Филон Огюстэн
Homo duplex

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Перевод Веры Ремезовой
    Текст издания: журнал "Русская Мысль", кн. XI, 1888.

   

HOMO DUPLEX.

Новелла А. Филона.

I.

   Молодой человѣкъ и молодая женщина сидѣли въ одномъ изъ салоновъ Паркъ-Лэна. Если не обманывала окружающая ихъ роскошь, то это были либо принцы крови, одаренные артистическими наклонностями, либо артисты съ королевскимъ состояніемъ. Каждая мелочь въ ихъ гостиной дышала Востокомъ. По фасону мебели, по нѣжному аромату, наполнявшему комнату, по цвѣтамъ и растеніямъ, превратившимъ ее въ тропическій садъ, можно было подумать, что находишься въ Бомбеѣ или Калькуттѣ, если бы въ полуотворенное окно не былъ видѣнъ лугъ Гайдъ-Парка, утопавшій въ золотистомъ туманѣ, и Роттенъ-Роу, гдѣ каталось нѣсколько раннихъ амазонокъ.
   Молодой человѣкъ сидѣлъ въ креслѣ, держа въ своихъ рукахъ руки стоявшей передъ нимъ улыбающейся молодой женщины, смотрѣвшей на него взоромъ, полнымъ любви. Это не были ни женихъ съ невѣстой, ни любовники; ихъ взгляды, ихъ поза,-- все указывало на непринужденность, вытекающую изъ продолжительной супружеской близости, на любовь, удовлетворенную и узаконенную бракомъ. Дѣйствительно, эта прелестная молодая женщина была мистрисъ Вернонъ, а молодой человѣкъ -- Альбани Вернонъ, е счастливый мужъ, глава знаменитаго банкирскаго дома Стефенсъ, Вернонъ и Кo".
   Семь лѣтъ тому назадъ Альбани былъ скромнымъ клеркомъ у одного солиситора; теперь онъ былъ однимъ изъ королей финансоваго міра. Какъ совершилась эта метаморфоза? Какимъ образомъ достался ему счастливый выигрышъ въ жизненной лотереѣ?
   Это случилось въ такой же ясный день въ началѣ іюня. Лордъ Редбюри устраивалъ garden party въ своей прекрасной, исторической резиденціи въ Дигби-Паркѣ. Маленькая станція Дигби была въ волненіи; каждыя десять минутъ экстренные поѣзда привозили новую серію приглашенныхъ. Молодые люди, съ гарденіями въ бутоньеркахъ, предлагали руки изящнымъ дамамъ, роскошные туалеты которыхъ выглядывали изъ-подъ сѣрыхъ и бѣлыхъ плащей. Пріѣзжающіе торопливо здоровались, улыбались другъ другу, какъ близкіе друзья, пожимали руки, причемъ раздавалось красивое побрякиваніе браслетъ. На дворѣ гостей ожидали громадныя коляски, запряженныя четверней кровныхъ лошадей. Съ быстротою молніи проносились они мимо любопытныхъ, толпившихся по сторонамъ дороги, унося въ облакѣ пыли оглушительное щебетанье семи или восьми молодыхъ дѣвушекъ, возбужденныхъ и опьяненныхъ чистымъ воздухомъ.
   Среди этой веселой суеты никто не замѣтилъ молодаго человѣка, сошедшаго съ пассажирскаго поѣзда и направлявшагося пѣшкомъ, съ маленькимъ кожанымъ сверткомъ въ рукѣ. Онъ послѣдовалъ за толпою гостей, миновалъ ворота, прошелъ подъ готическою аркой, ведшей во внутренній дворъ. Лакей, у котораго молодой человѣкъ спросилъ о лордѣ Редбюри, не удостоилъ его даже отвѣтомъ; поваренокъ фыркнулъ при мысли о томъ, что маркизъ броситъ своихъ восемьсотъ человѣкъ гостей, чтобы принять какого-то незнакомца, пришедшаго съ пыльными ногами и съ кожанымъ сверткомъ въ рукахъ. Но камердинеръ, одѣтый въ черное, судившій, повидимому, иначе о достоинствѣ людей, съ почтительнымъ поклономъ принялъ протянутую ему молодымъ человѣкомъ визитную карточку.
   -- Отъ г. Кампердауна... солиситора,-- прибавилъ гость.
   Его ввели и оставили одного въ галлереѣ, увѣшанной картинами. Изъ потемнѣвшихъ золоченыхъ рамъ ему улыбались нимфы Лели и пастушки Рейнальда съ граціей прошлаго вѣка. Онъ не взглянулъ на нихъ, а подошелъ къ окну, въ которое увидѣлъ картину празднества въ полномъ разгарѣ.
   Уже не видно было плащей пыльнаго цвѣта; самые яркіе, весенніе цвѣта смѣло выдѣлялись на зеленомъ газонѣ и голубомъ небѣ. Это была подвижная масса шелка, фуляра и кружевъ, изъ которой выступали розовыя щечки, сверкающіе глазки, смѣющіяся губки, вѣера шумящія, какъ внезапно распущенныя, крылья птицы и зонтики, мѣрное колебаніе которыхъ выдавало дрожаніе маленькихъ ручекъ. Группы волновались, расходились, опять сходились съ милою непринужденностью; четырнадцатилѣтнія дѣвочки, въ короткихъ еще платьяхъ, перебѣгали отъ одного къ другому, не заботясь о томъ, что платья ихъ развѣваются отъ быстрыхъ движеній. Красивая молодая дѣвушка медленно повернула голову черезъ плечо и посмотрѣла долгимъ взглядомъ на молодаго человѣка; онъ поблѣднѣлъ отъ волненія, и закусилъ усы. Важныя дамы проходили по лугу, точно трагическія Королевы; нѣсколько стариковъ, сидя въ тѣни, опирались подбородками на палки и солидно вели тихую бесѣду. Три или четыре юноши, будущіе пэры Англіи, красивые и нахальные пожалуй, немного женственные, въ своихъ круглыхъ курточкахъ и откладныхъ итонскихъ воротникахъ, сгруппировались около качелей. Индійскій раджа, съ зеленовато-желтымъ лицомъ, рѣзко оттѣненнымъ длинною, бѣлою, вышитою одеждой, молча разглядывалъ всѣхъ этихъ людей, столь непохожихъ на его соотечественниковъ; посолъ шаха, хитрый персіянинъ, улыбаясь подошелъ къ нему и сѣлъ на сосѣдній стулъ, чтобы занять иностраннаго принца. Подъ палаткой былъ устроенъ буфетъ, сверкавшій чудесными золотыми и серебряными вещами. Нѣжная ручка налила чашку чаю и подала attaché какого-то посольства, пришедшему отъ этого, повидимому, въ восторгъ, въ то время какъ старый майоръ вытиралъ сѣдые усы, намоченные шампанскимъ. Хорошенькая дама, только что съѣвшая кусочекъ хлѣба съ foie gras, спокойно занялась крыломъ пулярки, начиненной трюфелями; затѣмъ она спроситъ ломтикъ ананаса и запьетъ стаканомъ золотистаго портвейна. А надъ всѣми этими бьющимися сердцами и возбужденными аппетитами раздавался Вальдтейфельскій вальсъ, исполняемый невидимымъ оркестромъ, и смягченные, почти нѣжные звуки мѣдныхъ инструментовъ разносились и терялись въ широкомъ просторѣ. Всѣ эти мужчины и дамы знали другъ друга, повсюду встрѣчались, составляли другъ для друга безпрерывную цѣль страстей, интригъ, ненависти и дружбы; это была одна семья, гдѣ всѣ ненавидѣли другъ друга и разойтись не могли. Въ Вѣнѣ ихъ назвали бы "сливками" общества, здѣсь ихъ называютъ "десятью тысячами избранныхъ". Это истинные господа имперіи, гдѣ солнце никогда не заходитъ. Для этихъ женщинъ ловятъ живыхъ тюленей въ полярныхъ льдахъ, и водолазъ Цейлона спускается за жемчугомъ на пятьдесятъ саженъ глубины. Для избалованнаго вкуса и обжорства мужчинъ предлагаются рѣдкости всѣхъ сезоновъ. Для тѣхъ и другихъ цѣлый міръ модистокъ, ювелировъ, портнихъ, кондитеровъ, музыкантовъ, поэтовъ работаетъ, изощряется на тысячу ладовъ, чтобы жизнь ихъ была легка, возвышенна, удобна, привлекательна, полна удовольствій и самыхъ тонкихъ наслажденій, чтобы они могли какъ можно больше проглотить ихъ однимъ глоткомъ.
   Прислонивъ лобъ къ стеклу, молодой незнакомецъ устремилъ мрачный взоръ на этихъ счастливцевъ. На его плечо опустилась чья-то рука; онъ обернулся и увидѣлъ маленькаго улыбающагося старичка, по всей вѣроятности, управляющаго маркиза. Но съ первыхъ же словъ онъ понялъ свою ошибку: маленькій старичокъ съ такою простою внѣшностью и такими изящными манерами былъ лордъ Редбюри, дважды занимавшій постъ посланника и трижды постъ министра.
   Молодой человѣкъ извинился въ вѣжливыхъ выраженіяхъ въ томъ, что обезпокоилъ милорда; онъ привезъ для подписи контрактъ о покупѣ права охоты въ Шотландіи. Г. Кампердаунъ зналъ, что его свѣтлость желалъ заключенія этого контракта; онъ не зналъ, конечно, что въ Дигби-Паркѣ праздникъ и думалъ...
   -- Г. Кампердаунъ хорошо поступилъ,-- прервалъ лордъ Редбюри,-- хорошія вѣсти всегда кстати.-- Потомъ, разглядывая бумаги, онъ прибавилъ:
   -- Вернонъ... Альбани Вернонъ, такъ, кажется, прочелъ я на вашей карточкѣ?
   Молодой человѣкъ поклонился.
   -- Родственникъ вы сэру Августу Вернонъ?
   -- Я его сынъ.
   -- Неужели? Очень радъ...
   И пэръ Англіи радушно протянулъ руку молодому клерку. Сэръ Августъ Вернонъ былъ при жизни постояннымъ секретаремъ казначейства, однимъ изъ тѣхъ скромныхъ и молчаливыхъ чиновниковъ, надъ головами которыхъ смѣняются министры и товарищи министровъ, невѣжество которыхъ они втихомолку прикрываютъ и глупости исправляютъ. Кто знаетъ, не пробудило ли имя сэра Августа у лорда Редбюри отдаленнаго воспоминанія о подобнаго рода услугѣ? Онъ ничего объ этомъ не сказалъ молодому человѣку, но деликатно спросилъ его о здоровьи матери, объ ея положеніи. Альбани отвѣтилъ коротко, почти сухо, такъ какъ онъ былъ не изъ тѣхъ людей, которые любятъ изливать свою душу, жаловаться. Но лордъ Редбюри былъ слишкомъ опытенъ для того, чтобы не отгадать истины, такъ какъ нѣчто подобное случается ежедневно. Заслуженный чиновникъ, выходя въ отставку, часто, вмѣсто того, чтобы ежегодно получать пенсію, ликвидируетъ ее въ капиталъ, высчитанный приблизительно по вѣроятному числу оставшихся ему лѣтъ жизни и этотъ капиталъ не рѣдко гибнетъ въ неудачной спекуляціи. Слѣдуетъ ударъ или аневризмъ, лишающіе семью главы; вдовѣ остается только переселиться въ захолустные кварталы Шалкъ-Ферма или Кепришъ-Тоуна: ея блестящіе друзья и великосвѣтскіе знакомые не поѣдутъ туда ее разыскивать. Впрочемъ, она можетъ всюду идти, отнынѣ никто ее не узнаетъ. Сиротѣ же жизнь представляется въ видѣ отвѣсной стѣны, по которой онъ долженъ взбираться, какъ легендарный паукъ Роберта Брюса, шесть разъ пробовавшій закрѣпить свои нити и шесть разъ падавшій на землю, разбитый, но не побѣжденный.
   Лордъ Редбюри подписалъ всѣ бумаги. Одну за другой, Альбани тщательно уложилъ ихъ въ свой кожаный свертокъ; затѣмъ поднялся, намѣреваясь раскланяться.
   -- Вы уѣзжаете?
   -- Г. Кампердаунъ приказалъ мнѣ вернуться съ трехчасовымъ поѣздомъ.
   Онъ машинально протянулъ руку къ пустому часовому кардану. Бѣдный юноша забылъ, что на прошлой недѣлѣ заложилъ часы, чтобы послушать Патти въ Ковентъ-Гарденѣ.,
   -- Къ чорту трехчасовой поѣздъ!-- весело воскликнулъ старый маркизъ.-- Вы мой гость на сегодня.
   Маркизъ отворилъ балконную дверь и пригласилъ Альбани съ гобой въ паркъ.
   На прямоугольномъ лугу, съ ровнымъ, короткимъ газономъ, похожимъ на коверъ съ мохнатою шерстью, на которомъ возвышались симметрическія ворота крокета, стояли молодой человѣкъ и двѣ дѣвушки, опершись на молотки изъ слоновой кости.
   -- Что же вы, дочь моя, не играете?
   -- Папа, наша партія разстроилась. У миссъ Камеронъ нѣтъ партнера: Дудлей измѣнилъ намъ.
   -- Дайте молотокъ г. Альбани Вернонъ. Миссъ Камеронъ,-- продолжалъ лордъ Редбюри,-- представляю вамъ сына одного изъ моихъ старыхъ друзей.
   Миссъ Камеронъ улыбнулась и наклонила головку. Альбани увидѣлъ тонкія и блѣдныя черты лица, большіе вопросительные глаза, глубокіе и нѣжные, странную красоту, выигрывавшую еще болѣе отъ полувосточнаго костюма. Онъ не смѣлъ дольше смотрѣть на нее. Это была Меріема Камеронъ, малѣйшія движенія которой замѣчали газеты, о которой говорили за столомъ королевы и о которой толковали городскіе прикащики, сидя за кускомъ черстваго хлѣба и кружкой пива. Она была замѣчательно богата и хороша. Меріема родилась отъ безразсуднаго брака между прекраснымъ полковникомъ Камерономъ и наслѣдною принцессой Серампоры. Красавица Востока и герой Запада страстно влюбились другъ въ друга и отъ этой любви родилась живая греза, воплощеніе сказки изъ Тысячи и одной ночи,-- Меріема Камеронъ. Полковникъ недолго прожилъ послѣ необыкновеннаго брака: онъ умеръ отъ избытка счастья,-- говорятъ люди сентиментальные, отъ нарыва въ печени,-- объясняютъ прозаики и доктора. Безутѣшная принцесса переселилась на родину мужа, приняла ея обычаи, какъ бы для того, чтобы приблизиться къ любимому образу. Но она не перенесла лондонскихъ зимъ; Индія убила мужа, Англія -- жену. Имъ обоимъ выпало на долю великое счастье умереть молодыми, -- счастье, которымъ восхищается весь міръ и которому никто не завидуетъ. Ромео и Джульета несравненно трогательнѣе Филемона и Бавкиды, но, можетъ быть, вы такъ прозаичны, что предпочтете спокойную долговѣчность второй пары поэтичному и преждевременному концу первой.
   Какъ бы то ни было, Меріема выросла въ Англіи; она только что появилась въ свѣтъ и была царицей сезона. Статистики высчитывали, сколько давали ея обширныя владѣнія рупій въ секунду; люди съ пылкою фантазіей говорили о кладовыхъ, полныхъ сокровищами; женщины съ завистью оцѣнивали брилліанты, сверкавшіе въ ея ушахъ, а молодые лорды увивались около нея, какъ осы вокругъ розы. Въ числѣ претендентовъ на ея руку называли испанскаго гранда, бывшаго господаря и двухъ нѣмецкихъ медіатизированныхъ принцевъ.
   И Альбани Вернону пришлось сдѣлать свой первый шагъ въ высшемъ свѣтѣ партнеромъ Меріемы Камеронъ.
   Къ счастью, когда англичанину угрожаетъ опасность,-- опасность умереть или быть смѣшнымъ,-- гордость приходить ему на помощь. Альбани былъ очень взволнованъ, но его раздражало это волненіе и онъ пересилилъ его. Что было и что могло когда-либо быть общаго между Маріемой Камеронъ и Альбани Вернонъ, между наслѣдницей раджей и помощникомъ г. Компердауна? Такъ какое же ему дѣло до того, что она подумаетъ о немъ? За чувствами гордости и честолюбія, только что волновавшими его, за минутнымъ замѣшательствомъ, парализовавшимъ его движенія, послѣдовало грустное и стоическое презрѣніе: его мускулы расправились, жесты сдѣлались естественны. Не говоря ни слова, не глядя ни на кого, онъ присоединился къ игрѣ, какъ къ серьезному дѣлу. Меріема наблюдала за нимъ съ удивленіемъ и любопытствомъ; съ тѣхъ поръ, какъ она появилась въ свѣтъ, онъ былъ первый мужчина, который, будучи представленъ ей, не старался сейчасъ же понравиться. У него симпатичное лицо, но въ паркѣ было двадцать юношей гораздо красивѣе его. Но ни на одномъ лицѣ не было такого грустнаго выраженія и несоотвѣтствующей лѣтамъ серьезности, трогающихъ молодыхъ дѣвушекъ несравненно больше, чѣмъ самоувѣренный тонъ и комплименты баловней счастья.
   Единственный мужчина, участвовавшій вмѣстѣ съ ними въ этой привилегированной партіи, былъ графъ Паленъ, нѣмецъ, ужасный гримасникъ и насмѣшникъ, все время острившій на убійственномъ англійскомъ языкѣ. Предметомъ издѣвательствъ онъ избралъ новаго партнера, критиковалъ его удары, давалъ насмѣшливые совѣты и старался держаться какъ можно высокомѣрнѣе и холоднѣе.
   Французъ, итальянецъ отвѣтили бы на ударъ ударомъ, постарались бы привлечь на свою сторону смѣющихся зрителей. Не такъ поступилъ Альбани. Настоящій джентльменъ переноситъ или, скорѣе, не замѣчаетъ дерзости. Можетъ быть, это единственный родъ превосходства, дозволенный въ обществѣ, гдѣ остроумія не любятъ, а дуэль запрещена.
   Остроумію космополитической болтовни Альбани противупоставилъ молчаливую англійскую флегму. Онъ удовольствовался холоднымъ отвѣтомъ.
   -- Миссъ Камеронъ исправитъ мои ошибки, если я ихъ сдѣлаю.
   Въ эту минуту счастливый случай подставилъ ему шаръ Палена, Альбани хладнокровно надавилъ ногой шаръ и ловкимъ ударомъ молотка, въ который вложилъ всю свою силу и всю досаду, отправилъ его далеко въ кусты. Мѣстность была покатая и долго слышно было, какъ несчастный шаръ ударялся о камни. Дѣвушки начали громко аплодировать, а графъ, посмѣиваясь и раскачиваясь, отправился на поиски. Едва замѣтная улыбка торжества освѣтила лицо Альбани, блистательно миновавшаго послѣднія ворота. Черезъ нѣсколько минутъ партія была выиграна.
   -- Какая будетъ награда побѣдителю?-- спросилъ Паленъ.-- Въ прежнія времена дамы давали побѣдителямъ въ турнирахъ свои шарфы.
   -- Къ сожалѣнію, у меня нѣтъ шарфа,-- отвѣтила Меріема,-- но можно придумать что-нибудь другое... У васъ нѣтъ цвѣтка,-- прибавила она, быстро повернувшись къ Альбани,-- хотите этотъ?
   Она вынула изъ-за пояса бѣлую гвоздику и воткнула ее въ петлицу молодаго человѣка. На этотъ разъ глаза ихъ встрѣтились и нѣжная краска, залившая блѣдныя щеки Меріемы, еще болѣе увеличила ея красоту. Лордъ Редбюри ничего не пропустилъ изъ этой маленькой сценки.
   -- Поздравляю васъ, дитя мое!... Вы знаете, партія билліарда дала министерство Шамильяру!
   Два часа спустя Альбани возвращался домой. Было поздно; немного встревоженная мать не ужинала и столъ остался накрытымъ. Скудный ужинъ и скромное помѣщеніе! Это была не нищета, не бѣдность, а только недостатокъ. Тусклыя зеркала, несвѣжіе обои, покалѣченные стулья, бережно приставленные къ стѣнкамъ; софа, съ продавленными пружинами, скрипѣла, когда на нее неосторожно садились. Обивка еще не продралась, но выцвѣла и посѣрѣла отъ пыли. На столѣ стояли тарелки съ отбитыми краями, надтреснувшія чашки. Плохо выстиранная скатерть была въ "незамѣтно" заштопанныхъ дырахъ, бросавшихся въ глаза и вызывавшихъ зависть тѣхъ, у кого совсѣмъ нѣтъ скатерти.
   Особенно тяжелое впечатлѣніе произвело все это на Альбани, потому что лишь часъ тому назадъ онъ находился въ изящной и роскошной обстановкѣ. Сердце его сжалось, онъ подумалъ бы, что все это было сонъ, если бы бѣлая гвоздика не украшала его петлицы. Одинъ, въ своей комнатѣ на чердакѣ, онъ долго не могъ заснуть. "Я не увижу ея больше",-- грустно шепталъ онъ, а бѣлая гвоздика какъ будто говорила: "надѣйся!"
   Дѣйствительно, Альбани увидѣлъ Меріему; потомъ часто видалъ ее. Тайная склонность богатой наслѣдницы пришла на помощь дипломатіи лорда Редбюри. Черезъ три мѣсяца послѣ garden party въ Дигби-Паркѣ то же или почти то же общество присутствовало въ церкви св. Георга, въ Ганноверскомъ скверѣ, на бракосочетаніи Меріемы и Альбани. Въ этотъ день лэди Вернонъ съ удивленіемъ замѣтила, что у нея оказалось еще болѣе трехсотъ друзей въ свѣтѣ, гдѣ она считала себя совсѣмъ забытой. Согласно обычаю, принцесса Вэльская бросила первый башмакъ, въ ландо, уносившее новобрачныхъ. На другой день списокъ, лицъ, присутствовавшихъ на свадьбѣ, занималъ полстолбца Морнингъ-Постъ.
   

II.

   Прошло семь лѣтъ. Герой и героиня этого маленькаго романа, сильно интересовавшаго тогдашнее общество, давно вошли въ условія обыденной жизни. Онъ привыкъ къ своимъ милліонамъ, она къ своему счастью. Впрочемъ, поза, въ которой мы ихъ застали, указывала на то, что если романъ кончился, то любовь все еще продолжается.
   Альбани было тридцать лѣтъ. Все въ немъ доказывало завидное здоровье, силу, дошедшую до апогея. Меріема была хороша попрежнему, но красота ея сдѣлалась еще привлекательнѣе,-- она стала бѣлѣе, тоньше и какъ бы больше похожа на дѣвушку, чѣмъ до замужства. У нея не было дѣтей и не будетъ,-- это тайное горе, терзающее ихъ среди счастья. Послѣ первой болѣзни домашній докторъ рѣшительно сказалъ Альбани:
   -- Не жалѣйте о томъ, что принесло бы вамъ страшное горе: мистрисъ Вернонъ не вынесла бы беременности.
   Теперь она, какъ и ежегодно, собиралась на воды въ Богемію, въ сопровожденіи доктора и компаньонки. Экипажъ былъ уже поданъ, горничная наблюдала за послѣдними приготовленіями, держа въ рукахъ красный сафьяновый сакъ-вояжъ съ барыниными драгоцѣнностями. Глаза Меріемы обратились къ стѣннымъ часамъ, выдѣлявшимся среди темной зелени.
   -- Черезъ часъ,-- со вздохомъ произнесла она,-- я буду уже далеко!
   -- Отчего вы не хотѣли,-- съ нѣжнымъ упрекомъ спросилъ Альбани,-- чтобы я проводилъ васъ? Вы знаете, что дѣла идутъ отлично и безъ меня.
   -- О, я не интересуюсь дѣлами... Но не забудьте, что вы обѣдаете завтра у принцесы, вы непремѣнно должны быть у меня. Кромѣ того, я не эгоистка и хочу, чтобы вы сдѣлали этимъ лѣтомъ такую же морскую прогулку, какъ въ прошломъ году. Съ тѣхъ поръ, какъ вы купили себѣ яхту и уѣзжаете къ берегамъ Норвегіи, вы совсѣмъ другой... такой здоровый... такой веселый!... Вы похожи на настоящаго моряка... на одного изъ капитановъ, нѣсколько разъ дѣлавшихъ кругосвѣтное путешествіе!
   При этихъ словахъ Альбани удивленно, вопросительно, почти испуганно взглянулъ на жену; но она продолжала улыбаться.
   -- А знаете что еще? Когда мы встрѣчаемся послѣ долгой разлуки, когда вы видите вашу бѣдную больную окрѣпшею и помолодѣвшею отъ отдыха, отъ радости свиданія, мнѣ кажется тогда, что вы любите меня... какъ въ первый день. Это такъ хорошо, такъ пріятно, что за одну эту минуту, мнѣ кажется, я готова вынести полгода разлуки!
   -- Милая, дорогая Меріема!-- прошепталъ Альбани, цѣлуя ея пальцы съ нѣжною осторожностью, такъ какъ по настоянію доктора онъ смотрѣлъ на жену какъ на прекрасную и хрупкую игрушку.-- Развѣ я меньше люблю васъ?
   -- О, нѣтъ, конечно, нѣтъ!... И даже, прежде чѣмъ разстаться съ вами, я хочу облегчить свое сердце отъ великой тайны, хочу покаяться... Альбани, я виновата передъ вами.
   Эти слова, произнесенныя другими устами, вызвали бы неудовольствіе или злость на лицѣ мужа, произнесенныя же невинною и любящею Меріемой, они заставили улыбнуться Альбани.
   -- Въ чемъ же ваша вина?
   -- О, это единственная, возможная съ моей стороны вина относительно васъ: несправедливое подозрѣніе, ревность... Вы уже не улыбаетесь больше!
   Альбани привлекъ ее къ себѣ и взялъ за руки; въ этой позѣ молодая женщина начала свою исповѣдь:
   -- Вы помните нашу поѣздку, года два тому назадъ, въ Фэрнамъ-Куртъ, къ лэди Мельвиль. Вы были холодны, разсѣянны, какъ будто скучали со мною. О, какъ я страдала тогда!... Однажды лэди Мельвиль увидѣла слезы на моихъ глазахъ. "Бѣдная моя,-- сказала она мнѣ,-- развѣ вашъ мужъ обманываетъ васъ?" -- "Ахъ, я не знаю".-- "Но вы подозрѣваете его?" -- "Увы!" -- "Мнѣ знакомо это, я тоже подозрѣвала лорда Мельвиля. Знаете, что я сдѣлала?" -- "Нѣтъ".-- "Я отправилась къ г. Шарпъ въ тайное агентство".-- "Что это за тайное агентство?" -- "Однимъ словомъ, я приказала слѣдить за лордомъ Мельвилемъ".-- "И что же?" -- "Я узнала то, что хотѣла,-- больше даже, чѣмъ хотѣла... У лорда Мельвиля было четыре любовницы".-- "О, это ужасно!" -- "Конечно, но лучше знать истину, повѣрьте мнѣ: пойдите къ г. Шарпъ".-- "Никогда! Альбани не простилъ бы мнѣ этого!" Лэди Мельвиль настаивала, можетъ быть, ей улыбалась мысль найти подругу по несчастію. Наконецъ... какъ бы это сказать?... послѣ возвращенія въ Лондонъ я отправилась къ этому негодяю.
   -- О, Меріема!
   -- Вы не можете упрекать меня больше, чѣмъ я сама столько разъ упрекала себя. Черезъ двѣ недѣли г. Шарпъ пріѣхалъ ко мнѣ. "Сударыня,-- сказалъ онъ,-- я сконфуженъ и огорченъ: въ первый разъ съ тѣхъ поръ, какъ англійская аристократія почтила меня свомъ довѣріемъ, случается со мной подобная вещь".-- "Что такое"?-- "Сударыня, я поручилъ моимъ лучшимъ агентамъ слѣдить за г. Вернонъ и... я краснѣю... ничего нѣтъ, рѣшительно ничего. Вашъ мужъ -- ангелъ". Вы можете себѣ представить, какъ радостно я вскрикнула, но г. Шарпъ ложно истолковалъ это: "Сударыня, не все еще потеряно. Можно соблазнить ангеловъ. Мы употребляемъ насчетъ лицъ, желающихъ развестись, красивыхъ, ловкихъ дамъ, которыя ухитряются добыть необходимыя улики. Но, такъ какъ процессъ щекотливъ и дѣло требуетъ большой осторожности, то, конечно, это стоить не дешево".
   Альбани разсмѣялся; Меріема съ мольбою сложила руки:
   -- Вотъ моя вина, Альбани. Ахъ, какъ я раскаивалась въ своемъ несправедливомъ подозрѣніи, особенно, когда я увидѣла васъ такимъ добрымъ, такимъ внимательнымъ и любящимъ... Двадцать разъ хотѣла я признаться, стыдъ останавливалъ меня, но и только сегодня я собрала всю свою смѣлость, такъ какъ я не хотѣла, не могла уѣхать съ этими угрызеніями совѣсти. Вы простите меня?
   Съ необыкновенною граціей опустилась Меріема на колѣни, но, прежде чѣмъ она прикоснулась къ ковру, Альбани поднялъ и поцѣловалъ ее. Во взглядѣ его, между тѣмъ, осталось безпокойство, но мистрисъ Вернонъ некогда было задумываться надъ этимъ. Въ дверь осторожно постучали и въ нее просунулась голова горничной.
   -- Пора?-- спросила Меріема.
   Послѣдовалъ утвердительный знакъ.
   Нѣсколько минутъ спустя супруги прощались на платформѣ станціи Викторіи. На слѣдующій день Альбани Вернонъ сѣлъ на свою яхту и отплылъ на островъ Вайтъ.
   

III.

   Въ предмѣстьѣ Тайнемута, маленькаго приморскаго городка на сѣверо-восточномъ берегу, бѣдное семейство было въ радости. Ждали мужа старшей дочери, капитана, бывшаго въ дальнемъ плаваніи и возвращавшагося изъ Австраліи. Около года не видали его. Черезъ шесть недѣль послѣ свадьбы пришлось бѣдняку уѣхать. Сколько онъ ни просилъ, какъ ни хлопоталъ объ, отсрочкѣ, онъ долженъ былъ повиноваться начальству. Что дѣлать? Такова жизнь моряковъ. Джемсъ Бартонъ еще не видалъ родившагося у него ребенка. Маленькая мистрисъ Бартонъ, которой нѣтъ еще двадцати лѣтъ, съ утра носитъ пухленькаго, здороваго ребенка, въ новомъ платьицѣ, изъ комнаты въ кухню и повторяетъ, безпрестанно цѣлуя его:
   -- Папа, дѣточка, папа пріѣдетъ!
   Четырехмѣсячное дитя, которое трясутъ при этой новости болѣе обыкновеннаго, безсмысленно улыбается и мистрисъ Бартонъ убѣждена, что оно отлично поняло. Капитанъ -- счастливецъ, такъ какъ прохожіе на улицѣ оборачиваются, когда видятъ мистрисъ Бартонъ съ ребенкомъ на рукахъ. На Арундельской улицѣ не видывали болѣе красивой матери и болѣе здороваго ребенка.
   Въ домѣ всѣ счастливы. Старикъ Дависъ наслаждается полнымъ покоемъ, такъ какъ ничто его не волнуетъ, за то его жена говоритъ за двоихъ. Цѣлую недѣлю обсуждала она съ кумушками это великое событіе. Достоинства, способности зятя была всегда ея излюбленною темой, теперь же болѣе, чѣмъ когда-либо.
   -- Это человѣкъ,-- говорила она мистрисъ Пинчъ, пришедшей купить толстыхъ нитокъ для починки парусовъ,-- это человѣкъ... Не знаю, какъ вамъ объяснить. Однимъ словомъ, я и Дависъ -- мы боимся его!
   -- Вы боитесь?-- повторила удивленная Пинчъ.-- Боитесь своего зятя?
   -- Нѣтъ, я не то хотѣла сказать. Если бы вы знали его, вы бы поняли... Однимъ словомъ, мы стѣсняемся его, намъ кажется, что онъ не такой человѣкъ, какъ мы, понимаете?
   Въ душѣ мистрисъ Пинчъ не могла понять удовольствія имѣть, такого важнаго зятя. Ея Женни вышла замужъ за конопатчика, котораго приносили домой пьянымъ каждую субботу. Съ нимъ нечего было стѣсняться, и теща говорила ему:
   -- Ахъ ты, подлая собака, опять ты пьянъ?
   Послѣ чего уже укладывала его въ постель. Старуха Пинчъ привыкла, впрочемъ, къ этому: ея покойный мужъ дѣлалъ то же.
   -- Какимъ же образомъ вы познакомились съ нимъ?
   Мистрисъ Дависъ уже нѣсколько разъ разсказывала эту исторію мистрисъ Пинчъ, но та изъ вѣжливости забывала ее, зная, что торговкѣ никогда не наскучитъ повторять этотъ разсказъ.
   -- Самъ Богъ устроилъ, это дѣло, милая моя. Я сидѣла, какъ вы вотъ меня видите, въ лавкѣ. Это было за два дня до дня св. Михаила... Я помню, потому что Дависъ уѣхалъ въ банкъ получать деньги... Какой-то человѣкъ просунулъ голову въ дверь и спросилъ: "Скажите, пожалуйста, у васъ сдаются комнаты?" Я отвѣтила: "Да, голубчикъ, я сдаю меблированныя комнаты",-- и уже раскаялась, что заговорила съ нимъ такъ фамильярно, такъ какъ онъ, несмотря на толстую матросскую куртку, и смоляную шляпу, былъ похожъ на господина. Но ему, напротивъ, это какъ будто бы понравилось. Онъ сказалъ мнѣ: "Покажите ваши комнаты". Я показала ему самую: лучшую, въ верхнемъ этажѣ, ту, которая выходитъ окнами на дворъ кузнеца. "Она не дурна,-- замѣтилъ онъ,-- и такъ, я беру ее". Я ему сказала: "А вы не спросили даже цѣны?" -- "Правда, сколько?" -- отвѣтилъ онъ.-- "Семь шиллинговъ шесть пенсовъ",-- и думала, что онъ начнетъ торговаться. Но нѣтъ, онъ положилъ деньги мнѣ въ руку и сѣлъ, говоря: "И такъ, я у себя дома". Я дала ему устроиться, а въ четыре часа постучала въ его дверь. Онъ крикнулъ изнутри: "Что надо?" Я отвѣтила: "Ничего, только васъ ждутъ чай пить внизу въ пріемной". Черезъ нѣсколько минутъ онъ сошелъ внизъ и сказалъ: "Я думалъ, что мнѣ подадутъ наверхъ въ мою комнату. Я не хотѣлъ бы васъ стѣснять". Дависъ былъ дома, при этихъ словахъ онъ началъ хохотать; "Насъ, стѣснять! Вотъ такъ-такъ! Никогда еще къ жизни мы не оставляли нашихъ жильцовъ обѣдать въ наказанье однихъ въ своихъ комнатахъ. Нѣтъ, у насъ по-семейному! Мы люди простые! Съ нами нечего церемониться!... Спрашивайте, чего вамъ недостаетъ: если есть -- дадутъ отъ чистаго сердца; нѣтъ -- не взыщите!"
   Съ этого дня онъ всегда обѣдалъ съ нами. Послѣ обѣда отправлялся съ Дависомъ на скамеечку въ садъ курить трубку. Мы говорили при немъ обо всѣхъ нашихъ дѣлахъ, а онъ тогда ни слова о своихъ. Никогда не бывало къ нему писемъ, никто не приходилъ къ нему. Вечеромъ, ложась спать, я говорила Давису: "Что это за человѣкъ? Можетъ быть, разнощикъ?" Въ моей молодости было много такихъ разнощиковъ, которые обходили страну съ коробами книгъ и товаровъ. Я знала даже очень образованныхъ и хитрыхъ. Дависъ же отвѣчалъ: "Вы не знаете, что говорите. Разнощикъ никогда не молчитъ, знакомится со всѣми; разнощикъ не живетъ цѣлыя недѣли безъ дѣла, проѣдая деньги. Это морякъ, говорю я вамъ, морякъ въ отпуску. По тому, какъ онъ говоритъ, видно, что онъ знаетъ море." -- "Вы могли бы разспросить его, когда курите. О, еслибъ я была на вашемъ мѣстѣ!" -- "Если бы вы были, то вы давно бы прогнали его вашимъ проклятымъ любопытствомъ... Вы отлично знаете, что я не люблю разговаривать, когда курю трубку". На самомъ-же дѣлѣ, милая мистрисъ Пинчъ, Дависъ стѣснялся своего жильца. Повѣрите ли, мы стали даже звать его господиномъ.
   Со втораго дня я замѣтила, что онъ посматриваетъ на Анни. Когда она вставала, чтобы отрѣзать хлѣба или откупорить пиво, онъ слѣдилъ за нею глазами и забывалъ ѣсть. Анни уже ставила ему цвѣты на каминъ, набивала трубку и краснѣла, какъ только онъ заговаривалъ съ ней. Утромъ она причесывалась цѣлыхъ полчаса. Когда она развѣшивала бѣлье въ саду, можно было быть увѣреннымъ, что онъ читаетъ газету на скамейкѣ, и, вѣрьте мнѣ, ни его чтеніе, ни бѣлье не подвигались впередъ. Я подходила къ кухонной двери, дѣлала видъ, что сержусь, и говорила недовольнымъ тономъ: "Неужели такъ трудно развѣсить полдюжины салфетокъ?"
   И я видѣла, что съ каждымъ днемъ они влюбляются больше, что они дошли до такого состоянія, когда ни о чемъ не думаешь, ничего не слышишь, когда не знаешь чего хочешь, когда бросаетъ то въ жаръ, то въ холодъ, когда самъ не знаешь, что дѣлается, если нѣтъ одного человѣка, и, еще страннѣе, что-то дѣлается, когда онъ тутъ, когда живешь точно во снѣ! Мы всѣ испытали это!
   -- Да, да!-- со вздохомъ произнесла старая Пинчъ, одушевленная такимъ описаніемъ любви.
   -- Разъ вечеромъ былъ сильный восточный вѣтеръ и заходящее солнце было огненно-красное. Анни пошла съ нимъ гулять къ морю въ сопровожденіи маленькаго братишки. Дависъ и я сидѣли въ столовой; они долго не возвращались. Вдругъ дверь отворилась и я вижу -- Анни краснѣе заходящаго солнца. Она тащила его за собой за руку, а онъ опускалъ глаза, какъ будто совершилъ преступленіе.
   -- Отецъ,-- сказала она,-- мы женихъ съ невѣстой, Джемсъ и я. Благословите насъ!
   Тогда мы узнали, что Джемсъ Бартонъ былъ капитаномъ купеческаго судна, стоящаго въ Гулльской гавани, что ему тридцать два года и что онъ отложилъ порядочный капиталецъ. Всѣ его бумаги были въ порядкѣ, съ удостовѣреніями его судохозяевъ, что онъ всегда отлично служилъ и даже, рискуя жизнью, спасъ человѣка въ Индѣйскомъ океанѣ. Вы можете себѣ представить нашу радость?
   -- Но, тѣмъ не менѣе, дѣвочка была слишкомъ молода для него.
   -- Что дѣлать? Есть такія дѣвочки, которымъ нравятся солидные мужчины!
   Разговоръ былъ прерванъ крикомъ:
   -- Идетъ! Вотъ онъ!
   Анни быстро передала ребенка одной изъ сестеръ, перебѣжала черезъ лавочку и остановилась на порогѣ въ ту минуту, когда ея мужъ, въ сопровожденіи старика Дависа, переступалъ его. Она бросилась къ нему съ распростертыми руками и обвила ихъ вокругъ его шеи. Какъ долго и нѣжно она обнимала его! Потомъ настала очередь ребенка, мистрисъ Дависъ, сестеръ, маленькаго брата, кажется, даже и мистрисъ Пинчъ.
   Бесси, четырнадцатилѣтняя няня, такъ расчувствовалась, что вытирала глаза тряпкой, которой только что протерла окно въ лавкѣ. Перецѣловавшись со всѣми, капитанъ началъ сначала съ жены и ребенка. Наконецъ, онъ освободился отъ всѣхъ родственныхъ объятій. Вотъ онъ передъ вами: взгляните и въ Джемсѣ Бертонѣ вы узнаете Альбани Вернона.
   

IV.

   Какимъ образомъ богатый банкиръ, вѣрный супругъ Меріемы Камеронъ, наслаждавшійся, какъ мы видѣли, нѣсколько дней тому назадъ семейнымъ счастьемъ въ своемъ роскошномъ домѣ въ Паркъ-Ленѣ, оказался капитаномъ съ другимъ именемъ, вернувшимся изъ Австраліи и женатымъ на дочери мелкаго торговца? Нѣсколько страницъ изъ его дневника объяснятъ намъ это.
   

Въ морѣ, яхта "Дельфинъ", 5 августа 187...

   Вчера я былъ въ Солентскихъ водахъ, гдѣ "Дельфинъ" взялъ призъ на гонкѣ судовъ. Пожималъ руки всей знати, обѣдалъ рядомъ съ принцесой К.... спросившей меня о "своемъ другѣ", мистрисъ Вернонъ. "Все нездорова, ваше высочество; она на водахъ въ Германіи".-- "Бѣдная! Когда будете писать, give her my love". Сегодня я пишу это въ салонѣ-библіотекѣ моей яхты, любуясь синими волнами, разбивающимися въ мелкіе бѣлые хлопья. Завтра мы будемъ въ Жерсеѣ. Мой steam-launch причалитъ къ набережной мои люди поставятъ мой сундучокъ на наемный экипажъ, и я при нихъ скажу, адресъ лучшей гостиницы Ливерпуля. Проѣхавъ нѣсколько шаговъ, я притворюсь, будто передумалъ, и прикажу кучеру ѣхать въ скромную гостиницу "Якорь".
   Здѣсь начинается мое второе существованіе. Я перестаю быть Альбани Вернонъ, я -- Джемсъ Бартонъ. Въ номерѣ съ запертыми дверями и опущенными сторами совершается эта метаморфоза. Усы исчезаютъ подъ бритвой; отъ роскошныхъ бакенбардъ остается только эспаньолька на нижней губѣ; голова почти обрита. Изъ сундука вынимается бѣлье, котораго не надѣлъ-бы мой лакей, и я надѣваю его, также какъ и толстую одежду изъ синей саржей, распространяющую запахъ морской воды.
   Натягиваю толстые и грубые сапоги, въ которыхъ тяжело ступаю волоча ноги, какъ моряки; бросаю послѣдній взглядъ въ сундудъ, не осталось ли, тамъ чего-нибудь, напоминающаго Альбани Вернона: забытая перчатка, портъ-сигаръ, ногочистка могли бы выдать меня. Я покидаю Ливерпуль въ третьемъ классѣ и къ вечеру пріѣзжаю въ Тайнемутъ, гдѣ обѣдаю въ маленькой столовой съ Дависами, да, съ Дависами, которые любятъ меня всѣмъ сердцемъ, такъ какъ я ихъ пріемный сынъ, мужъ ихъ Анни. Вчера утромъ я получилъ письмо, отъ моей жены, Меріемы Вернонъ, а завтра вечеромъ буду держать въ объятіяхъ мою:жену Анни Бартонъ.
   Я двоеженецъ.
   Ужасное слово! Какъ могъ я его написать? Я помню, прежде это слово вызывало во мнѣ дрожь, какъ слово отцеубійца. Я не былъ рожденъ для преступленія, я могу даже сказать, не былъ созданъ для зла. Въ дѣтствѣ я чувствовалъ отвращеніе ко лжи, позволялъ себя лучше бить и наказывать, чѣмъ уклониться отъ правды. Сдѣлавшись взрослымъ, человѣкомъ и занимаясь дѣлами, мнѣ кажется, я не присвоилъ себѣ ни одного пенса, ни пенса не пріобрѣлъ незаконнымъ путемъ.
   Когда четыре года, тому назадъ я почувствовалъ первые симптомы безотчетной тоски, мало-по-малу, всецѣло охватившей меня, мой другъ Эверетъ сказалъ мнѣ:
   -- Отчего вы не возьмете любовницы? Кулисы Gaité полны красивыхъ женщинъ; я знакомъ съ директоромъ и представлю васъ. Такой-то проводитъ тамъ каждый вечеръ, такой-то тоже, (онъ назвалъ имена нашихъ двухъ товарищей). Оттуда ѣдутъ ужинать къ Эвансъ. Въ Сентъ-Джонскомъ лѣсу нанимаютъ домикъ, скрытый въ зелени, держать ее тамъ подъ замкомъ и веселятся, какъ боги?" Я спросилъ его; есть ли у него любовница, и онъ наивно отвѣтилъ: "О нѣтъ, я хожу къ чужимъ!"
   Сколько подлости заключало въ себѣ для меня это слово! Ложь на лжи, обманъ на обманѣ! Я не захотѣлъ пробовать. Я не только въ тысячу разъ предпочитаю Меріему этимъ негодницамъ, но я чувствую... какъ бы это сказать?... непреодолимое отвращеніе къ публичной женщинѣ, къ женщинѣ, имѣющей любовниковъ. Все, что ее окружаетъ, что къ ней соприкасается, ея мебель, туалеты, собака, духи, смѣхъ, жесты, ея голосъ и даже ея кожа,-- все мнѣ противно. Какъ будто я вижу слѣды всѣхъ поцѣлуевъ, которыми загрязнили ее прохожіе, и набережная и даже дно Темзы, гдѣ чего только нѣтъ, кажутся мнѣ чистыми въ сравненіи съ ея тѣломъ.
   Я могу любить только добродѣтель.
   Я могу любить только добродѣтель, но самъ сдѣлался преступникомъ. Если бы открылось, какъ я живу, я потерялъ бы все: состояніе, друзей, общественное положеніе. Меня бы судили и приговорили бы къ каторгѣ. Я бы отправился въ арестантскомъ платьѣ работать въ Мильбанкъ или Іокингъ, копать землю, колоть дрова, подъ надзоромъ сторожа. На ночь меня запирали бы въ комнату вдесятеро меньшую, чѣмъ клѣтка дикаго звѣря въ зоологическомъ саду. Не особенно давно меня бы повѣсили за это преступленіе и, я думаю, они поступили бы справедливо.
   Но самою ужасною карой, вѣчною мукой была бы мысль, что я разбилъ одновременно сердце Меріемы и сердце Анни!
   Я слышу смѣхъ наверху. Море такъ спокойно, погода такъ хороша, что матросы играютъ въ кегли на палубѣ.
   Мы на высотѣ Кордиганской бухты.
   

Вечеромъ, въ виду Энглеза.

   Вечеръ необыкновенно хорошъ. Вѣтеръ упалъ и паруса висятъ вдоль мачтъ, чуть замѣтно колыхаясь; слишно только правильное дыханіе машины, да плескъ воды, поднимаемой винтомъ. Море темно-синее, небо блѣдно-золотое, на горизонтѣ густой туманъ; одна за другой загораются звѣзды. Ужасная тоска охватила меня, тяжелыя мысли давятъ голову... Сейчасъ эти спокойныя воды влекли меня къ себѣ... Покой! Забвеніе! Не мучиться больше! Не думать!! Не терзаться раскаяніемъ! Спать на днѣ этой бездны на ложѣ изъ водорослей, подъ мѣрное убаюкиванье холодныхъ волнъ, спокойно катящихся надъ безконечною глубиной! Но вокругъ меня народъ; при крикахъ: "баринъ въ морѣ!" десять человѣкъ бросятся за бортъ и спасутъ, т.-е. погубятъ меня!
   

Тайнемутъ, 16 августа.

   Я нѣсколько успокоился съ тѣхъ поръ, какъ я здѣсь; этимъ успокоеніемъ я обязанъ присутствію, прикосновенію Анни; она еще дитя, но такъ предана, такъ откровенна и чиста! Ея спокойное счастіе охватываетъ и меня, когда я смотрю въ ея ясные глаза, я вижу въ нихъ честнаго человѣка.
   Какъ она гордится и счастлива, что свидѣлась со мной послѣ такой долгой разлуки; какъ радуется подаркамъ, "привезеннымъ изъ Австраліи", въ которые она наряжаетъ ребенка и сама наряжается!
   Я получилъ письмо изъ Германіи, адресованное до востребованія. Какъ умно и трогательно это письмо! Меріема поправляется; съ замѣчательнымъ остроуміемъ описываетъ она свои прогулки, жизнь на водахъ, кружокъ молодыхъ людей, ухаживающихъ за ней; она, повидимому, счастлива и я ловлю себя -- о, какъ я гадокъ!-- на мысли, отчего бы и мнѣ не быть счастливымъ.
   Развѣ я пересталъ любить Меріему съ тѣхъ поръ, какъ люблю Анни? Развѣ я меньше люблю ее? Напротивъ, мнѣ кажется, что я сильнѣе люблю ее... Я одинаково люблю ихъ, но различною любовью, и то, что я даю одной, я никогда не краду у другой. Это происходитъ не отъ того, что мое сердце обширнѣе, чѣмъ у другихъ мужчинъ или сила страсти сильнѣе. Но онѣ сами такъ различны въ своей любви, что я никогда не вспоминаю поцѣлуевъ одной, когда цѣлую другую. Угрызенія совѣсти пробуждаются во мнѣ лишь тогда, когда я далекъ отъ нихъ обѣихъ. Кто бы могъ создать подобный контрастъ? Меріема -- высокая, блѣдная брюнетка; Анни -- маленькая блондинка съ нѣжнымъ румянцемъ. Меріема -- женщина тридцати лѣтъ, Анни -- восемнадцатилѣтній ребенокъ. Рано развившаяся Меріема полуразочарована, Анни чиста и невинна. Меріема -- иностранка во всѣхъ отношеніяхъ, Анни -- англичанка до мозга костей. Меріема -- живетъ въ царской роскоши, Анни -- бѣдна. Меріема создана чтобы мечтать и качаться въ гамакѣ съ открытою книгой, которой она не читаетъ, улыбаясь воздушнымъ мечтамъ; Анни создана, чтобы хлопотать въ домѣ, работать, убирать, мыть, шить, отдаваться жизни реальной. Она не знаетъ иной книги, кромѣ Библіи, которую отецъ Дависъ читаетъ намъ по воскресеньямъ въ запертой лавкѣ, превращенной въ капеллу. Жизнь Меріемы была длиннымъ рядомъ увлеченій... Я былъ ея первымъ, самымъ сильнымъ и продолжительнымъ увлеченіемъ, но сколько я видѣлъ другихъ! Она увлекалась всѣмъ, чѣмъ можно увлечься, лошадями, старинными картинами, нѣмецкою музыкой, подругами, поэтами, животными, рѣдкимъ фарфоромъ, путешествіями, религіей... она чуть не три раза мѣняла ее послѣ замужства. Анни ничего не знаетъ, понимаетъ немногое, любитъ трехъ или четырехъ лицъ, и совершенно неспособна мечтать и увлекаться. Ея душа подобна кораблю, стоящему на якорѣ, тогда какъ смѣлый парусъ Меріемы совершилъ нѣсколько кругосвѣтныхъ плаваній. Наконецъ, послѣдній контрастъ: Анни всѣмъ обязана мнѣ, а я всѣмъ обязанъ Меріемѣ.
   Я напишу сейчасъ странную вещь: когда я не зналъ Анни, Анни недоставало мнѣ. Отъ этого происходила безотчетная, давившая меня тоска, тяжелое чувство, отталкивавшее меня отъ Меріемы и дѣлавшее меня несправедливымъ относительно ея. Я возненавидѣлъ высшій свѣтъ, пышную жизнь, когда-то ослѣпившую меня, и въ особенности громадное богатство, за которое я продалъ себя, это упавшее съ неба богатство, къ которому я не могъ привязаться такъ, какъ выскочка привязывается къ своему состоянію, каждая мелочь которого напоминаетъ ему побѣжденное затрудненіе, трудъ умственный и физическій. Я завидовалъ бѣднымъ, завидовалъ ихъ прочному, безъискуственному счастью и мечталъ передъ старинною гравюрой съ надписью внизу: Bread, Cheese and Kisses, хлѣба, сыра и поцѣлуевъ. Я женился на ундинѣ,-- нѣтъ, хуже: на блуждающемъ огнѣ,-- и я просто усталъ смотрѣть на мельканіе этого блуждающаго огня надъ болотомъ. Когда Анни предстала передо мною, я не уступилъ вульгарному искушенію -- сорвать полевой цвѣтокъ, встрѣтившійся на дорогѣ: я повиновался влеченію къ честному и искреннему счастью, котораго лишили меня обстоятельства.
   Какъ только я женился на Анни, все измѣнилось. Мы, англичане, двойственны. Отчего это? Я не умѣю сказать. Можетъ быть, не отъ того ли, что мы потомки двухъ расъ, которыя борются я сплетаются внутри насъ болѣе двѣнадцати вѣковъ и осуждены жить вмѣстѣ до скончанія дней безъ возможности слиться, такъ какъ саксонецъ не отождествимъ съ кельтомъ? Это ли, или что-нибудь другое? Во всякомъ случаѣ, мы, болѣе или менѣе, чувствуемъ эту двойственность. Мы положительны и поэтичны, разсудительны и идеальны, мы произвели Блакстона и Шекспира. Мы любимъ, кромѣ того, море, потому что оно соотвѣтствуетъ, нашей двойственной натурѣ. Оно проводникъ торговли, арена величайшихъ подвиговъ смѣлости, бездна, поглощающая мечты.
   Изъ моихъ двухъ натуръ одна женилась на Анни и дѣлаетъ ее счастливой, другая осталась и останется вѣрна Меріемѣ. Мой умъ, называющійся Альбани Вернонъ, товарищъ одной; сое сердце, называющееся Джемсъ Бартонъ, мужъ другой. Альбани Вернонъ читалъ сейчасъ письмо съ штемпелемъ Германіи; восхищался богатствомъ воображенія, романическими капризами своей Меріемы, воздушной феи, не касающейся земли. Джемсь Бартонъ встрѣтитъ сейчасъ свою Анни, возвращающуюся съ рынка, и покроетъ ея шею страстными поцѣлуями."
   Есть ли хоть доля истины во всемъ этомъ? Или это только страшный софизмъ?... Не смѣю перечитать написаннаго...
   

V.

   Здѣсь обрывается его журналъ, и трудно сказать; каковъ окончательный взглядъ Альбани на его двухъ жёнъ и на его психологическое состояніе.
   Вернувшись осенью въ Лондонъ, онъ засталъ тамъ Меріему и они провели зиму въ самой тѣсной дружбѣ; въ то время какъ Джемсъ Бартонъ командовалъ кораблемъ, отправившимся въ Японію. По окончаніи сезона Альбани съ женой поѣхали на европейскій материкъ и пропутешествовали два мѣсяца. Послѣ этого Вернонъ, отозванный дѣлами въ Англію, оставилъ жену въ Санъ-Ремо въ нанятой для нея виллѣ. Съ этой минуты до конца весны онъ имѣлъ возможность провести нѣсколько мѣсяцевъ въ Тайнемутѣ. Никогда Анни не была такъ счастлива, такъ кахъ никогда ея мужъ не оставался съ ней такъ долго. Но 1878 годъ начался очень грустно и неожиданно: въ три дня ребенокъ умеръ отъ дифтерита. Сколько рыданій, сколько слезъ было пролито въ маленькомъ домикѣ Арундельской улицы!
   -- Мать слишкомъ молода!-- нравоучительно замѣтила мистриссъ Пинчъ.-- Она, бѣдненькая, ничего не понимаетъ! Вотъ что значитъ отдать замужъ ребенка!!
   Альбани увидѣлъ въ этомъ несчастіи предостереженіе свыше и имъ овладѣлъ какой-то смутный страхъ. Недѣлю спустя послѣ похоронъ ребенка, въ воскресенье, въ то время, какъ Анни съ стариками присутствовала на службѣ въ капеллѣ методистовъ, Альбани: или, если хотите, Джемсъ Бартонъ; съ мрачнымъ видомъ сидѣлъ на связкѣ канатовъ на углу пустой набережной. Чей-то голосъ вывелъ его изъ задумчивости:
   -- А, Бернонъ, какими судьбами вы здѣсь? И въ какимъ вы странномъ нарядѣ.
   Это былъ Эверетъ, дававшій ему; когда-то столь, хорошіе совѣты.
   Пришлось встать, улыбаться, жать руку этому непрошенному гостю, принять, несмотря на костюмъ, манеры свѣтскаго человѣка. Эверетъ безжалостно разсматривалъ его съ головы до ногъ.
   -- Какой это брадобрѣй васъ обдѣлывалъ? Вы преобразились, клянусь Юпитеромъ, совершенно преобразились!... Вотъ они каковы добродѣтельные мужья! Я помню, какъ вы ополчились на меня, когда я предложилъ отрекомендовать вамъ одну изъ театральныхъ блондиночекъ..; А теперь вы завели интрижку втихомолку! Нѣтъ?... вы не хотите сознаться? Хотите скрытничать?... Ну, какъ хотите!
   Альбани дѣлалъ нечеловѣческія усилія, чтобы принять развязный видъ.
   -- Фантазія, больше ничего... А вы, милый мой... что привлекло васъ сюда?
   -- О, меня! Одинъ изъ самыхъ вульгарныхъ мотивовъ. Моя теща живетъ недалеко отсюда, и я въ настоящее время гощу у нея, увы! на нѣсколько мѣсяцевъ. Я почти каждый день слоняюсь въ Тайнемутѣ... Вотъ трущоба-то! Если вы открыли тутъ кладъ, то были бы очень любезны... Боже мой, какое лицо вы сдѣлали! А я-то мечталъ о partie carrée! Не будемъ больше говорить объ этомъ и до свиданія, таинственный ловецъ жемчужинъ!
   -- До свиданія!-- отвѣтилъ Альбани, смѣясь насильственнымъ смѣхомъ.
   Онъ дрожалъ отъ страха, такъ какъ Эверетъ, любопытный, болтливый и скучающій безъ дѣла, способенъ былъ шпіонить за другомъ. На другой же день Вернонъ уѣхалъ въ Лондонъ, обдумывая свое положеніе. Горе объ утратѣ ребенка, любовь къ Анни,-- все исчезало передъ страхомъ скандала, этого пугала свѣтскихъ людей, уничтожающаго всѣ другія чувства. Когда онъ встрѣчалъ Эверета въ театрѣ, въ клубѣ или на улицѣ, то его лысая голова, его выдавшійся подбородокъ, насмѣшливая улыбка и красныя вѣки леденили въ немъ кровь и обращались для него въ голову Медузы.
   Вернонъ рѣшилъ, покончить съ однимъ изъ двухъ существованій; но съ какимъ? Бывали дни, когда онъ готовъ былъ всецѣло отдаться Меріемѣ, въ другіе -- онъ рѣшался бѣжать съ Анни въ какую-нибудь новую страну, въ Новую Колумбію, въ Наталь или въ Австралію. Тамъ онъ сталъ бы обрабатывать землю, разводить стада, сдѣлался бы патріархомъ земледѣльческой или пастушеской семьи. Бывали и такіе дни, мрачные зимніе дни, когда весь Лондонъ окутанъ густымъ туманомъ, когда Альбани думалъ покончить свои разсчеты съ жизнью выстрѣломъ изъ револьвера. Потомъ онъ отказывался отъ мысли о самоубійствѣ и возвращался къ своей ужасающей дилеммѣ: Анни или Меріема? Если бы ребенокъ былъ живъ, вѣсы склонились бы на сторону матери; но его уже не было. Когда Вернонъ не видѣлъ ни той, ни другой, Меріема брала перевѣсъ; она вкладывала въ свои письма все, что въ ней было лучшаго. Письма же Анни были коротки, казались сухими и холодными, такъ какъ чувству недоставало воображенія. Они были полны безсмыслицъ и пустяковъ: мистриссъ Дависъ варила щелокъ; Пинчи приходили пить чай; у отца головныя боли; паруса вздорожали; кошка кашляетъ; крыша протекла отъ сильныхъ дождей, и кончались такъ: "будьте здоровы и привозите побольше денегъ". Хотя Альбани не сознавался самому себѣ, но Анни ему наскучила, особенно же скромная мѣщанская жизнь, въ которой приходится разсчитывать каждую копѣйку, прежде чѣмъ купить какой-нибудь пустякъ. Поэзія роскоши, окружающая Меріему, привлекала Альбани... И потомъ, если бы она потеряла его, то вынесла ли бы ея нѣжная, нервная, болѣзненная натура такой ударъ? Она умерла бы навѣрное, и онъ былъ бы убійцей своей благодѣтельницы.
   Эти мысли взяли перевѣсъ. Проведя лѣто въ Энгадинѣ съ Меріемой, онъ вернулся въ Лондонъ въ послѣднихъ числахъ августа, когда жена, по обыкновенію, отправилась на воды. Онъ твердо рѣшился уничтожить Джемса Бартона, оставалось только найти средства.
   Ничего не могло быть легче, какъ предположить кораблекрушеніе въ какомъ-нибудь отдаленномъ морѣ. Это случается ежедневно... въ романахъ. На самомъ же дѣлѣ тутъ встрѣчается масса затрудненій. Корабль теперь не исчезаетъ, какъ въ былыя времена, безслѣдно. Прежде чѣмъ будетъ констатирована смерть хотя бы одного моряка, цѣлая толпа чинитъ перья и протираетъ очки, чтобы изслѣдовать дѣло. Телеграфъ дѣйствуетъ, консульскіе агенты волнуются, Loyds задаетъ нескромные вопросы, чтобы копѣйка въ копѣйку оцѣнить грузъ погибшаго корабля.
   Бумаги, которыми воспользовался Альбани передъ женитьбой, принадлежали одному несчастному, дѣйствительно погибшему на службѣ мореходнаго товарищества, директоромъ котораго былъ Вернонъ. Такъ какъ у покойнаго не оказалось родныхъ, то эти бумаги остались въ рукахъ Альбани. Кто знаетъ, среди возбужденныхъ толковъ о смерти ложнаго Бартона, не откроется ли подлогъ, и не узнаютъ ли Дависы, къ своему величайшему изумленію, что ихъ зять никогда не существовалъ или, вѣрнѣе, умеръ нѣсколькими годами ранѣе, чѣмъ познакомился съ ними? Газеты любятъ таинственное, находятъ прелесть въ неразрѣшимыхъ загадкахъ. Онѣ непремѣнно подхватятъ и эту, и кто можетъ предугадать послѣдствія?
   Альбани остановился на этихъ размышленіяхъ, когда однажды утромъ, развертывая за чаемъ Times, онъ вмѣстѣ со всѣми лондонцами узналъ объ ужасной катастрофѣ на Темзѣ... пять сотъ человѣкъ утонувшихъ...
   Въ воскресенье, часовъ въ десять утра, громадный пароходъ, полный пассажировъ, вышелъ изъ дока св. Екатерины. Пассажиры состояли изъ мѣщанъ, мелкихъ торговцевъ и людей низшихъ классовъ; большую часть составляли дѣти. Весело спустились внизъ по Темзѣ, зашли въ гавань Гравезендъ, бросили якорь въ Ширнезѣ, здѣсь пассажиры разсѣялись мелкими группами по улицамъ, полямъ, садамъ съ чайными столиками, лугамъ,-- повсюду, гдѣ есть зелень и тѣнь. Около четырехъ часовъ вечера колоколъ призвалъ ихъ обратно на пароходъ и возвращеніе началось такъ же весело и шумно, какъ отъѣздъ. Въ Гравезендѣ "Принцесса Алиса" захватила тѣхъ, кто тамъ сошелъ. Мало-по-малу эта громадная шумная толпа размѣстилась, успокоилась; дѣти, утомленныя бѣготней, крикомъ и смѣхомъ, примолкли и задремали, прислонившись къ борту корабля или къ колѣнямъ родителей. Тѣ, кто вѣчно голодны и особенно вѣчно томятся жаждой, сошли внизъ въ буфетъ; другіе, чтобы удобнѣе бесѣдовать, помѣстишь внизу на скамеечкахъ. Солнце зашло и сумракъ сгущался падь рѣкой.
   "Принцесса Алиса" съ своими тремя ярусами салоновъ, окна которыхъ начинали освѣщаться, болѣе походила на пловучій café, чѣмъ на настоящій корабль; она медленно подвигалась впередъ и слабо освѣщала своею бѣлою массой сгущающійся мракъ.
   Нѣтъ ни одной барки, нѣтъ признака жизни на рѣкѣ; все застыло, замерло въ мрачной неподвижности. Лѣвый берегъ, низкій и неопредѣленный, убѣтаетъ вдаль; на правомъ берегу -- неясныя очертанія крышъ, громоздящихся одна надъ другой, красныя точки, разсѣевающія туманъ, заставляютъ предположить городъ. Это Вуличъ.
   Въ эту минуту какая-то тѣнь легла на носъ "Принцессы Алисы" Что это? Громадный зеленоватый кузовъ корабля идетъ прямо на "Принцессу Алису". Прежде чѣмъ успѣли удивиться, понять, испугаться, онъ вонзился въ ея бокъ и разбилъ его. Неописуемый шумъ, трескъ, крикъ. Многіе не поняли, спрашиваютъ еще: "Что такое? Что случилось?" -- а уже все погружается въ бездну. Слѣдуетъ ужасная тишина. Три салона исчезаютъ, затѣмъ трубы, мачты. Рѣка покрыта обломками, головами утопающихъ, отчаянно простирающихъ руки, вещами, вокругъ которыхъ происходитъ отчаянная борьба. Черный силуэтъ виновника несчастія убѣгаетъ въ Гравезенду и исчезаетъ въ ночномъ мракѣ. Таковъ, или приблизительно таковъ, былъ разсказъ утреннихъ газетъ. Въ теченіе дня приходили все болѣе и болѣе печальныя подробности. Въ подобныхъ катастрофахъ, когда узнаются подробности, обыкновенно приходится оспаривать первоначальныя преувеличенныя сообщенія. Въ этомъ происшествіи случилось обратное: несчастіе было ужаснѣе, чѣмъ предполагали сначала. Погибло не пятьсотъ человѣкъ, а восемьсотъ.
   Городъ Вуличъ представлялъ ужасное зрѣлище. По мѣрѣ того, какъ рѣка возвращала трупы, какъ очищали -- ужасная, тяжелая работа!-- каюты и трюмъ "Принцессы Алисы", родственники и друзья тѣхъ, кого недоставало при перекличкѣ, бѣгали изъ арсенала въ адмиралтейство, изъ адмиралтейства въ ратушу, гдѣ временно были положены мертвыя тѣла. Иногда мужъ и жена, братъ и сестра, мать и сынъ, искавшіе другъ друга среди мертвыхъ, встрѣчались вдругъ живые и здоровые и падали въ объятія другъ друга. Но на одну утѣшительную картину -- сколько приходилось раздирающихъ душу сценъ, сколько ужасныхъ насмѣшекъ судьбы! Въ углу большой залы ратуши старикъ ломалъ себѣ руки: онъ все потерялъ -- жену, дѣтей и внучатъ. Рядомъ съ нимъ беззаботно игралъ ребенокъ двухъ съ половиною лѣтъ неизвѣстно какимъ образомъ спасенный, и никто не зналъ ни, его имени, ни мѣста жительства. Носилки приносились и уносились въ сопровожденіи рыдающихъ родственниковъ. Поѣзда ежеминутно привозили пассажировъ; улицы были запружены любопытными, репортерами съ ихъ книжками, солдатами, перевощиками, карманниками. Кабаки были биткомъ набиты. Вуличъ наполнился плачемъ и стонами.-- На пятый день, къ вечеру, осталось, еще пятнадцать неузнанныхъ труповъ. Они лежали въ залѣ адмиралтейства, и хотя, были приняты всѣ мѣры предосторожности, держать ихъ долѣе оказывалось неудобнымъ.
   Семь часовъ прозвонило на часахъ, когда въ адмиралтейство явился какой-то незнакомецъ.
   -- Господинъ желаетъ посмотрѣть,-- доложили чиновнику, печальною обязанностью котораго было слѣдить за удостовѣреніями
   -- Пусть войдетъ!
   Отворили дверь въ громадную, высокую залу, съ спускающимися съ потолка тремя газовыми рожками, которые только что зажгли. Незнакомецъ на минуту остановился на порогѣ, пораженный запахомъ, но потомъ рѣшительно приблизился. Чиновникъ прикоснулся къ рожкамъ и комната ярко освѣтилась. Тогда незакомецъ увидѣлъ на длинномъ столѣ. Какія-то безформенныя массы, полузакрытыя смоляными плащами. Около каждой такой массы лежалъ кусокъ одежды, грязный, изорванный, выцвѣтшій, остатки праздничныхъ нарядовъ, радостно надѣтыхъ этими несчастными въ воскресенье утромъ.
   Чиновникъ приподнялъ одинъ изъ плащей и сдѣлалъ знакъ, выражающій: узнаете?-- на что незнакомецъ отвѣтилъ cъ гримасой другимъ знакомъ: нѣтъ. Такъ обошли они весь рядъ. Но дойдя къ послѣднему, повторился нѣмой вопросъ и, казалось, отвѣтъ послѣдуетъ опять отрицательный. Но незнакомецъ послѣ нѣ сколькихъ секундъ колебанія, повидимому, рѣшился и протянулъ палецъ, говоря:
   -- Этотъ!
   -- Вы увѣрены?!
   -- Вполнѣ увѣренъ... Джемсъ Бартонъ, рожденный въ 1845 году, шкиперъ. Четыре года служилъ въ восточномъ товариществѣ. Въ послѣднее время состоялъ на службѣ судохозяевъ изъ Гонгъ-Конга, представителемъ которыхъ, являюсь я. Вотъ бумаги Джемса Бартона и вотъ моя карточка.
   Точность этихъ свѣдѣній убѣдила чиновника, нацарапавшаго нѣсколько строкъ въ какой-то книгѣ, потомъ на чистомъ листѣ бумаги; подъ этими строками онъ сдѣлалъ двѣ или три непонятныя подписи.
   -- Берите... У васъ приготовлено все, что надо?
   Незнакомецъ сдѣлалъ утвердительный знакъ: два человѣка вошли тяжелымъ шагомъ, неся тесовый гробъ.
   -- Живѣе!-- приказалъ чиновникъ.-- Какъ здѣсь невыносимо пахнетъ!...
   Полчаса спустя тѣ же лица, кромѣ писца, были на вуличскомъ кладбищѣ. Одинъ изъ рабочихъ держалъ фонарь, другой засыпалъ землей яму; бросивъ послѣднюю лопату и вытирая лобъ рукавомъ, онъ произнесъ: "Готово!" Альбани Вернонъ заплатилъ рабочимъ и удалился быстрыми шагами. Съ этимъ неизвѣстнымъ трупомъ онъ схоронилъ въ землю свое преступленіе.
   

VI.

   Письмо извѣстило Дависовъ о "печальномъ происшествіи". Оно сообщало, что зять ихъ, вернувшись изъ Китая и намѣреваясь отправиться въ Тайнемутъ, вздумалъ воспользоваться пассажирскимъ пароходомъ, чтобы навѣстить друга въ Чирнесѣ, и погибъ при катастрофѣ, случившееся съ "Принцессою Алисой". Это же письмо извѣщало Дависовъ, что дочь ихъ Анни получила въ наслѣдство тысячу фунтовъ стерлинговъ, составлявшихъ личныя сбереженія Джемса Бартона, къ которымъ судохозяева прибавляли отъ себя пятьсотъ фунтовъ. Альбани охотно далъ бы вдесятеро больше, но слишкомъ большая сумма могла возбудить подозрѣнія. Къ тому же, тысяча пятьсотъ фунтовъ представляли собою цѣлое состояніе для дочери мелкаго торговца.
   Приведеніе въ порядокъ этихъ дѣлъ заняло нѣсколько дней. Дависъ написалъ нѣсколько писемъ: первое -- отчаянное, второе -- болѣе спокойное, третье -- дѣловое. Дочь его, писалъ онъ, получила тяжелый ударъ, но она христіанка и съумѣетъ покориться волѣ Всемогущаго Бога. Видно было, что старики Дависы, оплакивая зятя, всѣ мысли свои направили уже на наслѣдство.
   Прочтя это письмо, Альбани отправился въ клубъ, гдѣ ему подали ожидавшую его телеграмму. Она была изъ Кельна и подписана курьеромъ, сопровождавшимъ Меріему въ ея путешествіяхъ по материку. Она заключала въ себѣ только слѣдующія слова: "Мистрисъ Вернонъ внезапно скончалась сегодня ночью. Отель Рояль".
   У двоеженца не осталось ни одной жены. Изъ двухъ счастій одно онъ самъ отбросилъ, друтое ускользнуло отъ него.
   Онъ оставилъ дѣла, сдѣлался пайщикомъ въ банкирскомъ домѣ, гдѣ былъ хозяиномъ. Въ продолженіе года онъ путешествовалъ на своей яхтѣ, объѣхалъ Средиземное море, останавливался въ восточныхъ портахъ, ко всему и всегда безучастный, угрюмый и мрачный. Вернувшись въ Англію,, онъ не въ силахъ былъ дольше противиться желанію, мучившему его столько мѣсяцевъ. Онъ отправился въ Тайнемутъ, но остановился за двѣ станціи до города и прошелъ пѣшкомъ оставшееся разстояніе. Онъ провелъ конецъ дня въ развалинахъ стараго пріорства, полныхъ гуляющей публики лѣтомъ, теперь же пустынныхъ, такъ какъ была осень. Онъ нашелъ мѣсто, гдѣ сдѣлалъ предложеніе дочери торговца, и сѣлъ на камень, гдѣ они когда-то сидѣли вдвоемъ, и думалъ: "она жива, я свободенъ; зачѣмъ намъ жить въ вѣчной разлукѣ?"
   Когда сумракъ началъ спускаться на землю, онъ медленно подкрался къ дому, избѣгая ребятишекъ, игравшихъ по выходѣ изъ школы и бросавшихъ камни въ лужи. Наконецъ, онъ очутился на дорогѣ, идущей садомъ Дависовъ; онъ взобрался на небольшую стѣнку, раздвинулъ вѣтви явора и окинулъ взглядомъ уголокъ земли, гдѣ онъ жилъ, гдѣ любилъ и былъ любимъ... Домикъ заново отдѣланъ, двери выкрашены свѣжею краской, садъ вычищенъ и посыпанъ пескомъ и въ серединѣ его устроенъ маленькій бассейнъ. Тысяча пятьсотъ фунтовъ Джемса Бартона дали средства сдѣлать все это. Анни въ свѣтломъ платьѣ, тщательно причесанная, свѣжая, улыбающаяся и счастливая стоитъ, нѣжно смотря на молодаго человѣка, сидящаго на скамьѣ. Увидя ее профиль, Альбани, понялъ, что этотъ молодой человѣкъ будетъ скоро отцомъ. Онъ не сталъ больше смотрѣть и соскользнулъ со стѣны...
   Никто не знаетъ объ этомъ и никогда не узнаетъ. Видя этого человѣка, семейный очагъ котораго опустѣлъ, счастіе разрушено, надежды разбиты, многіе молодые люди завистливо шепчутъ: "Счастливецъ Альбани Вернонъ!"...

В. Р.

"Русская Мысль", кн.XI, 1888

   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru