Дойль Артур Конан
Постоянный пациент

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Артур Конан Дойль.
Постоянный пациент

   Был пасмурный дождливый октябрьский день. Шторы в нашей комнате были наполовину подняты. Холмс лежал на кушетке, перечитывая письмо, полученное им с утренней почтой. Живя долгое время в Индии, я гораздо лучше привык переносить жару, чем холод, так что настоящая погода приходилась мне не по сердцу. В газете ничего не было интересного; парламент был распущен. Все, кто мог, уехали из города, и я в свою очередь мечтал об аллеях Нью-Фореста и о берегах Южного моря. Понижение бумаг на бирже заставило меня отложить свою поездку до более благоприятного времени, что весьма огорчало меня, между тем, как мой товарищ нисколько не страдал от этого, так как ни деревня, ни голубое море не имели для него никакой привлекательности. Он любил вращаться в кругу пятимиллионного населения, везде расставляя свои сети и блуждая меледу ними, чутко прислушиваясь к малейшему шуму или слуху о нераскрытом преступлении. Красоты природы не волновали его эмоциональные чувства, и единственное разнообразие, которое он позволял себе, это -- следовать по пятам за преступником из одного города в другой или в глубь страны, в деревню.
   Видя, что Холмс не расположен разговаривать, я отложил в сторону газету и, растянувшись в кресле, впал в задумчивое настроение. Вдруг мои мысли были прерваны голосом моего друга.
   -- Ты прав, Ватсон, -- сказал он; -- это, действительно, страшно нелепая манера решать спор.
   -- Поистине нелепая! -- ответил я, но вдруг сообразил: каким образом мог он проникнуть в глубину моей души и так верно угадать мои мысли? Я выпрямился на стуле и с явным недоумением смотрел на него во все глаза.
   -- Что это значит, Холмс? -- воскликнул я; -- как мог ты так верно угадать мои мысли?
   Тот от души расхохотался.
   -- Помнишь, -- сказал он, -- несколько дней тому назад, когда я читал рассказ Эдгара По, в котором один тонкий наблюдатель читал мысли другого человека, ты не поверил этому и назвал этот рассказ плодом буйной фантазии и tour de force'ом [ловким трюком -- фр.]. Когда же я стал уверять тебя, что сам в состоянии угадывать чужие мысли, ты не поверил мне и скептически отнесся к моему заявлению.
   -- Ой, нет!
   -- Ты ничего мне не ответил, но я узнал об этом по твоим глазам. Поэтому, когда ты отложил газету и задумался, я страшно обрадовался возможности прочитать твои мысли и как видишь, все время участвовал с тобою в твоих думах.
   -- В этом рассказе, -- возразил я, -- наблюдатель выводит свои заключения по действиям человека, за которым он следит. Если я не ошибаюсь, он спотыкался о камни, смотрел на звезды и т. д. Но я совершенно спокойно сидел в кресле, так что положительно не понимаю, каким образом ты мог прочесть мои мысли
   -- Ты неправ. Выражение лица человека служат верным отпечатком его души. Мы все пользуемся чертами лица для выражения своих чувств, и в данном случае ты тоже пользовался ими, как своими верными слугами.
   -- Стало быть, ты проследил за ходом моих мыслей по моему выражению лица?
   -- Не столько по выражению лица, сколько по выражению глаз. Ручаюсь, что ты не в состоянии сказать мне, с чего ты начал думать.
   -- Действительно, не могу.
   -- Ну, в таком случае я тебе скажу. Отложив в сторону газету, чем привлек мое внимание, ты удобнее уселся в кресле и с полминуты ни о чем не думал. Затем твой взор остановился па портрете генерала Гордона в новой рамке, и тут по выражению твоего лица я заключил, что ты начал думать, затем ты стал смотреть на стоящий наверху этажерки с книгами портрет Генри Уорда Бичера, который еще не был вставлен в рамку. Тут же твоя мысль стала совсем очевидна. Ты посмотрел на стену, увидел пустое место и подумал, что надо вставить этот портрет в рамку и повесить здесь, симметрично с портретом генерала Гордона.
   -- До сих пор ты поразительно угадал мои мысли.
   -- Здесь твои мысли приняли другое направление. Ты опять взглянул на Бичера и стал в него пристально присматриваться, очевидно, вспоминая нравственные качества и характер этого человека. Затем твои глаза перестали щуриться, но ты продолжал смотреть, и твое лицо приняло сосредоточенное выражение. В твоем уме проносились отдельные моменты карьеры Бичера. Я убежден, что ты не можешь думать о нем, не вспомнив командировки, которую он дал тебе во время гражданской войны, имея в виду пользу и благосостояние Севера.
   В то время это поручение так задело тебя за живое, что ты не мог думать о Бичере, не вспомнив об этом факте. Когда минуту спустя ты отвел свой взор от картины, я заподозрил, что ты начинаешь думать про гражданскую войну, в чем я скоро и убедился, когда увидел, как шевелятся твои губы, как заблестел твой взор и как сильно сжимались руки. Ты думал о храбрости и отваге, проявленной с обеих сторон в этой отчаяннойў борьбе. Но затем твое лицо сделалось скучнее, и ты покачал головою. Ты не мог вспомнить без ужаса и содрогания о бесполезной гибели стольких человеческих жизней. Таким образом ты растравил свою старую сердечную рану, о чем свидетельствовала горькая усмешка на твоих губах. Тебя возмущало, как могут люди применять такой глупый, нелепый метод к разрешению великих международных вопросов. В этом я вполне согласен с тобою, и потому высказал свое одобрение вслух, в общем же я страшно доволен, что мои наблюдения оказались верными.
   -- Совершенно верными, -- сказал я, -- и теперь, хотя ты мне объяснил свой фокус, я все-таки остаюсь по-прежнему поражен и удивлен твоей поразительной наблюдательностью.
   -- Уверяю тебя, Ватсон, что ничего не может быть проще этого. Я бы не стал тратить на это время, если бы ты накануне не выразил такого недоверия к рассказу талантливого писателя. Но день клонится к вечеру. Не хочешь ли прогуляться по городу?
   Наша маленькая квартира надоела мне, и потому я с радостью принял предложение друга. В продолжение трех часов гуляли мы вместе, наблюдая вечно меняющийся калейдоскоп жизни, вращающийся, подобно приливу и отливу, между Флит-Стритом и Стрэндом. Характерная болтовня Холмса с его тонкой наблюдательностью мельчайших подробностей и поразительная уверенность, с которою он делал свои выводы, занимала и в то же время порабощала меня.
   Только в десять часов вечера мы вернулись в Бэкер-Стрит. У подъезда нашего дома стояла карета.
   -- Гм! Это докторская карета. ее хозяин недавно практикует, но имеет большой успех. Должно быть, и приехал к нам за советом. Хорошо, что мы вернулись! -- тотчас же вывел свое заключение Холмс.
   Я слишком хорошо был знаком с методой моего друга, чтобы хоть на минуту усомниться в правильности его наблюдений; внутри кареты на крючке висела плетеная корзинка с докторскими принадлежностями, которая и дала ему данные для его быстрого вывода. Свет наверху, в нашем окне, доказывал, что этот посетитель приехал к нам, а не к кому-нибудь другому. Мне было ужасно интересно узнать, какое такое дело могло привести к нам в этот час собрата-медика, и потому я поскорее последовал за Холмсом в наше святое святых.
   Когда мы вошли в комнату, со стула у камина поднялся белокурый молодой человек с бледным, бескровным лицом. На вид ему можно было дать не больше тридцати трех, тридцати четырех лет, но его угрюмое выражение лица и нездоровый вид свидетельствовали о том, что, не совсем благоприятно складывающаяся для него, жизнь подорвала его молодые силы и преждевременно похитила его свежесть. Его манеры были нервны и отрывисты, а его тонкая белая рука, которой он, вставая со стула, взялся за край камина, могла бы сделать честь любому артисту. Одет он был в темное платье -- черный сюртук, черные брюки и такой же скромный, темный галстук.
   -- Добрый вечер, доктор, -- сказал любезно Холмс; -- очень рад, что вам пришлось нас ждать не больше пяти минут.
   -- Вы говорили с моим кучером?
   -- Нет, я узнал это по свечке, которая не успела еще даже хорошо разгореться. Пожалуйста, садитесь. Чем могу вам служить?
   -- Позвольте вам представиться, -- сказал посетитель; -- доктор Перси Тревелэн, мой адрес -- Брук-Стрит, дом No 403.
   -- А, это вы автор монографии о малоизвестных нервных болезнях? -- спросил я.
   Услышав, что его сочинение известно мне, его бледные щеки покрылись легким румянцем.
   -- Мне очень редко приходится слышать о своем сочинении; я был в полной уверенности, что его никто не читал, а мои издатели никогда мне не дают никакого отчета о том, как идут мои книги Скажите, пожалуйста, вы, верно, тоже доктор?
   --- Да, отставной военный врач.
   -- Я всегда с особенною любовью изучал нервные болезни и даже хотел избрать их своею специальностью, но обстоятельства так сложились, что мне не удалось привести в исполнение свое намерение. По это не относится к делу. Простите, что задержал вас, мистер Холмс; я знаю, как дорога для вас каждая минута. Все это время у меня в доме на Брук-Стрите происходили странные явления, но я до сегодняшнего вечера не придавал им большого значения; наконец, дело стало принимать такой серьезный оборот, что ждать оказалось немыслимо, и потому я приехал к вам просить вашего совета и содействия.
   Шерлок Холмс сел и закурила, трубку.
   -- С удовольствием сделаю все, что могу. Пожалуйста расскажите мне подробно, в чем дело.
   -- Видите ли, -- сказал доктор, -- во всей этой странной истории есть два или три факта, на которые положительно не стоит обращать внимания, но так как, по моему мнению, все они имеют общую связь, то не могу не рассказать вам про них по порядку.
   Придется начать рассказ с того времени, когда я был еще студентом. Я поступил в Лондонский университет и скоро обратил па себя внимание профессоров, которые сулили мне блестящую будущность. Окончив университет, я принялся за научные исследования, занимая в то же время небольшую должность в Кингс-Колледжском госпитале. Случайно мне удалось сделать несколько довольно интересных открытий в лечении каталепсии, за что и удостоился Брукс-Пинкертонской премии и получил медаль за упомянутую монографию о нервных болезнях. Не знаю почему, но у всех сложилось мнение, что я составлю себе блестящую карьеру.
   И я, действительно, благодаря этому скоро приобрел бы известность, если бы не один камень преткновения, а именно -- недостаток в деньгах. Вы отлично понимаете, что специалист, желающий приобрести известность, должен обязательно жить где-нибудь в районе Кавендиш-Сквера и нанимать хорошую квартиру с приличной обстановкой, а все это стоит больших денег. Мало того, известность приобретается с годами, а до тех пор надо иметь капитал, на который можно было бы существовать, пока не пройдет этот самый тяжелый выжидательный период. Затем всякий мало-мальски известный доктор должен иметь свою карету и лошадь, а мои средства были очень ограничены. Чтобы прибить на своих дверях металлическую доску, мне пришлось бы, усиленно работая, провести по крайней мере десять лет самой скромной и экономной жизни. Но обстоятельства сразу изменились совершенно неожиданным и странным для меня путем.
   Как-то приехал ко мне совершенно незнакомый господин, по фамилии Блессингтон. Войдя в комнату, он сразу приступил к делу.
   -- Вы тот самый мистер Тревелэн, которому все сулят блестящую карьеру и который со временем будет зарабатывать огромные деньги? -- спросил он. -- Я поклонился. -- Ответьте мне откровенно, желаете ли вы получить капитал, при помощи которого могли бы сейчас осуществить свои мечты. Вы обладаете достаточным умом, чтобы вести успешно дело. Обладаете ли вы в равной степени тактом?
   Этот вопрос показался мне настолько странным и оригинальным, что я не мог не улыбнуться.
   -- Думаю, что не лишен некоторой доли, -- ответил я.
   -- Может быть, у вас есть какие-нибудь дурные привычки. Не пьете ли вы? А?
   -- Нет, не пью.
   -- Отлично! Но позвольте в таком случае задать вам немного нескромный вопрос. Почему вы, имея все данные, не имеете практики?
   Я пожал плечами.
   -- Вы стесняетесь? -- продолжал он покровительственно. -- В таком случае я сам вам отвечу. В голове у вас больше, чем в кармане, не правда ли?
   Я смотрел на него с изумлением.
   -- Не беспокойтесь, -- продолжал он, -- я предложу вам комбинацию, которая столь же будет полезна для меня, сколько и для вас. Будем откровенны. У меня есть свободных несколько тысяч фунтов, которые я хочу удесятерить с вашею помощью.
   -- Но каким образом?
   -- Я хочу предложить вам одну аферу, которая, по моему мнению, вернее всех других спекуляций.
   -- Какую же я могу играть в ней роль?
   -- Сейчас вам расскажу. Я найму дом, заведу обстановку, буду платить прислуге, даже буду выдавать вам карманные деньги. Вы же в свою очередь должны отдавать мне три четверти заработанных вами денег, а остальную четверть можете оставить себе.
   Вот какое странное предложение, мистер Холмс, сделал мне этот господин, по фамилии Блессингтон. О том, как мы заключили условие и окончательно сговорились, не стоит говорить. На следующий день он нанял дом, купил всю обстановку, и я начал практиковать, как он ожидал, очень удачно. Он жил у меня в качестве постоянного пациента. Решено было говорить всем, что у него слабое сердце, и что потому он нуждается в постоянном медицинском присмотре. Занимал он две лучшие комнаты в первом этаже; одну из них он сделал спальней, а другую гостиной. У него были довольно странные привычки, людей он чуждался и редко выходил из дому. Вообще он вел неправильный образ жизни, но в одном только был аккуратен до педантизма, каждый вечер в один и тот же час он входил к мой кабинет, просматривал книги, брал три четверти заработанных мною за день денег и прятал их в свои несгораемый железный шкаф, который стоит в его спальне.
   Я зарабатывал очень много, так что ему не приходилось никогда сожалеть, что он пустился на такую аферу. Дело пошло успешно с самого же начала. Репутация, которой я пользовался еще в госпитале, а также несколько случаев излечения трудных болезней, быстро выдвинули меня вперед и доставили огромную практику, благодаря которой в течение одного только года я вделал Блессингтона богатым человеком.
   Вот история моей карьеры и мои отношения к мистеру Блессингтону. Теперь позвольте рассказать, что главным образом привело меня к вам.
   Несколько недель тому назад мистер Блессингтон вошел ко мне в комнату, как мне показалось, сильно взволнованный. Он рассказал мне про какую-то кражу со взломом, совершенную в Вест-Энде и советовал позаботиться приделать к дверям и к ставням окон крепкие задвижки и болты. Его волнение и страх казались мне сильно преувеличенными, но он оставался в таком взволнованном состоянии всю неделю, постоянно осматривал по вечерам окна, двери и перестал даже совершать свою обычную послеобеденную прогулку. Оп производил на меня впечатление человека, который чего-то или кого-то ужасно боится; когда же я намекнул ему об этом, он так на меня рассердился, что я предпочел замолчать и решил никогда больше пе поднимать этого вопроса. Мало-помалу он успокоился и вернулся даже к своим привычкам, пока одно обстоятельство не привело его опять в то же жалкое, прямо ужасное для постороннего наблюдателя состояние.
   Вот чем оно было вызвано. Два дня тому назад я получил письмо следующего содержания. Ни адрес, ни число не были на нем обозначены.
   "Один русский аристократ желает воспользоваться своим временным пребыванием в Англии, чтобы посоветоваться со специалистом по нервным болезням, доктором Перси Тревелэном. Он страдает уже несколько лет каталептическими припадками, и потому просит доктора Тревелэна принять его завтра у себя на дому в четверть седьмого".
   Это письмо меня очень заинтересовало, потому что вообще настоящих каталептиков очень мало, а тут, как видно, представлялась возможность наблюдать эту болезнь в довольно сильной степени. В означенный час я сидел в своем кабинете и с нетерпением ждал больного, когда пришел мальчик и доложил, что меня спрашивают два господина.
   Один из них был старый, худой, сумрачный, с простыми угловатыми манерами господин, внешностью своею совсем не похожий на русского аристократа. Но еще больше меня поразила наружность его спутника. Это был молодой человек высокого роста, доводки красивый, с загорелым свирепым лицом, сложением своим сильно напоминающий статую Геркулеса. Он вел первого господина под руку и усадил на кресло с такою нежностью, которая совершенно не соответствовала его внешности.
   -- Простите, что я потревожил вас, доктор, -- сказал он по-английски с несколько иностранным акцентом; -- это мой отец, и я очень беспокоюсь о его здоровье.
   Я был сильно тронут его сыновней заботливостью.
   -- Может быть, вы желаете остаться с отцом во время консультации? -- спросил я.
   -- Боже меня сохрани! -- воскликнул молодой человек с явным ужасом. -- Я сам очень нервный человек, и, когда с отцом делаются припадки, мне кажется, что он сейчас умрет и что я больше никогда его не увижу. Если позволите, я посижу в приемной.
   Конечно, я согласился, и молодой человек вышел из кабинета. Я стал расспрашивать больного про его болезнь и записывал все, что он говорил. Судя по ответам, это был совсем необразованный человек, что, между прочим, тогда я приписал незнанию нашего языка. Но вдруг пациент перестал отвечать на мои вопросы; я обернулся и увидел его сидящим в кресле совершенно прямо, с бессмысленно выпученными глазами и тупым, неподвижным выражением лица. Очевидно, с ним начинался припадок.
   Сначала мне стало жалко его, по потом, к стыду моему, должен признаться, что я даже обрадовался присутствовать и самолично исследовать эту болезнь во время самого припадка, что удается врачам очень редко. С этою целью я встал от стола, попробовал пульс больного и температуру и не нашел ничего ненормального. Все симптомы совпадали с теми, которые я наблюдал при этой болезни и раньше. Обыкновенно в таких случаях очень помогала инхаляция. Но бутылка с азотной кислотой стояла в лаборатории, поэтому я оставил больного сидеть в кресле, а сам спустился вниз за лекарством. Вернулся я в кабинет минут через пять, но можете себе представить мое изумление, когда пациента в комнате не оказалось. Конечно, сейчас же я побежал в приемную. Но и здесь по оказалось ни больного, пи его сына. Парадная дверь была притворена, но не заперта на ключ. Мальчик, который впускал больных, только что недавно поступил ко |мне на службу. Обыкновенно он сидел у себя внизу и выходил провожать больных, когда я давал из кабинета звонок. Он никого не видел, и потому странное поведение моих пациентов так и осталось для меня тайной. Вскоре после этого с прогулки вернулся мистер Блессингтон, но я ничего ему про это не рассказал, потому что, откровенно говоря, старался иметь с ним как можно меньше дела.
   Так я и не думал увидеть еще когда-нибудь странного больного и его сына, но, к моему удивлению, сегодня вечером, в тот же час, они опять вошли под руку в мой кабинет.
   -- Воображаю, какие вы делали предположения насчет моего вчерашнего исчезновения? -- сказал мой пациент.
   Я признался, что порядочно-таки был удивлен.
   -- Видите ли в чем дело. Во время припадков я совершенно теряю сознание и память. Увидя себя в чужой комнате, как мне показалось, я спустился вниз и выбежал на улицу.
   -- А я, -- добавил его сын, -- видя, что мой отец проходит через приемную, подумал, что вы отпустили его. Только придя домой, он вспомнил и рассказал мне всю правду.
   Все это было так естественно и правдоподобно, что я рассмеялся от души и предложил молодому человеку посидеть в приемной, пока я осмотрю и пропишу его отцу лекарство.
   В кабинете я провел с больным около получасу, во время которых освидетельствовал его и прописал лекарство; потом отец с сыном при мне же ушли под руку.
   Я уже говорил вам, что в это время мистер Блессингтон обыкновенно совершал прогулку. Он вернулся вскоре после того, как я проводил своих пациентов, и прошел к себе. Не прошло и двух минут, как он вбежал ко мне в кабинет с видом человека, пораженного паническим ужасом.
   -- Кто был в моей комнате? -- вскричал он.
   -- Никто, -- ответил я.
   -- Это ложь. Пойдите и убедитесь сами, если не верите,
   Не стану передавать вам те дерзости, которые он наговорил мне, находясь под влиянием страха в невменяемом состояния. Не говоря ни слова, я пошел за ним в его комнаты, и здесь он показал мне на светлом ковре свежие следы чьих-то больших ног.
   -- Что же, по-вашему, это мои ноги? -- кричал оп.
   Действительно, у него нога гораздо меньше, кроме того, следы, очевидно, были сделаны недавно. После обеда не переставая шел дождь, а за это время, кроме моих двух пациентов, в доме никого не было. Весьма вероятно, что молодой человек, ожидавший своего отца в приемной по какой-то неизвестной для меня причине, воспользовавшись тем, что я был занят у себя в кабинете, прошел в кабинет мистера Блессингтона. Ни одна вещь не была тронута, так что одни только следы на ковре служили неопровержимым доказательством присутствия в комнате постороннего лица. Вы себе представить не можете, как был взволнован мистер Блессингтон. Он сел на стул и плакал, как ребенок. Сколько трудов стоило мне немного успокоить его п заставить говорить последовательно. По его инициативе я приехал к вам просить содействия в разъяснении этого странного явления, важность которого, по-моему, немного преувеличена. Пожалуйста, не откажите съездить со мною домой, чтобы иметь более ясное представление о случившемся.
   По напряженному вниманию, с которым Шерлок Холмс слушал этот длинный рассказ, я мог заключить, что он сильно его заинтересовал. Выражение лица его оставалось по-прежнему бесстрастным, и он выпускал более и более густые клубы дыма по мере того, как рассказ доктора становился интереснее. Когда же посетитель замолчал, Холмс встал, не говоря ни слова, подал мне шляпу, взял свою со стола и последовал к двери за доктором Тревелэном.
   Меньше, чем через четверть часа мы подъехали к квартире доктора. Это был один из тех мрачных домов с гладким фасадом, которые так часто можно встретить в Вест-Энде. Двери нам открыл маленький мальчик, и мы стали подниматься по широкой, выстланной коврами лестнице.
   Но здесь мы были остановлены раздавшимся сверху сдавленным, хриплым голосом, который кричал нам:
   -- Даю вам слово, если вы сделаете еще один шаг, я буду стрелять.
   -- Что за глупости, мистер Блессингтон? -- воскликнул доктор Тревелэн.
   -- Ах, это вы доктор? -- продолжал тот же голос с видимым облегчением. -- А кто же эти господа с вами?
   Мы чувствовали, что нас кто-то рассматривает из темноты.
   -- Да, да, теперь я вижу, -- продолжал тот же голос; -- простите, пожалуйста, что я побеспокоил вас, но право нельзя обойтись без таких предосторожностей.
   В это время мальчик зажег газ, и мы увидели странного на вид человека, манеры которого, равно как и голос, свидетельствовали о страшной нервности. Он был очень толст, хотя раньше, очевидно, был еще толще, потому что кожа на его щеках висела складками, точно у лягавой собаки. На щеках его выступил румянец, а тонкие белокурые волосы, казалось, стояли дыбом от страха. В руках он держал револьвер, который при нашем приближении спрятал в карман.
   -- Здравствуйте, мистер Холмс, -- сказал он. -- Я вам так благодарен за то, что вы приехали ко мне. Наверно, ни один человек в мире так не нуждался в вашей помощи, как я сегодня. Надеюсь, доктор Тревелэн уже рассказал вам о постороннем вторжении в мою комнату?
   -- Да, -- ответил Холмс; -- скажите, мистер Блессингтон, пожалуйста, кто эти господа и чего они хотят от вас?
   -- Ах, если бы я мог ответить вам на этот вопрос!
   -- Стало быть вы не знаете, кто эти люди?
   -- Пожалуйста, зайдите ко мне в комнату, -- сказал Блессингтон вместо ответа. -- Вы видите этот шкаф? Я никогда не был богатым человеком, мистер Холмс; я никогда не верил банкам и никогда бы не доверился ни одному банкиру. Все мое небольшое состояние находится в этом шкафу, поэтому как мне не волноваться, если какой-то посторонний, неизвестный человек забрался ко мне в комнату?
   Холмс взглянул вопросительно на Блессингтона и покачал головой.
   -- Раз вы не хотите сказать мне правду, я не могу дать вам никакого совета, --сказал он.
   -- Но ведь я сказал все, что знал.
   Холмс с сердцем повернулся на носках и пожелал доктору Тревелэну спокойной ночи.
   -- Неужели вы не дадите мне никакого совета? -- вскричал тот с отчаянием.
   -- Мой совет вам, сэр, говорить правду.
   Минуту спустя, мы были уже на улице и шли по направлению к дому. Только миновав Оксфордскую улицу и приближаясь к Барлей-Стриту, Холмс заговорил со мною.
   -- Жаль, что пришлось тебя побеспокоить из-за этого дурака, Ватсон, -- сказал Холмс, -- хотя в общем это довольно интересное дело.
   -- Признаться сказать, я его не очень хорошо понимаю, -- возразил я.
   -- Очевидно, какие-то два человека, может быть, и больше, но минимум два, во что бы то ни стало хотят застать дома Блессингтона. Я уверен, что этот молодой человек, пользуясь тем, что доктор занят с его товарищем, проникал в комнату Блессингтона.
   -- А каталептический припадок?
   -- Простое притворство, Ватсон; мне не хотелось только говорить это нашему специалисту. Притвориться каталептиком очень легко; я сам неоднократно проделывал подобные штуки.
   -- Ну, а потом?
   -- Благодаря счастливой случайности, Блессингтона оба раза, не было дома. Для своего же визита они очень предусмотрительно выбрали такой час дня, когда в приемной доктора наверняка не могло быть других пациентов. Хотя все-таки они плохо знакомы с обычным распределением дня хозяев, потому что в противном случае не приходили бы в то время, когда Блессингтон совершает свою прогулку. Если бы они приходили с целью грабежа, то такое стечение обстоятельств было бы им с руки. По глазам Блессингтона я прочитал, что он ужасно боится кого-то; да и невозможно, чтобы у человека было два таких мстительных врага без того, чтобы он не знал, кто они такие. Я твердо убежден, что он отлично знает этих людей, только почему-то скрывает их. Впрочем, я надеюсь, что завтра он будет более откровенен со мною.
   -- Ну, это еще неизвестно. Нельзя ли предположить, что вся эта история с русским каталептиком и его сыном -- плод буйной фантазии доктора Тревелэна, которому почему-то понадобилось самому проникнуть в комнату Блессингтона?
   Холмс ехидно улыбнулся.
   -- Знаешь что, мой друг, -- сказал он; -- я сам сначала думал то же самое, но теперь совершенно перестал сомневаться в правдивости рассказа доктора. Я нисколько не сомневаюсь, что в комнате был именно этот молодой человек, потому что следы от его ног видны не только в комнате, но и на лестнице. Кроме того, следы эти оставлены ногой, обутой в ботинок с четырехугольными носками, который по крайней мере на один дюйм длиннее докторской ноги. Пока мы можем спать спокойно и не ломать понапрасну голову, потому что я не я, если завтра утром мы не будем иметь известий из. Брук-Стрита.
   Предсказание Шерлока Холмса сбылось, хотя и при очень драматической обстановке.
   На следующее утро, в половине восьмого, он стоял в халате около моей кровати и будил следующими словами:
   -- Ну, Ватсон, вставай! И надо ехать; за нами прислали карету.
   -- Что случилось? -- спросил я.
   -- Зовут в Брук-Стрит.
   -- А что, свежие новости?
   -- Трагические, но очень интересные, -- ответил оп, поднимая шторы, -- Вот прочти записку: "Ради Бога, приезжайте скорее. Р. Т." Должно-быть там случилось что-нибудь серьезное, если наш приятель доктор пишет карандашом на листке из записной книжки. Вставай скорее, надо ехать.
   Через четверть часа мы уже входили в дом доктора. Он сам выбежал к нам навстречу с искаженным от испуга лицом.
   -- Ах, что случилось! --воскликнул он, сжимая виски руками.
   -- Что такое?
   -- Блессингтон лишил себя жизни!
   Холмс свистнул.
   -- Представьте себе, он сегодня ночью повесился.
   Мы вошли, и доктор проводил пас в комнату, которая, очевидно, служила ему приемной.
   -- Понимаете, я так расстроен, что положительно не знаю, что делаю и говорю. Полиция уже наверху составляет протокол.
   -- Когда вы узнали, что он повесился?
   -- Сегодня утром. В семь часов горничная по обыкновению принесла ему чай п нашла его висящим посередине комнаты на крюке. Очевидно, он надел себе на шею петлю, стоя на несгораемом шкафу, который вам вчера показывал, и потом спрыгнул с него.
   Холмс стоял некоторое время в глубоком раздумье.
   -- Если позволите, я пройду наверх, -- сказал он; мы отправились туда в сопровождении доктора.
   Когда мы вошли в спальню, глазам нашим представилось ужасное зрелище. Как я уже говорил, мистер Блессингтон производил впечатление рыхлого и мягкого человека. Вися же и качаясь на крючке, он совершению потерял человеческий облик. Шея у него была вытянута, как у ощипанного цыпленка, между тем как все остальное туловище представляло бесформенную массу. Одет он был в одну только длинную ночную сорочку, из-под которой, как палки, торчали, опухшие голые ноги. Около него стоял угрюмый полицейский инспектор и что-то заносил в свои записную книжку.
   -- А, мистер Холмс! -- сказал он, обращаясь к моему приятелю, когда мы вошли в комнату. -- Очень рад вас видеть.
   -- С добрым утром, Лэннер! -- ответил Холмс. -- Вы не в претензии, что я пришел сюда? Вам рассказывали о событиях, предшествовавших этой драме?'
   -- Да, они мне говорили.
   -- Что же, какое вы составили себе мнение?
   -- По моему мнению, этот господин помешался от страха. Очевидно, он спал довольно долго, о чем свидетельствует сильно измятая постель и порядочное углубление на тюфяке, где он лежал. Как вам известно, все самоубийцы лишают себя жизни под утро, около пяти часов. Около этого времени он и повесился.
   -- Судя по окоченелости мускулов и членов его тела, я думаю, он умер часа три тому назад, не больше, -- заметил я, пощупав тело покойника.
   -- А в комнате вы ничего не нашли подозрительного? -- спросил Холмс.
   -- Нашел только отвертку и несколько винтиков на умывальнике. Затем он, видно, много курил за ночь, потому что я нашел в камине четыре окурка от сигар.
   -- Гм, -- сказал Холмс; -- а вы нашли мундштук, из которого они были выкурены?
   -- Нет, его что-то не видно.
   -- А портсигар?
   -- Его я нашел в сюртуке Блессингтона.
   Холмс открыл портсигар и понюхал последнюю ставшуюся там сигару.
   -- Да, это гавана, а эти сигары самого простого сорта, какие в большом количестве привозят голландцы из своих ост-индских колоний. Они обыкновенно продаются в соломенных чехлах и в копиях бывают гораздо уже, чем в середине.
   Сказав это, Холмс вынул из кармана какую-то меру и стал подробно исследовать и измерять эти четыре окурка.
   -- Две сигары были выкурены из мундштука, а две без мундштука, -- сказал он; -- кончики у двух сигар были отрезаны острым ножом, а у остальных двух были отгрызены хорошими зубами. Мы имеем дело, мистер Лэннер, не с самоубийством, и со строго обдуманным и хладнокровно выполненным убийством.
   -- Не может быть! -- воскликнул сконфуженный инспектор.
   -- Но почему вы так думаете?
   -- Потому что, зачем прибегать к такому трудному и требующему много времени способу убийства, как повешение?
   -- В этом-то мы и должны разобраться.
   -- Каким же путем, по вашему мнению, они мог ли проникнуть сюда?
   -- Через парадную дверь.
   -- Она была утром закрыта.
   -- Стало быть, она была закрыта за убийцами.
   -- Почему вы знаете?
   -- Я видел их следы. Подождите одну минуту и я дам вам более подробные сведения, каким образом было совершено преступление.
   С этими словами он подошел к двери и стал ее подробно рассматривать со всех сторон. Затем вынул ключ, который находился с внутренней стороны комнаты, и точно так же подробно исследовал его. Кровать, ковер, стулья, камин, мертвое тело и даже веревка были освидетельствованы им самым тщательным образом, и только по окончании осмотра он попросил меня и инспектора помочь ему снять тело. Он перерезал орудие преступления и почтительно опустил Блессингтона на простыню.
   -- Откуда эта веревка? -- спросил он.
   -- Она, очевидно, отрезана от этого свертка, -- сказал доктор Тревелэн, вытаскивая из-под кровати свернутую в кольцо веревку; -- Блессингтон ужасно боялся пожара и всегда держал при себе веревку, чтобы вылезти при помощи ее из окна, если загорится лестница.
   -- Да, эта веревка значительно облегчила их труд -- сказал многозначительно Холмс; -- план преступления совершенно ясен, и я ручаюсь, что после обеда буду в состоянии дать вам более точные сведения. Я возьму с собою эту фотографическую карточку Блессингтона, стоящую на камине: она поможет мне в моих розысках.
   -- Неужели вы нам ничего не скажете? -- спросил доктор.
   -- С большим удовольствием, -- ответил Холмс; -- совершали преступление три человека: один молодой, другой старый, наружности же третьего пока не могу определить. Первые два, насколько я мог заметить, те же замаскированные русский князь и его сын, наружность которых вам хорошо известна. Они были пущены своим сообщником, живущим здесь в доме. Я советую вам, инспектор, арестовать мальчика, который, как говорил мне доктор, недавно поступил к нему па службу.
   -- Этот маленький негодяй удрал куда-то, -- отвеял доктор Тревелэн; -- ни горничная, ни повар нигде не могут его найти.
   Холмс пожал плечами.
   -- Он играл немаловажную роль в этой драме, -- продолжал мой друг. -- Трое людей поднялись по лестнице, о чем свидетельствуют следы их ног, в следующем порядке: первым шел молодой человек, затем старый и, наконец, последним неизвестный человек.
   -- О, неподражаемый Холмс! -- воскликнул я.
   -- Здесь пет ничего удивительного -- стоит только внимательнее рассмотреть следы. Я их успел изучить еще вчера вечером. Затем они подошли к комнате мистера Блессингтона и нашли дверь закрытой на ключ; при помощи проволоки они тихонько провернули ключ в замке и вошли в комнату. Не надо увеличительного стекла, чтобы заметить па ключе царапины от острой проволоки. Войдя в комнату, они первым делом позаботились, чтобы завязать Блессингтону рот. Быть может, он не проснулся или же был так поражен ужасом, что не мог кричать от испуга. В этом доме очень толстые стены, так что, сколько бы он ни кричал, все равно никто бы не услыхал его крика. Обезопасив себя с этой стороны, они, очевидно, стали держать совет. Должно быть, это совещание носило характер суда; продолжалось оно довольно долго, потому что в это время были выкурены четыре сигары. Старый человек сидел на этом плетеном стуле; он курил сигару из мундштука. Молодой человек сидел немного поодаль; он сбрасывал пепел на пол около комода. Третий же господин ходил взад и вперед по комнате. Блессингтон, я думаю, сидел прямо на кровати, но насчет этого я не совсем уверен. Затем они взяли Блессингтона и повесили. Дело было настолько заранее обдумано, что они захватили с собою даже блок и винты, желая устроить что-то в роде эшафота. Но, увидев крюк, они, конечно, предпочли воспользоваться им для совершения казни. Окончив свою работу, они ушли тем же путем, между тем как их сообщник закрыл за ними дверь.
   Все мы с глубочайшими интересом слушали описание происшествии предыдущей ночи, которое Холмс вывел на основании таких незначительных и мало заметных признаков, что мы едва могли уследить за его заключениями. Инспектор вышел па минуту, чтобы распорядиться насчет ареста мальчика, между тем как мы с Холмсом вернулись к себе домой завтракать.
   -- Я вернусь к трем часам, -- сказал Холмс после завтрака; -- здесь меня будут ждать доктор и инспектор; надеюсь, что к этому времени мне удастся установить личность преступников.
   В назначенное время оба, и доктор и инспектор, собрались у нас, но мой приятель заставил себя ждать и вернулся только к четырем часам. По выражению лица Холмса я мог заключить, что его розыски увенчались успехом.
   -- Есть какие-нибудь новости, инспектор?
   -- Мы нашли мальчика, сэр...
   -- Отлично, а я нашел преступников.
   -- Вы поймали их? -- вскричали мы в один голос.
   -- Поймать не поймал, но узнал, кто они такие. Этот так называемый Блессингтоп, как я и ожидал, отлично известен полиции, равно как и его убийцы. Имена их Бидоль, Гавард и Моффа.
   -- Уорсинктонские банковские громилы! -- воскликнул инспектор.
   -- Они самые.
   -- Тогда Блессингтон не кто иной, как Суттон?
   -- Совершенно верно.
   -- В таком случае дело совершенно ясно, -- заметил инспектор.
   Но Тревелэн и я ничего не понимали и смотрели друг на друга с изумлением.
   -- Может быть, вы помните громкое дело о разграблении Уорсинктонского банка, -- сказал Холмс, обращаясь к нам; -- в грабеже принимали участие пять человек, из них вышеупомянутые четыре и пятый, по фамилии Картрайт. Воры украли семь тысяч фунтов и убили кассира Тоббина. Это было в 1875 году. Все пять человек были арестованы, хотя явных улик против них не было. Блессингтон, он же Суттон, поссорился со своими приятелями и всех их выдал. Картрайт был повешен, а остальные трое были приговорены к каторжным работам на пятнадцать лет. Несколько дней тому назад они были выпущены на свободу раньше срока и решили во что бы то ни стало отомстить Блессингтону за себя и за смерть своего товарища. Два раза они неудачно проникали к нему в дом и, наконец, за третьим разом точно привели в исполнение свой замысел. Вот все, что я могу рассказать вам, доктор Тревелэн.
   -- Теперь я понимаю, -- сказал доктор, -- почему он был так взволнован последнее время; очевидно, он прочел в газетах о том, что их выпустили на свободу.
   -- Совершенно верно. Он нарочно говорил про воровство для отвода глаз.
   -- Но почему же он не сказал вам этого?
   -- Видите ли в чем дело: зная мстительность своих бывших сообщников, он старался как можно дольше скрывать свое алиби от всех и каждого. Во всяком случае он совершил позорный поступок и потому ему не хотелось, чтобы другие знали об этом.
   Однако, как бы он дурно ни поступил, он жил под охраной британского закона, и потому, инспектор, я надеюсь, вы примете меры, чтобы наказать преступников.
   Вот все подробности печального происшествия с постоянным пациентом доктора Тревелэна... Что касается до преступников, то полиция никогда их больше не видала и ничего с тех пор даже про них пе слыхала. Предполагают, что они уехали на корабле Norah Creina, который несколько лет тому назад потерпел крушение и погиб со всеми пассажирами у португальских берегов. Мальчик был отпущен на свободу за недостатком улик, и "Брук-Стритская Тайна", как ее обыкновенно называют, так и оставалась до сих пор для всех тайной.

----------------------------------------------------------------------

   Источник текста: Записки знаменитого сыщика (From the memoir of Sherlock Holmes) / Конан-Дойль; Пер. с англ. Н. д'Андре. -- Москва: М. В. Клюкин, 1903. -- 160 с.; 20 см. -- С. 25--48.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru