Гёте Иоганн Вольфганг Фон
Шекспир -- и без конца Шекспир!

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

Н. В. ГЕРБЕЛЬ

ГЁТЕ

СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
ВЪ ПЕРЕВОДѢ РУССКИХЪ ПИСАТЕЛЕЙ.

ВТОРОЕ ИЗДАНІЕ
подъ редакціей Петра Вейнберга.

ТОМЪ СЕДЬМОЙ.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
1893.

   

ШЕКСПИРЪ -- И БЕЗЪ КОНЦА ШЕКСПИРЪ!

(1813 г.).

ПЕРЕВОДЪ П. И. ВЕЙНБЕРГА.

   О Шекспирѣ говорилось уже такъ много, что, казалось бы, не осталось сказать ничего; а между тѣмъ въ томъ и заключается свойство духа, что онъ вѣчно побуждаетъ къ дѣйствію духъ. На этотъ разъ 1) я разсмотрю Шекспира больше, чѣмъ съ одной стороны,-- и именно: во 1-хъ, какъ поэта вообще, во 2-хъ, по сравненію съ древними и новѣйшими поэтами, въ третьихъ, наконецъ, собственно какъ драматурга. Я постараюсь раскрыть, въ чемъ повліяло на насъ подражаніе его манерѣ и каково вообще можетъ быть вліяніе этого подражанія. Согласіе мое съ тѣмъ, что уже высказано, я засвидѣтельствую повтореніемъ его, мое же собственное мнѣніе выражу коротко и положительно, не впутывая себя въ споры и противорѣчія. И такъ; сперва будетъ рѣчь о первомъ изъ вышеупомянутыхъ пунктовъ.
   

I.
ШЕКСПИРЪ, КАКЪ ПОЭТЪ ВООБЩЕ.

   Высочайшее, до чего поэтъ можетъ достигнуть, есть сознаніе собственныхъ воззрѣній и мыслей, познаніе самого себя, побуждающее его проникать въ душевныя настроенія и другихъ. Но бываютъ люди, которые рождены съ естественнымъ къ тому расположеніемъ и разрабатываютъ его для практическихъ цѣлей посредствомъ опыта. Отсюда возникаетъ способность добывать кое-что въ свою пользу у свѣта и житейскихъ дѣлъ въ болѣе высокомъ смыслѣ. Вотъ съ такимъ расположеніемъ рождается и поэтъ,-- только онъ разрабатываетъ его не для непосредственныхъ, земныхъ цѣлей, а для цѣли болѣе высокой, духовной, общей. Когда же мы называемъ Шекспира однимъ изъ величайшихъ поэтовъ, то признаемъ вмѣстѣ съ тѣмъ, что не легко понималъ міръ всякій такъ, какъ онъ, что не легко можетъ всякій, высказывающій свое внутреннее міросозерцаніе, такъ переносить съ собой читателя въ познаваніе внѣшняго міра. Этотъ послѣдній становится для насъ здѣсь совершенно прозрачнымъ: мы разомъ видимъ себя въ интимной близости къ добродѣтели и пороку, величью, мелочности, благородству, низости,-- и все это, даже больше, достигается самыми простыми средствами. Когда мы пускаемся въ изслѣдованіе этихъ средствъ, то намъ кажется, что поэтъ работалъ для нашихъ глазъ; но это ошибка: произведенія Шекспира не для тѣлесныхъ очей. Постараюсь объяснить свою мысль.
   Глазъ можетъ, конечно, быть названъ самымъ свѣтлымъ органомъ, посредствомъ котораго возможна легчайшая передача. Но внутреннее чувство еще свѣтлѣе, и къ нему высшая и быстрѣйшая передача достигаетъ посредствомъ слова, ибо слово плодотворно собственно тогда, когда то, что мы видимъ глазомъ, само по себѣ является для насъ чуждымъ и отнюдь не производящимъ такого глубокаго впечатлѣнія. Вотъ Шекспиръ и говоритъ исключительно нашему внутреннему чувству; оно же немедленно оживляетъ міръ образовъ, создаваемыхъ фантазіею, и такимъ путемъ производится на насъ полное дѣйствіе, въ которомъ мы не умѣемъ дать себѣ никакого отчета, ибо тутъ именно находится основаніе иллюзіи, что все это дѣйствительно совершается предъ нашими глазами. При обстоятельномъ же знакомствѣ съ произведеніями Шекспира оказывается, что въ нихъ гораздо меньше матеріальнаго дѣла, чѣмъ духовнаго слова. У него на дѣлѣ совершается то, что можно легко вообразить себѣ,-- даже то, что лучше воображается, чѣмъ видится. Духъ Гамлета, вѣдьмы Макбета, многіе ужасы пріобрѣтаютъ свою цѣну благодаря нашему воображенію, и на него только разсчитаны маленькія промежуточныя сцены въ многихъ трагедіяхъ. Всѣ подобныя вещи въ чтеніи проходятъ передъ нами легко и прилично, тогда какъ въ представленіи на сценѣ онѣ тяготятъ и являются непріятными, даже отвратительными.
   Дѣйствуетъ Шекспиръ живыми словами, и это передается лучше всего при чтеніи вслухъ; слушатель не развлекается ни пріятнымъ, ни непріятнымъ сценическимъ представленіемъ. Нѣтъ наслажденія выше и чище, какъ, закрывъ глаза, слушать Шекспировскую пьесу -- но не декламируемую, а читаемую естественно правильнымъ голосомъ. Тутъ вы идете вдоль простой нити, на которой поэтъ прядетъ событія. По обозначенію характеровъ и положеній дѣйствующихъ лицъ мы, правда, создаемъ себѣ извѣстные образы, но только послѣдовательный рядъ словъ и рѣчей собственно знакомитъ насъ съ происходящимъ въ ихъ душѣ, и тутъ всѣ участвующіе въ пьесѣ точно условились между собой ничего не оставить для насъ темнымъ, сомнительнымъ. Для этого вступаютъ въ заговоры герои и простые солдаты, господа и'рабы, короли и посланники; мало того -- второстепенныя лица часто являются здѣсь болѣе дѣятельными, чѣмъ главныя. Все, что при великихъ міровыхъ событіяхъ тайно шелеститъ въ воздухѣ, все, что въ моменты громадныхъ переворотовъ прячется въ глубину человѣческаго сердца -- высказывается здѣсь въ словѣ; то, что душа боязливо замыкаетъ въ себѣ и таитъ, здѣсь выходитъ свободно и легко на свѣтъ божій; мы узнаемъ правду жизни, и намъ неизвѣстно -- какимъ образомъ.
   Шекспиръ становится товарищемъ мірового духа; подобно этому послѣднему, онъ проникаетъ собой міръ, для обоихъ ихъ ничто не остается скрытымъ. Но если забота міроваго духа въ томъ, чтобы хранить тайны до совершенія дѣла, а часто и послѣ совершенія его, то склонность поэта -- выбалтывать тайну и дѣлать насъ своими повѣренными прежде, чѣмъ дѣло совершилось, и ужъ непремѣнно въ самомъ дѣлѣ. Порочный властитель, благомыслящій скромный человѣкъ, увлеченный страстью, спокойный созерцатель -- у всѣхъ сердце на ладони, часто вопреки всякой правдоподобности; каждый изъ нихъ откровененъ и рѣчистъ. Такъ или иначе, а тайна должна выйти наружу, хотя бы камнямъ пришлось выдать ее. Даже неодушевленное является тутъ на помощь, все подчиненное присоединяется, стихіи, небесные, земные и морскіе феномены, громъ и молнія дѣлаютъ свое дѣло, дикіе звѣри возвышаютъ голосъ, часто повидимому какъ символъ, но и въ томъ и въ другомъ случаѣ дѣйствуя совокупно со всѣми.
   Но и цивилизованный міръ долженъ служить своими сокровищами; искусства и науки, торговля и промышленность -- все приноситъ свои дары. Произведенія Шекспира -- большая оживленная ярмарка, и этимъ богатствомъ онъ обязанъ своему отечеству.
   Всюду у него Англія, моремъ омываемая, туманомъ и тучами укутанная, во всѣ страны свѣта распространяющая свою дѣятельность. Поэтъ живетъ въ почтенное и важное время, и образованность его, даже извращеніе образованности, представляетъ намъ съ чудесной ясностью; можно даже сказать, что онъ не дѣйствовалъ бы на насъ въ такой степени, если бы не поставилъ себя на ряду со своимъ живымъ временемъ. Никто не презиралъ больше его внѣшнюю, матеріальную одежду человѣка; онъ отлично знаетъ внутренній человѣческій костюмъ, а въ этомъ отношеніи всѣ люди одинаковы. Говорятъ, онъ превосходно изображалъ римлянъ; я этого не нахожу; всѣ они -- воплощенные англичане, но конечно они -- люди, люди съ головы до ногъ, и къ которымъ, понятно, пристала также и римская тога. Разъ установившись на этой точкѣ зрѣнія, находишь всѣ его анахронизмы въ высшей степени похвальными, и именно то обстоятельство, что онъ погрѣшаетъ противъ внѣшняго костюма, дѣлаетъ его произведенія столь живыми.
   Достаточно будетъ здѣсь этихъ немногихъ словъ, которыми заслуга Шекспира отнюдь не исчерпана. Его друзья и почитатели прибавятъ еще многое къ сказанному мною. Но еще одно замѣчаніе: едва ли найдется другой писатель, у котораго, какъ у Шекспира, въ каждомъ отдѣльномъ произведеніи лежало бы въ основаніи иное понятіе, дѣйствуя въ цѣлой совокупности такъ сильно, какъ дѣйствуетъ у него.
   Такъ по всему "Коріолану" проходитъ негодованіе, что народная масса не хочетъ признать превосходство лучшаго въ ней. Въ "Юліѣ Цезарѣ" все сводится къ понятію, что лучшіе не хотятъ допустить занятіе верховнаго мѣста кѣмъ-нибудь изъ нихъ, вслѣдствіе ошибочнаго убѣжденія своего въ томъ, что они могутъ успѣшно дѣйствовать въ совокупности. "Антоній и Клеопатра" говоритъ тысячью языковъ, что наслажденіе и дѣло несовмѣстимы. И много разъ еще пришлось бы удивляться ему въ этомъ отношеніи, если бы продолжать изслѣдованіе.
   

II.
ШЕКСПИРЪ, ПО СРАВНЕНІЮ СЪ ДРЕВНИМИ И НОВѢЙШИМИ.

   Интересы, дающіе пищу великому духу Шекспира, лежатъ въ кругѣ дѣйствительной жизни, ибо если вѣщія предсказанія, безуміе, грезы, предчувствія, чудесныя знаменія, феи и гномы, привидѣнія, чудовища и волшебники составляютъ тотъ магическій элементъ, который своевременно вторгается въ его произведенія, то эти обманчивые образы отнюдь не входятъ въ нихъ, какъ главный ингредіентъ. Правда и здоровость его собственной жизни -- вотъ великій фундаментъ, на которомъ покоятся эти созданія, вслѣдствіе чего все, выходящее изъ-подъ его пера, представляется намъ такимъ истиннымъ и содержательнымъ. Поэтому уже было замѣчено, что Шекспиръ принадлежитъ къ поэтамъ не столько новаго времени, которое прозвали романтическимъ, сколько наивнаго жанра, такъ какъ его достоинство основано собственно на настоящемъ, и онъ самымъ поверхностнымъ образомъ, можно даже сказать -- только тончайшею линіею граничитъ съ тоскливымъ стремленіемъ къ прошлому.
   Но не смотря на это, при ближайшемъ изученіи, онъ оказывается рѣшительно новымъ поэтомъ, отдѣленнымъ отъ древнихъ безконечною пропастью не только по внѣшней формѣ, которую здѣсь слѣдуетъ вовсе устранить, но и по самому внутреннему, самому глубокому смыслу.
   Прежде всего однако дѣлаю оговорку -- что отнюдь не намѣренъ употреблять нижеслѣдующую терминологію, какъ все исчерпывающую и заканчивающую; напротивъ того, это ничто иное, какъ попытка не столько прибавить новое противопоставленіе къ другимъ, намъ уже извѣстнымъ, сколько указать, что оно уже заключено въ нихъ. Эти противопоставленія слѣдующія:
   
   Античное. Новое.
   Наивное. Сентиментальное.
   Языческое. Христіанское.
   Героическое. Романтическое.
   Реальное. Идеальное.
   Необходимость. Свобода.
   Долженствованіе. Хотѣніе.
   
   Величайшія муки, точно такъ же, какъ и большинство тѣхъ, которымъ можетъ быть подверженъ человѣкъ, имѣютъ источникомъ прирожденную дисгармонію между долженствованіемъ и хотѣніемъ, но затѣмъ -- и между долженствованіемъ и исполненіемъ, хотѣніемъ и исполненіемъ, и вотъ это такъ часто ставитъ его въ затруднительное положеніе на жизненномъ пути. Ничтожнѣйше затрудненіе, происходящее отъ легкой ошибки, которая можетъ быть исправлена неожиданно и безвредно, даетъ поводъ къ смѣшнымъ положеніямъ. Напротивъ того, затрудненіе высшей важности, неразрѣшимое или неразрѣшенное, приноситъ намъ трагическіе моменты.
   Въ древнихъ произведеніяхъ на первомъ планѣ стоитъ дисгармонія между долженствованіемъ и исполненіемъ, въ новыхъ -- между хотѣніемъ и исполненіемъ. Такимъ образомъ, въ обѣ эпохи преобладаетъ то первая, то вторая сторона. Но такъ какъ въ человѣкѣ долженствованіе и хотѣніе не могутъ быть радикально разъединены, то оба воззрѣнія всюду существуютъ вмѣстѣ, хотя одно является господствующимъ, а другое -- подчиненнымъ. Долженствованіе налагается на человѣка, оно -- задача нелегкая и невкусная; хотѣніе человѣкъ самъ налагаетъ на себя; воля человѣка есть его царство небесное. Постоянное долженствованіе обременительно, немощность въ исполненіи ужасна; постоянное, настойчивое хотѣніе отрадно, и, имѣя твердую волю, можно даже утѣшиться въ немощности исполненія.
   Посмотрите какъ на родъ поэтическаго произведенія -- на карточныя игры; и онѣ состоятъ изъ вышеупомянутыхъ обоихъ элементовъ. Форма игры, въ соединеніи съ случаемъ, заступаетъ здѣсь мѣсто долженствованія, какъ разъ въ такомъ видѣ, въ какомъ древніе знали его подъ формой судьбы; хотѣніе, соединенное съ способностью игрока, противодѣйствуетъ ему. Въ этомъ смыслѣ я назвалъ бы игру въ вистъ античною. Форма этой игры ограничиваетъ случайность, даже само хотѣніе. При данныхъ мнѣ партнерахъ я картами, попадающими мнѣ въ руки, долженъ направлять то въ ту, то въ другую сторону цѣлый рядъ случайностей, безъ возможности устранитъ ихъ отъ себя; при игрѣ въ ломберъ и подобныхъ ей -- приходится дѣйствовать какъ разъ наоборотъ. Тутъ моему хотѣнью и рискованью предоставленъ полный просторъ: карты, сданныя мнѣ, я могу не принимать, давать имъ различное значеніе, отбрасывать всѣ или половину, обращаться за помощью къ счастью, даже посредствомъ противоположнаго пріема извлекать самую большую выгоду изъ самыхъ скверныхъ картъ. И такимъ образомъ эти роды игръ вполнѣ похожи на способъ поэтическаго творчества и мышленія въ новое время.
   Древняя трагедія имѣетъ своимъ фундаментомъ неустранимое долженствованіе, которое только усиливается и ускоряется противодѣйствующимъ хотѣніемъ. Здѣсь живетъ все страшное оракуловъ, здѣсь область, въ которой надо всѣмъ господствуетъ Эдипъ. Въ болѣе нѣжной формѣ представляется намъ долженствованіе въ Антигонѣ,-- и подъ какими только видоизмѣненіями не является намъ оно! Но всякое долженствованіе деспотично,-- исходитъ ли оно изъ разума, какъ законъ жизни общественной и городской, или изъ природы, какъ законы зачатія, роста и увяданія, жизни и смерти. Предъ всѣмъ этимъ мы отступаемъ со страхомъ, не соображая, что цѣлью здѣсь служитъ благо не одного, а всѣхъ; хотѣніе, напротивъ того свободно, представляется свободнымъ и имѣетъ въ виду благо отдѣльнаго индивидуума. Вслѣдствіе этого хотѣніе льстиво, и ему не трудно было покорить себѣ людей, какъ только они узнали его. Оно -- богъ новаго времени; отдавшись въ его власть, мы страшимся всего, противодѣйствующаго ему, и въ этомъ заключается причина, почему наше искусство, точно такъ же, какъ образъ нашего мышленія, остается вѣчно разъединено съ древними. Чрезъ долженствованіе трагедія становится великой и сильной, чрезъ хотѣніе -- слабою и мелкой. На этомъ послѣднемъ пути родилась такъ называемая драма, въ которой исполинское долженствованіе уничтожали хотѣніемъ; но именно потому, что хотѣніе приходитъ на помощь нашей слабости, мы чувствуемъ себя растроганными, когда послѣ мучительнаго ожиданія въ концѣ концовъ еще получаемъ жалкое утѣшеніе.
   Когда послѣ этихъ предварительныхъ замѣчаній я обращаюсь къ Шекспиру, то у меня естественно рождается желаніе, чтобы мои читатели взяли уже на самихъ себя трудъ сравнивать и примѣнять. Здѣсь Шекспиръ представляетъ собою явленіе совершенно исключительное, соединяя древнее и новое въ удивительномъ изобиліи. Долженствованіе и хотѣніе въ его пьесахъ всячески стараются установить между собою равновѣсіе; между тѣмъ и другимъ происходитъ сильная борьба, но всегда такимъ образомъ, что невыгода остается на сторонѣ хотѣнія.
   Никто, можетъ быть, не представилъ великолѣпнѣе Шекспира первое великое сочетаніе долженствованія и хотѣнія въ индивидуальномъ характерѣ. Личность, разсматриваемая со стороны характера, должна; она ограничена, она предназначена къ частному, особенному; но какъ человѣкъ, оно хочетъ; для нея нѣтъ ограниченія, и ею требуется общее. Здѣсь возникаетъ уже внутренній конфликтъ, и его-то выдвигаетъ Шекспиръ передъ всѣми остальными. Но вотъ присоединяется къ нему и конфликтъ внѣшній, и онъ часто обостряется тѣмъ, что недостаточное хотѣніе, благодаря разнымъ поводамъ, возвышается на ступень неизбѣжнаго долженствованія. Это явленіе я указалъ раньше на "Гамлетѣ" 2); но у Шекспира оно повторяется. Ибо въ такое же положеніе, въ какое ставитъ Гамлета тѣнь отца, ставятъ Макбета вѣдьмы и главная вѣдьма -- его жена, Брута -- его друзья: всѣ они попадаютъ въ тиски, выпутаться изъ которыхъ у нихъ нѣтъ ни силъ, ни умѣнья; даже въ "Коріоланѣ" находимъ нѣчто подобное; однимъ словомъ, хотѣніе, превышающее силы индивидуума -- продуктъ новаго времени. Но вслѣдствіе того, что Шекспиръ выводитъ его не изъ внутренняго источника, а изъ внѣшняго повода -- оно становится родомъ долженствованія и приближается къ античному міру. Ибо всѣ герои древней поэзіи хотятъ только того, что возможно человѣку, и отсюда происходитъ прекрасное равновѣсіе между хотѣніемъ, должествованіемъ и исполненіемъ; но долженствованіе ихъ постоянно стоитъ передъ нами слишкомъ рѣзкимъ для того, чтобы доставлять намъ пріятное чувство, хотя и вызывая удивленіе. Необходимость, которая болѣе или менѣе, или совсѣмъ исключаетъ всякую свободу, уже не улаживается съ нашими возрѣніями; но Шекспиръ, на своей дорогѣ, съумѣлъ приблизиться къ этимъ послѣднимъ, тѣмъ, что онъ, дѣлая необходимость нравственною, связуетъ во едино древній и новый міръ къ нашему радостному удивленію. Будь возможность чему-нибудь у него научиться, то именно это свойство было бы пунктомъ, который намъ слѣдовало бы изучать въ его школѣ. Вмѣсто того, чтобы не возвышать сверхъ заслугъ нашу -- не подлежащую впрочемъ осужденію и изгнанію -- романтику и не быть ея односторонними приверженцами, чѣмъ только затемняется и портится ея сильная, чистая и здоровая сторона -- вмѣсто этого мы должны бы стараться примирить въ себѣ то великое, повидимому непримиримое противорѣчіе, и стараться тѣмъ болѣе, что великій и единственный художникъ, котораго мы цѣнимъ такъ высоко, уже дѣйствительно совершилъ это чудо. Правда, обстоятельства благопріятствовали ему въ томъ отношеніи, что онъ явился на работу какъ разъ въ лучшую жатвенную пору, что ему пришлось дѣйствовать въ полной жизни протестантской странѣ, гдѣ безуміе ханжества на время смолкло, такъ что истинному поклоннику натуры, какимъ былъ Шекспиръ, ничто не мѣшало религіозно развивать свое внутреннее чувство безъ отношенія къ какой бы то ни было положительной религіи.

-----

   Обращаюсь теперь къ третьему пункту, который непосредственно относится къ нѣмецкому театру и къ принятому Шиллеромъ намѣренію положилъ этому театру прочное основаніе и на будущее время 3).
   

III.
ШЕКСПИРЪ, КАКЪ ДРАМАТУРГЪ.

   Когда любители и друзья искусства хотятъ просто насладиться какимъ-нибудь произведеніемъ, то они восторгаются цѣлымъ и проникаются тѣмъ единствомъ, которое можетъ дать ему художникъ. Но кто, напротивъ того, хочетъ теоретически говорить о подобныхъ работахъ, что-нибудь удержать изъ нихъ и такимъ образомъ учить и поучать -- тотъ принимаетъ на себя обязанность разбивать цѣлое на части. Эту обязанность мы, какъ намъ кажется, исполнили, разсмотрѣвъ Шекспира сперва какъ поэта вообще, а затѣмъ -- по сравненію съ древними и новѣйшими. Теперь же думаемъ закончить нашъ планъ разсмотрѣніемъ его, какъ драматурга.
   Имя и заслуга Шекспира принадлежатъ къ исторіи поэзіи; но было бы несправедливостью относительно всѣхъ драматурговъ прежняго и послѣдующаго времени отводить всей его заслугѣ мѣсто въ исторіи театра.
   Всѣми и всюду признанный талантъ можетъ дѣлать изъ своихъ способностей употребленіе, которое проблематично. Не все, совершаемое превосходнымъ художникомъ, совершается безукоризненно превосходно. Такъ Шекспиръ занимаетъ необходимое мѣсто въ исторіи поэзіи; въ исторіи же театра онъ выступаетъ только случайно. Такъ какъ въ первой его можно чтить безусловно, то во второй должно обсудить условія, которымъ онъ подчинялся, и эти условія не восхвалять, какъ добродѣтели, или какъ образцы.
   Мы дѣлаемъ различіе между близкородственными между собою родами поэзіи, но при воплощеніи своемъ въ живые образы они часто смѣшиваются другъ съ другомъ.
   Эпосъ, діалогъ, драма, театральная пьеса поддаются разграниченію. Эпосъ требуетъ устныхъ сообщеній массѣ отдѣльнымъ лицемъ; діалогъ -- это разговоръ въ замкнутомъ кругу, при которомъ конечно можетъ присутствовать масса; драма -- разговора въ рядѣ дѣйствій, хотя бы онъ велся только фантазіею; театральная пьеса -- все это вмѣстѣ взятое, насколько оно занимаетъ чувство зрѣнія и при извѣстныхъ условіяхъ мѣста и времени можетъ быть понятно.
   Произведенія Шекспира въ этомъ смыслѣ большею частью драматичны; своею манерой выводить наружу самую внутреннюю жизнь онъ привлекаетъ на свою сторону читателя; сценическія требованія представляются ему ничтожными, и такимъ образомъ онъ ничѣмъ не стѣсняется, а съ нимъ и намъ становится очень, легко. Мы перепрыгиваемъ съ поэтомъ изъ мѣстности въ мѣстность, наша фантазія восполняетъ всѣ дѣлаемые имъ пробѣлы, мы даже благодарны ему за. то, что онъ такъ хорошо возбуждаетъ къ дѣйствію наши духовныя силы. Тѣмъ, что у него все складывается въ драматическую форму, онъ облегчаетъ фантазіи ея работу, ибо съ тѣми "подмостками, которые обозначаютъ міръ", мы знакомы лучше, чѣмъ съ самимъ міромъ, и о какихъ бы чудесныхъ необычайностяхъ ни приходилось бы намъ читать или слышать, у насъ естественно является при этомъ мысль, что вѣдь всѣ эти вещи могли бы происходить и предъ нашими глазами на тѣхъ подмосткахъ; отсюда и происходятъ столь часто неудававшіяся передѣлки любимыхъ романовъ въ пьесы.
   Но если опредѣлять съ точностью -- театральнымъ можно назвать только то, что для глазъ вмѣстѣ съ тѣмъ символично, важное дѣйствіе, которое указываетъ на предстоящее, еще болѣе важное. Что Шекспиръ съумѣлъ подняться на эту вершину, доказывается тѣмъ моментомъ въ его пьесѣ, когда сынъ и наслѣдникъ умирающаго короля, видя его задремавшимъ, беретъ лежащую тутъ же на столѣ корону его, надѣваетъ ее себѣ на голову и гордо похаживаетъ въ ней. Но это только отдѣльные моменты, разсыпанные мѣстами брильянты, соединенію которыхъ вмѣстѣ препятствуетъ много антитеатральнаго. Вся манера Шекспира находитъ себѣ въ томъ, что собственно есть сцена, что-то противодѣйствующее ей; его великое дарованіе есть дарованіе эпитоматора 4), и такъ какъ поэтъ вообще является эпитоматоромъ природы, то мы должны и тутъ признать великую заслугу Шекспира; только считаемъ необходимымъ при этомъ отрицать -- и конечно къ его чести -- что сцена была достойною ареною для его генія. А между тѣмъ именно эта узкость сценической области служитъ для него поводомъ къ собственному самоограниченью. Но здѣсь онъ, въ противоположность другимъ писателямъ, не выбираетъ себѣ для отдѣльныхъ работъ отдѣльные, особые сюжеты, а ставитъ въ средоточіи одно понятіе и къ нему уже сводитъ міръ и вселенную. Привлекая въ область своего творчества древнюю и новую исторію, онъ можетъ пользоваться въ этомъ отношеніи всѣми хрониками -- и ихъ онъ часто держится даже буквально. Не такъ добросовѣстно поступаетъ онъ съ новеллами, какъ свидѣтельствуетъ о томъ "Гамлетъ". Болѣе вѣрной преданію остается пьеса "Ромео и Юлія", но поэтъ почти совсѣмъ разрушаетъ ея трагическое содержаніе двумя комическими фигурами -- Меркуціо и кормилицы, которыхъ на сценѣ вѣроятно изображали два любимыхъ актера, причемъ кормилицу игралъ конечно мужчина 5). Разсматривая экономію этой пьесы очень тщательно, замѣчаемъ, что обѣ эти фигуры и то, что граничитъ съ ними, выступаютъ только какъ лица шутовской интермедіи, которыя намъ, при нашемъ послѣдовательномъ, любящемъ стройную гармонію образѣ мышленія, должны быть на сценѣ невыносимы.
   Но изумительнѣе всего является Шекспиръ въ тѣхъ случаяхъ, когда онъ существовавшія уже до него пьесы редактируетъ и перекраиваетъ. Для сравненія здѣсь могутъ намъ служить "Король Джонъ" и "Король Лиръ", такъ какъ эти трагедіи въ до-Шекспировской редакціи сохранились. Но и въ этихъ случаяхъ онъ опять-таки больше поэтъ вообще, чѣмъ писатель для сценъ.
   Перейдемъ однако въ заключеніе къ разъясненію загадки. О несовершенствѣ англійской сцены въ ту пору знаемъ мы отъ ученыхъ изслѣдователей. Здѣсь нѣтъ ни слѣда тѣхъ требованій правдоподобности, до которыхъ мы мало по малу доросли, благодаря улучшеніямъ въ машинномъ дѣлѣ, въ искусствѣ перспективы, въ гардеробной части, и откуда конечно трудно насъ снова вернуть къ той дѣтской порѣ первыхъ шаговъ -- вернуть къ подмосткамъ, на которыхъ мало видѣли, гдѣ все только обозначало, гдѣ публика удовлетворялась представленіемъ себѣ въ воображеніи комнаты короля за зеленымъ занавѣсомъ, трубачемъ, постоянно трубившимъ на одномъ и томъ же мѣстѣ и т. п. вещами. Кто захочетъ въ настоящее время смотрѣть на что либо въ этомъ родѣ? При такой обстановкѣ пьесы Шекспира были въ высшей степени интересныя сказки, только разсказывавшіяся многими лицами, которыя, чтобы производить, нѣсколько большее впечатлѣніе, характерно маскировались, гдѣ нужно было -- двигались, приходили и уходили, но предоставляли зрителю воображать себѣ на пустой сценѣ всяческіе рай и дворцы.
   Чѣмъ инымъ Шредеръ 6) пріобрѣлъ себѣ великую заслугу перенесенія пьесъ Шекспира на нѣмецкую сцену, какъ не тѣмъ, что онъ сдѣлался эпитоматоромъ эпитоматора? Шредеръ держался исключительно того, что можетъ дѣйствовать на публику; все остальное онъ отбрасывалъ,-- отбрасывалъ даже иное необходимое, когда ему казалось, что оно мѣшаетъ желаемому дѣйствію на его націю, его время. Такъ, напримѣръ, правда, что онъ выпущеніемъ первой сцены "Короля Лира" измѣнялъ-характеръ пьесы; но вѣдь онъ имѣлъ право поступить такимъ образомъ, ибо въ этой сценѣ Лиръ является до такой степени нелѣпымъ, что впослѣдствіи нельзя совсѣмъ ужъ обвинять его. дочерей. Старика жалко, но состраданія къ нему не чувствуешь, а Шредеръ хотѣлъ вызвать въ зрителѣ именно состраданіе, точно такъ же, какъ отвращеніе къ дочерямъ, противнымъ закону природы.
   Въ старой пьесѣ, редактированной Шекспиромъ, эта сцена, въ дальнѣйшемъ ходѣ дѣйствія, производитъ самые пріятные результаты. Лиръ бѣжитъ во Францію, дочь и зять по романтической прихоти совершаютъ странствіе къ морю и находятъ тамъ старика, который не узнаетъ ихъ. Тутъ сладко все то, что высокій трагическій духъ Шекспира наполнилъ для насъ горечью. Сравненіе этихъ двухъ пьесъ не перестаетъ доставлять удовольствіе мыслящему другу искусства.
   Но уже много лѣтъ тому назадъ проникло въ Германію фальшивое мнѣніе, что Шекспира слѣдуетъ исполнять на нѣмецкой сценѣ слово въ слово, хотя бы актеры и зрители задохлись отъ этого. Попытки такой передачи, вызванныя превосходными точными переводами, нигдѣ не удавались, чему лучшее свидѣтельство можетъ представить веймарская сцена, не смотря на ея честныя и неоднократныя старанія. Кто хочетъ видѣть пьесу Шекспира, долженъ обращаться къ обработкѣ ея Шредеромъ; однако же утвержденіе, что не только читая, но и играя Шекспира, нельзя выпускать и измѣнять ни одной іоты, все таки не прекращается. Если защитники этого мнѣнія одержатъ побѣду, то Шекспиръ черезъ нѣсколько лѣтъ окажется совершенно вытѣсненнымъ съ нѣмецкой сцены, что впрочемъ не было бы несчастіемъ, ибо чтеніе его, въ обществѣ ли или наединѣ, доставляло бы тѣмъ болѣе чистое наслажденіе.

ПРИМѢЧАНІЯ.

   1) О Шекспирѣ Гёте говоритъ уже въ "Ученическихъ Годахъ В. Мейстера" (см. 4-й т. нашего изданія).
   2) Тоже въ "Ученическихъ Годахъ В. Мейстера".
   3) Шолеръ одно время былъ помощникомъ и товарищемъ Гёте по управленію веймарской сценой, и у него явилась мысль создать постепенно образцовый репертуаръ для нѣмецкаго театра вообще. При этомъ очень занималъ его проэкть обработки для современной сцены пьесъ Шекспира (главнымъ образомъ -- историческихъ хроникъ).
   4) Эпитоматоръ (греч. слово) -- составитель извлеченій изъ крупныхъ произведеній.
   5) Во время Шекспира женщины не позволялись на сценѣ, и женскія роли исполнялись мужчинами.
   6) Шредеръ -- знаменитый нѣмецкій актеръ и преобразователь нѣмецкой сцены (ум. въ 1816 г.).
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru