Дойль Артур Конан
Роковая тайна

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Артур Конан Дойль.
Роковая тайна

   -- Советую тебе просмотреть эти бумаги, -- сказали мой друг Шерлок Холмс, когда мы сидели однажды в зимнюю пору в комнате и грелись у камина. -- Я думаю, Ватсон, ты найдешь здесь очень много интересного. Ты помнишь, конечно, знаменитый процесс Gloria Scott? У меня сохранились все документы, касающиеся этого дела; есть даже то роковое письмо, во время чтения которого умер судья Тривор, пораженный ужасом.
   С этими словами он вынул из комода небольшой потемневший сверток и, развернув его, передал мне коротенькую записку, написанную на полулисте серой бумаги.
   Передаю ее содержание: "Дело продажи птицы проиграно. Ваш птичник Гудсон, согласно приказу, сказал лондонским купцам все, что нужно. Бегите возможно скорее, спасайте жизнь курицы-- фазана".
   Прочитав эту записку, я поднял глаза и встретился с насмешливым взглядом Шерлока Холмса.
   -- Ну, что, много понял? -- спросил он.
   -- Удивляюсь, как может такая записка напугать до смерти. По-моему, она в высшей степени загадочна, но отнюдь не страшна.
   -- Согласен с тобой. Тем не менее факт налицо, что такой сильный и здоровый взрослый мужчина, как мистер Тривор, прочитав ее, свалился без признаков жизни, как будто кто-нибудь в упор выстрелил в него из пистолета.
   -- Ты меня страшно заинтриговал. Скажи пожалуйста, какие такие существуют особенные обстоятельства этого дела, которые должны удивить меня?
   -- Это первое дело, с которого началась моя практика.
   Я очень часто старался добиться от моего друга и приятеля, что побудило его применить свои высокие умственные способности к такого рода деятельности, но ни разу до сих пор мне не удавалось услыхать от него, как это случилось. На сей раз он глубже уселся в кресло и разложил на коленях документы, затем закурил трубку и некоторое время сидел, молча выпуская изо рта большие клубы дыма.
   -- Неужели я никогда не рассказывал тебе про Виктора Тривора? -- спросил он. -- Это был единственный человек, с которым я близко сошелся во время двухлетнего пребывания в коллегии. Вообще я никогда не отличался большою общительностью и всегда предпочитал сидеть дома и на свободе обдумывать различные планы и проекты, а также анализировать свои мысли. Из спортивных упражнений я любил только фехтование и боксы, поэтому неудивительно, что у меня с товарищами почти не было никаких общих интересов. Единственный человек, с которым я сошелся, был Тривор. Да и то сказать, знакомство с ним произошло странным, случайным образом. Однажды я шел в церковь, как вдруг на меня набросилась собака Тривора и укусила за ногу.
   Конечно, это довольно прозаический способ знакомства, тем не менее довольно оригинальный. После этого я десять дней пролежал в кровати, при чем Тривор довольно часто приходил справляться о моем здоровье. Сначала мы перекидывались, как малознакомые люди, только несколькими фразами, после чего он обыкновенно уходил, затем его визиты всё удлинялись, так что к концу семестра мы сделались хорошими друзьями. Тривор был очень веселый, жизнерадостный и здоровый молодой человек, представлявший в большинстве случаев совершенную противоположность со мною, но так как у нас было несколько живо интересовавших нас обоих вопросов и так как у него было так же мало друзей, как и у меня, то мы совершенно незаметно очень близко сошлись друг с другом. В конце концов, он пригласил меня приехать в имение его отца находившееся в Донинторпе, в Норфолке, и я охотно принял это приглашение, решив прогостить там не больше месяца. Старик Тривор, очевидно, был очень состоятельный человек, пользующийся большим уважением среди соседей помещиков и поправляющий должность судьи. Донинторп, куда я поехал, было небольшое село, расположенное к северу от Гэмпшира, с прекрасным старинным господским каменным домом. Здесь можно было пользоваться всеми благами жизни, охотиться, ловить рыб, ездить верхом, даже читать, потому что у старика Тривора была, если не большая, то во всяком случае хорошая библиотека, оставшаяся, как я понял, от прежнего владельца этого дома. Затем был превосходный стол, потому что мистер Тривор держал хорошего повара. Словом, даже самый разборчивый и избалованный человек мог бы с удовольствием провести здесь месяц, другой.
   Старик Тривор был вдовец, и мой приятель был его единственный сын. Была когда-то еще дочь, но она умерла в Бирмингаме от дифтерита. Отец заинтересовал меня с первого же раза. Это был человек, получивший плохое образование, но отличавшийся от природы большой физической и умственной силой. Он мало читал, но зато много путешествовал по белу свету, следовательно, много видел и слышал, а главное, благодаря хорошей памяти, отлично помнил все, чему ему пришлось научиться. На вид это был здоровый, плотно сложенный человек, с темным, точно обветренным лицом и с голубыми глазами, сквозь которые светилась известная доля свирепости... Тем не менее, он пользовался репутацией доброго и хорошего человека, выносящего очень снисходительные судебные приговоры.
   Однажды вечером, вскоре после моего приезда, мы сидели после обеда за вином; молодой Тривор рассказывал отцу о моей наблюдательности и о той аналитической системе, которую я уже выработал себе, хотя не знал еще, что она окажет мне в жизни такую важную услугу. Старик должно быть думал, что сын его преувеличивает и придает слишком большое значение, быть может, совершенно случайным одному или двум из моих опытов.
   -- Ну, мистер Холмс, --сказал он смеясь, так как был в хорошем расположении духа, -- что вы скажете обо мне? Я могу служить вам прекрасным примером.
   -- Право, я очень мало могу сказать про вас, -- ответил я; -- в одном только я нисколько не сомневаюсь, что вы весь этот год находитесь под влиянием какого-то страха, словом -- чего-то боитесь.
   Улыбка моментально исчезла с его губ, и лицо его приняло серьезное выражение.
   -- Вы правы. Вот Виктор знает, -- сказал он, кивая головой в сторону сына, -- что нам собираются мстить браконьеры, которых мы поймали в прошлом году. Они уже один раз нападали на сэра Эдварда Гобби. С тех пор я всегда нахожусь настороже, только не понимаю, кто бы вам мог это рассказать.
   -- У вас очень красивая палка, -- ответил я, -- а по надписи я узнал, что она существует у вас не больше года; но вы прорезали головку палки и залили дырку растопленным свинцом, превратив ее таким образом в хорошее оборонительное холодное оружие.
   -- Что же еще вы можете заключить из своих наблюдений?
   -- Что вы много боксировали в молодости.
   -- Совершенно верно. А это откуда вы узнали? Кажется, нос у меня не свернут па сторону.
   -- Нет, вас выдали уши. Они имеют то странное утолщение, которое всегда отмечает хорошего боксера.
   -- Дальше что?
   -- Вам много приходилось работать заступом, и большую часть своей жизни вы провели в рудниках.
   -- Даже состояние нажил на золотых приисках.
   -- Вы были в Новой Зеландии.
   -- Верно.
   -- Затем вы ездили в Японию.
   -- Тоже совершенно верно.
   -- Вы были очень дружны с каким-то господином, начальные буквы которого J. А. и которого потом вы старались забыть.
   Здесь мистер Тривор медленно поднялся со стула, пристально посмотрел на меня своими голубыми глазами, которые блеснули диким, зловещим огнем, и, не сказав ни слова, как сноп упал ничком на стол.
   Можешь себе представить, Ватсон, как мы оба испугались. Но обморок Тривора продолжался недолго. Он сейчас же пришел в себя после того, как мы расстегнули ворот его крахмальной рубашки и брызнули в лицо холодной водой. Медленно открыв глаза п раза два тяжело вздохнув, он сел па стул и сказал:
   -- Ах, дети! Надеюсь, вы не очень испугались. В моем сердце есть одно больное место, которого никогда не надо касаться. Я не знаю, мистер Холмс, каким образом вы все это узнали, одно только могу сказать, что все существовавшие до сих пор знаменитые сыщики -- щенки по сравнению с вами. Это ваше истинное призвание, поверьте человеку, который много видел н много пережил на своем веку.
   Этот аттестат моих способностей, Ватсон, и послужил, так сказать, побудительным импульсом, благодаря которому я стал серьезно смотреть на свое призвание и в конце концов сделал его своей любимой профессией. Но в тот момент меня так потаила внезапная болезнь гостеприимного и любезного хозяина, что я ни о чем другом не мог думать.
   -- Неужели я сказал вам, что-нибудь очень неприятное? -- спросил я.
   -- Нет, вы только коснулись моего больного места. Можно спросить вас, откуда и как много вы знаете все это.
   Последний вопрос он задал деланно-веселым тоном, хотя на лице его еще не исчезли следы прежнего испуганного выражения.
   -- Все это очень просто,--ответил я.--Когда мы вами ездили на рыбную ловлю и вы, засучив рукав, нагнулись в лодке, чтобы вытащить из воды рыбу, я увидел у вас на руке выше локтя вытатуированные буквы J. А. Буквы эти теперь едва заметны и, судя по красноте кожи вокруг них, я пришел к убеждению, что вы делали большие усилия, чтобы совершенно уничтожить следы татуировки, на этом основании я вывел заключение, что сначала вы были очень дружны с этим человеком, а потом хотели забыть о его существовании.
   -- Какие у вас глаза! -- воскликнул он, вздохнув с видимым облегчением. -- Все, что вы сказали, совершенно верно, только не стоит об этом говорить. Из всех призраков самые ужасные призраки прежней любви и дружбы. Пойдем в биллиардную курить сигары.
   С этого дня, несмотря на всю любезность мистера Тривора, я заметил в его обращении со мною какую-то подозрительность и неискренность, что не укрылось от взора даже его собственного сына. -- Вы поразили отца своею наблюдательностью, и он никак не хочет поверить, что вы знаете только то, что сказали.
   Сам мистер Тривор старался не показывать этого, но в уме ого сложилось такое сильное убеждение, что оно проглядывало на каждом шагу. В конце концов, я убедился, что беспокою его, и решил сократить до минимума свое пребывание в Донинторпе. Накануне моего отъезда произошло событие, оказавшееся крайне тяжелым по своим последствиям. Мы сидели все втроем в саду на стульях и любовались дивным освещением предметов красноватыми лучами заходящего солнца, как вдруг пришла девушка п сказала, что какой-то человек стоит около дверей и хочет видеть мистера Тривора.
   -- Кто он такой? -- спросил хозяин; -- что ему нужно?
   -- Он говорит, что вы его знаете и что ему надо видеть вас на одну только минуту.
   -- Позовите его сюда.
   Через несколько минут появился какой-то человек небольшого роста, с подобострастными манерами и неровной, переваливающейся походкой. На нем была надета короткая куртка, из-под которой выглядывала красная с черным рубаха, и тяжелые очень изношенные сапоги. На смуглом лице его почти все время играла хитрая улыбка, обнаруживавшая ряд неровных желтых зубов. Из-под коротких рукавов рубахи, какие обыкновенно носят матросы, выглядывали загорелые мускулистые руки.
   Только он успел показаться в саду, как мистер Тривор вскочил, как ужаленный, со своего стула и, сильно кашляя, вбежал в дом. Он скоро вернулся назад, и, когда проходил мимо меня, я почувствовал сильный винный запах.
   -- Чем могу тебе служить? -- спросил он, обращаясь к пришедшему человеку.
   Матрос смотрел на него прищурившись и все с той же хитрой улыбкой.
   -- Вы меня не узнаете?
   -- Эге, милый, теперь вспомнил. Ты -- Гудсон?
   -- Он самый, сударь, -- ответил матрос. -- Да, больше тридцати лет я не видал вас, и вот вы обзавелись таким хорошим домом, а я все еще должен трудиться и биться за кусок солонины.
   -- Ну, я докажу вам, что умею помнить старое время! -- воскликнул мистер Тривор и, подойдя близко к матросу, шепнул ему что-то на ухо.
   -- Пойдите в кухню, -- продолжал оп громко; --там вас накормят. Я надеюсь, что у меня найдется для вас место.
   -- Спасибо, сэр, -- сказал матрос, сделав под козырек; -- мне пора отдохнуть и устроиться поудобнее у вас или у мистера Беддоса.
   -- Как? -- вскричал мистер Тривор; -- вы знаете, где живет мистер Беддос?
   -- Я отлично знаю, сэр, где находятся все мои старые приятели, -- ответил матрос с злорадной улыбкой и отправился за девушкой в кухню.
   Мистер Тривор был очень смущен и, сказав вам, что он когда-то служил с этим человеком на корабле, поспешил уйти в свою комнату.
   Спустя час мы вошли в столовую и нашли хозяина совершенно пьяным, лежащим на кушетке.
   Все это произвело на меня очень тяжелое впечатление, и потому я был очень рад, что уезжаю на следующий день; к тому же и мистер Тривор чувствовал себя неловко в моем присутствии.
   Это произошло в первый месяц летних каникул. На следующий день я, как и хотел, уехал в Лондон, где провел семь недель, изучая органическую химию. В один прекрасный день, когда осень вступила уже в свои права и каникулы приближались к концу, я получил телеграмму от моего друга, который просил меня немедленно приехать в Донинторп, так как сильно нуждается в моем совете и помощи.
   Конечно, я бросил все дела в Лондоне и сейчас же поехал в деревню к Виктору Тривору,
   Последний встретил меня на станции. За эти два месяца, что я не видал его, он сильно переменился, похудел, казался усталым и совершенно утратил свою прежнюю веселость и беззаботность.
   -- Отец мой умирает, -- были первые слова, которыми он встретил меня.
   -- Не может быть! -- воскликнул я.--Что с ним случилось?
   -- Нервный удар. Боюсь, что мы не застанем его в живых. Он был очень слаб, когда я уезжал.
   -- Эта неожиданная новость, Ватсон, тогда подействовала на меня самым удручающим образом.
   Я стал было расспрашивать Виктора, но он торопил меня садиться в коляску, обещав рассказать все по дороге.
   -- Вы помните того молодца, который пришел к нам накануне вашего отъезда?
   -- Помню.
   -- Вы знаете, кого вы впустили к себе в дом?
   -- Нет, не знаю.
   -- Черта! -- закричал он.
   Я смотрел на него с недоумением.
   -- Да это был не человек, а само воплощение дьявола. С тех пор, как он поселился в нашем доме, мы не имели ни одной минуты покоя. Мой бедный отец с тех пор ни разу не улыбался, а теперь кончает свою жизнь от нервного удара, который сразил его на днях.
   -- Что же сделал этот человек?
   -- Он ничего особенного не сделал, но совершенно забрал отца в свои руки. Чтобы я дал, чтобы узнать, почему отец так боится его? Как оп мог попасть под власть этого негодяя? Но как я рад, что вы приехали, Холмс. Я вполне надеюсь на вашу скромность и рассудительность и знаю, что вы дадите мне много хороших советов,
   Лошади быстро бежали по ровной дороге, между тем как молодой Тривор рассказывал мне все, и случилось в мое отсутствие.
   -- Сначала отец сделал этого Гудсона садовником, так как такое занятие показалось этому негодяю унизительным, то его сделали экономом. Таким образом весь дом оказался в его власти. Он делал и распоряжался всем по своему личному усмотрению. Девушки жаловались на его пьянство и неприличные выходки, а отец увеличивал им жалованье, лишь бы они молчали и не бросали места. Он без спросу брал лодку и лучшее отцовское ружье, лошадей и, как полновластный хозяин, отправлялся на охоту. И все это он делал таким дерзким и нахальным образом, что я с удовольствием отколотил бы его, если бы только не боялся еще больше расстроить и взволновать бедного отца. Все время, Холмс, я сдерживал себя, как мог, и теперь начинаю упрекать себя в слабохарактерности. Между тем время шло, а это животное Гудсон становился все более и более невыносимым. Дело кончилось тем, но, когда он однажды слишком грубо ответил отцу в моем присутствии, я схватил его за шиворот и вытолкал вон из комнаты. Он вылетел из комнаты с искаженным от злобы лицом и сверкающими диким огнем глазами, которые красноречивее слов свидетельствовали о его ненависти ко мне и жажде мести. Я не знаю, что произошло потом между моим бедным родителем и этим негодяем, только на следующий день отец пришел ко мне и упрашивал меня извиниться перед Гудсоном, я, конечно, наотрез отказался и стал упрекать отца то, что он позволяет всякому негодяю командовать над собою и распоряжаться, как в своем собственном доме.
   -- Ах, мой друг, -- ответил он, -- легко говорить, когда не знаешь, в каком я нахожусь дурацком положении. Но ты все узнаешь, Виктор. Даю тебе слово, что ты скоро все узнаешь. Только не суди слишком строго своего бедного отца.
   Он был очень расстроен и весь день просидел, запершись в своем кабинете, где, как я видел через окно, что-то писал. В тот же вечер я страшно обрадовался, так как узнал от прислуги, что Гудсон собирается уйти от нас. Впрочем, он сам не замедлил объявить нам эту приятную новость, войдя с развязностью выпившего человека в столовую, где мы сидели с отцом после обеда!
   -- С меня достаточно будет Норфолка, -- сказал он; -- теперь я отправлюсь в Гэмпшир к мистеру Беддосу. Надеюсь, он примет меня не менее гостеприимно, чем вы.
   -- Скажите пожалуйста, Гудсон, может быть, чем-нибудь недовольны нами? -- проговорил отец робким голосом, от которого вскипела кровь в моих жилах.
   -- Предо мной не извинились, -- ответил он, нахально смотря на меня.
   -- Виктор, ведь ты сознаешь, что поступил необдуманно по отношению Гудсона? -- сказал отец, обращаясь ко мне.
   -- Наоборот, я думаю, что мы слишком много терпели и позволяли этому субъекту, -- ответил я с сердцем.
   -- А, так вы так? -- прошипел он. -- Хорошо, молодой человек, мы с вами еще посчитаемся.
   И с этими словами он выскочил из комнаты, а через полчаса совсем уехал из нашего дома, оставив отца в состоянии сильного нервного расстройства. После этого он долгое время не мог прийти в себя. Он совсем не спал и все ночи напролет ходил взад и вперед по своей комнате. Спусти некоторое время он немного успокоился, как вдруг над его головой разразился новый удар.
   -- Какой? -- спросил я с беспокойством.
   -- Вчера вечером он получил письмо со штемпелем из Фордит-Бриджа. Прочитав его, отец хватился обеими руками за голову и стал бегать по комнате, описывая маленькие круги, как человек, лишившийся рассудка. Когда же я поймал и усадил его на кушетку, его вся правая сторона лица была парализована, а рот и глаз совсем свернулись на сторону. Доктор Фордат не замедлил приехать и с помощью его мне удалось уложить отца в кровать. Что мы ни делали, ничего не помогало, паралич быстро распространялся по всему телу. Когда я уезжал, отец находился в бессознательном состоянии. Не знаю, застанем ли мы его в живых.
   -- Вам известно, Тривор, содержание этого письма? -- спросил я.
   -- Известно, но ничего не понимаю. Какая-то ужасная чепуха. Боже, этого только я и боялся!
   Последние слова были произнесены им как раз в то время, когда мы повернули на дорогу, ведущую подъезду, и при фантастическом свете угасающего дня мы увидели, что в доме все шторы были опущены.
   Не успели мы выйти из коляски, как в дверях показался какой-то господин в черном сюртуке.
   -- Когда это случилось, доктор? -- спросил Тривор.
   -- Сейчас же после вашего отъезда.
   -- Он пришел в сознание перед смертью?
   -- Да, только очень ненадолго.
   -- Что-нибудь просил передать мне?
   -- Только те бумаги, которые хранятся в японском кабинете.
   Мои друг с доктором пошел в комнату, где лежал покойник, а я остался в кабинете, перебирая в уме все подробности этого странного дела. Что из себя представлял этот Тривор, кулачный боец, путешественник и золотопромышленник? Каким образом он мог попасть под власть этого таинственного матроса? Кроме того, почему он упал в обморок при намеке на полу уничтоженные буквы па руке и умер от страха, получив письмо из Фордин-Бриджа? Затем я вспомнил, что Фордит-Бридж находится в Гэмпшире и что этот самый мистер Беддос, к которому отправился моряк, тоже жил в Гэмпшире. Из этого я заключил, что письмо могло быть или от Гудсона, сообщавшего, что он выдал секрет, в существовании которого не могло быть ни малейшего сомнения, или от Беддоса, предупреждающего своего старого товарища об угрожающей им обоим опасности. До сих пор все было достаточно ясно. Но в таком случае отчего письмо такого странного, загадочного содержания? Уж по за шифровано ли оно одним из тех искусных шифров, которые для непосвященных в эту тайну читателей означают одну вещь, а на самом деле значат совсем другое? Надо прочесть это письмо, и, если оно заключает в себе какой-нибудь секретный смысл, я во что бы то ни стало должен разгадать его.
   Так я просидел впотьмах около часа, пока всхлипывающая девушка не принесла лампу, а вслед за ней не вошел мои друг Тривор, бледный, но спокойный на вид, держа в руках какие-то бумаги, вот эти самые бумаги, Ватсон, которые ты видишь теперь у меня на коленях.
   Он подсел к столу против меня, отодвинул в сторону лампу и передал мне короткую записку, написанную, как ты видишь, на простой серой бумаге, и содержание которой тебе уже известно.
   Прочитав ее, я удивился точно так же, как и ты несколько минут тому назад. Затем я прочитал ее очень внимательно еще несколько раз. Конечно, я нисколько не сомневался, что в этом странном сочетании слов скрыто особое значение и что такие слова, как, например, продажа курицы или "курица-фазан" употреблены здесь с предвзятою целью в каком-нибудь особенном смысле. Отказаться сразу от разрешения этой трудной задачи было не в моих принципах, к тому же слово "Гудсон" указывало мне на то, что писал это письмо не матрос, а мистер Беддос. '
   Я попробовал было читать это письмо с конца назад, но ничего не выходило. Тогда я стал читать и каждое второе слово, но опять-таки получилась полная бессмыслица; при чтении же каждого третьего слова получилась фраза, которая легко могла довести старика Тривора до отчаяния. Вот что я прочел:
   "Мы пропали. Гудсон сказал все. Бегите, спасайте жизнь".
   Виктор опустил голову на дрожащие руки.
   -- Должно быть, так и было. Бесчестие для такого самолюбивого человека, как мой отец, равнялось смерти. Но какое значение имеют здесь слова "птичник", "птица" и "курица-фазан"?
   -- По-моему, они не имеют никакого значения и употреблены только для отвода глаз. Беддосу надо было написать; "Мы пропали. Гудсон сказал всё" и т. д. Чтобы другие не могли попять значения этого письма, он, согласно уговору, между каждой парой слов вставил по два первых попавшихся ему на ум слова. Этот Беддос, должно быть, охотник, потому что иначе он не стал бы употреблять таких слов. Вы не знаете его?
   -- Вы правы, Шерлок, -- ответил Тривор; -- теперь вспоминаю, что мой бедный отец каждую осень получал от него приглашение па охоту.
   -- В таком случае не может быть сомнения, что это письмо получено именно от него, -- сказал я, -- и нам остается только узнать, в чем заключается секрет, который, по-видимому, знал Гудсон и который мог угрожать этим двум богатым и уважаемым людям.
   -- Ах, Холмс, боюсь, что в этом секрете заключается какой-нибудь ужасный грех и позор! -- воскликнул мой друг. -- Но от вас у меня нет никаких секретов. Вот письмо, которое писал отец -осле того, как Гудсон ушел из нашего дома. Я нашел его в японском шкафу. Прочтите его сами, потому что у меня не хватает духу даже распечатать конверт.
   Я прочту тебе, Ватсон, всё то, что прочитал в ту злополучную ночь Виктору Тривору.
   
   "Подробности о судьбе барки Gloria Scott с тех пор, как она оставила Фальмут, 8-го сентябре 1855 года, до ее гибели-6-го ноября -- под 15о20' се верной широты и 25 о14' западной долготы.
   Это -- заглавие. Дальнейшее изложение написано в форме письма к своему сыну:
   "Мой дорогой, милый сын! Теперь, когда угрожающее мне бесчестие начинает омрачать последние годы моей жизни, я могу писать тебе совершенно правдиво и откровенно. Не страх перед ответственностью, не утрата того положения, которое я занимал в этой местности, не мое падение в глазах тех, кто знал меня, пугает и страшит меня, но мысль, что тебе придется краснеть за меня, -- тебе, который любил меня и, надеюсь, никогда не имел основания не уважать своего отца. Но если давно висевший над моей головой меч должен обрушиться на меня, то мне бы хотелось, чтобы ты прямо от меня узнал все подробности дела и рассудил, насколько я достоин порицания или сожаления. С другой стороны, если ничего подобного не случится (да поможет великий Бог, чтобы этого не случилось!), то заклинаю тебя всеми святыми, памятью твоей дорогой матери и любовью, существовавшей между нами, -- бросить в огонь это письмо и никогда пе вспоминать о нем.
   Я знаю, что это письмо попадет в твои руки уже после того, как меня не будет в этом доме или. что вернее всего, -- так как ты знаешь, какое у меня слабое сердце, -- когда мой язык навеки будет связан узами смерти. Клянусь, что все написанное здесь сущая правда.
   Меня зовут, дорогой сын, не Тривором. В молодости я назывался Джемсом Армитеджем. Теперь ты понимаешь, почему я так испугался, когда несколько дней тому назад твой товарищ по университету назвал инициалы моей настоящей фамилии. Я думал, что он открыл мой секрет.
   Под именем Армитеджа я поступил на службу в один лондонский банк и под тем же именем бил уличен в нарушении законов моей страны и присужден к каторжным работам.
   Но не думай обо мне слишком дурно, мой сын. Я должен был заплатить один долг чести. Денег у меня не было, и потому я заплатил его из казенных денег, в полной уверенности, что сумею до ревизии пополнить недостающую сумму.
   Но меня всю жизнь преследовала ужасная неудача. Деньги, на которые я рассчитывал, не получились, а внезапная ревизия обнаружила растрату. В данное время меня, может быть, и оправдали бы, но тридцать лет тому назад английские законы были гораздо строже и суровее, и потому двадцати трех лет от роду я очутился на барке Gloria Scott, увозившей в Австралию 37 преступников, присужденных к таким же, как и я, каторжным работам.
   Это было в 1855 году, в самый разгар Крымской войны, когда старые корабли, перевозившие каторжников, употреблялись для транспортирования войск Черное море. Преступников перевозили менее приспособленные судна. Сначала Gloria Scott употреблялась для китайской чайной торговли, но новые клиперы оттеснили ее. Это было судно, вместилищем 500 тонн, и командой, состоявшей из 26 матросов, 18 солдат, капитана, трех помощников его, доктора, священника и 4-х дозорщиков. Когда мы вышли из Фальмута, всего на нем было около ста человек.
   Стенки между каютами, где помещались преступники, I ши тонки, тогда как на специальных кораблях для перевозки преступников эти стенки делались из толстого дуба. Рядом со мной помещался человек, на которого я сразу обратил внимание еще по дороге из тюремного замка в гавань. Это был человеки с открытым, безволосым лицом, с длинным, тонким носом и крепкими челюстями. При своем высоком росте он держался замечательно прямо и ходил очень красиво, гордо откинув назад свою голову. Его полное решимости и энергии смелое лицо сразу выделялось среди всех изнуренных и удрученных на вид преступников, из которых ни один не доставал ему даже до плеча. Я очень обрадовался такому соседству, в особенности, когда однажды и поздней ночью услыхал над самым своим ухом какой-то шепот и увидал, что он ухитрился проделать в тонкой стене дырку,
   -- Ну-ка, товарищ по несчастью, -- сказал он, -- как вас зовут и за что вы очутились в этом милом месте?
   Я ответил ему и спросил, с кем имею честь говорить.
   -- Я Джек Прендергаст. Клянусь вам чем угодно, что вы научитесь благословлять мое имя прежде, чем расстанетесь со мною.
   Дело Джека Прендергаста я отлично знал, потому что оно немало наделало шума в Лондоне. Это был человек очень хорошего происхождения, с большими природными способностями, но, к сожалению, крайне порочный. Благодаря ловким проделкам, он в самое непродолжительное время успел получить от всех богатых лондонских купцов большие суммы денег.
   -- Ага, значит, вы знаете мое дело! -- сказал он. -- Очень хорошо. В таком случае вы, должно быть, заметили одну странность в моем деле?
   -- Что такое?
   -- Вы знаете, что я обманным образом получил больше четверти миллиона?
   -- Да, я читал об этом в газетах.
   -- Но не нашли ни одной копейки.
   -- Верно.
   -- Куда девались, по вашему мнению, эти деньги?
   -- Понятия пе имею.
   -- Клянусь вам Богом, они у меня на руках. Даю вам слово, что у меня хранится в банке больше фунтов стерлингов, чем у вас волос на голове. А с деньгами, как вы знаете, можно сделать все, что угодно.
   -- Что же из этого следует?
   -- Неужели вы думаете, что человек, обладающий такими капиталами, станет сидеть на вонючем китайском судне? Нет, такой человек позаботится о себе и о судьбе своих товарищей. Положитесь на меня, и я выведу вас отсюда.
   Сначала я думал, что это пустая болтовня и хвастовство с его стороны, но когда он заставил меня предварительно поклясться, что я сохраню секрет, то он рассказал мне о заговоре, существующем на корабле, и я не мог не поверить ему. Оказалось, что десять человек преступников выработали план завладения кораблем еще раньше, чем были посажены на него. Конечно, главным инициатором и вожаком был Прендергаст.
   -- У меня есть сообщник, -- сказал он, -- замечательно хороший и очень честный человек. В его руках ключи от этого дела. Но как вы думаете, кто бы это мог быть? Хотите, я вам скажу? Это священник, едущий с нами на корабле. Он явился на корабль с вполне исправными документами, к тому же с достаточной суммой денег, чтобы подкупить всю стражу. Мало того, он подкупил всю судовую команду, которая теперь только и смотрит ему в глаза и готова по первому его знаку совершить какое угодно преступление. На его стороне два шкипера и помощник капитана; он мог бы подкупить и самого капитана, если бы находил это нужным.
   -- Что же вы намерены предпринять? --спросил я.
   -- А как вы думаете? -- ответил он, ехидно хихикнув. -- Знаете что, мы так раскрасим мундиры некоторых солдат в красный цвет, что заткнем за пояс любого портного.
   -- Но ведь они вооружены.
   -- Нам какое дело! Вы забываете, молодой человек, что и мы тоже будем вооружены. У каждого сына своей матери будет по паре пистолетов, и если при подобных обстоятельствах мы не сумеем овладеть кораблем, то нас стоит только послать в институт для благородных девиц. Позондируйте своего соседа с левой стороны, годится ли он нам в сообщники.
   Я исполнил приказание и узнал, что мой сосед, такой же молодой человек, как и я, попался в подлоге и был присужден к каторжным работам. Его звали Эвансом, но потом он переменил свою фамилию и теперь живет счастливо и богато на юге Англии. Он, конечно, охотно примкнул к нашему заговору, так что пока мы проезжали бухту, только два преступника не были посвящены в наш секрет, да и то потому, что один был слабоумный, а другой вследствие болезни был настолько слаб физически, что не мог нам оказать никакой помощи.
   Все обстоятельства так хорошо складывались для нас, что ничто не мешало нам завладеть кораблем. Все участники заговора были отпетые головорезы, кажется, специально созданные для таких рискованных предприятий. Мнимый священник приходил к нам в каюты с большим кожаным саквояжем, предназначенным для различных книг духовного содержания. Этот священник так часто посещал нас и так ревностно исполнял свой долг, что на третий день нашего плавания у каждого из нас оказалось в каюте спрятанными под тюфяком по два пистолета, по фунту пороха и по двадцати пуль. Два дозорщика были тайными агентами Прендергаста, а помощник капитана -- его правой рукой. Только капитан, два матроса, лейтенант Мартин, восемнадцать человек солдат и доктор не знали о существовании заговора. Несмотря на все эти благоприятные обстоятельства, мы решили пе пренебрегать никакими предосторожностями и хотели сделать нападение внезапно, ночью, когда наши враги будут крепко спать. Но все это исполнилось гораздо раньше, чем мы ожидали, и вот по какому поводу.
   Однажды вечером, на третью неделю плавания, в каюту заболевшего преступника пришел доктор. Исследуя больного, он как-то случайно опустил руку на кровать и нащупал какой-то твердый предмет, по форме похожий на пистолет. Другой человек на его месте промолчал бы в ту минуту, по доктор был очень нервный и впечатлительный человек и потому пе мог не вскрикнуть от изумления и не побледнеть, как полотно. Больной, чтобы предупредить намерение доктора позвать на помощь, моментально набросился па него, схватил за горло и, связав по рукам и ногам, бросил на кровать. Весть об этом происшествии с быстротою молнии распространилась по всем каютам заговорщиков. Первыми были убиты часовые и капрал, выбежавшие на шум. В дверях офицерской каюты мы встретили несколько человек солдат, но их мушкеты, очевидно, не были заряжены, а потому они все до одного были убиты нами прежде, чем успели привинтить штыки. После этого мы бросились в каюту капитана, но не успели добежать до нее, как услышали оглушительный выстрел. Когда мы открыли дверь, глазам нашим представилось такое зрелище: на карте Атлантического океана мирно покоилась простреленная голова капитана, а около него стоял священник с дымившимся еще пистолетом в руках. Два верные капитану матроса тоже были схвачены и убиты, так что все дело казалось оконченным. Но на самом деле мы рано стали торжествовать победу.
   Рядом с капитанской каютой помещалась офицерская каюта; мы с шумом и с криками радости ворвались туда, как люди, только-что получившие свободу. Вокруг по стенам стояли стеклянные шкафы, и Вильсон, мнимый священник, разбил один из них локтем и достал оттуда дюжину бутылок с живительной влагой. Отбив горлышки бутылок, мы готовы были уже провозгласить тост за свободу, как вдруг раздался оглушительный залп из мушкетов, и комната до того наполнилась дымом, что мы даже в двух шагах ничего не могли различить. Когда дым немного рассеялся, глазам нашим представилась ужасная картина. Вильсон и восемь человек наших сообщников лежали на полу и положительно плавали в собственной крови. По столу текла мадера из разбитых бутылок, смешавшись с кровью. До сих пор я не могу без содрогания вспомнить эту картину. Все мы, оставшиеся в живых, до того были поражены ужасом, что не могли двинуться с места и наверняка сдались бы, если бы не Прендергаст Он дико вскрикнул и, как разъяренный зверь, бросился к двери; мы последовали за ним. Выбежав на палубу, мы встретились лицом к лицу с лейтенантом п десятью солдатами. Оказывается, окно в каюту, где мы сидели, было немного приотворено, и они, воспользовавшись этим, дали по нам залп в это отверстие. Мы напали на них прежде, чем они успели вторично зарядить мушкеты, но тем не менее они долго защищались и умерли геройской смертью. Боже мой, какое ужасное зрелище представляла палуба корабля! Прендергаст, казалось, остервенел от запаха и вида крови и словно маленьких детей хватал солдат, живых и мертвых, и выкидывал за борт. Один смертельно раненый сержант очень долго держался на воде, пока кто-то не прикончил его мучений выстрелом из пистолета. После этой кровавой схватки у нас не оставалось ни одного врага, кроме связанных матросов и доктора.
   Из-за них-то и произошло у нас большое недоразумение. Большинство из нас, получив свободу, так были довольны своей судьбой, что не хотели брать на душу греха новым кровопролитием. Совсем другое дело -- убивать вооруженных, нападающих солдат и хладнокровию лишать жизни беззащитных, связанных по рукам и ногам людей. Из нас восемь человек, пять преступников и три матроса, категорически отказались принимать участие в таком злодеянии, но наше заявление не изменило решения кровожадного Прендергаста и его клевретов.
   -- Наше спасение и успех всего дела зависят от того, чтобы не осталось ни одного свидетеля, который мог бы уличить нас, --сказал он; -- наши пленники должны быть убиты. Если же вы не желаете принимать в этом участия, то можете взять шлюпку и убираться к черту.
   -- Мы с радостью приняли это предложение, потому что, откровенно говоря, нам уже надоел Прендергаст со своими кровожадными инстинктами. Мы захватили с собою по паре матросских костюмов, чан с водой, две бочки, одну с солониной, а другую с сухарями, и компас. Прендергаст швырнул нам карту и, сказав, что мы потерпевшие крушение моряки под 15о северной широты и 25о западной долготы, обрубил канат. Наша шлюпка, очутившись на свободе, закачалась еще сильнее, подкидываемая, как перышко, большими морскими волнами.
   Теперь, дорогой сын, я перехожу к самой удивительной части моей истории. Гонимая попутным северо-восточным ветром, барка стала медленно уходить от нас, между тем как наша шлюпка, словно упругий мячик, прыгала по волнам. Эванс и я, наиболее образованные из нашей компании, стали обдумывать наше положение и рассуждать, куда бы направить свой путь. Стоило призадуматься над этим важным вопросом, потому что мыс Вер находился от нас, по крайней мере, на расстоянии 500 миль к северу, африканский же берег -- на 700 миль к востоку. В это время дул северный ветер, и потому мы решили, что лучше всего направить путь в Сьерра-Леоне. Барка мало-помалу исчезала у нас из вида, как вдруг мы увидали, что из нее вырвалось огромное черное облако дыма, повисшее в воздухе в виде какого-то чудовищного дерева. Сейчас же вслед за этим раздался оглушительный шум, подобный грому, а когда все успокоилось и дым рассеялся, от барки не было и помине. Мы тотчас же повернули лодку и изо всех сил стали грести к тому месту, где легкий дымок еще указывал на место катастрофы.
   Прошло более часа прежде, чем мы достигли до этого места, отлично сознавая, что явились туда слишком поздно. Масса плавающих кусков и разных обломков указывала на то место, где затонула барка. Недоумевая, чтобы все это могло значить, мы собирались уже повернуть назад от места катастрофы, как вдруг услыхали крик и на некотором от нас расстоянии увидали плавающую на морской поверхности доску с лежащим на ней человеком. Конечно, мы сейчас же подплыли и спасли единственного, оставшегося в живых, свидетеля печальной катастрофы. Он оказался молодым матросом, по имени Гудсон, но в тот момент он так был обожжен и изувечен, что до самого утра ничего не мог нам рассказать.
   Оказалось, что после нашего отъезда Прендергаст и его сообщники принялись убивать пятерых пленных, оставшихся на барке. Оба дозорщика были застрелены и выброшены за борт; та же участь постигла п третьего помощника капитана. Затем Прендергаст спустился в каюту и собственноручно зарезал несчастного доктора. Оставалось только покончить с первым помощником капитана, сильным и энергичным человеком. Увидав, что преступник подходит к нему с окровавленным ножом, он сделал неимоверное усилие, каким-то образом сбросил с рук связывающие его веревки и кинулся к задней палубе.
   Дюжина погнавшихся за ним преступников, с пистолетами в руках, нашла его сидящим с коробкой спичек около открытого порохового ящика, готовым взорвать корабль, если кто-нибудь осмелится подойти к нему. Сейчас же вслед затем последовал взрыв, произошедший, по мнению Гудсона, скорее от плохо направленного выстрела из пистолета, чем от спички отчаявшегося спасти свою жизнь человека. Как бы то ни было, барка Gloria Scott и овладевшие ею преступники взлетели на воздух.
   Вот, в немногих словах, мой дорогой сын, история страшного дела, в котором я был замешан. На следующий день нас принял к себе на палубу бриг Готспур, совершавший рейс в Австралию, и капитан его легко поверил, что мы единственные, оставшиеся в живых, пассажиры затонувшего корабля.
   В адмиралтействе отметили, что барка Gloria Scott бесследно исчезла в открытом море и, по всей вероятности, безвозвратно погибла вследствие какой-нибудь случайности. Бриг Готспур по нашей просьбе высадил нас в Сиднее, где Эванс и я переменили имена и отправились искать счастья на золотых приисках. Там, вследствие стечения огромной массы любой всякой национальности и народности, мы легко затерялись в толпе.
   Остальное можно рассказать в нескольких словах. Нам повезло, и мы, достаточно поблуждав по беду свету, вернулись миллионерами в Англию и купили имения. Более двадцати лет мы вели мирную и полезную жизнь, совершенно забыв о прошлом.
   Теперь ты поймешь, почему мной овладели такой ужас и отчаяние, когда я в пришедшем моряке узнал человека, которому мы спасли жизнь после взрыва барки. Он разыскал нас какими-то судьбами и явился, чтобы эксплуатировать и жить на счет нашего страха. Теперь ты поймешь, почему этот человек мог иметь надо мной такую власть и почему я так беспокоился и боялся, когда он отправился мучить свою вторую жертву".
   
   Внизу под этой исповедью сделана было приписка такой дрожащей рукой, что ее с трудом можно было разобрать: "Беддос сообщает шифрованным письмом, что Г. донес на нас. Великий Боже, пощади наши души!"
   Вот что мне пришлось прочесть в ту ночь, Ватсон, бедному Виктору Тривору, который до того был убит горем, что сейчас же после похорон отца уехал из Англии и переселился в Терайскую чайную плантацию, где, как я слышал, ему теперь отлично живется.
   Что касается матроса Гудсона и Беддоса, то оба они исчезли бесследно. Должно-быть, последний принял угрозу шантажиста Гудсона за совершившийся факт. На самом же деле в полицию по этому поводу не поступало никаких доносов. Тогда говорили, будто Гудсон убил Беддоса и сам убежал, но, по-моему, совершилось совершенно противоположное. Мне кажется, что Беддос, доведенный до отчаяния возмутительным поведением Гудсона, а также будучи в полной уверенности, что последний донес на него, решил отомстить Гудсону и убежал из Англии, захватив с собою все имевшиеся у него бумаги и наличные деньги.
   Вот какие ужасные вещи, Ватсон, творятся на свете! Позволяю тебе, если желаешь, можешь воспользоваться моим рассказом для своих литературных целей.

----------------------------------------------------------------------

   Источник текста: Записки знаменитого сыщика (From the memoir of Sherlock Holmes) / Конан-Дойль; Пер. с англ. Н. д'Андре. -- Москва: М. В. Клюкин, 1903. -- 160 с.; 20 см. -- С. 136--160.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru