Эбнер-Эшенбах Мария
Мирское дитя

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Das Gemeindekind.
    Перевод Надежды Корелиной.
    Текст издания: журнал "Русская Мысль", кн. I--II, IV--V, 1897.

   

МІРСКОЕ ДИТЯ.

Разсказъ Маріи Эбнеръ Фонъ-Эшенбахъ.

(Переводъ съ нѣмецкаго.)

"Tout est l'histoire".
George Sand.
Histoire de ma vie, I, p. 268.

   Имѣя въ виду систематически знакомить переводами русскаго читателя съ главнѣйшимъ направленіемъ европейской литературы, мы не случайно остановились на произведеніяхъ Маріи Эбнеръ фонъ-Эшенбахъ, одной изъ самыхъ видныхъ представительницъ реальнаго романа въ Германіи. Реальное изображеніе человѣческой души и общественной жизни во всѣхъ ея сферахъ, въ противоположность романтической фантастикѣ съ одной стороны и декадентскаго символизма съ другой, является въ настоящее время господствующимъ направленіемъ нѣмецкой художественной литературы. Писатели различаются между собою сферами изображаемой жизни, оттѣнками въ пониманіи реализма; но всѣ они стараются твердо держаться реальной почвы. Это направленіе замѣтно обнаруживается еще въ первой половинѣ XIX столѣтія. Б. Ауэрбахъ въ своихъ Schwarzwälder Dorfgeschichten сдѣлалъ первый значительный опытъ художественнаго воспроизведенія крестьянской жизни; послѣ него Клаусъ Гротъ и Фрицъ Рейтеръ для большаго реализма писали свои деревенскіе разсказы на мѣстномъ діалектѣ. Новѣйшіе писатели этого направленія вернулись къ литературной рѣчи, и въ ихъ произведеніяхъ, съ которыми мы въ свое время познакомимъ нашихъ читателей, замѣтно отражаются современныя соціальныя и моральныя злобы дня крестьянской среды. Въ пятидесятыхъ годахъ выступаетъ цѣлый рядъ романистовъ, изображавшихъ общественную жизнь большихъ городовъ; но историческія событія сороковыхъ годовъ наложили особый отпечатокъ на ихъ произведенія, лишивъ ихъ въ большей или меньшей степени эпическаго спокойствія и объективности. Рѣзче всего этотъ духъ времени отразился на романахъ Гуцкова и Шпильгагена, нѣсколько слабѣе на произведеніяхъ Фрейтага и Гейзе и менѣе всего на такихъ писателяхъ, которые, какъ швейцарецъ Готфридъ Келлеръ, далеко стояли отъ крупныхъ событій, хотя мѣстная швейцарская политика затрогивается и въ его романахъ. Новѣйшіе писатели отчасти вернулись къ прежней объективности, хотя между ими есть очень много послѣдователей Шпильгагена, такъ какъ современное политическое и соціальное положеніе Германіи возбуждаетъ и тревожные вопросы и страстную борьбу. Событія сороковыхъ годовъ, какъ это всегда бываетъ, дали новый толчокъ развитію историческаго романа, причемъ главный интересъ писателей сосредоточивался на нѣмецкой старинѣ, хотя нѣкоторые, какъ Эберсъ, пытались дать художественную реставрацію даже египетскихъ древностей. Реалистическое направленіе сослужило и здѣсь хорошую службу: романисты добросовѣстно стремятся къ исторической правдѣ, но, къ сожалѣнію, чаще всего эта правда ограничивается археологическою точностью описаній. Прусскія побѣды надъ Австріей и Франціей создали историческій романъ изъ современной жизни; но и эти произведенія не менѣе грѣшатъ противъ исторической правды, чѣмъ египетскіе романы Эберса, хотя и по другой причинѣ: quasi-патріотическій шовинизмъ при всей наклонности авторовъ къ реализму превращаетъ ихъ произведенія въ хвалебные панегирики побѣдителю. Главнымъ представителемъ этого направленія является очень плодовитый и весьма талантливый романистъ Теодоръ Фонтанъ изъ Бранденбурга, потомокъ поселившихся нѣкогда здѣсь французскихъ гугенотовъ.
   Что касается до отношенія романистовъ къ дѣйствительности, то въ современной нѣмецкой литературѣ слѣдуетъ отмѣтить особенно одну черту; несравненно большій интересъ въ бытовому роману, чѣмъ къ индивидуально-психологическому. Писатели чаще всего и охотнѣе всего изображаютъ общественную жизнь, причемъ внутренняя исторія героя разсматривается въ тѣсной связи съ окружающей его средой, а иногда служитъ только для ея иллюстраціи. При этомъ въ самыхъ пріемахъ изображенія дѣйствительности можно различить три главныя направленія. Во-первыхъ, значительная частъ молодыхъ нѣмецкихъ писателей находится подъ сильнымъ вліяніемъ французскаго натурализма. Апостоломъ этого направленія является М. Конрадъ, произведенія котораго грубостью и грязью превосходятъ романы Зола и безконечно уступаютъ имъ по таланту; его послѣдователи обыкновенно помѣщали свои произведенія въ фельетонахъ соціалистическихъ газетъ, что вызвало даже формальный протестъ со стороны читателей. Впрочемъ, болѣе талантливые изъ нѣмецкихъ послѣдователей Зола, какъ К. Блейбтрей, оставаясь вѣрны его теоріи "экспериментальнаго романа", довольно удачно стараются избѣжать его односторонности. Второе направленіе составляютъ юмористы; его представителемъ можетъ служить авторъ исторіи фамиліи Бухгольцевъ, хорошо извѣстный и русской читающей публикѣ. Но большинство крупныхъ нѣмецкихъ писателей-романистовъ свободны и отъ односторонности французскаго натурализма, который видитъ въ дѣйствительности только ея темныя стороны, и отъ узости юмористовъ. Эти романисты изображаютъ жизнь, какъ она есть; но они не фотографируютъ дѣйствительности, какъ она представляется поверхностному наблюдателю съ случайной точки зрѣнія,-- наоборотъ, они стараются вполнѣ возсоздать ее въ ея настоящемъ видѣ: найти и показать ея хорошія стороны тамъ, гдѣ онѣ прикрыты наноснымъ и случайнымъ, открыть и выставить на видъ зло тамъ, гдѣ оно скрыто подъ лицемѣрною маской. Къ этой категоріи гуманныхъ и идеально настроенныхъ писателей-романистовъ принадлежитъ и Марія Эбнеръ фонъ-Эшенбахъ.
   Эбнеръ, урожденная графиня Дубская, славянка по происхожденію, родилась въ Моравіи въ 1830 году, до замужства не знала нѣмецкаго языка, выступила на литературное поприще, какъ драматургъ, только въ 1860 и лишь въ 80-хъ годахъ получила громкую извѣстность, какъ романистка. Принадлежа по рожденію къ чешской аристократіи, Эбнеръ вышла замужъ за инженеръ-полковника, профессора инженерной академіи въ Вѣнѣ и, благодаря семейнымъ связямъ, хорошо знала жизнь и нравы какъ славянской, такъ и нѣмецкой знати, но въ то же время она имѣла полную возможность близко ознакомиться и съ другими классами австрійскаго населенія, такъ какъ ея молодость прошла въ деревенскомъ замкѣ ея отца, гдѣ она и позже всегда проводила лѣтніе мѣсяцы, а вмѣстѣ съ мужемъ она жила и въ столицѣ, и въ захолустномъ городкѣ Клостербрукѣ около Знайма, куда была переведена инженерная академія. Эта широкая возможность непосредственно наблюдать жизнь различныхъ общественныхъ сферъ до извѣстной степени пополняла недостатокъ систематическаго образованія, такъ какъ Эбнеръ получила, такъ называемое, домашнее воспитаніе и всю жизнь оставалась самоучкой. Кромѣ того, аристократическое происхожденіе доставило ей и еще одно удобство: революціонныя движенія сороковыхъ годовъ, къ которымъ Эбнеръ могла относиться сознательно, кореннымъ образомъ затрогивали дворянство, и будущая писательница воспитывалась подъ вліяніемъ живыхъ и горячихъ политическихъ интересовъ. Впечатлительная и наблюдательная, Эбнеръ превосходно пользовалась выгодами своего положенія и позже, когда художественный талантъ заставилъ ее выступить на литературное поприще, хорошее знакомство съ жизнью и масса старыхъ и новыхъ наблюденій и впечатлѣній доставили ей обильный матеріалъ для художественной обработки.
   Эбнеръ не сразу попала на настоящій путь. Ея первыя произведенія: историческія драмы Марія Стюартъ и Марія Роланъ -- не обладаютъ значительными достоинствами; то же самое можно сказать и объ ея позднѣйшихъ драматическихъ опытахъ. Даже повѣсть и романъ, позже поставившіе ее въ первые ряды современныхъ нѣмецкихъ писателей, сначала не имѣли успѣха: фирма Котта, издавшая ея первые разсказы, потерпѣла отъ нихъ убытокъ, и Эбнеръ съ трудомъ нашла издателей для своихъ дальнѣйшихъ работъ. Но мало-по-малу успѣхъ былъ завоеванъ: сначала П. Гейзе, а затѣмъ и нѣмецкая критика по достоинству оцѣнили крупный талантъ новой, хотя уже и весьма пожилой писательницы. По основному направленію своей дѣятельности Эбнеръ -- реалистка. Она заботливо изучаетъ и подражаетъ дѣйствительности, стремится вѣрно изобразить нравы, точно описать обстановку но она не фотографируетъ, а творить, ищетъ въ жизни проявленій своихъ нравственныхъ идеаловъ, создаетъ художественные образы соотвѣтственно своему пониманію души человѣческой. Болѣе того, Эбнеръ не обладаетъ безстрастной объективностью; у нея есть совершенно ясныя для читателя симпатіи и антипатіи, опредѣленныя нравственныя и политическія воззрѣнія. Это не значитъ, что ея романы представляютъ собою какую-либо проповѣдь; наоборотъ, лирики въ нихъ очень мало, а риторика съ дидактикой совершенно отсутствуетъ; но она умѣетъ придать своимъ художественнымъ образамъ опредѣленный смыслъ, стремится художественными средствами вызвать у читателя опредѣленное отношеніе къ изображаемому явленію. Въ основѣ моральныхъ и политическихъ воззрѣній Эбнеръ лежитъ глубокое убѣжденіе, что въ человѣческую природу заложено естественное стремленіе къ добру, и это убѣжденіе прямо или косвенно отражается на всѣхъ ея произведеніяхъ. Такъ, при всемъ разнообразіи сюжетовъ и при полной оригинальности въ обработкѣ каждаго изъ ихъ (Эбнеръ никогда не повторяется) герои ея многихъ и лучшихъ романовъ выходятъ "изъ мрака къ свѣту". Таковы Вожена, д-ръ Розенцвейгь, Марія Дорнбахъ и нѣкоторые другіе. Таковъ и Павелъ Голубъ въ разсказѣ Мірское дитя. Этотъ взглядъ обусловливается нравственными воззрѣніями Эбнеръ, которыя она лучше всего формулируетъ устами учителя Хабрехта въ томъ же разсказѣ: ея художественные образы имѣютъ тенденцію убѣдить читателя, что мораль, которая исчерпывается дѣятельною любовью, вытекаетъ только изъ человѣческой природы и не нуждается ни въ какихъ другихъ спорахъ и санкціяхъ. Такой взглядъ на человѣка Эбнеръ вывела не изъ какихъ-либо философскихъ теорій, а изъ неподдѣльной любви къ людямъ, изъ искренней гуманности, которая незамѣтно для нея самой поставила ее въ оппозицію съ роднымъ ей по семейнымъ связямъ дворянствомъ. Въ многочисленныхъ разсказахъ изъ дворянскаго и крестьянскаго быта ея симпатіи всегда на сторонѣ слабыхъ и бѣдныхъ, крѣпостное право она ненавидитъ и относится съ открытымъ отрицаніемъ ко всѣмъ аристократическимъ привилегіямъ. Такъ же ненавистенъ ей и національный фанатизмъ, составляющій столь характерное явленіе для Австріи. "Мы смертельно боимся,-- говоритъ Эбнеръ въ своихъ афоризмахъ,-- какъ бы ни распространилась слишкомъ широко любовь въ ближнему и мы ставимъ для нея границы въ національностяхъ".
   Основной взглядъ Эбнеръ на человѣческую природу опредѣляетъ и ея отношеніе къ отдѣльнымъ ея сторонамъ и къ жизни вообще. Въ противоположность французскимъ натуралистамъ и ихъ нѣмецкимъ подражателямъ Эбнеръ не считаетъ зло существеннымъ явленіемъ жизни и главнымъ сюжетомъ для художественной обработки. "Въ упадкѣ находится то искусство,-- говоритъ она въ Афоризмахъ,-- которое отъ изображенія страсти обращается къ изображенію порока", и въ своихъ произведеніяхъ или старается открыть затертую жизнью основную черту человѣческой природы и мимоходомъ касается людской испорченности и ея преступныхъ проявленій. Въ разсказѣ Мірское дитя старый Голубъ не удостоивается большаго вниманія автора, а его преступленіе и совсѣмъ не изображается. Этой же глубокой вѣрой въ человѣка опредѣляется и отношеніе Эбнеръ къ ея положительнымъ образамъ: она не считаетъ нужнымъ скрывать ихъ слабости, иногда относится къ нимъ даже съ юморомъ, какъ, напримѣръ, къ учителю Хабрехту, который исповѣдуетъ ея моральныя воззрѣнія. Вслѣдствіе этого герои Эбнеръ совершенно свободны отъ сантиментальной идеализаціи и производятъ впечатлѣніе живой дѣйствительности. Вообще увѣренность нѣмецкой писательницы въ торжествѣ добра въ силу самихъ свойствъ человѣческой природы придаетъ ей какую-то спокойную ясность въ изображеніи жизни. Она ненавидитъ равнодушіе, но не любитъ потрясать читателя описаніемъ сильныхъ страстей и глубокихъ пороковъ. Характерно, что даже любовь занимаетъ весьма второстепенное мѣсто въ произведеніяхъ женщины-писательницы. Эбнеръ думаетъ, что герои любви такая же рѣдкость, какъ и другіе герои, и что истинная любовь, по словамъ учителя Хабрехта, "самое жестокое изъ всѣхъ средствъ, какія изобрѣло разгнѣванное божество, чтобы наказывать свое твореніе".
   Наконецъ, въ силу своихъ основныхъ воззрѣній, Эбнеръ, болѣе чѣмъ кто-либо изъ современныхъ нѣмецкихъ реалистовъ, интересуется индивидуальной жизнью, внутренней исторіей отдѣльнаго человѣка. Тѣмъ не менѣе только одинъ ея большой романъ Unsühnbar и очень немногіе разсказы сосредоточиваютъ весь интересъ на индивидуальной психологіи съ весьма слабымъ вліяніемъ на героевъ окружающей среды. Несравненно чаще изображаетъ Эбнеръ внутреннее развитіе личности или подъ вліяніемъ историческихъ событій, или подъ дѣйствіемъ окружающей среды, такъ что большая часть ея произведеній носить характеръ или историческаго, или бытоваго романа. Съ первой категоріи принадлежать ея повѣсти изъ исторіи крестьянскихъ движеній въ Галиціи въ 1846 г. и революціи 1848 года. Эбнеръ сама пережила эти событія и ея изображеніе представляетъ собою ихъ художественную исторію, поскольку она отражалась на отдѣльныхъ личностяхъ. Еще многочисленнѣе разсказы изъ быта австрійской знати и славянской деревни въ Австріи, которые тоже можно назвать своего рода исторіей. Взятые въ своей совокупности, эти разсказы изображаютъ всѣ перемѣны, которыя пережило австрійское дворянство и крестьянство за послѣдніе полвѣка,-- отъ гордаго клерикальнаго консерватора до либеральнаго союзника и единомышленника буржуазіи съ одной стороны и отъ крѣпостного мужика до современнаго пролетарія съ другой. Съ этой категоріи бытовыхъ романовъ принадлежитъ и деревенскій разсказъ Мірское дитя.
   

I.

   Въ октябрѣ 1860 г. въ главномъ городѣ провинціи Б. закончился судебный процессъ рабочаго съ каменоломенъ Мартина Голуба и жены его Варвары Голубъ.
   Въ концѣ іюня супруги прибыли съ двумя дѣтьми, тринадцатилѣтнимъ мальчикомъ и дѣвочкой десяти лѣтъ, изъ мѣстечка Золешау, расположеннаго у подножія Града, въ село Куновикъ. Съ перваго дня мужъ заключилъ условіе съ администраціей имѣнія, распредѣлилъ работу между женой, сыномъ и нѣсколькими поденщиками, а самъ отправился въ трактиръ пить водку. Такое положеніе дѣлъ длилось три мѣсяца, пока семья жила въ Куновикѣ. Жена и мальчикъ Павелъ работали; мужъ былъ пьянъ или собирался напиться. Иногда онъ приходилъ, пошатываясь, на ночлегъ, послѣ чего семья являлась на работу въ синякахъ и прихрамывая. Поденщики, не признававшіе авторитета пьяницы, постоянно мѣнялись. Наконецъ, въ каменоломнѣ остались только мать съ дѣтьми. Высокая, сильная женщина, съ признаками былой красоты на загорѣломъ лицѣ и рядомъ съ нею неуклюжій, короткошеій мальчуганъ, напоминавшій медвѣжонка. Дѣвочку звали Милада; гибкое, нѣжное существо, въ свѣтло-голубыхъ глазахъ котораго свѣтилось больше ума и жизни, чѣмъ у сына съ матерью вмѣстѣ. Малютка тщательно слѣдила за обоими и оказывала имъ посильную помощь. Безъ дѣвочки на каменоломнѣ врядъ ли нарушалось бы когда-нибудь молчаніе. Мать съ сыномъ въ мрачномъ безмолвіи убивались надъ работой съ ранняго утра до глубокой ночи. Такъ шло непрерывно въ будни и праздникъ, къ величайшему негодованію благочестивыхъ обитателей деревни. Слухи о нечестивой семьѣ дошли до священника и побудили его сдѣлать виновнымъ внушеніе; но оно не подѣйствовало. Тогда въ праздникъ Успенья Богородицы пастырь духовный отправился послѣ обѣда на мѣсто преступленія и велѣлъ Варварѣ Голубъ немедленно прекратить работу, которая оскверняетъ праздникъ. На бѣду Мартинъ, спавшій послѣ легкаго похмѣлья, совсѣмъ несвоевременно проснулся и вышелъ. Увидавъ Павла, который стоялъ открывши ротъ и разставивъ руки и съ явнымъ одобреніемъ слушалъ увѣщанія священника, отецъ съ кулаками налетѣлъ на него сзади. Священникъ, не задумываясь, бросился мальчику на помощь, отнялъ его у разсвирѣпѣвшаго отца, но тѣмъ самымъ обратилъ гнѣвъ на себя. На пазахъ у свидѣтелей, сбѣжавшихся на крикъ Голуба, обезумѣвшій пьяница осыпалъ защитника ругательствами и, наконецъ, бросился на него съ кулаками. Священникъ, не потерявъ присутствія духа, отстранилъ голову и, поднявъ палку, нанесъ бушевавшему легкій ударъ по головѣ. Мартинъ заревѣлъ, бросился на землю, корчился, какъ червякъ, кричалъ, что его убили. Сначала стоны Мартина вызывали всеобщій смѣхъ, но мало по-малу у него нашлись защитники.
   Въ толпѣ зѣвакъ, собравшихся около распростертаго пьяницы, послышались голоса въ его пользу; защитникамъ возражали; завязалась перебранка, готовая перейти въ рукопашный. Авторитета священника хватило ровно настолько, чтобы разогнать крикуновъ. Они направились въ трактиръ, пили тамъ за здоровье избитаго священникомъ, и шумѣли до тѣхъ поръ, пока кучка деревенскихъ парней не рѣшилась положить конецъ неистовому безобразію деревенскихъ буяновъ. Дѣло не обошлось безъ грандіозной драки, какой не запомнятъ со дня послѣдней большой свадьбы въ Куновикѣ.
   Мѣстная полиція предоставила свободно разыгрываться бурѣ и въ награду за благоразуміе и осторожность на слѣдующее утро вся деревня была на ея сторонѣ. По общему приговору, виноватъ былъ одинъ Голубъ, и съ нимъ не стоило церемониться. Администрація имѣнія охотно уничтожила контрактъ, заключенный съ Мартиномъ. Голуба разсчитали и отпустили на всѣ четыре стороны. Изъ денегъ, которыя ему приходились за вычетомъ неустойки, онъ не получилъ ни крейцера: все пошло трактирщику за долгъ.
   Послѣ тщетной попытки отстоять свое мнимое право, рабочему оставалось одно -- идти искать счастья въ другомъ мѣстѣ. Началось переселеніе: впереди шелъ верховный глава семьи въ узкихъ, обтрепанныхъ, холщевыхъ штанахъ и рваной синей курткѣ. Дырявая шляпенка была надѣта набекрень; красное лицо пропойцы отекло; губы бормотали грязныя ругательства противъ священника и его прихвостней, отнявшихъ у труженика честный кусокъ хлѣба.
   За Мартиномъ шла жена. Лобъ ея былъ перевязанъ, и, казалось, несчастная едва передвигала ноги; несмотря на это, она тащила телѣжку съ кое-какою домашнею рухлядью и рабочими инструментами; тамъ же лежала Милада, завернутая въ одѣяло. Больная или исколоченная? О послѣднемъ легко было догадаться, такъ какъ передъ отъѣздомъ Мартинъ страшно бушевалъ въ своей семьѣ. Павелъ заключалъ шествіе. Упершись руками въ задокъ телѣжки, онъ сильно толкалъ ее впередъ и низко склонялъ голову, когда на встрѣчу попадались люди, съ сожалѣніемъ смотрѣвшіе на выселявшихся или отвѣчавшіе насмѣшками на дикую ругань Голуба.
   Нѣсколько дней спустя, въ пасмурное сентябрьское утро, когда церковный сторожъ шелъ въ домъ священника за ключами, ему бросилось въ глаза, что дверь ризницы только притворена. Въ изумленіи онъ не зналъ, что подумать, а войдя внутрь, нашелъ всѣ шкафы раскрытыми; на полу валялось церковное облаченіе, съ котораго были содраны золотые позументы. Въ ужасѣ схватись за голову, сторожъ прошелъ въ церковь: разбитая дарохранительница лежала пустая на полу. Старикъ обезумѣлъ отъ страха. "Воры!-- кричалъ онъ,-- воры!" -- самъ ждалъ, что вотъ-вотъ его схватятъ сзади, и, ничего не помня, добѣжалъ до дому священника...
   Священникъ не имѣлъ обыкновенія запирать двери. "Что у меня взять?!" -- говорилъ онъ. Сторожу достаточно было толкнуть дверь. Такъ онъ и сдѣлалъ. Отчаяніе и ужасъ! Въ сѣняхъ на полу лежала въ безсознательномъ состояніи старая служанка, обливаясь кровью. Когда изъ открытой двери на нее пахнула рѣзкая струя свѣжаго воздуха, она зашевелилась и устремила неподвижный взоръ на вошедшаго; затѣмъ слабымъ, но страшно выразительнымъ жестомъ указала на комнату священника.
   Сторожъ, близкій къ помѣшательству, дѣлаетъ еще нѣсколько шаговъ, смотритъ и, отчаянно вскрикнувъ, падаетъ на колѣни, въ ужасѣ передъ тѣмъ, что представилось его взору.
   Четверть часа спустя вся деревня узнала, что этою ночью убить священникъ, очевидно, въ борьбѣ за церковные ключи; по всѣмъ признакамъ, борьба была отчаянная.
   Всѣ прекрасно знали, чьихъ это рукъ дѣло. Еслибъ даже не было свидѣтельницы, для каждаго было несомнѣнно, что убійца -- Мартинъ Голубъ. Прежде всего наведи справки въ Золешау. Оказалось, что онъ былъ тамъ недавно; отдалъ дѣтей на хлѣбы къ мірскому пастуху, а самъ съ женой снова ушелъ.
   Недѣлю спустя, чета была накрыта въ воровскомъ притонѣ близъ границы, въ то самое время, когда Голубъ намѣревался спустить торгашу часть изломанной въ куски дароносицы, украденной въ церкви Куновика. Преступникъ сдался послѣ упорнаго сопротивленія. Жена съ молчаливымъ равнодушіемъ отнеслась къ своей судьбѣ.
   Вскорѣ оба предстали передъ судомъ города Б.
   Судебное слѣдствіе, не встрѣчая препятствій, закончилось быстро. Съ самаго начала Мартинъ Голубъ утверждалъ, что преступленіе задумано и приведено въ исполненіе не имъ, а женою. Хотя ему не разъ доказывали всю нелѣпость подобнаго заявленія, онъ стоялъ на своемъ. Онъ путался въ собственной грубо-сплетенной лжи, давалъ противорѣчивыя показанія и, оправдываясь, подтверждалъ обвиненіе.
   Удивительно было поведеніе жены.
   Однообразіе ея отвѣтовъ напоминало извѣстное: Nonmirecordo, она неизмѣнно повторяла:
   "Какъ мужъ, такъ и я. Что мужъ, то и я!"
   Въ его присутствіи несчастная женщина стояла неподвижно, едва дыша, съ каплями холоднаго пота на лбу, устремивъ на мужа полный смертельнаго страха взоръ. Если его не было въ залѣ, ей все-таки чудилось, что онъ близко; растерянный взоръ ея блуждалъ вокругъ, точно чего-то отыскивая, и, наконецъ, неподвижно устремлялся въ пустое пространство. Скрипъ двери, незначительный шумъ заставляли ее вздрагивать и бормотать стереотипныя слова: "Какъ мужъ, такъ и я! Что мужъ, то и я!" Напрасно ей говорили. "Ты подписываешь свой смертный приговоръ", на нее это не производило ни малѣйшаго впечатлѣнія и совсѣмъ не пугало. Она боялась не судей, не смерти, а только "мужа".
   Въ виду страха, близко граничащаго съ безуміемъ, защитникъ находилъ свою кліентку невмѣняемой и въ блестящей рѣчи требовалъ оправданія. Оправдать ее было невозможно; но наказаніе, назначенное соучастницѣ въ тяжеломъ преступленіи, было мягкое.
   Вердиктъ гласилъ: Мужъ приговаривается къ смертной казни черезъ повѣшеніе, жена -- къ десятилѣтнему заключенію въ смирительный домъ.
   Варвара Голубъ немедленно начала отбывать свое наказаніе. Надъ Мартиномъ въ опредѣленный закономъ срокъ былъ приведенъ въ исполненіе судебный приговоръ.
   

II.

   У общины мѣстечка Золешау возникъ вопросъ: что дѣлать съ дѣтьми осужденныхъ? Родныхъ у нихъ не было. Изъ милосердія никто не согласится взять на себя такую обузу. Староста, находясь въ безпомощномъ положеніи, рѣшился направиться къ владѣтельницѣ замка и попросить у нея аудіенціи
   Узнавъ въ чемъ дѣло, дама поспѣшила во дворъ, торопясь насколько позволяли ей ноги, изъ которыхъ одна была короче другой. Вытянувъ впередъ лицо съ очками на орлиномъ носу и далеко отставивъ назадъ локти, она захромала къ группѣ людей, ожидавшихъ ее у воротъ. Староста, видный мужчина, въ цвѣтѣ лѣтъ, снялъ шляпу и отвѣсилъ низкій поклонъ.
   -- Что ему нужно?-- спросила баронесса, бросая на него мрачный взглядъ.-- Я знаю, что ему нужно; но изъ этого ничего не выйдетъ. Мнѣ нѣтъ дѣла до дѣтей висѣльниковъ, которые убили добраго пастора... Это мальчишка? На что онъ похожъ! Я его давно знаю; онъ кралъ у меня вишни.-- Не онъ?-- обернулась она къ Павлу, который покраснѣлъ какъ ракъ и скосилъ глаза.
   -- Почему онъ не отвѣчаетъ? Отчего не снимаетъ шапки?
   -- Потому что у него ея нѣтъ,-- замѣтилъ староста въ оправданіе.
   -- Вотъ какъ! А что же у него на головѣ?
   -- Лохматые волосы, ваше сіятельство.
   Раздался веселый смѣхъ, но немедленно затихъ, когда старуха, ткнувъ пальцемъ въ пространство, откуда послышался отвѣтъ, сказала:
   -- Это дѣвочка? Поди сюда.
   Милада довѣрчиво приблизилась, и суровый взоръ, который госпожа устремила на личико ребенка, постепенно смягчался. Она разсматривала маленькое существо въ лохмотьяхъ и худенькія ножки, покрытыя грязью. Въ головѣ ея сложилось твердое рѣшеніе.
   -- Дѣвочку я во всякомъ случаѣ беру къ себѣ. Хотя мнѣ совсѣмъ нѣтъ охоты помогать общинѣ. Но я знаю одно, что у васъ ребенокъ не выживетъ. А почему это случится?
   Староста хотѣлъ позволить себѣ вѣжливое возраженіе.
   -- Ему бы лучше помолчать,-- прервала старая дама,-- я все знаю! Дѣти, за которыхъ община должна платить въ школу, въ двѣнадцать лѣтъ не умѣютъ отличить А отъ Б.
   Она неодобрительно покачала головой, взглянула еще разъ на ноги малютки и прибавила:
   -- А дѣти, которыхъ община должна снабжать обувью, бѣгаютъ босикомъ. Знаю я васъ,-- остановила она новую попытку старосты возразить:-- у меня давно пропала охота вмѣшиваться въ ваши дѣла и желаніе измѣнять ваши порядки. Возьмите мальчишку и заботьтесь о немъ по-своему; онъ этого заслужилъ! Дѣвочка можетъ теперь же остаться у меня.
   Староста не замедлилъ воспользоваться разрѣшеніемъ уйти, въ восторгѣ, что освободился отъ части обузы, свалившейся на плечи деревнѣ. Павелъ слѣдовалъ за нимъ до конца двора. Тамъ онъ остановился и оглянулся на сестру. Къ ней подошла служанка, которой старая дама отдавала приказанія.
   -- Выкупать, лохмотья сжечь, выбрать платья изъ запаса, приготовленнаго къ Рождеству,-- говорила она.
   Дадутъ ли ей поѣсть?-- пришло Павлу въ голову. Она навѣрно голодна. Съ тѣхъ поръ, какъ онъ научился размышлять, его главною заботой было охранять ребенка отъ голода. Хорошо имѣть одежду, недурно и выкупаться, особенно въ большой компаніи, когда купаютъ лошадей. Какъ часто Павелъ таскалъ малютку къ рѣчкѣ и позволялъ ей плескаться ручонками и ножонками! Но все-таки самое важное -- не голодать.
   -- Скажи, что ты голодна!-- закричалъ мальчикъ внушительно сестрѣ.
   -- Какъ, молодецъ еще все здѣсь? Уйдешь ты, наконецъ, отсюда?!-- раздалось изъ замка эхо, пробужденное его словами.
   Староста, уже огибавшій уголъ сада, вернулся назадъ, схватилъ Павла за шиворотъ и потащилъ за собою.
   Три дня совѣщались деревенскія власти о судьбѣ Павла. Наконецъ, ихъ осѣнила счастливая мысль, которую они поспѣшили привести въ исполненіе. Въ замокъ отправилась депутація и повергла къ стопамъ баронессы всеподданнѣйшую просьбу: такъ какъ она была безконечно добра и приняла къ себѣ дочь несчастнаго Голуба, то не возьметъ ли также и сына.
   Рѣшеніе, полученное столпами деревни, звучало безнадежно, и снова начались безконечныя совѣщанія.
   -- Что дѣлать?
   -- То, что всегда дѣлается въ подобныхъ случаяхъ,-- совѣтовалъ староста,-- мальчикъ будетъ переходить изъ дома въ домъ, находя ежедневно кровъ и пропитаніе у разныхъ крестьянъ.
   Всѣ крестьяне воспротивились. Никто не желалъ принимать въ свою семью разбойничье отродье, даже на одинъ день въ мѣсяцъ.
   Наконецъ, пришли къ слѣдующему рѣшенію: мальчикъ останется тамъ, гдѣ жилъ, куда отдалъ его родной отецъ: у бездѣльника, мірского пастуха.
   Правду сказать, еслибъ община допустила у себя въ видѣ роскоши присутствіе совѣсти, то возмутилась бы такимъ рѣшеніемъ.
   Пастухъ (онъ носилъ классическое имя Виргилія) и его жена, вмѣстѣ съ хозяевами, у которыхъ они жили, считались самыми безшабашными людьми въ деревнѣ. Онъ былъ горькій пьяница, она -- фальшивая, злобная женщина, не разъ судившаяся за знахарство и, тѣмъ не менѣе, не прекращавшая своего темнаго ремесла.
   Никому не пришло бы въ голову довѣрить другого ребенка такимъ людямъ. Но Павелъ? Что же можетъ онъ увидать тамъ дурного, чего тысячу разъ не видалъ дома.
   Такъ былъ разрубленъ Гордіевъ узелъ. Постановили отпускать ежегодно четыре осьмины ржи на содержаніе ребенка. Пастухъ получилъ право заставлять мальчика выгонять и пасти стадо и въ свою очередь обязался наблюдать, чтобы молодецъ посѣщалъ по воскресеньямъ церковь, а зимой ходилъ въ школу.
   Виргилій съ семьей жилъ въ предпослѣдней избѣ, на краю деревни. Онъ занималъ комнатку величиною въ квадратную сажень, съ маленькимъ оконцемъ въ четыре стекла, изъ которыхъ каждое равнялось половинѣ кирпича; оно никогда не отворялось, такъ какъ при первой попыткѣ гнилая рама разлетѣлась бы въ кусочки. Подъ окномъ стояла скамья, на которой спалъ пастухъ, противъ нея ящикъ, набитый соломой, гдѣ спали жена и дочь пастуха.
   Входъ въ комнату составляли узкія сѣни, въ глубинѣ которыхъ находилась печь. Впрочемъ, послѣдняя рѣдко исполняла свое назначеніе, потому что красть дрова изъ году въ годъ становилось труднѣе. Она служила хранилищемъ необильныхъ запасовъ провизіи и хлѣба, грязныхъ сапогъ Виргилія, его кнута, старыхъ бутылокъ, корзинъ безъ ручекъ, горшковъ и корчагъ -- предметовъ достойныхъ кисти художника-реалиста.
   Среди хлама Павелъ очистилъ мѣстечко для Милады, гдѣ она спала, свернувшись какъ котенокъ. Самъ онъ растягивался на полу около печки; если малютка просыпалась среди ночи, то опускала къ нему руки, хватала его за волосы и спрашивала: "Ты здѣсь, Павличекъ?" Онъ ворчалъ: "Здѣсь, здѣсь, спи себѣ!" Шутя кусалъ ей пальчикъ, она также шутя вскрикивала. Тогда Виргилій рычалъ на нихъ: "Тише вы, воровское отродье, висѣльники!"
   Милада умолкала отъ страху, а Павелъ становился на колѣни, гладилъ малютку по головѣ и тихо шепталъ ей на ухо, пока она засыпала.
   Когда мальчикъ въ первый разъ пошелъ спать безъ сестры, то подумалъ: "славно сегодня посплю, баловница меня не разбудить!" Но уже раннимъ утромъ онъ былъ на ногахъ и бѣжалъ прямо къ замку. Домъ стоялъ среди сада, который обнесенъ былъ проволочной изгородью; густыя, вѣчно-зеленыя пихты не пропускали внутрь любопытныхъ взоровъ. Мальчикъ всталъ у воротъ противъ дома, прижался лицомъ къ металлическимъ прутьямъ и ждалъ. Долгое время все было тихо; наконецъ, послышалось хлопанье дверей, стукъ открывающихся оконъ, и Павлу показалось, что онъ слышитъ вдали голосъ Милады. Сильный порывъ вѣтра пронесся надъ замкомъ, съ деревьевъ посыпались сухіе сучья, и желтые листья закружились въ воздухѣ. Двѣ дѣвушки пробѣжали изъ людской къ дому; одна впопыхахъ налетѣла на стараго павлина, который бродитъ изъ угла въ уголъ по двору. Онъ такъ смѣшно отскочилъ въ сторону, что Павелъ громко расхохотался. Замокъ и его окрестности оживились; подходили люди и къ воротамъ, но каждый входящій и выходящій запиралъ за собой калитку. Это нововведеніе удивляло прохожихъ. Съ какой стати запирать ворота среди бѣлаго дня, что это значитъ? Такое неудобное распоряженіе долго не продержится. Но, къ удивленію деревенскихъ жителей, оно продолжало держаться, и вскорѣ объяснилась его причина.
   Павелъ узналъ о ней отъ Вински, хорошенькой дочки безобразнаго пастуха.
   -- Эй, ты, негодяй,-- сказала она,-- твоя сестра оказывается такая же дрянь, какъ ты! Петрушка съ господской кухни разсказывалъ, что барыня держитъ ее какъ свою дочку, а она все въ лѣсъ глядитъ! Поэтому замокъ держитъ на запорѣ, какъ копилку съ деньгами. Еслибъ я была барыней, не стала бы такъ нѣжничать, ужъ я знаю, что-бы сдѣлала... Твоего отца повѣсили за шею, а сестру твою я бы связала за ноги и за руки и такъ повѣсила на стѣнку.
   Эта картина носилась цѣлый день передъ глазами Павла, а ночью она слилась съ другой, сохранившейся съ дѣтства въ его памяти. Онъ видѣлъ однажды, какъ охотникъ несъ изъ лѣсу подстрѣленную молодую козулю. Связанная по ногамъ веревкой она висѣла на палкѣ за спиной охотника. Павелъ помнилъ, какъ бѣдное животное выгибало тонкую шею, подымало уши и старалось приподнять голову; онъ вспоминалъ, сколько отчаянія было во взорѣ несчастнаго животнаго.
   Во снѣ онъ видѣлъ это выраженіе глазъ у Милады.
   Разъ мальчикъ даже громко вскрикнулъ: "Ты здѣсь?" -- поднялся въ полуснѣ и повторилъ: "Ты здѣсь?" -- сталъ ощупью искать вокругъ себя и, наконецъ, совершенно проснулся. Съ быстротою молніи, какъ порывъ бури налетѣло на него сиротливое чувство разлуки. Суровый мальчикъ разразился слезами, перешедшими въ отчаянное рыданіе, разбудилъ семью пастуха, хозяевъ дома, спавшихъ за стѣнкой. Всѣ напустились на него, и когда, несмотря на угрозы, онъ остался глухъ, общими усиліями вышвырнули его за дверь.
   Такое охлажденіе способно было заглушить самое отчаянное страданіе. Съ минуту Павелъ неподвижно лежалъ на мерзлой землѣ. Совершенно новое для него, тяжелое ощущеніе гнетущей тоски мало-по-малу ослабѣвало и его мѣсто заняло прежнее, хорошо знакомое чувство: упорная, холодная, сверлящая злоба.
   "Погодите,-- думалъ онъ,-- погодите, вотъ я васъ!"...
   Рѣшеніе положить всему конецъ не заставило себя ждать; планъ дѣйствій медленно зрѣлъ въ неповоротливыхъ мозгахъ Павла. Когда же мальчикъ преодолѣлъ, наконецъ, трудности размышленія, все остальное показалось ему пустяками. Онъ проникнетъ въ замокъ, уведетъ сестру, пойдетъ съ ней черезъ горы въ чужія страны, наймется работникомъ и никогда, во всю жизнь, не услышитъ упрека въ томъ, что онъ сынъ своихъ родителей.
   Съ чувствомъ побѣдителя поднялся Павелъ съ земли и пошелъ окольными путями, черезъ задворки къ саду, окружавшему замокъ. Свистокъ ночного сторожа предупредительно указывалъ, гдѣ опасность. Въ поляхъ лежалъ твердый, глубокій снѣгъ; земля блестѣла ярче неба, на которомъ блѣдный серпъ луны постоянно скрывался за легкую дымку облаковъ. Павлу удалось перелѣзть черезъ садовую ограду, а затѣмъ, перебираясь съ вѣтки на вѣтку, спрыгнуть въ садъ. Онъ зналъ, что находится въ наиболѣе отдаленной части сада, самой удобной, какъ для настоящаго времени, такъ и для будущаго бѣгства. Съ возрастающей увѣренностью шелъ онъ впередъ... все прямо, прямо, впереди долженъ быть замокъ. Что будетъ потомъ, Павелъ не представлялъ себѣ ясно; онъ шелъ выручать Миладу, это было несомнѣнно, а дальше будь неизвѣстность и препятствія, эта мысль освѣщала ему путь и ободряла его. Мальчикъ не замѣчалъ, что страшно мерзнетъ въ худой одеждѣ, что члены его окоченѣли отъ стужи; къ несчастью, мракъ все сгущался; Павелъ поминутно натыкался на деревья и падалъ. Въ первый разъ онъ быстро вскочилъ на ноги, но во второй явилось искушеніе: "Полежи немного, отдохни, усни!" Однако, собравъ всю силу воли, побрелъ онъ дальше и достигъ, наконецъ, желанной цѣли. Сердце мальчика сильно билось, когда онъ коснулся старой, вывѣтрившейся стѣны замка. Можетъ быть, онъ въ двухъ шагахъ отъ сестры. Можетъ быть, она спитъ въ той самой комнатѣ, гдѣ онъ стоитъ подъ окномъ, которое можетъ достать руками. Почему бы и не такъ?
   Онъ принялся тихо, тихо стучать въ окно. Тогда ему послышалось съ земли сердитое ворчанье, и что-то низенькое, на короткихъ ножкахъ поползло къ нему; не успѣлъ онъ оглянуться, какъ животное прыгнуло ему на шею, стараясь схватить за горло. Павелъ сдержалъ крикъ; онъ сдавилъ изъ всѣхъ силъ дворняжку, но она была сильнѣе и обладала большимъ навыкомъ въ борьбѣ съ врагами
   Лай собаки сдѣлалъ свое дѣло: сбѣжались люди, заспанные, въ смертельномъ испугѣ; но когда увидали, что придется имѣть дѣло съ ребенкомъ, ко всѣмъ вернулось мужество. Павла окружили и схватили, несмотря на то, что онъ бился и рвался, какъ дикій звѣрь.
   

III.

   Никому не удалось узнать, что было нужно Павлу въ замкѣ. Упрямство, съ какимъ онъ отвергалъ всѣ предположенія, ясно доказывало, что у него были самыя дурныя намѣренія. Взломать двери или поджечь домъ: отъ него все можетъ статься! Таково было общественное мнѣніе. Община, взявшая на себя материнскія обязанности, постановила Подвергнуть Павла примѣрному наказанію чрезъ посредство учителя Хабрехта въ присутствіи всей школьной молодежи.
   Учитель, болѣзненный, нервный человѣкъ, съ видимымъ неудовольствіемъ согласился исполнить возложенную на него обязанность. Онъ держался взгляда, что такая экзекуція на глазахъ молодой публики рѣдко приноситъ пользу виновному и всегда, безусловно, вредитъ зрителямъ.
   -- Эти маленькіе звѣрки отъ такого зрѣлища дѣлаются большими скотами,-- выражался онъ слишкомъ грубо для педагога. Возраженія учителя нерѣдко принимались общиной къ свѣдѣнію; но на этотъ разъ они остались безплодными.
   Въ день, назначенный для наказанія ночного злоумышленника, учитель со вздохомъ принялъ его изъ рукъ деревенской полиціи и повелъ за вихоръ къ дверямъ классной комнаты. Остановившись тамъ, онъ поднялъ наклоненную голову мальчика вверхъ и сказалъ:
   -- Взгляни на меня, что ты уставился въ полъ, дрянной мальчишка!
   Мало ласки звучало въ этихъ словахъ, но почему-то они благопріятно подѣйствовали на Павла и даже то, какъ учитель трясъ его въ это время за волосы, имѣло нѣчто внушающее довѣріе и ободрительно подѣйствовало на мальчика.
   -- Трепещи, негодный упрямецъ, трепещи!-- продолжалъ учитель, дѣлая страшные глаза и производя костлявою рукой угрожающій жестъ въ воздухѣ. Павелъ, изъ котораго въ теченіе трехъ дней не могли вытянуть ни одного слова, бросилъ искоса пугливый взглядъ на учителя и сказалъ съ усмѣшкой:
   -- А я, все-таки, не боюсь!
   Въ классѣ сперва жужжали, какъ въ ульѣ; потомъ жужжанье перешло въ неистовый шумъ, наконецъ, поднялась драка изъ-за лучшихъ мѣстъ на время предстоящаго зрѣлища.
   Учитель неодобрительно проворчалъ себѣ что-то подъ носъ и снова затрясъ Павла:
   -- Если ты ничего не боишься, то ори во все горло, я тебѣ совѣтую!-- сказалъ онъ, открывая дверь и вошелъ въ классъ. Въ комнатѣ все стихло; раздались только единичные взрывы удовлетвореннаго ожиданія. На скамейкахъ тѣснились другъ къ другу; царило трогательное согласіе.
   Учитель поставилъ. Павла возлѣ каѳедры и оглянулся, ища розгу. Такъ какъ онъ не находилъ ея или дѣлалъ видъ, что не находитъ, послышался голосъ! "Вотъ она, въ углу, на окнѣ!" Голосъ шелъ изъ послѣднихъ рядовъ и принадлежалъ Арносту, сыну крестьянина, у котораго жилъ пастухъ. Павелъ показалъ ему кулакъ, чѣмъ возбудилъ враждебный ропотъ. Болѣе сотни глазъ съ злорадствомъ и ненавистью обратились на грязнаго оборванца. Въ немъ клокотала злоба.
   "Что я вамъ сдѣлалъ?-- думалъ онъ.-- Почему всѣ вы до единаго мои враги"?
   Хабрехтъ велѣлъ всѣмъ замолчать и обратился съ рѣчью, въ которой приготовлялъ школьниковъ къ полному разочарованію.
   -- Вамъ весело. Почему? Съ какой стати? Вы рады, что другого будутъ сѣчь? Берегитесь! Вамъ самимъ будетъ отъ этого больно! Каждый изъ васъ,-- онъ понизилъ голосъ до таинственнаго шепота и медленно вытянулъ указательный палецъ по направленію къ аудиторіи -- каждый изъ присутствующихъ, готовый вылѣзти изъ кожи отъ злорадства, скоро полѣзетъ вонъ изъ кожи отъ ужасной боли. Каждый, кто будетъ таращить глаза и смотрѣть, какъ я сѣку, самъ почувствуетъ слѣды ударовъ... почувствуетъ!-- повторялъ онъ пророчество.-- А теперь смотрите, что можетъ сдѣлать учитель!
   Ребятишки струсили передъ чудомъ, которое должно было надъ ними совершиться. Только кое-кто искоса бросалъ робкіе взгляды на страннаго человѣка, длинная, худая фигура котораго походила на привидѣніе. Мальчики уставились въ землю, дѣвочки закрылись фартуками.
   Учитель поспѣшно приступилъ къ дѣлу. Съ неимовѣрной быстротой закружился пучокъ розогъ надъ головой преступника, занося по временамъ слабые удары, которые Павелъ счелъ только прелюдіей къ настоящему наказанію. Но вдругъ учитель воскликнулъ:
   -- Господи, вотъ очки свалились!...-- Подыми ихъ... За наказаніе поблагодаришь послѣ урока.
   Павелъ въ оцѣпенѣніи, съ безсмысленно удивленнымъ лицомъ смотрѣлъ на учителя; онъ ждалъ еще настоящей порки, а ему говорятъ, что она уже кончена и велятъ идти на мѣсто: "на послѣднее мѣсто, на задней скамейкѣ!" Учитель вынулъ платокъ, вытеръ со лба потъ, взялъ медленно щепотку табаку и началъ занятія.
   Арность, красный, какъ ракъ, шепталъ сосѣду:
   -- Видѣлъ?
   -- Чуточку,-- отвѣтилъ тотъ.
   -- Чувствуешь что-нибудь?
   -- Чувствую, въ спинѣ!
   -- А у меня горитъ ухо!
   Маленькая любопытная дѣвочка, у которой нечаянно глазъ пришелся противъ дырочки на фартукѣ, воспользовалась случайностью, чтобы подсмотрѣть, что будетъ; она сознавалась потомъ подругамъ, что сидѣла точно на горохѣ.
   Послѣ урока Павелъ хотѣлъ выйти со всѣми вмѣстѣ; но учитель остановилъ его и долго внимательно смотрѣлъ въ глаза, наконецъ, спросилъ, стыдно ли ему?
   Мальчикъ тихо отвѣтилъ:
   -- Нѣтъ!
   -- Нѣтъ? Какъ нѣтъ? Или ты совсѣмъ потерялъ стыдъ?.
   Мальчикъ упрямо замолчалъ. Учитель прекрасно зналъ это молчаніе своего рѣдкаго гостя. До сихъ поръ онъ обращалъ мало вниманія на тупого мальчика. Сегодня же, вынужденный наказывать его за неизвѣстное преступленіе, онъ почувствовалъ къ нему состраданіе. Въ немъ шевельнулась жалость, и онъ съ горечью сказалъ:
   -- Ты выросъ въ стыдѣ; да, выросъ, потому что тебѣ четырнадцать лѣтъ, привыкъ къ стыду и не знаешь, что такое стыдъ!
   Тогда Павелъ промолвилъ:
   -- Ну, ладно, знаю ужъ!
   Дѣтскій ротъ искривило старческое выраженіе подавленной горечи. Онъ не понималъ раньше, чего хотѣлъ учитель со своей розгой, которая не причиняла боли; но теперь онъ отлично понялъ, что его попрекаютъ злосчастной жизнью.
   -- Знаю ужъ,-- повторилъ онъ такимъ тономъ, въ которомъ сквозь напускную дерзость невольно слышалась боль мучительнаго сознанія.
   Учитель внимательно наблюдалъ его: мальчикъ былъ воплощенное несчастіе! Не природа была тому виною. Она хорошо выполнила свою задачу: дала ему силу и здоровье; это доказывала широкая грудь, красныя губы, крѣпкіе, желтоватые зубы. Но благія намѣренія природы были испорчены непосильнымъ трудомъ, плохой пищей и всевозможными лишеніями. Худой, коренастый мальчикъ съ копной всклокоченныхъ волосъ, которые дѣлали голову несоразмѣрно большой, со впалыми щеками и выдавшимися скулами, едва прикрытый лохмотьями изъ лѣтней матеріи, съ онучами вмѣсто обуви, представлялъ въ одно и то же время отталкивающее и крайне грустное впечатлѣніе, такъ какъ въ немъ не угасло еще сознаніе его жалкаго положенія. Долго молчалъ учитель; молчалъ также и Павелъ; онъ безнадежно отвѣсилъ нижнюю губу и украдкой бросалъ взоры на дверь, какъ человѣкъ, ищущій предлога улизнуть.
   Наконецъ, учитель заговорилъ:
   -- Не будь дуракомъ. Когда ты не въ школѣ, то долженъ думать, какъ бы попасть туда, а не въ ней думать, какъ бы уйти!
   Павелъ изумился; странно, но вполнѣ согласно съ общепринятымъ мнѣніемъ, что учитель можетъ угадывать чужія мысли.
   -- Теперь иди,-- продолжалъ онъ,-- но завтра приходи опять, и послѣ завтра тоже; если ты цѣлую недѣлю будешь аккуратно ходить въ классъ, то подучишь отъ меня хорошіе сапоги.
   -- Сапоги? Какъ у крестьянскихъ дѣтей? Настоящіе сапоги съ высокими голенищами?
   Всю обратную дорогу Павелъ безъ передышки повторялъ: "настоящіе сапоги",-- и волшебная прелесть звучала въ этихъ словахъ. Онъ забылъ даже, что намѣревался вздуть Арноста и на слѣдующее утро стоялъ у школьныхъ дверей раньше, чѣмъ ихъ отперли. За урокомъ онъ трудился съ величайшимъ рвеніемъ и прилагалъ старанія побороть трудности ученія. Онъ пренебрегъ увѣщаніями Виргилія и его жены, которые хотѣли принудить его идти на фабрику, вмѣсто того, чтобы забавляться въ школѣ. Правда, такія увѣщанія происходили втайнѣ; открыто мѣшать мальчику ходить зимой въ школу они бы не рѣшились,-- это было противно ихъ соглашенію съ общиной.
   Прошло семь дней; въ послѣдній день, по окончаніи уроковъ, Павелъ несся домой, держа въ каждой рукѣ по новому сапогу.
   Дома была одна Винска, когда вернулся мальчикъ. Она наблюдала, какъ онъ поставилъ блестящую пару въ углу, около печки, самъ отошелъ немного и погрузился въ тихое созерцаніе. Его угрюмыя черты не могли выразить радости, но онѣ были оживленнѣе, чѣмъ всегда, и выражали грубое удовольствіе.
   Разъ онъ подошелъ поближе, поднялъ одинъ сапогъ, обтеръ его рукавомъ, поцѣловалъ и снова поставилъ на мѣсто. Въ комнатѣ раздался смѣхъ: Винска подошла къ порогу, прислонилась плечомъ къ дверному косяку (между комнатой и сѣнями не было двери) и спросила:
   -- Гдѣ ты укралъ сапоги, негодяй?
   Онъ даже не оглянулся и не соблаговолилъ отвѣтить. Винска до тѣхъ поръ повторяла свой вопросъ, пока Павелъ на нее не огрызнулся:
   -- Укралъ! Какъ тебѣ не укралъ!
   -- Оселъ,-- пробурчала она,-- видишь ли? Самъ сознаешься!
   Взглядъ ея жадныхъ сѣрыхъ глазъ блуждалъ поперемѣнно отъ сапогъ къ собственнымъ босымъ, красивымъ ногамъ. Павелъ усѣлся на корточкахъ около своей новой, драгоцѣнной собственности;. ему казалось, что онъ долженъ защищать ее отъ грозящей опасности. Винска склонила голову набокъ, улыбнулась мальчику, который грозно смотрѣлъ на нее, и сказала заискивающимъ голосомъ:
   -- Ну, скажи мнѣ, гдѣ ты досталъ ихъ?
   Павелъ не понималъ, что съ нимъ случилось. Онъ недавно случайно слышалъ, что такимъ тономъ Винска говорила съ Петромъ, своимъ любовникомъ. Въ груди мальчика поднялась горячая волна; онъ пожиралъ глазами красивую дѣвушку и думалъ, какъ хорошо было бы теперь броситься на нее и -- исколотить.
   Онъ, однако, не шевельнулся, только безсознательно открылъ ротъ и сказалъ:
   -- Мнѣ далъ ихъ учитель.
   Винска принялась тихонько хихикать.
   -- Вотъ кто! Если онъ далъ тебѣ сапоги, то это все равно, что у тебя ихъ нѣтъ!
   -- Какъ, нѣтъ?
   -- Такъ и нѣтъ! Ты завтра проснешься, а они исчезли.
   -- Исчезли?... Какъ бы не такъ!...
   -- Да, да! Подарки учителя не переживаютъ ночи. Ты, вѣдь, знаешь, что онъ колдунъ!
   Павелъ пришелъ въ ярость.
   -- Я знаю, что онъ не колдунъ!
   Дѣвушка презрительно выпятила губы.
   -- Дурачина! Онъ три дня былъ мертвымъ и лежалъ въ гробу.
   Развѣ это не правда? Каждый ребенокъ знаетъ, что человѣкъ, три дня пробывшій мертвымъ, заглянулъ въ адъ и кое-чему понаучился у чорта.
   Павелъ молча уставился на дѣвушку; ему стало жутко. Она зѣвнула, прижалась щекой къ приподнятому плечу и нѣсколько пнутъ спустя сказала небрежно, точно повторяла старую, тысячу разъ разсказанную исторію:
   -- Старой слѣпой Марскѣ, которая умерла у насъ въ прошломъ году, учитель тоже подарилъ пару башмаковъ. Она поставила ихъ возлѣ кровати, а утромъ, когда хотѣла надѣть, наступила ногой на огромную жабу, въ тарелку величиной.
   -- Неправда!-- вскричалъ Павелъ. Его бросало то въ жаръ, то въ холодъ отъ страха и гнѣва, и вдругъ къ глазамъ подступили сіезы.
   Винска презрительно посмотрѣла на него и ушла въ комнату.
   Вечеромъ Павелъ долго боролся со сномъ; онъ хотѣлъ сторожить свое сокровище; читалъ нѣсколько разъ подъ рядъ "Отче нашъ", чтобъ отогнать злыхъ духовъ. Но, наконецъ, задремалъ.
   Когда на слѣдующее утро онъ проснулся, пророчество Вински сбылось: сапоги исчезли.
   

IV.

   Павелъ не проронилъ ни слова о своемъ несчастіи. Когда Винска, плутовски смѣясь, спросила его, гдѣ сапоги, онъ такъ грубо ударилъ ее, что она съ крикомъ бросилась прочь. На разспросы школьныхъ товарищей онъ отвѣчалъ кулаками; больше всѣхъ досталось Арносту, который пошелъ даже жаловаться учителю. Но изъ жалобы ничего не вышло; у учителя была одна особенность: онъ дѣлался совершенно глухимъ, когда одинъ изъ учениковъ жаловался на другого. Прошла недѣля: Павелъ не появлялся въ школѣ; онъ добровольно пошелъ на фабрику и работалъ тамъ съ утра до ночи. Нѣсколько разъ посылалъ за нимъ учитель, но такъ какъ желаннаго результата не послѣдовало, онъ отправился, наконецъ, собственной персоной въ жилище Виргилія, чтобы привести мальчика въ школу.
   Учителя встрѣтила жена пастуха и, прежде, чѣмъ онъ успѣлъ открыть ротъ, извергла цѣлый потокъ жалобъ на свою судьбу. Черезъ пять минутъ учителю казалось, что онъ стоитъ подъ жолобохъ, изъ котораго вмѣсто дождевой воды сыплются ржаныя зерна. Въ его больной, усталой головѣ все спуталось.
   Женщина призывала Бога и всѣхъ святыхъ въ свидѣтели своихъ страданій. Нѣтъ, она не подозрѣвала, какую обузу навяжетъ себѣ на шею, когда соглашалась взять въ домъ сына повѣшеннаго и каторжницы. Много горя видѣла она на своемъ вѣку, но хуже этого мальчика ничего не встрѣчала. Каждое его слово -- ложь и обманъ. Развѣ онъ не разсказываетъ, что названные родители не пускаютъ его въ школу и берутъ себѣ его недѣльный заработокъ?
   Широко раскрывъ глаза и выразительно взглядывая на старика, она прибавила въ порывѣ раздраженіи: "Не во гнѣвъ будь сказано, онъ срамить не однихъ насъ, бѣдныхъ стариковъ, и про другихъ разсказываетъ ужасныя вещи".
   Учитель вынулъ платокъ и приложилъ къ влажной головѣ. Онъ зналъ, какого рода слухи ходили о немъ по деревнѣ; они возбуждали въ немъ противорѣчивыя чувства: порой огорчали, порой развлекали своей нелѣпостью и побуждали ради шутки поддерживать ихъ. На этотъ разъ было первое; онъ замахалъ рукою.
   -- Довольно, довольно, придержи язычокъ!
   -- Пресвятая Богородица! Я молчу; я соглашусь лучше проглотить языкъ... Я говорю только, что дрянной мальчишка не стоить заботъ г. учителя... Чудесные сапоги, напримѣръ! Онъ дня ими не пользовался!
   -- Вотъ какъ! Гдѣ же они?
   Виргилиха (такъ звали ее въ деревнѣ) опять затараторила:
   -- Гдѣ сапоги? Пусть спросить г. учитель у еврея, которому мальчишка спустилъ ихъ. Конечно, еврей отопрется!-- взвизгнула она.
   Хабрехтъ, совершенно оглушенный, заткнулъ уши и пошелъ прочь. Сдѣлавъ нѣсколько шаговъ, онъ вернулся, однако, назадъ и велѣлъ непремѣнно прислать на слѣдующій день Павла въ школу. Женщина обѣщала исполнить порученіе и сдержала обѣщаніе: вечеромъ она передала Павлу, что учитель не велѣлъ ему показываться себѣ на глаза.
   Лишній трудъ. Мальчикъ и безъ того на версту обходилъ учителя. За то Винску не покидалъ ни на минуту: бѣгалъ за ней, какъ сердитая собаченка, готовая во всякое время огрызнуться на хозяина, но вмѣстѣ съ тѣмъ покорная его волѣ. Онъ дѣлалъ все, что она хотѣла: былъ у нея на посылкахъ; кралъ для нея изъ лѣсу дрова, яйца изъ деревенскихъ кладовыхъ и всецѣло подчинился ей.
   Между тѣмъ у Павла было и другое занятіе, котораго онъ никогда не забывалъ. Изо дня въ день приходилъ онъ къ садовой калиткѣ замка, смотрѣлъ во дворъ и пожиралъ глазами окна дома. Сначала съ пламенной надеждой въ сердцѣ, а когда она угасла,-- ко привычкѣ.
   Въ одинъ прекрасный майскій полдень, придя на свой наблюдательный постъ, пальчикъ къ величайшему удивленію нашелъ ворота отпертыми. Подъ колоннадой подъѣзда стоялъ экипажъ баронессы, закрытая карета, запряженная парою сытыхъ бѣлыхъ лошадей. Слуги съ поклонами тѣснились около экипажа, къ которому былъ привязанъ дорожный сундукъ. Накорецъ, дверка съ шумомъ затворилась, лакей вскочилъ на козлы, тяжелый сундукъ подпрыгнулъ на рессорахъ, и экипажъ тронулся въ путь. Шагомъ обогнулъ онъ дворъ, медленно приблизился къ воротамъ и покатилъ по улицѣ. Павелъ бросилъ разсѣянный взглядъ внутрь кареты и отскочилъ ошеломленный. Онъ прижался лицомъ къ стѣнѣ, закрылъ глаза; но я съ закрытыми глазами ясно и отчетливо видѣлъ то, что мелькнуло передъ нимъ: баронесса была не одна въ роскошной каретѣ; рядомъ съ ней сидѣла маленькая барышня, красиво одѣтая, въ хорошенькой шляпочкѣ; черты лица напоминали Миладу; но у сестры Павла никогда не было такихъ пухлыхъ, розовыхъ щечекъ.
   Мальчикъ бросился впередъ и со всѣхъ ногъ помчался за каретой. Экипажъ дѣлалъ объѣздъ и, тормозя колеса, медленно спускался съ горы. Павелъ побѣжалъ наискось черезъ зеленый лугъ, обогналъ карету и съ бьющимся сердцемъ ждалъ ее на краю дороги. Она приближалась гремя и раскачиваясь; Мальчикъ вытянулся, взглянулъ внутрь и снова увидѣлъ прежній милый образъ. На этотъ разъ и его увидѣли; онъ услышалъ крикъ радости и голосокъ Милады весело звалъ: "Павелъ, Павелъ!" Дѣвочка такъ стремительно бросилась къ окну, что стекло задребезжало и разлетѣлось въ кусочки. Карета остановилась, и лакей хотѣлъ спрыгнуть съ козелъ. Но баронесса поспѣшила приказать: "Оставаться по мѣстамъ. Впередъ! Отогнать мальчишку прочь!" Надъ головой Павла просвисталъ кнутъ, а въ каретѣ раздался отчаянный крикъ. Затѣмъ послышалось ласковое уговариваніе. Павелъ увидалъ, что старая дама притянула къ себѣ дѣвочку, и ребенокъ плакалъ у нея на рукахъ. Этотъ плачъ потрясъ мальчика до глубины души. Тогда Павелъ испустилъ веселый крикъ и, на приличномъ разстояніи отъ кучерского кнута, принялся кувыркаться, ходить колесомъ, представлять медвѣдя. Когда ему захватило духъ, онъ остановился, посмотрѣлъ на малютку, сдѣлалъ ей гримасу и до тѣхъ поръ строилъ рожи, пока она разсмѣялась. Какъ радостно забилось его сердцѣ, когда онъ снова услыхалъ ея веселый смѣхъ!
   А разстояніе между нимъ и каретой росло и росло. Павелъ не бѣгалъ и не скакалъ болѣе; онъ шелъ впередъ и когда добрелъ до подошвы большой горы, лошади взобрались уже на ея крутую вершину. Съ трудомъ карабкался онъ кверху и, достигнувъ верхушки, повалился на землю. Въ вискахъ у него стучало, передъ глазами стояли красные круги. У ногъ разстилалась, залитая солнечнымъ свѣтомъ, равнина, на границѣ которой начинался городъ; его крайніе домики чуть чуть бѣлѣлись; золоченыя башни церквей сіяли точно звѣзды на голубомъ небѣ! По направленію къ городу, среди зеленыхъ полей вилась дорога; по дорогѣ ползла черная точка. За этой точкой неотступно слѣдилъ внимательный взоръ Павла, какъ будто въ ней была вся его жизнь, все его счастье. Когда точка совершенно скрылась изъ глазъ, Павелъ въ изнеможеніи бросился на землю и лежалъ неподвижно, какъ мертвый.
   Его сестра стала барышней и уѣхала въ городъ. Теперь незачѣмъ ходить къ садовой калиткѣ; отнято удовольствіе подкарауливать малютку. Тяжело отозвалось въ сердцѣ мальчика сознаніе, что потеряна послѣдняя радость. Онъ бы охотно заплакалъ, но не могъ; онъ бы согласился сейчасъ умереть здѣсь, не сходя съ мѣста. Онъ часто слыхалъ, какъ кляли его существованіе собственный отецъ и чужіе люди; и всегда испытывалъ при этомъ непріятное чувство: теперь же онъ самъ желалъ смерти. И развѣ каждый не воленъ въ своей жизни?-- думалось ему. На то есть много средствъ. Можно, напримѣръ, задержать дыханіе; это не штука! Неудобно только, что придется долго ждать смерти. Твердо рѣшившись, Павелъ дѣлаетъ попытку. Онъ уткнулся липомъ въ землю, но какъ-разъ въ это время около него что-то зашелестѣло; прислушавшись, онъ различилъ слабый шумъ, точно отъ хлопанья птичьихъ крыльевъ. Павелъ приподнялъ голову и взглянулъ... Въ нѣсколькихъ шагахъ отъ него сидѣлъ на гнѣздѣ рябчикъ и съ невыразимымъ страхомъ смотрѣлъ на врага, который крался черезъ молодой кустарникъ прямо къ гнѣзду. Не слышно, грозно, ползло что-то сѣрое. Кошка! Павелъ видитъ ее у самаго гнѣзда. Она облизывается, вытягивается, собираясь прыгнуть на добычу. Одинъ взмахъ крыльевъ и птица спасена, но она не трогается съ мѣста. Въ заботѣ о жизни маленькаго существа, Павелъ забылъ о самоубійствѣ. "Лети же, глупое созданіе!" -- думалъ онъ. Но вмѣсто того, чтобы летѣть, птичка припала въ гнѣзду, стараясь плотнѣе закрыть его и безпокойно слѣдила темными глазками за каждымъ движеніемъ хищницы. Павелъ поднялъ комокъ земли, вскочилъ на ноги и такъ стремительно бросилъ имъ кошкѣ въ голову, что та перевернулась на собственной оси и, ослѣпленная, чихая, побѣжала прочь.
   Мальчикъ смотрѣлъ ей во слѣдъ; ему было грустно и хорошо. Онъ перенесъ тяжелое страданіе и сдѣлалъ доброе дѣло. Непосредственно за тѣмъ, какъ онъ чувствовалъ себя несчастнымъ, покинутымъ и готовъ былъ умереть, въ немъ затеплилось что-то новое, точно сознаніе собственной силы... иной, болѣе высокой, чѣмъ та, которую доставляли ему мощныя руки. Что это за сила? Неясно вставалъ этотъ вопросъ изъ темнаго міра его представленій, и онъ впалъ въ чуждое ему до сихъ поръ, трудное, но пріятное раздумье.
   Его разбудилъ громкій крикъ:
   -- Павелъ, Павелъ! Поди сюда, Павелъ!
   На дорогѣ стоялъ учитель, котораго завела сюда послѣобѣденная прогулка; онъ уже нѣсколько времени наблюдалъ за мальчикомъ. Въ рукахъ у него была суковатая палка, которую онъ быстро спряталъ за спину при приближеніи Павла.
   -- Что ты тутъ творишь, дрянной мальчишка?-- спросилъ онъ.-- Ты, кажется, разоряешь птичьи гнѣзда?
   Павелъ молчалъ, какъ всегда, когда на него взводили напраслину; учитель пригрозилъ ему:
   -- Не серди меня, отвѣчай!... Отвѣчай, говорятъ тебѣ!
   И такъ какъ мальчикъ продолжалъ упорно молчать, учитель поднялъ вдругъ палку и ударилъ его. Тотъ принялъ ударъ не сморгнувъ.
   Въ сердцѣ Хабрехта заговорило раскаяніе и жалость:
   -- Павелъ,-- сказалъ онъ мягко и печально,-- я слышу о тебѣ одно дурное, ты идешь по плохому пути; что изъ тебя выйдетъ?
   Это обращеніе не тронуло мальчика; напротивъ: значительная доза презрѣнія прибавилась къ ненависти противъ стараго колдуна, который обманулъ его.
   -- Что изъ тебя выйдетъ?-- повторилъ учитель Павелъ выпрямился, подбоченился и сказалъ:
   -- Воръ!
   

V.

   Вечеромъ того же дня баронесса вернулась домой, но одна. Ея поѣздки въ городъ продолжались каждую недѣлю, въ теченіе всего лѣта. Въ деревнѣ стало скоро извѣстно, что она посѣщаетъ монастырь благочестивыхъ сестеръ; баронесса была въ дружбѣ съ настоятельницей обители и довѣрила ей воспитаніе Милады. Учрежденіе пользовалось большимъ уваженіемъ, и когда Павелъ услыхалъ, куда отдали сестру, его наполнило чувство радости и гордости и также благодарности къ баронессѣ. Онъ сопротивлялся даже нѣкоторое время требованіямъ Вински и собственному желанію сдѣлать разбойничій набѣгъ на господскій лѣсъ. Къ сожалѣнію, это сопротивленіе длилось недолго.
   Съ тѣхъ поръ, какъ старый лѣсничій жилъ на пенсіи, а его мѣсто занялъ сынъ, доступъ въ лѣсъ былъ запрещенъ всѣмъ, кто не имѣлъ на то права. Новый законъ возбудилъ недовольство и вызвалъ нарушеніе его.
   Образовалась кучка мальчиковъ и дѣвочекъ, по большей части изъ дѣтей собственниковъ, во главѣ которой, какъ и слѣдовало ожидать, сталъ Павелъ.
   Маленькими группами, потихоньку крадучись, весело пробирались дѣти въ лѣсъ. Укромные уголки и глухія тропинки были имъ лучше извѣстны, чѣмъ самимъ охотникамъ. Съ дѣтскою безпечностью шли они навстрѣчу приключеніямъ, которыя могли окончиться двояко. Или благополучно: тогда предстояло возвращеніе домой съ вязанкой дровъ за плечами, похвалы родителей и горячій ужинъ; или неудачно: тогда ихъ ждала трепка на мѣстѣ преступленія и то же самое дома. Послѣднее случалось рѣдко съ кѣмъ-либо кромѣ Павла, который въ экспедиціяхъ составлялъ всегда арріергардъ; въ минуту опасности товарищи покидали его, надѣясь на его молчаливость. И онъ ни разу не выдалъ ихъ; да и кто бы сталъ вѣрить словамъ дрянного мальчишки!
   Репутація Павла ухудшалась со дня на день. Замѣчали ли въ лѣсу порчу деревьевъ, ее приписывали питомцу пастуха. Если исчезали куры, картофель, груши -- все это кралъ Павелъ. Когда его ловили на мѣстѣ преступленія и грозили наказаніемъ, онъ молча уставлялся говорящему въ лицо. Старые люди побаивались мальчика и не рѣшались бранить: пожалуй, еще пуститъ камнемъ изъ-за угла. Мало-по-малу на Павла наложили такъ много черныхъ красокъ, что въ сравненіи съ нимъ семья Виргилія казалась добродѣтельной.
   Одного не сообразили его односельчане: чтобы выполнить всѣ безчисленныя продѣлки, которыя ему приписывались, надо было имѣть тысячу рукъ и силу великана. Павелъ, послѣ продолжительнаго размышленія постигъ всю глупость тѣхъ, которые готовы были приписать ему невозможное, лишь бы это была какая-нибудь гадость; онъ почувствовалъ глубокое презрѣніе къ этимъ людямъ. Ему нравилось при всякомъ удобномъ случаѣ вредить тупоумному злобному народу; и какъ другіе наслаждаются уваженіемъ, которое имъ оказываютъ, онъ наслаждался непріязнью окружающихъ.
   Время шло, лѣто близилось къ концу; наступило 1 сентября, день большого церковнаго праздника. Въ прошломъ году еще Павелъ протолкался черезъ толпу и во время торжественной обѣдни босой и въ лохмотьяхъ стоялъ на колѣняхъ среди крестьянскихъ ребятишекъ, плотно прижавшись въ ступенямъ алтаря. Въ этомъ году мальчикъ не вошелъ въ церковь; онъ остался наружи съ нищими и бродягами, къ которымъ вполнѣ подходилъ по наряду. Его нѣкогда длинная, зеленая куртка теперь едва доходила до пояса; потертая на всѣхъ швахъ, она представляла изъ себя собраніе образчиковъ всѣхъ старыхъ платьевъ Виргилихи, въ видѣ большихъ и маленькихъ заплатъ. Толстая рубаха не прикрывала грудь; холщевые штаны, бурые отъ старости и обтрепанные по краямъ, были подтянуты выше колѣнъ, точно обладатель ихъ собрался переходить черезъ ручей. Павелъ стоялъ, прислонясь къ церковной оградѣ и закинувъ руки за голову. Онъ равнодушно смотрѣлъ на идущихъ въ церковь; толпою шли парни и дѣвушки; послѣднія прямо проходили въ церковь, первые останавливались у палатокъ, выстроенныхъ по сторонамъ дороги, и разсматривали ихъ содержимое въ ожиданіи благовѣста къ проповѣди. Одинъ изъ нихъ, низенькій молодой человѣкъ съ некрасивымъ плоскимъ лицомъ, бросался въ глаза необычайно угрюмымъ видомъ. Онъ одѣтъ былъ въ тонкое полугородское платье. Чтобы не было сомнѣнія въ зажиточности юноши на его черную куртку извели столько матеріи, что напереди она топырилась, какъ бочка, а сзади образовала изгибъ, вродѣ кошачьей спинки. Молодежь встрѣтила деревенскаго щеголя съ предупредительнымъ вниманіемъ, въ которомъ сквозило немного ироніи; замѣтно было, однако, что каждый желалъ стать съ нимъ на короткую ногу. И понятно: щеголь былъ единственный сынъ старосты, наслѣдникъ большого, хорошо устроеннаго крестьянскаго двора.
   Съ колокольни раздался первый ударъ; притокъ народа къ церкви прекратился; только запоздавшіе крестьяне торопливо шли по улицѣ.
   Послѣ всѣхъ, совершенно одна, появилась Винска и тотчасъ же возбудила вниманіе свиты, окружавшей Петра, сына старосты.
   -- Чортъ возьми! Винска! Да, какъ она хороша сегодня.
   -- Какъ ей къ лицу головной платочекъ. Онъ шелковый, клянусь честью!-- посыпались замѣчанія.
   -- На ней по меньшей мѣрѣ шесть юбокъ!
   -- А какъ скромна-то! Ахъ, ты, святая!
   У каждаго нашлось для нея грубое словечко или галантное, которое безстыдствомъ превосходило грубое. Только Петръ молчалъ и внимательно слѣдилъ за птичкой, которая сидѣла на углу церковной ограды и вспорхнула при приближеніи Бински. Дѣвушка скоро скрылась въ толпѣ, стоявшей близъ церковныхъ дверей. Парни послѣдовали за нею, и Павелъ разслышалъ, какъ одинъ сказалъ другому: "Интересно было бы знать, откуда досталась Виргилію, старому кривоногому чорту, такая хорошенькая дочка?!"
   -- А я бы хотѣлъ знать, откуда дочери стараго чорта достались красивые наряды?-- спросилъ другой вмѣсто отвѣта.
   Павелъ не замѣтилъ, что на Винскѣ было нарядное платье; онъ видѣлъ только ея ноги или вѣрнѣе сапоги. При взглядѣ на нихъ въ душѣ мальчика поднялось полузабытое воспоминаніе о большой радости и о тяжеломъ страданіи. Онъ упорно и настойчиво принялся размышлять. Когда Винска ругала его, то всегда заканчивала брань словами: "И глупъ же ты, такъ глупъ, что глупѣе тебя нѣтъ никого въ деревнѣ!" Еще недавно эти слова не трогали Павла; но съ нѣкоторыхъ поръ они стали огорчать его; онъ догадывался, что въ нихъ есть доля правды. "Глупъ!-- пробормоталъ онъ и схватился за лобъ,-- но не такъ глупъ, какъ она думаетъ; негодная тварь!" Не такъ глупъ, чтобы забыть все, что случилось годъ тому назадъ, и изгнать изъ памяти смутное подозрѣніе, возникшее тогда же и окрѣпшее теперь.
   Служба длилась долго; солнце стояло почти въ зенитѣ, когда музыка и пѣніе умолкли, и молящіеся стали быстро повидать церковь. Глаза Павла искали Винску, но ея не было. Толпа схлынула: часть крестьянъ окружила палатки, а другая, довольно рѣдкая, пошла по улицѣ къ деревнѣ. Дочь пастуха пропала, а съ ней вмѣстѣ и Петръ.
   Послѣ обѣдни Павелъ долженъ былъ идти домой, чтобы гнать съ Виргиліемъ стадо въ поле; но сегодня онъ не намѣренъ былъ исполнять приказаніе пастуха. Мальчикъ бродилъ по сосѣднимъ полямъ, отыскивая Винску. Нетерпѣніе, обостренное мучительнымъ голодомъ, доходило до ярости и клокотало у него въ груди.
   Вечеромъ Павелъ подошелъ къ трактиру, гдѣ шло веселье. Пьяные пѣли, мальчишки боролись, дѣвочки прыгали и скакали подъ звуки цимбалъ и гудковъ, доносившіеся черезъ открытую дверь. Любопытные осаждали окна танцовальной комнаты, наблюдали, что тамъ происходитъ, и дѣлали замѣчанія. Послѣ продолжительной борьбы Павлу удалось завоевать себѣ мѣсто; онъ увидалъ, какъ среди скудно освѣщенной комнаты кружились танцующіе. Невдалекѣ отъ окна Петръ вертѣлъ на одномъ мѣстѣ Винску. Онъ уже порядкомъ выпилъ, снялъ съ себя куртку, а съ нею и деликатное обхожденіе. Въ рубашкѣ и жилетѣ Петръ былъ самымъ обыкновеннымъ парнемъ, не лучше любого работника.
   Винска потупляла глаза и поминутно краснѣла отъ его словъ и поцѣлуевъ, которые онъ похищалъ у нея.
   Павелъ забылъ голодъ, а нетерпѣніе выросло до неистовой, непонятной ему боли. Онъ сталъ биться, какъ въ когтяхъ хищнаго животнаго, и испустилъ отчаянный стонъ.
   Окружающіе испугались; его столкнули внизъ,-- онъ не сопротивлялся и пошелъ въ темнотѣ къ своему непривѣтливому жилищу. Въ избушкѣ мерцалъ огонекъ. На оконномъ карнизѣ стояла свѣча; въ освѣщенной комнатѣ сидѣли на скамьѣ Виргилій съ женой, между ними стояла тарелка съ жаренымъ и бутылка водки. Старики ѣли, пили и благодушествовали. Павелъ посмотрѣлъ на нихъ съ улицы, потомъ обошелъ къ двери и вытянулся на каменныхъ ступеняхъ, прислонясь головой къ косяку. Если онъ заснетъ, Винска, возвратясь домой, должна будетъ разбудить его, чтобы проникнуть въ домъ. Часы шли; блѣдный свѣтъ, который бросала на дорогу свѣча, погасъ. Облачка, окутывавшія луну, перенесли Павла въ ту зимнюю ночь, когда онъ рѣшился освободить изъ неволи Миладу.
   Что за дуракъ былъ онъ тогда! Дуракомъ остался и до настоящаго времени...
   Отъ единственнаго человѣка, который никогда не оскорблялъ его,-- единственнаго, который сдѣлалъ ему добро, онъ отвернулся изъ-за тупого недовѣрія и подчинился обманщицѣ, которая обкрадывала его и надъ нимъ же издѣвалась... Конечно, издѣвалась и вышучивала! Она такъ охотно насмѣхалась надъ нимъ по болѣе ничтожному поводу, чѣмъ его безграничная глупость...
   "Что я съ ней сдѣлаю?-- спросилъ онъ себя.-- Убью до смерти!" -- послѣдовалъ отвѣтъ.
   Ни малѣйшаго раздумья: что будетъ потомъ? Ни малѣйшаго опасенія, ни малѣйшаго сомнѣнія въ исполнимости быстро составленнаго плана.
   Онъ всталъ, тихонько открылъ дверь, принесъ палку Виргилія и положилъ ее около себя, затѣмъ снова улегся на прежнее мѣсто... и успокоился. Вѣки смежились; мальчикъ заснулъ,-- не крѣпко, чуть-чуть, какъ имѣлъ привычку спать въ ночномъ, когда караулилъ лошадей.
   Едва свѣтало, когда его разбудили легкіе шаги. Она пришла. Съ невиннымъ выраженіемъ на безпечно-веселомъ лицѣ подошла Винска къ двери; увидя Павла, она въ раздумьѣ остановилась, затѣмъ увѣренно вошла по ступенькамъ и нагнулась, чтобъ отодвинуть преграду. Тогда онъ схватилъ ее за ногу и повалилъ на землю. Она упала, не вскрикнувъ, и тотчасъ же, пока онъ искалъ палку, поднялась на колѣни. Одинъ взглядъ на лицо юноши, и она поблѣднѣла, какъ полотно.
   -- Павелъ,-- бормотала она,-- что съ тобой, или ты хочешь прибить меня?
   Она прижала руки къ груди и со страхомъ смотрѣла на него.
   -- Не прибить -- убить хочу я тебя!-- отвѣтилъ онъ глухо и отвернулся, чтобъ избѣжать ея умоляющаго взгляда.-- Только прежде сними мои сапоги!
   -- Пресвятая Богородица! ты хочешь убить меня изъ-за сапогъ?
   -- Да, хочу!
   -- Не кричи такъ... разбудишь стариковъ.
   -- Пускай!
   Она прижалась къ нему. Боязливая улыбка скользнула на ея губахъ.
   -- Они придутъ ко мнѣ на помощь. Какъ же ты тогда убьешь меня? Ну, успокойся, перестань сердиться!
   Онъ старался освободиться изъ ея объятій, которыя были ему пріятны и возмутительны; онъ чувствовалъ, въ негодованіи на себя, что гнѣвъ противъ нея исчезаетъ подъ вліяніемъ ласки.
   -- Подлая тварь!-- вскричалъ онъ.
   -- Не шуми,-- просила она.-- Если сбѣгутся люди, что ты выиграешь? Не кричи! Убей меня, но не кричи; убей, глупый, глупый Павелъ!
   Она захихикала, совершенно успокоенная и увѣренная въ побѣдѣ.
   Сквозь лохматые волосы, закрывавшіе Павлу глаза, сверкнулъ такой страстный взоръ, отъ котораго Винска затрепетала. Передъ нею былъ не глуповатый малый, а слишкомъ рано созрѣвшій мужчина; она инстинктивно искала себѣ защиты у него на груди.
   -- Не убивай меня, самъ пожалѣешь!
   Дѣвушка стояла рядомъ съ нимъ и держала его за руку, изъ которой выпала палка. Она просила, ластилась, старалась тронуть его сердце и приговаривала:
   -- Ты самъ пожалѣешь меня! Ты больше всѣхъ будешь жалѣть бѣдную Винску!
   -- Ты не бѣдная!-- оборвалъ онъ,-- нѣтъ!... ты -- подлая... я пойду въ окружное управленіе и подамъ на тебя жалобу.
   -- Изъ-за сапогъ?-- она отъ всей души беззаботно разсмѣялась.
   -- Да!
   Быстро опустилась Винска на ступени, сняла сапоги и поставила ихъ передъ Павломъ.
   -- На, бери ихъ, висѣльникъ! на кой они мнѣ! Скажу только словечко Петру, и онъ купитъ мнѣ другіе, гораздо лучше.
   Павелъ зарычалъ, какъ дикій звѣрь:
   -- Не надо, не надо! Возьми мои, я дарю тебѣ ихъ! Только не ходи больше въ Петру... Обѣщай!
   Онъ схватилъ ее за плечи и трясъ до того, что она перестала слышать и видѣть: "Обѣщай! обѣщай!"
   -- Успокойся! Даю тебѣ слово,-- отвѣтила Винска; но тонъ, которымъ она говорила, былъ такъ неубѣдителенъ, и лицо приняло такое странное выраженіе, что Павелъ сжалъ кулаки и грозно произнесъ:
   -- Берегись!
   

VI.

   На слѣдующей недѣлѣ выдалось много дождливыхъ дней. Когда наступало пасмурное утро, Павелъ собиралъ учебныя пособія и шелъ, на потѣху всѣмъ прохожимъ, въ школу. Тамъ сидѣлъ онъ, единственный взрослый среди дѣтей, всегда на одномъ и томъ же мѣстѣ, на задней скамьѣ. Сначала учитель дѣлалъ видъ, что не замѣчаетъ его; только много спустя, сталъ онъ опять съ нимъ заниматься. Однажды, когда классы уже кончились, и комната опустѣла, Павелъ не уходилъ. Учитель, видя его замѣшательство, спросилъ:
   -- Что тебѣ нужно? У меня ты не научишься ничему, годному для твоей будущей карьеры.
   Павелъ удивленно открылъ глаза, а учитель продолжалъ:
   -- Вѣдь, ты объявилъ мнѣ, что хочешь сдѣлаться воромъ? Но, несчастный, я не учу воровству.
   У Павла чуть не сорвался отвѣтъ:
   -- Значитъ, мнѣ здѣсь нечего дѣлать!-- но онъ удержался и сказалъ:-- я бы желалъ научиться читать и писать!
   -- При случаѣ ты и теперь прочтешь, что нужно!
   -- Анъ вотъ, при случаѣ-то я этого и не могу сдѣлать!
   -- Постарайся!
   -- Стараюсь, а все-таки не могу!
   -- Дай твою книгу.
   Павелъ покачалъ головой.
   -- По книжкѣ-то я прочту, а вотъ,-- онъ полѣзъ дрожащей рукой за пазуху и вытащилъ измятое письмо,-- вотъ, что я получилъ съ почты.
   -- Писанное? Вотъ въ чемъ штука! Ну, этого, пожалуй, и я не осилю!
   Учитель раскаялся въ своей шуткѣ, когда Павелъ, принявшій ее въ серьезъ, въ первый разъ въ жизни заговорилъ смиренно:
   -- Я бы все-таки попросилъ г. учителя попробовать.
   Павелъ пожиралъ листокъ глазами и боязливо, съ осторожностью, передалъ его старику, какъ хрупкій предметъ, который легко изломать. Учитель развернулъ листокъ и пробѣжалъ нѣсколько строчекъ.
   -- Это письмо, Павелъ, и знаешь ли отъ кого?
   -- Отъ сестры Милады, изъ монастыря.
   -- Нѣтъ, не отъ сестры изъ монастыря.
   -- Нѣтъ?
   -- Письмо отъ твоей матери изъ...-- онъ запнулся, а мальчикъ съ искаженнымъ лицомъ грубо докончилъ:
   -- Изъ смирительнаго дома.
   -- Прочесть?
   Павелъ опустилъ голову и отвѣтилъ молчаливымъ кивкомъ.
   Учитель прочелъ:
   "Сынъ мой Павелъ! Три мѣсяца тому назадъ я взялась за перо и написала нѣсколько строкъ моей дорогой Миладѣ въ монастырь; она ихъ не получила, монахини не отдали ей письма; онѣ велѣли сказать мнѣ, что всего лучше будетъ, если она ничего не услышимъ о матери; я не знаю, права ли я, что пишу тебѣ, Павелъ, мой милый сынъ, чтобы ты отвѣтилъ мнѣ, здоровы ли вы, ты и твоя милая сестра. Что касается меня, я здорова и совершенно довольна своимъ положеніемъ.

Твоя мать.

   "Дѣти мои, день и ночь молюсь о васъ Господу и надѣюсь, что, когда придетъ время, Милада сдѣлается монахиней. Я работаю прилежно и заработокъ откладываю для своихъ дѣтокъ... Черезъ шесть лѣтъ, мой милый сынокъ, я возвращусь домой и прошу еще васъ вспоминать иногда о матери, самой несчастной женщинѣ на свѣтѣ".
   Буквы письма были выведены твердо, въ припискѣ замѣтно было дрожаніе руки; большія блѣдныя пятна выдавали, что письмо писалось въ слезахъ. Съ трудомъ разбиралъ чтецъ, наполовину смытыя слова, и онъ проникся чувствомъ страданія и любви, которыми дышали строки несчастнаго посланія.
   -- Павелъ,-- сказалъ онъ,-- ты долженъ сейчасъ же отвѣтить матери.
   Юноша отвернулся и уставился въ полъ.
   -- Что мнѣ ей отвѣчать?-- пробормоталъ онъ.
   -- Что тебѣ подскажетъ сердце.
   Павелъ скосилъ ротъ.
   -- Ей тамъ хорошо!
   -- Хорошо?! Глупый мальчишка! Хорошо въ тюрьмѣ?
   Старикъ воодушевился; онъ говорилъ тепло и краснорѣчиво, прекрасныя слова, которыя онъ произносилъ, трогали его самого, но не расшевелили Павла. На всѣ доводы учителя у него было два отвѣта, которые онъ повторялъ къ мѣсту и не къ мѣсту: "Она же сама говоритъ, что ей хорошо!" или: "Сестра ей не пишетъ, зачѣмъ же я буду писать?"
   -- Развѣ у тебя нѣтъ никакого чувства къ матери?
   -- Никакого,-- отвѣтилъ Павелъ.
   Старикъ нетерпѣливо пожалъ плечами.
   -- Я говорю о томъ времени, когда ты былъ ребенкомъ и честно работалъ подъ руководствомъ честной матери... Нечего таращить глаза! Честной и правдивой, говорю я. Такова была твоя мать; къ сожалѣнію, слишкомъ запуганная и терявшая разсудокъ изъ страха передъ подлымъ... Ну, да что тамъ!-- оборвалъ онъ,-- всѣ ее жалѣли; даже въ судьяхъ возбудила она жалость; только ты, ея сынъ, относишься къ ней безсердечно. Почему, почему это? Я спрашиваю тебя. Отвѣчай! Говори что-нибудь!
   Онъ сдвинулъ очки на лобъ и приблизилъ близорукіе глаза къ лицу Павла. Черты послѣдняго выражали желѣзное упрямство; потемнѣвшіе глаза его свѣтились такой рѣшимостью, которая въ серьезномъ дѣлѣ создаетъ мучениковъ.
   Старикъ вздохнулъ, отодвинулся и сказалъ:
   -- Иди домой, съ тобой ничего не сдѣлаешь!-- когда Павелъ подошелъ уже къ двери, учитель остановилъ его: -- одно хочу я тебѣ еще сказать. Я замѣтилъ, что ты не совсѣмъ равнодушенъ, когда тебя бранятъ; настанетъ время, когда ты пожелаешь быть въ хорошихъ отношеніяхъ со всѣми людьми и тебѣ будетъ пріятно слышать, когда скажутъ: "Въ юности Павелъ Голубъ былъ негодяемъ, а теперь ведетъ себя хорошо". На этотъ случай замѣть себѣ, замѣть себѣ, Павелъ,-- повторилъ онъ съ удареніемъ, и легкій румянецъ покрылъ его желтыя щеки:-- Не клевещи на себя самъ. Все дурное, что скажутъ о тебѣ люди, можетъ возбудить сомнѣніе, можетъ быть забыто. Но самое нелѣпое и безсмысленное, что ты самъ на себя наклевещешь, не смывается; оно прирастаетъ къ тебѣ, какъ собственная кожа -- и переживаетъ тебя!
   Онъ положилъ руки на голову и неуклюже, безъ опредѣленнаго плана, шагалъ по комнатѣ, точно спугнутая ночная бабочка, и жалобно причиталъ:
   -- Забудь, пожалуй, все, что я тебѣ говорилъ; но этого совѣта не забывай; я даю тебѣ его вслѣдствіе личнаго опыта!
   Павелъ задумчиво наблюдалъ за учителемъ; ему жаль было старика и въ то же время казалось глупымъ: чего ради онъ убивается? Развѣ изъ-за того, что люди считаютъ его колдуномъ?... Вотъ, очень нужно! Ему хотѣлось узнать причину, но онъ не рѣшался задать вопросъ прямо. Онъ стоялъ до тѣхъ поръ, пока учитель спросилъ, наконецъ:
   -- Что тебѣ еще нужно?
   Павелъ отвѣтилъ:
   -- Мнѣ бы хотѣлось знать, что огорчаетъ г. учителя?
   Хабрехтъ выпрямился, глубоко вздохнулъ и закрылъ глаза:
   -- Позже, Павелъ, позже; теперь еще ты не поймешь меня.
   Тогда Павелъ выпалилъ:
   -- Дѣло касается колдовства?
   Учитель непроизвольно вскрикнулъ:
   -- Да, да!-- взялъ его за плечи и высунулъ за дверь.
   Значитъ вѣрно! Старика огорчало подозрѣніе въ колдовствѣ. Такое отношеніе показалось Павлу невѣроятнымъ ребячествомъ. Съ этого момента онъ считалъ учителя слабымъ человѣкомъ и выбросилъ изъ головы его настоятельное предостереженіе. Ему даже точно нравилось поступать наоборотъ. Люди должны считать его хуже, чѣмъ онъ есть: онъ этого желаетъ. За лаской и любовью гоняются одни малодушные; имѣть право сказать себѣ: я лучше, чѣмъ обо мнѣ думаютъ, вотъ истинная награда сильному духомъ.
   Павелъ постарался еще разъ прочесть письмо матери и теперь, когда онъ зналъ содержаніе,-- это удалось ему довольно легко. Винска застала его за письмомъ и пожелала узнать, что онъ читаетъ; а когда Павелъ отказалъ ей въ объясненіи, постаралась вырвать изъ рукъ листокъ бумаги.
   -- Какъ?-- негодовала она, видя его упорство,-- ты хочешь, чтобъ я не ходила къ Петру, а самъ имѣешь отъ меня тайны? Получаешь письма и скрываешь ихъ?-- Хорошенькія брови сдвинулись, на губахъ появилась неуловимая усмѣшка:-- ты думаешь, что я не ревнива?
   Она шутила, издѣвалась надъ нимъ; онъ зналъ это прекрасно и былъ доволенъ такой шуткой.
   -- Ревнива? Похоже на то! Это ты-то ревнива?-- бормоталъ онъ, и передъ нимъ разверзались небеса при одной мысли, что игра можетъ когда-нибудь перейти въ серьезное дѣло. Когда-нибудь, въ далекомъ, туманномъ будущемъ, которое все впереди и гдѣ всѣ надежды онъ возлагалъ только на собственныя силы.
   Винска подперлась одной рукой, другую протянула къ нему.
   -- Отъ кого письмо, Павличекъ?-- спросила она, лукаво ласкаясь,-- письмо, которое ты хранишь у себя на сердцѣ?
   -- Отъ матери,-- быстро отвѣтилъ онъ и отвернулся.
   Винска вскрикнула отъ изумленія:
   -- Не можетъ быть! Я не думала, что изъ смирительнаго дома позволяютъ писать письма. И что ей писать? Можетъ быть, наставленія, какъ лучше воровать, чтобы попасть на даровую квартиру?
   Павелъ въ смущеніи кусалъ губы.
   -- Выбрось письмо,-- продолжала Винска,-- и не разсказывай о немъ ни единой душѣ; никто не долженъ подозрѣвать, что къ намъ приходятъ письма изъ тюрьмы. О насъ и такъ болтаютъ много лишняго.
   -- Все-таки меньше, чѣмъ вы заслуживаете!-- вскричалъ рѣзко Павелъ.
   Винска покраснѣла и въ смущеніи кротко сказала:
   -- Я всегда о тебѣ забочусь, вчера цѣлый день работала на тебя; я сшила тебѣ новую рубашку.
   -- Рубашку?-- вотъ какъ!
   -- Но повѣрь мнѣ, не связывайся съ матерью; повѣрь мнѣ, что она больше отца достойна висѣлицы; онъ, конечно, былъ правъ, повторяя на судѣ: "Жена совратила меня!" Что могъ онъ самъ выдумать?-- онъ былъ вѣчно пьянъ; а она... о, она оборудовала все дѣльце!... Та же исторія, что у Адама съ Евой въ раю!
   Она украдкой взглянула на Павла и замѣтила на лицѣ его необычайное удивленіе.
   -- Развѣ Адамъ былъ пьянъ?-- спросилъ онъ съ любопытствомъ.
   Винска схватила его за уши, потрясла и расхохоталась.
   -- Вотъ, дуракъ-то, рѣчь идетъ не объ Адамѣ, а о твоемъ отцѣ и о томъ, что твоя мать научила его убить священника.
   -- Молчи!-- закричалъ Павелъ:-- ты лжешь!
   -- Я не лгу, а говорю то, что думаю и что всѣмъ извѣстно.
   -- Кому? Кому это извѣстно?
   Она отвѣтила уклончиво. Онъ схватилъ ее за руки своими сильными руками, притянулъ къ себѣ и повторялъ: -- Кто это говоритъ? Кому это извѣстно?-- пока она со страху не промолвила:
   -- Арность говорить!
   -- Пусть онъ скажетъ это мнѣ, мнѣ!-- я выбью ему всѣ зубы и брошу его въ ручей!
   -- Онъ тебѣ этого не скажетъ, онъ боится тебя. Пусти меня, я тоже боюсь тебя, пусти меня, Павелъ!
   -- А, боишься! Бойся, бойся,-- произнесъ онъ съ торжествомъ и отпустилъ на свободу. Дорогую награду получилъ онъ за великодушіе: Винска нѣжно посмотрѣла на него и на минуту склонила головку къ нему на плечо. Радостный трепетъ охватилъ юношу, но онъ не шевельнулся и употребилъ всѣ усилія, чтобы казаться равнодушнымъ.
   -- Павелъ,-- начала Винска минуту спустя,-- у меня есть къ тебѣ маленькая просьба; желаешь ее исполнить? это очень легко.
   Его лицо омрачилось.
   -- Ты всегда такъ говоришь, знаю я тебя! Ну, что тебѣ надо?
   -- У стараго павлина въ замкѣ еще осталось нѣсколько красивыхъ перьевъ,-- сказала она,-- выдерни ихъ и подари мнѣ.
   Она просила такимъ дѣтскимъ голосомъ, съ такимъ наивнымъ выраженіемъ лица, что Павелъ стоялъ какъ очарованный. Онъ не далъ замѣтить своего настроенія, пробормоталъ что-то непонятное и грубо оттолкнулъ ее локтемъ. Затѣмъ взялъ кнутъ, пошелъ къ водопою собирать лошадей, чтобы гнать въ ночное.
   Пастбище лежало въ ложбинкѣ близъ деревни, невдалекѣ отъ кладбища, образующаго удлиненный четыреугольникъ, окруженный бѣлой стѣной и выходящій въ поле. Ночь стояла теплая, точно лѣтомъ; ярко сіялъ мѣсяцъ и, залитая его свѣтомъ, поляна казалась тихой, зеркальной поверхностью водъ. Мирно паслись лошади. Павелъ залѣзъ въ шалашъ, растянулся на землѣ, вытянулъ руки, положилъ на нихъ голову и наблюдалъ за лошадьми.
   Рыжая кобыла старосты была прежде его любимицей, но съ тѣхъ поръ, какъ онъ возненавидѣлъ сына старосты, лошадь также стала ему ненавистна.
   Разсчитывая на прежнюю дружбу, она довѣрчиво подошла къ нему, обнюхала и обдала своимъ горячимъ дыханіемъ. Толчокъ и ударъ кулакомъ по мордѣ были отвѣтомъ на ласку. Она пошла прочь, скорѣе удивленная, чѣмъ испуганная, а Павелъ погрозилъ ей въ догонку кулакомъ. Ему хотѣлось уничтожить все на свѣтѣ, что имѣло какое-либо отношеніе къ сопернику. Обѣщаніе Вински не внушало ему довѣрія; оно дано было слишкомъ поспѣшно и въ такомъ тонѣ, какимъ успокоиваютъ капризныхъ дѣтей.
   Винска не желаетъ шуму и огласки; съ нѣкоторыхъ поръ она прикидывается честной дѣвушкой и перестала равнодушно относиться къ мнѣнію людей. Испугъ, съ какимъ она вскричала: "Никто не долженъ знать, что къ намъ приходятъ письма изъ тюрьмы", еще звучалъ въ ушахъ Павла. Ему казалось, что листокъ жжетъ ему грудь; онъ вытащилъ его и смялъ въ кулакѣ.
   Зачѣмъ было матери писать къ нему? И безъ того довольно стыда вынесъ онъ изъ-за нея. Она стояла между нимъ и другими людьми; онъ не дастъ ей стать между собой и Винской, которая ему такъ дорога. Въ глубинѣ души онъ зналъ, что мать невинна, но какой-то смутный инстинктъ побуждалъ его противорѣчить себѣ: "А можетъ быть?" Изъ туманнаго сомнѣнія выросло твердое рѣшеніе: "Я не хочу ея знать!" Онъ разорвалъ въ клочки письмо матери. На послѣднемъ, который остался у него въ рукахъ, можно было разобрать: "о матери, самой несчастной женщинѣ на свѣтѣ"...
   "Ты всегда была несчастной,-- подумалъ онъ съ нѣкоторымъ сожалѣніемъ,-- всегда несчастной!" Передъ его глазами всталъ ея серьезный, молчаливый образъ: изможденная непосильнымъ трудомъ, горькой нуждой, жестокостью мужа, вѣчно согнутая надъ работой. Рядомъ съ ней видѣлъ онъ себя, воодушевленнаго ея примѣромъ и почти также безропотно отдающагося труду. Ему вспомнились суровыя наставленія матери и ни одной ласки... Только молчаливая заботливость, особенно выражавшаяся при дѣлежѣ хлѣба: по большому куску на долю каждаго ребенка и крошечный для себя.
   Павелъ принялся перечитывать клочки письма; потомъ положилъ ихъ одинъ на другой, въ нерѣшимости посмотрѣлъ на кучку и, наконецъ, снесъ ихъ на кладбище и закопалъ около стѣны, подъ вѣтвями плакучей ивы.
   Возвратясь домой, онъ легъ и крѣпко заснулъ. Ему снилась красивая рубашка, сшитая Винской; высокая женщина съ закрытымъ лицомъ, въ темной арестантской одеждѣ старалась отнять ее. Съ этихъ поръ образъ таинственной женщины преслѣдовалъ его. Если въ лунную ночь онъ невзначай взглядывалъ въ сторону кладбища, изъ тумана выходила мрачная фигура и скользя двигалась около стѣны. Павелъ со страхомъ смотрѣлъ на привидѣніе и думалъ: "Должно быть мать умерла и теперь является ко мнѣ".
   Онъ не разсказывалъ Винскѣ объ этомъ приключеніи; да и не представлялось случая. Она была съ нимъ нелюбезна. Когда онъ возвращался домой, смотрѣла ему въ руки и ѣдко говорила: "Спасибо за перышки!" а затѣмъ старательно избѣгала встрѣчи. Павелъ отлично зналъ, что такъ пойдетъ до тѣхъ поръ, пока онъ не исполнитъ ея ребяческаго желанія, и обдумывалъ, какъ выполнить эту довольно легкую для него задачу.
   Съ отъѣзда Милады садовая калитка въ замкѣ стояла открытой съ утра до ночи; старый павлинъ постоянно бродилъ мимо нея. Онъ сохранилъ только часть своего наряднаго лѣтняго оперенія: на комично длинныхъ, голыхъ стержняхъ красовалось три роскошныхъ пера. Однажды Павелъ караулилъ птицу и, увидавъ, что она приближается, проскользнулъ въ садъ. Павлинъ величаво шелъ по узкой дорожкѣ, скрытой отъ дома деревьями и кустарникомъ, и ради развлеченія то тутъ, то тамъ хваталъ клювомъ насѣкомыхъ. Вѣроятно, несмотря на осторожность Павла, птица услыхала его шаги; она остановилась, быстро повернула голову, точно спрашивая: "Что тебѣ надо?" -- "Сейчасъ увидишь!" -- подумалъ Павелъ, и, когда она ускорила шагъ, мальчикъ прыгнулъ, поскользнулся и упалъ; онъ не потерялъ, однако, присутствія духа, вытянулъ руку и, сильно рванувъ, выдернулъ у павлина послѣднее украшеніе. Тотъ рѣзко закричалъ, обернулся назадъ, летя и подпрыгивая добрался до врага и, прежде, чѣмъ тотъ успѣлъ подняться съ земли, разъяренная птица сѣла ему на шею и стала долбить голову своимъ крѣпкимъ, острымъ клювомъ. Павлу было больно, но въ то же время смѣшно, что птица вступила съ нимъ въ бой. Онъ судорожно смѣялся и дѣлалъ усиліе стряхнуть съ себя павлина. Но тотъ съ неимовѣрной силой вцѣпился въ него, распростеръ крылья, стараясь не потерять равновѣсія и громко крича, вытягивалъ голову, отыскивая глаза непріятеля... Тогда Павлу стало страшно... Обѣими руками схватилъ онъ длинную, голубоватую шею и загнулъ ее, точно желая завязать узелъ. Животное отчаянно вскрикнуло и соскользнуло по плечу Павла на землю, гдѣ осталось лежать на спинѣ, со скрюченными ногами. Побѣдителю некогда было убѣждаться, живъ ли врагъ, потому что изъ замка показались люди. Онъ схватилъ съ травы перья и съ быстротою молніи выбѣжалъ изъ сада. На улицѣ онъ умѣрилъ шаги, чтобы не обратить на себя вниманія прохожихъ. Сердце его усиленно билось; онъ воображалъ себѣ, какой шумъ поднимется въ замкѣ, когда найдутъ издыхающую птицу. Ему показалось, что во главѣ толпы, спѣшившей на крикъ къ мѣсту борьбы, онъ видѣлъ баронессу. Нѣкоторое время Павелъ шелъ спокойно, и у него явилась надежда, что опасность миновала. Какъ вдругъ до его слуха донеслись крики:
   -- Висѣльникъ, негодяй!
   Быстро оглянувшись, онъ увидѣлъ за собой худого, сгорбленнаго садовника и двухъ старыхъ рабочихъ.
   -- Ну-ка, суньтесь, несчастные калѣки!-- закричалъ Павелъ и стремглавъ помчался къ деревнѣ.
   Онъ быстро подвигался впередъ, не опасаясь погони. Весь вопросъ былъ въ томъ, какъ бы получше укрыть покражу. Красный, съ блестящими глазами, вбѣжалъ онъ домой. Винска стояла въ сѣняхъ и покраснѣла отъ удовольствія, получивъ перья. Но когда Павелъ быстро пробормоталъ: -- Спрячь ихъ и спрячься сама!-- она испугалась и спросила:
   -- Что это значитъ? Мнѣ ихъ не надо!
   Онъ сунулъ ей покражу, толкнулъ ее въ комнату, а самъ вернулся къ выходу, гдѣ, побѣдоносно скрестивъ руки, прислонился къ косяку и съ отважною миной ожидалъ погоню.
   Передовой былъ такъ возбужденъ, что могъ давать свои приказанія только отрывочными фразами:
   -- Схватить его!... Схватить собаку! Въ замокъ!-- кричалъ онъ спутникамъ.
   Два скромныхъ, миролюбивыхъ работника поглядывали то другъ на друга, то на садовника и опять другъ на друга. "Хватать! развѣ это ихъ дѣло?" Они считали себя усердными помощниками садовника потому, что брались за грабли и бродили съ ними по дорожкамъ, когда въ саду показывалась баронесса. Остальное время они лежали въ травѣ, пили, водку и курили, по большей же части спали. Павелъ шутя и съ истиннымъ удовольствіемъ расшвырялъ бы такую гвардію, но, жалѣя Винску и опасаясь скандала, онъ лишалъ себя развлеченія и спокойно далъ взять за шиворотъ, что оба старика исполнили робко и не безъ внутренняго волненія. Одни при видѣ покорности, съ какой Павелъ отдался имъ въ руки, они подняли носъ и съ гордостью повели черезъ деревню озорника, къ которому раньше не смѣли подступиться. Садовникъ, поднявшій тревогу, прикрывалъ шествіе; около бѣжала деревенская мелюзга.
   -- Что онъ сдѣлалъ?-- спрашивали прохожіе.
   -- Кого-то задушилъ...
   Кого? Въ точности никому не было извѣстно; но всѣ навѣрное знали, что онъ попадетъ подобно матери въ смирительный домъ и подобно отцу умретъ на висѣлицѣ. Ему грозили кулаками, бросали въ него каменьями; но слова больнѣе камней попадали въ цѣль. Павелъ злобно смотрѣлъ по сторонамъ; сознаніе непримиримой ненависти къ окружающимъ укрѣпляло и закаляло его сердце.
   Спокойно вошелъ онъ на дворъ замка; его немедленно проводили въ комнату нижняго этажа, гдѣ окна были за желѣзными рѣшетками; позади него заперли дверь на ключъ.
   Павелъ попалъ въ одну изъ многочисленныхъ гостиныхъ. Никогда, съ тѣхъ поръ, какъ глаза его смотрѣли на міръ Божій, не видалъ онъ такой роскоши. Шелковая матерія съ зеленымъ отливомъ, точно кошачьи глаза, висѣла на дверяхъ и окнахъ, образуя богатыя складки, какъ на праздничномъ платьѣ Вински; этою же матеріей были обиты скамьи и скамеечки, съ мягкими подушками. На стѣнахъ висѣли картины, вѣрнѣе вставленныя въ рамы -- темныя пятна, изъ которыхъ мѣстами выглядывали блѣдныя физіономіи и точно манили мертвыя руки.
   Тамъ стоялъ большой шкафъ, похожій на церковный алтарь; въ простѣнкѣ -- зеркало, гдѣ Павелъ могъ видѣть себя, во всемъ своемъ нищенскомъ великолѣпіи. Взглянувъ въ зеркало, онъ подумалъ: "вотъ каковъ я!" и въ это время замѣтилъ надъ своею головой престранный предметъ: плоскій, желѣзный сосудъ, отъ котораго во всѣ стороны простирались золотыя руки; необычайно тоненькою веревочкой прикрѣплялся онъ къ потолку. Казалось, его единственною цѣлью было свалиться и раздавить всякаго, кто неосмотрительно встанетъ подъ нимъ.
   Немного спустя, послышались шаги, дверь отворилась, и вошла баронесса. Она шла, съ трудомъ опираясь на палку, сгорбленная, и непрерывно моргала.
   Непосредственно за ней слѣдовалъ глубоко удрученный учитель; его жидкіе волосы растрепались, и даже такому плохому наблюдателю, какъ Павелъ, бросилось въ глаза его странное поведеніе.
   -- Гдѣ угодно сѣсть вашему сіятельству?-- спросилъ старикъ; онъ обошелъ вокругъ комнаты и выдвинулъ всѣ стулья, точно желая облегчить баронессѣ выборъ.
   -- Не безпокойтесь, г-нъ учитель,-- сказала она сердито и сѣла прямо подъ люстрой, спиной къ окну; положивъ палку на колѣни, она велѣла Павлу подойти.
   Онъ послушно исполнилъ приказаніе. Учитель сталъ за стуломъ баронессы и черезъ ея голову то угрожалъ обвиняемому сердитыми взорами, то старался его тронуть глубоко печальнымъ выраженіемъ лица.
   Баронесса держала руку на подобіе зонтика около лба и заговорила, поднявъ на Павла красные глаза.
   -- Ты выросъ и сталъ большимъ негодяемъ. Когда я видѣла тебя въ послѣдній разъ, ты былъ еще маленькій. Сколько тебѣ лѣтъ?
   -- Шестнадцать,-- отвѣтилъ онъ разсѣянно. Его вниманіе было цѣликомъ поглощено желѣзнымъ предметомъ на тонкой веревочкѣ. Онъ живо представлялъ себѣ, какъ эта странная вещь упадетъ, и баронесса на судейскомъ креслѣ превратится въ лепешку.
   Дама заговорила снова:
   -- Не зѣвай по сторонамъ, смотри на меня, когда съ тобой говорятъ!... Шестнадцать лѣтъ!... Три года тому назадъ ты кралъ у меня вишни, теперь ты задушилъ моего милаго павлина, котораго, да проститъ мнѣ Богъ, я любила больше многихъ людей.
   Учитель поднялъ кверху молитвенно сложенныя руки и сдѣлалъ мальчику знакъ повторить этотъ жесть. Павелъ не послушался.
   -- Зачѣмъ ты это сдѣлалъ?-- продолжала баронесса.-- Отвѣчай!
   Павелъ молчалъ. Старая дама покраснѣла. Раздраженнымъ тономъ повторила она вопросъ.
   Юноша покачалъ головой; онъ взглянулъ исподлобья на разгнѣванную баронессу, и улыбка искривила его губы.
   Старуха пришла въ ярость. "Дерзкій мальчишка!" -- закричала она, взяла палку и ударила его по плечу.
   "Ну-да,-- подумалъ Павелъ, опять удары, всегда и вездѣ удары!..." Онъ со вздохомъ взглянулъ на желѣзный предметъ: "Падай,-- подумалъ онъ,-- падай ей на голову!" Хабрехтъ отвѣсилъ за спиной баронессы поклонъ, выражавшій одобреніе.
   -- Ваше сіятельство милостиво поучили Павла Голуба,-- замѣтилъ онъ.-- Это хорошо; это прекрасная подготовка къ допросу, который я, съ разрѣшенія вашего сіятельства, хочу предпринять.--
   Старой женщинѣ было не по себѣ послѣ невольной вспышки. Ея гнѣвъ прошелъ, осталось горькое чувство сожалѣнія.
   -- Къ чему допросъ? Дрянной мальчишка задушилъ моего павлина и не хочетъ сознаться, ради чего? Потому что ему пришлось бы сказать: изъ злости!
   -- Вѣрно! Это такъ!-- подтвердилъ учитель.-- У бѣднаго павлина, когда его нашли мертвымъ, не хватало въ хвостѣ перьевъ; дрянной мальчишка навѣрно вырвалъ ихъ изъ злости!
   -- Вотъ это вздоръ, г-нъ учитель!-- сердито проворчала баронесса.-- Еслибъ онъ, подобно многимъ другимъ глупымъ парнямъ, только вырывалъ у моего павлина перья, это не было бы признакомъ злости,-- я бы назвала это: глупость и воровство.
   -- Святая истина!-- вставилъ Хабрехтъ.-- Глупость и воровство! Такъ оно и есть, ваше сіятельство.
   -- Еще не извѣстно, такъ ли?
   -- Совершенно вѣрно. Ваше сіятельство правильно освѣтили дѣло. Вырывать перья! Ай, ай, ай! Мальчишкѣ понадобились перья; онъ раздразнилъ павлина, вовлекъ его въ борьбу, въ которой бѣдная птица погибла.
   Какъ воронъ Одина, припалъ Хабрехтъ къ уху баронессы и шепталъ: "У противника остались слѣды геройской борьбы. Взгляните на лобъ мальчика, онъ пробитъ клювомъ и весь въ крови".
   -- Да? Мнѣ кажется, это такъ.
   -- Говори, Павелъ Голубъ!-- вскричалъ учитель,-- говори въ свое оправданіе. Тебѣ нужны были перья, глупый малый; ты не имѣлъ злого умысла?
   -- Говори!-- приказала баронесса.-- Тебя кто-нибудь подбилъ украсть перья? Потому что,-- замѣтила она послѣ нѣкотораго размышленія,-- на что они тебѣ?
   -- И правда, на что они тебѣ? Нищій, въ павлиньихъ перьяхъ.
   Каждый разъ, когда произносили слово перья, мальчика коробило; когда же, наконецъ, учитель поставилъ вопросъ ребромъ: "Кто подучилъ тебя? можетъ быть, хорошенькая Винска?" тогда на Павла напалъ смертельный страхъ, чтобы такое подозрѣніе не повлекло за собой дурныхъ послѣдствій для дочери пастуха и, твердо рѣшившись отвратить отъ нея бѣду, онъ заговорилъ глухимъ голосомъ: "Никто меня не подучалъ, я задушилъ павлина изъ злости!"
   Баронесса порывисто ударила палкой о полъ и встала.
   -- Вотъ вамъ! Слышали? Бросьте его! Онъ пропащій малый!
   -- Помилосердуйте, ваше сіятельство!-- умолялъ старикъ.-- Не вѣрьте ему. Безмозглый дуракъ лжетъ на себя! Онъ самъ не знаетъ, что дѣлаетъ, ваше сіятельство!
   Она сдѣлала учителю знакъ замолчать и близко подошла къ Павлу. Ея усталые глаза грустно смотрѣли на дикаго мальчика.-- И это братъ моей милой дѣвочки!-- сказала она, глубоко вздыхая.-- Каждый разъ, когда малютка ко мнѣ пишетъ, или когда я ее навѣщаю, она спрашиваетъ меня, какъ поживаетъ мой Павликъ? Когда онъ придетъ ко мнѣ?... Ей извѣстно, что и знать его не хочу, а она все-таки спрашиваетъ, милое дитя.
   Павелъ насторожился, широко открылъ глаза, ноздри его раздувались.
   -- Какое дитя? Милада?
   -- Когда придетъ ко мнѣ Павелъ?-- повторяла баронесса, разстроенная и возбужденная, едва удерживая слезы.-- Развѣ я могу послать тебя въ ней, вора, дрянного мальчишку, перваго негодяя въ деревнѣ?... развѣ я могу?
   -- Пошлите меня къ ней,-- тихо сказалъ Павелъ.
   Учитель пожалъ плечами, выдвинулъ нижнюю челюсть впередъ и дѣлалъ выразительные знаки.
   -- Будьте милосерды, ваше сіятельство; я униженно прошу ваше сіятельство!-- вотъ какъ надо говорить.
   Павелъ ломалъ свои растопыренные пальцы, грудь его высоко подымалась; всхлипывая безъ слезъ, онъ еще разъ проговорилъ:
   -- Пошлите меня!
   Баронесса обратилась къ учителю:
   -- Кажется, это на него подѣйствовало?
   -- Необычайно подѣйствовало! Ваше сіятельство вѣрно попали съ такимъ мудрымъ рѣшеніемъ...
   -- Рѣшеніемъ? О рѣшеніи не можетъ быть и рѣчи.
   Не обращая вниманія на протестъ, учитель продолжалъ:
   -- Невинное дитя лучше всякаго другого сумѣетъ повліять на его совѣсть; дитя...
   -- Дитя,-- перебила баронесса,-- гордость и общая любимица всего монастыря.
   -- Вотъ видите, ваше сіятельство! Что можетъ быть, благотворнѣе и дѣйствительнѣе общенія съ благоразумной сестрой, ея примѣра и вліянія для необузданнаго юноши.
   -- Можетъ быть,-- сказала задумчиво старая дама.-- И такъ, съ Божьей помощью, мы испытаемъ это средство... Послѣднее средство. Если оно не удастся, тогда -- даю честное слово -- при первомъ его проступкѣ, онъ пойдетъ на судъ не ко мнѣ, а въ окружное управленіе.
   -- Ты слышишь?-- вскричалъ учитель; Павелъ невнятно пробормоталъ:
   -- Да.
   Въ дѣйствительности онъ не зналъ, о чемъ говорили, и говорили ли вообще. Съ той минуты, какъ ему подали надежду на свиданіе съ Миладой, онъ ничего не слышалъ. Недостижимая цѣль его долгихъ мечтаній была такъ близка; его пламенное желаніе, причинившее столько страданій, неожиданно осуществлялось.
   Сердце усиленно билось въ груди; радостный крикъ, котораго онъ не могъ подавить, вырвался изъ горла. Павелъ повернулся на пяткахъ и заявилъ:
   -- А теперь я иду къ Миладѣ.
   -- Постой,-- закричала баронесса,-- какъ ты глупъ.-- Не такъ просто попасть къ Миладѣ! Теперь ты пойдешь домой, въ субботу придешь въ замокъ и получишь письмо къ настоятельницѣ монастыря. Его ты снесешь въ монастырь и, при удачѣ, можетъ быть, увидишь сестру.
   -- Навѣрно! Я навѣрно увижу ее! Только бы попасть туда!-- сказалъ Павелъ и непроизвольнымъ движеніемъ засучилъ рукава.
   -- Поменьше самоувѣренности,-- возразила баронесса.-- Она устала и направилась къ прежнему мѣсту.
   Тогда Павелъ стремительно бросился къ ней, быстро оттолкнулъ ее въ сторону, выдвинулъ изъ подъ люстры кресло.
   -- Вотъ такъ,-- вскричалъ онъ,-- теперь садитесь!
   Старуха была близка къ обмороку и съ отчаяннымъ крикомъ уцѣпилась за руку учителя, протянутую имъ съ глубокимъ почтеніемъ; онъ довелъ баронессу до кресла; самъ, весь дрожа отъ негодованія, съ сжатыми кулаками обратился къ Павлу:
   -- Что ты дѣлаешь? Что съ тобой, негодяй?
   Павелъ спокойно указалъ на люстру.
   -- Если веревочка оборвется, барыню убьетъ,-- сказалъ онъ.
   -- Оселъ, оселъ! вонъ отсюда!-- вскричалъ Хабрехтъ. Юноша безпрекословно исполнилъ приказаніе, не теряя времени на поклоны.
   Баронесса понемногу успокоилась и сказала:
   -- Онъ непроходимо глупъ; но у него было доброе намѣреніе.
   -- Богъ свидѣтель, что это такъ!-- вскричалъ учитель.-- Жаль только, что онъ напугалъ ваше сіятельство!
   -- Не въ этомъ дѣло!-- она вынула платокъ и приложила ко лбу.-- Гораздо хуже, несравненно хуже, что я еще разъ поступила непослѣдовательно... Сколько разъ я повторяла себѣ: рѣшено, что Милада не увидитъ брата -- а теперь сама посылаю его къ ней... Нѣтъ больше силы воли, нѣтъ энергіи, ничтожный поводъ -- и твердаго рѣшенія какъ не бывало.
   -- Это отъ старости, ваше сіятельство, успокоительно-любезнымъ тономъ сказалъ Хабрехтъ,-- съ этимъ ничего не сдѣлаешь... Человѣкъ мѣняется. Подумайте, ваше сіятельство, даже зубы, которые въ молодости грызутъ твердые орѣхи, подъ старость едва справляются съ корочкой хлѣба.
   -- Не аппетитное сравненіе,-- возразила баронесса.-- Увольте меня, г-нъ учитель, отъ такихъ неаппетитныхъ сравненій.
   

VII.

   Съ субботы на воскресенье Павелъ не сомкнулъ глазъ. Онъ горѣлъ какъ въ лихорадкѣ; ему все казалось, что придетъ кто-нибудь и отыметъ письмо, присланное вечеромъ отъ баронессы для пропуска въ монастырь. Она могла передумать и раскаяться въ своей добротѣ...
   Павелъ вертѣлся на своемъ нищенскомъ ложѣ и измышлялъ дикія рѣшенія на случай, еслибъ его опасенія осуществились.
   Между тѣмъ забрезжило утро, и кромѣ созданій горячечной фантазіи другихъ враговъ не появлялось. Однако, безпокойство не покидало Павла. Уже въ четыре часа стоялъ онъ около колодца и тщательно умывался: вымылся весь съ головы до ногъ, надѣлъ чистую рубашку, штаны и куртку, которая была подвергнута основательному обновленію; на самомъ истрепанномъ мѣстѣ, какъ разъ противъ сердца, красовалась пестрая заплатка, кусокъ матеріи въ ладонь величиною, оставшійся при кройкѣ новаго корсажа Вински. Павелъ рѣшилъ отпороть этотъ лоскутъ и подарить Миладѣ, если онъ придется ей такъ же по вкусу, какъ ему. Веселый и нарядный двинулся онъ въ путь, не встрѣтивъ въ деревнѣ ни живой души. Особенно поспѣшно проскользнулъ онъ мимо стѣны замка, а тамъ пошелъ шагать съ горки на горку, съ тайнымъ безпокойствомъ, какъ бы его не нагнали и не воротили назадъ.
   Добравшись до вершины, съ которой почти два года тому назадъ онъ слѣдилъ за каретой, увозившей сестру, Павелъ вздохнулъ свободнѣе. Онъ вспомнилъ, какъ красиво блестѣли тогда городскія башни. Сегодня небо было подернуто осенними облаками, скрывавшими отъ глазъ видъ на городъ. На поляхъ, блиставшихъ тогда яркою зеленью, теперь лежали большіе, твердые комья земли, поднятые плугомъ и точно сохранившіе на себѣ его металлическій блескъ. Павелъ шелъ далѣе, по временамъ терялъ изъ виду цѣль своего путешествія, но ему ни разу не пришло въ голову, что можно сбиться съ дороги.
   Послѣ трехчасового пути, онъ отчетливо услышалъ бой часовъ на одной изъ городскихъ башенъ и подошелъ къ низенькимъ домикамъ предмѣстья.
   Передъ нимъ лежалъ мостъ, о которомъ онъ часто слыхалъ дома; подъ мостомъ бурно клокотала вода,-- въ жизнь свою не видалъ онъ ничего подобнаго. А Милада каждый день видитъ чудо, которому онъ удивляется, подумалъ Павелъ. Онъ почувствовалъ гордость и почтеніе къ сестрѣ. На мосту сидѣла старая женщина и продавала яблоки. Конечно, Милада попрежнему любитъ ихъ; хорошо бы снести ей парочку. Въ это время торговка отвернулась отъ него и стала рыться въ ящикѣ съ товаромъ. Стянуть пару яблоковъ -- не хитрое дѣло... Взять или нѣтъ? Внутренній голосъ остановилъ его: нельзя нести Миладѣ краденое добро... Онъ колебался. Старуха обернулась, замѣтила Павла и любезно предложила купить яблоковъ.
   -- У меня нѣтъ денегъ,-- запинаясь сказалъ мальчикъ.
   Любезность торговки какъ рукой сняло.
   -- Нѣтъ денегъ, такъ ступай прочь!-- грубо крикнула она.
   Знакомый возгласъ. Павелъ почувствовалъ себя дома и почти съ довѣріемъ спросилъ старуху, какъ ближе пройти въ женскій монастырь.
   -- На что тебѣ женскій монастырь?-- проворчала торговка.-- Приходилъ бы вчера. Тамъ подаютъ по субботамъ.
   Павелъ солгалъ, самъ не зная зачѣмъ; онъ сказалъ, что хорошо знаетъ порядки монастыря, еще разъ освѣдомился о дорогѣ и, получивъ удовлетворительный отвѣтъ, пошелъ къ большому дому, возвышавшемуся, какъ большая желтая коробка, на противоположномъ концѣ площади. Окна дома были поразительно малы. Сбоку нѣсколько ступеней спускалось къ низенькой дверкѣ.
   Долго стоялъ Павелъ безпомощно противъ двери, стучалъ въ дверь, дергалъ за ручку,-- дверь не отворялась, стукъ оставался безъ отвѣта. Въ это время къ монастырю приблизилась толпа ребятишекъ: одинъ изъ нихъ спустился по лѣстницѣ, повисъ на ручкѣ звонка и, быстро опустивъ ее, бросился прочь. Внутри дома раздался продолжительный звонъ; дверка открылась, Павелъ вошелъ въ нее и снова очутился передъ запертою дверью; впрочемъ, дверь была стеклянная, сквозь нее видны были сѣни съ низкими сводами, опирающимися на колонны; стѣны были покрыты разводами сырости. Наконецъ, появилась монахиня, смѣрила строгимъ взглядомъ посѣтителя и спросила:
   -- Зачѣмъ ты такъ громко звонилъ? Что тебѣ надо?
   -- Миладу,-- пробормоталъ заикаясь Павелъ. Онъ сознавалъ, что находится подъ одной кровлей съ сестрой, и его охватило мучительное нетерпѣніе.-- Гдѣ она?-- закричалъ онъ.
   -- О комъ ты говоришь?-- спросила монахиня.-Здѣсь нѣтъ никакой Милады; ты, вѣроятно, ошибся.
   Она уже собиралась выпроводить его вонъ, какъ Павелъ вспомнилъ о талисманѣ и передалъ письмо баронессы.
   Монахиня долго смотрѣла на адресъ:
   -- Вотъ что!-- сказала она,-- Дитя мое, твою сестру зовутъ у насъ Маріей. Теперь ее нельзя видѣть, она въ церкви.
   Павелъ заявилъ, что желаетъ идти въ церковь; при этомъ лицо его приняло такое рѣшительное и злое выраженіе, что привратницѣ стало страшно. Она терпѣливо объяснила ему, что онъ долженъ подождать конца обѣдни, затѣмъ проводила въ сосѣднюю комнату, оставила одного и заперла дверь на замокъ.
   Павелъ оказался плѣнникомъ. Изъ мрачной комнаты, гдѣ онъ находился, былъ только одинъ выходъ, за то три окна съ тяжелыми, выгнутыми рѣшетками. Они выходили на площадку, обсаженную плодовыми деревьями, посрединѣ возвышалась статуя Божьей Матери изъ сѣраго вывѣтрившагося камня, на головѣ у нея былъ пестрый вѣнокъ изъ живыхъ цвѣтовъ. "Навѣрное, его сплела Милада,-- подумалъ Павелъ.-- Шла бы она, шла бы скорѣе! Скорѣй бы кончилась обѣдня". Послышался благовѣстъ передъ пресуществленіемъ; Павелъ упалъ на колѣни и горячо молился: "Милосердый Боже, пошли ко мнѣ сестру!" Онъ желалъ, надѣялся и ждалъ. Колокола давно отзвонили къ послѣднему благословенію, а малютка все еще не появлялась. Кругомъ было тихо, какъ въ пустой церкви. Въ саду ни души, въ сосѣдней комнатѣ ни звука, ни шороха. Павелъ бросился къ двери и принялся стучать въ нее руками и ногами, пока хватило силъ. Все напрасно: никто не являлся освободить заключеннаго.
   Выбившись изъ силъ, онъ въ отчаяніи опустился на полъ, около ножекъ большого стола, который съ нѣсколькими стульями составлялъ всю меблировку комнаты.
   "Она нейдетъ, нейдетъ! Меня заперли и забыли",-- повторялъ онъ сперва съ злобнымъ раздраженіемъ на чудовищный, невѣроятный поступокъ; затѣмъ тупо покорился неизбѣжному. Голова его отяжелѣла, вѣки сомкнулись -- онъ заснулъ.
   Павелъ спалъ крѣпкимъ, глубокимъ сномъ, даже шумъ порывисто отворенной двери не разбудилъ его; онъ пришелъ въ себя только тогда, когда его обхватили нѣжныя рученки и милый, любимый голосокъ радостно воскликнулъ:
   -- Павелъ, Павелъ, наконецъ-то ты пришелъ!
   Онъ открылъ глаза, вскочилъ на ноги, взглянулъ, покраснѣлъ, какъ ракъ, хотѣлъ что-то сказать и не могъ, хотѣлъ прижать ее къ сердцу -- и не рѣшился. Чудно красивой представлялъ онъ себѣ сестру, но такой, какъ она оказалась въ дѣйствительности -- никогда!
   На ней было синее платье, напоминавшее покроемъ священническій таларъ; на груди висѣлъ серебряный крестъ. Бѣлокурые волосы, заплетенные въ косу, спускались ниже таліи; на лбу, на вискахъ и затылкѣ непокорно вились золотистые локончики и точно сіяніе окружали головку. Въ нѣмомъ восторгѣ глядѣлъ Павелъ на малютку, вдругъ взоръ его омрачился; онъ поднялъ руки и закрылъ ими лицо. Такой неожиданный пріемъ на нѣсколько минутъ обезкуражилъ дѣвочку, однако, она снова обняла брата и лаской прогнала страхи, возникшіе у него при видѣ ея красоты. Онъ сѣлъ, посадилъ ее на колѣни, цѣловалъ, прижималъ къ груди и заставилъ разсказать до мельчайшихъ подробностей, какъ она живетъ, что дѣлаетъ, чему учится, но прежде всего... чѣмъ ее кормятъ. Онъ удивился, какъ мало значенія придавала она такому существенному вопросу. Милада заботилась только о томъ, чтобы стать лучшею дѣвочкой въ монастырѣ и добиться признанія этого факта.
   -- Очень трудно быть лучшей, потому что здѣсь много хорошихъ дѣтей; а я, все-таки, лучшая!-- сказала она, весело выпрямляясь, и добавила скорѣе утвердительнымъ, чѣмъ вопрошающимъ тономъ:-- вѣдь, ты также лучшій?
   -- Я?-- спросилъ онъ съ удивленіемъ.-- Какъ мнѣ быть хорошимъ?
   Не отымая скрещенныхъ пальцевъ отъ его затылка, она вытянула руки, откинулась назадъ, взглянула ему въ глаза и сказала:
   -- Какъ тебѣ быть хорошимъ? Да такъ, какъ вообще бываютъ хорошими... не дѣлать ничего дурного... Вѣдь, ты не дѣлаешь ничего дурного?
   Онъ покачалъ головой, стараясь высвободиться изъ ея рукъ и главное избѣжать ея взора.
   -- Какъ же мнѣ не дѣлать дурного?-- бормоталъ онъ,-- безъ этого не проживешь.
   -- А что ты дѣлаешь дурного, напримѣръ?
   -- Напримѣръ?... я беру чужое...
   -- Что чужое?
   -- Странно, какъ ты спрашиваешь? Что-жъ еще брать? Что всегда бралъ: овощи, рѣпу, дрова...
   Съ возрастающимъ страхомъ, но и съ надеждой малютка закричала:
   -- Значитъ ты воръ?
   -- Ну, да!
   -- Неправда! Скажи, что неправда, что ты не безчестный! Ради Бога, скажи,!...
   Она ласкалась, угрожала и страшно смутилась, когда онъ сказалъ въ свое оправданіе:
   -- Мнѣ мудрено не быть дурнымъ! У насъ были дурные родители.
   -- Именно поэтому ты долженъ быть хорошимъ,-- вскричала она.-- Какъ ты не понимаешь? Поэтому я должна быть лучшей во всемъ монастырѣ, а ты лучшимъ въ деревнѣ... чтобы милосердый Господь простилъ родителямъ, чтобы ихъ души были спасены... Подумай о душѣ нашего отца, гдѣ она теперь...
   Мгновенная блѣдность покрыла ея розовыя щеки.
   -- Мы должны всегда молиться,-- продолжала она,-- молиться, молиться, дѣлать добрыя дѣла и при каждомъ добромъ дѣлѣ повторять: за несчастную душу, которая мучится въ чистилищѣ!
   Павелъ подтвердилъ съ глубокимъ убѣжденіемъ:
   -- Ужъ, конечно, мучится!
   -- Царь небесный!... А знаешь ли, что я думаю?-- прошептала малютка,-- если мы будемъ дурными, душа отца будетъ сильнѣе мучиться; тогда Господь подумаетъ, дѣти плохи потому, что получили дурной примѣръ...
   Она замолчала, нѣсколько разъ вздохнула, широко открыла глаза и съ глубокимъ состраданіемъ взглянула на брата. Потомъ порывисто схватила обѣими руками его голову, приложила свое лицо къ его лицу и спросила:
   -- Зачѣмъ ты воруешь?
   -- Ну, что тамъ... оставь меня въ покоѣ!
   Она крѣпче обняла его и еще разъ настойчиво повторила:
   -- Скажи мнѣ, скажи!
   Но такъ какъ онъ упорно молчалъ, она стала отгадывать:
   -- Ты, можетъ быть, воруешь съ голоду... Ты бываешь иногда голоденъ?
   Онъ пренебрежительно усмѣхнулся:
   -- Я всегда голоденъ!
   -- Всегда!
   -- Но я не обращаю на это вниманія,-- старался онъ успокоить сестру, замѣтивъ, какъ огорчилъ ее такой отвѣтъ. Малютка не слушала его, она выбѣжала изъ комнаты, на ходу бормоча себѣ упреки.
   Милада вскорѣ вернулась въ сопровожденіи бѣлицы, которая несла полную тарелку хлѣба съ мясомъ. Она поставила ѣду на столъ и пригласила Павла кушать.
   Онъ отдалъ честь угощенію -- ѣлъ жадно, но поразительно быстро насытился.
   -- Только и всего?-- спросила монастырская служительница и привѣтливо взглянула на него молодыми, ясными глазами.-- Ты не привыкъ къ ѣдѣ, сейчасъ и сытъ, знаю я это. Откуда онъ? Кто такой?-- обратилась она къ Миладѣ.
   -- Изъ дому,-- отвѣтила та,-- это мой братъ.
   -- Ну, да, братъ во Христѣ; каждый нищій намъ братъ во Христѣ.
   -- Нѣтъ, онъ мой настоящій братъ!-- настаивала Милада и разсердилась, когда бѣлица стала ее уговаривать, во-первыхъ, не раздражаться; во-вторыхъ, даже въ шутку не говорить неправды.
   -- Да, вѣдь, я не говорю неправды, сестра Филиппика, спросите мать настоятельницу, спросите сестру привратницу...-- горячо настаивала дѣвочка.
   Бѣлица возразила добродушно убѣдительнымъ тономъ:
   -- Успокойтесь, Марія, не капризничайте; вы давно не капризничали. Не надо повторять прежнихъ ошибокъ, иначе мнѣ придется доложить о васъ, вы отлично знаете, что я должна о всемъ докладывать.
   Она поспѣшно взяла тарелку, весело поклонилась дѣтямъ и вышла.
   -- Монахиня не хочетъ вѣрить, что я твой братъ,-- сказалъ Павелъ немного спустя.
   Милада снова прижалась щекой къ его щекѣ и шепнула на ухо:
   -- Я думаю, что она, все-таки, повѣрила.
   -- Все-таки, повѣрила?... Зачѣмъ же она притворяется? И зачѣмъ ты ей хорошенько не объяснила? Почему ты сейчасъ же замолчала?... Я молчу, когда правъ, потому что мнѣ пріятно оставлять людей въ дуракахъ. Тогда я думаю: "Что взяли, ослы?" Впрочемъ, тебѣ это не нужно.
   -- Мнѣ-то! Я молчу не изъ упрямства и высокомѣрія, какъ ты, а изъ смиренія и самоуничиженія,-- она била себя въ грудь, ея личико сіяло гордостью,-- чтобы ангелы на небеси радовались на меня!
   Ей льстило восхищеніе, съ какимъ братъ смотрѣлъ на нее. Дѣвочка продолжала:
   -- Павелъ, я не смѣю писать къ матери, но ты долженъ написать ей; напиши, что я постоянно молюсь за нее и хочу непремѣнно быть святой... Да!... и что я о ней забочусь; напиши, что я каждый день чего-нибудь себя лишаю, и каждый день дѣлаю хоть одно доброе дѣло для нея... а ты, Павелъ,-- перебила она себя, взяла брата за плечи,-- что ты дѣлаешь для нашей матери?
   -- Я,-- отвѣтилъ онъ,-- я ничего не дѣлаю.
   -- Не можетъ быть! Тебѣ надо что-нибудь дѣлать...
   -- А что? Я не знаю.
   -- Хочешь, я тебя научу? Ты долженъ подумать, что дѣлать матери, когда она вернется: куда ей дѣться? Гдѣ жить нашей бѣдной матери?
   И вотъ, Милада предложила совершенно готовый планъ. Павелъ купитъ землю и выстроитъ на ней домъ для матери.
   Онъ разсердился.
   -- Какъ строить домъ, когда у меня нѣтъ денегъ?
   -- За то у меня есть!-- вскричала малютка.-- Подожди, я ихъ сейчасъ принесу... сиди смирно и жди.
   Дѣвочка поспѣшно выбѣжала вонъ; много времени прошло, прежде, чѣмъ она вернулась. За ней шла привратница и не спускала глазъ съ предмета, который Милада несла въ рукахъ.
   -- Послушайте,-- спросила монахиня,-- что вы хотите сдѣлать?
   -- Я подарю деньги брату; мнѣ разрѣшила мать-настоятельница.
   Привратница неодобрительно посмотрѣла на дѣвочку и протяжно спросила: "Правда?" -- затѣмъ медленно удалилась, не слышно ступая по полу.
   Милада съ торжествомъ помахала вязанымъ кошелькомъ, сквозь петли котораго блестѣли и сіяли серебряныя монеты. Въ немъ заключались ея сбереженія; она получала еженедѣльно отъ баронессы карманныя деньги и отложила тридцать четыре гульдена. Даже непрактичный Павелъ понималъ, что на такую сумму нельзя купить земли и выстроить домъ. Все-таки, это было основаніе, первая собственность, начало большихъ надеждъ. Дѣти придумывали, какъ увеличить капиталъ. Милада рѣшила, что Павелъ долженъ усердно работать и что-нибудь зарабатывать.
   Павелъ возражалъ:
   -- Какъ мнѣ что-нибудь заработать? Пока я у пастуха, мнѣ ничего не заработать... Да!-- вскричалъ онъ,-- да, если бы...-- У него въ головѣ блеснула мысль; необычайное волненіе вызвало лихорадочное возбужденіе,-- если бы мнѣ остаться здѣсь; у васъ въ монастырѣ есть мыза; если бы монахини дали мнѣ мѣстечко...
   -- Мѣстечко?-- спросила Милада и широко открыла глаза.
   -- Я бы сталъ ходить за быками, лошадьми, коровами, что-нибудь работать; только бы остаться здѣсь и не возвращаться въ деревню. Онъ взялъ сестру за руки и убѣждалъ похлопотать за него у монахинь.
   Стоило его неповоротливой фантазіи раскачаться,-- она неудержимо летѣла впередъ. Онъ будетъ такимъ превосходнымъ работникомъ, что его не замедлятъ назначить надсмотрщикомъ, а тамъ не далеко и до мызника. На заработанныя деньги онъ выстроитъ матери на родинѣ домъ. Пусть она живетъ тамъ; самъ онъ останется съ сестрой; они будутъ часто видаться и разговаривать, какъ сегодня. Если это случится, онъ будетъ счастливъ, сдѣлается честнымъ, покончитъ съ воровствомъ и безобразіемъ; покончитъ съ... Павелъ сжалъ кулаки и погрозилъ невидимому существу: съ Винской, хотѣлъ онъ сказать, но ему пришло въ голову, что этого имени не слѣдуетъ произносить въ присутствіи сестры. Малютка прильнула къ брату, не противорѣчила, слушала его мечты, какъ интересную сказку, и только по временамъ прибавляла красокъ къ картинѣ, которую онъ рисовалъ.
   -- Хорошо, ты будешь мызникомъ, а я -- святой!-- весело воскликнула она. Въ это время раздался громкій, протяжный звонъ колокола. Милада глубоко вздохнула.
   -- Это знакъ,-- сказала она.
   -- Какой знакъ?
   -- Что тебѣ пора уходить.
   -- Я не уйду!... Ты же сама сказала, что я могу здѣсь остаться!-- вскричалъ Павелъ.
   Милада въ смущеніи возразила:
   -- Что ты? Развѣ я смѣю?
   Звонокъ раздался у самой двери; она отворилась; вошла привратница и, не говоря ни слова, продолжала громко звонить.
   Въ то же время появилась сестра Филиппика и сказала Павлу:
   -- Пріемный часъ конченъ, давно пора прощаться; скорѣй, скорѣй!
   Онъ ничего не отвѣчалъ и не повиновался. Монахиня повторила приглашеніе. Павелъ сидѣлъ на мѣстѣ, опустивъ голову и крѣпко стиснувъ руки. Привратница позвала еще бѣлицу и приказала выпроводить упрямца; Миладѣ она велѣла оставить комнату. Малютка колебалась. Монахиня приблизилась къ ней и взяла ее за руку.
   -- Вы пойдете въ классъ,-- сказала она, съ трудомъ скрывая дрожаніе въ голосѣ и стараясь напускною кротостью побѣдить сопротивленіе ребенка. Ея темные глаза смотрѣли недоброжелательно, и кроткія слова, обращенныя къ воспитанницѣ, звучали неласково. Малютка прислушивалась къ нимъ съ напряженнымъ, робкимъ вниманіемъ и вдругъ воскликнула:
   -- Прощай, Павелъ, прощай!-- и поспѣшно вышла вонъ.
   Павелъ вскочилъ, оттолкнулъ въ сторону бѣлицу, которая хотѣла удержать его, и стремглавъ бросился за Миладой.
   -- Останься!-- кричалъ онъ,-- развѣ ты забыла, что мы хотѣли сдѣлать, что должно случиться? Останься и разскажи монахинямъ все.-- Онъ становился все необузданнѣе и угрожалъ служительницамъ, которыя рѣшились выпроводить его силой. Мирной обители грозила опасность стать мѣстомъ дѣйствія кулачной расправы. Неожиданно отворилась дверь, ведущая въ садъ, и пропустила рядъ монахинь, во главѣ которыхъ шла настоятельница. Съ кроткой улыбкой на прекрасномъ лицѣ, съ выраженіемъ легкаго удивленія обратила она большіе, ясные глаза на возбужденную привратницу и остановилась въ дверяхъ. Привратница точно окаменѣла, бѣлицы присѣли до половины своего роста, Милада сдѣлала глубокій поклонъ, склонила головку на бокъ и то краснѣла, то блѣднѣла.
   -- Что такое? Что здѣсь случилось?-- спросила настоятельница. Чистый, металлическій звукъ ея голоса былъ такъ же пріятенъ для уха, какъ благородныя черты для глазъ.-- Привратница дала нѣсколько сбивчивое объясненіе; при этомъ она не пощадила Павла; настоятельница слушала ее съ чисто ангельскимъ терпѣніемъ; взоръ ея кротко покоился на нарушителѣ тишины.
   -- Ты хочешь поговорить съ монахинями?-- сказала она ему;-- говори, дитя мое, онѣ передъ тобой!
   При звукѣ ласковыхъ словъ, Павелъ затрепеталъ отъ восторга и воскресшей надежды, но не рѣшался приступить къ дѣлу. Робко смотрѣлъ онъ на лучезарную, величественную женщину въ темной одеждѣ и не могъ шевельнуть языкомъ. Онъ испытывалъ такое чувство, точно передъ нимъ стояла Пресвятая Дѣва... Когда взоръ его скользнулъ по рукамъ, ему показалось, что въ тонкихъ пальцахъ, скрещенныхъ на поясѣ блеснулъ ключъ отъ неба. Вдругъ, точно сильная рука схватила его и бросила на колѣни; губы тихо и пламенно прошептали:
   -- Избавленія, избавленія!
   Минуту спустя сестра опустилась рядомъ съ нимъ на колѣни и стала тоже умолять только громче и смѣлѣй:
   -- Избавленія, избавленія!... Избавьте его, мать настоятельница.
   Та, къ которой обращена была просьба, сдѣлала жестъ, точно желая оборониться, затѣмъ протянула къ Миладѣ обѣ руки, подняла ее и сказала:
   -- Я не знаю, чего вы хотите? Такъ не просятъ, и ты, молодой человѣкъ, встань и скажи яснѣе, чего тебѣ надобно?
   Павелъ быстро поднялся; его щеки пылали; капли пота выступили на лицѣ; онъ хотѣлъ говорить, но изъ губъ его вылетало одно хриплое бормотанье.
   -- Скажи за него, чего онъ хочетъ?-- обратилась настоятельница къ Миладѣ.
   -- Ему бы хотѣлось остаться здѣсь!-- прошептала дѣвочка въ смущеніи;-- онъ бы сталъ ходить за коровами или за лошадьми.
   Настоятельница разсмѣялась; разсмѣялись и всѣ ея спутницы, высокія и низкія, толстыя и худыя, добродушныя и строгія.
   -- Какъ пришла ему такая мысль? Надоумилъ его кто-нибудь?... Сестра экономка, есть у насъ мѣсто на мызѣ?
   -- Нѣтъ,-- отвѣтила одна изъ монахинь.
   Павлу показалось, что обѣ женщины молча обмѣнялись взглядомъ.
   -- Можетъ быть, мызникъ думаетъ отпустить кого-нибудь изъ рабочихъ?-- снова спросила настоятельница.-- Мальчикъ могъ это узнать раньше насъ; не такъ ли?
   -- Нѣтъ, я знаю навѣрно, что мызникъ не собирается никому отказывать.
   -- Такъ, такъ!-- протянула настоятельница,-- Ты видишь, дитя мое, что дѣлать нечего; приславшіе тебя ошиблись. Иди домой, дитя мое, или съ Богомъ; а ты, Марія, или въ классъ!
   Она повернулась и пошла дальше. Павелъ бросился къ ней; благоговѣйный страхъ связывалъ до сихъ поръ ему языкъ; отчаяніе развязало его.
   -- Ради Бога, милостивая, благословенная начальница, ради Бога, оставьте меня здѣсь; не отсылайте меня въ деревню!-- кричалъ онъ, хватаясь за ея платье.-- Милада говоритъ, что я долженъ быть честнымъ; въ деревнѣ я не могу быть честнымъ... Здѣсь я буду честнымъ, оставьте меня!... Въ деревнѣ я -- воръ и долженъ быть воромъ...
   -- Дитя, дитя! Что ты говоришь?-- перебила настоятельница.-- Никто не долженъ воровать; каждый человѣкъ можетъ заработать честный кусокъ хлѣба.
   -- Я не могу!-- закричалъ Павелъ и обернулся къ двумъ монахинямъ, которыя по знаку настоятельницы хотѣли оттащить его.-- Я не могу!... Все, что я заработываю, Виргилій отымаетъ и пропиваетъ; я за него работаю и ничего не получаю... Міръ долженъ давать мнѣ одежду и не даетъ... Когда Виргилиха идетъ къ нимъ и говоритъ: у парня нѣтъ рубахи, у парня нѣтъ куртки, они отвѣчаютъ: А у насъ нѣтъ денегъ!... Ходить на охоту и въ трактиръ -- у нихъ всегда есть деньги...
   Настоятельница неодобрительно покачивала головой и дѣлала по временамъ возраженія; Павелъ немедленно разбивалъ ихъ. Молчаливый юноша весь высказался въ правдивой, грубо-жесткой рѣчи. Его слова не были плодомъ долгаго размышленія; они явились слѣдствіемъ сознанія своего несчастія и надежды на избавленіе. Каждое новое обвиненіе противъ своей пріемной матери-общины, каждый порывъ гнѣва и отчаянія онъ заключалъ жалобной просьбой:
   -- Оставьте меня здѣсь, не отсылайте въ деревню.
   Но каждый разъ, когда глаза его обращались со страхомъ или надеждой къ высокой женщинѣ, которой онъ приписывалъ власть измѣнить его злосчастную судьбу,-- онъ встрѣчалъ одно и то же кротко-неумолимое выраженіе. Она смотрѣла безконечно-благочестиво, безконечно-безучастно и подобно ей смотрѣли всѣ спутницы.
   Туго соображавшій Павелъ, наконецъ, понялъ, что всѣ просьбы напрасны.
   -- Иди, дитя мое,-- сказала настоятельница,-- иди съ Богомъ и будь увѣренъ, что гдѣ бы ты ни былъ, Богъ всегда защититъ тебя. Если Господь съ нами, что могутъ намъ сдѣлать люди? Что намъ ихъ дурной примѣръ и испытанія, которыя мы черезъ нихъ переносимъ? Иди съ миромъ, дитя мое, и да хранитъ тебя Богъ.
   Она подала знакъ привратницѣ; та поспѣшно открыла двери сѣней. Молча, не прощаясь, пошелъ Павелъ къ выходу. За нимъ раздался раздирающій душу крикъ. Милада, которая стояла все время неподвижно, съ опущенными глазами и покорно склоненною набокъ головкой, бросилась за братомъ.
   -- Подожди, я иду съ тобой!-- вскричала она; бросилась ему на шею и, осыпая его поцѣлуями, всхлипывала:-- Бѣдный Павелъ! Бѣдный Павелъ!
   Внѣ себя, она била кулаками монахинь, которыя подошли къ ней и ласково уговаривали успокоиться. Она судорожно всхлипывала и взвизгивала:
   -- Оставьте меня, я пойду съ нимъ, потому что онъ бѣденъ, потому что онъ -- воръ... Посмотрите, посмотрите на него,-- онъ въ лохмотьяхъ; ему нечего ѣсть; я тоже хочу ходить въ лохмотьяхъ; я тоже хочу голодать; не хочу быть святой и идти на небо, если онъ будетъ въ аду!
   Она кричала, точно хотѣла крикомъ надорвать себѣ грудь. Павелъ, смущенный порывистостью сестры, обрадованный неожиданнымъ выраженіемъ ея любви, сконфуженный и счастливый, въ оцѣпенѣніи смотрѣлъ на нее и не шевельнулся, когда монахини образовали около нихъ тѣсный кругъ, отцѣпили руки малютки отъ его шеи и крѣпко держа ее за ноги и за руки, понесли прочь. Все это дѣлалось очень бережно, безъ малѣйшаго признака нетерпѣнія; лица благочестивыхъ женщинъ выражали только глубокую грусть и искреннее сожалѣніе, когда ихъ воспитанница продолжала сопротивляться.
   -- Павелъ,-- кричала она,-- Павелъ, отыми меня!... Уйдемъ, уйдемъ прочь... Пойдемъ вмѣстѣ работать! пойдемъ на каменоломню, какъ прежде, когда мы были маленькими... Я буду о тебѣ заботиться, чтобы ты не былъ воромъ... Отыми меня!... Возьми съ собой... Не уходи одинъ... Если ты уйдешь, я тебя никогда не увижу... Онѣ тебя никогда больше не пустятъ ко мнѣ. Никогда! Никогда!...
   Ея крики перешли въ рыданія и окончились судорожнымъ кашлемъ. Павелъ жалобно стоналъ. Крикъ Милады о помощи надрывалъ ему сердце, но онъ сохранилъ настолько здраваго смысла, чтобы понять, что ея требованія неисполнимы, и благія намѣренія превышаютъ силы.
   Наконецъ, она умолкла,-- вѣроятно, отъ истощенія. Павелъ не могъ ее видѣть: ихъ раздѣляли сплошные ряды монахинь. Вмѣсто напряженнаго голоса сестры мальчикъ услышалъ серебристые звуки, которые успокоивали, уговаривали, убѣдительно, робко, тихо, тихо... Павелъ задержалъ дыханіе и прислушался -- малютка умолкла. Только по временамъ слышалось ея всхлипыванье, вырывавшееся изъ глубины измученной груди. Ему казалось, что при этомъ она произносила его имя. Онъ не могъ долѣе выдержать, бросился впередъ, чтобы прорваться черезъ ряды монахинь, скрывавшихъ отъ него сестру. Онъ ожидалъ сопротивленія и ошибся; какъ по командѣ разступились монахини на обѣ стороны, и онъ увидалъ Миладу, которая стояла рядомъ съ настоятельницей и держала ее за руку. Блѣдная, дрожащая, съ наплаканными глазками, склонивъ набокъ головку, она молча смотрѣла въ землю. Ему непреодолимо захотѣлось схватить ее на руки и бѣжать прочь. Двери были отворены; нѣсколько шаговъ -- и они на свободѣ, а тамъ пусть монахини попробуютъ догнать его!... А потомъ что? Куда поведетъ онъ сестру? Въ нищенскій уголъ! И онъ побѣдилъ горячее желаніе.
   -- Подойди ближе,-- сказала настоятельница,-- скажи сестрѣ своей: прощай!
   Онъ исполнилъ приказаніе и по собственному побужденію прибавилъ:
   -- Въ будущее воскресенье я приду опять.
   Малютка снова разразилась слезами и, не подымая глазъ, прошептала:
   -- Можно ему придти?
   -- Я не могу обѣщать этого заранѣе,-- отвѣтила настоятельница,-- это зависитъ не отъ меня, а отъ тебя, отъ твоего поведенія. Твой братъ можетъ приходить всегда, когда ты будешь умной, послушной и,-- она съ особеннымъ удареніемъ произнесла:-- терпѣливой.
   -- Хорошо!-- весело вскричалъ Павелъ. Такое условіе подѣйствовало на него успокоительно. Онъ не могъ понять, почему Милада грустно и недовѣрчиво покачала головкой, когда, обнимая и цѣлуя ее, онъ обѣщалъ непремѣнно придти черезъ недѣлю.
   Когда малютку увели, а Павелъ, по приказанію привратницы, оставилъ сѣни и вышелъ на площадь, онъ почему-то разсмѣялся.
   Мальчикъ смѣялся надъ глупою дѣвочкой, которая спокойно перенесла нѣсколько лѣтъ разлуки, а теперь убивалась изъ-за одной недѣли. Бѣдная малютка, какъ она его любитъ! Онъ этого и не воображалъ! Она всѣмъ была готова пожертвовать для него: прекраснымъ домомъ, хорошимъ платьемъ, вкусною ѣдой... и даже-небесными благами... Онъ вознаградитъ ее за это; ужъ онъ знаетъ какъ; онъ станетъ достойнымъ ея любви.
   Блаженная гордость, счастливая увѣренность охватили все его существо; что-то хорошее, непостижимое наполнило его сердце. Онъ не могъ дать себѣ отчета, что это такое; онъ не могъ назвать этого чувства; оно было ему такъ ново, такъ чуждо,-- онъ впервые испытывалъ счастіе. Подъ вліяніемъ совершившагося внутри него чуда, юноша ожидалъ другого извнѣ. Медленно шагая впередъ, онъ пришелъ понемногу къ убѣжденію, что въ близкомъ будущемъ его ожидаетъ перемѣна судьбы, что онъ на пути къ началу новой, лучшей жизни.
   Павелъ шелъ почти часъ и едва прошелъ четверть пути; тутъ нагналъ его посланный, который также шелъ изъ города въ деревню; старый знакомецъ, ночной сторожъ Венделинъ Мухъ. Каждое воскресенье, рано утромъ, баронесса посылала его въ монастырь. Онъ приносилъ Миладѣ карманныя деньги, письмо настоятельницѣ и подарки для ея бѣдныхъ. Баронесса получала черезъ него недѣльный отчетъ о своей воспитанницѣ.
   На этотъ разъ къ обычному отчету настоятельница на-скоро прибавила слѣдующія строки: "Свиданіе дѣтей не принесло желаннаго результата. Оно пробудило каплю бродяжнической крови, къ сожалѣнію, текущей въ жилахъ нашей любимицы. Мы боимся, что потребуется много времени, прежде чѣмъ удастся изгладить вредъ, который причинило это первое и, если госпожа баронесса захочетъ послѣдовать нашему совѣту, послѣднее свиданіе дѣтей".
   

VIII.

   Подъ вечеръ, когда Павелъ возвратился назадъ, онъ еще издали увидалъ на улицѣ Виргилиху, которая, казалось, кого-то поджидала. Она окликнула его, ласково поздоровалась и съ участіемъ спросила о путешествіи. Онъ отдѣлался односложными отвѣтами, подозрительно взглянулъ на нее и подумалъ: "что ты лебезишь, старая колдунья?"
   Онъ не долго оставался въ неизвѣстности. Настойчивость, съ которой старуха шла за нимъ, робкое упрашиваніе, чтобъ онъ подождалъ ее и не бѣжалъ впередъ, открыли ему глаза.
   "Виргилиха хочетъ удержать меня подальше отъ дома, значитъ, тамъ происходитъ что-нибудь, чего мнѣ не слѣдуетъ видѣть"... Едва явилось подозрѣніе, какъ онъ бросился бѣжать, быстро достигъ лачужки пастуха, сильно толкнулъ дверь и вошелъ въ сѣни. Павелъ бросилъ взглядъ въ комнату: Винска, красивая и нарядная, сидѣла на постели и, закрывъ лицо руками, всхлипывала.
   Передъ ней стоялъ Петръ, съ миной кающагося грѣшника, красный, какъ ракъ; его шапка, украшенная тремя павлиньими перьями, съѣхала на затылокъ.
   Когда Павелъ появился на порогѣ, Винска быстро вскочила и закричала:
   -- Ты опять здѣсь? Что тебѣ надо? Зачѣмъ пожаловалъ?
   Онъ злобно посмотрѣлъ на шляпу Петра, у крашенную перьями, и мрачно спросилъ:
   -- Ему подарила?
   На мгновеніе Винска смутилась. Сынъ старосты высокомѣрно сказалъ:
   -- Чего собака суется не въ свое дѣло? Это тебя не касается. Проваливай!
   Павелъ широко разставилъ ноги, уперся ими въ полъ и грубо проворчалъ:
   -- Я не для тебя кралъ перья; отдай ихъ Винскѣ!
   Петръ повернулъ голову, проворчалъ протяжное, угрожающее: "Ты?!" -- и замахнулся на Павла кулакомъ. Въ одно мгновеніе Винска повисла у него на рукѣ всею тяжестью своего сильнаго, упругаго тѣла. Она вытерла о его плечо слезу, блестѣвшую на щекѣ, и прошептала:
   -- Оставь его; онъ ничего не знаетъ; онъ непроходимо глупъ!
   -- Кто?-- закричалъ Павелъ, и холодный потъ выступилъ у него на лбу.
   -- Тотъ, кто спрашиваетъ!-- отвѣтила дѣвушка.-- А теперь слушай и замѣть себѣ: все, что принадлежитъ мнѣ, принадлежитъ и ему,-- она ткнула пальцемъ въ грудь Петра,-- мнѣ нѣтъ надобности дарить ему что-нибудь, потому что я сама принадлежу ему отъ головы до пятокъ. До тѣхъ поръ, пока онъ желаетъ владѣть мной,-- я его, а когда я не буду ему нужна, то утоплюсь въ рѣчкѣ.
   Сынъ старосты повторилъ свое: "Ты?!" -- но на этотъ разъ оно относилось къ возлюбленной и выражало нѣжный упрекъ. Толстый, самодовольный парень рядомъ съ безпомощною, преданною дѣвушкой казался ничтожествомъ.
   -- Не рюмь,-- сказала Винска, вздыхая,-- въ концѣ концовъ мнѣ не миновать рѣчки. Вѣдь, ты не можешь жениться на бѣдной дѣвушкѣ.
   -- Жениться? Онъ на тебѣ?-- Павелъ разразился грубымъ смѣхомъ.-- Жениться!... Вотъ что выдумала!
   -- Никогда,-- грустно возразила Винска.-- Я никогда ничего не воображала, кромѣ того, что онъ мой первый любовникъ; онъ меня погубитъ,-- многія погибаютъ отъ своихъ первыхъ любовниковъ. Я не могу совладать съ собой и, если узнаю, что Петръ послушался отца и женится на богачкѣ Милославѣ, не говоря ни слова, брошусь въ рѣчку.
   -- Дитя, дитя!-- вскричалъ Петръ, топнувъ ногой, взялъ въ руки ея круглую головку и страстно поцѣловалъ ее въ лобъ.
   Павелъ выбѣжалъ вонъ. Онъ отмахивался, точно на него напалъ рой пчелъ, отъ котораго онъ старается избавиться. Затѣмъ, несмотря на усталость, пошелъ безцѣльно бродить по деревнѣ".
   "Какое ему дѣло до того, что Винска, несмотря на данное слово, осталась любовницей Петра?-- старался онъ убѣдить себя.-- А вотъ, что дочь пьяницы Виргилія и его безшабашной супруги вознамѣрилась стать снохой старосты -- это непозволительно, чудовищно! Дѣло не обойдется безъ возмездія: Винскѣ не миновать рѣчки".
   При одной мысли онъ почувствовалъ рѣзкую, невыносимую боль и въ то же время злобную радость, что врагу придется испытать часть его муки.
   Наступили сумерки; все замолкло; тишина раздражала несчастнаго, который не могъ найти успокоенія и усмирить свою бушующую кровь.
   Странствуя по деревнѣ, Павелъ приблизился къ дому старосты и остановился противъ него у забора. Въ это время дверь дома отворилась, оттуда вышли два человѣка; Павелъ узналъ ихъ по голосамъ, когда они переходили улицу: это были два старѣйшихъ члена общины.
   -- Дѣло плохо; онъ недолго протянетъ. Какъ по-твоему?-- спросилъ одинъ изъ нихъ.
   -- Очень недолго,-- отвѣтилъ другой.
   "Кто? Бога ради, кто не долго протянетъ?... Староста?" -- Павелъ вдругъ припомнилъ, что недавно встрѣтилъ послѣдняго и не узналъ,-- до того тотъ перемѣнился.-- "Староста боленъ и умретъ, тогда Петръ будетъ самъ себѣ голова и женится на Винскѣ... если захочетъ"...
   Крестьяне направились къ трактиру; Павелъ послѣдовалъ за ними, стараясь подслушать ихъ разговоръ, но не въ состояніи былъ разобрать ни одного слова: сильный стукъ и шумъ въ головѣ заглушалъ звуки, приходящіе извнѣ. Мысль, приведшая его на мгновеніе въ бѣшенство, потеряла всю силу передъ другой, не менѣе мучительной, но болѣе чудовищной; онъ въ реальныхъ образахъ видѣлъ то, что недавно считалъ невозможнымъ: ненавистная, горячо-любимая стояла передъ алтаремъ въ вѣнчальномъ головномъ уборѣ, на который не имѣла болѣе права. Онъ почувствовалъ нестерпимую боль, душевная борьба его разрѣшилась злобнымъ желаніемъ: "Пусть лучше бросится въ рѣчку!"
   Къ шедшимъ впереди крестьянамъ присоединились другіе; кучка остановилась на нѣкоторое время передъ открытою дверью трактира, посудачили и вошли внутрь.
   Павелъ пробрался въ сѣни, идти дальше у него не хватало смѣлости. Комната была полна народу, хотя на этотъ разъ танцевъ и музыки не было: играли въ карты, курили, пили, спорили. Нѣкоторые парни угощали дѣвушекъ мясомъ и виномъ. За однимъ столикомъ, между работникомъ и работницей почтмейстера сидѣлъ Арность; передъ ними стояла кружка пива, изъ которой всѣ трое поочередно прихлебывали. Тщедушный юноша за послѣднее время значительно выровнялся, смотрѣлъ сытымъ, былъ аккуратно одѣтъ и даже обзавелся собственной трубкой. Годъ тому назадъ онъ потерялъ своего безпутнаго отца и съ тѣхъ поръ зажилъ хорошо; онъ зарабатывалъ на содержаніе себѣ и матери, не позволялъ старухѣ торговать краденымъ добромъ. Когда она попробовала ослушаться, немилосердно исколотилъ ее.
   Съ товарищами дѣтства онъ почти не знался, Павла оставилъ совсѣмъ въ покоѣ, только отъ времени до времени оказывалъ ему маленькія услуги, въ воспоминаніе многихъ порокъ, которыя тотъ перенесъ за него.
   Когда Арность увидалъ подпаска, засматривающаго въ дверь, то обратилъ на него вниманіе своихъ компаніоновъ,-- ему показалось, что Павелъ, по обыкновенію, голоденъ. Маленькое общество поднялось; Арность заплатилъ и, получивъ сдачу съ серебряной монеты, хвастливо бросилъ издали Павлу крейцеръ. Тотъ поймалъ его, съ минуту подержалъ въ поднятой рукѣ, затѣмъ, раскрылъ ее и пустилъ монету на полъ.
   Арность закричалъ:
   -- Глупый малый, сыщи же его, сыщи крейцеръ!
   Павелъ засунулъ руки въ карманы:
   -- Ищи самъ, я не нуждаюсь въ твоихъ деньгахъ, у меня есть свои!-- отвѣтилъ онъ и вытащивъ кошелекъ съ торжествомъ потрясъ имъ въ воздухѣ, такъ что серебряные гульдены зазвенѣли.
   -- Деньги! У нищаго, оборванца -- деньги!
   Поднялась суматоха; многіе встали съ своихъ мѣстъ, въ дверяхъ произошла давка. Рабочій схватилъ Павла за шиворотъ, трясъ я приговаривалъ:
   -- Откуда у тебя деньги? Откуда? Воръ!
   На этотъ разъ юноша долженъ былъ благословлять судьбу, чтоего куртка была ветха и немедленно подалась, какъ только онъ уперся ногами въ колѣни рабочаго и сильнымъ толчкомъ вырвался на свободу. Оставивъ кусокъ сѣрой матеріи въ рукахъ непріятеля, Павелъ помчался къ двери и выскочилъ на темную улицу. Несясь по улицѣ, онъ слышалъ за собой топотъ преслѣдующихъ. Въ порывѣ злобы онъ обернулся и закричалъ: "Откуда у меня деньги?-- укралъ!" -- и съ грубымъ хохотомъ помчался впередъ. Толпа деревенскихъ парней, съ Арностомъ во главѣ, грозя и ругаясь, бросилась на голосъ.
   Павелъ завернулъ въ переулокъ, который велъ къ площади, гдѣ находилась школа. Въ переулкѣ онъ наткнулся на мирно шагавшаго ночного сторожа, сбилъ старика съ ногъ, такъ что тотъ свалился, какъ снопъ, споткнулся о него самъ, быстро вскочилъ и побѣжалъ дальше. Крикъ сторожа показалъ путь потерявшимъ слѣдъ парнямъ. Затравленному оставалось одно -- броситься въ школу. Дверь была не заперта; онъ вошелъ, задвинулъ засовъ и вбѣжалъ по лѣстницѣ въ комнату учителя; между тѣмъ Арность съ товарищами уже стучали въ дверь и шумѣли на улицѣ.
   Хабрехтъ сидѣлъ среди комнаты за столомъ и при яркомъ свѣтѣ небольшой лампочки читалъ. Онъ оперся локтями о столъ, подперъ кулаками щеки; его обыкновенно блѣдное лицо пылало, всегда усталые, тусклые глаза горѣли болѣзненнымъ блескомъ. Точно свалившись изъ другого, чудно-печальнаго міра на скорбную землю, учитель смотрѣлъ полуиспуганно, полу сердито на бурно ворвавшагося юношу и при этомъ непроизвольнымъ движеніемъ закрылъ книгу.
   -- Г-нъ учитель,-- задыхаясь бормоталъ Павелъ,-- г-нъ учитель, возьмите деньги.
   Онъ передалъ свой кошелекъ и быстро, отрывочными фразами, разсказалъ, откуда взялось его богатство, какъ онъ ввелъ въ заблужденіе людей, которые теперь ломятся въ двери.
   -- Чортъ тебя надоумилъ!-- привѣтствовалъ его Хабрехтъ; подошелъ къ окну, открылъ его и закричалъ изъ всѣхъ силъ, чтобы буяны убирались. Онъ арестуетъ мальчика и завтра самъ сведетъ къ старостѣ. Слова не подѣйствовали, учителю пришлось спуститься для переговоровъ внизъ, чтобы помѣшать буянамъ высадить дверь. Пока старикъ велъ переговоры, Павелъ стоялъ среди комнаты, съ пылающей головой, плотно прижавъ къ груди злосчастное сокровище.
   "Никогда, никогда больше не буду такъ говорить!" -- думалъ онъ. Безконечно долго тянулось время, наконецъ, шумъ стихъ. Арностъ съ компаніей направился назадъ, и долго еще доносились ихъ возбужденные голоса. Учитель вошелъ въ комнату, онъ былъ разгоряченъ, его жидкіе, торчащіе волосы были въ страшномъ безпорядкѣ.
   -- Наконецъ-то, ушли,-- сказалъ Павелъ.
   -- Только бы не вернулись!-- проворчалъ Хабрехтъ.
   -- Пусть сунутся,-- сказалъ Павелъ, выразительно глядя на кувшинъ съ водой, который стоялъ въ уголкѣ, возлѣ кровати.-- Пусть, вернутся, я окочу ихъ водой!
   -- Успокойся, ты этого не сдѣлаешь. Лучше подумаемъ, куда спрятать твои деньги. Смотри сюда!
   Учитель отодвинулъ столъ къ стѣнѣ и приподнялъ часть пола, на которой онъ стоялъ. Подъ нимъ оказалось незначительное пустое пространство, куда старикъ положилъ книгу, за которой его засталъ Павелъ, и деньги. Затѣмъ тщательно закрылъ отверстіе.
   Мальчикъ внимательно наблюдалъ, за учителемъ и, когда все было приведено въ порядокъ, столъ поставленъ на прежнее мѣсто, спросилъ:
   -- Что это за книга? Волшебная?
   Хабрехтъ разсвирѣпѣлъ:
   -- Глупо и нахально! Ты не знаешь, что меня всего больше огорчаетъ! Хочешь, чтобы я также сталъ твоимъ врагомъ, мало у тебя ихъ? Я часто удивлялся,-- все болѣе разгорячаясь продолжалъ онъ,-- что всѣ противъ тебя; ничего нѣтъ удивительнаго, иначе быть не могло, ты самъ кругомъ виноватъ. Кого ты любишь? Кого уважаешь?... У тебя даже ко мнѣ нѣтъ капли уваженія... Волшебная книга!
   Онъ повторилъ это слово съ новымъ взрывомъ негодованія и укоризненно потрясъ поднятыми вверхъ руками.
   Павелъ покраснѣлъ, надулся, губы задрожали, точно онъ хотѣлъ разразиться слезами. Однако, онъ овладѣлъ собой и собравшись съ силами объявилъ учителю, что съ нынѣшняго дня рѣшилъ начать новую жизнь, какъ обѣщалъ утромъ сестрѣ.
   Учитель вздрогнулъ и мрачно засмѣялся.
   -- Правильно поступлено, юноша на вѣрной дорогѣ; умно задумалъ -- безумно сдѣлалъ, бѣло началъ -- черно кончилъ.
   Онъ схватился за голову и съ мучительной болью простоналъ:
   -- Глупый малый, бѣдняга! мнѣ это знакомо, я бы могъ кое-что поразсказать -- не тебѣ,-- прервалъ онъ себя, махая указательнымъ пальцемъ подъ носомъ Павла.-- Не для тебя такіе разсказы,-- сказалъ онъ, замѣтивъ съ какимъ напряженнымъ ожиданіемъ смотрѣлъ на него мальчикъ.-- Еще рано, можетъ быть, позже, когда ты будешь разумнѣе, сознательнѣе. Теперь ты только получаешь раны, но мимоходомъ, поверхностныя, неглубокія; погоди, пока онѣ изъязвятъ тебя, тогда вспомнишь обо мнѣ, позже -- въ старости. Тогда ты узнаешь, что всего хуже страдать подъ старость отъ безумныхъ поступковъ,-- совершенныхъ въ юности. Не особенно крупныхъ, многіе поступаютъ гораздо хуже и живутъ себѣ преспокойно въ мирѣ съ собой и людьми. Заносчивость, дурацкое хвастовство, ничтожная ложь -- и здѣсь адъ кромешный!
   Онъ билъ себя въ грудь кулакомъ, потомъ сѣлъ на стулъ, опрокинулся головой на столъ и замолчалъ. Долго лежалъ онъ, вздрагивая, какъ въ лихорадкѣ. Павелъ съ состраданіемъ смотрѣлъ на него и не смѣлъ пошевельнуться. Что же дѣлалъ г-нъ учитель?... всхлипывалъ? Отчего вздрагивало его тщедушное тѣло, точно потрясенное неудержимыми рыданіями? Боже мой, чѣмъ огорчается человѣкъ? Какую несправедливость испыталъ онъ въ юности? Отчего подъ старость не можетъ жить спокойно?... Вообще, Павелъ не былъ любопытенъ, однако, охотно узналъ бы тайну учителя и также охотно помогъ бы ему, а съ нимъ вмѣстѣ и себѣ. Онъ даже придумалъ какимъ образомъ. Весь день въ головѣ его шла бурная работа.
   -- Г-нъ учитель,-- началъ онъ, приближаясь и тихонько ударяя его пальцемъ по плечу.-- Г-нъ учитель, послушайте, я хочу вамъ кое-что сказать.
   Хабрехтъ поднялъ голову, мрачно улыбнулся и сказалъ:
   -- Ты еще здѣсь, глупый малый, ступай домой. Ступай,-- повторилъ онъ строго, послѣ того какъ первое приказаніе осталось безъ послѣдствій.
   Павелъ не шелохнулся и стоялъ, какъ воплощенная рѣшимость. Спокойно глядя учителю въ глаза, онъ заявилъ, что не пойдетъ сегодня домой и начнетъ новое дѣло. Онъ уже хотѣлъ начать его въ монастырѣ, но тамъ оно не выгорѣло, поэтому онъ просилъ у г-на учителя позволенія начать дѣло здѣсь.
   -- Что начать?-- спросилъ тотъ.
   -- Новую жизнь,-- отвѣтилъ Павелъ и поразительно разумно объяснилъ, какъ онъ ее себѣ представляетъ.
   Въ монастырѣ онъ усердно просилъ, чтобы его оставили; учителю же обѣщалъ точно въ утѣшеніе, что съ этихъ поръ останется у него и будетъ заботиться, чтобы изъ ихъ совмѣстной жизни былъ прокъ для обоихъ.
   Учителю часто приходилось сердиться на небрежность, съ какой община относилась къ своимъ обязанностямъ: поля, принадлежащія школѣ, стояли необработанными. Теперь онъ займется полями и также садомъ; пусть посмотрятъ, какъ они преобразятся и долго ли садъ останется пустыремъ. Медленно излагалъ Павелъ свои планы: платы за трудъ ему не нужно,-- онъ выговаривалъ себѣ только кровъ и пропитаніе. Деньги можно заработать глубокой осенью и зимой на фабрикѣ, гдѣ платятъ гульденъ въ день. Когда накопится тысяча гульденовъ, онъ купитъ клочокъ земли и выстроитъ на ней домъ.
   Сестра, съ своей стороны, будетъ продолжать копить; онъ будетъ по возможности часто навѣщать ее,-- тяжело ему было такъ долго не видаться съ ней. Подъ конецъ онъ опять заговорилъ въ успокоительномъ тонѣ и обѣщалъ, аккуратно каждый вечеръ проводить съ учителемъ, "чтобы вы не были такъ одиноки; при мнѣ вы почитаете свою,-- онъ чуть не сказалъ волшебную книгу, но къ счастью проглотилъ первое слово и произнесъ только второе,-- а я буду считать свои деньги".
   Хабрехтъ предоставилъ ему говорить и только по временамъ со вздохомъ бормоталъ: "Глупый малый!" Однако Павелъ замѣтилъ, что учитель не совсѣмъ отрицательно относился къ его планамъ.
   -- Все это прекрасно,-- сказалъ онъ, наконецъ,-- или, по крайней мѣрѣ, не такъ глупо, какъ отъ тебя можно было ожидать; но мы ничего не смѣемъ предпринять безъ разрѣшенія общины.
   -- Съ ней не трудно поладить: стоитъ только г. учителю приняться за дѣло,-- думалъ Павелъ. Онъ съ непоколебимою твердостью выразилъ свое мнѣніе и на всѣ возраженія съ упорнымъ терпѣніемъ повторялъ одинъ и тотъ же доводъ, до тѣхъ поръ, пока учитель не сдался.
   -- Ну, Богъ съ тобой, оставайся, если тебя ничѣмъ не выживешь, репейникъ!
   Тогда Павелъ радостно прыгнулъ, такъ что полъ заскрипѣлъ и задрожалъ.
   -- Я зналъ, что г. учитель мнѣ поможетъ!
   Учитель велѣлъ ему умѣрить дикіе порывы и неуклюжія движенія; самъ, ворча, но съ глубоко-искреннимъ выраженіемъ на блѣдномъ старческомъ лицѣ, занялся приготовленіемъ къ водворенію и угощенію гостя. Павелъ получилъ кусокъ хлѣба съ масломъ, такого вкуснаго, какого ни раньше, ни позже ему не приходилось пробовать. Затѣмъ, учитель открылъ дверь въ чуланчикъ рядомъ съ комнатой, бросилъ на полъ толстый войлокъ и сказалъ:
   -- Растягивайся и храпи!-- покрылъ новаго жильца плащемъ и заперъ дверь.
   Павелъ остался въ темнотѣ и охотно послѣдовалъ бы совѣту учителя, но это ему не удалось: все существо его ликовало! Итакъ, новая жизнь началась. Онъ не лежитъ дрожа и скорчившись въ сѣняхъ у пастуха, гдѣ пронизывающій, леденящій вѣтеръ дуетъ во всѣ щели. Онъ покрытъ теплымъ плащемъ; въ чуланѣ чудесно пахнетъ разными вещами: старымъ платьемъ, персидской ромашкой, сапогами, кислымъ молокомъ. Какъ хорошо! Онъ заранѣе предвкушаетъ радость Милады, когда она узнаетъ о его счастіи! При мысли о сестрѣ онъ закрылъ глаза, а когда снова открылъ ихъ, серпъ молодого мѣсяца глядѣлъ въ окно. Павелъ привѣтствовалъ его словами: "Ты тоже начинаешь новую жизнь; мы начинаемъ вмѣстѣ!" И несмотря на новую обстановку, на то новое, что въ немъ начинало бродить и пускать ростки, онъ впервые послѣ долгаго, долгаго времени испыталъ чувство человѣка, вернувшагося на родину. Онъ вспомнилъ, какъ въ былыя времена проводилъ ночи съ отцомъ и матерью подъ навѣсомъ каменоломни, въ чужихъ людяхъ, но все-таки дома, потому что вся домашняя нищета была съ собой. И вотъ, у него снова свой уголъ, даже гораздо лучшій, чѣмъ прежде: не придется бояться отца, а мать далеко... Положимъ, мать вернется и тогда... Дрожь пробѣжала по всему тѣлу; онъ плотнѣе закутался въ плащъ и произнесъ краткую, выразительную молитву: "Милосердый Боже, ты видишь, что я вступилъ на правильный путь; теперь, милосердый Боже, позаботься, чтобы мнѣ не пришлось его покинуть".
   

IX.

   На слѣдующій день, когда учитель пришелъ къ старостѣ, тотъ лежалъ въ постели. Собственныя страданія сдѣлали его совершенно равнодушнымъ къ несчастію ближняго. Какъ только Хабрехтъ заговаривалъ о Павлѣ, староста сводилъ рѣчь на себя, на свои страданія, жаловался на врача, который радъ выманивать денежки, а помогать не помогаетъ. То ли дѣло, какъ вылѣчили его работницу! Ту самую, которая недѣли двѣ тому назадъ отъ слабости едва держалась на ногахъ. Теперь она бодра и здорова. А почему? По тому что съ самаго начала и слышать не хотѣла о докторахъ, а прямо послала за снадобьемъ къ женѣ пастуха. Средство помогло, черезъ часъ больная стала поправляться.
   -- Хы, хм!-- проворчалъ учитель и снова заговорилъ о Павлѣ, на что больной вторично разсказалъ исторію исцѣленія дѣвушки.
   -- Какъ же вы рѣшите относительно Павла?-- спросилъ учитель и получилъ, наконецъ, отвѣтъ:
   -- Обратитесь къ остальнымъ членамъ общины.
   Хабрехтъ обошелъ всѣхъ членовъ поочередно; его выслушивали серьезно и терпѣливо, и каждый говорилъ:
   -- Прежде всего, вамъ надо спросить старосту.
   -- Староста послалъ меня къ вамъ.
   -- Да? Тогда надо спросить остальныхъ.
   Мирныя бесѣды поодиночкѣ не привели никого къ самостоятельному рѣшенію или къ выясненію мнѣній. Хабрехтъ боялся дѣйствовать слишкомъ настойчиво, чтобы не возбудить въ столпахъ деревни подозрѣнія, что онъ хлопочетъ изъ корыстныхъ цѣлей. Онъ пошелъ, наконецъ, въ замокъ, чтобы тамъ похлопотать о своемъ протеже, но попалъ не въ добрый часъ. Письмо изъ монастыря достигло цѣли. Баронесса жестоко упрекала себя въ слабости, слѣдствіемъ которой было свиданіе дѣтей. О Павлѣ она не желала слышать, была сильно раздражена противъ него и посовѣтовала учителю, разъ навсегда, оставить негодяя на произволъ судьбы.
   Прошла недѣля. Виргилій ежедневно приходилъ за Павломъ въ школу; но юноша или скрывался, или оказывалъ открытое сопротивленіе. Потерявъ терпѣніе, пастухъ съ женой отправились къ старостѣ, чтобы силою его власти принудить питомца вернуться. Больной обѣщалъ исполнить все, о чемъ они просили и, послѣ каждаго, съ трудомъ произнесеннаго слова, умоляющимъ взоромъ смотрѣлъ на цѣлительницу; наконецъ, охая указалъ на правый бокъ:
   -- Здѣсь!... Здѣсь сидитъ дьяволъ!
   -- Боже мой, боже!-- заговорила женщина.-- Справа? Да, справа!... Вотъ гдѣ болитъ; это -- печень!
   -- Печень?... Ну, да -- она хоть что-нибудь говоритъ!... Она говоритъ, что это печень. Докторъ не говоритъ, что это печень; онъ ничего не говоритъ.
   -- Ничего не говоритъ и ничего не понимаетъ,-- сказала женщина, дѣлая презрительную гримасу.-- Не умѣетъ даже облегчить страданій; ничего не умѣетъ!-- Виргилиха подняла сложенныя руки къ губамъ и бормотала сквозь пальцы:-- Господи, Боже мой! Когда подумаешь, что такъ легко помочь г. старостѣ!
   Больной поднялся на постели:
   -- Ты увѣрена?... Ну, такъ помоги мнѣ!
   -- Кабы я смѣла,-- перебила она, бросая искоса хитрый взглядъ.-- Кабы я смѣла кое-что прислать!... Черезъ двѣ недѣли вы бы поправились.
   -- Такъ присылай лѣкарство, присылай! Только держи языкъ за зубами... понимаешь?...
   Онъ остановился, боязливо прислушался къ приближающимся шагамъ и голосамъ и прибавилъ тихонько:
   -- Когда стемнѣетъ, я пришлю работницу!
   -- Я пришлю лучше малаго; вы ему кстати намыльте голову и скажите: "Живи тамъ, куда тебя отдали". Пусть дѣвушка покараулитъ его у сараевъ.
   Староста утвердительно кивнулъ головой.
   -- Въ девять! Уходите! Уходите!
   Виргилій съ женой быстро исполнили приказаніе, но въ дверяхъ столкнулись съ Петромъ и съ докторомъ. Послѣдній строго спросилъ непрошеннаго коллегу, что ей здѣсь надо? Петръ подозрительно осмотрѣлъ стариковъ.
   Супруги молча поплелись домой.
   Придя въ хижину, старуха покопалась въ ящикѣ и вынула грязную коробку, обернутую тряпицей, откуда достала два пузыречка. На одномъ изъ нихъ была этикетка городской аптеки съ надписью: "Ромашковыя капли". Вторая содержала въ себѣ буровато-желтую жидкость съ густымъ бѣлымъ отстоемъ.
   Женщина внимательно посмотрѣла пузырекъ на свѣтъ и затѣмъ принялась медленно взбалтывать жидкость. Виргилій сѣлъ на скамью.
   -- Что ты дѣлаешь?-- спросилъ онъ неожиданно.-- Или хочешь помочь? Оставь его.
   -- Кто ему поможетъ!-- отвѣтила жена.-- Онъ уже въ лапахъ смерти!
   -- Въ лапахъ смерти?... Что ты задумала?... Не мѣшайся въ это дѣло!
   Она пожала плечами.
   -- Съ полгода или годъ онъ еще можетъ протянуть.
   -- Съ годъ?-- смущенно произнесъ Виргилій; подумалъ и вдругъ злобно вскричалъ: -- замѣтила, какъ обошелся съ нами сынокъ?
   -- Изъ страха передъ отцомъ,-- возразила жена.-- Онъ готовъ насъ исколотить изъ трусости. И на ея долю перепадетъ не мало колотушекъ -- только позже!-- Она съ особеннымъ удареніемъ произнесла послѣднее слово и сверкнула своими кошачьими глазами.-- Позже, когда выдохнется влюбленность, а она быстро выдыхается. Знаю я этихъ мерзавцевъ! Тогда милая только и услышитъ: "Проваливай-ка, на кой ты мнѣ!" Дѣвчонка знаетъ, что этимъ кончится! Куда ей тогда сунуться -- одна дорога въ рѣчку.
   Виргилій испуганно вскрикнулъ и три раза перекрестился:
   -- Спаси, Господи, неразумную дѣвушку!
   -- Нашу не спасти,-- возразила старуха съ глубокимъ убѣжденіемъ,-- она себя погубитъ!
   -- А можетъ и не погубитъ?!
   -- Дожить бы только до этого!
   -- Доживемъ! Предположимъ, что плуту нечего будетъ больше бояться. Что тогда?
   -- Тогда онъ возьметъ ее; на свѣтѣ будетъ одной несчастной дѣвушкой меньше. Хорошо, кабы старикъ скорѣе померъ; теперь, пока еще Петръ зарится на нее... Ахъ, еслибъ это сталось! кабы только!...-- старуха разразилась смѣхомъ:-- тогда и онъ отвѣдаетъ колотушекъ!
   Сначала Виргилій принималъ участіе въ ея шумномъ весельѣ, но скоро замолчалъ, притворно сложилъ губы и, глубоко вздыхая, произнесъ:
   -- Дай Богъ, чтобы милосердый Господь поскорѣе разрѣшилъ душу бѣднаго старосты!
   -- Можетъ быть, Господь пошлетъ,-- сказала сурово старуха.-- Теперь иди и приведи малаго.
   -- Онъ не пойдетъ.
   -- Скажи, что староста велѣлъ.
   -- Все равно, не пойдетъ.
   -- Ну, такъ скажи, что за нимъ прислала Винска.
   Пастухъ всталъ и направился къ выходу. Тамъ онъ остановился, оглянулся назадъ и сказалъ:
   -- Слушай, не помогай ему, но и вреднаго давать не смѣй!
   Она сердито взглянула на старика.
   -- Ладно, тамъ посмотримъ!
   Цѣлыхъ два часа заставилъ себя ждать Павелъ. Онъ пришелъ почти ночью, постучалъ въ дверь и спросилъ Винску. Малаго нельзя было уговорить войти въ хижину.
   Провожавшій его пастухъ прислонился къ стѣнѣ и стоялъ неподвижно. У сосѣдей царила мертвая тишина, нарушаемая по временамъ сильнымъ храпѣніемъ Арноста, который спалъ подъ окномъ. На порогѣ показалась Виргилиха.
   -- Винска уже спитъ,-- сказала она,-- теперь ты ея не увидишь; зачѣмъ пришелъ такъ поздно? Тебѣ надо скорѣе идти къ старостѣ.
   -- Мнѣ?
   -- Ты долженъ самъ попросить, чтобъ онъ позволилъ тебѣ остаться у г-на учителя,-- она понизила голосъ до едва слышнаго шепота,-- и также снести ему снадобье.
   -- Ага!
   Павелъ тотчасъ догадался, въ чемъ дѣло. Ему не впервой приходилось исполнять роль тайнаго посла своей принципалки; онъ раздѣлялъ вѣру всей деревни въ ея искусство и цѣлебное свойство ея медикаментовъ. Онъ протянулъ руку и сказалъ:
   -- Давайте!
   Виргилиха вручила ему пузырекъ съ мутной жидкостью и строжайше предписала принять всѣ мѣры предосторожности:
   -- Иди черезъ садъ,-- заключила она, когда юноша уже потерялъ терпѣніе и слушалъ ее изъ пятаго въ десятое,-- держись подальше отъ улицы, чтобы не попасться на глаза ночному сторожу. Работница знаетъ, что ты придешь; она отопретъ тебѣ.
   Въ два прыжка Павелъ очутился въ полѣ; одну минуту на темномъ горизонтѣ мелькнулъ его силуэтъ и исчезъ.
   Старуха подошла къ мужу, взяла его за руку и протащила за собой нѣсколько шаговъ.
   -- Бѣги за малымъ и скажи ему: "Жена совсѣмъ было забыла: вотъ это надо сейчасъ выпить и пузырекъ прислать назадъ; она его истолчетъ въ ступкѣ, а порошокъ разсыплетъ на семи кротовыхъ норкахъ; безъ этого снадобье не поможетъ". Скажи все это и отдай лѣкарство.
   Она всунула ему въ руку маленькій холодный предметъ, отъ прикосновенія котораго онъ содрогнулся.
   -- Ради Бога, тутъ что-нибудь вредное?
   -- Это противъ болей; онѣ утихнутъ.
   Онъ разсердился:
   -- Зачѣмъ не отдала ты всего сразу мальчишкѣ? Зачѣмъ еще мнѣ ходить?
   Старуха захихикала:
   -- Чтобъ, если стрясется бѣда, ты не могъ сказать: "я ничего не зналъ". Чтобы мнѣ не попасться одной, если дѣло сорвется; вотъ почему, дармоѣдъ. Ну, проваливай...
   Пастухъ отошелъ отъ жены и сказалъ:
   -- Я не пойду!
   -- Тогда пусть онъ мучится! Одному Богу извѣстно, сколько придется несчастному еще страдать. Родной сынъ не могъ бы ничего лучше сдѣлать, какъ освободить его отъ мученій. Онъ еще будетъ просить сына: "Убей меня, а то я тебя прокляну!..." Ступай, ступай же!... Ты еще упираешься?... Ну, что же! пусть его мучается, какъ искусанная собака, а Винска тѣмъ временемъ бросится въ рѣчку; пусть проклинаетъ сына и самъ лишается вѣчнаго блаженства.
   Она говорила медленно съ сильнымъ и убѣдительнымъ краснорѣчіемъ. Виргилій судорожно вздрагивалъ подъ градомъ ея словъ, точно отъ укола тысячи иголокъ.
   -- Доброе дѣло,-- заключила она,-- дѣло христіанскаго человѣколюбія избавить ближняго отъ мученій. Настоящій человѣкъ сдѣлалъ бы это для Бога.
   Старикъ тяжело дышалъ; ему страшно было глядѣть на жену, у которой въ темнотѣ глаза блестѣли фосфорическимъ свѣтомъ.
   -- Для Бога!... Значитъ, для Бога,-- повторилъ онъ, повернулся и двинулся въ путь.
   Переулокъ, куда завернулъ пастухъ, состоялъ изъ нѣсколькихъ амбаровъ и изгороди старостина сада. Дойдя до угла, Виргилій остановился. У изгороди что-то зашуршало... Старикъ услыхалъ шепотъ,-- нѣжный шепотъ влюбленныхъ, вздохъ, ласку, поцѣлуй, прощанье на одну ночь, точно влюбленные разставались навѣки... "Наша парочка",-- подумалъ Виргилій,-- ишь, мерзавецъ, ласкаетъ и цѣлуетъ, а я долженъ ради него идти на преступленіе... Долженъ ли?... Вчера я былъ на исповѣди и черезъ мѣсяцъ пойду опять... Въ этомъ нельзя будетъ покаяться... За это нѣтъ прощенія... За это -- адъ!" Прошлое воскресенье священникъ говорилъ объ адѣ и наглядно рисовалъ его муки.
   Пастухъ все шелъ впередъ; зубы его стучали, въ груди громко хрипѣло. Скрежетъ зубовъ и хрипъ -- это начало ада; онъ уже носитъ его внутри себя... Ночной мракъ, его окружающій -- это внѣшній адъ... Что такое движется передъ нимъ? Какая-то широкая, черная тѣнь, чернѣе ночи. "Это Павелъ!" -- блеснуло въ хаосѣ его мыслей.-- Окликни его, окликни!...-- убѣждаетъ себя старикъ.-- Зачѣмъ? Чтобъ отдать ему ядъ..." -- онъ не могъ окончить мысли. Ему казалось, что голова его растетъ и принимаетъ размѣры десятиведерной бочки; ноги слабѣютъ и становятся тонкими, какъ плети; слабыя ноги должны нести неимовѣрно большую голову и адъ, клокочущій въ груди! Это невозможно, совершенно невозможно... Что случилось? Милосердый Боже!... Черная тѣнь мѣняетъ форму,-- это не Павелъ; это воплощенный дьяволъ, по слѣдамъ котораго идетъ Виргилій; дьяволъ даже ни разу не оглянулся,-- онъ такъ увѣренъ, что старикъ идетъ за нимъ. У пастуха закружилась голова и потемнѣло въ глазахъ. "Нѣтъ,-- закричалъ онъ,-- нѣтъ! Я этого не сдѣлаю! Царь Небесный, пресвятая Троица, простите мои беззаконія!"
   Отъ святого имени призракъ исчезаетъ. Къ старику нагибается Павелъ и спрашиваетъ:
   -- Что вы здѣсь дѣлаете?
   -- Я, я?-- заикается Виргилій и плотно обхватываетъ его обѣими руками.-- Я, ничего! Я долженъ былъ нести ядъ, но не понесу...
   Онъ поднялся, крѣпко держа Павла за руку, раздавилъ пузырекъ и бросилъ осколки на землю.
   -- Смотри на меня,-- закричалъ онъ,-- останься здѣсь и смотри на меня!
   -- Пустите; вы опять пьяны,-- сказалъ юноша, вырвался изъ рукъ Виргилія и перепрыгнулъ черезъ заборъ.
   На слѣдующее утро Павелъ только-что проснулся отъ глубокаго сна. Дверь чуланчика, который учитель отдалъ ему вмѣсто комнаты, быстро отворилась; въ полумракѣ сѣраго осенняго дня показался учитель и закричалъ:
   -- Встань поскорѣе, надо благовѣстить по покойникѣ.
   -- По комъ?-- спросилъ Павелъ, вытягивая одеревенѣвшіе члены.
   -- По старостѣ.
   Юноша вскочилъ, какъ ужаленный.
   -- Онъ умеръ; я иду туда; позаботься о благовѣстѣ,-- сказалъ Хабрехтъ и быстро вышелъ.
   Павелъ удивился и перепугался. Староста, которому онъ снесъ вчера лѣкарство, не поправился! умеръ... не поправился!... Средство не помогло! На то воля Божья. Милосердый Господь пожалѣлъ Павла. Можетъ быть, Онъ допустилъ старосту умереть, чтобы тотъ не принудилъ Павла жить у пастуха.
   Юноша выбѣжалъ изъ дому, перебѣжалъ дворъ, влѣзъ на колокольню и заблаговѣстилъ; онъ звонилъ съ благоговѣніемъ, ревностно, съ торжественной медлительностью и при этомъ про себя горячо молился объ успокоеніи души усопшаго. Спускаясь съ колокольни, онъ встрѣтилъ священника, который возвращался съ Дарами отъ усопшаго и направлялся въ церковь. Павелъ упалъ на колѣни; священникъ бросилъ на него взоръ, полный упрека и осужденія, такъ что юноша весь съежился отъ страха и, ударяя себя въ грудь, спрашивалъ: "Почему онъ сердится на меня? Можетъ быть, онъ также думаетъ, что староста долженъ былъ умереть изъ-за меня?"
   Павелъ вернулся въ школу и только что вошелъ въ свою комнату, какъ къ нему шмыгнула Винска. Растерянная, внѣ себя, она едва накинула на плечи одежду; платокъ съѣхалъ съ растрепанной головы на затылокъ; лицо было смертельно блѣдно. Въ порывѣ безумнаго отчаянія она бросилась Павлу въ ноги.
   -- Сжалься, сжалься!-- кричала она,-- ты лучше всѣхъ насъ! Милый Павелъ, ты добръ, сжалься надъ нами... Мы всегда плохо поступали съ тобой, но, все-таки, сжалься; сжалься надъ старикомъ, сжалься надъ матерью, сжалься надо мною!
   Она прижималась лицомъ къ его колѣнямъ, обнимала ихъ и умоляющимъ взоромъ смотрѣла ему въ глаза. Онъ былъ блѣднѣе дѣвушки; здобная радость наполняла все его существо.
   -- Что тебѣ надо?-- спросилъ онъ.
   -- Павелъ,-- отвѣтила дѣвушка и плотнѣе прижалась къ нему,-- пузыречекъ, который ты отнесъ вчера, нашли у мертваго въ рукахъ; всѣ говорятъ, и также Петръ, что въ пузырькѣ былъ ядъ.
   -- Ядъ?-- ему вспомнилась ночная сцена съ Виргиліемъ.-- Да, твой старикъ болталъ что-то про ядъ... Змѣиное отродье! Вы задумали отравить старосту...
   -- Видитъ Богъ,-- увѣряла Винска,-- я ничего не знала... И также, клянусь тебѣ, не случилось ничего дурного... Повѣрь мнѣ, староста умеръ отъ болѣзни, только раньше, чѣмъ разсчитывалъ докторъ; средство, которое ты отнесъ, было хорошее... На судѣ разберутъ. Петръ хочетъ довести дѣло до суда.
   Въ страшномъ возбужденіи, порывисто дыша, она съ трудомъ выговаривала послѣднія слова и неподвижно уставилась въ глаза Павлу.
   -- Если это такъ, чего же ты боишься?-- спросилъ Павелъ.
   -- Чего? Видно, не знаешь людей? Если мать попадетъ подъ судъ и будетъ оправдана, скажутъ: оправдана не значитъ невиновна... Мать не должна быть подъ судомъ... Павелъ, Павелъ!
   Она жалобнымъ тономъ повторяла его имя и, извиваясь, какъ змѣйка, льнула къ нему.
   Всей душой желая устоять противъ искушенія, полный ненависти и непріязни, онъ пожиралъ ее глазами.
   -- Я не могу помочь вамъ,-- пробормоталъ онъ.
   -- Можешь, если захочешь, тебѣ достаточно сказать слово... скажи его, милый, дорогой Павелъ!
   -- Что сказать?
   -- Что тебя никто не посылалъ,-- робко пробормотала она,-- что ты пошелъ къ нему самъ по себѣ.
   -- Самъ по себѣ!-- рѣзко оборвалъ онъ.-- Съ какой стати пошелъ бы я къ нему? И что могъ я ему снести? Никакихъ снадобій у меня нѣтъ!
   -- Ахъ, милый, безцѣнный, у пастуха всегда есть снадобья. Вѣдь, ты не разъ варилъ травы для больныхъ козъ и овецъ, тебѣ могло придти въ голову, что человѣку поможетъ то, что помогало животнымъ... Скажи такъ, Павличекъ, когда тебя будутъ спрашивать,-- Она поцѣловала его въ горячія губы, чему онъ болѣе не сопротивлялся.-- Скажи такъ, а потомъ разсказывай, какъ было на самомъ дѣлѣ, какъ ты пробрался къ нему въ комнату, что онъ сказалъ, какъ на тебя смотрѣлъ.
   -- Да, онъ ничего не сказалъ.
   -- Ничего не сказалъ?
   -- Ничего, только страшно таращилъ глаза.
   -- А ты?
   -- А я просилъ его оставить меня у г-на учителя.
   -- А потомъ? Дальше, Павличекъ, дальше!
   -- Потомъ онъ помоталъ головой,-- нѣтъ, нѣтъ, вытаращилъ глаза на пузырекъ и сдѣлалъ знакъ, чтобы дать ему лѣкарства.
   -- И ты далъ?
   -- Да.
   -- При этомъ никого не было?
   -- Никого.
   -- А служанка? Развѣ она осталась за дверью?
   -- Она осталась на дворѣ.
   -- А что она сказала?
   -- Она сказала: "Дай Богъ, чтобъ лѣкарство помогло!"
   -- А ты?
   -- Я тоже сказалъ: "Дай Богъ!"
   -- Когда ты вернулся въ садъ, тамъ никого не было?
   -- Петръ,-- грубо отвѣтилъ юноша.-- Онъ услыхалъ меня и что-то крикнулъ въ догонку.
   -- Хорошо, прекрасно, ты долженъ все это объяснить,-- прошептала Винска и такъ крѣпко обняла его, точно хотѣла задушить.
   -- Съ тобой ничего не случится, а намъ ты поможешь... я еще разъ прошу тебя: сжалься, сжалься надъ нами.
   Она смотрѣла на него, какъ погибающій на спасителя, въ рукахъ котораго находится его судьба. Злорадное сознаніе силы наполняло грудь злосчастнаго юноши.
   -- Что мнѣ будетъ, если исполню твою просьбу?-- спросилъ онъ заносчиво и схватилъ ее за руки.-- Прогонишь тогда Петра и возьмешь меня на его мѣсто!
   Неистовая злоба исказила ея черты; въ порывѣ ярости она забыла благоразуміе.
   -- Дуракъ, этого еще не доставало!-- почти прокричала она, стараясь вырваться изъ его объятій.
   Онъ глумился надъ ней.
   -- Не хочешь? Зачѣмъ же цѣлуешься со мной и называешь безцѣннымъ?... Тебѣ хочется, чтобъ я пошелъ за васъ въ судъ, а Петръ на тебѣ женился? Такъ что ли?
   -- Такъ,-- отвѣтила она мрачно,-- это необходимо, глупый малый!...
   Она отступила нѣсколько шаговъ назадъ и заломила руки за голову.
   -- Мнѣ нужно или женой войти въ домъ старосты, или... въ рѣчку.
   -- Тебѣ нужно, нужно, нужно?-- Онъ понялъ и мучительно простоналъ:-- Негодница!
   Глаза ея закрылись, по щекамъ потекли слезы.
   -- Я думала, что ты меня любишь и поможешь,-- сказала она мягкимъ голосомъ,-- а ты не хочешь.
   Она замолчала. Отъ злобы и боли ему перехватило дыханіе. Съ минуту они молчали, стоя другъ противъ друга. Онъ -- охваченный желаніемъ броситься на нее и задушить, она -- готовая на все безъ сопротивленія.
   -- Винска,-- сказалъ онъ, наконецъ, и, несмотря на грубость тона, къ ней вернулась надежда.
   -- Что, мой милый, дорогой Павелъ?
   -- Негодница!-- повторилъ онъ сквозь стиснутые зубы.
   Она снова хотѣла броситься передъ нимъ на колѣни; онъ схватилъ ее на руки, донесъ до двери и вытолкнулъ вонъ. Убитая, уничтоженная, она еще разъ обернулась и пробормотала:,
   -- Что ты скажешь на судѣ?
   -- Тамъ видно будетъ... Проваливай!
   Она повиновалась.
   

X.

   Въ домѣ старосты царили смятеніе и ужасъ. Петръ въ десятый разъ разсказывалъ любопытнымъ, приходившимъ поклониться покойнику, какъ еще въ полночь онъ разговаривалъ съ отцомъ и за тѣмъ пошелъ спать въ сосѣднюю каморку, какъ часа два спустя его разбудило какое-то хрипѣнье... Какъ онъ вскочилъ, вбѣжалъ къ отцу, засталъ его при послѣднемъ издыханіи, послалъ работника за священникомъ, а служанку за докторомъ... И какъ оба явились слишкомъ поздно... Какъ докторъ, взявъ умершаго за руку, съ трудомъ могъ разжать стиснутый кулакъ, чтобы вынуть наполовину опорожненную стклянку, плотно сжатую закоченѣвшими пальцами.
   Слушатели выражали свое сочувствіе вздохами и словами сожалѣнія. Петръ продолжалъ:
   -- Священникъ взглянулъ. "Что это такое?" -- сказалъ онъ. Докторъ также взглянулъ, но, по своему обыкновенію, ничего не сказалъ. "Боже милостивый!-- вскричалъ священникъ,-- неужели онъ не могъ вынести страданій и совершилъ смертный грѣхъ?"
   -- Онъ умеръ отъ кровоизліянія,-- перебилъ докторъ и поднесъ пузырекъ къ носу,-- это ромашковыя капли!-- сказалъ онъ.
   -- Кто бы могъ подумать!-- вставила свое словечко старушка вдова. Петръ всхлипывалъ.
   -- Кто бы могъ подумать?-- сказалъ и я.-- Отцу принесли ядъ, вечеромъ я видѣлъ, какъ изъ сада крался бездѣльникъ; я, кажется, узналъ его! Притаскиваю служанку и спрашиваю: "Кто былъ вчера вечеромъ въ комнатѣ отца?" "Павелъ,-- брякнула она и повалилась въ ноги,-- вашъ батюшка приказали впустить его... Убейте меня, какъ передъ истиннымъ Богомъ, вашъ батюшка сами велѣли впустить его, я говорю всю правду и больше ничего не знаю".
   На этомъ пунктѣ разсказа Петръ аккуратно каждый разъ разражался отчаянными рыданіями. Онъ бросался на трупъ отца, и крупный, дюжій малый ревѣлъ какъ ребенокъ:
   -- Давно умерла матушка, а теперь нѣтъ у меня и батюшки! На кого вы покинули круглаго сироту?
   Въ публикѣ, которая съ напряженнымъ вниманіемъ слѣдила за выраженіемъ скорби, послышались голоса противъ Павла. Дрянной мальчишка играетъ не послѣднюю роль въ несчастіи со старостой. Бездѣльнику показалось трудно работать у пастуха; онъ задумалъ уйти на свободу, но такъ какъ все зависѣло отъ старосты, который, несмотря на всѣ упрашиванія, не давалъ согласія, то негодяй въ отместку и сжилъ его со свѣту.
   Легенда быстро сложилась и понеслась во всѣ концы деревни, люди повѣрили и проявили необычайную энергію. Лишенная главы община отправила посла въ окружное управленіе, съ просьбой прислать, на всякій случай, жандарма; нѣкоторые изъ ревнителей направились въ школу, чтобы, также на всякій случай, исколотить отравителя. Они нашли домъ запертымъ.
   Какъ только до учителя дошли слухи, угрожавшіе безопасности Павла, онъ произвелъ мальчику допросъ, послѣ чего заперъ его въ классной комнатѣ, а самъ направился къ доктору. Онъ засталъ тамъ священника, Петра, кузнеца Антона и нѣсколькихъ крестьянъ.
   Священникъ сидѣлъ въ большомъ черномъ креслѣ около окна, рядомъ съ нимъ, заложивъ руки за спину, стоялъ докторъ, противъ нихъ, образуя правильный полукругъ, расположились крестьяне.
   -- Ахъ, вотъ и г-нъ учитель!-- сказалъ священникъ тихимъ, слегка хриплымъ голосомъ.
   -- Вы, конечно, знаете, о чемъ идетъ рѣчь,-- замѣтилъ докторъ, на синеватыхъ губахъ котораго играла едва уловимая усмѣшка.
   Петръ закричалъ:
   -- Павелъ отравилъ моего отца!
   -- Это еще не доказано,-- пробурчалъ Антонъ.
   -- И будетъ отданъ подъ судъ,-- продолжалъ Петръ.
   -- Это еще не доказано,-- повторилъ Антонъ.
   На что Петръ настойчиво заявилъ:
   -- Я не отступлюсь, онъ пойдетъ подъ судъ!
   -- Пока,-- сказалъ Хабрехтъ,-- я заперъ его въ школѣ.
   Священникъ изумился.
   -- Какъ, и вы тоже вѣрите?-- и съ испугомъ перервалъ рѣчь, какъ человѣкъ, который невзначай проболтался.
   Хабрехтъ замѣтилъ его смущеніе и съ злорадствомъ ухватился за выразительное словечко, невзначай слетѣвшее съ языка.
   -- Тоже,-- повторилъ онъ съ удареніемъ,-- какъ ваше благословеніе!
   Легкая краска покрыла впалыя щеки священника.
   -- Я имѣлъ въ виду vox populi,-- сказалъ онъ.
   -- Вотъ какъ!-- искаженное vox Dei.
   Дверь отворилась. На порогѣ показался крестьянинъ Барошъ, высокій, сгорбленный отъ старости, съ желтоватыми волосами и кирпично-краснымъ лицомъ. Онъ подошелъ къ священнику, приложился къ рукѣ и объявилъ, что жандармъ скоро будетъ.
   -- Къ чему жандармъ?-- спросилъ его Хабрехтъ.
   Барошъ уставился въ него неподвижными, всегда удивленными, точно просящими прощенія глазами пропойцы и смиренно отвѣтилъ:
   -- Чтобъ вести малаго въ окружное управленіе.
   -- Что ему дѣлать въ окружномъ управленіи?
   -- Сознаться въ преступленіи.
   -- Въ какомъ?
   -- Въ томъ, что принесъ старостѣ какое-то зелье.
   -- Въ этомъ онъ и такъ сознается.
   -- Вотъ какъ!-- сказалъ священникъ:-- онъ вамъ сознался?
   -- Онъ сознался бы въ томъ же самомъ и передъ вами.
   -- Это любопытно, г-нъ учитель. Я бы попросилъ васъ... прикажите позвать его, будьте добры.
   -- Я иду за нимъ!-- закричалъ Петръ и хотѣлъ уже бѣжать, но Антонъ крѣпко схватилъ его.
   -- Не ты, ты совсѣмъ одурѣлъ! Я пойду, г-нъ учитель.
   Хабрехтъ отказался отъ предложенія, вышелъ изъ комнаты и, немного спустя, возвратился въ сопровожденіи своего питомца.
   Съ трудомъ могли помѣшать Петру броситься на послѣдняго; онъ грозилъ ему и кричалъ, задыхаясь отъ злости:
   -- Смотрите на собаку! Достаточно одного взгляда, чтобъ сказать, что это сволочь!
   И правда, состояніе, въ какомъ юноша предсталъ передъ высшей деревенской инстанціей, не могло произвести благопріятнаго впечатлѣнія: онъ весь пылалъ; лицо выражало робость и безпокойство; изъ-подъ опущенныхъ вѣкъ сверкали полные непримиримой ненависти взоры, направленные на главнаго обвинителя, Петра.
   Хабрехтъ положилъ ему руку на плечо и продвинулъ мальчика къ окну, въ промежутокъ между священникомъ и докторомъ.
   Священникъ молча разсматривалъ юношу; затѣмъ откашлялся и спокойно, дѣловымъ тономъ спросилъ:
   -- Правда ли, что ты вчера вечеромъ проникъ въ домъ старосты и принесъ ему что-то?
   Павелъ утвердительно кивнулъ головой. Въ толпѣ крестьянъ пронесся ропотъ негодованія.
   -- Что такое ты ему принесъ?
   -- Хорошее лѣкарство.
   -- Откуда ты взялъ хорошее лѣкарство?-- вставилъ слово Хабрехтъ.
   Павелъ замолчалъ, а учитель продолжалъ допросъ:
   -- Можетъ быть, кто-нибудь послалъ тебя къ старостѣ съ хорошимъ лѣкарствомъ?
   Юноша испугался и поспѣшно возразилъ:
   -- Нѣтъ, нѣтъ, я принесъ его самъ отъ себя.
   -- Откуда, однако, ты знаешь о хорошихъ лѣкарствахъ?-- вмѣшался докторъ.
   -- Пастухъ много кой-чего знаетъ, отвѣтилъ Павелъ.
   -- Онъ лжетъ, сказалъ учитель; онъ не можетъ или не смѣетъ сказать правду.
   -- А что вы считаете правдой?-- спросилъ священникъ, спокойный тонъ котораго особенно оттѣнялъ нервное возбужденіе Хабрехта.
   Послѣдній отвѣтилъ:
   -- Я считаю правдой, что мальчика послала къ старостѣ знахарка, жена пастуха.
   -- Она меня не посылала,-- вскрикнулъ Павелъ,-- я самъ пошелъ!
   Петръ гнѣвно повторилъ:
   -- Самъ пошелъ! Онъ сознается. А г-нъ учитель хочетъ запутать въ дѣло невинныхъ людей... Да проститъ Богъ г-ну учителю! Малый давно ушелъ отъ бѣдныхъ людей, которыхъ г-нъ учитель хочетъ запутать, и давно живетъ въ школѣ у г-на учителя.
   -- Меня одно удивляетъ,-- возразилъ ему докторъ,-- какъ твой отецъ безъ дальнихъ разсужденій выпилъ то, что ему мальчикъ принесъ самъ отъ себя; одно развѣ: можетъ быть, онъ нарочно заказалъ это лѣкарство, что мнѣ также не совсѣмъ понятно. Разскажи попорядку, какъ все случилось,-- обратился къ Павлу священникъ.
   -- Вчера, значитъ, ты пробрался къ старостѣ въ домъ?
   -- Да.
   -- И что ты сказалъ?
   -- Добрый вечеръ, г-нъ староста.
   -- А что онъ сказалъ?
   -- Ничего.
   -- А что онъ сдѣлалъ?
   -- Поманилъ меня и показалъ знакомъ, чтобы дать ему лѣкарства.
   -- Онъ зналъ, значитъ, что ты принесъ лѣкарство?
   Павелъ ничего не отвѣтилъ; онъ вытянулъ шею и прислушался; за дверью послышались голоса и шумъ приближающихся шаговъ.
   Дверь отворилась; показался жандармъ Кохаутекъ, по прозвищу Горячій, въ сопровожденіи деревенскихъ судей.
   Нестерпимая духота въ комнатѣ разомъ такъ усилилась, точно внесли жарко истоиленную печку; казалось, жара эта исходила отъ пылающаго служебнымъ рвеніемъ Кохаутека.
   Внутренній пылъ испускали только глаза; маленькія капельки пота, блестѣвшія на носу, выдавали также, что его обладателю жарко. Лицо было прекраснаго свѣтло-оливковаго цвѣта и никогда не краснѣло. Жандармъ немедленно приступилъ къ отправленію служебныхъ обязанностей и началъ предварительный допросъ. Обращаясь къ обвиняемому, онъ былъ весь воплощенная угроза, и тѣмъ не менѣе послѣдній чувствовалъ себя увѣреннѣе и смѣлѣе. Онъ считалъ себя подъ особымъ покровительствомъ Кохаутека съ тѣхъ поръ, какъ былъ однажды обвиненъ въ кражѣ живности и оказался невиннымъ.
   Жандармъ предложилъ Павлу тѣ же самые вопросы, которые предлагались раньше, получилъ тѣ же отвѣты и дошелъ, наконецъ, до темнаго мѣста въ дѣлѣ, вопроса о происхожденіи corpus delicti, пузырька. Мальчикъ долженъ былъ дать отвѣтъ, откуда взялся пузырекъ? Кохаутекъ приложилъ всѣ старанія, чтобы добиться этого: онъ спрашивалъ, ободрялъ, предупреждалъ объ опасности, которую Павелъ навлекаетъ на себя упрямымъ молчаніемъ. Все напрасно. Мальчикъ смотрѣлъ на жандарма почти съ довѣріемъ и оставался глухъ ко всѣмъ увѣщаніямъ и къ мольбамъ Хабрехта; онъ точно не слыхалъ ругани Петра и его единомышленниковъ.
   Подъ конецъ Павелъ совсѣмъ замолчалъ, въ чемъ крестьяне увидали убѣдительное доказательство его виновности.
   Петръ крикнулъ мальчику прямо въ лицо:
   -- Онъ пойдетъ подъ судъ! Онъ отравилъ моего отца.
   -- Ромашковыми каплями?-- сказалъ докторъ и, вынувъ изъ кармана пузырекъ, поднесъ его къ носу кузнеца Антона, самаго хладнокровнаго изъ присутствующихъ.
   Тотъ понюхалъ, пожалъ плечами и сказалъ:
   -- Да, да -- пахнетъ ромашкой -- но?...
   -- Ну, какое тамъ но?...
   -- Но неизвѣстно, какое это лѣкарство.
   Учитель, у котораго внутри все дрожало, непрерывно бормоталъ себѣ подъ носъ: "благоразуміе, благоразуміе, нервы, успокойтесь"; но тутъ не выдержалъ и, обратясь къ крестьянамъ спросилъ:
   -- Какъ вы думаете, если бы это, правда, былъ ядъ, сталъ бы я его пить? Смотрите! я пью!-- Онъ взялъ изъ рукъ доктора пузырекъ и хлебнулъ изъ него.-- Смотрите же, я выпилъ и здоровъ, и завтра буду такъ же здоровъ, какъ сегодня.
   Крестьяне нѣсколько смутились, искоса взглянули на учителя, тѣснѣе сдвинулись и стали шептаться.
   -- Какъ по-вашему? Что скажете?-- спросилъ Хабрехтъ.
   Барошъ вздохнулъ, покачалъ головой, улыбнулся во весь ротъ и изрекъ, наконецъ:
   -- Да, да, теперь не хитро выпить, когда ничего ядовитаго не осталось.
   -- Какъ такъ? вѣдь, это тотъ же самый пузырекъ, и въ немъ тоже, что было раньше, т.-е. немного меньше количествомъ, чѣмъ прежде.
   -- Да, только ядовитое уже выпито; староста выпилъ его съ первымъ глоткомъ... Ядъ легче и плаваетъ наверху.
   -- Плаваетъ наверху!-- прогремѣлъ Петръ. Учитель подскочилъ на мѣстѣ отъ раздраженія и гнѣва.
   -- Слышите, слышите!-- вскричалъ онъ, обращаясь къ священнику. Тотъ все время сохранялъ печальную мину и на возгласъ Хабрехта отвѣтилъ только грустнымъ взглядомъ. Жандармъ стоялъ неподвижно и распространялъ во всѣ стороны тепло; докторъ, напротивъ, потерялъ терпѣніе. Про него говорили, что онъ скупъ на слова, точно цѣнитъ каждое не меньше гульдена; не выдержавъ, онъ разразился рѣчью:
   -- О, неуязвимая, вѣчно торжествующая глупость!... Ядъ легче и плаваетъ наверху! Чего-жъ намъ еще? этимъ все сказано! Никакая сила въ мірѣ не дастъ лучшаго доказательства! Если бы самъ Всевышній сошелъ съ небесъ и захотѣлъ опровергнуть ихъ доводъ и доказать противное, Онъ бы потерялъ напрасно время!
   Крестьяне слушали обвиненіе, не понимая хорошенько, на что оно нужно; за то Павелъ съ возрастающимъ восторгомъ ловилъ каждое слово. Докторъ удивился тому осмысленному, торжествующему выраженію, какое свѣтилось въ глядѣвшихъ на него въ упоръ глазахъ. Въ первый разъ въ жизнь мальчикъ съ гордостью поднялъ голову; онъ буквально впивалъ, какъ живительную влагу, каждое слово доктора, и, когда тотъ кончилъ, разразился дикимъ, вызывающимъ смѣхомъ.
   Тогда толпа освирѣпѣла. Въ первую минуту Кохаутекъ не въ состояніи былъ помочь; несмотря на отчаянное сопротивленіе, Павла повалили на землю, били и топтали ногами. Жандарму пришлось призвать на помощь всю силу своего авторитета, а Антону всю силу кулаковъ, чтобъ оградить юношу отъ порыва безсмысленной ярости непрошенныхъ судей. Послѣ краткаго совѣщанія со священникомъ, докторомъ и учителемъ, Кохаутекъ рѣшилъ взять Павла съ собой.
   -- Я дѣлаю это не потому, что считаю его виновнымъ,-- закричалъ онъ,-- а потому, что вы скоты, отъ которыхъ его надо обезопасить. Запрягай кто-нибудь лошадей.
   -- Я,-- закричалъ Петръ,-- я повезу его!-- и въ одинъ прыжокъ выбѣжалъ изъ комнаты.
   Священникъ посмотрѣлъ въ окно. Около дома толпился народъ, прислушивался къ доносившемуся изъ комнаты шуму, ловилъ отдѣльныя слова и съ большимъ возбужденіемъ обсуждалъ ихъ.
   Возбужденіе достигло высшаго предѣла, когда подъѣхалъ въ телѣжкѣ Петръ и на порогѣ докторскаго дома показался жандармъ, въ сопровожденіи Павла и учителя, который не хотѣлъ покинуть юношу въ трудную минуту жизни. Хабрехтъ вскочилъ къ Петру на козлы, на заднемъ сидѣньѣ, рядомъ съ обвиняемымъ, помѣстился жандармъ. Проклятія, угрозы, сердитые взоры провожали экипажъ. Петръ медленно ѣхалъ деревней, такъ что вся дѣтвора успѣла сбѣжаться, чтобы конвоировать повозку. Съ крикомъ и хохотомъ неслась толпа.
   -- Вотъ, онъ ѣдетъ!-- раздался одинъ голосъ,-- вотъ, онъ ѣдетъ!-- подхватили хоромъ.
   -- Куда ѣдешь?--закричалъ маленькій, горбатый уродецъ.
   Хорошенькая, какъ картинка, голубоглазая крестьянская дѣвочка, самая веселая спутница въ компаніи, которая подъ предводительствомъ Павла отправлялась въ лѣсъ красть дрова, съ хохотомъ крикнула прямо въ лицо:
   -- Къ отцу ѣдешь, или къ матери?
   Насмѣшку подхватили и безъ конца повторяли на всѣ лады. Наконецъ, по приказанію жандарма, Петръ кнутомъ разогналъ опьянѣвшую отъ злорадства толпу.
   Всѣ бросились прочь; затѣмъ, кратчайшимъ путемъ забѣжали впередъ и стали насторожѣ у статуи св. Іоанна, скрывавшейся въ зелени на концѣ деревни. Когда экипажъ поровнялся съ засадой, его встрѣтили громкимъ крикомъ и градомъ камней и комьевъ земли. Кохаутекъ ругался; Петръ гналъ лошадей; Хабрехтъ молча натянулъ пальто на голову, только Павелъ неподвижно сидѣлъ на мѣстѣ. Когда повозка отъѣхала, онъ нагнулся и сталъ спокойно выкидывать изъ нея каменья. Выбросивъ всѣ, кромѣ одного, самаго маленькаго, Павелъ взялъ его въ руки и долго въ раздумьѣ внимательно разсматривалъ, потомъ спряталъ въ карманъ.
   -- Зачѣмъ тебѣ камень?-- спросилъ жандармъ.
   -- Когда я буду строить себѣ домъ,-- а я непремѣнно построю домъ,-- сказалъ онъ въ отвѣтъ,-- то положу этотъ камень подъ порогъ, чтобы каждый разъ входя и выходя вспоминать, какъ хорошо относились ко мнѣ люди.
   Часъ спустя пріѣхали къ мѣсту назначенія. Судья позвалъ Павла и, повидимому, вынесъ впечатлѣніе не въ пользу обвиняемаго.
   -- Что касается меня,-- сказалъ онъ,-- я обыкновенно думаю о человѣкѣ не самое плохое, а наиподлѣйшее.
   Началось судебное слѣдствіе. Произвели вскрытіе тѣла старосты. За отсутствіемъ состоящаго при судѣ химика, анализъ производилъ его замѣститель, очень самоувѣренный молодой человѣкъ.
   Онъ констатировалъ присутствіе яда въ желудкѣ и кишкахъ умершаго, о чемъ написалъ обширный докладъ. Для Павла наступилъ рядъ тяжелыхъ дней; но онъ оставался твердымъ и держалъ себя передъ оффиціальными судьями такъ же, какъ на предварительномъ допросѣ, въ деревнѣ. Пріѣздъ химика положилъ конецъ его страданіямъ; тотъ подвергъ провѣркѣ работу своего юнаго соперника, обнаружилъ ея неудовлетворительность и сообща съ окружнымъ врачомъ доказалъ, что староста умеръ не отъ яда, а отъ своей болѣзни.
   Вскорѣ затѣмъ Павелъ былъ отпущенъ на свободу, Его главный обвинитель, сынъ старосты, долженъ былъ заплатить судебныя издержки.
   Въ послѣднее воскресенье, которое Павелъ проводилъ въ подслѣдственномъ отдѣленіи, Хабрехтъ получилъ разрѣшеніе навѣстить его. Учитель былъ сильно взволнованъ во время свиданія.
   -- Два мѣсяца въ заключеніи!-- вскричалъ онъ,-- вотъ что ты надѣлалъ; ты самъ себѣ врагъ! Павелъ, Павелъ, много зла причинили тебѣ люди, но больше всѣхъ -- ты самъ!
   Онъ спросилъ, о чемъ Павелъ думалъ въ долгіе дни и ночи одиночнаго заключенія?
   -- Я не особенно много думалъ; ночью спалъ, а днемъ работалъ; мнѣ дали инструменты,-- сказалъ Павелъ и вытащилъ изъ-подъ кровати модель дома. Онъ съ удивительною тщательностію сдѣлалъ въ миніатюрѣ свое будущее жилище, съ окнами, дверью и соломенной крышей. Поразительный контрастъ составляла эта тонкая работа съ грубыми руками юноши. Онъ сдѣлалъ домикъ для Милады и просилъ Хабрехта захватить его съ собой и переслать сестрѣ; онъ также просилъ учителя написать дѣвочкѣ, что братъ ея невиненъ. Хабрехтъ обѣщалъ; онъ скрылъ отъ Павла, что отправилъ къ настоятельницѣ два обширныхъ посланія, гдѣ по совѣсти, обстоятельно изложилъ положеніе дѣла и представилъ мальчика бѣлѣе пасхальнаго ягненка изъ чистаго сахара. Оба посланія по формѣ и содержанію представляли изъ себя образецъ деликатности и сердечной доброты. Къ сожалѣнію, они не принесли желаннаго результата: письма остались безъ отвѣта.

-----

   Январь приближался къ концу; погода стояла мягкая; снѣгъ началъ таять; узкіе, бурые ручейки побѣжали по склонамъ. Печально свѣтило солнце сквозь бѣлесоватыя облачка; голыя деревья едва бросали тѣнь на грязную дорогу, по краю которой шелъ къ деревнѣ Павелъ. Онъ часто думалъ, сидя въ заключеніи, только бы вырваться на свободу, на свѣжій воздухъ, побѣгать на просторѣ, и все пойдетъ хорошо. Вотъ онъ свободенъ, идетъ домой, а на душѣ такъ тяжело. Будущее представляется ему унылымъ, холоднымъ, безъ радостей,-- точно зимній пейзажъ, лежащій передъ глазами.
   Павелъ направился прямо къ избушкѣ пастуха. Печку въ сѣняхъ очистили отъ хламу. Передъ ней стояла на колѣняхъ Винска и мѣшала дрова, которыя горѣли яркимъ, веселымъ огонькомъ. Молча, не глядя на дѣвушку, Павелъ прошелъ прямо въ комнату. Старики вскрикнули, когда онъ появился передъ ними; Виргилиха закрыла лицо фартукомъ, а мужъ, какъ заклинатель передъ сатаной, выставилъ навстрѣчу вошедшему четки, причемъ самъ дрожалъ съ головы до ногъ. Павелъ скрестилъ на груди руки и сказалъ:
   -- Негодяй и ты мерзавка, я снова здѣсь; у меня въ карманѣ лежитъ бумага, гдѣ говорится, что я невиненъ. Совѣтую вамъ оставить меня въ покоѣ, а то какъ бы не вышло худо. Языкъ у меня не приросъ. Вотъ все, что я хотѣлъ вамъ сказать!-- заключилъ онъ, повернулся и вышелъ.
   Старикъ въ смущеніи смотрѣлъ ему во слѣдъ.
   -- Вотъ измѣнился-то въ два мѣсяца!... Ушелъ мальчикомъ, вернулся мужчиной; выросъ и не похудѣлъ!
   

XI.

   За деревней у подошвы холма, по склону котораго росъ нѣкогда крестьянскій лѣсъ, лежала давно заброшенная песчаная котловина. Съ тѣхъ поръ, какъ лѣсъ былъ вырубленъ, песчаное пространство потеряло послѣднюю цѣну и представляло изъ себя мертвый капиталъ общины: никому не приходило въ голову извлечь пользу изъ безплоднаго клочка земли; врядъ ли человѣку, вздумавшему обрабатывать эту землю, удалось бы дождаться жатвы. Разъ только управляющій баронессы, худшія поля которой прилегали къ песчаной котловинѣ, предложилъ 30 гульденовъ за уголокъ поросшій сорной травой; но когда покупка была рѣшена, онъ отказался. Съ тѣхъ поръ охотниковъ на землю не находилось. Каково же было общее удивленіе, когда явился покупатель въ лицѣ Павла Голуба.
   Прошелъ годъ, съ тѣхъ поръ какъ онъ возвратился изъ подслѣдственнаго отдѣленія. Изо-дня въ день, зимою и лѣтомъ Павелъ подымался съ зарей и возвращался домой позднимъ вечеромъ. Ничто не въ состояніи было нарушить его однообразнаго существованія; никакія внѣшнія событія не привлекали его вниманія. Онъ не проронилъ ни слова по поводу свадьбы Вински съ Петромъ, отпразднованной очень скромно, но тѣмъ не менѣе возбудившей много толковъ даже среди самыхъ молчаливыхъ обитателей деревни. Въ день свадьбы, какъ я во всѣ прочіе дни, онъ ушелъ въ Збаро, гдѣ всегда находилъ работу на лѣсопильнѣ, на сахарномъ заводѣ или въ лѣсу. Онъ зарабатывалъ много и въ концѣ недѣли цѣликомъ клалъ заработокъ подъ половицу, въ комнатѣ Хабрехта: одеждой и ѣдой снабжалъ его учитель. Съ гордостью смотрѣлъ Павелъ на ростъ своего капитала и вообще чувствовалъ бы себя вполнѣ счастливымъ подъ двумя условіями: свиданія съ сестрой и прекращенія насмѣшекъ деревенской молодежи. Но ни то, ни другое не осуществлялось. Сколько разъ ни пытался онъ попасть въ замокъ, всегда получалъ категорическій отказъ; какъ бы рано ни отправлялся онъ въ Збаро, всегда находились дѣвушки и парни, которые подымались еще раньше и напутствовали его словами: "Отравитель!... Ишь, идетъ отравитель!" Павелъ долго молчалъ, но, наконецъ, не стерпѣлъ и съ горечью разсказалъ учителю про свою обиду.
   -- Вотъ, видишь,-- возразилъ тотъ,-- теперь сердишься, а давно ли ты въ грошъ не ставилъ мнѣніе людей?
   Юноша покраснѣлъ:
   -- Надоѣстъ, вѣдь, наконецъ!
   -- Еще бы,-- замѣтилъ Хабрехтъ. Такъ случается съ присужденнымъ къ поркѣ. Сначала онъ бодрится и кричитъ: "Накладывай, накладывай!" -- а подъ конецъ запроситъ: "пощадите!" А тутъ какъ разъ сѣкущіе вошли только во вкусъ. Такъ и со мной: долго я подсмѣивался, когда люди приходили меня просить, чтобы градъ не тронулъ ихъ полей, чтобъ молнія миновала ихъ владѣнія. Мнѣ льстила ихъ увѣренность въ моей силѣ. А теперь, милый человѣкъ, я готовъ броситься на шею каждому, кто считаетъ меня не умнѣе своей собственной особы.
   Въ трактирѣ тѣмъ временемъ собрались крестьяне потолковать о продажѣ песчанаго участка. Кузнецъ Антонъ излагалъ свое мнѣніе, всесторонне разсматривая вопросъ. Оправданіе Павла произвело на него сильное впечатлѣніе, и онъ усомнился въ справедливости замѣчанія, что ядъ всегда плаваетъ на поверхности. Кузнецъ совѣтовалъ продать малому участокъ: у него есть деньги, пусть платитъ.
   Предложеніе было принято.
   Съ Павломъ переговорили и продали ему участокъ въ тридорога, причемъ поставили на видъ, что община семь лѣтъ кормила и поила его и теперь почти даритъ землю.
   Что касается новаго владѣльца, онъ не считалъ покупку дорогой. Ему казалась слишкомъ ничтожной сумма, совершившая чудо, превратившая нищаго, мірское дитя, въ собственника. Учитель и ученикъ торжественно отпраздновали день, когда заключенъ былъ контрактъ.
   Хабрехтъ зажегъ кромѣ лампы свѣчку. Павелъ разложилъ передъ собой всѣ сокровища: бумагу изъ суда, купчую на землю, часть своихъ сбереженій и кошелекъ Милады, съ нетронутымъ содержимымъ. Деньги были сосчитаны, и составлена приблизительная смѣта стоимости дома. О кирпичахъ не стоило думать; ихъ Павелъ съ разрѣшенія учителя намѣревался сдѣлать и обжечь самъ,-- глины въ окрестности вдоволь. Труднѣе достать дерева; остающихся сбереженій не хватитъ и едва ли къ слѣдующей осени удастся скопить нужную сумму. Къ счастью крыша кроется послѣ всего. Сперва Павелъ займется планировкой участка и выведеніемъ стѣнъ. Для начала довольно и этой работы, особенно человѣку, который можетъ работать для себя только въ праздничные дни. Обсудивъ всѣ дѣла, юноша принесъ письменныя принадлежности и, тяжело вздыхая, съ большимъ трудомъ вывелъ слѣдующія строки:

"Милада,

   моя горячолюбимая сестра, я три раза приходилъ къ тебѣ, но монахини не пустили меня; г. учитель писалъ имъ обо мнѣ. Милада, а купилъ песчаный участокъ, на которомъ буду строить домъ для себя и для матери; попроси г-жу баронессу, чтобъ она позволила мнѣ навѣстить тебя, такъ какъ я невиненъ и получилъ изъ суда бумагу; у меня новая одёжа, и я не хочу больше поступать работникомъ въ монастырь; у меня есть своя земля. Монахини должны позволить намъ повидаться".
   Въ тотъ же вечеръ Павелъ написалъ матери и сообщилъ ей, что по окончаніи срока наказанія она найдетъ у него въ домѣ пристанище.
   Скоро пришло письмо отъ матери, полное любви, благодарности и тоски по оставленнымъ дѣтямъ; письмо Милады заставило себя ждать и принесло горькое разочарованіе.
   "Дорогой Павелъ, я была увѣрена, что ты невиненъ, радуюсь и благодарю Господа, что Онъ сподобилъ тебя безвинно пострадать по примѣру нашего Спасителя. А теперь я должна тебѣ кое-что сказать, дорогой Павелъ. Я долго не видалась съ тобой, но это было только послушаніе, а не добровольная жертва, и не зачтется мнѣ Избавителемъ. Теперь настоятельница разрѣшила намъ свиданіе, и я могу принести добровольную жертву. Я принесу ее и прошу тебя, милый Павелъ, не приходи ко мнѣ. Подожди еще годъ и не ропщи, потому что только та жертва, которую мы съ радостью повергаемъ въ подножію Бреста Господня, угодна Богу и зачтется тому, за кого приносится. Откажемся съ готовностью; ты знаешь, что мы сдѣлаемъ это для спасенія душъ нашихъ родителей, у которыхъ нѣтъ передъ вѣчнымъ Судіей другихъ предстателей кромѣ насъ. Итакъ, не приходи. Если ты, все-таки, придешь, милый, дорогой Павелъ, ты сдѣлаешь это напрасно: меня ты не увидишь; я попрошу добрыхъ монахинь спрятать меня; тебѣ придется уйти, не повидавшись со мной, и меня безконечно огорчить твой поступокъ, потому что я люблю тебя, мой милый Павелъ, люблю больше, чѣмъ ты самъ себя любишь".
   -- Что пишетъ сестра?-- спросилъ Хабрехтъ, глядя, какъ Павелъ грустно уставился на письмо, послѣ того, какъ медленно разобралъ его красивый, правильный почеркъ.
   Павелъ низко нагнулся, и крупныя слезы капали у него изъ глазъ.
   -- Что она пишетъ?-- повторилъ учитель,-- и, не получивъ отвѣта, больше не спрашивалъ: онъ по опыту зналъ, что если этотъ человѣкъ не хотѣлъ чего-нибудь сказать, то не было на землѣ силы, которая заставила бы его выдать свою тайну.
   Съ наступленіемъ весны Павелъ принялся за изготовленіе кирпичей для будущей постройки. Онъ работалъ въ лунныя ночи. Не разъ, возвращаясь вечеромъ съ фабрики, онъ находилъ свою работу попорченной. На сырыхъ кирпичахъ видны были слѣды маленькихъ ногъ, что дѣлало ихъ непригодными.
   Павелъ подкараулилъ злодѣевъ, поймалъ и свелъ въ священнику. Имъ было сдѣлано строгое внушеніе, которое осталось, впрочемъ, безъ результата: озорство не прекратилось. Тогда Павелъ рѣшилъ расправиться самъ. Вооружившись дубиной, онъ направился къ старому, развѣсистому орѣховому дереву, чтобы занять тамъ сторожевой постъ, подкараулить непріятеля, хорошенько вздуть его и прогнать назадъ. Каково же было его удивленіе, когда постъ оказался занятымъ, и кѣмъ еще?-- Виргиліемъ. Послѣдній былъ также вооруженъ палкой.
   -- Это я,-- сказалъ онъ,-- и ужъ прогналъ кой-кого.
   -- Что тебѣ надобно, негодяй?-- встрѣтилъ его Павелъ.-- Проваливай, сволочь, тебѣ здѣсь не мѣсто!-- и поднялъ дубину.
   Виргилій воткнулъ свою въ землю, скрестилъ на ней руки и весь согнулся; онъ бормоталъ дрожа и вздыхая:
   -- Павличекъ, не бей меня, позволь остаться здѣсь и сторожить твои кирпичи.
   -- Вотъ выискался караульщикъ!... Знаю я тебя. Ступай къ чорту.
   -- Не поминай его,-- испуганно пробормоталъ старикъ, дрожa всѣмъ тѣломъ,-- ради Бога не поминай его! Я старъ, Павличекъ, и скоро помру, не говори мнѣ: ступай къ чорту!
   -- Все равно, буду ли я говорить, или нѣтъ, пойдешь ты къ нему самъ или нѣтъ,-- если не пойдешь самъ, онъ тебя потащитъ насильно.
   Виргилій заплакалъ.
   -- Старуха тоже скоро помретъ и ей страшно. Она мнѣ тоже говорила: пойди, покарауль его кирпичи.
   Павелъ молча, внимательно разсматривалъ старика. Какой ужасный видъ! Онъ весь ссохся отъ худобы; тощее тѣло, едва прикрытое легкой одеждой, дрожало отъ холода, а между тѣмъ лицо пылало, точно лампадка изъ краснаго стекла, въ которой зажженъ поплавокъ. Масло, поддерживавшее огонь въ этомъ жалкомъ сосудѣ, было не что иное какъ винный спиртъ. Единственнымъ утѣшеніемъ старика была устная молитва.
   "Несчастное твореніе,-- подумалъ Павелъ,-- прошло то времячко, когда ты мной командовалъ, теперь пресмыкаешься у моихъ ногъ".
   -- Останься, пожалуй,-- сказалъ онъ съ недовѣріемъ:-- я посмотрю, какъ ты будешь сторожить!
   Возвратясь вечеромъ домой, Павелъ нашелъ все въ порядкѣ. Виргилій добросовѣстно сторожилъ кирпичи, не требуя за то ни похвалъ, ни награды; онъ только спрашивалъ отъ время до времени: "не зайдешь ли въ старухѣ"?
   Павелъ велѣлъ передать ей, что она можетъ умирать спокойно; онъ, съ своей стороны, не имѣетъ на нее претензій; но идти къ ней отказался. Главной причиной отказа былъ страхъ встрѣтиться съ Винской, которой онъ тщательно избѣгалъ съ тѣхъ поръ, какъ она стала женой Петра. Встрѣчаясь съ ней, онъ отворачивался; старался не слушать разговоровъ о ней и даже гналъ всякую мысль, помимо его воли появлявшуюся въ головѣ.
   Она достигла цѣли своихъ мечтаній,-- онъ помогъ ей; теперь между ними все кончено. Что же противъ воли печалило его, что мучило при встрѣчѣ съ ней? Онъ прижималъ руки къ сердцу и съ проклятіемъ повторялъ: "замолчи!" -- А сердце все-таки стучало, когда красивая крестьянка проходила мимо или проѣзжала въ той самой телѣжкѣ, въ которой полтора года назадъ ея мужъ везъ Павла въ судъ. Она старалась казаться счастливой, чего на самомъ дѣлѣ не было. Петръ оказался скупымъ, деспотичнымъ мужемъ и не оправдалъ надеждъ Виргилихи. Своихъ названныхъ родителей онъ не пускалъ на порогъ; незначительную помощь Винска оказывала имъ потихоньку, каждый разъ дрожа отъ страха.
   Сама она жила въ довольствѣ: крестины второго ребенка были отпразднованы съ большой пышностью; но какъ первый младенецъ, родившійся вскорѣ послѣ свадьбы, такъ и этотъ умерли нѣсколькихъ недѣль. Въ деревнѣ поговаривали, что у Вински не будетъ больше дѣтей.
   Павелъ какъ разъ проходилъ мимо дома старосты, когда изъ воротъ тихо, точно стыдясь чего-то, выносили маленькій гробикъ. Изъ комнаты донеслись до него рыданія, которыя перевернули ему всю душу; онъ вспомнилъ день, когда плакавшая лежала у него на груди, молила о пощадѣ и опьяняла своими ласками.
   Виргилихѣ суждено было пережить и второго внука; вскорѣ затѣмъ пробилъ ея послѣдній часъ; долго и мучительно боролась старуха со смертію. Умирающая не отпускала отъ. себя священника; даже въ агоніи она все требовала молитвы и благословенія; въ глазахъ ея застылъ ужасный вопросъ: отпустятся ли мнѣ грѣхи? Павелъ отнесся безучастно къ извѣстію о смерти Виргилихи и не тронулся жалобами Виргилія на потерю. Онъ сказалъ только въ утѣшеніе вдовцу: "не стоитъ жалѣть старую!" Виргилій прекратилъ изліянія своей скорби, уставилъ на Павла моргающіе глаза и спросилъ полу убѣжденнымъ тономъ:
   -- Ты думаешь?
   Это случилось въ концѣ лѣта; въ первое воскресенье послѣ похоронъ Виргилихи священникъ позвалъ въ себѣ Павла.
   Юноша пошелъ къ нему послѣ обѣдни; священникъ сидѣлъ въ саду подъ развѣсистымъ грушевымъ деревомъ, на которомъ зрѣли сочные плоды; онъ былъ погруженъ въ чтеніе газеты.
   Павелъ стоялъ нѣкоторое время молча, боясь заговорить, когда священникъ поднялъ худое желтое лицо, защищенное отъ солнца широкополой соломенной шляпой.
   -- Къ тебѣ были несправедливы,-- сказалъ онъ послѣ нѣкотораго колебанія. Его взоръ скользнулъ мимо Павла и устремился въ пространство.-- Ты неповиненъ въ смерти старосты.
   -- Конечно, нѣтъ,-- сказалъ Павелъ,-- однако дѣти бѣгаютъ за мной и вручатъ: отравитель!... Я бы попросилъ г. священника запретить имъ называть меня отравителемъ.
   -- Развѣ ты думаешь, что они дѣлаютъ это съ моего разрѣшенія?-- спросилъ священникъ шутливымъ тономъ.
   -- И старики,-- продолжалъ Павелъ,-- не лучше дѣтей. Три раза сажалъ я на своемъ участкѣ сосны (тамъ, вѣдь, ничего больше не растетъ), три раза они выдергивали посаженныя деревья. Они говорятъ: "твой домъ долженъ быть на виду; мы должны знать, чѣмъ ты у себя занимаешься".
   Священникъ пробормоталъ:
   -- Хм... хм... Это оттого, что у тебя плохая репутація. Старайся исправить репутацію.
   -- У меня есть удостовѣреніе изъ окружного управленія,-- замѣтилъ Павелъ.
   -- Ничто не поможетъ, пока люди сами не признаютъ твоей правоты. Основаніемъ всему служитъ вѣра, какъ въ большомъ, такъ и въ маломъ. Для вѣчнаго спасенія тебѣ нужна вѣра въ Бога; для земного благоденствія -- довѣріе людей.
   -- Хорошо бы было.
   -- Ты хочешь сказать, хорошо бы было пріобрѣсти довѣріе? Ты это хотѣлъ сказать?
   -- Да.
   -- Такъ постарайся. Ты уже вступилъ на правильный путь; слѣди за собой, чтобы не свернуть въ сторону. Конечно, для этого нужна поддержка; ты еще долго будешь нуждаться въ поддержкѣ. До сихъ поръ тобою руководилъ г. учитель... но ему недолго осталось жить съ нами.
   -- Какъ? почему? почему недолго?
   -- Его переведутъ въ другую школу.
   -- Переведутъ?-- съ испугомъ спросилъ Павелъ.
   -- Вѣроятно.
   Священникъ пристально взглянулъ въ глаза Павлу, затѣмъ прибавилъ:
   -- Болѣе, чѣмъ вѣроятно -- навѣрно. Прими это къ свѣдѣнію и обдумай, къ кому бы ты могъ обратиться, когда учитель уѣдетъ; кому бы ты могъ сказать: возьмите меня подъ свою защиту.
   Павелъ стоялъ совсѣмъ уничтоженный. Послѣ продолжительной паузы, священникъ возобновилъ разговоръ. Онъ искренно желалъ успокоить своимъ участіемъ дикаго юношу, къ которому вообще у него не лежало сердце.
   -- Подумай, нѣтъ ли у тебя кого-нибудь, къ кому бы ты отнесся съ довѣріемъ?
   Ему пришлось повторить вопросъ, чтобы получить на него отвѣтъ. Отвѣтъ послѣдовалъ очень рѣшительный:
   -- Никого.
   Священникъ не сразу сообразилъ, какъ побѣдить такое твердое убѣжденіе. Онъ откашлялся и снова началъ:
   -- Такъ, такъ! Никого? Плохо! Подумай еще, не придетъ ли кто-нибудь на умъ?
   Онъ откинулся къ стволу дерева, устремилъ взоръ въ пространство и заключилъ:
   -- Можешь идти домой! Скажи учителю, что я, вѣроятно, вечеркомъ загляну къ нему.
   Павелъ удалился растерянный, ошеломленный, точно его хватили обухомъ по головѣ.
   Дома Павелъ засталъ учителя за столомъ, передъ любимой книгой, съ лицомъ, просвѣтленнымъ сладкою мукой, съ тѣмъ выраженіемъ, какое появлялось у него всегда, когда онъ погружался въ чтеніе излюбленныхъ страницъ. Павелъ сѣлъ напротивъ и съ необычайно напряженнымъ вниманіемъ смотрѣлъ на воспитателя. Онъ долго не рѣшался помѣшать ему; наконецъ, не выдержалъ и, противъ воли, заговорилъ:
   -- Г. учитель, что мнѣ о васъ сказали...
   Едва онъ успѣлъ произнести полныя упрека слова, какъ съ ужасомъ увидалъ ихъ дѣйствіе. Хабрехтъ весь почернѣлъ, глаза затуманились, нижняя челюсть отвисла и тряслась; онъ тщетно старался заговорить, изъ устъ его выходило безсвязное бормотанье. Стараясь вдохнуть больше воздуху, онъ подымался, размахивалъ руками и, наконецъ, со стономъ упалъ на стулъ.
   Павелъ, которому не приходилось видать умирающихъ, представлялъ себѣ смерть проще, чѣмъ она есть. Онъ вскочилъ съ мѣста, бросился на колѣни передъ учителемъ и отчаянно молилъ его:
   -- Не умирайте, г. учитель, не умирайте!
   Слабая улыбка появилась на лицѣ Хабрехта.
   -- Вздоръ,-- сказалъ онъ,-- дѣло идетъ не о смерти, а о томъ, что ты обо мнѣ слышалъ. Сознавайся!-- приказалъ онъ, поднявшись на мѣстѣ и страшно поводя глазами.-- Что такое, что за безсмыслицу ты слышалъ? О, тысячу разъ проклятая безсмыслица! Ни одинъ разумный человѣкъ не вѣритъ ей, а между тѣмъ только вѣра поддерживаетъ ея существованіе, распространяетъ ее во мракѣ. Что ты слышалъ, говори?
   Онъ поднялъ Павла съ колѣнъ и сильно трясъ; когда ошеломленный юноша хотѣлъ заговорить, Хабрехтъ зажалъ ему ротъ и приказалъ молчать.
   -- Что могу я услышать?... То, что мнѣ давно извѣстно. Мерзость, которая не даетъ мнѣ спать. Молчи,-- вскричалъ онъ,-- я самъ хочу говорить; я, вѣчный лжецъ, хочу сказать правду. Я, бѣдный мытарь, скажу ее тебѣ, бѣдному мытарю. Садись, слушай; преклони голову. Ты услышишь жалкую исторію, исторію величайшей глупости; но въ ней заключается святая истина.
   Онъ подошелъ къ кружкѣ съ водой, отпилъ нѣсколько большихъ глотковъ и принялся негромко, быстро разсказывать о дняхъ своей молодости.
   Хабрехтъ былъ сыномъ школьнаго учителя и помощникомъ болѣзненнаго отца; по положенію и способностямъ, по связямъ и привычкамъ, по здравому смыслу онъ долженъ былъ занять впослѣдствіи мѣсто отца. Но въ сердцѣ юноши кипѣло честолюбіе, которое не давало ему покоя; этотъ неразумный совѣтникъ отклонялъ его желанія отъ легко достижимой цѣли и рисовалъ ему другія, болѣе высокія стремленія. Молодой человѣкъ мечталъ о каѳедрѣ профессора въ большомъ городѣ; отецъ поддерживалъ его мечты; призракъ славнаго будущаго жилъ въ душѣ юноши и питался кровью и плотью настоящаго,-- молодыми силами, здоровымъ юношескимъ сномъ...
   Долго ли прогоритъ свѣтильникъ, зажженный съ двухъ концовъ? Никто въ мірѣ не можетъ безнаказанно прожить заразъ двѣ жизни: днемъ быть учителемъ, ночью -- студентомъ. Для перваго Хабрехтъ былъ довольно молодъ, для второго слишкомъ старъ. Силы истощались, время летѣло съ поразительною быстротой, не давая желанныхъ результатовъ. Однажды утромъ юноша упалъ въ обморокъ на порогѣ классной комнаты. Онъ слышалъ точно въ отдаленіи жалобный, дрожащій стонъ; какъ въ туманѣ, видѣлъ дорогія черты наклонившагося къ нему старика; затѣмъ все стихло и погрузилось во мракъ, и его охватило пріятное чувство глубокаго, мертваго покоя.
   Прошло много времени; сначала Хабрехтъ лежалъ въ бреду, съ возбужденной фантазіей, затѣмъ впалъ въ летаргію. Его сочли умершимъ, положили въ гробъ и поставили въ покойницкую. По прошествіи нѣсколькихъ дней онъ проснулся. Возвращеніе молодого человѣка къ жизни многихъ испугало и никого не обрадовало: отецъ его умеръ отъ испуга и горя и покоился на кладбищѣ.
   Легче было бы пробудившемуся лежать рядомъ съ отцомъ, чѣмъ надломленному и слабому снова начинать жизненную борьбу. О продолженіи научныхъ занятій не могло быть и рѣчи. Хабрехтъ просилъ начальство предоставить ему мѣсто отца. Просьба была уважена, къ величайшему неудовольствію мѣстныхъ крестьянъ. "Что бы тамъ ни говорили, а человѣкъ, который три дня былъ мертвымъ и потомъ ожилъ, не особенно желателенъ въ школѣ. Гдѣ была его душа въ теченіе трехъ дней? Изъ какой мрачной области возвратилась она въ тѣло?" -- толковали на деревнѣ. Появились самые невѣроятные слухи; создалась легенда о временномъ пребываніи души учителя въ чистилищѣ. Онъ не опровергалъ вымысла. Несчастный, приниженный человѣкъ, раньше чуть ли не боявшійся школьниковъ, съ удовольствіемъ замѣтилъ, что съ нѣкоторыхъ поръ внушаетъ страхъ взрослымъ; учителю льстило, что никто не рѣшается ему противорѣчить и поступать противъ его желанія. Болѣзнь лишила его возможности удовлетворить благородному честолюбію; имъ овладѣло ложное тщеславіе, и для насыщенія послѣдняго онъ ухватился за неблаговидное средство. Онъ поддерживалъ заблужденіе, съ которымъ обязанъ былъ бороться, какъ учитель, какъ проводникъ правды на землѣ, какъ гонитель суевѣрій; онъ поддерживалъ ложь, глупость -- всесильнаго врага; онъ былъ тайнымъ измѣнникомъ собственному дѣлу; онъ поддерживалъ предразсудокъ, потому что такимъ путемъ удовлетворялось его тщеславіе.
   Священникъ, понимавшій въ чемъ дѣло, порицалъ учителя; собственная совѣсть была также неспокойна; онъ порѣшилъ прекратить заблужденіе и былъ увѣренъ, что это легко удастся.
   Не тутъ-то было! Ему пришлось убѣдиться, что заблужденіе, которое онъ раньше поддерживалъ, а теперь хотѣлъ искоренить, пустило глубокіе корни. Ни въ короткій, ни въ долгій срокъ, ни большими, ни малыми усиліями... ничего нельзя было сдѣлать.
   -- Я бросилъ глупости щепку,-- вскричалъ онъ,-- а она сдѣлала изъ нея дубину и колотитъ меня... Я забавлялся съ змѣями, а когда замѣтилъ, что совершаю преступленіе и захотѣлъ остановиться, было поздно,-- онѣ обвили меня съ головы до ногъ.
   Въ страшномъ возбужденіи Хабрехтъ началъ свое обычное снованіе по комнатѣ.
   -- Еслибъ я былъ, по крайней мѣрѣ, настоящимъ преступникомъ, убійцею, напримѣръ, честнымъ убійцею, а не изолгавшимся существомъ, каковъ я есть, былъ и буду! Да, есть и буду, отъ этого не отдѣлаешься. Ложь въѣдается въ человѣка и управляетъ имъ противъ его воли. Ужасно, хотѣть и не мочь быть правдивымъ...-- онъ остановился передъ Павломъ, взялъ его за плечи и потрясъ.-- Ты это узнаешь, если не измѣнишься... Измѣнись, у тебя есть возможность.
   -- Что же мнѣ дѣлать?-- спросилъ Павелъ.
   -- Не лги, не сочиняй на себя напраслины: въ хорошую сторону -- это нечестно, въ дурную -- глупо. Ты дѣлаешься рабомъ каждаго, кому лжешь, хотя бы онъ былъ въ тысячу разъ хуже и глупѣе тебя. Я знаю, чего тебѣ хочется: казаться неуязвимымъ, внушать страхъ... Подожди, настанетъ день возмездія, для тебя онъ уже настаетъ, я вижу разсвѣтъ; подожди, настанетъ день, когда ты ужаснешься самого себя.
   -- Г. учитель,-- перебилъ Павелъ,-- успокойтесь, стучатъ!
   Хабрехтъ вздрогнулъ.
   -- Стучатъ? Что? Это?... А, ваше преподобіе.
   Вошелъ священникъ.
   -- Я три раза стучался,-- сказалъ онъ,-- но вы не слыхали; вы такъ громко разговаривали,-- онъ устремилъ свои умные проницательные глаза на учителя, смущеннаго его внезапнымъ появленіемъ.
   -- Какъ пріятно, ваше преподобіе, какъ вы любезны...Стулъ, Павелъ!... Стулъ,-- лепеталъ Хабрехтъ, быстро направляясь къ столу; онъ уперся въ него дрожащими ногами и, точно желая защитить что-то, простеръ надъ нимъ руки. Съ свойственной ему предательской неловкостію, онъ обратилъ вниманіе священника именно на то, что хотѣлъ отъ него скрыть, на развернутую книгу.
   Священникъ приблизился къ столу и, прежде чѣмъ Хабрехту удалось помѣшать ему, отвернулъ заглавный листъ. Не поворачивая книги, онъ съ ужасомъ, отвращеніемъ и страхомъ прочелъ съ своего мѣста: "Titi Lucretii Cari: De rerum natura".
   Онъ отдернулъ руку, крѣпко вытеръ ее о сюртукъ и вскричалъ:
   -- Лукрецій... О, г. учитель, о!...
   Хабрехтъ въ смущеніи, желая выпутаться изъ бѣды, мучительно, медленно собрался съ духомъ и прибѣгъ ко лжи:
   -- Случайность,-- заикался онъ,-- случайно осталась книжонка отъ временъ занятія филологіей... Случайно сейчасъ попалась на глаза...
   -- Желаю и надѣюсь, что это такъ, иначе мнѣ оставалось бы только жалѣть васъ,-- перебилъ священникъ, не сводя глазъ съ учителя.
   -- И вы были бы правы, такъ какъ въ вашей власти обѣщать небесное блаженство всякому, кто придетъ къ вамъ за утѣшеніемъ,-- заключилъ Хабрехтъ.
   Когда священникъ ушелъ, учитель взялъ растрепанный томикъ въ руки, ласкалъ его, какъ живое существо, прижималъ въ сердцу и съ новымъ чувствомъ радости наслаждался другомъ, отъ котораго только-что предательски отрекся.
   

XII.

   Павелъ усердно работалъ надъ постройкой своего дома, и несмотря на всѣ помѣхи, которыя измышляла людская злоба и глупость, чтобы затруднить строителю окончаніе незамысловатой работы, домъ, наконецъ, готовъ. Вотъ стоитъ онъ покрытый соломой и мхомъ, низенькій, покривившійся на сторону. Нищета глядитъ во всѣ окна, но тотъ, кто умѣетъ читать невидимыя письмена, прочтетъ надъ узкой дверью выразительную надпись: черезъ меня входитъ трудолюбіе, которое побѣдитъ бѣдность. Хибарка не замедлила стать посмѣшищемъ каждаго, кто проходилъ мимо. Впрочемъ, насмѣшки не портили Павлу удовольствія; онъ весело принялся за внутреннюю отдѣлку дома; выложилъ очагъ, купилъ небольшой запасъ тесу; чтобъ экономнѣе распредѣлить дерево, пришелъ учитель; они долго совѣщались, десять разъ переворачивали, примѣряли, прикладывали каждую доску, какъ бы получше приладить. Вдругъ Павелъ поднялъ голову и прислушался. Вдали раздавался стукъ колесъ тяжелаго экипажа, медленно подымавшагося въ гору.
   -- Г-жа баронесса,-- вскричалъ Павелъ,-- она еще не видала моего дома. Что-то она скажетъ, когда узнаетъ, что я построилъ домъ.
   Баронесса, дѣйствительно, ничего не знала о постройкѣ Павла. Старая дама каталась обыкновенно въ другомъ направленіи. По неудобной, крутой дорогѣ, вдоль деревни она ѣздила только разъ въ годъ, осенью, когда навѣщала стараго лѣсничаго, живущаго на пенсіи въ охотничьемъ домикѣ. Такъ было теперь и, вѣроятно, случалось бы чаще, еслибъ Матвѣй, слуга баронессы, не находилъ тысячи предлоговъ, чтобъ отклонить поѣздку въ охотничій домикъ. Причиной, которая заставляла его измышлять эти предлоги, была подагра, дѣлавшая для него непріятной прогулку пѣшкомъ; онъ прекрасно зналъ, что въ концѣ деревни, гдѣ начинался крутой подъемъ, баронесса неизмѣнно говорила:
   -- Слѣзь, Матвѣй, ты слишкомъ толстъ, бѣдныя лошади не могутъ втащить тебя.
   Павелъ замѣтилъ экипажъ какъ разъ въ то время, когда Матвѣй сошелъ съ козелъ и грустно шагалъ за громоздкой коляской, гдѣ сидѣла также грустная баронесса. Она сердилось на кучера, который ѣхалъ согнувшись въ три погибели, и приписывала это обстоятельство недостатку почтенія, тогда какъ дѣйствительною причиной были преклонныя лѣта. Госпожа бормотала себѣ подъ носъ: "Теперь люди не могутъ даже посидѣть прямо!... Что за манеры! Стыдно смотрѣть, до чего распускаются!"
   Сама она сидѣла прямо, какъ свѣча, чтобы служить примѣромъ, что, при настоящемъ положеніи дѣла, мало помогало. Она бодро и съ любопытствомъ смотрѣла по сторонамъ черезъ большія очки, которыя всегда надѣвала на прогулку. Проѣзжая мимо песчанаго участка, она замѣтила новую хижину и спросила:
   -- Матвѣй, кто это построилъ здѣсь хлѣвъ? И что это за хлѣвъ?
   Матвѣй ускорилъ шаги, снялъ шляпу и отвѣтилъ:
   -- Это домъ.
   -- Удивительно! Кто же построилъ такое чудо?
   Матвѣй презрительно усмѣхнулся:
   -- Построилъ его Павелъ Голубъ.
   -- Пресвятая Богородица, вотъ кто строитъ дома!
   -- Да,-- продолжалъ Матвѣй, и фамильярно положилъ руку на дверцы коляски,-- говорятъ, строилъ для матери, чтобы ей было гдѣ пріютиться, когда придетъ изъ смирительнаго дома. Заведутъ здѣсь воровское гнѣздо; хорошо еще, что избушка стоить на юру и далеко отъ деревни.
   Во время этого разговора экипажъ поровнялся съ хибаркой, отъ которой его отдѣляла только часть дороги, заложенная досками Павла.
   Баронесса приказала кучеру затормозить экипажъ и остановиться. Она нагнулась изъ коляски и спросила:
   -- Что это за доски?
   Хабрехтъ вышелъ на встрѣчу и поклонился ея сіятельству.
   -- Ахъ, учитель! Вотъ и прекрасно; вы потрудитесь мнѣ сказать, откуда эти доски?
   -- Съ лѣсопильни вашего сіятельства.
   -- Какъ же онѣ сюда попали?
   -- Какъ собственность Павла Голуба, который ихъ купилъ.
   -- Купилъ?-- изумилась баронесса.-- Трудно повѣрить, чтобы онъ могъ что-нибудь купить.
   Павелъ стоялъ до сихъ поръ неподвижно позади учителя; услыхавъ послѣднія слова баронессы, онъ быстро повернулся, побѣжалъ въ хибарку, откуда возвратился, держа въ рукахъ листокъ бумаги, который молча передалъ старой дамѣ.
   -- Что это?-- спросила она.-- Что онъ мнѣ суетъ?
   -- Уплаченный счетъ на доски,-- отвѣтилъ Хабрехтъ, къ которому обращенъ былъ вопросъ.
   -- Вотъ какъ! Онъ покупаетъ и платитъ по счету? Откуда же у него деньги? Я что-то слышала объ украденномъ кошелькѣ съ деньгами.
   -- Старая исторія, ваше сіятельство, въ которой не было ни капли правды еще тогда, когда она была нова.
   -- Я знаю, вы его всегда защищали. По вашему мнѣнію, я всегда была несправедлива къ плохому человѣку.
   -- Онъ теперь не плохой человѣкъ, повѣрьте мнѣ, ваше сіятельство.
   -- Почему онъ самъ ничего не говоритъ? Почему стоитъ, какъ воплощеніе нечистой совѣсти? Оправдывайся,-- сказала старая дама, обращаясь къ Павлу,-- проси чего-нибудь. Еслибъ я знала, что ты строишь домъ и нуждаешься въ доскахъ, я бы подарила тебѣ ихъ... Развѣ ты не могъ попросить?... Подумай, нѣтъ ли у тебя какой-нибудь просьбы ко мнѣ?
   Павелъ поднялъ глаза на баронессу. Робко, въ смущеніи смотрѣлъ онъ на нее.
   Она не спрашивала больше, есть ли у него о чемъ просить, послѣ того, какъ на нее взглянули мрачные глаза, въ которыхъ она прочла такое полное тоски, невыразимо глубокое желаніе.
   -- Чего ты хочешь,-- сказала она,-- объясни?
   Съ минуту Павелъ колебался, потомъ собрался съ силами и отвѣтилъ довольно твердо и ясно:
   -- Я бы попросилъ г-жу баронессу написать моей сестрѣ Миладѣ, чтобъ она позволила мнѣ навѣстить ее.
   Баронесса нетерпѣливо замотала головой.
   -- Этого я не могу, я не вмѣшиваюсь въ ихъ дѣла; все зависитъ отъ монахинь. Къ Миладѣ нельзя ходить, когда вздумается; этого и мнѣ не позволяютъ. Милада намъ больше не принадлежитъ; она принадлежитъ небу... Онъ вѣчно твердитъ одно и то же,-- обратилась она въ Хабрехту,-- не понимаю, какъ можно утверждать, что онъ перемѣнился... Ѣдемъ дальше! Прощайте. Трогай, Яковъ.
   Едва экипажъ отъѣхалъ нѣсколько шаговъ, баронесса снова велѣла остановиться, позвала къ себѣ Хабрехта и сказала:
   -- Что съ новымъ учителемъ? Отчего онъ не идетъ ко мнѣ? Онъ долженъ былъ сегодня представиться.
   -- Завтра, ваше сіятельство, если позволите.
   -- Какъ завтра? Развѣ сегодня не среда?
   -- Виноватъ, сегодня вторникъ.
   -- Вторникъ? Ну, это другое дѣло. А я ужъ думала, что молокососъ и, вѣроятно, ученый болванъ считаетъ излишнимъ откланяться владѣлицѣ имѣнія. А когда вы уѣзжаете, учитель?
   -- На будущей недѣлѣ, ваше сіятельство.
   -- Жаль, очень жаль; я не жду ничего хорошаго,-- сказала баронесса и, благосклонно кланяясь Хабрехту, поѣхала дальше.
   Когда учитель повернулся къ Павлу, тотъ стоялъ неподвижно, съ пылающимъ лицомъ.
   -- Такъ это правда?-- спросилъ онъ, тяжело вздыхая, точно ему перехватило горло.-- Вы уѣзжаете?
   -- Т.-е. меня переводятъ,-- возразилъ Хабрехтъ въ смущеніи.
   -- Далеко?
   -- Порядочно.
   -- И вы давно знаете, г-нъ учитель, что васъ переводятъ?
   -- Не особенно.
   -- Отчего же вы мнѣ не сказали?
   -- Зачѣмъ,-- ты и безъ того узналъ.
   -- Но не хотѣлъ вѣрить. Не повѣрилъ священнику, а другимъ еще менѣе того. Если это правда, думалъ я, то вы мнѣ сами скажете...
   Онъ не могъ больше говорить. Удрученный видъ Павла надрывалъ сердце старому другу, но онъ не хотѣлъ этого обнаружить.
   -- Порадуйся за меня,-- вскричалъ онъ послѣ минутнаго молчанія,-- подумай, я буду жить среди чужихъ людей... Встрѣчу я человѣка, онъ поглядитъ на меня, и я спокойно погляжу на него; мнѣ не придетъ въ голову, что онъ обо мнѣ думаетъ какую-нибудь небылицу. Я сумѣю заслужить уваженіе, высшее уваженіе, потому что буду какъ ангелъ, какъ святой; даже негодяи будутъ повторять: "вотъ хорошій учитель!"... Такъ будетъ тамъ, между тѣмъ какъ здѣсь...
   Онъ прижалъ руки къ вискамъ, и изъ груди его вырвался стонъ.
   -- Вотъ тебѣ примѣръ,-- продолжалъ онъ:-- я объясню тебѣ на примѣрѣ, каково мнѣ здѣсь и каково будетъ тамъ. Представь себѣ большую бѣлую таблицу, которую я долженъ былъ исписать чудными знаками, а вмѣсто того я измазалъ ее, и когда хочу исполнить, что былъ долженъ, написать красивыя буквы, то не могу. Приходится сначала уничтожать глупую мазню. О, какъ это трудно,-- нѣтъ, невозможно!... Даже когда мнѣ кажется, что все безслѣдно изглажено, позади моихъ тщательно выведенныхъ буквъ проступаютъ старые слѣды. Правда, они выступаютъ съ годами все блѣднѣе и блѣднѣе, что же изъ этого?-- мое зрѣніе обострилось и видитъ ихъ такъ же отчетливо, какъ раньше... Ты понимаешь, что я хочу сказать? Тамъ все пойдетъ по-другому. На новой родинѣ таблица чиста, какъ была сначала, когда мнѣ ее дали. Таблица -- это репутація. Понимаешь или нѣтъ? Несчастный человѣкъ, мнѣ кажется, что ты ни слова не понялъ?
   Павелъ не опровергалъ подозрѣнія; его занимали другія мысли; вдругъ онъ вскрикнулъ:
   -- Знаю, что дѣлать, знаю!... я иду съ вами!
   -- И не воображай,-- оборвалъ Хабрехтъ; но, чтобы смягчить безпощадный приговоръ, прибавилъ: -- что будетъ съ твоей матерью, когда она, возвратясь, не найдетъ тебя здѣсь?
   -- Она можетъ послѣдовать за нами, если пожелаетъ,-- возразилъ Павелъ и закусилъ губы, какъ дѣлаютъ огорченныя дѣти.
   Хабрехтъ сталъ уговаривать его, какъ ребенка; убѣждалъ устраиваться въ новомъ домѣ и оставаться, гдѣ жилъ; приводилъ на то вѣскія основанія и, когда Павелъ на все отрицательно качалъ головой, съ нетерпѣніемъ прибавилъ:
   -- Наконецъ... и тамъ всѣ пронюхаютъ, откуда придетъ твоя мать (конечно, я не вѣрю ничему дурному о ней), и будутъ говорить: "прекрасную свиту привелъ за собой учитель"... Невозможно... разсуди самъ... согласись.
   Онъ отвернулся и сталъ вытирать со лба потъ, который, несмотря на осенній холодъ, крупными каплями выступилъ у него на лбу. Затѣмъ быстро пошелъ прочь, чтобъ избѣжать новыхъ возраженій со стороны Павла.
   Онъ напрасно опасался. Юноша не наводилъ больше разговора на приближавшуюся разлуку; онъ притихъ и загрустилъ; одиноко попрежнему велъ трудовую жизнь и не старался болѣе чѣмъ обыкновенно быть въ обществѣ своего воспитателя. А Хабрехтъ съ эгоизмомъ больного, который не признаетъ иныхъ заботъ, кромѣ своего здоровья, не хотѣлъ ничего знать о борьбѣ, которая скрывалась подъ внѣшнимъ спокойствіемъ Павла; не хотѣлъ ничего знать о страданіи, которому не въ силахъ былъ помочь. Разлука неизбѣжна; лучше всего разстаться безъ жалобъ. Хабрехтъ на время почти позабылъ о своемъ питомцѣ; его страшно огорчало поведеніе новаго учителя.
   Молодой человѣкъ, Георгій Младекъ, пріѣхалъ нѣсколькими днями позже, чѣмъ его ожидали, онъ иронически отнесся къ удивленію, съ какимъ Хабрехтъ принялъ это обстоятельство. На требованіе послѣдняго пойти въ замокъ, чтобы представиться баронессѣ, новый учитель отвѣтилъ:
   -- Охотно, если она молода и красива. Иначе мнѣ нѣтъ дѣла ни до какихъ баронессъ, и я ничего не забылъ у нихъ въ замкѣ.
   -- Но,-- настаивалъ Хабрехтъ,-- этого требуетъ вѣжливость.
   -- Не отъ каждаго:-- я, напримѣръ, человѣкъ безъ предразсудковъ.
   Молодой человѣкъ былъ бѣденъ, какъ Іовъ, и гордъ, какъ Діогенъ. Все его имущество состояло изъ дорожнаго сундука, походной кровати, стола и стула, чѣмъ онъ на первое время совершенно удовлетворился и не принялъ любезнаго предложенія своего предшественника воспользоваться его обстановкой. Такимъ образомъ мебель Хабрехта перекочевала въ новый домъ Павла, гдѣ пришлась очень кстати и возбудила во многихъ зависть. Люди нашли щедрость Хабрехта къ Павлу непонятной и почти непростительной.
   У Младека по поводу отношеній учителя къ ученику явились свои соображенія, которыхъ онъ не считалъ нужнымъ сообщать "коллегѣ".
   Вечеромъ, наканунѣ отъѣзда Хабрехта, учитель засталъ его у окна въ классной комнатѣ; старикъ въ нетерпѣливомъ ожиданіи смотрѣлъ на улицу. Когда вошедшій окликнулъ его, Хабрехтъ оглянулся и сказалъ:
   -- Это вы -- прекрасно, прекрасно, что это вы; мнѣ пріятно, что это не кто-нибудь другой.
   -- Кто же другой?
   -- Ну, знаете, Павелъ. Правду говоря, я намѣревался еще сегодня выбраться отсюда, безъ лишнихъ прощаній... ради мальчика. Я не могу скрыть, что ухожу отсюда съ радостью, а его это огорчаетъ. Поэтому я заранѣе простился съ г-жей баронессой и г. священникомъ и уѣду, прежде чѣмъ Павелъ вернется домой... Я заказалъ себѣ телѣжку,-- тамъ, у околицы... она, вѣроятно, уже ждетъ меня.
   Онъ снова подошелъ къ окну и перевѣсился за подоконникъ. Вѣтеръ трепалъ его жидкіе волосы: жидкими прядями разсыпались они по затылку и по лицу, которое казалось такимъ старымъ и такъ мало гармонировало съ моложавою, тонкою и подвижною фигурой. На учителѣ былъ черный костюмъ, который отецъ заказалъ ему къ конфирмаціи,-- разсчетъ, что обладатель въ будущемъ пополнѣетъ, не осуществился, и мягкое сукно крупными складками болталось на тощихъ членахъ.
   Младекъ смѣрилъ его черезъ pince-nez и сказалъ:
   -- Сколько лѣтъ были вы здѣсь учителемъ?
   -- Двадцать одинъ годъ.
   -- И послѣ двадцати одного года вы уѣзжаете тайкомъ, точно что украли. Лишаете дѣтей удовольствія устроить вамъ торжественные проводы, а взрослыхъ -- прощальный обѣдъ... и все изъ-за того, чтобы вашъ Павличекъ не расплакался. Удивительно!... Это не спроста, коллега... Такъ, вѣдь?
   Хабрехтъ поблѣднѣлъ подъ инквизиторскимъ взоромъ учителя.
   -- Что не спроста?-- спросилъ онъ, и языкъ прилипъ у него къ гортани.
   -- Не пугайтесь меня, ничто человѣческое мнѣ не чуждо,-- перебилъ Младекъ съ сознаніемъ собственнаго достоинства.-- Право, коллега, сознайтесь! Мать вашего Павлика, которая сидитъ теперь въ смирительномъ домѣ, была, должно быть, красива?
   Хабрехтъ не сразу понялъ намекъ; когда, наконецъ, онъ сообразилъ, въ чемъ дѣло, то разразился громкимъ смѣхомъ; хохоталъ все веселѣе, звонче и, наконецъ, вскричалъ въ веселомъ возбужденіи:
   -- Нѣтъ, что выдумалъ! Шутникъ вы этакій! Вотъ потѣха-то! Ну, догадались!-- и снова принялся хохотать. Болѣзненно-чувтельный человѣкъ, котораго самый ничтожный намекъ на созданный имъ самимъ вымыселъ оскорблялъ до глубины души, ни на минуту не огорчился лишеннымъ всякаго основанія подозрѣніемъ. Никакая похвала, никакая лесть не доставили бы ему такого сердечнаго удовольствія, какъ нелѣпое предположеніе его преемника. Онъ не замѣтилъ, что своимъ смѣхомъ оскорбляетъ послѣдняго, и кичливо вскричалъ:-- Я бы хотѣлъ, чтобъ вы были правы: ради мальчика. Но вы неправы, и его настоящій отецъ умеръ на висилицѣ. Большое несчастіе для сына; ему ставятъ въ вину позоръ отца. Его надо защищать отъ людской глупости и злобы. Такъ поступалъ я; обѣщайте мнѣ, что и вы будете его защитникомъ.
   Младекъ поклонился съ кислосладкой физіономіей. Въ глубинѣ души онъ обидѣлся и подумалъ: "Въ награду за то, что ты изъ-за него просмѣялъ меня! Очень нужно!"
   Между тѣмъ въ тихомъ вечернемъ воздухѣ раздался слабый стукъ колесъ.
   -- Всего хорошаго!-- сказалъ Хабрехтъ, поднялъ съ полу чемоданъ и съ помощью Младека взвалилъ его себѣ на плечи. Онъ отказался отъ помощи, особенно отъ проводовъ до экипажа, и пошелъ прочь, ни разу не оглянувшись на мѣсто своего многолѣтняго служенія. Въ его груди не шевельнулось тоскливаго чувства въ моментъ разлуки.-- Поѣзжай!-- приказалъ онъ здоровавшемуся мужичку,-- и если тебя кто-нибудь спроситъ, кого везешь, отвѣчай смѣло: жениха!
   Съ этими словами онъ взобрался въ телѣжку и растянулся во всю длину на соломѣ.
   Въ этотъ день крестьяне раньше обыкновеннаго вернулись съ поля. Они торопились домой, чтобы приготовиться къ прощальной у торжеству въ честь учителя. Уже нѣсколько часовъ изъ трактирной трубы валилъ дымъ; кто хотѣлъ посудачить, шелъ присмотрѣть на кухню; другіе стояли близъ дома, чтобы подышать пріятнымъ ароматомъ жаренаго мяса, наполнявшимъ вокругъ весь воздухъ.
   Мальчишки собирались толпами, и такъ какъ на слѣдующее утро имъ предстояло нѣкоторое время смирно и чинно маршировать въ торжественной процессіи, то впередъ вознаграждали себя возней и дракой на куличкахъ. Въ домахъ и около домовъ матери вплетали дѣвочкамъ въ косы пунцовыя ленты, а въ конюшняхъ парни дѣлали то же самое съ гривами своихъ лошадей. Результатомъ этихъ трудовъ была масса тоненькихъ косичекъ, плотныхъ, какъ канаты, и придававшихъ очень милый, аккуратный видъ головкамъ дѣвочекъ и шеямъ лошадей. Однимъ словомъ, приготовленія къ торжеству были въ полномъ разгарѣ, когда распространился слухъ о внезапномъ отъѣздѣ Хабрехта. Сначала никто не хотѣлъ вѣрить; только когда вернулся крестьянинъ, отвозившій учителя на желѣзную дорогу, и передалъ сердечный привѣтъ послѣдняго всѣмъ обитателямъ деревни, волей-неволей пришлось повѣрить.
   Одинъ Павелъ, возвратясь послѣ дневного труда въ полной увѣренности, что Хабрехтъ дома, еще долженъ быть дома, не хотѣлъ никому вѣрить. Онъ, не удостоивая отвѣта тѣхъ, кто объявлялъ ему эту новость, бѣжалъ въ школу и безъ дальнихъ словъ влетѣлъ въ комнату учителя, гдѣ засталъ Младека.
   -- Гдѣ учитель?-- спросилъ онъ сурово.
   Младекъ, писавшій письмо, оглянулся.
   -- Вотъ учитель,-- сказалъ онъ, указывая на себя,-- и запомни, что къ нему не входятъ безъ спросу, болванъ!
   Павелъ пробормоталъ извиненіе и просилъ только сказать, гдѣ прежній учитель.
   -- Убрался прочь, убирайся и ты!-- послышался отвѣтъ.
   Павелъ медленно спустился по лѣстницѣ, вошелъ въ классъ, постоялъ тамъ съ минуту, подождалъ; но такъ какъ тотъ, кого онъ ожидалъ, не появлялся, юноша сошелъ въ садикъ, прошелся взадъ и впередъ, поглядывая по сторонамъ и прислушиваясь. Вдругъ онъ ударилъ себя по лбу... Дуракъ, какъ это не пришло ему въ голову раньше!... У него, въ его домѣ, дожидается учитель, чтобы съ нимъ, съ нимъ однимъ проститься. Возродившаяся надежда оживила его. Какъ стрѣла, летѣлъ онъ деревней въ свою хижину и, добѣжавъ до двери, громко закричалъ:
   -- Вы здѣсь, учитель?
   Отвѣта не было, кругомъ все тихо; тутъ только убѣдился Павелъ, что напрасно искалъ своего друга.
   Посреди комнаты стоялъ столъ, за которымъ они такъ часто сидѣли другъ противъ друга; у стола -- тонконогое кресло, возлѣ стѣны -- старый пожелтѣвшій отъ времени шкафъ. Видъ этой рухляди рѣзнулъ Павла по сердцу и разозлилъ его. Онъ толкнулъ кресло въ уголъ, ударилъ по столу, такъ что тотъ затрещалъ... На что ему все это?... На что ему память о томъ, кто такъ предательски покинулъ его?
   Ушелъ, ушелъ единственный другъ!...
   Ушелъ, не сказавъ даже: да хранитъ тебя Богъ!...
   Что онъ за человѣкъ, если могъ такъ поступить? Лучше бы онъ умеръ; тогда можно было бы плакать надъ его гробомъ и думать: онъ любилъ тебя до послѣдней минуты. Но исчезнуть, какъ призракъ,-- не призраки ли всѣ его благодѣянія и дружба?
   

XIII.

   Въ томъ же году, ко времени жатвы, въ деревнѣ совершилось крупное событіе. Община осуществила давно взлелѣянную мечту: для молотилки, которая до сихъ поръ работала конскимъ приводомъ, пріобрѣла локомобиль. Его везли со станціи на шести лошадяхъ, разубраннаго цвѣтами. Съ гордостью шли рядомъ крестьяне. Ихъ радость не отравляла мысль, что за цѣнное пріобрѣтеніе была уплачена только десятая часть и не извѣстно, откуда возьмутся девять остальныхъ.
   Недалеко отъ избушки Павла, на возвышенности, въ виду всей деревни стоялъ домъ новоизбраннаго старосты. Тамъ началъ локомобиль свою дѣятельность; онъ пыхтѣлъ и дымилъ, а соединенная съ нимъ молотилка поглощала снопы и съ невѣроятною быстротой извергала зерна и измятую солому. Сначала масса публики стекалась посмотрѣть на любопытное зрѣлище; но у большинства интересъ съ каждымъ днемъ уступалъ мѣсто равнодушію; онъ не ослабѣвалъ только у одного бѣднаго юноши, который, конечно, не имѣлъ надежды когда-нибудь воспользоваться машиной для своей надобности, у Павла Голуба. Юноша нанялся рубить деревья въ господскомъ лѣсу и каждый день, отправляясь туда, дѣлалъ маленькій крюкъ, чтобы взглянуть на пыхтящее чудовище, которымъ молча любовался до тѣхъ поръ, пока кто-нибудь не кричалъ ему: "убирайся прочь!" "Еслибъ онъ могъ глазами украсть машину, онъ бы укралъ ее",-- говорилъ староста. Павелъ уходилъ, унося съ собой образъ удивительнаго предмета, и въ его головѣ оставалось болѣе ясное изображеніе машины, чѣмъ у крестьянъ, которые цѣлыми днями сидѣли, прислонясь къ житницѣ, и наблюдали за поденщиками.
   Хозяева съ удовольствіемъ смотрѣли на обмолоченную рожь и радовались, что прилежная машина въ нѣсколько дней кончила работу, за которой прежде они проводили мѣсяцы. Скоро возникъ вопросъ, не употребить ли избытокъ времени на охоту, особенно заманчивое для крестьянъ удовольствіе? Въ слѣдующемъ году кончался контрактъ владѣлицы на право охоты и надо было серьезно обдумать, возобновлять ли его? Вопросъ многократно обсуждался и нашелъ мало противниковъ среди членовъ общины; впрочемъ, былъ одинъ очень вліятельный и непреклонный человѣкъ, именно Петръ: изъ жадности,-- утверждали его враги; онъ жалѣетъ денегъ на охотничій билетъ, на дробь и порохъ. Услыхавъ такіе разговоры, Петръ объяснилъ, что деньги нужны ему на "серьезное дѣло". Шутники утверждали, что онъ проживается на овесъ своимъ крошечнымъ воронымъ лошадкамъ, чтобы прибавить имъ немного силы. Эта шутка приводила Петра въ ярость.
   Маленькій конскій заводъ, удачно начатый еще отцомъ, составлялъ его гордость. Недавно Петръ отправилъ на выставку рабочихъ лошадей пару вороныхъ, въ надеждѣ получить награду; онъ хвасталъ, что "одинъ видъ ихъ поразитъ коммиссію и убьетъ въ конецъ всѣхъ выставленныхъ лошадей". Однако, онъ возвратился безъ награды, разъяренный на коммиссію, которая состояла цѣликомъ изъ ословъ.
   Деревня подняла его на смѣхъ. Всѣмъ было извѣстно, что вороныхъ нашли слишкомъ слабыми для рабочихъ лошадей. Съ тѣхъ поръ Петръ употреблялъ всѣ усилія, чтобы сдѣлать ихъ во что бы то ни стало самыми крѣпкими лошадьми, и надѣялся блестящимъ образомъ доказать, что ему это удалось. Теперь, казалось, насталъ желанный моментъ. Рѣшено было, когда машина обмолотитъ рожь всѣхъ крестьянъ, отвезти ее на зиму во дворъ Петра, на противоположный конецъ деревни; онъ едва могъ дождаться, когда наступитъ счастливая минута. Въ назначенный день локомобиль еще работалъ, когда Петръ появился съ лицомъ надутымъ, какъ пузырь, въ сопровожденіи работника, который велъ подъ уздцы вороныхъ.
   -- Тутъ не справиться лошадямъ,-- сказалъ староста,-- здѣсь нужна пара здоровыхъ воловъ. Гдѣ же лошадямъ сдержать машину на горѣ.
   Барошъ, Антонъ, стоявшая тамъ молодежь и поденщики -- всѣ были того же мнѣнія.
   Даже Павелъ, присланный съ порученіемъ отъ управляющаго къ старостѣ, вопреки обыкновенію, открылъ въ присутствіи властей ротъ и замѣтилъ:
   -- Съ машиной можетъ случиться большое несчастіе!
   Петръ переложилъ короткую трубку съ лѣвой стороны рта въ правую, сдвинулъ шапку на затылокъ и грубо приказалъ рабочему:
   -- Запрягай!
   -- Подожди,-- закричалъ староста,-- не съ огнемъ же ѣхать, надо его затушить!
   Онъ открылъ топку, а Барошъ приблизился съ кочергой; но Петръ заоралъ на него:
   -- Оставь! Какъ машина стоитъ, такъ ее и повезутъ.
   Захлопнувъ дверцу, онъ помогъ рабочему впрячь лошадей, взялъ въ руки возжи и кнутъ.
   -- Ноо!...
   Сильный ударъ по лошадямъ; лошади дернули, бросились въ сторону, прыгнули кверху и только послѣ второго и третьяго удара натянули постромки... и машина двинулась съ мѣста. Петръ кричалъ, работникъ кричалъ, крестьяне и поденщики стояли, пораженные удивленіемъ; лошадки, дѣйствительно, потащили локомобиль. Подъ гору онъ поѣхалъ самъ. Дорога шла отлогимъ спускомъ до деревенской улицы; дальше спускъ становился круче; Павелъ подбѣжалъ къ машинѣ и хотѣлъ затормозить колеса; но Петръ, отуманенный успѣхомъ, желая похвастаться, отогналъ его.
   -- Не надо,-- вскричалъ онъ,-- доѣду и безъ тормазовъ!
   -- Вздоръ!-- сказалъ Антонъ,-- спускъ становится все круче.
   Петръ расхохотался.
   -- Что-жъ изъ этого, тѣмъ скорѣе поѣдутъ лошади!-- и онъ сталъ править такъ, чтобы машина на всемъ ходу въѣхала къ нему на дворъ.
   Такое рискованное намѣреніе возбудило порицанія и любопытство. Каждому занятно было посмотрѣть, какъ обойдется фокусъ. Только Антонъ не скрывалъ полнаго неудовольствія, онъ скрестилъ руки и съ неодобрительной миной сказалъ:
   -- Не слушаетъ словъ, самъ и поплатится!
   -- Посмотримъ!-- отвѣтилъ Петръ и, взявъ въ каждую руку по возжѣ, быстро зашагали возлѣ лошадей. Онъ кричалъ уже не "но-о!", а "тпру!"
   Лошади бодро противостояли напирающей тяжести, которая гремѣла и стучала позади нихъ; онѣ буквально ползли, съ напряженными крестцами, съ поднятыми вверхъ головами и неподвижными шеями во вздернутыхъ хомутахъ. Петръ почти висѣлъ на возжахъ.
   -- Не пускай лошадей вскачь, ради Бога не пускай!-- кричалъ ему сзади работникъ.
   Петръ ничего не отвѣчалъ. У него волосы становились дыбомъ, при мысли о скачкѣ въ каррьеръ, чѣмъ онъ раньше хвастался. Нѣсколько шаговъ далѣе дорогу перерѣзывала канавка, на которую Петръ возлагалъ надежды: тамъ тяжелое чудовище остановится на мгновеніе, и лошади переведутъ дыханіе.
   -- Тпру! тпру!-- толчокъ и переднія колеса въѣзжаютъ въ канаву; затѣмъ снова выскакиваютъ назадъ и въ тоже время дверка топки, небрежно прикрытая Петромъ, раскрывается, и содержимое вываливается лошадямъ на крупъ и на ноги... Животныя обезумѣли... и не мудрено.
   -- Тормозить, тормозить!-- рычалъ Петръ.
   Поздно: удержать машину нѣтъ возможности! Лошади мчатся въ галопъ внизъ по горѣ; локомобиль трещитъ и гремитъ; Петръ, запутавшись въ возжахъ, то вскачь, то волокомъ слѣдуетъ за лошадьми. Толпа съ ревомъ бѣжитъ за нимъ; нѣкоторые стоятъ кучками, точно прикованные къ землѣ. Каждый отлично видитъ, что должно случиться въ слѣдующую минуту. Невдалекѣ крутой спускъ снова пересѣкала канава, болѣе глубокая, чѣмъ предыдущая, затѣмъ дорога круто заворачивала подъ прямымъ угломъ и шла между деревяннымъ заборомъ трактирнаго сада и каменной оградой, окружавшей дворъ Петра. Когда лошади, одолѣвъ препятствіе, завернутъ влѣво, машина перегнется на сторону и увлечетъ ихъ въ канаву, а Петръ, милосердый Боже, онъ погибнетъ безъ покаянія, раздавленный между машиною и деревяннымъ заборомъ... Это было очевидно для каждаго; взоры зрителей устремились къ тому пункту, гдѣ должно случиться несчастіе; нѣкоторые подняли отчаянный крикъ, другіе бѣжали прочь -- у нихъ перехватило дыханіе; каждый по своему выражалъ страхъ ожиданія, кто-то даже безсмысленно хохоталъ. Никому не приходило въ голову, что есть возможность предупредить катастрофу. Между тѣмъ какъ одни бѣжали, другіе, заложивъ руки стояли на мѣстѣ, изъ толпы отдѣлился Павелъ и, какъ брошенный камень, подлетѣлъ къ забору, схватилъ угловой столбъ и принялся раскачивать его. Удивительно, какъ осѣнила его блестящая мысль: машина раздавитъ Петра о заборъ; не будетъ забора, не будетъ и несчастія, значитъ -- прочь заборъ!
   Такъ все и случилось. Столбъ уступилъ атлетической силѣ малаго, упалъ и увлекъ за собой часть забора; въ этотъ моментъ локомобиль покачнулся на бокъ. Дымъ, пыль, лошадиныя ноги -- все смѣшалось въ воздухѣ. Мужчины, женщины, дѣти бросились впередъ. Двѣ старушки, которыя не могли съ своего мѣста видѣть Петра, поспорили, что ему оторвало обѣ руки и ноги.
   "Только бы у нея ничего не повредилось",-- думалъ новый староста, подразумѣвая машину. Онъ сообщилъ свои опасенія другимъ. Всѣ выразили живое участіе къ мірской собственности и въ то же время гнѣвъ на человѣка, который легкомысленно подвергъ ее опасности.
   Петра, окровавленнаго и ободраннаго; высвободили изъ-подъ машины и поставили на ноги, никто не обратилъ вниманія, что онъ снова упалъ, а когда онъ хрипло простоналъ: "Лошади... помогите имъ!" -- поднялся взрывъ негодованія; еще немного и несчастнаго поколотили бы.
   Павелъ, глядя на него, думалъ: "Не будь меня здѣсь, ему бы конецъ!" -- и онъ почувствовалъ пріятное умиленіе и даже нѣчто вродѣ расположенія къ злѣйшему врагу; юноша подошелъ къ нему и замѣтивъ, что у Петра шла изо рта кровь, взялъ его подъ мышки, протащилъ нѣсколько шаговъ, чтобъ уложить повыше. Вдругъ, онъ совсѣмъ не бережно бросилъ раненаго. До его слуха донесся раздирающій душу крикъ. "Винска,-- содрогнулся онъ.-- Чортъ несетъ ее сюда!"
   Винска воспользовалась отсутствіемъ мужа, чтобы навѣстить отца. Только что вышла она изъ хижины, какъ услыхала на улицѣ шумъ и увидала крестьянъ, бѣгущихъ со всѣхъ концовъ по направленію къ ихъ дому. Перепугавшись, она бросилась наискосокъ черезъ деревню, перебѣжала садъ трактира и первое, что ей бросилось въ глаза,-- окровавленный мужъ на травѣ, а возлѣ него Павелъ, цѣлый и невредимый.
   Въ головѣ ея пронеслось дикое подозрѣніе.
   -- Мерзавецъ, это твое дѣло!-- вскричала она, обезумѣвъ, сжала кулаки и ударила Павла, который молча, испуганно смотрѣлъ ей прямо въ глаза.
   Тогда Антонъ, помогавшій выпутать лошадей изъ постромокъ, обернулся и рѣзко сказалъ:
   -- Не ругайся, лучше скажи спасибо: еслибы малый не подоспѣлъ на помощь, твой мужъ былъ бы не толще картоннаго рыцаря.
   Замѣчаніе вызвало общій смѣхъ. Только Винска не обратила на него вниманія; женщина вообще не видала, что около нея дѣлается; она бросилась на землю возлѣ Петра и разразилась громкими рыданіями. Павелъ медленно поднялся съ колѣнъ. Неподвижнымъ взоромъ смотрѣлъ онъ, какъ она ласкала и цѣловала раненаго; съ лихорадочною дрожью слушалъ, какъ она умоляла мужа не умирать, какъ называла неуклюжаго малаго своимъ счастьемъ и радостью, жизнью и всѣмъ на свѣтѣ. Страстью блестѣли глаза Павла; бѣлый кругъ образовался около плотно сжатыхъ губъ, на лбу и между сдвинутыми бровями отражались мрачныя, мучительныя мысли. Наконецъ, онъ съ рѣшимостью отвернулся отъ мучительнаго зрѣлища, которое приковывало его къ себѣ, и пошелъ на помощь поднимавшимъ локомобиль.
   Съ большими усиліями удалось, наконецъ, поднять великана. Оглядѣвъ его, Антонъ заявилъ, что машина, слава Богу, не повреждена и хоть сейчасъ можетъ быть пущена въ ходъ. Павелъ недовѣрчиво покачалъ годовой и, указывая на штангу, замѣтилъ:
   -- Тяжело пойдетъ. Развѣ не видите, что штанга согнута.
   Кузнецъ также покачалъ головой, презрительно скосилъ ротъ, обросшій рѣденькой, пепельно-грязнаго цвѣта бородой и отвѣтилъ: если что погнуто, онъ "самъ увидитъ"; если что сломано, онъ "самъ поправитъ". Наконецъ, Павелъ передалъ порученіе лѣсничаго старостѣ и пошелъ обратно въ лѣсъ, гдѣ накинулся на работу, точно левъ на добычу. Каждый разъ, когда юноша подымалъ и опускалъ топоръ, казалось, точно онъ хотѣлъ вложить всю свою силу въ этотъ ударъ. Дровосѣки, работавшіе въ одной артели, останавливались, чтобы посмѣяться надъ оригиналомъ. Подрядчикъ, грубый Галушъ, замѣтилъ ему: "Хоть тресни надъ работой, все больше другихъ не получишь!"
   Не во всѣхъ, впрочемъ, возбуждалъ онъ неудовольствіе.
   Въ концѣ недѣли, когда вся артель пошла къ лѣсничему за разсчетомъ, тотъ обошелся съ Павломъ дружелюбно, велѣлъ объѣздчику имѣть въ виду работящаго парня и отдавать ему предпочтеніе передъ другими поденщиками.

-----

   Вскорѣ послѣ несчастія съ локомобилемъ, 1 сентября, въ день св. Эгидія, въ Золешау былъ храмовой праздникъ. Все шло по заведенному порядку. На обычномъ мѣстѣ стояли палатки съ товарами; вся деревня собралась на лугу между большимъ вязомъ и садомъ священника. Баронесса, которая имѣла обыкновеніе во всякую погоду смиренно ковылять въ церковь пѣшкомъ, на этотъ разъ пріѣхала во всемъ парадѣ и великолѣпіи. Яковъ и Матвѣй, облеченные въ причудливыя ливреи, торжественно возсѣдали на козлахъ. На нихъ были синіе фраки съ желтыми полосами вдоль спины; желтые жилеты и отвороты съ массивнымъ серебрянымъ шитьемъ. Въ глубинѣ экипажа сидѣла маленькая, полуслѣпая старушка и привѣтливо кланялась направо и налѣво. Иногда она ласково кивала нахалу, дерзко заглядывавшему въ экипажъ, иногда не отвѣчала на почтительный поклонъ солидныхъ людей; приблизившись къ церкви, старушка вышла изъ экипажа и попала въ страшную давку, но и тамъ продолжала держать себя съ достоинствомъ, какъ всегда,-- все, какъ всегда.
   Баронесса выслушивала жалобы и просьбы; она не уклонялась отъ самаго подозрительнаго поцѣлуя руки; ни одинъ проситель не уходилъ съ пустыми руками; въ худшемъ случаѣ онъ получалъ разумный совѣтъ; съ тѣми же, которые ничего не просили и хотѣли засвидѣтельствовать свое почтеніе, старушка шутила или съ участіемъ освѣдомлялась о близкихъ; положимъ, участіе не всегда шло по настоящему адресу. Напримѣръ, дѣвушку спрашивала она о здоровьѣ ребенка, молодого супруга -- о возлюбленной; ошибка никого не обижала, только увеличивала общее веселое настроеніе.
   Баронесса любила шутку и прощала даже, если шутили на ея счетъ, потому что была увѣрена въ глубокой преданности народа,-- въ этомъ была ея сила. Владѣлица не сомнѣвалась, что крестьяне обманываютъ и обкрадываютъ ее, гдѣ только возможно, и прощала имъ нечестность, потому что была увѣрена въ ихъ любви,-- это была ея слабость.
   Раздался первый благовѣстъ, священникъ появился у церковныхъ дверей въ облакѣ фиміама, окруженный тремя сослужащими; сегодня, по кучерскому выраженію Якова, обѣдню служили "на четвернѣ".
   -- Разступитесь,-- сказала баронесса народу;-- пропустите меня въ церковь, нужно же мнѣ за васъ помолиться.
   -- Мы молимся за васъ, ваше сіятельство, наша благодѣтельница!-- отвѣтили окружающіе, разступаясь и пропуская баронессу къ священнику. Тотъ подалъ ей святую воду, набожно осѣнилъ себя крестомъ и скрылся въ ораторіумъ.
   Все, какъ обыкновенно. Противъ обыкновенія былъ только роскошный день, къ которому не могъ бы придраться самый отчаянный критикъ. На смѣну дождливому лѣту настала ярко-зеленая осень, позволившая безпрепятственно убрать съ полей богатую жатву. Всѣ собственники были въ наилучшемъ настроеніи духа. Женщины и мужчины толпились у лавокъ, разсматривали товары, прицѣнялись; окончательная покупка совершалась послѣ обѣдни. Второй благовѣстъ. Время самымъ неблагочестивымъ идти въ храмъ, наполовину наполненный уже народомъ.
   Народъ плотною вереницей потянулся въ церковь. Мужчины спѣшатъ мимо сада священника, гдѣ, какъ семь лѣтъ тому назадъ, стоитъ, прислонясь къ стѣнѣ, Павелъ. Тогда онъ былъ тощимъ оборванцемъ, теперь онъ высокій, цвѣтущій юноша, одежда котораго красивѣе и аккуратнѣе, чѣмъ у другихъ парней.
   За мужчинами шли женщины. Павелъ чувствовалъ ихъ приближеніе каждымъ первомъ, каждою каплей крови. Наконецъ, женщины приблизились. Что ему за дѣло до дѣвушекъ, которыя идутъ впереди; ни одна изъ нихъ не привлекаетъ его; больше того, къ каждой въ отдѣльности онъ чувствуетъ больше равнодушія, чѣмъ всѣ онѣ вмѣстѣ расположенія къ нему. Бѣдняжки! За дѣвушками слѣдуютъ замужнія: сначала молодыя и среди нихъ одна... одна, имени которой онъ никогда болѣе не произнесетъ, для которой съ этой минуты будетъ глухъ и слѣпъ до конца жизни. Онъ никогда не обсуждалъ и не разсматривалъ, чѣмъ она ему обязана; все было сдѣлано безкорыстно, подъ вліяніемъ неотразимой силы, безсознательно, безъ разсчета на награду съ ея стороны.
   Но тогда, въ саду возлѣ трактира, когда она ругалась и обвиняла его, съ глазъ его спала пелена, свѣтъ и мракъ отдѣлились, и онъ понялъ все, что для нея сдѣлалъ: неслыханное, невѣроятное -- а она? Онъ въ первый разъ сводилъ счеты и вскорѣ подвелъ итогъ. Между ними все кончено; она для него не существуетъ.
   И тѣмъ не менѣе онъ чувствуетъ ея приближеніе!
   Почему, почему же, если между ними все кончено? Онъ закинулъ голову, взглянулъ на вершину вяза и замѣтилъ тамъ что-то, что приковало его вниманіе. Среди зеленыхъ вѣтвей и листвы подымался кверху огромный засохшій сукъ. У Павла сжалось сердце; точно на цвѣтущемъ тѣлѣ любимаго существа онъ замѣтилъ признаки тяжелаго недуга.
   -- Роскошное дерево съ засохшею вершиной!
   -- Павелъ, Павелъ, послушай,-- раздался около него знакомый голосъ. Юноша вздрогнулъ; онъ боялся самого себя. Неужто его снова захватитъ ужасное чувство и сожметъ въ горячихъ тискахъ, сдавитъ грудь и остановитъ дыханіе?-- Послушай, Павелъ,-- повторила Винска -- я тебя несправедливо обидѣла, прости мнѣ!-- Она говорила ласково, смиренно, просила прощенія въ присутствіи женщинъ, съ которыми шла; среди нихъ была одна, которая съ особымъ вниманіемъ наблюдала эту сцену.
   Тоненькая блондинка, почти дитя, настолько привлекательной наружности, что Павелъ, несмотря на важность минуты, обратилъ на нее вниманіе.
   Я тебя знаю, промелькнуло у него въ головѣ. И дѣйствительно, онъ зналъ ее. Это была та дѣвочка, которая придумала самое обидное ругательство, когда онъ ѣхалъ въ окружное управленіе, и бросила камень, который лежитъ у него подъ порогомъ. Ея давно не было видно въ деревнѣ; она служила у господъ въ городѣ и возвратилась домой на праздникъ прекрасная, какъ мадонна. Павелъ смотрѣлъ то на нее, то на Винску и на обѣихъ одинаково спокойно. О чудо, о счастіе, о побѣда! Онъ вырвался на свободу; онъ выздоровѣлъ отъ тяжелой болѣзни! Онъ исцѣлился отъ любви; онъ сбросилъ съ себя ненавистныя путы,-- онъ здоровъ и свободенъ.
   -- Прости меня!-- снова повторила Винска.
   А онъ спокойно отвѣтилъ:
   -- Полно, прошли тѣ времена, когда я огорчался всякими пустяками!
   Винска покраснѣла, закусила губы и пошла дальше. Она шла смущенная, съ обиднымъ сознаніемъ, что у нея отнята власть, которую она считала неотъемлемой. Тонкая блондинка шла за ней.
   Павелъ подбоченился и проговорилъ покачиваясь:
   -- Ужъ это бабье! И на что оно только годно!?
   

XIV.

   Петръ быстро поправлялся; онъ могъ опять говорить, ѣсть что угодно; ему запрещено было только кричать и курить. За все время болѣзни онъ чего-нибудь боялся: сначала смерти, потомъ счета, который представитъ докторъ. Когда послѣдній прекратилъ визиты, но не присылалъ счета, Петръ отправился за нимъ. Онъ положилъ счетъ на столъ и сталъ отчаянно ругаться. Жена въ безпокойствѣ ходила вокругъ и робко просила не волноваться. Въ отвѣтъ онъ закричалъ еще громче, чтобъ узнать, хорошо ли его вылѣчилъ старый пачкунъ, содравшій за лѣченіе безсовѣстныя деньги.
   Онъ дошелъ, наконецъ, до полной потери здраваго смысла и впалъ въ состояніе невмѣняемости, въ которомъ Винска старалась не показывать его постороннимъ. Какъ разъ въ это время постучали въ дверь, и вошелъ хозяинъ трактира.
   Онъ вѣжливо снялъ шляпу, и Винска тотчасъ догадалась, что ему что-то нужно и что-то не совсѣмъ обыкновенное.
   Петръ ничего не отвѣтилъ на вопросъ о здоровьѣ, съ чего начался визитъ, а только, когда гость сѣлъ возлѣ него, подвинулъ ему счетъ и, пробурчавъ: "Полюбуйся!" -- самъ пытливо, въ ожиданіи, смотрѣлъ на посѣтителя. Трактирщикъ погрузился въ изученіе клочка бумаги и спустя нѣсколько времени, въ которое можно бы выучить счетъ наизусть,-- заговорилъ, подтверждая слова ударами руки по бумагѣ:
   -- Счетъ отъ доктора.
   -- Счетъ отъ доктора, отъ мерзавца; ловко ободралъ меня прощали га!
   -- Не нахожу,-- возразилъ трактирщикъ.-- Обдерешь тебя, такого скрягу, какъ бы не такъ! Счета правильные, оба счета, докторскій и...-- онъ смущенно захихикалъ и полѣзъ въ боковой карманъ, откуда медленно вытащилъ сложенную бумагу, которую показалъ Петру -- и мой! Петръ отскочилъ точно ужаленный и закричалъ во всю мочь: Счетъ! Какой къ чорту счетъ, когда онъ не долженъ ни одного крейцера; онъ пилъ въ трактирѣ только на наличныя.
   -- Да, сказалъ трактирщикъ, когда ему удалось, наконецъ, вставить слово, дѣло идетъ не о пивѣ, а о заборѣ,-- о заборѣ около его сада, поврежденномъ во время происшествія съ локомобилемъ.
   Тогда Петръ пришелъ въ совершенную ярость.
   -- Провались онъ совсѣмъ съ своимъ заборомъ. И какъ ему втемяшилось въ башку нести счетъ. Все несчастіе произошло оттого, что сломали заборъ. Это случилось какъ разъ въ то время, когда Петръ готовъ былъ направить лошадей; одна минута, и онѣ были бы у него въ рукахъ и какъ ягнята завернули бы въ ворота.
   Конечно, когда у нихъ подъ носомъ повалили заборъ, онѣ взбѣсились; вѣдь, это не телята. Такъ было дѣло, онъ готовъ поклясться, чѣмъ угодно, и клянется также, что пинками убѣдитъ каждаго, кто съ нимъ не согласится. Онъ вышелъ изъ дому, несмотря на просьбы Вински и направился къ саду трактирщика, чтобы на мѣстѣ объяснить происшедшее.
   Жена съ безпокойствомъ смотрѣла ему вслѣдъ. Семь недѣль не покидалъ комнаты, и теперь первый разъ вышелъ въ сырой октябрьскій день, въ легкомъ домашнемъ костюмѣ, разгоряченный и возбужденный отъ гнѣва. Его крикъ издали доносился до ея ушей.
   Увидавъ заборъ, за который его хотѣли заставить платить, онъ подпрыгнулъ, какъ сумасшедшій.
   -- Это еще что! Обманъ, наглый обманъ!... Заборъ не только поставили на мѣсто, но еще сдѣлали заново. Болѣе половины досокъ было замѣнено новыми.
   -- Какъ? Повалили старый заборъ и хотятъ на его счетъ дѣлать новый!... Петръ ругался и призывалъ прохожихъ въ свидѣтели грабежа, жертвой котораго хотѣлъ его сдѣлать трактирщикъ. Зрители все прибывали. Петръ въ десятый разъ разсказывалъ происшествіе, подкрѣпляя все новыми доказательствами справедливость своихъ словъ. Во всемъ виноватъ проклятый малый, сокрушившій заборъ: на его совѣсти испугъ лошадей, паденіе локомобиля, ушибъ Петра, героя, который въ минуту смертельной опасности думалъ только о спасеніи мірской собственности и не бѣжалъ прочь, а въ послѣдній моментъ далъ такое направленіе лошадямъ, которое помѣшало машинѣ разлетѣться въ кусочки. Подъ конецъ онъ совсѣмъ охрипъ и чуть не падалъ отъ усталости. Ночью онъ не сомкнулъ глазъ отъ безпокойства и утромъ послалъ въ старостѣ, къ судьямъ и къ кое-кому изъ друзей, приглашая ихъ въ трактиръ, чтобъ серьезно посовѣтоваться о дѣлѣ.
   Всѣ собрались. Петръ изложилъ дѣло и объявилъ, что предъявляетъ законное требованіе; если же община ему откажетъ, онъ обратится сначала въ окружной, затѣмъ уѣздный судъ, наконецъ, къ императору.
   Все время, пока Петръ говорилъ, староста тяжело вздыхалъ, робко улыбался и бросалъ на судей умоляющіе взоры. Онъ былъ однимъ изъ наиболѣе кроткихъ людей въ деревнѣ, слишкомъ молодъ для своей должности, болѣе цивилизованъ, чѣмъ его товарищи по службѣ, и вполнѣ безсиленъ побороть ихъ грубость.
   -- Въ чемъ же, наконецъ, состоитъ законное требованіе Петра?-- спросилъ онъ.-- А тотъ вмѣсто отвѣта принялся разсказывать свою исторію, которая со вчерашняго дня стала еще удивительнѣе, невѣроятнѣе и славнѣе для него. Староста пожималъ плечами, старшій изъ судей задремалъ, Антонъ строилъ печально-выразительныя гримасы. Нашлись зубоскалы, которые подтрунили надъ хвастовствомъ Петра, чѣмъ возбудили общій смѣхъ. Онъ колебался нѣкоторое время, смѣяться ли ему со всѣми, или разсердиться, и, наконецъ, рѣшилъ послѣднее:
   -- Я что ли сломалъ заборъ?-- вскричалъ онъ.
   -- Нѣтъ, не ты,-- отвѣтили ему.
   -- Значитъ и платить за него не стану.
   -- Конечно, не станешь.
   -- Кто же заплатитъ?-- жалобно проговорилъ трактирщикъ, у котораго на лбу выступили крупныя капли пота.
   -- По твоему счету?-- Никто; кому нужно признавать такой безсовѣстный счетъ,-- сказалъ Антонъ; староста одобрительно кивнулъ головой.
   Барошъ, допивавшій пятый стаканъ водки и мечтавшій получить въ кредитъ шестой, склонилъ круглую голову на бокъ и лукаво пробормоталъ:
   -- Почему никто? Почему не платить тому, кто сломалъ заборъ? Пусть заплатить малый.
   -- Малый? Этого не доставало! Вотъ чудесно-то: малый? смѣялись и шутили всѣ присутствующіе; но, несмотря на это, легко было замѣтить, что предложеніе встрѣтило сочувствіе.
   Петръ ухватился за него и объявилъ, что вправѣ требовать удовлетворенія за опасность, которой подвергъ его малый, за самоотверженіе, съ какимъ онъ спасалъ машину.
   Старшій судья только что проснулся и съ раздраженіемъ вступилъ въ разговоръ:
   -- Чтобъ ему пусто было отъ такого спасенія, при которомъ локомобиль получилъ поврежденіе. Антонъ, какъ ни старался, ничего не могъ съ нимъ сдѣлать: машина дышитъ, какъ въ чахоткѣ и вмѣсто чистаго свиста издаетъ мяуканье больной кошки.
   -- Пустое,-- сказалъ Антонъ:-- не все ли равно, свиститъ она или мяукаетъ; плохо, что стала менѣе производительна.
   Его слова возбудили общее неудовольствіе; Петръ не обратилъ на нихъ вниманія, забарабанилъ кулаками по столу и закричалъ:
   -- Позвать сюда малаго и пусть онъ платитъ.
   -- И то, позвать его, послышалось со всѣхъ сторонъ.
   Староста терялъ терпѣніе по мѣрѣ того, какъ чувствовалъ себя безсильнымъ бороться съ направленіемъ, которое приняло общественное мнѣніе, онъ всталъ и заявилъ громче обыкновеннаго:
   -- Зачѣмъ его звать? Чтобы удовлетворить вашимъ дикимъ требованіямъ? Онъ не придетъ; онъ не можетъ прійти: сегодня они съ Арностомъ являются по призыву въ воинское присутствіе.
   Нечего было дѣлать; пришлось отказаться отъ своихъ требованій.
   На слѣдующій день Павелъ вернулся назадъ, но провелъ въ деревнѣ только сутки и видѣлся съ двумя лицами: со старостой я съ Антономъ. Къ первому онъ пришелъ вмѣстѣ съ Арностомъ. Оба счастливо попали въ ополченіе и должны были немедленно явиться на службу.
   Кузнецъ Антонъ, къ которому Павелъ зашелъ случайно, жаловался на свою безуспѣшную возню съ машиной и просилъ завернуть во дворъ Петра, чтобы взглянуть на нее. Съ перваго взгляда Павелъ повторилъ свои прежнія слова:
   -- Развѣ вы не видите, что штанга погнута?
   Антонъ согласился, но утверждалъ, что отъ такого пустяка не можетъ страдать работа.
   -- Все дѣло въ этомъ пустякѣ, настаивалъ Павелъ.-- Отъ этого происходитъ задержка и неправильное распредѣленіе пара: то входитъ слишкомъ много, то слишкомъ мало.-- Ему удалось, наконецъ, убѣдить кузнеца, и въ короткое время машина была исправлена.
   Петръ не показывался; изъ амбара по временамъ доносился его кашель.
   -- Онъ погубилъ себя крикомъ,-- замѣтилъ Антонъ; пришлось опять обратиться къ доктору.
   Это извѣстіе было такъ же равнодушно принято, какъ сообщено.
   Павелъ направился къ себѣ въ домъ, прибралъ тамъ все и въ веселомъ настроеніи пошелъ на службу.
   Кузнеца много хвалили за полное исправленіе машины; онъ неохотно слушалъ похвалы и старался скорѣе перевести разговоръ на другое. Сознаться, что для поправки локомобиля потребовалось содѣйствіе Павла, у него не хватало мужества.
   Въ отсутствіе Павла въ общинномъ совѣтѣ дошла очередь до рѣшенія вопроса объ уплатѣ счета трактирщику. Послѣдній не хотѣлъ отступить и просилъ подвергнуть рѣшеніе голосованію.
   -- Уже раньше большинство находило, что Голубъ долженъ уплатить по счету,-- сказалъ истецъ.
   -- Но если онъ не въ состояніи?-- замѣтилъ староста.
   -- Какъ не въ состояніи? У него есть деньги, а если нѣтъ денегъ, то можно продать домъ: за него дадутъ нѣсколько десятковъ гульденовъ. Наконецъ, трактирщикъ возьметъ его въ залогъ.
   На томъ и покончили, несмотря на огорченіе старосты.
   По возвращеніи Павла, трактирщикъ отъявился къ нему и объявилъ постановленное рѣшеніе; онъ увѣрялъ, что измѣнить ничего нельзя, и Павлу остается только уплатить по счету.
   Юноша все шире раскрывалъ глаза; внутри у него клокотало, хотя по виду онъ оставался покойнымъ. Однако, маленькому, толстенькому трактирщику было не по себѣ отъетого спокойствія.
   -- Кто рѣшилъ, что я долженъ платить?-- спросилъ Павелъ.
   -- Міръ, староста, крестьяне.
   -- Староста, крестьяне,-- повторилъ Павелъ и приблизился на шагъ къ трактирщику; тотъ быстро сдѣлалъ нѣсколько шаговъ назадъ.
   -- Заплати,-- сказалъ онъ.-- Если ты сейчасъ заплатишь, я уступлю всѣ крейцеры... одинъ гульденъ и всѣ крейцеры.
   -- Садись и вычеркни изъ счета гульденъ и крейцеры.
   Трактирщикъ охотно бы поспорилъ и не исполнилъ требованія, но побоялся и присѣлъ къ столу. Окончивъ дѣло, онъ нерѣшительно спросилъ:
   -- Сейчасъ отдашь?
   -- Нѣтъ, прежде переговорю съ крестьянами. Въ воскресенье приду въ трактиръ и поговорю съ міромъ. Чего же ты ждешь?
   Вопросъ былъ заданъ такъ выразительно, что трактирщикъ поспѣшилъ отвѣтить на него не словомъ, а дѣломъ: онъ быстро вышелъ за дверь и съ благоразумною предосторожностью притворилъ ее за собой.
   Вечеромъ онъ разсказывалъ своимъ гостямъ:
   -- Малый въ солдатахъ такъ заважничался, что смотритъ совсѣмъ капраломъ. Робкаго человѣка, чего добраго, напугать можетъ. Въ воскресенье хочетъ прійти въ трактиръ потолковать съ мужичками.
   Гости, среди которыхъ были Антонъ и Барошъ, усомнились, чтобы Павелъ могъ напугать кого.
   Барошъ заявилъ, что малый можетъ имѣть намѣреніе потолковать съ крестьянами, "но,-- прибавилъ онъ надменно, ударяя себя въ грудь,-- это ему не удастся, потому что мы не со всякимъ говоримъ".
   -- Вообще,-- замѣтилъ трактирщикъ,-- послѣднее время онъ зазнался.
   -- Изъ чего это видно?-- спросилъ Антонъ, сидѣвшій до сихъ поръ молча.
   Хозяинъ, не отвѣтивъ, продолжалъ:
   -- Надо его проучить.
   -- Какъ проучить?
   На второй вопросъ Антонъ также не получилъ отвѣта: нечего было отвѣтить. Однако всѣ согласились съ хозяиномъ, что малый зазнался и что его слѣдуетъ проучить.
   Съ быстротою молніи облетѣла деревню молва, что въ воскресенье мірское дитя явится въ трактиръ и потребуетъ отчета отъ своихъ названныхъ отцовъ, которые собираются его проучить; они рѣшили указать ему надлежащее мѣсто. Что это за мѣсто, молва но говорила, что придало ожидаемому событію особую прелесть.
   Въ воскресенье трактиръ былъ набитъ биткомъ; однако староста не явился, не было также и судей, кромѣ старѣйшаго Пешека, честнаго, энергичнаго человѣка, въ краткія минуты, когда его не одолѣвала спячка.
   Петръ съ толпой прихлебателей также явился въ трактиръ. У него былъ плохой видъ; платье болталось, какъ на вѣшалкѣ; голосъ хрипѣлъ, дыханіе походило на шумъ работающей пилы.
   Въ теиномъ углу возлѣ печки, на маленькой скамеечкѣ, сидѣлъ скорчившись Виргилій. Красное лицо и горящіе глаза старика блестѣли въ темнотѣ.
   Къ большой комнатѣ трактира прилегала маленькая, въ одно окно, гдѣ помѣщались обыкновенно почетные гости. Тамъ усѣлись за столомъ докторъ и лѣсничій, оставивъ открытою дверь, единственный выходъ изъ комнаты, такъ какъ и они не безъ любопытства ожидали событій. Оба переглянулись, когда къ нимъ проскользнулъ хозяинъ, граціозно выгибая ноги, какъ всегда дѣлалъ, входя въ почетнымъ гостямъ, и прошепталъ:
   -- Вотъ онъ!
   Вошелъ Павелъ. Ко всеобщему удивленію, его сопровождалъ Арность. Они сдружились во время совмѣстной службы, и оба пріобрѣли что-то военное въ осанкѣ.
   Твердою походкой, не снимая шапки, подошелъ Павелъ къ мужикамъ. Онъ держалъ въ рукѣ листъ бѣлой бумаги, который медленно развернулъ и, подойдя къ Пешеку, показалъ ему.
   -- Хозяинъ говоритъ, что староста и крестьяне хотятъ, чтобъ я уплатилъ по счету; правда ли это?-- спросилъ онъ.
   Возраженій не послѣдовало.
   Пешекъ не глядѣлъ на Павла. Голосъ послѣдняго звучалъ отъ волненія такъ глухо, что судья могъ дѣйствительно сдѣлать видъ, что не разслышалъ; онъ постучалъ пустой кружкой по столу и велѣлъ трактирщику подать еще пива. Павелъ подождалъ, пока принесли пиво, и затѣмъ слово въ слово повторилъ вопросъ. Во второй разъ Пешекъ не обратилъ на него вниманія. Тогда Павелъ положилъ ему руку на плечо и проговорилъ твердо и настойчиво:
   -- Отвѣчайте!
   -- Собака!-- донеслось съ противоположной стороны стола.
   Ругался Петръ; въ его свитѣ поднялся одобрительный шепотъ. Павелъ непроизвольно все крѣпче и крѣпче нажималъ плечо старика.
   -- Долженъ ли я платить, спрашиваю васъ, спрашиваю крестьянъ, спрашиваю вонъ того?-- вскричалъ онъ, указывая на Петра.
   -- Да, да, да!-- закричали ему со всѣхъ сторонъ, сопровождая слова руганью. Пешекъ присѣлъ и скорчился; его сонъ прошелъ, онъ давно не помнилъ себя такимъ бодрымъ и проницательнымъ.
   -- Оставь меня!-- сердито сказалъ онъ, а про себя подумалъ: "Съ парнемъ поступаютъ несправедливо".-- Я не могу помочь тебѣ, даже еслибы желалъ... Ты долженъ платить.
   Павелъ перемѣнился въ лицѣ и отдернулъ руку.
   -- Хорошо,-- пробурчалъ онъ,-- хорошо!
   Медленно, съ, пылающимъ лицомъ, опустилъ онъ руку въ боковой карманъ, вынулъ пакетъ, задумчиво развернулъ его, досталъ бумажку въ десять гульденовъ и передалъ ее со счетомъ трактирщику:
   -- Подпиши и сдай сдачи.
   Всѣ удивленно молчали; такого рѣшенія вопроса никто не ожидалъ. Злорадство, смѣшанное съ разочарованіемъ, охватило присутствующихъ; только хозяинъ былъ въ полномъ восторгѣ. Съ любезной предупредительностью выложилъ онъ передъ Павломъ гульденъ, предварительно спрятавъ бумажку въ карманъ. Юноша взялъ деньги, скрестилъ на груди руки и бросилъ смѣлый, вызывающій, воинственный взоръ на окружающихъ.
   -- Такъ,-- сказалъ онъ; его голосъ не дрожалъ; онъ звучалъ громко и мощно. Съ истиннымъ наслажденіемъ произнесъ Павелъ слѣдующія слова: -- А теперь я скажу міру и всѣмъ крестьянамъ, что всѣ они вмѣстѣ сволочь.
   Единодушный крикъ былъ отвѣтомъ на неслыханную ругань, которую ничтожнѣйшій человѣкъ въ деревнѣ бросилъ въ лицо богатымъ и сильнымъ. Стоящіе вблизи накинулись на обидчика я, не приди на помощь Арность и Антонъ, его бы повалили. Когда среди шума до Павла долетѣли сказанныя Петромъ слова: "неблагодарная бестія!" -- онъ поднялся и съ жестами пловца, разсѣкающаго обѣими руками волны, выступилъ противъ напирающей толпы.
   -- Неблагодарный?-- прогремѣлъ онъ, и сквозь негодованіе, которое кипѣло и трепетало въ его душѣ, звучала трогательная жалоба на выстраданныя мученія.-- Неблагодарный? А за что мнѣ благодарить васъ? За нищету, въ которой вы меня воспитывали? Я тысячу разъ оплатилъ своей работой ваши расходы. Обученіе въ школѣ я получалъ отъ учителя даромъ. Ни штановъ, ни рубахи, ни сапогъ я ни разу не получилъ отъ васъ. За клочокъ земли, на которомъ стоитъ мой домъ, вы слупили съ меня втридорога. Когда умеръ староста, вы обвинили меня въ его смерти; ваши дѣти чуть не побили меня каменьями; когда я вернулся оправданнымъ, мнѣ не было другой клички, какъ "отравитель". Я спасаю жизнь Петру и, такъ какъ при этомъ пришлось сломать заборъ, меня заставляютъ платить за него! Сволочь!-- Онъ вторично бросилъ имъ въ лицо бранное слово -- эту гигантскую пощечину, предназначенную для всѣхъ и попавшую въ каждаго.
   Была ли то простая сила гнѣва, который сверкалъ у него въ глазахъ, или сознаніе законности этого гнѣва, несмотря на негодованіе, вызванное бранью,-- только Павелъ могъ продолжать свою рѣчь.
   -- Почему вы такъ относились ко мнѣ? Потому что въ дѣтствѣ и былъ воромъ?...Много ли среди васъ найдется честныхъ?... Потому что мой отецъ умеръ на висѣлицѣ?-- Причемъ же тутъ я?... Сволочь...-- тутъ ярость пересилила его; грозно, съ требованіемъ мести, наступали на него воспоминанія о всемъ, что онъ выстрадалъ и что осталось неискупленнымъ. У него не было больше словъ для жалобъ; онъ находилъ однѣ угрозы.
   -- Если теперь я сдѣлаю что-нибудь, что приведетъ меня на висѣлицу, вы будете виноваты.
   Не слова Павла, которыя были понятны немногимъ, а его сжатые кулаки и вызывающая, боевая осанка -- разъярили обруганныхъ; на обидчика градомъ посыпались удары, безъ разбору, точно колотили не человѣка, а каменную стѣну. Онъ, съ своей стороны, каждымъ ударомъ лишалъ противника возможности продолжать борьбу на этотъ день, а пожалуй и на слѣдующій.
   -- Успокойся!-- вскричалъ лѣсничій, крупная фигура котораго появилась въ дверяхъ почетной комнаты.
   -- Ты отчиталъ ихъ; теперь успокойся!
   -- Успокойся!-- раздалось хриплое эхо. Петръ вскочилъ на столъ и со всего размаху пустилъ пивной кружкой въ голову Павла. Онъ промахнулся и такъ сильно ударилъ Арноста въ плечо, что бѣдный малый зашатался; однако устоялъ, бросился на злобнаго парня и стащилъ его со стола.
   Загорѣлся отчаянный бой.
   Образовались двѣ партіи: незначительная около Павла, большая около Петра; трактирщикъ и Пешекъ спрятались у доктора, въ сосѣдней комнатѣ.
   Лѣсничій, пытавшійся выступить въ роли миротворца, понялъ безплодность намѣренія, проложилъ себѣ путь среди взволнованной толпы и направился домой.
   Наружѣ собралась огромная толпа, состоящая по преимуществу изъ дѣтей и женщинъ. Мальчишки, возбужденные близостью грандіозной драки, кричали, прыгали на окна, ссорились за лучшія мѣста. Болѣе слабые, прогнанные отъ оконъ трактира, вѣшались на окно почетной комнаты, цѣплялись другъ за друга, падали на землю. Изъ окна показались ноги, искавшія опоры, чтобы спрыгнуть на землю. Лѣсничій подоспѣлъ на помощь владѣльцу ногъ, старому доктору, и вывелъ его изъ затруднительнаго положенія.
   -- Нѣтъ возможности выйти другимъ путемъ,-- говорилъ старичокъ, покачивая головой,-- а удалиться необходимо. Голубъ черезчуръ разошелся... Дикій звѣрь, а не человѣкъ... Честь имѣю кланяться!
   Тѣмъ же путемъ выбрался на улицу Пешекъ, слѣдомъ за нимъ трактирщикъ, который спрыгнулъ на землю со звономъ. Звенѣли у него въ карманахъ ножи и вилки, захваченные со стола раньше, чѣмъ комната была предоставлена бушующей толпѣ. Онъ жалѣлъ, что не могъ унести съ собой кружекъ и стакановъ, громко охалъ, прогналъ мальчишекъ прочь, приложился лицомъ къ стеклу и наблюдалъ, что дѣлалось внутри.
   Отчаянный бой происходилъ въ полумракѣ надвинувшихся сумерекъ, среди густого облака поднявшейся пыли.
   Можно было различить двѣ группы бросающихся другъ на друга людей, разслышать стоны и ругательства, топанье ногъ и трескъ деревянной мебели.
   -- О, мои столы!... О, мои стулья!-- вздыхалъ трактирщикъ; онъ обратился въ Пешеку съ вопросомъ, не послать ли за жандармомъ, но предусмотрительный судья скрылся въ обществѣ доктора.
   -- Г. лѣсничій, водворите порядокъ!-- вскричалъ трактирщикъ:-- меня не слушаютъ; Арность, кузнецъ и Голубъ трое противъ остальныхъ; ихъ у бьютъ... моими столами, моими скамьями,-- добавилъ онъ въ отчаяніи.
   -- До этого не дойдетъ,-- возразилъ лѣсничій, и въ ту же минуту черезъ открытую дверь вылетѣли два парня изъ свиты Петра. Они не успѣли вскочить на ноги, какъ за ними послѣдовали еще два пріятеля и также непроизвольно, какъ предыдущіе; затѣмъ еще три, четыре, пять -- кто кувыркомъ, кто впередъ ногами, кто головой.
   Лѣсничій встрѣчалъ новоприбывшихъ и, съ помощью ихъ женъ, мастерски уговаривалъ особенно ретивыхъ не возвращаться на поле брани.
   Онъ нашелъ неожиданнаго союзника въ лицѣ Бароша, который сильно пошатываясь показался въ сѣняхъ; за нимъ слѣдовали многіе изъ старшаго поколѣнія.
   Барошъ остановился на верхней ступенькѣ и съ большимъ усиліемъ произнесъ:-- Благоразумные отступаютъ! Затѣмъ, подумавъ немного, онъ помахалъ въ воздухѣ руками и повторилъ:-- Благоразумные отступаютъ!-- и свалился внизъ.
   -- Такъ-то лучше!-- сказалъ лѣсничій.-- Преклоняюсь передъ благоразумными!-- И когда всѣ столпившіеся въ дверяхъ, вышли наружу, онъ взбѣжалъ по ступенькамъ, остановился въ дверяхъ трактира и воскликнулъ:
   -- Чортъ возьми, однако, ряды бойцовъ порядкомъ порѣдѣли!
   Среди обломковъ мебели Петръ и небольшое число его сторонниковъ еще занимали поле битвы. Павелъ снялъ куртку и въ одной рубахѣ стоялъ передъ Арностомъ и кузнецомъ; у ногъ его, ища защиты, хрипѣлъ Виргилій. Петръ, внѣ себя, охваченный лихорадкой, старался воодушевить своихъ на новый бой съ врагомъ. Но они колебались, и когда лѣсничій закричалъ во все горло:-- Миръ! Ни съ мѣста!-- всѣ послушались; послушался и Павелъ; но лицо его поблѣднѣло, а направленный на Петра взоръ дышалъ смертельной ненавистью.
   Миръ длился недолго. Вмѣшательство третьяго лица не въ состояніи было предотвратить столкновенія двухъ враговъ.
   -- Собака, собака, собака!-- хрипѣлъ Петръ. Онъ порылся въ карманѣ, досталъ складной ножикъ и открывъ его, бросился на противника.
   Арность подскочилъ, чтобъ отпарировать ударъ, что удалось ему только наполовину. Клинокъ, направленный въ грудь, попалъ въ плечо, и большое кровавое пятно окрасило рубашку.
   -- Прочь,-- закричалъ онъ,-- прочь! Предоставь негодяя одному мнѣ! Завязалась борьба, напоминавшая бой человѣка съ дикимъ звѣремъ.
   Петръ злился, кусалъ и царапалъ противника; Павелъ только оборонялся; отстранялъ отъ себя врага и собиралъ силы для рѣшительнаго удара.
   Моментъ насталъ... Павелъ, закрывъ лѣвой рукой лицо противнику, правой схватилъ его за кожаный поясъ, поднялъ высоко на воздухъ и потрясъ на вытянутой рукѣ.
   -- Животное,-- хрипѣлъ онъ,-- брошу и конецъ тебѣ!
   -- Брось!-- закричалъ Арностъ.
   -- Не бросай!-- закричалъ лѣсничій. Павелъ почувствовалъ, точно вѣсъ врага увеличился; онъ сталъ тяжелъ, какъ свинецъ; руки Петра повисли, ножъ упалъ на полъ; ноги безсильно вытянулись; въ изнеможеніи онъ ждалъ конца.
   Холодный потъ выступилъ у Павла на спинѣ, и гнѣвъ потухъ. Онъ медленно опустилъ Петра на землю:
   -- Довольно съ тебя!-- и толкнулъ его къ друзьямъ, которые молча вывели изъ комнаты шатающагося, почти потерявшаго сознаніе Петра.
   Лѣсничій заперъ за ними дверь, а Павелъ громко расхохотался:
   -- Всѣ наружѣ,-- одни мы здѣсь!
   Онъ не чувствовалъ раны, не чувствовалъ синяковъ, которыми былъ покрытъ; онъ ничего не чувствовалъ кромѣ гордости побѣдителя и бурной, экспансивной благодарности своимъ союзникамъ.
   -- Всѣ наружѣ, одни мы здѣсь... мы трое!
   -- Мы четверо,-- стоналъ Виргилій,-- развѣ я не стоялъ за тебя до конца противъ зятя, Павличекъ?
   Павелъ продолжалъ съ торжествомъ:
   -- Я имъ все высказалъ!
   -- Высказалъ и доказалъ,-- закричалъ Арностъ,-- и если они захотятъ еще разъ посмотрѣть и послушать тебя, разсчитывай на меня, товарищъ!
   Лѣсничій смѣрилъ Павла съ ногъ до головы:
   -- Малый не промахъ!-- сказалъ онъ, смѣясь.
   Антонъ также разсмѣялся. Въ его душѣ завершилась борьба самолюбія и справедливости.
   -- А, вѣдь, машину-то поправилъ онъ,-- сказалъ кузнецъ.
   

XV.

   Въ полночь Павелъ возвращался домой. Было холодно; небо сіяло миріадами звѣздъ. Невдалекѣ отъ церкви онъ повстрѣчалъ ночного сторожа Муха, который боязливо поклонился ему и заискивающимъ тономъ сказалъ:
   -- Давича наши собаки искусали чужую. Проклятое животное чертовски защищалось.
   -- Также одно противъ толпы,-- подумалъ Павелъ. Подойдя къ колодцу, онъ споткнулся о какой-то предметъ, валявшійся на землѣ, и очень обрадовался, услыхавъ подъ ногами ворчаніе. Онъ вытащилъ собаку изъ лужи крови, гдѣ она валялась, зачерпнулъ воды и вылилъ цѣлое ведро на несчастное животное. Насколько онъ могъ разглядѣть въ темнотѣ, мѣстные патріоты ловко обработали неосторожнаго чужестранца.
   Собака не обнаруживала признаковъ жизни; юноша оставилъ ее и пошелъ дальше. Однако, онъ скоро замѣтилъ, что животное ползло за нимъ, съ трудомъ подымаясь въ гору. Такъ продолжали они путь до дому. Тамъ, несмотря на отвращеніе, которое внушалъ необычайно безобразный видъ и зіяющія раны животнаго, Павелъ оказалъ ему самый тщательный уходъ.
   На слѣдующій день онъ по обыкновенію пошелъ на фабрику. Работа не спорилась; въ головѣ былъ туманъ; все тѣло ломило. Возвращаясь домой, онъ разсчитывалъ найти у себя приглашеніе къ старостѣ, но его не оказалось ни въ этотъ день, ни позже.
   При встрѣчѣ съ врагами Павелъ настораживался, готовясь къ стычкѣ. Напрасно. Никому, повидимому, не было охоты съ нимъ отзываться. Боялись его что ли? Всѣ вмѣстѣ его одного? Или отъ природы были трусами? Можетъ быть, хотѣли усыпить его подозрительность, чтобы потомъ напасть врасплохъ и жестоко отмстить?
   Неужто они такъ коварны и злы? Во всякомъ случаѣ онъ ни на минуту не переставалъ быть на-сторожѣ, ни на минуту не забывалъ, что кругомъ него кредиторы, съ которыми не сведены еще счеты. Между тѣмъ зима прошла благополучно. Павелъ безъ помѣхи хозяйничалъ въ своей хибаркѣ;-- видъ послѣдней, возбуждавшій прежде столько насмѣшекъ и злословія, оставлялъ теперь зрителей равнодушными. Нѣкоторые даже удивлялись въ глубинѣ души благоустройству скромнаго жилища.
   Павелъ окружилъ домъ плетнемъ изъ драной лозы и вскопалъ огородъ. Ему все удавалось, благодаря неутомимому, упорному, желѣзному труду. Единственная сосна, сбереженная отъ недоброжелателей, достигла человѣческаго роста; она смотрѣлась верхушкой въ боковое окно хижины. Домикъ съ кривой крышей, маленькая сосенка сбоку, новый плетень -- все напоминало первую картинку, нарисованную неумѣлыми дѣтскими ручонками. На порогѣ, подъ которымъ лежалъ камень, долженствовавшій напоминать Павлу о злобѣ и ненависти ближнихъ, помѣщался новый товарищъ, сварливый песъ, котораго, не подозрѣвая ироніи, хозяинъ назвалъ l'amour. "L'amour", по орѳографіи Павла Ламуръ, былъ величиною съ лягавую собаку, видомъ же походилъ больше на дворняжку; раздвоенный отъ природы носъ придавалъ ему отталкивающее выраженіе; при малѣйшемъ шумѣ Ламуръ оскаливалъ зубы и ощетинивалъ короткую черную шерсть. Очевидно, все живое подымало горечь въ его душѣ. Онъ не чувствовалъ привязанности въ себѣ подобнымъ,-- всѣ собаки равно возбуждали въ немъ злобу. Слабый намекъ на расположеніе, скрытое, ничѣмъ не выражавшееся, чувствовалъ онъ къ хозяину. Цѣлыми часами лежалъ онъ передъ домомъ, не своди глазъ съ дороги, по которой возвращался Павелъ. Такъ же мало нѣжности получалъ Ламуръ въ отвѣтъ. За то Павелъ аккуратно по возвращеніи давалъ ему пищу, прежде чѣмъ самъ утолялъ голодъ. Душевное спокойствіе, въ которомъ юноша жилъ послѣднее время, было внезапно нарушено письмомъ отъ матери. Онъ еще не отвѣтилъ на послѣднее, присланное годъ назадъ; впрочемъ, новое не содержало ни жалобъ, ни упрековъ; въ немъ повторялись просьбы прислать извѣстія о дѣтяхъ; оно, подобно прежнимъ, заключалось словами: "мнѣ очень хорошо живется!" Затѣмъ стояла подпись и, наконецъ, сообщеніе, которое писавшая приберегла къ концу и помѣстила на самомъ краю листка, гдѣ оно робко прижалось къ сторонкѣ. Черезъ 14 мѣсяцевъ кончается срокъ моего заключенія.
   Дѣло было вечеромъ 6 марта.
   И Павелъ счелъ по пальцамъ. Итакъ, въ маѣ слѣдующаго года мать придетъ къ нему жить,-- мать, сообщница убійцы, которая на судѣ ни однимъ словомъ, ни однимъ звукомъ не опровергла изведеннаго на нее тяжелаго обвиненія въ убійствѣ. "Какъ я!" -- мелькнуло у него въ головѣ. Онъ также не оправдывался и не защищался на судѣ. Потому что не могъ? Нѣтъ, потому что не хотѣлъ. У него явилась въ глубинѣ души успокоительная надежда: можетъ быть и она также могла, но не хотѣла. Въ тотъ же день Павелъ написалъ матери; ему стыдно было сознаться, что ничего не знаетъ о Миладѣ, и онъ рѣшилъ отослать письмо только тогда, когда получитъ возможность сообщить извѣстія о сестрѣ, хотя бы самыя краткія, вродѣ: Милада здорова и кланяется вамъ.
   Разсвѣтъ засталъ его на пути къ городу. Павелъ такъ рано пришелъ къ дверямъ монастыря, что долго не могъ рѣшиться позвонить. Онъ прислонился къ стѣнѣ дома, подъ кровомъ котораго находилось самое дорогое, что у него было на свѣтѣ. Единственное любимое, близкое, чистое, безупречное существо; одно, что онъ любилъ всѣмъ сердцемъ -- сестра, которая добровольно отказалась отъ него.
   Въ монастырѣ зазвонили къ обѣднѣ; вдали послышались торжественные звуки органа и тихое пѣніе, нѣжное, какъ колебаніе воздуха, доносившее издалека слабые звуки... Изъ земного рая, думалъ Павелъ, изъ міра святыхъ и праведниковъ, высокаго, недосягаемаго для грѣшныхъ несутся чудные звуки, слишкомъ высокаго и недосягаемаго, чтобы внушать какія-либо чувства кромѣ благоговѣнія и почитанія.
   Мало-по-малу около Павла собралась кучка дѣтей и стариковъ, постоянныхъ монастырскихъ нахлѣбниковъ, которые ожидали, чтобы ихъ впустили внутрь.
   Когда отперли двери, Павелъ занялъ послѣднее мѣсто.
   Привратница проводила бѣдныхъ къ столу, гдѣ для нихъ приготовлена была пища, и обратилась съ вопросомъ къ Павлу, который неподвижно стоялъ у входа.
   -- Что вамъ угодно?
   Несмотря на то, что ему перехватило дыханіе, точно кто-нибудь сдавилъ горло, Павелъ отвѣтилъ:
   -- Я, Павелъ Голубъ.
   Густой румянецъ покрылъ строгое лицо привратницы:
   -- Ахъ, да!-- сказала она, смутно припоминая непріятное посѣщеніе Павла.
   -- Я братъ маленькой Милады,-- снова заговорилъ онъ.
   -- Ахъ, да; ахъ, да -- и вы желали бы видѣть сестру?-- сказала она въ смущеніи.
   Нѣтъ, онъ не смѣлъ питать такихъ смѣлыхъ надеждъ, однако, вопросъ привратницы зажегъ ихъ, и кровь предательски бросилась ежу въ лицо.
   -- Желалъ ли бы я?-- пробормоталъ онъ,-- конечно, но развѣ это возможно?
   Привратница, спохватившись, что сдѣлала оплошность, въ смущеніи замѣтила:
   -- Въ это время нѣтъ пріема; сегодня вообще нѣтъ пріема, поэтому... Да вотъ идетъ мать Афра, перебила она себя,-- подождите немного.
   Она пошла навстрѣчу старой монахинѣ, которая въ сопровожденіи двухъ бѣлицъ спускалась по лѣстницѣ въ сѣни.
   Павелъ тотчасъ же узналъ ее; это была сестра экономка, произнесшая нѣкогда рѣшительное слово въ дѣлѣ, отъ котораго зависѣла его участь. Привратница шепотомъ докладывала ей, и Павелъ не сомнѣвался, что рѣчь шла о немъ, потому что мать Афра неоднократно внимательно взглядывала на него, молча слушая привратницу.
   Наконецъ, она подозвала его и, грустно улыбаясь, спросила, дѣйствительно ли онъ Павелъ Голубъ? и, получивъ утвердительный отвѣтъ, замѣтила:
   -- Трудно повѣрить,-- до того вы измѣнились. Что же вы намъ скажете хорошенькаго?
   Какъ быстро зародилась надежда на свиданіе съ сестрой, такъ же быстро и потухла; онъ не рѣшился сознаться, на что разсчитывалъ. Онъ смѣло выступилъ противъ толпы грубыхъ, полупьяныхъ парней въ деревенскомъ трактирѣ, но старая добродушная женщина, съ привѣтливымъ взоромъ привела его въ смущеніе.
   Павелъ отвѣтилъ подавленнымъ голосомъ:
   -- Я принесъ поклонъ отъ матери и хотѣлъ бы спросить сестру Миладу...-- его съ трудомъ можно было разслышать...-- какъ она поживаетъ?
   -- На этотъ вопросъ мы можемъ отвѣтить. Не правда ли, сестра Корнелія?-- обратилась мать Афра къ привратницѣ.
   -- Ваша сестра, благодаря небу, здорова духомъ и тѣломъ. Что касается поклона, мы должны сперва испросить разрѣшенія передать его. Не такъ ли, сестра Корнелія?.
   Она благосклонно взглянула на Павла, когда онъ, тяжело вздохнувъ, произнесъ:
   -- Мнѣ бы хотѣлось также написать матери, что сестра ей кланяется.
   -- Вотъ какъ,-- возразила Афра; объ этомъ тоже можно справиться,-- не правда ли, сестра Корнелія? Вамъ придется подождать. У васъ есть время ждать?-- спросила она шутя, кивнула головой и прошла далѣе мимо Павла, который низко, но неуклюже поклонился.
   Привратница проводила его въ ту самую комнату, гдѣ мальчуганомъ онъ провелъ незабвенные часы мучительнаго ожиданія. Все было по-прежнему въ невеселой комнатѣ: стулья стояли на старыхъ мѣстахъ, по стѣнамъ виднѣлись тѣ же слѣды сырости. Только видъ изъ рѣшетчатаго окна представлялъ на этотъ разъ болѣе веселую картину. Тогда фруктовыя деревья едва распускались, теперь они стояли во всей красѣ весенняго убора, покрытыя бѣлыми и розовыми цвѣтами. На площадкѣ передъ домомъ весело играли маленькія монастырскія питомицы. Онѣ часто прерывали игру и въ запуски бѣжали къ присматривавшей за ними послушницѣ. Съ большимъ трудомъ оборонялась послѣдняя отъ безконечныхъ ласкъ шумной толпы. Какъ серьезно и съ какой добротой дѣлала она это; какъ умѣло сдерживала сорванцовъ и ободряла застѣнчивыхъ; хвалила или бранила, смотря по заслугамъ.
   Павелъ не могъ оторвать глазъ отъ милой, худенькой фигурки. Онъ не въ состояніи былъ хорошенько разглядѣть ея лица; но ему казалось, что молодая дѣвушка похожа на Миладу. Такова должна быть теперь маленькая Милада... конечно, не такъ высока; она не могла такъ вырости и не могла носить монашескаго платья.
   Раздался звонокъ; послушница взяла на руки самую маленькую дѣвочку, остальныя побѣжали впереди или рядомъ съ ней; въ одно мгновеніе всѣ исчезли въ домѣ.
   Павелъ отошелъ отъ окна. Основываясь на словахъ Афры, онъ приготовился къ продолжительному жданью и очень удивился, когда черезъ нѣсколько минутъ заскрипѣла дверь. На порогѣ появилась величаво спокойная настоятельница монастыря, на которую время не наложило печати. Она вела за руку высокую, худенькую дѣвушку, ту самую, которая напомнила Павлу сестру: передъ нимъ была Милада въ монашеской одеждѣ.
   Онъ смотрѣлъ на нее съ безграничной гордостію, съ безграничнымъ удивленіемъ. При видѣ Павла, изъ ея устъ вырвался крикъ восторга; нѣжное личико поблѣднѣло и стало еще прозрачнѣе и бѣлѣе.
   -- Павелъ, милый, милый Павелъ!-- говорила она; но не оставляла руки, которая ее держала, и тихо стояла, глядя на него большими, сіяющими счастьемъ глазами.
   Онъ также стоялъ тихо. Благоговѣйная робость, охватившая его при видѣ ненаглядной любимицы, была сильнѣе желанія броситься къ ней и прижать ее къ сердцу.
   Павелъ сконфуженно молчалъ; въ головѣ его проносились мысли: "Неужто эта святая -- его сестра?... Смѣетъ ли онъ называть ее этимъ именемъ? Та ли это дѣвочка, которую онъ сотни разъ держалъ на рукахъ, ласкалъ, цѣловалъ -- иногда и билъ? Та ли это, чей крикъ: "ѣсть хочу, Павличекъ, ѣсть!" -- не разъ заставлялъ его воровать. Та ли это, чьи ножки онъ обмывалъ и перевязывалъ, когда она стирала ихъ, во время странствованій съ мѣста на мѣсто за отцомъ и матерью?... Та ли это?"
   Настоятельница наслаждалась смущеніемъ молодежи.
   -- Ну,-- сказала она, ласково обращаясь къ Миладѣ,-- кто сказалъ однажды въ порывѣ дѣтскаго раздраженія: "я никогда тебя больше не увижу; онѣ не пустятъ тебя во мнѣ?" однако, братъ твой здѣсь. Поздоровайтесь, подайте другъ другу руки.
   Приглашеніе пришлось повторить, прежде чѣмъ братъ и сестра рѣшились имъ воспользоваться; когда Павелъ взялъ руку Милады, она пылала и пульсъ усиленно бился; онъ почувствовалъ въ своей грубой рукѣ маленькую, узкую ручку, но не мягкую, какъ у праздной барышни, а загрубѣвшую въ работѣ. Хрупкую странницу на пути къ небу не избавляли отъ обычныхъ земныхъ трудовъ.
   Въ головѣ Павла промелькнули нѣкогда сказанныя учителемъ, непонятныя слова: "Долго ли можетъ горѣть свѣтильникъ, зажженный съ двухъ концовъ?"
   Сердце его сжалось; онъ поднялъ глаза отъ руки Милады къ лицу:
   -- Монахиня, да, монахиня!-- сказалъ онъ.
   Настоятельница возразила:
   -- Пока еще нѣтъ, но въ скоромъ времени она будетъ въ ряду тѣхъ, которыя говорятъ божественному Спасителю: кто моя мать, кто мои братья?
   При словѣ мать Павелъ точно очнулся отъ сна:
   -- Мать тебѣ кланяется!-- сказалъ онъ.-- Ей хорошо живется; она хотѣла бы также знать, какъ ты поживаешь? Что написать ей?
   -- Напиши,-- сказала она, но тотчасъ остановилась и обратила вопрошающій взоръ на настоятельницу; когда послѣдняя утвердительно кивнула головой, дѣвушка продолжала:-- Напиши ей, что вся моя жизнь одна сплошная молитва о ней и еще объ одномъ... о нашемъ бѣдномъ, злосчастномъ отцѣ...-- голосъ ея упалъ, затѣмъ быстро измѣнился и весело произнесъ:-- И о тебѣ милый, милый Павелъ!
   Павелъ пробормоталъ что-то непонятное, глаза его загорѣлись; онъ выпустилъ руку Милады и отступилъ назадъ.
   Она продолжала:
   -- Милосердый Господь услышалъ меня, онъ помогъ тебѣ исправиться... не правда ли?... Говори, милый Павелъ, скажи, да,-- ты имѣешь право сказать да: это дѣло Его милосердія. Скажи, прошу тебя, что ты сталъ добрымъ и честнымъ... Павелъ, дорогой мой, вѣдь, ты добрый и честный?
   Онъ склонилъ голову, смущенный ея мольбами и сказалъ:
   -- Не знаю!
   -- Не знаешь?-- спросила Милада, и такъ какъ онъ молчалъ, она съ возрастающимъ безпокойствомъ обратилась къ настоятельницѣ:-- Онъ не знаетъ, честнѣйшая мать, можетъ ли это быть?
   Настоятельница, видя страхъ и безпокойство на лицѣ послушницы, густую краску, залившую ея блѣдныя щеки, отвѣтила успокоительно:
   -- Конечно, можетъ быть. Онъ далъ тебѣ прекрасный отвѣтъ скромнаго человѣка, который не знаетъ себѣ цѣны. Мы слышали объ успѣхахъ твоего брата на пути къ спасенію. Поэтому ему дозволено передать тебѣ лично порученіе матери. А теперь, милые дѣти, проститесь!
   Павелъ глубоко вздохнулъ:
   -- Уже?...
   Въ ту же минуту изъ устъ Милады вырвалось то же восклицаніе. Одинъ мигъ борьбы, и непроизвольный крикъ сердца смѣнился покорностію чужой волѣ:
   -- Прощай, Павелъ!
   Послушаніе было немедленно вознаграждено. Настоятельница ласково улыбнулась:
   -- Можешь сказать: до свиданія!
   -- Ты придешь на мое постриженіе,-- вдохновенно произнесла Милада,-- это позволяется... Не правда ли, честная мать, позволяется, ему позволятъ?-- затѣмъ, послѣ короткаго размышленія прибавила:-- Можно предложить ему еще одинъ вопросъ?
   -- Спрашивай.
   Милада, уже собиравшаяся послѣдовать за настоятельницей, обернулась къ Павлу:
   -- Дорогой, ты простилъ всѣмъ, кто тебя обижалъ?
   Онъ видѣлъ, съ какимъ напряженіемъ и страхомъ она ждала его отвѣта, подумалъ и сказалъ:
   -- Уже многимъ!
   -- Надо всѣмъ простить; они -- орудіе Божіе, которое путемъ испытаній ведетъ тебя къ Господу. Прости имъ, полюби ихъ, обѣщай мнѣ!-- съ настойчивостью, напоминавшей прежнюю Миладу, убѣждала она брата:-- Обѣщай, мой Павликъ; если не обѣщаешь, я буду страдать; это будетъ значить, что я не достаточно молилась, трудилась и мало совершила подвиговъ.
   -- Обѣщаю, сказалъ онъ нерѣшительно и протянулъ къ ней руки.
   -- Благодарю, благодарю, милый, милый Павелъ! услыхалъ онъ издали; затѣмъ все исчезло; настоятельница увела Миладу; онъ остался одинъ.
   Немного спустя привратница отворила дверь и остановилась съ колокольчикомъ въ рукахъ.
   Павелъ понялъ молчаливое приглашеніе, вышелъ въ сѣни, оттуда на улицу.
   

XVI.

   Павелъ медленно переходилъ черезъ площадь, которая нѣкогда произвела на него подавляющее впечатлѣніе, а теперь не привлекала ни малѣйшаго вниманія. Радость неожиданнаго свиданія съ Миладой еще наполняла его трепетомъ, который вскорѣ смѣнился мучительнымъ безпокойствомъ и раскаяніемъ. Онъ не долженъ былъ поддаваться робости и уходить; надо было остаться и сказать настоятельницѣ: "Мнѣ страшно за сестру, развѣ вы не видите, что она чахнетъ отъ работы, молитвы и подвиговъ?" Онъ былъ обязанъ поступить такъ и имѣлъ на то право. Онъ рѣшилъ исполнить свой долгъ, вернулся къ монастырю и позвонилъ. Дверь не отворялась; но въ рѣшетчатомъ окошечкѣ показался глазъ и привратница спросила, зачѣмъ Павелъ звонитъ? На отвѣтъ его послѣдовало заявленіе, что въ настоящее время настоятельницу видѣть нельзя, и окошечко закрылось.
   Что дѣлать? Стучать, шумѣть, требовать, чтобы впустили, рискуя навлечь на себя немилость благочестивыхъ сестеръ?... Пусть такъ, но кому придется искупать его проступокъ,-- искупать непосильными подвигами -- Миладѣ? Онъ это прекрасно зналъ и пошелъ прочь отъ монастыря.
   На краю города, недалеко отъ моста, находилась гостиница, передъ которой росла развѣсистая липа, осѣнявшая нѣсколько столиковъ и скамей, врытыхъ тонкими ногами въ землю. Павелъ сѣлъ за одинъ изъ нихъ; онъ былъ голоденъ и спросилъ хлѣба и пива; когда все было подано, онъ забылъ голодъ и жажду и погрузился въ раздумье.
   На дворѣ гостиницы было большое оживленіе: прибылъ дилижансъ, спустившій пріѣзжихъ, изъ которыхъ двое горячо спорили съ кучеромъ, не желая давать ему на чай. Старушка-путешественница, не находившая какого-то узелка, къ великому огорченію остальныхъ пассажировъ, переворошила гору верхняго платья и свертковъ, сложенныхъ въ углубленіи двери.
   Сначала Павелъ равнодушно отнесся ко всѣмъ этимъ приключеніямъ; но, увидавъ на землѣ около тумбы сундучокъ, шубу и суковатую палку, обратился весь во вниманіе. Три старыхъ знакомца!... особенно палка; однажды она порядкомъ погуляла у него по спинѣ. Не отдавая себѣ отчета, Павелъ громко закричалъ:
   -- Господинъ учитель, господинъ учитель, вы здѣсь?-- вскочилъ на ноги и бросился къ дому, а оттуда уже шелъ ему навстрѣчу Хабрехтъ съ распростертыми объятіями.
   -- Силы небесныя! Павелъ, милый человѣкъ!
   -- Откуда? Куда?-- спрашивалъ юноша.
   -- Куда?-- Къ тебѣ; я хотѣлъ навѣстить тебя и встрѣчаю на дорогѣ. Счастливая случайность, доброе предзнаменованіе!
   -- Вы собрались навѣстить меня... вотъ прекрасно-то, господинъ учитель!
   -- Прекрасно? Ну, вотъ еще... Слушай, не называй меня учителемъ, я больше не учитель... съ учительствомъ покончено; я ученикъ!-- онъ облизалъ губы и глубоко вдохнулъ въ себя воздухъ, точно желая сообщить нѣчто важное.-- Я началъ новую жизнь.
   Павелъ удивился. Онъ думалъ, что новая жизнь давно начата.
   -- Ничуть не бывало; не удалось,-- возразилъ Хабрехтъ,-- послушай, какимъ образомъ. Войдемъ въ домъ; подъ липой -- какое чудное дерево... пожалуй, я скоро буду тосковать по такимъ липамъ,-- мнѣ слишкомъ свѣжо. Пойдемъ, милый человѣкъ, мнѣ многое надо сообщить тебѣ и многое узнать отъ тебя прежде, чѣмъ мы разстанемся, вѣроятно, навсегда.
   Онъ заказалъ обѣдъ для двоихъ, велѣлъ отпереть лучшую комнату въ нижнемъ этажѣ и остался очень доволенъ, когда имъ отвели большую комнату съ двумя узкими кроватями, на которыхъ возвышались высоко взбитыя розовыя подушки; остальную меблировку составляли -- покрытый клеенкой столъ и нѣсколько стульевъ.
   Мутный супъ и еще болѣе мутное вино, вываренную говядину и полусырой картофель, принесенные хозяиномъ, Хабрехтъ привѣтствовалъ незаслуженными похвалами. Аппетитъ его не превышалъ потребности въ ѣдѣ индійскаго подвижника, но онъ ободрялъ своего гостя: "ѣшь и пей, на здоровье; ѣда хорошая, а я буду приправлять тебѣ ее полезными рѣчами, квинтъ-эссенціей моего опыта".
   Онъ началъ разсказывать, постепенно приходя все въ большее возбужденіе; ему не сидѣлось на мѣстѣ; онъ то вскакивалъ и говорилъ стоя, то садился, то принимался бѣгать изъ угла въ уголъ, дѣлая необычайно быстрыя движенія.
   "Да, увѣренность, что на новомъ мѣстѣ начнется новая жизнь, была чистѣйшимъ заблужденіемъ. Призраки прошедшаго пробрались въ настоящее и внесли съ собой смятеніе и вражду туда, гдѣ должны были царить миръ и безмятежное спокойствіе.
   Онъ хотѣлъ слишкомъ хорошо выполнить свою задачу, обнаружилъ слишкомъ много рвенія, слишкомъ смиренно добивался расположенія,-- все это, въ соединеніи съ усердіемъ, строгимъ исполненіемъ долга и безупречной жизнью, возбудило подозрѣніе. "У этого человѣка не чиста совѣсть",-- заговорили люди.
   "Понимаешь немножко?-- спросилъ Хабрехтъ,-- когда я услыхалъ такія слова, призракъ, о которомъ я говорилъ раньше, оскалилъ на меня зубы. Еслибъ мнѣ нечего было исправлять, еслибъ я не хотѣлъ ничего исправить, еслибъ путь мой былъ прямъ и ровенъ, я бы не заботился о чужомъ мнѣніи.
   "Вотъ еще что. Тамъ они болѣе ярые чехи, чѣмъ здѣсь; мое нѣмецкое имя огорчало ихъ; они искали у меня нѣмецкихъ взглядовъ,-- у меня, для котораго вся земля мѣсто печали, каждый человѣкъ -- болѣе или менѣе страдалецъ; и я-то буду дѣлать различіе? Я скажу: мнѣ дороже благосостояніе того, кто родился по ту сторону рѣки, чѣмъ по эту!... Есть одна только нація, которая руководить, направляетъ, ведетъ къ свѣту: это всѣ умные люди, къ числу которыхъ я желалъ бы принадлежать... Что касается другого рода національной гордости,-- онъ взялъ себя за голову и разсмѣялся,-- глупость, недостойная вѣка. Таково мое мнѣніе... Вамъ не нравится имя Хабрехтъ,-- говорилъ я,-- называйте Мамиравъ, мнѣ все равно...
   "Готовностью уступить имъ даже въ этомъ я испортилъ все дѣло. Меня стали считать шпіономъ, который, Богъ вѣсть ради чего, обманываетъ ихъ... Съ этихъ поръ весь мой путь былъ усѣянъ змѣями. Дѣло дошло до того, что булочникъ пересталъ отпускать мнѣ хлѣбъ, торговка ни за какія деньги не продавала Яблоковъ... О, люди, люди! Васъ надо любить, васъ хочешь любить, а какъ ему трудно подчасъ!"
   Воспоминанія о недавно пережитомъ подѣйствовали на него подавляющимъ образомъ; нѣкоторое время онъ сидѣлъ молча, вскорѣ, однако, обычная живость взяла верхъ, и снова полился неизсякаемый потокъ словъ, далеко выходящій за предѣлы пониманія слушателя. Павелъ съ напряженіемъ слушалъ разсужденія стараго друга, наполовину не понимая ихъ.
   Послѣднее испытаніе, выпавшее на долю Хабрехта, было тяжело, но не продолжительно.
   Въ одинъ прекрасный день къ нему явился старый другъ, единственный школьный товарищъ, съ которымъ у него сохранилась живая связь. Въ судьбѣ друзей было нѣкоторое сходство; необычайное согласіе взглядовъ поддерживало ихъ духовную связь, несмотря на продолжительныя разлуки. Въ первый часъ свиданія они порѣшили продолжать жизненную борьбу вмѣстѣ. О средствахъ попасть на избранное поле битвы заботился другъ и его друзья. Послѣдніе жили въ Америкѣ, среди довольства и уваженія, и принадлежали къ ревностнымъ апостоламъ "этическаго общества", цѣлью котораго было распространеніе нравственной культуры; вліяніе общества и число адептовъ быстро возрастали.
   -- Они называютъ себя исповѣдующими нравственную религію,-- вскричалъ Хабрехтъ,-- я же называю ихъ хранителями, нѣкогда горѣвшаго на землѣ, божественнаго огня, предназначеннаго освѣтить человѣческое общество благороднымъ, доселѣ неизвѣданнымъ свѣтомъ радости... Ихъ проповѣдь проникла ко мнѣ въ видѣ книги; ничего подобнаго не писалось раньше... О, милый человѣкъ, это дивная книга; она почти вытѣснила у меня ту, которую ты, глупецъ, называлъ нѣкогда волшебной... Я слѣдую ихъ ученію; иду искать того, что потерялъ и чего вѣчно ищу: общенія съ загробнымъ міромъ. Намъ, бѣднымъ дѣтямъ земли, нужно одно изъ двухъ: благосостояніе, хотя бы самое незначительное, или основаніе для нашихъ страданій; иначе мы впадемъ въ уныніе, а это недостойно порядочнаго человѣка.
   Здѣсь Павелъ въ первый разъ прервалъ его:
   -- Развѣ уныніе недостойно человѣка?
   -- Несомнѣнно. Уныніе -- это застой, смерть; напротивъ, бодрость -- это движеніе, жизнь.
   Онъ остановился у стола, внимательно поглядѣлъ на Павла и сказалъ:
   -- Тебѣ все еще не достаетъ бодрости, ты не сталъ веселѣе... Какъ тебѣ живется въ деревнѣ?
   -- Лучше,-- отвѣтилъ Павелъ.
   -- Пріятно слышать. Съ которыхъ это поръ?
   -- Съ тѣхъ поръ, какъ я однажды все имъ высказалъ и доказалъ.
   -- Высказалъ, вотъ какъ!-- доказалъ, вотъ что! Какъ доказалъ? Отдулъ, что ли?
   -- Жестоко исколотилъ.
   -- Ай, ай, ай!-- Хабрехтъ задумался и скрестилъ на груди руки.-- Ну-съ, милый человѣкъ, драка дѣло не плохое, но только ли начала, исключительно для начала, и, вообще, это не болѣе какъ палліативъ. Положимъ, шарлатаны ничего не знаютъ о радикальныхъ средствахъ и поэтому отрицаютъ ихъ существованіе. Не будь шарлатаномъ!-- закричалъ онъ удивленному Павлу, который не могъ себѣ составить даже приблизительнаго понятія, какъ надо поникать сказанное.
   Тогда Хабрехтъ потребовалъ, чтобы говорилъ Павелъ.
   -- Я тебѣ выложилъ все, какъ на духу, теперь кайся ты.
   Онъ принялся выспрашивать, требовалъ точнаго отчета о поведеніи своего бывшаго питомца и, насколько позволяли восклицанія, соображенія и благіе совѣты, постоянно прерывавшіе Павла, получалъ отвѣты. Послѣднему порывистыя восклицанія друга мѣшали не болѣе отдаленнаго журчанья ручейка; они давали ему возможность собраться съ мыслями и подобрать для нихъ подходящія выраженія. Наконецъ-то онъ могъ излить другу всю свою душу. Оба были въ праздничномъ настроеніи.
   Старикъ положилъ руки на голову юноши и съ сердечной теплотой произнесъ надъ нимъ свое благословеніе.
   -- По здравому смыслу и благодаря общинѣ,-- заключилъ онъ,-- изъ тебя долженъ бы выдти негодяй; вмѣсто того ты сталъ честнымъ малымъ. Продолжай въ томъ же духѣ, давай имъ щелчокъ за щелчкомъ, выработай изъ себя хорошаго крестьянина, сдѣлайся ихъ старостой.
   Павелъ удивленно раскрылъ глаза и смотрѣлъ на учителя съ гордой и въ то же время недовѣрчивой улыбкой.
   Хабрехтъ усиленно закивалъ головой:
   -- Да, да! А когда станешь старостой, отплати добромъ за все причиненное тебѣ зло.
   Приближался вечеръ, наступалъ часъ отъѣзда. Хабрехтъ впалъ въ безпокойное состояніе. Онъ потребовалъ счетъ, расплатился и не хотѣлъ слушать увѣреній хозяина, что до отхода поѣзда еще очень долго, вышелъ изъ дому и въ сопровожденіи Павла, который несъ сундучокъ, шубу и палку, торопливо направился къ вокзалу. На станціи, когда онъ спросилъ, не опоздалъ ли къ вечернему поѣзду въ Вѣну, ему разсмѣялись въ глаза, чѣмъ совершенно успокоили.
   Поднялся сильный вихрь, немилосердно пригибавшій акаціи около станціонныхъ построекъ; изъ грозныхъ, сѣрыхъ тучъ полилъ холодный, проливной дождь. Хабрехтъ не обращалъ на него вниманія и безжалостно подвергалъ свой заслуженный фракъ, надѣтый на дорогу, невзгодамъ ненастья. Только сѣрый мохнатый цилиндръ прикрылъ онъ развернутымъ носовымъ платкомъ, концы котораго подоткнулъ подъ загнутыя поля. Въ такомъ видѣ онъ быстро сновалъ по платформѣ и безъ умолку разсуждалъ.
   Когда открыли кассу и Хабрехтъ получилъ билетъ, безпокойство его перешло всякія границы. Онъ вынималъ часы (станціонные не внушали ему довѣрія). Еще десять минутъ... Но, вѣдь, именно сегодня поѣздъ могъ придти на пять минутъ раньше, тогда придется наспѣхъ прощаться, поэтому лучше проститься заранѣе. Онъ настоятельно просилъ юношу идти домой и не дожидаться его отъѣзда. Передъ разставаньемъ онъ заставилъ Павла, почти насильно, взять на память часы.
   -- Мнѣ они не нужны,-- у моего друга есть часы. Подумай только, еслибъ на каждыхъ двухъ человѣкъ приходились одни часы, какая бы вышла благопріятная статистика! Будь здоровъ, или домой!
   Онъ толкалъ Павла одною рукой, другой притягивалъ въ себѣ.
   -- Послѣднее слово, милый человѣкъ, запомни его хорошенько! Запечатлѣй въ душѣ и въ мозгу. Слушай внимательно: мы живемъ въ особенно поучительное время. Никогда люди не слыхали болѣе опредѣленной проповѣди: будь самоотверженъ, если не изъ благородныхъ побужденій, то ради самозащиты... Увы, я вижу, что для тебя это слишкомъ возвышенно,-- ну, слушай по-другому! Въ прежнія времена каждый могъ спокойно сидѣть за полной тарелкой и наслаждаться, не заботясь о томъ, что тарелка сосѣда пуста. Теперь это невозможно, если человѣкъ не обладаетъ духовной слѣпотой. Пустая тарелка сосѣда испортитъ аппетитъ каждому здравомыслящему; честному -- по чувству справедливости, малодушному -- изъ страха... Поэтому, когда наполняешь свою тарелку, заботься, чтобы по сосѣдству съ тобой было какъ можно меньше пустыхъ. Понимаешь?
   -- Кажется, понимаю.
   -- Понимаешь ли ты также, что никогда не долженъ быть врагомъ человѣку, даже если онъ твой врагъ.
   -- Нѣчто подобное,-- возразилъ Павелъ,-- мнѣ уже говорила сестра.
   Хабрехтъ выразилъ радость по поводу такого единодушія.
   -- Затѣмъ, не разучись читать. Я отобралъ для тебя изъ моей школьной библіотеки, раньше чѣмъ раздарилъ ее, шесть экземпляровъ,-- ты получишь ихъ по почтѣ,-- немудреныя книжки, написанныя неизвѣстными лицами; если ты будешь знать все, что въ нихъ написано, и поступать, какъ онѣ совѣтуютъ, ты будешь достаточно знать и пойдешь вѣрнымъ путемъ. Читай ихъ, читай постоянно; когда кончишь шестую, начинай опять съ первой. Что касается самаго труднаго въ жизни, самаго сладостнаго, мучительнаго, мощнаго и ужаснаго изъ всѣхъ страданій -- я не хочу называть этого чувства,-- мнѣ кажется, ты имъ достаточно напуганъ. Оно было отравлено тебѣ въ зародышѣ; иногда это помогаетъ на всю жизнь. Ты получилъ такой урокъ, лучше котораго не пожелалъ бы тебѣ даже такой истинный другъ, какъ я.
   На станціи публика все прибывала, раздался первый звонокъ, вдали послышался свистокъ.
   Хабрехтъ ничего не замѣчалъ, онъ держалъ Павла за куртку и быстро, горячо говорилъ.
   -- Не каждому нуженъ семейный очагъ; величайшее заблужденіе, что необходимо имѣть родныхъ дѣтей,-- на свѣтѣ довольно ребятишекъ... и чѣмъ лучше отецъ, тѣмъ меньше радости доставятъ ему дѣти: развѣ можетъ благородный и самоотверженный человѣкъ, способный на самопожертвованіе, быть хорошимъ отцомъ? А репутація? Милый человѣкъ, заботься о своей репутаціи. Помнишь таблицу, которая должна быть чиста? Твоя была сильно замарана,-- чисть, исправляй, стремись впередъ... Повѣрь, если ты сегодня не сталъ лучше, чѣмъ былъ вчера,-- значитъ, сталъ хуже...
   -- Г. учитель...
   Павелъ хотѣлъ обратить вниманіе Хабрехта на второй звонокъ; изъ-подъ платка, выбившагося отъ вѣтра и развѣвавшагося около лица, учитель любовно взглянулъ на спутника и продолжалъ:
   -- Не прерывай меня; это, конечно, слишкомъ высокіе принципы для нашего брата; пусть ими руководятся тѣ, которые стоятъ высоко; мы люди маленькіе, для насъ довольно и маленькой морали; говорю тебѣ, лучшая мораль та, которая для васъ подходитъ; вы, маленькіе люди, люди важные; безъ вашего содѣйствія не можетъ совершиться ничего великаго. Отъ васъ исходитъ то, что сдѣлается проклятіемъ или благословеніемъ будущаго!...
   -- Г. учитель, г. учитель! Пора!-- сказалъ Павелъ.
   Хабрехтъ продолжалъ:
   -- Пора! Да, ваша пора настала! А что вы сдѣлаете, покажетъ...
   -- Садиться!-- прокричалъ у него надъ ухомъ голосъ кондуктора. Хабрехтъ оглянулся, увидалъ поѣздъ и страшно перепугался.
   -- Третій классъ, въ Вѣну!-- закричалъ онъ, бросился къ указанному кондукторомъ вагону и съ необычайнымъ проворствомъ, хотя и не особенно граціозно, влѣзъ въ него.
   Павелъ спѣшилъ за нимъ и передалъ вещи въ набитый биткомъ вагонъ, гдѣ послѣ многихъ извиненій Хабрехтъ добился мѣста. Новый свистокъ, поѣздъ тронулся; Павелъ почти бѣгомъ проводилъ его на нѣкоторое разстояніе.
   -- Да хранитъ васъ Богъ, г. учитель!-- закричалъ онъ.
   Сквозь дымъ паровика и шумъ колесъ до него донеслись слова:
   -- И тебя, милый человѣкъ! Аминь, аминь, аминь!
   Поздно вечеромъ Павелъ возвратился домой.
   Накормивъ собаку, онъ взялъ заступъ и выкопалъ камень, зарытый подъ порогомъ.
   Ламуръ сидѣлъ рядомъ и бросалъ злобно подозрительные взгляды на работу хозяина.
   -- Чѣмъ ты недоволенъ?-- спросилъ Павелъ.
   Злобное рычаніе было отвѣтомъ.
   Павелъ вынулъ камень, поглядѣлъ на него, взвѣсилъ на рукѣ и нашелъ меньше и легче, чѣмъ онъ казался ему прежде.
   -- Вотъ онъ, смотри, бери!-- сказалъ онъ и протянулъ собакѣ, которая взяла его въ ротъ и понесла за хозяиномъ.
   Дойдя до колодца, гдѣ произошла ихъ первая встрѣча, Павелъ взнъ у собаки камень и бросилъ въ воду, гдѣ онъ съ шумомъ потонулъ.
   Ламуръ рычаньемъ выразилъ свое неодобреніе.
   

XVII.

   Съ нѣкоторыхъ поръ баронесса перемѣстилась изъ верхняго этажа замка въ нижній. Ее утомляли лѣстницы, и она подымалась наверхъ только въ дни особыхъ торжествъ, праздновать которые полагалось въ фамильномъ залѣ: напримѣръ, въ Новый годъ, когда баронесса принимала поздравленія служащихъ съ ихъ женами и дѣтьми, или въ Великій четвергъ, когда, слѣдуя семейнымъ традиціямъ, устраивала въ скромныхъ размѣрахъ такое же торжество, какое съ королевской пышностью совершалось въ этотъ день при дворѣ въ Вѣнѣ.
   Обычная жизнь баронессы протекала среди однообразной, глубокой тишины. Старушка часто размышляла о смерти, которую ожидала съ терпѣніемъ и безъ страха. Она сдѣлала свои послѣднія распоряженія и завѣщала имѣніе Золешау монастырю, во главѣ котораго стояла ея высокочтимая подруга и гдѣ воспитывалась Милада, которая, если будетъ угодно Богу, займетъ современемъ мѣсто настоятельницы въ монастырѣ, куда вступила нѣкогда бѣдной сиротой. Бѣдные члены общины также не были забыты въ завѣщаніи, равно какъ и всѣ служащіе. Наконецъ, она подумала и о себѣ: въ завѣщаніи былъ обстоятельно расписанъ весь церемоніалъ ея погребенія. Наполовину обвалившійся фамильный склепъ, въ которомъ давно не производили поправокъ, долженъ былъ принять ея останки, послѣ чего предписывалось замуравить входъ, засыпать землей и заложить дерномъ. Погребенные тамъ люди,-- думала она,-- съ удовольствіемъ навѣки закроются отъ нынѣшняго свѣта. Однако капеллу, увѣнчивающую склепъ, предписывалось содержать въ порядкѣ и оставлять всегда отпертой, чтобы всякій, у кого явится желаніе помолиться за старую владѣлицу замка, могъ удовлетворить своему благочестивому побужденію.
   Баронесса нерѣдко размышляла, у кого изъ людей, которымъ она оказывала благодѣянія, явится желаніе помолиться объ упокоеніи ея души; на каждаго, съ кѣмъ ей случалось говорить, она смотрѣла съ мыслью, принадлежитъ ли онъ къ числу тѣхъ, кто ее забудетъ, или наоборотъ. И смотря по тому, въ какую сторону склонялись ея догадки, предстоящій могъ разсчитывать на большее или меньшее расположеніе старушки.
   Однажды утромъ, день спустя послѣ посѣщенія Павломъ монастыря, баронесса сидѣла съ работой на огромномъ диванѣ, гдѣ смѣло могло умѣститься еще съ полдюжины людей, за массивнымъ, тяжелымъ столомъ; дверь отворилась, вошелъ Матвѣй и доложилъ:
   -- Опять пришелъ Голубъ.
   -- Опять? Насколько мнѣ извѣстно, онъ никогда у насъ не бываетъ,-- сказала баронесса.
   -- Да, но теперь онъ здѣсь,-- возразилъ Матвѣй.
   -- Что же ему нужно?
   -- Онъ желалъ бы поговорить.
   -- Съ кѣмъ?
   -- Съ вашимъ сіятельствомъ.
   -- Пусть войдетъ,-- приказала баронесса; вскорѣ по паркету застучали тяжелые сапоги Павла.
   Онъ хотѣлъ подойти къ баронессѣ и поцѣловать ей руку, чего требовала вѣжливость, но столъ загораживалъ диванъ; отодвинуть же его, пожалуй, не соотвѣтствовало правиламъ вѣжливости. Такимъ образомъ Павелъ попалъ въ конфликтъ; въ замѣшательствѣ онъ уронилъ на полъ шапку и не рискнулъ ее поднять.
   Баронесса велѣла ему подойти поближе, встала, перегнулась черезъ столъ и старалась, насколько позволяло ея ослабѣвшее зрѣніе, разсмотрѣть, дѣйствительно ли передъ ней стоитъ Павелъ Голубъ. Затѣмъ снова сѣла и спросила, что привело его въ замокъ?
   Между тѣмъ Павелъ смотрѣлъ поочередно то на баронессу, то на вязанье, которое лежало передъ ней въ видѣ готовыхъ фуфаечекъ, юбочекъ, подобныхъ тѣмъ, въ какихъ бѣгали всѣ бѣдныя крестьянскія дѣти.
   Ободренный видомъ и тронутый прилежаніемъ дряхлой старушки, онъ собрался съ духомъ и рѣшилъ высказать свою просьбу. Павелъ просилъ г-жу баронессу похлопотать, чтобы сестрѣ Миладѣ облегчили въ монастырѣ работу; иначе она не выдержитъ и умретъ.
   -- Умретъ? Милада умретъ?
   Старушка гнѣвно разсмѣялась; она вышла изъ себя и велѣла дерзкому дураку, который смѣетъ такъ думать, грубому, безчеловѣчному негодяю, способному произнести такое слово, оставить комнату; когда ошеломленный Павелъ хотѣлъ исполнить приказаніе, она воротила его и велѣла объяснить, какъ онъ попалъ въ монастырь и добился свиданія съ Миладой.
   -- Только не ври, какъ цыганъ, на котораго ты похожъ, какъ двѣ капли воды,-- прибавила она въ сильномъ возбужденіи.
   Павелъ разсказалъ свои похожденія по возможности кратко, но съ такимъ правдоподобіемъ, что убѣдилъ бы самаго подозрительнаго слушателя.
   Баронесса все ниже склонялась надъ вязаньемъ; она раскаивалась въ нападкахъ на Павла. Зачѣмъ назвала она его цыганомъ? Зачѣмъ напомнила о нищенской бродячей жизни въ дѣтствѣ, намекнула на отца и мать и поставила въ упрекъ несчастіе? Фуй, какъ далеко завелъ ее гнѣвъ на юношу; и все за то, что онъ обнаружилъ преувеличенное безпокойство о здоровьѣ сестры. По всему, что она слышала о немъ за послѣднее время, онъ скорѣе заслуживалъ похвалы, чѣмъ порицанія. Антонъ, которому она вполнѣ довѣряла, сказалъ какъ-то: "Голубъ былъ негодяемъ, а теперь исправился". Лѣсничій необычайно хвалилъ его. Даже не особенно расположенный къ нему священникъ, на ея вопросы о Павлѣ, отвѣтилъ: "За нимъ нѣтъ никакой вины!"
   А она разбранила его. Она, стоящая на краю могилы, причинила ему ни на что не нужное, жестокое страданіе.
   -- Голубъ,-- сказала она,-- твоей сестрѣ хорошо живется. Несмотря на это, чтобъ успокоить тебя и отчасти себя, я поѣду завтра въ монастырь, потому что твои ни на чемъ не основанныя опасенія произвели на меня непріятное впечатлѣніе, отъ котораго мнѣ хотѣлось бы отдѣлаться.
   Лицо Павла сіяло.
   -- Еслибы г-жа баронесса,-- сказалъ онъ,-- взглянувъ на Миладу, осталась недовольна ея видомъ, то, можетъ быть, она велѣла бы беречь ее и не допускать трудиться выше силъ, какъ она дѣлаетъ, потому что забрала въ голову отмолить тяжкіе грѣхи; это было бы большимъ благодѣяніемъ, и милосердый Господь тысячу разъ вознаградилъ бы г-жу баронессу.
   Она улыбнулась и сказала:
   -- Милосердому Господу было бы не мало хлопотъ, еслибы пришлось учитывать всѣ векселя, которые выдаютъ на его имя неуполномоченные казначеи.
   -- Правда, правда,-- сказалъ разсѣянно Павелъ, поднялъ съ полу шапку и оглянулся; онъ узналъ ту самую комнату, въ которой послѣ кражи павлиньихъ перьевъ имѣлъ первую аудіенцію въ замкѣ. Онъ бросилъ невольно взоръ на тоненькую веревочку у люстры и увидалъ, что она до сихъ поръ не оборвалась. Передъ нимъ воскресли всѣ мельчайшія подробности тогдашняго посѣщенія. Онъ вспомнилъ особенно отчетливо, какое глубокое отвращеніе внушала ему тогда баронесса, и насколько то чувство было противоположно глубокому почтенію, которымъ онъ былъ проникнутъ въ настоящую минуту.
   Что же измѣнилось?... Не она; она осталась все та же; не постарѣла: была старухой -- старухой и осталась. Самъ онъ измѣнился: сталъ богатымъ человѣкомъ, не безшабашнымъ малымъ, для котораго нѣтъ ничего святого. Онъ понималъ это съ поразительною ясностью и съ удовольствіемъ сообщилъ бы баронессѣ; въ то же время ему хотѣлось уйти, такъ какъ дѣло было кончено и благосклонно принято. Не подозрѣвая, что приличіе требуетъ не уходить раньше, чѣмъ отпустятъ, онъ обратился къ баронессѣ со словами:
   -- Не смѣю болѣе утруждать ваше сіятельство и тысячу разъ повторяю: да воздастъ вамъ Господь, а когда госпожа баронесса умретъ, я буду за нее молиться.
   -- Вотъ какъ!-- Она выпрямилась.-- И ты это правду говоришь: будешь усердно молиться?
   -- Очень усердно.
   -- Павелъ Голубъ,-- сказала баронесса ласково,-- меня радуетъ, что ты хочешь за меня молиться. А теперь скажи мнѣ: знаешь ли ты мое поле, на границѣ котораго стоитъ твоя избушка? Какъ велико оно?
   -- Около трехъ гектаровъ,-- не задумавшись отвѣтилъ Павелъ.
   -- Плохое поле, не правда ли?.
   -- Да, тамъ, на горѣ, всѣ поля плохи. Еслибъ я былъ на мѣстѣ управляющаго, то никогда не сѣялъ бы тамъ пшеницы.
   -- А что же?
   -- Овесъ или рожь; посадилъ бы вишневыя деревья, много, много.
   -- Такъ сажай вишневыя деревья,-- сказала серьезно баронесса:-- это поле твое.
   -- Мое... что мое?
   -- Поле. Я дарю его тебѣ.
   -- Господи помилуй! Мнѣ... поле...-- Передъ нимъ все закружилось: полъ, стѣны, диванъ и баронесса на диванѣ. Онъ протянулъ руки, ища въ воздухѣ опоры.-- Большое, красивое, чудное поле...
   -- Вѣдь ты только что сказалъ, что это плохое поле.
   -- Ну да -- для васъ, а не для меня; для меня оно хорошо, даже слишкомъ хорошо... Боже мой,-- повторилъ,-- развѣ вы серьезно дарите мнѣ поле?
   Баронесса прищурилась.
   -- Мнѣ жаль, Голубъ,-- сказала она,-- что я не могу отчетливо видѣть твоего лица. Слѣпота, милый Голубъ,-- прибавила она, слегка вздыхая,-- портить иногда человѣку радость. Иди и пошли ко мнѣ управляющаго. Я сейчасъ же хочу сдѣлать распоряженіе, чтобы дарственная была сдѣлана законнымъ порядкомъ.
   -- Законнымъ порядкомъ... ваше сіятельство... даже законнымъ порядкомъ...-- Павелъ былъ внѣ себя отъ радости; его восторгъ преодолѣлъ робость; онъ бросился къ столу, отодвинулъ его, схватилъ руки баронессы и поцѣловалъ; а когда она, употребивъ всѣ усилія, отняла у него руки, онъ поцѣловалъ край ея платья, рукава, шаль и, задыхаясь отъ восторга, не могъ произнести ни слова.
   Ей стало немного страшно такого бурнаго выраженія радости. Она побранила Павла и объяснила ему, что всему есть конецъ, даже выраженію благодарности; если же онъ сейчасъ не позоветъ управляющаго, то дарственной не будетъ.
   Эти слова привели его въ себя. Въ одну минуту онъ очутился на дворѣ. У воротъ стояла золотокудрая Слава. Она служила въ замкѣ и была занята въ настоящее время кормленіемъ голубей. Дѣвушка поздоровалась съ Павломъ; послѣдній, совершенно забывъ, что она его злѣйшій врагъ, весело прокричалъ:
   -- У меня есть поле! Г-жа баронесса подарила мнѣ поле.
   Дѣвушка покраснѣла до корня волосъ.
   -- Вотъ прекрасно-то,-- сказала она,-- я очень рада!
   Тогда только онъ сообразилъ, съ кѣмъ разговариваетъ, и, не поклонившись, пошелъ прочь.
   Несмотря на то, что голова Павла была занята серьезнымъ дѣломъ, онъ подумалъ: "Какъ къ ней шло, когда она покраснѣла; какая очаровательная дѣвушка! Какъ несправедливъ Господь, что помѣстилъ черную душу въ такую прекрасную оболочку. Простака можетъ ввести въ заблужденіе. Къ счастію, Павелъ не простакъ; его наружностью не обманешь. Онъ хорошо зналъ Славу; открывала ли она ротъ для разговора, или молча стояла съ кроткою улыбкой на губахъ, онъ всегда вспоминалъ тотъ день, когда, издѣваясь надъ нимъ, она закричала: "Къ отцу ѣдешь или къ матери?"... Прости всѣмъ,-- говорили Милада и Хабрехтъ, и онъ отъ души хотѣлъ это сдѣлать, но воспоминанія создавали непроходимую пропасть между нимъ и той, простить которую побуждали его дорогіе сердцу люди.
   Баронесса сдержала слово; дарственная была совершена законнымъ порядкомъ; Павелъ сталъ землевладѣльцемъ. Неожиданное счастье, свалившееся съ неба, не пріобрѣло ему друзей; никто за него не порадовался; Арностъ, когда Павелъ сообщилъ ему пріятную новость, спросилъ сквозь зубы:
   -- Какъ это ты умудрился?
   Даже лѣсничій и Антонъ выказали въ первую минуту больше удивленія, чѣмъ участія. Управляющій же напрямикъ объявилъ баронессѣ, что ее слишкомъ далеко завело великодушіе. Такой цѣнный подарокъ возбудитъ въ крестьянахъ зависть къ счастливцу и ненависть въ великодушной владѣлицѣ.
   Баронесса ограничилась тѣмъ, что приняла къ свѣдѣнію выраженіе неудовольствія своего главнаго служащаго; но когда ту же пѣсню запѣлъ священникъ и повелъ рѣчь о благородномъ, но слишкомъ щедромъ рѣшеніи баронессы, она возразила:
   -- Подарокъ Павлу Голубу явился плодомъ долгаго размышленія и не представляетъ изъ себя особенно щедраго дара, а только вполнѣ заслуженный честнымъ юношей, котораго до сихъ поръ обижала судьба; кромѣ того, этотъ юноша -- братъ будущей настоятельницы женской общины.
   Послѣ этихъ словъ священникъ замолчалъ.
   Проведя нѣсколько дней въ монастырѣ, баронесса возвратилась вполнѣ успокоенная; она позвала Павла, передала ему безконечное число поклоновъ отъ сестры, разсѣяла его безпокойство и съ безконечною гордостью и любовью разсказывала о Миладѣ.
   Старая дама была въ безумномъ восторгѣ отъ "малютки". Самъ милосердый Господь ниспослалъ старой, измученной странницѣ милую малютку, чтобъ освѣтить послѣдніе годы ея жизни и открыть врата неба.
   -- Сдѣлайся достойнымъ такой сестры,-- говорила она Павлу, и онъ принималъ твердое рѣшеніе стремиться къ этой высокой цѣли. Онъ усердно старался и горячо желалъ, чтобы г-жа баронесса и сестра слышали о немъ одно хорошее. Имъ овладѣлъ страхъ за свою репутацію. Въ немъ пробудилось страстное желаніе похвалы, радость при малѣйшемъ одобреніи; онъ не подозрѣвалъ, что не эти чувства, а сопротивленіе людямъ, напускное равнодушіе къ ихъ мнѣнію сдѣлали его сильнымъ.
   "Въ чемъ меня могутъ упрекнуть?" -- стало его обычною поговоркой. Косой взглядъ, грубое слово способны были огорчить его, раньше равнодушнаго къ самымъ грубымъ выраженіямъ непріязни. Зависть, возбуждаемая его собственностью, доставила бы ему раньше удовольствіе, теперь же мѣшала наслаждаться. Онъ не преслѣдовалъ съ прежней энергіей озорниковъ, портившихъ его поля, изъ боязни, чтобы до слуха баронессы не дошло, что онъ прибѣгаетъ къ дракѣ. Вообще, она не должна была знать, что ея подарокъ встрѣтилъ осужденіе.
   Однажды Павелъ замѣтилъ, что жидкій овесъ, посѣянный въ его владѣніяхъ, былъ частью скошенъ за ночь. На слѣдующую ночь онъ подкараулилъ нѣсколькихъ женщинъ и дѣтей съ косами и платками для вязки; онъ удовлетворился тѣмъ, что снесъ къ старостѣ отобранные у нихъ косы и платки. Староста остался доволенъ такимъ законнымъ отношеніемъ къ дѣлу и обѣщалъ принудить крестьянъ уплатить убытки. Прошло три надѣли, а косы и платки все еще лежали въ управленіи, потому что ихъ нечѣмъ было выкупить. Павелъ рѣшилъ наконецъ попросить, чтобъ ихъ возвратили владѣльцамъ подъ условіемъ, что они придутъ поблагодарить его. Условіе пришлось по вкусу; всѣ нашли забавнымъ отдѣлаться отъ непріятности, принеся благодарность мірскому дитяти, и порѣшили повторить шутку.
   Воровство не прекращалось; Павелъ дѣлалъ видъ, что не обращаетъ на него вниманія. Во всемъ остальномъ онъ проявлялъ необычайную дѣятельность: работалъ за десятерыхъ, приготовлялъ поля подъ вишневыя деревья; постоянно помогалъ кузнецу; лѣсничій ни на кого такъ не полагался въ уходѣ за деревьями, какъ на Павла, и былъ убѣжденъ, что лѣсоводство -- настоящее призваніе молодого человѣка. "А какой бы изъ него вышелъ кузнецъ, кабы его немножко подучить!-- говорилъ Антонъ.-- По мірское дитя ничему не учили,-- не хватало средствъ. Начинать же теперь съ начала поздно. Онъ всю жизнь пробьется надъ плохимъ полемъ и ничего не достигнетъ".
   Такія пророчества огорчали Павла, но неспособны были поколебать въ немъ вѣры въ его поля. Онъ взялъ къ себѣ Виргилія, который принадлежалъ своему пріемному сыну, какъ называлъ Павла, тѣломъ и душой и цѣлыми днями просиживалъ около Ламура на ступенькѣ дома. Старику поручено было караулить владѣнія Павла; Виргилій съ удовольствіемъ принялъ на себя обязанности сторожа, но не въ состояніи былъ съ ними справиться. У него подъ носомъ расхищали и портили имущество Павла. Упреки, которые ему приходилось за это выслушивать, онъ принималъ съ лукавою усмѣшкой и говорилъ:
   -- Есть о чемъ горевать, Павличекъ! Скоро ты бросишь имъ въ лицо эту дрянь; у тебя будетъ землица получше.
   Павелъ злился, запрещалъ старику такіе разговоры и уходилъ прочь, чтобы не выдать, какое впечатлѣніе производили они на него. Старикъ становился съ каждымъ днемъ веселѣе; его слабое жизненное пламя казалось загоралось съизнова, по мѣрѣ того, какъ лѣто приходило къ концу. Чудо, возбуждавшее его къ жизни, должно было скоро совершиться. Онъ, дряхлый старикъ, переживетъ молодого Петра.
   Врачъ не дѣлалъ тайны, что больной приговоренъ къ смерти; это знала вся деревня; одна Винска не хотѣла вѣрить да самъ больной говорилъ:
   "Дайте только пройти кашлю, и я поправлюсь".
   Петръ боролся со смертью, какъ гигантъ; по мѣрѣ ея приближенія онъ упорнѣе сопротивлялся ей.
   -- Ничего не поможетъ,-- говорилъ его тесть каждому, кто желалъ его слушать; съ первыми морозами -- конецъ; мнѣ сказалъ г-нъ докторъ.-- Виргилій не могъ дождаться первыхъ морозовъ.
   Однажды, въ октябрѣ, раннимъ утромъ надъ деревней раздался заунывный звонъ колокола.
   Въ окно къ Павлу постучали, и Ламуръ зарычалъ. Павелъ проснулся. Дверь отворилась, и въ ней показался Виргилій. Лицо его пылало; онъ оперся на палку и вымолвилъ:
   -- Ну-ка, Павличекъ, что скажешь? Винска овдовѣла.
   

XVIII.

   Зима въ этомъ году стала сразу морозная и ясная. Снѣгъ, падавшій цѣлыя сутки безъ перерыва мелкими, плотными хлопьями, покрылъ землю серебристою пеленой; по дорогамъ установился хорошій санный путь; отъ дома къ дому пролегли узкія тропинки. Мимо хижины Павла дровосѣки протоптали дорожку къ господскому лѣсу. Утромъ, отправляясь на работу, они заставали Павла уже за дѣломъ; вечеромъ, возвращаясь домой, находили усерднаго малаго въ разгарѣ труда. Они останавливались у забора и перекидывались съ нимъ двумя-тремя словами. Однажды Ганушъ, грубѣйшее животное, сдѣлалъ видъ, что не можетъ разобрать, съ чѣмъ Павелъ возится.
   -- Готовлю стропила,-- объяснилъ тотъ.
   -- А-а, будешь строить еще домъ?
   -- Нѣтъ, не домъ; хлѣвъ къ будущему лѣту.
   -- А кого туда посадишь?
   -- Увидите,-- отвѣтилъ Павелъ.
   Ганушъ иронически разсмѣялся и, согнувъ на бокъ неуклюжую голову, махнулъ трубкой въ сторону товарищей.
   -- Тѣ увидятъ, а я и теперь знаю. Держу на кружку пива, что знаю.
   Смѣхъ присутствующихъ показалъ, что имъ понятенъ тайный смыслъ его словъ. Павелъ не обратилъ вниманія на глупыя насмѣшки и проводилъ шутниковъ неособенно лестнымъ напутствіемъ: "Проваливайте ко всѣмъ чертямъ!"
   Ежедневныя путешествія дровосѣковъ не безпокоили Павла; но была другая, болѣе уважительная причина, заставившая его проклинать тропинку. По ней ходила два раза въ недѣлю отъ баронессы къ главному лѣсничему дѣвушка Слава. Старикъ заболѣлъ и медленно поправлялся; для подкрѣпленія силъ владѣлица замка посылала ему питательныя кушанья: оленину, баранину, крѣпкое вино изъ собственныхъ погребовъ; всѣ эти лакомства доставляла Слава. Павелъ съ огорченіемъ замѣтилъ, что, приближаясь къ его садику, дѣвушка замедляла шагъ и внимательно разглядывала уединенное жилище. Что въ немъ разглядывать? Что ей за дѣло до его жилища? Врядъ ли дѣвушкой руководятъ добрыя намѣренія. У юноши являлись подозрѣнія, тѣмъ болѣе, что онъ вспомнилъ, какъ подъ ея предводительствомъ ребятишки портили то кирпичи.
   Обыкновенно, при приближеніи Славы, Павелъ такъ углублялся въ свою работу, что, казалось, не было возможности оторвать его. Однажды, впрочемъ, онъ сдѣлалъ исключеніе. Легкимъ шагомъ приближалась дѣвушка, неся на рукѣ корзину, вся залитая яркимъ солнцемъ. На головѣ у нея былъ темный шелковый платочекъ, повязанный вокругъ раскраснѣвшагося отъ мороза личика; теплая кофточка, широкая, голубая съ бѣлыми звѣздочками, оборчатая юбка, высокіе, поскрипывавшіе по снѣгу башмаки составляли ея скромный туалетъ. Всякому, у кого не было противъ нея на сердцѣ злобы, пріятно было смотрѣть на веселое, свѣжее созданіе.
   Поровнявшись съ избушкой, она, по обыкновенію, замедлила шагъ и оглядѣла домикъ сверху до низу.
   Павелъ неожиданно поднялъ голову отъ работы, бросилъ заступъ и, подходя къ дѣвушкѣ, спросилъ:
   -- Чего глазѣешь?
   Удивленная, но ни мало не испуганная, она вспыхнула и отвѣтила:
   -- А что же мнѣ не глазѣть?
   -- Нечего,-- проворчалъ онъ,-- нечего глазѣть, проваливай подобру-по-здорову!
   Повидимому, это не входило въ ея планы. Дѣвушка подошла поближе къ забору; Павелъ, съ своей стороны, сдѣлалъ то же, и они остановились другъ противъ друга. Она, сіяя красотой, молодостью и веселіемъ, онъ -- съ напускной суровостью и раздраженіемъ.
   Слава поставила корзину на землю и не спускала съ нея глазъ, точно опасаясь, чтобъ она не исчезла. Стоя такъ съ опущенными вѣками, она пролепетала слегка вздрагивающими губами:
   -- Я смотрю на домъ, потому что не рѣшаюсь глядѣть на тебя.
   Павелъ сдвинулъ брови и проворчалъ что-то про "нечистую совѣсть".
   Она опять вспыхнула.
   -- У кого нечистая совѣсть?
   -- У того, кто спрашиваетъ.
   -- У меня?... а почему бы у меня быть нечистой совѣсти?
   Напускное чистосердечіе, съ какимъ былъ предложенъ этотъ вопросъ, взорвало Павла; съ его устъ готовы были слетѣть тысячи рѣзкихъ выраженій, однако, онъ пробормоталъ наивное, дѣтское обвиненіе:
   -- Зачѣмъ ты портила мои кирпичи?
   Дѣвушка подняла глаза и остановила на немъ ясный взоръ.
   -- Когда?... Я этого не дѣлала.
   -- Не лги,-- оборвалъ онъ.
   -- Я не лгу, зачѣмъ мнѣ лгать? Я этого не дѣлала, вотъ и весь сказъ.
   Онъ ей вѣрилъ. Онъ не могъ ей не вѣрить и сказалъ значительно мягче:
   -- А кто бѣжалъ за мной съ камнемъ?
   -- Но, Павелъ, какъ можно придавать значеніе дѣтскимъ шалостямъ? Чего ты самъ не выдѣлывалъ глупымъ ребенкомъ?-- Она граціозно махнула по воздуху.-- Такія вещи забываются. Позабудь это, прошу тебя, Павелъ!
   Онъ молчалъ. Ему стало стыдно своей злопамятности. Пожалуй, она права: такія вещи забываются. Милада говорила о прощеніи, о благодарности къ нашимъ мучителямъ; но она не говорила, что надо забывать обиды. Это поучительное свѣдѣніе онъ пріобрѣлъ отъ маленькаго, ничтожнаго врага.
   Дѣвушка сказала ему еще два-три привѣтливыхъ слова, нагнулась, подняла корзину и пошла своей дорогой.
   Павелъ остался одинъ съ Ламуромъ, съ своей работой и съ своими думами. Забудь -- тогда нечего будетъ прощать. Забудь -- тогда у тебя не будетъ основанія воображать, что ты что-то простилъ. Еслибъ это было возможно! Онъ припомнилъ, что разъ ему удалось нѣчто подобное по отношенію къ хорошенькой противницѣ, въ тотъ день, когда онъ, счастливый и довольный, выбѣжалъ изъ замка, получивъ отъ баронессы цѣнный подарокъ. А что разъ удалось случайно, должно еще разъ удаться при добромъ желаніи.
   Слѣдующій разъ, по пути къ лѣсничему, Слава опять остано вилась съ Павломъ. Первымъ его вопросомъ было:
   -- Если совѣсть твоя чиста, почему же ты боялась смотрѣть мнѣ въ глаза?
   -- Потому что у тебя всегда было мрачное лицо, а на меня ты смотрѣлъ страшными глазами. Я этого не люблю; мнѣ гораздо пріятнѣе, когда со мной ласковы и глядятъ привѣтливо.
   Подъ словомъ "глядятъ", конечно, подразумѣвался не одинъ Павелъ, а всякій. Онъ въ этомъ и не сомнѣвался. Въ дѣвушкѣ сидѣлъ бѣсъ веселія, котораго она съ трудомъ сдерживала при встрѣчахъ съ Павломъ. Безграничное веселіе въ соединеніи съ внимательнымъ отношеніемъ къ своей маленькой особѣ, дѣвическая скромность и образцовое поведеніе плѣняли всѣхъ отъ мала до велика.
   Но ни на кого ея чары не дѣйствовали такъ неотразимо, какъ на Арноста; юноша совсѣмъ погибалъ. Онъ не скрывалъ отъ Павла своей любви къ Славѣ и ревности къ нему. Какъ умный и практическій малый онъ отлично понималъ, что Слава предпочтетъ землевладѣльца-собственника ему, у котораго былъ только домъ и клочокъ общественной земли. Для него не подлежало сомнѣнію, что Павелъ имѣетъ намѣреніе выступить въ качествѣ претендента на руку хорошенькой дѣвушки; онъ не разъ заводилъ объ этомъ рѣчь съ другомъ, и не разъ Павелъ хотѣлъ отвѣтить: "Дуракъ, я о ней вовсе не думаю, мнѣ до нея столько же дѣла, какъ до прошлогодняго снѣга",-- но удерживался, потому что... не хотѣлъ лгать. Онъ не былъ къ ней равнодушенъ; она задѣла его; не такъ, какъ Арноста; о слѣпой любви не могло быть и рѣчи; но почему при ея приближеніи ему особенно мучительно хотѣлось отдѣлаться отъ сомнѣній на ея счетъ и отъ неопредѣленнаго ожиданія, что вотъ-вотъ она что-то сдѣлаетъ, что поразитъ его въ сердце и испортитъ радость, доставляемую ея присутствіемъ. Отъ другого сомнѣнія, которое раньше жестоко мучило его, онъ совершенно отдѣлался. "Пойдетъ ли за меня порядочная дѣвушка? Захочетъ ли порядочная жить подъ одной крышей съ моей матерью?" Слава была вполнѣ порядочной дѣвушкой и дала ему понять, что пойдетъ за него, хотя знаетъ, что не нынче-завтра мать вернется и поселится у сына. Она часто спрашивала о ней и однажды заявила:
   -- Мать всегда остается матерью, какова бы ока ни была! Хорошо, у кого она есть. У меня вотъ нѣтъ матери.
   Павелъ относился къ дѣвушкѣ вѣжливо, не дѣлалъ больше "страшныхъ глазъ", но велъ себя всегда сдержанно, не обнаруживая своего душевнаго состоянія, между тѣмъ какъ Арность разсыпался въ любезностяхъ и пламенѣлъ въ ея присутствіи. Влюбленный юноша былъ всегда съ точностію освѣдомленъ о каждомъ шагѣ своего предмета и неизбѣжно случалось, что именно въ дни ея путешествій къ лѣсничему ему какъ разъ нечего было дѣлать, и онъ приходилъ къ Павлу съ любезнымъ предложеніемъ помочь въ домашнихъ работахъ.
   Когда приближалась чародѣйка, она заставала обоихъ облокотившимися о заборъ въ ожиданія ея прихода. Который изъ двухъ болѣе страстно ждалъ ее, замкнутый и серьезный или другой, она затруднилась бы сказать. Дѣвушка была съ обоими равно ласкова, дружелюбна, но говорила больше съ Арностомъ, потому что онъ былъ охотникъ до смѣха и шутокъ. Послѣ Рождества Слава принесла изъ замка извѣстіе, пробудившее въ Павлѣ всѣ заглохшія на время заботы о сестрѣ. Милада была больна. Баронесса ѣздила въ монастырь навѣщать ее и возвратилась успокоенная. Дѣвушкѣ стало лучше, она поправлялась; однако, старушка съ сожалѣніемъ покинула "милое дитя" и намѣревалась вскорѣ возвратиться въ монастырь, чтобы прогостить нѣсколько недѣль у настоятельницы. До отъѣзда она желала повидать Павла и потолковать съ нимъ.
   Павелъ поспѣшилъ воспользоваться разрѣшеніемъ и явился въ замокъ. Баронесса дала ему обѣщаніе немедленно по пріѣздѣ въ монастырь выхлопотать свиданіе съ Миладой и просила дать ей слово, что самъ онъ, помимо нея, не будетъ объ этомъ хлопотать.
   Онъ написалъ Миладѣ, получилъ въ отвѣтъ нѣсколько милыхъ успокоительныхъ строкъ, сталъ дожидаться отъѣзда баронессы, а когда она уѣхала -- разрѣшенія повидать сестру.
   Тяжело было на сердцѣ у молодого человѣка и только свиданія съ дѣвушкой, которую оба пріятеля называли "иволгой", приносили нѣкоторое облегченіе.
   Настало время, когда Павелъ нашелъ глупымъ бороться съ возрастающей склонностію. Онъ ни на минуту не воображалъ, что Слава пылаетъ къ нему особенной любовью, но не сомнѣвался, что если они съ Арностомъ выступятъ претендентами, она отдастъ предпочтеніе ему; не сомнѣвался также, что изъ хорошей, честной дѣвушки выйдетъ хорошая, честная жена. Вначалѣ у него являлась по временамъ мысль отказаться отъ нея въ пользу друга, но великодушныя побужденія все блѣднѣли по мѣрѣ того, какъ росло расположеніе къ веселому созданію.
   Съ Арностомъ Павелъ былъ такъ же откровененъ, какъ тотъ съ нимъ.
   -- Какъ бы ты ее ни любилъ, я люблю сильнѣе,-- говорилъ Арность.
   -- Что-жъ изъ этого, если она охотнѣе пойдетъ за меня,-- говорилъ Павелъ.-- Въ ближайшій разъ спрошу ее объ этомъ. Мнѣ также хочется извѣдать счастья.
   -- Спроси,-- сказалъ Арностъ.
   Онъ принялъ твердое рѣшеніе. Въ тотъ день, когда Павелъ получить отъ Славы согласіе, онъ продастъ свой домъ, гдѣ со смерти матери одинъ велъ хозяйство, и пойдетъ въ солдаты. Солдатское житье не худо, особенно для того, кто уже два мѣсяца отбывалъ воинскую повинность.
   Однажды въ туманный январьскій полдень Арностъ, сильно возбужденный, явился къ Павлу и сообщилъ, что сегодня дѣвушка въ послѣдній разъ отправляется къ лѣсничему; старикъ поправился, и посылки изъ замка прекратятся.
   Арностъ стоялъ съ каплями холоднаго пота на лбу; въ груди у него клокотало.
   -- Я не въ силахъ дольше терпѣть,-- сказалъ онъ.-- Переговори съ ней сегодня самъ или дай мнѣ переговорить.
   -- Говори,-- сказалъ Павелъ,-- я, съ своей стороны, также поговорю.
   Съ ненавистью взглянули они другъ на друга и принялись шагать вдоль забора, точно львы въ клѣткѣ звѣринца. Грязный, всклокоченный Ламуръ сидѣлъ на ступенькѣ и съ мрачнымъ видомъ созерцалъ страданіе двухъ человѣческихъ существъ.
   Въ это время сквозь туманъ, бѣлою пеленой окутавшій поля и дороги, прорвался широкій лучъ солнца, и въ розовой дымкѣ показалась Слава, но не одна. Она взяла себѣ въ провожатыя Винску.
   Арностъ и Павелъ одновременно замѣтили спутницу.
   -- Проклятая!-- вскричалъ первый; второй пробормоталъ то же самое сквозь зубы.
   Сзади, въ нѣкоторомъ отдаленіи, шла кучка дровосѣковъ. На этотъ разъ они необычайно поздно отправлялись въ лѣсъ, потому что наканунѣ было воскресенье, а, по выраженію Гануша, "каждый порядочный дровосѣкъ опохмѣляется въ понедѣльникъ".
   Винска сочла нужнымъ объяснить свое присутствіе необходимостію переговорить съ лѣсничимъ о покупкѣ строительнаго матеріала; къ Славѣ же она присоединилась потому, что вдвоемъ идти веселѣе.
   Арность согласился съ ней и, пожирая глазами дѣвушку, пробормоталъ что-то несвязное о глупости тѣхъ, кто влачитъ одинокое существованіе, вмѣсто того, чтобы проводить жизнь съ безгранично дорогимъ существомъ.
   Павелъ сердито пробурчалъ ему:
   -- Ну, говори!-- а когда поулегся первый гнѣвъ на Винску, онъ пригласилъ обѣихъ женщинъ войти въ домъ и отдохнуть. Съ этими словами Павелъ отворилъ калитку и любезно встрѣтилъ гостей въ своихъ владѣніяхъ.
   Все это произошло на глазахъ у дровосѣковъ и подало поводъ къ грубымъ насмѣшкамъ съ ихъ стороны.
   Павелъ не хотѣлъ отвѣчать и, подавляя гнѣвъ, закричалъ съ своего мѣста:
   -- Проваливайте!-- Они отвѣтили новыми грубостями. Ганушъ, удобно облокотись на изгородь, съ трубкою во рту, притворился, что внимательно разсматриваетъ стропила.
   -- Готовы,-- сказалъ онъ, можно начать хлѣвъ... Строй, строй скорѣе, поторапливайся; та, которую помѣстишь туда, уже въ дорогѣ... та, изъ смирительнаго дома!
   -- Конечно, конечно!-- вторили ему хоромъ.
   Ганушъ закричалъ во все горло, такъ что у него жилы надулись на шеѣ:
   -- Идите за него замужъ, бабенки. Вамъ нечего бояться свекрови изъ смирительнаго дома; мамаша поселится въ хлѣву!
   Павла взорвало. Онъ вскочилъ съ мѣста, изъ груди его вырвался дикій крикъ; на прикушенныхъ губахъ выступила кровь. Съ минуту онъ стоялъ молча... Вотъ женщина, которую онъ любилъ; вотъ дѣвушка, которую онъ любитъ; вотъ честный малый, у котораго онъ ее оспариваетъ, а тамъ, за заборомъ негодяй, который въ ихъ присутствіи нанесъ ему неизгладимое оскорбленіе; на землѣ у его ногъ лежалъ топоръ. Одинъ мигъ, и топоръ засвисталъ въ воздухѣ. Ганушъ взвизгнулъ и отшатнулся. Направленный въ голову топоръ пролетѣлъ около уха. Всѣ закричали. Павелъ оттолкнулъ Винску, которая пыталась загородить ему дорогу, перепрыгнулъ черезъ заборъ и ринулся въ толпу дровосѣковъ.
   Видъ его былъ ужасенъ: глаза горѣли такою яростью, что вся толпа попятилась; Ганушъ, держа рукой ухо, отскочилъ дальше всѣхъ. Однако, ему не удалось ускользнуть. Ламуръ бросился вслѣдъ за Павломъ, опередилъ его и схватилъ Гануша за горло. Тотъ вырвался, споткнулся и упалъ у ногъ Павла; съ ужасомъ смотрѣлъ онъ на послѣдняго, когда тотъ поднялъ ногу, готовясь раздробить ротъ, нанесшій ему смертельное оскорбленіе. Вдругъ, точно охваченный ужасомъ и отвращеніемъ, Павелъ повернулъ назадъ и закричалъ:
   -- Ламуръ, домой!
   Неохотно оставила собака свою жертву. Ганушъ съ трудомъ поднялся съ земли; товарищи сдѣлали видъ, что хотятъ броситься на Павла, но всѣ колебались и поглядывали другъ на друга. Они съ минуту потолковали съ Арностомъ, пока Павелъ былъ близко, потомъ молча пошли прочь. Только отойдя на приличное разстояніе, они рѣшились обернуться и послать по направленію въ хижинѣ нѣсколько угро.въ, которыхъ никто не слыхалъ и на которыя никто не отвѣтилъ.
   Оставшіяся представляли изъ себя небольшую молчаливую группу. Павелъ не намѣревался, повидимому, прерывать молчанія. Онъ подошелъ къ двери и уставился на собаку, которая осмысленно и серьезно смотрѣла ему въ глаза.
   Минуту спустя Слава ободрилась и напомнила Павлу его приглашеніе. Онъ негромко повторилъ его и грустно улыбнулся дѣвушкѣ, на лицѣ которой еще не изгладились слѣды пережитого страха.
   Гости вошли въ комнату съ низкимъ потолкомъ, маленькими окнами и глинянымъ поломъ; обстановку составляла великодушно пожертвованная Хабрехтомъ мебель. Столъ, какъ прежде у учителя, занималъ средину комнаты; вокругъ него стояли три стула и старое кресло. Въ углу, противъ печки, пріютился узенькій шкафчикъ, заключавшій въ себѣ святыню дома, драгоцѣнное наслѣдіе друга, книги, которыя онъ завѣщалъ Павлу читать постоянно. И, повидимому, не напрасно: истрепанные томики доказывали, что ихъ нерѣдко брали въ руки.
   Винска сѣла въ кресло. Слава помѣстилась около нея на стулѣ. Первая молчала; вторая любезно выразила удивленіе по поводу царящей въ домѣ чистоты, но, подавленная суровымъ видомъ остальныхъ, притихла.
   Арность подошелъ въ Павлу и сказалъ ему шепотомъ нѣсколько словъ; тотъ покачалъ головой и остался на мѣстѣ, погруженный въ мрачныя думы.
   Долго сдерживался Арность, наконецъ терпѣніе его лопнуло; онъ подошелъ къ Павлу, взялъ его за плечо и сказалъ:
   -- О чемъ задумался? Брось... очень нужно обращать вниманіе на пьяную ругань!...
   -- Да,-- сказала дѣвушка своимъ серебристымъ голоскомъ,-- очень нужно! Пусть ихъ мелютъ, что угодно! Поговоримъ лучше о веселомъ!
   Павелъ прислушивался: милый голосокъ, но слышна фальшивая нотка.
   -- О чемъ веселомъ?... Хорошо! я и самъ того желаю.-- Онъ натянуто засмѣялся, подошелъ къ столу и обратился къ дѣвушкѣ:-- Я являюсь сватомъ,-- сказалъ онъ,-- за вонъ -- того, за Арноста. Мы съ нимъ давно уже порѣшили, что я спрошу тебя, пойдешь ли ты за него?
   -- Не позволяй себѣ злыхъ шутокъ,-- рѣзко оборвалъ его Арность:-- что это значитъ?
   Павелъ отвѣтилъ ему еще болѣе рѣзко:
   -- Развѣ раздумалъ свататься? Или любовь уже прошла?...
   -- О, что касается любви...
   Выраженіе, съ какимъ были произнесены послѣднія слова, говорило само за себя.
   Четверть часа спустя изъ хижины Павла выходили женихъ съ невѣстой. Женихъ -- безгранично счастливый, невѣста -- спокойно-довольная. Арностъ нравился ей больше Павла; но еще больше нравился бы онъ ей съ полями Павла.
   Винска также простилась и пошла за молодежью; но у калитки пропустила ихъ впередъ, остановилась и заговорила съ Павломъ.
   -- Что-жъ это такое? Говорили, что ты любишь Славу?
   -- Я люблю ее!-- вскричалъ онъ. Самообладаніе покинуло его.-- Но развѣ я могу жениться, развѣ могу взять жену, когда каждый день можетъ случиться, что я принужденъ буду кого-нибудь бить, потому что нѣтъ другого исхода? На позоръ родила меня мать. Господинъ учитель и сестра Милада старались сдѣлать изъ меня человѣка, и я не могу больше переносить позора,-- въ этомъ все мое несчастіе.
   Послѣ короткаго молчанія, во время котораго Винска стояла потупивъ глаза, она сказала:
   -- Ты былъ на похоронахъ моего бѣднаго Петра. Мнѣ еще не удалось поблагодарить тебя, потому что ты избѣгаешь меня.
   Онъ пожалъ плечами и возразилъ:
   -- Я не буду избѣгать тебя. Будь счастлива!
   -- Милый Павелъ,-- снова заговорила она, послѣ небольшой паузы: прежде чѣмъ я уйду, выслушай еще кое-что. Мнѣ не даютъ покою; люди не даютъ мнѣ покою. Еще нѣтъ трехъ мѣсяцевъ, какъ скончался мой Петръ, а ко мнѣ уже являлись три жениха.
   -- Что-жъ, выбери себѣ по вкусу.
   -- Я думаю,-- сказала Винска помолчавъ,-- навсегда остаться вдовой.
   -- Что-жъ, оставайся вдовой. Будь счастлива!
   Уже собираясь уходить, она еще разъ обернулась къ нему и снова заговорила тихимъ голосомъ:
   -- Легко сказать, будь счастлива, но трудно быть счастливой, когда поступила съ человѣкомъ дурно, какъ я съ тобой.
   -- Есть о чемъ горевать; я уже давно все позабылъ,-- сказалъ онъ спокойно.
   Она опустила голову на грудь; на губахъ появилось выраженіе горечи.-- А ты,-- спросила она,-- думаешь навсегда остаться холостякомъ?
   -- Да,-- сказалъ онъ,-- я навсегда останусь одинокимъ, на что вы обрекли меня.
   

XIX.

   Павелъ получилъ, наконецъ, извѣстія изъ города: онѣ были крайне неутѣшительны. Баронесса велѣла передать ему, что свиданіе съ сестрой еще не можетъ быть разрѣшено; причину онъ узнаетъ позже, а пока пусть вооружится терпѣніемъ.
   Вскорѣ затѣмъ пришло письмо отъ Милады, въ которомъ она просила Павла повременить съ посѣщеніемъ; впередъ сердечно благодарила за исполненіе просьбы и обѣщала свиданіе весной; увѣряла, что день ото дня чувствуетъ себя лучше и заканчивала сообщеніемъ, что ея постриженіе, которому она невыразимо радуется, назначено на май.
   Итакъ, Павелъ долженъ былъ примириться съ своею участью, что было не особенно легко. По меньшей мѣрѣ разъ въ недѣлю ходилъ онъ въ замокъ и спрашивалъ: "Возвратилась ли г-жа баронесса?" и всегда получалъ неизмѣнный отвѣтъ:-- Нѣтъ.
   -- Писала она что-нибудь?-- Конечно, прислала новыя распоряженія, изъ которыхъ можно заключить, что возвращеніе ея еще откладывается.
   Баронесса прислала разрѣшеніе на бракъ Славы и свадебный подарокъ, котораго хватило не только на покрытіе всѣхъ свадебныхъ расходовъ, но и осталось на черный день. Щедрость эта была вызвана тѣмъ, что Слава, осиротѣвшая въ дѣтствѣ, осталась чистой и безупречной шла къ алтарю.
   Бракосочетаніе совершено было въ третье воскресенье послѣ Пасхи. Павелъ былъ дружкою. Онъ съ трудомъ рѣшился на это, но исполнялъ свои обязанности съ достоинствомъ и гордился побѣдою надъ собой. Кузнецъ Антонъ былъ посаженымъ отцомъ, Винска -- посаженой матерью. Несмотря на вдовій платокъ, она была красивѣе самой невѣсты. Священникъ съ необычною теплотой произнесъ вѣнчальную рѣчь и почтилъ своимъ присутствіемъ брачный пиръ въ трактирѣ.
   Докторъ, управляющій, лѣсничій, староста и почетныя лица деревни пришли поздравить новобрачныхъ и принять отъ нихъ благодарность за присланные на домъ свадебные подарки. Все шло чинно, просто, но "по-благородному". Послѣ обѣда танцовали, и тухъ произошло нѣчто удивительное. Виргилій, уже много лѣтъ едва таскавшій ноги, прошелся съ своею однолѣткой редову. Когда по его желанію музыка заиграла давно вышедшій изъ моды танецъ, лица всѣхъ стариковъ прояснились. Мужчины встали, каждый подозвалъ свою дрожайшую половину, костлявыя руки сцѣпились, и престарѣлыя пары пошли за пастухомъ съ его убѣленной сѣдинами дамой. Еще разъ сошлись въ любовномъ согласіи старыя пары, давно уже не испытывавшія другъ къ другу ничего кромѣ вражды или равнодушія. Стыдливая усмѣшка появилась на нѣкоторыхъ устахъ, суровые глаза мужчинъ заблестѣли вызывающимъ огнемъ. Редова напомнила имъ тѣ дни, когда они были молоды и любили другъ друга. Старики протанцовали весь танецъ подъ апплодисменты дѣтей и внукрвъ.
   Не одна хорошенькая дѣвушка обращалась къ Павлу съ вопросомъ:-- Что съ тобой? Почему ты не танцуешь?
   -- Не умѣю,-- отвѣчалъ онъ,-- никогда не пробовалъ.
   -- Такъ попробуй теперь.
   Но онъ не хотѣлъ показаться смѣшнымъ передъ большимъ обществомъ; онъ стоялъ на своемъ и не уступилъ даже Славѣ, которая, во что бы то ни стало, хотѣла протанцовать съ нимъ на своей свадьбѣ.
   Примѣру Павла послѣдовала Винска. Она угрожала даже покинуть праздникъ, когда одинъ изъ ея ярыхъ, поклонниковъ хотѣлъ силою заставить ее танцовать.
   Винска не разъ обмѣнялась словами съ Павломъ. Онъ говорилъ съ ней если не въ дружескомъ, то въ мирномъ тонѣ, она,-- съ выраженіемъ глубокой благодарности за то, что онъ не только простилъ, но и забылъ зло. И на самомъ дѣлѣ: угасла любовь къ ней, угасло и воспоминаніе о причиненныхъ ею мукахъ. Если удалось, думалъ онъ, побѣдить первую любовь, которая пустила глубокіе корни въ сердцѣ, съ нимъ выросла и окрѣпла, насколько легче должно быть справиться со второй, неожиданно расцвѣтшей на его жизненномъ древѣ. Еще два-три мучительныхъ усилія, и онъ свободенъ навсегда; и всегда по волѣ Божіей останется одинокимъ и независимымъ. Все указывало сегодня на то, что свобода ему по душѣ. Этотъ день былъ торжественнымъ днемъ не только для Арноста и Славы, но и для Павла. Въ первый разъ въ жизни чувствовалъ онъ себя равнымъ среди избранныхъ. Почетныя лица деревни кланялись ему; лѣсничій долго дружелюбно бесѣдовалъ, священникъ спросилъ его мнѣнія по поводу какого-то сельско-хозяйственнаго вопроса, кузнецъ хотѣлъ непремѣнно во всеуслышаніе разсказать исторію съ машиной и только изъ уваженія къ Винскѣ согласился промолчать; Арностъ громко и съ жаромъ выразилъ ему свою благодарность и поклялся въ вѣчной дружбѣ.
   "Мірское дитя" попало въ атмосферу уваженія и любви и впивало ее всѣми порами, но внутренній голосъ тихо предостерегалъ его: "Наслаждайся этими минутами, можетъ быть, онѣ никогда болѣе не повторятся... Уваженіе, любовь -- все это исчезнетъ, какъ только явится мать... А она можетъ явиться завтра. Какъ знать? Она можетъ быть близко? Можетъ быть, воротясь домой, ты найдешь ее у своего очага... У него явилось твердое рѣшеніе: "Прочь отсюда! Оставь матери домъ и поле, а самъ бѣги отсюда, далеко, къ чужимъ людямъ, которые ничего не знаютъ о тебѣ и о твоихъ родителяхъ. Учись и, хотя поздно, стань лучше другихъ." Эти мысли не покидали его ни на минуту: съ ними онъ заснулъ, съ ними и проснулся.
   Утромъ, однако, осматривая посаженныя осенью вишневыя деревья, усѣянныя теперь цвѣтами, обходя поля, гдѣ зеленѣли первые всходы, онъ почувствовалъ, что разстаться со всѣмъ этимъ ему было бы трудно. А что бы сказали Милада и Хабрехтъ, узнавъ его жысли о бѣгствѣ? "Маленькій человѣкъ оставайся въ своемъ тѣсномъ кругу и тихо, безъ шуму постарайся дѣлать свое дѣло". Это изреченіе стараго друга подобно евангельскому сѣмени упало на камень. Но теперь душа Павла не походила больше на каменистую почву, она обратилась въ плодородную землю, и сѣмя пустило корни, взошло и возбудило цѣлый рой мыслей. Голосъ, звавшій Павла, вывелъ его изъ задумчивости; къ нему бѣжалъ господскій конюхъ и издали кричалъ:
   -- Г-жа баронесса прислала посланнаго; ты долженъ сейчасъ ѣхать къ ней въ городъ.
   -- Я могу и пѣшкомъ дойти,-- возразилъ Павелъ, котораго отъ неожиданности, страха и радости бросало то въ жаръ, то въ холодъ.-- Зачѣмъ же ѣхать?
   -- Вѣроятно, для того, чтобы поскорѣе быть тамъ. Поторапливайся,-- ужъ лошадей закладываютъ.
   Быстро перемѣнилъ Павелъ платье и поспѣшилъ въ замокъ. Экипажъ уже дожидался, пара сильныхъ рабочихъ лошадей, запряженныхъ въ легкую повозку, живо примчала его въ городъ, къ воротамъ монастыря, гдѣ его встрѣтила привратница со словами:
   -- Я должна провести васъ къ г-жѣ баронессѣ.
   -- Развѣ сестра моя у нея?... Какъ здоровье сестры?-- спросилъ Павелъ прерывающимся голосомъ.
   Монахиня ничего не отвѣтила; она шла впереди его по лѣстницѣ, черезъ коридоръ, украшенный стѣнною живописью, въ концѣ котораго, противъ темной двойной двери, находилось большое Распятіе.
   -- Какъ здоровье сестры?-- повторилъ Павелъ.
   Привратница указала на главу Спасителя, увѣнчанную терновымъ вѣнцомъ, и сказала:
   -- Вспомните о Его страданіяхъ,-- отворила дверь и пригласила войти. Павелъ повиновался; онъ очутился въ большой, парадной комнатѣ, похожей на залъ, гдѣ, опираясь на руку настоятельницы, стояла баронесса.
   -- Здравствуйте!-- сказала мать настоятельница.
   Баронесса хотѣла заговорить, не смогла и залилась слезами. Павелъ могъ только пробормотать:
   -- Ради Бога, ради Бога, что съ сестрой?... Она больна?
   -- Она исцѣлилась,-- сказала настоятельница.-- Отошла къ источнику вѣчнаго свѣта.
   Павелъ остановилъ на ней взоръ, полный муки и гнѣва, перечь которымъ потупились ея прекрасные, спокойные глаза.
   -- Что это значитъ?-- закричалъ онъ въ порывѣ отчаянія.
   Тогда маленькая старушка вырвалась изъ рукъ сильной пріятельницы и бросилась къ Павлу, протягивая дрожащія руки:
   -- Бѣдный мальчикъ,-- всхлипывала она,-- сестра твоя умерла; мое милое дитя отошло прежде меня, старой, измученной женщины.
   Силы измѣнили ей: колѣнки подогнулись, она чуть не упала; Павелъ обхватилъ ее, и старая владѣлица замка рыдала у него на груди.
   Онъ бережно довелъ ее до кресла и помогъ сѣсть; затѣмъ, дрожа всѣмъ тѣломъ, обратился къ настоятельницѣ:
   -- Зачѣмъ сестра писала мнѣ, что ей день ото дня становится лучше?
   -- Она такъ думала, и мы оставляли ее въ этой увѣренности, пока не настало время приготовить ее къ принятію св. Таинствъ...
   Она остановилась.
   -- Приготовить,-- повторилъ Павелъ, прижимая руки къ сухимъ, горячимъ глазамъ.-- Значитъ она знала, что умираетъ.
   Настоятельница утвердительно кивнула.
   -- И она не говорила, что желаетъ меня видѣть? Не говорила: "мнѣ бы хотѣлось еще разъ увидать брата?" Г-жа баронесса,-- закричалъ онъ, обращаясь къ старушкѣ,-- она не говорила: "я хочу еще разъ видѣть брата?"
   -- Тысячу, тысячу разъ посылала она тебѣ благословенія и поклоны, но видѣть тебя не желала,-- услыхалъ онъ въ отвѣтъ.
   Настоятельница добавила:
   -- Она отрѣшилась отъ всего земного и принадлежала небу... Въ послѣднія минуты жизни она видѣла его отверзтымъ, видѣла Господа во всемъ Его величіи и слышала торжественное пѣніе сонма ангеловъ, которые призывали ее занять мѣсто среди блаженныхъ на небеси.
   -- Когда она скончалась?-- спросилъ Павелъ подавленнымъ голосомъ.
   -- Вчера вечеромъ.
   Вчера вечеромъ, когда онъ пировалъ, когда мысли его были далеко отъ нея. Имъ овладѣло страшное отчаяніе.
   -- Не можетъ быть! Это невозможно... Гдѣ она?... Ведите меня къ ней...
   -- Она еще не положена въ гробъ,-- возразила настоятельница.
   Павелъ не принималъ никакихъ возраженій, и привыкшая къ повиновенію женщина должна была уступить.
   Они вошли по лѣстницѣ во второй этажъ, прошли коридоромъ, въ который выходило множество дверей. Около одной настоятельница остановилась.
   -- Это комната Маріи,-- сказала она въ глубокомъ волненіи.
   Павелъ бросился впередъ и толкнулъ дверь. Въ маленькой комнаткѣ, съ выбѣленными стѣнами, ярко залитой солнцемъ, стояла узкая кровать; въ изголовьѣ горѣла восковая свѣча, въ ногахъ стояли двѣ коленопреклоненныя монахини, а на постели лежалъ покрытый простынею худой, недвижимый трупъ.
   Настоятельница приблизилась и открыла лицо.
   Павелъ попятился назадъ, зашатался и, прислонясь къ дверному косяку, остановился, какъ приговоренный къ смерти. Наконецъ, онъ разразился слезами и воскликнулъ:
   -- Это не Милада, это не она! Гдѣ моя Милада?
   Его невозможно было успокоить. Страшное горе не поддавалось утѣшеніямъ. Баронесса велѣла позвать его къ себѣ, плакала вмѣстѣ съ нимъ, говорила о Миладѣ. У Павла не хватило духу сказать баронессѣ то, что все время было у него на умѣ: "Еслибы Миладу во-время взяли изъ монастыря, она была бы жива; у тебя было бы твое "милое дитя", а у меня -- идеальный образецъ, мое безцѣнное сокровище".
   По желанію баронессы, Павелъ остался въ городѣ до погребенія; онъ въ непривычномъ бездѣйствіи бродилъ по улицамъ, всецѣло отдаваясь своему горю.
   "Милада, дорогая сестра!" -- говорилъ онъ самъ съ собою; по временамъ останавливался и ему казалось, что сзади кто то догоняетъ его, чтобы сказать: "Вернись, она жива; она зоветъ тебя. Маленькое, худое, мертвое личико, которое ты видѣлъ, не принадлежитъ твоей сестрѣ".
   Когда она лежала въ капеллѣ при блескѣ тысячи огней, въ бѣломъ платьѣ, усыпанная бѣлыми розами, Павелъ неподвижно стоялъ въ сторонѣ и не подходилъ въ катафалку. Только когда закрыли гробъ, гдѣ находились останки сестры, онъ бросился на него съ молитвою не о ней, а въ ней.
   Въ то время, какъ гробъ опускали въ землю, Павелъ почти не чувствовалъ собственныхъ страданій,-- такъ поразило его отчаяніе баронессы. Совсѣмъ разбитая, стояла она рядомъ съ нимъ у могилы своей любимицы, на тихомъ монастырскомъ кладбищѣ, и по окончаніи обряда погребенія не послѣдовала за торжественнымъ шествіемъ медленно удалявшихся монахинь. Нѣсколько минутъ спустя, она обратилась къ Павлу:
   -- Проводи меня въ мою комнату, затѣмъ ступай домой и скажи въ замкѣ, чтобы приготовили все къ моему пріѣзду. Пусть постараются: я въ послѣдній разъ воспользуюсь услугами моихъ людей. Мнѣ кажется, что, возвратясь, я слягу и больше не встану.
   Павелъ не возражалъ. Онъ прекрасно понималъ, что она не ждала возраженій, какъ часто случается со старыми людьми, когда они заговариваютъ о близкой смерти; она говорила серьезно; онъ серьезно принялъ ея слова.
   Павелъ вернулся въ деревню подъ вечеръ. Прежде всего онъ отправился въ замокъ, гдѣ передалъ приказанія баронессы. Узнавъ о пріѣздѣ Павла, сбѣжались всѣ слуги; они смотрѣли на него съ любопытствомъ, онъ же постарался скорѣе отдѣлаться, опасаясь разспросовъ о Миладѣ. На улицѣ также всѣ обращали на него вниманіе. То одинъ, то другой останавливался поговорить съ нимъ; но Павелъ быстро шелъ мимо, отдѣлываясь короткими поклонами. Передъ домомъ Вински сидѣлъ на скамейкѣ Виргилій, водворившійся у дочери со дня смерти зятя. Онъ окликнулъ Павла.
   -- Наконецъ-то вернулся...-- закричалъ онъ.-- Безъ меня твоя собака непремѣнно подохла бы съ голода.
   -- Я на тебя и надѣялся,-- отвѣтилъ Павелъ, проходя мимо.
   Тогда Виргилій закричалъ во все горло:
   -- Не бѣги, подожди здѣсь. Винска хотѣла тебѣ что-то сказать.
   Въ это время она сама вышла ему на встрѣчу и заговорила смиреннымъ тономъ, какъ вообще говорила съ нимъ въ послѣднее время.
   -- Мы слышали о твоемъ несчастіи... намъ очень жаль тебя...
   -- Оставь, оставь!-- прервалъ онъ ее.
   -- Скажи ему о другомъ,-- нетерпѣливо вступился Виргилій. Винска покраснѣла.
   -- Милый Павелъ,-- начала она,-- твои мать вернулась.
   Онъ вздрогнулъ.
   -- Гдѣ она? Въ моемъ домѣ?
   -- Нѣтъ, она не хотѣла безъ тебя входить въ твой домъ. Она не хотѣла также зайти ко мнѣ,-- прибавила Винска.
   -- А ты ее приглашала?
   -- Да, приглашала зайти ко мнѣ и подождать тебя здѣсь. Она не захотѣла и остановилась у трактирщика. Я цѣлый день разсказывала ей о тебѣ, и она не могла досыта наслушаться. Потомъ она пошла взглянуть на твой домъ. Она должна быть около него.
   Павелъ почувствовалъ, точно большой кусокъ льду свалился ему на грудь.
   -- Хорошо,-- пробормоталъ онъ,-- хорошо, такъ я пойду туда,-- а самъ не двигался съ мѣста. Его безцѣльно блуждающій взоръ встрѣтилъ робкій, устремленный на его пасмурное лицо взглядъ Вински.-- Спасибо,-- сказалъ онъ неожиданно,-- спасибо, что пригласила ее къ себѣ!
   -- Не за что,-- возразила Винска.
   Сердца обоихъ сильно бились; каждый ясно читалъ въ душѣ другого. Она не находила у него прежней любви, но также не находила и ненависти; ея сердце было переполнено тяжелымъ, безплоднымъ раскаяніемъ, порожденнымъ сознаніемъ, что ей никогда не удастся исправить зло, которое она ему причинила. Они молча разошлись.
   Павелъ медленно подымался по улицѣ. Солнце склонялось за лѣсистые холмы; рѣзко выдѣлялись на розовомъ фонѣ неба черные силуэты сосенъ. Полумракъ надвигался на домикъ Павла: онъ покрылъ крышу, затуманилъ блескъ маленькаго окошечка и окуталъ высокую фигуру, стоявшую около садика, погруженную въ созерцаніе потухающаго свѣтила.
   -- Мать,-- сказалъ Павелъ,-- мать!
   Она стояла сгорбившись; десять лѣтъ пребыванія въ смирительномъ домѣ наложили свою печать. Павелъ шелъ не одинъ; глухой шумъ шаговъ и подавленныхъ голосовъ долеталъ до его ушей. Толпа любопытныхъ сопровождала его, чтобы взглянуть на первое свиданіе матери съ сыномъ. Павелъ не оглядывался; онъ съ наружнымъ спокойствіемъ шелъ навстрѣчу судьбѣ.
   Мать оглянулась, замѣтила его, и глаза ея засвѣтились гордостію, счастіемъ и безпредѣльною любовью; она стояла съ опущенными руками и не говорила ни слова.
   -- Здравствуйте, матушка!-- сказалъ онъ поспѣшно.-- Зачѣмъ вы здѣсь стоите и не идете въ домъ?
   -- Не знаю, слѣдуетъ ли,-- сказала она, глядя на сына восторженнымъ взоромъ.-- Я не думала, что найду тебя такимъ, сынокъ,-- голосъ ея дрожалъ отъ глубокаго внутренняго волненія;-- мнѣ не хотѣлось бы повредить тебѣ, Павелъ.
   Онъ взялъ ее за руку:
   -- Входите, входите! И еще разъ, здравствуйте!-- онъ ввелъ ее въ домъ и замѣтилъ, какъ входя она осѣнила себя крестнымъ знаменіемъ.-- Присядьте, матушка,-- сказалъ онъ:-- мнѣ надо сказать вамъ много печальнаго...
   Мать послѣдовала приглашенію, съ волненіемъ оглядѣлась кругомъ и сказала:
   -- Я знаю, что ты мнѣ скажешь, что мнѣ нельзя здѣсь оставаться. Я не огорчусь, будетъ съ меня радости, что нашла тебя такимъ, каковъ ты есть, какимъ тебя вижу... Мнѣ никогда не приходило въ голову сѣсть тебѣ на шею. Когда ты писалъ: я строю для васъ домъ, я думала: строй, и да благословитъ Господь каждый камень въ твоихъ стѣнахъ. Строй, строй, но для себя, а не для меня.
   -- Почему же вы такъ думали?
   -- Потому, что я тебѣ не нужна,-- отвѣтила она спокойно, безъ тѣни упрека.
   -- Что вы говорите?-- пробормоталъ онъ.
   -- Еслибъ въ теченіе долгихъ лѣтъ сердце напомнило тебѣ о матери,-- спокойно продолжала она,-- ты бы пришелъ повидаться съ ней. Ты этого ни разу не сдѣлалъ; я пришла потому, что не въ состояніи была выдержать разлуки съ тобой, но сегодня же уйду обратно.
   -- Куда? Не можете же вы идти снова въ смирительный домъ.
   -- Конечно, нѣтъ! Я пойду въ нашъ госпиталь, гдѣ служу сидѣлкой.
   -- Вотъ какъ, матушка! Съ которыхъ поръ?
   -- Уже нѣсколько мѣсяцевъ.
   -- Должно быть, трудно быть сидѣлкой у преступниковъ.
   -- И трудно, и легко; самые плохіе люди часто становятся хорошими къ тому, кто имъ нуженъ... легко или трудно -- не въ этомъ дѣло. Тамъ у меня есть свой уголъ, и я довольна. О, милосердый Боже, болѣе чѣмъ довольна!-- и снова сіяющимъ взоромъ, полнымъ безграничной любви, окинула сына.-- Болѣе чѣмъ довольна, потому что вижу тебя сильнымъ, здоровымъ, честнымъ... А что мое другое дитя, которое они посвятили Господу, что моя Милада, на которую мнѣ не позволяютъ взглянуть?...-- Павелъ тяжело вздохнулъ.-- Она уже монахиня?
   -- Нѣтъ, матушка.
   -- Нѣтъ?-- ее смутилъ печальный тонъ его голоса.-- Нѣтъ?-- прошептала она пересохшими губами.-- Ее не нашли еще достойной высочайшей милости?
   -- О, матушка,-- прервалъ Павелъ,-- что вы говорите? Недостойной? Она была святая... Я только что хотѣлъ сообщить вамъ печальное извѣстіе, что Милада умерла.
   -- Умерла...-- глухо, протяжно, съ недовѣріемъ повторила она за нимъ; потомъ громко воскликнула:-- Нѣтъ, нѣтъ!
   -- Три дня тому назадъ, матушка!
   Она опустилась на стулъ, подавленная мучительной болью, которой не могла осилить. Немного спустя, черты ея снова оживились, и на лицѣ появилось восторженное выраженіе:
   -- Я вѣрю тебѣ, сынъ мой, вѣрю! Она была святая и теперь на небѣ, гдѣ я найду ее, когда Господу угодно будетъ призвать меня.
   -- Матушка,-- смущенно спросилъ Павелъ,-- развѣ вы надѣетесь попасть на небо?
   -- Надѣюсь ли? Я въ этомъ увѣрена! Господь справедливъ.
   -- Милосердъ, хотите вы сказать... Милосердъ, не правда ли?
   Мать выпрямилась.
   -- Справедливъ, говорю я,-- сказала она съ твердой увѣренностію, передъ которой поблѣднѣли всѣ его сомнѣнія и явилась вѣра въ несчастную, угнетенную женщину, болѣе твердая, непоколебимая, спасительная, чѣмъ вѣра въ высокое и прекрасное. Онъ подошелъ ближе и раскрылъ ротъ; она съ мольбою подняла руки.
   -- Не спрашивай больше, я не могу отвѣтить... Жена клянется передъ алтаремъ быть вѣрной и покорной мужу... Онъ отвѣтитъ за нее передъ Господомъ. Да будетъ Вѣчный Судія милосердъ къ нему. Объ этомъ молюсь я, и ты долженъ также молиться, молчать и не спрашивать.
   -- Нѣтъ,-- умолялъ онъ,-- нѣтъ, я не спрашиваю. Я прошу только васъ, скажите сами, что вы не принимали участія въ преступленіи отца... Сжальтесь надо мною, скажите.
   Болѣзненная улыбка исказила ея губы.
   -- Павелъ, Павелъ, ты огорчаешь меня!... У меня часто сжималось сердце при мысли: какъ знать, что думаютъ обо мнѣ дѣти? Но я гнала отъ себя эту мысль, какъ навожденіе... И я ошиблась!-- она подняла голову; лицо ея дышало благородной гордостію.
   -- Мнѣ не слѣдовало переступать твоего порога, не сказавъ: "Я была невинно осуждена, сынъ мой'"
   -- Милосердый Боже, какъ я былъ несправедливъ къ вамъ!
   -- Не обвиняй себя,-- перебила она съ невозмутимымъ спокойствіемъ:-- ты былъ слишкомъ юнъ, когда мнѣ пришлось тебя покинуть, и не зналъ меня.
   -- Матушка,-- могъ онъ только выговорить,-- матушка!...-- и бросился передъ ней на полъ, спряталъ голову у нея въ колѣняхъ, обнялъ ее и почувствовалъ, что держитъ въ рукахъ самое драгоцѣнное сокровище.-- Останьтесь у меня, милая матушка!-- вскричалъ онъ:-- я буду покоить вашу, старость; я искуплю все выстраданное вами. Останьтесь у меня.
   А она съ просвѣтленнымъ лицомъ, съ чувствомъ безконечнаго счастія въ душѣ склонилась къ нему, прижала худую щеку къ волосамъ сына, цѣловала его въ голову, въ високъ, въ лобъ и шептала:
   -- Не знаю, слѣдуетъ ли?
   -- Изъ-за людей?
   -- Изъ-за людей.
   Онъ взглянулъ на нее снизу вверхъ:
   -- А что вы только-что сказали? Самые плохіе люди часто становятся хорошими къ чѣмъ, кто имъ нуженъ. Странно было бы, дорогая матушка, еслибъ два такихъ человѣка, какъ мы съ вами, иной разъ кому-нибудь не понадобились. Оставайтесь со мной, дорогая матушка!

Н. К.

"Русская Мысль", кн. I--II, IV--V, 1897

   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru