Генрих Гейне
Стихотворения
М. Л. Михайлов. Сочинения в трех томах
Сочинения. Том первый. Стихотворения
М., Государственное издательство художественной литературы, 1968
СОДЕРЖАНИЕ
Пролог
Грезы
"Мне снились страстные восторги и страданья..."
"Снилась мне девушка: кудри как шелк..."
"Ночь могилы тяготела..."
"Зловещий грезился мне сон..."
"И я когда-то знал край родимый..."
Сумерки богов
На Гарце
"Фраки, белые жилеты..."
Горная идиллия
Пастух
"Солнце близко; на востоке..."
Ильза
Песни
"Дай ручку мне! к сердцу прижми ее, друг!.."
"Из слез моих много, малютка..."
"Когда гляжу тебе в глаза..."
"Щекою к щеке ты моей приложись..."
"Стоят от века звезды..."
"Опустясь головкой сонной..."
"Когда-то друг друга любили мы страстно..."
"На северном голом утесе..."
"Как пришлось с тобой расстаться..."
"Только до слуха коснется..."
"Лето жаркое алеет..."
"Полны мои песни..."
"Во сне неутешно я плакал..."
"Падает звездочка с неба..."
"Полночь немая была холодна..."
"Не радует вешнее солнце..."
"Печален по роще брожу..."
"Привяжи, душа-рыбачка..."
"Вихорь смерчи водяные..."
"Безбрежное море кругом..."
"Объятый туманными снами..."
"Снежная изморозь, ветер..."
"Как сквозь облачного дыма..."
"Ты, как цветок весенний..."
"Пусть на землю снег валится..."
"Я к белому плечику милой..."
"Трубят голубые гусары..."
"Я при первой нашей встрече..."
"Смерть - прохладной ночи тень..."
"Дождался я светлого мая..."
"Глазки весны голубые..."
"Как трепещет, отражаясь..."
"Священный союз заключили..."
"Скажи мне, кто вздумал часы изобресть..."
"Тот же сон, что снился прежде!.."
"Тень - любовь твоя и ласки..."
"Корабль мой на черных плывет парусах..."
"Все море, братья, в час заката..."
"Из края в край твой путь лежит..."
"Как расстаются двое..."
"И розы на щечках у милой моей..."
"На дальнем небосклоне..."
"Лежу ли бессонною ночью..."
"Полно, сердце! что с тобою?.."
"Липа вся под снежным пухом..."
"Порою картины былого..."
"Сердце мне терзали..."
"Буря поет плясовую..."
"Случайно со мной повстречалась..."
"Снова роща зеленеет..."
"Как-то раз в потемках жизни..."
"Как из пены волн рожденная..."
"Дитя мое, свет глуп и слеп..."
"Я не ропщу, хоть в сердце стынет кровь..."
"Несчастна ты,- и ропот мой молчит..."
"Свадебной радости полны..."
"Я глазки у милой моей..."
"Самоубийц хоронят..."
"Когда бы цветы то узнали..."
"Отчего это, милая, розы в цвету..."
"О, я несчастный Атлас! Целый мир..."
"Идет за племем племя..."
"Тебя умчит далеко..."
Думы
"С толпой безумною не стану..."
"Брось свои иносказанья..."
Афронтенбург
Ночные мысли
Романсы и баллады
Гренадеры
Гонец
Король Ричард
Трагедия
Женщина
Рыцарь Олаф
Гаральд Гарфагар
Гастингское поле
Богомольцы в Кевларе
Асра
Пастор
Альманзор
Валтасар
Ратклиф
На смертном одре
Радость и горе
Оглядка на прошлое
В мае
Умирающие
Скорбь вавилонская
Enfant perdu
Порядок вещей
Оборванцы
Остывший
Воспоминание
Несовершенство
Благочестивое предостережение
Разные стихотворения
"Есть в старых сказках золотые замки..."
Вицли-Пуцли
Юдоль плача
Умные звезды
"Заставь горячими клещами..."
Северное море
Часть первая
Коронование
Сумерки
Закат солнца
Ночь на берегу
Посейдон
Признание
Ночью в каюте
Буря
Морская тишь
Морской призрак
Очищение
Часть вторая
Утренний привет
Гроза
Крушение
На закате
Песнь океанид
Боги Греции
Вопросы
Феникс
У пристани
Эпилог
ПРОЛОГ
Снова я в сказочном старом лесу:
Липы осыпаны цветом;
Месяц, чаруя мне душу, глядит
С неба таинственным светом.
Лесом иду я. Из чащи ветвей
Слышатся чудные звуки:
Это поет соловей про любовь
И про любовные муки.
Муки любовной та песня полна:
Слышны и смех в ней и слезы,
Темная радость и светлая грусть...
Встали забытые грезы.
Дальше иду я. Поляна в лесу;
Замок стоит на поляне.
Старые круглые башни его
Спят в серебристом тумане.
Заперты окна; унынье, и мрак,
И гробовое молчанье...
Словно безмолвная смерть обошла
Это заглохшее зданье.
Сфинкс, и роскошен и страшен, лежал
В месте, где вымерли люди:
Львиные лапы, спина; а лицо
Женское, женские груди.
Дивная женщина! В белых очах
Дико светилось желанье;
Страстной улыбкой немые уста
Страстное звали лобзанье.
Сладостно пел и рыдал соловей...
И, вожделеньем волнуем,
Весь задрожал я - и к белым устам
Жарким прильнул поцелуем.
Камень холодный вдруг начал дышать...
Груди со стоном вздымались;
Жадно огнем поцелуев моих
Губы, дрожа, упивались.
Душу мне выпить хотела она,
В неге и млея и тая...
Вот замерла - и меня обняла,
Когти мне в тело вонзая.
Сладкая мука! блаженная боль!
Нега и скорбь без предела!
Райским блаженством поит поцелуй;
Когти терзают мне тело.
"Эту загадку, о Сфинкс! о Любовь! -
Пел соловей,- разреши ты...
Как в тебе счастье и смертная скорбь,
Горе и радости слиты?"
"Сфинкс! над разгадкою тайны твоей
Мучусь я многие лета.
Или загадкою будет она
И до скончания света?"
Грезы
* * *
Мне снились страстные восторги и страданья,
И мирт и резеда в кудрях прекрасной девы,
И речи горькие, и сладкие лобзанья,
И песен сумрачных унылые напевы.
Давно поблекнули и разлетелись грезы;
Исчезло даже ты, любимое виденье!
Осталась песня мне: той песне на храненье
Вверял я некогда и радости и слезы.
Осиротелая! умчись и ты скорее!
Лети, о песнь моя, вослед моих видений!
Найди мой лучший сон, по свету птицей рея,
И мой воздушный вздох отдай воздушной тени!
* * *
Снилась мне девушка: кудри как шелк;
Кроткие, ясные очи...
С нею под липой просиживал я
Синие летние ночи.
Слово любви прерывала порой
Сладкая речь поцелуя...
Звезды вздыхали средь темных небес,
Словно ревниво тоскуя.
Я пробудился... Со мной никого...
Страшно мне в сумраке ночи;
Холодно, немо глядят на меня
Тусклые звездные очи.
* * *
Ночь могилы тяготела
На устах и на челе,
Замер мозг, застыло сердце...
Я лежал в сырой земле.
Много ль, мало ли, не знаю,
Длился сон мой гробовой;
Пробудился я - и слышу
Стук и голос над собой...
"Встань, мой Генрих, из могилы!
Светит миру вечный день -
И над мертвыми разверзлась
Гроба сумрачная сень".
"Милый друг мой, как я встану?
Всё темны мои глаза:
Много плакал я - и выжгла
Их горючая слеза".
"Генрих, встань! я поцелуем
Слепоту сниму с очей:
Узришь ангелов ты в небе
В ризе света и лучей".
"Милый друг мой, как я встану?
Сердце все еще в крови:
Глубоко его язвила
Ты словами без любви".
"Я к больному сердцу, Генрих,
Нежно руку приложу:
Язвы старые закрою,
Токи крови удержу".
"Милый друг мой, как я встану?
Кровь и кровь на лбу моем:
Я не мог снести разлуки -
И пробил его свинцом!"
"Я косой своею, Генрих,
Обвяжу тебе чело:
Кровь уймется, боль уймется;
Снова взглянешь ты светло".
Так был сладок, так был нежен
Тихий звук молящих слов,
Что я встать хотел из гроба -
И идти на милый зов.
Но опять раскрылись раны,
Кровь, обильна и черна,
Снова хлынула ручьями,
И - очнулся я от сна.
* * *
Зловещий грезился мне сон...
И люб и страшен был мне он;
И долго образами сна
Душа, смутясь, была полна.
В цветущем - снилось мне - саду
Аллеей пышной я иду.
Голоеки нежные клоня,
Цветы приветствуют меня.
Веселых пташек голоса
Поют любовь; а небеса
Горят и льют румяный свет
На каждый лист, на каждый цвет.
Из трав курится аромат;
Теплом и негой дышит сад...
И все сияет, все цветет,
Все светлой радостью живет.
В цветах и в зелени кругом,
В саду был светлый водоем.
Склонялась девушка над ним
И что-то мыла. Неземным
В ней было все: и стан, и взгляд,
И рост, и поступь, и наряд.
Мне показалася она
И незнакома и родна.
Она и моет и поет -
И песнью за сердце берет:
"Ты плещи, волна, плещи!
Холст мой белый полощи!"
К ней подошел и молвил я:
"Скажи, красавица моя,
Скажи, откуда ты и кто,
И здесь зачем, и моешь что?"
Она в ответ мне: "Будь готов!
Я мою в гроб тебе покров".
И только молвила - как дым
Исчезло все. - Я недвижим
Стою в лесу. Дремучий лес
Касался, кажется, небес
Верхами темными дубов;
Он был и мрачен и суров.
Смущался слух, томился взор...
Но - чу! - вдали стучит топор.
Бегу заросшею тропой -
И вот поляна предо мной.
Могучий дуб на ней стоит -
И та же девушка под ним;
В руках топор... И дуб трещит,
Прощаясь с корнем вековым.
Она и рубит и поет -
И песнью за сердце берет:
"Ты руби, мой топорок!
Наруби ты мне досок!"
К ней подошел и молвил я:
"Скажи, красавица моя,
Скажи, откуда ты и кто
И рубишь дерево на что?"
Она в ответ мне: "Близок срок!
Тебе на гроб рублю досок".
И только молвила- как дым
Исчезло все.- Тоской томим,
Гляжу - чернеет степь кругом,
Как опаленная огнем,
Мертва, бесплодна... Я не знал,
Что ждет меня; но весь дрожал.
Иду... Как облачный туман,
Мелькнул вдали мне чей-то стан.
Я подбежал... Опять она!
Стоит, печальна и бледна,
С тяжелым заступом в руках -
И роет им. Могильный страх
Меня объял. О, как она
Была прекрасна и страшна!
Она и роет и поет -
И скорбной песнью сердце рвет:
"Заступ, заступ! глубже рой:
Надо в сажень глубиной!"
К ней подошел и молвил я:
"Скажи, красавица моя,
Скажи, откуда ты и кто,
И здесь зачем, и роешь что?"
Она в ответ мне: "Для тебя
Могилу рою". - Ныла грудь,
И содрогаясь и скорбя;
Но мне хотелось заглянуть
В свою могилу.- Я взглянул...
В ушах раздался страшный гул,
В очах померкло... Я скатился
В могильный мрак - и пробудился.
* * *
И я когда-то знал край родимый...
Как светел он!
Там рощи шумны, фиялки сини...
- То был лишь сон!
Я слышал звуки родного слова
Со всех сторон...
Уста родные "люблю" шептали...
То был лишь сон!
СУМЕРКИ БОГОВ
Явился Май, принес и мягкий воздух,
И золотой свой свет, и аромат,
И дружелюбно белыми цветами
Всех манит, и из тысячи фиялок
С улыбкой смотрит синими очами,
И расстилает свой ковер зеленый,
Весь пышно затканный лучами солнца
И утренней росой, и созывает
К себе любезных смертных. Глупый люд
На первый зов покорно поспешает.
Мужчины вышли в нанковых штанах
И в праздничных кафтанах с золотыми,
Сияющими пуговками; в цвет
Невинности все женщины оделись;
Крутит свой ус весенний молодежь;
У девушек высоко дышат груди;
Поэты городские запаслись
Карандашом, бумагой и лорнетом...
И все, ликуя, за город бегут,
Садятся на муравчатых полянах,
Любуются на быстрый рост деревьев,
На нежные и пестрые цветочки,
Внимают пенью беззаботных пташек
И шлют привет свой ясным небесам.
И у меня был Май с визитом. Трижды
В затворенную дверь он постучал
И кликнул мне: "Я Май! Не прячься, бледный
Мечтатель! выдь! Тебя я поцелую!"
Но двери я не отпер и сказал:
"Недобрый гость, зовешь меня напрасно!
Тебя насквозь прозрел я - и насквозь
Узнал строенье мира; слишком много
И слишком глубоко узнал - и прахом
Рассеялись все радости мои,
И в сердце скорби вечные вселились.
Сквозь каменную жесткую кору
Мне ясно видно все в людских домах,
В людских сердцах; и здесь и там я вижу
Обман, да ложь, да жалостное горе.
На лицах я читаю злые мысли;
В стыдливом девственном румянце виден
Мне тайный трепет похоти; над гордым
И вдохновенным юноши челом -
Колпак дурацкий. Всюду на земле
Лишь тени прокаженные я вижу
Да рожи глупые, и сам не знаю,
В больнице я иль в доме сумасшедших.
Насквозь, как в чистое стекло, я вижу
И всю земную глубь и весь тот ужас,
Что Май напрасно хочет утаить
Под пышной муравой своей. Я вижу,
Как мертвецы лежат в гробах там тесных;
Глаза раскрыты, руки скрещены,
Лицо как полотно, и бел их саван,
И черви между желтых губ клубятся.
Я вижу - сын, с любовницей шутя,
Садится на отцовскую могилу...
Вокруг с насмешкой свищут соловьи,
И нежные цветочки полевые
Лукаво издеваются, и мертвый
Отец в своей могиле шевелится,
И вздрагивает скорбно мать земля".
О бедная земля! твои терзанья
Я знаю. Вижу я, как грудь твою
Снедает пламя, как исходят кровью
Бесчисленные жилы, как широко
Твоя раскрылась рана и потоком
Вдруг хлынули огонь, и кровь, и дым.
Я вижу - из земной разверстой пасти
Выходит исполинские сыны
Предвечной ночи, машут над собой
Багровыми светильниками, ставят
Свои литые лестницы и грозно
Бегут по ним на штурм твердыни неба.
За ними лезут карлики, и с треском
Там золотые лопаются звезды.
Руками дерзновенных пришлецов
Раздернута завеса золотая
У божьего шатра, и с воем ниц
Святые сонмы ангелов упали.
Весь побледнев, сидит на троне бог,
Рвет волосы и топчет свой венец.
Горит все царство вечности. Повсюду
Пожар кровавый мечут исполины;
А карлы бьют горящими бичами
По спинам ангелов и в смертных корчах
Их за волосы тащат и кидают.
И мой хранитель ангел там, с цветущим,
Прелестным ликом, с русыми кудрями,
С блаженством в голубых глазах и вечной
Любовью на устах... И гадкий, черный
Урод его схватил и повалил...
Со скрежетом он смотрит на его
Божественные члены... Сладострастно
Насилует его в своих объятьях...
И ярый крик несется по вселенной...
Шатнулися основы мировые -
И рухнули и небо и земля -
И воцарилась тьма предвечной ночи.
На Гарце
* * *
Фраки, белые жилеты,
Тальи, стянутые мило,
Комплименты, поцелуи...
Если б в вас да сердце было!
И любви хотя немножко
Было б в сердце!.. Тошны, право,
Ваши вопли и стенанья:
Разве жизнь вам не забава?
Ухожу от вас я в горы,
Где живут простые люди,
Где свободный веет воздух
И дышать просторно груди...
В горы, где темнеют ели -
Шумны, зелены, могучи,
Воды плещут, птицы свищут
И по воле мчатся тучи.
Полированные залы...
Полированные гости...
В горы! в горы! Я оттуда
Улыбнуся вам без злости.
ГОРНАЯ ИДИЛЛИЯ
I
На горе, в избушке скромной,
Рудокоп живет старик.
Шумны темные там ели,
Кротко-светел лунный лик.
Средь избушки стул высокий,
Весь резной, у ног скамья;
И сидит на нем счастливец,
И счастливец этот - я.
На скамье сидит малютка -
Оперлась на локоток;
Глазки - звезды голубые,
Губки - розовый цветок.
Мне сияют эти звезды,
Чистой радостью блестя;
К алым губкам приложила
Белый пальчик свой дитя.
Ни отец, ни мать не слышат;
Не до нас им: мать прядет,
А отец, бренча на лютне,
Песню старую поет.
И малютка шепчет тихо:
Речь ее едва слышна;
Важных тайн своих немало
Мне поведала она.
"Вот, как тетушка скончалась,
И сиди тут круглый год:
С ней пойдешь, бывало, в город,
Хоть посмотришь на народ.
Здесь и пусто так, и глухо,
И так холодно в горах;
А зима придет лихая -
Все схоронимся в снегах.
Я ж трусливая такая,
Как дитя: меня страшат
Злые духи гор, что бродят
Темной ночью и шалят".
Вдруг малютка умолкает,
Будто слов боясь своих,
И руками закрывает
Звезды глазок голубых.
И шумнее шелест елей,
Громче гул веретена,
И ясней со звоном лютни
Песня старая слышна:
"Не страшись, моя малютка,
Наважденья силы злой!
Божьи ангелы на страже
Днем и ночью над тобой".
II
К нам в окно стучит тихонько
Ель зеленою рукой,
И сквозь веток с любопытством
Смотрит месяц золотой.
Крепко в горенке соседней
Спят давно отец и мать;
Мы не можем нашептаться,
И не хочется нам спать.
"Нет, не верю я, чтоб часто
Ты молился: шепот твой
Чем-то кажется мне странным,
Не молитвою святой.
Этот злой, холодный шепот
Уж не раз меня пугал;
Только кротким, светлым взглядом
Ты испуг мой отгонял.
Да и веришь ли ты, полно,
Что есть в небе над тобой
Бог-отец, бог-сын, распятый
На кресте, и дух святой?"
Ах, дитя! еще малюткой
Верил я, что в небесах
Бог-отец живет над нами,
Что велик он, свят и благ...
Создал землю, человеку
Бытие и душу дал,
Солнцу, месяцу и звездам
Путь их вечный указал.
Стал я старше и умнее,
Стал побольше понимать,
И узнал я светлой веры
В бога-сына благодать.
Он принес нам, воплотившись,
Откровение любви;
Но народ безумный руки
Обагрил в его крови.
Возмужал я, много видел,
Много странствовал, читал,
И теперь в святого духа
Жарким сердцем верить стал.
Чудеса его исчислить
Недостанет наших слов!
Он сломил твердыни злобы
И оковы снял с рабов.
Нашим язвам он целенье,
В нем и право и закон;
Перед ним с богатым нищий,
Раб с владыкой уравнен.
Гонит он туман тяжелый,
Что окутывал нам тьмой
Ум и сердце и пред нами
Шел как призрак гробовой.
Много рыцарей отважных
Обрекли себя ему
И по свету разъезжают -
Носят свет и гонят тьму.
Тихо веют их знамена,
И доспех горит на них...
Что, хотела б ты, малютка,
Видеть рыцарей таких?
Так скорей любуйся мною,
Ненаглядная моя,
И целуй меня покрепче!
Ведь такой же рыцарь я.
III
За ветвями темной ели
Прячет месяц светлый лик;
В нашей горенке чуть светит
Догорающий ночник.
Но в звездах моих лазурных
Свет мне радостный горит;
Пышут розы уст румяных,
И малютка говорит:
"Домовые наши - злые:
Хлеб воруют по ночам;
В ящик с вечера положишь -
Поутру уж пусто там.
С молока съедят все сливки,
Не покроют и горшка;
Кошка вылижет остатки -
И сиди без молока!
А ведь кошка наша - ведьма:
Ночью буря на дворе,
А она идет тихонько
К старой башне на горе.
Там стоял когда-то замок;
Весь сиял он по ночам:
В ярких залах танцевало
Много рыцарей и дам.
Но волшебницей лихою
Проклят замок и народ;
И остались лишь обломки,
И сова гнездо там вьет.
Помню, тетка говорила:
Лишь такое слово знать
И его в таком лишь месте
И в такой лишь час сказать -
Снова в замок превратятся
Все обломки эти там -
И запляшет в ярких залах
Много рыцарей и дам.
Будет тот, кто молвит слово,
Обладателем всего;
Станут трубы и литавры
Славить молодость его!"
Так живут и дышат сказки
У малютки на устах;
Вера теплится живая
В голубых ее глазах.
Локон шелковый на пальцы
Навивает мне она;
И целует, и смеется,
И дает им имена.
И глядит все так приветно
В тихой горенке кругом:
Стол и шкаф - как будто с ними
Я с младенчества знаком.
Тихо маятник лепечет,
Тихо лютня на стене
Прозвучит порой струнами,
И сижу я как во сне.
Не такое ль надо место,
Не такой ли надо миг,
Чтоб от слова замок снова
В блеске царственном возник?
Да, дитя! Смотри: светлеет
Ночи темная пора.
Чу! шумней ручьи и ели;
Пробуждается гора.
Песня гномов с струнным звоном
Меж утесами слышна;
По камням ковры цветные
Стелет знойная весна.
А цветы - пестры и чудны,
В благовонных завитках,
И трепещут слезы страсти
На широких их листах.
Вожделенно пышут розы,
Разгораясь все красней;
На стеблях стоят хрустальных
Чаши снежные лилей.
Звезды с неба, словно солнцы,
Смотрят страстно-горячи,
И лилеям в чаши льются
Их влюбленные лучи.
Да и мы с тобой, малютка,
Мы как будто уж не те...
Посмотри: огни зажглися,
Шелк и золото везде!
И избушка стала замком,
И принцессой стала ты;
Вкруг всё рыцари и дамы:
Сколько пышной суеты!
Все мое - и ты и замок!
Пир венчальный я даю!
Трубы, флейты и литавры
Славят молодость мою!
ПАСТУХ
Ты - король, пастух-красавец!
Этот холм - не трон ли твой?
Это солнце над тобою -
Не венец ли золотой?
Льстиво овцы в алых лентах
Улеглись пред королем;
Камергерами телята
Важно шествуют кругом.
Из козлят придворной труппы
Каждый - чудо, не актер!
Колокольчики коровок,
Флейты птиц - придворный хор.
Чудный звон, игра и пенье!
И порой им вторит гул
Темных елей, водопада,-
И король, глядишь, заснул.
Той порой бразды правленья
Принимает верный пес;
Всем известен нрав министра,
Громкий лай и чуткий нос.
А король во сне лепечет:
"Тяжело быть королем!
Отдохнуть хотел бы дома -
С королевою вдвоем!
Головой бы лег державной
На груди я у нее...
Ведь в глазах ее прекрасных
Все и царство-то мое!"
* * *
Солнце близко; на востоке
Небо ярко и румяно.
Вправо, влево тонут горы
В море белого тумана.
Сапоги бы скороходы!
Я бы в них с волшебной силой
Зашагал чрез эти горы -
И примчался к дому милой.
Спит: я тихо распахнул бы
Белый полог над кроваткой;
Целовать бы стал ей тихо
Глазки, щечки, ротик сладкой...
И еще бы тише молвил
На ушко: "Не верь обману!
Я с тобой, с тобой, как прежде,
И любить не перестану!"
ИЛЬЗА
Зовусь я принцессою Ильзой,
Живу в Ильзенштейне своем.
Зайди ты в хрустальный мой замок:
Блаженно мы в нем заживем.
Своею прозрачной волною
Я вымою кудри твои;
Со мною, угрюмый страдалец,
Забудешь ты скорби свои.
На белой груди моей ляжешь,
Уснешь в моих белых руках
И страстной душою потонешь
В чарующих, сказочных снах.
Ласкать, целовать тебя стану
Без устали. В неге такой
Не таял и царственный Генрих,
Покойный возлюбленный мой.
Пусть мертвые тлеют в могиле,
Живому дай жизни вполне!
А я и свежа и прекрасна,
И сердце играет во мне.
Зайди же, прохожий, в мой замок!
В мой замок хрустальный зайди!
Там рыцари пляшут и дамы...
На пышный мой пир погляди!
Шумят там парчовые платья,
Железные шпоры звенят,
И карлы на скрипках играют,
Бьют в бубны и в трубы трубят.
Как некогда Генриха, крепко
Тебя ко груди я прижму.
Бывало, труба зарокочет -
Я уши закрою ему.
Песни
* * *
Дай ручку мне! к сердцу прижми ее, друг!
Чу! слышишь ли, что там за стук?
Там злой гробовщик в уголочке сидит
И гроб для меня мастерит.
Стучит без умолку и день он и ночь...
Уснул бы - при стуке не смочь.
Эй, мастер! уж время работу кончать!
Пора мне, усталому, спать!
* * *
Из слез моих много, малютка,
Родилось душистых цветов;
А вздохи мои превратились
В немолкнущий хор соловьев.
Уж только б меня полюбила -
Тебе и цветы я отдам,
И песнями станут баюкать
Тебя соловьи по ночам.
* * *
Когда гляжу тебе в глаза,
Стихает на сердце гроза;
Когда в уста тебя целую,
Душою верю в жизнь иную.
Когда склонюсь на грудь твою,
Не на земле я, а в раю...
Скажи "люблю" - и сам не знаю,
О чем я горько зарыдаю.
* * *
Щекою к щеке ты моей приложись:
Пускай наши слезы сольются!
И сердцем ты к сердцу мне крепче прижмись:
Одним огнем пусть зажгутся!
Когда же в то пламя польются рекой
Из глаз наших слезы,- я руки
Сомкну у тебя за спиной и умру,
Умру от блаженства и муки.
* * *
Стоят от века звезды
Недвижно над землей
И смотрят друг на друга
С любовью и тоской.
Их языка (богат он
И как хорош!) не мог
Постигнуть ни единый
Ученый филолог.
Но я его изгибы
Все изучил вполне...
Ведь глазки милой были
Грамматикою мне.
* * *
Опустясь головкой сонной
Под огнем дневных лучей,
Тихо лотос благовонный
Ждет мерцающих ночей.
И лишь только выплывает
В небо кроткая луна,
Он головку поднимает,
Пробуждаясь ото сна.
На листах душистых блещет
Чистых слез его роса,
И любовью он трепещет,
Грустно глядя в небеса.
* * *
Когда-то друг друга любили мы страстно...
Любили хоть страстно, а жили согласно.
Женой ее звал я, она меня мужем;
День целый, бывало, играем не тужим.
И боже спаси, чтоб затеяли ссору!
Нет, все б целоваться - во всякую пору!
Играть наконец мы задумали в прятки,
И в чаще лесной разошлись без оглядки.
Да так-то сумели запрятаться оба,
Что, верно, друг друга не сыщем до гроба.
* * *
На северном толом утесе
Стоит одинокая ель.
Ей дремлется. Сонную снежным
Покровом одела метель.
И ели мерещится пальма,
Что в дальней восточной земле
Одна молчаливо горюет
На зноем сожженной скале.
* * *
Как пришлось с тобой расстаться,
Разучился я смеяться...
Был в насмешках я жесток,
А смеяться все не мог.
Как с тобою разлучился,
Я и плакать разучился...
Много сердцу горьких бед,
А слезы все нет как нет...
* * *
Только до слуха коснется
Песня, что милая пела,
Сердце заноет, забьется,
Вырваться хочет из тела.
К лесу тоска меня гонит;
Спрятался б в чащах дремучих...
Хочется слез мне горючих:
В них мое горе потонет!
* * *
Лето жаркое алеет
На лице твоем;
Но зима морозом веет
В сердце молодом.
Переменится все это -
Посмотри сама:
Скоро в сердце будет лето,
На лице зима.
* * *
Полны мои песни
И желчи и зла...
Не ты ли отравы
Мне в жизнь налила?
Полны мои песни
И желчи и зла...
Не ты ли мне сердце
Змеей обвила?
* * *
Во сне неутешно я плакал:
Мне снилося - ты умерла.
Проснулся; а все по ланитам
Слеза за слезою текла.
Во сне неутешно я плакал:
Мне снилось - забыт я тобой.
Проснулся; но долго катились
Горючие слезы рекой.
Во сне неутешно я плакал:
Мне снилось - мы вместе опять.
Проснулся; а слезы все льются -
И я не могу их унять.
* * *
Падает звездочка с неба,
С яркой своей высоты...
Долго ли, звездочка счастья,
В небе мне теплилась ты?
С яблони цвет облетает,
Падает лист за листом;
Буйно их ветер осенний
По полю носит кругом.
Лебедь запел свою песню...
Тихо прудом он плывет.
Песня все глуше и глуше...
С песней и сам он умрет.
Грустно, темно!.. Ни листочка
Нет уж на ветках нагих...
Вот и звезда золотая -
Гаснет... и лебедь затих.
* * *
Полночь немая была холодна;
Глухо в лесу мои вопли звучали.
Темные сосны очнулись от сна -
И с состраданьем главами качали.
* * *
Не радует вешнее солнце
Смущенную душу мою;
У старых развалин, под липой,
Один и печален стою.
Как ярко блестит под горою
Лазоревой гладью река!
Плывет по ней лодка; далеко
Разносится песнь рыбака.
А там, за рекою, пестреют
Под ясной улыбкой небес
Сады и беседки, и дачи,
И люди, и стадо, и лес.
Вон девушки берегом идут,
К зыбучему плоту с бельем;
Вон мельница шумно трудится -
И сыплет алмазным дождем.
Вон древняя ветхая башня
И будка у старых ворот;
Солдатик в нарядном мундире
Там ходит и взад и вперед.
Играет ружьем он - и ярко
Сверкает на солнце ружье...
"На пле-чо! на кра-ул!" Солдатик!
Прицелься ты в сердце мое!
* * *
Печален по роще брожу;
А дрозд мне с кудрявой березы
Щебечет: "О чем твои слезы?"
Да что тебе, птица, скажу?
Ведь, верно, печаль мою знают
Касатки, сестрицы твои,
Что умные гнезда свои
Над окнами милой свивают.
* * *
Привяжи, душа-рыбачка,
Ты у берега челнок!
Подойди: рука с рукою
Сядем вместе на песок.
Без боязни припади ты
Мне на сердце головой!
Ведь без страха синю морю
Ты челнок вверяешь свой.
Это сердце - то же море:
Так же часты бури в нем,
Так же, бурное, богато
Многоценным жемчугом.
* * *
Вихорь смерчи водяные
Вздел, как белые штаны,
И бежит, бичуя волны;
Волны гневны и черны.
Тьма на небе; ливень хлещет;
Пуще злится ураган.
Мнится, с ночью довременной
Слился старый океан.
К нашей мачте чайка жмется.
Бурей смята на лету,
И пророчит хриплым криком
Неминучую беду.
* * *
Безбрежное море кругом
Лежало в вечернем мерцанье.
Вдвоем на утесе крутом
Сидели мы в грустном молчанье.
В туман облекались струи,
И чайка над нами порхала.
Ты бледные руки свои
Слезами любви орошала.
Безмолвно колени склоня,
К рукам твоим тихо устами
Припал я, и с них ты меня
Поила своими слезами.
С того безотрадного дня
Я высох и сердце изныло...
Слезами своими меня,
Несчастная, ты отравила!
* * *
Объятый туманными снами,
Глядел я на милый портрет,
И мне показалось: я вижу
В нем жизни таинственный след...
Как будто печальной улыбкой
Раскрылись немые уста
И жемчугом слез оросилась
Любимых очей красота.
И сам я невольно заплакал -
Заплакал, грустя и любя...
Ах, страшно поверить!.. Неужто
Я точно утратил тебя?
* * *
Снежная изморозь, ветер,
Слякоть - как быть октябрю...
Сел я от скуки к окошку,
В темень ночную смотрю.
Тусклый вдали огонечек
Виден во мраке сыром:
Это старушка из лавки
Тихо бредет с фонарем.
Верно, мучицы купила,
Масла, яичек пяток:
Хочет большой своей дочке
Сдобный испечь пирожок.
Дочка же дома - уселась
В кресло, и дремлется ей...
Милое личико скрыли
Русые волны кудрей.
* * *
Как сквозь облачного дыма
Виден млечный лунный свет,
Так во тьме былого зрима
Ты, картина светлых лет!
Дружным кругом мы сидели...
Гордо Рейном плыл наш челн.
Под вечерним солнцем рдели
Берега лазурных волн.
Перед женщиной любимой
Я задумчиво сидел...
Блеском вечера палимый,
Бледный лик ее алел.
Все живее, веселее
Раздавалась песнь гребца;
Небо стало голубее,
И просторнее сердца.
Чудным сном мелькали мимо
Замок, роща, горный склон...
Очи женщины любимой
Отражали этот сон.
* * *
Ты, как цветок весенний,
Чиста, нежна, хороша.
Гляжу на тебя - и печалью
Во мне смутилась душа.
С молитвой тебе на головку
Я б руки возложил,
Чтоб бог тебя вечно прекрасной,
Нежной и чистой хранил.
* * *
Пусть на землю снег валится,
Вьюга бешеная злится
И стучится у окна!
Сердца бури не пугают:
В нем живут и расцветают
Образ милой и весна!
* * *
Я к белому плечику милой
Прижался щекою плотней:
Хотелось бы очень подслушать,
Что кроется в сердце у ней.
* * *
Трубят голубые гусары
И в город въезжают толпой...
Я знаю, придется, голубка,
Нам завтра расстаться с тобой.
Пожалуй, покинь меня завтра!
Зато ты сегодня моя;
Зато в этих милых объятьях
Сегодня блаженствую я.
* * *
Трубят голубые гусары
И едут из города вон...
Опять я с тобою, голубка,
И розу принес на поклон.
Какая была передряга!
Гусары - народец лихой!
Пришлось и твое мне сердечко
Гостям уступать под постой.
* * *
Я при первой нашей встрече
По глазам твоим, по речи
Угадал любовь твою.
Если б мать тут не стояла,
Ты б на грудь ко мне упала
И сказала мне: "Люблю!"
Завтра снова мне дорога:
Впереди осталось много
Безотрадного пути.
Щелкнет бич у почтальона,
Грустно глянешь ты с балкона,
Грустно молвлю я: "Прости!"
* * *
Смерть - прохладной ночи тень,
Жизнь - палящий летний день.
Близок вечер; клонит сон:
Днем я знойным утомлен.
А над ложем дуб растет,
Соловей над ним поет...
Про любовь поет, и мне
Песни слышатся во сне.
* * *
Дождался я светлого мая;
Цветы и деревья цветут,
И по небу синему, тая,
Румяные тучки плывут.
Запели веселые пташки
В играющей листве лесов,
И белые скачут барашки
На зелени мягких лугов.
Ни петь, ни скакать не могу я...
Больной, я улегся в траве.
Как будто и сплю и не сплю я...
И грезы и звон в голове.
* * *
Глазки весны голубые
Кротко глядят из травы.
Любы вы милой, фиялки:
С полем расстанетесь вы.
Рву я цветы и мечтаю...
В роще поют соловьи...
Боже мой! кто рассказал им
Думы и грезы мои?
Громко они разглашают
Все, что я в сердце таю...
Целая роща узнала
Нежную тайну мою.
* * *
Как трепещет, отражаясь
В море плещущем, луна;
А сама идет по небу
И спокойна и ясна,-
Так и ты идешь, спокойна
И ясна, своим путем;
Но дрожит твой светлый образ
В сердце трепетном моем.
* * *
Священный союз заключили
Горячие наши сердца -
И тесно друг с другом сомкнулись,
Чтоб биться вдвоем до конца.
Была на груди твоей роза
Посредницей наших сердец...
Мы очень теснили бедняжку -
И смяли совсем наконец.
* * *
"Скажи мне, кто вздумал часы изобресть:
В минуты, в секунды все время расчесть?"-
"Холодный и мрачный то был нелюдим:
Он в зимние ночи, хандрою томим,
Все слушал, как мышка скребется в подпечек
Да в щелке кует запоздалый кузнечик".
"А кто изобрел поцелуй и когда?"-
"Пылавшие счастьем и негой уста:
Без счету, без дум целовались они.
То было в прекрасные майские дни...
И солнце играло, и птицы запели,
И ярко цветами луга запестрели!"
* * *
Тот же сон, что снился прежде!
Прежним счастьем вновь живу я...
В той же вешней мир одежде,
Та же нега поцелуя.
Тот же месяц все двурогий
Светит нам; беседка та же;
Те же мраморные боги
У дверей стоят на страже.
Сладкий сон - увы! - минует,
И сердечные обманы
Осень холодом обдует,
Как весенние поляны.
Да! цвести недолго счастью:
И поблекнет и сомнется...
И, покинутое страстью,
Сердце к сердцу не прижмется.
* * *
Тень - любовь твоя и ласки;
Жизнь и счастье наше - тень.
Ах! не верь вчерашней сказке:
Новой былью дышит день.
Мимолетно наслажденье,
Миг любви - неверен он...
В сердце крадется забвенье,
И глаза смыкает сон.
* * *
Корабль мой на черных плывет парусах
По дикой пустыне морей...
Ты знаешь, как больно мне горе мое:
Зачем его делать больней?
Как ветер, изменчиво сердце твое,
Волны оно вольной беглей!..
Корабль мой на черных плывет парусах
По дикой пустыне морей.
* * *
Все море, братья, в час заката
Горит кругом, как золотое...
Когда умру, на дно морское
Усопшего вы бросьте брата!
Мы были долго с морем дружны:
Волною ласковой, бывало,
Так часто скорби утоляло
Оно в груди моей недужной.
* * *
Из края в край твой путь лежит;
Идешь ты - рад не рад.
По ветру нежный зов звучит -
И ты взглянул назад.
Твоя любовь в стране родной;
Манит, зовет она:
"Вернись домой! побудь со мной
Ты радость мне одна".
Но путь ведет все в даль и тьму -
И остановки нет...
Что так любил - навек к тому
Запал возвратный след.
* * *
Как расстаются двое,
Другу другу руки жмут,
И нет конца прощанью:
Вздыхают, слезы льют.
Без вздохов и без плача
Пошли мы в розный путь...
А вот и слезы льются,
И вздохи давят грудь.
* * *
И розы на щечках у милой моей,
И глазки ее незабудки,
И белые лилии, ручки малютки,
Цветут все свежей и пышней...
Одно лишь сердечко засохло у ней!
* * *
На дальнем небосклоне
Туманною грядой
Встает старинный город,
Одет вечерней мглой.
Кудрявит влажный ветер
Равнину синих вод;
Гребец мой однозвучно
Веслом по влаге бьет.
Заря, чуть теплясь, кажет
Места, где я любил,
Где все, что мило сердцу,
Навек похоронил.
* * *
Лежу ли бессонною ночью
В постели, один, без огня,
Лицо твое с кроткою лаской
Из мрака глядит на меня.
Закрою ль усталые веки
И тихо забудусь во сне -
Твой нежный и ласковый образ
Прокрадется в грезы ко мне.
И утро его не уносит,
Летучие грезы гоня:
Весь день, неразлучно со мною,
Живет он в душе у меня.
* * *
Полно, сердце! что с тобою?
Покорись своей судьбе!
Все, что отнято зимою,
Возвратит весна тебе.
Да и все ли изменило?
Ведь широк господень свет!
Все, что любо, все, что мило,
Все люби - запрету нет!
* * *
Липа вся под снежным пухом,
Ветер ходит по полянам,
Облака немые в небе
Облекаются туманом.
Лес безжизнен, дол пустынен,
Все кругом темно, уныло.
Стужа в поле, стужа в сердце,
Сердце сжалось и застыло.
Вдруг качнулись ветви липы,
С них пушинки полетели...
Весь обсыпан, грустно молвишь:
"Дождался опять метели!"
Но вглядись - и сердце вздрогнет:
То не снег, не иней льдистый,
То цветов весенних белых
Рой пушистый, рой душистый.
Чары чудные свершились!
Дышит маем зимний холод.
Снег стал вешними цветами -
И опять ты сердцем молод!
* * *
Порою картины былого
Встают из забытых могил
И кажут мне, как я когда-то
Вблизи тебя, милая, жил.
По улицам днем я скитался,
Затерянный в грезах больных.
Бывало, все встречные смотрят:
Так был я печален и тих.
Не так было жутко мне ночью:
Все пусто и тихо кругом;
Не сплю только я с своей тенью,
И бродим мы с нею вдвоем.
Как мостом иду я - далеко
Мой шаг раздается звеня;
Из облака выглянет месяц
И грустно глядит на меня.
Вот дом твой. К нему подхожу я,
Смотрю на окно в вышине,
Окно твоей спальни девичьей -
И сердце рыдает во мне.
Я знаю, ты часто с постели
Вставала - взглянуть из окна,
Как, словно статую, сияньем
Меня обливает луна.
* * *
Сердце мне терзали,
Гнали мой покой:
Те - своей любовью,
Те - своей враждой.
Клали в хлеб отраву~
Яд - в напиток мой:
Те - своей любовью,
Те - своей враждой.
Та же, что терзала
Всех больней и злей,-
Ни любви, ни злобы
Не видал я в ней.
* * *
Буря поет плясовую,
Свищет во всю свою мочь...
Пляшет наш бедный кораблик...
Что за разгульная ночь!
По морю буйной ватагой
С грохотом волны бегут;
Черные пасти зияют,
Белые горы встают.
Слышны в каютах проклятья,
Рвота, молитвы и вой.
Крепко держусь я за мачту,
Думаю: буду ль домой?
* * *
Случайно со мной повстречалась
В пути моей милой семья;
И мать, и отец, и сестричка -
Все тотчас узнали меня.
Расспрашивать стали, здоров ли?
И мне говорили: "Ей-ей!
Такой же вы все, как и прежде;
Лишь стали немножко бледней!"
Я тоже спросил их - о тетках,
О братцах, о прочей родне;
Спросил о щеночке, что лаял,
Так нежно ласкаясь ко мне...
Да кстати спросил и о милой:
Я с свадьбы ее не видал...
И дружески мне отвечали:
"На днях ей сыночка бог дал!"
И дружески я их поздравил
И молвил - как мог лишь нежней:
"Ах, будьте добры, передайте
Сердечный поклон мой и ей!"
Сестричка меж тем мне кричала:
"Щеночка уж нет моего!
Был смирный, а вырос - взбесился,
И бросили в речку его!"
Как с милою схожа малютка!
Улыбка - две капли - ее;
И глазки такие же точно,
Что счастье сгубили мое.
* * *
Снова роща зеленеет,
Неги девственной полна;
Солнце весело смеется...
Здравствуй, юная весна!
Соловей! и твой унылый,
Страстный голос слышен вновь;
Звуки плачут и рыдают,
И вся песнь твоя - любовь!
* * *
Как-то раз в потемках жизни
Засиял передо мной
Светлый образ; но погас он -
И я вновь окутан тьмой.
Дети малые в потемках,
Чтобы страх преодолеть
И унять тревогу сердца,
Начинают громко петь.
Вот и я - ребенок глупый -
Точно так пою впотьмах...
Пусть утехи в песне мало,
Да зато прошел мой страх!
* * *
Как из пены волн рожденная,
И прекрасна и пышна,
За другого обрученная,
Дышит прелестью она.
Сердце многотерпеливое!
Не ропщи и не грусти,
И безумство торопливое
Бедной женщине прости.
* * *
Дитя мое, свет глуп и слеп;
Во всех сужденьях ложь.
Он говорит, что у тебя
Характер не хорош.
Дитя мое, свет глуп и слеп;
Тебя ль он оценит?
Не знает он, каким огнем
Твой поцелуй горит.
* * *
Я не ропщу, хоть в сердце стынет кровь,
Моя навек погибшая любовь!
Алмазы, что в кудрях твоих горят,
Ночь сердца твоего не озарят.
Я это знал. Все это снилось мне:
И ночь в твоей сердечной глубине,
И грудь твою грызущая змея,
И как несчастна ты, любовь моя!
* * *
Несчастна ты,- и ропот мой молчит.
Любовь моя, несчастны оба мы!
Пока нам смерть сердец не сокрушит,
Любовь моя, несчастны оба мы!
Как ни играй насмешка на устах,
Как гордо ни вздымайся грудь твоя,
Как ни гори упорный блеск в глазах,
Несчастна ты,- несчастна, как и я.
Незримо скорбь уста твои мертвит,
Глаза пылают, горечь слез тая,
От скрытой язвы грудь твоя болит;
Несчастны оба мы, любовь моя!
* * *
Свадебной радости полны,
Скрипки и флейты поют.
Вот мою милую волны
Быстрого танца несут.
Трубы грохочут; несется
Гул и гуденье и звон;
Тихо меж них раздается
Плачущих ангелов стон.
* * *
Я глазки у милой моей
В прелестных воспел канцонетах;
Румяные губки у ней
В октавах хвалил, в триолетах;
Что личико розы свежей,
Твердил в благозвучных терцетах.
Как жаль, что сердечка в ней нет!
А чудный бы вышел сонет.
* * *
Самоубийц хоронят
Меж четырех дорог;
Растет цветок там синий,
Проклятых душ цветок.
Я плакал мертвой ночью
Меж четырех дорог;
В лучах луны кивал мне
Проклятых душ цветок.
* * *
Когда бы цветы то узнали,
Как ранено сердце мое.
Со мной они плакать бы стали,
Шепча утешенье свое.
Узнай соловьи, как мне трудно,
Каким я недугом томим,-
О, как утешали бы чудно
Они меня пеньем своим!
Узнай мое злое несчастье
И звезды в небесной дали,
Они со слезами участья
Ко мне бы радушно сошли.
Узнать мое горе им трудно,
И знает его лишь одна:
Ведь сердце мне так безрассудно
Сама ж и разбила она!
* * *
Отчего это, милая, розы в цвету
Побледнели? скажи, отчего?
Отчего голубые фиялки в саду
Облетели? скажи, отчего?
Отчего это птицы так тихо поют?
Отчего их напев так уныл?
На лугу, где душистые травы растут,
Отчего слышен запах могил?
Отчего это, прячась среди облаков.
Солнце злобно глядит на поля?
Отчего это в серый оделась покров
И глуха и пустынна земля?
Отчего это, милая, болен так я
И тоска меня злая томит?
О, скажи, отчего, дорогая моя,
Я покинут тобой и забыт?
* * *
О, я несчастный Атлас! Целый мир,
Да, целый мир скорбей нести я должен.
Я это бремя не снесу, - и сердце
Готово сокрушиться!
Ты ж, сердце гордое, того хотело!
Ты жаждало иль счастья без конца,
Или хоть бесконечного несчастья.
Ну, вот ты и несчастно!
* * *
Идет за племем племя,
Идет за годом год;
А все любовь былая
Из сердца вон нейдет.
Лишь раз тебя б увидеть,
И пасть к твоим ногам,
И молвить, умирая:
"Я вас люблю, Madame!"
* * *
Тебя умчит далеко
На крыльях песнь моя:
В долине Ганга знаю
Приют блаженный я.
Там сад цветет и рдеет
Под тихою луной,
И лилии ждут в гости
Сестры своей родной.
Фиялки смотрят в небо
И шепчутся, смеясь;
Лепечут розы сказки,
Друг к другу наклонясь.
Глядит умно и кротко
Газель исподтишка;
Вдали шумит волнами
Священная река.
Там сладко приютиться
Под пальмой в тишине,
Вкушать любовь и негу,
Тонуть в волшебном сне.
Думы
* * *
С толпой безумною не стану
Я пляску дикую плясать
И золоченому болвану,
Поддавшись гнусному обману,
Не стану ладан воскурять.
Я не поверю рукожатьям
Мне яму роющих друзей;
Я не отдам себя объятьям
Надменных наглостью своей
Прелестниц... Шумной вереницей
Пусть за победной колесницей
Своих богов бежит народ!
Мне чуждо идолослуженье;
Толпа в слепом своем стремленье
Меня с собой не увлечет!
Я знаю, рухнет дуб могучий,
А над послушным камышом
Безвредно пронесутся тучи
И прогудит сердитый гром...
Но лучше пасть, как дуб в ненастье,
Чем камышом остаться жить,
Чтобы потом считать за счастье -
Для франта тросточкой служить.
* * *
Брось свои иносказанья
И гипотезы святые;
На проклятые вопросы
Дай ответы нам прямые!
Отчего под ношей крестной,
Весь в крови, влачится правый?
Отчего везде бесчестный
Встречен почестью и славой?
Кто виной? иль воле бога
На земле не все доступно?
Или он играет нами?
Это подло и преступно!
Так мы спрашиваем жадно
Целый век, пока безмолвно
Не забьют нам рта землею...
Да ответ ли это, полно?
АФРОНТЕНБУРГ
Проклятый замок! образ твой
Еще мелькает пред очами -
С своими мрачными стенами,
С своей запуганной толпой.
Над кровлей в воздухе чернея,
Вертелся флюгер и скрипел,
И кто лишь рот раскрыть хотел,
На флюгер взглядывал, бледнея.
Не начинал никто речей,
Не справясь с ветром: всяк страшился,
Чтоб не зафыркал, не озлился
Старик придирчивый Борей.
Кто был умней, не молвил слова:
Он знал, что эхо в замке том
Переиначить все готово
Своим фальшивым языком.
В саду, средь зелени убогой,
Темнел гранитный водоем:
Он вечно был с засохшим дном,
Хоть слез в него катилось много.
Проклятый сад! в нем нет угла,
Где б сердца злость не отравляла
И где бы слез моих не пало,
Которым не было числа.
Не счесть и тяжких оскорблений!
Во всех углах я был язвим
То речью, полной ухищрений,
То словом грубо-площадным.
Подслушать мой позор обидный
И жаба черная ползла...
И злую речь потом вела
С своею тетушкой - ехидной.
И - вся их грязная родня -
Лягушки, крысы узнавали,
Как беспощадно оскорбляли
И как позорили меня.
Алели розы, расцветая,
Но рано свяла их весна -
И, чем-то вдруг отравлена,
Поблекла жизнь их молодая.
С тех пор зачах и соловей,
Чья песнь лилась над сонным садом,
Лаская роз во мгле ночей:
И он отравлен тем же ядом!
Проклятый сад! проклятый! да!
Повсюду клеимы отверженья!
И в ясный день там иногда
Меня пугали привиденья.
Порой мелькал мне чей-то лик -
Зеленый, злобой искаженный...
И слышал вопли я и стоны,
Последний хрип, предсмертный крик.
Террасой к морю сад кончался:
Там о пяты крутой скалы
Хлестали буйные валы -
И вал за валом сокрушался.
Скорбя, что воля хороша,
Стоял я часто там. Синела
Морская даль. Во мне душа
Рвалась, и билась, и кипела...
Кипела, билась и рвалась
Она, как этот вал мятежный,
Что мчится, горд, к скале прибрежной -
И вспять отходит, раздробясь.
О! сколько я судов крылатых
Вдали сквозь слезы различал!
Меня из стен своих проклятых
Проклятый замок не пускал.
НОЧНЫЕ МЫСЛИ
Как вспомню к ночи край родной,
Покоя нет душе больной:
И сном забыться нету мочи,
И горько, горько плачут очи.
Проходят годы чередой...
О тех пор как матери родной
Я не видал, прошло их много!
И все растет во мне тревога...
И грусть растет день ото дня.
Околдовала мать меня:
Все б думал о старушке милой -
Господь храни ее и милуй!
Как любо ей ее дитя!
Пришлет письмо - и вижу я:
Рука дрожала, как писала,
А сердце ныло и страдало.
Забыть родную силы нет!
Прошло двенадцать долгих лет -
Двенадцать лет уж миновало,
Как мать меня не обнимала.
Крепка родная сторона:
Вовек не сломится она
И будут в ней, как в оны годы,
Шуметь леса, катиться воды.
По ней не стал бы тосковать;
Но там живет старушка мать:
Меня не родина тревожит,
А то, что мать скончаться может.
Как из родной ушел земли,
В могилу многие легли,
Кого любил... Считать их стану -
И бережу за раной рану.
Когда начну усопшим счет,
Ко мне на грудь, как тяжкий гнет.
За трупом мертвый труп ложится...
Болит душа, и ум мутится.
Но - слава богу! - сквозь окна
Зарделся свет. Моя жена,
Ясна как день, глядит мне в очи -
И гонит прочь тревоги ночи.
Романсы и баллады
ГРЕНАДЕРЫ
Во Францию два гренадера
Из русского плена брели,
И оба душой приуныли,
Дойдя до Немецкой Земли.
Придется им - слышат - увидеть
В позоре родную страну...
И храброе войско разбито,
И сам император в плену!
Печальные слушая вести,
Один из них вымолвил: "Брат!
Болит мое скорбное сердце,
И старые раны горят!"
Другой отвечает: "Товарищ!
И мне умереть бы пора;
Но дома жена, малолетки:
У них ни кола ни двора.
Да что мне? просить Христа ради
Пущу и детей и жену...
Иная на сердце забота:
В плену император! в плену!
Исполни завет мой: коль здесь я
Окончу солдатские дни,
Возьми мое тело, товарищ,
Во Францию! там схорони!
Ты орден на ленточке красной
Положишь на сердце мое,
И шпагой меня опояшешь,
И в руки мне вложишь ружье.
И смирно и чутко я буду
Лежать, как на страже, в гробу...
Заслышу я конское ржанье,
И пушечный гром, и трубу.
То Он над могилою едет!
Знамена победно шумят...
Тут выйдет к тебе, император,
Из гроба твой верный солдат!"
ГОНЕЦ
Вставай, слуга! коня седлай!
Чрез рощи и поля
Скачи скорее ко дворцу
Дункана короля!
Зайди в конюшню там и жди!
И если кто войдет,
Спроси: которую Дункан
Дочь замуж отдает?
Коль чернобровую - лети
Во весь опор назад!
Коль ту, что с русою косой,-
Спешить не надо, брат.
Тогда ступай на рынок ты:
Купи веревку там!
Вернися шагом - и молчи:
Я угадаю сам.
КОРОЛЬ РИЧАРД
Всадник несется на борзом коне
Свежею пущей лесной;
То запоет он, то в рог затрубит,
Весел и волен душой.
Крепки литые доспехи его,
Дух не сломился от бед.
Он это - Львиное Сердце Ричард,
Божьего воинства цвет.
"Здравствуй на родине! - слышен ему
Радостный лепет ветвей,-
Слава, король наш, что вырвался ты
Цел из австрийских когтей!"
Полною грудью он пьет благодать
Вольного божьего дня;
Вспомнил о смраде австрийской тюрьмы
Гонит и шпорит коня!
ТРАГЕДИЯ
I
"Беги со мной! будь мне женой!
На сердце отдохни моем!
Оно тебе в стране чужой -
Родимый край, родимый дом.
Иль лягу я в земле сырой,
И будешь в мире ты одна,
И будет дом родимый твой
Тебе чужая сторона!"
II
На поляну иней пал
Середь вешней ночки;
Познобил он, погубил
Алые цветочки.
Темной ночкой с молодцом
Девушка бежала;
Ни родимой, ни отцу
Слова не сказала.
В чужедальной стороне
Горе да несчастье,
И повянули они,
Как цветы в ненастье.
III
Липа их могилу тенью покрывает:
Меж кудрявых веток пташка распевает.
На траве зеленой сели у могилы
Парень деревенский со своею милой.
Тихо и печально ветерок лепечет,
Сладко и уныло пташечка щебечет.
Приумолкли парень и его зазноба...
Отчего - не знают, только плачут оба.
ЖЕНЩИНА
Любовь их была глубока и сильна:
Мошенник был он, потаскушка она.
Когда молодцу сплутовать удавалось,
Кидалась она на кровать - и смеялась.
И шумно и буйно летели их дни;
По темным ночам целовались они.
В тюрьму угодил он. Она не прощалась:
Глядела, как взяли дружка, и смеялась.
Послал он сказать ей: "Зашла бы ко мне!
С ума ты нейдешь наяву и во сне;
Душа у меня по тебе стосковалась!"
Качала она головой - и смеялась.
Чем свет его вешать на площадь вели;
А в семь его сняли - в могилу снесли...
А в восемь она как ни в чем не бывала,
Вино попивая, с другим хохотала.
РЫЦАРЬ ОЛАФ
I
Кто те двое у собора,
Оба в красном одеянье?
То король, что хмурит брови;
С ним палач его покорный.
Палачу он молвит: "Слышу
По словам церковных песен,
Что обряд венчанья кончен...
Свой топор держи поближе!"
И трезвон - и гул органа...
Пестрый люд идет из церкви.
Вот выводят новобрачных
В пышном праздничном уборе.
Бледны щеки, плачут очи
У прекрасной королевны;
Но Олаф и бодр и весел,
И уста цветут улыбкой.
И с улыбкой уст румяных
Королю он молвит: "Здравствуй,
Тесть возлюбленный! Сегодня
Я расстанусь с головою.
Но одну исполни просьбу:
Дай отсрочку до полночи,
Чтоб отпраздновать мне свадьбу
Светлым пиром, шумной пляской!
Дай пожить мне! дай пожить мне1
Осушить последний кубок,
Пронестись в последней пляске!
Дай пожить мне до полночи!"
И король угрюмый молвит
Палачу: "Даруем зятю
Право жизни до полночи...
Но топор держи поближе!"
II
Сидит новобрачный за браным столом;
Он кубок последний наполнил вином,
К плечу его бледным лицом припадая,
Вздыхает жена молодая.
Палач стоит у дверей!
"Готовятся к пляске, прекрасный мой друг!"
И рыцарь с женою становятся в круг.
Зажегся в их лицах горячий румянец -
И бешен последний их танец...
Палач стоит у дверей!
Как весело ходят по струнам смычки,
А в пении флейты как много тоски!
У всех, перед кем эта пара мелькает,
От страха душа замирает...
Палач стоит у дверей!
А пляска все вьется, и зала дрожит.
К супруге склоняясь, Олаф говорит:
"Не знать тебе, как мое сердце любило!
Готова сырая могила!"
Палач стоит у дверей!
III
Рыцарь! полночь било... Кровью
Уплати проступок свой!
Насладился ты любовью
Королевны молодой.
Уж сошлись во двор монахи -
За псалмом поют псалом...
И палач у черной плахи
Встал с широким топором.
Озарен весь двор огнями...
На крыльце Олаф стоит -
И, румяными устами
Улыбаясь, говорит:
"Слава в небе звездам чистым!
Слава солнцу и луне!
Слава птицам голосистым
В поднебесной вышине!
И морским водам безбрежным!
И земле в дарах весны!
И фиялкам в поле - нежным,
Как глаза моей жены!
Надо с жизнью расставаться
Из-за этих синих глаз...
Слава роще, где видаться
Мы любили в поздний час!"
ГАРАЛЬД ГАРФАГАР
Король Гаральд на дне морском
Сидит под синим сводом
С прекрасной феею своей...
А год идет за годом.
Не разорвать могучих чар;
Ни смерти нет, ни жизни!
Минуло двести зим и лет
Его последней тризне.
На грудь красавицы склонясь,
Король глядит ей в очи;
Дремотной негою объят,
Глядит и дни и ночи.
Златые кудри короля
Иссеклись, побелели,
В морщинах желтое лицо,
Нет сил в поблекшем теле.
Порой тревожит страстный сон
Какой-то грохот дальний:
То буря на море шумит -
Дрожит дворец хрустальный.
Порою слышит Гарфагар
Норманский клик родимый:
Поднимет руки - и опять
Поникнет, недвижимый.
Порой до слуха долетит
И песнь пловца над морем,
Что про Гаральда сложена:
Стеснится сердце горем...
Король застонет, и глаза
Наполнятся слезами...
А фея льнет к его устам
Веселыми устами.
ГАСТИНГСКОЕ ПОЛЕ
Глубоко вздыхает вальтамский аббат;
Дошли к нему горькие вести:
Проигран при Гастингсе бой - и король,
Убитый, остался на месте.
Зовет он монахов и им говорит:
"Ты, Асгод, ты, Эльрик,- вы двое -
Идите, сыщите вы труп короля
Гарольда меж жертвами боя!"
В печали монахи на поиск пошли;
Вернулись к аббату в печали.
"Нерадостна, отче, господня земля:
Ей дни испытаний настали!
О, горе нам! пал благороднейший муж,
И воля ничтожных над нами -
Грабители делят родную страну -
И делают вольных рабами.
Паршивый норманский оборвыш - увы! -
Британским становится лордом;
Везде щеголяют в шитье золотом,
Кого колотили по мордам!
Несчастье тому, кто саксонцем рожден!
Нет участи горше и гаже.
Враги наши будут безбожно хулить
Саксонских святителей даже!
Узнали мы, что нам большая звезда
Кровавым огнем предвещала.
Когда на горящей метле в небесах
Средь темной полночи скакала.
Сбылося предвестье, грозившее нам
И нашей отчизне бедами!
Мы были на Гастингском поле, отец:
Завалено поле телами.
Бродили мы долго, искали везде,
Надеждой и страхом томимы...
Увы! королевского тела нигде
Меж трупами там не нашли мы!"
Так молвили Асгод и Эльрик. Аббат,
Сраженный их вестью жестокой,
Поник головою - и молвил потом
Монахам с тоскою глубокой:
"Живет в гриндельфильдском дремучем лесу,
Сношений с людьми не имея.
Одна, в беззащитной избушке своей,
Эдифь Лебединая Шея.
Была как у лебедя шея у ней,
Бела, и стройна, и прекрасна,
И в бозе почивший король наш Гарольд
Когда-то любил ее страстно.
Любил он ее, целовал и ласкал;
Потом разлюбил и покинул.
За днями шли дни, за годами года:
Шестнадцатый год тому минул.
Идите вы, братие, в хижину к ней...
Туда вы поспеете к ночи...
Возьмите с собою на поиск Эдифь:
У женщины зоркие очи.
Вы труп короля принесете сюда;
Над нашим почившим героем
По чину мы долг христианский свершим
И с почестью тело зароем".
Уж в полночь монахи к избушке лесной
Пришли - и стучатся. "Скорее
С постели вставай и за нами иди,
Эдифь Лебединая Шея!
Нас герцог норманский в бою победил,
И много легло нас со славой;
Но пал под мечом и король наш Гарольд
На гастингской ниве кровавой!
Пришли тебя звать мы - искать, где лежит
Меж мертвыми наш повелитель:
Найдя, понесем мы его хоронить
В священную нашу обитель".
Ни слова не молвя, вскочила Эдифь
И вышла к монахам босая.
Ей ветер полночный трепал волоса,
Седые их космы вздувая.
Пошли. По оврагам, по топям и пням
Вела их лесная жилица...
И вот показался утес меловой,
Как в небе зажглася денница.
Белея, как саван, взвивался туман
Над полем сраженья; взлетали
С кровавыми клювами стаи ворон -
И дико и мерзко кричали.
Ограблены, голы, без членов, черны,
Валялися трупы повсюду:
Там люди лежали, тут лошадь гнила,
Давя безобразную груду.
Бродила Эдифь по равнине, где меч
Разил и губил без пощады;
Из глаз неподвижных метала она,
Как стрелы, пытливые взгляды.
В крови по колени ходила Эдифь;
Порой рукавами рубахи
От мертвых гнала она стаи ворон.
За нею плелися монахи.
Весь день проискала она короля.
Закат был как зарево красен...
Вдруг бедная с криком поникла к земле.
Пронзительный крик был ужасен!
Нашла Лебединая Шея, нашла,
Кого так усердно искала!
Не молвила слова, и слез не лила,
И к бледному лику припала...
Лобзала его и в чело и в уста,
И жалась лицом к его стану;
Лобзала на мертвой груди короля
Кровавую черную рану.
Потом увидала на правом плече
(И к ним приложилась устами)
Три рубчика: в чудно-блаженную ночь
Она нанесла их зубами.
Монахи две жерди меж тем принесли,
И доску к жердям привязали,
И на доску подняли труп короля
В глубокой, безмолвной печали.
В обитель святую его понесли -
Отпеть и предать погребенью;
За трупом любви своей тихо Эдифь
Пошла похоронною тенью.
И пела надгробные песни она -
Так жалобно-детски!.. Звучали
Напевы их скорбно в ночной тишине...
Монахи молитву шептали.
БОГОМОЛЬЦЫ В КЕВЛАРЕ
I
Старушка у окошка;
В постели сын больной. -
"Идет народ с крестами:
Не встанешь ли, родной?"
"Ах, болен я, родная!
В глазах туман и мгла.
Все сердце изболело,
Как Гретхен умерла".
"Пойдем в Кевлар! Недаром
Туда народ бежит:
Твое больное сердце
Мать божья исцелит".
Хоругви тихо веют,
Церковный хор поет,
И вьется вдоль по Рейну
Из Кёльна крестный ход.
В толпе бредет старушка,
И с нею сын больной.
"Хвала тебе, Мария!" -
Поют они с толпой.
II
Мать божия в Кевларе
Вся в лентах и цветах,
И идут к ней больные
С молитвой на устах...
И, вместо дара, члены
Из воску ей несут -
Тот руку, этот ногу,
И исцеленья ждут.
Принес из воска руку -
И заживет рука;
Принес из воска ногу -
И заживет нога.
На клюшках ковылявший
Плясать и прыгать стал;
Руками не владевший
На скрипке заиграл.
И мать слепила сердце
Из свечки восковой...
"Снеси к пречистой! снимет
Недуг твой как рукой".
Взял сын, вздыхая, сердце;
Пред ликом девы пал...
Из глаз струились слезы;
Он плакал и шептал:
"Пречистая! святая!
Слезам моим вонми!
Небесная царица!
Печаль мою прими!
Я жил на Рейне, в Кёльне,
С родимою моей,
В том Кёльне, где так много
Часовен и церквей.
Там Гретхен... Ах, не встать ей
Из-под сырой земли!..
О дева пресвятая!
Мне сердце исцели!
Сними недуг ты с сердца,
И чистою душой
Век воспевать я буду
Хвалу тебе, святой!"
III
В каморке тесной спали
И мать и сын больной.
Вошла к ним матерь божья
Неслышною стопой.
К больному наклонилась,
С улыбкой провела
Ему рукой по сердцу.-
И, светлая, ушла.
А мать во сне все видит.
Проснулась на заре.
Встает и слышит - лают
Собаки на дворе.
Сын нем и неподвижен -
Следа в нем жизни нет;
На бледные ланиты
Ложится утра свет.
И мать скрестила руки,
Покорна и ясна.
"Хвала тебе, Мария!" -
Молилася она.
АСРА
Каждый день порой вечерней
Дочь султана молодая
Тихо по саду проходит
Близ журчащего фонтана.
Каждый день порой вечерней
У журчащего фонтана
Молодой стоит невольник.
С каждым Днем он все бледнее.
Раз к нему подходит быстро
С быстрой речью дочь султана:
"Знать хочу твое я имя;
Кто ты родом и откуда?"
Отвечает ей невольник:
"Магомет я, из Емена,
Родом Асра; все мы в роде
Умираем, как полюбим!"
ПАСТОР
Сквозь _о_блака месяц осенний
Прорезался бледным серпом.
Стоит одинок у кладбища
Пастора-покойника дом.
Старуха над библией дремлет,
Сын тупо на свечку глядит,
Дочь старшая сонно зевает,
А младшая дочь говорит:
"Ах, господи! дни-то здесь, дни-то:
Сидишь - не дождешься конца.
Одно развлеченье, как в церковь
Отпеть принесут мертвеца!"
Старуха, очнувшись, ей молвит:
"Не ври! схоронили всего
Троих с той поры, как зарыли
В могилу отца твоего!"
"Здесь с голоду ноги протянешь! -
Промолвила старшая дочь.-
Давно меня граф подзывает...
Пойду к нему: стало невмочь!"
"Троих я молодчиков знаю!-
Смеясь, перебил ее брат.-
Пойду с ними денежки делать...
В лесу им что кустик, то клад!"
В худое лицо ему книгу
Швырнула, вся бледная, мать:
"Так будь же ты проклят, разбойник,
Коль стал грабежи замышлять!"
Вдруг стукнуло что-то в окошко,
И кто-то рукой им грозит...
Глядят: в облачении черном
Покойник-отец там стоит.
АЛЬМАНЗОР
I
Исполинские колонны -
Счетом тысяча и триста -
Подпирают тяжкий купол
Кордуанского собора.
Купол, стены и колонны
Сверху донизу покрыты
Изреченьями корана
В завитках и арабесках.
Храм воздвигли в честь Аллаха
Мавританские халифы;
Но поток времен туманный
Изменил на свете много.
На высоком минарете,
Где звучал призыв к молитве,
Раздается христианский
Глупый колокол, не голос.
На ступенях, где читалось
Слово мудрое пророка.
Служат жалкую обедню
Бестолковые монахи.
Перед куклами своими
И кадят и распевают...
Дым, козлиное блеянье -
И мерцанье глупых свечек!
Альманзор Бен-Абдулла
Молчалив стоит в соборе,
На колонны мрачно смотрит
И слова такие шепчет:
"О могучие колонны!
В честь Аллы вас украшали,
А теперь служить должны вы
Ненавистным христианам!
Покорилися вы року -
И несете ваше бремя
Терпеливо; как же слабый
Человек не присмиреет?"
И с веселою улыбкой
Альманзор чело склоняет
К изукрашенному полу
Кордуанского собора.
II
Быстро вышел он из храма,-
На лихом коне помчался;
Раздувалися по ветру
Кудри влажные и перья.
По дороге к Алколее
Вдоль реки Гвадальквивира,
Где цветет миндаль душистый
И лимоны золотые,-
Там веселый мчится рыцарь,
Распевает и смеется -
И ему и птицы вторят
И реки журчащей воды.
Донья Клара де Альварес
Обитает в Алколее...
Без отца (он на войне)
Ей житье привольней в замке.
Издалека Альманзору
Слышны трубы и литавры -
И сквозь тень дерев струится
Яркий свет из окон замка.
В замке весело танцуют...
Там двенадцать дам-красавиц
И двенадцать кавалеров...
Альманзор - владыка бала.
Легок, весел он порхает
По паркету светлой залы,
Ловко всем прекрасным дамам
Рассыпает комплименты.
Вот он возле Изабеллы -
Страстно руки ей целует;
Вот он около Эльвиры -
И глядит ей страстно в очи;
Вот смеется с Леонорой:
"Что, хорош ли я сегодня?"
И показывает даме
Крест, нашитый на плаще.
Всех красавиц уверяет
Он в любви и постоянстве;
И Христом божится в вечер
Тридцать раз - по крайней мере.
III
Танцы, музыка и говор
Смолкли в замке алколейском.
Нет ни дам, ни кавалеров,
Всюду свечи догорели.
Лишь вдвоем остались в зале
Альманзор и донья Клара;
Их мерцаньем обливает
Догорающая лампа.
В мягких креслах донья Клара,
На скамейке дремлет рыцарь,
Головой припав усталой
На любимые колени.
Дама розовое масло
Льет с любовью из флакона
На его густые кудри -
И глубоко он вздыхает.
Тихо нежными устами
Шевеля, целует донья
Кудри рыцаря густые -
И чело его темнеет.
Из очей ее прекрасных
Льются слезы на густые
Кудри рыцаря - и рыцарь
Злобно стискивает губы.
Снится: он опять в соборе
С наклоненной головою
Молчалив стоит и слышит
И глухой и мрачный говор.
Слышит - ропщут, негодуя,
Исполинские колонны,
Не хотят терпеть позора
И колеблются со стоном.
Покачнулись - треск и грохот;
Люди в ужасе бледнеют;
Купол падает в осколках...
Воют боги христиан.
ВАЛТАСАР
Полночный час уж наступал;
Весь Вавилон во мраке спал.
Дворец один сиял в огнях,
И шум не молк в его стенах.
Чертог царя горел как жар:
В нем пировал царь Валтасар,-
И чаши обходили круг
Сиявших златом царских слуг.
Шел говор: смел в хмелю холоп;
Разглаживался царский лоб,-
И сам он жадно пил вино.
Огнем вливалось в кровь оно.
Хвастливый дух в нем рос. Он пил
И дерзко божество хулил.
И чем наглей была хула,
Тем громче рабская хвала.
Сверкнувши взором, царь зовет
Раба и в храм Еговы шлет,
И раб несет к ногам царя
Златую утварь с алтаря.
И царь схватил святой сосуд.
"Вина!" Вино до края льют.
Его до дна он осушил
И с пеной у рта возгласил:
"Во прах, Егова, твой алтарь!
Я в Вавилоне бог и царь!"
Лишь с уст сорвался дерзкий клик,
Вдруг трепет в грудь царя проник.
Кругом угас немолчный смех,
И страх и холод обнял всех.
В глуби чертога на стене
Рука явилась - вся в огне...
И пишет, пишет. Под перстом
Слова текут живым огнем.
Взор у царя и туп и дик,
Дрожат колени, бледен лик.
И нем, недвижим пышный круг
Блестящих златом царских слуг.
Призвали магов; но не мог
Никто прочесть горящих строк.
В ту ночь, как теплилась заря,
Рабы зарезали царя.
РАТКЛИФ
Бог сна меня унес в далекий край,
Где ивы так приветно мне кивали
Зелеными и длинными руками;
Где на меня цветы смотрели нежно
И ласково, как любящие сестры;
Где родственно звучал мне голос птиц;
Где даже самый лай собак казался
Давно знакомым,- где все голоса,
Все образы здоровались со мной,
Как с другом старым; но где все при этом
Являлось мне так чуждо - странно-чуждо.
Перед красивой деревенской дачей
Стоял я. Грудь как будто содрогалась,
Но в голове моей спокойно было.
И я спокойно отряхнул с дорожной
Одежды пыль,- и за звонок взялся.
Он зазвенел, и двери отворились.
Тут было много женщин и мужчин,
Все лиц знакомых. Тихая печаль
И робко затаенный страх лежали
На них на всех. Как будто смущены,
Они смотрели на меня так странно,
С каким-то состраданьем,- и по сердцу
Вдруг быстрый трепет у меня прошел
Предвестием неведомого горя.
Я тотчас же старуху Маргариту
Узнал и на нее взглянул пытливо.
Она не говорила. "Где Мария?"-
Спросил я,- и она, не отвечая,
Взяла мне руку и пошла со мной
По множеству блестящих длинных комнат,
Где царствовали роскошь, свет и всюду
Безмолвие могилы. Наконец
Мы очутились в сумрачном покое,
И, отвернувшись от меня лицом,
Она мне показала на софу.
"Мария, вы ли это?" - я спросил
И твердости вопроса своего
Сам подивился. Каменно и глухо
Послышался мне голос: "Да, меня
Так называют люди". Острой болью
По мне слова те пробежали. Этот
Тупой, холодный звук был все ж когда-то
Прекрасным, нежным голосом Марии.
И эта женщина, в своем поблекшем
Лиловом платье, кое-как надетом,
С отвисшими грудями, с неподвижно
Стоящими стеклянными зрачками
И с бледной, вялой кожей на щеках,-
Да, эта женщина была когда-то
Цветущей, нежной, милою Марией.
"Вы долго путешествовали, друг,-
Она сказала с пошлой и холодной
Развязностью.- Теперь не так вы хилы;
Поздоровели, пополнели вы;
Живот и икры очень округлились".
И сладкая улыбка пробежала
У ней по желтым, высохшим губам.
В смущенье, машинально я сказал:
"Вы замуж вышли, говорили мне".-
"Ах, да! - она сказала равнодушно
И с громким смехом,- у меня теперь
Полено есть, обтянутое кожей,
И мужем называется. Конечно,
Полено - все полено". И беззвучно,
Противно засмеялася она.
Холодный страх стеснил мне грудь, и я
Подумал: "Это ль чистые уста -
Как розы, чистые уста Марии?"
Она тут поднялась, взяла со стула
Поспешно шаль, накинула ее,
И, опираясь на руку мою,
Меня с собою быстро повлекла
В отворенную дверь,- и дальше, дальше -
Лугами, полем и опушкой леса.
Как огненный венец, катилось солнце
К закату, в пурпуре его горели
Цветы, деревья и река, вдали
Струившаяся строго-величаво.
"Как блещет это пламенное око
В лазури вод!" - воскликнула Мария.
"Молчи, несчастная!" - сказал я ей.
И предо мною в заревом мерцанье
Свершалось будто сказочное что-то.
В полях туманные вставали лики,
И обнимались белыми руками,
И исчезали. С нежностью любви
Фиялки любовались друг на друга;
Один к другому припадали страстно
Венцы лилей; порывисто дышали,
В горячей неге замирали розы;
Огнем вилось дыхание гвоздик,-
И все цветы в благоуханье млели,
Все обливались страстными слезами,
Шептали все: "Любовь! любовь! любовь!"
Порхали мотыльки; жучки, как искры,
Мелькали, напевая песню эльфов.
Вечерний ветер чуть дышал, и тихо
Шептались листья дуба. Соловей
Как будто таял в звуках чудной песни.
Под этот шепот, шелест, звон и пенье
Мне женщина увядшая болтала,
Склоняясь к моему плечу, несносным,
Холодным, будто оловянным тоном:
"Я знаю, в ночь вы бродите по замку.
Высокий призрак - малый недурной;
На все сквозь пальцы смотрит он; а тот,
Что в голубом,- небесный ангел. Только
Вот этот красный очень вас не любит".
И много диких слов, еще пестрее,
Она твердила мне без перерыву,
Пока не утомилась и не села
Со мною рядом на скамье под дубом.
Сидели мы уныло и безмолвно,
Порою взглядывали друг на друга,
И все грустнее становились оба.
Казалось, вздох предсмертный проходил
По листьям дуба; соловей на нем
Пел песнь неисцелимой, вечной скорби.
Но сквозь листы прокрался алый свет
И лег на белое лицо Марии,
И вызвал блеск в ее глазах,- и прежним,
Мне милым голосом она сказала:
"Как ты узнал, что так несчастна я?
Прочла я все в твоих безумных песнях".
Мороз прошел по телу у меня;
Я ужаснулся своего безумья,
Прозревшего в грядущее; мой мозг
Как будто вдруг погас,- и я проснулся.
На смертном одре
РАДОСТЬ И ГОРЕ
Радость - резвая гризетка -
Посидит на месте редко...
Раз-другой поцеловала -
И, гляди, уж убежала!
А старуха Горе дружно
Приласкает, приголубит:
Торопиться ей не нужно -
Посидеть с работой любит.
ОГЛЯДКА НА ПРОШЛОЕ
Благоуханий кухни дольной
Понюхал вволю я, друзья!
Земная жизнь была привольной,
Блаженной жизнью для меня.
Я кофе пил и ел пастеты,
Прекрасной куколкой играл,
Носил атласные жилеты,
В тончайшем фраке щеголял;
В карманах брякали червонцы...
А что за конь! а что за дом!
Я жил беспечным богачом...
Под золотою лаской солнца
В Долине Счастья я лежал.
Венок лавровый обвивал
Мое чело; благоухая,
Он погружал в отрадный сон,
И в область роз, в отчизну мая
Тем сном я был переселен.
Все чувства сладостно дремали...
Блажен, без дум и без забот,
Я млел... и сами мне влетали
Бекасы жареные в рот.
Порой какой-то чудный гений
Уста шампанским мне кропил...
То были грезы, рой видений!
Они исчезли. Стар и хил,
Лежу теперь в траве росистой.
Как я озяб! как воздух мглистый
Мне давит грудь!.. Не встану я:
Недуг убил во мне все силы,
И, чуя близкий зов могилы,
Устыжена душа моя...
За радости - за миг их каждый -
Досадой горькой я платил;
Томясь и голодом и жаждой,
Я ел полынь и уксус пил;
Мой день заботы отравляли
Пустой и мелкой суетой,
И комары всю ночь жужжали
Над горемычной головой.
Мне поневоле приходилось
И лгать и деньги занимать,
И чуть ли даже не случилось
С сумою по миру сбирать.
Теперь устал я от тревоги,
Устал от бед и от скорбей,
И, протянув в могиле ноги,
Желал бы выспаться скорей...
Прощайте! Там, за гробом, братья,
Я вас приму в свои объятья!
В МАЕ
Кого я любил и кого целовал,
От тех я и худшее зло испытал.
Разбито сердце! А небо блещет;
Все вешнею негой горит и трепещет.
Цветет весна. Опушились леса;
В них весело птичьи звенят голоса
И запах цветов раздражительно-сладок..
О мир прекрасный! как ты мне гадок!
Милей бы мне Орка подземная мгла:
Там резких контрастов душа б не нашла!
Сносней для сердец, неусыпно болящих,
У темных вод Стикса, немолчно журчащих.
Их вечный ропот меж черных плит,
И мерзостный крик стимфалид,
И фурий пронзительно-дикое пенье,
И Цербера лай в отдаленье -
Всё кстати пришлось бы там скорби моей!
В унылой юдоли, средь царства теней,
В проклятых владеньях твоих, Персефона,
Все создано только для вопля и стона.
А здесь - о ужас! - здесь все: небеса,
И солнце, и розы - язвят мне глаза,
И май надо мной насмехается ясный...
О, как ты гадок мне, мир прекрасный!
УМИРАЮЩИЕ
Солнца, счастья шел искать...
Наг и плох вернулся вспять.
И белье и упованья
Истаскал в своем скитанье.
Скуден силой, худ лицом...
Но - утешься! близко дом.
Как у матери любимой,
Сладко спать в земле родимой.
А иной в пути стал хром -
Не вернется в отчий дом.
Плачет в горе безутешном...
Боже! смилуйся над грешным!
СКОРБЬ ВАВИЛОНСКАЯ
Смерть меня кличет, моя дорогая!
О! для чего, умирая -
О! для чего, умирая любя,
Я не в лесу покидаю тебя?..
В темном лесу, где погибель таится,
Неотразимо грозна,
Волк завывает, коршун гнездится,
С бешеным хрюканьем бродит веприца,
Бурого вепря жена.
Смерть меня кличет... О горе!
Лучше бы в утлом челне
Бросил средь бурного моря
Я существо, драгоценное мне!..
Яростно воет и волны вздымает
Там ураган;
Будит на дне и наверх высылает
Страшных чудовищ своих океан;
Все там грозит неминучей напастью:
Мчится акула с разинутой пастью,
Вынырнул жадный кайман.
Верь мне, о Друг мой прекрасный!
Как ни опасно
В море сердитом, во мраке лесном,
Вдвое опаснее - где мы живем.
Верь мне: ужаснее волка, веприцы,
Злее акул и всех чудищ морских
Звери Парижа, всемирной столицы,
В играх и песнях и плясках своих.
Замерло сердце, и разум мутится...
Вкруг сироты моей, дурью объят,
Этот блестящий Париж суетится,
Дьяволам - рай, ангелам - ад!
Что так жужжит вкруг постели?
Черные мухи - озлобленный рой...
Боже! откуда они налетели!
Свет застилая, кишат предо мной...
На нос и на лоб садятся - кусают...
Точно людские, глаза у иных...
Эта вон с хоботом... Страшно мне их!
Прочь! отвяжитесь!.. Еще налетают...
Словно свинцом придавило мне грудь...
Жить уж немного...
Стук в голове - и возня - и тревога:
Знать, мой рассудок сбирается в путь!
ENFANT PERDU {*}
Забытый часовой в Войне Свободы,
Я тридцать лет свой пост не покидал.
Победы я не ждал, сражаясь годы;
Что не вернусь, не уцелею, знал.
Я день и ночь стоял не засыпая,
Пока в палатках храбрые друзья
Все спали, громким храпом не давая
Забыться мне, хоть и вздремнул бы я.
А ночью - скука, да и страх порою.
(Дурак лишь не боится ничего.)
Я бойким свистом или песнью злою
Их отгонял от сердца моего.
Ружье в руках,- всегда на страже ухо...
Чуть тварь какую близко разгляжу,
Уж не уйдет! Как раз дрянное брюхо
Насквозь горячей пулей просажу.
Случалось, и такая тварь, бывало,
Прицелится - и метко попадет.
Не утаю - теперь в том проку мало -
Я весь изранен; кровь моя течет.
Где ж смена? Кровь течет; слабеет тело...
Один упал - другие подходи!
Но я не побежден: оружье цело,
Лишь сердце порвалось в моей груди.
{* Здесь - солдат, добровольно вызвавшийся выполнять опасное поручение
(франц.).}
ПОРЯДОК ВЕЩЕЙ
У кого есть много, тот
Еще более возьмет;
А как мало, у того
И последнее уйдет.
Если ж нету ничего,
В гроб ложись,- единый путь!
Право жить дано лишь тем,
У кого есть что-нибудь.
ОБОРВАНЦЫ
Богатых можно приобресть
Лишь плоской лестью нам с тобой:
Ведь деньги плоски, милый мой,
И плоская нужна им лесть.
Усердней ладаном кури
Пред каждым золотым тельцом,
Лежи в пыли, в навозе лбом,
Лишь в меру не хвали смотри!
Хлеб дорог: все неурожай;
Слова ж не стоят ничего.
Пой мецената, пса его,
И с богом брюхо набивай!
ОСТЫВШИЙ
Когда умрешь, в земле лежать
Придется долго без движенья.
Боюсь, придется долго ждать
Мне дня из мертвых воскресенья.
Пока свет жизни не погас,
Не перестало сердце биться,
Еще хотелось бы мне раз
Любовью женской насладиться.
Блондинку бы! чтоб кроткий взгляд
Сиял, как свет луны спокойной:
Пред смертью был плохой бы лад
С брюнеткою, как солнце знойной.
Кто молод, полон свежих сил.
Тот хочет страстных бурь, волнений...
И клятвы, и ревнивый пыл...
Что шуму, гаму! что мучений!
Мне лет и сил не воротить,-
И о страстях чужда мне дума.
Хотел бы тихо я любить,
Хотел бы счастлив быть без шума.
ВОСПОМИНАНИЕ
Тем - жемчуг, тем - щебень в волнах океана
О Вильгельм Визецкий, ты умер так рано!
Зато котенок спасен.
Доска подломилась, куда ты взмостился;
В глубокую воду с доски ты свалился.
Зато котенок спасен.
Гроб милого мальчика мы проводили;
Средь ландышей вешних его схоронили.
Зато котенок спасен.
Ты умница был,- удалился ты рано
К пристанищу мира,- не ждал урагана.
Зато котенок спасен.
Ты умница был,- ты ушел от волненья;
Ты прежде болезни нашел исцеленье.
Зато котенок спасен.
Как часто над ранней твоею кончиной
Я думаю с завистью, с горькой кручиной.
Зато котенок спасен.
НЕСОВЕРШЕНСТВО
Ни в чем нет совершенства в этом мире:
В колючках даже пышной розы цвет;
Я думаю, без недостатков нет
И ангела в заоблачном эфире.
Тюльпан не пахнет, как ни мил для глаз;
И честность, говорят, иным не к роже;
Не заколись Лукреция - как раз,
Пожалуй, забеременела б тоже.
На гнусных лапах движется павлин;
Милейшая из женщин может сплин
И скуку нам нагнать, как "Генриада"
Вольтерова иль даже "Мессиада".
Нет по-испански знающих коров;
Не знает Массман двух латинских слов.
Зад мраморной Венеры слишком гладок;
Нос Массмана уж слишком мал и гадок.
В душистом соте - жала берегись!
Как часто плохи рифмы в песне сладкой!
И Ахиллес был с уязвимой пяткой;
И Александр Дюма (отец) - метис!
Звезде небес - как ярко б ни сияла -
Порой упасть бывает суждено;
Нередко пахнет бочкою вино;
И в самом солнце пятен есть не мало!
И ты, мой свет, так сладко не гляди!
И ты от недостатков не изъята.
Чего же нет - ты спросишь - у тебя-то?
Да груди нет, и нет души в груди.
БЛАГОЧЕСТИВОЕ ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЕ
Осторожней, душа ты бессмертная, будь,
Чтоб беды не случилось с тобою,
Как расстанешься с жизнью земною.
Среди смерти и ночи лежит тебе путь.
Пред столицею света, у врат золотых,
На часах стоят божьи солдаты.
Спросят только про то, как жила ты;
А про имя и званье нет спроса у них.
Оставляет у входа пришелец земной
Обувь пыльную, жавшую ноги.
Проходи! Тут найдешь ты с дороги
Хоры музыки - мягкие туфли - покой!
Разные стихотворения
* * *
Есть в старых сказках золотые замки,
Где арфы раздаются, пляшут девы,
Блестят одежды слуг и ароматом
Жасмин и мирт и розы сладко дышат.
Но стоит произнесть зарок волшебный -
И вмиг вся эта пышность разлетится,
И старые останутся обломки,
Да крик совы полночной, да болото.
Вот так и я одним волшебным словом
Со всей природы снял очарованье.
Бледна, мертва и холодна, лежит
Она передо мной, как царский труп,
Что нарядили в гроб: докрыли щеки
Румянами и в руки дали скипетр.
Но все желты поблекшие уста:
Их позабыли также нарумянить...
И мыши скачут под носом и дерзко
Над золотом и пышностью смеются.
ВИЦЛИ-ПУЦЛИ
ПРЕЛЮДИЯ
Вот она, Америка!
Вот он, вот он, Новый Свет!
Не теперешний, что начал
Увядать в европеизме.
Вот он, Новый Свет, в том виде,
Как он только что Колумбом
Извлечен из Океана!
Влажной свежестью он дышит...
Весь осыпан и обрызган
Словно жемчугом - и ярко
Разгорается под солнцем.
Сколько в нем здоровья, силы!
Не кладбище романтизма
Этот свет,- не куча хлама,
Крытых плесенью символов,
Париков окаменелых.
На его здоровой почве
Все здоровые деревья:
Ни в одном нет байронизма,
Ни в одном - спинной сухотки.
На ветвях сидят, качаясь,
Птицы в ярких, пестрых перьях;
Как в очках, глаза их блещут
В круглых черных ободочках.
Важно длинный клюв насупив,
На меня все молча смотрят;
Но, всмотревшись, начинают
Тараторить, как торговки.
Что кричат, не понимаю,
Хоть не хуже Соломона,
Мужа тысячи красавиц,
Я языки птичьи знаю.
Соломон же, как известно,
Знал все птичьи диалекты,-
И не только все живые,
Но и вымершие даже.
Здесь, на новой почве, новы
И цветы и ароматы.
Ароматы эти страстно
Раздражают обонянье...
Нежат, тешат и щекотят...
И мой нос в недоуменье
Трудным мучится вопросом:
Где духи такие нюхал?
Может быть, на Риджент-стрите,
На груди у знойно-желтой,
Гибкой, стройной той яванки,
Что всегда цветы жевала?
Или, может, в Роттердаме,
Близко статуи Эразма,
В белой вафельной лавчонке,
За таинственной гардиной?
Но пока в таком смущенье
Новый Свет я созерцаю,
Сам я, кажется, внушаю
Вдвое большее смущенье.
Увидав мою фигуру,
В куст шмыгнула обезьяна
И, крестясь, кричит в испуге:
"Призрак! призрак старосветский!"
Обезьяна! не пугайся!
Я не призрак, не виденье;
Жизнь в моих струится жилах;
Верь, я сын вернейший жизни!
Но я долго был в сношеньях
С мертвецами - и усвоил
От покойников манеры
И их тайные причуды.
Годы юности цветущей
Проводил я в Венусберге,
Да в Кифгейзере, и в разных
Катакомбах романтизма.
Не пугайся, обезьяна!
Я люблю тебя... Я вижу
На твоей блестящей, голой,
Гладкой заднице три цвета:
Черный, красный, золотистый!
Эти три любезных цвета
Мне родные,- и я с грустью
Вспомнил знамя Барбароссы.
I
Он ходил в венке лавровом,
В золотых блестящих шпорах,
А героем все же не был,-
Да плохой он был и рыцарь.
Был разбойничьей он шайки
Атаманом,- в книгу славы
Кулаком вписал он наглым
Имя наглое Кортеса.
Он под именем Колумба
Расписался в ней,- и каждый
Школьник нынче вместе учит
Наизусть два эти имя.
За Колумбом Христофором
И Кортеса Фердинанда
Он зовет великим мужем
В новосветном пантеоне.
О, игра судьбы лукавой!
Вместе с именем героя
Слито имя прощелыги
У людей в воспоминанье.
Уж не лучше ли безвестно
Кануть в вечное забвенье,
Чем влачить с собой в соседстве
В даль веков такое имя?
Христофор Колумб родился
Быть героем. Он как солнце
Светел был великим духом;
Да и щедр он был как солнце.
Были люди, что и прежде
Нам давали много; ов же
Подарил нас целым светом,
Что Америкою назван.
Он не мог людей избавить
Из глухой земной темницы;
Но темницу им раздвинул
И длиннее цепь им сделал.
И его чтут свято люди,
Изнывавшие от скуки
И в Европе и в пределах
Африканских и азийских.
Лишь один из всех героев
Подарил нам нечто больше,
Чем Колумб, и нечто лучше.
Это тот, что дал нам бога.
Мать его Иохабетой,
А отца Амрамом звали;
Самого же - Моисеем.
Он-то мой герой любимый!
Но Пегас мой слишком долго
Застоялся пред Колумбом;
А сегодня я в герои
Взял себе как раз Кортеса.
Поднимайся, конь летучий!
И меня на пестрых крыльях
В Новый Свет неси,- в тот чудный
Край, что Мексикой зовется!
В тот дворец меня неси ты,
Где державный Монтесума
Дал гостям своим испанцам
Так радушно помещенье!
И не только кров и пищу
В самом щедром изобилье,
Но и множество подарков
Получили проходимцы.
Кучи редкостных изделий,
Золотых, массивных, ценных,
В ярком свете выставляли
Благодушие монарха.
Он, слепой язычник, чуждый
Просвещения Европы,
Еще верил в честность, в верность,
В святость прав гостеприимства.
Снизошел он и на просьбу
Удостоить посещеньем
Пир, что в честь ему испанцы
Дать в дворце своем хотели.
Простодушен и доверчив,
Царь с придворной свитой прибыл
На испанскую квартиру -
И концертом встречен трубным.
Как торжественная пьеса
Называлась, я не знаю...
Может, "Верностью испанской"!
Но Кортес был автор пьесы.
Дал сигнал он,- и мгновенно
Монтесуму окружили
И, связавши, удержали
У себя как аманата.
Тут и умер он.- Тогда-то
Прорвалися все заплоты,
Что от гнева мексиканцев
Дерзких выходцев спасали.
Страшно буря разразилась!
Словно бешеное море,
Лезли с воем ближе, ближе
Волны гневного народа.
Храбро гости отбивали
Каждый штурм. Но с каждым утром
Начинался новый приступ,-
И испанцы утомились.
Как не стало Монтесумы,
Истощились и припасы.
Сократилися закуски -
И повытянулись лица.
Отощавшие испанцы
Друг на друга лишь смотрели
Да вздыхая вспоминали
Христианскую отчизну,
Где их сердцу все родное:
И гуденье колоколен,
И шипенье на жаровне
Смачной оллеа-потриды...
Под распаренным горошком
Все наложены колбаски
С чесноком и соблазняют
Аппетитно-сладким паром.
Вождь созвал совет военный,-
И решили отступленье:
Завтра, самым ранним утром,
Выйдет из городу войско.
Без труда оно вступило
В город, хитростью Кортеса;
Но в обратный путь грозили
Роковые затрудненья.
Город Мексике построен
Весь на острове - и гордо
Среди озера большого
Поднимается, как крепость,
Сообщаясь с беретами
На плотах лишь да на лодках,
Иль по гатям да мостами
На громадных черных сваях.
Еще солнце не всходило,
Как пустились в путь испанцы;
Барабан не бил тревоги,
Не трубил трубач похода.
Сладкий сон своих хозяев
На рассвете потревожить
Не хотелось им. (Сто тысяч
Было в Мексике индейцев.)
Но испанцы собралися
Уходить, не расплатившись,
И гораздо раньше встали
В это утро мексиканцы.
На мостах, плотах и гатях
Собрались они и ждали,
Чтоб гостям на расставанье
Поднести прощальный кубок.
На мостах, плотах и гатях
Завязалася пирушка!
Кровь лилась рекой багровой,
И борьба на смерть кипела.
С грудью грудь они боролись -
И оттискивались ясно
На груди индейцев голой
Арабески лат испанских.
То-то было рубки, давки!
И отчаянная свалка
Страшно медленно клубилась
Вдоль мостов, плотов и гатей.
Мексиканцы дико пели
И визжали, а испанцы
Бились молча, покупая
Каждый шаг свой свежей кровью.
В тесноте и давке мало
Было проку от военных
Европейских ухищрений:
От коней, от лат и пушек,
Да к тому ж иной испанец
Много золота награбил
И трудненько подвигался
Со своей греховной ношей.
Из-за адского металла
Очень многим приходилось
Погубить не только душу,
Но и тело вместе с нею.
Той порою челноками
Сплошь все озеро покрылось.
С челноков летели стрелы
На мосты, плоты и гати.
Попадали в суматохе
И в своих они, конечно;
Но немало положили
И изящнейших гидальго.
На одном мосту свалился
Дон Гастон, державший знамя
Со святым изображеньем
Богородицы Марии.
Даже в этот образ стрелы
Мексиканцев попадали:
Шесть блестящих стрел воткнулись
Прямо в сердце - и остались,
Как мечи те золотые,
Что в великий пост пронзают
Грудь у Mater Dolorosa *
На процессиях церковных.
{* Скорбная мать, богородица (лат.).}
Дон Гастон, прощаясь с жизнью,
Знамя передал Гонсальву;
Но и тот, стрелой сраженный,
Мертвый наземь покатился.
Сам Кортес, сам полководец,
Знамя взял - и нес высоко
Над конем весь день, до ночи,
До конца упорной битвы.
В битве с лишком полтораста
В этот день легло испанцев;
С лишком восемьдесят взяли
В плен живыми мексиканцы.
Много раненных смертельно
После умерло. Средь боя
Лошадей двенадцать было
Иль убито, или взято.
Только к ночи рать Кортеса
Добралась до твердой почвы,
Где лишь несколько плакучих
Ив росло, к воде склоняясь.
II
За кровавым днем сраженья
Наступила ночь триумфа.
Сотни тысяч ярких плошек
Всюду в Мексико пылают.
В свете сотен тысяч плошек
И в огне костров смолистых
Как в дневном стоят сиянье
Все дома, дворцы и храмы,-
И кумирня Вицли-Пуцли,
Что своей кирпично-красной
Массой так напоминает
Колоссальные строенья
Ассириян, вавилонян
И египтян, как их видим
Мы в изящнейших рисунках
Генри Мартина, британца.
Те ж громадные террасы,
По которым кверху, книзу,
Вдоль и вширь свободно ходит
Много тысяч мексиканцев.
На ступенях всюду группы
Диких воинов пируют,
В опьяненье от победы
И от пальмового сока.
К кровле храма эти всходы
Поднимаются зигзагом,-
К окруженной балюстрадой
И громаднейшей платформе.
Там на жертвеннике-троне
Восседает сам великий
Вицли-Пуцли, кровожадный
Бог войны. Он страшно злобен.
Но наружность так затейна
И так вычурно-забавна,
Что при тайном содроганье
Смех невольно возбуждает.
Замечаешь в нем, вглядевшись,
Будто родственное что-то
С Бледной базелъскою Смертью
И с брюссельским Манкен-Писсом.
Справа все стоят миряне;
Все попы стоят налево.
В ризы из узорных перьев
Облачилось духовенство.
А на мраморных ступеньках
Алтаря сидит столетний,
Безволосый, безбородый
Человечек в красной куртке.
Это жрец главнейший. Точит
Он ножи свои; с усмешкой
Точит их,- и все порою
Смотрит искоса на бога.
И, как будто понимая
Эти взгляды, Вицли-Пуцли
И ресницами моргает
И сжимает даже губы.
Тут же жмутся на ступеньках
Храмовые музыканты
С барабанами, с рогами.
Треск и стон стоит ужасный!
Треск и стон стоит ужасный!
Вот и певчие запели
Мексиканское "Те deum" -
Ну, точь-в-точь мяучат кошки!
Да, точь-в-точь мяучат кошки,
Но из крупной той породы,
Что людей хватают вместо
Крыс - и тиграми зовутся!
И лишь только эти звуки
Донесет на берег ветер,
У испанцев, там приставших,
Заскребут на сердце кошки.
Там, под ивами, уныло
Все стоят они и смотрят...
Смотрят пристально на город,
Отражающий на темной
Влаге озера, как будто
Им назло, огни триумфа.
Все стоят как бы в партере
Колоссального театра.
Кровля ж храма Вицли-Пуцли
Вся сияет, словно сцена.
Там играют в честь победы
Нынче пьесу под заглавьем:
"Человеческая жертва".
Содержанье очень древне -
И не так ужасно в нашей
Христианской обработке,
Где вкушаем вместо крови
Мы вино, а вместо тела
Лишь безвредную лепешку
Из муки обыкновенной.
Но не то у этих диких!
Шутка их грозна, серьезна:
Телом будет - точно тело,
Кровью будет - кровь людская.
И на этот раз обилье
Христианской чистой крови,
Не мешавшейся издавна
С кровью мавров иль евреев!
Веселися, Вицли-Пуцли!
Вдоволь есть испанской крови!
Теплым паром этой крови
Ты потешишь обонянье.
Нынче восемьдесят с лишком
Пред тобой врагов заколют;
Будет славное жаркое
У жрецов твоих на ужин.
Ведь жрецы такие ж люди,
И должны, как все, питаться,
И, конечно, жить не могут
Только запахом, как боги.
Чу! вот в смертные литавры
Бьют! вот громко рог рокочет!
Это знак, что уж восходят
К кровле жертвы на закланье.
Да, позорно обнаженных,
Пленных тащат и волочат
По ступеням,- закрутили
За спиной им крепко руки.
Перед ликом Вицли-Пуцли
Силой ставят на колени
И к потешной пляске нудят
Их кровавым истязаньем.
От ужасных мук испанцы
Так кричат и стонут громко,
Что за воплями их глохнет
Каннибальский гам и грохот.
Жутко публике! Кортесу
И его дружине слышны
Эти вопли. Все в тех воплях
Голоса друзей узнали.
И на ярко освещенной
Сцене все им ясно видно -
И фигуры и движенья;
Видно нож, и кровь им видно.
Тут испанцы сняли шлемы,
Опустились на колени,
Стали петь псалом надгробный,
Стали петь и "De profundis".
Среди тех, что умирали,
Был Раймондо де Мендоса,
Сын прекрасной аббатиссы,
Молодой любви Кортеса.
Как у юноши на шее
Медальон с ее портретом
Увидал Кортес,- слезами
У него глаза затмило.
Но он вытер эти слезы
Жесткой кожаной перчаткой,
Глубоко вздохнул - и начал
Петь с другими: "Miserere!"
III
Все бледней мерцают звезды
И над озером туманы
Поднялись, как привиденья,
Волоча свой белый саван.
Пир погас, огни потухли;
И попы и прихожане
Разлеглись на кровле храма
И храпят на лужах крови.
Нету сна лишь красной куртке.
При огне последней лампы
С сладострастно-злобным визгом
Жрец лепечет истукану:
"Вицли-Пуцли! Пуцли-Вицли!
Мой божочек Вицли-Пуцли!
Позабавился ты нынче
И понюхал ароматов.
Недурна ведь кровь испанцев?
Как дымилась аппетитно!
А твой лакомый носишко
Так и лоснился довольством!
Завтра мы коней заколем,
Благородно ржущих чудищ.
Духи ветра их родили,
Любодействуя с моржами.
Будь умен,- и я зарежу
Для тебя обоих внуков,
Мальчуганов с сладкой кровью,
Услаждающих мне старость.
Только будь умен - и больше,
Больше дай побед нам новых!
Дай побед нам, мой божочек!
Пуцли-Вицли! Вицли-Пуцли!
Истреби врагов ты наших,
Этих выходцев, приплывших
К нам из дальних и доныне
Не открытых стран заморских!
Что им дома не жилося?
Голод гнал, иль преступленье?
Правду молвит поговорка:
От добра добра не ищут!
Что им нужно? Набивают
Нашим золотом карманы
И хотят, чтоб нам блаженство
Где-то на небе досталось.
Нам сперва. казалось - это
Существа породы высшей,
Дети солнца; им, бессмертным,
Гром и молния подвластны.
Но они такие ж люди,
Так же смертны! Нынче ночью
Я ножом своим изведал
Человечность их и смертность.
Те же люди! и не лучше
Нашей братьи. А иные
Есть и гаже обезьяны:
Обросла вся рожа шерстью.
Говорят, в штанах запрятан
У иных и хвост такой же.
Если ты не обезьяна,
И штанов тебе не нужно!
Да и нравственно-то гадки!
Ничего им нет святого:
Слышал я, что пожирают
И своих богов-то даже.
Истреби ты этих гнусных
Нечестивцев, богоедов!
Дай побед нам, Вицли-Пуцли!
Вицли-Пуцли! Пуцли-Вицли!"
И в ответ жрецу раздался
Голос бога,- грустный, хриплый
И глухой, как ветер ночи,
Речь ведущий с камышами:
"Жрец ты мой! мясник кровавый!
Резал ты народу много.
Наточи теперь свой ножик,
Распори себе ты брюхо!
Из распоротого брюха
Упрыгнет душа,- поскачет
По каменьям, пням и кочкам
На лягушечью трясину.
Там сидит царица Жаба,
Тетка мне. Она промолвит:
"Здравствуй, душенька! Здоров
Мой племянничек любезный?
Как-то он в сиянье солнца
Вицли-пуцельствует нынче?
Все ль отмахивает счастье
От него и мух и думы?
Иль в железных, черных лапах,
Омоченных в яд ехидны,
Он сидит у Кацлагары,
Злой богини бед и горя?"
Отвечай, душа без тела:
"Шлет поклон свой Вицли-Пуцли
И от всей души желает,
Чтоб тебе, проклятой, лопнуть!
Ты войну ему внушила,
И совет твой стал бедою.
Наступает исполненье
Горьких древних предсказаний,
Что погибель будет царству
От пришельцев с бородами;
Что с Востока принесут их
Деревянные к нам птицы.
Есть и старое присловье:
Бабья воля - божья воля!
Божья воля крепче вдвое,
Если баба - матерь божья.
А она мне и враждебна,
Гордая царица неба,
Непорочная девица,
Чудотворка, чародейка.
Под ее щитом испанцы
Победят нас,- и погибну
Я, из всех богов жалчайший,
С бедной Мексикою вместе".
Как исполнишь порученье,
Пусть душа твоя в трясину
Заползет - и спит спокойно,
Чтоб моих не видеть бедствий.
Этот храм падет; а сам я
Погребусь в огне и дыме
И в развалинах,- и больше
Никому меня не видеть.
Но я буду жив: мы, боги,
Долголетней попугаев;
Как они же, мы линяем
И меняем только перья.
В край врагов моих, известный
Под названием Европы,
Я уйду. Мне там открыта
Будет новая карьера.
Превращусь из бога в черта,
Адским пугалом там стану
И, как злейший враг, с врагами
Поступать начну жестоко.
Стану их терзать и мучить
И пугать толпой видений;
Предвкушенье ада, серу,
Всюду нос их будет чуять.
Мудрецов их, дураков их
Соблазнять начну я; стану
Щекотать их добродетель,
Чтоб она как б.... смеялась.
Да, я буду чертом, чертом!
И сведу теснее дружбу
С Астаротом, Вельзевулом,
Сатаной и Велиалом.
И с тобой сойдусь я, Лили,
Мать греха, змея ползунья.
Ты изящному искусству
Лжи и зла меня научишь.
Милой Мексики не в силах
Я спасти от разрушенья;
Но отмщу ужасной местью
Я за Мексику родную!"
ЮДОЛЬ ПЛАЧА
Как свищет ветер в эту ночь!
На чердаке не спится
В углу двум бедным существам.
У них так бледны лица!
Она лепечет: "Обними,
Обвей меня руками,-
И я согреюсь. Дай прижмусь
К твоим губам губами".
Он говорят: "Когда гляжу
В твои родные очи,
Забыты холод, голод - все,
Чего забыть нет мочи".
Они целуются в слезах,
Жмут руки и вздыхают,
Смеются,- даже петь хотят...
Вот смолкли - засыпают.
Квартальному и с ним врачу
Поутру было дело:
Пришлось свидетельствовать им
Два свежих мертвых тела.
Осенний ветер - врач решил -
При пустоте в желудке
Простуду произвел - и смерть.
Ведь с ним плохие шутки!
"При наступленье холодов,-
Сказал,- всего умнее -
Под теплым одеялом спать
И кушать поплотнее".
УМНЫЕ ЗВЕЗДЫ
Не всякий цветок
Спасется от ног,-
И редкий останется целым:
Все ходят полями
И мнут сапогами
Головки и робким и смелым.
Хоть жемчуг целей
В пучине морей,
Но мы и его добываем:
Сверлим его зерна
И после позорно
На шелковый шнур их вздеваем.
Как звезды умны!
Мы им не страшны:
Чуждаясь земного предела,
Они средь эфира,
Как светочи мира,
Стоят невредимо и цело.
* * *
Заставь горячими клещами
Меня щипать, лицо мне рвать,
Сечь розгами, хлестать плетями,-
Не заставляй лишь только ждать!
Заставь мне пыткою ужасной
Все кости вывихнуть, сломать,-
Не заставляй лишь ждать напрасно:
Страшнее муки нет, как ждать!
Вчера прождал я в этой муке
Тебя с полудня до шести.
Ты не пришла. Кусая руки,
Я был готов с ума сойти!
Меня душило нетерпенье,
Как змей. У двери зазвонят -
Вскочу... Не ты!.. В изнеможенье,
Как труп, я падаю назад.
Ты не пришла. Я рвусь и ною;
А в уши шепчет сатана:
"Безумец старый! над тобою
Не потешается ль она?"
Северное море
Часть первая
КОРОНОВАНИЕ
Песни, вы, добрые песни мои!
Вставайте! наденьте доспехи!
Трубите в трубы
И на щите поднимите
Мою красавицу!
Отныне всевластной царицей
В сердце моем она будет
Царить и править.
Слава тебе, молодая царица!
От солнца далекого я оторву
Клочок лучезарного,
Багряного золота
И сотку из него
Венец на чело твое царское;
От тонкой лазурной
Шелковой ткани небесного полога,
Осыпанной яркими
Алмазами ночи,
Отрежу кусок драгоценный
И им, как царской порфирой,
Одену твой царственный стан.
Я дам тебе свиту
Из щепетильно-нарядных сонетов,
Терцин горделивых и вежливых стансов;
У тебя скороходами будут
Мои остроты,
Придворным шутом -
Моя фантазия,
Герольдом с смеющейся слезкой в щите -
Мой юмор;
А сам я, царица,
Сам я колени склоню пред тобой
И, присягая тебе, поднесу
На бархатной алой подушке
Ту малую долю рассудка,
Что мне из жалости
Оставила прежняя
Царица моя.
СУМЕРКИ
На бледном морском берегу
Сидел одинок я и грустно-задумчив.
Все глубже спускалось солнце, бросая
Багровый свой свет полосами
По водной равнине,
И беглые, дальние волны,
Приливом гонимые,
Шумно и пенясь бежали
К берегу ближе и ближе.
В чудном их шуме
Слышался шепот и свист,
Смех и роптанье,
Вздохи и радостный гул, и порой
Тихо-заветное,
Будто над детскою люлькою, пенье...
И мне казалось,
Слышу я голос забытых преданий,
Слышу старинные чудные сказки -
Те, что когда-то ребенком
Слыхал от соседних детей,
Как все мы, бывало,
Вечером летним теснимся
Послушать тихих рассказов
На ступеньках крыльца,
И чутко в нас бьется
Детское сердце,
И с любопытством глядят
Умные детские глазки;
А взрослые девушки
Из-за душистых цветочных кустов
Глядят через улицу в окна...
На розовых лицах улыбка -
И месяц их облил сияньем.
ЗАКАТ СОЛНЦА
Огненно-красное солнце уходит
В далеко волнами шумящее,
Серебром окаймленное море;
Воздушные тучки, прозрачны и алы,
Несутся за ним; а напротив,
Из хмурых осенних облачных груд,
Грустным и мертвенно-бледным лицом
Смотрит луна; а за нею,
Словно мелкие искры,
В дали туманной
Мерцают звезды.
Некогда в небе сияли,
В брачном союзе,
Луна-богиня и Солнце-бог;
А вкруг их роились звезды,
Невинные дети-малютки.
Но злым языком клевета зашипела,
И разделилась враждебно
В небе чета лучезарная.
И нынче днем в одиноком величии
Ходит п_о_ небу солнце,
За гордый свой блеск
Много молимое, много воспетое
Гордыми, счастьем богатыми смертными.
А ночью
По небу бродит луна,
Бедная мать,
Со своими сиротками-звездами,
Нема и печальна...
И девушки любящим сердцем
И кроткой душою поэты
Ее встречают
И ей посвящают
Слезы и песни.
Женским незлобивым сердцем
Все еще любит луна
Красавца мужа,
И под вечер часто,
Дрожащая, бледная,
Глядит потихоньку из тучек прозрачных,
И скорбным взглядом своим провожает
Уходящее солнце,
И, кажется, хочет
Крикнуть ему: "Погоди!
Дети зовут тебя!"
Но упрямое солнце
При виде богини
Вспыхнет багровым румянцем
Скорби и гнева
И беспощадно уйдет на свое одинокое,
Влажно-холодное ложе.
-----
Так-то шипящая злоба
Скорбь и погибель вселила
Даже средь вечных богов,
И бедные боги
Грустно проходят по небу
Свой путь безутешный
И бесконечный,
И смерти им нет, и влачат они вечно
Свое лучезарное горе.
Так мне ль - человеку,
Низко поставленному,
Смертью одаренному,-
Мне ли роптать на судьбу?
НОЧЬ НА БЕРЕГУ
Ночь холодна и беззвездна;
Море кипит, и над морем,
На брюхе лежа,
Неуклюжий северный ветер
Таинственным,
Прерывисто-хриплым
Голосом с морем болтает,
Словно брюзгливый старик,
Вдруг разгулявшийся в тесной беседе...
Много у ветра рассказов -
Много безумных историй,
Сказок богатырских, смешных до уморы,
Норвежских саг стародавних...
Порой средь рассказа,
Далеко мрак оглашая,
Он вдруг захохочет
Или начнет завывать
Заклятья из Эдды и руны,
Темно-упорные, чаро-могучие...
И м_о_ря белые чада тогда
Высоко скачут из волн и ликуют,
Хмельны разгулом.
Меж тем по волной-омоченным пескам
Плоского берега
Проходит путник,
И сердце кипит в нем мятежней
И волн и ветра.
Куда он ни ступит,
Сыплются искры, трещат
Пестрых раковин кучки...
И, серым плащом своим кутаясь,
Идет он быстро
Средь грозной ночи.
Издали манит его огонек,
Кротко, приветно мерцая
В одинокой хате рыбачьей.
На море брат и отец,
И одна-одинешенька в хате
Осталась дочь рыбака -
Чудно-прекрасная дочь рыбака.
Сидит перед печью она и внимает
Сладостно-вещему,
Заветному пенью
В котле кипящей воды,
И в пламя бросает
Трескучий хворост,
И дует на пламя...
И в трепетно-красном сиянье
Волшебно-прекрасны
Цветущее личико
И нежное белое плечико,
Так робко глядящее
Из-под грубой серой сорочки,
И хлопотливая ручка-малютка...
Ручкой она поправляет
Пеструю юбочку
На стройных бедрах.
Но вдруг распахнулась дверь,
И в хижину входит
Ночной скиталец.
С любовью он смотрит
На белую, стройную девушку,
И девушка трепетно-робко
Стоит перед ним - как лилея,
От ветра дрожащая.
Он наземь бросает свой плащ,
А сам смеется
И говорит:
"Видишь, дитя, как я словодержу!
Вот и пришел, и со мною пришло
Старое время, как боги небесные
Сходили к дщерям людским,
И дщерей людских обнимали,
И с ними рождали
Скипетроносных царей и героев,
Землю дививших.
Впрочем, дитя, моему божеству
Не изумляйся ты много!
Сделай-ка лучше мне чаю - да с ромом!
Ночь холодна; а в такую погоду
Зябнем и мы,
Вечные боги,- и ходим потом
С наибожественным насморком
И с кашлем бессмертным!"
ПОСЕЙДОН
Солнце играло лучами
Над вечно-зыблемым морем;
Вдали на рейде
Блестел корабль, на котором
Домой я ехать собрался.
Да не было ветра попутного -
И я еще мирно сидел
На белой отмели
Пустынного берега
И песнь Одиссея читал -
Старую, вечно-юную песнь...
И со страниц ее, морем шумящих,
Радостно веяло мне
Дыханьем богов,
И светозарной весной человека,
И небом Эллады цветущим.
Благородное сердце мое
Всюду верно следило
За сыном Лаэрта в скорбях и скитаньях:
Садилось, печальное, с ним
За радушный очаг,
Где царицы пурпур прядут;
И лгать и бежать ему помогало
Из объятий нимф, из пещер исполинов;
И в киммерийскую ночь
Его провожало;
Было с ним в бурю - в крушенье,
И несказанное
Терпело горе.
Я вздохнул и сказал:
"Злой Посейдон!
Гнев твой ужасен,
И сам я боюсь не вернуться на родину".
Лишь только я молвил,
Запенилось море,
И из белых волн поднялась
Осокою венчанная
Глава владыки морей,
И он воскликнул с насмешкой:
"Не бойся, поэтик!
Поверь, я не трону твой бедный кораблик
И жизнь твою драгоценную
Не стану смущать опасною качкой.
Ведь ты, поэтик,
Меня никогда не гневил; ни единой
Башенки ты не разрушил в священном
Граде Приама;
Ни волоска не спалил ты в реснице
Моего Полифема,-
И никогда не давала
Мудрых советов тебе
Богиня ума, Паллада Афина".
Молвил - и снова
В море нырнул Посейдон...
И над грубою шуткой
Моряка под водой засмеялись
Амфитрита, нелепая женщина-рыба,
И глупые дочки Нерея.
ПРИЗНАНИЕ
Тихо с сумраком вечер подкрался;
Грозней бушевало море...
А я сидел на прибрежье, глядя
На белую пляску валов,
И сердце мне страстной тоской охватил
Глубокой тоской по тебе,
Прекрасный образ,
Всюду мне предстающий,
Всюду зовущий меня.
Всюду - всюду -
В шуме ветра, ив рокоте моря,
И в собственных вздохах моих.
Легкою тростью я написал на песке:
"Агнеса!
Я люблю тебя!"
Но злые волны плеснули
На нежное слово любви
И слово то стерли и смыли.
Ломкий тростник,
Зыбкий песок и текучие волны!
Вам я больше не верю!
Темнеет небо - и сердце мятежней во мне...
Мощной рукою в норвежских лесах
С корнем я вырву
Самую гордую ель, и ее обмакну
В раскаленное Этны жерло,
И этим огнем-напоенным
Исполинским пером напишу
На темном своде небесном:
"Агнеса!
Я люблю тебя!"
И каждую ночь будут в небе
Неугасимо гореть письмена золотые,
И все поколения внуков и правнуков
Будут ликуя читать
Слова небесные;
"Агнеса!
Я люблю тебя!"
НОЧЬЮ В КАЮТЕ
Свой у моря перлы,
Свои у неба звезды.
Сердце, сердце мое!
Своя любовь у тебя.
Велики море и небо;
Но сердце мое необъятней...
И краше перлов и звезд
Сияет и светит любовь моя.
Прекрасное дитя!
Прийди ко мне на сердце!
И море, и небо, и сердце мое
Томятся жаждой любви.
------
К голубой небесной ткани,
Где так чудно блещут звезды,
Я прижался бы устами
Крепко, страстно - бурно плача.
Очи милой - эти звезды.
Переливно там играя,
Шлют они привет мне нежный
С голубой небесной ткани.
К голубой небесной ткани,
К вам, родные очи милой,
Простираю страстно руки
И прошу и умоляю:
Звезды-очи! кротким миром
Осените вы мне душу!
Пусть умру - и буду в небе,
В вашем небе, вместе с вами!
-----
Из очей небесных льются
В сумрак трепетные искры,
И душа моя все дальше,
Дальше рвется в страстной скорби.
Очи неба! ваши слезы
Лейте мне в больную душу!
Пусть душа моя слезами,
Переполнясь, захлебнется!
-----
Убаюканный волнами,
Будто в думах, будто в грезах,
Тихо я лежу в каюте,
В уголке, на темной койке.
В люк мне видны небо, звезды...
Звезды ясны и прекрасны...
Это - радостные очи
Дорогой, родной и милой.
Эти радостные очи
Не дремля следят за мною
Кротким светом и приветом
С голубой, небесной выси.
И гляжу я ненаглядно,
Страстно в небо голубое...
Только б вас, родные очи,
Не подернуло туманом!
-----
В дощатую стену,
Куда я лежу головой,
Грезами полной,
Стучатся волны - буйные волны.
Они шумят и бормочут
Мне под самое ухо: "Безумный!
Рука у тебя коротка,
А небо далеко,
И звезды там крепко
Золотыми гвоздями прибиты.
Напрасно тоскуешь, напрасно вздыхаешь...
Уснул бы... права, умней!"
-----
Мне снился тихий дол в краю безлюдном;
Как саван, белый снег на нем лежал.
Под белым снегом я в могиле спал
Сном одиноким, мертвым, беспробудным.
Но теплились, средь ночи голубой,
Родные звезды над моей могилой.
Их взор горел победоносней силой,
Любовью безмятежной и святой.
БУРЯ
Ярится буря
И хлещет волны,
И волны, в пене и гневной тревоге,
Громоздятся высоко,
Словно зыбкие белые горы,
И кораблик на них
Взбирается с тяжким трудом -
И вдруг свергается
В черный, широко разинутый зев
Водной пучины.
О море!
Мать красоты, из пены рожденной!
Праматерь любви! пощади меня!
Уж чует труп и порхает над нами
Белым призраком чайка,
И точит о мачту свой клюв
И, жадная, алчет сердца,
Что звучит хвалою
Дщери твоей,
Что взято в игрушки плутишкою внуком твоим.
Мои моленья напрасны!
Глохнет мой голос в грохоте бури,
В диком шуме ветров.
Что за гам и за свист! что за рев и за вой!
Словно все море -
Дом сумасшедших звуков.
Но меж звуками теми
Мне слышится внятно
Чудное арфы бряцанье,
Страстное, душу влекущее пенье -
Душу влекущее, душу зовущее...
И узнаю я тот голос.
Далеко, на темных утесах
Шотландского берега, -
Где лепится серым гнездом
Замок над гневно-бьющимся морем,-
Там, под стрельчатым окном,
Стоит прекрасная
Больная женщина,
Нежно-прозрачная, мраморно-бледная,
И поет и на арфе играет,
А ветер взвевает ей длинные кудри
И темную песню ее
Несет по широкому, бурному морю.
МОРСКАЯ ТИШЬ
Тишь и солнце! Свет горячий
Обнял водные равнины,
И корабль златую влагу
Режет следом изумрудным.
У руля лежит на брюхе
И храпит усталый боцман;
Парус штопая, у мачты
Приютился грязный юнга.
Щеки пышут из-под грязи;
Рот широкий, как от боли,
Стиснут; кажется, слезами
Брызнут вдруг глаза большие.
Капитан его ругает,
Страшно топая ногами...
"Как ты смел - скажи, каналья!
Как ты смел стянуть селедку?"
Тишь и гладь! Со дна всплывает
Рыбка-умница; на солнце
Греет яркую головку
И играет резвым плесом.
Но стрелой из поднебесья
Чайка падает на рыбку -
И с добычей в жадном клюве
Снова в небе исчезает.
МОРСКОЙ ПРИЗРАК
А я лежал на краю корабля и смотрел
Дремотным оком
В зеркально-прозрачную воду,
Все глубже и глубже
Взглядом в нее проникая...
И вот в глубине, на самом дне моря,
Сначала как будто в тумане,
Потом все ясней и ясней,
Показались церковные главы и башни,
И наконец, весь в сиянии солнца,
Целый город,
Старобытно-фламандский,
С живою толпою народной.
Важные граждане в черных плащах,
В белых фрезах, в почетных цепях,
С длинными шпагами, с длинными лицами
Проходят по рыночной площади,
Народом кипящей,
К ратуше
С высоким крыльцом,
Где каменной стражей
Стоят императоров статуи
С мечами и скиптрами.
Неподалеку, вдоль длинного ряда домов,
Где окна так ярко блестят,
Где пирамидами липы подстрижены,
Гуляют, шелком платьев шумя,
Стройные девушки,
И их цветущие лица
Скромно глядят из-под шапочек черных
И из-под золота пышных волос.
Мимо гордо проходят,
Им головою кивая,
Пестрые франты в испанском наряде.
Старые женщины в желтых
Полинявших платьях,
Со святцами, с четками
Мелкими идут шажками к собору...
Уж с башен благовест льется,
А в церкви орган загудел.
И меня самого эти дальние звуки
Охватили таинственным трепетом...
Бесконечная, страстная грусть
И глубокая скорбь
Тихо крадутся в сердце ко мне -
Едва исцеленное сердце...
И кажется, будто сердечные раны мои
Уста любимые
Лобзаньями вновь открывают,
И снова кровь из них льется -
Горячими, красными каплями,
И капли те падают тихо,
Тихо, одна за другой,
На старый дом, в том глубоком,
Подводном городе,
На старый, с высокою кровлею дом,
Унылый, пустой и безлюдный...
Только внизу, под окном,
Сидит пригорюнясь там девушка -
Словно бедный, забытый ребенок...
И я знаю тебя, мое бедное
Дитя позабытое!
Так вот куда,
В какую глубокую глубь
От меня ты скрылась
Из детской прихоти,
И выйти уж больше на свет не могла,
И сидела одна, как чужая,
Средь чуждых людей,
Меж тем как, скорбный душою,
По целой земле я искал тебя -
Все только искал тебя,
Вечно-любимая,
Давно-утраченная,
Наконец-обретенная!
Да, я нашел тебя - и опять
Вижу прекрасное
Лицо твое, вижу глаза,
Умные, преданно-добрые,
Милую вижу улыбку...
И уж теперь не расстанусь с тобой,
И к тебе низойду,
И, раскрывши объятья,
Припаду на сердце к тебе!
Но вовремя тут капитан
Схватил меня за ногу,
И дальше от края меня оттащил,
И молвил, сердито смеясь;
"В уме ли вы, доктор!"
ОЧИЩЕНИЕ
Останься в морской глубине ты,
Безумная греза,
Ты, некогда много ночей
Мне сердце лживым счастьем терзавшая,
А ныне, призраком в лоне морском,
Мне и средь белого дня угрожающая!
Останься ты в бездне на вечные веки!
И я заодно к тебе сброшу
Все мои скорби и все прегрешения,
И шапку безумства, звеневшую
Так долго над жалкой моей головой,
И гладко-холодную
Змеиную кожу
Лицемерия,
Что долго так душу мою обвивала -
Душу больную,
Бога отвергшую, небо отвергшую,
Окаянную душу!
Ой-гой! Ветер крепнет!
Вверх паруса!.. Заплескали они и надулись...
Вдоль по погибельно-тихой равнине
Несется корабль -
И ликует душа на свободе!
Часть вторая
УТРЕННИЙ ПРИВЕТ
Фалатта! Фалатта!
Привет тебе, вечное море!
Привет тебе десять тысяч раз
От ликующего сердца,-
Такой, как некогда слышало ты
От десяти тысяч
Сердец греческих,
С бедами боровшихся,
По отчизне томившихся,
Всемирно-славных сердец!
Вставали волны -
Вставали, шумели,
И солнце их обливало
Игривым румяным светом.
Стаи вспугнутых чаек
Прочь отлетали с громкими криками;
Били копытами кони; гремели щиты,-
И разносилось далече кличем победным:
Фалатта! Фалатта!
Привет тебе, вечное море!
Родным языком мне шумят твои воды;
Грезы детства встают предо мной
Над твоим зыбучим простором,
И сызнова мне повторяет
Старая память былые рассказы
О всех дорогих и милых игрушках,
О святочных, пышных подарках,
О красных деревьях коралловых,
О злато-чешуйчатых рыбках,
О жемчуге желтом, о грудах
Раковин пестрых,
Что ты бережливо таишь
В своем прозрачном,
Хрустальном доме.
О! как я в чужбине томился!
Словно увядший цветок
В жестянке ботаника,
Лежало в груди моей сердце.
Мне кажется,
Будто я целую долгую зиму, больной,
Был заперт в темном больничном покое
И вдруг нежданно его покинул -
И мне ослепительно блещет навстречу
Весна изумрудная,
Солнцем пробужденная,
И молодые цветы
Глядят на меня
Душистыми пестрыми глазками,
И все благовонием дышит,
И все гудит, и живет, и смеется,
И в небе лазурном
Распевают птицы...
Фалатта! Фалатта!
О храброе - и в отступлении храброе се
Как часто, как горестно-часто
Тебя теснили
Варварки севера;
Сыпали жгучие стрелы в тебя
Из больших, победительных глаз;
Грозили мне грудь раскроить
Кривыми мечами слов;
Гвоздеобразными письмами
Бедный мой, оглушенный
Мозг разбивали...
Напрасно я крылся щитом;
Стрелы свистали, и падал удар за ударом...
И вот оттеснили меня
Варварки севера к самому морю,
И, полною грудью дыша,
Я море приветствую -
Спасительно-чудное море...
Фалатта! Фалатта!
ГРОЗА
Тяжко нависла над морем гроза,
И черную стену туч
Зубчатым лучом прорезает
Молния, быстро светя и быстро
Исчезая, как беглая мысль
На челе Крониона.
Далече по бурно-пустынным водам
Грохочет гром,
И скачут белые кони-валы,
Самим Бореем рожденные
От чудных кобылиц Эрихтона,
И в жалком испуге порхает
Морская птица,
Как тень у вод Стикса,
Хароном оттолкнутая
От барки его полуночной.
Бедный резвый кораблик!
Пришлось пуститься ему
В опасную пляску!
Эол ему выслал
Самых искусных своих музыкантов:
Пусть поиграют погромче, а он веселее попляшет!
Один громче свищет, другой трубит,
А третий водит по струнам
Глухого баса...
И корабельщик
Едва стоит на ногах у руля,
И смотрит, глаз не сводя, на компас,
Дрожащую душу кораблика,
И руки с мольбой к небесам простирает...
"Спаси нас, Кастор, воинственный всадник,
И ты, кулачный боец Полидевк!"
КРУШЕНИЕ
Любовь и надежда! все погибло!
И сам я как труп -
Выброшен морем сердитым -
Лежу на пустынном,
Унылом береге.
Передо мной водяная пустыня колышется;
За мною лишь горе и бедствие;
А надо мною плывут облака,
Безлично-серые дочери воздуха,
Что черпают воду из моря
Туманными ведрами,
И тащат и тащат ее через силу,
И снова в море ее проливают...
Труд печальный и скучный -
И бесполезный, как жизнь моя.
Волны рокочут; чайки кричат...
Воспоминанья старинные веют мне на душу...
Забытые грезы, потухшие образы,
Мучительно-сладкие, вновь возникают.
Живет на севере женщина,
Прекрасная, царственно-пышная...
Стан ее, стройный как пальма,
Страстно охвачен белой одеждой;
Темные пышные кудри,
Словно блаженная ночь,
С увенчанной косами
Головы разливаясь, волшебно змеятся
Вкруг чудного бледного лика;
И, величаво-могучи, горят ее очи,
Словно два черные солнца.
О черные солнцы! как часто -
Как часто восторженно я упивался из вас
Диким огнем вдохновенья
И стоял, цепенея,
Полон пламенным хмелем...
И тогда голубино-кроткой улыбкой
Вдруг оживлялись гордые губы,
И с гордых губ
Сливалось слово
Нежнее лунного света,
Отраднее запаха розы,
И душа ликовала во мне -
И к небу орлом возлетала.
Молчите вы, волны и чайки!
Все миновало! Любовь и надежда -
Надежда и счастье! Лежу я на береге,
Одинокий, морем ограбленный,
И к сырому песку
Горячим лицом припадаю.
НА ЗАКАТЕ
Прекрасное солнце
Спокойно склонилось в море,
Зыбкие волны окрасила
Темная ночь,
И только заря осыпает их
Золотыми лучами;
И шумная сила прилива
Белые волны теснит к берегам,
И волны скачут в поспешном веселье,
Как стада белорунных овец,
Что вечером к дому
Гонит пастух, распевая.
"Как солнце прекрасно!" -
Сказал мне по долгом молчанье мой друг,
Со мною у моря бродивший...
И полугрустно, полушутливо
Он стал уверять меня,
Будто солнце - прекрасная женщина,
Которой пришлось поневоле
Выйти замуж за старого бога морей...
И днем она радостно по небу ходит
В пурпурной одежде,
Блистая алмазами,
И все ее любят, и всей ей дивятся -
Все земные созданья,
И всех созданий земных утешает
Свет и тепло ее взгляда;
А вечером грустно-невольно
Она возвращается
Во влажный дворец, на холодную грудь
Седого мужа.
"Поверь мне! - прибавил мой друг...
А сам смеялся,
Потом вздыхал - и снова смеялся... -
Это одно из нежнейших супружеств!
Они или спят, иль бранятся -
Так бранятся, что море высоко вскипает,
И в шуме волн мореходы
Слышат, как старый жену осыпает
Страшною бранью:
"Круглая ты потаскушка вселенной!
Лучеблудница!
Целый ты день горяча для других;
А ночью,
Для меня - холодна ты, устала!"
После таких увещаний постельных, конечно,
Ударяется в слезы
Гордое солнце - и рок свой клянет...
Клянет так долго и горько,
Что бог морской
С отчаянья прочь из постели кидается
И поскорее наверх выплывает -
Воздухом свежим дохнуть, освежиться.
Я сам его видел прошедшею ночью:
По пояс вынырнул он из: воды
В байковой желтой фуфайке,
В белом как свет ночном колпаке;
Нависшем над старым,
Истощенным лицом".
ПЕСНЬ ОКЕАНИД
Меркнет вечернее море,
И одинок, со своей одинокой душой,
Сидит человек на пустом берегу
И смотрит холодным,
Мертвенным взором
Ввысь, на далекое,
Холодное, мертвое небо
И на широкое море,
Волнами шумящее.
И по широкому,
Волнами шумящему морю,
Вдаль, как пловцы воздушные,
Несутся вздохи его -
И к нему возвращаются грустны;
Закрытым нашли они сердце,
Куда пристать хотели...
И громко он стонет, так громко"
Что белые чайки
С песчаных гнезд подымаются
И носятся с криком над ним...
И он говорит им, смеясь:
"Черноногие птицы!
На белых крыльях над морем вы носитесь;
Кривым своим клювом
Пьете воду морскую;
Жрете ворвань и мясо тюленье...
Горька ваша жизнь, как и пища!
А я, счастливец, вкушаю лишь сласти:
Питаюсь сладостным запахом розы,
Соловьиной невесты,
Вскормленной месячным светом;
Питаюсь еще сладчайшими
Пирожками с битыми сливками;
Вкушаю и то, что слаще всего,-
Сладкое счастье любви
И сладкое счастье взаимности!
Она любит меня! она любит меня!
Прекрасная дева!
Теперь она дома, в светлице своей, у окна,
И смотрит в вечерний сумрак -
Вдаль, на большую дорогу,
И ждет, и тоскует но мне - ей-богу!
Но тщетно и ждет и вздыхает...
Вздыхая, идет она в сад,
Гуляет по саду
Среди ароматов, в сиянье луны,
С цветами ведет разговор,
И им говорит про меня:
Как я - ее милый - хорош,
Как мил и любезен - ей-богу!
Потом и в постели, во сне, перед нею,
Даря ее счастьем, мелькает
Мой милый образ;
И даже утром, за кофе, она
На бутерброде блестящем
Видит мой лик дорогой -
И страстно съедает его - ей-богу!"
Так он хвастает долго,
И порой раздается над ним,
Словно насмешливый хохот,
Крик порхающих чаек.
Вот наплывают ночные туманы;
Месяц - желтый, как осенью лист,-
Грустно сквозь сизого облака смотрит...
Волны морские встают и шумят...
И из пучины щумящего моря
Грустно, как ветра осеннего стон,
Слышится пенье.
Океаниды поют,
Милосердые, чудные девы морские...
И слышнее других голосов
Ласковый голос
Сереброногой супруги Пелея...
Океаниды уныло поют:
"Безумец! безумец! хвастливый безумец!
Скорбью истерзанный!
Убиты надежды твои,
Игривые дети души,
И сердце твое, словно сердце Ниобы,
Окаменело от горя.
Сгущается мрак у тебя в голове,
И вьются средь этого мрака,
Как молнии, мысли безумные!
И хвастаешь ты от страданья!
Безумец! безумец! хвастливый безумец!
Упрям ты, как древний твой предок,
Высокий титан, что похитил
Небесный огонь у богов
И людям принес его,
И, коршуном мучимый,
К утесу прикованный,
Олимпу грозил, и стонал, и ругался
Так, что мы слышали голос его
В лоне глубокого моря
И с утешительной песнью
Вышли из моря к нему.
Безумец! безумец! хвастливый безумец!
Ты ведь бессильней его,
И было б умней для тебя
Влачить терпеливо
Тяжелое бремя скорбей -
Влачить его долго, так долго,
Пока и Атлас не утратит терпенья
И тяжкого мира не сбросит с плеча
В ночь без рассвета!"
Долго так пели в пучине
Милосердые, чудные девы морские.
Но зашумели грознее валы,
Пение их заглушая;
В тучах спрятался месяц; раскрыла
Черную пасть свою ночь...
Долго сидел я во мраке и плакал.
БОГИ ГРЕЦИИ
Полный месяц! в твоем сиянье,
Словно текучее золото,
Блещет море.
Кажется, будто волшебным слияньем
Дня с полуночною мглою одета
Равнина песчаного берега.
А по ясно-лазурному,
Беззвездному небу
Белой грядою плывут облака,
Словно богов колоссальные лики
Из блестящего мрамора.
Не облака это! нет!
Это сами они -
Боги Эллады,
Некогда радостно миром владевшие,
А ныне в изгнанье и в смертном томленье,
Как призраки, грустно бродящие
По небу полночному.
Благоговейно, как будто объятый
Странными чарами, я созерцаю
Средь пантеона небесного
Безмолвно-торжественный,
Тихий ход исполинов воздушных.
Вот Кронион, надзвездный владыка!
Белы как снег его кудри -
Олимп потрясавшие, чудные кудри;
В деснице он держит погасший перун;
Скорбь и невзгода
Видны в лице у него;
Но не исчезла и старая гордость.
Лучше было то время, о Зевс!
Когда небесно тебя услаждали
Нимфы и гекатомбы!
Но не вечно и боги царят:
Старых теснят молодые и гонят,
Как некогда сам ты гнал и теснил
Седого отца и титанов,
Дядей своих, Юпитер-Паррицида!
Узнаю и тебя,
Гордая Гера!
Не спаслась ты ревнивой тревогой,
И скипетр достался другой,
И ты не царица уж в небе;
И неподвижны твои
Большие очи,
И немощны руки лилейные,
И месть бессильна твоя
К богооплодотворенной деве
И к чудотворцу божию сыну.
Узнаю и тебя, Паллада Афина!
Эгидой своей и премудростью
Спасти не могла ты
Богов от погибели.
И тебя, и тебя узнаю, Афродита!
Древле златая! ныне серебряная!
Правда, все так же твой пояс
Прелестью дивной тебя облекает;
Но втайне страшусь я твоей красоты,
И если б меня осчастливить ты выдумала
Лаской своей благодатной,
Как прежде счастливила
Иных героев,- я б умер от страха!
Богинею мертвых мне кажешься ты,
Венера-Либитина!
Не смотрит уж с прежней любовью
Грозный Арей на тебя.
Печально глядит
Юноша Феб-Аполлон.
Молчит его лира,
Весельем звеневшая
За ясной трапезой богов.
Еще печальнее смотрит
Гефест хромоногий!
И точно, уж век не сменять ему Гебы,
Не разливать хлопотливо
Сладостный нектар в собранье небесном.
Давно умолк
Немолчный смех олимпийский.
Я никогда не любил вас, боги!
Противны мне греки,
И даже римляне мне ненавистны.
Но состраданье святое и горькая жалость
В сердце ко мне проникают,
Когда вас в небе я вижу,
Забытые боги,
Мертвые, ночью бродящие тени,
Туманные, ветром гонимые,-
И только помыслю, как дрянны
Боги, вас победившие,
Новые, властные, скучные боги,
То берет меня мрачная злоба...
. . . . . . . . . . . . . . . .
Старые боги! всегда; вы, бывало"
В битвах людских принимали
Сторону тех, кто одержит победу.
Великодушнее вас человек,
И в битвах богов я беру
Сторону вашу,
Побежденные боги!
-----
Так говорил я,
И покраснели заметно
Бледные облачные лики,
И на меня посмотрели
Умирающим взором,
Преображенные скорбью,
И вдруг исчезли.
Месяц скрылся
За темной, темною тучей;
Задвигалось море,
И просияли победно на небе
Вечные звезды.
ВОПРОСЫ
У моря, пустынного моря полночного
Юноша грустный стоит.
В груди тревога, сомненьем полна голова,
И мрачно волнам говорит он:
"О! разрешите мне, волны,
Загадку жизни -
Древнюю, полную муки загадку!
Уж много мудрило над нею голов -
Голов в колпаках с иероглифами,
Голов в чалмах и черных, с перьями, шапках,
Голов в париках и тысячи тысяч других
Голов человеческих, жалких, бессильных...
Скажите мне, волны, что есть человек?
Откуда пришел он? куда пойдет?
И кто там над нами на звездах живет?"
Волны журчат своим вечным журчаньем;
- Веет ветер; бегут облака;
Блещут звезды безучастно-холодные...
И ждет безумец ответа!
ФЕНИКС
Летит с запада птица -
Летит к востоку,
К восточной отчизне садов,
Где пряные травы душисто растут,
И пальмы шумят,
И свежестью веют ручьи...
Чудная птица летит и поет:
"Она любит его! она любит его!
Образ его у ней в сердце живет -
В маленьком сердце,
В тайной, заветной его глубине,
Самой ей неведомо.
Но во сне он стоит перед нею...
И молит она, и плачет,
И руки целует ему,
И имя его произносит,
И с именем тем на устах
В испуге вдруг пробуждается,
И протирает себе в изумленье
Прекрасные очи...
Она любит его! она любит его!"
-----
На палубе, к мачте спиной прислонясь,
Стоял я и слушал пение птицы.
Как черно-зеленые кони с серебряной гривой,
Скакали бело-кудрявые волны;
Как лебединые стаи,
Мимо плыли,
Парусами блестя, суда гелголандцев,
Смелых номадов полночного моря.
Надо мною, в вечной лазури,
Порхали белые тучки,
И вечное солнце горело,
Роза небесная, пламенноцветная,
Радостно в море собою любуясь...
И небо, и море, и сердце мое
Согласно звучали:
"Она любит его! она любит его!"
У ПРИСТАНИ
Счастлив, кто мирно в пристань вступил,
И за собою оставил
Море и бури,
И тепло и спокойно
В уютном сидит погребке
В городе Бремене.
Как приятно и ясно
В рюмке зеленой весь мир отражается!
Как отрадно,
Солнечно грея, вливается
Микрокосм струистый
В жаждой-томимое сердце!
Все в своей рюмке я вижу:
Историю древних и новых народов,
Турок и греков, Ганса и Гегеля,
Лимонные рощи и вахтпарады,
Берлин и Шильду, Тунис и Гамбург...
А главное - образ милой моей...
Херувимское личико
В золотистом сиянье рейнвейна.
О милая! как ты прекрасна!
Как ты прекрасна! Ты - роза...
Только не роза ширазская,
Гафизом воспетая,
Соловью обрученная...
Не роза шаронская,
Священно-пурпурная,
Пророками славимая...
Но роза ты погребка
В городе Бремене... {*}
{* Роза - одно из названий
рейнвейна. (Прим. М. Л. Михайлова.)}
О! это роза из роз!
Чем старше она, тем пышнее цветет,
И я упоен
Ее ароматом небесным -
Упоен - вдохновлен - охмелен...
И не схвати меня
За вих_о_р погребщик,
Я наверно под стол бы свалился!
Славный малый! Мы вместе сидели
И пили как братья.
Мы говорили о важных, тайных предметах,
Вздыхали и крепко друг друга
Сжимали в объятьях,
И он обратил меня
На истинный путь... Я с ним пил
За здравие злейших врагов
И всем плохим поэтам простил,
Как и мне простится со временем...
Я в умилении плакал, и вот наконец
Передо мною отверзлись
Врата спасенья...
. . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . .
Слава! слава! Как сладостно веют
Вокруг меня пальмы вефильские!
Как благовонно дышат
Мирры хевронские!
Как шумит священный поток
И кружится от радости!
И сам я кружусь... и меня
Выводит скорее на воздух,
На белый свет - освежиться -
Мой друг погребщик, гражданин
Города Бремена.
Ах, мой друг погребщик! погляди!
На кровлях домов все стоят
Малютки крылатые...
Пьяны они - и поют...
А там - это яркое солнце,-
Не красный ли спьяну то нос
Властителя мира Зевеса;
И около этого красного носа
Не спьяну ль весь мир кружится?
ЭПИЛОГ
Как на ниве колосья,
Растут и волнуются помыслы
В душе человека; но нежные
Любовные помыслы ярко
Цветут между ними, как между колосьями
Цветы голубые и алые.
Цветы голубые и алые!
Жнец ворчливый на вас и не взглянет,
Как на траву бесполезную;
Нагло вас цеп деревянный раздавит...
Даже прохожий бездомный,
Вами любуясь и тешась,
Головой покачает и даст вам
Названье плевел прекрасных.
Но молодая крестьянка,
Венок завивая,
Ласково вас соберет и украсит
Вами прекрасные кудри,
И в этом венке побежит к хороводу,
Где так отрадно поют
Флейты и скрипки,
Или в укромную рощу,
Где милого голос звучит отрадней
И флейт и скрипок!
ПРИМЕЧАНИЯ
Генрих Гейне (1797-1856). Михайлову Гейне был особенно близок. Н. В.
Шелгунов писал: "...любимым его поэтом был Гейне, конечно, потому, что у
Михайлова был тот же душевный склад, те же переходы от серьезного настроения
к внезапной иронии или шутке и тот же острый, тонкий ум, умевший схватывать
оттенки мыслей и чувств. Михайлов облюбливал или вещи с гражданскими
мотивами, или такие, где глубокая мысль разрешалась внезапной злой иронией"
(Шелгунов, стр. 96). Переводить Гейне Михайлов начал еще в юности и
переводил до конца жизни.
Первый перевод Михайлова из Гейне ("Сосна и пальма") был опубликован в
1845 г. А в письме В. Р. Зотову от 8 сентября 1848 г. Михайлов сообщал: "Я
почти всего его (Гейне. - Г. К.) перевел" (ИРЛИ, ф. 93, No 166). До нас
дошло около ста сорока стихотворных переводов Михайлова из Гейне и несколько
прозаических.
В 50-х гг. он переводит из Гейне особенно много, притом не только
поэзию, но и публицистику. В 1859 г. Михайлов переводит вторую часть
"Италии", которую считал "едва ли не жесточайшей из всех сатир". В 1860 г. в
переводе Михайлова проскальзывает в печать одно из строжайше запрещенных в
России и за границей (см. А. Федоров, Генрих Гейне и царская цензура.
Литературное наследство, No 22-23) произведений Гейне - "Идеи. Книга Ле
Гран". В эти же годы выходят "Песни Гейне" в переводе М. Л. Михайлова и его
биографические заметки о Гейне - первый опыт биографии Гейне в России (БДЧ
1858, No 6).
Михайлов много работал над переводами из Гейне, о чем свидетельствуют
сохранившиеся в архивах варианты переводов. Вот что писал Михайлов как
переводчик в предисловии к "Италии": "Проза Гейне, как и стихи его, полна
смелых неологизмов, самых неожиданных переходов из тона в тон; романтическая
настроенность сменяется часто циническою реальностью; патетические тирады
чередуются с самыми грубыми фразами. По привычке нашей к рутине, многое
кажется диким в манере Гейне; но сохранить именно эту дикость, эту
своеобразность было моею задачею, насколько можно с нею сладить" ("Италия",
Из Путевых картин" Гейне, От переводчика, С, 1859, No 9, стр. 3). Михайлов
считается одним из выдающихся переводчиков Гейне. Многие переводы Михайлова
входят в советские издания сочинений Гейне.
Пролог. Печатается по изд. 1858 г., стр. 1-4. Впервые - БДЧ, 1859, No.
1, отд. I, стр. 147-148, без заглавия, с изменением отдельных строк.
"Сфинкс над разгадкою тайны твоей..." - Гейне использовал в
стихотворении популярный в древнегреческой мифологии и искусстве сюжет:
чудовище-сфинкс, обитавшее в одной из местностей Греции, останавливало
прохожих, задавало им неразрешимые загадки, после чего пожирало их или
сбрасывало со скалы.
Грезы
"Мне снились страстные восторги и страданья..." Печатается по изд. 1858
г., стр. 7. Впервые - PB, 1856, ноябрь, кн. 1, стр. 141. Положено на музыку
Н. А. Римским-Корсаковым ("К моей песне", 1870).
"Снилась мне девушка: кудри как шелк..." Печатается по изд. 1858 г.,
стр. 8. Положено на музыку М. А. Балакиревым ("Сон", 1865).
"Ночь могилы тяготела..." Печатается по изд. 1858 г., стр. 9-11.
Впервые - PB, 1856, ноябрь, кн. 1, стр. 144-145, с изменением отдельных
строк.
"Зловещий грезился мне со н..." Печатается по изд. 1858 г., стр..
12-16. Впервые - С, 1858, No 3, стр. 114-117.
"И я когда-то знал край родимый..." Печатается по изд. 1858 г., стр.
17.
Сумерки богов. Печатается по изд. 1862 г., стр. 132-136. Впервые - С,
1860, No 8, стр. 471-473, с цензурными искажениями: под заглавием "Сумерки",
с заменой в строке 74 точками слов "твердыни неба", с пропуском строк 77-82
и 85-95. В изд. 1860 г. пропущены строки 79-82 и 93-95; в изд. 1890 г. и
изд. 1914 г.- от 77 до конца стихотворения.
Конец стихотворения более всего вызывал опасения цензуры: "В этом
стихотворении под видом описания погибели скандинавских бок" изображается
падение христианского бога",- указывалось в донесении по поводу изд. 1890 г.
(изд. 1934г., стр. 654).
На Гарце
Гарц - местность на северной окраине Средне-Германских гор.
"Фраки, белые жилеты..." Печатается по изд. 1858 г., стр. 21-22.
Впервые - С, 1858, Ne 3, стр. 117-118.
Горная идиллия. Печатается по изд. 1862 г., стр. 138-146. I и III части
впервые - изд. 1858 г., стр. 23-30. I, II и III части вместе впервые - PB,
1859, март, кн. 2, стр. 269-274, в Михайловском переводе статьи Гейне
"Гарц", без последних трех строф во второй части. Там же содержатся переводы
"Пастуха", "Солнце близко; на востоке...", "Ильзы".
Пастух. Печатается по изд. 1862 г., стр. 208-209, где помещен в разделе
"Романсы и баллады". Впервые - PB, 1859, март, кн. 2, стр. 275. В раздел "На
Гарце" впервые, как и "Ильза", включен в изд. 1866 г. (под названием
"Молодой пастух").
"Солнце близко; на востоке..." Печатается по изд. 1862 г., стр.
171-172, где напечатан в разделе "Песен". Впервые - PB, 1859, март, кн. 2,
стр. 287-288.
Ильза. Печатается по изд. 1862 г., стр. 204-205, где помещен в разделе
"Романсы и баллады". Впервые - PB, 1859, март, кн. 2, стр. 292.
В неге такой // Не таял и царственный Генрих, // Покойный воэлюбленный
мой...- Гейне приводит в "Путешествии по Гарцу" легенду о древнесаксонском
императоре Генрихе, который "императорски наслаждался с Ильзою, прекрасной
водяной феею в ее заколдованном замке-утесе" (перевод Михайлова, РВГ 1859,
март, кн. 2, стр. 293).
Песня
"Песни Гейне в переводе М. Л. Михайлова" (1858) - первое отдельное
издание Гейне в русском переводе - вызвали восторженные отзывы
современников. Добролюбов откликнулся на книгу переводов Михайлова
рецензией, где высоко оценил предисловие, выбор стихотворений и качество
переводов, в которых, по его мнению, "нельзя не заметить поэтического
чувства, возбуждающего в читателе именно то настроение, какое сообщается и
подлинником. Чувствовать, а не только понимать мысль Гейне, переводя его,
необходимо, может быть, более, нежели при переводе всякого другого поэта...
у г. Михайлова есть именно эта способность чувствовать поэзию Гейне..."
(Добролюбов, ПСС, т. I, стр. 366-367). После ареста Михайлова книга была
запрещена (в ЛБ хранится список ее 70-х гг.).
В предисловии к "Песням Гейне" Михайлов писал: "Песня Гейне зазвучала
свежестью и простотой народной песни.
При этой внешней простоте уменье схватывать самые неуловимые движения
сердца, подмечать самые тонкие черты и отношения в природе составляет
обаятельную силу поэзии Гейне.
Вся окружающая природа живет какою-то особенною, сочувственною человеку
жизнью в его песнях. В них слышны щебетание птиц и гармония леса; от них
веет ароматом весны и ее цветов. И может ли быть иначе? Из слез поэта
родятся душистые розы, вздохи его превращаются в хор соловьев. Он погружает
душу свою в чашу лилии, и лилия звучит, благоухая, песней о его милой. Цветы
перешептываются между собой и сострадательно смотрят на него, когда, грустен
и бледен, бродит он по саду..." (изд. 1858 г., стр. XIV-XV). Михайлов
включил в раздел "Песен" переводы стихотворений Гейне из циклов: "Лирическое
интермеццо", "Опять на родине", "Новая весна".
"Дай ручку мне! к сердцу прижми ее, друг!.." Печатается по изд. 1858
г., стр. 33. Впервые - ЛГ, 1847, No 42, 16 октября, в другой редакции. В
настоящей редакции впервые - PB, 1856, май, кн. 2, стр. 382-383. Положено на
музыку И. А. Помазанским (1874).
"Из слез моих много, малютка..." Печатается по изд. 1858 г., стр. 34.
Впервые - И, 1847, No 9, 8 марта, в другой редакции. В настоящей редакции
впервые - PB, 1856, ноябрь, кн. 1, стр. 141-142. Положено на музыку Н. А.
Римским-Корсаковым (1866) и А. К. Лядовым (1873).
"Когда гляжу тебе в глаза..." Печатается по изд. 1858 г., стр. 35.
Впервые - PB, 1856, ноябрь, кн. 1, стр. 142.
"Щекою к щеке ты моей приложись..." Печатается по автографу (ИРЛИ).
Впервые - PB, 1856, май, кн. 2, стр. 381, с изменением отдельных строк. По
автографу впервые - изд. 1953 г., стр. 351. Положено на музыку Н. А.
Римским-Корсаковым (1865), Г. О. Коргановым (1877) и А. Вилламовым ("Перед
разлукой", 1886). В 1873 г. издание нот романса было дозволено Цензурным
комитетом лишь при условии, если не будет напечатано имя переводчика,
"государственного преступника" (ЦГИАЛ, ф. 777, оп. 3, No 67).
"Стоят от века звезды..." Печатается по изд. 1858 г., стр. 37. Впервые
- PB, 1856, май, кн. 2, стр. 383.
"Опустясь головкой сонной..." Печатается по изд. 1858 г., стр. 38.
Впервые - БДЧ, 1855, No 1, отд. I, стр. 3. С заглавием "Лотос" было написано
в альбом Гербеля (ГПБ), датировано 1853 г.
"Когда-то друг друга любили мы страстно..." Печатается по изд. 1858 г.,
стр. 39. Впервые - PB, 1856, ноябрь, кн. 1, стр. 142.
"На северном голом утесе..." Печатается по изд. 1858 г., стр. 40.
Впервые - И, 1845, No 11, 16 июня, под заглавием "Сосна и пальма", в другой
редакции. В настоящей редакции впервые - PB, 1856, май, кн. 2, стр. 383.
Положено на музыку Н. А. Римским-Корсаковым ("Ель и пальма", 1866).
"Как пришлось с тобой расстаться..." Печатается по изд. 1858 г., стр.
41. Впервые - PB, 1856, ноябрь, кн. 1, стр. 142-143.
"Только до слуха коснется..." Печатается по изд. 1858 г., стр. 42.
Положено на музыку П. Григорьевым (1875) и П. Щуровским (1877).
"Лето жаркое алеет..." Печатается по изд. 1858 г., стр. 43. Впервые -
И, 1847, No 4, 23 января, в другой редакции. Впервые в настоящей редакции -
PB, 1856, май, кн. 2, стр. 381. В этой же редакции под заглавием "Лето и
зима" в 1856 г. написано в альбом Е. Штакеншнейдер (ЦГАЛИ).
"Полны мои песни..." Печатается по изд. 1858 г., стр. 44. Впервые - PB,
1856, май, кн. 2, стр. 381-382.
"Во сне неутешно я плакал..." Печатается по изд. 1858 г., стр. 45.
Впервые - ЛГ, 1847, No 42, 16 октября, в другой редакции. В настоящей
редакции впервые - PB, 1856, ноябрь, кн. 1, стр. 143. Положено на музыку В.
Ельховским (1869) и Ц. А. Кюи, Н. Н. Лодыженским (1871).
"Падает звездочка с неба..." Печатается по изд. 1858 г., стр. 46-47.
Впервые - PB, 1856, ноябрь, кн. 1, стр. 143.
"Полночь немая была холодна..." Печатается по изд. 1858 г., стр. 48.
Впервые - ЛГ, 1848, No 25, 24 июня, в другой редакции.
"Не радует вешнее солнце..." Печатается по изд. 1858 г., стр. 49-50.
Впервые - PB, 1856, ноябрь, кн. 1, стр. 145-146.
"Печален по роще брожу..." Печатается по изд. 1858 г., стр. 51. Впервые
- PB, 1856, май, кн. 2, стр. 384. В ЛБ сохранился автограф с изменением в
строке шестой.
"Привяжи, душа-рыбачка..." Печатается по изд. 1858 г., стр. 52. Впервые
- ЛГ, 1847, No 27, 3 июля, в другой редакции. Впервые в настоящей редакции -
PB, 1856, ноябрь, кн. 1, стр. 146. В первой редакции положено на музыку
(1847-1848) А. Е. Варламовым.
"Вихорь смерчи водяные..." Печатается по изд. 1858 г., стр. 53.
"Безбрежное море кругом...", "Объятый туманными снами..." Печатаются по
изд. 1858 г., стр. 54-56. Впервые - ОЗ, 1857, No 12, стр. 732-733.
"Снежная изморозь, ветер..." Печатается по изд, 1858 г., стр. 57-58.
"Как сквозь облачного дыма..." Печатается по изд. 1858 г., стр. 59-60.
Впервые - ОЗ, 1857, No 12, стр. 733, с изменением в первой строке.
"Ты, как цветок весенний..." Печатается по изд. 1858 г., стр. 61,
Впервые - И, 1847, No 9, 8 марта, в другой редакции, без подписи. В
настоящей редакции впервые - PB, 1856, май, кн. 2, стр. 382.
"Пусть на землю снег валится..." Печатается по изд. 1858 г., стр. 62.
Впервые - PB, 1856, март, кн. 2, стр. 108.
"Я к белому плечику милой...", "Трубят голубые гусары..." Печатаются по
изд. 1858 г., стр. 63-64. Сохранились автографы другой, первоначальной
редакции <1849-1851>(ЛБ). Второе стихотворение положено на музыку Ц. А. Кюи
(1835-1918).
"Я при первой нашей встрече..." Печатается по изд. 1858 г., стр. 65.
Впервые - PB, 1856, май, кн. 2, стр. 382.
"Смерть - прохладной ночи тень..." Печатается по изд. 1858 г., стр. 66.
Впервые - ЛГ, 1847, No 23, 12 июня, в другой редакции.
"Дождался я светлого мая. .." Печатается по изд. 1858 г., стр. 67.
Впервые - И, 1847, No 9, 8 марта, в другой редакции,
"Глазки весны голубые..." Печатается по изд. 1858 г., стр. 68. Впервые
- PB, 1857, июнь, кн. 1, стр. 437. Положено на музыку П. И. Чайковским
(1873).
"Как трепещет, отражаясь..." Печатается по изд. 1858 г., стр. 69,
Впервые - ЛГ, 1847, No 33, 14 августа, в другой редакции. В настоящей
редакции впервые - PB, 1857, июнь, кн. 1, стр. 437.
"Священный союз заключили..." Печатается по изд. 1858 г., стр. 70.
Впервые - ЛГ, 1848, No 3, 15 января, в другой редакции. В настоящей редакции
впервые - PB, 1857, июнь, кн. 1, стр. 438.
"Скажи мне, кто вздумал часы изобресть...", "Тот же сон, что снился
прежде!.." Печатаются по изд. 1858 г., стр. 71-73. Впервые - PB, 1857, июнь,
кн. 1, стр. 438-439.
"Тень - любовь твоя и ласки...", "Корабль мой на черных плывет
парусах..." Печатаются по изд. 1858 г., стр. 74-75.
"Все море, братья, в час заката..." Печатается по изд. 1858 г., стр.
76. Впервые - PB, 1857, июнь, кн. 1, стр. 439.
"Из края в край твой путь лежит...", "Как расстаются двое..."
Печатаются по автографам (ГПБ). Впервые - PC, 1859, No 10, отд. I, стр.
179-180.
"И розы на щечках у милой моей...", "На дальнем небосклоне...", "Лежу
ли бессонною ночью...", "Полно, сердце! что с тобою?.." Печатаются по изд.
1862 г., стр. 168-170. Впервые - PC, 1859, No 10, отд. I, стр. 180.
"Липа вся под снежным пухом..." Печатается по автографу (ГПБ).
Сохранился еще один автограф (ИРЛИ), с заглавием "Новая весна" и изменениями
в отдельных строках. Впервые - PB, 1859, апрель, кн.. 2, стр. 654, под
заглавием "Весна".
"Порою картины былого...", "Сердцем не терзали..." Печатаются по изд.
1862 г., стр. 172-174.
"Буря поет плясовую. ..", "Случайно со мной повстречалась...", "Снова
роща зеленеет...", "Как-то раз в потемках жизни..." Печатаются по изд. 1862
г., стр. 174-177. Впервые - PC, 1859, No 10, отд. 1, стр. 181-183.
"Как из пены волн рожденная..." Печатается по автографу 1862-1865 гг.
(ИРЛИ), как и следующие 11 переводов. Сохранен порядок расположения этих
переводов в рукописи. Впервые - изд. 1890 г., стр. 180.
Как из пены волн рожденная...- Имеется в виду Афродита (см. прим. на
стр. 563).
"Дитя мое, свет глуп и слеп..." Впервые - ЖО, 1888, No 10, стр. 159.
Подпись: Мих. Илецкий.
"Я не ропщу, хоть в сердце стынет кровь...", "Несчастна ты,- и ропот
мой молчит..." Впервые - изд. 1890 г., стр. 180-181.
"Свадебной радости полны..." Впервые - изд. 1914 г., стр. 147.
"Я глазки у милой моей..."Впервые - ЖО, 1887, No 11, стр. 162. Подпись:
Мих. Илецкий.
...В... канцонетах... октавах... триолетах... терцетах... - формы
лирической поэзии французского и итальянского происхождения. Канцонета
(канцонетта) - короткое стихотворение (5-7 строф) с одинаковыми рифмами для
всех строф. Октава - стихотворная строфа из восьми строк. Триолет -
восьмистишие, где четвертый и седьмой стихи повторяют первый, а восьмой
повторяет второй стих. Терцет - строфа из трех строк.
"Самоубийц хоронят..." Впервые - ЖО, 1888, No 10, стр. 159. Подпись:
Мих. Илецкий.
"Когда бы цветы то узнали..." Впервые - ОЗ, 1874, No 5-6, стр. 370.
Подпись: М.
"Отчего это, милая, розы в цвету..." Впервые - ОЗ, 1874, No 7, стр.
199. Подпись: М. Положено на музыку Ц. А. Кюи (1870).
"О, я несчастный Атлас! Целый мир..." Впервые - ЖО, 1888, No 10, стр.
147. Подпись: Мих. Илецкий.
Атлас - титан, державший на своих плечах небесный свод {грен., миф.).
"Идет за племем племя..." Впервые - изд. 1890 г., стр. 195, с
разночтением в первой строке.
"Тебя умчит далеко..." Впервые - изд. 1914 г., стр. 145-146.
Ганг - река в Индии, считается священной.
Думы
"С толпой безумною не стану..." Печатается по изд. 1858 г., стр. 79-80.
Впервые - PB, 1856, март, кн. 2, отд. II, стр. 105-106, в статье "Генрих
Гейне", где стихотворению предпосланы следующие строки: "Страх пасть перед
силою господствующих предубеждений не смущал поэта. Вот что он говорит в
одном из своих сонетов, который мы попытаемся передать в более свободной
форме четырехстопного ямба".
Известный в то время немецкий поэт и переводчик русских поэтов А. фон
Видерт в рецензии на "Песни Гейне в переводе Михайлова" писал, что
"стихотворение это служит блистательнейшим примером таланта переводчика. Он
даже хорошо сделал, что передал стихотворение не в сонете, а в другой, более
сообразной с мыслью поэта, форме... Может быть, даже самая форма содействует
тому, что русский перевод превосходит подлинник, но и помимо этого
переводчик, нисколько не отступая от того, чего хотел оригинал, выразился
гораздо определеннее, сильнее, изящнее молодого Гейне" ("Атеней", 1858, ч.
IV, стр. 136). В ЛБ сохранился список стихотворения, сделанный в конце 50-х
гг.
"Брось свои иносказанья..." Печатается по автографу (ЛБ), датирован:
"18 мая. 1858 г." Впервые - С, 1858, No 3, стр. 125, с цензурными
искажениями, которые повторялись в последующих дореволюционных изданиях. В
С, изд. 1866 г. и изд. 1890 г. строки вторая и одиннадцатая печатались:
И гипотезы пустые!
Иль она играет нами?
Строка девятая в С печаталась:
Кто виной? Закону ль правды
В изд. 1866 г. и изд. 1890 г. девятая строка печаталась:
Кто виной? Иль силе правды
При запрещении изд. 1866 г. цензор писал об этом стихотворении:
"Довольно определенно выражается мысль, что в мире нет провидения, - а по ту
сторону гроба не будет награды за добродетель" (изд. 1953 г., стр. 696).
Без цензурных искажений перевод распространялся в списках и впервые был
опубликован в журнале "Былое", 1906, No 2, стр. 287.
Афронтенбург. Печатается по изд. 1858 г., стр. 83-86. А. фон Видерт в
своей рецензии на "Песни Гейне в переводе Михайлова" по поводу этого
стихотворения писал об умении Михайлова превосходно переводить "решительные,
резкие звуки" Гейне ("Атеней", 1858, ч. IV, стр. 137).
Афронтенбург - букв. "Замок оскорблений",- загородная вилла дяди Гейне
- Соломона Гейне, у которого Гейне в молодости провел несколько лет.
...Старик придирчивый Борей...- Борей - см. прим. на стр. 557. В данном
случае имеется в виду Соломон Гейне.
Ночные мысли. Печатается по изд. 1858 г., стр. 87-89. Впервые - С,
1858, No 3, стр. 123-124.
Романсы в баллады
Гренадеры. Печатается по изд. 1858 г., стр. 93-95. Впервые - И, 1846,
No 40, 26 октября, в другой редакции. Вот, например, первые строки:
Во Францию два гренадера пошли,
В плену на Руси они были...
Когда же в немецкую землю пришли -
Повеся головки, тужили.
Услышали горькую весть они там,
Что край свой они потеряли,
Что храброе войско сдалося врагам,
Что в плен императора взяли...
Перевод Михайлова утвердился в печатаемой нами редакции, о которой Блок
писал: "Гренадеры" сами по себе представляют такую большую ценность, с
которой расстаться жалко" (А. Блок, Собр. соч., т. XI, Л. 1934, стр. 236).
Перевод Михайлова используется русскими певцами при исполнении романса
Шумана "Два гренадера".
Гонец. Печатается по изд. 1858 г., стр. 96-97. Впервые - И, 1848, No
42, 18 ноября, под заглавием "Весть", в другой редакции. Положено на музыку
Н. А. Римским-Корсаковым (1866),
Король Ричард. Печатается по изд. 1858 г., стр. 98-99. Впервые - С,
1858, No 3, стр. 123.
...Львиное Сердце Ричард... - английский король Ричард Львиное Сердце.
Царствовал с 1189 по 1199. В Англии долгое время отсутствовал, занятый
беспрерывными войнами и крестовым походом 1190-1192 гг.
"...вырвался ты // Цел аз австрийских когтей!" - При возвращении из
крестового похода Ричард в 1192 г. близ Вены был схвачен и арестован его
личным врагом герцогом Леопольдом V Австрийским.
Трагедия. Печатается по изд. 1858 г., стр. 100-102. Впервые - PB, 1857,
июнь, кн. 1, стр. 436-437.
Женщина. Печатается по изд. 1858 г., стр. 103-104.
Рыцарь Олаф. Печатается по изд. 1858 г., стр. 105-110. Впервые - PB,
1857, июнь, кн. 2, стр. 602-604.
Гаральд Гарфагар. Печатается по изд. 1858 г., стр. 111-112.
Гаральд Гарфагар - норвежский король (863-933).
Гастингское поле. Печатается по изд. 1858 г., стр. 113-119. Впервые -
БДЧ, 1857, No 11, отд. I, стр. 125-128, с пропуском, вероятно цензурным,
строк 109-112 и с примечанием Михайлова, в котором сообщается, что в основе
стихотворения лежит исторический факт.
...Проигран при Гастингсе бой...- В битве у г. Гастингса в 1066 г.
войско англо-саксонского короля Гарольда было разбито войском норманского
герцога Вильгельма I.
Богомольцы в Кевларе. Печатается по изд. 1858 г., стр. 120-126. Впервые
- И, 1858, No 12, 20 марта. Цензор по поводу изо. 1866 г. писал, что в этом
стихотворении звучит "насмешка над религиозной верою в заступление святых"
(изд. 1953 г., стр. 696).
Кевлар - город в прусской рейнской провинции, куда стекались толпы
паломников к якобы чудотворной иконе богоматери.
Асра. Печатается по изд. 1862 г., стр. 206. Впервые - PC, 1859, No 10,
отд. I, стр. 181.
Пастор. Печатается по изд. 1862 г., стр. 206-208. Впервые - ЛГ, 1848,
No 32, 12 августа, под заглавием "Мертвец", в другой редакции, с цензурными
искажениями.
Альманзор. Печатается по изд. 1862 г., стр. 209-214. Сохранился
черновой автограф (ГПБ).
Кордуанский собор - построенная в VIII веке в Кордове мечеть,
обращенная после отвоевания города у арабов испанцами в XIII веке в
христианский храм.
Валтасар. Печатается по автографу (ИРЛИ) в редакции 18621865 гг.
Впервые - изд. 1862 г., стр. 214-216, в другой редакции. В настоящей
редакции впервые - изд. 1890 г., стр. 174-176.
...Рука явилась - вся в огне...- Последний царь Вавилонян Валтасар
увидел во время пира таинственную руку и написанные ею на стене огненные
слова, предвещавшие ему гибель (библ.).
Ратклиф. Печатается по Д, 1869, No 11, стр. 188-191. Переведено,
вероятно, в 1862-1865 гг.
На смертном одре
В этот раздел вошли переводы стихотворений Гейне в основном из цикла
"Сетования" (раздел "Лазарь"), написанных им в последние годы жизни.
Михайлов писал в своем предисловии к "Песням Гейне", что некоторые из
стихотворений этого цикла "кажутся каким-то страшным криком боли, н их
нельзя читать без содрогания" (изд. 1858 г., стр. III).
Радость и горе, Оглядка на прошлое. Печатаются по изд. 1858 г., стр.
129-132. Впервые - С, 1853, No 1, стр. 158-160.
В мае. Печатается по изд. 1862 г., стр. 219-220. Впервые - "Поэты всех
времен и народов", ч. II, СПБ 1862, стр. 122-123, с изменением отдельных
строк.
Орк - см. прим. на стр. 577.
Стикс - см. там же.
Стимфалиды - гнездившиеся близ города Стимфала птицы, покрытые
бронзовыми перьями, сбрасывая которые, они убивали людей и животных (греч.
миф.).
Фурии - живущие в преисподней богини-мстительницы (римск. миф.).
Персефона - см. прим. на стр. 569.
Умирающие. Печатается по изд. 1858 г., стр. 133. Впервые - БДЧ, 1857,
No 3, отд. I, стр. 4, без заглавия.
Скорбь вавилонская. Печатается по изд. 1858 г., стр. 134-136. Впервые -
БДЧ, 1857, No 3, отд. I, стр. 4-6, с изменением в строке 23.
Скорбь вавилонская - выражение, возникшее из 136 псалма библии, где
рассказывается о тоске евреев, плененных Вавилоном, по родным местам.
...жадный кайман...- каймановая рыба, достигающая иногда шести метров
длины и имеющая сильно вытянутое рыло, вооруженное зубами.
Enfant perdu. Печатается по автографу (ИРЛИ). Впервые - С, 1864, No
11-12, стр. 386, без подписи и с цензурными искажениями, вследствие которых
читались:
строка 1 - Забытый часовой в войне известной
строка 3 - Победы я не знал, сражаясь честно
По автографу впервые - изд. 1934 г., стр. 377-378.
Порядок вещей, Оборванцы. Печатаются по автографам 1862-1865 гг.
(ИРЛИ), как и следующие четыре перевода из цикла "Лазарь". Сохранен порядок
расположения переводов в рукописи. Впервые - изд. 1934 г., стр. 365, 367.
Остывший. Впервые - "Труд", 1893, No 5, стр. 343.
Воспоминание. Впервые - изд. 1934 г., стр. 367-368.
Вильгельм. Визецкий - школьный товарищ Гейне; утонул, спасая котенка, о
чем Гейне рассказывает в "Путевых картинах".
Несовершенство. Впервые - изд. 1934 г., стр. 368-369.
Лукреция - римская аристократка, обесчещенная сыном римского царя
Тарквиния Гордого и покончившая с собой.
"Генриада" - эпическая поэма Вольтера, вышла в 1723 г. и вызвала
множество подражаний.
"Мессиада" - религиозная поэма немецкого поэта Клопштока (1724-1803).
Массман (1797-1874) - профессор древнегерманского языка и литературы.
Ахиллес (Ахилл) - см. прим. на стр. 577.
...Александр Дюма... метис...- мать писателя Александра Дюмаотца
(1802-1870) по отцу была негритянкой.
Благочестивое предостережение. Впервые - изд. 1934 г., стр. 369.
Разные стихотворения
В этот раздел вошли те переводы из Гейне, относительно помещения
которых в какой-либо определенный цикл никаких указаний Михайлова не
сохранилось.
"Есть в старых сказках золотые замки..." Отрывок из трагедии Гейне
"Альманзор". Печатается по PC, 1860, No 6, отд. I, стр. 250-251, где
содержится в переводе Михайлова статьи Гейне "Идеи. Книга Ле Гран". В
собрание стихотворений Михайлова включается впервые.
Вицли-Пуцли. Печатается по копии неизвестного (ИРЛИ). Впервые - БДЧ,
1864, No 1, отд. IV, стр. 1-18, с цензурными искажениями, вследствие которых
было:
строка 59: И кричит в испуге
строка 76: Гладкой з... три цвета
строка 338: Все жрецы стоят налево
строка 391 Мясом будет - точно мясо
Вместо строк 383-388 и 511-512 были строки точек. В строке 514
"богоедов" заменено точками. Строки 553-560 изъяты. В строке 561 "Под щитом
ее" заменено точками. Подпись: Л. Ш.
Цензура требовала исключить перевод из изд. 1866 г., так же, как и
переводы стихотворений "Горная идиллия", "Брось свои иносказанья...",
"Богомольцы в Кевларе", "Боги Греции", "Вопросы" за "черты того
легкомысленного отношения к религиозным верованиям, которое так часто
выражалось в сочинениях Гейне. Особенно в сем отношении обращает на себя
внимание стихотворение "Вицли-Пуцли", в котором есть хотя искусно
замаскированное, но тем не менее кощунственное сближение Моисея с Колумбом и
Кортесом, христианского бога с мексиканским идолом и христианского таинства
с человеческими жертвоприношениями язычников" (изд. 1934 г., стр. 649-650).
По копии впервые - изд. 1934 г., стр. 379-398.
Вицли-Пуцли - искаженное наименование древнемексиканского (ацтекского)
бога войны Уицилопочтли.
...Соломона, // Мужа тысячи красавиц...- У Соломона (X-IX вв. до н.
э.), царя объединенного государства Израиля и Иудеи, было, согласно
преданию, семьсот жен и триста наложниц.
Риджент-стрит - улица в Лондоне.
Статуя Эразма - памятник Эразму Роттердамскому (14661536), одному из
виднейших представителей немецкого гуманизма, в городе Роттердаме.
Венусберг - букв. "Гора Венеры",- название многих гор на юге Германии,
в которых, по народным поверьям, обитает богиня Венера.
Кифгейзер - развалины замка в горах Тюрингии (Германия), под которыми
внутри горы, согласно преданию, спит со своей дружиной император Фридрих I
Барбаросса (Рыжая борода).
Кортес - Кортес Фернандо (Эрнандо) (1485-1547), испанский завоеватель,
под командой которого происходило завоевание Мексики испанцами.
Монтесума (р. ок. 1466, ум. в 1520) - последний верховный правитель,
Мексики.
Оллеа-потрида - распространенное национальное испанское кушание.
...в изящнейших рисунках // Генри Мартина, британца...- Гейне ошибся.
Автором известных картин на сюжеты из древней и библейской истории Среднего
Востока был Джон Мартин (1789-1854).
Базельская смерть - "Пляска смерти", фреска в Базельском соборе
(Швейцария) в память эпидемии чумы. (До нашего времени не сохранилась.)
Манкен-Писс - статуя покровителя города в Брюсселе, изображающая
мальчика, мочащегося в бассейн.
"Те deum", "De profundis", "Miserere!" - католические молитвы.
Астарот - Астарта, богиня луны, земного плодородия и любви
(сирийско-финикийская миф.); во время празднеств - оргий в честь Астарты
особые группы ее жриц занимались проституцией, считавшейся священной.
Вельзевул, Велиал - библейские наименования сатаны.
Лили - Лилит, первая возлюбленная Адама, мать злых духов
(древнееврейск. миф.).
Юдоль плача. Печатается по автографу 1862-1865 гг. (ИРЛИ), как и
следующие два перевода. Сохранен порядок расположения переводов в рукописи.
Впервые - изд. 1934 г., стр. 378-379. В 1874 г. перевод не был дозволен к
публикации в журнале "Дело", так как в стихотворении изображались люди,
"умирающие от холода и голода" (ЦГИАЛ, ф. 777, оп. 2, д. 76).
Юдоль - жизнь, жизненный путь.
Умные звезды. Впервые - ОЗ, 1874, No 7, стр. 200. Подпись: М.
"Заставь горячими клещами..." Впервые - ЖО, 1888, No 10, стр. 159.
Подпись: Мих. Илецкий.
Северное море
Печатается по PC, 1859, No 11, отд. I, стр. 107-140. По тексту PC было
напечатано в изд. 1862 г. (см. С, 1912, No 9, стр. 205).
"Точно ли верно название "стихи" для этих кадансированных строк без
определенного количества стоп или ударений, даже без постоянного ритма,
писал Михайлов в предисловии в PC,- не стану разбирать. Дело не в названии.
Эта форма, получившая еще со времени Гете право гражданства в немецкой
литературе, у нас очень нова. Были, правда, попытки писать такими стихами;
но они как-то не принялись. Тем не менее я не считал себя вправе
своевольничать, переводя такое популярное в германской литературе
произведение, как "Северное море", и удержал в своем переводе размер, или,
лучше сказать, форму подлинника. Не знаю, в какой мере удалось мне сохранить
характер стихов Гейне; но считаю не лишним сказать, что за ними в оригинале
признается достоинство стройности, благозвучия и поэзии. Последнее качество
не может совершенно сгладиться и в самом слабом переводе, как скоро он хоть
немного верен, Что касается моего перевода, я могу, разумеется, ручаться
только за возможную верность. Впрочем, в числе этих стихов, освобождающих
себя от всяких законов метрики и подчиняющихся единственно музыкальному
чувству, попадаются две пьесы, из которых одна целиком, а другая частью
написаны четырехстопным хореем без рифм, любимым размером испанских
романсов; конечно, этим же размером я и перевел их, как конец пьесы "Ночью в
каюте" пятистопным ямбом, согласно подлиннику. Порядок размещения пьес в
первых двух частях взят мною из позднейшей редакции их в "Книге песен".
"Северное море" написано Гейне в 1825-1826 году".
Часть первая
Коронование....Герольдом с смеющейся слезкой в щите - // Мой юмор... -
Герольды - лица, назначавшиеся при средневековых феодалах для прославления
своих господ, имели одежду и щит с гербами.
Ночь на берегу. Сага - героические сказания в прозе в древней
скандинавской литературе.
Эдда - книга мифов и преданий древнеисландского эпоса.
Руны - народные песни на сюжеты из карело-финского эпоса "Калевала".
Посейдон. Посейдон - см. прим. на стр. 565.
Сын Лаэрта - Одиссей (см. прим. на стр. 560).
...Киммерийская ночь...- черноморская ночь (от "киммерийцы" -
наименование племен, населявших в древности Северное Причерноморье).
Град Приама - Троя (см. прим. на стр. 577).
"....Ни волоска не спалил ты в реснице // Моего Полифема..." -
Одноглазый великан-людоед Полифем, из пещеры которого бежал Одиссей, выколов
ему горящим колом глаз, был сыном Посейдона (греч. миф.),
Нерей - морское божество; обладал даром прорицания, был отцом
пятидесяти дочерей, нереид, морских богинь, помогавших морякам во время
кораблекрушений. Из нереид наиболее известна в мифологии Амфитрита, супруга
Посейдона (греч. миф.).
Буря. Мать красоты, из пены рождённой!- Имеется в виду Афродита (см.
прим. на стр. 563).
...плутишкою внуком твоим...- Имеется в виду Амур.
Часть вторая
Утренний привет. Фалатта! Фалатта! - Море! Море! (греч.) - радостный
клич, которым, по свидетельству древнегреческого историка Ксенофонта, десять
тысяч греков после длительного и опасного перехода по Малой Азии из Персии
приветствовали море (см. "Анабазис", IV, 7, 24).
Гроза. Кронион - Зевс, сын Крона (см. прим. на стр. 565).
Борей - см. прим. на стр. 557.
...чудных кобылиц Эрихтона...- Эрихтон (Зрихтоний), сказочный царь
Афин, первым стал запрягать коней в колесницу (греч. миф.).
Стикс - см. прим. на стр. 577.
...Как тень... // Хароном оттолкнутая...- Харон, перевозчик мертвых в
подземное царство, не брал в свой челн души непогребенных (греч. миф.).
Эол - см. прим. на стр. 575.
"Спаси нас Кастор, воинственный всадник // ...кулачный боец Полидевк!"
- братья-близнецы Кастор и Полидевк, сыновья Зевса, покровители
мореплавателей (греч. миф. ). Кастор часто изображался укротителем коней,
Полидевк - кулачным бойцом. Их имена носят две крупнейшие звезды созвездия
Близнецов.
Песнь океанид. Супруга Пелея - Фетида, морская богиня, жена героя Пелея
(греч. миф.).
Ниоба (Ниобея)- см. прим. на стр. 564.
...Высокий титан, что похитил // Небесный огонь...- Имеется в виду
Прометей.
Атлас - см. прим. на стр. 588.
Боги Греции. Печатается по изд. 1862 г., стр. 262-264, так как в первой
публикации перевод подвергся цензурным искажениям: были заменены точками
строки 48-49 и 88-90, изъята строка 91. В изд. 1890 г. и изд. 1914 г.
выпускались строки 41-53, 88-91. Цензор, в связи с изд. 1890 г., писал об
этих строках: "В двух местах этого стихотворения встречаются крайне
кощунственные сопоставления богов Греции с богородицей и святыми
христианской церкви (средина стихотворения)" (изд. 1934 г., стр. 654).
Гекатомба - большое общественное жертвоприношение у древних греков; в
переносном смысле - массовое убийство.
Юпитер-Паррицида - Зевс-Отцеубийца (см. прим. на стр. 565).
Гера - см. прим. на стр. 569.
Венера-Либитина-Богиня смерти и погребений Либитина иногда
отожествлялась в древнеримской мифологии с богиней весны, любви и красоты
Венерой.
Арей - Apec, бог войны (греч. миф.).
Феб-Аполлон - см. прим. на стр. 569.
...Гефест хромоногий Ц...уж век не сменять ему Гебы...- Бог огня,
кузнец Гефест и Геба (см. прим. на стр. 577) разносили на пиршествах богов
вино и нектар. Геба была женой Геракла (греч. миф.). У Гейне она - супруга
Гефеста.
Вопросы. Цензор, запретил это стихотворение в изд. 1866 г., найдя, что
в нем "выражается иносказательно дух полного отрицания религиозных верований
человека" (изд. 1953 г., стр. 700).
Феникс. Феникс - священная птица, прилетавшая в Египет из Индии через
каждые 500 лет. В Египте ее сжигали в храме бога солнца, но она возрождалась
яз пепла и улетала в Индию (егип. миф.).
...суда гелголандцев, // Смелых номадов полночного моря.- Одним из
промыслов населения о. Гельголанд было лоцманское дело.
У пристани. Строка 71, выпущенная цензурой, восстановлена по изд. 1866
г. (стр. 203). В изд. 1890 г. цензурой были изъяты строки 65-73, по поводу
чего цензор писал: "В конце стихотворения мерещатся пьяному ангелы на
крышах" (изд. 1934 г., стр. 654).
Ганс Эдуард (1797-1839) - друг Гейне в юности, профессор права в
Берлине, сторонник и популяризатор философии Гегеля.
...роза ширазская, // Гафизом воспетая...- Персидский город Шираз
славился расположенными в его окрестностях садами. Розы Шираза воспел в
стихах выдающийся поэт-лирик Востока Хафиз (1330-1389), родившийся в этом
городе.
...роза шаронская... // Пророками славимая...- О цветущей палестинской
долине Шарон (Сарон) говорится в книге пророка Исайи в библии.
Вефиль, Хеврон - древние города Палестины, упоминаемые в библии.
Эпилог. Впервые - ЛГ, 1848, No 51, 23 декабря, в другой редакции, без
заглавия и указания, что это перевод из Гейне.