуютъ зефиры
                       Милымъ доблестнымъ пловцамъ!
                       Боги чудные, -- Кабиры --
                       Царствуютъ издавна тамъ:
                       Сами къ жизни возникаютъ
                       И самихъ себя не знаютъ.
                       Ты жъ, луна! на тихій валъ
                       Сыпли щедро лучъ свой милый,
                       Чтобы дольше ночь царила,
                       Чтобы день насъ не прогналъ.
   

Ѳалесъ
(на берегу съ Гомункуломъ).

             Къ Нерею, милый мой, тебя я поведу;
             И чтобъ его сыскать, съ тобой пришли сюда мы.
             Невдалекѣ онъ здѣсь живетъ; но на бѣду,
             Старикъ онъ преупрямый!
             На человѣка, на людской весь родъ
             Онъ вѣчно злобствуетъ и вѣчно всѣхъ клянетъ.
             Но для него открытъ грядущаго покровъ,
             И онъ поэтому у всякаго въ почтеньи,
             Да и когда охота есть, готовъ
             Онъ отъ души помочь въ бѣдѣ иль затрудненьи.
   

Гомункулъ.

             Попробуемъ, авось удастся что-нибудь!
             Лишь только бъ не пришлось стекломъ моимъ рискнуть?
   

Нерей.

             Что слышу! До меня чей голосъ долетаетъ?
             Какъ злоба у меня на сердцѣ закипаетъ!
             О родъ людской! Тебѣ ли равнымъ быть богамъ,
             Коль на себя похожъ никакъ не станешь самъ?
             Мнѣ надо бъ почивать въ божественномъ покоѣ,
             Но жалко мнѣ людей становится всегда;
             А поглядишь, что сдѣлалъ я такое,--
             Тревожиться не стоило труда.
   

Ѳалесъ.

             Но за твоимъ совѣтомъ, старецъ моря,
             Въ минуту трудную мы всѣ къ тебѣ спѣшимъ;
             Вотъ этотъ пламень съ обликомъ людскимъ
             Къ тебѣ несетъ свою бѣду и горе.
   

Нерей.

             Совѣтъ! Когда жъ людямъ пригоденъ былъ совѣтъ?
             Онъ спитъ въ умахъ людей, покуда само дѣло
             Ихъ за живое не задѣло.
             Неисправимъ и своенравенъ свѣтъ.
             Не я ль отечески молилъ остерегаться
             Париса въ день, какъ онъ Елену похищалъ?
             Тогда на берегу пришлось намъ повстрѣчаться,
             Все, что провидѣлъ я, я все ему сказалъ:
             Пожара зарево, сраженье, токъ кровавый.
             Развалины и кровь, огонь и смерть, и страхъ;
             Послѣдній Трои день, своей ужасной славой
             Безсмертный, будто памятникъ, въ вѣкахъ
             Но, мнѣ не вѣритъ онъ, онъ предостереженье
             Считаетъ шуткою -- и гибнетъ Иліонъ,
             И птицамъ Пинда на съѣденье
             Самъ бездыханный брошенъ онъ.
             Не я ль пророчилъ Одиссею
             Циклопа бѣшенство и хитрую Цирцею?
             Но легкомысленному смертному уму
             Поможетъ ли предвѣстіе судьбины?
             Съ трудомъ избѣгнувши пучины,
             Едва къ чужимъ краямъ приплыть пришлось ему.
   

Ѳалесъ.

             Ты, какъ мудрецъ, обиженъ въ самомъ дѣлѣ,
             Но сдѣлай намъ добро, какъ дѣлать ты привыкъ.
             Вѣдь благодарности, ты знаешь, золотникъ
             Пудовъ неблагодарности тяжеле.
             Не съ малой мы къ тебѣ пришли мольбой:
             Родиться хочетъ въ свѣтъ малютка-спутникъ мой.
   

Нерей.

             Зачѣмъ мнѣ отравить хотите праздникъ рѣдкій
             Докучной просьбою своей?
             Сегодня всѣ ко мнѣ сберутся дѣтки?
             Дориды, граціи морей;
             Ни на землѣ у васъ, ни въ вышинѣ небесной
             Не отыскать нигдѣ семьи такой прелестной.
             Когда рѣзвиться вздумаютъ онѣ,
             Иль Посейдона осѣдлаютъ коней,
             Иль мчатся на морскомъ чудовищѣ-драконѣ, --
             Волной рожденныя и сродныя волнѣ,--
             Ихъ пѣна тяжелѣй сама, сдается мнѣ.
             Но съ колесницей перламутровой своею,
             Ихъ всѣхъ прекраснѣе, всѣхъ лучше Галатея.
             Киприды больше нѣтъ; она
             Уже забыта міромъ нынѣ,
             И Галатеѣ храмъ богини
             И колесница отдана;
             Ей молится народъ, ей шлются поклоненья.
             Оставьте же меня! Любви душа полна;
             Нѣтъ злобныхъ словъ въ устахъ въ блаженное мгновенье.
             Уйдите! Вамъ Протей все можетъ разсказать,
             Какъ надо обликъ свой мѣнять! (Уходитъ къ морю.)
   

Ѳалесъ.

                       Удачи нѣтъ на этотъ разъ!
                       Когда Протея намъ найти случится,
                       Отъ насъ онъ скроется сейчасъ.
                       А отъ рѣчей его любой смутится.
                       Что дѣлать! Кто намъ дастъ совѣтъ?
                       А все же попытаться слѣдъ! (Уходятъ).
   

Сирены (вверху, на скалахъ).

                       Что блеститъ въ дали безбрежной,
                       Что бѣлѣетъ въ темной мглѣ?
                       Будто парусъ бѣлоснѣжный
                       На далекомъ кораблѣ!
                       Моря ль синяго дѣвицы
                       Расплескались по волнамъ?
                       Ниже надо намъ спуститься,
                       Чтобъ ихъ пѣнье слышать намъ.
   

Нереиды и Тритоны.

                       Щитъ святой изъ черепахи
                       Мы несемъ вамъ, братья; въ страхѣ
                       Всѣ склонитесь передъ нимъ!
                       Мы несемъ вамъ даръ великій,--
                       То боговъ могучихъ лики,
                       Пойте жъ гимнъ согласный имъ!
   

Сирены.

                       Малый на взглядъ,
                       Силой богатъ,
                       Тѣхъ, кто въ волнахъ погибаетъ,
                       Ликъ вашъ хранитъ и спасаетъ!
   

Нереиды и Тритоны.

                       Мы къ богамъ несли моленье,
                       Чтобъ спокоенъ праздникъ былъ,
                       И, покоренъ ихъ велѣнью,
                       Посейдонъ у нихъ почилъ.
   

Сирены.

             Мы къ вамъ взываемъ съ смиренной мольбой!
             Въ бурѣ, въ грозѣ, надъ пучиной морской,
             Непобѣдимою силой своей,
             Часто отъ насъ вы храните людей.
   

Нереиды и Тритоны.

             Трехъ боговъ мы къ вамъ примчали,
             Хоть четвертаго звали.
             Говоритъ онъ: богъ съ умомъ
             Я одинъ между ними всѣми.
   

Сирены.

                       Божество надъ божествомъ,--
                       Возрастая существомъ
                       Пусть смѣется! Въ то же время
                       Чтить намъ слѣдъ ихъ горячо
                       И пугаться тѣни всякой.
   

Нереиды и Тритоны.

                       Семь ихъ было все жъ однако.
   

Сирены.

                       Гдѣ жъ осталось три еще?
   

Нереиды и Тритоны.

                       Мы не знаемъ! Сонмъ другой
                       Не Олимпъ ли обитаетъ?
                       Есть на западѣ восьмой,
                       Но его никто не знаетъ:
                       Благосклоненъ и великъ,
                       Не вполнѣ лишь онъ возникъ.
                       Ни съ чѣмъ въ вселенной несравнимые,
                       Все далѣ ширясь въ возрастаніи,
                       Они, въ томительномъ желаніи,
                       Хотятъ обнять недостижимое-
   

Сирены.

                       Привыкли мы по старинѣ
                       Всему, гдѣ богъ даритъ, -- лунѣ
                       Иль солнцу, -- поклоняться съ честію.
                       Всегда награда благочестію!
   

Нереиды и Тритоны.

                       Дѣянье славы совершенно --
                       Есть пища для молвы.
   

Сирены.

                       Героевъ древнихъ славныхъ дней
                       Затмили славой мы своей;
                       Герои тѣ давно-давно
                       Златое добыли руно,--
                       Нашли Кабировъ вы.
   

Хоръ.

                       Герои добыли руно,
                       Нашли Кабировъ вы!
   

Гомункулъ.

             Я вижу истуканъ, -- стоитъ онъ столбъ столбомъ,
             Ни дать ни взять горшокъ запечный;
             А, между тѣмъ, предъ нимъ колотитъ въ землю лбомъ
             Премудрый съ вѣрою сердечной.
   

Ѳалесъ.

                       Такъ у людей бываетъ постоянно,
                       Всегда монеты цѣнны по чекану.
   

Протей (невидимо).

                       Какъ говорятъ старинные поэты:
                       Тѣмъ болѣе почета, чѣмъ чуднѣй.
   

Ѳалесъ.

                                 Гдѣ ты, Протей?
   

Протей
(ныряя и появляясь здѣсь и тамъ).

                                 Я здѣсь! Я здѣсь!
   

Ѳалесъ.

                                 Оставь кривлянье это!
                       Предъ старымъ другомъ что за спѣсь!
                       Кричишь издалека, а близко ты.
   

Протей.

                                           Прощай.
   

Ѳалесъ (тихо Гомункулу).

             Онъ близко къ намъ -- свѣтлѣй блистай;
             Онъ любопытенъ будто рыба,
             И живо подойдетъ, увидѣвши что-либо,
             Что ярко блещетъ и свѣтло.
   

Гомункулъ.

             Во весь мой свѣтъ блистать начну съ охотой,
             Лишь бы не лопнуло стекло.
   

Протей.

             Что это блещетъ здѣсь?
   

Ѳалесъ (закрывая Гомункула).

                                                     Вотъ то-то!
             Но коль на чудо хочешь ты взглянуть,
             И образы мѣнять тебѣ не трудно, --
             Ты человѣкомъ, намъ подобнымъ, будь;
             Явись же къ намъ! Разгадку тайны чудной
             Подобнымъ лишь могу я показать.
   

Протей (являясь въ видѣ человѣка).

             Ну, хорошо, проказникъ ты извѣстный.
   

Ѳалесъ.

             Вѣдь любо и тебѣ свой видъ перемѣнить.

(Открываетъ Гомункула).

Протей.

             Свѣтящій карликъ! Вотъ чудесно!
   

Ѳалесъ.

             Онъ съ просьбою большой къ тебѣ,
             Какъ понялъ я его кручину,--
             Его создать на половину
             Угодно было лишь судьбѣ;
             Душевныхъ качествъ въ немъ не мало,
             За-то тѣлесныхъ капли нѣтъ.
             Пропалъ бы онъ совсѣмъ, когда бъ не выручало
             Его стекло -- и вотъ на свѣтъ
             Ему теперь родиться слѣдъ.
   

Протей.

             Какъ дѣвы сынъ, который тѣмъ чуденъ,
             Что существуетъ прежде, чѣмъ рожденъ!
   

Ѳалесъ.

                       Еще однимъ несчастенъ онъ:
                       Я полагаю въ немъ гермафродита.
   

Протей.

                       Тѣмъ лучше это! Въ полъ любой
                       Ему вступленіе открыто;
                       И трудности въ томъ нѣтъ большой,
                       Лишь пусть онъ съ моря начинаетъ!
                       Рождается сперва тамъ мелюзга
                       И меньшихъ братьевъ пожираетъ,
                       Потомъ растетъ и множится, пока
                       Дальнѣйшихъ совершенствъ она не достигаетъ.
   

Гомункулъ.

                       Чу! вѣетъ свѣжій вѣтерокъ
                       Въ благоуханьѣ сладкомъ.
   

Протей.

             Сюда спѣши скорѣе мой дружокъ,
             И ты войдешь во вкусъ порядкомъ;
             А далѣ, на косѣ песчаной
             Насыщенъ воздухъ весь прохладой несказанной...
             Спустись сюда, къ ласкающей волнѣ,
             Мы тамъ увидимъ шествіе морское;
             Оно ужъ близко... Ну, за мной!
   

Ѳалесъ.

                                           И я съ тобою.
   

Гомункулъ.

             Вотъ сходбище духовъ, чудесное втройнѣ.
   

Родосскіе Тельхины
съ трезубцемъ Нептуна подплываютъ на морскихъ коняхъ и драконахъ.

Хоръ.

             Мы ковали булатный трезубецъ Нептуна,
             Усмиряющій дикія волны морей;
             Чуть метнетъ Олимпіецъ съ Олимпа перуны,
             Ихъ встрѣчаетъ Нептунъ грознымъ воемъ зыбей,--
             И чѣмъ яростнѣй молній изгибы змѣятся,
             Тѣмъ грознѣй и суровѣе волны катятся,
             Что межъ ними попало, что видно кругомъ
             Все въ пучину ввергается съ грохотомъ ярымъ.
             И добыли мы скипетръ Нептуна не даромъ:
             Тишину мы съ собою на праздникъ несемъ.
   

Сирены.

             Сонмъ жрецовъ избранныхъ Феба,
             Въ ликованья свѣтлый часъ
             Въ честь Луны, царицы неба
             Шлемъ мы всѣ привѣтъ для васъ!
   

Тельхины.

             О краса всѣхъ богинь и владычица ночи!
             Ты за брата ликуя съ заоблачныхъ странъ.
             Устремляешь къ Родоссу блаженному очи,
             Гдѣ звучитъ въ честь него вѣковѣчный пеанъ.
             Онъ на землю къ намъ шлетъ лучезарные взоры,
             Начинаетъ ли бѣгъ иль идетъ на закатъ.
             И земля, и селенья, и море, и горы
             Богу любы, и веселъ, и чистъ его взглядъ.
             Всюду гонитъ онъ съ острова сумракъ тумана,
             Набѣжитъ вѣтеркомъ ли, лучемъ ли скользитъ,
             То какъ юноша милъ, то въ величьи Титана
             Сотней ликовъ онъ съ неба прекрасный глядитъ.
             Но величіе бога явилось впервой
             Въ человѣческомъ образѣ нашей рукой.
   

Протей.

             Вотъ выдумкой расхвасталися вздорной!
             Для силы солнца животворной
             Кумиры мертвые -- ничто:
             Вѣдь скованы они и слиты изъ металла,
             А думаютъ глупцы, что сдѣлали не мало,
             Изъ мѣди выливши кой-что.
             И чѣмъ гордятся? Въ самомнѣньи
             Стояли гордо боги, -- въ мигъ
             Ихъ сбилъ толчекъ землетрясенья
             И надо снова сдѣлать ихъ.
             Нѣтъ! все, что ни создастъ земля,
             Все съ нею сродное -- мечтаніе пустое:
             Въ водѣ лишь прочное родится и живое.

(Превращается въ дельфина).

             Протей-дельфинъ снесетъ тебя
             На лоно вѣковѣчной влаги.
             Садись! отнынѣ полнъ отваги
             Смотри въ грядущее, довѣрься мнѣ вполнѣ;
             Повсюду на своей спинѣ
             Тебя носить отнынѣ стану
             И сочетаю океану.
   

Ѳалесъ.

             Премудръ его совѣтъ: похвально
             Жизнь начинать съ первоначальной
             Ея ступени; а волна
             Всѣхъ болѣ съ жизнію сродна.
             По правиламъ, начертаннымъ отъ вѣка,
             На образъ образъ, видъ на видъ
             Мѣнять ты будешь, а до человѣка
             Тебѣ вѣдь времени не мало предстоитъ.
   

Протей.

             Всѣмъ духомъ окунись въ просторѣ жизни водной!
             Пусть широко твоя и вольно дышетъ грудь
             Всей жизни полнотой! Мѣняйся въ ней свободно,
             Лишь къ высшимъ степенямъ охочъ не будь,--
             Разъ человѣкомъ будешь ты,
             То кончены мои труды.
   

Ѳалесъ.

             И правда; время есть всегда
             Стать человѣкомъ хоть куда.
   

Протей.

             Вотъ это такъ! я одобряю.
             Согласенъ я: спѣшить намъ нужды нѣтъ.
             Тебя я вижу столько сотенъ лѣтъ,
             А все межъ призраковъ встрѣчаю.
   

Сирены (на скалахъ).

                       Что бѣлѣется, сверкая
                       Рядомъ бѣлыхъ облаковъ?
                       То, воркуя, мчится стая
                       Сизокрылыхъ голубковъ.
                       Съ свѣтлой вѣстью изъ Паѳоса
                       Эта стая послана,--
                       Что посланье удалося:
                       Будетъ миръ и тишина,
   

Нерей.

                       Счелъ бы путникъ метеоромъ
                       Эту стаю голубей,
                       Но мы, духи, вѣщимъ взоромъ
                       Видимъ дальше и яснѣй.
                       На воздушной колесницѣ
                       Дивной дочери моей
                       Легкокрыло мчатся птицы,
                       Ей служа изъ давнихъ дней.
   

Ѳалесъ.

                       То, что старецъ молвитъ нынѣ,
                       Такъ по сердцу мнѣ пришло:
                       Что же лучше, коль святыню
                       Холитъ гнѣздышко тепло?
   

Псиллы и Марсы, плывя на морскихъ быкахъ, тельцахъ и окнахъ.

             На Кипрѣ, въ странѣ отдаленной,
             Вдали отъ морскихъ треволненій,
             Отъ бурныхъ земли потрясеній,
             Въ струѣ вѣтерка благовонной,
             Изъ древнихъ лѣтъ нами хранится,
             Въ сознаніи тихой отрады,
             Киприды златой колесница.
             Въ таинственный часъ полуночный
             Въ стихію волны быстроточной
             Ее мы, -- незримы какъ тѣни
             Для грубаго смертнаго взгляда,--
             Для новыхъ несемъ поколѣній.
             Несемъ въ тишинѣ мы послушно.
             Орелъ намъ не страшенъ воздушный,
             Ни левъ чернокрылый и грозный;
             Не страшенъ намъ мѣсяцъ блестящій,
             Ни крестъ не пугаетъ насъ звѣздный,--
             Никто, надъ землею царящій;
             И кто бъ ни державилъ, ни правилъ,
             И кто бы поля ни кровавилъ
             И кто бы ни жегъ города
             Не страшенъ никто никогда!
             Всегда и повсюду, какъ нынѣ,
             Мы чествуемъ нашу богиню.
   

Сирены.

             Вотъ онѣ, сплетясь другъ съ другомъ
             Въ мѣрной спѣшности своей,
             Рядъ за рядомъ, кругъ за кругомъ
             Извиваясь, будто змѣй!
             Нереидъ суровыхъ стая
             Быстроходная видна
             И Доридъ краса живая
             Съ Галатеей, -- въ мать она!
             Вмѣстѣ съ строгостью спокойной, --
             Божеству приличный видъ;
             Человѣчностію стройной
             Все въ ней дышетъ и блеститъ.
   

Дориды.

                       Лей луна потоки свѣту
                       Пышной молодости цвѣту!
                       Мы жъ тебѣ, отецъ Нерей,
                       Приведемъ своихъ мужей.
                       Этихъ юношей отважно
                       Извлекли мы изъ огня,
                       На постели мшаной, влажной
                       Грѣли ихъ въ сіяньи дня.
                       Благодарность ласки жаромъ
                       Доказать должны они,
                       Съ благосклоннымъ взоромъ старымъ
                       Очи къ нимъ, отецъ, склони.
   

Нерей.

             Двойную пользу здѣсь я вижу отъ участья:
             И сердца доброту и съ ней сожитья счастье.
   

Дориды.

                       О, исполни просьбу нашу,
                       Коль тебѣ нашъ выборъ милъ,
                       Дай имъ всѣмъ свѣжѣй и краше
                       Вѣчной молодости пылъ.
   

Нерей.

                       Удачной радуйтесь добычѣ,
                       Доставши въ нихъ себѣ мужей;
                       Но я мѣнять судьбы обычай
                       Не въ силахъ властію своей.
                       Волна, что васъ лелѣетъ въ морѣ,
                       Не любитъ прочную любовь;
                       Коль ваша страсть остынетъ вскорѣ.
                       На землю ихъ снесите вновь.
   

Дориды.

                       Всѣ мы любимъ васъ сердечно.
                       Но разстаться должно намъ,
                       Нашей вѣрностію вѣчной
                       Не угодны мы богамъ.
   

Юноши.

                       Если насъ былою страстью
                       Наградите вы опять,--
                       Выше мы не знаемъ счастья,
                       Выше намъ и впредь не знать.

(Галатея подплываетъ).

Нерей.

                       Вотъ гдѣ ты, моя дорогая!
   

Галатея.

                       Отецъ! О минута святая!
                       Постойте, дельфины, постойте на мигъ,--
                       Меня оковалъ взоръ очей дорогихъ!
   

Нерей.

             Она далеко ужъ умчалася прочь
             Въ окуржномъ своемъ вѣковѣчномъ полетѣ....
             Что значитъ имъ страсть моя? Снесть мнѣ въ мочь!
             Зачѣмъ вы съ собою меня не возьмете?
             Одинъ лишь единственный взглядъ мнѣ, -- и вотъ
             Меня онъ живитъ и бодритъ цѣлый годъ.
   

Ѳалесъ.

             Хвала! хвала! Несися шире!
             Какъ мнѣ отрадно, какъ свѣтло!
             Все то, что истинно, все, что прекрасно въ мірѣ,
             Все изъ воды произошло,
             Все только влагой одной оживляется.
             О Океанъ! Все тобой управляется!
             Коль не пошлешь ты съ суровыми тучами
             Дождь на землѣ, и ручьями кипучими
             Не наводнишь ты поля плодородныя,
             Рѣки на нихъ не прольешь многоводныя,
             Влагой все не напоишь животворною,--
             Что значитъ мощь огня съ силою горною?
             Свѣжесть и сила въ тебѣ лишь таится.
   

Хоръ (эхо).

             Свѣжесть и мощь изъ тебя лишь родится.
   

Нерей.

             Умчались они далеко-далеко
             И снова ко мнѣ не вернутся;
             По зеркалу водъ широко
             Круги ихъ сверкаютъ и вьются
             Торжественнымъ праздничнымъ хоромъ!
             Ужъ скрылся ихъ рой изъ очей и ушелъ...
             Но ярче и ярче блеститъ надъ народомъ
             Моей Галатеи жемчужный престолъ;
             Горитъ онъ прекрасной звѣздою
             Надъ бурной, шумящей толпою.
             Что дорого намъ, что сродни намъ и мило,
             То видимъ всегда, какъ далёко бъ ни было!
             Оно всегда чисто и ясно очамъ,
             И близко, и сбыточно кажется намъ.
   

Гомункулъ.

                       Въ этой влагѣ переливной
                       Такъ чудесно все, такъ дивно
                       Все, что бъ я ни освѣтилъ.
   

Протей.

                       Въ этой влагѣ, жизнь дающей
                       Пламень твой, сіянье льющій.
                       Будетъ полонъ новыхъ силъ.
   

Нерей.

             Какая для насъ рѣшится загадка
             И тайна какая откроется намъ?
             Что блещетъ у ногъ Галатеиныхъ тамъ,
             То гордо и мощно, то нѣжно и сладко,
             То жадно и страстно, сильнѣй и сильнѣй?
             Мерцаетъ и тлѣется пламенникъ, словно
             Живитъ и ведетъ его трепетъ любовный.
   

Ѳалесъ.

             Гомункула то руководитъ Протей;
             То признаки жажды могучей и властной;
             Я чую порывъ хоть пугливый, но страстный:
             Онъ здѣсь разобьется о блещущій тронъ,--
             Горитъ онъ, сверкаетъ и въ дребезгахъ онъ!
   

Сирены.

             Свершилося чудо въ огнѣ надъ водами,
             И волны въ союзъ сочетались съ огнями;
             И ходъ весь горитъ и сіяетъ огнемъ,
             Какъ будто всѣ тлѣютъ во мракѣ ночномъ,
             Какъ будто бы пламя вокругъ все объяло...
             Пусть царствуетъ Эросъ; онъ жизни начало!
   
                       Слава морю, шири водной,
                       Слава пламени небесъ
                       И волнѣ морей свободной,
                       Слава чуду изъ чудесъ!
   

Весь хоръ.

                       Слава шири лучезарной!
                       Тихимъ гротамъ славу шлемъ;
                       Слава съ пѣсней благодарной
                       Всѣмъ стихіямъ четыремъ!

КОНЕЦЪ ВТОРОГО АКТА.

0x01 graphic

   

0x01 graphic

Дѣйствіе третье.

ПЕРЕДЪ ДВОРЦОМЪ МЕНЕЛАЯ ВЪ СПАРТѢ.

Елена выходитъ, съ нею Хоръ плѣнныхъ троянокъ; Панталисъ, предводительница хора.

Елена.

             Пресытясь похвалой и порицаньями,
             Елена, я пришла къ родному берегу,
             Опьянена волною перекатною,
             Принесшею насъ, -- волей Посейдоновой
             И Евровою силой,-- въ горы родины,
             Въ родимыя отеческія заводи.
             Тамъ Менелай внизу торопитъ радостно,
             Скорѣй ладьи причалить войско храброе.
             Прими жъ поклонъ, родимый домъ, высокій домъ,
             Тиндаромъ, моимъ вотчимомъ, построенный
             Вблизи холма священнаго Палладина,
             Спартанскихъ всѣхъ домовъ пышнѣй украшенный!
             Здѣсь прежде мы играли, веселилися,--
             Касторъ, Поллуксъ съ сестрицей Клитемнестрою,
             Да съ ними я, -- ребячьими забавами.
             И вамъ поклонъ мой шлю, врата широкія.
             Которыя привѣтно растворялися
             Порою той, когда, межъ многихъ Избранный,
             Царь Менелай входилъ въ васъ женихомъ моимъ!
             Раскройтесь же опять, чтобъ я поспѣшное
             Царево повелѣніе исполнила,
             Что, какъ супругѣ, совершить прилично мнѣ;
             Впустите же меня, и пусть останется
             За вами все былое горе горькое,
             Что мнѣ извѣдать довелось съ тѣхъ самыхъ поръ,
             Какъ я пошла стопою беззаботною
             Въ Цитеры храмъ по древнему обычаю,
             И захватилъ меня фригійскій хищникъ тамъ,
             И начались мои невзгоды лютыя,
             О коихъ люди любятъ такъ разсказывать,
             Но говорить и слушать ихъ невесело
             Той, кто за нихъ въ народахъ стала сказкою.
   

Хоръ.

             Не отвергай, о царица, презрительно
             Лучшую честь твою -- честь красоты!
             Высшее счастье тебѣ даровала судьба, --
             Славу красавицы; ею ты выше всѣхъ.
             Славное имя -- награда герою;
             Имъ онъ гордится однимъ.
             Но передъ властью красы всемогущей
             Сердцемъ суровымъ смягчается мужъ.
   

Елена.

             Довольно! Послана сюда супругомъ я
             Его прибытья въ городъ провозвѣстницей;
             Но кѣмъ сюда я прихожу, -- не вѣдаю:
             Попрежнему ль царицей и супругою?
             Иль жертвой Менелая гнѣва грознаго
             И бѣдствій долголѣтнихъ тяжкихъ греческихъ?
             Захвачена я съ бою; но въ плѣну ли я?
             Мнѣ двойственно судьбу мою вѣщанія
             Безсмертныхъ -- красоты всегдашнихъ спутниковъ --
             Пророчили; и даже здѣсь на родинѣ
             Меня томятъ предчувствія тяжелыя.
             Дорогою недобрымъ взоромъ взглядывалъ
             Супругъ мой на меня; ни слова ласково
             Со мной не перемолвилъ во весь долгій путь,
             Какъ бы замысливъ на меня недоброе;
             И только лишь, когда въ Евротъ вступили мы
             И къ берегу ладьи впервой причалили,--
             Какъ по внушенью бога, онъ промолвилъ мнѣ:
             -- "Пока я здѣсь свои дружины вѣдаю
             "И поведу ихъ по морскому берегу,
             "Ты поѣзжай впередъ вверхъ по священнаго
             "Еврота побережью плодоносному,
             "Вдоль по лугамъ направивъ быстрый бѣгъ коней.
             "И вступить ты въ прекрасный долъ, гдѣ высится
             "Лакедемонъ, среди полей построенный,
             "Замкнутыхъ вкругъ цѣпями горъ угрюмыми.
             "Войди тогда ты въ домъ мой многобашенный
             "И собери служанокъ, въ немъ оставленныхъ
             "Съ рабыней старой -- опытной надсмотрщицей,
             "И показать себѣ вели сокровища,
             "Которыя твоимъ отцомъ завѣщаны
             "И. мной въ войнѣ и мирѣ пріумножены.
             "Въ порядкѣ ты найдешь ихъ тамъ, какъ слѣдуетъ.
             "Княжое право, въ томъ что ворочаясь
             "Домой издалека, все такъ находитъ онъ,
             "Въ томъ мѣстѣ, какъ все было имъ оставлено,
             "Затѣмъ что измѣнять -- не дѣло рабское".
   

Хоръ.

             Такъ услади же сердце и очи
             Видомъ сокровищъ, всегда умножаемыхъ!
             Золота, перстней, цѣпей, діадемъ
             Красой и блескомъ вволю насыться;
             Смѣло входи и спроси ихъ скорѣй:
             Пусть принесутъ ихъ тебѣ!
             Любо намъ видѣть споръ красоты
             Съ золотомъ, камнями и жемчугами.
   

Елена.

             Еще вѣщало дальше слово властное:
             "Когда же всѣ осмотришь по порядку ихъ,.
             "Возьми тогда треножникъ ты съ сосудами,
             "Потребными для жертвоприношенія,
             "И все, для торжества того приличное;
             "Побольше кубковъ, чашъ для возліяніи
             "И блюдо; изъ священнаго источника
             "Воды въ кувшины ты налей высокіе,
             "Да приготовь вдали дрова горючія,
             "Да наточи ножу острѣе лезвее;
             "Объ остальномъ же не тебѣ заботиться".
             Вотъ что промолвилъ онъ при разставаніи,
             Но не сказалъ онъ мнѣ какою жертвою
             Онъ олимпійцевъ усладить сбирается;
             И хоть мнѣ подозрѣнье въ душу кридется,
             Но все жъ спокойна я, и пусть безсмертные
             Творятъ со мной все, что угодно волѣ ихъ!
             Добро иль зло въ грядущемъ намъ готовится,--
             Мы, люди, покоряться и терпѣть должны;
             По волѣ вышней ножъ нерѣдко жертвенный
             Закланья не свершалъ предположеннаго,
             Когда его внезапно останавливалъ
             Иль близкій врагъ, иль бога власть незримая.
   

Хоръ.

             Что бъ ни случилось, не думай о томъ!
             Войди, царица,
             Смѣлой стопою!
             Счастье ль, бѣда ль, -- человѣка
             Часто настигнуть можетъ нежданно
             И предузнать никогда ихъ нельзя!
             Въ страшномъ пожарѣ Трои мы зрѣли
             Смерть предъ собою, постыдную смерть;
             Нынѣ жъ съ тобою
             Въ радостномъ сборѣ,
             Видимъ мы солнце, блестящее въ небѣ,
             Слышимъ привѣтъ твой и видимъ, счастливицы,
             Образъ чистѣйшей красы на землѣ.
   

Елена.

             Что будетъ, будь! И что бы ни грозило мнѣ,
             Но надлежитъ вступить мнѣ въ домъ мой царственный,
             Въ мой домъ, давно покинутый, оплаканный
             И вновь меня пріявшій,-- кѣмъ? не вѣдаю.
             Меня несутъ привольно ноги рѣзвыя
             Къ ступенямъ, гдѣ я бѣгала дитятею.
   

Хоръ.

                       Сестры-соплѣнницы,
                       Бросимъ, забудемъ
                       Нашу печаль и тоску!
                       Нашей царицы,
                       Нашей Елены
                       Счастье и радость раздѣлимъ,
                       Радость возврата на родину,
                       Радость возврата хоть поздняго,
                       Зато возврата твердой стопою
                       Въ отчій домъ.
   
                       Пойте хвалебную
                       Пѣсню богамъ,
                       Въ плаваньи насъ сохранившимъ счастливо!
                       Тотъ, кто свободенъ,
                       Тотъ какъ на крыльяхъ
                       Всякую пропасть перелетитъ;
                       А горестный плѣнникъ,
                       Ломая руки,
                       Въ тюрьмѣ томится.
   
                       Ее жъ, изгнанницу,
                       Боги безсмертные
                       Изъ-подъ развалинъ троянскихъ
                       Примчали на родину,
                       Къ дому старинному, дому высокому.
                       Отчему дому,
                       Къ невыразимой
                       Грусти и радости,
                       Къ воспоминаніямъ
                       Дѣтскихъ дней.
   

Панталисъ.

             Постойте, сестры рѣзвыя, умолкните,
             И взоромъ къ двери дома обратитеся!
             Взгляните-ка, царица возвращается
             Оттуда къ намъ опять шагами быстрыми.
             Великая царица, что случилося
             Съ тобой? И вмѣсто встрѣчнаго привѣтствія
             Что страшное ты встрѣтила? Повѣдай намъ!
             Твои глаза пылаютъ отвращеніемъ
             И гордый гнѣвъ въ тебѣ съ смущеньемъ борется.
   

Елена (въ смущеніи не затворивъ за собой двери).

             Испугъ мнѣ неприличенъ, -- дочь Зевеса я;
             Меня не тронетъ страха длань летучая,
             Но трепетъ, ночи древней порожденіе,
             Въ безчисленныхъ являющійся образахъ,
             Какъ сумракъ пламенный на огнедышащей
             Горѣ, -- смутить онъ въ силахъ и герою духъ.
             Такъ и мое ужаснымъ предвѣщаньемъ
             Стигійцы окружаютъ возвращеніе;
             Я, на родной порогъ, давно покинутый,
             Едва вступивши, вонъ бѣгу изгнанницей.
             Но нѣтъ! На свѣтъ лишь вышла я, и далѣе
             Меня ужъ не прогнать вамъ, кто бъ вы ни были!
             Я освящу мой домъ; отъ васъ избавившись
             Меня опять съ царемъ радушно приметъ онъ.
   

Панталисъ.

             Открой слугамъ усерднымъ, милосердая
             Царица, что съ тобою тамъ случилося?
   

Елена.

             Что видѣла я, -- сами вы увидите,
             Когда видѣнье это вновь не скроется
             Въ пучину древней ночи, своей матери.
             Но чтобъ вы знали все, я разскажу сейчасъ.
             Когда, о жертвѣ думая, торжественно
             Вступила въ домъ я, въ первое предсѣніе,--
             Я мертвому молчанью удивилася:
             Тамъ не гремѣла суетня поспѣшная,
             Не видѣлось усердья хлопотливаго,
             Не встрѣтились служанки мнѣ, и ключница
             Принять не поспѣшила гостью чуждую.
             Когда жъ пришла я къ очагу домашнему,
             Предстала мнѣ на грудѣ пепла теплаго
             Сидящая закутанная женщина,
             Казалось, не во снѣ, но въ думѣ сумрачной.
             И позвала ее я властнымъ голосомъ,
             Принявъ ее за ключницу, которую
             Оставилъ царь въ отсутствіе надсмотрщицей;
             Но на мой зовъ она перстомъ не двинулась,
             А встала вдругъ, поднявши руку правую,
             Какъ будто вонъ оттоль меня гнала она;
             И отъ нея я въ гнѣвѣ отвернулася,
             И въ кладовую, гдѣ лежатъ сокровища,
             Черезъ опочивальню, вверхъ по лѣстницѣ
             Пошла было; но тутъ вскочило чудище,
             Огромнымъ тѣломъ заступивъ дорогу мнѣ,
             Свое одно вращая око красное,
             Мнѣ духъ и очи въ трепетъ приводящее.
             Но тутъ слова напрасны; имъ не выразить
             Подобія такого безобразія.
             Но вотъ она! Идетъ къ намъ, не пугаясь дня!
             Но мы здѣсь властны до прихода царскаго;
             И Фебъ, красы хранитель, ночи выродка
             Иль къ Орку вспять пошлетъ, иль укротить его.

Форкіада показывается на порогѣ.

Хоръ.

             Много я видѣла въ жизни, хоть юные
             Кудри вокругъ головы моей вьются;
             Много я страшнаго видѣла въ жизни:
             Ярость воинскую, Трои пожаръ,
             Страшную ночь.
             Въ шумѣ тѣснящихся черною тучей
             Воиновъ грозныхъ, страшно носились
             Крики безсмертныхъ, крики враждебные;
             Мѣдноголосый въ полѣ носился
             Грозный Раздоръ.
   
             Ахъ! еще крѣпки троянскія стѣны
             Были предъ вражьимъ напоромъ; но пламя
             Ближе другъ къ другу троянцевъ тѣснило,
             Всюду кругомъ разливаясь волной,
             Силою бури несомое
             На городъ, во тьму погруженный.
             Въ бѣгствѣ спасаясь, я видѣла съ ужасомъ
             Пламя и дымъ и сверканье пожара,
             Грозную близость безсмертныхъ разгнѣванныхъ.
             Сонмъ привидѣній блуждающихъ,
             Станомъ огромныхъ, окутанныхъ
             Дымомъ и заревомъ.
   
             Но наяву ль то я видѣла,
             Или во снѣ лишь испуганный духъ
             Изобразилъ это бѣдствіе, --
             Я разрѣшить по могу.
             Но что я вижу сейчасъ предъ собою
             Это чудовище,--
             Это я знаю навѣрно
             И осязать его
             Даже могла бы руками,
             Не удержи меня страхъ.
   
             Молви, которая ты
             Изъ дщерей Форкиса?
             Ибо съ тобою сравнить
             Ихъ лишь могу я.
             Или ты вправду одна изъ сестеръ,
             Мракомъ рожденныхъ,
             Око одно и единственный зубъ
             Между собой раздѣляющихъ,
             Страшныхъ Грай?
   
             Какъ же, чудовище,
             Рядомъ съ красавицей.
             Стать ты осмѣлилось
             Передъ очами
             Зоркаго Феба?
             Лучше сокройся снова во мракъ!
             Онъ безобразія вынесть не можетъ
             И никогда своимъ взоромъ божественнымъ
             Мрачныхъ тѣней не видалъ.
   
             Насъ же, смертныхъ, горестный рокъ
             Нынѣ терпѣть принуждаетъ
             Это мученье очей несказанное,
             Что въ тѣхъ, кто любитъ красу,
             Будить проклятый отверженецъ.
             Если же дерзко ты смѣешь
             Все же итти къ намъ на встрѣчу.--
             Выслушай наше проклятье.
             Выслушай брань и угрозы
             Изъ проклинающихъ устъ
             Тѣхъ, кто по счастію
             Созданъ безсмертными былъ.
   

Форкіада.

             Старо, но вѣрно древнее присловіе,
             Что красота не водится съ стыдливостью;
             Всегда имъ на землѣ дороги разныя,
             И другъ ко другу злоба въ нихъ глубокая;
             И чуть лишь гдѣ столкнуться доведется имъ.
             Онѣ спиной другъ къ другу обращаются,
             И прочь скорѣе красота надменная
             Спѣшитъ отъ огорченной ей стыдливости;
             Такъ вплоть до Орка другъ отъ друга бѣгаютъ.
             Коль не смиритъ обоихъ старость дряхлая.
             Объ васъ веду я рѣчь, крикуньи дерзкія,
             Богъ вѣсть отколь къ намъ нынѣ прилетѣвшія,
             Какъ ноющая стая журавлиная,
             Что, проносясь надъ головою путника,
             Его задорно дразнитъ; но проходитъ онъ,--
             И ихъ слѣда въ минуту не останется.
             И съ вами тоже будетъ, подождите-ка!
             Кто вы такія? Развѣ въ домѣ царственномъ
             Безчинствуютъ, какъ вы, менады пьяныя?
             Кто вы такія? На его надсмотрщицу
             Вы такъ-то, будто псы на мѣсяцъ, лаете?
             Вы думали, не знаю я, откуда вы?
             Вы, между дракъ, въ палаткахъ бранныхъ взросшія.
             Охочи до мущинъ вы, сладострастницы,
             Вы воиновъ и мирныхъ развращаете!
             Что собралися вы крикливой стаею,
             Да какъ сверчки по осени стрекочете?
             Вамъ все бы тратить что другими скоплено,
             Вамъ все бъ чужое всюду расхищать добро.
             Товаръ, разбоемъ взятый, тварь продажная!
   

Елена.

             Кто слугъ бранить предъ госпожей осмѣлится,
             Предвосхищаетъ право тотъ господское;
             Ихъ награждать пристойно госпожѣ одной
             И ей одной пристойно ихъ наказывать.
             Довольна я ихъ вѣрностью, которую
             Онѣ явили мнѣ въ ту ночь ужасную,
             Какъ Троя пала; и еще довольнѣе
             Ихъ вѣрностью въ далекомъ, трудномъ плаваньи.
             Гдѣ каждый только о себѣ заботился;
             И здѣсь отъ нихъ я жду такой же вѣрности.
             Не въ томъ суть, кто слуга, а въ томъ, какъ служитъ онъ.
             Поэтому умолкни ты и брань оставь.
             Коль домомъ безъ царя ты ладно правила.
             Тебя за то, вернувшись, и похвалитъ онъ;
             Но берегись, чтобъ вмѣсто похвалы такой
             Не заслужить тебѣ бы гнѣва царскаго.
   

Форкіада.

             Пристойно слугъ бранить и слугъ наказывать,
             Не спорю я, супругѣ повелителя;
             Въ ея рукахъ бразды домоправленія;
             И если ты хозяйкой и царицею
             Къ намъ входишь вновь, ты снова тѣ бразды возьми
             И домомъ правь по своему хотѣнію;
             Но лишь возьми меня въ защиту, старую,
             Отъ этой стаи, что предъ лебединою
             Красой твоей гусиной стаей кажется.
   

Панталисъ.

             Какъ, чудище, страшна ты предъ красавицей!
   

Форкіада.

             Какъ глупость передъ разумомъ безсмысленна.

(Хоретиды выступаютъ изъ хора поодиночкѣ для спора съ Форкіадой).

Первая Хоретида.

             Ты -- дѣтище Эреба, ночи выродокъ!
   

Форкіада.

             А ты -- исчадье Сциллы ядовитое!
   

Вторая Хоретида.

             Твои всѣ предки -- страшныя чудовища.
   

Форкіада.

             Ступай ты въ Оркъ,-- своихъ найдешь тамъ родичей!
   

Третья Хоретида.

             А ты и въ Оркѣ будешь старше всякаго!
   

Форкіада.

             Ты съ старикомъ Тирезіемъ любезничай!
   

Четвертая Хоретида.

             Ты -- бабка Оріоновой кормилицы.
   

Форкіада.

             А ты -- нечистыхъ Гарпій грязный выродокъ!
   

Пятая Хоретида.

             Какой ты пищей, тощая, питаешься?
   

Форкіада.

             Не кровью, до которой такъ охоча ты.
   

Шестая Хоретида.

             Ты, дохлая, дохлятиной питаешься!
   

Форкіада.

             А ты, вампиръ, до крови теплой лакома.
   

Панталисъ.

             Кто ты такая, -- молвить даже страхъ беретъ!
   

Форкіада.

             А назови себя, -- страшнѣй покажется.
   

Елена.

             Не съ гнѣвомъ разнимаю, но со скорбію
             Я перебранку вашу непристойную.
             Нѣтъ ничего вреднѣе для хозяина,
             Какъ злоба слугъ, взаимно затаенная;
             Тогда его велѣній скорымъ откликомъ
             Не будетъ исполненіе усердное,--
             И только лишь враждою безразсудною,
             Своекорыстною оно откликнется.
             Не то одно! Вы бранью той безсмысленной
             Изъ тьмы призвали образы ужасные,
             Что нынѣ всю меня объемлютъ, будто бы
             Я въ Оркъ сама сошла съ родимыхъ пажитей?
             Воспоминанье ль это? Сны ли страшные?
             Была ли я такой? Сейчасъ такая ли?
             Иль это лишь предвѣстіе грядущаго?
             Всѣ дѣвы въ страхѣ; только ты, старѣйшая,
             Одна спокойна лишь; такъ образумь меня!
   

Форкіада.

             Кто долгимъ избалованъ въ жизни счастьемъ,
             Сномъ для того безсмертныхъ милость кажется;
             Тебѣ жъ они безъ мѣры дали милостей.
             Вокругъ тебя пылали всѣ съ любовію,
             И дерзостные подвиги свершалися:
             Тезей еще тобой плѣнился въ юности
             И Геркулесъ, сіявшій въ цвѣтѣ мужества.
   

Елена.

             Увелъ меня десятилѣтней дѣвочкой
             И въ крѣпости Афиднѣ скрылъ онъ въ Аттикѣ.
   

Форкіада.

             Касторъ съ Поллуксомъ скоро тамъ нашли тебя,
             И ты жила въ средѣ блестящихъ витязей.
   

Елена.

             Но больше всѣхъ любила страстью тайною
             Патрокла я, Пелидово подобіе.
   

Форкіада.

             Ты жъ Менелаю, мореходу храброму,
             Досталась по отцову повелѣнію.
   

Елена.

             Отецъ ему и дочь и царство передалъ;
             Дочь Герміона -- плодъ союза нашего.
   

Форкіада.

             Когда же за наслѣдствомъ въ Критъ пустился онъ
             Прекрасный гость къ тебѣ тогда пожаловалъ.
   

Елена.

             Зачѣмъ тревожить память о вдовствѣ моемъ,
             Грозившей мнѣ такою страшной гибелью?
   

Форкіада.

             Меня, свободную критянку, плѣнницей
             Въ то время взялъ онъ въ рабство вѣковѣчное.
   

Елена.

             Но въ домѣ сдѣлалъ онъ тебя надсмотрщицей,
             Чтобъ домъ хранить и въ домѣ всѣ сокровища.
   

Форкіада.

             Что ради Иліона ты покинула
             И для любви неутоленной радостей.
   

Елена.

             Не говори о радостяхъ! Лишь горести
             Съ тѣхъ поръ терзали грудь мою тревожную.
   

Форкіада.

             Былъ слухъ еще, что двойникомъ являлась ты:
             Тебя и въ Троѣ и въ Египтѣ видѣли.
   

Елена.

             Не застилай разсказомъ смысла слабаго!
             Сама ль я здѣсь теперь,-- сама не знаю я.
   

Форкіада.

             Еще былъ слухъ, что изъ Гадеса мрачнаго
             Ахилла тѣнь съ тобою сочеталася
             На зло судьбѣ, при жизни васъ расторгнувшей.
   

Елена.

             Сама я, призракъ, отдалася призраку;
             То былъ одинъ лишь сонъ, въ томъ нѣтъ сомнѣнья;
             Мой меркнетъ умъ, -- я снова стану призракомъ.

(Теряетъ сознаніе и падаетъ на руки хора).

Хоръ.

                       Умолкни, умолкни,
                       Ты, злобная видомъ и рѣчью'
                       Изъ пасти твоей однозубой,
                       Изъ этого страшнаго жерла
                       Не выйти доброму слову!
                       Когда коварство пріемлетъ,
                       Какъ волкъ наружность ягненка,--
                       Оно мнѣ страшнѣе стократъ
                       Цербера адскаго пасти.
                       Съ ужасомъ слышимъ мы, съ ужасомъ видимъ,
                       Откуда, какъ и когда
                       Взялось столько злобы
                       Въ этой твари коварной.
                       Вмѣсто того, чтобы лаской утѣшить
                       Иль тихимъ словомъ забвенье пролить.--
                       Темное прошлое
                       Ты, вмѣсто свѣтлаго,
                       Въ ней пробудила
                       И затемнила былымъ
                       Блескъ настоящаго
                       И лучезарное
                       Мерцанье надежды въ грядущемъ.
                       Умолкни, умолкни,
                       Чтобъ не покинула
                       Душа царицы
                       Тѣло прекрасное
                       И чтобы жизнь озарила
                       Ликъ ея снова,
                       Прекраснѣйшій ликъ на землѣ,
                       Что когда-либо видѣло солнце.

(Елена приходитъ въ чувство и становится посреди хора).

Форкіада.

             Выйди, солнышко, изъ тучи, выйди, красное, опять!
             Словъ нѣтъ, ты и въ ней прекрасно, но прекраснѣе въ лучахъ;
             Блескомъ яркимъ лучезарнымъ намъ явись и засіяй!
             Хоть слыву я безобразной, но красу люблю и чту.
   

Елена.

             Хоть изъ тьмы густой очнувшись, заволокшей очи мнѣ,
             Мнѣ хотѣлось бы покоя, сладко было бъ отдохнуть,
             Но приличнѣе царицѣ, какъ приличнѣй людямъ всѣмъ,
             Ободриться, укрѣпиться передъ тѣмъ, что насъ страшитъ.
   

Форкіада.

             Снова ты предъ нами встала въ величавой красотѣ.
             Молви жъ намъ, чего желаешь; что прикажешь, намъ скажи.
   

Елена.

             Проведенное въ раздорахъ время надо вамъ нагнать.
             Поспѣшите приготовить все, что къ жертвѣ надлежитъ.
   

Форкіада.

             Все готово: и треножникъ, и сосуды, острый ножъ,
             И вода, и благовонья; только самой жертвы нѣтъ.
   

Елена.

             Самой жертвы царь не назвалъ.
   

Форкіада.

                                                     Онъ не назвалъ? Горе мнѣ!
   

Елена.

             Что за горе?
   

Форкіада.

                                 О, царица! этой жертвой будешь ты
   

Елена.

             Буду я?
   

Форкіада.

                                 И эти также.
   

Хоръ.

                                                     Горе, горе!
   

Форкіада.

                                 Ты падешь
             Подъ ножомъ жреца.
   

Елена.

                       Ужасно! Но я знала... Горе мнѣ!
   

Форкіада.

                                 Мнѣ сдается, неизбѣжно.
   

Хоръ.

                                 Ахъ, и намъ сдается тожъ!
             Что-то, что-то будетъ съ нами!
   

Форкіада.

                                 Ты, царица, ты умрешь
             Благородной смертью; вы же,-- вамъ подъ крышею дворца,
             Какъ дроздовъ крикливой стаѣ, смерть на висѣлицѣ вамъ!

(Елена и Хоръ стоятъ въ оцѣпенѣніи).

Форкіада.

             Ну что жъ? Теперь, какъ выходцы загробные
             Стоите вы, оцѣпенѣвши въ ужасѣ,
             Дрожа за жизнь, не вамъ принадлежащую!
             Знать, людямъ, какъ и чудищамъ, не весело
             Прости сказать бываетъ свѣту бѣлому.
             Но отъ судьбы никто спасти не властенъ васъ.
             То истина, хоть вамъ не по душѣ она.
             Но полно: всѣмъ вамъ смерть! За дѣло я возьмусь.

(Хлопаетъ въ ладоши; изъ дверей являются замаскированные карлики, которые быстро исполняютъ всѣ ея приказанія).

             Сюда, сюда ко мнѣ, уроды-карлики!
             Спѣшите, здѣсь вамъ много дѣла темнаго:
             Поставьте-ка треножникъ позолоченый,
             Да принесите-ка булатный острый ножъ,
             Водой кувшины звонкіе наполните,
             Чтобъ смыть струю кровавую кипучую,
             Да постелите шире дорогой коверъ,
             Чтобъ на него склониться жертвѣ царственной
             Не стыдно было, чтобъ на немъ скатилася
             Отрубленная царская головушка!

0x01 graphic

Панталисъ.

             Царица думу думаетъ глубокую,
             А дѣвы всѣ повяли, какъ былиночки;
             А мнѣ, сдается, мнѣ, какъ старшей, надобно
             Съ тобою словомъ, старая, обмолвиться.
             Ты много въ жизни видѣла и вѣдала;
             Хоть молодежь бранилась неразумная,
             Но молви: неужель намъ нѣтъ спасенія?
   

Форкіада.

             Легко сказать! И отъ одной царицы лишь
             Зависитъ ваше и ея спасеніе;
             Но скорая тутъ надобна рѣшительность.
   

Хоръ.

             О, премудрая Сивилла, Парокъ старшая сестра!
             Укажи ты, гдѣ спасенье, брось ты ножницы свои!
             Цѣпенѣетъ въ смертной мукѣ, замираетъ и нѣмѣетъ
             Наше тѣло, что привыкло лишь носиться въ легкой пляскѣ
             Иль въ объятьяхъ сладко млѣть.
   

Елена.

             Пускай онѣ боятся! Не страшуся я
             И лишь скорблю; но коль спасти насъ можешь ты,
             То рада я спасенію. Разумному
             Возможно невозможное. Разсказывай.
   

Хоръ.

             О, разсказывай скорѣе, какъ избѣгнуть можемъ мы
             Этихъ давящихъ, ужасныхъ, смертныхъ путъ, что будто змѣи
             Нашу шею обвиваютъ! Насъ, несчастныхъ, истомитъ
             Предвкушенье тѣхъ мученій, коль ты, Рея, мать безсмертныхъ,
             Не заступишься за насъ.
   

Форкіада.

             Я вамъ скажу; но выслушать рѣшитесь ли
             Вы терпѣливо повѣсть мою длинную?
   

Хоръ.

             Мы ждемъ; ты жизнь разсказомъ возвратишь для насъ!
   

Форкіада.

             Кто въ домѣ мирно бережетъ сокровища
             И вкругъ него возводитъ стѣны крѣпкія
             И крышу отъ дождя чинитъ заботливо,
             Тотъ вѣкъ свой проживетъ въ привольной волюшкѣ.
             Но кто, порогъ священный легкомысленной
             Ногой переступивъ, помчится въ дальній край.
             Тотъ, возвратившись въ отчій домъ оставленный.
             Хоть цѣлымъ все найдетъ, но не попрежнему.
   

Елена.

             Къ чему еще разъ повторять извѣстное?
             Разсказывай; но для чего язвить меня?
   

Форкіада.

             То не упрекъ; изъ рѣчи словъ не выкинешь!
             Изъ моря въ море Менелай, съ дружиною
             Разбой ведя по островамъ и берегу,
             Немало, въ поискахъ добычи, странствовалъ;
             Подъ Троею провелъ онъ цѣлыхъ десять лѣтъ.
             Не знаю я, когда еще вернется онъ.
             Межъ тѣмъ, что съ домомъ сталося Тиндаровымъ,
             Что съ государствомъ сталося покинутымъ?
   

Елена.

             Иль такъ уже съ тобою брань сроднилася,
             Что безъ нея и устъ раскрыть не можешь ты?
   

Форкіада.

             Такъ много лѣтъ забыты были горные
             Отроги, что идутъ за Спартой къ сѣверу
             За Тайгетомъ, откуда къ намъ спускается
             Веселымъ ручейкомъ Евротъ съ высокихъ горъ
             И льется, нашихъ лебедей питаючи.
             Въ долинѣ тихой горной племя смѣлое
             Тамъ поселилось, съ сѣвера пришедшее,
             Изъ Киммерійской ночи и поставило
             На тѣхъ горахъ себѣ твердыню гордую
             И съ высоты ея страною властвуетъ.
   

Елена.

             Какъ это сдѣлали они? Возможно ли?
   

Форкіада.

             Имъ было времени довольно -- двадцать лѣтъ.
   

Елена.

             Есть вождь у нихъ? Не шайка ль то разбойниковъ?
   

Форкіада.

             То не разбойники, и есть у нихъ глава;
             Дурного не скажу о немъ; случалось ли
             Ему здѣсь быть, тогда онъ навѣщалъ меня.
             Онъ могъ взять все, но малымъ лишь доволенъ былъ,
             Подарки принималъ, но дани онъ не бралъ.
   

Елена.

             Каковъ собой онъ?
   

Форкіада.

                                           Недуренъ; мнѣ по сердцу.
             Онъ веселъ, смѣлъ, разуменъ и общителенъ.
             Такого не отыщешь между греками;
             Хоть варварами, греки, вы прозвали ихъ,
             Но право же любой межъ вашихъ витязей,
             Подъ Троей бывшихъ, во сто разъ свирѣпѣе
             И кровожаднѣе; великодушію
             Его я не боялась бы довѣриться...
             А замокъ, гдѣ живетъ онъ! Заглядѣніе!
             Не ваши то громады камней грубыя,
             Ни для себя ни для людей построенныхъ.
             Какъ у циклоповъ, зданій циклопическихъ,
             Гдѣ ваши предки камень неотесанный
             Къ другимъ лишь камнямъ только наворочали.
             Нѣтъ, тамъ все прямо, гладко, соразмѣрено.
             Какъ все красиво тамъ! Отвѣсно высится
             Стѣна крутая, какъ стальная, гладкая;
             Взлѣсть на нее -- подумать страшно было бы!
             Внутри ея лежатъ дворы широкіе,
             Окружены постройками различными.
             Тамъ счета нѣтъ столбамъ, нѣтъ счета столбикамъ.
             Нѣтъ счета сводамъ, сводикамъ съ колоннами,
             Съ балконами, дверями, галлереями,
             Гербами...
   

Хоръ.

                                 Что такое гербъ?
   

Форкіада.

                                                               Видали вы,
             Какъ на щитѣ змѣи изображеніе
             Аяксъ носилъ? И у семи Ѳивянъ щиты
             Животными различными украшены
             Всѣ были съ символическимъ значеніемъ.
             Тамъ были мѣсяцъ съ звѣздами полночными.
             Герои, боги, факелы съ оружіемъ
             И все для мирныхъ градовъ вредоносное.
             И наши унаслѣдовали воины
             Такія отъ отцовъ изображенія;
             Есть львы на нихъ, орлы, и когти львиныя,
             И птицы Ость, и розы, и павлиный хвостъ,
             И ленты есть изъ серебра и золота,
             И алыя, и черныя, и синія,--
             И всѣ они рядами по стѣнамъ висятъ
             Въ палатахъ, свѣта цѣлаго просторнѣе.
             Вотъ гдѣ плясать-то вамъ!
   

Хоръ.

             А есть тамъ съ кѣмъ плясать?
   

Форкіада.

             О, да! золотокудрыхъ много юношей
             Такихъ прекрасныхъ, какъ Парисъ прекрасенъ былъ,
             Когда царицу онъ увезъ.
   

Елена.

                                                     Выходишь ты
             Изъ колеи; докончи лучше свой разсказъ.
   

Форкіада.

             Докончи ты сама; лишь согласишься ты,--
             Сейчасъ туда пойдемъ мы.
   

Хоръ.

                                                     О, скажи скорѣй,
             Царица, слово кроткое и насъ избавь!
   

Елена.

             Какъ? Неужель бояться мнѣ приходится
             Жестокости и гнѣва Менелаева?
   

Форкіада.

             А неужель забыла Деифоба ты,
             Убитаго въ сраженіи, Нарисова
             Родного брата, что съ тобой насильно жилъ,--
             Какъ трупъ его, ничьей мольбы не слушая,
             Неслыханно супругъ твой изуродовалъ?
             И носъ и уши у него отрѣзалъ онъ
             И изувѣчилъ такъ, что страхъ беретъ взглянуть.
   

Елена.

             Онъ это сдѣлалъ лишь изъ-за меня одной.
   

Форкіада.

             Изъ-за тебя опять онъ то же сдѣлаетъ.
             Красу вѣдь не подѣлишь; кто владѣетъ ей,
             Тотъ лучше, чѣмъ дѣлить съ другимъ, убьетъ ее.

(Трубы вдали; хоръ собирается).

             Какъ трубный звукъ объялъ васъ смертныхъ трепетомъ!
             Точь въ точь объемлетъ ревность сердце витязя.
             Не позабудетъ онъ во вѣки вѣчные,
             То, чѣмъ владѣлъ, и то, чего лишился онъ.
   

Хоръ.

             Иль не слышишь трубъ, царица? Иль дружинъ не видишь ты?
   

Форкіада.

             Здравствуй, царь и господинъ мой! Я твоя слуга во всемъ.
   

Хоръ.

                       Что же мы?
   

Форкіада.

                                 Я вамъ сказала: прежде васъ умретъ она,
             А потомъ и вы за нею; вамъ исхода больше нѣтъ.

(Пауза).

Елена.

             Рѣшуся я на то, что ближе всѣхъ ко мнѣ!
             Я вѣдаю, что демонъ-возмутитель ты
             И къ злому приведешь насъ вмѣсто добраго;
             Но въ замокъ за тобой пойду я все-таки.
             Объ остальномъ моя забота; тайное
             Сокрою въ сердцѣ я своемъ рѣшеніе.
             Вамъ не узнать его. Веди насъ, старая!
   

Хоръ.

                       О, какъ охотно съ тобой поспѣшимъ мы
                       Легкой стопою,
                       Сзади насъ смерть,
                       А передъ нами
                       Крѣпости грозной
                       Мрачныя стѣны.
                       Пусть же онѣ сохранятъ насъ
                       Лучше твердынь Иліона,
                       Не устоявшихъ лишь предъ однимъ
                       Низкимъ коварствомъ!

(Облако заволакиваетъ сцену отовсюду).

                       Что съ нами сталось?
                       Сестры, взгляните:
                       Были сейчасъ мы средь бѣлаго дня,
                       А изъ святыхъ волнъ Еврота
                       Встали ночные туманы;
                       Ужъ изъ очей пропадаетъ, блѣднѣя,
                       Берегъ родимый;
                       Лебедей стаи игривой,
                       Плещущей гордо
                       Въ водномъ просторѣ
                       Больше намъ не видать!
                       Что это? Что это?
                       Звуки до слуха доносятся,
                       Звуки далекіе, звуки веселые
                       Трубные звуки, смерти предвѣстники...
                       Ахъ! Можетъ быть, вмѣсто радости,
                       Вмѣсто спасенья желаннаго,
                       Лютая смерть ожидаетъ насъ тамъ!
                       Намъ, бѣлошеимъ
                       Лебедямъ бѣлымъ,
                       И нашей бѣлой лебедкѣ,
                       Нашей царицѣ,
                       Горе намъ, горе и горе!
                       Мглою туманною
                       Вкругъ все сокрыто;
                       Даже другъ друга не видно намъ.
                       Что съ нами будетъ?
                       Гдѣ мы? Идемъ ли мы?
                       И по землѣ ли мы двигались
                       Трепетнымъ шагомъ?
                       И не Гермесъ ли летитъ передъ нами?
                       И впереди насъ не блещетъ ли
                       Жезлъ золотой, повелительный,
                       Насъ неуклонно ведущій
                       Къ темной и скорбной и необъятной,
                       Ненаполняемой и ненасытной
                       Пустынѣ Аида?
             Сумракъ насъ объялъ; безъ солнца, безъ лучей туманъ исчезъ,
             Черной, мрачной тучей свившись. Стѣны насъ тѣснятъ вокругъ,
             Замыкаясь въ тѣсномъ строѣ. Это крѣпость иль темница?
             При единой мысли страшно, сестры; въ плѣнъ мы вновь попали
             Вновь, какъ прежде, мы въ плѣну.

(Внутренній дворъ замка, окруженный фантастическими постройками въ средневѣковомъ вкусѣ).

Панталисъ.

             О, неразумная поспѣшность женская!
             Зависимъ отъ мгновенья мы; игрушкою
             Для счастія мы служимъ и несчастія,
             И хладнокровья нѣтъ у насъ ни здѣсь, ни тамъ;
             То и гляди, раздоры подымаются,
             Попреки, жалобы; въ тоскѣ и въ радости
             Безумно любимъ мы стонать и слезы лить.
             Но замолчите! Кажется, замыслила
             Какую-то царица думу крѣпкую.
   

Елена.

             Гдѣ, Пиѳонисса, ты? Скажись, откликнись намъ
             Изъ ходовъ сумрачныхъ, изъ замка крѣпкаго!
             Съ докладомъ что ли ты пошла къ властителю.
             Чтобы пріемъ радушный приготовитъ намъ?
             Спасибо, если такъ; веди меня къ нему.
             Скорѣй бы лишь мои тревоги минули!
   

Панталисъ.

             Напрасно ты, царица, по нее глядишь;
             Сокрылося отъ нашихъ глазъ чудовище,
             Въ туманѣ, знать, осталося, откуда мы
             Едва сейчасъ, невѣдомо какъ, выбрались;
             А, можетъ быть, блуждаетъ въ нескончаемомъ
             Дворцовомъ лабиринтѣ новоявленномъ,
             Приличную царицѣ у властителя
             Испрашивая встрѣчу: но смотрите-ка!
             Повсюду въ окнахъ, входахъ и на лѣстницахъ
             Толпы людей мгновенно появляются
             И, въ дивный ставши строй, итти готовятся
             Навстрѣчу къ намъ, въ торжественное шествіе.
   

Хоръ.

                       Легче на сердцѣ! Смотрите скорѣй, --
                       Чинно спускается сверху сюда
                       Въ шествіи стройномъ юношей рядъ
                       Золотокудрыхъ. Откуда они?
                       Чье повелѣніе шлетъ ихъ сюда?
                       Кто научилъ ихъ такъ стройно, легко
                       Красиво двигаться рядомъ, шагъ въ шагъ?
                       Что за красавцы! Какъ много ихъ тутъ!
                       Что за походка и кудри и лобъ!
                       Щечекъ румянецъ, какъ персикъ, у нихъ
                       Бархатнымъ нѣжнымъ пушкомъ опушенъ;
                       Вотъ укусить бы! Но страшно; боюсь,
                       Коль ихъ укусить, -- наполнится ротъ
                       Прахомъ, -- промолвитъ, противно!
                                 Еще красивѣе
                                 Сходятъ за ними...
                                 Что же несутъ они?
                                 Подмостки трона,
                                 Коверъ, сидѣнье
                                 И, -- въ складкахъ тяжкихъ
                                 Пышной завѣсы --
                                 Тронный шатеръ.
                                 Облакомъ перьевъ
                                 Онъ осѣняетъ
                                 Главу царицы,
                                 Вотъ ужъ она взошла
                                 Вверхъ по ступенямъ:
                                 На пышномъ тронѣ
                                 Она садится...
                                 Станемъ мы въ рядъ!
                                 Достойно, достойно, трижды достойно
                                 Благословенна такая встрѣча!

(Все сказанное исполняется. Фаустъ является въ сопровожденіи свиты и пажей въ торжественномъ шествіи вверху, въ рыцарской средневѣковой одеждѣ, сходитъ съ лѣстницы и медленно съ достоинствомъ идетъ внизъ).

Панталисъ (разсматривая его).

             Коль скоро мужа этого безсмертные
             Не облекаютъ красотою временной,
             И прелестью лица, и величавою
             Походкой, и любезнымъ обхожденіемъ, --
             Коль это все не призракъ,-- то удачею
             Богатъ во всемъ онъ будетъ: и въ сраженіи
             Съ мужами мѣдйобронными, и съ женщиной
             Въ сердечной битвѣ -- всюду преуспѣетъ онъ.
             Всѣхъ лучше онъ, кого я въ жизни видѣла.
             Какъ медленно, пристойно и почтительно
             Къ намъ сходитъ вождь! Царица, обратись къ нему

0x01 graphic

Фаустъ (подводя скованнаго Линцея).

             Царица, вмѣсто празднественной встрѣчи,
             Что твоему бъ была прилична сану,
             Я привожу тебѣ слугу въ оковахъ,
             Который, долгъ забывши свой, и мнѣ
             Мой помѣшалъ священный долгъ исполнить.
             Склонись же передъ царственной женой,
             Вину свою сознаніемъ очистивъ!
             Царица, передъ тобою человѣкъ,
             Который за свой зоркій глазъ поставленъ
             На башню -- на окрестности глядѣть
             И, озирая ревностно даль неба
             И даль земли, предупреждать, коль скоро
             Подходитъ кто съ долины къ стѣнамъ замка,
             Будь это стадо или войска сила;
             Мы первыхъ защитимъ, послѣднихъ встрѣтимъ
             Отпоромъ. А сегодня -- странный случай!
             Приходишь ты, а онъ про то не молвилъ, --
             И встрѣчи мы тебѣ не оказали,
             Какую должно царственному сану
             Оказывать. Преступникъ, онъ лишился бы
             За это жизни и своею кровью
             Вину омылъ бы; но когда ты здѣсь,
             Тебѣ одной принадлежитъ лишь право
             Карать вину и миловать, какъ хочешь.
   

Елена.

             Высокое достоинство мнѣ далъ ты --
             Царицы и судьи; для испытанья,
             Быть можетъ, какъ предполагаю я.
             Поэтому приму я самъ судьи
             И выслушать виновнаго готова.
   

Линцей.

                       Дай взглянуть мнѣ, дай склониться,
                       Дай мнѣ жить, погибнуть дай!
                       Весь я твой, моя царица,
                       Весь я твой, -- повелѣвай!
                       Долгъ обычный совершая,
                       Съ башни я глядѣлъ вокругъ,
                       Какъ, сверкая и сіяя,
                       Солнце съ юга вышло вдругъ;
                       И на ликъ его прелестный,
                       Вмѣсто пажитей и горъ,
                       Вмѣсто дали поднебесной
                       Я направилъ острый взоръ.
                       Но мое померкло зрѣнье;
                       Тьма застлала очи мнѣ;
                       То, что видѣлъ я въ забвеньи.
                       Помню я, какъ въ смутномъ снѣ.
                       Что тогда со мною сталось?
                       Все исчезло съ глазъ моихъ.
                       Мгла спускалась, мгла сказалась...
                       Ты входила, въ этотъ мигъ.
                       Взоры вслѣдъ тебѣ летѣли;
                       Блескъ красы ихъ ослѣплялъ,
                       И въ забвеньи -- въ самомъ дѣлѣ --
                       Слѣпъ и глухъ я мигомъ сталъ!
                       Долгъ тогда забылъ я стража:
                       Не трубилъ мой звонкій рогъ...
                       Пусть умру я! Гибель даже
                       У твоихъ завидна ногъ!
   

Елена.

             Не мнѣ карать проступокъ, въ коемъ я
             Участница. Увы! Меня преслѣдуетъ
             Ужасный рокъ; онъ ослѣпляетъ мной
             Мужей и тѣмъ приводитъ ихъ въ безумство,
             И въ томъ безумствѣ не щадятъ они
             Ни самого себя, ниже другихъ; въ безумьи
             Меня похитить, захватить, увезть,
             Изъ-за меня сражаться, враждовать --
             Горой, боги, полубоги, даже
             И демоны старались; и меня
             Вслѣдъ за собой изъ края въ край влекли.
             Вотъ почему вслѣдъ за собой проклятье
             Вдвойнѣ, втройнѣ несу съ собой я всюду!
             Освободи несчастнаго! Карать
             Не намъ, когда его караютъ боги.
   

Фаустъ.

             Я вижу въ удивленіи, царица,
             И раненаго и стрѣлка; я вижу,
             Какъ согнутъ лукъ и пущена стрѣла
             И сердце ранено; и снова въ сердце
             Стрѣла мнѣ попадаетъ за стрѣлою.
             Я чувствую, что ни стѣна, ни замокъ
             Отъ нихъ не охраняютъ. Что со мной?
             Мятежникомъ ты дѣлаешь меня
             И въ слугъ моихъ вселяешь ты измѣну.
             Уже боюсь я, что мои войска
             Побѣждены тобой, непобѣдимой.
             Что жъ дѣлать мнѣ, когда я самъ и все,
             Что я считалъ своимъ, тебѣ покорно?
             У ногъ твоихъ позволь тебя признать
             Царицею, въ покорности свободной,
             Во власть твою вручивъ престолъ и царство.
   

Линцей
(съ ларцомъ въ рукахъ и въ сопровожденіи слугъ, несущихъ сундуки).

                       Предъ тобой я вновь, богиня!
                       Я молю: склони свой взглядъ!
                       Отъ твоихъ очей я нынѣ
                       Нищъ и княжески богатъ.
                       Чѣмъ я былъ и чѣмъ я буду?
                       Что мнѣ дѣлать надлежитъ?
                       Очи, зрящія повсюду,
                       Трона высь и блескъ слѣпитъ.
                       Изъ далекаго востока
                       Наша сила къ вамъ пришла,
                       Разливался широко
                       Безъ конца и безъ числа.
                       Гдѣ одинъ упалъ сражаясь,
                       Тамъ другой за нимъ стоялъ.
                       Строй, ростя и расширяясь,
                       Павшихъ тысячъ не считалъ.
                       Мы неслись, мы наступали,
                       Мы страной овладѣвали:
                       Нынче я, а тамъ другой
                       Воевалъ и велъ разбой.
                       За добычею въ погонѣ
                       Всякій грабить былъ готовъ:
                       Этотъ бралъ рысистыхъ коней,
                       Тотъ красавицъ, тотъ воловъ.
                       Но,-- чего на свѣтѣ мало, --
                       Лишь сокровищъ я искалъ;
                       То, что такъ другихъ прельщало,
                       Я за тлѣнъ и прахъ считалъ.
                       Обозрѣвши зоркимъ глазомъ
                       Всѣ подвалы, уголки,--
                       Все, что рѣдко, бралъ я разомъ,
                       Запирая въ сундуки.
                       И собралъ я кучи злата,
                       Кучи камней дорогихъ.
                       Вотъ тебѣ смарагдъ богатый;
                       Онъ достоинъ рукъ твоихъ.
                       Эти капли перламутра
                       Я на серьги приберегъ,
                       А рубинъ -- съ румянцемъ утра
                       Щекъ твоихъ бы спорить могъ.
                       Молви, -- камней самоцвѣтныхъ
                       Принесу еще тебѣ.
                       Много кладовъ я завѣтныхъ
                       Добылъ кровію въ борьбѣ.
                       Злата съ камнями немало
                       Сундуки хранятъ мои;
                       Только молви, -- и подвалы
                       Имъ наполню я твои.
                       Ты едва на тронъ вступила, --
                       Влага всѣ къ тебѣ текутъ;
                       Справедливость, власть и сила
                       У тебя нашли пріютъ.
                       Съ ними все, чѣмъ я владѣю,
                       Все твое и самъ я твой,
                       Но равнять я ихъ не смѣю
                       Съ этой дивной красотой.
                       Какъ цвѣтокъ передъ ненастьемъ
                       Вянутъ предъ тобой они...
                       Брось мнѣ взглядъ,-- и этимъ счастьемъ
                       Весь мой кладъ мнѣ вновь верни!
   

Фаустъ.

             Прочь отнеси богатые дары
             Безъ похвалы, хоть и безъ порицанья.
             Отнынѣ все принадлежитъ царицѣ,
             Что въ замкѣ есть; и предлагать ей порознь
             Излишне было бъ. Потому, иди,
             Разставь свои сокровища въ порядкѣ.
             Невиданнымъ блеснувъ великолѣпьемъ!
             Пусть небеса на сводахъ заблистаютъ!
             Безжизненную тварь преобрази
             Въ Эдемъ прекрасный! Подъ ея ногами
             Пусть пестрые растелются ковры
             И нѣжно каждый слѣдъ ея объемлютъ!
             Ей, предъ которой не ослѣплены
             Одни лишь боги, -- ей приличенъ блескъ.
   

Линней.

                       Властелина повелѣнье
                       Я исполнить радъ душой,
                       Если наше все владѣнье
                       Красотѣ подвластно той.
                       Красоты небесной сила
                       Наше войско покорила;
                       Даже солнца свѣтлый ликъ
                       Сталъ туманнѣй и блѣднѣе.
                       Цѣлый міръ, въ сравненьи съ нею,
                       Цѣлый міръ намъ пустъ и дикъ! (уходитъ).
   

Елена (Фаусту).

             Мнѣ хочется съ тобою говорить;
             Но рядомъ сядь со мной: пустое мѣсто
             Ждетъ господина и мое упрочить.
   

Фаустъ.

             Сперва позволь тебѣ принесть присягу
             И руку ту, которая меня
             Подъемлетъ до себя, поцѣловать;
             И въ соправители принявъ меня
             Въ владѣніяхъ твоихъ неокругленныхъ,
             Прими во мнѣ поклонника, слугу
             И твердаго защитника престола.
   

Елена.

             Немало между васъ чудесъ я вижу;
             Тебя о многомъ хочется спросить;
             Но знать бы я хотѣла, почему
             Слова слуги такъ сладостно звучали,
             И каждый звукъ искалъ себѣ созвучья.
             И чуть до слуха слово долетало,--
             Уже ему другое откликалось.
   

Фаустъ.

             Коль наша рѣчь пришла тебѣ по нраву, --
             Навѣрно наши пѣсни ты полюбишь,
             Что разомъ слухъ и умъ миротворягь.
             Но если ты желаешь, -- научиться
             Имъ можемъ мы взаимнымъ разговоромъ.
   

Елена.

             Какъ научиться рѣчи той, скажи?
   

Фаустъ.

             О, просто, говори лишь только отъ души!
             Когда огня страстей не въ силахъ грудь вмѣстить,
             То ищемъ мы...
   

Елена.

                                 Съ кѣмъ счастье раздѣлить.
   

Фаустъ.

             Коль о грядущемъ мы забыли и быломъ,
             То въ настоящемъ...
   

Елена.

                                           Счастье мы найдемъ.
   

Фаустъ.

             Богатство въ немъ и радость жизни всей,--
             И этому залогъ...
   

Елена.

                                 Въ рукѣ моей.
   

Хоръ.

                       Кто бъ узналъ, что такъ поспѣшно
                       Властелину этихъ башенъ
                       Страсть внушитъ царица?
                       Вѣдь давно ль въ плѣну мы были
                       Съ дня позорнаго паденья
                       Трои старой и скитались
                       Въ ужасѣ незнанья?
                       Если женщинѣ въ привычку
                       Страсть мущины, то не властны
                       Выбирать онѣ; но надо
                       Помнить это имъ!
                       Не однихъ золотокудрыхъ
                       Пастуховъ и грязныхъ фавновъ
                       Случай ей приноситъ,
                       Право имъ одно даруя --
                       Наслажденья тѣломъ.
                       Вотъ они, вотъ они вмѣстѣ сидятъ,
                       Другъ съ другомъ обнявшись,
                       Колѣно къ колѣну, плечо къ плечу;
                       За руки дружески взявшись,
                       Руки качаютъ они
                       Другъ другу на тронѣ блестящемъ.
                       Скрывать непристойно величеству
                       И тайныя радости!
                       У всѣхъ въ глазахъ, всенародно
                       Приличнѣе имъ наслаждаться.
   

Елена.

                       Не знаю я, гдѣ я и что со мной,
                       Но что я здѣсь, я рада всей душой.
   

Фаустъ.

                       Я трепещу; сдается,-- это сонъ;
                       Промолвишь слово, -- въ мигъ исчезнетъ онъ.
   

Елена.

                       Обновлена я вся, всѣмъ существомъ;
                       Люблю тебя, хоть ты мнѣ незнакомъ.
   

Фаустъ

                       Не пробуждай сомнѣній вѣковыхъ!
                       Мы будемъ жить для жизни хоть на мигъ.
   

Форкіада (рѣзко выступая).

                       Разбираться въ совершенствѣ
                       Въ сладкой азбукѣ любви,
                       И бездѣйствовать въ блаженствѣ
                       Время ль вамъ, друзья мои?
                       Слышишь, чу! гроза подходитъ;
                       Рогъ играетъ боевой;
                       Менелай толпы приводитъ,--
                       Собирайтесь въ смертный бой!
                       Оскорбленныхъ грековъ злобу
                       Ты, подобно Деифобу,
                       Самъ узнаешь съ этихъ поръ;
                       Васъ повѣситъ вождь суровый,
                       А царицѣ бѣдной снова
                       Точатъ жертвенный топоръ!

0x01 graphic

Фаустъ.

             Проклятая помѣха! какъ некстати ты!
             Неловкое вторженье не по сердцу намъ,
             Будь даже то въ опасности. Извѣстіе
             Печальное прекраснѣйшаго вѣстника
             Уродуетъ; а ты, уродъ, лишь грустныя
             Извѣстія приносишь людямъ радостно.
             Но нѣтъ тебѣ удачи здѣсь! Опасность я
             Разсѣю всю легчайшимъ дуновеніемъ.
             Пугай другихъ! Твоя же не страшна мнѣ вѣсть;
             И будь она бѣдою впрямь,-- до страха ль мнѣ!

(Сигналы и выстрѣлы съ башенъ, трубы и рожки, военная музыка, войска проходятъ черезъ сцену).

             Сейчасъ предстанетъ каждый воинъ
             Передъ тобой въ строю дружинъ;
             Тотъ ласки женщинъ лишь достоинъ,
             Кто ихъ хранитъ, -- лишь онъ одинъ.

(къ предводителямъ, стоящимъ каждый во главѣ полка и выступающимъ впередъ).

             Съ той тихою, но грозной силой.
             Что васъ вела въ пути побѣдъ, --
             Цвѣтъ юности полночной милый
             И мощи западной расцвѣтъ,--
   
             Сталь на груди и сталь въ десницѣ,
             За царствомъ царство руша, въ бой
             Идите, -- пусть земля страшится,
             Дрожа подъ вашею пятой!
   
             Въ Пилосѣ мы вступили съ моря,
             И Несторъ старый тамъ погибъ;
             А прочіе, въ неравномъ спорѣ,
             Намъ быть преградой не могли бъ
   
             И Менелай, -- пускай придетъ онъ: --
             Рѣшится быстро ихъ судьба!
             Пускай кругомъ разбой ведетъ онъ:
             Его въ томъ склонность и судьба.
   
             Вожди, отъ имени царицы
             Спартанской, я вамъ шлю привѣть;
             Что силѣ вашей покорится,--
             Себѣ возьмите плодъ побѣдъ.
   
             Коринѳа бухту охраняя,
             Германецъ, будь ей ты оплотъ;
             А судостройная Ахайя,--
             Тебѣ ее даримъ мы. Готъ!
   
             Вы, Франки, властвуйте въ Элидѣ;
             Мессена -- доля, Саксъ, твоя;
             А вы, Норманны, въ Арголидѣ
             Съ бреговъ очистите моря.
   
             Всякъ въ свой удѣлъ пусть поселится
             И пусть его устроитъ самъ,
             Но лишь спартанская царица
             Одна главою будетъ вамъ.
   
             Чрезъ ваше счастіе -- въ почетѣ
             Ея вѣнчанная глава,
             И вы у ногъ ея найдете
             И свѣтъ и крѣпость и права!

(Фаустъ сходитъ, полководцы собираются вокругъ него, чтобы принять отъ него приказанія).

Хоръ.

             Кто обладаетъ красавицей,
             Если онъ ловокъ во всемъ,
             Пусть объ оружьи прилежнѣе думаетъ!
             Лаской своей пріобрѣтши
             Высшее благо земное,
             Мирно не можетъ онъ имъ обладать:
             То къ ней льстецы незамѣтные ластятся,
             То къ ней борцы пробиваются силою, --
             Тѣхъ и другихъ онъ сумѣй отстранить!
   
             Вотъ потому-то нашего князя
             Я межъ другими выше почту,
             Что онъ разуменъ и храбръ въ то же время,
             Такъ, что покорны могучіе воины
             Каждому знаку его,
             Такъ что исполнить его повелѣнія
             Каждый для собственной пользы старается
             И для высокой вождя благодарности,
             Въ славу ему и себѣ.
   
             Кто ее могъ бы отнять теперь
             У могучаго князя?
             Пусть она будетъ ему! Мы признаемъ,
             Дважды признаемъ его властелиномъ
             Нашей царицы за то, что сумѣлъ онъ
             Насъ извнутри нерушимыми стѣнами,
             Доблестью жъ храбрыхъ извнѣ оградить!
   

Фаустъ.

             Подвижникъ каждый ополченья
             Богатой награжденъ страной;
             Такъ пусть идутъ они въ сраженье,
             А я останусь здѣсь съ тобой.
   
             Пусть всѣ составятъ чередою
             Для полуострова оплотъ.
             Что связанъ кряжемъ горъ съ землею
             И окруженъ просторомъ водъ.
   
             Будь ты вовѣкъ благословенна.
             Подъ солнцемъ лучшая страна,
             Наслѣдіе моей Елены,
             Ея отчизна, гдѣ она
   
             Въ зачаткѣ, въ камышѣ прибрежномъ,
             Изъ скорлупы яйца впервой,--
             И матери и братьямъ нѣжнымъ
             Блеснула чудною красой!
   
             То край отрадъ и наслажденья!
             Ты вновь, царица, въ томъ краю...
             О, осмотри свои владѣнья
             И полюби страну свою!
   
             Хоть солнце тамъ не пламенное грѣетъ
             Высокаго хребта зубчатую главу,
             Но все жъ растеньями хребетъ тотъ зеленѣетъ
             И козы горныя находятъ тамъ траву.
   
             Шумитъ источникъ и поитъ ручьями
             Долины, поле, изумрудный лугь;
             Въ ихъ зелени, усѣянной холмами,
             Пасется стадо тамъ и сямъ вокругъ;
   
             Походкой мѣрной, тихо, осторожно
             На пастбище идутъ тамъ овцы и волы,
             И на ночь имъ готовъ пріютъ надежный
             Въ пещерахъ и разсѣлинахъ скалы.
   
             Панъ тамъ живетъ, и нимфъ веселыхъ домы
             Разсѣяны въ лѣсныхъ ущельяхъ тамъ;
             И дерева, тѣснясь одно къ другому,
             ГІодъемлютъ мощно вѣтви къ небесамъ.
   
             То старый лѣсъ! Тамъ дубъ вѣтвится мощно
             Себялюбивою красой своихъ вѣтвей;
             Тамъ нѣжный кленъ, наполненъ влагой сочной,
             Растетъ, играя тяжестью своей;
   
             И молоко въ глуши деревъ тѣнистой
             Течетъ къ устамъ младенцевъ и ягнятъ:
             Медъ изъ дупла струею каплетъ чистой
             И сочные плоды деревья тяготятъ.
   
             Благополучье въ томъ краю наслѣдно;
             Румянецъ щекъ краснѣе, чѣмъ уста;
             На мѣстѣ каждый тамъ, и даже смерть безслѣдна,
             Здоровье тамъ во всѣхъ цвѣтетъ и красота.
   
             Растетъ младенецъ, юноша мужаетъ
             И мужъ цвѣтетъ въ красѣ своихъ отцовъ,--
             И странникъ съ удивленьемъ вопрошаетъ;
             Людей онъ это видитъ иль боговъ?
   
             Преданіе гласитъ, что въ стары годы
             Тамъ Аполлонъ являлся пастухомъ,
             Затѣмъ, что тамъ, гдѣ властвуетъ природа,
             Тамъ всѣ міры сливаются въ одномъ,

(садится около нея).

             Тамъ я съ тобой и ты со мною нынѣ.
             Мы счастливы,-- о прошломъ позабудь!
             Богорожденная, познай, что ты богиня;
             Пусть радость первыхъ дней твою наполнитъ грудь!
   
             Нѣтъ, намъ не надо крѣпости надменной,
             Не надо войнъ! Для насъ не мѣсто тутъ,
             Близъ Спарты! Намъ въ Аркадіи блаженной
             Готовъ для нѣгъ и счастія пріютъ.
   
             О, погрузись въ блаженство безъ завѣта!
             Намъ радости сулитъ блаженный сонъ;
             Мы будемъ счастливы въ тиши, въ дали отъ свѣта,
             И въ зелени поставимъ мы свой тронъ!

(Сцена перемѣняется. Къ ряду скалъ съ пещерами примыкаютъ виноградные кусты. Тѣнистый лугъ, замкнутый со всѣхъ сторонъ горами. Фауста съ Еленою невидно. Хоръ спитъ, разбившись отдѣльными группами).

Форкіада.

             Долго ль дѣвы почивали, я не знаю; и во снѣ
             Увидали ль хоть подобье отдаленное того,
             Что увидѣла я въявѣ,-- также я не поручусь.
             Потому-то васъ бужу я. Удивляйся, молодежь!
             Бородатые, вы тоже; что глядите издалёка,
             Ожидая довершенья совершившихся чудесъ?
             Выходите, выходите! Отряхните ваши кудри,
             Сонъ съ очей скорѣй сгоните и послушайте меня.
   

Хоръ.

             Говори намъ, говори же, что чудеснаго случилось;
             Любо намъ послушать будетъ то, чему повѣрить трудно.
             Надоѣло въ эти горы, въ эти скалы намъ глядѣть.
   

Форкіада.

             Чуть вы глазки лишь протерли, а ужъ скучно стало вамъ?
             Такъ послушайте: въ пещерахъ, въ этой зелени и гротахъ
             Идиллической, влюбленной былъ готовъ пріютъ четѣ,
             Господину съ госпожею.
   

Хоръ.

                                           Ну, и что же?
   

Форкіада.

                                                               Въ отдаленьи
             Отъ всего, они меня лишь для услугъ себѣ призвали.
             Я въ почтеніи къ сторонкѣ отошла, но,-- какъ прилично
             То рабынѣ отличенной,-- здѣсь и тамъ смотрѣла зорко,
             Все глядѣла, наблюдала, мхи съ кореньями искала,
             Зная силы ихъ и годность, а чета все это время
             Оставалася одна.
   

Хоръ.

             Говоришь ты, будто въ этихъ гротахъ міръ вмѣщался цѣлый,
             Лѣсъ, поля, моря и рѣки! Что за сказку ты плетешь!
   

Форкіада.

             Несмысли! Да въ самомъ дѣлѣ есть безвѣстныя пространства,--
             Тамъ покой вслѣдъ за покоемъ, дворъ одинъ вслѣдъ за другимъ.
             Въ думахъ я ходила мимо; вдругъ откликнулося эхо
             Въ сводахъ тѣхъ пещеръ обширныхъ на ребячій смѣхъ -- и что жъ?
             Вижу: прыгаетъ малютка съ лона матери къ отцу.
             Отъ отца -- опять къ родимой; болтовня и крикъ дитяти
             Смѣхъ и шутки, неразумный бредъ любви и ласки радость --
             Тамъ смѣнялись безъ конца.
             Въ наготѣ безкрылый геній, словно фавнъ, но безъ скотства,--
             Вдругъ, какъ прыгнетъ отъ земли онъ, и въ другой разъ прыгъ, а въ третій,
             Глядь, до свода онъ досталъ!
             Въ страхѣ мать кричитъ: "Ты прыгай, прыгай, какъ тебѣ угодно,
             "Но летать страшись: свободный запрещенъ тебѣ полетъ!" --
             А родитель съ увѣщаньемъ: "Знай, въ землѣ лежитъ та сила,
             "Что тебя возноситъ кверху; ты пятой земли касайся,--
             "Какъ въ Антея силу тотчасъ мать-земля вольетъ въ тебя!"
             Такъ по склону горъ высокихъ лазитъ онъ; со скалъ на скалы
             Перепрыгиваетъ, будто мячъ, гонимый вѣтеркомъ.
             Вотъ онъ съ краю темной бездны въ пропасть ринулся съ разбѣгу
             И исчезъ въ ней. Мать въ испугѣ слезы льетъ; спѣшитъ родитель
             Съ утѣшеньемъ; я плечами пожимаю въ ожиданьи...
             Что же вышло? Въ этой безднѣ точно кладъ какой былъ спрятанъ:
             Весь въ цвѣтахъ, въ одеждахъ яркихъ къ намъ оттоль явился онъ,
             Складки съ рукъ спадаютъ; ленты вкругъ груди капризно вьются,
             А въ рукахъ -- златая лира; будто юный Фебъ прекрасенъ,
             Онъ является на склонѣ. Мы молчимъ отъ удивленья,
             А родители въ восторгѣ друга другъ ко груди жмутъ.
             Но какое же сіянье вкругъ чела? Сказать не смѣю:
             Золотая ли корона? Пламя ль генія святое?
             Величавыя движенья ужъ въ ребенкѣ обличаютъ
             Силу въ мірѣ красоты.
             Вѣчной стройностью проникнутъ каждый членъ въ его движеньяхъ,
             Вотъ увидите вы сами,-- и вы сами обратитесь
             Въ удивленіе одно!
   

Хоръ.

                       Это ль, критянка,
                       Ты чудомъ считаешь?
                       Развѣ не слышала ты никогда
                       Дивнаго слова поэтовъ,
                       Развѣ въ Іоніи ты не знавала,
                       Развѣ въ Элладѣ ты не слыхала
                       Дѣдовскихъ старыхъ сказаній,
                       Божески дивно-роскошныхъ?
   
                       Все, что свершается
                       Временемъ нынѣшнимъ, --
                       Все это грустный одинъ отголосокъ
                       Славныхъ дней праотцевъ!
                       Не сравнится разсказъ твой
                       Съ тѣмъ, что вымыселъ милый
                       Намъ разсказалъ правдивѣе правды
                       Про сына Маи,
   
                       Какъ его, малаго птенчика,
                       Крѣпышка и красавчика,
                       Нянекъ толпа хлопотливая
                       Неразумнымъ обычаемъ
                       Дорогими пеленками
                       Обвивала старательно
                       И въ колыбелькѣ укачивала
                       На постелькѣ пуховой:
   
                       Но удалось, невдомекъ для нихъ,
                       Крѣпышку и красавчику,
                       Милому плуту-малюточкѣ,
                       Ручки и ножки упругія
                       Вонъ изъ пеленокъ повытащить.
                       Вмѣсто себя въ колыбелькѣ той
                       Только скорлупку багряную,
                       Волю его стѣснявшую,
                       Онъ оставилъ и вылетѣлъ,
   
                       Какъ вылетаетъ бабочка,
                       Жесткую куколку кинувши,
                       Крылышки расправляючи
                       Навстрѣчу солнышку ясному
                       И улетаючи въ небо.
   
                       Такъ-то, изъ ловкачей ловкачъ,
                       Рано онъ показать успѣлъ,
                       Что онъ -- богъ, благосклонный всегда
                       Всѣмъ ворамъ, всѣмъ мошеникамъ,
                       Выгоды легкой ищущимъ,--
                       Сходными съ ними дѣлами:
                       Скоро у бога морей онъ укралъ
                       Страшный трезубецъ, мечъ у Ареса
                       Также у Феба лукъ и стрѣлу
                       И мѣхи у Гефеста;
                       Даже громы у Зевса-отца
                       Онъ бы навѣрно укралъ, когда бъ
                       Не боялся онъ пламени.
                       Но, поспоривъ съ Эротомъ, онъ
                       Выигралъ у него закладъ:
                       Поясъ во время бесѣды онъ
                       У Киприды похитилъ!

(Восхитительная струнная мелодія слышится изъ пещеры. Всѣ прислушиваются и глубоко растроганы. Отъ этой минуты до ниже обозначенной паузы дѣйствіе происходитъ подъ музыку).

Форкіада.

                       Чу! тѣ звуки слышны стали.
                       Баснословье бросьте вы!
                       Ваши боги миновали,--
                       Прочь ихъ всѣхъ! они мертвы.
                       Кто васъ нынче слушать станетъ?
                       Здѣсь о высшемъ дѣлѣ рѣчь:
                       Что сердца зоветъ и манитъ,
                       То отъ сердца должно течь

(уходитъ по направленію къ скаламъ).

Хоръ.

                       Если пѣснѣ животворной
                       Покорилась даже ты,--
                       Мы ль не будемъ всѣ покорны
                       Славной мощи красоты?
                       Хоть исчезни свѣтъ полдневный,
                       Будь все даже вкругъ мертво,--
                       Въ глубинѣ найдемъ душевной
                       Мы замѣну для всего!
   

Елена, Фаустъ и Эвфоріонъ (въ вышеописанномъ костюмѣ).

Эвфоріонъ.

                       Лепечу ль я пѣснь иль сказки,--
                       Въ васъ душа въ отвѣтъ поетъ;
                       Понесусь ли въ мѣрной пляскѣ,--
                       Ваше сердце тактомъ бьетъ.
   

Елена.

                       Власть любви въ одно связуетъ
                       Высшимъ счастьемъ смертныхъ два,
                       Но лишь тройственность даруетъ
                       Намъ блаженство божества.
   

Фаустъ.

                       Все настало, все свершилось;
                       Вся моя ты, весь я твой.
                       Только бъ все не измѣнилось;
                       Страшно мнѣ судьбы иной!
   

Хоръ.

                       Что столѣтьями копилось,--
                       Въ это милое дитя,
                       Съединившись, воплотилось;
                       Все -- въ одно! Въ восторгѣ я!
   

Эвфоріонъ.

                                 Дайте мнѣ воли,
                                 Дайте простору!
                                 Раздолья болѣ
                                 Рукамъ и взору!
                                 Порывъ могучій
                                 Въ груди растетъ.
   

Фаустъ.

                                 О, тише, тише
                                 Съ игрой опасной!
                                 Смири, смири же
                                 Порывъ свой страстный:
                                 Твоя погибель
                                 Насъ въ гробъ сведетъ.
   

Эвфоріонъ.

                                 Не по душѣ мнѣ
                                 Истома скуки.
                                 Пустите кудри,
                                 Пустите руки,
                                 Пустите платье,
                                 Оно мое!
   

Елена.

                                 Пойми, подумай,
                                 Мой сынъ желанный,
                                 Какъ огорчишь насъ
                                 Бѣдой нежданной,
                                 Если погубишь
                                 Счастье свое!
   

Хоръ.

                                 Съ твоей погибелью
                                 Погибнетъ все!
   

Елена и Фаустъ.

                                 Разсѣй, нашъ милый сынъ,
                                 Нашъ страхъ тревожный
                                 И усмири свой пылъ
                                 Неосторожный!
                                 Хотя бъ для насъ лишь
                                 Смири себя!
   

Эвфоріонъ.

                                 Только для васъ лишь
                                 Смиртося я.

(Скользитъ вдоль хора и увлекаетъ его въ пляску).

                                 Съ вами играть я радъ,
                                 Рѣзвыя дѣвы!
                                 Пусть только пляскѣ въ ладъ
                                 Вторятъ напѣвы.
   

Елена.

                                 Такъ! Подъ живой напѣвъ
                                 Веди красавицъ-дѣвъ
                                 Въ пляску съ собой.
   

Фаустъ.

                                 Только бъ въ игрѣ твоей
                                 Минуло все скорѣй!
                                 Я самъ не свой!
   

Эвфоріонъ и Хоръ
(съ пляской, и пѣніемъ движутся замкнутымъ кругомъ).

                                 Когда взмахнешь ты вдругъ
                                 Плавной четою рукъ,
                                 Иль золотой волной
                                 Кудрей встряхнешь порой,
                                 Иль чуть замѣтно лишь
                                 Ты по землѣ скользишь,
                                 Или въ живой красѣ
                                 Движутся члены всѣ,--
                                 Милый, ты все достигъ,
                                 Чего желалъ:
                                 Сердцѣ всѣхъ насъ ты въ мигъ
                                 Очаровалъ!
   

Эвфоріонъ.

                                 Сейчасъ устроимъ
                                 Игру другую:
                                 Разсыпьтесь роемъ;
                                 Васъ всѣхъ ловлю я.
                                 Вы будьте птицей,
                                 А я ловцомъ.
   

Хоръ.

                                 Когда гоняться
                                 Ты хочешь съ нами, --
                                 Тебѣ отдаться
                                 Мы жаждемъ сами,
                                 Въ твои мы сѣти
                                 Сами придемъ:
   

Эвфоріонъ.

                                 Прочь разбѣгайтесь,
                                 Въ горѣ скрывайтесь!
                                 Все даровое
                                 Для храбрыхъ презрѣнно;
                                 Лишь взятое съ бою
                                 Одно только цѣнно!
   

Елена и Фаустъ.

                                 Что за удаль, пылъ упорный
                                 И отчаянный порывъ!
                                 Чу! въ лѣсахъ и въ выси горной
                                 Дребезжитъ рожка призывъ!
                                 Что за шумъ! Что за смятенье!
   

Хоръ (вбѣгая поодиночкѣ).

                                 Обогналъ всѣхъ насъ онъ скоро
                                 И покинулъ насъ въ презрѣньи;
                                 Лишь всего одна изъ хора
                                 По душѣ пришлась ему.
   

Эвфоріонъ
(увлекая за собою молодую дѣвушку).

                                 Непокорную поймаю,
                                 Противъ воли обнимаю
                                 И насильно къ сердцу жму.
                                 Что за верхъ блаженства -- съ бою
                                 Наслажденье пить рѣкою
                                 И побѣдную печать
                                 Поцѣлуемъ налагать!
   

Дѣвушка.

                                 Прочь! И въ нашемъ слабомъ тѣлѣ
                                 Духъ высокій можетъ жить.
                                 Нашу волю, -- знай на дѣлѣ!--
                                 Не совсѣмъ легко сломить.
                                 Я твоя? Мечта пустая!
                                 Много вѣришь ты себѣ.
                                 Исчезаю отъ тебя я
                                 Мнѣ на смѣхъ, на зло тебѣ.

(Вспыхиваетъ огонькомъ и улетаетъ кверху).

                                 Подымайся къ вольной выси
                                 Вслѣдъ за мною! Торопися,
                                 Ты теряешь плодъ въ борьбѣ!
   

Эвфоріонъ
(отряхая остатки пламени).

                                 Лѣса и горы
                                 Давятъ и жгутъ меня...
                                 Больше простора!
                                 Молодъ и силенъ я!
                                 Гдѣ то далеко, далеко
                                 Вѣтры несутся, бушуя,
                                 Волны катится широко...
                                 Ближе ихъ видѣть хочу я

(скачетъ все выше и выше по скаламъ).

Хоръ.

                                 Ты не серна, чтобъ взбираться
                                 По камнямъ и высямъ горъ!
   

Эвфоріонъ.

                                 Выше я хочу подняться,
                                 Дальше бросить смѣлый взоръ!
                                 Знаю теперь, гдѣ я:
                                 Вездѣ вкругъ насъ моря;
                                 Это -- Пелопса страна,
                                 Морю и сушѣ сродна.
   

Хоръ.

                                 Милый, останься здѣсь
                                 Въ нѣгѣ и холѣ!
                                 Плодовъ и гроздьевъ мы
                                 Отыщемъ вволю;
                                 Много здѣсь зрѣетъ ихъ
                                 Подъ солнцемъ знойнымъ...
                                 О, будь блаженно тихъ
                                 Въ краю спокойномъ!
   

Эвфоріонъ.

                                 Вы мечтаете о мирѣ?
                                 Что жъ! Кто любитъ миръ -- мечтай...
                                 Нѣтъ! мои желанья шире:
                                 Въ бой лети -- и побѣждай!
   

Хоръ.

                                 Тотъ, кто въ мирѣ жаждетъ боя
                                 И кого война влечетъ,--
                                 И надежды и покоя
                                 Навсегда лишится тотъ.
   

Эвфоріонъ.

                                 Много нашъ край родилъ
                                 Доблестныхъ, полныхъ силъ,
                                 Вольныхъ, о благѣ радѣющихъ,
                                 Крови своей не жалѣющихъ,
                                 Съ разумомъ яснымъ,
                                 Съ волей къ великимъ дѣламъ...
                                 Въ вашемъ удѣлѣ опасномъ
                                 Счастье всѣмъ вамъ!
   

Хоръ.

                                 Какъ высоко вверхъ онъ взвился
                                 А на видъ совсѣмъ не малъ!
                                 Мощно бранный засвѣтился
                                 На груди его металлъ!
   

Эвфоріонъ.

                                 Нѣтъ, валовъ и стѣнъ не надо;
                                 Всякъ себѣ защитой будь!
                                 Мужа лучшая ограда --
                                 Мужа доблестная грудь!
   
                                 Легкокрыло въ битву мчитесь,
                                 Чтобы рабства не узнать;
                                 Каждый мальчикъ будетъ витязь,
                                 Амазонкой смѣлой -- мать!
   

Хоръ.

                                 Пѣсня похвальная,
                                 Храбрыхъ прославь!
                                 Выше небесныхъ
                                 Звѣздъ ихъ поставь!
                                 Когда молва подчасъ
                                 О нихъ дойдетъ до насъ,--
                                 Сердце горитъ.
   

Эвфоріонъ.

                       Нѣтъ, не ребенкомъ неумѣлымъ,
                       Уже я юношею сталъ!
                       Въ союзѣ съ честнымъ, добрымъ, смѣлымъ
                       Мой духъ возросъ и возмужалъ.
                                 Впередъ, впередъ!
                                 Лишь средь невзгодъ
                                 Ко славѣ вѣчной путь открытъ!
   

Елена и Фаустъ.

                       Чуть рожденъ ты въ мірѣ ясномъ,
                       Сладкой жизни чуть вкусивъ,--
                       И къ дѣламъ борьбы опаснымъ
                       Смѣлый мчитъ тебя порывъ!
                                 Иль мы -- ничего
                                 Для сердца твоего?
                       Иль все было сномъ прекраснымъ?
   

Эвфоріонъ.

                       Грохотъ слышится на морѣ;
                       Съ суши -- откликъ громовой;
                       Громъ и страхъ, -- войска всѣ въ сборѣ,
                       Всякъ готовъ на смерть и бой.
                                 Да! на смерть борьба --
                                 Доблестныхъ судьба.
                       Развѣ есть исходъ иной?
   

Елена, Фаустъ и Хоръ.

                       Смертный ужасъ! Рокъ ужасный!
                       Смерти жаждешь ты въ бою?
   

Эвфоріонъ.

                       Что жъ глядѣть мнѣ безучастно?
                       Съ ними все я раздѣлю!
   

Елена, Фаустъ и Хоръ.

                       Дерзость -- опасный пылъ;
                       Рокъ ее грозный ждетъ!
   

Эвфоріонъ.

                       Такъ! Пара мощныхъ крылъ
                       Къ небу меня несетъ!
                       Выше! Туда, туда!
                       Дайте взлетѣть къ небесамъ!

(Онъ поднимается на воздухъ, одежды поддерживаютъ его на мгновеніе, голова его въ лучахъ, лучезарный слѣдъ простирается за нимъ)

Хоръ.

                                 Бѣдный Икаръ! Бѣда!
                                 Горе всѣмъ намъ!

(Прекрасный юноша падаетъ къ ногамъ родителей; въ мертвомъ нѣсколько времени сохраняются знакомые черты, потомъ тѣлесное исчезаетъ, ореолъ возносится къ небу въ видѣ кометы; одежда, плащъ и лира остаются на землѣ).

Елена и Фаустъ.

                       Горе на насъ, какъ громъ,
                       Счастья намъ больше не знать!
   

Эвфоріонъ
(голосъ изъ преисподней).

                       Въ мірѣ тѣней слѣпомъ
                       Не покидай меня, мать! (Пауза).
   

Хоръ (похоронное пѣніе).

                       Не покинуть! Нѣтъ, конечно!
                       Намъ понятно, кто ты былъ.
                       Смертью ранней безконечно
                       Всѣ сердца ты поразилъ.
                       Слезъ достоинъ ты едва-ли:
                       Намъ завиденъ жребій твой!
                       Въ дни разсвѣта, въ дни печали
                       Мощный пѣсней и душой,
                       Ты рожденъ для наслажденій;
                       Родомъ, духомъ ты высокъ,
             Но ты рано палъ, весенній
             Бурей сорванный цвѣтокъ!
             Одаренъ прозрѣнья даромъ,
             Дивныхъ пѣсенъ вѣщимъ жаромъ,
             Вѣщій откликъ для всего,
             Лучшихъ женщинъ божество!
             Но стремился добровольно
             Въ сѣть безудержный твой нравъ,
             Разбивая произвольно
             Цѣпь законовъ, тяжесть правъ;
             И всегда твой разумъ здравый
             Въ роковой бралъ верхъ борьбѣ;
             Ты высокой жаждалъ славы,
             Лишь удачи нѣтъ тебѣ...
             Такъ кому жъ? Отвѣтъ едва ли
             Отъ судьбы получимъ мы
             Въ дни, когда въ цѣпяхъ печали
             Стонутъ лучшіе умы.
             Но утѣшьтесь! Пѣсней новой
             Пусть смѣнится пѣсня та:
             Намъ земля родитъ другого,
             Какъ рождаетъ ихъ всегда.

(Полная пауза Музыка прекращается).

0x01 graphic

Елена (къ Фаусту).

             Сбылося надо мною слово древнее,
             Что счастіе съ красою не уживчиво.
             Союзъ любви распался вмѣстѣ съ жизнію;
             Оплакивая оба, говорю прости
             И обнимаю я тебя въ послѣдній разъ;
             Персефонея, съ сыномъ я къ тебѣ иду!
   (Она обнимаетъ Фауста; тѣлесное исчезаетъ, одежда и покровъ ея остаются въ его рукахъ).

Форкіада (Фаусту).

             Держи что отъ нея тебѣ осталося!
             Одежду не пускай изъ рукъ! Ужъ зарятся
             На ту одежду демоны съ высокихъ горъ,
             Чтобы увлечь въ Аидъ. Не отдавай ея!
             Богини больше нѣтъ, лишился ты ее,
             Но и одежда эта тожъ божественна;
             Ея безцѣннымъ даромъ ты воспользуйся
             И поднимися вверхъ! До высей облачныхъ
             Надъ всѣмъ она тебя подыметъ низменнымъ,
             Покуда вынесть можешь ты. Мы свидимся,
             Но далеко -- далечо лишь отъ здѣшнихъ мѣстъ!

(Одежды Елены превращаются, въ облако, объемлютъ Фауста, поднимаютъ его на высоту и уносятъ).

Форкіада
(беретъ одежду, плащъ и лиру Эвфоріона съ земли, выходитъ на просценіумъ и поднимая кверху свою находку, говоритъ):

                       Вотъ такъ находка! Правда, пламя
                       Исчезло; но бѣды въ томъ нѣтъ.
                       Жалѣть не стоитъ; межъ пѣвцами
                       Теперь и я авторитетъ.
                       Талантъ не въ силахъ раздавать я,
                       За-то въ моемъ владѣньи платье!

(Садится на просценіумѣ на обломкѣ колонны).

Панталисъ.

             Спѣшите, дѣвы! Стараго заклятія
             Ѳессальскаго надъ нами чары минули;
             Намъ уши рѣжетъ этотъ отзвукъ смѣшанный,
             А еще больше духъ отягощаетъ намъ.
             Спускайтесь же къ Аиду за царицею!
             Пусть за ея стопами наши слѣдуютъ
             Стопы послушныя! Ее отыщемъ мы
             Легко передъ престоломъ Персефонинымъ.
   

Хоръ.

                       Всюду и всюду желанны царицы;
                       Даже въ Аидѣ доля имъ высшая;
                       Гордо, какъ съ равной, онѣ съ Персефоной
                       Дружбу ведутъ.
                       Мы же внизу, въ подземельи,
                       Между луговъ, асфоделомъ покрытыхъ,
                       Длинно растянутыхъ кленовъ,
                       Или безплодныхъ ветлъ,--
                       Что намъ тамъ дѣлать? Нетопырями
                       Съ шорохомъ, какъ привидѣнья, носиться!
   

Панталисъ.

             Кто не стяжалъ ни имени, ни почести,
             Принадлежитъ стихіямъ тотъ; отдайтесь имъ!
             А я пойду вослѣдъ за госпожей своей:
             Не подвигъ лишь намъ личность дастъ, -- и преданность! (уходитъ).
   

Всѣ.

                       Къ жизни мы призваны снова,
                       Но не личности мы;
                       Это мы знаемъ и чувствуемъ.
                       Все жъ мы въ Аидъ не вернемся;
                       Вѣчно живая природа
                       Право надъ нами взяла,
                       Но и надъ нею мы тоже.
   

Первая часть хора.

             Въ эти вѣтви мы вселимся, съ легкимъ трепетомъ, съ шептаньемъ,
             Наливаясь и полнѣя, тихо жизненные соки
             Проводя отъ корней къ листьямъ; то листвою, то цвѣтами
             Украшать мы наши кудри будемъ, въ воздухѣ качаясь.
             А когда плоды, созрѣвши, будутъ падать, соберемъ мы
             Вкругъ себя народъ веселый, и толпы людскія будутъ,
             Собирая и хватая, и тѣсняся, и толкаясь,
             Какъ предъ первыми богами, передъ нами спины гнуть!
   

Вторая часть хора.

             Мы съ вершины скалъ далёко, яркимъ зеркаломъ блистая,
             Колыхаясь тихимъ валомъ, понесемся внизъ, стараясь
             Чутко каждый звукъ подслушать, пѣнье птицы, звонъ свирѣли
             И свирѣпый голосъ Пана,-- и скорѣй отвѣть имъ дать.
             Шелестъ шелестомъ откликнуть, грому грянуть нашимъ громомъ,
             Повторяя дважды, трижды каждый отзвукъ, любо намъ!
   

Третья часть хора.

             Сестры! Насъ, легкоподъемныхъ, понесутъ потоки далѣй;
             Намъ по сердцу въ отдаленьи холмы въ праздничнемъ убранствѣ;
             Все впередъ, все дальше, дальше мы помчимся, какъ Меандръ;
             То по полю, то въ долину, то въ сады, то мимо дома.
             И, поднявшись въ синемъ небѣ, станутъ гибкія вершины
             Молодого кипариса въ насъ глядѣться съ береговъ.
   

Четвертая часть хора.

             Разбѣгайтесь, гдѣ вамъ любо. Мы обнимемъ, мы обвѣемъ
             Холмъ усаженный, гдѣ лозы бережоныя растутъ.
             Пусть намъ каждый мигъ мѣшаетъ тамъ ревнивецъ виноградарь,
             Обрѣзая то и дѣло плодъ стараній жаркихъ нашихъ;
             Онъ то съ крюкомъ, то съ лопатой, то съ ножомъ, то съ перевязкой;
             Всѣхъ боговъ онъ молитъ жарко, бога Феба жарче прочихъ!
             Самому жъ лѣнивцу -- Вакху до усердныхъ слугъ нѣтъ дѣла;
             Иль въ тѣни онъ сладко дремлетъ въ полусонномъ забытьи,
             Иль играетъ съ юнымъ Фавномъ, или нѣжится въ пещерѣ;
             Если жъ выпить онъ захочетъ, для него вино готово,
             И направо и налѣво сохраняемое вѣчно
             Въ бочкахъ, урнахъ или кружкахъ, въ глубинѣ пещеры темной.
             Между тѣмъ другіе боги, больше прочихъ Фебъ прекрасный,
             Вѣтромъ вѣютъ, кропятъ влагой, грѣютъ солнечнымъ сіяньемъ,
             Наливаютъ сокомъ гроздья; гдѣ трудился виноградарь,
             Тамъ все ожило, и бродитъ въ каждомъ гроздѣ шумный сокъ.
             Вотъ скрипятъ корзины, ведра голосятъ, а коромысла,
             На плечахъ качаясь, носягь въ чанъ огромный ягодъ кучи;
             Въ чанѣ жъ пестъ тяжелый пляшетъ, сочныхъ выхоленныхъ ягодъ
             Полноту святую давитъ; брызжеть пѣной сладкій сокъ.
             Тутъ послышатся кимвалы, тутъ послышатся литавры;
             Это значить, -- изъ мистерій появляется Діонисъ
             Съ козлоногой свитой фавновъ и менадъ толпою пьяной,
             И оселъ Силеновъ тоже вслѣдъ плетется безъ узды...
             Нѣтъ пощады! Ихъ копыта попираютъ всѣ законы!
             Пьяный тянется за кубкомъ; шумъ и тяжесть въ головахъ.
             Хочетъ тотъ хранить приличье, но лишь множитъ безпорядокъ,
             Хочетъ новый сокъ сберечь онъ, пьеть же старое вино!

ЗАНАВѢСЪ ПАДАЕТЪ.

Форкіада поднимается исполиномъ на просценіумѣ, сходитъ съ котурна, снимаетъ покровъ и маску и оказывается Мефистофелемъ, что необходимо для эпилога и объясненія дѣйствія.

КОНЕЦЪ ТРЕТЬЯГО АКТА.

0x01 graphic

   

0x01 graphic

Дѣйствіе четвертое.

ВЫСОКІЯ ГОРЫ.

Могучія, зубчатыя горныя вершины. Облако подплываетъ, растягивается, опускается на лежащій впереди выступъ и раздѣляется. Фаустъ выxодитъ изъ него.

Фаустъ.

             Надъ бездною, у ногъ моихъ зіяющей.
             Вступилъ я твердо на вершину горную
             И разстаюся съ самолетомъ-облакомъ,
             Чрезъ горы и чрезъ море въ выси свѣтлыя
             Меня домчавшимъ. Тихо, тихо стелется
             Оно, не расплываясь, будто катится
             Къ востоку все, и око удивленное
             Глядитъ за нимъ, глядитъ -- не налюбуется:
             То вплавь пойдетъ, то клубомъ, то расцвѣтится,
             То вживѣ обернется... Нѣтъ, не грежу я!
             На пышномъ ложѣ, въ блескѣ распростертая.
             Богиня мнѣ является прекрасная.
             Юнона ль это? Леда ли? Елена ли?
             Величественнымъ мнѣ киваетъ маніемъ --
             И исчезаетъ! Облакомъ безформеннымъ
             На западѣ почила, точно горная
             Вершина дальняя, -- и въ ней какъ въ зеркалѣ
             Смыслъ прошлыхъ дней, блистая, отражается...
             Но нѣжной, свѣтлой мглою я объятъ опять,
             Ласкающей мой умъ и духъ живительно;
             И эта мгла встаетъ легко и трепетно
             И образы пріемлетъ... Призракъ сладостный!
             Не юношески ль раннее то счастіе,
             Утраченное, сердцемъ позабытое?
             Изъ глубей сердца тайныхъ все, что скоплено
             Душой,-- вновь оживаетъ! Легкокрылая
             Любовь зари весенней воскрешаетъ мнѣ
             Взглядъ, быстро брошенный и полупонятый,
             Что всѣхъ сокровищъ міра драгоцѣннѣе...
             Какъ красота душевная, -- тотъ свѣтлый ликъ
             Не исчезаетъ, но поднялся къ небу онъ
             И часть меня прекраснѣйшую взялъ съ собой.
             Сапогъ-скороходъ ступаетъ, за нимъ другой
   

Мефистофель спускается съ нихъ, сапоги-споро ходы шагаютъ далѣе.

Мефистофель.

             Вотъ такъ прогулка! Здравствуй! Что ты
             Нахмуренъ такъ? Что за заботы
             Тебя ведутъ сюда? Здѣсь сѣро и темно,
             И бездны ширятся безъ краю;
             Я это мѣсто очень знаю:
             Здѣсь прежде было ада дно.
   

Фаустъ.

             На все есть у тебя безсмысленный разсказъ;
             Тебѣ всегда и всюду сказку надо.
   

Мефистофель (серьезно).

             Когда Господь.-- за что, я знаю, -- насъ
             Изъ воздуха погналъ въ пучины ада,
             Въ средину самую геенны, гдѣ
             Огонь кипѣлъ предвѣчный и центральный, --
             Мы очутилися въ излишней теплотѣ
             И въ тѣснотѣ, ужъ черезчуръ печальной.
             Тутъ черти всѣ собрались дуть,
             Чтобы свою тюрьму раздвинуть какъ-нибудь;
             Адъ весь наполнился несносной вонью сѣрной
             Въ смѣси съ кислотами -- и то-то ужъ былъ газъ!
             И хоть кора земли толста чрезмѣрно,
             Но и она съ напору затряслась.
             Тутъ измѣнилось все: что дномъ служило въ ямѣ,
             То стало гордою, высокою горой.
             На этомъ проявилося впервой
             Умѣнье наше -- все ворочать вверхъ ногами.
             Тогда-то изъ тюрьмы натопленной своей
             Мы вырваться сумѣли на свободу.
             Все это -- тайна для людей
             И лишь чрезъ много лѣтъ откроется народу.
             (Ефес. 6, 12)
   

Фаустъ.

             Ты это говорить, а масса горъ сама.
             Въ сознаніи достоинства, нѣма.
             Я не желаю знать, зачѣмъ она, откуда
             Произошла она и какъ она взялась.
             Когда сама въ себѣ природа зачалась,
             То округлила піаръ земной она безъ чуда;
             Ей были пб-сердцу и бездны и вершины
             И на горѣ гора, и на скалѣ скала;
             И цѣпь холмовъ она такъ мягко провела,
             Смягчивъ ихъ красотой долины; --
             Потомъ все зацвѣло, зазеленѣло въ нихъ,
             И не было чудесъ тутъ никакихъ.
   

Мефистофель.

             Да, да, мечтайте такъ! Пусть все тутъ ясно вамъ,
             Но думаетъ не такъ, кто былъ при этомъ самъ.
             Я помню: бездна вся кипѣла
             И пламенный потокъ по камнямъ клокоталъ;
             Молоха молотъ грознаго стучалъ
             И кверху туча искръ летѣла.
             А почему обломками отъ скалъ
             Покрытъ весь край окружный?
             Кто это мнѣ явленье объяснитъ?
             Не скажетъ ничего философъ недосужный;
             Лежитъ скала, -- и пусть себѣ лежитъ!
             Тутъ стали мы втупикъ, себѣ и всѣмъ на стыдъ.
             А вотъ, глядишь, у меньшей братьи
             На этотъ счетъ прездравое понятье;
             Постигли истину они давнымъ давно:
             Все это -- чудо, молъ, и чортомъ свершено.
             Крестьянинъ видитъ много повсемѣстно
             И пальцевъ чортовыхъ, и чортовыхъ камней.
   

Фаустъ.

             А вѣдь послушать интересно,
             Каковъ взглядъ на природу у чертей.
   

Мефистофель.

             По мнѣ, пускай жила бъ природа какъ хотѣла.
             Но надо честь отдать и чорту; вотъ въ чемъ дѣло!
             Кому жъ великое свершать, коли не намъ!
             Шумъ, мощь животная -- величья признакъ вѣрный:
             Что правду молвилъ я, то подтвердишь ты самъ.
             Работой нашею ты упоенъ безмѣрно,
             Сознайся въ этомъ мнѣ, мой другъ.
             Вѣдь съ этой высоты привольной
             Всѣ царства міра ты съ ихъ славой видишь вкругъ
             (Матѳ. 4).
             Величья полонъ здѣсь твой духъ,
             Всегда и всюду недовольный.
   

Фаустъ.

             Да! Зарождается великое во мнѣ:
             Что -- угадай!
   

Мефистофель.

             О, тотчасъ, что угодно!
             Коснись меня, я пунктъ многонародный
             Себѣ въ столицу бъ выбралъ; въ суетнѣ
             Толпа кишитъ тамъ въ безпорядкѣ;
             Рядъ улицъ узенькихъ, площадки,
             На рынкѣ рѣпа, рѣдька, лукъ,
             На полкахъ мясо, а вокругъ
             Мухъ легіонъ летаетъ цѣлый...
             Тутъ много вони, много дѣла!
             Тамъ плацъ, проспектовъ пышныхъ рядъ,
             Что о величьи говорятъ;
             А тамъ подальше, отъ воротъ
             Предмѣстій длинный рядъ идетъ...
             Меня бъ кареты веселили,
             Фіакровъ шумная ѣзда,
             Шумъ, вонь, толпа и груды пыли,
             Снованье всѣхъ туда-сюда,--
             И въ этомъ вихрѣ жизни дикомъ,
             Куда бъ ни показался я, --
             Вездѣ восторга шумнымъ крикомъ
             Толпа привѣтствуетъ меня.
   

Фаустъ.

             Я бъ тѣмъ не удовлетворился;
             Вѣдь пресловутый твой народъ
             Не мало всѣмъ намъ далъ заботъ:
             Чтобъ онъ былъ сытъ, чтобъ онъ учился,--
             И это лишь къ тому ведетъ,
             Чтобъ наконецъ онъ возмутился.
   

Мефистофель.

                       Я выстроилъ бы наконецъ
                       Увеселительный дворецъ:
                       Газоны, рощи, гроты всюду
                       И камней живописныхъ груды,
                       Прозрачный зелени навѣсъ,
                       Бесѣдки въ разныхъ пунктахъ сада;
                       Фонтаны плещутъ до небесъ,
                       Съ горы же на гору каскады, --
                       И сотни разныхъ мелочей
                       На удивленіе гостей.
                       Для милыхъ женщинъ я потомъ
                       Построилъ бы уютный домъ
                       Въ садовомъ уголку укромномъ
                       И въ наслажденьи страстномъ, томномъ
                       Я время мило бъ убивалъ!
                       Сказалъ я: женщинъ; не одну же
                       Предназначаю я для мужа!
   

Фаустъ.

             Ты въ новомъ стилѣ пошлъ, Сарданапалъ!
   

Мефистофель.

                       Иначе какъ же угадаешь,
                       О чемъ ты въ этотъ мигъ мечтаешь?
                       Ты около луны летѣлъ;
                       Ужъ не туда ль ты захотѣлъ?
   

Фаустъ.

             Нѣтъ! Мнѣ земной еще не тѣсенъ шаръ;
             Для дѣлъ великихъ и на немъ просторно.
             И то великое свершится! Животворный
             Во мнѣ кипитъ къ дѣламъ высокимъ жаръ.
   

Мефистофель.

             Ты славы захотѣлъ? Что значитъ, право,
             Съ одной изъ героинь въ союзѣ побывать!
   

Фаустъ.

             Я бъ властвовать хотѣлъ, хотѣлъ повелѣвать.
             Свершенье дѣла -- все; что можетъ значить слава
   

Мефистофель.

             А тѣмъ не менѣе поэтовъ цѣлый рядъ
             Твои дѣла восторгами прославятъ,
             Въ потомствѣ память по тебѣ оставятъ
             И глупостью другихъ глупцовъ воспламенятъ.
   

Фаустъ.

             Тебѣ все это чуждо; ничего
             Не понимаешь ты, всему смѣешься злобно;
             Ты, въ злобѣ жалкое, пустое существо,
             Духъ человѣческій постигнуть неспособно!
   

Мефистофель.

             Ну, будь по твоему; скажи,
             Что копошится тамъ на днѣ твоей души?
   

Фаустъ.

             Такъ слушай. Я стоялъ у берега морского;
             Клубился и вздымался кверху валъ,
             Потомъ смирялся вновь, и подымался снова,
             И мчался къ берегу, и берегъ затоплялъ.
             И горько стало мнѣ: обиженъ такъ кичливымъ
             Высокомѣріемъ свободный духъ, всегда
             Привыкшій въ равновѣсьи справедливомъ
             Чужое право чтить. Несправедливость та
             Мнѣ кровь, казалося, зажгла отъ огорченья.
             Почти то случаемъ, смирилъ я раздраженье.
             Остановился валъ и вновь пошелъ назадъ.
             Я наблюдалъ; но вотъ, въ урочное мгновенье
             Опять на берега, опять валы спѣшатъ.
   

Мефистофель (къ зрителямъ).

             Въ открытьи этомъ новаго мнѣ нѣтъ;
             Я это знаю сотни тысячъ лѣтъ.
   

Фаустъ (страстно продолжаетъ).

             Ползетъ онъ, этотъ валъ, и,-- вѣкъ безплодный самъ,--
             Вездѣ вслѣдъ за собой несетъ свою безплодность;
             Онъ дуется, растетъ, подобится горамъ
             И, берегъ затопивъ, его отниметъ годность.
             Тамъ праздно властвуетъ волна вслѣдъ за волной;
             Но что полезнаго тамъ власть ихъ совершила?
             Вотъ что въ отчаяніе духъ приводитъ мой,--
             Бездѣльная стихій неукрощенныхъ сила!
             Созрѣло тутъ намѣренье мое --
             Бороться съ ней и побѣдить ее.
             А это такъ легко! Хоть ярость ихъ безмѣрна,--
             Ей невысокаго холма неодолѣть.
             Пускай колеблется ихъ ширь высокомѣрно,.
             Но малой высоты оплотъ ей страшенъ вѣдь
             И ямка малая принудитъ къ отступленью!
             На этомъ-то мое основано рѣшенье:
             Высокаго я жажду наслажденья --
             Пучину влажную въ предѣлы заключить
             И далеко ее въ саму себя втѣснить,
             Расширить сушу шагъ за шагомъ понемногу,--
             Вотъ въ чемъ мой замыселъ! Коль можешь, дай подмогу.

(Барабаны и военная музыка сзади зрителей, вдалекѣ, справа).

Мефистофель.

             Не трудно это все; но слышишь? чу, трубятъ.
   

Фаустъ.

             Опять война! Кто мудръ, тотъ ей не радъ.
   

Мефистофель.

             Война иль миръ, -- кто мудръ, кто умникъ настоящій,
             Сумѣетъ выгоду въ томъ и въ другомъ найти
             И мигъ поймать гдѣ хочешь подходящій.
             Благопріятствуетъ тебѣ судьба, -- гляди.
   

Фаустъ.

             Пожалуйста, я не привыкъ къ загадкамъ;
             Коль хочешь, объяснись порядкомъ.
   

Мефистофель.

             Я, мимо проходя, узналъ все безъ усилій:
             Въ опасности нашъ добрый государь.
             Его ты знаешь вѣдь; ему когда-то встарь
             Мы призракъ денегъ подарили.
             Тогда весь свѣтъ вертѣлся вкругъ него;
             Онъ молодъ былъ, на тронъ вступая; оттого
             Онъ къ выводамъ пришелъ довольно шаткимъ:
             Пускай, молъ, все идетъ своимъ порядкомъ,
             А царствовать -- не дѣло, просто рай;
             Лишь только забавляйся, то и знай.
   

Фаустъ.

             Ошибка грустная! Властитель счастье
             Искать лишь долженъ въ обладаньи властью!
             Хоть замысловъ высокихъ полонъ духъ,
             Проникнуть въ нихъ пускай никто не смѣетъ;
             Что жъ на ухо шепнетъ вѣрнѣйшему изъ слугъ,--
             То пусть свершается, и міръ благоговѣетъ!
             Пусть изъ достойныхъ будетъ онъ достойнымъ!
             Забава жъ -- слабости или паденья знакъ.
   

Мефистофель.

             А онъ ударился въ забавы, еще какъ!
             И въ государствѣ неспокойномъ
             Все шло вверхъ дномъ: дерутся младъ и старъ;
             Вездѣ разбой, грабежъ, война, пожаръ.
             Сперва другъ съ другомъ споръ вели дворяне;
             Тамъ начали вражду другъ съ другомъ города:
             Съ попомъ приходъ, съ епископомъ міряне,
             Убійства и грабежъ, -- кровь льется какъ вода;
             Сношенья порваны вездѣ; торговля пала;
             Всякъ защищалъ себя съ оружіемъ въ рукахъ...
             Такъ долго дѣло шло: хромало
             И падало, и вновь вставало,
             Пока все не распалось въ прахъ.
             Пожалуй, это все бы кончилось не скоро;
             Всякъ могъ играть ту роль, какую онъ хотѣлъ;
             Но лучшимъ изъ страны такой порядокъ дѣлъ
             Наскучилъ, и пошли такіе разговоры:
             "Нашъ императоръ слабъ; защиты нѣтъ намъ въ немъ.
             "Кто дастъ порядокъ намъ, тотъ будетъ нашъ властитель!
             "Когда нашъ нынѣшній не можетъ повелитель
             "Порядка дать, -- другого изберемъ!
             "И будетъ въ государствѣ обновленномъ
             "Миръ съ справедливостью закономъ"!
   

Фаустъ.

             Ручаюсь я, то замыселъ поповъ!
   

Мефистофель.

                       Ты не ошибся, да; прелаты
                       Конечно въ этомъ виноваты;
                       Дошло до ихъ набитыхъ животовъ.
                       Возстанье начато, освящено возстанье;
                       И императора, кому благодѣянье
                       Мы оказали нѣкогда съ тобой,
                       Ждетъ гибель.
   

Фаустъ.

                       Жаль его! Вѣдь онъ былъ добръ душой.
   

Мефистофель.

             Пойдемъ ему помочь! Кто живъ, тотъ вѣрь надеждѣ.
             Быть можетъ, можемъ мы его освободить.
             Поможемъ еще разъ, какъ помогли мы прежде;
             Кто знаетъ, что еще въ грядущемъ можетъ быть'
             А ежели ему удача улыбнется, --
             Слугъ вѣрныхъ у него достаточно найдется.

(Они поднимаются на среднюю вершину и обозрѣваютъ расположеніе войскъ въ долинѣ. Барабаны и военная музыка слышна снизу).

Мефистофель.

             Военной хитростью бъ лишь выиграть сраженье!
             Когда ты не забылъ свое предположенье, --
             За случай ухватись! Едва
             Качающійся тронъ окрѣпнетъ, ты права
             Получишь ленныя на цѣлый край прибрежный.
   

Фаустъ.

             Ты кое-что ужъ сдѣлалъ для меня;
             Но тутъ вѣдь выиграть сраженье неизбѣжно;
             Ты это сдѣлай!
   

Мефистофель.

                                           Нѣтъ, не я,--
             Ты долженъ здѣсь сыграть роль генерала.
   

Фаустъ.

             Но въ томъ не смыслю я ни мало!
             Вотъ почесть мнѣ по всѣмъ правамъ!
   

Мефистофель.

             Ты только жезлъ возьми фельмаршальскій: я самъ
             Ужъ научу тебя начальству,
             Вѣдь войны я веду сызмальства.
             Въ военный нашъ совѣтъ потомъ
             Чудовищъ горныхъ позовемъ
             И все обдѣлаемъ нехудо!
   

Фаустъ.

                       Кого же ты вооружишь?
                       Тожъ гномовъ да лѣсныя чуда?
   

Мефистофель.

                       Нѣтъ, я, какъ Питеръ Пигва, лишь
                       Ихъ квинтэссенцію добуду.
   

Трое Сильныхъ входятъ (Sam., 11, 23, 8).

Мефистофель.

                       Вотъ молодцы мои спѣшатъ!
                       Они различны по породамъ,
                       И по привычкамъ и по годамъ,
                       Но все жъ въ бою не посрамятъ (къ зрителямъ).
                       Всѣ дѣти любятъ въ наши дни
                       И шлемы рыцарей и брони;
                       Такъ аллегоріи мои
                       Вы примете тѣмъ благосклоннѣй!
   

Буянъ
(молодой, легко вооруженный и пестро одѣтый).

                       Кто смѣетъ мнѣ въ лицо взглянуть,
                       Зубовъ тотъ вѣрно не дочтется;
                       А захоти улепетнуть,--
                       На подзатыльникъ трусъ нарвется!
   

Скорохватъ
(возмужавшій, хорошо вооруженный, богато одѣтый).

                       Что драка? Это все пустякъ!
                       Не выношу такого вздору!
                       А что попало мнѣ въ кулакъ,
                       То выберется вонъ не скоро.
   

Непускай
(старикъ, въ тяжеломъ вооруженіи, безъ одежды).

                       И брать не важная статья!
                       Межъ пальцевъ промелькнетъ нетрудно нажитое.
                       Взять -- хорошо; сберечь же -- вдвое.
                       У старичка съ сѣдою головою
                       Ни гроша выклянчить нельзя!

(Сходятъ всѣ вмѣстѣ въ глубину).

   

ПЕРЕДЪ ГОРАМИ.

(Барабаны и военная музыка снизу. Императорская палатка).

Императоръ, Главнокомандующій, Драбанты.

Главнокомандующій.

             Мнѣ кажется, войска удачно я привелъ
             Въ закрытый отовсюду долъ,
             Здѣсь стянуты они рядъ къ ряду.
             Надѣюсь, выборъ мой хорошъ?
   

Императоръ.

             Пусть такъ; но отступленіе въ засаду-
             Наполовину бѣгство все жъ.
   

Главнокомандующій.

             Взгляни, о государь! Военная задача --
             Нашъ правый флангъ и площадь та:
             Не неприступная, но все же высота;
             Врагу невыгода, для нашихъ войскъ удача.
             Волнистой мѣстностью нашъ фронтъ почти прикрытъ,
             И конница на насъ не налетитъ.
   

Императоръ.

             Пусть къ груди грудь съ врагомъ они сразятся нынѣ!
             Теперь же похвала возможна лишь одна!
   

Главнокомандующій.

             А посреди, на плоской той равнинѣ,
             Фаланга расположена.
             Смотри, блестятъ ея пикеты
             Въ потокахъ утренняго свѣта.
             Какъ мрачно движется громадный войскъ квадратъ!
             Желаньемъ битвы тысячи горятъ;
             Ихъ духъ такъ бодръ; побѣда съ ними рядомъ;
             Въ ихъ счастіе я вѣрую вполнѣ.
   

Императоръ.

             Я самъ увидѣлъ первымъ взглядомъ,
             Что каждому цѣна вдвойнѣ.
   

Главнокомандующій.

             А лѣвый флангъ -- моя отрада и веселье!
             Что здѣсь за витязи, что за лихой народъ!
             На выступѣ они стоятъ, чтобы въ ущелье
             Врагу закрыть и доступъ и проходъ.
             Я думаю, что наши супостаты
             Не очень опытомъ въ дѣлахъ войны богаты.
   

Императоръ.

             Вотъ движется моя лукавая родня!
             Словами льстивыми баюкая меня,
             Они себѣ что день, то больше позволяли
             И тѣмъ у скиптра власть, у трона честь отняли;
             Вредили вѣчными раздорами престолу, --
             И на меня же всѣ замыслили крамолу!
             Не знаетъ, что начать, испуганный народъ
             И по теченію за другомъ другъ идетъ.
   

Главнокомандующій.

             Одинъ изъ тѣхъ, кто вѣренъ намъ остался,
             Съ извѣстьемъ изъ-за горъ къ тебѣ сейчасъ примчался.
   

Первый вѣстникъ.

                       Помогали намъ сначала
                       Ловкость, хитрость, бодрый духъ;
                       Но и въ этомъ проку мало!
                       Обошли весь край мы вкругъ.
                       Всѣ даютъ тебѣ присягу,
                       Но на помощь къ намъ нейдутъ
                       И не дѣлаютъ ни шагу
                       По причинѣ будто бъ смутъ.
   

Императоръ.

             Въ себялюбивомъ сердцѣ нѣтъ
             Ни благодарности, ни склонности, ни чести.
             Но отъ сосѣдскаго пожара домъ твой вмѣстѣ
             Не загорится ли, безчувственный сосѣдъ?
   

Главнокомандующій.

             Вотъ изъ-за горъ другой съ извѣстьемъ тоже
             Примчался къ намъ; но онъ усталъ до дрожи.
   

Второй вѣстникъ.

                       Удалось не безъ усилій
                       Корень бунта намъ узнать;
                       Новаго они рѣшили
                       Императора избрать.
                       Войско мчится строемъ браннымъ,
                       Грозно вѣютъ знамена;
                       И какъ стадо за бараномъ,
                       Вся толпа увлечена.
   

Императоръ.

             Избранникъ ихъ лишь мнѣ способенъ подтвердить,
             Что императоръ -- я одинъ на самомъ дѣлѣ.
             Я броню на себя изволилъ возложить,
             Какъ воинъ, но для высшей цѣли.
             Мнѣ въ каждомъ празднествѣ,-- а было ихъ немало,--
             Опасности всегда недоставало.
             Всѣмъ сердцемъ я пылалъ, замысливши турниръ;
             И не совѣтуй вы всегда мнѣ миръ да миръ,
             Блисталъ бы вѣрно я великими дѣлами!
             Самостоятельности гордую печать
             Внутри себя теперь я началъ ощущать.
             Когда меня едва не погубило пламя
             И вкругъ меня пожаръ громадный бушевалъ.
             Ярилися стихіи дико, --
             То призракъ только былъ, но славный и великій!
             Побѣдной славою теперь бы я желалъ
             Загладить то, что ей я такъ пренебрегалъ!

(Снаряжаются герольды требовать выдачи императора противника. Фаустъ появляется въ бронѣ и съ полуопущеннымъ забраломъ. Трое сильныхъ, одѣтые и вооруженные, какъ описано выше).

Фаустъ.

             Приходимъ мы къ тебѣ, и думаю, что кстати;
             Союзникъ дорогъ намъ не только лишь въ бѣдѣ!
             Народы горные, въ всегдашнемъ ихъ трудѣ --
             Къ природѣ ключъ найти, снять съ тайнъ ея печати
             Вдали отъ всѣхъ равнинъ, прикованы къ горамъ.
             Къ горамъ привыкнули, и тайнъ немало тамъ,
             Въ ущельяхъ, полныхъ благороднымъ газомъ,
             Металломъ дышущихъ, открылъ ихъ вѣщій разумъ.
             Ихъ цѣль единая -- найти
             Своимъ исканьямъ новые пути
             И, силой волшебства и опытомъ удачнымъ
             Слой камней просвѣтливъ и сдѣлавъ ихъ прозрачнымъ,
             Они внизу слѣдятъ, въ всегдашней тишинѣ.
             За тѣмъ, что движется и дѣется извнѣ.
   

Императоръ.

             Что ты мнѣ разсказалъ, по сердцу очень мнѣ;
             Но въ обстоятельствахъ, какъ здѣсь, твой приступъ страненъ.

0x01 graphic

Фаустъ.

             Нурційскій Некромантъ, Великій Сабинянинъ --
             Слуга почтительный, заступникъ твой и рабъ;
             Ужасный рокъ его могъ ожидать, когда бъ
             Ты не помогъ ему! Ему грозило пламя;
             Ужъ былъ костеръ готовъ съ соломой и дровами,
             Съ смолой горючею,-- и тутъ бы не помогъ
             Ни человѣкъ, ни чортъ, ни богъ!
             Но повелѣньями расторгнуты твоими
             Его оковы. Это было въ Римѣ;
             И вотъ -- по гробъ онъ у тебя въ долгу!
             Съ тѣхъ поръ въ немъ ты нашелъ вѣрнѣйшаго слугу:
             Лишь о тебѣ онъ вопрошаетъ бездны,
             Изъ-за тебя ходъ изучаетъ звѣздный;
             И мы по повелѣнію его
             Пришли къ тебѣ. Въ горахъ могущества довольно;
             Природа дѣйствуетъ въ нихъ безъ преградъ и вольно.
             Попы же говорятъ, что это волшебство.
   

Императоръ.

             Когда мы въ счастіи, то всѣ у насъ къ услугамъ;
             Всѣ къ намъ идутъ дѣлить блаженства дни;
             И радовались мы, глядя, какъ другъ за другомъ
             За нами вслѣдъ тѣснилися они.
             Мы ль не обрадуемся болѣе глубоко
             Приходу тѣхъ, кто посѣщаетъ насъ
             Въ часъ роковой, рѣшенья тяжкій часъ,
             Который взвѣсить насъ готовъ вѣсами рока?
             Но выпустите въ сей великій мигъ
             Изъ вашихъ дланей мечъ вашъ доброхотный!
             Почтите часъ, когда на смерть идетъ несчётный
             Полкъ недруговъ или друзей моихъ!
             Пусть всякій самъ себѣ заслужитъ санъ приличный.
             И если суждены кому вѣнецъ и тронъ,
             Тотъ доблестью пусть ихъ добьется личной!
             Будь даже призракъ тщетный -- онъ,
             Зовущійся царемъ моихъ владѣній,
             Вождь недруговъ моихъ и рабъ моихъ вельможъ,--
             Но собственной рукой я долженъ все жъ
             Его низвергнуть въ царство тѣней!
   

Фаустъ.

             Какъ тамъ ни будь, но чтобъ великое свершить.
             Твой долгъ -- свою главу священную хранить.
             Вѣдь не затѣмъ ли шлемъ мы носимъ и забрало.
             Чтобъ нашу голову ихъ крѣпость охраняла?
             Источникъ доблести всегдашній -- голова,
             И безъ нея безсильны члены тѣла;
             Они недвижны всѣ, едва
             Она хоть слабо заболѣла;
             Но чуть лишь станетъ легче ей, --
             И тѣло тотчасъ съ нею здраво,
             И руки охранять свое желаютъ право
             Щитомъ и столкновеніемъ мечей;
             Поправь чело врагу, участье
             Въ побѣдѣ той принять старается нога.
   

Императоръ.

             Такъ гнѣвъ мой пылокъ, что за счастье
             Почту я -- наступить на голову врага!
   

Герольды (возвращаясь).

                       Мало чести, вѣры мало
                       Вражья рать намъ оказала;
                       Увѣщаній нашихъ всѣхъ
                       Результатъ единый -- смѣхъ.
                       Намъ сказали: "Вашъ вчерашній
                       "Императоръ -- звукъ пустяшный;
                       "О немъ можно вспомянуть
                       "Развѣ въ сказкѣ какъ-нибудь".
   

Фаустъ.

             Желанью соотвѣтствуетъ отвѣтъ
             Всѣхъ лучшихъ, что идутъ тебѣ вослѣдъ.
             Такъ не теряй удобнаго мгновенья,
             Чтобъ жаръ ихъ не остылъ! Вели начать сраженье.
   

Императоръ (Главнокомандующему).

                       На храбрость положась твою,
                       Тебѣ команду отдаю.
   

Главнокомандующій.

             Пусть правый флангѣ нашъ устремитъ свой шагъ
             На лѣвый вражескій, направленный къ высотамъ:
             Догнать возможно намъ его тамъ,
             Пока ихъ не достигнулъ врагъ.
   

Фаустъ.

             Позволь, чтобъ этотъ юный витязь
             Къ нему немедленно присталъ
             И въ битвѣ ловкость показалъ,
             Когда, вы на врага помчитесь.
   

Буянъ (выступая).

             Кто изъ враговъ въ глаза мнѣ взглянетъ,
             У тѣхъ лишь скулы затрещатъ;
             А кто ко мнѣ спиною станетъ,
             Тотъ береги вѣрнѣй свой задъ!
             И если всѣ въ строю солдаты
             По духу будутъ мнѣ сродни,
             То скоро наши супостаты
             Потонутъ въ собственной крови (уходятъ).
   

Главнокомандующій.

             Пусть движется вся мощь фаланги средней,
             Хоть медленно, но изъ всѣхъ силъ
             И, вправо чуть свернувъ, на вражій строй передній
             Ударитъ и враговъ пусть опрокинетъ пылъ.
   

Фаустъ (указывая на средняго).

             Дозволь еще, чтобъ этотъ съ ними былъ!
   

Скорохватъ (выступая).

                       Къ геройству войскъ прибавлю я
                       Еще погоню за добычей;
                       Шатеръ противника-даря
                       Намъ на грабежъ даетъ обычай;
                       А потому желаніе мое --
                       Стать въ самое фаланги остріе!
   

Забирайка
(маркитантка, протискиваясь впередъ).

                       Хоть я ему и не жена,
                       Но какъ зазнобушка вѣрна;
                       Ужасны женщины въ тотъ мигъ
                       Какъ что-нибудь стащить имъ надо;
                       А на грабежъ пустите ихъ,--
                       Отъ нихъ не жди никто пощады!
                       Впередъ смѣлѣе! Въ бой сейчасъ,
                       И все позволено для насъ! (уходятъ оба).
   

Главнокомандующій.

             А лѣвый флангъ послужитъ, вѣрно, нашъ
             Всѣхъ вражьихъ силъ намѣченною цѣлью;
             Старайтесь отшибить враговъ вы наотмашь,
             Не пропуская ихъ въ ущелье!
   

Фаустъ (кивая на лѣваго).

             Прошу вотъ этого съ собою захватить:
             Не лишнее и сильныхъ подкрѣпить!
   

Непускай (выступаетъ).

             О флангѣ не тревожьтесь лѣвомъ!
             Что взято, сохраню вездѣ вамъ;
             Коль что въ кулакъ мнѣ попадетъ,
             Его и громъ не разобьетъ! (уходитъ).
   

Мефистофель (спускаясь сверху).

                       Видите за вашимъ строемъ
                       Къ вамъ спѣшащую толпу,
                       Къ вамъ на помощь, рой за роемъ,
                       У враговъ отбить тропу?
                       Блещутъ шлемы, блещутъ брони,
                       Ржутъ отъ нетерпѣнья кони,--
                       И лишь знака ждутъ на бой! (Фаусту).
                       Знаешь, кто это такой?
                       Я обшарилъ арсеналы,
                       Чучелъ въ нихъ нашелъ немало,
                       Пѣшеходовъ и на коняхъ,
                       Въ разныхъ панцыряхъ и броняхъ;
                       Были это короли,
                       Повелители земли,
                       А теперь, увы! не болѣ,
                       Какъ убѣжище для моли.
                       Въ ихъ чугунные покровы
                       Привидѣній рой готовый
                       Нарядить -- вотъ мой проектъ;
                       Я толпой средневѣковой
                       Произвесть хочу эффектъ (громко).
                       Съ тяжкимъ грохотомъ и звономъ
                       Старыхъ латъ, мечей, кольчугъ
                       Къ рѣзвовѣющимъ знаменамъ
                       Въ нетерпѣніи вокругъ
                       Людъ собрался стародавний,
                       Чтобы споръ продолжить славный.

(Трубный звукъ сверху; замѣтное колебаніе во вражескомъ войскѣ).

Фаустъ.

             Тьма разливается; тѣмъ рѣзче
             Блеститъ багровый свѣтъ зловѣщій...
             Какъ на оружьѣ у солдатъ
             Его кровавый отблескъ страшенъ!
             Весь небосводъ имъ вкругъ окрашенъ
             И лѣсъ, и долъ, и копій рядъ.
   

Мефистофель.

             Прекрасно флангъ устроенъ правый,
             Я вижу съ радостью, какъ бравый
             Мой другъ Ванюша Скорохватъ
             На свой его поставилъ ладъ!
   

Императоръ

             Сперва одну я видѣлъ руку;
             Теперь десятокъ вижу я...
             Здѣсь волшебство! Такую штуку
             Признать естественной нельзя.
   

Фаустъ.

             Слыхалъ, конечно, ты не разъ
             Про сицилійскіе туманы.
             Средь бѣла полдня, проносясь
             Чрезъ среднеоблачныя страны,
             Они мѣняютъ обликъ свой,
             Людей обманывая взоры
             И тѣшась призраковъ игрой.
             Ты видишь городъ, видишь горы,
             Сады, дворцы и то и се;
             Но призракъ то воздушный все.
   

Императоръ.

             Еще чуднѣй! Надъ остріями
             Мечей и копій видно пламя;
             На нашемъ войскѣ по кольчугамъ
             Оно бѣжитъ и пляшетъ кругомъ;
             Тутъ безъ духовъ не обойтись!
   

Фаустъ.

             О, предъ тобой лишь слабый знакъ
             Духовъ исчезнувшей природы.
             То отблескъ Діоскуровъ, -- такъ
             Зовутъ ихъ въ клятвахъ мореходы.
             Они на помощь принеслись.
   

Императоръ.

             Скажи, чьей власти я обязанъ,
             Кѣмъ этотъ рядъ чудесъ показанъ,
             Который вижу я кругомъ?
   

Фаустъ.

             Да кѣмъ же, какъ не мудрецомъ,
             Что всей душой къ тебѣ привязанъ!
             Враговъ разрушится оплотъ;
             Падутъ мятежниковъ отряды.
             Онъ клался, что тебя спасетъ.
             Хотя бъ за то погибнуть надо!
   

Императоръ.

             Они ужъ и тогда мнѣ льстили; но слегка
             Я началъ наблюдать тогда же осторожность.
             И, имъ на зло, -- нашелъ возможность
             На волю выпустить сѣдого старика.
             Конечно, праздникъ я испортилъ духовенству
             И въ немъ вражду къ себѣ посѣялъ, можетъ быть,
             Но черезъ много лѣтъ вкушаю я блаженство
             За дѣло доброе награду получить.
   

Фаустъ.

             Плодъ принесло теперь твое благодѣянье.
             Но кверху взглянь: вотъ посланное имъ,
             Какъ кажется мнѣ, предзнаменованье;
             И мы сейчасъ его значенье объяснимъ.
   

Императоръ.

             Орелъ несется, а въ погоню
             Вослѣдъ за нимъ несется грифъ.
   

Фаустъ.

             Судьба къ намъ будетъ благосклоннѣй!
             Грифъ не дѣйствительность, но миѳъ,
             А миѳъ, конечно, побоится
             Съ орломъ -- дѣйствительностью биться.
   

Императоръ.

             Летятъ... Какая ширь размаха!
             Кружатъ вослѣдъ за другомъ другъ,
             Слетѣлись вмѣстѣ и безъ страха
             Впились одинъ въ другого вдругъ.
   

Фаустъ.

             Смотри, смотри, какъ бѣдный грифъ
             Въ неравной схваткѣ погибаетъ,
             И стонетъ, шею наклонивъ,
             И въ спѣшномъ бѣгствѣ исчезаетъ!
   

Императоръ.

             Что будетъ, пусть тому и быть,
             А все жъ мнѣ дива не избыть!
   

Мефистофель (справа).

             Градъ ударовъ! Въ жаркой схваткѣ
             Мы тѣснимъ ихъ въ безпорядкѣ,--
             И въ смущеніи онѣ
             Сбились къ правой сторонѣ.
             Нашъ напоръ дружнѣй -- и вотъ
             Прорванъ лѣваго оплотъ
             Непріятельскаго фланга...
             Наша бодрая фаланга,
             Остріемъ ворвавшись, даже
             Слабый пунктъ пробила вражій,
             Будто вѣтры въ непогоду
             Спорятъ въ боѣ два народа;
             Какъ ни жарокъ споръ такой.
             Но мы выиграли бой!
   

Императоръ (слѣва Фаусту).

             Какъ? Меня ихъ поведенье
             Повергаетъ въ изумленье:
             Что жъ въ подобномъ затрудненьи
             Камня внизъ они не кинутъ?
             Нашъ отрядъ къ горамъ придвинутъ;
             Нижній рядъ высотъ покинутъ;
             Выше лѣзетъ вражья масса,
             Вплоть къ проходу поднялася...
             Что жъ тутъ дѣлать? Какъ опасно
             Вѣрить силѣ нечестивой;
             Знать, волшебники всѣ лживы,
             Всѣ усилья ихъ напрасны! (Пауза).
   

Мефистофель.

             За ворономъ несется воронъ...
             Какую вѣсть несетъ намъ съ горъ онъ?
             Боюсь, что плохи тамъ дѣла!
   

Императоръ.

             Съ высотъ, гдѣ наша гибнетъ сила,
             Летятъ ихъ черныя вѣтрила...
             Что нужно этимъ птицамъ зла?
   

Мефистофель (ворономъ).

             Шепните мнѣ, что тамъ за дѣло?
             Съ кѣмъ вы, тотъ не погибъ всецѣло!
             Какая вѣсть оттоль пришла?
   

Фаустъ (императору).

             Слыхать о почтѣ голубиной
             Тебѣ случалось, какъ съ чужбины
             Полетъ свершаетъ птица длинный
             Къ гнѣзду родимой стороны?
             Но гдѣ бушуютъ мечъ съ сѣкирой,--
             Иное: голубь -- вѣстникъ мира,
             А воронъ -- вѣстникъ для войны.
   

Мефистофель.

             Плохія вѣсти съ мѣста боя:
             Къ отвѣснымъ скаламъ ихъ толпою
             Притиснутъ главный нашъ оплотъ.
             Враги взобрались на высоты,
             И то-то будетъ намъ заботы,
             Когда они займутъ проходъ!
   

Императоръ.

             Нѣтъ, волшебство всегда обманетъ!
             Кто въ сѣть къ нему попалъ, проклянетъ
             Тотъ неразуміе свое!
   

Мефистофель.

             Постой! Потеряно не все;
             Лишь надо ловкость и терпѣнье.
             Я вѣсть о томъ имѣлъ сейчасъ.
             Къ концу всегда есть затрудненье;
             Дай мнѣ приказывать приказъ.
   

Главнокомандующій (входитъ).

             Напрасно съ ними ты связался!
             Сомнѣньемъ долго я терзался;
             Намъ измѣняетъ волшебство;
             Отряды наши погибаютъ...
             Пускай, что начали, кончаютъ,
             И -- вотъ мой жезлъ! Возьми его!
   

Императоръ.

             Храни его до лучшихъ дней,
             Когда рокъ будетъ благосклоннѣй!
             Претитъ мнѣ волшебство, ей-ей,
             И почты страшно мнѣ вороньей. (Мефистофелю)
             Тебѣ жезла я не отдамъ;
             Нѣтъ! Я боюсь тебѣ вручиться!
             Гляди, какъ бы спастися намъ,--
             И пусть, что будетъ, то случится!

(Вмѣстѣ съ главнокомандующимъ уходитъ въ палатку).

Мефистофель.

             О, я бы все равно отвергъ,
             Повѣрь, подарокъ твой любезный!
             Мнѣ обладать имъ безполезно:
             На немъ поставленъ крестъ на верхъ.
   

Фаустъ.

             Но что жъ намъ дѣлать?
   

Мефистофель.

                                           Подожди! (къ воронамъ)
             Вы, братцы черные мои,
             Летите къ водянымъ моимъ кузинамъ,
             Поклонъ снесите мой ундинамъ
             И намъ потопа призракъ одолжить
             Просите ихъ! Вѣдь въ женщинахъ, извѣстно,
             Притворство съ настоящимъ слито тѣсно,
             Такъ что ихъ трудно различить (пауза).
   

Фаустъ.

             Знать, водянымъ дѣвицамъ лестно
             Услуги предложить свои.
             Ужъ начинаютъ повсемѣстно
             Въ горахъ шумѣть и искриться ручьи.
             Потоки наполняютъ горы.
             Съ ихъ помощью бой нашъ! Мы побѣдить должны.
   

Мефистофель.

             Вотъ такъ сюрпризъ! Имъ будутъ скоро
             Храбрѣйшіе, навѣрно, смущены.
   

Фаустъ.

             Ручьи одинъ съ другимъ слилися въ водопады
             И полноводными явилися вдвойнѣ,
             И въ блескѣ разноцвѣтнаго наряда
             Надъ ними радуга блистаетъ въ вышинѣ;
             Потокъ шумитъ направо и налѣво
             И падаетъ по камнямъ бурно внизъ.
             Гдѣ ты, о мужество? Вы, храбрость, доблесть, гдѣ вы?
             Въ всеобщей паникѣ храбрѣйшіе слились;
             Вездѣ смятеніе, испугъ и страхъ повсюду!
             Еще одинъ лишь мигъ, -- я самъ бояться буду.
   

Мефистофель.

             Не виденъ мнѣ совсѣмъ весь призракъ тотъ. Все -- ложь,
             Все это для людей пригодно лишь, а все жъ
             Забавно видѣть мнѣ, какъ всѣ ползутъ на кручи,
             Спѣшатъ, толкаются и, сваливаясь въ кучи,
             Не могутъ перевесть въ смятеньи духъ,
             Когда сидѣть могли бъ на сушѣ всѣ спокойно.
             Мы выиграли бой! Все отступило вкругъ

(Вороны возвращаются).

             У набольшаго вы моихъ похвалъ достойны.
             Теперь еще есть просьба къ вамъ:
             Скорѣй летите къ кузнецамъ,
             Къ подземнымъ карликамъ, что въ нѣдрѣ горномъ
             Везъ устали до искръ металлъ куютъ.
             Просите ихъ, пусть призракомъ проворнымъ
             Они сюда огня пошлютъ
             Огня блестящаго, летучаго, живого
             И устрашительнаго въ высшемъ смыслѣ слова.
             Такъ надо. Вѣдь далекая гроза
             Или паденье звѣздъ -- совсѣмъ не чудеса,
             Случиться могутъ каждой лѣтней ночью;
             А если загремятъ перуны изъ куста
             И звѣзды изъ-подъ ногъ посыплются воочью, --
             Картина ужъ получится не та!
             Но очень долго ихъ вы все же не просите:
             Коль не помогутъ просьбы -- прикажите!

(Вороны улетаютъ, и все исполняется).

             Полночный мракъ на лагерь вражій,
             И мгла, и молньи, и гроза!
             Блудящихъ огоньковъ такая тьма, что даже
             При взглядѣ разбѣгаются глаза!
             Дѣла идутъ на ладъ. Довольно!
             Теперь потребенъ страха крикъ.
   

Фаустъ.

             Вотъ, полагаю я, восторгъ великъ
             У хлама стараго на воздухъ выйти вольный!
             Такъ пусть онъ загудитъ и тѣмъ наводитъ страхъ.
             Едва ли разберутъ, что это вой фальшивый.
   

Мефистофель.

             Прекрасно! Годенъ намъ твой вымыселъ счастливый.
             Пускай воскреснетъ время сагъ,
             Сказаній и легендъ старинныхъ
             О тяжкихъ рыцарскихъ бояхъ,
             О гвельфахъ и о гибеллинахъ!
             Пусть обновится прежній споръ,
             Умолкнувшій съ давнишнихъ поръ!
             Пускай горятъ они наслѣдной
             Непримиримою враждой,
             Пусть мечъ звенитъ о панцырь мѣдный
             И дикихъ битвъ несется вой!
             Вотъ такъ! Раздоръ такого сорту
             Всегда по сердцу будетъ чорту;
             Онъ выйдетъ изъ границъ какъ-разъ!
             Чу! Слышишь грозный кликъ воинскій
             Несется съ силой сатанинской,
             И вся окрестность имъ зажглась!
   

ПАЛАТКА ВРАЖДЕБНАГО ИМПЕРАТОРА.

Тронъ. Богатая обстановка.

Забирайка.

                       И вотъ мы первые опять!
   

Скорохватъ.

             Скорѣе птицѣ не летать!
   

Забирайка.

                       Ахъ! Вотъ богатство гдѣ хранится!
                       Что взять? На чемъ остановиться?

0x01 graphic

Скорохватъ.

             Да, здѣсь всего запасено,
             И выбрать, право, мудрено.
   

Забирайка.

                       Гляди, гляди, какой коверъ!
                       Вѣдь онъ мнѣ годенъ для постели?
   

Скорохватъ.

             А вотъ оружья, -- а ужъ мнѣ ли
             Ихъ не хотѣлось съ давнихъ поръ?
   

Забирайка.

                       Вотъ красный плащъ; онъ весь расшитъ.
                       По немъ давно душа горитъ!
   

Скорохватъ (забирая оружіе).

             Повздоритъ кто,-- безъ дальнихъ словъ,
             Убилъ его и былъ таковъ!
             Вотъ ты всю рухлядь забрала,
             А что получше, не взяла!
             Скорѣе брось всю эту дрянь;
             Иди сюда, на ящикъ взглянь:
             То войсковая вся казна:
             Она червонцами полна.
   

Забирайка.

                       За то она такъ тяжела;
                       Ея я бъ, вѣрно, не снесла!
   

Скорохватъ.

             Согнись! на спину на твою
             Ее тебѣ я вмигъ взвалю.
   

Забирайка.

                       Ой, тяжко! Ахъ, погибель намъ.
                       Сундукъ разсѣлся пополамъ.
   

Скорохватъ.

             Червонцы грудою лежатъ;
             Сбирай скорѣй и маршъ назадъ.
   

Забирайка.

                       Я наберу ихъ хоть въ подолъ;
                       А все-таки, какъ онъ тяжелъ.
   

Скорохватъ.

             Довольно! прочь скорѣй поди!
             Ай, ай! Подолъ съ дырой! Гляди:
             Куда ты ни пойдешь, повсюду
             Червонцевъ ты просыплешь груду.
   

Трабанты (вбѣгая).

                       Кто здѣсь? Что это за грабежъ?
                       Ты войсковой запасъ крадешь!
   

Скорохватъ.

             Намъ первымъ удалось попасть,
             И мы лишь взяли нашу часть.
             Таковъ обычай! Супостата
             Не грѣхъ ограбить для солдата.
   

Трабанты.

                       У насъ забытъ онъ съ давнихъ поръ;
                       Одно -- солдатъ, другое -- воръ.
                       Кто близокъ къ государю, тотъ
                       Честь пуще глазу бережетъ.
   

Скорохватъ.

             По нашему же для солдата
             Законъ -- что взято, то и свято.
             Вы сами шли пограбить тожъ;
             Отдай! Мы въ правѣ на дѣлежъ (Забирайкѣ),
             Бѣги скорѣе съ тѣмъ, что есть,
             Скорѣй бы ноги намъ унесть (уходитъ).
   

1-ый Трабантъ.

                       Скажи, зачѣмъ ты наглецу
                       Не съѣздилъ тотчасъ по лицу?
   

2-ой Трабантъ.

                       Размякъ я, что ль, не разберешь;
                       На чорта очень онъ похожъ.
   

3-ій Трабантъ.

                       И мнѣ глаза туманъ застлалъ;
                       Какъ онъ ушелъ, я не видалъ.
   

4-ый Трабантъ.

                       И надобно сказать еще:
                       Ужъ такъ дрались мы горячо,
                       Такой былъ жаркій тѣсный бой,--
                       Тамъ палъ одинъ, тамъ цѣлъ другой;
                       Рубись и въ то же время лѣзь,
                       Съ врагомъ борись и тамъ и здѣсь,--
                       Что отъ всего туманъ въ глазахъ,
                       Шумъ въ головѣ и звонъ въ ушахъ,
                       И какъ сюда мы всѣ дошли,
                       Сказать мы право бъ не могли!
   

Императоръ съ четырьмя князьями входитъ, трабанты удаляются.

Императоръ.

             Что тамъ ни будь, -- мы выиграли бой,
             И врагъ разсѣянный бѣжитъ предъ нами.
             Вотъ тронъ вождя мятежниковъ пустой
             И вотъ казна его, его шатеръ съ коврами.
             Особой собственною съ вѣрной стражей вмѣстѣ
             Отъ подданныхъ своихъ мы депутатовъ ждемъ.
             О нашемъ счастіи вездѣ несутся вѣсти,
             Лаская слухъ, что всюду миръ кругомъ:
             Пускай намъ волшебство сначала пособило,
             Въ концѣ сражались мы лишь собственною силой,
             Хоть рядъ случайностей намъ добрыхъ помогалъ:
             То съ неба камней дивное паденье,
             То звукъ диковинный, разнесшійся отъ скалъ,
             Намъ на спасеніе, врагамъ на пораженье.
             На побѣжденныхъ палъ на вѣкъ позоръ и смѣхъ,
             А побѣдитель, ободрённый,
             Съ хвалою къ Господу прибѣгъ.
             Te Deum воспѣваютъ милліоны
             Безъ понужденья. Но, вкусивъ побѣды плодъ,
             На собственную грудь я обращаю взоры;
             Хоть юный государь дни тратитъ безъ заботъ,
             Но мигъ цѣнить его научатъ годы скоро;
             Затѣмъ то обновить желаю съ этихъ поръ
             Я съ вами четырьмя и домъ, и власть, и дворъ.
             Ты, князь! Распорядительность твою,
             Призналъ я въ мигъ рѣшительный, побѣдный,--
             Фельдмаршалъ будешь ты наслѣдный, --
             Съ жезломъ тебѣ я власть надъ войскомъ отдаю.
   

Фельдмаршалъ.

             Когда твои войска твои владѣнья шире.
             Покончивъ съ внутреннимъ врагомъ, распространятъ,
             То на блистательномъ твоемъ побѣдномъ пирѣ
             Средь дѣдовскихъ твоихъ блистательныхъ палатъ
             Со шпагой наголо вслѣдъ за тобой я стану
             Блюсти величества всегдашнюю охрану.
   

Императоръ.

             Въ тебѣ я ловкость съ доблестью нашелъ,
             Ты будь мой камергеръ; твой новый долгъ тяжелъ:
             Ты будешь господинъ надъ челядью домашней.
             Я утомленъ враждой всегдашней;
             Для прочихъ я тебя примѣромъ изберу,
             Какъ быть властителю пріятнымъ и двору.
   

Камергеръ.

             Твоею милостью ты мнѣ даешь возможность
             И добрымъ помогать, и злымъ не повредить,
             Безъ хитрости блюсти разумно осторожность
             И безо лжи спокойствіе хранить.
             Фантазіи полетъ дерзну ль направить пылкій
             На праздникъ будущій? Тебѣ я буду тамъ
             Съ тарелкой золотой служить, съ ножемъ и вилкой
             Въ услада рукъ твоихъ, какъ ты моимъ очамъ.
   

Императоръ.

             Хоть мнѣ не до пировъ,-- я высшимъ дѣломъ занятъ,--
             Пусть будетъ такъ! Къ себѣ веселье манитъ.
             Ты должность стольника при мнѣ отнынѣ правь.
             Смотри за кухней, птичникомъ, охотой,
             И изобиліе храня своей заботой,
             Мнѣ выборъ кушаньевъ любимыхъ предоставь.
   

Стольникъ.

             Я самъ вкушать не буду ранѣй,
             Чѣмъ кушанье твое не будетъ предъ тобой.
             Сезонъ ли упредить, не знать ли разстояній,
             За кухней ли глядѣть -- долгъ будетъ первый мой.
             Но яства рѣдкія тебя прельщаютъ мало,
             Ты любишь только то, что сытно бъ напитало!
   

Императоръ.

             Когда о празднествахъ намъ думать по порядку,
             Будь обершенкомъ, юный мой герой,
             Отнынѣ вѣдай погребъ мой,
             Чтобъ въ винахъ не было отнынѣ недостатка.
             Не поддавайся слабостямъ другихъ:
             Средь пьянства общаго пребудь одинъ умѣренъ.
   

Обершенкъ.

             Кто юнъ, тотъ превратился въ мужа вмигъ,
             Когда серьезный долгъ ему тобою ввѣренъ.
             На будущій торжественный обѣдъ
             На диво я обставлю твой буфетъ;
             Посудою его обогатимъ мы,
             Тебѣ жъ я приготовлю твой любимый
             Венеціанскій рѣдкостный хрусталь,
             Откуда ароматъ вина не улетаетъ,
             Который пьяные пары вина смягчаетъ, --
             Подобный талисманъ не болѣе едва ль,
             Чѣмъ трезвость всякая, отъ тѣхъ паровъ спасаетъ.

(Входитъ архіепископъ-канцлеръ).

Императоръ.

             Коль закрѣпленъ послѣднимъ камнемъ сводъ,
             Постройка твердая тогда вѣка живетъ.
             Четыре князя здѣсь. Чѣмъ домъ и дворъ богаты,
             Всѣ блага тѣ межъ нихъ раздѣлены,
             Но что касается богатствъ самой страны,
             Я назначаю ихъ тебѣ -- ты будешь пятый.
             Чтобъ власть твоя могла обширностью блистать,
             Твоихъ владѣній мы раздвинемъ грани.
             Измѣнниковъ, подъявшихъ знамя брани.
             Владѣнія тебѣ желаемъ мы отдать;
             Я право съ нимъ еще высокое даю
             Ихъ увеличивать наслѣдствомъ, куплей, мѣной,
             И властью пользоваться въ нихъ обыкновенной,
             Верховной княжеской. Въ тебѣ я признаю
             Для всѣхъ верховнаго судью,--
             Обжаловать твои не должно приговоры;
             И съ соли, и съ металловъ сборы,
             Взиманье десятинъ и пошлинъ, податей,
             И право свиты, лена и чекана
             Даю въ знакъ благодарности моей,
             Какъ князю перваго при нашемъ тронѣ сана.
   

Архіепископъ-Канцлеръ.

             Во имя всѣхъ тебѣ я благодарность шлю:
             Насъ укрѣпивъ, ты власть тѣмъ закрѣпилъ свою.
   

Императоръ.

             Я еще большія права вамъ всѣмъ дарую:
             Хоть я живу и хоть я жизни радъ.
             Но вспомнивъ предковъ прежде бывшихъ рядъ,
             На мнѣ грозящую судьбу я
             Считаю должнымъ бросить взглядъ.
             Гробъ и меня ждетъ рано или поздно,
             Я право вамъ даю преемника избрать
             И передъ алтаремъ его вѣнчать,--
             Пусть мирно кончится, что началось такъ грозно.
   

Архіепископъ-Канцлеръ.

             Съ достоинствомъ въ груди, съ смиреніемъ въ очахъ
             Стоять князья, какихъ нѣтъ въ мірѣ болѣ;
             Пока есть кровь у насъ въ сердцахъ
             Мы только лишь тѣла, а ты намъ умъ и воля.
   

Императоръ.

             О всемъ, что я сказалъ сейчасъ.
             Пусть приготовится указъ;
             Одно условье лишь оставлю до конца:
             Какъ государи вы въ правленіи свободны;
             Но не дѣлите власть, и пусть права отца,
             Когда умретъ отецъ, пріемлетъ первородный.
   

Архіепископъ-Канцлеръ.

             Для подтвержденья этихъ правъ
             Указъ я напишу, составлю и уставъ.
             Когда же канцлеромъ скрѣпленъ уставъ тотъ будетъ
             То подписью его ты освятишь вполнѣ.
   

Императоръ.

             Идите же теперь, -- пусть всякъ наединѣ
             Событья дня сего великаго обсудитъ. (Князья уходятъ).
   

Архіепископъ-Канцлеръ.

             Хоть канцлеръ отошелъ, епископъ здѣсь остался.
             Увы! ты дьявола внушеніямъ поддался:
             Запятнаны грѣхомъ дѣянія твои.
   

Императоръ.

             Что страшное ты видишь, говори-
   

Архіепископъ-Канцлеръ.

             Съ какою горестью, глубокою до боли,
             Я вижу скипетръ твой въ союзѣ съ сатаной!
             Едва ты утвердился на престолѣ
             И чтожъ! Узнаетъ Богъ или отецъ святой.
             То кара грозная тебя постигнуть можетъ:
             Прогнѣвавшись, онъ царство уничтожитъ.
             Что ты волхву свободу даровалъ
             При коронаціи, не позабылъ онъ сердцемъ,
             А тутъ еще -- въ ущербъ единовѣрцамъ,--
             Лучъ первый милости волхва же осіялъ!
             Опомнись и исправь свой шагъ преступный
             Пожертвованіемъ и милостыней крупной,
             Раскайся, въ грудь бія, и прикажи,
             Гдѣ твой шатеръ стоялъ, гдѣ помощи грѣховной
             Ты пріобщился, гдѣ внималъ ты князю лжи,
             Пространство это все отдать казнѣ церковной!
             Гора пусть ей пойдетъ: обширные лѣса
             Съ окружными холмами,
             Озера съ рыбной ловлей и съ рѣками,
             Которыми блеститъ долины той краса,
             Долина также вся, въ своемъ всемъ протяженьи.
             Для искупленія вины, цѣной прощенья.
   

Императоръ.

             Я ужасаюсь собственнымъ грѣхамъ, --
             Пожертвованью ты предѣлъ назначишь самъ.
   

Архіепископъ

             Пространство это все, грѣховъ свершенныхъ ложе,
             Пусть предназначится отсель для службы Божьей:
             Пускай воздвигнется стѣна монастыря,
             Пусть хоромъ иноковъ разсвѣтная заря
             Привѣтствуется тамъ; твоей рукой усердной
             Храмъ будетъ возведенъ; взыграетъ всякій вѣрный;
             Корабль построится, возвысится порталъ,
             И колокола зовъ съ высокой колокольни,
             Что въ небеса стремится тамъ привольно,
             Пробудитъ грѣшника, чтобъ онъ свой грѣхъ созналъ.
             Въ день освященья же -- онъ будетъ недалекимъ --
             Почтишь тотъ храмъ и ты присутствіемъ высокимъ.

0x01 graphic

Императоръ.

             Когда прощенье я куплю столь щедрымъ даромъ
             И милость папскую и искупленіе чарамъ,--
             Довольно! духъ очищенъ мой!
   

Архіепископъ.

             Пусть подписью твоей твой даръ скрѣпится.
   

Императоръ.

             Формальный документъ, чтобъ съ небомъ примириться,
             Готовъ скрѣпить я собственной рукой.
   

Архіепископъ.

             Ты вмѣстѣ съ той землей отдашь и всѣ угодья.
             Платежъ налоговъ, пошлинъ, десятинъ,
             Навѣчно. А потомъ на безнародьѣ
             Не мало будетъ намъ расходовъ и кручинъ;
             Чтобъ Божій храмъ возвесть въ пустынѣ,
             Добычи часть даруй, доставшейся вамъ нынѣ.
             Я также обойти молчаньемъ не могу
             Про трудности дорогъ, про дальность разстояній:
             Пусть камень возятъ намъ безъ денегъ прихожане,
             А церковь своего благословитъ слугу.
   

Императоръ.

             О, чувствую я, какъ тяжелъ мой грѣхъ!
   

Архіепископъ.

             Волшебнику морской ты отдалъ брегъ,
             Онъ не избѣгнетъ отлученья.
             Пусть въ очищеніе идетъ съ его владѣнья
             Для церкви же платежъ налоговъ всѣхъ.
   

Императоръ.

             Но въ морѣ, вѣдь, еще его земля.
   

Архіепископъ.

             Кто мудръ, тотъ можетъ ждать до срока терпѣливо,
             Вѣдь обѣщанье царское не лживо (уходитъ).
   

Императоръ.

             Пожалуй такъ раздамъ все царство я!

КОНЕЦЪ ЧЕТВЕРТАГО АКТА.

0x01 graphic

   

0x01 graphic

Дѣйствіе пятое.

ОТКРЫТАЯ МѢСТНОСТЬ.

Путникъ.

                       Узнаю я липы эти
                       Въ престарѣлой красотѣ!
                       Послѣ долгихъ странствій въ свѣтѣ
                       Вновь мѣста я вижу тѣ,
                       Вновь я вижу тотъ старинный,
                       Тотъ гостепріимный кровъ,
                       Гдѣ попалъ на брегъ пустынный
                       Я по прихоти валовъ.
                       Гдѣ жъ хозяевъ дорогая,
                       Въ помощь скорая чета?
                       Чай, съ трудомъ я ихъ узнаю;
                       Ихъ состарѣли года.
                       Люди добрые, здорово!...
                       Какъ дать знать про мой приходъ?
                       Дѣла прежняго благого
                       Пожинаете ль вы плодъ?
   

Бавкида
(очень старая бабушка).

                       Тише, тише, путникъ милый!
                       Нуженъ старому покой:
                       Долгій сонъ ему дастъ силы
                       На короткій трудъ дневной.
   

Путникъ.

                       Ахъ, старушка, ты ли это?
                       Обними жъ того скорѣй,
                       Кто обязанъ въ стары лѣта
                       Жизнью вамъ двоимъ своей!
                       Ты ль, Бавкида, кѣмъ изъ влажной
                       Бездны я безъ чувствъ спасенъ?

(Супругъ выходитъ изъ хижины).

                       Ты ль, казну мою отважно
                       Сохранившій Филемонъ?
                       Этотъ звонъ, какъ это пламя,
                       Такъ мнѣ живо обновилъ
                       Грустный случай, что межъ вами
                       И средь васъ происходилъ!
                       Но, -- предъ входомъ, -- дай забыться
                       Снова на море взглянуть,
                       Дай склониться, помолиться, --
                       Такъ полна прошедшимъ грудь!

(уходитъ на дюны).

Филемонъ (Бавкидѣ).

                       Торопись скорѣй убраться!
                       Столъ накроешь въ садикъ тотъ,
                       Вотъ онъ будетъ удивляться!
                       Видѣть чуда онъ не ждетъ

(уходитъ за путникомъ).

Филемонъ (стоя подлѣ путника).

                       Гдѣ когда-то мчались мимо
                       Валъ за валомъ то и знай,--
                       Нынче садикъ развели мы:
                       Посмотри, какой здѣсь рай!
                       Старъ я сталъ, и утопавшимъ
                       Помогать мнѣ не легко;
                       Да и съ возрастомъ наставшимъ
                       Стало море далеко!
                       Умный баринъ съ слугъ толпою
                       Прокопали здѣсь каналъ;
                       И надъ этою страною
                       Повелителемъ онъ сталъ!
                       Видишь пашенъ вереницы?
                       Видишь поле, лѣсъ и садъ?
                       Торопися насладиться:
                       Солнце близко на закатъ.
                       Тамъ, далёко, -- поспѣшаютъ
                       Въ портъ надежный корабли
                       И -- какъ гнѣзда птички знаютъ --
                       Знаютъ гавани свои.
                       Полюбуйся гладью синей
                       Моря тихаго вдали
                       И взгляни какъ всюду нынѣ
                       Вкругъ селенья зацвѣли!
   

ВЪ САДИКѢ.

Всѣ трое за столомъ.

Бавкида (путнику).

                       Что молчишь ты, путникъ, все-то?
                       Ни кусочка не взялъ въ рогъ.
   

Филемонъ.

                       Говори, коль есть охота;
                       Чуда въ толкъ онъ не возьметъ.
   

Бавкида.

                       Вѣрно! Чудо совершилось.
                       До сихъ поръ не разберусь.
                       Только это все случилось
                       Не добромъ, хоть побожусь.
   

Филемонъ.

                       Не добромъ? Отъ государя
                       Ему отданъ берегъ весь;
                       И герольдъ объ этомъ дарѣ
                       Возглашалъ съ трубою здѣсь;
                       И сперва на взморьѣ самомъ
                       Поселились на мели,
                       А теперь трудомъ упрямымъ
                       Садъ и замокъ возвели
   

Бавкида.

                       День, бывало, копошатся;
                       Топорами, ломомъ бьютъ;
                       Огоньки въ ночи свѣтятся;
                       Глядь, -- прошла плотина тутъ.
                       Тамъ, гдѣ люди погибали,
                       Ночью гибнущій стоналъ,--
                       Волны пламени бѣжали,
                       И на утро былъ каналъ!
                       Онъ -- безбожникъ, и завидно
                       На нашъ домъ и садъ ему,
                       Но сосѣдъ онъ намъ, -- и, видно,
                       Покоряйся потому!
   

Филемонъ.

                       Предлагалъ онъ, гдѣ угодно
                       Поселиться въ новый край.
   

Бавкида.

                       Какъ землѣ повѣрить водной?
                       Все-то бойся, то и знай!
   

Филемонъ.

                       Солнце къ вечеру клонится:
                       Время намъ въ часовнѣ быть.
                       Будемъ пѣть, звонить, молиться
                       И Творца благодарить!
   

ЗАМОКЪ.

Большой садъ, широкій и прямой каналъ.

Фаустъ, въ глубокой старости задумчиво ходитъ.

Линцей (на башнѣ чрезъ рупоръ).

                       Заходитъ солнце; поспѣшая,
                       Суда уходятъ на ночлегъ;
                       Невдалекѣ ладья большая
                       Къ каналу направляетъ бѣгъ;
                       Во флагахъ радужнаго цвѣта
                       Пестрѣетъ мачты высота...
                       Салютомъ громкимъ многи лѣта
                       Тебѣ ладья желаетъ та!

(Звонъ колокола на отмели).

Фаустъ (вздрагивая).

                       Проклятый звонъ! Меня онъ снова
                       Настигнулъ, какъ ударъ громовый!
                       Мои владѣнья предо мной
                       Безъ грани ширятся; но сзади
                       Участокъ близокъ здѣсь чужой,
                       И этотъ звонъ, къ моей досадѣ,
                       Напоминаетъ мнѣ всегда,
                       Что роща липъ, часовня та --
                       Чужая, съ хижиной на склонѣ.
                       Захочется ль побыть въ тиши,--
                       Чужая тѣнь за мной въ погонѣ...
                       Тернъ для очей, тернъ для души!
                       Куда бѣжать, куда укрыться,
                       Чтобы отъ нихъ освободиться?

(Выплываетъ великолѣпная ладья, нарядно и богато нагруженная заморскими товарами).

Мефистофель и трое сильныхъ.

Хоръ.

                       Вотъ мы съ тобой,
                       Къ тебѣ мы снова!
                       Нашъ дорогой
                       Патронъ, здорово!

(выходятъ и выгружаютъ товары на берегъ).

Мефистофель.

                       Мы отличилися на славу
                       И стоимъ похвалы по праву!
                       Судовъ у насъ лишь было два,
                       А возвращаемся съ десяткомъ.
                       Но что мы дѣлали, едва
                       Могу я разсказать порядкомъ.
                       Въ моряхъ къ свободѣ рвется духъ;
                       Раздумывать бываетъ трудно.
                       Захватывать все надо вдругъ:
                       Тамъ рыбу ловишь ты, тамъ судно.
                       Сперва ты обладатель трехъ;
                       Потомъ поймалъ корабль четвертый,
                       А тамъ, не будь и пятый плохъ!
                       Была бы сила, право жъ -- къ черту!
                       Суть въ томъ, чтобъ взять, а какъ берешь?
                       По праву ль? спрашивать безцѣльно:
                       Война, торговля и грабежъ
                       Похожи, даже нераздѣльны.
                       Трое сильныхъ.
                       Ни привѣта, ни спасиба!
                       Ни спасиба, ни привѣта!
                       Сколько мы ни привезли бы,
                       Нѣтъ награды намъ за это!
                       Съ недовольной встрѣтилъ миной,
                       Молча сдѣлалъ намъ гримасу...
                       Нѣтъ, добыча господину,
                       Знать, по нраву не пришлася!
   

Мефистофель.

                       Но чего жъ вамъ въ самомъ дѣлѣ
                       Ждать еще? Чего вамъ надо?
                       Каждый долю при раздѣлѣ
                       Получили вы въ награду.
   

Трое Сильныхъ.

                       Но это такъ,
                       Просто отъ скуки,
                       Мы въ вихрѣ дракъ
                       Погрѣли руки!
   

Мефистофель.

                       А вы сейчасъ
                       Въ замокъ спѣшите
                       И на показъ
                       Все разложите:
                       Увидитъ онъ
                       Добра такъ много,--
                       Тогда на васъ
                       Не взглянетъ строго;
                       Когда жъ сведетъ
                       Точнѣй расчеты,
                       Тогда и дастъ
                       Онъ праздникъ флоту;
                       А если бъ пташекъ намъ пришлось своихъ дождаться
                       Такъ можно бъ пыль въ глаза пустить намъ постараться,

(Выгруженную кладь уносятъ).

Мефистофель.

                       Нахмуренъ лобъ твой, мраченъ взглядъ,
                       Ты счастью своему не радъ.
                       Межъ тѣмъ, твой геній поборолъ
                       Слѣпого моря произволъ:
                       На мѣстъ дюнъ или мелей
                       Живутъ; громады кораблей
                       Подходятъ прямо къ берегамъ.
                       Сознайся, что твоимъ глазамъ
                       Преградъ уже отсюда нѣтъ,
                       И обнимаетъ цѣлый свѣтъ
                       Твоя рука! Давно ль сперва
                       Верфь заложили мы едва
                       И начали копать русло
                       Каналу, гдѣ теперь весло
                       Свободно дѣйствуетъ? Твоя
                       Рука -- рука богатыря;
                       Ее и море и земля
                       Почтятъ, и здѣсь...
   

Фаустъ.

                                                                                   Ахъ, это здѣсь!
                       Чрезъ то мнѣ міръ противенъ весь!..
                       Тебѣ -- ты бъ могъ меня понять.--
                       Тебѣ я долженъ разсказать,
                       Что за уколомъ вслѣдъ уколъ
                       Мнѣ шлетъ, и силъ я не нашелъ
                       Въ себѣ -- ихъ долѣе сносить!
                       Мнѣ даже стыдно говорить:
                       Тѣ старики... прочь ихъ! Я тамъ
                       Въ той рощѣ поселюся самъ!
                       Мысль, что не мой тотъ клокъ земли,
                       Мрачитъ всѣ радости мои!
                       Тамъ жить хотѣлъ бы я; кругомъ --
                       Прекрасный видъ! На мѣстѣ томъ
                       Построю башню я: съ нее
                       Я все владѣніе мое,
                       И все, что мой замыслитъ духъ.
                       Что исполняется вокругъ,
                       Я буду взглядомъ обнимать
                       И одобренье посылать
                       Вниманіемъ на всякій трудъ...
                       И вотъ препятствіе мнѣ тутъ!
                       Въ богатствѣ рѣзче недостатки;
                       А липы тѣ, а звонъ тотъ гадкій
                       Такъ скученъ звяканьемъ своимъ
                       Церковнымъ или гробовымъ!
                       Всесиленъ я, но тутъ предѣлъ
                       Тому, чего бы я хотѣлъ!
                       Я просто съ духомъ не сберусь:
                       Начнется звонъ -- и я бѣшусь!
   

Мефистофель.

                       Такой бѣдой, согласенъ я,
                       Вся жизнь отравлена твоя;
                       Какъ колоколу слухъ не мучить благородный?
                       Онъ могъ бы въ бѣшенство привесть кого угодно!
                       Проклятый этотъ бимъ-бамъ-бомъ
                       Прекрасный вечеръ портитъ намъ нахально
                       И въ шагѣ жизненномъ мѣшается любомъ:
                       Встрѣчаетъ дѣтскій крикъ первоначальный
                       И намъ сопутствуетъ въ дорогѣ погребальной.
                       Все напѣваетъ намъ докучный этотъ звонъ,
                       Что жизнь не болѣе, какъ только смутный сонъ.
   

Фаустъ.

             И вотъ, когда тебя такъ близко тяготятъ
             Упрямствомъ столь себялюбивымъ,--
             Грозитъ жизнь превратиться въ адъ,
             И быть въ концѣ концовъ устанешь справедливымъ.
   

Мефистофель.

             Чего жъ тебѣ, коль такъ, стѣсняться?
             Вѣдь это въ твой не входитъ планъ?
   

Фаустъ.

             Устрой, чтобы они могли оттоль убраться;
             Коль захотятъ они мѣняться,
             Прекрасный имъ земли участокъ будетъ данъ.
   

Мефистофель.

             И оглянуться не успѣютъ,
             Какъ мы ужъ ихъ переселимъ!
             Посмотримъ, какъ они посмѣютъ
             Участкомъ пренебречь твоимъ!

(Свиститъ; являются Трое Сильныхъ).

             Что скажетъ господинъ, исполните приказъ,--
             И праздникъ будетъ завтра же для васъ!
   

Трое Сильныхъ.

             Насъ плохо онъ принялъ сперва:
             На праздникъ же вполнѣ имѣемъ мы права!
   

Мефистофель (къ зрителямъ).

             Подобный случай вамъ напомню въ старинѣ я
             Про виноградникъ Навуѳея.

0x01 graphic

ГЛУБОКАЯ НОЧЬ.

Линцей (поетъ на вышкѣ башни).

                       Острымъ взоромъ я прославленъ;
                       Для дозора я поставленъ;
                       Озираю Божій свѣтъ
                       Я съ высокой колокольни
                       И меня счастливѣй нѣтъ,
                       Нѣтъ меня судьбой довольнѣй!
                       Здѣсь я вижу звѣздъ теченье,
                       Вижу воды и лѣса,--
                       И понятна мнѣ творенья
                       Вѣковѣчная краса.
                       Дальше я гляжу и ближе,
                       Кверху, книзу, здѣсь и тамъ;
                       Мнѣ по сердцу то, что вижу;
                       Я себѣ по сердцу самъ.
                       Не тужить, а веселиться
                       Мнѣ, пока глаза глядятъ!
                       Пусть, что будетъ, то случится:
                       Я тому, что было, радъ. (Пауза).
                       Знать, не только наслаждаться
                       Я поставленъ такъ высоко;
                       Силы грозныя таятся
                       Въ тьмѣ полуночной глубокой.
                       Вижу я: пожаръ бушуетъ
                       Въ мракѣ липъ и въ мракѣ ночи;
                       Вѣтеркомъ его раздуетъ,
                       Удержать его нѣтъ мочи.
                       Въ рощѣ хижина. Что съ нею?
                       Страшно: въ ней все -- гниль да мохъ...
                       О, когда бы кто скорѣе
                       Поспѣшить на помощь могъ!
                       Старички съ огнемъ небрѣжны;
                       Имъ легко нажить бѣду...
                       Ахъ, сгорѣть вамъ неизбѣжно,
                       Задохнуться вамъ въ чаду!
                       Ярко пламя разлилося
                       По постройкамъ по гнилымъ.
                       Если бъ только удалося
                       Добрякамъ спастись самимъ!
                       Языки огня змѣятся,
                       Лижутъ вѣтки и листки,--
                       И тѣ вѣтки прочь валятся,
                       Распадаясь въ угольки.
                       Мнѣ бъ ослѣпнуть! Отчего мнѣ
                       Не далъ, рокъ, ты хуже глазъ?
                       Вотъ и старая часовня
                       Межъ обломковъ погреблась.
                       Лижетъ пламя, поднимаясь,
                       Обгорѣлые стволы
                       И, надъ пнями издѣваясь,
                       Ихъ сжигаетъ до золы...
                       Что вѣка ласкало зрѣнье.
                       Гибнетъ все въ одно мгновенье!
   

Фаустъ.

                       Что за шумъ и крикъ тоскливый
                       Этой позднею порой?
                       Мой испуганъ часовой;
                       Не по сердцу торопливый
                       Самому теперь мнѣ шагъ...
                       Роща липъ сгорѣла въ прахъ,--
                       Нужды нѣтъ! Мы тамъ построимъ
                       Бельведеръ, гдѣ будетъ видно
                       Далеко кругомъ! Устроимъ
                       Старичковъ мы безобидно
                       И, въ сознаньи доброты,
                       Довершимъ свои труды.
   

Мефистофель и Трое Сильныхъ
(появляются внизу).

             Мы возвращаемся назадъ;
             Но шло у насъ не все на ладъ.
             Мы въ дверь стучать, мы въ дверь гремѣть,--
             Никто не хочетъ отпереть;
             Мы дверь трясти, мы дверь ломать,--
             Она сорвалась, объ полъ хвать...
             Кричать, грозить мы стали тамъ;
             Они жъ въ отвѣтъ ни слова намъ
             И,-- какъ въ тѣхъ случаяхъ творятъ,--
             Не слышатъ, слушать не хотятъ.
             Намъ медлить было не резонъ:
             Мы ихъ погнали тотчасъ вонъ:
             Не долго пара нажила:
             Съ испугу душу отдала!
             А странникъ, спрятанный у нихъ,
             Лѣзъ въ драку, но убитъ былъ вмигъ:
             А тутъ, въ борьбѣ, одинъ изъ насъ
             Разсыпалъ угли, и тотчасъ
             Огонь все зданье охватилъ
             И трупы всѣхъ троихъ спалилъ.
   

Фаустъ.

             Иль глухи вы? Что жъ это, что жъ?
             Желалъ я мѣну, не грабежъ!
             Такъ раздѣлите жъ за разбой
             Мое проклятье межъ собой!
   

Хоръ.

                       Есть слово, слово старины:
                       Предъ силой гнуться всѣ должны;
                       А коль противиться ты смѣлъ,--
                       Домъ, дворъ, ты самъ не будешь цѣлъ.
   

Фаустъ.

                       Погасли звѣзды въ небесахъ.
                       Огонь въ развалинахъ зачахъ,
                       И въ дрожь кидаетъ вѣтръ ночной
                       И дымомъ вѣетъ мнѣ и мглой...
                       Приказъ поспѣшный! Скорый шагъ!...
                       Но что за тѣни входятъ! Ахъ!...
   

ПОЛНОЧЬ.

Три сѣдыхъ женщины входятъ.

Первая.

                       Мнѣ имя -- Виновность.
   

Вторая.

                                 А мнѣ -- Нищета.
   

Третья.

                       Мнѣ имя -- Забота.
   

Четвертая.

                                 Мнѣ имя -- Нужда.
   

Втроемъ.

             Но дверь намъ закрыта, и намъ не войти;
             Живетъ здѣсь богатый, здѣсь нѣтъ намъ пути.
   

Виновность.

                       Здѣсь стану я тѣнью.
   

Нищета.

                                 Я стану ничѣмъ.
   

Нужда.

             Здѣсь прочь отъ меня отвернутся совсѣмъ.
   

Забота.

             Вы, сестры, закрытъ здѣсь вамъ доступъ и входъ;
             Но всюду Забота дорогу найдетъ! (исчезаетъ).
   

Виновность.

             Подруги сѣдыя, уйдемте жъ скорѣе
   

Нужда.

             Нужда за тобой.
   

Нищета.

                       Нищета вслѣдъ за нею.
   

Втроемъ.

             Уйдемъ! Омрачилась небесная твердь;
             Въ испугѣ погаснули звѣзды, мерцая,
             За нами, за нами, изъ дальнаго края
             Сестра наша мчится, сестра наша -- Смерть!
   

Фаустъ (въ замкѣ).

             Ихъ четверо пришло, ушло же только трое;
             Я видѣлъ это, да; но я не уловилъ
             Бесѣды смутной ихъ значеніе глухое;
             Лишь откликъ слышалъ я; про смерть онъ говорилъ.
             Какъ пустъ былъ откликъ тотъ, какъ призрачно неясенъ!
             Очнуться я хотѣлъ, но трудъ мой былъ напрасенъ.
             О, если бъ магію забыть скорѣй вполнѣ,
             Отъ заговоровъ всѣхъ скорѣй освободиться!
             Природа! Чтобы быть съ тобой наединѣ,
             Чтобъ человѣка ты лишь видѣла во мнѣ,--
             Вотъ для чего бы жить и вотъ чего бъ добиться!
             Я человѣкомъ былъ, покуда волшебствомъ
             Не проклялъ самого себя я и кругомъ
             Весь міръ! Отъ этого проклятья
             Теперь нигдѣ не въ силахъ избѣжать я.
             Лишь ясный день намъ заблеститъ,--
             Весь блескъ его покроютъ чары мглою;
             Въ лѣсу ли воронъ прокричитъ, --
             Что намъ онъ каркаетъ? Знать, намъ грозитъ бѣдою?
             Предвѣстья эти всѣ въ плѣну содержатъ насъ;
             Чуть къ суевѣрію попали мы въ тенёта,--
             И вотъ мы съ нимъ остались глазъ на глазъ:
             Оно насъ сторожитъ, ведетъ, гнететъ заботой...
             Дверь скрипнула, но что жъ никто сюда
             Не входитъ? Есть здѣсь кто?
   

Забота.

                       Вопросъ подскажетъ -- да.
   

Фаустъ.

                       Такъ молви, кто ты?
   

Забота.

                                 Я.
   

Фаустъ.

                                 Прочь удались!
   

Забота.

                       Я тамъ, гдѣ быть должна.
   

Фаустъ (разгнѣванный, но сдерживая себя).

                                 О, воздержись,
                       Не говори магическаго слова!
   

Забота.

                       Пусть меня не слышатъ уши,--
                       Проникаю всѣмъ я въ души;
                       Въ сотняхъ образовъ вокругъ
                       Я смущаю робкій духъ.
                       Тѣнь моя за всякимъ рыщетъ
                       Въ путь и въ плаванье; мой гнетъ
                       Всякъ найдетъ, никто не ищетъ.
                       Всякъ и хвалитъ и клянетъ.
                       Скажи, ты никогда заботы не знавалъ?
   

Фаустъ.

             Чрезъ жизнь, чрезъ міръ бѣгомъ я пробѣжалъ;
             Я за волосы влекъ любое наслажденье;
             Чѣмъ недоволенъ былъ, то тотчасъ покидалъ,
             И не держалъ того, чѣмъ насладился.
             Я жаждалъ, дѣйствовалъ, вновь жаждою томился;
             Я полной жизнью жилъ; сначала жизнь моя
             Была полна тревогъ, дѣяній, грома,
             А послѣ созерцательна; земля
             И все земное мнѣ вполнѣ знакомо;
             А далѣе -- закрытъ намъ кругозоръ.
             Безумецъ, кто вперитъ въ надземный міръ свой взоръ,
             Ища подобія себѣ надъ небесами!
             Пусть крѣпче на землѣ становится ногами
             И лучше оглядится вкругъ:
             Для мудреца міръ живъ, не нѣмъ, не слѣпъ, не глухъ;
             До вѣчности жъ какое смертнымъ дѣло!
             Доступнымъ для него пусть пользуется смѣло
             И ходитъ радостно въ земномъ прекрасномъ днѣ,
             Оставивши духовъ и чары въ сторонѣ.
             А нѣтъ, -- такъ онъ печаль и радость испытаетъ,
             Но никогда довольства не узнаетъ!
   

Забота.

                       Кто бъ ни сталъ моимъ рабомъ,
                       Счастья нѣтъ тому ни въ чемъ!
                       Вкругъ его все мглой объято,
                       Безъ разсвѣта, безъ заката;
                       Въ величайшемъ счастьѣ внѣшномъ
                       Полнъ онъ сумракомъ кромѣшнымъ;
                       Для него сокровищъ бездны
                       Безразличны, безполезны;
                       Радость, какъ и грусть, наскучитъ;
                       Въ изобильи голодъ мучитъ;
                       Въ счастіи ль, въ бѣдѣ ль, онъ ждетъ:
                       Что-то завтра принесетъ!
                       Все онъ ждетъ и ждетъ года,
                       Не готовый никогда!
   

Фаустъ.

                       Оставь! противна для меня
                       Безумная такая болтовня.
                       Уйди! Безсмысленное слово
                       Людей умнѣй меня свести съ ума готово.
   

          Забота.

                       Вправо ль взять иль влѣво слѣдъ?
                       Силъ ему рѣшиться нѣтъ;
                       На хваленой серединѣ
                       Полушагомъ ковыляетъ
                       И, что шагъ, то онъ въ пучинѣ
                       Все сильнѣе погрязаетъ;
                       Ничему не отдаваясь,
                       Но ни въ чемъ и не отчаясь,
                       Вѣчнымъ призракомъ морочимъ,
                       Въ тягость онъ себѣ и прочимъ;
                       Не въ гробу, хоть и не живъ.
                       То разгулъ, то угнетенье,
                       Боль и горечь отреченья.
                       Долга тягостный призывъ,
                       Вспышки то въ порывѣ хиломъ,
                       То въ бездѣйствіи уныломъ,
                       Полусонъ, -- не отдыхъ силамъ,--
                       Его къ мѣсту пригвоздятъ
                       И готовятъ прямо въ адъ!
   

Фаустъ.

             Вы любите, о призраки бездушные.
             Запугивать терзаніями этими,
             И существа, для горя равнодушныя.
             Влечете вы въ него своими сѣтями.
             И въ призрачныя тѣ попавши къ вамъ тенета
             Порвать ихъ не легко для смертныхъ; но, Забота.
             Власть надъ собою я коварную твою
             Не признаю!
   

Забота.

             Узнай же ты ее сейчасъ, сіе жъ мгновенье;
             Я, уходя, тебѣ проклятье шлю.
             Другіе люди слѣпы отъ рожденья
             А я тебя предъ смертью ослѣплю

(дуетъ ему въ лицо и исчезаетъ).

Фаустъ (ослѣпнувъ).

             Меня объяла тьма; но блещетъ тѣмъ яснѣе
             Сіянье разума, и цѣль моя ясна.
             Что мной задумано, докончу я скорѣе:
             Мысль повелителя свершаетъ все одна!
             Покиньте ложе вы, работники, и смѣло
             Беритеся за трудъ! Вставайте всѣ вы. всѣ!
             Осуществите мнѣ задуманное дѣло,
             Явите міру мысль мою во всей красѣ!
             Довольно, -- чтобъ великое свершилось,--
             Хотя бъ въ милльонахъ рукъ одно лишь сердце билось!

0x01 graphic

БОЛЬШОЙ ДВОРЪ ПЕРЕДЪ ЗАМКОМЪ.
ФАКЕЛЫ.

Мефистофель (въ качествѣ надсмотрщика).

                       Ко мнѣ, ко мнѣ! Живѣй, живѣй,
                       Развихлые лемуры!
                       Изъ жилъ, суставовъ и костей
                       Склеенныя натуры!
   

Лемуры (хоромъ).

                       Мы за тобой,-- повелѣвай!
                       Мы поняли отчасти,
                       Что покорить какой-то край
                       Твоей должны мы власти.
                       Мы взяли стрѣлы про запасъ
                       И цѣпь мы захватили,
                       А то, зачѣмъ позвали насъ,
                       Совсѣмъ мы позабыли.
   

Мефистофель.

             Излишни хлопоты, -- пріемъ тутъ очень простъ;
             И цѣпь излишня, -- смѣряйте на ростъ!
             На землю ляжетъ самый долговязый;
             Вы жъ дернъ въ его длину кругомъ снимите сразу
             И удлиненный выройте квадратъ,
             Какой родителямъ обычно роютъ дѣти...
             Въ такую тѣсноту -- и изъ такихъ палатъ!
             Такъ глупо все кончается на свѣтѣ!
   

Лемуры (съ поддразнивающими жестами).

                       Я молодъ былъ, я вволю жилъ;
                       Не вѣдалъ я печали;
                       Я пѣлъ, плясалъ, да пировалъ:
                       Дни весело мелькали.
                       Но старость хитрая съ клюкой
                       Ко мнѣ тайкомъ подкралась...
                       Не знаю самъ, какъ предо мной
                       Могила оказалась.
   

Фаустъ
(выходя изъ дворца, останавливается на порогѣ).

             Съ какою радостью я звонъ лопаты внемлю!
             Какъ мнѣ отраденъ гулъ толпы,
             Пришедшей примирить саму съ собою землю
             И пограничные столпы
             Поставить океану смѣло
             И море узами надежными связать!
   

Мефистофель.

             Вотъ ты порадовался бъ, если бъ могъ ты знать,
             Что въ сущности для насъ трудишься ты всецѣло!
             Готовишь только ты мишень
             Нептуну, водяному чорту.
             Онъ смоетъ всѣ твои попытки черезъ день!
             Стихіямъ мы -- друзья; ихъ нравъ такого сорта.
             Что повернуть вверхъ дномъ они стремятся вѣкъ
             Все то, что создалъ человѣкъ.
   

Фаустъ.

                       Смотритель!
   

Мефистофель.

                                           Здѣсь!
   

Фаустъ.

                       Рабочихъ подбавляй,
             Пока возможность есть! Давай работу новымъ;
             То строгой карою, то добрымъ словомъ
             Зови, заманивай, плати и принуждай!
             Хочу, чтобъ каждый день извѣстье приходило
             Про яму новую или про новый ровъ.
   

Мефистофель (вполголоса).

             Пожалуй, хоть сейчасъ я извѣстить готовъ,
             Что яму мы тебѣ копаемъ -- для могилы.
   

Фаустъ.

             Прошло почти до самыхъ горъ болото,
             Внося заразу въ эти берега...
             Пусть будетъ кончена послѣдняя работа,
             Усилье сломлено послѣдняго врага!
             Вотъ высшее мое желанье нынѣ!
             Для милліоновъ будетъ тутъ
             Открытъ -- не вѣрный, нѣтъ за то свободный трудъ
             И плодородіе дано глухой пустынѣ;
             И скоро люди и стада
             Здѣсь поселятся; бойкимъ дѣломъ
             Долины оживится красота,
             Добытая трудомъ усерднымъ, смѣлымъ;
             И зацвѣтетъ земной здѣсь людямъ рай,
             А тамъ -- бушуй, волна, и море, завывай!
             Но чуть лишь прочь оно умчится, -- въ то жъ мгновенье
             Отнимемъ мы его владѣнье...
             Да! Дѣлу этому отдаться всей душой --
             Вотъ верхъ премудрости земной.
             Тотъ жизни и свободы лишь достоинъ,
             Кто съ бою добывалъ ихъ каждый день, какъ воинъ.
             Такъ, средь борьбы и средь заботъ
             Трудомъ безъ устали свободно заживетъ,
             Съ опасностью лицомъ къ лицу, ребенокъ малый
             И бодрый мужъ, и старецъ обветшалый....
             Какъ сутолокой я бъ доволенъ былъ такой,
             Свободнымъ людямъ давъ свободный край въ владѣнье!
             Такому бъ я сказалъ мгновенью:
             Постой, прекрасно ты, постой!
             Столѣтія не уничтожатъ снова
             И не разрушатъ дѣлъ моихъ;
             И въ предвкушеньи счастія такого
             Я счастливъ, въ жизни я вкушаю лучшій мигъ!

(Фаустъ падаетъ, Лемуры его подхватываютъ и кладутъ на землю).

Мефистофель.

             Ему всѣхъ радостей, отрадъ всѣхъ было мало;
             Его желанье все безъ сытости съѣдало,--
             И за дрянной послѣдній жизни мигь
             Онъ съ жадностію ухватился!
             Изо всей мочи съ нимъ такъ долго я возился!
             Но время царь всему. Лежи, старикъ!
             Часы стоятъ.
   

Хоръ.

                       Стоятъ -- полуночи нѣмѣе
                                 Упала гиря.
   

Мефистофель.

                                 Да, упала. Свершено!
   

Хоръ.

                       Что было, то прошло.
   

Мефистофель.

                       Прошло! Я словъ глупѣе
             Не слыхивалъ. Прошло! Да было ли оно?
             Прошло и не было,-- по чести, все равно.
             Ну, гдѣ же ты теперь, творящее начало?
             Что было, то прошло, обращено въ ничто!
             Прошло! Что жъ это значитъ, что?
             Прошло -- какъ будто вовсе не бывало!
             Прошло -- и не было, повсюду кругъ такой;
             И вѣчному Ничто я преданъ всей душой
   

ПОХОРОНЫ.

Лемуръ solo.

                       Кто строилъ домъ такой плохой
                       Лопатою и ломомъ?
   

Лемуры хоромъ.

                       Не безпокойся, гость нѣмой.
                       Доволенъ будешь домомъ.
   

Лемуръ solo.

                       Что жъ домъ такъ пустъ, такъ одинокъ?
                       Что убранъ онъ убого?
   

Лемуры хоромъ.

                       Онъ данъ тебѣ на краткій срокъ,
                       А заимодавцевъ много.
   

Мефистофель.

             Пусть трупъ себѣ лежитъ, -- душа бы не ушла!
             Росписку предъявлю я, писанную кровью.
             Но, къ сожалѣнью, средствамъ нѣтъ числа --
             Ограбить чорта вопреки условью.
             Насъ сбили съ прежняго пути
             И не особенно искусны мы на новомъ;
             Я прежде былъ одинъ на все готовымъ,
             Теперь мнѣ надобно помощниковъ найти.
             Куда ни погляди, повсюду плохо дѣло!
             Права обычая и давности права,--
             Довѣриться нельзя ни тѣмъ, ни этимъ смѣло.
             Вотъ прежде, напримѣръ! Едва
             Послѣднее дыханье вылетало,--
             Душа съ нимъ тоже вонъ; а я, какъ ловкій котъ.
             Подкарауливалъ, ловилъ -- цапъ-цапъ! и вотъ
             Въ моихъ когтяхъ уже бѣдняжка трепетала.
             Теперь же -- медлитъ въ тѣлѣ духъ,
             Не хочетъ онъ свой трупъ покинуть вдругъ.
             Пока вражда стихій взаимнымъ споромъ
             Его оттуда вонъ не выгонитъ съ позоромъ;
             Съ вопросомъ: гдѣ, когда и какъ? стою,
             Терзаясь, цѣлыми часами я на стражѣ.
             Смерть власть утратила мгновенную свою;
             И правда ль умираютъ люди даже?
             Я часто замѣчалъ, не утаю,
             Въ холодныхъ трупахъ вожделѣнье;
             То призракъ былъ, -- но трупъ былъ приведенъ въ движенье.

(Заклинаетъ съ фантастическими жестами).

             Пожалуйте сюда! Удвойте шагъ
             Вы, господа въ кривыхъ или прямыхъ рогахъ!
             Вы, черти старые! Откройте пасти ада;
             Вѣдь пасть теперь у ада не одна,
             Ихъ много, много! Да, умѣнье тоже надо,
             Чтобъ каждая душа была поглощена
             Согласно чину, виду, званью;
             А все таки-въ концѣ концовъ
             И эта будущность лишится обаянья.

(Жерло ада раскрывается слѣва).

             Адъ раскрываетъ ротъ: чу! звяканье клыковъ!
             Изъ бездны огненной потокъ стремится ярый,
             И въ дымѣ и чаду подземнаго пожара
             Въ подробностяхъ отсюда видѣнъ мнѣ
             Весь городъ огненный въ багрянцѣ вѣчномъ жара:
             Я разсмотрѣть могу въ огнѣ
             До скрежета зубовъ изжаренныя души.
             Бѣдняжки! Какъ изъ волнъ огня на сушу,
             Спастись желая, плыть стараются онѣ!
             Но, схвачены въ зубахъ геенны колоссальной,
             Возобновить опять должны свой путь печальный
             А въ уголкахъ -- чего тамъ не найдешь!
             Такъ много мукъ большихъ на маленькомъ пространствѣ!
             Показывайте жъ адъ пышнѣй, во всемъ убранствѣ,
             Иначе скажутъ намъ, что все обманъ и ложь!

(Къ толстымъ чертямъ съ короткими, прямыми рогами).

             Ну, вы, пузатые, вы, полкъ геенны пылкой,
             Чурбановидные, короткіе затылки,
             Запасы сѣры въ васъ; попробуйте ей дуть,
             А то и фосфоромъ блеснуть.
             Поймайте душу мнѣ, крылатую Психею,
             Да осторожнѣе, иль гадина уйдетъ!
             Ее печатью я своей запечатлѣю
             И брошу въ огненный водовородъ!
             А вы, ползучіе, спускайтесь внизъ скорѣй,
             Слѣдите снизу вы усердно:
             Гдѣ въ тѣлѣ жить угодно ей.
             Вѣдь неизвѣстно достовѣрно!
             Быть можетъ, ей въ пупкѣ милѣе проживать;
             Умѣйте изъ пупка ее достать!

(Къ чертямъ-великанамъ съ длинными, кривыми рогами).

             Вы, силачи-тамбурмажоры,
             Пусть ваша стая въ воздухѣ паритъ;
             Все, что повѣетъ, полетитъ,
             Хватайте все безъ разговора.
             Трупъ началъ гнить, душѣ куда какъ скверно тамъ,
             А геній вѣдь всегда стремится къ небесамъ!
   

НЕБЕСНАЯ СЛАВА СВЕРХУ, СПРАВА.

Небесные духи.

                       Неба посланники,
                       Божьи избранники,
                       Въ тихомъ пареніи,
                       Персти нетлѣніе,
                       Грѣшнымъ прощеніе
                       Всѣмъ мы несемъ!
                       Мы всѣмъ живущимъ
                       Слѣдомъ цвѣтущимъ,
                       Радости льющимъ,
                       Счастье даемъ.
   

Мефистофель.

             Ну, начинается! Поднялся визгъ святошей;
             День занимается, -- все признакъ нехорошій.
             Какъ я гермафродитскихъ этихъ харь
             Не выношу, что такъ ханжамъ любезны!
             Вы знаете, когда мы встарь
             На гибель человѣку рыли бездну,
             То худшее, что мы изобрѣли,
             Вамъ болѣе всего пришлось въ угоду!
             Не разъ уже меня вы провели:
             Я знаю васъ, поповскую породу.
             Не разъ я собственнымъ оружьемъ былъ побитъ:
             Вѣдь это тоже черти, только въ рясѣ;
             И если бъ имъ теперь уловка удалася,
             То вѣчный намъ позоръ и стыдъ!
             Сомкнитесь въ кругъ! Пусть крѣпче всякъ стоитъ!
   

Хоръ ангеловъ (разсыпая, розы).

                       Роза багряная,
                       Благоуханная,
                       Свыше парящая,
                       Втайнѣ живящая,
                       Лепесткокрылую
                       Съ жизненной силою
                       Почку таящая,
                       Ярче цвѣти!
                       Солнце весеннее
                       Въ небѣ свѣти,
                       Чтобъ намъ прощеніе
                       Падшимъ нести!
   

Мефистофель (къ дьяволамъ).

             Откуда эта дрожь, откуда этотъ страхъ?
             Да развѣ то въ обычаяхъ геенны?
             Пусть сыплются цвѣты; а вы, вы ни на шагъ,
             И каждый олухъ стой на мѣстѣ неизмѣнно!
             Они пугать задумываютъ насъ,
             Но много вѣрятъ этимъ розамъ!
             Чертей пылающихъ пугать -- и чѣмъ? морозомъ!
             Лишь дуньте и цвѣты растаютъ всѣ сейчасъ.
             Ну, дуйте, надувалы! Полно, стойте!
             Пустили черезчуръ вы паръ.
             Не такъ усиленно! Носы и пасть закройте!
             По чести, въ васъ усердья жаръ
             Не хочетъ мѣры знать: цвѣты не засыхаютъ,
             Цвѣты горятъ, цвѣты пылаютъ!
             Какъ ядовито чистъ и ясенъ пламень ихъ!
             Не уступайте имъ! Сомкнитесь дружно вмигъ!
             Нѣтъ! все пропало, все! Нѣтъ мужества, нѣтъ силы;
             Коварство этихъ розъ чертей перехитрило!
   

Ангелы.

                       Цвѣтами росными,
                       Огненноносными,
                       Любовь блаженная,
                       Радость нетлѣная
                       Льется въ сердца!
                       Правды святой встаетъ
                       Сладостный ликъ съ высотъ,
                       Въ немъ намъ, блаженный родъ.
                       День безъ конца!
   

Мефистофель.

             Проклятье! горе! срамъ какой!
             Всѣ черти, какъ одинъ, внизъ головой!
             Мерзавцы, кувыркомъ летятъ
             И прямо задницею въ адъ!
             Туда имъ и дорога! Подѣломъ!
             На мѣстѣ я одинъ останусь на своемъ!

(Отмахивается отъ летящихъ на не?о розъ).

             Огонь блудящій, прочь! Свѣтися на здоровье!
             За мной ты гонишься, болотное гнилье?
             Или зажечь меня -- намѣренье твое?
             Я чувствую смолу и сѣру въ изголовьѣ!...
   

Ангелы хоромъ.

                       Надо бѣжать того,
                       Что вамъ не мило!
                       Внутренне чуждаго
                       Вынесть нѣтъ силы;
                       Неодолимаго
                       Не побѣдишь!
                       Любовь любимаго
                       Внутрь проникаетъ лишь!
   

Мефистофель.

             Въ огнѣ и голова, и сердце, и печенка.
             Стихія для чертей опасная! Она
             Ужаснѣй пламени изъ адской бездны дна!
             Что хнычете и стонете вы звонко
             И кверху головы воротите кругомъ,
             Точь въ точь любовникъ у любезной подъ окномъ!
             А самъ я? Вѣдь, пожалуй, такъ
             Вертѣться у меня глаза привыкнутъ!
             Я ненавижу васъ, я -- вашъ заклятый врагъ!
             Но чѣмъ-то новымъ мнѣ и чуждымъ я проникнутъ...
             Ребята, по душѣ вы мнѣ, люблю я васъ;
             Зачѣмъ я не могу вамъ всѣмъ послать проклятье?
             Но вы меня обманете сейчасъ,--
             И дуракомъ почтутъ меня всѣ безъ изъятья.
             Проклятые! Нѣтъ, я васъ ненавижу!...
             А все же вы -- красавчики вполнѣ.
             Ахъ, дѣтки милыя, вы подойдите ближе!
             Не Люциферъ ли васъ родилъ? скажите мнѣ.
             Поцѣловать васъ всѣхъ мнѣ захотѣлось страстно,
             И чувствую при васъ себя я такъ прекрасно,
             Какъ будто съ вами я въ ладахъ,
             И такъ естественно, какъ будто бъ мнѣ не диво
             Имѣть васъ предъ собой такъ близко на глазахъ,
             И такъ по кошачьи секретно-похотливо,
             Что вы мнѣ съ каждымъ мигомъ все милѣй...
             О, подарите же меня хоть взглядомъ!
   

Ангелы.

             Мы приближаемся, вотъ мы съ тобою рядомъ;
             Что отступить отъ насъ спѣшишь ты прочь скорѣй?

(Ангелы занимаютъ все пространство).

Мефистофель (оттѣсненный на авансцену).

             Отверженными насъ зовете вы духами;
             Межъ тѣмъ волшебники и сводники вы сами;
             Мужчину съ женщиной не сводите ли вы?
             Но что за новости такія?
             Объяла, знать, меня любовная стихія;
             Я весь горю отъ ногъ до головы...
             Ну, что жъ вы вѣете такъ высоко? Спуститесь!
             Не надо чопорныхъ движеній; развернитесь!
             Серьезны черезчуръ вы видомъ, а чуть-чуть
             Улыбкѣ вашей надо бъ сладострастья!
             Ужъ то-то бы мнѣ было счастье!
             Какъ два любовника умѣютъ подмигнуть
             Другъ другу краемъ рта... Ты, длинный,
             Ты нравишься мнѣ больше, чѣмъ они.
             Растанься только ты съ своей поповской миной
             И удалѣй, развязнѣе взгляни!
             Хоть бы походкой вамъ людской итти;
             Вашъ бѣлый балахонъ такъ безнадежно скрытенъ:
             Межъ тѣмъ, особенно какъ смотришь позади,
             По чести вамъ сказать, вашъ видъ такъ аппетитенъ!
   

Хоръ ангеловъ.

                       О, заблистай яснѣй,
                       Пламя любви!
                       Правдой святой своей
                       Злыхъ озари,
                       Ихъ противленія
                       Мощь разорви
                       И въ единеніе
                       Ихъ призови!

0x01 graphic

Мефистофель (приходя въ себя).

             Но что со мной? Какъ Іовъ я гноюсь
             И самъ на самого себя взглянуть боюсь;
             Но, на себя взглянувъ, ликую въ то же время;
             Я положиться лишь могу
             Самъ на себя, на собственное племя.
             Отъ вашихъ искръ свои я члены сберегу;
             Вѣдь огонекъ любви лишь только кожу ранитъ!
             Они уже погасли; вмигъ
             Я прочь отряхиваю ихъ,
             И вновь языкъ мой всѣхъ васъ клянетъ!
   

Хоръ ангеловъ.

                       Пламя священное!
                       Кого обвѣешь ты.
                       Съ добромъ блаженное
                       Родство въ тѣхъ сѣешь ты:
                       Слейся, плѣненный духъ.
                       Въ хвалѣ Господней!
                       Очищенъ воздухъ вкругъ,
                       Дыши свободнѣй!

(Возносятся къ небу, унося безсмертную часть Фауста.)

Мефистофель (осматриваясь кругомъ).

             Но что жъ они? Куда они исчезли?
             Ахъ, несмысли, меня вы провели:
             Вы къ небесамъ мою добычу унесли!
             Такъ вотъ зачѣмъ сюда они такъ льстиво лѣзли!
             Похищенъ у меня мой драгоцѣнный кладъ,--
             Высокій духъ, себя отдавшій мнѣ въ закладъ,
             Изъ моего похищенъ царства!
             Кому же жаловаться мнѣ на ихъ коварство?
             Нигдѣ прибѣжища мнѣ нѣтъ...
             Кто возстановитъ мнѣ нарушенное право?
             Обманутъ я на склонѣ лѣтъ лукаво;
             И подѣломъ мнѣ то! Такъ мнѣ и слѣдъ!
             Я глупо поступилъ, -- и всѣ труды напрасны;
             Я далъ себя увлечь приманкой сладострастной,
             Я низкой похоти поддаться былъ готовъ,
             Я -- важный чортъ! До дѣтскости дошедши,
             Сознаться долженъ я въ концѣ концовъ,
             Что я дѣйствительно, должно быть сумасшедшій.
   

УЩЕЛЬЕ. ЛѢСЪ. СКАЛЫ. ПУСТЫНЯ.

Святые анахореты въ разныхъ частяхъ горы.

Хоръ и Эхо.

                       Шумитъ дремучій боръ
                       Въ облачныхъ высяхъ горъ;
                       Стелется сѣть корней,
                       Скользитъ внизу, какъ змѣй.
                       Бьетъ на волну волна,
                       Кровъ нашъ хранитъ она.
                       Бродятъ въ окружьи львы,
                       Тихи и ласковы;
                       Звѣри смиренно чтутъ
                       Чистой любви пріютъ.
   

Pater ecstaticus
(паря то вверхъ, то внизъ).

                       Вѣчный восторгъ живой,
                       Пламя любви святой,
                       Муки кипучей сласть,
                       Пѣнная Божья страсть!
                       Пусть я сгорю во прахъ,
                       Пусть я сгнію въ цѣпяхъ;
                       Бей меня на смерть, громъ;
                       Рухни, скала, кругомъ,--
                       Плоть мою, тлѣнъ страстей,
                       Всю умертви!
                       Пусть лишь горитъ яснѣй
                       Сѣмя любви!
   

Pater profundus (въ глубинѣ).

                       Какъ пропасть подъ моей ногою
                       Легла надъ пропастью другою;
                       Какъ тысячи ручьевъ спѣшатъ
                       Въ одинъ собраться водопадъ;
                       Какъ силой собственной чудесной
                       Стремится къ небу стволъ древесный,--
                       Мнѣ ясно, какъ Любови духъ
                       Живитъ и движетъ все вокругъ.
                       Какъ дикъ ручей, бѣгущій словно
                       Размыть лѣса и кряжи скалъ!
                       Но онъ же тихо и любовно
                       Льетъ въ пропасть свой смиренный валъ
                       И имъ долину орошаетъ;
                       И даже молнія небесъ
                       Намъ только воздухъ очищаетъ,
                       Что ядъ и сумракъ въ сердце несъ.
                       Любви творящей и хранящей
                       Вездѣ и всюду видимъ слугъ...
                       О, пусть огонь животворящій
                       Зажжетъ, какъ ихъ, мой хладный духъ!
                       Коль помраченъ онъ тѣснымъ глазомъ,
                       Порабощенъ въ цѣпяхъ земли,--
                       Мой Богъ! освободи мой разумъ
                       И око сердца просвѣтли!
   

          Pater seraficus (въ средней сферѣ).

                       Что за облакъ легкимъ пухомъ
                       Вѣетъ въ тишинѣ лѣсной?
                       Узналъ я вѣщимъ духомъ:
                       То младенцевъ чистыхъ рой.
   

Хоръ младенцевъ.

             О, отецъ нашъ, молви гдѣ мы?
             Молви, добрый, кто мы сами?
             Чуждый міръ лежитъ предъ нами,
             Но блаженства полны всѣ мы.
   

Pater seraphіcus.

                       Дѣти, полночью зачаты вы.
                       Гости міра лишь на мигъ;
                       Для родителей -- утрата вы,
                       Братья ангеловъ святыхъ!
                       Вы любовь сердечнымъ окомъ
                       Видите, -- ко мнѣ сюда!
                       Отъ земли съ ея порокомъ
                       Въ васъ, счастливцы, нѣтъ слѣда,
                       Вотъ мой глазъ, въ него войдите,
                       Въ органъ зрѣнія земного,
                       Имъ владѣйте, имъ смотрите,
                       Міръ узнайте чрезъ него вы!

(Принимаетъ ихъ въ себя).

                       Вотъ лѣса, вотъ горы, скалы;
                       Вотъ потокъ съ вершины льетъ,
                       Сквозь стремнины, сквозь обвалы
                       Сокративъ свой долгій ходъ.
   

Хоръ младенцевъ (внутри него).

             Видъ могучій, но суровый;
             Страхъ предъ нимъ нашъ духъ потрясъ...
             Отпусти насъ, добрый, снова.
             Отпусти на волю насъ!
   

Pater seraphіcus.

                       Взвейся въ высшія селенья,
                       Выростай, блаженный рой,
                       И до Божья лицезрѣнья
                       Зрѣй сердечной чистотой;
                       Ибо пища и блаженство
                       Нашей радостной семьи --
                       Постиженье совершенства
                       Въ откровеніи любви.
   

Хоръ младенцевъ.

                       Руки сомкните
                       Въ радостномъ строѣ!
                       Пойте, гремите
                       Громкой хвалою!
                       Вѣрьте святымъ словамъ,
                       Вѣрьте отцу.
                       Явится Богъ намъ
                       Лицомъ къ лицу!
   

Ангелы
(неся безсмертную часть Фауста).

             Высокій, благородный членъ
             Семьи духовъ отъ зла избавленъ,
             Тысячекратно тотъ блаженъ,
             Кто жаждой къ истинѣ направленъ
             Когда жъ съ небесъ любовь его
             Съ участьемъ руководитъ,--
             Тѣмъ громче наше торжество,
             Когда онъ къ намъ восходитъ!
   

Младшіе ангелы.

             Эти розы, что намъ дали
             Дщери слезъ и покаянья,
             Намъ побѣду одержали
             И высокое дѣянье
             Совершили, -- искупили
             Эту душу отъ мученья;
             Гдѣ тѣ розы упадали,
             Бѣсы въ страхѣ отступали
             И отъ ихъ прикосновенья
             И смущались и бѣжали;
             Вмѣсто злобы жаръ любовный
             Зажигалъ ихъ сонмъ грѣховный...
             Пойте пѣснь! мы побѣдили.
   

Совершенные ангелы.

                       Праха остатокъ намъ
                       Тяжекъ малѣйшій,
                       Даже хоть будь онъ самъ
                       Асбестъ чистѣйшій.
                       Если духовной
                       Мощи начало
                       Персти грѣховной
                       Сѣмя впитало,--
                       Связь эта тѣсная
                       Для херувима
                       Нераздѣлима,
                       И лишь небесная
                       Дѣлитъ любовь
                       Порознь ихъ вновь.
   

Младшіе ангелы.

                       Легкимъ туманомъ
                       Издалека намъ
                       Жизнію вѣетъ
                       Юныхъ духовъ...
                       Млѣетъ, рѣдѣетъ
                       Тучекъ покровъ;
                       Стаею рѣетъ
                       Младенцевъ рой,
                       Дѣтей блаженныхъ,
                       Освобожденныхъ
                       Отъ цѣпи земной,
                       Онъ въ хороводѣ
                       Мчится кружась,
                       Новой природѣ
                       И жизни дивясь.
                       Пусть же межъ васъ войдетъ
                       Въ выспренній вашъ полетъ
                       Спутникъ для васъ!
                       Блаженные младенцы.
                       Принявъ въ зачаткѣ
                       Залогъ тотъ сладкій
                       Отъ херувима,--
                       Разоблачимъ мы
                       Отъ персти дольной
                       Его долой:
                       Созрѣлъ онъ довольно
                       Для жизни святой!
   

Dоctor Mariаnus
(въ вышей и чистѣйшей кельѣ).

             Здѣсь духъ границей не стѣсненъ,
             И смотритъ глазъ свободно.
             По небу сонмъ блаженныхъ женъ
             I Іаріггь богоугодный;
             И вижу я, что между нихъ,
             Въ ихъ свѣтлой вереницѣ.
             Идетъ въ красѣ лучей святыхъ,
             Сама небесъ царица!
                       О Владычица! Молю,
                       Въ шири неба синей
                       Соизволь, чтобъ я твою
                       Тайну видѣлъ нынѣ;
                       Соизволь, чтобы восторгъ,
                       Крѣпшій въ сердцѣ мужа,
                       Предъ тобой уста расторгъ,
                       Вырвавшись наружу!
                       Крѣпки мы безмѣрно тамъ,
                       Гдѣ ты управляешь,
                       И ты пламень сердца намъ
                       Кротостью смиряешь!
                       Мать, во славѣ безъ конца,
                       Чистая дѣвица,
                       Богоравная, Творца
                       Милостью, царица!
             Облитъ сіяніемъ,
             Движется тучекъ рядъ;
             То съ покаяніемъ
             Грѣшницы къ Ней спѣшатъ.
             Пороку недоступная,
             Ты внемлешь съ снисхожденіемъ,
             Когда душа преступная
             Приходитъ съ сокрушеніемъ.
             Когда бъ не такъ, -- паденіе
             Кого бъ не погубило?
             И кто бъ достигъ спасенія
             Одной своею силой?
             Гдѣ тѣ стопы, что устоятъ
             Или скользить не станутъ?
             А нѣжной лестію чей взглядъ
             И слухъ чей не обманутъ?

0x01 graphic

Mater gloriosa паритъ въ воздухѣ.

Хоръ грѣшницъ.

                       Въ высшую неба высь
                       Превознесенная,
                       Къ нашимъ мольбамъ склонись,
                       Ты, всеблаженная,
                       Ты, несравненная!
   

Magna peccatrix (St. Lucae VII, 36).

             Ради всей любви смиренной,
             У Господнихъ ногъ явленной,
             Ради слезъ, пролитыхъ мной,
             Ради смѣшанныхъ съ слезой
             Мура струй благоуханныхъ,
             Мной смиренно возліянныхъ,
             Ради косъ моихъ густыхъ
             Мѵро стершихъ съ ногъ святыхъ,--
   

Мы 1 іег Sanxaritana (St. loh. IV).

             Ради кладязя, откуда
             Авраамъ стада поилъ,
             Ради древняго сосуда,
             Изъ него жъ Спаситель пилъ,
             Ради словъ струи священной,
             Отъ Него излитой тамъ
             Въ просвѣщенье всей вселенной.
             На усладу всѣмъ вѣкамъ.--
   

Maria Aegyptiaca (Acta Sanctorum).

             Ради стогнъ Ерусалима,
             Гдѣ Господь былъ погребенъ,
             Ради той руки незримой.
             Что меня изгнала вонъ;
             Ради въ долгомъ покаяньи
             Сорока прошедшихъ лѣтъ
             За, -- въ пустынѣ на прощанье
             Мной начертанный, -- завѣтъ
   

Трое и вмѣстѣ.

             Ты мольбою покаянной
             Грѣшницъ не пренебрегаешь,
             И наградою желанной
             Въ небесахъ ихъ награждаешь;
             Этой грѣшницы моленье
             Не отринь: она грѣшила,
             Но не зная, что творила,
             И достойна снисхожденья!
   

Unа Poenitentium
(которая звалась прежде Гретхенъ).

             Склони съ участіемъ
             Предъ моимъ счастіемъ
             Ты, всеблаженная,
             Благословенная,
             Свой взоръ святой!
             Милый мнѣ прежде
             Снова со мной,
             Въ свѣтлой надеждѣ
             Жизни иной!
   

Блаженные младенцы
(приближаясь въ круговомъ движеніи).

             Насъ мощными членами
             Перерастетъ онъ;
             Услугами цѣнными
             Намъ воздаетъ онъ:
             Судилъ намъ рано рокъ
             Съ жизнью разлуку;
             Онъ намъ открыть бы могъ
             Жизни науку
   

Кающаяся грѣшница (прежняя Гретхенъ).

             Вотъ онъ, онъ вновѣ къ намъ вступаетъ;
             Ему собратья шлютъ привѣтъ;
             Онъ, какъ младенцы, ощущаетъ
             Едва лишь новой жизни свѣтъ.
             Взгляни, какъ онъ, земной и бренный
             Покровъ отбросивъ ветхій свой,
             Сіяетъ ризою нетлѣнной
             И юной блещетъ красотой!
             Позволь учить его примѣромъ:
             Его слѣпитъ небесный свѣтъ.
   

Mater gloriosа.

             Приди! Взнесися къ высшимъ сферамъ.
             Онъ за тобой взнесется вслѣдъ.
   

Doctor Marianus
(въ молитвѣ павши лицомъ ницъ).

             Ловите, дѣвы, этотъ вглядъ
             Дарующій спасенье!
             Пусть съединиться въ немъ спѣшатъ
             Всѣ, ждущіе прощенья!
             Тебѣ единой угождать
             Все доброе усердно;
             Богоневѣста -- Дѣва -- Мать,
             Пребудь намъ милосердна!
   

Chorus mysticus.

             Вся бренность конечная --
             Символъ и сравненіе;
             Лишь здѣсь достижимо,
             Что внѣ достиженія,
             Что невыразимо,
             Здѣсь сущность пріемлетъ...
             Лишь женственность вѣчная
             Насъ къ небу подъемлетъ!

КОНЕЦЪ.

0x01 graphic

   

КОММЕНТАРІИ КЪ ТРАГЕДІИ ГЁТЕ "ФАУСТЪ".

Составлены по Юрьеву, Куно Фишеру, Каро, Дюнцеру, Бойезену, Каррьеру и мн. др.

   

Первый актъ.

ВСТУПИТЕЛЬНАЯ СЦЕНА. ЭЛЬФЫ.

   Между первою и второю частью Фауста проходитъ, вѣроятно, большой промежутокъ. Измученному сердцу Фауста, его отягченной совѣсти было время успокоиться. Гдѣ же, какъ не на лонѣ природы могъ бы найти Фаустъ это успокоеніе? Эти благодѣтельныя силы природы символизируются въ малюткахъ-духахъ Эльфахъ, о которыхъ мы знаемъ изъ Шекспировскаго "Сна въ Лѣтнюю Ночь" и "Интермеццо" первой части Фауста. Но насмѣшливые дразнящіе духи Шекспировой комедіи превратились у Гёте въ сердечныхъ друзей страждущаго человѣка,--
   
   Будь онъ добрый, будь онъ злой,
   
   въ истинныхъ представителей успокоительнаго и возстановляющаго дѣйствія природы. Мы застаемъ Фауста лежащимъ въ безпокойномъ снѣ, на лугу, въ прекрасной мѣстности; передъ глазами Гёте, вѣроятно, рисовались берега Фирвальдштедскаго озера. Эльфы вѣютъ надъ спящимъ Фаустомъ, успокоивая его гармоніею своего пѣнія, символизирующею гармонію силъ природы. Спящій Фаустъ долженъ пройти четыре ступени благодѣтельнаго дѣйствія эльфовъ, соотвѣтствующія четыремъ стражамъ ночи: сперва эльфамъ надо закрыть его глаза, усыпить, сдѣлать его нечувствительнымъ для внѣшнихъ впечатлѣній; потомъ дать ему отдохнуть въ безмолвномъ покоѣ звѣздной, ночи. Этотъ безмолвный и безсознательный покой при пѣніи третьей строфы переходитъ въ то состояніе спокойнаго зачатія новыхъ силъ, которымъ полна вся окружающая Фауста природа; подъ пѣніе четвертой строфы эти силы въ Фаустѣ созрѣваютъ до степени своего наружнаго проявленія; Фаустъ уже близокъ къ пробужденію сознанія, Шумъ и громъ пробуждающихся силъ новой жизни предвѣщаетъ появленіе солнца, источника творчески дѣйствующихъ силъ. Аріель рисуетъ картину колесницы солнца, окруженной Горами (часами), -- картину, которая, вѣроятно, навѣяна Гёте Гвидо Рени. Теперь эльфы, таинственныя силы природы, должны скрыться въ тѣ глубины, гдѣ они тайно совершаютъ свое дѣло; потому что выходитъ царь творческихъ силъ жизни высшаго порядка, невѣдомыхъ для стихійныхъ силъ природы.
   Фаустъ просыпается. Въ величавомъ монологѣ, написанномъ самымъ торжественнымъ стихотворнымъ размѣромъ -- терцинами, онъ изливаетъ тѣ итоги прошлаго опыта, познанія "малаго міра", которые онъ вынесъ изъ первой части поэмы и съ которыми онъ вступаетъ въ "большой міръ", на новую ступень, къ болѣе широкой дѣятельности. Картина пробуждающейся природы будитъ и въ немъ стремленіе къ высшему бытію. Высшія точки горныхъ вершинъ озаряются вѣчнымъ свѣтомъ солнца; онѣ гораздо ранѣе, чѣмъ долины, наслаждаются этимъ свѣтомъ; онъ не остается на нихъ, а постепенно сходитъ на низины, сообщая имъ ясность и сіяніе. Но самый источникъ свѣта дѣлается все выше и выше. Фаустъ не можетъ смотрѣть на солнце; онъ слѣпнетъ.
   
   Такъ слѣпнетъ, въ напряженьи бурныхъ силъ,
   Передъ открытой дверью исполненья,
   Надеждой возвращенный сграстный пылъ.
   Изъ тайниковъ предвѣчныхъ жизни пламя
   Взвилось, -- и насъ избытокъ поразилъ,
   Мы искры лишь хотѣли, а предъ нами
   Огня такое море зажжено!
   Любовь ли то, вражда ль? не знаемъ сами.
   Такъ радуетъ, такъ мучитъ насъ оно,
   Что намъ укрыться робко и уныло
   Въ невѣдѣньи младенца суждено.
   
   Такимъ образомъ, невозможность постичь абсолютное, сознаніе которой довело до отчаянія Фауста послѣ явленія Духа Земли, теперь не мѣшаетъ будущей бодрой дѣятельности Фауста. Пускай солнце абсолютнаго его слѣпитъ; въ игрѣ водопада, отражающаго это солнце, раздробляющаго его лучи, онъ будетъ постоянно созерцать его, будетъ познавать вѣчную сущность въ мимолетныхъ феноменахъ и помнить,
   
   Что наша жизнь цвѣтное отраженье.
   

ПРИ ДВОРѢ ИМПЕРАТОРА.

   Мефистофель, согласно обѣщанію показать Фаусту "большой міръ", ведетъ его ко двору императора. Въ императорѣ и его окружающихъ обстоятельствахъ легко узнать французскихъ королей передъ революціею, а въ состояніи государства -- состояніе Франціи въ XVIII вѣкѣ. Государство кругомъ въ долгу; даже хлѣбъ, который кушаетъ императоръ, онъ получаетъ изъ рукъ ростовщиковъ; но это его мало печалитъ, ему все хочется веселиться и развлекаться. Мефистофель, является подъ видомъ шута, предлагаетъ средство помочь дѣлу. Это бумажныя деньги, затѣя Джона Ло, стоившая такъ дорого Франціи. Императоръ, которому даже и немного заняться дѣлами въ трудъ, назначаетъ увеселеніе, гдѣ должно состояться его знакомство съ Фаустомъ. Это даетъ Гёте поводъ къ темной аллегрической сценѣ маскарада.
   

МАСКАРАДЪ.

   Эта сцена принадлежитъ къ наиболѣе запутаннымъ сценамъ второй части "Фауста".
   Знакомство Фауста, желающаго помочь бѣдственному положенію государства, съ императоромъ должно произойти въ маскарадѣ. Везъ сомнѣнія, ходъ этого маскарада и придуманъ самимъ Фаустомъ, подобно тому, какъ Гёте нерѣдко руководилъ празднествами въ Веймарѣ, и конечно, не безъ участія Мефистофеля. А такъ какъ Фаустъ въ немъ является подъ видомъ Плутуса, бога богатства, руководителя и направителя экономическихъ силъ, работающихъ на пользу государства, то вся сцена маскарада является какъ бы шествіемъ, приготовляющимъ зрителя къ появленію центральной фигуры маскарада -- Плутуса; первыя лица этого шествія воплощаютъ, такъ сказать, тотъ кругъ идей, которыя являлись посылками, данными для той государственно-экономической системы, которая сложилась въ умѣ Фауста или, что то же самое, въ умѣ самого Гёте, и которою Фаустъ собирается врачевать язвы разлагающагося государства; ибо Фаустъ понимаетъ, что грозитъ государству и даетъ это понять императору въ наиболѣе доступной для пониманія этого послѣдняго формѣ,-- въ формѣ маскараднаго приключенія. Передъ глазами Гёте носился призракъ прошумѣвшей передъ нимъ французской революціи; поэтому-то отзвуки послѣдней такъ часто слышатся въ этой сценѣ. Мефистофель обогатилъ государство "призракомъ бумажныхъ денегъ"; но Фаустъ знаетъ, что это призрачное обогащеніе не поведетъ ни къ чему хорошему и лишь ускоритъ гибель государства, подобно тому, какъ такая же точно спекуляція Джона Лоу содѣйствовала приближенію французской революціи; и вотъ у Фауста возникаетъ новый идеалъ государства, который ему удастся осуществить въ будущемъ, а именно въ четвертомъ и пятомъ актѣ,
   Главная мысль маскарада такова: государство процвѣтаетъ, если всѣ его силы направлены къ общему благу и высшимъ цѣлямъ развитія; наоборотъ, если эгоизмъ властителей употребляетъ государственныя силы для своихъ личныхъ цѣлей, то неизбѣжнымъ слѣдствіемъ этого должно быть разрушеніе государства,
   Герольдъ открываетъ маскарадъ объясненіемъ, что этотъ маскарадъ устроенъ не въ мрачномъ и туманномъ нѣмецкомъ вкусѣ, не съ мертвецами и чертями, а въ легкомъ и веселомъ итальянскомъ. Этого рода увеселеніе привезено императоромъ изъ Италіи, куда онъ отправлялся цѣловать у папы туфлю и привезъ оттуда для себя корону,
   
   Для насъ же -- шутовской колпакъ,
   
   Что вмѣшаются новыя маски, не предусмотрѣнныя въ маскарадномъ шествіи, и произведутъ въ маскарадѣ замѣшательство, это герольду еще неизвѣстно.
   Маски, составляющія маскарадное шествіе, распадаются на двѣ главныя группы, на два круга; первый кругъ символизируетъ вещественныя блага, имѣющія значеніе для государственной жизни; второй -- блага невещественныя и духовныя силы. Сначала въ маскарадѣ развивается картина счастливой жизни государства, мудро управляемаго, а потомъ, въ противоположность этому, изображается разрушеніе того же государства подъ дѣйствіемъ эгоистическихъ поступковъ его правителей.
   Внѣшнія блага жизни обозначаются цвѣтами Цвѣточницъ и плодами Садовниковъ, при чемъ Золотой вѣнокъ изъ колосьевъ, фантастическій вѣнокъ и фантастическій букетъ обозначаютъ высшее наслажденіе, происходящее отъ сочетанія природы и искусства. Далѣе, появляются намеки на неравномѣрное распредѣленіе этихъ жизненныхъ внѣшнихъ благъ, порабощеніе этимъ благамъ человѣческой природы въ фигурахъ матери и дочери, полишинелей и паразитовъ, порабощающихъ себя одни чувственнымъ наслажденіямъ, а другіе -- волѣ другихъ изъ-за пользованія этими благами. Дровосѣки изображаютъ уже глухой ропотъ недовольства въ низшихъ обдѣленныхъ классахъ, -- предвѣстникъ революціи. Крайнюю степень такого самопорабощенія представляетъ Пьяница, а порабощенія себя волѣ и вкусамъ другихъ -- поэты, которые наперерывъ стремятся высказаться передъ публикой, но это удается лишь одному Сатирику; этотъ послѣдній, въ противоположность остальнымъ своимъ собратьямъ, хочетъ высказать то, что одинаково непріятно всѣмъ, чтобы этимъ произвести эффектъ. Поэты могилъ и ночи извиняются; они заняты разговоромъ съ какимъ-то новопоявившимся призракомъ-вампиромъ, а изъ этого разговора можетъ родиться новый, тоже эффектный, -- а потому далекій отъ цѣлей истиннаго искусства родъ поэзіи.
   Послѣ масокъ, обозначающихъ внѣшнія блага, являются маски, обозначающія блага нравственныя, тѣ силы, которыя управляютъ этими внѣшними благами и жизнью государства. Эти маски хотя и носятъ античныя имена, но одѣты по современному, ибо идея не теряетъ своей сущности, несмотря ни на какую форму, въ которую она облечена.
   Первой въ ряду этихъ правящихъ силъ является благожелательство, воплощенное въ трехъ Граціяхъ, вносящихъ "прелесть" во всѣ жизненныя отношенія. За нимъ слѣдуетъ чувство мѣры, символизируемое въ трехъ Паркахъ, прядущихъ, по греческому мнеу, нить человѣческой жизни. Это чувство мѣры особенно необходимо въ тѣхъ дикихъ страстяхъ, представительницами которыхъ являются Фуріи, изъ которыхъ одна, согласно своему имени (Алекто -- безпокойная), поселяетъ охлажденіе и недовѣріе между любящими; другая (Мегера -- недоброжелательная) отчужденіе, ведущее къ дѣйствительной измѣнѣ, и, наконецъ, третья (Тизифона -- мстительная) чувство мести, насыщающейся только смертью.
   За этимъ вторымъ рядомъ масокъ слѣдуетъ изображеніе благоустроеннаго государства, въ которомъ всѣ вредныя силы связаны, а всѣ полезныя дружно соединены. Герольдъ возвѣщаетъ о появленіи слона съ башней на спинѣ, увѣшаннаго коврами; этотъ звѣрь-колоссъ -- народъ, укрощенный и направляемый двумя благодѣтельными богинями. Одна изъ нихъ -- бѣлокрылая Побѣда, въ которой
   
   за трудъ и подвигъ слава,
   
   стоитъ на вершинѣ башни; другая -- Мудрость ведетъ въ цѣпяхъ
   
   Двухъ враговъ и двѣ невзгоды
   Человѣческаго рода.--
   
   Надежду и Страхъ, -- не предусмотрительное опасеніе, а неосновательную боязнь того, чего не слѣдуетъ бояться, и равно неосновательную надежду на несбыточное.
   Но насколько вредны государству эти "два врага человѣческаго рода", настолько же вредно демагогическая разнузданность, недостатокъ страха и уваженія къ правительству въ народной массѣ, представителемъ которыхъ является Зоило -- Теркитъ. Это имя Гёте составилъ изъ именъ двухъ одинаково въ его глазахъ гнусныхъ порицателей прекраснаго: Терсита, порицающаго Ахиллеса въ "Иліадѣ", и Зоила, греческаго критика, порицавшаго Гомера. Зоило -- Терситъ не принадлежитъ къ маскарадному шествію;появленіе его лишь -- злобная шутка Мефистофеля. Подобно Одиссею въ "Иліадѣ", Герольдъ ударяетъ его своимъ жезломъ, отчего карликъ свертывается клубкомъ и обращается въ эхидну и летучую мышь, -- аллегорическое значеніе которыхъ понятно само по себѣ. Кромѣ того, онъ пугаетъ толпу чудовищными призраками, появляющимися въ окнахъ; толпа испугана, изумлена и требуетъ объясненія.
   Въ это время надъ толпою въ воздухѣ появляется колесница, запряженная крылатыми драконами. Ею управляетъ Мальчикъ-Возница, а возсѣдаетъ на ней Плутусъ, богъ богатства, подъ маскою котораго скрывается Фаустъ. Мальчикъ-Возница объявляетъ Герольду, что они всѣ -- аллегоріи, и требуетъ объясненія. Герольдъ отказывается и ограничивается описаніемъ того, что видитъ; тогда толкованія даетъ самъ Возница. Плутусъ, по его объясненію, является во всемъ величіи на помощь императору, нуждающемуся въ деньгахъ; онъ олицетворяетъ матеріальное богатство, какъ результатъ правильнаго развитія государства, и общее благосостояніе, неразлучное съ развитіемъ внѣшней красоты, блеска и процвѣтанія искусства и поэзіи. Послѣднія олицетворяетъ самъ Мальчикъ-Возница. Онъ сыплетъ вокругъ духовные свои дары въ видѣ камней и перловъ, но эти дары не остаются въ рукахъ у тѣхъ, кто недостоинъ принять ихъ, и улетучиваются въ видѣ бабочекъ кверху: онъ сыплетъ даже даръ драгоцѣннѣе -- пламя вдохновенія, но оно зажигаетъ лишь немногихъ! Онъ богаче самаго Плутуса, и увѣнчиваетъ его высшимъ жизненнымъ вѣнцомъ. Онъ неразлученъ съ нимъ, потому что процвѣтаніе искусства требуетъ извѣстнаго матеріальнаго благосостоянія общества, за то является непремѣннымъ спутникомъ этого благосостоянія при правильномъ его развитіи.
   Противоположностью Плутусу является слѣдующій за нимъ Тощій, маска, въ которой можно узнать Мефистофеля. Этотъ олицетворяетъ дурно направленное и извращенное стремленіе къ пріобрѣтенію, скупость, -- словомъ, карикатуру и отрицаніе того, что положительною своею стороною проявляется въ Плутусѣ и Возницѣ. Этотъ Тощій ругается и остритъ надъ развращеннымъ народомъ, который раздражается (въ особенности женщины) и напираетъ на него. Герольдъ сдерживаетъ напирающую толпу; драконы изрыгаютъ пламя. Такъ какъ толпа не умѣетъ цѣнить духовныя сокровища, которыя приноситъ ей благосостояніе и искусство, то послѣднія удаляются въ тѣ сферы, которыя выше обыденной пошлости и жадности. До сихъ поръ искусство и поэзія были спутниками благосостоянія; теперь жажда наживы, пробудившись, изгоняетъ ихъ. Золото пробуждаетъ въ толпѣ низменные инстинкты; Тощій поддразниваетъ толпу, дѣйствуетъ на ея чувственность, вылѣпляя изъ золота неприличныя фигуры. Видя наступленіе господства этой новой стороны богатства, Плутусъ отпускаетъ Возницу:
   
   Теперь свободенъ ты: исполненъ долгъ тяжелый.
   Иди же, взвейся въ міръ чудесный свой.
   Не мѣсто здѣсь тебѣ межъ этою толпой,
   Безумной, жалкой, жадной, дикой, злой:
   Есть край иной, прекрасный и веселый.
   Тебѣ доступный одному,
   Добра и красоты высокая обитель,--
   Вотъ мѣсто гдѣ тебѣ, или жъ. стремись къ нему!
   
   Мальчикъ-Возница уносится вмѣстѣ съ колесницею. Но сундукъ съ золотомъ, оставленный имъ, открывается и привлекаетъ жадность толпы. Толпа бросается на золото, напрасно Герольдъ увѣряетъ, что все это только призракъ; онъ безсиленъ противъ натиска массы и обращается за помощью къ Плутусу. Плутусъ беретъ жезлъ Герольда, и окунувъ его въ золотой кипятокъ, брызжетъ имъ на толпу. Такимъ образомъ, съ помощью опять таки золота, порядокъ возстановленъ, и Плутусъ проводитъ черту, которую переступать никто не долженъ; эта черта -- законъ. Хотя и законъ долженъ уступить передъ необходимостью. Но вотъ хоръ возвѣщаетъ приближеніе Пана. Приближается нѣчто знаменательное; Плутусъ обращается къ Герольду съ загадочными, но полными значенія словами:
   
   Пускай ему (Пану) счастливый рокъ поможетъ
   И добрый случай чудо совершитъ:
   А то вѣдь онъ идетъ не вѣдая, быть можетъ,
   Гдѣ путь его, и что ему судьба сулитъ.
   
   Мефистофель-Тощій оскорбляетъ чувство нравственности своими потѣхами; толпа уже не въ силахъ сдерживать себя. Герольдъ хочетъ унять скандалъ, но Плутусъ его удерживаетъ, потому что
   
   Законъ могучъ, -- нужда его сильнѣе.
   
   Дальнѣйшій ходъ маскарада показываетъ, какъ государство можетъ разрушиться и пасть по винѣ его безпечныхъ и эгоистическихъ властителей.
   Съ дикою толпой спутниковъ подходитъ Великій Панъ, маска, подъ которой скрывается самъ Императоръ. Имя Папъ носилъ сперва скромный богъ полей, мало-по-малу въ послѣдніе вѣка язычества, возросшій до божества и олицетворенія природы въ ея цѣломъ. Маску Пана императоръ выбралъ, какъ представитель и олицетворитель всего государства, согласно извѣстной фразѣ Людовика XIV: "L'état -- c'est moi!" Но ходъ дѣйствія показываетъ, что властитель никоимъ образомъ не долженъ ни отождествлять себя, ни быть отождествленнымъ съ государствомъ и смѣшивать его интересы съ своими; но онъ долженъ быть лишь силою, служащею благоденствію и счастію народа.
   Плутусъ открываетъ предъ императоромъ границы того сдерживающаго круга, которымъ онъ оградилъ себя отъ толпы, но Панъ вступаетъ въ этотъ кругъ вмѣстѣ со всею своею свитою, и Плутусъ предостерегаетъ, чтобы такіе гости вели себя осторожно, зная, какихъ послѣдствій должно ожидать въ противномъ случаѣ.
   Пана сопровождаютъ Фавны, Сатиры и Гномы. Фавны въ греческой миѳологіи -- козлоногія существа, отличавшіяся чувственностію; они и здѣсь являются представителями этого порока. Сатиръ олицетворяетъ уже гораздо болѣе дерзкій типъ, презирающій законъ, злоупотребляющій послѣднимъ и считающій за ничто народъ, находящійся за очерченнымъ кругомъ. Гномы, искатели золота темными путями, считаютъ себя благодѣтелями человѣчества; но Пану скоро суждено узнать, какъ опасно имъ довѣряться. Наконецъ, у Папа есть гвардія, изъ горныхъ великановъ; подъ ними, конечно, подразумѣваются лѣнивые и тупоумные совѣтники, всегда настаивающіе лишь на ограниченіи правъ народа и всегда отдѣляющіе собою, какъ стѣной, этотъ народъ отъ властителя. Хоръ Нимфъ, -- придворныхъ льстецовъ,-- возводитъ въ перлъ созданія каждую черту Пана; онъ начинаетъ и кончаетъ тѣмъ, что составляетъ начало и конецъ опаснѣйшей лести государю,-- отождествленіемъ Пана съ природою т.-е. соотвѣтствующимъ этому отождествленіемъ государя съ государствомъ. Панъ охотно склоняетъ свой слухъ къ этой лести Депутація Гномовъ открыла золотой источникъ; можетъ быть, этотъ золотой источникъ и есть та операція съ бумажными деньгами, которую проектируетъ теперь Мефистофель и которая явилась такимъ важнымъ предшественникомъ революціи во Франціи. Довѣрчивый Панъ отдается въ ихъ руки: и вотъ они его приводятъ къ безднѣ. Наступаетъ тотъ моментъ, о которомъ Фаустъ-Плутусъ говоритъ Герольду:
   
   Свершается великое! Спѣши
   Предъ грознымъ будущимъ душою укрѣпиться;
   Храни спокойствіе предъ всѣмъ, что ни случится,
   И твердость благородную души!
   Сейчасъ событіе настанетъ безъ примѣру
   Къ нему потомки потеряютъ вѣру,
   Но въ протоколъ ты все подробно запиши.
   
   Панъ наклоняется надъ бездною золотого колодца; его борода,-- накладное украшеніе, падаетъ туда; онъ охваченъ вылетающимъ оттуда пламенемъ. Облекающія его одежды горятъ. Окружающіе его приближенные стараются его снасти, но тщетно: они сами одѣты тѣми же легко возгорающимися одеждами. Всѣ въ ужасѣ. Герольдъ не считаетъ теперь нужнымъ сохранять маскарадную тайну; онъ громко заявляетъ, что гибнетъ самъ государь и гибнетъ по своей собственной винѣ:
   
   О власть державная, когда
   Ты станешь доброй и разумной!
   
   Неприкосновенность государя погибла навсегда; онъ, какъ всѣ, доступенъ пламени; его ореолъ, его отъ божества исходящая власть тоже теперь не найдетъ вѣры; экономическія причины, исканіе золота.-- разрушили навсегда это вѣрованіе; отнынѣ онѣ одни стали объясненіемъ и причинами историческихъ событій,-- а къ этому привели лишь эгоизмъ, жадность, безпечность и непредусмотрительность властителей. Герольдъ все это сознаетъ и оплакиваетъ паденіе императорской власти. Къ счастію, все это маскарадъ и призракъ, устроенный Фаустомъ, хотя и устроенный съ цѣлью предупрежденія и предзнаменованія имѣющихъ дѣйствительно случиться событій. Плутусъ-Фаустъ тѣми же экономическими мѣрами, какими онъ собирается врачевать государство, укрощаетъ бушующую стихійную силу и, какъ благодѣтельный банкиръ іюльской монархіи, возстановляетъ порядокъ. Но это предупрежденіе пройдетъ безслѣдно; какъ мы увидимъ, уже въ слѣдующей сценѣ императоръ рѣшится на проектируемую Мефистофелемъ мѣру, а въ четвертомъ актѣ мы его увидимъ въ тѣхъ затрудненіяхъ, которыя теперь символически предсказываетъ ему Фаустъ въ видѣ маскараднаго пожара.
   

АУДІЕНЦІЯ ВЪ САДУ.

   Предупрежденіе нисколько не подѣйствовало. Императоръ подписалъ указъ о бумажныхъ деньгахъ, и призрачное богатство льется рѣкой; всѣ бросаются на этотъ новый родъ денегъ, который долженъ въ близкомъ будущемъ такъ же быстро потерять свою цѣнность, какъ быстро онъ ее пріобрѣлъ. Единственно разумнымъ человѣкомъ изъ всей толпы праздныхъ проживающихся царедворцевъ, которая завтра спуститъ все то, что такъ неожиданно получила сегодня, является шутъ, мѣсто котораго занялъ при императорѣ Мефистофель: онъ на эти призрачныя деньги намѣренъ купить нѣчто такое, что имѣетъ дѣйствительную цѣнность. Между тѣмъ государь думаетъ о новыхъ забавахъ, одна изъ которыхъ будетъ имѣть такое рѣшительное вліяніе на ходъ поэмы.
   

МАТЕРИ И ПЕРВОЕ ЯВЛЕНІЕ ЕЛЕНЫ.

   Императоръ, пользуясь присутствіемъ при своемъ дворѣ волшебника, приказываетъ ему вызвать образы Париса и Елены, что Фаустъ и обѣщаетъ. Однако, это обѣщаніе далеко не по вкусу Мефистофелю.
   
   Язычники не у меня во власти.
   Они находятся въ отдѣльной ада части.
   
   отвѣчаетъ онъ въ качествѣ дьявола романтическаго и сѣвернаго, не имѣющаго никакихъ сношеній съ античнымъ міромъ; здѣсь рѣчь идетъ уже не о волшебствѣ, а о воплощеніи дѣйствительныхъ образовъ греческаго миѳа и искусства. Такое возвышенное дѣло не по силамъ низменному дьяволу, и Фаустъ долженъ быть предоставленъ своей собственной дѣятельности. Мефистофель ограничивается тѣмъ, что благодаря своимъ громаднымъ, граничащимъ со всевѣдѣніемъ, познаніямъ, указываетъ Фаусту единственное средство къ этому -- схожденіе къ Матерямъ.
   Удивительное, хотя и не особенно ясное созданіе поэта, -- Матери, -- заимствовано имъ, какъ онъ самъ указываетъ, у Плутарха (Marc. 20), который разсказываетъ, что въ маленькомъ, но очень древнемъ сицилійскомъ городкѣ Энгіонѣ почитали богинь, называвшихся Матерями, и что Никій, за непочтительное отношеніе къ этимъ Матерямъ, былъ ими преслѣдуемъ и доведенъ до безумія. Кромѣ того поэтъ воспользовался еще другимъ мѣстомъ того же Плутарха, (De defectu oraculorum, 22) гдѣ говорится: "Существуетъ 183 міра, расположенныхъ въ видѣ треугольника: на каждой сторонѣ помѣщается по 60 міровъ, а три находятся по угламъ; въ такомъ порядкѣ они слегка соприкасаются другъ съ другомъ и движутся размѣренно, словно въ пляскѣ. Пространство внутри этого треугольника называется полемъ истины; въ немъ находятся неподвижно первопричины, образы и прототипы всѣхъ вещей, которыя когда-либо существовали или будутъ существовать. Всѣхъ ихъ объемлетъ вѣчность, изъ которой время какъ бы потокомъ изливается въ міръ". Точно также и Гёгевскія Матери суть первообразы вещей, покоящіяся идеи, отъ которыхъ исходятъ и къ которымъ возвращаются всѣ явленія жизни. Фаустъ достигаетъ явленія Париса и Елены не какимъ-нибудь внѣшнимъ средствомъ, а всецѣлостнымъ погруженіемъ души въ образы греческаго героическаго міра; схожденіе къ Матерямъ есть символъ пробужденія покоившейся въ немъ до сихъ поръ идеи совершенной красоты.
   Странное и многозначительное имя "Матери" повергаетъ Фауста въ дрожь изумленія и испуга; онъ полонъ предчувствія чего-то таинственнаго и въ высшей степени чудеснаго. Мефистофель подтверждаетъ это предчувствіе, говоря, что Матери дѣйствительно странныя богини и что достичь до нихъ нелегко. Трудность предпріятія и видимое нежеланіе Мефистофеля разсказывать о нихъ тѣмъ болѣе возбуждаютъ Фауста совершить этотъ подвигъ. Напрасно Мефистофель его пугаетъ:
   
   Охваченъ будешь ты, проникнутъ пустотою;
   Ты знаешь ли, что значитъ пустота?
   
   Пустота, вѣроятно, обозначаетъ полнѣйшее отсутствіе матеріальности, полнѣйшую духовность этихъ богинь. На Фауста это дѣйствуетъ ободряюще; въ этой духовности, въ этомъ отрѣшеніи отъ всего окружающаго міра надѣется онъ найти пониманіе прекраснаго и силу воплотить его, словомъ все.
   
   Въ твоемъ ничто найду я все, быть можетъ!
   
   Мефистофель даетъ ему ключъ, долженствующій служить Фаусту компасомъ въ этой совершенной пустотѣ. Ключъ издавна служилъ символомъ жреческаго достоинства; и здѣсь онъ имѣетъ то же значеніе; въ сценѣ явленія Париса и Елены Фаустъ является "въ священническомъ бѣломъ одѣяніи", какъ жрецъ этихъ таинственныхъ богинь. Едва Фаустъ беретъ этотъ ключь, какъ уже чувствуетъ его магическую силу: ключъ растетъ и блеститъ въ его рукахъ. Имя "Матери" снова повергаетъ Фауста въ трепетъ, хотя магическая сила ключа и проникла уже все его существо стремленіемъ къ этимъ богинямъ. Между тѣмъ Мефистофель изображаетъ въ разсказѣ самыхъ богинь. Огненный треножникъ возвѣститъ путешественнику, отважившемуся на это странствіе, что онъ находится на днѣ бездны. Треножникъ есть символъ непроницаемой тайны вѣчно творящей силы, присущей Матерямъ. При свѣтѣ треножника открываются сами Матери. Онѣ не видятъ пришельца, потому что могутъ видѣть только схемы (идеи, типы). Вокругъ ихъ рѣютъ образы жизни, подвижные, но безжизненные, -- тѣ самые схемы, типы, которые видимы Матерямъ и которые безсмертны. Матери суть вѣчныя хранительницы этой сокровищницы схемъ и типовъ. Онѣ запрещаютъ доступъ къ нимъ непосвященнымъ и разрѣшаютъ его только избранникамъ, поэтамъ, художникамъ, обладающимъ магическимъ ключомъ Фауста -- вдохновеніемъ. Цѣль исканій Фауста -- Елена -- одинъ изъ такихъ типовъ; она вѣчна и не подлежитъ уничтоженію и разсѣянію своего существа, ибо воплотила въ себѣ всѣ черты, дающія образу идеальность, имени -- безсмертіе. Сами Матери находятся въ различномъ положеніи: однѣ изъ нихъ сидятъ; это -- прошедшее, ставшее неподвижнымъ до той минуты, пока оно снова будетъ вовлечено въ круговоротъ жизни; другія стоятъ: это настоящее, въ свойственномъ ему среднемъ положеніи между прошедшимъ и грядущимъ: третьи, наконецъ, ходятъ: это -- движеніе впередъ къ тому, что еще не существуетъ. Впрочемъ, ни одинъ типъ не обреченъ вѣчному покою: законъ всемірнаго преобразованія дѣйствуетъ даже и на эти естества, которыя кажутся навсегда остановившимися въ своемъ относительномъ совершенствѣ. Абсолютный покой не существуетъ нигдѣ, -- не болѣе въ этой области типовъ, какъ и въ живущей природѣ. Даже до этой области проникаютъ превращеніе и прогрессъ. Типы могутъ получить новую жизнь: они дѣйствительно и обрѣтаютъ ее или въ мірѣ реальнаго, гдѣ творческая сила снова представляетъ ихъ дневному свѣту, или въ искусствѣ, гдѣ призваніе поэта даетъ имъ жизнь идеальную. Елена служитъ этому блистательнымъ доказательствомъ: она пережила другую жизнь для Фауста, она будетъ жить въ третій разъ для поэта, для Гёте. Но въ новомъ своемъ существованіи эти тины видоизмѣняются, чтобы гармонировать съ направленіемъ вѣковъ, освѣщаемыхъ ихъ почти божественнымъ присутствіемъ. Они сохраняютъ свой неизмѣнный священный первообразъ, составляющій ихъ неотъемлемую сущность, но присоединяютъ къ этому какую-нибудь новую черту, какую-нибудь идею, неизвѣстную древнимъ вѣкамъ, которая, ненарушая чистоты ихъ преданія, дополняетъ и, если возможно, возвышаетъ его еще ступенью ближе къ идеалу. Такимъ образомъ, искусство не обречено на неподвижность классическаго совершенства, а должно вдохновляться имъ, опираться на него, чтобы возвыситься. Сама поэзія подчинена закону прогресса. Вотъ, повидимому, смыслъ этого удивительнаго, эстетическаго и вмѣстѣ метафизическаго символа Матерей, этихъ богинь, которыя охраняютъ отъ вліянія времени, отъ забвенія и отъ профанаціи, которая еще хуже забвенія, божественное безсмертіе типовъ и сберегаютъ ихъ для великихъ художниковъ, способныхъ, сохраняя, преображать ихъ.
   Едва магическій ключъ вдохновенія коснется хранителя творческой тайны треножника, какъ этотъ треножникъ уже очутится во власти Фауста и пойдетъ вслѣдъ за нимъ, неся въ себѣ образы Париса и Елены, -- для императора лишь волшебная забава, но для Фауста нѣчто совсѣмъ иное. Но это первое появленіе Елены есть, такъ сказать, чисто метафизическое, далеко не то полное ея воскрешеніе, котораго добивается Фаустъ впослѣдствіи. Это только вызываніе типовъ, жизнь еще не возвращена имъ, они имѣютъ только кажущуюся жизнь, внѣшніе ея призраки. Но оно пробудитъ въ Фаустѣ страстное стремленіе къ полному обладанію этимъ идеаломъ красоты, а уже и этого много. Даже такое безжизненное явленіе Елены воспламеняетъ Фауста до того, что онъ забываетъ себя, и Мефистофель, сидя въ суфлерской будкѣ, то и дѣло долженъ напоминать ему дѣйствительность.
   Первымъ является Парисъ. Подъ звуки музыки онъ принимаетъ тѣ позы, въ которыхъ обезсмертилъ его античный мраморъ. Между зрителями мужчины проклинаютъ его и издѣваются надъ нимъ, а женщины приходятъ въ восторгъ отъ прелестей вѣчной юности, наполняющей ихъ любовью. Парисъ засыпаетъ; является Елена. Теперь мужчины въ упоеніи восхваляютъ ее, а женщины изъ зависти и ненависти сопровождаютъ ее насмѣшками. Старикъ-филологъ припоминаетъ знаменитое мѣсто Иліады, гдѣ Еленою восхищаются троянскіе старцы, и по тому восторгу, который пробуждается въ немъ при ея появленіи, убѣждается, что это дѣйствительно она. Парисъ и Елена кажутся влекомыми другъ къ другу съ неудержимою силой. Фаустъ въ бреду ревности направляетъ на Париса ключъ, который держитъ въ рукахъ. Внезапно происходитъ взрывъ; духи исчезаютъ, Фаустъ падаетъ безъ чувствъ, и Мефистофель уноситъ его съ собою отпуская шутку надъ пробудившейся въ Фаустѣ страстью.
   

Второй актъ.

МЕФИСТОФЕЛЬ ВЪ КАБИНЕТЪ ФАУСТА.

   Мефистофель переноситъ Фауста въ его прежній кабинетъ, чѣмъ рѣзко оттѣняется разница между теперешнимъ и прежнимъ состояніемъ Фауста. Стремленіе къ красотѣ, выражающееся въ страсти къ Еленѣ, непонятно демону, и потому Фаустъ кажется ему лишь сумасшедшимъ. Въ кабинетѣ Фаустовомъ между тѣмъ ничего неизмѣнилось, мертвенный застой этой неподвижной жизни ничѣмъ не былъ всколыхпутъ. Лишь развелись насѣкомыя,-- мелкія страстишки, мелкія страданія, мелкія непріятности, своимъ нытьемъ и укусами наполняющія эту безцвѣтную жизнь, единственно потому, что они легче прививаются къ людямъ, чѣмъ хотя бы крупные пороки, какъ напр., измѣна. Они являются помѣхой всякому живому начинанію, всякой свѣжей струѣ; вотъ потому-то Мефистофель и благословляетъ ихъ плодиться и множиться въ этой мертвечинѣ. Старый докторскій костюмъ, въ которомъ Мефистофель дурачилъ нѣкогда ученика, возбуждаетъ въ демонѣ желаніе повторить подобную же продѣлку. Онъ надѣваетъ его и звонить въ колоколъ, издающій зловѣщій и грозный звукъ, и вотъ мы узнаемъ, что далеко не все осталось здѣсь безъ перемѣны.
   На звонъ Мефистофеля является Фамулусъ Вагнера, сдѣлавшагося въ это время уже профессоромъ. Разсказъ его о Вагнерѣ подготовляетъ насъ къ появленію Гомункула. Фамулусъ -- сердечное, но ограниченное существо, горячо преданное своему учителю; ему страшно Мефистофеля, несмотря на профессорскій костюмъ послѣдняго; лишь когда Мефистофель дружески ему киваетъ, онъ рѣшается подойти, но и то старается сначала оградить себя молитвою (Oremus -- "помолимся" -- обычное воззваніе передъ началомъ молитвы въ католическомъ богослуженіи). Мефистофель, однако, отклоняетъ это и чтобы смягчить непріятное впечатлѣніе произведенное отказомъ, разсыпается въ двусмысленныхъ комплиментахъ самому Фамулусу и его учителю Ватеру, который имѣетъ ключи "отъ неба и отъ преисподней" т.-е. знаетъ тайны природы и духа, физику и метафизику. Но скромный Фамулусъ затрудняется приписать Вагнеру всѣ преувеличенныя похвалы Мефистофеля; онъ чувствуетъ, насколько Вагнеръ стоитъ ниже Фауста, и спрашиваетъ лишь Мефистофеля о звѣздномъ часѣ, чтобы точно донести своему профессору о времени необыкновеннаго происшествія въ бывшемъ кабинетѣ Фауста. Мефистофель желаетъ видѣть Вагнера, обѣщая оказать ему помощь въ его дѣлѣ, на что Фамулусъ отмалчивается, не рѣшаясь безпокоить своего профессора, и удаляется.
   Рѣзкой противоположностью Фамулусу является Баккалавръ, стремительно вламывающійся за нимъ въ кабинетъ Фауста. Это -- тотъ самый мальчикъ-ученикъ, котораго въ 1-й части поэмы дурачилъ Мефистофель; теперь онъ является живой пародіей на трансцендентальный идеализмъ Фихтевской философіи. Грозное потрясеніе затхлой Фаустовой кельи по душѣ ему; узнавая въ Мефистофелѣ того самаго ученаго, къ которому онъ приходилъ давно, онъ хвастается происшедшей въ его головѣ перемѣной, "до корней волосъ" на что Мефистофель замѣчаетъ ему съ ядовитой ироніей, что перемѣна дѣйствительно замѣтна въ его прическѣ. Раздраженный двусмысленностью его рѣчей, Баккалавръ бранитъ тѣхъ учителей, которые видятъ въ своихъ ученикахъ лишь легковѣрныхъ мальчиковъ. Мефистофель замѣчаетъ, что хотя онъ ничему и не научился самъ, но достаточно уже созрѣлъ, чтобы учить другихъ. Съ безстыдной грубостью Баккалавръ объявляетъ, какой высокой степени духовнаго развитія достигъ онъ въ то время, когда сидящій передъ нимъ старикъ не подвинулся ни на іоту, и кончаетъ проектомъ избіенія всѣхъ стариковъ, начиная съ тридцатилѣтняго возраста. Въ упоеніи тѣмъ переходящимъ всякія границы идеализмомъ, которому самъ Фихте остался навсегда чуждымъ, онъ считаетъ себя основателемъ свободы мысли, который долженъ въ сознаніи одержанной имъ побѣды, прогрессировать дальше въ избранномъ имъ направленіи. Неосновательность такого безсмысленнаго самомнѣнія осмѣиваетъ Мефистофель посредствомъ стародавней истины, гласящей, что на свѣтѣ нѣтъ и не появляется ничего новаго. Въ заключительномъ четверостишіи, обращенномъ къ молодежи, высказывается уже не Мефистофель, а самъ старѣющій поэтъ.
   

ГОМУНКУЛЪ.

   Въ 1-й части поэмы мы видимъ Вагнера филологомъ по преимуществу. Теперь онъ весь отдался органической химіи съ цѣлью найти средство составлять органическія тѣла и даже человѣка путемъ кристаллизаціи чрезъ смѣшеніе противоположныхъ веществъ ex contrarüs et incongrue. Предположеніе о возможности воспроизвесть такого рода существо впервые высказано средневѣковымъ алхимикомъ Парацельсомъ, которымъ и придумано названіе этому существу homunculus (человѣчекъ). Тристрамъ Шенди приводитъ мнѣніе своего отца, извѣстнаго натурфилософа, что гомункулы одарены тѣми же природными свойствами и способностями, какъ и мы, проявляютъ очень большую дѣятельность и подвижность и обладаютъ чудеснымъ, таинственнымъ вѣдѣніемъ. Вѣрованіе, что духовъ можно заключать посредствомъ заклинанія въ сосуды было тоже распространено въ средніе вѣка: папа Бенедиктъ IX держалъ въ склянкѣ семь имъ заклятыхъ демоновъ. Всѣмъ этимъ матеріаломъ Гёте воспользовался для созданія одной изъ самыхъ таинственныхъ личностей въ своей поэмѣ. Наряду съ Фаустомъ передъ нами является существо, очень близкое къ Фаусту по внутреннему своему содержанію: оно также стремится изъ искуственности, безжизненности, а главное -- ограниченности, въ которой онъ родился; но средство, которымъ онъ освободится отъ нихъ, освободится отъ своей реторты, безъ которой пока онъ не можетъ обойтись,-- это средство имъ сознано, это средство -- красота. Напрасно Вагнеръ считаетъ Гомункула своимъ созданіемъ; напрасно и Мефистофель, для потѣхи надъ Вагнеромъ посадившій этого духа въ склянку, считаетъ его духомъ родственнымъ и подвластнымъ себѣ. Въ дѣйствительности Гомункулъ родился и развился въ душѣ Фауста; въ немъ Гёте воплотилъ то стремленіе Фауста къ красотѣ, которое должно помочь Фаусту найти путь овладѣть идеаломъ этой красоты и повести Фауста на праздникъ классической Вальпургіевой ночи. Что Гомункулъ не родственъ Мефистофелю, обнаруживается съ самаго начала, когда онъ увлекаетъ Мефистофеля съ Фаустомъ на классическую Вальпургіеву ночь, хотя это путешествіе совсѣмъ не по душѣ демону. Что онъ родственъ Фаусту, доказывается тѣмъ, что оба они находятъ въ одномъ и томъ же удовлетвореніе своимъ стремленіямъ: какъ Фаустъ ищетъ Елену, такъ Гомункулъ находитъ полноту бытія и разбиваетъ свою склянку лишь у ногъ Галатеи -- богини красоты.
   

КАБИНЕТЪ ВАГНЕРА.

   Звонъ Мефистофелева колокола проникаетъ въ лабораторію Катера: послѣднему онъ кажется счастлинымъ предзнаменованіемъ; являющійся Мефистофель тоже предвѣщаетъ Вагнеру счастливый исходъ его предпріятія. Онъ является къ Вагнеру безъ доклада, такъ какъ Фамулусъ не рѣшился доложить о немъ своему учителю; и едва онъ входитъ, какъ въ колбѣ вспыхиваетъ свѣтлый огонекъ. Высшій идеалъ, къ которому Вагнеръ стремится въ своей бездарной кропотливости, есть искусственное, бездушное воспроизведеніе того, что природа создаетъ своимъ таинственнымъ дѣйствіемъ. Вагнеръ думаетъ опередить природу; но самъ боится легчайшаго дуновенія которое уже можетъ повредить его созданію. Дьяволъ иронически разспрашиваетъ его сначала, будто ничего не зная, о его работѣ. Вагнеръ обрисовываетъ рожденіе человѣка совершенно на матеріалистическій манеръ, и считаетъ такой способъ родиться недостойнымъ человѣка. Мефистофель посылаетъ въ колбу одного изъ своихъ духовъ, банка звенитъ, и Вагнеръ радуется, надѣясь, что скоро звонъ банокъ перейдетъ въ настоящій языкъ. Скоро въ колбѣ появляется Гомункулъ. Онъ иронически называетъ Вагнера папенькой, а Мефистофеля братцемъ, указывая этимъ на свою демоническую природу; жаждая безпокойно дѣятельности, онъ думаетъ, что Мефистофель ему можетъ быть въ этомъ помощникомъ. Вагнеръ между тѣмъ хочетъ тотчасъ же воспользоваться своимъ рѣдкимъ счастіемъ и начинаетъ предлагать проклятые вопросы Гомункулу, какъ существу болѣе духовному. Мефистофель прерываетъ его и отвѣчаетъ жаждущему дѣятельности Гомункулу, что здѣсь ему дѣйствительно есть что дѣлать; при этомъ онъ открываетъ дверь въ сосѣднюю комнату и показываетъ спящаго Фауста. Родство между Фаустомъ и Гомункуломъ тотчасъ сказывается: послѣдній вылетаетъ изъ рукъ Вагнера и паритъ надъ Фаустомъ; онъ угадываетъ, что Фаусту спится, при чемъ этотъ сонъ обозначаетъ зародившееся въ Фаустѣ стремленіе къ чистой идеальной красотѣ. Средневѣковый чертъ Мефистофель даже и не подозрѣваетъ, что творится въ Фаустѣ. Гомункулъ однако настаиваетъ на томъ, чтобы пробудить Фауста въ родственной ему стихіи и упоминаетъ о классической Вальпургіевой ночи, праздникѣ, совершающемся теперь на Фарсальскихъ ноляхъ. При упоминаніи имени Фарсала, гдѣ происходила знаменитая битва Помпея съ Цезаремъ, уничтожившая свободу Греціи, Мефистофель выражаетъ отвращеніе къ этой на его взглядъ безтолковой борьбѣ между властителями и народомъ; ибо онъ не вѣрить въ свободу человѣка, будучи демономъ отрицанія; Гомункулъ же считаетъ эту борьбу показателемъ развитія народа. Но оба они снова переходятъ къ исцѣленію Фауста; досадуя, что путь къ образамъ греческаго миѳа ему закрытъ. Мефистофель жалуется на то предпочтеніе, которое отдается античному міру передъ средневѣковымъ легендарнымъ; но Гомункулъ манитъ его еессальскими вѣдьмами. Теперь отправленіе на классическій шабашъ рѣшено, и хотя всѣ трое полетятъ на волшебномъ плащѣ Мефистофеля, но руководителемъ будетъ не Мефистофель, а огонекъ Гомункула, изображающій собственное стремленіе Фауста.
   Вагнеръ сѣтуетъ, что онъ останется одинъ. Гомункулъ иронически его утѣшаетъ гѣми благами, къ которымъ стремятся алхимики и которыхъ разумѣется никогда не достигнутъ,-- тогда какъ самъ Гомункулъ едва надѣется найти "точку надъ і", -- возможность тѣлесно воплотиться. Мефистофель дѣлаетъ хорошую мину въ дурной игрѣ, въ чемъ и сознается публикѣ. Противъ воли идетъ онъ на классическую Вальпургіеву ночь. Какая разница съ первой Вальпургіевой ночью, гдѣ руководителемъ былъ онъ и куда самъ противъ воли увлекалъ Фауста!
   

КЛАССИЧЕСКАЯ ВАЛЬПУРГІЕВА НОЧЬ.

   Горячее исканіе Фаустомъ Елены является для Гёте предлогомъ,-- правда, слишкомъ снисходительнымъ, -- для эпизода классической Вальпургіевой ночи, эпизода, полнаго подробностей мелкихъ, безконечно топкихъ и часто до отчаянія темныхъ. Приступая къ разсмотрѣнію ихъ, любопытно рѣшить вопросъ, до какой степени законно такое смѣшеніе положительной науки и поэзіи, какое предлагаетъ намъ Гёте въ этой сценѣ? Не должна ли пострадать поэзія отъ этого черезчуръ близкаго сосѣдства съ наукою? Художникъ физическаго міра Гумбольдтъ разрѣшилъ этотъ вопросъ посредствомъ научной доктрины. Гёте пытается разрѣшить его съ помощью самого искусства.
   Языческій міръ Гёте есть обширная аллегорія природы. Онъ служитъ ему для изображенія многочисленныхъ видовъ осязаемой дѣйствительности, различныхъ подвижныхъ формъ ея посредствомъ аллегорическихъ выраженій, столь же разнообразныхъ, какъ и самыя эти формы. Кто-то сказалъ, что политеизмъ Гёте есть "нарядная одежда его пантеизма". Ничто не можетъ быть справедливѣе! Только этотъ нарядъ часто подавляетъ идею, которую долженъ былъ просто украсить.
   Эпизодъ Гомункула и классическая Вальпургіева ночь получаютъ смыслъ только посредствомъ этого символизма естественныхъ силъ природы, стремящихся поочередно принять форму, получить жизнь и пріобрѣсти относительное совершенство, къ которымъ они способны. Гомункулъ изображаетъ это стремленіе существующаго къ полному, оконченному существованію. Фаустъ, сопровождаемый этимъ страннымъ товарищемъ, среди очарованія и ужасовъ Ѳессалійской магіи, довершаетъ символъ, отыскивая Елену, и представляетъ стремленіе всей природы къ совершенству формы, къ красотѣ. Первоначальная мысль исполнена величія. Гомункулъ представляетъ собою желаніе, стремленіе къ жизни, присущую всей природѣ потребность существованія. Сомнительный продуктъ науки Вагнера, согбеннаго въ теченіе полувѣка надъ своей жаровней и надѣющагося наконецъ найти жизнь въ случайномъ, неожиданномъ смѣшеніи вещества, и искусства Мефистофеля, хотѣвшаго обольстить этою надеждой старыхъ ученыхъ,-- Гомункулъ -- не болѣе какъ жалкая форма человѣка, заключенная въ склянкѣ, маленькое фосфорическое существо, звенящее, говорящее, но не имѣющее, собственно говоря, ни тѣла ни мысли. Насмѣшка надъ человѣческою наукой, образъ кажущійся, мнимый, преходящій, намекъ на возможность существованія въ зародышѣ формы, онъ хочетъ пополнить свое недоконченное существо и присоединяется къ магическому каравану, устроенному Мефистофелемъ, съ цѣлью открытія принципа и источниковъ жизни. Эти священные источники, вслѣдствіе таинственнаго сочетанія законовъ природы, должны встрѣтиться тамъ, гдѣ античная безсмертная красота проявилась во всемъ своемъ блескѣ, -- въ Греціи. Въ классическомъ шабашѣ, куда мы вступаемъ теперь съ поэтомъ, мы различаемъ три отдѣла, изъ которыхъ каждый долженъ символически изобразить одну изъ фазъ въ исторіи образовательныхъ переворотовъ природы, одинъ актъ въ великой драмѣ творенія. Сперва мы встрѣчаемъ только грубые начатки существъ, странныя и въ громадныхъ размѣрахъ попытки творческой силы, чудовищныя созданія силъ элементарныхъ, безъ постоянной опредѣленной формы, безъ гармонической соразмѣрности, настоящія затѣи титановъ: колоссальныхъ муравьевъ, грифовъ, аримасповъ, сфинксовъ, сиренъ. Второй отдѣлъ представляетъ замѣтный успѣхъ въ пріемахъ искусства и природы. На берегахъ Пенея являются водяные полубоги, нимфы, центавры и послѣдній изъ всѣхъ -- Хиронъ: образы еще неопредѣленные и туманные, хотя уже приближающіеся къ формамъ оконченнымъ и гармоническимъ. Въ третьемъ отдѣлѣ, который можно бы назвать человѣческимъ періодомъ, процессъ созданія оконченъ. Каждый изъ миѳологическихъ боговъ имѣетъ свою роль и свое назначеніе. Отсутствіе стройности замѣнилъ періодъ установленія порядка, когда законъ господствуетъ и приводитъ въ границы анархію силъ, когда все организуется и распредѣляется. Въ то же время пробуждается и паука: научная мысль изслѣдуетъ феномены природы, доискивается условій существованія предметовъ, отстраняетъ баснословныя объясненія, замѣняетъ всюду мечты и фикціи естественными принципами. Этотъ періодъ символизируется въ именахъ Ѳалеса и Анаксагора, представителей двухъ элементарныхъ силъ: воды и огня, и противоположныхъ теорій нентунистовъ и вулканистовъ, между которыми еще до сихъ поръ не рѣшила споръ геологія. Эпизодъ оканчивается встрѣчею съ Протеемъ, представителемъ принципа метаморфозъ, который открываетъ Гомункулу великую тайну, -- что онъ долженъ нигдѣ, какъ въ морѣ, искать свое начало. Протей по своему передаетъ эту пантеистическую идею о принципѣ и началѣ жизни, выраженную такъ натуралистомъ Океномъ: "Свѣтъ озаряетъ соленую воду, и вода получаетъ жизнь. Источникъ жизни въ морѣ, а не на материкѣ. Все море исполнено жизни; это -- движущійся организмъ, постоянно вздымающійся и снова падающій на самого себя; сама любовь вышла изъ морской пѣны; первыя органическія формы возникли въ мѣстахъ, омываемыхъ моремъ: оттуда растенія, оттуда животныя. Самъ человѣкъ есть исчадіе моря, влажнаго и теплаго, тамъ, гдѣ оно согрѣвается, т.-е. близъ земли". Законъ превращеній и жизнь, выходящая изъ моря подъ вліяніемъ лучей солнца, -- вотъ великія пантеистическія аксіомы, провозглашаемыя поэтомъ какъ послѣдній выводъ, какъ высшая побѣда науки. Праздникъ моря, священнаго источника существованія, вѣнчаетъ эту оригинальную эпопею классическаго шабаша.
   Разсмотримъ теперь ее подробно, шагъ за шагомъ. Сообразно внутреннему ея дѣленію на три ступени, о которомъ упомянуто выше, классическая Вальпургіева ночь распадается на пять отдѣльныхъ сценъ, изъ которыхъ двѣ происходятъ на верховьяхъ Пенея, одна -- на низовьѣ, послѣдняя -- на Эгейскомъ морѣ, а первая -- на Фарсальской равнинѣ. Фаустъ ищетъ Елену: Гомункулу хочется начать тѣлесное существованіе; Мефистофель ищетъ родственныхъ себѣ существъ. Всѣмъ тремъ поиски удаются: Фаустъ исчезаетъ первый; воплощеніе Гомункула завершаетъ все.
   

ФАРСАЛЬСКІЯ НОЛЯ.

   Трагическими триметрами написанный прологъ произносится ѳессалійской волшебницей Эрихто, которая въ VI книгѣ "Фарсалиды" Лукана предсказываетъ Сексту Помпею исхода. Фарсальской битвы. Здѣсь Эрихто жалуется на поэтовъ, изобразившихъ ее страшною и вредоносною (Овидій также называетъ ее furialis). Гёте заставляетъ волшебницу ежегодно на поляхъ, гдѣ происходила битва, видѣть призракъ этого событія. Сюда же слетаются образы древнеэллинской миѳологіи,-- такъ какъ Фарсальская битва положила конецъ всему античному міру. Появленіе на воздухѣ свѣтящагося Гомункула и Мефистофеля съ Фаустомъ пугаетъ Эрихто, и она торопливо удаляется.
   Гомункулъ, прежде чѣмъ спуститься, освѣщаетъ своимъ пламенемъ грубый и суровый міръ первоначальнаго греческаго сказанія и искусства, -- но тѣмъ не менѣе истинно-классическій міръ; Мефистофелю нравятся образы этого міра, ибо они кажутся ему близкими къ нему самому. Спящаго Фауста спускаютъ на землю, и отъ прикосновенія античной почвы онъ тотчасъ просыпается.
   Его первое слово -- вопросъ объ Еленѣ. Гомункулъ совѣтуетъ ему искать ее въ греческомъ баснословіи и удаляется съ Мефистофелемъ. Фаустъ не выражаетъ удивленія, что онъ здѣсь очутился, и не спрашиваетъ, кто этотъ свѣтящійся малютка. Мысль, что онъ въ отчизнѣ Елены, одушевляетъ его на поиски ея; стремленіе къ идеальной красотѣ наполняетъ его душу, но оно не бурно и не страстно; онъ съ спокойствіемъ художника начинаетъ искать ее между суровыхъ образовъ древнегреческаго миѳа.
   

НА ВЕРХОВЬѢ ПЕНЕЙ.

   Сценическая ремарка о мѣстѣ дѣйствія у Гёте опущена. Прежде всего намъ являются созданія древнѣйшей архаической миѳологіи; ихъ полуживотная природа привлекаетъ Мефистофеля. Онъ начинаетъ знакомство съ грифомъ, дошедшимъ въ Грецію съ Востока. Игрой словъ Мефистофеля Гёте потѣшается надъ безпочвенными и легковѣсными филологическими потугами современныхъ ему изыскателей. За грифами выступаютъ образы тоже животнаго характера -- великаны-муравьи и одноглазые аримаспы. упоминаемые Геродотомъ. Если грифы являются представителями индійскаго чисто животнаго миѳа, то въ египетскихъ сфинксахъ мы встрѣчаемъ уже соединеніе человѣческихъ формъ съ звѣриными. Женскія головы сфинксовъ.-- звѣрей по всему остальному тѣлу,-- дразнятъ чувственность Мефистофеля; но послѣдній и не подозрѣваетъ тайнаго внутренняго разумѣнія, заключеннаго въ нихъ. Когда онъ пытается присосѣдиться къ нимъ, какъ къ своимъ родичамъ, они останавливаютъ его вопросомъ, кто онъ такой, пытающійся съ ними сблизиться. Уклончивый отвѣтъ его мало ему помогаетъ; ему предлагается вопросъ о томъ, знаетъ ли онъ звѣзды и что думаетъ онъ о ихъ положеніи въ данный часъ. Оказывается, что Мефистофель, не стремясь ни къ чему высокому и придерживаясь лишь земли и животной чувственности, совершенно несвѣдущъ въ этомъ высокомъ познаніи и за неимѣніемъ другого разговора, предлагаетъ разгадать загадку (надо помнить ѳиванскаго Сфинкса, предлагавшаго загадки Эдипу). Сфинксъ отвѣчаетъ, что онъ -- самъ по себѣ загадка и характеризуетъ внутреннюю сущность Мефистофеля. Грифы, разгадавъ кто ихъ гость, возмущены и хотятъ его прогнать. Мефистофель отвѣчаетъ грубыми угрозами; по Сфинксъ спокойно замѣчаетъ, что Мефистофель самъ не останется здѣсь долго, потому что въ серьезныхъ сфинксахъ онъ не найдетъ удовлетворенія своей низменной похоти.
   Исканіе истинной красоты полнѣе чѣмъ въ сфинксахъ проявляется въ первыхъ полуживотныхъ созданіяхъ греческаго искусства -- тренахъ, начинающихъ свою пѣсню въ тополяхъ окружающихъ Пеней. Мефистофель повторяетъ надъ ихъ пѣсней насмѣшку Гёте надъ современной ему музыкой, сказавшаго, что она все оставляетъ въ ушахъ и ничего не доводитъ до сердца,-- это вызываетъ въ сфинксахъ сомнѣніе, дѣйствительно ли у Мефистофеля имѣется сердце.
   Совершенно иначе дѣйствуютъ эти грубые, но величавые образы, въ которыхъ сіяетъ все-таки исканіе прекраснаго,-- на Фауста, стремящагося къ совершенной красотѣ. Онъ вспоминаетъ, что эти образы достигаютъ до времени расцвѣта греческаго искусства; поэтому онъ спрашиваетъ сфинксовъ, не видали ли они Елены. Сфинксы совѣтуютъ ему обратиться къ Хирону, кентавру, который хотя и полузвѣрь еще, но все-таки представляетъ дальнѣйшую ступень къ очеловѣченію искусства.
   Между тѣмъ Мефистофель отыскиваетъ подобныя ему созданія греческой миѳологіи, какъ-то: стимфалидъ, лернейскую гидру и, наконецъ, чувственно заманчивыхъ вѣдьмъ ламій,-- чудовищъ, пожиравшихъ младенцевъ. Эти послѣднія такъ его привлекаютъ, что онъ лишь изъ вѣжливости спрашиваетъ сфинксовъ, гдѣ онъ ихъ найдетъ опять, на что сфинксы отвѣчаютъ, что они неподвижны цѣлые вѣка.-- намекъ на неподвижность египетскаго творчества.
   

НА НИЗОВЬЯХЪ ПЕНЕЯ.

   Ремарка о мѣстѣ опять отсутствуетъ. Рѣчной богъ Пенея и нимфы являются уже олицетвореніемъ силъ природы въ человѣческомъ образѣ. Подходящій къ рѣкѣ Фаустъ дивится этому олицетворенію,-- и ему въ призракѣ предстается зачатіе Елены,-- знакъ, что время ея дѣйствительнаго появленія уже приближается. Вскорѣ дѣйствительно Елена появляется въ разсказѣ кентавра Хирона. Этотъ полуживотный образъ, хотя самъ и принадлежитъ къ болѣе ранней ступени искусства, но являясь воспитателемъ поколѣнія героевъ, олицетворяетъ зародышъ высшей идеальности въ искусствѣ, неустанной и безкорыстной дѣятельности къ общему благу, безостановочно стремящейся къ чистой человѣчности. Онъ отклоняетъ отъ себя похвалы Фауста изъ скромности, и Фаустъ прежде чѣмъ прямо приступить къ своей цѣли, разспрашиваетъ его о герояхъ древности, объ Аргонавтахъ, о Геркулесѣ. Отъ красивѣйшаго мущины легокъ переходъ къ красивѣйшей женщинѣ, и Хиронъ разсказываетъ объ Еленѣ, которую онъ несъ на спинѣ послѣ того, какъ она была отбита братьями у похитившаго ее Тезея. На замѣчаніе Фауста, что тогда ей было только семь лѣтъ, Хиронъ отвѣчаетъ, что женщины-миѳа находятся внѣ законовъ времени, потому что онѣ вѣчны. Это соображеніе Хирона подкрѣпляется въ Фаустѣ воспоминаніемъ о томъ, какъ Ахиллъ сочетался съ Еленою въ Египтѣ, будучи уже мертвымъ, слѣдовательно,-- смерть надъ миѳологическими женщинами тоже не властна; поэтому и Фаустъ также можетъ сочетаться съ Еленою вопреки законамъ времени и смерти. Утвержденіе Фауста, что онъ сегодня видѣлъ Елену, приводитъ Хирона къ заключенію, что его спутникъ сошелъ съ ума, и Хиронъ обѣщаетъ привезти его къ Манто, дочери Эскулапа, для исцѣленія. Здѣсь Гёте позволяетъ себѣ значительную вольность въ обращеніи съ миѳологіей. Манто была дочерью Тирезія, ѳиванскаго прорицателя, и жрицею Аполлона, а не Эскулапа. Гёте пріурочиваетъ ея мѣстонахожденіе къ знаменитому храму Аполлона на Олимпѣ, такъ называемому Пнеіону, зародышу всѣхъ греческихъ оракуловъ. Мудрая Манто, несмотря на всѣ измѣненія времени неподвижно сидящая въ своемъ храмѣ, умѣетъ лучше цѣнить стремленія Фауста, чѣмъ Хиронъ; она любитъ жажду "невозможнаго", т. е. идеала. Въ ея храмѣ Фаустъ найдетъ спускъ къ богинѣ подземнаго міра Персефонѣ, потому что она, будучи похищена Аидомъ, старается быть какъ можно ближе къ ясному надземному міру. Но Гёте опять совершенно безосновательно говоритъ, что здѣсь спускался Орфей, чтобы возвратить на свѣтъ свою Эвридику,-- Орфей спускался у мыса Тенара въ Лаконіи. Фаустъ исчезаетъ; его схожденіе въ преисподнюю обозначаетъ совершенное погруженіе въ поиски идеальной красоты. Двѣ слѣдующія сцены, въ которыхъ Гомункулъ оканчиваетъ свое развитіе путемъ постиженія высшей красоты, служатъ какъ бы дополненіемъ къ стремленіямъ Фауста овладѣть Еленой; въ противовѣсъ имъ двумъ, Мефистофель ищетъ идеала высшаго безобразія, который онъ и находитъ въ Форкіадахъ.
   

НА ВЕРХОВЬѢ ПЕНЕЯ, КАКЪ ПРЕЖДЕ.

   Гёте былъ, по научнымъ воззрѣніямъ, противникъ вулканизма, предполагавшаго, что земная поверхность получила свой теперешній видъ вслѣдствіе насильственныхъ переворотовъ, въ которыхъ значительную роль игралъ подземный огонь. Онъ раздѣлялъ мнѣніе нептунистовъ, утверждавшихъ что земная кора образовалась путемъ спокойнаго и постояннаго развитія, а не путемъ землетрясеній и другихъ катастрофъ, появившихся только позднѣе и воздѣйствовавшихъ лишь на незначительную ея часть. Онъ не принадлежалъ къ ярымъ нептунистамъ, не приписывалъ главнаго значенія морю, но густой атмосферѣ, "въ которой различные виды газовъ соединялись съ минеральными частями, воздѣйствуя другъ на друга электрическо-магнетическимъ вліяніемъ". Его натурѣ, требовавшей спокойнаго и постепеннаго развитія были противны внезапности вулканизма, и онъ предалъ его въ этой сценѣ посмѣянію и заставилъ Гомункула воспринять бытіе естественнымъ нептунистическимъ путемъ.
   Мы снова находимся на томъ мѣстѣ, гдѣ мы покинули грифовъ, сфинксовъ и сиренъ, на вулканической почвѣ. Сирены, предчувствуя близость землетрясенія, восхваляютъ воду, единственную приносящую благо стихію, и уплываютъ въ Эгейское море на морской праздникъ, картина котораго является заключеніемъ классической Вальпургіевой ночи. Вдохновленный Рафаэлемъ, изобразившимъ на картонѣ "Освобожденіе апостола Петра" землетрясеніе въ видѣ великана, поднимающаго почву на мощныхъ плечахъ, Гёте въ такомъ же точно образѣ олицетворяетъ землетрясеніе и здѣсь. Возможности вулканическихъ образованій Гёте отрицать не могъ; онъ лишь осмѣивалъ предположеніе, что устройство земной поверхности обязано исключительно вулканическимъ силамъ. Сфинксы, присутствующіе при этомъ поднятіи, хотя и помнятъ, что островъ Делосъ возникъ точно такимъ же образомъ изъ моря, чтобы дать Латонѣ, беременной Аполлономъ и Діаной, пріютъ отъ преслѣдованій Геры, -- но они знаютъ, что подобныя случайности не имѣютъ большого значенія; поэтому, не пугаясь, они остаются на мѣстѣ. Сейсмосъ (анацдя -- землетрясеніе), въ качествѣ представителя вулканизма, хвалится, что вмѣстѣ съ титанами -- разумѣется періодъ вулканическихъ переворотовъ въ образованіи земли -- онъ бросалъ Пеліонъ на Оссу и существенно мѣнялъ земную поверхность.
   На только что возникнувшей горѣ тотчасъ зарождается жизнь. Грифы видятъ въ новой горѣ золото, т.-е. значеніе въ новопоявившейся теоріи, и трудолюбивые муравьи начинаютъ всесторонне разыскивать тѣ крупицы смысла, которыя заключаются въ геніальной выдумкѣ титана. Основываясь на послѣдней же, появляются неизвѣстно откуда пигмеи, живущіе и питающіеся исключительно этой горой -- произведеніемъ титана. Ихъ филистерская идиллія, впрочемъ, нарушается борьбой съ цаплями -- представителями нептунизма, къ которымъ пигмеи, какъ порожденія вулканизма, чувствуютъ врожденную вражду. Люди, еще болѣе мелкіе, принуждены искать желѣзо для войны; но то же самое желѣзо скоро послужитъ для оковъ имъ самимъ, -- выдумка великана заключаетъ въ себѣ тяготы и путы для мелкихъ душъ. Наконецъ, послѣднимъ плодомъ ложной теоріи на ряду съ усиліями муравьевъ, буржуазныхъ благополучіемъ пигмеевъ, рабствомъ мелкихъ дактилей, (понятіе пигмей приблизительно соотвѣтствуетъ русскому мужичекъ съ локотокъ, а дактиль -- мальчикъ съ пальчикъ) является избіеніе цапель, вредныхъ новой теоріи въ качествѣ нагляднаго примѣра противнаго. Всемірно извѣстные по балладѣ Шиллера Ивиковы журавли разносятъ по свѣту вѣсть объ избіеніи цапель и призываютъ къ мщенію.
   Между тѣмъ на новую гору наталкивается Мефистофель, преслѣдующій Ламій. Гёте обращаетъ Ламій въ демоническія существа, возбуждающія порывы низкой чувственности, но обманывающія эту чувственность, превращаясь въ чудовища при прикосновеніи къ нимъ. Мефистофель хорошо знаетъ, что онъ можетъ отъ нихъ ожидать, но онъ не въ силахъ противостать своему сладострастію. Посланное Гекатою ослоногое чудище Эмпуза напрасно издѣвается надъ его будущимъ одураченіемъ --
   
   Нынче голову осла
   Для тебя я, кумъ, взяла!--
   
   Мефистофель хватаетъ Ламій. превращающихся въ его рукахъ въ чудовища. Греческія чертовки мстятъ этимъ средневѣковому чорту, являющемуся по своему мрачному туманному характеру и грубой чувственности, нескрашенной совершенно чувствомъ красоты,-- противникомъ всякаго искусства, между тѣмъ какъ Фаусту и Гомункулу нечего бояться отъ нихъ подобныхъ превращеній.
   Послѣ этого поэтъ опять обращается къ осмѣянію вулканизма. Мефистофелю, который, преслѣдуя Ламій, попалъ въ ущелье новой горы, возникшая гора представляется очень значительнымъ созданіемъ; геній природной горы Орей насмѣхается надъ произведеніемъ вулканистическихъ силъ -- восхваляетъ свою природную гору, которой даже средневѣковый чертъ Мефистофель не можетъ не отдать почтенія. въ чащѣ между тѣмъ появляется Гомункулъ, который напалъ на слѣдъ двухъ натурфилософовъ, безпрерывно толкующихъ о природѣ и духѣ. Поэтъ устами Мефистофеля предостерегаетъ его отъ излишней довѣрчивости къ ученымъ мужамъ, склоннымъ собственныя фантазіи принимать за дѣйствительность, но Гомункулъ пренебрегаетъ его совѣтомъ. Между тѣмъ оба натурфилософа появляются: это два мудреца древности,-- Ѳалесъ. предполагавшій въ морѣ зародышъ всего въ мірѣ, слѣдовательно нептунистъ, и Анаксагоръ, пытавшійся объяснить землетрясенія, затменія и метеоры механически,-- слѣдовательно, личность, могущая служить представителемъ сторонниковъ теоріи механическаго поднятія. Анаксагоръ старается убѣдить Ѳалеса очевидностью только что вулканически возникшей горы; на что Ѳалесъ, какъ и самъ Гёте, не считаетъ себя способнымъ измѣнить органически, постепенно возникшему въ немъ нептунистическому воззрѣнію; и если это гора дѣйствительно произведена огнемъ, то за то въ морѣ неистощимо и постоянно возникаетъ всякая жизнь. Разъ рѣчь заходитъ о возникновеніи, Гомункулъ не намѣренъ болѣе отлучаться отъ этихъ двухъ мужей, потому что въ ихъ спорѣ онъ ожидаетъ найти указанія, какъ ему возникнуть самому. Анаксагоръ хочетъ подтвердить свои воззрѣнія тѣмъ, что на горѣ, возникшей вулканически, уже появилась жизнь, поселились пигмеи; Гомункулу, о которомъ онъ судитъ лишь по внѣшнему виду и въ которомъ онъ не предполагаетъ ничего великаго, онъ предлагаетъ царствовать надъ этимъ маленькимъ народомъ. Когда же Гомункулъ спрашиваетъ объ этомъ совѣта у Ѳалеса, тотъ отзывается презрительно, что это не приведетъ ни къ чему хорошему:
   
   Межъ малыми самъ скоро измельчаешь,
   Между великими великимъ станешь самъ.
   
   И дѣйствительно, едва онъ успѣваетъ это сказать, какъ, къ огорченію Анаксагора, месть за избитыхъ цапель, призванная голосами странствующихъ ихъ собратьевъ Ивиковыхъ журавлей, уже готова обрушиться на пигмеевъ. Такимъ образомъ, вулканизмъ побѣжденъ и нептунизмъ торжествуетъ; но этого для Гёте кажется мало. Онъ хочетъ еще разъ предать вулканизмъ посмѣянію, показавъ, что образованіе земной коры съ одинаковой основательностью можно вывести отъ падающихъ метеорныхъ камней, какъ и отъ вулканическихъ переворотовъ. Для этого онъ пользуется сказаніемъ, что Анаксагоръ предсказали, однажды на Эгосъ-Потамосѣ паденіе метеорнаго камня съ солнца, чтобы наглядно изобразить, какъ нѣкоторыя научныя школы основываются лишь на игрѣ фантазіи ихъ основателей. Анаксагоръ проситъ чуда для спасенія своихъ пигмеевъ у тройственной богини Луны-Діаны-Гекаты. Въ лихорадочномъ молитвенномъ возбужденіи ему кажется, что Луна склоняется къ его мольбамъ и приближается къ землѣ; ему приходить на умъ, что звѣзды суть ничто иное, какъ расплавленныя массы металловъ. Напрасно онъ умоляетъ Луну, нѣкогда сведенную на землю призывами Ѳессалійскихъ волшебницъ, не повторять теперь своего сошествія,-- она, шипя, ударяется о землю, и Анаксагоръ безъ чувствъ падаетъ ницъ. Между тѣмъ видѣнное имъ было ничто иное, какъ паденіе метеора, Ѳалесъ совершенно здраво глядитъ на изступленіе Апаксогора, видитъ, что Луна осталась на своемъ мѣстѣ, но все-таки чувствуетъ, что произошло что-то особенное, ему непонятное. Лишь ясновидящій Гомункулъ замѣчаетъ перемѣну, происшедшую на вулканической горѣ и узнаетъ, что упавшій метеоръ раздавилъ какъ журавлей, такъ и пигмеевъ. Такъ мало заботится природа о спорахъ научныхъ школъ. Послѣ этого Гомункулъ отправляется съ Ѳалесомъ на морской праздникъ, гдѣ нептунистъ Ѳалесъ обѣщаетъ ему возродить его къ жизни.
   Сцена оканчивается эпизодомъ съ Мефистофелемъ, который, наконецъ, находить подобныя ему существа и въ античномъ мірѣ. Это Форкіады или, точнѣе, Форкиды, дочери Форкиса (мрака) и Кето, упоминаемыя въ Эсхиловомъ "Прометеѣ". У нихъ лишь одинъ глазъ и одинъ зубъ на трехъ; но и тѣ похищены Персеемъ. Мефистофель комически выражаетъ свой восторгъ передъ такимъ невиданнымъ безобразіемъ и, пародируя слова Лессинга, что искусство древности воспроизводило лишь одно прекрасное, удивляется, какъ онѣ, будучи древнѣйшими существами во всей греческой миѳологіи, не увѣковѣчены искусствомъ и неизвѣстны міру. Чтобы поправить такую несправедливость, онъ предлагаетъ совмѣстить ихъ тройственность лишь въ двухъ, а обликъ третьей сестры отдать ему: Форкіады не соглашаются разстаться съ единственнымъ глазомъ и зубомъ, но указываютъ ему средство сдѣлаться похожимъ на нихъ, Онѣ радуются, что у нихъ троихъ стало теперь два зуба и два глаза, а Мефистофель торжествуетъ, что наконецъ-то онъ нашелъ себѣ достойный обликъ, подъ которымъ онъ можетъ сыграть свою роль въ античномъ мірѣ при сочетаніи Фауста съ Еленою.
   

ЭГЕЙСКОЕ МОРЕ.

   Гомункулу суждено достигнуть полнаго бытія лишь путемъ усвоенія совершеннѣйшей красоты. Гёте пользуется этимъ для того, чтобы изобразить постепенное развитіе греческаго искусства до чистѣйшихъ его идеаловъ. Свѣтлый морской праздникъ является рѣзкою противоположностью грозному поднятію горы и паденію метеора; ходъ возникновенія Гомункула до полнаго бытія тѣсно вплетается въ этотъ праздникъ. Противоположностью же заклинанію Анаксагора является вступительная пѣсня Сиренъ, убѣжавшихъ сюда отъ землетрясенія. Вслѣдъ за ними являются Нереиды и Тритоны еще въ грубомъ рыбоподобномъ образѣ, въ видѣ "морскихъ чудищъ". Но они уже представляютъ высшую ступень въ творческомъ искусствѣ Греціи, сравнительно съ Сиренами; этимъ они обязаны своему духовному значенію, какъ первыхъ носителей высшихъ понятій, зародившихся на островѣ Самоеракіи, въ формѣ самоеракійскихъ Кабировъ древнѣйшихъ боговъ греческой миѳологіи. Чтобы доказать свои высшія стремленія, Нереиды и Тритоны спѣшатъ въ Самоеракію. Въ пѣснѣ Сиренъ относительно Кабировъ, удивительныхъ божествъ, которые
   
             сами возникаютъ,
   Но самихъ себя не знаютъ,
   
   уже слышится насмѣшка надъ спорами современныхъ Гёте изслѣдователей миѳологіи,-- о числѣ и значеніи Кабировъ, которая ниже выскажется яснѣе и полнѣе.
   Кабиры -- таинственныя божества, или скорѣе демоны, съ именемъ которыхъ связало представленіе о самой отдаленной греческой древности. Имъ былъ посвященъ храмъ въ Мемфисѣ, въ который могли входить лишь жрецы; въ этомъ храмѣ Камбизъ совершилъ святотатство, описанное въ Ш книгѣ Геродота. Празднества въ честь ихъ въ Самоѳракіи сопровождались оргіями и вакханаліями. Геродотъ выводитъ ихъ культъ отъ Пелазговъ. По Крейцеру, Кабиры суть древнія божества природы, занесенныя изъ Египта Финикіянами. Онъ ихъ насчитываетъ семь по соотвѣтствію съ планетами, прибавляя восьмого -- Гефеста. Шеллингъ, въ своей книгѣ "О божествахъ Самоѳракіи", отстаиваетъ ихъ финикійское происхожденіе; по Шеллингу, они представляютъ изъ себя лѣстницу сверхъестественныхъ существъ, постепенно возвышающуюся отъ грубаго инстинкта плотскаго аппетита, черезъ посредство вѣстника боговъ Кадмила, до Деміурга и Зевса. Споръ между Крейцеромъ и Шеллингомъ разрѣшенъ трехтомнымъ трудомъ Лобека, появившимся въ Кенигсбергѣ приблизительно въ то время, когда Гёте создавалъ эту сцену, и произведшимъ, вѣроятно, на Гёте большое впечатлѣніе. Этотъ споръ Гёте заклеймитъ насмѣшкою изъ устъ Нереидъ, Тритоновъ и Сиренъ, объясненіе которой, равно какъ и подробности спора, приведены ниже. За этими-то первобытными богами Нереиды и Тритоны, стараясь доказать Сиренамъ, что они -- нѣчто большее, чѣмъ рыбы, и отправляются въ Самоеракію.
   Вотъ появляются Ѳалесь и Гомункулъ, старающійся возникнуть къ жизни; послѣдній, по совѣту Ѳалеса, обращается къ морскому старцу Нерею, гротъ котораго предполагается по близости. Но Нерей того мнѣнія, что развитіе должно идти извнутри, и что всякіе совѣты извнѣ мало помогутъ. Безполезность своихъ совѣтовъ онъ иллюстрируетъ разсказами, о томъ, какъ онъ предупреждалъ Париса, -- что Гёте взялъ у Горація, -- и Одиссея. Сегодня онъ особенно не расположенъ связываться съ людьми; сегодня его праздникъ, сегодня онъ ждетъ къ себѣ свою дочь Галатею, прекраснѣйшую изъ богинь моря, и другихъ своихъ дочерей, -- Доридъ. (У древнихъ названія доридъ нѣтъ вовсе; Дорисъ была супруга Нерея, и лишь одна изъ Нереидъ носитъ имя Дориды. Гёте употребляетъ это имя въ множественномъ числѣ, отличая ихъ отъ Нереидъ, которыхъ онъ вовсе не считаетъ дѣтьми Нерея). Сегодня Галатея и Дориды явятся не на морскихъ драконахъ и чудовищахъ, а на дельфинахъ и на той перламутровой колесницѣ, которая перешла Галатеѣ по наслѣдству отъ кипрской Афродиты. Гёте, согласно своимъ цѣлямъ, не выводитъ олимпійскихъ боговъ въ классической Вальпургіевой ночи и лишь дважды о нихъ случайно упоминаетъ. Картина тріумфа Галатеи, конечно, внушена ему Рафаэлемъ.
   Нерей отсылаетъ Ѳалеса и Гомункула къ Протею, отъ котораго Ѳалесъ не ждетъ ничего путнаго. Такое мнѣніе Ѳалеса, не оправдываемое ни миѳологіею, ни дальнѣйшимъ ходомъ поэмы, можетъ быть понято лишь въ томъ смыслѣ, что такое постепенное развитіе, которое ведетъ къ высшему идеалу, кажется большинству черезчуръ труднымъ и нежелательнымъ, хотя оно вполнѣ естественно и цѣлесообразно.
   Далѣе является слѣдующая ступень искусства,-- просвѣтленные общеніемъ съ Кабирами, но все еще не достигшіе человѣческаго образа Нереиды и Тритоны; они не приносятъ самихъ Кабировъ, а только ихъ образъ на зеркалѣ изъ черепахи (полированный черепаховый щитокъ употреблялся вмѣсто зеркала), въ который они глядѣлись.
   Сирены полуиронически прославляютъ кабировъ, -- "малыхъ на взглядъ", потому что кабиры изображались въ видѣ карликовъ съ большимъ животомъ, -- и хотя бы за то, что кабиры спасаютъ отъ кораблекрушеній, тогда какъ сами Сирены содѣйствуютъ кораблекрушеніямъ, признаютъ ихъ превосходство надъ собою.
   Далѣе Гёте даетъ просторъ своему юмору, издѣваясь надъ филологами -- изыскателями о Кабирахъ. Разумѣется, главную роль должны играть тѣ, кто ихъ принесъ. Первая насмѣшка касается тріумфа Шеллинга надъ Крейцеромъ. Къ тремъ самоѳеракійскимъ кабирамъ, Аксіеру, Аксіокерсу и Аксіокерсѣ нѣкоторые еще причисляли Каемила. Крейцеръ легкомысленно произвелъ первыя три имени отъ египетскихъ корней; при чемъ его сторонникъ Мюнтеръ замѣтилъ вопреки Шеллингу, что противъ правильности этого объясненія ничего нельзя возразить, хотя имя четвертаго еще и не разгадано по-египетски. Шеллингъ, выводя первыхъ трехъ отъ финикіянъ, естественно выводитъ четвертаго отъ ихъ сосѣдей -- евреевъ. Это-то и имѣютъ въ виду Нереиды и Тритоны, говоря, что четвертаго они не могли вывести за-одно съ первыми тремя изъ Финикіи. Сирены иронически замѣчаютъ, что надъ богами не должно смѣяться, потому что еще неизвѣстно, до какого значенія они достигнутъ въ рукахъ миѳологовъ; сущность боговъ у миѳологовъ мѣняется то и дѣло, поэтому надо быть осторожнѣе и бояться всякаго призрака. Нереиды возражаютъ, что вѣдь въ сущности Кабировъ не четыре, а семь, но ихъ не знаютъ въ Самоеракіи, такъ что ихъ надо отыскивать въ другомъ мѣстѣ, напр., среди олимпійскихъ боговъ. Кромѣ того, является еще восьмой, о которомъ ранѣе никто не зналъ, но который тоже претендуетъ на имя Кабира. Это уколъ Крейцеру. Крейцеръ къ дѣтямъ Гефеста и Кабиры, тремъ Кабирамъ и четыремъ Кабиринамъ, причисляетъ еще безъ всякаго основанія самого Гефеста. Съ другой стороны, Шеллингъ считаетъ число Кабировъ неопредѣленнымъ и незаконченнымъ; по Шеллингу, Кабиры -- рядъ постепенно возвышающихся, вѣчно измѣняющихся существъ, разрѣшающійся въ верховномъ единствѣ. Низшій изъ Кабировъ Аксіеръ, имя котораго обозначаетъ голодъ и бѣдность и происходящія отъ нихъ исканіе и томленіе характеризуется Нереидами и Тритонами такъ:
   
   Ни съ чѣмъ въ вселенной несравнимые.
   Все далѣ ширясь въ возрастаніи,
   Они, въ томительномъ желаніи,
   Хотятъ обнять недостижимое.
   
   Но Сирены являются сторонниками Крейцера, сводившаго всю первобытную греческую миѳологію на чисто восточный культъ солнца и звѣздъ. Въ заключеніе, Гёте заставляетъ обѣ стороны воспѣвать ироническія похвалы искусству и старанію миѳологовъ открывшихъ міру Кабировъ. Ѳалесъ и Гомункулъ тоже дивятся тому, что такая мертвечина считается у нихъ достойною такихъ стараній и борьбы, тогда какъ она столь далека отъ живого представленія о началѣ первобытнаго культа.
   Протей даетъ Гомункулу совѣть начать свое тѣлесное бытіе въ водѣ, совершенствоваться въ немъ путемъ многочисленныхъ постепенныхъ измѣненій. Такимъ образомъ и онъ является чистымъ нентунистомъ. По Анаксимандру, море есть родина даже и человѣка, который жилъ въ немъ въ видѣ рыбы. Подобное же мнѣніе высказываетъ Окенъ; кажется, что и Гёте былъ недалекъ отъ того, чтобы это признать. Между тѣмъ на морскихъ копяхъ являются родосскіе Тельхины, представляющіе уже болѣе высокую степень въ искусствѣ, степень человѣчности. Тельхины,-- собственно первые обработыватели металловъ на Родосѣ, -- представлены служителями бога солнца; поэтому они ищутъ покровительства его сестры Луны, основываясь въ особенности на своихъ заслугахъ по олицетворенію этого бога въ видѣ металлическихъ колоссовъ. Протей съ презрѣніемъ отзывается о кумирахъ, которымъ достаточно толчка, чтобы ихъ опрокинуть, и приглашаетъ Гомупкула въ море, которое одно вѣчно и жизненно. Говоря Гомункулу, что до того, чтобы стать человѣкомъ, у него довольно времени, Протей, вѣроятно подразумеваетъ, что Гомункулу никогда не суждено стать человѣкомъ; это же подтверждаетъ его совѣтъ -- не стремиться принять человѣческій образъ, потому что тогда онъ уже потеряетъ способность измѣняться.
   Въ отвѣтныхъ словахъ Ѳалеса слышится жалоба, что человѣческая плоть, дѣйствительно, мѣшаетъ очень многому.
   Первый признакъ приближенія Галатеи -- паѳосскіе голуби замѣчены Сиренами; эти голуби летятъ изъ Крита, гдѣ зародился культъ Афродиты, богини красоты, наслѣдницею которой является Галатея. Таинственные народы древней Италіи и Ливадіи, прославившіеся своимъ волшебствомъ, въ особенности въ заклинаніяхъ змѣй, -- Псиллы и Марсы являются стражами колесницы богини красоты, хранителями той чарующей власти надъ людьми, которою обладаетъ красота во всѣ времена и несмотря на всѣ измѣненія въ политическихъ судьбахъ человѣчества. (Орелъ обозначаетъ власть римлянъ, крылатый левъ -- венеціанъ, крестъ и мѣсяцъ -- христіанъ и магометанъ, поперемѣнно владѣвшихъ Критомъ). Эту таинственную силу они и воспѣваютъ въ своей пѣсни. За ними ъ двухъ концентрическихъ кругахъ Доридъ, порою развивающихся и змѣящихся по водѣ, должна явиться сама Галатея, Сущность идеальной красоты,-- сочетаніе божественнаго съ человѣчнымъ образно выражено сочетаніемъ божественныхъ Доридъ съ смертными юношами, спасенными ими отъ кораблекрушеній. Для этихъ юношей Дориды просятъ у Нерея безсмертія, но Нерей ограничиваетъ ихъ любовь лишь возрастомъ юности и мужества смертныхъ, потому что другіе возрасты не обладаютъ формами идеальной красоты.
   Сама Галатея показывается лишь на минуту, и восхищенный отецъ напрасно силится удержать ее: высшая идеальная красота даже совершеннѣйшему художнику является лини, въ немногія минуты просвѣтлѣнія. Ѳалесъ опять согласно съ своими нептунистичесісими взглядами восхваляетъ высшую красоту и естественность, происшедшую опять-таки изъ моря, носительницей которой является Галатея. Шествіе, отшедшее уже далеко, тѣмъ не менѣе ясно видно отъ Нерея, потому что любовь видитъ далеко и идеалъ издалека сіяетъ художнику и насыщаетъ его душу. Хвалебныя слова Ѳалеса заключаются общимъ пѣніемъ хора.
   Гомункулъ теперь долженъ возродиться, постигнувши, наконецъ, что такое воплощенная красота. Охваченный стремленіемъ къ ней, онъ такъ неудержимо стремится къ ея идеальному совершенству, къ Галатеѣ, что его стекло разбивается и его свѣтъ разливается по волнамъ (о чемъ мы узнаемъ изъ рѣчей Ѳалеса и Нерея). Хоръ воспѣваетъ это сочетаніе огня и воды силою вѣчнаго Ероса,-- зародыша всякой жизни.
   

Третій актъ.

   Фаустъ, согласно древняго сказанія, долженъ сочетаться съ Еленою, но, совершенно вопреки этому сказанію, онъ находитъ въ ней у Гёте идеалъ чистѣйшей красоты. Поэтъ пользуется случаемъ сопоставить античную древность и новое время съ ихъ характеристическими особенностями и согласить два долго боровшіяся начала -- классическое и романтическое. Фаустъ, постигая высшую красоту въ*Еленѣ, усвояетъ все величіе классическаго міра, между тѣмъ какъ Елена чувствуетъ себя какъ дома въ мірѣ романтизма. Гёте показываетъ Елену совершенно въ античной чистотѣ, опредѣленности и спокойномъ величіи и, кромѣ того, ставитъ ее въ истинно трагическую ситуацію. Персефона обѣщала Фаусту возвращеніе Елены на землю, но Елена должна за это испытать, по обычаю античныхъ трагедій, потрясающее все ея существо страданіе и восторжествовать надъ нимъ, возвысясь надъ нимъ душою.
   Исторія Елены становится у Гёте эмблемою великой идеи; она изображаетъ судьбы поэзіи, ея блестящее зарожденіе въ Греціи, символическій сонъ ея въ теченіе варварскихъ среднихъ вѣковъ, лучезарное пробужденіе въ эпоху возрожденія; она пророчествуетъ будущую славу и великую будущность поэзіи.
   Эту поэтическую любовь Фауста почувствовалъ самъ Гёте. Его путешествіе въ Италію ввело его въ сферу самыхъ утонченныхъ таинствъ поклоненія красотѣ, которое въ его понятіяхъ было ничѣмъ инымъ, какъ очищенною формой обожанія природы. Тамъ восхищался онъ воспоминаніями и образцовыми твореніями классической древности, увѣковѣченными въ мраморѣ, побѣдителѣ всесокрушающаго времени. Тамъ началъ онъ сызнова свое эстетическое воспитаніе среди памятниковъ великаго искусства. Вѣчная красота олицетворилась для него въ образѣ Елены. Онъ вызывалъ ея тѣнь магическою силой мысли; для него она была вмѣстѣ и идеалъ и дѣйствительность, живой идеалъ.
   Каждый поэтъ, какъ Гёте, имѣетъ свою Елену, идеальную или дѣйствительную. Поэту труднѣе подниматься на крутую высоту искусства, если имъ не руководитъ женщина. Въ большой сценѣ спасенія Фауста Маргарита нечувствительно возвышается до божественныхъ сферъ, чтобы все выше и выше возносить съ собою своего возлюбленнаго, примиреннаго съ небомъ.
   
   Лишь женственность вѣчная
   Насъ къ небу возводить,
   
   поетъ заключительный хоръ поэмы. Красота участвуетъ въ поэтическихъ созданіяхъ не столько какъ идеалъ, преслѣдуемый поэтомъ, сколько въ качествѣ таинственной причины умственной его плодовитости, въ качествѣ вѣчной женственной прелести, которой онъ повѣряетъ свои благороднѣйшія идеи, священный источникъ своего вдохновенія.
   Первое вызываніе Елены,-- такъ сказать чисто метафизическое; второе должно быть полнымъ воскрешеніемъ. Одно приготовляетъ другое. Первое, воображаемое, внушаеть Фаусту пылкое желаніе обладать Еленой. Это желаніе заставило его отважиться въ погонѣ за своею мечтой на всѣ опасности классическаго шабаша; оно дало ему силы проникнуть къ престолу Персефоны и испроситъ у нея возвращенія Елены. Отъ союза ихъ долженъ произойти божественный плодъ, -- новѣйшая поэзія.
   Мы застаемъ Елену возвращающеюся изъ Трои въ кругу своихъ служанокъ, среди которыхъ Пантались выдается своею преданностью и вѣрностью, являясь представительницею жаждущаго творческой силы преклоненія предъ красотою, между тѣмъ какъ остальныя плѣняются лишь чисто чувственною стороной красоты и низменными жизненными удовольствіями. (На картинѣ Полигнота въ Дельфахъ, изображающей возвращеніе Елепы изъ Трои, Елена изображается въ сопровожденіи двухъ служанокъ, Панталисъ и Электры). Гёте старается выдержать весь характеръ Елепы въ стилѣ строгософокловской трагедіи; насколько это трудно, о томъ нечего распространяться; недаромъ каждый актъ второй части Фауста имѣетъ свой собственный стиль. Поэтому мы опять слышимъ трагическій триметръ, которымъ говорила въ классической Вальпургіевой ночи Эрихто. Елена, изливая волнующія ее чувства, непроизвольно разсказываетъ зрителямъ обстоятельства и мѣсто дѣйствія, -- дворецъ, построенный ея вотчимомъ Тиндаромъ на склонѣ высочайшаго изъ спартанскихъ холмовъ,-- холма Паллады; въ этотъ домъ она возвращается по приказанію своего супруга, выславшаго ее впередъ, и высказываетъ пожеланіе, чтобы за дверьми этого дома осталась память ея мучительнаго прошлаго. Такимъ образомъ, Гёте изображаетъ ее похищенною насильственно, невинною жертвой судьбы, посылающей ей несказанныя бѣдствія, что не совсѣмъ совпадаетъ съ дѣйствительнымъ греческимъ сказаніемъ.
   За этимъ слѣдуетъ строфа хора, за слѣдующею рѣчью Елепы ей соотвѣтствуетъ антистрофа и наконецъ эподъ,-- точь въ точь какъ въ "Филоктетѣ" Эврипида лишь, съ нѣкоторымъ измѣненіемъ стихотворныхъ размѣровъ. (Въ переводѣ эти размѣры сохранены лишь приблизительно). Хоръ утѣшаетъ Елену; но у нея уже является мрачное предчувствіе. Она предполагаетъ, что Менелай замыслилъ нѣчто недоброе, велѣвъ приготовить жертвоприношеніе, но не указавъ жертвы: впрочемъ, она надѣется на помощь боговъ, припоминая помощь Артемиды, оказанную Ифигеніи, но, боясь дурного предзнаменованія, не высказываетъ своихъ опасеній опредѣленно. Здѣсь Гёте основывается на "Трояпкахъ" Эврипида, по которому греки отдали Елену Менелаю, для того чтобы тотъ убилъ ее, но Менелай отвелъ ее опять въ Спарту. Опасенія Елены окутываютъ уже мракомъ трагическаго предчувствія дальнѣйшій ходъ дѣйствія; но тѣмъ не менѣе Елена хочетъ исполнить повелѣніе супруга и входить въ домъ.
   Подобно тому какъ въ греческой трагедіи вообще радостныя пѣсни хора предшествуютъ самымъ грознымъ ударамъ рока, такъ и здѣсь, пока Елена входитъ во дворецъ, хоръ изливается въ радостной пѣсни о возвращеніи на родину. Это еще первая чисто-лирическая пѣснь хора, не служащая репликой какому-либо дѣйствующему лицу. И какъ въ античной греческой трагедіи хоръ или корифей заранѣе возвѣщаетъ о появленіи на сцену кого-либо, такъ и здѣсь Панталисъ говоритъ о возвращеніи Елены изъ дворца. Елена въ испугѣ бѣжитъ, оставляя двери дворца открытыми. Изображеніе ея испуга- напоминаетъ то мѣсто Эсхиловыхъ "Эвменидъ", гдѣ пиѳія разсказываетъ, какъ она была испугана, увидавши этихъ мстительныхъ богинь въ храмѣ. Въ разсказѣ Елены мы видимъ, что Гёте представляетъ себѣ гомеровскій домъ по плану, приложенному Фоссомъ къ его переводу Одиссеи. Вслѣдъ за переднимъ дворомъ расположена комната мужчинъ, съ очагомъ, составляющимъ центръ жилища. Сокровищница находится неподалеку отъ хозяйской спальни, къ которой проходятъ чрезъ мужскую комнату. Слуги спятъ на полу у очага передъ огнемъ,-- все точь въ точь, какъ въ XXI пѣсни Одиссеи. Мефистофель, появляющійся въ маскѣ Форкіады на порогѣ дворца, въ качествѣ представителя безобразія, естественно находитъ удовольствіе въ томъ, чтобы повергнуть въ смущеніе и ужасъ свѣтлые образы классическаго міра; но онъ и не подозрѣваетъ, что этимъ онъ лишь показываетъ ихъ во всемъ ихъ истинномъ, спокойномъ величіи и красотѣ.
   Слѣдующая затѣмъ пѣсня хора состоитъ изъ четырехъ парныхъ строфъ, раздѣленныхъ посрединѣ эподомъ; метрическій образецъ ея трудно указать въ древнегреческихъ трагедіяхъ. Картина разрушенія Трои, воспѣваемая хоромъ, навѣяна, конечно, 2-й пѣснью Энеиды; крики боговъ и мѣдноголосый Раздоръ (Эрида) извѣстны изъ Гомера. "Дщерями Форкиса" въ греческой миѳологіи являются, кромѣ Форкидъ, также и Горгоны; но глазъ и одинъ зубъ даны лишь Форкіадамъ,-- "Грайямъ", -- поэтому хоръ и считаетъ Мефистофеля одною изъ нихъ. Прекрасно обрисовывается въ этой пѣснѣ образъ Феба, сдѣлавшійся въ греческомъ искусствѣ идеаломъ высшей и чистѣйшей красоты, передъ которымъ бѣжитъ все мрачное и который
   
   ...никогда своимъ взоромъ божественнымъ
   Мрачныхъ тѣней не видалъ.
   
   Форкіада-Мефистофель вступаетъ съ хоромъ въ распрю, которая написана въ равномѣрныхъ, короткихъ, одностишныхъ фразахъ, -- что въ античной трагедіи называется стихомиѳіею. Отдѣльныя хоретиды, -- которыхъ, какъ въ Эсхиловомъ "Прометеѣ", вѣроятно, двѣнадцать, кромѣ предводительницы хора, -- поодиночкѣ бросаютъ Форкіадѣ упреки, на что послѣдняя отвѣчаетъ тѣмъ же.
   Призраки подземнаго міра, съ Форкіадою во главѣ, и страшныя воспоминанія, пробужденныя ею, охватываютъ Елену до такой степени, что она не знаетъ, было ли прошлое и есть ли настоящее дѣйствительность или сонъ; а Форкіада. злорадствуя, вызываетъ все темныя и темныя картины ея прошлаго; Елена, въ началѣ дѣйствія сознававшая свою невинность и запятнанная лишь людского молвой, начинаетъ считать себя виновною въ самомъ дѣлѣ; хотя Персефопа и вызвала ее къ жизни чистою отъ всякой вины, но Форкіада снова приближаетъ ее къ Орку и царству тѣней, припоминая еще два сказанія, -- о томъ, что Парисъ увлекъ съ собою лишь бездушный призракъ (ἐίδολον, идолъ) Елены, между тѣмъ, какъ Елену Гермесъ, по повелѣнію Геры, скрылъ въ Египтѣ; (этимъ сказаніемъ воспользовался Еврипидъ для своей "Елены", взявши его у лирическаго поэта Стесихора) и о томъ, что Елена сочеталась съ призракомъ Ахилла въ Левкѣ (у Гете, въ Ферахъ) -- миѳъ, возникшій у жителей Кротона и Гимеры. Елепа, подавленная сознаніемъ своей двойственности, начинаетъ сама себя считать призракомъ и лишается чувства.
   До сихъ поръ Форкіада-Мефистофель пытался пугать Елену единственно изъ противорѣчія и злорадства; теперь онъ вступаетъ въ свою настоящую роль, пытаясь отдать Елену Фаусту: для этого онъ повергаетъ ее въ страхъ опасности, единственнымъ спасеніемъ отъ которой является Фаустъ. Желая завоевать довѣріе Елены, Форкіада-Мефистофель, торжественными трохеическими триметрами привѣтствуетъ ея пробужденіе отъ обморока. Елена быстро оправляется, памятуя о своемъ достоинствѣ царицы, и Форкіада спрашиваетъ ея повелѣній. Къ жертвоприношенію, приказанному Менелаемъ, все оказывается готовымъ, дѣло лишь за самою жертвой, и Форкіада грозно и торжествуя высказываетъ словами то, что предполагала, но боялась высказать Елена, -- а именно, что сама Елена должна быть жертвою. Форкіадѣ доставляетъ дьявольское наслажденіе пугать Елену и ея спутницъ приготовленіями къ казни, которыя исполняются служебными духами въ видѣ замаскированныхъ карликовъ.
   Когда Панталисъ, какъ старѣйшая изъ хора, обращается къ Форкіадѣ за совѣтомъ, Форкіада разсказываетъ о приходѣ въ Грецію завоевателей съ сѣвера во время долголѣтняго отсутствія Менелая; она рисуетъ картины феодально-рыцарскаго быта, замка, обстановки. Гёте, въ періодъ созданія этого мѣста второй части "Фауста", занимался изученіемъ эпохи латинской имперіи. Послѣ завоеванія Константинополя крестоносцами въ 1204 году, княжество Ахайя было основано Вильгельмомъ Шамплиттомъ; имъ же потомъ была покорена Морея,-- древній Пелопоннесъ. Битва при Кондурской оливковой рощѣ сдѣлала его господиномъ всей восточной части Морей до Тайгета. Возвратившись во Францію, онъ раздѣлилъ свое государство между шестью баронами, -- обстоятельство, послужившее Гёте прототипомъ для феодально-средневѣковаго государства Фауста въ Греціи.
   Трубный звукъ, произведенный въ воздухѣ подвластными Мефистофелю духами, подталкиваетъ рѣшимость Елены и хора -- избѣгнуть Менелаева гнѣва, отдавшись въ руки завоевателя. Переходъ Елены въ замокъ Фауста -- олицетвореніе перехода въ романтическую эпоху. Перемѣна чувствуется даже и въ стихотворныхъ размѣрахъ; вмѣсто трагическаго триметра появляется шекспировскій пятистопный ямбъ и римфа.
   Изъ ближняго Еврота подымается туманъ, и сцена измѣняется. Хоръ слышитъ лебединую пѣсню; извѣстный миѳъ, что лебедь ноетъ лишь передъ смертью, заставляетъ его видѣть въ этомъ предчувствіе близкой смерти "лебединошеихъ" дѣвъ хора и возникшей изъ лебединаго яйца ихъ царицы. Онъ уже ждетъ увидѣть въ блескѣ, прорѣзывающемся сквозь туманъ, блескъ золотого жезла Гермеса, которымъ этотъ богъ руководитъ души умершихъ въ Аидъ, какъ вдругъ туманъ разсѣевается, и хоръ оказывается на дворѣ рыцарскаго замка XV или XVI столѣтія. Форкіада исчезаетъ, чтобы предупредить обладателя замка о приходѣ Елены, ибо средневѣковая вѣжливость не допускаетъ, чтобы ищущая защиты у рыцаря дама была имъ принята безъ торжественной встрѣчи еще за порогомъ замка.
   Въ этой встрѣчѣ противополагается уже во всей силѣ контрастъ между античнымъ міромъ и міромъ романтическимъ. Первой ласточкой романтизма является почитаніе женщины, которому рыцарь преданъ всѣми силами и чувствами, средневѣковая любовь, рѣзко отличающаяся отъ античной, исключительно чувственной. Этимъ средневѣковымъ поклоненіемъ женщинѣ Елена удивлена прежде всего въ Линцеѣ. стражѣ замка, который, будучи пораженъ ея красотою, не извѣстилъ о ея появленіи Фауста. Затѣмъ Фаустъ самъ выражаетъ Еленѣ ту же охватившую все его существо любовь къ ной, признавая ее царицей своего сердца, которой принадлежитъ все, что онъ имѣетъ. Но, отдаваясь Еленѣ такъ безусловно, онъ тѣмъ не менѣе все же остается свободнымъ мужественнымъ рыцаремъ въ противоположность Линцею, который появляется теперь со всѣми своими сокровищами, принося ихъ въ даръ поразившей его Еленѣ. Этими сокровищами Фаустъ велитъ Линцею украсить замокъ, чтобы сдѣлать его достойнымъ жилищемъ всѣхъ чарующей царицы, что Линцей и исполняетъ съ величайшею готовностью.
   Между тѣмъ Еленѣ нужна защита могущественнаго, доблестнаго и мудраго мужа, который правилъ бы рука объ руку съ Еленою и охранялъ ее. Елена призываетъ къ этому Фауста. Давши ей присягу, какъ ленному сюзерену, на колѣняхъ, Фаустъ, въ качествѣ князя страны, садится рядомъ съ нею. Елена отвѣчаетъ на эти новыя ей чувства и отношенія выраженіемъ любви къ своему покровителю, но незнакомое ей искусство говорить риѳмами, поразившее ее въ рѣчахъ Линцея, такъ ее тронуло и плѣнило, что она сама желала бы научиться говорить такъ же. Фаустъ отвѣчаетъ, что для этого стоитъ только говорить отъ сердца, и учитъ ее говорить риѳмами. Эта сцена навѣяна поэту персидскою легендой о двухъ любовникахъ Берамгурѣ и Диларамѣ, которою поэтъ еще разъ воспользовался въ своемъ "Диванѣ".
   Хоръ не можетъ понять романтической средневѣковой любви и воспѣваетъ сидящую на тронѣ царственную чету съ своей чувственно-античной точки зрѣнія. Елена окончательно уже выучивается говорить риѳмами безъ помощи Фауста. Страхъ собственной призрачности уже далекъ отъ нея, и Фаустъ уговариваетъ ее всецѣло отдаться радостямъ настоящаго.
   Слѣдующій элементъ средневѣковой жизни, съ которымъ приходиться столкнуться Еленѣ,-- это защита женщины храбростью ея рыцаря. Здѣсь поэтъ настолько же мало стѣсняется исторіею, дѣлая французскія и германскія государства Пелопоннеса современными Мепелаю, какъ и вводя въ свою поэму Байрона подъ именемъ Эвфоріона, Форкіада пугаетъ любящую чету приближеніемъ Менелая, готовящагося отомстить Фаусту и наказать невѣрную жену. Повидимому, Фаустъ дѣйствительно вѣрить приближенію Менелая, хотя никоимъ образомъ по ходу поэмы нельзя предположить современности обоихъ. Единственно возможное объясненіе, -- что Персефона отдала Фаусту Елену лишь подъ условіемъ, чтобы онъ явился современникомъ Мепелаю, феодально-германскимъ княземъ, вторгнувшимся въ Грецію.
   Фаустъ, какъ рыцарь, которому не въ диковинку защищать свои владѣнія, призываетъ свои дружины, но не ведетъ ихъ въ бой самъ, а остается съ Еленою; онъ призываетъ лишь начальниковъ отдѣльныхъ вѣтвей германскаго племени и раздаетъ имъ въ ленъ различныя части Греціи отъ имени спартанской царицы Елены, которая остается ихъ сюзереномъ.
   Такимъ образомъ, показавъ другой элементъ средневѣковой жизни (третій элементъ, -- религіозный, -- онъ оставляетъ въ сторонѣ), Гёте переходить къ основной мысли этого акта, -- что романтическое искусство можетъ родить нѣчто совершенное лишь тогда, когда оно, подобно античному, покоится на здоровой почвѣ. По желанію Фауста, сцена волшебствомъ мѣняется, и мы переносимся въ райскую страну Аркадію, гдѣ Фаустъ съ Еленою въ гротѣ предаются радостямъ любви, а хоръ засыпаетъ вокругъ. Плодомъ этого союза романтическаго съ классическимъ явится геній новаго времени -- Эвфоріонъ.
   

ЭВФОРIОНЪ.

   Имя Эвфоріона заимствовано Гёте изъ сравнительно поздняго греческаго сказанія о бракѣ Ахилла съ Еленою; Эвфоріономъ назывался ихъ крылатый сынъ. Гёте самъ разсказывалъ Эккерману, что онъ много разъ измѣнялъ конецъ своей "Елены", пока смерть лорда Байрона, котораго Гёте очень цѣнилъ, и паденіе Миссолонги не дали ему мысль закончить ее такъ, какъ теперьфоркіада разсказываетъ хору случившееся диво. Стихотворный размѣръ этого разсказа еще носитъ античный характеръ; онъ ведется въ трохеическихъ тетраметрахъ. Разсказъ о рожденіи Эвфоріона и самый образъ его навѣянъ миѳомъ; прибавлены лишь подробности, напр. о томъ, что онъ, подобно Антею, получаетъ силу для своихъ полетовъ отъ земли и то и дѣло долженъ ее касаться. Хоръ находить разсказъ Форкіады вовсе не столь удивительнымъ, какъ кажется самой Форкіадѣ, потому что созданія романтической фантазіи несравнимы съ сокровищами древняго греческаго миѳа и являются лишь "грустнымъ отголоскомъ" послѣдняго. Разсказъ хора о Гермесѣ заимствованъ не изъ Гомеровскаго гимна этому богу, а изъ VII Лукіанова разговора о богахъ.
   Искренность и сила новой поэзіи, символизируемая музыкой, сопровождающей появленіе Эвфоріона, трогаетъ даже Форкіаду, и она удаляется, чтобы не мѣшать полному блеску новаго искусства, Теперь уже всѣ, даже хоръ, употребляютъ лишь риѳмованные стихи. Послѣдній прославляетъ сердечность новой поэзіи въ противоположность чувственности старой:
   
   Хоть исчезни свѣтъ полдневный,
   Будь все даже вкругъ мертво --
   Въ глубинѣ найдемъ душевной
   Мы замѣну для всего.
   
   Вслѣдъ за этимъ является Эвфоріонъ, котораго ощущеніе свободы мчитъ съ дикою стремительностью взбираться все выше; лишь просьбы родителей слегка его укрощаютъ. Но эта стремительность, сдерживаемая просьбами родителей, заставляетъ его искать выхода въ наслажденіи жизнью, въ танцѣ, въ который онъ увлекаетъ дѣвушекъ хора. Напрасно Елена радуется, что это займетъ ея мятежное дитя. Безмятежныя радости не удовлетворяютъ Эвфоріона; онъ хочетъ игры въ охоту; ему сладко "лишь взятое съ бою", и вотъ онъ увлеченъ самою строптивою дѣвушкой хора. Она, однако, ему не поддастся и огонькомъ взлетаетъ вверхъ; огонь, какъ угрызенія совѣсти, мучаетъ Эвфоріона, который отряхиваетъ его съ своихъ одеждъ: можетъ быть, въ этомъ заключенъ намекъ на порочную молодость Байрона. Но этимъ бурнымъ силамъ, рвущимся на волю, надобна достойная цѣль, и такою цѣлью ("Выше я хочу подняться!") является освобожденіе Греціи отъ рабства. Развитіе Эвфоріонова стремленія къ этой завѣтной цѣли и служитъ предметомъ конца дѣйствія. Ему сперва хочется знать, что вокругъ него. Скоро онъ видитъ съ горы, на которую онъ взобрался, что онъ находится на Пелопоннесѣ, "сродномъ морю и сушѣ". Хору непонятны эти выспреннія стремленія Эвфоріона; дѣвушкамъ было бы болѣе но душѣ, если бы этотъ прекрасный юноша раздѣлилъ съ ними ихъ идиллическую долю:
   
   О, будь блаженно тихъ
   Въ краю спокойномъ!
   
   Но какъ Ахиллу, Эвфоріону суждена славная жизнь и ранняя смерть; его мечты всѣ стремятся къ битвѣ и побѣдѣ. Онъ всей душой сочувствуетъ роднымъ ему по духу и по происхожденію борцамъ за родину и свободу:
   
   Много нашъ край родилъ
   Доблестныхъ, полныхъ силъ,
   Вольныхъ, о благѣ радѣющихъ,
   Крови своей не жалѣющихъ,--
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   Въ вашемъ удѣлѣ опасномъ
   Счастье всѣмъ вамъ!
   
   Хорь не прочь платонически сочувствовать этимъ борцамъ и издалека удивляться ихъ славѣ, но Эвфоріонъ, охваченный великой идеей, быстро вырастаетъ:
   
   Нѣтъ не ребенкомъ неумѣлымъ,--
   Уже я юношею сталъ;
   Въ союзѣ съ честнымъ, правымъ, смѣлымъ,
   Мой духъ возросъ и возмужалъ.
   
   Хоръ дивится тому, что, несмотря на то, что онъ поднялся высоко, образъ его не умаляется во глазахъ другихъ. Между тѣмъ доблестный порывъ приводитъ Эвфоріона къ мысли о необходимости пожертвовать собою великой идеѣ. Напрасно родители напоминаютъ ему о семейномъ счастіи, о ихъ тройственномъ союзѣ, -- онъ стремится раздѣлить участь доблестныхъ,--
   
   И на смерть борьба --
   Доблестныхъ судьба;
   Развѣ есть исходъ иной?
   
   Свѣтящійся ореолъ вокругъ его головы и огненный слѣдъ, остающійся за нимъ, суть знаки его великой духовной силы и его неувядающей славы. Но бренная природа человѣка не можетъ долго вмѣщать такого [возвышеннаго порыва; Эвфоріонъ падаетъ, и хоръ оплакиваетъ судьбу новаго Икара.
   Сценическая ремарка, что въ мертвомъ "юношѣ" замѣтны общеизвѣстныя черты какой-то дѣйствительной личности,-- прямой и ясный намекъ на Байрона, равно какъ и слова хора:
   
   Намъ понятно, кто ты былъ.
   
   Тѣлесные останки возвращаются въ землю; пламя духа кометою поднимается къ небесамъ, -- знакъ, что его поэзія и его самопожертвованіе пребудутъ безсмертны; а одежды, плащъ и лира, получающія цѣнность лишь благодаря личности, которой они принадлежатъ, остаются на землѣ, и Форкіада-Мефистофель подбираетъ ихъ для бездарныхъ подражателей генія. Эвфоріонъ изъ-подъ земли призываетъ къ себѣ мать, и Елена, влекомая любовью, уходитъ къ нему.
   Гёте самъ сознавалъ, что слѣдующая затѣмъ погребальная пѣсня хора вовсе не соотвѣтствуетъ обычной роли хора въ драмѣ, потому что въ ней хоръ серьезно и въ глубокой рефлексіи говоритъ такія вещи, о которыхъ ранѣе не имѣлъ ни малѣйшаго понятія; но поэтъ забывалъ, что, переживши все то, чему онъ сейчасъ былъ свидѣтелемъ, хоръ значительно возвысился духомъ, и если онъ теперь оплакиваетъ символически изображенную судьбу англійскаго поэта, то это совершенно въ духѣ древне-греческаго хора. Выходитъ изъ роли онъ лишь тѣмъ, что знаетъ обстоятельства жизни и смерти англійскаго поэта, хотя онъ состоитъ изъ плѣнныхъ троянокъ. Пѣсня кончается въ жизнера достномъ тонѣ, характерномъ для античнаго міросозерцанія.
   Этимъ кончается романтическая часть "Елены". Музыка перестаетъ. Елена въ немногихъ словахъ объявляетъ Фаусту, что она должна вернуться въ царство тѣней. Въ рукахъ Фауста остаются ея одежды и покровъ. Выступаетъ опять Форкіада; руководя дальнѣйшимъ ходомъ дѣйствія, она говоритъ Фаусту, что союзъ съ Еленою прошелъ для послѣдняго не безслѣдно, что теперь онъ долженъ удалиться далеко-далеко, для новаго, совершенно отличнаго назначенія, и одежды Елены, обратившись въ облако, понесутъ его туда, въ этотъ новый край. Ясность и спокойствіе, которыя ему доставило погруженіе въ свѣтлый міръ идеальной красоты, будутъ руководить имъ. Уже не плащъ Мефистофеля несетъ Фауста; облачныя одежды Елены повинуются собственному, невысказанному стремленію Фауста. Одежды и лиру Эвфоріона подбираетъ Форкіада для непризнанныхъ геніевъ, подражающихъ лишь въ формѣ, не заботясь о сущности и духѣ.
   Теперь остается хоръ. Здѣсь мы опять сталкиваемся съ идеями Гёте о личности и безсмертіи, выраженными еще въ сценѣ "Матерей". Елена, какъ сказано выше, безсмертна, какъ типъ; также и Панталисъ, отличіе которой отъ прочаго хора здѣсь рѣзко подчеркивается. Гёте держался чрезвычайно аристократическихъ взглядовъ на загробное безсмертіе. По его мнѣнію, безсмертія достойны только тѣ, кто, какъ Елена, соединилъ въ себѣ всѣ характеристическія черты, составляющія типъ. Всѣ остальные, не оставившіе себѣ имени на землѣ, принадлежатъ стихіямъ: для нихъ возможно только физическое безсмертіе. Они обращаются въ природу, возвращаются къ ней, какъ это и случается съ хоромъ.
   
   Къ жизни мы призваны снова.
   Но не личности мы;
   Это мы знаемъ и чувствуемъ.
   Все жъ мы въ Аидъ не вернемся.
   Вѣчно живая природа
   Право надъ нами взяла,
   Но и надъ нею мы тоже.
   
   Не только самобытность, но и вѣрность даетъ безсмертіе: поэтому Папталисъ слѣдуетъ за Еленою.
   Такимъ образомъ, Фаустъ достигъ страстно желаемой цѣли и насладился обладаніемъ Еленою. Но эстетическія наслажденія не дали ему прочнаго, продолжительнаго удовлетворенія; они не дали ему никакой цѣли внѣ его самого, и идеалъ, въ обладаніи которымъ онъ ждалъ найти высшее счастіе, исчезъ передъ нимъ. Для активно дѣятельнаго человѣка, въ расцвѣтѣ его силъ, упоеніе прекраснымъ не можетъ быть конечною цѣлью, но лишь воспитательнымъ или образовательнымъ процессомъ, переходнымъ состояніемъ, ведущимъ къ чему-то новому. Для того, чтобы результаты его эстетическаго воспитанія принесли пользу Фаусту, онъ долженъ быть вновь перенесенъ на свою родную почву, гдѣ ему должны открыться сферы болѣе плодотворной дѣятельности, къ которой онъ теперь стремится. Это-то и символизировано въ платьѣ Елены, которое объемлетъ его облакомъ, и уноситъ его опять на родину. Тамъ онъ себя почувствуетъ членомъ большой человѣческой семьи; тамъ пробудится въ немъ желаніе обратить громадный запасъ опытности, доставленной ему его прошлою жизнью, въ практическія усилія для улучшенія участи людей -- его братьевъ. Какъ до этого онъ изъ міра чувственности возвысился до міра эстетики, такъ теперь изъ этого послѣдняго онъ долженъ возвыситься до области нравственнаго возрожденія и дѣятельности на благо другихъ. Это будетъ новымъ большимъ шагомъ къ его духовному усовершенствованію, и здѣсь онъ найдетъ себѣ то полное удовлетвореніе, котораго онъ тщетно искалъ въ мірѣ прекраснаго.
   

Четвертый актъ.

ФАУСТЪ И МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Античное облако, давши въ Фаустѣ созрѣть желанію широкой дѣятельности, желанію отстаивать свои силы въ борьбѣ съ природою, спускаетъ его на землю. Новая цѣль жизни и дѣятельности Фауста сознана имъ, онъ хочетъ осуществить ее на дѣлѣ, но съ облакомъ воспоминаній міра красоты, которой еще такъ недавно окружалъ его, разстается онъ не безъ сожалѣнія. Образы этого міра еще кажутся ему въ покинувшемъ его облакѣ и пробуждаютъ въ немъ нѣжное сожалѣніе о прошломъ, о юности, о первой любви, о Гретхенъ... Можетъ быть, въ этомъ слышится тоска старика-Гёте о его былыхъ годахъ.
   Мефистофель является въ сказочныхъ сапогахъ-скороходахъ, и такимъ образомъ мы снова оказываемся на сказочно средневѣковой почвѣ. Споръ нептунизма съ вулканизмомъ снова возгорается и здѣсь, при чемъ демонъ оказывается вулканистомъ, но его разсказы о вулканическомъ происхожденіи горъ Фаустъ съ негодованіемъ отвергаетъ.
   Неудовольствіе Фауста вызываетъ у Мефистофеля ироническую догадку, что Фаустъ, проносясь въ облакѣ, далеко не всѣмъ остался доволенъ на земной поверхности. На это Фаустъ отвѣчаетъ:
   
   Да, зарождается великое во мнѣ,--
   Что? Угадай!
   
   Отвѣтъ Мефистофеля обнаруживаетъ контрастъ въ понятіяхъ о великомъ у него и у Фауста; Мефистофель считаетъ великимъ лишь то, чему присуща грубая матеріальная сила, выше этого онъ не поднимается, такъ что эта сцена служитъ новою иллюстраціей къ словамъ Фауста въ сценѣ договора:
   
   Тебѣ ли, демону презрѣнному, понять,
   Что жаждетъ человѣкъ въ возвышенномъ стремленьи?
   
   Мефистофель рисуетъ въ мечтахъ большой городъ, въ родѣ Парижа, въ которомъ Гёте никогда не бывалъ, но съ которымъ онъ былъ знакомъ по "Tableaux de Paris" Мерсье. Увеселительный дворецъ Мефистофеля напоминаетъ Версаль во всѣхъ подробностяхъ до "Parc-aux-cerfs" включительно. Но Фаустъ не такой изношенный человѣкъ, чтобы удовлетвориться этимъ; у него другіе идеалы счастія и, когда Мефистофель спрашиваетъ его, не на луну ли онъ захотѣлъ, онъ отвѣчаетъ, что для великаго довольно простора и на землѣ;
   
   Нѣтъ! Мнѣ земной еще не тѣсенъ шаръ;
   Для дѣлъ великихъ и на немъ просторно.
   
   Великое, по мнѣнію Фауста, заключается въ плодотворной цѣлесообразной дѣятельности, а вовсе не въ тѣхъ внѣшнихъ благахъ, каковы власть и т. д., которыя такъ цѣнятся людьми. Наслажденіе лишь ослабляетъ духъ, дѣятельность его укрѣпляетъ. Мефистофель отказывается догадаться, чего именно нужно Фаусту. Тогда Фаустъ въ страстной рѣчи разсказываетъ свои мечты.-- отвоевать у моря нынѣ безплодный берегъ, сдѣлать его удобнымъ для обитанія и населить на немъ трудолюбивыхъ, свободныхъ колонистовъ,-- словомъ, устроить идеальное государство, отвоевавъ, какъ въ Голландіи, его территорію у моря.
   Мефистофель предлагаетъ для этого окольный путь,-- помочь знакомому уже имъ ранѣе императору противъ его возмутившихся вассаловъ и получить берегъ отъ него въ ленъ. Съ изнѣженнымъ, неспособнымъ къ власти императоромъ случилось какъ разъ то, о чемъ его аллегорически предупреждалъ Фаустъ въ маскарадѣ: государство его распалось: Его несчастія даютъ поводъ Фаусту обрисовать идеалъ истиннаго властителя, -- прототипомъ которому служилъ, конечно, великій человѣкъ, видѣнный Гёте въ Эрфуртѣ, Наполеонъ I. Тѣмъ не менѣе чувство состраданія убѣждаетъ Фауста помочь императору еще разъ. Мефистофель показываетъ Фаусту расположеніе войскъ императора, довольно благопріятное, и обѣщаетъ сверхъестественное содѣйствіе, образомъ котораго является "военный совѣтъ", сзываемый Мефистофелемъ и состоящій изъ квинтъ-эссенціи силъ природы, -- какъ Мефистофель выражается {Питеръ Пигва -- дѣйствующее лицо въ "Снѣ въ Лѣтнюю Ночь" Шекспира. Слова Мефистофеля, разумѣется, иронія; Трое Сильныхъ -- настолько же квинтъ-эссенція силъ природы, какъ актеры "Сна въ Лѣтнюю Ночь" дѣйствительные трагики.} -- изъ Трехъ Сильныхъ. Этихъ "Трехъ Сильныхъ" Гёте взялъ изъ 3-й книги Царствъ, гдѣ этимъ именемъ называются три воина Давида, доставшіе ему воды изъ принадлежащаго врагамъ виѳлеемскаго колодца. Фаустъ, такимъ образомъ, вынужденъ принять участіе въ войнѣ, къ которой онъ всею душой чувствуетъ отвращеніе.
   Здѣсь сказываются монархическія симпатіи Гёте и его вѣрованіе въ благотворность неизмѣняемаго порядка въ государствѣ, даже несмотря на всѣ недостатки властителя. Изображая въ своей поэмѣ императора совершенно неспособнымъ къ правленію онъ тѣмъ не менѣе заставляетъ Фауста приходить къ нему на помощь въ трудную минуту.
   Фаустъ является къ императору отъ имени сабинскаго волшебника, котораго императоръ много лѣтъ тому назадъ избавилъ отъ сожженія. Прототипомъ этого волшебника послужилъ Гёте, вѣроятно, сожженный во Флоренціи астрологъ Джекко (Франческо) Стабили изъ-Асколи, которому народная молва приписывала умѣнье производить всѣ тѣ явленія, какими Мефистофель старается запугать враждебное войско, какъ-то: огни св. Эльма ("пламень Діоскуровъ"), наводненіе, призраки всякаго рода и т. д.
   Войско императора представляется вначалѣ занимающимъ выгодную позицію; тѣмъ не менѣе бунтовщики побѣждаютъ. Тогда главнокомандующій бросаетъ свой маршальскій жезлъ съ крестомъ, мѣшавшимъ Мефистофелю дѣйствовать, и онъ развертываетъ свое дьявольское искусство. Посредствомъ всевозможныхъ призраковъ враги устрашены и бѣгутъ, а императоръ, торжествуя, вступаетъ въ палатку своего противника.
   Гёте опять не упускаетъ случая, чтобы не поглумиться надъ "наслѣдственнымъ осломъ Божіею милостію", какъ называлъ Наполеонъ I Бурбоновъ. Изъ распоряженій императора мы узнаемъ, что революція его ничему не научила: попрежнему онъ думаетъ лишь о собственныхъ удобствахъ и увеселеніяхъ. Увеличивая права князей, онъ еще болѣе ослабляетъ свою и безъ того слабую власть, а насколько онъ въ сущности безсиленъ, показываетъ слѣдующая за этимъ бесѣда его съ архіепископомъ -- канцлеромъ. Тутъ Гёте опять представляется случай лишній разъ побичевать врага, котораго онъ ненавидѣлъ какъ нѣмецъ,-- католическое духовенство съ его алчностью и искательствомъ.
   Въ награду за свою помощь Фаустъ получаетъ отъ императора въ ленъ морской берегъ, на которомъ и начинаетъ осуществлять свою дѣятельность на пользу человѣчества.
   

Пятый актъ.

   Между четвертымъ и пятымъ актомъ проходитъ много лѣтъ. Фаустъ, достигшій между тѣмъ предѣльнаго возраста, положеннаго человѣку, выполнилъ свой великій планъ -- улучшить и заселить данный ему императоромъ кусокъ земли: онъ отвоевалъ у моря низменный берегъ, провелъ каналы, содѣйствуя, такимъ образомъ, торговлѣ и промысламъ своего края. Какъ Гёте самъ говорилъ Эккерману, Фаусту приблизительно должно быть около ста лѣтъ, хотя это предположеніе и не должно принимать вполнѣ. Его физическія силы еще не надломлены, а его разумъ еще бодро дѣйствуетъ, создавая исполинскіе планы для развитія благополучія государства.
   Въ первой сценѣ мы видимъ парочку старичковъ -- Филемона и Бавкиду, имена которыхъ Гёте взялъ изъ Овидіевыхъ Превращеній: Филемономъ и Бавкидою звалась та благочестивая чета, которая гостепріимно приняла Зевса и Гермеса, и за то была пощажена отъ всеобщей казни всего населенія Фригіи, посланной Зевсомъ за нечестіе. Эта старая парочка живетъ въ хижинкѣ, стоящей на холмѣ у самаго берега. Фаусту очень хочется овладѣть этимъ маленькимъ клочкомъ земли, и онъ многократно пытался уговаривать старичковъ продать ему ихъ владѣнія или, по крайней мѣрѣ, обмѣнять на другой, болѣе удобный и просторный участокъ, въ другомъ мѣстѣ; но они упрямо отказались отъ этого. Имъ слишкомъ дорогъ тотъ тихій очагъ, у котораго протекли долгіе годы ихъ взаимнаго счастія, и они не хотятъ ни за что съ нимъ разстаться. Путникъ, нѣкогда спасенный Филемономъ отъ потопленія, черезъ много лѣтъ пріѣзжаетъ навѣстить своихъ старичковъ и слышитъ цѣлый рядъ жалобъ на перемѣны и нововведенія, которыя завелъ новый владѣтель края въ ихъ мирной области. Берегъ, столь милый глазамъ стариковъ, сталъ теперь далеко; воздвигнуты плотины, прокопаны каналы и все поставлено вверхъ дномъ. по какъ онъ ни богатъ. какъ ни могучъ, онъ все еще не вполнѣ доволенъ и замышляетъ отнять у старичковъ ихъ домикъ и маленькій земельный участочекъ. Бавкида чувствуетъ къ Фаусту какой-то суевѣрный страхъ; она видѣла, какъ ночью вдоль берега мерцали огни, и она убѣждена, что для совершенія этихъ чудесъ потребовались неизвѣстнымъ богамъ человѣческія жертвы. Ея супругъ осмѣиваетъ ея призрачные страхи; но. старушка остается при своемъ убѣжденіи, что Фаустъ -- колдунъ и не хочетъ слышать никакихъ резоновъ. Вечерній колоколъ призываетъ къ молитвѣ, и всѣ трое отправляются, несмотря на измѣнившіяся времена, помолиться по-старому.
   Въ этой достойной старой парочкѣ Гёте хотѣлъ изобразить тотъ почтенный, осторожный консервативный элементъ въ обществѣ, который упорно отстаиваетъ старое и не хочетъ убѣдиться логикою фактовъ. Старое, разъ оно обречено разрушенію, всегда привлекательно; съ нимъ связаны лучшія воспоминанія нашей юности; а новое, которое должно заступить его мѣсто, кажется такъ холодно и такъ невѣрно. Смѣлый новаторъ, нападающій на освященныя временемъ почтенныя учрежденія стараго порядка, завѣщанныя намъ отъ предковъ, становится личнымъ врагомъ, его цѣли кажутся- своекорыстными и опасными для мира общества. Никакое наказаніе не можетъ быть для него слишкомъ строгимъ. Консервативный классъ никогда не отдаетъ ему справедливости, и даже то хорошее, что онъ совершилъ, конечно, окажется достигнутымъ непозволительными средствами. Нашъ собственный теплый уголъ намъ гораздо ближе и дороже, чѣмъ благополучіе общества въ его цѣломъ; сомнѣваясь въ силѣ теченія, которымъ увлеченъ весь міръ, теченія впередъ все къ новымъ и новымъ преобразованіямъ, мы стараемся удержать его, -- и вотъ, мы имъ опрокинуты и затоплены со всѣмъ своимъ достояніемъ. Тѣмъ не менѣе, все-таки мы не замышляли ничего дурного; подобно Филемону и Бавкидѣ мы были вполнѣ честные люди, которые только лишь отстаивали свое право -- жить и оставаться въ нашемъ узкомъ довольствѣ и укрыться отъ наступающихъ перемѣнъ.
   Такого рода происшествія,-- хотя для поверхностнаго наблюдателя и въ единичныхъ случаяхъ они бываютъ ужасны,-- безпрестанно повторяются въ исторіи. Таковъ законъ, въ силу котораго великое тѣло человѣчества постоянно обновляется, всѣ мертвыя и негодныя къ употребленію вещества выбрасываются и уничтожаются, а новыя и жизненныя заступаютъ ихъ мѣсто. Путь прогресса, -- если будетъ дозволено употребить общее мѣсто, -- усыпанъ трупами ни въ чемъ неповинныхъ жертвъ, вѣрившихъ больше своему чувству, чѣмъ истинѣ; въ этомъ заключалась ихъ единственная вина, но благодаря этому же они уже давно были въ сущности мертвыми.
   Повидимому, Фаустъ лишь согласно своей символической роли, какъ представитель всего человѣческаго рода, даетъ въ слѣдующей сценѣ приказаніе прогнать Филемона и Бавкиду съ ихъ участка; поэтому нужно остерегаться судить на основаніи такого поступка о его личномъ характерѣ. Болѣе подробно присматриваясь къ тексту, можно убѣдиться въ справедливости такого толкованія. Фаустъ съ удовольствіемъ бы пощадилъ стариковъ; но для осуществленія его великихъ плановъ важно построить на этомъ холмѣ сторожевую башню вмѣсто хижины и часовни (то и другое символизируютъ индивидуальное благополучіе и индивидуальное чувство). Мефистофель, которому поручено осуществленіе этого, поступаетъ по своему и сжигаетъ какъ хижину, такъ и часовню. Филемонъ и Бавкида безразсудно оказали сопротивленіе и погибли во время пожара.
   Въ этомъ опять можно усмотрѣть глубокое значеніе, и сначала можетъ быть даже трудно повѣрить въ справедливость мысли, положенной въ основаніе. Соціальный реформаторъ не можетъ себѣ ясно представить растяжимость неумолимой логики событій, приводящихъ въ исполненіе доброжелательный планъ, созданный имъ въ порывѣ стремленія къ общей пользѣ. Фаустъ утѣшалъ себя ожиданіемъ, что, по крайней мѣрѣ, въ послѣдствіи Филемонъ и Бавкида почувствуютъ къ нему благодарность за то, что онъ переселилъ ихъ противъ ихъ желанія въ обширнѣйшую и лучшую усадьбу, гдѣ они въ довольствѣ будутъ доживать послѣдніе дни своей жизни. Узнавши о ихъ смерти, онъ проклинаетъ насиліе и снимаетъ съ себя отвѣтственность за него; тѣмъ не менѣе онъ является причиною ихъ погибели, хотя и помимо воли.
   Глядя съ раскаяніемъ и сожалѣніемъ съ балкона на потухающее пламя, Фаустъ видитъ четыре призрака въ видѣ сѣдыхъ женщинъ,-- это Виновность, Нищета, Забота и Нужда. Онъ уходитъ въ свой дворецъ и запираетъ за собою дверь, но Забота проникаетъ въ замочную скважину. Другія, витая вокругъ жилища богатаго и могучаго человѣка, не находятъ къ нему доступа. Любопытно, что Гёте закрываетъ доступъ даже Виновности. Какъ единичный индивидуумъ, позволившій себѣ захватъ сосѣдской собственности, Фаустъ, конечно, виновенъ; но въ качествѣ представителя человѣчества -- онъ полубезсознательный посланникъ высшей силы, исполнитель неумолимаго закона, и какъ такового поэтъ считаетъ его невиновнымъ, неотвѣтственнымъ въ только что совершенномъ злодѣяніи. Тѣмъ не менѣе Забота преслѣдуетъ каждаго смертнаго, кто бы онъ ни былъ; она приходитъ къ Фаусту, чтобы приготовить путь своей сестрѣ, -- Смерти. Напрасно Фаустъ старается отвязаться отъ нея, прогнать ее своимъ спокойнымъ, чистымъ разсудкомъ, -- въ концѣ-концовъ онъ все-таки побѣжденъ. Забота дуетъ ему въ глаза и онъ ослѣпленъ; другими словами, онъ все-таки смертный человѣкъ, и не можетъ никакими усиліями воли противостать приближенію физическаго разрушенія. Напряженная духовная дѣятельность истощила его физическую силу, какъ пламя истощаетъ свѣчу. Однако, духъ его но сломленъ; великое предпріятіе, давно имъ лелѣемое, не даетъ ему покоя; онъ долженъ работать, онъ долженъ спѣшить, пока еще есть время. Въ короткомъ обзорѣ своей прошедшей жизни находитъ онъ лишь одинъ единственный поводъ, къ сожалѣнію, именно о томъ, что онъ вмѣсто медленнаго и постепеннаго овладѣванія силами природы, призвалъ на помощь волшебство и связался съ сверхестественными силами. Вѣнцомъ своей долгой жизни онъ почитаетъ чистую и свободную человѣчность.
   Въ началѣ своего жизненнаго поприща онъ съ неудержимою силою отдался своему титаническому стремленію къ недостижимому, нетерпѣливо презирая узость обыденной жизни и дико стремясь, перейти за границы природы. Теперь же то самое, что онъ такъ мало цѣнилъ прежде, пріобрѣло въ его глазахъ идеальную красоту и цѣнность. Быть человѣкомъ -- для него въ настоящую минуту привлекательнѣе, чѣмъ быть богомъ. Съ тѣхъ поръ, какъ онъ началъ жить опредѣленнѣе положительными сторонами своей души", возможность чисто человѣческаго счастія и чисто человѣческаго развитія кажется ему безграничной. Міръ въ его рукахъ -- послушный медіумъ, который покорно видоизмѣняется по его мощному замыслу. Его доброжелательное участіе къ людямъ создало ему новый идеалъ счастія, освѣтившій его существованіе новымъ свѣтомъ,-- уже не идеалъ захватывающаго духъ упоенія, удовлетворенія насыщенныхъ страстей, а спокойной свѣтлой радости, затрогивающей глубочайшія и таинственнѣйшія струны человѣческаго существа. Въ такомъ настроеніи онъ почти склоненъ считать загробную жизнь за нѣчто такое, что не имѣетъ никакой цѣны:
   
   Безумецъ, кто вперитъ въ міръ неземной свой взоръ.
   Ища подобія себѣ надъ небесами!
   Пусть крѣпче на землѣ становится ногами
   И лучше оглядится вкругъ!
   Для мудреца міръ живъ, не нѣмъ, не слѣпъ, не глухъ;
   До вѣчности жъ какое смертнымъ дѣло!
   Доступнымъ для него пусть пользуется смѣло
   И ходитъ радостно въ земномъ прекрасномъ днѣ.
   
   Эта мужественная и рѣшительная жизненная философія отпугиваетъ Заботу. Но Мефистофель, зная, что конецъ близокъ, приводитъ на помощь толпу Лемуровъ. Лемурами у римлянъ назывались ночные призраки, тѣни умершихъ. Здѣсь эти духи ночи и смерти являются врагами всего жизненнаго и свѣтлаго, рабами, покорными приказу властелина настолько, что они даже не знаютъ цѣли, для которой ихъ призвали,-- что можетъ быть противоположнѣе Фаусту и его дѣятельности! Они роютъ Фаусту могилу подъ самымъ окномъ его дворца, напѣвая страшную пѣсню, заимствованную Гёте изъ пѣсни могильщиковъ въ "Гамлетѣ". Но Фаустъ, слыша ночной звонъ лопатъ, думаетъ лишь о своемъ великомъ дѣлѣ; онъ выходитъ изъ дворца, чтобы давать приказанія. Ближнее болото портитъ воздухъ своими испареніями и дѣлаетъ часть берега необитаемою. Осушить это болото было давнишнимъ желаніемъ Фауста; онъ уже предвидитъ то благополучіе и довольство, которые зацвѣтутъ на мѣстѣ прежней пустыни. Поглощенный весь своею цѣлью и потому забывая о своей тѣлесной слабости, Фаустъ даетъ волю своей фантазіи; будущее развертывается передъ нимъ, одна отрадная картина смѣняетъ другую, и Фаустъ въ пророческомъ предвидѣніи уже наслаждается счастіемъ видѣть свободный народъ, живущій въ свободномъ краѣ:
   
   Для милліоновъ будетъ тутъ
   Открыть,-- не вѣрный, нѣтъ,-- зато свободный трудъ,
   И плодородіе дано глухой пустынѣ.
   И скоро люди и стада
   Здѣсь населятся; бойкимъ дѣломъ
   Долины оживится красота,
   Добытая трудомъ усерднымъ, смѣлымъ;
   И зацвѣтетъ земной здѣсь людямъ рай;
   А тамъ,-- бушуй волна, и море завывай!
   Но чуть лишь прочь оно умчится, -- въ то жъ мгновенье
   Отнимемъ мы его владѣнье...
   Да! Дѣлу этому отдаться всей душой,--
   Вотъ верхъ премудрости земной.
   Тотъ жизни и свободы лишь достоинъ,
   Кто съ бою добывалъ ихъ каждый день, какъ воинъ.
   Такъ, средь борьбы и средь заботъ,
   Трудомъ безъ устали, свободно заживетъ.
   Съ опасностью лицомъ къ лицу, ребенокъ малый
   И бодрый мужъ, и старецъ обветшалый.
   Какъ сутолокой я бъ доволенъ былъ такой,
   Свободнымъ людямъ давъ свободный край въ владѣнье!
   Такому бъ я сказалъ мгновенью:
   "Постой, прекрасно ты, постой!"
   Столѣтія не уничтожатъ снова
   И не разрушать дѣлъ моихъ, --
   И въ предвкушеньи счастія такого
   Я счастливъ, въ жизни я вкушаю лучшій мигъ!
   
   Онъ произнесъ роковыя слова; условіе договора выполнено по буквѣ, хотя и не по духу. Фаустъ падаетъ мертвымъ, Лемуры схватываютъ его, чтобы отдать землѣ его смертную часть. Мефистофель, если судить по буквѣ, выигралъ пари, но въ дѣйствительности, онъ проигралъ его. Вмѣсто того, чтобы поработить могучую душу Фауста, Мефистофель самъ былъ порабощенъ Фаустомъ! Мгновеніе высшаго счастія доставлено Фаусту, но не стараніями Мефистофеля, а, наоборотъ, вопреки его усиліямъ, -- не утоленіемъ чувственности, а чистой, свѣтлою радостью о тѣхъ благахъ, которыя Фаустъ можетъ доставить своимъ братьямъ-людямъ безкорыстною и плодотворною дѣятельностью. Изъ эвдемониста, изъ искателя собственнаго счастья незамѣтными ступенями онъ возвысился до того, что Спенсеръ называетъ альтруистомъ, именно до великодушнаго дѣятеля на общую пользу. Онъ является благороднѣйшимъ типомъ своей расы, какъ Гёте его понималъ, и передъ нами проходитъ вся исторія его духовной жизни съ ея постепенными ступенями развитія. Основная мысль поэмы, такимъ образомъ, та, что человѣкъ въ силахъ безъ вмѣшательства стороннихъ сверхъестественныхъ силъ я достичь своего собственнаго искупленія и блаженства, т. е., то самое, что высказываетъ заранѣе Господь въ "Прологѣ въ небесахъ".
   Заключительная сцена носить совершенно символическій характеръ и, вѣроятно, навѣяна поэту чтеніемъ какого-нибудь средневѣковаго миракля или духовной драмы. Чѣмъ-то оперно-фантастическимъ вѣетъ отъ этого ряда славословій, и короткія строчки дактилическо-спондеическихъ хоровъ со всѣмъ ихъ воздушнымъ, летающимъ ритмомъ становятся подъ конецъ немного утомительны. Тѣмъ не менѣе сцена полна глубокихъ мыслей, а безплотные стихотворные размѣры, такъ сказать, едва касающіеся земли, наполняютъ читателя ощущеніемъ чего-то безконечнаго, -- впечатлѣніе, котораго не получилось бы, будь то же самое выражено въ болѣе тяжелой строго-философской формѣ. Съ каждымъ измѣненіемъ мелодіи въ этихъ легкихъ хорахъ намъ словно показываются новыя и новыя толпы блаженныхъ существъ, и даже миѳологическое убранство, которымъ эта сцена отличается, вѣетъ какой-то особенной возвышенной логикой, словно возможной только внѣ времени и пространства. Гёте самъ поздравляетъ себя, что въ этой сценѣ онъ прибѣгъ къ языку мистика и христіанскаго символизма: "Посреди этихъ высоко возбуждающихъ чувствъ картинъ", говоритъ онъ. "которыхъ человѣкъ едва можетъ имѣть слабое предвкушеніе, я потерялся бы въ неопредѣленности образовъ, если бы, пользуясь лицами и образами церкви, ясно обрисованными, не придалъ моимъ поэтическимъ идеямъ твердости и точности".
   Мефистофель, неспособный понять сущность счастія, предвкушаемаго Фаустомъ, думаетъ въ самомъ дѣлѣ, что онъ выигралъ пари.
   
   Въ договорѣ Фаустъ условливался:
   Едва лишь я скажу мгновенью:
   "Постой, прекрасно ты, постой!"
   Тогда я твой, безъ замедленья.
   Тогда я твой, навѣки твой!
   
   Эта часть договора исполнена, Фаустъ нашелъ такое мгновеніе, которому онъ могъ бы сказать: "Остановись! Ты прекрасно". Но Мефистофель обманывается относительно первой части договора:
   
   Едва лишь я на ложе лѣни
   Паду, довольный самъ собой,
   Едва въ туманѣ наслажденій
   Коварной ложью обольщеній
   Обманешь ты меня, -- я твой!
   
   Мефистофель, дѣйствительно, старался дѣйствовать въ этомъ направленіи, и если бы ему удалось дать Фаусту минуту счастія, лишь "обманувъ его коварной ложью обольщеній", то тогда Фаустъ долженъ былъ бы дѣйствительно принадлежать ему. Но мы видѣли, какъ былъ побѣжденъ Мефистофель въ своихъ стремленіяхъ унизить высокій духъ Фауста, какъ намѣченная жертва мало-по-малу ускользала изъ рукъ Мефистофеля, торжествуя надъ его попытками и стойко охраняя себѣ право свободнаго самоопредѣленія. Поэтому легко предвидѣть исходъ борьбы между ангелами, посланными съ неба для того, чтобы вознести туда безсмертную часть Фауста, и демонами, призванными Мефистофелемъ. Въ силу вѣчнаго и неизмѣннаго закона, духовный ростъ человѣка, котораго о въ. достигъ по свое смертное мгновеніе, опредѣляетъ гораздо положительнѣе его мѣсто въ духовномъ мірѣ, чѣмъ его умственныя и нравственныя качества въ человѣческомъ обществѣ. Этимъ,-- какъ Гёте ясно показываетъ,-- не исключается возможность безконечнаго роста и совершенствованія. Фаустъ спасенъ не потому, что усилія Мефистофеля схватить его душу во-время ея исхода были недостаточны, а потому, что вся жизнь Фауста со всѣми ея заблужденіями и неясными стремленіями была постояннымъ возрастаніемъ, конечнымъ и непремѣннымъ исходомъ котораго должно быть земное счастіе. Дьяволъ не могъ имѣть власти надъ нимъ, потому что духовно Фаустъ былъ безконечно далекъ отъ той ступени этическаго, бытія, представителемъ которой является Мифистофель. Фаусту такъ же не возможно пасть въ преисподнюю, какъ наполненному легкимъ газомъ аэростату невозможно оставаться на землѣ.
   Восхожденіе Фауста отъ земли къ болѣе и болѣе высокимъ сферамъ небеснаго блаженства символически изображено посредствомъ трехъ святыхъ подвижниковъ и различныхъ толпъ ангеловъ, кающихся грѣшныхъ, младенцевъ, которыхъ онъ встрѣчаетъ на пути. Передъ нами гора, обитаемая святыми анахоретами, въ родѣ Аѳона или испанскаго Монсеррата. Первый изъ нихъ, Pater extaticus, обитающій въ низшей сферѣ святой горы, безъ устали паритъ то вверхъ, то внизъ, то восхищенный видѣніемъ небесной чистоты, то въ трудной борьбѣ съ неукрощенными порывами своей плотской природы.
   Второй, Pater profundus, тоже сознаетъ могущество своихъ земныхъ страстей, побѣды надъ которыми онъ еще не достигъ; но онъ весь проникнутъ чувствомъ божественной всемогущей любви, которая
   
   Живитъ и зиждетъ все вокругъ.
   
   Pater seraphieus представляетъ слѣдующую ступень восходящей лѣстницы человѣческаго бытія; въ немъ уже царитъ блаженный миръ; его душа очищена отъ всякой земной нечистоты. Еще высшая ступень духовнаго бытія изображена въ небесномъ восторгѣ Doctor Marianus'а, душа котораго просвѣтлена и очищена особливымъ почитаніемъ Св. Дѣвы. Ангелы, вознося все выше и выше безсмертную часть Фауста, прославляютъ его искупленіе:
   
   Высокій, благородный членъ
   Семьи духовъ отъ зла избавленъ;
   Тысячекратно тотъ блаженъ,
   Кто жаждой къ истинѣ направленъ.
   Когда жъ съ небесъ любовь его
   Съ участьемъ руководитъ,--
   Тѣмъ больше наше торжество,
   Когда онъ къ намъ восходитъ.
   
   Mater gloriosa нисходитъ, окруженная толпою кающихся женъ: въ ней Гёте изобразилъ чистѣйшіе и нѣжнѣйшіе аттрибуты божественности, или -- какъ выражается Бичеръ, -- богоматеринства. Между кающимися грѣшницами, умоляющими ее о помилованіи, является одна, "называвшаяся прежде Гретхенъ", которая тѣснится ближе къ ней, чтобы подѣлиться съ нею теперь своимъ счастіемъ, какъ нѣкогда дѣлилась своею тоской. Стихотворный метръ ея теперешней мольбы для контраста одинаковъ съ прежнимъ
   
   Склони съ участіемъ
   Предъ моимъ счастіемъ.
   Ты, несравненная,
   Ты, всеблаженная,
   Свой взоръ святой!
   Милый мнѣ прежде, --
   Онъ вновь со мной.
   Въ свѣтлой надеждѣ жизни иной.
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   Вотъ онъ, онъ вновѣ къ намъ вступаетъ;
   Ему собратья шлютъ привѣтъ;
   Онъ, какъ младенецъ, ощущаетъ
   Едва лишь новой жизни свѣтъ.
   Взгляни, какъ онъ, земной и бренный
   Покровъ отбросивъ ветхій свой,
   Сіяетъ ризою нетлѣнной
   И юной блещетъ красотой!
   Позволь учить его примѣромъ:
   Его слѣпитъ небесный свѣтъ.
   Mater gloriosa. Приди! Взнесися къ высшимъ сферамъ,
   Онъ за тобой взнесется вслѣдъ.
   
   Любовь есть активная духовная сила, буквально влекущая одну душу къ другой. Вспомнимъ слова Сведенборга, что въ мірѣ духовъ сходство и различіе въ духовномъ состояніи ангеловъ выражаются пространственно въ смыслѣ большей или меньшей близости и отдаленности. И эта любовь только въ силахъ освободить совершенно духъ отъ тѣсно связанной съ нимъ порочной бренности. Объ этомъ совершенные ангелы поютъ:
   
   Персти остатокъ намъ
   Тяжекъ малѣйшій,
   Даже хоть будь онъ самъ
   Асбестъ чистѣйшій;
   Если духовной
   Мощи начало,
   Персти грѣховной
   Сѣмя впитало.--
   Связь эта тѣсная
   Нераздѣлима
   Для херувима,
   И лишь небесная
   Дѣлитъ любовь
   Порознь ихъ вновь.
   
   Знакомство Гёте съ произведеніями шведскаго духовидца видно, кромѣ того, изъ нѣкоторыхъ другихъ мѣстъ, напр., изъ того мѣста, гдѣ Pater seraphicus принимаетъ въ свой глазъ хоръ младенцевъ (т.-е. другими словами, сообщаетъ имъ свою точку зрѣнія, свои взгляды на міръ), а особенно въ хорѣ тѣхъ же младенцевъ, который провидитъ и предчувствуетъ будущую дѣятельность Фауста въ небесныхъ сферахъ:
   
   Насъ мощными членами
   Перерастетъ онъ;
   Услугами цѣнными
   Намъ воздаетъ онъ;
   Судилъ намъ рано рокъ
   Съ жизнью разлуку;
   Онъ намъ открыть бы могъ
   Жизни науку.
   
   Фаустъ, духъ котораго созрѣлъ и окрѣпъ въ долгой побѣдоносной борьбѣ съ земными искушеніями, а разумъ котораго обогащенъ богатымъ, широкимъ и глубокимъ опытомъ, будетъ наставникомъ этихъ блаженныхъ младенцевъ, похищенныхъ отъ земли въ часъ ихъ рожденія прежде, чѣмъ возможное въ ихъ существованіи могло осуществиться. Онъ воспитаетъ въ нихъ зачатки мужества, пока оно не созрѣетъ и не расцвѣтетъ самымъ полнымъ цвѣтомъ, какимъ только можетъ; онъ сообщитъ имъ ту мудрость, которой онъ достигъ дѣйствительною борьбой со зломъ. Полнота и разнообразіе его духа, возросшаго на служеніи добру и красотѣ, дастъ ему возможность достичь до болѣе высокихъ степеней совершенства, чѣмъ тѣ, которыя достижимы этимъ младенцамъ, достоинство которыхъ состоитъ лишь въ невинной простотѣ и невѣдѣніи зла.
   Хотя Гёте никогда не выражалъ страха относительно своей загробной судьбы, но изъ его разговоровъ и переписки можно извлечь нѣчто, доказывающее, что этотъ вопросъ его занималъ. Такъ, разъ онъ высказалъ канцлеру Мюллеру: "Признаюсь. я не зналъ бы, что мнѣ дѣлать съ моимъ загробнымъ блаженствомъ, если бы въ немъ не существовало новыхъ задачъ. новыхъ трудностей, которыя нужно разрѣшить".
   Фалькъ разсказываетъ, что въ день погребенія Виланда, онъ замѣтилъ въ Гёте особенное волненіе и сосредоточенность и когда онъ спросилъ у Гёте: "Какъ вы думаете, что суждено душѣ Вилапда?" -- Гёте торжественно отвѣтилъ: "Во всякомъ случаѣ, ничего мелочнаго, ничего недостойнаго, ничего несоотвѣтствующаго величію его жизни. Объ совершенномъ уничтоженіи такихъ духовныхъ силъ въ природѣ не можетъ быть рѣчи. Такъ расточительно природа не тратитъ своихъ капиталовъ. Душа Виланда для нея -- сокровище, потому что своею жизнью онъ не растратилъ, а увеличилъ прекрасныя дарованія, которыми она его одѣлила".
   Въ письмѣ къ Дельтеру имѣется слѣдующее многозначительное мѣсто: "Будемъ дѣйствовать, пока другъ за другомъ не получимъ повелѣнія отъ духа вселенной возвратиться въ эѳиръ! Пусть Вѣчноживущій даруетъ намъ тогда новые виды дѣятельности, аналогичные съ тѣми, въ которыхъ мы уже искушены. Пусть Онъ въ насъ отечески просвѣтлить воспоминаніе и чувство добраго и прекраснаго, къ чему мы стремились здѣсь; тѣмъ быстрѣе мы будемъ увлечены зубцами мірового движенія въ общій потокъ!"
   Нельзя не признать, что поэма о Фаустѣ со всемъ ея высшимъ символическимъ значеніемъ была бы отрывочной и несовершенной безъ второй части. Первая часть заключаетъ въ себѣ основной тонъ и основной принципъ всякой трагедіи,-- столкновеніе между конечнымъ и безконечнымъ, недостижимость окончательнаго осуществленія, но пламенныя стремленія титаническаго безконечнаго духа осуществиться. Она кончается диссонансомъ; въ ней нѣтъ примиряющаго. Вторая часть дополняетъ и расширяетъ задачу и указываетъ на единственное рѣшеніе, которое для этой задачи возможно,-- раскаяніе расы въ неправдѣ, совершенной индивидуумомъ. Такое рѣшеніе никоимъ образомъ не можетъ быть сочтено неприложимымъ, потому что оно находится въ строгомъ согласіи съ духомъ новѣйшей науки и философіи. Лучшей частью эволюціонной теоріи, такъ же какъ и соціологіи, можно почесть ученіе, что индивидуумъ служитъ для улучшенія расы. Природа всегда приноситъ интересы перваго въ жертву послѣдней. Разъ причиненное зло никогда нельзя поправить окончательно; но Фаустъ избралъ благую часть, искупивъ сдѣланное имъ зло не смертью, а цѣлымъ ходомъ своей жизни.

Конецъ.

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru