Диккенс Чарльз
Роман, сочиненный на каникулах

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    В четырех частях.
    (Holiday Romance, 1868).
    Перевод М. Клягиной-Кондратьевой.


Чарльз Диккенс

Роман, сочиненный на каникулах

В четырех частях

  
   Перевод М. Клягиной-Кондратьевой
   Собрание сочинений в тридцати томах. Т. 26
   Под общей редакцией А. А. Аникста и В. В. Ивашевой
   Государственное издательство художественной литературы Москва 1960
   OCR Кудрявцев Г.Г.
  

Holiday Romance (1868)

  

ЧАСТЬ I

Вводный роман. Сочинение Уильяма Тинклинга, эсквайра

{Восьми лет (Прим. автора)}

   Эта вводная часть никем не выдумана из головы, так и знайте. Это было взаправду. Вы должны верить вводной части больше, чем тому, что пойдет за ней, иначе не поймете, как было написано то, что за ней пойдет. Вы должны верить всему, но этой части, пожалуйста, верьте больше всего. Я редактор этих сочинений. Боб Редфорт (он мой двоюродный брат и сейчас нарочно толкает стол) сам хотел редактировать эти сочинения, но я сказал, чтобы он не смел, потому что не может, -- ведь он и понятия не имеет, как нужно редактировать.
   Нетти Эшфорд моя жена. Мы повенчались с ней в первый же день нашего знакомства в стенном шкафу, что в углу танцевальной школы с правой стороны, а обручальное кольцо (зеленое) купили в игрушечном магазине Уилкингуотера. Это я купил его в долг и заплачу из своих карманных денег. Когда великолепная церемония кончилась, мы вчетвером ушли на дорожку, что между садовыми изгородями, и выстрелили из пушки (Боб Редфорт принес ее, заряженную, в своем жилетном кармане), чтобы объявить о нашей свадьбе. После выстрела пушка так и подпрыгнула, а потом перевернулась. На другой день с такими же церемониями обвенчали подполковника Робина Редфорта с Элис Рейнберд. На этот раз пушка взорвалась с ужаснейшим треском так, что какой-то щенок даже залаял.
   В то время, о котором мы теперь говорим, моя несравненная жена была в плену -- в школе мисс Триммер. Школу содержат две компаньонки -- Дроуви и Триммер, -- и неизвестно, которая хуже. Очаровательная жена подполковника тоже была заключена в темницах этого заведения. Мы с подполковником поклялись друг другу похитить наших жен в следующую среду, когда пансионерки будут гулять парами.
   Дело было отчаянное, и подполковник, который одарен живым умом и занимается противозаконной деятельностью (он пират), предложил идти в атаку с фейерверком. Однако мы из человеколюбия отказались от этого: слишком дорого обойдется.
   Легко вооруженный ножом для разрезания книг (который был спрятан под застегнутой курткой) и потрясая грозным черным флагом, укрепленным на конце палки, подполковник принял команду надо мною в два часа пополудни этого богатого событиями дня. Он начертил план атаки на клочке бумаги и накатал его на палочку от обруча. Он показал мне план. Моя позиция и мой портрет во весь рост (но на самом деле уши у меня не торчат так горизонтально) были изображены за угловым фонарным столбом, и тут же мне был вручен письменный приказ оставаться на месте, пока я не увижу, что мисс Дроуви пала. Дроуви, которая должна была пасть, это та, что в очках, а не та, что в большой сиреневой шляпке. По этому сигналу я должен был ринуться вперед, схватить свою жену и с боем проложить себе путь на дорожку между изгородями. Тут мы с подполковником должны были соединиться и, поставив своих жен позади себя -- между нами и оградой, -- победить или умереть.
   Неприятель появился... приблизился. Размахивая черным флагом, подполковник бросился в атаку. Последовало смятение. В тревоге я ждал сигнала; но сигнала не было. Ненавистная Дроуви в очках не только не пала, но, как мне показалось, накинула подполковнику на голову его противозаконное знамя и принялась тузить его зонтиком. Та, что в сиреневой шляпке, тоже проявляла чудеса храбрости и колотила его кулаками по спине. Убедившись, что на этот раз все потеряно, я ринулся в отчаянный рукопашный бой и пробился на дорожку. Свернув на заднюю тропинку, я, к счастью, никого не встретил и без помехи прибыл на место.
   Будто целый век прошел, пока подполковник прибежал ко мне. Он ходил к портному, чтобы тот зашил дырки на его штанах, и объяснил наше поражение тем, что ненавистная Дроуви отказалась пасть. Поняв, как она упряма, он сказал ей: "Умри, малодушная!" -- но увидел, что она глуха к доводам разума -- в этом случае, как и в других.
   На другой день моя цветущая жена вместе с женой подполковника пришла в танцевальную школу. Как! Неужели она отвернулась от меня? Ха! Вот именно. С упреком во взоре она сунула мне в руку клочок бумажки и пошла танцевать с другим кавалером. На бумажке было написано карандашом: "Боже! Смогу ли я написать это слово? Неужели мой супруг... трутень?"
   Я прямо остолбенел, голова моя пылала, и я старался угадать, какой клеветник пустил слух, что мой род происходит от вышеупомянутого неблагородного насекомого. Тщетны были мои старания. Когда танцы кончились, я шепотом вызвал подполковника в раздевальню и показал ему записку.
   -- Тут один слог лишний, -- произнес он, мрачно сморщив лоб.
   -- Ха! Как это лишний? -- спросил я.
   -- Она спрашивает, может ли она написать это слово. Выходит, что нет; видишь -- не смогла и вместо него написала другое, -- сказал подполковник, ткнув пальцем в строчку.
   -- Какое же слово она хотела написать? -- спросил я.
   -- Трус-с-с, -- зашипел мне в ухо пират-подполковник, возвращая записку.
   Тут я понял, что или мне всю жизнь придется бродить по земле заклейменным мальчиком -- то есть человеком, -- или я обязан восстановить свою честь и потребовать, чтобы меня судили военным судом. Подполковник признал мое право на суд. Трудновато оказалось собрать судей, потому что тетка французского императора не захотела отпустить его из дому. А он был председатель суда. Но не успели мы назначить ему заместителя, как сам председатель сбежал от тетки, перелез через стену заднего двора и вернулся к нам самодержавным монархом.
   Суд состоялся на лужайке у пруда. Я узнал в одном адмирале из числа судей своего самого заклятого врага. Однажды он так ругался из-за кокосового ореха, что я не вытерпел; однако я был уверен в своей невиновности и к тому же президент Соединенных Штатов (сидевший рядом с ним) еще не вернул мне моего ножа, поэтому я собрался с духом и приготовился к тяжкому испытанию.
   Торжественное это было зрелище, наш суд! Меня привели два палача в передниках наизнанку. Под зонтиком стояла моя жена, опираясь на жену пирата-подполковника. Председатель призвал к порядку одну маленькую прапорщицу за то, что она хихикала, когда дело шло о жизни и смерти, а потом велел мне признаться: "Трус я или не трус, виновен или не виновен?" Я заявил твердым голосом: "Не трус и не виновен" (маленькую прапорщицу председатель снова призвал к порядку за нехорошее поведение, а она взбунтовалась, покинула суд и принялась кидаться камнями).
   Мой непреклонный враг, адмирал, поддерживал обвинение против меня. Вызвали жену подполковника подтвердить, что во время схватки я стоял за угловым фонарным столбом. До чего тяжело мне было слушать, как моя собственная жена дает свидетельские показания по тому же вопросу. Меня могли бы избавить от этого, но адмирал знал, чем меня уязвить. Молчи, душа! Ничего! Потом вызвали подполковника давать свидетельские показания.
   Я с нетерпением ждал этой минуты, потому что это был поворотный пункт моего дела. Оттолкнув своих стражей -- им вовсе незачем было держать меня, дуракам этаким, пока меня не признали виновным, -- я спросил подполковника, в чем, по его мнению, первый долг солдата. Он еще не успел ответить, как вдруг президент Соединенных Штатов встал и заявил суду, что мой враг адмирал произнес слово "храбрость"; а ведь подсказывать свидетелю нечестно. Председатель суда немедленно приказал набить адмиралу рот листьями и связать его веревкой.
   Заседание еще не возобновилось, а я уже с удовлетворением увидел, как приговор привели в исполнение.
   Тогда я вынул из кармана штанов бумагу и спросил:
   -- Как по-вашему, подполковник Редфорт, в чем первый долг солдата? В повиновении?
   -- Именно, -- ответил подполковник.
   -- А эта бумага, взгляните на нее, пожалуйста, написана вашей рукой?
   -- Именно, -- ответил подполковник.
   -- Это военный план?
   -- Именно, -- ответил подполковник.
   -- План сражения?
   -- Совершенно верно, -- ответил подполковник.
   -- Последнего сражения?
   -- Последнего сражения.
   -- Будьте добры описать его, а потом вручить председателю суда.
   То была минута моего торжества, и, начиная с нее, мои страдания и грозившие мне опасности кончились. Суд встал и запрыгал, убедившись, что я в точности исполнял приказы. Мой враг -- адмирал, хоть он и был в наморднике, оказался настолько злобным, что предложил считать меня обесчещенным за то, что я бежал с поля битвы. Но ведь сам подполковник тоже сбежал, поэтому он поклялся словом и честью пирата, что, когда все потеряно, бежать с поля битвы можно и это вовсе не позор. Меня уже собирались признать "не трусом и невиновным", а мою цветущую жену собирались публично вернуть в мои объятия, как вдруг непредвиденное обстоятельство расстроило общее ликование. Это была не кто иная, как тетка французского императора, -- она вцепилась ему в волосы. Заседание прервалось, и суд бросился бежать врассыпную.
   На второй день после суда, когда серебряные лучи месяца еще не коснулись земли, а вечерние тени уже начали на нее падать, можно было различить четыре фигуры, которые медленно двигались к плакучей иве на берегу пруда -- опустевшей арене позавчерашних мук и побед. Подойдя поближе и присмотревшись опытным глазом, можно было узнать в этих фигурах пирата-подполковника с молодой женой и позавчерашнего доблестного узника с молодой женой.
   На прекрасных лицах наших нимф отражалось уныние. Все четверо несколько минут молча сидели на траве, прислонившись к иве, и, наконец, жена подполковника сказала, надув губы:
   -- Не стоит больше воображать, и лучше нам все это бросить.
   -- Ха! -- воскликнул пират. -- Воображать?
   -- Перестань! Ты меня огорчаешь! -- отозвалась его жена.
   Очаровательная жена Тинклинга повторила это неслыханное заявление. Оба воина обменялись мрачными взглядами.
   -- Если взрослые не желают делать того, что следует, -- сказала жена пирата-подполковника, -- и всегда берут над нами верх, какой толк от того, что мы будем воображать?
   -- Нам же хуже, -- вставила жена Тинклинга.
   -- Ты отлично знаешь, -- продолжала жена подполковника, -- что мисс Дроуви ни за что бы не захотела пасть. Ты сам на это жаловался. Ты знаешь, как позорно окончился военный суд. А наш брак -- разве мои родные его признают?
   -- А разве мои родные признают наш брак? -- сказала жена Тинкглинга.
   Оба воина снова обменялись мрачными взглядами.
   -- Уж если тебе велели убираться вон, -- сказала жена подполковника, -- так можешь сколько угодно стучать в дверь и требовать меня, все равно тебя выдерут за уши, за волосы или за нос!
   -- А если ты будешь настойчиво звонить в колокольчик и требовать меня, -- сказала жена Тинклинга этому джентльмену, -- тебя закидают всякой дрянью из того окна, что над дверью, или обольют водой из садовой кишки.
   -- А у вас дома будет не лучше, -- продолжала жена подполковника. -- Вас отправят спать или придумают еще что-нибудь столь же унизительное. И потом, как вы добудете деньги, чтобы нас кормить?
   -- Грабежом! -- мужественно ответил пират-подполковник.
   Но его жена возразила:
   -- А если взрослые не захотят, чтобы их грабили?
   -- Тогда, -- сказал подполковник, -- они заплатят своей кровью.
   -- А если они не захотят, -- возразила его жена, -- и не станут платить ни своей кровью и ни еще чем-нибудь?
   Наступило мрачное молчание.
   -- Так, значит, ты больше не любишь меня, Элис? -- спросил подполковник.
   -- Редфорт! Я навеки твоя, -- ответила его жена.
   -- Так, значит, ты больше не любишь меня, Нетти? -- спросил пишущий эти строки.
   -- Тинклинг! Я навеки твоя, -- ответила моя жена.
   Мы все четверо расцеловались. Да не поймут меня превратно непостоянные сердца. Подполковник поцеловал свою жену, а я свою. Но ведь дважды два -- четыре.
   -- Мы с Нетти обдумали наше положение, -- печально промолвила Элис. -- Со взрослыми нам не справиться. Они над нами смеются. Кроме того, они теперь все переделали по-своему. Вот, например, вчера крестили маленького братца Уильяма Тинклинга. И что же? Пришел ли на крестины хоть один король? Отвечай, Уильям.
   Я сказал "нет"; разве только под видом двоюродною дедушки Чоппера.
   -- А королева пришла?
   Насколько я знал, никакой королевы к нам не приходило. Возможно, королева сидела на кухне, но не думаю: прислуга, наверное, доложила бы про нее.
   -- А феи были?
   -- Ни одной феи я не видел.
   -- Помнится, мы думали, -- сказала Элис с грустной улыбкой, -- мы все четверо думали, что мисс Триммер окажется злой волшебницей, придет на крестины с костылем и преподнесет ребенку зловещий подарок. -- Было что-нибудь в этом роде? Отвечай, Уильям.
   Я сказал, что мама потом говорила (и она действительно говорила), что подарок двоюродного дедушки Чоппера жалкая дешевка, но она не назвала этот подарок зловещим. Она сказала, что он жалкий, подержанный, подделка и что дедушка мог бы позволить себе купить что-нибудь подороже.
   -- Очевидно, эти взрослые все так переделали по-своему, -- сказала Элис. -- Ведь мы-то не смогли бы, даже если бы хотели, а мы никогда бы не захотели. Или, может, мисс Триммер все-таки злая волшебница, но не хочет вести себя так, как ей полагается, потому что взрослые ее отговорили. Но все равно, они нас поднимут на смех, скажи мы им только, чего мы ожидали.
   -- Тираны! -- пробормотал пират-подполковник.
   -- Нет, Редфорт, -- сказала Элис, -- не надо так говорить. Не ругайся, Редфорт, а то они пожалуются папе.
   -- Пускай! -- сказал подполковник. -- Наплевать! Кто он такой, подумаешь!
   Тут Тинклинг пустился в опасное предприятие -- сделал замечание своему противозаконному другу, и тот согласился взять назад вышеупомянутые мрачные выражения.
   -- Что же нам остается делать? -- продолжала Элис, как всегда, кротко и рассудительно. Нам нужно воспитывать, нам нужно воображать по-новому, нам нужно ждать.
   Подполковник стиснул зубы. Спереди у него но хватало четырех и еще куска от другого зуба, и его два раза таскали к злодею-дантисту, но подполковник убегал от своих конвоиров.
   -- Как это воспитывать? Как воображать по-новому? Как ждать?
   -- Воспитывать взрослых, -- ответила Элис. -- Мы расстанемся сегодня вечером. Да, Редфорт, -- обратилась она к подполковнику, потому что он засучил рукава, -- расстанемся сегодня вечером! И давайте во время будущих каникул -- ведь они скоро начнутся -- подумаем о том, как перевоспитать взрослых и показать им, какою должна быть жизнь. Давайте скроем свои мысли под видом романов. Ты, я и Нетти! Уильям Тинклинг пишет разборчивей и быстрее всех, поэтому он перепишет наши сочинения. Согласны?
   Подполковник хмуро ответил:
   -- Ничего не имею против. -- Потом спросил: -- А как насчет воображения?
   -- Мы будем воображать, -- сказала Элис, -- что мы дети; мы не будем воображать себя взрослыми, -- ведь они должны нам помогать, а не хотят и совсем нас не понимают.
   Подполковник, все еще очень недовольный, проворчал:
   -- А как насчет ожидания?
   -- Мы будем ждать, -- сказала маленькая Элис, взяв за руку Нетти и глядя на небо, -- мы будем ждать, верные и постоянные до гроба, пока жизнь не изменится, да так, что все нам будут помогать и никто не станет над нами смеяться, а феи вернутся. Мы будем ждать, верные и постоянные до гроба, пока нам не исполнится восемьдесят, девяносто или сто лет. А тогда феи пошлют детей и нам, к мы поможем им, прелестным бедняжкам, если они будут воображать по-нашему.
   -- Так и сделаем, милая! -- сказала Нетти Эшфорд. обнимая ее обеими руками за талию и целуя. -- А теперь пусть мой муж пойдет купить нам вишен, -- деньги у меня есть.
   Я самым дружеским образом пригласил подполковника пойти со мной вместе, но он настолько забылся, что в ответ на приглашение лягнул ногой, потом бросился животом на траву и принялся выдергивать ее и жевать. Впрочем, когда я вернулся, Элис уже почти удалось рассеять его дурное настроение, и теперь она утешала его рассказами о том, как скоро всем нам будет по девяносто лет.
   Пока мы сидели под ивой и ели вишни (по-честному, потому что Элис выдала каждому его долю), мы затеяли игру в девяносто лет. Нетти стала жаловаться, что у нее, старенькой, болит спина, так что она даже захромала, а Элис спела песенку по-старушечьи, но песенка была очень красивая, и всем нам стало весело. Впрочем, не знаю, взаправду ли весело, но, во всяком случае, уютно.
   Вишен была целая куча, а Элис всегда брала с собой какой-нибудь хорошенький мешочек, коробочку или сундучок со всякими вещицами. В тот вечер она взяла с собой крошечную рюмочку. И вот Элис и Нетти сказали, что они сделают нам вино из вишен, чтобы выпить за нашу любовь, на прощанье.
   Каждый получил по целой рюмке, и вино оказалось превкусное; и каждый произносил тост: "За нашу любовь, на прощанье". Подполковник выпил свое вино последним, и мне сейчас же пришло в голову, что оно сейчас же ударило ему в голову. Так иди иначе, но, опрокинув рюмку, он стал вращать глазами, а потом отвел меня в сторону и хриплым шепотом предложил, чтобы мы оба "все-таки похитили их".
   -- Что ты хочешь этим сказать? -- спросил я своего противозаконного друга.
   -- Похитим наших жен, а потом пробьем себе дорогу, не задерживаясь на поворотах, и прямо -- марш к Испанскому океану! -- ответил подполковник.
   Может, мы и сделали бы такую попытку, хотя, по-моему, из нее все равно ничего бы не вышло; но мы оглянулись и увидели, что под ивой только месяц светит, а наши милые, прелестные жены ушли. Тут мы залились слезами. Подполковник разревелся вторым, а успокоился первым; но ревел он здорово.
   Мы стеснялись своих красных глаз и полчаса с ними возились, -- все старались их побелить. Подвели себе глаза куском мела -- я подполковнику, а он мне, -- но потом в спальне увидели в зеркало, что получилось ненатурально, не говоря уж о воспалении. Тут мы завели разговор насчет девяноста лет. Подполковник сказал мне, что у него есть пара башмаков, на которые нужно поставить подметки и каблуки; но едва ли стоит говорить об этом отцу, потому что подполковнику очень скоро стукнет девяносто лет, а тогда будет удобнее носить туфли. Еще подполковник сказал, уперев руку в бок, что уже чувствует, как стареет и у него начинается ревматизм. А я сказал ему то же самое о себе. А дома, когда родные говорили за ужином (они вечно пристают то с тем, то с другим), что я начал горбиться, я так обрадовался!
   Этим кончается вводная часть, которой вы должны были верить больше всего.
  

ЧАСТЬ II -- Сочинение мисс Элис Рейнберд

{Семи лет. (Прим. автора.)}

   Жил-был один король, и была у него королева; и он был самый мужественный из мужчин, а она была самая очаровательная из женщин. Король был по профессии государственным служащим. Отцом королевы был деревенский доктор.
   У них было девятнадцать человек детей и постоянно рождались новые дети. Семнадцать человек этих детей нянчили младшего, грудного ребеночка: Алиса, старшая, нянчила всех прочих. Возраста они были разного: от семи лет до семи месяцев.
   Теперь перейдем к нашему рассказу.
   Однажды король шел на службу и зашел в рыбную лавку купить полтора фунта лососины -- кусок не слишком близко к хвосту, -- потому что королева (она была хорошая хозяйка) попросила его прислать домой лососины. Мистер Пиклз, торговец рыбой, сказал:
   -- Пожалуйста, сэр: а не угодно ли вам еще чего-нибудь? До свиданья.
   Король шел на службу печальный, потому что до дня получения жалованья оставалось еще очень много времени, а некоторые его милые детки уже выросли из своих платьев. Не успел он уйти далеко, как вдруг мальчик, посыльный мистера Пиклза, догнал его и спросил:
   -- Сэр, вы не заметили старушки у нас в лавке?
   -- Какой старушки? Я никакой старушки не заметил, -- ответил король.
   Надо вам знать, что король потому не заметил никакой старушки, что эта старушка была для него невидима, а видима только для мальчика мистера Пиклза. Может, это получилось потому, что мальчишка так возился и так брызгался водой и с такой силой швырялся рыбами, что, будь она для него невидима, он испортил бы ей платье.
   Тут как раз прибежала и старушка. Она была одета в богатейшее платье из шелка, переливающегося разными цветами, и пахла сушеной лавандой.
   -- Вы король Уоткинз Первый? -- спросила старушка.
   -- Да, -- ответил король, -- моя фамилия Уоткинз.
   -- Если не ошибаюсь, вы папа прекрасной принцессы Алисы? -- спросила старушка.
   -- И восемнадцати других милых деток, -- ответил король.
   -- Слушайте! Вы идете на службу? -- сказала старушка.
   Тут король сразу же догадался, что она, должно быть, фея, -- иначе как она могла знать, куда он идет?
   -- Вы правы, -- сказала старушка, отвечая на его мысли. -- Я добрая фея Грандмарина. Внимание! Когда вы вернетесь домой, вежливо попросите принцессу Алису скушать немного лососины -- вот той, что вы сейчас купили.
   -- Лососина может ей повредить, -- сказал король.
   Старушка так рассердилась на эту нелепость, что король очень испугался и смиренно попросил у нее прощения.
   -- Слишком уж много твердят: одно вредно, другое вредно, -- сказала старушка с величайшим презрением. -- Не жадничайте! Должно быть, вам самим хочется съесть всю лососину.
   Выслушав этот упрек, король повесил голову и сказал, что никогда больше не будет говорить про вредное.
   -- Так будьте паинькой и не делайте этого, -- сказала фея Грандмарина. -- Когда прекрасная принцесса Алиса согласится отведать лососины -- а я думаю, она согласится, -- вы увидите, что она оставит рыбью косточку на тарелке. Попросите ее высушить эту косточку, натереть ее и полировать, пока она не заблестит, словно перламутр, а потом пусть бережет ее как подарок от меня.
   -- Это все? -- спросил король.
   -- Потерпите немножко, сэр, -- строго заметила ему фея Грандмарина. -- Не прерывайте других, пока они не кончат говорить. И что это за привычка у вас, взрослых, -- вечно вы всех прерываете.
   Король опять повесил голову и сказал, что больше не будет.
   -- Так будьте паинькой и не делайте этого, -- сказала фея Грандмарина, -- передайте от меня привет принцессе Алисе и скажите ей, что рыбья косточка -- волшебный дар, которым можно воспользоваться только один раз; но в этот единственный раз косточка даст принцессе все, чего она пожелает, если только она пожелает этого вовремя. Вот мой завет. Не позабудьте его.
   Король хотел было спросить: "А можно узнать почему...", но фея пришла в полную ярость.
   -- Будете вы паинькой или нет, сэр?! -- вскричала она, топнув ногой. -- Почему да почему! Вечно вы хотите знать почему... Потому! Вот вам! Получили? Надоели мне ваши взрослые "почему"!
   Старушка до того рассвирепела, что король страшно испугался и сказал, что если он обидел ее, то очень раскаивается и никогда больше не будет спрашивать "почему".
   -- Так будьте паинькой и не делайте этого! -- сказала старушка.
   Тут Грандмарина исчезла, а король ушел и все шел и шел, пока не дошел до своей конторы. Там он все писал, писал и писал, пока не настало время идти домой. Дома он, по приказу феи, вежливо попросил принцессу Алису отведать лососины. А когда принцесса с большим удовольствием скушала лососину, он, как и предсказывала фея, увидел на тарелке рыбью косточку и передал дочке завет феи, а принцесса Алиса заботливо высушила косточку, натерла ее и отполировала так, что она заблестела, словно перламутр.
   И вот наутро королева уже собиралась встать с постели, как вдруг оказала:
   -- Ох, горе мне, горе! Ох! Голова моя, голова! -- и упала в обморок.
   В это время принцесса Алиса заглянула в дверь спальни спросить насчет завтрака, но, увидев свою царственную маму в таком состоянии, сильно встревожилась и позвонила в колокольчик, чтобы вызвать Пегги -- так звали лорда-камергера. Но тут она вспомнила, где стоит флакон с нюхательной солью, влезла на стул и достала флакон; а потом влезла на другой стул, у кровати, и дала королеве понюхать этот флакон; а потом соскочила на пол и принесла воды; а потом опять вскочила на стул и намочила лоб королеве; коротко говоря, когда лорд-камергер пришла, она -- такая милая старушка -- сказала маленькой принцессе:
   -- Какая проворная! Все сделала не хуже меня самой!
   Но это еще не самое худшее, что случилось с доброй королевой. О нет! Она тяжко и очень долго болела. Все это время принцесса Алиса всегда старалась угомонить всех семнадцать человек маленьких принцев и принцесс, одевала и раздевала их, нянчила ребеночка, кипятила воду в чайнике, разогревала суп, выметала камин, капала лекарство, ухаживала за королевой, вообще делала все, что могла, и была так занята, так занята, так занята, как только можно -- ведь во дворце было не очень много слуг по трем причинам: потому, что у короля не хватало денег, потому, что его не собирались повысить по службе, и потому, что до дня следующей квартальной получки было так далеко, что он казался почти таким же далеким и маленьким, как любая звезда.
   Но в то утро, когда королева упала в обморок, где же была волшебная рыбья косточка? Да в кармане у принцессы Алисы! Принцесса уже вынула ее, чтобы привести в чувство королеву, но потом положила на место и начала искать флакон с нюхательной солью.
   Когда в то утро королева пришла в себя и задремала, принцесса Алиса спешно побежала наверх рассказать одну особенную тайну одной своей особенно задушевной подруге -- герцогине. Люди думали, что это кукла, но на самом деле она была герцогиня, хотя никто, кроме принцессы, об этом не знал.
   Эта особенная тайна была тайной волшебной рыбьей косточки, и герцогиня отлично ее знала, потому что принцесса все ей рассказывала. Принцесса стала на колени перед кроватью, на которой, широко раскрыв глаза, лежала герцогиня в парадном туалете, и шепотом открыла ей тайну. Герцогиня улыбнулась и кивнула. Конечно, люди могут подумать, что она никогда не улыбалась и не кивала; но она часто это делала, только никто, кроме принцессы, про это не знал.
   Затем принцесса Алиса бегом сбежала вниз, чтобы опять дежурить в комнате королевы. Она часто дежурила в комнате королевы совсем одна; но пока королева хворала, принцесса каждый вечер дежурила вместе с королем. И каждый вечер король сурово смотрел на принцессу, удивляясь, почему она не вынимает волшебной рыбьей косточки. Всякий раз как принцесса Алиса замечала это, она бежала наверх, чтобы еще раз шепотом рассказать про тайну герцогине; а еще она говорила герцогине: "Они думают, что мы, дети, все делаем без толку, по-дурацки! " А герцогиня, хоть она была самой великосветской герцогиней на свете, подмигивала ей.
   -- Алиса! -- сказал король как-то вечером, после того как принцесса пожелала ему спокойной ночи.
   -- Что, папа?
   -- Куда девалась волшебная рыбья косточка?
   -- Она у меня в кармане, папа.
   -- А я думал, ты ее потеряла.
   -- Конечно нет, папа!
   -- Или позабыла о ней.
   -- Вовсе нет, папа!
   А в другой раз страшный маленький кусака-мопс из соседней квартиры бросился на одного юного принца, когда тот, вернувшись домой из школы, стоял на крыльце, и напугал его до полусмерти, а принц ткнул рукой в оконное стекло, и вот из руки у него потекла кровь, и все текла, и текла, и текла. Тут семнадцать человек маленьких принцев и принцесс увидели, как из него течет кровь, и все течет, и течет, и течет, и сами тоже испугались до полусмерти и раскричались так, что все их семнадцать рожиц посинели сразу. Но принцесса Алиса закрыла рукой все их семнадцать ротиков, один за другим, и уговорила сестриц и братцев вести себя потише, чтобы не беспокоить больную королеву. А потом она сунула раненую руку принца в таз со свежей холодной водой и, в то время как принцы и принцессы таращили на него свои дважды семнадцать -- тридцать четыре (запишем четыре, три в уме) глаза, принцесса Алиса осмотрела руку, чтобы узнать, не осталось ли в ней осколков стекла; но, к счастью, осколков не осталось. Тогда она сказала двум толстоногим принцам, маленьким, но крепким:
   -- Принесите мне королевский мешок с лоскутками: мне нужно шить и кроить, резать и прилаживать.
   И вот оба маленьких принца схватили королевский мешок с лоскутками и притащили его, а принцесса Алиса села на пол, взяла большие ножницы, нитку с иголкой и принялась шить и кроить, резать и прилаживать; потом сделала бинт, перевязала руку принцу, и перевязка держалась замечательно; а когда все было сделано, она увидела, что ее папа, король, заглядывает в дверь.
   -- Алиса!
   -- Да, папа?
   -- Что ты тут делала?
   -- Шила, кроила, резала и прилаживала, папа.
   -- Где волшебная рыбья косточка?
   -- У меня в кармане, пана.
   -- А я думал, ты ее потеряла.
   -- Конечно нет, папа!
   -- Или позабыла о ней.
   -- Вовсе нет, папа!
   Потом принцесса Алиса побежала наверх к герцогине и рассказала ей о том, что произошло, и снова рассказала ей про тайну, а герцогиня тряхнула льняными локонами и улыбнулась розовыми губками.
   Так! А в другой раз ребеночек упал за каминную решетку. Все семнадцать человек маленьких принцев и принцесс уже привыкли к таким неприятностям, потому что сами они постоянно падали за каминную решетку или с лестницы, но ребеночек еще не успел привыкнуть, -- личико у него распухло, а под глазом появился синяк. Бедный малыш упал потому, что он скатился с колен принцессы Алисы, когда она в большом жестком переднике (в котором прямо задыхалась, такой он был тесный), сидела перед огнем в кухне и чистила репу на суп к обеду; а делала она это потому, что королевская кухарка сбежала в то утро со своим верным возлюбленным -- очень рослым, но очень пьяным солдатом. Тогда все семнадцать человек маленьких принцев и принцесс, которые вечно плакали, что бы ни случилось, принялись плакать и рыдать. Но принцесса Алиса (она сама не могла удержаться, чтобы не поплакать немножко) спокойно попросила их угомониться, чтобы королеве, которая быстро поправлялась, не пришлось опять переселяться наверх, а потом сказала им:
   -- Молчите вы, несносные обезьянки, пока я буду осматривать малыша!
   Затем она осмотрела ребеночка и увидела, что он ничего себе не сломал. Тогда она приложила холодное железо к его бедному милому глазику и погладила его бедное милое личико, и вскоре он заснул у нее на руках.
   И вот она сказала всем семнадцати принцам и принцессам:
   -- Боюсь, что если я его сейчас уложу, он проснется и у него опять что-нибудь заболит; так уж будьте паиньками, и все вы станете поварами.
   Услышав это, они запрыгали от радости и принялись мастерить себе поварские колпаки из старых газет. Тогда она одному дала солонку, другому ячневую крупу, третьему зелень, четвертому репу, тому морковь, этому лук, тому коробку с пряностями, и все они сделались поварами и хлопотливо забегали туда-сюда, а принцесса Алиса сидела посредине, задыхаясь в большом жестком переднике, и нянчила ребеночка. Вскоре суп сварился, а ребеночек проснулся, улыбаясь, как ангел, и его отдали подержать самой смирной из принцесс, а всех остальных принцев и принцесс запихнули в дальний угол, чтобы они только издали смотрели, как принцесса Алиса будет выливать суп из кастрюли в суповую миску: иначе они, чего доброго, обварились бы или ошпарились -- ведь они вечно попадали в беду.
   Но вот суп стал выливаться в миску, окутанный большими клубами пара и душистый, словно букет из вкусных цветов, и все захлопали в ладоши. Малыш, глядя на них, тоже захлопал в ладошки и так потешно скорчил свою опухшую рожицу, как будто у него болели зубки, а все принцы и принцессы расхохотались. Тут принцесса Алиса сказала:
   -- Смейтесь и будьте паиньками, а после обеда мы сделаем ему гнездышко на полу, в уголке, и он будет сидеть в гнездышке и смотреть, как танцуют восемнадцать поваров.
   Маленькие принцы и принцессы пришли в восторг, съели весь суп, вымыли все тарелки и блюда, убрали всю посуду, сдвинули стол в угол, а потом все они в своих поварских колпаках, а принцесса Алиса в тесном жестком переднике (принадлежавшем кухарке, которая сбежала со своим верным возлюбленным -- очень рослым, но очень пьяным солдатом), протанцевали танец восемнадцати поваров перед прелестным, как ангел, ребеночком, а тот, позабыв о своем распухшем личике и синяке под глазом, крякал в упоении.
   И вот принцесса Алиса опять увидела, что отец ее, король Уоткинз Первый, стоит в дверях и говорит:
   -- Что ты делала, Алиса?
   -- Стряпала и улаживала, папа.
   -- А еще что ты делала, Алиса?
   -- Развлекала детей, папа.
   -- Где волшебная рыбья косточка, Алиса?
   -- У меня в кармане, папа.
   -- А я думал, ты ее потеряла.
   -- Конечно нет, папа!
   -- Или позабыла о ней.
   -- Вовсе нет, папа!
   Тогда король вздохнул так тяжело и, должно быть, так огорчился и сел так грустно, опустив голову на руку и облокотившись о кухонный стол, сдвинутый в угол, что все семнадцать принцев и принцесс тихонько выскользнули из кухни и оставили его одного с принцессой Алисой и прелестным, как ангел, ребеночком.
   -- Что с вами, папа?
   -- Я страшно беден, дитя мое.
   -- Разве у вас совсем нет денег, папа?
   -- Никаких денег, дитя мое.
   -- Разве их нельзя как-нибудь достать, папа?
   -- Никак. Я очень старался, все на свете перепробовал, -- ответил король.
   Услышав эти слова, принцесса Алиса сунула руку в тот карман, где у нее лежала рыбья косточка.
   -- Папа, -- сказала она, -- если мы очень старались и все на свете перепробовали, значит мы сделали решительно все, что было в наших силах?
   -- Без сомнения, Алиса.
   -- Но если мы сделали все, решительно все, что было в наших силах, папа, и этого оказалось недостаточно, тогда, мне кажется, пора нам просить помощи у других.
   Это и было тайной волшебной рыбьей косточки, и принцесса Алиса сама угадала эту тайну в словах доброй феи Грандмарины, и про нее-то она и шептала так часто своей прекрасной и великосветской подруге -- герцогине.
   И вот принцесса Алиса вынула из кармана волшебную рыбью косточку, которую сушила, натирала и полировала, пока она не заблестела, словно перламутр, поцеловала ее и пожелала, чтобы день квартальной получки жалованья был сегодня. Сейчас же так и случилось: квартальное жалованье короля загремело в трубе и высыпалось на середину комнаты.
   Но это еще не половина -- нет, это еще меньше четверти всего того, что произошло, -- ведь сразу же после этого добрая фея Грандмарина приехала в карете, запряженной четверней (павлинов), с мальчиком мистера Пиклза на запятках, разодетым в серебро и золото, в треугольной шляпе, в пудреном парике, в розовых шелковых чулках, с тростью, украшенной драгоценными камеями, и букетом цветов. Мальчик мистера Пиклза спрыгнул на пол, снял треуголку и необыкновенно вежливо (ведь он совершенно изменился по волшебству) помог Грандмарине выйти из кареты; и вот она вышла в богатом платье из шелка, переливающегося разными цветами, благоухая сушеной лавандой и обмахиваясь сверкающим веером.
   -- Алиса, милая моя, -- сказала прелестная старая фея, -- здравствуй! Надеюсь, ты здорова? Поцелуй меня.
   Принцесса Алиса обняла ее, а Грандмарина повернулась к королю и спросила довольно резко:
   -- Вы паинька?
   Король сказал, что, пожалуй, да.
   -- Надеюсь, вы теперь понимаете, почему моя крестница, -- тут фея снова поцеловала принцессу, -- не обратилась к рыбьей косточке раньше? -- спросила фея.
   Король застенчиво поклонился.
   -- Так! Но в то время вы этого не знали? -- спросила фея.
   Король поклонился еще более застенчиво.
   -- А вы будете снова спрашивать "почему"? -- спросила фея.
   Король ответил, что "нет" и что он очень раскаивается.
   -- Так будьте же паинькой и живите счастливо веки вечные, -- сказала фея.
   Тут Грандмарина махнула веером, и вошла королева в роскошном наряде, а все семнадцать маленьких принцев и принцесс вошли теперь уже не в тех платьях, из которых они выросли, а с ног до головы во всем новеньком, и все на них было сшито на рост, со складками, чтобы потом можно было выпустить из запаса. Затем фея хлопнула веером принцессу Алису, и тесный жесткий передник слетел с нее, и она оказалась одетой в чудесное платье -- словно маленькая невеста -- с венком из флердоранжа на голове и в серебряной фате. Потом кухонный шкаф превратился в гардероб из красивого дерева с золотом и с зеркалом, и он был набит всевозможными нарядами, -- все они были для принцессы Алисы, и все отлично на ней сидели. Потом в комнату вбежал прелестный, как ангел, ребеночек, -- сам, на своих ножках, -- причем личико и глаз у него теперь были ничуть не хуже прежнего, а даже гораздо лучше. Тогда Грандмарина пожелала познакомиться с герцогиней, и когда герцогиню принесли вниз, они обменялись множеством комплиментов.
   Фея и герцогиня немного пошептались, а потом фея проговорила:
   -- Да, я так и думала, что она вам сказала. Тут Грандмарина повернулась к королю и королеве и объявила:
   -- Мы поедем искать принца Одинчеловекио. Приглашаю вас прийти в церковь ровно через полчаса.
   И вот она села в карету вместе с принцессой Алисой, а мальчик мистера Пиклза посадил туда герцогиню, и она сидела на переднем сиденье, а потом мальчик мистера Пиклза закинул подножку, влез на запятки, и павлины улетели, распустив хвосты.
   Принц Одинчеловекио сидел один-одинешенек, кушал ячменный сахар и все ждал, когда ему стукнет девяносто лет. Когда же он увидел, что павлины, а за ними карета влетают в окно, он сразу подумал, что сейчас случится что-то необыкновенное.
   -- Принц, я привезла вам вашу невесту, -- сказала Грандмарина.
   Как только фея произнесла эти слова, лицо у принца Одинчеловекио перестало быть липким, куртка и плисовые штаны превратились в бархатный костюм персикового цвета, волосы закурчавились, а шапочка с пером прилетела, как птичка, и опустилась ему на голову. По приглашению феи он сел в карету и тут возобновил свое знакомство с герцогиней, с которой встречался раньше.
   В церкви были родственники и друзья принца, а также родственники и друзья принцессы Алисы, семнадцать человек принцев и принцесс, ребеночек и толпа соседей. Свадьба была невыразимо великолепная. Герцогиня была подружкой и смотрела на всю церемонию с кафедры, опираясь на подушечку.
   Затем Грандмарина устроила роскошный свадебный лир, на котором подавались всевозможные кушанья и всевозможные напитки. Свадебный торт был изящно украшен белыми атласными лентами, серебряной мишурой и белыми лилиями, и он имел сорок два ярда в окружности.
   Когда Грандмарина выпила за здоровье молодых, а принц Одинчеловекио произнес речь и все прокричали: "Хип-хип-хип, ура!" -- Грандмарина объявила королю и королеве, что впредь в каждом году будет по восьми дней квартальной получки жалованья, а в високосном году таких дней будет десять. Потом она повернулась к Одинчеловекио и Алисе и сказала:
   -- Дорогие мои, у вас родится тридцать пять человек детей, и все они будут послушные и красивые. У вас будет семнадцать мальчиков и восемнадцать девочек. Волосы у всех ваших детей будут кудрявые. Дети никогда не будут болеть корью и вылечатся от коклюша еще до своего рождения.
   Услышав такие радостные вести, все снова прокричали:
   -- Хип-хип-хип, ура!
   -- Остается только покончить с рыбьей косточкой, -- сказала в заключение Грандмарина.
   И вот она взяла рыбью косточку у принцессы Алисы, и косточка немедленно влетела в горло страшному маленькому мопсу-кусаке из соседней квартиры, и тот подавился и умер в судорогах.
  

ЧАСТЬ III -- Роман. Сочинение подполковника Робина Редфорта

{Девяти лет. (Прим. автора.)}

   Герой нашего рассказа посвятил себя ремеслу пирата в сравнительно раннем возрасте. Мы знаем, что он стал командиром великолепной шхуны с сотней заряженных до самого жерла пушек гораздо раньше, чем пригласил гостей, чтобы отпраздновать свой десятый день рождения.
   Говорят, что наш герой, считая себя оскорбленным одним учителем латинского языка, потребовал удовлетворения, которое всякий человек чести обязан дать другому человеку чести. Не получив этого удовлетворения, он, гордый духом, тайно покинул столь низменное общество, купил подержанный карманный пистолет, сунул в бумажный кулек несколько сандвичей, приготовил бутылку испанской лакричной воды и вступил на поприще доблести.
   Пожалуй, скучно было бы следить за Смельчаком (так звали нашего героя) в начале его жизненного пути. Достаточно будет сказать, что мы видим, как он, уже в чине капитана Смельчака, одетый в парадную форму, полулежит на малиновом каминном коврике, разостланном на шканцах его шхуны "Красавица", которая плывет по Китайским морям. Вечер прекрасный. Команда лежит вокруг своего капитана, и он поет ей следующую песню:
  
   Эх, кто на суше, тот дурак!
   Эх, пират, он весельчак!
   Эх, тати-тати-та-так!
   Так!
  
   Хор: Наддай!
  
   Простые матросы все вместе подхватили песню своими грубыми голосами в лад с сочным голосом Смельчака, и эти веселые звуки оказали на всех успокоительное действие, которое легче представить себе, нежели описать.
   Тут вахтенный на топе мачты крикнул:
   -- Киты!
   Теперь все пришло в движение.
   -- Где именно? -- крикнул капитан Смельчак, вскочив на ноги.
   -- С носовой части по левому борту, сэр -- ответил человек на топе мачты, притронувшись к шляпе.
   Так высоко стояла дисциплина на борту "Красавицы", что даже сидя на таком высоком месте, матрос должен был соблюдать ее под страхом, что его казнят выстрелом в голову.
   -- Этот подвиг совершу я! -- сказал капитан Смельчак. -- Юнга, мой гарпун! С собой не беру никого. -- И, прыгнув в свою шлюпку, капитан, направляясь к чудовищу, стал грести с замечательной ловкостью.
   Теперь все пришло в возбуждение.
   -- Плывет к киту! -- сказал один пожилой моряк, следя за капитаном в подзорную трубу.
   -- Разит его! -- сказал другой моряк, совсем еще мальчик, но тоже с подзорной трубой.
   -- Тащит к нам! -- сказал третий моряк, мужчина во цвете лет, но тоже с подзорной трубой.
   И правда, уже видно было, что капитан приближается к шхуне и тащит за собой огромную тушу. Мы не будем останавливаться на оглушительных криках "Смельчак! Смельчак!", которыми встретили капитана, когда он, небрежно вскочив на шканцы, преподнес добычу своим матросам. Впоследствии они продали кита за две тысячи четыреста семнадцать фунтов стерлингов десять шиллингов и шесть пенсов.
   Приказав поднять паруса, капитан теперь взял курс на вест-норд-вест. "Красавица" скорее летела, чем плыла по темно-голубым волнам. В течение двух недель ничего особенного не произошло, если не считать того, что после жестокой резни захватили четыре испанских галеона * и бриг из Южной Америки, -- все с богатым грузом. Но вот безделье начало сказываться на духе команды. Капитан Смельчак созвал всех на корму и сказал:
   -- Ребята, я слышал, что среди вас есть недовольные. Пусть они выступят вперед!
   Поднялся ропот и послышались глухие выкрики: "Есть, капитан!", "британский флаг", "стоп", "правый борт", "левый борт", "бушприт" -- и тому подобные проявления тайного мятежного духа. Потом Уилл Запивоха, шкипер с фор-марса, вышел из толпы. Это был великан, но под взглядом капитана он дрогнул.
   -- Чем ты недоволен? -- спросил капитан.
   -- Да что там, знаете ли, капитан Смельчак, -- ответил громадный морской волк, -- я много лет плавал на кораблях -- и мальчиком и мужчиной, -- но в жизни не видывал, чтобы команде подавалось к чаю такое кислое молоко, как на борту вашего судна.
   В эту минуту пронзительный крик "человек за бортом!" возвестил удивленной команде, что Запивоха (который отшатнулся, когда капитан просто по рассеянности взялся за свой верный карманный пистолет, торчавший за кушаком), оказывается, потерял равновесие и теперь борется с пенистыми волнами.
   Теперь все пришли в изумление.
   Но сбросить мундир, невзирая на различные роскошные ордена, которыми он был украшен, и нырнуть в море вслед за утопающим великаном было для капитана Смельчака делом одной секунды. Безумно было всеобщее возбуждение, когда спустили шлюпки; велика была всеобщая радость при виде капитана, державшего в зубах утопающего; оглушительны были восторженные крики, когда обоих втащили на верхнюю палубу "Красавицы". И с той минуты, как капитан Смельчак переменил свое мокрое платье на сухое, не было у него более преданного, хоть и смиренного друга, чем Уильям Запивоха. Тут Смельчак показал пальцем на горизонт и обратил внимание своей команды на тонкие мачты и реи одного корабля, стоящего в гавани под защитой крепостных пушек.
   -- Он будет нашим на восходе солнца, -- сказал Смельчак. -- Выдайте двойную порцию грога и приготовьтесь к сражению.
   Теперь все принялись за приготовления.
   Когда после бессонной ночи настал рассвет, оказалось, что неизвестный корабль выходит под всеми парусами из гавани и вызывает на бой. Когда же оба судна подошли друг к другу поближе, незнакомый корабль выстрелил из пушки и поднял римский флаг. Смельчак понял, что это барк учителя латинского языка. Так оно и было. Барк без толку слонялся по свету с того времени, как его владелец стал вести бродячую жизнь.
   Тут Смельчак обратился с речью к своим матросам, обещая взорвать их на воздух, если он убедится, что их репутация этого требует, а затем отдал приказ взять учителя-латиниста в плен живым. Потом он отправил всех но местам, и бой начался бортовым залпом с "Красавицы". Затем она повернулась и дала залп с другого борта. "Скорпион" (так назывался -- и это очень подходящее название -- барк учителя латинского языка) не замедлил дать ответный залп, и последовала ужасающая канонада, во время которой пушки "Красавицы" произвели сокрушительный разгром.
   Уже видно было, как учитель латинского языка стоит на корме среди дыма и пламени и ободряет свою команду. Надо отдать ему справедливость, он был не трус, хотя его белая шляпа, короткие серые штаны и длинный до пят сюртук табачного цвета (тот самый сюртук, в котором он оскорбил Смельчака) представляли самый неблагоприятный контраст с блестящим мундиром нашего капитана. В этот миг Смельчак схватил пику и, став во главе своей команды, отдал приказ пойти на абордаж.
   Ожесточенная схватка произошла среди плетеных подвесных коек или где-то в той стороне; но вот учитель-латинист, увидев, что все его мачты рухнули, корпус и снасти его судна прострелены, а Смельчак с боем пробивает себе дорогу к нему, латинисту, сам спустил свой флаг, отдал Смельчаку свою саблю и запросил пощады. Не успели его посадить в капитанскую шлюпку, как "Скорпион" пошел ко дну со всей командой.
   Теперь капитан Смельчак созвал своих матросов, но тут произошло одно событие. Капитан нашел нужным казнить кока одним ударом кортика, потому что кок, потерявший в этом сражении родного брата, пришел в ярость и бросался на учителя с кухонным ножом.
   Потом капитан Смельчак обратился с речью к учителю-латинисту, сурово упрекнул его в измене и спросил команду, как по ее мнению: чего заслуживает учитель, оскорбивший мальчика?
   Все ответили в один голос:
   -- Смерти!
   -- Пожалуй, что так, -- сказал капитан, -- но пусть никто не сможет сказать, что Смельчак осквернил час своего торжества кровью врага. Приготовьте катер!
   Катер немедленно приготовили.
   -- Я не буду лишать вас жизни, -- сказал капитан учителю, -- но я обязан навеки лишить вас возможности оскорблять других мальчиков. Я посажу вас в эту лодку, а вы плывите в ней по воле ветра. Вы найдете в ней два весла, компас, бутылку рома, бочонок воды, кусок свинины, мешок сухарей и мою латинскую грамматику. Ступайте, оскорбляйте туземцев, если сможете их отыскать!
   Несчастный был глубоко уязвлен этой горькой насмешкой. Его посадили в катер, и вскоре он остался далеко позади. Он не пытался грести, но все видели, -- когда в последний раз смотрели на него в корабельные подзорные трубы, -- как он лежит на спине, задрав ноги кверху.
   Теперь подул свежий ветер, и капитан Смельчак отдал приказ держать курс на зюйд-зюйд-вест, но в течение ночи давал иногда небольшой отдых шхуне, отклоняясь на один или два румба к вест-весту или даже к зюйд-весту, если ей было очень тяжело. Затем он отошел ко сну, ибо поистине очень нуждался в отдыхе. Вдобавок к усталости от ратных трудов этот храбрый воин получил в бою шестнадцать ран, но никому ни слова про них не сказал.
   Утром налетел внезапный шквал, а за ним последовали разные другие шквалы. Целых шесть недель ужасным образом гремел гром и сверкала молния. Затем целых два месяца бушевали ураганы. За ними последовали водяные смерчи и бури. Старейший матрос на борту -- а он был очень стар -- в жизни не видывал такой погоды. "Красавица" не имела понятия, где она находится, и плотник доложил, что трюм залит водой на шесть футов и два дюйма. Все до единого каждый день падали без чувств, когда откачивали воду.
   Съестных припасов осталось теперь очень мало. Наш герой приказал выдавать команде уменьшенный паек, а себе самому урезал паек еще больше, чем любому из своих подчиненных. Но бодрость не давала ему худеть. В этом отчаянном положении преданность Запивохи (наши читатели, наверное, не забыли его) была поистине трогательной. Смиренный, но любящий Уильям много раз просил, чтобы его закололи и заготовили впрок для капитанского стола.
   И вот мы приближаемся к поворотному пункту.
   Как-то раз, когда проглянуло солнце и буря утихла, человек на топе мачты (теперь он был уже слишком слаб, чтобы притрагиваться к шляпе, к тому же ее унесло ветром) крикнул:
   -- Дикари!
   Теперь все превратилось в ожидание.
   Вскоре появились полторы тысячи челноков; на каждом из них сидело на веслах по двадцати дикарей, и приближались они в полном порядке. Они были светло-зеленого цвета (то есть дикари) и с большим воодушевлением пели следующую песню:
  
   Жевать, жевать, жевать. Зуб!
   Грызи, грызи. Мясо!
   Жевать, жевать, жевать. Зуб!
   Грызи, грызи. Мясо!
  
   В тот час сгущались вечерние тени, и потому все подумали, что эти простодушные люди на свой лад поют вечерний гимн. Однако слишком скоро оказалось, что их песня -- это перевод молитвы, которую читают перед обедом.
   Как только вождь, великолепно украшенный громадными перьями ярких цветов и похожий на величественного боевого попугая, понял (он в совершенстве понимал английский язык), что этот корабль -- "Красавица" капитана Смельчака, он рухнул ничком на палубу, и невозможно было убедить его встать, пока сам капитан не поднял его и не сказал, что не причинит ему вреда. Все остальные дикари тоже в ужасе рухнули ничком на палубу, и их тоже пришлось поднимать одного за другим. Так слава великого Смельчака летела впереди него и дошла даже до этих детей природы.
   Затем дикари притащили неисчислимое количество черепах и устриц, и матросы сытно пообедали, а также наелись ямса *. После обеда вождь сказал капитану Смельчаку, что в деревне можно поесть еще лучше и что он будет рад отвезти туда капитана и его офицеров. Заподозрив предательство, Смельчак приказал команде своей шлюпки сопровождать его в полном вооружении. Не худо бы всем командирам принимать такие меры предосторожности, которые... но не будем забегать вперед.
   Когда челноки пристали к берегу, ночной мрак озарился пламенем огромного костра. Приказав команде шлюпки (во главе с неграмотным, но неустрашимым Уильямом) держаться поблизости и быть начеку, Смельчак храбро пошел вперед рука об руку с вождем.
   Но как описать удивление капитана, когда он увидел целый хоровод дикарей, поющих хором вышеприведенный варварский перевод предобеденной молитвы и пляшущих, взявшись за руки, вокруг учителя-латиниста, который лежал в корзинке для провизии (с обритой головой), причем два дикаря обваливали его в муке, перед тем как изжарить!
   Тут Смельчак посоветовался со своими офицерами насчет того, что следует предпринять. Между тем несчастный пленник не переставал просить прощения и умолять, чтобы его отпустили. По предложению великодушного Смельчака, в конце концов было решено не жарить учителя, но позволить ему остаться в сыром виде, однако при условии, что он даст два обещания, а именно:
   1. Что он никогда, ни при каких обстоятельствах не будет ничему учить ни одного мальчика.
   2. Что, если его отвезут в Англию, он будет всю жизнь путешествовать в поисках мальчиков, которым нужно писать письменные работы, и будет писать письменные работы для этих мальчиков задаром и никому ни слова про это не скажет.
   Вынув шпагу из ножен, Смельчак приказал учителю поклясться на ее блестящем клинке, что тот выполнит эти условия. Пленник горько плакал и, как видно, глубоко осознал ошибки своей прежней деятельности.
   Но вот капитан приказал команде своей шлюпки приготовиться к залпу, а выстрелив, побыстрее перезарядить ружья.
   -- И будьте уверены, человек двадцать или сорок из вас полетят вверх тормашками, -- проворчал Уильям Запивоха, -- потому что я сам в вас целюсь.
   С этими словами насмешливый, но смертоносный Уильям хорошенько прицелился.
   -- Пли!
   Звонкий голос Смельчака был заглушен громом выстрелов и воплями дикарей. Залп за залпом будили многочисленные эхо. Сотни дикарей были убиты, сотни ранены, а тысячи с воем разбежались по лесам. Учителю-латинисту одолжили лишний ночной колпак и длинный фрак, который он надел задом наперед. Он представлял смехотворное, но жалкое зрелище, и поделом ему.
   Теперь мы видим, что капитан Смельчак с этим спасенным негодяем на борту держит курс на другие острова. На одном из них -- где ели не людей, а свинину и овощи, -- капитан женился (но только по-нарочному) на дочери местного вождя. Здесь он некоторое время отдыхал, получая в дар от туземцев огромное количество драгоценных камней, золотого песка, слоновой кости, сандалового дерева, и страшно разбогател. Разбогател несмотря на то, что почти каждый день делал чрезвычайно дорогие подарки своим матросам.
   Когда наконец на корабль погрузили столько всевозможных ценных вещей, сколько он мог вместить, Смельчак приказал сняться с якоря и повернуть нос "Красавицы" к берегам Англии. Этот приказ выполнили, прокричав троекратное "ура", и, прежде чем село солнце, неуклюжий, но проворный Уильям протанцевал на палубе множество матросских танцев.
   А затем мы видим, что капитан Смельчак находится примерно в трех милях от Мадейры и следит в подзорную трубу за каким-то подозрительным незнакомым кораблем, который приближается к шхуне. Капитан выстрелил из пушки, приказывая кораблю остановиться, а на корабле подняли флаг, и Смельчак тотчас же узнал, что это флаг, висевший на шесте в саду позади его отчего дома.
   Заключив из этого, что отец его отправился в море на поиски своего пропавшего без вести сына, капитан послал свою собственную шлюпку к незнакомому кораблю разузнать, так ли это, и если так, то имеет ли отец вполне благородные намерения. Шлюпка вернулась с подарком, состоявшим из зелени и свежего мяса, и доложила, что незнакомый корабль -- это "Родня", водоизмещением в тысячу двести тонн, а на борту его не только отец капитана, но и мать, и большинство теток и дядей, а также все двоюродные братья и сестры. Смельчаку также доложили, что все его родственники ведут себя подобающим образом и жаждут обнять и отблагодарить его за то, что он оказал им честь своими славными подвигами. Смельчак тотчас же пригласил их позавтракать на борту "Красавицы" на следующее утро и приказал подготовиться к блестящему балу, который должен был длиться целый день.
   В течение этой ночи капитан понял, что вернуть учителя-латиниста на путь истины -- дело безнадежное. Когда оба корабля стояли рядом, этот неблагодарный изменник был уличен в том, что сигнализировал "Родне" и предлагал выдать ей Смельчака. Наутро его первым долгом повесили на рее, после того как Смельчак выразительно объяснил ему, что такова судьба всех обидчиков.
   Когда капитан встретился со своими родителями, они залились слезами. Его дяди и тетки тоже готовы были залиться слезами при встрече с ним, но этого он не потерпел. Его двоюродные братья и сестры были ошеломлены размерами его корабля и дисциплиной его матросов и потрясены великолепием его мундира. Он любезно водил их по всему судну и показывал все достойное внимания. А еще он выстрелил из своих ста пушек и забавлялся, глядя, как перепугались родственники.
   Пир задали такой, какого никогда еще не задавали ни на одном корабле, и продолжался он от десяти часов утра до семи часов следующего утра. Произошел только один неприятный случай. Капитану Смельчаку пришлось заковать в кандалы своего двоюродного брата Тома за дерзость. Впрочем, когда мальчик попросил прощения, его гуманно отпустили на волю, продержав всего несколько часов в одиночном заключении.
   Теперь Смельчак увел свою маму в большую каюту и начал расспрашивать о той молодой девице, в которую он, как все на свете знали, был влюблен. Мама ответила, что предмет его любви находится теперь в школе в Маргете и пользуется морскими купаниями (был сентябрь), но она, мама, подозревает, что друзья молодой девицы все еще противятся их браку. Смельчак тут же решил бомбардировать город, если потребуется.
   С этой целью Смельчак принял команду над своим кораблем и, переправив всех, кроме бойцов, на борт "Родни", приказал этому судну держаться поблизости, а сам вскоре бросил якорь на маргетском рейде. Тут, вооруженный до зубов, он сошел на берег в сопровождении команды своей шлюпки (во главе с верным, хоть и свирепым Уильямом) и потребовал свидания с мэром. Тот вышел из своего кабинета.
   -- Ты знаешь, мэр, как зовут этот корабль? -- в ярости спросил Смельчак.
   -- Нет, -- ответил мэр, протирая глаза, которым он едва смог поверить, когда увидел чудесный корабль, стоявший на якоре.
   -- Его зовут "Красавица", -- сказал капитан.
   -- Ха! -- воскликнул мэр, вздрогнув. -- Так, значит, вы капитан Смельчак?
   -- Он самый.
   Наступило молчание. Мэр затрепетал.
   -- Ну, мэр, выбирай! -- сказал капитан. -- Веди меня к моей невесте, а не то я тебя бомбардирую!
   Мэр попросил два часа отсрочки, чтобы навести справки о молодой девице. Смельчак дал ему только один час и приставил к нему на этот час сторожем Уильяма Запивоху с саблей наголо, которому приказал сопровождать мэра, куда бы тот ни пошел, и проколоть его насквозь, если он будет заподозрен в обмане.
   Через час мэр вернулся ни живой ни мертвый, а за ним по пятам шел Запивоха, совсем живой и отнюдь не мертвый.
   -- Капитан, -- сказал мэр, -- я установил, что молодая девица собирается идти купаться. Уже сейчас она ждет своей очереди получить купальную будку. Прилив еще низкий, но поднимается. Если я сяду в нашу городскую лодку, я не вызову подозрений. Когда молодая девица в купальном костюме войдет в мелкую воду из-под навеса будки, моя лодка станет ей поперек дороги и помешает вернуться на берег. Остальное -- ваше дело.
   -- Мэр, ты спас свой город, -- отозвался капитан Смельчак.
   Тут капитан дал сигнал своей шлюпке приехать за ним, сам сел за руль, а команде приказал грести к пляжу и там остановиться. Все произошло так, как было условлено. Его очаровательная невеста вошла в воду, мэр в лодке проскользнул позади нее, а она смутилась и поплыла на глубокое место, но вдруг... один ловкий поворот руля и один резкий удар веслами на шлюпке, и вот обожающий Смельчак уже обхватил свою возлюбленную сильными руками. Тут ее вопли ужаса перешли в крики радости.
   "Красавица" еще не успела подойти к берегу, а в городе и гавани уже взвились все флаги, зазвонили все колокола, и храбрый Смельчак понял, что ему нечего бояться. Поэтому он решил жениться тут же на месте и дал сигнал на берег, вызывая к себе священника и клерка, которые быстро прибыли на парусной лодке "Жаворонок".
   На борту "Красавицы" снова задали большой пир, в разгаре которого мэра вызвал курьер. Мэр вернулся с известием, что правительство прислало узнать, не согласится ли капитан Смельчак, чтобы в награду за великие услуги, оказанные им родине в качестве пирата, ему пожаловали чин подполковника. Капитан с презрением отверг бы эту нестоящую милость, но его молодая супруга пожелала, чтобы он согласился, и он дал согласие.
   Одно лишь событие произошло, прежде чем славное судно "Родню" отпустили восвояси, одарив богатыми подарками всех на борту. Неприятно рассказывать (но таковы характеры некоторых двоюродных братьев), что Том, неучтивый двоюродный брат капитана Смельчака, был уже связан и ему собирались дать три дюжины ударов плетью за "нахальство и подшучиванье", но супруга капитана Смельчака похлопотала за него, и его пощадили. Затем "Красавицу" снарядили заново, и капитан вместе с молодой женой отплыли в Индийский океан, чтобы там наслаждаться счастьем веки вечные.
  

ЧАСТЬ IV -- Роман. Сочинение мисс Нетти, Эшфорд

{Шести с половиной лет. (Прим. автора.)}

   Есть такая страна, которую я вам покажу, когда научусь понимать географические карты, и где дети все делают по-своему. Жить в этой стране ужасно приятно. Взрослые обязаны слушаться детей, и им никогда не позволяют досиживать до ужина, кроме как в день их рождения. Дети заставляют взрослых варить варенье, делать желе, мармелад, торты, паштеты, пудинги и всевозможное печенье. Если же они не хотят, их ставят в угол, пока не послушаются. Иногда им позволяют чего-нибудь попробовать; но когда они чего-нибудь попробуют, им потом всякий раз приходится давать порошки.
   Одна из жительниц этой страны, миссис Апельсин, очень милая молодая женщина, к несчастью, сильно страдала от своей многочисленной родни. Ей все время надо было присматривать за своими родителями, а у них были родственники и друзья, которые то и дело выкидывали всякие штуки. И вот миссис Апельсин сказала себе: "Я, право, не могу больше так изводиться с этими мучителями; надо мне всех их отдать в школу".
   Миссис Апельсин сняла передник, оделась очень мило, взяла своего грудного ребеночка и пошла с визитом к другой даме, миссис Лимон, содержавшей приготовительную школу. Миссис Апельсин стала на скребок для очистки сапог, чтобы дотянуться до звонка, и позвонила -- "рин-тин-тин".
   Опрятная маленькая горничная миссис Лимон побежала по коридору, подтягивая свои носки, и вышла на звонок -- "рин-тин-тин".
   -- Доброе утро, -- сказала миссис Апельсин. -- Сегодня прекрасная погода. Как поживаете? Миссис Лимон дома?
   -- Да, сударыня.
   -- Передайте ей, что пришла миссис Апельсин с ребенком.
   -- Слушаю, сударыня. Войдите.
   Ребеночек у миссис Апельсин был очень красивый и весь из настоящего воска. А ребенок миссис Лимон был из кожи и отрубей. Но когда миссис Лимон вышла в гостиную со своим ребенком на руках, миссис Апельсин вежливо сказала:
   -- Доброе утро. Сегодня прекрасная погода. Как вы поживаете? А как поживает маленькая Пискунья?
   -- Она плохо себя чувствует. У нее зубки прорезываются, сударыня, -- ответила миссис Лимон.
   -- О! В самом деле, сударыня? -- сказала миссис Апельсин. -- Надеюсь, у нее не бывает родимчиков?
   -- Нет, сударыня.
   -- Сколько у нее зубок, сударыня?
   -- Пять, сударыня.
   -- У моей Эмилии восемь, сударыня, -- сказала миссис Апельсин. -- Не положить ли нам своих деток рядышком на каминную полку, пока мы будем разговаривать?
   -- Очень хорошо, сударыня, -- сказала миссис Лимон. -- Хм!
   -- Мой первый вопрос, сударыня: я вам не докучаю? -- спросила миссис Апельсин.
   -- Нисколько, сударыня! Вовсе нет, уверяю вас, -- ответила миссис Лимон.
   -- Тогда скажите мне, пожалуйста, у вас есть... у вас есть свободные вакансии? -- спросила миссис Апельсин.
   -- Да, сударыня. Сколько вакансий вам нужно?
   -- По правде говоря, сударыня, -- сказала миссис Апельсин, -- я пришла к заключению, что мои дети, -- (ох, я и забыла сказать, что в этой стране всех взрослых называют детьми!), -- что мои дети мне прямо до смерти надоели. Дайте подумать. Двое родителей, двое их близких друзей, один крестный отец, две крестных матери и одна тетя. Найдется у вас восемь свободных вакансий?
   -- У меня их как раз восемь, сударыня, -- ответила миссис Лимон.
   -- Какая удача! Условия умеренные, я полагаю?
   -- Весьма умеренные, сударыня.
   -- Питание хорошее, надеюсь?
   -- Превосходное, сударыня.
   -- Неограниченное?
   -- Неограниченное.
   -- Очень приятно! Телесные наказания применяются?
   -- Как вам сказать... Иногда приходится встряхнуть кого-нибудь, -- сказала миссис Лимон, -- бывает, что и шлепнешь. Но лишь в исключительных случаях.
   -- Нельзя ли мне, сударыня, осмотреть ваше заведение? -- спросила миссис Апельсин.
   -- С величайшим удовольствием покажу вам, сударыня, -- ответила миссис Лимон.
   Миссис Лимон повела миссис Апельсин в класс, где сидело много воспитанников.
   -- Встаньте, дети, -- сказала миссис Лимон, и все встали.
   Миссис Апельсин прошептала миссис Лимон:
   -- Вон тот бледный лысый ребенок с рыжими бакенбардами, он, должно быть, наказан. Можно спросить, что он натворил?
   -- Подойдите сюда, Белый, и скажите этой леди, чем вы занимались, -- сказала миссис Лимон.
   -- Играл на бегах, -- хмуро ответил Белый.
   -- Вам грустно, что вы так плохо вели себя, непослушное дитя? -- спросила миссис Лимон.
   -- Нет, -- сказал Белый, -- мне грустно проигрывать, а выиграть я не прочь.
   -- Вот какой противный мальчишка, сударыня! -- сказала миссис Лимон. -- Ступайте прочь, сэр! А вот это Коричневый, миссис Апельсин. Ох, какой он несносный ребенок, этот Коричневый! Ни в чем не знает меры. Такой прожорливый! Как ваша подагра, сэр?
   -- Скверно, -- ответил Коричневый.
   -- Чего же еще ожидать? -- сказала миссис Лимон. -- Ведь вы едите за двоих. Сейчас же ступайте побегайте. Миссис Черная, подойдите ко мне поближе. Ну и ребенок, миссис Апельсин! Вечно она играет. Ни на один день ее не удержишь дома; вечно шляется где-то и портит себе платье. Играет, играет, играет, играет с утра до ночи и с вечера до утра. Можно ли ожидать, что она исправится?
   -- Я и не собираюсь, -- дерзко проговорила миссис Черная. -- Вовсе не хочу исправляться.
   -- Вот какой у нее характер, сударыня, -- сказала миссис Лимон. -- Поглядишь, как она носится туда-сюда, забросив все свои дела, так подумаешь, что она хотя бы добродушная. Но нет, сударыня! Это такая дерзкая, нахальная девчонка, какой вы в жизни не видывали!
   -- У вас с ними, должно быть, куча хлопот, сударыня? -- сказала миссис Апельсин.
   -- Ах, еще бы, сударыня! -- сказала миссис Лимон. -- Ведь у них такие характеры, они так ссорятся, никогда не знают, что для них полезно, вечно хотят командовать... нет, избавьте меня от таких неразумных детей!
   -- Ну, прощайте, сударыня, -- сказала миссис Апельсин.
   -- Ну, прощайте, сударыня, -- сказала миссис Лимон.
   Затем миссис Апельсин взяла своего ребеночка, отправилась домой и объявила своим детям, которые ей так досаждали, что она всех их поместит в школу. Они сказали, что не хотят ехать в школу; но она уложила их сундуки и отправила их вон из дома.
   -- Ох, ох, ох! Теперь отдохну и успокоюсь! -- сказала миссис Апельсин, откинувшись на спинку своего креслица. -- Наконец-то я отделалась от этих беспокойных сорванцов, слава тебе господи!
   Тут другая дама, миссис Девясил, пришла с визитом и позвонила у входной двери -- "рин-тин-тин".
   -- Милая моя миссис Девясил, -- сказала миссис Апельсин, -- как поживаете? Пожалуйста, пообедайте с нами. У нас будет только вырезка из пастилы, а потом просто хлеб с патокой, но если вы не побрезгаете нашим угощением, это будет так любезно с вашей стороны!
   -- С удовольствием, -- сказала миссис Девясил. -- Буду очень рада. Но как вы думаете, зачем я к вам пришла, сударыня? Догадайтесь, сударыня.
   -- Право, не могу догадаться, сударыня, -- сказала миссис Апельсин.
   -- Вы знаете, я нынче вечером собираюсь устроить маленькую детскую вечеринку, -- сказала миссис Девясил, -- и если вы с мистером Апельсином и ребеночком придете к нам, мы будем в полном составе.
   -- Я просто в восторге, уверяю вас! -- сказала миссис Апельсин.
   -- Как это любезно с вашей стороны! -сказала миссис Девясил. -- Надеюсь, детки вам не наскучат?
   -- Ах, милашки! Вовсе нет, -- ответила миссис Апельсин. -- Я в них души не чаю.
   Тут мистер Апельсин вернулся домой из Сити, и он тоже вошел, позвонив -- "рин-тин-тин".
   -- Джеймс, друг мой, -- сказала миссис Апельсин, -- у тебя усталый вид. Что сегодня делалось в Сити?
   -- Играли в лапту, в крикет и в мяч, дорогая, а от этого прямо из сил выбиваешься, -- ответил мистер Апельсин.
   -- Уж это мне противное, беспокойное Сити! -- сказала миссис Апельсин, обращаясь к миссис Девясил. -- Как там утомительно, правда?
   -- Ах, так трудно! -- сказала миссис Девясил. -- Последнее время Джон спекулировал на кольцах от волчков, и я часто говорила ему по вечерам: "Джон, да стоит ли это всех трудов и усилий?"
   К тому времени поспел обед, поэтому все сели за стол, и мистер Апельсин, разрезая кусок пастилы, сказал:
   -- Только низкая душа никогда не радуется. Джейн, спуститесь в погреб и принесите бутылку лучшего имбирного пива.
   Когда пришла пора пить чай, мистер и миссис Апельсин с ребеночком и миссис Девясил отправились к миссис Девясил. Дети еще не пришли, но бальный зал для них был уже готов и разукрашен бумажными цветами.
   -- Какая прелесть! -- сказала миссис Апельсин. -- Ах, милашки! Как они обрадуются!
   -- А вот я детьми не интересуюсь, -- сказал мистер Апельсин и зевнул.
   -- Даже девочками? -- сказала миссис Девясил. -- Полно! Девочками-то вы интересуетесь!
   Мистер Апельсин покачал головой и опять зевнул.
   -- Все -- вертихвостки и пустышки, сударыня!
   -- Милый Джеймс, -- вскричала миссис Апельсин, оглядевшись по сторонам, -- взгляни-ка сюда! Вот тут в комнате, за дверью, уже приготовлен ужин для милашек. Вот для них немножко соленой лососины, гляди! А вот для них немножко салата, немножко ростбифа, немножко курятины, немножко печенья и чуть-чуть-чуть шампанского!
   -- Да, сударыня, -- сказала миссис Девясил, -- я решила, что лучше им ужинать отдельно. А наш стол вон там в углу, и здесь джентльмены смогут выпить рюмку горячего вина с сахаром и водой и скушать сандвич с яйцом, а потом спокойно поиграть в карты и посмотреть на детей. А у нас с вами, сударыня, будет дела по горло: ведь нам придется занимать гостей.
   -- О, еще бы, надо думать! Дела хватит, сударыня, -- сказала миссис Апельсин.
   Начали собираться гости. Первым пришел толстый мальчик с седым коком и в очках. Горничная привела его и сказала:
   -- Приказано передать привет и спросить, в котором часу за ним прийти.
   На это миссис Девясил ответила:
   -- Никак не позже десяти. Как поживаете, сэр? Входите и садитесь.
   Потом пришло множество других детей: мальчики в одиночку, девочки в одиночку, мальчики и девочки вместе.
   Они вели себя очень нехорошо. Некоторые смотрели на других в монокли и спрашивали: "Это кто такие? Я их не знаю". Некоторые смотрели на других в монокли и говорили: "Как живете?" Некоторым подавали чашки чая или кофе, и они говорили: "Благодарю, весьма!" Многие мальчики стояли столбом и теребили воротнички своих рубашек. Четыре несносных толстых мальчика упорно стояли в дверях, разговаривая про газеты, пока миссис Девясил не подошла к ним и не сказала:
   -- Не мешайте людям входить в комнату, милые мои, этого я никак не могу вам позволить. Если вы будете путаться под ногами, то, как ни грустно, а придется мне отправить вас домой.
   Один мальчик, с бородой и в широком белом жилете, стал, широко расставив ноги, на каминном коврике и принялся греть перед огнем фалды своего фрака, так что его действительно пришлось отправить демон.
   -- Это в высшей степени неприлично, милый мой, -- сказала миссис Девясил, выводя его из комнаты, -- и я не могу этого допустить.
   Заиграл детский оркестр -- арфа, рожок и рояль, -- а миссис Девясил вместе с миссис Апельсин засновали среди детей, уговаривая их приглашать дам и танцевать. Но дети были такие упрямые! Очень долго невозможно было убедить их, чтобы они пригласили дам и стали танцевать. Большинство мальчиков говорило: "Благодарю, весьма! Но не сейчас". А большинство других мальчиков говорило: "Благодарю, весьма! Но не танцую".
   -- Ох, уж эти дети! Всю душу вымотают! -- сказала миссис Девясил, обращаясь к миссис Апельсин.
   -- Милашки! Я в них души не чаю, но они и в самом деле могут всю душу вымотать, -- сказала миссис Апельсин, обращаясь к миссис Девясил.
   В конце концов дети начали медленно и печально скользить под звуки музыки, но и тут они не желали слушаться, а упорно стремились танцевать именно с этой дамой и ни за что не хотели танцевать с той дамой, да еще сердились. И они не желали улыбаться, нет, ни за что на свете; а когда музыка умолкала, все ходили и ходили вокруг комнаты гнилыми парами, словно все остальные умерли.
   -- Ох, до чего же трудно занимать этих противных детей! -- сказала миссис Девясил, обращаясь к миссис Апельсин.
   -- Я в них души не чаю, в этих милашках, но, правда, трудно, -- сказала миссис Апельсин, обращаясь к миссис Девясил.
   Надо сознаться, это были очень невоспитанные дети. Сначала они не желали петь, когда их просили петь; а потом, когда все уже убеждались, что они не будут петь, они пели.
   -- Если вы споете нам еще одну такую песню, милая, -- сказала миссис Девясил высокой девочке в платье из сиреневого шелка, украшенном кружевами и с огромным вырезом па спине, -- мне, как ни грустно, придется предложить вам постель и немедленно уложить вас спать!
   В довершение всего девочки были одеты так нелепо, что еще до ужина платья их превратились в лохмотья. Ведь мальчики волей-неволей наступали им на шлейфы. И все-таки, когда им наступали на шлейфы, девочки опять сердились, и вид у них был такой злой, такой злой! Однако все они, видимо, обрадовались, когда миссис Девясил сказала: "Дети, ужин готов!" И они пошли ужинать, толпясь и толкаясь, словно дома за обедом ели только черствый хлеб.
   -- Ну, как ведут себя дети? -- спросил мистер Апельсин у миссис Апельсин, когда та пошла взглянуть на своего ребеночка.
   Миссис Апельсин оставила ребеночка на полке поблизости от мистера Апельсина, который играл в карты, и попросила его присмотреть за дочкой.
   -- Очаровательно, дорогой мой! -- ответила миссис Апельсин. -- Так смешно смотреть на их ребяческий флирт и ревность! Пойдем посмотрим!
   -- Очень благодарен, милая, -- сказал мистер Апельсин, -- но кто как, а я детьми не интересуюсь.
   И вот, убедившись, что ребеночек в целости и сохранности, миссис Апельсин пошла одна, без мистера Апельсина, в комнату, где ужинали дети.
   -- Что они теперь делают? -- спросила миссис Апельсин у миссис Девясил.
   -- Произносят речи и играют в парламент, -- ответила миссис Девясил миссис Апельсин.
   Услышав это, миссис Апельсин сейчас же вернулась к мистеру Апельсину и сказала:
   -- Милый Джеймс, пойдем! Дети играют в парламент.
   -- Очень благодарен, дорогая, -- сказал мистер Апельсин, -- но кто как, а я не интересуюсь парламентом.
   Тогда миссис Апельсин снова пошла одна, без мистера Апельсина, в комнату, где ужинали дети, посмотреть, как они играют в парламент. Тут она услышала, как один мальчик закричал: "Правильно, правильно, правильно!", а другие мальчики закричали: "Нет, нет!", а другие: "Ближе к делу!", "Хорошо сказано!" и вообще всякую немыслимую чепуху. Затем один из тех несносных толстых мальчиков, которые загораживали вход, сказал гостям, что он встал на ноги (как будто они сами не видели, что он встал на ноги, а не на голову или на что-нибудь другое!), встал на ноги для того, чтобы объясниться и с разрешения своего глубокоуважаемого друга, если тот позволит ему называть его так (другой несносный мальчик поклонился), он начнет объясняться. Затем несносный толстый мальчик начал долго бормотать без всякого выражения (и совсем непонятно) про то, что он держит в руке бокал; и про то, что он пришел нынче вечером в этот дом выполнить, он бы сказал, общественный долг; и про то, что в настоящее время он, положа руку (другую руку) на сердце, заявляет глубокоуважаемым джентльменам, что собирается открыть дверь всеобщему одобрению. Тут он открыл эту дверь словами: "За здоровье хозяйки!" и все остальные сказали: "За здоровье хозяйки!" -- а потом закричали "Ура". После этого другой несносный мальчик начал что-то бормотать без всякого выражения, а после него еще несколько шумливых и глупых мальчиков забормотали все сразу.
   Но вот миссис Девясил сказала:
   -- Не могу больше выносить этот шум. Ну, дети, вы очень мило поиграли в парламент; но в конце концов и парламент может наскучить, так что пора вам перестать, потому что скоро за вами придут.
   Затем потанцевали еще (причем шлейфы девочек рвались даже больше, чем до ужина), а потом за детьми начали приходить, и вам будет очень приятно узнать, что несносного толстого мальчика, который "встал на ноги", увели первым без всяких церемоний. Когда все они ушли, бедная миссис Девясил повалилась на диван и сказала миссис Апельсин:
   -- Эти дети сведут меня в могилу, сударыня... Непременно сведут!
   -- Я просто обожаю их, сударыня, -- сказала миссис Апельсин, -- но они, правда, очень уж надоедают.
   Мистер Апельсин надел шляпу, а миссис Апельсин надела шляпку, взяла своего ребеночка, и они отправились домой. По дороге им пришлось проходить мимо приготовительной школы миссис Лимон.
   -- Интересно знать, милый Джеймс, -- сказала миссис Апельсин, глядя вверх на окно, -- спят они теперь, наши драгоценные детки, или нет?
   -- Ну, я-то не особенно интересуюсь, спят они или нет, -- сказал мистер Апельсин.
   -- Джеймс, милый!
   -- Ты-то ведь в них души не чаешь, -- сказал мистер Апельсин. -- А это большая разница.
   -- Не чаю! -- восторженно проговорила миссис Апельсин. -- Ох, просто души не чаю!
   -- А я нет, -- сказал мистер Апельсин.
   -- Но вот о чем я думала, милый Джеймс, -- сказала миссис Апельсин, сжимая ему руку, -- может быть, наша милая, добрая, любезная миссис Лимон согласится оставить у себя детей на каникулы.
   -- Если ей за это заплатят, бесспорно согласится, -- сказал мистер Апельсин.
   -- Я обожаю их, Джеймс, -- сказала миссис Апельсин, -- так давай заплатим ей!
   Вот почему эта страна дошла до такого совершенства и жить в ней было так чудесно. Взрослых людей (как их называют в других странах) вскоре совсем перестали брать домой на каникулы, после того как мистер и миссис Апельсин не стали брать своих; а дети (как их называют в других странах) держали их в школе всю жизнь и заставляли слушаться.
  

КОММЕНТАРИИ

  
   Впервые был напечатан в американском журнале "Our Joung Folks" в январе -- мае 1868 года.
  
   Галеон -- старинный военный испанский корабль.
   Ямс -- съедобный клубень тропического растения, произрастающего в Индии и на Вест-Индских островах,

М. Серебрянникова

  
  
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru