Гейне Генрих
Стихотворения

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

СТИХОТВОРЕНІЯ изъ ГЕЙНЕ.

ПЕРЕВОДЪ
И. Семенова.

Сновидѣнія. Пѣсни. Романсы. Сонеты.

ПОСЛѢДНІЕ ГОДЫ ЖИЗНИ ГЕЙНЕ.

(съ портретомъ автора).

САНКТПЕТЕРБУРГЪ.
1858.

   

ОГЛАВЛЕНІЕ.

СТИХОТВОРЕНІЯ.

   Предисловіе

СНОВИДѢНІЯ.

   Мнѣ снились дикій огнь любви прекрасныхъ дѣвъ...
   Мнѣ снился рѣдкій мрачный сонъ...
   Я видѣлъ самого себя во снѣ...
   Разъ снился сонъ мнѣ: кротка, фатъ страшнѣйшій...
   Зачѣмъ такъ кровь моя кипитъ...
   Въ отрадномъ снѣ, во тмѣ ночной...
   Я шелъ отъ прекрасной подруги своей...
   Я спалъ, и мирно, сладко спалъ...
   Я много блѣдныхъ мертвецовъ...

ПѢСНИ.

   Я утромъ встану и мечтаю...
   Хожу съ нетерпѣніемъ взадъ и впередъ...
   Бродилъ я съ тоскою, кручиною злою...
   Положи ты, прелестная, ручку свою...
   Ты, колыбель моихъ страданій...
   Постой, сейчасъ, любезный боцманъ...
   Градъ и горы отражаетъ...
   Сначала думалъ я не снесть...
   Кипарисомъ зеленымъ, цвѣтами и златомъ...

РОМАНСЫ.

   Печальный юноша
   Горное эхо
   Два брата
   Пѣснь узника
   Дна гренадера
   Посольство
   Приглашеніе
   Донъ-Рамиро
   Бальтасаръ
   Минезенгеры
   Знакомство
   Раненный рыцарь
   Напрасное ожиданіе
   Пѣснь о раскаяніи
   Пѣвицѣ
   Пѣснь о червонцахъ
   Разговоръ на Падерборнской Степи
   Въ альбомъ
   Во-истину-такъ

СОНЕТЫ.

   А. В. Шлегелю
   Моей матери, Б. Гейне. I. II.
   Г. С-у

ФРЕСКО-СОНЕТЫ, ПОСВЯЩЕННЫЕ ХРИСТІАНУ С.

   Я не курю смолы предъ тѣмъ болваномъ...
   Дай маску: я хочу маскироваться...
   Смѣюся я надъ фатами-козлами...
   Есть сказка дивная въ мозгу моемъ...
   Въ вечерній часъ, въ часъ сладкаго мечтанья...
   Ты въ поцалуѣ разъ мнѣ отказала...
   Другъ! Берегись ты рожъ бѣсовскихъ ярыхъ...
   Видалъ, какъ я сражался съ пуделями...
   Я плакать бы желалъ, но нѣту силъ...
   

СТИХОТВОРЕНІЯ.

КНИГА ПѢСЕНЪ.

ПРЕДИСЛОВІЕ

             Войду ли въ сказочный мой лѣсъ --
             Волшебно все: луны сіянье,
             Зеленый рядъ цвѣтущихъ липъ
             И воздуха благоуханье...
   
             Иду... вотъ соловей запѣлъ
             Надъ головой моей высоко,
             Запѣлъ онъ пѣсню о любви,
             Мученьи сладкомъ и жестокомъ,
   
             Запѣлъ о смѣхѣ и слезахъ,
             Вздыхалъ и плакалъ и смѣялся,
             И слушалъ я, и сонъ за сномъ
             Временъ забытыхъ пробуждался...
   
             Пошелъ я далѣ... предо мной
             Старинный замокъ на полянѣ;
             Его далекіе верхи,
             Поднявшись, прятались въ туманѣ.
   
             Закрыты ставни. Ни души!
             Въ стѣнахъ молчанье гробовое,--
             Какъ будто бъ смерть одна жила
             И вымерло въ нихъ все живое.
   
             На стражѣ у воротъ былъ сфинксъ,
             Чудовище, краса-дѣвица;
             Головка, перси юныхъ женъ,
             А станъ и лапы дикой львицы.
   
             Она была такъ хороша!
             Глаза сверкали сладострастьемъ
             И, молча, полныя уста
             Просили нѣжнаго участья...
   
             А соловей такъ сладко пѣлъ!...
             Не выдержалъ тогда я долѣ,
             Поцаловалъ прекрасный ликъ,
             И палъ, какъ жертва слабой воли...
   
             И оживился милый ликъ,
             Статуя, вспыхнувъ, застонала
             И съ жаждой ненасытный пылъ
             Лобзанья моего впивала...
   
             Впивая жизнь мою, она
             Желаньемъ высшихъ чувствъ горѣла,
             И обняла меня, и вдругъ
             Вонзилась мнѣ когтями въ тѣло...
   
             И все слилось въ единый мигъ --
             Восторгъ и адское мученье,
             И боль отъ демонскихъ когтей,
             И поцалуя упоенье...
   
             А соловей все пѣлъ!... Онъ пѣлъ:
             "О сфинксъ мой, о любовь земная!
             " Зачѣмъ примѣшиваешь ты
             "Страданія къ блаженству рая!"
   
             "О, разрѣши, подруга-сфинксъ,
             " Мудреную любви задачу!
             -Я нѣсколько ужъ тысячъ лѣтъ
             " Надъ ней напрасно время трачу. "
   

ЮНЫЯ СТРАДАНІЯ.
1817 -- 1821.

СНОВИДѢНІЯ.

I.

             Мнѣ снились дикій огнь любви прекрасныхъ дѣвъ,
             И локоны, и миртъ и резеда живые,
             11 сладкія уста, и рѣчи горько-злыя,
             И пѣсни мрачныя, и мрачный ихъ напѣвъ.
   
             Поблекли и ужъ нѣтъ тѣхъ больше сновидѣній!
             Любимецъ-призракъ былъ -- и тотъ исчезъ изъ нихъ!
             Остались риѳма лишь да звучный мѣрный стихъ,
             Въ который перелилъ я пламень вдохновенья!
   
             Осталась ты одна, пѣснь сирая моя!
             Несися же и ты туда, гдѣ призракъ милый,
             И передай ему привѣтъ мой, вздохъ унылый;
             Какъ призраку, ему шлю дуновенье я.
   

II.

             Мнѣ снился рѣдкій страшный сонъ:
             Отраденъ и ужасенъ онъ!
             Еще теперь передо мной
             Парить изъ призраковъ иной...
   
             Мнѣ снились, будто я иду
             Въ какомъ-то неземномъ саду
             И въ томъ саду растутъ цвѣты
             Необычайной красоты,
   
             И птицы въ зелени кустовъ
             Поютъ про страстную любовь,
             И солнце красное пятномъ
             Горитъ въ сіяньи золотомъ,
   
             И каждой травки нѣжный листъ
             Струитъ бальзамъ и такъ душистъ,
             И дышетъ такъ тепломъ эѳиръ,
             И веселъ такъ весь свѣтлый міръ!
   
             Средь цвѣтника родникъ журчитъ
             И въ мраморный бассейнъ бѣжитъ.
             И вижу дѣвушка... Она
             Полощетъ въ родникѣ одна.
   
             Полощетъ, -- не забуду вѣкъ, --
             Въ немъ платье бѣлое какъ снѣгъ...
             Все въ ней краса: лазурь очей,
             Румянца цвѣтъ и ленъ кудрей.
   
             Подъ звучный говоръ струйныхъ водъ
             Она полощетъ и поетъ:
             "Шуми, бѣги вода скорѣй,
             "Мой платье бѣлое бѣлѣй..."
   
             И подошелъ и молвилъ я:
             Скажи, красавица моя,
             Созданье нѣжное мечты,
             Чье это платье моешь ты?
   
             Она въ отвѣть: "О милый мой!
             " Я это мою саванъ твой!..."
             Сказала, и въ моихъ глазахъ
             Разсыпалась и стала прахъ.
   
             И очутился я потомъ
             Въ лѣсу высокомъ и густомъ.
             То былъ дремучій темный лѣсъ,
             Чуть не касавшійся небесъ.
   
             Вперилъ я въ чащу слухъ и взоръ,
             И слышу застучалъ топоръ...
             Иду -- и все слышнѣе стукъ,
             И вышелъ вскорѣ я на лугъ.
   
             Средь луга дубъ стоитъ одинъ,
             Окрестныхъ дебрей исполинъ,
             И призракъ мой, стуча по немъ,
             Блестящимъ рубитъ топоромъ.
   
             И рубитъ, и не устаетъ,
             И тихо про-себя поетъ:
             "Руби, топоръ, руби, мой другъ,
             "Сруби дубовый мнѣ сундукъ..."
   
             И подошелъ и молвилъ я:
             Скажи, прелестная моя,
             Царица женской красоты,
             Кому сундукъ готовишь ты?
   
             Она въ отвѣтъ: "О милый мой!
             "Я это гробъ готовлю твой!..."
             Сказала, и въ моихъ глазахъ
             Разсыпалась и стала прахъ.
   
             И вмигъ исчезло все... Одна
             Окрестъ пустая степь видна!
             Невольный страхъ меня объялъ
             И я, задумавшись, стоялъ...
   
             Пошелъ... вдругъ вижу предъ собой
             Видѣніе въ дали степной...
             Спѣшу къ нему, и узнаю
             Красу-пророчицу свою.
   
             Стоитъ въ степи, какъ смерть блѣдна,
             Съ могильнымъ заступомъ она,
             Съ могильнымъ заступомъ стоитъ
             И роетъ яму, не глядитъ,
   
             И роетъ, и не устаетъ,
             И тихо про-себя поетъ:
             "Рой, острый заступъ, рой, стальной,
             "Рой яму въ сажень глубиной..."
   
             И подошелъ и молвилъ я:
             Скажи, безцѣнная моя,
             На что средь здѣшней пустоты
             Спѣшишь и яму роешь ты?
   
             Она въ отвѣтъ: "Не утаю --
             "Могилу рою я твою!..."
             Сказала, и вдругъ шире сталъ
             Зіяющій въ землѣ провалъ,
   
             И, съ ужаса оцѣпенѣвъ,
             Я полетѣлъ въ могильный зѣвъ,
             И вѣчный мракъ обдалъ меня,
             И тотчасъ же проснулся я.
   

III.

             Я видѣлъ самого-себя во онъ.
                       Что я брожу на балѣ разодѣтый:
                       Фракъ черный, шелковый жилетъ, манжеты --
                       По модѣ все изъисканной на мнѣ.
             И вотъ межъ дамъ присѣла всторонѣ
                       Одна, кого люблю я въ цѣломъ свѣтѣ.
                       Я, поклонясь, сказалъ ей: * Правдаль это,--
                       Навѣрно же, не новости однѣ, --
             "Что вы помолвлены?... Могу поздравить?..."
                       И думалъ я, что вотъ мнѣ горло сдавитъ
                       Натянутый холодный чинный тонъ...
             И слёзы полились изъ глазокъ ясныхъ.
                       О лгуньи-звѣздочки моей прекрасной!...
                       А все жъ такъ вѣришь вамъ, хоть ложенъ сонъ!...
   

IV.

             Разъ снился сонъ мнѣ: крошка, фатъ страшнѣйшій,
                       И весь-то съ перстъ, шелъ, гордо выступалъ...
                       Онъ чисто былъ одѣть: бѣлья крахмалъ
                       Блестѣлъ на немъ, какъ горный снѣгъ первѣйшій;
             Но сердцемъ былъ онъ человѣкъ грязнѣйшій
                       И препустой, прежалкій самохвалъ;
                       Онъ все о храбрости своей кричалъ
                       И забіяка былъ одинъ изъ злѣйшихъ...
             "А знаешь ли въ чемъ онъ великъ?..."
                       Спросилъ меня, смѣясь, Морфей-старикъ:
                       "Смотри сюда!..." и указалъ направо.
             Гляжу... а фатъ съ невѣстою моей
                       Цалуются, и тысяча чертей,
                       Кривляясь и свища, имъ плететъ: "Браво!..."
   

V.

             Зачѣмъ такъ кровь моя кипитъ
             И сердце какъ въ огнѣ горитъ?...
             Кипитъ кровь бѣшенымъ клюнемъ
             И, пѣняся, клокочетъ въ немъ.
   
             Затѣмъ клокочетъ кровь моя,
             Что сонъ тревожный видѣлъ я...
             Мнѣ снилось, предъ меня предсталъ
             Сынъ ночи и меня умчалъ.
   
             Умчалъ меня въ домъ свѣтлый онъ,
             Гдѣ слились арфы сладкій звонъ,
             Веселья шумъ и блескъ огней
             Горящей тысячи свѣчей...
   
             Вошелъ я въ залъ, въ отрадный міръ,
             И вижу свадебный въ немъ пиръ;
             Ликуютъ гости за столомъ,
             Сидитъ невѣста съ женихомъ.
   
             И чтожъ? кого жъ я въ ней узналъ?
             Ее, кого я называлъ
             Красой-подругою своей!...
             Я подошелъ и всталъ за ней.
   
             Стоялъ я, голову склоня:
             Видъ радости терзалъ меня.
             Онъ руку ей пожалъ -- она
             Сверкнула, счастіемъ полна...
   
             Женихъ, наливъ вина покалъ,
             Отпилъ его и ей подалъ.
             О горѣ мнѣ! Кого люблю,
             Рѣшилась, кровь пила мою!...
   
             Невѣста яблоко взяла
             И жениху его дала...
             Онъ въ яблоко свой ножъ вонзилъ:
             Въ тотъ мигъ онъ сердце мнѣ пронзилъ!...
   
             И жгучъ сталъ ихъ и дологъ взглядъ --
             Во мнѣ заговорилъ весь адъ!...
             Женихъ ее поцаловалъ --
             Меня могильный хладъ объялъ!...
   
             Увы! Не двигался, свинцомъ
             Лежалъ языкъ во рту моемъ!
             Начался танецъ. Какъ мечта
             Неслася первой ихъ чета.
   
             Уныло я стоялъ нѣмой;
             . Мелькали пары предо мной.
             Женихъ шепнулъ два слова ей --
             Невѣста сдѣлалась краснѣй...
   

VI.

             Въ отрадномъ снѣ, во тмѣ ночной,
             Волшебно, тихо предо мной
             Явилася краса моя,
             Кого любилъ такъ нѣжно я,
   
             И, яркой прелести полна,
             Мнѣ улыбнулася она...
             Я радостно затрепеталъ
             И съ жаромъ страсти ей сказалъ:
   
             Все, все я подарю тебѣ;
             Возьми, что хочешь, все себѣ,
             Не уходи лишь ныньче прочь
             И провели со мною ночь!...
   
             Она была удивлена
             И молвила, тоски полна,
             Сверкая юной красотой:
             "Отдай блаженство жизни той!"
   
             Все, все, и жизнь и кровь свою
             Отдамъ я за любовь твою;
             Но душу не могу продать
             И царствіе небесъ отдать!
   
             И, такъ рѣшивъ, сказалъ я ей;
             Но все прекраснѣй и милѣй
             Она твердила, ангелъ мой:
             "Отдай блаженство жизни той!"
   
             И глухъ былъ звукъ сихъ словъ. Меня
             Жгло море вѣчнаго огня.
             Я смутно смыслу ихъ внималъ
             И тяжело, едва дышалъ.--
   
             Явились Ангелы толпой
             Въ златомъ сіяньи предо мной;
             За ними черный сонмъ духовъ,
             Печальныхъ хаоса сыновъ.
   
             Вступили бѣсы съ ними въ бой,
             И Ангеловъ умчался строй,
             И вскорѣ хоръ бѣсовъ самихъ,
             Исчезнувъ въ воздухѣ, затихъ.--
   
             А я -- къ груди ея припалъ
             И жизни лучшій свѣтъ впивалъ...
             Она, забывшись въ сладкомъ снѣ,
             Какъ серна жалася ко мнѣ.
   
             И горько плакала порой...
             И я лобзаньемъ и мольбой
             Спѣшилъ остановить ее:
             О, не грусти, дитя мое!
   
             Я только-что сказать успѣлъ,
             И вдругъ я весь оцѣпенѣлъ,
             И затряслась земля, и въ пей
             Разверзлась пропасть, тмы чернѣй,
   
             И передъ мой предстали взоръ
             Всѣ силы ада, весь ихъ хоръ...
             Вспорхнула дѣва, поблѣднѣвъ,
             И я стоялъ, оторопѣвъ,
   
             Смотрѣлъ ей исчезавшей вслѣдъ:
             Одинъ, одинъ я, -- милой нѣтъ!...
             Вотъ вкругъ меня вся бѣсовъ рать,
             Кривляясь, начала плясать,
   
             И меньше кругъ сталъ, и схватилъ
             Меня ихъ сонмъ, и хоръ завылъ:
             " Ты душу ныньче продалъ намъ;
             " Теперь принадлежишь бѣсамъ!
   

VII.

             Я шелъ отъ прекрасной подруги своей,
             Блуждая съ безумьемъ во мракѣ полей,
             И вышелъ къ кладбищу, и брелъ близь него,
             И строго глядѣли могилы его...
   
             Вдругъ мѣсяцъ холодный, блѣднѣй мертвеца,
             Сверкнулъ по плитѣ и могилѣ пѣвца,
             Послышалось: "Выйду, братъ, выйду сейчасъ!"
             И вылѣзъ пѣвецъ и одеждой потрясъ.
   
             Присѣлъ на плиту онъ, гитару досталъ,
             Ударилъ рукой по струнамъ, заигралъ,
             Потомъ вкругъ себя на могилы взглянулъ
             И голосомъ рѣзкимъ, глухимъ затянулъ:
   
                       Вы помните ль, струны, ту пѣсню мою,
                       Ту старую пѣснь, что порой я пою,
                       Что дико ворочаетъ юною кровью,
                       Что Ангелы благомъ небеснымъ зовутъ,
                       Что черти мученіемъ адскимъ клянутъ,
                       А люди, а люди прозвали -- "любовью?""
   
             Едва лишь онъ слово "любовь" возгласилъ,
             И всѣ мертвецы поднялись изъ могилъ;
             Воздушные призраки лѣзли изъ норъ,
             Парили къ пѣвцу и вдругъ грянули хоръ:
   
                       Любовь, любовь! Любови сила
                       Насъ всѣхъ въ постелю уложила
                       И намъ глаза навѣкъ закрыла: --
                       Но кто насъ вызвалъ изъ могилы?
   

ПѢВЕЦЪ.

                       Отлично! браво! Такъ всегда
                       Вы развлекайтесь, веселитесь!
                       Прошу покорнѣйше, садитесь!
                       Я очень радъ вамъ, господа!
                       Ага! подѣйствовало слово
                       Волшебное на васъ! Кой прахъ!
                       Весь вѣкъ лежимъ молчкомъ въ норахъ,--
                       Да эдакъ одурь взять готова!
                       Сегодня приглашаю васъ
                       Разсѣяться.-- Но, погодите,
                       Чтобъ не подслушали здѣсь насъ...
                       Подите, кто-нибудь, взгляните...--
                       Сознайтеся, мои друзья,
                       Что вы, и съ вами вмѣстѣ я,
                       Мы всѣ глупцами въ жизни были
                       И слишкомъ яростно бѣсили
                       Себя за ту, кого любили...
                       У насъ сегодня время есть,
                       За словомъ намъ въ карманъ не лѣзть,
                       Пускай же каждый здѣшній членъ
                       Намъ про любовь свою разскажетъ,
                       И этимъ крайне всѣхъ обяжетъ,
                       Какъ онъ сюда попался въ плѣнъ,
                       Какъ женщины его травили
                       На полѣ сердца своего,
                       Какъ загнали потомъ его
                       И, наконецъ, со свѣта сжили...
   
             И вотъ легче вѣтра собранью предсталъ
             Чахоточный призракъ и такъ прожужжалъ:
   
                       Я портнымъ былъ подмастерьемъ,
                       Съ ножницами и иглой,
                       И, скажу вамъ, былъ изъ первыхъ,
                       Съ ножницами и иглой;
                       Трикъ! Дочь мастера шмыгнула,
                       Съ ножницами и иглой,
                       Трикъ! И въ сердце мнѣ кольнула
                       Ножницами и иглой.
   
             И хохотъ раздался въ собраньи духовъ,
             И вышелъ другой. Онъ былъ мраченъ, суровъ:
   
                       Я мечталъ быть Ринальдини,
                       Шиндергансомъ, Орландини
                       И ужё съ давнишнихъ поръ
                       Мой любимецъ былъ Карлъ Моръ *).
   *) Шиндергансъ (настоящее имя и фамилія его Иванъ Бюклеръ) -- предводитель шайки разбойниковъ, грабившей въ концѣ XVIII-го столѣтія, по Рейну. Ринальдо-Ринальдини и Карлъ Моръ -- великодушные разбойники, герои знаменитыхъ пьесъ: Ринальдини -- герой романа, составленнаго Вульпіусомъ, шуриномъ Гёте, а Моръ -- герой извѣстной драмы "Разбойники", написанной Шиллеромъ. Примѣч. Перед.
   
                       Подражая ихъ примѣру
                       И влюбившися не въ-мѣру,
                       Я преслѣдовалъ мечтой
                       Образъ дѣвы неземной...
   
                       Также, какъ они, терзался,
                       И съ досады забирался
                       Къ ближнему въ карманъ потомъ
                       За батистовымъ платкомъ.
   
                       Будочники мнѣ угрозы
                       Дѣлали, зачѣмъ я слёзы
                       Страсти -- незнакомой имъ --
                       Утиралъ платкомъ чужимъ.
   
                       Въ силу оной же причины,
                       Руки мнѣ связавъ на спину,
                       Отвели въ рабочій домъ,
                       И я мирно зажилъ въ немъ.
   
                       Сладостно о ней мечтая,
                       Я сидѣлъ тамъ, шерсть ссучая...
                       Вдругъ Ринальда тѣнь пришла,
                       И съ собой меня взяла.
   
             И хохотъ раздался неистовый вновь,
             И третій предсталъ предъ собранье духовъ:
   
                       Я актеръ былъ, и къ несчастью
                       Роль любовниковъ игралъ;
                       Въ словѣ "ахъ!" вздыхалъ со страстью,
                       " О! "же страшно какъ оралъ.
   
                       Лучше же всего я въ ролѣ
                       Нѣжной Мортимера былъ,
                       Разумѣется, тѣмъ болѣ,
                       Что Мари я самъ любилъ...
   
                       Дѣлалъ ясные такіе
                       Жесты ей, давая знать,
                       Что люблю, молъ, васъ, Марія, --
                       Какъ ей было не понять!...
   
                       Но она не понимала!...
                       Вотъ я бѣдный застоналъ:
                       О Марія!-- и кинжаломъ
                       Хвать, и въ бокъ себѣ попалъ *).
   *) Истинное происшествіе, случившееся въ одномъ изъ иностранныхъ театровъ.-- Мортимеръ, юноша, влюбленный въ Марію, шотландскую королеву, и лишившій себя жизни ударомъ кинжала, -- одинъ изъ героевъ шиллеровой драмы "Марія Стуарть." Прим. Перев.
   
                       И хохотъ раздался неистовый вновь,
                       И вышелъ четвертый изъ круга духовъ:
                       Я студентомъ былъ и спалъ
                       Чудо какъ, пока читалъ
   
                       Намъ профессоръ; но желалъ
                       Лучше бъ я, не засыпая,
                       Быть, гдѣ дочь его младая.
                       Цвѣтъ красавицъ всѣхъ, она,
   
                       Тайной прелести полна,
                       Кланялась мнѣ изъ окна...
                       Вдругъ цвѣтъ этотъ, въ силу злата,
                       Смять былъ лапою богатой...
   
                       Проклялъ я въ душѣ своей
                       Женщинъ всѣхъ и богачей,
                       Соку бѣлены скорѣй
                       Подмѣшалъ въ покалъ рейнвейну,
                       Выпилъ, и прощай, братъ, Гейне!
   
             И хохотъ ужасный, и онъ не смолкалъ,
             И пятый съ веревкой на шеѣ предсталъ:
   
                       За столомъ сидя съ покаломъ,
                       Хвасталъ знатный графъ немало
                       Обществу всему гостей
                       Милой дочерью своей,
                       Блескомъ дорогихъ камней.
   
                       Что мнѣ, -- думалъ я, зѣвая,
                       Вся казна твоя златая!
                       Дочь твоя въ глазахъ моихъ
                       Выше всѣхъ богатствъ твоихъ,
                       Краше всѣхъ камней драгихъ.
   
                       На ночь графъ, -- когда сбирался
                       Спать лечь, -- крѣпко запирался
                       На крюки и на замка,
                       Слугъ держалъ чуть не полки;
                       Я же рѣшилъ: все пустяки!...
   
                       Вотъ я лѣстницу приставилъ
                       Къ милому окну и ставилъ
                       Было ногу на нее --
                       Вдругъ кричатъ: "Дитя мое,
                       "Не бери, что не твое!..."
   
                       Такъ смѣялся надо мною
                       Графъ, и слуги всѣ толпою
                       Обступили тутъ меня,
                       И, межъ челяди стой,
                       Въ оправданье молвилъ я:
   
                       Я не воръ; мнѣ надо было
                       Утащить лишь сердце милой...
                       Гдѣ! не помогло... Шесть слугъ
                       Вмигъ петлей, безъ дальнихъ мукъ,
                       Вздернули меня на крюкъ...
   
             И хохотъ сильнѣй -- и прервался: о страхъ!
             Явился шестой съ головою въ рукахъ:
   
                       Я, покинувъ всѣ заботы,
                       Шелъ съ двухстволкой на охотѣ,
                       Шелъ, а воронъ надо мной:
                       Каркъ -- башку, каркъ -- долой!...
   
                       Долго я стоялъ на мѣстѣ,
                       Думая своей невѣстѣ
                       Голубка въ тотъ день свалить,
                       И пошелъ въ лѣсу ходить.
   
                       Чу! Двѣ горлицы воркуютъ
                       И другъ-друга въ клювъ цалуютъ...
                       Взвелъ курокъ и подошелъ
                       И кого же я нашелъ!...
   
                       Милую свою съ мущиной,
                       Ворковавшихъ за осиной...
                       Попаду ли?...-- я сказалъ.
                       Бацъ! и парня на-повалъ.
   
                       Вскорѣ съ палачемъ и стражей
                       Проходилъ я лѣсъ тотъ вражій;
                       Шелъ, а воронъ надо мной:
                       Каркъ -- башку, каркъ -- долой!...
   
             И хохотъ все пуще, и пуще, и вновь --
             Пѣвецъ самъ предсталъ предъ собранье духовъ:
   
                       Я пропѣлъ вамъ до конца
                       Пѣсню бѣднаго пѣвца;
                       Лучше этой пѣсни нѣту!
                       Да притомъ когда поэту
   
                       Сердце разобьютъ, тогда
                       Не до пѣсенъ, господа!
   
             И хохотъ страшнѣе, и смолкнуть не могъ,
             И призраки быстро вертѣлись въ кружокъ...
             Вдругъ полночь пробило, и подняли вой,
             И скрылись всѣ духи въ могилѣ сырой.
   

VIII.

             Я спалъ, и мирно, сладко спалъ,
             Безъ мукъ, безъ горестной мечты...
             Вдругъ призракъ предъ меня предсталъ
             Въ сіяньи женской красоты.
   
   
             Казалось, мрамора блѣднѣй
             Была она, ко мнѣ войдя.
             Какъ ленъ былъ цвѣтъ ея кудрей,
             Какъ жемчугъ цвѣтъ очей ея.
   
             И, тихо двигался, шла
             Она и подошла ко мнѣ,
             И подошла и прилегла
             Къ моей сердечной сторонѣ...
   
             И молвилъ я: Въ груди моей
             Горитъ любовь и сердце сжетъ;
             Твоя же грудь и сердце въ ней
             Мертвы и холодны какъ ледъ!...
   
             Она въ отвѣтъ: "Въ груди моей
             "Ты не найдешь огня крови;
             "За то найдешь всю власть страстей
             "И все могущество любви..."
   
             "Бѣла щека моя какъ снѣгъ
             "И кровь не грѣетъ грудь мою;
             "Но не бѣги моихъ ты нѣгъ,
             "Когда я такъ тебя люблю!..."
   
             И обняла меня она.
             И съ боли чуть не вскрикнулъ я...
             Запѣлъ пѣтухъ, и какъ луна
             Ушла въ окно краса моя.
   

IX.

             Я много блѣдныхъ мертвецовъ
             Изъ гроба вызвалъ силой слова,
             И послѣ вся толпа духовъ
             Никакъ не шла въ могилу снова.
   
             Отъ ужаса я позабылъ
             Знакъ власти, мнѣ надъ ними данной,
             И вотъ ихъ сонмъ меня тащилъ
             Въ ночь вѣчную, въ свой домъ туманный...
   
             Стой! Не влеките такъ меня
             Вы, смерти мрачныя созданья!
             Еще здѣсь столько вижу я
             Отрады въ розовомъ сіяньи!...
   
             И какъ мнѣ не стремиться къ пси,
             Красѣ моей, подругѣ страстной!
             Что жизнь, когда бъ въ груди моей
             Любви къ ней не было, къ прекрасной!...
   
             Хоть разъ горячими бъ руками
             Обнять ее и къ ней прижаться,
             Слить жаркія уста съ устами
             И, сливъ ихъ, не поцаловаться!...
   
             Хоть разъ услышать звуки бъ словъ,
             Услышать голосъ, сердцу милый!...
             Потомъ я слѣдовать готовъ
             За вами тотчасъ же въ могилу!
   
             И закивали головой
             Всѣ духи, тихо присѣдая...--
             Ты любишь ли меня, другъ мой,
             Моя подруга молодая!
   

ПѢСНИ.

I.

             Я утромъ встану и мечтаю:
             Придетъ ли милая моя;
             Настанетъ вечеръ -- я вздыхаю:
             Нѣтъ не пришла!-- промолвлю я.
   
             Всю ночь безъ сна, съ своей заботой,
             Глазъ не смыкая, пролежу,
             Потомъ весь день въ полудремотѣ
             Унылый грустный прохожу.
   

II.

             Хожу съ нетерпѣніемъ взадъ и впередъ;
             Часъ другой подождать, и ко мнѣ на свиданье
             Краса изъ блестящихъ красавицъ придетъ...
             Что бьешься такъ сердце, другъ вѣрный страданья!
   
             Однакожъ часы прелѣпивый народъ:
             Чуть тащатся, еле-то двигаютъ ноги,
             Зѣвая, плетутся въ свой глупый походъ.
             Да ну же, часы, шевелитесь не много!
   
             Увы, нетерпѣніе мучитъ меня!
             Нѣтъ, знать, не любили красавицы-Горы *)!
             Надъ спѣшностью бѣдныхъ влюбленныхъ труня,
             Сплетаютъ онѣ противъ ней заговоры.
   *) Горы (Horae) богини времени. Примѣч. Перев.
   

III.

             Бродилъ я съ тоскою, кручиною злого,
             Одинъ-одинёшенекъ въ лѣсѣ густомъ;
             И вотъ промелькнуло мечтанье былое
             И вкралося въ сердце и ожило въ немъ.
   
             Вы, птички, пѣвицы воздушныхъ селеніи,
             Кто слову завѣтному васъ научилъ?
             Молчите, -- чтобъ сердца былыя мученія
             Нечаянно голосъ вашъ не разбудилъ.
   
             А птички въ отвѣтъ мнѣ: "Разъ шла здѣсь дѣвица
             "И пѣла все пѣсню о счастьи своемъ,
             " И слово той пѣсни словили мы, птицы,
             " И милое слово твердимъ и поемъ. "
   
             О нѣжныя, хитрыя міра созданья,
             Предвѣстницы солнца лучей золотыхъ!
             Вамъ хочется вывѣдать тайну страданья;
             Но я не довѣрю вамъ тайнъ никакихъ.
   

IV.

             Положи ты, прелестная, ручку свою,
             Положи ты на бѣдную грудь на мою,
             И послушай, какъ плотникъ, угрюмый и злой,
             Тамъ стучитъ и готовитъ мой домъ вѣковой.
   
             Онъ стучитъ и колотитъ день цѣлый, всю ночь,
             И давно отогналъ сонъ отрадный мой прочь;
             Онъ спѣшитъ и не хочетъ никакъ отдохнуть.
             Ахъ, скорѣй бы кончалъ онъ и далъ мнѣ заснуть!
   

V.

             Ты, колыбель моихъ страданій,
             Надгробный камень мирныхъ дней,
             Прими навѣкъ мое прощанье,
             Прости градъ родины моей!
   
             Простите, доски вы сѣдыя,
             Порогъ, гдѣ милый слѣдъ ступалъ,
             Ты, сѣнь любви, гдѣ я впервые
             Прелестный образъ увидалъ!
   
             О, лучше бы твой образъ милый
             Я не встрѣчалъ, краса моя!
             Мое бы сердце не изныло
             И не былъ такъ несчастливъ я!
   
             Я не искалъ взаимной страсти;
             Моихъ желаній цѣль была --
             Жить, наслаждаться тихимъ счастьемъ
             Вблизи тѣхъ мѣстъ, гдѣ бъ ты жила.
   
             А ты!... ты одного желала,
             Чтобъ дальше былъ я отъ тебя;
             Ужъ мнѣ грозить безумье стало
             И я не узнаю себя!
   
             Ослабли хилыя колѣни,
             И, опершись на посохъ свой,
             Бреду, пока мои мученья
             Не приметъ горсть земли чужой....
   

VI.

             Постой, сейчасъ, любезный боцманъ,
             Пойдемъ на пристань мы съ тобой;
             Съ двумя лишь дѣвами прощусь я --
             Съ Европой и съ моей красой.
   
             Струись кровь жгучими струями
             Изъ тѣла и очей моихъ,
             Чтобъ тяжкое мое страданье
             Могъ передать кровавый стихъ.
   
             Зачѣмъ ты, тѣло, такъ страшишься
             Сегодня видѣть кровь мою,
             Когда съ окровавленнымъ сердцемъ
             Всю жизнь и предъ тобой стою?
   
             Ты слышало ли то сказанье
             О яблокѣ въ раю земномъ,--
             Какъ змѣй вкусить его далъ людямъ
             И праотецъ нашъ палъ потомъ?
   
             Ахъ, яблоко всѣхъ золъ причина!
             Съ нимъ Евва смерть вручила намъ,
             Эрида огнь внесла съ нимъ въ Трою *)
             Ты огнь и смерть внесло къ людямъ.
   *) Эрида. богиня Раздора, сестра и спутница Марса, бросившая яблоко золотое въ среду боговъ, гостей на свадьбѣ Пелея и Ѳетиды,-- въ отмщеніе зато, что ея не пригласили на эту свадьбу. На яблокѣ была надпись: "Прекраснѣйшей изъ богинь". Парисъ, къ которому на судъ явились съ этимъ яблокомъ Минерва, Юнона и Венера, прося рѣшить которая изъ нихъ прекраснѣй, отдалъ первенство Венерѣ. Въ награду зато богиня Любви помогла ему похитить первую греческую красавицу, Елену, жену Менелая. Менелай поднялъ почти всю Гре          цію, завязалась продолжительная война, и городъ Троя былъ разрушенъ. Примеч. Перев.
   

VII.

             Градъ горы отражаетъ
             Рейна струйное стекло;
             Наше судно убѣгаетъ
             Въ синю даль, гдѣ такъ свѣтло.
   
             Мирно радостно гляжу я
             На движенье волнъ златыхъ,
             Мирно, радостно бужу я
             Въ сердцѣ тайны чувствъ живыхъ.
   
             И, привѣтливо сверкая,
             Въ глубь свою рѣка манитъ;
             Но привѣть я этотъ знаю:
             Онъ мнѣ смертію грозитъ...
   
             И коварство и отрада --
             Рейнъ портретъ красы моей:
             Взоръ привѣтный, житель ада.
             Блещетъ тоже и у ней.
   

VIII.

             Сначала думалъ я не снесть
             Мнѣ всѣхъ превратностей судьбы,
             И нотъ же я ихъ перенесъ;
             Но какъ -- не спрашивайте вы!...
   

IX.

             Кипарисомъ зеленымъ, цвѣтами и златомъ
             Разубрать бы альбомъ мой роскошно, богато
             И украсить какъ гробъ и въ него схоронить
             Всѣ тѣ пѣсни, гдѣ душу я думалъ излить.
   
             Схоронить бы любови блаженство земное!...
             На могилѣ любови растетъ цвѣтъ покоя.
             Не растетъ онъ, покоя цвѣтокъ, для меня,
             Ждетъ, пока не сойду въ земь холодную я.
   
             Вотъ тѣ пѣсни, что, грянувъ струею кипучей.
             Какъ потоки катящейся лавы горючей,
             Изъ груди появились изъ юной моей
             И разсыпались тысячью яркихъ огней.
   
             И тѣ пѣсни покоятся, трупамъ подобно,
             И безмолвны и мракомъ облиты холоднымъ;
             Но коснется ихъ, блѣдныхъ, былая любовь --
             И мои мертвецы оживляются вновь....
   
             Ахъ! Съ предчувствія сердце трепещетъ и млѣетъ,
             Что на нихъ животворной любовью повѣетъ,
             Что прочтешь ты альбомъ мой -- все вѣрится мнѣ --
             Ты, прелестная, нынѣ въ далекой странѣ!
   
             И исчезнетъ изъ пѣсенъ и мракъ и забвенье,
             И блеснутъ предъ тобою ихъ буквы съ моленьемъ,
             И заглянутъ въ прекрасныя очи твои,
             И разскажутъ тебѣ про страданья мои.
   

РОМАНСЫ

I.
ПЕЧАЛЬНЫЙ ЮНОША.

             Всякъ смотритъ съ явнымъ сожалѣньемъ
             На блѣдный цвѣтъ его ланитъ;
             Въ его лицѣ все говоритъ
             О тяжкомъ и нѣмомъ мученьи.
   
             И дышетъ вѣтерокъ прохладой
             На жаркое чело его,
             И много женщинъ отъ него
             Улыбкой грусть прогнать бы рады.
   
             Изъ города на воздухъ чистый
             Бѣжитъ онъ скрыться въ синій боръ;
             Тамъ веселъ птицъ нестройный хоръ
             И веселъ говоръ липъ душистыхъ.
   
             Но только лишь онъ приближаетъ
             Стопы туда, гдѣ видѣнъ лѣсъ --
             И тотчасъ птичекъ хоръ исчезъ
             И липы мрачно умолкаютъ.
   

II.
ГОРНОЕ ЭХО.

             Какъ долиною горной плетется ѣздокъ;
             Онъ печальной плетется рысцой.
             Гдѣ отраду найду я? Въ объятьяхъ ея,
             Иль отрада въ могилѣ сырой?
             И пустынное эхо въ дали голубой
             Отвѣчаетъ: Въ могилѣ сырой!
   
             И онъ далѣе ѣдетъ долиной въ горахъ
             И уныло вздыхаетъ порой:
             Ахъ, ужели въ могилу мнѣ надобно лечь?
             Ну, да впрочемъ -- въ могилъ покой!
             И пустынное эхо въ дали голубой
             Повторяетъ: Въ могилѣ покой!
   
             И катится слеза у него по щекѣ,
             И рѣшаетъ, махнувъ онъ рукой:
             А вѣдь правда, что счастія нѣтъ на землѣ,
             Что блаженство въ могилѣ одной!
             И пустынное эхо въ дали голубой
             Подтверждаетъ: Въ могилѣ одной!
   

III.
ДВА БРАТА.

             Глухая полночь покрываетъ
             Старинный замокъ на скалѣ;
             Но, чу! мечи, звеня, сверкаютъ,
             Внизу, въ долинѣ, въ синей иглѣ...
   
             Два брата бьются межъ собою,
             Пылая мстительнымъ огнемъ.
             Что жъ было поводомъ къ ихъ бою,
             Зачѣмъ имъ споръ кончать мечемъ?
   
             Глаза графини голубые
             Причиною всей ссоры ихъ;
             Ея очей лучи живые
             Зажгли вражду въ сердцахъ младыхъ.
   
             Но кто жъ изъ нихъ, избранникъ милый,
             Могъ больше взоръ ея привлечь?
             Увы! Рѣшить они не въ силѣ;
             Пускай рѣшаетъ острый мечъ.
   
             И бьются братья, и удары
             Одни вослѣдъ другимъ гремятъ.
             Несчастные! имъ въ злобѣ ярой
             Клинки во мракѣ измѣнятъ.
   
             О звѣри хищные, не люди!
             О замокъ смерти, не любви!
             Ужъ сталь вонзилася въ ихъ груди,
             И братья падаютъ въ крови.
   
             Вѣка грядутъ, и съ ними смѣло
             Уноситъ земь толпы людей.
             Безмолвный замокъ, опустѣлый,
             Печально смотритъ въ даль полей.
   
             Но ночь настанетъ, и въ долинѣ
             Идутъ двѣ тѣни въ страшный часъ
             И бьются за любовь графини,
             За блескъ ея прекрасныхъ гласъ.
   

IV.
ПѢСНЬ УЗНИКА.

             Какъ Лизу испортила бабка моя,
             Всѣ бабушку сжечь сговорились;
             Но сколько чернилъ ни истратилъ судья,
             А правды отъ ней не добились.
   
             Приказный старушку въ котелъ посадилъ,
             И страшно старушка запѣла;
             Но только-что съ копотью дымъ повалилъ --
             Какъ галкой она полетала.
   
             О бабушка-галка! Заглянь къ намъ въ тюрьму.
             Провѣдай же внучка въ неволѣ;
             Смотри, принеси сквозь рѣшетку ему,
             Блинковъ съ творогомъ, да поболѣ!
   
             Да помни, когда я пущуся плясать
             Межъ небомъ и между землею,
             Чтобъ тетка не стала глаза мнѣ клевать,
             Крича и кружась надо мною.
   

V.
ДВА ГРЕНАДЕРА.

             Какъ два гренадера во Францію шли,
             Въ плѣну бывъ въ Россіи далеко,
             Добрались они до нѣмецкой земли
             И оба вздохнули глубоко.
   
             Они услыхали, что Франція ихъ
             Погибла, воскреснетъ едва ли,
             Разбиты полки гренадеровъ лихихъ
             И въ плѣнъ императора взяли.
   
             Заплакали оба солдата навзрыдъ,
             Услышавъ печальныя вѣсти.
             И молвилъ одинъ: "О, какъ страшно горитъ
             "Плечо на прострѣленномъ мѣстѣ!"
   
             И молвилъ, поникнувъ главою, другой:
             Все стало немило на свѣтѣ
             И я бы рѣшился и умеръ съ тобой,
             Когда бъ не жена и не дѣти.
   
             "Ахъ, что мнѣ теперь до дѣтей, до жены!
             "Пусть лучше бъ они пострадали,
             "Просили даянья, когда голодны,--
             "Но въ плѣнъ императора взяли!"
   
             "Исполни, сегодня, братъ, просьбу мою:
             "Умру, если Богу угодно,
             "Свези, схорони ты въ родную землю,
             "Во Францію, прахъ мой холодный,"
   
             "И крестъ легіона почетный на грудь
             "Привѣсь мнѣ, за честь и отвагу,
             "Въ могилу ружье положи, не забудь,
             "Потомъ прицѣпи ты мнѣ шпагу."
   
             "И буду въ нарядѣ своемъ боевомъ
             "Лежать я и слушать въ молчаньи,
             "Пока не послышится пушечный громъ
             "И топотъ коней и ихъ ржанье."
   
             "Поѣдетъ въ дыму по могилѣ моей
             "Въ рядахъ императоръ со свитой,
             "И я поднимусь изъ могилы своей
             "И выйду къ нему для защиты."
   

VI.
ПОСОЛЬСТВО.

             Сѣдлай, мой рабъ, коня, скачи
             Сквозь лѣсъ, черезъ поля
             И лётомъ въ замокъ ты лети
             Дункана короля.
   
             Войди въ конюшню и тайкомъ
             Тамъ разузнай скорѣй,
             Кого просватали изъ двухъ
             Дункана дочерей.
   
             Брюнетка, скажутъ -- такъ гони
             Назадъ что мочи есть;
             Когда жъ блондинка -- не спѣши
             Тогда отвѣтъ привезть.
   
             Тогда купи веревку мнѣ,
             Тащись шажкомъ, смотри,
             И кто бъ ни встрѣтился съ тобой --
             Ни съ кѣмъ не говори.
   

VII.
ПРИГЛАШЕНІЕ.

             Не пойду я одинъ, дорогая моя;
             Мы пойдемъ, другъ мой милый, вдвоемъ --
             Въ преуютную древнюю страшную келью,
             Въ безотрадный, холодный мой домъ, въ подземелье;
             Тамъ у входа старушенька, скорчась, сидитъ,
             Ждетъ сынка, не дождется меня, и груститъ.
   
             "Отступися ты, мрачный мой духъ, отъ меня!
             "Я нисколько тебя не звала.
             "Какъ ты дышешь огнемъ, а рука холодна,
             "И сверкаетъ твой взоръ, а ланита блѣдна!
             "Я пойду веселиться, гдѣ розы растутъ
             "И въ предвѣчномъ сіяніи солнца цвѣтутъ. "
   
             Что тутъ розы и вѣчные солнца лучи,
             Ты, прелестная міра сего!
             Повяжись бѣлоснѣжной вуалью своей
             Да потомъ заиграй на гитарѣ скорѣй,
             Да знакомую брачную пѣсню запой,
             А напѣвъ пусть просвищетъ намъ вѣтеръ ночной.
   

VIII.
ДОНЪ-РАМИРО.

             "Донна-Клара, другъ мой милый,
             "Пылко и давно любимый!
             "Погубила, донна-Клара,
             "Ты меня, мой ангелъ нѣжный!"
   
             "Донна-Клара, донна-Клара!
             "Сладокъ жизни даръ высокій;
             "Но въ землѣ, въ могилѣ, Клара,
             "Сыро, холодно и мрачно!"
   
             "Веселися, донна-Клара!
             "Завтра твой женихъ, Фернандо,
             "Назоветъ тебя супругой.--
             "Пригласишь меня на свадьбу?..."
   
             " "Донъ-Рамиро, донъ-Рамиро!
             ""Горько слышать эти рѣчи,
             ""Горьче даже, чѣмъ насмѣшку
             ""Надо мной свѣтилъ небесныхъ!""
   
             ""Донъ-Рамиро, донъ-Рамиро!
             ""Сбрось съ себя покровъ печальный:
             ""Много безъ меня красавицъ:
             ""Знать, Самъ Богъ насъ разлучаетъ...
   
             ""Донъ-Рамиро, ты, который
             ""Побѣдилъ войска арабовъ,
             ""Побѣди себя и завтра
             ""Приходи ко мнѣ на свадьбу."
   
             "Донна-Клара, донна-Клара!
             " Да, клянусь тебѣ, приду я
             "Завтра танцовать съ тобою!
             "До свиданья!" -- ""До свиданья!""
   
             И окошко затворилось,
             И, вздохнувъ, стоялъ Рамиро
             Долго, какъ окаменѣлый;
             Наконецъ исчезъ во мракѣ.
   
             Послѣ долгаго боренья
             Ночь смѣнилась яснымъ утромъ,
             И какъ пестрый садъ цвѣточный
             Показалося Толедо.
   
             Зданія, дворцы и виллы
             Засверкали въ блескѣ солнца
             И главы церквей высокихъ
             Въ синевѣ зазолотились.
   
             Вотъ колокола привѣтно
             Вскорѣ благовѣстить стали
             И послышалося пѣнье
             Сладостное въ Божьихъ храмахъ.
   
             Посмотрите-ка на площадь
             Какъ народъ валитъ изъ церкви
             И толпа, снуя, пестрѣетъ
             Разноцвѣтною одеждой!
   
             Рыцари и дамы блещу тѣ
             Пышнымъ праздничнымъ убранствомъ,
             Звонъ колоколовъ несется
             И гудетъ органъ межъ звономъ.,
   
             Средь толпы густой народа,
             Разступившейся съ почтеньемъ,
             Шествуютъ четой счастливой
             Донна-Клара, донъ-Фернандо.
   
             До дворца до женихова
             Ихъ народъ сопровождаетъ;
             Тамъ справляться будетъ свадьба,
             По обычаю ихъ предковъ.
   
             Вслѣдъ за рыцарской игрою
             Всѣ спѣшатъ, садясь обѣдать.
             Шумно время пролетаетъ
             И спадаетъ ночь на землю.
   
             И выходятъ гости въ зало,
             Собираются для танцевъ,
             И пестрѣютъ ихъ наряды
             Въ яркомъ свѣтѣ бѣлыхъ свѣчекъ.
   
             Вотъ женихъ съ невѣстой въ кресла
             Возвышенныя садятся,
             Донна-Клара, донъ-Фернандо,
             И текутъ ихъ сладко рѣчи.
   
             Весело по залу гости
             Движутся цвѣтной толпою;
             И гремятъ въ хору литавры
             И трещатъ вослѣдъ имъ трубы.
   
             "Но зачѣмъ, моя богиня,
             "Устремила ты такъ взоры
             "Въ отдаленный уголъ зала?"
             Спрашиваетъ донъ-Фернандо.
   
             ""Ты не видишь, донъ-Фернандо,
             ""Рыцаря въ плащѣ тамъ черномъ?""
             И съ улыбкой донъ-Фернандо
             Отвѣчаетъ: "Это тѣнь лишь."
   
             Но вотъ ближе вдругъ подходить
             Къ ней въ плащѣ печальномъ рыцарь,
             И, узнавъ Рамиро, вспыхнувъ,
             Поклонилась донна-Клара.
   
             Танецъ между тѣмъ начался,
             И кружатся гости въ вальсѣ,
             И дрожитъ, и мощно гнется
             Полъ подъ ними въ длинномъ залѣ.
   
             ""Вѣрь мнѣ, я съ тобой охотно
             ""Протанцую, донъ-Рамиро;
             ""Но зачѣмъ, скажи, надѣлъ ты
             ""Черный плащъ и въ немъ явился?...""
   
             Проницая неподвижнымъ
             Долгимъ взглядомъ донну-Клару,
             Отвѣчаетъ онъ ей мрачно:
             "Ты сама придти велѣла!..."
   
             И они вступаютъ оба
             Въ кругъ волнующійся танцевъ,
             И гремятъ въ хору литавры,
             И трещатъ вослѣдъ имъ трубы.
   
             ""Какъ блѣдны твои ланиты'
             ""Кажется, бѣлѣе снѣгу....""
             Шепчетъ Клара, содрогнувшись.
             "Ты сама придти велѣла!"
   
             И трепещетъ свѣчъ сіянье
             Надъ толпой жужжащей въ залѣ.
             И гремятъ въ хору литавры,
             И трещатъ вослѣдъ имъ трубы.
   
             ""Ахъ, твои, Рамиро, руки
             ""Холодны какъ ледъ сегодня!...""
             Шепчетъ Клара съ тайнымъ страхомъ.
             "Ты сама придти велѣла!"
   
             ""Ахъ, пусти меня, Рамиро!
             ""Трупомъ ты могильнымъ дышешь!... ""
             Но все тѣ жъ слова глухія:
             "Ты сама придти велѣла!"
   
             ""О, пусти меня, Рамиро!""
             Молитъ Клара въ вихрѣ вальса;
             Но все тоже возраженье:
             "Ты сама придти велѣла!"
   
             ""Такъ ступай же, Богъ съ тобою!...""
             Твердо произноситъ Клара:
             Но едва она сказала,
             Какъ исчезъ вдругъ донъ-Рамиро.
   
             Цѣпенѣетъ донна-Клара,
             Блѣдность ликъ покрыла милый;
             Мракъ и хладъ ее объемлютъ
             И низводятъ въ царство ночи.
   
             Наконецъ самозабвенье
             Пало мглой съ рѣсницъ прелестной;
             Но отъ удивленья Клара
             Чуть ихъ снова не сомкнула....
   
             Странно, что она всѣ танцы
             Вовсе съ мѣста не сходила,
             Сидя рядомъ съ донъ-Фернандо.
             И ведетъ онъ рѣчь съ заботой:
   
             "Что блѣдны твои ланиты
             "И такъ мутенъ взоръ твой свѣтлый?..."
             ""А Рамиро?..."" вдругъ спросила,
             Запинаясь, донна-Клара.
   
             Но женихъ чело наморщилъ:
             "Не желай знать, донна-Клара,
             "Вѣсть кровавую подробно:
             "Ныньче въ полдень палъ Рамиро..."
   

IX.
БАЛЬТАСАРЪ.

             Ужъ близилась полночь и въ сладкій ужъ сонъ
             Давно погрузился и смолкъ Вавилонъ,
   
             И только рабы лишь въ палатахъ царя,
             Кишѣли толпами, безчинства творя.
   
             Въ нихъ царь Вальтасаръ пиръ веселый давалъ
             И царски, со славой, на немъ угощалъ.
   
             Сидѣли, ликуя, рабы за столомъ,
             И цѣнились кубки искристымъ виномъ,
   
             И кубки звенѣли, и челядь пила;
             Царю та бесѣда по нраву была.
   
             И рдѣлися щёки его все алѣй,
             А пылъ и отвага расли все сильнѣй,
   
             И царь былъ безумьемъ слѣпымъ увлеченъ,
             Я началъ, кичась, богохульствовать онъ,
   
             И пьяная челядь, сидя вкругъ него,
             Съ безстыдствомъ хвалила распутство его.
   
             Царь крикнулъ, сверкнулъ повелительный взглядъ.
             И рабъ поспѣшилъ и вернулся назадъ.
   
             Онъ много сосудовъ принесъ золотыхъ,
             Изъ храма Еговы похитивши ихъ.
   
             Царь дерзко священную чашу схватилъ
             И въ чашу вина дорогаго налилъ,
   
             И онъ опорожнилъ священный покалъ
             И съ пѣною у рта, бѣснуясь, вскричалъ:
   
             Егова! Владыко всѣхъ сущихъ міровъ!
             Я врагъ Твой отнынѣ во вѣки вѣковъ!
   
             Но только-что вымолвилъ рѣчь онъ сію,
             И сдѣлалось страшно земному царю,
   
             И смѣхъ прекратился, и въ залѣ одна
             Настала могильныхъ гробовъ тишина,
   
             И вдругъ при минутно блеснувшей лунѣ
             Рука появилась на бѣлой стѣнѣ
   
             И буквы на ней начертала огнемъ
             И, ихъ начертавши, исчезла потомъ.
   
             И съ ужасомъ царь на ту надпись взиралъ,
             Сталъ снѣгу бѣлѣй и всѣмъ тѣломъ дрожалъ.
   
             Какъ трупы недвижно, безъ звука, безъ словъ
             Сидѣли несмѣтные сонмы рабовъ.
   
             И маговъ ученыхъ велѣли позвать,
             Но словъ сихъ никто не съумѣлъ разобрать.
   
             На утро услышалъ весь градъ Вавилонъ,
             Что царь былъ рабами въ ту ночь умерщвленъ.
   

X.
МИНЕЗЕНГЕРЫ.

             Къ пѣснопѣнью, къ состязанью,
             Минезенгеры идутъ.
             Вотъ-то странное ристанье
             Пѣсноборцы вамъ дадутъ!
   
             Пылкое воображенье
             Будетъ имъ служить конемъ,
             Ихъ щитомъ -- даръ пѣснопѣнья,
             А даръ слова -- ихъ мечемъ.
   
             Дамы, удивленье свѣта,
             Собралися на балконъ;
             Лишь одной межъ ними нѣту,
             Нѣтъ съ завѣтнѣйшимъ вѣнкомъ.
   
             Люди, въ бой вступая бранный,
             Здравы тѣломъ и душой;
             Мы жъ спѣшимъ съ смертельной раной
             Къ состязанью межъ собой.
   
             И кто болѣе прекрасной
             Крови пѣсенъ въ немъ прольетъ,
             Тотъ изъ устъ подруги страстной
             Больше славы обрѣтетъ.
   

XI.
ЗНАКОМСТВО.

             Разъ юноша блѣдный по улицѣ шелъ,
             А дѣва, смотря изъ окошка,
             Сказала вполголоса: "Экъ онъ разцвѣлъ?
             "Покойникъ краснѣе немножко."
   
             Вотъ юноша, бывшій отъ ней безъ ума,
             Взглядъ поднялъ молящій къ окошку,
             И вскорѣ красавица стала сама
             Блѣднѣе покойницъ немножко.
   
             Бывало, день цѣлый, съ любови блѣдна.
             Глазѣетъ она изъ окошка;
             Вдругъ, ночью, съ любови же, стала она
             Живыхъ покраснѣе немножко....
   

XII.
РАНЕННЫЙ РЫЦАРЬ.

             Я старинную пѣсенку знаю;
             Преуныло поется она, --
             Какъ влюбленныя наѣздникъ страдаетъ,
             Что подруга его невѣрна.
   
             И ее-то, къ кому онъ привязанъ,
             Презирать онъ теперь принужденъ!
             Честь священныхъ страданій обязанъ
             Почитать оскорбленною онъ.
   
             А пойди-ка и вызови нынѣ
             Онъ всѣхъ рыцарей въ поле, на бой, --
             За подругу свою, за святыню,
             Непорочность красы молодой.
   
             Исключая влюбленнаго болей,
             Всѣ молчаніе будутъ хранить!
             И придется ему поневолѣ
             На себя ужъ копье обратить.
   

XIII.
НАПРАСНОЕ ОЖИДАНІЕ.

             Стоялъ я, къ мачтѣ прислонясь,
             Волну считая за волною.
             Прости, о родина моя!
             И судно плыло съ быстротою.
   
             Вотъ рядъ окошекъ засверкалъ
             Красы моей, подруги страстной.
             Я ждалъ, что выглянетъ она,
             Чуть глазъ не проглядѣлъ -- напрасно!...
   
             О, не мути же такъ очей
             Слеза, ты, горестей подруга!
             Не разорвися грудь моя
             Отъ слишкомъ тяжкаго недуга!
   

XIV.
ПѢСНЬ О РАСКАЯНІИ.

             Какъ дубровою мчится ѣздокъ на конѣ, --
             Лѣсъ зеленый такъ шепчется сладко;
             Вдругъ онъ видитъ... дѣвица стоитъ всторонѣ
             И глядитъ изъ за вѣтви украдкой...
   
             Говоритъ онъ: Да, знаю, другъ нѣжный ты мой,
             Я твой образъ прекрасный, цвѣтущій, --
             Какъ всегда онъ меня увлечетъ за собой
             Иль въ толпу иль въ пустынныя кущи!...
   
             Вонъ двѣ розы -- уста, что такъ страстны, любя,
             Такъ свѣжи и улыбкой сверкаютъ,
             А какъ часто межъ ними, коварно скользя,
             Сборъ язвительныхъ словъ вылетаетъ!
   
             И затѣмъ-то уста у подруги моей
             Точь-въ-точь розы разцвѣтшей кусточки,
             Гдѣ. шипя, пресмыкается множество змѣй,
             Притаившихся въ чащѣ листочковъ.
   
             А тѣ ямочки щечекъ, прелестнѣе дня,
             Гдѣ сокрыты любви ожиданья:
             Ахъ! то бездна, куда увлекалъ такъ меня
             Пылъ невольныхъ безумныхъ желаній!
   
             А тѣ милыя кудри волосъ золотыхъ,
             Что такъ мило спадають съ головки:
             То волшебная сѣть, чѣмъ лукавый изъ злыхъ
             Мой разсудокъ опуталъ такъ ловко!
   
             А тѣ очи, свѣтлѣе волны голубой,
             Пріутихшей въ часъ лѣтней прохлады;
             Я мечталъ въ нихъ найдти рай, незнаемый мной,
             А нашелъ въ нихъ преддверіе ада!
   
             И въѣзжаетъ онъ далѣе въ лѣсъ на конъ;
             Лѣсъ шумитъ такъ уныло, прощально;
             Вдругъ онъ видитъ... старушка сидитъ всторонѣ,
             И блѣдна такъ она и печальна...
   
             Говоритъ онъ: то мать тамъ, старушка моя,
             Что мнѣ счастія столько хотѣла,
             Жизнь которой такъ грустно и горестно я
             Опечалилъ и словомъ и дѣломъ!
   
             О, когда бы хоть слёзы твои осушить
             Всей моею горячей любовью,
             Снѣгъ поблеклыхъ ланитъ нарумянить, облить
             Ихъ изъ сердца добытою кровью!
   
             И онъ далѣе ѣдетъ на борзомъ конѣ,
             И въ лѣсу понемногу темнѣетъ,
             И онъ слышитъ норой голоса всторонѣ,
             И порою вдругъ вѣтеръ повѣетъ.
   
             И онъ слышитъ, что звуки имъ сказанныхъ словъ
             Кто то по-лѣсу вслухъ повторяетъ:
             Повторяютъ ихъ птички въ раздольи кустовъ,
             И про всадника вслухъ напѣваютъ;
   
             "Онъ груститъ и премилую пѣсню поетъ --
             "О раскаяньи, мукѣ суровой,
             "И когда онъ ее до конца допоетъ,
             "Начинаетъ затягивать снова."
   

XV.
ПѢВИЦЪ, ПРОПѢВШЕЙ ОДИНЪ СТАРИННЫЙ РОМАНСЪ.

             Я помню, какъ ее впервые,
             Волшебницу, услышалъ я,
             Какъ звуки сладкіе витали
             И тайно въ сердце проникали,
             И слёзы по щекѣ сверкали,
             И въ даль неслась душа моя!
   
             И сонъ объялъ меня, и снилось
             Мнѣ, будто я еще дитя,
             Сижу я въ спальнѣ при сіяньи
             Лампады и съ живымъ вниманьемъ
             Читаю древнее сказанье,
             А вѣтръ въ окно шумитъ, свистя.
   
             Вотъ сказка оживляться стала,
             И изъ могилъ выходятъ вонъ
             Всѣ рыцари, спѣша сразиться.
             Роландъ самъ къ Ронсесвалю мчится *),
             Войска ужъ двинулися биться,
             Идетъ предатель Ганелопъ.
   *) Роландъ -- одинъ изъ славныхъ героевъ паладиновъ Карла-Великаго. Онъ былъ плѣмянникъ этого императора, сынъ его сестры, Берты и Милона Англантскаго. По совѣту предателя Ганелона Майнцскаго, его отчима, Карлъ Великій оставилъ его съ малымъ отрядомъ защищать Испанію. Вскорѣ напали на Роланда несравненно значительныя противу него силы сарацинскаго государя, Марсилья, сразились съ нимъ при Ронсесвалѣ или Ронсево (Roncesvalles, Ronccvaux), и Роландъ послѣ продолжительнаго сопротивленія былъ убитъ, едва успѣвъ протрубить въ охотничій рогъ, котораго звуки слишкомъ поздно достигли до слуха Карла. Примѣч. Перев.
   
             Вотъ падаетъ Роландъ могучій,
             И льется кровь его рѣкой;
             Рожокъ охотничій взявъ въ руки,
             Трубитъ онъ; но едва лишь звуки
             Достигли Карла -- въ смертной мукѣ
             Окончилъ жизнь свою герой.
   
             При этихъ звукахъ вѣщихъ, рѣзкихъ
             Я пробуждаюся отъ сна:
             Сказанье тихо исчезаетъ,
             Толпа пѣвицу поздравляетъ
             И громкимъ "браво" оглушаетъ,
             И всѣхъ благодаритъ она.
   

XVI.
ПѢСНЬ О ЧЕРВОНЦАХЪ.

             Гдѣ-то вы, мои червонцы?
             Гдѣ-то вы? ужъ не на солнце ль?
   
             Не у золотыхъ ли рыбокъ,
             Что въ ручьѣ, рѣзвясь, играютъ, --
             То нырнуть, то вновь всплываютъ?
   
             Иль у золотыхъ цвѣточковъ,
             Что, на лугъ смотря душистый,
             Блещутъ вѣнчикомъ росистымъ?
   
             Иль у золотыхъ вы птичекъ,
             Что въ сіяньи дня высоко
             Вьются въ синевѣ глубокой?
   
             Иль у золотыхъ вы звѣздокъ,
             Что въ свѣтящемъ вихрѣ страстномъ
             Улыбаются такъ ясно?
   
             Нѣтъ, друзья мои, червонцы!
             Вы нисколько не на солнцѣ,
             Не у рыбокъ золотистыхъ
             И не у цвѣтовъ душистыхъ,
             Не у птичекъ у прелестныхъ,
             Не у звѣздочекъ небесныхъ, --
             Вы теперь въ рукахъ вѣрнѣйшихъ,
             У ростовщиковъ добрѣйшихъ!
   

XVII.
РАЗГОВОРЪ НА ПАДЕРБОРНСКОЙ СТЕПИ.

             Ты не слышишь въ отдаленьи
             Звуки скрыпокъ сладострастныхъ?
             Въ этотъ мигъ тамъ, безъ сомнѣнья,
             Сонмъ танцуетъ дамъ прекрасныхъ!
   
             "Вотъ такъ слухъ, сказать, богатый!
             "Никакихъ тамъ нѣту скрыпокъ:
             "Свиньи тамъ и поросята
             "Хрюкаютъ, идя межъ липокъ."
   
             Слышишь, рогъ тамъ раздается
             И охотникъ сзываетъ?
             Стадо вонъ овецъ пасется,
             Пастушекъ въ свирѣль играетъ.
   
             "Мелешь, другъ, ты все пустое!
             "Гдѣ ты слышишь рогъ, свирѣли?
             "Стадо тамъ домой свиное
             "Гонитъ мальчикъ мимо ели."
   
             Слышишь ты, какъ нѣжно льются
             Пѣсни сладкіе мотивы
             И какъ "браво" къ намъ несутся
             Эльфъ, малюточекъ красивыхъ *)?
   *) Эльфы -- чрезвычайно нѣжные добрые малютки-духи, которыми поэтическое воображеніе германскихъ и кельтическихъ народовъ населяло всю природу. По ихъ миѳологіи эти духи обитаютъ въ холмахъ, живутъ совершенно такъ, какъ люди, имѣютъ своего короля и королеву (Оберонъ и Титанія, воспѣтые Шекспиромъ), при лунномъ свѣтѣ лѣтнихъ ночей выходятъ на поверхность земли невидимками, пасутъ своихъ синихъ овецъ и коровъ, пляшутъ въ-кружокъ, играютъ превосходно на музыкальныхъ инструментахъ, поютъ волшебныя пѣсни, очаровательнымъ голосомъ заманиваютъ къ себѣ благороднаго рыцаря, который, попавшись къ нимъ, долженъ пробыть у нихъ семь лѣтъ, похищаютъ дѣтей, какъ это видно изъ баллады "Царь Эльфъ, Erlenkönig" (то есть Elfenkönig) Гёте, переведенной у насъ Жуковскимъ ("Лѣсной-Царь"), и проч. Примѣч. Перев.
   
             "Я тебя не понимаю:
             "То не Эльфы, а осины,
             "И мужикъ тамъ, распѣвая,
             "Гонитъ степью гуртъ гусиный."
   
             Слышь, колокола на башнѣ
             Четверти часовъ пробили?
             Вонъ идутъ селяне съ пашни;
             Многія крестьянки милы.
   
             "Ври, любезный! врать здорово;
             "Я жъ замѣтить только смѣю,
             "Что звонятъ тамъ три коровы
             "Колокольчикомъ на шеѣ."
   
             Видишь даму тамъ въ вуали,
             Что намъ грустно поклонилась?
             То краса моя: съ печали
             Вонъ слеза у ней скатилась!
   
             "Ну, да полно жъ, другъ мой! Это
             "Вѣдьма злая съ бородою;
             "Сгорбясь, вѣдьма-Лизавета
             "Полемъ тащится съ клюкою."
   
             Смѣйся, смѣйся, сколько хочешь,
             Надъ фантазіей высокой:
             Ты, пожалуй, обморочишь
             Мудрость истины глубокой.
   

XVIII.
ВЪ АЛЬБОМЪ.

             Земля -- столбовая дорога; на ной
             Мы всѣ пассажиры, что разнымъ манеромъ
             Идемъ и несемся посредствомъ коней,
             Точь-въ-точь скороходы мы или курьеры.
   
             Другъ друга встрѣчаешь, кивнешь головой,
             Поклонъ посылаешь платкомъ изъ кареты
             И даже обняться бы рады душой,
             Да лошади мчатся и времени нѣту.
   
             Едва лишь на станціи нынѣ я васъ
             Увидѣлъ, успѣлъ передать вамъ два слова,
             И вотъ почтальона труба вскорѣ насъ,
             Мой принцъ незабвенный, разлучитъ ужъ снова.
   

XIX.
ВО-ИСТИНУ-ТАКЪ!

             Когда весна грядетъ къ намъ съ солнечнымъ сіяньемъ,
             Тогда являются цвѣты, краса полей;
             Когда луна, всходя, польетъ свое сіянье,
             Тогда и звѣздочки всплываютъ вслѣдъ за ней;
             Когда пѣвецъ глаза увидитъ милой дѣвы,
             Тогда изъ сердца бьютъ ключомъ его напѣвы; --
             Но солнца вѣшній свѣтъ, и звѣзды и цвѣты,
             Луна и блескъ очей дѣвичьей красоты,
             Какъ это все, друзья, ни нравится порой --
             Не составляетъ все жъ вселенной всей собой.
   

СОНЕТЫ.

А. В. ШЛЕГЕЛЮ.

             И въ фижмахъ и въ цвѣтахъ; рой мушекъ черныхъ
                       На нарумяненныхъ какъ жаръ ланитахъ;
                       Въ сапожкахъ, носики которыхъ сшиты
                       Какъ птичій клювъ; вся въ кружевахъ узорныхъ;
             Прическа башнею глядитъ дозорной,
                       И въ таліи осою перевита, --
                       Такой лжемузою, другъ знаменитый,
                       Была германская, явясь покорной
             И страстной предъ тобой. Не довѣряя
                       Ей, шелъ впередъ ты и, въ глуши блуждая,
                       Набрелъ на замокъ; въ немъ краса дремала
             Германской музою, прямой, законной.
                       Она, освободясь отъ нѣги сонной,
                       Съ любовію на грудь твою упала.
   

МОЕЙ МАТЕРИ Б. ГЕЙНЕ, УРОЖДЕННОЙ ФОНЪ-ГЕЛЬДЕРНЪ.

I.

             Я голову привыкъ держать высоко;
                       Я непреклоненъ, тугъ обыкновенно:
                       Кто бъ ни взглянулъ въ лице мнѣ дерзновенно --
                       Я не моргну предъ нимъ нисколько окомъ;
             Но, матушка, признаюсь откровенно,
                       Какъ гордость ни умчи меня далеко --
                       Я уваженіемъ смирюсь глубокимъ
                       Въ присутствіи твоемъ благословенномъ.
             Не знаю я: душа ль твоя смущаетъ
                       Меня, что мощно такъ все проникаетъ
                       И къ небесамъ, горѣ, порой взлетаетъ.
             Меня гнетутъ воспоминанья тѣни,
                       Что столько причинилъ я огорченій
                       Тебѣ, въ любви которой нѣтъ сравненій!
   

II.

             Безумецъ, я съ тобой тогда разстался!
                       Я думалъ исходить весь свѣтъ, міръ цѣлый,
                       Найдти любовь, любовь на самомъ дѣлѣ,
                       Которой бы я сердцемъ всѣмъ предался.
             И чтожъ? Къ кому я въ двери ни стучался
                       Рукой усталою, оледенѣлой,
                       Прося любви душѣ осиротѣлой, --
                       Вездѣ съ насмѣшкою одной встрѣчался!
             И все-то, все любви искалъ я жадно,
                       Не находя нигдѣ ея, отрадной;
                       И вотъ вернулся я больной, угрюмый.
             Но ты предстала мнѣ: въ тебѣ сверкала
                       Любовь, любовь, которой такъ искала
                       Душа моя, стремясь къ ней нѣжной думой.
   

Г. С--У.

             Когда я книжечку твою рукою
                       Поспѣшною открылъ -- мнѣ вдругъ предстали
                       Видѣнья милыя, что такъ витали
                       Въ дни дѣтства нѣжнаго передо мною.
             Мнѣ вновь предсталъ соборъ, что такъ главою
                       Вознесся къ небесамъ и что создали
                       Германцы вѣрные; вновь зазвучали
                       Колокола съ органомъ, со святою
             Молитвою. Вотъ вижу я... толпятся
                       Вкругъ зданья карлики, наверхъ взлѣзаютъ
                       И украшенія его ломаютъ.
             Напрасно дубъ имъ оголять стараться:
                       Придетъ весна, вслѣдъ за зимой суровой,
                       И листьями покроется онъ снова.
   

ФРЕСКО-СОНЕТЫ, ПОСВЯЩЕННЫЕ ХРИСТІЯНУ С.

I.

             Я не курю смолы предъ тѣмъ болваномъ,
                       Въ комъ грязь съ пескомъ подъ кожей золотой.
                       Не дамъ руки я подлецу душой,
                       Что очернить меня готовъ обманомъ.
             Я низачто сгибать спины не стану
                       Предъ барыней, продажною красой,
                       И не пойду за жалкою толпой,
                       Что тащится за колесницей пана.
             Я знаю: дубъ падетъ -- что дѣлать, други!--
                       А трость, въ дугу склоняясь передъ вьюгой,
                       Останется... Какой же ей конецъ?
             Большая честь! возьметъ ее глупецъ
                       На мѣсто палки! иль и то занятье --
                       Вѣкъ выколачивать отъ пыли платье...
   

II.

             Дай маску: я хочу маскироваться,--
                       Тряпичникомъ, чтобы мерзавцы-фаты,
                       Ослы, одѣтые въ костюмъ богатый,
                       Въ "свои" ко мнѣ не смѣли навязаться.
             Дай мнѣ манеръ и пошлыхъ словъ набраться,
                       Чтобы предстать предъ нихъ лакейскимъ хватомъ,
                       Скрыть все, весь лоскъ, поддѣльное все злато,
                       Чѣмъ франты такъ умѣютъ отличаться.
             Я такъ пущуся въ плясъ, средь масокъ странныхъ,
                       Германскихъ рыцарей, аббатовъ сытыхъ,
                       Жрецовъ, немногими межъ нихъ открытый.
             Меня клинкомъ шпаженки деревянной
                       Отшлепаютъ. Отлично! А сними я
                       Вдругъ маску -- всѣ умолкнутъ, какъ нѣмые...
   

III.

             Смѣюся я надъ фатами-козлами,
                       Что такъ меня порою озираютъ, --
                       Надъ лисами, что на меня взираютъ
                       Язвительно невинными глазами, --
             Надъ обезьянами, лжемудрецами,
                       Что съ важностью смѣшною возвышаютъ
                       Себя въ судьи надъ тѣмъ, чего не понимаютъ,
                       Ну хоть въ судьи надъ нашими умами.
             Смѣюсь затѣмъ я, что когда случатся
                       Несчастія и намъ судьба сердито
                       Къ ногамъ подброситъ то, что сердцу мило
             И что она безжалостно разбила,
                       И будетъ сердце ужъ само разбито,
                       Тогда останется одно -- смѣяться.
   

IV.

             Есть сказка дивная въ мозгу моемъ,
                       Въ той сказкѣ пѣсня есть, а въ пѣснѣ той
                       Растетъ, цвѣтетъ дѣвица красотой;
                       У дѣвушки той сердце есть; но въ немъ
             Любви лишь нѣтъ: въ томъ сердцѣ ледяномъ
                       Лишь спѣсь видна съ надменностью одной.
                       Не слышишь, какъ въ моей главѣ младой
                       Звѣнитъ та сказочка, какъ страшнымъ сномъ
             Жужжитъ та пѣсенка и какъ лукаво
                       Смѣется дѣвушка? О, я несчастный!
                       Боюсь, чтобъ черепъ мой не разломился!
             Но распадися онъ -- о Боже правый!
                       Нѣтъ, это, признаюсь, было бъ ужасно,
                       Когда бъ разсудокъ мой на свѣтъ явился!
   

V.

             Въ вечерній часъ, въ часъ сладкаго мечтанья,
                       Умолкшія раздались пѣснопѣнья,
                       Скатилась по щекѣ слеза мученья
                       И вновь раскрылися мои страданья;
             Передо мной, во всемъ своемъ блистаньи,
                       Она, мое прелестное видѣнье,
                       Сидя, склонясь надъ столикомъ надъ швейнымъ,
                       Вязала въ тишинѣ святой, въ молчаньи...
             Потомъ, вдругъ весело вскочивъ со стула,
                       Отрѣзала свой локонъ и вручила
                       Его колечко мнѣ съ улыбкой милой.
             И сердце съ радости во мнѣ вздрогнуло....
                       Но демонъ сплелъ изъ тѣхъ волосъ веревку
                       И водитъ вѣкъ меня на ней преловко.
   

VI.

             Ты въ поцалуѣ мнѣ разъ отказала.
                       Ты помнишь ли?.... сказалъ съ упрекомъ я.
                       Сказалъ, и нѣжная краса моя
                       Въ отвѣтъ, обнявъ меня, попаловала
             И мирты вѣтвь съ улыбкою сорвала,
                       Что на окнѣ росла, въ горшкѣ стоя.
                       "На эту вѣтвь, на память отъ меня,
                       "И посади ее" -- она сказала.
             Прошли года. Увядшей мирты нѣтъ,
                       Да и ее саму давнымъ-давно
                       Я не встрѣчалъ; но попалуя слѣдъ
             Все сжетъ меня. Вчера я прискакалъ
                       Изъ дальнихъ странъ, чтобъ на ея окно
                       Взглянуть и ночь подъ нимъ всю простоялъ.
   

VII.

             Другъ! Берегись ты рожъ бѣсовскихъ ярыхъ,
                       Но больше личиковъ страшись несмѣлыхъ!
                       Разъ мнѣ одно изъ нихъ вонзило въ тѣло,
                       Въ залогъ любви, когтей острѣйшихъ пару...
             Другъ! Берегись ты кошекъ черныхъ старыхъ,
                       Но больше кошечекъ страшися бѣлыхъ!
                       Разъ мнѣ одна изъ нихъ чуть не успѣла
                       Все сердце изорвать въ нѣжнѣйшемъ жарѣ.
             О личико моей подруги страстной!
                       Какъ могъ въ очахъ твоихъ я ошибиться
                       И кровь могла отъ этихъ лапокъ литься!
             О лапки милыя моей прекрасной!
                       Когда бъ хоть разъ прижаться къ вамъ устами,
                       И пусть бы кровь моя текла ручьями!
   

VIII.

             Видалъ, какъ я сражался съ пуделями
                       Въ очкахъ и съ кошками, что притирались
                       И славу очернить мою старались,
                       И какъ меня честили именами
             Педанты, и межъ нихъ какъ отличались
                       Шуты, звѣня своими колпаками,
                       И какъ я окруженъ бывалъ змѣями,
                       И кровь изъ ранъ моихъ какъ изливалась!
             Тебя жъ средь нихъ ничто не сокрушило.
                       Твоя глава мнѣ маякомъ служила,
                       А сердце -- гаванью, гдѣ въ часъ ненастный
             Шумятъ валы и рѣдко лишь случится
                       Судамъ ходить близъ ней и не разбиться;
                       Зато, войдя въ нее, спи безопасно.
   

IX.

             Я плакать бы желалъ, но нѣту силъ,
                       Желалъ бы къ облакамъ сейчасъ подняться;
                       А на землѣ вѣкъ долженъ пресмыкаться,
                       Гдѣ такъ меня сонмъ гадовъ окружилъ.
             Я всѣмъ бы существомъ теперь парилъ
                       Близъ той, къ кому мечты мои стремятся,
                       Дыханьемъ бы ея сталъ упиваться;
                       Но сердце мнѣ судьбины мечъ пронзилъ,
             И изъ него горячими струями
                       Струится кровь моя, и ужъ безсильный
                       Едва я вижу свѣтъ передъ собою,
             И съ тайнымъ страхомъ въ даль несусь мечтою,
                       Въ туманный міръ, гдѣ мягкими руками
                       Меня обниметъ хоръ тѣней могильныхъ.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru