Диккенс Чарльз
Холодный дом

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Bleak House.
    Перевод И. А. Бирилева.
    Текст издания: журнал "Отечественныя Записки", NoNo 1-12, 1854.

ХОЛОДНЫЙ ДОМЪ.
РОМАНЪ ЧАРЛЬЗА ДИККЕНСА.

ПЕРЕВОДЪ СЪ АНГЛІЙСКАГО.

Часть первая.

ГЛАВА I.
Безконечный Процесъ.

   Лондонъ. Михайловъ-день прошелъ; лордъ-канцлеръ предсѣдательствуетъ въ Линкольнской Палатѣ. Ноябрь; немилосердо-гадкая погода; за улицахъ грязь. Дымъ изъ трубъ ловятся на мостовую, осыпая ее мелкой черной пылью, словно снѣгомъ, одѣтымъ въ трауръ по солнцѣ; собакъ не узнаешь: всѣ въ грязи; да и лошади не лучше: грязь покрываетъ ихъ во самыя шоры. Пѣшеходы, подъ вліяніемъ дурнаго времени, очень не въ-духѣ; задѣваютъ другъ друга зонтиками, скользятъ и падаютъ на поворотахъ улицъ, гдѣ тысячѣ другихъ пѣшеходовъ скользили ужъ и падали съ начала дня,-- если онъ, въ-самомъ-дѣлѣ, начинался, прибавляя, но краямъ троттуара, новые слои грязи, какъ проценты на капиталъ.
   Туманъ повсюду, туманъ вверхъ по рѣкѣ, текущей среди зеленѣющихъ островковъ и лужаекъ; туманъ внизъ по рѣкѣ, пробирающейся среди безчисленныхъ рядовъ кораблей и омывающей грязные берега большаго и грязнаго города; туманъ надъ эссекскими болотами; туманъ надъ кентскими высотами; туманъ ползетъ по каютамъ угольныхъ судовъ, стелется по палубамъ, лѣзетъ вверхъ по снастямъ кораблей и смотрится въ люки бортовъ; туманъ ѣстъ глаза и щекочетъ гортани старыхъ гринвичскихъ инвалидовъ, сопящихъ у огонька въ своихъ комнаткахъ; туманъ норовитъ въ чубукъ и трубку гнѣвнаго шкипера, курящаго послѣ обѣда въ своей тѣсной каюткѣ; туманъ пощипываетъ пальцы рукъ и ногъ разбитнаго шкиперскаго юнги, торчащаго на палубѣ; прохожіе на мостахъ, окруженные туманнымъ сводомъ со всѣхъ сторонъ, какъ-будто плывутъ на воздушномъ шарѣ, въ сѣрыхъ облакахъ.
   Газъ мерцаетъ сквозь туманъ тамъ-и-сямъ по улицамъ, краснѣе солнца, освѣщающаго смокшее поле и плугъ землепашца; большая часть лавокъ засвѣтила огни двумя часами ранѣе обыкновеннаго; газъ, подумаешь, обидѣлся этимъ, потому-что свѣтитъ такимъ мутнымъ и неопредѣленнымъ свѣтомъ.
   Сырой вечеръ еще сырѣе, густой туманъ еще гуще и грязныя улицы еще грязнѣе близь стараго свинцоваго, навѣса, осѣняющаго съ незапамятнаго времени входъ въ старое, крытое свинцомъ строеніе Темпля; рядомъ съ Темплемъ, въ Линкольнской Палатѣ, въ самомъ сердцѣ тумана, предсѣдательствуетъ лордъ-канцлеръ въ своей канцеляріи.
   Въ такой ненастный день въ Обер-Канцеляріи долженъ присутствовать лордъ обер-канцлеръ: онъ, въ-самомъ-дѣлѣ, и присутствуетъ, въ напудренномъ парикѣ, какъ-бы увѣнчанный туманною ореолою, въ мягкомъ креслѣ, обитомъ краснымъ сукномъ; къ нему обращена широкая фигура адвоката, съ густыми, какъ лѣсъ, бакенбардами, съ пискливымъ голоскомъ и съ безконечнымъ сверткомъ бумагъ подъ-мышкой; вниманіе ея, повидимому, устремлено на фонарь, укрѣпленный на крышѣ; но тамъ, кромѣ тумана, взоръ ея ничего не встрѣчаетъ. Въ такой скверный день въ Обер-Канцеляріи, должно находиться нѣсколько дюжинъ юристовъ. Въ-самомъ-дѣлѣ, вотъ они, глубоко-погруженные въ одинъ изъ десяти тысячъ пунктовъ безконечнаго процеса, подставляютъ, ори всякомъ скользкомъ обстоятельствѣ; другъ другу ногу, путаются по горло въ судейскихъ крючковъ, готовятъ потоки рѣчей въ широкихъ головахъ своихъ, охраняемыхъ париками изъ козьей шерсти и конской гривы, и разъягрываютъ poли честности и справедливости съ такимъ невозмутимымъ тактомъ, какой нехудо имѣть самымъ искуснымъ актерамъ. Въ такой ненастный день, въ Обер-Канцеляріи, должны быть различные ходатаи по дѣламъ, изъ которыхъ двое или трое почили ихъ въ наслѣдство отъ разбогатѣвшихъ отцовъ своихъ; и въ-самомъ-дѣлѣ, ходатаи стоятъ, выстроенные къ линію, въ устланномъ цыновками кладезѣ (на днѣ котораго вы тщетно цоискали бы истины), между краснымъ столомъ регистратора и шелковыми тогами, вооруженными билетами, актами, репликами, ордерами, декретами, свидѣтельствами, циркулярами, объясненіями.
   Что это за палата мрачная и темная? Бѣдно освѣщена она тусклыми свѣчками; какъ надъ болотомъ, стелется въ ней безвыходно густой туманъ; ея стекла едва пропускаютъ дневной свѣтъ; прохожій, непосвященный въ ея тайны, случайно заглянувъ сквозь дверное стекло, отпрыгнетъ отъ ея порога, испуганный гробовымъ голосомъ, раздающимся изъ глубины комнаты, гдѣ высокіе парики присутствующихъ утопаютъ въ туманномъ облакѣ -- это палата Обер-Канцеляріи.
   Кто въ такое ненастное время сидитъ въ Обер-Канцеляріи, кромѣ лорда-канцлера, адвоката на очереди, двухъ или трехъ адвокатовъ, небывающихъ никогда очередными и вышепоименованнаго кладезя съ ходатаями? Здѣсь сидятъ еще, пониже судьи, украшеннаго парикомъ и тогой, вопервыхъ, регистраторъ, потомъ два или три крючка, два ни три сутяги, одной съ нимъ масти. Всѣ они зѣваютъ, потому-что стравила скука отъ процеса по дѣлу о Жарндисахъ (дѣло за очереди), проведшаго сквозь огонь и воду. Стенографы, докладчики палаты и корреспонденты газетъ отчаливаютъ всякій разъ съ остальными мелкими членами правосудія, какъ-только процесъ Жарндисовъ появляется на сцену -- мѣста ихъ пусты, На боковой скамейкѣ стоитъ, прижавшись къ стѣнѣ, маленькая, сумасшедшая старушонка въ измятомъ чепцѣ; всякій разъ бываетъ она въ палатѣ отъ начала до конца засѣданія, всякій разъ ждетъ она какого-нибудь неяснаго приговора въ свою пользу. Говорятъ, что она или принадлежитъ, или, по-крайней-мѣрѣ, принадлежала къ числу просителей; но навѣрное никто не знаетъ -- кону какое до нея дѣло? Она носятъ съ собой въ ридикюлѣ маленькій сверточекъ, который называетъ своими документами и который преимущественно состоитъ изъ кусочковъ бумаги и сухой травы.
   Блѣднолицый и худощавый заключенный приходитъ, подъ стражею, съ полдюжины разъ, чтобъ лично защищать себя противъ возложеннаго за него обвиненія, яко-бы онъ, оставаясь единственнымъ душеприкащикомъ, запутался въ отчетахъ, о которыхъ никто не знаетъ, имѣлъ ли онъ какое-либо свѣдѣніе. Другой, разоренный истецъ, періодически является изъ Шропшайра и имѣетъ сильное поползновеніе обратиться къ лорду-канцлеру, по окончанія присутствія; никто не можетъ вразумить его, что лордъ-канцлеръ и не подозрѣваетъ О его существованіи. Шропшайрскій истецъ садится на выгодномъ мѣстѣ, не спускаетъ глазъ съ судья и норовитъ воскликнуть самымъ жалобнымъ басомъ: "милордъ!" какъ-только тотъ привстанетъ съ мѣста. Нѣсколько писцовъ и палатскихъ сторожей, видавшихъ этого господина, остаются въ канцеляріи, ожидая какой-нибудь забавной выходки съ его стороны, чтобъ развеселиться на зло нахмурившейся погодѣ.
   Дѣло о Жарндисахъ плетется нога за ногу. Этотъ пугающій процесъ, отъ времени сдѣлался такъ запутанъ и многосложенъ, что ни единая душа не понимаетъ его; всего менѣе понимаютъ его истцы. Безчисленное множество дѣтей родилось во время процеса, безчисленное множество молодыхъ людей переженилось, безчисленное множество стариковъ отправилось на тотъ свѣтъ; множество людей съ отчаяніемъ узнали, что они попались въ процесъ по дѣлу Жарндисовъ, сами не зная, какъ и зачѣмъ; цѣлыя семейства наслѣдовали баснословную ненависть къ этому дѣлу. Маленькій отвѣтчикъ, или истецъ, которому обѣщали купить хорошенькую картонную лошадку, если процесъ по дѣлу о Жарндисахъ кончится въ пользу его папеньки, не только сдѣлался совершенныхъ мужчиной и владѣлъ настоящими лошадьми, но ужъ успѣлъ умереть. Судейскія красавицы, изъ расцвѣтавшихъ дѣвушекъ, увяли бабушками и прабабушками; безчисленные списки именъ, запутанныхъ въ процесъ, сдѣлались истинными списками усопшихъ; на всемъ земномъ шарѣ не осталось, можетъ-быть, и трехъ Жарндисовъ съ-тѣхъ-поръ, какъ старому Тому Жарндису вздумалось наложить на себя руку, въ кофейной, находящейся въ Канцелярской Улицѣ; но все еще въ процесѣ по дѣлу Жарндисовъ не видать заповѣднаго конца.
   Процесъ по дѣлу о Жарндисахъ сдѣлался предметомъ юридической шутки -- вотъ лучшій плодъ его. Многимъ причинилъ онъ смерть; по-крайней-мѣрѣ, теперь, сталъ забавою для юристовъ. Во всѣхъ палатахъ Темпля нѣтъ канцеляриста, который бы не вклеилъ въ него собственноручнаго отношенія; нѣтъ канцлера, который бы не участвовалъ въ немъ, бывъ адвокатомъ. Много прекраснаго говорится о немъ старыми обер-адвокатами, за бутылкой портвейна, послѣ дружескаго обѣда; новички въ адвокатствѣ считаютъ законнымъ долгомъ поостриться надъ нимъ. Послѣдній лордъ-канцлеръ, ловко съострилъ однажды: какъ-то мистеръ Блоурсъ, самый затѣйливый изъ судейскихъ крючковъ, говоритъ, что это-де можетъ случиться только тогда, когда съ неба посыплется картофель; "или тогда, мистеръ Блоурсъ, поправляетъ его покойный, когда мы покончимъ дѣло о Жарндисахъ"; эта острота пришлась очень по-сердцу всѣмъ крючкодѣямъ и сутягамъ.
   Сколькихъ людей, непричастныхъ къ дѣлу, процесъ Жарндисовъ запуталъ и разорилъ -- этотъ вопросъ неисчерпаемъ. Начиная отъ главнаго судьи, на шкапахъ котораго запыленными грудами лежатъ бумаги но дѣлу о Жарндисахъ, до простаго писаря въ Палатѣ Шести Писарей, который переписалъ десять тысячъ листовъ въ этомъ безконечномъ дѣлѣ, ни одна человѣческая душа не сдѣлалась лучше. Даже мальчишки, служащіе на посылкахъ у прокурора, разсказывающіе просителямъ разныя небылицы, что, напримѣръ, мистеръ какой-нибудь Чизль, или Мизль, по горло заваленъ работой съ утра до вечера и разбираетъ ихъ дѣло, даже, говорю я, и эти мальчишки идутъ ужъ по кривой дорогѣ, всасывая въ себя все дурное изъ процеса по дѣду Жарндисовъ. Ходатай по дѣлу зашибъ, правду сказать, хорошую деньгу, зато вышелъ изъ вѣры и заклеймилъ все свое племя. Разнымъ Чизлямъ и Мизлямъ взошло въ привычку обѣщать попустому заглянуть въ дѣльцо и посмотрѣть, что выйдетъ для какого-нибудь Дризля, которому не очень-ловко чувствуется, когда окончится дѣло о Жарндисахъ. Даже тѣ, которые наблюдали за его ходомъ изъ очень-отдаленнаго круга, нечувствительно попали на ложную дорогу.
   Такъ, въ самомъ сердцѣ тумана, предсѣдательствуетъ обер-лордъ канцлеръ въ своей канцеляріи.
   -- Мистеръ Тенгль! взываетъ несовсѣмъ-смѣло лордъ-обер -канцлеръ, ошеломленный въ послѣднемъ засѣданія извѣстнымъ краснорѣчіемъ этого ученаго мужа.
   -- Милордъ (вмѣсто милордъ)! отвѣчаетъ мистеръ Тенгль.-- Мистеръ Тенгль знаетъ больше всякаго въ дѣлѣ о Жарндисахъ. Онъ славится своимъ знаніемъ, какъ-будто, кромѣ этого дѣла, онъ ничего не читаетъ съ-тѣхъ-поръ, какъ оставилъ школу.
   -- Скоро вы составите пояснительную записку?
   -- Млордъ, нѣтъ; бездна пунктовъ; мой долгъ повиноваться, млордъ! вотъ отвѣтъ, который вырывается изъ ученой груди мистера Тенгля.
   -- Я думаю, многіе изъ адвокатовъ хотѣли бы сегодня защищать своихъ кліентовъ? спрашиваетъ лорд-канцлеръ съ едва-замѣтной улыбкой.
   Восьмнадцать ученыхъ друзей мистера Тенгля, каждый съ небольшой тетрадкой въ восьмнадцать сотенъ листовъ, вскочили съ мѣстъ своихъ какъ восьмнадцать фортепьянныхъ молоточковъ, отвѣсили восьмнадцать поклоновъ и погрузились снова въ свои восьмнадцать мѣстъ мрака и неизвѣстности.
   -- Хорошо, въ среду на предбудущей недѣлѣ, говорятъ лорд-канцлеръ.-- Хотя сегодня рѣшили еще только одинъ пунктъ, разсмотрѣли одну только почку наслѣдственнаго древа, разросшагося въ цѣлый лѣсъ, однакожъ, когда-нибудь да прійдутъ же къ концу.
   Канцлеръ встаетъ, адвокаты встаютъ; заключеннаго уводятъ; шропшайрскій посѣтитель восклицаетъ: "Милордъ!" Крючки и сутяги презрительно требуютъ тишины и злобно мѣряютъ взоромъ шропшайрскаго посѣтителя.
   -- Относительно молодой дѣвушки... продолжаетъ канцлеръ, все-еще по дѣлу Жарндисовъ.
   -- Прошу прощенья, млордъ! мальчика... недослушавъ подсказалъ мистеръ Тенгль.
   -- Относительно, продолжаетъ канцлеръ, возвысивъ голосъ и съ особеннымъ выраженіемъ: -- молодой дѣвушки и мальчика... молодыхъ людей (мистеръ Тенгль срѣзался), которыхъ а представилъ сегодня суду и которые тонеръ находятся въ моей особенной комнатѣ, я объясню вамъ, что хочу ихъ видѣть и лично удостовѣриться, можно ли имъ дозволить жить у ихъ дяди. (Мистеръ Тенгль опять на ногахъ.)
   -- Прошу прощенья, милордъ! онъ на томъ свѣтѣ! восклицаетъ онъ.
   -- У ихъ... и канцлеръ начинаетъ разбирать, сквозь двойное стекло своихъ очковъ, бумаги, лежащія на его конторкѣ: -- дѣдушки...
   -- Прошу прощенья, млордъ! жертва отчаянія: наложилъ на себя руку.
   Въ такой критическій моментъ для лорда-канцлера, вдругъ изъ заднихъ слоевъ тумана является крошечный адвокатъ и восклицаетъ громовымъ басомъ:
   -- Ваша милость, милордъ, позвольте сказать: я за ихъ дѣдушку; онъ мнѣ родственникъ -- это всякій знаетъ; я не приготовился объяснить предъ вами, въ какомъ колѣнѣ наше родство; но онъ мнѣ родственникъ -- это всякій знаетъ!
   Выслушавъ эту сентенцію, какъ замогильное посланіе, раздавшееся отъ одного конца палаты до другаго, крошечный адвокатъ погрузился снова въ туманъ, и любопытный глазъ не отъищетъ его.
   -- Я хочу переговорить съ обоими молодыми людьми, снова говоритъ канцлеръ: -- и лично удостовѣриться, удобно ли имъ будетъ жить съ ихъ родственникомъ. Завтра, при началѣ засѣданія, мы опять займемся этимъ дѣломъ.
   Канцлеръ ужъ готовъ откланяться, какъ вдругъ шропшайрскій посѣтитель снова пытается крикнуть: "милордъ!" но канцлеръ, зная его привычку, мгновенно исчезаетъ; за нимъ исчезаютъ и всѣ. Батарея синихъ мѣшковъ заряжается усиленными зарядами штемпельныхъ бумагъ и уносится писарями; маленькая сумасшедшая старушка уходитъ съ своими документами; пустыя палаты запираются.
   

ГЛАВА II.
Леди Дедлокъ.

   Въ этотъ мрачный день намъ нужно бросить взглядъ на большой свѣтъ только вскользь.
   Миледи Дедлокъ возвратилась въ свой городской отель, за нѣсколько дней до отъѣзда въ Парижъ, гдѣ она проведетъ нѣсколько недѣль; дальнѣйшія желанія миледи неизвѣстны: такъ говоритъ великосвѣтская молва, на радость Парижу; а великосвѣтская молва знаетъ всѣ фешонэбльные пріемы; знать, кой-что другое -- фи! это было бы mauvais genre. Миледи Дедлокъ была до-сихъ-поръ, какъ она говоритъ, въ дружеской бесѣдѣ, въ своихъ владѣніяхъ въ Линкольншайрѣ; но воды въ Линкольншайрѣ разлились, размыли и затопили арки подъ мостомъ, ведущимъ въ паркъ; долина обратилась въ непроходимую рѣку, поникшія деревья -- въ острова, и дождикъ съ утра до ночи, рябилъ и колыхалъ поверхность вода. Владѣнія миледи Дедлокъ сдѣлались ужасными. Погода впродолженіе нѣсколькихъ недѣль была такъ сыра, что деревья, кажется, отсырѣли и разбухли, какъ кисель, такъ-что не рубились, а рѣзались топоровъ дровосѣка и падали на землю безъ всякаго шума. Промокнувшая лань вязла глубоко въ промокнувшемъ грунтѣ. Выстрѣлъ изъ ружья терялъ въ сыромъ воздухѣ свой острый звукъ и дымъ съ полей медленно плылъ сѣрымъ облачкомъ къ синевато-зеленѣющимъ вершинамъ холмовъ, составляющихъ задній планъ на картинѣ падающаго дождя. Видъ изъ оконъ будуара миледи Дедлокъ переходилъ поперемѣнно отъ грязно-сѣраго къ грязно-темному и впадалъ, наконецъ, совершенно въ китайскую тушь. Мраморныя вазы, украшающія каменныя террасы, обратилась въ дождевыя урны и тяжелыя капля дождя во всю ночь не переставали падать на мощеную аллею. Миледи Дедлокъ (она бездѣтна) взглянула изъ окна своей комнаты. Печальный видъ окончательно разстроилъ нервы ея и она призналась, что въ Линкольншайрѣ умираетъ съ тоски.
   Поэтому-то она и возвратилась изъ Линкольншайра, покинувъ его дождю, кроликамъ, дикимъ козамъ, куропаткамъ и фазанамъ. Портреты Дедлоковъ, давно-прошедшихъ временъ, еще долго казались мрачными привидѣніями на сырыхъ стѣнахъ замка, пока, наконецъ, управитель не обошелъ всѣ комнаты медленнымъ шагомъ и не спустилъ на всѣхъ окнахъ густыя сторы; и когда снова выглянутъ эти тѣни Дедлоковъ -- не скажетъ фешонэбльное соображеніе, которое до мелочей знаетъ все прошедшее и настоящее, но не знаетъ будущаго.
   Сэръ Лейстеръ Дедлокъ полными двадцатью годами старше миледи; и вотъ ужъ нѣсколько лѣтъ, какъ онъ не старѣется: ему постоянно шестьдесятъ-пять и никогда не будетъ щестидесяти-шести, а ужъ шестидесяти-семи -- и говорятъ нечего. Повременамъ мучитъ его подагра, отчего его поступь очень-нетверда. Свѣтлосѣдые волосы и бакенбарды, кружевныя брыжки, бѣлый, какъ свѣтъ, жилетъ, синій фракъ, вѣчно-застегнутый на всѣ блестящія пуговицы -- даютъ ему важную осанку. Съ миледи онъ во всѣхъ отношеніяхъ церемоненъ и безукоризненно-вѣжливъ, высоко цѣнитъ ея личныя достоинства. Любезность его къ миледи не измѣнилась ни на волосъ съ первой минуты ихъ знакомства.
   Онъ женился на ней по любви. Поговаривали, будто бы она не важнаго происхожденія; но что за бѣда, когда, въ замѣнъ-того, она обладаетъ такимъ запасомъ красоты, настойчивости и здраваго смысла, съ которыми можно пристроить, очень-выгодно, цѣлый легіонъ хорошенькихъ дѣвушекъ. Богатство и положеніе въ свѣтѣ, вмѣстѣ съ этими качествами, должны были несомнѣнно ее возвысить; и вотъ ужъ нѣсколько лѣтъ миледи Дедлокъ была лучшею звѣздою и стояла въ апогеѣ фешонэбльнаго горизонта.
   Что Александръ горько плакалъ, когда не оставалось ни одного міра для его побѣдъ -- всякій это знаетъ, или по-крайней-мѣрѣ, долженъ знать, какъ обстоятельство, часто-повторяемое. Съ миледи Дедлокъ, завоевавшей весь фешонэбльный міръ, случилось иначе: въ ней температура понизилась не до точки таянія, а до точки замерзанія (хотя педагоги и утверждаютъ, что это все-равно; однакожъ мнѣ позволительно имѣть и свое убѣжденіе); какая-то холодность ко всему, инерція чувствъ, мыслей я желаній, невозмутимое спокойствіе -- вотъ трофеи ея побѣдъ.
   Она еще очень-хороша, и если не въ первомъ цвѣту своемъ, то все-таки далеко ей до осени; тонкія черты лица ея имѣютъ больше пріятной миловидности, чѣмъ правильной красоты.
   Миледи Дедлокъ, возвратилась изъ своихъ линкольншайрскихъ помѣстій (горячо слѣдимая фешонэбльной молвой) въ городской отель свой, чтобъ провести нѣсколько дней до отъѣзда въ Парижъ, гдѣ она пробудетъ нѣсколько недѣль; а что будетъ дальше -- неизвѣстно. Въ ея городской отель является, въ этотъ ненастный и грязный день, устарѣлый джентльменъ, прокуроръ и совѣтникъ въ Обер-Канцеляріи. Онъ имѣетъ честь быть повѣреннымъ въ дѣлахъ фамиліи Дедлоковъ и хранитъ въ своей конторѣ такое несметное множество желѣзныхъ сундуковъ, съ надписью Дедлокъ, какъ-будто бы баронетъ былъ законный штемпель на деньгахъ всего государства. Чрезъ дворы, по лѣстницамъ, сквозь коридоры, чрезъ амфиладу блестящихъ копать -- чрезъ волшебную страну для посѣтителя и грустную пустыню для обитателя -- ведетъ напудренный Меркурій стараго джентльмена на усмотрѣніе миледи.
   Старый джентльменъ невзраченъ на видъ, но, говорятъ, сколотилъ порядочную копейку, составляя аристократическіе брачные контракты и духовныя завѣщанія, такъ-что карманъ его тугонекъ. Онъ считается безмолвнымъ хранителемъ семейныхъ тайнъ, атмосфера которыхъ окружаетъ его со всѣхъ сторонъ. Замкнутое на всѣ пуговицы, безотвѣтное на каждый лучъ свѣта, платье его служатъ совершенной вывѣской его характера. Онъ никогда ни о чекъ не говоритъ, какъ только о дѣлахъ, а то, когда его спрашиваютъ; его иногда можно встрѣтить безмолвнаго, во совершенно какъ дома, на углу обѣденнаго стола, въ высшемъ обществѣ или близъ дверей салоновъ, гдѣ фешонэбльный кругъ очень-говорливъ; всѣ его знаютъ; половина пэровъ останавливается передъ нимъ и спрашиваетъ:-- ну, какъ вы можете, мистеръ Телькингорнъ? Онъ съ важностью принимаетъ ихъ привѣтствія и хоронитъ въ груди своей, гдѣ погребено все, что онъ знаетъ.
   Сэръ Лейстеръ Дедлокъ въ покояхъ миледи и совершенно-счастливъ, что встрѣтилъ мистера Телькингорна: на немъ, изволите видѣть, какая-то печать обветшалости, которая очень по-сердцу сэру Лейстеру.
   Такихъ ли идей о себѣ мистеръ Телькингорнъ? Богъ знаетъ; можетъ-быть и такихъ, можетъ-быть и нѣтъ; но вотъ замѣчательное обстоятельство, которому подчиняется все, соприкасающееся съ миледи Дедлокъ, какъ путеводительницей и представительницей своего маленькаго міра. Она считаетъ себя неразгаданнымъ существомъ, внѣ ряда обыкновенныхъ смертныхъ; то же подтверждаетъ и зеркало, въ которое она смотрится очень-часто, между-тѣмъ, какъ всякая тусклая, маленькая звѣздочка, вращающаяся около нея, начиная отъ горничной до директора Итальянской Оперы, знаетъ какъ-нельзя-лучше ея слабости и капризы, и по нимъ составляетъ такой вѣрный, нравственный масштабъ миледи, какую вѣрную мѣрку стана имѣетъ ея портниха. Нужно ли ввести въ моду новую одежду, новый обычай, новаго пѣвца, новаго балетмейстера, новый уборъ, вообще что-нибудь новое -- найдется тысячи людей, тысячи цеховъ, которыхъ миледи Дедлокъ считаетъ распростертыми у ногъ своихъ, которые разскажутъ вамъ, какъ пять своихъ пальцевъ, весь ея характеръ и какъ надо приняться за дѣло. Они питаютъ всѣ ея мелочныя прихоти, притворяются ползущими за ея стонами, а въ самомъ-то дѣлѣ увлекаютъ ее за собою, а съ нею вмѣстѣ и ея поклонниковъ и поклонницъ, какъ Лемюель Гюливеръ увлекъ за собою могущественный флотъ могущественныхъ Лилипутовъ.
   Если вамъ хочется обратиться къ нашимъ покупателямъ, сударь, говорятъ ювелиры Блезъ и Сперкль -- подразумѣвая подъ словомъ свои покупатели никого другаго, какъ леди Дедлокъ и ея хвостъ -- такъ вы, сударь, имѣйте въ гаду, что это публика не какая-нибудь: на нее надо дѣйствовать умѣючи, нападать на слабую ея сторону; а слабая ея сторона вотъ въ томъ да въ этомъ... Чтобъ пустить въ ходъ эту матерію, господа -- говорятъ Шинъ и Глоссъ, купцы, друзьямъ своимъ фабрикантамъ -- такъ поклонитесь-ка намъ; мы знаемъ какъ выучатъ къ себѣ модныхъ покупателей, знаемъ какъ пустить въ ходъ свой товарецъ.
   Если вамъ, сударь, хочется, чтобъ эта картинка была на столахъ модныхъ моихъ посѣтителей, говоритъ мистеръ Следдери, библіотекарь, или если вамъ, сударь, хочется, чтобъ этотъ карло, или этотъ великанъ, были представлены моднымъ моимъ посѣтителямъ, или, можетъ, вамъ, сударь, хочется съискать покровительство фешонэбльныхъ моихъ посѣтителей, для такого-то или другаго заведенія, такъ вы, сударь, обратитесь ко мнѣ: я, сударь, изучилъ, какъ пять своихъ пальцевъ, фешонэбльный кругъ, и я вамъ, сударь, скажу по секрету, безъ всякаго хвастовства, что верчу имъ какъ хочу. И въ этомъ мистеръ Следдери, какъ честный человѣкъ, не солгалъ ни на волосъ.
   Между-тѣмъ мистеръ Телькингорнъ, быть-можетъ, знаетъ, а, быть-можетъ, и нѣтъ, что происходитъ сію минуту въ душѣ Дедлоковъ.
   -- Дѣло миледи было опять представлено канцлеру, мистеръ Телькингорнъ? спросилъ сэръ Лейстеръ, подавая ему руку.
   -- Точно такъ-съ, и сегодня его представляли, отвѣчаетъ мистеръ Телькингорнъ, сдѣлавъ легкій поклонъ миледи, которая сидитъ на софѣ у огня, осѣняя лицо свое вѣеромъ.
   -- Я думаю, безполезно спрашивать, говоритъ миледи, все-таки подъ вліяніемъ скуки, нагнанной на нее въ линкольншейрскомъ помѣстьи: -- сдѣлано ли что-нибудь въ мою пользу?
   -- Ничего такого не сдѣлано, что могло бы назваться чѣмъ-нибудь, отвѣчаетъ мистеръ Телькингорнъ.
   -- И никогда ничего не будетъ сдѣлано, говоритъ миледи.
   Сэръ Лейстеръ, безъ особеннаго негодованія, смотритъ на то, что дѣло тянется безконечно; онъ считаетъ эту привычку -- тянуть дѣло и брать за нихъ взятки, чѣмъ-то законнымъ, истинно-великобританскимъ; къ-тому же, процесъ шелъ не о жизни и смерти, а о той небольшой части приданаго, которую принесла ему съ собою леди, и онъ увѣренъ, что для его имени, для имени Дедлоковъ, забавная вещь стоить въ самомъ процесѣ, а не въ его заглавія.
   -- По вашему дѣлу, говоритъ мистеръ Телькингорнъ: -- есть нѣсколько новыхъ показаній; и такъ-какъ они коротки и я имѣю, можетъ-быть, скучную привычку не упускать ни одного обстоятельства по ходу дѣла, не доведя его до свѣдѣнія моихъ кліентовъ (тонкая штука этотъ мистеръ Телькингорнъ! ни на волосъ не прійметъ на себя отвѣтственности больше, сколько надо), и такъ-какъ я вижу, что вы намѣрены отправиться въ Парижъ, то я и принесъ ихъ съ собою.
   Сэръ Лейстеръ также ѣхалъ въ Парижъ, но, это въ скобкахъ, фешенэбльная молва гласила только о миледи.
   Мистеръ Телькингорнъ вынимаетъ изъ кармана бумаги, проситъ позволенія положитъ ихъ на золотыя бездѣлушки, разбросанныя по столу миледи, вооружаетъ носъ свой очками и начинаетъ читать при свѣтѣ лампы съ колпакомъ.
   Въ Обер-Канцеляріи. Въ процесѣ по дѣлу Жона Жарндиса и...
   Миледи прерываетъ его и проситъ не мучить ея слухъ, если это возможно, варварскими судейскими терминами.
   Мистеръ Телькингорнъ, пропустивъ нѣсколько строкъ, продолжаетъ снова чтеніе; миледи совершеннѣйшимъ и умышленнѣйшимъ образомъ не слушаетъ его. Сэръ Лейстеръ, развалясь въ большихъ креслахъ, смотритъ на огонь въ каминѣ, и любуется изгибами и многоглагольствіемъ судейскаго краснорѣчія, термины котораго строются передъ нимъ въ ряды м слагаются ловко, въ какую-то національную крѣпость. Случаюсь, что огонь въ каминѣ очень запылалъ, миледи не могла укрыться своимъ опахаломъ, потому-что оно болѣе красиво, чѣмъ полезно; оно очень-много стоитъ денегъ, но имѣетъ очень-малую поверхность; миледи неренѣняла свое положеніе, отвернулась отъ огня я очутилась прямо противъ бумагъ; глядитъ на нихъ внимательно, наклонилась надъ ними и вдругъ, ни съ того, ни съ другаго, спросила:
   -- Кто ихъ переписывалъ?
   Мистеръ Телькингорнъ сталъ въ-тупикъ отъ такого неожиданнаго вниманія и необыкновенной интонаціи голоса.
   -- Это называется у васъ канцелярскимъ почеркомъ? спросила она, смотри на него съ обыкновеннымъ, свойственнымъ ей ласкающимъ выраженіемъ и играя вѣеромъ.
   -- Несовсѣмъ. Кажется (мистеръ Телькингорнъ во время отвѣта разсматриваетъ рукопись), кажется, канцелярскій почеркъ пріобрѣтенъ ужъ тогда, когда рука была сформирована. Впрочемъ, зачѣмъ это вы спрашиваете?
   -- Такъ, чтобъ сколько-нибудь прервать эту несносную монотонію. Пожалуйста, продолжайте!
   Мастеръ Телькингорнъ опять читаетъ. Жаръ становятся сильнѣе; миледи прикрываетъ лицо опахаломъ. Сэръ Лейстеръ начинаетъ дремать. Но вдругъ онъ вскакиваетъ.
   -- А? что такое? Что вы говорите? спрашиваетъ онъ съ изумленіемъ.
   -- Мнѣ кажется, отвѣчаетъ мистеръ Телькингорнъ: -- что, миледи дурно себя чувствуетъ.
   -- Слабость, лепечетъ миледи блѣдными губками; -- смертельная слабость... не заставляйте меня говорятъ... позвоните, и пусть снесутъ меня въ мою комнату.
   Мистеръ Телькингорнъ удаляется; колокольчики звенятъ, шаги раздаются и умолкаютъ, тишина возстановляется, и наконецъ, напудренный Меркурій просятъ мистера Телькингорна снова пожаловать.
   -- Теперь лучше, говоритъ сэръ Лейстеръ, прося адвоката присѣсть и продолжать чтеніе: -- я очень испугался. Съ миледи никогда не бывало обмороковъ; но такая спертая погода, и притомъ, въ нашихъ линкольншайрскихъ помѣстьяхъ, она, въ-самомъ-дѣлѣ, соскучилась до смерти.
   

ГЛАВА III.
Эсѳирь.

   Трудно, очень-трудно начать писать что-нибудь о себѣ-самой; чувствую, что голова моя пуста. Я это всегда знала. Помню, когда я еще была очень-маленькой дѣвочкой, говаривала я моей куклѣ, оставшись съ ней наединѣ: "ну, куколка, я глуповата -- ты это хорошо знаешь, куколка: будь же со иной терпѣлива душа моя! И она была снисходительна, сидѣла противъ меня въ большихъ креслахъ, съ своей размалеванной рожицей, съ своими карминными губками; смотрѣла на меня, или, лучше сказать, въ пространство, своими кобальтовыми глазками, а я шила возлѣ нея и болтала ей свои маленькіе секреты".
   Милая моя, старая моя куколка! я такъ была застѣнчива съ молоду, что рѣдко рѣшалась говорить съ кѣмъ-нибудь и ни съ кѣмъ не рѣшалась говорить отъ чистаго сердца, кромѣ тебя, безотвѣтная подруга моя. Слезы выступаютъ изъ глазъ моихъ, когда я вспомню, съ какимъ восторгомъ возвращаешься, бывало, домой изъ пансіона, взбѣжишь по лѣстницѣ въ свою горенку и увидишь тебя, моя вѣрная, моя милая куколка!-- Знаешь, угадываешь заранѣе, что ты ждешь меня, моя ненаглядная. Помню, какъ, бывало, сядешь на полъ возлѣ тебя, облокотившись на ручку твоихъ большихъ креселъ и начнешь лепетать тебѣ про все, что видѣла, что замѣтила во время нашей дневной разлуки. Да, я любила наблюдать -- не такъ пристально какъ другіе -- нѣтъ, я наблюдала по-своему, молча, и желала, желала отъ души, лучше понимать, что вижу; но воображеніе мое всегда было слабо и горизонтъ его расширялся только тогда, когда западалъ въ душу лучъ нѣжной любви къ кому-нибудь; но и это быть-можетъ только бредъ моего тщеславія.
   Сколько я могу запомнить, я воспитывалась въ домѣ женщины, которую называли моей воспріемницею. Что это было за доброе существо! Собой она была такъ прекрасна, что еслибъ улыбка осѣняла уста ея, то ее можно было бъ назвать олицетвореніемъ доброты; но она никогда не улыбалась, а всегда была важна и сурова. Мнѣ казалось, что она стоитъ высоко въ нравственномъ отношеніи, и что недостатки людей, ее окружающихъ, набрасываютъ на нее эту завѣсу суровости, подъ которой и ее всегда видала. Я была ничтожнѣе передъ нею, чѣмъ допускала разность лѣтъ нашихъ; я чувствовала себя такою жалкою, такою пустою сравнительно съ нею, что не могла бытъ при ней свободна такъ, какъ бы хотѣла. Сильно огорчало меня сознаніе, что я такъ недостойна ея; между-тѣмъ внутренній голосъ говорилъ мнѣ, что я могла бъ быть лучшаго сердца, и часто бесѣдовала я объ этомъ съ моей милой, старой куколкой; но никогда не любила я идей воспріемницы такъ, какъ бы слѣдовало, такъ, какъ я понимала, что мнѣ должно любить ее, и все потому, что я была дурная дѣвочка.
   Это, говорю откровенно, дѣлало меня еще больше робкой и отчужденной, чѣмъ я была отъ природы, и болѣе привязывало меня до моей куколкѣ, какъ къ единственному другу, съ которымъ я себя чувствовала совершенно-развязной. Еще одно обстоятельство..
   Я никогда не слыхала ни словечка о моей матери; ничего, никогда не слыхала о своемъ отцѣ. Не помню, чтобъ когда-нибудь носила траурное платье; никто никогда не показалъ мнѣ могилу матери моей, никто не сказалъ мнѣ, гдѣ она погребена. Не одинъ разъ заговаривала я объ этомъ предметѣ моихъ помышленій съ мистриссъ Рахилью, единственной служанкой въ нашемъ домѣ (другая прекрасная женщина, но всегда строгая со мною), которая обыкновенно уносила свѣчу изъ моей комнаты, когда я была въ постели, но она отвѣчала мнѣ только: "Эсѳирь, спокойной ночи!" и уходила оставляя меня одну.
   Въ сосѣднемъ пансіонѣ, гдѣ воспитывалась я, насъ было семь дѣвочекъ. Всѣ онѣ называли меня маленькая Эсѳирь Семерсонъ, но я ни съ одной изъ нихъ не была знакома. Всѣ онѣ, конечно, были старше меня (я была ихъ моложе нѣсколькими годами); но кромѣ лѣтъ, кромѣ лучшаго ихъ передо мною образованія и большихъ противъ меня свѣдѣній, еще что-то раздѣляло насъ. Одна изъ нихъ (я помню это очень-хорошо) въ первую пору моего посѣщенія пансіона, пригласила меня къ себѣ поиграть, къ крайнему моему удовольствію; но воспріемница моя, написала за меня отказъ -- и я осталась дома, и никуда не ходила и никогда.
   Однажды, возвращаясь вечеромъ домой съ книгами и портфелемъ изъ пансіона и наблюдая за длинною тѣнью, которая ложилась отъ меня, я ужъ хотѣла подняться на лѣстницу, въ свою горенку, какъ вдругъ моя воспріемница отворяла дверь изъ гостиной и позвала меня къ себѣ. Я нашла съ ней -- что случилось первый разъ въ жизни -- посторонняго мужчину; это былъ осанистый, высокй взирающій джентльменъ, одѣтый съ ногъ до головы въ черное платье; съ бѣлымъ галстухомъ, съ большими, золотыми печатями на часовой цѣпочкѣ, Съ золотыми очками на носу и съ огромнымъ, вензелевымъ перстнемъ на мизинцѣ.
   -- Вотъ она, сказала ему моя крестная шопотомъ я потомъ, произнесла своимъ обыкновеннымъ суровымъ голосомъ: -- сэръ, вотъ Эсѳирь!
   Господинъ поправилъ очки, посмотрѣлъ на меня и сказалъ: -- подойдите сюда, моя милая. Я подошла; онъ взялъ меня за-руку, просилъ снятъ шляпку и, пристально посмотрѣвъ на меня, сказалъ:-- гм! да! снялъ съ носа очки, свернулъ ихъ въ сафьянный футляръ, развалился въ своемъ креслѣ и, вертя сафьянный футлярчикъ между пальцами, кивнулъ утвердительно моей воспріемницѣ. Она обернулась ко мнѣ и сказала: -- ты пойдешь наверхъ, Эсѳирь. Я присѣла я оставила ихъ вдвоемъ.
   Прошло два года съ-тѣхъ-поръ; мнѣ было четырнадцать лѣтъ, когда случилось страшное обстоятельство, которое я никогда не забуду. Однажды вечеромъ въ девять часовъ сошла я внизъ, къ моей воспріемницѣ, чтобъ, по заведенному обычаю, читать ей вслухъ религіозныя книги. Мы, какъ обыкновенно, сѣли передъ каминомъ; я читала; крестная слушала.
   Вдругъ съ страшнымъ воплемъ и въ судорогахъ упада она. на полъ; стоны ея раздались не только по всему дому, но были слышны на улицѣ.
   Ее снесли въ постель. Цѣлую недѣлю страдала она, но наружность ея мало измѣнилась: тотъ же холодно-спокойный взглядъ, тѣ же столь-знакомыя мнѣ морщины, то же суровое выраженіе лица. Сколько разъ, и днемъ и ночью, приникала я къ ея изголовью, цаловала ее, благодарила ее, молилась за нее, умоляла о прощенья, просила благословить меня, просила сказать мнѣ, что она меня видитъ, что она меня слышитъ. Нѣтъ, не было мнѣ отвѣта на мои призывы!
   Въ самый день похоронъ моей бѣдной, доброй воспріемницы, явился господинъ въ черномъ платьѣ съ бѣлымъ галстухомъ. Мистриссъ Рахиль послала меня къ нему, и я его нашла въ тѣхъ же креслахъ, въ томъ же положеніи, какъ видѣла его въ первый разъ, какъ-будто онъ не вставалъ съ-тѣхъ-поръ съ мѣста.
   -- Меня зовутъ Кенджъ, сказалъ онъ: -- запомните это имя, дитя мое: Кенджъ и Корбай въ Линкольнской Палатѣ.
   Я сказала, что помню, какъ онъ былъ здѣсь въ первый разъ.
   -- Сядьте, пожалуйста, сюда, поближе ко мнѣ; не плачьте, это не нужно. Мнѣ нѣтъ надобности, мистриссъ Рахиль, говорить вамъ, которой извѣстны дѣла покойной миссъ Барбары, что средства ея, уперли вмѣстѣ съ нею и что эта молодая дѣвушка, послѣ кончины своей тётки...
   -- Тётки сэръ...
   -- Мнѣ кажется, нѣтъ надобности питать тщетную надежду, когда все кончено и выиграть ничего нельзя, сказалъ мистеръ Кенджъ съ разстановкой.-- Да, тётка хотя и незаконная... Не разстраивайтесь, дитя мое, не плачьте! Мистрисъ Рахиль, я думаю, нашъ молодой другъ, не разъ слыхала о дѣлѣ... о процесѣ по дѣлу Жарндисовъ.
   -- Никогда не слыхала, сказала мистриссъ Рахиль.
   -- Возможно ли... продолжалъ мистеръ Кенджъ, надѣвая очки: -- чтобъ нашъ молодой другъ... не плачьте, не огорчайтесь моя милая... никогда не слыхала о процесѣ по дѣлу Жарндисовъ?
   Я покачала головой, не понимая нисколько о чѣмъ идетъ рѣчь.
   -- Ничего не слыхать о дѣлѣ Жарндисовъ? сказалъ мистеръ Кенджъ, смотря на меня сквозь стекла своихъ очковъ и вертя потихоньку сафьянный футлярчикъ, какъ-бы въ раздумья: -- ничего не слыхать о самомъ запутаннѣйшемъ процесѣ въ Обер-Канцеляріи, о процесѣ, который, подобно мавзолею, хранитъ подъ спудомъ своимъ всѣ трудности, всѣ запутанности, всѣ фикціи, всѣ дѣловыя формы, созданныя изобрѣтательными умами огромныхъ палатъ Обер-Канцелярія, о процесѣ, который, по обширности своей, можетъ существовать только въ обширнѣйшемъ государствѣ? Я долженъ сказать, что протари и убытки по дѣлу Жарндисовъ, мистриссъ Рахиль (мнѣ кажется, онъ потому обратился въ ней, что я была недовольно-внимательна), составляютъ въ сложности отъ шестидесяти до семидесяти тысячъ фунтовъ стерлинговъ! сказалъ мистеръ Кенджъ и прислонялся къ спинкѣ кресла.
   Я видѣла въ полномъ блескѣ свое невѣдѣніе, но что дѣлать! мнѣ никогда не говорили ни о какомъ процесѣ, я я ни полслова не понимала изъ всего того, что съ такимъ удивленіемъ и такъ торжественно произносилъ мистеръ Кенджъ.
   -- Такъ она въ-самомъ-дѣлѣ никогда не слыхивала о дѣлѣ Жарндисовъ? сказалъ мистеръ Кенджъ: -- удивительно!
   -- Миссъ Барбара, сэръ, возразила мистриссъ Рахиль: -- которая нынѣ въ области блаженныхъ...
   -- Безъ-сомнѣнія, тамъ, безъ-сомнѣнія, сказалъ вѣжливымъ тономъ мистеръ Кенджъ...
   -- ...Желала, чтобъ Эсѳирь училась тому только, что ей можетъ быть полезно и пригодится въ жизни.
   -- Конечно! сказалъ мистеръ Кенджъ, и на повѣрку это справедливо.-- Теперь къ дѣлу, продолжалъ онъ, обратясь ко мнѣ.-- Миссъ Барбара, единственная родственница ваша, умерла; нѣтъ причины думать, чтобъ мистриссъ Рахиль...
   -- О, ни въ какомъ случаѣ, сказала мистриссъ Рахиль поспѣшно.
   -- Конечно, сказалъ утвердительно мистеръ Кенджъ: -- чтобъ мистриссъ Рахиль обязалась наблюдать и содержать васъ... пожалуйста, не плачьте моя милая... а потому положеніе ваше таково, что вы должны принять предложеніе, которое, года два тому назадъ, я дѣлилъ миссъ Барбарѣ, и которое, хотя она и отвергла, но нынѣ, во вниманіе плачевныхъ обстоятельствъ, васъ окружающихъ, должно быть принято. Заключу тѣмъ, что подобное предложеніе нисколько не противорѣчитъ тому достоинству, которое возлагаетъ на меня ходатайство какъ по дѣлу Жарндисовъ, такъ и по всякому другому дѣлу, какъ на представителя сколько высокой, столько иногда странной природы человѣка. Произнеся этотъ спичъ, мистеръ Кенджъ развалился снова въ креслахъ и спокойно вызывалъ насъ на отвѣть.
   На прежде всего онъ, кажется, любовался звуками своего голоса, который въ-самомъ-дѣлѣ былъ свѣжъ и полонъ и придавалъ большую важность каждому произносимому слову. Мистеръ Кенджъ съ невыразимымъ удовольствіемъ слушалъ самого себя; часто качалъ головою въ тактъ мѣрныхъ рѣчей своихъ, или описывалъ рукою круги въ воздухѣ, большей или меньшей величины, смотря по растянутости или сжатости его закругленныхъ періодовъ. Онъ производилъ на меня глубокое впечатлѣніе даже и тогда, когда я узнала, что онъ корчитъ знатнаго лорда, одного изъ своихъ кліентовъ, и что его обыкновенно называютъ Кенджъ-разсказчикъ.
   -- Мистеръ Жарндисъ, продолжалъ онъ: -- узнавъ о жалкомъ, скажу о безвыходномъ положеніи, юнаго друга нашего, предлагаетъ помѣстить ее въ заведеніе перваго класса, гдѣ наукою разовьютъ умъ ея, расширятъ горизонтъ ея пониманія, наблюдутъ за нравственными и физическими ея нуждами, ознакомятъ съ тѣми обязанностями и укрѣпятъ въ тѣхъ правилахъ, съ которыми она должна стремиться по пути жизни, указанномъ ей перстомъ Провидѣнія.
   Сердце мое было исполнено умиленіемъ какъ къ тому, что онъ говорилъ, такъ и къ плавной манерѣ его выражаться, до такой степени, что я, при всемъ желаніи, не могла произнести ни одного слова.
   -- Мистеръ Жарндисъ, продолжалъ онъ: -- далекъ отъ всякихъ условій; онъ выражаетъ только надежду, что нашъ молодой другъ никогда не рѣшится оставить упомянутое заведеніе, не сообщивъ ему своихъ намѣреній и безъ личнаго его содѣйствія. Что нашъ молодой другъ прилежно займется науками, ведущими въ храмъ образованія, и всѣми предметами, которые, впослѣдствіи, составятъ опору и средства ея въ жизни, что она смѣлою стопою пойдетъ по стезѣ добродѣтели и чести и что, и проч., и проч...
   Я еще менѣе способна была говорить, чѣмъ прежде.
   -- Теперь послушаемъ, что скажетъ намъ молодой другъ нашъ, продолжалъ мистеръ Кенджъ: -- соберитесь съ духомъ, подумайте! Я жду вашего отвѣта; но подумайте.
   Что хотѣла сказать я, существо столь отчужденное и заброшенное, за такое неожиданное предложеніе -- трудно передать; легче было бы повторить мой отвѣтъ, еслибъ онъ достоинъ былъ повторенія. Но нѣтъ силъ, нѣтъ чувствъ передать тѣ ощущенія, которыя наполняла и будутъ наполнять, до послѣдней минуты моей жизни, бѣдное сердце мое.
   Это свиданіе было въ Виндзорѣ, гдѣ, сколько я запомню, протекла вся молодость моя. Спустя недѣлю, роскошно-снабженная всѣмъ нужнымъ, оставила я это мѣсто и почтовая карета увезла меня въ Ридингъ.
   Мистриссъ Рахиль повидимому не огорчилась нашею разлукою; я же плакала горько. Мнѣ казалось, что, послѣ столькихъ лѣтъ жизни водъ срой кровлей, я бы должно была лучше изучить ее, я бы должна была заслужить ея любовь до такой степени, чтобъ ее огорчила разлука со мною. Когда губы ея коснулись моего лба, мнѣ показалось, что на меня упала крупная капля холодной воды съ черепичной крыши -- на дворѣ было холодно, я чувствовала себя такою ничтожною, такъ униженною, что не вытерпѣла, обняла ее и сказала: -- я знаю, это моя вина, что вы ее мной разстаетесь такъ холодно.
   -- Нѣтъ, Эсѳирь, отвѣтила она мнѣ: -- причиной этому твое несчастіе!
   Карета стоила передъ низенькой калиткой сада; мы вышли изъ дому, сейчасъ же, какъ услышали стукъ колесъ ея; итакъ я оставила мистриссъ Рахиль съ стѣсненнымъ сердцемъ. Она возвратилась въ домъ и затворяла за собой дверь, прежде чѣмъ успѣли втащить моя ящики въ наши кареты; а смотрѣла на знакомую крышу чрезъ каретное окно и сквозь слезы, до-тѣхъ-норъ, пока не потеряла ея изъ виду. Крестная мать моя оставила все свое маленькое состояніе мистриссъ Рахиль и въ домѣ назначенъ былъ аукціонъ. Старый шерстяной коверъ, на которомъ были вышиты розы и который казался мнѣ первою драгоцѣнностью въ мірѣ, былъ вывѣшенъ на дворѣ, на морозъ и снѣгъ. За два дня до моего отъѣзда, я завернула мою старую куколку въ ея шаль и -- совѣстно, право, вспомнить -- похоронила ее подъ деревомъ, осѣняющимъ окно моей бывшей горенки. Единственную подругу мою -- птичку, я увезла съ собою въ клѣткѣ.
   Когда домъ скрылся изъ виду, я поставила клѣтку въ ноги на солому, пересѣла на узкую переднюю скамейку, подъ большимъ окномъ, и стала любоваться на оледенѣлыя вѣтви деревьевъ, которыя блистали, какъ прекрасные кристаллы полеваго шпата, на поля, гладко-устланныя снѣгомъ; на солнце столь красное, и столь мало-грѣющее, на полосы льду, металлическаго цвѣта, гдѣ ободъ колеса или подрѣзъ коньковъ сняли съ нихъ пушистый снѣгъ. Въ каретѣ былъ господинъ, закутанный въ нѣсколько одеждъ; онъ сидѣлъ противъ меня, но на меня не обращалъ никакого вниманія, а смотрѣлъ въ противоположное окно.
   Я думала о покойной моей крестной матери, о ночи, въ которую послѣдній разъ читала ей о предсмертномъ выраженіи лица ея, холодномъ я суровомъ, о мѣстѣ моей поѣздки, о людяхъ, которыхъ тамъ встрѣчу, о томъ, на кого они похожи и что они будутъ говорить со мной, какъ вдругъ роздалось надъ моимъ ухомъ:
   -- Что это! вы все ревете...
   Я такъ испугалась, что едва могла произнести шопотомъ: я, сэръ? Я была увѣрена, что этотъ энергическій возгласъ выходилъ изъ устъ закутаннаго господина, хотя онъ и смотрѣлъ въ противоположное окно.
   -- Да, вы, сказалъ онъ, быстро ко мнѣ повернувшись.
   -- Мнѣ кажется, я не плачу, простонала я.
   -- Какъ, не плачете!..
   Онъ отеръ глаза мои одною изъ безчисленныхъ шалей, которыя его закутывали (однакожъ, очень-деликатно) и, показавъ мнѣ, что она мокра, сказалъ:
   -- А это что, не плачете?
   -- Плачу, сэръ, отвѣчала я.
   -- О чемъ же вы плачете? развѣ вы не хотите туда ѣхать?
   -- Куда, сэръ?
   -- Куда! Туда, куда вы ѣдете?
   -- Я очень-рада, что ѣду туда, сэръ.
   -- Ну, такъ что же, будьте веселы!
   Онъ мнѣ показался очень-страннымъ, или, лучше сказать, въ немъ было много страннаго: снизу до самаго подбородка онъ былъ закутанъ, завернуть во множество пальто, шинелей и шалей; на головѣ его была мѣховая шапка, глубокая, какъ котелъ, съ широкими наушниками; она нахлобучивала его до самыхъ глазъ. Нѣсколько ободренная послѣдними словами его, я оправилась и безъ боязни разсказала ему, что горюю о кончинѣ моей крестной матери и о томъ, что мистриссъ Рахиль разсталась со мною такъ холодно.
   -- Что вамъ до мистриссъ Рахиль! сказалъ господинъ: -- пусть она провалится сквозь землю!
   Я опять испугалась его и смотрѣла на него съ удивленіемъ. Но взоръ его былъ ласковъ, хотя онъ и ворчалъ про-себя разную брань на голову мистриссъ Рахили.
   Проѣхавъ немного, онъ разстегнулъ верхнюю оболочку свою, которая была такъ широка, что могла бы легко закутать всю карету, опустилъ руку въ глубочайшій боковой карманъ и сказалъ мнѣ:
   -- Посмотрите, въ этой бумажкѣ (которая была очень-красиво сложена) завернуть кусочекъ лучшаго, сладкаго пирожка, какой только можно купить; на немъ въ два пальца толщины слой сахару. А вотъ маленькій французскій паштетъ (игрушка по величинѣ и достоинствамъ), и какъ вы думаете, чѣмъ начиненъ онъ? Печонками самыхъ жирныхъ гусенятъ. Славный паштетъ! Посмотримъ, будетъ ли онъ вамъ по вкусу -- скушайте!
   -- Благодарю васъ, сэръ, сказала я: -- благодарю васъ отъ всего сердца. Я надѣюсь, что вы не разсердитесь за мой отказъ, но мнѣ не хочется.
   -- Опять прокатило, сказалъ господинъ (что значило это выраженіе -- я совершенно-не поняла) и выбросилъ и то и другое за окошко.
   Онъ больше со мной не разговаривалъ. Не доѣзжая немного до Ридинга, онъ вышелъ изъ кареты, простился со мной, пожалъ мнѣ руку, совѣтовалъ мнѣ быть доброй дѣвочкой и заниматься науками. Правду сказать, я была очень-рада, что осталась одна. Мы его выпустили у дорожнаго столба. Я долго впослѣдствіи не могла пройдти мимо этого мѣста, не вспомнивъ о немъ и не ожидая съ нимъ встрѣчи; однакожъ, никогда не встрѣчала его; такимъ-образомъ, время отъ времени, я его забывала и наконецъ забыла совершенно.
   Когда карета остановилась, очень-хорошенькая леди выглянула изъ окна и сказала:
   -- Миссъ Донни!
   -- Нѣтъ, сударыня, Эсеярь Семерсонъ.
   -- Да, знаю, сказала леди: -- миссъ Донни!
   Я тогда поняла, что миссъ Донни ея имя, и что она мнѣ рекомендуется. Я поспѣшила попроситъ у нея прощенія за мою ошибку и показала, по ея желанію, моя ящики. Очень-красивая служанка уложила всѣ мои вещи въ задній сундукъ маленькой зеленой каретки, потомъ ни всѣ втроемъ, помѣстились внутри этого экипажа и поѣхали.
   -- Для васъ все готово, Эсѳирь, сказала миссъ Донни: -- и распредѣленіе вашихъ занятій составлено совершенно- согласно желаніямъ вашего опекуна, мистера Жарндиса.
   -- Моего, сказали вы, сударыня?
   -- Вашего опекуна, мистера Жарндиса, повторила миссъ Донни.
   Миссъ Донни была ко мнѣ очень-внимательна: боясь, чтобъ я не озябла, она дала мнѣ понюхать сткляночку съ духами.
   -- Вы знаете моего опекуна, мистера Жарндиса, сударыня? рѣшилась я спросить миссъ Донни, послѣ большаго замѣшательство.
   -- Лично я его не знаю, Эсѳирь, а знаю чрезъ повѣренныхъ въ его дѣлахъ, господъ Кенджа я Корбойя, изъ Лондона. Какой прекраснѣйшій человѣкъ мистеръ Кенджъ! какой краснорѣчивый! нѣкоторые изъ его періодовъ истинно-величественны.
   Я была совершенно согласна съ этимъ; но замѣшательство, которое я чувствовала, не позволило мнѣ говорить. Быстрый, пріѣздъ нашъ къ мѣсту назначенія еще болѣе увеличилъ мое замѣшательство и не далъ мнѣ времени оправиться; я никогда не забуду того сомнительнаго и сказочнаго впечатлѣнія, которое, каждая вещь въ Гринлифѣ (жилищѣ миссъ Донни) производила на меня, въ день моего пріѣзда.
   Но я скоро привыкла ко всему. Я такъ быстро сроднилась съ заведеннымъ порядкомъ въ Гринлифѣ, какъ-будто вѣкъ прожила въ немъ, и мнѣ казалась, словно во снѣ, прошедшая жизнь моя въ Винзорѣ, у моей крестной матери. Ничто на свѣтѣ не могло быть подчинено такому строгому, точному и непреложному порядку, какъ жизнь въ Гринлифѣ. Тамъ все дѣлалось по указаніямъ часовыхъ стрѣлокъ: на все назначено было свое время и все совершалось въ назначенную заранѣе минуту.
   Насъ было двѣнадцать ученицъ и двѣ миссъ Донни-близнецы. Меня учили такъ, чтобъ современемъ я могла сдѣлаться гувернанткою, потому я не только изучала всѣ предметы, которые преподавались и Гринлифѣ, но скоро пособляла наставницамъ, при обученіи другихъ дѣтей. Вотъ одно различіе, которое дѣлали между мною и другими ученицами; во всѣхъ же другихъ отношеніяхъ, на насъ смотрѣли одинаковыми глазами. Чѣмъ больше я стала знать, тѣмъ больше могла учить; а потому занятія мои съ каждымъ днемъ увеличивались, чему я была ряда, потому-что это внушало ко мнѣ любовь другихъ дѣвочекъ. Наконецъ, если поступала къ намъ, въ заведеніе, новая ученица, грустная и несчастная, она была увѣрена -- не знаю ужъ почему, что найдетъ во мнѣ друга и покровительницу, и всѣ, вновь поступающіе, были отдаваемы мнѣ на руки. Онѣ говорили, что я очень-мила, между-тѣмъ, сами были очень-миленькія дѣвочки! Я часто думала о томъ словѣ, которое дала себѣ еще при жизни миссъ Барбары: стараться сдѣлаться ученой, довольной, добросердечной и сдѣлать кому-нибудь доброе дѣло, чтобъ заслужить чью-нибудь любовь... и клянусь, мнѣ совѣстно, что я, сдѣлавъ такъ мало, пріобрѣла такъ много.
   Я провела въ Гринлифѣ шесть спокойныхъ, счастливыхъ лѣтъ. Ни на одномъ лицѣ, благодаря Бога, не читала я тамъ, въ день моего рожденья, тяжелыхъ словъ, что я родилась напрасно. Напротивъ, каждый такой день приносилъ мнѣ столько знаковъ любви, привязанности и памяти, что ими я украшала свою комнату отъ новаго года до Рождества.
   Въ эти шесть лѣтъ я не оставляла Грилифа (кромѣ нѣсколькихъ визитовъ въ праздничные дня по сосѣдству). Спустя мѣсяцевъ около шести послѣ моего здѣсь помѣщенія, я, съ совѣта миссъ Донни, написала мистеру Кенджу письмо, въ которою высказала ему, какъ умѣла, мое счастіе и мою благодарность. Я получила форменный отвѣтъ, увѣдомлявшій меня въ полученіи моего письма и говорящій; "мы выписали его содержаніе, которое будетъ въ свое время представлено нашему кліенту". Послѣ этого я иногда слыхала отъ миссъ Донни и ея сестры, какъ аккуратно платятся за меня деньги и, спустя два года, я рѣшилась написать второе подобное письмо. Съ слѣдующей почтой я получила точно такой же отвѣтъ, писанный тѣмъ же форменнымъ, круглымъ почеркомъ съ подписью Кенджъ и Корбай, подписанною другою рукою, которую и приняла за руку мистера Кенджа.
   Мнѣ кажется удивительнымъ, что я все это должна писать о себѣ самой, какъ-будто этотъ разсказъ былъ разсказъ моей жизни; но скоро мое незамѣчательное я отойдетъ на задній планъ.
   Шесть счастливыхъ лѣтъ (я это говорю ужъ второй разъ) я провела въ Гринлифѣ, видя въ лицахъ, меня окружающихъ, какъ въ зеркалѣ, каждый шагъ моей жизни, каждую ступень моего возраста. Въ одно прекрасное утро, въ ноябрѣ, я получила слѣдующее письмо.
   ...года ..дня.

No.... по дѣлу Жарндисовъ.

   Старый Скверъ. Линкольнская Палата.
   Милостивая государыня!
   Нашъ кліентъ мистеръ Жарндисъ, согласно ордеру Палаты Высшей Канцеляріи, изъясненному въ §§... главы... тома... беретъ подъ свою опеку дѣвушку, состоящую по записи въ вышеупомянутой Палатѣ, и желаетъ, чтобъ вы оказали ваше пособіе и содѣйствіе въ ея образованіи.
   Прилипая во вниманіе просьбу мистера Жарндиса, мы имѣемъ честь увѣдомить васъ, что будущее воскресенье, въ восемь часовъ утра, васъ будетъ ожидать почтовая карета, въ которой вы имѣете отправиться изъ Ридинга въ Лондонъ въ гостинницу Бѣлаго Коня, гдѣ встрѣтитъ васъ одинъ изъ нашихъ писарей и будетъ имѣть честь препроводить васъ въ палату, вышерѣченной Обер-Канцеляріи {Форменныя бумаги въ англійскомъ судопроизводствѣ пишутся по-большей-части подъ титлами.}.

Примите увѣреніе и проч.
покорные слуги ваши
Кенджъ и Корбай.

   Миссъ
Эсѳири Сомерсонъ.
   
   О! никогда, никогда не забуду я того впечатлѣнія, которое произвело это письмо на всѣхъ насъ, обитательницъ Гринлифа. Сколько чувствъ, сколько нѣжныхъ попеченій видѣла я отъ подругъ моихъ; какъ я благодарила Бога, что Онъ не забылъ меня, круглую сироту, смягчилъ и изгладилъ путь моей жизни и привязалъ ко мнѣ столько нѣжныхъ, юныхъ сердецъ. Мнѣ тяжело было видѣть слезы ихъ, ихъ печаль при мысли о разлукѣ со мною. Не то, чтобъ мнѣ хотѣлось видѣть ихъ равнодушнѣе, спокойнѣе; я должна сознаться -- нѣтъ; но удовольствіе, грусть, самодовольствіе, радость, томительная печаль отъ выраженія глубокихъ чувствъ ихъ, были такъ перемѣшаны во мнѣ, что сердце разрывалось на части и въ то же время было исполнено восторгомъ.
   Письмо назначало мнѣ выѣздъ черезъ пять дней. Боже! какъ билось сердце мое, когда каждая минута въ эти пять дней служила новымъ доказательствомъ любви и привязанности моихъ подругъ; когда настало послѣднее утро и когда онѣ повели меня по всѣмъ комнатамъ, чтобъ я оглядѣла ихъ въ послѣдній разъ, и когда однѣ говорили мнѣ: "милая Эсѳирь, простись со мной около моей постели; вотъ здѣсь, гдѣ въ первый разъ ты такъ нѣжно заговорила со мною!" Другія просили написать имъ, въ знакъ памяти, что я буду ихъ вѣчно любить; и когда онѣ всѣ окружили меня, подносили свои прощальные подарки и со слезами говорили мнѣ: "что будетъ съ нами безъ нея, безъ вашей милой Эсѳири?" и когда я старалась высказать имъ, какъ онѣ были снисходительны и добры ко мнѣ, какъ я благословляю ихъ и благодарю каждую изъ нихъ... Боже! какъ билось сердце мое, когда обѣ миссъ Донни грустили о разлукѣ со мной не менѣе чѣмъ послѣдняя изъ подругъ моихъ; когда служанки говорили: "да будетъ надъ вами повсюду благословеніе Божіе, миссъ"; когда уродливый, хромоногій, старый привратникъ, который, мнѣ казалось, не обращалъ на меня никакого вниманія, заковылялъ за каретой, чтобъ поднести мнѣ, на прощанье, маленькій букетъ гераніума и сказалъ: "прощайте, миссъ, прощайте свѣтъ моихъ глазъ", право! "Богъ васъ не покинетъ!..."
   И могла ли и послѣ всего этого удержаться, чтобъ не воскликнуть нѣсколько разъ: "Боже, какъ я счастлива! Боже, какъ Ты милостивъ ко мнѣ!" Послѣ того, когда, проѣзжая приходское училище, я увидѣла бѣдныхъ дѣтей, махавшихъ мнѣ платками и шляпами, увидѣла сѣдовласыхъ джентльмена и леди, которымъ я пособляла въ образованіи ихъ дочери, которыхъ иногда посѣщала (они считались большими гордецами въ околоткѣ) и которые съ полнымъ простодушіемъ кричали мнѣ: "прощайте, Эсѳирь! Дай Богъ, чтобъ вы были счастливы!" могла ли я удержаться отъ слезъ и рыданій?
   Однакожъ, я скоро одумалась; мнѣ казалось, что, послѣ всего, что сдѣлано для меня, мнѣ грѣшно явиться въ слезахъ туда, куда я ѣхала. Я старалась успокоить себя; я твердила себѣ постоянно: "не плачь Эсѳирь, не годится", и такимъ-образомъ понемногу стала приходить въ себя (по правдѣ, не такъ скоро, какъ бы слѣдовало), и наконецъ, освѣживъ глаза лавандовой водой, я обратилась мысленно къ Лондону.
   Я была увѣрена, что мы ужъ въ Лондонѣ, когда отъѣхали не болѣе десяти миль отъ Гринлифа; а пріѣхавъ, въ-самомъ-дѣлѣ въ Лондонъ, я думала, что мы никогда туда не попадемъ. По правдѣ, когда карета наша запрыгала по каменной мостовой, когда мнѣ казалось, что или мы передавимъ нѣсколько экипажей, или насъ задавятъ чужія лошади, я начала догадываться о скоромъ концѣ нашего путешествія. Скоро послѣ этого мы остановились.
   Молодой господинъ, должно-быть, случайно-замаравшійся въ чернилахъ, увидѣвъ меня въ остановившемся экипажѣ, сказалъ:-- добраго дня, миссъ, я отъ Кенджа и Корбая, изъ Линкольнской Палаты.
   -- Очень-рада, сэръ, сказала я.
   Онъ былъ очень-любезенъ, отправилъ вещи мои по назначенію и предложилъ мнѣ сѣсть въ фіакръ.
   -- Скажите, сэръ, спросила я его испуганнымъ голосомъ: -- вблизи долженъ быть большой пожаръ? потому-что улицы покрыты были густымъ, сѣрымъ дымомъ, непозволяющимъ различать предметы даже въ нѣсколькихъ шагахъ.
   -- О нѣтъ, миссъ, это особенность Лондона.
   -- Я никогда объ этомъ не слыхала.
   -- Туманъ миссъ -- вотъ и все.
   -- Ужели!
   Мы тихо ѣхали по грязнѣйшимъ и темнѣйшимъ улицамъ, какія только можетъ создать воображеніе; посреди такого гвалта и шума, что я дивилась, какъ могъ уцѣлѣть у насъ разсудокъ; наконецъ, проѣхавъ подъ сводомъ старыхъ воротъ, мы очутились среди безмолвнаго сквера и приближались къ углу стараго зданія, входъ въ которое состоялъ, подобно церковному входу, изъ широкихъ каменныхъ ступеней. Въ-самомъ-дѣлѣ здѣсь было кладбище: я видѣла надгробные камни сквозь окна, освѣщающія лѣстницу.
   Это была контора Кенджа и Корбая. Молодой господинъ провелъ меня черезъ контору въ кабинетъ мистера Кенджа (тамъ никого не было), вѣжливо поставилъ мнѣ кресла передъ каминомъ и, указавъ на маленькое зеркально, висѣвшее на гвоздѣ, сказалъ:
   -- Въ случаѣ, миссъ, еслибъ вы пожелали оправиться послѣ столь долгаго пути, прежде чѣмъ вы будете представлены лорду-канцлеру... впрочемъ, кажется, въ этомъ нѣтъ никакой надобности...
   -- Я должна представиться канцлеру? сказала я, нѣсколько смутившись.
   -- Это такъ. Одна только форма, миссъ, возразилъ молодой человѣкъ.-- Мистеръ Кенджъ теперь въ судѣ. Онъ свидѣтельствуетъ вамъ свое почтеніе. Если вамъ угодно что-нибудь скушать, миссъ (на маленькомъ столикѣ стояла корзинка съ бисквитами и графинъ съ виномъ), или взглянуть въ газеты (онъ мнѣ подалъ нѣсколько листовъ); затѣмъ, онъ помѣшалъ въ каминѣ, раскланялся я оставилъ меня одну.
   Все мнѣ казалось очень-страннымъ; всего страннѣе были для меня сумерки среди дня, бѣлое пламя свѣчей, холодъ и сырость, несмотря на огонь въ каминѣ, такъ-что я читала газеты, не понимая ни одного слова и соскучившись повтореніемъ одного и того же, и положила листы на столъ, взглянула въ зеркало, осмотрѣла вполовину-освѣщенную комнату, грязные пыльные столы, кучи исписанной бумага, шкапъ съ книгами, безъ всякаго заглавія на корешкѣ, какъ-будто въ нихъ не было никакого содержанія; потомъ задумалась я думала, думая, думая... огонь въ каминѣ пылалъ, пылалъ и пылалъ; свѣчки трещали, оплывая и нагорая... щипцовъ не было... Наконецъ, спустя два часа времени, молодой человѣкъ вернулся и принесъ пару грязныхъ щипцовъ.
   Явился и мистеръ Кенджъ. Онъ нисколько не измѣнился, но былъ удивленъ перемѣною во мнѣ и, кажется, остался доволенъ.
   -- Такъ-какъ вы, миссъ Сомерсонъ, будете компаньйонкой молодой леди, которая теперь находятся въ отдѣльной комнатѣ лорда-канцлера, сказалъ мистеръ Кенджъ:-- то мы сочли за лучшее просить и васъ въ эту комнату, пока лордъ-канцлеръ не потребуетъ васъ къ себѣ. Я не думаю, миссъ, чтобъ вы боялись лорда-канцлера.
   -- Нѣтъ, сэръ, отвѣчала я: -- кажется, мнѣ нечего его бояться. И въ-самомъ-дѣлѣ, я это говорила отъ чистаго сердца.
   Мистеръ Кенджъ подалъ мнѣ руку, мы вышли изъ его комнаты, прошли подъ длинной колоннадой, потомъ длиннымъ корридоромъ обогнули уголъ зданія и взошли въ очень-комфортэбльную комнату. Въ большомъ каминѣ былъ разведенъ большой огонь; молоденькая дѣвушка и молодой человѣкъ, облокотись на экранъ, стояли передъ каминомъ и разговаривали между собой.
   Они взглянули на насъ и я увидѣла, при свѣтѣ камина, что молодая дѣвушка была очаровательной наружности, съ такими роскошными, золотистыми волосами, съ такими ясными, голубыми глазами, съ такимъ открытымъ, невиннымъ, утѣшительнымъ выраженіемъ лица!
   -- Массъ Ада, сказалъ мистеръ Кенджъ:-- рекомендую вамъ миссъ Семереонъ.
   Она пошла мнѣ на встрѣчу, съ самой дружеской улыбкой протянула-было руку, но вдругъ измѣнила свое намѣреніе, обняла и поцаловала меня. Словомъ, у нея была такая естественная, обворожительная манера, что не прошло пяти минуть, какъ мы ужь сидѣли вмѣстѣ у окна, освѣщенныя ярко пламенемъ камина, и разговаривали между собой такъ легко, съ тактъ завиднымъ удовольствіемъ, какъ нельзя больше.
   Какъ отлегло отъ сердца, когда я увидѣла, что она довѣрится мнѣ я полюбить меня! Сколько съ ея стороны было это великодушно, столько и утѣшительно для меня.
   Молодой человѣкъ, ея отдаленный родственникъ, сказала она мнѣ, и его зовутъ Ричардъ Карстонъ. Онъ очень-красивъ собою: такое развитое лицо, такой звонкій, увлекающій смѣхъ. Она его подозвала къ намъ, онъ сталъ противъ насъ и болталъ весело и откровенно. Онъ былъ очень-молодъ: больше девятнадцати лѣтъ никакъ нельзя было дать ему; однакожъ, сравнительно съ ней, онъ казался старше двумя годами. Они оба сироты и, что было для меня всего удивительнѣе и неожиданнѣе, никогда не видались между собою до сегодня. Встрѣча насъ троихъ въ первый разъ, въ такомъ необыкновенномъ мѣстѣ, достойна была разговора и мы говорили объ этомъ, а огонь пересталъ, между-тѣмъ, трещать и пылать, и только моргалъ на насъ красными глазами своими, подобно, какъ выразился Ричардъ -- засыпающему, старому льву Обер-Канцеляріи.
   Мы разговаривали между собою вполголоса, потому-что, какой-то господинъ, въ полной судейской формѣ, и въ стогообразномъ парикѣ, безпрестанно входилъ къ намъ и выходилъ изъ нашей комнаты; когда онъ отворялъ дверь, слышался вдали невнятный голосъ -- это рѣчь, какъ намъ сказали, докладчика лорду-канцлеру по нашему дѣлу. Господинъ въ парикѣ сказалъ мистеру Кенджу, что лордъ-канцлеръ окончитъ черезъ пять минутъ засѣданіе, и вскорѣ мы услышали шумъ, топотъ и шарканье ногами, и мистеръ Кенджъ сказалъ намъ, что палата распущена и высоки лордъ въ сосѣдней комнатѣ.
   Стогообразный парикъ отворилъ тотчасъ же дверь и попросилъ мистера Кенджа пожаловать. Мы всѣ пошли въ сосѣднюю комнату, впереди мистеръ Кенджъ съ моею милочкой -- это названіе пишется невольно, я такъ съ нимъ свыклась; тамъ, за столомъ, поставленнымъ передъ каминомъ, одѣтый съ ногъ до головы въ черное, сидѣлъ въ креслахъ высокій лордъ-канцлеръ, а тога его, съ золотымъ позументомъ, лежала на другихъ креслахъ. При входѣ нашемъ, лордъ бросилъ на насъ испытующій взглядъ, но манера его была вѣжлива и ласкова.
   Стогообразный парикъ положилъ на столъ, передъ лордомъ канцлеромъ, связку бумагъ; высокій лордъ, молча, выбралъ нѣсколько листовъ и сталъ разсматривать ихъ.
   -- Миссъ Клеръ, сказалъ онъ: -- миссъ Ада Клеръ?
   Мистеръ Кенджъ представилъ ее и высокій лордъ предложилъ ей сѣсть рядомъ съ собою. Я въ минуту замѣтила, что онъ былъ пораженъ и заинтересованъ ею. Мнѣ грустно было думать, что родительскій кровъ такого милаго существа былъ замѣненъ для нея чуждымъ и офиціальнымъ мѣстомъ. Высокій лордъ-канцлеръ, при всѣхъ достоинствахъ своихъ, казался неспособнымъ къ обнаруженію родительской нѣжности и любви.
   -- Жарндисъ, о которомъ идетъ дѣло, сказалъ лордъ-канцлеръ, перевернувъ страницу: -- это Жарндисъ изъ Холоднаго Дома?
   -- Жарндисъ изъ Холоднаго Дома, милордъ, возразилъ мистеръ Кенджъ.
   -- Печальное названіе! сказалъ лордъ-канцлеръ.
   -- Но не печальное мѣсто въ настоящую минуту, милордъ, сказалъ мистеръ Кенджъ.
   -- Холодный Домъ, сказалъ высокій лордъ: -- лежитъ?..
   -- Въ Гертфордшайрѣ, милордъ.
   -- Мистеръ Жарндисъ, изъ Холоднаго Дома, холостъ?
   -- Холостъ, милордъ.
   Молчаніе.
   -- Молодой мистеръ Ричардъ Карстонъ здѣсь? сказалъ высокій лордъ-канцлеръ, взглянувъ на него.
   Ричардъ поклонился и выступилъ впередъ.
   -- Гм! произнесъ лордъ и перевернулъ нѣсколько листовъ.
   -- Мистеръ Жарндисъ изъ Холоднаго Дона, милордъ, сказалъ мистеръ Кенджъ тихимъ голосомъ: -- если я осмѣлюсь напомнить вашей милости, избралъ въ компаньйонки для...
   -- Для мистера Ричарда Карстона? Такъ по-крайней-мѣрѣ показалось мнѣ (однакожъ не выдаю за вѣрное), его милость говорилъ шопотомъ и съ улыбкой.
   -- Для миссъ Ады Клеръ. Вотъ молодая дѣвушка, миссъ Сомерсонъ.
   Его милость бросилъ на меня снисходительный взглядъ и отвѣтилъ весьма-ласково на мой поклонъ.
   -- Миссъ Сомерсонъ, кажется, не принадлежитъ по родству ни къ одной изъ партій процеса?
   -- Не принадлежитъ, милордъ.
   Послѣ этого отвѣта мистеръ Кенджъ нагнулся къ уху лорда-канцлера и что-то шепнулъ ему. Милордъ, смотря въ бумагу, выслушалъ его, два или три раза кивнулъ головою, въ знакъ согласія, перевернулъ нѣсколько листовъ и больше не взглянулъ на меня ни разу, пока мы съ нимъ не распростились. Мистеръ Кенджъ отошелъ съ Ричардомъ въ сторону, ближе къ двери, гдѣ я стояла, оставивъ мою милочку (не могу иначе назвать ее) возлѣ лорда-канцлера; онъ говорилъ съ нею тихо, спрашивалъ ее, какъ она впослѣдствіи мнѣ разсказала, хорошо ли на обдумала предложеніе мистера Жарндиса изъ Холоднаго Дома, думаетъ ли она, что будетъ счастлива подъ его опекою, и почему такъ думаетъ? Послѣ этого разговора онъ всталъ, вѣжливо поклонился ей и обратился къ Ричарду Карстону; съ нимъ онъ говорилъ двѣ или три минуты стоя, а не сидя, и вообще съ большей свободой и меньшей церемоніей, какъ-будто онъ все еще помнилъ, хотя и возвысился до лорд-ванцдерскаго достоинства, что прямая дорога -- лучшій доступъ въ откровенному, юношескому сердцу.
   -- Очень-хорошо! сказалъ милордъ громко.-- Я отдамъ приказаніе. Мистеръ Жарндисъ, изъ Холоднаго Дома, избралъ, сколько я могу судить (это сопровождалось взглядомъ на меня), очень-достойную компаньйонку для молодой леди и все устроилось, согласно обстоятельствамъ, такъ хорошо, какъ только желать можно.
   Онъ отпустилъ насъ дружески и мы были исполнены благодарности за его ласку и вѣжливость, вмѣстѣ съ которыми онъ, конечно, не ронялъ своего достоинства, но, напротивъ, еще болѣе выигралъ въ вашихъ глазахъ.
   Взойдя подъ колоннаду, мистеръ Кенджъ вспомнилъ, что ему надо на минуту вернуться назадъ, чтобъ о чемъ-то спросить лорда-канцлера; онъ оставилъ насъ среди тумана, съ людьми и экипажемъ лорда, ожидавшими его выхода.
   -- Ну, слава Богу, сказалъ Ричардъ Карстонъ: -- это кончилось! Куда-то мы теперь пойдемъ, миссъ Сомерсонъ?
   -- Вы развѣ не знаете? сказала а.
   -- Ровно ничего не знаю.
   -- А вы знаете ли, моя душенька? спросила я Аду.
   -- Нѣтъ, отвѣчала она: -- а вы?
   -- И я не знаю! сказала я.
   Мы посмотрѣли другъ на друга и расхохотались; какъ дѣти, заплутавшіяся въ лѣсу, мы не знали куда идемъ. Вдругъ странная, маленькая старушонка, въ измятомъ чепцѣ, съ большимъ ридикюлемъ, подошла къ намъ, улыбаясь н.дѣлая книксены съ китайскими церемоніями.
   -- Знаю! сказала она; -- знаю, Жарндисы! Очень-рада, имѣю честь рекомендоваться! Прекрасное предзнаменованіе: молодость, надежда и красота; попались сюда и не знаютъ какъ выйдти!
   -- Сумасшедшая! проговорилъ Ричардъ, забывъ, что она можетъ его слышать.
   -- Точно, сумасшедшая, молодой господинъ, сказала она съ такою поспѣшностью, что онъ весь вспыхнулъ: -- я также была здѣсь подъ опекой. Тогда я не была сумасшедшая; каждая фраза ея сопровождалась низкимъ книксеномъ и улыбкою.-- Я была молода! и имѣла надежду! даже была хороша собой -- теперь все пропало! и красота, ни молодость, ни надежда ни къ чему не послужили. Я имѣю честь быть всегда въ Палатѣ, съ документами: жду рѣшенія, да! Прошу, примите поздравленіе.
   Ада нѣсколько была испугана этимъ неожиданнымъ знакомствомъ. Желая успокоить ее и бѣдную старушку, я сказала ей, что мы ее благодаримъ и желаемъ ей здоровья.
   -- Ко-не-чно! сказала она.-- Я думаю! Вотъ и Кенджъ-разсказчикъ. При немъ его документы! Какъ здоровье вашей свѣтлости?
   -- Благодарю, благодарю; не безпокойтесь добрая женщина, сказалъ мистеръ Кенджъ отводя насъ въ сторону.
   -- Нисколько не безпокоюсь, сказала бѣдная старушка, разставаясь съ нами. Я пожелала имъ счастья -- вотъ и всё... Это не безпокойство! Жду рѣшенія... очень-скоро... Хорошее предзнаменованіе для васъ. Поздравляю васъ!
   Она остановилась у нижней ступени каменной лѣстницы, на которую мы взошли, и, провожая насъ глазами, дѣлала книксены, улыбалась и твердила:-- молодость, надежда, красота, канцелярія, Кенджъ-разсказчикъ! ха! ха! Прощайте, прощайте.
   

ГЛАВА IV.
МИКРОСКОПИЧЕСКАЯ ФИЛАНТРОПІЯ.

   -- Мы должны провести ночь, сказалъ намъ мистеръ Кенджъ, когда мы возвратились въ его комнату:-- въ домѣ мистриссъ Желлиби, и, обратясь ко мнѣ, прибавилъ, что онъ увѣренъ заранѣе, что а знаю, кто такая мистриссъ Желлиби?
   -- Я, впрочемъ, не знаю, сэръ, отвѣчала а:-- можетъ-быть, мистеръ Карстонъ или миссъ Клеръ не знаютъ ли?
   Однакожъ нѣтъ, никто изъ нихъ ничего не зналъ, касательно мистриссъ Желлиби.
   -- Не-уже-ли! Мистриссъ Желлиби... произнесъ мистеръ Кенджъ, ставъ спиною къ камину и устремивъ взоръ свой на пыльный коверъ, лежащій на полу, какъ-будто на немъ была біографія этой знаменитой леди: -- мистриссъ Желлиби, особа съ замѣчательною силою характера; она посвящаетъ себя совершенно-общему благу. Въ разные періоды жизни она занималась разнообразными общественными вопросами и нынѣ, пока что-нибудь другое не обратитъ на себя ея вниманіе, она поглощена совершенно Африкою, въ видахъ размноженія кофейныхъ плантацій -- туземцевъ и безопасныхъ колоній по берегамъ африканскихъ рѣкъ, для занятія сильно-развивающимся народонаселеніемъ нашего отечества. Мистеръ Жарндисъ, всегда готовый протянуть руку помощи всякому предпріятію, которое можетъ назваться благодѣтельнымъ и вызвать одобрительный отзывъ филантроповъ, цѣнитъ, я увѣренъ, очень-высоко замѣчательныя качества мистриссъ Желлиби.
   При послѣднемъ словѣ мистеръ Кенджъ поправилъ узелъ галстуха и посмотрѣлъ на насъ.
   -- А мистеръ Желлиби, сэръ? спросилъ Ричардъ.
   -- Мистеръ Желлиби, гм! сказалъ мистеръ Кенджъ:-- это... это; но я думаю, что отрекомендую его всего вѣрнѣе, если скажу, что онъ законный супругъ мистриссъ Желлиби.
   -- То-есть просто нуль, сэръ? сказалъ Ричардъ съ насмѣшливымъ взглядомъ.
   -- Я этого не говорю, возразилъ мистеръ Кенджъ серьёзнымъ тономъ: -- я не могу сказать этого, потому-что, по правдѣ, ничего не знаю касательно мистера Желлиби. Сколько помню, я никогда не имѣлъ удовольствія видѣть мистера Желлиби. Онъ, можетъ-быть, очень-замѣчательный человѣкъ, но онъ, такъ сказать, совершенно погруженъ, совершенно уничтожается въ блестящихъ качествахъ достойной супруги своей.
   Мистеръ Кенджъ объявилъ намъ, что до Холоднаго Дома далеко; что поѣздка туда, въ такой теплый вечеръ, тягостна и скучна, тѣмъ болѣе, что мы ужь утоплены путешествіемъ, и что мистеръ Жарндисъ самъ пожелалъ оставить насъ на ночь у мистриссъ Желлиби; а завтра, тотчасъ послѣ ранняго обѣда, будетъ готовъ экипажъ для отъѣзда нашего изъ города.
   Затѣмъ, онъ позвонилъ въ маленькій колокольчикъ; явился молодой джентльменъ. Называя его Гуппи, мистеръ Кенджъ спросилъ его отправлены ли наши вещи? Отправлены, отвѣчалъ мистеръ Гуппи и прибавилъ, что у подъѣзда дожидается карета, съ тѣмъ, чтобъ свезти и насъ за вещами, какъ скоро мы пожелаемъ ѣхать.
   -- Итакъ, мнѣ только остается, сказалъ мистеръ Кенджъ, пожимая намъ руки:-- выразить то живое удовольствіе (добраго дня, миссъ Клеръ), которое я чувствую, видя васъ вмѣстѣ (прощайте, миссъ Сомерсонъ!) и надежду, что вы не замедлите быть счастливыми (очень-радъ, что имѣлъ честь съ вами познакомиться, мистеръ Карстонъ) и пойдете по пути чести и справедливости! Гуппи, вы отправитесь туда же съ ними.
   -- Куда это туда, мистеръ Гуппи? спросилъ Ричардъ, когда мы спускались съ лѣстницы.
   -- Недалеко отсюда, сказалъ мистеръ Гуппи: -- близь Тевейской Гостинницы -- вы знаете?
   -- Ничего не знаю; я всегда жилъ въ Винчестерѣ и въ Лондонѣ первый день.
   -- Сейчасъ за угломъ, сказалъ мистеръ Гуппи.-- Пройдемъ Канцелярскій Переулокъ, пересѣчемъ Гольборнскую Улицу я черезъ двѣ минуты тутъ какъ тутъ. А что жъ, лондонская-то особенность миссъ, гм! пожаръ?.. И онъ кажется очень хотѣлъ поострить на мой счетъ.
   -- Да, въ-самомъ-дѣлѣ туманъ очень-густъ, сказала я.
   -- Кажется, онъ вамъ не во вредъ, сказалъ мистеръ Гуппи, откидывая подножки кареты: -- напротивъ, можно сказать, судя по вашей наружности, что онъ вамъ приноситъ пользу.
   Такой нѣжный комплиментъ разсмѣшилъ меня до слезъ; наконецъ дверцы кареты захлопнулись и мистеръ Гуппи помѣстился на козлахъ. Мы втроемъ говорили и смѣялись надъ нашею неопытностью, толковали о странностяхъ Лондона, пока не остановились у воротъ дома, къ которому ѣхали. Онъ находился въ ряду высочайшихъ домовъ узкой улицы очень-похожей на длинную систерну для тумана. У подъѣзда стояла толпа народа, преимущественно дѣтей, я надъ дверью была прибита довольно-грязная мѣдная дощечка съ надписью Желлиби.
   -- Не испугайтесь! сказалъ мистеръ Гуппи, взглянувъ къ намъ въ каретное окно: -- одинъ изъ маленькихъ Желлибятъ просунулъ голову между перилъ и не можетъ вытащить назадъ.
   -- О бѣдное дитя! сказала я: -- выпустите меня ради Бога.
   -- Будьте осторожны, миссъ: маленькіе Желлибята очень-злы, сказалъ мистеръ Гуппи.
   Я бросилась къ бѣдному ребенку, который былъ одинъ изъ самыхъ грязныхъ бѣдняковъ, какихъ когда-нибудь случалось мнѣ видѣть. Голова у него затекла; онъ былъ испуганъ и громко кричалъ, находясь между двумя толстыми желѣзными прутьями перилъ; между-тѣмъ продавецъ молока и хлѣбникъ съ самыми чистыми намѣреніями тащили его за ноги назадъ, будучи, я полагаю, убѣждены, что голова его сожмется подъ вліяніемъ ихъ усилія и маленькій Желлиби выйдетъ цѣлъ и невредимъ изъ своей засады, на радость своей родительницѣ. Я замѣтила, успокоивъ прежде ребенка, что голова его была отъ природы очень-велика и потому пришла къ естественному заключенію, что тамъ гдѣ просунулась голова его, непремѣнно пройдетъ и весь его корпусъ, а потому и посовѣтовала протолкнуть его впередъ. Мысль эта такъ понравилась продавцу молока и хлѣбнику, что, еслибъ я не удержала бѣднаго ребенка за платье, они въ одну минуту спустили бъ его на мостовую; между-тѣмъ Ричардъ и мистеръ Гуппи сошли внизъ, чтобъ, въ случаѣ неудачи, подхватить ребенка; наконецъ, всѣ препятствія были превозможены и мальчикъ освобожденъ; но, вмѣсто благодарности, онъ сталъ колотить палкою, отчаяннымъ образомъ, мистера Гуппи.
   Изъ принадлежащихъ къ дому никто не являлся, исключая одной особы въ патенахъ {Особеннаго рода калоши, употребляемыя въ Англія простолюдинами (patens).}, которую вытолкнули къ ребенку метлою изъ нижняго этажа, не знаю для какой цѣли, да и она, кажется, не знала зачѣмъ. Я поэтому полагала, что мистриссъ Желиби нѣтъ дома, и была удивлена, когда другая особа явилась въ корридорѣ и, идя впередъ насъ въ заднимъ комнатамъ нижняго втажа, произнесла громко: "вотъ двѣ молодыя леди миссисъ Желлиби!" Мы миновали нѣсколько дѣтей, которыхъ легко было задавить въ темнотѣ. Когда мы явились предъ очи мистриссъ Желлиби, одна изъ малютокъ упала съ лѣстницы и просчитала (что было слышно по шуму) головою всѣ ступени.
   Мистрисъ Желлиби, лицо которой ни одною чертою не выразило безпокойства насчетъ падающаго ребенка, между-тѣмъ, какъ мы не могли скрыть нашего испуга (послѣ Ричардъ говорилъ, что онъ счелъ до семи ударовъ), приняла насъ съ совершеннымъ спокойствіемъ. Она была хорошенькая собой, очень-маленькая, кругленькая женщина, между сорока и пятидесятые годами, съ красивыми глазами, которые имѣли странное свойство казаться смотрящими постоянно вдаль, какъ-будто (я опять приведу слова Ричарда) они ничего не были способны видѣть ближе Африки.
   -- Я очень-рада, сказала мистриссъ Желлиби пріятнымъ голосомъ: -- что имѣю удовольствіе видѣть васъ у себя въ домѣ. Я слишкомъ-много уважаю мистера Жарндиса, и никто изъ тѣхъ, въ комъ онъ принимаетъ участіе, не можетъ здѣсь встрѣтить равнодушіе.
   Мы выразили вашу благодарность и сѣли позади двери, гдѣ, на софѣ, былъ хромой инвалидъ. У мистриссъ Желлиби славные волосы; но, будучи занята слишкомъ-много африканскими обязанностями, она не имѣла времени причесываться. Шаль, прикрывавшая ея плечи, свалилась на кресло; когда она пошла намъ на встрѣчу я когда она повернулась къ намъ спиною, чтобъ снова сѣсть, мы не могли не замѣтить, что платье ея далеко не сходится и прорѣшка задѣлана плетнемъ изъ шнурка, подобно бесѣдкѣ.
   Комната, засоренная бумагами и почти вся занятая большимъ письменнымъ столомъ, заваленнымъ также бумагами, содержалась не только очень-нечисто, но даже очень-грязно. Такъ убѣждалъ насъ нашъ органъ зрѣнія, какъ органъ слуха убѣдилъ насъ, что бѣдный ребенокъ просчиталъ головою всѣ ступени лѣстницы и плакалъ до-тѣхъ-поръ, пока кто-то, въ кухнѣ, не зажалъ ему рта.
   Но всего болѣе поразила насъ изнуренная и болѣзненная, но вовсе недурная собою, дѣвочка, которая сидѣла за письменнымъ столомъ, грызла перо и смотрѣла на насъ. Трудно вообразить себѣ, какъ она была испачкана чернилами; замѣчательно, что, начиная съ растрепанныхъ волосъ до красивой ножки, изуродованной гадкимъ, атласнымъ башмакомъ, стоптаннымъ на пяткѣ, ни одна вещь изъ ея костюма, не исключая даже булавокъ, не была тамъ, гдѣ нужно, то-есть на свойственномъ ей мѣстѣ.
   -- Вы застали меня, мои милыя... сказала мистриссъ Желлиби, и при этомъ сняла съ двухъ огромныхъ свѣчей, поставленныхъ въ свинцовыхъ подсвѣчникахъ, отчего распространился по комнатѣ сильный запахъ свѣчнаго сала (огонь въ каминѣ потухъ и кромѣ золы, кочерги и нѣсколькихъ полѣнъ, ничего не было на рѣшеткѣ): -- вы застали меня, мои милыя, какъ это всегда бываетъ, въ трудахъ; но вы, вѣрно, простите мнѣ. Проекты, касательно Африкя, поглощаютъ все мое время. Они вовлекли меня въ переписку со многими клубами человѣколюбивыхъ обществъ и со многими частными людьми, которые выше всего ставятъ пользу человѣчества. Теперь я съ гордостью могу сказать, что мы идемъ впередъ. Мы надѣемся, что, при нашемъ содѣйствіи, съ будущаго года отъ полутораста до двухъ-сотъ семействъ, цвѣтущихъ здоровьемъ и благосостояніемъ, займутся развитіемъ кофейныхъ плантацій и умовъ туземцевъ Борріобула-Гха, во лѣвому берегу Цитра.
   Такъ-какъ Ада молчала и только смотрѣла на меня, то я сочла долгомъ сказать мистриссъ Желлиби, что такіе успѣхи должны, безъ-сомнѣнія, радовать ея филантропическое сердце.
   -- Да, это меня очень радуетъ, сказала мистриссъ Желлиби: -- хотя ста труда требуютъ напряженія всѣхъ силъ моихъ; однако, это ничего, еслибъ только все шло къ-лучшему, и я съ каждымъ днемъ все болѣе-и-болѣе убѣждаюсь въ успѣхѣ. Знаете ли, миссъ Сомерсонъ, я часто удивляюсь, какъ вы не обратали вашихъ мыслей на Африку?
   Твой неожиданный оборотъ рѣчи такъ поразить меня, что, не успѣвъ ничего сообразить, я попробовала что-то намекнуть о климатѣ.
   -- Самый лучшій климатъ во всемъ мірѣ!.. сказала мистриссъ Желлиби.
   -- Въ-самомъ-дѣлѣ, милледи?
   -- Конечно. Но во всемъ нужна предосторожность, сказала мистриссъ Желлиби: -- вы пойдете, напримѣръ, по Гольнборской Улицѣ, безъ осторожности и можете попасться подъ лошадь. Вы пойдете по Гольнборнской Улицѣ съ предосторожностью -- и никогда не попадете подъ лошадь. Точно такъ и съ Африкой.
   -- Безъ-сомнѣнія, сказала я, думая о Гольнборнской Улицѣ.
   -- Не хотите ли взглянуть, сказала мистриссъ Желлиби, подсунувъ намъ кучу бумагъ: -- на эту статью и замѣчанія, гдѣ, въ общихъ чертъ, вы найдете обозрѣніе того предмета, который такъ для меня важенъ; а я, между-тѣмъ, съ вашего позволенія, окончу письмо; моя старшая дочь, миссъ, она замѣняетъ мнѣ секретаря.
   Дѣвочка, замѣняющая секретаря, перестала грызть перо и отвѣтила на нашъ поклонъ полу-конфузливо, полу-сердито.
   Мы сейчасъ кончимъ, продолжала мистриссъ Желлиби съ пріятной улыбкой: -- хотя трудъ мой нескончаемъ. На чемъ мы остановились, Кадди?
   -- Приноситъ свое почтеніе мистеру Сваллоу и проситъ... сказала Кадди.
   -- И проситъ, продолжала мистриссъ Желлиби диктовать: -- разъяснять ему тѣ пункты, касательно африканскаго проекта, которые... Нѣтъ, Биби, нѣтъ! ни за что въ мірѣ.
   Биби (названный этимъ именемъ, вѣрно, по поводу африканскаго проекта) былъ тотъ несчастный мальчикъ, который свалился съ лѣстницы; голова его была обвязана тряпками и пластырями, и онъ прервалъ дипломатическую корреспонденцію, чтобъ показать израненныя ноги свои, глядя на которыя мы съ Адой не знали чему больше дивиться -- ранамъ или грязи. Мистриссъ Желлиби сказала ему холоднымъ и спокойнымъ томомъ, которымъ говорила обо всемъ, "ступай прочь дрянной Биби!" и устремила снова прекрасныя очи свои на Африку.
   Диктовка письма шла своимъ чередомъ; мы ее никакимъ образомъ не прерывали, сидѣли молча, и я рѣшилась потихоньку остановить бѣднаго Биби и взять его къ себѣ на руки. Ада начала его цаловать. Это такъ удивляло ребенка, что онъ смотрѣлъ на насъ во всѣ глазки и удерживалъ рыданія; наконецъ мало-по-малу онъ успокоился и заснулъ у меня на рукахъ. Я такъ была занята ребенкомъ, что не вникла въ детали письма, хотя общее впечатлѣніе, произведенное имъ на меня, было таково, что ярко выставилась передо мною вся важность Африки и вся ничтожность другихъ вещей и странъ сего міра, и мнѣ совѣстно вздумать, что я такъ мало обращала на него вниманія!
   -- Шесть часовъ! сказала мистриссъ Желлиби: -- а нашъ, такъ называемый часъ обѣда (потому-что мы обѣдаемъ во всѣ часы) -- пять. Кадди, сведи миссъ Клеръ и миссъ Сомерсонъ въ ихъ комнаты. Вамъ, можетъ-быть, угодно будетъ оправиться? Я увѣрена... вы извините меня, я такъ занята... О, это дурное дитя! оставьте его миссъ Сомерсонъ!
   Я просила позволенія удержать его, увѣряя, что онъ очень-тихій мальчикъ, унесла его съ собою наверхъ и положила къ себѣ на постель. Намъ съ Адою отведены были двѣ комнаты наверху, сообщавшіяся дверью; онѣ были почти безъ мебели и въ большомъ безпорядкѣ, такъ-что занавѣсы подъ окнами были прикрѣплены вилками.
   -- Можетъ-статься, вы хотѣли бы теплой' воды? спросила миссъ Желлиби, тщетно поискавъ глазами кружки съ ручкою.
   -- Если это не затруднитъ васъ, отвѣчали мы.
   -- Это еще ничего, возразила миссъ Желлиби:-- дѣло въ томъ, не знаю есть ли теплая вода.
   Вечеръ былъ холоденъ, комнаты наполнены какимъ-то смрадомъ, такъ-что, я должна признаться, положеніе наше было очень-непріятно. Ада, просто была готова плакать; однакожъ мы скоро пришли въ веселое расположеніе духа и только-что занялись разборкою своихъ вещей, какъ возвратилась къ намъ миссъ Желлиби и сообщила, что нигдѣ не могла отыскать теплой воды: котелъ куда-то засунулся: его не могли сыскать, а рукомойникъ и тазъ въ такомъ видѣ, что вовсе не годится къ употребленію.
   Мы просили ее ни о чемъ не безпокоиться и спѣшили одѣться, чтобъ поскорѣе сойдти внизъ въ теплую комнату. Но всѣ маленькія дѣти поднялись наверхъ и стояли за дверью, чтобъ посмотрѣть на непонятное для нихъ событіе, какимъ-образомъ Биби спалъ на моей кровати; наше вниманіе было развлечено постояннымъ явленіемъ носовъ и пальцевъ изъ опасной засады, между дверною щелью и петлями. Невозможно было затворять ни одной двери: у замка двери, ведущей въ мою комнату, не было рукоятки, и вообще замокъ былъ какъ-будто еще не совсѣмъ прилаженъ; рукоятка замка той двери, которая вела въ комнату Ады, вертѣлась очень-свободно, но ея язычокъ не задѣвалъ за щеколду и не удерживалъ двери. Между-тѣмъ, я предложила дѣтямъ войдти къ намъ и помѣститься вокругъ моего столика; они сидѣли очень-тихо; я одѣвалась и разсказывала имъ сказку о красной шапочкѣ; они слушали очень-внимательно, включая сюда и Биби, который проснулся во-время, чтобъ выслушать какъ пришелъ волкъ.
   Когда мы спустились внизъ, мы замѣтили на окнѣ горшокъ съ надписью: "Въ знакъ памяти о тумбриджскяхъ колодцахъ"; въ горшкѣ было масло и теплилась свѣтильня: вѣрно, что-нибудь въ родѣ африканской лампы. Въ парадной гостиной находилась молодая женщина, съ опухнувшимъ лицомъ, обвязаннымъ фланелью; она раздувая огонь въ каминѣ и давилась дымомъ и смрадомъ; и въ-самомъ-дѣлѣ, густой дымъ наполнилъ комнату и такъ ѣлъ глаза и щипалъ горло, что мы, въ слезахъ и постоянно кашля, высунуясь въ открытое окно по-крайней-мѣрѣ на цѣлый часъ времени. Между-тѣмъ митриссъ Желиби, съ тѣмъ же спокойнымъ духомъ, какъ и всегда, невозмущаемымъ этими земными невзгодами, диктовала письмо въ Африку. Я радовалась отъ души, что африканскіе проекты занимали все ея вниманіе, потому-что Ричардъ разсказывалъ намъ, между-тѣмъ, что онъ умывался надъ кастрюлею, въ которой варятъ рыбу, а мѣдный чайникъ, для кипятку, нашли у него на туалетномъ столпѣ. Эти подробности смѣшили меня и Аду до невѣжливости относительно филантропической хозяйки.
   Вскорѣ послѣ семи часовъ, спустились мы въ столовую; мистриссъ Желимби, очень-кстати, посовѣтовала намъ сходитъ съ лѣстницы осторожнѣе, потому-что ковры, неприкрѣпленные прутьями на ступеняхъ, были такъ изорваны и перепутаны, что походили на тенета. Обѣдъ состоялъ изъ трески, ростбифа, котлетъ подъ соусомъ и пуддинга -- прекрасный обѣдъ, еслибъ только кушанья подаваясь не сырыми. Женщина, окутанная фланелью, поставила всѣ блюда вдругъ, какъ попало, и не снимала ихъ до-тѣхъ-воръ, пока мы не вышли; тогда она взяла всѣ остатки и сунула ихъ на ступени лѣстницы; другая женщина, которую я видѣла въ патенахъ, часто приходила браниться съ ней; кажется, обѣ женщины жили въ большой враждѣ между собою.
   Продолженіе всего обѣда, который былъ очень-дологъ, потому-что прерывался событіями въ родѣ слѣдующихъ: напримѣръ, блюдо съ картофелемъ свалилось въ ящикъ для угольевъ, ручка отъ штопора отскочила и ударила по носу, и безъ того распухнувшему, молодой женщины, и тому подобное -- мистриссъ Жиллиби, сохраняла ровность характера и непоколебимое спокойствіе. Она повѣдала намъ множество интересныхъ вещей о Борріобула-Гха и туземцахъ, и получила столько писемъ, что Ричардъ, сидѣвшій рядомъ съ ней, вынулъ по-крайней-мѣрѣ четыре куверта изъ ея соуса. Нѣкоторыя изъ писемъ состояли изъ протоколовъ женскихъ комитетовъ. Она намъ ихъ читала вслухъ; другія письма были отъ людей, соприкосновенныхъ, тѣмъ или другимъ образомъ, съ развитіемъ кофейныхъ плантацій и образованіемъ туземцевъ; нѣкоторыя изъ писемъ требовали отвѣта и потому она высылала свою дочь изъ-за обѣда нѣсколько разъ и диктовала ей. Она была очень-занята и, совершенно-справедливо, какъ она выражалась, предана своему дѣлу.
   Мнѣ хотѣлось знать, кто это былъ скромный и плѣшивый джентльменъ въ очкахъ; онъ сѣлъ на незанятое мѣсто, когда со стола взята была рыба, и, казалось, безропотно подвергался ученію о Борріобула-Гха, хоти не принималъ въ этомъ предметѣ никакого активные участіи. По безмолвію, можно было бъ принять его за туземца; но этому предположенію противорѣчилъ цвѣтъ кожи. Когда обѣдъ кончался и бѣлый туземецъ остался наединѣ съ Ричардомъ, мнѣ пришло въ голову: не это ли мистеръ Желлиби. Въ-самомъ-дѣлѣ это онъ и былъ. Болтливый молодой человѣкъ, мистеръ Квелъ, съ лоснящимися выпуклыми щеками, и волосами, зачесанными назадъ, пріѣхавъ вечеромъ, рекомендовался намъ филантропомъ.
   Этотъ молодой человѣкъ, кромѣ того, что много говорилъ о своемъ значеніи въ африканскомъ вопросѣ, о своемъ проектѣ заставить кофейныхъ плантаторовъ учить туземцевъ точить ножки для фортепьянъ и стульевъ и вычислялъ несметныя выгоды отъ осуществленія столь счастливой мысли, умѣлъ еще заставить говорить о себѣ и мистриссъ Желлиби, задавая ей подобные вопросы: "я думаю, мистриссъ Желлиби, вы получаете каждый день отъ полутораста до двухсотъ писемъ относительно Африки?" или, "если меня не обманываетъ память, то вы мистриссъ Желлиби говорили мнѣ, что отправили по почтѣ до пяти тысячь циркуляровъ?" и всякой разъ повторялъ намъ отвѣты мистриссъ Желлиби, какъ истолкователь. Впродолженіе цѣлаго вечера мистеръ Желлиби сидѣлъ въ углу, прислонясь головою къ стѣнѣ, какъ-будто страдалъ ипохондріей. Оставшись послѣ обѣда наединѣ съ Ричардомъ, онъ нѣсколько разъ открывалъ ротъ, желая, казалось, сообщить что-то, лежащее на душѣ, но, къ величайшему смущенію Ричарда, опять смыкалъ губы, не произнеся даже звука.
   Мистриссъ Желлиби сидѣла, какъ насѣдка въ гнѣздѣ, среди кучи бумагъ, пила кофе впродолженіе цѣлаго вечера и диктовала, между-прочимъ, своей старшей дочери. Она также имѣла разговоръ съ мистеромъ Квелемъ; предметомъ этого разговора, сколько я поняла, было Африканское Человѣчество, причемъ мистриссъ Желлиби высказала много восторженныхъ чувствъ и мыслей. Я не могла быть столь внимательной слушательницей, какъ бы хотѣлось, потому-что Биби и другія дѣти окружили насъ съ Адой въ углу гостиной и просили разсказать имъ другую сказочку; такимъ-образомъ мы сидѣли посреди ихъ и разсказывали имъ шопотомъ про кота въ сапожкахъ и кой-что еще другое, пока мистриссъ Желлиби вспомнила о нихъ какъ-то случайно и отправила ихъ спать. Биби хотѣлъ непремѣнно, чтобъ я сама снесла его въ постель; и пошла съ нимъ вмѣстѣ наверхъ, а служанка, съ фланелевой обвязкой, бросилась посреди остальныхъ дѣтей, какъ драконъ, и въ минуту уложила каждаго въ свою койку.
   Послѣ этого я прибрала нѣсколько наши комнаты и, раздувъ, сколько можно, огонь въ каминѣ, сошла внизъ. Мистриссъ Желлиби смѣрила меня съ ногъ до головы неочень-милостивымъ взглядомъ, что мнѣ было больно; впрочемъ, я не имѣю большихъ претензій.
   Едва только, около полуночи, мы улучили возможность идти въ свои комнаты, и все-таки оставили мистриссъ Желлиби среди бумагъ и пьющею кофе, а миссъ Желлиби, грызущею перо.
   -- Что за дикій домъ! сказала Ада, когда мы пришли наверхъ.-- Странно со стороны брата Жарндиса прислать насъ сюда.
   -- Душа моя! сказала я: -- все это смущаетъ меня, все это такъ странно, такъ непонятно для меня...
   -- Что непонятно? спросила Ада, съ своей милой улыбкой.
   -- Все, моя милая, отвѣчала я: -- все, быть-можетъ, очень-великодушно ее стороны мистриссъ Жиллиби запинаться улучшеніемъ и развитіемъ туземцевъ, но... Биби!.. хозяйство!..
   Ада разсмѣялась, обняла меня и, ставъ со мною передъ каминомъ, лепетала нѣжнымъ голоскомъ своимъ, что она считаетъ меня милымъ, добрымъ созданіемъ и что я вполнѣ пріобрѣла ея любовь.
   -- Вы обо всемъ думаете, Эсѳирь, сказала она мнѣ: -- а между-тѣмъ такъ беззаботно-веселы; вы такъ много дѣлаете и такъ невзыскательны. Мнѣ кажется, вы бы и изъ этого дома сдѣлали пріятный и радушный домъ.
   Доброе, простодушное дитя! Она не знала, что эти слова выражали только ея личныя качества; что она видѣла во мнѣ такъ много только потому, что была сама безконечно-добра и снисходительна.
   -- Могу ли я сдѣлать вамъ вопросъ? сказала я, сидя съ Адой передъ каминомъ.
   -- Хоть пятьсотъ, отвѣчала она.
   -- Вашего родственника, мистера Жарндиса -- я такъ много, много обязана ему -- можете ли вы описать мнѣ его?
   Откинувъ назадъ золотыя кудри свои, Ада обернулась ко мнѣ съ такимъ изумленнымъ смѣхомъ, что я была совершенно поражена сколько ея невыразимою красотою, столько и ея изумленіемъ.
   -- Эсѳирь... сказала она.
   -- Что, душа моя?
   -- Ты хочешь, чтобъ я тебѣ описала брата Жарндиса?
   -- Да, моя милая; я его никогда не видала.
   -- Да и я его никогда не видала, сказала Ада.
   -- Странно, ей-Богу странно.
   Да; она никогда его не видала. Хотя она лишилась матери своей, бывъ еще очень-маленькимъ ребенкомъ, однакожъ хорошо помнитъ, что та не могла говорить безъ слезъ о немъ, о великодушіи его благороднаго характера, на который можно положиться вполнѣ, и Ада въ немъ не сомнѣвалась. Нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ, родственникъ ея, Жарндисъ, написалъ къ ней простое, доброе письмо (разсказывала Ада), въ которомъ увѣдомлялъ ее о настоящемъ намѣренія, и говорилъ ей, что "современемъ исцѣлятся тѣ раны, которыя нанесены несчастнымъ канцелярскимъ процесомъ". Она отвѣчала, что принимаетъ съ благодарностью его предложеніе. Ричардъ получилъ подобное письмо и далъ такой же отвѣтъ. Онъ видѣлъ мистера Жарндиса только однажды въ своей жизни, пять лѣтъ тому назадъ, въ Винчестерской Школѣ. Такъ онъ разсказывалъ Адѣ, когда я ихъ застала передъ каминомъ въ особенной комнатѣ лорда-канцлера; онъ помнитъ, что мистеръ Жарндисъ, полный, краснощекій мужчина -- вотъ все, что могла мнѣ сообщить Ада.
   Это заставило меня задуматься такъ, что Ада ужъ успѣла заснуть, а я все сидѣла передъ огнемъ, и думала; думала о Холодномъ Домѣ, думала я думала о томъ, какъ далеко мнѣ кажется вчерашнее утро, и Богъ знаетъ, куда бы унесясь моя мысли, еслибъ полетъ ихъ не былъ остановленъ легкимъ стукомъ въ дверь.
   Я отворила и увидѣла миссъ Желлиби, дрожащую отъ холода, съ изломанною свѣчою въ изломанномъ подсвѣчникѣ въ одной рукѣ и съ стаканомъ въ другой.
   -- Доброй ночи! сказала она брюзгливымъ тономъ.
   -- И вамъ доброй ночи! отвѣчала я.
   -- Можно войдти? спросила она скоро и неожиданно тѣмъ же брюзгливымъ тономъ.
   -- Безъ-сомнѣнія, отвѣчала я: -- только не разбудите миссъ Клеръ.
   Она вошла, не хотѣла сѣсть и стояла передъ огнемъ, помакивая свои исхудалые пальцы, замаранные въ чернилахъ, въ стаканчикъ, въ которомъ находился уксусъ, и помазывая уксусомъ чернильныя пятна на своемъ лицѣ; она стояла насупившись и смотрѣла изподлобья.
   -- Я бы хотѣла, чтобъ Африка издохла! сказала она вдругъ.
   Я думала-было возражать...
   -- Да, я бы хотѣла! сказала она.-- Не говорите ничего, миссъ Сомерсонъ. Я ненавижу и презираю ее.
   Я тронула ей голову, голова была горяча; я совѣтовала ей успокоиться, отдохнуть; говорила ей, что она утомлена и что мнѣ ея жалко; но она стояла передо мной насупившись и косилась на меня. Прошло нѣсколько секундъ. Она поставила на полъ стаканчикъ съ уксусомъ и, повернувшись къ кровати, на которой спала Ада, сказала мнѣ тѣмъ же брюзгливымъ тономъ:
   -- Очень-хороша собой!
   Я отвѣтила на это улыбкой.
   -- Сирота? Да?
   -- Да.
   -- Но знаетъ много, я думаю? Танцуетъ, играетъ, поетъ? Говоритъ, я думаю, пофранцузски, знаетъ географію, глобусы, умѣетъ работать иголкой и все умѣетъ?
   -- Конечно; сказала я.
   -- А я -- я ничего не умѣю; я только и знаю, что писать. Я только и дѣлаю, что пишу. Я дивлюсь, какъ вамъ не стыдно было видѣть, пріѣхавъ сегодня къ намъ, что я неспособна ничего дѣлать. Въ этомъ видѣнъ злой вашъ характеръ; а о себѣ, я чаю, мечтаете Богъ знаетъ что?
   Я видѣла, что бѣдная дѣвочка была готова заплакать; я сѣла передъ ней и смотрѣла на нее съ такимъ, кажется, нѣжнымъ выраженіемъ, такое сожалѣніе питала къ ней...
   -- Это срамъ, сказала она.-- Вы знаете какъ это гадко; весь домъ гадокъ, дѣти гадки, я гадка. Отецъ несчастливъ -- и немудрено! Присцила вѣчно въ нетрезвомъ видѣ. Стыдно съ вашей стороны, если вы скажете, что не замѣтили, какъ отъ нея пахло, когда мы сидѣли за обѣдомъ -- вы это знаете!
   -- Другъ мой, я ничего не знаю, сказала я.
   -- Знаете, сказала она отрывисто.-- Не говорите, что не знаете. Знаете!
   -- Милая моя! сказала я:-- если вы мнѣ не даете сказать...
   -- Развѣ вы не говорите. Вѣдь вы говорите сказки, миссъ Сомерсонъ!
   -- Душа моя, сказала я:-- до-тѣхъ-поръ пока вы не захотите меня выслушать...
   -- Я не хочу васъ выслушивать.
   -- Я этому не вѣрю, потому-что это было бы неразсудительно. Я не знаю о чемъ вы говорите; служанка не подходила ко мнѣ близко во время обѣда; но я вѣрю вамъ и мнѣ это очень-прискорбно слышать.
   -- Вамъ тутъ нечѣмъ гордиться.
   -- Я и не горжусь, другъ мой. Глупо было бы съ моей стороны гордиться.
   Она все-еще подъ вліяніемъ дурнаго расположенія духа, нагнулась надъ спящей Адой и поцаловала ее. Послѣ этого она тихо вернулась назадъ и стала возлѣ моего стула. Грудь ея сильно и болѣзненно подымалась; мнѣ было жаль ея, но я рѣшилась лучше молчать.
   -- Я бы желала умереть! сказала она.-- Я бы желала, чтобъ мы всѣ умерли. Это для насъ всѣхъ было бы полезнѣе.
   Спустя минуту, она стала возлѣ меня на колѣни, положила голову свою мнѣ на грудь, просила прощенья и горько плакала. Я утѣшала ее, хотѣла посадить ее на стулъ, но она говорила мнѣ: -- нѣтъ, нѣтъ, я хочу такъ остаться!
   -- Вы учите дѣвочекъ, сказала она.-- О, еслибъ вы могли поучить меня, какъ бы я училась у васъ! Я такъ несчастна и такъ много люблю васъ!
   Я насилу могла уговорить ее, взять изорванный стулъ (другаго не было въ комнатѣ) и сѣсть возлѣ меня. Мало-по-малу бѣдная, утомленная дѣвочка заснула; я тихо подняла ея голову до моего плеча и закуталась вмѣстѣ съ нею въ шаль. Огонь въ каминѣ потухъ и мы всю ночь дрогли отъ холода. Долго не могла я заснуть и напрасно старалась, закрывъ глаза, забыться подъ вліяніемъ дневныхъ событій. Наконецъ все начало мѣшаться. Дѣйствительность стала переходить въ мечту. То мнѣ казалась, что на моемъ плечѣ спитъ Ада, то одна изъ прежнихъ подругъ моихъ, съ которыми, мнѣ не вѣрилось, что и такъ недавно разсталась, то маленькая, сумасшедшая старушонка, утомленная отъ книксеновъ и улыбокъ, то кто-то изъ Холоднаго Дома; наконецъ, никто -- и все смѣшалось.
   Еще безсильный свѣтъ утра слабо боролся съ туманомъ, какъ и открыла глаза и они встрѣтились съ глазами маленькаго, грязнолицаго привидѣнія, стоящаго передо мною. Это былъ Биби; онъ сползъ съ постели своей въ халатцѣ и колпачкѣ, и такъ дрожалъ отъ холода, что зубы его били дробь.
   

ГЛАВА V.
Утреннія событія.

   Хотя утро было сыро, хотя туманъ казался еще очень-густымъ -- я говорю казался, потому-что стекла оконъ такъ были грязны, что врядъ ли могли пропускать самый яркій солнечный свѣтъ; но я приняла съ удовольствіемъ предложеніе миссъ Желлиби сдѣлать небольшую прогулку, тѣмъ-болѣе, что утро въ филантропическомъ домѣ не представляло для меня ничего привлекательнаго, а видъ лондонскихъ улицъ очень интересовалъ меня.
   -- Мама еще нескоро сойдетъ внизъ, сказала она: -- а завтракъ подадутъ Богъ-знаетъ когда; они все дѣлаютъ безъ толку. Папа закуситъ чѣмъ попало, да и пойдетъ въ контору. Онъ не знаетъ, что значитъ завтракать. Присцила съ вечера приготовитъ ему кусокъ хлѣба, да немножко молока, если есть. Иногда молока нѣтъ; иногда кошка ночью съѣстъ. Но вы, я думаю, устали, миссъ Сомерсонъ м, можетъ, хотите еще уснуть.
   -- Я вовсе не устала, моя милая, сказала я: -- я съ удовольствіемъ пойду прогуляться.
   -- Если такъ, сказала миссъ Желлиби: -- то я сейчасъ одѣнусь.
   Ада также пожелала съ нами идти и скоро была готова. Я ничего лучше не могла предложить Биби, какъ умыть его и положить спать снова на мою постель. Впродолженіе всей этой операціи онъ съ такимъ удавленіемъ смотрѣлъ на меня, какъ-будто первый и послѣдній разъ въ жизни подвергался такому испытанію; сначала, съ непривычки, оно показалось ему тяжело и онъ началъ-было хныкать; но скоро успокоился и еще скорѣе заснулъ. Я подумала, что, быть-можетъ, много беру на себя, распоряжаясь самовольно; но скоро успокоилась: никто въ домѣ не могъ ничего замѣтятъ.
   Умывая Биби, пособляя одѣваться Адѣ и одѣваясь сама, я успѣла согрѣться и сошла внизъ. Тамъ миссъ Желлиби старалась разогрѣть свои окоченѣлыя руки передъ каминомъ въ кабинетѣ,-- гдѣ Присцила, держа въ рукѣ сальную свѣчку, раздувала огонь и, желая развести его поскорѣе, бросила туда сальный огарокъ. Все, какъ было вчера вечеромъ, оставалось и теперь, въ томъ же порядкѣ, или, вѣрнѣе сказать, безпорядкѣ. Въ столовой скатерть послѣ обѣда была не убрана, а оставалась на столѣ для завтрака. Крошки, пыль, бумаги валялись по полу во всѣхъ комнатахъ. Два-три стакана и молочникъ висѣли на столбикахъ забора на дворѣ; дверь сѣнная была отворена и мы, выйдя на улицу, встрѣтили кухарку; она шла изъ сосѣдней таверны, утирая рукавомъ ротъ и, поровнявшись съ нами, сказала, что ходила смотрѣть, который часъ.
   Прежде кухарки мы повстрѣчали Ричарда; онъ выдѣлывалъ разные па около Тевейской Гостинницы, чтобъ согрѣть ноги; раннее появленіе наше изумило его самымъ пріятнымъ образомъ, и онъ тотчасъ же изъявилъ желаніе идти съ нами вмѣстѣ. Я съ миссъ Желлиби вошли впередъ, а онъ съ Адою позади насъ. Миссъ Желлиби была опять въ дурномъ расположеніи духа, и еслибъ она мнѣ не говорила, то я никакъ не подумала бы, что она меня любитъ.
   -- Куда вы хотите идти? спросила она.
   -- Куда-нибудь, моя милая, отвѣтила я.
   -- Куда-нибудь значитъ никуда, сказала миссъ Желлиби, остановясь вдругъ.
   -- Ну такъ пойдемъ туда, куда вы хотите, отвѣчала я.
   И миссъ Желлиби потащила меня впередъ быстрымъ шагомъ.
   -- Мнѣ все-равно! сказала она.-- Будьте свидѣтельницею, миссъ Сомерсонъ, я говорю, что мнѣ все-равно; но еслибъ этотъ лощеный лобъ, съ желваками на вискахъ, ѣздилъ къ намъ каждый вечеръ, цѣлые вѣка, то и тогда я не могла бы сказать ему ни одной буквы. Какого осла разъигрываетъ онъ у насъ съ своею Африкою!
   И она еще скорѣе повлекла меня впередъ.
   -- Но какъ бы тамъ и было, продолжала она: -- а я все-таки скажу: пусть онъ ѣздитъ, сколько угодно, а я не выговорю ему и одного слова. Я не выношу его. Если есть что для меня ненавистнаго, такъ это его разговоры. Я дивлюсь даже камнямъ мостовой, какъ у нихъ достаетъ терпѣнія лежать и одномъ мѣстѣ и быть свидѣтелями всей непослѣдовательности, всего противорѣчія, всѣхъ безсмыслицъ въ словахъ и поступкахъ его.
   Слова ея, безъ-сомнѣнія, относились къ мистеру Квелю, молодому джентльмену, посѣтившему вчера вечерокъ мистриссъ Желлиби. Тяжело мнѣ было ее слушать; но, къ-счастью, Ричардъ и Ада скоро нагнали васъ и избавили меня отъ непріятной необходимости продолжать разговоръ. Миссъ Желлиби смолкла и угрюмо шла рядокъ со мною; я удивлялась длинному ряду и разнообразію лондонскихъ улицъ, числу пѣшеходовъ, спѣшившихъ по разнымъ направленіямъ, множеству экипажей, стремящихся взадъ и впередъ, дѣятельности, съ которою мыли окна и чистили лавки, и особеннымъ существамъ въ лохмотьяхъ и тряпкахъ, скрытно искавшихъ въ кучахъ сору булавокъ, иголокъ и всякой дряни.
   -- Итогъ, кузина, раздался позади меня пріятный голосъ Ричарда, обращающагося къ Адѣ: -- мы никакъ не можемъ разстаться съ Обер-Канцеляріей Теперь мы другою дорогою вышли къ тому мѣсту, въ которомъ вчера встрѣтились; вотъ и знакомая старушка!
   Въ-самомъ-дѣлѣ, она стояла прямо противъ насъ и, присѣдая и улыбаясь, говорила съ тѣмъ же тономъ покровительства:
   -- А! Жарндисы! добро пожаловать, очень-рада, очень-рада!
   -- Вы очень-рано выходите со двора, сударыня, сказала я ей, когда она мнѣ присѣла.
   -- Да-съ! я сюда прихожу рано, до начала засѣданія; здѣсь спокойно. Я здѣсь обдумываю, что мнѣ дѣлать впродолженіе дня, говорила старушка.-- Дѣла требуютъ много осторожности. Тру-удно слѣдить за ходомъ дѣлъ Обер-Канцеляріи.
   -- Кто это, миссъ Сомерсонъ? шепнула мнѣ миссъ Желлиби, ближе прижавшись къ моей рукѣ.
   Слухъ маленькой старушки былъ тонокъ и, услышавъ вопросъ, она тотчасъ же отвѣчала за меня:
   -- Истецъ, дитя мое; къ вашимъ услугамъ. Я имѣю честь каждый день быть въ Палатѣ, съ документами. Съ кѣмъ имѣю удовольствіе говорить? Тоже изъ партіи Жарндисовъ? сказала старушка, сдѣлавъ нижайшій книксенъ и склонивъ голову нѣсколько на сторону.
   Ричардъ, желая загладить свой вчерашній промахъ, съ совершенною вѣжливостью объяснилъ ей, что миссъ Желлиби никакимъ образомъ не относится къ ихъ процесу.
   -- А! сказала старушка.-- Ей нечего ждать рѣшенія! но вѣдь и она состарѣется. Да! Ахъ, Боже мой! Вотъ садъ Линкольнской Палаты: я его зову своимъ садомъ. Это рай во время жары. Какъ тамъ поютъ птицы! Я въ немъ провожу большую часть судейскихъ вакацій, такъ, въ созерцаніи. Вамъ кажутся длинны вакаціи, не правда ли?
   Мы сказали да, потому-что, казалось, ей хотѣлось этого отвѣта.
   -- Когда листъ падаетъ съ дерева и нѣтъ больше цвѣтовъ на букеты лорду-канцлеру, сказала старая леди: -- то судейскія вакаціи кончены и шестая печать въ книгѣ судебъ; опять... Прошу ко мнѣ. Зайдите. Это будетъ для меня хорошее предзнаменованіе. Молодость, надежда, красота рѣдко меня посѣщаютъ. Ужъ давно, давно, давно я ихъ по видала.
   Она взяла меня за руку и повела насъ съ миссъ Желлиби впередъ, приглашая также Ричарда к Аду; я не знала, что мнѣ дѣлать я взглядомъ просила помощи у Ричарда; но онъ, отчасти увлекаемый любопытствомъ, отчасти забавляясь этою выходкою, шелъ съ Адою сзади насъ. Наша странная предводительница, расточая съ неимовѣрною щедротою улыбки и книксены, вела-себѣ насъ впередъ, постоянно твердя, что она живетъ въ двухъ шагахъ.
   И въ-самомъ-дѣлѣ, она говорила правду: она жила такъ близко, что. еслибъ мы и хотѣли, то не имѣли бъ времени разсердиться на нее. Спустя двѣ, много три минуты, мы ужъ были у ея жилища: старуха провела насъ маленькою, боковою дверью въ переулокъ, примыкающій къ Линкольнской Палатѣ, остановилась тутъ неожиданно и сказала:
   -- Вотъ гдѣ я живу, пожалуйста, войдите.
   Она остановилась передъ лавкой, надъ которой было написано крупными буквами:

КРУКЪ.
ДЕПО ТРЯПЬЯ И БУТЫЛОКЪ.

   И подъ этой надписью тонкими длинными буквами:

КРУКЪ.
ПОСТАВЩИКЪ КОРАБЕЛЬНЫХЪ ПРИНАДЛЕЖНОСТЕЙ.

   Всѣ стекла оконъ была исписаны: на одномъ была нарисована красная мельница для бумажнаго тѣста, передъ ней телега, заваленная мѣшками съ старымъ тряпьемъ. На другихъ стеклахъ были слѣдующія надписи: "Покупаютъ кости". "Покупаютъ остатки съ кухни". "Покупаютъ старое желѣзо". "Покупаютъ обрѣзки бумагъ". "Покупаютъ принадлежности мужскаго и дамскаго туалетовъ". Здѣсь, казалось, все покупаютъ, но ничего не продаютъ. На всѣхъ частяхъ окна было множество грязныхъ бутылокъ: бутылки изъ-подъ ваксы, стклянки изъ-подъ лекарствъ, бутылки изъ-подъ пива и содовой воды, банки изъ-подъ пикуль, бутыли изъ-подъ чернилъ. Говоря о послѣднихъ, и припоминаю, что лавка въ нѣкоторыхъ мелкихъ частностяхъ напоминала о своемъ сосѣдствѣ съ Линкольской Палатой и была нѣкоторымъ образомъ какъ-бы подлипало, или дальній, непризнанный родственникъ канцеляріи -- такъ было много въ ней чернильныхъ стклянокъ. Около двери въ лавку была небольшая, шаткая скамья, на которой лежало нѣсколько старыхъ, истасканныхъ книгъ, съ надписью: "законы, по девяти пенсовъ томъ". Нѣкоторыя изъ надписей на стеклахъ, о которыхъ я говорила, были писаны канцелярскимъ почеркомъ, подобно тѣмъ бумагамъ, которыя я видѣла въ конторѣ Кенджа и Корбая и письмамъ, которыя я отъ нихъ получала. Среди этихъ надписей была одна, писанная тѣмъ же почеркомъ и ни въ какомъ отношенія не имѣющая ничего общаго съ дѣлами лавки; она увѣдомляла, что нѣкто, почтенный человѣкъ, сорока-пяти лѣтъ, желаетъ переписывать на-чисто бумаги, и исполняетъ эту обязанность совсевозможною акуратностью. Адресоваться къ г. Немо, въ лавкѣ мистера Крука. Нѣсколько писарскихъ мѣшковъ, синихъ и красныхъ, висѣло тамъ-и-сямъ. Неподалеку отъ двери лежало множество свертковъ пожелтѣвшаго пергамена и вылинявшихъ, оборванныхъ штемпельныхъ бумагъ. Можно было подумать, что всѣ ржавые ключи, которые лежали тысячами на полу, какъ старое желѣзо, принадлежали къ дверямъ палатъ или сохраннымъ ящикамъ конторъ.
   Такъ-какъ все еще было туманно и темно, и свѣтъ, падающій въ лавку, уменьшался близостью высокой стѣны Линкольнской Палаты, то мы ничего не могли бы разсмотрѣть, еслибъ старичокъ, въ очкахъ и мѣховой шапкѣ, не стоялъ у прилавка съ фонаремъ. Обернувшись къ двери, онъ взглянулъ на васъ. Это былъ коротенькій, блѣдный и тощій, какъ трупъ, человѣчекъ; голова его была накось всунута между плечьми и дыханіе его выходило паромъ наружу, какъ-будто бы внутри его былъ огонь. Подбородокъ, борода его и брови такъ были усѣяны бѣлыми волосами и такъ окружены морщинами и жилами, что, начиная съ груди, онъ походилъ болѣе на старый сукъ дерева, занесенный снѣгомъ, чѣмъ на живое существо.
   -- Хи, хи, хи! сказалъ старикъ, подходя къ двери:-- хотите что-нибудь продать?
   Мы конечно отступили назадъ и взглянули на нашу вожатую, которая старалась отпереть дверь, ведущую въ домъ, ключомъ, вынутымъ азъ кармана. Ричардъ сказалъ ей, что такъ-какъ мы имѣли удовольствіе видѣть, гдѣ она живетъ, то теперь поспѣшимъ домой, потому-что время не терпитъ. Но отъ нея нельзя было такъ легко отдѣлаться. Она такъ усердно и настойчиво просила насъ войдти и посмотрѣть ея комнату, такъ была убѣждена, что посѣщеніе наше должно принести ей счастіе, что я рѣшилась, во что бы ни стало, исполнить ея желаніе; къ-тому же, кажется, я любопытство подстрекало всѣхъ насъ. Наконецъ, когда старикъ, замѣтивъ, что трудъ ея отпереть дверь напрасенъ, сказалъ намъ: "войдите, войдите, доставьте ей удовольствіе, всего на одну минуту; пройдите черезъ лавку, если другія двери не слушаются". Мы всѣ взошли, ободренные веселымъ смѣхомъ Ричарда и разсчитывая на его помощь, въ случаѣ какой-нибудь невзгоды.
   -- Хозяинъ мой -- Крукъ, сказала маленькая старушка, представляя его намъ съ сознаніемъ своего достоинства.-- Сосѣди въ шутку зовутъ его лордомъ-канцлеромъ. Эксцентрикъ. Чудакъ. Большой руки чудакъ!
   Она нѣсколько разъ покачала головой, потомъ указательнымъ пальцемъ постучала по лбу, примигнула, съ тѣмъ, чтобъ мы были къ нему снисходительны, "потому-что онъ, понимаете, немножко того, то-есть несовсѣмъ тутъ ладно", сказала старуха, указывая на голову я тономъ величія.
   Старикъ слышалъ и только разсмѣялся.
   -- Это правда, сказалъ онъ, подойдя съ фонаремъ къ намъ: -- хи, хи, хи! какіе славные волосы! У меня внизу три мѣшка женскихъ волосъ, но нѣтъ ни одного локона, такого мягкаго и тонкаго -- какой цвѣтъ, какая прелесть!
   -- Хорошо, хорошо, любезный, сказалъ Ричардъ, разсерженный тѣмъ, что старикъ взялъ въ свою желтую руку локонъ Ады: -- ты можешь любоваться, сколько хочешь, но руками не трогать.
   Старикъ бросилъ на него такой быстрый взглядъ, что я невольно обратилась на Ричарда отъ Ады, которая, покраснѣвъ отъ испуга, была такъ поразительно-прекрасна, что, казалось, привлекла къ себѣ даже блуждающее вниманіе маленькой старой леди. Но такъ-какъ Ада вмѣшалась въ ихъ крупный разговоръ и сказала, смѣясь, что она только можетъ гордиться такою невынужденною похвалою, мистеръ Крукъ такъ же быстро пришелъ въ свою первоначальную роль, какъ быстро вышелъ изъ нея.
   -- Видите, у меня здѣсь такъ много вещей, продолжалъ онъ, освѣщая фонаремъ комнату: -- и всѣ, думаютъ сосѣди (а что они понимаютъ?), предназначены къ тому, чтобъ портиться и уничтожаться; у меня такъ много стараго пергамента и бумагъ. И у меня столько предметовъ для ржавчины, пыли и паутины. И все рыба, что попадетъ въ мои сѣти. И я не разстанусь ни съ одной вещью, которую я пріобрѣлъ (такъ думаютъ мои сосѣди, впрочемъ, что они понимаютъ?); нѣтъ у меня ни чистки, ни починки, ничего подобнаго... Хи! леди Жени, сюда!
   Огромная сѣрая кошка спрыгнула съ ближайшей полки къ нему на плечи иперепугала всѣхъ насъ.
   -- Хи! покажи-ко имъ, какъ ты царапаешься. Хи! Ну-тка, ну-тка миледи! сказалъ ея хозяинъ.
   Кошка спрыгнула внизъ и вцѣпилась своими тигровыми когтями въ пучки тряпья съ такимъ пронзительнымъ мяуканьемъ, что у меня заперло сердце.
   -- Она вцѣпится въ каждаго, кого я укажу ей, сказалъ старикъ.-- Я также торгую кошачьимъ мѣхомъ и ея шкура была мнѣ продана живьемъ; славный, пушистый мѣхъ -- посмотрите.
   Онъ между-тѣмъ, провелъ насъ по всей лавкѣ и отворилъ дверь въ задней стѣнѣ, примыкающей къ воротамъ. Маленькая старая леди, замѣтивъ, что онъ еще хочетъ продолжать разговоръ, сказала ему весьма-снисходительно:
   -- Хорошо, Крукъ, очень-хорошо, только вы говорите много. Молодымъ друзьямъ моимъ некогда; я сама спѣшу: скоро начнется засѣданіе. Молодые друзья мои, это -- Жарндисы.
   -- Жарндисы! сказалъ старикъ съ удивленіемъ.
   -- Да, Жарндисы, Крукъ. Большой процесъ.
   -- Хи! воскликнулъ старикъ, въ раздумья я смотря на насъ съ удивленіемъ: -- Жарндисы!.. кто бы подумалъ!..
   Онъ такъ былъ погруженъ въ раздумье, съ такимъ удивленіемъ смотрѣлъ на насъ, что Ричардъ невольно сказалъ:
   -- Кажется, что это дѣло очень тревожитъ васъ.
   -- Да, сказалъ старикъ разсѣянно: -- дѣйствительно; ваше имя?
   -- Ричардъ Карстонъ.
   -- Карстонъ, повторялъ онъ, загнувъ на рукѣ указательный палецъ: -- Карстонъ, есть также Барбара, да, Барбара... Клеръ... Дедлокъ, да... продолжалъ онъ, загибая остальные пальцы, поочередно.
   -- Онъ столько же знаетъ о процесѣ, сколько любой лордъ-канцлеръ, сказалъ нашъ удивленный Ричардъ.
   -- Гм! сказалъ старикъ, выходя изъ своей разсѣянности.-- Да! Томъ Жарндисъ -- извините, что я такъ называю его; но онъ подъ этимъ именемъ былъ извѣстенъ въ Палатѣ и подъ этимъ именемъ зная его здѣсь такъ же хорошо, какъ знаютъ ее; при этомъ онъ указалъ на свою жилицу; Томъ Жарндисъ часто бывалъ здѣсь. Во время пронеся своего, онъ пріобрѣлъ привычку шататься изъ угла въ уголъ, заходилъ часто въ лавку и говаривалъ намъ, чтобъ береглись когтей нашихъ адвокатовъ. Попасть въ нихъ, говорилъ онъ, это все-равно, что умирать медленной смертью, горѣть на тихомъ огнѣ, умирать подъ жалами пчелъ, утопать въ безднѣ, въ которой вода прибавляется по каплѣ, понемногу сходить съ ума.-- Онъ былъ отъ самоубійства на полвершка, когда стоялъ вотъ на этомъ мѣстѣ, гдѣ теперь стоятъ молодая леди.
   Мы съ ужасомъ слушали его.
   -- Онъ взошелъ въ эту дверь, продолжалъ старикъ, проводя тихо пальцемъ воображаемый путь Тома Жарндиса: -- было еще свѣтло (всѣ говорили, и ужъ давно говорили, что рано или поздно, онъ сдѣлаетъ надъ собою грѣхъ), да, такъ было еще свѣтло, когда онъ взошелъ въ эту дверь и прошелся по лавкѣ, сѣлъ на скамейку, вотъ здѣсь, и просилъ меня (вы понимаете, что я тогда былъ моложе) принести ему кружку вина. "Принеси, Крукъ, сказалъ онъ, на сердцѣ очень-тяжело, дѣло мое опять въ судѣ; но мнѣ кажется, я ближе къ другому суду". Я боялся оставить его одного, предложилъ ему идти въ трактиръ, въ мою улицу (то-есть въ Канцелярскую Улицу), и я слѣдилъ за нимъ изъ окна, и мнѣ казалось, что онъ спокойно усѣлся въ креслахъ, передъ каминомъ, въ веселомъ обществѣ. Я успокоился, отошелъ отъ окна... вдругъ раздался выстрѣлъ... Я выбѣжалъ на улицу... сосѣди выбѣжали на улицу, и всѣ мы вскрикнули въ одинъ голосъ: Томъ Жарндисъ!
   Старикъ замолчалъ, взглянулъ на насъ, взглянулъ на фонарь; задулъ свѣчку и закрылъ фонарь.
   Ада и Ричардъ были блѣднѣе воска. По тому впечатлѣнію, которое произвелъ на меня разсказъ старика, на меня, совершенно-чуждую этого дѣла, я живо понимала, какъ было тяжело этимъ двумъ юнымъ, неиспытаннымъ скорбью сердцамъ, служатъ повѣсть, сопряженную съ такими тяжкими воспоминаніями о тѣхъ несчастіяхъ, которыя достаются имъ въ удѣлъ. Я также боялась и за бѣдное, полубезумное созданіе, которое привело насъ сюда; мнѣ казалось, что слова старика возбудятъ въ душѣ ея тяжелую думу, я очень была удивлена, когда замѣтила, что она была спокойна, не сочувствовала ничему и равнодушно повела насъ наверхъ, говоря о своемъ хозяинѣ тономъ того снисхожденія, которое оказываютъ возвышенныя существа къ слабостямъ обыкновенныхъ смертныхъ: -- вы знаете, онъ вѣдь того, немножко не своемъ умѣ!
   Она жила наверху въ довольно-большой комнатѣ, изъ оконъ которой былъ видѣнъ конекъ крыши Линкольской Палаты, что, кажется, и было самою побудительною причиною къ найму этой квартиры. Старушка говорила, что ей тутъ хорошо, что она можетъ и по ночамъ смотрѣть на любимую крышу, въ-особенности при свѣтѣ луны. Комната была такъ-себѣ, чистенька, но очень-пуста. Изъ мебели я замѣтила только самонужнѣйшее: двѣ, три гравюрки, изображающія канцлера и адвокатовъ, были приклеены облатками къ стѣнѣ и полдюжины ридикюлей разной формы и величины, висѣли тамъ и сямъ, наполненные, какъ она говорила, ея документами.
   На каминной рѣшеткѣ не было видно не только угольевъ, даже золы, и ничто не напоминало, что мы въ жилой комнатѣ. Правда, на полкѣ стояли одна или двѣ тарелки, чашка съ выбитымъ бокомъ и еще что-то такое; но все это было негодно къ употребленію. Ея несчастное положеніе выставлялось теперь еще рѣзче и болѣе трогало пеня.
   -- Много чести, благодарю, твердила бѣдная старушонка самымъ сладенькимъ голосомъ: -- иного чести дѣлаетъ мнѣ визитъ вашъ, Жарндисы. Очень-благодарна. Хорошее предзнаменованіе для меня. Живу уединенно, въ нѣкоторомъ родѣ. Выборъ квартиры затруднителенъ. Должна непремѣнно жить близь Палаты. Давно здѣсь живу. Дни жъ Палатѣ, вечера и ночи здѣсь. Ночи для меня длинны; сплю мало; думаю много. Это такъ и должно быть: Обер-канцелярія! Жалко нечѣмъ угостить, нѣтъ шоколату. Жду скоро рѣшенія, тогда поправлюсь. Отдѣляю квартиру. Теперь, между нами, я въ дурныхъ обстоятельствахъ: ничего нѣтъ. Что дѣлать! Все переношу. Здѣсь я дрогла отъ холода; здѣсь я чувствовала кой-что похуже холода -- не бѣда. Прошу просить, что говорю о такихъ пустякахъ.
   Она немного отдернула занавѣсъ, прикрывавшій длинное, узкое слуховое окно, и обратила наше вниманіе на множество висѣвшихъ клѣтокъ; въ нѣкоторыхъ были птицы: жаворонки, коноплянки, щегленки, штукъ около двадцати.
   -- Я берегу этихъ пташекъ, сказала она: -- знаете дли чего? Видите ли, я хочу имъ дать свободу, когда кончится мое дѣло. Да -- а! Но онѣ умираютъ въ клѣткахъ. Жизнь этихъ бѣдняжекъ коротка; судопроизводство длинно. Не разъ вымиралъ весь выводокъ. Заводила снова -- понимаете? Эти хотя и молоды, но врядъ ли доживутъ до дня освобожденія -- убійственно! Не такъ ли?
   Хотя она иногда и говорила въ формѣ вопроса, однакожъ никогда не дожидалась отвѣта, а продолжала себѣ далѣе, какъ-будто, разговоръ шелъ не болѣе какъ со стѣнами.
   -- Въ самомъ дѣлѣ, продолжала она: -- мнѣ иногда кажется, увѣрю васъ, что, рано или поздно, я меня найдутъ здѣсь на малу, бездыханную, холодную, какъ я нахожу этихъ бѣдныхъ пташекъ. А дѣло мое все еще не будетъ кончено. Шестая печать...
   Ричардъ, побуждаемый сострадательнымъ взглядомъ Ады, старался найдти возможность, незамѣтно положить на каминъ нѣсколько денегъ.
   Чтобъ мои маневръ удался, мы ближе подошли жъ окну, показывая видъ, будто разсматриваемъ птицъ.
   -- Я не позволяю имъ много пѣть, говорила старая леди: -- потому-что, вамъ это покажется снѣжно, боюсь, что онѣ поютъ въ то время, когда я бываю въ судѣ. Это кружитъ мнѣ голову. А мнѣ надо, чтобъ голова была свѣжа. Вы понимаете? Въ другое время, я вамъ перечту ихъ поименно; теперь некогда. Сегодня, въ счастливы! для меня день, пусть онѣ поютъ сколько душѣ угодно. Ну, въ честь молодости -- улыбка и книксенъ, въ честь надежда -- еще улыбка и еще книксенъ, въ честь красоты -- и еще улыбка и еще книксенъ. Ну, ну, пташки! покажите себя лицомъ.
   Птицы начали щебетать и чирикать.
   -- Я не могу освѣжать воздухъ, сказала маленькая старушка (между-тѣмъ очень не мѣшало бы открыть окно): -- потому-что кошка, вы видѣли ее въ низу, леди Жени, очень метитъ на моихъ птицъ. Она цѣлые часы проводитъ на крышѣ и только облизывается, поглядывая на нихъ. Я думаю, шептала она таинственно, что звѣрство ея усиливается завистливымъ опасеніемъ: боится, что скоро дамъ птичкамъ свободу. Рѣшеніе скоро прійдетъ. Она зла и хитра. Я почти увѣрена, что это не кошка, а волкъ, про котораго говорятъ въ сказкахъ. Трудно ее прогнать отъ двери.
   Гдѣ-то по, сосѣдству, пробило девять съ половиною чаемъ. Мы очень обрадовались: это давало намъ возможность, безъ особеннаго труда, окончить наше посѣщеніе. Въ самомъ-дѣлѣ, старая леди поспѣшно взяла свой мѣшокъ съ документами, который лежалъ на столѣ, спросила насъ не идемъ ли и мы въ Палату и, услышавъ, что мы въ Палату не идемъ и задерживать ее ни подъ какимъ видомъ не желаемъ, она отворила дверь и повела насъ внизъ.
   -- Сегодня, болѣе чѣмъ когда-нибудь, мнѣ необходимо прійдти раньше канцлера, знаете, сегодня счастливый для меня день, говорила старушка.-- Онъ начнетъ съ моего дѣла, да! я въ этомъ увѣрена.
   На лѣстницѣ она остановилась и шопотомъ говорила намъ, что весь домъ наполненъ разнымъ хламомъ, который скупалъ ея хозяинъ, и который ни за что не хотѣлъ продавать, "потому-что, знаете, онъ, того, немножко не въ своемъ умѣ".
   Потомъ молча указала она намъ на дверь, въ темномъ углу втораго этажа.
   -- Вотъ еще другой жилецъ; больше нѣтъ, шептала она.-- Онъ писарь изъ Линкольнской Палаты. Уличные мальчишки говорятъ, что онъ подружился съ нечистымъ и очень-богатъ. Не знаю, куда онъ могъ спустить деньги. Тс! Она, кажется, боялась, чтобъ ея не услышали и шла передъ тихо, на цыпочкахъ.
   Выходя изъ дома, опять черезъ лавку, за увидѣли, что старикъ укладываетъ множество мѣшковъ съ макулатурою въ подвалъ. Трудъ, казалось, ему былъ не подъ-силу, потому-что крупныя капли пота выступали у него на лбу. Старикъ держалъ въ рукѣ кусокъ мѣлу, которымъ отмѣчалъ на полу крючковатыми знаками число уложенныхъ въ подвалъ мѣшковъ.
   Ричардъ, Ада, миссъ Желлиби и маленькая старая леди, прошли мимо него; но мнѣ не удалось: онъ остановилъ меня за руку, намалевалъ на стѣнѣ букву Ж весьма-забавнымъ образомъ, началъ какъ-то снизу, придѣлывалъ крючки и наконецъ вышло И, не печатное, но совершенно похожее на то, какое пишутъ писцы мистеровъ Кенджа и Корбая.
   -- Разберете? спросилъ онъ меня, смотря испытующимъ взглядомъ.
   -- Конечно, отвѣчалъ я: -- это написано разборчиво.
   -- Что жъ это такое?
   -- Ж.
   Взглянувъ на меня и на дверь, онъ стеръ Ж и на мѣсто его написалъ а, ужъ не заглавное.
   -- А это что? спросилъ онъ.
   Я опять прочла. Онъ снова стеръ, написалъ вмѣсто а, р, и такъ далѣе, все продолжая спрашивать меня стиралъ и писалъ по одной буквѣ, пока изо всѣхъ написанныхъ имъ буквъ не составилось Жарндисъ.
   -- Какъ это прочесть? спросилъ онъ.
   Когда я прочла, онъ разсмѣялся. И опять, такимъ же страннымъ образомъ и съ такою же торопливостью, малюя по одной буквѣ и постоянно стирая, онъ написалъ Холодный Домъ. Я, съ тѣмъ же удивленіемъ, опять прочла, и онъ опять разсмѣялся.
   -- Хи! сказалъ онъ, бросивъ кусокъ мѣлу въ уголъ: -- вы видите и умѣю заучатъ эти фигурки, хотя совершенно безграмотенъ.
   Онъ смотрѣлъ такъ непріятно; кошка его такъ щетинилась на меня, какъ-будто я принадлежала къ породѣ птицъ, висѣвшихъ на чердакѣ, что меня морозъ подиралъ по кожѣ и можно понять, какъ я обрадовалась, когда Ричардъ вернулся изъ-за двери и сказалъ мнѣ шутливымъ тономъ:
   -- Миссъ Сомерсонъ, надѣюсь, вы не занимаетесь здѣсь продажею вашихъ волосъ. Сберегите ваши локоны. Съ мистера Крука достаточно и трехъ мѣшковъ, которые лежатъ у него въ подвалѣ!
   Я, не теряя времени, пожелала мистеру Круку здоровья и поспѣшила присоединиться къ нашеку обществу. Мы отправилась вмѣстѣ съ маленькой старой лэди; она съ большими церемоніями возобновила вчерашнее обѣщаніе: бытъ полезною, даже болѣе, бытъ покровительницею для меня и Ады. Простившись съ ней, мы повернулись назадъ, чтобъ идти къ дому мистриссъ Желлиби; мистеръ Крукъ стоялъ у входа въ домъ и смотрѣлъ на насъ сквозь свои очки; на плечахъ его сидѣла кошка и пушистый хвостъ ея торчалъ, какъ огромное перо, по одну сторону его мѣховой шапки.
   -- Вотъ вамъ и приключеніе въ Лондонѣ! сказалъ со вздохомъ Ричардъ.-- Ахъ, кузина, кузина! не могу подумать безъ страха объ этомъ процесѣ.
   -- Да, Ричардъ, говорила Ада: -- грустно становится, ихъ подумаешь, что я недругъ большаго числа своихъ ближнихъ и дальнихъ родственниковъ, и что они, я увѣрена, питаютъ ко мнѣ враждебныя чувства; тяжело подумать, что мы вредимъ всячески другъ другу, не зная, какъ и за чѣмъ, и проводимъ всю жизнь въ раздорѣ и недоразумѣніяхъ. Не поймаю, какимъ-образомъ не найдется судьи, который отыскалъ бы и чьей сторонѣ справедливость; вѣдь кто-нибудь, да долженъ же быть правъ.
   -- Да, кузина, сказалъ Ричардъ: -- дѣйствительно непонятно. Вся эта безполезная, безконечная игра, возмутительна. Но, во всякомъ случаѣ, Ада... могу я васъ такъ называть?
   -- Безъ сомнѣнія, милый Ричардъ!
   -- Во всякомъ случаѣ, Ада, Линкольнская Палата не будетъ тяготѣть надъ нами своимъ вліяніемъ. Благодаря добраго вашего родственника, который соединилъ насъ такъ счастливо, никто не разъединитъ насъ болѣе.
   -- Я такого же мнѣнія, милый Ричардъ, сказала Ада тихо.
   Миссъ Желлиби таинственно пожала мнѣ руку и бросила и меня многозначительный взглядъ. На это я отвѣтила ей улыбкою, и мы весело продолжали свой путъ.
   Спустя полчаса послѣ нашего прихода, явилась мистриссъ Желлиби. Еще черезъ часъ стали приноситься, по одиначкѣ, всѣ принадлежности въ завтраку. Я не сомнѣваюсь, при томъ глубокомъ уваженія, которое питаю къ особѣ мистриссъ Желлиби, что эта африканская леди утромъ, возставъ отъ сна, имѣла благую привычку совершать свой туалетъ, и потому не выдаю за истину, но мнѣ показалось, что платье и шаль не оставляли плечъ своей владѣтельницы со вчерашняго дня. Она была сильно озабочена впродолженіе завтрака, потому-что утренняя почта принесла ей съ собою кучу писемъ о Борріобула-Гха, которыя, судя по ея словамъ, заставятъ почтенную филантропку провести тяжелый день. Между-прочимъ, къ ней часто приходили дѣти и показывали синяки на лицѣ и ногахъ; въ-особенности ноги могли служить настоящимъ календаремъ ихъ несчастныхъ паденій. Биби пропадалъ часа полтора и наконецъ полисменъ привелъ его съ Ньюгетскаго Рынка. Твердость характера, съ которою мистриссъ Желлиби перенесла потерю сына и наконецъ его возвращеніе, чрезъ полицейскаго агента, поразили насъ.
   Между-тѣмъ она постоянно диктовала письма и циркуляры и Кади была ужъ доведена до той степени чернильной окраски, въ которой мы ее застали въ первый разъ. Въ часъ пополудни за нами явилась коляска и телега за нашимъ багажомъ. Мистриссъ Желлиби снабдила насъ огромнымъ запасомъ -- не съѣстныхъ вещей, а поклоновъ и почтеній доброму другу ея мистеру Желлиби. Кади сошла съ своего конторскаго стула, чтобъ простится съ нами, поцаловалась со мною и долго смотрѣла на насъ, грызя перо и рыдая. Биби спалъ и я очень радовалась, что не видалъ нашего отъѣзда. (Я подозрѣвала, что онъ ушелъ къ Ньюгетскому Рынку, отъискивая меня); остальныя дѣти вскарабкались за запятки коляски и, при первомъ движеніи экипажа, свалились на мостовую; у насъ замерло сердце, когда мы увидѣли, какъ они барахталась на камняхъ, близъ Тевейской Гостинницы.
   

Глава VI.
Совершенно дома.

   День все становился свѣтлѣе и ярче, по мѣрѣ того, какъ мы ѣхали по направленію къ востоку. Мы наслаждались солнцемъ и свѣжимъ воздухомъ и удивлялись все болѣе и болѣе безконечности и разнообразію улицъ, блеску и великолѣпію лавокъ, обширности рынковъ, пестрымъ толпамъ народа, которыхъ вызвало ясное время и усѣяло ими троттуары и улицы, словно цвѣтами. Мало-по-малу оставляли мы за собою чудный городъ и ѣхали по форштатамъ, которые сами-по-себѣ составляли, по моему мнѣнію, очень-обширные города, и наконецъ выѣхали въ поля, на дорогу, по сторонамъ которой виднѣлись вѣтряныя мельницы, скирды хлѣба и сѣна, верстовые столбы, крестьянскія телега, деревья, пашни, камня и заборы. Чудный видъ представлялъ и зеленый ландшафтъ впереди насъ и огромная метрополія позади; мы были подъ какимъ-то сладкихъ обаяніемъ, такъ-что, когда повстрѣчалась съ нами карета, запряженная красивыми лошадьми, въ блестящей сбруѣ, съ звонкими колокольчиками, мы, всѣ втроемъ, готовы были запѣть подъ музыку серебристаго, переливающагося звона.
   -- Вся дорога, напоминала мнѣ моего тёзку Уитингтона, сказалъ. Ричардъ:-- а эта карета заставляетъ меня окончательно о немъ думать.
   -- Ба! что случилось?
   Мы остановились и карета остановилась также. Колокольчики смолкли, я только по-временамъ, когда лошади встряхивались или вздергивали головой, разсыпался по воздуху быстрый переливъ тонкаго звона.
   -- Какъ извощикъ смотритъ на кучера кареты, сказалъ Ричардъ: -- вотъ кучеръ подходитъ къ намъ... Здорово, пріятель!.. Кучеръ стоитъ ужь у дверцы нашей коляски... Что за чудо!.. прибавилъ Ричардъ, смотря пристально на кучера:-- у него на шляпѣ ваше имя, Ада!
   У него на шляпѣ всѣ наши имена. За ленточкой, опоясывающей низъ его шляпы, были заткнуты три записочки; одна, адресованная на имя Ады, другая на имя Ричарда, третья, на мое имя. Кучеръ почтительно подалъ намъ эти записочки, прочтя предварительно вслухъ, адресъ на каждой изъ нихъ. На вопросъ Ричарда отъ кого посланъ, онъ отвѣчалъ коротко: "отъ господина, сэръ" нахлобучился шляпой, хлопнулъ кнутомъ и покатилъ впередъ. И снова залились колокольчики, оглашая воздухъ мелодическимъ звономъ.
   -- Это карета мистера Жарндиса? спросилъ Ричаръ нашего извозщика.
   -- Да, сэръ, отвѣчалъ онъ:-- ѣдетъ въ Лондонъ.
   Мы развернули записки; всѣ онѣ были одного содержанія и заключались въ слѣдующихъ словахъ:
   "Я желаю, милый другъ, чтобъ мы встрѣтились попріятельски, безъ взаимныхъ недоразумѣній, а потому, предлагаю предать забвенію все прошедшее. Это будетъ утѣшеніемъ сколько для васъ, столько и для меня. Остаюсь любящій васъ".

"Джонъ Жарндисъ".

   Изъ всѣхъ насъ троихъ, я, быть-можетъ, менѣе могла удивляться лаконической запискѣ, потому-что мнѣ никогда не удавалось благодарить этого человѣка, который былъ моимъ благодѣтелемъ я единственнымъ защитникомъ моимъ впродолженіе столькихъ лѣтъ. Я никогда не думала, какъ выразить ему мои чувства за все добро, которое онъ мнѣ сдѣлалъ, потому-что благодарность моя была глубоко въ моемъ сердцѣ; но теперь я находила очень-затруднительнымъ не сказать ему ни слова, встрѣтясь съ нимъ, лицомъ къ лицу.
   По поводу этихъ записокъ, Ричардъ и Ада начали припоминать все, что слыхали въ дѣтствѣ о родственникѣ своемъ Жарндисѣ; они говорили, что это человѣкъ безконечно-добрый, но дѣлаетъ добро въ-тайнѣ и терпѣть не можетъ, чтобъ его благодарили. Чтобъ избѣгнуть благодарности, онъ рѣшается иногда на странныя выходки, сердится, бранится, убѣгаетъ изъ дома и скрывается по нѣсколькимъ мѣсяцамъ. Ада смутно припоминала, что, какъ-то давно, очень-давно, ей разсказывала покойная мать ея, что она была въ жалкомъ положеніи; мистеръ Жарндисъ узналъ объ этомъ, вывелъ ее изъ затрудненія, осыпалъ благодѣяніями, такъ-что она рѣшилась, во что бъ ни стало, прійдти къ своему благодѣтелю и благодарить его -- что жъ случилось? Мистеръ Жарндисъ увидавъ изъ окна, что она подходитъ къ его дому и догадавшись о цѣли ея посѣщенія, опрометью бросился къ задней калиткѣ и исчезъ на нѣсколько мѣсяцевъ. Эти разсказы занимали насъ всю дорогу, и мы ни о чемъ другомъ не могли говорить, какъ только о мистерѣ Жарндисѣ и о Холодномъ Домѣ. Мы спрашивали другъ друга, когда мы пріѣдемъ, какъ мы пріѣдемъ, кого мы увидимъ, тотчасъ ли выйдетъ къ намъ мистеръ Жарндисъ, или спустя нѣсколько времени, и что онъ вамъ скажетъ и что мы ему скажемъ, и какъ остеречься отъ благодарности, а то, пожалуй, онъ разсердится, исчезнетъ и оставитъ насъ опять однихъ.
   Дорога была тяжелая для лошадей, но пѣшеходныя тропинки по сторонамъ были заманчивы; мы вышли изъ экипажа и стали подыматься въ гору пѣшкомъ. Прогулка такъ намъ понравилась, что, взойдя за гору, мы еще долго продолжали идти пѣшкомъ по равнинѣ. Въ Барнетѣ для насъ были готовы свѣжія лошади, но ихъ нельзя было тотчасъ закладывать въ экипажъ, потому-что ихъ выкормили только-что передъ вашимъ пріѣздомъ и надо было нѣсколько обождать; пользуясь этимъ временемъ мы пошли впередъ, опять пѣшкомъ, и успѣли перейдти два ноля, пока догнала насъ коляска. Эти остановки, такъ замедлили наше путешествіе, что короткій день смѣнился длинною ночью прежде, чѣмъ мы достигли Сент-Альбанса, поблизости котораго лежалъ Холодный Домъ.
   Въ это время мы были въ такомъ странномъ настроеніи духа, что даже Ричардъ сознавался, когда колеса нашего экипажа загремѣли по камнямъ старыхъ улицъ, что въ немъ преобладало сильное желаніе обратиться вспять; что жъ касается до меня съ Адою, то мы въ полномъ смыслѣ дрожали съ головы до ногъ. При выѣздѣ изъ города, извощикъ нашъ, которому мы, вѣрно, очень понравились, сказалъ Ричарду, что теперь Холодный Домъ видѣнъ, несмотря на то, что ужь порядочно смерклось; мы привстали въ коляскѣ (Ричардъ поддерживалъ Аду) и старались отыскать на обширномъ горизонтѣ, при свѣтѣ лунной ночи, мѣсто вашего назначенія. Передъ нами мерцалъ огонекъ, и кучеръ, указавъ на него кнутомъ, сказалъ: "вотъ Холодный Домъ, господа, посмотрите!" ударилъ по лошадямъ и, несмотря за то, что дорога шла въ гору, помчалъ насъ съ такой быстротою, что колеса вздымали песокъ и мелкіе камни, и то-и-дѣло посылали ихъ намъ въ головы. Завѣтный свѣтъ то терялся, то снова показывался и наконецъ, когда мы въѣхали въ широкую аллею, то увидѣли его ясно и больше не теряя изъ вида: онъ выходилъ изъ окна стариннаго дола, въ три этажа по переднему фасаду и съ полуциркульными подъѣздами. Когда мы подъѣхали къ дому, раздался звонъ колокольчика, и этотъ звонъ, среди ночной тишины и отдаленный лай собакъ и свѣтъ изъ отворенной двери, фырканье и паръ усталыхъ лошадей, учащенное біеніе нашихъ сердецъ -- все это вмѣстѣ производило на насъ странное впечатлѣніе: смѣсь страха, надежды, замѣшательства и радости.
   -- Ада, душа моя! Эсѳирь, моя милая! какъ я радъ, что васъ вижу! милый Рикъ; еслибъ я имѣлъ еще руку, я бы протянулъ ее вамъ!
   Джентльменъ, который говорилъ эти слова, звучнымъ пріятнымъ голосомъ, одною рукою обнималъ Аду, другою меня и цаловалъ насъ съ отеческою заботливостью. Онъ провелъ насъ изъ сѣней въ маленькую комнатку, согрѣтую и освѣщенную яркимъ огнемъ въ каминѣ. Здѣсь онъ еще поцаловалъ насъ, посадилъ рядомъ на диванъ, противъ камина, и мнѣ казалось, что еслибъ мы только произнесли одно слово благодарности, онъ исчезъ бы въ ту же минуту.
   -- Ну Рикъ! сказалъ онъ:-- теперь руки мои свободны. Доброе слово лучше цѣлой рѣчи. Я отъ души радъ, что вяжу васъ. Здѣсь вы дома. Обогрѣйтесь.
   Ричардъ пожалъ ему обѣ руки съ чувствомъ уваженія и откровенности я сказалъ (съ такимъ чистосердечіемъ, что я, по правдѣ сказать, испугалась: мнѣ такъ и казалось, что вотъ-вотъ, мистеръ Жарндисъ сейчасъ исчезнетъ): -- "вы очень-добры сэръ; мы очень, очень вамъ обязаны!" снялъ шляпу и пальто и подошелъ къ огню.
   -- Ну какъ вамъ понравилась дорога? какъ вамъ понравилась мистриссъ Желлиби мои милые? сказалъ мистеръ Жарндисъ обращаясь къ Адѣ.
   Пока Ада отвѣчала, я взглянула на него (нѣтъ надобности говорятъ съ какимъ любопытствомъ). Лицо его было красиво и оживлено быстрымъ, подвижнымъ взоромъ. Волосы его были серебристо-стальнаго цвѣта. На мой взглядъ ему было подъ шестьдесятъ лѣтъ, но онъ былъ свѣжъ, крѣпокъ и имѣлъ совершенно-прямой станъ. Съ первой минуты нашего свиданія, голосъ его и манера говорить, пробудили во мнѣ, какое-то смутное воспоминаніе, въ которомъ однакожь я не могла дать себѣ отчета; но, разсмотрѣвъ его теперь пристальнѣе, я замѣтила ту же странность обхожденія, тотъ же веселый, насмѣшливый взглядъ, который я встрѣтила въ джентльменѣ, шесть лѣтъ тому назадъ, ѣхавшемъ со мною въ Ридинтъ. Никогда въ жизни я не была такъ испугана, какъ теперь, когда мнѣ казалось, что онъ, угадавъ мои мысли, такъ и взглядываетъ на дверь, чтобъ ускользнуть.
   Однакожь, къ нашей радости, онъ никуда не ускользнулъ, но, оборотясь ко мнѣ, спросилъ, что я думаю о мистриссъ Желлиби?
   -- Она слишкомъ углублена въ Африку сэръ, сказала я.
   -- Благородно! очень-благородно! отвѣчалъ мистеръ Жарндисъ:-- но вы говорите то же самое, что и Ада; нѣтъ ли у васъ какой задней мысли?
   -- Намъ казалось, возразила я, взглянувъ на Ричарда и Аду:-- что она, быть-можетъ, мало обращаетъ вниманія на семейную жизнь свою.
   -- Прокатило! воскликнулъ мистеръ Жарндисъ.
   Я опять очень испугалась.
   -- Хорошо, говорите; мнѣ надобно знать ваши истинныя мысли. Быть-можетъ, я съ цѣлью посылалъ васъ къ ней.
   -- Мы думали, говорила я несмѣло: -- что, быть-можетъ, должно прежде всего начать съ исполненія семейныхъ обязанностей, сэръ, и что если эти обязанности пренебрежены, то врядъ ли можно искупить этотъ недостатокъ исполненіемъ какихъ-либо другихъ обязанностей.
   -- Маленькіе Желлиби, сказалъ Ричардъ, поддерживая меня: -- извините сэръ, я не могу прибрать другаго выраженія, находятся въ скверномъ состояніи.
   -- Да, такъ вотъ что! сказалъ мистеръ Жарндисъ поспѣшно: -- вѣтеръ восточный?
   -- Во время пути нашего, замѣтилъ Ричардъ: -- вѣтеръ былъ сѣверный.
   -- Милый мой Рикъ, сказалъ мистеръ Жарндисъ, поправляя огонь въ камнѣ: -- я готовъ присягнуть, что вѣтеръ или восточный или сейчасъ повернетъ съ востока. Я всегда чувствую непріятную боль, то тамъ, то сямъ, когда дуетъ восточный вѣтеръ.
   -- Ревматизмъ, сэръ? спросилъ Ричардъ.
   -- Да, Рикъ, должно-быть, ревматизмъ. Итакъ маленькіе Желлиби -- я этого боялся -- находятся въ самомъ, о-о-охъ! Боже мой, этотъ восточный вѣтеръ! сказалъ мистеръ Жарндисъ.
   Онъ сдѣлалъ два или три круга по комнатѣ, говоря эти отрывистыя разы. Въ одной рукѣ онъ держалъ кочергу, другою потиралъ себѣ голову, съ такою добродушною досадою и былъ въ одно и то же время столько забавенъ и столько любезенъ, что мы любовались имъ болѣе, чѣмъ это возможно выразить на словахъ. Оставя кочергу, онъ протянулъ одну руку Адѣ, другую мнѣ и, попросивъ Ричарда принести свѣчку, хотѣлъ вывести насъ въ другую комнату, но вдругъ повернувшись назадъ, сказалъ:
   -- Эти маленькіе Желлиби... Знаю, какъ бы хотѣлось, чтобъ на нихъ посыпались съ неба конфекты или пряники, или что-нибудь въ этомъ родѣ! сказалъ мистеръ Жарндисъ.
   -- Ахъ братецъ!.. начала вдругъ Ада.
   -- Хорошо, милочка. Люблю слово: братецъ. Но, братецъ Джонъ, было бъ, можетъ, лучше.
   -- Пожалуй, братецъ Джонъ... смѣясь, начала опять Ада.
   -- Ха, ха, ха! Право, хорошо, сказалъ мистеръ Жарндисъ съ восторгомъ: -- звучитъ необыкновенно-натурально; ну, что жъ моя милая?
   -- Да то, что было лучше конфектъ.
   -- Имъ судьба послала Эсѳирь.
   -- А, а! сказалъ мистеръ Жарндисъ.-- Что жъ вдѣлала Эсѳирь?
   -- Вотъ что, братецъ Джонъ... начала Ада, прижавшись къ его рукѣ и грози мнѣ пальчикомъ, потому-что я дѣлала ей знаки, чтобъ она молчала: -- Эсѳирь была ихъ истиннымъ другомъ. Эсѳирь нянчила ихъ, укладывала ихъ спать, мыла ихъ, одѣвала ихъ, разсказывала мнѣ сказки, убаюкивала ихъ, покупала имъ игрушки. (Добрая дѣвушка! я только купила Биби картонную лошадку послѣ того, какъ его отъискали на Ньюгетскомъ Рынкѣ). Она ободряла бѣдную Каролину, старшую дочь мистрисъ Желлиби; была такъ озабочена мною, такъ любезна ко мнѣ! Нечего, нечего Эсѳирь, не противорѣчь мнѣ! ты знаешь, что я говорю правду.
   Добрая дѣвушка наклонилась ко мнѣ черезъ своего брата Джона и поцаловала меня, а потомъ, взглянувъ на него смѣло, сказала:
   -- Во что бъ ни стало, но я хочу, братецъ Джонъ, поблагодарить васъ за такой прекрасный выборъ такой прекрасной подруги для меня.
   Мнѣ казалось, что мистеръ Жарндисъ сейчасъ же исчезнетъ; однакожъ онъ остался.
   -- Какой былъ вѣтеръ? говорили вы Рикъ, спросилъ мистеръ Жарндисъ.
   -- Сѣверный, когда мы подъѣзжали къ дому, сэръ.
   -- Вы правы. Восточнаго вѣтра нѣтъ. Это моя ошибка. Пойдемте, милыя дѣвушки, пойдемъ я посмотримъ вашъ домикъ.
   Это былъ одинъ изъ тѣхъ прелестныхъ, неправильно-расположенныхъ домовъ, въ которыхъ полы находятся въ разныхъ горизонтахъ и вы переходите изъ комнаты въ комнату по ступенямъ, или полагая, что ужъ осмотрѣли все, вдругъ, совершенно-неожиданно, встрѣчаете еще новый рядъ комнатъ, гдѣ множество переходовъ, коридорчиковъ, сѣней и пристроекъ; гдѣ вы находите множество комнатъ-бесѣдокъ съ жалюзи, обвитыми плющомъ и дикимъ виноградомъ. Моя комната, въ которую мы прежде всего вошли, принадлежала къ роду послѣднихъ; она была съ стрѣльчатымъ сводомъ, въ которомъ виднѣлось столько угловъ, что я никогда не могла перечесть ихъ за одинъ разъ; въ углу былъ каминъ (на рѣшеткѣ котораго горѣли сухія березовыя дрова), выложенный чистыми, бѣлыми изразцами, и въ каждомъ изъ нихъ отражался огонь. Изъ этой комнаты, спустись на двѣ ступени, вы входите въ очаровательный маленькій будуаръ, выходящій на цвѣтникъ; далѣе, поднявшись на три ступени, попадаете въ спальню Ады; въ этой комнатѣ широкое окно, изъ котораго взоръ вашъ любуется прекраснымъ видомъ днемъ, а ночью передъ вами огромное темное пространство и звѣздное небо. Углубленіе въ окнѣ было такъ велико, что по-крайней-мѣрѣ три Ады могли въ немъ потеряться. Отсюда небольшой галереей вы выйдете въ двѣ парадныя комнаты, пройдя которыя, маленькою лѣстницею спуститесь во дворъ. Если же изъ моей комнаты идти не въ спальню Ады, а вернуться назадъ, то, пройда нѣсколько шаговъ, вы встрѣчаете лѣсенку, съ странно-изогнутыми ступенями; спустись по ней, увидите безчисленное множество коридоровъ, гдѣ стоятъ катки для бѣлья, треугольные столы, настоящій индостанскій стулъ, который былъ вмѣстѣ и диваномъ, и сундукомъ, и кроватью, и былъ привезенъ изъ Индіи неизвѣстно кѣмъ я когда. Дальше вы попадаете въ комнату Ричарда, которая была и библіотекой я кабинетомъ, и спальней и казалась самой удобной и самой веселой. Отсюда прямо вы входите въ обширную комнату, въ которой мистеръ Жарндисъ круглый годъ спалъ съ открытымъ окномъ. Кровать его, безъ занавѣсъ, стояла посерединѣ, и, немного дальше, была небольшая каморка для ванны. Отсюда былъ выходъ прямо въ коридоръ изъ котораго шло нѣсколько надворныхъ лѣстницъ и можно было слышать, какъ конюхи чистятъ лошадей и разные тпру! и ну! которыми они ихъ ободряютъ. На этотъ же дворъ можно было выйдти и въ другую дверь (каждая комната имѣла по-крайней-мѣрѣ двѣ двери); стоило только спуститься шесть или семь ступенекъ.
   Отдѣлка дома также, какъ и самый домъ, была скорѣе старинная, чѣмъ старая, и не утомляла взора скучнымъ однообразіемъ. Спальня Ады -- это настоящій цвѣтникъ: цвѣты на ситцѣ, на шпалерахъ, на бархатѣ, на вышивкахъ; цвѣты на парчѣ, которою были обиты два кресла съ высокими спинками (близь нихъ, какъ два пажа, стояли два табурета, по обѣимъ сторонамъ камина). Гостиная наша была зеленая и по стѣнамъ ея висѣло множество картинъ въ рамахъ и подъ стекломъ; картины изображали множество удивительныхъ и удивленныхъ птицъ, которыя изъ-за стекла своихъ рамокъ, были, казалось, поражены истинною форелью въ стеклянномъ сосудѣ, такою темною и лоснящеюся, какъ-будто бы она была приготовлена съ говяжей подливкой; были онѣ поражены и смертью капитана Кука, и изображеніемъ полнаго процеса приготовленія чая въ Китаѣ, по образцу китайскихъ маэстро.
   Въ моей комнатѣ были эллиптической формы гравюры, представляющія эмблемы мѣсяцевъ: леди, занимающіяся уборкою сѣна, въ короткихъ шпензерахъ, и широкихъ шляпахъ, подвязанныхъ подъ подбородокъ -- для іюня; тонконогіе джентльмены въ треугольныхъ шляпахъ, идущіе на деревенскую колокольню -- для октября. Грудныхъ портретовъ, рисованныхъ карандашомъ, было многое-множество; но они были разбросаны въ такомъ безпорядкѣ, что я нашла портретъ брата (молодаго офицера, висящаго у меня въ комнатѣ, въ буфетной); а портретъ старика (отца хорошенькой молодой невѣсты, съ цвѣткомъ на груди) въ столовой. Зато въ моей комнатѣ, въ видѣ дополненія, висѣла большая картина, изображающая четырехъ купидоновъ, подымающихъ на воздухъ четырьмя гирляндами изъ розъ и незабудокъ, весьма-толстаго джентльмена въ костюмѣ вѣка королевы Анны; пониже ея висѣла другая картина -- вышивка; на ней были плоды, котелъ и азбука. Всѣ движимыя вещи, начиная отъ шкаповъ для платья, до креселъ и столовъ, занавѣсокъ и зеркалъ, даже до подушечекъ для булавокъ и сткляночекъ съ духами, стоящихъ на туалетѣ -- все было разнообразно. Вся мебель покрывалась бѣлыми чистыми чехлами, а ящики въ шкапахъ, какъ большіе такъ и малые, заключали въ себѣ значительный, запасъ сухихъ розановъ и лаванды.
   Пріятный видъ оконъ, съ богатыми тяжелыми занавясими, освѣщенныхъ съ одной стороны блѣдною луною, а съ другой яркимъ огнемъ камина; гостепріимное бряцанье тарелокъ и ножей; свѣжій ароматный воздухъ, пріятная теплота комнатъ, комфортъ, радостное лицо хозяина, одушевляющее все -- вотъ что представилось намъ въ Холодномъ Домѣ. Таковы и наши первыя впечатлѣнія.
   -- Я очень-радъ, что домикъ понравился вамъ, сказалъ мистеръ Жарндисъ, когда мы обошли комнаты и возвратились въ нашей гостиной: -- онъ, знаете, безъ претензій, но удобенъ и покоевъ, и будетъ даже красивъ, когда въ немъ засверкаютъ такіе миленькіе глазки, какъ ваши. Намъ еще остается съ полчаса до обѣда. У меня никого нѣтъ, кромѣ лучшаго на землѣ созданія -- дитяти.
   -- Дѣти -- Эсѳирь, радуйся! сказала Ада.
   -- Я не говорю, что это ребенокъ въ буквальномъ смыслѣ слова, Продолжалъ мистеръ Жарндисъ: -- по лѣтамъ, это не дитя; онъ не только въ лѣтамъ, но такой же старикъ, какъ и я; по простодушію же своему, по свѣжести чувствъ, по энтузіазму и по совершенной неспособности къ мірскимъ дѣламъ, онъ настоящій ребенокъ.
   -- Мы были увѣрены, что онъ намъ очень поправятся.
   -- Онъ знаетъ мистриссъ Желлиби, говорилъ мистеръ Жарндисъ: онъ музыкантъ, аматёръ, но могъ бы быть и виртуозомъ; онъ артистъ, дилеттантъ, но могъ бы быть и живописцемъ; онъ человѣкъ съ болтами свѣдѣніями, съ очаровательною манерою; онъ былъ несчастливъ въ своихъ дѣлахъ, несчастливъ въ своихъ предпріятіяхъ, несчастливъ въ своемъ семействѣ; но ему все равно -- онъ дитя!
   -- Стало-быть, онъ имѣлъ своихъ дѣтей, сэръ? спросилъ Ричардъ.
   -- Да, Рикъ, съ полдюжины, даже больше, почти съ дюжину, я думаю; но онъ за ними никогда не смотрѣлъ. И могъ ли онъ смотрѣть? ему нуженъ человѣкъ, который присматривалъ бы за нимъ. Онъ, вѣдь, и говорю вамъ, дитя!
   -- И дѣти его, должны были сами о себѣ заботиться, сэръ?
   -- Да, безъ всякаго сомнѣнія, сказалъ мистеръ Жарндисъ, и лицо его мгновенно вытянулось.-- О дѣтяхъ подобныхъ людей говорятъ, что она не воспитываются, а растутъ какъ сморчки. Словомъ, дѣти Гарольда Скимполя, такъ или иначе, выросли. О-о-охъ! вѣтеръ опять, кажется, мѣняется. Я начинаю чувствовать!
   Ричардъ замѣтилъ, что мѣстность была очень-открыта.
   -- Открыта! сказалъ мистеръ Жарндисъ: -- нечего и говорить; одно названіе. Холодный Домъ, ужъ показываетъ, что безъ вѣтра не обойдешься. Но намъ, Рикъ, по дорогѣ; идемъ!
   Вещи ваши были ужъ привезены и разложены. Я одѣлась въ одну минуту и занималась укладкою нашихъ платьевъ въ различные ящики и шкапы; въ это время служанка (не та, которая ожидала Аду, а другая) вошла въ мою комнату съ коробочкою и ключами въ рукахъ.
   -- Это дли васъ, миссъ, если позволите, сказала она мнѣ.
   -- Дли меня? спросила я.
   -- Хозяйственные ключи миссъ.
   Я не могла скрыть своего удивленія, такъ-что служанка, пораженная выраженіемъ моего лица, сказала мнѣ съ нѣкоторымъ замѣшательствомъ:
   -- Мнѣ было приказано вамъ отдать ихъ, когда вы будете однѣ, миссъ. Ваше имя миссъ Сомерсонъ, если я не ошибаюсь?
   -- Да, это мое имя.
   -- Большая связка -- это хозяйственные ключи, а маленькая -- это ключи отъ погреба, миссъ. Когда вамъ будетъ угодно осмотрѣть погребъ и всѣ вещи -- прикажите: я къ вашимъ услугамъ.
   Я обѣщалась осмотрѣть все въ половинѣ седьмаго на другой день, и когда она ушла, я задумалась о той отвѣтственности, которая лежитъ на мнѣ. Въ такомъ положеніи застала меня Ада. Она столько оказала мнѣ довѣрія, когда я ей показала ключи и заговорила съ нею о нмхъ, что дурно было бы съ моей стороны не ободриться: это было бы даже въ высшей степени неблагодарно и безчувственно. Хоти я знала, что ея слова слѣдствіе ея же доброты, однакожъ не могла не утѣшиться ими.
   Когда мы спустились внизъ, мистеръ Жарндисъ представилъ васъ мистеру Скимполю, который, стоя передъ огнемъ, разсказывалъ Ричарду, какой онъ былъ мастеръ, когда еще воспитывался въ школѣ, подкидывать мячикъ ногой.
   Мистеръ Скимполь былъ кроткое, веселое созданіе, съ очень-объёмистой головой, но съ нѣжными чертами лица, съ пріятнымъ голосомъ и вообще въ венъ было много очаровательнаго. Все, что онъ ни говорилъ, было прямо отъ сердца, безъ всякихъ натяжекъ и съ такою плѣнительною веселостью, что слушать его казалось наслажденіемъ. На видъ онъ былъ слабѣе мистера Жарндиса, но цвѣтъ лица его былъ лучше, волосы темнѣе и, вообще, казался моложе его. По наружности, онъ походилъ болѣе на преждевременно-состарѣвшагося молодаго человѣка, чѣмъ на сохранившагося старика. Въ манерахъ его, я даже въ одеждѣ, была какая-то непринужденная небрежность: волосы его были тщательно причесаны, а галстухъ слабо завязанъ, словомъ: онъ былъ одѣтъ точь-въ-точь такъ, какъ имѣютъ привычку одѣваться артисты, рисуя портреты съ самихъ-себя. Такую небрежность я привыкла въ умѣ своемъ всегда соединять съ какимъ-нибудь романтическимъ юношей, успѣвшимъ разочароваться умышленнымъ или неумышленнымъ образомъ. По моему мнѣнію, она мало шла къ старику, который ужъ прожилъ длинный рядъ годовъ, полный заботъ и опытности.
   Я узнала изъ разговора, что мистеръ Скимполь готовился къ медицинской карьерѣ и ужъ жилъ въ качествѣ доктора при дворѣ одного германскаго принца. Онъ, между-тѣмъ, разсказывалъ намъ, что, будучи совершеннымъ ребенкомъ во всемъ, что касалось мѣры и вѣса, и зная только то, что они ему страшно надоѣдали, онъ никогда не былъ въ состоянія прописать рецептъ съ надлежащею въ этомъ дѣлѣ точностью. Вообще, говорилъ онъ, что голова его не была устроена для мелочей; онъ также разсказывалъ съ большою веселостью, что когда надо было пустить кому-нибудь кровь, или дать лекарство, то его всегда находили въ постели, читающимъ газеты, или рисующимъ каррикатуры, и, слѣдовательно, не въ-состояніи идти къ паціенту. Принцъ, недовольный, наконецъ, этимъ, въ чемъ, говорилъ мистеръ Сккиполь съ полною откровенностью, онъ былъ совершенно-правъ -- отказалъ ему; и мистеръ Скимполь, какъ онъ самъ сознавался, остался ни съ чѣмъ; потомъ онъ влюбился, женился и окружилъ себя розовыми амурами. Добрый другъ его Жарндисъ и нѣкоторые другіе добрые друзья, желая устроить его въ матеріальномъ отношеніи, доставляли ему, болѣе или менѣе-скоро, различныя мѣста и должности; но все это ни къ чему ни вело, потому-что онъ долженъ сознаться въ двухъ очень-странныхъ недостаткахъ: вопервыхъ, онъ не имѣетъ понятія о времени; вовторыхъ, онъ не понимаетъ цѣнности денегъ. Потому-то онъ не могъ взяться ни я какую должность, не могъ окончить ни одного дѣла и не зналъ цѣны ни одной вещи. Такъ онъ жилъ, такъ ему и живется. Онъ очень любятъ читать газеты, очень любитъ рисовать карандашомъ каррикатуры, очень любитъ природу, очень любитъ искусство. Онъ требуетъ отъ людей только дать ему жить. Это немного. Что ему надо? Дайте ему газеты, общество, музыку, баранины, кофе, хорошій видъ, зелень, нѣсколько листовъ бристольской бумаги, стаканъ-другой бордо -- вотъ и все, что ему надо. Хотя онъ и ребенокъ, но не станетъ тянуться за мѣсяцемъ. Онъ сказалъ людямъ: -- Идите съ миромъ по вашимъ различнымъ дорогамъ. Носите красные кафтаны, синіе камзолы, батистовые рукава, засовывайте перья за уши, стремитесь за славой, торговлей, промышленностью, за всѣмъ, что вамъ вздумается, только дайте Гарольду Скимполю жить!
   Все это, и еще значительно-болѣе, онъ сообщилъ намъ не только съ большою живостью и самодовольствомъ, но даже какъ-бы съ нѣкоторымъ достоинствомъ. О себѣ онъ говорилъ, какъ о постороннемъ человѣкѣ, какъ-будто онъ зналъ какого-то Скимполя, который, имѣя свои особенности, также имѣетъ и свои права. Если мнѣ было странно въ то время согласить то, что онъ говорилъ, съ тѣмъ, что я составила въ моемъ умѣ объ обязанностяхъ и долгѣ человѣка, то еще страннѣе было для меня понять, какимъ-образомъ онъ считалъ себя въ-правѣ бытъ свободнымъ отъ этихъ обязанностей; а что онъ сбросилъ ихъ съ себя, какъ величайшій эгоистъ, тутъ не было никакого сомнѣнія; онъ такъ опредѣлительно и такъ отчетливо выражался.
   -- Я ничего не домогаюсь, говорилъ мистеръ Скимполь, съ своею обычною легкостью.-- Владѣнія для меня ничто. Для меня достаточно прекраснаго дома друга моего Жарндиса. Я обязавъ Жарндису за то, что онъ владѣетъ такимъ докомъ. Я могу снять его планъ и фасадъ и измѣнять сколько душѣ угодно. Могу положить его на ноты. Когда я здѣсь, я ужь имъ достаточно владѣю; но все это безъ непріятностей, расходовъ и отвѣтственности. Словомъ, управляющій мой Жарндисъ, и онъ меня никогда не надуетъ. Мы только-что говорили о мистриссъ Желлиби. Вотъ женщина, съ сильной волей, съ огромнымъ запасомъ дѣловыхъ мелочей, хватается за все съ изумительной энергіей. Я нисколько не ропщу на себя за то, что не имѣю ни столько твердой воли, ни такого запаса дѣловыхъ мелочей, чтобъ хвататься за все съ изумительной энергіей. Я могу ей удивляться безъ зависти; могу симпатизировать ея дѣлу; ногу бредить имъ за яву и во снѣ; могу лечь на траву (понимается -- въ хорошую погоду), переплыть африканскую рѣку, обнять всѣхъ туземцевъ, которые мнѣ повстрѣчаются, съ полнымъ сочувствіемъ къ глубокому ихъ молчанію; нарисовать махровыя головки роскошныхъ тропическихъ растеній, съ такою отчетливостью, какъ-будто я ихъ въ-самомъ-дѣлѣ видѣлъ. Не знаю, можетъ ли изъ этого выйдти что-нибудь полезное, но вотъ, однако, все, что я могу сдѣлать и что я дѣлаю. Итакъ, Гарольдъ Скимполь, сознавая, что онъ самое довѣрчивое дитя, заклинаетъ тебя, свѣтъ -- собраніе практическихъ людей съ дѣловыми привычками, дать ему жить и дозволить ему ѣздить верхомъ на своей палочкѣ.
   Ясно было, что мистеръ Жарндисъ не оставался равнодушенъ къ такому заклятію. Положеніе мистера Скимполя у него въ домѣ было, и безъ словъ послѣдняго, очевиднымъ въ томъ ручательствомъ.
   -- Только вамъ завидую я, великодушныя созданія! говорилъ мистеръ Скниполь, повернувшись къ намъ, новымъ друзьямъ своимъ, но не обращаясь ни къ кому лично.-- Я завидую вашей способности дѣлать то, что вы дѣлаете...
   Чѣмъ мы болѣе слушали, тѣмъ съ большею веселостью говорилъ загадочный мистеръ Скимполь. Вечеромъ, когда я готовилась дѣлать чай, а Ада въ сосѣдней комнатѣ играла на фортепьяпо, тихо напѣвая какую-то мелодію братцу своему, Ричарду, мистеръ Скимполь сѣлъ рядомъ со мной на диванъ и говорилъ объ Адѣ въ такихъ выраженіяхъ:
   -- Она похожа да утро, говорилъ онъ: -- съ этими золотистыми волосами, съ голубыми, глазами, съ свѣжимъ цвѣтомъ лица, она похожа на лѣтнее утро. Птицы здѣшніе будутъ ошибаться, будутъ принимать ее за цвѣтокъ. Такое нѣжное, милое существо -- утѣшеніе всему человѣческому роду. Мы не будемъ называть ее сиротою: она дитя вселенной.
   Мистеръ Жарндисъ, я замѣтила, стоялъ неподалеку отъ насъ, съ руками, заложенными за спину, съ значительной улыбкой на лицѣ.
   -- Еслибъ была моя воля (при этомъ мистеръ Скимполь взглянулъ на Ричарда и Аду), на пути ихъ не было бы терніевъ тягостной дѣйствительности; я его усѣялъ бы цвѣтами, я проложилъ бы его по долинамъ, которыхъ не только не посѣщаетъ зима, но на которыхъ не бываетъ ни весны, ни осени, а царствуетъ одно только лѣто; на который ни лѣта, ни перемѣны не имѣютъ вліянія. И пошлое слово "деньги" никогда бы не поразило ихъ слуха.
   Мистеръ Жарндисъ улыбнулся и слегка ударилъ рукою по головѣ мистера Скимполя, какъ-будто бы онъ въ-самомъ-дѣлѣ былъ дитя. Потомъ, сдѣлавъ шагъ или два впередъ, онъ остановился и взглянулъ на милую парочку. Взглядъ его былъ задумчивъ, во исполненъ добродушнаго выраженія, которое я часто, о, какъ часто! подмѣчала впослѣдствіи и которое глубоко врѣзалось въ мое сердце. Комната, гдѣ они сидѣли, была освѣщена только огнемъ камина. Ада сидѣла за роялемъ, Ричардъ стоялъ позади ея, нагнувшись надъ нею. На стѣнѣ тѣни ихъ сливались въ одну и дрожали въ таинственныхъ кругахъ, отъ колеблющагося пламени. Ада играла и пѣла такъ тихо, что такъ же ясно, какъ звуки ея голоса, былъ слышенъ шелестъ вѣтра по вершинамъ-отдаленныхъ холмовъ. Тайна будущаго и легкій намёкъ на него, выражаемый настоящимъ, обрисовывались вполнѣ въ этой картинѣ.
   Но не для того вызвала я эту сцену изъ проведшаго, чтобъ вспомнить мысль, которая мнѣ тогда запала въ голову -- нѣтъ; я ее помню очень-хорошо. Вопервыхъ, не скрылось отъ меня различіе понятій и намѣреній въ безмолвномъ взглядѣ, брошенномъ въ ту сторону и въ потокѣ словъ, ему предшествовавшемъ. Вовторыхъ, хотя мастеръ Жарндисъ остановилъ на мнѣ взглядъ только минуту, но я поняла, что онъ довѣрилъ мнѣ свою надежду, что Ада и Ричардъ соединятся болѣе близкими узами, и онъ видѣлъ, что я поняла его.
   Мистеръ Скимполь игралъ на фортепьяно и віолончелѣ; онъ былъ и композиторъ, началъ сочинять оперу, но на половинѣ соскучился и бросилъ. Свои сочиненія онъ разъигрывалъ съ большимъ вкусомъ. Послѣ, чая, мы составили совершенный концертъ, въ которомъ Ричардъ, обвороженный голосомъ Ады, говорилъ мнѣ, что она знаетъ всѣ существующія пѣсни, а мистеръ Жарндисъ и я составляли партеръ. Черезъ нѣсколько времени ушелъ мистеръ Скимполь, а за нимъ вскорѣ и Ричардъ, и пока я думала, какъ могъ Ричардъ уйдти и потерять такъ много, дѣвушка, которая принесла мнѣ ключи, выглянула изъ-за двери и сказала:
   -- Миссъ, если вамъ угодно, выйдите ко мнѣ на минутку!
   Когда мы съ ней осталась вдвоемъ, она всплеснула руками и вскрикнула:
   -- О, массъ, мистеръ Карстонъ проситъ васъ, ради-Бога, взойдти наверхъ, въ комнату мистера Скимполя. Его поразилъ сильный ударъ, миссъ!
   -- Ударъ? сказала я.
   -- Да, миссъ, внезапно, отвѣчала служанка.
   Я боялась, что болѣзнь его, можетъ-быть, серьёзна, однакожъ, просила служанку никого не безпокоить въ домѣ и, идя за ней по лѣстницѣ, придумывала, какое изъ средствъ, мнѣ извѣстныхъ, болѣе употребительно при ударѣ. Между-тѣмъ, служанка отворила дверь, я взошла въ комнату и, къ невыразимому удивленію, застала мастера Скимполя на распростертымъ на полу, на даже лежащимъ на постелѣ, а стоящимъ спокойно спиною къ камину и смотрящимъ съ улыбкою на Ричарда; между-тѣмъ, какъ Ричардъ, съ лицомъ, совершенно-разстроеннымъ, смотрѣлъ на господина въ длинномъ бѣломъ сюртукѣ, сидящаго на диванѣ. Волосы этого господина были рѣдки, висѣли прядями и онъ еще болѣе примазывалъ ихъ къ головѣ носовымъ платкомъ.
   -- Миссъ Сомерсонъ, сказать Ричардъ съ безпокойствомъ: -- я очень-радъ, что вы пришли. Вы будете такъ добры, выпутаете насъ изъ бѣды. Другъ нашъ мистеръ Скимполь -- не пугайтесь, арестованъ за долги.
   -- И въ-самомъ-дѣлѣ, милая миссъ Сомерсонъ, сказалъ мистеръ Скимполь съ своимъ невозмутимымъ спокойствіемъ: -- я никогда не былъ въ такомъ положеніи, какъ теперь, въ которомъ мнѣ такъ нуженъ тотъ прямой смыслъ, та опытность, которую каждый, кто имѣлъ счастіе пробыть съ вами хоть четверть часа, можетъ подмѣтить въ васъ.
   Господинъ, сидящій на диванѣ, страдалъ, кажется, насморкомъ, потому-что онъ задалъ такое сморканье, что я невольно вздрогнула.
   -- Съ васъ требуютъ много денегъ, сэръ? спросила и мистера Скимполя.
   -- Милая моя миссъ Сомерсонъ, отвѣчалъ онъ съ улыбкой и покачивая головою: -- не знаю. Нѣсколько фунтовъ стерлинговъ, нѣсколько шиллинговъ, нѣсколько пенсовъ -- вотъ, кажется, и все.
   -- Двадцать-четыре фунта, шестнадцать шиллинговъ и семнадцать съ половиною пенсовъ, проворчалъ незнакомецъ: -- вотъ сколько!
   -- И это звенитъ, а? звенитъ? говорилъ мистеръ Скимполь: -- маленькая сумма?
   Незнакомецъ ничего не сказалъ, но опять поднялъ сморканье такое сильное, что, кажется, еще бы немного, и у него отлетѣть бы носъ.
   -- Мистеръ Скимполь, сказалъ мнѣ Ричардъ: -- совѣстится обратиться къ брату Жарндису, потому-что онъ не такъ давно... кажется, сэръ, я такъ васъ понялъ, что онъ не такъ давно...
   -- О, да! возразилъ мистеръ Скимполь, улыбаясь, хотя я забылъ, сколько это было, и гдѣ это было. Жарндисъ и теперь бы съ охотой за меня заплатилъ, но во мнѣ эпикурейскія чувства: я предпочитаю новизну и мнѣ бы хотѣлось (и онъ взглянулъ на Ричарда и на меня) развить великодушіе въ новой почвѣ.
   -- Что бы намъ сдѣлать, миссъ Сомерсонъ? тихо спросилъ меня Ричардъ.
   Прежде, чѣмъ отвѣтятъ, я рѣшилась сдѣлать вопросъ: что будетъ, если не найдутся деньги?
   -- Тюрьма... сказалъ незнакомецъ, и хладнокровно положилъ носовой платокъ въ свою шляпу, которая стояла на полу у ногъ его; -- или квартира у Коавинса... {Въ Англіи есть лица, которыя берутъ на свое попеченіе должниковъ, ручаются уплатить за нихъ кредиторамъ, конечно не безъ выгодъ для себя, и къ такимъ-то лицамъ принадлежитъ мистеръ Коавинсъ: фамилія, имѣющая нелестную извѣстность въ Лондонѣ.}
   -- Могу я опросятъ, сэръ, что это такое?..
   -- "Коавинсъ"? сказалъ незнакомецъ: -- домъ.
   Мы переглянулись съ Ричардомъ. Всего страннѣе было то, что арестъ безпокоилъ насъ, но не мистера Скимполя. Онъ наблюдалъ за нами съ такимъ участіемъ, которое показывало, что отъ этого затрудненіи онъ умывалъ руки и въ душѣ своей считалъ его совершенно-нашимъ.
   -- Я думалъ, говорилъ онъ, стараясь съ полнымъ добродушіемъ выпутать насъ къ затруднительнаго положенія: -- что, имѣя процесъ въ Обер-канцеляріи по огромному, какъ говорятъ, наслѣдству, мистеръ Ричардъ, или его прелестная кузина, или оба вмѣстѣ, могли бы подписать, или сдѣлать что-нибудь, или дать ручательство, или письмо, или билетъ -- право, не знаю, какъ это называется, но мнѣ кажется, что въ такихъ обстоятельствахъ какою-то бумагой можно отдѣлаться?
   -- Нѣтъ, дуяки! сказалъ незнакомецъ: -- ни подъ какимъ видомъ!
   -- Въ-самомъ-дѣлѣ? возразилъ мистеръ Скимполь.-- Это кажется страннымъ для человѣка, который не можетъ быть судьей въ этихъ дѣлахъ.
   -- Странно или нѣтъ, сказалъ незнакомецъ грубо: -- говорятъ вамъ, деньги -- и больше ничего.
   -- Успокойтесь, не горячитесь, добрый товарищъ! разсуждалъ мистеръ Сипишь, набрасывая карандашомъ эскизъ его головы на заглавномъ листѣ какой-то книги.-- Пусть дѣла не разстраиваютъ васъ. Мы можемъ отдѣлить васъ отъ вашей обязанности; мы поймемъ разницу между человѣкомъ и дѣломъ; мы безъ предразсудковъ и знаемъ, что въ частной жизни вы человѣкъ достойный всякаго уваженія, съ большимъ призваніемъ къ поэзіи, быть-можетъ, неотгаданнымъ вами-самими.
   Незнакомецъ отвѣчалъ на это только страшнымъ сморканьемъ: было ли оно доказательствомъ сознанія поэтическихъ достоинствъ своихъ, или презрительнаго отвращенія отъ нихъ -- не знаю. На этотъ счетъ онъ не выразился.
   -- Итакъ, милая моя миссъ Сомерсонъ и милый мой мистеръ Ричардъ, сказалъ мистеръ Скимполь, весело, невинно и довѣрчиво, смотря съ боку на свой рисунокъ: -- вы видите, что я совершенно-неспособенъ пособить самому-себѣ и нахожусь вполнѣ въ вашихъ рукахъ! Я желаю одного только: быть свободнымъ. Бабочки свободны; человѣчество, я полагаю, не захочетъ препятствовать Гарольду Скимполю въ томъ, что оно дозволяетъ бабочкамъ?
   -- Милая миссъ Сомерсонъ, шепнулъ мнѣ Ричардъ: -- у меня есть десять фунтовъ стерлинговъ, которые мнѣ далъ мистеръ Кенджъ: нельзя ли ихъ употребить въ дѣло?
   У меня самой было денегъ около пятнадцати фунтовъ стерлинговъ и сколько-то шиллинговъ, которые я сберегала впродолженіе нѣсколькихъ лѣтъ, какъ говорится, на черный день. Я сказала Ричарду, что имѣю маленькую сумму денегъ, не настоящемъ случаѣ не нуждаюсь въ ней, и просила его предупредить мистера Скимполя самымъ деликатнымъ образомъ, пока я схожу за деньгами, что мы уплатимъ его долгъ. Кода я вернулась, мистеръ Скимполь, поцаловалъ мою руку и, казалось былъ очень-обрадованъ, не за себя (я чувствовала опять это странное противорѣчіе), но за насъ; личное его положеніе не могло имѣть на него ни малѣйшаго вліянія, и онъ единственно наслаждался нашимъ счастіемъ. Ричардъ просилъ меня, чтобъ пріятнѣе покончить дѣло, какъ онъ выражался, раздѣлаться съ Коавинсомъ (такъ въ шутку называлъ незнакомца мистеръ Скимполь); я отсчитала ему деньги и получила отъ него квитанцію. Все это привело въ восторгъ мистера Скимполя.
   Похвала его мнѣ была выражена такъ нѣжно, что я покраснѣла менѣе, чѣмъ могла бы, и раздѣлалась съ незнакомцемъ въ бѣломъ сюртукѣ безъ всякой ошибки. Онъ сунулъ деньги въ карманъ и сказалъ отрывисто: "Добрый вечеръ, миссъ."
   -- Другъ! сказалъ мистеръ Скимполь, стоя спиною къ огню и отбросивъ эскизъ, вполовину неконченный; -- я бы хотѣлъ, не желая васъ оскорбить, сдѣлать вамъ одинъ вопросъ.
   Отвѣтъ, кажется, былъ такой: "ну, катай!"
   -- Предвидѣли ли вы сегодня утромъ, что получите требуемое? спросилъ мистеръ Скимполь.
   -- Зналъ еще вчера за ужиномъ, сказанъ Коавинсъ.
   -- И это не лишило васъ аппетита, не причинило вамъ безпокойствъ?
   -- Ни на мизинецъ, сказалъ Коавинсъ: -- кабы сегодня вамъ спустили, завтра бы не спустили: день небольшая штука.
   -- На когда вы шли сюда, продолжалъ мистеръ Скимполь: -- день былъ очаровательный: солнце сіяло, вѣтерокъ освѣжалъ воздухъ, свѣтъ и тѣнь перебѣгали по полямъ, птицы щебетали.
   -- Ну, такъ что жъ? не мнѣ же щебетать, возразилъ Коавинсъ.
   -- Конечно, нѣтъ, отвѣчалъ мистеръ Скимполь: -- но что вы думали во время дороги?
   -- Что такое? проворчалъ незнакомецъ весьма-обиженнымъ тономъ.-- Думалъ!.. Мнѣ, сударь, и безъ того дѣла много, а получаю я очень-мало и безъ думанья.
   -- Такъ вамъ не приходило, вовсе въ голову, говорилъ мастеръ Скимполь: -- что Гарольдъ Скимполь любитъ наслаждаться солнечнымъ свѣтомъ, любитъ прислушиваться къ завыванію вѣтра, слѣдить за измѣненіемъ свѣта и тѣни; любитъ слушать пѣніе, птицъ, этихъ хористовъ природы, и что вы идете оторвать его отъ этихъ предметовъ, лишить его единственнаго наслажденія въ жизни -- вамъ вовсе не приходило этого въ голову?
   -- Мнѣ? такой вздоръ! нѣтъ, сказалъ Коавинсъ, съ такимъ чувствомъ негодованія и съ такимъ содроганіемъ въ голосѣ, что еслибъ онъ не дѣлалъ остановки послѣ каждаго слова, его нельзя было бы понять. Сказавъ послѣднее слово, онъ такъ потрясъ головой, что еслибъ еще немного, то, кажется, у него лопнули бы шейныя жилы.
   -- Страненъ, замѣчательно-страненъ, прочесъ, мышленія дѣловыхъ людей! сказалъ мистеръ Скимполь задумчиво,-- Благодарю васъ, добрый другъ. Покойной ночи!
   Наше отсутствіе было довольно-продолжительно, и чтобъ не подать повода къ безпокойству, я, какъ скоро могла, такъ и сошла внизъ. Я застала Аду за работой; она сидѣла передъ каминомъ и разговаривала съ братомъ своимъ, Джономъ. Вскорѣ за мною пришелъ мистеръ Скимполь, а спустя немного и Ричардъ. Въ остальную часть вечера и брали у мистера Жарндиса первый урокъ бекгемона; онъ очень любилъ эту игру, и мнѣ хотѣлось, сколько возможно-скорѣе понять ее, чтобъ иногда служить ему партнёромъ, если не найдется болѣе-занимательнаго противника. Но, несмотря на это, иногда мнѣ казалось, взглянувъ на мистера Скимполя, который такъ безпечно, въ такомъ непритворно-пріятномъ расположеніи духа, то игралъ отрывки своей композиціи на фортепьяно или віолончелѣ, то разсыпался въ веселыхъ разговорахъ, обращаясь къ нашему столу -- мнѣ казалось, что послѣобѣденное происшествіе совершенно перешло на меня и Ричарда, и что не кто иной, а мы съ нимъ подвергались аресту за долги.
   Мы разошлись очень поздно; Ада хотѣла было уйдти въ одиннадцать часовъ, но мистеръ Скимполь, желая остановить ее, сѣлъ за фортепьяно и запѣлъ весело какую-то пѣсенку.
   И, далеко ужъ за полночь, онъ взялъ свѣчку и ушелъ въ свою комнату; и внѣ кажется, еслибъ онъ захотѣлъ, то могъ бы удержать насъ до разсвѣта. Ада и Ричардъ стояли еще у камина и спрашивали, какъ я думаю, кончила ли въ эту минуту мистриссъ Желлиби свою диктовку, какъ вошелъ мистеръ Жарндисъ, который, незадолго передъ этимъ выходилъ изъ комнаты.
   -- Ахъ Боже мой, что это значитъ? воскликнулъ онъ, потирая свою голову и ходя взадъ и впередъ по комнатѣ съ добродушнымъ безпокойствомъ въ лицѣ: -- что я услышалъ? Рикъ, дитя мое, Эсѳирья, моя милая! что вы надѣлали? Зачѣмъ это вы сдѣлали? Какъ могли вы это сдѣлать? Сколько вы истратили? Ахъ Боже мой! вѣтеръ опять перемѣнился; я чувствую. Дуетъ, дуетъ...
   Мы оба не знали что отвѣчать.
   -- Говори, Рикъ, скажи Рикъ! это надо сейчасъ же покончить. Сколько вы дали денегъ? Вы оба, говоритъ, давали деньги. Зачѣмъ вы это дѣлали? Ахъ Боже мой! Какъ вы могли, Господи! Восточный вѣтеръ!
   -- Да, да!
   -- Сэръ, сказаль Ричардъ: -- я не знаю, будетъ я деликатно съ моей стороны, если я вамъ скажу, мистеръ Скимполь совершенно положился на насъ.
   -- Что съ вами, дитя мое! Да онъ на всѣхъ полагается! сказалъ мистеръ Жарндисъ, ударивъ себя по головѣ, и остановился.
   -- Въ-самомъ-дѣлѣ, сэръ?
   -- На всѣхъ и на каждаго! Онъ вѣчно въ затруднительномъ положенія. Завтра то же, что сегодня! говорилъ мистеръ Жарндисъ, ходя по комнатѣ большая шагами и держа въ рукѣ подсвѣчникъ съ догорѣвшей свѣчкой.-- Онъ вѣчно въ затруднительномъ положенія. Онъ родился съ тѣмъ, чтобъ быть постоянно въ затруднительномъ положеніи. Я твердо увѣренъ, что даже объявленіе въ газетахъ о его рожденія было такъ написано: "Прошлый вторникъ мистриссъ Скимполь разрѣшилась отъ бремени сыномъ, находящимся въ затруднительномъ положеніи".
   Ричардъ отъ души смѣялся, но между-тѣмъ прибавилъ:
   -- Во всякомъ случаѣ, сэръ, я бы хотѣлъ сохранятъ его довѣренность и не измѣнять ему; я увѣренъ, что вы не будете болѣе принуждать меня разсказывать вамъ о томъ, въ чемъ я далъ слово молчать, тѣмъ больше, что передъ вами я готовъ буду сознаться.
   -- Хорошо, сказалъ мистеръ Жарндисъ, остановясь и стараясь, въ разсѣянности, всунуть подсвѣчникъ себѣ въ карманъ.-- Я, ахъ! возьмите его отъ меня мой милый; все суется подъ-руку. Это все вѣтеръ; да, я не хочу допытывать васъ, Рикъ; вы, можетъ-быть, правы. Но, Боже мой, напасть на васъ и на Эсѳирь и выжать васъ, какъ пару молодыхъ сентикельскихъ апельсиновъ; нѣтъ сегодня ночью готовятся буря! я чувствую!
   Онъ то совалъ руки въ карманъ, какъ-будто желая ихъ тамъ оставить, то вынималъ снова и сильно потиралъ въ голову.
   Я воспользовалась его молчаніемъ и сказала, что мистеръ Скимполь, будучи въ такихъ дѣлахъ совершеннымъ ребенкомъ...
   -- Ну моя милая? ну? сказалъ мистеръ Жарндисъ, ловя меня на этомъ словѣ.
   -- Совершеннымъ ребенкомъ, продолжала я: -- я вовсе непохожимъ за другихъ людей...
   -- Вы правы! сказалъ мистеръ Жарндисъ и лицо его прояснилось.-- Женскій умъ проницателенъ. Да, онъ дитя, совершенное дитя. Я это говорилъ вамъ съ самаго начала.
   -- Да, да, отвѣчали мы.
   -- Да, онъ дитя. Не правда ли? спросилъ мистеръ Жарндисъ, проясняясь болѣе и болѣе.
   -- Да, это правда, отвѣчали мы.
   -- Если сказать поистинѣ, то, право, это чистое ребячество съ вашей стороны, то-есть, я хочу сказать съ моей стороны, говорилъ мистеръ Жарндисъ: -- хоть минуту, считать его за совершеннолѣтняго человѣка. Гарольдъ Скимполь, строящій планы, предвидящій послѣдствія! ха, ха, ха!
   Такъ пріятно было видѣть, что лицо его прояснилось совершенно, и онъ сердечно доволенъ; пріятно было знать -- нельзя было этого не знать, что источникомъ этого удовольствія было доброе его сердце, которое терзалось тѣмъ, что онъ долженъ былъ осудить, бранить или тайно обвинить кого-нибудь.
   -- Какъ же я простъ! сказалъ мистеръ Жарндисъ.-- Забыть, что онъ дитя! Все говоритъ, что онъ дитя съ головы до ногъ. Кто, кромѣ ребенка, рѣшился бы васъ обоихъ сдѣлать участниками этого дѣла? Только ребенку могло прійдти въ голову, что у васъ есть деньги. И еслибъ дѣло шло о ста фунтахъ стерлинговъ, онъ поступилъ бы точно такъ же! говорилъ мистеръ Жарндисъ и лицо его сіяло радостью.
   Мы были совершенно съ нимъ согласны.
   -- Да, да, сказалъ мистеръ Жарндисъ.-- Однакожъ Рикъ, Эсѳирь и вы, Ада, потому-что я не знаю, уцѣлѣлъ ли и вашъ маленькій кошелекъ отъ его неопытности, должны обѣщать мнѣ, что на чего подобнаго впредь не будетъ, никакихъ пожертвованій, ни даже помощи...
   Мы всѣ дали честное слово; Ричардъ хитро посматривалъ на меня, указывая пальцемъ на свой карманъ, какъ-будто хотѣлъ сказать, что ему не грозитъ никакой опасности въ непослушаніи.
   -- Что жъ касается до Скимполя, сказалъ мистеръ Жарндисъ: -- то онъ былъ бы совершенно счастливъ, еслибъ ему можно было отвести кукольный домъ, съ хорошимъ обѣдомъ и двумя куклами, у которыхъ онъ могъ бы безотвѣтственно занимать деньги. Теперь онъ, вѣрно, ужь покоится дѣтскимъ сномъ. Пора и мнѣ прилечь на изголовье своей усталой головой. Покойной ночи, мои дорогіе; да благословитъ васъ Богъ.
   И онъ нѣжно поглядѣлъ на насъ, пока мы зажигала свѣчи, и сказалъ намъ съ улыбкой:
   -- Я сейчасъ смотрѣлъ на флюгернаго пѣтуха: вѣтеръ не опасенъ. Я ошибался: онъ дуетъ съ юга.
   И ушелъ напѣвая про-себя пѣсенку.
   Прійдя наверхъ, въ свои комнаты, мы еще поболтали съ Адой и обѣ были того мнѣнія, что неудовольствія на вѣтеръ была чистая выдумка; что Жарндисъ пользовался этимъ предлогомъ только для того, чтобъ не высказать истинной причины своего неудовольствія, чтобъ не бранить, или не оскорбить кого-нибудь, и эта характеристическая черта его замѣчательной доброты ставила еще въ худшемъ свѣтѣ характеръ тѣхъ докучливыхъ людей, которые относятъ на погоду и вѣтеръ (въ-особенности на послѣдній) свой сварливой и желчный нравъ.
   Въ этотъ вечеръ сердце мое, кромѣ благодарности, исполнилось къ нему такою любовью, что я даже получала надежду понять его, руководствуясь этими двумя чувствами. Очевидную, поразительную несообразность въ мистерѣ Скимполѣ, или въ мистриссъ Желлиби, я не могла еще понять вполнѣ, по недостатку опытности въ практической жизни. Впрочемъ, я я не старалась объ этомъ. Мысли мои, когда я была одна, были заняты Адою, Ричардомъ и тѣлъ довѣріемъ, которое, мнѣ казалось, я получала отъ мистера Жарндиса, къ будущей судьбѣ ихъ. Но иногда, какъ-бы повинуясь какому-то шквалу эгоизма, уносилась онѣ и на мое прошедшее, какъ я на старалась обратить ихъ на посторонніе предметы. Мнѣ представлялся домъ моей крестной матери, разные образы изъ прошедшаго являлись передо мною; я старалась разгадать причину того участія, которое принималъ во мнѣ мастеръ Жарндисъ со дня моего рожденія; даже я думала, не отецъ ли онъ мой? Теперь эти пустые сны давно ужь разлетѣлись.
   Все прошло, подумала я, отходя отъ канала. Не мнѣ мечтать о прошедшемъ; мнѣ нужно трудиться съ веселымъ духомъ и благодарнымъ сердцемъ. И я сказала самой себѣ: Эсѳирь, Эсѳирь, долгъ выше всего! потрясла коробочку съ ключами и они прозвенѣли мнѣ, какъ колокольчики, счастливый путь въ постель.
   

Глава VII.
Путь Привидѣній.

   Спитъ ли Эсѳирь, бодрствуетъ ли она, а въ линкольншайрскомъ помѣстьѣ пока все еще стоитъ дурная погода. И днемъ и ночью падаетъ тяжелый дождь, дринъ, дринъ, дринъ, на широкія каменныя плиты, которыми вымощена аллея, прозываемая Путь Привидѣній. Погода такъ дурна въ Линкольншайрѣ, что врядъ-ли самое живое воображеніе въ состояніи представить себѣ, что она когда-нибудь да прояснится. Впрочемъ, не только живое, но и никакое, кажется воображеніе не разъигрывается здѣсь. Скука съ сумрачными крыльями сидитъ, какъ насѣдка, на Чизни-Вольдомъ.
   Быть-можетъ, есть кой-какая игра воображенія у животныхъ въ Чизни-Вольдѣ. Быть-можеть, лошади въ конюшняхъ... длинныя конюшни тянутся по пустому, обнесенному некрашеной кирпичной стѣной, двору, среди котораго висятъ въ башнѣ большой колоколъ " широколицые часы; голуби, гнѣздящіеся но сосѣдству, часто садятся на ихъ толстыя стрѣлки и, кажется, наблюдаютъ время... Тамъ, быть-можетъ, лошади, потягивая ноздрями воздухъ, мечтаютъ о хорошей погодѣ и лучше съумѣютъ почуять ее, чѣмъ конюхи. Старикъ саврасый, твердоногій скакунъ, смотря изъ-за рѣшетки окна, надъ своей колодой, вѣрно, воображаетъ себѣ сочную траву и душистыя поля, по которымъ не разъ носился онъ, въ заскочь, среди борзыхъ собакъ. Гнѣдой, котораго мѣсто прямо противъ двери, нетерпѣливо дергаетъ прівязь и прядетъ ушами, какъ только завидитъ входящаго конюха. "Ого-то, гнѣдко! говорятъ конюхъ: нѣтъ сегодня тебѣ работы!" Но гнѣдой знаетъ это такъ же хорошо, какъ и конюхъ.
   Огромный дворной песъ, сидя въ конурѣ своей, среди двора, и положивъ широкую морду на лапу, быть-можетъ, думаетъ о томъ, какъ въ жаркую пору выводитъ его изъ терпѣнія тѣнь надворныхъ строеній; перемѣняя постоянно положеніе свое, онъ покидаетъ его въ извѣстное время дня, жгучимъ лучамъ солнца и негдѣ укрыться ему, кромѣ тѣсной конуры, гдѣ, высунувъ языкъ и задыхаясь, онъ гремитъ своею тяжелою цѣпью. Теперь въ тяжелой полудремотѣ онъ, можетъ, думаетъ, что домъ полонъ гостей, сараи набиты экипажами, конюшни заняты лошадьми и въ флигеляхъ толпятся лакеи и конюхи, и вотъ потягиваясь, вылѣзаетъ онъ изъ конуры, встряхиваетъ косматую шерсть свою и идетъ посмотрѣть, все ли на своемъ мѣстѣ. И почуявъ носомъ, что нѣтъ никого, лѣниво возвращается въ свою конуру я слышно, какъ онъ ворчитъ ни дождикъ: рр... рр... рр... ложится мордой на лапу и сонная муха норовитъ ему въ глазъ.
   Борзыя и гончія собаки, на псарнѣ позади парка, скучаютъ и вторятъ завыванью вѣтра такимъ страшнымъ воемъ, который раздается по всему двору, слышенъ на лѣстницахъ замка и долетаетъ даже въ будуаръ миледи: онѣ, быть-можетъ вспоминаютъ, какъ порхали и атукали по полямъ, пока дождикъ не мѣшалъ и не смывалъ съ мягкой травы легкій слѣдъ зайца. Плутовскіе кролики сидятъ въ норахъ близь корней деревьевъ и, быть-можетъ, думаютъ о тѣхъ дняхъ, когда вѣтерокъ подувалъ на ихъ длинныя ушя и когда имъ можно было съ аппетитомъ поглодать сладкую кору молоденькаго орѣшника.
   Индѣйскій пѣтухъ, вѣчно-преслѣдуемый недостаткомъ своей пѣтушиной породы, можетъ-быть, жалѣетъ о тѣхъ лѣтнихъ дняхъ, когда онъ водилъ индюшекъ по мягкой травѣ и по сжатой нивѣ и собиралъ зерна ржи и ячменя. Недовольный гусь, лѣниво выгнулъ шею, чтобъ безопасно пройдти подъ воротами, по-крайней-мѣрѣ въ двадцать футовъ длинною, и былъ бы кажется, веселѣе, еслибъ на поверхность пруда падали лучи солнца, а не тяжелыя капли дождя.
   Какъ бы то ни было, а въ Чизни-Вольдѣ мало фантазіи; еслибъ, кажется, и мелькнула какая-нибудь мысль, то и она бы унеслась далеко, подобно звуку въ пустомъ домѣ, въ область духовъ и привидѣній.
   Такъ долго стояло ненастье въ Линкольншайрѣ, такъ сильно и такъ долго шелъ дождикъ, что мистриссъ Раунсвель, старая ключница въ Чизни-Вольдѣ, не разъ снимала съ своего носа очки, вытирала ихъ стекла платкомъ, чтобъ увѣриться, нѣтъ ли на нихъ капель дождя. Она, изволите видѣть, глуховата и подслѣповата, не видитъ и не слышитъ ливня, и никто ее въ этомъ увѣрить не можетъ. Мистриссъ Раунсвель, съ такою спиною и съ такимъ животомъ, что еслибъ она послѣ смерти вздумала оставить въ наслѣдство старинному камину свою шнуровку, вмѣсто чехла, то она пришлась бы впору, какъ-нельзя-лучше. Погода мало тревожитъ мистриссъ Раунсвель. Что ей дождь? Она говорить: -- былъ бы только домъ цѣлъ, а домъ при ней, какъ бѣльмо на глазу. Она сидитъ въ своей комнатѣ, въ нижнемъ этажѣ; круглое окно, въ которое она иногда смотритъ, выходитъ на гладкую площадку, обнесенную гладкими круглыми деревьями и гладкими, круглыми каменными столбами, стоящими другъ противъ друга въ такой симетріи, какъ-будто бы они желали играть въ мячъ. Весь домъ лежитъ на отвѣтственности мистриссъ Раунсвель. Она можетъ отпирать его, когда вздумаетъ, чистить и холить въ немъ все, что угодно; но теперь домъ запертъ кругомъ и покоится глубокимъ сномъ, на желѣзной груди мистриссъ Раунсвель.
   Никакъ невозможно представить себѣ Чизни-Вольдъ безъ мистриссъ Раунсвель, хотя она здѣсь только пятьдесятъ лѣтъ. Спросите ее теперь, въ этотъ дождливый день, давно ли она здѣсь, она отвѣтитъ вамъ: -- если Богъ дастъ, доживу до вторника, то будетъ ровно пятьдесятъ лѣтъ три мѣсяца и двѣ недѣли.-- Мистеръ Раунсвель умеръ нѣсколько раньше исчезновенія изъ моды косичекъ и скромно сложилъ свою, если только она уцѣлѣла подъ ударами времени, въ углу кладбища, въ паркѣ, близь старыхъ воротъ. Онъ родился, какъ и покинутая имъ дражайшая половина, въ торговомъ городѣ. Служеніе ихъ семейству Дедлоковъ, началось съ покойнаго сэра Лейстера, на поприщѣ молочныхъ скоповъ.
   Настоящій представитель Дедлоковъ, который теперь въ Парижѣ, очень любитъ мистриссъ Раунсвель. Всякій разъ, какъ пріѣдетъ въ Чизни-Вольдъ, или узѣжаетъ оттуда, онъ подаетъ ей руку.
   Мистриссъ Раунсвель прожила не безъ горя. У ней было два сына; младшій вздурился и неизвѣстно гдѣ сложилъ буйную головушку свою. Даже до сегодня пухлыя руки мистриссъ Раунсвель приходятъ въ судорожное движеніе, когда она примется разсказывать, что это былъ за милый мальчикъ, что это было за красивое, живое, веселое созданье! Старшій сынъ ея могъ бы быть воспитавъ при ней въ Чизни-Вольдѣ и занять современемъ мѣсто дворецкаго -- такъ нѣтъ; еще бывъ школьникомъ, сталъ дѣлать изъ жести паровыя машины и пріучать птицъ подымать колесомъ воду, такъ-что устроилъ однажды такой водяной прессъ, что, въ буквальномъ смыслѣ, канарейкѣ довольно было коснуться клювомъ, чтобъ пустить въ ходъ всѣ колеса. Такое направленіе много стоило слезъ мистриссъ Раунсвель. Материнское сердце предугадывало, что сынъ идетъ по дурной дорогѣ Ватъ-Тайлера и что такими же глазами смотритъ и патронъ ея, сэръ Лейстеръ, на всякое искусство, которое прибѣгаетъ за помощью къ пару и огню. Дурь и съ лѣтами не выбилась изъ головы безтолковаго мальчика (который, во всѣхъ другихъ отношеніяхъ былъ скромный и послушный сынъ); напротивъ, онъ, кажется, укоренился въ своихъ привычкахъ, такъ-что, даже построилъ модель новой самопрялки. Дѣлать нечего; мистриссъ Раунсвель должна была, волей-неволей, открыть все передъ баронетомъ. "Любезная моя Раунсвель, сказалъ сэръ Лейстеръ: -- я не могу, какъ вы знаете, толковать объ этомъ. По моему мнѣнію, всего лучше, если вы его отправите куда-нибудь на фабрику. Желѣзные заводы, кажется, лежатъ дальше на сѣверъ: вотъ дорога мальчику съ такими тенденціями, какъ вашъ сынъ."
   И отправили его дальше на сѣверъ, и взросъ онъ на сѣверѣ.
   Между-тѣмъ сынъ мистриссъ Раунсвель, сдѣлался мужемъ во всѣхъ отношеніяхъ: устроился, женился и подарилъ матушку внукомъ. Внукъ учился, ѣздилъ въ дальнія страны, чтобъ усовершенствоваться въ искусствахъ и вотъ въ этотъ самый ненастный день, стоитъ теперь, передъ каминомъ, въ комнатѣ своей бабушки, въ Чизни-Вольдѣ.
   -- Ахъ, какъ я рада, что тебя вижу Ватъ! ахъ, какъ я рада, какъ я рада! говорила мистриссъ Раунсвель.-- Ты славный, красивый мальчикъ; вылитый дядя. Ааа-хъ, бѣдный мой Джоржъ! И при этомъ воспоминанія, руки мистриссъ Раунсвель пришли въ судорожное движеніе.
   -- Говорятъ, бабушка, я похожъ на батюшку.
   -- Похожъ, мой милый, похожъ, но больше похожъ на бѣднаго дядю твоего Джоржа!
   -- А что отецъ твой (мистриссъ Раунсвель, сложила опять руки), здоровъ?
   -- Здоровъ и счастливъ, бабушка, во всѣхъ отношеніяхъ.
   -- Слава-Богу.-- Мистриссъ Раунсвель любитъ своего сына, но вспоминаетъ о немъ съ какимъ-то тяжелымъ чувствомъ.
   -- Такъ онъ совершенно счастливъ? спрашиваетъ она.
   -- Совершенно.
   -- Слава Богу! Такъ онъ и тебя пустилъ во своей дорогѣ и отправлялъ въ дальнія страны, что-ли? Пусть такъ, ему лучше знать. Я вотъ и до старости лѣтъ дожила, да не слыхивала, что есть другія земля, кромѣ Чизни-Вольда, на бѣломъ свѣтѣ. А я на своемъ вѣку видала хорошихъ-то людей!
   -- Бабушка, сказалъ молодой человѣкъ, перемѣняя предметъ разговора: -- что это за хорошенькую дѣвочку и встрѣтилъ у васъ? Ее зовутъ, кажется, Розой.
   -- Да, дитятко. Это дочь вдовы по сосѣдству. Ныньче не тотъ вѣкъ, и дѣвки-то учатся плохо. Я ее взяла съ молодыхъ ногтей. Ничего, принимается; изъ нея выйдетъ прокъ. Посѣтителей водитъ по дому очень-ловко. Она живетъ со мной.
   -- Я думаю, что не ее выгналъ, бабушка?
   -- Нѣтъ, она думаетъ, что мы говоримъ о семейныхъ дѣлахъ. Она, видишь, скромница -- хорошее свойство въ женщинѣ; ныньче оно рѣдко, сказала мистрисъ Раунсвель, вытянувъ до послѣдней крайности свой нагрудникъ; не тотъ вѣкъ!
   Молодой человѣкъ склонялъ голову въ знакъ сознанія принциповъ мудрой опытности.
   Мистрисъ Раунсвель прислушивается.
   -- Ѣдутъ! воскликнула она. Молодой собесѣдникъ ея давно ужъ слышалъ стукъ колесъ! Господи, кто могъ бы ѣхать въ такую гадкую погоду?
   Черезъ нѣсколько минуть послышался стукъ въ дверь.
   -- Войдите!
   Черноглазая, черноволосая, застѣнчивая деревенская красавица вбѣжала въ комнату. Она была такъ свѣжа, съ такими розовыми и нѣжными щечками, что крупныя капля дождя, висѣвшія у нея на волосахъ, были какъ роса на только-что сорванномъ цвѣточкѣ.
   -- Кто это подъѣхалъ, Роза? спросила мистриссъ Раунсвель.
   -- Два молодые господина въ кабріолетѣ, сударыня. Они хотятъ осмотрѣть домъ -- пускай! Если вы позволите, сказала я имъ, прибавила она быстро, въ видѣ отвѣта на отрицательное мотанье головой ключницы. Я вышла къ сѣнной двери и говорила имъ, что теперь не время и погода не та; но господинъ, который правитъ лошадью, снялъ, подъ дождемъ шляпу и просилъ меня снести вамъ эту карточку.
   -- Прочти-ка, милый Ваттъ, что тутъ написано, сказала ключница.
   Роза такъ застѣнчива, что, подавая карточку, уронила ее; молодой человѣкъ бросился подымать, и они стукнулись лбами. Роза еще болѣе закраснѣлась.
   -- Мистеръ Гуппи, бабушка. Вотъ, что было написано на карточкѣ.
   -- Гуппи! повторила мистриссъ Раунсвель.-- М-и-с-т-е-ръ Г-у-п-п-и! Вретъ, я никогда о немъ не слыхивала!
   -- Онъ такъ мнѣ и сказалъ сударыня, отвѣчала Роза: -- онъ еще прибавилъ, что они, вмѣстѣ съ другимъ господиномъ, пріѣхали прошлую ночь по почтѣ изъ Лондона, по магистратскимъ дѣламъ, на митингъ за десять миль отсюда. Митингъ кончился, дѣлать имъ было нечего, а, они много слыхали о Чизни-Вольдѣ, вотъ, несмотря на дождь, я пріѣхали сюда посмотрѣть. Они адвокаты. Онъ говоритъ, что хотя и не служитъ у мистера Телькингорна, но знакомъ съ нимъ и можетъ воспользоваться, въ случаѣ надобности, его именемъ. Окончивъ рѣчь свою, такую длинную, Роза еще больше сконфузилась.
   Такъ-какъ мистеръ Телькингорнъ не чуждъ, въ нѣкоторомъ отношеніи, высокорожденной фамиліи Дедлоковъ; притомъ же, говорятъ, онъ составлялъ духовное завѣщаніе и самой мистриссъ Раунсвель: то старая леди смягчается, соглашается на милостивое допущеніе посѣтителей и откомандировываетъ Розу. Внукъ ея получаетъ внезапно сильное, желаніе и самъ осмотрѣть домъ и присоединиться къ обществу. Бабушка, обрадованная его предложеніемъ, спѣшитъ также накинуть на себя шаль, хотя внукъ, надо отдать ему справедливость, вовсе не желаетъ ее безпокоить.
   -- Очень благодарны вамъ, сударыня, говоритъ мистеръ Гуппи, снимая съ себя въ сѣняхъ непромокаемое пальто: -- какъ лондонскимъ адвокатамъ, намъ рѣдко удается выѣхать изъ города, а ужъ если выѣдемъ, такъ стараемся воспользоваться временемъ до послѣдней минуты.
   Старая ключница, съ подобающею важностью, указываетъ на парадную лѣстницу. Мистеръ Гуппи и товарищъ его идутъ за Розой. Мистриссъ Раунсвель и ея внучекъ замыкаютъ шествіе. Молодой садовникъ бѣжитъ передъ открывать ставни.
   У мистера Гуппи и его товарища разбѣжались глаза, какъ это всегда бываетъ съ посѣтителями, прежде тѣмъ они успѣли увидѣть что-нибудь. Они совались въ такія мѣста, смотрѣли такія вещи, которыя не заслуживаютъ никакого вниманія, и проходили мимо замѣчательныхъ предметовъ. Ахали, когда открывалась передъ ними, неожиданно, цѣлая анфилада комнатъ, дивились, суетились и наконецъ окончательно замучались. Въ каждой комнатѣ, которую они осматривали, встрѣчала ихъ мистриссъ Раунсвель; высокая и прямая, какъ самый домъ, становилась она или въ углубленіи окна, или въ какой-нибудь нишѣ и слушала съ снисходительнымъ одобреніемъ поясненія Розы. Внучекъ ея былъ такъ внимателенъ къ Розѣ, что та все конфузилась болѣе и болѣе и казалась все лучше и лучше. Такъ шли они изъ комнаты въ комнату, вызывая намалеванныхъ Дедлоковъ изъ темноты на нѣсколько минутъ, и продолженіе которыхъ молодой садовникъ открываетъ ставни, и снова оправляя ихъ въ мракъ, когда ставни закрывались. Измученному мистеру Гуппи и безутѣшному товарищу его приходитъ на мысль, что нѣтъ конца Дедлокамъ.
   Даже длинная гостиная Чизни-Вольда не можетъ оживить упадшаго духа мистера Гушіи. Онъ стоитъ на порогѣ и врядъ ли рѣшится войдти въ нее. Но портретъ, висящій надъ каминомъ, работы моднаго современнаго живописца, производитъ на него чарующее дѣйствіе. Онъ смотритъ на него съ необыкновеннымъ интересомъ; онъ, кажется, обвороженъ имъ.
   -- Боже! восклицаетъ мистеръ Гуппи: -- кто это?
   -- Картина надъ каминомъ, говоритъ Роза: -- портретъ теперешней леди Дедлокъ. Онъ считается лучшимъ произведеніемъ живописца, какъ ко сходству, такъ и по отдѣлкѣ.
   -- Клянусь! говоритъ мистеръ Гуппи, съ нѣкотораго рода смущеніемъ, своему товарищу:-- что я никогда ея не видывалъ, но портретъ знакомъ! Не было ли съ него дѣлано гравюръ, миссъ?
   -- Никогда не было дѣлано. Сэръ Лейстеръ никогда не позволилъ бы.
   -- Гм! сказалъ мистеръ Гуппи полушопотомъ:-- то-есть готовъ прострѣлить себѣ голову -- такъ хорошо я знаю портретъ!... Такъ это миледи Дедлокъ?
   -- Картина по правую руку -- портретъ нынѣшняго сэра Лейстера Дедлока; по лѣвую руку, портретъ его отца, покойнаго сэра Лейстера.
   Мистеръ Гуппи даже полувзглядомъ не удостоиваетъ этихъ портретовъ. Непонятно, говоритъ онъ, тараща глаза на портретъ леди:-- какимъ образомъ такъ ясно онъ сохранился у меня въ памяти. Провались я, прибавляетъ мистеръ Гуппи, озираясь вокругъ: -- если этотъ портретъ мнѣ не снился тысячи, тысячи разъ.
   Такъ-какъ никто изъ присутствующихъ не выказалъ спеціальнаго интереса къ сновидѣніямъ мистера Гуппи, то достовѣрность этого факта остается неизслѣдованною. Но мистеръ Гуппи тѣмъ не менѣе пораженъ портретомъ. Онъ даже стоитъ передъ нимъ неподвижно и теперь, когда садовникъ ужъ затворилъ ставни. Но пора оставить чарующую комнату, и мистеръ Гуппи тянется за другими въ другіе покои; вытаращенные глаза его все еще обращены къ тому мѣсту, гдѣ онъ видѣлъ волшебный портретъ, и все еще ищутъ встрѣчи съ неподвижными глазами нарисованной леди Дедлокъ.
   Но больше онъ ея не видитъ. Онъ осматриваетъ ея половину, которая, какъ лучшая часть дома, показывается послѣ всего. Онъ смотритъ въ окно, изъ котораго, незадолго передъ тѣмъ, смотрѣла она на скверную погоду, замучившую ее до смерти. Все на свѣтѣ имѣетъ конецъ; даже домы, при осмотрѣ которыхъ утомляются любопытствующіе, прежде, чѣмъ успѣютъ что-нибудь осмотрѣть. Мистеръ Гуппи достигъ конца замѣчательности, а свѣжая деревенская красавица -- конца объясненія, который обыкновенно слагался изъ слѣдующихъ словъ:
   "Вотъ и терраса, которой посѣтители много удивляются. Ее, по одной фамильной легендѣ, называютъ: путь привидѣній."
   -- Уже-ли! восклицаетъ мистеръ Гуппи, согрѣтый любопытствомъ.-- Что это за легенда, миссъ? Относится она какъ-нибудь къ портрету?
   -- Пожалуйста, разскажите намъ легенду, говорить Ваттъ полушепотомъ.
   -- Я не знаю ея, сэръ.
   Роза покраснѣла еще болѣе.
   -- Ея не разсказываютъ посѣтителямъ; да ужъ теперь о ней никто я не помнитъ, говоритъ старая ключница.
   -- Эта легенда больше ничего, какъ семейный анекдотъ.
   -- Извините, если и еще разъ сдѣлаю вамъ тотъ же вопросъ: имѣетъ ли легенда какую-нибудь связь съ портретомъ, сударыня? сказалъ мистеръ Гуппи: -- потому-что, увѣряю васъ честью, чѣмъ больше я о немъ думаю, тѣмъ больше увѣренъ, что онъ мнѣ очень-знакомъ, но не знаю какъ!
   Портретъ не имѣетъ ничего общаго съ легендой, за это можетъ поручиться старая ключница. Это извѣстіе возбуждаетъ въ взволнованной душѣ мистера Гуппи глубокую благодарность. Наконецъ благодарность развѣтвляется на всѣ предметы. Мистеръ Гуппи и товарищъ его надѣваютъ плащи и, сдѣлавшись непромокаемыми, спускаются за садовникомъ по черной лѣстницѣ внизъ и слышенъ стукъ колесъ ихъ таратайки.
   Сумерки. Мистриссъ Раунсвель можетъ положиться на скромность своихъ молодыхъ слушателей и можетъ спокойно разсказать имъ, какъ стяжала терраса свое названіе. Она садится въ широкое кресло, у очень-темнаго окна, и говоритъ:
   "Въ царствованіе короля Карла Перваго, друзья мои, сэръ Морбери Дедлокъ былъ единственный законный владѣтель Чизни -- Вольда. Являлись ли до того времени привидѣнія въ фамиліи, или нѣтъ -- не знаю; однакожъ, это очень могло быть."
   "Сэръ Морбери Дедлокъ (продолжала мистриссъ Раунсвель) и его супруга, жили очень-дурно между собою. Послѣдняя очень любила ходятъ по этой террасѣ. Однажды она встрѣтилась съ мужемъ и сказала ему: -- я хочу умереть здѣсь, гдѣ я ходила, и я буду ходить здѣсь, хотя буду въ могилѣ. Когда какое-нибудь несчастіе поразитъ этотъ домъ, Дедлоки услышатъ мои шаги".
   Ваттъ смотритъ на Розу. Роза смотритъ въ полъ, вполовину испуганная, вполовину сконфуженная.
   -- И тогда тутъ она и умерла. И съ этого дня, продолжаетъ мистриссъ Раунсвель: -- и прозвали эту террасу: Путь Привидѣній. И если эти шаги просто эхо, то это такое эхо, которое бываетъ только ночью и часто бываетъ вовсе неслышно, впродолженіе долгаго времени; но по-временамъ оно повторяется; и если въ семействѣ болѣзнь или смерть, то оно ужъ непремѣнно слышно... Вотъ и вся исторія. Если звукъ есть, то это страшный звукъ, говоритъ мистриссъ Раунсвель, вставая съ своихъ креселъ, и въ немъ всего болѣе замѣчательно, что онъ насильно втирается въ ухо, и что тамъ себѣ ни дѣлай, а ужь непремѣнно его услышишь. Даже и миледи, которая ничего не боится, допускаетъ, что когда шаги слышны, то ужь они слышны. Вотъ посмотри Ваттъ, за тобою стоятъ большіе французскіе часы; они поставлены здѣсь нарочно; у нихъ звонкій бой и они наигрываютъ разныя штуки. Ты вѣдь знаешь, я думаю, какъ надо обращаться съ такими вещами.
   -- Какъ не знать, бабушка!
   -- Заведи-ка ихъ.
   Ваттъ завелъ; часы заиграли.
   -- Теперь поди сюда, говорила ключница: -- сюда, мой милый, къ изголовью миледи. Не знаю довольно ли стемнѣло; но послушай! слышны ли шаги на террасѣ и можетъ ли ихъ заглушить звонъ, музыка, или что-нибудь въ этомъ родѣ?
   -- Слышны, бабушка.
   -- Вотъ и миледи тоже говоритъ.
   

Часть вторая.

ГЛАВА VIII.
Скрываетъ много грѣшковъ.

   Утромъ, набросивъ бурнусъ еще до разсвѣта, я съ любопытствомъ глядѣла въ окно, въ неосвѣщенныхъ стеклахъ котораго, какъ два маяка, отражались двѣ мои свѣчки. Интересно было видѣть, какъ всѣ предметы, смѣшанные мракомъ ночи въ одну неопредѣленную, темную массу, отдѣлялись другъ отъ друга и принимали ясныя формы при первыхъ лучахъ восходящаго солнца. По мѣрѣ того, какъ горизонтъ яснѣлъ и открывался ландшафтъ, по которому, въ ночной темнотѣ, перебѣгалъ вѣтеръ, подобно памяти моей надъ моею прошедшею жизнью, я, съ возрастающимъ удовольствіемъ, открывала новые и новые предметы, окружавшіе меня во время сна. Сперва они казались блѣдными призраками въ полумракѣ, и надъ ними мерцала запоздалая звѣздочка; но полумракъ разсѣвался, картина наполнялась и расширялась, такъ-что съ каждымъ взглядомъ въ ту или другую сторону глазъ мой открывалъ такое множество разнообразныхъ предметовъ, что разсмотрѣть ихъ требовалось по-крайней-мѣрѣ съ часъ времени. Незамѣтно огонь свѣчей сталъ лишнимъ, слиняли темныя тѣни въ углахъ моей комнаты, день озарилъ ярко-красивый ландшафтъ, на которомъ, сродно съ мрачнымъ характеромъ своимъ, древній монастырь, съ массивными башнями, набрасывалъ легкую тѣнь. Но часто мрачное съ виду (помню я такъ училась) бываетъ источникомъ яснаго и свѣтлаго.
   Всякая часть въ домѣ была въ такомъ порядкѣ, каждый изъ слугъ былъ ко мнѣ такъ внимателенъ, что связи ключей моихъ не требовали много хлопотъ; но все-таки, пробуя, запомнить, что лежитъ въ каждомъ ящикѣ, что стоитъ въ каждомъ чуланѣ; стараясь переписать всѣ банки съ вареньемъ, пикулей, разными разностями; разставить хрусталь, фарфоръ, фаянсъ и многое множество разныхъ вещей, я такъ засуетилась, что не видѣла, какъ подоспѣло время завтрака и не вѣрила ушамъ своимъ, когда услышала звонъ сборнаго колокола. Однакожъ я тотчасъ сошла внизъ и сдѣлала чай; эта обязанность лежала на мнѣ; потомъ, такъ-какъ къ завтраку всѣ опоздали и никто не приходилъ еще къ чаю, я пошла взглянуть въ садъ, чтобъ ознакомиться съ нимъ. Что это за восхитительное мѣсто! Впереди роскошная аллея и дорога, по которой мы вчера подъѣхали къ дому, и которую, сказать мимоходомъ, такъ изрыли колесами, что я тутъ же попросила садовника заровнять колеи; позади цвѣтникъ, въ который выходило окно изъ комнаты моей милочки; она увидѣла меня, открыла окно и смотрѣла за меня съ такою привѣтною улыбкою, какъ-будто хотѣла поцаловать меня на этомъ разстояніи. Позади цвѣтника огородъ, далѣе выгонъ, небольшой сѣновалъ и красивенькій, маленькій птичникъ. Что же касается до самаго дома, то онъ съ своими тремя этажами, съ различной формы окнами, изъ которыхъ однѣ были очень-большія, другія очень-маленькія, и всѣ очень-красивыя, съ рѣшеткою, на полуденной сторонѣ, для розъ и каприфолій, съ своимъ радушнымъ, спокойнымъ, пригласительнымъ видомъ, былъ, какъ говорила Ада, прійдя ко мнѣ въ садъ подъ-руку съ добрымъ хозяиномъ нашимъ, достоинъ ея братца Джона -- смѣлое слово, за которое, впрочемъ, онъ только щипнуть слегка ея хорошенькую щечку.
   Мистеръ Скимполь былъ за завтракомъ такъ же милъ, какъ и вчера вечеромъ. На столѣ былъ медъ, и это навело его на разговоръ о пчелахъ. Онъ ничего не имѣетъ противъ меда, сказалъ онъ (и въ-самомъ-дѣлѣ ничего не имѣлъ, потому-что кушалъ его съ большимъ аппетитомъ); но пчелы -- другое дѣло; онъ протестуетъ противъ въ самонадѣянной надменности. Онъ вовсе не понимаетъ, почему ставятъ ему въ примѣръ трудолюбивую пчелку; онъ предполагаетъ, что пчелы любятъ заниматься добываніемъ меда, и еслибъ не любили этого ремесла, то никому бы не пришло въ голову требовать отъ нихъ сотъ -- вотъ и все; а потому нѣтъ никакой надобности пчеламъ выставлять на видъ свои вкусы. Еслибъ каждый конфетчикъ, ворча подъ-носъ встрѣчному и поперечному, пробѣгалъ изъ конца въ конецъ міръ, поражая все, что встрѣчаетъ на пути и требуя эгоистически, чтобъ всякій видѣлъ и зналъ, что онъ идетъ сѣсть за свою работу и нестерпитъ никакой остановки, то міръ былъ бы невыносимо-жалкое мѣсто въ природѣ. Вотъ трутень -- другое дѣло: трутень -- это олицетвореніе болѣе пріятной идеи. Трутень говоритъ непритворно, безъ обиняковъ: ужъ вы меня извините, а къ труду душа не лежитъ! Я въ мірѣ, гдѣ столько предметовъ для обзора, а времени для разбора такъ мало; и я осмѣливаюсь отложить трудъ въ сторону и предаюсь наблюденію, прося, чтобъ заботился обо мнѣ тотъ, кто считаетъ наблюденіе лишнимъ и любитъ трудъ.
   Таковою кажется мистеру Скимполю философія трутня, и онъ считаетъ ее славною философіей, допуская, во всякомъ случаѣ, необходимость дружественныхъ отношеній трутня съ пчелою, что, какъ ему извѣстно, всегда и бываетъ, если только работящее насѣкомое не-очень-надменно смотритъ на свое произведеніе.
   Онъ развивалъ эту мысль съ свойственною ему легкостью по всѣмъ направленіямъ и привелъ насъ въ веселое расположеніе духа, хотя, казалось, онъ такъ серьезно вѣрилъ въ дѣльность словъ своихъ, какъ только былъ способенъ. Я, однакожъ, скоро оставила ихъ веселую бесѣду и пошла распорядиться по хозяйству. Новыя обязанности моя заняли меня на нѣсколько времени; возвращаясь назадъ, съ связкою ключей въ рукѣ, я повстрѣчалась въ коридорѣ съ мистеромъ Жарндисомъ; онъ пригласилъ меня въ маленькую комнату, рядомъ съ его спальней. Это была, частью, маленькая библіотека, съ книгами и бумагами, частью, маленькій музеумъ сапоговъ, туфлей и шляпныхъ картонокъ.
   -- Сядьте, моя милая! сказалъ мистеръ Жарндисъ.-- Эта комната, вы должны знать, называется Воркотня. Когда я не въ духѣ, я прихожу сюда и ворчу.
   -- Вы, навѣрно, рѣдко бываете здѣсь, сэръ, сказала я.
   -- О, вы меня не знаете! возразилъ онъ.-- Когда я встревоженъ, или сбитъ съ толку этимъ восточнымъ вѣтромъ, я всегда убѣгаю сюда. Воркотня -- это наиболѣе посѣщаемая комната изо всего дома. Вы половину не знаете, каковъ я... Что съ вами, моя милая, вы дрожите!...
   Я дрожала и не могла удержаться, какъ ни старалась: бывъ наединѣ съ этимъ добродѣтельнымъ человѣкомъ, читая любовь въ глазахъ его, а чувствовала себя такою счастливою, такою гордою, сердце мое было такъ полно... Я поцаловала его руку. Я не знаю, что я сказала, не знаю, говорила ли даже что-нибудь... Онъ былъ смущенъ и отошелъ къ окну. Пока онъ не повернулся и я не прочла на лицѣ его того, что онъ желалъ скрыть, мнѣ все казалось, что онъ, того-и-гляди, ускользнетъ. Однакожь онъ подошелъ ко мнѣ и нѣжно погладилъ меня по головѣ. Я сѣла.
   -- Гм! Гм! сказалъ онъ: -- поотлегло. Тфу! Не дѣлайте глупостей!...
   -- Больше этого не случится, сэръ, возразила я: -- но на первый разъ я не могла удержаться.
   -- Вздоръ! отчего не удержаться? Ну, что тутъ особеннаго? Слышу о доброй, маленькой дѣвочкѣ, сиротѣ, безъ покровителя, я забралъ себѣ въ голову быть ея покровителемъ. Она выростаетъ, и болѣе чѣмъ оправдываетъ мое хорошее о ней мнѣніе, и я остаюсь ея защитникомъ и ея другомъ. Ну что тутъ такого?... Ничего, ровно ничего! Кто старое помянетъ, тому глазъ вонъ! Будемъ теперь любоваться твоимъ откровеннымъ, веселымъ и утѣшительнымъ личикомъ.
   Я сказала себѣ: "Эсѳирь, что ты дѣлаешь? Ты поражаешь меня. Ей-Богу, я не ожидала отъ тебя подобнаго вздора!" Эти слова произвели доброе впечатлѣніе; я сложила руки надъ ключами и собралась съ духомъ. Лицо мистера Жарндиса выразило одобреніе, и онъ мчалъ говорить со мною съ такою довѣренностью, какъ-будто каждое утро мы имѣли обыкновеніе бесѣдовать другъ съ другомъ, Богъ знаетъ, какъ по долгу. Такъ, по-крайней-мѣрѣ, мнѣ казалось.
   -- Такъ, въ-самомъ-дѣлѣ, Эсѳирь, сказалъ онъ мнѣ: -- ты не имѣешь никакого понятія объ этомъ оберканцелярскомъ процесѣ?
   Я, безъ-сомнѣнія, покачала головой.
   -- Чортъ знаетъ, кто его понимаетъ! возразилъ онъ.-- Адвокаты запутали его въ такую дьявольщину, что первоначальныя пружины этого процеса сгладились давнымъ-давно съ лица земли. Дѣло, видите ли, въ духовномъ завѣщаніи и въ наслѣдствѣ по этому завѣщанію, или по-крайней-мѣрѣ, дѣло было въ этомъ, а теперь оно только въ издержкахъ. Насъ постоянно требуютъ, приводятъ къ присягѣ; мы то и дѣлаемъ, что являемся, клянемся, присягаемъ, отвѣчаемъ на допроси, допрашиваемъ сами, становимся на очныя ставки, свидѣтельствуемъ, подписываемъ, расписываемся, вращаемся и кружимся около лорда-канцлера и его знаменитыхъ спутниковъ, и тратимся въ пухъ и врать. Вотъ въ чемъ вопросъ! Все же остальное исчезло до-чиста какою-то сверхъестественною силой.
   -- Такъ дѣло было въ духовномъ завѣщанія, сэръ? сказала я ему, желая отвлечь его отъ этихъ размышленій, потому-что онъ началъ ужъ сильно потирать себѣ голову.
   -- Да, началось съ духовнаго завѣщанія, если только оно съ чего-нибудь начиналось, возразилъ онъ. -- Нѣкто Жарндисъ составилъ себѣ большой капиталъ и въ одинъ скверный день оставилъ большое наслѣдство. Вопросъ: какъ распредѣлить наслѣдство? Капиталъ, оставленный по духовному завѣщанію, весь извѣялся; наслѣдники доведены до такого жалкаго состоянія, что еслибъ, наслѣдуя деньги, они совершая тяжкое преступленіе, то большаго наказанія нельзя было бы имъ придумать, и самое духовное завѣщаніе обратилось въ мертвую букву. Все, что въ этомъ несчастномъ дѣлѣ извѣстно каждому, неизвѣстно только тому, къ кому оно относятся. Чтобъ слѣдить за ходомъ этого дѣла, каждый изъ наслѣдниковъ обязанъ имѣть множество копій, въ нѣсколькихъ экземплярахъ каждой бумаги, которая увеличиваетъ собою и безъ того ужъ огромную кучу бумагъ; или, по-крайней-мѣрѣ, долженъ за эти копіи заплатить деньги, не получая ихъ, какъ это обыкновенно и бываетъ, и долженъ пройдти, прямо, посреди такой демонской кутерьмы издержекъ, взятокъ, безсмыслицъ и сумасшествій, которая не снилась самой страшной вѣдьмѣ въ канунъ чортова шабаша. Судъ задаетъ вопросы Правосудію, Правосудіе отсылаетъ ихъ въ Судъ. Судъ находитъ, что онъ не можетъ рѣшить безъ Правосудіе; Правосудіе находитъ, что оно не можетъ рѣшить безъ Суда, и оба не могутъ сказать за одинъ разъ, что они этого рѣшить не могутъ безъ ходатая и адвоката за A, безъ ходатая и адвоката за B, и такъ далѣе, нова не переберутъ всей азбуки, какъ въ сказкѣ про Бѣлаго Быка. Такимъ-образомъ проходятъ годы, проходятъ десятки лѣтъ, проходятъ жизнь, проходятъ жизни -- и дѣло все тянется и никогда не можетъ прійдти къ концу. И мы ни подъ какимъ видомъ не можемъ выпутаться изъ него, потому-что принадлежимъ къ нему; должны принадлежать къ нему волей или неволей. Но не стоитъ думать о немъ! Когда мой дѣдъ, бѣдный Томъ Жарндисъ, началъ о немъ думать, то кончилъ жизнь при самомъ же началѣ своихъ размышленій.
   -- Я знаю его исторію, сэръ.
   Онъ печально покачалъ головою и продолжалъ:
   -- Я его наслѣдникъ; этотъ домъ, Эсѳирь, достался мнѣ послѣ него. Это былъ дѣйствительно Холодный Домъ. На немъ видимо отразились тѣ бѣдствія, жертвою которыхъ былъ его владѣлецъ.
   -- Какъ же онъ, съ-тѣхъ-поръ, измѣнился! сказала я.
   -- Прежде его называли Нагорный Домъ. Дѣдъ далъ ему его настоящее названіе и жилъ въ немъ затворникомъ: денно и нощно корпѣлъ онъ надъ кучами этихъ злосчастныхъ бумагъ процеса, въ тщетной надеждѣ вывести истину на чистую воду. Между-тѣмъ, домъ разрушался, вѣтеръ свисталъ сквозь разщелившіяся стѣны, дождь протѣкалъ сквозь прогнившую крышу, дикая осока прорвалась по всѣмъ тропинкамъ, до развалившейся двери. Когда я привезъ сюда бренные останки дѣда, мнѣ казалось, что и домъ разможженъ, какъ черепъ владѣльца -- такъ все было запущено и разрушено.
   Онъ прошелся нѣсколько разъ взадъ и впередъ по комнатѣ, говоря послѣднія слова съ замѣтнымъ трепетомъ, потомъ взглянулъ на меня; лицо его прояснилось, и онъ опять сѣлъ, опустивъ руки въ карманъ.
   -- Не говорилъ ли я, что эта комната воркотня, моя милая... а? На чемъ я остановился?
   -- Вы хотѣли сказать о тѣхъ благодѣтельныхъ перемѣнахъ, которыя вы сдѣлали въ Холодномъ Домѣ.
   -- Въ Холодномъ Домѣ... да. Здѣсь, въ округѣ, близь Лондона, есть у насъ еще помѣстье, которое теперь въ такомъ же видѣ, въ какомъ я засталъ Холодный Домъ; я говорю: у насъ, подразумѣвая подъ этимъ процесъ. Это помѣстье не для людей, а для денегъ: только деньги, и деньги могутъ сдѣлать изъ этихъ остатковъ что-нибудь невозмущающее сердца, неогорчающее души. Вообрази себѣ улицу полуразвалившихся подслѣпыхъ домовъ, безъ стеколъ, безъ рамъ, съ голыми ставнями, висящими на заржавыхъ петляхъ; стропила подгниваютъ, крыши рушатся; каменныя ступени поросли зеленымъ мхомъ, полусгнившія двери покрыты слизистыми червями и мокрицами -- вотъ каково помѣстье! Холодный Домъ не былъ въ когтяхъ адвокатовъ, но владѣлецъ его имѣлъ процесъ, а потому и надъ Холоднымъ Домомъ тяготѣла та же печать разрушенія. Да, моя милая, и надъ всей Англіей тяготѣетъ та же печать: это знаетъ каждый ребенокъ.
   -- Но за-то, какъ онъ измѣнился! сказала я опять.
   -- Такъ вотъ какъ! продолжалъ онъ болѣе веселымъ тономъ: -- умно, очень-умно съ твоей стороны, обращать меня постоянно къ яркой сторонѣ медали (какое понятіе о моемъ умѣ!). Да, это вещи, о которыхъ я позволяю себѣ говорить и думать только въ этой комнатѣ. Если ты находишь справедливымъ передать что ты слышала, Рику и Адѣ, ты можешь, продолжалъ онъ серьёзнымъ тономъ: -- я полагаюсь вполнѣ на твое благоразуміе, Эсѳирь.
   -- Надѣюсь, сэръ, сказала я.
   -- Что за сэръ, душенька! называй меня просто своимъ опекуномъ.
   Сердце мое опять забилось сильнѣе обыкновеннаго; слезы готовы были закапать; но я скрѣпилась, я сказала себѣ: Эсѳирь, Эсѳирь, помни обѣщанье! Предложеніе его, полное обдуманной нѣжности, было сдѣлано такъ; просто-какъ-будто это былъ пустой капризъ съ его стороны. Какъ удержаться отъ волненія! Но я чуть-чуть брякнула ключами, этотъ звукъ напомнилъ мнѣ мои обязанности; я плотнѣе скрестила руки на груди моей и спокойно взглянула на своего собесѣдника.
   -- Надѣюсь, добрый опекунъ мой, сказала я: -- что вы неочень разсчитываете на мое благоразуміе. Не обманывайтесь во мнѣ. Боюсь огорчить васъ, но, что дѣлать, надо сказать правду: я неочень-умна; вы сами бы скоро это замѣтили, еслибъ даже не достало и мнѣ духа сознаться прямо передъ вами.
   Онъ, казалось, вовсе не огорчился этимъ открытіемъ, напротивъ, онъ обернулся ко мнѣ съ улыбкой, сіявшей на всемъ лицѣ его, и сказалъ, что онъ меня хорошо знаетъ и что я для него совершенно умна.
   -- Въ такомъ случаѣ я буду надѣяться, что это такъ, сказала я: -- но все-таки, добрый опекунъ мой, я боюсь...
   -- Ты совершенно-умна, чтобъ быть у насъ доброй маленькой хозяйкой, милая Эсѳирь, продолжалъ отъ добродушно, шутливымъ томомъ: -- "маленькой старушенькой" изъ дѣтской пѣсенки, разумѣется, не изъ пѣсенки Скимполя, нѣтъ, изъ той пѣсенки, которая говоритъ:
   
   Милушка-старушенька,
   Куда такъ высоко?
   Для милаго ребенка
   Снять съ неба облачко.
   
   И я увѣренъ, что, впродолженіе твоего хозяйства, ты очистишь горизонтъ нашъ отъ мрачныхъ облаковъ, такъ-что, въ одно прекрасное утро, мы запремъ и заколотимъ на-глухо дверь въ воркотню.
   Съ этого времени мнѣ надавали множество различныхъ нѣжныхъ прозвищъ, между которыми, настоящее ими мое терялось окончательно: меня звали и старушонкой, и маленькой старушонкой, и хозяюшкой, и мамашей, и мистриссъ Шиптонъ, и матушкой Гебберть, и тётушкой Дерденъ и проч. и проч., всѣми именами, какія только можно было выбрать изъ колыбельныхъ пѣсенъ.
   -- Однако, къ дѣлу, сказалъ мистеръ Жарндисъ.-- Вотъ Рикъ, славный малый, обѣщающій много. Какъ ты думаешь, что съ нимъ дѣлать?
   -- О, Боже мой, спрашивать мое мнѣніе о такомъ предметѣ!
   -- Вѣдь, Эсѳирь, продолжалъ мистеръ Жарндисъ, засунувъ руки въ карманы и вытянувъ комфортэбльно ноги: -- Рикъ въ такихъ лѣтахъ, что долженъ на что-нибудь рѣшиться; долженъ избрать себѣ карьеру. Знаю, что зашевелятся парики; но что дѣлать, этого не обойдешь.
   -- Чего не обойдешь, мой добрый опекунъ? спросила я.
   -- Шевеленья париковъ; имъ нѣтъ отъ меня другаго названія. Онъ вѣдь, въ канцелярской опекѣ, моя милая. Такъ, видишь ли, Кенджу и Корбаю понадобится поговорить объ этомъ. Этотъ господинъ -- смѣшная пародія гробовщика, готовящій въ задней комнатѣ Оберканцеляріи гробъ для честности и справедливости, тоже не утерпитъ, чтобъ не поговорить объ этомъ. Да мало ли! и у ассессоровъ, и у адвокатовъ, и у канцлера, у всѣхъ зачешутся языки; всѣмъ захочется знать такъ или иначе, такую ли ему дать дорогу или другую, потому-что за это имъ платятъ деньги; и разсмотрятъ вопросъ обширно, важно, церемонно, словоохотно и безъ всякаго толка, такъ-что, наконецъ-концовъ, и выйдетъ, что деньги возьмутъ, дѣла не сдѣлаютъ, а только будутъ переливать изъ пустаго въ порожнее. Это-то я, моя милая, и называю шевеленье париковъ. Какимъ-образомъ люди сдѣлались жертвою этихъ париковъ, за чьи грѣхи дѣти падаютъ въ эту ловушку -- не знаю; только это такъ.
   Онъ опять началъ потирать себѣ голову и морщиться, какъ-бы почуя вѣтеръ. Но потиралъ ли онъ себѣ голову, ходилъ ли большой шагами по комнатѣ, морщился, побранивая вѣтеръ или, хоть даже все это продѣлывалъ вмѣстѣ, стоило только ему взглянуть на меня -- и лицо его прояснялось, принимало снова свое добродушное выраженіе, и онѣ комфортэбльно разваливался въ креслахъ, протягивалъ ноги и погружалъ руки въ свои глубочайшіе карманы. Такова была его любовь ко мнѣ.
   -- Быть можетъ, всего лучше, сказала я: -- спросить мистера Ричарда, къ чему онъ самъ чувствуетъ наклонность.
   -- Конечно, конечно! отвѣчалъ онъ: -- и я того же мнѣнія. Знаешь, что я думаю! Что еслибъ ты, съ твоимъ талантомъ и съ свойственнымъ тебѣ благоразуміемъ, разъ-другой попробовала завести разговоръ объ этомъ предметѣ съ Адой и съ нимъ, и вывѣдала бы его настоящее мнѣніе -- а? Это было бы очень-хорошо! Я думаю, молоденькая старушонка, что дѣло разъяснится только при твоей помощи. Да; на тебя на это благословляю.
   Я не шутя трусила при одной мысли о такомъ важномъ порученіи и о такой довѣренности, какую оказывалъ мнѣ мой добрый опекунъ. Я этого никакъ не ожидала; я думала, что онъ самъ будетъ говорятъ съ Ричардомъ -- не тутъ-то было! Однакожъ, я не сдѣлала никакого возраженія, обѣщала исполнить его желаніе, такъ, какъ только достанетъ силъ, прибавивъ, на всякій случай, что не ошибается ли онъ, приписывая мнѣ столько благоразумія, между-тѣмъ, какъ я вовсе не умна. На это добрый опекунъ мой разсмѣялся самымъ веселымъ смѣхомъ, какой только удавалось мнѣ слышать.
   -- Полно, полно! сказалъ онъ, вставъ съ креселъ и отодвинувъ ихъ назадъ.-- На сегодня довольно сидѣть въ Воркотнѣ! Только еще одно слово въ заключеніе: не хочешь ли ты мнѣ сдѣлать какой-нибудь вопросъ, милая Эсѳирь?
   Онъ смотрѣлъ на меня такъ внимательно, что и я невольно смотрѣла за него во всѣ глаза, и чувствовала, что я его понимаю.
   -- О себѣ, сэръ? спросила я.
   -- Да.
   -- Нѣтъ, добрый опекунъ мой, говорила я, стараясь обнять его своими руками, которыя, къ-сожалѣнію, дрожали и были холоднѣе, чѣмъ я желала. Ничего! я вполнѣ увѣрена, что все, что мнѣ слѣдуетъ знать, все, что только касается до меня, вы мнѣ сказали бы сами, безъ всякихъ со моей стороны разспросовъ. Да; надо имѣть очень-грубое сердце, чтобъ не надѣяться на васъ и не довѣряться вамъ вполнѣ. Такъ, добрый геній мой, мнѣ не о чемъ, совершенно не о чемъ у тебя спрашивать.
   Онъ взялъ меня подъ-руку и мы пошли съ нимъ къ Адѣ. Съ этой минуты мнѣ было какъ-то легко въ его присутствіи; я чувствовала себя счастливой, что ничего не узнала отъ него болѣе.
   Мы вели сначала очень-дѣятельную жизнь въ Холодномъ Домѣ. Надо было познакомиться со всѣми сосѣдями, знавшими мистера Жарндиса и жившими въ близкомъ и въ дальнемъ разстояніи отъ Холоднаго Дома. Намъ съ Адой казалось, что всякій, кому была нужда въ чемъ-нибудь, въ-особенности въ деньгахъ, зналъ мистера Жарндиса. Разбирая, рано утромъ, въ Воркотнѣ письма, адресованныя на его имя и отвѣчая на нѣкоторыя изъ нихъ вмѣсто него, мы поражались, что почти всѣ изъ его корреспондентовъ имѣли сильное поползновеніе составлять комитеты для выдачи и сбора денегъ. Рвеніе барынь, къ этой благой цѣли было также сильно, какъ я рвеніе мужчинъ; даже, казалось, барыни первенствовали: съ такою страстью бросались онѣ въ комитеты, съ такимъ неутомимымъ мужествомъ собирали подписки! Мнѣ казалось, что жизнь многихъ изъ нихъ была посвящена вполнѣ только на то, чтобъ разсылать во всѣ часы и по всѣмъ отдѣленіямъ почтъ, разноцѣнные лотерейные билеты въ пользу пріютовъ; это были билеты и въ шилингъ цѣною и въ полкроны, и въ полсоверена и даже въ одинъ пенни. Чего имъ не было нужно?.. Онѣ просили платья, просили бѣлья, просили денегъ, угольевъ, супу; просили автографовъ, процентовъ, хлѣба, фланели; просили всего, что могло быть и чего, не могло быть у мистера Жарндиса. Цѣли ихъ были также различны, какъ и просьбы. То онѣ хотѣли воздвигнуть новое зданіе, то уплатить долги за старое, то желали помѣстить сестеръ милосердія въ новый красивый домъ, котораго фасадъ прилагался тутъ же, при письмѣ; то онѣ хотѣли подвести какой-нибудь кувшинъ мистриссъ Желлиби, въ знакъ привязанности къ ней; то имъ нужно было снять портретъ съ ихъ секретаря, чтобъ угодить его тещѣ, питавшей несомнѣнное почтеніе къ его изумляющимъ достоинствамъ. Чего, чего не было имъ нужно! Право, мнѣ кажется, онѣ просили, по-крайней-мѣрѣ, пятьсотъ тысячъ различныхъ вещей, начиная отъ гвоздя, до пожизненнаго дохода, отъ мраморнаго памятника, до серебрянаго чайника. И какіе титулы принимали онѣ въ письмахъ! То были жены Англіи, дщери Великобританіи, сестры всѣхъ добродѣтелей, воспріемницы Америки, крестницы правды, словомъ: барыни тысячи замысловатыхъ названій. По нашему бѣдному соображенію и по ихъ письмамъ, намъ казалось, что онѣ вербовали сотнями тысячъ членовъ въ свои комитеты съ тѣмъ, чтобъ ни одного не выбалотироватъ. Голова наша шла кругомъ, когда мы думали о той судорожной жизни, какую должны были вести эти неутомимыя вѣщательницы о пользѣ человѣчества.
   Посреди барынь, наиболѣе-отличавшихся своею, если такъ можно выразиться, добродѣтелью на чужой счетъ, занимала первое мѣсто мистриссъ Пардигль; она, сколько я могла судить по числу ея писемъ, адресованныхъ на имя мистера Жарндиса, была такая же крѣпко-неистощимая писательница, какъ и сама знаменитая мистриссъ Желлиби. Мы замѣчали, что вѣтеръ тотчасъ же мѣнялъ свое направленіе, какъ только заходила рѣчь о мистриссъ Пардигль. Мистеръ Жарндисъ кряхтѣлъ, потиралъ себѣ голову, морщился и, выразивъ, что люди бываютъ двухъ родовъ: одни дѣлаютъ очень-мало, но кричатъ очень-много, другіе же дѣлаютъ очень-много, но не шумятъ объ этомъ нисколько, лишался возможности продолжать разговоръ далѣе. Однакожь, во всякомъ случаѣ, мы интересовались очень повидать мистриссъ Пардигль, подозрѣвая найдти въ ней типъ перваго сорта, и были очень-рады, когда, въ одинъ прекрасный день, она пожаловала въ Холодный Донъ, съ пятернею своихъ малолѣтнихъ сыновей.
   Это была леди сильной руки, какъ говорится, женщина-козырь; съ очками, очень-крупнымъ носомъ, съ громкимъ, басистымъ голосокъ, выражающимъ вообще потребность въ широкомъ пространствѣ, такъ-что при своемъ появленіи, знаменитая леди тотчасъ же опрокинула подоломъ своей юбки нѣсколько стульевъ, стоявшихъ отъ нея, впрочемъ, за довольно-большомъ разстояніи. Такъ-какъ дома мы были съ Адою вдвоемъ, то ее приняли очень-робко, тѣмъ болѣе, что она принесла съ собою какой-то холодъ, даже и маленькіе Пардигли шли за нею, съ засинѣвшимися носами.
   -- Добраго дня, молодые леди, говорила мистриссъ Пардигль громкимъ голосомъ, послѣ обычныхъ поклоновъ: -- рекомендую, пятъ моихъ сыновей. Вы, я думаю, должны были видѣть ихъ имена на печатной подпискѣ (быть-можетъ, не на одной), находящейся въ рукахъ нашего достопочтеннаго друга, мистера Жарндиса. Эгбертъ, моя старшая отрасль; двѣнадцатый годъ; этотъ мальчикъ ассигновалъ изъ своихъ карманныхъ денегъ, единовременное пособіе въ пять шиллинговъ и три пенса токкогунскимъ индійцамъ. Освальдъ, моя вторая отрасль; десять лѣтъ, шесть мѣсяцовъ. Этотъ ребенокъ, пожертвовалъ на богатый подарокъ, поднесенный по случаю торжественнаго національнаго праздника знаменитому Смитису, два шиллинга и девять пенсовъ. Францисъ, мой третій отпрыскъ; девяти лѣтъ. Это дитя, увлеченное примѣромъ брата, поднесло свой шиллингъ и шесть съ половиною пенсовъ. Феликсъ, мой четвертый отпрыскъ, семь лѣтъ; пожертвовалъ восемь пенсовъ престарѣлымъ вдовицамъ. Альфредъ, моя послѣдняя вѣтвь, только пяти лѣтъ; записался, по собственному своему влеченію, въ клубъ Дѣтей Радости и ужъ съ этихъ ногтей, поклялся никогда во всю жизнь не употреблять табаку ни въ какомъ видѣ.
   Мы никогда въ жизни не гадали такихъ непріятныхъ дѣтей; не въ томъ дѣло, что они были всѣ и слабы и вялы въ значительной степени -- нѣтъ; они казались какими-то хищными звѣрьками. Когда рѣчь коснулась до тонкагунскихъ индійцевъ, я едва могла разувѣрить себя, что Эгбертъ никакимъ образомъ не принадлежитъ къ этану несчастному племени -- такъ казался онъ мнѣ дикъ. Когда мистриссъ Пардигль высчитывала ихъ приношенія на пользу человѣчества, лицо каждаго ребенка выражало какую-то мрачную злобу, въ-особенности лицо Эгберта. Впрочемъ, я должна исключить маленькаго члена клуба Дѣтей Радости: онъ выслушалъ о геройскомъ отреченіи своемъ отъ соблазна употреблять табакъ, съ выраженіемъ совершеннѣйшей и пошлѣйшей глупости.
   -- Я слышала, вы навѣщали мистриссъ Желлиби? сказала мистриссъ Пардигль. Мы отвѣчали утвердительно, прибавивъ, что провели у нея одну ночь.
   -- Мистриссъ Желлиби, продолжала мистриссъ Пардигль: -- все-таки своимъ многозначительнымъ, громкимъ, грубымъ голосомъ (звуки этого голоса, такъ странно поражали мой слухъ, что мнѣ все мерещилось, будто и на голосѣ у нея надѣты очки въ видѣ рупора -- право! Кстати объ очкахъ; врядъ ли они были не лишнею мебелью на ея носу; кажется въ нихъ не нуждались ея глаза, которые, по выраженію Ады, торчали, какъ плошки); мистриссъ Желлиби -- это благодѣтельница человѣчества и заслуживаетъ руку помощи. Лѣта мои содѣйствовали ей въ африканскихъ проектахъ: Эгбертъ пожертвовалъ одинъ шиллингъ и шесть пенсовъ -- всю сумму, которую получаетъ впродолженіе девяти недѣль за расходы; Освальдъ, одинъ шиллингъ и полтора пенса -- также свой девятинедѣльный доходъ: словомъ, каждый изъ нихъ, сдѣлалъ что-нибудь въ пользу туземцевъ, сообразно съ своими маленькими средствами. Но, несмотря на это, мы не во всемъ сходимся съ мистриссъ Желлиби. Мы расходимся съ ней въ понятіяхъ о семейномъ долгѣ -- это всякій знаетъ. Всѣмъ извѣстно, что мистриссъ Желлиби отстраняетъ совершенно свое семейство отъ всякаго участія въ тѣхъ проектахъ, которымъ сама предана. Хорошо ли это, худо ли -- но только это не въ моихъ правилахъ. По мнѣ, гдѣ я, тутъ и дѣти; они всюду со иною. Кто изъ насъ правъ, кто виноватъ, пусть рѣшатъ другіе.
   Это правило товарищества вызвало изъ груди болѣзненной, старшей отрасли мистриссъ Пардигль, пронзительный вой, который она скрыла подъ зѣвотой; но мы были убѣждены съ Адой впослѣдствіи, что зѣвота началась воемъ.
   -- Круглый годъ, каждый день ходятъ они со мной въ пріюты въ шесть съ половиною часовъ утра, несмотря ни на какую погоду, какъ лѣтомъ, такъ и зимой, продолжала мистриссъ Пардигль скороговоркою:-- и цѣлый день присутствуютъ при всѣхъ моихъ разнообразныхъ обязанностяхъ. Я въ комитетѣ школъ, я въ ученомъ комитетѣ, я въ комитетѣ раздачи пожертвованій, я въ отдѣленіи комитета ткачей, я во многихъ другихъ комитетахъ и, быть-можетъ, никто такъ не заваленъ дѣломъ, какъ я; но они всегда со мной, всегда мои спутники. Такимъ-образомъ, при самомъ развитіи своемъ, они пріобрѣтаютъ познаніе бѣднаго класса людей и способность дѣлать вообще добрыя дѣла; словомъ: пріобрѣтаютъ вкусъ къ такимъ вещамъ, которыя со-временемъ сдѣлаютъ ихъ полезными для ближняго и исполнятъ съ самодовольствіемъ ихъ сердца. Дѣти мои нерасточительны: они употребляютъ всѣ свои карманныя деньги на подписки, по моему указанію, для благотворительныхъ цѣлей; они были на столькихъ публичныхъ митингахъ, слушали столько отчетовъ, рѣчей, споровъ, что дай Богъ любому взрослому. Альфредъ, ему только шестой годокъ вначалѣ, какъ я ужь говорила вамъ, самъ просился въ комитетъ Дѣтей Радости, и былъ одинъ изъ того небольшаго числа дѣтей, которыя оказали сочувствіе ко всему тому, что съ такимъ жаромъ внушалъ имъ предсѣдатель комитета въ день балотировки, впродолженіе битыхъ двухъ часовъ.
   Альфредъ посмотрѣлъ на васъ такъ злобно, какъ-будто бы говорилъ, что онъ никогда не забудетъ, не хочетъ забыть тѣ бѣдствія, которымъ подвергался въ этотъ злосчастный день.
   -- Вы должны были замѣтить, миссъ Сомерсонъ, продолжала мистриссъ Пардигль: -- въ тѣхъ печатныхъ мѣстахъ подписокъ, о которыхъ я говорила и которыя находятся въ рукахъ нашего достопочтеннаго друга, мистера Жарндиса, что имена дѣтей моихъ сопровождались именемъ О. А. Пардигль. Ч. К. О. (членъ королевскаго общества). Фунтъ стерлинговъ. Это ихъ родитель. Мы всегда идемъ этой дорогой. Сначала я кладу мою лепту на алтарь человѣколюбія; потомъ юныя отрасли мои спѣшатъ пронести свои посильныя подаянія и приписываются тутъ же, по порядку своего происхожденія на свѣтъ, и наконецъ мистеръ Пардигль скрѣпляетъ все своею подписью и своимъ приношеніемъ. Мистеръ Пардигль считаетъ себя совершенно-счастливымъ, что можетъ принести и свое малое подаяніе по моему назначенію. Такимъ-образомъ все, что мы дѣлаемъ, не только служитъ утѣшеніемъ для насъ, но, я надѣюсь, можетъ быть поучительно и для другихъ.
   Слушая этотъ потокъ рѣчей, я, должна сознаться, невольно пришла на такую мысль: что если мистеръ Пардигль обѣдаетъ у мистера Желлиби, и мистеръ Желлиби откроетъ свою душу передъ мистеромъ Пардигль, захочетъ ли мистеръ Пардигль, въ свою очередь, исповѣдать передъ мистеромъ Желлиби съ полною откровенностью свои обыденныя ощущенія?
   -- У васъ домъ на хорошемъ мѣстѣ, сказала мистриссъ Пардигль.
   Мы были очень-рады перемѣнить разговоръ, подвели ее къ окну и стали показывать прекрасные виды; но очки оставались ко всему замѣчательно-равнодушны.
   -- Знаете ли вы мистера Гешера? спросила она опять.
   Мы должны были сознаться, что не имѣли еще удовольствія познакомиться съ мистеромъ Гешеромъ.
   -- Тѣмъ хуже для васъ, я васъ увѣряю, продолжала мистриссъ Пардигль, своимъ повелительнымъ тономъ: -- это истинно-пылкій, убѣдительный характеръ, полный теплаго чувства! Видите ли этотъ лужокъ? Онъ какъ-будто самою природою назначенъ для общественныхъ митинговъ. Что жъ бы вы думали? Мистеръ Гешеръ не проѣхалъ бы его мимо, онъ бы на немъ остановился, всталъ бы на свою телегу и проговорилъ бы нѣсколько часовъ сряду на какую хотите тэму. Вотъ каковъ это человѣкъ! Ну-съ, теперь мои красавицы, продолжала мистриссъ Пардигль, возвращаясь къ своему стулу и опрокинувъ по дорогѣ, какою-то невидимою силою, маленькій круглой столикъ, на которомъ лежало мое рукодѣлье, хотя отъ находился отъ нея на порядочною разстояніи: -- теперь, мои красавицы, хотите ли знать меня на-распашку?
   Это была такая смущающая задача, что Ада смотрѣла на меня въ совершенномъ недоумѣніи. Что жъ касается до моей несчастной натуры, то все, что мнѣ пришло въ голову при этомъ неожиданною вопросѣ, выразилось сальнымъ приливомъ крови къ моимъ щекамъ.
   -- То-есть, знать меня вдоль и поперегъ, говорила мистриссъ Пардигль: -- уловить выдающіяся стороны моего характера? Смѣю сказать, что у меня очень-выпуклый характеръ, бросающійся прямо въ глаза. Это значитъ, что на умѣ, то и на языкѣ. Да, скажу прямо, безъ обиняковъ: я женщина работящая. Я люблю тяжелую работу; я въ восторгѣ отъ тяжелой работы. Усилія мнѣ полезны. Я такъ закалена въ трудѣ, такъ свыклась съ тяжелой работой, что не знаю, что значитъ усталость.
   Мы пробормотали, что это очень-изумительно и очень-добродѣтельно, или что-то въ этомъ родѣ, изъ вѣжливости только, потому-что, сказать по правдѣ, вовсе не знали, почему это изумительно и добродѣтельно.
   -- Я не знаю, что значитъ утомиться, этого слова нѣтъ въ ноемъ лексиконѣ, говорила мистриссъ Пардигль.-- Вы ни за что въ свѣтѣ не утомите меня, какъ ни старайтесь! Это множество усилій (которыя для меня пустякъ), это множество дѣлъ (которыя для меня, такъ -- пфу!) иногда поражаютъ и меня своимъ несметнымъ количествомъ и разнообразіемъ; но это ничего. Дѣти мои и мистеръ Пардигль выбиваются изъ силъ, только глядя на меня; а мнѣ не почемъ: всѣ дѣла передѣлаю, какъ лутошки переломаю и, могу похваляться, выйду свѣжа, какъ жаворонокъ.
   Сравненіе ли съ жаворонкомъ, воспоминаніе ли о выбиваніи изъ силъ -- не знаю, произвело такое впечатлѣніе на мрачнолицаго, старшаго сына мистриссъ Пардигль, что глаза его искривились самымъ непріятнымъ образомъ. Я замѣтила, что правая рука его сжалась судорожно въ кулакъ и нанесла ударъ въ тулью фуражки, торчавшей у него подъ-мышкой лѣвой руки.
   -- Это даетъ мнѣ важныя преимущества при моихъ обыденныхъ дозорахъ, трещала мистриссъ Пардигль.-- Если я иду дозоромъ, какъ членъ благотворительныхъ комитетовъ, и встрѣчаю человѣка, который не хочетъ слушать того, что я должна ему сказать, тогда и ему говорю прямо: "я, мой дружище, не устану; ужъ ты тамъ какъ хочешь, а а не устану; говорю тебѣ, что я не устану и не отвяжусь отъ тебя до-тѣхъ-поръ, пока не выскажу что хочу. И такъ или сякъ, а ужъ достигну своей цѣли! Надѣюсь, миссъ Сомерсонъ, вы не откажете мнѣ въ вашемъ содѣйствіи при сегодняшнихъ моихъ дозорахъ. Миссъ Клеръ также? Идемъ сейчасъ же!
   Я попробовала сначала отдѣлаться отъ этого воинственнаго предложенія, опираясь, какъ это обыкновенно водится, на занятія по хозяйству, которыя я не могла оставить. Не тутъ-то было! протестъ этотъ оказался совершенно-ничтожнымъ. Я перемѣнила планъ отказа: начала говорятъ, что сомнѣваюсь въ своихъ способностяхъ; что я слишкомъ-неопытна въ искусствѣ примѣнятъ свой характеръ къ характерамъ другихъ людей и не умѣю выставлять на видъ необходимыхъ качествъ человѣка; что я не имѣю того тонкаго знанія человѣческаго сердца, которое такъ необходимо для такого важнаго дѣла -- ходятъ дозоромъ; что мнѣ еще надобно многому поучиться самой, прежде чѣмъ позволить себѣ учить другихъ; что для этого мало только одного добраго намѣренія; что, по этимъ причинамъ, я считаю болѣе полезнымъ употреблять время въ тонъ ограниченномъ кругу дѣятельности, который очерченъ вокругъ меня; что боюсь насильно расширять этотъ кругъ, а предоставляю времени раздвинуть его предѣлъ. Все это я говорила съ чистымъ убѣжденіемъ въ томъ, что мистриссъ Пардигль " старше меня, и опытнѣе, и имѣетъ въ существѣ своемъ много марсовскаго.
   -- Вы неправы, миссъ Сомерсонъ, сказала она: -- быть-можетъ, вы не такъ способны къ тяжелой работѣ; можетъ-быть, не пробовали дѣлать усилія -- такъ это другая вещь. Вы посмотрите, какова я въ дѣлѣ, я сейчасъ иду съ дѣтьми тутъ, по сосѣдству, къ кирпичнику -- скверный характеръ -- очень буду рада видѣть васъ вмѣстѣ со мною. Также и миссъ Клеръ, если ей угодно сдѣлать мнѣ честь.
   Мы переглянулись съ Адой и, дѣлать было нечего, рѣшились принять предложеніе. Поэтому мы отправились въ своя комнаты надѣть шляпы и, вернувшись черезъ нѣсколько минутъ назадъ, застали истомленныхъ дѣтей въ углу, а героическую мистриссъ Пардигль, снующею взадъ и впередъ по комнатѣ и опрокидывающею всѣ легкія вещи на полъ. Мистриссъ Пардигль завладѣла Адою и пошла впередъ, а я слѣдовала за ними сзади, съ дѣтьми.
   Ада разсказывала мнѣ впослѣдствіи, что мистриссъ Пардигль говорила съ ней, своимъ крикливымъ голосомъ, что я и сама слышала, впродолженіе всего пути къ кирпичнику; она повѣдала, какъ, два или три года тому назадъ, она пересилила въ спорѣ какую-то другую, должно-быть, тоже замѣчательную леди. Дѣло, изволите видѣть, шло о выборѣ одного изъ двухъ конкурентовъ, не знаю куда-то. Онѣ, изволите видѣть, шумѣли, кричали, грозились, бранились и вообще всѣ проводили время пріятно и полезно, кромѣ несчастныхъ конкурентовъ, которые, помнится, я по это время не были никуда избраны.
   Я люблю, если на мою долю достанется быть съ дѣтьми, и, вообще говоря, я счастлива въ дѣтяхъ: они какъ-то скоро привязываются ко мнѣ; но съ Пардиглями, признаться сказать, было несносно. Едва мы успѣли выйдти изъ дверей, какъ Эгбертъ, съ манерами уличнаго мальчишки, вытаскивающаго изъ кармановъ платки, сталъ просить у меня шилингъ, на томъ основаніи, что у него нѣтъ и никогда не бываетъ денегъ. У нея руки проворны, она все оберетъ, говорилъ онъ, указывая на мистриссъ Пардигль. Я попробовала сдѣлать ему замѣчаніе, что такъ относиться о матери нейдетъ. Онъ за это ущипнулъ мнѣ руку и закричалъ: -- а, да! знаемъ мы вашего брата! Вамъ это, небойсь, нравится! Покажетъ деньги, да и спрячетъ себѣ въ карманъ! А тамъ говоритъ, что это мои деньги. Хороши мои! Я не могу истратить полфарсинга! Эти отчаянныя восклицанія такъ воспламенили его, а за нимъ и Освальда и Франциса, что я не знала куда дѣваться; они, какъ піявки, вцѣпились въ ною руку и давай ее щипать самымъ страшнымъ образомъ: захватятъ когтями, маленькій кусочекъ тѣла, да такъ и вертятъ. Я едва-едва удерживалась отъ крика. Къ-тому же Феликсъ наступалъ постоянно мнѣ на ноги, и этотъ юный членъ клуба Дѣтей Радости, давшій клятву въ будущемъ никогда не употреблять табакъ ни въ какихъ видахъ, кажется, въ настоящемъ, никогда не употреблялъ пироговъ, потому-что, когда мы проходили мимо пирожника, онъ такъ задрожалъ и замахалъ руками, что я боялась, не сдѣлалось ли съ нимъ припадка. Я никогда въ жизни не страдала такъ сильно духовно и тѣлесно, какъ въ этотъ памятный день, съ этими ненатурально ограниченными дѣтьми, которыя, впрочемъ, доказали мнѣ, что они очень-натуральны.
   Я была рада, когда мы наконецъ добрались до жилища кирпичника, хотя оно находилось въ ряду несчастныхъ лачугъ, расположенныхъ на краю глинистой ямы, вмѣстѣ съ свиными хлѣвами, прижавшимися плотно къ разбитымъ окнамъ, съ жалкими палисадниками, въ которыхъ ничего не было, кромѣ стоячихъ лужъ. Тамъ-и-сямъ были поставлены старые ушаты и лоханки для пріема съ крышъ дождевой воды; мѣстами были вырыты ямы для той цѣли и образовали какъ-бы колодцы жидкой грязи. Въ дверяхъ и окнахъ нѣсколько мужчинъ и женщинъ зѣвали по сторонамъ, мало обращая вниманія на насъ; повременамъ, впрочемъ, они пересмѣивались или говорили что-то въ родѣ того, что филантропы, много думаютъ о нихъ, да мало дѣлаютъ; боятся замарать сапожки, прійдя посмотрѣть на ихъ житье-бытье, и тому подобное.
   Мистриссъ Пардигль во всю дорогу выказывала огромный запасъ нравственной рѣшительности и, охуждая торжественнымъ тономъ грязныя привычки людей низшаго класса (хотя я очень сомнѣвалась, чтобъ она сама въ такомъ грязномъ мѣстѣ могла сохранять свою чистоту), привела насъ въ лачугу, находящуюся въ самомъ отдаленномъ углу. Кромѣ насъ, въ этой сырой, дымной комнатѣ была женщина съ подбитымъ глазомъ, держащая на рукахъ передъ огнемъ издыхающаго ребенка; мужчина, весь въ сажѣ и глинѣ, очень-истощенный, лежалъ, растянувшись на полу и курилъ трубку; дюжій молодой парень, привязывающій ошейникъ на собаку и разбитная дѣвка, стиравшая что-то въ грязной водѣ. Они взглянули на насъ молча; женщина, казалось, отвернулась въ сторону, чтобъ скрыть свой подбитый глазъ. Никто, однако же, насъ не- привѣтствовалъ.
   -- Ну, друзья мои, сказала мистриссъ Пардигль, только голосъ ея, какъ мнѣ показалось, вовсе не имѣлъ дружескаго выраженія; въ немъ слышалось что-то дѣловое, систематическое: -- ну, какъ вы поживаете? Я, вотъ, опять пришла къ вамъ. Я вѣдь говорила вамъ, что женя ничто на свѣтѣ не утомитъ. Люблю трудную работу, очень люблю, и, какъ видите, держу свое слово.
   -- Опять тутъ васъ принесло! проворчалъ человѣкъ, лежащій на полу, повернувъ къ намъ голову и опершись на руку: -- всѣ, что ли, привалили?
   -- Не безпокойся, другъ мой, сказала мистриссъ Пардигль: -- садясь на одинъ стулъ и опрокинувъ другой на полъ:-- мы всѣ здѣсь, всѣ.
   -- Всѣ! Что больно мало? вишь тутъ изъ-за васъ и пошевелиться негдѣ! сказалъ кирпичникъ, держа въ зубахъ трубку и посматривая на насъ.
   Молодой парень и дѣвка разсмѣялись. Два пріятеля молодаго парня, которыхъ приходъ нашъ привлекъ къ дверямъ этой хижины, стояли позади насъ, опустивъ руки въ карманы, и также расхохотались во все горло.
   -- Вы меня не утомите, добрые люди, говорила мистриссъ Пардигль, обращаясь къ послѣднимъ: -- люблю тяжелый трудъ, и чѣмъ вы больше оказываете препятствій, тѣмъ мнѣ пріятнѣе трудиться.
   -- Экъ ее носитъ! проворчалъ кирпичникъ, лежащій на полу.-- Не уймется! Ну, отзванивай, отзванивай, да и съ колокольни долой! Что, въ самомъ дѣлѣ пристала ко мнѣ! Спрашивать, да развѣдывать, да языкъ мозолить!.. Знаю! Ну, что, стираетъ ли дѣвка? Вонъ стираетъ... Пoсмотри на воду... Понюхай! Хорошо пахнетъ?.. Что, нравится?.. Такъ, небойсь, хороша, что и о водкѣ не вздумаешь!.. Грязна ли изба?.. да, грязна, смрадный духъ... нездоровый духъ... всѣ дѣти больны; всѣ пятеро ходятъ какъ мертвые... Да и лучше бы того... концы въ воду... и для нихъ и для насъ. Ну, что еще?.. Читалъ ли книжонку, которую оставила здѣсь?.. Нѣтъ, не читалъ... Здѣсь никто читать не умѣетъ. Да еслибъ и завелся какой грамотѣй, такъ я бы слушать не сталъ... да... читай груднымъ дѣтямъ... а я не дитя. Еще бы ты мнѣ оставила куклу... а я бы съ ней няньчиться сталъ... какъ я велъ себя, да? Вотъ какъ: три дня бражничалъ... пилъ бы и четвертый день... да денегъ не хватало... Отчего у жены глазъ подбитъ? Я подбилъ, далъ въ сердцахъ тумака -- вотъ и все. А если скажетъ, что упала, да ушиблась -- совретъ... не вѣрь!
   Онъ оставилъ трубку, чтобъ произнести залпомъ эти вопросы и отвѣты и, окончивъ послѣднее слово, повернулся на другой бокъ и снова началъ куритъ.
   Мистриссъ Пардигль, которая впродолженіе всей выходки хозяина смотрѣла на него сквозь очки, съ притворнымъ спокойствіемъ и, какъ мнѣ казалось, старался всячески возбудить въ немъ негодованіе, достала изъ кармана какую-то книгу а начала читать.
   Чтеніе ея разбудило дѣтей я они смотрѣла на насъ вытараща глаза; старшіе члены семейства не обращала на насъ никакого вниманія, кромѣ молодаго парня, который всякій разъ заставлялъ лаять собаку, когда мистриссъ Пардигль приходила въ паѳосъ. Мы, къ сожалѣнію, понимали ясно, что между нами и этими людьми лежитъ тяжелая, желѣзная преграда, которую не отодвинетъ наша новая пріятельница. Все, что она читала и говорила, казалось намъ, очень-дурно выбраннымъ для слушателей такого рода. Что жъ касается до маленькой книжки, о которой говорилъ кирпичникъ, лежащій на полу, то мы съ ней познакомились впослѣдствіи, и мистеръ Жарндисъ говорилъ намъ, что эта книжка такая, которую, онъ полагаетъ, не рѣшился бы взятъ въ руки даже Робинзонъ Крузо, хотя онъ былъ вовсе безъ книгъ на пустынномъ островѣ своемъ.
   Понятно, какъ мы обрадовались, когда мистриссъ Пардигль окончила свое чтеніе. Человѣкъ, лежащій на волу, повернулъ къ не! свою голову я сказалъ брюзгливо:
   -- Ну, отзвонила?
   -- На сегодня довольно, мой другъ. Но я никогда не устану. Я буду навѣщать васъ послѣдовательно, возразила мистриссъ Пардигль съ педагогическою важностью.
   -- Отчаливай! проворчалъ хозяинъ сквозь зубы.-- Что тамъ себѣ хочешь дѣлай, только отчаливай!
   Мистриссъ Пардигль, въ-самомъ-дѣлѣ, встала не безъ того, конечно, чтобъ не поднять вихря подоломъ своихъ юбокъ, отъ котораго едва спаслась трубка. Взявши двухъ дѣтей своихъ за руки и приказавъ другимъ слѣдовать за собою, она выразила надежду, что кирпичникъ и вся семья его исправятся къ слѣдующему ея приходу и направила стопы свои въ другую лачужку.
   Я думаю, что будетъ несправедливо съ моей стороны, если я не прибавлю, что мистриссъ Пардигль, какъ въ этомъ, такъ и въ другихъ дѣлахъ, давала примирительный видъ своимъ поступкамъ, какъ-бы дѣлая добро гуртомь и въ большомъ размѣрѣ.
   Она думала, что мы слѣдуемъ также за ней. Между-тѣмъ, какъ только она ушла, мы тотчасъ же подошли къ женщинѣ, сидящей у огня, чтобъ спросятъ не больно ли дитя ея.
   Она смотрѣла на него, какъ мы замѣтили, прикрывая рукою свой обезображенный глазъ, какъ-будто хотѣла скрыть отъ бѣднаго ребенка, слѣды насилія, шума и дурнаго съ собою обхожденія его отца.
   Ада, которой нѣжное сердце было очень-чувствительно, стала на колѣни и открыла лоскутъ, прикрывавшій лицо ребенка. Тогда я увидѣла нее и отвела ее въ сторону... Малютка умиралъ.
   -- О, Эсѳирь! вскричала Ада: -- взгляни сюда, Эсѳирь, душа моя, бѣдняжка... Бѣдный мученикъ, бѣдный страдалецъ... Мнѣ такъ жалко его... такъ жалко ату женщину... Ахъ, Эсѳирь! я никогда не видала ничего подобнаго!.. Дитя, милое дитя, что съ тобою?..
   Такое состраданіе, такая нѣжность чувствъ, съ которыми, ставъ на колѣни возлѣ матери, оплакивала Ада страданія ребенка, могли смягчить всякое грубое сердце, если только оно еще бьется въ груди. Бѣдная женщина посмотрѣла на нее сначала съ удивленіемъ, а потовъ залилась горькими слезами.
   Я взяла съ колѣнъ ея легкое бремя, сдѣлала все, что могла, чтобъ холодѣющій трупъ ребенка казался спокойнѣе, положила его на доску и прикрыла своимъ носовымъ платкомъ. Потомъ мы пробовали утѣшить несчастную мать, говорили ей слова Спасителя о дѣтяхъ. Она молчала, но плакала, плакала горько.
   Обернувшись, я замѣтила, что молодой парень выгналъ собаку и стоялъ у двери, глядя на насъ. На глазахъ его не было видно слезъ, но не было въ нихъ и непріятнаго выраженія. Дѣвушка была также спокойна и сидѣла въ углу, устремивъ глаза въ полъ. Кирпичникъ всталъ: онъ все еще курилъ трубку и смотрѣлъ на насъ съ недовѣріемъ, но молчалъ.
   Какая-то старуха, одѣтая и лохмотья, вбѣжала въ лачужку, бросилась прямо къ бѣдной матери и вскрикнула: "Женни! Женни!" Бѣдная мать встала съ своего мѣста и повисла на шеѣ старухи.
   Старуха была вовсе непривлекательна, но эта симпатія, съ которой она утѣшала бѣдную женщину, эти слезы, которыя мѣшались съ слезами осиротѣвшей матери, придавали ей характеристическую красоту. Утѣшенія ея состояли только въ словахъ: "Женни! Женни!"; но эти слова были произносимы такимъ тономъ, въ которомъ выражалось много, много неподдѣльнаго чувства.
   Мнѣ казалось поразительно, какъ эти двѣ женщины, грубыя, одѣтыя въ лохмотья, были такъ близки другъ къ другу; какъ вязало ихъ взаимное чувство истинной любви, какъ дѣлили онѣ горе и близко принимая его къ сердцу, загрубѣлому въ тяжелыхъ испытаніяхъ жизни. Я думаю, что лучшая сторона этихъ людей для насъ закрыта. Что нищій чувствуетъ къ нищему, знаетъ только Богъ, да они сами.
   Мы сочли за лучшее уйдти, чтобъ не возмущать своимъ присутствіемъ ихъ скорби. Мы вышли такъ тихо, что никто не обратилъ на насъ вниманія, кромѣ молодаго парня: онъ стоялъ прислонясь въ стѣнѣ и такъ близко около двери, что намъ трудно было пройдти. Замѣтя это, онъ отошелъ въ сторону, не показывая нисколько, что безпокоится для насъ; но мы, на всякій случай, его поблагодарили очень-ласково. Онъ ничего намъ не отвѣтилъ.
   Съ стѣсненнымъ сердцемъ возвращалась Ада назадъ, и Ричардъ, котораго мы застали дома, очень былъ огорченъ ея слезами (хотя успѣлъ мнѣ шепнуть потихоньку, что она прекрасна и подъ вліяніемъ грусти). Мы условились вечеромъ взять съ собой нѣсколько припасовъ и сходить опять къ кирпичнику. Мистеру Жарндису мы сказали въ очень-короткихъ словахъ о случившемся, но, несмотря на это, вѣтеръ тотчасъ же перемѣнялся.
   Насталъ вечеръ и мы отправились въ-сопровожденія Ричарда.
   Мы оставили его въ нѣкоторомъ отдаленіи и однѣ пошли въ жилище кирпичника; когда мы подошли къ двери, мы увидѣли ту женщину, которая принесла столько утѣшенія бѣдной Женни. Она стояла у порога и выглядывала боязливо.
   -- Это вы, барышни? сказала она со вздохомъ.-- Я поджидаю старшину. Сердце не на мѣстѣ! Что, какъ выгонитъ меня, старуху, изъ дома? Нѣтъ, лучше пусть убьетъ на этомъ мѣстѣ!
   -- Ты говоришь, добрая старушка, про мужа? спросила я.
   -- Да, миссъ, про старшину. Женни забылась сномъ, бѣдняжка изъ силъ выбилась. Шутка-ли, ровно недѣлю и день и ночь все возилась съ ребенкомъ. Развѣ когда мнѣ удастся на минутку ли на двѣ перехватить его.
   Она дала намъ дорогу; мы тихо вошли и положили, что принесли съ собой, около бѣдной постели, на которой спала мать. Та же грязь, какую мы видѣли утромъ, была вездѣ, и казалось, что неопрятность составляла непремѣнную принадлежность этой лачужки. Но трупъ ребенка былъ омыть, обернутъ въ чистыя тряпки и на платкѣ моемъ, который все-таки прикрывалъ его личико, лежалъ букетъ душистой травы, положенный такъ нѣжно, такъ красиво... такими грубыми, высохшими руками!
   -- Да благословитъ тебя Богъ! сказали мы ей.-- Ты добрая женщина.
   -- Я, барышня? возразила она съ удивленіемъ.-- Тс!.. Женни! Женни!..
   Мать простонала во снѣ и открыла глаза; звуки знакомаго голоса, казалось, успокоили ее. Она заснула снова.
   Какъ мало думала я, когда, приподнявъ платокъ, чтобъ взглянуть на крошечнаго ребенка, уснувшаго вѣчнымъ сномъ -- какъ мало думала я на какой безпокойной груди будетъ лежать этотъ платокъ послѣ того, какъ онъ покрывалъ такую безмятежную, такую безгрѣшную грудь! Я только думала, что, быть-можетъ, ангелъ-хранитель этого ребенка обратитъ взоръ свой на ту женщину, которая одѣла трупъ его въ чистый лоскутъ полотна, на ту женщину, которая, простясь съ нами, осталась у двери озираясь и прислушиваясь робко и твердила своимъ грубымъ, но идущимъ къ сердцу голосомъ: Женни! Женни!
   

ГЛАВА IX.
Примѣты и намеки.

   Не знаю, какъ это случается, но мнѣ кажется, я пишу только про себя. Я все хочу писать про другихъ, стараясь какъ можно меньше думать о себѣ и ей-Богу сержусь, какъ только имя мое попадетъ подъ перо; говорю себѣ: убирайся пожалуйста, несносное созданіе, куда-нибудь; и не хочу говорятъ о тебѣ. Не тутъ-то было! Надѣюсь, впрочемъ, что снисходительный читатель, найдя много обо мнѣ на этихъ страницахъ, предположить, что я я играла въ описываемыхъ происшествіяхъ какую-нибудь роль и что нельзя было вычеркнуть меня изъ хода описываемыхъ событій.
   Моя милочка и я занимались вмѣстѣ чтеніемъ, работой, музыкой и не видали, какъ бѣжало время; скучные зимніе дни пролетѣли мимо насъ, какъ легкокрылыя пташки. Обыкновенно, послѣ обѣда и вечеромъ, Ричардъ бесѣдовалъ съ нами. Хотя онъ былъ самое безпокойное въ мірѣ существо, но безъ него намъ бывало скучно.
   Онъ очень, очень, очень любилъ Аду, я знаю это и считаю лучшимъ высказать сразу. Мнѣ никогда не случалось прежде видѣть влюбленныхъ, однакожъ я безъ затрудненія поняла ихъ чувства. Я, безъ-сомнѣнія, ничего имъ не говорила; даже не показала виду, что знаю въ чемъ дѣло; напротивъ, я старалась казаться такою слѣпою, такою непонятливою, что право иногда мнѣ приходило въ голову, когда я сиживала одна за работой -- уже ли я въ-самомъ-дѣлѣ могу такъ притворяться, могу такъ обманывать?
   Но дѣлать было нечего. Мнѣ осталось только молчать и быть тише воды, ниже травы. Да они и сами были на словахъ такъ скромны, какъ мышки. Они высказываясь мнѣ такъ мило, такъ осторожно хитрили, такъ неумышленно, такъ безуспѣшно, что, право, мнѣ было очень-трудно скрывать отъ нихъ, какъ они меня интересовали.
   -- Наша маленькая хозяюшка, такая славная хозяюшка -- скажетъ, бывало, Ричардъ, встрѣчая меня въ саду рано утромъ, съ веселымъ смѣхомъ и, быть-можетъ, слегка закраснѣвшись:-- что я не могу жить безъ нея. Прежде, чѣмъ начинается возня моя съ книгами и инструментами, или скачка, сломя-голову, по холмамъ и оврагамъ, я такъ люблю прійдти сюда въ садикъ, погулять съ нашимъ добрымъ другомъ, что вотъ я и опять налицо.
   -- Ты знаешь, милая тетушка Дердонъ -- скажетъ, бывало, вечеромъ Ада, положивъ головку ко мнѣ на плечо (и пламя свѣчей играетъ въ ея задумчивомъ взорѣ): -- я не люблю болтать, прійдя въ свою комнату. Но какъ-то пріятно посидѣть немного смотря на тебя, задуматься на плечѣ твоемъ, прислушиваясь къ завыванью вѣтра и вспоминая о бѣдныхъ морякахъ, носящихся по волнамъ океана.
   Ахъ, можетъ-быть, Ричардъ вступитъ въ морскую службу! Мы часто поговаривали о его карьерѣ. Была рѣчь и о томъ, что онъ любитъ море и склоненъ къ матросской жизни. Мистеръ Жарндисъ писалъ къ одному изъ родственниковъ, высокорожденному сэру Лейстеру Дедлокъ, просилъ его содѣйствія въ устройствѣ судьбы Ричарда, на что сэръ Леістеръ отвѣчалъ очень-ласковымъ письмомъ; говорилъ, что онъ сочтетъ себя очень-счастливымъ, если можетъ споспѣшествовать ко благу юнаго джентльмена, и что онъ готовъ все сдѣлать, что только въ его власти; но что власть его во многихъ отношеніяхъ ограниченна, что миледи посыдаетъ поклонъ молодому джентльмену (она очень-хорошо помнитъ, что связана съ нимъ родствомъ въ отдаленномъ колѣнѣ), я увѣрена, что онъ во всякомъ родѣ службы пройдетъ поприще свое съ ревностью и съ честью.
   -- Это ясно, говоритъ мнѣ Ричардъ: -- я самъ долженъ прокладывать себѣ дорогу. Что за бѣда! Сколько людей трудомъ проложили себѣ путь! Ничего, и мы пойдемъ! Я бы только желалъ, чтобъ на первый разъ меня сдѣлали командиромъ какого-нибудь капера; я бы взялъ съ собой лорда-канцлера и держалъ бы его на самомъ маленькомъ жалованьи до-тѣхъ-поръ, пока онъ не кончилъ бы нашего процеса. Жиру бы съ него очень поспало, еслибъ онъ у меня не скоро поворачивался!
   Въ характерѣ Ричарда, рядомъ съ прекрасными качествами -- съ чувствительностью, добротою и неистощимою веселостью -- была какая-то безпечность, нерасчитанность, которая пугала меня, главное, потому, что онъ, по какой-то странной ошибкѣ, принималъ ее за благоразуміе. Во всѣхъ его денежныхъ разсчетахъ не было нисколько основательности; вспомните, только, его продѣлку съ мистеромъ Скимполемъ.
   Мистеръ Жарндисъ узналъ объ уплаченной нами суммѣ или отъ мистера Скимполя, или отъ Коавинса -- не знаю; только онъ отдалъ деньги мнѣ сполна, съ тѣмъ, чтобъ я удержала мнѣ принадлежащую часть, а остальное возвратила Ричарду. Боже! что хотѣлъ сдѣлать Ричардъ съ этими деньгами! Вопервыхъ, онъ считалъ ихъ находкою; вовторыхъ, еслибъ только высчитать всѣ тѣ расходы, какіе онъ предполагалъ и о которыхъ говорилъ такъ часто со мною, то право это составило бы большую сумму денегъ.
   -- Да почему же нѣтъ, тетушка Геббертъ? говорилъ онъ мнѣ, желая безъ всякой надобности отдать пять фунтовъ стерлинговъ кирпичнику.
   -- Вѣдь я чистоганомъ, выигралъ въ этомъ дѣлѣ съ Коавннсонъ, десять фунтовъ!
   -- Какимъ же это образомъ? спрашивала я.
   -- Какъ, какимъ-образомъ? Я отдалъ десять фунтовъ стерлинговъ и очень былъ радъ развязаться съ ними, не ожидая никогда найдти ихъ опять въ карманѣ. Что, не правда?
   -- Правда; отвѣчала я.
   -- Хорошо! Теперь я опять владѣю десятью фунтами...
   -- Тѣми же десятые.
   -- Совсѣмъ не тѣми же. Я получилъ больше десятью фунтами чѣмъ ожидалъ, слѣдовательно могу истратить ихъ безъ всякаго зазрѣнія совѣсти.
   Точно такимъ же образомъ, убѣдясь въ безполезности отдать кирпичнику пять фунтовъ стерлинговъ, онъ считалъ эти деньги пріобрѣтенными и полагалъ, что ихъ можно такъ же легко истратить, какъ онѣ легко пріобрѣтены.
   -- Позвольте-ка, говорилъ онъ: -- я пріобрѣлъ неожиданно пять фунтовъ стерлинговъ по дѣлу кирпичника, стало -- быть, еслибъ я позволилъ себѣ скакать въ почтовой коляскѣ въ Лондонъ и обратно, что стоитъ только четыре фунта, такъ я все-таки выигралъ бы одинъ фунтъ. А это не шутка! Не такъ ли?
   Ричардъ былъ такъ откровененъ и великодушенъ, какъ только можно быть. Онъ былъ пылокъ, храбръ и, несмотря на живость своего характера, былъ такъ скроменъ, что я въ нѣсколько недѣль полюбила его какъ брата. Эта скромность, свойство души его, обнаруживалась и безъ вліянія Ады; но, подъ ея благотворнымъ вліяніемъ, онъ становился, самымъ занимательнымъ, веселымъ, любезнымъ и чистосердечнымъ собесѣдникомъ. Сознаюсь откровенно, что, сидя съ ними, говоря съ ними, гуля съ ними, замѣчая, какъ они болѣе-и-болѣе влюбляются другъ въ друга, какъ скрываютъ любовь свою и считаютъ ее глубочайшимъ секретомъ, сознаюсь откровенно, что я не менѣе ихъ была очарована я предавалась этимъ упоительнымъ грёзамъ.
   Такъ поживали мы день за день, какъ вдругъ однажды утромъ, за завтракомъ, мистеръ Жарндисъ получилъ письмо, взглянулъ на конвертъ и сказалъ:-- А, а! отъ Бойтсорна!-- распечаталъ письмо и началъ читать его съ видимымъ удовольствіемъ; прочтя до половины, онъ сказалъ вамъ, между прочимъ, что Бойтсорнъ ѣдетъ къ вамъ въ гости. Кто же бы это былъ Бойтсорнъ? думая мы всѣ. И я увѣрена, мы всѣ думали, по-крайней-мѣрѣ я за себя ручаюсь, прійметъ ли этотъ Бойтсорнъ участіе въ томъ, что у насъ теперь происходитъ?
   -- Съ Лаврентіемъ Бойтсорномъ, лѣтъ сорокъ-пять тому назадъ, мы хаживали вмѣстѣ въ школу, сказалъ мистеръ Жарндисъ, хлопнувъ по письму, которое онъ положилъ на столъ.-- Тогда онъ былъ пылкій, громогласный, добросердечный и смѣлый мальчикъ; теперь сталъ пылкій, громогласный, добросердечный и смѣлый мужъ. Что это за страшный дѣтина!
   -- Ростомъ, сэръ? спросилъ Ричардъ.
   -- Да, Рикъ, ростомъ; отвѣчалъ мистеръ Жарндисъ: -- будучи старше меня десятью годами и выше меня вершками двумя, онъ держитъ голову прямо, какъ старый солдатъ; грудь на-выкатѣ; руки -- что твои кузнечные молоты, а горло -- не знаю съ чѣмъ и сравнить; заговоритъ ли онъ, засмѣется ли, просто ли чихнетъ -- такъ задрожатъ потолочныя балки!
   Мастеръ Жарндисъ съ такимъ восторгомъ описывалъ портретъ друга своего Бойтсорна, что вѣтеръ и разу не измѣнялъ направленія.
   -- А теперь друзья моя, Рикъ, Ада и ты, маленькая старушка, говорилъ мистеръ Жарндисъ: -- а хочу описать вамъ внутреннія достоинства этого человѣка: его теплое сердце, его пылкую душу; языкъ его такъ же звученъ, какъ и его голосъ, то-есть, онъ во всемъ и всегда въ превосходной степени. Когда бранится -- это настоящій звѣрь, многіе его и считаютъ, я думаю, за звѣря. Впрочемъ, баста! больше про него ни слова! Увидите сами. Только вотъ еще что: не удивляйтесь, что онъ говорить со иной съ видомъ покровительства; онъ не можетъ забыть до-сихъ-поръ, что я былъ самый маленькій мальчикъ въ школѣ и что наша дружба началась съ-тѣхъ-поръ, какъ онъ, однажды, вступясь за меня, вышибъ моему обидчику два зуба (онъ говоритъ шесть). Бойтсорнъ и его человѣкъ, милая старушонка, продолжалъ мистеръ Жарндисъ, обратясь ко мнѣ: -- будутъ у насъ сегодня къ обѣду.
   Я распорядилась, чтобъ все было готово къ принятію мистера Бойтсорна, и мы съ любопытствомъ ожидали его пріѣзда.
   Начало ужъ темнѣть, а онъ не пріѣзжалъ. Насталъ часъ обѣда, его все-таки не было; отложили обѣдъ еще на часъ времени, и мы сидѣли возлѣ камина, освѣщенные пламенемъ; вдругъ сѣнная дверь отворялась настежь и раздался въ сѣняхъ голосъ, произносившій очень-громко и съ живостью слѣдующія слова:
   -- Насъ надулъ этотъ каналья проводникъ, Жарндисъ. Поѣзжай, говоритъ, направо, тогда, когда надо было ѣхать налѣво. Такой бестіи не сыщешь на всемъ земномъ шарѣ; вѣрно и отецъ его былъ порядочный негодяй, что воспиталъ такого сына-мерзавца. Я жалѣю, что не убилъ его собственными руками.
   -- Развѣ ты думаешь, что онъ съ умысломъ завелъ васъ въ другую сторону? спросилъ мистеръ Жарндисъ.
   -- Еще бы нѣтъ! Да я увѣренъ, что этотъ мошенникъ ободралъ не одного бѣдняка, заведя чортъ знаетъ куда! Клянусь, онъ показался внѣ такой подозрительной собакой, когда говорилъ мнѣ: навернуть направо. Жалѣю, что я тутъ же не выколотилъ ему всѣхъ костей!...
   -- То-есть зубовъ, ты хочешь сказать, возразилъ мистеръ Жарндисъ.
   -- Ха, ха, ха! расхохотался мистеръ Лаврентій Бойтсорнъ, и въ-самомъ-дѣлѣ такъ громко, что задрожали стекла.-- Ха, ха, ха! Ты еще не забылъ прошлыя проказы! Я тебѣ говорю по правдѣ, что рожа этого мошенника, выражала плутовство, подлость и разбой. Такъ бы и поставилъ его на большой дорогѣ пугаломъ для плутовъ. Если я встрѣчу завтра этого разбойника, такъ ужъ не пеняй на себя, я сверну ему голову, какъ гнилой сукъ.
   -- Въ этомъ я не сомнѣваюсь ни на волосъ, сказалъ мистеръ Жарндисъ.-- А пока пойдемъ въ комнаты.
   -- Клянусь тебѣ, Жарндисъ, говорилъ мистеръ Бойтсорнъ, взглянувъ, должно-быть, на часы: -- еслибъ ты былъ женатъ, я бы вернулся назадъ отъ твоего порога и лучше бы забрался на самыя отдаленныя вершины Гималайскаго Хребта, чѣмъ позволить себѣ представиться женѣ твоей въ такой безтолковый часъ.
   -- Зачѣмъ такъ далеко? сказалъ мистеръ Жарндисъ.
   -- Клянусь тебѣ жизнью и честью! воскликнулъ мистеръ Бойтсорнъ: -- ни за что бъ въ мірѣ я не рѣшился быть столь нахальнымъ, чтобъ заставить хозяйку дома ожидать себя до этого часа. Я бы лучше позволялъ застрѣлить себя, ей-Богу!
   Говоря такимъ образомъ, подымались они по лѣстницѣ, и мы скоро услышали, какъ гремѣли въ комнатѣ, для него назначенной, его полнозвучные ха, ха, ха! и ха, ха, ха! такъ-что сосѣднее эхо, кажется, заражалось веселостью и такъ же хохотало отъ чистаго сердца, какъ онъ, или какъ мы, увлеченные его смѣхомъ.
   Мы всѣ получили предубѣжденіе въ его пользу, потому-что въ смѣхѣ его слышалось какое-то прочное достоинство, равно какъ и въ его сильномъ, здоровомъ голосѣ, въ этой округленности и полнозвучности, съ которыми онъ произносилъ каждое слово, и даже въ гнѣвѣ его, доходящемъ до превосходной степени, который гремѣлъ, какъ выстрѣлъ изъ пушки, но холостой, никого не поражая. Когда мистеръ Жарндисъ представилъ его намъ, мы увидѣли, что наружность его вполнѣ соотвѣтствуетъ нашему предубѣжденію. Онъ былъ не только красивый старикъ, высокій, широкогрудый, какъ его описывалъ намъ опекунъ мой, съ огромной сѣдой головою, съ пріятнымъ спокойствіемъ на лицѣ, когда онъ молчалъ, съ наклонностью къ толстотѣ, умѣряемой строгою и мыслящею жизнью, съ подбородкомъ, готовымъ тотчасъ же удвоиться, если дать ему поблажку; но еще манеры его были истинно-джентльменскія; онъ былъ такъ рыцарски вѣжливъ; ляда его сіяло такою нѣжною и пріятною улыбкой, было-такъ ясно и откровенно, что онъ выражался на немъ именно такимъ, какимъ былъ, то-есть неспособнымъ, какъ говоритъ Ричардъ, къ чему-нибудь, въ маленькомъ масштабѣ. Я смотрѣла на него съ одинакимъ удовольствіемъ и тогда, когда, сидя за обѣдомъ и весело улыбаясь, онъ разговаривалъ со мной и Адой, и тогда, когда мастеръ Жарндисъ возводилъ его въ превосходную степень и онъ выстрѣливалъ холостыми зарядами изъ пушекъ -- мелкаго огнестрѣльнаго оружія онъ не любилъ; и тогда, когда, закинувъ голову, онъ раздражался своимъ громоноснымъ ха, ха, ха!
   -- Я думаю, ты привезъ съ собою свою птичку? спросилъ мистеръ Жарндисъ.
   -- Клянусь, это самая удивительная птичка на всемъ земномъ шарѣ, говорилъ, воспламеняясь, мистеръ Бойтсорнъ: -- что за удивительное созданіе! Я не возьму за нея десять тысячъ гиней! Я завѣщалъ ей пожизненную пенсію, если она переживетъ меня. Это феноменъ, дивный феноменъ, по понятливости и по привязанности. Да и отецъ ея былъ самый-удивительный изъ всѣхъ самцовъ!
   Предметомъ этихъ похвалъ была маленькая канарейка, такая ручная, что человѣкъ мистера Бойтсорна принесъ ее на указательномъ пальцѣ въ комнату, и она, облетѣвъ ее слегка, усѣлась спокойно на голову своего хозяина. Видѣть это крошечное, слабое созданіе, сидящее такъ спокойно на головѣ мистера Бойтсорна въ то время, какъ онъ сыпалъ своими крупными, энергическими словами, значило, видѣть самую вѣрную картину характера этого замѣчательнаго человѣка.
   -- Клянусь тебѣ, Жарндисъ, говорилъ онъ, отщипнувъ маленькій кусочекъ хлѣбца и подавая его нѣжно своей канарейкѣ: -- еслибъ я былъ на твоемъ мѣстѣ, я завтра же схватилъ бы за шиворотъ любаго адвоката, такъ-что затрещали бы кости, и трясъ бы его до-тѣхъ-поръ, пока деньги не высылались бы изъ всѣхъ его кармановъ. Я добился бы своего тѣмъ или другимъ способомъ! Поручи, братецъ, мнѣ пощупать бока твоего стряпчаго; я исполню съ большимъ удовольствіемъ!
   Впродолженіе всего этого времени маленькая канарейка клевала изъ рукъ его.
   -- Благодарю тебя, Лаврентій; но дѣло теперь въ такомъ ужъ положенія, возразилъ, смѣясь, мистеръ Жарндисъ: -- что достаточно и законнаго сотрясенія Палаты и всей Оберканцеляріи, чтобъ подвинуть его впередъ.
   -- Никогда на свѣтѣ не было такой дьявольской трущобы, какъ Оберканцелярія! сказалъ мистеръ Бойтсорнъ.
   Когда мы разсмѣялись и онъ, въ свою очередь, забросилъ голову взадъ, и окрестное эхо начало вторить его громогласное ха, ха, ха, ха! Но эти залпы вовсе не нарушали спокойствія птички, которая такъ была увѣрена въ своей безопасности, что прыгала по столу своего своего господина, поворачивая голову и вправо и влѣво и, казалось, смотрѣла на него своими веселыми глазками такъ, какъ-будто и онъ самъ былъ не кто другой, какъ птичка.
   -- Ну, а какъ идутъ твои дѣла съ сосѣдомъ? За кѣмъ осталось право пользоваться прогономъ? спросилъ мистеръ Жарндисъ.-- Вѣдь ты тожъ несовсѣмъ свободенъ отъ судовъ!
   -- Онъ, братецъ, подалъ на меня прошеніе, что я владѣю чужою землею; а я подалъ на него прошеніе, что онъ владѣетъ чужою землею, отвѣчалъ мистеръ Бойтсорнъ: -- это, я тебѣ скажу, гордѣйшее существо! Нравственно невозможно, чтобъ его звали сэръ Лейстеръ. Я увѣренъ, что его зовутъ сэръ Люциферъ.
   -- Благодарите за комплиментъ нашему родственнику! смѣясь, сказалъ мой опекунъ Адѣ и Ричарду.
   -- Я готовъ былъ бы просить прощенія у миссъ Клеръ и у мистера Картстона, возразилъ нашъ гость: -- еслибъ я не прочелъ на открытыхъ и веселыхъ лицахъ ихъ, что они отъ своего дальняго родственника на очень-далекой дистанціи.
   -- А можетъ и онъ отъ насъ! возразилъ Ричардъ.
   -- Клянусь! воскликну ль мистеръ Бойтсорнъ, разразившись вдругъ новымъ залпомъ: -- этотъ Дедлокъ, да и отецъ его, да и дѣдъ въ придачу, просто, тупоголовый, безсмысленный, заносчивый чурбанъ. Пишетъ ко мнѣ черезъ своего агента или черезъ, чортъ знаетъ, кого -- не знаю: "Сэръ Лейстеръ Дедлокъ баронетъ, принося свое совершеннѣйшее почтеніе мистеру Лаврентію Бойтсорну, просить его обратить вниманіе на то обстоятельство, что прогонъ, примыкающій къ старому церковному дому и находящійся нынѣ во владѣніи мистера Лаврентія Бойтсорна, принадлежитъ по праву ему, сэру Лейстеру баронету, потому-что составляетъ часть парка при Чизни-Вольдѣ, и что нынѣ сэръ Лейстеръ Дедлокъ баронетъ, находитъ приличнымъ присоединить его къ своимъ владѣніямъ". Я написалъ ему такой отвѣтъ: "Мистеръ Лаврентій Бойтсорнъ, принося самое совершеннѣйшее почтеніе сэру Лейстеру Дедлоку баронету, проситъ его обратить вниманіе на то обстоятельство, что онъ, мистеръ Лаврентій Бойтсорнъ никакихъ правъ сэра Лейстера Дедлока баронета ни на какой предметъ не признаетъ; а что касается до пріобщенія вышепоминаемаго прогона, къ владѣніямъ сэра Лейстера Дедлока баронета, долгомъ считаетъ присовокупить, что онъ, мистеръ Лаврентій Бойтсорнъ, посмотрѣлъ бы, кто осмѣлятся взять на себя трудъ пожаловать для подобнаго пріобщенія". Онъ посылаетъ какого-то одноглазаго мерзавца прорубить и навѣсить калитку. Я отдѣлываю этого циклопа такъ ловко пожарною трубою, что онъ едва уноситъ ноги. Онъ строить калитку ночью! Утромъ я калитку срываю и сжигаю. Онъ посылаетъ своихъ клевретовъ перенести заборъ и мять траву. Я строю имъ западни, стрѣляю толченнымъ горохомъ имъ въ ноги, обливаю ихъ пожарной трубой и рѣшаюсь освободить окончательно человѣческій родъ отъ бремени, то-есть отъ существованія этихъ отчаянныхъ мерзавцевъ. Онъ опять подаетъ просьбу о завладѣніи чужою собственностью. Я также опять подаю просьбу о завладѣніи чужою собственностью. Онъ подаетъ просьбу о самоуправствѣ. Я самоуправляюсь! Ха, ха, ха, ха!
   Слушая, какъ все это онъ говорилъ съ невыразимою энергіею, можно было бы подумать, что онъ злѣйшій человѣкъ изъ всѣхъ людей. Смотра, какъ онъ въ то же время любуется птичкой, которая сидитъ у него на рукѣ, и какъ онъ нѣжно разглаживаетъ ея перышки, можно было подумать, что онъ самый кроткій изъ всѣхъ людей. Слыша смѣхъ его и наблюдая при этомъ добродушное выраженіе его лица, можно было подумать, что у него нѣтъ на свѣтѣ никакой заботы, никакого спора, никакого горя, а что жизнь его проходитъ какъ ясное лѣтнее утро.
   -- Нѣтъ, нѣтъ! говорилъ онъ: -- не отымутъ моего прогона никакіе Дедлоки! Хоть я чистосердечно признаюсь (тутъ голосъ его смягчился въ одну минуту), что леди Дедлокъ, совершеннѣйшая леди во всемъ свѣтѣ, которой я готовъ отдать всякое почтеніе, какъ джентльменъ, а не какъ баронетъ, съ головою, набитою стародавностью своего рада... Человѣкъ, который на двадцатомъ году своей жизни былъ ужъ въ полку офицеромъ, не позволитъ никакимъ сэрамъ Люциферамъ, будь они живые или умершіе, щелкать себя по носу.
   -- И не позволятъ никому щелкать по носу и младшихъ своихъ товарищей -- такъ ли? сказалъ опекунъ мой.
   -- Безъ-сомнѣнія, безъ-сомнѣнія! сказалъ мистеръ Бойтсорнъ, ударивъ его по плечу съ видомъ покровительства, въ которомъ просвѣчивалось что-то серьёзное, хоть онъ и смѣялся.-- Лаврентій Бойтсорнъ всегда за друга горой! Жарндисъ, ты можешь положиться на него. Но кстати о завладѣніи чужою собственностью. Миссъ Клеръ и миссъ Сомерсонъ, я увѣренъ, простятъ меня, что я такъ долго распространялся о такомъ сухомъ предметѣ; нѣтъ ли ко мнѣ, чего-нибудь отъ вашихъ повѣренныхъ, Кенджа и Корбая?
   -- Кажется, ничего нѣтъ, Эсѳирь? сказалъ мистеръ Жарндисъ.
   -- Ничего нѣтъ, добрый опекунъ мой.
   -- Благодарю васъ, возразилъ мастеръ Бойтсорнъ.-- Впрочемъ, мнѣ не было нужды спрашивать у миссъ Сомерсонъ, потому-что при поверхностномъ взглядѣ на нее, каждый можетъ замѣтить ея вниманіе и предусмотрительность. (Они всѣ хотѣли ободрить меня и всѣ ободрили.) Но вотъ причина, по которой я сдѣлалъ этотъ вопросъ: я теперь изъ Линкольншайра и, конечно, не былъ еще въ Лондонѣ, но думалъ, что нѣсколько писемъ на мое имя должны быть присланы сюда. Впрочемъ, вѣроятно, она придутъ завтра.
   Я часто подмѣчала впродолженіе вечера, который прошелъ очень пріятно, что мистеръ Бойтсорнъ съ особеннымъ участіемъ и удовольствіемъ наблюдалъ за Ричардомъ и Адою. Пріятныя черты лица его выражали какую-то нѣжность, когда, сидя около фортепьяно, онъ слушалъ ихъ игру и пѣніе съ напряженнымъ вниманіемъ; ему не было надобности говорить, что онъ любитъ музыку: это выражалось въ каждой чертѣ лица его; наблюдая за нимъ, и не могла удержаться, чтобъ не спросить добраго опекуна моего, съ которымъ мы въ углу, на маленькомъ столикѣ играли въ бекгемонъ, былъ ли мистеръ Ботсорнъ женатъ или нѣтъ?
   -- Нѣтъ, отвѣчалъ онъ: -- не былъ.
   -- Странно, а онъ похожъ на женатаго.
   -- На чемъ же ты основываешь свое мнѣніе? спросилъ онъ меня съ улыбкой.
   -- Вотъ на чемъ, добрый опекунъ ной, сказала я, не безъ того, чтобъ не покраснѣть немного отъ моего смѣлаго предположенія: -- въ взорахъ его столько нѣжнаго, онъ такъ внимательно-ласковъ къ намъ, и...
   Мастеръ Жарндисъ взглянулъ въ ту сторону, гдѣ сидѣлъ его старый другъ.
   Я больше не сказала ни слова.
   -- Ты угадала молоденькая старушка, отвѣтилъ онъ: -- однажды, онъ чуть-чуть не женился. Это было давно, очень-давно, и только однажды.
   -- Что жъ, невѣста его умерла?
   -- Нѣтъ... то-есть, да; она умерла для него. Это обстоятельство сдѣлало большое вліяніе на всю его жизнь. Можешь ли ты повѣрить, что его голова и сердце были полны романической страсти?
   -- Могу, добрый опекунъ мой, и легко могу, послѣ того, что вы мнѣ сказали.
   -- Съ-тѣхъ-поръ онъ никогда не былъ тѣмъ, чѣмъ могъ бытъ, говорилъ задумчиво мистеръ Жарндисъ: -- теперь, въ эти преклонныя лѣта, никого нѣтъ возлѣ него, кромѣ его слуги и маленькой желтенькой подруги... Кажется, твой ходъ, душа моя!
   По выраженію лица добраго опекуна моего, я тотчасъ замѣтила, что продолжать разговоръ за этотъ предѣлъ, значитъ поднять вѣтеръ съ востока. Я замолчала. Во мнѣ было возбуждено участіе, но не любопытство. Я немного подумала объ этой старой исторіи ночью, когда будило меня сильное всхрапыванье мистера Бойтсорна, даже пробовала рѣшить трудную задачу: вообразить себѣ старое время и облечь стариковъ въ красоты юности, но всегда засыпала прежде рѣшенія. И мнѣ снились дни моего дѣтства, проведенные въ домѣ моей крестной матери. Не знаю, что это значитъ, только этотъ періодъ моей жизни всего чаще являлся мнѣ во снѣ.
   Съ утренней почтой пришло къ мистеру Бойтсорну письмо отъ мистеровъ Кенджа и Корбая. Они увѣдомляли его, что къ обѣду явится къ нему одинъ изъ ихъ клерковъ. Это было въ самый для меня хлопотливый день, въ который я обыкновенно сводила всѣ счеты, за недѣлю очищала книги и приводила въ возможный порядокъ все свое хозяйство. Мистеръ Жарндисъ, Ричардъ и Ада, желая воспользоваться хорошей погодой, отправились на отдаленную прогулку; я, по причинѣ занятій, осталась дома. Мистеръ Бойтсорнъ поджидалъ клерка изъ конторы Кенджа и Корбая и далъ слово мистеру Жарндису, прійдти къ нимъ на встрѣчу, какъ-только окончитъ дѣла.
   Я была очень-занята: разсматривала книги, подводила итоги, платила и получала деньги, выдавала квитанція и, какъ говорится, сбилась съ ногъ, когда доложили о пріѣздѣ мистера Гуппи. Мнѣ казалось, что это былъ тотъ самый мистеръ Гуппи, который провожалъ меня до почтовой кареты, когда я первый разъ пріѣхала въ Лондонъ, и я очень обрадовалась повидать его, потому-что онъ былъ не чуждъ моему настоящему счастью.
   Когда онъ явился, я едва могла узнать его -- такъ онъ былъ щегольски разодѣтъ. На немъ было совершенно-новое, брусничнаго цвѣта съ искрой, платье; блестящая шляпа, фіолетовыя, лайковыя перчатки, пестрѣйшій галстухъ, цѣлая клумба цвѣтовъ въ петличкѣ и толстое золотое кольцо на мизинцѣ. Ко всему этому отъ него распространялся сильный запахъ медвѣжьяго жира и разныхъ душистыхъ снадобій. Онъ разсматривалъ меня съ такимъ вниманіемъ, которымъ, сказать по правдѣ, я была сконфужена. Я просила его сѣсть. Онъ сѣлъ въ углу, поминутно протягивая и сжимая ноги. Я спрашивала его о дорогѣ, о здоровьи мистера Кенджа и тому подобное, и хоть говорила съ нимъ, несмотря на него, но чувствовала, что взоръ его тяготѣлъ надо мною съ испытующимъ любопытствомъ.
   Привелъ человѣкъ, пригласить его наверхъ къ мистеру Бойтсорну. Мистеръ Гуппи всталъ и раскланялся со мною. Я сказала ему, что къ его возвращенію будетъ здѣсь приготовленъ завтракъ и что мистеръ Жарндисъ просилъ его закусить.
   -- Буду ли я имѣть честь найдти васъ опять здѣсь, миссъ? спросилъ меня мистеръ Гуппи, съ нѣкоторымъ замѣшательствомъ и держась за дверную ручку.
   На мой утвердительный отвѣтъ онъ пріятно улыбнулся и, раскланявшись еще разъ, пошелъ наверхъ. Находя мистера Гуппи очень-неловкимъ и робкимъ, потому-что онъ въ-самомъ-дѣлѣ былъ сконфуженъ, я думала, что всего лучше дождаться его прихода, снабдить его всѣмъ нужнымъ и оставить самому себѣ. Завтракъ былъ поданъ; но мистеръ Гуппи не являлся. Свиданіе его съ мистеромъ Бойтсорномъ было продолжительное и бурное, какъ мнѣ показалось, потому-что, хоть комната, въ которой они совѣщались, была далеко отъ столовой, но я слышала, какъ повременамъ грозный голосъ Бойтсорна возвышался подобно порывамъ вихря, и разражался взрывами и залпами.
   Наконецъ вернулся и мистеръ Гуппи; онъ, казалось, былъ очень недоволенъ конференціей.
   -- Клянусь, миссъ! сказалъ онъ мнѣ шопотомъ: -- онъ чистый татаринъ!
   -- Пожалуйста, закусите чего-нибудь, сэръ, сказала я.
   Мистеръ Гуппи сѣлъ за столъ и началъ судорожнымъ образомъ натачивать ножикъ на вилкѣ, между-тѣмъ, продолжалъ смотрѣть на меня (что я чувствовала, не подымая глазъ) съ тѣмъ же страннымъ настойчивымъ любопытствомъ. Точенье продолжалось такъ долго, что я, наконецъ, сочла своею обязанностью взглянуть на него, чтобъ по-крайней-мѣрѣ, снять съ него тотъ заговоръ, подъ вліяніемъ котораго натачиваніе ножа никогда не кончилось бы.
   Только-что я подвала глаза, онъ тотчасъ же обернулся къ ростбифу и началъ его рѣзать.
   -- Позвольте отрѣзать, миссъ? Вы, вѣрно, скушаете кусочекъ?
   -- Нѣтъ, благодарю васъ, отвѣчала я.
   -- Ужели вы ничего не хотите, миссъ? сказалъ мистеръ Гуппи, выпивъ залпомъ стаканъ вина.
   -- Ничего не хочу, благодарю васъ, сказала я: -- я поджидала васъ для-того только, чтобъ узнать, не нужно ли вамъ чего-нибудь. Скажите, можетъ-быть, вамъ еще чего-нибудь угодно?
   -- Нѣтъ-съ, вы слишкомъ-внимательны миссъ. Мнѣ ничего не надо. Здѣсь все, что нужно; да, все... впрочемъ, я... я... конечно я не смѣю... я... я никогда... и онъ выпилъ два стакана вина, одинъ за другимъ.
   Я подумала, что лучше сдѣлаю, если уйду.
   -- Прошу прощенья, миссъ? сказалъ мистеръ Гуппи, вставъ съ мѣста, когда замѣтилъ, что я встала и иду въ другую комнату.-- Прошу прощенья. Позвольте мнѣ имѣть счастіе... еще одну минуту... мнѣ нужно сообщить вамъ секретно.
   Не зная, что отвѣчать, я сѣла снова.
   -- Не пугайтесь, миссъ... тутъ нѣтъ ничего... ей-Богу, нѣтъ ничего... говорилъ мистеръ Гуппи, придвинувъ боязливо кресло къ тому столику, за которымъ я сидѣла.-- Одно прошеніе... а о чемъ, тому слѣдуютъ пункты:
   -- Я, право, не понимаю, что вы говорите? спросила я съ удивленіемъ.
   -- Такъ, ничего... Это судейскій терминъ, миссъ. Вы вѣдь не осмѣете меня, не погубите меня, не только въ глазахъ Кенджа и Корбая, но ни въ чьихъ глазахъ? Если разговоръ нашъ кончится ничѣмъ, я остаюсь тѣмъ же, чѣмъ былъ: я не поврежу ни карьерѣ своей, ни своимъ предначертаніямъ, словомъ: все останется только между нами?
   -- Это ставитъ меня въ-тупикъ, сэръ, сказала я: -- я никакъ не могу вообразить себѣ, что вы можете сообщить мнѣ въ тайнѣ, мнѣ, которую вы видѣли только однажды въ жизни; но во всякомъ случаѣ, я не соглашусь ни подъ какимъ видомъ сдѣлать вамъ вредъ или зло.
   -- Благодарю васъ, миссъ. Я вамъ вѣрю -- съ меня этого достаточно.
   Впродолженіе этого времени мистеръ Гуппи то полировалъ лобъ свой носовымъ платкомъ, то сильно натиралъ ладони одну о другую.
   -- Позвольте, миссъ... выпью еще стаканъ вина... это, я думаю, поможетъ... а то, знаете ли, въ горлѣ колъ-коломъ... все буду останавливаться... Это будетъ обоимъ намъ непріятно.
   Онъ выпилъ стаканъ и вернулся опять. Я, пользуясь этимъ временемъ, отодвинулась какъ можно дальше за свой столикъ.
   -- Не позволите ли, миссъ, предложить вамъ стаканчикъ вина? сказалъ мистеръ Гуппи, замѣтно-освѣженный.
   -- Нѣтъ, благодарю, отвѣчала я.
   -- Ни даже полстакана? говорилъ мистеръ Гуппи: -- ни четверть стакана? Нѣтъ! Такъ къ дѣлу: мое настоящее жалованье, миссъ Сомерсонъ, въ конторѣ Кенджа и Корбая, два фунта стерлинговъ въ недѣлю. Когда я первый разъ имѣлъ счастіе видѣть васъ, оно, то-есть мое жалованье простиралось только до одного фунта стерлинговъ и пятнадцати шиллинговъ и стояло на этой точкѣ долгое время. Потомъ оно увеличилось пятью шиллингами, и мнѣ обѣщано увеличить его еще пятью шиллингами по истеченіи, отъ нынѣшняго числа, двѣнадцати мѣсяцевъ, то-есть года. Родительница моя имѣетъ небольшую собственность, и видѣ пожизненнаго дохода, которымъ живетъ, хотя безъ большихъ претензій, но независимо, въ Старой Причальной Улицѣ. Она обладаетъ и высшей степени свойствомъ быть свекровью. Она ни во что не вмѣшивается, любитъ тишину и спокойствіе и кроткаго нрава. Правда, она имѣетъ нѣкоторыя слабости -- да кто же ихъ я не имѣетъ? Однако жъ, никогда не выказываетъ ихъ при гостяхъ: когда бываютъ гости, вы можете смѣло оставятъ у нея на рукахъ все вино, водку, настойки -- ничего не тронетъ. Ну, безъ гостей, другое дѣло -- опять скажу: кто Богу не грѣшенъ?
   Мой собственный уголокъ, миссъ, на Пентонской Площади, въ Пейтанвильскомъ Переулкѣ. Глухо, очень-глухо; но весело. Открытое поле. Воздухъ чистъ и здоровъ... Миссъ Сомерсонъ!... миссъ Сомерсонъ!.. Я... я обожаю васъ. Будьте такъ милостивы, позвольте мнѣ (какъ мы обыкновенно говоримъ) сдѣлать поясненія... предложить вамъ себя... то-есть руку и сердце!
   Мистеръ Гуппи въ-заключеніе упалъ на колѣни; я была въ безопасности за столомъ но все-таки очень испугалась.
   -- Встаньте, сэръ, сейчасъ же, сказала я: -- и покончите эту каррикатурную сцену, иначе я измѣню данному обѣщанію и позвоню.
   -- Выслушайте меня, миссъ! говорилъ мистеръ Гуппи, подыми ко мнѣ руки.
   -- Я не могу больше слушать ни одного слова, сэръ, отвѣчала и: -- если вы тотчасъ же не встанете и не сядете за столъ.
   Онъ жалобно посмотрѣлъ на меня, но послушался: всталъ съ колѣнъ и сѣлъ на свое мѣсто.
   -- Какая злая насмѣшка! сказалъ онъ, положа руку на сердце и меланхолически кивая мнѣ черезъ столъ головою. Въ такую минуту сидѣть за говядиной! Нѣтъ, миссъ, съ души мутитъ смотрѣть на говядину въ такую минуту!
   -- Кончайте, говорила я: -- я дала слово васъ выслушать. Извольте же кончать.
   -- Я кончу, миссъ, сейчасъ же кончу; какъ сильно уваженіе и чувство любви къ вамъ, такъ велико и мое послушаніе. Вотъ конецъ; я бы желалъ тебя, сокровище коего сердца, назвать своею, передъ алтаремъ Предвѣчнаго!...
   -- Это совершенно-невозможно, шагала я: -- нечего и говорить!
   -- Я знаю, говорю мистеръ Гуппи, наклоняясь надъ соусомъ и смотря на меня тѣмъ же испытующимъ взглядомъ, какъ прежде; я чувствовала, что онъ на меня смотрѣлъ, хотя сама не смотрѣла на него: -- я знаю, что, смотря съ свѣтской точки зрѣнія, предложеніе мое во всѣхъ отношеніяхъ -- ничтожное предложеніе. Но, миссъ Сомерсонъ! ангелъ!.. Ахъ, нѣтъ, ради Бога не звоните! Я былъ воспитанъ въ жесткой школѣ, изучалъ людей съ различнымъ характеромъ. Хотя еще я молодъ, во я извѣдалъ жизнь, видалъ коловратность счастія. Благословляемый вашею рукою, сколько бы я нашелъ силъ упрочить ваше благосостояніе, усладить вашу жизнь. Чему бы я не выучился, ободряемый вами. Конечно, я теперь ничего не знаю; но сколько бы я могъ знать подъ вліяніемъ вашей довѣренности, вашей любви.
   Я сказала ему, что всякое упрочиваніе моего благосостоянія такъ же нелѣпо, какъ его собственное упрочиваніе въ моемъ сердце, и что онъ долженъ вонять, что ему слѣдуетъ теперь удалиться, куда онъ только захочетъ.
   -- Жестокая дѣвушка! сказалъ мистеръ Гуппи: -- еще одно слово... Я думаю, ты замѣтила, какъ я былъ пораженъ твоею красотою ужъ въ тотъ день, когда ожидалъ тебя близь гостинницы Случайнаго Продавца! Я думаю, ты могла замѣтить, что только уваженіе къ твоей красотѣ заставило меня откинуть передъ тобой ступеньки извощичьей кареты! Съ-тѣхъ-поръ, жестокая, образъ твой навѣки врѣзался въ груди моей! Какъ часто вечеромъ ходилъ я взадъ и впередъ, подъ окнами дома мистриссъ Желлиби, съ тѣмъ только, чтобъ взглянуть на кирпичныя стѣны, защищавшія тебя отъ ночной прохлады. Если я говорилъ о желанія упрочить твое благосостояніе, такъ помни, что въ основѣ чувствъ моихъ, въ основѣ моихъ помышленій, была одна, только одна любовь къ тебѣ.
   -- Мнѣ бы очень было прискорбно, мистеръ Гуппи, сказала я, привставъ и взявъ за шнурокъ звонка: -- причинить вамъ или кому бы то ни было, негодованіе за благородное чувство, выраженное хотя и грубо, но откровенно. Если вы въ-самомъ-дѣлѣ, хотя дурно я неумѣстно, желали высказать мнѣ то доброе мнѣніе, которое вы имѣете обо мнѣ, то я, во всякомъ случаѣ, считаю своимъ долгомъ благодарить васъ. Знайте, что нѣтъ причины мнѣ быть тщеславной и я вовсе не тщеславна. Я надѣюсь, прибавила я (право, не знаю зачѣмъ), что вы теперь отправитесь въ Лондонъ я займетесь такъ же прилежно дѣлами конторы Кенджа и Корбая, какъ-будто на васъ и не находило такого безумнаго припадка.
   -- Еще полминуты, миссъ! воскликнулъ мистеръ Гуппи, умоляя меня не звонить: -- все, что было, не будетъ имѣть огласи?
   -- Я никому не скажу ни слова, если вы сами не вынудите меня впослѣдствіи.
   -- Еще четверть минуты массъ! Если, а случаѣ, выбудете смотрѣть благосклоннѣе: когда бы это на было, куда бы я ни былъ заброшенъ судьбою -- это все-равно -- чувства мои не измѣнятся, въ-отношеніи того, что я для васъ готовъ сдѣлать. Помните: мистеръ Гуппи, нумеръ восемьдесятъ-седьмое, Пентонская Площадь; если же переѣхалъ, или умеръ, или что-нибудь въ этомъ родѣ, мистриссъ Гуппи, нумеръ триста-второй, Старая Причальная улица!
   Я позвонила, вошелъ слуга, мистеръ Гуппи положилъ карточку свою на столъ, и сдѣлавъ отчаянный поклонъ, удалился. Поднявъ глаза на него, я встрѣтила его взоръ, печальный и грустный.
   Я еще съ часъ, или болѣе, провозилась съ записными книгами и повѣркою счетовъ. Наконецъ, покончивъ дѣла, я прибрала свой письменный столъ, и была такъ спокойна и весела, и думала, что забыла утреннее приключеніе. Но, придя наверхъ, въ свою комнату, я, къ удивленію моему, начала смѣяться противъ воли, еще и большему удивленію, начала потомъ плакать. Словомъ: я пришла въ такое раздражительное состояніе, въ какомъ не была и тогда, когда повѣряла свои тайны доброй, старой куколкѣ, зарытой давно ужъ подъ деревомъ, въ саду.
   

ГЛАВА X.
Адвокатскій писецъ.

   На восточномъ углу Канцлерскаго Переулка или, лучше сказать, на Стряпномъ Подворьѣ въ Канцелярской Улицѣ, мистеръ Снегсби, продавецъ канцелярскихъ принадлежностей, ведетъ свой торгъ на законномъ основанія. Подъ сѣнью Стряпнаго Подворья, гдѣ во всякое время тѣнь, мистеръ Снегсби развиваетъ свою дѣятельность во всѣхъ родахъ и формахъ, составляющихъ матеріальную и, слѣдовательно, невинную часть судейскихъ дѣлъ и процесовъ. Тутъ у него кожи и свертки пергамена; бумага разнаго формата, цвѣта и достоинства: стопы въ листъ, въ поллиста, въ четвертку, осьмушку; однѣ бѣлыя, другія сѣрыя, синія, сѣрожелтыя; гладкія, шероховатыя, проникающія; тутъ у него и гербовая бумага и палочки для перьевъ, и перья стальныя и гусиныя; чернила, песокъ, резина, карандаши, сургучъ и облатки; тутъ у него и красныя тесемки, и зеленый шелкъ, и карманныя книжки, альманахи, дневники и адресъ-календари, ящички, линейки, чернильницы и стеклянныя и свинцовыя; ножи, ножечки, ножницы и множество канцелярскихъ инструментовъ -- всего не перескажешь! Словомъ: мистеръ Снегсби, окончивъ курсъ своей науки, то-есть, переставъ быть подмастерьемъ, сталъ торговать подъ одною фирмою съ хозяиномъ своимъ, мистеромъ Пифферомъ. По этому поводу на Стряпномъ Подворьѣ совершился нѣкотораго рода переворотъ. Масляной краской свѣжо было написано: "Пифферъ и Снегсби", на томъ мѣстѣ, гдѣ прежде плохо виднѣлось единственное, давно-извѣстное имя Пифферъ, которое едва можно было разобрать, потому-что дымъ, народный лондонскій плющъ, густо обвился не только около вывѣски Пиффера, но и вокругъ всей его лавки, и закрывалъ ея родословное древо.
   Но не видать Пиффера на Стряпномъ Подворьѣ. Никто здѣсь не ожидаетъ его прихода. Ужъ съ четверть вѣка лежитъ онъ на кладбищѣ, въ Гольборнской Улицѣ, и цѣлый день и полъ-ночи рыщетъ надъ его головою сотня вагоновъ и каретъ, какъ страшный драконъ. И не вѣдаетъ никто, пользуется ли когда онъ дремотою этого дракона, чтобъ выйдти изъ преисподней и подышать свѣжимъ воздухомъ Стряпнаго Подворья, пока пронзительный голосъ безжалостнаго пѣтуха, засѣдающаго въ подвалѣ маленькой молочной лавки, въ Канцелярской Улицѣ (интересно бы знать понятіе пѣтуха о разсвѣтѣ! не думаю, чтобъ онъ могъ изучить что-нибудь своимъ опытомъ и наблюденіемъ), не прокричатъ ему обратнаго марша. И если въ-самомъ-дѣлѣ приходитъ Пифферъ взглянуть на Стряпное Подворье подъ сумракомъ ночи, чего не можетъ, конечно, отрицать ни одинъ изъ торговцевъ канцелярскими принадлежностями, то онъ приходитъ невидимо и никому отъ прихода его ни жарко, ни холодно.
   При жизни его и во время ученья Снегсби, продолжавшагося цѣлыя семь лѣтъ, съ Пифферомъ, совершенствуясь на томъ же торговомъ поприщѣ, жила племянница, короткорослая, крикливая племянница, немного поджарая въ груди, неловко сплюснутая, съ птичьимъ носомъ, такъ заостреннымъ на концѣ, какъ веретено. Кумушки Страннаго Потери поговаривали, что покойная мать этой племянницы, ослѣпленная родительскою любовью, желала довести до совершенства неуклюжій станъ своей дочки, и съ этой цѣлью, уперевшись материнскими ногами въ кроватныя ножки, для большой устойчивости, затягивала ее ежедневно въ шнуровку съ силою, способною внушить привычку держаться прямо и величественно. Кромѣ наружныхъ средствъ, употреблялись и внутреннія, съ такою же энергіей: она вливала съ въ горло цѣлыми стаканами уксусъ и лимонный сокъ, и эти соединенныя кислоты, какъ говорили кумушки, утонили и заострили носъ и окислили ея характеръ. Хотя эта молва и была всеобщая, но она или не достигала до ушей молодые Снегсби, или не производила на него никакого впечатлѣнія, такъ-что онъ, достигнувъ мужскаго возраста, завладѣлъ драгоцѣннымъ предметомъ этой молвы, и такимъ образомъ за разъ вступилъ съ мистеромъ Пифферомъ въ двойственныя связи: родства и товарищества. Теперь, на Странномъ Подворьѣ, въ Канцелярской Улицѣ, мистеръ Снегсби и племянница соединены брачными узами, и племянница до-сихъ-поръ гордится своимъ станомъ, который, хотя о вкусахъ спорить нельзя, но надо сказать правду, такъ тонокъ, какъ спичка.
   Эта парочка составляетъ, какъ думаютъ сосѣди, единъ голосъ. Этотъ голосъ, который единственно выходитъ устами мистриссъ Снегсби, частенько раздается по Стряпному Подворью. И если мистеръ Снегсби не выражается въ этихъ сладкозвучныхъ тонахъ, издающихся изъ груди мистриссъ Снегсби, значить, онъ не выражается никогда. Онъ больше ничего, какъ смиренный, плѣшивый, боязливый человѣчекъ, съ лоснящейся головой и щетиновиднымъ клочкомъ черныхъ волосъ на затылкѣ. Имѣетъ сильное поползновеніе къ спокойствію и тучности. Когда онъ стоитъ у двери на Странномъ Подворьѣ, въ темъ сѣромъ рабочемъ сюртукѣ, съ нарукавниками изъ чернаго каленкора и смотритъ на облака, или стоятъ позади своей конторки, въ своей темной лавкѣ, съ тяжелою линейкою, размѣривая и обрѣзая овечьи шкурки, съ пособіемъ своихъ двухъ подмастерьевъ, онъ кажется совершенно-спокойнымъ и смиреннымъ человѣкомъ. Изъ-подъ его ногъ, въ такое время, вырываются часто стоны и жалобы, какъ изъ преисподней неспокойнаго духа, и можетъ-битъ, въ нѣкоторыхъ случаяхъ, когда эти стоны достигаютъ самыхъ высокихъ нотъ, мистеръ Снегсби рѣшается сказать своимъ подмастерьямъ:
   -- Кажется, жена моя моетъ голову Криксѣ!
   Это прозвище, которое произнесъ мистеръ Снегсби, служило поводомъ поострить краснобаямъ Страннаго Подворья: они говорили, что Крикса настоящее имя для мистриссъ Снегсби: оно бы выразило совершенно-правильно ея характеръ, бурный и крикливый. Это прозвище -- собственность, и притомъ единственная собственность, за исключеніемъ пятидесяти шиллинговъ годоваго дохода и очень-маленькаго, плохо-наполненнаго сундучка плохимъ платьемъ сухопарой дѣвки, взятой изъ благотворительнаго пріюта (думаютъ, что ея настоящее имя Августа).
   Крикса хотя была воспитана въ Тутингѣ благотворительною рукою и, слѣдовательно, развивалась при благопріятныхъ обстоятельствахъ, однакожъ страдала припадками, происхожденіе которыхъ благотворительный пріютъ не могъ объяснить.
   Крикса дѣвка, собственно говоря, лѣтъ двадцати-трехъ, много, четырехъ, но на лицо кажется по-крайней-мѣрѣ десятью годами старше. Она, вслѣдствіе необъяснимыхъ припадковъ, ходить въ наймы по дешевой цѣнѣ, и такъ боится, чтобъ ее снова не отправили въ благотворительный пріютъ, что, кромѣ того времени, въ которое ее находятъ головою или въ ведрѣ, или въ ушатѣ, или въ лоханкѣ, или подъ столомъ, или вообще въ какомъ-нибудь мѣстѣ, близь котораго она находилась во время припадка -- она всегда за работой. Она служитъ утѣшеніемъ родителямъ и опекунамъ подмастерьевъ: они видятъ ясно, что Крикса не подаетъ надежды на внушеніе нѣжныхъ чувствъ въ неопытныя сердца юношей. Съ утѣшеніемъ смотритъ на нее мистриссъ Снегсби: она можетъ всегда и за все къ ней придраться, всегда и за все ее выбранить. Съ утѣшеніемъ смотритъ на нее и мистеръ Снегсби, который думаетъ, что держать ее, значитъ дѣлать доброе дѣло. Въ глазахъ Криксы помѣщеніе продавца канцелярскихъ принадлежностей есть храмъ красоты и роскоши. Она считаетъ маленькую гостиную наверху, которая, такъ сказать, всегда въ папильйоткахъ и въ фартукѣ, то-есть всѣ украшающія ее бронзовыя вещицы завернуты въ бумажки, а мебель подъ чехлами, за самый фешонэбльный будуаръ во всей подлунной. Видъ изъ оковъ съ одной стороны на Стряпное Подворье (а если высунуться немножко изъ окна, то и на Канцелярскую Улицу), съ другой -- на задній дворъ помощника шерифа Коавинса, казался ей картиной неподражаемой красоты. Множество портретовъ, сдѣланныхъ масляною краскою, портретовъ, изображающихъ мистера Снегсби, смотрящимъ на мистриссъ Снегсби, И мистриссъ Снегсби, смотрящею на мистера Снегсби, были въ глазахъ ея произведеніемъ кисти Рафаэля, или Тиціана.
   Мистеръ Снегсби предоставляетъ все, что не входитъ въ техническія мистерія его занятій, мистриссъ Снегсби. Она распоряжается деньгами, бранится съ сборщиками податей, слѣдитъ за мыслями мистера Снегсби и, безъ всякой отвѣтственности, подаетъ къ столу только то, что ей вздувается. Потому-то всѣ женщины, по той и по другой сторонѣ Канцелярскаго Переулка, даже дальше, по всей Гольборнской Улицѣ, смотрятъ на нее вообще, какъ на спасительный штандартъ, такъ-что, если гдѣ-нибудь у нихъ случается крупная семейная размолвка, или вооруженные переговоры, то онѣ говорятъ мужьямъ, чтобъ тѣ сравнили положеніе ихъ, то-есть женъ, съ положеніемъ мистриссъ Снегсби, и буйность ихъ, то-есть мужей, съ кротостью мистера Снегсби. Молва, которая, подобно летучей мьши, летаетъ постоянно около Стряпнаго Подворья и садится на окно каждаго-дома, говорятъ, что мистриссъ Снегсби ревнива, имѣетъ пылкій характеръ, и что мистеръ Снегсби часто подвергается ея инквизиторской власти. Въ эти моменты онъ убѣгаетъ изъ дома, иногда безъ шляпы, и оказываетъ, вообще говоря, храбрость мыши. Странно, но замѣчено, что женщины, которыя ставятъ мистера Снегсби какъ блистательный примѣръ заносчивымъ мужьямъ своимъ, смотрятъ на вето, въ-дѣйствительности, съ нѣкотораго рода презрѣніемъ. Въ-особенности одна дама, мужа которой сильно подозрѣваютъ въ томъ, что онъ пробовалъ не разъ на ея спинѣ употреблять свой дождевой зонтикъ, въ качествѣ исправительнаго орудія, считаетъ его самымъ ничтожнымъ существомъ.
   Впрочемъ, быть-можетъ, эти неясные слухи происходятъ оттого, что мистеръ Снегсби человѣкъ, въ нѣкоторомъ родѣ, мечтательной и поэтической натуры. Онъ любитъ, напримѣръ, въ лѣтнее время прогуляться къ гостинницѣ Желѣзная Скоба и наблюдать, какъ порхаютъ воробьи и какъ шелестятъ листья деревьевъ. Любятъ въ воскресный день послѣ обѣда пройдтись на Архивный Дворъ и раздумать (когда онъ въ хорошемъ расположеніи духа), что было нѣкогда доброе, старое время, но что теперь, онъ готовъ поклясться, можно найдти одинъ или два каменные гроба подъ этой часовней, если только разрыть землю. Онъ баловалъ свое воображеніе, размышляя о многихъ канцлерахъ, вицеканцлерахъ, ассесорахъ и архиваріусахъ, находящихся на томъ свѣтѣ, и получалъ такой смакъ къ сельской жизни, разсказывая своимъ двумъ подмастерьямъ, какъ онъ слыхивалъ, что въ-старину вмѣсто Гольборнской Улицы протекалъ ручей, свѣтлый, какъ кристаллъ, и что на мѣстѣ троттуаровъ были прямыя тропинки, ведущія въ зеленые луга -- получалъ такой смакъ къ сельской жизни, что не хотѣлъ оставаться здѣсь.
   День клонятся къ концу; газъ засвѣщается, но свѣтитъ еще невполнѣ-ярко, потому-что невполнѣ-темно. Мистеръ Снегсби стоитъ у двери своей лавки и наблюдаетъ за облаками. Смотритъ, какъ запоздалая ворона летитъ на западъ, черезъ Странное Подворье. Она перелетаетъ Канцелярскій Переулокъ, Садъ Линкольнской Палаты и направляетъ полетъ свой въ ея полямъ.
   Здѣсь, въ огромномъ домѣ, который былъ прежде дворцомъ, живетъ мистеръ Телькингорнъ. Покои раздѣлены и отдаются въ наемъ, и въ этихъ остаткахъ прежняго величія гнѣздятся теперь адвокаты, какъ черви въ зернѣ орѣха; но обширныя лѣстницы, корридоры и переднія остались еще и понынѣ, остались даже разрисованные плафоны, гдѣ аллегорія, въ римскомъ шлемѣ и въ лазуревыхъ покровахъ, лежитъ посреди цвѣтовъ, облаковъ и толстоногихъ мальчиковъ, и причиняетъ зрителю головную боль, какъ это, кажется, бываетъ со всѣми аллегоріями, болѣе или менѣе. Здѣсь, посреди множества сундуковъ съ надписью древнихъ фамилій, сидитъ мистеръ Телькингорнъ, если не находится безмолвно въ какомъ-нибудь сельскомъ домѣ, гдѣ свѣтскіе люди умираютъ съ тоски. Сегодня онъ дома: сидитъ за своимъ столомъ. Старой школы, старая устрица, которую никто не можетъ открыть.
   Какимъ кажется онъ, такимъ кажется и кабинетъ его, при сумракѣ сегодняшняго вечера: ржавымъ, устарѣлымъ, ускользающимъ отъ наблюденія, молчаливымъ. Тяжелые на подъемъ, широкоспинные, старинные краснаго дерева стулья, съ подушками, набитыми конскимъ волосомъ, старые тонконогіе столы, покрытые пыльнымъ сукномъ, гравюры, изображающія портреты лордовъ послѣдней или предпослѣдней генераціи, окружаютъ его. Темнаго цвѣта, толстый турецкій коверъ покрываетъ полъ кабинета, и двѣ свѣчки, въ старинныхъ, серебряныхъ подсвѣчникахъ, мало освѣщаютъ обширную комнату. Заглавія книгъ глубоко вдавлены въ переплетъ корешка; на всемъ, гдѣ только можно, виситъ замокъ; нигдѣ не видать ключа. Мало бумагъ видно на столѣ. Около него лежитъ нѣсколько рукописей, но онъ не обращаетъ на нихъ вниманія. Онъ тихо и медленно выработываетъ какую-то несозрѣвшую идею въ мозгу, вертя чернильницу и два обломка сургуча. Вотъ красный сургучъ, вотъ черный. Нѣтъ, все это не то! мистеръ Телькингорнъ, опять ихъ мѣшаетъ и начинаетъ снова работу.
   Здѣсь, подъ расписными плафонами, гдѣ карапузая аллегорія таращитъ глаза на его хитросплетенія, какъ-будто желая броситься на него, а онъ, между-тѣмъ, не обращаетъ на нее никакого вниманія, мистеръ Телькингорнъ имѣетъ за-разъ и квартиру и контору. Онъ не держитъ большой прислуги; при немъ находится только одинъ человѣкъ, среднихъ лѣтъ, обыкновенно съ потертыми локтями; онъ всегда сидитъ за высокой перегородкой въ сѣняхъ и рѣдко заваленъ работой. Мистеръ Телькингорнъ идетъ не простой дорогой. Писарей ему ненужно. Онъ большой резервуаръ тайнъ и не позволитъ открыть въ себѣ крана. Кліенты его нуждаются въ немъ: онъ для нихъ все и во всемъ. Бумаги, которыя онъ хочетъ, чтобъ были написаны, пишутся спеціальнымъ адвокатомъ Темпля по таинственнымъ наставленіямъ; чистыя копіи, которыя онъ требуетъ, пишутся лучшими писцами, и онъ не заботится о платѣ. Человѣкъ среднихъ лѣтъ, сидящій за перегородкой, едва-ли знаетъ столько о дѣлахъ палатъ, сколько можетъ знать мусорщикъ Гольборнской Улицы.
   Кусокъ краснаго сургуча, кусокъ чернаго сургуча, крышечка съ чернильницы, крышечка съ другой чернильницы, маленькій ящикъ для песку... Такъ! Ты въ середину, ты справа, ты слѣва. Эта мысль должна быть выработана или сегодня, или никогда... Сегодня! Мистеръ Телькингорнъ встаетъ, поправляетъ очки, надѣваетъ шляпу, кладетъ рукописи въ карманъ, выходитъ, говоритъ человѣку среднихъ лѣтъ, съ проношенными локтями: "Я скоро буду назадъ". Рѣдко говоритъ онъ ему что-нибудь яснѣе.
   Мистеръ Телькингорнъ идетъ туда, откуда летѣла ворона, несовсѣмъ, можетъ-быть, туда, но почти туда, на Стряпное Подворье въ Канцелярскую Улицу, гдѣ Снегсби, поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей, исполняетъ всѣ заказы по письменной части съ надлежащею акуратностью; принимаетъ для копій и переписки акты, бумаги и проч., и проч., и проч.
   Часовъ пять или шесть пополудни -- и пары теплаго чая наполняютъ воздухъ Стряпнаго Подворья бальзамическимъ благоуханіемъ. Они клубятся и около двери въ лавку мистера Снегсби. Здѣсь время идетъ не такъ, какъ въ другомъ мѣстѣ: здѣсь обѣдаютъ въ началѣ втораго; а въ половинѣ десятаго ужинаютъ. Мистеръ Снегсби былъ ужъ на походѣ въ подземельныя области для воспріятія чаю, когда, выглянувъ изъ двери, увидѣлъ запоздалую ворону.
   -- Хозяинъ дома?
   Крикса наблюдаетъ за лавкой, потому-что подмастерья пьютъ въ кухнѣ чай съ мистеромъ и съ мистриссъ Снегсби, а слѣдовательно, двѣ дочки портнаго, причесывающіяся передъ двумя зеркалами, поставленными на два окна втораго этажа противоположнаго дома, тщетно думаютъ возбудить разсѣянность въ молодыхъ подмастерьяхъ; онѣ пробуждаютъ только безкорыстное удивленіе Криксы, которой волосы не расли, не растутъ и, сказать по правдѣ, никогда расти не будутъ -- возбуждаютъ удивленіе къ густымъ кудрямъ своимъ.
   -- Хозяинъ дома? спрашиваетъ мистеръ Телькингорнъ.
   Хозяинъ дома, и Крикса хочетъ позвать его. Она исчезаетъ быстро, потому-что рада уйдти изъ лавки, на которую, хотя и смотритъ съ уваженіемъ, однако не безъ примѣси страха; она видитъ въ ней депо страшныхъ орудій юриспруденческихъ пытокъ -- мѣсто, въ которое не слѣдуетъ, собственно говоря, входитъ, когда зажженъ газъ.
   Является мистеръ Снегсби, жирный, согрѣтый чаемъ, лоснящійся и жующій. Онъ кладетъ на прилавокъ кусокъ хлѣба съ масломъ и говоритъ:
   -- Статочное ли дѣло! мастеръ Телькингорнъ!
   -- Пару словъ, Снегсби!
   -- Къ вашимъ услугамъ, сэръ! Зачѣмъ это вы безпокоились сами? Вамъ бы прислать за мною вашего слугу. Покорно прошу войдите сюда, за прилавокъ!
   Снегсби просіялъ въ одну минуту.
   Комната за прилавкомъ, сильно пропитанная запахомъ пергамена, была вмѣстѣ и складомъ товаровъ, и конторой, и бюро.
   Мистеръ Телькингорнъ сѣлъ на стулъ, спиною къ письменному столу.
   -- Дѣло Жарндисовъ? Снегсби.
   -- Слушаю, сэръ.
   Мистеръ Снегсби, отвернулъ рожокъ газа и кашлянулъ въ руку, въ знакъ скромной надежды на награду. Мистеръ Снегсби, будучи робкимъ человѣчкомъ, мастеръ кашлять на всѣ тоны и такимъ образомъ замѣнять слова.
   -- Вы переписывали для меня, въ послѣднее время, нѣсколько объясненій по этому дѣлу?
   -- Да, сэръ, мы переписывали.
   -- Копія одного изъ нихъ, говоритъ мистеръ Телькингорнъ, опустивъ беззаботно руку (о тонкая, невскрываемая устрица старой школы!) въ фальшивый карманъ своего сюртука:-- писана особеннымъ почеркомъ, который мнѣ нравится. Такъ вотъ, проходя случайно мимо и имѣя эту копію при себѣ, я я хотѣлъ спросить васъ... ахъ, ошибся! ее со мной нѣтъ... впрочемъ, ничего... когда-нибудь въ другое время... А, вотъ она! Такъ я хотѣлъ спросить васъ, кто это переписывалъ?
   -- Кто это переписывалъ, сэръ? сказалъ мистеръ Снегсби, взявъ рукопись и положивъ ее на столъ, причемъ онъ перебиралъ листы съ такимъ крученьемъ и сученьемъ лѣвою рукою, какое только свойственно поставщикамъ канцелярскихъ принадлежностей.
   -- Это писано на сторонѣ, сэръ, говорилъ мистеръ Снегсби: -- мы тогда много заказали на сторонѣ работы. Дайте только взглянутъ въ книгу и я тотчасъ же скажу вамъ, сэръ, кто это переписывалъ.
   Мистеръ Снегсби снимаетъ книгу со шкапа, по дорогѣ кусаетъ хлѣбъ съ масломъ, который, кажется, нейдетъ ужъ въ горло, осматриваетъ рукопись съ одной стороны, ведетъ указательнымъ пальцемъ правой руки по открытой страницѣ книги и читаетъ:
   "Жьюби, Пеккеръ, Жарндисъ..."
   -- Жарндисъ! Вотъ оно, сэръ, говоритъ мистеръ Снегсби.-- Такъ и есть! я теперь вспомнилъ. Мы точно отдавали на сторону, сэръ, писцу, который живетъ какъ-разъ тутъ, по той сторонѣ переулка.
   Мистеръ Телькингорнъ видѣлъ запись въ книгѣ, и прежде продавца канцелярскихъ принадлежностей успѣлъ прочесть и имя Жарндиса, и имя писца.
   -- Какъ! его зовутъ Немо? сказалъ мистеръ Телькингорнъ.
   -- Неио, сэръ. Вотъ онъ. Сорокъ-два листа. Отданы въ среду въ восемь часовъ вечера. Принесены въ четверкъ, утромъ, въ десять часовъ.
   -- Немо! повторилъ мистрисъ Телькингорнъ: -- nemo значитъ полатыни -- никто.
   -- Вѣрно, поанглійски, немо значитъ кто-нибудь, сэръ, прибавилъ мистеръ Снегсби и прокашлялся своимъ смиреннымъ кашлемъ.-- Вѣрно, это ужъ такое имя. Вотъ посмотрите, сэръ: сорокъ-два листа. Выданы въ среду въ восемь часовъ вечера. Возвращены въ четверкъ, въ девять съ половиною часовъ утра.
   Зрачокъ мистера Снегсби замѣчаетъ голову мистриссъ Снегсби, которая высовывается изъ-за двери съ тѣмъ, чтобъ провѣдать, что значитъ бѣгство ея мужа отъ чая. Мистеръ Снегсби производитъ пояснительное кашлянье въ видѣ сигнала: -- не безпокойся, моя милая, тутъ дѣльцо!
   -- Въ девять съ половиною часовъ, сэръ, повторяетъ мистеръ Снегсби.-- Наши канцелярскіе писаря, которые живутъ работою поштучно, странный народъ. Можетъ-быть, это и не его имя, только онъ извѣстенъ подъ этимъ именемъ. Помнится, сэръ, что онъ, даже печатно, объявлялъ себя подъ этимъ именемъ и въ Правленіи, и въ Королевскомъ Судѣ, и въ Палатѣ Судей. Вѣдь вы знаете, сэръ, какого рода тамъ письмо? Работы много!
   Мистеръ Телькингорнъ смотритъ сквозь маленькое окно, черезъ дворъ Коавинса, помощника шерифа, на его окна, освѣщенныя огнемъ. Комната, гдѣ Коавинсъ вкушаетъ кофе, выходитъ на дворъ и тѣни нѣсколькихъ джентльменовъ волнуются и вытягиваются на сторахъ. Мистеръ Снегсби, пользуясь удобнымъ случаенъ, чуть-чуть поворачиваетъ голову черезъ плечо, глядятъ на свою дражайшую воловину и старается выразить et кривляньемъ рта и шевеленьемъ губъ: Тель...кин...горнъ, бо...гатъ, боль...шое, влі...я...ніе.
   -- Давали ли вы, прежде, какую-нибудь работу этому писарю? спрашиваетъ мистеръ Телькингорнъ.
   -- Какъ же, какъ же! Онъ работалъ для васъ.
   -- Думая о важныхъ дѣлахъ, я забылъ, какъ вы мнѣ сказали его адресъ?
   -- Черезъ улицу, сэръ. Именно... мистеръ Снегсби дѣлаетъ еще усиленный глотокъ, какъ-будто кусокъ хлѣба съ масломъ все еще стоятъ у него въ горлѣ.-- Именно, у продавца тряпья и бутылокъ.
   -- Вы мнѣ укажете этотъ домъ?
   -- Съ большимъ удовольствіемъ, сэръ!
   Мастеръ Снегсби снимаетъ каленкоровые нарукавники, снимаетъ сѣрый сюртукъ, надѣваетъ черный, снимаетъ шляпу съ крючка и говорятъ вслухъ:
   -- А, вотъ и жена моя! Будь такъ добра, моя милая, и скажи одному изъ подмастерьевъ, чтобъ онъ присмотрѣлъ за лавкой, пока я перейду черезъ улицу съ мастеромъ Телькингорнонъ. Мистриссъ Снегсби, сэръ! Черезъ двѣ минуты я буду дома, другъ мой!
   Мистриссъ Снегсби присѣдаетъ адвокату, удаляется за прилавокъ, наблюдаетъ за ними изъ-за оконной занавѣски, тихонько удаляется въ заднюю комнату и смотритъ въ книгу, которая осталась открытою. Мистриссъ Снегсби очевидно любопытна.
   -- Вамъ это мѣсто покажется страннымъ, сэръ, говорятъ мистеръ Снегсби, идя по мостовой и уступая почтительно узенькій троттуаръ адвокату: -- да и писецъ тоже такой странный. Этотъ народъ -- очень-дикій народъ, сэръ. Преимущество этого Немо состоитъ въ тонъ, что онъ можетъ не спать сколько угодно. Дайте ему работу, и онъ несомкнетъ глазъ пока не кончитъ.
   Совершенно-темно, и газовые фонари въ полномъ блескѣ.
   Посреди псарей, несущихъ на почту обыденныя письма, посреди совѣтниковъ и стряпчихъ, идущихъ домой обѣдать, посреди истцовъ и просителей, посреди тяжущихся во всѣхъ родахъ, посреди толпы, на жизненномъ пути которой юридическая мудрость съ давняго времени настроила мильйоны баррикадъ, ныряя сквозь уличную грязь, которая, никто не знаетъ изъ чего составлена, и никто не знаетъ, какъ и зачѣмъ собирается около насъ; мы знаемъ только то, что когда ее соберется много, то необходимо надо оскребать ее лопатами.-- Идетъ адвокатъ Телькингорнъ съ поставщикомъ канцелярскихъ принадлежностей Снегсби къ лавкѣ тряпья и бутылокъ, гдѣ, кромѣ, этого добра, можно найти цѣлый складъ всякаго хлама; къ лавкѣ, лежащей за тѣнью стѣны Линкольнской Палаты, и въ которой, судя по ея вывѣскѣ, предлагаетъ что кому нужно, нѣкто Крукъ.
   -- Вотъ тутъ онъ живетъ, сэръ, говоритъ поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей.
   -- Такъ вотъ гдѣ онъ живетъ! говоритъ разсѣянно адвокатъ. Благодарю васъ.
   -- Развѣ вы не зайдете къ нему, сэръ?
   -- Нѣтъ, благодарю. Я теперь пойду домой. Прощайте. Благодарю васъ!
   Мистеръ Снегсби сникаетъ шляпу, отвѣшиваетъ подобающій поклонъ и возвращается къ своей дражайшей половинѣ и къ чаю.
   Но мистеръ Телькингорнъ не тотчасъ идетъ домой; онъ прошелъ нѣсколько шаговъ впередъ, вернулся назадъ въ лавкѣ Крука и взошелъ въ нее.
   Довольно-темно въ лавкѣ. Сальная свѣча, стоящая на окнѣ, нагорѣла. Старикъ, и возлѣ него кошка, сидятъ въ заднемъ углу у камина. Старикъ встаетъ и идетъ на встрѣчу мистеру Телькингорну, держа въ рукахъ другую нагорѣвшую свѣчку.
   -- Дома ли вашъ постоялецъ?
   -- Мужчина или женщина, сэръ? спрашиваетъ мистеръ Крукъ.
   -- Мужчина. Писарь, который занимается перепискою бумагъ.
   Мистеръ Крукъ пристально осмотрѣлъ посѣтителя. Онъ знаетъ его.
   Имѣетъ неясное предчувствіе о его аристократической важности.
   -- Вы хотите видѣть его, сэръ?
   -- Да.
   -- Это и мнѣ рѣдко удается, говоритъ мистеръ Крукъ съ гримасою, въ замѣнъ улыбки: -- позвать его къ вамъ, сэръ? Впрочемъ, надо надежды, чтобъ онъ сюда пришелъ.
   -- Такъ я къ нему пойду, говоритъ мистеръ Телькингорнъ.
   -- Во второй этажъ, сэръ. Возьмите свѣчку. Вотъ здѣсь!
   Мистеръ Крукъ, рядомъ съ своею кошкою, стоятъ у первой ступени лѣстницы и смотритъ на мистера Телькингорна.
   -- Хи, хи! говоритъ онъ, когда мистеръ Телькингорнъ почти скрылся.
   Мистеръ Телькингорнъ смотритъ внизъ черезъ перила. Кошка оскаливаетъ зубы, щетинится и шипитъ на него.
   -- Смирно, леди Женни! Будь почтительна къ гостямъ, миледи!.. Знаете ли, что говорятъ про моего жильца? шепчетъ мистеръ Крукъ, подымаясь на одну или двѣ ступени.
   -- Что говорятъ про него?
   -- Говорятъ, что онъ продалъ душу свою врагу; мы съ вами, конечно, этому не вѣримъ; но все же я вамъ скажу, что жилецъ мой такого желчнаго и мрачнаго характера, что не отказался бы отъ сдѣлки съ нечистымъ. Не раздражайте его, сэръ -- вотъ мой совѣтъ.
   Мистеръ Телькингорнъ кивнулъ головой и идетъ дальше. Онъ подходить къ темному углу во второмъ этажѣ, стучится въ дверь -- отвѣта не получаетъ. Отворяетъ дверь -- дверь распахивается и задуваетъ свѣчку.
   А можетъ, свѣчка потухла и сама; воздухъ въ комнатѣ такъ гадокъ, что горѣніе врядъ ли возможно. Комнатка маленькая, грязная, закопченая. На ржавомъ подобіи каминной рѣшетки, согнутой посерединѣ, какъ-будто бы бѣдность ударила и ее, тлѣетъ нѣсколько угольевъ. Въ углу, передъ каминомъ, стоитъ трехногій, изломанны столъ, испещренный дождемъ чернилъ. Въ другомъ углу, на одномъ изъ двухъ стульевъ, лежитъ старый чемоданъ, замѣняющій шкапъ для платья. Большаго шкапа не надо: бока чемодана и такъ ввалились во внутрь, какъ щеки умирающаго съ голоду. Вездѣ голый полъ; только передъ каминомъ лежитъ старый, ободраный матъ. Нѣтъ на окнахъ занавѣсъ, выгорожающихъ темноту ночи; но полинялыя ставни закрыты плотно, и сквозь ихъ сердцевидныя отверстія могъ бы увидать голодъ жертву свою на одрѣ.
   На кучѣ стараго, грязнаго тряпья, покрытаго толстымъ, грубымъ, изорваннымъ полотномъ, видитъ, съ содроганіемъ, адвокатъ, стоящій въ дверяхъ, лежащаго человѣка. Онъ лежитъ въ рубашкѣ, панталонахъ и съ голыми ногами. При пугающемъ мракѣ догарающей свѣчи, лицо его кажется желтымъ. Растрепанные волосы головы, всклочась съ растрепанною бородою и усами, обрамляютъ его голову. Отвратительно-грязна комната; отвратительно-гадокъ воздухъ ея; какъ зловредный міазмъ, ложится онъ на лёгкія адвоката.
   -- Эй, дружище! вскрикиваетъ адвокатъ, стуча желѣзнымъ подсвѣчникомъ о дверь.
   Отвѣта нѣтъ, хотя дружище лежитъ, повернувшись немного въ сторону и съ открытыми глазами.
   -- Эй, дружище! восклицаетъ адвокатъ снова, встань, проснись!
   И пока онъ стучитъ о дверь, свѣчка совершенно потухаетъ. Кругомъ темнота и только два черные глаза, прорѣзанные въ ставняхъ, смотрятъ на кровать.
   

ГЛАВА XI.
Братъ.

   Чье-то прикосновеніе къ морщинистой рукѣ адвоката, въ темной комнатѣ, гдѣ онъ стоитъ въ нерѣшимости, заставляетъ его вздрогнуть и вскрикнуть:
   -- Кто это?
   -- Это я, говорятъ ему въ самое ухо старый хозяевъ лавки.-- Не можете разбудить его?
   -- Нѣтъ.
   -- Гдѣ же ваша свѣчка?
   -- Потухла. Возьмите ее.
   Крукъ беретъ свѣчку, идетъ къ огню, наклоняется надъ каминной рѣшеткой и пробуетъ раздуть уголья. Но нѣтъ ни одной искры подъ пепломъ и усилія его тщетны. Сдѣлавъ еще безотвѣтный призывъ своему жильцу, онъ шепнулъ адвокату, что хочетъ сойдти внизъ и привести свѣчку изъ лавки, и удалялся. Мистеръ Телькингорнъ, по причинамъ, ему извѣстнымъ, дожидается мистера Крука не въ комнатѣ, но на лѣстницѣ, за дверью.
   Ожидаемый свѣтъ скоро является на стѣнѣ и Крукъ, въ сопровожденія зеленоглазой кошки, показывается со свѣчей.
   -- Онъ всегда такъ спитъ? спрашиваетъ адвокатъ шопотомъ.
   -- Хи!.. не знаю, отвѣчаетъ Крукъ, мотая головой и насупивъ брови.-- Я, изъ его привычекъ знаю только одну, что онъ рѣдко показывается.
   Такъ, разговаривая, входятъ они вмѣстѣ въ комнату. И когда онъ освѣтилъ ея стѣны, глаза въ ставняхъ какъ-будто закрылись. Но глаза лежащаго на постели были все-таки открыты.
   -- Господи спаси насъ! восклицаетъ мистеръ Телькингорнъ.-- Онъ умеръ!
   Крукъ такъ быстро опустилъ тяжелую руку, которую было приподнялъ, что она свѣсилась съ кровати.
   Съ минуту смотрятъ они молча другъ на друга.
   -- Пошлите скорѣе за докторомъ, сэръ! Позовите миссъ Флайтъ, закричите ей съ лѣстницы! Вотъ здѣсь, у кровати, сткляночка съ ядомъ! Зовите скорѣе миссъ Флайтъ. Кричите, сэръ, говоритъ Крукъ, растопыривъ надъ трупомъ свои искривленныя руки, какъ крылья вампира.
   Мистеръ Телькингорнъ выбѣгаетъ на лѣстницу и кричитъ:
   -- Миссъ Флайтъ! Флайтъ! Скорѣе, сюда, гдѣ вы, Флайтъ?
   Крукъ слѣдитъ за нимъ глазами и пока тотъ зоветъ миссъ Флайтъ, онъ считаетъ нужнымъ подойти къ старому чемодану и отойдти назадъ.
   -- Скорѣй Флайтъ! скорѣй ближайшаго доктора! такъ говоритъ Крукъ съумасшедшей, маленькой старушонкѣ, своей жилицѣ. Она выходитъ изъ своей конурки, въ минуту исчезаетъ и скоро возвращается въ сопровожденіи оторваннаго отъ обѣда, раздраженнаго врача, съ порядочнымъ запасомъ табаку на верхней губѣ и съ сильнымъ шотландскимъ произношеніемъ.
   -- А! перекреститесь хорошенько, говоритъ Эскулапъ, взглянувъ на нихъ, послѣ минутнаго обзора трупа: -- онъ, мертвъ, какъ фараонъ!
   Мистеръ Телькингорнъ, стоя у стараго чемодана, спрашиваетъ: давно ли онъ умеръ?
   -- Давно ли, сэръ? говорятъ Эскулапъ: -- надо полагать, что онъ умеръ часа три назадъ.
   -- Да, такъ должно быть, замѣчаетъ темнолицый молодой человѣкъ, стоящій по другую сторону кровати.
   -- Принадлежите вы къ медицинской профессіи, сэръ? спрашиваетъ Эскулапъ.
   -- Принадлежу, отвѣчаетъ темнолицый молодой человѣкъ.
   -- Ну, такъ я ухожу, говоритъ Эскулапъ: пособить здѣсь нельзя, и этимъ замѣчаніемъ окончилъ онъ свой коротенькой визитъ и возвратился дообѣдывать.
   Темнолицый молодой человѣкъ освѣщаетъ постель и съ той и съ другой стороны, и тщательно осматриваетъ писца, который доказалъ достовѣрность своего имени -- сдѣлался никѣмъ.
   -- Я часто видалъ его, говоритъ чернолицый врачъ: -- онъ покупалъ у меня опіумъ года съ полтора. Что, изъ васъ кто-нибудь родня ему? спрашиваетъ онъ, взглянувъ на трехъ присутствующихъ.
   -- Онъ нанималъ этотъ уголъ отъ меня, отвѣчаетъ угрюмо Крукъ и беретъ свѣчку изъ протянутой руки чернолицаго врача: -- онъ говорилъ мнѣ однажды, что я его ближайшій родственникъ.
   -- Онъ умеръ, говоритъ врачъ, отъ сильнаго пріема опіума -- тутъ нѣтъ сомнѣнія. Вся комната пропитана опіумомъ. Тутъ его будетъ достаточно, продолжаетъ онъ, взявъ изъ рукъ Крука старый чайничекъ: -- чтобъ положить на мѣстѣ цѣлую дюжину людей.
   -- Вы думаете, что онъ это сдѣлалъ съ умысломъ? спрашиваетъ Крукъ.
   -- Принялъ-то усиленный пріемъ?
   -- Да!
   (Крукъ чавкаетъ губами, ожидая отвѣта съ невыразимымъ любопытствомъ).
   -- Не знаю. Я думаю, что безъ умысла, потому-что онъ привыкъ къ большимъ пріемамъ; а впрочемъ, кто его знаетъ? Онъ, я думаю, былъ очень-бѣденъ?
   -- Я думаю, что такъ. Каморка его не изъ роскошныхъ, говоритъ Крукъ, глаза котораго сверкали, не хуже кошачьихъ, по всѣмъ угламъ каморки.-- Но я въ ней съ-тѣхъ-поръ не былъ, какъ онъ помѣстился, а самъ онъ былъ скрытенъ: не говорилъ мнѣ о своихъ обстоятельствахъ.
   -- Онъ вамъ долженъ за постой?
   -- За шесть недѣль.
   -- Онъ не отдастъ никогда! говоритъ чернолицый молодой человѣкъ, продолжая свои наблюденія: -- нѣтъ сомнѣнія, что онъ мертвъ, какъ фараонъ, и, судя по его наружности и обстоятельствамъ, я думаю, что смерть для него -- счастье. Однакожъ онъ хорошо сложенъ и съмолоду, надо полагать, былъ красивъ. Онъ это произнесъ не безъ чувства и, смотря на лицо трупа, щупалъ небьющееся сердце.-- Я помню, что однажды я замѣтилъ въ немъ что-то такое, похожее на человѣка лучшаго происхожденія. Ошибаюсь я, или нѣтъ? продолжалъ онъ, озираясь вокругъ.
   -- Вы бы еще спросили біографію всѣхъ тѣхъ леди, которыхъ волосы хранятся у меня въ мѣшкахъ, въ подвалѣ, отвѣчалъ Крукъ:-- онъ жилъ у меня полтора года, занимался, а можетъ-быть и не занимался перепискою бумагъ -- вотъ все, что я о немъ знаю.
   Во время этого разговора, мистеръ Телькингорнъ съ руками, заложенными за спину, стоялъ у стараго чемодана и казался совершенно-чуждымъ всѣмъ тремъ родамъ интересовъ, возбужденныхъ смертью писца: онъ былъ чуждъ и участію, съ которымъ молодой врачъ смотрѣлъ на трупъ, какъ на субъектъ своей профессіи, очевидно, отличнымъ отъ того участія, съ которымъ онъ смотрѣлъ на него, съ филантропической точки зрѣнія; онъ былъ чуждъ и тому наслажденію, съ которымъ уродливый старикъ чавкалъ губами при видѣ смертнаго одра; и, наконецъ, тому ужасу, который эта картина производила на сумасшедшую старушонку. Его невозмутимое лицо было такъ же невыразительно, какъ и его черное платье. Нельзя было даже понять, думалъ онъ въ это время о чемъ-нибудь, или нѣтъ: ни въ одной чертѣ его не выражалось ни терпѣніе, ни нетерпѣніе, ни вниманіе, ни разсѣянность: ничего не было видно въ немъ, кромѣ внѣшней шелуха его.
   Вотъ онъ вмѣшивается въ разговоръ, обращаясь къ молодому врачу съ своей неподвижной, дѣловой манерою.
   -- Я зашелъ сюда, говоритъ онъ: -- только-что передъ вами; въ намѣреніи отдать покойнику, котораго я никогда не видывалъ прежде, нѣсколько бумагъ для переписки. Я слышалъ о немъ отъ моего поставщика канцелярскихъ принадлежностей, Снегсби, съ Стряпнаго Подворья. Такъ-какъ никто изъ здѣшнихъ не имѣетъ о немъ никакихъ свѣдѣній, то не худо было бы послать за Снегсби -- а? продолжалъ онъ, обратившись къ сумасшедшей старушонкѣ, которая часто видала его въ Палатѣ, и которую онъ часто видалъ тамъ, и которая теперь судорожными знаками вызывалась сбѣгать за поставщикомъ канцелярскихъ принадлежностей.-- Сходите-ка, въ-самомъ-дѣлѣ!
   Старушонка ушла; чернолицый врачъ оставляетъ своя безплодныя наблюденія я прикрываетъ предметъ ихъ, штопанымъ, перештопанымъ подобіемъ одѣяла. Мистеръ Крукъ перемолвилъ съ нимъ слова два. Мистеръ Телькингорнъ хранитъ молчаніе и все-таки продолжаетъ стоять у стула съ старымъ чемоданомъ.
   Мистеръ Снегсби поспѣшно является, въ своемъ сѣромъ сюртукѣ и въ черныхъ нарукавникахъ.
   -- Боже мой! Боже мой! восклицаетъ онъ: -- таки свернулся, бѣдняга! Съ нами крестная сила!
   -- Можете ли вы, Снегсби, дать хозяину этой лавки нѣкоторыя свѣдѣнія объ этомъ несчастномъ созданія? спрашиваетъ мистеръ Телькингорнъ.-- Онъ, кажется, долженъ за постой я притонъ, вы знаете, его надо похоронить.
   -- Слушаю, сэръ, говоритъ мистеръ Снегсби, производи оправдательное откашливанье въ кулакъ: -- я, право, не знаю, какой дать совѣтъ... развѣ только посовѣтовать послать за священной особой.
   -- Васъ не спрашиваютъ о совѣтѣ, возражаетъ мистеръ Телькингорнъ: -- ни безъ васъ бы могъ дать совѣтъ.
   (-- Безъ-сомнѣнія, никто лучше васъ, сэръ, говоритъ мистеръ Снегсби, съ почтительнымъ откашливаніемъ въ кулакъ).
   -- Но мнѣ хотѣлось только, чтобъ вы дали свѣдѣнія или о его родныхъ, или о его происхожденіи, или о чемъ-нибудь, до него касающемся.
   -- Увѣряю васъ, сэръ, говорятъ мистеръ Снегсби, предпославъ отвѣту своему просительный кашель: -- что я столько же знаю откуда онъ пришелъ, какъ и то...
   -- Куда онъ отправился! дополнялъ врачъ, чтобъ вывести его изъ затруднительнаго положенія.
   Молчаніе.
   Мистеръ Телькингорнъ смотритъ на поставщика канцелярскихъ принадлежностей. Мистеръ Крукъ съ разинутымъ ртомъ ожидаетъ, кто первый начнетъ говорить.
   -- Что жъ касается до его родныхъ, сэръ, говоритъ мистеръ Снегсби: -- то еслибъ нашелся человѣкъ, который бы мнѣ сказалъ: "послушай, Снегсби, вотъ тебѣ двадцать тысячъ фунтовъ стерлинговъ, балетами англійскаго Банка, только назови мнѣ хоть одного изъ его родныхъ", такъ я не хоть бы этого сдѣлать, сэръ! Помнится, что, года полтора тому назадъ, или около этого, когда онъ переѣхалъ въ эту лавку тряпья и бутылокъ...
   -- Да, полтора года, сказалъ Крукъ, кивнувъ головою.
   -- Года полтора тому назадъ, или около этого, говоритъ мистеръ Снегсби, очевидно, ободрясь -- онъ пошелъ въ нашу улицу, однажды утромъ, послѣ завтрака, и, заставъ жену мою (которую я называю мистриссъ Снегсби, когда требуютъ обстоятельства) въ нашей лавкѣ, произвелъ въ ея присутствіи пробу своему почерку и далъ замѣтить, что онъ нуждается въ работѣ, и что онъ -- отъ слова не станется -- (любимая поговорка мистера Снегсби, которую онъ произносилъ съ суевѣрною откровенностью, слишкомъ зарапортовавшись) -- въ очень-критическихъ обстоятельствахъ! Жена моя, вообще говоря, небольшая охотница до незнакомыхъ, въ-особенности "отъ слова не станется", когда они въ чемъ-нибудь нуждаются; но къ нему она какъ-то была снисходительна, потому ли, что онъ былъ небритъ, потому ли, что голова его не была причесана, или по какой другой, свойственной женщинамъ, причинѣ, предоставляю обсудить вамъ, только она приняла пробу его почерка, а также и его адресъ. Жена моя неочень-понятлива на имена, продолжаетъ мистеръ Снегсби, не безъ того, чтобъ не произвести въ кулакъ почтительнаго кашля -- и ей казалось, что Немо все равно, что Нимвродъ, поэтому она и взяла въ привычку говорить мнѣ за обѣдомъ: "Мистеръ Снегсби, вы еще не дали Нимвроду работы?" или "Мистеръ Снегсби, зачѣмъ не отдали вы Нимвроду эти тридцать-восемь листовъ по дѣлу Жарндиса?" и тому подобное. Тактъ-то образомъ, онъ и сталъ заниматься отъ насъ работою поштучно, и вотъ все, что я о немъ знаю; могу еще одно только прибавить, что онъ писалъ быстро и не спать ночи ему ни почемъ, и что, примѣромъ будучи сказать, если вы ему дадите переписать сорокъ-пять листовъ въ середу вечеромъ, то онъ вамъ принесетъ ихъ утромъ въ четверкъ обратно. Все это... мистеръ Снегсби смолкъ, и вѣжливо махнулъ шляпой на постель покойника, какъ-будто хотѣлъ выразить: Все это, я не сомнѣваюсь, подтвердилъ бы и мой почтенный другъ, еслибъ -- отъ слова нестанется -- былъ не мертвъ.
   -- Не лучше ли для васъ будетъ, говорятъ мистеръ Телькингорнъ Круку: -- поискать у него бумагъ, которыя могли бы что-нибудь пояснить? Завтра долженъ быть обыскъ, и васъ поведутъ къ допросу. Умѣете вы читать?
   -- Не умѣю, возражаетъ старикъ съ отвратительной гримасой.
   -- Снегсби, говоритъ мистеръ Телькингорнъ: -- сдѣлайте за него осмотръ. Онъ, пожалуй, можетъ попасться въ какія-нибудь непріятности. Находясь здѣсь, я подожду, если вы поторопитесь, и, въ случаѣ надобности, могу засвидѣтельствовать, что все было произведено въ законномъ порядкѣ. Принесите-ка, пріятель, свѣчку для мистера Снегсби: отъ тотчасъ все сдѣлаетъ что нужно, для вашего спокойствія.
   -- Вопервыхъ, здѣсь есть старый чемоданъ, сэръ, говорятъ Снегсби.
   -- Да, есть; мистеръ Телькингорнъ прежде, кажется, его не замѣтиль, хотя стоялъ такъ близко отъ него и хотя въ комнатѣ больше ничего не было!
   Продавецъ тряпья приносятъ свѣчку и поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей производить обыскъ. Молодой врачъ облокотился на уголъ наняла. Миссъ Флайтъ дрожитъ и выглядываетъ изъ-за двери. Старый, способный ученикъ старой школы, съ матовыми черными штанами, завязанными лентами на колѣняхъ, въ широкомъ черномъ жилетѣ, въ длиннополомъ черномъ "ракѣ, въ широкомъ, незатянутомъ бѣломъ галстухѣ, съ бантикомъ, который такъ знакомъ въ Палатѣ Перовъ, стоитъ на томъ же самомъ мѣстѣ и въ томъ же положенія.
   Въ старомъ чемоданѣ кой-какое платьишко, связка билетовъ Заемнаго Банка, этихъ подорожныхъ къ бѣдности, измятая бумажка, пропахнувшая опіумомъ, на которой нацарапано для памяти: "въ такой-то и такой-то день, принялъ столько-то грановъ, въ такой-то день, столькими-то гранами больше", и такъ далѣе; замѣчанія эти начаты писать съ давняго времени, какъ-будто съ тѣмъ, чтобъ продолжать ихъ регулярно, но потомъ брошены. Нѣсколько грязныхъ лоскутковъ, разрозненныхъ газетъ, заключающихъ слѣдствія о мертвыхъ тѣлахъ -- и больше ничего. Снегсби ищетъ и въ стѣнномъ шкапѣ и въ ящикѣ опрысканнаго чернилами стола. Но нѣтъ ни въ томъ, ни въ другомъ ни клочка отъ какого-нибудь письма, ничего подобнаго. Молодой врачъ осматриваетъ одежду адвокатскаго писаря и находитъ только перочинный ножикъ и двѣ-три мелкія монеты. Совѣтъ мистера Снегсби становился самымъ благоразумнымъ: надо послать за священной особой.
   Маленькая сумасшедшая старушонка бѣжитъ за приходскимъ сторожемъ; остальное общество выходитъ изъ комнаты.
   -- Не оставляйте здѣсь кошки, говоритъ врачъ: -- это не годятся!
   Мистеръ Крукъ выгоняетъ ее впередъ себя; она крадется по лѣстницѣ, опустивъ свой пушистый хвостъ и облизывая рыло.
   -- Доброй ночи, говоритъ мистеръ Телькингорнъ и уходитъ къ своей аллегорія и мечтамъ.
   Въ это время слухъ разнесся по улицѣ. Толпы обывателей собираются обсудить дѣло, и авангардъ наблюдательнаго корпуса (преимущественно мальчики) протискиваются къ самымъ стекламъ лавки мистера Крука. Полисменъ, входившій не разъ въ лавку и выходившій изъ нея, стоитъ теперь у ея порога такъ же величественно, какъ башня, позволяя себѣ иногда взглянуть на мальчишекъ, толпящихся у его ногъ, которые, при взглядѣ его, отступаютъ и падаютъ. Мистриссъ Перкинсъ, находящаяся ужъ нѣсколько недѣль во враждебномъ безмолвіи съ мистриссъ Пайперъ, по поводу непріятной ссоры, приключившейся за то, что маленькій Перкинсъ пробилъ голову маленькому Пайперу, въ этотъ день, столько замѣчательный, вступаетъ опять въ дружественныя отношенія. Цаловальникъ шинка на углу, привелегированный дилеттантъ, какъ имѣющій точныя свѣдѣнія о жизни человѣческой вообще, и въ-частности близкія сношенія съ нализавшимся до-пьяна, сообщаетъ свои замѣчанія полисмену съ видомъ неприступнаго головорѣза, нестрашащагося ни полицейскаго жезла, ни будки. Народъ толкуетъ изъ оконъ, черезъ улицу и отдѣльными толпами бѣжитъ съ непокрытою головою изъ Канцелярской Улицы, узнать въ чемъ дѣло. Общее чувство, кажется, въ пользу, мистера Крука: радуются, что смерть не его захватила, конечно, не безъ примѣси нѣкотораго естественнаго смущенія въ погрѣшительности своихъ предположеній. Наконецъ, посреди всей этой суматохи, является и приходскій сторожъ.
   На него смотрятъ не безъ популярности, хотя его обязанность состоитъ собственно въ томъ, чтобъ прійдти и только взглянуть на трупъ. Ощущеніе возрастаетъ, когда изъ устъ въ уста переходитъ молва, что приходскій стражъ на лѣстницѣ. Приходскій сторожъ взошелъ.
   Приходскій сторожъ, между-тѣмъ, выходить, и ощущеніе, нѣсколько-ослабнувшее во время его отсутствія, снова возвышается. Слышно, что онъ ищетъ свидѣтелей въ завтрашнему обыску, которые могли бы сообщить нѣкоторыя свѣдѣнія осмотрщику мертвыхъ тѣлъ и суду присяжныхъ объ умершемъ. Онъ тутъ же обращается къ безчисленному множеству людей, которые ему ровно ничего сказать не могутъ. Онъ еще болѣе одурѣваетъ отъ постоянныхъ толковъ, что вотъ-де сынъ мистриссъ Гринъ былъ самъ писцомъ и зналъ его лучше чѣмъ кто-нибудь. Подать сюда сына мистриссъ Гринъ! Наводятъ справки и узнаютъ, что, кажется, сынъ мистриссъ Гринъ находится въ настоящую минуту на кораблѣ, идущемъ въ Китай, и отправился туда ужъ три мѣсяца тому назадъ; но что, однакожъ, можно переговорить съ нимъ по телеграфу, если члены Адмиралтейства дадутъ разрѣшеніе. Приходскій сторожъ заходитъ въ различныя лавки и комнаты, разспрашиваетъ жильцовъ, заперевъ, на всякій случай, двери и этимъ затворничествомъ, медлительностью и общимъ невѣдѣніемъ приходить въ отчаяніе публику. Полисменъ подмигиваетъ цаловальнику. Интересъ публики теряется и переходитъ и реакцію. Уличные мальчишки начинаютъ поддразнивать приходскаго сторожа, напѣвая ему подъ-носъ тоненькими, писклявыми голосами уличную пѣсню, съ припѣвами, въ которыхъ говорится, что будто бы онъ сварилъ мальчишку и кормитъ этимъ супомъ пріютъ бѣдныхъ. Полисменъ находятъ наконецъ нужнымъ поддержать законъ, и хватаетъ за шиворотъ одного пѣвца; остальные хористы убѣгаютъ и заложникъ ихъ усмиренія отпускается, подъ условіемъ сейчасъ же спрятаться туда откуда вылѣзъ, и съ краткой, но назидательной рѣчью: берегись! Условіе тотчасъ же выполняется. Такъ замираетъ ощущеніе на-время и непоколебимый полисменъ (для котораго опіума нѣсколько больше, нѣсколько меньше, нипочемъ) съ своею лоснящеюся шляпой съ своимъ тугонакрахмаленнымъ ошейникомъ, въ своемъ несгибаемомъ сюртукѣ, съ кожаной перевязью и поручнями и со всею своею принадлежностью, идетъ своею дорогою однообразными тяжелыми шагами, постукиваетъ ладонями, обтянутыми въ бѣлыя перчатки и останавливается тамъ и сямъ по угламъ улицъ, и озирается вокругъ, чтобъ убѣдиться, нѣтъ ли чего-нибудь... отъ затерявшагося ребенка до убійства.
   Подъ покровомъ ночи полоумный приходскій сторожъ плетется по Канцелярской Улицѣ съ своимъ спискомъ присяжныхъ, на которомъ имя каждаго присяжнаго написано невѣрно, я все написано невѣрно, исключая его собственнаго имени, которое прочесть никто или не съумѣетъ мы не захочетъ. Списки составлены, свидѣтельства готовы; приходскій сторожъ заходить къ Круку, чтобъ дождаться нѣсколькихъ бѣднякомъ, которымъ онъ назначилъ свиданіе; они скоро являются и онъ ведетъ ихъ наверхъ, гдѣ они оставляютъ, подъ наблюденіемъ большихъ глазъ ставень, что-то для нихъ новое, что составляетъ послѣднее жилище ни для кого, и для каждаго.
   И всю ночь простоялъ гробъ у стараго чемодана, и всю ночь пролежалъ на постели трупъ того человѣка, который, странствуя сорокъ-пять лѣтъ по жизненному пути, оставилъ такой же невидимый по себѣ слѣдъ, какъ трехдневный ребенокъ.
   На слѣдующее утро улица ожила снова, снова затолпился народъ, какъ на ярмаркѣ. Мистриссъ Перкинсъ, болѣе чѣмъ помирившаяся съ мистриссъ Пайперъ, тараторитъ съ этою превосходнѣйшею женщиною безъ умолку. Осмотрщикъ мертвыхъ тѣлъ засѣдаетъ въ залѣ гостинницы Солнечный Гербъ, гдѣ два раза въ недѣлю собирается гармоническій митингъ, подъ предсѣдательствомъ особы первоклассной знаменитости, противъ которой торчитъ на стулѣ маленькій Свидьсъ, комическій баритонъ, надѣющійся (судя по билету, прилѣпленному на стеклѣ окна), что друзья соберутся окрестъ его и поддержатъ талантъ первой руки. Солнечный Гербъ трещитъ въ занятіяхъ въ это утро. Даже дѣти, подъ вліяніемъ общаго возбужденія, требуютъ такого подкрѣпленія силъ, что пирожникъ, пристроившійся на углу улицы по случаю такихъ замѣчательныхъ обстоятельствъ, разсказывалъ, что его пирожки разлетѣлись какъ дымъ. Между-тѣмъ, какъ приходскій сторожъ снуетъ въ это время между дверью лавки Крука и дверью Солнечнаго Герба и показываетъ любопытный субъектъ, довѣренный его наблюдательности, двумъ-тремъ своимъ наперсникамъ, за что тѣ воздаютъ ему свое благодареніе, въ видѣ стакана эля, или пунша.
   Въ назначенный часъ является осмотрщикъ мертвыхъ тѣлъ; ожидаемый ужъ собравшимися присяжными. Приходъ его привѣтствуется сильнымъ ударомъ кеглей, раздавшимся изъ-за стѣнъ сухаго жедепома, принадлежащаго къ залѣ Солнечнаго Герба. Осмотрщикъ любитъ болѣе посѣщать питейные домы, чѣмъ кого-нибудь изъ знакомыхъ, то-есть онъ человѣкъ соціальный. Сильный запахъ сырыхъ опилокъ, пива и табачнаго дыма вмѣстѣ съ образомъ смерти, во всѣхъ ея ужасахъ, составляетъ какъ-бы непремѣнное условіе его призванія. Приходскій сторожъ и хозяинъ ведутъ его въ залу гармоническаго митинга, гдѣ онъ кладетъ свою шляпу на фортепьяно, беретъ кресло и помѣщается во главѣ длиннаго стола, сдвинутаго изъ нѣсколькихъ маленькихъ столиковъ и обрамленнаго безконечною цѣпью липкихъ стакановъ и кружекъ. Всѣ изъ присяжныхъ, которые могутъ протиснуться, садятся также за столомъ; остальные жмутся между плевальницъ и чубуковъ, или прислоняются къ фортепьяно. Надъ головою осмотрщика виситъ шнуръ съ рукояткой звонка, что съ одной стороны даетъ ему важный видъ, а съ другой, напоминаетъ висилицу.
   Отбирать и приводить къ клятвѣ присяжныхъ!
   Пока церемонія идетъ своимъ порядкомъ, вниманіе общества возбуждается приходомъ кубической формы коротконогаго человѣчка, съ широкими воротничками, съ влажными глазами и съ сильно-закраснѣвшимся носомъ. Онъ скромно становятся около двери, какъ вообще ничтожный смертный; но видно, что онъ очень-близокъ обществу вокальнаго митинга. Всѣ переглянулись к пробѣжалъ вокругъ стола шопотъ: маленькій Свильсъ. Общество считаетъ за непреложное, что вечеромъ во время гармоническаго собранія, маленькій Свильсъ распотѣшитъ всю публику, корча осмотрщика мертвыхъ тѣлъ.
   -- Итакъ, джентльмены! начинаетъ осмотрщикъ.
   -- Мол-ча-ать! Слышите ли! взываетъ приходскій сторожъ.-- Это волненіе относится, однакожъ, не къ осмотрщику, какъ можно бы подумать, потому-что стражъ смотритъ на него во всѣ глаза.
   -- Итакъ, джентльмены, продолжаетъ осмотрщикъ: -- вы собраны здѣсь, чтобъ изслѣдовать родъ смерти нѣкоторой особы. Вамъ разскажутъ обстоятельства, сопровождавшія кончину, и вы должны будете произнести вашъ приговоръ смотря на... (кегли!-- Приходскій сторожъ, унять ихъ!) -- смотря на эти обстоятельства по долгу и совѣсти. Во-первыхъ, мы начнемъ съ того, что осмотримъ трупъ.
   -- Дорогу, дорогу! закричалъ приходскій сторожъ.
   И потянулись они длинной процесіей, нѣкоторымъ образомъ напоминающей похоронную процесію, въ маленькую каморку, находящуюся во второмъ этажѣ лавки мистера Крука, откуда нѣсколько присяжныхъ выбѣгаютъ назадъ блѣдные, какъ полотно. Приходскій сторожъ очень старается, чтобъ два джентльмена, неочень-чистоплотные относительно обшлаговъ и пуговицъ, видѣли все, что только видѣть можно. Для этой цѣли онъ пристраиваетъ къ мѣсту, занимаемому осмотрщикомъ мертвыхъ тѣлъ, особенный маленькій столикъ и готовитъ за нимъ мѣста дли грязныхъ джентльменовъ, которые, какъ ему извѣстно, пользуются популярностью и служатъ въ родѣ ходячихъ газетъ. Слаба человѣческая природа, и приходскій стражъ не выше людскихъ слабостей! Онъ надѣется прочесть въ печати, что Муни дѣятельный и предусмотрительный приходскій сторожъ, сказалъ или сдѣлалъ то и то, и даже надѣется, что имя его станетъ на ряду съ именами великихъ мужей, которыми такъ богаты новѣйшія лѣтописи.
   Маленькій Свильсъ ожидаетъ возвращенія осмотрщика и присяжныхъ. Тѣмъ же дѣломъ занимается и мистеръ Телькингорнъ. Мистера Телькингорна принимаютъ съ большимъ уваженіемъ и сажаютъ между осмотрщикомъ, этимъ важнымъ лицомъ, и ящикомъ для угольевъ. Допросъ идетъ своимъ чередомъ. Присяжные узнаютъ, какъ умеръ предметъ ихъ приговора, и больше ничего не узнаютъ о немъ.
   -- Одинъ очень-важный адвокатъ присутствуетъ здѣсь, джентльмены, говорятъ осмотрщикъ: -- онъ, какъ мнѣ извѣстно, былъ случайно въ то время, когда узнали о смерти, слѣдовательно, можетъ повторять только то, что вы ужь слышали отъ врача, отъ хозяина лавки, отъ жильца и отъ поставщика канцелярскихъ принадлежностей, а потому нѣтъ надобности безпокоить его. Нѣтъ ли здѣсь кого-нибудь, кто можетъ что-нибудь сказать больше?
   Мистриссъ Перкинсъ выталкиваетъ впередъ мистриссъ Пайперъ.
   Мистриссъ Пайперъ тутъ же приводится къ присягѣ.
   -- Анастасія Пайперъ, джентльмены, замужняя женщина. Ну-съ, мистриссъ Пайперъ, что вы имѣете сказать?
   Мистриссъ Пайперъ можетъ наговорить много и безостановочно, въ-особенности въ скобкахъ; но врядъ да что-нибудь можетъ сказать. Мистриссъ Пайперъ, изволите видѣть, живетъ на дворѣ (гдѣ мужъ ея имѣетъ столярную вывѣску), и ужъ давнымъ-давно извѣстно между сосѣдями (именно ужъ и тогда говорили, когда Богъ далъ ей ребенка Александра, Джемса Пайпера, такого хилаго и пискляваго, что они съ мужемъ рѣшились позволить бабкѣ окрестить его, не надѣясь, чтобъ онъ прожилъ и десять минутъ -- бѣдный страдалецъ! Джентльмены! Богъ благословилъ: теперь ужъ ребенку годъ шесть мѣсяцевъ и четыре дня, и онъ ползаетъ на четверенькахъ). Такъ еще и тогда говорили, что покойный истецъ запродалъ себя врагу. Она думаетъ, что причиною такой молвы былъ видъ покойника. Она часто видала его и находила, что видъ его страшенъ и дикъ, и что дѣти боялись его какъ буки, въ-особенности дѣти робкія (что можетъ также подтвердить и мистриссъ Перкинсъ, потому-что она здѣсь, и вѣрно постоитъ за свою честь, равно-какъ и за честь мужа и дѣтей), что она часто видала, какъ покойнаго писца дразнили и сердили мальчишки (потому-что лѣта, всегда лѣта, въ-особенности, когда они живаго и веселаго характера, и напрасно было бы требовать отъ нихъ, джентльмены, чтобъ они были какими-нибудь мофузоилами, потому-что и вы сами мофузоилами никогда не были), что, по случаю этихъ толковъ и его мрачнаго выраженія, ей всегда казалось, что онъ, того и гляди, вытащитъ изъ своего кармана какую-нибудь мотыгу и размозжитъ голову Дженяи (этотъ мальчишка не имѣетъ страха, такъ бывало и липнетъ къ его ногамъ). Что, однакожъ, она никогда не видала, чтобъ покойный писецъ вынималъ изъ своего кармана мотыгу, или какое другое страшное орудіе. Что она часто замѣчала, какъ онъ бѣжалъ отъ дѣтей, какъ-будто ненавистникъ дѣтскій, и никогда съ ними не останавливался и никогда не говорилъ ни съ однимъ изъ.нихъ, и никогда не говорилъ ни съ однимъ взрослымъ человѣкомъ (выключая только одного мальчика, который таскается изъ угла въ уголъ и который, еслибъ былъ на-лицо, могъ бы разсказать вамъ, что онъ его видалъ и говорилъ съ нимъ часто).
   -- Здѣсь ли этотъ мальчикъ? спрашиваетъ осмотрщикъ мертвыхъ тѣлъ.
   -- Его здѣсь нѣтъ, отвѣчаетъ приходскій сторожъ.
   -- Подать его сюда! говоритъ осмотрщикъ, и пока дѣятельный и предусмотрительный Мунни идетъ отыскивать мальчика, осмотрщикъ ведетъ разговоръ съ мистеромъ Телькингорномъ.
   -- А! вотъ и мальчикъ, джентльмены.
   Вотъ онъ, грязный, нечесаный, въ лохмотьяхъ.-- Ну, мальчикъ!-- Позвольте, позвольте!... Предосторожность! Мальчику надо сдѣлать нѣсколько предварительныхъ вопросовъ.
   Имя? Джо. Другаго имени не знаетъ. Не знаетъ, что каждый человѣкъ имѣетъ два имени; никогда объ этомъ не слыхивалъ. Имя Джо ему правится. Не имѣетъ онъ ни отца, ни матери, ни родственниковъ. Никогда не былъ въ школѣ. Что значитъ родительскій донъ -- не знаетъ. Знаетъ, что метла -- метла. Что лгать нехорошо. Не помнитъ, кто ему сказалъ, что метла -- метла, что лгать нехорошо, но знаетъ и то и другое, а потому онъ будетъ говорить правду.
   -- Отъ него мы толку не добьемся, джентльмены! говоритъ осмотрщикъ мертвыхъ тѣлъ, меланхолически качая головой.
   -- Полагаете ли вы, сэръ, что намъ ненадо слушать его показаній? говоритъ одинъ, очень-внимательный присяжный.
   -- Безъ-сомнѣнія, говорить осмотрщикъ.-- Вы слышали мальчика: онъ ничего не можетъ сказать. Можемъ ли мы выслушивать вздоръ предъ лицомъ суда? Конечно, нѣтъ: было бы злоупотребленіе. Возьмите мальчика прочь!
   Мальчика отводятъ прочь, къ совершенному назиданію слушателей, преимущественно маленькаго Свильса, комическаго баритона.
   -- Ну, нѣтъ ли еще свидѣтелей? Болѣе свидѣтелей не открывается.
   Итакъ, джентльмены! Вотъ неизвѣстный человѣкъ; доказано, что онъ имѣлъ привычку употреблять опіумъ въ большихъ пріемахъ. Онъ умеръ отъ слишкомъ-большаго пріема опіума. Если вы имѣете причины думать, что онъ совершилъ надъ собой самоубійство, то вы и пріѣдете къ этому заключенію. Если же вы думаете, что онъ умеръ отъ несчастнаго случая, то и рѣшеніе ваше будетъ сообразно съ вашимъ мнѣніемъ.
   Рѣшеніе сообразно съ мнѣніемъ: случайная смерть.
   -- Безъ-сомнѣнія, безъ-сомнѣнія, джентльмены! дѣло кончено. Прощайте.
   Осмотрщикъ мертвыхъ тѣлъ застегиваетъ свой сюртукъ, и съ мистеромъ Телькингорномъ разспрашиваютъ тихонько въ углу непринятаго свидѣтеля.
   Это несчастное созданіе знаетъ только то, что покойникъ (котораго онъ признаетъ но желтому цвѣту лица и по чернымъ волосамъ) бывалъ иногда преслѣдуемъ на улицѣ. Что, однакожъ, въ холодный, зимній вечеръ, когда онъ, мальчишка, дрожалъ отъ холода подъ воротами, недалеко отъ того мѣста, гдѣ жилъ покойникъ, покойникъ, пройдя мимо его вернулся назадъ, поговорилъ съ нимъ и, узнавъ, что онъ не имѣетъ ни родителей, ни родныхъ, сказалъ:
   -- И я никого не имѣю на бѣломъ свѣтѣ!
   И далъ ему денегъ на обѣдъ и на наемъ ночлега. Что съ-тѣхъ-поръ онъ съ нимъ часто говаривалъ и спрашивалъ, хорошо ли онъ спитъ по ночамъ, и какъ онъ переноситъ холодъ и голодъ, и не желаетъ ли онъ умереть, и дѣлалъ много подобныхъ странныхъ вопросовъ, что когда у него не было денегъ, онъ говорилъ проходя мимо:
   -- Я также бѣденъ сегодня, какъ ты, Джо!
   Но когда у него были деньги, онъ всегда былъ радъ (чему мальчикъ вѣрилъ отъ чистаго сердца), подѣлиться съ нимъ.
   -- Онъ былъ очень-добръ до меня, говорилъ мальчикъ, утирая глаза оборванными рукавами рубашки: -- смотря теперь на него, какъ онъ тутъ, бѣдняга, лежитъ, я желалъ бы, чтобъ онъ услышалъ меня. Онъ былъ очень-добръ до меня, очень-добръ!...
   Когда оборванный мальчикъ сбѣгалъ съ лѣстницы, мистеръ Снегсби, очевидно дожидавшійся его, сунулъ ему въ руку полкроны и прибавилъ, приложивъ указательный палецъ къ носу:
   -- Когда ты увидишь меня съ женою, то-есть съ леди, хочу я сказать, такъ ни гу-гу! ни слова!
   Присяжные остаются еще на нѣсколько времени въ залѣ Солнечнаго Герба и разговариваютъ. Спустя нѣсколько минутъ, полдюжиной исчезаютъ въ облакѣ табачнаго дыма, которымъ пропитывается вся гостиная Солнечнаго Герба. Двое бредутъ въ Гамстидъ, четверо сговариваются сходитъ на шарамыгу въ вечерній спектакль и повершить дѣло устрицами. Маленькаго Свильса подчуютъ со всѣхъ сторонъ. Спрашиваютъ его млѣнія о случившихся происшествіяхъ; онъ представляетъ ихъ въ лицахъ и ломаетъ комедію (это конекъ маленькаго Свильса). Хозяинъ Солнечнаго Герба, считая Свильса популярнымъ, горячо представляетъ его присяжнымъ и публикѣ, замѣчая, что, для характеристическихъ пѣсенъ, онъ не знаетъ подобнаго молодца и, что для костюмовъ его мало цѣлаго обоза.
   Мало-по-малу Солнечный Гербъ погружается въ мракъ ночи и наконецъ начинаетъ блистать газовыми лучами. Настаетъ время гармоническаго митинга. Джентльменъ, въ званіи знаменитости, садится въ кресло, противъ него маленькій Свильсъ съ раскраснѣвшимся лицомъ. Друзья ихъ соединяются окрестъ и готовы поддержать талантъ первой руки. Когда вечеръ пришелъ только-что въ разгаръ, маленькій Свильсъ говоритъ: джентльмены, если вы мнѣ позволите, я постараюсь представить вамъ краткое описаніе сцены изъ дѣйствительной жизни, вторая сегодня происходила здѣсь. Общество въ восторгѣ и аплодируетъ его предложенію. Онъ уходитъ изъ комнаты Свильсомъ и возвращается ужъ осмотрщикомъ мертвыхъ тѣлъ (то-есть ни капли на него непохожимъ), отсыхаетъ обыскъ, прибѣгая иногда къ фортепьяно, и акомпанируетъ припѣвъ типпи-толь-ли-доль... типпи-толь-до-доль... типпи-толь-ли-доль... Дилли!...
   Бренчащее фортепьяно наконецъ смолкло и гармоническіе друзья не гармонически храпятъ на своихъ изгодовьяхъ. Тишина вокругъ одинокаго трупа, покоющагося въ своемъ послѣднемъ земномъ жилищѣ и два глаза, прорѣзанные въ ставняхъ, сторожатъ его, среди нѣсколькихъ часовъ ночнаго спокойствія. Еслибъ въ то время, когда этотъ несчастный, покинувшій свѣтъ, человѣкъ, былъ еще груднымъ ребенкомъ, мать его, къ груди которой онъ приникалъ и которую онъ обнималъ своею маленькою ручкою, могла прозрѣть въ будущее, и тогда, когда она съ нѣжною любовью смотрѣла на него, увидать его лежащимъ здѣсь, на смертномъ одрѣ и въ такомъ положенія, какъ бы невѣроятно показалось ей это видѣніе. О! если были дни, когда онъ былъ нѣжно лелѣянъ женщиной, носившей его у своего сердца: гдѣ же теперь эта женщина, теперь, когда трупъ его еще на землѣ?
   Въ квартирѣ мистера Снегсби на Стряпномъ Подворьи, ни больше ни меньше какъ спокойная ночь. Крикса спитъ убитымъ сномъ, потому-то, какъ говорилъ самъ мистеръ Снегсби, "отъ слова не станется", она кувыркалась изъ одного припадка въ другой. Причина этихъ припадковъ состоитъ въ томъ, что Крикса имѣла отъ природы нѣжное сердце и нѣчто впечатлительное, что, при другихъ обстоятельствахъ, развилось бы, но, подъ благотворнымъ вліяніемъ тутнгскаго заведенія для бѣдныхъ, замѣнилось припадками. Впрочемъ, какая бы ни была причина, только за чаемъ она такъ была взволнована разсказомъ мистера Снегсби объ обыскѣ, при которомъ онъ присутствовалъ, что за ужиномъ, опрокинувъ предварительно кусокъ голландскаго сыра, она растянулась въ кухнѣ на полу во всю длину свою, пробыла въ обморокѣ необыкновенно-долго, и только-что было очнулась, какъ опять пришибло ее снова, такъ-что она прошла сквозь цѣлую цѣпь припадковъ, одинъ за другимъ, съ самыми короткими промежутками, которые она употребляла для того, чтобъ слезно просить мистриссъ Снегсби не отказать ей отъ мѣста, когда она совершенно прійдетъ въ себя, и также упрашивала оставить ее на каменномъ полу и идти спать. Даже мистеръ Снегсби, человѣкъ вообще очень-терпѣливый, утромъ, услыхавъ, какъ въ маленькой молочной лавкѣ пѣтухъ приходилъ въ безкорыстный восторгъ, по случаю разсвѣта!-- сказалъ Криксѣ: Пфууу... ты! А вѣдь я думалъ, ты ужъ совсѣмъ умерла!
   Какіе вопросы рѣшаетъ эта восторженная птица при первыхъ лучахъ солнца, или зачѣмъ она кричитъ изъ всѣхъ силъ (впрочемъ, и люди кричатъ иногда, по поводу различныхъ обстоятельствъ) на то, что кажется ни въ какомъ случаѣ къ ней не относятся -- это ея дѣло. Довольно, что приходитъ разсвѣтъ, приходитъ утро, приходятъ полденъ.
   Дѣятельный и предусмотрительный стражъ -- такъ въ-самомъ-дѣлѣ, было напечатано въ утреннемъ листкѣ -- приходитъ съ своими бѣдный помощниками къ мистеру Круку и уноситъ тѣло брата, здѣсь умершаго, на кладбище, окруженное домами, гдѣ, быть-можетъ, безпечно веселятся другіе наши братья и сестры, а смерть ожидаетъ и ихъ изъ-за угла, и приходскій сторожъ отведетъ и имъ мѣсто на томъ же кладбищѣ.
   Призадумаешься!...
   Настала ночь; темно. Мальчишка, съ метлой на плечѣ, подходятъ тихо и боязливо къ кладбищу.
   Джо, это ты? Да, ты, ты, отвергнутый свидѣтель, отъ котораго ничего не добьешься.-- Онъ былъ добръ до тебя, очень-добръ! говорилъ ты; но не видитъ устрица старой школы въ словахъ твоихъ, того радостнаго луча, которымъ озарится будущая жизнь брата.
   

ГЛАВА XII.
На часахъ.

   Дождь наконецъ пересталъ въ Линкольншайрѣ и прояснялся горизонтъ въ Чизни-Вольдѣ. Мистриссъ Раунсвель вся въ хлопотахъ: сэръ Лейстеръ и миледи возвращаются изъ Парижа. Фешонэбльная молва разнесла эти радости вѣсти по полуночной Англіи, и прибавила, что l'élite du bean monde (она, изволите видѣть, слаба въ англійскомъ нарѣчіи и чертовски-сильна во французскомъ) найдетъ блестящій пріемъ въ древнемъ и гостепріимномъ замкѣ въ Ликольншайрѣ.
   Для пущей важности, на случай пріѣзду блистательнаго и фэшонэбльнаго круга гостей, а такъ же и для Чизни-Вольда на всякій случай починена арка подъ мостомъ, ведущимъ въ паркъ, и вода, взойдя въ свои обыкновенные предѣлы, картинно льется передъ окнами замка и не мѣшаетъ переправѣ. Ясные, но негрѣющіе лучи солнца пробѣгаютъ по хрупкому лѣсу, ободрительно смотрятъ на рѣзкій вѣтеръ, раздувающій листья и осушающій мохъ; скользятъ по парку за подвижной тѣнью облаковъ; смотрятся въ окна замка, бросаютъ на фамильные портреты такія пятна и полосы свѣта, какія никогда не приходили въ голову живописцамъ. Во всю длину портрета миледи, стоящаго надъ каминомъ, сливаются они въ одинъ широкій мечъ, который, нисходя, кажется, дробитъ каминъ въ мелкіе куски.
   Подъ этими негрѣющими лучами и при этомъ рѣзкомъ вѣтрѣ, миледи и сэръ Лейстеръ возвращаются въ свои владѣнія въ своемъ дормезѣ (позади котораго въ маленькой колясочкѣ сидятъ, въ пріятной бесѣдѣ: горничная миледи и камердинеръ сэра Лейстера). Съ значительнымъ запасомъ треска, звона и щелканья кнутомъ и съ храбрыми демонстраціями со стороны двухъ безсѣдельныхъ коней и двухъ центавровъ съ лощеными шляпами, съ ботфортами и раздѣвающимися гривами и хвостами, выѣзжаютъ они со двора бристольской гостинницы на Вандомской Площади и галопируютъ между колоннадою, то дающею тѣнь, то пропускающею свѣтъ, по Риволійской Улицѣ къ Площади Согласія, къ Елисейскимъ Полямъ, къ заставѣ Звѣзды, вонъ изъ Парижа.
   По правдѣ, они не могутъ ѣхать такъ скоро, какъ бы хотѣлось, потому-что и здѣсь, въ Парижѣ, миледи умирала съ тоски. Концерты, собранія, опера, театры, гульбища -- ничто не ново для миледи подъ луною. Даже и въ послѣднее воскресенье, когда бѣдняки веселились, играя съ дѣтьми посреди подстриженныхъ деревьевъ и статуй въ дворцовомъ саду, или гуляли по Елисейскимъ Полянъ -- сборному пункту ученыхъ собакъ и деревянныхъ лошадей, или за городомъ, окружая Парижъ плясками, любезничаньемъ, пьянствомъ, куреньемъ, игрою въ бильярдъ, карты и домино, даже въ послѣднее воскресенье, миледи въ тоскливомъ отчаяніи, и въ скукѣ въ гигантскихъ размѣрахъ, почти возненавидѣла свою горничную за то, что та была весела.
   Потому-то, какъ лошади ни скачутъ, а ей все кажется тихо. Томительная скука гонится за ней, окружаетъ ее и свинцомъ лежитъ на душѣ. Одно, и то слабое средство отъ скуки, это бѣжать, бѣжать безъ оглядки, отъ одного мѣста къ другому. Исчезай Парижъ, смѣняйся длинными, продольными и поперечными аллеями, изъ обнаженныхъ зимою деревьевъ! И когда взглянутъ на тебя, покажись темною, неопредѣленною массою; съ Заставою Звѣзды въ видѣ бѣлой точки, блестящей на солнцѣ и съ двумя высокими башнями, въ видѣ двухъ мрачныхъ тѣней на горизонтѣ!
   Сэръ Лейстеръ, по обыкновенію, въ хорошемъ расположеніи духа. Тоска никогда его не гложетъ. Когда ему нечего дѣлать, онъ можетъ погрузиться въ созерцаніе своего величія. Для человѣка важное преимущество имѣть предметъ такой неисчерпаемой огромности. Прочтя письма, адресованныя на его имя, онъ завалился въ уголъ кареты и всѣмъ существомъ своимъ предался мышленію о той важности, которая сосредоточивается въ его особѣ, для всего человѣчества вообще.
   -- У васъ много писемъ сегодня? говоритъ миледи, спустя много времени послѣ отъѣзда. Она утомилась отъ чтенія: прочла цѣлую страницу, на пространствѣ двадцати миль.
   -- Да, но все пустыя. Ничего особеннаго.
   -- Мнѣ показалось, что вы читали обыкновенно-безконечное посланіе мистера Телькингорна.
   -- Вы все замѣчаете! говоритъ сэръ Лейстеръ съ удивленіемъ.
   -- Хааа!.. вздыхаетъ миледи. Онъ скучнѣйшій человѣкъ!
   -- Онъ проситъ,-- извините, я забылъ передать -- онъ просить, говоритъ сэръ Лейстеръ, вынимая письмо изъ конверта и развертывая его:-- передать вамъ нѣсколько словъ. Съ этой остановкой для смѣны лошадей, я совсѣмъ забылъ объ его приписочкѣ. Извините меня. Онъ пишетъ... Сэръ Лейстеръ такъ мѣшкотно вынимаетъ очки, такъ мѣшкотно надѣваетъ ихъ на носъ, что нервы миледи начинаютъ раздражаться; онъ пишетъ: "что касается до права на прогонъ." Ахъ, извините, это не то.-- Онъ пишетъ: да, да! Вотъ оно! Онъ пишетъ: "приношу мое совершеннѣйшее почтеніе миледи, надѣюсь, что перемѣна мѣста, сдѣлала и въ ихъ здоровья благодѣтельную перемѣну. Будьте такъ милостивы, сэръ, передайте миледи (это, можетъ-быть, ихъ интересуетъ), что я имѣю кой-что сообщить имъ, по ихъ возвращеніи, относительно лица, переписывавшаго по канцелярскому процесу бумаги, почеркъ которыхъ такъ возбудилъ ихъ любопытство. Я его видѣлъ".
   Миледи обернулась къ окну и смотритъ на дорогу.
   -- Вотъ его постскриптумъ, замѣчаетъ сэръ Лейстеръ.
   -- Я бы хотѣла пройдтись немного, говоритъ миледи, продолжая смотрѣть изъ окна.
   -- Пройдтись? повторилъ сэръ Лейстеръ съ удивленіемъ.
   -- Я бы хотѣла пройдтись немного, говоритъ миледи тономъ, недопускающимъ недоразумѣнія.-- Велите остановиться!
   Карету велѣно остановить; слуга соскакиваетъ съ запятокъ, отворяетъ дверцы, откидываетъ ступеньки, повинуясь нетерпѣливому мановенію ручки миледи. Миледи быстро вылетаетъ изъ кареты, идетъ такъ скоро, что сэръ Лейстеръ, при всей своей пунктуальной вѣжливости, не въ-состояніи предложить ей руку и остается далеко позади. Спустя двѣ-три минуты, онъ ее нагоняетъ. Она улыбается; съ виду она такая хорошенькая; опирается на его руку, идетъ въ сопровожденіи его съ четверть версты, утомляется, соскучивается и снова садится въ карету.
   Шумъ и трескъ продолжаются въ большую часть трехъ дней, съ большимъ или меньшимъ брянчаньемъ звонковъ, хлопаньемъ бичей и большими или меньшими демонстраціями храбрости, со стороны центавровъ и голоспинныхъ коней. Взаимная, любезная вѣжливость супруговъ возбуждаетъ общее удивленіе въ тѣхъ гостинницахъ, гдѣ они останавливаются.
   -- Хотя милордъ немножко старенекъ для миледи, говорятъ содержательница гостинницы Золотой Обезьяны: -- и годятся ей въ нѣжные отцы, но нельзя не сказать, что они страстно любятъ другъ друга. Посмотрите какъ милордъ, съ посѣдѣвшей головою, стоятъ у кареты, шляпа подъ-мышкой, и пособляетъ миледи взойдти или выйдти по ступенькамъ экипажа. Посмотрите какъ миледи, благодарная за его вниманіе, склоняетъ къ нему свою прелестную головку и подаетъ ему свои пальчики. Восхитительно!
   Море вообще неочень-почтительно къ великимъ людямъ и выводитъ на лицо сэра Лейстера такія пятна, какъ на лимбургскомъ еырѣ; и выворачиваетъ наизнанку всю его систему. Но несмотря на это, достоинство его все превозмогаетъ: онъ ѣдетъ съ миледи въ Чизни-Вольдъ, въ Линкольншайръ, отдохнувъ отъ морскаго пути только одну ночь въ Лондонѣ.
   Подъ этими негрѣющими лучами солнца, еще менѣе-теплыми по мѣрѣ приближенія вечера, при этомъ рѣзкомъ вѣтрѣ, еще болѣе-рѣзкомъ въ то время, когда отдѣльныя тѣни обнаженныхъ деревьевъ сливаются въ одну длинную тѣнь и когда Аллея Привидѣній, готовясь покрыться темнотою ночи, освѣщается съ восточнаго угла красноватымъ отблескомъ солнца, въѣзжаетъ великолѣпная чета въ паркъ. Грачи, качаясь въ своихъ висячихъ домахъ, свитыхъ на сучьяхъ вязовой аллеи, кажется, рѣшаютъ вопросъ о томъ, кто сидитъ въ каретѣ, проѣзжающей водъ ниши; иные какъ-будто каркаютъ, что сэръ Лейстеръ и миледи ѣдутъ домой; другіе кричать, утверждая противное млѣніе; вотъ смолкли, какъ-будто рѣшили вопросъ окончательно; но вотъ опять, снова, поднялось карканье какъ жаркій споръ, возбужденный однимъ соннымъ грачомъ, должно-быть, склоннымъ къ противорѣчію. Не обращая вниманіе- ни изъ качанье и карканье, катитъ карета къ дому, сквозь окна котораго, тамъ и сямъ, мерцаютъ гостепріимные огоньки не въ такомъ количествѣ, чтобъ датъ обитаемый видъ черной массѣ лицеваго фасада. Но блистательный и аристократическій кругъ пріѣздомъ своимъ скоро обратить замокъ въ самое разнообразно-пріятное мѣсто.
   Мистриссъ Раунсвель ожидаетъ гостей на порогѣ и съ подобающимъ почтеніемъ чувствуетъ обычное пожатіе лѣвой руки сэра Лейстера.
   -- Какъ ваше здоровье, мистриссъ Раунсвель? Очень-радъ, что вижу васъ.
   -- Надѣюсь, что имѣю счастье встрѣчать васъ въ добромъ здоровье, сэръ Лейстеръ?
   -- Въ очень-добромъ, мистриссъ Раунсвель.
   -- Миледи, смѣю надѣяться, также... говоритъ мистриссъ Раунсвелъ и прибавляетъ низкій поклонъ.
   Миледи безъ словъ даетъ замѣтить, что она такъ-себѣ, сколько позволяетъ ея томительное состояніе.
   Роза въ отдаленіи стоятъ позади ключницы и миледи, которая еще не подчинила равнодушію быстроту своей наблюдательности, хотя надъ всѣми ея чувствами ужъ тяготѣла печать апатіи, спрашиваетъ:
   -- Что это за дѣвочка?
   -- Ученица моя, миледи. Роза.
   -- Подойди ко мнѣ, Роза! говорятъ миледи Дедлокъ съ видомъ какого-то участія.-- Знаешь ли, дитя мое, какъ ты хороша собою? продолжаетъ она, касаясь ея плеча кончиками двухъ пальцевъ.
   Роза, очень сконфузясь, отвѣчаетъ:
   -- Не знаю, миледи, и подымаетъ глаза, и опускаетъ ихъ внизъ, и не знаетъ куда глядѣть и краснѣетъ все болѣе-и-болѣе, и все болѣе-и-болѣе кажется хорошенькой.
   -- Сколько тебѣ лѣтъ?
   -- Девятнадцать, миледи.
   -- Девятнадцать! повторяетъ миледи, задумчиво.-- Берегись, дитя мое, не поддавайся лести.
   -- Слушаю, миледи!
   Миледи слегка прикасается своимъ нѣжнымъ, загнутымъ въ перчатку, пальчикомъ къ пухленькой, съ ямочкою, щечкѣ Розы, и идетъ на площадку дубовой лѣстницы, гдѣ сэръ Лейстеръ, принявъ рыцарскую позу, ожидаетъ ее. Старый Дедлокъ, нарисованный во весь ростъ, таращитъ на нихъ глаза, съ видомъ человѣка, незнающаго, что дѣлать (надо полагать, что въ такомъ состояніи онъ находился постоянно въ дни королевы Елисаветы).
   Въ этотъ вечеръ, въ комнатѣ ключницы, Роза то-и-дѣло дѣлаетъ, что твердитъ похвалы миледи. Она такъ добра, такъ снисходительна, такъ хороша собою, такъ блистательна, прикосновеніе ея такъ горячо, что Роза до-сихъ-поръ его чувствуетъ! Мистриссъ Раунсвель подтверждаетъ все это, не безъ собственнаго достоинства: она можетъ только замѣтить... Избави Боже, чтобъ она могла говорить, хотя полслова, въ хулу котораго-нибудь изъ членовъ этой фамиліи, въ-особенности въ хулу миледи, которой удивляется весь свѣтъ; но она позволяетъ себѣ замѣтить только одно, что еслибъ миледи была немножко пообходительнѣе, не такъ холодна, мистриссъ Раунсвель думаетъ, что она тогда была бы еще любезнѣе.
   -- Почти жалко, прибавляетъ петримъ Раунсвель: -- и все-таки почти, потому-что всякое даже предположеніе въ перемѣнѣ обстоятельствъ такой фамиліи, какъ Дедлоки, походитъ на хулу, почти жалко, что миледи не имѣетъ дѣтей. Еслибъ, кажется, была у нея дочь, взрослая дѣвушка, къ которой миледи питала бы привязанность, то нѣтъ сомнѣнія, что тогда миледи обладала бы всѣми совершенствами.
   -- А можетъ-бытъ это сдѣлало бы ее еще болѣе-надменною, говоритъ Ваттъ, который побывалъ ужъ дома, у своихъ родителей, и опять вернулся къ бабушкѣ; такой славный внучекъ!
   -- Болѣе и менѣе, мой другъ, отвѣчаетъ ключница съ достоинствомъ:-- это такія слова, которыя я не смѣю не только произносить, но и слушать, когда ихъ произносятъ, говоря о чемъ-нибудь до миледи касающемся.
   -- Виноватъ, бабушка; но развѣ она не надменна?
   -- Если она надменна, стало-быть, такъ и должно. Фамилія Дедлоковъ на все имѣетъ права.
   -- Ну да, я знаю бабушка, не сердись на меня я такъ пошутилъ! говоритъ Ваттъ.
   -- Сэръ Лейстеръ и миледи Дедлокъ, мой милый, не могутъ быть предметомъ шутки, это негодится.
   -- Сэръ Лейстеръ ни въ какомъ случаѣ не шутка, говоритъ Ваттъ: -- Я всенижайше прошу у него прощенія. Надѣюсь, бабушка, что вѣдь, несмотря на ихъ присутствіе и на съѣздъ гостей, я могу еще здѣсь пробыть денька два, какъ путешественникъ?
   -- Безъ-сомнѣнія, можешь, мой другъ.
   -- Я очень-радъ, потому-что... видите ли, я имѣю невыразимое желаніе ближе ознакомиться съ этими прекрасными окрестностями.
   Случилось, что онъ при этомъ взглянулъ на Розу; Роза потупила глазки и очень, очень закраснѣлась, право. Но, по старой примѣтѣ, должны бы, кажется, разгорѣться ея ушки, а не щечки, потому-что горничная миледи говорятъ въ это время о ней съ большой энергіей.
   Горничная миледи, француженка, лѣтъ тридцати-двухъ, родомъ изъ провинцій, лежащихъ между Авиньйономъ и Марселемъ, большеглазая, смуглолицая, съ черными волосами. Она была бы хороша собой, еслибъ не этотъ кошачій ротикъ и какая-то неловкая сжатость лица, отъ которой скулы и лобъ казались очень выступающими. Во всемъ ея анатомическомъ развитіи было что-то заостренное и съуженное; у нея была особенная способность смотрѣть въ стороны не поворачивая головы, что избавляло отъ непріятной картины, въ-особенности, когда она была не въ духѣ и стояла по близости ножей. Несмотря на вкусъ, съ которымъ она одѣвалась, на разнообразіе всѣхъ ея туалетныхъ принадлежностей, эти особенности придавали ей видъ волчицы. Кромѣ совершенныхъ свѣдѣній въ косметическихъ тонкостяхъ, приличныхъ ея званію, она, какъ природная англичанка, говорила поанглійски, слѣдовательно, она не лѣзетъ въ карманъ за словами, сидя теперь за обѣдомъ съ пріятнымъ сопутникомъ своимъ, камердинеромъ сэра Лейстера, и осыпая бѣдную Розу такимъ наборомъ брани и колкостей за то, что та обратила на себя вниманіе миледи, что пріятный собесѣдникъ вздыхаетъ свободнѣе, когда она принимается за ложку.
   -- Ха, ха, ха, ха! она, Гортензія, будучи въ услуженія у миледи почти пять лѣтъ, всегда была на далекой дистанціи, а эту дѣвчонку, эту куклу ласкаютъ -- и когда же ласкаютъ!-- когда миледи только-что успѣла пріѣхать.-- Ха, ха, ха! Знаешь ли, какъ ты хороша собою, дитя мое? Изволите видѣть, дитя мое! Нѣтъ миледи... Это нехорошо... Сколько тебѣ лѣтъ, дитя мое? Берегись, чтобъ тебѣ не вскружили голову!.. слышите!.. ха, ха, ха! Что можетъ быть смѣшнѣе этого!.. Отлично!
   Словомъ, это такая замѣчательная вещь, которую мадемоазель Гортензія никогда не забудетъ. Вотъ ужъ нѣсколько дней, и за обѣдомъ, и посреди своихъ соотечественницъ, и посреди другихъ горничныхъ, пріѣхавшихъ съ гостями, она предается молча удовольствію насмѣшки, удовольствію, которое выражается съуживаніемъ лица, надуваніемъ губъ, боковыми взглядами изъ угловъ глазъ и часто отражается въ въ зеркалахъ миледи, разумѣется, тогда, когда сана миледи въ нихъ не глядятся.
   Всѣ зеркала въ домѣ приведены въ дѣйствіе: иныя изъ нихъ послѣ долгаго отдыха. Они отражаютъ хорошенькія личики, улыбающіяся лица, молоденькія личики, старческія лица, которыя ни за что не хотятъ быть старыми; словомъ: цѣлую коллекцію лицъ, прибывшихъ провести двѣ или три недѣли января, въ Чизни-Вольдѣ, лицъ, за которыми слѣдитъ фешонэбльная молва, эта гончая собака съ тонкимъ чутьемъ, отъ дня ихъ рожденія, въ Сент-Джемскомъ Предмѣстьи, до того времени, пока не поглотитъ ихъ смерть. Линкольншайрское помѣстье ежило. Днемъ слышны выстрѣлы и голоса въ лѣсахъ; кавалькады наѣздниковъ и экипажей оживляютъ аллеи парка; прислуга въ ливреяхъ и безъ ливрей наполняетъ надворныя строенія. Ночью, сквозь просѣки лѣса, рядъ оконъ зала, въ которомъ виситъ портретъ миледи, кажется рядомъ блестящихъ камней, обдѣланныхъ въ черную эмаль.
   Блистательный и избранный кругъ заключаетъ въ себѣ немаловажный запасъ образованія, ума, красоты и добродѣтели; но посреди всего этого въ немъ есть маленькій недостатокъ.
   -- Что жъ это такое?
   -- Дендизмъ!
   Теперь ужъ нѣтъ фешонэбльныхъ денди, нѣтъ тугонакрахмаленныхъ бѣлыхъ галстуховъ, нѣтъ фраковъ съ тальями на затылкѣ, нѣтъ фальшивыхъ икръ, нѣтъ шнуровокъ; нѣтъ болѣе этихъ каррикатуръ обабившейся изнѣженности, которыя цѣлымъ гуртомъ падали въ обморокъ отъ избытка восторга въ театральныхъ ложахъ и приводились въ чувство другими сладенькими существами, подносившими имъ подъ носъ длинногордыя сткляночки со спиртомъ; нѣтъ этихъ beaux, которымъ надо четырехъ лакеевъ для натяжки на нихъ лосинъ, которые идутъ смотрѣть на всѣ экзекуціи, которыхъ мучитъ совѣсть за то, что они случайно проглотили горошину. Да, этого ничего нѣтъ! Но, можетъ-быть, есть другой дендизмъ въ избранномъ и блистательномъ кругу? дендизмъ, занимающійся менѣе невинными вещами, чѣмъ тугонакрахмаленные галстухи?
   Да, этого не скроешь. Въ эти январскія недѣля въ Чизни-Вольдѣ нѣкоторыя леди и джентльмены новѣйшаго фешонэбльнаго тона выказала рѣшительный дендизмъ въ сужденіяхъ своихъ о разныхъ предметахъ.
   Вотъ, напримѣръ, милордъ Будль, человѣкъ съ огромнымъ вѣсомъ въ своей партіи, знаетъ, что значитъ офиціальный постъ и говоритъ сэру Лейстеру Дедлоку, послѣ обѣда, съ большою важностью, что пренія не то, чѣмъ пренія должны быть; Парламентъ не то, чѣмъ Парламентъ долженъ бытъ, даже и кабинетъ не то, чѣмъ былъ прежде. Онъ предвидитъ съ боязнью, что если предположить, что настоящее министерство падетъ, то правительство не имѣетъ никого въ виду, кромѣ лорда Судьи сэра Томаса Дудля, потому-что герцогъ Фудль не можетъ засѣдать въ одной и той же палатѣ съ Гудлемъ, какъ показала размолвка по этому дѣлу съ Жудлемъ; такъ-что, отдавая портфёль Министерства Внутреннихъ Дѣлъ и управленіе Нижнею Палатою Зудлю, сдѣлавъ министромъ финансовъ Кудля, назначивъ управлять колоніями Будля и Министерствомъ Иностранныхъ Дѣлъ Нудля; что вы тогда сдѣлаете съ Чудлемъ? Положимъ, вы его назначите предсѣдателемъ въ Совѣтѣ; но на это мѣсто готовятъ Рудля. Сдѣлаете его директоромъ Департамента Лѣсовъ, но это мѣсто впору и Тудлю. Что жъ изъ этого выходитъ? Выходятъ, что отечество падаетъ, разсыпается (что совершенно-ясно для патріотизма сэра Лейстера Дедлока), потому-что нельзя отъискатъ поста, соотвѣтствующаго Чудлю!
   По другую сторону высокопочтенный Вильямъ Буффи, членъ Парламента, доказываетъ черезъ столъ сидящей противъ него особѣ, что паденіе отечества -- въ чемъ нѣтъ ужъ никакого сомнѣнія -- должно быть приписано Куффи. Еслибъ поступили съ Куффи такъ, какъ бы слѣдовало поступить съ нимъ, когда онъ вступилъ въ Парламентъ, поудержали бы его отъ присоединеніи къ Дуффи, тогда бы вы его направили къ партіи Фуффти и имѣли бы въ немъ надежнаго оратора противъ Гуффи, и при выборахъ -- сильную руку въ Нуффи, и представители трехъ графствъ, Жуффи, Руффи и Суффи, въ соединеніи съ дѣятельнымъ Муффи, упрочили бы дѣла государства. Между-тѣмъ, какъ теперь, вамъ извѣстно, мы всѣ зависимъ отъ каприза какого-нибудь Пуффи!
   Касательно этого предмета и предметовъ менѣе-важныхъ, слышится много различныхъ мнѣній и толковъ, но блестящему и образованному кругу, безъ исключенія, совершенно-ясно, что дѣло идетъ единственно о Будлѣ и его партіи, и о Буффи и его партіи. Они-то разъигрываютъ роль большихъ актёровъ на великосвѣтской сценѣ. Рѣчь была и о другихъ, во только какъ-то случайно, какъ о сверхъ-комплектныхъ, которымъ предназначена роль хоровъ, или переносчиковъ декорацій; но Будль и Буффи, ихъ партіи, семейства, наслѣдники, душеприкащики, распорядители, управляющіе, и проч., и проч., и проч., занимали первыя роли на жизненной сценѣ.
   Во всякомъ случаѣ, Чизни-Вольдъ набитъ биткомъ, такъ набитъ, что горничныя пріѣзжихъ леди, дурно и тѣсно помѣщенныя, горятъ неугасаемымъ желаніемъ вернуться обратно. Одна только комната пуста; это комната наверху, въ павильйонѣ; она средняго достоинства, но комфортабльно меблирована и имѣетъ какой-то старинный, дѣловой видъ. Эта комната предназначена мистеру Телькингорну и никѣмъ не займутъ ее, потому-что мистеръ Телькингорнъ когда-нибудь да пріѣдетъ. Теперь его еще нѣтъ. У него скромная привычка пройдти пѣшкомъ паркомъ, если погода хорошая, тихо пробраться въ эту комнату, расположиться въ ней такъ, какъ-будто бы онъ никогда изъ ней не выходилъ; сказать человѣку, чтобъ онъ доложилъ о его пріѣздѣ сэру Лейстеру, полагая, что, быть-можетъ, желаютъ его видѣть, явиться за десять минутъ до обѣда и стать въ тѣни двери библіотеки. Онъ спитъ въ своемъ павильйонѣ съ скрипучимъ флюгеромъ надъ головою, передъ окномъ у широкая свинцовая крыша, на которой въ ясное утро можно увидѣть черную фигуру мистера Телькингорна, какъ какого-нибудь ворона крупной породы.
   Каждый день миледи, приходя къ обѣду, взглянетъ на дверь библіотеки и убѣдится, что мистера Телькингорна еще нѣтъ.
   За обѣдомъ миледи взглянетъ, нѣтъ ли свободнаго стула за столомъ, ожидающаго прихода мистера Телькингорна; но нѣтъ свободнаго стула. Каждый вечеръ миледи, какъ-то случайно, спроситъ служанку свою:
   -- Мастеръ Телькингорнъ здѣсь?
   И всякій вечеръ одинъ и тотъ же отвѣтъ:
   -- Нѣтъ, миледи, его еще нѣтъ.
   Однажды вечеромъ, распустивъ свои волосы, миледи погрузилась въ глубокія мысли, по поводу отрицательнаго отвѣта горничной, пока не увидѣла въ зеркалѣ свое недовольное личико и пару постороннихъ черныхъ глазъ, слѣдящихъ за нею съ любопытствомъ.
   -- Потрудись, пожалуйста, говорить миледи, обрати теперь мысли свои на Гортензію: -- заниматься своимъ дѣломъ. Ты можешь любоваться своей красотой въ другое время.
   -- Извините, миледи, я любуюсь вашей красотою.
   -- Напрасно, говоритъ миледи: -- это вовсе не твое дѣло.
   Наконецъ, какъ-то, послѣ обѣда, передъ солнечнымъ закатомъ, когда пестрыя толпы фигуръ, оживлявшихъ Террасу Привидѣній, разошлись и на террасѣ остались только сэръ Лейстеръ и миледи, является мистеръ Телькингорнъ. Онъ подходитъ къ нимъ своимъ привычнымъ методическимъ шагомъ, который не бываетъ ни скорѣе, ни медленнѣе. На немъ его обыкновенная выразительная маска -- если это только маска; онъ носитъ фамильные секреты въ каждомъ членѣ своего тѣла, въ каждой складкѣ своего платья. Преданъ ли онъ душой своимъ кліентамъ, или онъ предаетъ имъ только свои услуги -- это его секретъ, который онъ таитъ точно такъ же, какъ секреты своихъ кліентовъ. Его я, тоже его кліентъ, котораго онъ не обманетъ.
   -- Какъ ваше здоровье, мистеръ Телькингорнъ? говоритъ сэръ Лейстеръ, подавая ему руку.
   Оказывается, что мистеръ Телькингорнъ совершенно-здоровъ. Сэръ Лейстеръ также совершенно-здоровъ и миледи также здорова, чѣмъ всѣ совершенно-довольны.
   Адвокатъ, заложа руки за спину, ходитъ по одной сторонѣ сэра Лейстера на террасѣ; миледи идетъ по другой сторонѣ.
   -- Мы ожидали васъ раньше, говоритъ сэръ Лейстеръ.
   Милостивое замѣчаніе! Это все-равно, что сказать: "Мистеръ Телькингорнъ, мы помнимъ васъ и заочно, замѣтьте это, сэръ, что и заочно, частичка мысли нашей направлена къ вамъ!"
   Мистеръ Телькингорнъ, уразумѣвъ это, кланяется и говоритъ, что онъ очень-обязанъ.
   -- Я бы раньше пріѣхалъ, продолжаетъ онъ: -- но былъ задержанъ разными дѣлами по вашему процесу съ Бойтсорномъ.
   -- Человѣкъ, съ дурно-направленнымъ характеромъ, замѣчаетъ сэръ Лейстеръ съ строгостью: -- очень-опасный человѣкъ въ сосѣдствѣ. Человѣкъ съ низкими наклонностями...
   -- Онъ очень-настойчивъ, замѣчаетъ мистеръ Телькингорнъ.
   -- Люди такого сорта всегда настойчивы, говорить сэръ Лейстеръ, глубоко-настойчивымъ тономъ.-- Я не удивляюсь, что вы о немъ такого мнѣнія.
   -- Теперь дѣло только въ томъ, продолжаетъ адвокатъ: -- не будете ли вы согласны на какую-нибудь уступку?
   -- Нѣтъ, сэръ, говоритъ сэръ Лейстеръ: -- ни на грошъ, и и ноготь!
   -- Я не говорю о чемъ-нибудь важномъ; безъ сомнѣнія, не мы уступимъ; но сдѣлать уступку, такъ, въ бездѣлицѣ...
   -- Мистеръ Телькингорнъ, возражаетъ сэръ Лейстеръ: -- бездѣльникъ не можетъ быть между мной и мистеромъ Бойтсорномъ. Скажу болѣе, что я не могу допустить, чтобъ какое-нибудь изъ моихъ правъ могло быть бездѣлицей: я это говорю не столько относительно своего лица, сколько относительно значенія того имени, которое я ношу и честь котораго я долженъ поддерживать.
   Мистеръ Телькингорнъ снова наклоняетъ голову и говоритъ:
   -- Я буду руководиться вашимъ желаніемъ; но знаю, что мистеръ Бойтсорнъ надѣлаетъ вамъ много хлопотъ...
   -- Такіе люди, мистеръ Телькингорнъ, говоритъ сэръ Лейстеръ: -- только и способны на то, чтобъ дѣлать непріятности. Скверный, негодный онъ человѣкъ!
   Сэръ Лейстеръ, произнося такую сентенцію, кажется, облегчилъ нѣсколько свою гордую грудь.
   -- Однако вечерѣетъ, прибавилъ онъ: -- миледи, пожалуй, простудится. Войдемъ въ комнаты.
   Они подходятъ къ сѣнной двери, и леди Дедлокъ обращается въ первый разъ къ мистеру Телькингорну.
   -- Вы въ вашемъ письмѣ поручали сэру Лейстеру передать мнѣ, относительно того лица, котораго почеркъ обратилъ на себя мое вниманіе. Это только вы имѣете такую прекрасную нами. Я совсѣмъ объ этомъ забыла. Письмо ваше напомнило мнѣ опять. Я не могу понять, почему мнѣ знакомъ этотъ почеркь. Только, какъ хотите, знакомъ.
   -- Вамъ знакомъ? повторяетъ мистеръ Тельхингорнъ.
   -- Да, говоритъ миледи разсѣянно: -- кажется, знакомъ. И уже-ли вы взяли трудъ отыскать того, кто писалъ это... какъ оно называется... клятвенное показаніе?
   -- Да.
   -- Какъ странно!
   Они входятъ въ мрачную столовую залу, расположенную въ нижнемъ этажѣ, освѣщающуюся днемъ двумя глубокими окнами. Теперь сумерки. Огонь камина рѣзко отражается на выстланной плитами стѣнѣ и слабо на стеклахъ оконъ, сквозь которыя видно, какъ ползетъ сѣрый туманъ, собратъ сѣрымъ, густымъ облакамъ, клубящимся по небу.
   Миледи лѣниво опускается въ кресло, стоящее близь угла камина; сэръ Лейстеръ садится также въ креслахъ противъ нея. Адвокатъ становится противъ камина, осѣняя глаза рукою, и изъ-за руки наблюдаетъ за миледи.
   -- Да, говоритъ онъ: -- я спрашивалъ объ этомъ человѣкѣ и нашелъ его. Но, что всего страннѣе, я его нашелъ...
   -- Самымъ необыкновеннымъ человѣкомъ, говоритъ лѣниво леди Дедлокъ.
   -- Я его нашелъ мертвымъ.
   -- О, Боже мой! восклицаетъ сэръ Лейстеръ, пораженный не обстоятельствомъ, но тѣмъ, что объ этомъ обстоятельствѣ, говорятъ въ его присутствіи.
   -- Мнѣ указали его жилище, бѣдное, грязное, и я нашелъ его мертвымъ.
   -- Извините меня, мистеръ Телькингорнъ, замѣчаетъ сэръ Лейстеръ.-- Я полагаю, что чѣмъ меньше говорить объ этомъ...
   -- Пожалуйста, сэръ Лейстеръ, дайте мнѣ выслушать исторію до конца, говоритъ миледи: -- это совершенно-сумрачная исторія. Какъ страшно! мертвецъ!
   Мистеръ Телькингорнъ сознаетъ справедливость замѣчанія наклоненіемъ головы и продолжаетъ:
   -- Или самъ онъ поднялъ на себя руки...
   -- Клянусь честью! восклицаетъ сэръ Лейстеръ.-- Это въ самомъ дѣлѣ!..
   -- Дайте выслушать мнѣ исторію, говорить миледи.
   -- Какъ тебѣ угодно, моя милая, но я долженъ сказать...
   -- Нѣтъ, вамъ не должно говорятъ. Продолжайте, мистеръ Телькингорнъ.
   Любезность заставляетъ сэра Лейстера уступить; но онъ все-таки чувствуетъ, что разсказывать такіе ужасы при такихъ особахъ, право... право...
   -- Такъ я говорю, продолжаетъ адвокатъ съ неколебимымъ спокойствіемъ: -- что я не знаю, умеръ ли онъ, поднявъ самъ на себя руки; только мнѣ непреложно извѣстно, что причиною его смерти собственно онъ самъ; но только неизвѣстно, умышленно или неумышено. Судъ нашелъ, что онъ принялъ ядъ случайно.
   -- Какого же сорта человѣкъ, спрашиваетъ миледи: -- былъ этотъ несчастный?
   -- Очень-трудно опредѣлить, отвѣчаетъ адвокатъ, мотая головой.-- Онъ жилъ въ той бѣдности, въ томъ безпорядкѣ были его всклоченные волосы и борода, онъ былъ такъ грязенъ, что я счелъ бы его самымъ ничтожнымъ изъ ничтожныхъ. Случившійся тутъ докторъ говорилъ, однако, что онъ его видалъ нѣсколько разъ, и что онъ имѣетъ поводъ думать, что нѣкогда обстоятельства его были лучше.
   -- Какъ звали этого несчастнаго?
   -- Его звали такъ, какъ онъ самъ себя прозвалъ; но настоящаго имени его никто не зналъ.
   -- Даже и никто изъ тѣхъ, которые находились при немъ во время его болѣзни?
   -- При немъ никого не было. Его нашли мертвымъ, или, лучше сказать, я его нашелъ мертвымъ.
   -- Безъ всякой надежды что-нибудь узнать о немъ?
   -- Безъ всякой. При немъ былъ... говоритъ адвокатъ, припоминая: -- старый чемоданъ; но въ немъ не нашли никакихъ бумагъ.
   Впродолженіе этого короткаго разговора леди Дедлокъ и мистеръ Телькингорнъ, безъ всякаго измѣненія въ своихъ обычныхъ манерахъ, пристально смотрѣли другъ на друга, что, быть-можетъ, очень-натурально при разсказѣ о такихъ необыкновенныхъ обстоятельствахъ. Сэръ Лейстеръ во все это время смотрѣлъ на огонь съ тѣмъ же выраженіемъ, съ какимъ одинъ изъ его предковъ смотритъ на лѣстницу. Когда исторія была разсказана, онъ возобновилъ снова протестъ свой, говоря, что для него совершенно-ясно, что миледи никакимъ образомъ не могла знать этого бѣдняка (развѣ не получала ли отъ него просительныхъ писемъ), и онъ очень-радъ, что не услышитъ болѣе о предметѣ, столь ничтожномъ для миледи.
   -- Конечно, это такой ужасъ, говорятъ миледи, накидывая на себя свою мантилью, подбитую горностаемъ; -- но, однако, это можетъ заинтересовать на минуту!... Будьте такъ добры, мистеръ Телькингорнъ, отворите мнѣ дверь.
   Мистеръ Телькингорнъ почтительно повинуется. Она проходятъ мимо него, усталая, лѣнивая и надменно-прекрасная. Потомъ они опять встрѣчаются, встрѣчаются за обѣдомъ и такъ далѣе, нѣсколько дней сряду. Леди Дедлокъ, все та же высокомѣрная богиня, окруженная ѳиміамомъ, и безконечно способная, несмотря на все это, умереть со скуки. Мастеръ Телькингорнъ все та же безмолвная сокровищница благородныхъ тайнъ, замѣтно не на своемъ мѣстѣ, но совершенно какъ у себя дома. Они такъ мало, повидимому, обращаютъ другъ на друга вниманія, какъ только могутъ два человѣка подъ одною крышею. И глубоко скрыто въ ихъ сердцахъ, какъ они слѣдятъ другъ за другомъ, какъ они не вѣрятъ другъ другу, изъ остерегаются, чтобъ не попасть на удочку, одинъ другаго, и сколько бы далъ каждый, чтобъ узнать тайны, гнѣздящіяся въ душѣ и мозгу своего противника.
   

ГЛАВА XIII.
Разсказъ Эсѳири.

   Много толковали мы о будущей судьбѣ Ричарда, сначала между собою, какъ этого желалъ мистеръ Жарндисъ, а потомъ и въ его присутствія; но всѣ разговоры мало подвигали насъ впередъ. Ричардъ говорилъ, что онъ готовъ на все. Когда мистеръ Жарндисъ замѣчалъ, что, но его мнѣнію, не поздно ли теперь ему вступить въ морскую службу, къ которой надо пріучаться съ очень-молодыхъ лѣтъ; Ричардъ говорилъ, что онъ и самъ этого побаивается, и очень-легко можетъ быть, что лѣта его ушли. Когда мастеръ Жарндисъ спрашивалъ его мнѣнія о военной службѣ, Ричардъ отвѣчалъ, что онъ и объ этомъ думалъ, и полагаетъ военную службу недурною вещью. Когда мистеръ Жарндисъ совѣтовалъ ему серьезно поразмыслить о вопросѣ, что его прежнее пристрастіе къ морю -- истинное влеченіе, или только малость, обыкновенная дѣтская любовь покататься на лодкѣ; Ричардъ отвѣчалъ безостановочно, что онъ ужъ думалъ и передумалъ объ этомъ вопросѣ, но разрѣшить его никакъ не можетъ отчетливо.
   -- Сколько, быть-можетъ, говорилъ мистеръ Жарндисъ:-- онъ обязанъ за эту нерѣшительность своему характеру, то-есть сколько эта нерѣшительность ему врожденное чувство, столько же я вполнѣ увѣренъ и Оберканцелярія грѣшна въ этомъ. Она привила ему привычку не останавливаться на одной цѣли, не доканчивая оставлять дѣло; думать, не выработавъ окончательно мысли, и бросаться и ту на другую сторону, не зная навѣрное, чего держаться. Если характеръ и болѣе взрослыхъ людей мѣняется подъ вліяніемъ обстоятельствъ, то можно я требовать, чтобъ характеръ юноши подвергаясь въ развитіи своемъ такому сильному вліянію, могъ устоять и бороться съ нимъ?
   Я чувствовала, что слова его справедливы; но еще, если позволю себѣ сказать откровенно, мнѣ казалось, что образованіе его не споспѣшествовало къ развитію характера, къ развитію въ немъ самостоятельности. Онъ цѣлыя восемь лѣтъ провелъ въ школѣ и, какъ я слыхала, училъ и сочинялъ латинскіе стихи всѣхъ родовъ и размѣровъ и поражалъ своими успѣхами; но я никогда не слыхала, чтобъ кому-нибудь изъ сподвижниковъ его образованія пришло въ голову испытать, въ чемъ заключаются его естественныя наклонности, въ чемъ состоятъ его слабости и какой дорогой лучше вести его на поприще науки? Онъ такъ изострился въ стихосложеніи, что еслибъ остался до совершеннолѣтія въ школѣ, то только бы и занимался, что латинскими стихами. Хотя я не сомнѣваюсь, что они очень-звучны, очень-хороши, очень-полезны для различныхъ жизненныхъ цѣлей, и такъ прочно укладываются въ память, что не забываются цѣлую жизнь; но мнѣ все-таки кажется, что было бы для Ричарда полезнѣе заняться чѣмъ-нибудь другимъ съ такимъ же прилежаніемъ, съ которымъ онъ такъ совершенствовался въ латинской версификаціи.
   Во всякомъ случаѣ, я мало понимала толку въ этомъ, да и теперь неясно знаю, занимались ли молодые люди классическаго Рима или классической Греціи стихосложеніемъ въ такихъ огромныхъ размѣрахъ?
   -- Я никакъ не могу придумать, какую бы мнѣ избрать карьеру,-- говорилъ задумчиво Ричардъ.-- Я знаю только, что, кромѣ духовнаго званія, мнѣ всѣ карьеры одинаковы.
   -- Не имѣешь ли ты склонности къ занятіямъ мистера Кенджа?-- спросилъ мистеръ Жарндисъ.
   -- Не могу сказать вамъ опредѣлительно, сэръ! отвѣчалъ Ричардъ.-- Я гребу веслами охотно; адвокатскіе ученики часто отправляются водою. Славныя занятія!
   -- Докторское поприще!.. говорить мистеръ Жарндисъ.
   -- Недурно, сэръ! отвѣчать Ричардъ.
   Я крѣпко сомнѣваюсь, чтобъ онъ когда-нибудь объ этомъ думалъ.
   -- Вотъ истинная дорога, сэръ! повторилъ Ричардъ, съ большимъ воодушевленіемъ.-- Вотъ онъ, наконецъ, Ч. М. К. О! (членъ Медицинскаго Королевскаго Общества).
   Хотя онъ самъ смѣялся надъ словами своими отъ всего сердца, но между-тѣмъ говорилъ, что судьба его рѣшена; выборъ сдѣланъ; и чѣмъ больше онъ о немъ думаетъ, тѣмъ болѣе чувствуетъ, что эта дорога совершенно по немъ: "быть врачемъ" -- его призваніе! Мнѣ все казалось, что онъ пришелъ къ такому заключенію только потому, что звалъ, что, ухватись съ жаромъ за эту мысль, онъ не имѣлъ болѣе надобности трудиться надъ выборомъ своей карьеры. Я невольно спрашивала себя: всегда ли латинскіе стихи имѣютъ такое медицинское окончаніе, или это только единственный случай съ Ричардомъ?
   Мистеръ Жарндисъ много употребилъ труда, чтобъ обсудить съ нимъ это дѣло серьёзно и внушить ему, что, сдѣлавъ однажды выборъ, трудно вернуться назадъ. Послѣ разговора съ мистеромъ Жарндисомъ, Ричардъ сталъ серьёзнѣе обыкновеннаго, однакожъ, сказавъ намъ съ Адою, что все обстоитъ благополучно, онъ началъ говорить о другомъ.
   -- Клянусь Небомъ... воскликнулъ мистеръ Бойтсорнъ, принимавшій живѣйшее участіе въ этикъ дѣлахъ; впрочемъ, онъ ни о чемъ не могъ говоритъ безъ увлеченія: -- клянусь Небомъ, я въ восторгѣ, что молодой человѣкъ, съ теплымъ сердцемъ и мягкимъ характеромъ, посвящаетъ себя такому благородному назначенію. Чѣмъ съ большимъ чувствомъ будетъ онъ исполнять свои обязанности, тѣмъ спасительнѣе для человѣчества и тѣмъ губительнѣе для тѣхъ сребролюбивыхъ пачкуновъ, которые выставляютъ это лучшее искусство въ самомъ-дурномъ свѣтѣ. И наконецъ, что скверно, гремѣлъ мистеръ Бойтсорнъ: -- такъ это -- обращеніе съ хирургами на нашихъ судахъ; оно требуетъ непремѣннаго и немедленнаго измѣненія. А что касается до этихъ корпорацій, приходскихъ общинъ и разныхъ другихъ сходовъ толстоголовыхъ олуховъ, которые соединяются для одной только пустой болтовни, то, клянусь! ихъ бы надо было присудить на весь остатокъ ихъ жизни и заточенію въ ртутныхъ рудникахъ, хоти бы только для того, чтобъ лишить возможности смотрѣть на свѣтъ Божій.
   Послѣ такого объясненія оглядѣлъ онъ всѣхъ насъ съ пріятной улыбкой и загремѣлъ своими раскатами: ха, ха, ха!-- гремѣлъ до-тѣхъ-поръ, пока всѣ, единогласно, не были увлечены его смѣхомъ.
   Такъ-какъ Ричардъ окончательно рѣшился вступитъ на медицинское поприще и твердо стоялъ въ своемъ намѣреніи, даже по истеченіи сроковъ, назначенныхъ ему для испытанія мастеромъ Жарндисомъ, и говаривалъ намъ съ Адою, что все обстоитъ благополучно, то надобно было посовѣтоваться съ мистеромъ Кенджемъ. Мистеръ Кенджъ явился, въ одинъ прекрасный день, къ обѣду, развалился въ креслахъ, вертѣлъ, на всѣ манеры свои очки, говорилъ звучными періодами и продѣлывалъ всѣ тѣ манеры, какія я ужъ видала, бывши еще маленькой дѣвочкой.
   -- А! а! говорилъ мистеръ Кенджъ.-- Да, очень-хорошо, прекрасная карьера, мистеръ Жарндисъ, прекрасная карьера!
   -- Курсъ наукъ, говорилъ опекунъ мой, глядя на Ричарда: -- требуетъ большаго прилежанія и добросовѣстнаго труда.
   -- О, безъ-сомнѣнія! говорилъ мистеръ Кенджъ, безъ-сомнѣнія!
   -- Впрочемъ, прилежаніе и добросовѣстный трудъ нераздѣльны ни съ какимъ занятіемъ, достойнымъ человѣческаго назначенія, говорилъ мистеръ Жарндисъ:-- слѣдовательно, на какое бы поприще человѣкъ ни желалъ вступить, всегда и вездѣ эти качества должны бытъ соединены съ доброю волей.
   -- Безъ-сомнѣнія! говорилъ мистеръ Кенджъ, и мистеръ Ричардъ Карстонъ -- который выказалъ себя достойнымъ воздѣлывателемъ науки, скажу болѣе, воспріялъ все, что только можно было воспріять подъ благодѣтельною классическою тѣнью, гдѣ проструилось его младенчество, подобно, такъ-сказать, тихому ручью -- примѣнитъ, нѣтъ никакого сомнѣнія, привычки, скажу даже принципы и рутину версификаціи того языка, на которомъ, если я не ошибаюсь, сказано, что поэты не образуются, а родятся -- къ воздѣлыванію болѣе обширнаго поля дѣятельности, на которое онъ вступаетъ.
   -- Вы можете положиться на меня, сказалъ Ричардъ, съ свойственнымъ ему легкомысліемъ: -- я употреблю всѣ усилія, всѣ старанія.
   -- Очень-хорошо, прекрасно, мистеръ Жарндисъ! говорилъ мистеръ Кенджъ, плавно кивая головою: -- въ-самомъ-дѣлѣ, если мистеръ Ричардъ Карстонъ увѣряетъ насъ, что онъ употребить всѣ усилія, всѣ старанія, то мнѣ, кажется намъ, остается только открыть ему пути въ храмъь искусства, полезнѣйшаго человѣческому роду и помѣстить его на первый разъ къ опытному, мудрому и пользующемуся довѣріемъ врачу. Есть ли у васъ кто-нибудь въ виду?
   -- Кажется, еще никого нѣтъ, Рикъ? спросилъ мистеръ Жарндисъ.
   -- Никого, сэръ, отвѣчалъ Ричардъ.
   -- Очень-хорошо! замѣтилъ мистеръ Кенджъ. -- Теперь къ дѣлу. Нѣтъ ли какого еще у васъ желанія?
   -- Н... нѣтъ... отвѣчалъ Ричардъ.
   -- Очень-хорошо! замѣтилъ опять мистеръ Кенджъ.
   -- Я бы желалъ, сказалъ Ричардъ: -- побольше разнообразія, больше опытовъ, больше практическаго изученія...
   -- Похвально, очень-похвально! отвѣчалъ мистеръ Кенджъ: -- я думаю, мистеръ Жарндисъ, продолжалъ онъ: -- все это легко можетъ быть устроено. Вопервыхъ, надо начать съ того, чтобъ употребить все силы, скажу болѣе, всѣ душевныя способности, эти неоцѣненныя сокровища, вложенныя въ насъ Всевышнею рукою, къ отѣисканію врачей, вполнѣ-соотвѣтствующихъ нашей цѣли, и тогда я думаю, даже могу сказать навѣрное, останется только выбрать одного изъ нихъ, болѣе-достойнаго. Вовторыхъ, намъ надо будетъ соблюсти тѣ небольшія формальности, необходимыя по нашему возрасту и по положенію нашему относительно опеки, и тогда передъ нами откроется ровная, прямая дорога, на которой, скажу словами мистера Ричарда Карстона, намъ остаются употребить всѣ силы и всѣ старанія къ общему удовольствію. Странное стеченіе обстоятельствъ, продолжалъ мистеръ Кенджъ, меланхолически улыбаясь: -- стеченіе обстоятельствъ, которое едва-ли въ состояніи объяснить ограниченный умъ человѣка: это то, что одинъ изъ моихъ родственниковъ находится дѣйствительно на медицинской дорогѣ. Онъ, можетъ-быть, способенъ исполнить наше желаніе, можетъ-быть, согласится на наше предложеніе и, быть-можетъ, оправдаетъ наши надежды; говорю: быть-можетъ, потому-что такъ же мало могу отвѣчать за него, какъ мало могу отвѣчать за васъ.
   Затѣмъ предложено было мистеру Кенджу переговорить съ своимъ родственникомъ. И такъ-какъ мистеръ Жарндисъ обѣщалъ свезти насъ, недѣльки на двѣ, въ Лондонъ, то поѣздка была назначена на другой день, чтобъ за-разъ и покончить дѣла и повеселиться.
   Мистеръ Бойтсорнъ уѣхалъ отъ насъ черезъ недѣлю; мы наняли квартеру въ красивенькомъ домѣ близь Оксфордской Улицы, надъ лавкой обойщика. Лондонъ казался намъ дивомъ, и мы цѣлые часы проводили любуясь его разнообразными видами и диковинками, которыя, казалось, неистощимы. Мы посѣщали лучшіе театры и съ большимъ наслажденіемъ видѣли тѣ пьесы, которыя стоило видѣть. Я упоминаю объ этомъ потому, что въ театрѣ мистеръ Гуппи началъ снова меня преслѣдовать.
   Однажды вечеромъ, въ театрѣ, я сидѣла съ Адою впереди ложи, а Ричардъ занялъ свое любимое мѣсто позади Ады; вдругъ взглянувъ случайно въ партеръ, я увидѣла мистера Гуппи съ растрепанными волосами и смотрѣвшаго на меня отчаянныхъ взоромъ. Я чувствовала, въ-продолженіе всего представленія, что онъ не обращалъ вниманія на актеровъ, а что глаза его устремлены были прямо на нашу ложу, съ заранѣе придуманнымъ отчаяніемъ и глубокою грустью.
   Это обстоятельство лишило меня удовольствія, потому-что мнѣ какъ-то было непріятно, неловко, подъ его взглядомъ, во всякомъ случаѣ смѣшнымъ до глупости.
   Съ этого времени, всякій разъ, когда мнѣ приходилось быть въ театрѣ, я непремѣнно встрѣчала въ партерѣ мастера Гуппи, съ волосами, спущенными на лобъ, съ отчаяньемъ на лицѣ, глупо-смотрящимъ на меня и семенящимъ на своемъ стулѣ. Когда, бывало, пріѣдешь въ театръ и не встрѣтишься съ нимъ, съ какимъ удовольствіемъ наслаждаешься игрою актеровъ, или слушаешь музыку; но вдругъ почувствуешь дѣйствіе двухъ глазъ, взглянешь невольно внизъ и видишь отвороченные воротнички, тоскливо-глупый взоръ, семененье, и тогда знаешь ужь навѣрное, что эти два несносные глаза не отвернутся во весь вечеръ.
   Право, я не могу выразятъ, какъ мнѣ это было непріятно. Хоть бы онъ, по-крайней-мѣрѣ, причесывалъ свои волосы, или завязывалъ галстухъ какъ слѣдуетъ, было бы гадко, но все-таки нѣсколько лучше; а то, вообразите себѣ, сидѣть подъ надзоромъ смѣшной фигуры, чувствовать, что она слѣдитъ за каждымъ моимъ движеніемъ -- это, право, несносно! На меня это производило такое впечатлѣніе, что я не могла увлекаться пьесой, не могла смѣяться, когда мнѣ было смѣшно; не могла чувствовать, не могла говорить... словомъ, не могла быть естественною, бытъ такъ, какъ бы хотѣлось. Конечно, я могла бы избѣжать наблюденій невыносимаго мистера Гуппи: стоило только сѣсть въ глубинѣ ложи за Ричардомъ и Адою; но вотъ бѣда: я знала, что Ричардъ съ Адой не могли быть такъ откровенны другъ съ другомъ, такъ весело проводить время, если рядомъ съ ними сидѣла не я; а кто-нибудь другой. Такимъ-образомъ я оставалась на своемъ мѣстѣ, не зная куда глядѣть, потому-что куда бы я ни глядѣла, я чувствовала, что отчаянный мистеръ Гуппи слѣдитъ за мною.
   Иногда мнѣ приходило въ голову пожаловаться на него мистеру Жарндису; но я боялась, что молодой человѣкъ можетъ потерять свое мѣсто, и я буду причиной его несчастія. Думала иногда сказать Ричарду; но онъ, пожалуй, поколотилъ бы мистера Гуппи. Иногда думала взглянуть на него строго, или покачать на него головой -- не могла! Хотѣла написать къ его матери, но боялась, что это будетъ хуже. Такъ-что я наконецъ пришла къ-заключенію, что я ничего не могу сдѣлать. Мистеръ Гуппи не только былъ постоянно во всѣхъ театрахъ, въ которыхъ были мы, но всегда встрѣчалъ насъ при выходѣ, и даже вставалъ на запятки нашего экипажа, гдѣ я, право, видала его нѣсколько разъ, претерпѣвающимъ пораженія отъ гвоздей, вбиваемыхъ для предупрежденія охотниковъ покататься на чужой счетъ. Когда мы пріѣзжали домой, онъ прислонялся къ столбу передъ нашей квартирой.
   Домъ обойщика, въ которомъ мы жили, выходилъ на двѣ улицы и прямо противъ оконъ моей спальни былъ фонарный столбъ; вечеромъ я боялась подойти къ окну: я была увѣрена, что увижу мистера Гуппи (какъ однажды и случилось въ одну лунную ночь), прислонившагося къ столбу съ рискомъ простудиться. Еслибъ мистеръ Гуппи не былъ, къ полному моему несчастію, занятъ дѣлами цѣлый день, я бы рѣшительно не имѣла отъ него спокойствія.
   Пока мы занимались этими удовольствіями, въ которыхъ такъ странно участвовалъ мистеръ Гуппи, дѣлались и дѣла, приведшія насъ въ Лондонъ. Родственникъ мистера Кенджа былъ нѣкто мистеръ Бейгамъ Беджоръ; онъ имѣлъ хорошую практику въ Чельзи, и къ-тому же, содержалъ большую лечебницу для приходящихъ. Онъ былъ согласенъ принять Ричарда въ свой домъ и слѣдить за его науками; и такъ-какъ казалось, что науки пойдутъ своимъ порядкомъ, подъ надзоромъ мистера Бейгажа Беджора, что мистеръ Бейгамъ полюбилъ Ричарда и самъ нравился ему достаточно, то контрактъ былъ заключенъ и взято согласіе отъ лорда-канцлера.
   Въ тотъ день, когда дѣло сладилось, мы всѣ были приглашены къ мистеру Беджору на обѣдъ. Это былъ только обѣдъ, въ своей семьѣ, какъ говорила пригласительная записка мистера Беджора, и мы, въ-самомъ-дѣлѣ, не встрѣтили ни одной леди, кромѣ мистриссъ Беджоръ. Она сидѣла въ будуарѣ, посреди различныхъ предметовъ, показывающихъ, что она немножко рисуетъ, немножко играетъ на фортепіано, немножко играетъ на гитарѣ, немножко играетъ на арфѣ, немножко поетъ, немножко работаетъ иголкою, немножко читаетъ, немножко занимается поэзіей и немножко занимается ботаникой.
   По моему мнѣнію, она была женщина лѣтъ пятидесяти, дѣвственно-одѣвающаяся и очень-нѣжной комплекціи. И если ко всѣмъ ея достоинствамъ я прибавлю, что она немножко румянилась, то думаю, что не согрѣшу.
   Самъ мистеръ Бейгамъ Беджоръ былъ красненькій, свѣжелицый хрупковатый джентльменъ, съ слабымъ голоскомъ, бѣлыми зубками, свѣтлвми волосами и удивленнымъ взоромъ, нѣсколькими годами помоложе своей дражайшей супруги. Онъ удивлялся исключительно ей и въ-особенности по той причинѣ (какъ намъ казалось), что она имѣетъ въ немъ ужъ третьяго супруга. Мы едва успѣли сѣсть, какъ онъ торжественно сказалъ мистеру Жарндису:
   -- Вы, можетъ-быть, не повѣрите, но я ужъ третій супругъ мистриссъ Бейтамъ Беджоръ!
   -- Не-уже-ли? сказалъ мистеръ Жарндисъ.
   -- Да, третій! мистриссъ Бейгамъ Беджоръ, миссъ Сомерсонъ, конечно, непохожа на женщину, пережившую двухъ супруговъ?
   -- Безъ-сомнѣнія, непохожа, отвѣчала я.
   -- И какихъ замѣчательныхъ супруговъ! сказалъ мистеръ Беджоръ, тономъ довѣренности: -- мистера Своссера, капитана корабля королевской службы; это былъ первый супругъ мистриссъ Беджоръ, знаменитѣйшій офицеръ! Потомъ, профессора Динго, моего непосредственнаго предшественника -- это, скажу вамъ, европейская знаменитость!
   Мистриссъ Беджоръ пріятно улыбнулась.
   -- Да, моя милая! отозвался мистеръ Беджоръ на ея улыбку: -- я пояснилъ мистеру Жарндису и миссъ Сомерсонъ, что ты ужъ была за двумя, очень-замѣчательными мужьями, и они, какъ это случается съ каждымъ, кому я объ этомъ говорю, съ трудомъ вѣрятъ мнѣ.
   -- Мнѣ едва-было двадцать лѣтъ, сказала мистриссъ Беджоръ: -- когда я вышла за мистера Своссера, капитана королевскаго флота. Я была съ нимъ въ Средиземномъ Морѣ, проводила время, какъ настоящій матросъ. Ровно черезъ двѣнадцать лѣтъ послѣ нашего бракосочетанія, я сдѣлалась женою профессора Динго.
   -- Европейская знаменитость! прибавилъ мистеръ Беджоръ, въ видѣ постскриптумъ.
   -- И, продолжала мистриссъ Беджоръ: -- насъ вѣнчали съ мастеромъ Беджоромъ опять точно въ тотъ же день, въ который я выходила за другихъ мужей. Къ-этому дню я чувствую особенное уваженіе
   -- Итакъ, мистриссъ Беджоръ, теперь ужъ вступила въ третій бракъ за третьяго мужа: первые двое были въ высшей степени замѣчательные люди, сказалъ мистеръ Беджоръ, выражая такимъ образомъ сумму событій, пересказанныхъ ею, тоже въ своемъ родѣ, очень-замѣчательною супругою. И всякій разъ бракосочетаніе совершалось двадцать-перваго марта, въ одиннадцать часовъ до полудня.
   Мы всѣ вообще выразили удавленіе.
   -- Но, несмотря на скромность мистера Беджора, сказалъ мистеръ Жарндисъ: -- я позволю себѣ исправить неточность его выраженія: по моему мнѣнію, мистриссъ Беджоръ выходила замужъ за трехъ замѣчательнѣйшихъ мужей.
   -- Благодарю васъ, мистеръ Жарндисъ! Я то же самое всегда говорю, замѣтила мистрисъ Беджоръ.
   -- А что я тебѣ всегда говорю, моя милая? сказалъ мистеръ Беджоръ:-- что безъ всякаго притворства, безъ всякаго униженія той маленькой извѣстности, которою я пользуюсь (что другъ нашъ, мистеръ Карстонъ, будетъ имѣть случай замѣтить не разъ), я не такъ малодушенъ, говоритъ мистеръ Беджоръ, обращаясь ко всѣмъ намъ: -- не такъ безразсуденъ, чтобъ осмѣлиться поставить имя свое на ряду съ такими замѣчательными людьми, какъ капитанъ Своссеръ и профессоръ Динго, съ этими знаменитостями первой руки.
   -- Можетъ-быть, вамъ доставитъ удовольствіе взглянуть, продолжалъ мистеръ Бейгамъ Беджоръ, провожая насъ въ залу: -- вотъ портретъ каштана Своссера. Онъ былъ снятъ съ него, по его возвращеніи изъ Африки, гдѣ онъ подвергся мѣстной лихорадкѣ. Мистриссъ Беджоръ полагаетъ, что онъ нѣсколько желтъ. Но славное лицо! Не правда ли, славное лицо?
   Мы единогласно повторили: -- славное лицо!
   -- Я всегда чувствую, когда смотрю на портретъ, говорилъ мистеръ Беджоръ: -- что желаніе видѣть такого человѣка, можетъ-быть очень-сильно! Это ужъ одно показываетъ, что капитанъ Своссеръ человѣкъ первой руки! По другую сторону, профессоръ Динго. Я зналъ этого человѣка хороню, былъ при немъ во время его послѣдней болѣзни -- большое сходство: только-что не говорить! Надъ роялью мистриссъ Бейтамъ Беджоръ, бывшая мистриссъ Своссеръ. Надъ софою мистриссъ Бейтамъ Беджоръ, бывшая мистриссъ Динго. Что жъ касается до мистриссъ Бейгамъ Беджоръ in esse, я обладаю оригиналомъ и не имѣю копіи.
   Обѣдъ былъ поданъ, и мы спустились внизъ. Кушанья были хороши и приготовлены со вкусомъ. Но капитанъ и профессоръ, такъ вертѣлись въ головѣ мистера Беджора, что я съ Адою, пользуясь особеннымъ его расположеніемъ, были посвящены во всѣ тайны европейскихъ знаменитостей.
   -- Вамъ угодно воды, миссъ Сомерсонъ? Позвольте, позвольте! не въ этотъ стаканъ. Джемсъ, принеси кубокъ профессора!
   Ада очень удивлялась искусственнымъ цвѣтамъ, находящимся подъ стекляннымъ колпакомъ.
   -- Удивительное произведеніе! говорилъ мистеръ Беджоръ.-- Этотъ букетъ былъ подаренъ мистриссъ Бейгамъ Беджоръ, когда она была въ Средиземномъ Морѣ.
   Прося мистера Жарндиса выпить стаканъ бордо, мистеръ Беджоръ говорилъ:
   -- Нѣтъ, нѣтъ, не этого бордо! позвольте, позвольте! Сегодня радостный день и, по случаю радостнаго дня, мы выпьемъ особеннаго бордо! Джемсъ! бутылку капитана Своссера! Мистеръ Жарндисъ, рекомендую это, сударь мой, винцо было привезено капитаномъ Богъ-знаетъ какъ давно. Попробуйте: что за вкусъ! Душа моя, выпьемъ вмѣстѣ, чокнемся! Джемсъ, подай барынѣ бутылку капитана Своссера! Душа моя, за твое здоровье!
   Послѣ обѣда мы, дамы, удалились въ другую комнату и все-таки не безъ того, чтобъ не захватить съ собою первыхъ двухъ мужей мистриссъ Беджоръ. Мистриссъ Беджоръ въ будуарѣ своемъ дала намъ біографическій очеркъ жизни и службы капитана Своссера до вступленія его въ бракъ; съ большими подробностями сообщила она намъ его біографію съ того времени, когда онъ почувствовалъ къ ней первый зародышъ любви, на кораблѣ Криплеръ, во время бала, даннаго въ честь господъ офицеровъ въ Плимутскомъ Портѣ.
   -- Милый старикъ Криплеръ! говорила мистриссъ Беджоръ, качая головой: -- это былъ благородный корабль. Славный ходокъ, стрѣла, когда паруса обрасоплены, какъ говорилъ капитанъ Своссеръ. Извините, если я привожу морскіе термины. Я была настоящій матросъ. Капитанъ Своссеръ любилъ его, потому-что на немъ увидѣлъ меня въ первый разъ. Онъ часто говаривалъ, бывало, что еслибъ былъ богатъ, то непремѣнно купилъ бы старикашку Крипля и велѣлъ бы сдѣлать надпись на томъ мѣстѣ палубы, гдѣ мы стояли съ нимъ въ катильйонѣ и гдѣ онъ постоянно терялъ курсъ (какъ онъ самъ говорилъ) подъ вліяніемъ моихъ маяковъ -- такъ, въ морскомъ духѣ, называлъ онъ мои глаза.
   Мистриссъ Беджоръ покачала головой, вздохнула и взглянула въ зеркало.
   -- Большая разница была между капитаномъ Своссеромъ и профессоромъ Динго, сказала она съ болѣзненною улыбкою.-- Я это очень-хорошо чувствовала сначала. Въ жизни моей была настоящая революція; но привычка въ связи съ наукою, въ-особенности съ наукою, сроднила меня съ нимъ. Будучи единственною спутницей въ ботаническихъ изслѣдованіяхъ профессора, я почти забыла, что нѣкогда странствовала по морямъ и сдѣлалась почти ученою. Странно то, что профессоръ былъ діаметрально-противоположенъ капитану Своссеру, а мистеръ Беджоръ нисколько не похожъ ни на одного изъ нихъ!
   Потомъ мы перешли къ кончинѣ капитана Своссера и профессора Динго, которая какъ у того, такъ и у другаго сопровождалась значительными мученіями. Во время этого разговора, мистриссъ Беджоръ дала намъ замѣтить, что она только однажды въ жизни любила съ бѣшеной страстью, и предметомъ этой бѣшеной страсти, которая никогда не могла и не можетъ воротиться, былъ капитанъ Своссеръ. Профессоръ умиралъ у насъ постепенно, съ большими и большими муками, и мистриссъ Беджоръ слабымъ голосомъ, подражая умирающему, начала-было говорить: "гдѣ моя Лаура?.. Лаура дай... мнѣ воды... и... тостовъ..." но приходъ мужчинъ положилъ конецъ этому разсказу, и профессоръ Динго -- европейская знаменитость, былъ заживо похороненъ.
   Я замѣтила въ этотъ вечеръ, что Ада и Ричардъ старались какъ можно больше быть вмѣстѣ. И неудивительно: имъ предстояла скорая разлука. Пріѣхавъ домой и взойдя наверхъ въ свою комнату, Ада, какъ это очень-натурально, была молчаливѣе и скучнѣе обыкновеннаго. Такъ просидѣли мы нѣсколько времени; вдругъ она бросилась въ мои объятія и начала говорить дрожащимъ голосомъ:
   -- Милая моя Эсѳирь! я хочу открыть тебѣ большую тайну! (Важная тайна, моя милочка, безъ-сомнѣнія!)
   -- Въ чемъ дѣло, Ада?
   -- О Эсѳирь, ты этого никогда не угадаешь!
   -- Развѣ попробовать? спросила я.
   -- Ахъ нѣтъ! ненадо! ради Бога, ненадо! говорила Ада, очевидно испуганная моимъ намѣреніемъ.
   -- Ну однако, что же такое? говорила я, притворяясь задумчивою.
   -- Я хотѣла... шептала Ада:-- сказать тебѣ... о... Ричардѣ.
   -- Ну что же, моя милочка! сказала я, цалуя ея золотистую головку: -- что хотѣла ты сказать о немъ?
   -- О Эсѳирь, ты никогда этого не угадаешь!
   Такъ была она мила въ эту минуту, что я не хотѣла вывести ее изъ затруднительнаго положенія.
   -- Онъ говорить... я знаю, что это глупо... я знаю, что мы еще очень-молоды... но онъ говоритъ, говорила она со слезами:-- что онъ страстно любятъ меня, Эсѳирь!
   -- Н-е-у-ж-е-л-и? сказала я: -- мнѣ бы это и въ голову никогда не пришло! Но я бы могла тебѣ объ этомъ сказать нѣсколько недѣль тому назадъ, моя милочка.
   Ада бросилась ко мнѣ въ восторгѣ; личико ея сіяло; она обнимала меня, смѣялась, плакала, краснѣла -- просто чудо!
   -- Да, моя милочка, вотъ я какая колдунья! Твой Ричардъ любитъ тебя такъ пылко, какъ только можетъ, ужъ Богъ знаетъ, сколько времени!
   -- И ты мнѣ никогда объ этомъ не говорила! сказала Ада, поцаловавъ меня.
   -- Нѣтъ, душа моя, а ждала, чтобъ ты мнѣ открылась сама.
   -- Ну, я открылась тебѣ. Что же ты скажешь, дурно это съ моей стороны, или нѣтъ?
   Еслибъ я была самая жестокая изъ женщинъ, я бы и тогда не могла произнести дурно; но теперь, видя радостное волненіе этой милочки, нѣтъ, невольно слетѣло съ языка моего.
   -- Ну-съ, такъ теперь я знаю все? сказала я.
   -- Ахъ нѣтъ, еще не все, милая Эсѳирь! воскликнула Ада, плотнѣе прижавшись ко мнѣ и склонивъ свою головку на мою грудь.
   -- Нѣтъ? сказала я.-- Такъ есть еще что-нибудь?
   -- Да, это не все, говорила Ада, качая головкою.
   -- Какъ?.. Не-уже-ли и ты... начала я шутя.
   Но Ада, взглянувъ на меня и, улыбаясь сквозь слезы, не дала мнѣ кончить:
   -- Да, дА! ты угадала, ты угадала! говорила она, заливаясь слезами: -- да, я люблю его отъ всего сердца, отъ всей души!
   Я, смѣясь, сказала ей, что ея тайна мнѣ была также давно извѣстна, какъ и тайна Ричарда. Потомъ я ее старалась успокоить, что заняло, впрочемъ, неслишкомь-много времени. Она успокоилась и была совершенно-счастлива
   -- А что, тётушка Дерденъ, какъ ты думаешь, братецъ Джонъ подозрѣваетъ нашу любовь или нѣтъ? спросила она.
   -- Если онъ не слѣпъ и не глухъ, моя пташка, говорила я: -- то можно надѣяться, что онъ знаетъ вашу тайну не хуже насъ съ тобою.
   -- Мы должны разсказать ему обо всемъ до отъѣзда Ричарда, говорила Ада робкимъ голосомъ: -- пособи намъ, душенька: переговори съ нимъ за насъ... Ты не разсердишься, если Ричардъ войдетъ къ намъ сюда?
   -- Ричардъ? Да вѣдь его нѣтъ дома, милочка?
   -- Не... знаю, возразила Ада съ такимъ наивнымъ плутовствомъ, что я сама готова была бы въ нее влюбиться.-- Онъ... можетъ-бытъ... дожидается здѣсь... за дверью.
   Онъ въ-самомъ-дѣлѣ стоялъ за дверью и тотчасъ же вошелъ къ намъ. Они оба сѣли по сторонамъ меня и, казалось, были влюблены въ вена, а не другъ въ друга -- такъ были они ко мнѣ нѣжны, ласковы я довѣрчивы. Я любовалась ихъ нѣжностями и мало-по-малу разговоръ нашъ принялъ болѣе-серьезное направленіе. Мы говорили о томъ, какъ они молоды, сколько должно пройдти лѣтъ, пока осуществится любовь ихъ, сколько они должны трудиться, образовываться, чтобъ впослѣдствіи быть достойными другъ друга. Ричардъ давалъ слово работать до упаду для Ады; Ада давала слово работать до упаду для Ричарда. Наконецъ, я обѣщала завтра сообщить обо всемъ мистеру Жарндису, и мы разошлись далеко за полночь.
   Настало и завтра. Послѣ чая, я пошла къ моему опекуну къ комнату, которая замѣняла намъ Воркотню Холоднаго Дома, и сказала ему, что мнѣ надо поговорить съ нимъ по секрету.
   -- Хорошо, маленькая старушонка, сказалъ онъ, закрывъ книгу: -- если ты знаешь этотъ секретъ, стало-быть, тутъ нѣтъ ничего дурнаго.
   -- Я думаю, что ничего нѣтъ, добрый опекунъ мой сказала я.-- Это случилось только вчера.
   -- Вчера? Что же это такое, Эсѳирь?
   -- Добрый опекунъ мой, помните ли вы тотъ счастливый вечеръ, когда мы въ первый разъ пріѣхали въ Холодный Домъ? когда Ада пѣла въ темной комнатѣ?
   Мнѣ хотѣлось ему напомнить тотъ взглядъ, который тогда онъ бросилъ на меня. И, если не ошибаюсь, я достигла цѣли.
   -- Потому-что... сказала я съ нѣкоторымъ смущеніемъ.
   -- Помню, душа моя. Ну, что жъ?
   -- Потому-что Ада и Ричардъ влюблены другъ въ друга и признались другъ другу.
   -- Не-уже-ли? воскликнулъ мой опекунъ, съ изумленіемъ.
   -- Да; и, сказать вамъ правду: я этого ожидала.
   -- Маленькая плутовка!
   Минуты двѣ просидѣлъ онъ молча, съ своею доброю, пріятною улыбкою, и потомъ сказалъ мнѣ, что онъ желаетъ ихъ видѣть. Когда они пришли, онъ обнялъ Аду съ отеческою нѣжностью и началъ говорить съ Ричардомъ.
   -- Рикъ, сказалъ онъ:-- я радъ, что заслужилъ твою довѣренность. Благодарю тебя. Судьба, соединяя насъ всѣхъ четверыхъ вмѣстѣ, проясняла мою жизнь, придала ей новые интересы и новыя радости. Увидавъ васъ въ первый разъ, я, конечно, думалъ, что впослѣдствіи, можетъ-быть, ты съ твоей красоточкой-кузиной (не краснѣй Ада, не конфузься милочка) пойдешь въ болѣе-близкомъ союзѣ по жизненному пути. Но все это впослѣдствіи, впослѣдствіи!
   -- Мы и говоримъ о будущемъ, сэръ, отвѣчалъ Ричардъ.
   -- Дѣльно! сказалъ мистеръ Жарндисъ: -- благоразумно! Теперь, выслушайте меня, мои друзья. Я могъ бы сказать вамъ, что вы теперь не знаете самихъ-себя; что могутъ быть тысячи обстоятельствъ, которыя отдѣлятъ васъ другъ отъ друга; что эта цѣпь цвѣтовъ, легко рвется и легко обращается въ свинцовую цѣпь; но я этого не сдѣлаю. Это мудрствованіе впереди. Я увѣренъ, что чувства ваши не перемѣнятся другъ къ другу черезъ нѣсколько лѣтъ. Я вамъ хочу сказать только одно, что если когда-нибудь вы почувствуете, что въ васъ слабнетъ любовь, что между вами не можетъ существовать другаго чувства, кромѣ родственной дружбы, то не стыдитесь признаться мнѣ въ этомъ; не думайте, чтобъ это взаимное охлажденіе было ужасно или необыкновенно. Я вамъ только другъ и дальнѣйшій родственникъ. Я не имѣю надъ вами никакой власти, но я желаю и надѣюсь пользоваться до-тѣхъ-поръ вашимъ довѣріемъ, пока буду заслуживать вашу любовь.
   -- Я убѣжденъ, сэръ, отвѣчалъ Ричардъ: -- что если я говорю, что вы имѣете на насъ обоихъ сильное вліяніе, которому мы тѣмъ охотнѣе покоряемся, что питаемъ къ вамъ глубокое уваженіе, полную благодарность и безконечную привязанность -- я убѣжденъ, что и Ада раздѣляетъ совершенно мое мнѣніе.
   -- Милый, несравненный, братецъ Джонъ! сказала Ада, склонившись головкою на его плечо: -- вы замѣнили мнѣ вполнѣ моего отца -- и вся любовь, все послушаніе мое принадлежатъ единственно вамъ.
   -- Хорошо! сказалъ мистеръ Жарндисъ.-- Перейдемъ теперь къ нашему предположенію. Откроемъ съ надеждою глаза и взглянемъ въ будущее. Рикъ, свѣтъ передъ тобою, и очень-натурально, что онъ прійметъ тебя такъ, какъ ты въ него вступишь. Надѣйся только на Провидѣніе и на свои силы. Постоянство въ любви -- хорошее качество, но оно не имѣетъ смысла, не имѣетъ значенія безъ постоянства во всемъ. Еслибъ въ тебѣ были сокрыты таланты всѣхъ великихъ людей настоящаго и прошедшихъ вѣковъ, то ты могъ бы быть полезенъ только тогда, еслибъ разработывалъ ихъ съ полною энергіей я постоянствомъ. Если жъ ты думаешь, что несомнѣнный успѣхъ, въ большихъ или малыхъ вещахъ, зависѣлъ, или можетъ зависѣть, или будетъ зависѣть только отъ слѣпаго случая, отъ фортуны, то ты оставь эту жалкую мысль, или оставь свою кузину Аду.
   -- Я выбросилъ бы эту мысль изъ головы, сэръ, возразилъ Ричардъ съ улыбкою: -- еслибъ она гнѣздилась въ умѣ моемъ. Нѣтъ; я пойду своей дорогой, буду трудиться вдалекѣ отъ Ады, подкрѣпленный Провидѣніемъ и ея любовью.
   -- Справедливо! сказалъ мистеръ Жарндисъ.-- Если ты не можешь сдѣлать ее счастливой: къ-чему же преслѣдовать ее?
   -- Сдѣлать Аду несчастной! нѣтъ; лучше мнѣ не надо ея, гордо говорилъ Ричардъ.
   -- Хорошо сказано, очень-хорошо! воскликнулъ мистеръ Жарндисъ.-- Она остаются здѣсь, въ своемъ домѣ, со мною. Люби ее, Рикъ, въ своей рабочей жизни такъ же много, какъ ты ее любишь теперь -- и все пойдетъ хорошо; въ противномъ случаѣ, все пойдетъ гадко. Вотъ и конецъ моей проповѣди! Я думаю, что вамъ съ Адою не мѣшаетъ прогуляться.
   Ада поцаловала его нѣжно. Ричардъ съ чувствомъ пожалъ ему руку и потомъ влюбленные вышли изъ комнаты, озираясь назадъ, чтобъ дать мнѣ почувствовать, что они меня поджидаютъ.
   Дверь осталась отворенною и мы смотрѣли на нихъ, какъ они прошли по сосѣдней комнатѣ, освѣщенной солнцемъ, къ двери въ задней стѣнѣ ея. Ричардъ, склонивъ голову къ Адѣ, говорилъ ей съ большимъ жаромъ; она смотрѣла ему прямо въ глаза, слушала его и, кажется, была неспособна видѣть что-нибудь, кромѣ Ричарда. Такъ молоды, такъ прекрасны, такъ полны надежды, такъ полны обѣтовъ, или они рука-объ-руку сквозь солнечные лучи, падавшіе черезъ окно въ комнату! Подобно этимъ лучамъ, можетъ-быть, и мысли ихъ протекли сквозь длинный рядъ годовъ, облекая ихъ въ пышные, свѣтлые образы. Они прошли, скрылись въ тѣни другой комнаты, облако заволокло солнце, которое такъ ярко привѣтствовало лучомъ своимъ счастливую парочку.
   -- Правъ ли я, Эсѳирь? сказалъ мнѣ опекунъ мой, когда мы съ нимъ остались вдвоемъ.
   Тотъ, который такъ добръ, такъ мудръ, спрашиваетъ меня, справедливъ онъ или нѣтъ!
   -- Рику надо пріобрѣсти много хорошаго. Онъ это можетъ, говорилъ мистеръ Жарндисъ задумчиво.-- Я ничего не сказалъ Адѣ, Эсѳирь. Другъ и совѣтникъ ея всегда къ ней близокъ.
   И онъ положилъ руку мнѣ на голову, смотря на меня съ отеческою любовью.
   Я плохо могла скрыть то волненіе, въ которомъ находилась.
   -- Tсс! сказалъ мистеръ Жарндисъ: -- теперь мы должны заботиться, чтобъ жизнь нашей маленькой старушки текла не все въ хлопотахъ о другихъ.
   -- Въ хлопотахъ? Нѣтъ, добрый опекунъ мой, я считаю себя счастливѣйшимъ существомъ!..
   -- Вѣрю, вѣрю, сказалъ онъ: -- но, быть-можетъ, кто-нибудь найдетъ, чего никогда не найдетъ Эсѳирь... что весь міръ долженъ думать только о молоденькой старушонкѣ!..
   Я забыла сказать въ своемъ мѣстѣ, что за обѣдомъ былъ у насъ гость, джентльменъ, смуглолицый молодой врачъ. Онъ былъ молчаливъ, но видно, что онъ уменъ и пріятенъ въ обществѣ. Ада спрашивала меня, какъ я его нахожу; я сказала, что онъ мнѣ нравится.
   

Часть третья.

ГЛАВА XIV.
Тонъ и Манеры.

   На слѣдующій день, вечеромъ, Ричардъ оставилъ насъ и вступилъ въ новую карьеру. Исполненный любви къ Адѣ, онъ поручилъ ее моимъ попеченіямъ, считая меня истиннымъ другомъ, на котораго могъ твердо положиться. Меня трогало до слезъ, и теперь до слезъ трогаетъ, когда я вспомню, какъ они оба были внимательны ко мнѣ, даже въ грустныя минуты разлуки. Я составляла необходимое лицо во всѣхъ ихъ планахъ, настоящихъ и будущихъ. Мнѣ поручалось еженедѣльно писать Ричарду, подробно рапортуя объ Адѣ (Ада должна была писать черезъ день). Самъ онъ обязался собственноручно увѣдомлять меня о своихъ занятіяхъ и успѣхахъ, съ тѣмъ, чтобъ я могла слѣдить за его постепенностью и терпѣніемъ въ трудѣ. Я впослѣдствіи должна была Аду одѣвать къ вѣнцу, жить съ ними вмѣстѣ, послѣ ихъ свадьбы, заниматься всѣмъ хозяйствомъ въ ихъ домѣ, и они брались осчастливить меня на всю жизнь.
   -- И если мы выиграемъ процесъ -- разбогатѣемъ! сказалъ Ричардъ, чтобъ повершить дѣло.
   Лицо Ады омрачилось грустнымъ выраженіемъ.
   -- Что же, милая Ада, отчего эта грусть? спросилъ Ричардъ послѣ короткой паузы.
   -- Ахъ, Ричардъ! пусть мы проиграемъ, только бы дѣло скорѣе кончилось, сказала Ада.
   -- Это еще неизвѣстно, возразилъ Ричардъ: -- рано или поздно, а дѣло кончится; оно ужъ тянется, Богъ знаетъ, сколько времени.
   -- Да, Богъ знаетъ, сколько времени! сказала Ада со вздохомъ.
   -- Правда; но... прибавлялъ Ричардъ, отвѣчая на взглядъ Ады, выражавшій мысль ея безъ помощи словъ: -- чѣмъ дольше оно тянется, тѣмъ ближе должно быть къ концу. Развѣ это не такъ?
   -- Ты лучше меня знаешь, Ричардъ. Но мнѣ кажется, что если мы будемъ надѣяться на выигрышъ процеса, мы будемъ несчастны.
   -- Зачѣмъ же надѣяться, милая Ада! весело сказалъ Ричардъ.-- Мы на столько понимаемъ его, что не имѣемъ никакой надежды. Я только говорю, что если мы выиграемъ процесъ, то будемъ законнымъ образомъ богаты. Оберканцелярія въ нѣкоторомъ видѣ, нашъ старый, воркливый опекунъ и все, что она намъ дастъ (если она дастъ что-нибудь), будетъ наше законное достояніе. Зачѣмъ намъ пренебрегать своими правами?
   -- Зачѣмъ пренебрегать? сказала Ада: -- но мнѣ кажется, самое лучшее -- позабыть объ этомъ процесѣ.
   -- Ну, пожалуй, пожалуй! вскричалъ Ричардъ: -- позабудемъ процесъ; выбросимъ его окончательно изъ нашей памяти. Тётушка Дердонъ улыбается, стало-быть, я концы въ воду!
   -- Тётушка Дердонъ пока еще не улыбалась, сказала я, взглянувъ на Ричарда изъ-за крышки сундука, въ который я укладывала его книги: -- но теперь улыбнется, потому-что выбросить процесъ изъ головы -- самое-лучшее дѣло.
   -- Ну, не станемъ объ этомъ толковать, сказалъ Ричардъ, и тутъ же началъ строить мильйоны воздушныхъ замковъ, одинъ шатче другаго. Онъ уѣхалъ въ хорошемъ расположеніи духа, и мы, оставшись Съ Адой однѣ, повели тихую жизнь.
   При нашемъ пріѣздѣ въ Лондонъ, мы, съ мистеромъ Жарндисомъ, сдѣлали визитъ мистриссъ Желлиби; но, къ-несчастью, не застали ея дома: она была за городомъ, куда-то ѣздила пить чай, и взяла съ собою миссъ Желлиби. Кромѣ испиванія чаю, въ этотъ вечеръ произносилось множество спичей, писалось множество писемъ, относительно благотворительныхъ проектовъ разведенія кофейныхъ плантацій, совмѣстно съ туземцами благословеннаго края Барріобула-Гха. Все это, безъ-сомнѣнія, требовало дѣятельнаго участія пера и чернилъ и было достаточнымъ поводомъ къ тому, чтобъ бѣдная миссъ Желлиби считала первый выѣздъ свой настоящимъ праздникомъ.
   Спустя нѣсколько времени, мы сдѣлали еще визитъ мистриссъ Желлиби. Она была въ городѣ, но только не дома; тотчасъ же послѣ завтрака, отправилась она въ этотъ день въ Майль-Эндъ, по какимъ-то барріобульскимъ дѣламъ, истекающимъ изъ благотворительнаго общества, извѣстнаго подъ названіемъ Восточно-Лондонская Отрасль Раввѣаленіл Пособій. Я не видала Биби въ первый визитъ нашъ (его нигдѣ не могли отыскать, и кухарка крѣпко была увѣрена въ тонъ, что онъ удралъ за тележкою мусорщика) и, прійдя къ мистриссъ Желлиби во второй разъ, я опять о немъ освѣдомилась. На полу еще валялись устричныя раковины, изъ которыхъ онъ строилъ себѣ домъ, а его не было. Кухарка предполагала, что онъ убѣжалъ за овцами.-- "Какъ, за овцами?" спросили мы съ удивленіемъ.-- "Да, за овцами, отвѣчала она: -- въ торговые дни онъ убѣгаетъ за ними, иногда даже за городъ, и возвращается оттуда грязь-грязью".
   На слѣдующее утро, послѣ этого визита, я сидѣла съ опекуномъ моимъ у окна; Ада дѣятельно писала, я думаю, къ Ричарду, какъ вдругъ доложили намъ о пріѣздѣ миссъ Желлиби. Она взошла, ведя за собою ловца козлищъ, Биби, отчищеннаго и отмытаго до такой степени, что нѣкоторымъ образомъ не стыдно было ввести его въ общество постороннихъ людей: въ углахъ лица и рукъ его не было грязи и смоченные черезчуръ волосы лежали на лбу и вискахъ кружками, въ видѣ бараньей шерсти, послѣ дождя. Все, что было надѣто на бѣдномъ ребенкѣ, было или узко или широко для него. Его разнохарактерный костюмъ состоялъ изъ китайской шапки, мѣховыхъ рукавицъ и сапоговъ, по образцу крестьянскихъ; ноги его, исцарапанныя вдоль и поперегъ и походившія на географическія карты, были прикрыты коротенькими клѣтчатыми панталонцами, оканчивающимися снизу различными узорами на каждой ногѣ. Несовсѣмъ-полный комплектъ пуговицъ на бортахъ его пестрой куртки, очевидно, былъ частью составленъ изъ старыхъ пуговицъ съ фраковъ мистера Желлиби. Замѣчательные опыты заплатъ и штопанья были видны на тѣхъ частяхъ его одежды, которыя способны къ протиранію. Та же искусная игла была замѣтна и въ костюмѣ миссъ Желлиби. Но, несмотря на все это, наружность ея была презентабельна и она казалась даже хорошенькою, хотя и конфузилась при взглядѣ на внѣшнія несовершенства своего спутника.
   -- О, Боже мой! сказалъ мистеръ Жарндисъ: -- проклятый восточный вѣтеръ!
   Ада и я, мы поздоровались съ миссъ Желлиби радушно и представили ее мистеру Жарндису. Поклонясь и сѣвъ на стулъ, она обратилась къ моему опекуну и сказала:
   -- Ma {Ma -- вмѣсто Maman; Ра -- вмѣсто Papa -- такъ обыкновенно дѣти называютъ скопъ родителей въ англійскихъ семействахъ.}, приноситъ почтеніе; надѣется, что вы ее извините: она занята корректурою. Ей надо отправить сегодня пять тысячъ новыхъ циркуляровъ. Она знаетъ, какъ васъ это интересуетъ. Одинъ экземпляръ она посылаетъ вамъ -- и она сердито подала бумагу мистеру Жарндису.
   -- Благодарю васъ, сказалъ опекунъ мой.-- Я очень-обязанъ мистриссъ Желлиби... О, Боже мой!... Ууу!... этотъ восточный вѣтеръ!
   Мы возились съ Биби; сняли съ него его забавную шапку, спрашивали, помнитъ ли онъ насъ, и тому подобное. Сначала онъ козырился на насъ, смотрѣлъ изподлобья, но, при видѣ сладкаго пирога, сдѣлался доступнѣе, сѣлъ ко мнѣ на колѣни и спокойно пожевывалъ. Мистеръ Жарндисъ удалился во временную Воркотню, а миссъ Желлиби повела съ нами разговоръ обычными отрывистыми фразами.
   -- У насъ гадко, попрежнему, сказала она: -- ни минуты покою. Африка... туземцы... письма!...
   Я попробовала сказать ей что-то въ утѣшеніе.
   -- Не говорите, миссъ Сомерсонъ, что тратить слова! Я знаю, какъ со мной обращаются; никто меня не переувѣрятъ. О, васъ бы никто не переувѣрилъ, еслибъ съ вами такъ обращались. Биби, пошелъ, сядь подъ фортепьяно и играй тамъ!
   -- Н-е х-о-ч-у! промычалъ Биби.
   -- Хорошо же, неблагодарный, гадкій, злой мальчишка! возразила миссъ Желлиби, съ слезами на глазахъ: -- теперь я никогда не буду заниматься твоимъ туалетомъ!
   -- И-д-у, К-а-д-д-и, и-д-у! сказалъ Биби, тронутый ея слезами, и тотчасъ же отправился подъ фортепьяно. Онъ былъ доброе дитя.
   -- Обь этомъ не стоитъ плакать, конечно, говорила миссъ Желлиби: -- но я выбилась изъ силъ. Я до двухъ часовъ ночи писала адресы на циркулярахъ. Я ихъ ненавижу до такой степени, что, при видѣ ихъ, у меня трещитъ голова. Взгляните на этого несчастнаго ребенка: видали ли когда-нибудь такое пугало?
   Биби, не понимая, къ-счастью, какъ онъ смѣшонъ въ своемъ пестромъ костюмѣ, сидѣлъ на коврѣ между ножками фортепьяно и спокойно грызъ пирогъ.
   -- Я услала его туда, въ уголъ, замѣтила миссъ Желлиби, придвинувъ стулъ свой ближе къ нашимъ: -- ненадо слышать ему, что я говорю. Дѣти очень-понятливы! Да, такъ у насъ, говорю я, гадко, даже гаже, чѣмъ было. Отецъ скоро обанкрутится: то-то будетъ довольна та, которая всему причиной!
   Мы выразили надежду на поправленіе дѣлъ мистера Желлиби.
   -- Благодарю; только надежды тутъ ни на волосъ! говорила миссъ Желлиби, мотая головою.-- Отецъ говорилъ мнѣ еще вчера утромъ (онъ страшно несчастливъ), что ему не устоять. Это будетъ чудо, если онъ устоитъ. Если изъ лавокъ намъ присылаютъ все, что хотятъ, служанки распоряжаются припасами, какъ имъ вздумается; я, еслибъ я знала хозяйничать, не могла бы: не имѣю времени ни минуты. Ma ничѣмъ не хочетъ заниматься -- какъ же тутъ отцу устоять? Еслибъ я была на его мѣстѣ, я убѣжала бы вонъ изъ дома!
   -- Душа моя! сказала я съ улыбкой:-- вашъ батюшка думаетъ, безъ-сомнѣнія, о своемъ семействѣ.
   -- О, xа, у него славная семья, миссъ Сомерсонъ! возразила миссъ Желлиби.-- Спросите лучше, какое онъ имѣетъ утѣшеніе отъ своей семьи!.. да!.. семья!.. семья его: письма, грязь, хаосъ, безпорядокъ, Вѣчная, безконечная стирка... въ которой ничего не стирается!..
   Миссъ Желлиби топнула ногой и утерла глаза.
   -- Я такъ жалѣю отца, продолжала она: -- что нѣтъ словъ высказать! Но будетъ. Я больше терпѣть не могу! Я уже рѣшилась. Не вѣкъ быть невольницей, не вѣкъ слушать предложенія мистера Квеля! Славная вещь, какъ же! выйдти замужъ за филантропа! Нѣтъ, я уже сыта по горло! говорила бѣдная миссъ Желлиби.
   Сознаюсь, мнѣ трудно было помочь горю: я сама чувствовала сильную ненависть къ мистриссъ Желлиби, видя я слыша эту заброшенную дѣвочку и зная сколько горькой и насмѣшливой истины въ ея словахъ.
   -- Еслибъ мы съ вами не были знакомы прежде, говорила миссъ Желлиби: -- я бы постыдилась прійдти сегодня къ вамъ: я знаю, какою смѣшною должна я вамъ казаться. Но вамъ все извѣстно, и я хотѣла васъ видѣть. Богъ знаетъ, увижусь ли съ вами еще разъ, когда вы пріѣдете въ Лондонъ!
   Она произнесла эти слова съ такимъ многозначительнымъ выраженіемъ, что мы переглянулись съ Адою, ожидая еще большаго открытія.
   -- Нѣтъ! сказала миссъ Желлиби, качая головою:-- не то, что вы, думаете! На васъ и могу положиться, вы меня не выдадите... Я обручена!
   -- Безъ вѣдома родителей? спросила я.
   -- Ахъ, Боже милостивый, миссъ Сомерсонъ! возразила она, болѣе тоскливымъ, чѣмъ сердитымъ тономъ: -- да съ кѣмъ же мнѣ совѣтоваться? Вы, вѣдь, знаете, что ма семейными дѣлами не занимается; а сказать бѣдному отцу я боюсь: это его убьетъ.
   -- Но мнѣ кажется, мой другъ, онъ больше будетъ огорченъ тѣмъ, что вы выйдете замужъ, не предупредя его, не испросивъ его благословенія.
   -- Нѣтъ, сказала миссъ Желлиби: -- не думаю... Я всячески буду стараться покоить его, когда онъ навѣститъ меня. Биби и другія дѣти могутъ поочереди гостить у меня иногда; по-крайней мѣрѣ, будетъ кто-нибудь о нихъ заботиться.
   Много было добрыхъ чувствъ въ бѣдной Кадди. Голосъ ея все болѣе и болѣе смягчался, по-мѣрѣ-того, какъ она разсказывала намъ картину семейной жизни, которой никогда не испытала; она плакала такъ горько, что Биби, сидѣвшій между ножками фортепьяно, не могъ удержаться отъ громкихъ рыданій, видя слезы сестры. Я взяла его изъ засады, посадила къ себѣ на колѣни, заставила его поцаловаться съ Кадди, показала, что она смѣется (она въ-самомъ-дѣлѣ улыбалась, чтобъ подтвердить слова мои), позволила ему мазать насъ всѣхъ ручонками по лицу и такимъ-образомъ насилу могла его успокоить. Такъ-какъ засѣданіе между ножками фортепьяно мало могло развлекать его, то мы поставили его на стулъ передъ окномъ на улицу, миссъ Желлиби поддерживала его за ноги и продолжала свой разсказъ.
   -- Это началось съ того времени, какъ вы въ первый разъ пріѣхали къ вамъ, говорила она.
   -- Какимъ же образомъ? спросили мы.
   -- Я поняла, какъ я необразована, отвѣчала она: -- и рѣшилась, во что бы ни стало, выучиться танцовать. Я сказала ма, что я стыжусь самой себя, что мнѣ надо учиться танцамъ. Она посмотрѣла на меня своимъ дальнозоркимъ взглядомъ, какъ-будто я была на берегу Африки, и ничего не сказала; но я уже рѣшилась выучиться танцамъ и потому отправилась въ Ньюманскую Улицу, въ танцовальный классъ мистера Тервейдропа.
   -- Такъ это тамъ, моя милая? начала я.
   -- Да, тамъ, сказала Кадди: -- и я помолвлена съ мистеромъ Тервейдропомъ. Тамъ два мистера Тервейдропа: мистеръ Тервейдропъ отецъ и мистеръ Тервейдропъ сынъ. Мой мистеръ Тервейдропъ -- сынъ. Я жалѣю только объ одномъ, что я дурно образована: мнѣ бы хотѣлось принести ему счастіе, потому-что я люблю его очень.
   -- Я должна сознаться, что это меня очень огорчаетъ, сказала я.
   -- Не знаю, что васъ огорчаетъ, отвѣчала она боязливо, но такъ, или иначе, а я дала слово мистеру Тервейдропу, и онъ меня очень любитъ. До-сихъ-поръ и мистеръ Тервейдропъ-отецъ ничего не знаетъ, потому-что старикъ такой тонный, и если ему сказать, такъ, вдругъ, пожалуй, съ нимъ сдѣлается ударъ, идя какой-нибудь обморокъ. Онъ истинный джентльменъ, право, истинный джентльменъ.
   -- А жена его знаетъ? спросила Ада.
   -- Жена старика Тервейдропа, миссъ Клеръ? спросила миссъ Желлиби, раскрывъ глаза.-- До у него нѣтъ жены; онъ вдовецъ.
   Здѣсь мы были прерваны Биби. Миссъ Желлиби, держа его за ноги, управлялась съ ними безъ церемоніи и дергала ихъ какъ рукоятку звонка при всѣхъ патетическихъ мѣстахъ своей рѣчи, такъ-что бѣдный ребенокъ заревѣлъ наконецъ громкимъ голосомъ и просилъ меня о помощи; я замѣнила ему Кадди, и начала сама придерживать его за ноги, а она, поцаловавъ его и сказавъ, что нечаянно сдѣлала ему больно, продолжала разсказъ:
   -- Такъ вотъ въ какомъ положеніи дѣла! сказала миссъ Желлиби.-- Мы обвѣнчаемся, какъ только можно будетъ, и потомъ я пойду въ контору къ отцу, откуда напишу къ ма. Она иного не будетъ обо мнѣ тревожиться: что я для нея? перо и чернила. Главное счастіе мое въ томъ, говорила Кадди, что за мужемъ я никогда не буду слышать объ Африкѣ. Молодой мистеръ Тервейдропъ, изъ любви ко мнѣ, ненавидитъ Африку; а что касается до старика Тервейдропа, то если онъ знаетъ, что есть на свѣтѣ такая страна, такъ и будетъ съ него.
   -- Это истинный джентльменъ-то? спросилъ я.
   -- Да онъ истинный джентльменъ, говорила Кадди: -- онъ вообще извѣстенъ по своимъ манерамъ.
   -- Онъ учитъ чему нибудь? спросила Ада.
   -- Нѣтъ онъ ничему не учитъ, отвѣчала Кадди: -- но манеры его восхитительны.
   Потомъ Кадди начала говорить, съ нѣкоторымъ замѣшательствомъ и какъ бы конфузясь, что ей нужно еще сообщить намъ одно обстоятельство я что она надѣется на наше снисхожденіе. Дѣло въ томъ, что она связала знакомство съ миссъ Флайтъ, маленькой сумасшедшей старушкой, и что она рано по утрамъ ходитъ къ ней и встрѣчается тамъ съ молодымъ мистеромъ Тервейдропомъ на нѣсколько минутъ, передъ завтракомъ, только на нѣсколько минутъ.-- Я хожу къ ней и въ другое время, говорила миссъ Желлиби: -- но Принцъ не*приходитъ. (Имя молодаго мистера Тервейдропа: Принцъ.) Мнѣ направится это имя, но что дѣлать, онъ вѣдь не самъ далъ себѣ имя. Старый мистеръ Тервейдропъ назвалъ его Принцемъ въ честь принца регента, котораго онъ любилъ до безумія за его блистательныя манеры. Я думаю, тутъ нѣтъ ничего дурнаго, что я бываю у миссъ Флайтъ; я люблю эту бѣдняжку да, кажется, и она меня любятъ. Еслибъ вы могли видѣть молодаго мистера Тервейдропа, то вѣрно онъ бы вамъ понравился; но, во всякомъ случаѣ, я надѣюсь, вы не имѣете о немъ дурнаго понятія. Я теперь иду въ танцовальный классъ. Еслибы вы мнѣ позволила пригласить васъ съ собою, миссъ Сомерсонъ, говорила Кадди дрожащимъ голосомъ:-- то это бы меня очень, очень обрадовало.
   Мы въ-самомъ-дѣлѣ какъ-то хотѣли съ мистеромъ Жарндисомъ сходить къ миссъ Флайтъ въ этотъ день; но утромъ намъ не удалось. Мистеръ Жарндисъ очень былъ заинтересованъ разсказомъ объ этой странной старушонкѣ, съ которой мы познакомились въ первый пріѣздъ нашъ въ Лондонъ. Будучи увѣрена, что я имѣла большее вліяніе на миссъ Желлиби и что могу ее остановить отъ всякой неблагоразумной рѣшимости, я предложила ей, взявъ съ собою Биби, идти вмѣстѣ въ танцевальный классъ, а оттуда сойдтись съ мистеромъ Жарндисомъ у миссъ Флайтъ, и покончить день обѣдомъ у насъ въ домѣ. Послѣдній пунктъ предложенія пришелся очень по вкусу какъ брату, такъ и сестрѣ. Съ помощью булавокъ, воды, мыла и щетокъ, мы отчистили, какъ было можно, бѣднаго Биби и отправились въ Ньюманскую Улицу, лежащую отъ насъ очень-близко.
   Танцовальная школа находилась въ достаточно-грязномъ домѣ, на углу переулка. По всѣмъ окнамъ лѣстницы стояли бюсты. Въ томъ же домѣ, какъ значилось на вывѣскахъ, находились: учитель рисованія, продавецъ каменнаго угля и литографія. На вывѣскѣ, замѣчательной по своему положенію и огромности, я прочла Мистеръ Тервейдропъ. Дверь была отворена и передняя завалена различными музыкальными инструментами въ ящикахъ; въ числѣ инструментовъ находились фортепьяно и арфа. Миссъ Желлиби сообщила мнѣ, что вчера вечеромъ зала танцевальной школы была нанята для концерта.
   Мы взошли на лѣстницу. Видно было, что домъ былъ прежде красивъ, когда на конъ-нибудь лежала обязанность обметать и чистить его и ни на комъ не лежало обязанности курить въ немъ съ утра до вечера. Прямо съ лѣстницы вступили мы въ большую танцовальную залу мистера Тервейдропа, которая примыкала задней стѣной къ стойламъ и освѣщалась сверху. Это была почти пустая комната, съ большимъ резонансомъ, съ сильнымъ запахомъ конюшни, съ камышевыми скамейками вокругъ стѣнъ, которыя были украшены въ симетрическомъ породѣ изображеніемъ лиръ и маленькими стеклянными бра для свѣчей. Нѣсколько молодыхъ леди, отъ тринадцати или четырнадцати лѣтъ до двадцати-двухъ или трехъ включительно, находились уже налицо и и искала глазами танцмейстера, какъ вдругъ Кадди толкнула меня въ руку и произнесла обычное представленіе: -- Миссъ Сомерсонъ, мистеръ Принцъ Тервейдропъ!
   Я раскланялась маленькому, голубоглазенькому человѣчку, ребяческой наружности, съ волосами, разобранными посрединѣ и завитыми вокругъ головы. Онъ держалъ въ лѣвой рукѣ смычокъ, а подъ-мышкою маленькую скрипочку, какую я, бывало, часто видала въ школѣ, гдѣ мы ее называли карманной скрипочкой. Бальные башмачки его были особенно-малы; въ манерахъ его, мягкихъ, женоподобныхъ, возбуждающихъ Сочувствіе въ сердцѣ, проглядывало какъ-то очень-выразительно, что онъ похожъ на мать и что съ матерью обращались вообще не очень-внимательно и не очень-нѣжно.
   -- Я очень-счастливъ, что имѣю честь видѣть друга миссъ Желлиби, сказалъ онъ, кланяясь мнѣ низко.-- А я уже начиналъ бояться, прибавилъ онъ съ робкою нѣжностью; такъ-какъ теперь довольно-поздно, и полагалъ, что миссъ Желлиби измѣнитъ своему обѣщанію и не прійдетъ.
   -- Прошу васъ, сэръ, припишите эту неакуратность мнѣ: и удержала миссъ Желлиби и прошу у васъ прощенья, сказала я.
   -- Смѣю ли я!.. началъ-было онъ.
   -- И теперь, продолжала я: -- вы мнѣ позволите больше не мѣшать вашей ученицѣ.
   Съ этими словами и удалилась къ скамейкѣ и сѣла между Биби, который, по привычкѣ, давно уже вползъ въ уголъ, и старою леди съ критическою наружностью, которой двѣ внучки готовились танцевать и которая была очень-недовольна сапогами Биби. Принцъ Тервейдропъ ударилъ пальцами по струнамъ своей карманной скрипочки и пары стали становиться въ кадриль. Въ эту минуту, изъ боковой двери явился старый мистеръ Тервейдропъ во всемъ блескѣ своего величіи.
   Это былъ жирный, старый джентльменъ, съ фальшивымъ цвѣтомъ лица, фальшивыми зубами, наклейными бакенбардами и въ парикѣ. Начиненный ватой лифъ его фрака, нуждался только въ извѣстнаго рода украшенивъ, чтобъ быть вполнѣ-совершеннымъ. Онъ былъ подбить, набитъ, подтянуть, подмазанъ, какъ только можно. Галстухъ его, въ который погружались его подбородокъ и даже уши, такъ подтягивалъ его лицо, что глаза выходили изъ своихъ орбитъ, и намъ казалось, что оно неминуемо должно развалиться, какъ только снимется галстухъ. Онъ держалъ подъ-мышкой большую и тяжелую шляпу съ широкими полями, а въ рукахъ пару бѣлыхъ перчатокъ, которыми чистилъ шляпу, позируя на одной ногѣ, съ видомъ человѣка, котораго никто не можетъ превзойдти въ величіи и подыманіи носа и плечъ. У него была трость, былъ лорнетъ, была табакерка, были кольца, были манжеты, было все, кромѣ природы. Онъ былъ ни молодъ, ни старъ, онъ былъ ничто; онъ былъ только истинная модель высокаго тона.
   -- Батюшка, вотъ миссъ Сомерсонъ, пріятельница миссъ Желлиби.
   -- Много чести, отвѣчалъ старый мистеръ Тервейдропъ: -- дѣлаетъ намъ вашъ визитъ миссъ Сомерсонъ. И когда онъ наклонился, чтобъ отвѣсить мнѣ поклонъ, мнѣ показалось, что у него складки даже на бѣлкахъ глазъ.
   -- Батюшка, говорилъ мнѣ сынъ, съ совершеннѣйшимъ убѣжденіемъ: -- замѣчательный человѣкъ! моему батюшкѣ всѣ удивляются.
   -- Продолжай Принцъ! продолжай! сказалъ мистеръ Тервейдропъ, стоя спиною къ камину и снисходительно махая перчаткою.-- Продолжай, дитя мое!
   Вслѣдствіе этого приказа, или вслѣдствіе этого милостиваго разрѣшенія начался урокъ. Принцъ Тервейдропъ то игралъ на своей карманной скрипочкѣ, танцуя, то стоя игралъ на фортепьяно, то напѣвалъ тактъ, чтобъ навести на путь истинный свихнувшуюся пару; выдѣлывалъ съ добросовѣстною отчетливостью каждый прыжокъ, каждое на и не отдыхалъ ни минуты. Знаменитый отецъ его ничего не дѣлалъ, грѣлъ спину передъ каминомъ и позировалъ модель отличныхъ манеръ.
   -- Вотъ только и дѣла ему, что спину грѣетъ, сказала старая леди съ критическою наружностью: -- а надъ дверью выставилъ, небойсь, свое имя.
   -- Вѣдь и сынъ его носитъ ту же фамилію, сударыня, сказала я.
   -- Да, ту же... Онъ, я вамъ скажу, не далъ бы сыну никакого имени, еслибъ могъ, возразила критическая леди. Посмотрите на одежду сына... Фракъ его, въ-самомъ-дѣлѣ, былъ очень-обыкновенный, очень-поношенный, словомъ: очень-скудный. А отецъ-то, видишь, какъ выпялился и вымазался!.. продолжала старая леди: -- а все, изволите видѣть, тонныя манеры. Я бы ему задала манеры! Я бъ его такъ отманерила, что своихъ бы не узналъ!
   Любопытство подстрекнуло меня узнать побольше о старомъ джентльменѣ и я спросила критическую леди:
   -- Скажите, сударыня, что же онъ теперь: учитъ хорошимъ манерамъ?
   -- Какимъ тутъ манерамъ! отрывисто отвѣчала леди.
   Послѣ минутнаго размышленія, я спросила ее еще, что, быть-можетъ, его спеціальный предметъ фехтованье?
   -- Куда ему фехтовать, сударыня! отвѣчала старая леди.
   Я взглянула на нее вопросительно. Старая леди, разгорячаясь все болѣе и болѣе при мысли о представителѣ прекрасныхъ манеръ, разсказала мнѣ его исторію, увѣряя въ истинѣ своихъ словъ.
   Онъ женился на кроткой, маленькой учительницѣ танцованія, съ посредственнымъ образованіемъ (самъ же во всю свою жизнь только и дѣлалъ, что манерился) и замучилъ ее до смерти, то-есть, лучше сказать, заставилъ ее трудиться и работать до смерти для-того, чтобъ содержать себя на такую ногу, какъ то человѣку съ великими манерами подобаетъ. Словомъ: чтобъ имѣть передъ собою образцы хорошаго тона, чтобъ корчить ихъ сколько возможно самому, онъ считалъ необходимымъ посѣщать всѣ публичные митинги, гдѣ собирается праздный фешонэбльный кругъ, показываться въ Брайтонѣ и другихъ мѣстахъ въ извѣстное время и тунеядничать въ роскошномъ костюмѣ. Чтобъ доставить ему средства къ такой жизни, слабая, маленькая танцмейстерша мучилась и трудилась, и теперь бы продолжала мучиться и трудиться, еслибъ только выдержали ея силы, и она могла бы прожить до сего часа. Онъ имѣлъ такую сильную власть надъ бѣдной женой своей, что она вѣрила въ него до послѣдней минуты своей жизни. Сынъ наслѣдовалъ довѣріе матери и, видя всегда передъ собою блистательныя манеры своего отца, работаетъ для него двѣнадцать часовъ въ день.
   -- Посмотрите, какіе тоны онъ задаетъ О говорила критическая леди, кивая съ негодованіемъ головою на стараго мистера Тервейдропа, который въ эту минуту натягивалъ бѣлыя перчатки и совершенно былъ далекъ отъ подозрѣнія, какія чувства онъ теперь внушаетъ.-- Онъ право мечтаетъ, что онъ какой-нибудь лордъ!.. Видишь ты, какимъ прикидывается снисходительнымъ отцомъ къ сыну, который выбивается для него изъ силъ! право, сочтешь его за самаго нѣжнаго и добродѣтельнаго родителя. О! продолжала старая леди, глядя на него съ озлобленнымъ видомъ: -- я бъ тебя искусала! я-бы тебя!..
   Эта сцена казалась мнѣ очень-забавною, хотя я выслушала разсказъ старой леди съ чувствомъ истиннаго участія. Трудно было усомниться въ справедливости словъ ея, видя отца и сына передъ собою. Не знаю, что бъ я могла подумать о нихъ безъ разсказа старой леди; не знаю, какъ бы я вообразила ихъ себѣ, еслибъ не видѣла ихъ, а слышала бы одинъ только разсказъ.
   Глаза мои перебѣгали отъ молодаго мистера Тервейдропа, такъ горячо-работающаго, къ старому мистеру Тервейдропу, принимающему живописныя позы хорошаго тона, какъ вдругъ послѣдній гордо подошелъ ко мнѣ и вступилъ въ разговоръ.
   Онъ прежде всего спросилъ меня: доставляю ли я честь я счастье Лондону постояннымъ въ немъ жительствомъ? Я не сочла нужнымъ отвѣтить ему, что я ни въ каковъ случаѣ ничего Лондону не доставляю, но просто сказала ему, гдѣ я живу обыкновенно.
   -- Столь прелестная и столь совершенная леди, какъ вы, сказалъ онъ, цалуя свою правую перчатку и указывая на ученицъ:-- будетъ глядѣть снисходительнымъ оковъ на наши несовершенства. Мы дѣлаемъ все, что можемъ: полируемъ, полируемъ, полируемъ!
   Онъ сѣлъ возлѣ меня, принимая не безъ труда позу тѣлъ великихъ образцовъ, изображенія которыхъ висѣла надъ дивановъ. И въ-самому дѣлѣ онъ былъ похожъ на нихъ.
   -- Полируемъ., полируемъ... полируемъ! повторилъ онъ, взявъ щепотку табаку и нѣжно отряхая пальцы: -- но мы не въ томъ вѣкѣ, ясли я осмѣлюсь сказать, передъ особою, столь-щедро надѣленною природою и искусствомъ. Слова эти сопровождались высокомѣрнымъ наклоненіемъ головы -- операціи для него весьма-трудной, требовавшей закрытія глазъ и поднятія бровей: -- но мы не въ томъ вѣкѣ, въ которомъ хорошій тонъ и манеры считаются достоинствомъ!
   -- Не въ томъ, сэръ? спросила и.
   -- Мы переродились, отвѣчалъ онъ, качая головою: -- поколѣнія настоящаго вѣка неспособны къ хорошему тону. Въ нихъ развивается вульгарность. Быть-можетъ, я говорю пристрастно, быть-можетъ, мнѣ не слѣдуетъ сказать вамъ, что вотъ ужъ нѣсколько лѣтъ меня называютъ джентльменъ Тервейдропъ, или что его королевское высочество принцъ регентъ сдѣлалъ мнѣ честь: спросилъ обо мнѣ, когда я снялъ передъ нимъ шляпу въ воротахъ брайтонскаго павильйона (что за чудное зданіе!): кто это такой? кто это такой? отчего я его не знаю? отчего нѣтъ у него тридцати тысячъ фунтовъ стерлинговъ годоваго дохода? Но это такъ... небольшіе анекдотцы, сударыня, общественное достояніе, и теперь еще повторяютъ кхъ въ фешонэбльномъ кругу.
   -- Серьёзно? спросила я.
   Онъ отвѣтилъ высокомѣрнымъ поклономъ.-- Все, что осталось отъ хорошаго тона, прибавилъ онъ: -- чахнетъ. Англія, отечество мое -- увы!.. очень переродилась и перерождается съ каждымъ днемъ. Мало осталось у нея джентльменовъ, да, насъ мало и насъ смѣняетъ поколѣніе.... ткачей!
   -- При взглядѣ на васъ, я думала, что джентльменство упрочивается здѣсь съ каждымъ днемъ, сказала я.
   -- Вы слишкомъ-добры, произнесъ онъ опять съ высокомѣрнымъ поклономъ.-- Вы льстите мнѣ. Но нѣтъ... нѣтъ! Я никогда не былъ въ-состояніи родитъ въ моемъ бѣдномъ сынѣ эту существенную часть его искусства. Избави Боже, чтобъ я желалъ повредятъ моему милому дѣтищу, но... я долженъ сказать правду, въ немъ нѣтъ хорошихъ манеръ.
   -- Онъ, кажется, прекрасный учитель, замѣтила я.
   -- Поймите меня, милостивая государыня: онъ прекрасный учитель, это правда. Все, что можетъ быть пріобрѣтено, онъ пріобрѣлъ; все, что можетъ быть передано, онъ получилъ... но есть вещи... онъ взялъ еще щепотку табаку и еще поклонился, какъ-бы желая этимъ выразить: -- хоть, напримѣръ, такого рода...
   Я взглянула на середину залы, гдѣ обожатель миссъ Желлиби, занимаясь отдѣльно съ каждой ученицей, трудился еще болѣе прежняго.
   -- Милое дитя мое! проворчалъ мистеръ Тервейдропъ, поправляя свой галстухъ.
   -- Вашъ сынъ неутомимъ, сказала я.
   -- Мнѣ очень-утѣшительно, отвѣчалъ мистеръ Тервейдропъ: -- слышать отъ васъ такой отзывъ. Да, въ нѣкоторомъ отношеніи онъ идетъ по слѣдамъ доброй матери своей: она была преданное созданіе; но женщины, дивныя женщины, сказалъ мистеръ Тервейдропъ, съ противной любезностью: -- что вы за чудный полъ!
   Я встала и присоединилась къ миссъ Желлиби, которая въ это время надѣвала свою шляпку. Время, назначенное для урока, кончилось и нотой) надѣваніе шляпъ было общимъ занятіемъ. Когда миссъ Жедлиби и несчастный Принцъ успѣли влюбиться другъ въ друга, не знаю, по-крайней-мѣрѣ, теперь, я увѣрена, они не имѣли времени обмѣняться нѣсколькими словами.
   -- Мой милый, сказалъ мистеръ Тервейдропъ благосклонно своему сыну: -- не знаешь ли, который часъ?
   -- Нѣтъ, батюшка, не знаю.
   У сына не было часовъ, за-то у отца были прекрасные золотые часы, которые онъ вынулъ изъ кармана жилетки съ образцовыми манерами.
   -- Дитя мое, сказалъ онъ: -- теперь два часа. Не забудь, что въ три часа ты долженъ быть на урокѣ въ Кенсингтонѣ.
   -- Времени еще много, успѣю, батюшка, отвѣчалъ Принцъ: -- проглочу куска два да и въ дорогу.
   -- Малый другъ мой, сказалъ отецъ: -- ты долженъ спѣшить. Тамъ, въ столовой, найдешь кусокъ холодной баранины.
   -- Благодарю васъ, батюшка. А вы сами теперь пойдете?
   -- Да, мой милый. Я хочу, сказалъ мистеръ Тервейдропъ, прищуривая глаза и подымая плечи, съ видомъ скромнаго сознанія своихъ преимуществъ; -- пройдтись, какъ обыкновенно, по городу.
   -- Вамъ бы гдѣ-нибудь хорошенько пообѣдать, батюшка, сказалъ сынъ.
   -- Да, мой другъ, я объ этомъ думалъ; я закушу во французскомъ отелѣ въ Оперной Колоннадѣ.
   -- И дѣльно, батюшка. Прощайте, сказалъ Принцъ, пожавъ ему руку.
   -- Прощай, другъ мой. Да благословитъ тебя Богъ!
   Мистеръ Тервейдропъ произнесъ эти слова съ видомъ благочестія и они, казалось, сдѣлали на сына доброе впечатлѣніе -- столько, прощаясь съ отцомъ, выказалъ онъ чувства любви, привязанности и почтенія къ нему. Пять-шесть минутъ, употребленныхъ Принцомъ на поклоны намъ, и въ-особенности одной изъ насъ, выказали мнѣ дѣтскій характеръ его съ прекрасной стороны. Я почувствовала къ нему любовь и состраданіе, смотря, какъ онъ, засунувъ въ карманъ свою маленькую скрипочку, а вмѣстѣ съ ней и желаніе побыть съ Кадди, и въ добромъ настроеніи духа, отправился закусить холодной бараниной, чтобъ потомъ побѣжать на урокъ въ Кенсингтонъ; все это, врядъ ли не больше заставило меня сердиться на отца, чѣмъ разсказъ критической леди.
   Мистеръ Тервейдропъ-старикъ отворилъ для насъ дверь и откланялся намъ съ манерами, истинно-достойными великихъ образцовъ, которыхъ онъ корчилъ. Съ тою же тонною важностью перешелъ онъ на другую сторону улицы, чтобъ прогуляться въ фешонэбльныхъ частяхъ города, между малымъ числомъ оставшихся джентльменовъ въ перерождающейся Англіи. Оставаясь одна съ Кадди, я нѣсколько времени терялась подъ впечатлѣніемъ всего слышаннаго и видѣннаго въ Ньюманской Улицѣ, такъ-что, не только не могла говорить съ Кади, но и не понимала, что она говоритъ мнѣ. Я все думала, иного ли на свѣтѣ такихъ индивидуальностей, которыя, ничего не дѣлая, счастливо поживаютъ на чужой счетъ, трудами другихъ, и пользуются еще вниманіемъ, какъ образцы хорошаго тона, хорошихъ манеръ; и чѣмъ больше я думала, тѣмъ больше казалось мнѣ, что много въ Англіи мистеровъ Тервейдроповъ, такъ-что, наконецъ, я рѣшилась бросить эту мысль, обратилась къ Кадди и болтала съ ней во всю дорогу къ Линкольнской Палатѣ.
   Кади разсказывала мнѣ, что предметъ ея любви такъ мало образованъ, что она съ трудомъ только можетъ разбирать его записки; что онъ лучше бы дѣлалъ, еслибъ меньше думалъ о своей орѳографіи, а то онъ, для большой ясности, лѣпитъ въ каждое слово столько буквъ, что оно утрачиваетъ, наконецъ, свой законный великобританскій характеръ.
   -- Онъ это дѣлаетъ, конечно, съ добрымъ намѣреніемъ, замѣчала Кадди: -- но, бѣдняжка, онъ не знаетъ, какъ этимъ все портитъ!
   Потомъ Кадди начала разсуждать о томъ, что Принцу некогда было сдѣлаться грамотѣемъ: онъ всю жизнь свою проводилъ въ танцахъ и только и дѣлалъ съ утра до ночи, что прыгалъ, училъ прыгать и скрипѣлъ на своей скрипчонкѣ! Впрочемъ, что же тутъ такого? Онъ, слава Богу, можетъ писать за двоихъ.
   -- Не бѣда, что онъ неученъ! говорила Кадди: -- пусть только любитъ меня; и я тоже не учена, знаю, этому виною Африка!
   -- Еще я должна вамъ сообщить кой-что, миссъ Сомерсонъ, сказала Кадди: -- теперь мы однѣ, моего Принца вы видѣли, все знаете, такъ выслушайте же и остальное. Вамъ извѣстно, какой у насъ въ домѣ порядокъ. Я ничего не могу перенять такого, что бъ было полезно для жены Принца. У насъ все, какъ говорится, вверхъ дномъ: тутъ ничему не выучишься, потому я начала заниматься хозяйствомъ -- какъ вы думаете, подъ чьимъ надзоромъ?... Подъ надзоромъ миссъ Флайтъ! Рано утромъ я прихожу къ ней, пособляю ей прибрать комнату, снарядить птицъ и сварить для нея чашку кофе (она меня, конечно, научила) и такъ навострилась въ этомъ, что Принцъ не разъ говорилъ, что онъ никогда не пивалъ такого прекраснаго кофе и что даже и старый мистеръ Тервейдропъ, большой знатокъ въ кофе, вѣрно остался бы совершенно-доволенъ моею варкою. Могу также состряпать пуддингь, выбрать телячьи котлеты, купить чаю, сахару и масла о много хозяйственныхъ припасовъ.
   -- Я плохо умѣю шить пока, сказала Кадди, взглянувъ на заплаты, сдѣланныя на курткѣ Биби: -- но, быть-можетъ, я и этому выучусь. Да, миссъ Сомерсонъ, съ-тѣхъ-поръ, какъ я помолвлена за Принца и занимаюсь, подъ руководствомъ миссъ Флайтъ, хозяйствомъ, у меня какъ-то на душѣ легче и я смотрю на ма, съ большею любовью, меньше ропщу на ея холодность ко мнѣ. Сегодня, увидавъ за.съ и миссъ Клеръ, и сравнивъ васъ съ собою, мнѣ стадо стыдно, право, за себя и за Биби, такъ сердце и перевернулось, что дѣлать; однако, скоро прошло; вообще съ этихъ поръ, я вамъ говорю, мнѣ какъ-то отраднѣе и я меньше ропщу на судьбу свою.
   Бѣдная дѣвушка! она говорила отъ чистаго сердца я мнѣ стало жаль ее.
   -- Кадди, душа моя, сказала я ей: -- я начинаю очень любить тебя; будемъ друзьями!
   -- Вы говорите правду, миссъ Сомерсонъ? воскликнула Кадди: -- о, какъ я буду счастлива!
   -- Да, милая Кадди, будемъ друзьями съ этого времени, сказала я: -- будемъ говорить о твоей судьбѣ и придумывать все, что можетъ быть тебѣ полезно.
   Кадди, была въ восторгѣ. Я наговорила ей все, что говорится къ утѣшеніе и ободреніе; между-тѣмъ, мы подходили къ лавкѣ мистера Крука, дверь въ которую была отворена. Надъ дверью виднѣлся билетикъ, сообщающій прохожимъ, что во второмъ этажѣ отдается въ наемъ комната. По поводу этого билетика, Кадди разсказала мнѣ, когда мы входили на лѣстницу, что въ лавкѣ мистера Крука, въ отдаваемой въ наемъ комнатѣ жилъ писецъ, который умеръ скоропостижно, что, по этому случаю, былъ обыскъ и что все это причинило смертельный, страхъ нашей бѣдной старушонкѣ. Дверь и окно въ этой комнатѣ были открыты и мы взглянули въ нее. Что за мрачное, грустное мѣсто! Мнѣ въ одно время было и горестно и страшно и какимъ-то сырымъ холодомъ вѣяло на меня.
   -- Что съ вами, миссъ Сомерсонъ? вы ужасно блѣдны! сказала Кадди.
   Мы, тихо разговаривая, взошли въ чердачокъ миссъ Флайтъ. Мистеръ Жарндисъ и Ада были ужь тамъ и смотрѣли на птицъ, висящихъ въ окнѣ; между-тѣмъ, какъ врачъ, стоя у камина, внимательно говорилъ съ миссъ Флайтъ.
   -- Мой визитъ конченъ, сказалъ онъ, выходя впередъ: -- миссъ Флайтъ чувствуетъ себя значительно-лучше, и завтра, такъ-какъ ей очень хочется, можетъ идти въ Палату.
   Миссъ Флайтъ, благосклонно поблагодаривъ его, сдѣлала и намъ общій книксенъ.
   -- Много чести, ей-Богу, много чести, говорила она: -- другой визитъ отъ Жарндисовъ! Очень-рада... очень-счастлива! Жарндисъ изъ Холоднаго Дома, здѣсь... подъ моей скромной крышей! и обратясь къ Кадди, она сдѣлала ей особенный книксенъ.-- А! Фицъ-Жарндисъ!... сказала она, называя этимъ именемъ Кадди: -- вдвойнѣ рада! вдвойнѣ рада!
   -- Была она больна? спросилъ мистеръ Жарндисъ врача, который такъ внимательно говорилъ съ миссъ Флайтъ и теперь не спускалъ съ нея глазъ. Хоть мистеръ Жарндисъ сдѣлалъ вопросъ шопотомъ, но тонкій слухъ миссъ Флайтъ не пропустилъ его и она отвѣчала за доктора.
   -- О, очень-больна! тяжело-больна! Не болѣзнь?.. знаете... испугъ! Дрожало, сердце... нервы!... Сказать правду, продолжала она глухимъ и боязливымъ голосомъ: -- смерть! Въ домѣ былъ ядъ!.. ядъ!.. страшныя вещи! я была испугана... Мистеръ Вудкауртъ знаетъ, какъ я была испугана... мой докторъ, мистеръ Вудкауртъ! прибавила она твердымъ голосомъ: -- Жарндисы... Жарндисъ изъ Холоднаго Дома... Фицъ-Жарндисъ!...
   -- Массъ Флайтъ, сказалъ мастеръ Вудкауртъ, ласковымъ голосомъ и взявъ ее нѣжно за руку: -- массъ Флайтъ описываетъ болѣзнь свою съ свойственною ей точностью. Она была разстроена происшествіемъ здѣсь, въ домѣ, которое могло бы разстроить и человѣка съ болѣе сильнымъ здоровьемъ, чѣмъ ея; разстройство ея перешло въ болѣзнь. Въ первую минуту, когда узнали о смерти, она прибѣжала за мной, но ужь было поздно и я не могъ сдѣлать никакой пользы несчастному; теперь я вознаграждаю себя тѣмъ, что иногда прихожу сюда я, можетъ-быть, приношу какую-нибудь пользу ей.
   -- Добрѣйшій человѣкъ изъ всѣхъ врачей на. свѣтѣ, шепнула мнѣ миссъ Флайтъ: -- жду рѣшенія... Въ день суда... тогда вознагражу его...
   -- Дня черезъ два она оправится совершенно, сказалъ мистеръ Вудкауртъ, смотри на нее съ наблюдательною улыбкою: -- то-есть будетъ такъ здорова, какъ только можетъ. Знаете ли, вѣдь ей улыбнулось счастіе...
   -- Совсѣмъ неожиданно! сказала миссъ Флайтъ, весело улыбаясь: -- неслыханное дѣло, мой другъ!... Всякую субботу... Кенджъ-разсказчикъ, или Гуппи (писарь изъ конторы Кенджа-разсказчика) приносятъ мнѣ конвертъ съ шиллингами... да, съ шиллингами... ей-Богу, правда!.. И всякій разъ равное число шиллинговъ... Семь шиллинговъ... шиллингъ на каждый день... И какъ теперь кстати... Вы знаете, откуда эти деньги?... Да, откуда?... вотъ вопросъ... Очень-натурально... Сказать, что я думаю?... Вотъ что!-- сказала миссъ Флайтъ съ лукавымъ взглядомъ и, отступивъ назадъ, значительно мотала указательнымъ пальцемъ правой руки:-- лордъ канцлеръ!.. понимаете... государственная печать снята... ужь давно снята... Вотъ, онъ и присылаетъ... Пока не кончится дѣло... Рѣшеніе... это очень-вѣроятно... Онъ нѣсколько мѣшкаетъ... жизнь коротка... Но добръ!.. Прошлый разъ въ судѣ... я каждый день бываю въ судѣ... съ документами... я намекнула ему... онъ сознался... то-есть, я улыбнулась ему съ моей скамейки... Онъ улыбнулся мнѣ съ своей скамейки... Но это большое счастіе -- не правда ли?.. И Фицъ-Жарндисъ распоряжается деньгами очень-хозяйственно... очень-хозяйственно... увѣряю васъ!..
   Я поздравила ее, потому-что она обращалась ко мнѣ съ этимъ разсказомъ, съ счастливымъ прибавленіемъ ея доходовъ, и желала такого же счастливаго продолженія на долгое время. Мнѣ не было надобности ломать себѣ голову, отъискивая источникъ такого человѣколюбиваго поступка: опекунъ мой стоялъ передо мною, внимательно разсматривая птицъ и добрая душа его была мнѣ извѣстна.
   -- А что, сударыня, спросилъ онъ своимъ пріятнымъ голосомъ: -- какъ зовутъ вашихъ пестренькихъ затворницъ? Не имѣютъ ли онѣ у васъ особенныхъ названій?
   -- Я могу отвѣчать утвердительно за миссъ Флайтъ, сказала я: -- и она дала намъ обѣщаніе -- помнишь, Ада?.. разсказать всѣ ихъ названія.
   Ада помнила очень-хорошо.
   -- Развѣ я обѣщалась? сказала миссъ Флайтъ.-- Кто здѣсь за дверью? Зачѣмъ вы здѣсь, Крукъ, что вы здѣсь подслушиваете?
   Старикъ, хозяинъ лавки, отворилъ дверь настежь и остановился на порогѣ, держа въ рукѣ свою мѣховую шапку и на плечахъ кошку.
   -- Хи!.. я не подслушиваю, миссъ Флайтъ, сказалъ онъ: -- я было хотѣлъ постучаться, да вишь вы, какая быстроглазая... хи!
   -- Прочь кошку! выгоньте ее вонъ! закричала сердито старая леди.
   -- Хи, хи!.. не безпокойтесь милостивые государи, никакой нѣтъ опасности, сказалъ мистеръ Крукъ, осматривая съ головы до ногъ каждаго изъ насъ: -- она не бросится на нихъ, пока я тутъ.
   -- Вы извините моего хозяина, сказала старая леди съ видомъ достоинства: -- онъ того... не въ своемъ умѣ! Что вамъ надо, Крукъ? у меня здѣсь гости.
   -- Хи! сказалъ старикъ: -- вы знаете, что я лордъ-канцлеръ.
   Хорошо, хорошо! отвѣчала миссъ Флайтъ: -- но что жь изъ этого?
   -- А то, отвѣчалъ старикъ: -- что лорду-канцлеру смѣшно не познакомиться съ Жарндисомъ; хи! не правда ли, миссъ Флайтъ, смѣшно?.. Смѣю ли представиться, сэръ?.. Покорнѣйшій слуга. Я съ дѣломъ Жарндисовъ такъ же хорошо знакомъ, какъ и вы, сэръ. Я зналъ и покойнаго сквайра Тома, сэръ. А васъ я никогда не видалъ, даже не встрѣчалъ васъ въ Палатѣ. Хи, а я-таки, частенько туда пошатываюсь! хи!
   -- Я никогда тамъ не бываю, сказалъ мистеръ Жарндисъ (и въ-самомъ-дѣлѣ, онъ ни за что не хотѣлъ присутствовать въ Палатѣ). Я бы лучше сходилъ... куда угодно, только не въ Палату.
   -- Ей-Богу? возразилъ Крукъ, корча губы для улыбки:-- вы-таки порядкомъ честите моего благороднаго и ученаго брата, сэръ... Хи!.. Впрочемъ, это, быть-можетъ, свойственно Желлиби... Хи!.. что вы такъ пристально смотрите, мистеръ Жарндисъ, на птицъ моей жилицы?
   Старикъ все болѣе-и-болѣе подавался впередъ и теперь стоялъ ужъ радонъ съ мистеровъ Жарндисомъ, толкая его слегка локтемъ и пристальво смотря ему въ лицо сквозь свои тяжелые очки.
   -- Это одна изъ ея странностей; она всячески избѣгаетъ сказать имена своихъ птицъ, а у нихъ у каждой есть свое имя, шепталъ онъ моему опекуну.
   -- А что, Флайтъ, задать имъ перекличку?.. Хи!.. сказалъ онъ громко, подмигивая намъ и показывая на нее. Старушонка отвернулась и обратилась къ камину.
   -- Задавайте, если у васъ такая страсть... мистеръ Крукъ, сказала она сердито.
   Старикъ посмотрѣлъ на клѣтки, взглянулъ на насъ и началъ перекличку -- Надежда, Радость, Молодость, Міръ, Покой, Жизнь, Пыль, Пепелъ, Истощеніе, Недостатокъ, Отчаяніе, Сумасшествіе, Смерть, Хитрость, Глупость, Слова, Парики, Лохмотья, Пергаментъ, Грабежъ, Первенство, Триктракъ, Шпинатъ, Салатъ, говорилъ старикъ: -- приготовленный рукою моего благороднаго и ученаго брата. Вотъ и всѣ... Хи!..
   -- Подымается вѣтеръ! шепталъ мой опекунъ.
   -- Когда мой благородный и ученый братъ рѣшитъ дѣло, имъ дадутъ свободу, говорилъ Крукъ подмигивая намъ: -- и тогда, прибавилъ онъ шопотомъ и дѣлая гримасы, если (на что, хи!.. нѣтъ никакой надежды) освободятъ ихъ изъ клѣточекъ, то другія, которыя никогда въ клѣткахъ не бывали, заключаютъ ихъ на мѣстѣ.
   -- Дуетъ, дуетъ съ востока, говорилъ опекунъ мой, глядя изъ окна на флюгернаго пѣтуха: -- такого вѣтра не запомню!
   Съ трудомъ выбрались мы изъ этого дома; но не миссъ Флайтъ удерживала насъ, нѣтъ, она была очень-разсудительное маленькое созданіе во всемъ, что касалось спокойствія другихъ; насъ задержалъ мистеръ Крукъ. Онъ никакъ не могъ отвязаться отъ мистера Жарндиса, прилипъ къ нему, какъ желѣзо къ магниту. Онъ предложилъ показать намъ палату своей* Оберканцеляріи и всю странную рухлядь, весь вздорный хламъ свой, который лежалъ кучами по угламъ и окошкамъ. Во время обзора этихъ рѣдкостей, онъ старался быть какъ можно ближе къ мистеру Жарндису, удерживалъ его иногда, пропустивъ васъ впередъ; вообще въ немъ замѣтно было сильное поползновеніе вступить съ мистеромъ Жарндисомъ въ какое-то тайное объясненіе, которое мучило его и которымъ онъ никакъ не могъ разродиться. Трудно вообразить себѣ ужимки и кривлянье, которыя дѣлалъ въ это время мистеръ Крукъ, и которыя такъ странно и такъ вѣрно выражали его кошачью осторожность и нерѣшительность и вмѣстѣ-съ-тѣмъ желаніе что-то высказать, или что-то сдѣлать. Онъ неотступно слѣдилъ за моимъ опекуномъ, рѣдко отводилъ глаза отъ его лица. Если онъ шелъ рядомъ съ Жарндисомъ, онъ наблюдалъ за нимъ съ хитростью старой бѣлой лисицы; если онъ шелъ впереди, онъ постоянно оборачивался; если мы стояли, онъ занималъ мѣсто передъ нимъ, подымалъ глаза кверху,-- хмурилъ свои сѣдыя брови, такъ-что онѣ сливалясь вмѣстѣ, приставлялъ то тотъ, то другой палецъ искривленной руки своей къ открытому рту и, казалось, слѣдилъ за каждой чертою лица Жарндиса.
   Наконецъ, осмотрѣвъ все въ домѣ (кошка, безъ-сомнѣнія, сопровождала своего хозяина), разобравъ всѣ лохмотья этого хлама, который, конечно, былъ очень-любопытенъ, мы достигли задней части лавки. Здѣсь, на пустой бочкѣ, поставленной на дно, была стклянка съ чернилами, нѣсколько грязныхъ перьевъ, испачканныхъ афишъ, а на стѣнѣ было наклеено множество крупныхъ печатныхъ буквъ, разной формы.
   -- Чѣмъ же вы тутъ занимаетесь? спросилъ опекунъ мой.
   -- Пробую учиться читать и писать, сказалъ мистеръ Крукъ
   -- Хорошо ли идетъ?
   -- Медленно, гадко, отвѣчалъ старикъ нетерпѣливо: -- тяжело учиться въ мои лѣта.
   -- Вамъ бы заняться съ кѣмъ-нибудь, сказалъ опекунъ мой..
   -- Да, заняться; хи!.. пожалуй бы, научили меня навыворотъ! сказалъ старикъ съ злобнымъ и недовѣрчивымъ взглядомъ:-- довольно и того, что прежде не выучился; а то выучиться шиворотъ навыворотъ... хи!.. слуга покорный!
   -- Какъ, навыворотъ? спросилъ опекунъ мой съ своей обычной, доброжелательной улыбкой: -- уже-ли вы думаете, что найдется такой человѣкъ, который захотѣлъ бы выучить васъ неправильно?
   -- Найдется или нѣтъ, мистеръ Жарндисъ изъ Холоднаго Дома, не знаю, сказалъ старикъ, вздернувъ очки на лобъ и потирая руки:-- я, востеръ Жаркимъ, знаю навѣрное только то, что на чужой ковровой ротъ не разѣвай... хи!... и вѣрю только самому себѣ... хи!.. меньше ошибешься!
   Странные отвѣты, дикія манеры мистера Крука служили очевиднымъ поводомъ опекуну моему освѣдомиться у мистера Вудкаурта, на сколько справедливы слова бѣдной Флайтъ относительно мозгового разстройства мистера Крука. Молодой врачъ отвѣчалъ отрицательно", ему казалось, что мозгъ мистера Крука неприкосновененъ, а что самъ мистеръ Крукъ, какъ всѣ невѣжды, подозрителенъ и недовѣрчивъ и находится часто подъ вліяніемъ освѣжающихъ паровъ джина. Этотъ напитокъ очень былъ по-сердцу мистеру Круку: онъ выпивалъ его алопатаческими пріемами и такъ часто, что весь онъ и вся лавка его была пропитаны сильнымъ запахомъ джина.
   На возвратномъ пути отъ миссъ Флайтъ, я купила Биби вѣтряную мельницу и два мучные мѣшка; это такъ привязало его ко мнѣ, что онъ никому не позволялъ снять съ себя шапку и перчатки, кромѣ меня, и ни съ кѣмъ не хотѣлъ сидѣть рядомъ за обѣдомъ, какъ только со мной. Кадди сидѣла по другую сторону меня, рядомъ съ Адой, которой мы тотчасъ же сообщили всю повѣсть любви, какъ только-что вернулись домой. Мы такъ занимались съ Кадди и съ Биби, что Кадди развеселиласъ и опекунъ мой былъ въ самомъ пріятномъ расположеніи дута, словомъ: мы всѣ были веселы и счастливы; наконецъ вечеромъ Кадди въ наемной каретѣ отправилась домой, Биби почти спалъ у ней на колѣняхъ, но все-таки держалъ въ своей лапенкѣ вѣтряную мельницу.
   Я забыла сказать... то-есть... ну, словомъ, я еще до-сихъ-поръ не сказала, что мистеръ Вудкауртъ былъ тотъ самый молодой врачъ, съ которымъ мы познакомились у мистера Беджора, что мистеръ Жарндисъ пригласилъ его въ этотъ день обѣдать. Онъ у насъ обѣдалъ и, когда всѣ разошлись и мы остались однѣ, я сказала Адѣ:
   -- Ну, душечка, поболтаемъ что-нибудь о нашемъ Ричардѣ!
   Ада разсмѣялась и сказала мнѣ, грозя пальтовомъ:
   -- То ли у тебя, душа моя, за умѣ?
   

ГЛАВА XV.
Бель -- Ярдъ.

   Во время пребыванія нашего въ Лондонѣ, мистеръ Жарндисъ быть постоянно осаждаемъ толпою чувствительныхъ леди и джентльменовъ, дѣла которыхъ рѣшительно поражали насъ. Мистеръ Квелъ, который представился къ намъ тотчасъ же послѣ нашего пріѣзда, былъ не только посвященъ во всѣ человѣколюбивые подвиги, но и, казалось, разъигрывалъ непослѣднюю роль на этомъ поприщѣ. Лоснящіеся желваки на вискахъ его багровѣли и желтѣли въ филантропическихъ трудахъ; волосы зачесывались съ такою яростью назадъ, что корни ихъ, тревожимые идеей о братствѣ, готовы были выскочить изъ законной почвы и переселиться въ Африку, на красную кожу туземцовъ Баріобула-Гха. Для него всѣ предметы, всѣ виды, всѣ роды благотворительности были равны; но въ-особенности онъ отличался въ тѣхъ случаяхъ, когда дѣло шло о поднесенія кому бы то ни было подарка на память. Высокій духъ его, казалось, черпалъ силу свою въ безкорыстномъ удивленія великомъ двигателямъ филантропическаго міра. Онъ могъ сидѣть сколько угодно времени и въ наисладчайшемъ удовольствіи лощить рукою желваки висковъ своихъ въ присутствіи какого бы то ни было свѣтила. Увидавъ его въ первый разъ окончательно погруженнымъ въ созерцаніе великихъ достоинствъ мистриссъ Желлиби, я, въ простотѣ души, считала эту знаменитую леди главнымъ предметомъ, поглощающимъ всѣ его способности; во мнѣ скоро удалось убѣдиться въ противномъ. Мистеръ Квелъ былъ панигиристомъ, хлопальщикомъ и проч. цѣлаго ряда замѣчательныхъ субъектовъ, въ родѣ мистриссъ Желлиби.
   Мистриссъ Пардигль въ одинъ прекрасный день пріѣхала также съ подпискою на какой-то предметъ; мистеръ Квель былъ съ нею. Все, что говорила мистриссъ Пардигль, мистеръ Квель передавалъ намъ и точно также излагалъ передъ нами внутреннее достоинство мистриссъ Пардигль, какъ онъ излагалъ внутреннее достоинство мистриссъ Желлиби въ первыя минуты нашего съ нею знакомства. Мистриссъ Пардигль написала своему краснорѣчивому другу, мистеру Гёшеру, рекомендательное письмо къ моему опекуну. Съ мистеромъ Гёшеромъ явился также и мистеръ Квель. Мистеръ Гёшеръ на первый взглядъ обѣщалъ немного: слабенькій, щедушный джентльменъ съ такимъ широкимъ и плоскимъ лицомъ, что глаза его на его тарелко-видной физіономіи казались двумя коринками на большомъ пряникѣ и были такъ малы, что право можно было подумать, будто бы природа назначила ихъ на другую физіономію. Едва только мистеръ Гёшеръ сѣлъ, какъ мистеръ Квель, обратясь къ намъ съ Адой, спрашивалъ насъ шопотомъ: какъ мы находимъ великаго оратора и не кажется ли онъ намъ сверхъестественнымъ существомъ. Мистеръ Квель подразумѣвалъ въ вопросѣ своемъ нравственныя качества. Онъ спрашивалъ также, глубоко ли поражаетъ насъ сильное развитіе чела великаго оратора? Коротко сказать, мы наслушались отъ этихъ людей о миссіяхъ разнаго сорта, до всего яснѣе для васъ было то, что миссія мистера Квеля состояла исключительно въ экстазахъ и въ удивленіи великимъ миссіонерамъ на поприщѣ филантропіи, и что эта миссія была самая популярная.
   Мистеръ Жарндисъ, какъ человѣкъ мягкаго сердца, какъ человѣкъ, готовый всегда подать руку помощи каждому и сдѣлать все, что можетъ, не чуждался этого общества; но онъ часто говаривалъ намъ, что это общество самое неудовлетворительное, самое непослѣдовательное, въ которомъ добродѣтель выражается въ спазматическихъ формахъ, въ которомъ милосердіе служитъ ливреей для прикрытія громогласныхъ пустозвоновъ и спекулаторовъ, пылкихъ на словахъ и холодныхъ и ничтожныхъ на самомъ дѣлѣ, ползущихъ въ рабствѣ передъ сильными лордами и невыносимыхъ для обыкновенныхъ смертныхъ, которые предпочитаютъ, въ своей смиренной долѣ, протянуть руку падающему слѣпцу молча, чѣмъ съ крикомъ, шумомъ, гвалтомъ и самохвальствомъ приподнять упавшаго не больше какъ на одинъ дюймъ и потомъ оставить его на собственный призывъ.
   Когда мистеръ Гёшеръ предложилъ поднести подарокъ мистеру Квелю, а мистеръ Квель, въ свою очередь, предложилъ поднести подарокъ мистеру Гёшеру, и когда мистеръ Гёшеръ битыхъ полтора часа говорилъ объ этомъ предметѣ на митингѣ при двухъ благотворительныхъ школахъ маленькихъ мальчиковъ и дѣвочекъ, преимущественно дѣтей вдовъ и вдовцовъ, и убѣждалъ ихъ выступить впередъ съ своими пейсами и полупенсами на великое жертвоприношеніе, вѣтеръ, я думаю, зарядилъ на цѣлыя три недѣля съ востока.
   Я припоминаю объ этомъ обстоятельствѣ потому, что перехожу къ мистеру Скимполю. Мнѣ казалось, что его дѣтскій, безпечный характеръ, его безыскусственность, въ противоположность хитросплетеніямъ мистера Кве ля, мистера Гёшера и другихъ, были значительнымъ утѣшеніемъ для добраго моего опекуна. Я увѣрена, что посреди этого натянутаго, жеманнаго, ложнаго общества, чистосердечный разсказъ, простыя манеры мистера Скимполя должны были облегчать измученную душу мистера Жарндиса. Не думаю, чтобъ мистеръ Скимполь угадывалъ это и не думаю, хотя не вполнѣ его изучила, чтобъ онъ старался именно такъ дѣйствовать, по разсчету. Мнѣ кажется, чѣмъ онъ былъ для опекуна моего, тѣмъ онъ былъ для каждаго въ мірѣ.
   Онъ былъ не такъ здоровъ, и хотя также находился въ Лондонѣ, но мы съ нимъ не видались до-сихъ-поръ. Однажды утромъ онъ явился къ намъ, въ своемъ обычномъ веселомъ расположеніи духа.
   -- Вотъ и я съ вами! сказалъ онъ. Онъ страдалъ разлитіемъ желчи. Ну что же такое! богатые люди часто страдаютъ разлитіемъ желчи, поэтому онъ можетъ себя считать человѣкомъ съ состояніемъ. И почему же не такъ? онъ дѣйствительно человѣкъ съ средствами, судя по его намѣреніямъ, исполненіе которыхъ требуетъ иногда большихъ расходовъ. Онъ роскошно отблагодарилъ врача, который его пользовалъ: удвоилъ, учетверилъ его доходы. Онъ сказалъ своему доктору: -- ну, любезный и милый докторъ, вы жестоко ошибаетесь, если думаете, что лечите меня даромъ: я вамъ скажу, что я обсыпаю васъ въ моихъ мысляхъ грудою золота. Знаете ли вы это? И мистеръ Скимполь былъ совершенно увѣренъ, что говорить и дѣлать -- все-равно. Въ-самомъ-дѣлѣ, еслибъ онъ имѣлъ эти кругленькіе кусочки металла, или эти тоненькія бумажки, съ которыми человѣчество соединяетъ столько важности, то онъ непремѣнно вложилъ бы ихъ въ руку своего доктора. Не имѣя этихъ кусочковъ я бумажекъ, онъ замѣнилъ дѣло желаніемъ. Ну что же? прекрасно! если онъ въ-самомъ-дѣлѣ такъ думалъ, если желаніе его было искренно и чисто, какъ въ-самомъ-дѣлѣ оно и было, то ему казалось ясно, что оно вполнѣ замѣняло деньги и выражало его благодарность. Такъ ли думалъ объ этомъ докторъ?-- Ну это другое дѣло.
   -- Это, быть-можетъ, частью и потому, говорилъ мистеръ Скимполь: -- что и ничего не смыслю въ цѣнности денегъ, по-крайней-мѣрѣ, я тагъ думаю. Мнѣ это кажется совершенно-правильнымъ.-- Мясникъ мой приходитъ ко мнѣ и говоритъ, что у него есть на меня маленькій счетецъ и онъ желаетъ, чтобъ я его уплатилъ. Тутъ, видите ли, въ душѣ мясника кроется нѣкоторый запасъ поэтическаго настроенія: онъ называетъ долгъ или счетъ маленькимъ счетцомъ, чтобъ сдѣлать уплату не такъ тягостной для насъ обоихъ. Я говорю мяснику: другъ мой, повѣрь, что я тебѣ давно уплатилъ. Ты, дружище, напрасно безпокоишься и приходишь ко мнѣ толковать о маленькомъ счетцѣ. Я знаю, что я его уплатилъ.
   -- Ну, а если предположить, сказалъ шутя опекунъ мой:-- что мясникъ ставилъ бы говядину только въ-счетъ, а не приносилъ бы на хвою кухню?
   -- Милый мой Жарндисъ, возразилъ мистеръ Скнуполь, ты удивляешь меня: ты берешь только сторону мясника, съ которымъ я имѣлъ дѣло, который говорилъ точно также. Онъ сказалъ мнѣ: -- Сэръ, зачѣмь же вы кушали молодаго барашка по восьмнадцати пенсовъ фунтъ? Зачѣмъ я ѣлъ молодаго барашка по восьмнадцати пенсовъ фунтъ, дружище мой? сказалъ я, изумленный, безъ-сомнѣнія, его вопросомъ.-- Я, пріятель, люблю молодаго барашка -- вотъ и все. Кажется, это ясно.-- Очень-хорошо, сэръ, сказалъ онъ, а еслибъ я вмѣсто молодаго барашка приносилъ вамъ ничего, какъ вы, вмѣсто денегъ, даете мнѣ ничего, что бъ тогда вы сказали?-- Другъ мой, будемъ же разсуждать не такъ, какъ дѣти, а какъ разумные дѣловые люди! Предположеніе твое невѣрно; но моему мнѣнію, оно даже невозможно. Барашекъ у тебя былъ, слѣдовательно принести его ты могъ, если только хотѣлъ принести, а принести ничего или ничего не принести для тебя также было невозможно, какъ идти и не пройдти ни одного шага. Денегъ у меня нѣтъ -- вотъ это другое дѣло, слѣдовательно а только могу желать заплатить тебѣ, а исполнить своего желанія не могу. Еслибъ у меня были деньги и я имѣлъ бы желаніе отдать ихъ тебѣ, то нѣтъ никакой причины думать, чтобъ я ихъ тебѣ не отдалъ. Ну, и что-же,-- вы думаете? На это онъ не могъ отвѣчать маѣ ни полслова! И дѣло между нами было кончено.
   -- И онъ не обратился на тебя съ жалобой? спросилъ опекунъ мой.
   -- Какъ же, онъ жаловался, сказалъ мистеръ Скимполь -- но въ этомъ случаѣ онъ находился подъ вліяніемъ страстей, а не разсудка. Кстати о страстяхъ. Воспоминаніе о нихъ наводитъ меня на мысль о Бойтсорнѣ. Онъ пишетъ ко мнѣ, что ты съ дамами обѣщался пріѣхать на короткое время къ нему на хуторъ, въ Линкольншайръ.
   -- Мои дамы отъ него безъ ума, сказалъ мистеръ Жарндисъ, и я дѣйствительно далъ слово за себя и за нихъ.
   -- Природа забыла, кажется, уравновѣсить его, замѣтилъ мистеръ Скимполь, обратясь къ намъ съ Адою. Онъ немножко бурливъ, какъ море; немножко яростно-дикъ, какъ быкъ, который забрать себѣ въ голову, что всякой цвѣтъ -- красный цвѣтъ! Но, во всякомъ случаѣ, я отдаю справедливость его кулачнымъ, такъ сказать, марсовскимъ достоинствамъ.
   Было-бы странно ожидать, чтобъ эти два человѣка, такой различной натуры, имѣли другъ о другѣ высокое понятіе: мастеръ Бойтсорнъ придавалъ много важности множеству различныхъ вещей; мистеръ Скимполь ровно ни о чемъ и нисколько не безпокоился, такъ-что мнѣ часто приходилось замѣчать готовность въ мистерѣ Бойтсорнѣ выразитъ очень-крутое мнѣніе, когда дѣло касалось до мистера Скимполя. Какъ бы то ни было, мы съ Адою сказали мистеру Скимполю, что очень любимъ мистера Бойтсорна и считаемъ бесѣду съ нимъ очень-пріятною.
   -- Онъ приглашаетъ и меня, сказалъ мистеръ Скимполь: -- и если дитя можетъ быть поручено на такія руки... впрочемъ, въ настоящемъ случаѣ это возможно, потому-что около этого дитяти будутъ два ангела-хранителя и осѣнятъ его своею нѣжностью -- такъ я пойду. Онъ предлагаетъ заплатить за меня все, что будетъ стоить дорога взадъ и впередъ. Я думаю, что это будетъ стоить денегъ. Можетъ-быть нѣсколько шиллинговъ, или фунтовъ-стерлинговъ, или что-нибудь въ этомъ родѣ. Кстати о деньгахъ. Коавинсъ-то!.. каковъ? Вы помните, миссъ Сомерсонъ, друга нашего Коавинса?
   Мистеръ Скимполь сдѣлалъ мнѣ этотъ вопросъ, конечно, въ ту самую минуту, какъ воображенію его представился Коавинсъ. Онъ спрашивалъ меня своимъ обычнымъ веселымъ токомъ и безъ всякаго замѣшательства.
   -- О помню! сказала я,
   -- Знаете ли, что онъ попалъ въ безвыходную тюрьму, сказалъ мистеръ Скимполь: -- я ужь больше не оскорбитъ дневной свѣтъ своимъ присутствіемъ.
   Эта новость, правду сказать, подѣйствовала на меня непріятно. Когда рѣчь зашла о немъ, я не ожидала такого серьёзнаго конца и вообразила себѣ этого несчастнаго въ томъ смѣшномъ видѣ, въ которомъ онъ сидѣлъ на софѣ передъ безпечнымъ мистеромъ Скимполемъ и, тов-дѣло, утиралъ себѣ голову платкомъ.
   -- Преемникъ его сообщилъ мнѣ эту новость, продолжалъ мистеръ Скимполь:-- этотъ преемникъ въ моемъ домѣ считаетъ себя чѣмъ-то въ родѣ хозяина, какъ мнѣ кажется. Вчера онъ приходитъ ко мнѣ въ минуту рожденія моей голубоокой и единственной дочери, то-есть при первыхъ лучахъ утренней зари. Я это замѣтилъ ему: я сказалъ, что поступокъ его неразуменъ и неприличенъ. Еслибъ, говорю я, у васъ была голубоокая дочь и я бы явился въ ея рожденье такъ нахально, безъ всякаго приглашенія, понравилось ли бы вамъ это?-- Чудакъ, онъ все-таки остался.
   Мистеръ Скимполь разсмѣялся этой забавной глупости и взялъ тихо нѣсколько аккордовъ на фортепьяно, за которымъ сидѣлъ.
   -- И онъ сказалъ мнѣ, продолжалъ мистеръ Скимполь, ударяя каждый разъ по клавишамъ, во всѣхъ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ я ставлю точки. И онъ сказалъ мнѣ... что Коавинсъ... приказалъ долго жить... что онъ оставилъ... трехъ дѣтей... сиротъ... безъ матери... что должность Коавинса... неприбыльна... что дѣти его... маленькіе Коавинсы... въ жалкомъ... состояніи...
   Мистеръ Жарндисъ не вытерпѣлъ, всталъ при концѣ этого инструментальнаго разсказа и началъ ходить взадъ и впередъ по комнатѣ, потирая себѣ голову. Мистеръ Скимполь наигрывалъ акомпанимнятъ любимой пѣсни Ады. Мы съ Адой обѣ посматривали на мистера Жарндиса, понимая совершенно пронесъ его настоящаго мышленія.
   Послѣ нѣсколькихъ турокъ взадъ и впередъ по комнатѣ, послѣ различныхъ потираній головы и чуянья восточнаго вѣтра, опекунъ мой положилъ руку на клавиши фортетьяно и остановилъ игру мистера. Скимполя.
   -- Мнѣ это очень не нравится Скимполь! сказалъ задумчиво мистеръ Жарндисъ.
   Мистеръ Скимполь забылъ совершенно разсказъ свой и изумленными глазами смотрѣлъ на мистера Жарндиса.
   -- Онъ былъ въ нуждѣ, продолжалъ опекунъ мой, шагая взадъ и впередъ на небольшемъ пространствѣ между фортепьяно и стѣною, и трепля волосы свои съ затылка за лобъ, какъ-будто бы раздувалъ ихъ сильный восточный вѣтеръ. Если мы такихъ людей будемъ лишать средствъ нашими ошибками, или неловкостями, или недостаткомъ свѣдѣній въ практической жизни, или нашими несчастіями, то намъ не слѣдуетъ радоваться впослѣдствіи ихъ горю. Въ ремеслѣ его не было дурнаго. Онъ содержалъ дѣтей своихъ. Не мѣшало бы навести о немъ болѣе вѣрныя справки.
   -- Ахъ, о Коавинсѣ? сказалъ мистеръ Скимполь, догадавшись наконецъ въ чѣмъ дѣло.-- Нѣтъ ничего легче. Прогулка до главной квартиры Коавинса, и можно узнать все, что захочешь.
   Мистеръ Жарндисъ кивнулъ намъ головой; мы давно ужь ожидали итого знака. Пойдемъ, друзья мои, сказалъ онъ намъ, отчего же намъ нейдти? и туда лежитъ хорошая дорога. Мы были готовы въ одну минуту и тотчасъ же пошли. Мистеръ Скимполь не отставалъ отъ насъ и всю дорогу восхищался предпринятою прогулкою -- такъ это ново, такъ это пріятно для него, говорилъ онъ, что не Коавинсъ идетъ его отыскивать, а онъ Коавинса.
   Онъ повелъ насъ сначала въ Канцелярскую Улицу, въ Канцелярскій Переулокъ, къ дому съ желѣзными рѣшетками въ окнахъ; онъ называлъ этотъ домъ замкомъ Коавинса. Мы подошли къ подъѣзду и позвонили; на призывъ нашъ изъ комнаты, въ родѣ конторы, выползъ безобразный мальчикъ и сталъ осматривать насъ сквозь рѣшетчатую дверцу.
   -- Вамъ тутъ кого надо? спросилъ мальчикъ, уперевъ въ подбородокъ два острея, которыми оканчивались рѣшетки дверцы.
   -- Здѣсь былъ, какъ бишь его, какой-то чиновникъ, или приставъ, или что-то въ этомъ родѣ, сказала мистеръ Жарндисъ: -- онъ недавно умеръ.
   -- Ну, сказалъ мальчикъ: -- что же?
   -- Мнѣ хочется знать его имя.
   -- Имя? Неккетъ, сказалъ мальчикъ.
   -- А гдѣ жилъ онъ?
   -- Гдѣ жилъ? Въ Бель-Ярдѣ, по лѣвой рукѣ, въ свѣчной лавкѣ. На вывѣскѣ написано "Бляйндеръ".
   -- Былъ онъ... не знаю какъ бы спросить его, ворчалъ мой опекунъ: -- былъ онъ... рачителенъ?
   -- Кто? Неккетъ-то? отвѣчалъ мальчикъ:-- да, очень-рачителенъ. Сторожа ему нипочемъ. Станетъ, бывало, на углу, или тамъ гдѣ-нибудь ы, не переводя духу, отстоитъ часовъ восемь или десять сряду. Ужь коли возьмется за дѣло, такъ сдѣлаетъ.
   -- Ну да, ну да, ворчалъ про себя опекунъ мой: онъ могъ бы быть и хуже; онъ могъ бы- взяться за дѣло и ничего не дѣвать. Спасибо, любезный. Больше мнѣ ничего не надо.
   Мы отправились назадъ къ Линкольской Палатѣ, оставивъ мальчика у рѣшетчатой двери. Онъ еще нѣсколько минутъ прослѣдилъ за нами, держа голову на бекъ и трепля и поглаживая рукою веретенья рѣшетки. Мистеръ Скимполь ожидалъ несъ на углу улицы: онъ не рѣшался ближе подходить къ тому мѣсту, гдѣ нѣкогда бывалъ Коавинсъ. Соединясь всѣ вмѣстѣ, мы отправились въ Бель-Ярдъ, узкій переулокъ, въ довольно-близкомъ разстояніи отъ Линкольнской Палаты. Мы очень-скоро отъискали свѣчную лавку. Тамъ предсѣдательствовала старушка очень-добрая на видъ, страдающая водяною, а, можетъ, удушьемъ, а можетъ, и тѣмъ и другимъ вмѣстѣ.
   -- Дѣти Неккета? сказала она на мой вопросъ:-- Да, миссъ, здѣсь, въ четвертомъ этажѣ, миссъ. Подымитесь наверхъ, на правой рукѣ, дверь прямо противъ лѣстницы. И она передала мнѣ ключъ черезъ прилавокъ.
   Я посмотрѣла на ключъ, посмотрѣла на нее, не зная, что дѣлать съ ключомъ. Старушка же между-тѣмъ продолжала заниматься своимъ дѣломъ, будучи увѣрена, въ простотѣ сердечной, что передача ключа объясняетъ все, какъ нельзя лучше. Пораздумавъ немного, я убѣдилась, что ключъ этотъ могъ только быть отъ двери той комнаты, въ которой сидѣли несчастныя дѣти Неккета, а потому, не затрудняя болѣе старушку никакимъ вопросомъ, я вышла изъ лавки и пошла на верхъ по темной лѣстницѣ. Хоти мы подымались наверхъ такъ тихо, какъ только могли, но все-таки четыре пары ногъ, бродящихъ въ темнотѣ по старымъ деревяннымъ ступенямъ, должны были невольно произвести нѣкоторый шумъ; и въ-самомъ-дѣлѣ, поднявшись во второй этажъ, мы замѣтили, что нарушаемъ спокойствіе какого-то человѣка, который, пріотворивъ дверь своей комнатки, старался узнать сквозь темноту, кто идетъ около его владѣній.
   -- Вамъ что? Гредли, что ли нужно? сказалъ онъ, взглянувъ на меня сердитымъ и недовольнымъ взглядомъ.
   -- Нѣтъ, сэръ, сказала я: я иду выше.
   Онъ осмотрѣлъ Аду, осмотрѣлъ мистера Жарндиса и мистера Скимполя тѣмъ же сердитымъ взглядомъ, какой бросилъ ни меня. Мистеръ Жарндисъ пожелалъ ему добраго дня.-- Добраго дня! сказалъ онъ отрывисто и грубо. Это былъ длиннорослый, блѣднолицый господинъ съ озабоченнымъ видомъ, съ малымъ остаткомъ волосъ, крупными чертами лица и глазами на-выкатѣ. Вся наружность его имѣла нѣчто воинственное, готовое поставить его тотчасъ же въ боевую позицію, и въ манерѣ его видно было поползновеніе къ кулачному бою, раздражительный темпераментъ. Все это вмѣстѣ съ его станомъ, еще массивнымъ и крѣпкимъ, хотя клонящимся очевидно къ упадку, сказать по правдѣ, испугало меня. Въ рукахъ у него было перо и, взглянувъ чрезъ отворенную дверь въ его комнату, я замѣтила, что она была завалена бумагами.
   Оставивъ его въ покоѣ, мы пошли дальше и, постучавшись въ верхнемъ этажѣ, въ дверь прямо противъ лѣстницы, я услышала тоненькій дѣтскій голосокъ:-- мы заперты, ключъ у мисстрисъ Бляйндеръ.
   Услышавъ это воззваніе, я вставила ключъ въ замочную скважину и отперла дверь. Въ бѣдной, грязной комнаткѣ, съ косымъ потолкомъ и почти безъ всякой мебели мы нашли истощеннаго, маленькаго мальчика, такъ, лѣтъ пяти или шести; онъ укачивалъ и убаюкивалъ на рукахъ ребенка мѣсяцевъ восемьнадцати, сыраго тѣлосложенія. Въ каминѣ не было огня, хотя на дворѣ было холодно, а дѣти были закутаны въ какія-то старыя лохмотья платковъ и воротниковъ. Костюмъ ихъ былъ такого свойства, что вовсе, кажется, не согрѣвалъ ихъ, потому-что лицо мальчика было сине и носъ закраснѣлся съ кончика.
   -- Кто васъ здѣсь заперъ однихъ? спросили мы прежде всего.
   -- Черли, отвѣчалъ мальчикъ, оставивъ свое занятіе и вытаращивъ на насъ глазёнки.
   -- Кто же это Черли? братъ вашъ, что ли?
   -- Нѣтъ, это сестра наша, ее зовутъ Шарлотта; батюшка называлъ ее Черли.
   -- Съ вами болѣе никого нѣтъ кромѣ Черли?
   -- Я, сказалъ мальчикъ: -- и еще Эмма, и онъ поправилъ изорванный чепчикъ на ребенкѣ, котораго укачивалъ: -- и еще Черли.
   -- А гдѣ же теперь Черли?
   -- Пошла стирать, сказалъ мальчикъ, и сталъ ходить взадъ и впередъ по комнатѣ, укачивая ребенка. Любопытство подстрекало его и онъ, стараясь глядѣть на насъ, чуть-чуть не задѣлъ нѣсколько разъ нанковый чепчикъ за спинку кровати.
   Мы посматривали другъ на друга и на этихъ бѣдныхъ ребятишекъ, какъ вдругъ отворилась дверь къ нимъ въ комнату и вошла очень-маленькая дѣвочка, сущій ребенокъ по росту, но съ лица такая серьёзная, какъ бы взрослая; впрочемъ, очень-хорошенькая собой; на мой было надѣто что-то въ родѣ старушечьяго капора, сдѣланнаго не по головѣ, и она отирала руки о какое-то подобіе передника. Кожа на рукахъ ея сморщилась и побѣлѣла отъ стирки, пальцы скорчились и мыльная пѣна, которую она обтирала съ нихъ передникомъ, обращалась въ клубы пара. Безъ этихъ признаковъ усиленнаго труда можно было бы счесть ее за ребенка, пошедшаго постирать изъ забавы, или изъ желанія покорчить бѣдную прачку, добывающую себѣ насущный хлѣбъ трудною работой.
   Она занималась стиркою гдѣ-то по сосѣдству и очень спѣшила вернуться назадъ, потому-то, несмотря на свою легкость, она очень запыхалась, и не прежде могла говорить съ нами и смотрѣть на насъ покойно, какъ вытерла руки и перевела духъ.
   -- А вотъ и Черли! сказалъ мальчикъ.
   Ребенокъ, котораго убаюкивалъ мальчикъ, протянулъ къ ней ручонки и требовалъ, чтобъ она его взяла. Маленькая дѣвочка взяла его на руки, съ опытностью старой няньки, напоминавшей очень ея капоръ и передникъ. Ребенокъ ласкался къ ней, прижимался къ ней ближе, а она смотрѣла на насъ изъ-за своей ноши.
   -- Уже-ли, шепталъ опекунъ мой намъ, послѣ того какъ мы поставили маленькому созданію стулъ и просили ее сѣсть: -- ужели этотъ ребенокъ содержитъ трудами своими этихъ дѣтей? Между-тѣмъ маленькій мальчикъ прижался къ ней и закутался въ ея передникъ.
   -- Боже мой, Боже! посмотрите на нихъ, говорилъ опекунъ мой:-- посмотрите на нихъ!
   Да, эта картина была достойна того, чтобъ на нее посмотрѣть внимательно. Вообразите себѣ трехъ дѣтей, въ одной группѣ и двое изъ нихъ смотрятъ съ полной надеждой на третью, которая сама такъ еще мала, а между-тѣмъ обѣщаетъ такъ много любви и покровительства.
   -- Черли, милая Черли! сказалъ опекунъ мой: -- сколько лѣтъ тебѣ?
   -- Лѣтъ тринадцать будетъ, сэръ, отвѣчало дитя.
   -- О какія большія лѣта, Черли! сказалъ опекунъ мой: -- какая же ты старушка, моя милая!
   Я не могу выразить ту нѣжность съ которою онъ произносилъ эти слова: въ голосѣ его слышалось столько симпатіи, столько грустнаго участія, столько сожалѣнія!
   -- И ты живешь здѣсь одна съ этими дѣтьми? сказалъ онъ.
   -- Да сэръ, возразила дѣвочка, смотря прямо ему въ лицо съ полнымъ довѣріемъ: -- одна послѣ смерти батюшки.
   -- И чѣмъ же ты живешь, Черли? О Черли, сказалъ опекунъ мой, отвернувшись отъ нея на минуту: -- чѣмъ же живешь ты, дитя мое?
   -- Послѣ смерти батюшки, сэръ, я хожу на работу. Сегодня была на стиркѣ.
   -- Пособи тебѣ Богъ, Черли! сказалъ опекунъ мой: -- а думаю, что тебѣ трудно справляться съ котломъ: не достать до него.
   -- Въ патенахъ, сэръ, отвѣчала она быстро: -- я выше, у меня, сэръ, высокія патены, точно такія, какія были у покойницы матушки.
   -- А давно ли умерла матушка твоя? Бѣдная мать!
   -- Матушка умерла тотчасъ же послѣ рожденія Эммы, сказала дѣвочка, взглянувъ на лицо ребенка, прижимавшагося къ ея груди: -- тогда батюшка сказалъ мнѣ: "Будь, Черли, такой доброй матерью, какой ты только можешь", я и старалась изо всѣхъ силъ. Работала дома, чистила, мыла и холила ребенка; а теперь надо работать на сторонѣ -- видите ли что, сэръ!
   -- А часто ли ты ходишь на работу?
   -- Такъ часто, какъ только могу, сказала Черли, смотря во всѣ глазки и улыбаясь: -- надо, сэръ, заработывать пенсы и шиллинги.
   -- И ты всякій разъ запираешь дѣтей, когда уходишь на работу?
   -- Да, сэръ, чтобъ были покойны. Мистриссъ Бляйндеръ раза два зайдетъ взглянуть на нихъ; мистеръ Гредли понавѣдается, иногда и мнѣ удастся прибѣжать съ работы, а они могутъ, знаете ли, играть тутъ между собой и маленькій Томъ не боится, когда я его запру. Правда, Томъ, вѣдь ты не боишься?
   -- Нѣ-ѣ-тъ, сказалъ Томъ рѣшительнымъ тономъ.
   -- А когда стемнѣетъ, на дворѣ зажгутъ фонари, отъ нихъ и въ комнатѣ у насъ свѣтло, очень-свѣтло, не правда ли, Томъ?
   -- Да-а, Че-е-рли, сказалъ Томъ: -- о-чень свѣ-ѣтло.
   -- И онъ у меня сущій кладъ, сказала маленькая дѣвочка. И Боже, съ какимъ это материнскимъ, теплымъ чувствомъ было сказано!-- И когда Эмма утомится, онъ ее убаюкаетъ и уложитъ въ постель, а когда самъ утомится, пойдетъ и ляжетъ. Когда я возвращаюсь домой, засвѣчу свѣчку и съищу какой-нибудь кусочекъ для ужина, онъ вскакиваетъ съ постели, садится со мной и мы закусимъ вмѣстѣ. Правда, Томъ?
   -- О, да-а, Че-е-рли, сказалъ Томъ: -- праа-вда!
   И въ радости ли отъ такого удовольствія въ жизни, или въ чувствахъ благодарности за любовь Черли, которая для него была все и во всемъ, онъ закрылъ лицо въ складкахъ ея платья и отъ смѣха перешелъ къ слезамъ.
   Послѣ нашего прихода это были первыя слезы въ глазахъ дѣтей. Бѣдная осиротѣвшая дѣвушка, говорила о своемъ отцѣ, говорила о своей матери и ни разу не навернулась слеза на ея глазахъ, какъ-будто она пошагала всю необходимость присутствія духа, чтобъ не унывать подъ бременемъ труда и заботъ. Но теперь, когда заплакалъ Томъ, хотя она все-таки сидѣла спокойно, кажется, смотрѣла на насъ, но двѣ крупныя слезы скатились съ ея рѣсницъ и текли по щекамъ.
   Я стояла съ Адой у окна, показывая видъ, будто разсматриваю крыши сосѣднихъ домовъ, закопченыя трубы, увядающіе цвѣты, птицъ въ маленькихъ клѣткахъ; между-тѣмъ мистриссъ Бляйндеръ, поднялась наверхъ (я думаю, что она употребила по-крайней-мѣрѣ часъ времени на то, чтобъ взойдти на лѣстницу) говорила съ опекуномъ моимъ.
   -- Неважное дѣло, сэръ, не брать съ нихъ за квартиру, сказала она: -- душа не подыметъ обидѣть дѣтей!
   -- Ну друзья мои, сказалъ мистеръ Жарндисъ, обратясь къ намъ:-- прійдетъ время и эта добрая женщина узнаетъ, что она дѣлала для нихъ много, и за все, что она сдѣлала для каждаго изъ этихъ... это бѣдное дитя прибавилъ онъ, послѣ минутной паузы: -- можетъ ли она долго вынести такой тяжелый трудъ?
   -- Богъ пособитъ, такъ сможетъ, сказала мистриссъ Бляйндеръ, отдуваясь на каждой буквѣ: -- она такъ ловка, какъ только можно былъ. Знаете ли, сэръ? у насъ на дворѣ всѣ, только и дѣло, что толковали, какъ онъ обращалась съ дѣтьми послѣ кончины ихъ матери. Посмотрѣли бы вы на нее, сэръ, какъ она ходила за своимъ умирающимъ отцомъ: это просто чудо. Покойникъ-свѣтъ, онъ лежалъ вотъ здѣсь, говорилъ мнѣ при послѣднемъ издыханіи: "Мистриссъ Бляйндеръ, что бы ни случилось, а я вамъ скажу, что въ эту ночь я видѣлъ ангела-хранителя рядомъ съ моей дочкой, и я оставляю ее на волю всемогущаго Отца!" вотъ что говорилъ онъ мнѣ, сэръ.
   -- Больше ничего не завѣщалъ онъ вамъ? сказалъ опекунъ мой.
   -- Нѣтъ, сэръ, сказала мистриссъ Бляйндеръ:-- когда онъ только что пріѣхалъ ко мнѣ, я не знала, что это за человѣкъ, и я скажу вамъ откровенно, что когда дошли до меня слуха, кто онъ такой, такъ я думала выпроводить его отсюда вонъ. На дворѣ у насъ стали на меня коситься, да и всѣ жильцы наши небольно радовались такому сосѣдству. Ужь какъ хотите, продолжала мистриссъ Бляйндеръ: -- а всѣ говоритъ, что профессія нехорошая. Мистеръ Гредли былъ очень-недоволенъ такимъ сосѣдствомъ, а мистеръ Гредли славный жилецъ, хотъ и тугаго характера.
   -- Такъ вы хотѣли отдѣлаться отъ него, сказалъ опекунъ мой.
   -- Да, а хотѣла отказать ему, сказала мистриссъ Бляйндеръ: -- но срокъ подоспѣлъ, дурнаго я за нимъ ничего не замѣтила и, правду сказать, поколебалась: жалко стало. Онъ же платилъ аккуратно, отъ работы не отгуливалъ, дѣлалъ свое дѣло, продолжала мистриссъ Бляйндеръ, остановивъ случайно свой взоръ на мистерѣ Скимполѣ: -- а ужъ это хорошо, если человѣкъ дѣлаетъ свое дѣло.
   -- И поэтому вы его оставили у себя въ домѣ?
   -- Оставила. Я сказала ему, что если онъ поладитъ съ мистерамъ Гредли, то ужъ я обдѣлаю за него дѣло съ другими жильцами и много не посмотрю, нравится ли его сосѣдство на дворѣ или лѣтъ. Мистеръ Гредли хоть не вдругъ, однако согласился. Онъ и всегда былъ съ нимъ грубенекъ, за то дѣтямъ его оказывалъ постоянно ласку. Чтобъ узнать, сударь, человѣка, надо, говорить пословица, съѣсть съ надъ три пуда соли; такъ и вышло: пока не испытаешь такъ не узнаешь.
   -- А другіе жильцы были ласковы къ дѣтямъ? спросилъ мастеръ Жарндисъ.
   -- Такъ-себѣ, ничего, сэръ, сказала мистриссъ Бляйндеръ:-- оно, конечно, не то, чтобъ очень-многіе, все же, знаете, должность-то его... Мастеръ Коавинсъ далъ для дѣтей гинею, тамъ и другіе сдѣлала кой-какія пожертвованія и составилась маленькая сумма. Нѣкоторые изъ сосѣдей на дворѣ, которые, бывало, надъ покойникомъ подсмѣивались, или хлопали его по плечу, когда онъ проходилъ мимо, не оставляютъ ихъ. Вотъ и съ Шарлоттой также. Другіе даютъ ей работу, да за-то попрекамъ нѣтъ конца; другіе хвалятся тѣмъ, что она у нихъ работаетъ и, можетъ-быть, платятъ ей меньше, а требуютъ больше чѣмъ слѣдуетъ; но она терпѣлива и все переноситъ, за работой не дремлетъ и бьется изо всѣхъ силъ. Конечно, не то, чтобъ было имъ очень-дурно, но все-таки могло бы быть лучше, сэръ!
   Мистриссъ Бляйндеръ сѣла на стулъ, чтобъ облегчить грудь свою дыханіемъ, которое очень стѣснилось отъ такого длиннаго разсказа. Мистеръ Жарндисъ обернулся къ намъ и началъ съ нами разговаривать; вдругъ дверь съ шумомъ растворилась и мистеръ Гредли, о которомъ только-что говорили, и котораго мы видѣли на лѣстницѣ, вошелъ въ комнату.
   -- Не знаю, что вы тутъ дѣлаете, милостивые государи и государыня, сказалъ онъ, какъ-бы недовольный нашимъ присутствіемъ: -- прошу прощенія за мой приходъ: я сюда прихожу не съ тѣмъ, чтобъ себя показать. Здравствуй, Черли! здравствуй, Томъ! здравствуй, мелюзга! какъ вы себя чувствуете?
   Онъ нѣжно склонился надъ группою дѣтей, и они смотрѣли на него какъ на друга. Лицо его было все-таки мрачно, и взгляды, которыми онъ подчивалъ насъ, выражали злобное негодованіе. Мистеръ Жарндисъ видѣлъ это и, обратясь къ нему, сказалъ самымъ смиреннымъ голосамъ:
   -- Я думаю, никто не приходитъ сюда, руководясь однимъ только лобопытствомъ.
   -- Можетъ-быть, сэръ, можетъ-быть, возразилъ мистеръ Гредли, схвативъ на руки маленькаго Тома и потрясывая его въ сильномъ нетерпѣніи: -- избави Богъ спорить съ леди и съ джентльменами! Будетъ съ меня: мнѣ привелось поспорить столько, что иному во всю жизнь не удастся.
   -- Вѣрно есть причины, которыя заставляютъ васъ выходить изъ себя, сказалъ мистеръ Жарндисъ.
   -- Нѣтъ-таки, не отвязывается (проворчалъ мистеръ Гредли, начиная сердиться.-- Я, сударь, бранчиваго десятка, я сударь, раздражителенъ, я... я, сударь, невѣжливъ!
   -- И, кажется, очень.
   -- Сэръ, зарычалъ мистеръ Гредли, быстро сбросивъ Тома съ колѣнъ своихъ и подходя къ мистеру Жарндису съ очевиднымъ намѣреніемъ вступить въ кулачной бой: -- Знаете ли вы, сэръ, что значитъ Оберканцелярія?
   -- Быть-можетъ, къ-сожалѣнію...
   -- Къ-сожалѣнію? сказалъ удивленный мистеръ Гредли и гнѣвъ его утихъ.-- Если такъ, сэръ, прошу прощенія. Я невѣжливъ -- знаю. Прошу прощенія, сэръ! Я вамъ скажу, сэръ, продолжалъ онъ, горячась снова: -- двадцать-пять лѣтъ таскаютъ меня по раскаленному желѣзу и я не умѣю ходить по мягкимъ коврамъ. Ступайте въ палату Оберканцеляріи и спросите-ка ихъ: кто тутъ изъ ихъ истцовъ поворачиваетъ ими иногда такъ, что ни тпру... ни ну... и они скажутъ вамъ: шропшайрскій истецъ. Да, сэръ, говорилъ онъ сильно поколачивая одну руку о другую: -- и они скажутъ вамъ: шропшайрскій истецъ; а шропшайрскій истецъ, это -- я!
   -- Вѣрю, очень вѣрю. Я и семейство мое имѣли честь доставлять нѣкотораго рода пищу въ это снисходительное Присутствіе, сказалъ опекунъ мой спокойно.-- Я думаю, вы слыхали обо мнѣ, имя мое -- Жарндисъ.
   -- Мистеръ Жарндисъ, сказалъ мистеръ Гредли, раскланиваясь почтительно-неловкимъ образомъ:-- вы, мистеръ Жарндисъ, переносите ваши непріятности спокойнѣе, чѣмъ я переношу свои. Скажу болѣе, скажу при этомъ джентльменѣ и этихъ молодыхъ леди, если онѣ принадлежатъ къ вашимъ друзьямъ, что еслибъ я попробовалъ переносить ихъ иначе, то я давно бы сошелъ съ ума! Только, презирая ихъ, мстя за нихъ, сердясь, гнѣвно требуя справедливости, которой никогда не добьюсь, только, повторяю я, такимъ путемъ, могу я удержать отъ разброда пять моихъ чувствъ -- да только такимъ путемъ! Вы, пожалуй, скажете мнѣ, что я безъ толку горячусь; а я вамъ скажу, что ужъ у меня такая натура: не стерплю неправды, и горячусь очертя голову. По-мнѣ одно: или дѣйствовать, какъ я, или шататься въ палату, улыбаться да дѣлать книксены, какъ эта бѣдная, маленькая сумасшедшая старушонка. Середины тутъ для меня нѣтъ. Если я только поддамся, то непремѣнно выживу изъ ума.
   Состояніе, въ которомъ онъ находился, гримасы, въ которыя ёжилось лицо его и эти сильные жесты, которыми онъ сопровождалъ каждое слово, производили самое грустное впечатлѣніе на зрителя.
   -- Мистеръ Жарндисъ, говорилъ онъ: -- выслушайте мое дѣло, оно также вѣрно, какъ вѣрно то, что мы съ вами стоимъ на этомъ мѣстѣ. Насъ, сударь, два брата. Отецъ нашъ (онъ былъ фермеромъ) завѣщалъ все, что онъ имѣлъ: капиталъ, ферму и прочее -- матери, по ея жизнь. Послѣ смерти матери все должно было перейдти, по духовному завѣщанію, ко мнѣ, кромѣ суммы въ триста фунтовъ стерлинговъ, которую я обязывался выплатить младшему брату. Мать умерла. Спустя нѣсколько времени, братъ сталъ требовать своихъ денегъ. Я и другіе родственники говорили, что часть ихъ уплачивается ужъ тѣмъ, что онъ имѣетъ содержаніе и помѣщеніе -- вотъ и только. Посмотрите же, что изъ этого вышло! Больше этого не сказано было ни слова; никто не опровергалъ духовнаго завѣщанія; никто объ уплатѣ не заикнулся. Братъ, чтобъ разъяснить это дѣло, подалъ прошеніе; я долженъ былъ идти въ эту... Оберканцелярію; я долженъ былъ, потому-что требовалъ законъ, и не позволялъ мнѣ идти ни въ какое другое присутственное мѣсто. Семнадцать человѣкъ было насъ опутано въ этомъ процесѣ. Дѣло началось спустя два года послѣ поданія просьбы, потомъ его отложили еще на два года, и тогда этотъ лорд-оберканцлеръ -- чтобъ ему ни дна, ни покрышки -- вдругъ спрашиваетъ меня: дѣйствительно ли я сынъ моего отца? Каково? да въ этомъ никто никогда и сомнѣваться не думалъ! Потомъ, можете себѣ вообразить, говоритъ, что насъ, подсудимыхъ, очень-мало: ему изводите видѣть, мало семнадцати человѣкъ! Вы, говоритъ, упустили другія лица; подайте-ка, говоритъ, всѣхъ ихъ сюда! Дѣло должно, говоритъ, начаться съ начала; а между-тѣмъ протори и убытки по дѣлу были уже втрое больше того, что слѣдовало получить младшему брату. Братъ бы съ удовольствіемъ отказался отъ своего наслѣдія, съ тѣмъ только, чтобъ избѣжать новыхъ расходовъ. Я просудилъ все, что мнѣ осталось послѣ отца по духовному завѣщанію, а дѣло все тянется, да тянется и не видать конца. И вотъ, посмотрите, на кого я теперь похожъ? Да, мистеръ Жарндисъ, у васъ идетъ дѣло о тысячахъ, да о десяткахъ тысячъ, а у меня только о сотняхъ фунтовъ; но все-таки, мнѣ такъ же тяжело переносить неправду, какъ и вамъ, потому-что отъ этихъ сотенъ фунтовъ зависитъ вся моя жизнь, все мое благосостояніе, и все это сдѣлалось пухъ и прахъ!
   Мистеръ Жарндисъ сказалъ, что онъ сочувствуетъ ему отъ всего сердца я что самъ вполнѣ ненавидятъ уродливую систему дѣлопроизводства Оберканцеляріи.
   -- Вотъ опять! сказалъ мистеръ Гридли, съ тѣмъ же взрывомъ гнѣва: -- система! всѣ мнѣ говорятъ, что это система! Я не долженъ ни къ кому обращаться -- это система; я не могу прійдти въ Палату и сказать: милордъ, я хочу знать отъ васъ, справедливо это, или несправедливо?.. Достанетъ ли у васъ духа, милордъ, сказать мнѣ, что И правъ и потому дѣло тянется?.. Милордъ ничего объ этомъ не знаетъ. Онъ предсѣдательствуетъ затѣмъ только, чтобъ приводить въ движеніе эту проклятую систему! Я не могу прійдти къ мистеру Телькингорну, совѣтнику въ Линкольнской Палатѣ, я сказать ему, когда онъ меня выводитъ изъ терпѣнья своею холодностью и само довольствіемъ, какъ и вообще всѣ они -- не могу сказать ему: "я хочу отъ кого-нибудь получить возмездіе! онъ, изволите видѣть, не отвѣтчикъ. Вотъ система!
   Гнѣвъ его доходилъ до ярости.
   -- Да, я пришелъ въ отчаяніе отъ этой системы, сказалъ онъ, присѣвъ на стулъ и утирая лицо: -- да, мистеръ Жарндисъ, и бѣшенъ -- я это знаю; я долженъ это знать. Я сидѣлъ въ тюрьмѣ, я куралесилъ тамъ и сямъ. Для нихъ я просто шропшайрскій истецъ; иногда даже они забавляются на мой счетъ. Для нихъ, видите ли, забавно, когда я вспылю и когда меня поведутъ подъ стражей въ тюрьму. Оли говорятъ мнѣ, что лучше еслибъ я удерживался; а я говорю имъ, что, еслибъ я удерживался, я давно бы съ ума сошелъ! Я былъ нѣкогда человѣкъ тихаго характера; всѣ мои земляки помнятъ меня за добраго малаго; а теперь я на кого похожъ? и все это тяжба въ Оберканцеляріи. "Вамъ было бы полезнѣе, мистеръ Гредли", говорятъ мнѣ на прошедшей недѣлѣ лорд-канцлеръ: "чѣмъ болтаться здѣсь попустому, идти въ Шропшайръ и тамъ употреблять время на дѣло". Милордъ, милордъ! говорю я ему, я знаю, что для меня лучше и полезнѣе никогда бы не слыхать имени вашего судилища; не я не могу передѣлать прошедшаго, а прошедшее тянетъ меня сюда. Да, еслибъ я зналъ, что приходитъ время смерти, я бы пришелъ въ Оберканцелярію, легъ бы на ея порогѣ и сказалъ бы имъ: вы выгоняли меня живаго, выгоните теперь мертваго!..
   Лицо его такъ привыкло принимать гнѣвное выраженіе, что даже тогда, когда онъ успокаивался, оно не измѣнялось.
   -- Я пришелъ сюда съ-тѣмъ, чтобъ взять этихъ дѣтей къ себѣ на часокъ-другой, сказалъ онъ, подходя къ нимъ опять: -- пусть они поиграютъ у меня. Я избѣгаю говорить при нихъ объ этихъ вещахъ; впрочемъ, они много не поймутъ. Ты, вѣдь не боишься меня, Томъ -- а?
   -- Ни-иск-оль-ко, сказалъ Томъ: -- ты вѣдь на ме-еня не сеерди-ишься!
   -- Не сержусь, не сержусь, дитя мое. Ты Черли, уходишь на работу? Да! Ну, а вы, дѣти, пойдемте ко мнѣ! Онъ взялъ маленькую дѣвочку къ себѣ на руки и понесъ въ свою комнату; она казалась очень-довольною. Посмотримъ, нѣтъ ли тамъ у насъ пряничнаго солдатика, говорилъ мистеръ Гредли, лаская ребенка.
   Онъ попрежнему сдѣлалъ неловко-вѣжливый поклонъ мистеру Жарндису, слегка поклонялся намъ и пошелъ внизъ по лѣстницѣ.
   Послѣ его ухода, мистеръ Скимполь пустился въ свой обычно-веселый разговоръ. Онъ говорилъ, что пріятно видѣть, какъ все на свѣтѣ устроивается къ-лучшему. Вотъ, напримѣръ, говоритъ онъ, мистеръ Гредли, человѣкъ съ крѣпкой волей и поражающей энергіей, нѣчто въ родѣ разумнаго кузнеца; вотъ этотъ мистеръ Гредли, понятно, что продолженіе многихъ лѣтъ искалъ въ жизни какого-нибудь препятствія, чтобъ удовлетворить своимъ марсовскимъ наклонностямъ, преисполняющимъ его сердце; словомъ: который впродолженіе нѣсколькихъ лѣтъ былъ, какъ на иголкахъ; вдругъ ему, откуда не возьмись, Оберканцелярія, и она-то послужила ему именно тѣмъ предметомъ, котораго онъ искалъ. Съ этого времени они соединились законными узами. Еслибъ не Оберканцелярія, то онъ, мистеръ Скимполь, увѣренъ, что судьба обратила бы мистера Гредли въ баснословнаго героя, который взрывалъ бы и громилъ всѣ роды городовъ, а можетъ, онъ бы сдѣлался великимъ политикомъ и проглотилъ бы, такъ-сказать, всю дипломатическую риторику, какъ устрицу. Но судьба послала ему Оберканцелярію, и онъ вѣрно доволенъ ею, а она довольна имъ. Съ этого времени карьера его кончена. Возьмемъ хоть Коавинса! Какъ онъ, бѣдняга, горячился, бывало, изъ любви къ искусству! Даже онъ, самъ мистеръ Скимполь, не разъ посылалъ этого Коавинса (отца этихъ бѣдныхъ дѣтей) въ душѣ своей туда, куда воронъ костей не носитъ. Да, Коавинсъ мучилъ его и даже, если сознаться откровенно, то было время, въ которое, еслибъ мистеръ Скимполь былъ султаномъ я его бы спросилъ въ одно прекрасное утро его великій визирь: что прикажетъ властелинъ вѣрныхъ своему рабу, то мистеръ Скимполь, пошелъ бы такъ далеко, что отвѣтилъ бы ему напрямки: -- голову Коависа! Но чѣмъ же все дѣло кончилось? Мистеръ Скимполь, вмѣсто того, чтобъ снять голову съ Коавинса, былъ впродолженіе всего времени его благодѣтелемъ, далъ ему средства воспитать этихъ милыхъ дѣтей и направить ихъ по стезѣ добродѣтели. Эти воспоминанія такъ глубоко тронули душу мистера Скимполя, что слезы навернулись на глазахъ его, когда онъ смотрѣлъ вокругъ комнаты и думалъ: "я былъ истинный благодѣтель Коавинса, благосостояніе дѣтей его -- это мое дѣло!"
   Способность его поэтизировать всѣ стороны жизни была такъ занимательна, что опекунъ мой не могъ удержаться отъ улыбки, взглянувъ на насъ послѣ тихаго разговора съ мистриссъ Бляйндеръ. Мы поцаловали Черли и сошли съ ней вмѣстѣ внизъ Она пошла на работу; мы смотрѣли вслѣдъ ей и видѣли, какъ это крошечное, миленькое созданіе, одѣтое въ шапку и фартукъ совершеннолѣтней работницы, пробѣжала подъ арку воротъ и скрылась въ толпѣ, шумѣ и трескѣ безконечной улицы, какъ росинка въ волнахъ океана.
   

ГЛАВА XVI.
Улица одинокаго Тома.

   Миледи Дедлокъ неугомонна, очень-неугомонна: не сидится ей на одномъ мѣстѣ. Изумленное, фешонэбльное соображеніе едва успѣваетъ слѣдить за ней. Сегодня она въ Чизни-Вольдѣ, вчера была въ своемъ отелѣ, въ Лондонѣ; завтра унесется, быть-можетъ, за границу; послѣзавтра... но фешонэбельное соображеніе плохо предсказываетъ будущее. Даже любезность самого сэра Лейстера колеблется: онъ не въ-состояніи сопровождать миледи повсюду. Другой вѣрный другъ его въ злые и добрые дни -- подагра -- гнѣздится въ отдѣланной дубомъ спальнѣ Чизни-Вольда и обнимаетъ его за обѣ ноги.
   Сэръ Лейстеръ смотритъ, конечно, на подагру, какъ на алаго духа; однакожъ понимаетъ ея патриціанское достоинство. Всѣ Дедлоки по прямой мужской линіи, съ незапамятныхъ временъ и понынѣ, были жертвами подагры. Фактъ этотъ не требуетъ доказательства. Есть люди, которые умираютъ отъ ревматизма, отъ насморка, или отъ прилипчивыхъ болѣзней, бродящихъ посреди различныхъ слоевъ общества; но въ фамиліи Дедлоковъ другихъ болѣзней, кромѣ подагры, не бывало; рука смерти ведетъ ихъ въ гробъ одною наслѣдственною, патриціанскою болѣзнью-подагрою. Игра случая, скажете вы. А можетъ, такъ и быть должно! Подагра въ знаменитомъ родѣ Дедлоковъ переходитъ отъ отца къ сыну, какъ старииная парча, или какъ древнія картины, или какъ богатое линкольншайрское помѣстье, словомъ: какъ что-то родовое. Сэръ Лейстеръ, конечно, несовсѣмъ-чуждъ мысли (впрочемъ, объ этомъ онъ не выражался), что смерть, дѣлая свое дѣло, не забываетъ своихъ обязанностей передъ фэшонэбльными тѣнями и рекомендуетъ имъ каждаго, вновь-приводимаго Дедлока, слѣдующею фразою: "милорды и джентльмены, честь имѣю представить вамъ еще одного Дедлока, приведшаго сюда чрезъ наслѣдственную подагру ".
   Сэръ Лейстеръ очень-терпѣливъ. Онъ протянулъ свои родовыя ноги родовой болѣзни. Онъ чувствуетъ, что, быть-можетъ, для такого человѣка, какъ онъ, лежать на спинѣ и подвергаться спазматическому пощипыванью въ оконечностяхъ, весьма-непріятно; но, съ другой стороны, онъ думаетъ: -- мы всѣ страдали подагрой; она принадлежитъ намъ, какъ принадлежитъ паркъ и то мѣсто, на которое мы вотъ ужь нѣсколько сотенъ лѣтъ, нисходимъ единственно только подагрою и я, думаетъ онъ, долженъ подвергаться этому неловкому положенію.
   И картинно лежитъ онъ подъ малиновыми бархатными покровами, затканными золотомъ, въ большой залѣ, передъ любимой картиной своей -- портретомъ миледи, и яркій лучъ солнца блеститъ по длинной перспективѣ оконъ, пересѣкаясь съ нѣжными отливами тѣней. И въ паркѣ столѣтніе дубы, сося корнями плодотворную влагу полей, поверхность которыхъ никогда не оскорблялась прикосновеніемъ плуга или заступа, а всегда была или полемъ битвы, на которое стекались герои съ мечомъ и щитомъ, или полемъ охоты, на которое съѣзжались Дедлоки съ псами, стрѣлами и луками -- свидѣтельствуютъ о его величіи. И въ комнатахъ предки его, перейдя изъ дѣйствительности въ нарисованныя тѣни, уносясь изъ воспоминанія также, какъ уносится карканье грачей, которое убаюкиваетъ паціента, также свидѣтельствуютъ о его величія! И онъ очень-величественъ! И горе Бойтсорну или всякой дерзновенной твари, которая осмѣлится самонадѣянно спорить съ нимъ?
   Въ настоящую минуту портретъ миледи замѣняетъ ее у изголовья страждущаго супруга. Сама же она упорхнула въ городъ, безъ намѣренія тамъ остаться. И скоро вернется назадъ и быстротою движеній своихъ смутитъ фэшонэбльное соображеніе. Городской отель не готовъ къ ея привитію; онъ подъ чехлами и пустыненъ. Одинъ только напудренный Меркурій смотритъ съ отчаніемъ изъ окна прихожей. Онъ говорилъ вчера вечеромъ другому Меркурію, своему знакомцу, также привыкшему къ хорошему обществу, что если это все будетъ такъ, какъ идетъ до-сихъ-поръ, то онъ клянется честью, что этого не перенесетъ, что такому человѣку, какъ онъ, остается одно только средство: веревку на шею -- вотъ и все.
   Какая можетъ быть связь между линкольншайрскимъ помѣстьемъ, городскимъ отелемъ, напудреннымъ Меркуріемъ и бѣднягою Джо, который метётъ ступеньки кладбища подъ лучами холоднаго солнца? Какая можетъ быть связь между тожествомъ людей различныхъ слоевъ общества, которыхъ случай сближаетъ тогда одного съ другимъ?
   Джо цѣлый день мететъ улицу вдоль и поперегъ, не зная ни о какой существующей связи. О нравственномъ состояніи своемъ онъ ничего но говоритъ и ничего не знаетъ. Онъ знаетъ только одно, и то, быть-можетъ, ненавѣрно, что чистить грязь и мести улицу очень-тяжело, и что еще тяжело жить такою работою. Никто ничему не училъ его, и все, что онъ знаетъ, изучилъ самъ-собою.
   Джо живетъ -- это значитъ, Джо еще до-сихъ-поръ не умеръ -- въ грязномъ мѣстѣ, извѣстномъ ему и его подобнымъ, подъ названіемъ Улицы Одинокаго Тома. Это -- грязная, немощеная улица, заселенная грязнымъ классомъ людей, гнѣздящихся въ развалившихся, подслѣпыхъ домикахъ. Ночью эти домики представляютъ собою цѣлыя муравейныя кучи бѣдняковъ, которые копышутся, какъ черви, по щелямъ, подъ крышкой и подъ поломъ. Дождь и вѣтеръ приносятъ имъ болѣзни и лихорадки, къ тысячу разъ худшія, чѣмъ рѣчи лорда Кудля, сэра Томаса Дудля, сэра Фудля и вообще всѣхъ фэшонэбельныхъ джентльменовъ, даже до Зудля, рожденныхъ исключительно для такой цѣли.
   Раза два недавно слышался трескъ и подымалось облако пыля, подобно, какъ при взрывѣ мины, въ улицѣ Одинокаго Тома, и каждый разъ разрушался и разсыпался какой-нибудь домъ, доставляя цѣлый параграфъ новостей газетамъ, и двухъ или трехъ паціентовъ въ сосѣдній госпиталь. Но норы все-таки остаются занятыми и некогда не бываютъ пусты. И теперь много еще домовъ грозятъ разрушеніемъ въ улицѣ Одинокаго Тома и много доставятъ новостей газетахъ.
   Такое прекрасное владѣніе находится, конечно, подъ опекой Оберканцеляріи. Каждый британецъ, будь онъ слѣпой, знаетъ это очень хорошо. Но почему такъ называется улица? Составляетъ ли Томъ народнаго представителя истцовъ или отвѣтчиковъ по дѣлу Жарндисовъ? или Томъ жилъ здѣсь тогда, когда процесъ опустошилъ улицу, одинъ-одинёхонекъ, пока не присоединились къ нему другіе жильцы? или это названіе означаетъ только мѣсто, гдѣ присутствуетъ бѣдность и гдѣ нѣтъ никакой надежды? Этого, быть-можетъ, никто не знаетъ. Джо, конечно, не знаетъ!
   -- Я не знаю, говоритъ Джо: -- я ничего же знаю.
   Странное состояніе, въ которомъ находится Джо! мести улицу, шататься по ней и не понимать значенія этихъ мистическихъ символовъ, такъ плодовито-разбросанныхъ на лавкахъ, на углахъ, на дверяхъ и на окнахъ! Видѣть пишущихъ людей, видѣть читающихъ людей, видѣть почтальоновъ, разносящихъ письма -- и не имѣть ни о чемъ ни малѣйшей идеи, быть слѣпу и глуху ко всему, какъ камень, должно-быть очень-странно. Видѣть множество людей, идущихъ въ церковь по воскресеньямъ, съ молитвенниками въ рукахъ, и думать (потому-что Джо, бытъ-можетъ, по-временамъ думаетъ), что все это значитъ? и если это что-нибудь да значитъ для другихъ, отчего же для меня же имѣетъ никакого значенія? Да, странное состояніе Джо!
   Джо выходитъ изъ улицы Одинокаго Тома рано утромъ и жуетъ грязный кусокъ черстваго хлѣба. Дорога его лежитъ черезъ нѣсколько улицъ; домы еще не отперты и вотъ онъ садится завтракать на ворогъ дома Общества Благотворителей, и окончивъ завтракъ свой, благодаритъ за доставленное ему спокойствіе. Онъ удивляется величію зданія, думаетъ, зачѣмъ оно тутъ поставлено? Онъ не имѣетъ никакой идеи, бѣдняга, о высокомъ значенія того мѣста, на порогѣ котораго вкушалъ свои крохи.
   Онъ идетъ къ тому переулку, который долженъ чистить впродолженіе дня. Городъ пробуждается и начинаетъ свое обыденное круженіе и верченіе, свое непонятное читаніе и писаніе, прерванное на нѣсколько часовъ спокойствіемъ ночи. Джо не понимаетъ, что дѣлается окрестъ его. Сегодня торговый день. Слѣпые быки забѣгаютъ не туда, куда слѣдуетъ, ихъ выгоняютъ кнутомъ и выбѣгаютъ они съ глазами, налитыми кровью, на мостовую я поражаютъ все, что имъ встрѣчается на пути.
   Идутъ музыканты и наигрываютъ пѣсни. Джо прислушивается. То же дѣлаетъ и собака, собака при стадѣ, которая ожидаетъ своего пастуха у мясной лавки, и думаетъ объ овцахъ, съ которыми, наконецъ, развязалась на нѣсколько часовъ. Нѣкоторыя изъ нихъ такъ кружили бѣдную собаку, что она не можетъ запомнить, гдѣ ихъ оставила. Она смотрятъ по улицѣ взадъ и впередъ и вдругъ, словно что-то припомнивъ, подымаетъ уши и виляетъ хвостомъ. Блудливая собака, привыкшая къ низкому обществу и питейнымъ домамъ, опасна для овецъ: она готова по первому свисту вскочить имъ на спину и клочками вырывать ихъ волнистую шерсть; но эта собака не такая, эта собака ученая, развитая собака; она знаетъ свою обязанность, знаетъ, какъ созывать овецъ; знаетъ, какъ разгонять ихъ. Эта собака и Джо прислушиваются къ музыкѣ, очевидно, съ тою же степенью животнаго наслажденія; очевидно, тотъ и другой совершенно-похожи между собою относительно возбужденныхъ музыкою воспоминаній, меланхолическихъ или радостныхъ чувствъ.
   Оставьте маленькихъ собачекъ, подобно бѣдному Джо, безъ всякаго присмотра, и вы увидите, что черезъ нѣсколько лѣтъ онѣ позабудутъ лаять, но не кусаться.
   День къ вечеру становятся грязнѣе и темнѣе. Джо пробирается посреди грязи, колесъ, лошадей, кнутовъ и зонтиковъ, и плетется съ ничтожной, выслуженной платой въ улицу Одинокаго Тома, чтобъ заплатить хозяину за ночлегъ. Настаютъ сумерки. Газовые рожки зажжены въ лавкахъ; фонарщикъ, съ своей лѣстницей, обходитъ троттуары по улицѣ. Все болѣе-и-болѣе вечерѣетъ.
   Въ своихъ комнатахъ мистеръ Телькингорнъ сидитъ, обдумывая жалобу въ Магистратъ. Гредли, отчаянный шроптайрскій истецъ, былъ сегодня у него и велъ себя буйно; насъ, конечно, не испугаешь; но этотъ злоумышленный негодяй долженъ посидѣть въ тюрьмѣ. Кургузая аллегорія, въ небываломъ римскомъ шеломѣ, смотритъ съ потолка внизъ и указываетъ перстомъ своимъ на окно. У же-ли потому и самъ мистеръ Телькингорнъ смотритъ въ окно? Не можетъ быть. Кургузая аллегорія постоянно сохраняетъ одинаковую позу; однако же мистеръ Телькингорнъ непостоянно смотритъ изъ окна.
   Онъ смотритъ въ окна на проходящую мимо женщину. Что ему за дѣло до этой женщины? Мистеръ Телькингорнъ думаетъ, что на свѣтѣ много женщинъ -- даже очень-много; что онѣ лежатъ въ основаніи всего того, что идетъ неправильно, хотя, собственно говоря, онѣ-то и даютъ работу адвокатамъ. Что жь тутъ такого для мистера Телькингорна? Его ли дѣло, что мимо окна идетъ женщина, хотя она и идетъ таинственно? Онѣ всѣ таинственны, мистеръ Телькингорнъ знаетъ это очень-хорошо.
   Да, онѣ всѣ таинственны, но не всѣ похожи на ту женщину, которая оставила теперь за собой и мистера Телькингорна и его домъ. Между ея одеждой и ея манерой есть какая-то рѣзкая непослѣдовательность. Судя по одеждѣ, это, должна быть горничная; но, судя по движеніямъ и по походкѣ, хотя она идетъ скрытно и поспѣшно, такъ поспѣшно, какъ только непривычная нога можетъ идти по грязной улицѣ -- она леди. Лицо ея закрыто вуалью, но сквозь вуаль еще видны пріятныя черты лица; такъ-что ни одинъ прохожій не пропуститъ случая обернуться и поглядѣть на нее.
   Она идетъ прямо, не поворачивая головы. Служанка ли это, или леди, во всякомъ случаѣ она идетъ за своимъ дѣломъ. Вотъ она на перекресткѣ, гдѣ стоитъ Джо съ своей метлой.
   Онъ встрѣчается съ ней и проситъ милостыню. Она, не поворачивая головы, переходитъ по ту сторону улицы. Останавливается. Едва замѣтно киваетъ ему и говоритъ тихо: "поди сюда!"
   Джо идетъ за ней, и послѣ двухъ-трехъ шаговъ останавливаются у пустаго двора.
   -- Тотъ ли ты мальчикъ, о которомъ я читала въ газетахъ? спрашиваетъ она его изъ-подъ вуали.
   -- Не знаю, отвѣчаетъ Джо, смотря съ удивленіемъ на вуаль: -- какія газеты, я ни о чемъ ничего не знаю!
   -- Тебя допрашивали при обыскѣ?
   -- Не знаю. Вы, можетъ-быть, говорите про то, какъ меня потребовалъ приходскій сторожъ, говоритъ Джо: -- развѣ въ газетахъ было написано Джо?
   -- Да.
   -- Это мое имя.
   -- Поди сюда поближе.
   -- Вы о томъ хотите знать, говорятъ Джо, слѣдуя за ней: -- о томъ, который умеръ?
   -- Тише, говори шопотомъ! Да, я хочу знать о немъ.
   -- Ну, что жь?
   -- Что онъ, былъ бѣденъ и такъ же... грязенъ?
   -- Да, отвѣчаетъ Джо.
   -- Что же, онъ былъ похожъ... нѣтъ, онъ не былъ похожъ на тебя? говоритъ женщина съ отвращеніемъ.
   -- О, нѣтъ, не такъ гадокъ, какъ я, говоритъ Джо:-- развѣ вы его не знали?
   -- Какъ ты смѣешь меня объ этомъ спрашивать?
   -- Виноватъ, миледи, говоритъ Джо съ совершенной покорностью.
   -- Я не леди, я горничная.
   -- Такъ вы хорошенькая горничная! говоритъ Джо, оскаливъ зубы безъ всякой идеи о томъ, что онъ говоритъ.
   -- Молчи и слушай. Не говори со мной и стой отъ меня дальше. Можешь ли ты мнѣ указать всѣ тѣ мѣста, о которыхъ я читала въ газетахъ: мѣсто, гдѣ онъ писалъ, мѣсто, гдѣ онъ умеръ, мѣсто, гдѣ тебя допрашивали и мѣсто, гдѣ онъ погребенъ? Ты вѣдь знаешь, гдѣ онъ погребенъ?
   Джо отвѣчаетъ киваньемъ головы.
   -- Ступай впереди меня и покажи мнѣ всѣ эти страшныя мѣста. Остановись передъ каждымъ изъ нихъ и не говори со мной ни слова, пока я сама тебя не заставлю. Не оборачивайся. Дѣлай то, что я тебѣ велю. Я тебѣ заплачу хорошо.
   Джо останавливается, старается вслушаться въ то, что ему говорятъ, отмѣчаетъ слова на своей метлѣ, какъ-будто призадумывается; понимаетъ только то, что ему хотятъ заплатить, находитъ, что это хорошо и киваетъ своей всклокоченной головой.
   -- А! говоритъ Джо: маху не далъ, смекнулъ!
   -- Что бормочетъ это гнусное созданіе? вскрикиваетъ съ судорожнымъ движеніемъ служанка и пятится отъ оскалившаго зубы мальчишки.
   -- Не бойсь, не бойсь не промахнусь! говорятъ Джо.
   -- Я не понимаю, что ты говорятъ. Ступай впередъ! Я тебѣ дамъ столько денегъ, сколько ты никогда не видывалъ въ жизни.
   Джо скривилъ губы для свиста, встряхнулъ всклокоченной головой, схватилъ метлу подъ-мышку и пошелъ впередъ. Легко и быстро идетъ онъ голыми ногами по кремнистому камню, по кучамъ сора и гризя.
   Стряпное Подворье. Джо останавливается. Молчаніе.
   -- Кто здѣсь живетъ?
   -- А тотъ, кто бумаги ему давалъ и мнѣ далъ полкроны; ни гугу говоритъ! отвѣчаетъ Джо полушопотомъ и не поворачиваясь назадъ.
   -- Впередъ!
   Лавка Крука. Джо опять останавливается.
   Продолжительное молчаніе.
   -- Кто здѣсь живетъ?
   -- Онъ здѣсь жилъ, отвѣчаетъ Джо, какъ и прежде.
   Молчаніе.
   -- Въ которой комнатѣ?
   -- Здѣсь наверху. Вотъ тамъ окно; сматривалъ иногда оттуда. Вотъ гостинница, куда меня требовали
   -- Впередъ!
   Впередъ идти далеко, но Джо, подстрекаемый обѣщаніемъ, идетъ смѣло и не оборачивается назадъ. Идетъ по кривымъ грязнымъ переулкамъ, среди самыхъ смрадныхъ испареній. Вотъ маленькій дворъ, вотъ газовый фонарь (теперь газъ зажженъ), вотъ и желѣзная рѣшетка.
   -- Онъ лежитъ здѣсь! говоритъ Джо, смотря черезъ запертую калитку.
   -- Гдѣ? Какое страшное мѣсто!
   -- Здѣсь! говоритъ Джо, указывая пальцемъ: -- неглубоко, можно метлой отрыть. Вѣдь для того и калитку запираютъ! Всегда на замкѣ... А, посмотрите, посмотрите, крыса-то... Вонъ бѣжитъ, вонъ бѣжитъ.... Хи! прямо въ нору!
   Служанка затрепетала и прячется въ уголъ -- въ уголъ, отъ ужасающаго мѣста; руки судорожно вытянулись впередъ.
   -- Дальше, дальше! говоритъ она ему и Джо таращитъ на нее глаза свои, дивится и не понимаетъ.
   Служанка приходитъ въ себя.
   -- Это ужасное мѣсто -- древнее кладбище? спрашиваетъ она.
   -- Какъ деревянное? спрашиваетъ удивленный Джо.
   -- Это настоящее кладбище?
   -- Какъ настоящее? бормочетъ, все болѣе-и-болѣе теряясь, Джо: -- настоящее? какое настоящее?.. лежитъ -- вотъ и все тутъ!.. Настоящее!.. тутъ, чай, я не онъ одинъ -- вотъ-те и настоящее!
   Служанка также мало обращаетъ вниманіе на его безсмысленное бормотанье, какъ мало думаетъ о томъ, что говоритъ сама. Она снимаетъ перчатку съ руки съ тѣмъ, чтобъ достать изъ кошелька нѣсколько денегъ. Джо молчитъ, но онъ намѣчаетъ ея маленькую и бѣленькую ручку и думаетъ, что служанка-то, должно-быть, очень пригожа, у нея вишь сколько перстней на рукѣ!
   Она бросаетъ ему на ладонь монету, не касаясь его руки.
   -- Теперь, говоритъ она: -- покажи мнѣ опять его могилу.
   Джо протягиваетъ рукоятку метлы между желѣзными прутьями рѣшетки и старается наивѣрнѣйшимъ образомъ указать могилу. Наконецъ онъ оглядывается назадъ, чтобъ убѣдиться, на сколько онъ вразумителенъ, но ни кого не видитъ сзади себя, онъ остался одинъ.
   Первымъ долгомъ онъ считаетъ поднести монету къ рожку фонаря и видитъ, что это золото. Потомъ онъ бросаетъ ее о камень, чтобъ убѣдиться въ ея достоинствѣ. Наконецъ кладетъ ее въ ротъ для большей сохранности и быстро убѣгаетъ. Минутъ сорокъ или часъ -- и онъ въ улицѣ Одинокаго Тома, и подвергаетъ опять свою гинею цѣлому процесу опытовъ, чтобъ убѣдиться въ ея несомнѣнномъ достоинствѣ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Напудренный Меркурій не можетъ пожаловаться на недостатокъ общества сегодня. Миледи ѣдетъ на большой званный обѣдъ и на три или четыре бала. Сэръ Лейстеръ скучаетъ въ Чизни-Вольдѣ, скучаетъ потому, что у него всего только одинъ гость -- подагра. Невеселый собесѣдникъ! Онъ жалуется мистриссъ Раунсвель на дождикъ, который такъ стучитъ по террасѣ, что мѣшаетъ читать газеты, даже передъ каминомъ, въ собственной спальнѣ.
   -- Лучше было бы, говоритъ мистриссъ Раунсвель Розѣ:-- еслибъ сэръ Лейстеръ перешелъ въ другую половину дома. Собственная его спальня радонъ съ половиною миледи; а нынѣшній годъ, что ты тамъ себѣ ни дѣлай, а шаги такъ и раздаются на Террасѣ Привидѣній.
   

ГЛАВА XVII.
Разсказъ Эсѳири.

   Ричардъ часто навѣшалъ насъ, пока мы были въ Лондонѣ (хотя онъ очень-скоро соскучился корреспонденціей) и своей ловкостью, своимъ хорошимъ расположеніемъ духа, своею веселостью и свѣжестью своего характера былъ всячески для насъ любезенъ. Но хотя я привязывалась къ нему всякій день все болѣе-и-болѣе, любила его все съ большею и съ новою силою, узнавая его, но я не могла не сожалѣть, что образованіе его исключало совершенно примѣнимость, практичность и концентрированность. Система, по которой онъ воспитывался, также точно, какъ и тысячи другихъ молодыхъ людей, съ различнымъ характеромъ и способностями, поставила его въ такое положеніе, въ которомъ онъ могъ исполнять возложенныя на него обязанности удовлетворительно и даже съ честью; но по-большей-части легкомысленно и неосновательно. Въ немъ, если хотите, была энергія и предпріимчивость -- качества, безъ которыхъ нельзя, конечно, достигнуть ни одной высокой цѣли, но, подобно водѣ и огню, онѣ прекрасны только какъ двигатели.
   Я высказываю эти мнѣнія не потому, чтобъ хотѣла выставить ихъ справедливость -- нѣтъ; я хочу только вѣрно описать свои мысли о Ричардѣ. Опекунъ мой говорилъ правду. Оберканцелярія дѣйствительно дала ему несчастное направленіе; она привязала къ его природѣ какую-то безпечность игрока, который ставитъ карту, разсчитывая единственно на случай.
   Когда, однажды вечеромъ, пріѣхали къ намъ мистеръ и мистриссъ Бейгамъ Беджоръ и опекуна моего не было дома, то, во время разговора, я, безъ-сомнѣнія, спросила о Ричардѣ.
   -- Мистеръ Ричардъ Карстонъ, говорила мистриссъ Беджоръ: -- слава Богу здоровъ и, я увѣряю васъ, онъ составляетъ великое пріобрѣтеніе для нашего общества. Покойный капитанъ Своссеръ говорилъ, бывало, что я лучше чарки водки, лучше попутнаго вѣтра, когда сгніетъ солонина, или нѣтъ въ трюмѣ прѣсной воды. Это была его привычка выражаться поморскому, изъ любви къ искусству; этимъ онъ хотѣлъ сказать, что считаетъ меня прекраснымъ пріобрѣтеніемъ для каждаго общества. Я убѣждена, что я то же самое могу сказать про мистера Ричарда Карстона. Но я... вы не сочтете меня слишкомъ-торопливой?
   -- Нѣтъ, отвѣчала я: -- потому-что вкрадчивый тонъ вопроса мистриссъ Беджоръ требовалъ, казалось мнѣ, такого отвѣта.
   -- И миссъ Клеръ, тоже не сочтетъ? сказала мистриссъ Беджоръ нѣжнымъ голосомъ.
   Ада тоже отвѣчала нѣтъ, но смотрѣла очень-безпокойно.
   -- Такъ вотъ что, мои дорогія барышня, говорила мистриссъ Бейгамъ Беджоръ: -- извините, что я васъ называю такъ, попросту?
   Мы просили почтенную мистриссъ Беджоръ не безпокоиться я называть насъ такъ, какъ ей угодно.
   -- Такъ-какъ вы, въ-самомъ-дѣлѣ, если я смѣю говорить прямо, продолжала мистриссъ Бейгамъ Беджоръ: -- вполнѣ-очаровательны, вы видите, мои милыя, что хотя я еще и молода... или, по-крайней-мѣрѣ, такъ, можетъ-быть, изъ вѣжливости, говоритъ мистеръ Бейгамъ Беджоръ...
   -- Нѣтъ, не изъ вѣжливости! взвизгнулъ тонкимъ голосомъ мистеръ Боджоръ, какъ-будто онъ былъ не въ маленькой комнатѣ, а на публичномъ митингѣ.
   -- Пусть такъ, пусть такъ! возразила, улыбаясь, мистриссъ Бейгамъ Беджоръ: -- мы будемъ говорить безъ коментаріевъ: такъ, вы видите, что я еще молода.
   -- Еще бы нѣтъ! взвизгнулъ опять мистеръ Бейгамъ Беджоръ.
   -- Да, такъ, хоть я еще молода, но имѣла много случаевъ наблюдать за юношами. Много ихъ перебывало на палубѣ дорогаго старикашки Криплера, увѣряю васъ. Послѣ этого, когда мы съ покойнымъ капитаномъ Своссеромъ были въ Средиземномъ Морѣ, я не упускала ни одного случая сблизиться и изучить молодыхъ людей, находящихся подъ его командою. Вамъ, конечно, никогда не случалось видать такихъ молодыхъ людей, и потому вы не поймете, еслибъ я вамъ разсказала про ихъ проказы, про ихъ продѣлки съ недѣльными счетами. Я, другое дѣло, море для меня родной домъ; я вамъ говорю: я настоящій матросъ. Также съ покойнымъ профессоромъ Динго...
   -- Европейская знаменитость! проворчалъ мистеръ Беджоръ.
   -- Послѣ потери моего дорогаго перваго и сдѣлавшись женою моего дорогаго втораго, продолжала мистриссъ Бейгамъ Беджоръ, говоря о пережитыхъ своихъ супругахъ, какъ о частяхъ шарады: -- я все-таки не упускала случая слѣдить за молодыми людьми. Аудиторія профессора Динго была обширна и разнообразна и я считала себѣ за особенную честь -- какъ жена замѣчательно-ученаго человѣка, которая и сама ищетъ въ наукѣ все то утѣшеніе, которое наука дать можетъ -- отворить двери нашего дома молодымъ студентамъ, какъ нѣчто въ родѣ ученой мѣняльной лавки. Каждый вторникъ вечеромъ былъ готовъ у насъ лимонадъ и бисквиты для всѣхъ, кто желалъ освѣжиться. И сколько тугъ было ума, сколько было науки!
   -- Замѣчательно-пріятныя собраніи, миссъ Сомерсонъ, сказалъ почтительно мистеръ Бейтамъ Беджоръ: -- на этихъ собраніяхъ, подъ ученымъ вліяніемъ европейски-великаго мужа, сколько, я думаю, было интеллектуальной эрекціи!
   -- И теперь, продолжала мистриссъ Бейтамъ Беджоръ: -- сдѣлавшись женою моего дорогаго третьяго, мистера Беджора, я не оставила привычки, образовавшейся въ замужествѣ съ капитаномъ Своссеромъ, укоренившейся и развившейся весьма-благопріятно, при жизни покойнаго профессора Динго; а потому я начала наблюдать за мистеромъ Ричардомъ Карстономъ, съ полнымъ пониманіемъ дѣла, а не какъ неофитъ. И я крѣпко увѣрена, что мистеръ Ричардъ Карстонъ пошелъ не по своей дорогѣ.
   Ада смотрѣла такимъ испуганнымъ взглядомъ, что я сочла за долгъ спросить мистриссъ Бейгамъ Беджоръ: на чемъ она основываетъ свое мнѣніе?
   -- Милая моя миссъ Сомерсонъ, говорила она: -- на характерѣ и поведеніи мистера Ричарда Карстона -- вотъ на чемъ! Онъ, какъ бы вамъ сказать, смотритъ на все такъ легко, что даже не потрудится подумать и вникнуть въ настоящія свои чувствованія; но я увѣрена, что карьера, которую онъ избралъ, ему не во натурѣ. Онъ не имѣетъ тѣхъ положительныхъ интересовъ, которые заставляютъ взяться за это дѣло. Если у него есть какое-нибудь опредѣленное мнѣніе, такъ, я думаю, это только одно, что медицина ему очень надоѣла. Ну, а это многаго не обѣщаетъ. Молодью люди, какъ, напримѣръ, мистеръ Аланъ Вудкауртъ, который видитъ въ этомъ дѣлѣ свои интересы, могутъ сквозь большіе труды, пренебрегая недостатками, преодолѣвая всѣ препятствія, добиться своей цѣли; но съ мистеромъ Ричардомъ Карстономъ этого не будетъ, и въ этомъ увѣрена.
   -- Раздѣлаетъ я это мнѣніе и мистеръ Беджоръ? робко спросила Ада.
   -- Да, сказалъ мистеръ Беджоръ: -- сказать правду, миссъ Клеръ; а до-сихъ-поръ не понималъ этого обстоятельства такъ ясно; но когда мистриссъ Беджоръ бросила на него такой свѣтъ, я, нѣтъ никакого сомнѣнія, уразумѣлъ истину. Надо замѣтить намъ, миссъ Клеръ, что проницательный умъ мистриссъ Беджоръ, въ придачу ко всѣмъ ея физическихъ преимуществамъ, имѣетъ еще то рѣдкое достоинство, что онъ былъ сформированъ двумя столь замѣчательными... я хочу сказать, столь славными воздѣлывателями, какъ капитанъ королевскаго флота мистеръ Своссеръ и профессоръ Динго. Заключеніе, къ которому я прихожу касательно мистера Карстона, Ричарда, есть... короче сказать, я думаю то же самое, что и мистриссъ Бейгамъ Беджоръ.
   -- Покойный капитанъ Своссеръ, продолжала мистриссъ Бейтамъ Беджоръ: -- говорилъ, что онъ считаетъ непреложнымъ правиломъ: коли тебѣ дано варить смолу, такъ ты вари сколько хочешь -- не переваришь, а коли тебѣ надо швабрить палубу, такъ ты рукава засучи, да и валяй, какъ-будто тебя кто за руки хватаетъ -- вотъ какъ говаривалъ всегда капитанъ Своссеръ, и я думаю, что этотъ аѳоризмъ, какъ говаривалъ профессоръ Динго, можетъ точно также относиться и къ медицинской карьерѣ, какъ онъ относится къ флотской.
   -- Ко всѣмъ карьерамъ, ко всѣмъ профессіямъ! восклицалъ мистеръ Бейгамъ Беджоръ, пораженный мудростью такихъ принциповъ: -- прекрасно сказано капитаномъ Своссеромъ, прекрасно сказано!
   -- Когда мы, послѣ свадьбы, жили съ профессоромъ Динго въ Сѣверномъ Девоншайрѣ, говорила мистриссъ Бейгамъ Беджоръ: -- то многіе изъ жителей упрекали его за то, что онъ портилъ ихъ домы и публичныя зданія, обламывая уголки своимъ геологическимъ молоточкомъ: "Я, говорилъ профессоръ Динго, признаю только одно зданіе: Храмъ Науки!" въ этихъ словахъ я также вижу принципъ каштана Своссера.
   -- Непремѣнно тотъ же самый принципъ, непремѣнно, говорилъ мистеръ Бейгамъ Беджоръ: -- и какъ краснорѣчиво высказавъ! Профессоръ Динго, миссъ Сомерсонъ, сдѣлалъ тоже замѣчаніе во время своей послѣдней болѣзни. Онъ непремѣнно хотѣлъ (память ему ужъ измѣняла), чтобъ ему достали его геологическій молоточекъ изъ-подъ подушки и чтобъ онъ могъ изслѣдовать физіономіи его окружающихъ, какъ горныя формаціи. Вотъ какова страсть къ наукѣ! преобладающая страсть!
   Хотя, конечно, мистеръ и мистриссъ Беджоръ могли избавить насъ отъ итого близкаго знакомства съ великими принципами великихъ людей, однакожь, тѣмъ не менѣе мы съ Адой чувствовали, что ихъ мнѣніе о Ричардѣ безкорыстно-справедливо, что они его поняли и оцѣнили правильно. Мы, однакожь, рѣшились ничего не говорить мистеру Жарндису прежде, пока не переговоримъ съ Ричардомъ; и такъ-какъ мы его ждали на этой недѣлѣ, то мы и условились имѣть съ нимъ очень-серьезный разговоръ.
   Случая долго не пришлось ждать. Онъ былъ съ нами за другой день.
   Давъ имъ съ Адой немного побесѣдовать, и вошла въ ту комнату, въ которой они сидѣли, и застала мою милочку (въ чемъ, къ-сожалѣнію, я я не сомнѣвалась) готовою принимать все за чистыя деньги, что онъ ни говорилъ.
   -- Ну, какъ идутъ дѣла ваши, Ричардъ? спросила я, сѣвъ по другую сторону (онъ смотрѣлъ на меня какъ на родную сестру).
   -- О, довольно-хорошо! отвѣчалъ онъ.
   -- Что жъ лучше можетъ быть этого, Эсѳирь? говорила моя милочка торжественно.
   Я попробовала-было взглянуть на нее серьёзно, но, право, не могла.
   -- Довольно-хорошо? говорила я.
   -- 4а, говорилъ Ричардъ:-- довольно-хорошо. По правдѣ сказать, скучненько: все одно и тоже; но все-таки такъ хорошо, какъ только можно.
   -- Ахъ, милы! Ричардъ!.. сказала я.
   -- Въ чемъ дѣло? спросилъ Ричардъ.
   -- Такъ хорошо, какъ только можно?
   -- Ну, чтожь такое, тётушка Дердонъ? сказала Ада, смотря на меня черезъ плечо Ричарда: -- если онъ говоритъ, что хорошо, стало-быть, хорошо -- вотъ и все.
   -- О, безъ-сомнѣнія О возразилъ Ричардъ, поправляя беззаботно свои волосы: -- притомъ же, это вѣдь только одинъ опытъ, пока не кончится нашъ процесъ... Ахъ, я забылъ! Не въ томъ дѣло, что тутъ процесъ!.. все идетъ хорошо, вотъ и только.-- Бросимъ этотъ вздоръ и поговоримъ о чемъ-нибудь другомъ.
   Ада была въ-самомъ-дѣлѣ готова бросить этотъ вздоръ, будучи совершенно увѣрена, что разговоръ достигъ желанно! цѣли; но я подумала, что дѣло надо кончить и потому сказала опять.
   -- Нѣтъ, Ричардъ, нѣтъ моя милая Ада, говорила я: -- вы знаете, какъ важно для васъ обоихъ, вы знаете, какъ это необходимо для вашего брата, мистера Жарндиса, чтобъ мы подумали серьёзно объ этомъ дѣлѣ. Нѣтъ, Ада, я думаю, что мы теперь же должны высказаться, чтобъ послѣ не было поздно.
   -- Да, да, намъ надо поговорить о многомъ, сказала Ада: -- но я думаю, что Ричардъ совершенно правъ.
   Какъ мнѣ было корчить изъ себя степенную гувернантку, когда она была такъ прекрасна, когда она смотрѣла на него съ такимъ довѣріемъ я съ такою любовью!
   Мистеръ и мистриссъ Бейгамъ-Беджоръ, сказала я: -- были вчера у насъ и они, кажется, думаютъ, что вы неохотно свыкаетесь съ обязанностями врача.
   -- Уже-ли они такъ думаютъ? сказалъ Ричардъ: -- такъ это совсѣмъ другое дѣло, это намѣняетъ обстоятельства. Мнѣ я въ голову не приходило, чтобъ они составили такое мнѣніе; я бы очень не хотѣлъ быть имъ въ тягость; во, впрочемъ, что за бѣда! Пока все идетъ такъ хорошо, какъ только можно.
   -- Слышишь, Ада, что онъ говоритъ? сказала я.
   -- Дѣло въ томъ, продолжалъ Ричардъ, полузадумчиво, полушутя: -- сказать по правдѣ, мнѣ эта дорога не по вкусу и у нихъ въ домѣ мнѣ ужасно-скучно. Всѣ эти капитаны, Своссеры и профессору Динго надоѣли мнѣ, какъ горькая рѣдька!
   -- Это я вполнѣ понимаю! воскликнула Ада, радостно: -- не то ли самое мы говорили съ тобою, Эсѳирь, вчера вечеромъ?
   -- Притомъ же, продолжалъ Ричардъ: -- такъ все монотонно, сегодня, какъ вчера, завтра, какъ сегодня я т. д.
   -- Но мнѣ кажется, говорила я: -- что подобное замѣчаніе относится ко всѣмъ родамъ занятіи, такова жизнь вообще, исключая развѣ только особенные случаи.
   -- Вы такого мнѣнія? сказалъ Ричардъ, все-таки задумчиво: -- быть-можетъ, оно и такъ! Гм! но откуда же вы это знаете? прибавилъ онъ, быстро развеселяясь: -- Да, мы бродимъ по кругу и говорятъ нечего, что ни толкуй, а все придемъ къ тому же: все идетъ довольно-хорошо -- вотъ и все! но бросимъ это, поговоримъ о другомъ!
   Но тутъ даже и Ада, съ своимъ влюбленнымъ личикомъ, хотя оно было совершенно-невинно и утѣшительно, именно такъ, какъ я его видѣла среди ноябрскаго тумана, даже и Ада, говорю я, покачала головой на это предложеніе и взглянула серьёзно. Я обрадовалась этому случаю, чтобъ дать почувствовать Ричарду, какъ можетъ быть вредно для его будущаго и въ-особенности для будущаго Ады, шутливый взглядъ на всѣ вещи и его безпечность. Къ-счастью, замѣчаніе мое сдѣлало его серьёзнымъ.
   -- Милая тётушка Геббертъ, сказалъ онъ: -- это правда, я объ этомъ думалъ нѣсколько разъ я сердился на себя нѣсколько разъ, но что дѣлать, такова натура! а вѣдь по правдѣ, я постояненъ; посмотрите, какъ я люблю Аду (милая Ада, какъ я тебя люблю!), да по-крайней-мѣрѣ въ любви! Въ другихъ вещахъ?.. но вѣдь это ужасная тоска! требуетъ столько времени; скука -- да я только!
   -- Быть можетъ, это потому, прибавила я: -- что вамъ не нравится избранная вами карьера.
   -- Бѣдняжка! сказала Ада: -- я не удивляюсь, что она ему не нравится!
   Нѣтъ. Я была не въ силахъ прикидываться благоразумной. Я-было и попробовала опять, но не выдержала своей роли. Надо было посмотрѣть на эту миленькую парочку, чтобъ понять мое положеніе: Ада скрестила свои ручонки на его плечѣ, а онъ любуется ея голубыми глазами, которые устремлены на него. Это выше всякихъ силъ!
   -- Ты видишь, моя очаровательница, говорилъ Ричардъ, играя ея золотистыми кудрями: -- я, быть-можетъ, немного поторопился выборомъ, или можетъ, я не понялъ своихъ наклонностей; но, впрочемъ, какъ понять не попробовавъ? Вопросъ теперь въ томъ: отказаться или нѣтъ? Впрочемъ, кажется, мы шумимъ изъ ничего.
   -- Какъ изъ ничего, милый Ричардъ, сказала я: -- какъ можно сказать изъ ничего!
   -- То-есть, по-крайней-мѣрѣ, не изъ многаго, прибавилъ онъ: -- я хочу этимъ сказать только то, что я никогда не считалъ необходимымъ для себя вступить на докторскую карьеру.
   Тутъ мы обѣ съ Адой принялись увѣрять его въ одинъ голосъ, что если онъ находитъ докторскія занятія не по своему вкусу, то есть еще время отказаться отъ нихъ и стать на другую дорогу.
   -- Что дѣльно, то дѣльно, тётушка, сказалъ Ричардъ. Я объ этомъ ужъ думалъ; и мнѣ кажется, что адвокатское званіе, мнѣ какъ нельзя больше прійдется по вкусу.
   -- Адвокатъ! повторила Ада, голосомъ, въ которомъ выражался испугъ, соединенный съ этимъ словомъ.
   -- Еслибъ я поступилъ въ контору мистера Кенджа, говорилъ Ричардъ: я бы тогда навострилъ ухо и поглядывалъ бы пристально на... гм!.. запрещенный-то плодъ, и бы тогда могъ слѣдить за дѣломъ и зналъ бы, какъ оно ведется, правильно или неправильно. Я былъ бы въ состояніи наблюдать за интересами Ады и, слѣдовательно, за своими интересами (потому-что это одно и тоже).
   Я, конечно, далеко не могла убѣдиться въ справедливости словъ его и замѣтила, что стремленіе его за воздушными замками, за этимъ мнимымъ богатствомъ, запертымъ въ Оберканцеляріи, набросило легкую тѣнь на личико Ады. Однакожь, я сочла за лучшее ободрить его и сказала ему, что онъ долженъ серьёзно подумать, способенъ ли онъ къ адвокатству.
   -- Милая моя Минерва, сказалъ Ричардъ: -- я такъ же рѣшителенъ, какъ и вы сами. Правда, я ошибся; но ошибаться въ природѣ человѣка... Посмотрите, я буду такимъ адвокатомъ, какого еще свѣтъ не создавалъ. По этому-то я говорю, что мы теперь переливаемъ изъ пустаго въ порожнее.
   Эта фраза заставила насъ снять принять серьёзный тонъ и мы начали его убѣждать признаться, съ полной откровенностью и ничуть не медля, во всемъ мистеру Жарндису. Характеръ Ричарда былъ таковъ, что для него, что сказано, то и сдѣлано; онъ тотчасъ же взялъ насъ подъ-руки, отправился отъискивать моего опекуна и разсказалъ ему все совершенно-подробно.
   -- Рикъ, сказалъ мистеръ Жарндисъ, выслушавъ его внимательно:-- не безпокойся, мы отступимъ съ честью; но, во всякомъ случаѣ, мы должны быть осторожны для нашей кузины, Рикъ; да, для нашей хорошенькой кузины, Рякъ, чтобъ опять не сдѣлать ошибки. А потому прежде, чѣмъ мы вступимъ на адвокатное поприще, мы серьезно обдумаемъ и не будемъ торопиться.
   Энергія Ричарда была такого нетерпѣливаго рода, что ему казалось всего лучше сейчасъ же, сію же минуту отправиться къ мистеру Кенджу я занять мѣсто въ его конторѣ. Однакожъ, онъ сейчасъ же согласился на требуемую отъ него отстройку, смирялъ свое нетерпѣніе, сѣлъ между нами и сталъ толковать о будущемъ назначена своемъ, какъ-будто онъ только к думалъ отъ самой колыбели, чтобъ быть адвокатомъ. Мистеръ Жарндисъ былъ очень-ласковъ и любезенъ съ нимъ, во совершенно-серьёзенъ; довольно сказать, что когда онъ ярощался съ нами, уходя спать, Ада спросила его своимъ нѣжненькимъ голоскомъ:
   -- Братецъ Джонъ, я надѣюсь, вы не стали хуже думать о Ричардѣ.
   -- Нѣтъ, моя милая, сказалъ онъ.
   -- Потому-что... вѣдь, видите ли, братецъ Джонъ, ему немудрено было ошибиться въ такомъ трудномъ дѣлѣ... Это вѣдь очень-тяжелая вещь.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, душа моя, сказалъ онъ: -- не безпокойся.
   -- О, нѣтъ, не безпокоюсь, милый братецъ! говорила Ада, улыбаясь самой сладкой улыбкой и обнимая его своей маленькой ручонкой: -- во я... я буду несчастна, если вы перемѣните о немъ ваше мнѣніе!
   -- Другъ мой, сказалъ мистеръ Жарндисъ: -- я бы составилъ дурное мнѣніе о немъ только тогда, когда бъ онъ чрезъ свою вѣтренность сдѣлалъ тебя несчастной; но и тогда бы я былъ расположенъ бранятъ скорѣй себя, чѣмъ его, твоего бѣднаго Рика, потому-что я я валъ соединилъ; но, тс! все это пустяки! Времени передъ шить моего и средствъ у него много. Я о немъ дурно думаю? Нѣтъ, влюбленная моя сестрица, я о немъ дурно не думаю, да и готовъ держать пари, что и ты о немъ дурно не думаешь.
   -- Ахъ, братецъ Джонъ! говорила Ада: -- я бы не могла, я бы не съумѣла; въ этомъ я совершенно увѣрена, я тогда дурно думать о Ричардѣ, когда бы о немъ думалъ дурно цѣлый свѣтъ. Мнѣ кажется, чѣмъ хуже бы стали думать о немъ другіе, тѣмъ лучше бы стала думать я.
   -- Помнится, сказалъ опекунъ мой, глядя на нея задумчиво: -- помнится, что гдѣ-то сказано, что добрыя качества матери отражаются всегда въ дѣтяхъ. Прощай, дитя мое, прощай моя милочка, пріятныхъ сновъ! счастливыхъ сновъ!
   Въ первый разъ я замѣтила, что во взорѣ его, которымъ онъ провожалъ Аду, была легкая тѣнь безпокойства. Я очень-хорошо помнила ту мягкость, ту надежду, съ которыми онъ наблюдалъ за ними, когда они сидѣли за роялемъ и когда тѣни ихъ сливались въ одну и дрожали на стѣнѣ. Я помню и тотъ взоръ, которымъ онъ сопровождалъ милую парочку, когда она проходила подъ лучами солнца я скрылась наконецъ въ тѣни; но какая разница съ теперь брошеннымъ взоромъ! тѣ были такъ исполнены надежды, довѣрія, спокойствія!
   Ада никогда не говорила про Ричарда съ такимъ чувствомъ, какъ сегодня вечеромъ. Она легла спать, не снимая съ руки своей браслета, который ей подарилъ Ричардъ, и какъ она была прекрасна! какъ она была спокойна! и она видѣла во снѣ его, я въ этомъ увѣрена, когда, часа черезъ полтора, я склонилась надъ ней я поцаловала ее тихонько въ пухленькую щечку.
   Самой мнѣ что-то дурно спалось въ эту ночь и я сидѣла за работой. Объ этомъ, конечно, не стоитъ говорить, я я право не умѣю сказать, почему я была въ такомъ неловкомъ состояніи духа.
   Какъ бы то ни было, я рѣшилась во что бы ни стало, не давать развиваться дурному расположенію духа и сѣла за работу. Безъ-сомнѣнія, я ужъ не разъ сказала себѣ: -- ты, Эсѳирь, ты смѣешь быть въ дурномъ расположеніи духа! помни, какъ ты должна быть благодарна за все, что для тебя сдѣлано!
   Если бъ я могла заснуть, то я тотчасъ же бы легла въ постель; но сонъ былъ далеко отъ меня; я взяла свой рукодѣльный ящикъ, достала оттуда вышивку и рѣшилась крѣпко заняться работой. Надо-было считать по канвѣ всѣ крестики и я не хотѣла оставлять работы до-тѣхъ-поръ, пока не сомкнутся глаза.
   Я занялась прилежно: одинъ стежокъ, два, цѣлый рядъ крестиковъ; наконецъ готовъ уголокъ, наконецъ недостало шелку, я взяла свѣчку и пошла внизъ за шелкомъ въ временную Воркотню и, къ удивленію, Застала тамъ опекуна моего. Онъ сидѣлъ задумавшись передъ каминомъ и смотрѣлъ на уголья. Серебристые волосы его въ безпорядкѣ лежали на головѣ, какъ-будто въ раздумьѣ своемъ, онъ постоянно потиралъ ее руки. Во всякомъ случаѣ эта неожиданная встрѣча испугала меня, я остановилась на-минуту и непремѣнно ушла бы назадъ, не нарушая его спокойствія, но онъ случайно увидѣлъ меня и я должна была остаться.
   -- Эсѳирь! сказалъ онъ съ удивленіемъ.
   Я сказала ему зачѣмъ я пришла.
   -- Какъ, за работой до-сихъ-поръ, моя милая?
   -- Да, добрый опекунъ мой, сегодня я заработалась, сказала я; что-то не спится и мнѣ бы хотѣлось кончить вышивку. Но, добрый опекунъ мой, вы отчего до-сихъ-поръ не отдыхаете и отчего такъ грустны? Надѣюсь, что нѣтъ никакой причины вамъ тревожиться.
   -- Никакой, маленькая хозяйка, отвѣчалъ онъ:-- по-крайней-мѣрѣ такой, которую бы ты могла понять.
   Онъ говорилъ такимъ страннымъ, такимъ грустнымъ тономъ, что я невольно повторила его слова:
   -- Которую бы я могла понять?
   -- Останься на минуту Эсѳирь, сказалъ онъ: я думалъ о тебѣ.
   -- Надѣюсь, что не мысль обо мнѣ привела васъ къ такому грустному размышленію?
   Онъ тихо провелъ рукою по лицу и снова глаза его выразили доброе и спокойное выраженіе. Перемѣна эта совершилась подъ вліяніемъ такой сильной воли, что я опять невольно повторила:
   -- Никакой, которую бъ я могла понять?
   -- Маленькая хозяйка, сказалъ мистеръ Жарндисъ:-- я думалъ, то-есть я только что-теперь задумался о томъ, что ты должна быть посвящена во всѣ тайны своей исторіи, то-есть знать все, что и я знаю. Впрочемъ, это немного, очень-немного, Эсѳирь!
   -- Дорогой опекунъ мой, сказала я: -- когда въ первый разъ вы объ этомъ сами заговорили...
   -- Но съ-тѣхъ-поръ, сказалъ онъ серьёзно, перебивъ меня и догадываясь о чемъ я хотѣла сказать: -- съ-тѣхъ-поръ, Эсѳирь, я думалъ, что есть большая разница между вопросомъ съ твоей стороны и объясненіемъ съ моей. Быть можетъ, это моя обязанность расказать тебѣ все то, что я знаю.
   -- Если вы такъ думаете, дорогой опекунъ мой, сказала я: -- стало-быть, это справедливо.
   -- Я такъ думаю, возразилъ онъ, очень-нѣжно, очень-добродушно, но рѣшительно.-- Да, милая моя, теперь я такъ думаю. Если твое положеніе въ глазахъ кого бы-то ни было можетъ казаться неловкимъ, то по-крайней-мѣрѣ ты прежде другихъ должна знать всю истину, чтобъ смотрѣть на себя совершенно-правильно.
   Я сѣла и, не безъ нѣкотораго усилія бытъ спокойной, сказала ему: -- первыя воспоминанія мои грустны -- вы ихъ знаете, добрый опекунъ мой, и руки невольно поднялись къ лицу моему. Я закрылась, повторяя эти печальныя слова.
   -- Прошло девять лѣтъ, душа моя, сказалъ онъ, помолчавъ немного: -- прошло девять лѣтъ съ-тѣхъ-поръ, какъ я получилъ письмо отъ одной женщины, живущей въ уединеніи, письмо, исполненное такой страсти и такой силы, какихъ мнѣ никогда не случалось видѣть въ письмахъ. Оно было писано на мое имя, быть можетъ, съ безумнымъ ко мнѣ довѣріемъ, быть можетъ, съ тѣмъ, что была моя обязанность оправдать это довѣріе. Въ письмѣ говорилось о ребенкѣ, о сиротѣ, двѣнадцати лѣтъ отъ-роду, и именно въ тѣхъ словахъ, которыя остались у тебя въ памяти. Эта женщина писала ко мнѣ, что она воспитывала ребенка въ тайнѣ, скрывая его происхожденіе, и что, со смертью ея, ребенокъ останется безъ друзей, безъ опоры, безъ имени. Дальше, она спрашивала меня согласенъ ли я продолжать воспитаніе такъ, какъ она начала?
   Я слушала молча я внимательно смотрѣла на него.
   -- Тѣ слова, которыя ты помнишь, показываютъ съ какой точки зрѣнія смотрѣли на ребенка, безъ сомнѣнія, невиннаго. Сердце мое забилось въ пользу малютки и я отвѣчалъ на письмо.
   Я взяла его руку и поцаловала.
   Письмо заклинало меня не стараться видѣть пишущую; она давно была чужда свѣту и соглашалась только принять отъ меня довѣренное лицо. Я довѣрилъ мистеру Кенджу. Леди сказала ему, что она въ нѣкоторомъ отношеніи тетка бѣднаго ребенка и что больше она никому на свѣтѣ ничего не скажетъ. Вотъ все что я знаю, другъ мой.
   Я нѣсколько времени держала руку его въ своихъ рукахъ.
   -- Я чаще видалъ мою воспитанницу нежели она меня, сказалъ онъ, нѣжно глядя на меня: -- и всегда зналъ, что она любима и счастлива.
   -- О, какъ я должна благословлять васъ, добрый опекунъ мой, васъ, моего настоящаго отца.
   При словѣ отецъ, я опять замѣтила безпокойство на лицѣ его; но онъ превозмогъ себя и черезъ минуту былъ совершенно покоенъ; но все-таки слова мои произвели на него непріятное впечатлѣніе, такъ что я невольно опять повторяла:
   -- Которую я не могу понять, которую я не могу понять!
   -- Да, это било справедливо, и надолго, надолго справедливо...
   -- Прощай, же душа ноя, сталъ онъ, поцаловавъ меня въ лобъ: -- и ступай спать теперь поздно и думать и работать. Ты и безъ того цѣлый день думаешь за насъ, милая хозяюшка.
   Я не только не работала, но и не думала больше ничего. Съ благодарностью помолилась я Богу за столько незаслуженныхъ милостей и заснула спокойно.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   На слѣдующій день у насъ были гости. Пріѣхалъ мистеръ Алланъ Вудкауртъ. Онъ пріѣхалъ проститься, потому-что уѣзжалъ надолго въ Китай и Индію, въ качествѣ врача на кораблѣ.
   Я думаю, впрочемъ, и знаю навѣрное, что онъ небогатъ. Все, что бѣдная мать могла сохранить для него, было истрачено на образованіе. Для молодого врача, неимѣющаго никакого знакомства въ Лондонѣ, жизнь трудна; и хотя онъ занимался цѣлый день, лечилъ множество бѣдныхъ, но мало имѣлъ денегъ.
   Онъ былъ старше меня семью годами; впрочемъ, это въ скобкахъ: не знаю зачѣмъ я объ этомъ сказала.
   Я думаю, то-есть, помнится, онъ говорилъ намъ, что практиковаль три или четыре года, и еслибъ могъ надѣяться еще практиковать столько же времени, то онъ не предпринялъ бы такого дальняго вояжа. Онъ часто бывалъ у насъ и мы, сказать правду, грустили о его отъѣздѣ, потому-что онъ былъ замѣчательно-искусный врачъ и на очень хорошемъ счету.
   Когда онъ пріѣхалъ къ намъ прощаться, онъ привезъ свою матушку въ первый разъ. Это была очень-хорошенькая старушка съ большими черными глазами; но она казалась немного-надменною. Она была родомъ изъ Валлиса и считала свое происхожденіе отъ какого-то знаменитаго предка, по имени что-то въ родѣ Морган-ап-Керригъ, урожденца какого-то знаменитаго графства Джаймльтъ. Предокъ, кажется, всю свою жизнь провелъ въ нагорныхъ битвахъ и какой-то бардъ, въ родѣ Кремляйнвашиворъ воспѣлъ дѣянія его въ пѣсни подъ заглавіемъ Міюлинвилкиводъ.
   Мистриссъ Вудкауртъ, повѣдавъ намъ знаменитость своей высокой родни, сказала, что она вполнѣ убѣждена, что сынъ ея, мистеръ Аланъ Вудкауртъ, куда бы не былъ заброшенъ судьбою, никогда не долженъ забыть, какая кровь течетъ въ его жилахъ и никогда не долженъ вступать въ бракъ, несоотвѣтствующій его общественному положенію; она внушала ему, что въ Остиндіи, куда онъ отправляется, много прекрасныхъ англичанокъ-спекулянтокъ, которыя, хотя имѣютъ и независимую собственность, но богатство ничего не значитъ безъ знаменитаго происхожденія, которое должно играть роль во всѣхъ случайностяхъ въ мірѣ. Она такъ много говорила о родственномъ достоинствѣ, что мнѣ невольно пришла въ голову очень-глупая мысль, будто она намѣрена спросить меня о моемъ происхожденіи.
   Мистеръ Аланъ Вудкауртъ, казалось, мало сочувствовалъ плодовитости ея разсказовъ и очень-нѣжно, очень-тонко свелъ разговоръ, не давая ей повода замѣтить свое неудовольствіе, на благодарность къ доброму опекуну моему, за его гостепріимство и за тѣ счастливые часы -- онъ называлъ ихъ счастливыми часами -- которые онъ провелъ посреди насъ, воспоминанія о которыхъ, говорилъ онъ, будутъ всегда неизгладимы въ его сердцѣ и будутъ всегда его лучшею мечтою. Онъ пожалъ намъ руки, и я протянула ему свою, потому-что всѣ протягивали. Онъ поцаловалъ руку Ады, потомъ мою и потомъ уѣхалъ далеко, далеко! надолго, надолго!
   Я была занята цѣлый день, писала письмо домой, приказы въ Холодный Домъ, писала замѣтки моего добраго опекуна, стирала пыль съ книгъ и бумагъ и гремѣла ключами неумолкаемо. Я была занята до самыхъ сумерокъ. Когда солнце закатилось, я сѣла у окна припѣвая и работая. Вдругъ дверь отворилась и, сверхъ моего ожиданія, вошла Кадди.
   -- Ахъ Кадди, моя милая, сказала я:-- какіе прелестные цвѣты!
   Y нея въ рукахъ былъ прекрасный букетъ цвѣтовъ.
   -- Конечно прекрасные, Эсѳирь, сказала Кадди: -- лучше ихъ трудно съискать.
   -- Принцъ, моя милая? сказала я шопотомъ.
   -- Нѣтъ, отвѣчала Кадди, качая головой и поднося ихъ къ моему носу: -- нѣтъ не Принцъ.
   -- Ахъ, Кадди! такъ вотъ въ чемъ дѣло: у тебя два обожателя?
   -- Что? такъ ты думаешь, что у меня два обожателя?
   -- Да, два обожателя, сказала я, ущипнувъ ее тихонько за щечку.
   Кадди разсмѣялась и сѣла подъ окномъ со мной и съ Адой, чтобъ поболтать немного. Она сказала намъ, что пробудетъ съ нами съ полчаса, пока не прійдетъ за ней Принцъ. Между-тѣмъ она безпрестанно любовалась букетомъ, то прикладывая его ко мнѣ на грудь, то вплетая его въ мои волосы. Наконецъ, уходя отъ насъ, она отвела меня въ сторону и прикрѣпила букетъ къ моей груди.
   -- Это для меня? сказала я съ удивленьемъ.
   -- Для васъ, отвѣчала Кадди и поцаловала меня.-- Кто-то оставить этотъ букетъ для васъ.
   -- Для меня?
   -- Да, для васъ, въ квартирѣ бѣдной Миссъ Флайтъ. Кто-то уѣзжаетъ ныньче далеко, далеко, на кораблѣ, и проситъ передать это вамъ. Нѣтъ, нѣтъ, не снимайте ихъ: это было его желаніе, я свидѣтель.
   -- Это на что-то похоже, Эсѳирь! сказала Ада смѣясь и обнимая меня: -- это на что-то похоже, тётушка Дерденъ, на что-то похоже!
   

ГЛАВА XVIII.
Леди Дедлокъ.

   Не такъ-то было легко Ричарду, какъ казалось, поступить на испытаніе въ контору къ мистеру Кенджу. Главною помѣхой въ этомъ дѣлѣ былъ самъ Ричардъ. Какъ только настало время оставить мистера Беджора, онъ началъ ужъ сомнѣваться въ успѣхѣ своихъ новыхъ предпріятій.
   -- Право, говорилъ онъ: -- вѣдь медицинская карьера -- хорошая карьера, она мнѣ не хуже нравится другихъ. Попробовать развѣ еще немножко?
   Вслѣдствіе этого онъ заперся въ своей комнатѣ, обложилъ себя книгами и костями и въ это короткое время, казалось, завоевалъ порядочный запасъ свѣдѣній. Стремленіе его къ медицинскимъ занятіямъ было неравномѣрно: сначала онъ принялся за нихъ горячо, но потомъ понемногу сталъ охлаждаться, а, охладившись совершенно, опять бросился на нихъ съ новою энергіею. Это колебаніе между юриспруденціей и медициною продолжалось такъ долго, что наступилъ Ивановъ-день, а мистеръ Ричардъ находился все-еще у мистера Беджора. Наконецъ, спустя еще нѣсколько времени, поступилъ онъ въ контору мистеровъ Кенджа и Корбая. При всѣхъ этихъ толкахъ и перетолкахъ, въ немъ сформировался такой запасъ самонадѣянности, что онъ вполнѣ былъ убѣжденъ въ прекрасномъ выборѣ своей карьеры; онъ былъ такъ веселъ, счастливъ и такъ влюбленъ въ Аду, что, право, трудно было вообразить себѣ въ немъ другое чувство, кромѣ любви.
   -- Да, говорилъ Ричардъ: -- что касается до мистера Жарндиса, который, сказать мимоходомъ, частенько жаловался все это время на порывы восточнаго вѣтра, такъ, что касается до мистера Жарндиса, онъ, Эсѳирь, по моему мнѣнію, славный-малый и ужъ изъ одного этого я долженъ стараться взяться за дѣло какъ можно прилежнѣе.
   Мысль, что Ричардъ можетъ взяться за дѣло, высказанная въ-особенности съ такимъ безпечнымъ и веселымъ лицомъ, не внушала большаго довѣрія. Однакожь, онъ часто говаривалъ намъ, что работы у него по горло, что онъ дивится, какъ еще до-сихъ-перъ не посѣдѣлъ какъ лунь.
   Все это время въ денежныхъ дѣлахъ своихъ онъ не оказалъ никакого усовершенствованія и оставался все тѣмъ же великодушнымъ, расточительнымъ, безпечно-мотоватымъ и совершенно-убѣжденнымъ, что онъ глубоко разсчетливъ и благоразуменъ, какъ и описывала его прежде. Какъ-то я сказала при немъ Адѣ, что у него деньги сыплются, вѣроятно, съ неба, потому-что онъ не обращаетъ на нихъ никакого вниманія.
   -- Не слушай ея, моя милочка-кузина, говорилъ на это Ричардъ: -- знаешь ли ты, мои звѣздочка, за что ворчитъ тётушка Дерденъ? Вотъ видишь: какъ-то на-дняхъ я заплатилъ восемь фунтовъ стерлинговъ, или девять, кажется, не помню хорошенько, за жилетъ и за пуговки -- какія хорошенькія пуговки! Вотъ она и подсмѣивается надо мною, а между-тѣмъ, оставаясь у этого Беджора, я бы долженъ былъ заразъ выложить двѣнадцать фунтовъ стерлинговъ за какія-нибудь противныя лекціи о костяхъ или печени, и она не хочетъ понять, что, перемѣнивъ карьеру и купивъ жилетъ, я все-таки остаюсь въ барышахъ: четыре фунта стерлинговъ, это, сударыня моя, не шутка -- такъ ли?
   Много судили и рядили, какъ устроить Ричарда въ Лондонѣ. Намъ пора было возвратиться въ Холодный Домъ и, по отдаленности нашего мѣста жительства отъ столицы, болѣе раза въ недѣлю мы не могли навѣшать нашего друга, испытывающаго себя въ юриспруденція.
   -- Еслибъ онъ, говорилъ опекунъ мой: -- поступилъ дѣйствительно въ контору мистеровъ Корбая и Кенджа, я нанялъ бы ему квартиру пообширнѣе, такъ-что, пріѣхавъ въ Лондонъ, и мы втроемъ могли бы у него останавливаться; во вотъ бѣда, прибавлялъ онъ всякій разъ, потирая значительно себѣ голову: -- вотъ бѣда, нельзя сказать навѣрное, что рвеніе его къ юриспруденціи не охладится.
   Какъ бы то ни было, разговоры наши кончились тѣмъ, что мы ему наняли помѣсячно хорошенькую меблированную квартиру въ большомъ, спокойномъ домѣ, близь Королевскаго Сквера. Только-что онъ помѣстился, какъ накупилъ себѣ множество бездѣлушекъ, и нужныхъ и ненужныхъ, для комфорта. Когда мы съ Адой удерживали его отъ покупки какой-нибудь вещи и онъ убѣждался въ справедливости вашихъ словъ, то сбереженныя такимъ образомъ деньги считалъ непремѣнно бариномъ. Я, говоритъ, могу истратитъ эти пять фунтовъ стерлинговъ, которые выигралъ по дѣлу какихъ-нибудь пуговокъ -- не такъ ли, тётушка Дерденъ?
   Всѣ эта хлопоты удерживали насъ отъ визита къ мистеру Бойтсорну. Наконецъ дѣла были приведены къ концу. Ричардъ переѣхалъ на свою новую квартиру и мы рѣшились отправиться на хуторъ, гдѣ мистеръ Бойтсорнъ жилъ на холостую ногу.
   Ричардъ въ это время года, въ которое обыкновенно бываютъ судейскія вакаціи, могъ бы ѣхать съ нами къ мистеру Бойтсорну, во ревность его къ труду, энергическое желаніе изучить всѣ пружины несчастнаго процеса приковали его къ Лондону, и мы поѣхали одни; и милочка моя, Ада, постоянно толковала о трудолюбія своего братца Ричарда.
   Мы весело катились въ дилижансѣ въ Линкольншайръ въ сопровожденіи мистера Скимполя. Онъ разсказалъ намъ, что господинъ, имѣвшій дурную привычку приходить къ нему незванымъ гостемъ въ день рожденія его голубоокой дочери, очистилъ всю его квартиру отъ мебели; это обстоятельство, конечно, плачевное для каждаго, было какъ нельзя больше по сердцу мистеру Скимполю.
   -- Столы и стулья, говорилъ онъ: -- очень-скучныя вещи; если ихъ не мѣняешь, все одни и тѣ же, просто скука; смотришь на нихъ, они стоятъ передъ тобой -- и никакого разнообразія! это выводитъ изъ всякаго терпѣнія Какъ пріятно, когда нѣтъ постоянныхъ столовъ и стульевъ, право! Брать мебель напрокатъ всего пріятнѣе: перелетаешь какъ бабочка отъ краснаго дерева къ черному, отъ чернаго къ орѣховому -- наслажденье да и только! выбираешь фасонъ какой угодно, и однообразіе не утомляетъ.
   -- Всего страннѣе, однакожъ, то, продолжалъ мистеръ Скимполь въ веселомъ настроенія духа: -- что мои столы и стулья взяты были у мастеровъ въ домъ; а хозяинъ квартиры отнялъ ихъ у меня за долгъ, я совершенно спокоенъ. Воля ваша, а это смѣшно! Этого я никакъ и никогда не пойму! Вѣдь мебельные мастера не брались уплачивать за меня квартирные долги? За что же хозяинъ обобралъ ихъ мебель? Мнѣ кажется, это все-равно, еслибъ у меня была на переносицѣ бородавка и хозяинъ мой, неохотно смотрящій на бородавки, ухватился бы за носы моихъ мебельщиковъ и давай цапать ихъ, несмотря на то, есть ли на ихъ переносицахъ бородавки или нѣтъ? Какъ хотите, а логика его погрѣшительна!
   -- По-крайней-мѣрѣ ясно и непогрѣшительно то, говорилъ, улыбаясь, мистеръ Жаридисъ: -- что тотъ, кто обязался платить за столы и стулья, долженъ заплатить за нихъ.
   -- Безъ сомнѣнія, возразилъ мистеръ Скимполь: -- это-то и главное дѣло! Я говорю своему хозяину: -- дружище! знаете ли вы, что вѣдь за мебель, которую вы такъ смѣло берете къ себѣ, долженъ заплатить превосходнѣйшій изъ людей, мистеръ Жарндисъ. Развѣ вы имѣете какія-нибудь права на его собственность?-- А онъ все свое: тащитъ да и только! что ни говори -- какъ съ гуся вода!
   -- И не хочетъ ничего слушать? сказалъ опекунъ мой.
   -- Ничего! отвѣчалъ мистеръ Скимполь: -- я предлагалъ ему разныя серьёзныя сдѣлки. Я пригласилъ его къ себѣ въ комнату. Я сказалъ ему: вы, вѣдь, дѣловой человѣкъ -- я это знаю? Да, отвѣчалъ онъ.Хорошо, сказалъ я:-- будемъ же толковать дѣльно. Вотъ чернильница, перья, бумага, облатки. Ну что вамъ нужно? Я занималъ у васъ въ домѣ квартиру и жилъ, къ общему нашему удовольствію, совершенно-спокойно. Теперь начались у насъ недоразумѣнія. Будемъ же заразъ и друзьями и дѣловыми людьми. Что вамъ нужно? И что же? на все на это онъ отвѣтилъ лишь фигурой въ восточномъ вкусѣ: -- я, говоритъ, никогда не видалъ цвѣта вашихъ денегъ! Другъ мой, сказалъ я: -- да у меня денегъ никогда не бываетъ; я не знаю, что значитъ имѣть деньги. Хорошо, говоритъ онъ: -- ну если я потерплю нѣсколько времени, что же вы на это скажете?-- Другъ мой, говорю я: -- я не имѣю никакого понятія о времени. Вы говорите, что вы дѣловой человѣкъ, такъ и распорядитесь дѣловымъ образомъ, какъ только можно распорядиться посредствомъ чернилъ, перьевъ, бумаги и облатокъ, я все готовъ исполнить! Но не заставляйте же платить себѣ вещами, принадлежащими другимъ, а не мнѣ -- это безсмысленно! Будемъ дѣловыми людьми -- вотъ и все! Ну, и что же вышло: онъ дѣловымъ образомъ распорядиться не хотѣлъ -- вотъ и все!
   Нѣтъ сомнѣнія, что такое ребячество мистера Скимполя имѣло, вообще говоря, свои неудобства, но въ нѣкоторомъ отношеніи не было лишено и комизма. Во время дороги онъ чувствовалъ всегда хорошій аппетитъ и не отказывался раздѣлять всѣ закуски и лакомства, которыя предлагали намъ въ гостинницахъ; только никогда не платилъ за нихъ денегъ. Когда извощикъ, обходя всѣхъ пассажировъ вокругъ, попросилъ себѣ на водку, мистеръ Скимполь спросилъ его, весело-добродушнымъ тономъ: какую награду считаетъ онъ для себя наибольшей, и на отвѣтъ его: полкроны, онъ улыбнулся, сказалъ, что желаніе вообще довольно-умѣренное и предоставилъ заплатить за себя мистеру Жарндису.
   Погода была прекрасная. Зелень полей колыхалась крупными волнами; птички чирикали такъ радостно; кустарники были полны дикихъ ягодъ; деревья густо драпированы зеленью; луга благоухали душистыми цвѣтами. Часу въ третьемъ за полдень пріѣхали мы въ торговый городъ, гдѣ останавливается дилижансъ.-- Маленькій городишко, съ церковью посрединѣ, съ площадью, съ рынкомъ, съ узенькой душной улицей, съ тинистымъ прудомъ, въ которомъ сонная, поджарая лошадь оевѣжала своя грязныя ноги. Въ небольшой полосѣ тѣни нѣсколько человѣкъ лежали и Стояли въ полудремотѣ. Послѣ шелеста листьевъ, тряски и шума экипажа, тихій городъ намъ показался такимъ ничтожнымъ, такимъ неподвижнымъ.
   Въ гостинницѣ мы застали мистера Бойтсорна. Онъ пріѣхалъ верхомъ и съ нимъ была коляска, въ которой намъ надо было отправиться на его хуторъ, миль за пять отъ города. Онъ очень обрадовался, увидавъ насъ, и быстро соскочилъ съ лошади.
   -- Клянусь честью! сказалъ онъ, радушно поздоровавшись съ нами:-- вы попали на самый проклятый дилижансъ; такой скверной колесницы не сыщешь во всемъ свѣтѣ! Онъ, изволите видѣть, опоздалъ двадцать-пять минутъ: за это слѣдуетъ его повѣсить на первой осинѣ!
   -- Будто онъ опоздалъ? сказалъ мистеръ Скимполь, къ которому относилась рѣчь мистера Бойтсорна.-- Вотъ оно что; впрочемъ, я тутъ ничего не понимаю.
   -- Двадцать-пять минутъ! двадцать-шесть минутъ, гремѣлъ мистеръ Бойтсорнъ, смотря на свои часы: -- да это ни на что не похоже! Опоздать двадцать-шесть минутъ, когда въ каретѣ сидятъ дамы; нѣтъ, это не можетъ быть безъ умысла! Да что тутъ толковать! и отецъ его и дѣдъ въ придачу, были записные плуты, которыхъ когда-либо приходилось видать на козлахъ!
   Говоря это съ чувствомъ сильнаго негодованія, онъ въ то же время сажалъ насъ нѣжно въ коляску и лицо его сіяло радостью я удовольствіемъ.
   -- Мнѣ очень-совѣстно, милостивыя мои государыни, говорилъ мистеръ Бойтсорнъ, стоя съ непокрытой головой у дверецъ коляски: --" мнѣ очень совѣстно и досадно, что я долженъ васъ вести въ обходъ и сдѣлать мили двѣ крюку. Но что же дѣлать! прямая дорога лежитъ черезъ паркъ сэра Лейстера Дедлока, и я поклялся: до-тѣхъ-поръ, пока останется у меня хоть капля крови, не вступать во владѣнія этого супостата ни своею ногою, ни лошадиною! И подмѣтивъ взоръ опекуна моего, онъ разразился своимъ гремучимъ смѣхомъ, который, казалось, расшевелилъ и этотъ сонный и дрянной городишко.
   -- Развѣ Дедлоки здѣсь, Лаврентій? спросятъ опекунъ мой, когда мы двинулись впередъ и мистеръ Бойтсорнъ галопировалъ рядомъ съ нами по зеленому дугу.
   -- Сэръ Фарнесъ, возразилъ мистеръ Бойтсорнъ:-- ха, ха, ха! сэръ Фарнесъ здѣсь и, къ моему удовольствію, подагра душить его на порядкахъ. Миледи -- при этомъ имени лицо его приняло самое нѣжное выраженіе -- также скоро будетъ; ее ожидаютъ на-дняхъ. Я не удивляюсь, что она не очень спѣшитъ въ объятіи своего супруга. Не понимаю, да я думаю никто не понимаетъ, какая тайна заставила такую превосходную женщину выйди за такого мозгляка. Ха, ха, ха, ха!
   -- Я думаю, говорилъ опекунъ мой, смѣясь:-- твое заклятіе не простирается на насъ и мы можемъ иногда погулять въ паркѣ?
   -- Я никакихъ не кладу запрещеній на моихъ гостей, говорятъ мистеръ Бойтсорнъ, наклонясь къ намъ съ Адой, съ своей милой улыбкой, которая такъ шла къ нему: -- развѣ только въ случаѣ отъѣзда) Но во всякомъ случаѣ, мнѣ очень-прискорбно, что я не могу имѣть счастія сопровождать васъ въ вашихъ прогулкахъ въ Чизни-Вольдъ, потому-что это прекрасное мѣсто; но, Жарндисъ, я тебя предупреждаю, что ты, какъ мой гость, встрѣтишь тамъ холодный пріемъ. Баронетъ ходитъ тамъ, какъ недѣльные часы, то-есть такіе недѣльные часы, которые никогда не заводятся и, слѣдовательно, стоятъ... ха, ха, ха, ха! Я увѣренъ, съ нимъ сдѣлается новый припадокъ подагры, когда онъ увидитъ друзей своего друга и сосѣда... ха, ха, ха!
   -- Мы не будемъ дѣлать опытовъ надъ его подагрою, говорилъ опекунъ мой: -- смѣю надѣяться, что мы оба далеки отъ мысли имѣть честь познакомиться между собою; а погулять въ паркѣ, оглядѣть разъ-другой домъ, это позволяется каждому любопытствующему, и мнѣ больше ничего ненадо.
   Хорошо, сказалъ мистеръ Бойтсорнъ: -- все это очень-хорошо и всѣмъ этимъ я очень-доволенъ! Здѣсь смотрятъ на меня какъ на втораго Аякса, вызывающаго громовое пораженіе. Ха, ха, ха, ха! когда, въ воскресенье, прохожу я въ нашу маленькую церковь, значительная часть нашего незначительнаго общества такъ и ожидаетъ, что я повалюсь, для ихъ потѣхи, подъ ударами молній дедлоковскаго негодованія. Ха, ха, ха, ха! онъ и самъ такъ же думаетъ, потому-что онъ, клянусь вамъ, пошлѣйшій, глупѣйшій и самый... полновѣсный оселъ!
   Мы въѣхали на вершину холма и увидѣли Чизни-Вольдъ.
   Это былъ живописный старый замокъ, обнесенный роскошнымъ паркомъ. Посреди деревьевъ и недалеко отъ замка виднѣлся крестъ и куполъ церкви, о которой говорилъ мистеръ Бойтсорнъ. Что это за восхитительное мѣсто! безконечный боръ, по которому скользили лучи солнца, перемѣшивая полутоны свѣта и тѣни, широкіе ковры зеленѣющихъ луговъ, искристыя голубыя ленты воды, роскошный садъ, пестрыя клумбы самыхъ разнообразныхъ цвѣтовъ, домъ съ его крышей, трубами, башнями, павильйонами, галереями, широкими террасами, обнесенный баллюстрадой, около которой вились розы и каприфоліи, казался чѣмъ-то сверхъестественнымъ. Все, и домъ, и садъ, а террасы, и зеленые луга, и воды, и старые дубы, к корни, и нихъ, и лѣсъ, освѣщенные золотистыми лучами садящагося солнца, разстилались передъ нами волшебною панорамой.
   Подъѣзжая къ деревнѣ, мы увидѣли маленькую гостинницу, украшенную гербомъ Дедлоковъ; на скамейкѣ, передъ дверью, сидѣлъ молодой человѣкъ и справлялъ удочку; мистеръ Бойтсорнъ раскланялся съ нимъ.
   -- Это сынъ управительницы домомъ, мистеръ Раунсвель, сказалъ онъ намъ: -- онъ страстно влюбленъ въ одну молодую дѣвушку. Эта дѣвушка понравилась и леди Дедлокъ, и она взяла ее къ себѣ въ услуженіе; такая честь очень не по-сердцу молодому человѣку. Однакожъ теперь онъ на ней жениться не можетъ, хотя бъ и розанчикъ былъ на это согласенъ, вотъ потому-то онъ и заходитъ сюда иногда денька на два, чтобъ... удить рыбу. Ха, ха, ха, ха!
   -- Что же они, обручены, мистеръ Бойтсорнъ? спросила Ада.
   -- Не знаю, не знаю, миссъ Клеръ, отвѣчалъ онъ: -- вы ахъ увидите скоро вмѣстѣ и потому сами рѣшите вашъ вопросъ. Такимъ вещамъ надо учиться мнѣ у васъ, а не вамъ у меня.
   -- Пока Ада закраснѣлась, мистеръ Бойтсорнъ ударилъ по своему сѣрому коню, подскакалъ къ двери своего хутора, соскочилъ на ноги, снялъ шляпу и ожидалъ насъ съ распростертыми объятіями.
   Онъ жилъ въ очень-красивомъ домикѣ, впереди котораго разстилался зеленый лужокъ; съ одной стороны былъ разведенъ большой цвѣтникъ и фруктовый садъ, оканчивающійся обильнымъ огородомъ, и все было обнесено надежной стѣной, въ защиту отъ похитителей. Старая липовая аллея сплеталась въ зеленый сводъ; вишневыя деревья и яблони гнулись подъ тяжестью плодовъ. Вѣтви кустарниковъ, крыжовника и смородины пригибались къ землѣ; земляника и клубника краснѣлись вездѣ въ такомъ же изобилія, и персики цѣлыми сотнями спѣли на солнцѣ. Подъ сѣтками и стеклами рамъ блистали свѣжіе огурцы, арбузы и дыни и наполняли грунтъ такъ изобильно, что, кажется, каждый дюймъ земли былъ цѣлымъ погребомъ съ запасомъ на долгое время. Между-тѣмъ пріятный запахъ свѣжей травы и различнаго рода растеній, не говоря ужъ о сосѣднихъ стогахъ душистаго сѣна, обращали весь хуторъ въ роскошный букетъ. За старою кирпичною стѣною царствовала такая тишина и такое спокойствіе, что даже круги перьевъ, разставленные для пуганья птицъ, едва колебались на воздухѣ.
   Хотя донъ вообще не въ такомъ порядкѣ, какъ садъ, но, во всякомъ случаѣ, это былъ настоящій старинный домъ, съ боровами на чердакѣ, съ кухней, выстланной камнемъ, съ каминами изъ расписныхъ изразцовъ и съ большими балками, переложенными черезъ весь потолокъ. Передъ окнами съ одной стороны простирался спорный пунктъ земли; на немъ мистеръ Бейтсорнъ и день и ночь держалъ бдительнаго стража, котораго обязанность состояла единственно въ томъ, чтобъ, въ случаѣ нечаяннаго нападенія, тотчасъ же поднять трезвонъ въ огромный колоколъ, повѣшенный здѣсь для этой цѣли; отвязать огромнаго и злаго бульдога, своего союзника, который сидѣлъ на тяжелой цѣпи въ своей конурѣ, и вообще разить, какъ только можно, смѣлаго непріятеля. Недовольный этими физическими предостереженіями, мистеръ Бойтсорнъ выставилъ и свое имя на нѣсколькихъ деревянныхъ щитахъ, на которыхъ сказано: "Собака кусается. Страшно зла. Лаврентій Бойтсорнъ.-- Мушкетоны заряжены крупной дробью. Берегись. Лаврентій Бойтсорнъ.-- Не ходи здѣсь: попадешь въ волчью яму. Лаврентій Бойтсорнъ.-- Капканы здѣсь стоятъ и денно и нощно. Лаврентій Бойтсорнъ.-- Предостереженіе: всякій, кто осмѣлится безъ дозволенія явиться на сей собственности, будетъ наказанъ силою длани владѣльца, со всевозможною строгостью и подвергнется законному преслѣдованію. Лаврентій Бойтсорнъ". Эти лаконическія, но сильныя надписи, онъ показывалъ намъ изъ окна своей парадной гостиной, заливаясь отчаянными залпами смѣха: ха, ха, ха, ха, ха, ха! а птичка между-тѣмъ безпечно прыгала у него по головѣ и плечамъ.
   -- По моему мнѣнію, это ужасно скучная возня, сказалъ мистеръ Скимполь, съ обыкновенною своею безпечностью: -- если только все это не шутка?
   -- Шутка! ха! возразилъ мистеръ Бойтсорнъ съ невыразимымъ жаромъ: -- нѣтъ, сударь мой, это не шутка! Я готовъ вмѣсто собаки посадить льва, вездѣ подвести подкопы, гдѣ только станетъ нога нечестиваго сэра Фарнеса; я готовъ... ха, ха, ха, ха!.. Нѣтъ, это, сударь, не шутка!
   Мы пріѣхали къ нему въ субботу. Въ воскресенье утромъ пошли мы всѣ въ маленькую церковь, въ паркѣ, по веселой.тропинкѣ, проходящей непосредственно черезъ поле битвы.
   Въ церкви было мало народу: по большей-части земледѣльцы, рабочіе, прислуга джентльменовъ въ околоткѣ. Между ними красовались статные лакеи; въ-особенности понравился мнѣ заштатный -старый кучеръ: въ немъ такъ я отражалась вся знаменитость лордовъ, которыхъ онъ возилъ въ своей каретѣ. Хорошенькія, молоденькія дѣвочки цѣлой гирляндой сидѣли на своихъ мѣстахъ и мистриссъ Раунсвель, управительница замка Чизни-Вольдъ, отличавшаяся прямизною стана и плотностью стараго, но красиваго еще лица. Прелестная дѣвочка, о которой говорилъ мистеръ Бойтсорнъ, стояла рядомъ съ ней. Я бы, кажется, ее тотчасъ узнала по первому взгляду -- такой была она обворожительной красоты; щечки ея пылали, блестящіе глазки то потуплялись внизъ, то подымались кверху, подъ вліяніемъ глазъ молодаго рыбака-аматёра, который, должно-быть, случайно, стоялъ неподалеку отъ нея. Одно лицо и непріятное лицо, хотя и красивое, недоброжелательно слѣдило за хорошенькой дѣвочкой; впрочемъ, оно также недоброжелательно смотрѣло и на всѣхъ: это было лицо француженки.
   Пока колоколъ еще гудѣлъ и знаменитые лорды не являлись, я успѣла оглядѣть церковь. Густыя деревья заслоняли окна и пропускали въ церковь мало воздуха и какой-то зеленоватый свѣтъ, отъ котораго лица окружающихъ казались очень-блѣдными. Небольшой лучъ свѣта, проникающій въ маленькую дверь, освѣщалъ неясно изображенія на стѣнахъ и сторожа, работавшаго прилежно около колокола. Но вотъ толпа зашевелилась по извѣстному направленію, пробѣжалъ почтительный шопотъ, и я догадалась, что является лордъ съ миледи.
   Могу ли я когда-нибудь позабыть, какъ затрепетало мое сердце подъ вліяніемъ брошеннаго на меня взгляда? могу ли я когда-нибудь позабыть выраженіе тѣхъ глазъ, которые впились въ меня и, казалось, готовы были выскочить изъ своихъ орбитъ? Это была минута, одна только минута, но лицо, на которое я взглянула и съ котораго тотчасъ же опустила глаза своя на молитвенникъ, было мнѣ знакомо.
   И странно, предо мной явилась длинная перспектива дней, проведшихъ мною у моей крестной матери, даже и то время, когда, одѣвши, бивало, мою куколку, я становилась на цыпочки, чтобъ посмотрѣться въ зеркало и причесать себѣ, голову. Безспорно, что я никогда не видала леди; безспорно также, что лицо ея было, какъ двѣ капли воды, знакомо мнѣ.
   Легко было догадаться, что церемонный, сѣдовласый подагрикъ-джентльменъ, былъ не кто другой, какъ сэръ Лейстеръ Дедлокъ, а леди -- была леди Дедлокъ. Но почему лицо ея было нѣкоторымъ образомъ похоже на разбитое зеркало, въ обломкахъ котораго являлись мои воспоминанія, и почему я такъ была встревожена, такъ дрожала, встрѣчая нечаянно взглядъ миледи -- въ этомъ я не могу дать отчета.
   Я приписала это непростительной слабости нервъ; но, при всемъ усиліи, не могли превозмочь себя. Проведшее время моей жизни и покойная крестная мать моя не выходили изъ моего воображенія; это заставило меня думать, что, можетъ-быть, миледи Дедлокъ похожа лицомъ на миссъ Барбару. Быть-можетъ, и было какое-нибудь сходство, но выраженія этихъ двухъ лицъ были такъ различны, какъ небо и земля. Эта суровость, которая сверкала въ каждой чертѣ моей крестной матери, подобно бурѣ между горами, была совершенно-далека отъ лица, стоящаго предо мною, такъ-что, еслибъ и было ничтожное сходство между ними, то это сходство не могло бы поразить меня. Къ-тому же, я не запомню ни въ чьемъ лицѣ такого величія и такой гордости которыя были въ лицѣ леди Дедлокъ. и все-таки я, я -- ничтожная Эсѳирь Сомерсонъ, дитя, живущее отдѣльною жизнью, дитя, рожденіе котораго не принесло никому никакой радости -- явилась передъ моими глазами, съ какой-то сверхъестественной силой изъ давно-прошедшаго, и эта фантастическая сила исходила изъ фешонэбльной леди, которую я никогда не видала и которая мнѣ никогда не снилась во снѣ.
   Это обстоятельство бросило меня въ такое волненіе, что я готова была не слушать всѣхъ замѣчаній француженки, которая, сколько я замѣтила, пришла въ церковь для своихъ личныхъ наблюденій. Наконецъ, весьма-медленно я успокоилась и, спустя нѣсколько времени, взглянула на леди Дедлокъ, и взглянула безъ волненія.
   По окончаніи службы, сэръ Лейстеръ очень-осанисто и любезно подалъ свою руку миледи, хотя онъ могъ передвигать ноги только съ помощью толстой палки, и проводилъ ее до двумѣстной кареты, въ которой онѣ пріѣхали.
   Дорогою мистеръ Скимполь замѣтилъ мистеру Бойтсорну, что баронетъ свысока взиралъ на окружающую его толпу.
   -- Онъ таковъ, говорилъ мистеръ Бойтсорнъ.-- И отецъ его и дѣдъ и прадѣдъ въ придачу, всѣ они таковы!
   -- Знаете ли, продолжалъ мистеръ Скимполь, совершенно-неожиданно дли мистера Бойтсорна: -- знаете ли, я очень люблю видѣть людей подобнаго сорта!
   -- Быть не можетъ! завопилъ мистеръ Бойтсорнъ.
   -- Нѣтъ, это такъ, продолжалъ мистеръ Скимполь.-- Видите ли, онъ хочетъ дать почувствовать, что можетъ мнѣ покровительствовать -- очень-радъ! сдѣлай одолженіе!
   -- А я-такъ не радъ, кричалъ мистеръ Бойтсорнъ въ большомъ волненіи.
   -- Не-уже-ли? возразилъ мистеръ Скимполь съ своимъ обычнымъ легкомысліемъ: -- да вѣдь это значитъ самому себѣ досаждать. Какая же въ этомъ надобность? Я совершенно-доволенъ, доволенъ, какъ дитя, всѣмъ, что дѣлается вокругъ меня, и досаждать себѣ ничѣмъ въ мірѣ не стану. Вотъ, напримѣръ: я прихожу сюда, встрѣчаю великолѣпнаго лорда, требующаго высокопочтенія къ своей особѣ. Прекрасно! Вотъ тебѣ, говорю я, великолѣпный лордъ, мое высокопочтеніе -- прими его; если ты мнѣ можешь показать что-нибудь пріятное, я буду очень-счастливъ; если ты хочешь дать что-нибудь пріятное, я буду очень-радъ и возьму. Великолѣпный лордъ, безъ-сомнѣнія, отвѣтитъ мнѣ: "Ты, братъ, славный дѣтина: ни жолчи моей не волнуешь, ни пищеваренія моего не портишь и нечего мнѣ передъ тобой быть ежомъ". И право, для насъ обоихъ это будетъ недурно! Вотъ съ какой точки зрѣнія смотрю я на вещи. Впрочемъ, можетъ-быть, это дѣтскій взглядъ.
   -- Ну, а если на другой день, говорилъ мистеръ Бойтсорнъ:-- вы увидите человѣка, совершенно ему противоположнаго, тогда что?
   -- Какъ что? говорилъ мистеръ Скимлоль съ полною простотою и скромностью: -- и тогда то же самое -- вотъ и все. Я бы, напримѣръ, сказалъ: "достопочтенный мой Бойтсорнъ, ты не хочешь видѣть великолѣпнаго лорда? Очень-хорошо! и я не хочу его видѣть! Я думаю, что мои обязанность состоитъ въ томъ, чтобъ каждому угодить, и думаю, что въ этомъ же состоитъ обязанность каждаго; словомъ, должна быть связь и гармонія, слѣдовательно, если ты не хочешь его знать, и и не хочу его знать. А теперь, дружище, пойдемъ обѣдать."
   -- А еслибъ дружище-то, заревѣлъ мистеръ Бойтсорнъ: -- еслибъ дружище-то сказалъ, что я тебѣ...
   -- Понимаю, понимаю, отвѣчалъ мистеръ Скимлоль: -- конечно, онъ такъ бы и сказалъ.
   -- Что, я тебѣ поднесу такой обѣдъ!... заревѣлъ мистеръ Бойтсорнъ, и къ этому, вѣрно, прибавилъ бы: "Если хочешь говорить, мистеръ Гарольдъ Скимлоль, такъ говори дѣло!"
   -- На это Гарольдъ Скимлоль, какъ вамъ извѣстно, отвѣтитъ, говорилъ онъ самымъ-веселымъ тономъ и съ самой наивной улыбкою: -- что онъ, право, не знаетъ, что значитъ дѣло; о дѣлѣ не имѣетъ ни кали идеи и не знаетъ, кто занимается дѣломъ или чѣмъ занимается дѣло. Если вы занимаетесь дѣломъ и если это вамъ по-сердцу -- прекрасно, поздравляю васъ отъ всей моей души -- вотъ и все. До меня же это не касается, увѣряю васъ, потому-что я настоящее дитя, я дѣло во мнѣ, а я въ дѣлѣ -- никакой нужды не имѣемъ. Такъ видите ли, несравненнѣйшій Бойтсорнъ, не самое ли лучшее идти обѣдать?
   Это вотъ одинъ очеркъ разговора изъ числа многихъ между мистеромъ Бойтсорномъ и мистеромъ Скимполемъ. Я всегда боялась, чтобъ эти разговоры не кончились плачевнымъ взрывомъ со стороны нашего хозяина, въ чемъ не было бы никакого сомнѣнія, еслибъ обстоятельства были другія. Вопервыхъ, мистеръ Бойтсорнъ свято хранилъ обязанности гостепріимнаго хозяина; вовторыхъ, опекунъ мой смѣялся отъ чистаго сердца съ мистеромъ Скимполемъ и надъ мистеромъ Скимполемъ, какъ надъ ребенкомъ, который цѣлый день тѣшится мыльными пузырями. Между-тѣмъ мистеръ Скимполь, не подозрѣвая, какія живыя струны онъ затрогиваетъ и какой можетъ подвергнуться опасности, набрасывалъ карандашомъ ландшафтъ въ паркѣ, которому, конечно, никогда не было суждено быть конченнымъ; или садился за фортепьяно я разъигрывалъ отрывки какихъ-нибудь оперъ, или пѣлъ какія-нибудь пѣсенки, или ложился на спину подъ тѣнь дерева и наблюдалъ за движеніемъ облаковъ; вообще былъ, какъ-нельзя-болѣе, доволенъ самъ-собою.
   -- Предпріятія и усилія, говаривалъ онъ намъ, лежа на спинѣ въ тѣни: -- для меня истинное наслажденіе. Я думаю, что я истинный космополитъ. Я имъ сочувствую глубочайшимъ образомъ. Лежа, хоть напримѣръ здѣсь, я съ почтительнымъ удивленіемъ думаю объ этихъ предпріимчивыхъ умахъ, которые проникаютъ до сѣвернаго полюса, или въ самое сердце тропиковъ. Матеріалисты спрашиваютъ: "Зачѣмъ носитъ нелегкая къ сѣверному полюсу? Какая отъ этого польза?" Не знаю я, есть отъ этого польза или нѣтъ; но по-крайней-мѣрѣ я могу сказать навѣрное, что они, идя можетъ-быть безъ особеннаго умысла, однакожь, по-крайней-мѣрѣ, занимаютъ мои мысли. Возьмемъ хоть, наконецъ, крайность; возьмемъ туземцевъ съ американскихъ плантацій: конечно, они работаютъ сильно; конечно, эта работа имъ неочень по вкусу, и даже, быть-можетъ, ихъ существованіе несовсѣмъ-весело; но они оживляютъ для меня ландшафтъ; они придаютъ мѣстности поэтической колоритъ, и я увѣренъ, что это одна изъ пріятнѣйшихъ цѣлей ихъ существованія. И я очень благодаренъ имъ за это!
   Мнѣ часто приходило въ голову, по поводу его рѣчей: порождаютъ ли въ немъ какую-нибудь мысль мистриссъ Скимполь и дѣти, и съ какой точки зрѣнія представляются они его космополитическому уму?
   Быстро прошла недѣля. Погода стояла прекрасная; дни были теплы я ясны и пріятно было проводить ихъ въ широкомъ паркѣ, любуясь раскидистыми деревьями, пробивающимся лучомъ солнца сквозь густые листья зелени, перебѣгающею тѣнью, между-тѣмъ, какъ птицы цѣли и слышалось въ воздухѣ тихое жужжанье насѣкомыхъ. У насъ въ паркѣ было одно любимое мѣсто; густо было оно покрыто мягкимъ мохомъ и свѣжей зеленой муравой; на немъ лежало нѣсколько срубленныхъ и очищенныхъ отъ коры деревьевъ. Сидѣвшему на этомъ мѣстѣ, сквозь просѣку, открывалась богатая перспектива. Въ эту субботу сидѣли мы съ мистеромъ Жарндисомъ и съ Адой и любовались на яркоосвѣщенный планъ картины. Вдругъ вдалекѣ послышались сильные раскаты грома и крупныя капли дождя зашелестили по листьямъ деревьевъ.
   Всю недѣлю воздухъ былъ наполненъ электричествомъ до удушливости; но гроза разразилась внезапно и съ такою силой, что прежде, чѣмъ мы успѣли достигнуть забора, громъ и сверканіе молніи было постоянное и тяжелыя капли дождя били по листьямъ, какъ свинцовыя пули. Въ такую грозу, сосѣдство съ деревьями опасно, и мы поспѣшили по мшистымъ пригоркамъ въ сторожевую избушку лѣсничаго, находящуюся вблизи. Мы часто любовались мрачной красотою этой избушки, стоящей посреди густой зелени деревьевъ.
   Въ избушкѣ было такъ темно, въ-особенности при небѣ, густо покрытомъ черными облаками, что мы съ трудомъ замѣтили человѣка, который, поклонясь намъ при входѣ, подалъ мнѣ и Адѣ по стулу. Ставни были открыты и мы любовались грозой.
   Картина была величественна: вѣтеръ ревѣлъ, качалъ и гнулъ деревья; дождь лилъ, какъ изъ ведра; раскаты грома сливались одинъ съ другимъ и красновато-яркая молнія рѣзала небо въ разныхъ направленіяхъ.
   -- Однако, не опасно ли сидѣть у открытаго окна?
   -- О нѣтъ, милая Эсѳирь, сказала Ада, спокойно обращаясь ко мнѣ.
   Вопросъ, однакожъ, былъ предложенъ не мной.
   Сердце затрепетало снова во мнѣ. Я никогда не слыхала этого голоса, какъ никогда не видала этого лица. Но голосъ этотъ дѣлалъ на меня странное впечатлѣніе; онъ вызывалъ во мнѣ панораму всей моей прошедшей жизни.
   Леди Дедлокъ прежде насъ искала убѣжища отъ грозы въ сторожевой избушкѣ лѣсничаго.
   Она тихо подошла къ моему стулу и облокотилась на его спинку. Повернувшись назадъ черезъ плечо, я увидѣла ее совершенно рядомъ со мною.
   -- Я испугала васъ? сказала она.
   Нѣтъ, это былъ не испугъ. И чего мнѣ было бояться?
   -- Я думаю, сказала леди Дедлокъ, обращаясь къ моему опекуну: -- что я имѣю удовольствіе говорить съ мистеромъ Жарндисомъ?
   -- Ваше вниманіе дѣлаетъ мнѣ больше чести, чѣмъ я могъ ожидать, миледи, сказалъ опекунъ мой.
   -- Я узнала васъ прошлое воскресенье въ церкви. Мнѣ очень-прискорбно, что какой-то поземельный споръ сэра Лейстера -- вовсе безъ его желанія, я увѣрена -- можетъ нѣкоторымъ образомъ послужить къ недоразумѣніямъ между нами.
   -- Я знаю это обстоятельство, сказалъ, улыбаясь, опекунъ мой: -- и считаю себя совершенно-обязаннымъ не безпокоить васъ моимъ знакомствомъ.
   Она протянула къ нему руку съ какимъ-то непринужденно-холоднымъ видомъ, и говорила съ полнымъ равнодушіемъ; но въ голосѣ ея звучало много пріятности. Въ ней было столько же граціозности, сколько и красоты; но это была холодная красота: при взглядѣ на нее всякій легко замѣтилъ бы, что она имѣетъ сильную власть привлекатъ къ себѣ, если только захочетъ. Лѣсовщикъ подалъ ей стулъ и она сѣла въ дверяхъ между нами.
   -- Пристроили ли вы молодаго человѣка, о которомъ писали сэру Лейстеру и для котораго сэръ Лейстеръ, къ-сожалѣнію своему, не могъ ничего сдѣлать? сказала она, повернувъ головку свою черезъ плечо къ мистеру Жарндису.
   -- Пристроилъ, сказалъ онъ.
   Она, казалось, уважала мистера Жарндиса и хотѣла съ нимъ сблизиться. Въ гордой манерѣ ея было много привлекательнаго.
   -- Я думаю, это ваша воспитанница, миссъ Клеръ?
   Онъ представилъ ей Аду.
   -- Вы утратите часть вашего безкорыстнаго, донкихотскаго характера, сказала леди Дедлокъ мистеру Жарндису, опять черезъ плечо: -- если вы будете воспитывать подъ вашею опекою такихъ красавицъ. Но представьте меня также, сказала она, повернувшись ко мнѣ совершенно: -- и этой молодой леди.
   -- Миссъ Сомерсонъ также моя воспитанница, сказалъ мистеръ Жарндисъ: -- съ тою только разницею, что и за нее не отвѣчаю ни предъ какимъ лордомъ-канцеромъ.
   -- Миссъ Сомерсонъ, лишилась своихъ родителей? сказала миледи.
   -- Да.
   -- Надѣюсь, что она совершенно-счастлива въ своемъ опекунѣ.
   Леди Дедлокъ смотрѣла на меня; я смотрѣла на нее и отвѣчала ей утвердительно. Вдругъ она отвернулась отъ меня поспѣшно, даже съ какимъ-то примѣтнымъ неудовольствіемъ, и опять заговорила съ моимъ опекуномъ.
   -- Много прошло съ-тѣхъ-поръ, когда мы перестали съ вами встрѣчаться, мистеръ Жарндисъ...
   -- Да, много. Для меня и эта недѣля тянулась очень-долго, отвѣчалъ онъ.
   -- Какъ! и вы даже льстите, или, быть-можетъ, думаете, что лесть мнѣ необходима? сказала она съ легкимъ презрѣніемъ.-- Я думаю, я пріобрѣла такое мнѣніе!
   -- Вы пріобрѣли такъ много, леди Дедлокъ, сказалъ опекунъ мой:-- что по-неволѣ должны немного платиться... впрочемъ, не передо мною.
   -- Такъ много! повторила она, тихо смѣясь: -- да!
   Въ ея манерахъ было столько возвышеннаго, столько силы, столько уничтожающаго... и ужъ я не знаю чего. На насъ съ Адой она смотрѣла какъ на дѣтей, такъ-что, тихо смѣясь и глядя на падающій дождь, она не обращала на насъ никакого вниманія и занималась спокойно своими мыслями, какъ-будто была одна.
   -- Я думаю, что, когда мы встрѣчались за границей, вы лучше знали мою сестру, чѣмъ меня, сказала она, взглянувъ на мистера Жарндиса.
   -- Да, мы прежде чаще встрѣчались, отвѣчалъ онъ.
   -- Мы пошли съ ней по разнымъ дорогамъ, сказала леди Дедлокъ:-- и между нами всегда было мало общаго. Хоть это и грустно, но пособить этому нельзя.
   Леди Дедлокъ опять стала глядѣть на дождь. Гроза стихла. Дождь ослабъ; молнія больше не сверкала; раскаты грома слышались только вдалекѣ; солнце начало ужъ золотить мокрые листья и отражаться въ падающихъ капляхъ дождя.
   Пока мы сидѣли молча, маленькій фаэтонъ, запряженный парою лошадей, быстро подъѣзжалъ къ крылечку сторожевой избушки.
   -- Посланный возвращается назадъ, миледи, съ экипажемъ, сказалъ лѣсовщикъ.
   Въ фаэтонѣ сидѣли двѣ женщины. Когда онъ остановился, изъ него вышли: француженка, которую я видѣла въ церкви, а за ней красивая дѣвушка. Въ рукахъ у нихъ было нѣсколько шалей и бурнусовъ, француженка, смѣлая и самонадѣянная; красивая дѣвушка, сконфуженная и робкая.
   -- Что это значитъ? Двѣ! сказала леди Дедлокъ.
   -- Я пока считаюсь вашей горничной, миледи, сказала француженка: посланный требовалъ горничную.
   -- Я думала, что я вамъ понадоблюсь, миледи, сказала хорошенькая дѣвочка.
   -- Ты мнѣ понадобишься, дитя мое, отвѣчала леди Дедлокъ спокойно: -- надѣнь на меня эту шаль.
   Миледи повернулась къ ней и та слегка набросила шаль на ея плечи. Француженка стояла незамѣченною, сверкала изъ угловъ глазъ своихъ и шевелила блѣдными губами.
   -- Мнѣ очень прискорбно, сказала леди Дедлокъ мистеру Жарндису: -- что мы не можемъ возобновить прежняго нашего знакомства. Вы мнѣ позволите прислать сюда экипажъ мой, къ услугамъ вашигь молодыхъ дѣвушекъ. Онъ сейчасъ же сюда вернется.
   Мистеръ Жарндисъ ни за что не хотѣлъ согласиться на это предложеніе. Миледи Дедлокъ снисходительно простилась съ Адой, но не со мной, и, опираясь на руку мистера Жарндиса, сѣла въ фаэтонъ.-- Это былъ красивенькій, низенькій садовый экипажецъ съ верхомъ.
   -- Садись со мной, дитя мое, сказала она хорошенькой дѣвушкѣ: -- ты мнѣ нужна. Пошелъ!
   Фаэтонъ покатился и француженка, держа на рукѣ своей всѣ привезенныя шали, ошеломленная, осталась на своемъ мѣстѣ.
   Я думаю, что для гордости сильное наказаніе -- гордость. Гнѣвъ француженки былъ самый странный, какой мнѣ когда-либо случалось видѣть. Она стояла неподвижно, покамѣстъ фаэтонъ не повернулъ въ боковую аллею и потомъ, безъ малѣйшей перемѣны въ лицѣ, сняла башмаки, оставила ихъ на полу и пошла пѣшкомъ за фаэтономъ, по самымъ мокрымъ мѣстамъ парка.
   -- Это сумасшедшая? спросилъ мой опекунъ.
   -- Нѣтъ, сэръ, отвѣчалъ лѣсовщикъ, который вмѣстѣ съ женой своей слѣдилъ за ней изъ окна: -- нѣтъ, нѣтъ, сударь. Гортензія не безумная: она знаетъ что дѣлаетъ; она, изволите видѣть, очень-высокомѣрна и сердита. Да, сударь, очень-высокомѣрна и сердита; за это и хотятъ смѣнить ее и взять на ея мѣсто другую.-- Вотъ это, сударь, ей несовсѣмъ-то нравится.
   -- Да зачѣмъ же она идетъ безъ башмаковъ по мокрой травѣ? сказалъ опекунъ мой.
   -- А можетъ, ей, сударь, хочется поостынуть немного, сказалъ лѣсовщикъ...
   -- Или она думаетъ, что топчетъ бѣдную розу, сказала жена его.
   Спустя нѣсколько минутъ, мы прошли неподалеку отъ замка. При первомъ взглядѣ на него, онъ намъ показался волшебно-прекраснымъ, а теперь былъ еще прекраснѣе. Свѣжій вѣтеръ несъ пріятную прохладу; птицы громко пѣли; серебристыя капли дождя, какъ брильянты, висѣли на стеклахъ; вся природа какъ-будто ожила снова, и маленькій фаэтонъ, какъ волшебная колесница, серебрился подъ лучами заходящаго солнца; но, несмотря ни эту картину, такъ же хладнокровно, такимъ же медленнымъ шагомъ шла m-lle Гортензія, босоногая, по мокрой травѣ.
   

ГЛАВА XIX.
Впередъ!

   Настали вакаціи. Въ Канцелярской Улицѣ штиль. Славные корабли Lex и Justicia, обшитые мѣдью, связанные желѣзомъ, съ чугунными жерлами, стоятъ въ гавани безъ рей и парусовъ. Летучій голландецъ, котораго экипажъ составляютъ кліенты, просящіе каждаго встрѣчнаго заглянуть въ ихъ бумаги, поставилъ паруса и улетѣлъ, Богъ-вѣсть, куда. Всѣ суды заперты; публичныя конторы томятся сномъ; даже сама Вестминстерская Палата обратилась въ тѣнистую долину, гдѣ бы съ удовольствіемъ готовы были запѣть соловьи и гдѣ теперь можно встрѣтитъ истцовъ болѣе нѣжнаго класса.
   Темилъ, Канцелярская Улица, Палата Сержантовъ и Линкольская Палата, даже и съ полями, включительно, словно гавани во время отлива. Неконченные и нескончаемые процесы сидятъ на мели, облѣнившіеся писаря качаются на стульяхъ и ждутъ судейскаго термина.
   Наружныя двери экспедицій заперты на-глухо и всѣ посланія и письма оставляются въ коморкѣ дворника. Цѣлый сѣнокосъ травы пробился бы между камней мостовой по сторонамъ двора Линкольнской Палаты, еслибъ разнощики писемъ не сидѣли, отъ нечего дѣлать, тутъ, въ тѣни и не занимались, въ раздумьи, грызеньемъ и жеваньемъ травы.
   Во всемъ городѣ одинъ только судья, да и онъ засѣдаетъ въ палатахъ не чаще двухъ разъ въ недѣлю. Еслибъ жители ассизныхъ городовъ могли на него бросить взглядъ въ эту минуту: нѣтъ глубочайшаго парика, нѣтъ красной тоги, нѣтъ бѣлаго мѣха, нѣтъ палатской стражи, не видать бѣлыхъ палочекъ! Сидитъ только чисто-выбритый джентльменъ въ бѣлыхъ панталонахъ и въ бѣлой шляпѣ; судейская физіономія его загорѣла поматросски; загорѣлъ и кончикъ судейскаго носа и судейскій вкусъ направляетъ ноги преимущественно въ лавки за устрицами или за стаканомъ инбирнаго пива со льдомъ. Адвокаты Англіи разсѣялись по всему лицу земному. Какъ можетъ Англія обойдтись безъ своихъ адвокатовъ впродолженіе четырехъ длинныхъ лѣтнихъ мѣсяцевъ, безъ этого, оправданнаго давностью вѣковъ, убѣжища при несчастій и единственнаго законнаго тріумфа въ счастіи?-- этотъ вопросъ до насъ не касается. Мы только можемъ увѣрить, что Альбіонъ теперь совершенно свободенъ отъ меча и щита, и что этотъ ученый мужъ, страдающій сильною раздражительностью(нервовъ, при видѣ своего кліента, подъ вліяніемъ противной партіи, теперь значительно поправляется, дыша нагорнымъ воздухомъ Швейцаріи. И этотъ знаменитый мужъ, который занимается дѣлами уничтоженія и разитъ всѣхъ опонентовъ своихъ грознымъ сарказмомъ, веселъ, какъ птичка, невиненъ какъ бабочка, и купается въ ваннахъ франціи. И тотъ ученый мужъ, который слезно плачетъ при всякомъ патетическомъ обстоятельствѣ, не пролилъ ни одной слезинки впродолженіе двухъ недѣль. И этотъ очень-ученый мужъ, который остудилъ жаръ своего кипучаго темперамента въ потокахъ и фонтанахъ юриспруденціи, съ тѣмъ намѣреніемъ, чтобъ, во время судейскаго термина, явить великую развитость въ судейскихъ крючкахъ, недоступныхъ уму непосвященныхъ и очень-мало доступныхъ уму посвященныхъ, бродить теперь съ характеристическимъ наслажденіемъ по засухѣ и пыли окрестъ Константинополя. Другіе разбросанные осколки этого великаго палладіума находятся на каналахъ Венеціи, у истоковъ Нила, въ купальняхъ Германіи и далеко на песчаныхъ берегахъ всей Англіи. Едва можно съискать только одного адвоката въ опустѣлой Канцелярской Улицѣ. И если этотъ единственный членъ правосудія, проходя по пустынной области Оберканцеляріи, сойдется случайно съ докучливымъ просителемъ, неспособнымъ оставить мѣсто страха и надежды, то они оба испугаются другъ друга и оба бросятся въ разные закоулки.
   Такого жаркаго лѣта давно не запомнятъ. Всѣ молодые писцы влюблены до безумія и, сообразно съ различными степенями своего соціальнаго значенія, отправляются, для свиданія съ предметомъ своей страсти, или въ Маргетъ, или въ Рамсгетъ, или въ Гревзендъ. Всѣ писцы среднихъ лѣтъ -- женатые люди; они скучаютъ и находятъ, что ихъ семейства слишкомъ-велики. Покинутыя хозяевами собаки, бродятъ но пустымъ дворамъ судовъ, томятся жаждою, ищутъ воды, преимущественно во всѣхъ сухихъ мѣстахъ коротко дышатъ и высовываютъ языкъ. Собаки слѣпыхъ приводятъ своихъ хозяевъ къ фонтанахъ, или къ ушатамъ съ водой. Лавка, окна которой прикрыты маркизами, троттуаръ политъ водой и сквозь стекла видны сосуды съ золотыми и серебряными рыбками -- считается эдемомъ. Темплъ такъ раскаленъ, что служитъ для Береговой и флотской Улицъ, какъ-бы утюжною плиткой, я утюжитъ ихъ всю ночь.
   Но въ палатахъ Темпла есть еще конторы, въ которыхъ можно прохладиться, если стоитъ искать прохлады, искупая ее такою невыносимою скукой; но въ маленькихъ переулкахъ, непосредственно за этими уединенными мѣстами, совершенная духота.
   Въ палатахъ мистера Крука такъ жарко, что жители выворотили домы наизнанку: вынесли столы и стулья на улицы и сидятъ на троттуарахъ. Мастеръ Крукъ также на улицѣ; рядомъ съ намъ кошка, которой съ нимъ никогда нежарко!
   Гостинница Солнечнаго Герба закрыла навремя свои гармоническія митинги и маленькій Свильсъ ангажированъ на Пасторальные Сады, по ту сторону Темзы, гдѣ онъ разъигрываетъ роль угнетенной невинности, поетъ комическія пѣсенки самаго дѣвственнаго содержанія и такимъ голосомъ, который не можетъ оскорбить наинѣжнѣйшаго слуха.
   На всемъ юридическомъ сословіи лежитъ, какъ тяжелое облако, ржавчина и паутина бездѣйствія и праздности длинныхъ вакацій.
   Мистеръ Снегсби, поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей, на Стряпномъ Подворьѣ, въ Канцелярской Улицѣ, покоряется общему вліянію сонливости не только въ душѣ своей, какъ симпатичный и созерцательный человѣкъ, но и тѣлесно, то-есть въ дѣлахъ своихъ, какъ поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей. Въ эти длинныя вакаціи ему больше свободы баловать себя прогулками къ гостинницѣ Скобы и на Плющильный Дворъ, чѣмъ въ другое время года, и онъ говоритъ своимъ двумъ подмастерьямъ: "славная вещь, ребята, воображать себя въ такую жару на какомъ-нибудь островѣ; кругомъ вода, море бушуетъ, вѣтромъ подуваетъ и листья трепещутъ".
   Крикса страшно суетится въ парадной гостиной въ этотъ день, одинъ изъ дней данныхъ вакацій. Мистеръ и мистриссъ Снегсби имѣютъ въ предметѣ задать пирушку и принимать гостей. Ожидаемая компанія болѣе-избранная, чѣмъ многочисленная; она состоитъ только изъ мистера и мистриссъ Чедбандъ и больше не изъ кого. Хотя мистеръ Чедбандъ говоритъ о себѣ и письменно и изустно, что онъ не что иное, какъ корабль, такъ-что иногда посторонніе принимаютъ его за господина, знакомаго съ мореплаваніемъ, однакожъ онъ, ни больше ни меньше, вамъ членъ Клуба Умѣренности и неистощимый ораторъ. Какъ всѣ великіе люди, такъ и мистеръ Чедбандъ не принадлежитъ ни къ канавой особенной профессіи и имѣетъ враговъ. Враги его утверждаютъ, что онъ о самомъ замѣчательномъ изъ всѣхъ предметовъ не можетъ ничего сказать замѣчательнаго, хотя будетъ говорить очень-много и очень-долго, и что положительныя блага міра сего дѣйствуютъ силъ но на порывы его совѣсти. Впрочемъ, онъ имѣетъ и своихъ послѣдователей, въ числѣ которыхъ яркою звѣздою горитъ мистриссъ Снегсби. Она недавно записалась въ число пассажировъ корабля Чедбандъ, имѣющихъ поползновеніе дешево и пріятно доѣхать до Эмпирей.
   -- Жена моя, говоритъ мистеръ Снегсби чижамъ, прыгающимъ по двору гостинницы Скобы (и то тогда, когда воображеніе его ужь смягчилось сладостными представленіями ручейковъ и зеленыхъ рощицъ): -- жена моя любитъ крѣпко держаться своихъ правилъ!
   Вотъ потому-то Крикса, гордясь., что по-крайней-мѣрѣ временно будетъ прислуживать семейству Чедбандъ -- про старшаго члена котораго она знаетъ навѣрное, что онѣ способенъ горланить, не переставая по-крайней-мѣрѣ битыхъ четыре часа съ ряду о какомъ угодно предметѣ -- суетится и хлопочетъ за приготовленіемъ чая въ маленькой парадной гостиной. Гостиная блеститъ и горитъ (папильйотки и фартукъ сняты), портреты мистера и мистриссъ Снегсби протерты мокрой тряпкой; лучшій чайный сервизъ поставленъ на столъ и около него сгрупирована вкусная, манящая носъ закуска: мягкій душистый хлѣбъ, янтарнаго цвѣта сливочное масло, тоненькіе ломтики ветчинки, копченые и вареные языки, колбасы и сосиски и, въ-заключеніе, нѣжные анчоусы въ петрушкѣ. Нечего говорить, что свѣжія яйца, свареныя въсмятку, лежатъ тоже, какъ обыкновенная принадлежность всѣхъ закусокъ, на столѣ, въ салфеткѣ, и рядомъ съ ними стоятъ поджаренные въ маслѣ тосты. Чедбандъ, изволите видѣть, очень-вмѣстительный корабль и съ такими земными орудіями, какъ вилка и ножикъ, управляется замѣчательно-искусно.
   Мистеръ Снегсби, въ лучшемъ сюртукѣ своемъ, посматриваетъ на заманчивую закуску и облизывается, ходятъ нерѣшительнымъ шагомъ взадъ и впередъ, прокашливаетъ въ кулакъ свой почтительный кашель и наконецъ не удерживается и говоритъ:
   -- Къ которому часу, душа моя, ожидаешь ты достопочтенныхъ мистера и мистриссъ Чедбандъ?
   -- Въ шесть, сухо отвѣчаетъ мистриссъ Снегсби.
   Мистеръ Снегсби жмется и самымъ нѣжнымъ голоскомъ и какъ-бы случайно рѣшается сказать, что ужъ седьмаго десять.
   -- Вамъ, можетъ-быть, хотѣлось бы начать и безъ нихъ? говоритъ мистриссъ Снегсби довольно-строго и поправляетъ чайникъ.
   Очень-похоже на то, что мистеръ Снегсби далеко непрочь приступить къ копченому языку, не дожидаясь достопочтенной компаніи; но замѣчаніе мистриссъ Снегсби его тотчасъ отрезвляетъ: онъ прокашливается почтительно и почтительно говоритъ:
   -- Нѣтъ душа моя, я только посмотрѣлъ на часы.
   -- Что значитъ часъ въ сравненіи съ вѣчностью? говоритъ мистриссъ Снегсби.
   -- Совершенно-справедливо, душа моя, говоритъ мистеръ Снегсби: -- но я только хочу сказать, что, быть-можетъ, относительно закуски... Конечно, ты права, душа моя, часъ передъ вѣчностью -- ничто... что, относительно закуски, позволительно обращать на время больше вниманія. И если часъ для чая насталъ, то нехудо и приступить.
   -- Приступить! повторила мистриссъ Снегсби съ значительною строгостью: -- приступить!.. какъ-будто мистриссъ Чедбандъ, ни больше ни меньше, какъ тараканъ!
   -- Нѣтъ, вовсе не тараканъ, душа моя: -- спѣшитъ отвѣчать мистеръ Снегсби.
   Въ это время Криса, караулившая изъ окна спальни, лептъ сломя голову по ступенямъ лѣстницы и врывается, въ сильномъ волненьи (какъ бы ручное привидѣніе), въ парадную гостиную и восклицаетъ съ неистовствомъ:
   -- Мистеръ и мистриссъ... какъ-бишь ихъ? показались на дворѣ!
   Вскорѣ за этимъ слышится звонъ колокольчика. Мистриссъ Снегсби, спѣшитъ внушить Крисѣ, какъ слѣдуетъ доложить о гостяхъ и толкуетъ ей, что неисполненіе какихъ-либо приличій повлечетъ за собою немедленное отправленіе ея особы въ благотворительный пріютъ. Нервная система Крисы, подъ вліяніемъ воспоминанія о благотворительномъ убѣжищѣ, приходитъ въ разстройство: она путается, заговаривается и докладываетъ: -- мистриссъ и мистеръ, мистриссъ, мистриссъ... какъ-бишь ихъ?.. ахъ ты, Господи!.. Чизбинчи, Чиз... Чиз... что ли?.. и удаляется съ отягченною совѣстью.
   Мистеръ Чедбандъ крупный, желтаго цвѣта джентльменъ, съ жирной улыбкою и имѣющій вообще, такъ-сказать, много масла въ своей системѣ.
   Мистриссъ Чедбандъ мрачная, сурово-взирающая, молчаливая женщина.
   Мистеръ Чедбандъ двигается тяжело, медленно и вообще нельзя сказалъ, чтобъ онъ не былъ похожъ на медвѣдя, который выучился ходитъ на заднихъ лапахъ. Онъ нѣкоторымъ образомъ затрудняется удобнымъ размѣщеніемъ рукъ, какъ-будто онѣ были не на мѣстѣ; съ головы часто потѣетъ и никогда не начинаетъ говорить не поднявъ прежде вверхъ свою широкую лапу -- знакъ, что онъ хочетъ наставлять своихъ слушателей.
   -- Други мои! говоритъ мистеръ Чедбандъ: -- тишина дому сему и да здравствуетъ хозяинъ его, да благоденствуетъ хозяйка его и вся челядь ихъ въ мужскомъ и женскомъ поколѣнія. Други мои! зачѣмъ я желаю тишины и спокойствія? Что такое тишина? Драка это? Нѣтъ это не драка. Брань это, или нѣтъ? Нѣтъ это не брань. Что жъ это такое? Это дивное, сладостное, спокойное, ласкающее чувство? О, безъ-сомнѣнія!.. Вотъ потому-то, други и братья мои, желаю я тишины и мира между вами.
   Мистриссъ Снегсби съ первыхъ уже словъ начала таять; теперь Снегсби, замѣтивъ масляность глазъ ея, думаетъ позволительнымъ, вообще говоря,-- сказать, баста! и говорить.
   Смѣлость города беретъ и баста, прошло благополучно.
   -- Теперь, други мои, продолжаетъ мистеръ Чедбандъ: благо я сталъ уже на ту дорогу...
   Въ эту минуту внезапно является Крикса. Мистриссъ Снегсби, гробовымъ басомъ и не сводя замаслимся глазъ съ жирнаго лица мистера Чедбанда, кричитъ совершенно-ясно:
   -- Прочь!
   -- Теперь, други мои, говоритъ несмутимый мистеръ Чедбандъ:-- благо я сталъ уже на эту дорогу...
   Крикса все-таки шумитъ и ворчитъ смущеннымъ голосомъ: -- Тысяча семьсотъ-восьмьдесять-второй нумеръ...
   Гробовый басъ восклицаетъ громче и торжественнѣе прежняго:
   -- П-р-о-чь!
   -- Теперь, други моя, говоритъ мистеръ Чедбандъ: -- мы будемъ въ духѣ умѣренности тишины и спокойствія...
   Крикса не умолкаетъ и шепчетъ дрожащимъ голосомъ: -- тысяча семьсотъ-восемьдесятъ-второй нумеръ...
   Мистеръ Чедбандъ останавливается съ покорностью человѣка, сильно-обстрѣленнаго преслѣдователями, спускаетъ медленно въ галстухъ складки своего подбородка, улыбается задумчиво, но все-таки жирной улыбкою, и говорятъ: -- послушаемъ эту дѣвственницу. Что скажешь ты вамъ дѣвственница?
   -- Тысяча семьсотъ-восемьдесятъ-второй нумеръ, сэръ. Онъ хочетъ знать за что ему дали шиллингъ, говоритъ Крикса, едва переводя духъ.
   -- За что? возражаетъ мистриссъ Чедбандъ: -- За ѣзду -- это очень-просто.
   Крюса отвѣчаетъ, что тысяча семьсотъ-восемьдесятъ-второй нумеръ требуетъ за ѣзду шиллингъ и восемь пенсовъ, въ противномъ случаѣ, грозитъ полисменомъ.
   Вслѣдствіе подобнаго доноса, мистриссъ Снегсби и мистриссъ Чедбандъ готовы разразиться страшнымъ приливомъ негодованія, но поднятіе руки мистера Чедбанда усмиряетъ бурю.
   -- Други мои! говоритъ онъ: -- я помню, что я вчера не исполнилъ своего долга. Совершенно-справедливо быть за это наказаннымъ сегодня. Я не долженъ роптать Рахиль, заплати восемь пенсовъ!
   Пока мистриссъ Снегсби тяжело переводитъ духъ и значительно смотритъ на мистера Снегсби, какъ-будто говоритъ: "Учись!" и пока мистеръ Чедбандъ сіяетъ благочестіемъ и масломъ, мистриссъ Чедбандъ выплачивалъ восемь пенсовъ.
   Такова привычка мистера Чедбанда: онъ съ умысломъ остается должнымъ, будто по ошибкѣ, и сводить публично итоги и счеты, чтобъ выказать свою справедливость.
   -- Други мои! говоритъ мистеръ Чедбандъ: -- восемь пенсовъ небольшая важность; могло быть хуже, могло быть цѣлый шиллингъ и четыре пенса; могло бы даже быть полкроны. Такъ будемъ же радоваться, будемъ же веселиться, други мои!
   Съ этимъ замѣчаніемъ, навлеченнымъ, должно-быть, изъ какой-нибудь народной пѣсни, мистеръ Чедбандъ быстро подошелъ къ столу, и прежде чѣмъ взялся за стулъ, указательно поднялъ руку кверху:
   -- Други мои! говоритъ онъ: -- что сіе распростертое предъ нами? Закуска. Нуждаемся ли вы въ закускѣ, други мои? Да, мы нуждаемся. А почему мы нуждаемся въ закускѣ, други мои? Потому мы нуждаемся, что мы смертны, что мы не изъ воздуха. Можемъ ли мы летать, други мои? мы не можемъ. Почему мы не можемъ летать, други мои?
   Мистеръ Снегсби, ободренный благополучнымъ пропускомъ баста, рѣшается сказать хотя самымъ нѣжнымъ голосомъ, но очень-внятно: -- нѣтъ крыльевъ?
   Мистриссъ Снегсби говоритъ: гм!.. и морщитъ лобъ; мистеръ Снегсби мгновенно упадаетъ духомъ.
   -- Такъ я говорю, други моя, продолжаетъ мистеръ Чедбандъ, не обращая ея малѣйшаго вниманія на глупое замѣчаніе мистера Снегсби: -- почему мы не можемъ летать? Не потому ля, что мы созданы ходятъ? конечно потому. Могли ли бы мы, други мои, ходятъ безъ силъ? конечно нѣтъ. Что бы сталось съ нами безъ силъ, други мои? ноги бъ наши подкосились, колѣни бъ наши согнулись, пятки бы вывернулись и мы бы упали на землю. Гдѣ же, смотря съ физической точки зрѣнія, источникъ, у котораго мы можемъ почерпать силы для нашихъ членовъ? Не состоитъ ли онъ, говоритъ мистеръ Чедбандъ, смотря на столъ: -- изъ хлѣба различной формы, изъ масла, добываемаго изъ молока, доимаго отъ коровъ, изъ яицъ, снесенныхъ птицами, изъ ветчины, изъ языковъ, изъ сосисекъ и изъ другихъ подобныхъ вещей? Дѣйствительно такъ. Такъ сядемъ за столъ и займемся этимъ произведеніемъ природы!
   Преслѣдователи почтеннаго мистера Чедбанда нахально утверждаютъ, что онъ обладаетъ особеннымъ даромъ пустословія; легко понять, что это клевета -- гнусная клевета, выражающая ихъ настойчивый и упрямый характеръ; всякому извѣстно, что ораторскій слогъ мистера Чедбанда достоинъ удивленія и слушается съ жадностью. Мистеръ Чедбандъ, между-прочимъ, замолкъ, присѣлъ къ столу мистриссъ Снегсби и энергически налегъ на съѣстное. Превращеніе всякаго рода пищи въ масло, такъ нераздѣльно съ корпораціей вмѣстительнаго корабля, что, начиная пить или ѣсть, онъ становятся похожъ на обширную маслобойню. Въ этотъ періодъ препровожденія времени, Крикса, еще ошеломленная своими предварительными погрѣнностями, не оставила ни одного изъ своихъ дѣйствительныхъ средствъ, чтобъ надѣлать глупостей. Мы упомянемъ только о двухъ ея выходкахъ; вопервыхъ, она прогремѣла по лысинѣ достопочтеннаго мистера Чедбанда тарелками военный маршъ, вовторыхъ, увѣнчала его голову ломтиками хлѣба, намазанными яичнымъ желткомъ. Такъ въ этотъ-то періодъ препровожденія времени Крккса шепчетъ на ухо мистеру Снегсби, что его кто-то спрашиваетъ.
   -- Внизу -- отъ слова не станется -- что-то случилось, говоритъ мистеръ Снегсби.-- Я надѣюсь, что честная компанія позволитъ мнѣ удаляться на полминутки.
   Мистеръ Снегсби спускается и находитъ двухъ подмастерьевъ, созерцающихъ полицейскаго констэбля, который держитъ за руку ободраннаго мальчишку.
   -- Съ нами крестная сила! говоритъ мистеръ Снегсби: -- что случилось?
   -- Вотъ мальчикъ, говоритъ констебль: -- сколько ему ни говорю, чтобъ онъ шелъ, а онъ все не йдетъ.
   -- Какъ я не йду, сэръ, говоритъ мальчикъ, утирая грязнымъ рукавомъ грязныя слёзы: -- я и такъ хожу, всю жизнь хожу съ-тѣхъ-поръ, какъ родился. Куда же мнѣ еще идти? я право не знаю куда мнѣ идти.
   -- Онъ все-таки не йдетъ, говоритъ констебль, спокойно поворачивая голову въ своемъ кожаномъ ошейникѣ: -- что ему ни говори, а онъ все свое. Настойчивъ какъ лошакъ, потому я и долженъ его взять подъ стражу.
   -- Ахъ, Боже мой! куда же мнѣ еще идти? кричитъ мальчикъ, теребя, съ отчаянія, свои волосы.
   -- Ты такъ не кричи, а не то я съ тобой скоро расправлюсь, говорятъ констебль, заключая слово выразительнымъ тумакомъ. Мое дѣло сказать тебѣ, чтобъ ты шелъ.
   -- Да куда же? вопитъ мальчикъ.
   -- Гм! констебль, понимаете, говоритъ мистеръ Снегсби задумчиво я съ робкимъ и сомнительнымъ кашлемъ въ кулакъ: -- въ-самомъ-дѣлѣ вѣдь это вопросъ: куда же?
   -- Я этого не знаю, возражаетъ констебль:-- мое дѣло сказать ему только, чтобъ онъ шелъ. Мистеръ Снегсби смолкъ и на такой аргументъ только прокашлялся раза два своимъ сомнительнымъ кашлемъ.
   -- Да, Джо, ты долженъ идти передъ, передъ, передъ и передъ! Въ этомъ словѣ все твое глубоко-философское начало. Пошелъ же Джо, пошелъ!
   Между-тѣмъ мистеръ и мистриссъ Чедбандъ и мистриссъ Снегсби, любопытство которыхъ возбуждено было крикомъ, явились на лѣстницъ. Крикса стояла позади ихъ и такимъ образомъ весь домъ былъ въ сборѣ.
   -- Дѣло, сударь, въ томъ, говоритъ констебль, обращаясь къ мистеру Снегсби: -- этотъ мальчикъ увѣряетъ, что вы его знаете.
   -- Мистриссъ Снегсби кричитъ сверху: -- нѣтъ, нѣтъ, онъ его не знаетъ!
   -- Милая моя, говоритъ мистеръ Снегсби, взирая на лѣстницу: -- милая моя, позволь немного, прошу, имѣй минуту терпѣнья. Я нѣсколько знаю этого мальчика и знаю съ хорошей стороны, констебль; и тутъ же поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей разсказалъ все, что зналъ о Джо, выпустивъ обстоятельство о полкронѣ.
   -- Хорошо, говоритъ констебль: -- какъ кажется, онъ правъ. Когда я его взялъ подъ стражу въ Гольнборской Улицѣ, онъ сказалъ мнѣ, что вы его знаете. Тутъ также молодой человѣкъ, стоящій въ толпѣ, подтвердилъ, что вы его знаете и что вы честный торговецъ, и что если я пойду къ вамъ за разспросами, такъ и онъ пріѣдетъ. Да вотъ его еще не видать, должно быть, не очень-крѣпко держитъ свое слово... Ахъ вотъ я онъ! легокъ на поминѣ!-- Входитъ мистеръ Гуппи, кланяется мистеру Снегсби и съ извѣстнымъ поднятіемъ ноги, свойственнымъ клеркамъ, прикладывается пальцами къ шляпѣ въ честь дамъ, стоящихъ на лѣстницѣ.
   -- Только-что я выходилъ изъ конторы, я увидѣлъ этихъ людей, говоритъ мистеръ Гуппи поставщику канцелярскихъ принадлежностей: -- и такъ-какъ я услышалъ ваше имя, то и подумалъ, что не худо вмѣшаться.
   -- Это очень-хорошо съ вашей стороны сэръ, говоритъ мистеръ Снегсби: -- и я вамъ очень обязанъ.
   И мистеръ Снегсби опять начинаетъ разсказывать все, что знаетъ о Джо; и опять-таки о полкронѣ проходитъ молчаніемъ.
   -- А, такъ я знаю, гдѣ ты живешь, говоритъ констэбль мальчишкѣ:-- ты живешь тамъ, въ Улицѣ Одинокаго Тома. Славная, чистая улица, нечего-сказать!
   -- Я не могу думать о болѣе-приличномъ мѣстѣ, сэръ, отвѣчалъ Джо: -- куда мнѣ!
   -- Ты нищій, что ли? говоритъ констебль.
   -- Да, отвѣчалъ Джо.
   -- Ну, такъ посудите же сами, говоритъ констабль, обращаясь къ честной компаніи: -- такъ посудите же сами, что это за негодяй; я собственными своими руками вытрясъ изъ него вотъ эти двѣ полукроны!
   -- Это сдача съ соверина, мистеръ Снегсби, говорятъ Джо: -- да-съ, съ соверина, который тѣ дала одна дама; она была подъ вуалью; я, говорятъ, дѣвка, служанка, пришла ко мнѣ, гдѣ я улицу чищу и говоритъ: покажи, говоритъ, вотъ этотъ... вашъ-то домъ, покажи, говоритъ, гдѣ жилъ тотъ-то, которому вы бумаги давали списывать; покажи еще, говоритъ, и погостъ, гдѣ онъ лежитъ. Ты, говорятъ, тотъ, о которомъ газета, что ли, была. Тотъ, говорю я; ты можешь, говоритъ, показалъ эти мѣста; могу, говорю я, и показалъ; она дала мнѣ соверинъ, да и была такова! А отъ соверина осталось у меня очень-немного, продолжаетъ Джо, обливаясь слезами:-- я долженъ былъ заплатить въ своей улицѣ пять шиллинговъ за промѣнъ, да мальчикъ какой-то утянулъ у меня пять шиллинговъ, а другой девять пенсовъ, да и хозяинъ руку тоже приложилъ, такъ-что мнѣ осталось немного!
   -- Стараго воробья на мякинѣ не надуешь, братъ, говоритъ констебль, смотря на него съ отвращеніемъ:-- вишь выдумалъ какія басни!
   -- Я не выдумалъ сэръ, отвѣчаетъ Джо: -- это вѣрно, совершенно-вѣрно.
   -- Видите, каковъ гусь! говоритъ констебль пріятному обществу:-- сегодня я ему пожалуй опущу, если вы за него поручитесь, мистеръ Снегсби.
   -- Нѣтъ! закричала мистриссъ Снегсби съ лѣстницы: -- онъ не поручится!
   -- Душа моя! несмѣло сказалъ мистеръ Снегсбы и еще робче прибавилъ: -- я увѣренъ, констабль, что онъ теперь пойдетъ въ свое мѣсто. Ступай, Джо, ступай!
   -- Я пойду сэръ, пойду, говоритъ несчастный Джо.
   -- Ну такъ и убирайся, замѣчаетъ констебль: -- ты теперь знаешь, чего отъ тебя требуютъ. Убирайся. Вотъ твои деньги и помни, что другой разъ такъ легко не отдѣлаешься.
   Окончивъ эту прощальную сентенцію, констэбль, какъ это обыкновенно водится, указываетъ бѣдному мальчишкѣ путь по направленію заходящаго солнца, желаетъ добраго дня честной компаніи и отправляется бродить по тѣнистой сторонѣ Стряпнаго Подворья, снявъ свой кованный шеломъ, для большей вентиляціи.
   Между-тѣмъ невѣроятная исторія касательно Джо, леди и соверина возбуждаетъ до нѣкоторой степени любопытство всего общества.
   Мистеръ Гуппи, одаренный отъ природы, такъ-сказать, слѣдственнымъ умомъ, въ обстоятельствахъ очевидной явности, и притомъ утомленный бездѣйствіемъ во время безконечныхъ вакацій, по всѣмъ правиламъ искусства приступаетъ къ допросу; дамы изумлены ловкостью его ума и любопытство ихъ достигаетъ такого развитіи, что мистриссъ Снегсби очень-ласково приглашаетъ оратора наверхъ выкушать чашку чаю и заранѣе извиняется за нѣкотораго рода опустошеніе, произведенное за чайнымъ столомъ.
   Мистеръ Гуппи принимаетъ предложеніе. Джо вытребованъ наверхъ и ставится у дверей. Мистеръ Гуппи начинаетъ снова допросъ то такъ, то сякъ, то иначе, и такъ прижимаетъ бѣднаго мальчика, какъ масленики жмутъ кусочекъ масла, растягиваетъ и разсучиваетъ его по всѣмъ направленіямъ.
   Допросъ вообще идетъ совершенно-нормально, какъ въ отношеніи безуспѣшности, такъ и въ отношенія продолжительности, однакожъ мистеръ Гуппи сознаетъ свой талантъ въ слѣдственныхъ дѣлахъ, а мистриссъ Снегсбы не только видитъ въ немъ удовлетвореніе своего инквизитивнаго расположенія, но думаетъ даже, что подобная вещь можетъ нѣкоторымъ образомъ возвысить ея мужа въ глазахъ поставщиковъ канцелярскихъ принадлежностей.
   Между тѣмъ, при изобиліи столькихъ тонкостей, корабль Чедбандъ, замаслился окончательно и сидитъ у моря и ждетъ погоды.
   -- Одно изъ двухъ, говоритъ мистеръ Гуппи:-- или этотъ мальчишка вретъ, тогда исторія его вздоръ; или онъ говоритъ правду, тогда это такой случай, который никогда не встрѣчался мнѣ во всю мою службу въ конторѣ мистеровъ Кенджа и Корбая.
   Мистриссъ Чедбандъ шепчетъ что-то на ухо мистриссъ Снегсби.
   -- Чего вамъ не пріѣдетъ въ голову! восклицаетъ мистриссъ Снегсби: -- быть не можетъ!
   -- Я васъ увѣряю, возражаетъ мистриссъ Чедбандъ.
   -- Мистриссъ Снегсбы, убѣдясь въ непреложности факта, съ торжествующимъ видомъ доводитъ до свѣдѣнія мистера Гуппи, вопервыхъ, что мистриссъ Чедбандъ законная жена достопочтеннаго мистера Чедбанда, а вовторыхъ, что она, какъ нельзя лучше знаетъ контору господъ Кенджа и Корбая.
   -- Ей-Богу! говорятъ мистеръ Гуппи.
   -- Прежде моего перваго замужства... говоритъ мистриссъ Чедбандъ.
   -- Вы принадлежали къ какой-нибудь партіи? сударыня, говоритъ мистеръ Гуппи, перенося свой слѣдственный умъ на новую почву.
   -- Нѣтъ.
   -- Вы не имѣли никакого дѣла, сударыни?
   Мистриссъ Чедбандъ мотаетъ годовой.
   -- Быть-можетъ, сударыня, вы были знакомы съ кѣмъ-нибудь, имѣвшимъ какое-нибудь дѣло? говоритъ мастеръ Гуппи, которому очень нравится разговоръ въ формѣ допроса.
   -- Нѣтъ, несовсѣмъ угадали, говоритъ мистриссъ Чедбандъ, приправляя эту шутку кисленькой улыбкой.
   -- Несовсѣмъ угадалъ! повторяетъ мистеръ Гуппи: -- очень-хорошо. Слѣдовательно, сударыня, можетъ-быть, какая-нибудь особа изъ вашихъ знакомыхъ имѣла дѣла (мы теперь не войдемъ въ сущность этихъ дѣлъ) съ самою конторою мистеровъ Кенджа и Корбая. Изволите ли видѣть! Что жъ эта особа, мужчина ни женщина?
   -- Ни то, ни другое, говоритъ мистриссъ Чедбандъ съ тою же приправою.
   -- Ни то, ни другое! А, слѣдовательно, это было дитя? говорить мистеръ Гуппи, бросая на удивленную мистриссъ Снегсби одинъ изъ тѣхъ адвокатскихъ взоровъ, которыми обыкновенно потчуютъ британскихъ присяжныхъ.-- Теперь, сударыня, можетъ-быть, вы скажете нашъ, что это былъ за ребенокъ?
   -- Наконецъ, вы попали, сэръ, говоритъ мистриссъ Чедбандъ, опять кисло улыбаясь.-- Изволите видѣть въ чемъ дѣло: это было, судя по вашей наружности, до вашего поступленія въ контору. У меня была на воспитаніи дѣвочка, по имени Эсѳирь Сомерсонъ, а потомъ я ее передала господамъ Кенджу и Корбаю.
   -- Миссъ Сомерсонъ, сударыня! вскрикиваетъ мистеръ Гуппи въ волненіи.
   -- Я зову ее просто Эсѳирь Сомерсонъ, говоритъ мистриссъ Чедбандъ сурово.-- Въ мое, сударь, время никакихъ миссъ къ ней не прибавляли. Просто, Эсѳирь. Бывало, скажешь: Эсѳирь, поди туда! Эсѳирь подай платокъ! Вотъ и все.
   -- Милостивая государыня, говоритъ мистеръ Гуппи, ходя изъ угла въ уголъ по маленькой комнатѣ: -- милостивая государыня, то скромное и ничтожное существо, которое имѣетъ честь сію минуту говорить съ вами, принималъ эту молодую леди, когда она первый разъ прибыла въ Лондонъ изъ мѣста, въ которомъ воспитывалась. Позвольте же мнѣ, милостивая государыня, пожать вамъ руку.
   Мистеръ Чедбандъ, находя, наконецъ, совершенно-приличнымъ выкинуть свой обычный артикулъ, подымается съ-мѣста; голова его, покрытая испариной, отирается носовымъ платкомъ. Мистриссъ Снегсби шепчетъ: "тсс!"
   -- Други мои! говоритъ мистеръ Чедбандъ: -- мы насладились съ умѣренностью (врядъ ли слово было кстати относительно его особы) этими благами природы, которыхъ остатки зримъ еще передъ собою. Да будетъ изобиліе въ домѣ семъ, да будетъ пшено и сокъ винограда множиться и плодиться подъ крышею сей. Но, други мои, не наслаждались я мы и еще чѣмъ-нибудь другимъ? Наслаждались! Чѣмъ же другимъ наслаждались мы, други мои? Интеллектуальною нищею. Да. Кто же снабдилъ насъ этою пищею? Другъ мой, впередъ!
   Джо повернулся направо, повернулся налѣво, отступилъ назадъ, сдѣлалъ шагъ впередъ и, наконецъ, сталъ лицомъ-къ-лицу съ краснорѣчивымъ мастеромъ Чедбандомъ, очевидно, сомнѣваясь въ его миролюбивыхъ намѣреніяхъ.
   -- Молодой другъ мой, говорятъ мистеръ Чедбандъ: -- ты лучше намъ жемчужины, ты лучше намъ брильянта, ты лучше намъ золота. Отчего жь ты лучше намъ всѣхъ драгоцѣнностей?
   -- Не знаю, говоритъ Джо: -- почемъ мнѣ знать?
   -- Такъ ты не знаешь, другъ мой, говоритъ мистеръ Чедбандъ почему ты краше золота и камней? Что жь ты такое, другъ мой? Звѣрь ли ты, пресмыкающійся среди полей? Нѣтъ, ты не звѣрь. Птица ли ты, летающая по воздуху? Нѣтъ, ты не птица. Рыба ли ты, ныряющая въ водахъ? Нѣтъ, ты не рыба; ты, другъ мой, человѣкъ. О, великое дѣло быть человѣкомъ! А почему великое дѣло, другъ мой? Потому-что ты способенъ слушать совѣты мудрости, потому-что ты способенъ понимать ихъ, потому, наконецъ, что ты не пѣшка, не пробка, не столбъ, не дерево, не кленъ. О рѣка мудрости! Купаешься ли ты въ этой рѣкѣ, другъ мой? Нѣтъ ты не купаешься. Отчего жь ты не купаешься въ этой рѣкѣ, другъ? Потому-что ты ходишь ощупью, потому-что ты ходишь въ повязкѣ. Что такое повязка, другъ мой? Отвѣчай мнѣ въ духѣ тишины и спокойствія.
   При этомъ энергическомъ пунктѣ вопросно-отвѣтнаго спича, Джо, который, вообще говоря, кажется, совершенно потерялъ разсудокъ, накладываетъ грязный рукавъ рубашки себѣ на ротъ и издаетъ страшную зѣвоту.
   Мистрисъ Снегсби съ негодованіемъ выражаетъ свое убѣжденіе, что Джо, ни больше, ни меньше, какъ лошакъ.
   -- Други мои! говоритъ мистеръ Чедбандъ, засовывая за галстухъ свой жирный подбородокъ, какъ-будто постороннюю вещь: -- други мои, будемъ радоваться, будемъ веселиться!
   Почтительное одобреніе со стороны мистриссъ Снегсби.
   -- Други мои, говоритъ мистеръ Чедбандъ, озираясь послѣдовательно вокругъ: -- дѣло мое сегодня сдѣлано. Молодой другъ мой, прійди ко мнѣ завтра; спроси у моей достопочтенной леди, гдѣ я, прійди ко мнѣ послѣзавтра, прійди ко мнѣ на четвертый день поучиться ораторскому искусству. И кончимъ рѣчь взмахомъ руки и движеніемъ наподобіе быка.
   Джо, которому больше ничего не остается, какъ идти вонъ, уходитъ. Мистеръ Гуппи бросаетъ ему пенни и мистриссъ Снегсби приказываетъ Криксѣ вывести его на улицу. Но пока Джо сходятъ съ лѣстницы, мистеръ Снегсби нагружаетъ его нѣкоторыми остатками съѣстнаго и смотритъ на свою дрожащую половину, какъ-будто ни въ чемъ не бывало.
   Мистеръ Чедбандъ -- о которомъ говорятъ враги, что это еще не диво, если онъ можетъ безъ умолку городить всякую околесицу, а диво въ томъ, что онъ иногда въ-состояніи перестать болтать вздоръ -- удаляется) подъ свой кровъ, гдѣ не замедлитъ предаться сладкому покою.
   Джо идетъ къ Блакфрайерскому Мосту, садится на нагрѣтый солнцемъ камень и начинаетъ закусывать.
   И сидитъ онъ на камнѣ, грызетъ и жуетъ и посматриваетъ на большой крестъ на куполѣ Собора св. Павла, блистающій сквозь краснолиловое облако дыма.
   Солнце садится, рѣка быстро уноситъ волны свои, народъ стремится двумя потоками впередъ, впередъ, впередъ!
   

Часть четвертая.

ГЛАВА XX.
Новый жилецъ.

   Дивныя судейскія вакація клонятся къ концу такъ медленно и лѣниво, какъ медленно и лѣниво катятъ волны своя мутная рѣка но плоской странѣ, къ устью своему, въ морѣ: такъ же лѣниво и мистеръ Гуппи стряхаетъ съ вѣждъ своихъ дремоту бездѣйствія. Онъ ужь иступилъ лезвее своего перочиннаго ножика, сломилъ у него кончикъ, вертя дыры и тыкая по всѣмъ направленіямъ верхнюю доску своей конторки: не то, чтобъ онъ сердился на конторку, или на ея верхнюю доску -- нѣтъ! ни чуть не бывало! Ему, изволите видѣть, надо же чѣмъ-нибудь заниматься, но заниматься такъ, чтобъ ни физическая, ни интеллектуальная натуры его не подверглись особенному напряженію, и онъ нашелъ, что всего спокойнѣе повертываться на ножкѣ своего табурета, втыкать ножикъ въ конторку свою и зѣвать.
   Кенджъ и Корбай за городомъ. Главный клеркъ пристрастился къ охотѣ и отбылъ на законныя владѣнія своего родителя. Два товарища мистера Гуппи находится въ отпуску. Мистеръ Гуппи и мистеръ Ричардъ Карстонъ имѣютъ честь быть одни въ конторѣ. Мистеръ Ричардъ Карстонъ помѣщенъ на-время въ комнатѣ самого мастера Кенджа; мистеръ Гуппи за это сердится, и крѣпко сердится. Вотъ сидитъ онъ въ старой Матросской Улицѣ съ своей достопочтенной матерью за ужиномъ, закусываетъ морскимъ ракомъ съ салатомъ и говоритъ съ убійственнымъ сарказмомъ:
   "Да, матушка, я думаю, что для этихъ бѣлоручекъ грязна наша контора. Еслибъ я зналъ, что къ намъ поступятъ такой бѣлоручка, такъ я велѣлъ бы всѣ стѣны вновь перекрасить".
   Мистеръ Гуппи косится на каждаго, кто занимаетъ какое бы то ни было мѣсто въ конторѣ мистеровъ Кенджа и Корбая; ему такъ и мерещится, что затѣваютъ недобрые планы надъ его головой. Каждаго изъ новобранцевъ подозрѣваетъ онъ въ умышленной къ себѣ ненависти. Спросите его: съ чего это онъ взялъ, гдѣ онъ слышалъ, гдѣ онъ видѣлъ; онъ сощуритъ лѣвый глазъ и замотаетъ головой вправо и влѣво.
   Въ силу такихъ глубокихъ соображеній онъ начинаетъ интриговать самымъ тонкимъ, самымъ гибкимъ образомъ тогда, когда нѣтъ никакой интриги; начинаетъ смѣло и рѣшительно задавать шахъ-и-матъ, когда передъ намъ нѣтъ никакого партнера.
   Вотъ потому-то видитъ мистеръ Гущи, не безъ особеннаго удовольствія, что новобранецъ глубоко погруженъ въ безконечныя бумаги процеса по дѣлу Жарндисовъ: мистеръ Гуппи знаетъ основательно, что въ этомъ процесѣ, кромѣ путаницъ, крючковъ и натяжекъ, ничего нѣтъ, и что въ немъ даже и самъ бѣсъ ногу переломитъ. Мистеръ Гуппи раздѣляетъ свое удовольствіе, по этому поводу, съ третьимъ лицомъ въ конторѣ мистеровъ Кенджа и Корбая, съ извѣстнымъ острякомъ, именно молодымъ Смольвидомъ, съ которымъ онъ часто бесѣдуетъ въ длинные дни судейскихъ вакацій.
   Въ Линкольнской Палатѣ крѣпко сомнѣваются, былъ ли когда молодой Смольвидъ (котораго иногда называютъ щенкомъ, выражая такою метафорой его невзрослость) ребенкомъ, или прямо явился на свѣтъ такимъ, какъ есть. Теперь ему около пятнадцати лѣтъ, а ужъ онъ успѣлъ проглотить всю юриспруденцію и пріобрѣсти извѣстность, какъ глубокій знатокъ оберканцелярскихъ процесовъ и какъ старый членъ судейскихъ палатъ. Говорятъ, подсмѣиваясь надъ нимъ, что онъ питаетъ сильную страсть къ леди, ведущей сигарную торговлю по сосѣдству Канцелярскаго Переулка и, изъ любви къ ней, отказался отъ руки другой леди, которой давно ужь сдѣлалъ предложеніе. Онъ замѣчательно малъ ростомъ, черты лица его замѣчательно истасканы и издали его можно замѣтить по очень-высокой шляпѣ. Сдѣлаться мистеромъ Гуппи -- вотъ его честолюбивые замыслы. Онъ одѣвается по образцу итого великосвѣтскаго джентльмена (который ему въ нѣкоторомъ родѣ покровительствуетъ): говорятъ какъ онъ, ходитъ какъ онъ, вообще перенимаетъ его манеры вездѣ и во всемъ. Онъ почтенъ особеннымъ довѣріемъ мастера Гуппи и по-временамъ, при нѣкоторыхъ житейскихъ недоразумѣніяхъ, предлагаетъ ему мудрые совѣты, черпая ихъ изъ кладезей своей долголѣтней опытности.
   Мистеръ Гуппи цѣлое утро не зналъ за что взяться. Онъ перепробывалъ посидѣть на каждомъ стулѣ и нашелъ всѣ ихъ неловкими; онъ совалъ раза три, четыре свою разгоряченную голову, съ намѣреніемъ остудить ее, въ желѣзный шкапъ для храненія важныхъ бумагъ, я наконецъ убѣдился, что всего удобнѣе развалиться на подоконникѣ и глазѣть на улицу. Мистеръ Смольвидъ, по приказанію мистера Гуппи, два раза сбѣгалъ за пѣнистымъ напиткомъ, дважды наливалъ конторскіе стаканы и, боясь, чтобъ напитокъ не ушелъ, прикладывалъ всякій разъ линейку на ребро стакановъ. Но все это не разогнало скуки. Мистеръ Гуппи изрекаетъ парадоксъ какъ-бы въ назиданіе мистера Смольвида: чѣмъ больше пьешь, тѣмъ больше пить хочется, и склоняется головою на наличникъ окна, въ безнадежномъ томленіи.
   И пока сидитъ мистеръ Гуппи въ такомъ положеніи и смотритъ на тѣнь стараго Сквера Линкольнской Палаты, на невыносимые кирпичи и известку, замѣчаетъ онъ пару человѣческихъ бакенбардъ, выходящихъ изъ крытаго сводомъ двора и направляющихся прямо къ нему. Въ то же время раздается свистъ и громкій крикъ: "Хфююю!.. Гуппи!"
   -- Прошу покорно! говоритъ мистеръ Гуппи, приподнявшись и обращаясь къ мистеру Смольвиду: -- прошу покорно! Смоль! посмотри: Джоблингъ!
   Голова Смоля высовывается изъ окна и киваетъ Джоблингу.
   -- Откуда тебя нелегкая принесла? спрашиваетъ мистеръ Гуппи.
   -- Съ Торговыхъ Садовъ, изъ Дептфорда. Ну, братъ, концы въ воду, иду въ солдаты. Одолжи, братъ, полкроны: голодъ мучитъ.
   Джоблингъ имѣетъ, въ-самомъ-дѣлѣ, голодный видъ, и вообще замѣтно, что на дептфордскихъ Торговыхъ Садахъ ему очень не везло.
   -- Выбрось, братъ, полкроны изъ окна, если есть у тебя залишняя. Ей-Богу голоденъ какъ собака.
   -- Пойдемъ вмѣстѣ обѣдать, говоритъ мистеръ Гуппи, бросая монету на мостовую.
   Мистеръ Джоблингъ ловитъ на-лету очень-удачно.
   -- А долго ли прійдется ждать тебя? говоритъ Джоблингъ.
   -- Мигомъ. Я только поджидаю, пока уйдетъ злодѣй, говорить мистеръ Гуппи, кивая головой во внутреннія комнаты.
   -- Какой злодѣй?
   -- Да тутъ одинъ новичекъ. Получаетъ мѣсто. Ну что жъ ты, подождешь?
   -- Идетъ! Нѣтъ ли чего пока почитать? говоритъ Джоблингъ.
   Смольвидъ предлагаетъ ему Адрес-календарь, но Джоблингъ рѣшительно отказывается отъ этой книги и говоритъ: "убирайся!"
   -- Хочешь газеты? говоритъ мистеръ Гуппи: -- Смоль принеси-ка нѣсколько нумеровъ! Но знаешь, братъ, лучше здѣсь не оставайся. Сядь пока у насъ на лѣстницѣ и читай. Тамъ покойно.
   Джоблингъ соглашается и выражаетъ вообще своей физіономіей, что онъ-де смекаетъ въ чемъ дѣло. Остроумный Смольвидъ снабжаетъ его газетами, многозначительно бросаетъ взглядъ на лѣстницу, въ родѣ предостереженія, чтобъ гость, соскучившись долгимъ ожиданіемъ, не вылѣзъ изъ своего спокойнаго мѣста преждевременно.
   Злодѣй наконецъ уходитъ и Смольвидъ тотчасъ же соединяетъ Джоблинга и Гуппи.
   -- Ну, какъ же ты можешь? говоритъ мистеръ Гуппи, пожиная руку мистера Джоблинга.
   -- Такъ-себѣ. А ты какъ?
   Мистеръ Гуппи отвѣчаетъ тоже: "такъ-себѣ, ничего особеннаго. На это мистеръ Джоблингъ предлагаетъ тотъ же вопросъ въ другомъ родѣ: "а она какъ?" Мистеръ Гуппи считаетъ такой вопросъ за неприличную вольность и оскорбленіе и отвѣчаетъ: "Джоблингъ, въ душѣ человѣка есть струны..." Джоблингъ проситъ прощенія.
   -- Спрашивай о чемъ хочешь, только не объ этомъ, говоритъ мистеръ Гуппи съ мрачной улыбкой: -- потому-что есть струны, Джоблингъ...
   Мистеръ Джоблингъ считаетъ долгомъ опять извиниться.
   Во время этого короткаго разговора, дѣятельный Смольвидъ, какъ непремѣнный членъ дружескаго обѣда, написалъ круглымъ писарскимъ почеркомъ на маленькомъ лоскуткѣ бумаги: "Сейчасъ вернемся". Это увѣдомленіе для всѣхъ тѣхъ, до кого оно касается, кладетъ онъ на письменный ящикъ, беретъ свою высочайшую шляпу, надѣваетъ ее подъ тѣмъ же угломъ наклоненія, подъ которымъ мистеръ Гуппи имѣетъ привычку надѣвать свою, и докладываетъ своему патрону, что пора идти.
   Вотъ и пошли они въ сосѣднюю гостинницу, изъ рода тѣхъ, который обыкновенно прозываются, "зубочистки", потому-что, послѣ извѣстнаго числа порцій джину въ такихъ гостинницахъ, потребители имѣютъ дурную привычку чистить другъ другу зубы такъ старательно, что иногда не остается ни одного налицо. Содержательница этой гостинницу, вертлявая молодая женщина, лѣтъ сорока, говорятъ, имѣла вліяніе на впечатлительнаго Смольвида, о которомъ можно сказать мимоходомъ, что онъ колдунъ-оборотень, потому-что года на него не имѣютъ никакого вліянія. Онъ словно прожилъ много вѣковъ и запасся всею совиною мудростью. Если онъ когда и лежалъ въ лодкѣ, то надо думать, что и тогда ужь былъ во фракѣ. Тонкій у него, опытный взглядъ у этого Смольвида; пьетъ онъ и куритъ, что твоя обезьяна; подыметъ ли бровь, вздернетъ ли носомъ -- все знаетъ тонкая бестія, знаетъ всю подноготную! Словомъ сказать: воспитанный юриспруденціей, онъ сдѣлался чѣмъ-то въ родѣ ископаемаго чертёнка, котораго земное происхожденіе объяснялось въ публичныхъ конторахъ палатъ тѣмъ, что онъ былъ сынъ Джона До отъ единственной женской отрасли изъ породы Ро {Въ англійскомъ судопроизводствѣ принято было замѣнять во всѣхъ бумагахъ процесовъ собственныя имена тяжущихся, которыя выставлены были въ заглавіи дѣловой бумаги, сокращенными именами До и Ро; одно изъ нихъ употреблялось вмѣсто имени истца, другое вмѣсто имени отвѣтчика. Нынѣ это вывелось изъ употребленія.} и что первая сорочка его была сшита изъ синяго, адвокатскаго мѣшка.
   Невозмущаемый соблазнительнымъ видомъ цвѣтной капусты и живности, коробокъ съ зелеными стручками гороха, свѣжими, чистыми огурчиками, жирными частями говядины, готовыми для вертела, выставленными за окнами, указываетъ мистеръ Смольвидъ дорогу къ знакомой гостинницѣ. Тамъ знаютъ его коротко и боятся его. Тамъ у него есть любимый уголъ; тамъ говоритъ онъ, какія нужно выписывать газеты, тамъ онъ грубъ, если газеты удерживаютъ свыше десяти минутъ. Тамъ не проведутъ его на плохой столъ: ужь не подадутъ ему какой-нибудь, этакой кусочекъ говядины, а непремѣнно филе. А въ соусахъ онъ такой дока, что просто бѣда!
   Сознавая его слоновую силу и покоряясь его ужасающей опытности, мистеръ Гуппи совѣтуется съ нимъ въ выборѣ блюдъ для сегодняшняго обѣда. Обращая на него вопросительный взглядъ, пока хозяйка повторяетъ каталогъ всѣхъ блюдъ, онъ говоритъ:-- что выберешь, Смоль, а? Смоль въ глубинѣ своей премудрости избираетъ телятину, ветчину и французскіе бобы: -- и не забыть у меня фарша, Полли! прибавляетъ онъ съ выразительнымъ взглядомъ изъ достопочтеннаго ока. Мистеръ Гуппи и мистеръ Джоблингъ заказываютъ то же самое. Къ этому прибавляются три стакана того-и-сего пополамъ. Хозяйка быстро возвращается назадъ, неся въ рукахъ что-то, въ родѣ модели вавилонской башня, что на-самомъ-дѣлѣ выходитъ, ни больше ни меньше, какъ дюжины двѣ жестяныхъ тарелокъ и колпаковъ. Мастеръ Смольвидъ доволенъ тѣмъ, что ему подано; опытный глазъ его смотритъ благосклонно и благосклонно подмигиваетъ хозяйкѣ.
   И вотъ, посреди всевозможной кутерьмы, хожденія взадъ и впередъ, постоянной суетни, треска и визга цѣпей и колесъ машины, подымающей изъ кухня свѣжія кушанья, посреди рѣзкаго крика, вызывающаго новыя порціи чрезъ домашній рупоръ, звона и стука тарелокъ и оловянныхъ блюдъ, смрада и запаха варенымъ и жаренымъ мясомъ, посреди довольно-высокой температуры, при которой грязные ножи и скатерти, кажется, сами-по-себѣ испускаютъ жиръ и пивныя пятна, такъ посреди всего этого юридическій тріумвиратъ усмиряетъ свой аппетитъ.
   Мистеръ Джоблингъ плотнѣе застегнутъ, чѣмъ требуютъ уставы моды. Поля шляпы его какой-то особенной натуры: онѣ блестятъ и лоснятся, какъ-будто служатъ любимымъ мѣстомъ прогулки для улитокъ. Тотъ же феноменъ замѣчается и на нѣкоторыхъ частяхъ его одежды, въ-особенности при швахъ. У него такое вялое лицо, какое бываетъ у джентльмена въ затруднительныхъ обстоятельствахъ; даже и русыя бакенбарды его отвисли какъ-то сомнительно.
   Аппетитъ его въ такомъ развитіи, что нѣкоторымъ образомъ кажется, будто-бы, нѣсколько дней тому назадъ, онъ изощрялся строгою умѣренностью. Онъ такъ быстро распоряжается своими порціями телятины и ветчины, что справился съ ними ужъ окончательно, пока юридическіе друзья его были только на половинѣ. Мистеръ Гуппи, убѣдясь въ справедливости этого явленія, предлагаетъ ему возобновить требованія.
   -- Спасибо, Гуппи, говоритъ мистеръ Джоблингъ: -- кажется, я и еще съѣмъ.
   Приносятся новыя порціи и съ тою же быстротою отправляются въ желудокъ мистера Джоблинга.
   Мистеръ Гуппи молча поглядываетъ на него повременамъ, какъ онъ, вполовину обработавъ новый кусокъ телятины, останавливается перевести духъ и потянуть изъ стакана (также возобновленнаго ужъ другой разъ) того-и-сего пополамъ, протягиваетъ ноги и потираетъ себѣ руки.
   Подмѣтя въ немъ этакого рода усладительное состояніе, мистеръ Гуппи говоритъ:
   -- Ну, что Топни, опять сталъ человѣкомъ?
   -- Да, еще пока несовсѣмъ, отвѣчаетъ мистеръ Джоблингъ:-- пока только новорожденный.
   -- Не хочешь ли еще зелени? спаржи, горошку, цвѣтной капустки -- а?
   -- Спасибо Гуппи, говоритъ мистеръ Джоблингъ: -- кажется, я бы съѣлъ цвѣтной капустки.
   Приказъ отдается не безъ саркастическаго прибавленія со стороны мистера Смольвида: -- смотря жъ Полли, безъ червяковъ! и являетея капуста.
   -- Росту, росту, Гуппи, говорятъ мистеръ Джоблингъ, работая ножомъ и вилкой съ изумительнымъ наслажденіемъ.
   -- Ну, очень-радъ.
   -- Право теперь ужъ порядочный мальчикъ, такъ, лѣтъ семнадцати, говорятъ мистеръ Джоблингъ.
   Больше онъ не произнесъ ни одного слова, пока не окончилъ возложенную на него обязанность относительно капусты, единовременно съ мистеромъ Гуппи и мистеромъ Смольвидомъ, оканчивающими свои первыя порціи, такъ-что, совершенно-легко и быстро онъ опередилъ своихъ товарищей на порцію телятины, порцію ветчины и порцію капусты.
   -- Ну, Смоль, говоритъ мистеръ Гуппи: -- выдумывай пирожное!
   -- Пуддингъ изъ мозговъ, говоритъ мистеръ Смольвидъ не заикаясь.
   -- Прекрасно, прекрасно! кричитъ мистеръ Джоблингъ, сверкнувъ глазами: -- его-то и нужно. Спасибо Гуппи. Кажется, я съ большимъ удовольствіемъ съѣмъ пуддингъ изъ мозговъ.
   Три пуддинга изъ мозговъ приносятся и мистеръ Джоблингъ, находясь въ пріятномъ расположеніи духа, говоритъ, что ему ужъ лѣтъ около двадцати. За пуддингомъ, по командѣ мистера Смольвида, являются три ломтика честера и три маленькія рюмочки рому.
   Достигнувъ благополучно этого сладостнаго окончанія обѣда, мистеръ Джоблингъ вытягиваетъ ноги на обитый ковромъ стулъ (онъ самъ занималъ почти полстола) -- прислоняется къ стѣнѣ и говоритъ: Ну, братъ Гуппи, выросъ; просто, человѣкъ совершенныхъ лѣтъ!
   -- Какого ты теперь мнѣнія, говоритъ мистеръ Гуппи: -- насчетъ того... а? Смольвидъ! понимаешь!
   -- То-есть ровно ничего! Я теперь имѣю удовольствіе пить за его здоровье.
   -- Сэръ, ваше здоровье! говоритъ мистеръ Смольвидъ.
   -- Нѣтъ, я хочу, братецъ, сказать, какого ты мнѣнія насчетъ того... продолжаетъ мистеръ Гута: -- насчетъ рекрутства?
   -- Гм! мнѣніе мое послѣ обѣда, отвѣчаетъ мистеръ Джоблинггъ: -- само-по-себѣ; а мнѣніе мое до обѣда тоже само-по-себѣ, дружище Гуппи. Это, братъ, двѣ вещи совершенно-разныя. Но даже и послѣ обѣда я задаю себѣ вопросъ, что мнѣ дѣлать, чѣмъ жить? Иль фо мандже, понимаешь, говоритъ мистеръ Джоблингъ, произнося эти французскія слова на англійскій манеръ:-- Иль фо мандже, говоритъ французъ, а мандже также необходимо и мнѣ, какъ и французу. А, можетъ, и еще необходимѣе.
   Мистеръ Смольвидъ совершенно того же мнѣнія, что мандже для Джоблинга еще необходимѣе.
   -- Еслибъ мнѣ кто-нибудь сказалъ, продолжаетъ Джоблингь: -- еще тогда, когда мы съ тобой, Гуппи, ѣздили въ Линкольншайръ и осматривали Кестль-Вольдъ...
   -- Чизни-Вольдъ, поправляетъ его мистеръ Смольвидъ.
   -- ...Чизни-Вольдъ. (Я благодарю моего почтеннаго друга за доставленное удовольствіе). Еслибъ кто мнѣ тогда сказалъ, что я буду въ такомъ скверномъ положеніи, въ которомъ нахожусь теперь, и бы его... я бы его поколотилъ, говоритъ мистеръ Джоблингъ, прихлебнувъ грогу съ видомъ отчаянной рѣшимости: -- я бы ему свернулъ голову?
   -- Ну вѣдь и тогда, Тонни, обстоятельства твои были тонки, замѣчаетъ мистеръ Гуппи: -- ты помнишь, только объ этомъ и толковалъ, сидя въ таратайкѣ.
   -- Гуппи, говоритъ мистеръ Джоблингъ:-- правда твоя, и тогда дѣла мои были плохи, но я думалъ, авось повезетъ.
   -- Авось, авось! много въ тебѣ надежды; но лучше было бы замѣнить тебя, болѣе-вѣрнымъ словомъ.
   -- У меня былъ, братецъ, положительный поводъ думать, что все перемелется -- и будетъ мука, говоритъ мистеръ Джоблингъ съ какою-то неопредѣленностью выраженія, а можетъ, и мысли:-- да нѣтъ, не тутъ-то было. Все лопнуло. Какъ начались продѣлки въ конторахъ; какъ этотъ глупый народъ, съ которымъ конторы имѣютъ дѣло началъ приставать къ горлу съ самыми пустыми должишками, такъ и съ мѣстомъ надо было проститься; да и новаго нельзя было получить: еслибъ я взялся за что, тотчасъ бы подкузьмили. Ну, что жъ человѣку было дѣлать? выбили изъ колеи, пришлось жить, чѣмъ Богъ послалъ. Ну, вотъ я и жилъ скрытно на Торговыхъ-Садахъ и тамъ дешево жить. Да, что жь тутъ, что дешево, когда у человѣка нѣтъ и полфарсинга? Тамъ можно было бы также хорошо жить и съ деньгами.
   -- Лучше, замѣчаетъ мистеръ Смольвидъ.
   -- Конечно. И это было бы фешнэбэльно; а фешнебэльная жизнь и бакенбарды -- это мои слабости, пусть всякій знаетъ, мнѣ все-равно, говоритъ мистеръ Джоблингъ:-- да, это мои слабости, сэръ, мои слабости. Хорошо? продолжаетъ мистеръ Джоблингъ, приложившись снова къ своему грогу:-- что жъ дѣлать человѣку, спрашиваю я? Идти въ солдаты -- вотъ и все?
   Мистеръ Гуппи серьёзнѣе вдается въ разговоръ, съ намѣреніемъ выразить, что остается, по его понятіямъ, дѣлать человѣку въ нѣкоторыхъ обстоятельствахъ. Голосъ и манеры его глубоко-убѣдительны, какъ вообще индивидуума, который во всю жизнь свою не сдѣлалъ ничего глупаго, кромѣ того развѣ, что запутался въ нѣжныхъ сѣтяхъ любви.
   -- Джоблингь, говоритъ мистеръ Гуппи: -- я самъ, и нашъ общій другъ Смольвидъ...
   (Мистеръ Смольвидъ скромно замѣчаетъ: "оба джентльмены!" и прихлебываетъ изъ стакана).
   -- ...Не разъ поговаривали объ этихъ вещахъ съ-тѣхъ-поръ...
   -- Какъ меня выгнали, съ горестью восклицаетъ мистеръ Джоблингь:-- договаривай Гуппи, договаривай. Я знаю, что ты думаешь.
   -- Нѣ-ѣтъ! съ-тѣхъ-поръ, какъ ты оставилъ Палату... нѣжно прибавляетъ мистеръ Смольвидъ.
   -- ...Да, съ-тѣхъ-поръ, какъ ты оставилъ Палату, Джоблингь, говорить мистеръ Гуппи: -- я сообщилъ нашему общему другу Смольвиду планъ, который хочу предложить тебѣ. Знаешь ты Снегсби, поставщика канцелярскихъ принадлежностей?
   -- Слыхалъ это имя, отвѣчаетъ мистеръ Джоблингъ:-- но намъ онъ не поставлялъ и потому я его не знаю.
   -- Онъ изъ нашихъ, Джоблингь, и я съ имъ знакомъ, говорятъ мистеръ Гуппи:-- да, сударь, я его знаю, и въ послѣднее время были нѣкоторыя обстоятельства, которыя свели меня съ нимъ ближе. Объ этихъ обстоятельствахъ нечего распространяться: они въ нѣкоторомъ отношеніи, быть-можетъ, имѣютъ, а можетъ, и не имѣютъ связи съ предметомъ, который, быть-можетъ, набросилъ, а можетъ и ее набросить, такъ сказать, нѣкоторую тѣнь на мое существованіе.
   Такъ-какъ у мистера Гуппи есть смущающая привычка завлекать своихъ искренихъ друзей на этотъ нѣжный предметъ, набрасывающій, быть-можетъ, тѣнь на его существованія, и какъ только они коснутся его, ошеломить ихъ своей рѣзкой строгостью касательно струнъ человѣческаго сердца, то мистеръ Джоблингь и мистеръ Смольвидъ не поддаются на эту удочку и безмолвствуютъ.
   -- Можетъ-быть, такъ, а можетъ и нѣтъ, повторяетъ мистеръ Гуппи: -- во во всякомъ случаѣ это къ дѣлу не относится. Довольно сказать, что мистеръ и мистриссъ Снегсби готовы всегда обязать меня; и что Снегсби во время судейскаго термина имѣетъ много бумагъ для переписки. Кромѣ дѣлъ Телькингорна, у него славные заказы и на сторонѣ. Я увѣренъ, что еслибъ нашъ общій другъ Смольвидъ сидѣлъ теперь на скамьѣ присяжныхъ, онъ былъ бы готовъ въ этомъ поклясться.
   Мистеръ Смольвидъ соглашается и въ этомъ согласіи видно непреоборимое желаніе произнести клятву.
   -- Итакъ, господа присяжные, говоритъ мистеръ Гуппи: то-есть сэръ Джоблингъ, ты скажешь, что это плохое средство къ жизни. Хорошо. Согласенъ. Но все же лучше, чѣмъ ничего. Тебѣ надо время, и надо довольно времени, чтобы старое забылось. Чѣмъ такъ болтаться, безъ куска хлѣба, лучше время протянуть въ перепискѣ мистеру Снегсби.
   Мистеръ Джоблингъ готовъ возражать, но мудрый Смольвидъ удерживаетъ его легонькимъ кашлемъ и словами: гм! Шекспиръ!
   -- Предметъ этотъ имѣетъ двѣ вѣтви Джоблингъ, говоритъ мистеръ Гуппи:-- одну я тебѣ сказалъ; теперь перейдемъ къ другой. Ты знаешь Крука, канцлера, чрезъ улицу. Что ты, Джоблингъ, продолжаетъ мистеръ Гуппи, слѣдственно-ободрительнымъ тономъ: Крука, канцлера, черезъ улицу?
   -- Видалъ, говоритъ мистеръ Джоблингъ.
   -- Видалъ. Прекрасно. А знаешь маленькую Флайтъ?
   -- Всѣ ее знаютъ, говоритъ мистеръ Джоблингъ.
   -- Всѣ ее знаютъ. Прекрасно. Въ послѣднее время возложена на меня обязанность выплачивать ей еженедѣльно нѣкоторую сумму денегъ, за вычетомъ недѣльнаго квартирнаго долга; этотъ долгъ, сообразно даннымъ мнѣ инструкціямъ, я выплачиваю при ея глазахъ мистеру Круку. Эти дѣла свели меня съ мистеромъ Крукомъ и познакомили съ его домомъ и съ его привычками. Я знаю, что у него отдается комната. Ты можешь жить въ ней очень-дешево и подъ какимъ хочешь именемъ, такъ же спокойно, какъ будто-бы ты былъ отсюда за тридевять земель. Онъ ни о чемъ не спрашиваетъ и по одному моему слову, отдастъ тебѣ комнату въ наемъ. И вотъ что и еще хочу сказать тебѣ, Джоблингъ, говоритъ мистеръ Гуппи, понизивъ вдругъ голосъ и довольно фамиліярнымъ тономъ:-- это, братецъ, предикое чучело, копошется въ какихъ-то старыхъ бумагахъ, забралъ себѣ въ голову выучиться самоучкою читать и писать, въ чемъ, кажется мнѣ, ни капли нѣтъ успѣха. Да ужасно дикое чучело, и я думаю, не худо бы приглядѣться къ нему поближе.
   -- Ты вѣдь однако не предполагаешь?.. началъ-было мистеръ Джоблингъ.
   -- Я предполагаю, возражаетъ мистеръ Гуппи, поднявъ плечи съ свойственною скромностью: -- что я его никакъ понять не могу. Сошлюсь на общаго нашего друга, Смольвида: онъ, быть-можетъ слышалъ, а можетъ и не слышалъ мое всегдашнее замѣчаніе, что я этого Крука никакъ понять не могу.
   Мастеръ Смольвидъ произноситъ лаконическій отвѣтъ въ формѣ: -- да!
   -- Я кой-что смекаю въ дѣлахъ и въ жизни, Тонни, говорилъ мистеръ Гуппи: -- и рѣдко бываетъ со мной, чтобъ я кого-нибудь болѣе или менѣе не понялъ. Но такой старой рыси, какъ Крукъ, такого скрытнаго, такого тайнаго животнаго (хотя я не знаю, бываетъ ли онъ когда трезвъ) я никогда не видывалъ. Онъ страшно-старъ и душонки за нимъ не водится. Говорятъ, что онъ чертовски-богатъ. Контрабандистъ ли онъ, мошенникъ ли онъ, ростовщикъ ли онъ, дѣлатель ли фальшивой монеты -- чортъ его знаетъ, только я думаю, что тебѣ не мѣшаетъ поразнюхать о немъ поподробнѣе. Мнѣ кажется, что тутъ надо по рукамъ -- и дѣло въ шляпѣ.
   Мистеръ Джоблингь, мистеръ Гуппи и мистеръ Смольвидъ кладутъ локти на столъ, упираютъ подбородки на руки и взираютъ на потолокъ. Спустя нѣсколько времени, они пьютъ, тихо прислоняются къ спинкамъ стульевъ, засовываютъ руки въ карманы и смотрятъ другъ на друга.
   -- Еслибъ у меня было столько энергія, сколько бывало прежде, Тонни, говоритъ мистеръ Гуппи со вздохомъ: -- не есть струны въ нечеловѣческомъ сердцѣ...
   Пока мистеръ Гуппи топитъ остатокъ горестныхъ мыслей въ ромѣ съ холодной водою, онъ говоритъ, что Тонни Джоблингъ впродолженіе всѣхъ вакацій даже до того времени, пока не начнутся адвокатскія продѣлки, можетъ черпать въ его кошелькѣ отъ трехъ даже до пяти, пожалуй, хоть до шести фунтовъ стерлинговъ. Пусть никто не осмѣлится сказать, прибавляетъ мистеръ Гуппи, съ особеннымъ удареніемъ: -- чтобъ Вильямъ Гуппи повернулъ къ нуждающемуся другу спину.
   Послѣдняя часть предложеніи идетъ такъ прямо къ дѣлу, что мистеръ Джоблингъ говоритъ съ чувствомъ: -- Другъ, Гуппи, руку!
   Мистеръ Гуппи протягиваетъ руку и говоритъ:-- другъ, Джоблингъ, вотъ она!
   Мистеръ Джоблингъ отвѣчаетъ: -- другъ, Гуппи, мы истинные братья!
   -- Братья, говорятъ мистеръ Гуппи.
   Послѣ этого они крѣпко пожимаютъ другъ другу руки и мистеръ Джоблингъ, прибавляетъ расчувствовавшись до слезъ: -- спасибо Гуппи, спасибо; кажется я-бъ выпилъ еще стаканчикъ въ честь нашего знакомства.
   -- Послѣдній жилецъ Крука умеръ тамъ, замѣчаетъ мистеръ Гуппи, какъ-то случайно.
   -- Умеръ! говоритъ мистеръ Джоблингь.
   -- Былъ обыскъ. Внезапная смерть. Тебѣ, вѣдь, это все-равно?
   -- Мнѣ все-равно, говоритъ мистеръ Джоблингъ: -- умеръ такъ умеръ; вѣдь надо же гдѣ-нибудь умереть. Чертовски-странно, что ему непремѣнно понадобилась умереть въ квартирѣ.
   Мистеру Джоблингу, однакожь, подобная вольность со стороны умершаго писца не нравится, и онъ дѣлаетъ замѣтки въ родѣ слѣдующихъ: "мало ли мѣстъ, гдѣ можно протянуть ноги... гм! изволь подумать, умеръ!" или: "ему бы, чай, не понравилось еслибъ мнѣ вздумалось умереть на его мѣстѣ".
   Такъ-какъ условія законнымъ образомъ повершены, мистеръ Гуппи предлагаетъ откомандировать вѣрнаго Смольвида, для удостовѣренія: дома ли Крукъ, и если этотъ мистеръ дома, тотчасъ же приступать къ рѣшительнымъ переговорамъ. Мистеръ Джоблингь находитъ предложеніе мистера Гуппи совершенно основательнымъ и мистеръ Смольвидъ, увѣнчавшись необычайною шляпою, выноситъ ее, по образцу своего патрона, вонъ изъ гостиницы, и скоро возвращается съ вѣстью, что мистеръ Крукъ дома, что онъ его видѣлъ сквозь дверную щель, за прилавкомъ, гдѣ онъ спятъ какъ убитый.
   -- Такъ надо расплатиться, говоритъ мистеръ Гуппи: -- и идти. Смольвидъ, сколько съ насъ слѣдуетъ?
   Мистеръ Смольвидъ поднятіемъ брови даетъ знать хозяйкѣ, чтобъ она явилась, и говоритъ безостановочно: -- четыре порціи телятины, четыре порціи ветчины -- три. Четыре порціи картофелю -- три и четыре. Одна порція, цвѣтной капусты -- три и шесть. Три пуддинга съ мозгами -- четыре и шесть. Шесть бутылокъ -- пять. Три честера -- пять и три, Четыре стакана того-и-сего пополамъ -- шесть и три. Четыре порціи рому -- восемь и три и восемь и шесть хозяйкѣ. Восемь и шесть Полли -- полсоверина, восьмнадцать пенсовъ сдачи!
   Не истощивъ силъ своихъ подъ вліяніемъ такихъ сильныхъ вычисленій, Смольвидъ отпускаетъ друзей съ холоднымъ поклономъ, а самъ остается позади для любезныхъ наблюденій за Полли, если поблагопріятствуютъ обстоятельства, и для чтенія газетныхъ новостей. Газетные листы, сравнительно съ нимъ (исключая шляпы), такъ велики, что, когда онъ беретъ въ руки "Таймсъ" и перебѣгаетъ глазами по столбцамъ, приходитъ въ голову, что онъ лежитъ на кровати и кутается въ одѣяло.
   Мистеръ Гуппи и мистеръ Джоблингъ плетутся къ лавкѣ тряпья и бутылокъ и находятъ мистера Крука все еще спящимъ, какъ убитый, то-есть храпящимъ громко и непробудимымъ ни внѣшнимъ шумомъ, ни даже легкими толчками. На столѣ около него, посреди обычнаго хлама, стоитъ вмѣстительная бутылка джину и стаканъ. Воздухъ такъ пропитанъ запахомъ этого цѣлительнаго напитка, что даже глаза кошки, сидящей на полатяхъ, когда она ихъ открываетъ и смотритъ на приходящихъ, кажутся въ полпьяна.
   -- Вставайте, проснитесь! говоритъ мистеръ Гуппи, сотрясая довольно-сильно съёжившуюся фигуру мистера Крука:-- эй, сэръ Крукъ, вставайте!
   Но разбудить мистера Крука такъ же трудно, какъ заставить двигаться старое тряпье, пропитанное виннымъ запахомъ.
   -- Случалось ли тебѣ видать такое состояніе между опьяненіемъ и сномъ? говоритъ мистеръ Гуппи.
   -- Если это его обыкновенный сонъ, замѣчаетъ мистеръ Джоблингъ, нѣсколько безпокойнымъ тономъ:-- такъ я думаю, что когда-нибудь, при извѣстныхъ обстоятельствахъ, онъ продлится очень-долго.
   -- У него всегда больше обморокъ, чѣмъ сонъ, говоритъ мистеръ Гуппи и трясетъ его еще разъ: -- Эй, лордъ, вставайте! Его легче обокрасть сто разъ, чѣмъ разбудить! Откройте глаза!
   Послѣ всего шума, крика и трясенья онъ открываетъ глаза, но замѣтно, что онъ не видитъ посѣтителей, не сознаетъ и не видитъ ничего. Хотя онъ сгибаетъ ногу на ногу, разводитъ руками, раздвигаетъ и сдвигаетъ свои сморщенныя губы, однакожъ въ немъ не видно, какъ и прежде, никакого сознанія.
   -- Во всякомъ случаѣ, онъ живъ, говоритъ мистеръ Гуппи.-- Какъ ваше здоровье, лордъ-канцлеръ? Я привелъ къ вамъ друга. Есть дѣло.
   Старикъ все еще сидитъ, чавкая изсохшими губами и не видать въ немъ никакого сознанія. Спустя нѣсколько минутъ, онъ сидится привстать. Они его подымаютъ; онъ прислоняется къ стѣнѣ и таращитъ на нихъ глаза.
   -- Какъ ваше здоровье, мастеръ Крукъ? говоритъ ошеломленный мистеръ Гуппи: -- какъ ваше здоровье, сэръ? Вы какъ-будто околдованы, мистеръ Крукъ. Надѣюсь, что вы здоровы?
   Старикъ, нацѣливъ ложный ударъ или на мистера Гуппи, или просто въ пространство, самопроизвольно поворачивается и прямо носомъ упирается въ стѣну. Въ такомъ глупомъ положеніи онъ остается минуту, или двѣ, потомъ, шатаясь, переходитъ лавку и отворяетъ дверь на улицу. Свѣжій воздухъ, шумъ и движеніе ни улицѣ, время, или, быть-можетъ, всѣ эти соединенныя силы вмѣстѣ приводятъ его въ чувства. Онъ возвращается назадъ довольно-твердымъ шагомъ, поправляетъ на головѣ свою мѣховую шапку и смѣло смотритъ на своихъ посѣтителей.
   -- Покорный слуга, джентльмены; я вздремнулъ; крѣпко сплю, что дѣлать!
   -- Очень-крѣпко, говорятъ мистеръ Гуппи.
   -- Развѣ вы пытались меня будить? говоритъ подозрительный Крукъ?
   -- Такъ, немножко, отвѣчаетъ мистеръ Гуппи.
   Взоръ старика упадаетъ на пустую бутылку; онъ изслѣдуетъ ее, беретъ ее въ руки и нѣжно поворачиваетъ внизъ горлышкомъ.
   -- Хи, хи! вскрикиваетъ онъ, какъ нечистый духъ въ сказкахъ:-- тутъ кто-то прикладывалъ рыло: бутылка пуста.
   -- Увѣряю васъ, мы нашли ее такъ, какъ она есть, говоритъ мистеръ Гуппи. Коли хотите, я велю ее налить для васъ навзрѣзъ?
   -- Конечно, хочу, говорилъ мистеръ Крукъ, съ большою радостью: -- конечно хочу, объ этомъ и толковать нечего. Вотъ тутъ, за угломъ, въ гостинницѣ Солнечнаго Герба. Скажите: лорду-канцдеру, на четырнадцать пенсовъ. Они меня знаютъ!
   Онъ такъ ласково передаетъ пустую бутылку мистеру Гуппи, что этотъ джентльменъ, кивнувъ головой своему другу, спѣшитъ за уголъ и поспѣшно возвращается съ полною бутылкою. Старикъ беретъ бутылку, какъ любимаго внучка и, какъ нѣжный дѣдушка, ласкаетъ и треплетъ ее.
   -- А! хи! шепчетъ онъ съ полузакрытыми глазами и пробуя изъ бутылки: -- это не лордканцлерское въ четырнадцать пенни; это въ восьмнадцать пенни!
   -- Я хотѣлъ вамъ угодить, говоритъ мистеръ Гуппи.
   -- Вы настоящій вельможа, сэръ, отвѣчаетъ мистеръ Крукъ, прихлебнувъ еще изъ бутылки, и горячее дыханіе его кажется пламенемъ, способнымъ зажечь спиртъ: -- вы, сэръ, просто великобританскій баронетъ.
   Пользуясь этимъ благопріятнымъ случаемъ, мистеръ Гуппи представляетъ своего друга подъ импровизированнымъ именемъ мистера Вивля и объясняетъ цѣль ихъ прихода. Крукъ ласково держитъ бутылку въ рукахъ, но больше не пьетъ (онъ никогда не переходитъ извѣстнаго предѣла опьяненія, или трезвости), и мѣряетъ съ ногъ до головы новаго жильца своего и остается доволенъ.
   -- Вы не хотите ли взглянуть на комнату, молодой человѣкъ? говоритъ онъ: -- славная комната! Чисто вымыта. Мыломъ и поташемъ! Хи, хи! Ее надо пускать вдвое дороже, неговоря ужъ объ обществѣ со мной и о такой прекрасной кошкѣ для мышей.
   Нахваливая такимъ-образомъ комнату, старикъ ведетъ ихъ наверхъ и они въ-самомъ-дѣлѣ находятъ, что тамъ чище, чѣмъ было прежде и что даже въ комнатѣ стоитъ кой-какая старая мебель, которую хозяинъ вычерпалъ изъ своего хламнаго подземелья. Дѣло сладилось легко, потому-что лордъ-канцлеръ не можетъ быть тугъ предъ лицомъ мистера Гуппи, товарища по дѣламъ съ Кенджемъ и Корбаемъ, знатока въ процесѣ Жарндисовъ и во многихъ другихъ достославныхъ произведеніяхъ великобританской юстиціи. Рѣшено было такъ, что мистеръ Вивль займетъ съ завтрашняго дня свою комнату. Затѣмъ, мистеръ Вивль и мистеръ Гуппи отправляются на Странное Подворье въ Канцелярскую Улицу, гдѣ первый представляется мистеру Снегсби и, что всего важнѣе, заслуживаетъ вниманіе со стороны мистриссъ Снегсби. Потомъ направляются они, для сообщенія успѣховъ своихъ къ знаменитому Смольвиду, который, въ своей оригинальной шляпѣ, ожидаетъ ихъ въ конторѣ и наконецъ, разстаются послѣ того, какъ мистеръ Гуппи выяснилъ передъ ними свое желаніе повершить день радостно и свести ихъ всѣхъ въ театръ:-- но есть струны въ человѣческомъ сердцѣ, прибавилъ онъ: -- которыя заставляютъ меня смотрѣть на это удовольствіе, какъ на злую насмѣшку.
   На слѣдующій день, подъ скромнымъ покровомъ вечерняго мрака, смиренно является мистеръ Вивль въ канцелярію Крука; нестѣсняемый нисколько своимъ багажемъ, онъ помѣщается въ своей новой квартирѣ и два глаза ставень, смотрятъ на него во время сна съ особеннымъ удивленіемъ. Утромъ на другой день мистеръ Вивль, сказать мимоходомъ, самый безтолковѣйшій пустозвонъ, занимаетъ иголку и нитокъ у мистриссъ Флайтъ, молотокъ у своего хозяина и принимается за работу. Онъ вколачиваетъ различные предохранительные снаряды для оконныхъ занавѣсокъ, и для посуды и развѣшиваетъ на дрянные крючки двѣ свои чашки, молочникъ и другія замѣчательныя произведенія глины, и распоряжается вообще съ предпріимчивостью матроса.
   Но что всего болѣе цѣнитъ мистеръ Вивль (исключая своихъ свѣтлорусыхъ бакенбардъ, къ которымъ онъ питаетъ такую привязанность, какую только могутъ возбудить бакенбарды въ душѣ смертнаго), это коллекція гравюръ въ истинно-національномъ вкусѣ, изображающихъ богинь Альбіона, или Блистательную Галерею Британскихъ Красавицъ, то-есть леди высшаго фешонабельнаго круга во всѣхъ разнообразныхъ видоизмѣненіяхъ, къ которымъ способны соединенныя силы искусства и капитала. Этими великолѣпными портретами, хранившимися непочтительно въ шляпной картонкѣ, во время заточенія ихъ владѣльца на Торговыхъ Садахъ, украшаетъ онъ свою комнату. И такъ-какъ Блистательная Галерея Британскихъ Красавицъ облечена въ разнообразные идеальные костюмы, играетъ на разнообразныхъ инструментахъ, ласкаетъ разнаго рода собакъ, корчитъ разнаго рода физіономіи, оплетена разнообразными гирляндами цвѣтовъ, обнесена разнохарактерными балюстрадами, то видъ вообще выходитъ торжественный.
   Но фешонэбльный свѣтъ такая же слабость и мистера Вивля, какъ и мистера Тони Джоблинга. Запасшись вчерашними нумерами газетъ изъ гостинницы Солнечнаго Герба и вечеркомъ почитать о блистательныхъ и изумительныхъ метеорахъ, крейсирующихъ по фешонэбльному небу во всѣхъ направленіяхъ, составляетъ для него немаловажное наслажденіе. Свѣдѣніе, какой членъ, какого блистательнаго и изумительнаго круга, совершилъ изумительный и блистательный подвигъ вчера, или обдумываетъ блистательный и изумительный подвигъ на завтрашній день, даетъ ему огромный запасъ радости. Знать, на чемъ остановилась Блистательная Галерея Британскихъ Красавицъ, или на чемъ думаетъ остановиться, знать, какіе блистательные браки имѣютъ совершиться, какая блистательная молва ходитъ по блистательному обществу, значитъ, знакомиться съ наиславнѣйшими судьбами человѣческаго рода. Мистеръ Вивль обращаетъ услажденный взоръ свой съ газетныхъ новостей на усладительные портреты Блистательной Галереи и проч. и ему мнится, что онъ знаетъ оригиналовъ и оригиналы знаютъ его.
   Во всѣхъ другихъ отношеніяхъ, онъ спокойный жилецъ, расторопный, угодливый малый, способный заняться и стряпней и стиркой съ такимъ же успѣхомъ, съ какимъ занимается драпировкой своей комнаты и выказывающій большія соціальныя наклонности, когда вечернія тѣни ложатся на дворъ. Въ это время дня, если его не посѣтитъ мистеръ Гуппи, или образъ и подобіе мистера Гуппи, маленькій Смоль, теряющійся въ своей наивысочайшей шляпѣ, оставляетъ онъ свою мрачную комнату, гдѣ онъ наслѣдовалъ большую конторку, опрысканную чернильнымъ дождемъ, и занимается разговорами съ Крукомъ, или съ кѣмъ бы то ни было на дворѣ, гдѣ такъ много любителей хорошаго общества, потому-что мистриссъ Пайперъ, первая особа на дворѣ, находитъ современнымъ сдѣлать два замѣчанія мистриссъ Перкинсъ: вопервыхъ, она говоритъ, что еслибъ у ея Джонни были бакенбарды, то она бы очень хотѣла, чтобъ онѣ были похожи на бакенбарды этого молодаго человѣка, и вовторыхъ: помяните мое слово, мистриссъ Перкинсъ, что, рано или поздно, а этотъ молодой человѣкъ подберетъ къ своимъ рукамъ всѣ денежки Крука.
   

ГЛАВА XXI.
Семейство Смольвидовъ.

   Въ очень дурно-устроенной, въ очень дурно-испаряющейся части города (хотя одна изъ ея улицъ и называется Красная Горка), чертёнокъ Смольвидъ, названный именемъ Бартоломея и извѣстный, подъ родительской кровлей, подъ болѣе-краткимъ именемъ Барта, проводятъ маленькую частичку своего времени, на которое контора и соприкосновенныя съ нею дѣла, наложили свой тяжелыя руки. Онъ живетъ въ маленькомъ, узкомъ переулкѣ, всегда тихомъ, мрачномъ и скучномъ, обнесенномъ, какъ могила, со всѣхъ сторонъ кирпичными стѣнами, но гдѣ еще и до-сихъ-поръ гніетъ отъ стараго дерева пень, распространяя такой свѣжій и натуральный запахъ, какой свѣжій и натуральный видъ молодости имѣетъ Смольвидъ.
   Въ семействѣ Смольвидовъ, былъ всего-на-все одинъ только ребенокъ. Маленькихъ старичковъ и старушекъ было много, но дѣтей не было до-тѣхъ-поръ, пока бабушка Смольвида (она еще жива) не ослабла духомъ и не впала въ совершенное ребячество. Обладая полнымъ отсутствіемъ наблюденія, памяти, разсудка, соображенія и вѣчнымъ поползновеніемъ спать въ растопленномъ каминѣ, бабушка мистера Смольвида, безспорно, могла быть утѣхою знаменитой фамиліи.
   Дѣдушка мистера Смольвида также живъ. Онъ совершенно въ безпомощномъ состояніи относительно своихъ дряхлыхъ членовъ; но умъ его неприкосновененъ. Онъ до-сихъ-поръ удерживаетъ, такъ же хорошо, какъ удерживалъ и прежде, первыя четыре правила арифметики и небольшой запасъ самыхъ-рѣзкихъ историческихъ фактовъ. Что жь касается до идеализма восторговъ, восхищенія и другихъ френологическихъ аттрибутовъ, то онъ нисколько не слабѣе, относительно ихъ, чѣмъ былъ въ дни своей молодости. Все, что дѣдъ мистера Смольвида почерпнулъ духомъ своимъ на первыхъ годахъ жизни, было не больше куколки и осталось куколкою, которой не суждено было развиться даже въ простую бабочку.
   Отецъ этого забавнаго дѣдушки, по сосѣдству съ Красной Горкой, былъ что-то въ родѣ крѣпкокожаго, двуногаго, зашибающаго деньгу паука, который тчетъ свою паутину, чтобъ словить неопытныхъ мухъ, и удаляется въ тѣсные уголки своего гнѣзда, пока онѣ не запутаются въ паутинѣ. Божество, которому онъ покланялся -- это сложные проценты. Онъ жилъ для нихъ, женился на нихъ и умеръ отъ нихъ. Онъ потерпѣлъ какой-то значительный убытокъ въ одномъ честномъ предпріятіи, между-тѣмъ, какъ всѣ убытка должны были, повидимому, пасть и противную сторону; это обстоятельство нанесло ударъ, конечно, не сердцу, потому-что присутствіе его оставалось тайной, а чему-то особенному въ его существованіи и положило конецъ его жизни. Такъ-какъ характеръ его былъ несовсѣмъ-красивъ, а онъ прошелъ курсъ наукъ въ благотворительной школѣ по всѣмъ вопросамъ и отвѣтахъ о древнихъ народахъ, въ родѣ аморитовъ и хеттитовъ, то его часто выставляли на видъ, какъ образецъ вреда образованія.
   Духъ его проникъ и въ сердцѣ юнаго его сына, которому онъ постоянно твердилъ: "чѣмъ раньше за дѣло, тѣмъ лучше", и отдалъ его на тринадцатомъ году жизни въ контору денежнаго маклера, человѣка тонкаго свойства. На этомъ поприщѣ молодой джентльменъ исправилъ свой плохой и боязливый характеръ и, развивая въ себѣ родовые дары, усвоилъ окончательно способность учета. Вступя рано въ жизнь и женясь поздно, подобно отцу своему, онъ имѣлъ сына, также вялаго и ничтожнаго характера, который, также вступя рано въ жизнь и женясь поздно, сдѣлался отцомъ близнецовъ Бартоломея и Юдиѳи Смольвидовъ. Впродолженіе всего времени, въ которое развивалось семейное древо Смольвидовъ, вступающихъ въ жизнь рано и женящихся поздно, они укрѣплялись въ твердости практическаго характера; имъ запрещалась всѣ удовольствія, не позволялось читать повѣстей, сказокъ, романовъ, басенъ, и изгонялись всѣ роды и виды игръ.
   Въ настоящую минуту, въ темномъ маленькомъ подвалѣ, нѣсколькими футами ниже горизонта мостовой... Что за грязная, мрачная, непріятная комната! ничего въ ней не видно, кромѣ скорблой, грубой, байковой скатерти, грубаго, изогнутаго жестянаго подноса, на которомъ виднѣлось довольно-правильное изображеніе духа Смольвидова дѣдушки... Такъ въ настоящую минуту, въ этомъ подвалѣ, въ двухъ обитыхъ черной волосяной матеріей креслахъ, сидятъ, по обѣимъ сторонамъ камина, отягченные годами мистеръ и мистриссъ Смольвидъ и проводятъ счастливые часы. На каминномъ очагѣ стоятъ два треногіе таганчика, для горшковъ и кострюль, за которыми дѣдушка Смольвидъ считаетъ непреложнымъ долгомъ наблюдать строго; посреди нихъ торчитъ что-то въ родѣ мѣдной висѣлицы, назначенной, впрочемъ, для жаренья; дѣдушка Смольвидъ не спускаетъ и съ нея наблюдательныхъ своихъ глазъ. Въ подушкѣ стула достопочтеннаго мистера Смольвида, охраняемой его паутинными ногами, находится выдвижной ящикъ, въ которомъ, идетъ молва, погребено несметное богатство. Возлѣ него лежитъ лишняя подушка, въ которой онъ постоянно нуждается, для киданія въ голову дражайшей спутницы своихъ преклонныхъ лѣтъ, если она вздумаетъ сдѣлать нападеніе на его деньги -- пунктъ, въ которомъ онъ особенныхъ образомъ чувствителенъ.
   -- А гдѣ Бартъ? спрашиваетъ дѣдушка Смольвидъ у Юдиѳи, сестры Бартоломея.
   -- Онъ еще не приходилъ, отвѣчаетъ Юдиѳь.
   -- Онъ въ это время чай пьетъ?
   -- Нѣтъ, еще рано!
   -- Сколько же остается?
   -- Десять минутъ.
   -- А?
   -- Десять минутъ! громко вскрикиваетъ Юдиѳь.
   -- Гм! говоритъ дѣдушка Смольвидъ: -- десять минутъ!
   Бабушка Смольвидъ, почавкала губами, потрясла головой, смотря на треногій таганчикъ; она слышитъ, что говорятъ: въ умѣ ея представляются деньги и она вскрикиваетъ, какъ отвратительный, старый безперый попугай: десять фунтовъ стерлинговъ! десять фунтовъ стерлинговъ!
   Дѣдушка Смольвидъ тотчасъ же посылаетъ ей въ голову подушку.
   -- Молчи! кричитъ добрый старичокъ.
   Подушка оказываетъ двойное дѣйствіе: она лаетъ затылку мистриссъ Смольвидъ порядочный ударъ о спинку креселъ, приводитъ чепчикъ ея въ самое отчаянное состояніе и производитъ реакцію на мистера Смольвида, который опрокидывается отъ усилія на спинку своихъ креселъ, какъ разбитая кукла. Отличнѣйшій старичокъ-джентльменъ бываетъ въ такія минуты болѣе-похожъ на связку платья съ черною тряпкою наверху, чѣмъ на человѣка, а потому не приходитъ въ себя, пока внучка не произведетъ надъ нимъ двухъ операцій: вопервыхъ, не взболтаетъ его, какъ какую-нибудь большую бутыль, и вовторыхъ, не обколотитъ и не обомнетъ его, какъ матрацъ. И опять сидятъ они другъ противъ друга, съ спутницею своихъ послѣднихъ дней, какъ два стража, забытые черною смѣною -- смертью.
   Юдиѳь, достойная собесѣдница этого общества. Она такъ безсомнѣнно сестра мистера Смольвида младшаго, что еслибъ на этой парочкѣ замѣсить опару, то врядъ ли бы испеклось что-нибудь среднее пропорціональное. Она такъ удостовѣряетъ, по-крайней-мѣрѣ, въ наружномъ сходствѣ съ породою обезьянъ, что еслибъ одѣть ее въ мишурное платье съ шапочкой на головѣ, она могла бъ смѣло исходить весь материкъ и плясать водъ звуки органа и никто бъ не обратилъ на нее вниманія, какъ на что-нибудь особенное. Впрочемъ, при настоящихъ обстоятельствахъ, она одѣта въ обыкновенное старое платье темненькаго цвѣта.
   Юдиѳь никогда не имѣла куклы, никогда не слыхала о сказкахъ, никогда не играла ни въ какую игру. Раза два-три случалось ей попадать въ общество дѣтей, когда ей было лѣтъ около десяти, но ни она не знала, что дѣлать съ дѣтьми, ни дѣти не знали, что дѣлая съ ней. Очень-сомнительно, умѣла ли Юдиѳь смѣяться. Она такъ рѣдко видала смѣхъ, что достовѣрность остается на сторонѣ противнаго мнѣнія. О чемъ-нибудь, въ-родѣ невиннаго, веселаго смѣха, она, очевидно, не имѣла никакого понятія. Еслибъ она попробовала посмѣяться, то, вѣрно, ей помѣшали бы зубы, потому-что она стала бы подражать, такъ, какъ она во всемъ подражала, своему достопочтенному дѣдушкѣ. Вотъ какова Юдиѳь!
   А братецъ ея не съумѣетъ спустить волчка ни за что въ мірѣ. О Джакѣ-Великанѣ, или о Синбадѣ-Матросѣ онъ столько же знаетъ, сколько о жителяхъ звѣздъ. Онъ скорѣе будетъ согласенъ самъ обратиться въ кошку, или мышь, чѣмъ станетъ играть въ кошку-и-мышку; но онъ выше сестры своей въ томъ отношенія, что изъ мрачнаго круга своихъ потемокъ выступилъ въ обширную полосу свѣта, бросаемаго мистеромъ Гуппи. Потому и велико его удивленіе и подражаніе эту блестящему чарователю.
   Съ шумомъ, подобнымъ грому, ставятъ Юдиѳь одинъ изъ жестяныхъ подносовъ на скорблую скатерть и собираетъ на немъ чашки и блюдечки. Хлѣбъ кладетъ она въ жестяную корзинку, а масло (очень-маленькій кусочекъ) на небольшую свинцовую тарелочку. Дѣдушка Смольвидъ, косо смотритъ на приготовленіе къ чаю и спрашиваетъ Юдиѳь.
   -- Гдѣ дѣвка?
   -- Черли? говоритъ Юдиѳь.
   -- А? вылетаетъ изъ устъ дѣдушки Смольвида.
   -- Черли? кричитъ Юдиѳь.
   Это имя затрогиваетъ бабушку Смольвидъ и она, не спуская глазъ, какъ обыкновенно, съ треногаго таганчяка, кричитъ:
   -- На водѣ! Черли, на водѣ! На водѣ, на водѣ, Черли на водѣ! и воспламеняется до энергіи.
   Дѣдушка посматриваетъ на подушку, но силы его еще не возобновились послѣ бывшаго напряженія.
   -- Ха! говоритъ онъ, когда все смолкло: -- она, я думаю, ѣстъ много. Лучше бы ей платить деньгами за работу, чѣмъ кормятъ ее.
   Юдиѳь, съ хитрымъ взглядомъ своего брата, качаетъ головой и корчитъ ротъ, чтобъ сказать: нѣтъ; однакожъ не говорятъ.
   -- Нѣтъ? отвѣчаетъ старицъ: -- отчего не нѣтъ?
   -- Ей надо шесть пенсовъ въ день; а мы можемъ обойтись дешевле, говоритъ Юдиѳь.
   -- Въ-самомъ-дѣлѣ?
   Юдиѳь отвѣчаетъ глубоко-значущимъ киваньемъ головы; намазываетъ масло такъ тонко на хлѣбъ, что его вовсе и не видать, боится обронятъ каждую крошку и разрѣзываетъ хлѣбъ на маленькіе кусочки.
   -- Эй ты, Черли! куда запропастилась? кричитъ она.
   Робко повинуясь этому воззванію, маленькая дѣвочка, въ грубомъ передникѣ, въ большомъ капорѣ, съ влажными, мыльными руками и съ половой щеткой, является и присѣдаетъ.
   -- Чѣмъ ты теперь занимаешься? говоритъ Юдиѳь, взглянувъ на нее какъ старая вѣдьма.
   -- Чищу заднюю комнату наверху, миссъ, отвѣчаетъ Черли.
   -- У меня дѣлать хорошо и не мѣшкать. Ну, пошла? Скорѣй! говоритъ Юдиѳь, топнувъ ногою -- ты больше дѣлаешь хлопотъ, чѣмъ дѣла.
   Отдавъ это приказаніе, строгая вѣдьма возвращается за свою работу, снова начинаетъ ковырять масло и рѣзать хлѣбъ; на нее падаетъ черезъ окно тѣнь отъ ея брата, и она бѣжитъ, съ хлѣбомъ и ножомъ въ рукахъ, отпереть для него сѣнную дверь.
   -- А, Бартъ! пришелъ! говоритъ дѣдушка Смольвидъ.
   -- Пришелъ, отвѣчаетъ Бартъ.
   -- Опять былъ съ своимъ другомъ Бартъ?
   Смольвидъ кивнулъ головой.
   -- Очень-хорошо. Живи на его счетъ сколько можно и берегись его глупыхъ замашекъ. Надо съ него сорвать сколько можно. въ этомъ должна быть вся дружба, говоритъ почтенный мудрецъ.
   Бартъ не принимаетъ добраго совѣта съ такимъ подобострастіемъ, съ какимъ могъ; онъ удостоиваетъ старичка только тѣмъ вниманіемъ, которое выражается миганьемъ глаза и киваньемъ головы, беретъ стулъ и садится за чай. И четыре старыя лица наклонились надъ чашками чаю, какъ хоръ злыхъ духовъ. Мистриссъ Смольвидъ чавкаетъ губами и смотритъ на таганъ, а мистеръ Смольвидъ требуетъ часто, чтобъ его встряхивали, какъ большую стклянку съ лекарствомъ чернаго цвѣта.
   -- Да, да, говоритъ добрый старичокъ, обращаясь опять къ своимъ урокамъ практической мудрости: -- это такое правило, которое далъ бы тебѣ и твой отецъ, Бартъ. Ты никогда не видалъ своего отца -- тѣмъ хуже. Это былъ мой истинный сынъ.
   Хотѣлъ ли онъ этимъ выразить достоинства своего сына или нѣтъ -- неизвѣстно.
   -- Онъ былъ мой истинный сынъ, повторяетъ старикъ, положивъ свой кусокъ хлѣба съ масломъ на колѣни: -- славный счетчикъ, умеръ, тому назадъ лѣтъ пятнадцать.
   Мистриссъ Смольвидъ, руководимая своимъ инстинктомъ, кричитъ: -- Пятнадцать сотенъ фунтовъ стерлинговъ. Пятнадцать сотенъ фунтовъ стерлинговъ въ черномъ ящикѣ, пятнадцать сотенъ фунтовъ стерлинговъ! Пятнадцать сотенъ фунтовъ стерлинговъ заперты!
   Достойный супругъ ея, отложивъ въ сторону свой кусокъ хлѣба съ масломъ, немедленно отправляетъ подушку въ голову своей дражайшей половины такъ сильно, что она ударяется затылкомъ о спинку креселъ и упадаетъ самъ на-взничь, обезсилѣвъ. Наружность его, послѣ исправительныхъ демонстрацій противъ мистриссъ Смоль видъ, особенно-выразительна и совершенно-непріятна: вопервыхъ, потому, что подобнаго рода экзерциціи обыкновенно надвигаютъ его черную ермолку на одинъ его глазъ и даютъ ему дьявольски-развращенный видъ; вовторыхъ, потому-что онъ произносятъ страшную брань противъ мистриссъ Смольвидъ, и втретьихъ, потому-что контрастъ между этими сильными выраженіями и его безсиліемъ, въ которое онъ впадаетъ, даетъ ему видъ злодѣя, который сдѣлалъ бы много зла, еслибъ могъ. Все это такъ часто повторяется въ семействѣ Смольвидовъ, что не производитъ никакого впечатлѣнія на зрителей. Старикъ только вытрясывается и выколачивается; полушка снова кладется за свое обыкновенное мѣсто, возлѣ него, и старая мистриссъ Смольвидъ, которой, быть-можетъ, поправятъ чепчикъ, а быть-можетъ и нѣтъ, сидитъ опять въ своемъ стулѣ, готовая быть опрокинута, какъ мячъ.
   Проходитъ нѣсколько времени въ настоящую минуту, пока старый джентльменъ охладился до такой степени, что можетъ продолжать свой разговоръ; но, несмотря на достаточную степень охлажденія, онъ все-таки примѣшиваетъ къ своей рѣчи нѣкотораго рода крѣпкія словца, которыми подчуетъ дражайшую свою половину, могущую только сообщаться съ треногимъ таганомъ. Онъ говоритъ въ слѣдующихъ словахъ:
   -- Еслибъ твой отецъ, Бартъ, прожилъ дольше, то, вѣрно, наколотилъ бы порядочную деньгу... Ты дьявольская трещотка!.. но только-что онъ началъ воздвигать зданіе, фундаментъ, подъ которое работалъ столько лѣтъ... ты проклятая сорока, козій смѣхъ, демонская утроба, что тебѣ надо?.. Заболѣлъ онъ и умеръ изнурительной лихорадкой, онъ всегда былъ человѣкъ бережливый, скопи-домокъ, человѣкъ трудолюбивый... Я тебѣ бросилъ бы въ голову ободранную кошку, замѣсто подушки, я тебѣ бы, чортова перечница!.. и мать твоя, женщина разсудительная, сухая, какъ дрань, канула, какъ топоръ въ воду, родивъ тебя я Юдвбь... Ты старая стрекоза, ты демонская трещотка, ты свиная башка!..
   Юдиѳь, не интересуясь нисколько тѣмъ, что она слыхивала ужь не одинъ разъ, сливаетъ въ полоскательную чашку и сбираетъ остатки съ подноса, съ дна чайника, съ чашекъ и съ блюдечекъ для ужина маленькой поденьщицѣ. Точно также собираетъ она въ жестяной коробкѣ всѣ корки и крошки хлѣба, оставленныя строгою бережливостью умѣренныхъ хозяевъ.
   -- Мы съ твоимъ отцомъ были товарищи, Бартъ, говоритъ старый джентльменъ: -- и когда я умру, все останется вамъ съ Юдиѳью. Для васъ большое счастье, что вы во-время вступили въ ученье: Юдиѳь къ цвѣточной мастерицѣ, а ты въ адвокатство. Вы не должны тратить деньги; вы должны трудиться для насущнаго хлѣба и увеличивать капиталъ. Когда я умру, Юдиѳь пойдетъ опять къ цвѣточной мастерицѣ, а ты въ свою контору.
   Судя по наружности Юднеи, можно было бы подумать, что она способнѣе заниматься терніемъ чѣмъ цвѣтами, но она дѣйствительно въ свое время была посвящена въ искусство и тайны дѣланія розъ и лилій. Тонкій наблюдатель, можетъ-быть, открылъ бы въ глазахъ сестры и брата въ то время, когда ихъ достопочтенный прародитель говорилъ о своей смерти, нѣкотораго рода нетерпѣніе и даже, можетъ-быть, нѣкотораго рода желаніе, чтобъ онъ отправился бы туда поскорѣе.
   -- Ну, если всѣ отпили, говоритъ Юдиѳь, оканчивая свои распоряженія: -- такъ я позову дѣвчонку сюда: пусть она здѣсь напьется чаю. А коли дашь ей пить въ кухнѣ, такъ она и вѣкъ не кончитъ.
   Согласно этому, вводится Черли и, подъ сильной перестрѣлкой глазъ, берется за полоскательную чашку и за бѣдные остатки хлѣба и масла. При усиленномъ наблюденіи за утоленіемъ голода молодой поденьщицы Юдиѳь Смольвидъ, кажется, достигаетъ геологическаго возраста и какъ-будто происходитъ съ незапамятныхъ временъ. Ея систематическое направленіе всегда выбранить или оборвать, хоть и безъ всякаго повода, въ полномъ смыслѣ замѣчательно; оно развилось до такихъ размѣровъ, до которыхъ рѣдко достигаетъ въ самыхъ взрослыхъ спеціалистахъ.
   -- У меня смотри, не шататься цѣлое послѣ-обѣда изъ угла въ въ уголъ, кричитъ Юдиѳь, мотая головой и топая ногами (потому-что она замѣтила, что глаза поденьщицы несвоевременно обращены на полоскательную чашку): -- набьешь глотку да и за работу!
   -- Слушаю, миссъ, отвѣчаетъ Черли.
   -- Молчи, негодная, возражаетъ миссъ Смольвидъ: -- я знаю, что вы за птицы: на словахъ все готовы, а на дѣлѣ ничего нѣтъ. Скорѣй, скорѣй!
   Черли дѣлаетъ огромный глотокъ чаю, въ знакъ повиновенія, и такъ быстро уничтожаетъ бѣдные остатки съѣстнаго, что миссъ Смольвадъ даетъ ей наставленіе не быть жадной, что въ вашемъ братѣ, замѣчаетъ она, отвратительно. Черли пришлось бы, можетъ-быть, много выслушивать общихъ мѣстъ о томъ, что прилично и неприлично ихъ брату, еслибъ не раздался стукъ въ дверь.
   -- Посмотри, кто тамъ, только, чуръ, не жевать, какъ отворимъ дверь! кричитъ Юдиѳь.
   Предметъ ея наблюденій убѣгаетъ отворять дверь; сама миссъ Смольвидъ спѣшитъ, пользуясь временемъ, спрятать остатки хлѣба и масла и опрокидываетъ двѣ-три грязныя чашки на дно подноса, желая этихъ выразить, что всякое потребленіе чая и хлѣба считается совершенно-оконченнымъ.
   -- Ну, кто тамъ, что ему нужно? говоритъ огрызливая Юдиѳь.
   Оказывается, что это, ни больше ни меньше, какъ мистеръ Джорджъ.
   Мистеръ Джорджъ входитъ въ комнату безъ всякихъ предварительныхъ докладовъ и церемоній.
   -- Хфююю! говоритъ мистеръ Джорджъ: -- у васъ тепленько. Постоянный огонь. Вамъ, можетъ-быть, хорошо къ этому пріучаться. Мистеръ Джорджъ дѣлаетъ послѣднее замѣчаніе про себя и кланяется дѣдушкѣ Смольвиду.
   -- Гм! Это вы, говорятъ старикъ.-- Какъ поживаете? какъ можете?
   -- Понемножку, отвѣчаетъ мистеръ Джорджъ и беретъ стулъ.-- Ваша внучка? и имѣлъ честь видать ихъ прежде. Мое почтеніе, миссъ.
   -- А это мой внукъ, говоритъ дѣдушка Смольвидъ: -- вы его прежде не видывали. Онъ служитъ въ конторѣ адвокатовъ и мало бываетъ дома.
   -- Мое почтеніе! Онъ очень-похожъ на сестру, намъ двѣ капли воды. Чертовское сходство, говорятъ мистеръ Джорджъ, ударяй выразительно, но можетъ быть несовсѣмъ-вѣжливо, на послѣднее прилагательное.
   -- Ну, а какъ дѣла, мистеръ Джорджъ? спрашиваетъ дѣдушка Смольвидъ, потирая легонько ногу.
   -- Что дѣла, дѣла, какъ сажа бѣла!
   Это закоптѣлый, загорѣлый джентльменъ лѣтъ пятидесяти, хорошо сложенный и недурной наружности; съ черными, курчавыми волосами, съ свѣтлыми глазами и съ широкой грудью. Его мускулистыя, сильныя руки, также загорѣвшія, какъ и лицо, имѣли, очевидно, тяжелое употребленіе въ жизни. Всего замѣчательнѣе въ немъ то, что онъ всегда садится на кончикъ стула, какъ-будто съ незапамятныхъ поръ имѣетъ привычку оставлять позади себя пустое пространство для платья или для какого-нибудь другаго снаряда. Походка его, мѣрная и тяжелая очень шла бы къ шуму и звону шпоръ. Теперь онъ гладко выбритъ; но какое-то подергиваніе рта свидѣтельствуетъ о знакомствѣ верхней губы съ огромными усищами; въ томъ же фактѣ удостовѣряетъ частое самопроизвольное положеніе руки и пальцевъ на уста. Вообще, посмотрѣвъ на мистера Джорджа, непремѣнно приходитъ въ голову, что онъ нѣкогда служилъ въ тяжелой кавалерія.
   Между мистеромъ Джорджемъ и семействомъ Смольвидовъ, поразительный контрастъ. Никогда, я думаю, не приходилось ни одному кавалеристу стоять на такой несовмѣстной квартирѣ. Онъ и семейство Смольвидовъ все-равно, что тяжелый рыцарскій мечъ и ножичекъ для скрытія устрицъ. Его развитый станъ и крупныя формы, его свободныя манеры, выражающія потребность въ большомъ пространствѣ и ихъ поджарость и подщипанность; его звучный, громкій голосъ и ихъ острая непріятная пискотня, составляли двѣ рѣзкія и противоположныя крайности.
   Смотря на него, какъ онъ тутъ сидитъ посреди этой грязной и мрачной комнатки, немножко согнувшись, опершись руками на колѣни, выворотивъ локти въ стороны, такъ смотря на него, приходитъ въ голову, что онъ, того-и-гляди, проглотитъ все семейство Смольвидовъ за-разъ и съ ихъ четырьмя комнатами и съ кухней на придачу.
   -- Что хочется жизни, что-ли, втереть въ ноги-то? спрашиваетъ мистеръ Джорджъ дѣдушку Смольвида, осмотрѣвшись въ комнатѣ.
   -- Ха! мистеръ Джорджъ, это, знаете, частью привычка, а частью, конечно, пособляетъ я циркуляція крови, отвѣчаетъ старикъ.
   -- Ц-и-р-к-у-л-я-ц-і-я! повторяетъ мистеръ Джорджъ, скрестивъ руки на своей широкой груди и ставъ еще вдвое толще: -- было бы чему циркулировать.
   -- Конечно, я старъ, мистеръ Джорджъ, говоритъ дѣдушка Смольвидъ: -- но силы у меня, по лѣтамъ моимъ, довольно. Я старше ея, говорить онъ указывая на жену: -- однако, досмотрите, что это за тряпка... Ты дьявольская трещотка!... прибавляетъ онъ, возобновляя свое враждебное расположеніе духа.
   -- Бѣдняга! говоритъ мистеръ Джорджъ, поворачивая голову въ ту сторону, гдѣ сидитъ бабушка Смольвидъ: -- не браните старушку. Посмотрите на нее: чепецъ на сторону, сама еле-дышетъ. Поправьтесь, сударыня, поправьтесь. Вотъ такъ, дайте вашу руку! Не сердитесь за нее, мистеръ Смольвидъ, вспомните свою мать, продолжалъ мастеръ Джорджъ, возвращаясь опять къ своему стулу: -- вѣдь и та, чай, была такая же старуха, какъ ваша жена.
   Старикъ ворчитъ что-то подъ-носъ себѣ.
   -- А условіе помните? спрашиваетъ мистеръ Джоржъ.-- Трубку за двухмѣсячные проценты! Да! Все вѣрно. Не бойтесь велѣть подать трубку. Вотъ новый билетъ, вотъ и двухмѣсячные проценты и ни одинъ дьяволъ не смѣй путаться въ дѣла мои!
   Мистеръ Джорджъ сидитъ скрестивъ руки и пожираетъ глазами все семейство Смольвидовъ и всю комнату, пока дѣдушка Смольвидъ, при помощи Юдиѳи, достаетъ изъ запертаго бюро два кожаные ящика; въ одинъ изъ нихъ онъ погружаетъ только-что полученный документъ, а изъ другаго достаетъ точно такую же бумажку и передаетъ ее мистеру Джорджу. Мистеръ Джорджъ свертываетъ ее такъ, какъ должно для закурки трубки. Старикъ разсматриваетъ оба документа вдоль и поперегъ, прежде чѣмъ рѣшается освободить ихъ изъ кожаной тюрьмы, раза три или четыре перещитываетъ деньги, заставляетъ Юдиѳъ по нѣскольку разъ повторять каждое слово, и такъ дрожитъ при ленкомъ движеніи и при всякомъ словѣ, что дѣло тянется продолжительно Когда, наконецъ, все кончилось и онъ оторвалъ отъ запертаго бюро хищные пальцы и глаза, принялся онъ отвѣчать мистеру Джорджу за послѣднее его замѣчаніе.
   -- Не бойтесь велѣть подать трубку! Мы не такъ жадны, сэръ. Юдиѳь, посмотри-ка, гдѣ тамъ трубка, да подай стаканчикъ водки и воды мистеру Джорджу!
   Забавные близнецы, переглядывавшіеся во все это время между собою, выключая того момента, когда кожаные ящики приковывали ихъ вниманіе, теперь удаляются въ другую комнату, будучи, вообще говоря, весьма-недовольны посѣтителемъ, котораго оставляютъ своему дѣду, какъ оставляютъ молодые медвѣжата путешественника въ пользу стараго медвѣдя.
   -- Тутъ вы, я думаю, проводите цѣлый день? говоритъ мистеръ Джорджъ.
   -- Конечно, конечно, отвѣчаетъ старикъ.
   -- И вы ничѣмъ не занимаетесь?
   -- Наблюдаю за огнемъ... когда что-нибудь варится или жарится...
   -- Вѣдь это невсегда бываетъ, говоритъ мистеръ Джорджъ съ большимъ выраженіемъ.
   -- Конечно невсегда, конечно.
   -- И вы ничего не знаете и не заставляете читать себѣ?
   Старикъ мотаетъ головою съ какимъ-то особеннымъ торжествомъ.
   -- Нѣтъ, нѣтъ! У насъ чтецовъ въ семействѣ не бывало. Богъ избавилъ. Чтеніе прибыли не даетъ. Это такъ, глупость, лѣность, сумасшествіе. Нѣтъ, нѣтъ!
   -- Ну вы другъ друга стоите, говоритъ посѣтитель такъ тихо, что старикъ не можетъ его слышать, и осматриваетъ дорогую чету.
   -- Я думаю... говоритъ онъ теперь громко.
   -- Что?
   -- Я думаю, что вы меня какъ-разъ засадите, если я не соберу денегъ къ сроку?
   -- Нѣтъ, мой другъ! восклицаетъ старикъ, протянувъ обѣ руки для объятій: -- никогда не засажу. Вотъ пріятель мой въ Сити, которому я посовѣтовалъ вамъ дать денегъ... тотъ засадитъ.
   -- А почему же вы знаете? говорятъ мистеръ Джорджъ, и закрѣпляетъ вопросъ восклицаніемъ вполголоса: -- ахъ ты подлая скотина!
   -- На него, мой другъ, нельзя положиться. Я ему ни на волосъ не вѣрю. У него подай деньги -- вотъ и все.
   -- Чортъ съ нимъ! говоритъ мистеръ Джорджъ.
   Въ это время Черли является съ подносомъ, на которомъ лежитъ трубка, маленькой сверточекъ табаку, стаканчикъ водки и кеда.
   Мистеръ Джорджъ, увидавъ ее, спрашиваетъ откуда она: -- въ тебѣ пѣть семейнаго сходства, говоритъ онъ.
   -- Я поденьщица, сэръ, отвѣчаетъ Черли.
   Тяжелый кавалеристъ (если только онъ въ-самомъ-дѣлѣ кавалеристъ, или былъ кавалеристомъ) снимаетъ съ нея капоръ и слегка, въ-особенности для такой тяжелой руки, какъ его, гладитъ ее по головѣ.
   -- Ты оживляешь весь домъ, говоритъ онъ ей: -- все семейство нуждается въ такомъ личикѣ, какъ твое, и также сильно, какъ нуждается къ чистомъ воздухѣ. Черли удаляется. Мистеръ Джорджъ закуриваетъ трубку, пьетъ грогъ за здоровье пріятеля, дѣдушки Смольвида.
   -- Такъ вы думаете, что онъ меня засадитъ?
   -- Я думаю, что засадитъ, я боюсь, что засадитъ. Онъ, я знаю, говоритъ несовсѣмъ-осторожно дѣдушка Смольвида: -- упекалъ разъ двадцать своихъ должниковъ.
   Это было сказано несовсѣмъ-осторожно потому, что, при словѣ двадцать, лучшая и дражайшая половина его, которая до-сихъ-поръ смотрѣла на огонь, пробуждается и начиняетъ бормотать: -- двадцать, тысячъ фунтовъ стерлинговъ и двадцать банковыхъ билетовъ въ въ шкатулкѣ; двадцать сотенъ тысячъ, двадцать мильйоновъ, двадцать... но въ эту минуту подушка прерываетъ перечень всѣхъ сортовъ двадцати и опрокидываетъ и контузитъ старую леди. Мистеръ Джорджъ смотритъ на этотъ экспромтъ, какъ на новость, и освобождаетъ бабушку Смольвидъ изъ-подъ гнета.
   -- Ты дьявольская трескотня, ты скорпіонъ, ты адская змѣя, ты вѣдьма, кошачья утроба, которую надо сжечь на кострѣ! рычалъ старикъ, распростертый въ своихъ креслахъ.
   -- Потрясите меня немного, другъ мой!
   Мистеръ Джорджъ смотрѣлъ на обоихъ стариковъ такими глазами, какъ-будто онъ чувствовалъ себя не въ своемъ умѣ. Понявъ просьбу дѣдушки Смольвида, онъ беретъ его за шиворотъ, приподымаетъ кверху съ креселъ такъ легко, какъ куклу, и кажется думаетъ, не вытрясти ли изъ него дальнѣйшія поползновенія къ метательной силѣ подушекъ. Но впрочемъ, мысли этой въ исполненіе не рѣшается приводить, однако же потрясаетъ его довольно-сильно, такъ-что голова у старика вертится какъ у арлекина, сажаетъ его прямо въ креслахъ, такъ энергически напяливаетъ на него ермолку, что старикъ минуты двѣ не можетъ отмигаться, какъ слѣдуетъ.
   -- О Боже! вздыхаетъ мистеръ Смольвидъ: -- Спасибо, спасибо, другъ! Пфууу... духъ захватило! Хоо, хоо! и мистеръ Смольвидъ твердятъ это не безъ откровеннаго ужаса къ своему дорогому другу, который все-таки стоитъ надъ нимъ, какъ какая-нибудь массивная каланча.
   Ужасающее привидѣніе между-тѣмъ ниспускается постепенно до своего стула, начинаетъ затягиваться большими глотками дыма и утѣшать себя философскими размышленіями.-- Имя твоего пріятеля, живущаго въ Сити, начинается съ буквы Д; знаю я тебя, дружище, тебѣ только съ чертями и возиться и ты правъ: онъ меня засадитъ.
   -- Что вы говорите, мистеръ Джорджъ? спрашиваетъ старикъ.
   Кавалеристъ отрицательно трясетъ головою и, опершись на колѣно локтемъ правой руки, въ которой держитъ трубку т, вывернувъ воинственно локоть лѣвой руки, продолжаетъ курить. По-временамъ онъ посматриваетъ на мистера Смольвида съ глубокимъ вниманіемъ, и чтобъ яснѣе всматриваться въ черты старика, размахиваетъ рукою клубы табачнаго дыма.
   -- Я увѣренъ, говоритъ онъ, и измѣняетъ на столько свое положеніе, на сколько надо, чтобъ, согнувшись, касаться губами краевъ стакана съ грогомъ: -- что я единственный человѣкъ изъ всѣхъ живыхъ, а можетъ-быть, и изъ мертвыхъ, который съумѣлъ выжатъ ихъ васъ хоть трубку табаку?
   -- Это правда, отвѣчаетъ старикъ: -- гостей у меня не бываетъ и угощать я не люблю: это не въ моемъ характерѣ. Не вы, такой весельчакъ, поставили трубку въ условіе...
   -- Что трубка, пустяки! Но главное, чтобъ выжать изъ васъ что-нибудь за свои деньги.
   -- Ха! какой вы тонкій мудрецъ, сэръ! говоритъ дѣдушка Смольвидъ, потирая себѣ ноги.
   -- Большой мудрецъ. Да. Пфу. Прогулки сюда вѣрное доказательство въ моей мудрости. Пфу. Да и мое состояніе тоже. Пфу. Всѣ знаютъ, что я мудрецъ, говоритъ мистеръ Джорджъ спокойно покуривая:
   -- Я на пути мудрости.
   -- Не упадайте духомъ, сэръ. Дѣла опять понравятся.
   Мистеръ Джорджъ смѣется и пьетъ.
   -- У васъ нѣтъ родственниковъ? спрашиваетъ дѣдушка Смольвидъ, съ особеннымъ блистаньемъ глазъ: -- которые бы отсчитали за васъ капиталецъ, или бы по-крайней-мѣрѣ поручились за васъ моему пріятелю въ Сити: порука двухъ лицъ ему достаточно, онъ согласится еще дать въ долгъ. У васъ нѣтъ такихъ родственниковъ, мистеръ Джорджъ?
   Мистеръ Джорджъ продолжаетъ спокойно курить и отвѣчаетъ:
   -- Если бъ у меня я была такіе родственника, то а не сталъ бы ихъ безпокоить. Я своимъ надѣлалъ и безъ того много хлопотъ въ жизни. Можетъ-быть, самое лучшее покаяніе для бродяги состоятъ въ томъ, чтобъ прійдти къ порядочнымъ людямъ, которыхъ прежде знать не хотѣлъ и съ которыми жить не хотѣлъ. Но я бродяга не такого сорта. По мнѣ, коли ушелъ, такъ и не приходи.
   -- Но врожденныя чувства, мистеръ Джорджъ, замѣчаетъ дѣдушка Смолвидъ.
   -- Къ двумъ первымъ порукамъ... Гм, говорить мистеръ Джорджъ, качая головою и куря спокойно: -- Нѣтъ, я тоже же изъ такого сорта.
   Дѣдушка Смольвидь, послѣ послѣдняго оттрясыванья, все спускался и спускался въ своихъ кресламъ, такъ-что теперь онъ, на больше ни меньше, какъ связка платьевъ съ голосомъ внутри, требующемъ Юдиѳь. Является эта гурія, оттрясываетъ старика по своему способу и онъ велитъ ей остаться при себѣ. Какъ кажется, онъ боится утруждать своего посѣтителя, готоваго, по первому призыву, подать ему помощь очень-энергически.
   -- А! замѣчаетъ онъ, прійдя опять въ свое нормальное состояніе: -- если бы вы, мистеръ Джорджъ, пришпорили капкана, вамъ было бы очень-нехудо. Еслибъ тогда, когда вы пришли въ первый разъ сюда, вслѣдствіе нашихъ объявленій, то-есть, я подразумѣваю объявленія моего пріятеля въ Сити и нѣкоторыхъ другихъ, которые отдали свои капиталы подъ залоги и мнѣ позволяютъ также упомянуть о моемъ ничтожномъ капиталишкѣ, такъ, еслибъ тогда вы намъ пособили, вы бы, мистеръ Джорджъ, маху не дали.
   -- Я бы очень хотѣлъ не дать маху, какъ вы говорите, отвѣчаетъ мистеръ Джорджъ, куря уже не такъ спокойно, какъ прежде, потому-что присутствіе Юдиѳи наложило на него очарованіе -- только не любовнаго рода, подъ вліяніемъ котораго онъ постоянно смотрѣлъ въ ту сторону, гдѣ стояла она: -- но вообще-то я очень-доволенъ, говоритъ мистеръ Джорджъ -- что ничего не вышло.
   -- Отчего же, мистеръ Джорджъ? отчего же, чортъ возьми! говоритъ дѣдушка Смольвидъ съ полнымъ выраженіемъ отчаянія.
   -- По двумъ причинамъ, товарищъ.
   -- По какимъ же это причинамъ, мистеръ Джорджъ, по какимъ причинамъ, чортъ возьми?
   -- Нашего друга въ Сити? насмѣшливо говоритъ мистеръ Джорджъ и спокойно прихлебываетъ изъ стакана.
   -- Пожалуй хоть его. По какимъ же это причинамъ-то?
   -- Первое дѣло, отвѣчаетъ мистеръ Джорджъ и смотритъ на Юдиѳь, какъ-будто бъ разительное сходство, которое существуетъ между старикомъ и ею, заставляетъ его думать, что совершенно все-равно, кто бъ его ни слушалъ, она или онъ: -- вы, джентльмены, хотѣли меня одурачить. Вы печатали въ объявленіи, что мистеръ Гаудонъ (пожалуй, хоть капитанъ Гаудонъ, если это вамъ лучше нравится) имѣетъ узнать нѣчто въ свою пользу.
   -- Ну, что жъ? говоритъ старикъ сухо и отвратительно.
   -- А то, говоритъ мистеръ Джорджъ, продолжая курить:-- что ему не очень было бы полезно сидѣть въ тюрьмѣ по милости цѣлой стаи лондонскихъ ростовщиковъ.
   -- А почемъ знать? Можетъ-быть, нѣкоторые изъ его богатыхъ родственниковъ уплатили бы за него деньги, или по-крайней-мѣрѣ поручились бы за него, и внесли бы проценты. А между-тѣмъ онъ оставилъ насъ въ дуракахъ. Онъ задолжалъ вамъ всѣмъ большія суммы денегъ. Я бы лучше согласился удавить его собственными руками, чѣмъ выпустить его изъ рукъ. Когда я сижу здѣсь и думаю о немъ, говоритъ старикъ, подымая кверху свои безсильные десять пальцевъ: -- такъ мнѣ приходитъ сильное желаніе его удавить... и, въ быстромъ порывѣ гнѣва, онъ мечетъ подушку въ голову безотвѣтной мистриссъ Смольвидъ; но подушка счастливо минуетъ бѣднягу и пролетаетъ мимо.
   -- Нечего мнѣ говорить, начинаетъ снова кавалеристъ, вынувъ на минуту трубку изо рта и обращая опять взоръ свой отъ полета подушки къ трубкѣ, которая почти вся докурилась:-- нечего мнѣ говорятъ, что онъ жилъ шибко и разорялся въ-пухъ. Я нѣсколько дней былъ рядомъ съ нимъ и видѣлъ, какъ онъ летѣлъ сломя голову въ пропасть. Я былъ при немъ, когда онъ былъ боленъ и здоровъ, богатъ и бѣденъ. Я не разъ останавливалъ его руку, когда прійдя, въ бѣдственное состояніе, онъ прикладывалъ пистолетъ къ своему виску.
   -- Я бы далъ дорого, чтобъ онъ спустилъ курокъ! говоритъ доброжелательный старичокъ: -- и чтобъ голова его разлетѣлась на столько же частей, сколько онъ долженъ фунтовъ стерлинговъ.
   -- Да, частей было бы много, отвѣчаетъ хладнокровно кавалеристъ: -- во всякомъ случаѣ было время, когда онъ былъ молодъ, полонъ надеждъ и красивъ; и я радуюсь, что въ дурные дни я не далъ ему возможности прибѣгнуть къ отчаянному поступку. Вотъ первая причина.
   -- И вторая причина, я чай, не лучше этой? ворчитъ старикъ.
   -- Не знаю. По-крайней-мѣрѣ она положительнѣе. Еслибъ я хотѣлъ его найдти, то я долженъ былъ бы отправиться на другой свѣтъ. Онъ былъ тамъ.
   -- Почему вы это знаете?
   -- Его не было здѣсь.
   -- Почему вы знаете, что его не было здѣсь?
   -- Не теряйте хладнокровія, какъ потеряли деньги, говоритъ мистеръ Джорджъ, спокойно выколачивая трубку. Онъ ужъ давно передъ этимъ утонулъ -- я въ этомъ увѣренъ. Онъ бросился за бортъ, умышленно или неумышленно -- не знаю. Можетъ-быть, другъ вашъ въ Сити знаетъ. Знаете ли мистеръ Смольвидъ, что эта за пѣсенка? прибавилъ онъ, насвистывая и настукивая тактъ по столу пустой трубкой.
   -- Пѣсенка? отвѣчаетъ старикъ: -- у васъ здѣсь нѣтъ пѣсенокъ!
   -- Это погребальный маршъ. Подъ его звуки хоронятъ солдатъ. Вотъ и конецъ. Теперь если ваша прелестная внучка -- извините миссъ -- будетъ такъ добра и спрячетъ трубку на два мѣсяца, то за слѣдующій разъ намъ не прійдется покупать новой. Прощайте мистеръ Смольвидъ.
   -- Прощайте, другъ мой! говорятъ старикъ, протягивая обѣ руки.
   -- Такъ вы думаете, что вашъ другъ въ Сити засадитъ меня, если я не уплачу въ срокъ? говоритъ кавалеристъ, смотря на мистера Смольвида сверху внизъ, какъ великанъ.
   -- Да, другъ мой, отъ него все станется, отвѣчаетъ старикъ, смотря на него какъ пигмей.
   Мистеръ Джорджъ смѣется и, взглянувъ на мистера Смольвида и поклонившись сморщенной Юдиѳи, выходитъ изъ двери, гремя воображаемыми саблею и шпорами.
   -- Чтобъ тебя проклятаго!... говорятъ старикъ, гримасясь на затворящуюся дверь: -- я тебя, пса, скручу. Попадешься ты мнѣ подъ-руку.
   Послѣ этого любезнаго замѣчанія, погружается онъ снова духомъ своякъ въ чарующія области мышленія, которыя отведены ему образованіемъ и образокъ жизни, и опять онъ и мистриссъ Смольвидъ проводятъ счастливые часы гименея какъ два забытые стража черной смѣной.
   Пока два вѣрные сожителя дежурятъ на своемъ посту, мистеръ Джорджъ идетъ по улицамъ тяжелымъ и крупнымъ шагомъ, съ очень нахмуреннымъ лицомъ. Восемь часовъ и день быстро клонятся къ концу. Онъ останавливается у Ватерлооскаго Моста, читаетъ афишу и рѣшается зайдти въ Астлискій Театръ. Въ театрѣ онъ очень восхищается прыжками лошадей, ловкостью и силою наѣздниковъ. Критическимъ взоромъ смотритъ на оружіе; недоволенъ сраженіями, изобличающими вполнѣ-плохое знаніе фехтовальнаго искусства, но глубоко сочувствуетъ поэму. Въ послѣдней сценѣ, когда король сицилійскій становится на колесницу и, соглашаясь благословятъ двухъ влюбленныхъ, распростираетъ надъ ними знамя любви, вѣки его глазъ умасляются слезою.
   По окончаніи пьесы, мистеръ Джорджъ опять переходитъ рѣку и направляетъ стопы свои къ той замѣчательной части города, которая примыкаетъ къ Сѣнному Рынку и Лейстерскому Скверу и служитъ притягательнымъ фокусомъ двусмысленныхъ иностранныхъ отелей и двусмысленныхъ иностранцевъ, боксеровъ, учителей фехтованія, скороходовъ, стараго фарфору игорныхъ домовъ, выставокъ и огромнаго запаса лохмотьевъ и существъ, невидимыхъ днемъ. Проникнувъ въ самое сердцѣ этой части города, онъ достигаетъ, черезъ дворъ и выбѣленный ходъ, до большаго кирпичнаго зданія, состоящаго изъ голыхъ стѣнъ, пола, потолочныхъ балокъ и потолочныхъ окошекъ. На лицевомъ фасадѣ, если только это зданіе имѣло лицевой засадъ, написано крупными буквами:

ДЖОРДЖЪ
ГАЛЕРЕЯ ДЛЯ СТРѢЛЬБЫ ВЪ ЦѢЛЬ И ПРОЧ.

   Онъ идетъ въ галерею для стрѣльбы и проч.; тамъ горитъ газъ, стоятъ два-три бѣлые, расчерченные щита для стрѣльбы въ цѣль, принадлежности для стрѣльбы изъ лука, рапиры и эспадроны для фехтованія и все, что необходимо для истинно-великобританскаго боксерства.
   Сегодня вечеромъ, однакожь, ни одно изъ этихъ упражненій не приводится въ дѣйствіе въ галереѣ для стрѣльбы въ цѣль и прочее. Въ ней такъ мало посѣтителей, что видѣнъ всего одинъ только малорослый, грубый человѣчекъ съ широкой головой. Онъ лежитъ на полу и спитъ.
   Маленькій человѣчекъ одѣтъ, какъ оружейный мастеръ, въ фартукѣ и фуражкѣ изъ зеленой шерсти; руки его закопчены пороховымъ дымомъ и грязны. Неподалеку отъ него стоитъ грубой работы столъ съ клещами и винтомъ, гдѣ онъ работалъ. Онъ очень-малорослый человѣкъ съ скомканнымъ лицомъ и, судя по испещренной, посинѣлой щекѣ его можно полагать, что ему достался разъ-другой выстрѣлъ испытаннаго стрѣлка.
   -- Филь! говоритъ кавалеристъ спокойнымъ Голосомъ.
   -- Все въ порядкѣ! отвѣчаетъ Филь, ползя къ его ногамъ.
   -- Что было сдѣлано?
   -- Шестьдесятъ выстрѣловъ изъ ружья и двѣнадцать изъ пистолета. И цѣль! Филь испускаетъ стонъ при воспоминанія.
   -- Запирай, Филь!
   Филь идетъ исполнить приказъ. Судя по его походкѣ, видно, что онъ хромоногъ, однакожъ, можетъ двигаться быстро.
   На обезображенной сторонѣ лица у него нѣтъ брови, а на другой сторонѣ видна густая черная бровь. Это разнообразіе и несиметричность даютъ ему какой-то особенный и таинственный видъ. Кажется, все, что только могло, коснулось рукъ его; и если не оторвало и не обломало его жальцевъ, по-крайней-мѣрѣ скрючило, покрыло норой и скривило замѣчательнымъ образомъ. Видно было, что онъ очень-силенъ и ворочалъ тяжелыя скамейки, такъ, какъ-будто не имѣлъ никакого понятія о значеніи вѣса. У него есть странная привычка: ходить не прямо по галереѣ и подходить къ тѣмъ предметамъ, въ которыхъ нуждался, не такъ, какъ обыкновенно это дѣлается; напротивъ, онъ прихрамывалъ и лавировалъ, шмыгая спиною по стѣнамъ; такимъ-образомъ на всѣхъ четырехъ стѣнахъ видна была сальная полоса, которая называлась въ просторѣчіи: Филькинъ путъ.
   Этотъ блюститель джорджевой галереи, въ отсутствіи Джорджа, заперевъ дверь, оканчиваетъ свои обязанности тѣмъ, что, вопервыхъ, завертываетъ всѣ газовые рожки, кромѣ одного и, вовторыхъ, вытаскиваетъ изъ деревяннаго ларя, помѣщеннаго въ углу, два матраца и все нужное для постелей. Стащивъ все въ противоположный конецъ галереи, какъ кавалеристъ такъ и Филь устроиваютъ себѣ ночныя логовища.
   -- Филь! говоритъ хозяинъ, подходя къ нему безъ сюртука и жилетки и имѣя самый воинственный видъ: -- тебя, говорятъ, нашли подъ воротами, а?
   -- Въ канавѣ, говоритъ Филь: -- ночной караульщикъ споткнулся на меня.
   -- Такъ страсть къ бродяжничеству приходитъ къ тебѣ, какъ слѣдуетъ, по порядку.
   -- Совершенно какъ слѣдуетъ, говоритъ Филь.
   -- Спокойной ночи!
   -- Спокойной ночи, хозяинъ!
   Филь даже и до постели не можетъ дойдти прямо: онъ находитъ необходимымъ ошмыгать спиною двѣ продольныя стѣны галереи и потомъ ужъ нырнуть въ свой матрацъ. Кавалеристъ, пройдясь два и три раза на разстояніи ружейнаго выстрѣла, поглядѣвъ на мѣсяцъ, сквозь потолочное окно, прямою дорогою отправляется въ матрацу и ложится спать.
   

ГЛАВА XXII.
Мистеръ Бёккетъ.

   Свѣжо смотритъ аллегорія на поля Линкольнской Палаты, на то, что вечеръ душенъ. Но комната мистера Телькингорна высока; оба окна открыты настежь и вѣтеръ гуляетъ въ ней свободно, охлаждая предметы. Невыгодно открыть окна, когда на дворѣ ноябрь съ туманомъ и ливнемъ; еще менѣе заманчиво открыть ихъ въ январѣ, когда является онъ со снѣгомъ и льдомъ; но свѣжій воздухъ пріятенъ и утомительные дни длинныхъ судейскихъ вакацій: онъ даетъ возможность смотрѣть аллегоріи такъ свѣжо, что ея, и безъ того пухла щечки, въ видѣ персиковъ, колѣнки въ видѣ букетовъ цвѣтовъ и розовенькія жилки и мускулы на рукахъ, еще болѣе кажутся яркой.
   Столбы пыли вздымаются въ окна мистера Телькингорна и крѣпко засѣдаютъ въ подушкахъ его мебели и бумагахъ. Вездѣ ложится она тяжелымъ слоемъ. Если случайный вихрь подымется съ полей и, словно испугавшись, бросается то въ ту, то въ другую сторону, онъ вертится суетится и бросаетъ столько пыли въ глаза аллегоріи, сколько Ѳемида, или самъ мистеръ Телькингорнъ, одинъ изъ ея вѣрнѣйшихъ предстоятелей, бросаютъ пыли, при удобномъ случаѣ, въ глаза мірянъ.
   Въ этомъ складочномъ депо пыли, въ которомъ вращаются его бумаги и самъ онъ, и всѣ его кліенты, и всѣ вещи міра сего, одушевленныя и неодушевленныя, сидитъ мистеръ Телькингорнъ у одного изъ открытыхъ оконъ и наслаждается бутылочкой стараго портвейна. Хотя онъ человѣкъ крутаго нрава, сухой, сжатый, молчаливой, но отчего не не наслаждаться ему старымъ портвейномъ? У него тутъ въ поляхъ Линкольнской Палаты есть тайный погребъ съ безцѣннымъ выборомъ стараго портвейна, и этотъ погребъ также одинъ изъ его секретовъ.
   Когда онъ обѣдаетъ одинъ въ своихъ комнатахъ, какъ обѣдалъ сегодня, когда подадутъ ему кусокъ рыбы и кусокъ бифштексу, или цыпленка, принесенныхъ изъ сосѣдней гостинницы, онъ спускается со свѣчкой въ нижнія области опустѣлаго дома, въ которыхъ громко раздаются шаги его, и возращается, сопровождаемый отдаленнымъ гуломъ гремящихъ дверей, окруженный подземною атмосферой, и выноситъ бутылку, изъ которой онъ извлекаетъ дивный пятидесятилѣтній нектаръ, который краснѣетъ въ стаканѣ, сознавая свое достоинство и наполняетъ комнату душистымъ ароматомъ южныхъ гроздъ.
   Сумерки. Мистеръ Телькингорнъ наслаждается у открытаго окна своимъ портвейномъ. Портвейнъ какъ-будто нашептываетъ ему о своемъ пятидесятилѣтнемъ заключеніи и безмолвіи. Мистеръ Телькингорнъ застегивается плотнѣе. Болѣе непроницаемъ, чѣмъ когда-нибудь, сидитъ онъ и пьетъ, и углубляется въ тайны. И думаетъ онъ въ этотъ сумрачный часъ о всѣхъ извѣстныхъ ему секретахъ, связанныхъ съ темными лѣсами Великобританіи, съ большими, пустыми заколоченными домами Лондона, и, быть-можетъ, оставляетъ мысля двѣ для себя, своей семейной исторіи, своему капиталу, своему духовному завѣщанію -- что, безъ-сомнѣнія, скрыто для каждаго непроницаемымъ покровомъ -- и своему другу юности, человѣку такой же масти, какъ онъ самъ и также адвокату, который жилъ такою же жизнью, и достигнувъ до семидесятипяти-лѣтняго возраста, вдругъ замѣтилъ -- по-крайней-мѣрѣ такъ говорятъ -- что такая жизнь однообразно-скучна, отдалъ свои золотые часы парикмахеру и въ одинъ прекрасный лѣтній вечеръ отправился спокойно домой въ Темпль и -- повѣсился.
   Но мистеръ Телькингорнъ не одинъ сегодня вечеромъ и не можетъ предаваться размышленію такъ безконечно-длинно, какъ обыкновенно предается. За тѣмъ же столикомъ, хотя на нѣкоторомъ почтительномъ удаленіи, сидитъ плѣшивый, сладенькій, лоснящійся человѣчекъ. Онъ почтительно покашливаетъ себѣ въ кулакъ, когда адвокатъ угощаетъ его еще виномъ.
   -- Ну, Снегсби, говоритъ мистеръ Телькингорнъ: -- начнемъ опять эту странную исторію.
   -- Если прикажите, сэръ.
   -- Вы говорили мнѣ тотъ разъ, когда были такъ добры и пришли ко мнѣ...
   -- Прошу прощенія, если это съ моей стороны была смѣлость, сэръ; но я помню, что вы заинтересовались этой особой и я думалъ, что, быть-можетъ... вы бы... теперь... пожелали... то-есть...
   Мистеръ Телькингорнъ не промахъ, онъ не выкупитъ изъ затрудненія, не подскажетъ никакого конца.
   Мистеръ Снегсби теряется въ словахъ, производитъ почтительный кашель и говоритъ:
   -- Я долженъ у васъ просить прощенья, сэръ, за эту вольность, я знаю что я долженъ...
   -- Вовсе нѣтъ, говоритъ мистеръ Телькингорнъ.-- Вы говорили мнѣ, Снегсби, что вы надѣли шляпу и пошли ко мнѣ, не сказавшись женѣ. Это было съ вашей стороны, я думаю, разсудительно, потому-что дѣло такого рода не требуетъ никакой огласки. Такъ, пустое дѣло.
   -- Вы знаете, сэръ, возражаетъ мистеръ Снегсби: -- моя жёнка -- отъ слова не станется, имѣетъ очень-инквизиторскій характеръ. Она очень инквизитивна. И, бѣдняжка, она подвержена спазмамъ; для нея очень-полезно, когда духъ ея чѣмъ-нибудь занятъ. Потому она и направляетъ силы своего духа, можно сказать, на каждый предметъ, какой ей попадется подъ-руку, касается ли онъ до нея, или нѣтъ, въ особенности, если онъ до нея не касается. У жены моей очень-дѣятельный духъ, сэръ.
   Мистеръ Снегсби пьетъ и ворчитъ съ почтительно-удивительнымъ кашлемъ въ кулакъ:
   -- Славное винцо, ей-Богу, славное!
   -- Поэтому-то вы и удержали въ секретѣ вашъ прошлый визитъ? говоритъ мастеръ Телькингорнъ: -- и вѣрно не скажете и про сегодняшній?
   -- Да сэръ, и сегодняшній. Жена моя -- отъ слова не станется -- въ настоящее время находится въ умѣренномъ настроеніи, или по-крайней-мѣрѣ она такъ думаетъ и намѣрена посѣщать Вечернія Упражненія (такъ они называютъ почтенный Клубъ Умѣренности, подъ предсѣдательствомъ мистера Чедбанда). Онъ, изволите видѣть, владѣетъ огромнымъ запасомъ краснорѣчія -- въ этомъ спору нѣтъ, но мнѣ стиль его какъ-то не по нутру. Впрочемъ, это сюда не относится. Дѣло въ томъ, что такъ-какъ жена моя занята теперь умѣреннымъ настроеніемъ, то мнѣ очень-удобно посѣщать васъ, не говоря ей объ этомъ ни слова.
   Мистеръ Телькингорнъ киваетъ въ знакъ согласія.
   -- Налейте-ка, еще стаканчикъ, Снегсби, говорятъ онъ.
   -- Благодарю васъ, сэръ. Я увѣренъ, отвѣчаетъ поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей, производя въ кулакъ почтительный кашель:-- я увѣренъ, что это славное винцо, сэръ!
   -- Да теперь такого не съищешь, говоритъ мистеръ Телькингорнъ:-- ему, Снегсби, слишкомъ пятьдесятъ лѣтъ.
   -- Вотъ что сэръ! Это меня не удивляетъ, то-есть это такое винцо, которому можетъ быть столько лѣтъ, сколько угодно.
   Отдавъ эту хвалу, въ общихъ чертахъ, портвейну, мистеръ Снегсби, въ простотѣ души своей, прокашливаетъ въ свой кулакъ удивленіе къ такому драгоцѣнному напитку.
   -- Повторите-ка опять ту исторію, которую разсказывалъ мальчикъ? говоритъ мистеръ Телькингорнъ, опустивъ руки въ карманы своихъ ржавыхъ панталонъ и развалившись спокойно въ креслахъ.
   -- Съ удовольствіемъ, сэръ.
   И съ совершенною вѣрностью, хотя, быть-можетъ, очень-плодовито, повторяетъ поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей все, что разсказывалъ Джо при блистательномъ обществѣ, собравшемся у него въ домѣ. Приходя къ концу своего повѣствованія, мистеръ Снегсби вдругъ останавливается и вскрикиваетъ испуганнымъ голосомъ:
   -- Боже! мы здѣсь не одни, сэръ!
   Мистеръ Снегсби съ удивленіемъ и съ испугомъ видитъ, что между нимъ и адвокатомъ, въ нѣкоторомъ отдаленіи отъ стола, за которымъ они сидятъ, стоятъ человѣкъ съ шляпой и съ палкой въ рукахъ. Онъ смотритъ на нихъ съ внимательнымъ любопытствомъ. Мистеръ Снегсби помнитъ очень-хорошо, что этого человѣка не было, когда онъ входилъ самъ къ мистеру Телькингорну и что онъ не входилъ при немъ ни въ дверь ни въ окно. Въ комнатѣ есть шкапъ, но петли его не скрипѣли и за полу не слышно было шаговъ, между-тѣмъ посреди ихъ стоялъ третій человѣкъ, внимательно и спокойно слушалъ; въ одной рукѣ держалъ онъ шляпу и палку, другая рука была загнута за спину. Это былъ коротко-рослый, крѣпко-сложенный джентльменъ, очень-плотный на видъ, одѣтый весь въ черное платье съ быстрыми глазами и среднихъ лѣтъ. Кромѣ того, что онъ смотрѣлъ на мистера Снегсби такъ внимательно, какъ-будто хотѣлъ снять съ него портретъ, въ немъ ничего не было замѣчательнаго, развѣ только его сверхъестественное явленіе.
   -- Не обращайте вниманія на этого джентльмена, говоритъ мистеръ Телькингорнъ своимъ спокойнымъ голосомъ: -- это только мастеръ Бёккетъ.
   -- Гм! въ-самомъ-дѣлѣ, сэръ? отвѣчаетъ поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей, выражая своимъ кашлемъ, что онъ, какъ виъ потьмахъ, относительно особы мистера Бёккета.
   -- Я хотѣлъ, чтобъ онъ выслушалъ эту исторію, Снегсби, говоритъ адвокатъ: -- потому-что мнѣ вздумалось (по извѣстной причинѣ) разбрать это дѣло подробнѣе. Онъ на эти вещи мастеръ. Ну чтожъ вы думаете, мистеръ Бёккетъ?
   -- Это очень-просто, сэръ. Такъ-какъ наши его протурили отсюда, то вѣрно онъ тамъ; и если мистеръ Снегсби согласится сходить со мною въ улицу Одинокаго Тома, то часа черезъ два, не больше, мы этого мальчика представимъ вамъ. Я бы конечно могъ сходить и одинъ, но съ мистеромъ Снегсби это короче.
   -- Мистеръ Бёккетъ -- полицейскій агентъ, Снегсби, говоритъ адвокатъ пояснительнымъ тономъ.
   -- Въ-самомъ-дѣлѣ, сэръ? говоритъ мистеръ Снегсби, и волосы его имѣютъ сильное поползновеніе стать дыбомъ.
   -- И если вы не находите никакой положительной причины къ отміу сопутствовать мистеру Бёккету въ вышеупомянутую улицу, продолжаетъ адвокатъ: -- то я буду вамъ очень-обязанъ.
   Въ минуту нерѣшительнаго размышленія со стороны мистера Снегсби, мистеръ Бёккетъ успѣлъ прослѣдить и проникнуть своимъ опытныхъ взоромъ самыя сокровенныя мысли его.
   -- Вамъ нечего бояться, творитъ онъ ему: -- мальчику ничего и достанется. Насчетъ этого вы можете быть спокойны. Онъ, по моему мнѣнію, совершенно правъ. Мы приведемъ его сюда только затѣмъ, чтобъ предложить ему вопросъ другой -- вотъ и все. Ему за это заплатятъ и отправятъ опять назадъ. Для него, я вамъ скажу, это будетъ выгодно. Я вамъ даю слово, какъ честный человѣкъ, что мы его отпустимъ въ совершенной безопасности. Не бойтесь: никакого вреда ему не будетъ.
   -- Очень-хорошо, согласенъ, мистеръ Телькингорнъ! восклицаетъ мистеръ Снегсби, успокоенный и разувѣренный: -- если только я могу быть увѣренъ...
   -- Безъ-сомнѣнія! Да послушайте мистеръ Снегсби, продолжаетъ Бёккетъ довѣрительнымъ тономъ и, отведя его въ сторону, похлопываетъ легонько по груди: -- послушайте, вы человѣкъ свѣтскій, человѣкъ дѣловой, человѣкъ съ прямымъ смысломъ -- вотъ вы каковъ, по моему мнѣнію.
   -- Я долженъ благодарить васъ за столь лестное для меня мнѣніе ваше, отвѣчаетъ поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей, скромно откашливаясь въ кулакъ: -- но...
   -- Да, да, вы точно таковы, мистеръ Снегсби, говорятъ мистеръ Бёккетъ: -- слѣдовательно нѣтъ надобности говорить такому человѣку вамъ, вы, занятому такими важными дѣлами, которыя требуютъ человѣка съ быстрымъ соображеніемъ, съ изумительною дѣятельностью и съ твердою головою (я знаю, у меня дядя былъ на вашей дорогѣ)... такъ нѣтъ надобности говорить такому человѣку какъ вы, что самое благоразумное, самое полезное дѣло то, чтобъ о такихъ мелочахъ, какъ эта, молчать. Понимаете? молчать!
   -- Конечно, конечно, отвѣчаетъ поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей.
   -- Вамъ я скажу по секрету, говорятъ мистеръ Бёккетъ съ самою наивною откровенностью: -- что сколько я могу понимать это дѣло, мнѣ кажется, что покойникъ долженъ былъ бы имѣть нѣкоторую часть наслѣдства, и что эта мнимая горничная съиграла съ нимъ какую-нибудь штуку -- понимаете?
   -- Гм! говоритъ мистеръ Снегсби. Однакожъ по лицу незамѣтно, чтобъ онъ понималъ ясно.
   -- А вамъ, конечно, хочется, продолжаетъ мистеръ Бёккетъ, всетаки поколачивая самымъ дружескимъ образомъ мягкую грудь мистера Снегсби: -- а вамъ, конечно, хочется, чтобъ всякій имѣлъ свою законную часть, то-есть вамъ хочется справедливости -- такъ ли?
   -- Безъ-сомнѣнія, отвѣчаетъ утвердительно мистеръ Снегсби.
   -- Такъ вотъ, согласно желанію вашему, и съ тѣмъ, чтобъ обязать вашего... какъ бишь называете вы ихъ... кліента, или постояннаго покупателя?.. Я забылъ, какъ называлъ ихъ мой дядя.
   -- Я обыкновенно называю ихъ постоянными покупателями, отвѣчаетъ мистеръ Снегсби.
   -- Такъ и должно, такъ и слѣдуетъ! отвѣчаетъ мистеръ Бёккетъ, дружески пожимая ему руку: -- такъ вотъ, согласно желанію вашему и съ тѣмъ, чтобъ обязать вашего постояннаго покупателя, вы имѣете въ воду идти со мною тайно въ улицу Одинокаго Тома и держать все дѣло въ совершеннѣйшемъ секретѣ. Таковы ваши намѣренія, сколько я понимаю?
   -- Вы совершенно-правильно понимаете, сэръ; совершенно-правильно! говоритъ мистеръ Снегсби.
   -- Въ такомъ случаѣ, вотъ ваша шляпа, отвѣчаетъ его новый другъ, который такъ ловко обходится съ шляпой, какъ-будто онъ былъ шляпный фабрикантъ: -- и вели вы готовы, я совершенно къ вашимъ услугамъ.
   Они оставляютъ мистера Телькингорна и уходятъ на улицу. Почтенный адвокатъ безъ всякаго измѣненія въ лицѣ, этой поверхности, неисчерпаемой бездны, продолжаетъ наслаждаться своимъ пятидесяти-лѣтнимъ портвейномъ.
   -- Вамъ не случалась видать малаго перваго сорта, по имени Гредли -- а? говорятъ Бёккетъ въ дружескомъ разговорѣ съ мистеромъ Снегсби, когда они оба спускались съ лѣстницы. А что?
   -- Нѣтъ, отвѣчаетъ мистеръ Снегсби, послѣ нѣкотораго размышленія: -- не случалось.
   -- Такъ, ничего особеннаго, говоритъ мистеръ Бёккетъ: -- онъ, изволите видѣть, немножко-горячаго свойства, набурлилъ, грозилъ нѣкоторымъ важнымъ особамъ, за это велѣно его посадить, а онъ гдѣ-то укрывается, чего, конечно, благоразумному человѣку дѣлать не слѣдуетъ.
   По мѣрѣ того, какъ они идутъ по улицамъ, мистеръ Снегсби замѣчаетъ, какъ новость, что хотя путь ихъ совершается ускореннымъ шагомъ, однакожъ спутникъ его находитъ время какимъ-то особеннымъ образомъ нырять и подглядывать; также замѣчаетъ онъ, что когда надо повернуть вправо, или влѣво, онъ, какъ-будто ошеломленный темъ, идетъ все прямо и вдругъ повернетъ круто въ ту, или другую сторону. Повременамъ, встрѣчаясь съ полисменомъ, мистеръ Снегсби замѣчаетъ, что оба, и констэбль и его вожатый, впадаютъ въ глубокую метафизику, подходя другъ къ другу, кажется, какъ-будто обозрѣвая другъ друга, а между-тѣмъ смотрятъ въ пространство. Иногда мистеръ Бёккетъ, встрѣтясь съ какимъ-нибудь малорослымъ молодымъ человѣкомъ, въ лощеной шляпѣ и съ гладко-причесанными волосами, завернутыми локонами за ухомъ, касается его слегка палкой, какъ-будто, не смотря на него: молодой человѣкъ оборачивается и тутъ же стушевывается. По-большей-части мистеръ Бёккетъ замѣчалъ вещи, вообще съ такимъ же малымъ измѣненіемъ въ лицѣ, какъ было мало измѣненія въ траурномъ кольцѣ, надѣтомъ на его мизинцѣ, или въ булавкѣ, съ очень-малымъ числомъ брильянтовъ и съ большимъ числомъ листковъ, застегивавшей его галстухъ.
   Когда они наконецъ пришли въ улицу Одинокаго Тома, мистеръ Бёккетъ остановился на минуту за углу, взялъ зажженный фонарь изъ рукъ сторожеваго полисмена, который, также съ другомъ фонаремъ, прикрѣпленнымъ къ его поясу, началъ сопровождать ихъ. Посреди этихъ двухъ вожатыхъ идетъ мистеръ Снегсби по отвратительной улицѣ, безъ канавъ на сторонамъ, безъ всякой вентиляціи, покрытой толстымъ слоемъ грязи и вонючей воды (хотя во всѣхъ другихъ частяхъ города улицы сухи и чисты), издающей смрадную вонь и являющей грязныя сцены, такъ-что онъ, постоянный житель Лондона, едва можетъ вѣрить своимъ ощущеніямъ. Изъ этой улицы и ея грязныхъ развалинъ тянутся вѣтви другихъ улицъ и дворовъ, такъ отвратительно-грязныхъ и гадкихъ, что мистеръ Снегсби упадаетъ тѣломъ и духомъ и ему кажется, что онъ съ каждой минутой, погружается все глубже-и-глубже въ адскую пропасть.
   -- Отойдемъ немножко въ сторону, мистеръ Снегсби, говоритъ мистеръ Бёккетъ, встрѣчаясь съ чѣмъ-то, въ родѣ грязнаго паланкина, окруженнаго шумною толпою.-- Отойдемъ въ сторону!
   Когда бѣднякъ проносится мимо, толпа, бросивъ этотъ привлекательный предметъ любопытства, собирается около трехъ посѣтителей, какъ хоръ привидѣній, и, осмотрѣвъ ихъ, разбѣгается въ стороны, прячется за углы, въ подворотни, съ бранными криками и свистомъ, продолжающимися до-тѣхъ-поръ, пока они не уходятъ отъ этого мѣста.
   -- Это лихорадочные домы, Дерби? холодно спрашиваетъ мистеръ Бёккетъ, обращая огонь своего потаеннаго фонаря на рядъ вонючихъ развалинъ.
   Дерби говоритъ: -- Да, это лихорадочные домы, и разсказываетъ, что, вотъ ужь нѣсколько мѣсяцевъ сряду, народъ вальмя-валитъ туда и выносится оттуда мертвыми и полуумирающими, какъ паршивыя овцы.
   Мистеръ Бёккетъ, идя далѣе, замѣчаетъ мистеру Снегсби, что онъ кажется очень-убитымъ; на это мистеръ Снегсби отвѣчаетъ, что онъ не можетъ дышать этимъ зловреднымъ воздухомъ.
   Въ разныхъ домахъ разспрашивается, гдѣ живетъ мальчикъ, по имени Джо. Такъ-какъ въ улицѣ Одинокаго Тома знаютъ людей не но ихъ имени, а по даннымъ имъ прозвищамъ, или кличкамъ, то мистера Снегсби постоянно спрашиваютъ: какой это Джо: Морковь или Пугало, или Долото, или Такса, или Тощій, или Кирпичъ. Мистеръ Снегсби, не зная навѣрное его прозвища, описываетъ его наружность съ большими-и-большими подробностями. Много смутныхъ мнѣній относительно оригинала его описаній. Иные думаютъ, что это Морковь, другіе, что это Кирпичъ. Приводятъ Таксу; оказывается, что это не тотъ и даже близко къ нему не подходитъ. Когда мистеръ Снегсби и его вожатые останавливаются, около нихъ стекается густая толпа, изъ грязной глуби которой вырываются угодливые совѣты въ пользу мистера Бёккета. Когда они двигаются впередъ и освѣщаютъ путь свой потайными фонарями, толпа разбѣгается и слѣдитъ за ними издали, изъ-за переулковъ, разваливъ и угловъ, какъ и прежде.
   Наконецъ находятъ лачужку, гдѣ Заскорблышъ имѣетъ уголъ для ночлега. Полагаютъ, что Заскорблышъ, не кто другой, какъ Джо. Начинаются переговоры между мистеромъ Снегсби и хозяйкою дома, окутанной черной тряпкой; голова ея торчитъ изъ собачьей конуры, гдѣ сама она лежитъ на связкѣ грязныхъ лохмотьевъ -- эти переговоры наводятъ на мысль, что Заскорблышъ не кто другой, какъ Джо. Заскорблшъ пошелъ теперь къ доктору, чтобъ для какой-то больной женщины принести лекарства, и скоро вернется назадъ.
   -- А кто сегодня здѣсь ночуетъ? говорятъ мистеръ Бёккетъ, отворяя другую дверь и освѣщая внутренность открытой комнаты потайнымъ фонаремъ: -- а? Ребята, кажется, нализались порядкомъ, прибавляетъ онъ, приподымая руки двухъ сонныхъ мужчинъ съ изъ лица.-- Что это, ваши мужья, что ли? спрашиваетъ онъ двухъ женщинъ.
   -- Да, сэръ, отвѣчаютъ женщины: -- это наши мужья.
   -- Кирпичники, что ли?
   -- Кирпичники, сэръ.
   -- А вы зачѣмъ здѣсь, вы вѣдь не лондонскія?
   -- Нѣтъ, сэръ, мы изъ Гертфордшайра.
   -- Откуда? изъ Гертфордшайра?
   -- Изъ Сент-Альбанса.
   -- Пришли сюда, чтобъ здѣсь бродяжничать?
   -- Мы пришли сюда, сэръ, вчера. Тамъ у насъ нѣтъ теперь работы. Да я сами не рады, что пришли: добра кажется, не будетъ.
   -- Да, начали хорошо работать, нечего сказать, говоритъ мистеръ Бёккетъ, кивая головою на безсознательно-пьяныхъ кирпичниковъ, лежащихъ на полу.
   -- Да, сударь, плохо, возражаетъ женщина со вздохомъ: -- Женни и я, мы не разъ ужъ каялись, что зашли сюда.
   Комната, несмотря на то, что футами тремя выше двери, была такъ низка, что каждый изъ ея посѣтителей могъ бы задѣть головой за закопченый потолокъ, еслибъ держался прямо. Она поражаетъ во всѣхъ отношеніяхъ: даже сальный огарокъ, горитъ блѣднымъ, мутнымъ огнемъ въ зловредномъ воздухѣ. Въ ней находятся двѣ скамейки для сидѣнья и высокая скамья вмѣсто стола. Мужчины заснули тамъ, гдѣ стояли, а женщины сидѣли за свѣчкой. Въ рукахъ той женщины, которая говорила, лежалъ очень-маленькій ребенокъ.
   -- А сколько лѣтъ маленькому? говоритъ мистеръ Бёккетъ:-- по виду, кажется, ему не больше двухъ дней: еще головку не держитъ, и когда онъ осторожно освѣщаетъ ребенка лучомъ своего потайнаго фонаря, мистеру Снегсби приходить въ голову, что онъ гдѣ-то увидѣлъ этого ребенка.
   -- Ему нѣтъ еще трехъ недѣль, сэръ, говорятъ женщина.
   -- Это твое дитя?
   -- Мое.
   Другая женщина, которая прикрывала ребенка, когда они вошли, нагнулась теперь надъ нимъ и поцаловала его соннаго.
   -- Ты, кажется, его любишь-таки, какъ своего роднаго, говоритъ мастеръ Бёккетъ.
   -- У меня былъ точно такой же маленькой, да Богъ взялъ, сударь.
   -- Ахъ, Дженни, Дженни! говорила другая женщина: -- и слава-Богу: жилъ бы, такъ маялся; и хорошо, что Богъ прибралъ.
   -- Ужели ты такая жестокосердая, говоритъ ей мистеръ Бёккетъ, строго: -- ужели ты желаешь смерти своему дѣтищу?
   -- Нѣтъ, сэръ, отвѣчаетъ она: -- Богъ видитъ, что я бы не хуже другой леди съумѣла пожертвовать своей жизнью за ребенка.
   -- Такъ зачѣмъ же ты говоришь такія вещи? говоритъ мистеръ Бёккетъ, смягчившись: -- это нехорошо.
   -- Да такъ, сударь, приходятъ черныя мысли въ голову, когда я смотрю на ребенка, говоритъ женщина съ глазами, полными слёзъ: -- а еслибъ онъ скончался, такъ право я бы сошла съ ума -- я это знаю. Я видѣла, какъ мучилась бѣдная Дженни, когда лишилась своего ребенка -- помнишь, Дженни?.. А вотъ посмотрите на нихъ, продолжаетъ она, указывая на спящихъ мужчинъ:-- посмотрите на мальчика, котораго вы ждете и который пошелъ принести мнѣ лекарство. Посмотрите на тѣхъ дѣтей, съ которыми вамъ часто приходится имѣть дѣло и которыя выростаютъ подъ вашими глазами.
   -- Полно, полно, говоритъ мистеръ Бёккетъ: -- ты воспитаешь его честно и онъ будетъ для тебя утѣшеніемъ и твоей опорой въ преклонныхъ лѣтахъ.
   -- Да ужъ я употреблю всѣ силы, отвѣчаетъ она, утирая глаза: -- но сегодня вечеромъ я такъ измучилась; еще же, привязалась ко мнѣ эта лихорадка, на душѣ словно камень, такъ и замираетъ сердце, какъ подумаю, что съ нимъ будетъ: мужъ какъ взбѣсится и его будетъ колотить и меня бить, пожалуй, родительскій домъ ему опротивѣетъ, уйдетъ куда-нибудь бродяжничать. Я теперь одна-одинёхонька, изъ силъ для него выбиваюсь; а какъ онъ, за всѣ-то труды мои да сдѣлается послѣ негодяемъ! какъ, право, надумаешься такихъ мыслей, такъ и пріѣдетъ въ голову, что лучше, кабы Богъ его теперь прибралъ, какъ ребенка, Дженни, право!
   -- Ну полно, полно Лиза, говоритъ Дженни: -- ты устала, да и больна; дай-ка мнѣ его на руки.
   Принимая ребенка, она приводитъ одежду матери въ безпорядокъ, но тотчасъ же прикрываетъ грудь ея, у которой лежалъ малютка.
   -- Мой покойный свѣтикъ заставляетъ меня любить такъ сильно этого малютку, говорятъ Дженни; укачивая его на рукахъ стоятъ: -- и онъ же, мой ангелочекъ, заставляетъ и Лизу такъ сильно любить своего ребенка, что она желаетъ ему смерти. Пока она такъ думаетъ, я думаю, что я бы все отдала, только бы вернуть моего ненагляднаго. А все-таки мы, одно и то же думаемъ обѣ, только вы сказать-то не умѣемъ, а тутъ-то, внутри, у обѣихъ одно и тоже!
   Пока мистеръ Снегсби сморкаетъ носъ и производитъ въ кулакъ симпатическій кашель, слышны шаги. Мистеръ Бёккетъ направляетъ лучъ свѣта къ двери и говоритъ Мистеру Снегсби: -- вотъ, кажется, Заскорблышъ. Онъ это, или нѣтъ?
   -- Это Джо! говоритъ мистеръ Снегсби.
   Джо, пораженный стоитъ подъ лучомъ свѣта, какъ фигура волшебнаго фонаря; онъ дрожатъ отъ страха: ему кажется, что онъ оскорбилъ законъ, не убравшись еще далѣе Улицы Одинокаго Тома. Между-тѣмъ мистеръ Снегсби успокоиваетъ его: -- Ничего, говоритъ онъ ему: -- не бойся Джо, ты только войдешь съ нами и тебѣ заплатитъ. Джо приходятъ въ себя и, будучи отведенъ въ сторону мистеромъ Бёккетомъ для частныхъ сообщеній, объясняется съ нимъ удовлетворительно, хотя все-таки запыхавшись.
   -- Я поговорилъ съ нимъ, говоритъ, возвращаясь мистеръ Бёккетъ -- все вѣрно. Теперь, мистеръ Снегсби, мы совершенно-готовы.
   Вопервыхъ, Джо исполняетъ свою добродушную послугу, подавая лекарство, которое онъ принесъ, съ слѣдующимъ лаконическимъ наставленіемъ: -- выпить все за-разъ. Вовторыхъ мистеръ Снегсби кладетъ на столъ полкроны -- свою обычную ленту въ пользу безчисленно-разнообразныхъ невзгодъ человѣчества. Въ третьихъ мистеръ Бёккетъ беретъ Джо за руку, нѣсколько повыше локтя и ведетъ его предъ собою: безъ этихъ предосторожностей не только Заскорблышъ, но и никто въ міръ не можетъ быть классически доставленъ къ полямъ Линкольнской Палаты. По совершеніи всѣхъ этихъ формальностей, желаютъ они, совокупно, доброй ночи бѣднымъ женщинамъ и выступаютъ снова на горизонтъ смрадной и грязной Улицы Одинокаго Тома.
   По шумному пути, которымъ они спустились въ эту нечистую яму, возвращаются они опять изъ нея. Толпа окружаетъ жъ со свистомъ, визгомъ и крикомъ до того самаго мѣста, гдѣ снова реставрируется фонарь во владѣніяхъ Дерби. Толпа здѣсь исчезаетъ, какъ шабашъ вѣдьмъ и становится больше невидимой.
   Сквозь болѣе-чистыя и свѣжіе улицы, которыя теперь кажутся мистеру Снегсби еще болѣе чистыми и еще болѣе свѣжими, идутъ они до воротъ дома, въ которомъ помѣщается мистеръ Телькингорнъ.
   Достигнувъ половины освѣщенной лѣстницы (комнаты мистера Телькингорна находятся въ первомъ этажѣ), мистеръ Бёккетъ говоритъ, что, ключъ отъ пріемной залы у него въ карманѣ и звонить ненадо. Для человѣка, столь опытнаго, какъ мистеръ Бёккетъ, въ разнообразныхъ дѣлахъ подобнаго рода, онъ отпираетъ дверь недовольно-скоро и не безъ нѣкотораго шума. Впрочемъ, можетъ-быть, это условный знакъ.
   Наконецъ они входятъ въ освѣщенную лампой переднюю и въ кабинетъ мистера Тёлькингорна, въ ту комнату, гдѣ онъ только-что наслаждался своимъ старимъ портвейномъ. Самого его нѣтъ; но свѣчи въ старомодныхъ подсвѣчникахъ зажжены и въ комнатѣ довольно-свѣтло.
   Мистеръ Бёккетъ все еще держитъ Джо классическимъ образомъ; мистеръ Снегсби не понимаетъ, почему ему кажется, что у мистера Ббккета безчисленное множество глазъ. Въ этомъ порядкѣ дѣлаютъ они нѣсколько шаговъ въ комнатѣ; вдругъ Джо вскрикиваетъ и останавливается.
   -- Въ чемъ дѣло? спрашиваетъ мистеръ Бёккетъ шопотомъ.
   -- Вотъ она! кричитъ Джо: -- вотъ она!
   -- Кто?
   -- Леди!
   Женская фигура, плотно-закрытая вуалью, стоитъ посреди комнаты, освѣщенная огнемъ свѣчъ. Она неподвижна и безмолвна. Лицомъ она обращена къ нимъ, но не обращаетъ никакого на нихъ вниманія я стоитъ макъ статуя.
   -- Ну, скажи мнѣ, говоритъ мистеръ Бёккетъ громко: -- почемъ ты знаешь, что это та самая леди?
   -- У нея та же вуаль, отвѣчаетъ Джо, смотря на нее: -- и шляпка та же, и платье то же.
   -- Точно ли такъ, Заскорблышъ? отвѣчаетъ Бёккетъ, пристально наблюдая за нимъ: -- посмотри хорошенько!
   -- Я и такъ смотрю хорошо, говоритъ Джо, вытаращивъ глаза: -- та же вуаль, та же шляпа, то же платье.
   -- Ну, а перстни -- помнишь? спрашиваетъ мистеръ Бёккетъ.
   -- Какъ же, помню; такъ и блестѣли на пальцахъ, говоритъ Джо, потирая свои пальцы и не спуская глазъ со статуи.
   Статуя снимаетъ перчатку и выставляетъ правую руку.
   -- Ну что же ты скажешь?
   Джо мотаетъ головой; -- Нѣтъ, перстни не тѣ, говорятъ онъ: -- и рука не та.
   -- Что ты говоришь такое? спрашиваетъ мистеръ Бёккетъ, очевидно-обрадованный и очень-довольный.
   -- Ручка была и бѣлѣе, и меньше, и красивѣе, отвѣчаетъ Джо.
   -- Постой же, говорятъ мастеръ Бёккетъ: -- а помнишь ты ея голосъ, или нѣтъ?
   -- Я думаю, что помню.
   Статуя, говоритъ:-- я буду говорить такъ долго, какъ тебѣ угодно. Ну что, узнаешь? Похожъ былъ тотъ голосъ на мой?
   Джо, смотрятъ испуганнымъ взглядомъ на мистера Бёккета и говоритъ: -- ни капли не похожъ!
   -- Зачѣмъ же ты, говоритъ мистеръ Бёккетъ: -- сказалъ, что это была та самая леди?
   -- Потому, говорятъ Джо несмѣло, но нисколько не сбиваясь въ своихъ показаніяхъ: -- потому, что вуаль и чепецъ и платье тѣ же самые. И на этой и на той то же самое. А перстни не тѣ и голосъ не тотъ; а вуаль, чепецъ и платье тѣ же и надѣты такъ же, и ростомъ онѣ равны между собою, и она дала мнѣ соверинъ и улизнула.
   -- Ну, говоритъ мистеръ Бёккетъ тихо:-- отъ тебя толку не добьешься. Во всякомъ случаѣ, вотъ тебѣ пять шиллинговъ, не тратъ ихъ за пустяки и не дѣлай глупостей. Бёккетъ воровски отсчитываетъ деньги, какъ марки, изъ одной руки въ другую -- это его особенность, какъ человѣка, постоянно-играющаго во всѣ случайности, потомъ кладетъ ихъ небольшой кучкой на руку мальчика и уводитъ его за дверь, оставляя мистера Снегсби, очень-взволнованнаго при такихъ таинственныхъ обстоятельствахъ, съ женщиною, закрытою вуалью. Но при появленіи въ комнатѣ мистера Телькингорна, вуаль приподымается и взоръ его видитъ очень недурную собой француженку, но не въ нормальномъ расположеніи духа.
   -- Благодарю васъ mademoiselle Гортензія, говоритъ мистеръ Телькингорнъ, съ своимъ обычнымъ равнодушіемъ: -- больше я не желаю васъ безпокоить.
   -- Я увѣрена, что вы такъ милостивы, сиръ, не забудете, что я до-сихъ-поръ безъ мѣста, говоритъ mademoiselle.
   -- Безъ сомнѣнія, безъ сомнѣнія!
   -- И будете такъ добры, не оставите меня вашей рекомендаціей?
   -- Ни подъ какимъ видомъ, mademoiselle Гортензія.
   Одно слово мистера Телькингорна... сколько оно значитъ! какъ оно могущественно!
   -- Для васъ все будетъ, mademoiselle Гортензія, не безпокойтесь!
   -- Примите увѣреніе въ моей преданности, сэръ!
   -- Покойной ночи, mademoiselle Гортензія!
   Mademoiselle Гортензія уходитъ съ свойственною француженкамъ любезностью.
   Мистеръ Бёккетъ, которому нечужды всѣ роли, провожаетъ ее до лѣстницы съ ловкостью церемоніймейстера.
   -- Ну, Бёккетъ? спрашиваетъ мистеръ Телькингорнъ, по его возвращеніи.
   -- Не правду ли я вамъ говорилъ, сэръ; нѣтъ сомнѣнія, что это была другая въ ея одеждѣ. Мальчикъ опредѣлительно объяснилъ всѣ обстоятельства. Ну, видите ли мистеръ Снегсби, говоритъ мистеръ Беккегь, обращаясь къ поставщику канцелярскихъ принадлежностей:-- я мамъ сказалъ, что вашъ Джо уйдетъ отсюда безо всякой обиды -- не правда ли?
   -- Вы сдержали ваше слово, сэръ, отвѣчаетъ мистеръ Снегсби: -- и если мистеръ Телькингорнъ не имѣетъ во мнѣ больше надобности, то... и думаю, что жена моя очень безпокоится...
   -- Благодарю васъ, Снегсби, вы мнѣ больше ненужны, говоритъ мастеръ Телькингорнъ: -- я вамъ очень-обязанъ; я вамъ причинилъ много хлопотъ сегодня...
   -- О! нисколько, сэръ. Желаю вамъ покойной ночи.
   -- Вы видите, мистеръ Снегсби, говорить мистеръ Бёккетъ, провожая его до двери и пожимая ему самымъ дружескимъ образецъ руку: -- вы видите, что я люблю васъ за то, что вы человѣкъ, въ нѣкоторомъ отношеніи такой... которому нечего льстить. Вотъ вы каковы. Когда вы исполнили свой долгъ, вы это знаете -- и дѣло въ шляпѣ. Вотъ оно что! Да, и дѣло въ шляпѣ и концы въ воду. Такъ ли?
   -- Я стараюсь этого достигать, сэръ, отвѣчаетъ мистеръ Снегсби.
   -- Нѣтъ, мистеръ Снегсби, вы къ себѣ несправедливы. Вамъ нечего объ этомъ хлопотать, говоритъ мистеръ Бёккетъ, пожимая ему руку самымъ нѣжнымъ образомъ: -- вы таковы -- и кончено. Это-то и достойно уваженія въ человѣкѣ вашего ремесла. Повѣрьте мнѣ.
   Мистеръ Снегсби дѣлаетъ соотвѣтственный отвѣтъ и идетъ домой, такъ взволнованный всѣми происшествіями, что онъ сомнѣвается, во снѣ ли все это ему кажется, или наяву; сомнѣвается, по улицамъ онъ идетъ, или по воздуху; сомнѣвается, мѣсяцъ ли смотритъ на него изъ облаковъ или нѣтъ, и проч. Сомнѣнія его, впрочемъ, скоро разсѣкаются положительнымъ явленіемъ дражайшей супруги его, которая, въ полномъ комплектѣ папильйотокъ и ночномъ чепцѣ, сидитъ на софѣ. Она разсылала Криксу къ сосѣднимъ полицейскимъ карауламъ предупредить ихъ о внезапной пропажѣ своего законнаго супруга, продѣлала всѣ періоды обмороковъ съ полнотою древнихъ трагедій. И что-же? за все это ожидаетъ ее весьма-слабая благодарность!
   

ГЛАВА XXIII.
Разсказъ Эсѳири.

   Мы возвратилась дамой, проведя пасть веселыхъ недѣль у мистера Бойтсорна. Въ эти шесть недѣль мы часто бродили по парку и по лѣсамъ, и рѣдко проходили мимо сторожевой избушки полѣсовщика, въ которой укрывались отъ грозы, чтобъ не сказать нѣсколько словъ съ хозяйкою избушки. Леди Дедлокъ мы больше тамъ не встрѣчали, а видали ее только по воскресеньямъ въ церкви. Въ Чизни-Вольдѣ были гости; и хотя миледи была окружена многими хорошенькими личиками, однакоже ея лицо производило на меня все то же вліяніе, которому я подвергалась въ первый разъ. Я и теперь еще невполнѣ понимаю, было ли это тягостное вліяніе, или пріятное; привлекало оно меня къ ней, или отталкивало. Я думаю, что я удивлялась ей и смотрѣла на нее съ какимъ-то страхомъ, и знаю навѣрное, что присутствіе ея обращало мысли мои назадъ, къ старому времени моей жизни.
   Не разъ приходило мнѣ въ голову по воскресеньямъ, что я также нечужда ея вниманію, что я также занимала ея мысли, какъ она занимала мои; хотя, быть-можетъ, въ другомъ отношеніи. Но когда мнѣ случалось бросить украдкой взглядъ на нее и замѣтить, какъ она спокойна, недоступна, холодна, я понимала, что догадки мои безсмысленны. Сравнительно съ ней, я находила себя слабою, неразсудительною и часто думала я объ этомъ, оставшись одна.
   Разскажу теперь одно обстоятельство, которое случилось незадолго передъ нашимъ отъѣздомъ отъ мистера Бойтсорна.
   Я прогуливалась съ Адой въ саду; ко мнѣ подошла горничная и доложила, что кто-то меня спрашиваетъ. Войдя въ столовую, я увидѣла тамъ француженку, которая шла босикомъ по мокрой травѣ во время грозы.
   -- Mademoiselle Esther, начала она, смотря на меня пристально-услужливымъ взглядомъ, хотя вообще манера ея была пріятна и она говорила безъ бойкости и безъ униженія: -- Я осмѣлилась придти сюда безъ вашего позволенія; но я увѣрена, что вы мнѣ простите, потому-что вы такъ добры.
   -- Вамъ нѣтъ надобности извиняться, если вы пришли поговорить со мной, отвѣчала я.
   -- Все мое желаніе въ этомъ. Тысячу разъ благодарю васъ за позволеніе. Вы вѣдь мнѣ позволите говорить съ вами, не правда ли? говорила она, съ свойственной француженкѣ быстротою.
   -- Безъ сомнѣнія.
   -- Вы такъ любезны! Выслушайте меня. Я оставила миледи. Мы съ ней не сошлись. Миледи такъ горда, такъ ужасно горда!.. Виновата! Вы совершенно-правы: -- она быстро поняла то, что я хотѣла ей сказать и просила заранѣе прощенья. Я знаю, что я не должна, прійдя сюда, жаловаться на миледи. Я только говорю, что она надменна, очень надменна, больше я не скажу ни слова!
   -- Продолжайте, сказала я.
   -- Благодарю васъ за ваше вниманіе. Я имѣю невыразимое желаніе служить молодой леди, которая добра, совершенна и прекрасна. Вы добры, совершенны и прекрасны какъ ангелъ. Ахъ, еслибъ я могла имѣть честь служить вамъ горничной!
   -- Я очень жалѣю... начала я.
   -- Не отказывайте мнѣ такъ скоро! сказала она съ невольнымъ содроганіемъ своихъ тонкихъ, черныхъ бровей: -- дайте мнѣ надѣяться хоть одну минуту! Я знаю, что служба при васъ будетъ уединеннѣе: я этого и желаю. Я знаю, что эта служба сдѣлаетъ меня менѣе-извѣстной. Прекрасно, я этого и желаю! Я знаю, что я получу меньше жалованья -- ничего: съ меня будетъ достаточно.
   -- Увѣряю васъ, сказала и, встревоженная уже одною мыслью имѣть при себѣ такую спутницу: -- увѣряю васъ, что я не имѣла нужды въ горничной...
   -- Отчего же нѣтъ? отчего же вамъ не имѣть такую преданную, какъ я буду? Я бы сочла себя счастливой, еслибъ могла служить вамъ; я бы была такъ ревностна, такъ предана, такъ вѣрна вамъ. Позвольте мнѣ служить вамъ. Не говорите о деньгахъ. Возьмите только меня; возьмите меня безъ жалованья!
   Она была въ такомъ странномъ состояніи, что я право боялась ее и отступила назадъ. Въ пылу своемъ, она не замѣчала моего испуга и все-таки продолжала упрашивать меня, говоря быстро, самымъ преданнымъ голосомъ, въ которомъ, однакожь, слышались пріятность и какое-то благородство.
   -- Mademoiselle Esther, мы урожденки Юга, пылки, и любовь и ненависть можемъ чувствовать глубоко. Миледи была надменна со мною; я была надменна съ ней. Это было, прошло, кончилось! Возьмите меня къ себѣ въ услуженіе, и буду стараться угождать вамъ. Я больше буду дѣлать для васъ, чѣмъ вы теперь можете себѣ вообразить. Если вы возьмете меня, вы не будете раскаиваться, нѣтъ, вы не будете раскаиваться, и я вамъ буду служить отъ всего сердца. О, вы не знаете, какъ я вамъ буду служить!
   Въ лицѣ ея выражалась какая-то грозящая энергія, когда она стояла передъ мною и слушала мои объясненія о невозможности воспользоваться ея предложеніемъ (считая, безъ-сомнѣнія, лившимъ говорить ей, какъ мало я этого желала); она въ эти минуты походила на женщину, съ улицъ Парижа во времена терроризма. Несмотря на все это, она выслушала меня, не прерывая моихъ словъ, и когда я кончила, она связала мнѣ своимъ звучнымъ языкомъ и очень-нѣжнымъ голосомъ:
   -- Mademoiselle Esther, я понимаю васъ. Вамъ не угодно моей службы. Мнѣ это очень-грустно. Прощайте. Позвольте мнѣ поцаловать вашу ручку.
   Она смотрѣла на меня теперь еще внимательнѣе прежняго, я когда я протянула ей свою руку и она коснулась ея на-лету, мнѣ показалось, что она перечла всѣ жилы въ моихъ пальцахъ.
   -- Мнѣ кажется, я изумила васъ, mademoiselle Esther, въ тотъ день, когда была буря? сказала она, присѣдая мнѣ въ послѣдній разъ.
   Я созналась, что она удивила всѣхъ насъ.
   -- Я дала клятву, mademoiselle Esther, сказала она, улыбаясь: -- я мнѣ хотѣлось затвердить эту клятву крѣпче, чтобъ вѣрнѣе исполнить, и я затвердила ее и исполню ее вѣрно! Прощайте, mademoiselle Esther.
   Такъ, къ моему удовольствію, кончились наши переговоры. Я думаю, что она удалилась послѣ этого изъ деревни, потому-что больше я ея не видывала и больше не случалось ничего такого, что бъ нарушило наши удовольствія впродолженіе шести лѣтнихъ недѣль, по истеченіи которыхъ мы возвратились домой. Этимъ я и начала мой разсказъ.
   Въ это время и спустя еще нѣсколько недѣль, Ричардъ часто посѣщалъ насъ. Кромѣ-того, что онъ пріѣзжалъ къ намъ каждую субботу, или воскресенье, и оставался до утра понедѣльника, онъ еще иногда совершенно-неожиданно пріѣзжалъ къ намъ верхомъ, бесѣдовалъ съ нами вечеромъ и на другой день, рано утромъ, уѣзжалъ въ Лондонъ. Онъ также былъ живаго характера, какъ и прежде и считалъ себя очень-прилежнымъ; но, право, мнѣ что-то не вѣрилось его словамъ. Мнѣ казалось, что все прилежаніе его было ложно направлено; что онъ съ рвеніемъ занимался изученіемъ этого несчастнаго дѣла, на которое напрасно было разсчитывать. Онъ говорилъ намъ, что онъ окончательно вникъ въ это дѣло, изучилъ всѣ его тайны и находитъ, что завѣщаніе, по которому онъ съ Адой должны наслѣдовать несметныя богатства, составлено совершенно-правильно и должно было бы имѣть свою силу, еслибъ въ Оберканцеляріи была хотя капля здраваго смысла, или справедливости... (О, какъ это еслибъ звучало тяжело въ моемъ ухѣ...) я что въ скоромъ времени должно ожидать рѣшенія этого дѣла. Онъ успокоивалъ себя различными аргументами, которые, одинъ за другимъ, погружали его все болѣе-и-болѣе въ эту путаницу. Онъ даже нашъ посѣщать Оберканцелярію. Онъ говорилъ намъ, какъ онъ встрѣчалъ типъ ежедневно миссъ Флайтъ; какъ они тамъ поговаривали, и хотя онъ надъ ней смѣялся, однакожь сожалѣлъ ее отъ чистаго сердца. Но онъ никогда не думалъ о томъ... да онъ никогда не думалъ, мой бѣдный, родной Ричардъ, будучи столько счастливъ и имѣя передъ собою столько надеждъ... что между нимъ, такъ свѣжо-молодымъ и ею, старухою преклонныхъ лѣтъ, что между его надеждами и ея запертыми въ клѣткахъ птицами, ея бѣднымъ чердакомъ и безумнымъ настроеніемъ, видно несчастное сходство.
   Ада любила его такъ сильно, что не была въ-состояніи не вѣрить всему тому, что онъ говорилъ; а мой опекунъ, хотя часто жаловался за восточный вѣтеръ и чаще обыкновеннаго читалъ въ своей Воркотнѣ, хранилъ, относительно этого предмета, глубокое молчаніе. Однажды, отправляясь въ Лондонъ повидаться съ Кадди Желлиби по ея настоятельной просьбѣ, я просила Ричарда встрѣтить меня около конторы почтовыхъ дилижансовъ съ тѣмъ, чтобъ поговорить съ нимъ кое-о-чемъ. Я застала его на условленномъ мѣстѣ, и мы пошли съ нимъ рука-объ-руку
   -- Ну, Ричардъ, сказала я ему, какъ только могла принять серьёзный видъ: -- чувствуете ли вы теперь себя основательнѣе?
   -- О, безъ-сомнѣнія, моя милая, отвѣчалъ Ричардъ: -- теперь все обстоитъ благополучно.
   -- Но основательно ли? сказала я.
   -- Что вы подразумѣваете подъ этимъ словомъ? спросилъ Ричардъ съ веселымъ смѣхомъ.
   -- Основательно ли вы изучаете законы? сказала я.
   -- О, безъ-сомнѣнія, отвѣчалъ Ричардъ: -- все идетъ какъ нельзя лучше.
   -- Вы такъ я прежде говаривали, дорогой Ричардъ!
   -- Развѣ вы не довольствуетесь такимъ отвѣтомъ? Ну хорошо, положимъ это не отвѣтъ. Основательнѣе? что же вы подразумѣваете подъ этимъ словомъ? Основался ли я на законномъ фундаментѣ?
   -- Да.
   -- Конечно, я не могу сказать, чтобъ я вполнѣ основательно вникъ въ законы, говорилъ Ричардъ, упирая особенно на слово вполнѣ, какъ-будто въ немъ заключалась вся трудность.-- Какъ же можно вникнуть основательно, когда эти дѣла идутъ такъ неосновательно. Подъ словомъ эти дѣла, я разумѣю, конечно, запрещенный предметъ.
   -- Не-уже-ли вы думаете, что этотъ процесъ когда-нибудь кончится въ вашу пользу? сказала я.
   -- Нѣтъ никакого сомнѣнія, сказалъ Ричардъ.
   Мы прошли нѣсколько шаговъ молча. Вдругъ Ричардъ остановился и сказалъ мнѣ съ полнымъ чувствомъ и глубокой откровенностью:
   -- Милая Эсѳиръ, я понимаю васъ и, клянусь небомъ, я желаю быть болѣе постояннымъ человѣкомъ. Я не говорю относительно къ Адѣ; я ее люблю страстно, и съ каждымъ днемъ все болѣе-и-болѣе, но постояннымъ относительно другихъ предметовъ. Еслибъ я былъ человѣкъ солидный, я ужился бы у мистера Беджора, ужился бы у мистеровъ Кенджа и Корбая, велъ бы дѣла свои въ систематическомъ порядкѣ и не былъ бы въ долгахъ.
   -- Развѣ вы въ долгахъ? Ричардъ.
   -- Да, отвѣчалъ Ричардъ: -- у меня есть нѣсколько живомъ, мая милая. Сказать во правдѣ: я привязался къ бильярду и къ другимъ глупостямъ. Ну, теперь камень съ души долой: я высказалъ все. Ни меня не презираете за это, Эсѳирь?
   -- Вы знаете, какъ я васъ люблю, сказала я.
   -- Вы снисходительнѣе по мнѣ, чѣмъ я самъ къ себѣ, отмѣчалъ онъ.-- Малая Эсѳирь, я считаю себя несчастнымъ, что не могу бытъ основательнымъ, и какъ же мнѣ быть? Еслибъ вы жили въ недостроенномъ домѣ, могла ли бы вы спокойно расположиться? Еслибъ вамъ было суждено бросать все, за что только вы приметесь, оставлять все недоконченнымъ, тяжело было бы вамъ браться за что-нибудь -- вотъ таково мое несчастное положеніе. Я родился подъ этимъ безконечнымъ сцѣпленіемъ въ которомъ играютъ главную роль случайности и перемѣны, и это сдѣлало меня непослѣдовательнымъ и безтолковымъ такъ, что мнѣ часто приходитъ въ голову, что я недостоинъ любить свою кузину Аду.
   Мы были въ уединенномъ мѣстѣ. Ричардъ закрылъ лицо руками и горько плакалъ, произнося послѣднія слова.
   -- О, Ричардъ! сказала я: -- успокойтесь: у васъ доброе сердце и любовь Ады съ каждымъ днемъ будетъ направлять васъ на лучшую дорогу.
   -- Я знаю, моя милая, отвѣчалъ онъ, пожимая мнѣ руку: -- я знаю все это. Я нѣсколько разъ сбирался вамъ высказать то, что высказалъ сегодня, но или не имѣлъ случая или просто недоставало духа. Я знаю, какое могутъ имѣть на меня вліяніе слова Ады, но я никогда этого не испыталъ. Я даже недостаточно-основателенъ и для этого. Я люблю ее страстно, между-тѣмъ, дѣлаю ей вредъ, дѣлая вредъ себѣ каждой день, каждый часъ. Но это же не можетъ, наконецъ, продолжаться. Дѣло наше кончится и вы увидите къ чему я способенъ.
   Мнѣ грустно было видѣть его слезы, слышать его рыданія; но, право, грустнѣе было слышать съ какимъ воодушевленіемъ говорилъ онъ о своихъ воздушныхъ замкахъ.
   -- Я внимательно разбиралъ бумаги, Эсѳирь, я погружался въ нихъ по цѣлымъ мѣсяцамъ, продолжалъ онъ, прійдя опять въ веселое расположеніе духа: -- и увѣряю васъ, что мы выйдемъ побѣдителями. Что же касается до годовыхъ отсрочекъ, то ихъ бываетъ безчисленное множество -- и это не бѣда. Все кончится благополучно, это вы увидите.
   Замѣтивъ, что онъ ставятъ подъ одну и ту же категорію мистеровъ Кенджа и Корбая и мистера Беджора, я спросила его: скоро ли онъ надѣется получить мѣсто въ Линкольнской Палатѣ?
   -- Я думаю, что никогда, отвѣчалъ онъ съ усиліемъ.-- Мнѣ кажется, что съ меня ужъ достаточно. Работая по дѣлу Жарндисовъ, какъ невольникъ, я по горло сытъ законами, и врядъ ли могу полюбить свое занятіе. Теперь, продолжалъ онъ:-- я право не знаю, долженъ ли я обращать на законы все мое вниманіе?
   -- Не знаю, сказала я.
   -- Не смотрите такъ серьёзно, отвѣчалъ Ричардъ: -- право, лучше этого я ничего не съумѣю сдѣлать, милая Эсѳирь. Мнѣ нѣтъ надобности искать постояннаго мѣста. Процесъ, какъ хотите, а когда-нибудь да кончится; до-тѣхъ-поръ, конечно, мнѣ надобно имѣть занятія, но замятія такія, которыя была бы согласны съ моимъ вкусомъ.
   Я посмотрѣла на него и покачала головою.
   -- Да, милая моя, Эсѳирь, и я думаю, что мнѣ надо поступить въ военную службу, говорилъ Ричардъ тономъ полнаго убѣжденія.
   -- Въ военную службу? сказала я.
   -- Непремѣнно. Мнѣ надо только получить назначеніе... и тогда вы увидите!
   И, въ доказательство обдуманности своихъ намѣреній, онъ показалъ мнѣ памятную книжку, въ которой сдѣланы были подробныя вычисленія: что вотъ, впродолженіе шести мѣсяцевъ, онъ, положимъ, задолжалъ двѣсти фунтовъ стерлинговъ, не бывъ въ военной службѣ; а сдѣлавшись офицеромъ онъ даетъ слово не входить, ни подъ какимъ видомъ, въ долги, слѣдовательно, каждый годъ черезъ это сохранится четыреста фунтовъ стерлинговъ, что черезъ нѣсколько лѣтъ составитъ значительную сумму денегъ. Потомъ онъ краснорѣчію и чистосердечно говорилъ мнѣ, какъ, изъ любви къ Адѣ, которую дѣйствительно онъ любилъ страстно и постоянно, онъ готовъ принести всѣ жертвы, а тѣмъ только, чтобъ исправить недостатки своего характера, сдѣлаться самостоятельнымъ и пріобрѣсти энергію. Слова его произвели на меня грустное впечатлѣніе. Мнѣ тяжело было думать, что всѣ старанія его напрасны, что характеръ, формировавшійся при такихъ неблагопріятныхъ обстоятельствахъ, врядъ-ли можетъ когда-нибудь запастись силою и мужествомъ.
   Я говорила съ Ричардомъ съ полною откровенностью; просила его, изъ любви къ Адѣ, не думать объ этомъ несчастномъ процесѣ Оберканцеляріи. Онъ соглашался со мною въ истинѣ моихъ желаній, но -- увы! постоянно обращался къ своему любимому предмету.
   Наконецъ мы достигли Сохоскаго Сквера, гдѣ Кадди назначая свиданіе со мною, это очень-спокойное мѣсто поблизости Ньюманской Улицы. Кадди была въ серединѣ сада, и какъ-только увидѣла меня, бросилась ко мнѣ на встрѣчу со всѣхъ ногъ. Послѣ обыкновенныхъ вѣжливостей, Ричардъ оставилъ насъ вдвоемъ.
   -- Тутъ, поблизости, у Принца урокъ, Эсѳирь, сказала Кадди: -- онъ оставилъ мнѣ ключъ отъ сада. И если вы хотите со мною погулять, то мы здѣсь запремся и можемъ переговорить спокойно oбо всемъ, зачѣмъ я желала видѣть ваше утѣшительное личико.
   -- Прекрасно, моя милая! сказала я: -- лучше этого ничего нельзя придумать. Обнявъ и расцаловавъ утѣшительное личико, Кадди взяла меня подъ-руку, мы взошли въ садъ и заперлись.
   -- Вотъ что я вамъ скажу, Эсѳирь, говорила Кадди, понимая, какъ слѣдуетъ употребить съ пользою часъ дружеской бесѣды: -- когда вы мнѣ сказали, что я дурно дѣлаю, что не прошу позволенія на бракъ у матушки, хоть ей некогда мной заниматься, я сочла это долгомъ передать Принцу, вопервыхъ, потому, что я всегда дорожу вши мнѣніемъ, а вовторыхъ, потому, что отъ Принца нѣтъ у меня никакихъ секретовъ.
   -- Я думаю, Кадди, онъ согласился со мною?
   -- О, моя милая, съ вами онъ согласится во всемъ. Вы не можете себѣ представить, какъ онъ васъ уважаетъ.
   -- Въ-самомъ-дѣлѣ?
   -- Во всякой другой дѣвушкѣ это возбудило бы ревность, говорила Кадди, смѣясь и потряхивая головою: -- но меня это радуетъ, потому что вы мой первый и мой единственный другъ; и какъ бы васъ ни любили, мнѣ все кажется мало.
   -- Клянусь тебѣ, Кадди, сказала я: -- ты просто дала слово привести меня въ хорошее расположеніе духа. Ну, моя милая?
   -- Да, такъ я начала-было, отвѣчаетъ Кадди, скрестивъ свои руки около моей: -- разсказывать, что мы объ этомъ долго говорили съ Принцемъ; я и говорю: "Принцъ, такъ-какъ миссъ Сомерсонъ..."
   -- Я надѣюсь, что ты не сказала миссъ Сомерсонъ?
   -- Нѣтъ, право я не сказала! отвѣчала быстро Кадди, очень обрадовались и съ лицомъ, сіяющимъ удовольствіемъ: -- я просто сказала: Эсѳирь.-- "Такъ-какъ, говорю я Принцу, Эсѳирь такого мнѣнія и объ этомъ пишетъ ко мнѣ въ своихъ милыхъ письмахъ, которыя ты слушаешь съ такимъ удовольствіемъ, то я думаю, что мнѣ надо во всемъ сознаться, ма, тогда, когда ты хочешь. И я думаю, Принцъ, говорю я, что Эсѳирь думаетъ, что и тебѣ нужно сообщить обо всемъ твоему отцу: это будетъ лучше и основательнѣе."
   -- Да, моя милая Кадди, сказала я: -- ты не ошиблась: Эсѳирь, точно такого мнѣнія.
   -- Видишь, стало-быть, я была нрава! Это порядкомъ взволновало Принца, не потому, чтобъ онъ имѣлъ какое нибудь сомнѣніе, но потому, что онъ боится испугать чувствительное сердце старика. Вѣдь старикъ мистеръ Тервейдропъ такой нѣжный; онъ, пожалуй, подумаетъ, что такое признаніе со стороны сына -- непочтительный поступокъ, и это убьетъ его. А вѣдь ты знаешь, какія у него прекрасныя манеры, прибавила Кадди: -- и сердце у него очень-чувствительное.
   -- Будто бы, душа моя?
   -- Ахъ, да. И Принцъ то же говоритъ. Такъ вотъ, милое дитя мое -- это названіе я не къ тебѣ отношу, Эсѳирь -- прибавила Кадди покраснѣмъ: -- но я обыкновенно называю Принца милымъ дитятею.
   Я засмѣялась и Кадди засмѣялась, покраснѣла еще болѣе и продолжай:
   -- Такъ это очень его взволновало, Эсѳирь...
   -- Кого взволновало? моя милая.
   -- О, ты злодѣйка! сказала Кадди, смѣясь и покраснѣвъ до ушей: -- мое милое дитя, если тебѣ хочется слышать! Онъ былъ боленъ нѣсколько недѣль и все откладывалъ объясненіе со дня ни день; наконецъ онъ сказалъ мнѣ: -- Кадди, если миссъ Сомерсонъ, которую такъ уважаетъ батюшка, согласится присутствовать при моемъ объясненіи, бы рѣшился. Я дала слово спросить тебя. И думаю себѣ, продолжала она, смотря на меня съ надеждою, но робко: -- что если вы согласитесь, то послѣ я буду васъ просить идти со мною къ ма. Вотъ о чемъ я думала, когда писала къ вамъ, что мнѣ надо просить васъ о милости и о пособія. И еслибъ вы согласилась исполнить нашу просьбу, мы была бы, Эсѳирь, вамъ совершенно обязаны.
   -- Посмотримъ, Кадди, сказала я, притворяясь размышляющей.-- Мнѣ право, кажется, что я могла бы для васъ исполнять и кой-что потруднѣе этого. Я совершенно къ услугамъ твоимъ и милаго дитяти.
   Кадди была въ восторгѣ отъ моего отвѣта, тѣмъ болѣе, что она такъ впечатлительна, какъ только можетъ быть самое доброе, самое нѣжное сердце. Пройдясь еще нѣсколько по саду, она надѣла чистыя перчатки, оправилась, чтобъ не уронить себя въ глазахъ представителя изысканныхъ манеръ.
   Принцъ въ-самомъ-дѣлѣ давалъ урокъ. Мы застали его за трудной работою: онъ бился съ очень-тугою ученицею, сухощавой, маленькой цѣпочкой, съ узкимъ лбомъ, грубымъ голосомъ и съ неодушевленной, недовольной мама. Урокъ наконецъ кончился послѣ всѣхъ неудачъ и замѣшательствъ; и когда маленькая дѣвочка перемѣнила башмаки и закуталась въ шаль, ее увели домой.
   Послѣ нѣсколькихъ словъ приготовленія, мы отправились отъискивать стараго мистера Тервейдропа. Его мы застали съ перчатками и шляпою къ рукѣ, какъ совершенный образецъ высокихъ манеръ на софѣ, въ своей отдѣльной комнатѣ -- единственномъ спокойномъ углу во всемъ домѣ.
   -- Батюшка, миссъ Сомерсонъ, миссъ Желлиби!
   -- Очарованъ! восхищенъ! говорилъ мистеръ Тервейдропъ-старикъ, кланяясь съ важностью. Позвольте мнѣ! И онъ подалъ намъ стулья.-- Обрадованъ! И онъ поцаловалъ кончики пальцевъ своей лѣвой руки.-- Мое маленькое убѣжище вы превратили въ рай. И онъ развалился на софѣ, какъ первый джентльменъ Лондона.
   -- Вы опятъ находите насъ, миссъ Сомерсонъ, за тѣмъ же занятіемъ, сказалъ онъ: -- полируемъ, полируемъ, полируемъ! Опять нѣжный полъ доставляетъ намъ честь и счастіе своимъ присутствіемъ. Для нашего времени и то ужъ много (а мы страшно переродились со времени его королевскаго высочества принца-регента, моего благодѣтеля, если мнѣ позволено будетъ такъ выразиться), что благородныя манеры и тонъ, несовсѣмъ втоптаны въ грязь ногами ремесленниковъ. Нѣтъ, еще на нихъ ниспосылаются лучи улыбки красоты, сударыня.
   Я ничего не нашла нужнымъ отвѣчать ему и онъ взялъ щетку табаку.
   -- Любезный сынъ мой, у тебя, говорилъ мистеръ Тервейдропу.-- сегодня четыре урока: я тебѣ совѣтую закусить слегка и спѣшить.
   -- Благодарю васъ, папенька, отвѣчалъ Принцъ: -- я буду акуратенъ. Папенька, прошу васъ, выслушайте спокойно, что я вамъ хочу сказать.
   -- Боже милостивый! воскликнулъ образцовый джентльменъ, поблѣднѣвъ и съ видимымъ испугомъ, когда Принцъ и Кадди, рука-объ-руку, склонились передъ нимъ на колѣни. Что это значитъ? Припадокъ съумасшествія? или что-нибудь другое?
   -- Папенька, отвѣчалъ Принцъ: -- я люблю эту молодую дѣвушку и далъ слово на ней жениться.
   -- Далъ слово на ней жениться! воскликнулъ мистеръ Тервейдропъ, склоняясь на софу и закрывая лицо руками: -- Боже, родной сынъ мой поражаетъ меня въ самое сердце!
   -- Мы ужь влюблены другъ въ друга давно, папенька, лепеталъ Принцъ: -- и миссъ Сомерсонъ, узнавъ объ этомъ, посовѣтовала намъ сознаться во всемъ передъ вами и была такъ добра, согласилась присутствовать въ настоящую минуту. Миссъ Желлиби, молодая дѣвушка, она, папенька, питаетъ къ вамъ глубокое уваженіе.
   Мистеръ Тервейдропъ-старикъ, стонетъ отъ горя.
   -- О, переставьте, пожалуйста, перестаньте папенька! со слезами говорилъ Принцъ.-- миссъ Желлиби молодая дѣвушка и питаетъ къ вашъ глубокое уваженіе; главная цѣль нашей жизни будетъ упрочимъ ваше благосостояніе.
   Мистеръ Тервейдропъ-старикъ рыдаетъ.
   -- Перестаньте, папенька, перестаньте, говорилъ со слезами сынъ.
   -- Сынъ, сынъ! восклицалъ мистеръ Тервейдропъ: -- очень-хорошо, что этого удара не испытаетъ твоя несравненная мать. Не щади же, сынъ, твоего отца, не щади его! Поражай сынъ... поражай въ самое сердце!..
   -- Я умоляю васъ, папенька, не говорите такихъ вещей, говорилъ Принцъ съ горькими слезами: -- это убиваетъ меня. Я увѣряю васъ, папенька, наше первое желаніе, цѣль всей нашей жизни будетъ состоять въ томъ, чтобъ упрочить ваше благосостояніе. Каролина и я, мы не забудемъ своихъ обязанностей -- мои обязанности будутъ и ея обязанностями, мы объ этомъ не разъ говорили между собою, и при вашемъ надзорѣ, руководясь вашими совѣтами, папенька, мы принесемъ все въ жертву, только чтобъ доставить вамъ спокойствіе и удовольствіе.
   -- Рази сынъ, рази! говорилъ мистеръ Тервейдропъ: -- рази въ самое сердце!
   Но мнѣ все-таки казалось, что онъ внимательно вникаетъ въ слова
   -- Милый папенька, продолжалъ Принцъ: -- мы знаемъ очень-хорошо, что вы привыкли къ нѣкоторому комфорту, и имѣете на то полное право; повѣрьте, что мы сочтемъ себѣ за честь, за счастіе доставлять вамъ этотъ комфортъ. Если вы согласитесь на нашъ бракъ и оправдаете мой выборъ, то будьте увѣрены, что первою нашею мыслью будетъ ваше спокойствіе. Вы всегда будете надъ нами главой и хозяиномъ и мы понимаемъ вполнѣ, какое бы мы заслужили презрѣніе, еслибъ на первомъ мѣстѣ были не вы, еслибъ мы не старались всячески угождать вамъ.
   Тяжела была внутренняя борьба мистеру Тервейдропу; онъ выпрямился на софѣ; жирныя щеки его висѣли черезъ галстухъ -- истинная модель фешонэбльнаго отца!
   -- Сынъ мой, говорилъ мистеръ Тервейдропъ: -- дѣти мои! я не могу противостоять вашимъ просьбамъ: будьте счастливы!
   Благосклонность, съ которою онъ обнималъ свою будущую дочь и протягивалъ руку къ сыну (сынъ покрылъ ее самыми нѣжными и почтительными поцалуями) не мало меня удивляли.
   -- Дѣти мои, говорилъ мистеръ Тервейдропъ, обнимая Кадди съ отеческою нѣжностью и съ разсчетливою элегантностью: -- милыя дѣти мои, ваше счастіе будетъ первою моею заботою. Я буду слѣдить за вами. Вы будете жить всегда со мною (то-есть, вѣрнѣе бы сказать: я всегда буду жить съ вами). Домъ этотъ, съ-этихъ-поръ, также ваша собственность, какъ и моя. Считайте его вашимъ домомъ и будьте счастливы.
   Такова была магическая сила въ его ловкости и тонныхъ манерахъ, что Принцъ и Каролина были преисполнены благодарностью, какъ-будто онъ принесъ въ ихъ пользу какую-нибудь огромную жертву, а не согласился помѣститься съ ними жить на всѣ остальные дни свои.
   -- Что касается до меня, дѣти моя, сказалъ мистеръ Тервейдропъ: -- то я клонюсь ужъ къ желтѣющей тяжелой осени моей жизни, и мѣть возможности опредѣлить, какъ долго въ этомъ вѣкѣ ткачей и пряхъ останутся слѣды истиннаго и высокаго джентльменства. Но какъ бы то ни было, а все-таки буду исполнять обязанности относительно общества и, по обыкновенію, буду показывать себя въ городѣ. Желанія мои скромны и умѣренны. Мнѣ больше ничего не нужно, кромѣ маленькаго кабинетика, нѣсколькихъ необходимыхъ вещей для туалета, скромнаго завтрака и умѣреннаго обѣда. Отъ васъ я буду только требовать исполненія этихъ мелочей, все же остальное будетъ на моемъ попеченіи.
   Они глубоко были поражены такимъ великодушіемъ.
   -- Сынъ мой, говорилъ мистеръ Тервейдропъ: -- относительно этихъ небольшихъ недостатковъ въ тебѣ -- я хочу сказать о тонѣ и о манерахъ, которые могутъ бытъ только усовершенствованы образованіемъ, но которыхъ привить нельзя, если они не врожденны -- ты можешь совершенно положиться на меня. Я былъ всегда вѣренъ своему дѣлу въ дня его королевскаго высочества принца-регента и не сойду съ своего поста. Нѣтъ, сынъ мой, если ты когда-нибудь смотрѣлъ съ гордостью на положеніе твоего отца, то ты можешь быть увѣренъ, что ни одинъ это поступокъ въ будущемъ не запятнаетъ прошедшаго. Что же касается до тебя, Принцъ, до тебя, у котораго характеръ другой (всѣ мы не можемъ и не должны быть похожи одинъ на другаго), ты долженъ работать, трудиться, пріобрѣтать деньги и съ каждымъ днемъ увеличивать число твоихъ занятій.
   -- Вы можете въ этомъ положиться на меня, папенька: я буду стараться отъ всего моего сердца, отвѣчалъ Принцъ.
   -- Въ этомъ я не сомнѣваюсь, говорилъ мистеръ Тервейдропъ: -- знаю, что твои качества не блестящи, милое дитя мое, но они прочны и полезны -- объ этомъ и говорить нечего; я только скажу вамъ обоимъ, дорогія дѣти мои, словами несравненной, покойной жены моей, на жизненный путь которой я имѣлъ счастье проливать нѣкоторый лучъ свѣта: наблюдайте за институтомъ; наблюдайте за моими небольшими нуждами -- и да благословитъ васъ Богъ!
   Послѣ этого старый мистеръ Тервейдропъ сдѣлался такъ любезенъ, что я сочла за лучшее немедленно отправиться къ Тавіевой Гостинницъ. Кадди разсталась съ женихомъ своимъ такъ нѣжно и такъ дружелюбно, была въ такомъ восторгѣ отъ родственныхъ чувствъ мистера Тервейдропа-отца, что я ни за что на свѣтѣ не хотѣла произнести хотя полслова въ его порицаніе.
   Въ окнахъ дома, поблизости Тавіевой Гостинницы, были приклеены билеты, извѣщающіе о пустыхъ квартирахъ, и онъ казался грязнѣе и мрачнѣе, тѣмъ когда-нибудь. Имя несчастнаго мистера Желлиби, было, дня два тому назадъ, въ спискѣ банкротовъ, и онъ сидѣлъ запершись въ столовой съ двумя джентльменами, посреди кучи бумагъ, счетныхъ книгъ и нѣсколькихъ сутягъ, и дѣлалъ тщетныя попытки уразумѣть мистеріи своихъ дѣлъ. Онѣ, казалось, были выше его пониманія, такъ-что когда Кадди, по ошибкѣ, завела меня въ столовую, я увидѣла, что мистерѣ Желлиби, въ своихъ очкахъ, убитымъ сидѣлъ на концѣ обѣденнаго стола и былъ только безчувственнымъ, безмолвнымъ наблюдателемъ, между-тѣмъ, какъ два джентльмена, посреди которыхъ онъ сидѣлъ, разбирали его бумаги.
   Взбираясь наверхъ, на половину мистриссъ Желлиби, мы замѣтили, что всѣ дѣти сползли въ кухню и дурачились тамъ безъ всякаго за ними надзора. Мы застали знаменитую леди въ самомъ жару сильной корреспонденціи: она вскрывала письма, сортировала ихъ, читала, писала и, въ полномъ смыслѣ слова, завалена была конвертами. Она такъ была углублена въ свои занятія, что сначала не узнала меня, хотя смотрѣла на меня прямо своимъ дальнозоркимъ взглядомъ.
   -- Ахъ! миссъ Сомерсонъ! сказала она наконецъ: -- я васъ совсѣмъ-было не узнала! Надѣюсь, что вы здоровы и что мистеръ Жарндисъ и миссъ Клеръ также здоровы!
   Я, въ отвѣтъ, выразила надежду на здоровье мистера Желлиби.
   -- Нѣтъ, несовсѣмъ, моя милая, сказала мистриссъ Желлиби, совершенно-спокойно: -- дѣла его въ дурномъ положеніи и онъ убить духомъ. Къ-счастью, я такъ занята, что не имѣю времени думать объ этомъ. Въ настоящую минуту у насъ сто-семьдесятъ семействъ, миссъ Сомерсонъ, считая по пяти членовъ въ каждомъ изъ нихъ, готовыхъ, отправиться, если ужь не отправились, на лѣвый берегъ Нигра.
   Я подумала о ея собственномъ семействѣ, которое не только не отправилось, но и не думало отправляться на лѣвый берегъ Нигра, и удивилась, какъ она можетъ быть такъ спокойна.
   -- Вы, какъ я вижу, привели съ собою Кадди, замѣтила мистриссъ Желлиби, взглянувъ на свою дочь: -- это рѣдкость теперь здѣсь ее видѣть: она совершенно покинула свои прежнія занятія и заставила меня употреблять въ настоящее время для переписки мальчика.
   -- Но, повѣрьте ма... начала-было Кадди.
   -- Ты знаешь, Кадди, перебила ее мать, тихимъ, но рѣшительнымъ тономъ: -- что теперь я должна употреблять секретаремъ мальчика; онъ въ эту минуту обѣдаетъ. Слѣдовательно, къ-чему же ведутъ твои противорѣчія?
   -- Я не хотѣла противорѣчить вамъ, ма, отвѣчала Кадди: -- я только хотѣла сказать, что вы, вѣрно, не пожелали бы сами, чтобъ я всю жизнь свою была чурбаномъ.
   -- Я желала, моя милая, говорила мистриссъ Желлиби, распечатывая письма и смотря на нихъ съ нѣжностью: -- чтобъ ты имѣла передъ глазами всегда примѣръ своей матери въ энергіи, дѣятельности и филантропіи. Чурбанъ! прошу покорно! Еслибъ въ душѣ твоей было хоть сколько-нибудь симпатіи къ судьбамъ туземцевъ и человѣчества, ты бы высоко стояла въ нравственномъ отношеніи я тебѣ бы не приходили въ голову такія идеи. Да, въ тебѣ нѣтъ симпатіи, Кадди, нѣтъ. Я это тебѣ давно и нѣсколько разъ говаривала.
   -- Да, ма, правда, если дѣло идетъ объ Африкѣ.
   -- Нѣтъ, нѣтъ въ тебѣ симпатіи. Это могло бы убить меня, миссъ Сомерсонъ, еслибъ, къ-счастью моему, я не была такъ много занята, сказала мистрассъ Желлиби, пріятно взглянувъ на меня и откладывая, куда слѣдуетъ, только-что распечатанное письмо: -- это разстроило бы и огорчило бы меня. Но у меня голова такъ полна мыслями о Барріобула-Гха и я дѣлаю столько пользы своею спеціальностью, что Африка для меня истинное лекарство противъ всѣхъ огорченій. Вы это, я думаю, видите, миссъ Сомерсонъ?
   Кадди мигала мнѣ, чтобъ дать знать о времени начать разговоръ въ ея пользу, и я, уловивъ минуту, когда прекрасные очи мистриссъ Желлиби были направлены на Африку, сказала ей:
   -- Быть-можетъ, мистриссъ Желлиби, вы удивитесь, если узнаете, что привело меня сюда нарушить ваши занятія.
   -- Я всегда очень-рада видѣть васъ, миссъ Сомерсонъ, говорила мистриссъ Желлиби, не отводя глазъ отъ занимательныхъ писемъ и сладко улыбаясь: -- хотя бы я, я она покачала головою: -- очень бы желала, чтобъ дочь моя чувствовала болѣе интереса къ борріобульскямъ проектамъ.
   -- Я пришла сюда съ Кадди, сказала я: -- потому-что Кадди считаетъ дурнымъ скрывать отъ своей матери все, что до нея касается, и теперь пришла сообщить вамъ, очень для нея важную тайну.
   -- Кадди, сказала мистриссъ Желлиби, остановивъ на минуту свои занятія и потомъ, покачавъ головой, снова принялась за нихъ: -- ты, вѣрно, хочешь сказать мнѣ какую-нибудь глупость!
   Кадди развязала свою шляпку, бросила ее на полъ и, заливаясь елезаи, сказала:
   -- Ма, я влюблена!
   -- Какой вздоръ! замѣтила мистриссъ Желлиби разсѣянно, смотря на какую-то депешу: -- я такъ и знала, что глупость!
   -- Я влюблена, ма... и дала слово выйдти замужъ, говорила, рыдая, Кадди: -- за молодаго мистера Тервейдропа, танцмейстера, и старый мистеръ Тервейдропъ, истинный джентльменъ, далъ свое согласіе... Ма, и я прошу васъ... благословите и вы насъ... я знаю, безъ вашего благословенія мнѣ не будетъ счастья, твердила Кадди въ сильныхъ рыданіяхъ. Доброе созданіе! въ эти минуты она единственно руководилась чувствомъ дочерниной привязанности.
   -- Вы опять свидѣтельница, миссъ Сомерсонъ, замѣтила мистриссъ Желлиби спокойно: -- какое для меня счастіе быть такъ занятой и имѣть необходимость въ концентрированности. Вотъ Кадди дала слово выйдти за-мужъ за сына танцмейстера -- соединяется съ народомъ, въ которомъ нѣтъ ни капли симпатіи къ судьбамъ человѣческихъ поколѣній! Между-тѣмъ, какъ мистеръ Гёшеръ, одинъ изъ первыхъ филантроповъ нашего времени, говорилъ мнѣ не разъ, что онъ къ Камш неравнодушенъ.
   -- Ma... я... всегда ненавидѣла... и презирала мистера Гёшера... говорила, всхлипывая, Кадди.
   -- Кадди, Кадди! возразила мистриссъ Желлиби, вскрывая, съ совершеннымъ спокойствіемъ духа, конвертъ другаго письма:-- я въ этомъ никогда не сомнѣвалась. Да и могло ли быть иначе, когда ты совершенно лишена тѣхъ симпатій, которыя въ немъ преобладаютъ! И еслибъ мои общественныя обязанности не были моимъ любимымъ дитятею, еслибъ я не была занята въ огромныхъ размѣрахъ огромными проектами, то эти мелочи мучили бы меня, миссъ Сомерсонъ. Не могу ли я дозволять, чтобъ глупый поступокъ Кадди (отъ которой и ничего другаго и не ожидаю) заградилъ отъ моего вниманія великій африканскій континентъ? Никогда, никогда, повторяла мистриссъ Желлиби рѣзкимъ, спокойнымъ голосомъ и съ пріятной улыбкой и продолжала сортировку писемъ: -- нѣтъ никогда!
   Я такъ не была подготовлена къ столь холодному пріему, хотя бы и должна была ожидать его, что, право, не знала, что сказать. Кадди совершенно выплакалась и выговорилась. Мистриссъ Желлиби продолжала свои почтенныя занятія, раскрывала и сортировала письма съ самой пріятной и веселой улыбкой к только по временамъ говорила: -- о нѣтъ, никогда, никогда!
   -- Я надѣюсь, ма, выговорила наконецъ бѣдная Кадди: -- что ни на меня не сердитесь?
   -- О Кадди, ты совершенно-глупая дѣвочка, отвѣтила мистриссъ Желлиби: -- какъ спрашивать такой вздоръ, послѣ того, что я сказала о моемъ умственномъ направленіи.
   -- И я надѣюсь, ма, вы даете намъ ваше согласіе и желаете вамъ всего хорошаго? сказала Кадди.
   -- Ты безсмысленный ребёнокъ ужъ потому, что сдѣлала такой безразсудный шагъ, сказала мистриссъ Желлиби: -- ты непослушный ребёнокъ, потому-что ты должна была бы посвятить всю свою жизнь великому дѣлу филантропіи. Но шагъ ужъ сдѣланъ, я ужъ наняла мальчика, слѣдовательно, и говорить нечего. Пожалуйста Кадди, говорила мистриссъ Желлиби, своей дочери, которая ее обнимала и цаловала: -- пожалуйста не мѣшай мнѣ, и очень-занята: всѣ эти письма надо разобрать до прихода вечерней почты.
   Я думала, что теперь всего лучше уйдти и хотѣла-было начать прощаться, но была задержана словами Кадди.
   -- Вы ее будете противъ того ма, чтобъ я его представила вамъ? сказала Кадди.
   -- О Боже мой, Каддиа! воскликнула мистриссъ Джеллиби, погруженная ужъ въ созерцаніе туземцевъ Барріобула-Гха: -- ты опять, Кадди, свое. Кого ты хочешь еще представить?
   -- Его, ма.
   -- Кадди, Кадди! сказала мистриссъ Желлиби, утомленная этими мелочами: -- въ этомъ случаѣ ты должна привести его въ такой день, когда нѣтъ "общественнаго комитета", или "комитета развѣтвленія пособій", или какого-нибудь другаго комитета. Словомъ сказать: ты должна соображаться съ моимъ свободнымъ временемъ. Моя милая миссъ Сомерсонъ, съ вашей стороны очень-любезно, что вы пришли замолвить словцо за эту глупенькую дѣвочку. Прощайте. Если я вамъ скажу, что у меня пятьдесятъ-восемь новыхъ писемъ получено сегодня утромъ отъ фабрикантовъ, которые желаютъ привести къ единству туземцевъ и развитіе кофейныхъ плантацій, то вѣрно вы не разсердитесь, если я вамъ скажу, что я занята по горло.
   Я не могла удивляться, что Кадди была въ грустномъ расположеніи духа, что, обнявъ меня, она рыдала на моей груди; она говорила, что жестокая брань была бы для нея легче, чѣмъ это совершенное равнодушіе къ ея судьбѣ; она говорила мнѣ, что у нея нѣтъ почти ни одного платья, сколько-нибудь годнаго подъ вѣнецъ. Я утѣшала ее, выставляя, сколько она можетъ сдѣлать добра для своего бѣднаго отца и для Биби. Въ такихъ разговорахъ мы сошли внизъ и добралась до кухни, гдѣ бѣдныя дѣти ползали на каменномъ полу, въ грязи, и я не иначе могла избѣжать совершеннаго уничтоженія моего костюма, какъ только прибѣгнувъ къ сказкамъ. По-временамъ слышались наверху крики, которые пугали насъ, потому-что мистеръ Желлиби подходилъ къ окну и, для большаго уразумѣнія дѣлъ своихъ, хотѣлъ выброситься изъ третьяго этажа на мостовую.
   Возвратясь домой, послѣ столькихъ хлопотъ, я много я долго думала о Кадди и находила, право, что она будетъ счастлива. Тихая ночь, звѣздное небо напоминали мнѣ дальнихъ путниковъ, которые, быть-можетъ, тоже любуются этими созвѣздіями, которыми любовалась я.
   Дома приняли меня съ такою радостью, что я, право, готова была плакать отъ восторга, еслибъ не боялась, что это глупо. Разспрашивали меня про Кадди и такъ ласкали меня, что я считала себя самымъ счастливымъ существомъ въ мірѣ.
   Цѣлый вечеръ провели мы въ самой родственной болтовнѣ съ мистеромъ Жарндисомъ и съ Адой, такъ-что прійдя въ свою комнату, я увидѣа, что лицо мое горѣло отъ чрезмѣрныхъ разговоровъ. Вдругъ кто-то тихо постучался въ дверь. Войдите сказала я. Хорошенькая, маленькая дѣвочка, въ траурномъ платьѣ, вошла въ комнату.
   -- Честь имѣю представиться, миссъ, сказала она тихимъ голосомъ:-- я Черли.
   -- Какъ я рада, что вижу тебя, Черли! сказала я, поцаловавъ ее нѣжно.
   -- Я ваша горничная, сказала Черли.
   -- Серьёзно, Черли?
   -- Да-съ, мистеру Жарндису угодно было позволить мнѣ эту честь.
   Я сѣла, положила руку на плечо Черли и смотрѣла на нее.
   -- Миссъ, сказала Черли, скрестивъ руки, и слезы текли по ямкамъ ея щекъ.-- Томъ въ школѣ, миссъ, и учится хорошо; Эмма осталась у мистриссъ Блайндеръ... и какой за ней присмотръ? Что съ вами миссъ, не плачьте пожалуйста!
   -- Я не могу удержаться, Черли.
   -- И я, миссъ, не могу удержаться, говоритъ Черли:-- мистеръ Жарндисъ такъ добръ: онъ говорилъ, что вы будете такъ добры, поучите иногда меня чему-нибудь. Мы съ Томомъ и съ Эммой будемъ видѣться каждый мѣсяцъ, и я такъ благодарна, миссъ; я постараюсь заслужить валу любовь?
   -- О, милая Черли! не забудь того, кто все это для тебя сдѣлалъ.
   -- Нѣтъ, миссъ, ни я, ни Томъ, ни Эмма, мы этого не забудемъ. Вы, вы все для насъ сдѣлали.
   -- Нѣтъ, Черли, я первый разъ объ этомъ слышу; для васъ все сдѣлалъ мистеръ Жарндисъ.
   -- Да, миссъ; но все это сдѣлано изъ любви къ вамъ и мы этого никогда не забудемъ.
   И Черли бѣгала и суетилась вокругъ меня, приводя въ порядокъ всѣ вещи, которыя только могла достать своей ручонкой.
   -- Не плачьте, пожалуйста, не плачьте, миссъ, сказала она мнѣ опять.
   -- Я никакъ не могу удержаться, Черли, повторяла я ей.
   И Черли также не могла удержаться, и мы обѣ плакала отъ радости.
   

Часть пятая.

ГЛАВА XXIV.
Апелляція.

   Послѣ разговора моего съ Ричардомъ, о которомъ и ужъ упоминала, онъ сообщилъ мистеру Жарндису состояніе своей души. Хоть я думаю, что это признаніе было несовершенно сюрпризомъ моему опекуну, однакожъ оно стоило ему большаго нездоровья и непріятностей. Онъ часто запирался съ Ричардомъ во Временной Воркотнѣ и проводилъ съ нимъ цѣлые дни отъ ранняго утра до глубокой полуночи; толковалъ съ мистеромъ Кенджемъ и передѣлалъ въ Лондонѣ кучу непріятныхъ дѣлъ. Во все это время онъ былъ съ нами и съ Адой совершенно-ласковъ, хотя очень-часто жаловался на восточный вѣтеръ и такъ потиралъ себѣ голову, что ни одинъ волосокъ не оставался на своемъ мѣстѣ. Относительно Ричарда онъ хранилъ строгое молчаніе. Нѣкоторыя свѣдѣнія мы получали отъ самого Ричарда; и такъ-какъ они ограничивались только словами: все обстоитъ благополучно, все идетъ къ-лучшему, все прекрасно, то наши опасенія на его счетъ нисколько не уменьшались.
   Однакожь, въ этомъ промежуткѣ времени мы узнали, что отъ имени Ричарда подавалось лорду-канцлеру, новое прошеніе о поступленіи въ военную службу. Дѣло объ этомъ тянулось, откладывалось и опять откладывалось, и опять тянулось, такъ-что Ричардъ говорилъ намъ шутя, что надѣется поступить въ военную службу развѣ только тогда, когда будетъ старымъ ветераномъ, лѣтъ семидесяти. Наконецъ, лордъ-канцлеръ пригласилъ его въ свою канцелярію, говорилъ ему серьёзно и строго, что онъ теряетъ попустому время -- справедливая насмѣшка надъ ихъ проволочками, говорилъ смѣясь, Ричардъ, и наконецъ прошеніе его было принято. Имя его было внесено въ списокъ кавалерйскаго полка, деньги заплачены и Ричардъ, съ свойственнымъ ему жаромъ принялся заниматься изученіемъ военнаго искусства, вставалъ въ пять часовъ утра, фехтовалъ, стрѣлялъ въ цѣль и проч. и проч.
   Вакаціи смѣнились судейскимъ терминомъ, судейскій термитъ вакаціями. Мы иногда слыхали о процесѣ Жарндиса, что этотъ процесъ былъ на очереди, или не былъ на очереди и т. п. Ричардъ, занятый своими экзерциціями, посѣщалъ насъ рѣже; опекунъ мой молчалъ, время проходило и, наконецъ, Ричардъ получилъ назначеніе отправиться къ своему полку въ Ирландію.
   Онъ очень-поспѣшно пріѣхалъ съ этою новостью и имѣлъ продолжительный разговоръ съ опекуномъ моимъ. Спустя часъ времени, опекунъ мой выглянулъ въ дверь той комнаты, гдѣ мы сидѣли съ Адою, и сказалъ намъ: -- войдите сюда, моя милочки! Мы вошли и замѣтили, что Ричардъ, который былъ прежде въ веселомъ расположеніи духа, былъ грустенъ и разсерженъ.
   -- Рикъ и я, Ада, сказалъ мистеръ Жарндисъ; -- расходимся въ нашихъ мнѣніяхъ. Ну. Рикъ, сбрось съ себя эту угрюмость!
   -- Вы очень-жестоки ко мнѣ, сэръ, сказалъ Ричардъ:-- и тѣмъ болѣе я это чувствую, что всегда вы были ко мнѣ такъ милостивы, сдѣлали для меня такъ-много, что я не могъ бы забыть всѣхъ вишь благодѣяній, еслибъ прожилъ двадцать жизней.
   -- Все это, положимъ такъ, Рикъ; но мнѣ хотѣлось бы, чтобъ ты понялъ мои желанія, чтобъ ты примирялся самъ съ собою.
   -- Я надѣюсь, что вы извините мнѣ, говорилъ Ричардъ, хоть горячо, однакожь почтительно: -- если я скажу, что о себѣ всего вѣрнѣе могу судить я самъ.
   -- Я надѣюсь, что вы извините мнѣ, любезный Рикъ, замѣтилъ мистеръ Жарндисъ съ совершенною вѣжливостью и весело: -- если и скажу, что вамъ очень-естественно думать такъ, а мнѣ очень-естественно думать иначе. Я долженъ исполнять свой долгъ, Рикъ, иначе и самъ ты, хладнокровно размысливъ, будешь обо мнѣ дурнаго мнѣнія. А пока, я надѣюсь, что ты сохранишь любовь, ко мнѣ, въ какомъ бы ты ни былъ расположеніи духа.
   Ада такъ поблѣднѣла, что мастеръ Жарндисъ подалъ ей кресла и самъ сѣлъ рядомъ съ ней.
   -- Не безпокойся, милый другъ мой, сказалъ онъ ей: -- тутъ ровно нѣтъ ничего; мы съ Рикомъ очень-дружелюбно поспорили между собою. Ты была предметомъ этого спора и потому будь судьей между нами: растрепаться нечего, моя милая.
   -- Я не разстроиваюсь, братецъ Джонъ, сказала Ада съ улыбкой: -- вы никого не можете обидѣть.
   -- Благодарю, душа моя. Теперь будь внимательна и съ минутку посмотри на Рика. И ты, милая старушка, тоже. Припомни, другъ мой, началъ мастеръ Жарндисъ, положивъ руку свою на ея хорошенькую ручку: припомни разговоръ между нами четырьмя, когда тетушка Дердонъ разсказывала маленькую любовную исторійку.
   -- Ни Ричардъ, ни я, мы никогда не забудемъ, что вы для насъ сдѣлали, братецъ Джонъ.
   -- Я никогда этого не забуду сказалъ Ричардъ.
   -- И я никогда не забуду, сказала опять Ада.
   -- Тѣмъ легче мнѣ высказать вамъ, тѣмъ легче вамъ выслушать меня, отвѣчалъ опекунъ мой, и все благородство души и вся доброта выразились въ чертахъ лица его.-- Милый другъ, Ада, ты должна знать, что Ричардъ избираетъ новую карьеру ужь послѣдній разъ. Все что въ имѣлъ, все истрачено, всѣ источники исчерпаны. Отступать назадъ невозможно.
   -- Совершенно-справедливо; все, что я имѣлъ до-сихъ-поръ, истрачено; но, сэръ, я имѣлъ не все, что я буду имѣть впослѣдствіи.
   -- Рикъ, Рикъ! вскричалъ опекунъ мой испуганнымъ голосомъ: -- ради всего, что тебѣ дорого, не гонись за этимъ призракомъ семейнаго наслѣдства; берегись этой несчастной, этой губительной надежды. Повѣрь мнѣ, что лучше трудиться всю жизнь, лучше просить милостыню, лучше умереть!
   Мы всѣ были испуганы этими словами. Ричардъ закусилъ губы и, притаивъ дыханіе, посматривалъ на меня, вполнѣ чувствуя всю справедливость сказаннаго.
   -- Милая Ада, сказалъ мистеръ Жарндисъ, успокоившись и съ своею обычною нѣжностью: -- это жесткія, тяжелыя слова, но что дѣлать, я живу въ Холодномъ Домѣ и многое видѣлъ на своемъ вѣку. Но довольно объ этомъ. Все благосостояніе Ричарда зависитъ отъ его труда. И я считаю необходимостью, для вашей взаимной пользы, разорвать всѣ узы, связывающія васъ, кромѣ родственныхъ узъ.
   -- Скажите лучше все съ разу, сэръ; ни не имѣете ко мнѣ довѣрія и хотите, чтобъ Ада слѣдовала вашему примѣру.
   -- Подобныхъ вещей лучше не говорить, Рикъ, потому-что я этого вовсе не думаю.
   -- Вы знаете, что я дурно началъ, отвѣчалъ Ричардъ: -- да, я дурно началъ, это правда.
   -- Какъ ты началъ, мы объ этомъ говорили съ гобою послѣдній разъ, сказалъ мистеръ Жарндисъ дружески-одобрительнымъ тономъ:-- я тебѣ сказалъ, что начало еще не ушло, что оно только теперь приходить, а потому теперь-то и надо начать хорошенько -- вотъ и все. Вы между собою двоюродные братъ и сестра -- и только. Другія же узы должны быть подготовлены работою, Рикъ, и трудомъ.
   -- Вы очень-жестоки ко мнѣ, сэръ, сказалъ Ричардѣ: -- болѣе жестоки, чѣмъ я могъ вообразить себѣ.
   -- Милый другъ мой, сказалъ мистеръ Жарндисъ:-- я всего строже къ самому себѣ. Повѣрь мнѣ, Ада, что лучше для него, если онъ будетъ свободенъ и, Рикъ, лучше для Ады, если она будетъ свободна.
   -- Почему же это лучше, сэръ? поспѣшно отвѣтилъ Ричардъ: -- когда мы открывали передъ вами наши сердца, вы не такъ говорили, но тѣмъ языкомъ.
   -- Съ того времени много утекло воды, Рикъ... Я не виню тебя: но я самъ сдѣлался опытнѣе.
   -- Вы говорите на мой счетъ, сэръ!
   -- Нѣтъ, и думаю о васъ обоихъ: вы еще молоды и вамъ еще рано вступить въ бракъ. Прошедшее пусть останется безъ почину и пусть начнется для васъ новая страница жизни.
   Ричардъ боязливо поглядывалъ на Аду и молчалъ.
   -- До-сихъ-поръ я не говорилъ ни слова никому изъ васъ, сказалъ мистеръ Жарндисъ:-- теперь и былъ вполнѣ-откровененъ. Я умоляю васъ, я заклинаю васъ предать прошедшее забвенію. Время, справедливость, самостоятельность -- вотъ что должно занимать насъ въ настоящемъ. Въ противномъ случаѣ, вы сдѣлаете вредъ себѣ и глубоко оскорбите меня, меня, который съ такимъ теплымъ чувствомъ, съ такою любовью свелъ васъ вмѣстѣ.
   Длинное, томительное молчаніе.
   -- Братецъ Ричардъ, сказала Ада, нѣжно глядя ему въ лицо: -- послѣ того, что сказалъ мистеръ Жарндисъ, мнѣ кажется, вамъ нечего выбирать. Ты можешь быть совершенно спокоенъ насчетъ меня, поточу-что ты оставляешь меня подъ надзоромъ этого добраго друга. Я... я Ричардъ, прибавила Ада немного конфузясь: -- и не буду сомнѣваться въ твоей любви я... буду всегда увѣрена, что ты мнѣ не измѣнишь. Мнѣ грустно, мнѣ тяжело разстаться съ тобою, Ричардъ, но это... это для твоей пользы. Я часто... очень-часто буду думать о тебѣ... буду говорить о тебѣ съ Эсѳирью и, можетъ быть, ты когда-нибудь... вздумаешь о своей сестрѣ. Она встала, подошла къ нему, подала ему дрожащую руку и сказала:-- мы теперь съ тобою, Ричардъ... братъ и сестра, быть-можетъ, надолго... Будь счастливъ, Ричардъ, гдѣ бы ни былъ ты... люби сестру свою!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Мнѣ было странно, что Ричардъ не хотѣлъ простить опекуну этого разговора, хотя самъ говорилъ мнѣ о своихъ недостаткахъ въ болѣе-рѣзкихъ выраженіяхъ. Я, къ-сожалѣнію моему, замѣчала, что съ этого времени онъ не былъ такъ откровененъ, какъ прежде съ мистеромъ Жарндисомъ, и между ними водворилась какая-то холодность.
   Въ хлопотахъ, при обмундировкѣ, онъ скоро разсѣялся и даже грусть по Адѣ, которая осталась въ Гертфордшайрѣ, значительно поослабла. (Я, Ричардъ и мистеръ Жарндисъ втроемъ отправились на недѣлю въ Лондонъ). Хоти повременамъ онъ вспоминалъ о ней, плакалъ, осыпалъ себя жестокими упреками, потомъ вдругъ придумывалъ какія-нибудь неестественныя средства сдѣлаться безъ труда богатымъ и осчастливить се.
   Время настало хлопотливое; и исходила всѣ лавки для покупки разныхъ вещей, въ которыхъ онъ нуждался. Онъ былъ со мной совершенно-откровененъ и я, сказать по правдѣ, пріятно проводила съ нимъ послѣдніе дни.
   Въ эту недѣлю, насъ ежедневно посѣщалъ одинъ господинъ, который прежде служилъ въ кавалеріи, а теперь былъ въ отставкѣ и училъ Ричарда фехтованью. Я такъ много о немъ слышали отъ Ричарда и даже отъ моего опекуна, что однажды осталась нарочно за завтракомъ, чтобъ дождаться его визита.
   -- Здравствуйте мистеръ Джорджъ, сказалъ опекунъ мой:-- мистеръ Карстонъ сейчасъ придетъ; а пока, я знаю, миссъ Сомерсонъ будетъ пріятно съ вами познакомиться. Сядьте, пожалуйста.
   Онъ сѣлъ, чувствуя себя нѣсколько-неловко въ моемъ присутствіи, такъ, по-крайней-мѣрѣ, мнѣ казалось, постоянно поводилъ своею широкою, загрубѣлою рукою по верхней губѣ и избѣгалъ смотрѣть на меня.
   -- Вы акуратны, какъ солнце, сказалъ мистеръ Жарндисъ.
   -- Военное время, сэръ, отвѣчалъ онъ -- Дѣло привычки; а собственно говоря, и не очень-то акуратенъ.
   -- Однакожъ, я слышалъ, что у васъ большое заведеніе, сказалъ мистеръ Жарндисъ.
   -- Не то, чтобъ очень, сэръ; я содержу тиръ.
   -- А хорошъ ли выйдетъ стрѣлокъ изъ мистера Карстона? спросилъ опекунъ мой.
   -- Довольно-хорошій, сэръ, отвѣчалъ онъ, скрестивъ руки на груди своей и казался такимъ большимъ: -- онъ бы, сэръ, былъ стрѣлокъ первой руки, еслибъ употребилъ все свое стараніе.
   -- Я думаю, что онъ не очень старается? сказалъ опекунъ мой
   -- Сначала онъ принялся-было горячо, сэръ, а потомъ поостылъ. Можетъ, у него, знаете, того, на сердце что-нибудь есть... какая-нибудь зазнобушка. И онъ взглянулъ на меня въ первый разъ, но своемъ приходѣ, своими огромными черными глазами.
   -- Только по-крайней-мѣрѣ не я у него на умѣ, я въ этомъ ручаюсь, мистеръ Джорджъ, сказала я. смѣясь: -- хотя, кажется, вы на меня смотрите съ подозрѣніемъ.
   Онъ слегка покраснѣлъ и отвѣсилъ мнѣ военный поклонъ.
   -- Не хотѣлъ обидѣть васъ, миссъ. Извините, и человѣкъ простой, сказалъ онъ мнѣ.
   -- Нѣтъ, я нисколько не обижаюсь, напротивъ, ваше подозрѣніе и считаю за комплиментъ себѣ.
   Если онъ прежде избѣгалъ смотрѣть на меня, за-то теперь вдругъ пристально устремилъ на меня свои глаза.
   -- Извините меня, сэръ, сказалъ онъ, обращаясь къ моему опекуну: -- я не имѣлъ чести разслышать имя, миссъ...
   -- Миссъ Сомерсонъ.
   -- Миссъ Сомерсонъ! повторилъ онъ и взглянулъ опять на меня.
   -- Знакомо вамъ мое имя? спросила я
   -- Нѣтъ, миссъ, я никогда не слыхалъ этого имени. Мнѣ казалось, что я васъ гдѣ-то видѣлъ.
   -- Я думаю, что вы ошибаетесь, отвѣчала и, поднявъ голову отъ работы: -- и очень-памятлива на лица.
   -- И я тоже, миссъ, отвѣчалъ онъ, смотря на меня во всѣ свои черные глаза: -- Гм! не знаю, но только мнѣ кажется, что я васъ гдѣ-то видѣлъ.
   И онъ еще болѣе покраснѣлъ подъ загаромъ своей кожи и былъ сбитъ съ толку тѣмъ, что не можетъ припомнить и сообразить. Опекунъ мой вывелъ его изъ затруднительнаго положенія.
   -- Много у васъ учениковъ, мистеръ Джорджъ? спросилъ онъ его.
   -- Число ихъ мѣняется, сэръ; но во всякомъ случаѣ выигрышъ не достаетъ на жизнь.
   -- А какого сорта люди посѣщаютъ вашъ тиръ?
   -- Всѣхъ сортовъ, сэръ, и англичане и чужестранцы, отъ джентльмена до подмастерья. Недавно были француженки, и чтожь? мастерски стрѣляли изъ пистолета! Много ходитъ и такихъ, которымъ лишь бы зайдти куда-нибудь.
   -- Однако жъ, и не думаю, чтобъ приходили съ какими-нибудь таинственными намѣреніями? спросилъ мистеръ Жарндисъ.
   -- Случается, сэръ, хотя рѣдко, но-большей-части ходятъ для упражненій или отъ скуки.-- Извините, сэръ, продолжалъ мистеръ Джорджъ: -- и слыхалъ, что у васъ есть процесъ въ Оберканцеляріи?
   -- Къ-сожалѣнію, это совершенная правда.
   -- Ко мнѣ хаживалъ одинъ господинъ, имѣвшій тоже процесъ въ Оберканцеляріи.
   -- Зачѣмъ же?
   -- Да для развлеченія, а думаю. Пріидетъ, заплатитъ за пятьдесятъ выстрѣловъ и садитъ пулю въ пулю, какъ-будто передъ нимъ была непріятельская армія. А разъ не вытерпѣлъ, сказалъ ему прямо, что имъ тратить время попустому; онъ ничего... не обидѣлся и съ-тѣхъ-поръ мы друзья.
   -- А кто онъ такой? спросилъ опекунъ мой съ любопытствомъ,
   -- Онъ былъ фермеромъ въ Шропшайрѣ до того времени, пока не запутался въ процесъ.
   -- Гредли?
   -- Да, сэръ.
   Мистеръ Джорджъ опять началъ вглядываться въ меня, иска мы обмѣнялись нѣсколькими словами съ опекуномъ моимъ, но поводу такого неожиданнаго столкновенія обстоятельствъ. Я разсказала потомъ ему, какъ мы познакомились съ мистеромъ Гредли. За это мистеръ Джорджъ отвѣсилъ внѣ еще поклонъ.
   -- Не понимаю, говорилъ онъ, смотря на меня: -- да, и знаю... и нѣтъ... и онъ устремилъ глаза свои на полъ, водилъ рукой по своимъ коротко-остриженнымъ курчавымъ волосамъ, какъ-будто бы желая поймать ускользающую отъ вниманіи мысль.
   -- Мнѣ очень-непріятно было узнать, говорилъ опекунъ мой: -- что это дурное расположеніе духа, въ которомъ постоянно находится мистеръ Гредли, подвергло его преслѣдованію и онъ, говорятъ, теперь долженъ скрываться.
   -- И я тоже слышалъ, сэръ, говорилъ разсѣянно мистеръ Джорджъ е все-таки наблюдая половицы: -- и я также слышалъ.
   -- Не знаете ли, гдѣ онъ теперь?
   -- Нѣтъ, сэръ, отвѣчалъ кавалеристъ, поднявъ глаза съ полу и выходя изъ своей разсѣянности: -- не знаю. Я думаю, что онъ скоро свернется. Какъ ни силенъ, какъ ни крѣпокъ, а всѣхъ пытокъ судейскихъ не выдержишь.
   Приходъ Ричарда прервалъ разговоръ. Мистеръ Джорджъ всталъ, отвѣсилъ мнѣ еще военный поклонъ, пожелалъ добраго дня опекуну моему и, тяжело топая, вышелъ изъ комнаты.
   Это было утромъ, въ день, назначенный для отъѣзда Ричарда. Всѣ вещи его а уложила еще наканунѣ, и мы были свободны до самой той минуты, когда ему слѣдовало выѣхать въ Холихэдъ, близь Ливерпуля. Процесъ по дѣлу Жарндисовъ долженъ былъ въ этотъ день быть на очереди и Ричардъ предложилъ мнѣ идти въ Палату Оберканцеляріи. Такъ-какъ это былъ послѣдній день его пребыванія въ Лондонѣ, мнѣ хотѣлось повозможности разогнать грусть, то я согласилась, и мы пошли въ Вестминстерскую Палату, гдѣ въ то время было засѣданіе. Дорогой мы говорили съ нимъ о письмахъ, условливались, какъ часто писать другъ къ другу и о чемъ писать. Опекунъ мой звалъ, куда мы идемъ и потому не хотѣлъ раздѣлить съ пали прогулку.
   Когда мы пришли въ Палату, и увидѣла лорда-канцлера, того же самаго, котораго я видѣла въ Линкольнской Палатѣ; онъ сидѣлъ съ важною осанкой и серьёзно, на скамьѣ, ниже его стоялъ столъ, покрытый краснымъ сукномъ, на которомъ лежали государственныя печати и красовался огромный букетъ цвѣтовъ, наполняющій ароматомъ всю Палату. Ниже стола тянулся длинный рядъ ходатаевъ. Они держали подъ-мышками большія связки бумагъ, а подъ ногами, разстилались у нихъ веревочный маты. Далѣе виднѣлась длинная вереница членовъ присутствія, въ парикахъ и тогахъ; половина изъ нихъ спала, половина бодрствовала; и если говорилъ одинъ, то другіе не обращали никакого вниманія на потоки рѣчей его. Лордъ-канцлеръ сидѣлъ, развалясь въ своемъ покойномъ креслѣ; локоть его лежалъ на мягко-обитой ручкѣ, а чело опиралось на ладонь руки. Нѣкоторые изъ присутствующихъ дремали, нѣкоторые занимались чтеніемъ газетъ, или отдѣльными кружками вели шопотомъ разговоръ; всѣ вообще казались очень-спокойными; никакой торопливости, никакихъ приготовленій не было замѣтно ни на одномъ лицѣ, какъ-будто бы они собрались не для дѣлъ, а просто посидѣть, каждый въ своемъ кабинетѣ.
   У меня сжалось сердце, когда я сравнила это невозмутимое спокойствіе, съ тяжкою жизнью, съ горестною смертью истцовъ; эти церемоніи, эту обстановку, съ недостатками, лишеніями, нищенствомъ тѣхъ несчастныхъ, которыхъ нрава защищала Вестминстерская Палата. Грустно было подумать, какъ сильно, какъ неровно бились сердца тяжущихся и какъ плавно, какъ медленно приступали къ разбору ихъ справедливыхъ исковъ. Весь этотъ театръ, начиная съ лорда-канцлера и до послѣднего изъ его окружающихъ, не знаетъ и не хочетъ знать, что ихъ лѣность, нерадѣніе, несправедливость, лихоимство производитъ ужасъ и заслуживаютъ всеобщее презрѣніе. Я сидѣла на той скамьѣ, на которую посадилъ меня Ричардъ, старалась вслушаться, вглядѣться; но во всей сценѣ, во всемъ этомъ театральномъ представленіи я не находила дѣйствительности, кромѣ бѣдной мисъ Флайтъ, этой сумасшедшей старушонки, которая стояла на скамьѣ, прислонясь къ стѣнѣ, подмигивала и кивала головой при каждомъ словѣ.
   Миссъ Флайтъ скоро замѣтила наше присутствіе и подошла къ намъ. Она отъ чистаго сердца благодарила меня за посѣщеніе ея палаты и указала мнѣ самыя замѣчательныя личности. Мистеръ Кейджъ, также подошелъ къ намъ и обращалъ вниманіе наше на знаменитѣйшихъ собратовъ своихъ, съ любезностью хозяина.
   -- Вы выбрали неудачный день, сказалъ намъ мистеръ Кенджъ: -- всего интереснѣе открытіе судейскаго термина; но и сегодня будутъ серьёзныя дѣла, очень-серьёзныя.
   Спустя полчаса послѣ нашего прихода, дѣло, которое разбиралось, умерло, кажется, въ своемъ ничтожествѣ, не принеся не только утѣшительнаго, но и никакого результата. Лордъ-канцлеръ, сбросилъ со стола своего кину бумагъ къ джентльменамъ, сидящимъ внизу, и затѣмъ какой-то голосъ произнесъ громко-.-- "Дѣло Жарндисовъ". Тутъ послышалось шушуканье, смѣхъ; слушатели удалились и огромный кучи синихъ мѣшковъ, начиненныхъ бумагами, явились на сцену.
   Сколько я могла понять (голова моя кругомъ шла отъ этихъ продѣлокъ), дальнѣйшія изслѣдованія дѣла Жарндисовъ клонились только къ опредѣленію проторей и убытковъ; хотя двадцать джентльменовъ, въ парикахъ, имѣли видъ людей, изучившихъ это дѣло, однакожь и готова была держать пари, что они небольше моего понимали его сущность. Они говорили о немъ съ лордомъ-канцлеромъ, спорили, возражали, толковали между собою; одни говорили, что это такъ, другіе говорили, что это иначе, третьи предлагали, въ насмѣшку, перечитать неисчерпаемые фоліанты клятвенныхъ показаній, смѣялись, шушукали и, кажется, весь процесъ служилъ дѣломъ забавы, а не предметомъ изслѣдованія и уясненія. Спустя часъ времени, и множество рѣчей и pro и conlra, начатыхъ и неконченныхъ. Дѣло было отложено, какъ намъ сообщилъ мистеръ Кенджъ, до слѣдующаго засѣданія, по недостатку нужныхъ показаній. И бумаги вынеслись назадъ прежде, чѣмъ писаря успѣли всѣ ихъ внести.
   Я взглянула на Ричарда послѣ этихъ безнадежныхъ проволочекъ и была испугана блѣдностью и утомленіемъ его хорошенькаго личина.
   -- Вѣдь не вѣкъ же такъ продлится, тётушка; слѣдующій разъ будетъ лучше, сказалъ онъ мнѣ, опустивъ голову.
   Я видѣла мистера Гуппи: онъ приносилъ бумаги въ палату и раскладывалъ ихъ на столѣ передъ мистеромъ Кенджемъ; онъ, въ свою очередь, увидѣлъ меня, сдѣлалъ мнѣ смущенный поклонъ и внушилъ мнѣ непремѣнное желаніе тотчасъ же удаляться домой. Я подала руку Ричарду и мы было пошли уже къ выходу, какъ мистеръ Гуппи поймалъ насъ и успѣлъ къ намъ подойти.
   -- Извините мистеръ Карстонъ, сказалъ онъ шопотомъ;-- простите великодушно, миссъ Сомерсонъ, но здѣсь есть дама, одна изъ моихъ пріятельницъ; она знаетъ васъ, милостивая государыня, и очень желаетъ имѣть честь подойти къ вамъ.
   Пока онъ говорилъ, я взглянула впередъ и увидѣла передъ собою воплощеніе моихъ воспоминаній, мистриссъ Рахиль, жившую нѣкогда въ дамѣ моей крестной матери.
   -- Какъ твое здоровье, Эсѳирь? сказала она: -- узнаёшь меня?
   Я протянула ей руку и сказала ей, что она, на мои глаза, вовсе не измѣнилась.
   -- Я удивляюсь, что ты, Эсѳирь, помнишь старое время, отвѣчала она съ своей обычной сухостью. Теперь все перемѣнилось; я очень-рада, что вижу тебя и что нахожу тебя не надменной дѣвочкой.
   -- Надменной! что вы этимъ хотите сказать мистриссъ Рахиль?
   -- Я замужемъ, Эсѳирь, замѣтила она мнѣ холодно: -- и теперь меня зовутъ мистриссъ Чедбандъ. Прощай, мои милая, желаю тебѣ быть здоровой.
   Мистеръ Гуппи давъ кончиться этому короткому разговору, вздохнулъ громко, чтобъ я услышала, и вмѣстѣ съ мистриссъ Рахилью вмѣшался въ толпу, посреди которой мы стояли. Мы съ Ричардомъ стали пробираться впередъ и я еще не успѣла опомниться отъ встрѣчи съ старыми знакомыми, какъ встрѣтилась уже опять съ знакомымъ человѣкомъ -- съ мистеромъ Джорджемъ. Онъ шелъ тяжелымъ шагомъ, не обращая вниманія на толпу входящихъ и выходящихъ людей, которыхъ дѣла приводили на это время въ палату.
   -- Джорджъ! сказалъ Ричардъ, увидавъ также его.
   -- Счастливая встрѣча, сэръ, отвѣчалъ Джорджъ.-- Очень-радъ васъ видѣть, миссъ. Можете ли вы указать мнѣ особу, которую я ищу? Я здѣсь въ первый разъ и ничего не знаю.
   Повернувшись, онъ очистилъ намъ дорогу безъ всякаго затрудненія и остановился, когда мы были внѣ давки, въ углу, позади большаго краснаго занавѣса.
   Я показала на миссъ Флайтъ, которая стояла рядомъ со мною. Она во все время не отставала отъ меня ни на шагъ и обращала (къ моему смущенію) вниманіе своихъ палатскихъ знакомыхъ на меня, шепча имъ къ уши: "Тс!.. Фицъ-Жарндисъ!.. здѣсь!.."
   -- Гм! сказалъ шопотомъ мистеръ Джорджъ: -- вы помните, миссъ, сегодня утромъ мы говорили объ одномъ человѣкѣ? Гредли?
   -- Помню.
   -- Онъ скрывается у меня. Я объ этомъ не говорилъ прежде, не имѣлъ разрѣшенія. Онъ, кажется, ужь на послѣднемъ взводѣ, миссъ. Ему запало въ голову непремѣнно увидѣть ее. Онъ говоритъ, что они понимаютъ другъ друга и что она всегда была къ нему очень-ласкова. Вотъ я за ней и пришелъ.
   -- Сказать ей? спросила я.
   -- Будьте такъ добры, отвѣчалъ онъ, глядя на миссъ Флайтъ съ какою-то боязнью.-- Счастье, что я встрѣтилъ васъ, миссъ: безъ васъ я право бы не зналъ какъ къ ней приступиться.
   И онъ заложилъ одну руку за пуговицы, вытянулся во весь ростъ и дожидался отвѣта въ этой воинственной позѣ.
   -- А, сердитый другъ мой... изъ Шропшайра!.. знаю, знаю. Онъ такъ же знаменитъ, какъ и я!.. воскликнула миссъ Флайтъ: -- съ удовольствіемъ, съ удовольствіемъ!..
   -- Онъ живетъ скрытно у мистера Джорджа, сказала я:-- тише! вотъ мистеръ Джорджъ.
   -- Вотъ что!.. Очень-рада, что имѣю честь!.. Военный человѣкъ, моя милая... Настоящій генералъ!.. посмотрите... шептала она мнѣ.
   Бѣдная миссъ Флайтъ считала долгомъ, въ знакъ уваженія къ военнымъ, надѣлать столько книксеновъ, что мы съ трудомъ могли вывести ее изъ присутственнаго мѣста. Когда, наконецъ, мы успѣли уговорить ее выйдти на улицу, она подала руку мистеру Джорджу и постоянно называла его генераломъ, къ большому удовольствію зѣвакъ. Онъ, бѣдный, не зналъ что ему дѣлать и умолялъ меня "не дезертировать". Видя его бѣдственное состояніе, я согласилась исполнить его просьбу, тѣмъ болѣе, что миссъ Фляйтъ была со мною очень-спокойна и сама сказала мнѣ: "Фицъ-Жарндисъ, вы, безъ-сомнѣнія пойдете съ нами?" Ричардъ также согласился идти вмѣстѣ. Мистеръ Джорджъ сказалъ намъ, что Гредли бредилъ также и о мистерѣ Жарндисѣ, услыхавъ, что онъ въ Лондонѣ. Мнѣ пришло въ голову увѣдомить объ этомъ добраго опекуна моего; я написала къ нему наскоро карандашомъ записку, мистеръ Джорджъ напечаталъ ее въ первой кофейной и отправилъ по адресу съ разнощикомъ писемъ.
   Мы наняли извощичью карету и поѣхали въ ней къ Лейстерскому Скверу. Остановясь, гдѣ слѣдуетъ, мы прошли нѣсколько узкихъ дворовъ, за что мистеръ Джорджъ просилъ у насъ прощенія, и скоро увидѣли дверь тира. Подойдя къ ней, мистеръ Джорджъ позвонилъ въ колокольчикъ; въ это самое время подошелъ къ намъ очень-почтенный человѣкъ, съ сѣдыми волосами, въ очкахъ, въ черномъ платьѣ, въ шляпѣ съ широкими нолями; въ рукахъ у него была толстая палка съ золотымъ набалдашникомъ. Онъ обратился къ мистеру Джорджу.
   -- Извините меня, другъ мой, сказалъ онъ: -- если и не ошибаюсь, такъ это галерея Джорджа для стрѣльбы въ цѣль.
   -- Она самая, отвѣчалъ Джорджъ, взглянувъ на вывѣску, написанную крупными буквами, на чисто-вымытой стѣнѣ.
   -- Да, точно такъ, сказалъ старикъ, слѣдя за глазами мистера Джорджа: -- благодарю васъ. Вы ужь позвонили?
   -- Я самъ хозяинъ, сэръ, и ужь позвонилъ.
   -- Въ-самомъ-дѣлѣ? сказалъ старикъ: -- такъ ваше имя Джорджъ? Мы съ вами сошлись. Вы вѣдь за мной приходили?
   -- Нѣтъ, сэръ, я не приходилъ за вами.
   -- Не приходили? такъ, стало-быть, вашъ молодой мальчикъ приходилъ за мной. Я докторъ, и меня звали извѣстить больнаго въ галереѣ Джорджа для стрѣльбы въ цѣль.
   -- А, вотъ оно что! сказалъ мистеръ Джорджъ, обращаясь къ Ричарду и мнѣ: -- Это очень можетъ быть, сэръ. Будьте такъ добры войдите.
   Дверь въ это время отворилась усиліемъ очень-страннаго человѣка, въ зеленомъ шерстяномъ передникѣ и въ такой же ермолкѣ; его лицо, руки, платье -- все это было закончено и перекопчено. Пустымъ корридоромъ взошла мы въ обширное зданіе съ нештукатуренными стѣнами, въ которомъ лежали щиты, рапиры, эспадроны, ружья, пистолеты и прочія воинскія принадлежности. Когда мы всѣ вошли въ галерею, съ докторомъ сдѣлалась какая-то волшебная перемѣна: онъ снялъ шляпу и вмѣсто него явился передъ нами діаметрально-противоположный ему человѣкъ.
   -- Посмотрите-ка сюда, Джорджъ, сказалъ оборотень, повернувшись къ нему быстро и постукивая своимъ толстымъ, указательнымъ пальцемъ но его груди: -- Вы вѣдь знаете меня, я я знаю васъ. Вы свѣтскій человѣкъ, и я свѣтскій человѣкъ. Имя мое Бёккетъ, какъ вамъ извѣстно, и у меня въ рукахъ бумага, предписывающая взять Гредли. Вы долго его скрывали. Это дѣлаетъ честь вашей ловкости.
   Мистеръ Джорджъ посмотрѣлъ на него сурово, закусилъ губу и отрицательно покачалъ головой.
   -- Послушайте Джорджъ, сказалъ мнимый докторъ: -- вы человѣкъ съ толкомъ, человѣкъ хорошаго поведенія -- вотъ вы каковы. Въ этомъ нѣтъ никакого сомнѣнія. Я вѣдь не говорю съ вами, какъ съ кѣмъ-нибудь. Вы служили отечеству и знаете, что когда долгъ велитъ, надо повиноваться. Слѣдовательно вы далеки отъ того, чтобъ поднять кутерьму. Если мнѣ надо помочь, вы мнѣ поможете. Вотъ, что вы сдѣлаете.-- Эй ты, Филь Скводъ, не шмыгай около стѣнъ (грязный маленькій человѣчекъ, какъ-то странно шелъ впередъ, потирая спиною стѣны и бросалъ на пришельца взгляды, исполненные угрозы) да, не шмыгай; это мнѣ не нравится, я вѣдь тебя знаю.
   -- Филь! сказалъ мистеръ Джорджъ.
   -- Что хозяинъ?
   -- Смирно!
   Маленькій человѣчекъ поворчалъ, поворчалъ и успокоился.
   -- Милостивые государи и государыни, сказалъ мистеръ Бёккетъ: -- вы извините, если что-нибудь вамъ покажется непріятнымъ. Я Бёккетъ, сыщикъ, я долженъ здѣсь исполнить нѣкоторую обязанность, на меня возложенную. Джорджъ, я знаю гдѣ спрятанъ подсудимый: сегодня ночью я взлѣзалъ на крышу и видѣлъ его съ вами, сквозь потолочное окно. Онъ вотъ тутъ. Я его долженъ видѣть и долженъ ему сказать, что онъ арестованъ. Вызнаете меня и знаете, что безъ надобности я не дѣлаю никакихъ непріятностей. Дайте мнѣ честное слово, какъ старый солдатъ -- и все будетъ исполнено къ общему удовольствію.
   -- Я даю слово, отвѣчалъ Джорджъ:-- но съ вашей стороны это нехорошо, мистеръ Бёккетъ.
   -- Глупости, Джорджъ! гм! нехорошо! говорилъ мистеръ Бёккетъ, постукивая пальцемъ по его груди и пожимая ему руку.-- Нехорошо! Я вѣдь не говорю, что съ вашей стороны нехорошо, что вы его скрывали. Гм! будь же и ко мнѣ справедливъ добрыя дѣтина! старый Вильгельмъ Гель, старый Шоу, лейбгренадеръ! Это лучшая модель британской арміи, милостивые государи и государыни, я бы далъ банковый билетъ въ пятьдесятъ фунтовъ стерлинговъ, чтобъ только походить на него вполовину!
   Когда дѣло дошло къ развязкѣ, мистеръ Джорджъ, подумавъ немного, вызвался прежде повидать своего товарища (какъ онъ называлъ Гредли) и свести къ нему миссъ Флайтъ. Мистеръ Бёккетъ согласился; они отправились въ задній уголъ галереи, а мы остались около стола, заваленнаго ружьями. Мистеръ Бёккетъ, пользуясь случаемъ, вступилъ въ разговоръ: онъ спрашивалъ меня не боюсь ли я ружей, какъ обыкновенно боится молодыя леди; спрашивалъ Ричарда, хорошій ли онъ стрѣлокъ, спрашивалъ Филя Сквода, которое изъ ружей лучше и дорого ли они стоятъ; замѣтилъ ему. что считаетъ его красной дѣвушкой и скромникомъ первой руки, когда онъ не увлекается своимъ пылкимъ темпераментомъ, и вообще былъ очень-любезенъ.
   Мистеръ Джорджъ, скоро воротился и сказалъ вамъ, что Гридли желаетъ всѣхъ насъ видѣть; едва онъ кончилъ эти слова, какъ раздался звонъ колокольчика. Филь отворилъ дверь, и вошелъ опекунъ мой:-- "чтобъ сдѣлать все, что можно, въ пользу человѣка, испытывающаго тѣ же бѣдствіи, какія испытываетъ онъ самъ", сказалъ мистеръ Жарндисъ, здороваясь съ нами. И мы всѣ вмѣстѣ отправились къ Гредли.
   На концѣ галереи, за истесанной деревянной перегородкой, недоходящей до потолка, мы увидѣли потолочныя балки и окно, въ которое мистеръ Бёккетъ подсматривалъ Гридли. Солнце было уже на закатѣ и почти совершенно сѣло, согрѣвая воздухъ послѣдними красновато-лиловыми лучами. Тамъ, за перегородкой на диванѣ, обтянутомъ холстомъ, лежалъ шропшайрскій истецъ, одѣтый точно такъ же, какъ мы его видѣли въ послѣдній разъ; но, Боже, какъ онъ измѣнился! Его блѣдное лицо, впалыя щеки не пробуждали никакихъ воспоминаній.
   Онъ и здѣсь занимался бумагами; столъ и нѣсколько досокъ были завалены документами, изрѣзанными перьями, актами и т. п. Съ миссъ Флайтъ они были соединены какою-то грустною, тяжелою дружбою. Рука-въ-руку сидѣли они молча и глядѣли другъ на друга; мы наблюдали за ними издали.
   Голосъ его ослабѣлъ въ этой постоянной борьбѣ съ несправедливостью, въ постоянномъ гнѣвѣ, въ постоянно-напряженномъ состояніи духа. Узнать его по лицу было невозможно: это какая-то тѣнь, какой-то скелетъ -- такъ изсушила его, извела Оберканцеляріи.
   Онъ поклонился мнѣ и Ричарду и сказалъ опекуну моему:
   -- Благодарю васъ, мистеръ Жарндисъ, что вы меня посѣтили: это для меня очень-утѣшительно. Я здѣсь долго не жилецъ, протяните мнѣ вашу руку, сэръ. Вы благороднѣйшій человѣкъ. Богъ видитъ, какъ я васъ уважаю.
   Они пожимали другъ другу руки и опекунъ мой говорилъ ему утѣшительныя слова.
   -- Вамъ, можетъ-быть, это покажется страннымъ, сэръ, говорилъ Грёдли: -- но я дамъ скажу откровенно, что въ первый разъ неохотно встрѣтилъ бы я васъ здѣсь. Вы знаете, что я воевалъ съ ними, вы знаете, что и одной этой рукой сопротивлялся всѣмъ имъ. Вы знаете, что я, наконецъ, высказалъ имъ всю правду-матку: и сказалъ имъ, что они за народъ, что они для меня сдѣлали, и пусть смотрятъ они на меня, когда и въ такомъ жалкомъ, униженномъ состояніи.
   -- Вы всегда смѣло дѣйствовали противъ нихъ, отвѣчалъ опекунъ мой.
   -- Да, сэръ, и дѣйствовалъ смѣло, говорилъ съ грустной улыбкой мистеръ Грёдли.-- И я сказалъ вамъ, что станется со мною, когда я не буду такъ дѣйствовать; и въ-самомъ-дѣлѣ, посмотрите на насъ, посмотрите на насъ! Онъ притянулъ къ себѣ ближе миссъ Флайтъ, говоря послѣднія слова.
   -- Вотъ конецъ. Отъ всѣхъ моихъ старыхъ друзей, отъ всѣхъ моихъ желаній и надеждъ, отъ всего міра живыхъ и мертвыхъ существъ, одна только она -- эта добрая душа, осталась со мною, и мы какъ-нельзя-больше пара. Между нами твердая связь, созданная изъ многихъ годовъ страданія, эта единственная связь между мною и землею и единственная связь, которую не могла сокрушить Оберканцелярія.
   -- Примите благословеніе Грёдли, говорила миссъ Флайтъ въ слезахъ: -- примите благословеніе!
   -- Я прежде самонадѣянно думалъ, что имъ не сокрушитъ моего сердца, мистеръ Жарндисъ. Я думалъ, что я покрою ихъ стыдомъ я насмѣшкой, прежде чѣмъ обезсилю въ этой борьбѣ. Но я палъ, палъ и нравственно и физически. Какъ долго изнывалъ я -- я не знаю; но окончательно низложенъ я былъ къ одинъ часъ, хотя они этого не узнаютъ. Надѣюсь, что каждый изъ присутствующихъ здѣсь передаетъ имъ, что и на смертномъ одрѣ своемъ и мстилъ имъ такъ же неутомимо, такъ же настойчиво, какъ въ длинный рядъ годовъ сноси жизни.
   Послѣ этого монолога, мистеръ Бёккетъ, сидѣвшій въ углу комнаты, около двери, приносилъ Градли такія добродушныя утѣшенія, какія только могъ.
   -- Полно, полно! говорилъ онъ изъ своего уголка: -- что вы такъ расходились, мистеръ Грёдли. Вамъ несовсѣмъ посчастливилось -- вотъ и все. Это съ каждымъ изъ насъ случается, и случается частенько. Мнѣ также несовсѣмъ везетъ. Укрѣпляйтесь, укрѣпляйтесь! Вамъ еще не разъ прійдется побраниться съ ихъ братьей, зубъ-за зубъ; а мнѣ, если посчастливится, такъ тоже не разъ прійдется искать насъ и отводить кой-куда.
   Мистеръ Грёдли только качалъ головой.
   -- Ну, что вы качаете головой, говорилъ мистеръ Беннетъ -- полно вамъ, лучше кивните мнѣ въ знакъ согласія. Чего-чего мы съ вами не пережили. Не-уже-ли я не видалъ васъ ни разу въ тюрьмѣ за то, что вы слишкомъ горячились? Не приходилъ ли я двадцать разъ въ Палату съ тѣмъ только, чтобъ посмотрѣть, какъ вы поддразниваете адвокатовъ и лорда-канцлера? Развѣ вы забыли, что еще при началѣ вашихъ продѣлокъ съ юристами, противъ васъ каждую недѣлю было двѣ-три жалобы. Спросите эту старушку: она тоже все знаетъ. Э! успокойтесь, мужайтесь сэръ!
   -- Что вы съ нимъ будете дѣлать? спросилъ Джорджъ тихимъ голосомъ.
   -- Пока еще не знаю, отвѣчалъ Бёккетъ тоже шопотомъ, и потомъ снова принялся громко утѣшать мистера Грёдли.
   -- Ха! что вы это, мистеръ Грёдли! Похоже ли на то, что вы ослабли? какже! Не бойсь нѣсколько недѣль водилъ меня за носъ, какъ дурака, заставилъ лазить но крышамъ, какъ какую-нибудь кошку, и вынудилъ прикинуться докторомъ. Нѣтъ это не похоже на умирающаго. Знаете ли. что вамъ нужно? Вамъ нужно возбужденіе, усиліе; вы къ этому привыкли, вотъ вамъ, тугъ, въ уголку-то, и плохо. А вотъ и лекарство готово. У меня предписаніе отъ мистера Телькнигорна взять васъ, и пойдемъ въ Магистратъ; тамъ вы побранитесь, разсердитесь, это васъ взволнуетъ и облегчитъ. Право такъ! А то, человѣкъ съ такой энергіей, какъ вы, сидитъ да хныкаетъ: атакъ по неволѣ заболѣешь. Ну Джорджъ, отпусти -- на со мной мистера Грёдли, увидишь, что приведу здоровымъ назадъ?
   -- Онъ очень-слабъ, шепталъ кавалеристъ.
   -- Слабъ? отвѣчалъ Бёккетъ съ участіемъ:-- я хотѣлъ его немного пріободрить. На стараго знакомаго, въ такомъ состояніи, смотришь какъ-то неохотно. Его бы подкрѣпило, еслибъ онъ, хотя на меня, разсердился. Пусть отбоксируетъ меня, я все стерплю.
   Вдругъ вся галерея огласилась пронзительнымъ крикомъ миссъ Флайтъ, который и до-сихъ-поръ звѣнитъ въ моихъ ушахъ.
   -- Нѣтъ, Грёдли, нѣтъ! кричала она: а онъ тяжело и медленно спускался на диванъ: -- не уходи безъ моего благословенія, послѣ столькихъ лѣтъ дружбы!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Солнце сѣло, тѣнь смѣнила свѣтъ, но мрачнѣе тѣни была для меня картина умершаго Грёдли и безумной Флайтъ, и черпѣе ночи были мои предчувствія о судьбѣ Ричарда.
   И сквозь прощанья его мнѣ все слышались слова: "Вотъ конецъ. Отъ всѣхъ моихъ старыхъ друзей, отъ всѣхъ моихъ желаній и надеждъ, отъ всего міра живыхъ и мертвыхъ существъ, одна только она, эта добрая душа осталась со мною. И мы какъ-нельзя-больше пара. Между нами твердая связь, сотканная изъ многихъ годовъ страданія; это единственная связь между мною и землею; единственная связь, которую не могла сокрушить Оберканцелярія".
   

ГЛАВА XXV.
Мистриссъ Снегсби все видитъ

   На Стряпномъ Подворьѣ, въ Канцелярской Улицѣ неспокойно, очень-неспокойно. Черныя подозрѣнія, какъ вороны, витаютъ надъ этой смиренной частью города. Всѣ, впрочемъ, жители Стройнаго Подворья находятся in statu quo, то-есть ни хуже, ни лучше, чѣмъ были; но мистеръ Снегсби измѣнился, очень измѣнился, и мистриссъ Снегсби видитъ эту перемѣну.
   Дѣло въ томъ, что Улица Одинокаго Тома и Поля Линкольнской Палаты упорно запряглись въ мозгъ и воображеніе мистера Снегсби и мчатъ эту тяжелую колесницу по горамъ и оврагамъ около дѣлъ поставщика канцелярскихъ принадлежностей подъ управленіемъ возжей мистера Бёккета; пассажирами въ этой колесницѣ Джо и мистеръ Телькингорнъ. Даже и въ маленькой кухнѣ, гдѣ все семейство обѣдаетъ и ужинаетъ, эта колесница является и уносится въ нарахъ горячихъ блюдъ передъ несмѣлымъ взоромъ мистера Снегсби и онъ, отрѣзывая первый кусокъ баранины, приготовленной съ картофелемъ, вдругъ останавливается и слѣдитъ за ея бѣгомъ по кухонной стѣнѣ.
   Мистеръ Снегсби и самъ не знаетъ, что ему съ этимъ дѣлать. Гдѣ-то, что-то не такъ -- это онъ понимаетъ; но гдѣ не такъ и что не такъ и что изъ этого выйдетъ и какъ это кончится -- это неразрѣшимыя загадки на всю его жизнь. Темныя впечатлѣнія тотъ и вѣнцовъ, звѣздъ и орденскихъ лентъ, мерцающихъ сквозь покровъ пыли, лежащей на бюро мистера Телькнигорна; почитаніе тайнъ, въ главѣ которыхъ стоитъ самый важный, самый таинственный изъ его покупателей, на котораго всѣ Палаты, весь Канцелярскій Переулокъ и все юридическое сосѣдство смотритъ съ почтеніемъ; воспоминаніе о таинственномъ мистерѣ Бёккетѣ, о его указательномъ пальцѣ, о его секретномъ образѣ дѣйствій, отъ котораго ничто не можетъ ни ускользнуть, ни отбиться, убѣждаютъ его, что онъ впутался въ какую-то тайну, которую не понимаетъ и никогда не пойметъ. И таково опасное положеніе дѣлъ, что каждую минуту его обыденной жизни, при каждомъ скрипѣ двери, при малѣйшемъ звонѣ сѣннаго колокольчика, при входѣ кого бы то ни было, при отдачѣ письма, эта тайна можетъ вспыхнуть, разразиться и убить... но кого, это знаетъ только мистеръ Бёккетъ.
   Въ такихъ обстоятельствахъ, если является въ лавку неизвѣстный человѣкъ (какъ это часто дѣлаютъ незнакомые) и спрашиваетъ: дома ли мистеръ Снегсби? или что-нибудь въ этомъ невинномъ родѣ, сердце мистера Снегсби такъ и забьется въ его преступной груди. Подобные вопросы приводятъ его въ такое волненіе, что если ихъ дѣлаютъ мальчишки, то онъ мститъ имъ, стуча на нихъ о свою конторку, называя ихъ щенятами и браня ихъ за то, что они съ разу не могутъ высказаться. Болѣе необходительные люди и дерзкіе мальчишки настоятельно тревожатъ этими неясными вопросами сонъ мистера Снегсби и мучатъ его, и безъ того ужь истерзанную душу, такъ-что часто, когда пѣтухъ, въ маленькой молочной лавкѣ, приходитъ въ неистовый восторгъ, но поводу солнечнаго восхода, мистеръ Снегсби находится въ страшномъ припадкѣ кошемара, мистриссъ Снегсби принимается оттрясывать его и говоритъ подозрительнымъ тономъ: что это съ нимъ такое дѣлается?
   Сама мистриссъ Снегсби не мало усложняетъ его затрудненія. Сознаніе, что онъ долженъ таить отъ нея секретъ, что у него въ головѣ есть заноза, которую, того-и-гляди вытащитъ мистриссъ Снегсби, все это вмѣстѣ заставляетъ мистера Снегсби смотрѣть на свою дражайшую половину съ такимъ же точно чувствомъ, съ какимъ смотритъ собака, боящаяся своего господина, куда угодно, только не ему въ глаза.
   Его замѣшательство, его какая-то таинственность не ускользаютъ отъ бдительнаго ока мистриссъ Снегсби. Она говоритъ: у Снегсби что-нибудь на умѣ! что-нибудь нечисто! И эти черныя подозрѣнія гнѣздятся на Стряпномъ Подворьѣ, въ Канцелярской Улицѣ. Дорога отъ подозрѣній къ ревности кажется мистриссъ Снегсби такъ пряма и коротка, какъ съ Стряпнаго Подворья на Канцелярскую Улицу. И эта ревность тяготѣетъ надъ Стряпнымъ Подворьемъ, надъ Канцелярской Улицей. Основавшись однажды тамъ (а она съ незапамятныхъ временъ бродила по этой сторонѣ), тѣснится она въ грудь мистриссъ Снегсби, мучитъ и тревожитъ ее, гонитъ ее въ таинственныя часъ полуночи обслѣдовать карманы мистера Снегсби, тайно перечитать его письма, порыться въ записной книгѣ, въ большой и малой кассахъ, въ потаенномъ шкапу, смотрѣть въ окно, подсматривать и подслушивать за дверью, сводить всѣ полученныя свѣдѣнія въ самый ложный итогъ.
   Мистриссъ Снегсби въ постоянномъ волненіи, такъ-что весь домъ, но поводу безпрерывнаго скрипѣньи половъ и шелеста юбокъ, похожъ на заколдованный домъ. Подмастерья начинаютъ думать, что это мѣсто нехорошо; что, вѣрно, на немъ было въ старое время совершено злодѣйство. Крикса питаетъ въ душѣ своей нѣкоторые атомы неопредѣленной идеи (общей всѣмъ лѣтомъ Тутингскаго Пріюта), что въ подвалѣ зарыты несметныя кучи золота, надъ которыми чахнетъ бѣлобородый кащей, которому нѣтъ отпуска на тотъ свѣтъ ужь нѣсколько тысячъ годовъ.
   "Кто этотъ Нимродъ? спрашиваетъ себя безпрестанно мистриссъ Снегсби. Что за созданіе эта леди? Кто этотъ мальчишка? Нимродъ давно умеръ, леди не поймаешь, и мистриссъ Снегсби приходитъ въ отчаяніе и въ настоящую минуту обращаетъ свое интеллектуальное око, съ удвоенною бдительностью на бѣднаго Джо. Кто этотъ мальчикъ? спрашиваетъ она себя въ тысячу-сотый разъ. Кто онъ такой?.. И вдругъ мистриссъ Снегсби воодушевляется вдохновеніемъ.
   Онъ не питаетъ уваженія къ особѣ мистера Чедбанда. Конечно не питаетъ и не хочетъ. И это очень-естественно при столь смутныхъ обстоятельствахъ. Онъ былъ приглашенъ мистеромъ Чедбандомъ: мистриссъ Снегсби слышала это своими ушами; мистеръ Чедбандъ въ ея присутствіи говорилъ ему, чтобъ онъ освѣдомился о его мѣстѣ жительства и пришелъ бы къ нему выслушать поучительныя наставленія. Онъ между-тѣмъ не пришелъ! Отчего имъ не пришелъ? Потому-что ему было сказано не приходить. Кѣмъ? Ха, ха, ха! мистриссъ Снегсби все видитъ, все!
   Но, къ-счастью (и мистриссъ Снегсби таинственно качаетъ головою и таинственно улыбается), вчера мистеръ Чедбандъ встрѣтилъ этого мальчика на улицѣ и мистеръ Чедбандъ взялъ его, какъ интересный субъектъ для поученія избраннаго общества Клуба Умѣренности, грозилъ предать его въ руки полисмена, сели онъ не покажетъ достопочтенному мужу своего жилища и если онъ не явится на слушаніе поученій на Стряпное Подворье завтра вечеромъ. За-втра ве-че-ромъ! повторяетъ мистриссъ Снегсби съ особеннымъ выраженіемъ и опять таинственно улыбаясь, таинственно качая головою, и завтра вечеромъ мальчикъ будетъ здѣсь и завтра вечеромъ мистриссъ Снегсби будетъ слѣдить за нимъ и еще кой за кѣмъ. О, ты можешь хитрить сколько тебѣ угодно! говоритъ мистриссъ Снегсби съ гордымъ презрѣніемъ: но меня ты не проведешь.
   И мистриссъ Снегсби не звонитъ о своихъ планахъ, она держитъ ихъ въ глубокомъ секретѣ. Приходитъ завтра. Совершается приготовленіе вкусныхъ матеріаловъ къ масличному дѣлу. Настаетъ вечеръ. Является мистеръ Снегсби въ своемъ черномъ сюртукѣ, являются Чедбанды; приходятъ, когда корабль ужь достаточно нагрузился, подмастерья и Крикса для слушанія поученій, приходитъ наконецъ Джо съ понуренною головою, несмѣлымъ, неуклюжимъ шагомъ, съ оборванною мѣховой шапкой, которую онъ пощипываетъ, какъ убитую птицу. Джо! ты страшный, загрубѣвшій и закоснѣлый субъектъ, котораго долженъ навести на путь истинный мистеръ Чедбандъ.
   Мистриссъ Снегсби мететъ наблюдательные взоры на Джо, пока Крикса проводитъ его въ гостиную. Входя, онъ смотритъ на мистера Снегсби. А--а! зачѣмъ онъ смотритъ на мистера Снегсби? Мистеръ Снегсби смотритъ на него. Зачѣмъ? О! мистриссъ Снегсби все видитъ! Зачѣмъ они пересматриваются, отчего мистеръ Снегсби смущенъ и производитъ значительное откашливаніе въ кулакъ?.. Нѣтъ, это ясно, ясно какъ кристаллъ, что мистеръ Снегсби... незаконный отецъ итого мальчика!.. да!
   -- Спокойствіе, други мои, говоритъ мистеръ Чедбандъ, вставая со стула и отирая масличныя произведенія съ своего достопочтеннаго лица: -- да будетъ миръ и спокойствіе между нами, други мои! Почему между нами? Потому, продолжаетъ онъ съ своею жирною улыбкою:-- миръ не долженъ быть противъ насъ, онъ долженъ быть между нами, потому-что онъ не озлобляетъ, а успокоиваетъ; потому-что онъ не предвѣщаетъ ссоры, какъ ястребъ, но слетаетъ тихо, какъ голубица. Итакъ, друзья мои, да будетъ миръ между нами! Сынъ мой, впередъ!
   Мистеръ Чедбандъ хватаетъ своею жирною рукою за руку Джо и ищетъ глазами мѣста, куда бы его поставить. Джо, сомнѣваясь въ дружелюбныхъ намѣреніяхъ своего достопочтеннаго друга, неясно понимаетъ, какого рода испытанію хотятъ его подвергнуть, много ли прійдется ему страдать и терпѣть, и ворчитъ на всякій случаи: пустите меня! Я вамъ ничего не сдѣлалъ! Пустите меня!
   -- Нѣтъ мой юный другъ, говоритъ плавно мистеръ Чедбандъ: -- нѣтъ, я тебя не отпущу. А почему? Потому-что я неутомимый собиратель жатвы, потому-что я тружусь и работаю для пользы человѣка, потому-что ты ниспосланъ но мнѣ и сдѣлаешься въ рукахъ моихъ драгоцѣннымъ орудіемъ. Друзья мои, могу ли я употребить это орудіе въ вашу пользу, къ вашимъ выгодамъ, къ вашему благосостоянію, къ вашему обогащенію? Юный другъ мой, сядь на сей стулъ!
   Джо, очевидно, подъ вліяніемъ опасенія, что почтенный мужъ намѣренъ лишить его нѣкоторой части волосъ, закрываетъ голову свою обѣими руками и устраивается на требуемомъ мѣстѣ съ большимъ трудомъ и всевозможными усиліями.
   Когда, наконецъ, онъ помѣщенъ на стулѣ, какъ парикмахерская кукла, мистеръ Чедбандъ удаляется за столъ, подымаетъ вверхъ свою медвѣжью лапу и говоритъ:-- "Други мои!" Это общій знакъ къ приведенію въ порядокъ аудиторіи. Подмастерья внутренно хохочутъ и подталкиваютъ локтями другъ друга. Крикса впадаетъ въ неопредѣленное состояніе души и тѣла, происходящее отъ смѣси высокаго удивленія къ мистеру Чедбанду и симпатіи къ бездомному, покинутому бѣднягѣ Джо. Мистриссъ Сисгсби молча подводитъ мины. Мистриссъ Чедбандъ угрюмо садится передъ каминомъ и согрѣваетъ свои колѣни, находя, что этотъ пріемъ совершенно-необходимъ при слушаніи краснорѣчивыхъ наставленій.
   Мистеръ Чедбандъ имѣетъ ораторскую замашку устремлять взоръ свой на одного изъ членовъ своей аудиторіи и къ этому члену обращать преимущественно всѣ фазисы своей рѣчи; это дѣлается съ той цѣлью, что особа, на которую падаетъ этотъ лестный выборъ при извѣстныхъ періодахъ, выражаетъ вздохами, всхлипываньемъ, оханьемъ и тому подобное, внутреннее чувствованіе души; это выраженіе внутренняго чувствованія передастся другимъ, сначала престарѣлымъ леди, отъ нихъ далѣе, какъ электричество, къ болѣе-закоренѣлымъ грѣшникамъ и наконецъ переходитъ на всю аудиторію и подкрѣпляетъ и освѣжаетъ краснорѣчіе мистера Чедбанда.
   Въ силу этой привычки мистеръ Чедбандъ, произнеся:
   -- Други мои! устремилъ взоръ свой на мистера Снегсби и сообщилъ, и безъ того ужъ сконфуженному, несчастному поставщику канцелярскихъ принадлежностей рѣчь свою непосредственно.-- Между нами, други мои, говоритъ мистеръ Чедбандъ: -- находится язычникъ, житель подъ кровлею Улицы Одинокаго Тома и пресмыкающійся но лицу земному. Здѣсь, посреди насъ, други мои... и мистеръ Чедбандъ мотаетъ жирнымъ пальцемъ, посылаетъ масляную улыбку въ лицо мистера Снегсби, означающую, что онъ намѣренъ положить его ницъ логическимъ аргументомъ, если онъ еще до-сихъ-поръ не лежитъ въ прахѣ: -- братъ и сынъ; безъ родителей, безъ родственниковъ, безъ стадъ, безъ пастбищъ, безъ злата, безъ сребра и безъ драгоцѣнныхъ камней. Зачѣмъ, други мои, говорю я, онъ лишенъ этихъ владѣніи? Зачѣмъ? Да, зачѣмъ? мистеръ Чедбандъ предлагаетъ этотъ вопросъ мистеру Снегсби, какъ какую-нибудь шараду, или совершенно-новую загадку, исполненную особеннаго остроумія, разрѣшить которую поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей вѣрно не въ-состояніи.
   Мистеръ Снегсби чрезвычайно сбитъ съ толку таинственными взглядами, которые бросаетъ на него теперь его дражайшая половина, въ-особенности послѣ того, какъ достопочтенный наставникъ произнесъ слово: родители -- и онъ рѣшается на самый скромный отвѣтъ: -- "право, не знаю, сэръ!" говоритъ онъ. При этихъ словахъ мистриссъ Чедбандъ строго взираетъ, а мистриссъ Снегсби презрительно говоритъ: -- "Стыдитесь! "
   -- Я слышу голосъ, продолжаетъ мистеръ Чедбандъ -- слабый ли это голосъ, други мои? Да, это слабый голосъ.
   -- О-охъ! взыхаетъ мистриссъ Снегсби.
   -- Этотъ голосъ говорить: я не знаю. Онъ не знаетъ! Такъ я вамъ скажу почему. Я говорю, что этотъ сынъ, который стоитъ предъ нами, безъ родителей, безъ родственниковъ, безъ стадъ, безъ пастбищъ, безъ злата, безъ сребра, безъ драгоцѣнныхъ камней, потому-что онъ лишенъ свѣта, который освѣщаетъ нѣкоторыхъ изъ насъ. Чти это за свѣтъ? Что это такое? Я спрашиваю васъ, что значитъ свѣтъ?
   Мистеръ Чедбандъ забрасываетъ голову назадъ и остается въ такой позѣ, ожидая отвѣта. Но мистеръ Снегсби, себѣ-на-умѣ, молчитъ, чтобъ опять не провраться. Мистеръ Чедбандъ перевѣшивается черезъ столъ и выкручиваетъ пальцами на мистера Снегсби все то, что онъ хочетъ сказать.
   -- Свѣтъ, говоритъ онъ: -- это лучъ отъ луча, солнце отъ солнца, луна отъ луны, звѣзда отъ звѣзды.
   Мистеръ Чедбандъ откидываетъ голову опять назадъ и торжественно смотритъ на мистера Снегсби, какъ-будто хочетъ узнать, какъ этотъ джентльменъ теперь себя чувствуетъ.
   -- Да! говорить мистеръ Чедбандъ, съ новымъ указаніемъ на мистера Снегсби: -- Не говори мнѣ, что это не лучъ отъ луча. Я говорю тебѣ, что это такъ. Я говорю тебѣ тысячи, тысячи разъ, что это такъ. Да, это такъ! Я буду это твердить вамъ, несмотря на то, нравятся вамъ слова мои, или нѣтъ; скажу даже, что если они вамъ не понутру, то и тѣмъ болѣе буду ихъ проповѣдывать; буду кричать вамъ ихъ... въ рупоръ! Говорю вамъ, если вы будете поперечить мнѣ, то ни падете духомъ, вы размозжите себѣ головы, вы лопнете, какъ пузыри, вы разобьетесь въ пухъ и прахъ.
   Этотъ смѣлый потокъ краснорѣчія, столь уважаемый послѣдователями мистера Чедбанда за ораторскую силу, не только розлилъ желчь въ груди мистера Чедбанда, но и выставилъ невиннаго мистера Снегсби въ такомъ свѣтѣ, что онъ явился предъ лицомъ общества какъ лаки спѣлый грѣшникъ, врагъ добродѣтели, съ мѣднымъ лбомъ, каменнымъ сердцемъ. Это обстоятельство ошеломляетъ несчастнаго поставщика канцелярскихъ принадлежностей; онъ упадаетъ духомъ, чувствуетъ себя въ ложномъ положеніи, и вдругъ мистеръ Чедбандъ окончательно убиваетъ его.
   -- Други мои, продолжаетъ ораторъ, послѣ многократнаго отиранія головы своей, которая испарялась такъ сильно, что платокъ сдѣлался жирнѣе блина:-- други мои. чтобъ разработать предметъ, надъ которымъ мы посильно трудимся, да позволено мнѣ будетъ сдѣлать въ духѣ тишины и спокойствія одинъ вопросъ: что значитъ правда, въ настоящемъ случаѣ? Потому-что, юные други мои, продолжалъ онъ, обращаясь вдругъ къ подмастерьямъ и Криксѣ, къ совершеннѣйшему ихъ изумленію: -- если мнѣ скажетъ докторъ, что мнѣ полезенъ каломель, или касторовое масло, я очень-натурально спрошу его, что это такое каломель, или что такое касторовое масло? я прежде сочту долгомъ освѣдомиться объ этихъ предметахъ, чѣмъ принять внутрь который-нибудь изъ нихъ, или оба вмѣстѣ. Итакъ юные други мои, что значитъ правда, о которой а толкую? Вопервыхъ, будемъ говоритъ въ духѣ тишины и спокойствія: какой самый обыкновенный родъ правды, обыденная, простая правда? Что "то, обманъ, что ли?
   (Глубокій вздохъ со стороны мистриссъ Снегсби).
   -- Утайка?
   (Отрицательное содроганіе то стороны мистриссъ Снегсби).
   -- Скрытность?
   (Мотанье головою, съ той же стороны, очень-продолжительное мотанье и очень-таинственное)
   -- Нѣтъ, други мои, правда ни то, ни другое, ни третье. Подъ покровомъ правды нѣтъ такихъ вещей. Когда сей юный язычникъ, нынѣ внемлетъ... онъ спитъ, други мои, подъ гнетомъ равнодушія -- не будите его, ибо я обязанъ сражаться, бороться, истязаться для его пользы -- когда юный, закоренѣлый язычникъ, разсказывалъ намъ исторію о пѣтухѣ, о волѣ, о леди, о соверинѣ, была ли это правда? Нѣтъ. А если тутъ и была частица правды, то все ли онъ высказалъ намъ? Нѣтъ, други мои, нѣтъ!
   Еслибъ мистеръ Снегсби могъ выдержать взоръ своей дражайшей супруги, который сквозь его глаза, какъ сквозь окна пронизывалъ его душу, онъ былъ бы совсѣмъ не такимъ человѣкомъ, какимъ быль на самомъ дѣлѣ. А теперь мистеръ Снегсби ежится и крючится.
   -- Или, юные друзья мни, говорить мистеръ Чедбандъ, нисходя до уровня ихъ пониманія и давая знать своей жирной улыбкой; что онъ для своихъ юныхъ друзей спустился съ очень-высокой лѣстницы: -- еслибъ владѣтель сего дома по віолъ бы но улицамъ города и нашелъ бы угорь и возвратился бы въ домъ свои и призвалъ бы къ себѣ жену свою и сказалъ бы ей: Сара, радуйся вмѣстѣ со мною, я видѣлъ слона -- была ли бы эти правда?
   Мистриссъ Снегсби въ слезахъ
   -- Или положимъ, юные други мои; что владѣтель дома сего, видѣвъ въ самомъ дѣлѣ слона, возвратился бы къ женѣ своей и сказалъ ей -- Сара; опустѣли пастбища, я ничего не видалъ кромѣ угри -- была ли бы это правда?
   Мистриссъ Снегсби громко рыдаетъ.
   -- Или, допустимъ, юные други мои, говоритъ мистеръ Чедбандъ, поддѣлывающійся все подъ тотъ же тонъ: -- что безсердые родители этого закоснѣлаго язычника -- не подлежитъ никакому сомнѣнію, что у него были родители, юные други мои -- выбросивъ свое дѣтище волкамъ, гіенамъ, дикимъ псамъ, молодымъ газелямъ и змѣямъ, вернулись бы въ домъ свой и забавлялись бы трубками, кастрюлями, играми, танцами, наливками, ликерами, бифштексомъ, дичиной -- была ли бы это правда?
   Мистриссъ Снегсби отвѣчаетъ на это сильнымъ припадкомъ спазмъ, не то, чтобъ опасныхъ, но очень-бурныхъ, очень-крикливыхъ, очень -- громкихъ, такъ-что въ скоромъ времени все Стряпное Подворье оглашается ея визгами. Наконецъ она впадаетъ въ летаргическое состояніе и уносятся по узкой лѣстницѣ, какъ огромное фортепьяно. Послѣ невыразимыхъ страданіи, приводящихъ въ ужасъ, она даетъ знать съ постели изъ своей спальной, что боль угомонилась, но паціентка еще слаба. Въ этомъ состояніи дѣлъ, мистеръ Снегсби, уничтоженный и смятый, при переноскѣ фортепьянъ, очень-оробѣлый и сконфуженный, рѣшается высунуть носъ изъ-за двери въ гостиную.
   Во время суматохи Джо стоилъ неподвижно на томъ мѣстѣ, на которомъ проснулся; онъ ощипывалъ свою мѣховую шапку и оторванными кусочками конопатилъ себѣ ротъ. Джо и не думаетъ о наставленіяхъ; онъ знаетъ, что онъ заброшенное, неисправимое существо, и что онъ дурно дѣлаетъ; если не спитъ, потому-что: спи; или не спи, а ничему не научишься!
   Но, быть-можетъ, Джо, есть такая книга, которая не нуждается въ краснорѣчивомъ и пустословномъ объясненіи Чедбанда, такая книга, которую понялъ бы и ты, хотя умъ твой на той же степени-развитія,какъ инстинктъ животнаго.
   Джо никогда не слыхалъ о такой книгѣ. Онъ слышалъ только Чедбанда; онъ знаетъ его и лучше согласится бѣжать отъ рѣчей его за три-девять земель, чѣмъ послушать ихъ впродолженіе пяти минутъ.
   "Нечего мнѣ здѣсь оставаться, думалъ Джо: -- мистеру Снегсби некогда перемолвить со мною." И онъ началъ тихо спускаться съ лѣстинцы.
   Но внизу дожидается-его сострадательная Крикса; она держится за лѣстничныя перила и пересиливаетъ готовящійся въ ней обморокъ. Она предлагаетъ бѣдному Джо свой-собственный ужинъ -- кусочекъ хлѣба съ сыромъ, и въ первый разъ въ жизни обмѣнивается съ нимъ парою словъ.
   -- Вотъ тебѣ, бѣдняга, закуси, говоритъ Крикса.
   -- Спасибо вамъ, отвѣчаетъ Джо.
   -- Ты, чай, голоденъ?
   -- Голоденъ.
   -- Гдѣ твои родители, отецъ и мать, Джо?
   Джо останавливается, разинувъ ротъ, и стоитъ вытараща глаза, потому-что добродушная Крикса слегка обняла его рукою; а это первый разъ въ жизни, посторонняя рука прикасается ласково и нѣжно къ спинѣ бѣднаго мальчуги.
   -- И не знаю ничего о моемъ отцѣ и о моей матери, говорятъ Джо.
   -- И я ничего не знаю о своихъ, отвѣчаетъ Крикса. Волненіе, въ которое она приходитъ, усиливаетъ сдавливаемый обморокъ и она исчезаетъ внизъ лѣстинцы.
   -- Джо! шепчетъ тихо поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей, пока испуганный мальчикъ стоитъ еще въ недоумѣніи, на лѣстницѣ
   -- Я здѣсь, мистеръ Снегсби, отвѣчаетъ Джо.
   -- Я не зналъ, что ты ужь уходишь... вотъ тебѣ еще полкроны. Ты очень-хорошо сдѣлалъ, что ничего не говорилъ о той леди и и томъ, что было ни дняхъ, вечеромъ это бы, знаешь, надѣлало хлопотъ. У тебя, чай, такъ сердце и ёкаетъ!
   -- Я ужь навострилъ лыжи, баринъ.
   -- Ну, будь счастливъ.
   Таинственная тѣнь въ халатѣ и колпакѣ слѣдитъ за поставщикомъ канцелярскихъ принадлежностей, начиная съ той самой комнаты, изъ которой онъ вышелъ, и лѣзетъ выше его. И съ этой то минуты, куда бы онъ ни двинулся, еще другая тѣнь, кромѣ его собственной, только не такъ постоянная, не такъ покойная, направляется также за нимъ. И въ какую бы тайну, въ какую бы глубину секретовъ ни пробралась его собственная тѣнь, проберется и мистриссъ Снегсби, тѣнь отъ тѣни его
   

ГЛАВА XXVI.
Стрѣлки

   Зимнее утро, темное и холодное, смотритъ на лейстерскій Скверъ и неохотно покидаютъ свои постели жители сосѣднихъ улицъ. Большая часть изъ нихъ не встаетъ рано и въ ясныя утра лѣта и весны они изволите видѣть, ночныя птички: спятъ непробуднымъ сномъ, когда солнышко высоко, и бодрствуютъ и снуютъ за добычей, когда на небѣ мерцаютъ звѣзды. За грязными сторами и занавѣсками въ верхнихъ этажахъ и по чердакамъ покоится первымъ сномъ шапка негодяевъ, скрываясь болѣе или менѣе подъ ложными именами, ложными волосами, ложными титлами, ложными брильянтами, ложными сказками и небылицами Джентльмены, которые могли бы, по собственному опыту, разсказать подробно о чужеземныхъ галерахъ и объ отечественныхъ ступныхъ колесахъ; буяны, шулера, мошенники, плуты и лжесвидѣтели, нѣкоторые не безъ клеймъ раскаленнымъ желѣзомъ, подъ грязными своими рубахами и всѣ съ большей жестокостью, чѣмъ Неронъ, и съ большими преступленіями, чѣмъ Ньюгетъ. Страшенъ демонъ подъ грубой рубашкой, или подъ грубымъ балахономъ, но еще страшнѣе онъ, еще опаснѣе, еще нечувствительнѣе подъ бѣлой манишкой, съ золотою булавкой, подъ именемъ джентльмена, за карточнымъ столомъ, за бильярдомъ съ кіемъ въ рукахъ, съ краткими свѣдѣніями о векселяхъ, билетахъ и заемныхъ письмахъ; еще невыносимѣе онъ въ этой формѣ, чѣмъ въ какой бы то ни было другой. Но во всякой формѣ. во всякомъ костюмѣ мистеръ Бёккетъ найдетъ его, если захочетъ, въ сосѣднихъ улицахъ, закоулкахъ и переулкахъ Лейстерскаго Сквера.
   Но зимнее утро не нуждается въ немъ и не будитъ его. Оно будитъ мистера Джорджа, хозяина галереи для стрѣльбы въ цѣль и его вѣрнаго служителя. Они просыпаются, быстро вскакиваютъ съ матрацевъ и убираютъ ихъ. Мистеръ Джорджъ, выбрившись передъ зеркальцемъ очень-скромныхъ размѣровъ, маршируетъ, безъ сюртука и фуражки, на маленькій дворъ, къ водяному насосу и скоро возвращается назадъ, блистая отъ желтаго мыла, усиленнаго тренія, рѣзкаго дождя и сильно-холодной воды. Прійдя въ свою галерею, онъ встряхивается, какъ какой-нибудь огромный водолазъ, только-что вынырнувшій изъ воды и начинаетъ утираться широкимъ полотенцемъ, и чѣмъ больше третъ онъ свои загорѣвшіе виски, тѣмъ плотнѣе-и-плотнѣе прилипаютъ къ нимъ его кудрявые волосы, такъ-что, наконецъ, отдѣленіе ихъ повидимому можетъ быть произведено не иначе, какъ съ помощью какихъ-нибудь крѣпкихъ орудіи, въ родѣ желѣзныхъ грабель, или скребницъ. И пока утирается онъ, полируется, отчищается, поворачивая голову то вправо, то влѣво, чтобъ обсушить полотенцемъ свою шею и горло -- стоитъ онъ нагнувшись впередъ, охраняя свои воинственныя ноги отъ сырости, а Филь, между-тѣмъ приставъ на колѣни, разводитъ въ каминѣ огонь, и видно, что онъ не охотникъ умываться: ему довольно посмотрѣть, какъ холится его хозяинъ и запастись на сегодняшній день тѣмъ излишкомъ здоровья, которое прыщетъ со щекъ мистера Джорджа.
   Вытершись до-суха, беретъ кавалеристъ двѣ жесткія щетки и начинаетъ ими обработывать свою голову съ такимъ немилосердіемъ, что Филь, шмыгая спиною но степамъ галереи, невольно мигаетъ отъ сочувствія. Прическа кончилась, а затѣмъ быстро оканчивается и галантерейная часть туалета мистера Джорджа.
   Одѣвшись окончательно, онъ набиваетъ себѣ трубку, закуриваетъ ее и начинаетъ, какъ водится, ходить взадъ и впередъ но галереѣ, а Филь въ это время готовитъ завтракъ, наполняя воздухъ запахомъ горячаго хлѣба и кофе.
   Мистеръ Джорджъ куритъ задумчиво и медленнымъ шагомъ ходитъ по галереѣ. Быть-можетъ, мысли его витаютъ надъ могилою Бредли.
   -- Такъ тебѣ, Филь, говорить Джорджъ (хозяинъ галереи для стрѣльбы въ цѣль), сдѣлавъ нѣсколько турокъ взадъ и впередъ; -- снилась сегодня ночью деревня?
   Филь, въ-самомъ-дѣлѣ, разсказывалъ ему свой сонъ, только-что успѣвъ вскочить съ матраца.
   -- Да, хозяинъ.
   -- Что же ты видѣлъ?
   -- Да ужь не знаю, какъ бы сказать, хозяинъ, говоритъ Филь задумчиво.
   -- Почему же ты узналъ, что это была деревня?
   -- Должно-быть, по травѣ, и потому, что были лебеди, говоритъ Филь, послѣ нѣкотораго размышленія
   -- Что же дѣлали лебеди на травѣ?
   -- Должно-быть, счипали ее, говоритъ Филь,
   Хозяинъ принимается снова ходить взадъ и впередъ, а служитель готовить завтракъ. Длинныхъ приготовленій, собственно говоря, ненужно; надо только подать два прибора да передъ огнемъ ржаваго камина повертѣть нѣсколько тоненькихъ кусочковъ ветчинки -- вотъ и все; но такъ-какъ у Филя странная привычка ходить шмыгая спиною по стѣнамъ галереи и никогда не захватить вдругъ всего, что нужно, а сбѣгать за каждою вещью отдѣльно, то приготовленіи тянутся длинно. Завтракъ наконецъ готовъ. Филь докладываетъ: мистеръ Джорджъ выколачинаетъ трубку на каминъ, ставитъ чубукъ въ уголъ и садится кушать. Филь слѣдуетъ его примѣру, помѣшается на концѣ-маленькаго продолговатаго стола и ставить тарелку къ себѣ на колѣни. Можетъ, дѣлаетъ онъ это изъ покорности, или изъ желанія скрыть свои грязныя руки, а можетъ, у него ужь такая привычка: иначе онъ, можетъ-быть, и ѣсть не умѣетъ.
   -- Деревня! говоритъ мистеръ Джорджъ, работая ножомъ и вилкою: -- и думаю ты никогда не видывалъ деревни, какъ ушей своихъ, Филь.
   -- Случилось однажды видѣть болота, говоритъ Филь, и продолжаетъ спокойно завтракать.
   -- Какія болота?
   -- Болота, командиръ, отвѣчаетъ Филь.
   -- Гдѣ же ты ихъ видѣлъ?
   -- Не знаю гдѣ, говоритъ Филь,-- но я ихъ видѣлъ однажды, хозяинъ: мѣсто такое низменное и грязное.
   Хозяинъ и командиръ -- это слова, которыми Филь съ одинакою преданностью и съ едина киль почтеніемъ называетъ мистера Джорджа и только его одного.
   -- Я родился въ деревнѣ, Филь.
   -- Вотъ что командиръ!
   -- Да, Филь, и воспитывался въ деревнѣ.
   Филь подымаетъ кверху свою одинокую-бровь и, устранивъ почтительный взоръ на своего хозяина, дѣлаетъ усиленный глотокъ кофе, въ знакъ удивленія.
   -- Тамъ нѣтъ ни одной птички, которой бы я не зналъ, говоритъ мистеръ Джорджъ: -- нѣтъ ни одного листка, ни одной ягодки, названія которыхъ я бы не помнилъ; нѣтъ ни одного дерева, на которое я бы не могъ даже и теперь влѣзть. Я былъ нѣкогда настоящій деревенскій мальчикъ. Добрая мать моя жила въ деревнѣ.
   -- Чай, ваша мать, командиръ, была красивая старушка, замѣчаетъ Филь.
   -- Еще бы нѣтъ! Лѣтъ тридцать-пять тому назадъ, она была не такъ стара, говоритъ мистеръ Джорджъ: -- да и въ девяносто лѣтъ держалась такъ прямо, какъ я, и въ плечахъ не была меня уже.
   -- Она умерла на девяностомъ году? хозяинъ, спрашиваетъ Филь.
   -- Нѣтъ. Нечего ворошить ея кости. Вѣчная ей память! говоритъ кавалеристъ.-- Знаешь ли, продолжаетъ онъ:-- что навело меня на мысль о деревенскихъ мальчишкахъ, объ этихъ негодныхъ шелопаяхъ? Это, братъ, ты; хотя ты въ деревнѣ ни уха ни рыла не смыслишь -- видалъ только какія-то болота и то во снѣ -- а?
   Филь мотаетъ головой.
   -- Хотѣлось ли бы тебѣ видѣть деревню?
   -- Н-ѣтъ; особенно мнѣ ничего не хочется, говорить Филь.
   -- Съ тебя чай и города будетъ?
   -- Я ужь тутъ привыкъ, командиръ, а къ новому не пристанешь, гдѣ намъ! не бойсь и лѣта ушли.
   -- А сколько тебѣ лѣтъ, Филь? спрашиваетъ кавалеристъ, поднося блюдечко съ горячимъ кофе къ своимъ губамъ.
   -- Сколько мнѣ лѣтъ? Вотъ что!... Сколько-то съ восьмью: чай не восемьдесятъ, да и не восьмнадцать -- должно-быть, какъ-нибудь между....
   Мистеръ Джорджъ тихо ставитъ блюдечко на столъ, не попробовавъ кофе, и начинаетъ смѣясь: -- Ахъ ты, чортъ тебя подери, Филь, какую штуку выдумалъ!... но онъ останавливается, не досказавъ фразы, и смотритъ какъ Филь производитъ ариѳметическія вычисленія на своихъ грязныхъ пальцахъ.
   -- Мнѣ было ровно восемь, говоритъ Филь:-- когда я сбѣжалъ къ мѣднику. Меня куда-то, не помню, послали, и и набрелъ на мѣдника. Онъ сидѣлъ одинъ-одинёхонекъ передъ огнемъ, да и говоритъ мнѣ: -- Эй ты! ты бы, чай, со мной не прочь идти? И сказалъ: -- Непрочь. Вотъ онъ, я и огонь, мы и пошли всѣ въ Клеркеннель. Это было первое апрѣля. Я могъ считать до десяти. И когда опять пришло первое число апрѣля, я и говорю себѣ:-- ну ты, козленошъ, тебѣ ужь одинъ съ восемью; въ другое первое апрѣля я говорю: -- тебѣ, козленошъ, два съ восьмью. И наконецъ дочелъ до десяти съ восьмью, и до двухъ десяти съ восьмью: а дальше считать ужь не хватило умѣнья. А все-таки я знаю, что мнѣ сколько-то съ восьмью.
   -- Гм! говоритъ мистеръ Джорджъ и принимается снова за завтракъ.-- А гдѣ же мѣдникъ?
   -- Пьянство свело его въ гошпиталь, командиръ, а гошпиталь запряталъ его, слышалъ я, въ стеклянный ящикъ, отвѣчаетъ таинственно Филь.
   -- А ты такимъ образомъ выкарабкался впередъ: взялъ дѣла его на себя, Филь?
   -- Да, командиръ, взялъ дѣла на себя такъ, какъ они были. А были-то они не широки: -- что возьмешь около Софроновой Горки, да Хаттоновыхъ Садовъ, да Клеркенвеля, да Смайфельда? народъ все голь-голью, и котлы у нихъ какіе -- чинить нечего. Бывало, къ нему хаживали мѣдники безъ мѣста, нанимали отъ него углы: это было повыгоднѣе чѣмъ чинить посуду. Ко мнѣ же никто не приходилъ. Этимъ и въ него не дался. Онъ имъ пѣвалъ славныя пѣсни, а я, хоть хоть лопни, такъ не могу спѣть. Онъ, какой ни возьметъ горшокъ, мѣдный или желѣзный, поставитъ дномъ кверху и выигрываетъ пальцами такія славныя штуки, что любо слушать. А я развѣ только положу на горшокъ заплату, или вскипячу въ немъ воду -- вотъ и все Да къ тому же я и изъ себя-то больно не казистъ и жены постояльцевъ были недовольны мной и жаловались на меня мужьямъ.
   -- Вишь, больно разборчивы! Въ толпѣ, ничего, и ты пройдешь, Филь, говоритъ кавалеристъ съ веселою улыбкою.
   -- Нѣтъ, хозяинъ, отвѣчаетъ Филь, мотая головой: -- не пройду я въ толпѣ. Прежде я еще былъ какъ-то сноснѣе, когда пошелъ къ мѣднику, то есть хвалиться было много нечѣмъ и тогда; а тутъ, съ этимъ раздуваньемъ жара да глотаньемъ дыма, я потерялъ волосы, припалилъ кожу да еще, въ добавокъ -- ужь такое несчастье -- постоянно клеймился раскаленной мѣдью -- что тутъ будешь дѣлать! А какъ сталъ постарше да побольше, долженъ былъ всякій разъ драться съ мѣдникомъ, когда онъ бывалъ очень-хмѣленъ -- а этотъ грѣхъ съ нимъ почти всякой день случался -- вотъ-те и красота прости -- прощай. А послѣ годовъ съ дюжину работалъ я въ тёмной кузницѣ: народъ тамъ былъ неочень-добрый, да въ газовомъ заведеніи чуть-чуть было не сгорѣлъ; спасибо, пожарный выкинулъ изъ окна на мостовую; вотъ съ-тѣхъ-поръ я и сдѣлался очень-гадокъ, такъ гадокъ, что я въ толпѣ не пройду.
   Расписывая съ полнымъ самодовольствіемъ эту картину, Филь заслуживаетъ лишнюю чашку кофе. Наливая ее, онъ говоритъ:
   -- Послѣ того, какъ меня выкинули изъ окна, командиръ, вы меня и увидали къ первый разъ.
   -- Помню, Филь, ты гулялъ по солнечной сторонѣ.
   -- Прислоняясь къ стѣнѣ, хозяинъ...
   -- Да, Филь, ты шмыгалъ объ стѣну...
   -- Въ колпакѣ! воскликнулъ Филь, приходя въ восторгъ.
   -- Въ колпакѣ...
   -- И на костыляхъ! говоритъ Филь еще восторженнѣе
   -- Да, на костыляхъ. И когда...
   -- И когда вы остановились противъ меня, кричитъ Филь, поставивъ на столъ чашку и блюдечко о поспѣшно снимая тарелку съ колѣнъ: -- вы сказали: "эй, товарищъ! что ты, на войнѣ что ли былъ?" Я не могъ ничего вамъ отвѣчать сразу, командиръ, потому-что я былъ пораженъ, когда увидѣлъ, что человѣкъ такой здоровый, сильный, свѣжій, какъ вы, обращаетъ вниманіе на такую безногую лягушку, какъ и. Но вы продолжали говорить со мной отъ сердцу, и слова ваши -- что твой стаканъ теплаго! "Что съ тобой случилось, говорили вы: -- а? Ну, не бойсь, не бойсь, разсказывай смѣлѣе. А я ужъ и такъ не боялся и говорилъ вамъ, а мы говорили мнѣ, я еще говорилъ вамъ, а вы еще говорили мнѣ -- и вотъ теперь я здѣсь, командиръ, у васъ, командиръ! кричалъ Филь, вскочивъ со стула и стараясь, какъ-то особенно-странно прильнуть къ стѣнѣ.-- И коли нужна цѣль и ее нѣтъ, пусть стрѣляютъ мнѣ въ рожу. Ея не испортятъ, пусть стрѣляютъ! Если нужно боксироваться, да не съ кѣмъ, пусть боксируютъ меня; пусть стучатъ въ голову -- нипочемъ! Если нужно для силы бросать тяжесть вверхъ, какъ въ Корнвалѣ, Девоншайрѣ, или Ланкашайрѣ, пусть бросаютъ меня -- не бойсь! не расшибутъ! меня побрасывали на всѣ лады -- ничего!
   Изливъ очень-энергически этотъ неожиданный спичъ, сопровождая его самыми дикими тѣлодвиженіями, въ поясненіе разныхъ случайностей жизни, Филь Скводъ обшмыгиваетъ спиною три стѣны галереи, круто останавливается передъ своимъ командиромъ, тычетъ въ него головою, въ знакъ усердія, и, покончивъ эти церемоніи, начинаетъ прибирать завтракъ.
   Мистеръ Джорджъ, похохотавъ отъ чистаго сердца и потрепанъ Филя по плечу, пособляетъ ему убирать чашки и приводитъ галерею въ дѣловой видъ. Окончивъ эту часть удовлетворительно, имъ упражняется нѣсколько времени въ бросанія тяжелыхъ шаровъ, числѣ итого садится на чашку вѣсовъ, и замѣтивъ, что становится ныньче "очень-мясистъ", предается съ совершенной серьёзностью фехтованью на шпагахъ съ самимъ собою. Филь между-тѣмъ пристроился за своимъ рабочимъ столикомъ, привинчиваетъ и отвинчиваетъ, чистить и скоблитъ, продуваетъ дырочки, грязнится все болѣе-и-болѣе и продѣлываетъ и раздѣлываетъ, все, что можетъ быть придѣлано и раздѣлано въ ружьѣ.
   Хозяинъ и слуга наконецъ прерваны въ занятіяхъ своихъ, необыкновеннымъ шумомъ шаговъ, извѣщающимъ о приходѣ необыкновенной компаніи. Шаги слышатся все ближе-и-ближе и наконецъ входитъ въ галерею такая странная группа, которая съ перваго взгляда, какъ-то невольно напоминаетъ пятое ноября {Авторъ намекаетъ на пороховой заговоръ.}.
   Группа состоитъ изъ безногой, отвратительной фигуры, сидящей въ креслахъ, пары носильщиковъ и поджарой спутницы, похожей съ лица на сморщившуюся маску, отъ которой такъ и ждешь куплетъ извѣстной народной пѣсни, въ воспоминаніе тѣхъ дней, когда старую Англію хотѣли вздернуть на воздухъ: но губы спутницы сжаты плотно и ожиданіе напрасно. Отвратительную фигуру, которая издавала звуки въ родѣ слѣдующихъ.-- Фууу пропасть! какъ растрясли, у-уу! мочи-нѣтъ! ставятъ съ креслами на полъ и она теперь говоритъ: -- какъ ваше здоровье, любезный другъ, какъ ваше здоровье? Тутъ мистеръ Джорджъ узнаетъ въ этой процесіи достопочтеннаго мистера Смольвида, вынесеннаго для прогулки, и его внучку Юдиѳь, самаго вѣрнаго тѣлохранителя.
   -- Мистеръ Джорджъ, любезнѣйшій другъ мой, говоритъ дѣдушка Смольвидъ, снимая свою правую руку съ шеи одного носильщика, котораго чуть-чуть-было не удавилъ во время дороги: -- какъ наше здоровье? Вы, я думаю, другъ мой, дивитесь, что видите меня?
   -- Да врядъ ли бы больше удивился, еслибъ увидѣлъ здѣсь вашего друга изъ Сити, отвѣчаетъ мистеръ Джорджъ.
   -- Я очень-рѣдко выхожу, чавкаетъ мистеръ Смольвидь.-- Вотъ нѣсколько мѣсяцевъ не нюхалъ воздуху. Безпокойно да и дорогонько. Да ужь больно захотѣлось видѣть васъ, мой дорогой мистеръ Джорджъ. Какъ здоровье ваше, пріятель?
   -- Ничего, такъ-себѣ, говоритъ мистеръ Джорджъ: -- Надѣюсь, и вы здоровы?
   -- Ну очень -- радъ, что вижу васъ, дорогой другъ. И мистеръ Смольвидъ беретъ въ обѣ руки широкую ручищу мистера Джорджа.
   -- Я привелъ съ собою и внучку. Юдиѳь не хотѣла остаться дома. Ей такъ и не терпится, чтобъ не посмотрѣть на вагъ
   -- Гм! нетерпѣнія-то незамѣтно! говорить про-себя мистеръ Джорджъ.
   -- Мы вотъ и наняли карету, поставили въ нее кресло, а на углу улицы они вынули меня изъ кареты, посадили въ кресло и принесли сюда, чтобъ повидать дружка въ его собственномъ уголку! Это, говорятъ дѣдушка Смольвидъ, указывая на носильщика, который, избѣжавъ опасности быть удавленнымъ, уходилъ вонъ, расправляя дыхательное горло: -- извощикъ. Ему не за что давать на водку. Такое условіе было при наймѣ кареты. А итого -- другой носильщикъ -- мы наняли на улицѣ за кружку пива, значитъ, за два пенса. Юдиѳь, дай ему два пенса. Я не зналъ что у васъ есть тутъ работникъ, нанимать-то и не слѣдовало бы.
   При этихъ словахъ дѣдушка Смольвидъ взглянулъ на Филя и не безъ нѣкотораго ужаса простоналъ: -- Господи! что что такое!
   Испугъ его, смотря съ внѣшней точки зрѣнія, имѣетъ нѣкоторое основаніе, потому-что Филь никогда прежде не видывалъ этого привидѣнія въ черной, бархатной ермолкѣ; теперь, при видѣ его, бросилъ работу и съ ружьемъ въ рукѣ стоялъ какъ смертоносный стрѣлокъ, готовый тотчасъ же подстрѣлить мистера Смольвида, какъ какую-нибудь гадкую, старую птицу, изъ породы воронъ.
   -- Юдиѳь, дитя мое, говоритъ дѣдушка Смольвидъ:-- дай ему два пенса: нечего дѣлать; только трудъ его этихъ денегъ не стоитъ.
   Человѣкъ, о которомъ идетъ рѣчь, что-то въ родѣ гриба, вырастающаго мгновенно въ западныхъ улицахъ Лондона, всегда готоваго, подержать лошадей, или сбѣгать за кучеромъ, получаетъ два пенса безъ особенной радости, подкидываетъ ихъ вверхъ, ловитъ опять рукою и удаляется.
   -- Любезный мой мистеръ Джорджъ, говоритъ дѣдушка Смольвидъ: -- будьте такъ добры, подтащите меня къ огню. Я ужь старъ и скоро зябну, да и притомъ же привыкъ къ теплу... Ахъ, Господи помилуй!
   Послѣднее восклицаніе вырывается изъ груди достопочтеннаго джентльмена но поводу быстроты, съ которою мистеръ Филь Скводъ, какъ какой-нибудь фокусникъ, схватилъ его вмѣстѣ со стуломъ и чуть-было придвинулъ въ самый каминъ.
   -- Ахъ, Господи! говоритъ мистеръ Смольвидъ, едва переводя духъ:-- Боже мой, Боже мой! Достойный другъ мой, вашъ работникъ очень-силенъ и очень-очень скоръ. Ахъ Боже мой, онъ очень-скорь! Юдиѳь отодвинь кресло немного назадъ я совсѣмъ сгорю -- въ чемъ носы всего общества удостовѣряются смраднымъ запахомъ, отъ затлѣвшихся шерстяныхъ чулокъ дѣдушки Смольвида.
   Миловидная Юдиѳь отодвинула своего дѣдушку немного назадъ, оттрясла его и освободила его прекрасныя очи изъ-подъ бархатнаго колпака. Мистеръ Смольвидъ все еще твердитъ: -- О Господи! о Боже мой! Озирается вокругъ, встрѣчаетъ взглядъ мистера Джорджа и протягиваетъ къ нему обѣ руки.
   -- Достойный другъ мой, говоритъ онъ какъ я радъ, что васъ вижу! это ваше заведеніе? Что за славное мѣсто. Просто картинка! У васъ никогда не случается несчастій, дорогой другъ мой, прибавляетъ дѣдушка Смольвидъ и оглядывается очень-безпокойно.
   -- Нѣтъ. Этого не боимся.
   -- А вашъ работникъ. Онъ... Ахъ, Господи! никого не убилъ случайно -- а? дорогой другъ мой?
   -- Кромѣ себя, онъ никого никогда не ранилъ, говорить мистеръ Джорджъ, улыбаясь.
   -- А отъ него все станется -- не правда ли? Онъ себя напорядкахъ изуродовалъ, да пожалуй изуродуетъ и другаго, отвѣчаетъ старикъ: -- можетъ, неумышленно, а можетъ, умышленно -- кто его знаетъ. Велите ему, любезный другъ, оставить это проклятое ружье и убраться отсюда!
   Послушный мановенію ока своего командира Филь удаляется, съ пустыми руками на другой конецъ галереи. Успокоенный мистеръ Смольвидъ начинаетъ потирать себѣ ноги.
   -- Такъ вы, слава Богу, здоровы, мистеръ Джорджъ? говоритъ онъ кавалеристу, который стоитъ передъ нимъ, держа въ рукамъ свою саблю: -- и дѣла ваши въ цвѣтущемъ состояніи -- очень-радъ!
   Мистеръ Джорджъ отвѣчаетъ холоднымъ киваньемъ головы и говорить:-- Ну скорѣе, къ дѣлу, мистеръ Смольвидъ отзванивайте, отзванивайте, вы вѣдь не за тѣмъ сюда пришли.
   -- Вы такой весельчакъ, мистеръ Джорджъ, говоритъ достопочтенный дѣдушка: -- ваше общество такъ пріятно.
   -- Ха, ха, ха! Ну, разсказывайте, разсказывайте, что нужно! говоритъ мистеръ Джорджъ
   -- Дорогой другъ мой! эта сабля страшно блеститъ и должно-быть, очень-остра. Чтобъ случайно не сдѣлать какого-нибудь грѣха, мистеръ Джорджъ. Меня такъ морозъ по кожѣ и подираетъ, чортъ бы его подралъ! говоритъ добрѣйшій старичокъ Юдиѳи, пока кавалеристъ отходитъ въ сторону, чтобъ положить на мѣсто саблю,-- онъ вѣдь мнѣ долженъ, такъ, чего добраго, пожалуй, въ этой разбойничьей норѣ погубитъ ни за что.
   Мистеръ Джорджъ, вернувшись назадъ, скрестилъ на груди своей широкія руки и сталъ наблюдать за старикомъ, который все ниже и ниже опускался въ своемъ стулѣ.
   -- Ну, зачѣмъ же вы пришли? спросилъ онъ его спокойно.
   -- А, зачѣмъ! зачѣмъ! говорилъ мистеръ Смольвидъ, клохча, какъ курица. Ха, ха, ха! зачѣмъ! зачѣмъ же, другъ мой, зачѣмъ?
   -- За трубкой, говоритъ мистеръ Джорджъ и съ совершеннымъ спокойствіемъ подвигаетъ стулъ свой къ углу камина, беретъ свою трубку, набиваетъ ее, закуриваетъ и начинаетъ пускать клубы дыма, какъ будто ни въ чемъ не бывало.
   Это сбиваетъ окончательно съ толку мистера Смольвида: имъ не знаетъ, какъ бы приступить къ изложенію цѣли своего посѣщенія, какая бы она ни была: впадаетъ въ отчаяніе, скребетъ когтями воздухъ, въ безсильной злобѣ, выражая этимъ несокрушимое желаніе истязать, изранить и оцарапать лицо мистера Джорджа.
   Достопочтенный джентльменъ съ своими длинными и посинѣлыми ногтями, съ скрюченными, костлявыми, жилистыми руками, съ зелеными, водянистыми глазами, скребя по воздуху, все болѣе и болѣе опускается внизъ на своемъ стулѣ и превращается наконецъ въ неподвижную связку тряпья. Въ этомъ видѣ онъ такъ похожъ на страшное привидѣніе, даже для привычныхъ глазъ своей внучки, что дѣвственная Юдиѳь бросается на него съ какимъ-то чувствомъ, болѣе кипучимъ, чѣмъ почтительная любовь, и такъ потрясаетъ его, обминаетъ и обколачиваетъ въ различныхъ частяхъ тѣла, преимущественно въ тѣхъ, боль въ которыхъ вызываетъ стоны самосохраненія, что въ отчаянномъ положеніи своемъ, мистеръ Смольвидъ издаетъ глухіе звуки, подобные тѣмъ, которые издаетъ баба копра, ударяясь о сваю.
   Юдиѳь этими наркотическими средствами усаживаетъ его наконецъ въ креслахъ прямо; хотя лицо его поблѣднѣло, носъ засинѣлся, но почтенный мужъ все еще силится цапать по воздуху своими крючковатыми пальцами.
   Реставрировавъ гадкую связку тряпья, достойная дѣвственница выправляетъ свой указательный палецъ и даетъ имъ пинка въ спину мистера Джорджа. Кавалеристъ подымаетъ голову; дѣвственница въ это время даетъ другаго пинка своему дѣдушкѣ и такимъ образомъ, сведя воедино обоихъ собесѣдниковъ, упорно направляетъ взоръ свой на огонь камина.
   -- Оу-хъ, хо-о, пфу--у, у-у-у-хъ! отдувается дѣдушка Смольвидъ, глотая свой безсильный гнѣвъ, и все-таки продолжая цапать по воздуху.
   -- Дорогой другъ мой! говоритъ онъ.
   -- Вотъ что я вамъ скажу, отвѣчаетъ мистеръ Джорджъ: -- если вы хотите со мной говорить, такъ говорите сразу. Я человѣкъ простой и семенить со мной нечего. Тара-бара не люблю. Мой манеръ: высказалъ все -- да и дѣло въ шляпѣ. Мямлить мнѣ не къ лицу. А какъ вы тутъ пойдете: "другъ мой; да; другъ мой", продолжаетъ-кавалеристъ, взявъ въ ротъ чубукъ: -- такъ меня индо съ души тянетъ.
   И мистеръ Джорджъ выдаетъ грудь свою до послѣдняго предѣла; чтобъ убѣдиться, тянетъ его съ души или нѣтъ.
   -- Если вы пришли сюда, продолжаетъ кавалеристъ: -- чтобъ сдѣлать мнѣ визитъ -- очень-радъ. Какъ ваше здоровье? Если вы пришли затѣмъ, чтобъ посмотрѣть, есть ли у меня кой-что -- очень-радъ, осмотритесь вокругъ. Если вы пришли, чтобъ высказать мнѣ что-нибудь, такъ отзванивайте сразу.
   Цвѣтущая Юдиѳь, не отводя глазъ отъ огня, даетъ Смольвиду пинка въ спину.
   -- Вы видите! И она также думаетъ. А отчего не сядетъ она, какъ человѣкъ, говоритъ мистеръ Джорджъ, смотра внимательно на Юдиѳь: -- не знаю!
   -- Она никогда не оставляетъ меня, сэръ, говоритъ дѣдушка Смольвидъ: -- и старъ, мистеръ Джорджъ: надо кому-нибудь обо мнѣ позаботиться, мой почтенный. Хотя еще и есть во мнѣ силы немного, не такъ, какъ въ этой дьявольской трещоткѣ, общипанномъ попугаѣ (и онъ ворчитъ и безсознательно ищетъ подушки), а все-таки надо кому-нибудь за мной приглядывать, другъ мой.
   -- Хорошо! отвѣчаетъ кавалеристъ и поворачивается лицомъ къ лицу старика: -- ну, въ чемъ же дѣло?
   -- Другъ мой въ Сити, мистеръ Джорджъ, имѣлъ маленькую сдѣлку съ однимъ изъ вашихъ учениковъ.
   -- Не-уже-ли, имѣлъ? говоритъ мистеръ Джорджъ: -- это скверно!
   -- Имѣлъ, сэръ. (Дѣдушка Смольвидъ истираетъ себѣ ноги). Онъ теперь такой молодецъ, въ военномъ мундирѣ, этотъ мистеръ Карстонъ, мистеръ Джорджъ. Друзья его пришли и все до-чиста заплатили -- честный народъ!
   -- Заплатили? отвѣчаетъ мистеръ Джорджъ: -- вотъ оно что. А что, вашъ другъ въ Сити, послушаетъ добраго совѣта -- а?
   -- И думаю послушаетъ, любезный другъ мой, въ-особенности отъ васъ.
   -- Ну такъ я ему посовѣтую больше тутъ не хлопотать. Выгодъ тутъ не будетъ. Молодой джентльменъ, сколько мнѣ извѣстно, голъ, какъ соколъ.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, любезный другъ. Нѣтъ, нѣтъ, мистеръ Джорджъ. Нѣтъ, нѣтъ, сэръ, говорилъ дѣдушка Смольвидъ, лукаво потирая свою костлявую ногу.-- У него добрые друзья; онъ получаетъ жалованье, имѣетъ въ виду процесъ, выгодную партію; о-о нѣтъ, мистеръ Джорджъ, я думаю, что другу моему въ Сити есть изъ чего похлопотать! говоритъ дѣдушка Смольвидъ, сдвинувъ на бокъ бархатную ермолку и, какъ обезьяна, цапая за ухомъ.
   Мистеръ Джорджъ отставилъ трубку въ сторону, положилъ локоть свой на ручку креселъ и постукивалъ правою ногою по полу, какъ человѣкъ несовсѣмъ-довольный направленіемъ разговора.
   -- Чтобъ перейдти отъ одного предмета къ другому, замѣчаетъ мистеръ Смольвидъ: -- или для поддержаніи разговора, какъ сказалъ бы шутникъ, перейдемъ, мистеръ Джорджъ, отъ юнкера къ капитану.
   -- Что такое? спрашиваетъ мистеръ Джорджъ, сморщивъ лобъ и схватившись, но привычкѣ, за мнимые усы: -- къ какому капитану?
   -- Къ нашему капитану, къ старому знакомому, къ капитану Гаудону.
   -- А, вотъ оно куда пошло! сказалъ мистеръ Джорджъ, свиснувъ тихонько, между-тѣмъ, какъ дѣдушка и внучка устремили на него свои рысьи взоры:-- вотъ оно что! Ну, что жь о капитанѣ, скорѣй, скорѣй!
   -- Дорогой другъ мой, отвѣчаетъ старикъ: -- ни дальше, какъ вчера... Юдиѳь пооттряси-ка меня немного... не дальше, какъ вчера мнѣ говорили о капитанѣ, и мое мнѣніе таково, что капитанъ не на томъ свѣтѣ.
   -- Бррр!.. замѣтилъ кавалеристъ.
   -- Что вы такое замѣтили, любезный другъ? спросилъ старикъ, приложивъ руку къ уху.
   -- Бррр!..
   -- Гооо! сказалъ дѣдушка Смольвидъ. Вы сами, мистеръ Джорджъ, можете судить изъ того, что услышите, справедливо мое мнѣніе или нѣтъ. Какъ вы думаете, чего требовалъ отъ меня мой адвокатѣ?
   -- Сдѣлки, сказалъ мистеръ Джорджъ.
   -- Ничего похожаго!
   -- Стало-быть, онъ не адвокатъ, сказалъ мистеръ Джорджъ, скрестивъ руки съ видомъ совершенной рѣшимости.
   -- Милый другъ мой, онъ адвокатъ и извѣстный адвокатъ. Ему хочется видѣть почеркъ капитана Гаудона -- только видѣть затѣмъ, чтобъ сравнить съ имѣющимися у него письмами капитана.
   -- Ну?..
   -- Да, мистеръ Джорджъ. Вспомнивъ объ объявленіи, касательно капитана Гаудона и надѣясь съискать какія-нибудь свѣдѣнія, этотъ адвокатъ и пришелъ ко мнѣ -- точь-въ-точь, какъ сдѣлали вы, мой-дорогой другъ; позвольте пожать вашу руку! Я никогда не забуду того дня, который мнѣ доставилъ счастіе съ вами познакомиться.
   -- Ну, мистеръ Смольвидъ? повторилъ опять мистеръ Джорджъ, принимая пожатіе руки съ нѣкоторою сухостью.
   -- У меня нѣтъ его писемъ. У меня только его подписи, говоритъ добрый старичокъ, теребя злобными руками свою бархатную ермолку: -- у меня съ мильйонъ его подписей, и думаю. Но у васъ, мистеръ Джорджъ, продолжаетъ онъ, едва переводя духъ послѣ того, какъ Юдиѳь напялила ему ермолку на голову:-- у насъ, мой дорогой другъ, есть, кажется, письма или бумаги, писанныя его рукою, которыя очень бы шли къ дѣлу.
   -- Писанныя его рукою, говоритъ съ разстановкой мистеръ Джорджъ:-- можетъ быть и есть.
   -- Дражайшій другъ мой!..
   -- А можетъ, и нѣтъ
   -- Оо-хъ! говоритъ дѣдушка Смольвидъ съ отчаяніемъ
   -- Да, еслибъ у меня и были цѣлыя стопы, исписанныя его рукою, я бы не показалъ и одной строки, не зная зачѣмъ.
   -- Сэръ, я говорилъ вамъ зачѣмъ. Дорогой мистеръ Джорджъ, я говорилъ вамъ зачѣмъ
   -- Недовольно-ясно, говоритъ кавалеристъ, мотай головою. Я долженъ знать все, чтобъ могъ одобрить или не одобрить.
   -- Такъ поѣдемъ къ адвокату, дорогой другъ, поѣдемъ къ адвокату! говоритъ дѣдушка Смольвидъ, вынимая изъ кармана старые, помятые серебряные часы, стрѣлки которыхъ походили на кости скелета: -- поѣдемъ къ нему; я ему говорилъ, чтобъ онъ подождалъ меня отъ десяти до одиннадцати; теперь ровно половина одиннадцатаго. Такъ ѣдемъ же, дорогой другъ мой!
   -- Гм! сухо говоритъ мистеръ Джорджъ: -- не знаю, не понимаю, что вы такъ объ этомъ хлопочете.
   -- Я хлопочу обо всемъ, что можетъ хоть сколько-нибудь навести меня на слѣдъ капитана. Вѣдь онъ насъ какъ обработалъ! Вѣдь онъ долженъ намъ всѣмъ огромныя суммы! Хлопочу? Кому же и хлопотать, какъ не мнѣ? Нѣтъ, мой дорогой другъ, говоритъ дѣдушка Смольвидъ, понизивъ голосъ:-- не думайте, чтобъ я хотѣлъ обмануть васъ. Я далекъ отъ этого. Что жь, вы поѣдете, со мною, дорогой мистеръ Джорджъ?
   -- Ѣдемъ! только смотрите я ничего не обѣщаю.
   -- Нѣтъ, дорогой другъ мой, ничего, ничего!
   -- А за мѣсто въ каретѣ не заставите меня заплатить? спрашиваетъ мистеръ Джорджъ, идя за шляпой и за толстыми кожаными перчатками.
   Эта шутка такъ нравится мистеру Смольвиду, что онъ долго и тихо смѣется, сидя передъ каминомъ. Однакожъ порывъ смѣха не мѣшаетъ ему жадно слѣдить глазами изъ-за разбитаго параличомъ плеча своего, за тѣмъ, какъ мистеръ Джорджъ отпираетъ висячій замокъ на простомъ шкапу, стоящемъ въ отдаленномъ концѣ галереи, осматриваетъ и ту и другую полку, беретъ связку бумагъ, свертываетъ ихъ и кладетъ къ себѣ въ боковой карманъ сюртука. При этомъ Смольвидъ и спутница его даютъ другъ другу по многозначительному пинку.
   -- Я готовъ, говоритъ кавалеристъ возвращаясь назадъ.-- Филь! снеси старика въ карету, тебѣ вѣдь это нипочемъ.
   -- О Господи, о Боже мой! Подожди немного! говоритъ мистеръ Смольвидъ:-- Онъ такой проворный! достойный другъ... ты вѣдь... ты вѣдь не опрокинешь меня?
   Филь не даетъ никакого отвѣта, но схватываетъ стулъ съ его бременемъ, избоченивается въ сторону, подъ крѣпкими объятіями теперь безмолвнаго мистера Смольвида и въ припрыжку несется по коридору, какъ-будто ему было дано пріятное порученіе доставить стараго джентльмена въ кратеръ ближайшаго волкана. Карета однакожъ охлаждаетъ его рвеніе, онъ останавливается и запрятываетъ туда любезнаго дѣдушку; прелестная внучка садится рядомъ съ своимъ прародителемъ, стуломъ украшается крышка кареты. Мистеръ Джорджъ влѣзаетъ на козлы.
   Мистеръ Джорджъ совершенно смущенъ зрѣлищемъ, которое представляется ему черезъ окно кареты, куда онъ отъ времени до времени поглядываетъ. Въ каретѣ суровая Юдиѳь сидитъ неподвижно, а старый джентльменъ, съ ермолкой на сторону, спускается нее ниже и ниже, и смотря на мистера Джорджа, молча даетъ чувствовать, что его очень-сильно поколачиваетъ въ спину.
   

ГЛАВА XXVII.
Еще одинъ ветеранъ.

   Недалеко ѣхать мистеру Джорджу, скрестя руки, на козлахъ; цѣль ихъ поѣздки -- Поля А Никольской Палаты. Когда извощикъ остановилъ своихъ лошадей, мистеръ Джорджъ соскочилъ внизъ, взглянулъ въ окно кареты и сказалъ:
   -- Какъ, вашъ адвокатъ мистеръ Телькингорнъ?
   -- Да, мой дорогой другъ. Развѣ вы знаете его?
   -- Слыхалъ о немъ, и я думаю видалъ также; но я его не знаю и онъ меня не знаетъ.
   Засимъ слѣдуетъ втаскиваніе мистера Смольвида на лѣстницу, что совершается въ совершенствѣ, при помощи кавалериста. Его вноситъ въ пріемную комнату мистера Телькингорна и слагаютъ на турецкій коверъ передъ огнемъ. Въ настоящую минуту мистера Телькингорна нѣтъ дома, но его скоро ожидаютъ назадъ. Слуга его, сидящій за перегородкой въ сѣняхъ, высказавъ имъ эту новость, сильнѣе разводитъ огонь въ каминѣ и оставляетъ тріумвиратъ согрѣваться.
   Любопытство мастера Джорджа разъигрывается относительно комнаты: онъ смотритъ и на расписной потолокъ, осматриваетъ и старый сборникъ законовъ, любуется портретами великихъ кліентовъ и вслухъ читаетъ имена на сундукахъ.
   -- Сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, говоритъ мистеръ Джорджъ глубокомысленно:-- Гм! владѣтель Чизни-Вольда. Гм! мистеръ Джорджъ долго стоитъ въ созерцаніи сундуковъ, какъ-будто это были картины; наконецъ возвращается къ камину и все-таки повторяетъ: -- Сэръ Лейстеръ, баронетъ и владѣтель Чизни-Вольда, гы!
   -- Страшныя деньги, мистеръ Джорджъ! шепчетъ дѣдушка Смольвидъ, потирая себѣ ноги: -- баснословно богатъ!
   -- Про кого вы говорите? про этого стараго джентльмена, или про баронета?
   -- Про этого джентльмена, про этого джентльмена.
   -- Слыхивалъ и я; и знаетъ, говорятъ, многое. Какая квартира! говоритъ мистеръ Джорджъ, поворачиваясь вокругъ: -- взгляните только, что это за полновѣсные сундуки!
   Это воззваніе пресѣкается приходомъ мистера Телькингорна. Въ немъ, безъ-сомнѣнія, нѣтъ никакой перемѣны. Одѣтъ въ ржавое платье; очки въ рукахъ; футляръ отъ очковъ потертъ. Въ манерахъ сухость и скрытность. Въ голосѣ шелуховатость и сиплость. Въ лицѣ способность видѣть насквозь, быть-можетъ, нѣсколько критическая и съ примѣсью презрѣнія. Великіе лорды могли бы имѣть болѣе-теплаго фанатика, болѣе-низкаго поклонника, чѣмъ мистеръ Телькингорнъ, еслибъ на свѣтѣ все узнавалось
   -- Добраго утра, мистеръ Смольвидъ, здравствуйте, говорить онъ, входя въ комнату.-- Вы привезли съ собою сержанта, вижу я. Сядьте, сержантъ, сядьте.
   Пока мистеръ Телькингорнъ снимаетъ съ себя перчатки и кладетъ ихъ въ свою шляпу, осматриваетъ онъ съ полуоткрытыми глазами отдаленный уголь комнаты, въ которомъ стоить кавалеристъ и можетъ говоритъ самъ себѣ: "Попался дружище! "
   -- Сядьте, сержантъ, повторяетъ онъ, подходя къ своему столу, раскинутому но одну сторону намина и садится въ свое покойное кресло.
   -- Холодно и сыро сегодня, говоритъ онъ и грѣетъ поперемѣнно то ту, то другую ладонь передъ рѣшеткой камина и видитъ насквозь тріумвиратъ, сидящій передъ нимъ полукругомъ.
   -- Теперь я вижу, что мнѣ надо дѣлать (быть можетъ, онъ это видитъ двусмысленно) мастеръ Смоль видъ! Прелестная Юдиѳь стрясываетъ своего дѣдушку, чтобъ придать ему способность вступить въ разговоръ.-- Вы привезли съ собою общаго нашего друга, сержанта -- прекрасно!
   -- Привезъ, соръ, отвѣчаетъ мистеръ Смольвидъ. И въ голосѣ его слышится полнѣйшее подобострастіе къ богатству и вліянію адвоката.
   -- Что жь скажетъ сержантъ относительно этого дѣла?
   -- Мистеръ Джорджъ! говоритъ дѣдушка Смольвидъ, и скрюченная рука его дрожитъ: -- вотъ адвокатъ мой, сэръ!
   Мистеръ Джорджъ кланяется адвокату, но, вообще говоря, безмолвствуетъ, сидитъ совершенно-прямо и въ такомъ отдаленіи отъ спинки стула, какъ-будто за его спиной висѣлъ огромный ранецъ съ необходимыми вещами для цѣлаго дня маневровъ.
   Мистеръ Телькингорнъ продолжаетъ:
   -- Ну такъ что жь Джорджъ., вѣдь, кажется, васъ такъ зовутъ?
   -- Точно такъ, сэръ.
   -- Чтожь вы скажете, Джорджъ?
   -- Извините меня, сэръ, отвѣчаетъ кавалеристъ -- но мнѣ хочется знать, что вы скажите?
   -- Вы думаете относительно вознагражденія...
   -- Относительно всего, сэръ.
   Эта страшная пытка для терпѣнія мистера Смольвида невольно вызываетъ изъ съёжившихся губъ его; "Ахъ ты негодная скотина!.." но онъ тотчасъ же приходитъ въ себя, проситъ у мистера Телькингорна прощенье, обращается къ Юдиѳи и говоритъ; "сорвалось съ языка, моя милая."
   -- Я полагалъ, сержантъ, продолжаетъ мистеръ Телькингорнъ, развалясь въ креслахъ и положивъ ногу на ногу; -- что мистеръ Смольвидъ вамъ ужъ достаточно объяснилъ въ чемъ дѣло. Впрочемъ, это просто. Вы нѣкогда служили подъ начальствомъ капитана Гаудона, были при немъ во время его болѣзни, дѣлали ему много разныхъ послугь и, какъ и слышалъ, пользовались большимъ довѣріемъ съ его стороны. Такъ это, или нѣтъ?
   -- Такъ, говоритъ мистеръ Джорджъ, въ духѣ военнаго лаконизма.
   -- Вслѣдствіе этого у васъ могутъ находиться какія-нибудь бумаги, все-равно какія бы онѣ не были, счоты, инструкціи, приказы, письма, писанные его собственной рукою. Мнѣ бы хотѣлось сравнить ихъ съ бумагами, которыя находятся у меня. Если вы маѣ дадите возможность исполнить мое желаніе, вы будете вознаграждены за ваши хлопоты. Три, четыре, пять гиней... вѣдь это, сержантъ, недурно?.. гм!
   -- Благородно, другъ мой, благородно! восклицаетъ дѣдушка Смольвидъ, сощуривая глаза.
   -- Если этого мало, скажите прямо, какъ честный солдатъ, сколько вы желаете получить. Бумаги эти вы можете удержать, если хотите, у себя; но мнѣ было бы пріятнѣе, еслибъ вы ихъ оставили мнѣ.
   Мистеръ Джорджъ неподвижно остается въ томъ же положеніи, смотритъ въ полъ, смотритъ на расписной потолокъ и не говорить ни слова. Бѣшеный мистеръ Смольвидъ цапаетъ по воздуху.
   -- Вопросъ въ томъ, говоритъ мистеръ Телькингорнъ своимъ методическимъ. безкорыстнымъ, мягкимъ голосомъ: -- вопервыхъ, находятся ли въ вашемъ владѣніи бумаги, писанныя рукою капитана Гаудона?
   -- Вопервыхъ, находятся ли въ моемъ владѣніи бумаги, писанныя рукою капитана Гаудона, сэръ, повторяетъ мистеръ Джорджъ.
   -- Вовторыхъ, сколько вы хотите за хлопоты?
   -- Вовторыхъ, сколько я хочу за хлопоты, сэръ, повторяетъ мистеръ Джорджъ.
   -- Втретьихъ, вы можете сами судить, похожи ли почеркомъ ваши бумаги на эти, говоритъ мистеръ Телькингорнъ и мгновенно всучиваетъ въ руку кавалериста цѣлую тетрадь исписанной бумаги.
   -- Похожи ли почеркомъ мои бумаги на эти -- вотъ оно что! повторяетъ мистеръ Джорджъ.
   Всѣ эти повторенія мистеръ Джорджъ произноситъ механически, вытаращивъ глаза на мистера Телькингорна. На клятвенныя показанія по дѣлу Жарндисовъ, всученныя ему въ руку, онъ не обращаетъ никакого вниманія хотя крѣпко держитъ ихъ, и продолжаетъ смотрѣть съ безпокойнымъ размышленіемъ на адвоката.
   -- Ну, Джорджъ, говоритъ мистеръ Телькингорнъ: -- что же вы скажите?
   -- Ну, сэръ, отвѣчаетъ мистеръ Джорджъ, вытянувшись во всю свою громадность: -- я бы хотѣлъ все это бросить, съ нашего позволенія
   -- За чѣмъ бросить? спрашиваетъ мистеръ Телькингорнъ, съ совершенно-спокойной наружностью.
   -- Вотъ зачѣмъ, отвѣчаетъ кавалеристъ: -- затѣмъ, что я въ вашихъ дѣлахъ ни бельмеса не смыслю; бумагъ вашихъ не понимаю. Выдержу какой угодно огонь: а отъ отвѣтовъ на вопросы отказываюсь. Вотъ я, небольше какъ съ часъ тому назадъ, говорилъ мистеру Смольвиду, что когда я впутываюсь въ этакія дѣла, такъ мнѣ кажется, что у меня петля на шеѣ, говорить мистеръ Джоржъ, озирая всю компанію.
   Затѣмъ онъ дѣлаетъ три шага впередъ, чтобъ положить рукопись на столъ, потомъ три шага назадъ, чтобъ снова принять прежнее положеніе и, вытянувшись во весь ростъ, смотритъ то на полъ, то на расписной плафонъ, руки закладываетъ за спину, какъ-бы въ предупрежденіе всевозможныхъ всучиваній документовъ со стороны опытнаго адвоката.
   При всѣхъ этихъ продѣлкахъ, любимое бранное слово мистера Смольвида такъ вертится у него на языкѣ, что обычную фразу свою: -- "дорогой другъ мой," онъ началъ-было: "дьявол....", но, опомнившись, останавливается и замолкаетъ на нѣсколько секундъ. Наконецъ, отдѣлавшись побѣдоносно отъ "дьяволь.....", онъ начинаетъ самымъ нѣжнымъ образомъ уговаривать своего дорогаго друга не горячиться, исполнить все, что отъ него требуетъ такой знаменитый джентльменъ, и исполнить но доброй волѣ, потому-что всѣ требованія его справедливы и прибыточны. Мистеръ Телькингорнъ примѣшиваетъ къ этому, какъ-бы случайно, слѣдующія сентенціи: -- вы, сержантъ, всего лучше сами можете судить о своихъ выгодахъ. Этимъ вы себѣ вреда не сдѣлаете, сержантъ. Впрочемъ, какъ хотите, сержантъ, какъ хотите. Вы знаете, что вамъ надо дѣлать. Все это произносить онъ повидимому съ совершеннымъ равнодушіемъ и, разсматривая бумаги, приготовляется сѣсть и писать письмо.
   Мистеръ Джорджъ, въ отчаянномъ положеніи своемъ, обращаетъ взглядъ свой съ распитаго плафона на полъ, съ пола на мистера Смольвида, съ мистера Смольвида на мистера Телькингорна, съ мистера Телькингорна опять на расписной плафонъ и переминается съ ноги на ногу.
   -- Увѣряю васъ честью, сэръ, говоритъ мистеръ Джорджъ: -- не въ обиду будь вамъ сказано, но посреди васъ и мистера Смольвида, и какъ-будто посреди двухъ столбовъ висѣлицы. Да, сэръ, это вѣрно. Я, джентльмены, вамъ не подстать. Позвольте мнѣ сдѣлать вамъ одинъ вопросъ, для уясненія дѣла: зачѣмъ вамъ хочется видѣть почеркъ капитана?
   Мистеръ Телькингорнъ спокойно качаетъ головою.-- Нѣтъ. Еслибъ вы были дѣловой человѣкъ, сержантъ, то мнѣ не пришлось бы говорить вамъ, что въ той профессіи, къ которой я принадлежу, есть тайныя причины, совершенно-безвредныя въ своихъ основаніяхъ, заставляющія иногда прибѣгать къ сличеніямъ, сравненіямъ и т. п. Но если вы боитесь повредить капитану Гаудону, то можете успокоиться: страхъ вашъ совершенно-напрасенъ.
   -- Знаю. Онъ уже на томъ свѣтѣ.
   -- Будто бы? и мистеръ Телькинигорнъ спокойно садится писать.
   -- Вотъ что, сэръ, говоритъ кавалеристъ, смотря себѣ въ шляпу, послѣ второй убійственной для него паузы: -- мнѣ очень-совѣстно, что я не могъ исполнить ваше желаніе. Но если угодно, чтобъ я не избѣгалъ путаться въ это дѣло, такъ позвольте мнѣ посовѣтоваться съ однимъ изъ моихъ друзей: онъ понимаетъ въ дѣлахъ больше моего; крѣпкая голова, сэръ, и къ-тому же старый ветеранъ. А я... я теперь... то-есть совершенно задушенъ, говоритъ мистеръ Джорджъ, проводя безнадежно рукою по своему лбу: -- совѣть его будетъ для меня въ нѣкоторомъ родѣ утѣшеніемъ.
   Когда мистеръ Смольвидъ узнаётъ, что знаменитый авторитетъ -- крѣпкая голова, старый ветеранъ, онъ сильно настаиваетъ, чтобъ кавалеристъ отправился съ нимъ посовѣтоваться и не забылъ бы сообщить ему о пяти гинеяхъ, а можетъ, и больше. Убѣжденія почтеннаго старика дѣйствуютъ на мистера Джорджа: онъ соглашается идти за совѣтомъ. Мистеръ Телькинигорнъ не говоритъ ни pro, ни contra.
   -- Такъ, съ вашего позволенія, сэръ, и пойду посовѣтуюсь съ другомъ, говоритъ кавалеристъ: -- и возьму смѣлость въ-теченіе дня заглянуть къ вамъ съ окончательнымъ отвѣтомъ. Мистеръ Смольвидъ, если вы хотите, чтобъ и снесъ васъ съ лѣстницы...
   -- Сейчасъ, дорогой другъ мой, сейчасъ. Позвольте мнѣ только молвить по секрету словцо этому джентльмену.
   -- Извольте, сэръ. Я подожду. И кавалеристъ уходитъ въ отдаленную часть конторы и снова занимается глубокомысленнымъ созерцаніемъ сундуковъ всякаго калибра.
   -- Еслибъ я не былъ такъ слабъ, какъ дьявольская мямля, сэръ, шепчетъ дѣдушка Смольвидъ, притягивая къ себѣ адвоката за фалды фрака и сверкая изъ злобныхъ глазъ своихъ потухающимъ зеленоватымъ огнемъ: -- такъ я бъ вырвалъ у него эти письма. Они у него за пазухой. Я видѣлъ, какъ онъ ихъ туда клалъ, и Юдиѳь видѣла. Говори же ты, негодная треска, гнусная вывѣска для лавки продавца палокъ!
   Это энергическое воззваніе онъ сопровождаетъ неумѣреннымъ толчкомъ въ спину своей внучки, обезсиливаетъ, валится со стула и увлекаетъ за собою мистера Телькингорна. Юдиѳь удерживаетъ его и также сильно и энергически оттрясываетъ.
   -- Насиліе ни къ чему не поведетъ, другъ мой! холодно замѣчаетъ мистеръ Телькингорнъ.
   -- Да я знаю, я знаю, сэръ. Но это скверно, это мерзко, это... это хуже я несноснѣе твоей скверной общипанной сороки -- бабушки, говорятъ добрый дѣдушка, обращаясь къ невозмутимой Юдиѳи, которая безмолвно смотритъ на огонь: -- знать, что у него въ карманѣ то, что намъ нужно и что онъ не хочетъ дать. О-нъ не хочетъ дать. О-о-нъ! Бродяга! хорошо же, сэръ, хорошо! Недолго ему такъ куражиться. Онъ иногда бываетъ и въ моихъ тискахъ. Я поприжму его, сэръ. Я выжму изъ него сокъ, сэръ. Коли онъ не хочетъ добра, такъ я его заставлю силой, сэръ!.. Ну, мой дорогой мистеръ Джорджъ, говоритъ дѣдушка Смольвидъ, отвратительно мигая адвокату: -- я готовь къ вашимъ услугамъ, мой достопочтенный другъ!
   Мистеръ Телькингорнъ стоить на коврѣ передъ каминомъ, грѣетъ спину и, несмотря на его самовладѣніе, насмѣшливая улыбка, возбужденная исчезновеніемъ мистера Смольвида, кривятъ его сморщившіяся губы. Однимъ легкимъ киваньемъ головы отдаетъ онъ поклонъ кавалеристу.
   Мистеръ Джорджъ находятъ, что отдѣлаться отъ старика труднѣе, чѣмъ стащить его съ лѣстницы. Въ каретѣ онъ впадаетъ въ такую болтовню, по поводу гиней, и такъ привязывается къ пуговицамъ кавалериста, имѣя непреодолимое желаніе отстегнуть ихъ и обобрать карманы, что со стороны мистера Джорджа необходимо нѣкоторое усиліе, чтобъ удалиться отъ дверецъ экипажа. Наконецъ, сопротивленіе превозможено и онъ, въ единственномъ числѣ, идетъ на поиски своего оракула.
   -- Чрезъ монастырскій Темпль и чрезъ Уйтфрайеръ (не безъ того, конечно, чтобъ не заглянуть въ Оружейную Аллею, которая кажется ему какимъ-то образомъ по дорогѣ) по Блакфрайерскому Мосту и Блакфрайерской Улицѣ, идетъ мистеръ Джорджъ степеннымъ шагомъ къ улицѣ Мелкихъ Торговцевъ, лежащей, гдѣ-то въ узлѣ дорогъ изъ Кента и Шюрри и улицъ съ мостовъ Лондона, сходящихся подъ кровлю достославнаго Слона {Въ этомъ узлѣ улицъ находится огромная гостинница съ вывѣскою слона; къ этой гостинницѣ стекались почти со всѣхъ дорогъ почтовые дилижансы и вообще всѣ извощики; здѣсь находили они въ большомъ количествѣ съѣстные припасы для себя и фуражъ для лошадей; нынѣ, съ проведеніемъ желѣзныхъ дорогъ въ Англіи, извощики, если несовсѣмъ исчезли, то, по-крайней-мѣрѣ, очень уменьшились, такъ-что около знаменитой гостинницы Слона не видатъ ужь болѣе огромнаго ряда дорожныхъ экипажей.}, утратившаго нынѣ свой замокъ, состоявшій изъ тысячи различныхъ каретъ, подъ властью болѣе-сильнаго, чѣмъ онъ, желѣзнаго чудовища, готоваго растерзать его въ клочки при первомъ сопротивленіи -- къ одной изъ небольшихъ лавокъ, именно къ музыкальной, въ окнахъ которой виднѣется маленькой выборъ скрипокъ, нѣсколько свирѣлей, тамбуринъ, виситъ нѣсколько листовъ нотъ, направляетъ мистеръ Джорджъ свои тяжелые шаги. И увидавъ женщину гренадерскихъ размѣровъ, съ передникомъ на платьѣ, которая выходитъ изъ лавки, держа въ рукахъ небольшую деревянную чашку, и ставъ на краю троттуара начинаетъ что-то въ ней мыть и полоскать, мистеръ Джорджъ останавливается и говоритъ самъ-себѣ: -- такъ и есть: всегда зелень моетъ. Везъ этого занятія я ея никогда не видывалъ, развѣ только въ походной фурѣ.
   Предметъ этихъ размышленій такъ занятъ мытьемъ зелени въ настоящую минуту, что не видитъ стоящаго передъ нею мистера Джорджа до-тѣхъ-поръ, пока мытье благополучно не кончается. Пріемъ, который дѣлается мистеру Джорджу, неочень-лестенъ.
   -- Джорджъ, при видѣ васъ, у меня является сильное желаніе, чтобъ вы были по-крайней-мѣрѣ за тысячу верстъ.
   Кавалеристъ, не обращая никакого вниманія на такую нѣжность, идетъ за леди съ гренадерскими формами, въ давку музыкальныхъ инструментовъ; тамъ леди ставитъ чашку съ зеленью на столъ и пожимаетъ руку мистеру Джорджу.
   -- Я, Джорджъ, говоритъ она: -- ни минуты не бываю спокойна за Матвѣя Багнета, когда вы бываете съ нимъ. Вы такой бездомный, такой непосѣда.
   -- Знаю, мистриссъ Багнетъ, знаю.
   -- Что толку, что вы знаете? говоритъ мистриссъ Багнетъ:-- отъ этого мнѣ не легче. Зачѣмъ вы такой?
   -- Такая ужъ натура, я думаю, весело говоритъ кавалеристъ.
   -- А! отвѣчаетъ мистриссъ Багнетъ нѣсколько-пискляво: -- что мнѣ до вашей натуры? того-и-гляди соблазните моего Мата бросить музыкальную лавку и уплыть въ Новую Зеландію, или Австралію.
   Мистриссъ Багнетъ далеко недурная собою женщина, очень -- широка костью, нѣсколько аляповатыхъ формъ, съ несовсѣмъ-нѣжной кожей, отъ вліянія вѣтра и солнца; но здоровая, свѣжая, быстроглазая, трудолюбивая, дѣятельная, расторопная, отъ сорока-пяти, до пятидесяти лѣтъ; она одѣта чисто, пристойно, но такъ скромно, что единственное украшеніе во всемъ ея костюмѣ -- обручальное кольцо, которое такъ заросло мясомъ, что снимется развѣ только тогда, когда мистриссъ Багнетъ обратится въ прахъ.
   -- Мистриссъ Багнетъ, говоритъ кавалеристъ: -- даю вамъ честное слово: и не буду смущать Мата. На столько вы можете на меня положиться.
   -- Оно такъ. Да только ужь одинъ видъ вашъ -- а тотъ такой безпокойный, замѣчаетъ мистриссъ Багнетъ:-- ахъ Джорджъ, Джорджъ! еслибъ вы были тогда постепеннѣе и женились на вдовѣ Джо Пауча, когда онъ умеръ въ Сѣверной Америкѣ; она за васъ готова была бы и въ огонь и въ воду.
   -- Конечно, тогда былъ случай остепениться, отвѣчаетъ кавалеристъ, полусерьёзно, полушутя: -- а ужъ теперь, кажется, время ушло. Вдова Джо Пауча могла бы мнѣ быть полезною: въ ней, да и около нея было кой-что хорошее, но все-таки я не могъ рѣшиться. Вотъ еслибъ въ выборѣ жены мнѣ было такое счастье какъ Матвѣю -- дѣло другое!
   Мистриссъ Багнетъ, въ простотѣ сердечной, обращается безъ затѣй съ такимъ славнымъ парнемъ, какъ Джорджъ; но, при любезничаньи съ его стороны можемъ доказать, что и она баба не промахъ: за комплиментъ посылаетъ ему въ лицо картофелину и уходитъ въ другую комнату, за прилавокъ.
   -- А Квибекъ, моя куколка, говоритъ Джорджъ, слѣдуя за мистриссъ Багнетъ, по ея приглашенію:-- и крошечка Мальта тутъ же. Ну, подите, подите поцалуйте вашего Блюффи!
   Эти юныя леди, однакожъ, не подумайте, чтобъ такія имена получили при крещеніи: Квибекъ и Мальта были только прозвища, данныя имъ въ честь тѣхъ городовъ, въ казармахъ которыхъ они увидѣли свѣтъ; обѣ серьезно заняты дѣломъ, на треногихъ стульяхъ: младшая, такъ, лѣтъ пяти или шести, учила буквы въ карманной азбукѣ; старшая, лѣтъ восьми, а можетъ, девяти, показывала ей и шила очень-прилежно. Обѣ дѣвочки съ радостнымъ визгомъ встрѣтили своего стараго друга и, расцаловавшись съ нимъ, придвинули къ нему свои треногіе стульчики.
   -- Ну, а что дѣлаетъ маленькій Вульвичъ? спрашиваетъ мистеръ Джорджъ.
   -- Каково! представьте себѣ, говоритъ мистриссъ Багнетъ, съ закраснѣвшимся отъ жара лицомъ (она теперь стряпаетъ обѣдъ); -- вѣдь онъ занятъ при театрѣ и играетъ на дудочкѣ, въ военномъ маршѣ.
   -- Ай-да крестничекъ, молодецъ! говоритъ мистеръ Джорджъ, прихлопывая себя но колѣнямъ.
   -- Нечего сказать, молодецъ! говоритъ мистриссъ Багнетъ:-- настоящій британецъ, право настоящій британецъ.
   -- И Матъ надуваетъ свой фаготъ, и всѣ ни, отъ перваго до послѣдняго, славные граждане, говоритъ мистеръ Джорджъ:-- семейные люди. Дѣти подрастаютъ. Старушка, мать Матвѣева, въ Шотландія и вашъ старикъ-отецъ тоже гдѣ-нибудь. Пишутъ, чай, другъ къ другу письма. Вы имъ немножко пособляете. Прекрасно, прекрасно! Понимаю, какъ не желать, чтобъ и былъ отсюда за тысячу верстъ; я къ такимъ вещамъ неспособенъ.
   Мистеръ Джорджъ становится задумчивъ; сидя передъ огнемъ, въ чисто-вымытой комнатѣ, въ которой полъ посыпанъ пескомъ, слышенъ запалъ барака, въ которой нѣтъ ни пылинки, ни яитнышка, начиная съ личика Квибеки и Мальты, до блестящихъ, изъ бѣлой жести, горшковъ и сковородъ, разставленныхъ на полкахъ; мистеръ Джорджъ становится задумчивъ, сидя здѣсь и смотря какъ работаетъ мистриссъ Багнетъ; но вотъ мистеръ Багнетъ и молодой Вульвичъ возвращаются къ сроку домой. Мистеръ Багнетъ, отставной артиллеристъ, прямого стана, высокаго роста, съ бровями жесткаго волоса, съ усами, въ родѣ мочалы съ кокосоваго орѣха, съ совершенно-лысой головой и съ загорѣлымъ цвѣтомъ лица. Голосъ у него отрывистый, густой, звучныя голосъ; не безъ сходства съ тономъ того инструмента, которому онъ себя посвящаетъ. Въ немъ въ-самомъ-дѣлѣ замѣтна какая-то несгибаемость, металличность; какъ-будто онъ самъ былъ не что иное, какъ фаготъ въ оркестрѣ человѣчества. Маленькій Вульвичъ истинный типъ и модель маленькаго барабанщика.
   И сынъ и отецъ, оба, радушно привѣтствуютъ кавалериста. Узнавъ, что онъ пришелъ за совѣтомъ, мистеръ Нагнетъ гостепріимно объявляетъ ему, что обѣда не хочетъ знать никакихъ дѣлъ, и что другъ его не получитъ никакого совѣта, если не раздѣлитъ съ ними ветчины и зелени. Кавалеристъ соглашается на такое любезное предложеніе и, чтобъ не мѣшать хозяйственнымъ приготовленіямъ, оба друга выходятъ на узкую улицу и маршируютъ по ней такимъ тяжелымъ и мѣрнымъ шагомъ, какъ часовые на валгангѣ.
   -- Джорджъ, говоритъ мистеръ Нагнетъ:-- ты знаешь меня. Совѣты дастъ моя старуха; она всѣхъ насъ умнѣе. Но и въ этомъ никогда не сознаюсь передъ ней. Прежде всего дисциплина -- понимаешь? Дай ей раздѣлаться съ зеленью, тогда мы и потолкуемъ. И какъ ока скажетъ, такъ ты и дѣлай -- слышишь?
   -- Я тоже такъ думаю, Матвѣй, отвѣчаетъ кавалеристъ: -- и лучше послушаюсь ея совѣта, чѣмъ совѣта цѣлой коллегіи.
   -- Коллегія, отвѣчаетъ мистеръ Нагнетъ, короткими сентенціями, какъ-будто наигрывая на фаготѣ: -- найди-ка такую коллегію, которую бы можно было оставить въ другомъ полушаріи безъ фарсинга денегъ только съ салопцемъ, да съ зонтикомъ, да чтобъ она вернулась домой, въ Европу -- анъ нѣтъ! А моя старуха, хоть завтра выкинетъ такую штуку -- ей ужь дѣло бывалое!
   -- Ты правъ, говоритъ мистеръ Джорджъ.
   -- Коллегія, продолжаетъ Багнетъ:-- дай-ка коллегіи вершокъ земли да щепотку песку, да извести на полпенни, да шесть пенсовъ денегъ -- что она сдѣлаетъ?-- ничего! А моя старуха съ этого начала хозяйничать -- вотъ оно что!
   -- Да; а теперь Богъ благословилъ: любо смотрѣть, Матвѣй!
   -- И старуха копятъ, говоритъ мистеръ Багнетъ утвердительно. У нея тамъ, гдѣ-то, чулокъ: въ него прячетъ деньги. Я не видалъ, а знаю, что прячетъ. Дай ей съ зеленью покончить, и она направитъ тебя какъ-разъ.
   -- Она сокровище! восклицаетъ мистеръ Джорджъ.
   -- Больше, братъ! Но и объ этомъ при ней ни гу-гу! Дисциплина прежде всего -- понимаешь? Вѣдь это она открыла во мнѣ музыкальныя способности. Ка-бы не она, я бы и теперь киснулъ въ артилеріи. Шесть лѣтъ и потѣлъ около скрипки, десять около флейты. Старуха говоритъ: "Нѣтъ не йдеть! охота есть, да наклонности не тѣ; попробуй, говоритъ, фаготъ". И достала, братецъ, фаготъ у капельмейстера Карабинернаго Полка. Я, бывало, засяду въ траншеи, да и давай дуть. Пошло. Сдѣлалъ успѣхи. Завелъ самъ фаготъ, да вотъ и живу имъ.
   Джорджъ замѣчаетъ, что она свѣжа какъ роза и крѣпка какъ яблоко.
   -- Да чего тутъ братецъ: красивѣе ея я не видывалъ. Чѣмъ старше тѣмъ лучше, то-есть, что твой майскій день. Но при ней я объ этомъ ни гу-гу! Дисциплина прежде всего -- понимаешь?
   Продолжая теперь разговоръ кой-о-чемъ они прогуливаются но улицѣ взадъ и впередъ, отбивая тактъ мѣрнымъ шагомъ, пока Кинбекъ и Мальта не отзываютъ ихъ къ столу откушать ветчинки и зелени. При угощеніи этими съѣстными припасами, какъ и во всѣхъ другихъ хозяйственныхъ отношеніяхъ, мистриссъ Багнетъ руководится строгой системой; передъ ней ставится каждое кушанье; она дѣлитъ его на порціи, приправляя ихъ подливкой, зеленью, картофелемъ и даже горчицей, и передаетъ собесѣдникамъ. Съ тою же аккуратностью наливаетъ она каждому по кружкѣ пива и принимается удовлетворять свой аппетитъ, который, какъ видно, находится въ прекрасномъ состояніи. Столовый приборъ, если можно такъ назвать соединеніе всѣхъ обѣденныхъ принадлежностей, состоитъ весь изъ рога и жести и отслужилъ службу во многихъ частяхъ свѣта; въ-особенности ножикъ молодого Вульвича, въ родѣ устрицы, съ прибавкою сильной пружины, отщелкиваніе и защелкиваніе которой не даетъ иногда спокойно удовлетворить аппетитъ молодому музыканту, перебывалъ, говоритъ, во всѣхъ чужеземныхъ странахъ.
   Обѣдъ кончился и мистриссъ Багнетъ съ помощью двухъ молодыхъ отпрысковъ своихъ (которые вытираютъ до-чиста свои кружки, тарелки, ножи и вилки) приводитъ весь столовый приборъ въ такой же блестящій и опрятный видъ, въ какомъ онъ былъ до начала обѣда, и ставитъ все на мѣсто, счистивъ прежде всего съ очага, чтобъ не помѣшать мистеру Багнету и гостю закурить трубки. Всѣ эти домашнія суеты требуютъ усиленной топотни взадъ и впередъ но заднему двору, непомѣрнаго потребленія воды, которая на конецъ-концовъ имѣетъ честь омыть руки и лицо самой мистриссъ Багнетъ.
   Окончивъ всѣ дѣла и омовеніе, мистриссъ Багнетъ, веселая и свѣжая, является къ очагу и садится шить въ веселой компаніи, и только теперь, потому-что только теперь предполагается, что умъ ея не занятъ мытьемъ зелени -- мистеръ Багнетъ предлагаетъ кавалеристу изложить въ чемъ дѣло.
   Мистеръ Джорджъ исполняетъ это предложеніе съ глубокимъ благоразуміемъ: обращаясь какъ-будто къ мистеру Багнету, онъ не спускаетъ глаза со старухи во все время изъясненія дѣла. Тѣмъ же самымъ занимается и мистеръ Багнетъ; а старуха, тоже съ полнымъ благоразуміемъ, сидитъ и шьетъ-себѣ. Наконецъ дѣло выяснилось и мистеръ Багнетъ прибѣгаетъ къ своему спасительному штандарту: дисциплина прежде всего!
   -- Вотъ и все тутъ Джорджъ! говоритъ онъ.
   -- Вотъ и все.
   -- И ты хочешь знать мое мнѣніе?
   -- Да я поступлю, какъ ты мнѣ посовѣтуешь.
   -- Ну, старуха, говоритъ мистеръ Багнетъ: выскажи ему мое мнѣніе, ты знаешь его, такъ и выскажи.
   Мнѣніе оказывается слѣдующее, что мистеру Джорджу нечего путаться съ людьми, которые очень-тонки для него, и ввязываться въ дѣла, въ которыхъ онъ ни бельмеса не понимаетъ; что главное правило состоитъ въ томъ, чтобъ не бродить въ потьмахъ, не мѣшаться въ тайны и не ставить ноги тамъ, гдѣ не видать дороги. Таково мнѣніе мистера Багнета, высказанное его старухой; оно, какъ-нельзя-больше, по сердцу мистера Джорджа, потому-что соотвѣтствуетъ вполнѣ его умственному настроенію, изгоняетъ всѣ сомнѣнія и приводитъ его къ непремѣнному желанію выкурить еще трубку ради такого исключительнаго казуса и поболтать про былое время съ каждымъ изъ членовъ почтеннаго семейства Багнетовъ, сообразно съ ихъ житейской опытностью.
   Въ такомъ положеніи дѣлъ мистеръ Джорджъ не прежде выпрямляется во весь ростъ въ гостепріимной комнаткѣ, какъ приходить время фаготу и дудкѣ отправляться въ театръ, гдѣ ихъ ожидаетъ лондонская публика, и даже тогда только-что начинаетъ онъ прощаться съ Квибекой и Мальтой, опускаетъ въ карманъ своего крестника шиллингъ на лакомства, поздравляетъ его съ хорошей карьерой, и уже смеркается очень въ тѣ минуты, когда мистеръ Джорджъ подходитъ къ полямъ Линкольнской Палаты.
   -- Хозяйство, семейство, размышляетъ онъ по дорогѣ: -- конечно, хорошая вещь: на себя смотришь какъ на бобыля. Но я хорошо сдѣлалъ, что не маршировалъ въ супружество. Врядъ ли я способенъ къ этому. Я и до-сихъ-поръ такой бродяга, что мѣсяца не содержалъ бы галереи, еслибъ за ней нуженъ былъ постоянный уходъ, да пришлось бы жить не такъ поцыгански, какъ я живу. Гм! я никому не въ тягость -- и этого довольно. Со мной такого счастья не бывало много лѣтъ.
   И, высвистывая, идетъ онъ впередъ.
   Достигнувъ до Полей Линкольнской Палаты и взойдя на лѣстницу, ведущую въ квартиру мистера Телькингорна, находитъ онъ, что дверь заперта. Не обращая большаго вниманія на это обстоятельство, онъ пытается въ потьмахъ или съискать ручку колокольчика, или просто отворить дверь, и мечется изъ стороны въ сторону. Въ это время входитъ на лѣстницу и мистеръ Телькингорнъ (разумѣется, тихо) и гнѣвно спрашиваетъ:
   -- Кто здѣсь? Что тебѣ надо?
   -- Это я, сэръ. Джорджъ. Сержантъ.
   -- А развѣ Джорджъ, сержантъ, не видитъ, что моя дверь заперта?
   -- Нѣтъ, сэръ, не вижу. Во всякомъ случаѣ я не видалъ, сэръ, говоритъ Джорджъ раздражительнымъ тономъ.
   -- Измѣнили вы ваше мнѣніе? или остались при немъ же? спрашиваетъ мистеръ Телькингорнъ. Но, тонкая устрица! знаетъ напередъ отвѣтъ.
   -- Остался при томъ же, сэръ.
   -- Я такъ и думалъ. Довольно. Вы можете идти. Хотя вы тотъ самый человѣкъ, говоритъ мистеръ Телькингорнъ, отпирая дверь ключомъ:-- въ чьей трущобѣ прятался мистеръ Гредли.
   -- Да, и тотъ самый, говоритъ кавалеристъ, спустись двѣ или три ступеньки внизъ: -- такъ что жь, сэръ?
   -- А вотъ что! Я не люблю сообщничества такихъ людей. И еслибъ я зналъ это заранѣе, вамъ бы не видать порога моей двери. Гредли опасный негодяй, злодѣй, разбойникъ.
   Съ этими словами, произнесенными, быть-можетъ, слишкомъ-громко для мистера Теликингорна, входитъ онъ въ свои комнаты и съ сильнымъ шумомъ запираетъ за собою дверь
   Мистеръ Джорджъ принимаетъ очень-оскорбительно такой способъ прощанья, тѣмъ-болѣе, что какой-то писецъ, входя въ это время на лѣстницу, слышитъ конецъ рѣчи мистера Телькинигорна и очевидно принимаетъ его на счетъ кавалериста.
   -- Славныя вещи здѣсь услышишь! говоритъ кавалеристъ, сходя съ лѣстницы и бранясь грозно:-- Опасный негодяй, злодѣй, разбойникъ -- прошу покорно! и взглянувъ наверхъ, онъ видитъ, что писецъ наблюдаетъ за нимъ, стараясь всмотрѣться, при блескѣ уличнаго фонаря, въ его лицо. Это такъ бѣситъ кавалериста, что онъ минутъ пять остается въ дурномъ расположеніи духа. Наконецъ все это высвистываетъ до тла и, отбивая такть, идетъ домой, въ свою галерею для стрѣльбы въ цѣль, и проч.
   

Часть шестая.

ГЛАВА XXVIII.
Желѣзозаводчикъ.

   Сэръ Лейстеръ Дедлокъ преодолѣлъ на этотъ разъ родовую подагру, и сколько въ прямомъ, столько и въ переносномъ смыслѣ -- на ногахъ. Онъ теперь въ своемъ помѣстьѣ, въ Линкольншайрѣ. Но воды опять разлились по низменной почвѣ, и холодъ и сырость, несмотря на всѣ предохраненія, проникаютъ въ стѣны Чизни-Вольда и даже въ кости сэра Лейстера. Яркіе огни дровъ и каменнаго угля (дедлоковскихъ дровъ изъ допотопнаго лѣса), разведенные въ широкихъ каминахъ, мигаютъ красными глазами на мрачныя просѣки парка, дрожатъ и шипятъ при видѣ валежника, но не могутъ изгнать врага своего -- сырость. Трубы для горячей воды, проведенныя но стѣнамъ всего замка, обитыя двери и рамы, ставни, заслоны и занавѣски не исключаютъ топки каминовъ и не удовлетворяютъ потребностямъ сэра Лейстера. Въ настоящее время, въ одно прекрасное утро, фешнебэльная молва провозглашаетъ внемлющей Англіи, что миледи Дедлокъ будетъ на нѣсколько недѣль въ Лондонъ.
   Хоти грустно, но справедливо, что иногда и великіе лорды имѣютъ бѣдныхъ родственниковъ. Въ-самомъ-дѣлѣ великіе лорды частенько наслѣдуютъ такое пріятное прилагательное. Родственники сэра Лейстера въ самомъ отдаленномъ колѣнѣ, просто "лѣзутъ изъ кожи". Между ними есть такіе бѣдняки, что, право, можно взять на себя смѣлость и сказать, что для нихъ было бы большое счастіе, еслибъ они не принадлежали къ золотой цѣпи Дедлоковъ, а были бы съ самаго начала выкованы изъ желѣза и занимались бы черною работой.
   Работа, между-тѣмъ (исключая нѣкоторые рѣдкіе примѣры, работы очень-нѣжной, но неприносящей никакой пользы) имъ не по-сердцу и не по достоинству дедлоковской породы. И вотъ посѣщаютъ они своихъ богатыхъ родственниковъ, дѣлаютъ долги, пока имъ вѣритъ, и живутъ очень-грязно, если уже никто имъ не вѣритъ; женщины не находятъ себѣ мужей, мужчины не находятъ себѣ женъ, катаются въ экипажахъ, взятыхъ на-прокатъ, угощаются за чужимъ столомъ и такимъ образомъ отживаютъ жизнь свою.
   По образу мыслей и по убѣжденіямъ сэра Лейстера, каждый, сколько-нибудь извѣстный человѣкъ, ему родственникъ. Знаменитый баронетъ, какъ какой-нибудь достославный паукъ, протягиваетъ нити родственной паутины, начиная отъ лорда Будля, сквозь герцога Фудля до самаго Будля; но, при этихъ родственныхъ связяхъ съ представителями человѣческаго рода, онъ милостивъ и великодушенъ относительно родственниковъ своихъ, стоящихъ на низшей степени соціальнаго значенія. И въ настоящую минуту, кромѣ проникающей сырости, онъ еще выдерживаетъ въ Чизни-Вольдѣ визиты такихъ родственниковъ съ большимъ самоотверженіемъ.
   Изъ такихъ посѣтителей на первомъ планѣ виднѣется Волюмнія Дедлокъ, молодая леди, лѣтъ шестидесяти; имѣя честь по женской линіи принадлежать къ другой знаменитой фамиліи, она такимъ образомъ поддерживается съ двухъ концовъ незыблемыми связями въ фешенэбльномъ кругу. Миссъ Волюмнія во дни юности своей обладала прекрасными талантами: умѣла изъ цвѣтной бумаги вырѣзать различнаго рода трафареты, пѣть на испанскомъ языкѣ подъ акомпаниментъ гитары и предлагать въ загородныхъ отеляхъ мудреныя шарады на французскомъ языкѣ Такимъ-образомъ двадцать лѣтъ своего существованія, отъ двадцать-перваго до сорокъ-перваго года включительно, она изволила провести очень-весело; но, отцвѣтя и наскучивъ своими совершенствами въ испанскомъ нарѣчіи, она удалилась въ Батъ, гдѣ скудно проживала, пользуясь ежегоднымъ незначительнымъ пособіемъ со стороны сэра Лейстера и повременамъ дѣлала оттуда нападенія на родственные домы. У нея въ Батѣ огромное знакомство между серьёзными, старыми джентльменами съ тонкими ногами въ нанковыхъ панталонахъ, и она пользуется въ этомъ пустынномъ городѣ значительною извѣстностью. Но въ другихъ мѣстахъ на нее посматриваютъ нѣсколько-косо, по поводу нескромнаго употребленія кармина и настойчивой привычки носить старомодное ожерелье, подобное вѣнцу, изъ розовенькихъ, маленькихъ птичьихъ яичекъ.
   Надѣялись, что Волюмнія непремѣнно заслужитъ пенсію. Усилія на этотъ счетъ пробовались, и когда Вильямъ Буффи получилъ портфель, ожидали рѣшительно, что миссъ Волюмнія зашибетъ ежегодную пенсію сотни въ двѣ фунтовъ стерлинговъ. По Вильямъ Буффи, противъ всякаго ожиданія, открылъ, что въ нынѣшнія времена такое благодѣяніе невозможно.
   То же самое приключилось и съ достопочтеннымъ Бобомъ Стеблизомъ, который, обладая опытностью ветеринарнаго врача, можетъ дѣлать всевозможныя теплыя пойла и стрѣляетъ лучше любаго егеря. Онъ ужь давно искалъ тепленькаго мѣстечка, на которомъ могъ бы ревностно служить отечеству, однакожь безъ труда и отвѣтственности. При благопріятныхъ обстоятельствахъ, давно бъ оцѣнили такія естественный тенденціи пылкаго, молодого человѣка, такой прекрасной фамиліи; но Вильямъ Буффй. получивъ портфель, открылъ, что онъ ничего не можетъ сдѣлать для достопочтеннаго Боба Стеблиза.
   Остальные родственники -- это леди и джентльмены различныхъ возрастовъ и способностей. Большая часть изъ нихъ любезна и разумна и, по всѣмъ вѣроятіямъ, была бы счастлива въ жизни, еслибъ забыла свои родственныя связи; но эти связи нѣсколько портятъ ее, заставляютъ бродить, какъ бы въ потьмахъ, безъ цѣли, безъ надежды, такъ-что она и сама, кажется, не знаетъ, что съ собой дѣлать, какъ не знаютъ другія, что дѣлать съ ней.
   Въ этомъ обществѣ, впрочемъ, и въ каждомъ, леди Дедлокъ властвуетъ безгранично. Прелестна, изящна, совершенна, властительна въ своемъ маленькомъ мірѣ (потому-что вѣдь, фешенэбльный міръ не тянется же отъ полюса до полюса); она даетъ обществу сэра Лейстера величественный я пріятный тонъ, хотя, быть-можетъ, нѣсколько надменный и равнодушный. Родственники, даже самые старшіе, которые были поражены женитьбой сэра Лейстера, отдаютъ теперь ей феодальное почтеніе и почтенный Бобъ Стеблинъ повторяетъ ежедневно избраннымъ друзьямъ своимъ, бесѣдуя съ ними между завтракомъ и обѣдомъ, свое любимое оригинальное замѣчаніе, что считаетъ ее наилучше-выѣзжанной лошадкой изъ цѣлаго табуна.
   Таковы гости въ длинномъ парадномъ залѣ Чизни-Водьда въ этотъ пасмурный вечеръ, когда шаги на Террасѣ Привидѣній (въ этой комнатѣ, впрочемъ, они не слышны) напоминаютъ какого-нибудь дальняго родственника, умершаго отъ стужи и голода. Теперь почти время сна; ночники мерцаютъ по всѣмъ спальнямъ дома и заставляютъ тѣни старинной мебели дрожать на стѣнахъ и потолкѣ. Спальные подсвѣчники стоятъ на столѣ въ отдаленномъ углу близь двери и родственники зѣваютъ на оттоманахъ, у рояли, за подносами съ содовою водою, за карточными столами и у камина. По одну сторону собственнаго камина (потому-что въ комнатѣ два), стоитъ сэръ Лейстеръ, но другую сторону сидитъ миледи за своимъ столикомъ. Волюмнія, какъ одна изъ болѣе-привилегироваиныхъ родственникъ, сидитъ между пики въ роскошномъ креслѣ. Сэръ Лейстеръ смотритъ съ высокомѣрнымъ неудовольствіемъ на румяны и на розовое ожерелье.
   -- Я иногда встрѣчаю на своей лѣстницѣ, говоритъ протяжно Волюмнія, мысли, которой послѣ длинныхъ и разнообразныхъ разговоровъ вечера требуютъ успокоенія: -- такую хорошенькую дѣвочку, какой мнѣ никогда не случалось видѣть.
   -- Protegee миледи, замѣчаетъ сэръ Лейстеръ.
   -- Я такъ и думала. Только необыкновенный взглядъ могъ отъискать такую красоточку. Она просто чудо. Быть-можетъ, нѣсколько похожа на куклу; но такой свѣженькой и хорошенькой, мнѣ никогда не случалось видѣть.
   Сэръ Лейстеръ, хотя высокомѣрно недоволенъ румянами, но, кажется, раздѣлаетъ мнѣніе Волюнніи.
   -- Скажите! замѣчаетъ миледи лѣниво: -- если въ этомъ случаѣ былъ необыкновенный взглядъ, то это надо отнести не ко мнѣ, а къ мистриссъ Раунсвель. Роза -- ея находка.
   -- Ваша горничная, я думаю.
   -- Нѣтъ; она все у меня. Любимица, секретарь... и ужь я не знаю что.
   -- Вамъ пріятно видѣть ее возлѣ себя, какъ цвѣтокъ, какъ птичку, какъ картинку, какъ пуделя... ахъ! нѣтъ, не пуделя, какъ что-нибудь, знаете, красивое? говоритъ Волюмнія симпатично. И какъ мила эта почтенная старушка мистриссъ Раунсвель. Я думаю, она очень-стара, а такъ чувствительна и такъ хороша собою! Она, мой самый лучшій другъ.
   Сэръ Лейстеръ находитъ все это справедливымъ, потому-что управительница Чизни-Вольда должна быть необыкновенная женщина. Кромѣ этого, онъ и самъ расположенъ къ мистриссъ Раунсвель и любитъ, когда ее хвалятъ, и онъ говоритъ: -- вы нравы, Волюмнія; Волюмнія отъ этого въ совершенномъ восторгѣ.
   -- У нея, кажется, нѣтъ дочерей?
   -- У мистриссь Раунсвель? Нѣтъ, Волюмнія. У нея одинъ сынъ, то-есть у нея два сына.
   Миледи, которой хроническая болѣзнь -- тоска, развилась въ этотъ вечеръ усиліями Волюмніи, устало смотритъ на спальный подсвѣчникъ и тихо вздыхаетъ.
   -- И замѣчательный примѣръ замѣшательства, въ которое впадаетъ нашъ вѣкъ, говоритъ сэръ Лейстеръ съ мрачной высокомѣрностью:-- вообразите: мнѣ пишетъ мистеръ Телькингорнъ, что сына мистриссъ Раунсвель приглашаютъ въ Парламентъ.
   Миссъ Волюмнія испускаетъ легкій стонъ.
   -- Да, посудите сами, повторяетъ сэръ Лейстеръ: -- въ Парламентъ!
   -- Господи, какія страсти! восклицаетъ Волюмнія.-- Я никогда не слыхивала такихъ вещей. Кто же онъ такой?
   -- Онъ, кажется, желѣзозаводчикъ, говоритъ сэръ Лейстеръ съ разстановкой, невполнѣ понимая, что это значитъ, и называютъ ли такимъ именемъ какое-нибудь человѣческое ремесло.
   Волюмнія произноситъ другой стонъ.
   -- Онъ не принялъ предложенія, если мистеръ Телькингорнъ говоритъ правду; впрочемъ, не сомнѣваюсь въ словахъ его: мистеръ Телькингорнъ всегда точенъ и аккуратенъ. По во всякомъ случаѣ, говоритъ сэръ Лейстеръ: -- его приглашали -- вотъ что ужасно-непостижимо. По-мнѣ, тутъ можно вывести самыя-странныя умозаключенія.
   Миссъ Волюмнія встаетъ, направляя взоръ свой на спальные подсвѣчники. Вслѣдствіе этого сэръ Лейстеръ, руководимый вѣжливостью, проходитъ залу изъ конца въ конецъ, беретъ одинъ изъ подсвѣчниковъ и засвѣчаетъ свѣчку на осѣненной колпакомъ лампѣ миледи.
   -- Я долженъ просить васъ, миледи, говоритъ онъ, засвѣчая свѣчку: -- остаться еще на нѣсколько минутъ, потому-что этотъ индивидуумъ, о которомъ мы говоримъ, пріѣхалъ сюда вечеромъ передъ самымъ обѣдомъ и проситъ въ очень-приличномъ письмѣ -- сэръ Лейстеръ, по своему праводушію, не можетъ упустить этого пункта изъ виду -- я долженъ сказать, что въ очень-приличномъ и хорошо-написанномъ письмѣ, доставить ему честь, осчастливить его короткимъ разговоромъ съ вами и со мной, по поводу этой дѣвочки. Такъ-какъ кажется, онъ хочетъ уѣхать сегодня же въ ночь, то я сказалъ, что мы его позовемъ передъ уходомъ спать.
   Миссъ Волюмнія, произведя еще небольшой стонъ, обращается въ бѣгство, желая хозяевамъ поскорѣе отдѣлаться отъ... какъ бишь его?.. отъ желѣзозаводчика.
   Остальные родственники всѣ исчезаютъ до послѣдняго. Сэръ Лейстеръ звонитъ въ колокольчикъ. Приходитъ слуга.
   -- Скажи мое почтеніе мистеру Раунсвелю, на половинѣ управительницы домомъ: мы готовы его принять.
   Миледи, повидимому, очень-разсѣянно слушавшая, смотритъ теперь со вниманіемъ на мистера Раунсвела, который входитъ въ комнату. Ему, можетъ-быть, немного за пятьдесятъ; лицо пріятное, большое сходство съ матерью, звучный голосъ, широкій лобъ, труды и заботы развѣяли его черные волосы. Озабоченный, но открытый видъ; одѣтъ въ черное платье; дѣятеленъ, быстръ, манеры свободны и натуральны и присутствіе могущественнаго баронета нисколько не смущаетъ его.
   -- Сэръ Лейстеръ и леди Дедлокъ, извините за безпокойство, которое и причиняю вамъ. Я постараюсь въ короткихъ словахъ высказать вамъ то, зачѣмъ я желалъ утруждать васъ своимъ присутствіемъ.
   Глава Дедлоковъ указываетъ мановеніемъ руки на софу, между собою и миледи. Мистеръ Раунсвель спокойно садится.
   -- Въ это время, когда столько предпріятій въ ходу, люди, какъ я, имѣютъ работниковъ и поставщиковъ во многихъ мѣстахъ, такъ-что мы постоянно въ поспѣшныхъ разъѣздахъ.
   Сэръ Лейстеръ доволенъ, что желѣзнозаводчикъ понимаетъ, что здѣсь нѣтъ ни поспѣшности, ни разъѣздовъ, здѣсь, въ этомъ древнемъ замкѣ, основанномъ въ спокойномъ паркѣ, гдѣ плющъ и мохъ имѣлъ время засѣсть крѣпко, гдѣ кривые, покрытые наростами вязы и тѣнистые дубы глубоко пустили столѣтніе корни въ неоскорбленную почву, гдѣ солнечные часы мѣрно показывали впродолженіе нѣсколькихъ вѣковъ время, которое такая же собственность каждаго Дедлока, какъ замокъ и помѣстье.
   Сэръ Лейстеръ садится въ спокойное кресло и такимъ -- образомъ противополагаетъ спокойствіе своей особы и своего Чизни-Вольда, безпокойной подвижности желѣзнозаводчика.
   -- Леди Дедлокъ была такъ милостива, продолжалъ мистеръ Раунсвель съ почтительнымъ взглядомъ и поклономъ въ сторону миледи: -- что взяла къ себѣ молоденькую красавицу -- Розу. Сынъ мой, бывши здѣсь, влюбился въ Розу, просилъ моего согласія на его бракъ съ ней и желалъ, чтобъ я лично удостовѣрился, любитъ ли его дѣвушка -- мнѣ кажется, что она платитъ ему взаимностью. Я до сегодня не видывалъ Розы, но въ сынѣ моемъ я увѣренъ: выборъ его не можетъ быть дуренъ. Я нашелъ ее совершенно-сходной съ его словами, и матушка отзывается о ней съ наилучшей стороны.
   -- Она заслуживаетъ похвалы во всѣхъ отношеніяхъ, говоритъ миледи
   -- Слова ваши очень радуютъ меня, леди Дедлокъ, и нѣтъ надобности выражать, какую я могу придавать цѣну вашему милостивому мнѣнію.
   -- Совершенно нѣтъ надобности, замѣчаетъ сэръ Лейстеръ съ невыразимымъ величіемъ и находя, что языкъ желѣзнозаводчика ужь очень-проворенъ.
   -- Совершенно нѣтъ надобности, сэръ Лейстеръ. Но такъ-какъ сынъ мой еще очень-молодъ и Роза также еще очень-молода, и притомъ сынъ мой долженъ пробить себѣ дорогу въ жизни, какъ я ее пробилъ, то женитьба его въ настоящее время должна быть, въ нѣкоторомъ отношеніи, дѣло второстепенное. Но предположимъ, что я соглашусь на бракъ его съ этой красоточкой и она согласится выйдти за него замужъ, то я считаю долгомъ справедливости, высказать съ самаго начала -- и увѣренъ, сэръ Лейстеръ и леди Дедлокъ, вы поймете меня и извините -- что и поставлю въ условіе, чтобъ она не оставалась больше въ Чизни-Вольдѣ. Такимъ-образомъ, прежде, чѣмъ переговорю съ моимъ сыномъ, я беру смѣлость доложить вамъ, что если ея удаленіе какимъ бы то образомъ ни было непріятно и неудобно для васъ, то я буду убѣждать сына отложить это дѣло до болѣе-благопріятныхъ обстоятельствъ.
   Не оставаться въ Чизни-Вольдѣ! ставить это въ условіе!.. Всѣ прежнія, злыя подозрѣнія относительно Ватъ Тайлера быстрымъ потокомъ приливаютъ къ головѣ сэра Лейстера, такъ-что прекрасные сѣдые волосы его, даже и въ бакенбардахъ, приходятъ въ страшное негодованіе.
   -- Долженъ ли и понимать, сэръ, говоритъ сэръ Лейстеръ: -- и должна ли понимать миледи, онъ приводитъ ее, вопервыхъ изъ вѣжливости, а вовторыхъ въ надеждѣ на ея глубокій умъ, къ которому питаетъ глубокое уваженіе: -- долженъ ли я понимать мистеръ Рауисвель, и должна ли понимать миледи, сэръ, что эта молодая дѣвушка, слишкомъ-хороша для Чизни-Вольда, или что ея присутствіе здѣсь, оскорбительно для вашего сына?
   -- Ни въ какомъ случаѣ, сэръ Лейстеръ.
   -- Мнѣ это очень-пріятно слышать.-- Сэръ Лейстеръ въ-самомъ-дѣлѣ очень-высокомѣренъ.
   -- Пожалуйста мистеръ Раунсвель, говоритъ миледи, отстраняя отъ разговора сэра Лейстера, легкимъ мановеніемъ своей изящной ручки, какъ-будто онъ былъ ни больше ни меньше какъ муха: -- объясните мнѣ, что вы хотите сказать.
   -- Съ большимъ удовольствіемъ, леди Дедлокъ: это мое искреннее желаніе.
   Обративъ свою стройную головку -- мысли которой такъ быстры и дѣятельны, что не могутъ быть порабощены безстрастіемъ, хотя давно заученнымъ -- къ строгому саксонскому лицу посѣтителя, исполненному рѣшимости и твердости, миледи слушаетъ внимательно и повременимъ едва-замѣтно киваетъ своей головкой.
   -- Я, сынъ вашей управительницы, леди Дедлокъ, и провелъ мое дѣтство при этомъ домѣ. Мать моя живетъ здѣсь полвѣка и, нѣтъ сомнѣнія, желаетъ умереть здѣсь. Она можетъ служить образцомъ, быть-можетъ, единственнымъ, любви, привязанности и вѣрности къ такимъ людямъ, которыми дѣйствительно можетъ гордиться Англія, и такіе люди оцѣняютъ ее по достоинству столько же, сколько и она оцѣняетъ ихъ.
   Сэръ Лейстеръ хрипитъ подъ такой параллелью, но въ своемъ достоинствѣ и въ своей справедливости онъ находитъ, хотя и не высказываетъ этого, что мистеръ Раунсвель правъ.
   -- Извините меня, что я говорю о вещахъ такой очевидной ясности, по я боялся дать поводъ къ ложному заключенію, продолжаетъ желѣзнозаводчикъ, едва повернувъ глаза на сэра Лейстера: -- что будто бы я стыжусь положеніемъ моей матери, или по питаю того почтенія, которое способенъ внушать Чизни-Вольдъ. Я бы конечно долженъ былъ желать и я бы желалъ отъ всего сердца, леди Дедлокъ, чтобъ матушка моя, проживши здѣсь столько лѣтъ, переѣхала бы, на остатокъ дней своихъ ко мнѣ; но, зная какъ тяжело будетъ ей разставаться съ этими мѣстами, я давно выбросилъ эту мысль изъ головы.
   Сэръ Лейстеръ опять обнаруживаетъ надменное величіе при мысли, что мистриссъ Раунсвель могла, когда-нибудь, оставить мѣсто своего пребыванія, чтобъ кончить остатокъ дней своихъ въ домѣ желѣзнозаводчика.
   -- Я былъ, продолжаетъ посѣтитель съ скромною ясностью -- ученикомъ и работникомъ. Цѣлые годы, я долженъ былъ жить трудами рукъ своихъ и заботиться, сколько могъ, о своемъ образованіи. Жена моя была дочерью подмастерья и воспитана просто. У насъ, кромѣ сына, о которомъ я говорилъ, еще три дочери; имѣя къ-счастью порядочныя средства, мы могли воспитать ихъ лучше, чѣмъ было воспитаны сами. Мы дали имъ хорошее, очень-хорошее образованіе. Всѣ наши попеченія, всѣ наши удовольствія клонились къ тому, чтобъ сдѣлать ихъ достойными всякаго хорошаго мѣста, на какомъ бы ни привелось имъ быть въ жизни.
   Со стороны сэра Лейстера опять обнаруженіе надменнаго величія.
   -- Все что я высказалъ вамъ, леди Дедлокъ, такъ обыкновенно въ той (трапѣ, гдѣ я живу, и въ томъ классѣ, къ которому принадлежу, что неровные браки у насъ встрѣчаются чаще, чѣмъ въ другихъ слояхъ общества. Иногда сынъ приходитъ къ отцу своему и говоритъ, что онъ влюбленъ въ молодую дѣвушку на фабрикѣ, Отецъ, который самъ прежде работалъ на фабрикѣ, быть-можетъ нерадостно выслушаетъ это признаніе. Быть-можетъ у него другіе виды на судьбу своего сына. Или, быть-можетъ, слыша самые лучшіе отзывы объ этой дѣвушкѣ, онъ скажетъ своему сыну: "твой выборъ во многомъ удаченъ; но пусть она образуется, или пусть она ходитъ въ школу съ твоими сестрами, столько-то времени, въ которое ты даешь мнѣ честное слово видѣться съ нею не больше какъ столько-то разъ, и тогда, если наклонности ваши не измѣнятся и она сравняется съ тобою въ образованіи, женись на ней". Такихъ примѣровъ, миледи, я видалъ тысячу и думаю, что и самъ долженъ ими руководиться.
   Высокомѣріе сэра Лейстера выходитъ изъ границъ, спокойно, по страшно.
   -- Знаете ли вы, сэръ, что эта молодая дѣвочка, которую миледи -- м-и-л-е-д-и взяла къ себѣ, воспитывалась въ приходской школѣ, за этой рѣшеткой?
   -- Знаю, сэръ Лейстеръ; прекрасная школа и содержится роскошно.
   -- Слѣдовательно, мистеръ Раунсвель, отвѣчаетъ сэръ Лейстеръ: -- и не могу понять, что вы хотите сказать.
   -- Можетъ, вамъ будетъ понятнѣе, сэръ Лейстеръ, если я скажу, говоритъ желѣзнозаводчикъ, покраснѣвъ немного: -- что, по моему мнѣнію, во всѣхъ приходскихъ школахъ учать не тому, что полезно знать женѣ моего сына.
   При этихъ словахъ умъ Дедлока быстро перебѣгаетъ отъ неоскорбляемой до-сихъ-поръ приходской школы къ цѣлому политическому составу государства, и онъ говоритъ:
   -- Миледи, простите меня. Позвольте одну минуту Миледи давала знакъ, что она хочетъ говорить: -- мистеръ Раунсвель, наши взгляды на образованіе, паши взгляды на словомъ сказать: наши взгляды на все діаметрально-противоположны, и продолжать этотъ разговоръ, я думаю сколько непріятно для васъ, столько и для меня. Молодая дѣвочка, о которой мы говоримъ, отличена вниманіемъ и покровительствомъ миледи. Если она желаетъ лишиться этого вниманія и покровительства, или если она готова подвергнуться вліянію кого бы то ни было, кто, для личнаго своего интереса -- вы мнѣ позволите, употребить эти выраженія -- кто, дли личнаго своего интереса, вовсе несроднаго съ моими понятіями, лишить ея этого вниманія и покровительства, то она во всякое время совершенно свободна. Мы, съ нашей стороны, благодарны вамъ за вашу откровенность; она ни въ какомъ случаѣ не можетъ повредить этой дѣвочкѣ. Во всѣхъ другихъ отношеніяхъ условій между ними быть не можетъ: и мы васъ просимъ, чтобъ вы были такъ добры, оставили этотъ предметъ разговора.
   Посѣтитель выжидаетъ нѣсколько времени, чтобъ дать случай говорить миледи, но миледи безмолвствуетъ. Онъ встаетъ и говоритъ:
   -- Сэръ Лейстеръ и леди Дедлокъ, позвольте мнѣ поблагодарить васъ за ваше вниманіе и замѣтить только одно, что я буду строго настаивать, чтобъ сынъ мой не питалъ тщетныхъ надеждъ. Покойной ночи.
   -- Мистеръ Раунсвель, говоритъ сэръ Лейстеръ, чекъ истинный джентльменъ:-- теперь уже поздно и ночь темна. И надѣюсь, что вы позволите мнѣ и миледи предложить вамъ остаться въ Чизни-Вольдѣ до завтрашняго утра.
   -- Я въ этомъ увѣрена, прибавляетъ миледи.
   -- Я очень-благодаренъ вамъ, но не могу воспользоваться вашимъ предложеніемъ: завтра утромъ, въ назначенный часъ, я долженъ быть уже очень-далеко.
   Желѣзнозаводчикъ удаляется. Сэръ Лейстеръ звонитъ въ колокольчикъ. Миледи встаетъ съ своихъ креселъ.
   Въ будуарѣ своемъ миледи сидитъ задумчиво передъ каминомъ и, невнимательная къ гулу шаговъ на Террасѣ Привидѣній, смотритъ на Розу, которая пишетъ въ сосѣдней комнатѣ.
   Проходитъ нѣсколько минутъ; миледи зоветъ къ себѣ Розу:
   -- Поди ко мнѣ, дитя мое. Скажи мнѣ правду: ты влюблена?
   -- О, миледи!..
   Миледи смотритъ на потупленные глазки, на закраснѣвшееся личико и говоритъ съ улыбкой:
   -- Въ кого влюблена ты? въ внука мистриссъ Раунсвель?
   -- Да, миледи но я не знаю ужели я уже влюблена!
   -- Ахъ, плутовка! А знаешь, что онъ уже влюбленъ въ тебя?
   -- Я думаю, что онъ меня немножко любитъ, миледи. И Роза залилась слезами.
   Ужели это леди Дедлокъ стоитъ передъ деревенской красавицей, нѣжнымъ пальчикомъ треплетъ ея черные локоны и съ исполненнымъ чувства интересомъ наблюдаетъ за ней? Да, это она -- она!
   -- Послушай дитя мое: ты молода и добра и.... мнѣ кажется, ты любишь меня.
   -- Ей-Богу люблю, миледи, ей-Богу люблю! и все готова сдѣлать, чтобъ доказать любовь мою.
   -- И я думаю, Роза, ты не оставишь меня теперь, даже.... ни для кого?
   -- Никогда, миледи! О, никогда! и эта мысль, кажется, пугаетъ Розу.
   -- Довѣрься мнѣ, дитя мое. Не бойся меня. Я желаю, чтобъ ты была счастлива; я буду стараться о твоемъ счастіи, можетъ, и мнѣ суждено осчастливить кого-нибудь на землѣ.
   Роза, со слезами на глазахъ, надаетъ передъ ней на колѣни и цалуетъ ея руки. Миледи, въ свою очередь, беретъ ея руку, разсматриваетъ, ставитъ между огнемъ и собой, задумывается и опускаетъ ее.
   Роза, замѣтивъ задумчивость миледи, тихо уходитъ, а миледи продолжаетъ смотрѣть на пламя камина.
   Чего ищетъ она?-- руки, которой нѣтъ, которой никогда не было? руки, которая своимъ волшебнымъ прикосновеніемъ измѣнила бы ея жизнь? А можетъ-быть, она прислушивается къ шуму шаговъ, раздающемуся на Террасѣ Привидѣній? и, можетъ, думаетъ она, чьи это шаги? мужчины? женщины? ребенка? который все идетъ впередъ, впередъ, впередъ? Грусть и мечта овладѣли ею, а то зачѣмъ было бы такой великой свѣтской дамѣ запереть двери и сидѣть одной у догорающаго камина! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   Волюмнія уѣхала на слѣдующее утро и всѣ братцы и сестрицы исчезли до обѣда, съ своей многочисленной прислугой, потому-что держать многочисленную прислугу необходимо: этого требуютъ родственныя связи, несмотря на то, что и содержатъ самихъ себя имъ довольно-трудно -- такъ исчезаютъ они на всѣ четыре страны свѣта. И зимній вѣтеръ заметаетъ слѣдъ ихъ поблекшимъ листомъ, какъ-будто бы и они сами были, ни больше ни меньше, какъ увядшая трава.
   

ГЛАВА XXIX.
Молодой человѣкъ.

   Чизни-Вольдъ запертъ; копры свернуты и покоятся въ углахъ опустѣлыхъ комнатъ; яркій дама находится подъ чехлами изъ суровой парусины, рѣзьба и позолота подъ гнетомъ тяжелыхъ покрововъ и предки Дедлоковъ прячутся опять во мракъ неизвѣстности. Вокругъ замка густо падаетъ пожелтѣвшій листъ, но падаетъ тихо, съ мертвенной неподвижностью. Сколько ни трудись садовникъ мести газонъ и отвозить упадшій листъ далеко, далеко, все-таки лежитъ онъ вокругъ замка слоемъ въ добрую четверть. Рѣзкій вѣтеръ свиститъ около Чизни-Вольда, хлещетъ тяжелымъ дождемъ но ставнямъ и стекламъ и завываетъ въ трубахъ каминовъ. Туманъ ползетъ по аллеямъ, застилаетъ виды и саваномъ подымается надъ возвышенностями парка. Холодъ повсюду въ опустѣломъ замкѣ и, потянувъ носомъ, чувствуешь сырой запахъ бренными останками Дедлоковъ, какъ-будто бы тѣни ихъ выходятъ въ длинныя ночи изъ своей преисподней и гуляютъ здѣсь, по Террасѣ Привидѣній.
   За-то городской отель рѣдко раздѣляетъ состояніе духа Чизни-Вольда; рѣдко радуется онъ, когда радуется Чизни-Вольдъ, рѣдко печалится онъ, когда печалится Чизни-Вольдъ -- развѣ только въ случаѣ смерти какого-нибудь Дедлока: такъ городской отель ожилъ и блистаетъ. Въ немъ такъ тепло и ярко, какъ только можетъ быть въ такомъ фешенэбльномъ отелѣ; онъ такъ пропитанъ нѣжнымъ ароматомъ пышныхъ цвѣтовъ, какіе только могутъ доставить теплицы и оранжереи, что въ голову не прійдетъ, будто на дворѣ зима. Тихъ онъ и спокоенъ, и только стукъ маятниковъ, да по-временамъ трескъ угольевъ на каминныхъ рѣшеткахъ нарушаютъ безмолвіе въ залахъ. И окружаетъ онъ сэра Лейстера застывшія ноги, словно въ шерсть, выкрашенную радужными цвѣтами. И сэръ Лейстеръ Дедлокъ доволенъ: онъ можетъ, въ полномъ блескѣ величія, покоиться передъ каминомъ своей библіотеки, иногда удостоить разсѣяннымъ взглядомъ корешки переплетовъ, или одобрительно взглянуть на изящныя произведенія кисти. У него, въ библіотекѣ картины старой и новѣйшей школы; есть также и модныя произведенія, въ которыхъ искусство нисходитъ случайно до мастерства и которыя какъ нельзя больше напоминаютъ пестрый аукціонъ, гдѣ только и слышишь: "вотъ три стула съ высокими спинками, столъ съ скатертью, длинногорлая бутылка (съ виномъ), кружка, полный костюмъ испанки, трехчетвертной портретъ натурщицы миссъ Джогъ, платье Дон-Кихота", или "вотъ каменная терраса (поврежденная), гондола, въ отдаленіи; полная одежда венеціанскаго сенатора; роскошно-вышитый атласный костюмъ съ профильнымъ портретомъ натурщицы, миссъ Джогъ, палашъ, украшенный золотыми насѣчками и дорогими камнями, мавританская одежда (очень-рѣдкая) и Отелло".
   Мистеръ Телькингорнъ приходитъ и уходитъ довольно-часто: есть дѣлано имѣніямъ, возобновленіе контрактовъ и тому подобное. Онъ также довольно-часто видитъ миледи, и онъ и она такъ спокойны, такъ равнодушны, такъ мало обращаютъ вниманія другъ на друга, какъ никогда. Но, можетъ, миледи боится этого Телькингорна и, можетъ-быть, онъ что провѣдалъ, быть-можетъ, онъ преслѣдуетъ ее настойчиво, неутомимо, безъ капли состраданія, совѣсти, сожалѣнія; быть-можетъ, ея красота и весь этотъ блескъ, который окружаетъ ее, даютъ ему больше желанія стремиться къ тому, чего онъ такъ добивается, и дѣлаютъ его болѣе непреклоннымъ. Можетъ, онъ холоденъ и жестокъ; можетъ, онъ непреклоненъ въ своихъ обязанностяхъ, можетъ, обуреваемъ желаніемъ власти, можетъ, но терпитъ ничего тайнаго для себя въ томъ омутѣ, въ которомъ весь вѣкъ свой купался въ секретахъ; можетъ, онъ въ глубинѣ души своей ненавидитъ этотъ блескъ, въ которомъ онъ только слабая искра; можетъ, онъ озлобленъ презрѣніемъ и обидами своихъ великосвѣтскихъ кліентовъ; можетъ-быть, онъ питаетъ въ сердцѣ своемъ всѣ это ощущенія заразъ -- только ясно, что молоди чувствовала бы себя во сто кратъ спокойнѣе подъ наблюденіемъ пяти тысячъ паръ фешонэбельныхъ глазъ, чѣмъ подъ наблюденіемъ пары, и то старыхъ глазъ ржаваго адвоката съ узломъ на галстухѣ, съ черными, матовыми панталонами, завязанными лентами на штиблетахъ.
   Сэръ Лейстеръ сидитъ въ будуарѣ миледи, въ той самой комнатѣ, въ которой мистеръ Телькингорнъ читалъ клятвенное показаніе по дѣлу Жарндисовъ, и сидитъ онъ въ особенно-самодовольномъ настроеніи духа. Миледи -- какъ въ тотъ день, сидитъ передъ огнемъ, прикрываясь опахаломъ. Сэръ Лейстеръ ощущаетъ большое удовольствіе, потому-что отъискалъ въ газетахъ замѣтки, соотвѣтствующія его образу мыслей, касательно открытія шлюзовъ и состава общества. Онѣ такъ хорошо приноровлены къ настоящему случаю, что онъ не утерпѣлъ и пришелъ изъ библіотеки, чтобъ прочесть ихъ вслухъ передъ миледд.-- Человѣкъ, который писалъ эту статью, замѣчаетъ онъ въ видѣ предисловія, кивая на огонь -- * имѣетъ очень-много здраваго смысла.
   Смыслъ писателя статьи не настолько Однакожъ здравъ, чтобъ но наскучить до смерти миледи; послѣ томительнаго напряженія слушать, или. лучше сказать, томительнаго напряженія притворяться внимательной; ока становится разсѣянной, впадаетъ въ созерцаніе огня, какъ-будто она была еще въ Чизни-Вольдѣ. Сэръ Лейстеръ ничего не замѣчаетъ, читаетъ-себѣ все дальше и дальше сквозь двойное стекло своихъ очковъ, повременамъ останавливается, чтобъ произносить сентенціи въ родѣ слѣдующихъ: "правда, совершенная правда! Очень-хорошо сказано! Я и самъ часто такъ думалъ!" обыкновенно теряетъ то мѣсто, на которомъ остановился и отъискиваетъ его довольно-долго, по столбцамъ газеты.
   Сэръ Лейстеръ читаетъ съ невыразимой важностью и величіемъ; вдругъ дверь отворяется и напудренный Меркурій произноситъ слѣдующій странный докладъ:
   -- Миледи, молодой человѣкъ, по имени Гуппи!
   Сэръ Лейстеръ останавливается, таращитъ глаза и повторяетъ убійственно-гордымъ голосомъ:
   -- Молодой человѣкъ по имени Гуппи?
   Обернувшись къ двери, видитъ онъ молодаго человѣка по имени Гуппи, совершенно-переконфуженнаго и съ очень-плохою рекомендаціею относительно манеръ и наружности.
   -- Что это значитъ, говоритъ сэръ Лейстеръ напудренному Меркурію:-- что ты, безъ всякаго предварительнаго позволенія, докладываешь о какомъ-то молодомъ человѣкѣ, по имени Гуппи?
   -- Прошу прощенья, сэръ Лейстеръ; но миледи приказала принять этого молодаго человѣка, когда бъ онъ ни пришелъ. Я не зналъ, что вы находитесь здѣсь, сэръ Лейстеръ.
   Произнеся это оправданіе, напудренный Меркурій бросаетъ презрительный и злобный взглядъ на молодаго человѣка, по имени Гуппи, и въ этомъ взглядѣ ясно выражается фраза: -- вишь нелегкая тебя принесла, чтобъ заставить меня надѣлать глупостей.
   -- Онъ правъ: я дала ему это приказаніе, говоритъ миледи.-- Пусть подождетъ молодой человѣкъ.
   -- Не безпокойтесь, миледи, если вы дозволили принять его, то я не смѣю больше безпокоить васъ.-- Сэръ Лейстеръ, руководимый своей галантерейностью, удаляется, стараясь всячески не замѣтить поклона молодаго человѣка, котораго онъ считаетъ въ своемъ высокомѣріи за какого-нибудь башмачника очень-неудачной наружности.
   Леди Дедлокъ величественно осматриваетъ своего посѣтителя (когда Меркурій удалился изъ комнаты) съ ногъ до головы, заставляетъ его стоить около двери и наконецъ спрашиваетъ: зачѣмъ онъ пришелъ?
   -- Чтобъ имѣть честь говорить съ вами, милостивая государыня, говоритъ смущенный мистеръ Гуппи.
   -- Вы вѣрно тотъ самый, отъ котораго я получала такъ много писемъ?
   -- Да, милостивая государыня; я долго писалъ къ вамъ, пока не былъ удостоенъ милостивымъ отвѣтомъ вашимъ.
   -- Къ-чему же вамъ говорить со мной? Развѣ вы не могли изложить мнѣ въ письмѣ вашу просьбу?
   Мистеръ Гуппи корчить ротъ свой въ безмолвное "но", и мотаетъ головой.
   -- Вы странно-навязчивы. Я увѣрена, что все, что ни мнѣ скажете, до меня ни въ какомъ случаѣ касаться не можетъ, а потому извините если, безъ дальнихъ церемоній, и попрошу насъ прямо сказать мнѣ, что намъ нужно.
   И миледи, играя опахаломъ, равнодушно поворачивается спиною къ молодому человѣку по имени Гуппи.
   -- Съ вашего позволенія, милостивая государыня, говоритъ молодой человѣкъ:-- и тотчасъ же приступлю къ наложенію моего дѣла. Ггм! гм! я, какъ я уже имѣлъ честь, ваша милость, налагать передъ вами въ первомъ письмѣ моемъ, состою по юриспруденціи. Какъ юристъ, я имѣю привычку не упоминать письменно о мѣстѣ моего служенія, на которомъ, я могу сказать смѣло, стою довольно-твердой ногой. Теперь я доложу вамъ, милостивая государыня, но секрету, что я состою въ конторѣ Кенджа и Корбая, въ Линкольнской Палатѣ, которая не безъизвѣстна нашей милости, по поводу оберканцелярскаго процеса Жарндисовъ.
   Лицо миледи выражаетъ нѣкоторое вниманіе и изящная ручка больше не играетъ вѣеромъ.
   -- Теперь я могу смѣло сказать передъ вами, милостивая государыня, говорятъ мистеръ Гуппи нѣсколько-ободренный;-- что дѣло, которое привело меня къ вашей милости, вовсе не относится къ процесу Жарндисовъ, и что, быть-можетъ, поведеніе мое покажется докучливымъ и даже въ нѣкоторой степени навязчивымъ.-- Подождавъ съ минуту отрицательнаго разувѣренія я не получая его, мистеръ Гуппи продолжаетъ:-- еслибъ оно относилось къ дѣлу Жарднисовъ, я бы, милостивая государыня, счелъ долгомъ отправиться къ вашему ходатаю, мистеру Телькингорну, на Поля Линкольнской Палаты. Я имѣю удовольствіе быть съ нимъ знакомъ, по-крайней-мѣрѣ мы кланяемся при встрѣчѣ другъ съ другомъ -- такъ я, милостивая государыня, обратился бы прямо къ нему...
   Миледи поворачиваетъ слегка головку и говоритъ;
   -- Вамъ лучше сѣсть.
   -- Благодарю васъ, ваша милость. Мистеръ Гуппи садится.-- Теперь, милостивая государыня -- мистеръ Гуппи посматриваетъ на маленькій лоскутокъ бумаги, на которомъ вкратцѣ написаны примѣчанія касательно всего того, что онъ хочетъ говорить, и который, повидимому, запутываетъ его безвыходно: -- я... о, да!... я повергаю себя совершенно въ руки вашего сіятельства; каждый намекъ вашего сіятельства о моемъ сегодняшнемъ визитѣ Кенджу и Корбаю, или мистеру Телькингорну, можетъ имѣть вредное вліяніе на мое положеніе. Въ этомъ я сознаюсь откровенно и полагаюсь на честь вашего сіятельства.
   Миледи презрительнымъ мановеніемъ ручки даетъ почувствовать, что считаетъ его недостойнымъ никакихъ намековъ съ ея стороны.
   -- Благодарю васъ, ваше сіятельство, говоритъ мистеръ Гуппи.-- благодарю васъ. Теперь я... а чортъ возьми!.. Дѣло въ томъ, что я написалъ здѣсь только заглавными буквами о чемъ желалъ имѣть честь говорить съ вами; въ настоящее время, все перепуталось у меня въ головѣ и я совершенно сбился. Если ваше сіятельство позволите мнѣ на полминутки подойти къ окну, л...
   Мистеръ Гуппи подходитъ къ окну, нарушаетъ спокойствіе двухъ инсепараблей и говоритъ имъ: "виноватъ-съ, очень виноватъ-съ", и, къ душевномъ разстройствѣ, никакъ не можетъ понять свои стенографическія каракульки. Потъ онъ ворчитъ, потѣетъ и краснѣетъ, то подноситъ бумажку къ самому носу, то отводитъ ее на руку дистанціи: О. С...; что это такое О, С? а это Э, С; да, вотъ что! Э, С, понимаю, понимаю! и онъ возвращается назадъ просвѣщеннымъ.
   -- Не знаю, говоритъ мистеръ Гуппи, ставъ между миледи и своимъ стуломъ: -- случалось ли вашей милости слышать о молодой дѣвушкѣ миссъ Эсѳирь Семерсонъ?
   Миледи во всѣ глаза смотритъ на него и говоритъ:
   -- Прошедшей весной мнѣ случилось видѣть эту молодую дѣвушку.
   -- Ваше сіятельство не были поражены ея сходствомъ съ кѣмъ-нибудь? спрашиваетъ мистеръ Гуппи, скрестивъ свои руки, склонивъ голову на сторону и почесывая уголъ рта своимъ памятнымъ листкомъ.
   Миледи не спускаетъ съ него глазъ.
   -- Нѣтъ.
   -- Вы не замѣтили въ ней семейнаго сходства съ вашимъ сіятельствомъ?
   -- Нѣтъ.
   -- Я думаю, ваша милость, говоритъ мистеръ Гуппи: -- съ трудомъ можетъ припомнить черты лица миссъ Сомерсонъ?
   -- Нѣтъ, я ее помню довольно-хорошо. Но, во всякомъ случаѣ, что жь мнѣ до этого?
   -- Ваше сіятельство, смѣю увѣрить васъ, что, нося образъ миссъ Сомерсонъ въ груди своей, я признаюсь намъ въ этомъ по секрету: мнѣ случилось однажды, бывъ съ однимъ изъ моихъ друзей въ Линкольншайрѣ, посѣтить ваше помѣстье Чизни-Вольдъ; и быль до такой степени ошеломленъ сходствомъ миссъ Эсѳири Сомерсонъ съ портретомъ вашего сіятельства, что въ ту минуту я не зналъ, что со мной дѣлается. И теперь, имѣя честь видѣть близко особу вашего сіятельства (я долженъ сознаться передъ вами, что я пытался не, разъ увидать васъ, и мнѣ удавалось видѣть ваше сіятельство сквозь окно кареты, когда вы изволили прогуливаться въ паркѣ, но такъ близко я имѣю счастье васъ видѣть въ первый разъ), и еще больше пораженъ этимъ сходствомъ.
   Молодой человѣкъ, по имени Гуппи! Было время, когда женщины жили въ крѣпкихъ замкахъ и имѣли подъ рукою своею безпощадныхъ служителей. Такъ, еслибъ въ то время молодой человѣкъ, по имени Гуппи, на тебя смотрѣли эти прекрасные глазки, точно съ такимъ же выраженіемъ, съ какимъ смотрятъ теперь, жизнь твоя была бы на волоскѣ.
   Миледи, тихо играя вѣеромъ, спрашиваетъ опять:-- какимъ же образомъ относится къ ней это сходство?
   -- Ваше сіятельство, отвѣчаетъ мистеръ Гуппи, наводя опять справки на своей бумажкѣ: -- мы сейчасъ къ этому пріидемъ. Провались эти замѣтки!.. А! мистриссъ Чедбандъ. Да!.. мистеръ Гуппи подвигаетъ свой стулъ нѣсколько впередъ и садится. Миледи совершенно-спокойно прислоняется къ спинкѣ своихъ креселъ, быть-можетъ, на одинъ полосъ, не такъ граціозно, какъ обыкновенно, но взоръ ея нисколько не измѣняетъ своей смѣлости.
   -- Ахъ! позвольте немного... мистеръ Гуппи опять наводитъ справку: -- Э. С. два раза? А, а! Понимаю, понимаю! и мистеръ Гуппи, свернувъ бумажку, продолжаетъ:
   -- Ваше сіятельство, рожденіе миссъ Эсѳири Семереонъ покрыто тайной; я знаю это обстоятельство, говоря между нами, по должности моей въ конторѣ Кенджа и Карбоя. И такъ-какъ я говорилъ вамъ, что образъ миссъ Сомерсонъ запечатлѣнъ въ моемъ сердцѣ, то, еслибъ я могъ раскрыть эту тайну, могъ бы доказать ей, быть-можетъ, высокое происхожденіе быть-можетъ, родство съ вами, тогда она попала бы въ процесъ по дѣлу Жарндисовъ и, можетъ-статься, обратила бы болѣе-милостивый взглядъ на мои настоящія чувства, между-тѣмъ, какъ теперь она на меня и смотрѣть не хочетъ.
   Что-то въ родѣ злобной улыбки мелькаетъ по лицу миледи.
   -- Далѣе, очень-странное обстоятельство, ваша милость, говорятъ мистеръ Гуппи:-- но обстоятельство, часто -- встрѣчающееся съ нами, юристами -- если я смѣю такъ себя назвать, потому-что если я и не имѣю еще вакантнаго мѣста, однакожь надѣюсь тотчасъ же получить его, какъ только мать моя, живущая пожизненнымъ доходомъ, составитъ достаточную сумму денегъ, что, конечно, нелегко, необходимую для взноса за патентъ -- что я встрѣтилъ особу, которая жила въ качествѣ горничной у той леди, въ чьемъ домѣ, до мистера Жарндиса, воспитывалась миссъ Сомерсонъ. Эта леди была миссъ Барбара, ваше сіятельство.
   Что эта смертная блѣдность, покрывающая лицо миледи: отраженіе ея вѣера, обтянутаго зеленой тзфтой, или признавъ болѣзни, внутренняго волненія?
   -- Случалось ли, вашему сіятельству, говоритъ мистеръ Гуппи: -- когда-нибудь видѣть миссъ Барбару?
   -- Не знаю. Быть-можетъ, да.
   -- Была ли съ вами въ родствѣ миссъ Барбара? милостивая государыня.
   Губки миледи приходятъ въ движеніе, но она молчитъ и отрицательно качаетъ головкой.
   -- Не родня? говоритъ мистеръ Гуппи.-- Но, быть-можетъ, ваше сіятельство, навѣрное не знаете? это очень можетъ быть -- да?
   Послѣ каждаго изъ этихъ вопросовъ миледи наклоняетъ головку.
   -- Очень-хорошо, продолжаетъ мистеръ Гуппи: -- только миссъ Барбара была очень-скрытна, очень-скрытна для женщины (потому-что, вообще говоря, женщины очень-словоохотливы, по-крайней-мѣрѣ въ обыкновенной жизни), такъ-что та особа, которая передавала мнѣ нѣкоторыя подробности, долго не знала, что у миссъ Сомерсонъ есть родственники, и только однажды, какъ-то случайно, миссъ Барбара проговорилась про этой женщинѣ, что настоящее имя Эсѳири Сомерсонъ -- Эсѳирь Гаудонъ.
   -- О, Боже!
   Мистеръ Гуппи таращитъ глаза, леди Дедлокъ сидитъ противъ него точно въ томъ же положеніи, смотритъ на него тѣмъ же проницательнымъ взглядомъ; ротъ немного открытъ, лобъ слегка сморщенъ и въ настоящую минуту она похожа на трупъ.
   Онъ видитъ, какъ къ ней возвращается сознаніе; видитъ, какъ дрожь пробѣгаетъ по ея тѣлу, словно зыбь на поверхности воды; видитъ, какъ уста ея судорожно открываются и сжимаются, какъ силы приходятъ къ ней, и она начинаетъ сознавать и его присутствіе и смыслъ словъ его. Все это совершается такъ быстро, переходъ отъ самозабвенія къ жизни такъ же мгновененъ, какъ мгновенно долго-сохранившійся трупъ покойника исчезаетъ въ прахъ при первомъ прикосновеніи воздуха.
   -- Вашему сіятельству знакомо имя Гаудона?
   -- Прежде я слыхала о немъ.
   -- Одинъ изъ отдаленныхъ родственниковъ вашего семейства?
   -- Нѣтъ.
   -- Теперь, милостивая государыня, говоритъ мистеръ Гуппи: -- я прихожу къ концу того, что мнѣ извѣстно до-сихъ-поръ; впослѣдствіи и надѣюсь открыть больше-и-больше. Да будетъ извѣстно вашему сіятельству. если до-сихъ-поръ вы этого не знаете какимъ-нибудь образомъ, что, нѣсколько времени тому назадъ, въ дому нѣкоего Крука былъ найденъ умершимъ въ страшной нищетѣ писецъ. Никто не зналъ имени этого писца, но мнѣ удалось открыть недавно, что это былъ Гаудонъ.
   -- Что жь мнѣ до этого?
   -- Да-съ, ваше сіятельство, еще вотъ что: странная вещь сочилось послѣ его смерти. Какая-то леди, переодѣтая въ платье горничная, ходила осматривать мѣста, гдѣ жилъ этотъ писецъ и гдѣ онъ погребенъ. Ее сопровождалъ мусорщикъ, грязный мальчишка... Если вашему сіятельству угодно, я могу, въ любое время, привести его къ вамъ.
   Что за дѣло миледи до грязнаго мусорщика, и она не желаетъ его видѣть.
   -- О, ваше сіятельство, увѣряю васъ, это цѣлый романъ, говорятъ мистеръ Гуппи: -- какъ онъ разсказываетъ объ этомъ событіи, о ручкѣ переодѣтой леди, о блестящихъ перстняхъ
   На рукѣ миледи много брильянтовъ и она, играя вѣеромъ, заставляетъ ихъ блестѣть ярче-и-ярче, а сама смотритъ на мистера Гуппи такимъ взглядомъ, за который, въ былое время, онъ поплатился бы жизнью.
   -- Думали, ваше сіятельство, что послѣ смерти его не осталось никакого слѣда о немъ; однакожь, это невѣрно. Я отъискалъ цѣлую связку старыхъ писемъ.
   Опахало вертится какъ и прежде, и глаза миледи не сходятъ съ мистера Гуппи.
   -- Они находятся въ сохранномъ и секретномъ мѣстѣ; а завтра вечеромъ, ваше сіятельство, перейдутъ въ мое владѣніе.
   -- Опять я спрашиваю васъ, что жь мнѣ до этого?
   -- Этимъ и заключаю мои слова. Мистеръ Гуппи встаетъ:-- если вы находите достаточный интересъ въ этомъ сцѣпленіи обстоятельствъ, въ этомъ поразите льномъ сходствѣ молодой леди съ вашимъ сіятельствомъ (что несомнѣнный фактъ для присяжныхъ), въ ея воспитаніи у миссъ Барбары; въ измѣненіи истиннаго имени подложнымъ именемъ миссъ Сомерсонъ, въ нашемъ положительномъ знаніи обоихъ этихъ именъ, въ ужасной смерти Гаудона, и если вы находите нелишнимъ, въ видахъ семейнаго интереса, разсмотрѣть эти обстоятельства ближе, то и принесу показать вамъ эти письма. О нихъ я знаю только то, что это старыя письма: до-сихъ-поръ и еще ихъ не видалъ. Я принесу ихъ сюда, какъ только получу, и разберу въ присутствіи вашего сіятельства. Я сообщилъ вамъ все. Я сказалъ вамъ, что всякій намекъ о моемъ визитѣ можетъ быть дли меня пагубенъ. И пусть это останется тайной.
   Все ли высказалъ молодой человѣкъ по имени Гуппи, или осталось у него на душѣ еще кой-что? Въ словахъ его весьма развитъ предметъ, приведшій его сюда, или нѣтъ? Это задача для миледи. Она можетъ смотрѣть на него, но онъ можетъ смотрѣть въ это время на столъ и затаить на глубинѣ души своей все, чего не хочетъ сказать.
   -- Вы можете принести письма, если хотите, говоритъ миледи.
   -- Клянусь честью, ваше сіятельство, вы неслишкомъ снисходительны ко мнѣ, говоритъ мистеръ Гуппи нѣсколько-оскорбленнымъ тономъ.
   -- Вы можете принести письма, повторяетъ она тѣмъ же тономъ:-- если... вы хотите.
   -- Будетъ исполнено. Желаю добраго здоровья, милостивая государыня
   На столѣ, поблизости миледи, стоитъ богатый ящикъ, обитый золотыми гвоздями и обтянутой золотыми скобками. Не сводя глазъ съ мистера Гуппи, она отпираетъ этотъ ящикъ.
   -- О! увѣряю васъ, ваше сіятельство, я не былъ побуждаемъ такого рода наградой, говоритъ мистеръ Гуппи: -- и я ничего принять отъ васъ не могу. Прощайте, милостивая государыня, я вамъ и безъ того много обязанъ.
   Такъ откланивается молодой человѣкъ и сходитъ съ лѣстницы, гдѣ напудреный Меркуріи не считаетъ нужнымъ снизойдти съ своего Олимпа, около камина, чтобъ отворить дверь.
   -- Пока сэръ Лейстеръ, развалясь на отоманѣ, дремлетъ надъ газетными новостями, нѣтъ ли чего-нибудь въ замкѣ такого, что не только можетъ испугать его, но можетъ заставить затрепетать на корняхъ своихъ столѣтніе дубы чизни-вольдскаго парка, оскорбить портреты предковъ Дедлока и его гербъ?
   Нѣтъ; ничего нѣтъ. Слова, рыданія, стоны -- это только сотрясеніе воздуха; а воздухъ такъ сжатъ и такъ ненатураленъ въ городскомъ отелѣ, что еслибъ въ покояхъ миледи трубили въ трубы, то врядъ ли бы до уха сэра Лейстера долетѣла хотя легкая вибрація: а этотъ крикъ, эти стоны, выходящіе изъ устъ отчаянной женщины, стоящей на колѣняхъ въ будуарѣ шмели, неслышны близь стоящей въ библіотекѣ баронета.
   -- О дитя мое! дитя мое! ты не умерла въ минуту твоего рожденія, какъ увѣрила она... жестокая сестра мои, которая воспитала тебя, отрекшись отъ меня и моего имени! О дитя мое! дитя мое!...
   
   

ГЛАВА XXX.
Разсказъ Эсѳири.

   Спустя нѣсколько времени послѣ отъѣзда Ричарда, у насъ была въ гостяхъ пожилая леди, мистриссъ Вудкауртъ. Она пріѣхала изъ Валлиса повидаться съ мистриссъ Бейгамъ Беджоръ; писала письмо моему опекуну, "согласно желанію мистера Алана", увѣдомляла его, что мистеръ Алланъ здоровъ и что онъ "всѣмъ намъ чистосердечно кланяется". Одевунъ мой, отвѣчая на письмо ея, пригласилъ ее посѣтить Холодный Домъ. Она пробыла у насъ почти три недѣли. Со мной она была такъ внимательна и откровенна, что, право, иногда мнѣ было неловко. Конечно, я не имѣла нрава не цѣнить ея откровенности: я знала, что съ моей стороны неумѣстна нѣкотораго рода неловкость; но что дѣлать, я не могла вывести себя изъ этого состоянія.
   Она была такая живая старушка; сложитъ руки крестомъ и такъ внимательно, съ такой проницательностью посматриваетъ на меня, а сама говоритъ со мной, что, право, иногда мнѣ было тяжело; а, можетъ, ея умѣнье сидѣть какъ-то прямо, вытянувшись, производило на меня это впечатлѣніе; нѣтъ, впрочемъ, и ошибаюсь: эти манеры мнѣ казались только забавными. Можетъ, выраженіе ея лица, которое для старушки было слишкомъ-живо и не лишено красоты... впрочемъ, не знаю, право, отчего мнѣ было при ней неловко; а если я и знаю теперь, то по-крайней-мѣрѣ тогда не знала. Наконецъ... впрочемъ, какая до этого нужда?
   Вечеромъ, когда я уходила въ свою комнату, она зазывала меня къ себѣ и, сидя передъ каминомъ въ спокойныхъ креслахъ, терзала меня разсказами объ Морган-ап-Керригѣ; до-тѣхъ-лоръ, пока я не приходила въ жалкое расположеніе духа. Иногда она увлекалась до-того, что произносила стихи изъ Кремлинволливера, или изъ Мьюлинвилливода (если только я такъ произношу эти имена; впрочемъ, я думаю, что произношу ихъ неправильно) и приходила въ восторгъ отъ чувствъ, съ которымъ они написаны. Я никогда ихъ не понимала (потому-что они были написаны на валлійскомъ нарѣчіи {Валлійское народонаселеніе, непокоренное ни англо-саксами, ни норманнами, пошло въ составь Англіи во второй половинѣ XII столѣтія; такимъ образомъ оно удержало свое первобытное кельтическое нарѣчіе, непонятное нынѣшнимъ великобританцамъ.}; мнѣ казалось только, что стихъ былъ сильный панегирикъ всѣмъ Морган-ап-Керригамъ.
   -- Итакъ, миссъ Сомерсонъ, говоритъ она, бывало, мнѣ съ торжествомъ: -- вотъ каково наслѣдіе моего сына. Куда бы судьба ни бросила его, онъ никогда не долженъ забыть, что онъ потомокъ Ап-Керриговъ. Хотя бы у него не было денегъ, за-то съ нимъ есть то, что лучше богатства: фамилія, милая миссъ Сомерсонъ, фамилія!
   Я очень сомнѣвалась, чтобъ въ Индіи, или въ Китаѣ, много заботились объ Морган-ап-Керригѣ; но во всякомъ случаѣ не высказывала ей своего убѣжденія. Я говорила ей только, что считаю знаменитое происхожденіе большимъ счастіемъ.
   -- Да, моя милая, это большое счастіе, скажетъ бывало мистриссъ Вудкауртъ: -- но оно, однакожь, не лишено и непріятностей. Напримѣръ: сынъ мой можетъ но этой причинѣ затрудняться въ выборѣ для себя жены; впрочемъ, выборъ жены также весьма-затруднителенъ и для членовъ всякой знатной фамиліи.
   Затѣмъ она обыкновенно похлопаетъ меня по рукѣ, погладитъ по платью, съ тѣмъ, чтобъ доказать мнѣ, что, несмотря на разстояніе между нами, она имѣетъ обо мнѣ хорошее мнѣніе.
   -- Бѣдный мистеръ Вудкауртъ, мои милая, скажетъ она бывало съ чувствомъ, потому-что, при высокомъ происхожденіи своемъ, она имѣла очень любящее сердце: -- происходилъ отъ знаменитой голландской фамиліи Мак-Кауртъ ван-Мак-Кауртъ. Онъ служилъ королю и отечеству съ честью и былъ убитъ на полѣ брани. Сынъ мой -- единственный представитель обѣихъ знаменитыхъ фамилій. Коли Богу угодно, онъ упрочитъ ихъ на землѣ, соединясь бракомъ съ дѣвушкой тоже древней фамиліи.
   Всѣ мои старанія перемѣнить разговоръ, единственно изъ желанія перемѣны, или можетъ-быть... но, что кому до этого за дѣло?-- были напрасны. Мистрисъ Вудкауртъ никогда не хотѣла говорить о чемъ-нибудь другомъ.
   -- Милая моя, сказала она мнѣ однажды вечеромъ: -- у васъ столько прямого смысла, и вы смотрите на свѣтъ не но лѣтамъ вашимъ, такъ вѣрно и положительно, что мнѣ пріятно говорить съ вами про мои семейныя отношеній. Вы мало знаете моего сына, моя милая, но я думаю, мы знаете его на столько, что помнить его?
   -- Вы правы. Я его нощію.
   -- Ну такъ видите ли, моя милая, я знаю что вы способны вѣрно судить о характерахъ людей, и мнѣ бы хотѣлось знать, какого вы о немъ мнѣнія?
   -- О, мистрисъ Вуркауртъ! сказала и: -- эта задача для меня слишкомъ-трудна.
   -- Отчего же трудна, моя милая, я этого вовсе не вижу?
   -- Высказать свое мнѣніе
   -- По столь поверхностному знакомству, моя милая. Это правда.
   Не въ томъ дѣло: мистеръ Вудкауртъ бывалъ очень-часто въ нашемъ домѣ и съ моимъ опекуномъ находился почти въ дружескихъ отношеніяхъ. Я ей высказала мою мысль и прибавила еще къ этому, что мы считаемъ его съ большими свѣдѣніями по своей части и что его доброта и вниманіе къ миссъ Флайтъ рекомендуютъ его добрую душу.
   -- Вы отдаете ему должное, говорила мистрисъ Вудкауртъ, пожимая мнѣ руку.-- Вы опредѣляете вѣрно его характеръ. Алланъ прекрасный человѣкъ и непогрѣшителенъ въ своихъ занятіяхъ. Я всегда это скажу, несмотря на то, что онъ мнѣ сыпь. По, душа моя, и у него есть своя слабость.
   -- Кто изъ насъ не имѣетъ слабостей? сказала я.
   -- Это такъ! По ошибки его такія, въ которыхъ онъ могъ бы и долженъ былъ бы исправиться, говорила живая старушка, живо качая головою: -- Я такъ привязана къ валъ, что скажу вамъ откровенно, душа моя. какъ другу, который это обсудитъ съ хладнокровной точки зрѣнія: онъ совершенное непостоянство.
   Я сказала ей, что это кажется мнѣ совершенно-невѣроятнымъ въ человѣкѣ, который съ такою ревностью кончилъ курсъ медицинскихъ наукъ и заслужилъ, наконецъ, такую лестную репутацію, какъ врачъ.
   -- Въ этомъ вы совершенно правы, моя милая, перебивала меня старая леди: -- нѣтъ, дѣло не въ томъ...
   -- Въ чемъ же?
   -- Нѣтъ, говорила она -- а говорю про его общественное поведеніе: онъ въ высшей степени ухаживаетъ за молодыми дѣвушками, внимателенъ къ нимъ съ восьмадцати-лѣтняго возраста своего. А между тѣмъ моя милая, никогда о нихъ не думаетъ; онъ не имѣетъ въ виду ничего дурного, кромѣ вѣжливости и желанія угодить. Но это право нехорошо -- какъ вы думаете?
   -- Нехорошо, сказала я.
   -- И это можетъ повлечь къ недоразумѣніямъ, моя милая.
   Я согласилась и на это.
   -- Поэтому я ему нѣсколько разъ говорила, что онъ долженъ быть внимательнѣе къ тому, что онъ говоритъ, и справедливѣе какъ къ себѣ, такъ и къ другимъ. А онъ говорить мнѣ на это: -- "матушка я буду стараться; но вы знаете лучше чѣмъ кто-нибудь, и вѣдь, ухаживая не думаю ничего дурнаго, то-есть я ровно ничего не думаю". Все это такъ; однакожъ это не оправданіе. Конечно, теперь, уѣхавъ такъ далеко и на неопредѣленное время, онъ, и могу быть увѣрена, избавился отъ такого легкомыслія. А вы, моя милая, говорила старушка, кивая и улыбаясь: -- откройте-ка мнѣ вашу душу.
   -- Она и такъ открыта, мистриссъ Вудкауртъ,
   -- Не будьте же эгоисткой; вѣдь о моемъ сынѣ говорили: онъ отправился далеко искать счастія, искать жены, а вы, миссъ Сомерсонъ, вы гдѣ будете искать счастія, гдѣ будете искать себѣ мужа -- а? скажите-ка! Ну зачѣмъ же краснѣть?
   Я не думаю, чтобъ и покраснѣла; во всякомъ случаѣ, покраснѣла или нѣтъ, это ровно ничего не значило; и я сказала ей, что, при настоящемъ моемъ положеніи, я считаю себя такъ счастливой, что не желаю никакой перемѣни.
   -- Сказать ли вамъ, какъ я о васъ думаю я что, но моему мнѣнію, васъ ожидаетъ въ будущемъ, душа моя? говорила мистрисъ Вудкауртъ.
   -- Пожалуй, если мы себя считаете хорошею предсказательницею.
   -- Вотъ что: вы выйдете замужъ за человѣка, очень-богатаго, очень-достойнаго, много старше васъ, такъ, можетъ-быть, годами двадцатью-пятью, и будете вы прекрасной женой, очень-счастливой и всѣми любимой.
   -- Давай Богъ, сказала я: -- но почему же вы думаете, что меня ожидаетъ такая судьба?
   -- Душа моя, отвѣчала она: -- это очень-натурально: вы такъ дѣятельны, такъ акуратны, такъ достойны, что слона мои, я увѣрена, сбудутся. И никто, мой другъ, не поздравитъ насъ отъ столь чистаго сердца, какъ я.
   Замѣчательно, что эти слова могли произвести на меня непріятное впечатлѣніе, и въ-самомъ-дѣлѣ произвели: и какъ-то всю ночь была сама не своя. Я стыдилась своей глупости и стыдилась до-того, что не хотѣла даже сознаться Адѣ; и это еще больше тревожило меня. Я бы кажется всѣмъ пожертвовала, чтобъ отклонить эту болтливую откровенность старухи. Она приводила меня къ самымъ противорѣчащимъ о ней мнѣніямъ. То мнѣ казалось, что она просто разскащица, то, напротивъ, и думала о ней, какъ объ образцѣ справедливости. Иногда мнѣ приходило въ голову, что она хитритъ, и въ то же время мнѣ казалось, что у нея самый-простой, самый-откровенный валлійскій характеръ. Впрочемъ, наконецъ, что мнѣ до этого за дѣло? Изъ чего мнѣ тревожиться? Отчего, идя въ спальню съ своими ключами, я не могла зайдти къ ней, какъ ко всякой другой гостьѣ, посидѣть съ ней у огонька, поговорить о томъ-о-семъ и уйдти спать, забывъ совершенію всю эту пустую болтовню? Отчего, зайдя къ ней, какъ это въ-самомъ-дѣлѣ и бывало, и боялась, что не могу ей поправиться и радовалась, что я нравлюсь ей? Зачѣмъ я взвѣшивала послѣ, оставшись одна, каждое ея слово, каждый се намекъ, съ какимъ-то болѣзненнымъ чувствомъ въ сердцѣ, съ какимъ-то отчаяніемъ? Зачѣмъ было мнѣ тяжело, что она гоститъ у насъ и что она такъ откровенна со мной? Зачѣмъ мнѣ въ то же время казалось, что она никогда не могла быть такъ спокойна, какъ у насъ? Это были недоразумѣнія и противорѣчія, которыя я никакъ не могла объяснить себѣ. Наконецъ если и могу... впрочемъ. а еще не разъ вернусь къ этому, а теперь незачѣмъ тратить словъ напрасно.
   Послѣ отъѣзда мистриссъ Вудкауртъ, мнѣ стало грустно по ней и вмѣстѣ-съ-тѣмъ стало легко. Лотомъ въ скоромъ времени пріѣхала къ намъ Кадди Желлиби и привезла съ собою такое множество новостей, что мы долго не переставали заниматься ими.
   Вопервыхъ, Кадди объявила (и непремѣнно хотѣла съ этого начать свои разсказы), что я самая лучшая совѣтница въ мірѣ. Милочка моя, конечно, сейчасъ же сказала, что это не новость, а я сейчасъ же сказала, что это глупость. Потомъ Кадди сказала намъ, что ея свадьба назначена черезъ мѣсяцъ и что если Ада и я согласимся одѣвать ее къ вѣнцу, то она сочтетъ себя совершенно-счастливой. Но, конечно, у нея было въ запасѣ разсказать намъ кой-что подѣльнѣе, и и остановила ея потоки хвалы въ нашу пользу.
   Какъ казалось, несчастный отецъ Кадди, при помощи снисхожденія и состраданія къ нему кредиторовъ, отдѣлался отъ банкрутства -- "прошолъ сквозь газеты" -- какъ говорила Кадди, какъ-будто бы газеты были какой-нибудь туннель, и какимъ-то счастливымъ образомъ устроилъ свои дѣла безъ всякаго успѣха въ пониманіи ихъ. Онъ отдалъ все, что было въ его владѣніи (я думаю, что было очень-немного, судя по внѣшней обстановкѣ ихъ помѣщенія) и такимъ-образомъ удовлетворилъ всѣхъ, доказавъ, что онъ, бѣдняга, ничего больше сдѣлать не можетъ. Такимъ-образомъ его отпустили съ честью и дозволеніемъ снова завести контору. Въ чемъ состояли дѣла его -- я никогда не могла понять. Кадди говорила, что онъ занимается агентствомъ; я же, съ своей стороны, знала только то, что когда ему нужно было денегъ больше обыкновеннаго, онъ ходилъ въ доки и очень-рѣдко возвращался съ успѣхомъ.
   Какъ только бѣдный папа ея успокоился насчетъ дѣлъ своихъ и они переѣхали въ меблированную квартиру въ Гаттоновы Сады (гдѣ, посѣтивъ ихъ впослѣдствіи, и видѣла, какъ дѣти вырывали конскій волосъ изъ подушекъ мебели и давились имъ) Кадди устроила свиданіе между нимъ и старикомъ мистеромъ Тервейдропомъ, и бѣдный мистеръ Желлиби, былъ такъ униженно-мягокъ и почтителенъ къ великосвѣтскому тону мистра Тервейдропа, что они скоро стали крѣпкими друзьями. Мистеръ Тервейдропъ -- старикъ, привыкнувъ къ мысли о женитьбѣ своего сына, былъ такъ милостивъ, что дозволилъ имъ начать хозяйство въ школѣ, въ Ньюманской Улицѣ, когда имъ заблагоразсудится,
   -- А папа твой, Кадди, что онъ говоритъ?
   -- О, бѣдный папа, говорила Кадди:-- только и дѣла дѣлалъ, что плакалъ и желалъ намъ быть счастливѣе въ нашемъ бракѣ, чѣмъ онъ былъ съ мама. Онъ это не говорилъ при Принцѣ,-- омъ только говорилъ объ этомъ мнѣ одной, и прибавлялъ: -- бѣдная дѣвочка, ты ничего не смыслишь въ хозяйствѣ; старайся сдѣлать мужа твоего счастливымъ, старайся заботиться о его благосостояніи; если жь нѣтъ, то лучше не выходи за него замужъ.
   -- Какъ же ты его успокоила, Кадди?
   -- Вы знаете, какъ тяжело мнѣ видѣть на въ такомъ состояніи и слышать когда онъ говоритъ такія вещи: я не удержалась и сама залилась горькими слезами. Однажды я сказала ему, что мое истинное желаніе научиться хозяйству я невозможности сдѣлать мужа моего счастливымъ, и что я надѣюсь, что иногда и на можетъ съ комфортомъ провести у насъ вечерокъ, и что я буду такой дочерью, какой не могла быть прежде. Также говорила я, что Биби можетъ пріѣхать ко мнѣ погостить. Папа началъ опять плакать и говорилъ, что дѣти у него индійцы.
   -- Индійцы, Кадіи?
   -- Да, говорила Кадди:-- дикіе индійцы. И па сказалъ -- и при этомъ бѣдная Кадди начала рыдать, не такъ, какъ рыдаютъ счастливыя -- что онъ счелъ бы за большое для нихъ счастье, еслибъ всѣ они пали подъ ударами томагаука {Индійскій топоръ.}.
   Ада прибавила, что она увѣрена, что мистеръ Желлиби не питаетъ такихъ разрушительныхъ желаній.
   -- Ахъ, конечно! Я знаю: па не желалъ бы ничего дурнаго своимъ дѣтямъ, отвѣчала Кадди: -- но онъ думаетъ, что они, будучи безъ присмотра, очень-несчастны, что онъ самъ несчастный человѣкъ, и какъ это ни горько, какъ это ни противоестественно, но однакожъ справедливо.
   Я спросила Кадди: знаетъ ли мисстрисъ Желлиби, когда назначена свадьба.
   -- Ахъ, Эсѳирь! вѣдь ты знаешь ма, отвѣчала она: -- какъ за нее поручиться, знаетъ она или нѣтъ. Я ей часто объ этомъ говорила, и какъ скажешь ей, она взглянетъ на меня спокойно, какъ-будто бъ и была, Богъ знаетъ, что такое -- какъ колокольня вдали, прибавила Кадди, внезапно придуманъ сравненіе:-- и только скажетъ: "Ахъ Кадди, Кадди, какъ ты мнѣ надоѣла" -- и занимается своей барріобульской корреспонденціей.
   -- Ну, а что жь твой гардеробъ, Кадди? сказала и (мы съ ней были попросту и не церемонились другъ съ другомъ).
   -- Ахъ, милая Эсѳирь! отвѣчала она утеревъ глаза: -- надо дѣлать что можно и надо надѣяться, что Принцъ никогда не будетъ впослѣдствіи намекать мнѣ на то, что я вступила въ ихъ семью безъ платьишка. Кабы дѣло шло о заведеніи колоніи въ Барріобула-Гха, ма помнила бы хорошо свои обязанности и занялась бы ими серьезно; а теперь она и ухомъ не ведетъ ни о чемъ.
   Кадди говорила эти слова безъ всякаго непріятнаго чувства противъ своей матери, но какъ несомнѣнный фактъ, въ которомъ -- увы! и я была совершенно увѣрена. Паша бѣдная дѣвушка казалась такъ жалка и мы находили столько прекраснаго въ ея нравственныхъ началахъ, что я и Ада тотчасъ же составили планъ, который обрадовалъ ее въ высшей степени. Онъ состоялъ въ томъ, чтобъ она пріѣхала къ намъ на три недѣли, а мы къ ней на одну недѣлю, съ тѣмъ, чтобъ въ этотъ мѣсяцъ заняться кройкой, чищеньемъ, шитьемъ, вышиваньемъ, словомъ, приведеніемъ ея туалета въ такой видъ, въ какой только можно. Планъ этотъ понравился и моему опекуну не менѣе того, какъ Кадди. На слѣдующій день мы отправились съ ней за ея вещами и тотчасъ же всѣ ея сундуки, ящики и всѣ покупки, которыя можно было сдѣлать на билетъ въ десять фунтовъ стерлинговъ -- подарокъ бѣднаго мистера Желлиби, за которымъ онъ, и думаю, нѣсколько разъ ходилъ въ доки -- перевезли къ намъ. Нечего говорить, какъ бы обильно пособилъ намъ во всемъ мистеръ Жарндисъ, при самомъ легкомъ намекѣ съ нашей стороны; но мы потребовали съ него только подвѣнечное платье и шляпу. И если Кадди была когда-нибудь совершенно-счастлива въ своей жизни, такъ это именно въ тѣ минуты, когда мы принялись за ея гардеробъ.
   Трудно было бѣдной Кадди управляться съ иголкою: она то-и-дѣло колола себѣ пальцы, какъ въ былое время марала ихъ чернилами; сначала она краснѣла всякій разъ сколько отъ боли, столько и отъ сознанія своей неловкости; но время-отъ-времени она пріучалась къ шитью я дѣлала большіе успѣхи. Такимъ-образомъ я, Кадди, Ада, моя маленькая Черли и портниха изъ Лондона занимались шитьемъ по цѣлымъ днямъ и проводили время такъ весело, какъ только можно.
   Кромѣ этого, Каліи всячески старалась "научиться хозяйничать", какъ она говорила. И, посудите мое удивленье, она хотѣла учиться у меня -- у такой неопытной хозяйки; это, сказать но правдѣ, заставило меня покраснѣть и сконфузило до комизма. Однакожъ я сказала ей: -- Кадди, я знаю, что ты всему готова научиться отъ меня; и считаю себя плохой учительницей въ дѣлѣ хозяйства; но вотъ, смотри всѣ мои расходныя и приходныя книги, и замѣть, какъ я ихъ веду. По тому, какъ она слушала мои разсказы и смотрѣла на меня, можно было бы подумать, что я ей показываю какія-нибудь новыя открытія. Еслибъ видѣли, какъ она вставала съ своего мѣста и шла за мной, когда я бывало, брякну хозяйственными ключами, право, можно было бы подумать, что я ужасная шарлатанка, а она -- слѣпая поклонница.
   Въ работахъ, хозяйствѣ, въ урокахъ маленькой Черли, въ игрѣ по вечерамъ въ бекгамонъ съ опекуномъ моимъ, въ дуэтахъ съ Адой, три недѣли протекли незамѣтно. Я вмѣстѣ съ Кадди отправилась къ ней, чтобъ тамъ устроить что можно, а Ада и Черли остались съ опекуномъ моимъ дома.
   Кадди жила въ это время еще у мистриссъ Желлиби на Гапоновыхъ Садахъ. Мы также раза три были и въ Ньюманской Улицѣ, гдѣ дѣлались приготовленія къ свадьбѣ, очень-незначительныя для помѣщенія молодыхъ въ верхнемъ этажѣ и очень-великолѣпныя для увеличенія комфорта стараго мистера Тервейдропа. Цѣль наша состояла въ томъ, чтобы по возможности устроить приличнымъ образомъ меблированную квартиру на Гапоновыхъ Садахъ для брачнаго завтрака, и сколько можно внушить мистриссъ Желлиби о днѣ и часѣ свадьбы.
   Послѣдняя часть была самая-трудная, потому-что мистриссъ Желлиби съ мальчикомъ, нездороваго цвѣта лица, занимала лицевую комнату (задняя комната состояла единственно изъ алькова), и полъ въ ней былъ усѣянъ конвертами и борріобульскими документами до такой степени, какъ только нечисто-содержимая конюшня бываетъ завалена соломой. Мистриссъ Желлиби просиживала тутъ цѣлые дни, пила крѣпкій кофо, диктовала письма и повременамъ занималась барріобульскями конференціями. Мальчикъ, съ болѣзненнымъ цвѣтомъ лица и, какъ мнѣ казалось, съ зародышемъ чахотки, ходилъ обѣдать къ себѣ домой. Когда мистеръ Желлиби приходитъ домой, побрюзжитъ, побрюзжитъ, да и спустится въ кухню. Тамъ найдетъ онъ кусокъ чего-нибудь, если служанка захочетъ покормить его, и, чувствуя, что онъ ужь на дорогѣ, выходитъ на улику и, несмотря на сырость, прогуливается-себѣ но Гаттоновымъ Садамъ. Бѣдный дѣти лазятъ и карабкаются но дому, какъ обыкновенно.
   Приведеніе этихъ несчастныхъ жертвъ сколько-нибудь въ презентабельный видъ, въ одну недѣлю, было дѣломъ невозможнымъ, а потому мы условилось съ Кадіи доставитъ имъ въ день ея свадьбы всякое удовольствіе, какое было только можно, въ томъ чердачкѣ, гдѣ они спали въ-повалку, и употребить всѣ наши усиліи на мистриссъ Желлиби и ея комнату. Въ-самомъ-дѣлѣ, мистриссъ Желлиби требовала много хлопотъ: плетень на ея спинѣ сдѣлался значительно-шире, чѣмъ въ первый день нашего знакомства, и волосы ея были похожи на гриву лошади мусорщика.
   Полагая, что обзоръ гардероба Кадди, который лежалъ на ея постели, всего лучше пособитъ намъ достигнуть желаемой цѣли, я, выждавъ удаленіе болѣзненнаго мальчика домой, пригласила мистриссъ Желлиби посмотрѣть каддины вещи.
   -- Милая моя, миссъ Сомерсонъ, сказала она, вставая съ обыкновеннымъ своимъ равнодушіемъ изъ-за стола: -- это, но правдѣ, презабавныя приготовленія, хотя вниманіе ваше, съ которымъ вы объ этомъ заботитесь, показываетъ вашу доброту. Для меня, скажу вамъ откровенно, бракъ Кадія кажется невыразимо-смѣшнымъ. Кадди выходитъ замужъ! Ахъ, Кадди, Кадди! глупая, глупая, глупая дѣвочка!
   Она взошла съ нами наверхъ и обозрѣла приданое Кадди своимъ смотрящимъ въ даль глазомъ. Оно произвело на нее одно только впечатлѣніе, подъ вліяніемъ котораго она сказала мнѣ съ своей спокойной улыбкой и качая головою: -- милая моя миссъ Сомерсовъ, на половину тѣхъ денегъ, которыя вы употребили, можно бъ было это слабое дитя отправить въ Африку!
   Спустясь опять внизъ, мистриссъ Желлиби спросила меня:-- ужели эти хлопоты будутъ въ будущую среду? А на мой утвердительный отвѣтъ она прибавила: -- пожалуй потребуется моя комната, миссъ Сомерсонъ? Я, право, не знаю, куда же я дѣну бумаги?
   Я взяла на себя смѣлость сказать ей, что комната, безъ -- сомнѣнія, потребуется, и что, касательно бумагъ, я полагаю, надо ихъ куда-нибудь припрятать.
   -- Пусть такъ, милая моя миссъ Сомерсонъ, говорила мистриссъ Желлиби: -- вы въ этомъ лучше меня знаете; но вѣдь Кадди, заставивъ меня нанимать этого мальчика, связала меня по рукамъ и ногамъ; къ-тому же, у насъ въ среду комитетъ Развѣтвленія Пособій, и я, право, не знаю, какъ это уладить: затрудненіе очень-большое!
   -- За-то оно больше не повторится, прибавила я съ улыбкой: -- Кадди вѣрно выйдетъ замужъ одинъ только разъ
   -- Справедливо, моя милая, совершенно-справедливо; постараемся сдѣлать все, что можно!
   Первый вопросъ послѣ этого состоялъ въ томъ: какъ будетъ одѣта мистриссъ Желлиби въ день свадьбы? Интересно было видѣть, какъ почтенная филантропка, сидя за своимъ письменнымъ столомъ, слушала наши совѣщанія объ этомъ предметѣ, повременимъ съ упрекомъ покачивала на насъ головой, какъ какой-нибудь высокій духъ, снисходительный къ мелочамъ жизни.
   Состояніе, въ которомъ были ея платья, и безпорядокъ, съ которымъ они были скомканы гдѣ попало, не мало усложняли наши затрудненія; наконецъ мы кой-какъ сладили и откопали въ этомъ хаосѣ такое платье, которое несовсѣмъ было неприлично для матери новобрачной. Невниманіе, съ которымъ она объяснила портнихѣ необходимый передѣлки въ костюмѣ, и упрекъ, съ которымъ говорила она мнѣ, что я дурно дѣлаю, не обращая вниманія на Африку, были совершенно-сообразны съ ея манерами.
   Квартира, относительно помѣстительности, была очень-мала, по мнѣ пришло въ голову, что еслибъ мистриссъ Желлиби отвести для жилья цѣлый эгзерцир-гаузъ, то выигралась бы одна только выгода: -- было бы больше мѣста для грязи и безпорядка. Всѣ вещи, принадлежащія семейству Желлиби, которыя могли быть только изломаны въ эти дня суматохи, переломались; все, что могло быть испорчено, испортилось; всякій предметъ, который могъ имѣть на себѣ пыль, начиная отъ дѣтскихъ колѣнокъ до двернаго наличника, былъ покрытъ пылью.
   Бѣдный мистеръ Желлиби, который очень-рѣдко говорилъ и бывши дома сидѣлъ прислонившись къ стѣнѣ, съ участіемъ смотрѣлъ, какъ мы съ Кадди приводили все въ порядокъ, и даже снялъ сюртукъ съ намѣреніемъ пособлять намъ. Но столько странныхъ вещей повынимали мы изъ шкаповъ -- кусочки сгнившихъ пироговъ, бутылку съ чѣмъ-то прокислымъ, чепцы мистрисъ Желлиби, письма, чай, вилки, дѣтскіе сапоги, башмаки, щенка, облатки, крышки съ кастрюль, мелкій сахаръ въ различныхъ бумагахъ, скамейки, щетки, хлѣбъ, шляпки мистриссъ Желлиби, книги, на поверхности которыхъ было масло, огарки, изломанные подсвѣчники, орѣховую шелуху, клешни и шейки морскихъ раковъ, скатерти, перчатки, кофейныя мельницы, зонтики -- онъ такъ испугался, что тотчасъ же пересталъ пособлять намъ. Одивкожь каждый вечеръ приходилъ онъ къ намъ, безъ сюртука, садился прислонившись головою къ стѣнѣ, казалось хотѣлъ пособлять намъ, но не зналъ какъ приняться за дѣло.
   -- Бѣдный па! сказала мнѣ Кадди вечеромъ, наканунѣ дня ея бракосочетанія, когда мы все привели въ возможный порядокъ: -- мнѣ кажется, что грѣхъ его оставлять, Эсѳирь: но что я сдѣлаю, если буду жить въ этомъ домѣ? Я, еще до знакомства съ вами, старалась сколько-нибудь приводить всё здѣсь въ надлежащій порядокъ, да что же дѣлать? Африка и письма все переворачиваютъ вверхъ дномъ, все портятъ, во всемъ вводятъ безпорядокъ.
   Мистеръ Желлиби не могъ слышать, что она говорила мнѣ: онъ быль въ очень-убитомъ расположеніи духа и, какъ казалось, тихонько плакалъ.
   -- У меня все сердце изныло за него, говорила Кадди: -- мнѣ приходитъ въ голову, что, быть можетъ, и онъ также думалъ быть счастливымъ съ ма, какъ я теперь думаю быть счастливою съ Принцемъ! Сколько въ жизни непонятнаго!
   -- Милая моя Кадди, сказалъ мистеръ Желлиби, медленно поворачиваясь къ намъ отъ стѣны. Это въ первый разъ я слышала, что онъ могъ произнести три слова сряду.
   -- Что на! сказала Кадди, подходя къ нему и цалуя его нѣжно
   -- Милая моя Кадди! говорилъ мистеръ Желлиби: -- не...
   -- Не выходить замужъ, на? не выходить за Принца?
   -- Нѣтъ, милая Кадди, выйдти за него, по не...
   Я говорила, описывая первый мой визитъ къ мистриссъ Желлиби, что Ричардъ замѣтилъ странную привычку мистера Желлиби часто открывать ротъ и снова закрывать его, не произнеся ни одного слова. Такъ я теперь: онъ нѣсколько разъ сряду открывалъ ротъ, какъ-будто желая что-то произнести, но ограничивался только меланхолическимъ киваньемъ головы.
   -- Что вы хотите, чтобъ я не дѣлала? чего не дѣлать мнѣ, милый па? спрашивала Кадди, обнимая его.
   -- Проектовъ, милое дитя.
   Мистеръ Жиллеби простоналъ это слово и опять прислонился головою къ стѣнѣ; это было въ первый разъ, что онъ выразилъ свое мнѣніе о барріобульскомъ вопросѣ.
   Я боялась, что мистриссъ Желлиби всю ночь не перестанетъ заниматься корреспонденціей и нить кофе; однакожь, въ двѣнадцать часовъ мы завладѣли ея комнатой и сдѣлали надъ ней чудо; ныли, хламу, грязи было столько, что измученная Кадди не разъ принималась плакать.
   Нѣсколько цвѣтовъ, простои, но хорошо-сервированный завтракъ дали квартирѣ пріятный видъ. Кадди была очаровательна; но когда пріѣхала моя милочка, я право думала -- да и теперь также думаю -- что лучше ея нѣтъ никого на свѣтѣ.
   Для дѣтей мы устроили завтракъ на ихъ чердачкѣ, посадили Биби на первое мѣсто; и когда я ввела къ нимъ Кадди, въ ея подвѣнечномъ платьѣ, они хлопали въ ладошка, кричали, плакали, и увидавъ Принца, Биби встрѣтилъ его, къ сожалѣнію моему, колотушками.
   Внизу мистеръ Тервейдропъ, въ истинно-джентльменскомъ костюмѣ и съ невыразимымъ блескомъ прекраснаго тона, благословлялъ съ отеческою нѣжностью дѣтей своихъ и внушалъ мистеру Жарндису, что счастіе сына есть дѣло рукъ его и что онъ считаетъ долгомъ посвящать себя благосостоянію дѣтей.
   -- Милостивый государь, говорилъ мистеръ Тервейдропъ: -- молодые люди будутъ жить вмѣстѣ со мною; домъ мой достаточно-великъ и они всегда встрѣтятъ въ немъ гостепріимный кровъ и отческую опору. Я бы желалъ -- вы поймете меня, мистеръ Жарндисъ, потому-что вы помните покойнаго благодѣтеля моего принца-регента -- чтобъ сынъ мой вступилъ въ бракъ съ дѣвушкой, съ болѣе-обширными связями и лучшимъ положеніемъ въ свѣтѣ; но да совершится воля Неба!
   На свадьбѣ были и мистеръ и мистриссъ Пардигль.
   Мистеръ Пардигль, джентльменъ съ тупымъ, настойчивымъ взглядомъ, въ длинномъ жилетѣ, съ торчащими волосами, въ родѣ жнивья; онъ постоянно толковалъ о лентахъ, приносимыхъ или имъ, или его женою, или пятью его дѣтьми, на человѣколюбивые подвиги. Былъ также и мистеръ Гешеръ, съ волосами, вѣчно зачесанными назадъ, съ сіяющими желваками на пискахъ, но не въ качествѣ отверженнаго любовника, а въ качествѣ нареченнаго супруга миссъ Вискъ, которая также присутствовала на завтракѣ. Назначеніе миссъ Впекъ, какъ говорилъ опекунъ мой, состояло въ томъ, чтобъ показать всему свѣту, что назначеніе женщины -- быть мужчиной, и что назначеніе мужчины и женщины вмѣстѣ должно сосредоточиваться въ миттингахъ, въ разборѣ разныхъ вопросовъ, словомъ: въ переливаніи изъ пустаго въ порожнее.
   Гостей было немного, но всѣ, какъ посѣтители мистриссъ Желлиби, были, конечно, поклонники филантропіи. Кромѣ тѣхъ, о которыхъ я говорила, была еще одна очень-грязная дама, въ платьѣ, на которомъ виднѣлся еще билетикъ съ цѣною. Кадди говорила мнѣ, что въ домѣ у ней все грязь-грязью; всѣ вещи, мебель -- все это въ самомъ-жалкомъ положеніи, но что это не мѣшаетъ ей быть величайшею ханжою. Еще былъ очень-сварливый господинъ; онъ говорилъ, что долгъ его быть каждому братомъ, между-тѣмъ, со всѣми своими братьями и сестрами былъ въ ссорѣ.
   Трудно повѣрить, чтобъ можно было соединить въ одно общество такихъ людей, которые совершенно противорѣчили предстоящему торжеству. Назначеніе хозяйки въ домѣ было, по ихъ мнѣнію, самое унизительное назначеніе женщины; въ-самомъ-дѣлѣ, миссъ Вискъ, говорила намъ съ большимъ негодованіемъ, что обязанности женщины, какъ хозяйки, предписываемыя ей тиранствомъ мужчины, возмутительны по своей пустотѣ и ничтожности. Другая странность состояла въ томъ, что каждый выставлялъ на видъ свое назначеніе, кромѣ мистера Гешера, котораго дѣло, какъ я говорила я прежде, состояло собственно въ томъ, чтобъ удивляться миссіямъ другихъ субъектовъ; такимъ-образомъ не было никакой возможности связать ни приличный обстоятельствамъ, ни даже общій разговоръ.
   Мистриссъ Пардигль была убѣждена, что всѣ обязанности должны быть сосредоточены только въ томъ, чтобъ бросаться на какого-нибудь бѣднаго кирпичника и навязывать ему свои наставленія, какъ какой-нибудь арканъ. Миссъ Вискъ, напротивъ, считала первымъ долгомъ эманципацію женщины изъ-подъ ига мужчины. Мистриссъ Желлиби улыбалась все время; ее, изволите видѣть, смѣшила близорукость тѣхъ людей, которые не въ -- состояніи заглянуть въ Барріобула-Гха.
   Однако я начала разсказывать о томъ, что было послѣ свадьбы. Прежде съѣздимте съ женихомъ и невѣстой въ церковь.
   Мы всѣ отправились въ церковь. Но найду словъ выразить, какъ важно, осанисто, величественно и торжественно джентльменъ Тервейдропъ, съ шляпою подъ-мышкой съ глазами, исчезающими подъ парикомъ, стоилъ позади вѣнчающихся и раскланивался съ ними. Миссъ Вискъ, смотрѣла на Кадди, какъ на жертву угнетенія. Мистриссъ Желлиби взирала на все покойнымъ окомъ, какъ на дѣло, до нея вовсе некасающееся.
   Возвратясь домой, мы стали усаживаться за обѣденный столъ. Мистриссъ Желлиби сѣла на первое мѣсто, а мистеръ Желлиби напротивъ ея. Кадди успѣла украдкой сбѣгать наверхъ и сказать дѣтямъ, что теперь ея фамилія Тервейдропъ. Эта новость, вмѣсто удовольствія, такъ огорчила Биби, что я никакъ не могла унять его и должна была согласиться на его просьбу: взять его съ собою внизъ и тамъ посадить къ себѣ на колѣни. Мистриссъ Желлиби не выказала никакого смущенія касательно его дурнаго костюма и сказавъ ему: "О ты, Биби, дрянной поросёнокъ!", оставалась совершенно-спокойною. Биби велъ себя довольно-прилично, кромѣ одного обстоятельства: онъ принесъ съ собою фараона (изъ египетскаго дворца, который я ему подарила, уѣзжая въ церковь) и совалъ его головой въ рюмки съ виномъ, а потомъ облизывалъ.
   Добрый опекунъ мой, своей пріятной манерой, своимъ увлекательнымъ тактомъ, одинъ только выкупалъ неловкость всего общества. Онъ постоянно обращался къ молодымъ, поздравлялъ ихъ, ободрялъ ихъ, говорилъ съ нами. Безъ него вопросъ очень быль бы запутанъ. Каждый изъ посѣтителей трактовалъ только о своемъ соціальномъ значеніи, не обращая вниманія ни на кого включительно; самъ мистеръ Тервейдропъ-старикъ въ своемъ величіи занимался только собою.
   Наконецъ настало время отъѣзда Кадди и Принца Тервейдропа въ Гревзендъ. Всѣ вещи ея были ужь уложены на параконную телегу. Мы съ удовольствіемъ смотрѣли, какъ эта дѣвушка, бывъ несчастною подъ отеческимъ кровомъ, не могла безъ глубокой грусти оторваться отъ него. Она съ нѣжностью и со слезами бросилась на шею мистриссъ Желлиби и говорила:
   -- Мнѣ грустно, мнѣ тяжело, ма, что я не могу больше писать подъ вашу диктовку; но я увѣрена, я надѣюсь, что вы меня прощаете -- да, ма?
   -- О, Кадди, Кадди! говорила мистриссъ Желлиби: -- я тебѣ нѣсколько разъ говорила, что я нанимаю для этого мальчика, что жь объ этомъ и толковать.
   -- Такъ вы не сердитесь на меня, ма? скажите, мама, скажите откровенно!
   -- Ахъ, глупенькая Кадди, отвѣчала мистриссъ Желлиби: -- развѣ я похожа на сердитую, развѣ мнѣ есть время заниматься этими пустяками? Какъ тебѣ не стыдно, Кадди, говорить такой вздоръ!
   -- Не оставляйте безъ меня на, милая мама!
   Мистриссъ Желлиби расхохоталась при этой мысли.
   -- Ахъ ты романическій ребенокъ! сказала она, смѣясь похлопывая Кадди слегка по спинѣ: -- ступай съ Богомъ, я тебя люблю и желаю тебѣ счастія.
   Потомъ Кадди бросилась на шею къ своему отцу, ласкала и цаловала его. Эта сцена происходила на дворѣ. Мистеръ Желлиби вынулъ изъ кармана платокъ, сѣлъ на лѣстницу и прислонялся головою къ стѣнѣ; и думаю, что онъ находилъ въ стѣнахъ большое утѣшеніе.
   Наконецъ Принцъ взялъ ее за руку и подошелъ вмѣстѣ съ ней къ мистеру Тервейдропу съ большимъ почтеніемъ и преданностью.
   -- Благодарю васъ, тысячу разъ благодарю васъ, батюшка, говорилъ Принцъ, цалуя его руку: -- за всѣ ваши попеченія о насъ; Кадди также совершенно цѣнитъ ваше вниманіе.
   -- О, безъ-сомнѣнья! безъ-сомнѣнья! говорила Кадди.
   -- Дорогой сынъ мой, говорилъ мистеръ Тервейдропъ: -- и дорогая дочь моя, я исполнилъ свой долгъ, и увѣренъ, что и вы, дѣти мои, не забудете нашихъ обязанностей.
   -- Никогда, батюшка, никогда! говорилъ Принцъ.
   -- Никогда, добрый мистеръ Тервейдропъ, никогда! говорила Кадди.
   -- Такъ, дѣти мои, такъ! Хорошо съ вашей стороны утѣшать отца. Все мое -- ваше, домъ мой -- вашъ, сердце мое -- ваше. Я никогда не покину васъ. Одна только смерть разлучитъ меня съ вами. Дорогой сынъ мой, ты хочешь уѣхать на цѣлую недѣлю?
   -- Да, батюшка. Черезъ недѣлю мы будемъ дома.
   -- Милое дитя мое, сказалъ мистеръ Тервейдропъ: -- я все-таки хочу напомнить тебѣ, что надо не запускать танцовальной школы, иначе ты не исполнишь честно своихъ обязанностей.
   -- Черезъ недѣлю, въ этотъ самый день, мы будемъ къ обѣду дома, милый батюшка.
   -- Очень-радъ! отвѣчалъ мистеръ Тервейдропъ.-- Вы найдете огонь къ каминѣ вашей комнаты, Каролина, и обѣдъ на моей половинѣ. Нѣтъ, нѣтъ, Принцъ! для меня это пріятное безпокойство, прибавилъ онъ, замѣтивъ желаніе въ Принцѣ отклонить столько заботъ отъ своего родителя: -- Вы съ Каролиной будете жить въ верхнемъ отдѣленіи дома; а въ этотъ день должны обѣдать на моей половинѣ. Прощайте, да благословитъ васъ Богъ!
   Они уѣхали. Я не могла отдать себѣ отчета, кто больше возбуждалъ во мнѣ удивленія: мистриссъ Желлиби, или мистеръ Тервейдропъ. Ада и опекунъ мой были точно въ такой же нерѣшительности.
   Передъ нашимъ отъѣздомъ а заслужила неожиданный и краснорѣчивый комплиментъ отъ мистера Желлиби. Онъ подошелъ ко мнѣ, взялъ меня за обѣ руки, пожалъ ихъ и два раза открывалъ ротъ. Чтобъ не затруднять его, и сказала ему -- вы очень-добры, сэръ, не безпокойтесь пожалуйста!
   -- Я думаю, что Кадди будетъ счастлива, добрый опекунъ мой? сказала я, когда мы отправились домой.
   -- Надѣюсь, старушонка. Терпѣніе. Посмотримъ.
   -- А что, дулъ сегодня восточный вѣтеръ? попробовала я спросить.
   Онъ отъ души разсмѣялся и сказалъ: "Нѣтъ".
   -- А сегодня утромъ, я думаю, подувалъ? сказала я.
   Онъ опять отвѣчалъ: "нѣтъ". И этотъ разъ моя милочка подтвердила отвѣтъ его, покачивая отрицательно своей хорошенькой головкой, въ золотистыхъ кудряхъ которой благоухали свѣжіе цвѣты.
   -- Что ты понимаешь въ восточномъ вѣтрѣ, моя душечка? сказала я ей и не удержалась, чтобъ не расцаловать ея.
   Да, да любовь ихъ ко мнѣ была безпредѣльна; они говорили мнѣ, что тамъ, гдѣ бываю я, я, тётушка Дердонъ, тамъ не можетъ быть бурнаго вѣтра, тамъ радужные лучи солнца, тамъ благоуханіе весны... нѣтъ, я но вычеркну этихъ строкъ: слова эти ратуютъ меня.
   

ГЛАВА XXXI.
Сидѣлка и Больная.

   Опять случилось мнѣ не быть нѣсколько дней дома. По возвращеніи своемъ, я поднялась наверхъ, въ свою комнату, чтобъ взглянуть, какъ маленькая Черли управляется съ своей письменной тетрадкой. Письмо было для нея трудная вещь. Перо въ ея ручонкѣ дѣлалось ужасно-непослушнымъ: оно лѣзло въ стороны, вертѣлось, кривилось, дѣлало кляксы, забѣгало въ углы, брызгали, словомъ: брыкалось какъ осѣдланый ослёнокъ. Интересно было видѣть, какія старообразныя буквы выдѣлывала молоденькая ручка Черли. Буквы были кривыя, согнутыя, сплющенныя; ручка была маленькая, кругленькая, пухленькая. Во всѣхъ же другихъ отношеніяхъ Черли была способная дѣвочка, съ такими искусными пальчиками, какіе рѣдко можно встрѣтить.
   -- А, Черли! сказала я, взглянувъ на цѣлую страницу О, имѣвшихъ видъ квадратиковъ, треугольниковъ и разныхъ фигуръ, во всякомъ случаѣ на О мало похожихъ.-- Мы дѣлаемъ, другъ мой, быстрые успѣхи; и еслибъ только О выходили кругленькія, тогда все было бы прекрасно, Черли.
   Потомъ я ей написала, для образца, О; она взяла перо, перо никакъ не хотѣло послушаться ея, и вмѣсто О вышелъ какой-то узелокъ.
   -- Ничего, ничего Черли, не конфузься; когда-нибудь да выучишься.
   Черли положила перо въ сторону, окончивъ страницу, стала расправлять свои маленькіе пальчики, сжимая и растягивая, посматривая на исписанную страницу полусомнительно, полунадменно, и наконецъ, спрятавъ свои письменныя принадлежности, встала съ табурета и сдѣлала мнѣ книксенъ.
   -- Благодарю насъ, миссъ.
   -- Не стоитъ благодарности, Мерли,
   -- Позвольте васъ спросить миссъ: не изволите ли вы знать бѣдную женщину, но имени Жеиня.
   -- Жену кирпичника, Мерли?
   -- Она какъ-то недавно встрѣтила меня, миссъ, спросила, но ваша ли я горничная? я сказала, что я вамъ служу, миссъ.
   -- Я думала, Черли, что ея ужь нѣтъ въ нашемъ околоткѣ.
   -- Да, она уходила, миссъ, куда-то, а теперь опять возвратилась и съ Лизой. Вамъ не случалось видать Лизу, миссъ?
   -- И думаю, что случалось.
   -- Да и она мнѣ также говорила, миссъ; онѣ обѣ вернулись и, кажется, обѣ въ очень-дурномъ положеніи.
   -- Будто бы, Мерли?
   -- Да, миссъ. Она заходила къ вамъ не разъ, но насъ не было дома, миссъ. И она тотчасъ же узнала, миссъ, что я ваша горничная, ей-Богу, тотчасъ же узнала, говорила Черли съ веселымъ смѣхомъ.
   -- Будто-бы, Черли?
   -- Да, миссъ, совершенная правда.
   -- Гдѣ же ты встрѣтилась съ ней въ первый разъ, Черли?
   -- У аптеки, горестно отвѣчала дѣвочка.
   Я спросила ее не больна ли жена кирпичника.-- Нѣтъ, она не больна, отвѣчала Черли, а боленъ какой-то бѣдный мальчикъ, круглая сирота, который прибрелъ въ Сент-Альбансъ, самъ не зная зачѣмъ.
   -- И она несла дли него лекарство, Черли?
   -- Она говорила, миссъ, отвѣчала Черли:-- что и онъ дли нея то же дѣлалъ.
   Моя маленькая горничная смотрѣла на меня такъ выразительно, что я тотчасъ же поняла ея мысли.
   -- Хорошо, Черли, я понимаю тебя, сказала я ей: -- я думаю, что всего лучше если мы съ тобою сходилъ туда и посмотримъ въ чемъ дѣло.
   Быстрота, съ которою Черли принесла мою вуаль и шляпу и съ которою она, какъ маленькая старушка, завернулась въ шаль, достаточно выражала ея готовность; такимъ-образомъ, не сказавъ никому ни слова, мы отравились съ ней въ дорогу.
   Вечеръ былъ холодный, сырой; порывистый вѣтеръ свисталъ и покачивалъ деревья. Дождь ливмя-лилъ цѣлый день и дождливая погода стояла почти цѣлую недѣлю. Въ эту минуту дождя однакожь не было, небо немного прояснилось, но темь лежала непроницаемымъ покровомъ, даже и въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ мерцало нѣсколько звѣздочекъ. На сѣверѣ и сѣверо-западѣ, гдѣ, не болѣе какъ три часа тому назадъ, сѣло солнце, терялась, сливаясь съ мракомъ, блѣдно-мертвенная полоса заката, прекрасная и въ то же время ужасающая; тамъ висѣли длинныя гряды облаковъ, подобно морю, оцѣпенѣвшему среди волненія. Надъ Лондономъ разстилалось блѣдно-красное зарево. Картина была торжественная.
   Въ этотъ вечеръ не было никакого предчувствія въ душѣ моей о томъ, что ожидало меня впереди, ровно никакого предчувствія -- я въ этомъ вполнѣ убѣждена; но, странная вещь, остановясь у калитки сада, чтобъ полюбоваться небомъ, идя впередъ, по дорогѣ къ кирпичнику, я находилась подъ вліяніемъ неописаннаго впечатлѣнія; мнѣ все казалось, что я не то, чѣмъ была на-самомъ-дѣлѣ. Да, это неразгаданное впечатлѣніе овладѣло мною именно тогда и въ томъ самомъ мѣстѣ, и съ-тѣхъ-поръ оно всякій разъ тяготѣло надо мною при воспоминаніи объ этихъ мѣстахъ, объ этомъ времени и обо всемъ, что было съ ними въ связи, не исключая отдаленныхъ городскихъ голосовъ, лая собаки и стука экипажей, катившихся въ горы но грязной улицѣ.
   Вечеръ былъ субботній и большая часть работниковъ пьянствовала тамъ-и-сямъ. Мѣсто казалось маѣ спокойнѣе нежели прежде, но такъ же бѣдно и жалко. Кирипчеобжигательныя печи топились и удушливый дымъ, сквозь который мерцалъ блѣдно-голубой огонекъ, валилъ на насъ.
   Мы подошли къ лачугѣ, въ грязномъ окнѣ которой видѣнъ былъ слабый свѣтъ, постучались въ дверь и вошли. Мать, потерявшая ребенка, сидѣла на стулѣ по одну сторону скуднаго огня, возлѣ кровати; но другую же сторону жался на полу, около камина, оборванный мальчишка. Подъ-мышкою держалъ онъ узелкомъ свернутые остатки мѣховой шапки и, должно-быть, желая согрѣться, дрожалъ такъ сильно, что вмѣстѣ съ нимъ дрожали полуразрушенныя окно и дверь. Лачуга была сырѣе прежняго и заражена зловреднымъ, кажется, ей одной свойственнымъ запахомъ.
   Я не откинула вуали, заговоривъ съ женщиною, встрѣтившею насъ.
   При первомъ звукѣ моего голоса, мальчикъ тотчасъ вскочилъ на нетвердыя ноги и вытаращилъ на меня глаза съ замѣчательнымъ выраженіемъ нечаянности и страха.
   Движеніе его было такъ быстро и такъ явно относилось ко мнѣ, что заставило меня остановиться на порогѣ.
   -- Не пойду на погостъ! не пойду, ворчалъ про себя мальчикъ -- говорю вамъ не пойду!..
   Откинувъ назадъ вуаль, я стала разговаривать съ женщиною. Она сказала мнѣ вполголоса: -- Не обращайте на него вниманія, барышня: онъ скоро прійдетъ въ себя; а мальчику сказала: -- Джо, Джо, что съ тобою?
   -- Знаю зачѣмъ она пришла! вскричалъ мальчикъ.
   -- Кто?
   -- Эта леди: ей хочется, чтобъ я пошелъ съ нею на кладбище -- не пойду: мнѣ тамъ не нравится. Она пожалуй и меня похоронитъ тамъ. Его взяла снова дрожь и такая сильная, что тряслась стѣна, къ которой онъ прислонялся.
   -- Этакой вздоръ онъ мелетъ цѣлый день, сударыня! тихо сказала Женни.-- Что ты такъ косишься, Джо? Это моя гостья.
   -- Нотъ что! возразилъ недовѣрчиво мальчикъ и посмотрѣлъ на меня, закрывая рукою горѣвшіе глаза.-- Мнѣ сдастся, что она похожа на ту: шляпа не такая и одежда не такая, но сама-то она похожа на ту, право похожа!
   Моя маленькая Черли, съ ея заботливостью и рано-созрѣвшею опытностью въ уходѣ за больными, снявъ шляпу и шаль и тихо подойдя со стуломъ къ мальчику, посадила его, какъ старая сидѣлка, съ тою разницею, что подобная особа не могла бы имѣть юнаго лица Черли, которое, казалось, поселяло къ себѣ довѣріе.
   -- Слушай-ка! сказалъ ей мальчикъ: -- эта леди та или нѣтъ?
   Черли качала головой, методически окутывая мальчика тряпьемъ и согрѣвая его сколько возможно.
   -- Гм! проворчалъ мальчикъ:-- и впрямь должно-быть это не она.
   -- Я пришла посмотрѣть, не могу ли чего-нибудь для тебя сдѣлать, сказала п.-- Что съ тобой?
   -- Я мерзну, возразилъ мальчикъ, хриплымъ голосомъ, озираясь вокругъ безсмысленнымъ взглядомъ: -- а потомъ горю, а потомъ опять мерзну и опять горю, по нѣскольку разъ въ часъ; въ головѣ такая тяжесть, какъ-будто съ ума рехнулся, во рту колъ-коломъ, а костей не чувствую отъ боли.
   -- Давно ли онъ здѣсь? спросила я женщину.
   -- Съ нынѣшняго утра, сударыня; а нашла его на дорогѣ изъ города. Его я знавала въ Лондонѣ. Помнишь, Джо?
   -- Въ улицѣ Одинокаго Тома, отвѣчалъ мальчикъ.
   Вниманіе и глаза его останавливались на чемъ бы то ни было лишь на самое короткое время. Взглянувъ на что-нибудь, онъ тотчасъ же опускалъ голову, тяжело качалъ ею и говорилъ, какъ-будто въ просонкахъ.
   -- Когда пришелъ онъ изъ Лондона? спросила я.
   -- Изъ Лондона и пришелъ вчера, отвѣчалъ самъ мальчикъ, который былъ въ это время въ сильномъ жару.-- Иду куда глаза гладятъ.
   -- Куда же идетъ онъ? спросила я.
   -- Куда глаза глядятъ, громче повторилъ мальчикъ.-- Они мнѣ сказали: "убирайся!" Съ -- тѣхъ-поръ я и шелъ, и шелъ; а какъ та, другая-то, дала мнѣ соверинъ, такъ и уйдти нельзя было. Мистриссъ Снегсби всегда подстерегаетъ и травитъ меня. Что я сдѣлалъ ей? да и всѣ они стерегутъ и травятъ меня. Они такъ поступаютъ со мною всѣ, начиная съ того часа, какъ проснусь, до того часа, какъ пойду спать. А вотъ я и иду куда глаза глядятъ. Тамъ, въ улицѣ Одинокаго Тома, она сказала мнѣ, что пришла изъ Столбанса -- вотъ я и пошелъ въ Столбансъ. Чай, эта дорога не хуже всякой другой.
   Наконецъ онъ обратился съ разговорами къ Черли.
   -- Что съ нимъ дѣлать? сказала я, отведя женщину въ сторону.-- Въ такомъ состояніи онъ не можетъ продолжать путь, если бы даже H зналъ, куда и зачѣмъ идетъ.
   -- Право не знаю, сударыня, отвѣчала она, посмотрѣвъ на него съ состраданіемъ. Изъ жалости продержала и его здѣсь цѣлый день, накормила чѣмъ могла и дала лекарства, а Лиза отправилась узнать, не возьмутъ ли его въ госпиталь (вотъ лежитъ въ постелькѣ мой ангелъ -- ея дитя; я называю его своимъ ангельчикомъ), но я не могу держать этого бѣднягу долѣе: мужъ вернется, увидитъ его, пожалуй, выбросятъ на улицу. Чего добраго, отъ него все станется; надѣлаетъ такого вреда, что и Боже упаси! Слышите ли, вотъ и Лиза возвращается?
   При этихъ словахъ, вошла другая женщина, и мальчикъ всталъ на ноги, съ полутемнымъ предчувствіемъ, что его хотятъ отсюда выгнать. Когда проснулся маленькій ребенокъ Лизы, и когда успѣла Черли, подойдя къ нему, вынуть его изъ кроватки, не знаю, только я видѣла, что она держала его на рукахъ, ходила съ нимъ взадъ и впередъ съ такимъ тихимъ, материнскимъ чувствомъ, съ какимъ, бывало, ухаживала она за Томомъ и Эммою, на чердакѣ, надъ свѣчной лавкою мистриссъ Блайндеръ.
   Лиза совалась туда и сюда, отъ одного чиновника ходила къ другому и возвратилась ни съ чѣмъ. Сначала, потому-что было слишкомъ-рано, принять мальчика въ госпиталь не могли, а подъ-конецъ принять не могли потому, что было уже слишкомъ-поздно. Одинъ чиновникъ посылалъ ее къ другому, другой отсылалъ ее снова къ первому, и такъ далѣе. Такъ-что изъ разсказа бѣдной женщины я ясно поняла только одно, что госпитальные чиновники считали своимъ долгомъ не исполненіе обязанностей, а уклоненіе отъ нихъ.
   -- Теперь же, говорила Лиза запыхавшимся отъ бѣготни и безпокойства голосомъ: -- теперь же, Женни, твой мужъ идетъ домой, и мой недалеко за нимъ -- да поможетъ Богъ мальчику, пусть идетъ, мы для него больше ничего не можемъ сдѣлать. Онѣ достали гдѣ-то дна-три полупенса и торопливо всунули ихъ ему въ руку, и потащился, шатаясь, бѣдняга изъ ихъ невзрачной лачуги впередъ и впередъ съ полублагодарнымъ и полубезчувственнымъ видомъ.
   -- Дай мнѣ ребенка, моя милая! сказала мать, обращаясь къ Черли: -- и тебѣ спасибо, добрая Женни! спокойной ночи! Молодая моя леди, если мужъ не станетъ браниться, то я ужо забѣгу къ обжигательной печи на заводѣ: мальчуга-то вѣрно тамъ свалится, да и завтра утромъ, пораньше загляну на него. Она торопилась уйдти и вскорѣ принялась качать и убаюкивать ребенка, стоя у двери и пристально смотря вдоль улицы, но которой долженъ былъ возвратиться ея пьяный мужъ.
   Я не рѣшилась разговаривать долѣе ни съ одной изъ женщинъ, чтобъ не ввести ихъ въ непріятность, и сказала Черли, что оставить здѣсь мальчика безъ помощи, при такой явной опасности, было бы грѣшно съ нашей стороны. Черли, болѣе меня опытная въ пособіи больнымъ, съ быстротою поняла мою мысль, опередила меня и скоро нагнала Джо у самой печи. Я думаю, что онъ пустился въ Сент-Альбансъ съ маленькимъ подъ-мышкою узелкомъ, который или у него украли, или онъ потерялъ, потому-что теперь онъ тщательно свертывалъ въ узелокъ лоскутки своей мѣховой шапки и шелъ съ непокрытой головой, несмотря на лившій въ это время дождь. На зонъ нашъ онъ остановился и, при видѣ меня, страхъ снова оцѣпенилъ его до такой степени, что дрожь перестала его бить.
   Я уговорила его идти съ нами, обѣщая позаботиться о немъ на ночь.
   -- Мнѣ ненужно ночлега, говорилъ онъ:-- я лягу на горячіе кирпичи.
   -- А развѣ ты не знаешь, что тамъ умираютъ люди? возразила Мерли.
   -- Они вездѣ умираютъ, сказалъ мальчикъ.-- Она знаетъ гдѣ: я показывалъ ей. Они умираютъ и въ улицѣ Одинокаго Тома; мрутъ какъ мухи; больше мрутъ чѣмъ живутъ -- я знаю. Потомъ началъ онъ шептать Черли: -- если она не та, то она также и не чужая той. Ихъ должно быть трое?
   Черли смотрѣла на меня нѣсколько испуганнымъ взоромъ. И также почти боялась самоё-себя, когда на меня такъ пристально смотрѣлъ мальчикъ.
   Однакожь, повинуясь словамъ моимъ, онъ пошелъ за нами, и я, видя, что имѣю надъ нимъ вліяніе, повела его прямо къ дому. Было недалеко, стоило только подняться на холмъ. Дорогой встрѣтили мы лишь одного человѣка. Я сомнѣвалась, чтобы мы могли дойдти домой безъ помощи: походка мальчика была такъ невѣрна и шатка. Несмотря на это, онъ не жаловался и былъ до странности безпеченъ. Я оставила его на минуту въ сѣняхъ, гдѣ онъ прижался въ уголъ оконнаго отверстія и съ удивительнымъ равнодушіемъ пристально осматривалъ окрестности. Войдя въ гостиную, чтобы переговорить съ опекуномъ моимъ, нашла и въ ней мистера Скимполя, который пріѣхалъ въ дилижансѣ безъ предварительнаго извѣщенія, что дѣлалъ онъ часто, и никогда не привозилъ съ собою платья, но все нужное бралъ въ займы.
   Они тотчасъ вышли со мной, чтобъ осмотрѣть мальчика; прислуга также собралась въ сѣняхъ, а онъ, трясясь отъ лихорадки, сидѣлъ въ отверстіи окна, какъ раненный звѣрь, найденный въ ямѣ; возлѣ него стояла Черли.
   -- Печальный случай! сказалъ опекунъ мой, сдѣлавъ больному нѣсколько вопросовъ, ощупавъ пульсъ и осмотрѣвъ глаза его.-- Что ты объ этомъ думаешь, Леонардъ?
   -- Я думаю выгнать его, сказалъ мистеръ Скимполь.
   -- Что такое? возразилъ опекунъ мой, почти сердито.
   -- Милый мой Жарндисъ, сказалъ мистеръ Скимполь: ты знаешь, что я дитя. Брани меня, если я этого заслуживаю; но у меня къ подобнымъ вещамъ врожденное отвращеніе. Я терпѣть не могъ возиться съ больными и тогда, когда былъ докторомъ. Онъ, ты видишь, очень-опасенъ: у него презлая лихорадка.
   Мистеръ Скимполь тотчасъ же ушелъ изъ сѣней въ гостиную и, высказывая свои сентенціи обычно-безпечнымъ тономъ, сидѣлъ на фортепьянномъ табуретѣ, между-тѣмъ, какъ мы стояли вокругъ него.
   -- Вы скажете, что это ребячество, говорилъ мистеръ Скимполь, посматривая на насъ весело: -- пусть такъ, согласенъ; я ребенокъ и очень-радъ своему состоянію... Выгнавъ его на улицу, вы его вышлете только туда, откуда онъ пришелъ. Знаете ли, ему будетъ тамъ не хуже, чѣмъ было прежде, даже, если хотите, нѣкоторымъ образомъ лучше. Дайте ему шесть пенсовъ, или пять шиллинговъ, или пять фунтовъ стерлинговъ, или десять шиллинговъ -- вѣдь вы всѣ математики, а я нѣтъ, и прогоните его прочь.
   -- Что жь онъ тогда будетъ дѣлать? спросилъ опекунъ мой?
   -- Вотъ хорошъ вопросъ! сказалъ мистеръ Скимполь, улыбаясь и пожимая плечами.-- Я, разумѣется, не имѣю ни малѣйшей идеи о томъ, что онъ тогда будетъ дѣлать, но не сомнѣваюсь нисколько, что онъ тогда что-нибудь да будетъ дѣлать!
   -- Не страшно ли подумать? говорилъ опекунъ мой, которому въ короткихъ словахъ разсказала я тщетныя старанія обѣихъ женщинъ: -- не страшно ли подумать, повторялъ онъ, ходя взадъ и впередъ въ сильномъ волненіи: -- что будь этотъ несчастный мальчикъ преступникомъ, ему были бы открыты двери госпиталя и о немъ пеклись бы не хуже, чѣмъ о всякомъ другомъ ребенкѣ цѣлаго королевства.
   -- Между-тѣмъ, ему дѣлается хуже, позволила я себѣ сказать.
   -- Между-тѣмъ, сказалъ мистеръ Скимполь весело: -- какъ замѣчаетъ миссъ Сомерсонъ съ своимъ практически-здравымъ смысломъ, ему дѣлается хуже и потому и предлагаю опять-таки прогнать его прежде, чѣмъ ему сдѣлается еще хуже.
   Я полагаю, что никогда не забуду того весело-добродушнаго вида, съ которымъ онъ говорилъ подобный вздоръ.
   -- Разумѣется, маленькая хозяйка, сказалъ опекунъ мой, обращаясь ко мнѣ: -- я могъ бы принудить смотрителей госпиталя принять его тотчасъ же, но врядъ-ли это будетъ для него лучше: теперь ужь поздно, погода очень-дурна, а мальчикъ совершенно истощенъ. Въ холодной свѣтелкѣ надъ сараемъ стоитъ кровать, и я думаю, до утра уложить его въ ней. Правда, тётушка Дердонъ? Пойдемъ, распорядимся.
   -- Какъ! сказалъ мистеръ Скимполь, перебирая слегка пальцами по клавишамъ фортепьяно: -- вы опять хотите идти къ нашему юному другу?
   -- Да, сказалъ опекунъ мой.
   -- Какъ завидую я вашему темпераменту! возразилъ мистеръ Скимполь, съ шутливымъ удивленіемъ: -- вамъ и миссъ Сомерсонъ все ни по-чемъ. Вы готовы по всякое, время идти всюду и дѣлать все. Такова воля! Я не имѣю ни воли, ни неволи; въ душѣ моей только одно безсиліе!
   -- Вы не можете ничего прописать мальчику, полагаю я, сказалъ опекунъ мой, посмотрѣвъ на него съ полудосадой, но только съ полудосадой потому, что въ глазахъ мистера Жарндиса Скимполь былъ существомъ, на котораго нельзя было серьёзно сердиться.
   -- Милый мой Жаридлсъ, я замѣтилъ въ его карманѣ сткляночку съ прохладительнымъ лекарствомъ, и ничего лучше не можетъ онъ сдѣлать, какъ принять его. Ты можешь также приказать напрыскать уксусомъ около его кровати, держать свѣтелку въ умѣренной свѣжести, а больнаго въ умѣренномъ теплѣ. Впрочемъ, давать совѣты было-бы дерзко съ моей стороны. Миссъ Сомерсонъ обладаетъ такимъ запасомъ подробныхъ свѣдѣній въ этихъ дѣлахъ, что все будетъ устроено, какъ-нельзя-лучше.
   Мы снова возвратились въ сѣни и объяснили Джо, какъ мы его уложимъ. Черли повторила ему наши объясненія еще разъ, по онъ выслушивалъ ихъ съ какимъ-то холоднымъ равнодушіемъ, какъ-будто-бы все дѣлалось для кого-нибудь другаго, а не для него. Вся прислуга очень сострадала къ его жалкому положенію и старалась всячески пособить бѣднягѣ. Комната надъ сараемъ была скоро готова и двое изъ людей перенесли Джо, укутавъ его хорошенько, черезъ мокрый дворъ. Пріятно было видѣть, какъ всѣ были къ нему ласковы, называли его безпрестанно "старикашкой", надѣясь этимъ названіемъ усладить его измученный слухъ. Черли управляла всѣмъ и ходила взадъ и впередъ между домомъ и комнатою больнаго, съ лекарствами и подкрѣпляющими средствами, которыя мы отважились ему дать. Опекунъ мой самъ присмотрѣлъ за всѣмъ прежде, нежели оставилъ бѣднаго Джо одного. Возвратись въ кабинетъ, чтобъ написать объ мальчикѣ письмо, которое должно было отправить съ нарочнымъ на разсвѣтѣ, онъ сказалъ мнѣ, что Джо спокоенъ и скоро уснетъ, и что онъ велѣлъ запереть дверь снаружи, на случай бреда, и все такъ устроилъ, какъ только было можно.
   Ада, по причинѣ простуды, оставалась въ своей комнатѣ, и мистеръ Скимполь, во время нашего отсутствія, занималъ себя фортепьянами, разъигрывалъ отрывки трогательныхъ пѣсенъ, иногда, какъ мы это издали слышали, припѣвалъ съ большимъ выраженіемъ и чувствомъ. По возвращеніи нашемъ въ гостиную, онъ объявилъ свое желаніе спѣть намъ небольшую балладу, которая пришла ему въ голову a propos юнаго друга нашего, и безподобно пропѣлъ про крестьянскаго мальчика, который
   
   Сиротствуя и милой родины лишонъ,
   Безъ цѣли по свѣту бродитъ былъ осужденъ.
   
   Онъ сказалъ намъ, что пѣсня это всегда доводила его до слезъ.
   Остальное время вечера мистеръ Скимполь пылъ чрезвычайно-веселъ. "Я, говоритъ, чирикаю отъ восторга, что окруженъ такими трудолюбивыми талантами; пью свой грогъ за выздоровленіе нашего юнаго друга!" Потомъ воображенію его представилось, что, быть-можетъ, онъ, подобно Виттингтону, будетъ назначенъ лордомъ-мэромъ въ Лондонѣ, и тогда онъ непремѣнно учредитъ Жарндисовъ Институтъ, Сомерсонову богадѣльню и небольшую ежегодную процесію пилигримовъ въ Сент-Альбансъ. "Что жъ касается до юнаго нашего друга, говоритъ онъ, то и нисколько не сомнѣваюсь, что онъ, въ своемъ родѣ, прекраснѣйшій молодой человѣкъ, но идетъ не по дорогѣ Леонарда Скимполя; Леонардъ Скимполь познакомясь короче съ собственною своею особою, открылъ, къ своему величайшему удивленію, что эта особа, при всѣхъ своихъ недостаткахъ, имѣетъ тенденцію къ философіи, считаетъ за лучшее повиноваться обстоятельствамъ и полагаетъ, что и вы дѣлаете то же".
   Черли пришла сказать, что мальчикъ успокоился и уснулъ. Изъ окна своей комнаты и могла видѣть фонарь, горѣвшій въ свѣтелкѣ большаго и успокоясь мыслью, что бѣдный сирота не остался безъ пріюта, заснула и сама очень-скоро.
   Незадолго передъ разсвѣтомъ движеніе въ домѣ и говоръ, болѣе обыкновеннаго, разбудили меня. Одѣвшись, я выглянула изъ окна и спросила одного изъ нашихъ людей, который вчера вечеромъ показался мнѣ очень-сострадательному, не случилось ли чего-нибудь. Фонарь въ окнѣ надъ сараемъ все еще горѣлъ.
   -- Мальчикъ, миссъ... отвѣчалъ онъ.
   -- Что такое мальчикъ? Развѣ ему сдѣлалось хуже? спросила я.
   -- Отправился, миссъ
   -- Умеръ!
   -- Нѣтъ, миссъ, не умеръ. Ушелъ
   Отгадать въ какое время ночи, какъ, или зачѣмъ онъ убѣжалъ, казалось, дѣломъ безнадежнымъ. Дверь была заперта, фонарь все еще стоялъ на окнѣ и уйдти можно было только чрезъ люкъ, отворявшійся въ пустой сарай; впрочемъ, и люкъ былъ затворенъ щитомъ и, казалось, никогда не отворялся. Какъ бы то ни было, только мальчика въ сараѣ не находилось. Убѣдясь въ этомъ вполнѣ, мы мучились сомнѣніемъ: не сдѣлался ли съ нимъ ночью бредъ, и онъ, гонимый какимъ-нибудь фантастическимъ призракомъ, бѣжалъ, несмотря на свое безпомощное состояніе. Мысль эта пугала насъ всѣхъ, то-есть за исключеніемъ мистера Скимполя, который своимъ безпечно-равнодушнымъ тономъ доказывалъ намъ, что юный другъ нашъ, понимая заразительность своей злой лихорадки, не хотѣлъ, но врожденной вѣжливости, быть незваннымъ гостемъ и удалился.
   Въ надеждѣ оттаскать его живымъ или мертвымъ, сдѣланы были всевозможные разспросы и изслѣдованія на каждомъ мѣстѣ. Мы осмотрѣли кирпичеобжигательныя печи, ходили въ лачуги бѣдняковъ, основательно допрашивали обѣихъ женщинъ; кусты, рвы, стѣны, валежникъ, стоги были нашими людьми осмотрѣны кругомъ на большое протяженіе, однакожь всѣ розыски остались совершенно-тщетными.
   Пять дней продолжались розыски; я не хочу этимъ сказать, чтобъ они послѣ этого срока совершенно прекратились; но вниманіе мое было въ это время обращено на другое, для меня очень-памятное обстоятельство.
   Черли сидѣла вечеромъ въ моей комнатѣ снова за письмомъ, а я противъ нея за работой; вдругъ почувствовала я, что столъ дрожитъ. Маленькую горничную мою отъ головы до ногъ била дрожь.
   -- Черли, сказала я: -- ты озябла?
   -- Что-то холодно, миссъ, отвѣчала она.-- Не знаю, право. Всю ломаетъ. Я и вчера худо себя чувствовала почти въ это же время. Не пугайтесь, миссъ, мнѣ кажется, я больна.
   Услышавъ голосъ Ады, и тотчасъ поспѣшила къ двери, отдѣлявшей мою комнату отъ общей нашей гостиной, и заперла ее, какъ-разъ вовремя, потому-что Ада ужь стучалась, когда рука моя лежала еще на ключѣ.
   Ада кричала мнѣ, чтобъ я ее впустила; но я сказала: "не теперь, милая. Уйди лучше. Не безпокойся, я тотчасъ сойду". Ахъ какъ много, много прошло времени, прежде нежели я снова сошлась съ моей милочкой!
   Черли занемогла. Въ -- теченіе двѣнадцати часовъ болѣзнь ея усилилась. Я велѣла перенести ее въ свою комнату и, положивъ на кровать, сѣла спокойно подлѣ, чтобъ ухаживать за нею. Я извѣстила обо всемъ опекуна, написала къ нему, почему считала необходимостью запереться и почему вовсе не хотѣла видѣть своей милочки. Вначалѣ она очень-часто подходила къ двери, звала меня и даже со слезами и рыданіями дѣлала мнѣ упреки; но я написала ей, что она мнѣ причиняетъ безпокойство и печаль и умоляла любовью ея ко мнѣ не говорить со мною ближе, чѣмъ изъ сада. Послѣ этого письма она приходила въ сада, подъ окно даже чаще, чѣмъ къ двери; и если выучилась и любить ея сладкозвучный голосъ прежде, когда мы едва разлучались, то какъ хорошо я выучилась любить его теперь, когда я слушала ее и отвѣчала ей, стоя у окна и не смѣя взглянуть на нее. О, какъ хорошо выучилась я любить его впослѣдствіи, когда наступили худшія времена!
   Въ нашей гостиной была поставлена кровать и для меня, и, оставивъ дверь растворенною, сдѣлала я изъ обѣихъ комнатъ одну и всегда содержала въ ней чистый воздухъ; съ-тѣхъ-поръ изъ этой части дома Ада удалилась совершенно. Каждый изъ нашихъ людей, безъ исключенія, съ величайшею готовностью и безъ малѣйшаго страха пришелъ бы ко мнѣ въ каждый часъ дня и ночи; но я предпочла избрать только одну достойную женщину, съ которою Ада никогда но должна была видѣться; на осторожность ея и могла положиться. При си помощи оставляла я свою больную, чтобъ вмѣстѣ съ опекуномъ подышать свѣжимъ воздухомъ, когда мы не боялись встрѣтить Ады. Ни въ какой прислугѣ и ни въ чемъ другомъ я болѣе не нуждалась.
   Такъ страдала бѣдная Черли; ей дѣлалось хуже-и-хуже, грозила страшная опасность, и длинный рядъ дней и ночей она лежала безъ чувствъ. Терпѣніе ея было изумительно: она обнаруживала такую кротость въ страданіяхъ, что очень-часто, сидя у ея постели, держа голову ея на своихъ рукахъ (она дремала такимъ образомъ, когда не могла иначе), я молила Бога не дать мнѣ забыть урокъ, которому учила меня ота маленькая сестра.
   Меня очень огорчила мысль, что прекрасное личико Черли измѣнится и обезобразится: она была такой миловидный ребенокъ! Однакожъ, это опасеніе было ничто въ-сравненіи съ опасеніемъ за ея жизнь. Когда ей было очень-худо и бредъ уносилъ ее къ смертному одру ея отца, къ маленькимъ братьямъ и сестрамъ, она еще узнавала меня на столько, что успокоивалась на рукахъ моихъ и безъ особеннаго волненія лепетала свои лихорадочныя грёзы. Въ такія минуты мысль пересказать двумъ остающимся послѣ нея дѣтямъ, что не стало для нихъ того ребенка, который умѣлъ замѣнить имъ мать, тяжелымъ камнемъ лежала на моемъ сердцѣ.
   Были минуты, когда Черли совершенно узнавала меня; она говорила, что посылаетъ Тому и Эммѣ сердечные поклоны, и увѣрена, что Томъ будетъ способнымъ мальчикомъ. Въ такія минуты разсказывала она мнѣ, какъ, едва умѣя, читала она своему умирающему отцу о юношѣ, котораго несли хоронить, и который былъ единственный сынъ у матери-вдовы; о дочери начальника синагоги, которую сострадательная рука съ одра смерти воззвала снова къ жизни. Черли разсказала мнѣ также, что, по смерти ея отца, она, въ первой печали своей, на колѣняхъ молилась, чтобъ онъ проснулся и былъ возвращенъ своимъ бѣднымъ дѣтямъ, и что если она не выздоровѣетъ, а должна умереть, то полагаетъ что и Томъ будетъ возсылать за нее къ небу молитвы.
   Но при всѣхъ страданіяхъ своихъ, Черли не теряла ни на минуту тѣхъ кроткихъ качествъ, о которыхъ я ужь говорила, и мнѣ понятно стало, какимъ ангеломъ-утѣшителемъ могла она показаться въ глазахъ умирающаго отца.
   Мерли не умерла. Шатко и медленно преодолѣвъ кризисъ, который былъ очень-опасенъ, начала она исправляться. Надежда, что Черли не потеряетъ красоты своей, вскорѣ возродилась, къ неописанному моему удовольствію.
   Усладительно было то утро, когда могла я все пересказать Адѣ, стоявшей подъ окномъ въ саду, и усладителенъ былъ тотъ вечеръ, когда я вмѣстѣ съ Черли пила чай въ ближней комнатѣ. Но въ тотъ же вечеръ почувствовала я лихорадочный ознобъ.
   Къ нашему обоюдному счастью, мысль, что Черли заразила меня своею болѣзнью, пришла мнѣ въ то время, когда Черли была ужь внѣ опасности и спокойно спала въ своей постели. Во время чая легко могла я скрыть свое состояніе; но теперь было ужь дѣло другое, и и увидѣла, что быстро слѣдую примѣру Черли.
   Несмотря на это, я встала довольно-рано, чтобъ отблагодарить мою милочку за веселое привѣтствіе ея изъ сада, и по обыкновенію поговорить съ нею. Но меня тяготило впечатлѣніе, что ночью я вставала и почти безсознательно бродила въ обѣихъ комнатахъ, и по временамъ кровь приливала къ головѣ и мнѣ все казалось будто я расту.
   Вечеромъ было мнѣ такъ дурно, что я рѣшилась сказать Черли: -- Не правда ли, Черли, ты поправилась?
   -- О, конечно! отвѣчала Мерли.
   -- А полагаю, что ты достаточно-крѣпка, чтобъ выслушать одну тайну.
   -- Достаточно-крѣпка, миссъ, вскричала Мерли, но лицо ея смутилось среди радости, потому-что она прочла эту тайну на лицѣ моемъ; она встала съ креселъ упала ко мнѣ на шею и проговорила: -- О, миссъ! въ этомъ виновата я, въ этомъ виновата я!
   -- Слушай же, Черли, сказала я, давъ ей выплакаться: -- если я захвораю, то вся моя надежда на тебя. И если ты будешь такъ же спокойна и сохранишь такое же присутствіе духа въ-отношеніи ко мнѣ, какое ты имѣла въ-отношеніи къ себѣ, то ты спасешь меня.
   -- Дайте мнѣ еще немного поплакать, миссъ, говорила Черли.-- О Боже мой, Боже! дайте мнѣ еще немного поплакать, о Боже! я все сдѣлаю, что могу. Съ какимъ сердечнымъ, неизобразимымъ чувствомъ говорила она эти слова, повиснувъ у меня на шеѣ, никогда не могу и вспомнить безъ слезъ.
   Я дала ей еще поплакать, и послѣ этого обѣимъ намъ сдѣлалось легче.
   -- Положитесь на меня, миссъ, сказала спокойно Черли: -- я буду слушаться васъ во всемъ.
   -- Теперь еще не въ чемъ, Черли. Сегодня вечеромъ я скажу твоему доктору, что чувствую себя несовсѣмъ-здоровою и что ты будешь моею сидѣлкою.
   За это благодарилъ меня бѣдный ребенокъ отъ всего сердца.
   -- А завтра утромъ, когда услышишь ты въ саду миссъ Лду, а я не буду въ-состояніи, но обыкновенію, подойдти къ окну, ты, Черли, подойди вмѣсто меня и скажи, что я еще сплю. Все время, Черли, оставайся въ комнатѣ, какъ оставалась въ ней я, и никого не впускай.
   Черли обѣщала исполнить все, какъ я хочу; я легла, потому-что голова моя была очень-тяжела. Я говорила въ этотъ вечеръ съ докторомъ и умоляла хранить болѣзнь мою въ тайнѣ отъ домашнихъ.
   У меня осталось весьма-неясное воспоминаніе о переходѣ этой ночи ко дню, и дня снова къ ночи. Но въ первое за тѣмъ утро, я была еще въ-состояніи подойдти къ окну и поговорить съ своею милочкой.
   На второе утро, услышавъ въ саду ея голосъ -- и съ какимъ наслажденіемъ!-- просила я Черли, но съ трудомъ (потому-что разговаривать мнѣ было тяжело) сказать ей, что и сплю. Я слышала, какъ она тихо отвѣчала: "Не тревожь ея, Черли, ни за что на свѣтѣ не тревожь! "
   -- А какова моя милочка, Черли? спросила я.
   -- Что-то разстроена, миссъ, сказала Черли, смотря изъ-за занавѣсъ.
   -- Сегодня утромъ она должна быть прекрасна.
   -- Дѣйствительно, миссъ, отвѣчала Черли, выглядывая въ садъ: -- она все еще смотритъ на окна.
   Ясные, голубые глаза ея -- да хранитъ ихъ Богъ -- еще прелестнѣе, когда они подняты вверхъ.
   Подозвавъ Черли, и дала ей послѣднее порученіе.
   -- Теперь слушай, Черли: узнавъ, что и больна, она будетъ стараться войдти въ нашу комнату. Не впускай ее, Черли, до конца, если ты меня истинно любишь! Черли, если ты ее впустишь хоть разъ, даже только для-того, чтобъ взглянуть на меня, я умру.
   -- Я никогда этого не сдѣлаю, миссъ! никогда, сказала она.
   -- Вѣрю, добрая моя Черли. Теперь подойди ко мнѣ, посиди немного подлѣ меня и потрогай меня рукою, потому-что видѣть тебя, Черли, я не могу, я слѣпа.
   

ГЛАВА XXXIII
Назначенный часъ.

   Ночь въ Линкольнской Палатѣ, въ этой безплодной, песчаной пустынѣ, исполненной прижимокъ и несправедливости, въ этой мрачной безднѣ, въ которой истцы врядъ-ли видятъ когда-нибудь Божій свѣтъ, потушены сальныя свѣчки, писаря спустились съ шаткихъ деревянныхъ лѣстницъ и разсѣялись но лицу Лондона. Колоколъ, въ который звонятъ въ девять часовъ, замолкъ и не раздается жалобный стонъ его; калитки заперты и достойный блюститель тишины и спокойствія, ночной караульщикъ съ страшнымъ поползновеніемъ ко сну, бодрствуетъ въ своей конурѣ. Сквозь разноэтажные ряды лѣстничныхъ окопъ мерцаютъ тусклые огни лампъ, подобно глазамъ англійскаго правосудія -- гноеглазаго Аргуса, съ неизмѣримыми карманами для каждаго глаза, и съ глазомъ на карманѣ, и смотрятъ на звѣзды. Изъ запотѣвшихъ, грязныхъ оконъ верхняго этажа виднѣются тамъ и сямъ тусклыя пятна свѣта, при которомъ мудрые счетчики, или нотаріусы, трудятся еще въ пользу запутыванія настоящаго состоянія дѣлъ, касательно размѣщенія дюжины овецъ на каждый акръ земли. И эти благодѣтели человѣческаго рода коптитъ надъ своей пчелообразной работой, еще и до-сихъ-поръ, несмотря на то, что время конторскихъ занятій уже кончилось.
   Въ сосѣдней палатѣ, гдѣ предсѣдательствуетъ лордъ-канцлеръ лавки тряпья и бутылокъ, всеобщее поползновеніе къ пиву и ужину.
   Мистриссъ Пайперъ и мистриссъ Перкинсъ... ихъ ровесники-сынки, въ кругу своихъ знакомыхъ играли въ прятки, въ сосѣднихъ переулкахъ Канцелярской Улицы и, къ смущенію прохожихъ, шмыгали изъ-подъ однихъ ворогъ въ другія... такъ мистриссъ Пайперъ и мистриссъ Перкинсъ, поздравляя другъ друга съ благополучнымъ помѣщеніемъ своихъ дѣтищъ въ кровати, стоятъ на порогѣ и еще тараторятъ на прощаньи. Мистеръ Крукъ, его постоялецъ; способность мистера Крука быть вѣчно под-хмѣлькомъ, виды молодаго человѣка на наслѣдство -- вотъ обыкновенные предметы ихъ разговоровъ. Слова два надо имъ также перемолвить и о гармоническомъ митингѣ въ гостинницѣ Солнечнаго Герба, оттуда, сквозь полуоткрытое окно, раздаются звуки дребезжащаго фортепьяно и слышно какъ маленькій Свильсъ, подобно истинному Йорику, беретъ теперь самыя низкія поты въ вокальномъ концертѣ и патетически умоляетъ друзей своихъ; слушать, слушать и слушать какъ шу-у-уми-итъ во-о-олна-а! Мистриссъ Пайперъ и мистриссъ Перкинсъ занимаются также сличеніемъ взаимныхъ мнѣній касательно молодой леди, извѣстной пѣвицы, которая присутствуетъ на гармоническомъ митингѣ въ качествѣ примадонны; о ней упомянуто даже въ афишѣ, выставленной на-показъ въ стеклѣ окна. Мистриссъ Перкинсъ непреложно извѣстно, что замѣчательная Сирена года съ полтора замужемъ и, несмотря на законныя узы брака, безстыдно выдаетъ себя за миссъ -- прошу покорно!.. за миссъ Мильвельсонъ... Это ужь изъ рукъ вонъ; къ-тому же мистриссъ Перкинсъ видѣла своими глазами, что ребенка этой миссъ тайно приносятъ каждый вечеръ въ гостинницу Солнечнаго Герба, гдѣ онъ и получаетъ свою естественную пищу во время дивертиссементовъ.
   -- Я бы лучше рѣшилась доставать себѣ кусокъ хлѣба продажею сѣрныхъ спичекъ, говоритъ мистриссъ Перкинсъ: -- чѣмъ драть горло на этихъ митингахъ!
   Мистриссъ Пайперъ, по долгу дружбы, точно такого же мнѣнія; она прибавляетъ, что скромная, частная жизнь, для нея выше публичной извѣстности, и воздаетъ благодареніе небу за свою чистоту нравовъ (нѣтъ сомнѣнія, что тутъ же подразумѣвается и чистота нравовъ мистриссъ Перкинсъ).
   Въ это время трактирный слуга изъ гостинницы Солнечнаго Герба, приближается къ мистриссъ Пайперъ и вручаетъ достопочтенной леди лѣнящуюся кружку -- ея порцію пива для ужина. Овладѣвъ крѣпительнымъ напиткомъ, достопочтенная леди удаляется подъ свою кровлю, пожелавъ всякаго счастья своей неразлучной пріятельницѣ.
   Мистриссъ Перкинсъ также съ своей пивной порціей, принесенной изъ того же гостепріимнаго трактира ея сыномъ, до ухода ко сну, удаляется, по примѣру мистриссъ Пайперъ, въ свои покой.
   Наконецъ слышится на дворѣ закрываніе лавочныхъ ставень и сильный запахъ табаку; въ окнахъ верхнихъ этажей замѣтно исчезновеніе звѣздъ -- признакъ отхода ко сну, и въ-заключеніе всего полисменъ стучится въ каждую дверь, пробуетъ замки, подозрительно смотритъ на прохожихъ, въ-особенности съ узломъ въ рукахъ, и вообще наводитъ на свою часть дозоровъ такое мнѣніе: что или кто-нибудь крадетъ, или кого-нибудь обкрадываютъ.
   Ночь душна, несмотря на то, что сырость проникаетъ до костей и тяжелый туманъ лежитъ густымъ слоемъ на мостовой. Славная ночь, соотвѣтствующая совершенно мысли о бойняхъ, зловредныхъ травахъ, водосточныхъ трубахъ, протухлой водѣ и погостахъ; ночь, способная доставить много хлопотъ и труда приходскому сторожу, составляющему списокъ умершихъ.
   -- Быть можетъ, что-нибудь въ воздухѣ -- въ воздухѣ много кой-чего -- быть можетъ, что-нибудь и въ самомъ мистерѣ Вивлѣ, Джоблингѣ то-жь, несовсѣмъ-ладно, только этотъ джентльменъ не въ своей тарелкѣ. Съ-тѣхъ-поръ, какъ стемнѣло, онъ то-и-дѣло шныряетъ изъ своей комнаты до сѣнной двери, и обратно, разъ двадцать въ часъ. Съ-тѣхъ-поръ, какъ лордъ-канцлеръ заперъ свою лавку, что совершилось сегодня очень-рано, мистеръ Вивль, увѣнчанный бѣдной бархатной ермолкой, при которой бакенбарды его принимаютъ гигантскіе размѣры, гораздо-чаще обыкновеннаго спускался и подымался по лѣстницѣ.
   Не диво также, что и мистеръ Снегсби какъ-то не въ своей тарелкѣ: онъ уже давно подъ гнетущимъ вліяніемъ тѣхъ непонятныхъ для него тайнъ, въ которыя, самъ не знаетъ какъ, впутался. Гонимый этими тайнами, въ которыхъ онъ принимаетъ участіе, не будучи въ нихъ посвященъ вовсе, мистеръ Снегсби не можетъ покинуть лавку тряпья и бутылокъ, потому-что считаетъ се главнымъ источникомъ всей таинственности. Она имѣетъ надъ нимъ страшную притягательную силу. Даже въ сію минуту, возвращаясь изъ гостинницы Солнечнаго Герба, куда онъ пошелъ на обычную свою десятиминутную прогулку послѣ ужина, не можетъ онъ, чтобъ не обогнуть угла Канцелярской Улицы и не пройдти мимо лавки мистера Крука.
   -- Какъ мистеръ Вивль! говоритъ поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей, остановись на минуту: -- это вы?
   -- Да, мистеръ Снегсби, отвѣчаетъ мистеръ Вивль: -- это я.
   -- Вышли подышать свѣжимъ воздухомъ передъ отходомъ ко сну? спрашиваетъ поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей: -- я и самъ имѣю эту привычку.
   -- Ну, тутъ не надышешься: свѣжаго воздуха нѣтъ, говоритъ мистеръ Вивль, озираясь вокругъ, на дворѣ.
   -- Это совершенно-справедливо сэръ. Не замѣчаете ли вы, говоритъ мистеръ Снегсби, потягивая носомъ и смакуя воздухъ:-- не замѣчаете ли вы, мистеръ Вивль, что у васъ здѣсь -- отъ слова не станется -- гарью припахиваетъ, сэръ?
   -- Да, да; мнѣ и самому кажется, что сегодня у насъ на дворѣ несетъ какой-то особенной попью, отвѣчаетъ мистеръ Вивль:-- я думаю, что въ гостинницѣ Солнечнаго Герба жарятъ котлеты.
   -- Котлеты, вы думаете? Гм! котлеты, гм? мистеръ Снегсби опять потягиваетъ въ носъ и смакуетъ воздухъ: -- да, сэръ, должно-быть такъ. Только нельзя не замѣтить, что кухарка гостинницы небольно занимается своимъ дѣломъ: она ихъ вѣрно прижгла, сэръ! И мнѣ кажется, мистеръ Снегсби опятъ потягиваетъ въ носъ и смакуетъ воздухъ, потомъ отплевывается и обтираетъ ротъ: -- мнѣ кажется -- отъ слова не станется -- что котлетки кладбищемъ припахиваютъ,
   -- Оно очень можетъ быть: въ такую погоду съѣстное скоро портится.
   -- Скверная погода, говоритъ мистеръ Снегсби: -- она, я думаю, имѣетъ вліяніе и на расположеніе духа.
   -- На меня наводитъ страхъ эта погода, говоритъ мистеръ Вивль.
   -- Оно, знаете, немудрено: вы живете въ уединенномъ мѣстѣ, въ уединенной комнатѣ, надъ которой лежатъ черныя воспоминанія, говоритъ мистеръ Снегсби, смотря черезъ плечо подъ темный навѣсъ и потомъ отступивъ шагъ назадъ: -- я бы не рѣшился жить въ этой комнатѣ одинъ, какъ вы, сэръ. Я бы, пожалуй, по вечерамъ, отъ страха умеръ. Я бы, кажется, лучше согласился провести всю ночь здѣсь, на мостовой, чѣмъ въ этой комнатѣ. Оно конечно, вы человѣкъ новый, а я-такъ насмотрѣлся -- отъ слова не станется -- такихъ ужасовъ, что Боже упаси!
   -- Ну, и я довольно наслушался, отвѣчаетъ Топни.
   -- А вѣдь это непріятно, не правда-ли? продолжаетъ мистеръ Снегсби, прокашливая въ кулакъ свой сомнительный кашель:-- мистеру Круку слѣдуетъ принимать въ соображеніе это обстоятельство, при оцѣнкѣ квартиры. Я думаю, онъ такъ и дѣлаетъ -- я въ этомъ увѣренъ.
   -- Можетъ, онъ такъ и дѣлаетъ, говоритъ Топни:-- только и этого не замѣтилъ.
   -- Такъ вы находите, сэръ, что цѣна на квартиру высока? говоритъ поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей: -- цѣны здѣсь высоки. Не знаю навѣрное, но мнѣ право кажется, что присутственныя мѣста набиваютъ цѣну на всѣ вещи. Не то, чтобъ я хотѣлъ, прибавляетъ мистеръ Снегсби съ почтительнымъ кашлемъ въ кулакъ: -- сказать что-нибудь противъ той профессіи, отъ которой я имѣю свой насущный хлѣбъ; нѣтъ, ни въ какомъ случаѣ...
   Мистеръ Вивль опять озирается вокругъ двора и потомъ смотритъ на поставщика канцелярскихъ принадлежностей. Мистеръ Снегсби, встрѣтившись съ нимъ глазами, отворачиваетъ свои глаза къ небу, какъ-бы желая прослѣдить за звѣздой, или сдѣлать что-нибудь въ этомъ родѣ, и прокашливается въ кулакъ такимъ кашлемъ, который ясно выражаетъ, что почтенный джентльменъ не знаетъ какъ окончить разговоръ.
   -- Замѣчательное обстоятельство, сэръ, продолжаетъ онъ;-- потирая себѣ тихонько руки: -- что онъ...
   -- Кто онъ? прерываетъ его мистеръ Вивль.
   -- Покойникъ-то, понимаете, говоритъ мистеръ Снегсби, кивая головой и правой бровью на темную лѣстницу и постукивая пальцемъ о пуговицы мистера Вивля.
   -- Гм! вотъ что! говоритъ мистеръ Вивль неочень-охотно: -- я думалъ, что ужь о немъ на сегодня довольно.
   -- Я хотѣлъ только сказать, сэръ, что это замѣчательный фактъ: онъ, изволите видѣть, поселился здѣсь и былъ однимъ изъ моихъ писцовъ и вотъ вы, сэръ, тоже поселились здѣсь и занимаетесь отъ меня переписываньемъ бумагъ. въ этомъ занятіи нѣтъ, конечно, ничего унизительнаго, ей-Богу ничего нѣтъ, говоритъ мистеръ Снегсби спохватившись, что онъ можетъ-быть нѣкоторымъ образомъ задѣлъ за живое мистера Вивля: -- я, сэръ, знавалъ переписчиковъ, которые потомъ завели пивоварни и составили себѣ почтенную извѣстность -- да, сударь, именно почтенную извѣстность, и очень почтенную, говоритъ мистеръ Снегсби въ горькомъ убѣжденіи, что онъ не поправилъ своего промаха.
   -- Странное стеченіе обстоятельствъ, какъ вы говорите, отвѣчаетъ мистеръ Вивль, еще разъ окинувъ дворъ взглядомъ.
   -- Судьба, неправда ли, судьба? замѣчаетъ поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей.
   -- Судьба.
   -- Право судьба, говоритъ поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей, съ утвердительнымъ кашлемъ въ кулакъ: -- какже не судьба? конечно судьба. Гм! мистеръ Вивль, мнѣ кажется, я, къ моему сожалѣнію, долженъ пожелать вамъ покойной ночи, продолжаетъ онъ такимъ тономъ, какъ-будто.-бы неохотно разстается съ своимъ слушателемъ, вступи въ разговоръ съ которымъ, онъ долго искалъ средствъ, какъ бы изъ него выпутаться.-- а то, пожалуй, жена моя будетъ искать меня Богъ знаетъ гдѣ. Прощайте, сэръ!
   Если мистеръ Снегсби спѣшитъ домой съ измѣреніемъ успокоить жену на свой счетъ, то онъ и сомъ можетъ успокоиться на этотъ счетъ. Его мистриссъ Снегсби слѣдитъ за нимъ во нее время его присутствія у гостинницы Солнечнаго Героя, и теперь даже присматриваетъ за нимъ; голова ея повязана носовымъ платкомъ и она привѣтствуетъ мистера Вивля и темную дверь, ведущую въ его одинокую келью, самымъ недоброжелательнымъ взглядомъ,
   -- Узнаете, сударыня, узнаете, что такъ пристально смотрите, говоритъ про-себя мистеръ Вивль: -- жалѣю, что и не могу разсмотрѣть, за этой повязкой, вашего прекраснаго личика... Не йдетъ-таки эта голова!
   Но голова, однакожъ, въ это время подходитъ. Мистеръ Вивль подымаетъ кверху указательный перстъ, тащитъ голову въ свою комнату и запираетъ калитку. И вотъ подымаются они на лѣстницу, мистеръ Вивль тяжелымъ, а мистеръ Гуппи (потому-что вышерѣченная голова, не кто другой, какъ онъ) очень-легкимъ шагомъ. Заперевъ за собою дверь, они начинаютъ говорить шопотомъ.
   -- Я ужъ думалъ, что ты отправился въ Іерихонъ, вмѣсто того, чтобъ идти ко мнѣ, говоритъ Тонни.
   -- Вѣдь я тебѣ же сказалъ, что прійду около десяти.
   -- Да, ты сказалъ около десяти, повторяетъ Тонни: -- ты сказалъ около десяти; но что касается до меня, такъ мнѣ кажется, что теперь ровно это часовъ. И никогда не запомню такой страшной ночи.
   -- Что же такое случилось?
   -- Въ томъ-то и дѣло, говорить Тонни:-- что ничего не случилось. Я вотъ тутъ сидѣлъ, въ этомъ душномъ и смрадномъ стойлѣ, какъ какой-нибудь окаянный, прости Господи, до-тѣхъ-поръ, пока отъ страха волосы дыбомъ стали становиться. Вотъ посмотрите-ка на свѣчку, творитъ Тонни, указывая на сальную свѣчу, оплывшую со всѣхъ сторонъ и нагорѣвшую цѣлымъ кочнемъ на свѣтильнѣ...
   -- Ну что жь за бѣда, говоритъ мистеръ Гуппи, взявшись за щипцы:-- это горе легко поправить.
   -- Ты думаешь? отвѣчаетъ другъ его: -- нѣтъ, братъ, съ этимъ но такъ-то легко сладитъ: она оплываетъ и скверно горитъ съ самыхъ тѣхъ поръ, какъ я ее зажогъ.
   -- Фу, Тонни! что это съ тобой? спрашиваетъ мистеръ Гуппи, держа въ рукахъ щипцы и смотря на своего друга, который сидитъ опершись локтями о столъ.
   -- Вильямъ Гуппи, отвѣчаетъ Тонни -- я, братъ, истерзанъ въ пухъ. Это все проклятая, невыносимая, убійственная комната и... скверное чудовище внизу, я думаю... пфу... о-охъ!.. и мистеръ Вивль отталкиваетъ локтемъ лотокъ для щипцовъ, опирается головою на ладонь руки, ставитъ ногу на каминную рѣшетку и созерцаетъ огонь. Мистеръ Гуппи наблюдаетъ за нимъ, тихо качаетъ головой и садится, въ совершенно-спокойномъ состоянія духа, по другую сторону стола.
   -- Съ тобой кажется Снегсби говорилъ, Топни?
   -- Да, чтобъ его... да, это былъ Снегсби, говоритъ Вивль, измѣняя словосочиненіе своей сентенціи.
   -- Онъ говорилъ о дѣлахъ?
   -- Нѣтъ. О какихъ тутъ дѣлахъ? Онъ просто остановился поболтать.
   -- Я узналъ его, говоритъ мистеръ Гуппи: -- и подумалъ, что лучше если онъ меня не уводитъ, и пообождалъ за угломъ.
   -- Вотъ оно опять, Вильямъ Гуппи! воскликнулъ Тонни, возведя глаза вверхъ: -- къ-чему это прятанье, эта таинственность?
   Мистеръ Гуппи старается улыбнуться, и въ видахъ перемѣны разговора осматриваетъ съ истиннымъ, а можетъ и притворнымъ удивленіемъ блистательную галерею британскихъ красавицъ; взоръ его останавливается на портретѣ леди Дедлокъ. Она нарисована во весь ростъ на террасѣ и рядомъ съ ней пьедесталъ; на этомъ пьедесталѣ ваза, на вазѣ шаль миледи, сверхъ шали огромная полость драгоцѣннаго мѣха, а на огромной полости драгоцѣннаго мѣха покоится ручка блистательной красавицы, и на ручкѣ блеститъ браслетъ.
   -- Какъ похожа на леди Дедлокъ! говорятъ мистеръ Гуппи:-- двѣ капли воды; только что не говоритъ.
   -- Я бы желалъ, чтобъ заговорила, ворчитъ Тонни:-- по-крайней-мѣрѣ я бы имѣлъ для развлеченія фешонэбльный разговоръ.
   Въ это время мистеръ Гуппи постигаетъ, что искренній другъ его не можетъ быть приведенъ такими средствами въ соціальное расположеніе духа, а потому обращается къ нему съ назиданіями.
   -- Тонни, говоритъ онъ: -- я постигаю разстроенное состояніе души, могу извинить меланхолію, потому-что, быть-можетъ, никто лучше меня не понимаетъ, чти значитъ, когда грусть овладѣваетъ душою -- да, меня, въ сердцѣ котораго запечатлѣвъ не возданный образъ. Но, Тонни, и этимъ слабостямъ есть границы, и онѣ, Тонни, должны быть обуздываемы передъ лицомъ, неповиннымъ въ этой овладѣвающей меланхоліи, и я долженъ сказать тебѣ, Тонни, что пріемъ, который ты дѣлаешь мнѣ, не только негостепріименъ, но даже недостоинъ джентльмена.
   -- Слова твои жестоки, Вильямъ Гуппи, отвѣчаетъ мистеръ Вивль.
   -- Можетъ-быть, жестоки, сэръ, продолжаетъ мистеръ Гуппи: -- я говорю ихъ въ минуты жестокаго оскорбленія.
   Мистеръ Вивль уразумѣваетъ свою вину и проситъ мистера Вильяма Гуппи, больше не думать объ этомъ.
   Мистеръ Вильямъ Гуппи, ставъ ужь на стезю моралиста, не можетъ такъ скоро отказаться отъ своихъ правъ.
   -- Нѣтъ, повѣрь мнѣ Тонни, продолжаетъ этотъ джентльменъ:-- ты долженъ стараться щадить чувствованія субъекта, въ сердцѣ котораго запечатлѣнъ невозданный образъ, и который не очень-то счастливъ касательно тѣхъ струнъ, въ которыхъ звучатъ самыя нѣжныя ощущенія. Въ тебѣ, Топни, соединены всѣ тѣ преимущества, которыя пріятно поражаютъ и зрѣніе и вкусъ; характеръ твой, можетъ-быть, къ твоему счастью (и я желалъ бы, чтобъ это было такъ) таковъ, что ты не можешь привязаться къ одному цвѣтку. Передъ тобой открыта цѣлая оранжерея и ты носишься на своихъ воздушныхъ крыльяхъ отъ одной махровой головки къ другой; но несмотря на это, Тонни, я слишкомъ далекъ отъ мысли уязвить безъ причины твои чувствованія!
   Тонни находитъ опять нужнымъ не толковать объ этомъ больше и говоритъ выразительно:
   -- Вильямъ Гуппи, плюнь на это!
   Мистеръ Гуппи, снисходя на такую просьбу, отвѣчаетъ благосклонно:
   -- Я бы не коснулся этого предмета; но, Тонни, въ сердцѣ человѣческомъ есть струны...
   Тонни проситъ прощенья.
   -- Что жь касается до этой связки писемъ, говоритъ Тонни, шевеля уголья въ каминѣ:-- то, право, странно, съ чего это Круку вздумалось назначить полночь для ихъ передачи.
   -- Дѣйствительно, странно. Вѣрно, есть у него какое-нибудь основаніе?
   -- Какое основаніе? онъ и самъ не знаетъ. Говоритъ, сегодня день его рожденья, и онъ мнѣ ихъ передастъ ровно въ двѣнадцать часовъ ночи. Вотъ и все. Къ этому времени, я знаю, онъ налижется какъ стелька. Пьянствовалъ цѣлый день.
   -- Однакожь, онъ не забудетъ обѣщанія?
   -- Забудетъ? Не таковъ гусь. Онъ никогда ничего не забываетъ. Я видѣлъ его сегодня вечеромъ въ восемь часовъ, пособлялъ ему запирать ставни, и письма были у него въ мѣховой шапкѣ. Онъ снялъ ее и показалъ мнѣ ихъ. Когда мы заперли лавку, онъ снялъ шапку, повѣсилъ ее на спинку стула, взялъ письма и разсматривалъ ихъ, стоя передъ каминомъ. Спустя нѣсколько времени, я слышалъ, какъ онъ еще мычаль свою единственную пѣсенку про Бибо и стараго Харона, и какъ Бибо опился до смерти, или что-то въ этомъ родѣ. Послѣ этого онъ даже не пошевельнулся, былъ такъ тихъ, какъ старая крыса, заснувшая въ норѣ.
   -- И ты долженъ къ нему спуститься въ двѣнадцать часовъ?
   -- Въ двѣнадцать. И я тебѣ опить-таки скажу, что, ожидая тебя, мнѣ показалось десять разъ двѣнадцать.
   -- Топни, говоритъ мистеръ Гупни, послѣ нѣкотораго размышленія надъ своими крестъ-на-крестъ сложенными ногами: -- что, онъ теперь умѣетъ читать?
   -- Читать! Онъ никогда не будетъ умѣть читать. Онъ знаетъ отдѣльно всѣ буквы, умѣетъ отдѣльно написать каждую изъ нихъ, а вмѣстѣ-то связать и не умѣетъ. Больно старъ для этого, да и притомъ всегда пьянъ.
   -- Тонни, говоритъ мистеръ Гуппи, перекладывая одну ногу на другую: -- какъ же ты думаешь, разобралъ онъ имя Гаудона?
   -- Онъ никогда его не разбиралъ. Ты знаешь, какъ онъ ловко умѣетъ писать на память, не понимая, что пишетъ; вотъ онъ, должно-быть съ конверта списалъ адресъ и спросилъ меня, что это значитъ?
   -- Тонни, говоритъ мистеръ Гуппи, перекладывая снова одну ногу на другую: -- по твоему замѣчанію, это женскій или мужской почеркъ?
   -- Женскій. Тысячу противъ одного -- женскій. Писано очень-криво и хвосты у буквы и такіе длинные и смѣлые.
   Мистеръ Вильямъ Гуппи во время этихъ переговоровъ занимался грызеньемъ ногтей на большихъ пальцахъ рукъ, замѣняя лѣвую руку правою всякій разъ, какъ только клалъ правую ногу на колѣно лѣвой. Въ одну изъ этихъ перемѣнъ, онъ случайно взглянулъ на рукавъ своего сюртюка, опустилъ руку и закричалъ съ испугомъ
   -- Тонни, что дѣлается сегодня въ вашемъ домѣ? Изъ трубы, что ли выкинуло?
   -- Какъ изъ трубы выкинуло!
   -- Посмотри, говоритъ мистеръ Гуппи: -- видишь какъ ложится сажа, взгляни на руку! взгляни на столъ!.. Провалъ бы ее побралъ и не сдунешь... марается какъ сало!
   Друзья переглядываются и мистеръ Вивль считаетъ нужнымъ подойдти и послушать у двери, подняться на нѣсколько ступенекъ, спуститься немножко внизъ; потомъ возвращается и говоритъ, что все исправно, все тихо и повторяетъ то же замѣчаніе, которое онъ дѣлалъ, незадолго до того мистеру Снегсби, что, должно-быть, въ гостинницѣ Солнечнаго Герба жарятъ котлеты.
   -- И это тогда, продолжаетъ мистеръ Гуппи прерванный разговоръ и съ отвращеніемъ смотритъ на свой рукавъ (оба пріятели сидятъ передъ каминомъ на противоположныхъ концахъ стола и чуть-чуть не касаются другъ друга головами):-- такъ это тогда онъ и сказалъ тебѣ, что вынулъ связку инеемъ изъ стараго чемодана своего постояльца.
   -- Тогда, сэръ, тогда, отвѣчаетъ Тонни, нерѣшительно поправляя свои бакенбарды: -- и тотчасъ же послѣ этого я написалъ записочку къ дорогому пріятелю моему, высокорожденному Вильяму Гуппи, увѣдомляя его о сегодняшнемъ условіи и прося его не заглядывать раньше, потому-что привидѣніе -- тонкая бестія.
   Легкій, живой тонъ фешонебэльной рѣчи, подъ который вѣчно подлаживается мистеръ Вивль, сегодня очень ему не къ лицу, такъ-что онъ покидаетъ его, равно какъ и холенье своихъ бакенбардъ, и взглянувъ себѣ черезъ плечо, становится опять добычей страха.
   -- Ты принесешь письма сюда, въ комнату, чтобъ ихъ прочесть, сравнить между собою и наконецъ быть въ-состояніи передать ему ихъ содержаніе -- такъ ли, Тонни? спрашиваетъ мистеръ Гуппи, боязливо грызя ноготь на большомъ пальцѣ.
   -- Ты не можешь говорить тише! Да, такъ.
   -- Вотъ, Тонни, что и тебѣ скажу...
   -- Ты не можешь говорить тише! говоритъ Тонни еще разъ.
   Мистеръ Гуппи киваетъ своей остроумной головой, плотнѣе прижимаетъ ее къ головѣ друга и говоритъ шопотомъ:
   -- Вотъ, что я тебѣ скажу, Тонна: первое дѣло должно состоять въ томъ, чтобъ сдѣлать другой конвертъ, точь-въ-точь какъ настоящій, такъ-что, если онъ попроситъ письма обратно, а онѣ будутъ у меня, такъ ты и можешь ему подсунуть фальшиивыя-то.
   -- А если, предположимъ, что онъ узнаетъ подлогъ при первомъ взглядѣ на конвертъ, что съ его дьявольски-меткимъ глазомъ очень-легко и можно держать пари сто противъ одного? замѣчаетъ Тонин.
   -- А, тогда вотъ какая штука: письма ему не принадлежатъ и никогда не принадлежали. Ты ихъ открылъ и далъ ихъ въ мои руки -- въ руки одного изъ твоихъ юридическихъ друзей для безопасности. Если онъ будетъ требовать, можно протестовать, представить ихъ въ судъ -- такъ ли?
   -- Гм... мм! неохотно говоритъ мистеръ Вивль.
   -- Что жь, Тонни, увѣщеваетъ его другъ: -- отчего ты корчишь такую физіономію. Не-уже-ли ты сомнѣваешься, въ Вильямѣ Гуппи? Не-уже-ли ты подозрѣваешь какой-нибудь обмажь?
   -- Я ничего не подозрѣваю больше того, что слѣдуетъ, Вильямъ Г., отвѣчаетъ Тонни серьёзно.
   -- Что жь слѣдуетъ, что жь слѣдуетъ, горячится мистеръ Гуппи, возвышая немного голосъ. Другъ его считаетъ нужнымъ поохладить рвеніе тонкаго адвоката и говоритъ ему
   -- Ты не можешь говорить тише!
   Мистеръ Гуппи повторяетъ безъ всякаго звука вопросъ свой; онъ шевелитъ только губами:
   -- Что жь слѣдуетъ?
   -- Три вещи. Вопервыхъ, я знаю, что вотъ мы здѣсь шепчемся, столько времени...
   -- Ну что жь! говоритъ мистеръ Гуппи:-- хуже, еслибъ мы были ослами; а непремѣнно бы разъиграли роли ословъ, еслибъ не добивались того, чего нужно. Дальше?
   -- Вовторыхъ, и ясно не вижу, какая изъ этого выйдетъ польза.
   Мистеръ Гуппи бросаетъ взглядъ на портретъ леди Дедлокъ и отвѣчаетъ:
   -- Тонни, тебя просили положиться во всемъ на честь твоего друга, потому-что эти обстоятельства должны, быть-можетъ, споспѣшествовать счастью; но Тонни, въ сердце человѣческомъ есть струны... которыхъ, быть-можетъ, не слѣдуетъ касаться при настоящихъ обстоятельствахъ... другъ твой не лошакъ... Что это такое?..
   -- Одиннадцать часовъ пробило на башнѣ св. Павла. Прислушайся: теперь всѣ часы по сосѣдству пробьютъ тоже одиннадцать.
   И два друга молча внимаютъ звуку металла, раздающемуся и съ дальнихъ и съ близкихъ разстояніи, съ пашенъ различной вышины, въ переливахъ, до безконечности разнообразныхъ. Когда звонъ наконецъ стихаетъ, окрестность кажется еще таинственнѣе и безмолвнѣе.
   Шопотъ имѣетъ одинъ непріятный результатъ: онъ пробуждаетъ въ безмолвствующей атмосферѣ тысячи духовъ, странный трескъ, шумъ, какіе-то шаги безъ всякаго звука, которые не оставили бы слѣда на мелкомъ пескѣ, или на только-что выпавшемъ снѣгѣ. Друзья говорили такимъ шопотомъ, что воздухъ въ-самомъ-дѣлѣ наполнился какими-то таинственными призраками, и такъ наполнялся, что они оба невольно и единовременно взглядываютъ на дверь, чтобъ удостовѣриться заперта она, или нѣтъ.
   -- Продолжай, Топни! говоритъ мистеръ Гуппи, ближе подвигаясь къ огню и безпокойно погрызывая свой ноготь: -- ты хотѣлъ сказать втретьихъ...
   -- Втретьихъ, неочень-пріятная вещь затѣвать заговоръ противъ покойника и въ той самой комнатѣ, въ которой онъ умеръ, да еще въ-особенности, когда въ этой комнатѣ приходится жить самому.
   -- Да что ты, Тонни, вѣдь мы никакого не затѣваемъ заговора противъ него,
   -- Оно можетъ и такъ, да только мнѣ это не по-нутру. Попробуй ка ты самъ пожить одинъ-одинешенекъ въ этой комнатѣ, такъ увидишь понравится ли тебѣ эти вещи или нѣтъ.
   -- Что касается до покойника, Топни, говоритъ мистеръ Гуппи, отклоняя такимъ-образомъ его предложеніе: -- то повѣрь, братъ, много есть комнатъ, въ которыхъ умирали люди.
   -- Знаю, что есть; но въ этихъ комнатахъ покойниковъ оставляли въ покоѣ, да... да я они никому не мѣшали, отвѣчаетъ Тонни.
   Друзья опять переглядываются. Мистеръ Гуппи поспѣшно замѣчаетъ, что они, быть-можетъ, оказываютъ покойнику въ нѣкоторомъ родѣ услугу; что онъ по-крайней-мѣрѣ въ этомъ увѣренъ. За симъ слѣдуетъ тягостное молчаніе, потомъ мистеръ Вивль, ни съ того ни съ другаго, шевелитъ щипцами въ каминѣ; мистеръ Гуппи вскакиваетъ, какъ-будто Вивль пошевелилъ не уголья, а струны, находящіяся въ сердцѣ остроумнаго адвоката.
   -- Фу! говоритъ онъ: -- посмотри сколько подымается этой проклятой сажи. Что за мерзость такая! Отворимъ, братъ, окно, подышимъ свѣжимъ воздухомъ; здѣсь чертовски-душно.
   Съ этими словами онъ открываетъ окно и оба друга высовываютъ головы, чтобъ подышать свѣжимъ воздухомъ. Сосѣдніе домы такъ близко примыкаютъ къ ихъ жилищу, что, не свернувъ шеи, имъ не увидать ни клочка неба; несмотря, однакожъ, на это невыгодное обстоятельство, свѣтъ, сквозь запотѣвшія стекла оконъ, мерцающій тамъ и сямъ, стукъ отдаленныхъ экипажей, сознаніе, что вотъ-де живые люди ходятъ и дѣйствуютъ -- производятъ на нихъ успокоительное вліяніе. Мистеръ Гуппи, тихо постукивая пальцами по подоконнику, начинаетъ опять свой шопотъ, однакожь значительно-веселѣе.
   -- Между-тѣмъ Топни, не забудь старикашку Смольвида -- разумѣется, дѣло идетъ о младшемъ Смольвидѣ -- вѣдь онъ у меня не посвященъ въ эти тайны. Его дѣдушка тонкая бестія. У нихъ вся семья такая.
   -- Линю, говоритъ Тонни: -- и держу ухо востро.
   -- Что жь касается Крука, продолжаетъ мистеръ Гуппи: -- увѣренъ ли ты, что у него есть дѣйствительно другія бумаги значительной важности, какъ онъ тебѣ говорилъ?
   -- Не знаю, говоритъ онъ: -- не могу придумать. Если намъ удастся поддѣть его теперь, не возбудя въ немъ никакихъ подозрѣній, такъ я надѣюсь узнать впослѣдствіи кой-что побольше; а теперь какъ узнаешь? надо увидѣть самому, а на его слова полагаться нельзя: что онъ смыслитъ? Онъ знаетъ изъ нихъ нѣсколько буквъ; малюетъ ихъ на столѣ и стѣнахъ; спрашиваетъ меня, что это значитъ -- вотъ и все; у него ужь такая мономанія; онъ думаетъ, что владѣетъ документами, а между тѣмъ у него, можетъ-быть, просто макулатура. Вѣдь, судя по его словамъ, онъ послѣднія двадцать-пять лѣтъ трудился надъ азбукой.
   -- Какъ онъ набрелъ на эту мысль?-- вотъ вопросъ, говоритъ мистеръ Гуппи, сощуривъ одинъ глазъ, въ пособіе къ юридическимъ соображеніямъ:-- должно-быть, онъ отыскалъ бумаги въ какой-нибудь покупкѣ, въ которой не ожидалъ бумагъ и, можетъ, судя но тому, какъ онѣ были спрятаны или зашиты, забралъ себѣ въ голову, что онѣ важны.
   -- А можетъ-быть его запутали въ какихъ-нибудь дѣлахъ, а можетъ, онъ съ-пьяна ряхнулся, а можетъ, шатаясь постоянно въ Оберканцелярію наслушался о документахъ -- чортъ его знаетъ! говоритъ мистеръ Вивль.
   Мистеръ Гуппи сидитъ на подоконникѣ, качаетъ головой, взвѣшивая въ юридическомъ мозгу своемъ всѣ возможности этого вопроса, задумчиво постукиваетъ пальцами о раму, мѣряетъ и гладитъ ее, вдругъ отдергиваетъ руку и вскрикиваетъ:
   -- Провались этотъ проклятый домъ! Что это за мерзость! Посмотрите на мои пальцы!
   Пальцы покрыты густымъ жолтымъ сокомъ, отвратительнымъ наощупь и на видъ, а еще болѣе отвратительнымъ на запахъ.-- Это какое-то липкое, производящее тошноту масло, имѣющее въ себѣ что-то особенно-скверное, такъ-что невольная дрожь проняла обоихъ друзей.
   -- Что ты тутъ дѣлалъ? что ты выливалъ изъ окна? говоритъ мистеръ Гуппи.
   -- Я выливалъ изъ окна! Клянусь тебѣ; никогда. Мнѣ и въ голову не приходило подобной глупости, отвѣчаетъ мистеръ Вивль.
   -- Однакожь взгляни, посмотри сюда -- видишь? видишь? говоритъ мистеръ Гуппи свѣтя за окномъ, а скверное масло липкими каплями тянется съ подоконника на кирпичи и собирается тамъ и сямъ небольшими кучками.
   -- Это проклятый домъ, говорить мистеръ Гуппи, затворяя окно.-- Дай мнѣ пожалуйста воды, иначе я обрублю себѣ пальцы.
   И мистеръ Гуппи моетъ руку, третъ ее, обнюхиваетъ; опять моетъ и третъ, и эта операція продолжается такъ долго, что еще онъ не успѣлъ возстановить упавшій духъ свой стаканомъ водки и спокойно помѣститься передъ огнемъ камина, какъ на башнѣ св. Павла пробило двѣнадцать и часы всѣхъ башенъ, различной величины, завторили этому звону. Когда всѣ переливы звонокъ затихли, мистеръ Вивль говоритъ:
   -- Вотъ и условный часъ. Идти или нѣтъ?
   -- Ступай, говоритъ мистеръ Гуппи и на счастье протягиваетъ ему руку, только не ту, которую онъ обмывалъ, хотя она и правая.
   Мистеръ Вивль спускается внизъ, а мистеръ Гуппи старается пристроиться около камина, въ надеждѣ долгаго ожиданія. По не проходитъ минуты, какъ слышенъ скрипъ ступенекъ деревянной лѣстницы и Тонни быстро возвращается назадъ.
   -- Ну, что жь, получилъ?
   -- Получилъ! Нѣтъ. Да и старика тамъ нѣтъ.
   Страхъ такъ рѣзко отражается на лицѣ мистера Вивля, что и мистеръ Гуппи невольно заражается боязнью; онъ быстро вскакиваетъ съ своего мѣста и кричитъ: -- Тонни, въ чемъ дѣло?
   -- Не дождавшись отвѣта на стукъ, я тихонько отворилъ дверь... Вся вонь тамъ... и сажа тамъ... и масло тамъ... а его нѣтъ тамъ!... и Тонни насилу можетъ выговорить эти слова.
   Мистеръ Гуппи беретъ свѣчку. И друзья, скорѣе мертвые, чѣмъ живые, спускаются внизъ, и поддерживая другъ друга, отворяютъ дверь въ лавку. Кошка щетинится и шипитъ, но не на нихъ; она наблюдаетъ за чѣмъ-то, лежащимъ передъ огнемъ. На каминной рѣшеткѣ очень-немного угольевъ, по комната полна тяжелаго удушливаго дыма, и черная липкая сажа покрываетъ стѣны и потолокъ. Стулья, столъ и необходимая принадлежность, винныя бутылки -- все, какъ слѣдуетъ на своихъ мѣстахъ. На спинкѣ стула виситъ мѣховая шапка старика и его сюртукъ.
   -- Посмотри, шепчетъ жилецъ, указывая своему другу дрожащимъ пальцемъ на эти предметы: -- вотъ я тебѣ такъ и говорилъ. Какъ я съ нимъ разстался, онъ снялъ шапку, вынулъ изъ нея небольшой сверточекъ писемъ, шапку повѣсилъ на спинку стула, а сюртукъ его еще прежде висѣлъ тутъ; онъ снялъ его, когда надо было запирать ставни, и сталъ вотъ здѣсь, передъ огнемъ, повертывая въ рукахъ письма, на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ теперь виднѣется на полу этотъ пепелъ.
   -- Что жъ онъ повѣсился, что-ли?
   Они осматриваются кругомъ, но нигдѣ не видятъ его трупа.
   -- Посмотри, говоритъ Тонни: -- на аршинъ отъ этого стула лежитъ красный, загрязнившійся шнурокъ, которымъ обыкновенно завязываютъ перья. Этимъ шнуркомъ были завязаны письма. Онъ развязывалъ его медленно, улыбался, смотря на меня, и прежде, чѣмъ началъ разбирать письма, бросилъ шнурокъ на полъ. Я видѣлъ, какъ онъ упалъ.
   -- Что дѣлается съ кошкой? говоритъ мистеръ Гуппи: -- посмотри на нее.
   -- Взбѣсилась, я думаю. И не диво, въ такомъ проклятомъ мѣстѣ...
   И два друга тихо подвигаются впередъ, разбирая всѣ эти обстоятельства.
   Кошка все на томъ же мѣстѣ, гдѣ они ее застали; она шипитъ и щетинится надъ чѣмъ-то передъ опіемъ, между двумя стульями.
   -- Что тутъ такое? Посвѣти-ка вверхъ!
   На полу небольшое прожженное пятно: пепелъ отъ сожженной бумаги? Однакожъ онъ не такъ легокъ, какъ обыкновенно, напротивъ, кажется чѣмъ-то пропитаннымъ; тутъ еще... что это такое? кусокъ обожженнаго дерева, осыпаннаго бѣлой золой, или это каменной уголь?
   -- О, ужасъ!... Это онъ... это его остатки!... Помогите, помогите; ради Бога, помогите!...
   Множество людей приходитъ въ лавку, но помочь нѣтъ никакой возможности. Лордъ-канцлеръ этой Палаты остался вѣренъ своему титулу: онъ умеръ самосгорѣніемъ.
   

ГЛАВА XXXIII
Пролазы.

   Съ поразительною быстротою являются въ Канцелярскую Улицу два господина, неочень-чистые относительно обшлаговъ и пуговицъ, тѣ самые джентльмены, которые присутствовали при послѣднемъ обыскѣ, произведенномъ осмотрщикомъ мертвыхъ тѣлъ въ Гостинницѣ Солнечнаго Герба. Собственно говоря, за ними сбѣгалъ во всѣ лопатки дѣятельный и предусмотрительный церковный стражъ. Эти, несовсѣмъ-чистые джентльмены производятъ разспросы по всему двору, исчезаютъ въ залѣ Солнечнаго Герба, гдѣ занимаются письмомъ, цапая своими прожорливыми перышками по шелковой бумагѣ. Вотъ подъ покровомъ мрака отмѣчаютъ они, какъ всѣ жители Канцелярской Улицы, вчера, около полуночи были въ напряженномъ волненіи отъ нижеслѣдующаго возмутительнаго и страшнаго открытіи. Вотъ выставляютъ они на видъ, что каждый, безъ-сомнѣнія, полнитъ, какъ, нѣсколько времени тому назадъ, таинственная смерть отъ слишкомъ-большаго употребленія опіума, причинившаяся въ первомъ этажѣ дома, занимаемаго подъ лавку тряпья, бутылокъ и прочаго хлама, эксцентрическимъ индивидуумомъ, по имени Крукомъ, очень-преклонныхъ лѣтъ и съ неумѣренными привычками касательно джину, произвела тяжелое впечатлѣніе на умы публики, и какъ, вслѣдствіе замѣчательнаго столкновенія обстоятельствъ, Крукъ былъ допрашиваемъ при обыскѣ, производившемся, какъ конечно всѣ помнитъ, въ Солнечномъ Гербѣ, гостинницѣ, примыкающей съ западной стороны къ мѣсту слѣдствія и очень-хорошо содержимой высокопочтеннымъ хозяиномъ, мистеромъ Джемсомъ Джорджемъ Богсби. Вотъ повѣствуютъ они (съ такимъ многословіемъ, какое только возможно), какъ впродолженіе нѣсколькихъ часовъ вчерашняго вечера обитатели двора, на которомъ совершилось трагическое происшествіе, составляющее предметъ настоящихъ изслѣдованій, были поражены какимъ-то особеннымъ запахомъ, который запахъ былъ въ то же время Такъ пронзителенъ, что мистеръ Свильсъ, комическія пѣвецъ, ангажированный мистеромъ Джемсомъ Джорджемъ Богсби, самъ разсказывалъ нашимъ корреспондентамъ, что онъ сознавался дѣвицѣ М. Мильвельсонъ, особѣ съ большимъ призваніемъ къ музыкальному поприщу, и также ангажированный мистеромъ Дж. Д. Богсби, на цѣлый рядъ концертовъ, называемыхъ гармоническими собраніями, или митингами, которые, какъ кажется, состоятъ подъ непосредственнымъ руководствомъ самого мистера Дж. Д. Богсби и исполняются въ Гостинницѣ Солнечнаго Герба, воспѣвая дѣянія Георга-Бгораго, что онъ (мистеръ Свильсъ), находитъ, что голосъ его не на шутку пораженъ нечистымъ состояніемъ атмосферы, и по этому случаю выразился очень-остроумно, что онъ "похожъ на пустой ящикъ, ибо въ немъ нѣтъ ни одной живой нотки". Какъ это замѣчаніе мистера Слшльси совершенно подтвердилось словами двухъ весьма практически-мудрыхъ замужнихъ женщинъ, обитающихъ на томъ же дворѣ и извѣстныхъ подъ именами мистриссъ Пайперъ и мистриссъ Перкинсъ; обѣ замѣчательныя леди говорили, что ощущали этотъ жирный запахъ, и заключили, что онъ выходитъ изъ комнаты несчастнаго Крука, нынѣ умершаго.
   Все это, и еще въ тысячу разъ больше, пишутъ неочень-чистые джентльмены, заслужившіе нѣкоторую извѣстность по случаю плачевной катастрофы, и надворное народонаселеніе мальчишекъ (въ секунду, выпрыгнувшее изъ своихъ кроватей) лѣзетъ на ставни гостинницы Солнечнаго Герба, и желаютъ увидать изъ-подъ нихъ хоть хохлы краснорѣчивыхъ писателей.
   Все подворье, отъ мала до велика, не смыкаетъ глазъ въ эту ночь и занимается только окутываніемъ въ платки множества головъ своихъ, говоритъ про несчастный домъ, да указываетъ на него.
   Миссъ Флайтъ была храбро спасена изъ своего чердачка (какъ-будто-бы онъ былъ объятъ пожаромъ) и водворена, вмѣстѣ съ кроватью, въ гостиницѣ Солнечнаго Герба.
   Гостинница не только не завертываетъ въ эту ночь газовыхъ рожковъ, но даже не запираетъ и дверей, потому-что всякое публичное возбужденіе заставляетъ подворье подкрѣплять свои силы и приносить барышъ Солнечному Гербу. Никогда въ немъ не изготовляется столько порцій чесноку, водки и теплой воды, какъ во время обыска. Tдва услыхалъ погребщикъ о случившемся, какъ онъ засучилъ рукава своей рубашки чуть не по-плечи, и сказалъ: "зашибемъ деньгу!"
   При первомъ крикѣ на улицѣ, по поводу страшнаго происшествія, молодой Пайперъ бросился въ пожарное депо и съ тріумфомъ возвратился назадъ трясучимъ галопомъ, сидя на Фениксѣ, посреди шлемовъ и факеловъ, и придерживаясь изо всей мочи за баснословное чудовище.
   По изслѣдованіи всѣхъ щелей и трещинъ Фениксъ, признавъ свою безполезность, возвращается вспять, но одинъ изъ шлемовъ его остается и тихо шагаетъ передъ домомъ, веди разговоръ съ двумя полисменами, присланными сюда для той же цѣля. Каждый, въ карманѣ котораго находится шестипенсовая монета, имѣетъ сильное поползновеніе выразить законному тріумвирату гостепріимство въ жидкой формѣ.
   Мистеръ Вивль и его другъ, мистеръ Гуппи, стоитъ у буфета Солнечнаго Герба и думаютъ, что даромъ ноль тереть нечего, а надо принести кой-какую пользу гостинницѣ.
   -- Теперь не время, говоритъ мистеръ Богсби: -- раздумывать о деньгахъ; а самъ, между-тѣмъ, весьма-жаднымъ окомъ считаетъ деньги за конторкой: -- Заказывайте, заказывайте, честная компанія: можете получить все, что угодно.
   Джентльменамъ, и преимущественно мистеру Вивлю, угодно столькихъ вещей, что они, впродолженіе довольно-длиннаго періода времени, не могутъ вразумительно выговорить ни одной вещи, хотя и не перестаютъ разсказывать каждому изъ вновь приходящихъ о ночномъ событіи (варьируя его на разныя тэмы), о томъ, что они говорили, что думали и что увидѣли. Между -- тѣмъ, тотъ или другой изъ двухъ полисменовъ, часто подходятъ къ двери, отворяютъ ее во всю длину руки и съ мрачной улицы заглядываютъ въ гостинницу. Не то, чтобъ они имѣли какія-нибудь сомнѣнія насчетъ мистеровъ Вняла и Гуппи, но все, знаете, не худо посмотрѣть, что дѣлаютъ тамъ эти друзья.
   Такъ тянется ночь, облекая подворье своимъ свинцовымъ покровомъ, а подворье, между-тѣмъ, шумитъ и копышется, несмотря на непривычный часъ; оно толкуетъ, суетится, тараторитъ и вообще ведетъ себя подобно подворью, получившему неожиданное наслѣдство.
   Нотъ наконецъ медленными шагами уходитъ ночь и фонарщикъ, обходя свой участокъ, снимаетъ съ рожковъ фонаря маленькія головки свѣта, старавшіяся ослабить мракъ, и волей-неволей является день.
   И даже самъ лондонскій день можетъ замѣтить своими подслѣпыми глазами, что подворье не ложилось спать. Не говоря ужь о лицахъ, заснувшихъ на столахъ, о ногахъ, вытянутыхъ на жесткомъ камнѣ, въ замѣнъ пуховика, но даже на кирпичѣ и известнякѣ надворныхъ строеній виднѣется безсонница и усталость.
   Теперь проснулось сосѣдство, и услышавъ о случившемся, бѣжитъ, не успѣвъ хорошенько одѣться, за новостями; два полисмена и шлемъ плохо-чувствительные къ внутреннимъ впечатлѣніямъ подворья, имѣютъ не мало возни, охраняя дверь.
   -- Боже милосердый, джентльмены! говоритъ, прибѣгая, мистеръ Снегсби: -- правда ли, что я слышу? Правда ли, что я слышу?
   -- Правда, правда! отвѣчаетъ одинъ изъ полисменовъ: -- однакожъ, братъ, отсюда проваливай дальше!
   -- Боже милосердый, джентльмены! говоритъ мистеръ Снегсби, отсунутый, быть-можетъ, нѣсколько поспѣшно назадъ: -- повѣрите ли, что вчера я самъ былъ здѣсь въ одиннадцатомъ часу вечера и у этой двери разговаривалъ съ молодымъ человѣкомъ, который нанимаетъ комнату здѣсь, въ домѣ...
   -- Въ-самомъ-дѣлѣ? отвѣчаетъ полисменъ: -- такъ вы этого молодого человѣка найдете здѣсь въ гостинницѣ... Ну, вы, проваливайте, проваливайте отсюда!
   -- Онъ не схваченъ, надѣюсь и? говоритъ Снегсби.
   -- Схваченъ? Нѣтъ. За что же его схватить?
   Мистеръ Снегсби, вполнѣ-неспособный отвѣчать на этотъ вопросъ, да и ни на какіе вопросы, въ встревоженномъ состояніи духа направляетъ путь свой въ гостинницу Солнечнаго Герба и находитъ мистера Вивля, томящагося надъ чаемъ и тостами. Страшное облако табачнаго дыма окружаетъ его, но не застилаетъ собою лица, истомленнаго ночными треволненіями.
   -- И мистеръ Гуппи здѣсь! говоритъ мистеръ Снегсби:-- о Боже мой, Боже мой! какое стеченіе обстоятельствъ!.. Ахъ... и моя жен...
   И мистеръ Снегсби до такой степени утрачиваетъ способность говорить, что слова "моя женушка", ила что-нибудь въ этомъ родѣ, нейдутъ у него съ языка. И въ-самомъ-дѣлѣ, какъ не остолбенѣть: гнѣвная жена его въ такой ранній часъ утра стоитъ въ гостинницѣ Солнечнаго Герба, у пивной машины, устремивъ на него свой испытующій взоръ, какъ обвиняющее привидѣніе.
   -- Милая моя, едва-внятно произноситъ мистеръ Снегсби, когда языкъ его вышелъ изъ своего оцѣпенѣнія: -- не хочешь ли ты чего-нибудь выкушать? напримѣръ, рюмочку рому съ апельсиннымъ сокомъ и сахаромъ?
   -- Нѣтъ, говоритъ мистриссъ Снегсби,
   -- Душа моя, ты знаешь этихъ джентльменовъ?
   -- Знаю, говоритъ мистриссъ Снегсби, сухо отвѣчая на поклоны двухъ пріятелей и пристально смотря на мистера Снегсби.
   Преданный мистеръ Сисгеби не можетъ вынести такихъ взглядовъ. Онъ беретъ подъ-руку дражайшую свою половину и отводитъ ее въ уголокъ, къ боченку съ пивомъ.
   -- Милый другъ мой, зачѣмъ ты на меня такъ смотришь? говоритъ онъ.
   -- Не выколоть же мнѣ глаза, отвѣчаетъ мистриссъ Снегсби: -- хочу и смотрю -- вотъ тебѣ и все!
   Мистеръ Снегсби прокашливается почтительнымъ кашлемъ и замѣчаетъ:
   -- Какъ можно выколоть, моя милая!
   Питомъ впадаетъ въ размышленіе. Опять прокашливается испуганнымъ кашлемъ и говоритъ:
   -- Страшная тайна, душа моя!
   И мгновенно теряетъ присутствіе духа подъ взорами спора души.
   -- Да, отвѣчаетъ мистриссъ Снегсби, мотая головой: -- страшная тайна.
   -- Милый другъ мой, говоритъ мистеръ Снегсби отчяннымъ голосомъ: -- умоляю тебя, ради всего на свѣтѣ, не говори со мной съ такимъ горькимъ выраженіемъ и не смотри на меня испытующимъ глазомъ! Будь такъ милостива, исполни мою просьбу... О, Боже мой! ужели, мой ангелъ, ты думаешь, что я способенъ сжечь кого-нибудь внезапно?
   -- А Богъ знаетъ, отвѣчаетъ мистриссъ Снегсби.
   При быстромъ взглядѣ на свое жалкое положеніе, мистеръ Снегсби и самъ не можетъ ничего сказать навѣрное. Онъ не въ-состояніи доказать положительно, что смерть Крука не его дѣло. Что-то такое, очень-таинственное, но что, онъ и самъ не знаетъ -- связано съ Канцелярской Улицей, и онъ запутанъ какъ-то во всѣхъ этихъ дрязгахъ, и быть можетъ -- о, ужасъ! онъ участникъ въ настоящемъ событіи. И въ безвыходномъ положеніи своемъ онъ отираетъ слабой рукой крупныя капли пота съ страждущаго лба своего и тяжело дышитъ.
   -- Жизнь моя, говоритъ несчастный поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей: -- ужели тебѣ противно будетъ сказать мнѣ, зачѣмъ ты -- ты, существо столько-нѣжное и образованное во всѣхъ отношеніяхъ, пришла въ такой часъ утра... сюда... въ харчевню?..
   -- А ты зачѣмъ здѣсь? спрашиваетъ мистриссъ Снегсби.
   -- Единственно для-того, милая моя, чтобъ ближе ознакомиться съ подробностями несчастнаго происшествія, приключившагося съ почтенной особой, которая -- отъ слова не станется -- сгорѣла. Мистеръ Снегсби останавливается, чтобъ перевести духъ: -- и потомъ я бы все пересказалъ тебѣ, жизнь моя, за Завтракомъ.
   -- Да, ты бы мнѣ пересказалъ!.. Ты вѣдь мнѣ все перескажешь, мистеръ Снегсби!..
   -- Все... моя мил...
   -- Очень-рада, говоритъ мистриссъ Снегсби, наблюдая съ строгой и злобной улыбкой его возрастающее замѣшательство: -- и если ты пойдешь тотчасъ же со мною домой, такъ я думаю, мистеръ Снегсби, ты будешь тамъ цѣлѣе, чѣмъ гдѣ-нибудь.
   -- Душа моя... право ужь я не знаю, что со мной будетъ... но, и готовъ идти.
   Мистеръ Снегсби бросаетъ отчаянный взглядъ на буфетъ, желаетъ мистерамъ Вивлю и Гунии добраго утра, увѣряетъ ихъ въ чувствахъ радости, но тому поводу, что они не схвачены, и сопровождаетъ мистриссъ Снегсби изъ гостинницы Солнечнаго Герба.
   Къ вечеру сомнѣнія, касательно участія, какимъ-нибудь непонятнымъ образомъ, въ страшномъ событіи, о которомъ толкуетъ все сосѣдство, возрастаютъ до гигантскихъ размѣровъ въ груди несчастнаго мистера Снегсби, подъ вліяніемъ злобныхъ взглядовъ его дражайшей половины. Ночью душевныя страданія его такъ увеличиваются, что онъ строитъ въ умѣ своемъ самые нелѣпые планы: рѣшается предать самъ себя суду и просить, чтобъ судъ его вразумилъ, если онъ невиненъ, или, чтобъ каралъ его по всей строгости законовъ, если онъ преступенъ.
   Мистеръ Вивль и мистеръ Гуппи, позавтракавъ въ гостинницѣ, отправляются къ Линкольской Палатѣ, чтобъ погулять вокругъ сквера и выбросить изъ головы столько дряни, сколько пособитъ свѣжій воздухъ.
   -- Теперь, Тонни, самое благопріятное время, говоритъ мистеръ Гуппи, отшагавъ молча всѣ четыре стороны сквера: -- переговорить намъ съ тобою о тѣхъ вещахъ, въ которыхъ безъ отлагательства мы должны условиться.
   -- Вотъ что я тебѣ скажу Вильямъ Г., отвѣчаетъ мистеръ Вивль, глядя на своего сопутника налитыми кровью глазами: -- если дѣло идетъ о твоемъ замыслѣ, такъ не трудись говорить мнѣ объ этомъ; съ меня будетъ и того, что было, и больше и знать ничего не хочу. А то, что добраго, ты садъ, пожалуй, сгоришь или взлетишь какъ-нибудь на воздухъ...
   Предположеніе подобныхъ явленій, такъ непріятно мастеру Гуппи, что голосъ его дрожитъ, излагая нижеслѣдующую нравственную сентенцію.-- Я бы полагалъ Тонни, что мы съ тобой насмотрѣлись достаточно въ нынѣшнюю ночь, и что ты могъ бы изъ этого вынести для себя памятный урокъ на всю жизнь, какъ опасно быть эгоистомъ. На это мистеръ Вивль отвѣчаетъ: -- Я бы полагалъ, Вильямъ Г., что мы съ тобою насмотрѣлись достаточно въ нынѣшнюю ночь и ты могъ бы изъ этого вынести для себя памятный урокъ на всю жизнь, какъ опасно составлять замыслы...
   -- Кто составляетъ? отвѣчаетъ мистеръ Гуппи.
   -- Ты!
   -- Я не составляю никакихъ замысловъ.
   -- Составляешь.
   -- Нѣтъ не составляю.
   -- Нѣтъ, составляешь.
   -- Кто это сказалъ?
   -- Я сказалъ, говоритъ Тонни.
   -- А, вотъ что! отвѣчалъ мистеръ Гуппи.
   -- Да, вотъ что!
   И друзья, разгорячась, начинаютъ опять тихо прогуливаться, чтобъ остынуть.
   -- Тонни, говоритъ послѣ этого мистеръ Гуппи: -- еслибъ ты не нападая на своего друга, выслушалъ его основательно, то между тобою и имъ не было бы никакихъ недоразуменій. Твой характеръ, Тонни, горячъ и ты не хочешь принять ничего въ разсужденіе. Соединяя въ себѣ все, Тонни, что можетъ чаровать глаза, ты...
   -- Нечего, братъ, втирать очки! восклицаетъ мистеръ Вивль, перебивая своего друга:-- говори пряло, что ты хочешь сказать!
   Видя, что другъ его находится въ сердитомъ и матеріальномъ настроеніи, мистеръ Гуппи выражаетъ топкія чувствованія души своей, только къ оскорбленномъ тонѣ, которымъ начинаетъ рѣчь:
   -- Тонни, говоритъ онъ; -- если я сказалъ, что есть вещи, въ которыхъ безъ отлагательства намъ надо условиться, то тутъ нѣтъ никакой идеи ни о какомъ замыслѣ, какъ бы онъ ни былъ невиненъ. Ты знаешь, что, согласно юридическимъ формамъ, мы, адвокаты, должны знать заранѣе, о какихъ обстоятельствахъ могутъ допрашивать свидѣтелей, а потому, спрашиваю тебя, желательно для нежелательно, чтобъ мы условились, какія обстоятельства принять въ соображеніе для свидѣтельства при обыскѣ, имѣющемъ быть но поводу смерти этого несчастнаго, стараго Мог... джентльмена?
   (Мистеръ Гуппи хотѣлъ-было сказать Могола, по слово джентльменъ предпочелъ въ настоящемъ случаѣ.)
   -- Обстоятельства какія обстоятельства?
   -- Обстоятельства, отчетъ въ которыхъ потребуютъ при обыскѣ, какъ, напримѣръ... мистеръ Гуппи началъ высчитывать ихъ по пальцамъ: -- что мы знаемъ о его привычкахъ; когда мы видѣли его послѣдній разъ; въ какомъ онъ былъ тогда положеніи; какъ мы узнали о его смерти, и прочее.
   -- Желательно, говоритъ мистеръ Вивль.
   -- Мы узнали о его смерти случайно. Онъ, но своимъ эксцентрическимъ привычкамъ, пригласилъ тебя прійдти къ себѣ въ двѣнадцать часовъ ночи, чтобъ прочесть ему какія-то бумаги, самъ же онъ былъ безграмотенъ и подобныя приглашенія дѣлалъ тебѣ часто. Я былъ въ это время у тебя къ гостяхъ и ты, увидавъ въ чемъ дѣло, тотчасъ же пригласилъ меня внизъ -- и т. д. Такъ-какъ обыскъ будетъ состоять только въ допросахъ обстоятельствъ, касающихся смерти, то нѣтъ надобности входить въ большія подробности о причинахъ моего визита. Согласенъ?
   -- Да, говоритъ мистеръ Вивль: -- нѣтъ надобности.
   -- И это, кажется, непохоже на заговоръ, говоритъ оскорбленный мистеръ Гуппи.
   -- Пока непохоже, отвѣчаетъ другъ его: -- а если что будетъ хуже, такъ на меня не разсчитывай.
   -- Теперь Тонни, говоритъ мистеръ Гуппи, взявъ подъ-руку своего друга и тихо ведя его впередъ:-- скажи мнѣ, подружески: думалъ ли ты о тѣхъ выгодахъ, какія тебѣ можетъ доставить удержаніе за собою комнаты въ этомъ мѣстѣ?
   -- Что ты хочешь сказать? говоритъ Тони, круто остановись.
   -- Думалъ ли ты о тѣхъ выгодахъ, какія тебѣ можетъ доставить удержаніе за собою комнаты въ этомъ мѣстѣ? повторяетъ мистеръ Гуппи, продолжая снова вести тихонько друга своего впередъ.
   -- Въ какомъ мѣстѣ? Въ этомъ мѣстѣ? говоритъ мистеръ Вивль, указывая на лавку тряпья и бутылокъ.
   Мистеръ Гуппи киваетъ въ знакъ согласія.
   -- Я ни за какія деньги не рѣшусь провести здѣсь еще ночь, говоритъ мистеръ Вивль, смотря пристально на своего друга,
   -- Ты въ этомъ совершенно увѣренъ, Тонни?
   -- Еще бы нѣтъ! Объ этомъ и спрашивать нечего, говоритъ мистеръ Вивль съ видимымъ содроганіемъ.
   -- Слѣдовательно возможность, или вѣроятность -- оба эти слова совершенно опредѣляютъ мысль мою: безпрепятственно владѣть всѣми предметами, бывшими достояніемъ одинокаго старина, у котораго, кажется, нѣтъ ни одной души родственниковъ, и достовѣрность узнать основательно, что у него хранится, не имѣютъ, но случаю ночныхъ событій, никакого вѣса въ глазахъ твоихъ, Тонни, если я тебя правильно понимаю? говоритъ мистеръ Гуппи, безпокойно грызя свой ноготь.
   -- Разумѣется, никакого вѣса! И еще говорить такъ хладнокровно о жильцѣ въ этомъ проклятомъ мѣстѣ! съ негодованіемъ восклицаетъ мистеръ Вивль: -- Пошелъ самъ, живи тамъ, если тебѣ нравится!
   -- Я, Тонни! говоритъ мистеръ Гунни, успокоительнымъ тономъ:-- да вѣдь я тамъ никогда не жилъ, и въ настоящее время не могу получлиь тамъ угла; ты -- дѣло другое, у тебя тамъ цѣлая комната,
   -- Пошелъ живи въ ней! отвѣчаетъ мистеръ Вивль: -- ахъ... пфу-у... устроивайся въ ней, какъ тамъ себѣ хочешь.
   -- Такъ это ты говоришь совершенно-серьёзно и обдуманно, если я тебя правильно понимаю?
   -- Совершенно-вѣрно и обдуманно, говоритъ Топни: -- отъ всего отказываюсь.
   Пока друзья ведутъ такіе переговоры, изъ сквера выѣзжаетъ наемная карета и гуляющіе могутъ замѣтить на козлахъ шляпу высочайшихъ размѣровъ. Внутри кареты и, слѣдовательно, скрытно отъ взоровъ публики, хотя совершенно-явственно для двухъ друзей, потому-что карета остановилась прямо у ихъ ногъ, сидитъ мистеръ и мистриссъ Смольвиды, въ-сопровожденіи внучки своей, прелестной Юдиѳи. На лицахъ этого пріятнаго общества написана поспѣшность и суетливость, и какъ только наивысочаінная шляпа, подъ которой прятался молодой мистеръ Смольвидъ, сошла съ козелъ, мистеръ Смольвидъ-старшій высунулся изъ окна, киваетъ мистеру Гуппи и говоритъ, "какъ ваше здоровье? сэръ, какъ ваше здоровье?"
   -- Что Смолю и его роднымъ понадобилось такъ рано здѣсь, говоритъ мистеръ Гуппи и киваетъ своему наперснику.
   -- Почтеннѣйшій сэръ, кричитъ дѣдушка Смольвидъ: -- будьте такъ добры, сдѣлайте мнѣ такое одолженіе, съ помощью вашего друга перенесите меня въ здѣшнюю гостинницу, а Бартъ съ сестрой перенесутъ туда же свою бабушку. Не откажите старику въ его просьбѣ, сэръ!
   Мистеръ Гуппи смотритъ на своего друга: "въ здѣшнюю гостинницу" говоритъ онъ и приготовляется съ мистеромъ Вивлемъ снести почтенную ношу въ Солнечный Гербъ.
   -- Вотъ тебѣ за ѣзду! говоритъ почтенный старецъ извощику; стиснувъ десны (за неимѣніемъ зубовъ) и грозя ему своимъ безсильнымъ кулакомъ: -- попробуй спросить хоть пенни лишній, такъ я тебѣ задамъ! Пожалуйста, почтенные джентльмены, поосторожнѣе. Позвольте мнѣ обнять васъ за шеи. Я буду держаться некрѣпко. О Боже мой! о-о-охъ. Господи! О мои кости, о-охъ мои кости!
   Къ-счастью, гостинница Солнечнаго Герба недалеко, а то мистеру Вивлю грозить апоплексическій ударъ еще на половинѣ дороги. Однакожь безъ особенныхъ симптомовъ, кромѣ тяжелаго стона и сильной одышки, почтенный старецъ приносится, согласно своему желанію, въ общую залу Солнечнаго Герба.
   -- О Господи! стонетъ мистеръ Смольвидъ, озираясь вокругъ: -- О Боже мой! О кости моя! О спина моя! О составы мои! Сиди смирно... ты трясучка, трещетка, ощипанный попугай! Сиди смирно, скверная обезьяна!
   Это любезное привѣтствіе дражайшей супругѣ вырывается изъ устъ достопочтеннаго мистера Смольвида по поводу странной привычки несчастной леди приходить въ страшныя судорожныя корчи и валиться съ ногъ на всѣ неодушевленные предметы съ такимъ оглушительнымъ шумомъ, который напоминаетъ пляску вѣдьмъ. Быть-можетъ, въ этихъ демонстраціяхъ столько же участвуетъ нервное пораженіе, сколько и слабоуміе бѣдной женщины, только въ настоящую минуту она такъ воодушевляется въ вольтеровскомъ креслѣ, точно въ такомъ же, въ какомъ смирно сидитъ мистеръ Смольвидъ, что необходимо усиліе рукъ уважающихъ ея внуковъ, чтобъ не дать ей свернуться на полъ; между-тѣмъ супругъ ея съ замѣчательнымъ радушіемъ потчуетъ ее любезными эпитетами въ родѣ слѣдующихъ: "ты несносная трещотка, ты ощипанный попугай", которые такъ и сыплются изъ его съежившихся губъ.
   -- Дорогой мой сэръ, говоритъ дѣдушка Смольвидъ, обращаясь къ мистеру Гуппи: -- здѣсь случилось несчастіе; слышалъ ли кто изъ васъ объ этомъ?
   -- Еще бы нѣтъ; да мы сами открыли.
   -- Вы открыли, вы сами открыли... Бартъ, это они открыли?..
   Два открывателя смотрятъ на Смольвидовъ, и Смольвиды отдаютъ имъ поклоны.
   -- Достойные друзья мои, чавкаетъ дѣдушка Смольвидъ, протягивая къ нимъ обѣ руки: -- я долженъ тысячу разъ благодарить васъ, что вы взяли на себя непріятную обязанность и открыли прахъ брата мистриссъ Смольвидъ.
   -- Вотъ тебѣ разъ! говоритъ мистеръ Гуппи.
   -- Да, дорогой другъ мой, братъ мистриссъ Смольвидъ -- единственный ея родственникъ. Мы не были съ нимъ въ хорошихъ отношеніяхъ; но что дѣлать, онъ не любилъ насъ. Онъ былъ чудакъ, большой руки чудакъ. Если онъ не составилъ никакого завѣщанія (что, впрочемъ, "рядъ ли), то я долженъ объявить права свои. Я пріѣхалъ взглянуть на его имущество; все должно быть запечатано; все должно быть сбережено. Я пріѣхалъ, повторяетъ дѣдушка Смольвидъ, и цапаетъ воздухъ всѣми десятью пальцами заразъ: -- взглянуть на его имущество.
   -- Я думаю Смоль, говоритъ уничтоженный мистеръ Гуппи: -- тебѣ бы не мѣшало сказать мнѣ, что старикъ былъ твой дѣдушка.
   -- Вы оба около него такъ увивались, что я счелъ за лучшее держаться поодаль, отвѣчаетъ старая птица, съ тайно-сверкающимъ взглядомъ: -- къ тому же я не очень гордился такимъ родствомъ.
   -- Да и для васъ отъ этого было бы ни тепло, ни холодно, говоритъ Юдиѳь, также съ тайно-сверкающимъ взглядомъ.
   -- Онъ никогда не видалъ меня въ жизнь свою, замѣчаетъ Смоль: -- что жь была мнѣ за надобность говорить о немъ...
   -- Онъ не хотѣлъ знать насъ, къ-сожалѣнію, говоритъ старый джентльменъ.-- я пріѣхалъ взглянуть на его имущество, на его бумаги, а главное, на его имущество. Доказательства у насъ есть. Документы въ рукахъ моего адвоката. Мистеръ Телькингорнъ такъ милостивъ, позволилъ мнѣ выбрать себя адвокатомъ; а ужь у него изъ рукъ ничего не вывалится. Смѣю васъ увѣрить, милостивые государи, ничего не вывалится. Крукъ, былъ единственный братъ мистриссъ Смольвидъ; у нея нѣтъ больше родныхъ и не было, кромѣ Крука, и у Крука не было больше родныхъ, кромѣ мистриссъ Смольвидъ. Я говорю, проклятый попугай, о твоемъ братѣ, которому было семьдесятъ-шесть лѣтъ.
   Мистриссъ Смольвидъ начинаетъ тотчасъ же мотать головой и твердитъ: "семьдесятъ-шесть фунтовъ стерлинговъ; семьдесятъ-шесть тысячъ мѣшковъ съ деньгами, семьдесятъ-шесть мильйоновъ байковыхъ билетовъ!.. семьдесятъ-шесть..."
   -- Дайте мнѣ пожалуйста горшокъ! взываетъ отчаянный супругъ ея, ища безнадежно какого-нибудь метательнаго снаряда: -- дайте мнѣ плевальницу, дайте мнѣ что-нибудь крѣпкое: я швырну ей въ голову. Ты вѣдьма, ты кошка, ты несносная трещотка!..
   И, разгорячаясь собственнымъ своимъ краснорѣчіемъ, дѣдушка Смольвидъ, за неимѣніемъ болѣе-крѣпкой вещи, бросаетъ въ свою дражайшую половину милую внучку Юдиѳъ, толкнувъ ее со всѣмъ запасомъ силы, который могъ только собрать въ скрюченныхъ рукахъ своихъ. Усиліе истощаетъ его и онъ быстро превращается въ гадкую связку тряпья,
   -- Оттрясите меня кто-нибудь, говоритъ голосъ изъ связки тряпья.-- и пришелъ взглянуть на имущество. Оттрясите меня, и дайте знать въ полицію; я хочу сдѣлать распоряженіе на-счетъ имущества. Адвокатъ мой сейчасъ будетъ; онъ соблюдетъ имущество. Ссылка или висѣлица тому, кто тронетъ хоть одинъ волосъ!
   Почтительные внуки усаживаютъ особу своего дѣдушки, совершая весь процесь оттрепыванья и обминанья, а дѣдушка не перестаетъ твердить, какъ стоустое эхо: имущество, имущество, имущество!
   Мистеръ Вивль и мистеръ Гуппи переглядываются. Первый смотритъ такимъ взглядомъ, какъ человѣкъ, сбросившій съ себя всю тяжесть заботы; въ глазахъ же второго видна утраченная надежда, которую онъ все-таки питалъ до настоящей минуты. Но что жь будешь дѣлать? права мистера Смольвида непоколебимы. Писецъ мистера Телькнигорна приходить изъ своей конторы и объявляетъ полиціи, что самъ мистеръ Телькингорнъ принимаетъ на себя отвѣтственность за правильность наслѣдства и требуетъ, чтобъ все имущество покойника было разсмотрѣно и перепечатано какъ слѣдуетъ. Мистеру Смольвиду дано позволеніе убѣдиться осязательнымъ образомъ въ правахъ своихъ; вслѣдствіе этого онъ переносится въ обиталище Крука, занимаетъ комнату, покинутую миссъ Флайтъ, и посреди ея птичника имѣетъ отвратительный лицъ хищной птицы.
   Слухъ о прибытіи этого неожиданнаго наслѣдника быстро разнесся по подворью, благодѣтельно увеличиваетъ доходы Солнечнаго Герба и поддерживаетъ любопытство народонаселенія. Мистриссъ Пайперъ и мистриссъ Перкинсъ толкуютъ между собою, что если нѣтъ завѣщанія въ пользу молодаго человѣка, то это очень-несправедливо и что наслѣдники должны по-крайней-мѣрѣ сдѣлать ему значительный подарокъ изъ оставшагося имущества. Маленькій Свильсъ и миссъ М. Мельвильсонъ вступаютъ въ ласковый разговоръ съ своими патронами, чувствуя, что подобныя небывалыя происшествія приподымаютъ завѣсу, отдѣляющую людей съ призваніемъ отъ людей безъ призванія. Мистеръ Богсби заставляетъ пропѣть истинный вѣнецъ своего концерта -- "народную пѣснь, съ хорами изъ всѣхъ гортаней гармонической компаніи". Въ афишѣ сказано: "Ж. Д. В. считаетъ себя обязаннымъ, въ угоду публикѣ, поставить сію торжественную арію, несмотря на неуплатимые расходы; ибо желаніе почтенныхъ джентльменовъ, выраженное ими у буфета извѣстной гостинницы Солнечнаго Герба, онъ считаетъ сколько обязательнымъ для себя, столько и сообразнымъ съ плачевными событіями прошедшей ночи". Одно обстоятельство, относительно покойника смущаетъ обывателей подворья: имъ очень хочется знать, закажутъ ли для ничтожныхъ останковъ мистера Крука гробъ обыкновенныхъ размѣровъ или нѣтъ? Однако же тягостныя сомнѣнія скоро исчезаютъ гробовщикъ, испивая свою порцію джина за буфетомъ, объявилъ, что ему заказанъ "трехаршинный"; такая роскошь со стороны мистера Смольвида даетъ ему важное мѣсто въ общественномъ мнѣніи.
   Въ отдаленныхъ закоулкахъ подворья также большое умственное напряженіе: ученые мужи и философы приходитъ сюда за наблюденіями; кареты и коляски высаживаютъ на углахъ улицъ любознательныхъ докторовъ и на подворьѣ столько толковъ объ легкозагорающихся газахъ и фосфорнокисломъ водородѣ, сколько подворью и но снѣ не снилось. Нѣкоторые изъ этихъ авторитетовъ (безъ-сомнѣнія, мудрѣйшіе) доказываютъ съ негодованіемъ, что покойникъ, собственно говоря, не имѣлъ нрава умереть подобной смертью; другіе авторитеты утверждаютъ, что о такомъ родѣ смерти подробно напечатано въ шестомъ томѣ "философскихъ Трудовъ" и также въ несовсѣмъ-незнакомой книгѣ, подъ заглавіемъ "Англійское Медицинское Судопроизводство"; разсказываютъ о подобномъ же случаѣ съ итальянской графиней Корнеліей Бауди, описанномъ веронскимъ прелатомъ Біанкини, который издалъ одно или два ученыя сочиненія и считался въ свое время человѣкомъ замѣчательно-умнымъ; указываютъ на свидѣтельства господъ Фодере и Мера двухъ зловредныхъ мыслителей французскихъ, которые непремѣнно хотѣли изслѣдовать этотъ предметъ, также на обстоятельное свидѣтельство г. Леката, нѣкогда весьма-знаменитаго французскаго врача, который не только имѣлъ невѣжливость жить въ томъ домѣ, гдѣ случилось подобное обстоятельство, но даже рѣшился составить о немъ подробный трактатъ. Вообще, ученые авторитеты смотрятъ на упорство, съ которымъ мистеръ Крукъ избралъ себѣ такую дорогу для выхода на тотъ свѣтъ, какъ на дѣло ни чѣмъ неоправдываемое и даже оскорбительное для человѣчества. Чѣмъ меньше понимаетъ подворье разговоръ ученыхъ мужей, тѣмъ больше онъ нравится ему и тѣмъ удобнѣе капиталъ Солнечнаго Герба производитъ свои обороты.
   Въ заключеніе является артистъ, поставляющій газетныя иллюстраціи; задній планъ картины готовъ на его кипсѣе; на немъ изображены, на всякой случай, обломокъ корабля при берегахъ Корнваллиса, парадъ въ Гайд-Паркѣ, митингъ въ Манчестерѣ, и въ собственной комнатѣ мистриссъ Перкинсъ, отчего эта комната пріобрѣтаетъ большую извѣстность; артистъ набрасываетъ"въ натуральной величинѣ", домъ мистера Крука, т.-е. вчетверо больше, и дѣлаетъ его наподобіе дворца. Такимъ же образомъ, получивъ дозволеніе заглянуть въ роковую комнату, онъ даетъ ей необъятные размѣры въ длину и ширину, отчего подворье приходитъ въ восторгъ.
   Въ -- продолженіе всего этого времени два джентльмена, неочень-чистые, относительно обшлаговъ, суютъ носы въ каждую дверь сосѣднихъ домовъ, присутствуютъ при философскихъ преніяхъ, втираются всюду, вездѣ слушаютъ и подслушиваютъ, и теперь присѣли въ общей залѣ Солнечнаго Герба и цапаютъ своими маленькими, прожорливыми перышками но шелковой бумагѣ.
   Подъ-конецъ являются осмотрщикъ мертвыхъ тѣлъ и присяжные, вообще точно также, какъ и прошедшій разъ, съ тою только разницею, что осмотрщикъ отзывается о настоящемъ случаѣ, какъ о чемъ-то необыкновенномъ, и, но своему долгу, говоритъ присяжнымъ:
   -- Это должно-быть несчастный домъ, джентльмены; проклятый домъ; впрочемъ, много есть тайнъ на свѣтѣ, которыхъ умъ нашъ не можетъ объяснить!..
   Послѣ чего "трехаршинный" гробъ, приходитъ въ движеніе и зрители имъ очень-довольны.
   Во всѣхъ вышеизложенныхъ событіяхъ мистеръ Гуппи принимаетъ очень-ничтожное участіе. Присяжные, выслушавъ его свидѣтельство, отсылаютъ его назадъ, какъ всякое частное лицо, и онъ можетъ любоваться таинственнымъ домомъ только въ архитектурномъ отношеніи. Убійственный мистеръ Смольвидъ запираетъ передъ его носомъ наружную дверь висячимъ замкомъ и грустное сознаніе, что нога его не попадетъ за порогъ лавки тряпья и бутылокъ, одна только гнѣздится въ угнетенной душѣ бѣднаго Вильяма Г!
   Но Вильямъ Г. помнитъ, что сегодня вечеромъ онъ долженъ сообщить леди Дедлокъ то, что должно быть ей сообщено.
   Ради такого казуса, часу въ седьмомъ вечера молодой человѣкъ, по имени Гуппи, бредетъ съ стѣсненнымъ сердцемъ, подъ тягостнымъ впечатлѣніемъ ужаса и безсонной ночи, къ городскому отелю миледи и требуетъ свиданія съ ея сіятельствомъ.
   -- Развѣ вы ослѣпли, отвѣчаетъ ему напудренный Меркурій: -- вонъ карета миледи: ея сіятельство изволитъ сейчасъ ѣхать на обѣдъ.
   Молодой человѣкъ, по имени Гуппи, не ослѣпъ; онъ видитъ карету, но ему и миледи надо видѣть.
   У напудреннаго Меркурія, какъ онъ самъ сейчасъ объяснитъ своему пріятелю, который поджидаетъ его, "очень чешутся руки, чтобъ поднести молодому человѣку коку съ сокомъ"; но дѣлать нечего: приказанія ему отданы очень-точныя, и онъ полагаетъ, что молодой человѣкъ, по имени Гуппи, долженъ откланяться въ библіотекѣ. Онъ вводитъ его не въ очень освѣщенную комнату, гдѣ и докладываетъ о немъ.
   Мистеръ Гуппи осматривается въ полумракѣ и ему всюду кажется кусокъ обожженнаго дерева, осыпанный пепломъ. Вотъ онъ слышитъ шорохъ... Ужели?.. нѣтъ, успокойтесь молодой человѣкъ, по имени Гуппи, это не привидѣніе, это роскошная плоть, роскошно-одѣтая.
   -- Извините меня, ваше сіятельство, трепетно говоритъ мистеръ Гуппи: -- что я осмѣлился безпокоить васъ въ такое время...
   -- Я позволила вамъ прійдти когда вамъ будетъ угодно, говоритъ миледи, садясь въ кресло и смотря на него такъ же пристально, какъ въ послѣдній разъ.
   -- Благодарю васъ, ваше сіятельство. Ваше сіятельство очень-милостивы.
   -- Можете сѣсть.
   Въ голосѣ ея сіятельства мало слышится милости.
   -- Я не знаю, ваше сіятельство... но право, кажется мнѣ незачѣмъ... сѣсть... изволите видѣть... я... я не принесъ тѣхъ писемъ, о которыхъ имѣлъ честь докладывать вамъ въ послѣдній разъ.
   -- И вы пришли только затѣмъ, чтобъ мнѣ это сказать?
   -- Только затѣмъ, ваше сіятельство.
   Мистеръ Гуппи, и безъ того уже уничтоженный, сбитый съ толку всѣми ужасными происшествіями Канцелярской Улицы, подавленъ теперь совершенно блестящею красотою миледи. Она знаетъ волшебное вліяніе своего взора и -- не такая женщина, чтобъ не пользоваться имъ. Видъ ея, величественный и холодный, ярко свидѣтельствуетъ бѣдному Вильяму Г., что съ каждой минутой они становятся дальше и дальше другъ отъ други.
   Совершенно-понятно, что она не хочетъ говорить, слѣдовательно говорить долженъ онъ.
   -- Однимъ словомъ, ваше сіятельство, лепечетъ мистеръ Гуппи, какъ пойманный воришка: -- тотъ человѣкъ, у котораго хранилось письмо, внезапно умеръ и... Онъ останавливается. Леди Дедлокъ спокойно договариваетъ мысль его:
   -- И вмѣстѣ съ нимъ исчезли и письма?
   Мистеръ Гуппи, сказалъ бы нѣтъ, но не можетъ.
   -- Я думаю, что это такъ, ваше сіятельство.
   Не видитъ ли мистеръ Гуппи быстрой искры удовольствія на лицѣ миледи? Нѣтъ, онъ не могъ бы видѣть ничего подобнаго даже и тогда, когда бы не былъ окончательно уничтоженъ.
   Онъ пробуетъ что-то сказать въ извиненіе.
   -- Больше вы ничего не имѣете сказать мнѣ? спрашиваетъ леди Дедлокъ, выслушавъ его или показывая видъ, что выслушала.
   Мистеръ Гуппи думаетъ, что больше ничего не имѣетъ.
   -- Подумайте хорошенько: вы меня видите въ послѣдній разъ.
   Мистеръ Гуппи хорошо обдумалъ. И всякое желаніе видѣть еще разъ ея сіятельство остыло въ немъ.
   -- Довольно. Не извиняйтесь больше. Прощайте! и она звонитъ.
   Является напудренный меркурій и провожаетъ молодаго человѣка, по имени Гуппи.
   Но въ настоящую минуту здѣсь, въ городскомъ отелѣ, случился еще старый человѣкъ, по имени Телькингорнъ. И этотъ старый человѣкъ идетъ своимъ тингмъ мѣрнымъ шагомъ къ библіотекѣ, отворяетъ дверь и... сталкивается лицомъ къ лицу съ молодымъ человѣкомъ, выходящимъ изъ библіотеки.
   Одинъ взглядъ между старымъ джентльменомъ и миледи -- и на секунду спадаетъ занавѣсъ: выглядываютъ страшныя подозрѣнія. Еще минута; занавѣсъ опустился снова.
   -- Виноватъ, леди Дедлокъ! Тысячу разъ виноватъ. Такъ необыкновенно встрѣтить васъ здѣсь въ это время. Я думалъ, что въ комнатѣ никого нѣтъ. Виноватъ, виноватъ!
   -- Останьтесь! говоритъ она небрежно: -- останьтесь, я васъ прошу. Я ѣду на обѣдъ и не имѣю ничего болѣе сказать молодому человѣку.
   Ошеломленный молодой человѣкъ низко кланяется, выходя изъ двери, и униженно надѣется, что мистеръ Телькингорнъ здоровъ.
   -- А-а! говоритъ адвокатъ, разсматривая его изъ-подъ насупленныхъ бровей своихъ, хотя ему и нѣтъ надобности разсматривать молодаго человѣка: не таковъ Телькингорнъ: -- изъ конторы, Кенджа и Корбая -- да?
   -- Точно такъ, мистеръ Телькингорнъ; по имени Гуппи!
   -- Да, да, да! Благодарю васъ, мистеръ Гуппи: слава Богу здоровъ.
   -- Очень-счастливъ, сэръ, что слышу. Будьте здоровы для славы юриспруденціи.
   -- Благодарю васъ, мистеръ Гуппи. Мистеръ Гуппи исчезаетъ.
   Мистеръ Тельгингорнъ, въ своемъ ржавомъ черномъ платьѣ, ничтожное существо передъ блескомъ миледи, сводить ее съ лѣстницы и сажаетъ въ экипажъ. Потомъ возвращается въ комнаты, третъ свой подбородокъ и -- потираетъ его часто во время вечера.
   

Часть седьмая.

ГЛАВА XXXIV.
Винтовая отвертка.

   "Что бы это такое было? говоритъ мистеръ Джорджъ:-- пыжъ или нуля?" вспышка на полкѣ, или выстрѣлъ?
   Распечатанное письмо составляетъ предметъ изслѣдованій кавалериста и невидимому заставляетъ его не на шутку ломать себѣ голову. Онъ смотритъ на него и съ большаго разстоянія, подноситъ и къ самымъ глазамъ, беретъ то въ правую, то въ лѣвую руку, пробуетъ читать склоняя голову, то на одинъ, то на другой бокъ; хмурятъ брови, подымаетъ ихъ кверху... ничто не пособляетъ. Вотъ, онъ раскладываетъ письмо на столѣ и разглаживаетъ его своею тяжелой дланью, встаетъ со стула, прохаживается взадъ и впередъ по галереѣ, повременамъ останавливается передъ смущающимъ письмомъ и алкаетъ себѣ снова вопросъ:-- "что это, чортъ возьми, пыжъ или пуля?"
   Филь Скводъ занятъ въ заднемъ углу галереи бѣленьемъ щитовъ; за сей конецъ онъ вооруженъ кистью и черенкомъ съ краской. Помазывая щиты онъ тихонько насвистываетъ и нащелкиваетъ ускореннымъ тактомъ, что онъ "пойдетъ, во зеленыя луга красну-дѣвицу искать"...
   -- Филь! зоветъ его кавалеристъ.
   Филь подходятъ къ своему командиру; какъ водятся, сначала ошмыгиваетъ всѣ стѣны и потомъ вдругъ бросается на середину, словно въ штыки. На грязномъ лицѣ его видны слѣды бѣлилъ и онъ чешетъ одинокую бровь свою рукояткой кисти, которую держитъ въ рукѣ.
   -- Я, командиръ! говоритъ онъ.
   -- Смирно! Слушай!
   -- Слушаю!
   "Милостивый государь! позвольте мнѣ напомнить вамъ (хотя, какъ сіе вамъ извѣстно, законъ не побуждаетъ меня къ сему напоминовенію), что срокъ заемному письму, данному вами мнѣ, съ порукою въ уплатѣ мистеромъ Матвѣемъ Багнетомъ, въ суммѣ дѣвяноста-семи фунтовъ стерлинговъ, четырехъ шиллинговъ и девяти пенсовъ, нынѣ истекаетъ, а потому покорнѣйше васъ прошу приготовить къ завтрашнему дню поименованную сумму денегъ въ обмѣнъ вышереченнаго заемнаго письма, которое имѣетъ быть представлено куда слѣдуетъ.

Вашъ
Іосифъ Смольвидъ".

   -- Что ты объ этомъ скажешь, Филь?
   -- Скверно, хозяинъ.
   -- Отчего скверно?
   -- Я думаю, отвѣчаетъ Филь, натянувъ рукояткой кисти глубокомысленную складку кожи надъ своей одинокою бровью: -- что всегда бываютъ скверныя послѣдствія, когда требуютъ денегъ.
   -- Слушай Филь, говоритъ кавалеристъ, присѣвъ на столъ: -- вопервыхъ, изъ меня ужъ высосали, я думаю, двойной капиталъ процентами и разными способами...
   Филь отступаетъ шага два назадъ съ такимъ дикимъ кривляньемъ своего изуродованнаго лица, которое ясно выражаетъ все отвращеніе отъ всякаго рода высасываній.
   -- Вовторыхъ, Филь, продолжаетъ кавалеристъ, махнувъ рукою:-- былъ разговоръ о томъ, что вексель надо, какъ они называютъ, возобновлять. И возобновляли его нѣсколько разъ. Что жъ ты на это скажешь?
   -- Я думаю, что пришелъ конецъ.
   -- Ты такъ думаешь?
   -- Такъ, командиръ.
   -- Вотъ оно что, Гм!... и я такъ же думаю.
   -- Хозяинъ!
   -- Ну?
   -- Это тотъ Смольвидъ, котораго сюда въ креслахъ втаскивали?
   -- Тотъ самый. А что?
   -- Онъ, командиръ, говоритъ Филь, съ серьезнымъ видомъ:-- піявка по характеру, винтъ и отвертка по дѣламъ, змѣй по объятіямъ и рамъ во клещамъ.
   Выразительно высказавъ эти сентенціи, мистеръ Скводъ убѣждается, что командиръ не ожидаетъ отъ него болѣе никакихъ замѣчаній. Ошмыгиваетъ опять стѣны и возвращается къ своему щиту, за бѣленьемъ котораго снова и сильнѣе прежняго желаетъ идти "во зеленые луга, красну-дѣвицу искать".
   Джорджъ складываетъ письмо и идетъ за нимъ.
   -- А вѣдь горю можно помочь, командиръ, говоритъ Филь, хитро подмигивая своему хозяину.
   -- Заплатить деньги? Я бы заплатилъ кабы могъ.
   Филь отрицательно мотаетъ головой.
   -- Нѣтъ, хозяинъ, говорятъ онъ, артистически, взмахивая кистью: -- средство есть лучше.
   -- Что же такое?
   -- Да вотъ сдѣлать то, что а теперь дѣлаю.
   -- Выбѣлить?
   -- Да.
   -- Какъ выбѣлить?
   -- Да вотъ взять вексель да и по боку.
   -- Какъ по боку, Филь?
   -- Отказаться -- вотъ-те и все.
   -- Что ты мелешь безмозглый! Да знаешь ли ты, что тогда сдѣлается съ Багнетами? Понимаешь ли ты, что они разорятся въ-пухъ? Экая ты собака! говорить кавалеристъ, смотря на него съ негодованіемъ: -- право собака!
   Филь Скводъ, стоя на одномъ колѣнѣ передъ щитомъ, принимается съ жаромъ доказывать, что онъ опустилъ изъ виду отвѣтственность Балетовъ, но что онъ ни въ какомъ случаѣ не посягнетъ даже на волосъ кого бы то ни было изъ членовъ достопочтенной фамиліи. Доказательства свои онъ подтверждаетъ различнымъ энергическимъ кривляніемъ, подтыкиваніемъ носа и глазъ рукояткою кисти и тому подобными сильными пособіями при недостаткѣ словъ.
   Въ самый яркій моментъ такого непреложнаго протеста слышны шаги по длинному корридору и звонкій голосъ.
   -- Хозяинъ, говоритъ Филь: -- вотъ и сама мистриссъ Багнетъ!
   Въ-самомъ-дѣлѣ въ галерею входитъ мистеръ Багнетъ въ-сопровожденіи своей старухи.
   Старуха никогда не выходитъ изъ дому, какое бы ни было время года, безъ сѣраго суконнаго салопца, очень-грубаго и очень-поношеннаго, однакожъ совершенно-чистаго. Этотъ салопецъ дѣлаетъ мистриссъ Багнетъ еще болѣе интересной въ глазахъ мудраго ветерана; потому-что сѣрый салопецъ, старуха и дождевой зонтикъ безъ фарсинга денегъ вернулись въ Европу изъ другаго полушарія. Разумѣется, и зонтикъ точно также сопутствуетъ мистриссъ Багнетъ по улицамъ Лондона, какъ сопутствовалъ ей нѣкогда по Тихому Океану, и въ настоящую минуту находится въ ея рукѣ. Никакъ нельзя придумать, какого онъ цвѣта; сучковатый толстый крючокъ замѣняетъ рукоятку; на концѣ этого крючка придѣланъ, въ видѣ украшенія, металлическій кружочекъ, то-есть собственно не кружочекъ, а овальная фигурка, въ видѣ стеклышка изъ очковъ; этой фигуркѣ не сидится на мѣстѣ; въ ней нѣтъ той стойкости, которую, кажется, она могла бы пріобрѣсти при столь-долгомъ знакомствѣ съ британскою арміею. Кости зонтика сильно топырятся въ стороны, какъ ребра тучной леди, крѣпко-нуждающейся въ шнуровкѣ; причина такого ихъ расширенія состоитъ въ томъ, что дома зонтикъ служитъ, впродолженіе цѣлаго ряда годовъ, хозяйственнымъ шкапомъ, а на пути -- дорожнымъ мѣшкомъ. Старуха никогда его не распускаетъ, потому-что имѣетъ полную надежду на испытанный въ дни ненастья сѣрый салопецъ и его баснословныхъ размѣровъ клокъ; она употребляетъ зонтикъ какъ орудіе для указанія тѣхъ съѣстныхъ продуктовъ, которые выбираетъ хозяйственный глазъ ея въ мясныхъ, или зеленыхъ лавкахъ, или даетъ имъ дружелюбные толчки въ голову торговцевъ, для пробужденія ихъ вниманія. У мистриссъ Багнетъ есть еще корзина -- что-то въ родѣ наиглубочайшаго колодца, съ двумя заслонами, и вотъ съ этими неразлучными спутниками: рыночной корзиной и зонтикомъ, является старуха въ джорджеву галерею для стрѣльбы въ цѣль я проч. и весело смотритъ изъ-подъ своей широкой соломенной шляпы.
   -- Ну, Джорджъ, старый дружище, говоритъ она: -- какъ живете можете?
   И пожавъ ему дружески руку, мистриссъ Багнетъ садится отдыхать отъ своей прогулки, тяжело переводя духъ. Походныя фуры, корабельныя койки и тому подобныя удобства кочевой жизни воспитали въ мистриссъ Багнетъ способность успокоиться вездѣ, гдѣ захочетъ, и теперь, несмотря на то, что скамейка нешире пяти вершковъ, она усѣлась на ней какъ нельзя болѣе комфортэбльно, развязала ленты своей шляпы, сняла ее, положила рядомъ съ собою и, скрестивъ руки, весело осматривалась вокругъ.
   Между-тѣмъ мистеръ Багнетъ пожалъ руку своему старому товарищу и филю, котораго мистриссъ Багнетъ привѣтствовала ласковымъ киваньемъ головы и улыбкой.
   -- Ну Джорджъ, весело говоритъ мистриссъ Багнетъ: -- вотъ мы и здѣсь: Бакаутъ и я (она часто давала мужу своему такое названіе, должно-быть потому, что въ полку, гдѣ служилъ мистеръ Багнетъ, его прозвали бакаутовый столбъ, въ честь особенной жесткости и грубости его физіономіи): -- Бакаутъ и я пришли сюда, чтобъ справить дѣлишки. Дайте, Джорджъ, Бакауту новый вексель и онъ подмахнетъ его мигомъ.
   -- Я и самъ было хотѣлъ зайдти къ вамъ сегодня утромъ, неохотно говорить Джорджъ.
   -- Мы такъ и думали, потому и вышли пораньше изъ дома, оставивъ сестеръ на рукахъ у Вульвича -- славный мальчикъ! да и пошли сами къ вамъ; а то Бакаутъ все сидитъ, движенія мало, прогулка ему необходима. Да что съ вами, Джорджъ? спрашиваетъ мистриссъ Багнетъ, остановись въ своей милой болтовнѣ: -- вы сами на себя не похожи?
   -- Да, я самъ не свой, отвѣчаетъ кавалеристъ: -- я въ большомъ затрудненіи, мистриссъ Багнетъ.
   Ясный, вѣрный взглядъ старухи тотчасъ видитъ истину: -- Джорджъ, говоритъ она, поднявъ кверху указательный палецъ.-- Джорджъ, не говорите ничего о ручательствѣ Бакаута, Джорджъ, не говорите ради дѣтей!
   Кавалеристъ смотритъ на нее съ очень-безпокойнымъ лицомъ.
   -- Джорджъ, продолжаетъ мистриссъ Багнетъ, всплеснувъ руками: -- если вы подвели Бакаута подъ бѣду; если теперь грозитъ намъ опасность, гибель всему семейству; если вы заставите насъ платить -- и я вижу, что вы заставите, Джорджъ: это написано у васъ на лицѣ -- то вы поступили безчестно и разорили насъ въ-конецъ... я вамъ говорю Джорджъ, въ-конецъ!
   Мистеръ Багнетъ, вообще неподвижный какъ насосъ, или какъ фонарный столбъ, кладетъ свою широкую правую ладонь на средину лысины, какъ-бы защищая ее отъ сильнаго порыва дождя, и безпокойно смотритъ на мистриссъ Багнетъ.
   -- Джорджъ, говоритъ старуха: -- я удивляюсь вамъ; я стыжусь за васъ! Джорджъ, я никогда бы не думала, что вы способны на такой поступокъ. Я всегда считала васъ голышомъ, Джорджъ, такимъ голышомъ, на которомъ не выростетъ мохъ, но никогда не думала, чтобъ вы, Джорджъ, способны были выщипать мохъ съ Багнета и съ его бѣдныхъ дѣтей. Вы знаете какой онъ труженикъ, вы знаете, что онъ корпитъ за работой съ утра до ночи; вы знаете какія крошки Вульвичъ, Квибека и Мальта -- вы все знаете, Джорджъ, и мнѣ бы никогда не пришло въ голову, что вы насъ такъ поддѣнете. О, Джорджъ!.. и мистриссъ Багнетъ беретъ полу своего сѣраго салопца, чтобъ утереть глаза: -- о Джорджъ, какъ вамъ не совѣстно?
   Мистриссъ Багнетъ смолкла; мистеръ Багнетъ снялъ ладонь съ своей лысины, какъ-будто бы дождикъ пересталъ лить; онъ безутѣшно смотритъ на мистера Джорджа; мистеръ Джорджъ, блѣдный какъ полотно, слѣдитъ отчаяннымъ взоромъ за сѣрымъ салопцемъ и соломенной шляпой.
   -- Матъ, говоритъ кавалеристъ убитымъ голосомъ, обращаясь къ мистеру Багнету, но не спуская глазъ съ сѣраго салопа: -- мнѣ очень-тяжело, что ты принимаешь это дѣло такъ горячо къ сердцу. Я надѣюсь, что оно не такъ дурно, какъ кажется. Правда, я сегодня утромъ получилъ это письмо, и онъ тутъ же прочелъ его въ слухъ:-- но я надѣюсь, что все можно поправить. Нечего говорить, я голышъ, но не трону чужаго, Матъ; я люблю, Матъ, тебя я твою жену и твое семейство столько, сколько можетъ любить такой бродяга, какъ я. Надѣюсь, что ты не считаешь меня за негодяя. Не думай, чтобъ я воспользовался отъ васъ чѣмъ-нибудь. Я получилъ письмо только четверть часа тому назадъ.
   -- Старуха! ворчитъ мистеръ Багнетъ, послѣ нѣкотораго молчанія:-- выскажи ему мое мнѣніе!
   -- Ахъ, зачѣмъ онъ не женился на вдовѣ Джо Пауча, въ Сѣверной Америкѣ! отвѣчаетъ мистриссъ Багнетъ полуплача, полусмѣясь:-- тогда бы онъ не запутался въ своихъ дѣлахъ.
   -- Старуха говоритъ дѣльно, замѣчаетъ мистеръ Багнетъ: -- зачѣмъ ты не женился.?
   -- Я думаю, у нея теперь мужъ лучше меня, отвѣчаетъ кавалеристъ:-- что жь дѣлать, не женился на вдовѣ Джо Пауча -- вотъ-те и все. Что мнѣ дѣлать? Ты видишь вотъ у меня больше ничего нѣтъ; да и то все ваше. Вымолви одно слово -- и я продамъ все до послѣдней нитки. Кабы я могъ за этотъ хламъ получить нужныя деньги, я бы давно все продалъ. Не думай, Матъ, чтобъ я тебя захотѣлъ запутать. Я бы готовъ былъ себя продать, xа, я бы готовъ былъ, говоритъ кавалеристъ, нанося отчаянные удары себѣ въ грудь: -- да, я бы готовъ былъ себя продать, еслибъ нашелъ дурака, который купилъ бы такую негодную тряпку, какъ я!
   -- Старуха, ворчитъ мистеръ Багнетъ: -- выскажи ему мое мнѣніе!
   -- Джорджъ, говоритъ старуха: -- конечно, сообразивъ все, вы не такъ виноваты; только зачѣмъ вы взялись за такое дѣло, не имѣя копейки денегъ въ карманѣ?
   -- Да, это правда, это сущая правда, замѣчаетъ кающійся кавалеристъ, качая головой.
   -- Оставь! восклицаетъ мистеръ Багнетъ: -- старуха дѣльно высказываетъ тебѣ мое мнѣніе: выслушай до конца!
   -- Безъ этой галереи вы бы не нуждались въ пособіи, и мы бы замъ пособія не дали. Но что сдѣлано того не воротишь. Вы во всякомъ случаѣ честный и добрый товарищъ, только немного безпечный. Съ другой стороны, вамъ нечего обижаться, что мы это дѣло принимаемъ близко къ сердцу; какъ хотите, а наше положеніе тоже тяжеленько. Итакъ давай же руку Джорджъ и забудемъ все, и что Богъ дастъ, то я будетъ.
   Мистриссъ Багнетъ подаетъ одну руку Джорджу, другую своему нужу; мистеръ Джорджъ беретъ одною рукою руку старухи, другою руку Бакаута и, пожимая ихъ, говоритъ:
   -- Я увѣряю васъ обоихъ, что нѣтъ ничего такого, чего бы я не сдѣлалъ, чтобъ избавить васъ отъ вашего обязательства. Но все, что я получалъ, уходило за двухмѣсячные проценты. Мы вотъ здѣсь безвыходно живемъ съ Филемъ. Но галерея не даетъ столько, сколько мы отъ нея ожидали и, словомъ сказать она не... ну просто она не монетный дворъ. Я дурно сдѣлалъ, что я ее открылъ? да, это правда. Но мнѣ казалось, что дѣла пойдутъ хорошо; что я пріучусь къ порядку; вы и сами меня ободряли, нечего сказать, я вамъ много, много обязанъ я стыжусь самого себя!
   Съ этими заключительными словами, мистеръ Джорджъ крѣпко пожалъ руки честнѣйшихъ супруговъ и, отступивъ шага два назадъ, вытянулся во весь ростъ, какъ истинный воинъ, готовый принять ожесточенный бой съ непріятелемъ.
   -- Джорджъ, выслушай меня! говоритъ мистеръ Багнетъ, взглянувъ за свою жену: -- старуха отзванивай!
   Мистеръ Багнетъ, высказывающійся такимъ страннымъ путемъ, замѣчаетъ, въ-заключеніе, что о заемномъ письмѣ надо тотчасъ же позаботиться, что Джорджъ и онъ самъ должны немедленно идти къ мистеру Смольвиду, и что главное дѣло состоитъ въ томъ, чтобъ не вводить ни въ какіе убытки мистера Багнета, у котораго нѣтъ денегъ.
   Мистеръ Джорджъ вполнѣ согласенъ съ этимъ мнѣніемъ своего товарища, надѣваетъ шляпу и готовится съ мистеромъ Багнетомъ идти на приступъ непріятельскаго лагеря.
   -- Не сердитесь за моя слова, Джорджъ, говоритъ мистриссъ Багнетъ, ударивъ его по плечу: -- я вамъ довѣряю моего Бакаута и увѣрена, что вы его выпутаете.
   Кавалеристъ отвѣчаетъ, что слова ея были еще милостивы и что онъ постарается выпутать Бакаута. Послѣ чего мистриссъ Багнетъ, съ рыночной корзиной, сѣрымъ салопомъ и зонтикомъ удаляется домой, къ остальнымъ членамъ своего семейства, а друзья маршируютъ мѣрнымъ шагомъ впередъ, съ полной надеждой смягчитъ сердце мистера Смольвида.
   Сомнительно, чтобъ во всей Англіи было два человѣка, менѣе способныхъ смягчить сердце мистера Смольвида и съ успѣхомъ выпутаться изъ его сѣтей, чѣмъ мистеръ Джорджъ и мистеръ Багнетъ. Несмотря на ихъ марсовскую наружность, несмотря на то, что у нихъ по косой сажени въ плечахъ, и что шагъ ихъ тяжелъ, какъ пудовая гиря, они -- самыя неопытныя дѣти во всѣхъ хитросплетеніяхъ Смольвида.
   Маршируя степенно по троттуарамъ улицъ, ведущихъ къ Красной Горкѣ, мистеръ Багнетъ замѣчаетъ, что другъ его угрюмъ, и потому считаетъ нелишнимъ сдѣлать нѣкоторые комментаріи на свою старуху, по поводу ея вспышки.
   -- Джорджъ, говоритъ онъ: -- ты вѣдь знаешь старуху: она, братецъ, смирна и тиха какъ молоко; но чуть затронулъ дѣтей, или меня -- Боже упаси! вспыхнетъ какъ порохъ.
   -- Это дѣлаетъ ей честь, Матъ!
   -- Джорджъ, замѣчаетъ мистеръ Багнетъ: -- ей все дѣлаетъ честь, больше или меньше. При ней я объ этомъ ни гу-гу! Дисциплина прежде всего: понимаешь!
   -- Ее можно цѣнить на вѣсъ золота, отвѣчаетъ кавалеристъ.
   -- На вѣсъ золота? говоритъ мистеръ Багнетъ: -- Вотъ что я тебѣ скажу: старуха вѣситъ четыре пуда шесть фунтовъ. А я за нея не возьму никакого металла четыре пуда шесть фунтовъ -- вотъ оно каково! А отчего не возьму? потому-что, видишь, братецъ, она сама металлъ, да еще и самый драгоцѣнный -- вотъ какая штука!
   -- Это правда, Матъ!
   -- Когда мы порѣшили и она приняла кольцо, съ той минуты посвятила себя семейству и мыслями и дѣломъ. Это, братъ, вѣрный солдатъ: не отойдетъ отъ лафета; тронь насъ пальцемъ -- сейчасъ фитиль къ трубкѣ. Иногда огорошитъ и картечью -- ну не пѣняй: дѣлаетъ по закону!
   -- Какъ можно пѣнять на нее, Матъ! отвѣчаетъ кавалеристъ:-- за это я о ней самаго высокаго мнѣнія!
   -- Ты правъ! говоритъ мистеръ Багнетъ, съ теплымъ энтузіазмомъ, хотя безъ малѣйшаго движенія въ лицѣ.-- Во вотъ что я тебѣ скажу: если твое мнѣніе о ней выше гибралтарской скалы, все-таки оно низко, повѣрь мнѣ. При ней я объ этомъ ни гу-гу! Дисциплина прежде всего -- понимаешь?
   Въ такихъ разговорахъ достигаютъ друзья Краеной Горки и наконецъ дома Смольвида. Неизмѣнная Юдиѳь отворяетъ ямъ сѣнную дверь и, осмотрѣвъ ихъ съ головы до ногъ злобнымъ взглядомъ, въ-замѣнъ любезнаго привѣтствія, спѣшитъ посовѣтоваться съ оракуломъ. Оракулъ какъ видно, согласился допустить посѣтителей, потому-что юная дѣва, возвратясь къ нимъ, говоритъ своими сахарными устами: -- ступайте, коли вамъ здѣсь что надо!
   Получивъ эту привилегію, друзья входятъ въ столовую мистера и мистриссъ Смоль видъ, застаютъ почтеннаго дѣдушку въ креслахъ, обложеннаго кучею документовъ, какъ-будто-бы онъ принималъ бумажную ванну, а почтенную бабушку -- затемненною подушкой, какъ птицу, голосъ которой берегутъ.
   -- Дорогой другъ мой! говоритъ дѣдушка Смольвидъ и силится протянуть къ дорогому другу свои сухія, скрюченныя руки: -- какъ ваше здоровье? какъ васъ Богъ милуетъ?
   -- Такъ-себѣ, отвѣчаетъ мистеръ Джорджъ.
   -- Это вашъ другъ, достойный мистеръ Джорджъ? спрашиваетъ дѣдушка Смольвидъ.
   -- Другъ, отрывисто отвѣчаетъ кавалеристъ не будучи еще въ-состоянія отдѣлаться отъ непріятнаго впечатлѣнія.
   -- Кто жъ онъ такой, мистеръ Джорджъ?
   -- Это Матвѣй Багнетъ, который обязалъ меня, знаете, по вашимъ дѣлишкамъ.
   -- А! мистеръ Багнетъ -- вотъ оно что! и старая крыса разсматриваетъ незнакомую физіономію фаготиста изъ-подъ своей руки.-- Надѣюсь вы здоровы, мистеръ Багнетъ? Славный мужчина, мистеръ Джорджъ! ей-Богу славный! Воинская осанка!
   Несмотря на любезность, дѣдушка Смольвидъ не предлагаетъ друзьямъ сѣсть. Вслѣдствіе этого мистеръ Джорджъ приноситъ стулъ сначала мистеру Ба гнету, а потомъ себѣ. Садятся. Мистеръ Багнетъ усаживается особеннымъ манеромъ: онъ сгибается единственно только въ колѣняхъ.
   -- Юдиѳь, говоритъ дѣдушка Смольвидъ: -- принеси трубку!
   -- Незачѣмъ, возражаетъ мистеръ Джорджъ: -- пусть не безпокоится ваша внучка; я вамъ скажу правду, мнѣ что-то сегодня не хочется курить.
   -- Будто не хочется? говорятъ дѣдушка Смольвидъ.-- Ничего, Юдиѳь, принеси трубку.
   -- Вотъ въ чемъ дѣло, мистеръ Смольвидъ, продолжаетъ Джорджъ.-- Я нахожусь въ весьма-непріятномъ положеніи. Кажется, сэръ, что валъ другъ въ Сити сыгралъ надо мною штуку.
   -- О нѣтъ! говорятъ дѣдушка Смольвидъ: -- онъ никакихъ штукъ не играетъ.
   -- Не играетъ? такъ и поотлегло отъ сердца. А я-таки думалъ, что это его штука. Я, понимаете, говорю вотъ про это... письмо...
   Дѣдушка Смольвидъ отвратительно улыбается при видѣ письма.
   -- Что жь это за письмо? спрашиваетъ мистеръ Джорджъ.
   -- Юдиѳь, говоритъ почтенный старецъ: -- принесла ты трубку? Дай мнѣ ее. Вы спрашиваете, что это за письмо, дорогой другъ мой?
   -- Да, спрашиваю, мистеръ Смольвидъ, говоритъ кавалеристъ, стараясь по-возможности быть спокойнымъ: -- между нами много было дѣлъ, много прошло въ ваши руки моихъ денегъ; теперь вотъ мы сидимъ другъ передъ другомъ и понимаемъ, что это вѣрно. Я и теперь готовъ на тѣ же условія, пусть только дѣло идетъ такъ, какъ шло. Я никогда не получалъ отъ васъ такого письма, и правду сказать сегодня утромъ я былъ очень встревоженъ, потому-что вотъ тутъ мой другъ, Матвѣй Багнетъ, онъ какъ вы знаете, не имѣетъ денегъ...
   -- Я ничего не знаю, говоритъ дѣдушка Смольвидъ спокойно.
   -- Какъ не знаешь, чортъ бы тебя... это я, такъ, про-себя, сэръ!
   -- Не слышу, дорогой другъ мой.
   -- Я вамъ говорю, что у него нѣтъ денегъ.
   -- ДА, можетъ быть; только я ничего не знаю мистеръ Джорджъ.
   -- Пусть такъ, говоритъ кавалеристъ, глотая свой гнѣвъ: -- но я это знаю.
   -- Ахъ! это совсѣмъ-другое дѣло, говоритъ дѣдушка Смольвидъ совершенно-покойнымъ голосомъ: -- это до меня не касается. Положеніе мистера Багнета въ моихъ глазахъ отъ этого ни хуже, ни лучше.
   Несчастный Джорджъ дѣлаетъ страшныя усиліи, чтобъ дѣло устроить по возможности миролюбиво и сколько-нибудь смягчить мистера Смольвида.
   -- Это такъ, говоритъ онъ ему.-- Конечно, вы можете притянуть Матвѣя Багнета, не заботясь о томъ, имѣетъ онъ деньги или нѣтъ; но дѣло-то въ томъ, что это очень тревожитъ его бѣдную жену; вѣдь онъ не то, что и; я ужъ извѣстный никуда негодный забулдыга, которому надо не денегъ дать, а палокъ; а онъ -- другое дѣло: онъ, какъ вы видите, человѣкъ степенный, семейный. Такъ вотъ что, мистеръ Смольвидъ, говорятъ кавалеристъ, очень-довольный своей военной ловкостью въ устроеніи дѣлъ: -- хотя мы съ вами нѣкоторымъ образомъ и друзья, но я знаю, что я не въ-правѣ требовать отъ васъ, чтобъ вы совершенно оставили въ покоѣ моего товарища Багнета...
   -- О Господи, какая скромность! вы не правѣ все требовать, мистеръ Джорджъ, говоритъ дѣдушка Смольвидъ и въ голосѣ его слышатся сегодня какое-то особенно звѣрское удовольствіе.
   -- А вы въ-правѣ во всемъ отказать, то-есть не столько вы, сколько, можетъ-быть, вашъ другъ въ Сити? ха, ха, ха-!
   -- Ха, ха, ха! повторяетъ дѣдушка Смольвидъ.
   И голосъ почтеннаго старичка такъ грубъ, глаза его такъ необыкновенно зелены, что природная степенность мистера Багнета усиливается еще на нѣсколько градусовъ, при созерцаніи такого друга человѣчества.
   -- Я очень-радъ, говоритъ пылкій Джорджъ: -- что вы сегодня въ духѣ: мнѣ хочется покончить это дѣло къ общему удовольствію. Вотъ ной другъ Багнетъ и я, мы здѣсь на-лицо. Распорядимся попрежнему; согласитесь, мистеръ Смольвидъ; отведите душу другу моему, Багнету, успокойте его семейство. Такъ, что ли?.. по рукамъ... а?
   Въ эту минуту раздается подземный, адскій визгъ: "О Боже мой!.. О!.."
   Быть-можетъ, это возгласъ шутливой Юдиѳи, какъ думаютъ испуганные гости, обращая вниманіе на прелестную дѣву; однакожъ она безмолвна; только подбородокъ и носъ ея рѣзко выражаютъ сдавливаемую досаду.
   Степенность мистера Багнета подымается еще на нѣсколько градусовъ.
   -- Вы, кажется, хотѣли знать, что значитъ письмо, мистеръ Джорджъ, говоритъ дѣдушка Смольвидъ, продолжая все еще держать трубку въ рукахъ своихъ.
   -- Да, да, да, отвѣчаетъ кавалеристъ: -- я объ этомъ спрашивалъ. Оно, знаете, того... мнѣ, собственно говоря, все-равно, если дѣло славится у насъ, къ общему удовольствію.
   Мистеръ Смольвидъ тщетно цѣлитъ въ голову кавалериста, швыряетъ въ него трубку... но она упадаетъ на полъ и разбивается въ дребезги.
   -- Вотъ что по значитъ, мой дорогой другъ! вотъ что это значатъ! Я... я хочу васъ уничтожить, васъ истиранить. Провалитесь сквозь землю -- вотъ что это значитъ!
   Ветераны встаютъ и смотрятъ другъ на друга. Степенность мистера Багнета достигаетъ своего наивысшаго предѣла.
   -- Убирайтесь къ чорту! повторяетъ почтенный старецъ: -- Не хочу я вашего куренья трубокъ, да вашего самохвальства. Провались, проклятый драгунъ. Сунь-ка носъ къ моему адвокату -- ты знаешь къ нему дорогу, покажи тамъ свою храбрость. Тамъ тебя упекутъ, достойный другъ мой. Отвори имъ дверь, Юдиѳь; выгони ихъ, закричи караулъ, коли они не пойдутъ! Выгони ихъ, выгони!
   Дѣдушка Смольвидъ такъ громко и такъ настойчиво выражаетъ свои прощальныя привѣтствія, что мистеръ Багнетъ кладетъ обѣ руки на плечи мистера Джорджа и уводитъ его на улицу, прежде чѣмъ кавалеристъ успѣлъ прійдти въ себя отъ удивленія. Торжествующая Юдиѳь тотчасъ же запираетъ за ними дверь.
   Мистеръ Джорджъ, совершенно сбитый съ толку, стоитъ уткнувшись носомъ въ запертую дверь и смотритъ на дверной молотокъ. Мистеръ Багнетъ съ степенностью, пониженною до нормальнаго уровня, прогуливается мѣрнымъ шагомъ мимо оконъ почтеннаго лома, заглядывая въ нихъ всякій разъ. Видно, что въ мозгу его творятся какая-то мысль.
   -- Пойдемъ Матъ! говоритъ мистеръ Джорджъ, прійдя въ себя: -- попытаемся у адвоката. Ну что ты скажешь объ этомъ мошенникѣ?
   Мистеръ Багнетъ останавливается, чтобъ бросить прощальный взглядъ на столовую Смольвидовъ и, кивнувъ на нихъ головой, отвѣчаетъ кавалеристу:
   -- Еслибъ, братецъ, была здѣсь моя старуха, такъ я бы ему высказалъ!
   Разрядивъ такимъ-образомъ дѣятельность своей головы, онъ поворачивается налѣво и ветераны, начиная съ лѣвой ноги, пускаются въ путь, чествуя другъ друга локтемъ.
   Прійдя на поля Линкольской Палаты, друзья узнаютъ, что мистеръ Телькингорнъ занятъ и никого не принимаетъ. Они ждутъ. Раздается звонокъ изъ покоевъ великаго адвоката и призываетъ единственнаго служителя. Служитель уходитъ, потомъ опять возвращается и говоритъ друзьямъ, что они ждутъ напрасно, что мистеръ Телькингорнъ не имѣетъ ничего имъ сообщить и думаетъ, что и они ему ничего сообщить не имѣютъ. Несмотря на это, друзья все-таки ждутъ съ стойкостью, предписываемою законами тактики. Звонокъ раздается снова и изъ покоевъ великаго адвоката выходитъ кліентъ, дѣла котораго поглощали юридическое вниманіе.
   Этотъ кліентъ никто другой, какъ хорошенькая старушка и именно мистриссъ Раунсвель, управительница замка Чизни-Вольдъ. Она выходитъ изъ кабинета, присѣдая на старинный, фешонэбльный ладъ, и тихо затворяетъ за собою дверь. На нее здѣсь смотрятъ съ нѣкоторымъ почтеніемъ; это видно изъ того, что даже и служитель выходитъ изъ-за своей перегородки и отворяетъ ей наружную дверь. Старушка благодаритъ его за вниманіе и въ то же время замѣчаетъ друзей, ожидающихъ пріема.
   -- Скажите, любезнѣйшій, это, кажется, стоятъ военные? говоритъ мистриссъ Раунсвель.
   Служитель обращается къ друзьямъ съ вопросительнымъ взглядомъ, и такъ-какъ мистеръ Джорджъ внимательно смотритъ на календарь, прибитый надъ каминомъ, то обязанность отвѣчать падаетъ на мистера Багнета и онъ говоритъ:
   -- Точно такъ, сударыня. Прежде служили въ военной службѣ!
   -- Я такъ и думала. Я въ этомъ была увѣрена. У меня такъ и радуется сердце при видѣ васъ, джентльмены, при видѣ военныхъ. Благослови васъ Господь! Простите старухѣ ея болтовню. У меня, видѣте ли, былъ сынъ въ солдатахъ -- славный былъ дѣтина, такой красавецъ, такой молодецъ; да злые люди сбили съ толку: бросилъ мать и ушелъ въ военную службу. Видно, такъ Богу угодно. Да благословитъ васъ Богъ, сэръ!
   -- И васъ также, сударыня! отвѣчаетъ мистеръ Багнетъ отъ чистаго сердца.
   Что-то трогательное слышится въ голосѣ старушки я видится въ трепетѣ, который пробѣгаетъ по ея прекрасному лицу; но мистеръ Джорджъ такъ углубленъ въ чтеніе календаря, прибитаго надъ каминомъ (онъ, быть-можетъ, высчитываетъ дня и числа слѣдующаго мѣсяца), что онъ не оборачивается назадъ, не видитъ и не слышитъ старушки.
   -- Джорджъ! говоритъ мистеръ Багнетъ, своимъ крупнымъ шопотомъ другу, когда тотъ наконецъ покончилъ календарскія наблюденія: -- что повѣсилъ носъ? Нечего хмуриться, мы вѣдь не бабы, мы солдаты! Смѣлѣй впередъ -- вотъ и все!
   Служитель снова отправляется докладывать о друзьяхъ, я слышно, какъ мистеръ Телькингорнъ говоритъ съ нѣкоторымъ неудовольствіемъ: "ну, пусть ихъ войдутъ!"
   Друзья входятъ въ большую пріемную комнату съ расписными плафонами и застаютъ мистера Телькингорна передъ каминомъ.
   -- Что вамъ здѣсь надо? говоритъ адвокатъ: -- я вамъ, сержантъ, замѣчалъ въ послѣдній разъ, что не нуждаюсь въ вашемъ обществѣ.
   Сержантъ отвѣчаетъ (и въ голосѣ, и въ манерѣ его замѣтно какое-то особенное разстройство), что онъ получилъ вотъ это письмо, былъ у мистера Смольвида и что мистеръ Смольвидъ отправилъ его сюда.
   -- Я вамъ могу сказать только одно, говоритъ мистеръ Телькингорнъ: -- что если вы дѣлаете долги, то должны и уплачивать ихъ, или подвергаться послѣдствіямъ неплатежа. Чтобъ выслушать эту истину, кажется, не стоило труда приходить ко мнѣ.
   Сержантъ, къ-сожалѣнію, долженъ сказать, что онъ ее имѣетъ денегъ.
   -- Очень-хорошо! тогда вотъ этотъ долженъ за васъ заплатитъ -- это все-равно.
   Сержантъ, къ-сожалѣнію, долженъ прибавить, что и этотъ не имѣетъ также денегъ.
   -- Очень-хорошо, говоритъ мистеръ Телькингорнъ: -- тогда вы должны заплатить пополамъ, или вы оба должны быть посажены куда слѣдуетъ. Нельзя же дозволять вамъ безнаказанно брать въ свой карманъ чужіе фунты стерлинговъ, шилинги и пенсы. Вы сдѣлали долгъ, должны его уплатитъ такъ или иначе.
   Адвокатъ садится въ свои покойныя кресла и шевелитъ щипцами въ каминѣ.
   Мистеръ Джорджъ надѣется, что онъ будетъ такъ добръ...
   -- Я вамъ замѣтилъ ужь, сержантъ, что мнѣ не о чемъ говорить съ вами. Я не нуждаюсь въ вашемъ обществѣ и не люблю его. Долговыя дѣла не входятъ въ кругъ моихъ занятій. Я взялся за ваше дѣло только по просьбѣ мистера Смольвида; вамъ надо идти къ Мельхиседеку въ Клифордскую Палату.
   -- Извините меня, сэръ, что я безпокою васъ, говоритъ мистеръ Джорджъ: -- но это обстоятельство ужасно-тягостно для меня; позвольте мнѣ сказать вамъ нѣсколько словъ съ глазу-на-глазъ.
   Мистеръ Телькингорнъ медленно встаетъ и, засунувъ руки въ карманъ, отходитъ въ углубленіе окна.
   -- Говорите пожалуйста, скорѣй: мнѣ некогда.
   Несмотря на маску совершеннѣйшаго равнодушія, адвокатъ проницательнымъ глазомъ смотритъ на сержанта, стараясь поставить его въ такое положеніе, чтобъ огонь камина падалъ ему прямо на лицо.
   -- Вотъ что я вамъ скажу, сэръ, говоритъ мистеръ Джорджъ: -- мой товарищъ также запутанъ въ это непріятное дѣло, но только номинально, единственно номинально, и все мое желаніе состоитъ въ томъ, чтобъ избавятъ его отъ отвѣтственности за мои ошибки. Товарищъ мой, почтенный человѣкъ, человѣкъ женатый, семейный; служилъ въ королевской артиллеріи...
   -- Любезный другъ, а и знать не хочу вашу королевскую артиллерію... вашихъ офицеровъ, солдатъ, амуницію и прочаго.
   -- Въ этомъ а совершенно увѣренъ, сэръ; но мнѣ-то хочется не причинять безпокойства Багмету, его женѣ и всему его почтенному семейству. И еслибъ я могъ выпутать его изъ этихъ непріятныхъ обстоятельствъ, то и тотчасъ бы представилъ вамъ тѣ бумаги, который вы отъ меня требовали прошлый разъ.
   -- Бумаги съ вами?
   -- Со мной, сэръ.
   -- Будьте же внимательны сержантъ, говоритъ законникъ своимъ сухимъ, безстрастнымъ голосомъ, отымающимъ всякую надежду: -- я говорю съ вами послѣдній разъ объ этомъ предметѣ. Вы можете оставить здѣсь на нѣсколько дней эти бумаги, о которыхъ вы говорите, или можете взять ихъ съ собою обратно. Если вы ихъ оставите здѣсь, то я могу для васъ вотъ что сдѣлать: я могу устроить дѣло попрежнему, даже могу дать вамъ письменное свидѣтельство, по которому вашъ Багнетъ не будетъ подвергаться никакимъ взысканіямъ до-тѣхъ-поръ, пока ее истощатся ваши средства окончательно. Словомъ оказать: Багнетъ будетъ освобожденъ. Что жь вы сдѣлаете?
   Кавалеристъ засовываетъ руку въ боковой карманъ и говоритъ съ тяжелымъ вздохомъ:
   -- Я долженъ отдать бумаги.
   Мистеръ Телькингорнъ надѣваетъ очки, садится за столъ и пишетъ свидѣтельство; во время письма онъ дѣлаетъ наставленія Багнету, объясняетъ ему, что онъ, въ нѣкоторомъ отношеніи, не будетъ подвергаться взысканію. Мистеръ Багнетъ, любовавшійся до-сихъ-поръ расписными плафонами, прикрываетъ ладонью свою лысину, какъ-бы предохраняя ее отъ дождеваго порыва, и видно, что онъ крѣпко нуждается въ старухѣ, чтобъ выразить чрезъ нея свои чувствованія.
   Кавалеристъ достаетъ изъ кармана свернутую бумагу, съ тяжелымъ вздохомъ кладетъ ее къ локтю адвоката и говоритъ, что это инструкція, послѣдняя, которую онъ получилъ, находясь на службѣ.
   Мистеръ Телькингорнъ беретъ инструкцію, развертываетъ и читаетъ.
   -- Что смотришь, Джорджъ, ты на его лицо? на немъ ты увидишь столько же выраженія, сколько на жерновомъ камнѣ, хотя бы ты тутъ простоялъ цѣлый вѣкъ!
   Мистеру Телькингорну не о чемъ больше говорить съ ними; ему остается только кивнуть имъ головой и довольно-невѣжливо вымолвитъ: -- можете идти. Проводи ихъ.
   Будучи выпровождены, они идутъ мѣрнымъ шагомъ въ резиденцію мистриссъ Багнетъ обѣдать.
   Вареная говядина и зелень замѣняютъ сегодня ветчину и зелень прошедшаго обѣда. Мистриссъ Багнетъ, въ самомъ пріятномъ расположеніи духа, обдѣляетъ всѣхъ приличными порціями, снабжая каждую изъ нихъ извѣстнымъ количествомъ зелени. Она такая славная старуха, при ней какъ-то невольно-хорошо, и съ радостнаго, добраго лица ея падаетъ свѣтъ на всѣ темные уголки; въ настоящее время самый темный уголокъ: это нахмуренный лобъ мистера Джорджа; сначала она предоставляетъ разогнать грусть своего гостя соединеннымъ усиліямъ Кинбеки и Мальты, но, замѣтивъ, что они не узнаютъ своего стараго Блюффи, мистриссъ Багнетъ отзываетъ обратнымъ сигналомъ застрѣльщиковъ и у домашняго очага даетъ полный просторъ Джорджу излить свою душу.
   Джорджъ, однакожъ, души не изливаетъ. Грусть попрежнему гнетётъ и давитъ его. Во время продолжительнаго процеса чистки и омыванья, мистеръ Джорджъ, сидя за трубкой съ мистеромъ Багнетомъ, не сдѣлалъ ни шага впередъ изъ своей задумчивости. Онъ унылъ, забываетъ курить, пристально смотритъ на огонь, ставитъ трубку въ сторону и, выражая такимъ образомъ, что и табакъ не производитъ на него хорошаго впечатлѣнія, исполняетъ сердце мистера Багнета смущеніемъ и страхомъ.
   Вслѣдствіе этого, когда къ очагу явилась мистриссъ Багнетъ, разкраснѣвшаяся отъ усиленнаго мытья, и спокойно взялась за иголку, мистеръ Багнетъ не вытерпѣлъ, проворчалъ: -- Старуха! и кивнулъ на мистера Джорджа.
   -- Что съ вами, Джорджъ, говорятъ мистриссъ Багнетъ, не покидая своей работы: -- отчего вы такой убитый?
   -- Я думаю, я нагналъ на васъ тоску.
   -- Онъ сегодня совсѣмъ не Блюффи, ма, вскричала Мальта.
   -- Онъ вѣрно нездоровъ, ма, прибавила Квибекъ.
   -- Да, да мои миленькія, я не похожъ на Блюффи, отвѣчаетъ кавалеристъ, цалуя ихъ нѣжно и потомъ прибавляетъ со вздохомъ: -- эти дѣти говорятъ правду!
   -- Джорджъ, говоритъ мистриссъ Багнетъ, прилежно занимаясь работой: -- если вы разсердились на мои глупыя слова, такъ я, право, не знаю, что вамъ и сказать на это.
   -- Вы добрая и честная душа, отвѣчаетъ кавалеристъ: -- и мнѣ грѣшно было бы на васъ сердиться.
   -- Сказать вамъ по правдѣ, Джорджъ, я потому говорила такъ горячо, что ввѣряла вагъ своего Бакаута и была увѣрена, что вы его выпутаете. И вы его выпутала благородно.
   -- Спасибо, спасибо вамъ, дорогая мистриссъ Багнетъ, говорятъ Джорджъ: -- я валъ очень-благодаренъ за ваше доброе мнѣніе.
   Высказывая свою благодарность отъ чистаго сердца, Джорджъ искренно пожимаетъ руку добрѣйшей мистриссъ Багнетъ, которая работаетъ садя рядомъ съ нимъ, останавливаетъ на ея веселомъ лицѣ задумчивый взоръ свой и, посмотрѣвъ пристально нѣсколько секундъ, обращается къ молодому Вульвичу и подзываетъ къ себѣ знаменитаго горниста.
   -- Посмотри крестникъ, говоритъ мистеръ Джорджъ, тихо разглаживая своей тяжелой рукой волосы матери: -- посмотри на эти волосы, на это доброе, прекрасное лицо: оно нѣсколько тронуто загаромъ, солнце и погода не пощадили его немножко въ тѣ дни, когда она сопутствовала твоему отцу далеко, далеко, и заботилась о тебѣ; но оно свѣжо, свѣжо какъ спѣлое, наливное яблоко.
   Лицо мистера Багнета выражаетъ удовольствіе и сочувствіе на столько, сколько позволяетъ его деревянность.
   -- Прійдетъ время, другъ мой, продолжаетъ кавалеристъ: -- когда убѣдятся эти волосы сѣдиною, когда этотъ гладкій лобъ будетъ испещренъ взадъ и впередъ морщинами и она будетъ тогда славная старушка. Старайся, пока ты еще молодъ, быть въ правѣ сказать въ эти дни: "не горе отъ меня убѣлило эту прекрасную голову; не горе отъ меня наложило эти глубокія морщины". И ты будешь счастливъ, если будешь въ-правѣ произнести эти слова.
   Мистеръ Джорджъ встаетъ съ своего стула, сажаетъ Вульвича рядомъ съ матерью и говоритъ нѣсколько-торопливо, что хочетъ выкурить трубку на улицѣ.
   

ГЛАВА XXXV.
Разсказъ Эсѳири.

   Я лежала въ постелѣ нѣсколько недѣль, и обыкновенный образъ нашей жизни, представлялся моему воображенію, какъ воспоминаніе давно-минувшаго. Причиной этому не столько было время, сколько перемѣна всѣхъ моихъ привычекъ въ этомъ тяжеломъ, болѣзненномъ состоянія. Уже черезъ нѣсколько дней, послѣ того, какъ я заболѣла, всѣ предметы уходили отъ меня въ даль, въ которой все смѣшивалось въ одинъ моментъ, несмотря на то, что событія моей жизни отдѣлялись другъ отъ друга годами. Заболѣвъ, я какъ-будто перешла черезъ обширное болото, покинувъ на твердомъ берегу всѣ мои понятія и впечатлѣнія, исчезающія и перемѣшивающіяся въ туманное дали.
   Мысль, что мое хозяйство, покинутое мною на время 6олѣвая, пойдетъ не такъ исправно, какъ шло при мнѣ, сначала живо безпокоила меня, но мало-по-малу обязанности мои въ Холодномъ Донѣ стали смѣшиваться въ умѣ моемъ съ обязанностями въ Гринлнеѣ и наконецъ съ моимъ занятіями въ лѣтніе вечера въ Виндзорѣ, когда, бывало, возвращаясь съ портфелью домой изъ пансіона, я любовалась своей ребяческой тѣнью.
   До-сихъ-поръ я не понимала, что жизнь въ-самомъ-дѣлѣ очень-коротка и что умъ нашъ окружаетъ ее очень-тѣсными предѣлами.
   Когда болѣзнь моя усилилась, вся прошедшая жизнь моя слилась въ моемъ воображенія не больше, какъ въ одинъ день. Я заразъ была для себя самой и ребенкомъ, и взрослой дѣвушкой, и тётушкой Дердонъ, и заботы всѣхъ этихъ трехъ возрастовъ, раздѣленныхъ на самомъ-дѣлѣ значительными промежутками времени, сливались между собою съ такой быстротою, и согласованіе ихъ требовало такихъ мучительныхъ и тягостныхъ усилій, что врядъ-ли можетъ кто-нибудь повѣрить такому невыносимому состоянію, въ которомъ я находилась.
   По той же причинѣ, я почти считаю лишнимъ разсказывать моя кошмары въ тотъ періодъ болѣзни, который сливался для меня въ одну ночь, хотя я и была убѣждена, что онъ состоялъ изъ цѣлаго ряда дней и ночей, въ тотъ періодъ, когда мнѣ казалось, что я подымаюсь по нескончаемымъ лѣстницамъ, подымаюсь высоко и потомъ опять падаю, и опять подымаюсь, какъ червякъ, ползущій на дерево и встрѣчающій безпрестанныя преграды. По-временамъ я какъ-будто приходила въ себя; я чувствовала прикосновеніе Черли; но эти секунды сознанія смѣнялись тотчасъ же бредомъ и я говорила ей: -- Черли, Черли, опять эти страшныя лѣстницы; Черли, держи меня, я падаю, падаю!.. И опять мнѣ казалось, что я снова подымаюсь выше-и-выше.
   Мнѣ странно я самой вспомнить то время, когда мелькали передо мной какіе-то бѣлые призраки, облекая меня огненными ожерельями, съ которыми я сросталась я сливалась въ одну Цѣпь! О! какъ тягостно было для меня это сліяніе! какъ жарко молилась я, чтобъ Провидѣніе оторвало меня отъ этихъ жгучихъ звѣньевъ! это была страшная, невыразимая агонія!
   Но, быть-можетъ, чѣмъ меньше я буду говорить объ этомъ, тѣмъ меньше навѣю грусти на душу читателя и тѣмъ болѣе буду ему понятна; впрочемъ, не для-того заглянула я подъ печальную завѣсу болѣзни, чтобъ возбудить въ комъ-нибудь грустныя чувства; мнѣ, напротивъ, кажется, что еслибъ разобрать подробнѣе всѣ тѣ ощущенія, которыя чувствуются на рубежѣ жизни и смерти, ихъ легче было бы переносить въ скорбныя минуты страданій.
   Я думаю, что легче понять наступившее послѣ спокойствіе -- этотъ сладостный, продолжительный сонъ, эту неземную тишину, посреди которой я бы, кажется, была готова принять безропотно смерть и съ нѣжной любовью проститься съ людьми, въ которыхъ сосредоточивалась вся моя жизнь. Въ такомъ состояніи засталъ меня дневной свѣтъ, и какое радостное чувство исполнило мою душу, когда я убѣдилась, что болѣзнь не лишила меня зрѣнія!
   Грёзы мало-по-малу уступали мѣсто сознанію; я начала слышать, какъ плакала Ада я день я ночь у дверей моей комнаты, какъ она упрекала меня въ жестокости и въ томъ, что я ее разлюбила; какъ она умоляла, чтобъ ее впустили ко мнѣ, чтобъ дозволили ей ухаживать за иной!-- "Черли! не впускай мою милочку" говорила я, когда была въ-состояніи произнести нѣсколько словъ, "не впускай ее ни за что въ мірѣ, буду ли я жива или умру" -- и Черли была вѣрна моимъ просьбамъ и никогда не отворяла дверей.
   Зрѣніе мое стало укрѣпляться, благотворный свѣтъ приходилъ радостнымъ вѣстникомъ выздоровленія; я была въ-состояніи читать письма моей милочки, могла цаловать ихъ, не боясь причинить ей вреда. Я уже видѣла, какъ моя маленькая горничная разставляла своей заботливой ручонкой мёбель и всѣ предметы, слышала, какъ она говорила съ Адой изъ отвореннаго окна. Я понимала причину тишины въ домѣ, понимала ту озаренность, съ которой всѣ любящіе меня думаютъ обо мнѣ. Я была въ-состояніи даже плакать и въ изнеможеніи ощущала то же самое блаженство, которымъ сердце мое было исполнено въ дни здоровья.
   Съ каждымъ днемъ силы мои укрѣплялись. Я понемногу стала выходить изъ апатичнаго состоянія и наконецъ стала пособлять въ хлопотахъ о самой себѣ, и жизнь снова пріобрѣла для меня всю свою прелесть.
   Съ какимъ сладостнымъ чувствомъ вспоминаю я тотъ вечеръ, когда, привставъ съ постели, я первый разъ сѣла за чайный столикъ съ миленькой Черли. Славная дѣвочка, ниспосланная Привидѣніемъ для наблюденій и присмотра за больными и слабыми, была такъ счастлива, тамъ дѣятельна; въ восторгѣ своемъ, она часто бросалась ко мнѣ на грудь, цаловала меня и со слезами твердила мнѣ: "какъ я рада, о какъ я рада!"
   -- Черли, сказала я ей: -- если ты будешь плакать, то я опятъ слягу въ постель, потому-что я еще очень-слаба.
   И Черли успокоилась, принялась за свои хлопоты, бродила съ одного мѣста на другое, прибирала наши двѣ комнаты, и когда наконецъ чайный столъ, украшенный цвѣтами заботливою рукою Ады, былъ поставленъ у моей кровати, а чувствовала себя достаточно-твердою, чтобъ передать Черли нѣкоторыя мои мысли.
   Вопервыхъ, я поблагодарила ее за опрятность, въ которой содержалась моя комната; и въ-самомъ-дѣлѣ, воздухъ въ ней былъ чистъ и свѣжъ, и я едва могла вѣрить, что такъ долго была больна. Слова мои восхитили Черли.
   -- Черли, сказала я, озираясь вокругъ:-- здѣсь чего-то недостаетъ?
   -- Кажется все, миссъ, отвѣчала бѣдняжка.
   -- Всѣ ли картины на своихъ мѣстахъ?
   -- Всѣ на своихъ, миссъ.
   -- А мебель, Черли?
   -- И мебель, миссъ, вся здѣсь; я только ее раздвинула, чтобъ болѣе оставить простора въ комнатѣ.
   -- Ахъ, Черли, вотъ что, я теперь вспомнила: здѣсь нѣтъ зеркала.
   Черли быстро вскочила изъ-за стола и побѣжала въ другую комнату, какъ-будто бы что-то позабыла тамъ, и я услышала, что она горько рыдаетъ.
   Я позвала ее къ себѣ обратно. Она пришла, сначала притворно улыбаясь, но, по мѣрѣ приближенія къ моей постели, личико ея становилось задумчивѣе и грустнѣе.
   -- Черли, сказала я, обнявъ ее нѣжно:-- не безпокойся, дитя мое, что мнѣ до моей наружности; какова бы ни была я собою теперь, мнѣ всегда будетъ отрадно съ такой милой горничной, какъ ты.
   И я говорила правду. Я долго думала о перемѣнѣ въ моемъ лицѣ и готова была перенести эту перемѣну безъ всякаго испуга и содроганія.
   Теперь я была уже въ-состояніи вставать съ постели, садиться въ кресло и даже, съ помощью Черли, пройдтись до другой комнаты. Зеркало снято со стѣны и тамъ; но это обстоятельство не усложнило тягости испытанія.
   Опекунъ мой давно уже желалъ навѣстить меня, и въ настоящее время я не имѣла основательной причины лишить себя этого удовольствія. Однажды утромъ онъ вошелъ ко мнѣ, обнялъ меня и могъ произнести только слѣдующія слова: "милая, милая дѣвушка!"
   Кому лучше меня могла быть извѣстна его высокая душа, его благородное сердце, и уже-ли я могла много огорчаться перемѣною моей наружности, видя какъ онъ меня любятъ и теперь?
   Онъ сѣлъ рядомъ со мной на софу; нѣсколько времени не отнималъ рукъ отъ своего лица; но наконецъ превозмогъ свое волненіе я началъ говорятъ со мной своимъ прежнимъ, внушающимъ довѣріе, голосомъ:
   -- Ну, маленькая старушка, сказалъ онъ:-- тяжело безъ тебя; мы всѣ соскучились ужасно!
   -- Все поправятся, добрый опекунъ мой.
   -- Давай Богъ только, чтобъ скорѣе, говорилъ онъ нѣжно:-- мы съ Адой стосковались безъ тебя; подруга твоя Кадди пріѣзжала я уѣзжала нѣсколько разъ; всѣ въ домѣ скучали въ твое отсутствіе и даже бѣдный Рикъ, подъ вліяніемъ опасенія за твою жизнь, писалъ ко мнѣ.
   -- Я знала, что Кадди навѣщала меня, изъ писемъ Ады, но о Ричардѣ она мнѣ не писала ни слова.
   -- Я счелъ за лучшее не показывать ей письма его, душенька.
   -- Вы говорите, добрый опекунъ мой, съ какимъ-то особеннымъ выраженіемъ, что онъ писалъ къ вамъ; развѣ вы забываете, что вы для него лучшій другъ, что вы для него нѣжный отецъ?
   -- Богъ знаетъ, моя милая, говорилъ опекунъ мой:-- кажется, онъ не такихъ обо мнѣ мыслей; письмо его похоже болѣе на протестъ, чѣмъ на родственное привѣтствіе: оно холодно, натянуто, сухо. Но, что дѣлать, мы должны простить ему этотъ небольшой промахъ. Пронесъ по дѣлу Жарндисовъ исказилъ меня въ его глазахъ и сбилъ его самого съ толку. Я это предвидѣлъ. Я убѣжденъ, что нѣтъ человѣка, который, попавъ въ Оберканцелярію, не обратился бы въ демона.
   -- Однакожь Оберканцелярія не измѣнила васъ, добрый опекунъ мой.
   -- Какъ не измѣнить, милочка, отвѣчалъ онъ шутя: -- я меня измѣнила, по-крайней-мѣрѣ не разъ южный вѣтеръ смѣнялся восточнымъ. Рикъ не довѣряетъ мнѣ и подозрѣваетъ меня, ходитъ къ адвокатамъ, совѣщается съ ними и еще болѣе утверждается въ недовѣріи и подозрѣніяхъ. Ему кажется, что я отстаиваю свои интересы, запутываю его... и подобные пустяки; между-тѣмъ, какъ я готовъ былъ пожертвовать всѣмъ, чтобъ только избавиться отъ этого шевеленья париковъ; готовъ былъ бы отказаться отъ всѣхъ правъ, которыя предоставляетъ мнѣ болтовня этихъ величественныхъ говоруновъ; но что дѣлать, никакая сила не въ-состояніи выпутать меня изъ этого отвратительнаго процеса.
   -- Уже-ли, добрый опекунъ мой, говорила я съ стѣсненнымъ сердцемъ:-- Ричардъ рѣшается имѣть къ вамъ недовѣріе?
   -- А, душа моя, отвѣчалъ онъ: -- ты не знаешь, какой тонкій ядъ разливаетъ Оберканцелярія! Рикъ зараженъ этимъ ядомъ; онъ видитъ все навыворотъ, видитъ все не въ надлежащемъ свѣтѣ. Что дѣлать, это не его вина.
   -- Но вѣдь это страшное несчастіе, добрый опекунъ мой.
   -- Страшное несчастіе, маленькая старушка; но что же дѣлать, таково вліяніе безконечнаго процеса по дѣлу Жарндисовъ; но во всякомъ случаѣ, душа моя, мы должны быть терпѣливы съ Рикомъ и не осуждать его скоро. Сколько юныхъ, свѣжихъ сердецъ, подобныхъ сердцу Рика, было испорчено, было заражено враждебной Оберканцеляріей.
   -- Грустно, очень-грустно видѣть, добрый опекунъ мой, что ваша честныя и благородныя намѣренія имѣютъ такое жалкое возмездіе.
   -- Это слишкомъ-рѣзко сказано, тётушка Дердонъ, отвѣчалъ онъ весело:-- ты позабыла Аду: она, я думаю, совершенно-счастлива, а это уже достаточное вознагражденіе. Правда, я надѣялся, что Рикъ и Ада будутъ всегда вѣрными моими друзьями, что мы рука-объ-руку будемъ бороться съ злосчастной тяжбой, я если не выйдемъ побѣдителями, по-крайней-мѣрѣ не дозволимъ ей разлить въ насъ ядъ недовѣрія и вражды; но я вижу, что я хотѣлъ многаго; Рикъ не выдержалъ этой заразы и отпадаетъ отъ насъ, какъ сгнившій сукъ отпадаетъ отъ дерева.
   -- Но, можетъ-быть, добрый опекунъ мой, опытъ научитъ его, какъ обманчивы, какъ тщетны надежды на Оберканцелярію.
   -- Будемъ надѣяться, Эсѳирь, будетъ желать, чтобъ опытъ не научилъ его поздно. Но во реякомъ случаѣ, мы не должны осуждать его. Врядъ ли много найдется людей въ зрѣломъ возрастѣ, которые, запутавшись въ Оберканцеляріи, не измѣнились бы и физически я нравственно въ три, даже въ два, въ одинъ годъ. Можно ли послѣ этого удивляться поступкамъ Рика? Молодой человѣкъ, столько несчастный (и мистеръ Жарндисъ понизилъ голосъ), можетъ ли скоро, понять -- да и кто въ-состояніи понять съ перваго раза?-- какую бездну зла и путаницъ заключаетъ въ себѣ Оберканцелярія? Онъ надѣется на ея справедливость, а она хитро обманываетъ его надежды, сушитъ его и нравственно и физически, завлекаетъ въ смой сѣти все болѣе и болѣе... Но довольно объ этомъ, моя милая!
   Онъ обнималъ меня такъ нѣжно, такъ ласково смотрѣлъ на жми! Голова моя невольно склонилась къ его плечу съ чувствомъ дѣтской привязанности и я дала себѣ слово, во что бы ни стало, непремѣнно повидаться съ Ричардомъ и разъяснить ему грубое его заблужденіе.
   -- Для такого радостнаго дня, какъ день выздоровленія милой Эсѳири, есть у меня въ запасѣ болѣе-пріятныя вѣсти, и вотъ одна изъ нихъ: Ада съ нетерпѣніемъ желаетъ тебя видѣть. Скажи, когда можно ей къ тебѣ прійдти? сказалъ мистеръ Жарндисъ.
   Я объ этомъ и сама думала; но зная какъ тягостно будетъ намъ это свиданіе, я хотѣла отложить его до-тѣхъ-поръ, пока силы мои не укрѣпятся совершенно, и потому отвѣчала ему:
   -- Добрый опекунъ мой, я ее давно не видала, очень-давно, а она для меня все-равно, что свѣтъ...
   -- Знаю, тётумгка Дердонъ, знаю.
   Онъ былъ такъ добръ, слова его исполнены такимъ нѣжнымъ, трогательнымъ чувствомъ, что сердце мое забилось и я не могла продолжать далѣе.
   -- Ты утомилась, милочка, отдохни.
   -- Такъ-какъ я давно, очень-давно не видала Ады, начала я снова, немного успокоившись: -- то мнѣ кажется не продлить ли еще нѣсколько времени эту разлуку. Мнѣ бы даже хотѣлось уѣхать отсюда, недѣлю или двѣ провести съ Черли въ деревнѣ, и когда силы мои поокрѣпнутъ на свѣжемъ воздухѣ, я буду въ-состояніи перенести первыя минуты свиданія, которыя для насъ, во всякомъ случаѣ, тягостны.
   Я не думаю, чтобъ желаніе мое было несправедливо. Маѣ хотѣлось прежде привыкнуть самой къ моей измѣнившейся наружности, а потомъ уже встрѣтиться съ Адой, которую я такъ нетерпѣливо желала видѣть. Мистеръ Жарндисъ понялъ мысль мою и, я думаю, не осудилъ меня.
   -- Наша маленькая хозяйка, сказалъ онъ мнѣ нѣжно: -- хочетъ поставить, какъ я вижу, на-своемъ... Кстати, я получилъ письмо отъ Бойтсорна: онъ клянется страшнымъ образомъ, говоритъ, что онъ не ставитъ камня на камнѣ въ своемъ хуторѣ, если заботливая Эсѳирь не пріѣдетъ въ Чизни-Вольдъ провѣсти нѣсколько недѣль.
   Съ этими словами мистеръ Жарндисъ передалъ мнѣ письмо, которое и начиналось обыкновеннымъ вступленіемъ, какъ, напримѣръ: "милый мой Жарндисъ!" -- но прямо разражалось слѣдующими заклятіями: "клянусь, если миссъ Сомерсонъ, не захочетъ посѣтить мой хуторъ, который завтра въ часъ пополудни имѣетъ вступить въ ея владѣнія, то я не оставлю камня на каинѣ" и прочее. При всемъ нашемъ уваженіи къ писателю, мы дозволили себѣ похохотать отъ чистаго сердца надъ его письмомъ, сколько радушнымъ столько и забавнымъ.
   Что касается до меня, то я съ удовольствіемъ готова была принятъ предложеніе мистера Бойтсорна, потому-что изъ всѣхъ загородныхъ мѣстъ Чизни-Вольдъ плѣнилъ меня всего болѣе.
   -- Ну, маленькая хозяйка, сказалъ опекунъ мой, взглянувъ на часы: -- я отпущенъ къ тебѣ на срокъ; боясь, чтобъ разговоръ тебя не утомилъ, мнѣ позволено наслаждаться твоей бесѣдой только извѣстное число минутъ; теперь конецъ нашему свиданію и, на прощаньи, я скажу тебѣ еще слѣдующую вещь. Маленькая миссъ Флайтъ, услыхавъ о твоей болѣзни, приходила сюда навѣстить тебя и, вообрази, бѣдняжка отщеголяла двадцать миль пѣшкомъ въ бальныхъ башмачкахъ; хорошо еще, что застала насъ дома, а то пожалуй, пришлось бы ей вернуться назадъ, не отдохнувъ отъ такой утомительной прогулки.
   Они попрежнему старались о томъ, чтобъ доставить мнѣ всевозможныя удовольствія. О, Боже, какъ ты милостивъ ко мнѣ!
   -- Теперь душенька, продолжалъ опекунъ мой:-- можешь ли ты принять это безвредное существо когда-нибудь послѣ обѣда, до того времени, когда ты отправишься спасать хуторъ Бойтсорна отъ окончательнаго разрушенія? я увѣренъ, что пріемъ твой сдѣлаетъ ей больше удовольствія, чѣмъ мой пріемъ, хотя я ношу столь важное въ глазахъ ея имя Жарндисовъ.
   Я не сомнѣваюсь: мистеръ Жарндисъ зналъ, что въ образѣ этой бѣдной миссъ Флайтъ я могла почерпнуть для себя назидательный урокъ. Я всегда жалѣла ея; но всего болѣе питала къ ней сожалѣніе въ настоящее время.
   Мы условились, чтобъ миссъ Флайтъ пріѣхала ко мнѣ какъ-нибудь къ обѣду, пораньше, и затѣмъ разстались на сегодняшній день.
   Когда опекунъ мой ушелъ, я горько заплакала, склонясь на свое изголовье. Съ прежней ребяческой молитвой я умоляла о прощеньи за то, что, посреди столькихъ ласкъ, посреди такой любви, ничѣмъ съ моей стороны незаслуженной, я осмѣливалась быть малодушной и терзаться моей внѣшней перемѣною Молитвы усмирили и успокоили меня.
   Опекунъ мой навѣщалъ меня ежедневно. Спустя недѣлю, или дней десять, я была уже въ-состояніи вставать съ постели, ходить по комнатѣ и даже разговаривать съ моей милочкой Адой чрезъ окно изъ-за занавѣсъ; но я еще не рѣшалась взглянуть на ея хорошенькое личико, хотя могла бы насмотрѣться на нее вдоволь, не бывъ ею замѣченной.
   Въ назначенный день пріѣхала миссъ Флайтъ. Она такъ обрадовалась, что забыла свои обычныя церемоніи и съ крикомъ: "милая мои Фиц-Жарндисъ"!.. бросилась ко мнѣ на шею и цаловала нѣсколько разъ.
   -- Ахъ Боже мой! сказала она, всунувъ руку въ ридикюль: здѣсь только одни документы... мнѣ нуженъ платокъ...
   Черли подала ей носовый платокъ и бѣдное созданіе поминутно прижимало его къ своимъ глазамъ.
   -- Отъ радости, милая моя Фиц-Жарндисъ... право только отъ радости, говорила старушка: -- вовсе не отъ горя... очень-рада, что вижу васъ... очень-рада... люблю васъ... люблю больше чѣмъ лорда-канцлера... бываю всякій день въ присутствія... кстати о платкѣ...
   При этомъ миссъ Флайтъ взглянула на Черли, съ которой успѣла уже познакомиться при выходѣ изъ дилижанса и, замѣтивъ, что Черли избѣгала всякихъ объясненій, продолжала:
   -- Такъ, точно-такъ... справедливо... очень-справедливо... незачѣмъ говорятъ... Милая Фиц-Жарндисъ... между нами... понимаете... я тогда заговариваюсь... Ни слова больше!
   -- О чемъ вы хотѣли разсказать мнѣ? спросилъ я ее: -- ничего, разскажите.
   Массъ Флайтъ вопросительно взглянула на Черли.
   -- Ничего, сударыня, разскажите, если угодно.
   И массъ Флайтъ, благодарная за дозволеніе, начала разсказъ свой:
   -- Какъ умна... Не по лѣтамъ... такая маленькая... а такъ умна... милая Фиц-Жарндисъ... любопытный анекдотъ... Вотъ и все... очень любопытный... кто это провожалъ насъ?.. бѣдная женщина... бѣдно-одѣтая...
   -- Это была Женни, миссъ, сказала мнѣ Черли.
   -- Точно-такъ, милая... Женни... именно Женни... У нея въ избѣ была леди... леди подъ вуалью... спрашивала о здоровьѣ моей Фиц-Жарндисъ... и взяла ея платокъ... отняла шатокъ... потому-что шатокъ былъ отъ Фиц-Жарндисъ... Леди подъ вуалью... да!..
   Я вопросительно взглянула на Черли.
   -- Дѣйствительно, миссъ, отвѣчала на мой взглядъ маленькая Черли: -- Женни разсказывала, что когда умеръ ея ребеночекъ, вы покрыли его вашимъ носовымъ шаткомъ я она спрятала этотъ шатокъ, отчасти этому, что онъ былъ вашъ, а отчасти и потому, что ямъ былъ покрыть ребенокъ.
   -- Маленькая, шептала миссъ Флайтъ... но очень-умная... очень-умная... Умнѣе адвокатовъ... право умнѣе...
   -- Да, Черли, я теперь припоминаю...
   -- Такъ вотъ изволите видѣть, миссъ, продолжала Черли: -- этотъ платокъ и взяла леди. Женки не разсталась бы съ нимъ ни за какія деньги, но леди просто отняла платокъ и, бросивъ за него нѣсколько монетъ, скрылась. Женни не знаетъ ея вовсе.
   -- Кто жъ бы это такая была? спросила я.
   -- Душа моя, начала мнѣ говорить шопотомъ миссъ Флайтъ, приблизивши губы свои совершенно къ моему уху; -- не говорите этой малюткѣ... Но я думаю... это была... жена лорда-канцлера... онъ вѣдь женатъ... она зла... мучить его... бросаетъ бумаги... жжетъ документы... если онъ не платятъ за нея брильянтщикамъ...
   Въ умѣ моемъ мелькнула мысль, что это была Кадди, и потому я не сочла нужнымъ далѣе продолжать разспросы; въ настоящую минуту я была занята церемоніями, съ которыми миссъ Флайть принималась за обѣдъ. Вопервыхъ, она надѣла старый полинявшій шарфъ, изношенныя перчатки и, проголодавшись дорогой, принялась съ наслажденіемъ за предлагаемыя блюда.
   Когда подали дессертъ, миссъ Флайтъ сдѣлалась такъ разговорчива, что я сочла лучшимъ навести ее на разсказъ о прошедшей жизни.
   -- Вы, я думаю, ужь нѣсколько лѣтъ присутствуете на засѣданіяхъ лорда-канцлера, миссъ Флайтъ? спросила я ее.
   -- Да, ужь нѣсколько лѣтъ, милая Фиц-Жарндисъ... Жду рѣшенія... очень-скоро...
   Въ голосѣ ея было столько боязни, что и раскаялась въ своемъ вопросѣ и рѣшилась больше не говорить ни слова.
   -- Мой отецъ ожидалъ суда, говорила миссъ Флайтъ: -- мой братъ... моя сестра... Они всѣ ожидали рѣшенія... я я также ожидаю...
   -- Они всѣ...
   -- Да, всѣ умерли, моя милая, всѣ до одного...
   Видя ея желаніе продолжать разговоръ, я рѣшилась по-крайней-мѣрѣ пособить ей скорѣе прійдти къ концу, и потому сказала:
   -- Не благоразумнѣе ли бросить всѣ эти ожиданія?
   -- Безъ-сомнѣнія, милая Фиц-Жарндисъ, безъ-сомнѣнія, отвѣчала она быстро.
   -- И болѣе не являться въ палату?
   -- Конечно, конечно!... Очень-тяжело... очень-мучительна... ожидать понапрасну... вся изсохнешь до костей...
   И она показала мнѣ свою руку, которая была страшно-худа.
   -- Но, моя милая, продолжала она съ какою-то таинственностью: -- Въ Палатѣ притягательная сила... Тс! не говорите малюткѣ... Она испугается, страшно испугается... въ палатѣ притягательная сила... Нельзя оставить ея порога... надо быть... надо ждать...
   Я пыталась-было увѣрять ее въ противномъ; она терпѣливо выслушала мои слова, но отвѣчала тотчасъ же:
   -- Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ! Вы такъ думаете потому, что я заговариваюсь.... заговариваться дурно... Но я тамъ провела нѣсколько лѣтъ; ждала нѣсколько лѣтъ... Это все булава и печать... все онѣ...
   -- Что жъ онѣ-то дѣлаютъ?
   -- Онѣ-то и притягиваютъ людей... сосутъ изъ нихъ душевное спокойствіе, сосутъ разсудокъ, все сосутъ -- это страшные демоны...
   И она похлопывала меня многозначительно по рукѣ съ тѣлъ, чтобъ успокоить на свой счетъ; въ-самомъ-дѣлѣ, ее можно было принять за сумасшедшую.
   -- Видите ли, а вамъ разскажу все, продолжала она: -- позвольте, чѣмъ занималась я прежде? играла на тамбуринѣ? нѣтъ... работала тамбуромъ, и сестра моя работала тамбуромъ. Отецъ я братъ торговали картинами; всѣ жили вмѣстѣ... Было почтенное семейство... Сначала запутался отецъ... его всосала Оберканцелярія; за нимъ потянулось и все. Въ нѣсколько лѣтъ, въ очень-немного, онъ сталъ своенравенъ, бурливъ, золъ, обанкрутился. Онъ страшно измѣнялся... его засадили въ долговую тюрьму, тамъ онъ я умеръ. Оберканцелярія всосала брата... сгубило пьянство, бѣшенство, смерть. Оберканцелярія всосала сестру... и привела ее... не спрашивайте къ чему... Тс!.. страшно... страшно... Я была нищая, больная; стало полегче, пошла взглянуть на это чудовище. Оберканцелярія и меня втянула, и теперь тамъ, все тамъ и день и ночь тамъ.
   Все это разсказала она съ свойственной ей любезностью, но подъ непреоборимымъ вліяніемъ грусти.
   -- Вы, можетъ-быть, мнѣ не вѣрите, милая Фиц-Жарндисъ!... Ничего, ничего... Я немного путаюсь... Нехорошо... я многихъ видала: сохнутъ, вянутъ, а все булава я печать; и отецъ мой, и братъ и сестра... Вотъ Кенджъ разскащикъ, и всѣ они, всѣхъ знакомятъ со мной... Ха, ха, ха!... смѣшно... я знаю, что все напрасно; знаю лучше ихъ. Я видѣла Гредли... и вашъ родственникъ изсохнетъ, зачахнетъ, если не отвлекутъ...
   И забавно и грустно было слушать бѣдную старушку; меня въ-особенности смутилъ ея намекъ на будущую судьбу Ричарда. Къ-счастію, миссъ Флайтъ скоро перестала говорить на эту тому и быстро вершила къ другой.
   -- Милая моя Фиц-Жарндисъ! сказала она: -- Вы меня не поздравили... мой докторъ-то... каковъ?...
   -- Я право не понимаю, о чемъ вы говорите, отвѣчала я.
   -- Мой докторъ, мистеръ Вудкауртъ, который былъ ко мнѣ такъ внимателенъ... я ему заплачу, когда кончится судъ, все заплачу... онъ меня вылечилъ...
   -- Но вѣдь ужь это давно прошло? сказала я ей.
   -- Но, дитя мое, развѣ вы не знаете, что случилось?
   -- Нѣтъ, ничего не знаю.
   -- Какъ, Фиц-Жарндисъ, не знаете, что случилось?
   -- Не знаю. Развѣ вы забываете, миссъ Флайтъ, что я ужь давно больна.
   -- Справедливо, моя милая, справедливо. Я виновата, не то, что забыла... заговариваюсь... Здѣсь все перепуталось... говорила миссъ Флайтъ, указывая на лобъ:-- грустныя воспоминанія... булава... печать... съ нимъ было кораблекрушеніе въ Восточномъ Океанѣ.
   -- Мистеръ Вудкауртъ потонулъ?
   -- Не безпокойтесь, моя милая, онъ цѣлъ и невредимъ. Страшная сцена. Смерть во всѣхъ видахъ: тысячи мертвыхъ и умирающихъ; огонь, буря, мракъ... Раздробленные черепы, и мой докторъ былъ общимъ спасителемъ... герой... Спокоенъ, храбръ, спасъ всѣхъ; кормилъ, поилъ, одѣвалъ въ свое платье, и вывезъ на берегъ; всѣ упали къ ногамъ его; всѣ благодарили. Англія говоритъ объ этомъ... благословляютъ его имя... неутомимъ, щедръ, добръ. Гдѣ мой ридикюль съ документами? есть описаніе: вы прочтете, непремѣнно прочтете, моя милая...
   И я прочла описаніе славнаго подвига, хотя съ трудомъ, потому-что слезы, слезы радости наполняли мои глаза, и какъ я сладко плакала, какъ я гордилась этимъ великодушіемъ, этимъ благородствомъ, за которое сама готова была бы броситься къ его ногамъ и воздать ему благодарность за спасеніе погибавшихъ. Я чувствовала, что ни мать, ни сестра, ни жена не были бы въ-состояніи перечувствовать столько любви къ нему, сколько перечувствовала я въ эти минуты.
   Разставаясь со мной, бѣдная старушонка подарила мнѣ это описаніе, вырѣзанное ею изъ газетъ, и я долго, долго углублялась во всѣ его подробности.
   -- Милая моя, говорила миссъ Флайтъ, прощаясь со мною и драпируясь своимъ изношеннымъ шарфомъ: -- моему доктору слѣдуетъ титулъ... непремѣнно титулъ... не правда ли?... И онъ получитъ -- я въ этомъ увѣрена.
   -- Какой же титулъ, миссъ Флайтъ? отвѣчала я.
   -- Какъ какой титулъ, Фиц-Жарндисъ?
   Я сказала ей, что въ Англіи не даютъ никакихъ титуловъ за мирныя дѣла, какъ бы они ни были блестящи и исполнены самопожертвованія.
   -- Богъ съ вами, Фиц-Жарндисъ, что вы говорите. Взгляните на нашихъ перовъ, чѣмъ заслужили перство?... умомъ, распорядительностью, самопожертвованіемъ...
   Я была увѣрена, что она такъ думаетъ; на нее находили минуты совершеннаго сумасшествія...
   Теперь я могу разстаться съ секретомъ, который таила до-сихъ-поръ. Мнѣ иногда казалось, что мистеръ Вудкауртъ влюбленъ въ меня, и что онъ признался бы въ любви еслибъ былъ богаче. И я думала, какъ бы я была счастлива въ минуту этого признанія. Но все устроилось къ-лучшему! Еслибъ мы разстались съ нимъ какъ женихъ и невѣста, какъ горестно было бы мнѣ теперь написать къ нему, что меня обезобразила болѣзнь, и что я разрываю обѣтъ, связывающій его съ дѣвушкой, которую онъ прежде не видывалъ.
   Это была бы страшная, горькая пытка! Между-тѣмъ, какъ теперь я встрѣчу его увѣнчаннаго славой, безъ упрековъ, съ чистымъ и невиннымъ сердцемъ.
   Да, все устроилось къ-лучшему!
   

ГЛАВА XXXVI.
Чизни-Вольдъ.

   Я не вдвоемъ съ Черли отправилась въ Линкольншайръ. Добрый опекунъ мой не рѣшался оставить меня одну до-тѣхъ-поръ, пока я не буду охранена неприступными стѣнами бойтсорнскаго хутора. Онъ провожалъ насъ до владѣній своего друга, куда мы прибыли черезъ два дна пути. Всякое дуновеніе вѣтерка, всякій цвѣтокъ, всякая зелень, всякое бѣгущее по небу облачко, словомъ: все, встрѣчающееся моимъ глазамъ, казалось мнѣ очаровательнѣе прежняго. Это было первымъ вознагражденіемъ за мою болѣзнь.
   Мы сговорились съ мистеромъ Жарндисомъ о днѣ моего свиданія съ Адой. Опекунъ мой не желалъ долго оставаться на хуторѣ; пробывъ со иною часа съ полтора, простился я уѣхалъ обратно, взявъ отъ меня письмо къ моей милочкѣ.
   Еслибъ добрая фея однимъ мановеніемъ своего жезла воздвигнула мнѣ, какъ единственной своей наперстницѣ, волшебный замокъ, то врядъ я бы я встрѣтила въ немъ болѣе радушія и болѣе торжественный пріемъ. Для меня было сдѣлано множество приготовленій; вездѣ была видна удивительная заботливость, вниманіе къ исполненію моихъ прихотей, моихъ малѣйшихъ желаній, такъ-что прежде чѣмъ я успѣла обойдти всѣ комнаты и налюбоваться ихъ убранствомъ, я должна была отдыхать нѣсколько разъ, потому-что волненіе лишало меня силъ, еще до-сихъ-поръ очень-слабыхъ. Я показала все Черли, и ея неподдѣльный восторгъ дѣйствовалъ на меня успокоительно. Въ саду Черли истощила весь свой запасъ восторженныхъ словъ, и я была такъ спокойно-счастлива, какъ только могла. Какое было для меня наслажденіе, когда, послѣ чая, я была въ-состояніи сказать себѣ:
   -- Эсѳирь, какъ ты должна чувствовать всѣ благодѣянія, которыя тебѣ дѣлаютъ; какъ ты должна радоваться, что теперь можешь сѣсть и написать благодарственное письмо твоему внимательному хозяину!
   Мистеръ Бойтсорнъ оставилъ очень-любезное письмо на мое имя и, въ знакъ своего совершеннаго довѣрія, поручилъ мнѣ заботу о своемъ единственномъ другѣ -- птичкѣ.
   Я писала къ нему жъ Лондонъ, какъ весело цвѣтутъ любимыя его растенія; какъ его канарейка, удивительнѣйшая изъ всѣхъ птичекъ, пропѣла мнѣ радостно свое привѣтствіе; какъ, къ удивленію маленькой Черли, прыгала она по моей головѣ, по моимъ плечамъ, и какъ теперь сидитъ въ уголку въ своей клѣточкѣ и, не знаю что дѣлаетъ, дремлетъ или нѣтъ.
   Окончивъ и запечатавъ письмо, я отправила Черли спать я сказала ей, что не буду сегодня тревожить ее ночью.
   До-сихъ-поръ я еще ни разу послѣ болѣзни не глядѣлась въ зеркало. Это была слабость, которая заставила меня остаться одной и, оставшись я сказала самой-себѣ:-- Эсѳирь мужайся, если ты хочешь быть счастливой, если ты хочешь молиться такъ же чистосердечно, какъ молилась прежде. И я рѣшилась быть мужественной; но прежде всего я сѣла въ кресло, пробѣжала мысленно всѣ сдѣланныя мнѣ благодѣянія и прочла всѣ молитвы моего дѣтства.
   Волосы моя не были острижены, хотя имъ не разъ грозила опасность. Они были длинны и тонки; я спустила ихъ себѣ на лицо и рѣшились подойдти къ туалету. Зеркало было занавѣшано легкой кисеей; я приподняла этотъ покровъ и нѣсколько времени смотрѣлась сквозь волосы и такимъ образомъ, кронѣ волосъ, ничего не видала. Я отбросила назадъ косы и смотрѣла на незнакомое себѣ отраженіе, спокойный видъ котораго успокоилъ меня совершенно.
   О, я очень измѣнилась! очень, очень!
   Сначала лицо мое мнѣ показалось такъ незнакомымъ, что я готова была тотчасъ же отойдти назадъ отъ зеркала; но слово: "мужайся Эсѳирь!" удержало меня. Мало-по-малу я начала припоминать черты свои, начала изучать ихъ перемѣну и увидѣла, что это не тѣ перемѣны, какихъ я ожидала; хотя всѣ ожиданіи мои были весьма-неопредѣлительны, однакожъ еслибъ они сбылись, я, кажется, пришла бы въ отчаяніе.
   Я никогда не была красавицей и тогда не считала себя за красавицу; но все-таки я была не тѣмъ, чѣмъ казалась теперь. Всѣ признаки юности исчезли съ лица; но, благодаря Бога, безъ горькихъ слезъ я могла перенести эту утрату и, стоя передъ зеркаломъ, спокойно прибирала свои волосы.
   Одно обстоятельство смущало меня; о немъ я долго думала. Я сохранила цвѣты мистера Вудкаурта; когда они завяла, я высушила ихъ въ моей любимой книгѣ и никто не зналъ объ этомъ, даже не знала и Ада. Я сомнѣвалась, въ-правѣ ли я сберегать эти цвѣты, которые онъ прислалъ особѣ, на меня совершенно-непохожей -- великодушенъ ли съ моей стороны этотъ поступокъ? Я хотѣла даже въ глубинѣ души моей быть къ нему великодушной... да, я хотѣла скрыть отъ него, что я могла бы любить его, быть ему совершенно-преданной. Наконецъ я рѣшилась сохранить этотъ букетъ какъ сокровище, могущее мнѣ напоминать то, что было и что прошло невозвратно. Надѣюсь, что эти чувства не покажутся пошлыми, потому-что они были истины,
   Наутро я старалась, чтобъ Черли застала меня передъ зеркаломъ.
   -- Милая, милая миссъ! закричала она въ восторгѣ:-- вы ли это?
   -- Это я, Черли, отвѣчала я, покойно причесывая свои волосы.-- Не правда ли, я недурна собою и очень, очень-счастлива!
   Слова эти облегчили душу моей маленькой горничной; но какъ они были спасительны дли меня! Я узнала худшее послѣдствіе моей болѣзни и была спокойна.
   Чтобъ по возможности больше укрѣпиться въ силахъ, мы составили съ Черли планъ быть какъ-можно-чаще на воздухѣ; такимъ-образомъ, вставъ рано утромъ, мы прогуливались въ саду до завтрака; послѣ завтрака гуляли въ ноляхъ, до обѣда; пообѣдовавъ, шли въ паркъ, поднимались на холмы, знакомились со всѣми тропинками и въ полномъ смыслѣ пользовались сельской жизнью. Радушная управительница хутора, никогда не отпускала насъ на прогулки безъ подкрѣпительныхъ и освѣжительныхъ средствъ: идемъ ли мы въ поля, прогуливаемся ли по парку -- смотришь она тутъ-какъ-тутъ и держитъ въ рукѣ корзинку, полную прохладительнаго питья и съѣстныхъ припасовъ.
   Мастеръ Бойтсорнъ приготовилъ подъ сѣдло собственно для меня хорошенькую и покойную лошадку, съ коротенькой, толстенькой шейкой, съ холкой, нависшей на глаза; она галопировала такъ хорошо, какъ-нельзя-лучше. Въ нѣсколько дней она очень привыкла ко мнѣ: шла на мой зовъ, ходила за мной какъ собачка и ѣла изъ моихъ рукъ. Очень-скоро она пріучилась меня понимать совершенно, такъ-что, когда она залѣнится и бредетъ шагомъ подъ тѣнью живой изгороди, мнѣ стоитъ только сказать: "Стебсъ, что ты такой сонный; такой глупый! ты знаешь какъ я люблю твой галопъ"! Стебсъ встряхнетъ разъ-другой головой и пустится въ-скачь, оставивъ позади себя смѣющуюся отъ удивленія Черли. Однажды мы запрягли его въ одноколку и поѣхали вдвоемъ съ Черли; сначала все шло хорошо; вдругъ Стебсъ остановился. "Стебсъ, что съ тобой? говорила я, право ты меня компрометируешь; поѣзжай пожалуйста", а Стебсъ и ухомъ не ведетъ, стоятъ себѣ какъ вкопанный, потряхивая гривой. Въ чекъ же дѣло? Ему впились въ голову миліарды маленькихъ танталовъ-комаровъ и онъ не зналъ какъ отъ нихъ избавиться. Нечего дѣлать, я передала возжи Черли, вышла изъ одноколки и пошла передъ нимъ пѣшкомъ. Стебсъ тотчасъ же пошелъ за мной, спряталъ голову мнѣ подъ руку и отряхивалъ своихъ враговъ съ ушей. "Ну Стебсъ, ты теперь прогналъ комаровъ, поѣжай же, голубчикъ", сказала я, садясь снова въ одноколку. Но только-что я сѣла и взялась за возжи, Стебсъ опять остановился. Что съ нимъ будешь дѣлать! Я вышла снова изъ экипажа; пошла впередъ пѣшкомъ и въ такой процесіи, смѣшившей всю деревню, возвратились мы домой.
   Мы были совершенно-правы съ Черли, что называли эту деревню своей родной; въ-самомъ-дѣлѣ, я и прежде знала многихъ жителей я почти всѣхъ дѣтей; а теперь всѣ избушки были мнѣ совершенно знакомы и смотрѣли на меня привѣтливо. Я познакомилась въ-особенности съ одной старушкой, очень-преклонныхъ лѣтъ; она жила въ такомъ маленькомъ, крытомъ соломой домикѣ, что ставня, заслоняя окно, закрывала весь фасадъ домика. У этой старушки былъ внучекъ, морякъ; я отъ ея имени писала къ нему письмо, въ заголовкѣ котораго нарисовала уголъ камина, гдѣ его няньчяла бабушка и стулъ на которомъ онъ сиживалъ, бывъ маленькимъ ребенкомъ. Это такъ восхитило всю деревню, что когда внучекъ отвѣчалъ на это письмо и говорилъ, что сохранитъ его, идя въ Америку, то всѣ крестьяне смотрѣли на меня съ какимъ-то особеннымъ уваженіемъ, какъ на почтмейстера.
   Прогулки, игры съ дѣтьми, разспросы и разговоры съ поселянами, ученье съ Черли, длинныя письма къ Адѣ, не давали мнѣ времени грустить и много думать о моей измѣнившейся наружности. Если тогда я случалось задуматься, то стоило только сейчасъ же заняться чѣмъ-нибудь, и я снова становилась веселой. Однажды сердце сильно сжалось во мнѣ, когда одинъ ребенокъ сказалъ своей матеря: -- мама, отчего эта леди была прежде такой хорошенькой, а теперь такъ измѣнилась? Но видя, что этотъ же самый ребенокъ любитъ меня попрежнему, попрежнему ласкается ко мнѣ, обнимаетъ меня своими ручонками, сердце мое скоро успокоилось. И сколько прекрасныхъ нравственныхъ уроковъ удавалось мнѣ почерпнуть въ этомъ простомъ, безъискусственномъ народѣ! Однажды мнѣ случалось войдти въ церковь; тамъ совершался брачный обрядъ, и когда надобно было подписать брачныя условія, пасторъ подалъ перо жениху; безграмотный парень поставилъ большой крестъ въ символъ своей фамиліи, затѣмъ невѣста взяла перо и также начертила крестъ. Это меня очень удивило, я знала, что эта дѣвушка не только была хорошенькая, но т считалась лучшей ученицей въ приходской школѣ. Что бы это значило, думала я, что она не умѣетъ подписать своего имени? Она замѣтила мое удивленіе, подошла ко мнѣ я сказала тихо, съ слезами на глазахъ: "Онъ добрый, славный человѣкъ, миссъ, но не умѣетъ писать; онъ выучится у меня и мнѣ, миссъ, не хотѣлось его одного выставить безграмотнымъ". Сколько прекрасныхъ, сколько благородныхъ чувствъ въ простой поселянкѣ, и ужели мнѣ еще не забытъ моего безобразія!
   Воздухъ такъ благотворно дѣйствовалъ на меня, что вскорѣ румянецъ сталъ покрывать щеки моего новаго лица, какъ покрывалъ щеки прежняго. Черли цвѣла какъ розанчикъ, и мы съ ней веселились цѣлые дни и спокойно спали ночи.
   Въ паркѣ Чизни-Вольда было у меня любимое мѣсто для прогулки: это холмъ, на вершинѣ котораго была скамейка; съ этого холма во всѣ стороны разстилались дивные ландшафты; лѣсъ былъ прочищенъ и сквозь просѣку виднѣлось прекрасное произведеніе архитектуры извѣстное подъ названіемъ Террассы Привидѣній. Я съ удовольствіемъ сиживала на этомъ мѣстѣ, думала о фамльной дедлоковой легендѣ, которую мнѣ разсказалъ мистеръ Бойтсорнъ, а Черли, большая охотница до полевыхъ цвѣтовъ, рвала фіалки, который была усѣяна подошва холма.
   Я ни разу не рѣшалась подойдти близко къ замку Чизни-Вольдъ, хотя онъ былъ пустъ; холодность и надменность миледи и то впечатлѣніе, которое она на меня производила, были, я думаю, причинами, удалявшими меня отъ дома, даже въ ея отсутствіе; но я часто думала о замкѣ, часто воображала на Террасѣ Привидѣній ту женщину, шаги которой раздаются и до-сихъ-поръ, подобно отдаленному эхо.
   Однажды, послѣ долгой прогулки пѣшкомъ, пришла я отдохнуть на своемъ любимомъ мѣстѣ, въ паркѣ. Черли поблизости меня срывала цвѣтки; я смотрѣла внимательно на отѣненную большимъ зданіемъ Террасу Привидѣній. Вдругъ вижу на ней человѣческую фигуру; аллея была такъ длинна, такъ осѣнена густыми вѣтвями громадныхъ деревьевъ, что я съ трудомъ могла замѣтить, что эта фигура была женская, что это была леди Дедлокъ; она шла ко мнѣ и, какъ мнѣ показалось, быстрѣе, чѣмъ ходятъ обыкновенно.
   Неожиданное приближеніе миледи произвело на меня странное впечатлѣніе, не потому, что она шла ко мнѣ слишкомъ-скоро, не потому, что въ манерахъ ея, въ лицѣ, не было слѣда того высокомѣрія, которое я привыкла въ умѣ своемъ соединять съ ея чертами лица -- нѣтъ; въ ней была какая-то особенность, особенность чарующая, которая приковывала меня на мѣстѣ и я не могла встать и уйдти.
   Какой-то страхъ овладѣлъ мною до такой степени, что я стала подзывать къ себѣ Черли. Леди Дедлокъ въ минуту приняла свой обыкновенный образъ.
   -- Не испугала ли я васъ, миссъ Сомерсонъ? сказала она, но діода во мнѣ тихо: -- силы ваши должны бытъ еще слабы; я слышала, что вы были очень-больны; вѣсть эта была для меня прискорбна.
   Я не могла отвести глазъ отъ ея блѣднаго лица, точно также, какъ не могла встать со скамейки, на которой сидѣла. Она протянула мнѣ руку и эта мертвенная холодность и пальцевъ, такъ противорѣчащая ея манерамъ и движенію, положила какой-то волшебный заговоръ на мои блуждающія мысли.
   -- Вы поправляетесь? спросила она ласково.
   -- Я себя довольно-хорошо чувствую, миледи.
   -- Это ваша горничная?
   -- Да, миледи.
   -- Отошлите ее домой и погуляемъ вдвоемъ около этого хутора.
   -- Черли, сказала я: возьми цвѣты свои и поди, моя милая, домой; я сейчасъ буду.
   Черли присѣла, какъ только могла вѣжливо, подвязала чепчикъ и ушла; леди Дедлокъ сѣла на скамейку рядомъ со мной.
   Нѣтъ словъ высказать, какія чувства волновали мою душу, когда я увидѣла въ ея рукахъ тотъ носовой платокъ, которымъ я прикрыла умершаго ребенка бѣдной Женни.
   Я взглянула на нее, но не могла ея видѣть; я не могла ея слушать, я не могла дышать. Сердце мое сильно билось, кровь приступала къ головѣ я мнѣ казалось, что я разстаюсь съ жизнью. Но когда она прижала меня къ своей груди, когда она цаловала меня, ласкала меня, плакала надо мною, когда она, ставъ на колѣни передо мною, говорила мнѣ: "Дочь моя, милая дочь моя, я... я твоя -- несчастная мать, прости меня, прости меня!" когда я увидѣла ее, мечущеюся по голой землѣ какъ-бы въ душевной агоніи, съ какимъ теплымъ чувствомъ благодарила я Бога, что Онъ сгладилъ, ниспосланною за меня болѣзнью, все сходство, которое существовало между нами, и что теперь ни одинъ взоръ не можетъ угадать, какая близкая связь существуетъ между мной и леди Дедлокъ.
   Я просила мать мою встать съ земли и не предаваться огорченію. Я говорила безсвязными, отрывистыми словами или, лучше сказать, я старалась дать ей понять, что если есть, можетъ-быть, что-нибудь такое, что я, какъ дочь, могу ей простить, то я ужь давно простила; что сердце мое исполнено къ ней самой нѣжной, самой пылкой любви; ни время, ни обстоятельства не могутъ измѣнитъ этихъ чувствъ, и что ослабъ отвернулся отъ нея весь свѣтъ, то любовь дочери не можетъ и не должна ослабнуть, и что я прошу у нея позволенія любятъ ее, любить какъ только могу, признавать и благословлять ее. И я обняла мою мать, и посреди тихаго лѣтняго вечера все казалось спокойнымъ, кромѣ нашихъ взволнованныхъ сердецъ.
   -- Признавать и благословлять меня ужь поздно, говорила мать моя: -- я одинокой должна совершать путь моей жизни, куда бы онъ меня ни привелъ. Со дня на день, иногда даже съ часу на часъ я вижу пропасть подъ моими преступными ногами. Но это земное наказаніе, которое я вызвала за свою голову, а переношу я скривлю отъ другихъ.
   И говоря объ этихъ душевныхъ страданіяхъ, даже въ эти минуты лицо ея приняло надменно-холодное выраженіе, подъ которымъ она привыкла хоронить своя сердечныя тайны отъ пустыхъ взоровъ толпы.
   -- Я должна скрывать эту тайну, можетъ или не можетъ она быть открытою, несовершенно для одной себя -- нѣтъ: я еще имѣю мужа, я безчестная и безчувственная женщина!
   Она произнесла эти слова съ такимъ отчаяннымъ воплемъ, который казался страшнѣе всякаго крика, и бросилась на колѣна, какъ-будто избѣгая моего прикосновенія. Всѣ просьбы мои, всѣ мольбы, даже слезы мои не могли заставить ее встать съ земли. "Нѣтъ, нѣтъ (говорила она), вездѣ надменность, вездѣ гордость; но здѣсь, въ эти минуты моей жизни пусть будетъ только униженіе и стыдъ."
   Несчастная мать моя говорила, что во время болѣзни моей она была близка къ сумасшествію. Прежде она не могла подозрѣвать, что я дочь ея. Она единственно пришла затѣмъ сюда, чтобъ поговорить со мной въ первый и послѣдній разъ, послѣ котораго мы больше не должны были видѣться, больше не должны были говорить другъ съ другомъ. Она оставила въ рукѣ моей письмо, которое просила меня сжечь послѣ прочтенія, нестолько для нея, (она о себѣ не заботилась), сколько для ея мужа и для меня самой. О, сколько страданій, сколько материнской любви было видно въ эти минуты агоніи! и какое безысходное положеніе: отказаться отъ ласкъ дочери, сохраняя тайну до гроба, или покрыть позоромъ, предать на поруганіе имя, которое она приняла!
   -- Но дѣйствительно ли это глубокая тайна? милая маменька, спросила я: -- не-уже-ли никто не знаетъ этого?
   -- Нѣтъ, отвѣчала мать ноя: -- тайна эта была очень-близка къ открытію; одинъ случай спасъ меня, другой можетъ погубятъ не сегодня, такъ завтра.
   -- Подозрѣваете вы кого-нибудь во враждѣ? сказала я со слезами.
   -- Не дрожи, не плачь такъ, дитя мое, я недостойна этихъ слезъ, сказала мать ноя, поцаловавъ меня нѣжно: -- я боюсь одного человѣка и очень боюсь.
   -- Онъ врагъ вашъ?
   -- По-крайней-мѣрѣ не другъ. Онъ такъ безстрастенъ, что не можетъ питать никакихъ чувствъ. Онъ адвокатъ сэра Лейстера Дедлека, механически вѣренъ ему, но безъ привязанности. Цѣль его быть владѣтелемъ тайнъ фешонэбльныхъ домовъ.
   -- Имѣетъ онъ подозрѣнія?
   -- Да.
   -- Однакожъ не на вашъ счетъ? сказала я съ жаромъ.
   -- Увы! на мой. Онъ слѣдитъ за мной, подыскивается и нѣтъ силъ ускользнуть отъ его преслѣдованій.
   -- Ужели въ немъ такъ мало состраданія?
   -- Въ немъ нѣтъ сожалѣнія, но нѣтъ и злости. Онъ совершенно равнодушенъ ко всему, кромѣ своего призванія. Призваніе же его состоятъ въ томъ, чтобъ знать всѣ семейныя тайны и, сообразно съ этимъ, пріобрѣтать большую или меньшую власть?
   -- Можете ли вы ему довѣряться?
   -- Я ни за что этого не испытаю. Мрачный путь, по которому я шла столько лѣтъ, пусть кончится самъ-собою гдѣ хочетъ. Я буду слѣдить во этому пути до конца, какой бы конецъ ни былъ. Конецъ, быть-можетъ далекъ, быть-можетъ близокъ.
   -- Вы совершенно рѣшились, милая маменька?
   -- Совершенно рѣшилась: Я долго преодолѣвала глупость глупостью, гордость гордостью, злость злостью, дерзость дерзостно. Я переживу и унесу съ собою въ гробъ эту опасность, если могу. И еслибъ она окружала меня, какъ этотъ лѣсъ окружаетъ Чизни-Вольдъ, я не измѣню своего направленія: у меня одна дорога, только одна.
   -- Мистеръ Жарндисъ... начала было я, но матушка моя быстро перебила.
   -- Развѣ отъ подозрѣваетъ? спросила она меня.
   -- Нѣтъ, отмѣчала я: -- онъ не имѣетъ никакихъ подозрѣній! И я разсказала, какъ онъ сообщилъ мнѣ мою исторію: -- но онъ добръ я чувствителенъ, прибавила я: -- и, быть-можетъ, еслибъ онъ зналъ...
   Матушка быстро подняла свою руку и закрыла мнѣ ротъ.
   -- Довѣрься ему вполнѣ, сказала она, помолчавъ немного: -- я даю тебѣ на это полное согласіе -- единственное наслѣдство несчастной матери оскорбленному ребенку; но мнѣ не разсказывай объ этомъ: тщеславіе не покидаетъ меня и теперь.
   Я объясняла ей сколько могла, потому-что волненіе отъ звуковъ материнскаго голоса, который никогда не ласкалъ моего ребяческаго слуха, подъ напѣвъ котораго я никогда не насыпала въ ребяческой колыбели, который никогда не благословлялъ меня, производили во мнѣ какое-то сотрясеніе, водъ вліяніемъ котораго я едва понимала, что говорю и что слыву; такъ я объяснила ей, сколько могла, что, быть-можетъ, мистеръ Жарндисъ въ-состояніи помочь ей, вывести ее изъ такого жалкаго положенія.
   -- Нѣтъ, отвѣчала мать моя: -- нѣтъ, это не невозможно! никто не можетъ снасти меня; я должна одинокой проходить по этимъ стезямъ, открытымъ моими поступками.
   -- Дитя мое, дитя мое! продолжала она: -- послѣдній поцалуй! послѣднее объятіе! Мы больше не сойдемся въ жизни. Надѣяться исполнить то, чего я добиваюсь, значитъ быть тѣнь, чѣмъ и была столько времени. Это моя награда, это мое все. Если ты услышимъ о леди Дедлокъ, блистательной, окруженной толпою поклонниковъ, предметомъ лести, вспомни о твоей несчастной матери, съ отягченной совѣстью, съ разбитымъ сердцемъ -- это она, подъ свѣтской маской; вспомни, что въ-дѣйствительности она страдаетъ, она терзается угрызеніями совѣсти, обрываетъ въ душѣ своей послѣднія струны любви, къ которой способна -- и тогда, дитя мое, прости ей, если ты можешь, плачь передъ небомъ и проси его о прощеніи, если оно можетъ простить.
   Мы обнялись на нѣсколько минуть. Мать моя была такъ тверда, что освободилась изъ моихъ объятій, поцаловала меня въ послѣдній разъ и лѣсомъ отправилась въ замку.
   Я осталось одна; спокойно и величественно тянулся передо мной Чизни-Вольдъ съ его террасами и башнями, и онъ казался мнѣ теперь неумолимымъ блюстителемъ несчастій моей матери.
   Цѣлый часъ провела я одна на скамейкѣ, изнеможенная, взволнованная, какъ въ сильные кризисы только-что покинувшей меня болѣзни; наконецъ, оправившись немного, я пошла домой, гдѣ маленькая Черли ожидала давно уже у калитки. Я сказала ей, что гуляла до утомленія и что теперь хочу лечь въ постель. Запершись въ моей комнатѣ, я стала читать письмо, оставленное въ рукахъ моихъ матерью. Я видѣла изъ него -- это было для меня большимъ утѣшеніемъ -- что мать моя меня не покидала. Когда родилась я, меня сочли мертвой и старшая и единственная сестра моей матери, отыскавъ во мнѣ признаки жизни, въ своемъ мрачномъ понятіи о долгѣ, воспитала меня въ-тайнѣ и съ-тѣхъ-поръ никогда не хотѣла и видѣть своей сестры, ни сказать ей, что у нея есть дочь; такимъ-образомъ матушка моя считала меня умершимъ ребенкомъ, безъ имени. Увидавъ меня въ первый разъ, она была поражена сходственъ между мною и ею, и она думала о томъ существѣ, котораго нѣтъ и которое могло бы быть на меня похожимъ.
   Здѣсь не мѣсто разсказывать всѣ подробности письма; онѣ пріѣдутъ въ свое время въ моемъ разсказѣ.
   Первой заботой моей было сжечь письмо матери и даже уничтожать самый пепелъ. Я думаю, что не покажется дурнымъ, или неестественнымъ, если скажу, что въ эти минуты жизнь была для меня тяжелымъ бременемъ; я думала, что было бы для многихъ лучше, еслибъ я никогда не видѣла Божьяго свѣта. Я страшилась себя; я видѣла въ себѣ укоръ матери моей, пятно на тщеславной фаміліи и вѣрила, что смерти моей желали.
   Вотъ каковы были, мои настоящія чувства! Совершенно-утомленная я наконецъ заснула; проснувшись утромъ, я со слезами встрѣтила лучи солнца; мнѣ было тяжело думать, что я живу и жизнь моя въ тягость многимъ.
   День смѣнился мрачнымъ вечеромъ. Я пошла гулять одна и первый разъ рѣшилась подойдти къ замку Чизни-Вольдъ. Потупивъ глаза, я проходила мимо роскошно-раскинутыхъ садовъ, по выстланнымъ плитою дорожкамъ, извивающимися между цвѣтниками: какая величественная, какая мрачная картина!
   Въ одномъ окнѣ видѣнъ былъ огонь; быть-можетъ, матъ моя думаетъ обо мнѣ!
   Хотя я шла тихо, но эхо повторяло шелестъ шаговъ моихъ о каменныя плиты. Я вспомнила легенду о Террасѣ Привидѣній -- м сердце забилось во мнѣ болѣзненно; мнѣ показалось, что моя шаги предвѣщаютъ несчастіе дому Дедлоковъ. Я поспѣшила скорѣе домой.
   Не прежде какъ оставшись одна въ своей комнатѣ, я начала себя упрекать въ несправедливости такого настроенія мыслей, въ которомъ находилась. Я получила письмо отъ моей милочки съ извѣстіемъ, что она пріѣдетъ на слѣдующій день. Письмо было исполнено выраженій такой нѣжной любви, что надо быть изъ мрамора, чтобъ остаться безчувственной; другое письмо было отъ моего добраго опекуна; онъ просилъ меня сказать тётушкѣ Дердонъ, если я гдѣ-нибудь ее увижу, что они безъ нея совершенно стосковались; что хозяйство идетъ навыворотъ; что некому поручить ключей и во всемъ околоткѣ замѣчаютъ, что домъ сталъ совсѣмъ не тѣмъ, чѣмъ былъ прежде: онъ распахиваетъ нетерпѣливо свои двери прежней своей хозяйкѣ.
   Оба эти письма показали мнѣ, что, несмотря на несчастія мои, меня еще очень-много любятъ, и что я должна считать себя очень-счастливой, и эти размышленія, какъ и должно было ожидать, возвратила меня въ большему спокойствію духа.
   Я видѣла, что мнѣ не была предназначена смерть, иначе я не жила бы, то-есть не была бы окружена такимъ блаженствомъ. Я видѣла ясно, сколько было содѣйствія къ моей жизни. Я укрѣпилась духомъ, молилась за себя и за свою несчастную мать -- и благотворное вліяніе молитвы успокоило меня окончательно.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Милочка моя должна была пріѣхать въ пять часовъ пополудни, Какъ провести время до этого часа? Разумѣется, прогулка должна была сократить невыносимое ожиданіе. Вотъ я, Черли и Стебсъ подъ сѣдломъ (мы его ужъ больше не закладывали въ одноколку съ-тѣхъ-поръ, какъ онъ заставилъ меня прогуляться пѣшкомъ) отправились по дорогѣ, которая вела изъ Холоднаго Дома, и, погулявъ довольно-долго, вернулась домой. Дома мы тщательно осмотрѣли всѣ комнаты, садъ, птичку и все привели въ надлежащій порядокъ.
   Но все еще оставалось слишкомъ два часа до пріѣзда Ады, и я должна сознаться, что сердце сжималось во мнѣ болѣзненно при мысли о моемъ безобразіи. Правда, эта мысль безпокоила меня не столько относительно меня самой, сколько относительно моей милочки: я боялась, что она испугается моей измѣнившейся наружности; что она ожидаетъ меньшей перемѣны, что она не узнаетъ меня, что она разлюбитъ меня.
   Я такъ хорошо знала выраженіе прелестнаго и открытаго личика моего ангела -- Ады, что тотчасъ угадала бы, какія мысли гнѣздятся въ ея головнѣ.
   Но я думала, что перенесу легко первыя минуты свиданія; я была въ-томъ увѣрена послѣ вчерашняго вечера. Однакожъ ждать и ждать, надѣяться и надѣяться, думать и думать: это плохія приготовленія, и я наконецъ рѣшилась идти къ ней на встрѣчу.
   -- Черли, я иду встрѣчать мою милочку.
   Черли осталась одна дома; я ушла.
   Но едва поравнялась я съ третьимъ верстовымъ столбомъ, сердце мое до-того забилось при видѣ вздымавшейся впереди пыли, хотя я очень-хорошо знала, что эта пыль не отъ ея экипажа, что я рѣшилась идти домой; повернувшись назадъ, я боялась, что меня обгонитъ экипажъ, хотя вполнѣ была увѣрена, что это невозможно, все-таки я бѣжала домой бѣгомъ.
   Вернувшись домой, усталая и разгоряченная, я видѣла, что, желая сдѣлать лучше, я надѣлала глупостей.
   Наконецъ думая, что еще остается четверть часа до ея пріѣзда, я пошла въ садъ, гдѣ съ трепетомъ ожидала стука колесъ; вдругъ Черли закричала мнѣ: "Миссъ, она пріѣхала, вотъ она!"
   Я невольно бросилась на лѣстницу въ свою комнату и спряталась за дверь. Тамъ я стояла дрожа, даже и тогда, когда услышала ея голосъ, ея милый, серебристый голосъ.
   Она вбѣжала и въ ту комнату, гдѣ я стояла за дверью, и хотѣла ужъ уйдти, какъ увидѣла меня.
   О несравненная дѣвушка! Тотъ же взглядъ, та же любовь, та же нѣжность! и ничего особеннаго -- ничего, ничего!
   Какъ я была счастлива, когда, сидя вмѣстѣ съ моей милочкой, я могла ласкать и цаловать ее. Она смѣялась и вмѣстѣ съ тѣмъ плакала, обнимала меня, гладила своими ручонками обезображенныя мои щеки, прижимала меня къ груди своей... О Боже, какъ я была счастлива!..
   

ГЛАВА XXXVII.
Процесъ по дѣлу Жарндисовъ.

   Еслибъ тайна, которую я узнала, принадлежала исключительно мнѣ, я непремѣнно сообщила бы ее Адѣ, оставшись съ нею наединѣ; но эта тайна была не моя, и я чувствовала, что не въ-правѣ разсказать о ней даже моему опекуну, безъ особенной необходимости. Тяжело было для меня бремя этой тайны, но обязанности мои казались мнѣ совершенно-опредѣлительными и я могла выполнить ихъ, сопутствуемая любовью и нѣжностью моей милочки. Однако часто, когда сонъ смыкалъ ея глазки и вокругъ была невозмутимая тишина, я думала о моей матери, вспоминала о словахъ ея и не могла спать; но на другое утро Ада ничего не могла замѣтить во мнѣ: я старалась владѣть собою сколько могла.
   Разумѣется, мнѣ было очень-тяжело, когда Ада разспрашивала меня о моихъ занятіяхъ, о томъ, здѣсь ли леди Дедлокъ, и когда я должна была отвѣчать: "да, она здѣсь; леди Дедлокъ говорила вчера со мною, прогуливаясь по парку"; затрудненіе мое становилось еще сильнѣе, когда Ада спрашивала о чемъ мы говорили и когда я отвѣчала ей, что миледи была очень-любезна и внимательна; оно достигало крайняго предѣла, когда Ада, сознавая въ ней красоту и изящество, ставила ей въ укоръ ея надменность и холодность. Черли безсознательно пособила мнѣ окончить эти тяжелые разсказы; она сообщила намъ, что леди Дедлокъ пробыла въ замкѣ только двои сутки и на другое же утро, послѣ свиданія съ нами, уѣхала навѣстить нѣкоторыхъ знакомыхъ, живущихъ въ сосѣднихъ помѣстьяхъ.
   Мы провели цѣлый мѣсяцъ на хуторѣ мистера Бойтсорна, и, спустя недѣлю по пріѣздѣ моей милочки -- я это очень-хорошо помню -- однажды вечеромъ, когда мы, утомленные поливкою цвѣтовъ въ саду, сидѣли за столомъ, Черли, стоя за кресломъ моей Ады, вызвала меня таинственными знаками изъ комнаты.
   -- Миссъ, говорила мнѣ Черли шопотомъ: -- васъ спрашиваетъ кто-то въ сосѣдней гостинницѣ.
   -- Меня, Черли? сказала я: -- кто жъ можетъ меня спрашивать?
   -- Не знаю, миссъ, отвѣчала Черли вытянувъ головку и скрестивъ руки на своемъ передникѣ: она обыкновенно принимала эту позу, когда была чѣмъ-нибудь взволнована или удивлена: -- какой-то господинъ, миссъ, онъ приноситъ вамъ свое почтеніе и проситъ чтобъ вы никому не говорили о его отъѣздѣ.
   -- Кто жъ это такой Черли?
   -- И сана не знаю, миссъ.
   -- Да какъ же удалось тебѣ съ нимъ встрѣтиться?
   -- Я его не видала, миссъ; мнѣ о немъ сказалъ мистеръ Гребль.
   -- Кто жъ это такой мистеръ Гребль, Черли?
   -- Мистеръ Гребль, миссъ... развѣ вы его не знаете? Онъ содержатель гостинницы Дедлоковъ Гербъ, протяжно произнесла Черли, какъ-будто по складамъ разбирая надпись на вывѣскѣ.
   -- Содержатель гостинницы?
   -- Да, миссъ, у него, если позволите вамъ сказать, очень-хорошенькая жена; только прошлымъ лѣтомъ, она сломала себѣ ногу и нога до-сихъ-поръ не сростается. Братъ у нея пильщикъ; онъ у нихъ въ подвалѣ: они бояться, что онъ обопьется пивомъ.
   Не зная, что это за свиданіе и боясь нарушить какимъ бы то ни было образомъ тайну, которую я обязана была хранить, я рѣшилась идти одна и велѣла моей маленькой горничной принести какъ можно скорѣй мнѣ шляпку, вуаль и большой платокъ; одѣвшись я пошла къ гостинницѣ, по гористой дорожкѣ, гдѣ я также была дома, какъ въ саду мистера Бойтсорна.
   Мистеръ Гребль безъ сюртука стоялъ у дверей чистенькой гостинницы и поджидалъ меня. Увидѣвъ меня, онъ снялъ шляпу обѣими руками и, держа ее какъ какую-нибудь кострюлю (по-крайней-мѣрѣ она мнѣ показалась очень-тяжелой), провожалъ меня по усѣянной пескомъ дорожкѣ къ лучшимъ своимъ комнатамъ; прійдя въ одну изъ нихъ, я замѣтила, что она съ излишкомъ была уставлена цвѣтами; на окнахъ виднѣлись разныя диковинки, отъ золотыхъ рыбокъ въ стеклянныхъ сосудахъ до страусовыхъ яицъ; стѣны разукрашены были различными эстампами, посреди которыхъ первое мѣсто занимала гравюра, изображающая королеву Каролину. Я знала мистера Гребля по виду, потому-что часто встрѣчала его у дверей гостинницы: это былъ веселый, лѣтъ сорока мужчина; онъ всегда считалъ долгомъ быть въ охотничьихъ сапогахъ и въ шляпѣ, даже около кухонной плиты; но сюртукъ надѣвалъ только идя въ церковь.
   Онъ снялъ со свѣчки и неожиданно для меня исчезъ изъ комнаты въ ту самую минуту, какъ я хотѣла его спросить, кто здѣсь ожидаетъ меня. Въ другой комнатѣ услышала я вслѣдъ за тѣмъ. знакомый голосъ, но чей -- не могла понять; черезъ нѣсколько секундъ тихо кто-то подходилъ къ моей комнатѣ: -- О, Боже! ужели-ли это Ричардъ?
   -- Да это онъ.
   -- Милая, милая Эсѳирь, сказалъ Ричардъ: -- несравненный другъ мой!.. и столько выражалось въ немъ братской любви, столько было истиннаго, чистосердечнаго чувства, что я едва успѣла выговорить, что Ада совершенно здорова.
   -- Отвѣчаетъ на самыя мои сокровенныя мысли? все такая же милая дѣвушка? Онъ подалъ мнѣ стулъ и самъ сѣлъ рядомъ со мною.
   Я откинула вуаль, но только вполовину.
   -- Все такая же милая дѣвушка? ничего не измѣнилась? говорилъ онъ въ восторгѣ.
   Я откинула вуаль совершенно, положила руку ему на плечо и сказала, какъ я рада, что его вижу и какъ я хотѣла его видѣть.
   -- Душа моя! отвѣчалъ Ричардъ: -- ни съ кѣмъ на свѣтѣ мнѣ не хотѣлось бы поговорить такъ отъ сердца, какъ съ вами. Чтобъ заставить васъ понять меня...
   -- А мнѣ, Ричардъ, хочется, сказала я: -- чтобъ вы поняли кого-нибудь другаго.
   -- Если дѣло идетъ о мистерѣ Жарндисѣ... сказалъ Ричардъ:-- я думаю, что вы хотите говорить о немъ?
   -- Да, это правда.
   -- Такъ это меня радуетъ; въ этомъ-то мнѣ и хочется, чтобъ вы меня поняли. Вникните вы, единственно вы, потому-что я мало забочусь о всѣхъ мистерахъ Жарндисахъ, или не Жарндисахъ.
   Тонъ, который онъ принялъ, былъ мнѣ весьма-непріятенъ и онъ замѣтилъ дѣйствіе своихъ словъ.
   -- Не безпокойтесь моя милая, сказалъ онъ: -- мы больше не будемъ оскорблять никого. Я желаю, подъ-руку съ вами, явиться на вашъ хуторъ и пріятно смутить прелестную кузину. Надѣюсь, что преданность ваша къ мистеру Жарндису не воспретитъ мнѣ этого удовольствія?
   -- Милый Ричардъ, сказала я: -- вамъ извѣстно, что въ его собственномъ домѣ вы были бы приняты какъ родной, еслибъ хотѣли смотрѣть на его домъ настоящими глазами; слѣдовательно нѣтъ сомнѣнія, что и здѣсь вы будете приняты радушно.
   -- Вы говорите какъ самая любезная хозяйка, отвѣчалъ Ричардъ.
   Я спросила его, какъ ему нравится его настоящая служба.
   -- Такъ-себѣ, хороша, говорилъ Ричардъ: -- все обстоитъ благополучно. Пока какъ-нибудь служится; современемъ я надѣюсь бросить эти занятія. Впрочемъ, что объ этомъ толковать!
   Такъ молодъ, такъ прекрасенъ, съ такими совершенствами, отличающими его рѣзко отъ миссъ Флайтъ, и такъ похожъ на нее въ эти минуты, когда душа его носится около палатъ Оберканцелярія!
   -- Я теперь въ отпуску, въ городѣ, говорилъ Ричардъ.
   -- Въ-самомъ-дѣлѣ?
   -- Да; желалъ ближе познакомиться съ... съ оберканцелярскимъ процесомъ, говорилъ онъ, стараясь принужденно разсмѣяться: -- мы теперь займемся процесомъ съ большимъ вниманіемъ.
   Я, разумѣется, покачала головой.
   -- Разумѣется, это не веселый предметъ, говорилъ Ричардъ я опять замѣтно было ужасное сходство между нимъ и миссъ Флайтъ.-- Впрочемъ, на сегодняшній день не хочу говорить о немъ больше ни слова. Знаете ли кого я привезъ съ собою?
   -- Не-уже-ли я слышала голосъ мистера Скимполя?
   -- Именно его. Что это за прекрасное дитя! Никто не можетъ мнѣ принести столько пользы какъ онъ.
   -- Знаетъ ли кто-нибудь о вашемъ пріѣздѣ сюда? спросила я.
   -- Никто не знаетъ. Я пошелъ къ милому дитяти, то-есть, къ мистеру Скимполю, и онъ мнѣ объяснялъ, гдѣ вы были, объяснилъ свое желаніе видѣть васъ, и я взялъ его съ собою -- что это за прекрасное, безкорыстное, юное, свѣжее сердце!
   Хотя я я видѣла пало безкорыстія въ томъ, что мистеръ Скимполь проѣхался на-счетъ Ричарда, однакожъ ничего объ этомъ не сказала.
   Въ-самомъ-дѣлѣ вошелъ мистеръ Скимполь я измѣнилъ направленіе нашего разговора. Онъ былъ въ восторгѣ, что видитъ меня; говорилъ, что проливалъ слезы отъ радости и симпатіи ко мнѣ впродолженіе шести недѣль; никогда не былъ такъ счастливъ, какъ услыхавъ о моемъ выздоровленіи; что онъ началъ понимать пользу смѣси добра и зла подъ луною, и чувствуетъ, что здоровье можно оцѣнить только тогда, когда видишь подлѣ себя больнаго, думаешь, что въ этомъ долженъ быть непреложный законъ природы: чтобъ В** могъ наслаждаться счастьемъ, ему необходимо видѣть А** несчастнымъ; чтобъ Д** могъ щеголять и любоваться своими ножками, обутыми въ ажуровые чулки, ему необходимо, чтобъ Б** вертѣлся передъ нимъ на. деревянномъ костылѣ.
   -- Милая миссъ Сомерсонъ, вотъ, рекомендую, нашъ общій другъ Ричардъ, говорилъ мистеръ Скимполь: -- онъ исполненъ широкихъ надеждъ на будущее, надеждъ, которыя онъ почерпаетъ въ мрачномъ омутѣ -- Оберканцеляріи. Это восхитительно, это упоительно, это поэтично! Въ древнія времена идиллическіе пастушки наполняли лѣса и пустыни павлинами и нимфами; нашъ современный пастушокъ, нашъ идиллическій Ричардъ наполняетъ нынѣ пустынныя палаты Оберканцеляріи музыкальными нотами подъ юридическія формы, на которыхъ возрастаетъ предметъ его поисковъ -- фортуна. Это забавно и утѣшительно! Какой-нибудь безтолковый воркунъ скажетъ мнѣ, пожалуй: "къ-чему ведутъ эти пустяки, къ-чему гоняться за тѣмъ, чего не поймаешь?" Вздоръ, мой милый, скажу я: "я не защищаю конечно этихъ поступковъ, во во всякомъ случаѣ они мнѣ нравятся". И быть-можетъ, конечно, я посреди васъ, воркуновъ, только дитя -- мнѣ по-крайней-мѣрѣ, такъ кажется, что поступки моего друга, идиллическаго пастушка, проявляются именно затѣмъ, чтобъ доставлять мнѣ наслажденіе.
   Я теперь начала серьёзно думать, что врядъ ли Ричардъ могъ себѣ выбрать худшаго друга, чѣмъ мистеръ Скимполь. Меня безпокоило, что въ это время, въ которое онъ нуждался въ истинныхъ правилахъ, въ назидательномъ совѣтѣ, рука-объ-руку съ нимъ былъ человѣкъ, смотрящій на все со стороны забавы и легкомыслія. Я думала, что могу объяснить себѣ, какимъ образомъ такой человѣкъ, какъ опекунъ мой, испытавшій превратность судьбы, несчастія и лживость людей, могъ находить утѣшеніе въ неподдѣльности и безъискусственности характера мистера Скимполя; но я не могла никакъ объяснить себѣ, дѣйствительно ли его характеръ былъ такъ простъ, какъ онъ казался, не игралъ ли онъ этой роли умышленно.
   Мы всѣ вмѣстѣ пошли къ хутору; мистеръ Скимполь оставилъ насъ у садовой калитки, а я съ Ричардомъ вошла въ домъ.
   -- Милая Ада, сказала я: -- я привела съ собою одного господина, который очень желаетъ тебя видѣть.
   Нетрудно было прочесть въ вспыхнувшемъ, испуганномъ лицѣ Ады настоящія ея чувства. Она любила его страстно, а онъ это зналъ; я я это знала, и тяжело было ей смотрѣть на него только какъ на двоюроднаго брата.
   Я упрекала себя за слабость къ ихъ чувствамъ, но впрочемъ я не совершенно вѣрила любви Ричарда къ Адѣ. Онъ удивлялся ей много -- но красота ея произвела бы на каждаго это дѣйствія -- ни увѣрена, что онъ готовъ былъ бы съ тщеславіемъ и гордостью возобновить на нее права жениха, еслибъ могъ надѣяться, что Ада не останется вѣрной обѣщанію, данному мистеру Жарндису. Но и въ любви своей, какъ я во всемъ, онъ дѣйствовалъ подъ тѣмъ же пагубнымъ вліяніемъ оберканцелярскаго процеса. О Боже! что бъ это былъ за юноша, еслибъ онъ могъ стряхнуть съ себя эту кору, сотканную изъ лживыхъ, обманчивыхъ надеждъ?
   Онъ съ полной откровенностью высказалъ Адѣ, что пріѣхалъ сюда не затѣмъ, чтобъ порицать (во всякомъ случаѣ ни на чемъ, говорилъ онъ, неоснованное) предложеніе мистера Жарндиса; но единственная цѣль его была повидать Аду, повидать меня и оправдаться передъ нами въ тѣхъ отношеніяхъ, въ которыхъ онъ поставилъ себя къ владѣтелю Холоднаго Дома. Съ этою цѣлью онъ просилъ у меня назначить время, когда бъ онъ могъ оправдаться и говорить со мной откровенно. Я назначила на другой день прогулку въ паркѣ въ семь часовъ утра.
   Черезъ нѣсколько минутъ явился къ намъ и мистеръ Скимполь и забавлялъ насъ по-крайней-мѣрѣ съ часъ времени. Онъ непремѣнно настаивалъ повидать маленькую Коавинсъ (подъ этимъ именемъ онъ подразумѣвалъ Черли); онъ говорилъ ей съ патріархальнымъ чувствомъ, что старался дать отцу ея всевозможныя средства къ безбѣдной жизни; онъ внушалъ ей, что если одинъ изъ ея братьевъ пойдетъ по дорогѣ отца, то онъ можетъ совершенно разсчитывать на снисхожденіе мистера Скимполя: мистеръ Скимполь доставитъ ему средства къ труду.
   -- Потому-что я постоянно путаюсь въ этихъ сѣтяхъ, говорилъ мистеръ Скимполь, улыбаясь и попивая воду съ виномъ: -- я всегда въ одномъ положеніи: или за меня надо заплатить, или у меня надо все обобрать. Кто-нибудь заплатитъ же за меня. Вы знаете, я самъ за себя платить не ногу: у меня никогда нѣтъ денегъ; я живу на чей нибудь счетъ. И если вы меня спросите: кто этотъ Кто-Нибудь? право, я не съумѣю вамъ отвѣтить. Выпьемъ за его здоровье. Да благословитъ его Богъ!
   Ричардъ опоздалъ немного къ утреннему свиданію: онъ пришелъ въ половинѣ восьмаго я мы пошли съ нимъ прогуливаться. Утро было тихое. Воздухъ благоухалъ свѣжими цвѣтами и ни одно облачко не пробѣгало по небу. Птички пѣли на цвѣтахъ и вѣтвяхъ деревьевъ дрожали росинки и роскошная зелень густою тѣнью застилала роскошные дуга.
   -- Дивное мѣсто! воскликнулъ Ричардъ, озираясь вокругъ: -- здѣсь не приходитъ въ голову мысли о безконечныхъ процесахъ и спорахъ.
   "На этомъ мѣстѣ другія чувства потрясали душу!" подумала я.
   -- Вотъ что я скажу вамъ, милая дѣвушка, сказалъ Ричардъ: -- когда я покончу дѣла въ Оберканцеляріи, я пріѣду сюда и здѣсь останусь.
   -- Не лучше ли было бъ остаться теперь? спросила я.
   -- Ахъ, это невозможно, говорилъ Ричардъ: -- теперь некогда думать о душевномъ спокойствіи; теперь надо сосредоточить всіо свою дѣятельность. Нѣтъ, теперь нельзя мнѣ остаться.
   -- Отчего же нельзя? спросила я.
   -- Вы знаете отчего нельзя, Эсѳирь. Еслибъ вы жили въ недостроенномъ домѣ, еслибъ вы знали, что, не сегодня, такъ завтра, надъ то|ь станутъ ставить новую крышу, или станутъ снимать съ него старую; еслибъ вы знали, что надо со дня на день ожидать передѣлокъ, исправленій, могли ли бы вы въ этомъ домѣ предаваться покою? Таково мое положеніе: слово теперь не имѣетъ никакого значенія въ глазахъ моихъ, какъ и въ глазахъ всѣхъ, имѣющихъ процесы.
   Я была готова вѣрить притягательной силѣ булавы и печати, про которую болтала мнѣ бѣдная полуумная старушка миссъ Флайтъ. И страшно сказать, но выраженіе лица Ричарда напомнило мнѣ умирающаго Гредли.
   -- Милый Ричардъ! сказала я: -- это плохое начало для нашего разговора.
   -- Я зналъ, что вы мнѣ такъ отвѣтите, тётушка Дердонъ.
   -- И не я одна, милый Ричардъ, не а одна говорю вамъ, что шатка и ничтожна надежда на процесъ въ Оберканцеляріи...
   -- А! вы опять намекаете на мистера Жарндиса! сказалъ Ричардъ.-- Хорошо, рано или поздно, мы должны были возвратиться къ нему; въ немъ заключается все, что я хочу объяснить вамъ, въ чемъ я долженъ оправдаться передъ вами; слѣдовательно, чѣмъ скорѣе къ дѣлу, тѣмъ лучше. Милая Эсѳирь, уже-ли вы можете быть ослѣплены до такой степени? уже-ли вы не въ-состояніи видѣть, что въ его интересахъ удалить меня отъ этого дѣла, что онъ дѣйствуетъ какъ эгоистъ, и что чѣмъ меньше я буду знать о ходѣ процеса, тѣмъ для него выгоднѣе?
   -- О Ричардъ! сказана я: -- возможно ли, чтобъ вы, жившій нѣкогда подъ крышей мистера Жарндиса, знавшій его коротко, слышавшій его, чтобъ вы рѣшились, даже здѣсь, въ этомъ уединенномъ мѣстѣ, взводятъ на него такую гнусную клевету?
   Этотъ упреку, невольно-сорвавшійся у меня съ языка, заставилъ его сильно покраснѣть: онъ расшевелилъ въ немъ его благородныя и великодушныя чувства.
   -- Я увѣренъ, Эсѳирь, началъ говорить Ричардъ тихимъ голосомъ, послѣ кратковременной паузы:-- что вы не считаете меня за злоязычника и знаете очень-хорошо, что подозрѣніе и недовѣріе -- постыдныя качества у человѣка въ мои лѣта.
   -- Я знаю это хорошо, сказала я:-- и въ этомъ никогда не сомнѣвалась.
   -- Вы добрая дѣвушка, отвѣчалъ Ричардъ: -- слова ваши утѣшаютъ меня, а мнѣ надо утѣшеніе. Въ этомъ злосчастномъ дѣлѣ можно потерять всѣ хорошія качества души.
   -- Я также хорошо знаю Ричарда, какъ-что бъ?.. какъ онъ самъ знаетъ себя сказала я: -- ни также знаю очень-хорошо, что Ричардъ неспособенъ къ злоязычію, я знаю также, какъ и онъ, какія причины приводятъ его къ такимъ грубымъ ошибкамъ.
   -- О, сестра моя, добрая сестра моя, говорилъ Ричардъ болѣе-веселымъ тономъ: -- будьте снисходительны ко мнѣ во всякомъ случаѣ. Повѣрьте, если я нахожусь подъ вліяніемъ Оберканцеляріи, то и онъ не чуждъ этого вліянія. Если процесъ, измѣнилъ меня, то онъ измѣнилъ и его. Я не говорю, чтобъ онъ былъ безчестный человѣкъ, я увѣренъ въ противномъ; но Оберканцелярія измѣняетъ всѣхъ; онъ сямъ не разъ говорилъ эту истину, отчего же полагать, что она не измѣняла его?..
   -- Потому, Ричардъ, отвѣчала я:-- что онъ человѣкъ необыкновеннаго характера; что онъ держалъ себя далеко отъ всѣхъ адвокатскихъ продѣлокъ.
   -- Ахъ, потому к потому! возразилъ Ричардъ съ одушевленіемъ:-- но я не думаю, чтобъ можно было назвать благоразумнымъ такое равнодушіе къ семейнымъ интересамъ.
   Ричардъ мнѣ былъ такъ жалокъ, что я не могла ему сдѣлать упрека не только словомъ, но даже движеніемъ лица; я вспомнила снисходительныя слезы добраго опекуна моего. Я вспомнила, какъ онъ говорилъ мнѣ: "не будемъ такъ скоро осуждать его".
   -- Эсѳирь, продолжалъ Ричардъ:-- вы, безъ-сомнѣнія, не предполагаете, что я пріѣхалъ сюда съ тѣмъ намѣреніемъ, чтобъ пожаловаться вамъ втайнѣ на мистера Жарндиса. Единственная цѣль моя -- оправдаться въ вашихъ глазахъ. Мы были съ нимъ хороши до-тѣхъ-поръ, пока я былъ мальчикомъ и, слѣдовательно, не могъ принимать никакого участія въ процесѣ; но какъ только я сдѣлался въ-состояніи самъ вникнуть въ дѣло, отношенія наши перемѣни я съ. Мистеръ Жарндисъ нашелъ тогда, что я не могу быть женихомъ Ады и что она должна отказать мнѣ. Но, Эсѳирь, какое же имѣетъ онъ право такъ упорно диктовать свою волю: нравится ему или нѣтъ? а я не помну ни своихъ интересовъ, ни интересовъ Ады; я долго-долго думалъ объ этомъ, и вотъ заключеніе, къ которому я пришелъ.
   Бѣдный Ричардъ! дѣйствительно онъ объ этомъ долго думалъ: это видно по его лицу, по его голосу, по его манерѣ.
   -- И я писалъ ему откровенно (вамъ, я думаю, не мѣшаетъ это знать), я говорилъ ему, что наши отношенія измѣнились; что я предпочитаю открытую непріязнь скрытой, что я благодарю его за сдѣланное мнѣ добро, за оказанную мнѣ протекцію; что мы идемъ разными дорогами и, слѣдовательно, намъ трудно сойдтись.
   Я слышала о вашемъ письмѣ, милый Ричардъ: -- слышала безъ малѣйшаго упрека на вашъ счетъ.
   -- Въ-самомъ-дѣлѣ? отвѣчалъ Ричардъ, смягчившись: -- я очень-радъ. Я говорилъ вамъ, что онъ, за исключеніемъ несчастнаго процеса, во всѣхъ отношеніяхъ благороднѣйшій человѣкъ. Я это всегда говорилъ и никогда въ этомъ не сомнѣвался. Я знаю, милая Эсѳирь, что слова мои кажутся вамъ и покажутся Адѣ, когда вы ей передадите нашъ разговоръ, предосудительными и несправедливыми; но еслибъ вы сами могли заглянуть въ эти несчастныя бумаги въ конторѣ Кенджа; еслибъ вы видѣли всю эту путаницу, за которую никто не хотѣлъ приняться, всѣ эти ордеры и контрордеры, всѣ эти предписанія и отмѣны, тогда бы вы сказали, что я еще умѣренъ въ моихъ выраженіяхъ.
   -- Все это можетъ быть справедливо, сказалъ я:-- но не-уже-ли, Ричардъ, вы вѣрите, что въ этихъ бумагахъ есть хоть капля справедливости?
   -- Справедливость гдѣ-нибудь да должна же быть, Эсѳирь.
   -- Быть-можетъ, была прежде, давно, отвѣчала я.
   -- Нѣтъ, теперь, теперь должна быть гдѣ-нибудь, продолжалъ Ричардъ повелительнымъ тономъ: -- и она должна быть открыта. Вы говорите, что процесъ измѣнилъ меня. Мистеръ Жарндисъ говоритъ, что онъ измѣняетъ, измѣнялъ и измѣнитъ каждаго, кто къ нему прикоснется, слѣдовательно тѣмъ съ большимъ усиліемъ я долженъ стараться привести его къ концу.
   -- Что жъ вы можете сдѣлать, Ричардъ? Уже-ли вы думаете, что впродолженіе столькихъ лѣтъ не было попытокъ ни съ чьей стороны выпутаться изъ Оберканцеляріи? Что жь эти попытки, уменьшили трудности?
   -- Процесъ не можетъ тянуться вѣкъ, возразилъ Ричардъ съ такимъ гнѣвомъ, который невольно напоминалъ мнѣ покойнаго Гредли.-- Я молодъ и крѣпокъ, а рѣшительность и энергія всегда дѣлали чудеса. Другіе, можетъ-быть, только вполовину предавали себя этому дѣлу, а я предался весь, весь...
   -- Тѣмъ хуже, тѣмъ хуже, милый Ричардъ!
   -- Нѣтъ, нѣтъ, не бойтесь за меня, отвѣчалъ онъ нѣжно.-- Вы добрая, милая, умная, бездонная дѣвушка, но у васъ есть свои предразсудки... Перейдемъ теперь опять къ мистеру Жарндису. Я говорю вамъ, милая Эсѳирь, что когда мы были съ нимъ въ хорошихъ отношеніяхъ, то они были неестественны.
   -- Уже-ли вражда и ненависть кажутся вамъ естественными отношеніями?
   -- Нѣтъ, я этого не говорю; я хочу только сказать, что эти обстоятельства ставятъ насъ на такую ногу, что родственныя отношенія ослабѣваютъ. Когда все кончится, я, быть можетъ, повѣрю, что ошибался въ мистерѣ Жарндисѣ. Быть-можетъ, голова моя просвѣтлѣетъ, когда я покончу процесъ, и я пойму все то, что вы мнѣ такъ краснорѣчиво доказываете, и буду готовъ просить прощенія у вашего опекуна.
   Вотъ до какой степени довела его Оберканцелярія!
   -- Теперь, моя милая повѣренная, продолжалъ Ричардъ: -- мнѣ хочется, чтобъ моя кузина Ада не думала, что я, говоря противъ мистера Жарндиса, руковожусь злобою, ненавистью или капризомъ. Я желаю, чтобъ за меня ходатайствовали вы передъ Адой, потому-что мнѣ самому не хотѣлось бы выказать ей свой характеръ со стороны настойчивости и жалобъ; я знаю какъ она много уважаетъ мистера Жарндиса и знаю, какъ вы умѣете смягчить все, что проходитъ чрезъ ваши губки.
   -- Послѣднія слова ваши болѣе напоминаютъ мнѣ прежняго Ричарда, чѣмъ все то, что вы до-сихъ-поръ говорили, сказала я.
   -- Быть-можетъ, слова ваши справедливы, быть-можетъ я и самъ такого же мнѣнія; но дайте мнѣ оправиться, дайте мнѣ выпутаться изъ этихъ дѣлъ и я буду прежній, любящій васъ Ричардъ.
   Я спросила его, не хочетъ ли онъ что-нибудь еще передать Адѣ.
   -- Безъ-сомнѣнія, хочу, отвѣчалъ Ричардъ: -- и прошу васъ сообщить моей прелестной кузинѣ, что мистеръ Жарндисъ отвѣчалъ мнѣ на мое письмо съ своей обычной любезностью, называя меня попрежнему милымъ Рикомъ, увѣщевалъ меня (хотя это нисколько не подвигаетъ дѣла впередъ) отказаться отъ моихъ надеждъ и выразилъ готовность предать забвенію возникшія между нами недоразумѣнія. Скажите ей также, что хотя мы съ ней видаемся рѣдко, но я неусыпно пекусь о ея интересахъ, точно также, какъ и о моихъ собственныхъ. Достигнувъ совершеннолѣтія, я нахожусь внѣ отвѣтственности передъ мистеромъ Жарндисомъ; но Ада еще находится подъ его опекой и, слѣдовательно, не можетъ располагать собою по желанію; достигнувъ совершеннолѣтія, она можетъ смѣло принять мое предложеніе. Скажите ей, что я съ новой энергіей примусь за процесъ. Разумѣется, я не желаю скрывать ни одного изъ моихъ дѣйствій отъ владѣтеля Холоднаго Дожа.
   -- Ричардъ, сказала я: -- вы такъ довѣряетесь мнѣ я однакожъ не хотите принять отъ меня ни одного совѣта.
   -- Относительно процеса, милая Эсѳирь, я не могу; относительно всего другаго вашъ совѣтъ будетъ для меня лучшимъ напутствіемъ.
   Какъ-будто у него было что-нибудь другое въ жизни! какъ-будто всѣ мысли, всѣ желанія его не были покрыты однимъ саваномъ!
   -- Однакожъ, могу ли я сдѣлать вамъ одинъ вопросъ, Ричардъ?
   -- Хоть тысячу; сказалъ онъ, смѣясь: -- если вы не можете, я не знаю кто жъ можетъ!
   -- Вы сказали мнѣ, что вы еще не установились въ жизни?
   -- Какъ же могъ я установиться, когда окруженъ такими такими дѣлами.
   -- Вы опять въ долгахъ?
   -- Въ долгахъ, отвѣчалъ Ричардъ, удивляясь моему простодушію.
   -- Не-уже-ли опять?
   -- Дитя мое, безъ-сомнѣнія. Я не могъ предаться этому дѣлу безъ расходовъ. Но развѣ вы забываете, или, можетъ-быть, вы не знаете, что когда дѣло кончится, я и Ада мы получимъ большое наслѣдство Не безпокойтесь, душа моя, продолжалъ Ричардъ, почти смѣясь моей робости все будетъ хорошо, я все приведу къ желаемому концу.
   Я такъ глубоко чувствовала опасность, на краю которой онъ стоитъ, что всячески старалась отвратить его, указать его ошибки ради Ады, ради опекуна моего,-- ради меня. Онъ выслушивалъ все, что я говорила, съ терпѣніемъ и ласкою; но слова мои не производили на него никакого дѣйствія. Я конечно не могла этому удивляться послѣ того, какъ онъ сухо принялъ письмо моего опекуна, и я рѣшилась употребить теперь вліяніе Ады.
   Разставшись съ Ричардомъ, я пришла домой къ завтраку и старалась приготовить мою милочку къ разговору, который предстояло мнѣ имѣть съ ней; мнѣ хотѣлось ей пояснить тѣ основанія, по поводу которыхъ мы считаемъ, что Ричардъ идетъ по ложной дорогѣ, увлекаясь вѣтренностью и малодушіемъ. Это причинитъ ей большое огорченіе, хоти она и вѣрила, вѣрила больше, чѣмъ могла вѣритъ я, что Ричардъ оставитъ свое ложное направленіе. Она написала ему слѣдующее письмо:

Дорогой братъ мой!

   "Эсѳирь передала мнѣ все, о чемъ вы говорили съ ней сегодня утромъ. Я пушу къ вамъ съ единственнымъ желаніемъ повторить отъ глубины душа все то, что вы ужь слышали отъ Эсѳири; я вполнѣ убѣждена, что, рано или поздно, вы увѣритесь въ прекрасныхъ качествахъ брата Джона и горько будетъ вамъ сознаться, что вы его огорчали несправедливо.
   "Не знаю какъ высказать вамъ то, что я чувствую, но я увѣрена, что вы поймете меня именно такъ, какъ мнѣ хочется, чтобъ вы поняли. Я боюсь, что любовь ваша ко мнѣ заставляетъ васъ идти по ложной дорогѣ; и если опасенія мои справедливы, то я васъ умоляю всѣмъ, что для васъ дорого, отказаться отъ тѣхъ ложныхъ интересовъ, до которыхъ вы напрасно хотите достигнуть. Чтобъ вы ни предприняли для меня, не дѣлаетъ меня и вполовину такъ счастливой, какъ мысль, что вы совершенно свободны отъ этихъ тщетныхъ надеждъ, подъ полевою которыхъ мы увидѣли Божій свѣтъ. Не сердитесь на меня за эти слова. Умоляю васъ, дорогой Ричардъ, откажитесь отъ этихъ смущающихъ ожиданій, въ которыхъ нѣтъ ничего, кромѣ несчастій и горести.
   "Мнѣ нечего говорить вамъ, дорогой братъ мой, что вы совершенно свободны, и что вы найдете очень-легко другой предметъ, болѣе-достойный вашей любви, чѣмъ я; другую дѣвушку, которая оцѣнитъ ваши стремленія за фортуной, которая будетъ утѣшаться вашей дѣятельностью; для меня же эта пытка невыносима: я знаю, и знаю только по предчувствію моего любящаго сердца, какая развязка ожидаетъ вашу дѣятельность. Вамъ, можетъ-быть, странна рѣчь моя, рѣчь неопытной, молодой дѣвочки, но это говорятъ сердце, всегда преданное, всегда любящее. Будьте счастливы.

"Совершенно-преданная вамъ
"Ада".

   Это письмо скоро привело къ намъ Ричарда, но не произвело въ немъ никакой перемѣны. Онъ говоритъ намъ, что мы скоро увидимъ, кто правъ, кто виноватъ. Онъ былъ воодушевленъ нѣжностью Ады и я со вздохомъ только надѣялась, что, можетъ-быть, впослѣдствіи это письмо произведетъ должное дѣйствіе.
   Ричардъ и мистеръ Скимполь должны были провести этотъ день вмѣстѣ съ нами; на слѣдующее утро у нихъ были взяты мѣста въ общественной каретѣ, отправлявшейся въ Лондонъ. Мнѣ очень хотѣлось остаться наединѣ съ мистеромъ Скимполемъ, что было очень легко сдѣлать при нашей деревенской жизни. Встрѣтясь съ нимъ, я ему сказала съ наивозможною деликатностью, что на него падаетъ отвѣтственность за то, что онъ ободряетъ Ричарда идти по ложной дорогѣ.
   -- Отвѣтственность, милая миссъ Сомерсонъ? повторилъ онъ съ веселой улыбкой: -- что жь мнѣ дѣлать съ вашей отвѣтственностью; я тутъ ровно ничего не понимаю. Я никогда не отвѣчалъ ни за что въ моей жизни и не могу отвѣчать.
   -- Я думаю, что каждый изъ насъ долженъ отвѣчать за свои поступки, сказала я робко. Онъ столько былъ старше меня, сколько ученѣе!
   -- Уже-ли это правда? говорилъ мистеръ Скимполь, принимая эту новую для него истину съ самой беззаботной и недовѣрчивой улыбкой: -- Уже-ли всякій обязанъ расплачиваться за себя? Я по-крайней-мѣрѣ не обязанъ; я никогда не былъ обязанъ. Посмотрите, милая миссъ Сомерсонъ... и онъ досталъ изъ кармана цѣлую горсть мелкихъ серебряныхъ монетъ: -- вотъ сколько тутъ денегъ. Но сколько -- я не знаю: я не съумѣю счесть ихъ; скажите, что тутъ четыре шиллинга и девять пенсовъ, скажите, что тутъ четыре фунта стерлинговъ и девять пенсовъ -- мнѣ это рѣшительно все-равно. Говорятъ, что я долженъ больше этой суммы. Оно можетъ быть и такъ. Я долженъ столько, сколько мнѣ повѣрили добрые люди -- вотъ и все. Вотъ вамъ Гарольдъ Скимполь до послѣдней подробности. Если это называется отвѣтственность, такъ пусть я буду отвѣтственное лицо.
   Тотъ беззаботный видъ, съ которымъ онъ положилъ деньги въ свой карманъ, та улыбка, съ которой онъ смотрѣлъ на меня, ясно говорили, что онъ не можетъ принять на себя никакой отвѣтственности.
   -- Когда вы говорите мнѣ объ отвѣтственности, началъ онъ снова: -- мнѣ приходитъ въ голову, что никто въ мірѣ не можетъ такъ мило отвѣчать, какъ вы: васъ я считаю пробнымъ камнемъ всякой отвѣтственности. Когда я вижу васъ, милая миссъ Сомерсонъ, въ центрѣ той системы, которую вы организовали вокругъ себя, то, мнѣ кажется, какой вамъ ни предложи вопросъ, вы вѣрно отвѣтите прекрасно -- вы истинная отвѣтственность.
   Послѣ этихъ словъ трудно было внушить мистеру Скимполю то, о чемъ я имѣла въ виду сказать; однакожь я попыталась выразить ему общую вашу надежду, что онъ будетъ невозможности отклонять бѣднаго Ричарда отъ этой ложной дороги, на которую онъ вступилъ такъ безотчетно.
   -- Съ большимъ бы удовольствіемъ, отвѣчалъ онъ: -- еслибъ я могъ. Но, милая миссъ Сомерсонъ, я не имѣю ни искусства, ни притворства. Если онъ возьметъ меня за руку и поведетъ въ Вестминстерскую Палату за поискомъ фортуны, я пойду; Здравый Смыслъ, разумѣется, не пошелъ бы; но что жь дѣлать, я не имѣю здраваго смысла.
   -- Это очень-дурно для Ричарда, сказала я.
   -- Не-уже-ли дурно? отвѣчалъ мистеръ Скимполь: -- быть не можетъ! Предположимъ, что онъ сдружится съ Здравымъ Смысломъ -- съ этимъ, конечно, славнымъ малымъ, покрытымъ морщинами, сильно-практичнымъ, имѣющимъ въ каждомъ карманѣ мелкихъ денегъ на цѣлый билетъ въ десять фунтовъ стерлинговъ, въ каждой рукѣ по счетной книгѣ, словомъ: съ человѣкомъ очень-похожимъ на сборщика податей; и если это Ричардъ, этотъ идиллическій пастушокъ, скажетъ Здравому Смыслу: -- почтенный товарищъ, передо мной разстилается золотое поле надеждъ, широкая аллея, ведущая въ храмъ изобилія и счастья, потому-что юный другъ нашъ, какъ вамъ извѣстно, исполненъ поэзіи, энергія и предпріимчивости -- пойдемъ туда, укажи мнѣ дорогу; что же, вы думаете, отвѣтитъ Здравый Смыслъ? Онъ укажетъ ему на ложность мечты, на свои счетныя книги, на парики изъ конской гривы, на бѣлыя перчатки и повернетъ на прозаическую дорогу, и тогда вся сладость жизни -- прости-прощай! У меня на это не станетъ духу, я не въ-состояніи смять цвѣтокъ при первомъ его расцвѣтѣ. Въ моемъ составѣ нѣтъ ничего такого, что бъ напоминало сборщика податей; а конечно недостоинъ уваженія, да я о немъ и не хлопочу. Быть можетъ, это дурно, но только это такъ!
   Безполезно было говорить больше съ такимъ человѣкомъ; и я предложила ему идти на встрѣчу къ Ричарду и Адѣ, которые прогуливались въ паркѣ, и мы сошлись съ ними очень-скоро.
   Мистеръ Скимполь началъ намъ разсказывать съ своей обычной легкой манерой, что онъ утромъ гулялъ по замку Чизни-Вольдъ и осматривалъ портретную галерею Дедлоковъ; что посреди покойныхъ леди этой знаменитой фамиліи, онъ видѣлъ такихъ громадныхъ пастушекъ, въ рукахъ которыхъ скромные посохи, казались воинственными орудіями, и которыя пасли стада свои, напудря предварительно свои парики и оклеясь мушками, для большаго внушенія страха поселянамъ. Тутъ былъ, говоритъ онъ, портретъ какого-то Дедлока въ воинственной бронѣ; онъ любовался взрывами минъ, разрушеніемъ городовъ, обвалами стѣнъ и грудою труповъ, покрывающихъ поле битвы; вся эта картина была въ движеніи подъ ногами его лошади, какъ-будто-бы съ цѣлью выразить, что для него все это забава. Вся порода Дедлоковъ, говорилъ онъ, напоминаетъ ему автоматовъ съ стеклянными глазами и подъ стеклянными колпаками.
   Легко понять, что имя Дедлоковъ заставляло теперь трепетать мое сердце и а очень обрадовалась, когда Ричардъ съ изумленіемъ бросился на встрѣчу какого-то незнакомца и подводилъ его къ намъ.
   -- Скажите пожалуйста, воскликнулъ мистеръ Скимполь: -- Волисъ!
   Мы спросили его кто это такой.
   -- Другъ и юридическій совѣтникъ Ричарда, отвѣчалъ мистеръ Синмполь: -- и теперь, милая миссъ Сомерсонъ, если вы хотите видѣть Здравый-Смыслъ, отвѣтственность, почтенность -- вотъ вамъ истинное соединеніе этихъ качествъ -- это Волисъ!
   -- Мы вовсе не знали что у Ричарда былъ знакомый подъ такимъ именемъ?
   -- Когда Ричардъ вступилъ на законную почву, отвѣчалъ мистеръ Скимполь: -- тогда онъ разошелся съ Кенджемъ, и я думаю взялъ въ свои адвокаты Волиса, то-есть, я это знаю навѣрное, я его самъ познакомилъ съ Волисомъ.
   -- А вы сами давно знаете его? спросила Ада.
   -- Волиса? милая моя миссъ Клеръ, я съ нимъ познакомился точно также, какъ и съ многими другими джентльменами его профессіи. Ему поручево было какое-то на мой счетъ, какъ они называютъ, слѣдствіе; вотъ онъ производя слѣдствіе и познакомился со мной; я задолжалъ сколько-то и четыре пенса -- понимаете, я не помню всей суммы, но знаю, что она оканчивалась четырьмя пенсами, это очень-странно! Добрый человѣкъ какой-то заплатилъ за меня и Волисъ кончилъ свое дѣло очень-благородно: оставилъ меня въ покоѣ, и между-тѣмъ просилъ меня познакомить его съ Ричардомъ, я и познакомилъ. Размышляя теперь объ этомъ, продолжалъ мистеръ Скимполь, смотря на насъ вопросительнымъ взглядомъ: -- я думаю, не надулъ ли онъ меня? Да, онъ мнѣ сунулъ въ руку бумажку и говоритъ "за коммиссію"... не былъ ли это билетъ въ пять фунтовъ стерлинговъ -- какъ вы думаете? кажется это именно были какія-то деньги!
   Дальнѣйшія размышленія на счетъ этого предмета были прерваны приходомъ Ричарда и Волиса.
   Ричардъ представилъ намъ своего друга. Это былъ господинъ худощавый, съ подщипанными и посинѣвшими, какъ-будто отъ холода, губами; онъ былъ длиннаго роста, очень-сухопаръ, съ красными пятнами за лицѣ, имѣлъ привычку горбиться и ёжиться, и очень-коротеньную "гею. Онъ былъ одѣтъ весь въ черное, въ черныхъ перчаткахъ и застегнутъ до подбородка; въ венъ всего болѣе была замѣчательна какая-то безжизненность въ манерахъ и особенно странный взглядъ, съ которымъ онъ слѣдилъ за Ричардомъ.
   -- Надѣюсь, что я не обезпокою васъ, милостивыя государыни, говорилъ мистеръ Волисъ, обращаясь къ намъ, я тутъ я замѣтила въ немъ еще одну особенность: онъ говорилъ какъ-то не разжимая губъ: -- мы условились, милостивыя государыни, продолжалъ мистеръ Волисъ, чтобъ я сообщалъ мистеру Карстону, когда дѣло его будетъ въ докладѣ у лорда-канцлера; вчера неожиданно увѣдомилъ меня писецъ мой, что завтрашній день дѣло мистера Карстона будетъ на очереди; я. сейчасъ же взялъ мѣсто въ почтовой каретѣ и очутился здѣсь.
   -- Да, говоритъ Ричардъ, торжественно смотря на меня и Аду: -- мы не тянемъ дѣла попрежнему. Мы идемъ быстро, быстро впередъ! мистеръ Волисъ, намъ надо будетъ нанять здѣсь экипажъ, чтобъ сегодня же вечеромъ быть въ городѣ.
   -- Какъ прикажете, сэръ, отвѣчалъ мистеръ Волисъ: -- я совершенно къ вашимъ услугамъ.
   -- Позвольте-ка, говоритъ Ричардъ: -- я сейчасъ схожу въ гостинницу и велю черезъ часъ приготовить намъ таратайку, или что-нибудь въ этомъ родѣ. Mesdames, поручаю вашей любезности мистера Волиса.
   Ричардъ поспѣшно ушелъ къ гостинницѣ, а мы повернули домой.
   -- Необходимо ли, сэръ, присутствіе мистера Карстона завтрашній день въ судѣ? спросила я.
   -- Нѣтъ, миссъ, отвѣчалъ мистеръ Волисъ: -- въ этомъ нѣтъ никакой надобности.
   Мы обѣ съ Адой выразили огорченіе, что онъ ѣдетъ только затѣмъ, чтобъ имѣть непріятности.
   -- Мистеръ Карстонъ принялъ за правило лично слѣдить за своими интересами, говорилъ мистеръ Волисъ: -- а если кліентъ, имѣетъ свои правила и эти правила законны, то моя прямая обязанность, вести его по этой дорогѣ. Въ дѣлахъ я люблю быть точенъ я прямъ. Я вдовецъ, у меня три дочери: Эмми, Женни и Каролина; мое желаніе не только прокормить ихъ, но и оставить имъ честное имя. Это очень-пріятная обязанность, миссъ.
   Это замѣчаніе относилось ко мнѣ, потому-что мистеръ Волисъ, шелъ со мной рядомъ.
   -- Какія чудныя окрестности! говорилъ мистеръ Волисъ: -- я имѣю престарѣлаго отца; онъ живетъ въ Таутонской Долинѣ, мѣстѣ его рожденія -- дивные виды; но и здѣсь видъ прекрасный!
   Чтобъ поддержать разговоръ, я спросила мистера Волиса, желалъ ли бы онъ жить въ деревнѣ?
   -- Вы, миссъ, касаетесь моей слабой струны. Здоровье мое разстроено (желудокъ въ плохомъ состояніи) и моя единственная мечта, поселиться въ деревнѣ, быть въ дамскомъ кругу, общества котораго лишаютъ меня мои занятія; но, согласитесь, имѣя трехъ дочерей на рукахъ и престарѣлаго отца, я не долженъ быть эгоистомъ. Правда, теперь я ужь больше не содержу бабушки -- вѣчная ей память: старушка скончалась на сто первомъ году своей жизни; но все-таки три дочери и престарѣлый отецъ -- работы много, миссъ.
   Надо было очень напрягать вниманіе, чтобъ понимать когда онъ говорилъ.
   -- Извините меня, что я говорю о дочеряхъ -- это также моя слабая струна -- мнѣ хочется оставить имъ нѣкоторую безбѣдность и честное имя.
   Такимъ-образомъ пришли мы на хуторъ мистера Бойтсорна; чай былъ готовъ и ожидалъ насъ. Вскорѣ послѣ насъ явился я Ричардъ. Онъ облокотился на кресло мистера Волиса я что-то сказалъ ему тихо. Мистеръ Волисъ отвѣчалъ вслухъ, по-крайней-мѣрѣ, такъ громко, какъ толико онъ могъ сказать: -- какъ вамъ угодно, сэръ; это совершенно въ вашей волѣ; я въ полномъ вашемъ распоряженіи.
   Изъ послѣдующихъ разговоровъ мы узнали, что Ричардъ безпокоилъ мистеръ Скимполь, а потому, сколько позволяла вѣжливость, мы обѣщали присмотрѣть за нимъ.
   Послѣ чая мы всѣ отправились къ той избушкѣ, въ которой путешественники наши наняли таратайку и тамъ нашли мужика, ожидавшаго насъ съ фонаремъ.
   Ричардъ и мистеръ Волисъ сѣли въ свой экипажъ -- одинъ полный отваги, другой -- какъ чорное привидѣніе, безжизненное и бездушное.
   Милочка моя говорила мнѣ послѣ ихъ отъѣзда: "что, будетъ ли Ричардъ счастливъ, или несчастенъ, будетъ ли онъ окруженъ друзьями, или покинутъ всѣми: она сочтетъ своимъ долгомъ только одно: любить его, любить безконечно.
   Сдержитъ ли она свое слово?
   Я смотрю впередъ на дорогу, вяжу конецъ пути, вижу мертвую пустыню Оберканцеляріи, ея истлѣвшія надежды и -- увы! мою милочку.
   

Часть восьмая.

ГЛАВА XXXVIII
Борьба.

   Когда настало время отъѣзда въ Холодный Домъ, мы не пропустили назначеннаго дня и были встрѣчены самымъ радушнымъ, самымъ внимательнымъ пріемомъ. Здоровье и силы мои возстановились совершенно; попрежнему, въ радостномъ расположеніи духа, вбѣжала я. въ свою комнату и, найдя на столѣ связку хозяйственныхъ ключей, поздоровалась съ ними, какъ съ старыми пріятелями. "Принимайся за свой долгъ Эсѳирь", сказала я себѣ-самой, побрякивая ключами: "принимайся съ чувствомъ полнаго удовольствія и подъ вліяніемъ той любви, которая такъ безвозмездно тебя окружаетъ!"
   Первыя утра, по моемъ пріѣздѣ, были хлопотливы и суетливы; столько бѣготни изъ одной комнаты въ другую, въ-особенности изъ моей въ Воркотню, и обратно столько счетовъ, уборки ящиковъ, комодовъ и проч. что, право, время для меня не шло, а летѣло. Приведя все въ надлежащій порядокъ, покончивъ всѣ хлопоты, я поѣхала на нѣсколько часовъ въ Лондонъ; подробности письма, которое я должна была сжечь на хуторѣ мистера Бойтсорна, заставляли меня спѣшить этой поѣздкой. Такъ по-крайней-мѣрѣ я думала.
   Цѣль поѣздки я свалила на Кадди Желлиби: я до-сихъ-поръ не могу отвыкнуть отъ ея дѣвичьяго имени -- такъ оно мнѣ пріятно. Написала къ ней предварительно письмецо, прося ее сопутствовать мнѣ при исполненіи нѣкоторыхъ дѣлъ. Отправясь изъ дому очень-рано въ почтовой каретѣ, я въ полдень пріѣхала въ Лондонъ, въ Ньюманскую Улицу.
   Мы не видались съ Кадди еще ни разу послѣ ея свадьбы; она была такъ рада моему пріѣзду, встрѣтила меня съ такою любовью, что и, право, начала бояться ревности ея мужа. Онъ между-тѣмъ былъ попрежнему плохъ, то-есть добръ, я хочу сказать, и съ утра до вечера не имѣлъ ни минутки свободнаго времени.
   Старый мистеръ Тервейдропъ былъ еще въ постели и Кадди варила ему шоколадъ. Задумчивый маленькій мальчикъ, ученикъ (забавная вещь быть ученикомъ танцмейстера) ожидалъ окончанія варки съ тѣмъ, чтобъ снести стаканъ шоколаду на верхъ въ комнату мистера Тервейдропа. Кадди говорила мнѣ, что ея свекоръ былъ очень-добрый и чувствительный человѣкъ, и они поживали вмѣстѣ очень-счастливо.
   Подъ словами: "поживали вмѣстѣ" надо было понимать, что старикъ мистеръ Тервейдропъ пользовался безвозмездно всѣмъ лучшимъ въ домѣ, то-есть имѣлъ лучшую комнату, прекрасный столъ и всевозможныя бездѣлушки, необходимыя для комфорта; между-тѣмъ, какъ Кадди и бѣдный мужъ ея имѣли только то, что могли сохранить отъ своихъ трудовъ за издержками на старика Тервейдропа, и тѣснились въ двухъ углахъ чердачка надъ конюшнями.
   -- Ну а что твоя ма, Кадди? сказала я.
   -- Я, Эсѳирь, слышу иногда о ней, отвѣчала Кадди: -- отъ бѣдваго на; а сама видаюсь съ ней очень, очень-рѣдко. Я могу сказать съ радостью, что мы очень-дружны, хотя ма все еще считаетъ ужасной глупостью мой бракъ съ танцмейстеромъ. Она боится, чтобъ это не имѣло на нее дурнаго вліянія.
   Мнѣ пришло въ голову, что мистриссъ Желлиби, промѣнявъ своя естественныя обязанности на телескопическую филантропію, застраховала себя ужь однимъ этимъ отъ всевозможныхъ вліяній. Разумѣется, мысль эту я никому не высказала.
   -- А твой папа Кадди? спросила я.
   -- Онъ приходитъ къ намъ всякій вечеръ, отвѣчала Кадди: -- и такъ любитъ сидѣть здѣсь, въ уголку, что сердце радуется, смотря на него.
   Взглянувъ въ уголъ, я замѣтила на стѣнѣ отпечатокъ головы мистера Желлиби и очень была рада, что онъ нашелъ для себя спокойное мѣстечко.
   -- Ну, а ты, Кадди, говорила я: -- готова пари держать, что ты постоянно въ трудахъ?
   -- Да, моя милая, отвѣчала Кадди: -- я дѣйствительно очень-занята. Скажу тебѣ по секрету, я и сама даю уроки въ танцеваньи. Здоровье-то Принца слабовато: мнѣ надобно ему пособлять. Вѣдь, онъ здѣсь отпрыгаетъ два часа, потомъ бѣжитъ въ другую школу, потомъ въ третью школу; потомъ частные уроки, постоянные ученики, живущіе у насъ на дому: онъ, бѣдняжка, очень устаетъ.
   Во всякомъ случаѣ, мнѣ казалось очень-страннымъ отдавать дѣтей на постоянное жительство въ школу, съ единственной цѣлью учиться танцамъ. Я спросила Кадди: много ли у васъ такихъ учениковъ?
   -- Четыре отвѣчала Кадди: -- одинъ и живетъ съ нами вмѣстѣ, а другіе трое уходятъ ночевать въ свои квартиры. Они добрыя дѣти. Только сойдясь вмѣстѣ, начинаютъ шалить и играть, а танцами не занимаются; мы ихъ стараемся всячески размѣщать но разнымъ угламъ. Вонъ тотъ, котораго ты видѣла, теперь вальсируетъ въ кухнѣ.
   -- Вѣдь они учатся однимъ только на, думаю я?
   -- Однимъ только на, отвѣчала Кадди: -- и чтобъ выучить на, имъ надо очень-много времени; а лѣтомъ мы встаемъ въ пять часовъ утра и танцуемъ съ ними фигуры.
   -- Какая трудолюбивая жизнь! воскликнула я.
   -- Я тебя увѣряю, моя милая, отвѣчала Кадди улыбаясь: -- когда утромъ приходятъ ученики и звонятъ (колокольчикъ проведенъ въ нашу комнату, чтобъ не будить рано мистера Тервейдропа), я подыму окно и взгляну на нихъ они стоятъ у дверей съ бальными башмачками подъ-мышкой и мнѣ приходитъ въ голову, что это маленькіе трубочисты.
   Все это мнѣ казалось очень-страннымъ, а Кадди съ большимъ удовольствіемъ разсказывала мнѣ тайны своихъ собственныхъ уроковъ.
   -- Такъ вотъ ты видишь, моя милая:-- для избѣжанія лишнихъ расходовъ я и должна кой-что знать на фортепьянахъ и на скрипкѣ: я и занимаюсь теперь этими инструментами въ свободныя минуты отъ хозяйственныхъ занятій. Ты знаешь, что дома я вѣдь ничего не умѣла; разумѣется, сначала, надо признаться, музыка очень-трудна; но у меня вѣрный слухъ и я пріучена къ усидчивости; за это, во всякомъ случаѣ, я должна тутъ благодарна ма; а если есть желаніе, Эсѳирь, такъ право можно до всего достигнуть.
   Съ этими словами Кадди сѣла, смѣясь, за фортепьяно и въ-самомъ-дѣлѣ очень-недурно съиграла какую-то кадриль; краснѣя, смѣясь встала она съ табурета и, переконфуженная своими первыми успѣхами, говорила мнѣ:
   -- Не смѣйся же, не смѣйся надо мною, добрая дѣвушка!
   Я бы, кажется, скорѣе заплакала. Впрочемъ, я ни плакала, ни смѣялась. Я хвалила ее отъ всего сердца и ободряла сколько могла. Я была внутренно убѣждена, что хотя Кадди была только женою танцмейстера и все честолюбіе ея заключалось только въ томъ, чтобъ самой сдѣлаться учительницей танцованья, но она шла по своей дорогѣ вѣришь шагомъ и занималась дѣломъ своимъ совершенно-добросовѣстно; а это. по моему мнѣнію, стоитъ любой миссіи.
   -- Другъ мой, говорила Кадди, въ восторгѣ: -- ты можешь понять, какъ ты меня утѣшаешь. Я тебѣ очень, очень-благодарна. Замѣть, сколько перемѣнъ даже во мнѣ самой, Эсѳирь. Вспомни тотъ вечеръ, когда я, запачканная въ чернилахъ, встрѣтила васъ съ Адой такъ невѣжливо, такъ грубо. Кто бъ, глядя на меня тогда, могъ подумать, что я въ-состояніи учить танцамъ, заниматься хозяйствомъ и проч.?
   Пока мы съ ней разговаривали, пришелъ и мистеръ Тервейдропъ молодой; онъ готовился давать урокъ въ танцовальномъ залѣ; при видѣ его, Кадди мнѣ сказала, что она теперь свободна и совершенно-готова къ моимъ услугамъ. Мнѣ еще рано было идти по дѣламъ и а очень радовалась, что могла не только не отрывать отъ занятій Кадди, во и сама пособить имъ. Мы всѣ втроемъ принялись за урокъ.
   Ученики были очень-забавный народъ. Кромѣ меланхолическаго Нальчика, который вальсировалъ въ-одиночку въ пустой кухнѣ, было еще два мальчика и одна грязная, маленькая дѣвочка въ газовомъ платьѣ. Маленькая дѣвочка казалась преждевременно-созрѣвшей; на ней была какая-то дѣдовская шляпка, также изъ газу, и башмачки ея лежали въ старомъ затасканномъ бархатномъ ридикюлѣ; мальчики были очень-неуклюжи; въ карманахъ у нихъ брякали камни и виднѣлись оглоданныя кости отъ завтрака. При видѣ ихъ я невольно спросила Кадди: какимъ образомъ пришло въ голову ихъ родителямъ посвятить дѣтей своихъ танцамъ? "Не знаю, говорила Кадди; ихъ родители очень-бѣдные люди; можетъ, они хотятъ сдѣлать изъ нихъ танцмейстеровъ, а можетъ, готовятъ ихъ для театра; мать меланхолическаго мальчика, содержитъ распивочную лавку инбирнаго пива". Цѣлый часъ мы танцовали очень-серьезно; меланхолическій мальчикъ выдѣлывалъ такія чудеса ногами, что я съ трудомъ удерживалась отъ смѣха; казалось, икры его и ступни были въ полномъ восторгѣ, которому не суждено было сообщаться выше. Кадди принимала въ преподаваніи живое участіе; она такъ была дѣятельна, что мужу ея почти не зачѣмъ было вмѣшиваться и онъ преимущественно игралъ на скрипкѣ. Къ-тому же, она переняла его прекрасную манеру, его легкость, и, обладая хорошимъ станомъ и хорошенькой наружностью, была очаровательна. Такимъ-образомъ танцевали мы до звонка.
   По окончаніи урока, мужъ Кадди началъ готовиться идти въ другую танцовальную школу, а Кадди -- со мной. Я между-тѣмъ оставалась въ танцевальной залѣ и наблюдала за учениками. Два приходящіе мальчика пошли наверхъ, чтобъ надѣть полусапожки и вцѣпиться въ волосы ученика, живущаго подъ кровлею мистера Тервейдропа; потомъ спустились внизъ, помѣстились подъ одной изъ лиръ, нарисованныхъ за стѣнахъ танцовальной залы, достали изъ кармановъ тартинки съ масломъ и говядиной и приступили къ утоленію аппетита, возбужденнаго танцами. Дѣвочка въ газовомъ одѣяніи, опустивъ сандаліи въ свой шитый ридикюль, всунула голову въ шляпу огромныхъ размѣровъ, а на мой вопросъ: любитъ ли она танцевать? отвѣтивъ гордо: "только не съ мальчишками!" надменнымъ шагомъ пошла домой.
   -- Старикъ мистеръ Тервейдропъ очень-огорченъ, говорила Кадди:-- что еще не успѣлъ одѣться и не можетъ имѣть удовольствія видѣть тебя.-- Онъ тебя, Эсѳирь, ужасно любитъ.
   Я выразила всю признательность за подобное вниманіе и, разумѣется, не сочла долгомъ прибавить, что отсутствіе его мнѣ еще болѣе пріятно.
   -- Онъ одѣвается очень-долго, говорила Кадди: -- ты знаешь какія у него прекрасныя манеры; ими всѣ любуются. Ахъ, Эсѳирь, какъ онъ добръ къ папенькѣ! Онъ однажды цѣлый вечеръ разсказывалъ ему про принца-регента, и я никогда не видала па въ такомъ восторгѣ.
   Въ умѣ моемъ живо представилась картина, какъ мистеръ Тервейдропъ-старикъ выказываетъ свой тонъ и манеры передъ мистеромъ Желлиби. Я невольно спросила Кадди: что же онъ заставляетъ твоего папа говоритъ съ нимъ, или нѣтъ?
   -- Нѣтъ, говорила Кадди: -- папа ничего не говоритъ; но мистеръ Тервейдропъ говоритъ, папа удивляется, слушаетъ и очень любитъ слушать. Я знаю, что папа едва-ли способенъ къ тому, чтобъ перенять прекрасныя манеры я тонъ мистера Тервейдропа; но по-крайней-мѣрѣ вмѣстѣ они очень хороши. Ты не можешь повѣрить, какіе они друзья. Я никогда не видала, чтобъ папа нюхалъ табакъ; но, сидя съ мистеромъ Тервейдропомъ, онъ всякій разъ возьметъ щепотку табаку изъ его табакерки и постоянно впродолженіе цѣлаго вечера прикладываетъ ее къ носу.
   Всего забавнѣе казалось мнѣ, что мистеръ Тервейдропъ, такъ или иначе, спасалъ уши несчастнаго мистера Желлиби отъ барріобульскихъ проектовъ.
   -- Что же касается до Биби, говорила Кадди съ нѣкоторымъ замѣшательствомъ: -- то я, право, думала, Эсѳирь, что, не имѣя своихъ дѣтей, я не должна брать его къ себѣ, что онъ стѣснитъ мистера Тервейдропа и наскучитъ ему; напротивъ, любезность старика въ этомъ отношеніи выше всего на свѣтѣ. Онъ зазываетъ его въ себѣ, моя милая, заставляетъ его подать себѣ газеты, отдаетъ ему корочки отъ своихъ тостовъ, дѣлаетъ ему разныя порученія, посылаетъ просить его у меня шестипенсовую монету, и т. п., словомъ, продолжала Кадди весело: -- я очень, очень-счастлива и должна быть очень-благодарна. Куда мы идемъ, Эсѳирь?
   -- Въ Старую Причальную Улицу, сказала я: -- мнѣ надобно переговорить съ однимъ адвокатскимъ клеркомъ, который встрѣтилъ меня, когда я первый разъ пріѣхала въ Лондонъ и который провелъ меня къ вамъ.
   -- Въ такомъ случаѣ, съ тобою всего естественнѣе идти мнѣ.
   Мы пошли въ Старую Причальную Улицу, отъискали квартиру мистриссъ Гуппи, обладающей свойствомъ быть истинной свекровью, и тамъ навели справки о мистерѣ Гуппи. Мистриссъ Гуппи занимала нижній этажъ; выглядывая на насъ, она подвергалась очевидной опасности треснутъ, какъ орѣховая скорлупа, подъ нажимомъ двери; однакожъ на призывъ нашъ выползла благополучно и пригласила насъ взойдти. Маленькая гостиная была убрана, въ-ожиданіи насъ, чистенько; главное украшеніе состояло въ портретѣ единственнаго сына, мистера Гуппи, который былъ поразительно-похожъ и такъ великъ, что врядъ-ли могъ быть вынесенъ обратно изъ комнаты. Сама мистриссъ Гуппи, одѣтая въ огромный чепецъ, была толстенькая старушка, съ очень-закраснѣвшимся носомъ, съ блуждающимъ глазомъ и постоянною улыбкою на губахъ.
   Въ комнатѣ, кромѣ портрета мистера Гуппи, былъ и самъ оригиналъ. Онъ былъ разодѣтъ очень-пестро и, сила на концѣ стола, углублялся въ чтеніе судебныхъ бумагъ, подпирая лобъ свой указательнымъ пальцемъ.
   -- Миссъ Сомерсонъ! воскликнулъ мистеръ Гуппи, вставая съ своего стула: -- здѣсь, истинный оазисъ, матушка; будьте такъ добры, поставьте стулъ для пріятельницы миссъ Сомерсонъ и очистите немножко дорогу.
   Улыбка придавала мистриссъ Гуппи какой-то плутовской видъ. Она исполнила просьбу сына и усѣлась въ уголокъ, прижимая обѣіня руками къ груди своей носовой платокъ, какъ успокоительную приварку.
   Я представила Кадди, и мистеръ Гуппи, откланявшись, выразился, что друзья мои найдутъ всегда въ Старой Причальной Улицѣ самый радушный пріемъ. Послѣ рекомендаціи, я приступила къ изъясненію цѣли моего прихода.
   -- Я имѣла смѣлость писать къ вамъ, сэръ, сказала я.
   Мистеръ Гуппи, въ видѣ подтвержденія словъ моихъ, вынулъ изъ боковаго кармана мою записку, прижалъ ее къ своимъ губамъ и снова опустилъ въ карманъ, отвѣсивъ мнѣ многозначительный поклонъ. Мистриссъ Гуппи была отъ всего этого въ такомъ восторгѣ, что, улыбаясь, мотала головой и локтемъ давала знать Кадди о тѣхъ пріятныхъ чувствахъ, которыя волновали ея сердце.
   -- Могу ли я сказать вамъ наединѣ нѣсколько словъ? спросила я.
   Трудно передать, какое вліяніе произвелъ этотъ вопросъ на мистриссъ Гуппи: она прижимала платокъ къ губамъ, подталкивала Кадди и локтемъ и ногой, мотала головой и только съ большимъ трудомъ была въ-состояніи вывести бѣдную Кадди чрезъ корридоръ въ сосѣднюю комнату, заставленную кроватью и комодомъ.
   -- Миссъ Сомерсонъ, говорилъ мистеръ Гуппи: -- извините за такое выраженіе родительскихъ чувствъ при видѣ сыновняго счастья. Матушка очень-взволнована и ея поступки -- слѣдствіе нѣжной любви ко мнѣ.
   Боже, какъ вспыхнулъ, какъ измѣнился въ лицѣ мистеръ Гуппи, когда я откинула вуаль!
   -- Я желала имѣть удовольствіе видѣть васъ на нѣсколько минутъ здѣсь, въ вашей квартирѣ, сказала я: -- потому-что, помню, вы говорили мнѣ, по поводу извѣстнаго обстоятельства, что приходъ мой къ вамъ, въ контору мистеровъ Кенджа и Корбая могъ бы нѣкоторымъ образомъ компрометировать васъ, мистеръ Гуппи.
   Я знаю, что я и теперь компрометировала его страшно; я никогда не видала такого замѣшательства, такой боязни, такого волненія, которое выражалось на лицѣ мистера Гуппи.
   -- Миссъ Сомерсонъ, миссъ Сомерсонъ... бормоталъ мистеръ Гуппи: -- я... я, извините меня, миссъ... но въ нашей профессіи... то-есть мы... мы должны выражаться... выражаться опредѣлительно... Вы говорите... вы изволите говорить... о томъ обстоятельствѣ... когда я когда я имѣлъ честь... выразить... сдѣлать... предложеніе... которое... ммм... гм, гм!..
   Очевидно, у него что-то стояло въ горлѣ, съ чѣмъ онъ никакъ не могъ справиться. Онъ прикрывалъ ротъ рукою, прокашливался, кривлялся, усиливался проглотить, опять прокашливался, опять кривлялся, озарялся вокругъ, перебиралъ бумаги -- ни что не пособляло.
   -- На меня напалъ, миссъ, какой-то столбнякъ, рѣшился онъ наконецъ выговорить: -- я подверженъ, клянусь вамъ, подверженъ приливамъ крови... вотъ-съ это потому я и не могу... гм... гм... пройдетъ-съ.
   Я дала ему нѣсколько времени оправиться. Онъ употребилъ эти минуты на размышленіе, прикладывалъ руку ко лбу, потиралъ носъ и наконецъ, отодвинувъ стулъ свой въ уголъ комнаты, началъ говорить смѣлѣе, но все-таки безпокойно:
   -- Намѣреніе мое было, замѣтить, миссъ... Господи!.. раздраженіе дыхательнаго горла... ужасно... гм... гм!.. мое намѣреніе,-- миссъ, было замѣтить, что вы оказали въ то время столько великодушія и отринули мое предложеніе. Вы... вы конечно не имѣете ничего противъ этого. Конечно не было свидѣтелей... и, быть-можетъ, чтобъ успокоить мен... чтобъ успокоить свою совѣсть... вы готовы всегда и при всѣхъ... высказать... повторить вашъ отказъ...
   -- Безъ всякаго сомнѣнія, сказала я: -- а отклонила дѣлаемое мнѣ вами предложеніе, мистеръ Гуппи, безъ всякой преднамѣренной мысли.
   -- Благодарю васъ, миссъ, отвѣчалъ онъ, размѣряя столъ своими дрожащими руками: -- слова ваши совершенно-удовлетворительны и дѣлаютъ вамъ честь... Гм, гм!.. раздраженіе дыхательнаго горла... это такъ... Гм... гм... гм-гм... вы, можетъ-быть, разсердитесь, если я скажу... впрочемъ, вашъ умъ... вашъ здравый смыслъ... если а скажу, что мое предложеніе было... Гм, гм... проклятое раздраженіе!.. было послѣднее и больше не возобновится...
   -- Я это совершенно понимаю, сказала я.
   -- Быть-можетъ... конечно... гм, гм... въ этомъ нѣтъ надобности... но такъ, для успокоенія меня... вашей совѣсти... вы не сочтете лишнимъ подтвердить это объясненіе... то-есть, понимаете... Форменный отказъ? говорилъ мистеръ Гуппи.
   -- Совершеннѣйшимъ и полнѣйшимъ образомъ подтверждаю его, отвѣчала я.
   -- Благодарю васъ, благодарю васъ, говорилъ мистеръ Гуппи: -- очень-великодушно... очень-благородно съ вашей стороны. Я, гм, гм... очень сожалѣю, что мои будущіе планы въ связи съ настоящими обстоятельствами, которыя, выше моей власти, лишаютъ меня возможности возобновить когда бы то ни было, это... гм, гм... предложеніе и... гм!.. цѣпи Гименея... должны быть предъ миртовыми вѣтвями дружбы... гм, гм!..
   Раздраженіе дыхательнаго горла помогло дѣлу и пресѣкло измѣреніе квадратнаго содержанія стола.
   -- Быть-можетъ теперь я могу высказать вамъ цѣль моего посѣщенія? начала я.
   -- Я сочту за счастье выслушать ваше желаніе, миссъ; я совершенно убѣжденъ, это вашъ здравый смыслъ... гм, гм... вашъ положительный умъ... то-есть гм... гм... что вы видите въ настоящемъ свѣтѣ все, все, и слѣдовательно всякое замѣчаніе ваше можетъ только доставить мнѣ удовольствіе.
   -- Вы были такъ добры, выразили мнѣ при томъ обстоятельствѣ...
   -- Извините, миссъ, говорилъ мистеръ Гуппи: -- но... но... гм... гм... знаете, лучше говорить о фактахъ, чѣмъ... гм-гм... о выраженіяхъ.... можетъ-статься, я что-нибудь и выразилъ... теперь не припомню...
   -- Вы выразили при томъ обстоятельствѣ, начала я снова: -- готовность вступиться въ мои интересы, упрочить мое благосостояніе, дѣлать розыски о судьбѣ моей. Я знаю, что причиной такой мысли въ васъ было мое настоящее положеніе: вы знали, что я сирота, обязанная всѣмъ мистеру Жарндису. Единственная цѣль моего къ вамъ посѣщеніи, мистеръ Гуппи, состоитъ въ томъ, чтобъ убѣдить васъ оставятъ всякое желаніе разъискивать исторію моего рожденія; я ее знаю я много думала о ней, въ-особенности въ послѣднюю болѣзнь мою, и пришла наконецъ къ такому заключенію, что если вы дѣйствительно желаете мнѣ счастья, если вы дѣйствительно питаете ко мнѣ чувство дружбы, то вы оставите всѣ попытки розъисковъ относительно меня. Быть-можетъ, вы ими и не занимались; въ такомъ случаѣ, извините, что я васъ обезпокоила; но если вы стали ужь приводить въ исполненіе ваше обѣщаніе, то я умоляю васъ, ради моего спокойствія, ради нашей дружбы, ради всего на свѣтѣ, отказаться отъ него вполнѣ.
   -- Я долженъ сознаться, говорилъ мистеръ Гуппи:-- что вы, миссъ, выражаетесь съ такимъ вѣрнымъ чувствомъ и такъ здравомысленно, какъ только можно. Ничто не можетъ быть справедливѣе, какъ такое благородное желаніе; и если я за нѣсколько минутъ передъ этимъ осмѣливался ошибиться въ васъ, за-то теперь испрашиваю у васъ совершенное прощеніе. Нѣтъ надобности говорить, миссъ, гм... гм... ваше вѣрное чувство и здравый смыслъ тому порукой... что, испрашивая прощенье, я не касаюсь того предмета... гм... гм... который вы сами уже рѣшили удовлетворительно.
   Я, впрочемъ, должна сказать въ оправданіе мистера Гуппи, что раздраженіе дыхательнаго горла было слѣдствіемъ не грубости сердца, но того жалкаго положенія, котораго онъ самъ стыдился, и онъ отъ всей души радовался, что еще можетъ для меня что-нибудь сдѣлать.
   -- Если вы мнѣ позволите высказать все сразу, такъ, чтобъ снова не возвращаться къ тому, что ужь было говорено, начала я, замѣтивъ, что мистеръ Гуппи желаетъ опять вступить въ оправданіе:-- то вы мнѣ сдѣлаете большое снисхожденіе, сэръ. Я пришла къ вамъ такъ таинственно потому, что не измѣняла и не хотѣла измѣнить вашей просьбѣ: держать въ секретѣ тѣ объясненія, которыя нѣкогда между нами происходили. Болѣзнь, о которой я говорила, лишила меня всякаго опасенія прійдти къ вамъ и откровенно изложатъ ною просьбу. Она единственно состоитъ въ томъ, что а вамъ ужъ высказала, и я увѣрена, что вы мнѣ позволите надѣяться на ея совершенное исполненіе.
   Опять скажу въ оправданіе мистера Гуппи, что онъ все болѣе-и-болѣе стыдился своего положенія и, радуясь, что можетъ быть для меня какъ-нибудь полезенъ, отвѣчалъ мнѣ:
   -- Клянусь честью, клянусь жизнью, клянусь душою, миссъ Сомерсонъ, что до-тѣхъ-поръ, пока во мнѣ будетъ хотя одна капля крови, я буду стараться исполнять ваши желанія. Съ-этихъ-поръ я оставляю всѣ мои розъиски на вашъ счетъ, и если вамъ угодно, а готовъ сейчасъ же, въ присутствіи всѣхъ, произнести клятву. Повѣрьте, все, что я говорю въ настоящую минуту, произнесъ мистеръ Гуппи скороговоркой: -- я говорю истину, совершенную истину...
   -- Я совершенно вѣрю вамъ, сказала я, остановивъ его въ изліяніи клятвъ: -- довольно; благодарю васъ отъ всего моего сердца. Кадди, я готова, моя милая!
   Матушка мистера Гуппи вышла съ Кадди изъ другой комнаты (кивая мнѣ радостно, улыбаясь и подмигивая); мы простились и пошли домой. Мистеръ Гуппи проводилъ насъ до дверей съ видомъ человѣка, бредящаго или еще несовсѣмъ-проснувшагося, и, вытараща глаза, слѣдилъ за нами.
   Но спустя минуту онъ побѣжалъ къ намъ безъ шляпы; вѣтеръ развѣвалъ его волосы; дойдя до насъ, онъ остановился и сказалъ съ жаромъ: Миссъ Сомерсонъ, клянусь честью, вы можете на меня положиться.
   -- Я вамъ вѣрю, сказала я, вѣрю совершенно.
   -- Извините, миссъ, продолжалъ мистеръ Гуппи, остановись: -- но такъ-какъ эта леди... гм... гм!.. ваша свидѣтельница... въ видахъ успокоенія вашей совѣсти... которую мнѣ бы хотѣлось видѣть въ совершенно-спокойномъ состояніи... еслибъ, миссъ, вы были такъ добры... и повторили при ней... гм... гм!.. то, о чемъ мы говорили... что составляетъ нѣкоторымъ образомъ...
   -- Кадди, сказала я, обращаясь къ ней: -- я думаю, ты не будешь удивлена, если я скажу тебѣ, моя милая, что никогда не было никакого обѣщанія...
   -- Никакого предложенія вступить въ бракъ... прибавилъ мистеръ Гуппи.
   -- Никакого предложенія вступить въ бракъ, повторила я:-- со стороны этого джентльмена...
   -- Вильяма Гуппи, жительствующаго въ Мидльсекской Части на Пентонской Площади въ Пентонвильскомъ Переулкѣ.
   -- Со стороны мистера Вильяма Гуппи, жительствующаго въ Мидльеекской Части на Пентонской Площади въ Пентонвильскомъ Переулкѣ.
   -- Благодарю васъ, миссъ, говорилъ мистеръ Гуппи -- Совершенно правильно... гм... гм!.. Извините, какъ имя и фамилія этой леди?
   Я сказала.
   -- Онѣ замужемъ, я полагаю? говорилъ мистеръ Гуппи.-- Замужемъ.-- Благодарю васъ. Каролина, дочь Желлиби, жена Тервейдропъ, жительство имѣетъ въ Ньюманской Улицѣ, въ Оксфордскомъ Кварталѣ. Очень-обязанъ.
   Онъ ушелъ домой, но потомъ опять прибѣжалъ назадъ.
   -- Что касается до этого пункта, то я долженъ сказать вамъ, что мои планы въ будущемъ, въ соединеніи съ тѣми обстоятельствами, которыя выше моей власти, препятствуютъ мнѣ возобновить то, что нѣсколько минутъ назадъ, было кончено между нами совершенно, говорилъ мистеръ Гуппи грустно и задумчиво:-- дѣлать нечего. Вы сами знаете, что дѣлать нечего. Я вполнѣ надѣюсь на васъ.
   -- Вы совершенно-правы, отвѣчала я.-- Предметъ этотъ не допускаетъ сомнѣній.
   -- Благодарю васъ, миссъ Сомерсонъ, благодарю васъ.
   И мистеръ Гуппи снова побѣжалъ домой и снова вернулся назадъ.
   -- Это очень-великодушно съ вашей стороны, миссъ, очень-великодушно, говорилъ онъ:-- еслибъ можно было воздвигнуть алтарь подъ сѣнью дружбы... но клянусь всѣмъ, что мнѣ дорого, вы можете полагаться на меня во всѣхъ отношеніяхъ, не касаясь только нѣжныхъ струнъ...
   Борьба различныхъ ощущеній въ измѣннической груди мистера Гуппи, въ-особенности безчисленная бѣготня его отъ насъ къ собственной двери и обратно, съ растрепанными волосами, сильно-требовавшими стрижки, были немаловажной причиной, заставлявшей насъ удалиться поспѣшнѣе домой. И мы спѣшили; на сердцѣ у меня было легко, очень-легко; а мистеръ Гуппи долго еще стоялъ у двери и колебался: сбѣгать за нами, или нѣтъ?
   

ГЛАВА XXXIX.
Стряпчій и кліентъ.

   Въ Канцелярской Улицѣ есть гостинница Саймонда; тамъ, на дверяхъ подъ крупной надписью: НИЖНІЙ ЭТАЖЪ, виднѣется имя мистера Волиса. Гостинница маленькая, подслѣпая, блѣдная, грязная; что-то въ родѣ большаго грохота, съ двумя отдѣленіями и рѣшетомъ. Взглянешь на нее и подумаешь, что мастеръ Саімондъ былъ въ свое время порядочный кулакъ и построилъ гостинницу изъ стараго строительнаго матеріала, очень-знакомаго съ грязью, гнилостью и другими признаками вещественнаго разрушенія, способными упрочить память покойнаго стремленіемъ къ скорому паденію. Въ этомъ грязномъ мавзолеѣ, въ память Саймонда, виднѣется юридическій гербъ мистера Волиса.
   Контора мистера Волиса, отталкивающая по расположенію и оттолкнутая по положенію, находится въ углу и примыкаетъ къ глухой стѣнѣ. Узкій, грязный корридоръ, выстланный сучковатымъ поломъ, ведетъ къ черной, какъ сажа, двери мистера Волиса, въ темный уголъ, гдѣ не видать Божьяго свѣта и въ самый-яркій лѣтній день. Корридоръ перегороженъ черной балкой, отдѣляющей ходы въ подвальный этажъ, и объ эту балку запоздалые цивилисты вѣчно бьются лбами. Комната мистера Волиса такихъ малыхъ размѣровъ, что одинъ писецъ можетъ открыть дверь, не вставая съ своего стула, между-тѣмъ, какъ другой писецъ, сидящій съ первымъ за одной конторкой, локоть объ локоть, можетъ съ такою же удобностью, не приподымаясь, шевелитъ щипцами въ каминѣ. Запахъ какъ-будто отъ паршивой овцы, въ соединеніи съ запахомъ отъ плѣсени и пыли совершенствуется еще вечернимъ, а иногда и дневнымъ употребленіемъ сальныхъ свѣчъ для освѣщенія, и запахомъ отъ пергамена и кожъ, лежащихъ въ засаленныхъ ящикахъ. Вообще, атмосфера такъ хороша, что изъ рукъ вонъ. Человѣческая память не въ-состояніи запомнить, когда послѣдній разъ красили комнаты, или отбѣливали потолки въ квартирѣ мистера Волиса. Оба камина дымятъ страшно и вездѣ видѣнъ непроницаемый слой грязи и ржавчины. Побитыя, плохо-замазанныя стекла въ своихъ тяжелыхъ рамахъ имѣютъ два замѣчательныя свойства: вѣчно-грязны и открываются не иначе, какъ съ большимъ усиліемъ. Этимъ и объясняется феноменъ, что въ жаркое время лѣта, въ зубахъ каждой рамы торчитъ по полѣну.
   Мистеръ Волисъ очень-почтенный человѣкъ. Дѣла его неважны; но онъ очень-почтенный человѣкъ. Великіе адвокаты, составившіе себѣ уже состояніе, или подвизающіеся только на поприщѣ обогащенія, считаютъ его очень-почтеннымъ человѣкомъ. Онъ не опуститъ изъ виду ни одного хорошаго случая -- это первый шагъ къ почету. Онъ себѣ не позволяетъ никакихъ удовольствій -- второй шагъ къ почету. Онъ молчаливъ и серьёзенъ -- третій шагъ, къ почету. Пищевареніе его въ плохомъ состояніи -- а это въ высшей степени почтительно. Онъ вездѣ косить траву, гдѣ только можно, для трехъ своихъ дочерей и кормитъ еще отца, въ Таутонской Долинѣ.
   Главный принципъ англійскаго законовѣдѣнія состоятъ въ томъ, чтобъ дѣлать дѣла для своей собственной пользы, и этотъ принципъ выполняется отчетливо, единственно, по всѣмъ кривымъ путямъ лабиринта, извѣстнаго подъ названіемъ: англійское судопроизводство. Смотря съ этой точки зрѣнія, оно кажется стройнымъ, связнымъ цѣлымъ, а не страшнымъ хаосомъ, какъ обыкновенно думаютъ о немъ непосвященные: Заставьте ихъ взглянуть въ истинномъ свѣтѣ на этотъ великій принципъ дѣлать дѣла для своей пользы насчетъ ближняго -- и вѣрно они перестанутъ ворчать и глумиться.
   Но, не понимая этого ясно, а разсматривая только вполовину и сбивчиво, непосвященные иногда страдаютъ въ своемъ спокойствіи и въ карманѣ, сердятся и ворчатъ. Тогда почтенность мистера Волиса торжественно ставится противъ нихъ, какъ охранительныя латы.
   -- Отмѣнить это постановленіе, сэръ? говоритъ мистеръ Кенджъ истерзанному кліенту:-- отмѣнить его, дорогой мой сэръ? Я съ вами несогласенъ; я никакъ не могу раздѣлить этого мнѣнія. Поприте этотъ законъ, сэръ, и вы увидите, какое дѣйствіе произведетъ вашъ необдуманный поступокъ на классъ практикантовъ, имѣющихъ -- да позволено мнѣ будетъ такъ выразиться -- глубоко-достойнаго представителя въ лицѣ мистера Волиса, адвоката противной партія? Сэръ, этотъ классъ практикантовъ стерся бы съ лица земли. Но вы не въ-состояніи перенести -- я хочу сказать, что вся соціальная система не въ-состояніи перенести утрату такихъ людей, какъ мистеръ Волисъ. Прилеженъ, предусмотрителенъ, неутомимъ и точенъ. Дорогой сэръ мой, я понимаю ваши настоящія ощущенія, допускаю ваше негодованіе касательно современнаго состоянія дѣлъ; скажу болѣе: я понимаю, что оно вамъ должно быть нѣсколько-тяжело, но никогда я не могу возвысить моего голоса въ пользу уничтоженія цѣлаго класса людей, подобныхъ мистеру Волису.
   Почтенность мистера Волиса была съ торжественнымъ, побѣждающимъ эффектомъ цитирована и въ парламентскихъ засѣданіяхъ, какъ сіе значится въ записи знаменитѣйшихъ адвокатовъ и въ нижеслѣдующемъ порядкѣ:

No 517,869.

   Вопросъ. Если я понимаю васъ, то эти формы судопроизводства причиняютъ замедленіе?
   Отвѣтъ. Точно такъ-съ, нѣкоторое замедленіе.
   Вопросъ. И требуютъ большихъ расходовъ?
   Отвѣтъ. Безъ-сомнѣнія, онѣ не могутъ быть выполнены безъ нѣкоторыхъ издержекъ.
   Вопросъ. Причиняютъ несказанныя неудовольствія?
   Отвѣтъ. Я не приготовился отвѣчать на этотъ вопросъ; но что касается до меня, то мнѣ онѣ никогда никакого неудовольствія не причиняли; совсѣмъ напротивъ.
   Вопросъ. Такъ вы полагаете, что уничтоженіе этихъ формъ повлечетъ за собою уничтоженіе цѣлаго класса практикантовъ?
   Отвѣтъ. Въ этомъ нѣтъ никакого сомнѣнія.
   Вопросъ. Можете ли вы указать на одного изъ представителей этого класса?
   Отвѣтъ. Могу. Напримѣръ, мистеръ Волисъ: онъ совершенно разорится.
   Вопросъ. Мистеръ Волисъ считается въ ихъ профессіи почтеннымъ человѣкомъ?
   Отвѣтъ (уничтожающій всѣ вопросы по-крайней-мѣрѣ на десять лѣтъ). Мистеръ Волисъ считается въ ихъ профессіи очень-почтеннымъ человѣкомъ.
   Такъ въ откровенныхъ разговорахъ частные авторитеты, неменѣе-безкорыстные генеральныхъ авторитетовъ, утверждаютъ, что они не понимаютъ куда идетъ вѣкъ; что люди бѣгутъ безъ оглядки и скользятъ надъ пропастью; что головы у нихъ не на мѣстѣ; что эти перемѣны пахнутъ смертью такимъ людямъ, какъ мистеръ Волисъ: это человѣкъ, который обладаетъ несомнѣнными достоинствами, отцомъ въ Таутонской Долинѣ и тремя дочерьми дома. Сдѣлайте еще шагъ въ этомъ несчастномъ направленіи, говорятъ они, и мы спрашиваемъ васъ: что будетъ съ отцомъ Волиса? Что жъ ему прикажете: умереть съ голоду? А что жь будетъ съ дочерьми Волиса? Прикажете имъ идти въ швейки или въ гувернантки? "То-есть точь-въ-точь разсуждаютъ такъ, какъ будто-бъ мистеръ Волисъ и вся его родня были никто другіе, какъ людоѣды, которыхъ предлагается истребить. Въ-самомъ-дѣлѣ, всѣ умозаключенія ихъ сводятся къ одному: какъ можно истребить племя людоѣдовъ! Попробуйте сдѣлать людоѣдство дѣломъ беззаконнымъ и вы погубите всѣхъ Волисовъ. {Для поясненія этого мѣста, напомнимъ читателямъ, что англійское судопроизводство, изобильное рѣчами адвокатовъ, въ рукахъ которыхъ законы служатъ только орудіемъ прижимокъ, взятокъ и всевозможныхъ злоупотребленій, встрѣчало во всѣ эпохи цивилизаціи значительную оппозицію со стороны людей здравомыслящихъ; но вся эта оппозиція, мнѣнія которой раздѣляетъ и авторъ, опровергалась правомъ сильнаго или давностью и вообще аргументами, приведенными авторомъ въ этой главѣ.} Какъ это возможно!.."
   Однимъ словомъ мистеръ Волись, его три дочери и отецъ въ Таунтонской Долинѣ служатъ предохранительными столбами, подпирающими зданіе, готовое рухнуть съ минуты на минуту. И у многихъ людей, при многихъ обстоятельствахъ, всегда вертится на языкѣ вопросъ, что будетъ съ Волисами, какія постигнутъ ихъ бѣдствія, или что они могутъ выиграть? но никогда и никто не заботится замѣнить зло добромъ. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   Лорд-канцлеръ, десять минутъ назадъ, окончилъ послѣднее засѣданіе а началась длинныя вакаціи. Мистеръ Волисъ, его молодой кліентъ, нѣсколько синихъ мѣшковъ, поспѣшно набитыхъ бумагами и утратившихъ свою правильную норму, какъ змѣи, только-что нажравшіяся, возвратились въ свой офиціальный вертепъ.
   Мистеръ Волись, покойный, неизмѣнный, какъ и слѣдуетъ быть человѣку съ такимъ почетомъ, какъ онъ, медленно снимаетъ свои черныя узкія перчатки, словно кожу съ своихъ рукъ, снимаетъ свою узкую шляпу, словно черепъ съ своей головы, и почтенно садится за свою конторку. Кліентъ срываетъ свои перчатки, швыряетъ шляпу куда-то въ уголъ, мало заботясь куда; бросается въ кресло, ворча и едва переводя духъ, склоняетъ свою горячую голову на ладонь и смотритъ точь-въ-топь какъ статуя отчаянія.
   -- Опять ничего не сдѣлано, говоритъ Ричардъ: -- это ужасно!
   -- Не говорите, что ничего не сдѣлано, отвѣчаетъ хладнокровный Волись: -- это нехорошо, сэръ, несправедливо, сэръ!
   -- Что жъ сдѣлано? что жь сдѣлано? спрашиваетъ Ричардъ, мрачно смотря на него.
   -- Быть-можетъ вашъ вопросъ не такъ поставленъ, отвѣчаетъ Волись: -- быть-можетъ, вамъ надо спрашивать: что дѣлается, что дѣлается?
   -- Что жь дѣлается? говоритъ нетерпѣливый кліентъ.
   Водись сидитъ, держа руки на конторкѣ, въ покойномъ расположеніи духа; онъ занимается соединеніемъ оконечностей пальцевъ правой руки съ оконечностями пальцевъ лѣвой руки; смотритъ пристально и внимательно на своего кліента и отвѣчаетъ ему:
   -- Много, много дѣлается, сэръ. Мы приложили наши плечи къ колесу, мистеръ Карстонъ, и колесо вертится.
   -- Да, только колесо-то кажется зубчатое, говоритъ мистеръ Карстонъ.-- Что я теперь буду дѣлать эти четыре или пять проклятыхъ мѣсяцевъ? продолжаетъ онъ, вскакивая со стула и прохаживаясь взадъ и впередъ по комнатѣ.
   -- Мастеръ Карстонъ, отвѣчаетъ Волисъ, не спуская глазъ съ своего кліента: -- вы человѣкъ очень-пылкаго темперамента и это меня и васъ пугаетъ. Извините меня, если и позволю себѣ датъ вамъ совѣтъ быть похладнокровнѣе, потерпѣливѣе, не такъ горячиться: вы вѣдь этимъ только портите себѣ кровь, здоровье ваше слабѣетъ...
   -- То-есть однимъ словомъ: подражать вамъ -- не такъ ли? мистеръ Волисъ, говорятъ Ричардъ, садясь опять въ кресло съ сардоническимъ смѣломъ я топая ногами о безцвѣтный коверъ.
   -- Сэръ, отвѣчаетъ мистеръ Волисъ, смотря на своего кліента, точно съ такимъ же взглядомъ, какъ голодный коршунъ смотрятъ на цыпленка: -- е аръ. говорить онъ своимъ задыхающимся голосомъ и съ безкровнымъ спокойствіемъ:-- я не имѣю претензія считать себя образцомъ для подражанія вамъ, или кому бы то ни было. Все мое желаніе состоятъ только въ томъ, чтобъ оставить моимъ тремъ дочерямъ незапятнанное имя. Съ меня этого достаточно: я незаносчивъ, сэръ. Но такъ-какъ вы, мистеръ Карстонъ, указуете на меня, я готовъ сознаться, что я желалъ бы удѣлять вамъ частицу моего спок... вижу, вы хотите сказать моей нечувствительности... пожалуй, сэръ, извольте, моей нечувствительности... такъ я бы желалъ удѣлять вамъ, сэръ, частицу моей нечувствительности.
   -- Мистеръ Волисъ, оправдывается кліентъ, слегка покраснѣвъ:-- я не имѣю намѣренія укорять васъ въ нечувствительности.
   -- Быть-можетъ, безъ намѣренія, но вы укоряете, отвѣчаетъ равнодушный Волисъ: -- и очень-натурально. Обязанность моя состоитъ въ томъ, чтобъ блюсти за вашими интересами съ полнымъ присутствіемъ духа; слѣдовательно я долженъ быть хладнокровенъ, и понимаю, что въ подобныя минуты я долженъ казаться вамъ, человѣку взволнованному и разстроенному, существомъ безчувственнымъ. Дочери мои знаютъ меня лучше. Престарѣлый отецъ мой знаетъ меня вѣрнѣе. Но они знаютъ меня больше времени чѣмъ знаете вы, и довѣрчивое око любви непохоже на подозрительное око дѣловаго человѣка. Я впрочемъ, не хочу этимъ сказать, чтобъ дѣловые люди были подозрительны -- совсѣмъ нѣтъ. Я блюду за вашими интересами и желаю, чтобъ всѣ неудачи падали на меня -- да, единственно на меня. Но ваши интересы требуютъ, чтобъ я былъ хладнокровенъ и методиченъ, мистеръ Карстонъ, и я не могу быть иначе; да, сэръ, не могу даже изъ угожденія вамъ.
   Мистеръ Волисъ, взглянувъ на конторскую кошку, сторожившую терпѣливо мышь у одной изъ щелей пола, устремляетъ свой чарующій взглядъ на молодаго кліента и начинаетъ своимъ заглохнувшимъ полу голосомъ, какъ-будто-бы въ немъ торчалъ какой-то нечастый духъ, который нейдетъ ни взадъ, ни впередъ:
   -- Вы спрашиваете, сэръ, что вы будете дѣлать во время длинныхъ вакацій? Я надѣюсь, что вашъ-братъ, молодой офицеръ, найдетъ много себѣ развлеченій, если только захочетъ. Если бы вы спросили меня, чѣмъ я буду заниматься въ эти дни, я могъ бы вамъ отвѣтить положительно, что буду блюсти за вашими интересами; я буду постоянно здѣсь и день и ночь слѣдимъ за ними. Это моя обязанность, мистеръ Карстонъ, и вакаціи ли, судейскій ли терминъ, для меня безразлично все-равно. И если вамъ надо посовѣтоваться со мной касательно вашихъ дѣлъ, вы меня всегда найдете здѣсь къ вашимъ услугамъ. Другіе адвокаты выѣзжаютъ изъ города. Я не выѣзжаю, сэръ. Не то, чтобъ я осуждалъ ихъ за желаніе провести лѣто на дачѣ -- нѣтъ, я только говорю: я не дѣлаю изъ города ни шагу. Эта конторка -- ваша скала, сэръ.
   Мистеръ Волисъ ударяетъ рукой по верхней доскѣ конторки и она издаетъ глухой, гробовой звукъ. Впрочемъ, на ухо мистера Ричарда Карстона этотъ звукъ производитъ успокоительное дѣйствіе и мистеръ Волисъ, надо думать, не сомнѣвается въ этомъ.
   -- Я совершенно-убѣжденъ, мистеръ Волисъ, говоритъ Ричардъ болѣе-дружескимъ и болѣе-веселымъ голосомъ: -- что на свѣтѣ нѣтъ человѣка обязательнѣе васъ и что имѣть дѣло съ вами, значитъ имѣть дѣло съ такимъ человѣкомъ, который не требуетъ за собой присмотра. Но поставьте себя на мое мѣсто; вообразите себя въ этомъ аду, гдѣ все глубже и глубже погружаешься въ пропасть, гдѣ постоянно надѣешься я постоянно надежды лопаютъ одна за другой; гдѣ замѣчаешь, что съ каждымъ днемъ становишься хуже и хуже и что улучшенія нѣтъ ни въ чемъ -- и тогда вы увидите все въ черномъ свѣтѣ, какъ иногда вижу я.
   -- Вы знаете, говоритъ мистеръ Волисъ: -- что я, сэръ, никогда не подаю надеждъ. Я вамъ сказалъ съ перваго дня нашего знакомства: мистеръ Карстонъ, не ожидайте отъ меня надеждъ, въ-особенности въ такомъ дѣлѣ, гдѣ большая часть проторей и убытковъ должна быть покрыта капиталомъ, оспориваемымъ процесомъ, я бы поступилъ безчестно, еслибъ вздумалъ подавать надежды. Со стороны можно было бы заподозрить меня въ корыстолюбіи. Однакожь, если вы говорите, что нѣтъ никакой перемѣны къ-лучшему, то я не могу удержаться, чтобъ не опровергнуть васъ.
   -- Въ самомъ дѣлѣ? воскликнулъ Ричардъ радостно:-- какъ же вы меня опровергнете?
   -- Мастеръ Карстонъ, вы опираетесь на...
   -- На скалу, какъ вы только-что сказала.
   -- Да, сэръ, точно такъ, говоритъ мистеръ Волисъ, ласково кивая головой и постукивая по верхней доскѣ конторки, которая издаетъ гробовой звукъ и какъ-будто говоритъ: пепелъ на пепелъ, прахъ на прахъ:-- да-съ, мистеръ Карстонъ, на скалу, а это что-нибудь да значитъ. Вы дѣйствуете самостоятельно и не спутаны видами другихъ. И это что-нибудь да значитъ. Дѣло не дремлетъ; мы его шевелимъ, провѣтриваемъ, подталкиваемъ. И это, надѣюсь, что-нибудь да значитъ. Теперь процесъ Жарндиса не столько по дѣлу, сколько по имени -- и это что-нибудь да значитъ. Никто не можетъ забросить его умышленно или по нерадѣнія -- и это, разумѣется что-нибудь да значитъ.
   Ричардъ, вспыхиваетъ мгновенно и ударяетъ сжатымъ кулакомъ но верхней доскѣ конторки.
   -- Мистеръ Волисъ! говоритъ онъ, еслибъ тогда, какъ я впервые вступилъ подъ крышу мистера Жарндиса, нашелся человѣкъ, который захотѣлъ увѣрить меня, что мистеръ Джонъ Жарндисъ не то, чѣмъ онъ кажется, что мистеръ Джонъ Жарндисъ не лишенъ эгоистическихъ интересовъ, клянусь, я бы не нашелъ достаточно-рѣзкихъ выраженій, чтобъ заставить молчать клеветника; горячо бы заступился и за мистера Джона Жарндиса -- такъ мало понималъ я свѣтъ, такъ плохо малъ я людей, между-тѣмъ, какъ теперь я говорю вамъ прямо: мистеръ Джонъ Жарндисъ, въ моихъ глазахъ, есть истинная причина процеса; и всякое замедленіе по дѣлу, всякая непріятность по Оберканцеляріи заставляетъ меня болѣе-и-болѣе ненавидѣть этого человѣка и думать, что все это дѣло рукъ его.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, сэръ, говоритъ мистеръ Волисъ:-- не говорите этого. Мы всѣ должны вооружиться терпѣніемъ. Съ другой стороны, я не люблю злословить, сэръ; я никогда не злословлю, сэръ.
   -- Мистеръ Воллсъ, отвѣчаетъ взбѣшенный кліентъ:-- вы знаете такъ же хорошо, какъ и я, что онъ бы забросилъ процесъ, еслибъ только могъ.
   -- Онъ былъ недѣятеленъ, замѣчаетъ мистеръ Волисъ съ негодованіемъ: -- да, онъ былъ недѣятеленъ. Но быть-можетъ, онъ имѣлъ дружелюбныя побужденія. Кто можетъ читать въ сердцѣ человѣческомъ, мистеръ Карстонъ?
   -- Вы можете, отвѣчаетъ Ричардъ.
   -- Я, мистеръ Карстонъ?
   -- Да, вы знаете, въ чемъ состояли его умыслы. Сталкивались наши интересы, или нѣтъ? Отвѣчайте мнѣ на этотъ вопросъ, говорилъ Ричардъ, сопровождая слова свои тремя ударами кулака о скалу своихъ упованій.
   -- Мистеръ Карстонъ, отвѣчаетъ Волисъ, неподвижный ни на волосъ и немигающій своими жадными глазами: -- я бы преступилъ свои обязанности, обязанности вашего стряпчаго и совѣтника по дѣлу, я бы измѣнялъ справедливости, еслибъ выставлялъ ваши интересы тождественными съ интересами мистера Жарндиса. Нѣтъ, они не тождественны, сэръ. Я не вдаюсь въ причины нетождественности. Я, мистеръ Карстонъ, имѣю отца, самъ отецъ, и не мое дѣло вдаваться въ причины; но а не могу отступить отъ моихъ офиціальныхъ обязанностей; не могу кривить передъ долгомъ, еслибъ даже прямота моя я могла посѣять семейный раздоръ. Я понимаю, что вы хотите знать мое мнѣніе, мнѣніе адвоката, и я вамъ говорю прямо, что ваши интересы нетождественны съ интересами мистера Жарндиса.
   -- О я это знаю навѣрное! вскричалъ Ричардъ: -- и знаю, что вамъ это давно извѣстно.
   -- Мистеръ Карстонъ, отвѣчаетъ Волисъ: -- я не имѣю привычки говорить о третьемъ лицѣ больше, чѣмъ нужно. Я хочу сохранить имя свое незапятнаннымъ также, какъ составить трудомъ неусыпнымъ тремъ дочерямъ моимъ, Эммѣ, Дженни и Каролинѣ, кусокъ насущнаго хлѣба. Также я стремлюсь къ тому, чтобъ не прерывать дружественныхъ отношеній съ своими юридическими собратами. Когда мистеръ Скимполь доставилъ мнѣ честь, сэръ -- я не прибавляю эпитетовъ къ этому слову, я не говорю высокую честь, сэръ, потому-что не люблю вдаваться въ предѣлы лести -- и познакомилъ меня съ вами: я вамъ говорилъ въ этой самой комнатѣ съ полной откровенностью, что дотолѣ не могу высказать вамъ своего мнѣнія, доколѣ будетъ руководить вами другой юридическій собратъ мой. И я говорилъ вамъ по долгу совѣсти, говорилъ такъ, какъ долженъ былъ говорить о конторѣ Кенджа и Корбая, столь высоко-стоящей въ общественномъ мнѣніи. Вы, сэръ, сочли лучшимъ довѣрить ваши интересы мнѣ. Вы отдали мнѣ ихъ руки, сэръ, и я принялъ ихъ руками. Ваше дѣло, сэръ, стоитъ теперь въ этой конторѣ на первомъ планѣ. Мои пищеварительныя отправленія, какъ вы, я думаю, не разъ отъ меня слыхали, находятся не въ исправности; покой, можетъ-быть, улучшилъ бы ихъ, но я, сэръ, не могу предаваться покою въ то время, пока на меня возложена обязанность защищать ваши права. Гдѣ бы я ни понадобился вамъ, вы всегда можете стекать меня здѣсь. Требуйте меня всюду и я всюду явлюсь. Время длинныхъ вакацій, сэръ, я посвящу на болѣе-глубокое изученіе нашихъ интересовъ и упрочу возможность повернуть все (не исключая и лорда-каяцлера) послѣ Михайлова термина, и если я наконецъ поздравлю васъ, сэръ, говоритъ мистеръ Волисъ съ строгостью опредѣлительнаго субъекта:-- если я наконецъ поздравлю васъ, сэръ, отъ всего моего сердца, съ достиженіемъ вашей цѣли -- что, я могъ бы сказать вамъ точнѣе, только не люблю подавать надеждъ -- вы не будете обязаны мнѣ ничѣмъ, кромѣ нѣкотораго маленькаго разсчета, не включая сюда того процента, который уступается обыкновенно кліентомъ въ пользу адвоката съ выиграннаго капитала. Я буду просить тогда васъ, мистеръ Карстонъ, не забыть ревностнаго и дѣятельнаго участія, которое я принималъ по вашему процесу; я не думаю о правильности и вѣрности веденія дѣла: это моя юридическая обязанность, сэръ. По окончаніи этого дѣла благополучно, все кончится между нами.
   Волисъ, прибавляетъ въ родѣ nota bene къ этой декларація своихъ принциповъ, что такъ-какъ мистеръ Карстонъ изволитъ отправляться къ своему полку, то не благоугодно ли будетъ ему удостоить его преданнаго адвоката билетикомъ въ двадцать фунтовъ стерлинговъ на имя своего агента.
   -- Потому-что въ послѣднее время было нѣсколько консультацій по дѣлу и необходимыхъ справокъ, замѣчаетъ мистеръ Волисъ, переворачивая листы своей записной книги:-- а эти вещи требуютъ довольно-значительныхъ расходовъ; я же далеко не капиталистъ. Когда мы только-что вступили въ настоящія наши отношенія, я сказалъ вамъ открыто: мой непреложный принципъ, чтобъ адвокатъ съ своимъ кліентомъ былъ совершенно-откровененъ; что я далеко не капиталистъ, и если капиталъ стряпчаго имѣетъ въ глазахъ вашихъ цѣну, то вамъ лучше оставить бумаги ваши въ конторѣ мистеровъ Кенджа и Корбая. Да, мистеръ Карстонъ, здѣсь, въ этой конторѣ, вы не найдете ни тѣхъ выгодъ, ни тѣхъ невыгодъ, которыя сообщаетъ капиталъ. Это (и мистеръ Волисъ ударяетъ еще разъ по верхней доскѣ своей конторки, издающей глухой звукъ) ваша скала -- и только!
   Молодой кліентъ, непріятное расположеніе духа котораго нечувствительно смѣнилось эѳемерными надеждами, беретъ перо и чернила и пишетъ обязательство въ двадцать фунтовъ стерлинговъ; не безъ нѣкотораго колебанія думаетъ онъ, какимъ числомъ закрѣпить свою бумажку -- явный признакъ, что агентъ его подозрительнымъ глазомъ посмотритъ на эту рукопись. Во все это время мистеръ Волисъ, замкнутый и тѣломъ и духомъ, слѣдитъ за нимъ внимательно. Во все это время конторская кошка мистера Волиса сторожитъ мышь у половой щели.
   Наконецъ кліентъ, пожимая руку мистеру Волису, умоляетъ его ради неба и земли употребить все свое стараніе къ благополучному окончанію оберканцелярскаго процеса. Мистеръ Волись, субъектъ, неподающій никогда надеждъ, помѣщаетъ ладонь свою на плечо кліента и говорить съ улыбкой:
   -- Вѣчно здѣсь, сэръ, вѣчно за вашимъ дѣломъ. Лично, или чрезъ письмо ищите меня здѣсь, сэръ, плечомъ къ колесу.
   Такъ разстаются они и Волисъ, оставшись одинъ, занимается выборкою нѣкоторыхъ мелочей изъ своей записной книги въ расходную книгу, въ пользу своихъ трехъ дочерей; и сидитъ онъ за своей работой, словно хитрая лисица, или медвѣдь, слѣдящій однимъ глазомъ за курами, или заблудившимся проѣзжимъ, а другимъ -- дающій знать своимъ дѣтенышамъ о своихъ замыслахъ.
   Впрочемъ, это говориться не съ тѣмъ, чтобъ обидѣть трехъ, сыролицыхъ, поджарыхъ, своекорыстныхъ красавицъ, обитающихъ подъ сѣнью дѣдушки въ смрадномъ домишкѣ, лежащемъ въ сыромъ саду въ Кенинигтонѣ.
   Ричардъ, удаляясь изъ непроницаемой тѣни Саймоцдской Гостинницы въ свѣтъ Канцелярскаго Переулка (сегодня лучамъ солнца удалось разсѣять его мракъ), задумчиво идетъ подъ тѣнью деревьевъ Линкольнскаго Сквера. Да, трепетная тѣнь отъ листьевъ этихъ деревьевъ часто надаетъ на понурыя головы, огрызенныя ногти, мрачный глазъ, неровную поступь, безцѣльный, сонный взглядъ, тягостную, вывороченную жизнь. Ричардъ еще несовсѣмъ-изношенъ Оберканцеляріей; но она, разумѣется, доноситъ его до послѣдней нитки; ничто не можетъ выйдти цѣлымъ изъ-подъ ея ежовыхъ сѣтей.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Пока Ричардъ идетъ грызя ногти и думая крѣпкую думу подъ тѣнью Линкольнскаго Сквера, двѣ пары глазъ, свойственныя извѣстнаго рода субъектамъ, не теряютъ его изъ виду. Владѣтели этихъ глазъ мистеръ Гуппи и мистеръ Вивль; опершись на довольно-низкую каменную балюстраду, толкуютъ они о жертвѣ Оберканцеляріи, а жертва проходитъ мимо ихъ, упорно смотря подъ ноги и не замѣчая своихъ критиковъ.
   -- Вильямъ Г. говоритъ мистеръ Вивль, поглаживая свои бакенбарды:-- посмотри, братецъ, тутъ вѣдь есть самосгораніе, то-есть, понимаешь, не мгновенное, а, знаешь, этакое, медленное самосгораніе.
   -- Гм! говоритъ мистеръ Гуппи:-- запутался бѣдняжка; чай по уши въ долгахъ. Я его мало знаю. Онъ всегда, изволишь видѣть, держалъ себя такъ высоко, какъ монументъ. Я радъ, что мы отъ него избавились... Такъ вотъ что Тонни, они все занимаются попрежнему...
   И мистеръ Гуппи перемѣняетъ положеніе рукъ, прислоняется опять къ каменной балюстрадѣ и вообще держитъ себя какъ человѣкъ, имѣющій начать очень-интересный разговоръ.
   -- Такъ они, сэръ, занимаются все попрежнему, вытаскиваютъ всякій хламъ изъ подвала, разбираютъ бумаги. Если они будутъ такъ копаться надъ этими дрязгами, то имъ потребуется по-крайнѣй-мѣрѣ лѣтъ семь.
   -- А Смоль пособляетъ ямъ?
   -- Да онъ отъ насъ ушелъ. Онъ сказалъ Кенджу, что дѣла дѣдушки требуютъ его непремѣннаго присутствія; что дѣдушка очень-старъ и дряхлъ и тому подобное. Мы какъ-то съ нимъ нѣсколько поразладились. Я ему намекнулъ объ этомъ; онъ говоритъ, что мы съ тобой виноваты, и правъ, бестія: мы дѣйствительно съ тобой поступили тутъ несовсѣмъ-чисто. Дѣлать нечего, я опять съ нимъ сталъ на прежнюю ногу и такимъ-образомъ узналъ чѣмъ они занимаются.
   -- Ты туда не заглядывалъ?
   -- Тонни, говоритъ мистеръ Гуппи, нѣсколько озадаченный: -- не скрывая отъ тебя ничего, скажу тебѣ прямо: меня небольно тянетъ къ этому проклятому дому, въ-особенности когда я одинъ; съ тобой вмѣстѣ -- еще туда-сюда; вотъ потому-то я и предлагаю тебѣ сходить вмѣстѣ за твоими вещами. Слышишь, ужь часъ бьетъ? Тонни, продолжаетъ мистеръ Гуппи становясь таинственнымъ и нѣжно-краснорѣчивымъ:-- необходимо, чтобъ я напечатлѣлъ въ твоемъ умѣ еще разъ, что обстоятельства, которыя выше моей власти, совершили грустныя перемѣны въ тѣхъ планахъ будущаго... Я ихъ нѣжно лелѣялъ въ сердцѣ ноемъ и въ моихъ невозданномъ образѣ, о которомъ я говорилъ тебѣ какъ другу. Образъ этотъ исчезъ; идолъ нисшелъ съ своего престола. Единственное желаніе мое нынѣ состоитъ только въ тонъ, чтобъ тотъ предметъ, на который съ помощью такого друга, какъ ты, я старался бросить лучи справедливости -- покинуть, предать окончательному забвенію. Какъ ты думаешь, ты, который зналъ этотъ скрытый капризный характеръ существа, подвергшагося мгновеннымъ элементамъ, я спрашиваю тебя: какъ ты думаешь, другъ мой Тонни, вѣрно ли предположеніе наше, что эти письма, которыя составляла цѣль нашихъ желаній, исчезли съ ними вмѣстѣ, или, быть-можетъ, они не подверглись тѣмъ же мгновеннымъ элементамъ и остались гдѣ-нибудь въ скрытомъ мѣстѣ?
   Мистеръ Вивль размышляетъ нѣсколько минутъ, мотаетъ головой отрицательно и вполнѣ убѣжденъ, что предположеніе ихъ вѣрно.
   -- Тонни, говоритъ мистеръ Гуппи, идя по двору: -- будь другомъ и пойми меня правильно. Не входи въ мелкія подробности, я повторяю тебѣ, что идола ужъ нѣтъ. Теперь единственная цѣль моя: все предать забвенію. Я на это рѣшился; къ этому побуждаютъ меня моя совѣсть, нисшедшій идолъ и обстоятельства, которыя выше моей власти. Вотъ какъ, если ты покажешь мнѣ знакомъ, мановеніемъ глаза, движеніемъ руки, что въ твоей комнатѣ находятся бумаги, сколько-нибудь похожія на тѣ письма, то клянусь тебѣ, сэръ, я ихъ тотчасъ брошу въ огонь, принимая всю отвѣтственность на себя.
   Мистеръ Вивль киваетъ утвердительно головой. Мистеръ Гуппи, поднятый высоко въ своемъ собственномъ мнѣніи, тѣмъ полуюридичеекинъ, полуроманическимъ изложеніемъ дѣла передъ лицомъ своего друга (этотъ джентльменъ, какъ извѣстно, имѣетъ страсть выражаться въ формѣ допроса, или въ формѣ парламентской рѣчи) сопровождаетъ мистера Вивля съ особеннымъ достоинствомъ къ дому самосгорѣвшаго канцлера.
   Тамъ небывалая суматоха. Каждое утро, въ восемь часовъ аккуратно, приносится дѣдушка Смольвидъ на новое пепелище; съ нимъ вмѣстѣ приносится и бабушка Смольвидъ въ-сопровожденіи Юдиѳи и Барта, и каждый день регулярно остаются они въ этой трущобѣ до девяти часовъ вечера, подкрѣпля себя скудною пищею изъ сосѣдней мелочной лавчонки, копышатся, возятся, чистятъ, моютъ, вытаскиваютъ оставшіяся послѣ покойника сокровища, и держатъ все въ такомъ секретѣ, что весь дворъ, вѣчно-любознательный, начинаетъ сходить съ ума. Ему мерещатся чайники съ гинеями, пуншевыя вазы съ кронами, тюфяки и подушки, набитые банковыми билетами Англіи; и вотъ запасается онъ грошевою книжкою (съ ярко-нарисованнымъ фронтисписомъ), въ которой "съ достовѣрностью изображена исторія пресловутаго мистера Даніеля Денсера" и его любезной сестрицы, равно какъ и книжицей о мистерѣ Элизѣ, урожденцѣ Суффолька, и примѣриваетъ да прилаживаетъ всѣ эти достовѣрныя сказанія, почерпнутыя изъ книжицъ, къ мистеру Круку. Дважды призывается мусорщикъ и отвозятъ въ сборное мѣсто нечистотъ кучу старыхъ бумагъ, битыхъ бутылокъ и всякаго хлама, и съ любопытствомъ выбѣгаютъ надворные жители, суютъ носы въ каждую корзинку биткомъ-набитую всякими дрязгами и отходятъ назадъ, нанюхавшись пыли и не удовлетворивъ своего любопытства. Два джентльмена, неочень-чистые относительно обшлаговъ и пуговицъ, отложили въ сторону прожорливыя перышки и шолковую бумагу и шныряютъ взадъ и впередъ по сосѣдству отдѣльно, потому-что товарищество ихъ, за неимѣніемъ общихъ интересовъ, прекратилось. Гостинница Солнца не опускаетъ изъ виду примѣнить современныя событія къ вечернимъ гармоническимъ митингамъ. Маленькій Свильсъ, въ качествѣ таланта первой руки, съ громаднымъ успѣхомъ, какъ вдохновенный піита, пересыпаетъ свои домодѣльныя произведенія остроумнѣйшими замѣчаніями о наслѣдствѣ послѣ умершаго канцлера; даже сама миссъ М. Мельвильзонъ въ возобновленной каледонской мелодіи вытягиваетъ аріи о любви собакъ къ разнаго рода пойламъ (какой бы крѣпости о ни ни были) съ такими руладами, съ такимъ киваньемъ головы на сосѣднюю дверь, что всѣ аплодирующіе ей тотчасъ понимаютъ намёкъ на любовь мистера Смольвида удить деньгу и съ шумнымъ восторгомъ кричатъ: bis, bis, bis! Но тѣмъ не менѣе надворное народонаселеніе не подвигается ни на шагъ къ открытію тайнъ, о чемъ мистриссъ Перкинсъ и мистриссъ Пайперъ имѣютъ сообщить, не безъ нѣкоторыхъ nota bene, прежнему жильцу, появленіе котораго производитъ всеобщее удовольствіе, похожее нѣкоторымъ образомъ на насмѣшку.
   Мистеръ Вивль и мистеръ Гуппи, предметы общаго вниманія всѣхъ жильцовъ, питающихъ къ нимъ высшую степень уваженія, стучатся у запертой двери покойнаго мистера Крука; дверь, противъ ожиданія всѣхъ жильцовъ, отпирается юридическимъ друзьямъ и это обстоятельство измѣняетъ уваженіе на дурное мнѣніе о такихъ высокихъ джентльменахъ.
   Ставни дома почти всѣ притворены, а въ нижнемъ этажѣ такъ темно, что горятъ свѣчи. Молодой мистеръ Смольвидъ вводитъ друзей за прилавокъ; сначала они ничего не видятъ, кромѣ мрака и тѣней; но, по мѣрѣ расширенія своихъ зрачковъ, начинаютъ отличать мистера Смольвида-дѣдушку; онъ сидитъ въ своемъ креслѣ надъ ямою или, лучше сказать, надъ могилою, наполненною разными бумагами и тряпьемъ; въ этой могилѣ роется, какъ опытный могильщикъ, дѣвственная Юдиѳь; поодаль, на полу, сидитъ бабушка Смольвидъ, заваленная разнымъ хламомъ, разной макулатурой; повидимому она получила эти подарки отъ своего любезнаго супруга впродолженіе дня, доставляя ему случай швырять ими себѣ въ голову, цѣлыми пучками за-разъ. Все общество, не исключая и Смоля, покрыто слоемъ пыли и грязи и имѣетъ какой-то демонскій видъ. Въ комнатѣ больше хлама и дрязговъ, чѣмъ было прежде, и она кажется еще грязнѣе чѣмъ была; къ-тому же буквы, который исписаны стѣны покойникомъ, даютъ всему какой-то заколдованный характеръ.
   При входѣ посѣтителей мистеръ Смольвидъ и нравственная Юдиѳь мгновенно скрещиваютъ на груди руки и прекращаютъ свои розъиски.
   -- Ага! стонетъ почтенный старичокъ: -- какъ ваше здоровье джентльмены? Пришли за вашими вещами, мистеръ Вивль? Очень-хорошо, очень-хорошо, сэръ. Ха, ха, ха! Мы бы пожалуй ихъ продали, чтобъ выручить кой-что за квартиру; хорошо, что вы пришли въ срокъ. Надѣюсь, что вы здѣсь совершенно какъ дома. Очень-радъ, что вижу васъ, очень-радъ!
   Мистеръ Вивль благодаритъ его и между тѣмъ обращаетъ глаза направо и на-лѣво. Глазъ мистера Гуппи слѣдитъ за глазомъ мистера Вивля; глазъ мистера Вивля, принявъ прежнее направленіе, остается при прежней безсмысленности. Глазъ мистера Гуппи встрѣчается съ глазомъ мистера Смольвида; этотъ любезный джентльменъ все еще ворчитъ, какъ какой-нибудь инструментъ, которому приближается срокъ завода.-- Какъ ваше здоровье, сэръ... какъ ваше здоровье... какъ ваше... какъ... и, сойдя наконецъ съ завода, впадаетъ въ шипящее молчаніе. Въ это время мистеръ Гуппи ошеломленъ присутствіемъ мистера Телькингорна. Знаменитый адвокатъ стоитъ передъ нимъ въ темномъ углу, заложивъ за спину руки.
   -- Мистеръ Телькингорнъ такъ добръ, что взялся быть моимъ адвокатомъ, говоритъ дѣдушка Смольвидъ: -- разумѣется я не гожусь въ кліенты такого джентльмена, но онъ очень-добръ, очень-добръ.
   Мистеръ Гуппи побуждаетъ легкимъ толчкомъ своего друга, осмотрѣть вокругъ еще разъ и отвѣшиваетъ мистеру Телькингорну очень-неловкій поклонъ. Знаменитый адвокатъ отвѣчаетъ ему легкимъ, киваньемъ головы, стоить-себѣ по-прежнему, устремивъ на нихъ свой взоръ, какъ-будто ему только и дѣла, что любоваться такими зрѣлищами.
   -- Большое имущество, сэръ, я думаю? говоритъ мистеръ Гуппи дѣдушкѣ Смольвиду.
   -- По-большей-части все хламъ и тряпье, дорогой другъ мой! хламъ и тряпье! Я, Бартъ и внучка моя Юдиѳь рылись, рылись, чтобъ отьискать кой-что годное въ продажу -- ни зги нѣтъ. Все хламъ, да дрянь, дрянь... дрянь!
   Мистеръ Смольвидъ опять сошелъ съ завода. Глазъ мистера Вивля, побуждаемый глазомъ мистера Гуппи, опять пошелъ бродить направо и налѣво.
   -- Незачѣмъ намъ утруждать васъ, сэръ, говоритъ мистеръ Вивль: -- позвольте намъ взойдти наверхъ.
   -- Куда угодно, дорогой сэръ, куда угодно. Здѣсь вы дома; располагайтесь какъ хотите.
   Подымаясь на лѣстницу, мистеръ Гуппи вздергиваетъ вопросительно бровью и смотритъ на мистера Вивля. Тонни мотаетъ головой. Комната, обиталище любителя фешенэбльнаго круга, грязна и гадка; въ изломанномъ каминѣ виднѣется и до-сихъ-поръ пепелъ и коксъ отъ того угля, который горѣлъ въ достопамятную ночь. У нихъ сильное отвращеніе ко всѣмъ предметамъ; они не иначе касаются чего-нибудь, какъ обметя предварительно съ него пыль, и говорятъ между собою только шопотомъ. Стараясь невозможности сократить свой визитъ, они укладываютъ поспѣшно небольшую движимость мистера Вивля.
   -- Посмотри-ка, говоритъ Тонни съ трепетомъ: -- ползетъ эта проклятая кошка!
   Мистеръ Гупии отступаетъ за стулъ.
   -- Смоль говорилъ мнѣ о ней, отвѣчаетъ онъ на слова Вивля: -- Въ ту ночь она металась какъ драконъ, выбѣжала на крышу и двѣ недѣли бродила чортъ-знаетъ гдѣ; потомъ голодъ ее пробралъ, спустилась сюда въ трубу -- просто кости да кожа. Она, право, напоминаетъ мнѣ самого Крука... Брысь! проклятая!
   Леди Женни, шипя и ворча небольно слушается повелѣній мистера Гуппи; но въ дверь входятъ мистеръ Телькингорнъ; она вырывается, какъ тигрица, изъ-подъ его ржавыхъ ногъ и, выгнувъ дугою хребетъ, мчится выше по лѣстницѣ, быть-можетъ, съ тѣмъ, чтобъ бродить по крышѣ и спуститься въ трубу.
   -- Мистеръ Гуппи, говоритъ мистеръ Телькингорнъ: -- могу ли я перемолвить съ вами слова два?
   Мистеръ Гуппи занимается укладкой блистательной галереи британскихъ красавицъ въ шляпную картонку, унижающую эти художественныя произведенія даровитой кисти.
   -- Сэръ, отвѣчаетъ онъ, покраснѣвъ: -- я желаю быть совершенно-вѣжливымъ передъ каждымъ членомъ юридической профессіи, въ-особенности передъ однимъ изъ нихъ, столь извѣстнымъ, столь знаменитымъ, какъ вы, сэръ; но вмѣстѣ съ тѣмъ я долженъ прибавить, мистеръ Телькингорнъ, что если вамъ, сэръ, угодно говорить со мной, то пусть этотъ разговоръ будетъ въ присутствіи моего друга.
   -- Въ-самомъ-дѣлѣ? говоритъ мистеръ Телькингорнъ.
   -- Да, сэръ, это мое желаніе.
   -- Извольте, извольте.
   Мистеръ Телькингорнъ, такъ невозмутимъ, какъ камень очага, и которому онъ тихо приблизился.
   -- Дѣло, о которомъ я хотѣлъ перемолвить съ вами, говорятъ знаменитый членъ юридической профессіи: -- не такой, впрочемъ, важности, чтобъ могло заставить васъ прибѣгать къ условіямъ, мистеръ Гуппи.
   Адвокатъ останавливается, чтобъ улыбнуться, и улыбка его, похожая на гримасу, такъ же ржава, какъ и его панталоны.
   -- Васъ можно поздравитъ, мистеръ Гуппи, продолжаетъ онъ: -- вы счастливецъ, сэръ.
   -- Ничего, такъ-себѣ, мистеръ Телькингорнъ: -- жаловаться не могу, сэръ.
   -- Жаловаться! Высокіе друзья, знакомство въ высшемъ кругу, свободный доступъ къ фешенэбльнымъ красавицамъ! Нѣтъ, мистеръ Гуппи, я знаю, что многіе въ Лондонѣ готовы были бы отдать свои уши за половину вашихъ правъ.
   Мистеръ Гуппи самъ похожъ на человѣка, который готовъ отдать свои покраснѣвшія и все еще краснѣющія уши, чтобъ только избавиться отъ этого разговора, и въ замѣшательствѣ своемъ онъ отвѣчаетъ:
   -- Сэръ, если я исполняю долгъ мой, по назначенію Кенджа и Корбая, то друзья мои и мои знакомые не имѣютъ къ этому долгу никакого отношенія, точно также, какъ ни къ одному изъ членовъ юридической профессіи, не исключая и мистера Телькингорна. Я не считаю себя обязаннымъ прибавлять къ сказанному ни одного слова болѣе, и ори всемъ ноемъ уваженіи къ вамъ, не желая оскорбить васъ, повторяю, не желая оскорбить васъ...
   -- О, конечно!
   -- Больше я не могу произнести ни одной іоты.
   -- Прекрасно! говоритъ мистеръ Телькингорнъ, спокойно кивнувъ головою: -- судя по этимъ портретамъ, вы принимаете, сэръ, живое участіе въ фешенебельномъ кругу?
   Этотъ вопросъ обращаетъ мистеръ Телькингорнъ къ удивленному Товни, который долженъ сознаться въ своихъ нѣжныхъ слабостяхъ.
   -- Добродѣтель, которой лишены весьма-немногіе изъ Англичанъ... замѣчаетъ мистеръ Телькингорнъ.
   Въ это время адвокатъ стоитъ спиною къ камину; но вотъ онъ поворачивается къ нему лицомъ, вставляетъ стекло въ свой глазъ и говорить:
   -- Кто это? А-а! леди Дедлокъ. Большое сходство, въ нѣкоторомъ родѣ. Не достаетъ только силы характера. Прощайте джентльмены, добраго дня!
   По его уходѣ, вспотѣвшій мистеръ Гуппи спѣшитъ укладкою галереи британскихъ красавицъ въ унижающее ее хранилище и оканчиваетъ трудъ свой помѣщеніемъ наверхъ леди Дедлокъ.
   -- Тонни, говоритъ онъ своему остолбенѣвшему другу: -- пожалуйста, уберемся отсюда поскорѣе.
   -- Уберемся, отвѣчаетъ Тонни.
   -- Напрасно буду я дольше скрывать отъ тебя, дорогой другъ, говоритъ мистеръ Гуппи: -- что между мной и однимъ изъ членовъ этой лебедеподобной аристократіи, которую я держу здѣсь, въ картонкѣ, были близкія, тайныя отношенія. Могло прійдти время, когда бы я открылъ передъ тобою причины этихъ отношеній; но теперь это время не прійдетъ. Моя клятва, нисшедшій идолъ и обстоятельства, которыя выше моей власти, заставляютъ все предать забвенію. Я заклинаю тебя, какъ друга, тѣмъ интересомъ, который ты принимаешь въ фешонэбельномъ кругу, и тѣми успѣхами, въ которыхъ я бы могъ тебѣ споспѣшествовать на фешонэбльномъ поприщѣ, не подымать погребальнаго савана съ этой тайны ни единымъ вопросомъ!
   Пока мистеръ Гуппи изливается въ этомъ паѳосѣ, мистеръ Вивлъ выражаетъ полное удивленіе, всклокоченными волосами всей головы и даже благовоспитанныхъ бакенбардъ своихъ.
   

ГЛАВА XL.
Дѣла общественныя и частныя.

   Англія была нѣсколько недѣль въ страшномъ положеніи. Лордъ Кудль хотѣлъ оставить Парламентъ, сэръ Томасъ Дудль не принималъ портфеля, и такъ-какъ во всей Великобританіи нѣтъ достойныхъ людей, кромѣ Кудля и Дудля, то министерство падало. Къ-счастію для Англіи, враждебная встрѣча, казавшаяся одно время неизбѣжной между сими великими людьми, кончилась ничѣмъ; а еслибъ пуля одного изъ нихъ положила на мѣстѣ другаго, или, еслибъ Кудль и Дудль вали жертвами взаимной мести, то бѣдному государству пришлось бы ждать правленія до-тѣхъ-поръ, пока маленькій Кудль и маленькій Дудль, бѣгающіе теперь въ курткахъ и длинныхъ чулкахъ, не сдѣлались бы взрослыми людьми. Впрочемъ, это огромное національное несчастіе было отвращено самимъ лордомъ Кудлемъ. Сей достославный мужъ успѣлъ открыть своевременно, что если въ жару парламентскихъ преній онъ и говорилъ съ презрѣніемъ и негодованіемъ о безславномъ поприщѣ сэра Томаса Дудля, то этимъ онъ хотѣлъ только выразить, что, несмотря на все различіе офиціальныхъ мнѣній, ничто въ мірѣ не принудятъ его не воздать наитеплѣйшаго удивленія этому государственному сановнику; съ своей стороны, сэръ Томасъ Дудль сознавался, что въ глубинѣ души своей онъ всегда почитаетъ лорда Кудля зерцаломъ добродѣтели и чести для потомства.
   Но все-таки Англія была впродолженіе нѣсколькихъ недѣль на рубежѣ погибели; она, какъ прекрасно выражался сэръ Лейстеръ Дедлокъ, уподоблялась ладьѣ, лишенной кормчаго во время бури. Всего удивительнѣе, однакожь, что сама Англія и ухомъ не вела въ этотъ критическій для нея періодъ; она попрежнему ѣла, попрежнему пила, женилась, выходила замужъ, точь-въ-точь какъ старый свѣтъ передъ потопомъ.
   Но Кудль зналъ опасность, Дудль въ ней не сомнѣвался, и всѣ приверженцы ихъ партій, всѣ ихъ наперстники и кліенты трепетали въ-ожиданіи скораго паденія государства. Наконецъ сэръ Томасъ Дудль не только согласился принять портфёль, но вступилъ въ парламентъ торжественно, влача, кромѣ своей дражайшей для отечества особы, и всѣхъ своихъ братцевъ, племянниковъ, шуриновъ и свояковъ. И снова горизонтъ надъ Англіей озарился надеждой.
   Дудль счелъ обязанностью разсыпаться и разсѣяться по Англіи преимущественно въ формѣ совериновъ и пива. Въ этой метаморфозѣ онъ сдѣлался полезенъ не только въ нѣсколькихъ мѣстахъ вдругъ, но почти на всей территоріи государства. И вотъ Британія занимается усердно набиваніемъ кармановъ Дудлемъ въ видѣ совериновъ, глотаніемъ Дудля въ видѣ пива и ложнымъ увѣреніемъ, для спасенія національной славы и гордости -- что она не дѣлаетъ ни того ни другаго. Такимъ-образомъ внезапно кончается лондонскій сезонъ, потому-что всѣ Дудля я Кудли разсыпались но лицу Британіи для поддержанія жителей въ ихъ нравственныхъ упражненіяхъ.
   Поэтому-то мистриссъ Раунсвель, управительница Чизни-Вольда, не получая еще никакихъ инструкцій, предвидитъ ясно, что надо ожидать въ скоромъ времени знаменитую фамилію Дедлоковъ, увеличенную длиннымъ хвостомъ братцевъ, сестрицъ и вообще джентльменовъ, могущихъ, какимъ бы то ни было образомъ споспѣшествовать британской конституціи. И вотъ, схвативъ Время за волосы, тащитъ его почтенная старушка по корридорамъ и галереямъ, по будуарамъ и заламъ, по лѣстницамъ и террасамъ, чтобъ оно успѣло налощить паркетъ, положить ковры, выколотить тяжелые занавѣсы, протереть зеркала и окна, постлать и нагрѣть постели, приготовить пріемныя и кухни, и всему дать такой видъ, который бы соотвѣтствовалъ высокомѣрному достоинству Дедлоковъ.
   Сегодня вечеромъ, на закатѣ солнца, кончились приготовленія мисстриссъ Раунсвель. Пустынно и торжественно смотритъ замокъ; въ немъ столько помѣщенія и ни одного жильца; висятъ только одни фамильные портреты по длиннымъ стѣнамъ парадныхъ залъ. Такъ жили и такъ умерли они, какъ живу и умру я, можетъ сказать любой Деллокъ, проходя по галереямъ замка и смотря на своихъ прадѣдовъ и прабабушекъ; такъ видѣли они эти корридоры спокойные и одинокіе, какъ вижу ихъ теперь я; такъ думали они, какъ думаю теперь я, о томъ ущербѣ, который смерть ихъ нанесетъ отечеству; такъ находили они, какъ теперь нахожу я, невозможнымъ повѣрить, чтобъ свѣтъ могъ обойдтися безъ нихъ; такъ ушли изъ этого міра, какъ ухожу я отъ нихъ, запирая наглухо дверь; такъ не оставили они по себѣ никакого слѣда, какъ не оставляю я никакого слѣда на паркетѣ, и такъ умерли они, какъ умру я.
   Сквозь блистающія рамы, незакрытыя ставнями, проливается кругомъ яркій свѣтъ. Замокъ, отражающій лучи заходящаго солнца, горѣлъ серебромъ и золотомъ и не похожъ ужъ болѣе на сѣрую массу дикаго камня. При такомъ яркомъ свѣтѣ оттаиваютъ замерзлые на стѣнахъ Дедлоки, черты ихъ намалеванныхъ лицъ приходятъ въ странное движеніе подъ трепетною тѣнью древесныхъ листьевъ. Строгій судья, помѣщенный въ углу, начинаетъ судорожно мигать. Подбородокъ и щеки пучеглазаго Бармонета, вооруженнаго жезломъ, покрываются нѣжными ямочками. На грудь камнесердой пастушки падаетъ согрѣвающій лучъ солнца, вокругъ головы волюмніевой прапращуры (поднятой на высотъ каблукахъ) ложится лучезарное сіяніе. Статсдама двора Карла-Втораго, одаренная круглыми глазами (и вообще округленными прелести) словно купается въ золотистой влагѣ.
   Но съ закатомъ солнца свѣтъ замѣняется темнотою. Потускли полы, тѣни медленно подымаются по стѣнамъ и, какъ Время и Смерть, обращаютъ Дедлоковъ во мракъ ничтожества. Теперь на портретъ миледи, поставленный надъ большимъ каминомъ, падаетъ густая тѣнь отъ какого-то стараго, сучковатаго дерева; словно тяжелая рука держитъ надъ ея головою тяжелый покровъ, ожидая удобной минуты закрыть ее: и блѣдна и трепетна становится миледи подъ этою тѣнью.
   Выше-и-выше подымаются по стѣнамъ мрачныя сумерки; вотъ еще виднѣются красноватыя пятна свѣта на потолкѣ; вотъ наконецъ и совершенная темь.
   Весь ландшафтъ, который такъ близкимъ казался съ террасы, удалился назадъ и измѣнился, какъ измѣняется все прекрасное, все близкое, въ неясный призракъ. Кой-гдѣ ползутъ легкіе туманы, падаетъ роса и благоуханіе садовъ отягощаетъ воздухъ. Вотъ сливаются лѣса въ сплошныя темныя массы, словно въ одно громадныхъ размѣровъ дерево. Вотъ встаетъ мѣсяцъ, отдѣляетъ въ этихъ массахъ деревья, одно отъ другаго, сверкаетъ тамъ и самъ блѣдными горизонтальными линіями и обращаетъ аллея и просѣки въ свѣтлыя галереи, прикрытыя фантастическимъ сводомъ.
   Вотъ мѣсяцъ поднялся высоко я огромный замокъ, ожидающій жильцовъ, похожъ на тѣло безъ жизни. Теперь, пробираясь по корридорамъ, только со страхомъ можно думать о тѣхъ живыхъ существахъ, которымъ приходится спать въ этихъ уединенныхъ спальняхъ; а о мертвыхъ, которые ужь сыпали въ нихъ во времена давно-прошедшія, и врагу не посовѣтуешь задуматься. Теперь время тѣней; каждый уголъ кажется мрачной пещерой, каждая ступень внизъ -- пропастью; теперь цвѣтныя стекла блѣднымъ и полинялымъ цвѣтомъ отражаются на вощеномъ полу; всякій образъ, всякую фигуру можетъ создать воображеніе изъ тяжелыхъ лѣстничныхъ балокъ, кромѣ ихъ собственной; оружіе на стѣнахъ блеститъ какимъ-то страннымъ сверканьемъ, которое скорѣе похоже на украдчивое движеніе; теперь закрытые забралами шлемы съ ужасомъ заставляютъ думать, что въ нихъ скрыты человѣческія головы. Но изъ всѣхъ тѣней въ Чизни-Вольдѣ, тѣнь надъ портретомъ миледи, въ длинной парадной залѣ, появляется первая и исчезаетъ послѣдняя; въ этотъ часъ и при этомъ лунномъ освѣщеніи она имѣетъ видъ двухъ грозящихъ рукъ, поднятыхъ надъ прекрасной головкой и готовыхъ поразить блистательную красавицу при каждомъ трепетѣ ея сердца.
   -- Она нездорова, сударыня, говоритъ грумъ въ пріемной комнатѣ мистриссъ Раунсвель.
   -- Миледи больна! Что съ ней?
   -- Онѣ, сударыня, дурно себя чувствовали и въ послѣдній разъ бывши здѣсь, то-есть не тогда, когда изволили быть всесемейно, а когда миледи пріѣзжали однѣ. Миледи въ тотъ разъ мало выходили изъ дома и, противъ обыкновенія, все сидѣли въ своей комнатѣ.
   -- Чизни-Вольдъ, Томасъ, прибавляетъ снисходительно управительница замка: -- возстановитъ здоровье миледи. Здѣсь такой чистый, такой благотворный воздухъ.
   Томасъ, быть-можетъ, имѣетъ свое собственное мнѣніе касательно этого предмета, но онъ выражаетъ его только потираніемъ головы съ затылка къ вискамъ, и удаляется въ людскую, чтобъ, угоститься холоднымъ пастетомъ и элемъ.
   Этотъ грумъ еще только плотва передъ цѣлымъ стадомъ акулъ.
   На слѣдующій вечеръ являются сэръ Лейстеръ и миледи съ огромною святой и за ними тянутся всѣ братцы, кузены и проч. по всѣмъ румбамъ компаса. Съ этого времени впродолженіе нѣсколькихъ недѣль, швыряютъ взадъ и впередъ таинственные люди безъ имени и прозвища, и разсѣеваются по тѣнь частямъ государства, гдѣ Дудль разлился золотоноснымъ и хмѣльнымъ ливнемъ; собственно говоря, это народъ безпокойнаго характера и нигдѣ ничего недѣлающій.
   При такихъ общественныхъ дѣлахъ сэръ Лейстеръ съ пользою употребляетъ своихъ кузеновъ. Въ-самомъ-дѣлѣ, что можетъ быть лучше достопочтеннаго Боба Стебльза? Кто съумѣетъ занять во время обѣда любителей охоты за пушнымъ звѣремъ такъ ловко, какъ займетъ онъ? Могутъ ли быть на свѣтѣ джентльмены лучше кузеновъ, умѣющихъ заѣхать въ избирательныя собранія, въ общинные совѣты, повертѣться тамъ-и-сямъ и выказать себя на сторонѣ Англіи? Волюмнія, правду сказать, значительно ужь поотцвѣла; но она хорошаго происхожденія и многіе, даже очень-многіе высоко цѣнятъ ея игривую рѣчь, ея французскія остроты, которыя такъ ужь стары, что опять кажутся новинками. Ей принадлежитъ честь идти къ обѣду, опираясь на руку Дедлока, и даже привилегія пройдтись въ первой парѣ. При такихъ общественныхъ обстоятельствахъ танцевать, значитъ сдѣлать услугу отечеству и Волюмнія прыгаетъ, сколько можетъ, въ пользу неблагодарной, невознаграждающей пенсіями отчизны.
   Миледи мало заботятся о многочисленныхъ гостяхъ; она все еще дурно себя чувствуетъ и потому поздно выходить изъ своей комнаты. Но при всѣхъ наводящихъ тоску обѣдахъ, при всѣхъ тяжелыхъ завтракахъ, плачевныхъ балахъ и другихъ скучныхъ сборищахъ, появленіе ея приносятъ радость.
   Сэръ Лейстеръ считаетъ глубоко-невозможнымъ, чтобъ тотъ, кто имѣетъ счастіе быть допущенъ подъ покровительствующую кровлю Чизни-Вольда, могъ нуждаться въ какомъ бы то ни было отношенія, а подъ вліяніемъ совершеннѣйшаго самодовольствія, движется онъ, посреди гостей, какъ какой-нибудь великолѣпный холодильникъ.
   Ежедневно рыщутъ кузены по пыли и по газонамъ, заѣзжаютъ въ избирательныя собранія, въ городскіе совѣты, въ балаганы, гдѣ собираются податели голосовъ (въ кожаныхъ перчаткахъ и съ арапниками въ рукахъ, если ѣдутъ въ графства, и въ замшевыхъ перчаткахъ и съ хлыстиками въ рукахъ, если ѣдутъ въ мѣстечки) и ежедневно привозятъ назадъ подробные рапорты, надъ которыми въ послѣобѣденные часы трудится краснорѣчіе сэра Лейстера. Ежедневно Волюмнія имѣетъ съ сэромъ Лейстеромъ небольшой родственный разговоръ касательно состоянія націи, лающій сэру Лейстеру поводъ предполагать, что Волюмнія болѣе-мыслящая женщина, чѣмъ онъ о ней прежде думалъ.
   -- Какъ наши дѣла? говоритъ Волюмнія, скрестивъ руки: -- безопасны ли мы?
   Великое дѣло выборовъ приходитъ теперь къ концу и Дудль скоро прекратитъ разсыпанье и разливанье своей особы по алчущей Англіи. Сэръ Лейстеръ только-что входитъ въ длинную парадную залу послѣ обѣда, словно торжественная звѣзда, окруженная облаками кузеновъ.
   -- Волюмнія, отвѣчаетъ сэръ Лейстеръ (у него въ рукахъ газета): -- мы идемъ довольно-сносно.
   -- Только сносно!
   Хотя на дворѣ лѣто, но въ собственномъ каминѣ сэра Лейстера разведенъ огонь. Онъ садится къ камину въ свое кресло, защищенное экраномъ, и повторяетъ съ большою твердостью: -- Волюмнія, мы идемъ довольно-сносно; въ словахъ его замѣтна примѣсь нѣкотораго неудовольствія, какъ-будто бы онъ хотѣлъ сказать: -- смотрите на меня, я человѣкъ необыкновенный, и потому если я говорю "довольно-сносно", то этому "слову нельзя приписывать его обыкновенное значеніе.
   -- Во всякомъ случаѣ в-а-м-ъ нѣтъ оппозиціи? говоритъ Волюмнія съ самоувѣренностью.
   -- Нѣтъ, Волюмнія. Это несчастное государство, къ моему прискорбію, потеряло разсудокъ во многихъ отношеніяхъ, однакожъ оно...
   -- Не до такой степени безумно. Слава Богу, я этому очень-рада!
   Послѣднія слова Волюмнія реставрируютъ ее снова въ милостяхъ сэра Лейстера.
   Баронетъ внимательнымъ наклоніемъ головы отвѣчаетъ на ея умозрѣніе и въ этомъ нѣмомъ отвѣтѣ такъ и видно слѣдующее мнѣніе:
   "Мыслящая женщина, хотя иногда и скора".
   По правдѣ, замѣчаніе блистательнаго Дедлока, касательно вопроса объ оппозиціи, совершенно-излишне: сэръ Лейстеръ, при настоящихъ обстоятельствахъ, смотритъ на свое кандидатство какъ на огромный оптовый заказъ, требующій быстраго исполненія; что жь касается до двухъ другихъ незначительныхъ мѣстъ, которыя принадлежатъ ему въ Парламентѣ, то ихъ считаетъ онъ мелочной торговлей, посылаетъ туда двухъ джентльменовъ и, указывая на нихъ своимъ прикащикамъ, говоритъ: -- вы будете такъ добры, состряпаете изъ присланнаго мною матеріала двухъ членовъ Парламента.
   -- Къ-сожалѣнію, я долженъ вамъ сказать, Волюмнія, что во многихъ мѣстахъ народъ оказывалъ дурное направленіе духа, и что оппозиція министерству выражалась недостойно и неумѣренно.
   -- Бе-зд-ѣль-ни-ки! говоритъ Волюмнія.
   -- Даже, продолжаетъ сэръ Лeйстеръ, бросая взглядъ на кузововъ, возлежащихъ вокругъ него по софамъ и оттоманамъ: -- даже во многихъ, вѣрнѣе сказать, въ большей части тѣхъ мѣстъ, въ которыхъ министерство имѣло свою партію...
   (Примѣчаніе въ скобкахъ. Кудли и кудлисты своя партія; Дудли и дудлисты -- своя).
   -- Даже я въ тѣхъ мѣстахъ... мнѣ, какъ англичанину, тяжело это говорятъ -- партія восторжествовала не иначе, какъ вслѣдствіе громадныхъ расходовъ. Сотня тысячъ, говорятъ сэръ Лейстеръ, озирая кузеновъ съ возрастающимъ достоинствомъ и съ возрастающимъ негодованіемъ: -- сотни тысячъ фунтовъ стерлинговъ!
   Если у Волюмніи былъ недостатокъ, такъ только о данъ -- наивность. Наивность, собственно говоря, очень-идетъ къ кудрявой головкѣ, къ коротенькому платьицу, панталончикамъ и передничку; но какъ-то не клеится съ накладной косой, румянами я розовымъ ожерельемъ. Какъ бы то ни было, только подъ вліяніемъ этой наивности Волюмнія спрашиваетъ нѣжно:
   -- Зачѣмъ такія суммы?
   -- Волюмнія! замѣчаетъ сэръ Лейстеръ, съ совершенной серьёзностью: -- Волюмнія!..
   -- Нѣтъ, нѣтъ, я не то хотѣла сказать, вскрикиваетъ Волюмнія съ своимъ любимымъ маленькимъ визгомъ: -- какъ я глупа! я хотѣла сказать: какъ жалко, что такія суммы!
   -- Я очень-радъ, отвѣчаетъ сэръ Лейстеръ: -- что вы объ этомъ жалѣете, Волюмнія.
   Волюмнія спѣшитъ выразить свое мнѣніе, что дерзновенные должны быть причислены къ измѣнникамъ и партія на зло имъ должна восторжествовать.
   -- Я очень-радъ, Волюмнія, повторяетъ сэръ Лейстеръ, не обращая вниманія на ея поспѣшное выраженіе личныхъ мнѣній: -- я очень-радъ, что вы хотѣли сказать: "какъ жалко". Да, это очень-жалко, это позоръ избирателямъ. Что жъ касается до вашего неумѣстнаго и необдуманнаго вопроса, Волюмнія: "зачѣмъ?" я вамъ отвѣчу на него: "на необходимые расходы". И я увѣренъ въ вашемъ здравомъ смыслѣ, Волюмнія, что вы не рѣшитесь больше развивать этого вопроса ни здѣсь и нигдѣ.
   Сэръ Лейстеръ считаетъ истиннымъ долгомъ взглянуть въ заключеніе на Волюмнію уничтожающимъ взглядомъ, потому-что ходитъ молва будто-бы эти необходимые расходы очень-похожи на подкупъ по-крайней-мѣрѣ двухъ сотенъ избирателей; притомъ же нѣкоторые безжалостные остряки дали по этому поводу совѣть исключить изъ заздравныхъ пѣснопѣній Верхнюю Палату Парламента, замѣнивъ ее пѣснопѣніемъ о шести-стахъ-пятидесяти-восьми джентельменахъ весьма-слабаго здоровья.
   -- Я предполагаю, говоритъ Волюмнія, выждавъ нѣсколько минутъ послѣ своего наказанія: -- я предполагаю, мистеръ Телькингорнъ совсѣмъ заработался.
   -- Я не знаю, отвѣчаетъ сэръ Лейстеръ, выпучивъ глаза: -- и не знаю почему мистеръ Телькингорнъ можетъ заработаться. Я не знаю, какую онъ несетъ обязанность. Надѣюсь, по-крайней-мѣрѣ, что онъ не кандидатъ.
   Волюмнія думаетъ, что, можетъ-быть, онъ занятъ по случаю выборовъ. Сэръ Лейстеръ хотѣлъ бы знать, кѣмъ и для какой цѣля онъ занятъ? Волюмнія, конфузясь, предполагаетъ, что онъ занятъ кѣмъ-нибудь для... для... нѣкоторыхъ дѣлъ... совѣтовъ... Сэръ Лейстеръ не думаетъ, чтобъ кто-нибудь изъ кліентовъ мистера Телькингорна нуждался въ пособіи адвоката.
   Леди Дедлокъ сидитъ у открытаго окна, опершись рукою на бархатную подушку, и смотрятъ на тѣни, ложащіяся вдоль парка, не обращая ни малѣйшаго вниманія на политическій разговоръ Волюмніи съ сэромъ Лейстеромъ. Но какъ только произнесли имя Телькингорна, миледи начинаетъ прислушиваться.
   Вялый кузенъ, украшенный усами, сидя въ совершенномъ изнеможеніи за оттоманѣ, замѣчаетъ, картавя, что ему говогили вчегха, будтобъ мистегхъ Телькигогхнъ уѣхалъ куда-то на желѣзные заводы, чтобъ подать свое законное мнѣніе о какомъ-то пгхедметѣ и что было бы очень-забавно, еслибъ сегодня, по окончанія выбогховъ, мистегхъ Телькигогхнъ явился бы къ нимъ и пгхивезъ новости о низложеніи Кудля.
   Напудренный Меркурій, подавая кофе, считаетъ, вслѣдствіе рѣчей истощеннаго кузена, своимъ долгомъ доложитъ, сэру Лейстеру, что мистеръ Телькингорнъ въ Чизни-Вольдѣ и теперь кушаетъ. Миледи за мгновеніе ока поворачиваетъ голову отъ окна, но потомъ опять пріходить въ свое первоначальное положеніе,
   Волюмнія въ восторгѣ, что ея любимецъ здѣсь. Онъ такое оригинальное, такое всезнающее и ни о чемъ неговорящее созданье, что она считаетъ его истиннымъ масономъ. Она вполнѣ убѣждена, что онъ глава масонской ложи, носитъ коротенькіе фартучки и почитается всеобщимъ идоламъ; эти замѣчанія, воодушевляютъ прелестную Волюмнію до такой степени, что она не въ-состояніи долѣе заниматься вязаньемъ кошелька.
   -- Онъ еще ни разу не пріѣзжалъ сюда съ-тѣхъ-поръ, какъ я здѣсь, прибавляетъ Волюмнія: -- я просто терзалась холодностью этого вѣроломнаго созданія; наконецъ я начала думать, что его нѣтъ на этомъ свѣтѣ.
   Быть-можетъ возрастающій сумракъ вечера облекаетъ лицо миледи какою-то тѣнью; только оно очень-мрачно, какъ-будто въ ней гнѣздятся мысль: "я желала бы, чтобъ его въ-самомъ-дѣлѣ не било на этомъ свѣтѣ".
   -- Мистеръ Телькингорнъ, говоритъ сэръ Лейстеръ: -- всегда принятъ здѣсь радушно; онъ молчаливъ вездѣ, гдѣ бы ни былъ. Это человѣкъ достойный и достойно-уважаемый.
   Тощій кузенъ предполагаетъ, что онъ "чегхтовски богатъ."
   -- Да; въ немъ нуждаются, говоритъ сэръ Лейстеръ: -- платятъ ему, безъ-сомнѣнія, хорошо и онъ принятъ почти какъ равный въ самомъ высшемъ кругу...
   Всѣ вскакиваютъ, потому-что, какъ разъ подъ окномъ раздали выстрѣлъ.
   -- Боже мой! что это такое? вскрикиваетъ Волюмнія съ своякъ любимымъ маленькимъ визгомъ.
   -- Должно-быть убили крысу, говоритъ миледи.
   Входитъ мистеръ Телькингорнъ въ-сопровожденіи Меркуріевъ съ лампами и свѣчами.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, говоритъ сэръ Лейстеръ: -- я не думаю. Вы не любите сумерекъ, миледи?
   Напротивъ, миледи очень любитъ сумерки.
   -- А вы Волюмнія?
   Оказывается, что для Волюмніи нѣтъ ничего восхитительнѣе, какъ сидѣть и разговаривать въ потьмахъ.
   -- Возьмите, въ такомъ случаѣ, огонь прочь, говоритъ сэръ Лейстеръ: -- извините, Телькингорнъ. Какъ ваше здоровье?
   Мистеръ Телькингорнъ подходитъ своимъ обыкновеннымъ тихимъ шагомъ, надѣется, что миледи здорова, понимаетъ руку сэру Лейстеру и садится на указанный ему стулъ, по другую сторону маленькаго пюпитра, употребляемаго баронетомъ при чтеніи газетъ. Сэрѣ Лейстеръ думаетъ, что миледи можетъ простудиться, сидя у открытаго окна. Миледи очень-благодарна за его вниманіе, но она не боится простуды и любитъ дышать свѣжимъ воздухомъ. Сэръ Лейстеръ встаетъ, плотнѣе закутываетъ шеіку шмеди въ шарсъ " опать возвращается на свое мѣсто. Пользуясь зтшъ временемъ, мистеръ Тельвввгорнъ беретъ щепотку табаку.
   -- Ну, говорятъ сэръ Лейстеръ: -- какъ шли выборы?
   -- О, очень, очень-вяло! Никакого шанса. Они поставили на-своемъ. Вы совершенно разбиты. Три противъ одного.
   Въ этомъ состоитъ нѣкоторая часть политики и искусства мистера Телькингорна; онъ не имѣетъ никакого политическаго мнѣнія, то-есть ровно никакого, и не принадлежитъ никакой партія; поэтому-то онъ и говоритъ: вы разбиты, а не мы.
   Сэръ Лейстеръ величественно-гнѣвенъ. Волюминія никогда не слыхивала подобныхъ вещей.
   -- Вы знаете, это то мѣсто, говоритъ мистеръ Телькингорнъ, когда опять всѣ смолкли: -- на которое они прочили сына мистриссъ Раунсвель.
   -- Мѣсто, отъ котораго, какъ вы мнѣ тогда очень-правильно сказали, говоритъ сэръ Лейстеръ:-- онъ имѣлъ достаточно такту и здраваго смысла отказаться. Я ни въ какомъ случаѣ не похвалю образа мыслей мистера Раунсвеля, образа мыслей, который онъ выказалъ здѣсь, бывъ не болѣе получаса времени; но отдамъ справедливость, что въ отказѣ его видѣнъ здравый смыслъ.
   -- Га! говоритъ мистеръ Телькингорнъ: -- однакожъ это не помѣшало ему быть очень-дѣятельнымъ на выборахъ.
   Слышно, какъ спирается въ груди дыханіе сэра Лейстера, какъ онъ поспѣшно глотаетъ воздухъ и говоритъ задыхающимся голосомъ:
   -- Ясно ли я понимаю васъ, Телькингорнъ? хотите ли вы сказать, что мистеръ Раунсвель былъ дѣятеленъ при настоящихъ выборахъ?
   -- Необыкновенно-дѣятеленъ.
   -- Противъ?...
   -- О, разумѣется, противъ васъ. Онъ хорошо говорить; простъ, но увлекателенъ. Онъ производилъ потрясающій эффектъ и имѣлъ большое вліяніе. Относительно дѣловой части, онъ всѣхъ увлекъ за своимъ мнѣніемъ.
   Все общество чувствуетъ, хотя и не можетъ видѣть за темнотою, какъ величественно и гнѣвно таращитъ глаза сэръ Лейстеръ Дедлокъ.
   -- И его сильно поддерживалъ, продолжаетъ мистеръ Телькингорнъ, къ видѣ окончательнаго удара: -- его сынъ...
   -- Его сынъ, сэръ? повторяетъ сэръ Лейстеръ, съ боязливою вѣжливостью.
   -- Да его сынъ, сэръ Лейстеръ.
   -- Его сынъ, который хотѣлъ жениться на молоденькой дѣвочкѣ, горничной миледи?
   -- Тотъ самый, сэръ. У мистера Раунсвеля только одинъ сынъ.
   -- Въ такомъ случаѣ клянусь честью, говорятъ сэръ Лейстеръ, послѣ страшной паузы, впродолженіе которой слышно было сильное хрипѣніе въ его груди: -- въ такомъ случаѣ, клянусь честью, клянусь жизнью, клянусь моими правилами и репутаціей, общественные шлюзы открыты и воды... гм... воды прорвались въ тѣ предѣлы, въ тѣ связи приличій, которыми держится все на землѣ.
   Общій взрывъ негодованія всѣхъ родственниковъ.
   Волюмнія думаетъ, что теперь настало время... понимаете, такого рода, что кто-нибудь, облеченный министерскою властью, сдѣлалъ бы что-нибудь. Вялый кузенъ замѣчаетъ, что отечество скачетъ на почтовыхъ къ чогхту.
   -- Прошу, говоритъ сэръ Лейстеръ, все еще задыхающимся голосокъ:-- не дѣлать на этотъ случай никакихъ болѣе замѣчаній. Комментаріи излишни. Миледи, позвольте мнѣ замѣтить вамъ, касательно этой колодой дѣвочки...
   -- Я не имѣю намѣренія, говоритъ миледи, глядя въ окно, и хотя тихо, но рѣшительно: -- отпустить ее отъ себя.
   -- Не въ томъ дѣло, отвѣчаетъ сэръ Лейстеръ: -- я очень-радъ, что вы не имѣете итого намѣренія; я хотѣлъ только замѣтить, что если вы ее считаете достойною своего покровительства, то употребите все ваше вліяніе, чтобъ снасти ее отъ этихъ коварныхъ рукъ. Укажите ей, какимъ насиліямъ могутъ подвергнуться ея принципы и сберегите ее для болѣе-достойнаго человѣка. Внушите ей, что она можетъ сыскать себѣ мужа, здѣсь въ Чизни-Вольдѣ, который не рѣшится -- сэръ Лейстеръ придумываетъ выраженіе и наконецъ продолжаетъ... совратить ее съ правилъ ея предковъ.
   Эти замѣчанія сэръ Лейстеръ высказываетъ съ неизмѣнною вѣжливостью и совершеннымъ почтеніемъ, съ которыми всегда обращается къ миледи. Она только слегка киваетъ головой въ знакъ отвѣта.
   Мѣсяцъ всталъ высоко и холоднымъ, блѣднымъ лучомъ своимъ освѣтилъ головку леди Дедлокъ.
   -- Достойно замѣчанія, говорятъ мистеръ Телькингорнъ: -- что этотъ народъ даже очень-надмененъ.
   -- Надмененъ? сэръ Лейстеръ не вѣритъ ушамъ своимъ.
   -- Меня не удивитъ, если они, то-есть женихъ и всѣ, откажутся отъ этой дѣвочки; но я не знаю согласится ли отказаться она, даже живя при такихъ счастливыхъ условіяхъ, въ Чизни-Вольдѣ.
   -- Ну-съ... говорятъ сэръ Лейстеръ дрожащимъ голосомъ:-- ну-съ, продолжайте. Вамъ это лучше извѣстно: вы знаете этотъ классъ народа.
   -- Дѣйствительно, сэръ Лейстеръ, отвѣчаетъ адвокатъ: -- я говорю только о томъ, что знаю. Я могу разсказать одну исторію, если только позволитъ миледи.
   Миледи наклоняетъ, въ знакъ согласія, голову; Волюмнія въ восторгѣ. Ахъ, исторію! Наконецъ-то онъ, что-нибудь разскажетъ! и вѣрно страшную исторію о какихъ-нибудь привидѣніяхъ, говоритъ Волюмнія.
   -- Нѣтъ; о плоти и крови. Мистеръ Телькингорнъ останавливается на минуту и потомъ повторяетъ нѣсколько болѣе противъ обыкновеннаго выразительнымъ голосомъ:-- увѣряю васъ, миссъ Дедлокъ, только о плоти и крови. Подробности этой исторіи сэръ Лейстеръ, я узналъ недавно; онѣ коротки и могутъ служить подтвержденіемъ тому, что я сказалъ. Я скрою имена дѣйствующихъ лицъ; надѣюсь, леди Дедлокъ, не сочтетъ меня невѣжливымъ.
   При слабомъ мерцаніи огня въ каминѣ видно, что мистеръ Телькингорнъ смотритъ на мѣсяцъ; при блѣдныхъ лучахъ мѣсяца видно, что леди Дедлокъ сидитъ спокойно.
   -- Землякъ мистера Раунсвеля человѣкъ точно такихъ же правилъ и понятій, имѣлъ, какъ мнѣ сказывали, дочь, которая была такъ счастлива, что обратила на себя вниманіе знаменитой леди; я говорю о знаменитой леди въ настоящемъ смыслѣ этого слова, то-есть не только знаменитой въ его глазахъ, но и знаменитой по замужству своему съ человѣкомъ вашихъ достоинствъ, сэръ Лейстеръ.
   Сэръ Лейстеръ, говоритъ снисходительно:
   -- Понимаю, мистеръ Телькингорнъ.
   Въ этихъ словахъ слышится, что сэръ Лейстеръ вполнѣ понимаетъ, что такая знаменитая леди должна казаться въ глазахъ какого-нибудь желѣзозаводчика сверхъестественно-знаменитой.
   -- Леди была богата и прекрасна, любила эту дѣвочку, осыпала ее милостями и держала при себѣ. Но леди, при всей своей знаменитости имѣла тайну, которую хранила нѣсколько лѣтъ. Дѣло въ томъ, что въ молодости своей она была помолвлена съ однимъ повѣсой: онъ служилъ въ арміи капитаномъ и приносилъ несчастіе всему, что къ нему прикасалось. Бракъ не состоялся, но она родила ребенка, котораго онъ былъ отцомъ.
   При слабомъ мерцаніи огня въ каминѣ видно, что мистеръ Телькингорнъ смотритъ на мѣсяцъ; при блѣдныхъ лучахъ мѣсяца видно, что леди Дедлокъ сидитъ спокойно.
   -- Когда капитанъ умеръ, леди считала тайну свою недоступной; но стеченіе обстоятельствъ, о которомъ нечего упоминать, открыло эту исторію. Какъ я слышалъ, причиной къ этому была ея неосторожность; это показываетъ, какъ трудно людямъ самаго твердаго характера (я долженъ замѣтить, она была очень-тверда) имѣть всегда надъ собою власть. Открытіе этой тайны повлекло за собою, какъ вы понимаете, семейныя непріятности и раздоръ. Я предоставляю, сэръ Лейстеръ, судить вамъ объ оскорбленіи мужа. Но не въ томъ дѣло. Когда открытіе этой тайны дошло до слуха земляка мистера Раунсвеля, то онъ на милости знаменитой леди смотрѣлъ какъ на позоръ своей дочери, и вырвалъ ее изъ знаменитаго дома, какъ изъ самаго преступнаго и презрѣннаго мѣста; онъ не понималъ нисколько той чести, которую дѣлаютъ ему и его дочери ласки знаменитой фамиліи -- вотъ какъ они надменны, сэръ. Исторія моя этимъ кончается. Надѣюсь, леди Дедлокъ извинитъ мнѣ ея грустное направленіе.
   Со всѣхъ сторонъ поднялись различныя мнѣнія, болѣе или менѣе-сходныя съ мнѣніемъ Волюмніи. Эта юная дѣвственница никакъ не можетъ допустить существованіе подобной леди и считаетъ всю исторію вымысломъ. Большинство придерживается мнѣнія вялаго кузена, которое коротко и выражается въ слѣдующемъ афоризмѣ:
   -- "Чогхтъ съ нимъ, съ этимъ землякомъ, мистегха Гхаунсвеля". Сэръ Лейстеръ все это относитъ къ пагубному вліянію Ват-Тэйлора и чертитъ въ головѣ свой планъ, сообразно съ этимъ мнѣніемъ.
   Впрочемъ, всѣ выражаютъ очень-мало желанія разговаривать, потому-что съ началомъ необходимыхъ расходовъ кой-гдѣ, поздно по вечерамъ сидѣли въ Чизни-Вольдѣ, и это первый вечеръ, что семейство одно, безъ посѣтителей. Ужь десять часовъ пробило, когда сэръ Лейстеръ проситъ мистера Телькингорна позвонить и велѣть подать свѣчи.
   Мѣсяцъ покрылся облакомъ. Миледи первый разъ движется, встаетъ съ своего стула и подходятъ къ столу за водой.
   Мигающіе при свѣтѣ лампъ кузены спѣшатъ исполнить ея желаніе. Миссъ Волюмнія, всегда готовая взять, если что-нибудь предлагаютъ, беретъ также стаканъ воды и удовлетворяется однимъ глоткомъ.
   Леди Дедлокъ, величественная, изящная, самовластная, поражающая собою всѣхъ, проходитъ длинную перспективу мимо этой нимфы, которую окончательно уничтожаетъ сравненіемъ съ собою.
   

ГЛАВА XLI.
Комната мистера Телькингорна.

   Мистеръ Телькингорнъ входитъ въ свою комнату, устроенную въ бельведерѣ. Онъ слегка запыхался, входя по высокой лѣстницѣ, хотя и велъ довольно-тихо. Въ лицѣ его можно подмѣтить, едва только полнѣть, что онъ какъ-будто собой доволенъ, какъ-будто свалялъ какую-то гору съ плечъ своихъ. Сказать о человѣкѣ такъ отчетливо, такъ строго скрытномъ, что онъ торжествовалъ, это будетъ также несправедливо, какъ предположить, что онъ взволнованъ любовью, или инымъ бы то ни было чувствомъ, или вообще какой-нибудь романической слабостью. Довольно сказать, что въ немъ можно подмѣтить нѣкоторое самодовольствіе. Быть-можетъ, въ немъ есть сознаніе власти, быть-можетъ она выражается въ его походкѣ, когда, ухвативъ одну изъ мускулистыхъ рукъ своихъ другою, закладываетъ онъ ихъ обѣ себѣ за спину и безъ малѣйшаго шума прохаживается взадъ и впередъ.
   Въ комнатѣ стоитъ огромный письменный столъ; на немъ много лежитъ бумагъ. Лампа горятъ подъ зеленымъ колпакомъ; очки мистера Телькингорна лежатъ на столѣ; спокойныя кресла придвинуты, и видно, что онъ хочетъ часъ-другой заняться бумагами передъ отходомъ ко сну. Только не видать въ адвокатѣ дѣловаго настроенія. Бросивъ взглядъ на документы, ожидающіе его вниманія -- причемъ онъ низко нагнулся къ столу, потому-что вечеромъ плохо могъ читать печатное " писанное -- старикъ отворилъ оконную дверь и вышелъ на свинцовую крышу. По ней прогуливается онъ тихо взадъ и впередъ и съ удовольствіемъ вспоминаетъ -- если только такой холодной человѣкъ, какъ онъ, можетъ имѣть удовольствіе -- объ исторіи, которую только-что разсказывалъ внизу.
   Было время, когда люди, столько знающіе, сколько знаетъ мистеръ Телькингорнъ, входили на крыши башенъ, чтобъ прочесть въ звѣздахъ исторію своей судьбы; мяльйоны звѣздъ покрываютъ и теперь небо; только блескъ ихъ блѣденъ при сіяніи мѣсяца. Если Телькингорнъ, прогуливаясь такъ методично взадъ и впередъ, ищетъ своей звѣзды, то эта звѣзда должна быть очень-тусклымъ пятнышкомъ, иначе она не пѣла бы такого ржаваго представителя на землѣ. Если онъ хочетъ прочесть свою судьбу, то, можетъ-быть, она начерчена ближе къ глазамъ его и другимъ почеркомъ.
   Шагая по крышѣ, онъ внезапно останавливается противъ окна и видитъ въ немъ пару постороннихъ глазъ. Потолокъ въ его комнатѣ низокъ и верхняя часть двери, противоположной окну, стеклянная; окно прикрывается ставнемъ, обитымъ байкой; но мистеръ Телькингорнъ не закрылъ ставня, потому-что, ночь тепла. Глаза, остановившіе его вниманіе, смотрятъ сквозь стекло двери при входѣ въ бельведеръ. Мистеръ Телькингорнъ знаетъ ихъ твердо. Давно ужъ кровь не подступала такъ близко и такъ сильно къ его щекамъ, какъ въ эту минуту, когда онъ узналъ передъ собою леди Дедлокъ.
   Онъ входитъ въ комнату и леди Дедлокъ идетъ ему на встрѣчу, запирая за собою обѣ двери. Въ глазахъ ея дикое безпокойство: что это, страхъ или гнѣвъ? Поступь ея тверда, манеры ея точно тѣ же, какія были нѣсколько часовъ назадъ въ парадной залѣ.
   Что это: страхъ или гнѣвъ?-- трудно рѣшить. И то и другое можетъ покрыть блѣдностью прекрасное лицо.
   -- Леди Дедлокъ?
   Она молча садится въ кресло, придвинутое къ столу, и пристально смотритъ на адвоката.
   -- Зачѣмъ вы публично разсказали мою исторію? говоритъ она.
   -- Мнѣ было необходимо, леди Дедлокъ, дать вамъ почувствовать, что исторія ваша мнѣ извѣстна.
   -- Давно ли вы ее узнали?
   -- Я подозрѣвалъ ее давно, но узналъ недавно.
   -- Нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ?
   -- Нѣсколько дней.
   Онъ стоитъ передъ ней, опираясь одною рукой о спинку стула, другую заложивъ въ карманъ своей старомодной жилетки, точь-въ-точь какъ онъ не разъ стаивалъ передъ ней со дня ея замужества. Та же форменная вѣжливость, то же натянутое уваженіе, весьма, впрочемъ, похожее и на насмѣшку, то же самое непроницаемое, холодное существо и на такомъ же почтительномъ отдаленіи, которое ничѣмъ не можетъ сократиться.
   -- Слова ваши касательно бѣдной дѣвушки вѣрны?
   Онъ слегка наклоняетъ и подаетъ впередъ голову, какъ-бы желая показать, что неясно понимаетъ вопросъ.
   -- Вы помните, что вы разсказывали. Справедливо это или нѣтъ? Ея друзья знаютъ также мою исторію? Говорятъ объ этомъ въ городѣ? Исписаны ею стѣны и кричатъ о ней на всѣхъ перекресткахъ?
   Такъ! Гнѣвъ и страхъ и стыдъ! Они борятся между собою. Какая непостижимая сила воли у этой женщины! какой смѣлой рукою удерживаетъ она власть надъ этими страстями! Такъ думаетъ мистеръ Телькингорнъ, стоя передъ нею, и только на-волосъ насупивъ брови больше противъ обыкновеннаго, выдерживаетъ онъ ея взглядъ.
   -- Нѣтъ, леди Дедлокъ, это была только ипотеза, потому-что, сэръ Лейстеръ съ такою высокою надменностью смотритъ на этотъ классъ людей. Но эта ипотеза осуществится, если только они узнаютъ, что мы съ вами знаемъ.
   -- Слѣдовательно, они еще не знаютъ?
   -- Не знаютъ.
   -- Могу ли я спасти отъ позора бѣдную дѣвочку?
   -- На это, леди Дедлокъ, отвѣчаетъ мистеръ Телькингорнъ: -- я не могу произнести рѣшительнаго мнѣнія.
   И побуждаемый непреоборимымъ интересомъ, слѣдитъ онъ за ея внутренней борьбой и думаетъ:
   "Власть и сила этой женщины поразительны! "
   -- Сэръ, говоритъ она и со всею энергіею старается сжать губы, чтобъ говорить внятно: -- я скажу вамъ проще, я не опровергаю вашей ипотезы. Я не только допускаю ее, но и вѣрю въ ея справедливость точно также, какъ вѣрите вы, потому-что я видѣла и поняла мистера Раунсвеля. Я знаю, что еслибъ онъ могъ узнать мою жизнь, то счелъ бы молодую дѣвушку опозоренной за то только, что она, безъ всякаго желанія съ своей стороны, обратила на себя мое покровительство. Но я люблю ее или, лучше сказать -- потому-что я больше ужь не принадлежу этимъ мѣстамъ -- я любила ее; и если вы способны оказать вниманіе женщинѣ, лежащей у вашихъ ногъ, и не забудете ея просьбы, то она навсегда запомнитъ ваши милости.
   Мистеръ Телькингорнъ, внимательный въ высшей степени, пожимаетъ плечами съ нѣкотораго рода самоуниженіемъ и насупливаетъ брови еще нѣсколько-больше.
   -- Вы приготовили меня къ огласкѣ и я вамъ за это благодарна. Чего вы хотите еще отъ меня? Нѣтъ ли еще чего-нибудь, что я должна исполнить? Быть-можетъ, для успокоенія моего мужа, я должна подтвердить истину вашихъ словъ? Продиктуйте мнѣ и я все напишу, что вамъ угодно.
   "И она въ-самомъ-дѣлѣ напишетъ!" думаетъ адвокатъ, слѣдя за движеніемъ ея руки, твердо-взявшей перо.
   -- Я не намѣренъ утруждать васъ, леди Дедлокъ. Прошу васъ, успокойтесь.
   -- Я давно ожидала этого дня, какъ вы знаете, и не желаю ни сама щадить себя, ни быть пощаженной. Вы не можете сдѣлать для меня хуже того, что вы ужь сдѣлали. Говорите же, что теперь остается ?
   -- Леди Дедлокъ, ничего не остается больше. Я попрошу у васъ позволенья сказать вамъ нѣсколько словъ, когда вы перестанете говорить.
   Казалось бы, имъ нечего слѣдить другъ за другомъ, но они пристально смотрятъ одинъ на другаго, а звѣзды смотрятъ на нихъ сквозь открытое окно. При блѣдномъ сіяніи мѣсяца виднѣются невозмутимые лѣса, огромный домъ и послѣднее жилище людей на землѣ -- кладбище... кладбище! Гдѣ же въ эту безмятежную ночь могильщики съ ихъ заступами? онн бы обогатили мистера Телькнигорна еще одной послѣдней тайной, въ добавокъ ко всѣмъ его тайнамъ. Родился ли его могильщикъ? выкованъ ли ему заступъ?-- странные вопросы, когда подумаешь о нихъ; а, можетъ, и еще страннѣе, когда не будешь о нихъ думать при такой звѣздной и лѣтней ночи.
   -- О раскаяніи, объ угрызеніи совѣсти, вообще о чемъ-либо подобномъ, говорить теперь леди Дедлокъ: -- я не скажу вамъ ни слова. Еслибъ я и не была нѣма въ этомъ отношеніи , вы были бы глухи. Оставимъ это : это не для вашихъ ушей.
   Онъ хотѣлъ-было протестовать, но она презрительнымъ мановеніемъ руки заставила его молчать.
   -- Я пришла, сюда, говорить съ вами о другихъ, ближе-подходящихъ къ вамъ предметахъ. Вы должны знать, что брильянты мои цѣлы; ихъ могутъ отъиекать въ моемъ будуарѣ; точно также цѣлы всѣ мои богатый платья, всѣ находящіяся у меня цѣнныя вещи. Я взяла съ собою нѣсколько денегъ -- замѣтьте, однакожь, очень-немного. Чтобъ не возбудить подозрѣній, я въ чужомъ платьѣ и ухожу отсюда навсегда. Вотъ что я хотѣла вамъ сказать. Доведите слова мои до свѣдѣнія того, кому слѣдуетъ.
   -- Извините меня, леди Дедлокъ, говоритъ мистеръ Телькингорнъ, съ полнымъ спокойствіемъ ; -- и несовершенно-ясно понимаю васъ. Вы уходите?...
   -- Навсегда. Я оставляю Чизни-Волдъ сегодня ночью, сейчасъ.
   Мистеръ Телькингорнъ качаетъ головой. Миледи встаетъ; но онъ не отводитъ даже и руки отъ стула, не вынимаетъ руки изъ кармана своего старомоднаго жилета, а только качаетъ головой.
   -- Какъ, мнѣ не уходить отсюда ?
   -- Не уходить, леди Дедлокъ.
   -- Знаете ли, какое облегченіе Чизни-Вольду принесетъ мое бѣгство? Забыли вы о томъ пятнѣ и позорѣ, который лежитъ на этомъ замкѣ? и гдѣ этотъ позоръ и что этотъ позоръ?
   -- Нѣтъ, леди Дедлокъ, я пе забылъ.
   Не удостоивъ его больше ни однимъ словомъ, она идетъ къ двери и ужь готова отворить ее, какъ мистеръ Телькингорнъ останавливаетъ ее; онъ говоритъ неподвижно, не пошевеливъ ни ногою, ни рукою, ни даже не возвысилъ своего голоса.
   -- Леди Дедлокъ, будьте такъ добры, остановитесь и выслушайте меня; въ противномъ случаѣ, прежде чѣмъ вы дойдете до лѣстницы, я позвоню во всѣ колокольчики дома и тогда долженъ буду разсказать все, что мы съ вами знаемъ, въ присутствіи всѣхъ гостей и всей прислуги.
   Онъ побѣдилъ ее. Она колеблется, дрожитъ и въ волненіи прикладываетъ руку къ своей головѣ -- слабые признаки для всякаго другаго, но дли испытаннаго глаза мистера Телькингорна они достаточны ; онъ понимаетъ ихъ.
   Онъ тотчасъ же послѣ этого говоритъ :
   -- Будьте такъ добры, выслушайте меня, леди Дедлокъ.
   И указываетъ ей на стулъ, съ котораго только-что она встала. Она медлитъ, но онъ указываетъ ей снова н она садится.
   -- Отношенія наши, леди Дедлокъ, несчастны, но, не считая себя причиною этого несчастія, я не прошу у васъ прощенья. Положеніе мое относительно сэра Лейстера вамъ такъ-хорошо извѣстно, что вы давно знаете, какъ я всегда искалъ случая открыть эту тайну.
   -- Сэръ, отвѣчаетъ она, не сводя глазъ съ пола, на которомъ теперь сосредоточено ея вниманіе:-- лучше было бы, еслибъ я ушла. Вы удержали меня напрасно. Мнѣ болѣе нечего сказать вамъ.
   -- Простите меня, леди Дедлокъ, если я заставлю васъ выслушать еще нѣсколько словъ.
   -- Я буду слушать васъ у окна: здѣсь мнѣ душно.
   Въ пронырливомъ взглядѣ адвоката можно было прочесть минутное опасеніе при движеніи миледи къ окну; ему показалось, что она питаетъ въ душѣ намѣреніе сброситься внизъ и, пораженная выступивши карнизами стѣны, бездыханная, упадетъ на террасу; но это опасеніе было мгновенно; наблюденія надъ ея холоднымъ лицомъ, этимъ прямымъ, смѣлымъ взоромъ, съ какимъ она смотрѣла не внизъ, а на звѣзды, успокоиваютъ адвоката.
   -- Леди Дедлокъ, говоритъ онъ, стоя два шага позади ея : -- до-сихъ-поръ я еще и самъ не рѣшился, какой принять образъ дѣйствій; до-сихъ-поръ я еще не обдумалъ положительно, какъ я долженъ идти впередъ, а потому, пока я прошу васъ держать исторію вашу въ такой же тайнѣ, въ какой вы держали ее до-сихъ-поръ, и не удивляться, что и я буду на этотъ счетъ совершенно -- нѣмъ.
   Онъ замолчалъ, выжидая отвѣта; но отвѣта не было.
   -- Извините меня, леди Дедлокъ, но это весъма-важное обстоятельство. Удостоиваете ли вы меня вашимъ вниманіемъ?
   -- Я васъ слушаю.
   -- Благодарю васъ. Я, разумѣется, въ этомъ не сомнѣваюсь, зная необычайную силу вашего характера, и потому вопросъ этотъ могъ бы быть лишнимъ съ моей стороны. Но я люблю, или, лучше сказать, имѣю привычку знать навѣрное дорогу, по которой иду. Главное вниманіе мое въ этомъ несчастномъ дѣлѣ обращаетъ па себя сэръ Лейстеръ.
   -- Такъ зачѣмъ же, говоритъ она задыхающимся голосомъ и не отводя мрачнаго взора отъ отдаленныхъ звѣздъ : -- вы удерживаете меня въ этомъ домѣ?
   -- Потому-что все мое вниманіе обращаетъ на себя о-н-ъ. Леди Дедлокъ, мнѣ нѣтъ надобности говорить вамъ, что сэръ Лейстеръ надменный человѣкъ, что его довѣріе къ вамъ высоко и что онъ легче повѣрить паденію съ неба этого мѣсяца, чѣмъ вашему паденію, какъ его жены.
   Дыханіе спирается въ ея груди; она дышетъ тяжело и прерывисто, но стоитъ такъ же гордо, такъ же непреклонно, какъ онъ тысячу разъ видывалъ ее посреди блестящаго общества.
   -- Я говорю вамъ, леди Дедлокъ, что считаю болѣе-возможнымъ собственными руками вырвать съ корнемъ любое дерево изъ этой земли, чѣмъ поколебать довѣріе сэра Лейстера къ вамъ, или разрушить союзъ, васъ соединяющій. Даже теперь, имѣя противъ васъ такія ясныя улики, я все-таки не рѣшаюсь открыть ему глаза; я не боюсь, что онъ не повѣритъ, нѣтъ, это и для него невозможно, но потому, что ничто не можетъ его приготовить къ этому удару и онъ его не перенесетъ.
   -- Ни даже мой побѣгъ? отвѣчаетъ она : -- подумайте объ этомъ.
   -- Побѣгъ вашъ, леди Дедлокъ, откроетъ всю истину, тысячу разъ откроетъ и всѣмъ и каждому, и тогда спасти честь фамиліи отъ позора будетъ, разумѣется, невозможнымъ, хотя даже на одинъ день.
   Въ отвѣтѣ его слышна твердая рѣшительность, недопускающая никакого возраженія.
   -- Если я говорю , что сэръ Лейстеръ обращаетъ на себя все мое вниманіе, то подъ его именемъ разумѣю я и честь всей фамиліи Дедлоковъ. Сэръ Лейстеръ и баронство; сэръ Лейстеръ и Чизни-Вольдъ; сэръ Лейстеръ и его предки (мистеръ Телькингорнъ очень-сухъ при этомъ перечнѣ) какъ вамъ извѣстно, леди Дедлокъ, это одно и то же.
   -- Продолжайте.
   -- Потому-то, продолжаетъ мистеръ Телькингорнъ, своимъ обыкновеннымъ голосомъ:-- мнѣ надо долго и серьёзно подумать. Если возможно , то исторія ваша должна быть скрыта отъ свѣта; но какъ она можетъ быть скрыта, если сэръ Лейстеръ лишится разсудка, или будетъ лежать на смертномъ одрѣ, если завтра утромъ я нанесу ему этотъ ударъ? Какъ объяснить передъ обществомъ мгновенную въ немъ перемѣну? Что привело его въ такое положеніе? Что посѣяло между вами раздоръ? Эти вопросы, леди Дедлокъ, подымутъ дѣйствительно крики на всѣхъ перекресткахъ, прибьютъ афиши на всѣхъ стѣнахъ улицъ, и вы не должны забывать, миледи, что эта молва будетъ поражать не одну васъ (васъ я не имѣю здѣсь въ виду), но вашего мужа, леди Дедлокъ, вашего мужа.
   Онъ все болѣе-и-болѣе становится откровеннымъ, но ни на волосъ не возвышаетъ своего голоса.
   -- Съ другой стороны, продолжаетъ онъ:-- сэръ Лейстеръ любитъ васъ до безумія, и онъ будетъ не въ-состояніи преодолѣть это безуміе и тогда, когда узнаетъ то, что съ вами знаемъ. Я беру, разумѣется, крайность, только это такъ; а если это такъ, то лучше, можетъ-быть, чтобъ онъ ничего не зналъ. Лучше вообще, лучше для него, лучше для меня. Всѣ эти обстоятельства я долженъ сообразить, и потому въ сію-минуту очень-трудно на что-нибудь окончательно рѣшиться.
   Она стоитъ безмолвно и смотритъ на тѣ же звѣзды, а звѣзды меркнутъ и, кажется, будто ихъ блѣдность заставляетъ блѣднѣть и миледи.
   -- Теперь, говоритъ мистеръ Телькингорнъ: -- я долженъ руководствоваться обстоятельствами. И пока прошу васъ хранить все въ тайнѣ, и я то же буду дѣлать съ моей стороны.
   -- То-есть я должна влачить мою жизнь и ожидать пытки со дня на день, по вашему приказанію? говоритъ она, все еще смотря на небо.
   -- Да, я боюсь, что это гакъ, леди Дедлокъ.
   -- Вы считаете необходимымъ приковать меня къ позорному столбу?
   -- Я увѣренъ въ необходимости того, что вамъ предлагаю.
   -- И я должна еще быть на этой блистательной сценѣ, на которой играла такъ долго? и подмостки подо мною должны рухнуть по вашему мановенію? говоритъ она медленно.
   -- Не безъ предувѣдомленія васъ, леди Дедлокъ. Я не сдѣлаю ни шага, не сообщивъ объ этомъ предварительно вамъ.
   Она предлагаетъ ему вопросы точно такъ, какъ-будто бы говорила во снѣ, или твердила наизусть урокъ.
   -- Мы должны встрѣчаться попрежнему?
   -- Попрежнему, если вы позволите.
   -- Ни должна скрывать мой позоръ, какъ скрывала его такъ долго?
   -- Какъ скрывали его -- да. Я бы самъ не коснулся этого предмета, леди Дедлокъ; но теперь позвольте замѣтить вамъ, что эта тайна не должна вамъ казаться въ настоящее время тягостнѣе. Она не была ни лучше, ни хуже, чѣмъ теперь. Конечно, она теперь стала мнѣ извѣстна; но я думаю, мы никогда не довѣрялись одинъ другому.
   Нѣсколько минутъ простояла она въ молчаливой задумчивости и потомъ спросила:
   -- Больше ничего вы не имѣете мнѣ сказать теперь?
   -- Я хотѣлъ бы знать, леди Дедлокъ, согласны ли вы со мною и оправдываете ли вы мои поступки, говоритъ методически мистеръ Телькингорнъ, медленно потирая себѣ руки.
   -- Можете знать.
   -- Хорошо. Теперь я, какъ дѣловой человѣкъ, только бы желалъ, чтобъ вы дали слово въ случаѣ, если это обстоятельство откроется сэру Лейстеру, подтвердить, что въ моемъ разговорѣ съ вами я единственно старался о томъ, чтобъ сохранить его честь, его репутацію, его званіе; я бы желалъ то же самое исполнять и относительно васъ, леди Дедлокъ, но -- увы! это невозможно.
   -- Я буду свидѣтельствовать о вашей преданности, сэръ.
   Передъ этимъ отвѣтомъ и послѣ него она стоитъ задумчиво нѣсколько секундъ, потомъ поворачивается къ двери и идетъ тѣмъ же надменнымъ, тѣмъ же величественнымъ шагомъ, какъ и всегда. Мистеръ Телькингорнъ отворяетъ предъ ней обѣ двери точно такъ же, мы сдѣлалъ бы это вчера, или какъ сдѣлалъ бы это десять лѣтъ назадъ, и отвѣшиваетъ ей свой старомодный, глубокій поклонъ; но несовсѣмъ-обыкновенный взглядъ бросаетъ на него прелестная головка, скрываясь въ темнотѣ, и несовсѣмъ-обыкновенно (хотя различіе было а ускользающее) принимаетъ законникъ этотъ взглядъ. Оставшись наединѣ, онъ обдумываетъ, что женщина была не подъ вліяніемъ своего обыденнаго принужденія.
   Вѣрнѣе могъ бы понять онъ внутреннюю борьбу этой женщины, еслибъ видѣлъ, какъ металась она по своей комнатѣ съ закинутыми назадъ волосами, ломая руки; вѣрнѣе бы понялъ онъ, еслибъ видѣлъ онъ эти женщина безъ усталости, несмотря на позднее время ночи, ходила взадъ и впередъ по Террасѣ Привидѣній, сопутствуемая роковыми шагами.
   Но адвокатъ, по ея уходѣ, закрылъ окно, задернулъ занавѣсъ, легъ на постель и заснулъ. И когда померкли звѣзды и блѣдный день заглянулъ въ комнату бельведера, старое лицо соннаго адвоката какъбудто вызывало могильщиковъ и ихъ заступы.
   Тотъ же блѣдный день, заглянувъ въ собственную спальню сзра Лейстера, видитъ какъ знаменитый баронетъ прощаетъ кающееся отечество въ величественно-снисходительнонъ снѣ; такъ же видитъ онъ, какъ во снѣ вступаютъ кузены въ различныя офиціальныя должности, главная обязанность которыхъ состоитъ единственно въ полученіи жалованья; какъ дѣвственная Волюмнія предлагаетъ свою руку и приданое въ пятьдесятъ тысячъ фунтовъ стерлинговъ старому, отвратительному генералу, ротъ котораго полонъ фальшивыхъ зубовъ, какъ фортепьянныхъ косточекъ, но генералъ заслуживаетъ удивленіе всего Бата и страхъ многихъ обществъ; заглядываетъ блѣдный день также и въ чердаки и свѣтелки, на дворы и конюшня, гдѣ спитъ незадорное самолюбіе въ дворницкихъ конурахъ и бредитъ о блаженствѣ, неразлучномъ съ волей и прихотью.
   Всходитъ солнце и сдергиваетъ за собою весь покровъ ночи, весь бредъ я сладкія мечты; будитъ дремлющій листъ и цвѣтокъ; будитъ животныхъ бродящихъ, летающихъ и ползущихъ, будитъ садовниковъ и бредутъ они по газону, топча изумрудныя, яхонтовыя и жемчужныя капля росы, и вздымаетъ онъ высоко къ небу дымъ изъ дѣятельныхъ кухонь. Наконецъ будитъ онъ и беззаботнаго мистера Телькингорна, и адвокатъ узнаетъ, проснувшись, что сэръ Лейстеръ и леди Дедлокъ спокойно провели ночь въ своемъ благополучномъ замкѣ и готовы гостепріимно принимать всѣхъ въ Линкольншайрѣ.
   

ГЛАВА XLII.
Контора мистера Телькнигорна.

   Съ зеленѣющихъ нивъ, осѣненныхъ широковѣтвистыии дубами дедлоковскаго помѣстья, переносится мистеръ Телькингорнъ въ удушливую жару и пыль Лондона. Способъ перемѣщенія его съ одного мѣста на другое -- также одна изъ его тайнъ. Онъ отправляется въ Чизни-Вольдъ точно такъ, какъ-будто-бы шелъ изъ своего кабинета въ другую комнату, и возвращается изъ Чизни-Вольда въ Лондонъ такъ, что и не узнаешь, уходилъ Ли онъ съ Полей Линкольнской Палаты, или нѣтъ. Никогда не надѣваетъ онъ дорожнаго платья и некогда ни съ кѣмъ не говоритъ о своихъ поѣздкахъ. Онъ также незамѣтно исчезъ сегодня утромъ изъ своего бельведера въ Чизни-Вольдѣ, какъ неожиданно является вечеромъ въ собственной своей квартирѣ.
   Подобно черноперой лондонской птицѣ, изъ породы тѣхъ, которыя вьютъ гнѣзда на этихъ благотворныхъ поляхъ, гдѣ всѣ овцы употребляются на пергаментъ, всѣ козы -- на парики, всѣ луга -- на рынки, возвращается тайно домой прокопченный и завялый адвокатъ. Несмотря на то, что онъ живетъ посреди людей, съ людьми не ведетъ онъ дружескаго знакомства; дожилъ онъ до преклонныхъ лѣтъ, но не испыталъ сладостныхъ дней счастливой юности, и, привыкнувъ сновать свою паутину въ углахъ и закоулкахъ человѣческой природы, забылъ, что у нея есть обширныя и свѣтлыя стороны. Въ горнилѣ, изъ закалёной мостовой я накалёныхъ стѣнъ строеній, высохъ онъ, какъ тонкая дрань, и жаждущая душа его въ-состоянія мечтать только о столѣтнемъ, густомъ какъ масло, портвейнѣ.
   Фонарщикъ ужъ подставлялъ лѣстницу къ фонарямъ, освѣщающимъ ту сторону Полей Линкольнской Палаты, на которой живетъ мистеръ Телькингорнъ, когда сей достославный жрецъ фешенебельныхъ такъ только еще являлся на свой дворъ.
   Входя по лѣстничнымъ ступенямъ вверхъ, замѣчаетъ адвокатъ улыбающуюся я Кланяющуюся фигурку маленькаго человѣчка.
   -- Уже-ли это Снегсби?
   -- Точно такъ, сэръ. Надѣюсь, вы, слава Богу, здоровы. Я-было заходилъ къ вамъ и теперь иду домой.
   -- Вотъ что! Зачѣмъ же вы заходили ко мнѣ?
   -- Сэръ, говоритъ мистеръ Снегсби, наклоняя шляпу на-беку въ знакъ особеннаго почтенія къ своему постоянному покупатели: -- мнѣ хотѣлось молвить вамъ словца два.
   -- Можете вы переговорить со мной на лѣстницѣ?
   -- Совершенно могу, сэръ.
   -- Говорите.
   Законникъ поворачивается, кладетъ руку на желѣзныя поручи лѣстницы и наблюдаетъ за фонарщикомъ, зажигающимъ фонаря на дворѣ.
   -- Дѣло касается... говоритъ мистеръ Снегсби тихимъ и таинственнымъ голосомъ: -- дѣло касается, сэръ, до чужестранки.
   Мистеръ Телькингорнъ смотритъ на него съ удивленіемъ.
   -- Какая чужестранка? говорятъ онъ.
   -- Чужестранка, сэръ, француженка, если я не ошибаюсь. Я самъ незнакомъ съ этимъ языкомъ, сэръ, но, по манерамъ и наружности, думаю, что она француженка, по-крайней-мѣрѣ непремѣнно ужъ чужестранка. Я видѣлъ ее у васъ, сэръ, когда имѣлъ честь исполнять съ мистеронъ Бакстомъ нѣкоторое порученіе касательно мальчика...
   -- А, понимаю, mademoiselle Hortense.
   -- Очень можетъ быть, сэръ. Мистеръ Снегсби прокашливается почтительно въ шляпу.-- Я, изволите видѣть, съ трудомъ произношу чужестранныя имена вообще, но увѣренъ, что вы произносите правильно, именно Мууу... но никакое отчаянное усиліе не можетъ пособить горю, и мистеръ Снегсби откашливается извинительно.
   -- Что жъ вы имѣете сказать о ней? спрашиваетъ мистеръ Телькингорнъ.
   -- Вотъ что, сиръ, отвѣчаетъ поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей, осѣняя ротъ свой, для большей таинственности, шляпой: -- она крѣпко нападаетъ на меня, сиръ. Семейное счастье мое велико, такъ велико, какъ только можно желать, мистеръ Телькингорнъ; но изволите видѣть, жена моя ревнива -- отъ слова не станется -- очень-ревнива. И теперь, сэръ, посудите сами мое положеніе: чужестранка, въ нѣкоторомъ родѣ, изъ-себя очень-недурна и приходитъ однажды ко мнѣ въ лавку; разъ-то ничего бы; нѣтъ, ее -- отъ слова не станется -- нелегкая суетъ всякой день къ намъ на дворъ. Что бъ ей, кажется, слоняться на дворѣ?... такъ нѣтъ... вѣдь это, знаете, сэръ... ну, словомъ, обсудите сами, сэръ...
   Мистеръ Снегсби, высказавшись съ очень-плачевными гримасами, дополняетъ рѣчь свою въ родѣ уясненія горестнаго состоянія души кашлемъ, примѣняющимся на всякій случай:
   -- Что жь вы объ этомъ думаете? спрашиваетъ мистеръ Телькингорнъ.
   -- Я былъ увѣренъ, что вы поймете мое положеніе, сиръ, отвѣчаетъ Снегсби: -- если потрудитесь вникнуть въ раздражительность жены моей. Извольте видѣть: чужестранка, имя которой вы только-что произнесли совершенно-правильно, должна-быть очень-бойкая женщина; она на-лету схватила, въ тотъ, помните, сиръ, вечеръ, слово Снегсби; давай наводить обо мнѣ справки и шасть къ намъ въ обѣденное время. Теперь Крикса, горничная наша, знаете, существо робкое, страдаетъ -- отъ слова не станется припадками, перепугалась страшной этой Му... то, понимаете, чужестранки-то, а вѣдь она, сэръ, такъ поглядываетъ странно и такъ говоритъ быстро, что, дай Богъ, мужчинѣ устоять на ногахъ; такъ вотъ Крикса-то, сэръ, перепугавшись и полетѣла съ лѣстницы внизъ головой, растянулась на полу, да изъ одного обморока въ другой -- и пошла потѣха. Къ-счастью, всѣ хлопоты по кухнѣ пали на мою жену, я я одинъ остался при лавкѣ. Вотъ, сэръ, входитъ она въ лавку и говорить: "мистеръ Телькингорнъ меня къ себѣ не пускаетъ, такъ я хочу быть здѣсь и добьюсь чего хочу". Съ-тѣхъ-поръ и начала слоняться, сэръ, именно слоняться, говорятъ мистеръ Снегсби, съ особеннымъ выраженіемъ: -- всякой день у насъ на дворѣ. Судите сами, какія отъ этого могутъ выйдти послѣдствія. Ужь не только женѣ, да, чего-добраго, и сосѣдямъ могутъ взбрести въ голову такія умозаключенія, что Боже упаси. Между-тѣмъ, какъ мнѣ, сэръ, говоритъ мистеръ Снегсби съ отчаяннымъ трясеньемъ головы: -- клянусь вамъ, и въ голову никогда не приходятъ никакія чужестранки; видывалъ ихъ въ-старину съ метелками и грудными дѣтьми, а ныньче видаю съ тамбуриномъ и въ серьгахъ -- вотъ и все.
   Мистеръ Телькингорнъ слушаетъ очень-серьёзно исповѣдь мистера Снегсби и, дослушавъ до конца, говоритъ:
   -- Все, Снегсби?
   -- Все, сэръ, отвѣчаетъ поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей, съ такимъ кашлемъ въ кулакъ, который ясно говоритъ: "съ меня и этого будетъ, сэръ!"
   -- Не знаю, чего хочется mademoiselle Гортензіи, говоритъ адвокатъ: -- она просто сумасшедшая, я полагаю.
   -- Хотя бы и съумасшедшая, сэръ, жалобно говоритъ мистеръ Снегсби: -- все-таки плохое это утѣшеніе, того-и-гляди, собьетъ съ толку все семейство.
   -- Разумѣется, разумѣется, отвѣчаетъ адвокатъ: -- этому надо положить конецъ. Я понимаю, какъ вамъ непріятны ея посѣщенія. Вотъ вы что сдѣлайте: первый разъ, какъ она явится къ вамъ, отправьте ее ко мнѣ.
   Мистеръ Снегсби просіялъ радостью; отвѣсивъ множество поклоновъ, прокашливается онъ слегка и уходитъ. Мистеръ Телькингорнъ подымается выше и разсуждаетъ, должно думать, такимъ-образомъ:
   "Ужь эти женщины! отъ нихъ только и толку на землѣ, что хлопоты, да безпорядки. Неуспѣлъ еще съ барыней сладить, глядь, тутъ горничную на шею навязываютъ. Да эту-то я скоро угомоню".
   Размысливъ, отворяетъ онъ дверь, ощупью бредетъ по темнымъ комнатамъ и засвѣчиваетъ огонь. Свѣчи горятъ неярко и аллегорія на потолкѣ плохо видна; но осанистый римлянинъ, смѣло-выскочившій изъ облаковъ, видѣнъ ясно. Впрочемъ, мистеръ Телькингорнъ не удостоиваетъ его своимъ вниманіемъ; онъ достаетъ изъ боковаго кармана маленькій ключикъ, отпираетъ имъ ящикъ, изъ ящика достаетъ другой ключъ, имъ отпираетъ сундукъ, изъ сундука вынимаетъ третій ключъ и такъ далѣе, пока наконецъ не попадаетъ на ключъ отъ виннаго погреба, куда и готовится спуститься за своимъ столѣтнимъ портвейномъ. Вотъ беретъ онъ свѣчку и идетъ было къ двери; вдругъ раздается стукъ.
   -- Кто здѣсь? Ага, мистриссъ, это вы? Кстати пожаловали, очень-кстати! Мнѣ только-что говорили о васъ. Ну-съ, что вамъ нужно?
   И привѣтствуя mademoiselle Гортензію такими нѣжными выраженіями, адвокатъ ставитъ свѣчку на каминъ въ комнатѣ своего писаря и постукиваетъ ключомъ по сухимъ, впалымъ щекамъ своимъ. Mademoiselle Гортензія, молча, сверкаетъ глазами по сторонамъ и тихо затворяетъ дверь.
   -- Мнѣ стоило большаго труда отъискать васъ дома, сэръ, говоритъ она.
   -- Вотъ что!...
   -- Да, сэръ, я была у васъ нѣсколько разъ, но мнѣ всегда говорили, что или васъ нѣтъ дома, или вы заняты, или вы не хотите меня принять.
   -- Вамъ говорили совершенно-вѣрно.
   -- Вздоръ, лгали!
   Иногда въ mademoiselle Гортензіи много страшнаго; такъ и кажется что она прыгнетъ, какъ тигрица, и невольно испугаешься ея и отступишь шага два назадъ. Такое чувство страха гнѣздится въ настоящую минуту въ мистерѣ Телькингорнѣ; онъ уступаетъ ему, а француженка съ полузакрытыми глазами только презрительно улыбается, качаетъ головой и бросаетъ по сторонамъ взгляды.
   -- Ну мистриссъ, говоритъ адвокатъ, нетерпѣливо постукивая ключомъ о каминъ: -- если вамъ, что-нибудь надо, такъ говорите сейчасъ же.
   -- Вы дурно поступили со мной, сэръ. Вы поступили со мной низко.
   -- Низко? повторяетъ законникъ, потирая ключомъ себѣ носъ.
   -- Да, низко и подло, говорю я вамъ. Вы обманули меня. Вы заставили меня надѣть то платье, въ которомъ, можетъ-быть, была миледи; заставили меня прійдти сюда, разъиграть комедію съ мальчикомъ... Что? неправда? говорите! и тигрица снова готова сдѣлать прыжокъ за свою жертву.
   "Ты зелье, страшное зелье", думаетъ про себя мистеръ Телькингорнъ, смотра на все разсѣянно.
   -- Ну что жъ, холопка, вѣдь тебѣ за это и заплачено, говорятъ онъ.
   -- Не ты ли заплатилъ! отвѣчаетъ она съ бѣшенствомъ: -- ты далъ мнѣ два соверина -- вотъ они; проглоти изъ самъ, старый, если хочешь, и съ этими словами она бросаетъ деньги почти въ него и съ такою силою, что они сдѣлали по полу нѣсколько рикошетовъ прежде, чѣмъ полетѣли въ углы, гдѣ, повертясь, улеглись спокойно.
   Мистеръ Телькингорнъ потираетъ ключомъ себѣ голову, а mademoiselle Гортенція саркастически смѣется, повторяя: -- ты заплатилъ! ты заплатилъ!
   -- Стало-быть ты очень-богата, прелестный другой мой, говоритъ адвокатъ: -- что бросаешь деньги на полъ.
   -- Я богата, я очень-богата, отвѣчаетъ она: -- только злобой и ненавистью. Я ненавижу миледи отъ всего моего сердца -- ты это знаемъ.
   -- До-сихъ-поръ не зналъ.
   -- Ты зналъ и зналъ очень-хорошо, потому и просилъ достать тебѣ нѣкоторыя свѣдѣнія. Ты зналъ, что я en-r-r-r-r-agée.
   И такое количество r-омъ, съ которыми произнесла mademoiselle Гортенція слово enragée, казалось ей недостаточнымъ для выраженія ея гнѣва, потому она еще сжимаетъ зубы, скрежещетъ ими и ломаетъ пальцы на рукахъ.
   -- Такъ я зналъ? такъ я зналъ? говоритъ мистеръ Телькингорнъ, разсматривая бородку ключа.
   -- Безъ-сомнѣнія зналъ. И правъ: я ненавижу ее, говоритъ mademoiselle Гортенціи, смотря на мистера Телькингорна черезъ плечо.
   -- Ну-съ, больше вы ничего не имѣете сказать мнѣ, mademoiselle?
   -- Я безъ мѣста, сэръ. Помѣстите меня, пристройте меня на хорошихъ условіяхъ. Если вы не хотите, или не можете этого вдѣлать, то дайте мнѣ средства отмстить миледи; опозорить ее, обезчесть ее.
   Я пособлю вамъ. Вы вѣдь добиваетесь этой цѣли -- я знаю! все знаю!
   -- Вы, кажется, ужь черезчуръ много знаете, отвѣчаетъ мистеръ Телькингорнъ.
   -- Развѣ я говорю неправду? Развѣ я такъ глупа, какъ маленькій ребенокъ? Ужели вы меня заставите вѣрить, что вся эта продѣлка съ грязнымъ мальчикомъ была только вслѣдствіе вашего пари съ кѣмъ то. О! Боже мой, о mon Dieu! я не такъ глупа! я не такъ глупа! и черные глаза ея, кажется, были закрыты и открыты въ одно и то же время.
   -- Выслушайте меня, мистриссъ, говоритъ мистеръ Телькнигорнъ, постукивая по подбородку ключомъ и смотря на нее равнодушно: -- отъ что я вамъ скажу...
   -- Я! выслушать васъ! перебиваетъ его mademoiselle Гортензія въ гнѣвнымъ и грознымъ киваньемъ головы: -- выслушать васъ!..
   -- Вы, пожаловали сюда, продолжаетъ адвокатъ, не обращая на нее вниманія: -- съ очень-умѣренной просьбою, которую сейчасъ изложили; если эта просьба не исполнится, такъ вы, чего добраго, пожалуете сюда опять?
   -- Да, опять, говоритъ mademoiselle Hortense еще съ болѣе-гнѣвнымъ и болѣе грознымъ киваньемъ головы:-- еще опять и еще опять и тысячу разъ опять!
   -- И веля васъ здѣсь не пріймуть, вы, можетъ-быть, захотите прогуляться и опять къ мистеру Снегсби.
   -- Да, опять, повторяетъ mademoiselle, съ совершенною рѣшимостью: -- еще опять и еще опять и тысячу разъ опять!
   -- Очень-хорошо. Теперь позвольте посовѣтовать вамъ, mademoiselle Hortense, взять свѣшу и поискать ваши совериды. Я думаю, вы ихъ найдете за перегородкой моего писаря, гдѣ-нибудь въ углу.
   Mademoiselle Hortense презрительно смѣется, глядя черезъ плечо на адвоката.
   -- Вы не хотите?
   -- Не хочу!
   -- Очень-хорошо. Чѣмъ бѣднѣе вы, тѣмъ, стало-быть, богаче я. Теперь къ дѣлу. Видите ли вы, мистриссъ, вотъ этотъ ключъ отъ моего виннаго погреба? Большой ключъ, не правда ли? но тюремные ключи побольше и потяжелѣе его. Въ этомъ государствѣ есть исправительные домы; двери у этихъ домовъ крѣпки, очень-крѣпки; и я боюсь, что особѣ съ вашимъ темпераментомъ и съ вашею дѣятельностью не понравится посидѣть тамъ даже нѣсколько часовъ. Что вы на это скажете?
   -- Я скажу, отвѣчаетъ mademoiselle Hortense, совершенно-спокойнымъ и твердымъ голосомъ: -- что ты подлый мошенникъ!
   -- Можетъ-быть, отвѣчаетъ мистеръ Телькингорнъ спокойно, высмаркиваясь: -- не и не спрашиваю вашего мнѣнія обо мнѣ, а я спрашиваю ваше мнѣніе о тюрьмѣ.
   -- О тюрьмѣ я ничего не думаю. Что мнѣ до нея за дѣло?
   -- Что вамъ за дѣло? говоритъ законникъ, укладывая медленно носовой платокъ въ карманъ и поправляя воротнички -- а вотъ что я вамъ скажу: законъ въ нашей доброй Англіи строго запрещаетъ безпокоить гражданъ посѣщеніями противъ ихъ желанія; и если онъ узнаетъ, что кто-нибудь, хотя бы это была и женщина шатается въ чужіе домы противъ желанія владѣтелей, онъ деспотически предписываетъ схватить эту женщину, посадитъ въ тюрьму водъ строгій надзоръ и запираетъ ее тамъ.
   -- Въ-самомъ-дѣлѣ? отвѣчаетъ mademoiselle Гортензія, въ томъ же шутливомъ тонѣ: -- это очень-забавно, сэръ, право очень-забавно. Только мнѣ до этого никакого нѣтъ дѣла.
   -- Любезный другъ мой, говоритъ мистеръ Телькингорнъ:-- попробуйте еще разъ прійдти ко мнѣ, или къ мистеру Снегсби, такъ вы узнаете, какое вамъ до этого дѣло.
   -- Если я прійду еще разъ, такъ вы, пожалуй, меня посадите въ тюрьму?
   -- Пожалуй посажу.
   Разумѣется, пѣна у рта mademoiselle Гортензіи была бы несовмѣстна съ такимъ веселымъ расположеніемъ духа, въ какомъ она теперь находится; но право, еслибъ еще немножко, тигрица забрызгала бы ядовитой пѣной лицо знаменитаго адвоката.
   -- Однимъ словомъ, мистриссъ, говоритъ мистеръ Телькингорнъ:-- мнѣ очень-непріятно оскорбить васъ; но если вы еще разъ пожалуете сюда безъ приглашенія, или къ мистеру Снегсби, я вынужденъ буду передать васъ въ руки полиціи. Полиція очень-вѣжлива съ дамами, но грубо обращается съ безпокойными тварями -- слышишь ли ты это, холопка!
   -- Не посмѣешь, старый! шипитъ mademoiselle Гортензія: -- я докажу тебѣ, что ты не посмѣешь!
   -- И если, продолжаетъ законникъ, не обращая никакого вниманія на шипѣніе тигрицы: -- и если, холопка, я помѣщу тебя въ надежныя руки, то много утечетъ воды, пока снова получишь ты свободу.
   -- Не посмѣешь, негодяй, не посмѣешь! шипѣла mademoiselle, вытягивая впередъ руки.
   -- А теперь пока, говоритъ адвокатъ, все-таки не обращая на нее никакого вниманія: -- я совѣтую тебѣ убраться и очень, очень подумать прежде, чѣмъ захочешь снова пожаловать сюда.
   -- Совѣтую тебѣ, старикъ, подумать, не одинъ разъ о томъ, что ты врешь! отвѣчаетъ Гортензія.
   -- Ты была отпущена твоей леди, замѣчаетъ мистеръ Телькингорнъ, провожая ее съ лѣстницы: -- какъ безпокойная и дерзкая дѣвка; теперь ты принимаешься за другія глупости, такъ совѣтую тебѣ выучатъ наизусть, мистриссъ, слѣдующее все, что я говорю, то думаю, и чѣмъ грожу, то исполню.
   Mademoiselle Hortense спускается съ лѣстницы не отвѣчая и не оборачиваясь. Адвокатъ спускается также, но только въ винный погребъ; достаетъ оттуда покрытую паутиной и заросшую мхомъ бутылочку портвейна, и возвратясь въ свой кабинетъ, садится въ кресло и наслаждается своимъ столѣтнимъ винцомъ. По-временамъ, закинувъ голову назадъ, видитъ онъ осанистаго римлянина, указывающаго на аллегорію и облака.
   

ГЛАВА XLIII.
Разсказъ Эсѳири.

   Нечего говорить, какъ часто задумывалась я о судьбѣ моей матери, и какъ тяжело было моему сердцу не считать ея въ живыхъ. Я не смѣла приблизиться къ ней, напомнить ей о себѣ письменно, потому-что опасность, которой она ежедневно подвергалась, вселяла въ меня непреоборимый страхъ. Знать, что жизнь моя есть единственный укоръ матери -- невыносимая пытка. Я не смѣла нетолько произносить ея имя, но, кажется, боялась даже и выслушать его. Если когда-нибудь въ моемъ присутствіи разговоръ склонялся на Чизни-Вольдъ, на сэра Лейстера Дедлока... на леди Дедлокъ, что, разумѣется, случалось довольно-часто, я старалась не прислушиваться къ этому разговору, уходила изъ комнаты съ единственною цѣлью, чтобъ какъ-нибудь случайно, словомъ или выраженіемъ лица, не измѣнить тайнѣ, которую я считала священнымъ долгомъ хранить такъ глубоко, какъ могла.
   Но съ какимъ наслажденіемъ вспоминала я звуки материнскаго голоса, когда оставалась одна; какъ жаждала я повторенія этихъ сладкихъ, нѣжныхъ звуковъ, которымъ суждено было невозвратно и только однажды коснуться моего слуха! Съ какимъ чувствомъ я тысячу разъ проходила мимо порога городскаго отеля Дедлоковъ, не смѣя и не пятая никогда надежды заглянуть туда. Я видѣла еще разъ мою мать: это было въ театрѣ -- Боже! сколько непонятныхъ, неизъяснимыхъ чувствъ взволновалось въ истерзанной груди моей. Но всему конецъ. Все прошло и прошло навсегда. Судьба моя была такъ счастлива! Но врядъ ли могу я сказать что-нибудь исключительно о себѣ; разсказъ мой будетъ только повѣстью о добротѣ и великодушіи окружающихъ меня благодѣтелей.
   Соединясь снова въ Холодномъ Домѣ, мы очень-часто поговаривали о Ричардѣ. Грустно было милочкѣ моей, очень-грустно обвинять своего прекраснаго кузена; но дѣлать нечего, этого требовала справедливость, хотя любовь и не позволяла сердиться на милаго Рика, даже за его поступки противъ мистера Жарндиса. Опекунъ мой щадилъ ея чувство и никогда ни однимъ упрекомъ не оскорблялъ Ричарда.
   -- Рикъ ошибается, моя милая, говорилъ онъ ей; -- что жь дѣлать; ошибаться -- въ природѣ человѣка; мы всѣ ошибались болѣе или менѣе въ жизни. Мы должны надѣяться на время и на тебя; подъ вашимъ совокупнымъ вліяніемъ онъ броситъ ложное направленіе и Снова пойдетъ по прямой дорогѣ.
   Мы однакожъ узнали впослѣдствіи, что мистеръ Жарнлнсъ только тогда предоставилъ вліянію времени судьбу Ричарда, когда ужь убѣдился въ совершенной невозможности открыть передъ нимъ истину. Онъ писалъ къ нему, ѣздилъ къ нему, говорилъ съ нимъ, употреблялъ всѣ неистощимыя средства своего добраго сердца, чтобъ убѣдить его ; но все оказалось тщетнымъ. Бѣдный, заблужденный Ричардъ былъ глухъ и слѣпъ ко всѣмъ убѣжденіямъ, внушеннымъ неисчерпаемою добротою мистера Жарндиса.
   -- Если я несправедливъ, говорилъ Ричардъ:-- то, по окончаніи оберканцелярскаго процеса, я буду съ раскаяніемъ просить прощенья. Если я брожу въ потьмахъ, то справедливость требуетъ разъяснить это несчастное дѣло, чтобъ оно не могло служить ловушкою для другихъ. Дайте миѣ кончить процесъ -- и слѣпота спадетъ съ меня и я брошу ложную дорогу,
   Вотъ обыкновенные отвѣты Ричарда. Процесъ по дѣлу Жарндисовъ такъ завладѣлъ всей его природой, что невозможно было предложить ему ни одного доказательства въ безполезности его хлопотъ, чтобъ онъ не опровергъ его самымъ софистическимъ образомъ, опираясь все-таки на Оберканцелярію.
   -- Нѣтъ, говорилъ однажды опекунъ мой: -- мнѣ кажется, что удерживать его, значитъ дѣлать ему вредъ; предоставимъ все времени.
   Однажды, при удобномъ случаѣ, я сообщила опекуну моему опасенія, что мистеръ Скимполь даетъ вредные совѣты Ричарду.
   -- Совѣты? отвѣчалъ опекунъ мой, смѣясь:-- что ты, мой другъ! кто будетъ слушать совѣтовъ Скимполя?
   -- По-крайней-мѣрѣ, мистеръ Скимполь ободряетъ его, мнѣ кажется, сказала я.
   -- Можетъ ли это быть, другъ мой? отвѣчалъ опекунъ мой опять:-- кто будетъ слушать его ободренія ?
   -- Вы думаете, что можно быть спокойнымъ на-счетъ Річарда въ этомъ отношенія?
   -- Разумѣется. Общество такого простодушнаго, такого невиннаго существа не только безвредно, но послужитъ для него, я думаю, удовольствіемъ и утѣшеніемъ. Что же касается до совѣтовъ, ободреній, вообще до чего-нибудь серьёзнаго, то къ этому такой ребенокъ, какъ Скимполь, совершенно-неспособенъ.
   -- Скажите, братецъ Джонъ, спрашивала Ада, подойдя въ эту минуту къ намъ и смотря черезъ мое плечо:-- отчего онъ такой ребенокъ?
   -- Отчего онъ такой ребенокъ?.. повторялъ опекунъ мой, потирая себѣ голову: -- отчего онъ такой ребенокъ?..
   -- Да, братецъ Джонъ.
   -- Гм!.. отвѣчалъ онъ съ разстановкой, все болѣе-и-болѣе, трепля свои волосы: -- онъ, видите ли, весь чувство и... и воспріимчивость, и... и доброта, и... и воображеніе. Эти качества, кажется, не уравнены въ немъ. Я думаю, что тѣ люди, которые восхищались его направленіемъ, когда онъ былъ еще ребенкомъ, придавали ему слишкомъ-большое значеніе, упустивъ изъ виду тѣ достоинства, которыя могли бы въ жизни примирить умъ съ сердцемъ. Вотъ почему онъ такой ребенокъ, сказалъ опекунъ мой, остановясь и смотря на насъ спокойно: -- что вы на это скажете?
   Ада, смотря на меня, говорила, что, къ ея сожалѣнію, мистеръ Скимполь заставляетъ Ричарда дѣлать лишніе расходы.
   -- Уже ль Ричардъ тратятся на него? отвѣчалъ опекунъ мой поспѣшно: -- этого не должно быть. Нѣтъ, нѣтъ, этому надо положить конецъ!
   Я прибавила, что мистеръ Скимполь, какъ мнѣ кажется, за подарокъ въ пять фунтовъ стерлинговъ отрекомендовалъ Ричарда мистеру Волису.
   -- Уже ль? отвѣчалъ опекунъ мой и быстро тѣнь неудовольствія покрыла лицо его: -- вотъ онъ каковъ! вотъ онъ каковъ! Въ немъ нѣтъ корыстолюбія ни на волосъ. Онъ не имѣетъ никакого понятія о цѣнности денегъ.. Онъ приводитъ Рика къ Волису, другъ съ Волисомъ, беретъ у него пять фунтовъ стерлинговъ, и это дѣлаетъ безъ всякой мысли, безъ всякой цѣли. Я даже увѣренъ, моя милая, что онъ вамъ самъ разсказалъ объ этомъ.
   -- Да, самъ, отвѣчала я!
   -- Такъ я и зналъ! воскликнулъ опекунъ мой торжественно.-- Вотъ онъ каковъ! Еслибъ онъ зналъ, что поступокъ его нехорошъ, еслибъ отъ бралъ деньги съ умысломъ, вѣрно, не сказалъ бы вамъ объ этомъ ни полслова; а онъ говорилъ вамъ точно такъ же, какъ и бралъ деньги: совершенно въ простотѣ сердечной. Посмотрите на него въ собственной его квартирѣ и тогда вы поймете его лучше. Сдѣлаемъ ему визитъ, вымоемъ ему, за эти глупости, хорошенько голову. Повѣрьте, друзья мои, Гарольдъ Скимполь сущій ребенокъ, сущій ребенокъ!
   Въ-самомъ-дѣлѣ, на другой день отправились мы въ Лондонъ и рано утромъ подошли къ двери мистера Скимполя. Онъ жилъ въ части города (извѣстной подъ названіемъ Полигона), которая въ то время служила убѣжищемъ для испанскихъ выходцевъ, бродившихъ тамъ въ своихъ плащахъ и съ папиросами. Считался ли мистеръ Скимполь хорошимъ жильцомъ, потому-что добрый другъ его Кто-Нибудь, всегда во-время уплачивалъ за него квартирныя деньги; или считался онъ человѣкомъ, до-того не способнымъ къ дѣламъ, что съ нимъ никакъ не развяжешься, какъ бы то ни было, онъ ужъ нѣсколько лѣтъ жилъ на одной и той же квартирѣ. Она, согласно ожиданіямъ нашимъ, была въ совершенномъ безпорядкѣ: поручни лѣстницы были сломаны, ручка звонка, судя по ржавому концу проволоки, давнымъ-давно оторвана и отпечатки грязныхъ ногъ на ступеняхъ были единственнымъ признакомъ обитаемости.
   Дюжая горничная, въ платьѣ, лопнувшемъ по швамъ, и въ изорванныхъ башмакахъ, очень напоминала растрескавшуюся, переспѣлую ягоду; на нашъ стукъ она пріотворила дверь и высунулась. Увидавъ мистера Жарндиса (мы не сомнѣвались съ Адой, что онъ платилъ ей деньги за услуги мистеру Скимполю, и слѣдовательно она знала его) она отворила дверь настежь и просила войдти. Замокъ у наружной двери былъ сломанъ и переспѣлая ягода замѣняла его цѣпью, замотанною на гвоздь; совершая эту операцію она предложила намъ идти наверхъ.
   Мы поднялись въ первый этажъ по лѣстницѣ, украшенной слѣдами грязныхъ ногъ. Мистеръ Жарндисъ, безъ дальнихъ церемоній, вошелъ въ комнату и мы вошли за нимъ. Комната была грязна, но меблирована; въ ней была большая скамейка, софа съ множествомъ подушекъ, кушетка, кресло, фортепьяно, книги, кисти, краски, газеты, ноты, нѣсколько. эскизовъ я картинъ. Разбитое стекло въ грязной рамѣ замѣнялось клочкомъ бумаги, между-тѣмъ, какъ на столѣ были три маленькія блюдечка, одно съ персиками, другое съ виноградомъ, третье съ бисквитами, и бутылка съ легкимъ виномъ. Мистеръ Скимполь, въ халатѣ развалясь на софѣ, пилъ душистый кофе изъ старинной чашки китайскаго фарфора (было около полудня) и любовался стѣнными цвѣтами, вьющимися по балкону.
   Появленіе наше нисколько не смутило его; онъ тотчасъ же соскочилъ съ мѣста и принялъ насъ совершенно-радушно.
   -- Вотъ гдѣ я живу! говорилъ онъ, когда мы старались сѣсть, что, разумѣется, было сопряжено съ большимъ трудомъ, потому-что большая часть стульевъ была, переломана: -- вотъ гдѣ я живу! Это мой скромный завтракъ. Многіе любятъ къ завтраку телячьи ножки, или кусокъ баранины; я не люблю. Дайте мнѣ персикъ, чашку мокко, стаканъ бордо -- и я сытъ. Видите ли, кофе, виноградъ... это напоминаетъ о Югѣ, о солнцѣ... и тепло и поэтично; а мясо, баранина... тутъ ничего нѣтъ южнаго... животная потребность и -- только!
   -- Эта комната для консультацій съ моимъ другомъ (по-крайней-мѣрѣ, ее бы такъ называли, еслибъ онъ еще практиковалъ), это его святилище, его лабораторія, говорилъ опекунъ мой.
   -- Правда, совершенно правда, замѣчалъ мистеръ Скимполь, весело смотря вокругъ: -- это птичья клѣтка: въ ней сидитъ птичка и поетъ. Ей иногда подрѣзаютъ крылышки, но она поетъ-себѣ, да поетъ!
   Онъ предлагалъ намъ гостепріимно блюдечки съ персиками и виноградомъ, а самъ твердилъ: -- поетъ-себѣ, да поетъ! не пѣснь честолюбія, но поетъ-себѣ -- да и только.
   -- Прекрасный виноградъ! говорилъ опекунъ мой: -- что это, Гарольдъ, подарокъ?
   -- Нѣтъ, отвѣчалъ онъ: -- не подарокъ; я беру у одного очень-любезнаго садовника. Вчера вечеромъ мальчикъ, который принесъ эти фрукты, спрашиваетъ меня: прикажу ли я ему теперь дожидаться денегъ, или послѣ прійдти за ними.-- "Любезный, сказалъ я ему: -- это какъ тебѣ угодно: если у тебя много лишняго времени, жди сколько хочешь". Должно-быть мальчикъ дорожилъ временемъ, потому-что ушелъ и до-сихъ-поръ не возвращался.
   Опекунъ мой взглянулъ на насъ съ улыбкой, которая ясно говорила: -- вотъ, друзья мои, дитя: можно ли съ нимъ говорить о серьёзныхъ вещахъ?
   -- Посѣщеніе ваше, говорилъ мистеръ Скимполь, наливая себѣ стаканъ бордо: -- знаменуетъ сегодняшній день; мы его назовемъ днемъ Ады и Эсѳири. Вы должны познакомиться съ моими дочерьми. Одну изъ нихъ я называю Красотою, другую -- Нѣжностью, третью -- Веселостью. Посмотрите на ихъ: онѣ будутъ отъ васъ въ восторгѣ.
   -- Рекомендую, говорилъ мистеръ Скимполь: -- вотъ первая дочь моя, Аретуза; ее я зову Красотой. Она играетъ немного, рисуетъ немного, поетъ немного, точь-въ-точь какъ ея отецъ. Вотъ моя вторая дочь, Лаура; ее я зову Нѣжностью ; она немножко играетъ, но не поетъ. Вотъ третья дочь моя, Китти; ее я зову Веселость; она не играетъ, но немножко поетъ. Мы всѣ понемножку рисуемъ, понемножку композируемъ и никто изъ насъ не имѣетъ ни малѣйшаго понятія ни о времени ни о деньгахъ.
   Мистриссъ Скимполь, какъ мнѣ показалось, тяжело вздохнула, когда мужъ ее перечислялъ эти достоинства дочерей. Мнѣ также показалось, что она значительно посматривала на опекуна моего и желала дать ему замѣтить, что на него смотритъ.
   -- Весьма-забавно, говорилъ мистеръ Скимполь, весело осматривая насъ всѣхъ: -- и не только забавно, но и юмористически-интересно подмѣчать семейныя особенности. Въ нашемъ семействѣ мы всѣ дѣти и я самый младшій изъ нихъ !
   Дочери, которыя, казалось, любили его нѣжно, были въ восторгѣ отъ этого забавнаго факта; болѣе всѣхъ радовалась Веселость.
   -- Развѣ не такъ, мои милыя? говоритъ мистеръ Скимполь: -- это наша натура. Вотъ миссъ Сомерсонъ, съ удивительно-административными способностями и съ удивительнымъ познаніемъ житейскихъ мелочей. Я увѣренъ, что для миссъ Сомерсонъ будетъ очень-дико слышать, что есть люди , которые не имѣютъ понятія какъ сдѣлать котлеты; между-тѣмь мы не имѣемъ ни малѣйшаго объ этомъ понятія. Мы не съумѣемъ ни сварить, ни спечь. Игла и нитка не бываютъ у насъ въ рукахъ. Мы удивляемся людямъ, обладающимъ практическою мудростью, которой не достаетъ въ насъ, но не сердимся на нихъ и не ссоримся съ ними. Зачѣмъ же имъ бранить насъ и ссориться съ нами? Живите съ Богомъ посредствомъ вашей практической мудрости и дайте намъ жить посредствомъ васъ -- вотъ и все, что намъ надо.
   Онъ разсмѣялся, но казался также спокойнымъ, какъ всегда, и вполнѣ довѣряющимъ истинѣ словъ своихъ.
   -- Мы сочувствуемъ, цвѣтки мои, говорилъ мистеръ Скимполь: -- сочувствуемъ всему, не правда ли ?
   -- О правда, папа, правда! воскликнули всѣ три дочери вдругъ.
   -- Въ этомъ состоитъ наша особенность, говорилъ мистеръ Скимполь: -- и вотъ здѣсь живемъ мы посреди всего житейскаго хаоса. Мы способны присматриваться ко всему и любоваться всѣмъ; мы присматриваемся и любуемся. Что жь больше можемъ мы сдѣлать? Вотъ дочь моя -- Красота; она замужемъ ѵжь три года; замужемъ за ребенкомъ, имѣетъ еще двухъ ребятишекъ -- кажется, право очень-пріятно, хотя совершенно-противно политической экономіи. По поводу ея свадьбы, мы также задавали праздники и веселились, толкуя о дѣлахъ житейскихъ. Красота однажды привела своего молодаго мужа сюда, и они свили себѣ гнѣздышко здѣсь, наверху, и живутъ какъ пташки. Того и жду что Нѣжность и Веселость также обзаведутся ребятишками и совьютъ свои гнѣздышки здѣсь, наверху. Вотъ такъ мы я живемъ, а какъ, я сами не знаемъ, но знаемъ, что живемъ и живемъ весело.
   Красота была еще слишкомъ молода и трудно было повѣрить, что она мать двухъ дѣтей. Я не могла удержаться, чтобъ не пожалѣть какъ о судьбѣ матери, такъ о судьбѣ двухъ ея малютокъ. Ясно было видно, что три дочери мистера Скимполя взросли какъ случилось, и набрались столько кой-какихъ свѣдѣній, что могли быть пріятною забавою отцу въ его досужной лѣни. Онѣ были и причесаны и одѣты по его вкусу. Прическа Красоты была классическая; волосы Нѣжности были сплетены въ широкія косы, а Веселость убрана кокетливо: но ея открытому лбу и вискамъ вились мелкіе, крутые букли. Одежда въ соотвѣтствовала прическѣ, хотя и была небрежна и несовсѣмъ-свѣжа.
   Я и Ада занялись разговорами съ ними и нашли, что образъ мыслей ихъ совершенно отцовскій; мистеръ Жарндисъ, между-тѣмъ, сильно потирая голову я сильно жалуясь на восточный вѣтеръ, разговаривалъ въ уголку съ мистриссъ Скимполь, и мы не разъ слышали, какъ у нихъ раздавался звонъ монетъ. Мистеръ Скимполь ушелъ переодѣться, потому-что обѣщался проводить насъ до дому.
   -- Цвѣтки мои! сказалъ онъ, войдя опять къ намъ: -- позаботьтесь о матери: она сегодня не такъ здорова. Я ухожу съ мистеромъ Жарндисомъ дня на два; услышу тамъ пѣніе жаворонковъ и сохраню свою любезность; а то ее опять, пожалуй, обратятъ въ дурное расположеніе духа, если я останусь дома.
   -- О, папа, вы намекаете на этого гадкаго человѣка, сказала Веселость.
   -- И когда же онъ вздумалъ безпокоить, когда папа предавался созерцанію цвѣтовъ и небесной лазури, прибавила Лаура.
   -- И когда воздухъ былъ такъ исполненъ ароматомъ, сказала Аретуза.
   -- Значитъ, въ немъ нѣтъ поэтическаго настроенія, прибавилъ мистеръ Скимполь съ совершеннымъ добродушіемъ; разумѣется, это было нѣсколько-неловко съ его стороны; поступокъ его былъ лишенъ тонкихъ чувствъ человѣчества... Дочери мои были оскорблены, говорилъ мистеръ Скимполь, обратясь къ намъ: -- неловкимъ поступкомъ одного честнаго человѣка...
   -- Какого же честнаго, папа? быть не можетъ, чтобъ онъ былъ честный! въ одинъ голосъ вскрикнули всѣ три дочери.
   -- Ну пожалуй грубіяна, что-то въ родѣ ежа въ человѣческомъ образѣ, говорилъ мистеръ Скимполь:-- онъ хлѣбникъ по сосѣдству. Мы у него заняли двоя креслы: не у кого было взять, а кресла были нужны -- разумѣется, обратились къ тому, у кого были лишнія; у него, должно-быть, были лишнія, и онъ далъ ихъ намъ на-прокатъ. Ну и прекрасно! дѣло сладилось, мы взяли кресла и, кажется, все кончено; нѣтъ-таки этотъ настойчивый ёжъ сталъ требовать ихъ назадъ и отнялъ у насъ; и что же вы думаете, остался онъ этимъ доволенъ?-- ничуть не бывало. Онъ началъ говорить, что кресла сильно подержаны. Я разсуждалъ съ нимъ; выставлялъ ему на видъ его недоразуменія. Я говорилъ ему: -- любезный другъ, въ твои лѣта надо быть разсудительнѣе и не думать, что кресла такая вещь, которую ставятъ и стекло на полку; кресло не такой предметъ, которымъ можно было бы любоваться только издали. Пора тебѣ знать, что кресла употребляйся для сидѣнья и слѣдовательно не могутъ сохраняться безконечно. Если бы кресла твои были неподержаны, это значило бы, что они у насъ не употреблялись, то-есть считались вещью негодной и неудобной; тогда ты могъ бы сердиться -- я понимаю; но сердиться за-то, что они были въ употребленіи, воля твоя, это нелогично.-- Что жъ бы вы думали? несмотря на всѣ эти доводы, онъ оставался невразумимъ и употреблялъ дерзкія выраженія. Будучи такъ терпѣливъ, какъ въ эту минуту, я попробовалъ прибѣгнуть къ болѣе-поэтическому объясненію:-- Послушай, другъ мой, говорилъ я, какъ ни различны наши дѣловыя способности, но не забудь, что мы дѣти одной и той же матери -- природы. Въ это яркое лѣтнее утро ты видишь я лежу на софѣ, цвѣты окружаютъ меня, плоды стоятъ передо мною на столѣ, безоблачное небо разстилается передъ моими взорами, воздухъ исполненъ благоуханіи и я наслаждаюсь лицезрѣніемъ природы. Умоляю тебя, ради нашего братства, не заслонять отъ меня фигурою озлобленнаго хлѣбопека этихъ дивныхъ красотъ, раскинутыхъ рукою Всемогущаго передо мной. Но онъ заслонялъ, говорилъ мистеръ Скимполь, съ совершенныхъ удивленіемъ: -- увѣряю васъ, заслонялъ и всегда готовъ заслонять, и я очень-радъ, что могу уйдти на нѣсколько времени къ моему другу Жарндису.
   Но мистеръ Скимполь вовсе не заботился о томъ обстоятельствѣ, что жена и три дочери остаются дома и должны будутъ встрѣтить хлѣбопека и выслушивать его грубости, впрочемъ, для нить это было старой исторіей. Онъ простился съ семействомъ своимъ такъ нѣжно и такъ мило, какъ все дѣлалъ въ жизни, и отправился провожать насъ въ совершенно-спокойномъ расположеніи духа. Спускаясь съ лѣстницы, намъ удалось замѣтить сквозь отворенныя двери въ другихъ этажахъ, что квартира мистера Скимполя, сравнительно съ другими квартирами дона, была просто роскошный дворецъ передъ хижиной поселянина.
   Мистеръ Скимполь былъ такъ говорливъ и любезенъ съ нами, что мнѣ оставалось только слушать его и любоваться его разсказами; Ада также раздѣляла мое очарованіе и даже вѣтеръ, который дулъ прямо съ Востока, когда мы находились въ Полигонѣ, перемѣнилъ совершенно свое направленіе и не безпокоилъ ревматизмъ мистера Жарндиса. Въ эти минуты веселой болтовня я не думала и не гадала, что къ вечеру меня ожидаетъ такое событіе, которое оставитъ но себѣ неизгладимое воспоминаніе.
   Ребяческій взглядъ мистера Скимполя на житейскія обязанности могъ быть, пожалуй, подозрителенъ; но не подлежало никакому сомнѣнію, что онъ какъ дитя обрадовался перемѣнѣ мѣста, свѣжему воздуху, зелени я прочимъ красотамъ деревни. Нисколько не утомясь дорогой, онъ прежде всѣхъ насъ былъ ужъ въ залѣ, сѣлъ за фортепьяно, наигрывалъ, пѣлъ баркароллы, заздравныя пѣсня на итальянскомъ, нѣмецкомъ я французскомъ языкахъ.
   Незадолго передъ обѣдомъ мы собрались всесемейно въ залѣ; мистеръ Скимполь, не покидалъ фортепьянъ; онъ наигрывалъ отрывки разныхъ пьесъ и, между-прочимъ, выказывалъ желаніе заняться отдѣлкою нѣкоторыхъ эскизовъ веруламскихъ развалинъ, которыя онъ началъ-было набрасывать на бумагу года два тому назадъ; но они тогда ему крѣпко надоѣли.
   Мистеръ Скимполь не успѣлъ еще окончить разсказъ о своихъ предположеніяхъ на завтрашній день, какъ отворялась дверь изъ пріемной комнаты и человѣкъ подалъ мистеру Жарндису карточку.
   -- Сэръ Лейстеръ Дедлокъ! съ удивленіемъ прочелъ опекунъ мой вслухъ.
   Трудно описать, что сдѣлалось со мной, когда я услышала имя посѣтителя; онъ былъ ужь въ залѣ, стоялъ близко отъ меня, но я не могла собраться съ силами, не могла пошевелиться, не видала Ады, ничего не видала вокругъ; и когда опекунъ мой произнесъ мое имя, я смутно догадалась, что меня представляютъ сэру Лейстеру Дедлоку.
   -- Будте такъ добры, садитесь, сэръ Лейстеръ.
   -- Мистеръ Жарндисъ, говорилъ сэръ Лейстеръ, кланяясь и садясь въ кресло: -- я почелъ себѣ честью сдѣлать вамъ вязать...
   -- Вы дѣлаете мнѣ честь, сэръ Лейстеръ.
   -- Благодарю васъ, мастеръ Жарндисъ. Я желалъ имѣть честь заѣхать къ вамъ, возвращаясь изъ Линкольншайра съ тѣмъ, чтобъ высказать мое глубокое сожалѣніе, что мои непріязненныя отношенія къ тому джентльмену... котораго вы знаете и у котораго вы провели нѣсколько дней -- извините, о немъ я не люблю много распространяться -- помѣшали вамъ, я въ-особенности вашимъ дамамъ, осмотрѣть мой собственный замокъ въ Чизни-Вольдѣ; между-тѣмъ, какъ я счелъ бы себѣ за честь я большое удовольствіе, еслибъ дамы ваши осчастливили своимъ посѣщеніемъ галереи моего замка, которыя въ нѣкоторомъ отношенія могутъ удовлетворять ихъ художественному я утонченному вкусу.
   -- Вы весьма-обязательны, сэръ Лейстеръ и я считаю долгомъ выразятъ вамъ мою признательность какъ за себя, такъ и за моихъ дамъ, которыхъ имѣлъ честь вамъ представить.
   -- Очень можетъ быть, мистеръ Жарндисъ, что тотъ господинъ, о которомъ я, по извѣстнымъ причинамъ избѣгаю говорить, очень можетъ быть, что онъ доставилъ мнѣ непріятность совершеннымъ искаженіемъ передъ вами моего характера и моихъ правилъ; быть-можетъ, онъ увѣрилъ васъ, что вы не будете приняты въ моемъ линкольншайрскомъ помѣстья съ тою вѣжливостью и вниманіемъ, которыя члены фамиліи Дедлокъ умѣютъ всегда оказывать всѣмъ леди и джентльменамъ, доставляющимъ намъ честь своимъ посѣщеніемъ Чизни-Вольда. Я, съ моей стороны, прошу васъ вѣрить, сэръ, что это недостойная клевета.
   Мой опекунъ вѣжливо выслушалъ это замѣчаніе, на которое отвѣчалъ только поклономъ.
   -- Мнѣ было очень-прискорбно, мистеръ Жарндисъ, продолжалъ сэръ Лейстеръ: -- увѣряю васъ, мнѣ было очень-прискорбно узнать отъ управительницы Чизни-Вольда, что одинъ джентльменъ изъ вашего общества, человѣкъ повидимому съ любовью къ изящнымъ искусствамъ, точно по такимъ же причинамъ, которыя я имѣлъ честь высказать, не могъ осмотрѣть портретныя галереи съ тѣмъ вниманіемъ, съ тою свободою, съ тѣмъ удовольствіемъ, съ которыми хотѣлъ разсмотрѣть фамильные портреты, которые, не сомнѣваюсь, достойны внимательнаго обзора со стороны человѣка свѣдущаго и съ образованнымъ вкусомъ.
   При этомъ сэръ Лейстеръ вынулъ изъ кармана карточку и сквозь очки началъ читать не безъ нѣкотораго смущенія, однакожь съ совершенною важностью:
   -- Мастеръ... Гайрольдъ... Гирольлъ... Гарольдъ... Скэмплингъ... Скэмплинъ... Скимполь... Мистеръ Гарольдъ Скимполь...
   -- Вотъ владѣтель этой карточки, честь имѣю представить вамъ, мистера Гарольда Скимполя, говорилъ опекунъ мой, подводя его къ сэру Лейстеру.
   -- Аа! возразилъ баронетъ: -- я очень-радъ, что могу познакомиться съ вами, мистеръ Скимполь, и лично выразить вамъ мое сожалѣніе, что вы не хотѣли подробно осмотрѣть Чизни-Вольдъ. Позвольте надѣяться сэръ, что если вамъ когда-нибудь случится снова быть въ моемъ замкѣ, васъ не остановятъ ложные слухи о негостепріимствѣ его владѣтелей.
   -- Вы слишкомъ-добры сэръ Лейстеръ Дедлокъ. Пользуясь вашимъ позволеніемъ, я, разумѣется, не премину почерпнуть все наслажденіе и всю пользу, которыя можетъ доставить обзоръ такого величественнаго замка, какъ Чизни-Вольдъ. По моимъ понятіямъ, владѣтели такихъ помѣстій, какъ линкольншайрское, говорилъ мистеръ Скимполь съ своимъ обычнымъ непринужденнымъ видомъ: -- общественные благодѣтели. У нихъ сосредоточено множество такихъ предметовъ, которые возбуждаютъ восторгъ и удивленіе въ томъ классѣ бѣдняковъ, къ которому принадлежу я, и не пользоваться ихъ предложеніями, значитъ быть неблагодарнымъ къ ихъ благодѣяніямъ.
   Сэръ Лейстеръ въ высшей степени былъ доволенъ такимъ образомъ мыслей мистера Скимполя.
   -- Вы артистъ, сэръ? спросилъ онъ его.
   -- Нѣтъ, сэръ, отвѣчалъ мистеръ Скимполь: -- я человѣкъ, въ полномъ смыслѣ праздный, но любитель всего изящнаго.
   Такой отвѣтъ былъ еще болѣе въ духѣ сэра Лейстера.
   Баронетъ послѣ того выразилъ искреннее желаніе лично принять мистера Скимполя въ Чизни-Вольдѣ. Мистеръ Скимполь высказалъ какъ лестно и почетно для него желаніе сэра Лейстера.
   -- Мистеръ Скимполь говорилъ, продолжалъ сэръ Лейстеръ, обращаясь къ моему опекуну: -- говорилъ управительницѣ моего замка (она, какъ онъ могъ замѣтить, женщина издавна привязанная къ нашему роду)...
   -- Это было въ то время, когда я вздумалъ посѣтить васъ, миссъ Сомерсонъ и миссъ Клеръ, шопотомъ передалъ намъ мистеръ Скимполь.
   -- Что онъ находится въ Линкольншайрѣ, съ другомъ своимъ мистеромъ Жарндисомъ...
   При этомъ сэръ Лейстеръ поклонился моему опекуну.
   -- И такимъ образомъ я узналъ изъ обстоятельствъ, о которыхъ имѣлъ честь лично выразить мое прискорбіе. Не только мистеръ Жарндисъ, нѣкогда знакомый съ леди Дедлокъ и даже находящійся съ ней въ отдаленномъ родствѣ (о чемъ сообщила мнѣ сама миледи) и къ которому супруга моя питаетъ высокое уваженіе; но повѣрьте мнѣ, еслибъ всякій другой джентльменъ былъ остановленъ ложными слухами отъ посѣщенія Чизни-Вольда, мнѣ было бы это очень-прискорбно.
   -- Я васъ прошу, сэръ Лейстеръ, вѣрить, отвѣчалъ опекунъ мой:-- что я, равно какъ и всѣ мы глубоко чувствуемъ, лестное ваше вниманіе. И если мы не посѣтили Чизни-Вольда, то этотъ промахъ прямо падаетъ на меня, и я считаю долгомъ своимъ просить у васъ за него прощеніе.
   Я не подымала глазъ на посѣтителя; во все время пока онъ былъ у насъ, меня волновали напряженныя чувства: сердце билось такъ сильно, словно хотѣло вырваться изъ груди; кровь приступала къ головѣ и я дивлюсь, какъ могла я упомнить ихъ разговоръ; я слышала звуки, но, казалось, безъ малѣйшаго умственнаго участія.
   -- Я передалъ это обстоятельство леди Дедлокъ, говорилъ сэръ Лейстеръ, вставая съ своего стула: -- и миледи сообщила мнѣ, что, въ бытность свою въ Линкольншайрѣ, она имѣла удовольствіе обмѣняться нѣсколькими словами съ мистеромъ Жарндисомъ и съ его родственницами.-- Позвольте мнѣ мистеръ Жарндисъ, повторить вамъ и вашимъ дамамъ тѣ же увѣренія, которыя я только-что имѣлъ удовольствіе сообщить мистеру Скимполю. Извѣстныя обстоятельства заставляютъ меня не желать чести принимать у себя въ Чизни-Вольдѣ мистера Бойтсорна; но это нежеланіе относится лично къ этому господину, не касаясь, въ полномъ смыслѣ слова, ничего посторонняго.
   -- Вы знаете мое всегдашнее о немъ мнѣніе, сказалъ мистеръ Скимполь, весело смотря на насъ: -- это любезный быкъ, который забралъ себѣ въ голову принимать всякій цвѣтъ за красный.
   Сэръ Лейстеръ Дедлокъ закашлялъ, какъ-бы давая этимъ знать, что далѣе онъ не желаетъ ничего слушать о такомъ господинѣ, и съ большою вѣжливостью и церемоніями пожелалъ намъ добраго дня и уѣхалъ.
   Со всею поспѣшностью ушла я въ свою комнату и оставалась такъ до-тѣхъ-поръ, пока снова не успокоилась. Мое поведеніе внизу, въ присутствіи сэра Лейстера пугало меня; но какъ я была рада, когда, вернувшись въ моей милочкѣ, не замѣтила ни малѣйшаго подозрѣнія на мой счетъ. Они только насмѣхались надъ моею молчаливостью и неловкостью передъ лицомъ высокаго линкольншайрскаго баронета.
   Въ это время я обдумала, что приближается время открыть опекуну моему тайну, которую я такъ долго хранила. Приглашеніе сэра Лейстера Дедлока, возможность быть у него въ домѣ, сближеніе съ моей матерью, даже вниманіе баронета къ мистеру Скимполю -- все это было для меня такъ тягостно, что я боялась, оставаться долѣе въ этомъ положеніи безъ руководства и помощи моего опекуна.
   Вечеромъ, когда всѣ разошлись по своимъ комнатамъ, я еще поболтала немного съ Адой въ нашей маленькой гостиной и, простясь съ моей милочкой, пошла не въ свою дверь, но къ библіотекѣ мистера Жарндиса. Я знала, что въ это время онъ еще занимался чтеніемъ и въ-самомъ-дѣлѣ увидѣла зеленый свѣтъ, падавшій изъ-подъ колпака его кабинетной лампы.
   -- Можно войдти? спросила я.
   -- Безъ-сомнѣнія, маленькая старушка. Что съ тобой случилось?
   -- Ничего, добрый опекунъ мой. Мнѣ хотѣлось переговорить съ вами о себѣ наединѣ.
   Онъ подалъ мнѣ кресло,- закрылъ книгу, положилъ ее въ сторону и съ внимательнымъ взоромъ обернулся ко мнѣ. Я не могла не замѣтить на лицѣ его того же выраженія, которое видѣла въ тотъ вечеръ, когда онъ говорилъ мнѣ, что его тревожатъ мысли, врядъ ли понятныя для меня.
   -- Что касается тебя, дорогая Эсѳирь, то близко всѣмъ намъ, сказалъ онъ: -- говори, милая дѣвушка: я всегда люблю и готовъ тебя слушать.
   -- Я знаю, знаю васъ, добрый опекунъ мой, говорила я: -- и потому я пришла къ вамъ просить вашего совѣта, просить вашей помочи. О, какъ я въ васъ нуждаюсь, какъ я въ васъ нуждаюсь, еслибъ и звали!
   Онъ смотрѣлъ на меня съ удивленіемъ, не ожидая встрѣтить во мнѣ ни такой откровенности, ни такого волненія.
   -- Съ какимъ нетерпѣніемъ ждала я вечера, продолжала я: -- чтобъ поговорить съ вами послѣ отъѣзда сегодняшняго гостя.
   -- Сегодняшняго гостя, моя милая, сэра Лейстера Дедлока?
   -- Да.
   Мистеръ Жарндисъ скрестилъ руки и, смотря на меня, съ полнымъ удивленіемъ ожидалъ моихъ словъ. Я не знала, какъ приготовить его къ тому, что я имѣла ему сообщить, и колебалась.
   -- Эсѳирь, сказалъ онъ мнѣ, наконецъ, съ улыбкою: -- врядъ ли на землѣ есть еще два существа, отношенія между которыми могутъ быть отдаленнѣе отношеній между тобою и сэромъ Дедлокомъ.
   -- Добрый опекунъ мой, и я точно такъ же думала, нѣсколько времени тому назадъ.
   Улыбка смѣнилась на лицѣ его серьёзностью; онъ всталъ, медленно подошелъ къ двери и, убѣдясь, что она затворена, опять сѣлъ за свое мѣсто.
   -- Помните ли вы, добрый опекунъ мой, сказала а: -- когда, во время бури, говорила съ вами леди Дедлокъ про свою сестру?
   -- Помню, душа моя, помню.
   -- Помните ли, какъ, говоря о сестрѣ, она сказала вамъ, что онѣ разошлись и обѣ идутъ по разнымъ дорогамъ?
   -- И это помню, мой другъ.
   -- Отчего же онѣ разошлись, опекунъ мой? отчего пошли онѣ по разнымъ дорогамъ?
   Лицо его приняло странное выраженіе, и онъ началъ мнѣ говорить серьёзно:
   -- Что это за вопросы, дитя мое! Какъ я могу знать причины, возбудившія взаимную ненависть двухъ сестеръ? Я полагаю, что, кромѣ ихъ самихъ, никто этого не знаетъ. Кто можетъ открыть тайны этихъ двухъ прекрасныхъ и надменныхъ женщинъ? Ты знаешь леди Дедлокъ. И еслибъ тебѣ случилось видѣть когда-нибудь ея сестру, ты бы поняла, что и она такъ же надменна, такъ же горда и такъ же высокомѣрна, какъ и миледи.
   -- О, добрый опекунъ мой! я знала ее, знала нѣсколько лѣтъ.
   -- Ты знала ее?
   Онъ замолчалъ и задумался.
   -- Эсѳирь, началъ онъ снова: -- когда ты, давно ужъ, говорила со мной о Бойтсорнѣ и я сказалъ тебѣ, что онъ намѣренъ былъ вступить въ бракъ, но что дѣвушка, которую онъ любилъ, умерла для него навсегда, ты, Эсѳирь, тогда знала, стало-быть, кто была эта дѣвушка?
   -- Нѣтъ, опекунъ мой, отвѣчала я, прозрѣвая отчасти истину: -- я не знала тогда, я теперь еще навѣрное не знаю.
   -- Сестра леди Дедлокъ.
   -- Отчего же они... едва могла я произнести: -- отчего же онѣ разошлись, добрый опекунъ мой?
   -- Причиной была она; но что заставило ее отринуть предложеніе Бойтсорна, на которое прежде была согласна -- это тайна ея непреклоннаго сердца. Онъ предполагалъ впослѣдствіи (но это было только одно предположеніе), что, поссорясь съ сестрой, она стала раздражительна и, будучи оскорблена надменностью леди Дедлокъ, не хотѣла вступятъ въ бракъ съ человѣкомъ низшаго значенія, чѣмъ баронетъ, мужъ ея сестры. Какъ-бы то ни было, только она написала ему письмо, въ которомъ говорила, что все между ними должно быть кончено; что она, въ полномъ смыслѣ слова, умерла для него; что, зная его гордость, его понятія о чести, которыя питаетъ и сама, она вынуждена на эту жертву и будетъ жить и умретъ одинокой. Разумѣется, съ тѣхъ-поръ онъ никогда не видалъ ея; да и никто, кажется, никогда не видывалъ ея.
   -- О, добрый опекунъ мой! воскликнула я, давъ волю слезамъ: -- вы знаете ли, что всѣмъ этимъ несчастіямъ причиной, хотя и невинной, я -- я, ваша бѣдная Эсѳирь.
   -- Ты, Эсѳирь?
   -- Да, я, опекунъ мой, я невинная причина всему.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, не можетъ быть, Эсѳирь! говорилъ онъ съ изумленіемъ.
   -- Узнайте, добрый опекунъ мой, узнайте все: леди Дедлокъ -- моя мать!
   Я хотѣла ему разсказать тутъ же, что писала ко мнѣ мать моя, но онъ не былъ въ-состояніи болѣе слушать. Онъ говорилъ со мной такъ умно, такъ разсудительно, такъ ясно очертилъ мнѣ все то, что казалось мнѣ неопредѣленно-смутнымъ тогда, когда умъ мой ничѣмъ не былъ взволнованъ; я была проникнута къ нему самой-пылкой благодарностью. Мнѣ казалось, что я никогда не любила его такъ нѣжно, никогда не была ему благодарна отъ такой полноты сердца, какъ въ эту ночь. И когда онъ проводилъ меня до двери моей спальной, и прощаясь, поцаловалъ меня, и когда я легла въ постель, мысли мои сосредоточились на одной молитвѣ, чтобъ Небо послало мнѣ трудами, любовью, преданностью этому человѣку хотя бы сколько-нибудь выразить, какъ я цѣнила, какъ я благословляла его.
   

ГЛАВА XLV.
Вопросъ и отвѣтъ.

   Утромъ на слѣдующій день опекунъ мой пригласилъ меня къ себѣ въ комнату и я досказала ему все содержаніе письма моей матери "Тутъ нечего болѣе дѣлать", сказалъ онъ мнѣ: "надо глубоко хранить тайну и избѣгать встрѣчъ, подобныхъ вчерашнимъ". Онъ понялъ мои чувства и раздѣлялъ ихъ вполнѣ. Онъ даже взялся отстранить мастера Скимполя отъ дальнѣйшаго знакомства съ баронетомъ. Одной особѣ, имя которой онъ не имѣлъ надобности говорить мнѣ, ему было невозможно ни пособитъ, ни дать совѣта, несмотря на все его желаніе. Если ея подозрѣнія на-счетъ адвоката справедливы, въ чемъ онъ почтя не сомнѣвался, то тайна должна быть открыта. Онъ "илъ нѣсколько этого адвоката, какъ но виду, такъ и по слуху, и не было сомнѣнія, что онъ человѣкъ очень-опасный. "Но во всякомъ случаѣ", говорилъ онъ мнѣ: "какой бы оборотъ ни приняли обстоятельства, ты не можешь имѣть никакого на нихъ вліянія.
   -- И я не думаю, говорилъ онъ: -- чтобъ подозрѣнія падали на тебя, моя милая. Могутъ не знать, что между тобою и миледи существуетъ связь.
   -- Что касается до адвоката, это такъ, отвѣчала я: -- онъ, я думаю, не имѣетъ на мой счетъ никакихъ подозрѣній. Но есть еще два лица, которыя меня безпокоятъ, опекунъ мой.
   И я ему разсказала о мистерѣ Гуппи, что онъ, по моему мнѣнію, догадывается о моемъ происхожденія; но что, впрочемъ, я надѣюсь на его безмолвіе и данное мнѣ слово.
   -- Слѣдовательно, отвѣчалъ опекунъ мой: -- опасность съ этой стороны отстранена. Кого же ты еще подозрѣваешь?
   Я напомнила ему о француженкѣ и о той настойчивости, съ которой она мнѣ дѣлала предложеніе своихъ услугъ.
   -- Да, да, отвѣчалъ опекунъ мой, задумчиво: -- она опаснѣе какого-нибудь клерка; впрочемъ, съ другой стороны, моя милая, вѣдь она добивалась только быть у тебя въ услуженіи, и очень-натурально, что, лишась одного мѣста, она горячо добивалась другаго. Къ-тому жь, она видѣла васъ съ Адой, дня два тому назадъ, и слѣдовательно обратилась къ тебѣ, какъ къ знакомой.
   -- Манеры ея были очень-странны, сказала я.
   -- Да; но вѣдь манеры ея были странны и тогда, когда она, въ пылу негодованія, сбросила съ себя башмаки и парадировала босая по мокрой травѣ; вѣдь такая продѣлка могла кончиться не только тяжкой болѣзнью, но, пожалуй, и смертью, говорилъ опекунъ мой: -- нѣтъ, мой другъ, этимъ безпокоиться ничего. У страха глаза велики, какъ говорится; и если посмотрѣть вокругъ себя такими глазами, то, повѣрь мнѣ, рѣдкое обстоятельство не покажется важнымъ и опаснымъ. Будь спокойна, дитя мое, и пусть прекрасное сердце твое будетъ такъ же неприкосвенно, сохраняя эту тайну, какъ оно было прекрасно, когда ты ничего не знала о своей судьбѣ. Это будетъ лучше для всѣхъ. Раздѣляя тайну твою...
   -- Вы будете утѣшать меня, добрый опекунъ мой...
   -- Я буду слѣдить за всѣмъ, что дѣлается въ этомъ семействѣ, по-крайней-мѣрѣ буду слѣдить на столько, сколько дозволяетъ мое отъ него удаленіе. И если прійдетъ время, когда я буду въ-состояніи протянуть руку помощи тому существу, имя котораго даже я здѣсь лучше не произносить, то я протяну эту руку, протяну ради ея дочери, которую такъ нѣжно и много люблю.
   Я благодарила его отъ всего сердца. И какое же чувство могло быть въ душѣ моей къ этому человѣку, кромѣ высокой благодарности?
   Окончивъ разговоръ вашъ о предметѣ, который такъ глубоко меня занижалъ, я пошла къ двери, но опекунъ просилъ меня остановиться и пробыть еще съ гамъ нѣсколько минутъ.
   Обернувшись быстро назадъ, я увидѣла на лицѣ его тоже доброе, ясное выраженіе и еще проблескъ какой-то мысли, которую, мнѣ казалось, я повяла.
   -- Милая Эсѳирь, сказалъ мнѣ опекунъ: -- давно ужъ, давно лежитъ у меня на сердцѣ мысль, которую я хотѣлъ тебѣ сообщить.
   -- Что жъ такое, добрый опекунъ мой?
   -- Я всегда затруднялся высказаться передъ тобою и теперь затрудняюсь. Между-тѣмъ, мнѣ бы хотѣлось говорить прямо, съ полной свободою и хотѣлось, чтобъ и ты выслушала меня совершенно-хладнокровно и спокойно. Позволь мнѣ написать тебѣ объ этомъ, мой другъ.
   -- Добрый опекунъ мой, вы знаете, съ какимъ удовольствіемъ я прочту все то, что вы напишете мнѣ.
   -- Скажи же, душа ноя, говорилъ онъ съ милой улыбкой: -- скажи же откровенно: такъ ли я простъ и чистосердеченъ въ эту минуту, какимъ казался тебѣ всегда; такъ ли я безкорыстенъ и добродушенъ, какимъ ты привыкла меня видѣть?
   -- Вы мнѣ кажетесь такимъ же, безъ всякаго измѣненія, отвѣчала я, съ самой чистосердечной откровенностью.
   И въ-самомъ-дѣлѣ, если и мелькало въ немъ что-то особенное, то развѣ на одну только секунду. Онъ былъ такъ чувствителенъ, такъ добръ, такъ нѣженъ, какъ всегда.
   -- Похожъ ли я, мой ангелъ, на человѣка, который говоритъ не то, что думаетъ, который имѣетъ затаенную мысль, какая бы она ни была, словомъ: на человѣка, который скрываетъ какую-то тайну, продолжалъ опекунъ мой, смотря на меня своимъ яснымъ, прямымъ взглядомъ.
   -- Вовсе не похожи, дорогой опекунъ мой.
   -- Можешь ли ты вполнѣ положиться на меня и повѣришь ли ты всему тому, что я тебѣ скажу?
   -- Совершенно повѣрю, сказала я отъ чистаго сердца.
   -- Милая дѣвушка, дай мнѣ твою руку.
   Онъ взялъ мою руку, обнялъ меня нѣжно и смотрѣлъ на меня съ такою любовью и съ такимъ чистосердечіемъ, съ какимъ только самый добрый отецъ можетъ смотрѣть на своего ребенка.
   -- Съ того времени, когда я встрѣтился съ тобой въ почтовой каретѣ, говорилъ опекунъ мой: -- ты произвела во мнѣ много перемѣнъ, ты окружила меня цѣлымъ міромъ добра.
   -- Ахъ, добрый опекунъ мой! но сколько вы для меня сдѣлали съ того времени...
   -- Объ этомъ не стоитъ и помнить, моя милая.
   -- Я никогда не забуду вашихъ благодѣяній.
   -- Нѣтъ, милая Эсѳирь, говорилъ онъ, полусерьёзно: -- теперь пока позабудь все и помни только одно, что ничто въ мірѣ не можетъ измѣнить меня. Увѣрена ли ты въ этомъ, дитя мое?
   -- Совершенно увѣренна, отвѣчала я.
   -- Вотъ все, что мнѣ нужно, говорилъ опекунъ мой: -- но я не могу твоимъ вѣрить словамъ, маленькая старушка, потому-что можетъ-быть, ты говоришь теперь необдуманно. Даю тебѣ недѣлю на размышленіе: и если черезъ недѣлю ты не перемѣнишь своихъ мыслей и будешь все-таки убѣждена, что я ни за что въ мірѣ къ тебѣ не перемѣнюсь, то пришли свою Черли ко мнѣ за письмомъ. Если же ты добудешь вполнѣ убѣждена во мнѣ, то не присылай, не присылай ни за что въ свѣтѣ.
   -- Опекунъ мой, сказала я: -- я такъ крѣпко убѣждена въ васъ, что непремѣнно пришлю за вашимъ письмомъ.
   -- Онъ пожалъ мнѣ руку и больше не говорилъ ничего.
   Прошла недѣля, въ продолженіе которой между мной и опекуномъ моимъ не было сказано ни одного слова. Наконецъ насталъ и назначенный вечеръ, котораго я съ нетерпѣніемъ ожидала. Оставшись одна, я сказала Черли:
   -- Поди, маленькая Черли, постучись у двери библіотеки мистера Жарндиса и скажи, что я тебя прислала за письмомъ.
   Маленькая Черли побѣжала по лѣстницамъ и черезъ нѣсколько минутъ, которыя показались мнѣ по крайней-мѣрѣ нѣсколькими часами, принесла письмо.
   -- Положи его на столъ и ступай, сказала я.
   Черли положила письмо на столъ и ушла, а я долго смотрѣла на конвертъ не смѣя до него дотронутся, и сколько мыслей толпилось въ головѣ моей!
   Цѣлой панорамой пробѣжала передо мною вся жизнь моя; сначала дѣтство пасмурное и угрюмое, которое я провела въ домѣ крестной матери; смерть этой гордой и надменной женщины; улыбающаяся жизнь Гринлифа, предвѣстница полнаго счастія, которое ожидало меня въ Холодномъ Домѣ; наконецъ тѣ неизмѣнно-радостные дни, которые я провела посреди моихъ благодѣтелей, подъ благотворнымъ кровомъ добраго опекуна моего -- и я знала, я была убѣждена вполнѣ, что все счастіе мое сосредоточивалось въ немъ, въ этомъ неподдѣльно-добромъ существѣ, чье письмо лежало передо мною.
   Я ваяла письмо и начала читать. Какое теплое выраженіе любви! сколько чувства, сколько нѣжныхъ, безкорыстныхъ совѣтовъ! Слезы радости, слезы благодарности заставляли меня останавливаться почти на каждомъ словѣ; но я прочла его до конца, прочла не одинъ разъ, а нѣсколько, и положила опять на столъ.
   Я предчувствовала содержаніе письма. Мистеръ Жарндисъ спрашивалъ меня: согласна ли я быть его женою, владѣтельницею Холоднаго Дома.
   Это не было, такъ-называемое, любовное письмо, исполненное междометій и восклицательныхъ знаковъ -- нѣтъ; оно было писано точно такимъ же добросердечнымъ, задушевнымъ тономъ, съ которымъ всегда говаривалъ со мною опекунъ мой. Читая письмо, я въ каждой строчкѣ видѣла его добрый образъ, слышала звуки его мягкаго, идущаго къ сердцу голоса. Онъ обращался ко мнѣ, какъ-будто я осыпала его благодѣяніями, и онъ чувствовалъ и цѣнилъ все то, что я для него дѣлала. Онъ напоминалъ мнѣ, что онъ ужъ на закатѣ жизни, а я еще только расцвѣтаю; что онъ старъ; что я передъ нимъ дитя, и настаивалъ, чтобъ я какъ можно тщательнѣе размыслила о различіи нашихъ лѣтъ. Онъ говорилъ мнѣ, что, вступая съ нимъ въ бракъ, я ничего не выигрываю, и ровно ничего не теряю, отказавъ ему; потому-что онъ не можетъ измѣниться ко мнѣ, и увѣренъ, что рѣшеніе мое, какое бы онъ ни было, будетъ совершенно-честно и справедливо; что онъ долго обдумывалъ этотъ шагъ, и наконецъ рѣшился на него единственно съ тою мыслью, чтобъ дать мнѣ почувствовать, что есть люди, готовые изгладить мрачное предсказаніе моего дѣтства; что онъ часто думалъ о нашемъ будущемъ и предвидѣлъ, что прійдетъ время, когда Ада, достигнувъ совершеннолѣтія, оставитъ насъ и мы должны будемъ перемѣнить настоящій образъ жизни Отъ этой мысли онъ всегда переходилъ на мысль соединиться со мной бракомъ и такимъ-образомъ рѣшился сдѣлать мнѣ предложеніе. Онъ заклиналъ меня вникнуть въ его письмо и вѣрнѣе обдумать этотъ шагъ, не увлекаясь добрымъ сердцемъ, всегда готовымъ осчастливить его нѣжную привязанность. Въ случаѣ моего рѣшенія, или въ случаѣ моего отказа, онъ желалъ бы остаться ко мнѣ въ тѣхъ же самыхъ отношеніяхъ, въ какихъ онъ былъ прежде. Что жъ касается до тётушки Дердонъ, до маленькой старушки, то онъ былъ увѣренъ, что она останется неизмѣнною.
   Таково было содержаніе письма, исполненнаго строгимъ достоинствомъ. Въ немъ опекунъ мой выражался, какъ безпристрастное отвѣтственное лицо, излагавшее предложеніе друга, за котораго ходатайство валъ.
   Онъ ничего не говорилъ мнѣ о моей измѣнившейся наружности, о моемъ таинственномъ происхожденіи, но я поняла его, я видѣла его великодушіе, я чувствовала, что онъ готовъ оказать мнѣ полную опору, хотя и извѣстенъ ему позоръ моего рожденія и хотя болѣзнь обезобразила меня. Я чувствовала, что обязана посвятить всю жизнь мою для его счастія
   Но все-таки я плакала горько, все-таки мнѣ казалось, что оторвалось отъ моего сердца что-то, что я понесла какую-то утрату, которой я не понимала ясно и для которой не могла прибрать никакого имени. Я была счастлива, была благодарна, была полна свѣтлыхъ надеждъ, но все-таки плакала горько, горько!
   Мало-по-малу я подошла къ зеркалу: глаза мои опухли и были красны. "Эсѳирь, Эсѳирь, сказала а себѣ:-- ужели это ты?" и снова слезы готовы были брызнуть изъ глазъ, но я удержала ихъ.
   "Вотъ такъ, такъ, Эсѳирь, говорила я, распуская свои волосы: -- ты, будущая хозяйка Холоднаго Дома, должна быть весела какъ птичка. Разгони же грусть свою скорѣе, скорѣе!
   Въ головѣ моей мелькнула мысль, что было бы со мной, еслибъ опекунъ мой женился на другой? Какая была бы перемѣна въ моей жизни? И такая плачевная картина представилась моему воображенію, что я взяла хозяйственные ключи, побренчала ими, поцѣловала ихъ и спрятала въ коробку.
   Причесывая волосы вередъ зеркаломъ, я думала, что слѣды моей болѣзни, обстоятельства моего рожденія были новыми пружинами, возбуждающими меня къ большей, большей, большей дѣятельности. О Боже! какъ я должна трудиться, чтобъ сколько-нибудь быть достойной твоихъ великихъ щедротъ! Да теперь можно было сѣсть и поплакать, поплакать слезами радости!
   Странная судьба моя! я, ничтожная воспитанница надменной крестной матери, я становлюсь женою лучшаго изъ людей -- мистера Жарндиса, становлюсь владѣтельницей Холоднаго Дома!
   Но почему же это странно? Если мнѣ самой не приходило никогда въ голову такой мысли, за-то другіе пророчили внѣ это счастіе. Въ-самомъ-дѣлѣ мистрисъ Вудкоуртъ...
   Быть-можетъ, это имя напомнило мнѣ о высохшихъ цвѣтахъ, которые хранились у меня въ книгѣ. Теперь лучше съ ними разстаться: они были воспоминаніемъ чего-то прошлаго, чего-то забытаго. Да, теперь лучше съ ними разстаться.
   Книга съ этими цвѣтами лежала въ другой комнатѣ, въ которую надо было идти мимо спальни Ады. Я взяла свѣчку и пошла за цвѣтами. Я не могла удержаться, чтобъ не поцаловать моей милочки.
   Я знаю, что это слабость, знаю, что это дурно, но что дѣлать! глаза мои не слушались меня и съ рѣсницъ моихъ одна слеза за другою капала на прекрасное личико Ады. Еще хуже: я взяла засохшій букетъ цвѣтовъ и тихонько приложила къ губамъ ея. Зачѣмъ?-- я въ это время думала о любви ея къ Ричарду! Потомъ я принесла цвѣты въ свою комнату, приложила къ огню и они мгновенно обратились въ прахъ!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Прійдя въ столовую на слѣдующее утро, я застала опекуна въ обыкновенномъ расположеніи духа: онъ былъ такъ же милъ, такъ же откровененъ, какъ и всегда. Въ манерахъ его не было никакой перемѣны, я мнѣ казалось, что (впрочемъ, быть-можетъ, это мнѣ такъ казалось) и во мнѣ не было никакой перемѣны. Мнѣ случалось не разъ оставаться съ нимъ съ глазу на глазъ и я думала, что онъ заговоритъ со мной о письмѣ; но ничего не бывало: онъ не произнесъ ни одного слова.
   Это молчаніе продолжалось и на другое утро и на третье, словомъ: продолжалось цѣлую недѣлю, которую прогостилъ у насъ мистеръ Скимполь.
   Я думала, что мнѣ нужно писать отвѣтъ; пробовала приняться за письмо, оставалась одна въ своей комнатѣ, но не могла сдѣлать приличнаго начала и откладывала со дня на день.
   Такимъ-образомъ протянулась еще недѣля, очень для меня мучительная, и опекунъ мой не произнесъ ни одного слова.
   Наконецъ мистеръ Скимполь уѣхалъ.
   Какъ-то мы втроемъ, однажды, послѣ обѣда хотѣли покататься верхомъ; одѣвшись прежде Ады, я сошла внизъ и застала опекуна одного; онъ стоялъ спиною ко мнѣ и смотрѣлъ въ окно.
   Услышавъ шаги мои, онъ обернулся съ улыбкою и сказалъ:
   -- Ахъ это ты тётушка Дердонъ! ужь ты и готова?
   Я рѣшилась, во что бы ни стало, переговорить съ нимъ.
   -- Опекунъ мой, сказала я, дрожа всѣмъ тѣломъ: -- когда вы хотите получить отъ меня отвѣть на ваше письмо?
   -- Когда онъ будетъ готовъ, моя милая, отвѣчалъ онъ.
   -- Я думаю, что онъ ужь готовъ.
   -- Что жъ, его принесетъ Черли? спросилъ онъ шутя.
   -- Нѣтъ, я его принесла сама, добрый опекунъ мой, отвѣчала я и обняла его и поцаловала крѣпко, очень-крѣпко.
   -- Это поцалуй владѣтельницы Холоднаго Дома? спросилъ онъ.
   -- Да, да, отвѣчала я, краснѣя.
   И мы поѣхали кататься. Въ немъ не было никакой перемѣны въ обращеніи со мною. И я ни о чемъ не сказала моей милочкѣ.
   

Часть девятая.

ГЛАВА XLV.
Довѣріе.

   Однажды утромъ, весело побрякивая ключами, прогуливалась я съ всей милочкой по саду; вдругъ, взглянувъ случайно на домъ, увидѣла я на лѣстницѣ крыльца длинную тощую тѣнь, очень-напоминавшую мистера Волиса. Бѣдняжка Ада только-что успѣла высказать мнѣ свои надежды на охлажденіе Ричарда къ оберканцелярскому процесу, о которомъ онъ такъ горячо хлопоталъ, и мнѣ жалко было оскорбить ея нѣжное сердце, указавъ на зловѣщую тѣнь хитраго адвоката. Я ей не сказала ни слова.
   Вскорѣ за тѣнью показалась на крыльцѣ Черли. Быстро ныряя между кустами по извилистымъ дорожкамъ, она такъ раскраснѣлась и казалась мнѣ такой хорошенькой, что ее скорѣе можно было принять за спутницу флоры, чѣмъ за мою горничную.
   -- Мистеръ Жарндисъ проситъ васъ къ себѣ, миссъ, дичала она мнѣ еще издали.
   У нея была замѣчательно-странная привычка: пошлите ее къ кому угодно съ какимъ-нибудь порученіемъ: она побѣжитъ быстро, и только-что завидитъ то лицо, къ которому послана, тотчасъ же начнетъ выкрикивать данное порученіе своимъ тоненькимъ голоскомъ, не заботясь можно ли его услышать, или нѣтъ. Я сейчасъ же узнала, по ея манерамъ и по суетливой бѣготнѣ, что она идетъ за мной; и когда она подошла ко мнѣ близко, то такъ запыхалась, что едва была въ-состояніи произнести: "мистеръ Жарндисъ проситъ васъ къ себѣ, миссъ".
   Я сказала Адѣ, что скоро вернусь опять въ садъ и пошла съ Черли къ дому; по дорогѣ я спросила ее: нѣтъ ли въ кабинетѣ у мистера Жарндиса какого-нибудь джентльмена. Черли, которой грамматическія свѣдѣнія мало дѣлали чести моимъ педагогическимъ способностямъ, отвѣчала: -- да, тотъ самый, что пріѣхалъ сюда съ мистеромъ Ричардомъ.
   Врядъ ли можно отъискать два существа, болѣе-противоположныя одно другому, какъ опекунъ мой и мистеръ Волисъ. Я застала ихъ за столомъ: они сидѣли другъ противъ друга -- одинъ вполнѣ-откровенный, другой таинственный и вполнѣ-скрытный; одинъ статный и прямой, другой некрасивый и съёженный; одинъ говоритъ открыто-звучнымъ, полнымъ голосомъ; другой гнуситъ сквозь зубы едва выговариваетъ свои безцвѣтныя, бездушныя фразы. Взглянувъ на нихъ я подумала: "болѣе полнаго контраста быть не можетъ".
   -- Ты вѣдь знаешь господина Волиса, моя милая, сказалъ мнѣ опекунъ мой, и я должна сознаться, несовсѣмъ-вѣжливо указываю за своего гостя.
   Мистеръ Волисъ, затянутый въ перчатки, застегнутый на всѣ пуговицы, привсталъ, поклонился мнѣ и сѣлъ точь-въ-точь, какъ сидѣлъ съ Ричардомъ въ таратайкѣ, съ тою только разницею, что, за неимѣніемъ Ричарда передъ глазами, онъ устремлялъ свой взоръ прямо передъ собою.
   -- Мистеръ Волисъ, говоритъ опекунъ мой, поглядывая на черную фигуру своего гостя, какъ на какую-нибудь зловѣщую птицу: -- привезъ весьма-непріятное извѣстіе о нашемъ несчастнѣйшемъ Рикѣ.
   И мистеръ Жарндисъ произнесъ съ особеннымъ удареніемъ слова: "несчастнѣйшій Рикъ", какъ-бы желая показать, что все несчастіе Ричарда сосредоточено въ мистерѣ Волисѣ.
   Я сѣла между ними. Мистеръ Волисъ былъ вообще неподвиженъ.
   -- Зная, какъ ты дружна съ Ричардомъ, говорилъ опекунъ мой:-- мнѣ бы хотѣлось услышать твое мнѣніе объ... Будьте такъ добры... потрудитесь повторить при ней, что вы мнѣ сейчасъ говорили, мистеръ Волисъ.
   Исполняя желаніе моего опекуна, мистеръ Волисъ началъ такъ:
   -- Я только сейчасъ говорилъ мистеру Жарндису, что мнѣ, какъ юридическому руководителю мистера Карстона, извѣстны тѣ затруднительныя обстоятельства, въ которыхъ мистеръ Карстонъ находится въ настоящую минуту. Не касаясь той суммы, которою онъ долженъ вознаградить воспринятое за него ходатайство, на немъ лежитъ нѣсколько частныхъ обязательствъ, уплата которыхъ должна быть произведена въ срокъ, безъ всякаго промедленія. Я, сколько могъ, отстранялъ подобнаго рода непріятности отъ мистера Карстона; но и всевозможнымъ отстраненіямъ бываетъ конецъ, и мы достигли этого конца. Не разъ прибѣгалъ я къ своему карману, не разъ удавалось мнѣ на свой счетъ выпутать мистера Карстона изъ затруднительнаго положенія; но я не капиталистъ, далеко не капиталистъ; я нуждаюсь въ возвращеніи тѣхъ денегъ, которыя потратилъ на своего кліента, по его просьбѣ, потому-что обязанъ содержать престарѣлаго отца въ Toyнтонской Долинѣ, и желаю оставить нѣкоторую безбѣдность моимъ тремъ милымъ дочерямъ, живущимъ подъ моею кровлей. Однимъ словомъ: я опасаюсь, что обстоятельства, спутывающія мистера Карстона, могутъ заставить его подать прошеніе о продажѣ своего патента на офицерское званіе, и считаю своею обязанностью довести все это до свѣдѣнія его родственниковъ.
   Высказавъ, или, лучше сказать, прогнусивъ мнѣ всю эту рѣчь, онъ смолкъ и снова сталъ смотрѣть прямо передъ собою.
   -- Вообрази себѣ бѣднаго Рика, говорилъ опекунъ мой: -- безъ всякаго пособія, безъ всякаго совѣта. Что я сдѣлаю? Ты знаешь его, Эсѳирь: онъ теперь ни за что въ свѣтѣ не согласится принять отъ меня помощь. Я увѣренъ, что всякій намекъ на пособіе заставить его прибѣгнуть къ крайности.
   Засимъ мистеръ Волисъ снова обратился ко мнѣ съ рѣчью:
   -- Замѣчаніе мистера Жарндиса, миссъ, совершенно-точно очерчиваетъ тѣ обстоятельства, въ которыхъ находится мистеръ Ричардъ Карстонъ. Я, съ моей стороны, не предвижу, какъ пособить ему и ничего не- предлагаю -- нѣтъ, я далекъ отъ этого. Я пріѣхалъ сюда съ единственною цѣлью, чтобъ высказать передъ вами всю истину и не подвергаться впослѣдствіи упрекамъ, что я скрытно велъ дѣла свои -- нѣтъ, я привыкъ вести дѣла свои открыто. Я желаю оставить по себѣ незапятнанное имя. Повѣрьте, что еслибъ я руководился личными интересами, еслибъ я старался изъ выгодъ угодить мистеру Карстону -- меня не было бы здѣсь. Онъ, какъ вы не сомнѣваетесь, препятствовалъ бы непреоборимо моему пріѣзду къ мистеру Жарндису; притомъ же, поступокъ мой не входитъ въ кругъ юридической дѣятельности и ни для кого не можетъ быть обязателенъ по всей строгости законовъ. Желая разъяснить вамъ плачевное положеніе вашего родственника, я попралъ, какъ вы видите, свои выгоды и дѣйствовалъ единственно какъ членъ общества и какъ отецъ... и какъ сынъ, прибавилъ мистеръ Воллсъ, чуть-чуть не пропустивъ этотъ важный пунктъ, намекающій на Тоунтонскую Долину.
   Мы ясно видѣли, что мистеръ Волисъ говорилъ истину, допуская, во всякомъ случаѣ, что почтенному адвокату хотѣлось свалить съ плечъ своихъ отвѣтственность за такое безвыходное положеніе Ричарда; мы все-таки знали, что слова его -- рѣзкая, неотразимая правда.
   Что было дѣлать? Я придумала только одно: съѣздить въ Диль, повидаться съ Рикомъ, поговорить съ нимъ и, если удастся, отстранить отъ него по возможности тѣ бѣдствія, которыхъ онъ становился жертвой.
   Не говоря ни слова съ мистеромъ Волисомъ, я отвела въ сторону опекуна я сообщила ему мой планъ, а адвокатъ важно подошелъ къ камину и согрѣвалъ свои хищныя руки, затянутыя въ погребальныя перчатки.
   Опекунъ мой боялся, что дорога утомитъ меня, но видя мое желаніе и не находя никакихъ препятствій, кромѣ усталости отъ долгаго пути, онъ согласился, чтобъ я ѣхала повидать Ричарда. Оставалось только развязаться съ мистеромъ Волисомъ.
   -- Сэръ, сказалъ мистеръ Жарндисъ: -- миссъ Сомерсонъ такъ привязана къ Ричарду, что рѣшается навѣстить его и переговорить съ нимъ лично. Мы будемъ надѣяться, что дѣла его могутъ принять болѣе-благопріятное направленіе; а пока позвольте предложить вамъ позавтракать съ нами.
   -- Благодарю васъ, мистеръ Жарндисъ, говорилъ адвокатъ, протягивая свою черную руку, чтобъ предупредить звонокъ: -- благодарю васъ. Пищеварительные органы мои находятся въ разстроенномъ состояніи, сэръ, и я боюсь неумѣреннаго употребленія пищи: могутъ быть опасныя послѣдствія, если я позволю себѣ въ это время дня съѣсть кусочекъ чего-нибудь. Изложивъ вамъ съ полною, чистосердечною откровенностью обстоятельства, меня къ вамъ приведшія, я надѣюсь, что вы мнѣ позволите пожелать вамъ добраго дня, сэръ.
   -- А мнѣ позвольте пожелать, чтобъ вы и мы избавились отъ несчастнаго оберканцелярскаго процеса, мистеръ Волисъ, грустно, говорилъ опекунъ мой.
   Мистеръ Волисъ нѣсколько склонилъ голову на бокъ и замоталъ ею тихо.
   -- Все наше самолюбіе, сэръ, говорилъ онъ: -- сосредоточено въ одномъ желаніи, чтобъ на насъ смотрѣли, какъ на людей, честно исполняющихъ свою обязанность. Намъ остается только напирать плечомъ колесо -- и мы напираемъ, сэръ, напираемъ со всѣмъ усиліемъ и съ уваженіемъ смотримъ на всѣхъ своихъ собратій. Будьте такъ добры, тссъ, при вашемъ свиданіи съ мистеромъ Карстономъ, не упоминайте ему о воемъ посѣщеніи вашего дома.
   -- Будьте спокойны, сэръ, отвѣчала а.
   -- Благодарю васъ, миссъ. Желаю вамъ добраго здоровья. Прощайте мистеръ Жарндисъ, будьте здоровы.
   И мистеръ Волисъ коснулся своей погребальной перчаткой, въ которой казалось не было руки, сначала моихъ пальцевъ, потомъ пальцевъ мистера Жарндиса и удалялся, какъ удаляется тѣнь.
   Мнѣ казалось, что эта тощая, длинная тѣнь, ложась съ почтоваго дилижанса на нивы, освѣщенныя яркими лучами солнца, производитъ на нихъ разрушительное дѣйствіе саранчи.
   Разумѣется, нельзя было скрыть отъ Ады, куда и зачѣмъ я уѣзжаю. Бѣдняжка плакала и очень тревожилась за своего Ричарда; сколько приносила она за него извиненій, сколько любви звучало въ ея словахъ при имени Ричарда!-- Вотъ истинно-любящее сердце! Она написала къ нему очень-длинное письмо, которое а взялась передать.
   Опекунъ мой непремѣнно хотѣлъ, чтобъ я взяла съ собою Черли, хотя, по правдѣ сказать, я не нуждалась въ ея помощи и охотно оставила бы ее дома.
   Въ этотъ же день послѣ обѣда мы всѣ отправились въ Лондонъ и взяли мѣста въ почтовой каретѣ. Вечеромъ, когда весь домъ обыкновенно ложился спать, мы съ Черли катили по берегу моря въ Диль.
   Въ каретѣ у насъ было особое отдѣленіе я потому я провела ночь не такъ скучно, какъ путешественники проводятъ обыкновенно въ публичныхъ дилижансахъ. Самыя противоположныя мысли приходили мнѣ въ голову, какъ я думаю, пришли бы каждому на моемъ мѣстѣ. Мнѣ иногда казалось, что поѣздка моя принесетъ большую пользу бѣдному Ричарду; иногда, напротивъ, я считала ее дѣломъ совершенно-безполезнымъ и удивлялась, какъ могла я рѣшиться на подобную глупость. Потомъ я задумалась о томъ, въ какомъ положенія найду я Ричарда, о чемъ стану говорить съ нимъ, какъ онъ будетъ оправдываться и T- п., а колесы, между-тѣмъ, вертясь по песчаному грунту, напѣвали однообразную пѣснь и нагоняли сонъ.
   Наконецъ, въѣхали мы въ узкія улицы Диля -- и какъ онѣ показались намъ мрачны и грязны при сѣромъ, туманномъ утрѣ! По длинному, плоскому, низменному берегу моря разбросаны неправильно домики каменные и деревянные, шпили, кабестаны, днища большихъ лодокъ, краны, шалаши и песчаные холмы, заросшіе осокой и камышомъ -- вотъ картина, которая растилалась передо мною! Надо сознаться, неочень-привлекательная картина. Море колыхалось подъ густымъ бѣлымъ слоемъ тумана; городъ еще спалъ и только кой-гдѣ мелькали канатные работники, обвитые съ ногъ до головы пенькою. Глядя на нихъ, казалось, что, утомленные настоящимъ состояніемъ своимъ, они старались выпрясться въ веревки.
   Но когда мы вошли въ прекрасную гостинницу, когда, умывшись и исправивъ свой туалетъ (потому-что теперь ужъ поздно было думать о снѣ) сѣли въ теплой, чистой комнатѣ за завтракъ, Диль началъ принимать болѣе-веселый видъ. Комната, которую мы занимали, была, къ особенному удовольствію Черли, похожа на корабельную каюту и окнами выходила на море. Туманъ сталъ подыматься, подобно занавѣсѣ, и взору нашему представилось множество кораблей различной величины, множество шлюпокъ, лодокъ и яликовъ. Одинъ изъ кораблей, только-что прибывшій изъ Остиндіи, какъ лебедь красовался на рейдѣ. Яркіе лучи солнца, прорѣзывая тихія облака, золотили поверхность воды радужными цвѣтами; маленькія шлюпки я ялики, какъ птички, перелетали отъ берега къ кораблямъ и отъ кораблей къ берегу; дѣятельность въ полномъ разгарѣ и картина были восхитительны.
   Корабль, прибывшій только въ эту ночь изъ Остиндіи, привлекалъ все наше вниманіе. Онъ былъ со всѣхъ сторонъ окруженъ лодками и мы понимали, какъ должны радоваться мореходы, достигнувъ благополучно материка. Черли съ любопытствомъ разспрашивала о морскихъ плаваніяхъ, о жаркомъ климатѣ Индіи, о змѣяхъ и тиграхъ; и такъ-какъ эти свѣдѣнія она пріобрѣтала съ большею поспѣшностью, чѣмъ грамматическіе уроки, то я не замедлила разсказать ей все, что знала объ этихъ предметахъ. Я сообщила ей также, какимъ несчастіямъ подвергаются мореходцы, какъ корабли ихъ разбиваются о скалы и какъ иногда мужество и человѣколюбіе предпріимчивыхъ людей спасаетъ ихъ отъ погибели. Я разсказала ей также исторію послѣдняго кораблекрушенія, о которомъ узнала отъ миссъ Флайтъ.
   Я хотѣла послать къ Ричарду записку и увѣдомить, что пріѣхала повидаться съ нимъ, однакожъ, рѣшилась идти прямо, безъ всякаго увѣдомленія. Онъ жилъ въ казармахъ и я боялась, что мы не отъищемъ его скоро. Подойдя къ казармамъ, мы застали тамъ полное спокойствіе въ этотъ часъ утра. Замѣтивъ сержанта около сторожевой будки, я спросила его, гдѣ живетъ Ричардъ. Онъ велѣлъ солдату проводить насъ; солдатъ повелъ насъ по корридорамъ, по лѣстницамъ, подошелъ къ одной двери, постучался и оставилъ насъ однѣхъ на площадкѣ дожидаться отвѣта.
   -- Ну, что тамъ нужно? слышанъ былъ голосъ Ричарда за дверью.
   Я оставила Черли въ корридорѣ я, подойдя къ полуоткрытой двери, спросила:
   -- Можно войдти, малый Ричардъ? Это я, тётушка Дердонъ!
   Онъ сидѣлъ за столомъ и писалъ; кругомъ его на полу въ безпорядкѣ были разбросаны щетки, сапоги, чемоданъ и платье. Волосы его были растрепаны; онъ былъ полуодѣтъ и имѣлъ такой же дикій видъ, какой имѣла вся его комната. Все это я замѣтила прежде, чѣмъ онъ успѣлъ поздороваться со мной. Услышавъ мой голосъ, онъ тотчасъ же бросился въ мои объятія. Добрый, добрый Ричардъ! онъ нисколько не измѣнился ко мнѣ. Удрученный заботами, несчастіями, онъ принялъ меня съ прежнимъ юношескимъ восторгомъ.
   -- Боже небесный! милая моя старушка! говорилъ Ричардъ:-- каинъ образомъ вы здѣсь? Кто бъ могъ подумать, что я увижу васъ? Ничего не случилось? Ада здорова?
   -- Совершенно-здорова и милѣе, чѣмъ когда-нибудь, Ричардъ.
   -- Ахъ! говорилъ онъ, прислонившись къ спинкѣ креселъ: -- бѣдная, бѣдная моя кузина! Сію минуту я писалъ къ вамъ, Эсѳирь.
   Несмотря на свою молодость, онъ былъ такъ истерзанъ и измученъ Оберъканцеляріей, что грустно было видѣть его. Истомленный, сидѣлъ онъ прислонившись къ спинкѣ креселъ и рвалъ недоконченное письмо.
   -- Вы, вѣрно, были чѣмъ-нибудь разстроены, когда писали это письмо, сказала я.-- Не рвите его: мнѣ хочется прочесть, что вы ко внѣ писали?
   -- О другъ! отвѣчалъ онъ безнадежно: -- вы можете все читать: во всѣхъ этихъ бумагахъ все одно и то же.
   Я спѣшила нѣжно успокоить его. Я говорила, что, узнавъ о томъ непріятномъ положеніи, въ которомъ онъ находится, я поспѣшила поскорѣй пріѣхать и подумать съ нимъ вмѣстѣ, нельзя ли пособить горю.
   -- Благодарю, благодарю, милая Эсѳирь; но только пособить очень-трудно! говорилъ онъ, меланхолически улыбаясь.-- Я уѣзжаю отсюда;
   И еслибъ вы пріѣхали двумя часами позже, то вѣрно не застали бы меня болѣе въ казармахъ. Дѣлать нечего, и эта служба мнѣ не удается; недоставало только духовнаго званія: тогда бы я перепробовалъ всѣ карьеры.
   -- Ричардъ! уже-ли ваше положеніе такъ безвыходно? спросила я: -- уже-ли дѣйствительно вы должны оставить службу?
   -- Да, Эсѳирь, отвѣчалъ онъ: -- это необходимо. Я теперь въ таковъ положенія, что все начальство полка желаетъ моей отставки -- и оно право: я вовсе не гожусь для военнаго поприща, запутываюсь въ долгахъ, подвергаюсь жалобамъ и всѣмъ дѣлаю непріятности. Всѣ мои заботы, весь умъ, сердце -- и все сосредоточено въ одномъ только несчастномъ дѣлѣ. Да, пока этотъ пузырь не лопнетъ, говорилъ онъ, раздирая письмо на часта и бросая кусочки по комнатѣ: -- какъ могу я уѣхать отсюда? меня хотѣли назначить за границу, но могу ли я исполнить это порученіе? могу ли я, основательно изучивъ оберканцелярское дѣло, оставить его на рукахъ Волиса, не слѣдя за нимъ лично?-- Я думаю, что Ричардъ, по выраженію лица моего угадалъ, о чемъ а хотѣла говорить: онъ взялъ нѣжно мою руку и, отдѣливъ указательный палецъ, приложилъ его къ моимъ губамъ.
   -- Нѣтъ, тётушка Дердонъ, нѣтъ, и запрещаю вамъ говорить только о двухъ предметахъ: вопервыхъ, о Джонѣ Жарндисѣ, а вовторыхъ, вы сами знаете о чемъ. Назовите это сумасшествіемъ, но что дѣлать: стадо-быть я неизлечимъ. Но я вамъ скажу: это не сумасшествіе; это цѣль, до которой я хочу достигнуть. Не бросить ли мнѣ все послѣ столькихъ мукъ, столькихъ страданій? Разумѣется, бросить, чтобъ доставить удовольствіе многимъ, очень-многимъ. Нѣтъ, этого не бывать, пока во мнѣ течетъ хотя капля крови!
   Онъ былъ въ такомъ духѣ, что я рѣшилась не говорить объ этомъ предметѣ ни слова. Я достала письмо Ады и подала ему.
   -- Могу я его теперь читать? спросилъ онъ.
   Получивъ мое согласіе, онъ положилъ письмо на столъ, развернулъ его и началъ читать. Не дочтя еще до половины, онъ остановился и закрылъ лицо руками. Спустя нѣсколько времени, онъ подошелъ къ окну, какъ-будто бы ему здѣсь было темно, и кончалъ чтеніе у окна, повернувшись ко мнѣ спиной. Свернувъ письмо въ конвертъ, онъ еще нѣсколько времени простоялъ молча у окна, я когда снова подошелъ къ своему креслу, я увидѣла слезы на его глазахъ.
   -- Вамъ, Эсѳирь, базъ-сомнѣнія извѣстно, что пишетъ ко мнѣ Ада, сказалъ онъ нѣжнымъ голосомъ и поцаловалъ письмо.
   -- Извѣстно Ричардъ.
   -- Она предлагаетъ мнѣ, продолжалъ онъ, топая ногами объ полъ: -- принять ея маленькое наслѣдство, уплатить имъ долги и непремѣнно остаться въ службѣ.
   -- Это искреннее ея желаніе, сказала я: -- о Ричардъ! еслибъ вы знали, что это за благородное сердце!
   -- Да я это знаю, знаю. И я бы желалъ... я бы желалъ умереть въ эту минуту.
   Онъ опять отошелъ къ окну, положилъ руку на подоконникъ и прилокъ головою къ рукѣ. Мнѣ тяжело было видѣть его въ такомъ пониженіи, но я думала, что онъ успокоится, выплачется, и я молчала.
   Однакожь опытность моя была слишкомъ ограничена, я никакъ не ожидала, чтобъ, успокоясь, онъ могъ перейдти къ гнѣву.
   -- И это-то сердце, нѣжное и любящее, Джонъ Жарндисъ, старается удалить отъ меня, говорилъ онъ съ негодованіемъ: -- и эта-то дорогая дѣвушка рѣшается мнѣ дѣлать свое великодушное предложеніе, живя подъ крышею Джона Жарндиса, съ милостиваго согласія Джона Жарндиса, который, разумѣется, смотритъ на это предложеніе какъ на новое средство купятъ мою бездѣятельность по оберканцелярскому процесу.
   -- Ричардъ! вскричала я, вставая со стула: -- я не могу слушать такую постыдную клевету. И въ-самомъ-дѣлѣ, а на него ужасно разсердилась. Это было въ первый разъ въ моей жизни и, разумѣется, продолжалось не больше минуты. Замѣтивъ, что онъ болѣзненно смотритъ на меня съ чувствомъ раскаянія въ своей опрометчивости, я положила руку ему на плечо я сказала:
   -- Милый Ричардъ, я васъ прошу не говорятъ со мной такимъ тономъ. Вы сами не вѣрите тому, что сейчасъ сказали.
   Онъ сердился самъ на себя, порицалъ свою опрометчивость, увѣрялъ меня, что чувствуетъ несправедливость словъ своихъ я тысячу разъ просилъ у меня прощенья. Я смѣялась, шутила надъ его необдуманностью; но вмѣстѣ-съ-тѣмъ я такъ была взволнована, что судорожное чувство меня не покидало.
   -- Принять ея предложеніе, милая Эсѳирь... говорилъ онъ, садясь рядомъ со мною я продолжая снова начатый разговоръ: -- еще разъ прошу васъ, мой ангелъ, простите меня: мнѣ очень-совѣстно, говорилъ онъ между-прочимъ: -- принять предложеніе моей дорогой кузины. Вы знаете, что это, въ полномъ смыслѣ слова, невозможно. Къ-тому же, я могу вамъ показать нѣкоторыя письма и бумага, по которымъ вы сами убѣдитесь, что я долженъ разстаться съ красивымъ мундиромъ. Одна мысль остается мнѣ въ утѣшеніе посреди всѣхъ неудачъ и непріятностей, что я, заботясь о своихъ интересахъ, забочусь въ тоже время я объ интересахъ Ады. Волисъ слѣдитъ постоянно за процесомъ и, работая для меня, онъ въ то же время работаетъ, благодаря Бога, и для Ады!
   Пылкія надежды снова заронились въ его сердцѣ; его лицо вспыхнуло и оживилось, но онъ мнѣ казался грустнѣе и несчастнѣе прежняго.
   -- Нѣтъ, нѣтъ! воскликнулъ Ричардъ восторженно: -- еслибъ все состояніе Ады принадлежало мнѣ, то, клянусь, я не истратилъ бы изъ него мильйонной части съ тѣмъ, чтобъ остаться на той дорогѣ, которая не о о-мнѣ, къ которой я неспособенъ. Не безпокойтесь на мой счетъ: оставивъ службу, а предамся исключительно одному дѣлу и съ большою свободою примусь работать, я работать съ помощью Волиса. Я не буду безъ средствъ, меня снабдятъ деньгами, ростовщики, надѣясь на будущій выйгрышъ, какъ говоритъ Волисъ... Свезите, милая Эсѳирь, отъ меня письмо къ Адѣ; пуще всего успокойте ее и сами не безпокойтесь обо мнѣ. Повѣрьте, счастье улыбнется когда-нибудь и вашему Ричарду -- и все перемѣниться къ-лучшему. Ради-Бога не думайте, что я пропавшій человѣкъ!
   Я не стану повторять то, что говорила Ричарду: я знаю, что слова мои были безплодны; во я говорила отъ чистаго сердца. Онъ выслушивалъ меня терпѣливо и съ чувствомъ; но я видѣла, всю безполезность касаться тѣхъ предметовъ, о которыхъ онъ просилъ не говорить при этомъ свиданіи. Я поняла слова опекуна моего, что гораздо-вреднѣе удерживать Ричарда отъ его эфемерныхъ плановъ, чѣмъ оставить его на произволъ времени.
   Наконецъ я спросила Ричарда: дѣйствительно ли онъ взялъ отставку и можетъ ли онъ убѣдить меня въ справедливости словъ своихъ. Онъ безъ всякаго замедленія показалъ мнѣ бумаги, въ которыхъ было ясно выражено, что онъ оставляетъ военную службу. Онъ мнѣ сообщилъ, что мистеръ Волисъ имѣлъ копіи со всѣхъ его бумагъ и что онъ съ нимъ во всемъ совѣтовался.
   -- Пріѣздъ мой въ Диль не имѣлъ, какъ я видѣла, никакого успѣха; развѣ только тотъ, что я навѣрное узнала объ отставкѣ Ричарда, доставила ему письмо Ады и рѣшилась сопровождать его въ Лондонъ. Я пока простилась съ нимъ и пошла въ гостинницу. Ричардъ, набросивъ шинель, проводилъ насъ за рѣшетку, и мы съ Черли пошли по берегу.
   По дорогѣ мы встрѣтили большое стеченіе народа; толпа окружала офицеровъ, только-что съѣхавшихъ на берегъ. Я сказала Черли, что это должно-быть экипажъ остиндскаго корабля, и мы съ ней остановились посмотрѣть.
   Моряки выходили на берегъ, радостно привѣтствуя встрѣчающихъ. Видно было, что возвращеніе на родные берега Англіи приводило ихъ въ восторгъ.
   -- Черли, Черли! сказалъ я:-- скорѣй, скорѣй домой!
   И я такъ скоро побѣжала въ гостинницу, что моя маленькая горничная была въ высшей степени удивлена.
   Только прійдя домой въ свою комнату, похожую на корабельную каюту, и переведя духъ, я могла дать себѣ отчетъ, почему я такъ спѣшила съ пристани. Посреди офицеровъ, съѣхавшихъ съ остиндскаго корабли, посреди этихъ лицъ, загорѣвшихъ на солнцѣ, а узнала мастера Вудкоурта и боялась, что онъ меня узнаетъ. Мнѣ не хотѣлось, чтобъ онъ увидѣлъ мое обезображенное лицо. Встрѣтя его такъ неожиданно, я утратила душевное спокойствіе и мужество.
   Я знала, что поступокъ мой нехорошъ, и я стала упрекать себя:
   "Эсѳирь, сказала я: -- что это значить, моя милая? никакой нѣтъ причины, да я не можетъ быть никакой, чтобъ сегодня ты была безобразнѣе, чѣмъ когда-нибудь. Какова ты теперь, точно такою ты была ужь цѣлый мѣсяцъ -- ни лучше, ни хуже. Нѣтъ, Эсѳирь, это нехорошо; мужайся, мой другъ, мужайся!"
   Я вся дрожала, потому-что очень-скоро шла домой, и долго не могла успокоиться и прійдти въ себя; однакожъ мало-по-малу я успокоилась и очень была этому рада.
   Моряки пришли въ гостинницу. Я слышала голоса ихъ на лѣстницѣ, мнѣ кажется, я даже узнала голосъ мистера Алана Вудкоурта.
   Мнѣ очень хотѣлось уѣхать изъ Диля, не показавшись мистеру Вудкоурту; но нѣтъ, это была слабость, и я рѣшилась переломить себя.
   "Нѣтъ, Эсѳирь, нѣтъ; тысячу разъ нѣтъ!" сказала я себѣ.
   Я развязала ленты шляпки и на половину лица подняла вуаль, то-есть, лучше сказать, спустила ее на половину лица -- впрочемъ это все равно, разница только въ словахъ, а не на дѣлѣ -- и написала на моей визитной карточкѣ, что случайно нахожусь здѣсь съ мистеромъ Ричардомъ Карстономъ, и послала эту карточку къ мистеру Вудкоурту. Онъ тотчасъ же явился. Я сказала ему какъ я рада, что первой встрѣтила его по возвращеніи въ Англію. Онъ; какъ я могла замѣтить, очень сожалѣлъ обо мнѣ.
   -- Вы потерпѣли кораблекрушеніе, мистеръ Вудкоуртъ, сказала я: -- но мы врядли въ-правѣ назвать это несчастіемъ: оно дало возможность выказаться вашему благородству, мужеству и человѣколюбію. Мы читали описаніе вашего поступка съ самымъ живымъ интересомъ. Я узнала прежде всего объ этомъ отъ вашей старой паціентки, миссъ Флайтъ; она пріѣзжала навѣстить меня во время моей тяжкой болѣзни.
   -- Ахъ, маленькая миссъ Флайтъ! сказалъ онъ: -- какъ-то она поживаетъ?
   -- Попрежнему, отвѣчала я.
   Я чувствовала себя совершенно-спокойною, позабыла о вуалѣ и сбросила его совершенно.
   -- Благодарность ея къ вамъ, мистеръ Вудкоуртъ, безпредѣльна. Она такое преданное, такое любящее существо.
   -- Вы такъ думаете, отмѣчалъ онъ: -- я очень-радъ это слышать.
   Онъ такъ сожалѣлъ обо мнѣ, что едва могъ говорятъ.
   -- Увѣряю васъ мистеръ Вудкоуртъ сказала я: -- я была глубоко тронута ея радостью и сочувствіемъ, которое оказала она мнѣ при моемъ выздоровленія.
   -- Я былъ очень огорченъ, узнавъ о вашей болѣзни...
   -- Я была очень-больна.
   -- Но теперь вы совершенно-здоровы?
   -- Да, мое здоровье и веселость духа снова воротились ко мнѣ, сказала я.-- Вы знаете, какъ добръ опекунъ мой и какую счастливую жизнь ведемъ мы подъ его кровомъ. Мнѣ только остается быть ему благодарной за его благодѣянія, потому-что желать я больше ничего не ногу.
   Я чувствовала, что онъ питаетъ ко мнѣ въ душѣ своей гораздо-больше сожалѣнія, чѣмъ я питала сама къ себѣ. Это внушило мнѣ новую твердость и новое спокойствіе; я видѣла, что не сама нуждаюсь въ подкрѣпленіи, но должна подкрѣплять другаго. Я говорила съ нимъ о его путешествіи въ чужіе край я о Европѣ, о его планахъ въ будущемъ; я спрашивала его, не намѣренъ ли онъ опять отправиться въ Остиндію. Онъ отвѣчалъ мнѣ, что врядъ ли снова рѣшится на такую далекую поѣздку, потому-что и въ Остиндіи фортуна ему мало улыбалась.
   -- Я отправился туда бѣднымъ флотскимъ врачомъ, говорилъ онъ:-- я вернулся назадъ-тѣмъ же.
   Пока мы такъ между собой разговаривали и я радовалась, что успѣла сдѣлать для мистера Вудкоурта нашу встрѣчу не такъ тягостною (если я только въ-правѣ такъ выразиться), Ричардъ, услышавъ внизу кто у меня въ гостяхъ, радостно прибѣжалъ въ мою комнату.
   Я замѣтила, что послѣ первыхъ привѣтствій и узнавъ о карьерѣ Ричарда, мистеръ Вудкоуртъ какъ-будто предугадывалъ, что дѣла Рика идутъ несовсѣмъ-хорошо. Онъ часто посматривалъ ему въ лицо, какъ-будто выраженіе этого лица было для него тягостно, и нѣсколько разъ обращалъ глаза на меня, чтобъ убѣдиться, знаю ли я всю истину, или нѣтъ. Ричардъ былъ въ веселомъ расположеніи духа и очень радовался встрѣчѣ его мистеромъ Аланомъ Вудкоуртомъ, котораго онъ всегда любилъ.
   Ричардъ предложилъ намъ всѣмъ ѣхать въ Лондонъ, но мистеръ Вудкоуртъ не могъ; впродолженіе нѣсколькихъ дней онъ долженъ былъ еще остаться при своемъ кораблѣ.
   Онъ отобѣдалъ съ нами, несмотря на ранній часъ дня, и все болѣе-и-болѣе напоминалъ мнѣ прежняго мистера Алана Вудкоурта, то-есть былъ такъ простъ въ обращенія, такъ малъ, любезенъ и родствененъ со мной, какъ бывало всегда. Это успокоивало меня: я видѣла, что своимъ безыскусственнымъ разговоромъ я успѣла смягчить то огорченіе, которое мучило его въ первую минуту свиданія со мною. Но сердце его было за Ричарда. Я въ этомъ не ошиблась; и въ-самомъ-дѣлѣ, когда карета для отъѣзда въ Лондонъ была готова и Ричардъ сошелъ внизъ, чтобъ присмотрѣть за укладкою вещей, мистеръ Вудкоуртъ не утерпѣлъ и сталъ говорить со мной о немъ.
   Я не знаю, имѣла ли я право разсказывать мистеру Вудкоурту исторію Ричарда, однакожъ я ему дала замѣтить въ нѣсколькихъ словахъ холодныя отношенія между мистеромъ Жарндисомъ и Ричардомъ, я то, что Ричардъ совершенно предался оберканцелярскому процесу.
   Мистеръ Вудкоуртъ слушалъ меня съ большимъ вниманіемъ и сожалѣніемъ.
   -- Я замѣтила, что вы наблюдали за нимъ очень-пристально, сказала я: -- онъ очень перемѣнился на ваши глаза?
   -- Да онъ очень перемѣнялся, сказалъ онъ, качая головой.
   Я чувствовала, какъ кровь приступила къ моему лицу, но это продолжалось только одну минуту; я отвернулась и все прошло.
   -- Я не скажу, говорилъ мистеръ Вудкоуртъ: -- чтобъ была значительная перемѣна въ его наружности, не скажу, что онъ сталъ моложе или старѣе, хуже или полнѣе, блѣднѣе или краснѣе -- нѣтъ, но на лицѣ его какое-то тяжелое выраженіе, нельзя сказать чего, страха я ли грусти, или того и другаго вмѣстѣ, словомъ: на лицѣ его зрѣющее отчаяніе.
   -- Однакожь вы не думаете, чтобъ онъ былъ боленъ? спросила я.
   -- Нѣтъ; онъ, кажется, очень-крѣпкаго тѣлосложенія.
   -- Мы очень-хорошо знаемъ, что онъ лишенъ душевнаго спокойствія, продолжала я.-- Вы, мистеръ Вудкоуртъ, ѣдете также въ Лондонъ?
   -- Да, завтра иль послѣзавтра.
   -- Ричардъ ни въ комъ такъ не нуждается, какъ въ другѣ. Онъ всегда любилъ и уважалъ васъ. Будьте такъ добры, навѣстите его въ Лондонѣ, не оставьте его вашей дружбой, вашимъ совѣтомъ. Вы не можете повѣрять, какое вы намъ сдѣлаете одолженіе. Будьте увѣрены, что Ада я мистеръ Жарндисъ, и даже я, мистеръ Вудкоуртъ, мы будемъ вамъ въ высшей степени благодарны.
   -- Миссъ Сомерсонъ, сказалъ онъ мнѣ, болѣе-растроганной, чѣмъ прежде: -- клянусь вамъ, я буду для него истиннымъ другомъ! Я буду смотрѣть на наши съ нимъ отношенія, какъ на особенное ко мнѣ довѣріе съ вашей стороны, которымъ горжусь.
   -- Да благословитъ васъ Богъ, сказала я, и слезы наполняла глаза мои, но я не боялась этихъ слезъ: онѣ лились не за меня.-- Ада любятъ его; мы всѣ его любимъ, но Ада любитъ его такъ, какъ никто изъ насъ не можетъ его любить. Я передамъ ей ваши слова и она также, какъ и я, будетъ благословлять за васъ Бога.
   Ричардъ подошелъ къ намъ, когда мы ужь успѣли обмѣняться этими немногими словами; онъ подалъ мнѣ руку и пособилъ сѣсть въ карету.
   -- Вудкоуртъ, сказалъ онъ, самъ не зная какъ это было кстати:-- пожалуйста будемъ видѣться въ Лондонѣ.
   -- Видѣться? отвѣчалъ мистеръ Вудкоуртъ -- у меня тамъ только одинъ другъ, это -- ты. Гдѣ я могу найдти тебя?
   -- Да я еще не имѣю постоянной квартиры, говорилъ Ричардъ съ нѣкоторымъ замѣшательствомъ: -- впрочемъ, ты можешь меня съискать въ гостинницѣ Саймонда, въ квартирѣ Волиса.
   -- Непремѣнно, непремѣнно отъищу!
   Они дружески пожали другъ другу руки. Я сидѣла ужь въ каретѣ, Ричардъ еще стоялъ около дверецъ экипажа; мистеръ Вудкоуртъ обнималъ его одною рукою и смотрѣлъ на меня. Я поняла этотъ взглядъ и въ лицѣ моемъ, я увѣрена, выражалась вся признательность, которою было исполнено мое сердце къ этому доброму человѣку.
   Въ прощальномъ взглядѣ мистера Вудкоурта я ясно видѣла, что онъ сожалѣлъ и обо мнѣ. Это радовало меня, радовало за прошедшее, какъ могли бы радоваться умершіе, еслибъ, вернувшись назадъ, нашли о себѣ непомраченную память. Я радовалась, что меня нѣжно вспоминали, что обо мнѣ сожалѣли, что меня не совсѣмъ забыли.
   

ГЛАВА XLVI.
Держи! держи!

   Въ улицѣ Одинокаго Тома мракъ. Солнце сѣло и темнота, разстилаясь все гуще-и-гуще, непроницаемымъ покровомъ ложится повсюду. Нѣсколько минутъ назадъ еще мерцали тамъ-сямъ тусклые огоньки, плохо освѣщая множество отвратительныхъ предметовъ, но я они потухли, оставивъ по себѣ только смрадный запахъ, какъ тухнетъ тяжелая, очень-тяжелая жизнь въ разрушительно-удушливомъ воздухѣ улицы Одинокаго Тома. Холоднымъ взглядомъ взглянулъ мѣсяцъ на эту юдоль, губительную для жизни и словно опаленную волканическимъ огнемъ, и скрылся за горизонтомъ. Черные кошмары витаютъ надъ ней, какъ зловѣщія птицы, но Томъ мало заботится о нихъ, онъ спитъ себѣ во всю носовую завертку.
   Много сильныхъ и рѣзкихъ рѣчей было произнесено въ Парламентѣ и за его стѣнами, много споровъ бурныхъ и грозныхъ испытали обѣ палаты; много средствъ было предложено къ исправленію заблудившагося Тома. Гдѣ жъ исполненія этихъ средствъ? Какія же эти средства? Быть-можетъ, Тому надобны констэбли, приходскіе стражи, нравственные принципы, истинное направленіе? или, быть-можетъ, его надо подвергнуть дальнѣйшимъ полемическимъ бреднямъ? Посреди этилъ безконечныхъ спичей, шумныхъ и бурныхъ преній, ясно было только одно, что Томъ могъ исправиться, долженъ былъ исправиться согласно съ чьей-нибудь теоріей, которой никогда не суждено осуществиться на практикѣ, и, между-тѣмъ, полный надеждъ на свое исправленіе, Томъ быстро идетъ, и идетъ безъ оглядки, къ своему окончательному разрушенію.
   Трудно рѣшить днемъ или ночью отвратительнѣе улица Одинокаго Тома. Одно только можно сказать навѣрное: чѣмъ больше она видна, тѣмъ болѣе становится невыносимой для взора, и никогда воображеніе, какъ бы оно ни было пылко, не можетъ создать той страшной картины разрушенія и разврата, которую представляетъ улица Одинокаго Тома. Въ-самомъ-дѣлѣ теперь разсвѣтаетъ: вся грязь и нечистота бросаются въ глаза, и, сказать правду, спасительнѣе было бы для національной гордости Англіи, еслибъ солнце вовсе не являлось на горизонтѣ британскихъ владѣній и вѣчный мракъ покрывалъ бы такое гнусное чудовище, какъ Томъ {Въ предмѣстьяхъ Лондона есть кварталы, до такой степени грязные, что дѣйствительно самое пылкое воображеніе не въ-состояніи представить себѣ такой картины отвратительнаго разрушенія. Эти кварталы, въ родъ улицы Одинокаго Тома, населены самымъ жалкимъ классомъ людей; тамъ гнѣздится гнусный развратъ, унизительное мошенничество, и воздухъ въ этихъ кварталахъ зараженъ разрушительно-зловредными міазмами. Очень-натурально, что правительство не разъ имѣло намѣреніе употребить всѣ усилія къ очищенію метрополіи отъ такихъ заразительныхъ предвѣстій, но всѣ благодѣтельныя намѣренія правительства служили только пищею для парламентскихъ рѣчей и никогда не приводились въ исполненіе.}.
   Смуглолицый, загорѣвшій на солнцѣ джентльменъ, предпочитая прогулку безсонному метанью по подушкѣ, тихо подходитъ къ улицѣ Одинокаго Тома въ этотъ ранній часъ утра. Побуждаемый любопытствомъ, онъ останавливается тамъ и сямъ, осматриваетъ отвратительно-грязные предметы, попадающіеся ему на глаза. Но не одно любопытство сверкаетъ въ умномъ, сострадательномъ взорѣ его: онъ сочувствуетъ жалкому положенію Тома и, какъ видно, изучилъ его несчастія прежде.
   По сторонамъ вонючей, грязной канавы, которая и составляетъ улицу Одинокаго Тома, ничего не видать, кромѣ полуразвалившмхся грязныхъ лачужекъ, теперь запертыхъ и безмолвныхъ. Не видать нигдѣ живаго существа, кромѣ смуглолицаго джентльмена, и еще одной женщины, сидящей на порогѣ дома, къ которому джентльменъ направляетъ шаги своя. Подходя къ ней, онъ замѣчаетъ, что она совершила дальній путь, потому-что ноги ея избиты и она въ пыли. Она сидитъ на ворогѣ, какъ-будто ожидая кого-то, облокотись на колѣно я положивъ голову на руку. Около нея лежитъ холщовой мѣшокъ, который она несла. Она, должно-бытъ, дремлетъ, потому-что не обращаетъ никакого вниманія на шаги подходящаго.
   Подгнившіе мостки такъ узки, что Аланъ Вудкоуртъ, подходя къ тому мѣсту, гдѣ сидитъ женщина, принужденъ сойдти на немощеную улицу и пройдти совершенно мимо нея. Они взглядываютъ другъ на друга, и онъ останавливается.
   -- Что съ тобой? спрашиваетъ мистеръ Вудкоуртъ.
   -- Ничего, сэръ.
   -- Что же ты тутъ дѣлаешь? Тебѣ нужно войдти въ этотъ домъ?
   -- Нѣтъ; я жду, когда они прійдутъ оттуда... съ постоялаго двора, отвѣчаетъ женщина терпѣливо: -- я здѣсь присѣла и поджидаю солнышка; родимое взойдетъ пообогрѣетъ меня немного.
   -- Мнѣ кажется, ты очень устала. Мнѣ жалко, что ты должна сидѣть на улицѣ.
   -- Благодарствуйте, сэръ. Намъ бывалое дѣло.
   Привычка говорить съ бѣдными, умѣнье не давать словамъ своимъ видъ покровительственный, съ которымъ такъ многіе любятъ обращаться съ ихъ братьей, внушаетъ женщинѣ полное довѣріе къ человѣку, котораго онъ видитъ въ первый разъ.
   -- Покажи мнѣ твою голову, говоритъ онъ, склоняясь къ ней: -- Не бойся, я докторъ и тебѣ не сдѣлаю больно.
   Онъ знаетъ, что одно прикосновеніе его искусной и опытной руки можетъ облегчитъ боль. Она сначала слегка сопротивляется.-- Это ничего, говоритъ она:-- не безпокойтесь. Но едва онъ прикоснулся до раны, какъ она поворачиваетъ голову къ свѣту.
   -- Значительная рана; кожа глубоко разсѣчена. Я думаю, тебѣ очень-больно.
   -- Немножко больно, сэръ, говоритъ она, и слеза тихо катится по ея щекѣ.
   -- Позволь я ее тебѣ перевяжу. Платокъ мой не сдѣлаетъ тебѣ вреда.
   -- Я знаю это, сэръ.
   Онъ очищаетъ осторожна ушибленное мѣсто, осушаетъ его, нѣжно прижимаетъ ладонью и, вынувъ изъ кармана небольшой ящичекъ, приступилъ къ перевязкѣ. Ему смѣшно, что онъ занимается хирургіей за улицѣ, и продолжи свое дѣло, онъ говоритъ женщинѣ:
   -- Мужъ твой кирпичникъ?
   -- Почему вы его знаете? спрашиваетъ удивленная женщина.
   -- Я его не знаю, но думаю, что онъ кирпичникъ, судя по глинѣ и твоемъ мѣшкѣ и и твоемъ платьѣ. Я знаю, что кирпичники ходятъ въ разныя мѣста на поденную работу, и, къ-сожалѣнію моему, знаю, что они жестоко обращаются съ своими женами.
   Она съ поспѣшностью поднимаетъ на него глаза, какъ-будто бы хочетъ увѣрить въ противномъ; но, почувствовавъ руку доктора на своей головѣ, увидавъ его мыслящее и спокойное лицо, она не произносятъ ни слова.
   -- Гдѣ онъ теперь? спрашиваетъ докторъ.
   -- Вчера онъ былъ хмѣленъ и попался подъ стражу, сэръ, а сегодня, я думаю, онъ на постояломъ дворѣ.
   -- Онъ попадется и тысячу разъ подъ стражу, если будетъ бить тебя такъ жестоко своей увѣсистой рукой. Но ты прощаешь ему его жестокосердіе: ты добрая женщина. Дай Богъ, чтобъ онъ измѣнялся къ тебѣ. Есть ли у тебя дѣти?
   Женщина качаетъ головой.
   -- Я одного зову своимъ, только онъ не мой, а Лизинъ, отвѣчаетъ она.
   -- А твой умеръ -- да? Бѣдняга!
   Въ это время онъ кончилъ перевязку и положилъ въ карманъ свой ящичекъ.
   -- Я думаю, у васъ есть домикъ -- далеко ли отсюда? спрашиваетъ онъ между-тѣмъ, какъ женщина благодаритъ его за сдѣланное ей облегченіе.
   -- Да, мили двадцать-двѣ или двадцать-три будетъ, сэръ. Мы живемъ въ Сент-Албансѣ. Вы, должно-быть, знаете это мѣсто, сэръ?
   -- Да, нѣсколько знаю. Позволь же и тебя спросить кой-что: есть ли у тебя деньги на ночлегъ?
   -- Есть, сэръ, право есть.
   И она показываетъ ихъ. Онъ говоритъ ей, что рана ея неопасна, что она напрасно благодаритъ его; желаетъ ей добраго дня и уютъ.
   Улица Одинокаго Тома спитъ еще непробуднымъ сномъ и иного не видать и ней.
   Нѣтъ, кто-то копышется! Возвращаясь къ тому мѣсту, съ котораго примѣтилъ женщину, сидящую на порога, замѣчаетъ Вудкоуртъ фигуру въ лохмотьяхъ, прокрадывающуюся около самой стѣны, которая такъ грязна и дряхла, что не можемъ служатъ убѣжищемъ для самаго отвратительнаго существа. Судя по наружному виду, это молодой мальчикъ. Лицо его изнурено и глаза имѣютъ болѣзненное выраженіе. Онъ потому старается прокрасться такъ незамѣтно, что боится обратить вниманіе на человѣка въ такомъ костюмѣ, который врядъ-ли скоро прійдется увидѣть въ улицѣ Одинокаго Тома. Онъ прикрываетъ лицо изорванными рукавомъ; поступь его боязлива и рубище виситъ лохмотьями по весну тѣлу. Не скажешь изъ чего и для чего сдѣлано это рубище. По цвѣту и по формѣ его можно принять за связку грязнаго тряпья, или давнымъ-давно перегнившаго хвороста.
   Аланъ Вудкоуртъ останавливается, глядитъ на мальчика и смутно припоминаетъ, что онъ его когда-то и гдѣ-то видѣлъ; онъ не можетъ припомнить когда-именно и гдѣ-именно, но черты лица бѣдняги ему знакомы, и онъ думаетъ, что видѣлъ его гдѣ-нибудь въ госпиталѣ.
   Размышляя такимъ-образомъ, Аланъ Вудкоуртъ выходитъ изъ Улицы Одинокаго Тома. Вдругъ слышитъ онъ шаги бѣгущаго и крикъ, оборачивается назадъ и видитъ, что мальчикъ бѣжитъ сломя голову, а за нимъ гонится женщина, которой Аланъ только-что сдѣлалъ перевязку.
   "Держи! держи!" кричитъ женщина, едва переводя духъ.
   Аланъ Вудкоуртъ перебѣгаетъ дорогу, старается схватить мальчика, но тотъ проворнѣе его, увертывается изъ рукъ и, опередивъ, несется снова по грязной улицѣ.
   "Держи! держи его!" кричитъ снова женщина.
   Аланъ, думая, что быть-можетъ мальчикъ обокралъ женщину, бѣжитъ снова за нимъ, но мальчикъ снова увертывается и опережаетъ его. Разумѣется, Аланъ могъ бы поймать его, еслибъ рѣшился броситься на него и смять подъ собою, но онъ не рѣшается на это и забавная сцена преслѣдованія продолжается.
   Но вотъ бѣглецъ сворачиваетъ въ узкій переулокъ и потомъ на небольшой дворъ, неимѣющій другаго выхода; здѣсь упадаетъ онъ у кучи гнилыхъ щепъ и, едва переводя духъ, смотритъ съ боязнью на своего преслѣдователя, который, запыхавшись въ свою очередь, стоитъ надъ нимъ и смотритъ на него въ ожиданіи женщины.
   -- Ахъ, Джо, Джо! говоритъ женщина: -- наконецъ-то тебя я увидѣла!
   -- Джо, повторяетъ Аланъ, смотря на него со вниманіемъ:-- Джо! мнѣ помнится, что какъ-то давно тебя приводили къ осмотрщику мертвыхъ тѣлъ на обыскъ.
   -- Да, я видѣлъ васъ однажды, бормочетъ Джо: -- что жъ изъ этого? Мало еще меня мучили? Уже-ли нельзя меня оставить? Что я вамъ сдѣлалъ? Я и такъ сталъ кости да кожа. Порядкомъ, кажется, отдѣлали. Я ничѣмъ невиноватъ, что онъ умеръ. Онъ былъ добръ до меня, очень-добръ -- я это знаю. Вѣчная ему память. Богъ меня не приберетъ, а давно бы пора, радъ бы, кабы пришлось скорѣй.
   Онъ говоритъ эти слова такъ жалобно, его слезы, смѣшанныя съ грязью, такъ неподдѣльны, и, лежа на грудѣ гнилыхъ щепъ, онъ такъ похожъ самъ на сгнившій грибъ, или на кучу нечистотъ, встрѣчающихся на каждомъ шагу въ Улицѣ Одинокаго Тома, что Аланъ Вудкоуртъ становится къ нему сострадательнымъ и говоритъ, обращаясь къ женщинѣ".
   -- Что сдѣлалъ тебѣ этотъ несчастный?
   Женщина ничего не отвѣчаетъ на этотъ вопросъ, но, смотря на Джо болѣе испуганнымъ, чѣмъ сердитымъ взглядомъ, говоритъ ему:
   -- Ахъ, Джо, Джо! наконецъ-то ты мнѣ попался!
   -- Что онъ сдѣлалъ такое? спрашиваетъ опять Аланъ: -- обокралъ что ли онъ тебя?
   -- Нѣтъ, сэръ, какое обокралъ; онъ сдѣлалъ мнѣ доброе дѣло -- вотъ я чему дивлюсь.
   Аланъ смотритъ поперемѣнно то на Джо, то на преслѣдовавшую его женщину и ожидаетъ разъясненія загадки.
   -- Ахъ ты Джо, Джо! говоритъ женщина: -- онъ, изволите ли видѣть, сэръ, былъ у насъ въ деревнѣ около Сент-Албанса, да тамъ и занемогъ. Одна молоденькая леди, благослови ее Господь за любовь но мнѣ, сжалилась надъ нимъ и взяла его къ себѣ...
   Аланъ съ ужасомъ отступаетъ отъ него.
   -- Да, сэръ, это такъ, взяла его къ себѣ, стала его пользовать... а онъ... знаете, какъ волка не корми, а онъ все въ лѣсъ смотритъ... далъ отъ нея тягу и съ-тѣхъ-поръ о немъ ни слуху, ни духу... Теперь только я встрѣтила его послѣ того раза. А она-то, такая, сэръ, хорошенькая, какъ ангельчикъ, начала за нимъ ходить, да и сама заразилась отъ него, слегла въ постель, бѣдняжка, да болѣзнь-то ее и изуродовала, теперь и признать нельзя -- такъ перемѣнилась, и все изъ-за тебя, неблагодарное животное, все изъ-за тебя, говорила женщина вслухъ, волнуясь болѣе и болѣе горячась, и наконецъ залилась горькими слезами. Мальчикъ слушаетъ, что ему говорятъ; совѣсть, какъ видно, зашевелилась въ немъ по-своему; она заставляетъ его мычать, мазать лицо свое грязными руками и уставить глаза въ землю.
   Аланъ удерживаетъ женщину ласковымъ знакомъ.
   -- Ричардъ говорилъ мнѣ, думаетъ онъ: -- Да, я что-то припоминаю... да, да... это такъ...
   Онъ отворачивается въ сторону и отходитъ нѣсколько шаговъ. Возвратясь, онъ кажется опять спокойнымъ; только замѣтна въ немъ лихорадочная дрожь, какое-то особенное отвращеніе къ мальчику, которое поглощаетъ все вниманіе женщины.
   -- Ты слышать, что она говоритъ? Ну, вставай, вставай!
   Джо дрожитъ и дико ёжится, медленно приподымаясь съ груды гнилой щепы, лѣниво прижимается къ стѣнѣ, почосываетъ затылокъ и потираетъ украдкой одну ногу о другой.
   -- Ты слышишь, что она говоритъ? Она говоритъ правду, я это знаю. Ты шатаешься здѣсь съ-тѣхъ-поръ?
   -- Провались я сквозь землю, если я видѣлъ Улицу Одинокаго Тома до сегодняшняго утра, отвѣчаетъ Джо сиплымъ голосомъ.
   -- Зачѣмъ же ты сюда пришелъ?
   Джо осматривается кругомъ, смотритъ въ ноги Алану Вудкоурту и наконецъ отвѣчаетъ:
   -- Я дѣла никакого не умѣю и заработать ничего не могу. Я больно-бѣденъ и слабъ, думалъ прійдти сюда, въ тихомолку отдохнуть гдѣ-нибудь, да и пробраться къ мистеру Снегсби. Онъ мнѣ всегда что-нибудь даетъ. Онъ до меня добръ; только мистриссъ Снегсби косится на меня... да и всѣ и вездѣ на меня косится.
   -- Откуда ты сюда пришелъ?!
   Джо опять осматривается кругомъ, смотритъ опять въ ноги своему вопрошателю и прислоняется лицомъ къ бревну.
   -- Я самъ не знаю откуда, отвѣчаетъ Джо.!
   -- Ну, скажи мнѣ, продолжаетъ Аланъ и, стараясь всячески преодолѣть отвращеніе, подходитъ къ мальчику довольно-близко: -- скажи правду, какимъ образомъ ты оставилъ домъ этой доброй леди, которая была такъ несчастлива, что взяла тебя къ себѣ и сама заразилась отъ тебя.
   Джо внезапно выходитъ изъ своего оцѣпенѣнія и отвѣчаетъ съ жаромъ, обращаясь къ женщинѣ, что онъ ничего не знаетъ о доброй леди, что онъ ничего не слыхивалъ, что онъ никогда не думалъ сдѣлать ей зло, что онъ лучше согласится измучить себя, чѣмъ оскорбить ее; она была очень-добра до него, очень-добра. Онъ выражается отъ чистаго сердца, прерывая слова свои всхлипываньемъ.
   Аламъ Вудкоуртъ видитъ, что это не притворство. Онъ заставляетъ себя прикоснуться къ нему и говоритъ:
   -- Послушай, Джо, разскажи мнѣ все.
   -- Нѣтъ, боюсь, говоритъ Джо: -- боюсь.
   -- Я долженъ однако знать истину. Не бойся, пойдемъ и разскажи мнѣ все.
   Послѣ нѣсколькихъ подобныхъ приглашеній, Джо снова озирается вокругъ, отворачиваетъ голову отъ стѣны и говоритъ тихимъ голосомъ:
   -- Я разскажу вамъ, разскажу кой-что: -- меня увели оттуда, ей--Богу увели!
   -- Увели? ночью?
   -- Да, увели.
   И опасаясь, чтобъ его не подслушали, Джо снова озирается вокругъ, смотритъ ужь не въ землю, а футовъ на десять выше и вездѣ ищетъ глазами, того, кого онъ такъ сильно боится.
   -- Кто жь увелъ тебя?
   -- Боюсь назвать его, право боюсь.
   -- Но мнѣ нужно знать его имя. Скажи мнѣ ради хорошенькой молоденькой леди. Ты можешь на меня положиться: никто въ мірѣ васъ не услышитъ.
   -- Нѣтъ, боюсь, боюсь, говорилъ Джо: -- а если онъ насъ услышитъ.
   -- Не бойся, его здѣсь нѣтъ.
   -- Нѣтъ, онъ здѣсь, говоритъ Джо:-- онъ вездѣ, гдѣ только захочетъ быть.
   Съ недоумѣніемъ смотритъ на него Аланъ и въ несвязномъ отвѣтѣ мальчика видитъ что-то правдоподобное; терпѣливо ожидаетъ онъ опредѣлительнаго отвѣта. Терпѣніе побѣждаетъ Джо, и онъ съ отчаяннымъ усиліемъ шепчетъ ему чье-то имя.
   -- А! говоритъ Аланъ: -- что жь ты ему сдѣлалъ?
   -- Ничего не сдѣлалъ, сэръ. Меня прогнали, я и шелъ, шелъ куда глаза глядѣли... шелъ далеко, сэръ... и теперь иду... иду въ могилу... туда и дорога.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, Богъ милостивъ, дастъ тебѣ здоровья. Что жь онъ съ тобой дѣлалъ?
   -- Помѣстилъ меня въ шпиталь, отвѣчалъ Джо шопотомъ: -- я тамъ лежалъ пока не выздоровѣлъ, потомъ далъ четыре полкроны и говоритъ: -- убирайся отсюда! чтобъ духа твоего здѣсь не было! Не смѣй мнѣ на глаза показываться. Убирайся къ чорту и шатайся гдѣ хочешь; а попадешься мнѣ, такъ не пеняй: будешь, братъ, каяться да поздно. И я боюсь попасться ему на паза: знаю, что погубитъ, просто погубитъ какъ муху, говорятъ Джо, нервически повторяя всѣ свои охранительныя продѣлки.
   Аланъ, подумавъ немного, говоритъ, обращаясь къ женщинѣ, но не опуская съ Джо ободрительнаго взгляда:
   -- Онъ не такъ неблагодаренъ, какъ ты думаешь: у него былъ поводъ уйдти, потому онъ и ушелъ.
   -- Спасибо вамъ, сэръ, спасибо, восклицаетъ Джо.-- А ты какъ меня мучила! Если ты только скажешь доброй леди, что говоритъ молодой баринъ, такъ она на меня сердиться не будетъ. Она очень-добра до меня, очень-добра.
   -- Послушай же Джо, говоритъ Аланъ, смотря на него: -- пойдемъ лучше со мной, чѣмъ бродить и шататься здѣсь: а тебя какъ-нибудь пристрою.
   -- Мнѣ ничего ненадо, только бы мнѣ не встрѣтиться съ нимъ, сэръ.
   -- Хорошо, хорошо, а надѣюсь на твое слово. Теперь ужь полгорода на ногахъ, а скоро проснется и весь городъ. Пойдемъ, пойдемъ. Прощай добрая женщина.
   -- Прощайте, прощайте, сэръ, благодарю васъ.
   До-сихъ-поръ она спокойно сидѣла на мѣшкѣ, но теперь встала и взяла его въ руки, а Джо между-тѣмъ повторялъ ей:
   -- Ты только скажи молоденькой леди, что я не желалъ ей сдѣлать зла, разскажи ей только то, что говорилъ баринъ.
   И въ-заключеніе этихъ словъ онъ сталъ ей кивать головой, кланяться, и прощаясь съ ней полусмѣясь, полуплача, отправляется онъ съ Аланомъ Вудкоуртомъ по разнымъ сторонамъ улицы.
   Въ такомъ порядкѣ выходятъ они изъ Улицы Одинокаго Тома, въ другія улицы, освѣщенныя ярко солнцемъ и въ болѣе-чистую атмосферу.
   

ГЛАВА XLVII.
Послѣднее желаніе Джо.

   Утро; лучи восходящаго солнца играютъ на шпиляхъ высокихъ церквей; атмосфера такъ чиста и такъ свѣтла, что разстоянія, казавшіяся вечеромъ далекими, теряющимися въ пространствѣ, теперь близки и незначительны; весь городъ словно ожилъ послѣ ночнаго спокойствія.
   Проходя съ Джо по ярко-освѣщеннымъ улицамъ города, Аланъ думаетъ: какъ и куда бы пристроить бѣднаго мальчика.
   "Странное дѣло, говоритъ онъ про себя: -- что здѣсь, въ самомъ сердцѣ просвѣщеннаго міра, легче пристроить заблудшагося пса, чѣмъ человѣка, нуждающагося въ кровѣ".
   Но странно или нѣтъ, а дѣлу этимъ афоризмомъ не пособишь и затрудненіе останется въ полной силѣ.
   Въ началѣ пути Аланъ часто поглядываетъ назадъ, чтобъ убѣдиться, слѣдуетъ ли за нимъ Джо. Джо ползетъ по другой сторонѣ улицы, придерживаясь тощей рукой объ стѣну, съ одного кирпича на другой, съ одной двери на другую, и повременамъ взглядываетъ внимательно на своего проводника. Убѣдясь окончательно, что Джо не намѣренъ дать тягу, Аланъ бодрѣе идетъ впередъ и ужь съ большимъ спокойствіемъ и напряженіемъ мысли начинаетъ обдумывать, что ему надо дѣлать.
   Лавка съ закуской, пристроенная на углу улицы, напоминаетъ первое дѣло. Аланъ останавливается, осматривается вокругъ и подзываетъ къ себѣ Джо. Шатаясь, прихрамывая и повертывая пальцы правой руки на ладонѣ лѣвой (словно растираетъ грязь пестикомъ въ ступкѣ), переходитъ Джо улицу.
   Все, что могло быть лакомымъ кусочкомъ для Джо, тотчасъ же ему подается, и онъ начинаетъ глотать кофе и жевать хлѣбъ съ масломъ, осматриваясь боязливо по сторонамъ, какъ какой-нибудь напуганный звѣрь.
   Но бѣднага такъ слабъ и изнуренъ, что даже и голодъ его покинулъ.
   -- Я думалъ, что умираю съ голоду, сэръ, говоритъ онъ, отодвигая свой завтракъ: -- да, вѣрно, и въ этомъ я ничего не смыслю: ничего въ горло не йдетъ... ни пить, ни ѣсть не хочется.
   И Джо встаетъ на ноги, дрожитъ всѣмъ тѣломъ и съ удивленіемъ смотритъ на завтракъ.
   Аланъ Вудкоуртъ щупаетъ его пульсъ, кладетъ руку ему на грудь и говоритъ:
   -- Дохни, Джо!
   -- Тяжело, сэръ, очень-тяжело... Оо-охъ! словно телегу тащишь. "И скрипитъ какъ телега", могъ бы онъ прибавить, но онъ только бормочетъ про-себя:
   -- Иду, сэръ, близко... очень-близко.
   Аланъ ищетъ глазами аптеки, но аптеки нѣтъ пососѣдству. Вблизи видна харчевня; она также хорошо, а можетъ быть и лучше пособитъ въ этихъ обстоятельствахъ.
   Онъ беретъ небольшую порцію вина и даетъ мальчику выпить нѣсколько глотковъ; пальчикъ начинаетъ оживать, по-мѣрѣ-того какъ глотаетъ крѣпительную жидкость.
   -- Проглоти еще немного, Джо, говоритъ Аланъ, смотря на него внимательно: -- вотъ такъ, такъ! Мы отдохнемъ минутъ съ пять и пойдемъ дальше.
   Посадивъ мальчика около съѣстной лавки, на скамейку, Аланъ Вудкоуртъ начинаетъ прогуливаться взадъ и впередъ по солнечной сторонѣ, посматривая повременамъ на Джо, однакожъ такъ, чтобъ онъ ее могъ замѣтить. Видно, что Джо нѣсколько согрѣлся и освѣжился; и если про такое мрачное лицо можно сказать, что оно прояснилось, то, пожалуй, онъ и прояснился. Мало-по-малу беретъ онъ, безнадежно-оставленный кусокъ хлѣба съ масломъ, и снова начинаетъ его кусать. Замѣтивъ эти признаки возстановляющихся силъ, Аланъ вступаетъ съ нимъ въ разговоръ и узнаётъ, къ немалому своему удивленію, о молодой леди подъ вуалью, словомъ: узнаетъ всю исторію, со всѣми ея послѣдствіями. Джо медленно жуетъ и медленно разсказываетъ. Дожевавъ хлѣбъ и кончивъ разсказъ, онъ встаетъ и идетъ впередъ за мистеромъ Вудкоуртомъ.
   Не зная, гдѣ пріютить мальчика, Аланъ надѣется съискать добрый совѣтъ у своей прежней паціентки, ревностной и всегда-готовой къ услугамъ -- миссъ Флайтъ, и потому направляетъ путь на то подворье, гдѣ они впервые встрѣтились съ Джо. Но все измѣнилось въ лавкѣ тряпья и бутылокъ. Маленькая миссъ Флайтъ не живетъ больше тамъ; дверь ея заколочена и какая-то женская фигура, съ очень-рѣзкими чертами лица, загрязненная пылью и которой никакъ не угадаешь сколько лѣтъ, то-есть собственно говоря, дѣвственная Юдиѳь, жадная и на слова, дѣлаетъ имъ очень-короткіе отвѣты. Впрочемъ, эти отвѣты достаточно объясняютъ посѣтителямъ, что миссъ Флайтъ, вмѣстѣ съ своими птицами, поселилась въ домѣ мистриссъ Бляйндеръ, въ Улицѣ Бель-Ярдъ. Аланъ Вудкоуртъ и Джо отправляются въ эту улицу, гдѣ миссъ Флайтъ (вѣрная привычкѣ своей посѣщать въ ранній часъ дня палату, предсѣдательствуемую другомъ своимъ лордомъ-канцдеронъ) сломя голову летитъ съ лѣстницы и, съ глазами, полными слезъ радости, бросается въ объятія своего спасителя.
   -- Дорогой докторъ мой! восклицаетъ миссъ Флайтъ: -- мой заслужоный, отличившійся, почетный офицеръ!
   Она, разумѣется, говоритъ немножко-странно, но въ ней столько, неподдѣльнаго чувства, сколько дай Богъ встрѣтить въ самыхъ разумныхъ субъектахъ.
   Аланъ съ терпѣніемъ выслушиваетъ ея восторженныя восклицанія, и когда она окончила ихъ, онъ указываетъ ей на Джо, который дрожитъ всѣми членами и говоритъ ей о цѣли своего прихода.
   -- Дайте добрый совѣтъ, миссъ Флайтъ, куда бы мнѣ пристроить этого бѣднягу; у васъ столько знакомыхъ и столько здраваго смысла, что я на васъ вполнѣ надѣюсь.
   Миссъ Флайтъ, очень-довольная этимъ комплиментомъ, задумывается; но нескоро мысль осѣняетъ ея встревоженную голову. Однакожъ мысль приходитъ; оказывается, что домъ мистриссъ Бляйндеръ кругомъ заселенъ жильцами и даже сама миссъ Флайтъ занимаетъ уголъ покойнаго Гредди.
   -- Гредли! вскрикиваетъ миссъ Флайтъ, скрестивъ на груди руки: -- Гредли! Кто бы это подумалъ!... Дорогой докторъ мой, намъ пособитъ генералъ Джорджъ... непремѣнно пособитъ.
   Невозможно было бы добиться, отъ миссъ Флайтъ, кто такой генералъ Джорджъ, поэтому Аланъ Вудкоуртъ и не предлагаетъ ей ни одного вопроса относительно его превосходительства, а проситъ маленькую старушку сходить поскорѣе наверхъ за своей оборванной шляпой, старенькой шалью и документами. Она церемонно отправляется въ свою комнату и, возвращаясь во всѣхъ регаліяхъ, объясняетъ отрывистыми фразами, что генералъ Джорджъ, котораго она часто посѣщаетъ, знаетъ ея милую Фиц-Жарндисъ и принимаетъ живое участіе во всемъ, до нея касающемся.
   Выслушивая эти разсказы, Аланъ Вудкоуртъ начинаетъ думать, что онъ попалъ на истинный путь и говоритъ въ видѣ ободренія, обращаясь къ Джо, что шатанью ихъ скоро конецъ и они какъ-разъ будутъ у генерала. Къ-счастію, квартира его превосходительства очень-недалеко.
   По наружному виду джорджевой галереи для стрѣльбы въ цѣль и прочее, по ея длинному корридору и внутренней чистотѣ, Аланъ Вудкоуртъ составляетъ о ней самое лестное мнѣніе. Также почерпаетъ онъ твердыя надежды изъ обзора личности Джорджа. Кавалеристъ, оставивъ свои утреннія экзерциціи, подходитъ къ нимъ, съ трубкой въ зубахъ; на немъ нѣтъ галстуха и его мускулистыя руки, развитыя фехтованьемъ и гимнастическими шарами, рельефно выражаютъ физическую силу.
   -- Вашъ слуга, сэръ, говоритъ мистеръ Джорджъ, съ военнымъ поклономъ.
   И съ самой добродушной улыбкой, сіяющей не только на всемъ широкомъ лицѣ его, но даже, кажется, и на курчавыхъ волосахъ, выслуживаетъ онъ краткій церемоніалъ рекомендаціи, съ которымъ миссъ Флайтъ важно и съ разстановкой представляетъ посѣтителей. Оченьдовольный визитомъ, онъ снова говоритъ: -- вашъ слуга, сэръ, и снова дѣлаетъ военный поклонъ.
   -- Извините, сэръ. Вы, кажется, морякъ, говоритъ мистеръ Джорджъ.
   -- Мнѣ очень-лестно, что я похожъ на моряка, отвѣчаетъ Аланъ: -- но, къ-сожалѣнію моему, я только корабельный врачъ.
   -- Въ-самомъ-дѣлѣ, сэръ! Я готовъ былъ пари держать, что вы истинный матросъ.
   Аланъ надѣется, что въ такомъ случаѣ мистеръ Джорджъ охотнѣе проститъ ему несвоевременное посѣщеніе и будетъ продолжать курить трубку, которую кавалеристъ, въ порывахъ вѣжливости, готовъ былъ поставить въ уголъ.
   -- Вы очень-добры, сэръ, отвѣчаетъ онъ: -- я знаю по опыту, что трубка не безпокоитъ миссъ Флайтъ; и если табачный дымъ вамъ непріятенъ, то...
   И онъ оканчиваетъ эту сентенцію тѣмъ, что снова беретъ чубукъ въ зубы; между-тѣмъ Аланъ приступаетъ къ повѣствованію всего того, что онъ знаетъ о Джо. Кавалеристъ вникаетъ въ разсказъ очень-внимательно.
   -- Это онъ и есть, сэръ? спрашиваетъ мистеръ Джорджъ, указывая на Джо, который стоитъ у входа въ галерею, выпучивъ глаза на крупныя буквы вывѣски, неимѣющія для него никакого значенія.
   -- Это онъ, отвѣчаетъ Аланъ: -- и, сказать правду, онъ меня ужасно безпокоитъ. Я бы его помѣстилъ въ госпиталь, могъ бы выхлопотать, чтобъ его немедленно туда приняли, но я предвижу, что онъ тамъ не останется и десяти минутъ. Что жь касается до богадѣленъ, до благотворительныхъ пріютовъ... я готовъ былъ бы испытать всѣ хлопоты, перенести всѣ прижимки, всѣ непріятности, всѣ злоупотребленія... но, знаете, это такая система, которая мнѣ не по-сердцу.
   -- Да и никто ея не жалуетъ, сэръ, отвѣчаетъ мистеръ Джорджъ.
   -- Я убѣжденъ, что онъ не пробудетъ и минуты ни въ томъ, ни въ другомъ мѣстѣ; онъ, я вамъ скажу, питаетъ сверхъестественный страхъ къ тому человѣку, который запретилъ ему показываться на глаза; по невѣжеству своему, онъ думаетъ, что этотъ человѣкъ находится вездѣ и все знаетъ.
   -- Извините сэръ, говоритъ мистеръ Джорджъ: -- но кто жь этотъ проныра? или можетъ-быть это тайна?
   -- Мальчикъ-то скрываетъ его имя; во отъ васъ это не секретъ его зовутъ Бёккетъ.
   -- Бёккетъ, сыщикъ, сэръ?
   -- Да, онъ.
   -- Я его знаю, сэръ, отвѣчаетъ кавалеристъ, выпустивъ облако дыма и выпрямись во весь ростъ: -- мальчикъ правъ: это я вамъ скажу... тонкая бестія, сэръ.
   И высказавъ это мнѣніе, мистеръ Джорджъ затягивается трубкой очень-сильно и многозначительно посматриваетъ на миссъ Флайтъ.
   -- Мнѣ хочется, чтобъ мистеръ Жарндисъ и миссъ Сомерсонъ узнали, что Джо найденъ; и еслибъ имъ вздумалось, могли бы повидать его и выслушать странную исторію, которую онъ разсказываетъ. Потому я желалъ бы помѣстить его въ бѣдную квартирку, но къ честному человѣку. Но вотъ дѣло въ чемъ, говоритъ Аланъ, смотря на кавалериста и потомъ на своего спутника: -- вотъ дѣло въ чемъ, мистеръ Джорджъ, что честные-то люди и Джо, какъ вы видите, между собою незнакомы. Не знаете ли вы, мистеръ Джорджъ, кого-нибудь пососѣдству, кто бъ рѣшился пристроить его на короткое время; я бы впередъ заплатилъ за помѣщеніе?
   Дѣлая этотъ вопросъ, Аланъ замѣчаетъ маленькаго, грязнолицаго человѣчка, который стоитъ у локтя кавалериста и съ преданностью смотритъ ему въ глаза. Затянувшись еще раза два трубкой, кавалеристъ взглядываетъ внизъ на грязнаго человѣчка и грязный человѣчекъ подмигиваетъ кавалеристу.
   -- Вотъ что я вамъ скажу, говоритъ мистеръ Джорджъ: -- я такъ уважаю миссъ Сомерсонъ, что, для ея удовольствія, позволю пробить себѣ голову насквозь -- вотъ оно каково сэръ! Клянусь вамъ, что сочту за честь сдѣлать для этой молодой леди какую угодно послугу. Мы здѣсь, сэръ, конечно ведемъ съ Филемъ цыганскую жизнь -- вотъ посмотрите сами; но если вамъ не противно, вы всегда сыщете здѣсь покойный уголокъ для вашего молодца; платить ненадо, пусть только кормится на свой счетъ. Мы, изволите видѣть, очень не въ цвѣтущемъ положеніи, сэръ. Насъ, того и гляди, вытурятъ отсюда въ три шеи. Но пока, сэръ, нога моя здѣсь, это все къ вашимъ услугамъ.
   И выразительнымъ взмахомъ трубки мистеръ Джорджъ передаетъ ею свою движимость во владѣніе своего посѣтителя.
   -- Я долженъ однакожь спросить васъ, прибавляетъ онъ: -- не страдаетъ ли этотъ несчастный какой-нибудь заразительной болѣзнью?
   -- Нѣтъ, нѣтъ, отвѣчаетъ Аланъ.
   -- А то, видите ли, сэръ, говоритъ мистеръ Джорджъ, печально качая головой: -- ужь мы за это довольно поплатились.
   Грустное выраженіе, при этихъ словахъ, также замѣтно и на лицѣ посѣтителя.
   -- Я долженъ предупредить васъ, говоритъ Аланъ, повторивъ снова, что болѣзнь Джо не имѣетъ заразительнаго свойства: -- мальчикъ доведенъ до жалкаго состоянія и, можетъ-быть -- я не говорю навѣрное -- онъ не перенесетъ своей болѣзни.
   -- Стало-быть, сэръ, онъ находится въ опасности? спрашиваетъ кавалеристъ.
   -- Да, мнѣ такъ кажется.
   -- Въ такомъ случаѣ, сэръ, отвѣчаетъ кавалеристъ рѣшительно: -- мнѣ кажется, что чѣмъ скорѣе пристроить его, тѣмъ лучше. Эй, Филь! качай!
   Мистеръ Скводъ избоченясь, лавируетъ къ двери и спѣшитъ исполнить команду; кавалеристъ докуриваетъ трубку и ставитъ ее въ уголъ. Джо вводится.
   Не похожъ Джо на токкагупскаго индійца, облагодѣтельствованнаго мистриссъ Пардигль; не похожъ онъ на ягненка мистриссъ Желлиби, разводящей кофейныя плантаціи въ Барріобула-Гха -- нѣтъ онъ не похожъ, и дальность родины и чужеземность не выставляютъ его въ болѣе-снисходительномъ свѣтѣ; онъ не дикарь, взросшій на необитаемомъ острову; онъ просто отечественное произведеніе Англіи. Грязный, отвратительный для всѣхъ пяти чувствъ; по виду обыкновенное уличное созданіе, по душѣ -- язычникъ. Отечественная грязь покрываетъ его, отечественные паразиты точатъ его тѣло, отечественныя язвы гноятся на его членахъ и отечественное рубище прикрываетъ его. Врожденное невѣжество -- плодъ англійской почвы, ставитъ его безсмертное начало въ-уровень съ тлѣніемъ животнаго. Встрепенись Джо, стряхни съ себя эту грязь! съ головы и до ногъ все отвратительно въ тебѣ!
   Медленно вползаетъ онъ въ галерею мистера Джорджа, стоитъ въ ней, понуривъ голову и смотря въ землю. Онъ, кажется, знаетъ, что всѣ готовы отъ него отвернуться, и самъ отворачивается отъ всѣхъ.
   -- Джо, говоритъ Аланъ: -- посмотри: это мистеръ Джорджъ.
   Джо нѣсколько времени смотритъ въ полъ, потомъ на-минуту подымаетъ глаза наверхъ и потомъ снова опускаетъ ихъ въ полъ.
   -- Онъ очень-добръ къ тебѣ, Джо: онъ хочетъ дать тебѣ убѣжище здѣсь, у себя въ галереѣ.
   Джо переминается съ ноги на ногу и бормочетъ сквозь зубы: -- спасибо... очень-спасибо...
   -- Здѣсь ты будешь безопасенъ, Джо; будь послушенъ, укрѣпляйся и говори правду.
   -- Умри я на мѣстѣ, если солгу, говоритъ Джо, прибѣгая къ своему любимому выраженію: -- вы все знаете, что я дѣлалъ... я ничего не дѣлалъ... голодалъ какъ собака -- вотъ и все...
   -- Вѣрю, вѣрю, Джо. Послушай: мистеръ Джорджъ хочетъ тебѣ что-то сказалъ.
   -- Я хотѣлъ только, замѣчаетъ мистеръ Джорджъ, этотъ статный и широкоспинный дѣтина: -- показать ему, гдѣ онъ можетъ лечь и хорошенько всхрапнуть. Вотъ посмотрите... и кавалеристъ, приведя ихъ на другой конецъ галереи, отворяетъ одну изъ маленькихъ каютъ.-- Вотъ тебѣ мѣсто, видишь, тутъ есть и матрацъ: ты можешь тутъ отдыхать сколько будетъ угодно мистеру... извините сэръ... и Джорджъ начинаетъ внимательно разсматривать карточку, данную ему Аланомъ... мистеру Вудкоурту. Не пугайся, если услышишь выстрѣлы; они направлены въ щиты, а не въ тебя. Еще одно обстоятельство я намѣренъ сообщить вамъ, сэръ, говоритъ кавалеристъ, обращаясь къ Алану: -- эй Филь! сюда!
   Филь, по принятой имъ тактикѣ, бросается на призывъ, словно въ штыки.
   -- Вотъ онъ, сэръ, будучи еще груднымъ ребенкомъ валялся уже въ канавѣ; слѣдовательно не лишенъ нѣкоторыхъ достоинствъ и можетъ принять участіе въ этомъ несчастномъ мальчугѣ. Правда, Филь?
   -- Приму, отъ чистаго сердца приму, командиръ! отвѣчаетъ Филь.
   -- Теперь я думаю, сэръ, говоритъ мистрисъ Джорджъ точно такимъ тономъ, какъ будто-бы подавалъ голосъ въ военномъ совѣтѣ: -- что было бы нехудо, еслибъ Филь сводилъ его въ баню и купилъ ему кой-какое платьишко...
   -- Мистеръ Джорджъ, истинный другъ мой, говоритъ Аланъ, вынимая кошелекъ: -- вы говорите совершенную правду, лучше ничего нельзя придумать!
   Филь Скводъ и Джо немедленно отправляются на улучшеніе. Миссъ Флайтъ въ восторгѣ отъ своего успѣха; она спѣшитъ въ Оберканцелярію, боясь, что, въ противномъ случаѣ, другъ ея, оберканцлеръ, будетъ безпокоиться ея отсутствіемъ или безъ нея рѣшитъ дѣло.-- А вѣдь это, дорогой докторъ, ваше превосходительство... послѣ столькихъ лѣтъ ожиданія... было бы до глупости несчастливо!.. Аланъ уходитъ въ ближайшую аптеку за необходимыми лекарствами. Возвратясь въ галерею для стрѣльбы въ цѣль и проч., онъ застаетъ мистера Джорджа марширующимъ взадъ и впередъ, становится съ нимъ плечо къ плечу и продолжаетъ маршъ.
   -- Я увѣренъ, сэръ, говоритъ мистеръ Джорджъ: -- что миссъ Сомерсонъ вамъ хорошо знакома?
   -- Да, она мнѣ знакома
   -- Вы не въ родствѣ съ ней, сэръ?
   -- Нѣтъ, не въ родствѣ.
   -- Извините за любопытство, говоритъ мистеръ Джорджъ: -- но мнѣ кажется, вы потому принимаете такое участіе въ этомъ мальчугѣ, что миссъ Сомерсонъ имѣла несчастіе принимать въ немъ участіе; я понимаю васъ и самъ такъ же поступаю.
   -- Да, мистеръ Джорджъ, вы правы.
   -- Кавалеристъ осматриваетъ загорѣлое лицо Алана, любуется его смѣлымъ, чернымъ глазомъ, быстро мѣряетъ его ростъ и сложеніе и остается повидимому доволенъ своей рекогносцировкой.
   -- Пока вы выходили, сэръ, за лекарствомъ, мнѣ пришло въ голову, что я видывалъ тѣ комнаты на поляхъ Линкольнской Палаты, въ которыя Бёккетъ бралъ мальчика. Мальчикъ-то не знаетъ какъ видео; я вамъ скажу за него, въ этихъ комнатахъ живетъ мистеръ Телькингорнъ -- вотъ кто, сэръ.
   Аланъ смотритъ на него вопросительно и повторяетъ имя Телькингорна.
   -- Да, Телькингорнъ, сэръ, Телькингорнъ. Я знаю, онъ и прежде былъ въ сношеніяхъ съ Бёккетомъ. Тутъ, знаете, вѣчная ему память, былъ одинъ человѣкъ, котораго они тѣснили. Я знаю этого Телькингорна, сэръ, знаю его, къ моему несчастію.
   -- Какого же сорта этотъ человѣкъ, спрашиваетъ Аланъ.
   -- Какого онъ сорта человѣкъ? то-есть на видъ вы думаете?
   -- Нѣтъ, что мнѣ до его вида: каковъ онъ вообще?
   -- Гм! каковъ онъ вообще. Такъ я вамъ скажу, сэръ, говоритъ кавалеристъ, остановясь и скрестивъ руки на своей могучей груди, между-тѣмъ, какъ гнѣвъ и бѣшенство сверкаютъ въ его глазахъ: -- онъ возмутительно-скверный дезертеръ, онъ жаритъ на медленномъ огнѣ, въ немъ столько же крови и тѣла, сколько въ старомъ, заржавомъ карабинѣ. Это такого сорта человѣкъ, который подѣлалъ мнѣ столько мерзостей, столько непріятностей, сколько мерзавцы обоихъ полушарій вмѣстѣ не могли бы сдѣлать. Онъ даже поссорилъ меня съ самимъ собою -- вотъ это какой человѣкъ! Вотъ это какая птица мистеръ Телькингорнъ!
   -- Мнѣ жалко, говоритъ Аланъ: -- что я васъ затронулъ за живое.
   -- За живое? Кавалеристъ раздвигаетъ ноги и, послюнивъ пальцы правой руки, хватается ими за воображаемый усъ: -- нѣтъ сэръ, въ этомъ не вы виноваты. Я вамъ разскажу, что онъ со мной сдѣлалъ: такъ вы посудите сами какой онъ человѣкъ. Онъ взялъ меня въ свои тиски и можетъ, какъ я вамъ сейчасъ говорилъ, выгнать меня отсюда въ три шеи. Онъ меня постоянно терзаетъ и мучитъ на каждомъ шагу. Если мнѣ надо снести къ нему деньги, или попросить отсрочки, или зачѣмъ бы то ни было прійдти къ нему, онъ меня не приметъ, онъ не захочетъ и видѣть меня, посылаетъ меня къ Мельхиседеку въ Клифордскую Палату, а Мельхиседекъ въ свою очередь посылаетъ меня къ нему, и заставляютъ меня прогуливаться цѣлый день, какъ-будто я такой же каменный, какъ и они. Я все время таскаюсь только около его двери. Ему что за дѣло; ему это ни почемъ, то-есть онъ просто, какъ я вамъ сказалъ, старый, заржавый карабинъ. Онъ ѣстъ и гложетъ меня до-тѣхъ-поръ... а чтобъ ему нелегкая!.. и кавалеристъ снова принимается маршировать: -- только ужь одно, что онъ старъ; а будь онъ молодъ, я бы пришпорилъ своего коня и встрѣтилъ бы его въ чистомъ полѣ... увѣряю васъ, сэръ, встрѣтилъ бы его!
   Мистеръ Джорджъ такъ взволнованъ, что находитъ нужнымъ утереть лобъ свой рукавомъ рубашки. Даже засвистывая свое огорченіе національнымъ гимномъ, онъ не можетъ удержаться отъ судорожнаго сотрясенія головы и тяжелаго дыханія. Повременамъ даже руки его невольно подымаются къ застежкѣ воротника; ему какъ-будто кажется, что скрюченныя лапы мистера Телькингорна душатъ его за горло. Словомъ сказать, Аланъ Вудкоуртъ нисколько не сомнѣвается, что въ открытомъ полѣ былъ бы карачунъ знаменитому адвокату.
   Между-тѣмъ Джо и его предводитель возвращаются изъ бани. Наблюдательный Филь укладываетъ буднягу въ постель; Аланъ даетъ ему лекарство, а Филю медицинскія наставленія. Утро скоро смѣняется на день. Мистеръ Вудкоуртъ возвращается въ свою квартиру позавтракать и переодѣться и, не отдохнувъ, идетъ къ мистеру Жарндису разсказать о своемъ открытія.
   Мистеръ Жарндисъ возвращается съ нимъ въ галерею для стрѣльбы въ цѣль и проч. и говоритъ но секрету Алану Вудкоурту, что разсказъ мальчика надо по нѣкоторымъ причинамъ держать въ тайнѣ, и показываетъ вообще въ этомъ дѣлѣ большой интересъ.
   Джо разсказываетъ мистеру Жарндису все то, что разсказывалъ утромъ безъ всякаго существеннаго измѣненія. Только дыханіе бѣдняги стало тяжелѣе и въ груди что-то очень хрипитъ.
   -- Пусть я тутъ полежу спокойно, бормочетъ Джо: -- и если кто изъ васъ будетъ такъ добръ, пройдетъ мимо того мѣста, гдѣ я, бывало, мелъ улицу, пускай скажетъ мистеру Снегсби, что Джо, котораго онъ знавалъ, идетъ шибко впередъ; я за это скажу большое спасибо, очень-большое.
   Джо такъ часто повторяетъ этотъ намекъ на поставщика канцелярскихъ принадлежностей, что Аланъ, посовѣтовавшисъ съ мистеромъ Жарндисомъ, добродушно рѣшается сходить на Странное Подворье, тѣмъ-болѣе, что Джо приближается къ концу.
   Мистеръ Вудкоуртъ отправляется на Стряпное Подворье. Мистеръ Снегсби за прилавкомъ; на немъ сѣрый сюртукъ и каленкоровыя нарукавники; онъ разсматриваетъ документъ, писанный на различныхъ листахъ пергамента и только-что полученный отъ писаря: огромная пустыня писарскаго почерка и гербовой бумаги, въ которой, для утомлемленнаго путешественника виднѣются только рѣдкіе промежутки. Увидѣвъ входящаго посѣтителя, мистеръ Снегсби прокашливается кашлемъ, изображающимъ готовностъ приняться за дѣло.
   -- Вы не помните меня, мистеръ Снегсби?
   Сердце поставщика канцелярскихъ принадлежностей начинаетъ сильно биться, потому-что всѣ прежнія опасенія еще не успѣли оставить его. Едва-едва собрался онъ съ силами, чтобъ отвѣтить:
   -- Нѣтъ сэръ, не могу сказать, чтобъ я васъ помнилъ. Мнѣ сдается, даже -- отъ слова не станется -- что я васъ никогда прежде не видывалъ.
   -- Вы меня видѣли два раза, говоритъ Аланъ Вудкоуртъ: -- однажды при смертномъ одрѣ одного несчастнаго, другой разъ...
   "Опять туда же!" думаетъ горемычный поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей, припоминая черты лица своего посѣтителя. "На бѣднаго Макара шишки валятся". Однакожь у Макара оказывается на-лицо еще столько духу, что онъ уводитъ посѣтителя въ маленькую кантору и запираетъ за собою дверь.
   -- Вы женаты, сэръ? спрашиваетъ онъ, прокашливаясь отчаянно.
   -- Нѣтъ, я не женатъ.
   -- Хоть вы и не женаты, говоритъ мистеръ Снегсби, меланхолическимъ шопотомъ: -- попробуйте, однакожь, говорить какъ можно тише, потому-что, видите ли, жена моя подслушиваетъ насъ гдѣ-нибудь -- я въ этомъ увѣренъ, я готовъ прозакладывать всю лавку и еще пятьсотъ фунтовъ стерлинговъ въ придачу.
   И съ глубоко-разстроеннымъ духомъ садится онъ на стулъ, спиною къ конторкѣ.
   -- У меня, сэръ, никогда не было личныхъ тайнъ. Совѣсть моя чиста какъ зеркало, относительно супружеской вѣрности, и не была омрачена ни разу со дня моего вступленія въ бракъ. Ничего скрытнаго не имѣлъ я отъ моей жены. Я бы не рѣшился, я бы -- отъ слова не станется -- не посмѣлъ имѣть отъ нея какую-нибудь тайну. Но, несмотря на это, сэръ, я окруженъ, я порабощенъ секретами и загадками до такой степени, что жизнь становится мнѣ въ тягость, сэръ, ей Богу, въ тягость...
   Посѣтитель изъявляетъ большое огорченье къ подобной жизни и спрашиваетъ поставщика канцелярскихъ принадлежностей, помнитъ ли онъ Джо? Мистеръ Снегсби отвѣчаетъ со вздохомъ: -- къ-несчастью, сэръ, къ-несчастью, очень помню! Этотъ Джо... повѣрьте, сэръ, нѣтъ на свѣтѣ живаго существа, исключая меня самого, противъ котораго была бы такъ сильно возстановлена жена моя, какъ противъ этого Джо.
   -- Что жъ это значитъ? спрашиваетъ Аланъ.
   -- Что это значитъ? повторяетъ мистеръ Снегсби, хватаясь съ отчаяньемъ за клокъ волосъ, уцѣлѣвшій на затылкѣ его совершенно-лысой головы: -- какъ могу я знать, что это значитъ? Вы, впрочемъ, странный человѣкъ, сэръ, и дай Богъ, чтобъ вамъ никогда не приходилось дѣлать такихъ вопросовъ женатому человѣку.
   Произнеся это благонамѣренное желаніе, мистеръ Снегсби прокашивается кашлемъ угнетенной рѣшимости и приготовляется къ услышанію того, что посѣтитель имѣетъ ему сообщить.
   -- Вотъ опять! говоритъ мистеръ Снегсби шопотомъ и поблѣднѣвъ: -- вотъ опять тоже, только съ другой стороны: одна особа требуетъ отъ пеня, подъ клятвой, не говоритъ о Джо никому на свѣтѣ, даже женѣ моей. Другая, именно вы, сэръ, позволяетъ мнѣ говорить о Джо кому угодно, но требуетъ, тоже подъ клятвой, не проговориться о Джо первой особѣ. Отъ этого просто съ ума сойдешь, то-есть -- отъ слова не станется -- это просто Бедламъ, сэръ! съ отчаяніемъ говоритъ мистеръ Снегсби.
   Однакожъ, сверхъ его ожиданій, дѣло оказывается не такъ дурно, какъ онъ было-думалъ: подъ него никто не роетъ мины, никто не углубляетъ колодца, въ который онъ свалился. Но, будучи добросердеченъ к тронутъ разсказомъ о состояніи Джо, онъ обѣщается "заглянуть вечеркомъ" если только успѣетъ ускользнуть изъ дома тихонько. И въ-самомъ-дѣлѣ, онъ заглядываетъ вечеркомъ, такъ тайно, какъ только возможно; но кто поручится, быть-можетъ и мистриссъ Снегсби слѣдитъ за нимъ такъ же тайно.
   Джо очень обрадовался, увидавъ своего стараго друга, и говоритъ ему, оставшись съ нимъ наединѣ, что онъ очень-благодаренъ за посѣщеніе такого заброшеннаго, какъ онъ.
   Мистеръ Снегсби, глубоко тронутый положеніемъ Джо, немедленно выкладываетъ на столъ полкроны -- этотъ магическій бальзамъ противъ всѣхъ сердечныхъ ранъ гнетомаго ревностью поставщика канцелярскихъ принадлежностей.
   -- Ну какъ ты себя чувствуешь, мальчуга? спрашиваетъ онъ Джо, симпатически прокашливаясь.
   -- Я счастливъ, мистеръ Снегсби, право счастливъ, отвѣчаетъ Джо: -- и ни въ чемъ не нуждаюсь, и чувствую себя лучше, чѣмъ вы думаете; мнѣ только горько, что я ей сдѣлалъ зло; но право я не хотѣлъ этого сдѣлать, ей-Богу не хотѣлъ...
   Поставщикъ концелярскихъ принадлежностей тотчасъ выкладываетъ еще полкроны на столъ и спрашиваетъ:
   -- Что же ты такое сдѣлалъ, Джо? Отчего тебѣ такъ горько?
   -- Мистеръ Снегсби, говоритъ Джо: -- я заразилъ леди, которая была та самая, да и не та самая, что подъ вуалью-то -- помните... и она, голубушка, мнѣ ничего не сказала; онѣ такія добрыя, а я такой несчастный. Леди-то пришла сюда вчера посмотрѣть на меня, и говоритъ: "Ахъ Джо! ахъ Джо! говоритъ: -- мы думали, что ты совсѣмъ пропалъ, Джо! и сѣла тутъ да улыбается, и ни слова браннаго не сказала мнѣ, и смотрѣла такъ ласково, индо стыдно стало, и я повернулся къ стѣнѣ, мистеръ Снегсби. И мистеръ Жандеръ былъ, и онъ отвернулся, и мистеръ Вудкутъ тоже хотѣлъ-было дать мнѣ какого-то снадобья; онъ мнѣ и по ночамъ чего-то даетъ принимать, тутъ нагнулся надо мною, и говорилъ такъ ласково, а слезы-то изъ глазъ такъ и лились на меня, мистеръ Снегсби.
   Тронутый поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей выкладываетъ еще полкроны на столъ.
   Только повтореніе этого спасительнаго средства можетъ облегчить сколько-нибудь его взволнованную душу.
   -- Вотъ что, мнѣ думается, мистеръ Снегсби, продолжаетъ Джо:-- можете ли вы писать очень-крупно?
   -- Благодаря Бога могу, Джо, отвѣчаетъ мистеръ Снегсби и готовится еще положить на столъ полкроны.
   -- Очень-крупно? говоритъ Джо, съ одушевленіемъ.
   -- Могу, могу, бѣдняга.
   Джо радостно улыбается.
   -- Видите, мастеръ Снегсби, что мнѣ приходятъ въ голову: я ужь теперь иду... иду... и скоро совсѣмъ уйду... знаете, туда... такъ, можетъ, вы иногда и будете такъ добры я напишете надъ моей... могилкой, такъ крупно... чтобъ всякій видѣлъ... чтобъ всякой могъ прочесть, что если я сдѣлалъ зло этой леди... такъ сдѣлалъ неумышленно... право неумышленно... Я знаю, что мистеръ Вудкутъ плакалъ, очень плакалъ... пусть онъ увидитъ, что надомной надписано... онъ вѣрно проститъ.
   -- Напишу, Джо, напишу очень-крупно.
   Джо опять радостно улыбается.
   -- Благодарю васъ, мистеръ Снегсби; вы очень до меня добры... благодарю васъ... я очень... очень-радъ.
   Сладенькій, недоросшій поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей, съ прерывчатымъ и невыкашлившимся кашлемъ, выкладываетъ на столъ четвертую полкрону (никогда не случалось ему потребности въ такой тратѣ цѣлительнаго бальзама) и радостно уходитъ. И не встрѣтиться ему съ Джо болѣе на этомъ пути, не встрѣтиться.
   Да, тяжело дышетъ Джо, словно тащитъ онъ тяжелую телегу по каменнистому грунту, и близка эта телега къ концу своего пути; скоро разсыплется она, и врядъ ли солнце освѣтитъ въ другой разъ ея томительный и тяжкій путь.
   Филь Скводъ, съ лицомъ, закопченнымъ пороховымъ дымомъ, работаетъ за двухъ: онъ въ одно время и сидѣлка у больнаго и слесарь за своимъ маленькимъ столикомъ въ уголку. Часто подходитъ онъ къ больному и пощупываетъ свою зеленую байковую ермолку, ободрительно подымаетъ вверхъ свою одинокую бровь и говоритъ:
   -- Навертывай, братъ, навертывай!...
   Часто приходитъ мистеръ Жарндисъ и Аланъ Вудкоуртъ безвыходно бываетъ здѣсь. Оба они думаютъ: какъ странно судьба связала это ничтожное существо съ ихъ жизненными интересами. Кавалеристъ также часто бываетъ; выпрямится онъ въ дверяхъ во весь ростъ, здоровье такъ и прыщетъ съ его атлетической фигуры на бѣднаго Джо, и бѣдняга какъ-будто оживаетъ въ его присутствіи и громче обыкновеннаго отвѣчаетъ на привѣтливый, звучный баритонъ кавалериста.
   Джо сегодня спитъ или находится въ безчувственномъ состояніи; Аланъ Вудкоуртъ только-что приходитъ, останавливается передъ нимъ и смотритъ на его разрушающееся тѣло. Постоявъ немного, онъ тихо садятся на его кровать, поворачивается лицомъ къ больному, точь-в-точь какъ онъ сидѣлъ въ комнатѣ умершаго писца, и нѣжно касается его груди и прислушивается къ біенію сердца.
   Тяжелѣе-и-тяжелѣе дышетъ бѣдняга, словно тащитъ тяжелую телегу по каменистому грунту.
   Кавалеристъ стоитъ въ дверяхъ тихо и безмолвно. Филь пересталъ работать и не шумитъ болѣе своимъ маленькимъ молоточкомъ. Мистеръ Вудкоуртъ смотритъ на больнаго, и на лицѣ его видно глубокое состраданіе и внимательность; взглянувъ значительно на кавалериста, онъ мановеніемъ руки даетъ знать Филю, чтобъ тотъ унесъ дальше свой рабочій столикъ. И когда снова молоточекъ будетъ употребленъ въ дѣло, на немъ окажется ржавое пятнышко {Въ простомъ народѣ Англіи существуетъ повѣрье, что на томъ молоткѣ, которымъ приколачиваютъ крышку гроба, появляется ржавое пятнышко.}.
   -- Ну, Джо, что съ тобой, чего ты такъ испугался?
   -- Мнѣ померещилось, говоритъ Джо, вскочивъ испуганно съ изголовья и озираясь вокругъ: -- мнѣ померещилось, что я въ Улицѣ Одинокаго Тома. Здѣсь никого нѣтъ, кромѣ васъ, мистеръ Вудкутъ?
   -- Никого нѣтъ.
   -- И меня никто не тащилъ въ Улицу Одинокаго Тома?
   -- Никто.
   Джо закрываетъ глаза, ложится на изголовье и едва-внятно бормочетъ:
   -- Спасибо, очень-спасибо!
   Прослѣди за нимъ еще нѣсколько минутъ, Аланъ нагибается къ самому его уху и внятно, но тихо шепчетъ ему:
   -- Джо, знаешь ли ты какую-нибудь молитву?
   -- Ничего не знаю, сэръ.
   -- Даже самой коротенькой?
   -- Нѣтъ, сэръ, ничего не знаю. Мистеръ Чедбандъ молился у мистриссъ Снегсби, да я ничего не понималъ... Онъ что-то бормоталъ себѣ подъ-носъ, ничего не разберешь, бывало; иногда и другіе приходили въ улицу къ намъ... говорили, что мы скверные, грубые, богопротивные, и молиться-то не умѣемъ; но какъ молиться -- намъ не показывали. Я ничего никогда не слыхивалъ... никакихъ молитвъ не знаю.
   Много стоитъ ему труда и времени высказать эти фразы, и только привычное ухо Алана Вудкоурта можетъ понимать ихъ ясно.
   Послѣ нѣсколькихъ минутъ сна, или безчувственнаго состоянія, Джо приподнимается съ изголовья и дѣлаетъ страшное усиліе вскочить съ постели.
   -- Что съ тобой, Джо?
   -- Мнѣ пора идти на погостъ, сэръ, отвѣчаетъ онъ съ дикимъ взглядомъ.
   -- Лягъ, Джо, успокойся. О какомъ погостѣ ты говоришь?
   -- О томъ, гдѣ лежитъ онъ. Онъ былъ очень-добръ до меня, очень-добръ. Мнѣ пора идти туда и лечь съ нимъ рядомъ... Мнѣ пора, право пора... Онъ говорилъ мнѣ: "я такъ же бѣденъ, какъ и ты, Джо"; право говорилъ, и я скажу ему, что я такъ же бѣденъ, какъ и онъ, и лягу съ нимъ вмѣстѣ.
   -- Успокойся, Джо, успокойся!
   -- Дайте мнѣ слово, сэръ, что вы меня туда снесете и положите съ нимъ вмѣстѣ, а то меня, пожалуй, туда не пустятъ.
   -- Даю тебѣ слово, Джо.
   -- Спасибо вамъ, сэръ, спасибо... Вамъ надо будетъ ключъ отъ калитки... она всегда заперта; тамъ есть ступеньки, я ихъ мелъ своей метлой... Ахъ, сэръ! темно, очень-темно. Уже-ли я не увижу свѣта?
   -- Увидишь, Джо. Скоро разсвѣтетъ.
   Близокъ конецъ пути, очень-близокъ.
   -- Джо, бѣдный другъ мой! слышишь ли ты меня?
   -- Я... слышу васъ... темно, очень-темно... я иду ощупью впередъ, дайте мнѣ вашу руку, пожалуйста... руку!...
   -- Джо, можешь ли ты повторить, что я тебѣ скажу?
   -- Попробую, сэръ, быть-можетъ, могу.
   -- Отче нашъ.
   -- Отче нашъ!...
   -- Иже еси на небесѣхъ.
   -- На небесѣхъ... разсвѣтаетъ, кажется, сэръ?
   -- Да, мой другъ, скоро, скоро разсвѣтетъ. Да святится имя Твое!
   -- Да святится... имя... Твое...
   И радостный лучъ свѣта ярко освѣтилъ мрачный, непробитый путь, по которому тащилась тяжелая телега... Джо умеръ!...
   Умеръ, милорды и джентльмены. Умеръ, какъ умираютъ вокругъ васъ мильйоны подобныхъ существъ.
   

ГЛАВА XLVIII.
Занавѣсъ приподнимается.

   Ликольншайрское помѣстье закрыло свои мильйоны глазъ; за-то воспрянулъ отъ сна городской отель. Въ Линкольншайрѣ Дедлоки прошедшаго времени дремлютъ въ своихъ рѣзныхъ рамахъ и вѣтеръ, гуляя по огромнымъ заламъ, посвистываетъ такъ тихо и ровно, что, кажется, будто портреты дышатъ. Въ городѣ Дедлоки настоящаго времени рыщутъ во мракѣ ночи въ своихъ позлащенныхъ каретахъ, и дедлоковскіе Меркуріи посыпавъ голову пепломъ или пудрой, въ званъ совершеннѣйшаго униженія, зѣваютъ въ утренніе часы въ своихъ переднихъ. Фешонэбльный свѣтъ -- ужасный шаръ, около пяти миль въ окружности -- въ полномъ движеніи, и вся солнечная система почтительно вертится передъ нимъ на указанномъ разстояніи.
   Гдѣ толпа гуще, гдѣ свѣтъ ярче, гдѣ всѣ чувства выражаются съ утонченнѣйшею деликатностью, тамъ леди Дедлокъ, тамъ всегда она; всегда въ томъ апогеѣ, котораго давно ужь достигала. Хотя и извѣстно ей, что все то, что она такъ давно скрывала подъ завѣсою гордости, ужь не тайна; хотя она и не знаетъ такой ли покажется она завтра передъ лицомъ поклонниковъ, ея окружающихъ, какой кажется сегодня; но не въ ея натурѣ упасть духомъ, или сробѣть подъ взорами завистливыхъ глазъ толпы. Молва говоритъ о ней, что въ послѣднее время она стала еще красивѣе и еще надменнѣе, чѣмъ была прежде. Тощій кузенъ картавитъ, что она такъ кгхасива какъ сигхена и что онъ чогхтъ возьми, готовъ пожегхтвовать за нее чохгтъ знаетъ чѣмъ... опасная сигхена -- шекспигховская!
   Мистеръ Телькингорнъ безмолвствуетъ, ни словомъ, ни взглядомъ не намекаетъ ни на что. Попрежнему увидите вы его у дверей въ бѣломъ галстухѣ, слабо-завязанномъ около шеи въ старомодный узелъ; попрежнему перство привѣтствуетъ его и попрежнему онъ не подаетъ о себѣ никакого знака. Изо всѣхъ мужчинъ всего менѣе можно подозрѣвать, чтобъ онъ, старый адвокатъ имѣлъ вліяніе на миледи. Изъ всѣхъ женщинъ всего менѣе можно думать, чтобъ она, блистательная леди Дедлокъ боялась его.
   Со времени ихъ послѣдняго свиданія въ бельведерѣ замка, одна вещь лежитъ у ней на сердцѣ. Она теперь рѣшилась сбросить ее, какъ тяжелое бремя.
   Въ большомъ свѣтѣ теперь утро, а въ маленькой солнечной системѣ далеко за полдень. Напудренные Меркуріи, соскучась зѣваньемъ изъ оконъ, отдыхаютъ въ переднихъ, понуривъ свои тяжелыя головы; великолѣпныя созданія, подобно отцвѣтшимъ подсолнечникамъ, блистаютъ они своими прошвами, позументами и шнурами. Сэръ Лейстеръ въ библіотекѣ; онъ дремлетъ въ пользу отечества надъ отчетомъ парламентскаго засѣданія миледи сидитъ въ комнатѣ, въ которой давала аудіенцію молодому человѣку, по имени Гуппи. Роза съ ней; она читала для миледи и писала подъ ея диктовку. Теперь Роза работаетъ за какой-то вышивкой, или за чѣмъ-то въ этомъ родѣ, и только наклонятъ она къ пяльцамъ красивую головку свою, миледи тотчасъ наблюдаетъ за ней. И это повторяется не одинъ разъ сегодня.
   -- Роза!
   Свѣжая деревенская красавица весело взглядываетъ; но, подмѣтивъ, какъ пасмурно личико миледи, взглядъ ея тускнѣетъ и становится мрачнымъ и испуганнымъ.
   -- Посмотри заперта ли дверь.
   Роза идетъ къ двери и возвращается еще болѣе-испуганной и изумленной
   -- Я хочу тебѣ довѣрить тайну, дитя мое; я знаю, что могу положиться на твою вѣрность, на твою ко мнѣ привязанность. Въ томъ, что я буду говорить теперь, не будетъ нисколько притворства. Я довѣрюсь тебѣ. Никому не говори ни слова о томъ, что услышишь, ни кому не говори.
   Робкая юная красавица клянется отъ чистаго сердца въ совершенной вѣрности.
   -- Знаешь ли ты, Роза, спрашиваетъ леди Дедлокъ, указывая ей знакомъ придвинуть свой стулъ ближе: -- знаешь-ли, моя милая, что я съ тобою совершенно не та, какая съ другими?
   -- Да, миледи, вы ко мнѣ очень, очень-милостивы и мнѣ часто приходитъ въ голову, что я только одна знаю, каковы вы на-самомъ-дѣлѣ.
   -- Ужели это приходитъ тебѣ въ голову, бѣдное дитя мое?
   Она говоритъ эти слова съ какимъ-то презрѣніемъ, хотя и не къ Розѣ, и сидитъ угрюмо и молча смотря на нее.
   -- Знаешь ли, Роза, что ты служишь для меня утѣшеніемъ и успокоеніемъ; что ты своей молодостью и естественностью, любовью и благодарностью доставляешь мнѣ невыразимое удовольствіе?
   -- Я этого не знаю, миледи; я не смѣю даже надѣяться на такое счастіе, хотя оно и составляетъ мое искреннее желаніе.
   -- Это ничтожное желаніе, Роза.
   Краска радости на миленькомъ деревенскомъ личикѣ смѣняется на страхъ и недоразумѣніе мрачнымъ и угрюмымъ выраженіемъ прекраснаго лица миледи.
   -- И если бы я сказала тебѣ дитя мое: -- удались отсюда, покинь меня, эти слова я сказала бы противъ воли: удаленіе твое было бы для меня жестоко; оно оставило бы меня въ грустномъ одиночествѣ.
   -- Миледи! чѣмъ я оскорбила васъ?
   -- Ничѣмъ, дитя мое. Подойди ко мнѣ.
   Роза становится на скамейку у ногъ миледи. Миледи съ тѣмъ же материнскимъ чувствомъ, съ какимъ ласкала ее въ тотъ вечеръ, когда былъ желѣзнозаводчикъ, кладетъ руку на ея черные, какъ смоль, волосы и нѣжно играетъ ея кудрями.
   -- Я говорила тебѣ, Роза, что желаю тебя сдѣлать счастливой, и сдѣлала бы, еслибъ была въ-состояніи осчастливить кого-нибудь здѣсь, на землѣ; но -- увы! это выше моей власти. Есть причины, извѣстныя мнѣ одной, причины нисколько отъ тебя независящія, которыя заставляютъ меня, лично для тебя, съ тобою разстаться. Ты не должна быть здѣсь, Роза, не должна быть, и я рѣшилась перенести разлуку съ тобой. Я писала къ отцу твоего жениха, и онъ сегодня будетъ здѣсь. Все это, Роза, для твоей, единственно для твоей пользы.
   Слезы градомъ текутъ изъ глазъ Розы; она цалуетъ руку миледи и говоритъ:
   -- Что я стану дѣлать, что я стану дѣлать безъ васъ, дорогая миледи?
   Миледи отвѣчаетъ на эти слова только ласковымъ поцалуемъ въ пухленькую щечку Розы.
   -- Будь счастлива, дитя мое. Будь любима, будь счастлива!
   -- Ахъ, миледи! я часто думала -- простите мою вольность -- что вы не такъ счастливы.
   -- Я!
   -- Будете ли вы счастливѣе, если отправите меня? Пожалуйста, пожалуйста подумайте объ этомъ, миледи. Позвольте мнѣ пробыть съ вами хоть еще немножко.
   -- Я сказала тебѣ, дитя мое, что я разстаюсь съ тобой для тебя, единственно для тебя. И мнѣ тяжела эта разлука; но чѣмъ теперь я кажусь тебѣ, Роза, быть-можетъ не буду тебѣ казаться тѣмъ черезъ нѣсколько времени. Помни эти слова; въ нихъ страшная тайна: храни ее ради моей пользы, ради моего спокойствія... Прощай, дитя мое, будь счастлива!
   Она оставляетъ свою простосердечную спутницу и уходить изъ комнаты. Вечеромъ, идя по лѣстницѣ, она ужъ, въ своей холодной и надменной маскѣ, такъ равнодушна ко всему, какъ-будто бы всѣ страсти, всѣ чувства, всѣ интересы были сглажены съ лица земли вмѣстѣ съ допотопными чудовищами.
   Напудренный Меркурій доложилъ о мистерѣ Раунсвелѣ. Вотъ причина повеленія миледи. Мистера Раунсвеля нѣтъ въ библіотекѣ, миледи идетъ туда. Сэръ Лейстеръ тамъ и она хочетъ переговорить съ нимъ предварительно.
   -- Сэръ Лейстеръ, я желаю... ахъ вы, впрочемъ, заняты...
   -- О нѣтъ, это такъ только.-- Мистеръ Телькингорнъ...
   Всегда тутъ; слѣдитъ на каждомъ шагу. Отъ него нѣтъ ни защиты, ни спокойствія ни на одну минуту.
   -- Виноватъ, леди Дедлокъ. Прикажете мнѣ удалиться?
   Съ взглядомъ, который ясно говоритъ: "вы знаете, что вы имѣете власть остаться, если хотите", она замѣчаетъ ему: -- не безпокойтесь! и идетъ къ креслу.
   Мистеръ Телькингорнъ подвигаетъ кресло немножко впередъ, дѣлаетъ неловкій поклонъ и отходитъ къ противоположному окну.
   Блѣднѣющій свѣтъ дня съ спокойной теперь улицы пробирается сквозь окно въ библіотеку, бросаетъ тѣнь съ мистера Телькингорна на миледи и омрачаетъ ее. Быть-можетъ, такъ же омрачаетъ онъ и ея жизнь.
   Улица -- страшно-скучная во всѣхъ отношеніяхъ: два длинные ряда домовъ тянутся по ея сторонамъ и смотрятъ такъ мрачно другъ на друга, что полдюжины наивысочайшихъ замковъ, кажется, окаменѣли отъ этихъ взглядовъ, а не выстроены изъ камня. Громадная улица, вполнѣ-лишенная всякой живости. Двери и окна покрыты черной краевой и пылью; издающія эхо конюшни такъ мрачны, такъ безмолвны, какъ-будто въ ихъ стойла ставятся только каменные кони изъ-подъ благородныхъ статуй. Узловато-извилистыя кованыя и литыя рѣшетки обрамляютъ стороны лѣстницъ, развѣтвляются въ гасильники вышедшихъ изъ моды факеловъ и недовѣрчиво смотрятъ на выскочку -- газъ. Тамъ и сямъ виднѣются на стѣнахъ желѣзныя кольца; сквозь нихъ смѣлые мальчишки пробуютъ бросать шапки своихъ товарищей (что составляетъ настоящее занятіе на улицѣ); эти кольца еще сохраняютъ свои мѣста въ память исчезающаго масла, которое тихо теплится кой-гдѣ, въ маленькихъ горшечкахъ съ поплавкомъ, въ-родѣ устрицы и подслѣпо поглядываетъ на яркій блескъ вновь-введеннаго огня.
   Немного, слѣдовательно, можетъ увидать миледи сквозь окно, близь котораго стоитъ мистеръ Телькингорнъ; но, не смотря на это, все-таки, все-таки она бросаетъ по-временамъ взгляды по этому направленію, какъ-будто первымъ ея желаніемъ было бы опалить огнемъ глазъ своихъ эту несносную фигуру, попадающуюся всегда на ея дорогѣ.
   -- Виноватъ, миледи. Вы что-то хотѣли сказать, говоритъ сэръ Лейстеръ.
   -- Я хотѣла только сказать, отвѣчаетъ миледи:-- что мистеръ Раунсвель здѣсь -- онъ пріѣхалъ по моему приглашенію -- и что лучше было бы покончить объ этой дѣвочкѣ. Право, ихъ просьбы мнѣ до смерти наскучили.
   -- Что жъ... мнѣ съ этимъ дѣлать? говоритъ сэръ Лейстеръ съ значительнымъ сомнѣніемъ.
   -- Позовемте мистера Раунсвеля сюда и покончимъ дѣло. Прикажите его пригласить.
   -- Мистеръ Телькингорнъ, будьте такъ добры, позвоните. Благодарю васъ... мг... Потребуй, говоритъ сэръ Лейстеръ, обращаясь къ напудренному Меркурію и нескоро вспоминая приличное выраженіе: -- потребуй сюда желѣзнаго господина.
   Меркурій отправляется на поиски желѣзнаго господина, находитъ его и представляетъ на усмотрѣніе сэра Лейстера. Баронетъ принимаетъ эту металлическую особу очень-привѣтливо.
   -- Надѣюсь, вы въ добромъ здоровьи, мистеръ Раунсвель? Сядьте пожалуйста. Мистеръ Телькингорнъ -- мой стряпчій. Миледи желала... мистеръ Раунсвель, и сэръ Лейстеръ указываетъ ему на миледи: -- желала поговорить съ вами. Гм!
   -- Я почту за счастье, отвѣчаетъ желѣзнозаводчикъ: -- посвятить полное вниманіе свое всему тому, что буду имѣть честь слышать отъ леди Дедлокъ.
   Обернувшись къ ней, онъ замѣчаетъ, что она не производитъ на него того же пріятнаго впечатлѣнія, которое производила въ первый разъ. Надменный взглядъ окружаетъ ее холодной атмосферой и не видать въ манерахъ ея чего-то, что вызывало въ прошлый разъ откровенность.
   -- Могу ли я позволить себѣ, сэръ, говорила леди Дедлокъ равнодушно:-- сдѣлать вамъ вопросъ? Говорили ли вы съ вашимъ сыномъ касательно его мечты?
   И ея тоскующимъ глазамъ тяжело бросить взглядъ на мистера Раунсвеля при этомъ вопросѣ: она смотритъ въ сторону.
   -- Если память не обманываетъ меня, леди Дедлокъ, я докладывалъ вамъ, имѣя удовольствіе видѣть васъ послѣдній разъ, что я ему буду серьёзно совѣтовать побѣдить эту мечту. Желѣзнозаводчикъ съ особеннымъ удареніемъ повторяетъ выраженіе миледи.
   -- И вы совѣтовали?
   -- Въ этомъ не можетъ быть никакого сомнѣнія, миледи.
   Сэръ Лейстеръ киваетъ головой одобрительно. И разумѣется, если желѣзный господинъ сказалъ разъ въ ихъ присутствіи, что онъ будетъ совѣтовать, онъ ужь и былъ обязанъ поступить такъ. Въ этомъ отношеніи не должно быть различія между благородными и низкими металлами. Это совершенно-правильно.
   -- Скажите же пожалуйста: онъ исполнилъ ваше желаніе?
   -- Ей-Богу, леди Дедлокъ, я не могу вамъ дать удовлетворительнаго отвѣта на этотъ счетъ. Я думаю, что онъ не исполнилъ, по-крайней-мѣрѣ, не исполнилъ до-сихъ-поръ. При нашихъ условіяхъ жизни, мы иногда такъ привязываемся къ нашимъ... къ нашимъ мечтамъ, что не такъ-то легко бываетъ отъ нихъ отдѣлаться. Я думаю, что это въ нашемъ духѣ принимать вещи серьёзно.
   Сэръ Лейстеръ начинаетъ сердиться. Мистеръ Раунсвель въ прекрасномъ расположеніи духа и совершенно вѣжливъ; но при-всемъ-томъ онъ соразмѣряетъ свой тонъ совершенно-вѣрно съ пріемомъ.
   -- Я часто думала, продолжаетъ миледи:-- объ этомъ предметѣ, и онъ, сказать вамъ поправдѣ, утомилъ меня.
   -- Мнѣ это очень-прискорбно, увѣряю васъ.
   -- Я думала и о томъ, что такъ вѣрно говорилъ но этому поводу сэръ Лейстеръ, и съ чѣмъ я совершенно согласна (сэръ Лейстеръ чувствуетъ себя на седьмомъ небѣ); и если вы несовсѣмъ убѣждены, что дѣвушка забыта вашимъ сыномъ, что эта мечта имъ покинута, то я думаю, всего лучше, если Роза насъ оставитъ.
   -- Я въ этомъ не могу дать никакаго увѣренія, леди Дедлокъ, никакого!
   -- Въ такомъ случаѣ, ей лучше уѣхать отъ насъ.
   -- Извините меня миледи, важно взываетъ сэръ Лейстеръ: -- но быть-можетъ отсылка этой дѣвочки будетъ для нея наказаніемъ, котораго она не заслужила? Представьте себѣ молодую дѣвочку, продолжаетъ баронетъ, величественно излагая дѣло рукой, какъ-будто подавая серебряный сервизъ: -- которая имѣла счастіе обратить на себя вниманіе и милости знаменитой леди и жить подъ ея покровительствомъ среди выгодъ, связанныхъ съ такимъ положеніемъ и которыя безспорно очень-велики -- я говорю, безспорно очень-велики, сэръ -- для дѣвочки ея соціальнаго значенія. Теперь представляется вопросъ: должно ли лишить эту дѣвочку тѣхъ безчисленныхъ выгодъ и того счастья, единственно только потому... и сэръ Лейстеръ съ извинительнымъ, но вмѣстѣ съ тѣмъ, опредѣлительнымъ наклоненіемъ головы въ сторону желѣзнозаводчика оканчиваетъ такимъ-образомъ свой періодъ:-- только потому, что она понравилась сыну мистера Раунсвеля? Заслуживаетъ ли она это наказаніе? Будетъ ли это справедливо относительно ея? Такъ ли мы понимаемъ это дѣло?
   -- Извините меня, замѣчаетъ отецъ мистера Раунсвеля: -- извините меня сэръ Лейстеръ, мнѣ кажется, я могу сократить эти разсужденія. Еслибъ вы могли обратить вниманіе на столь ничтожное обстоятельство, какъ слова мои -- чего, впрочемъ, я не могу допустить -- то вы бы припомнили, что первая мысль моя была совершенно-противоположна пребыванію здѣсь молодой дѣвушки.
   Не обращать вниманіе на покровительство Дедлоковъ? Да полно, такъ ли это? Нѣтъ сэръ, Лейстеръ обязанъ вѣрить ушамъ своимъ, ушамъ такого знаменитаго происхожденія; въ противномъ случаѣ, баронетъ не повѣрилъ бы ни за что въ мірѣ, что какой-нибудь желѣзный господинъ можетъ говорить такія вещи.
   -- Нѣтъ никакой надобности, говоритъ миледи совершенно-холодно и не давъ времени вполнѣ очнуться сэру Лейстеру: -- нѣтъ никакой надобности входить въ эти подробности. Дѣвушка очень-хорошая во всѣхъ отношеніяхъ; ничего больше я не могу сказать о ней. Но она равнодушна къ своему настоящему счастью и множеству преимуществъ, равнодушна до такой степени, что она влюблена въ сына мистера Раунсвеля, или допустимъ, пожалуй, что она просто маленькая дурочка и неспособна цѣнить окружающія ея милости.
   Сэръ Лейстеръ проситъ позволенія замѣтить, что это обстоятельство совершенно мѣняетъ дѣло; что онъ вполнѣ увѣренъ въ справедливости словъ миледи; что онъ съ ней совершенно-согласенъ и что, въ такомъ случаѣ, въ-самомъ-дѣлѣ молодой дѣвочкѣ лучше оставить ихъ домъ.
   -- Прошлый разъ, когда мы утомлялись этимъ предметомъ, говоритъ миледи, холодно обращаясь къ мистеру Раунсвелю: -- сэръ Лейстеръ правильно замѣтилъ, что мы съ вами не можемъ дѣлать никакихъ условій. Слѣдовательно безъ условій и при настоящихъ обстоятельствахъ, дѣвочка здѣсь не можетъ имѣть мѣста. Хотите ли, чтобъ мы ее отправили въ деревню, или вы возьмете ее съ собою; говорите: это будетъ исполнено согласно вашему желанію?
   -- Леди Дедлокъ, могу ли я говорить откровенно?..
   -- Все, что вамъ угодно.
   -- Я бы предпочелъ, тотъ путь, который скорѣе избавитъ васъ отъ скуки.
   -- И говоря откровенно, отвѣчаетъ миледи съ своимъ заученнымъ равнодушіемъ: -- я точно такого же мнѣнія, то-есть я понимаю, что вы хотите ее взять съ собой?
   Желѣзный господинъ дѣлаетъ желѣзный поклонъ.
   -- Сэръ Лейстеръ, потрудитесь позвонить.
   Мистеръ Телькингорнъ отходитъ отъ окна, у котораго стоялъ, и дергаетъ за рукоятку звонка.
   -- Ахъ, я забыла о васъ. Благодарю.
   Адвокатъ отвѣшиваетъ свой обычный поклонъ и отходитъ опять къ окну.
   Быстро является Меркурій, выслушиваетъ приказанія, исчезаетъ, приводитъ кого велѣно и опять исчезаетъ.
   Роза плакала и теперь въ отчаяніи. При ея входѣ желѣзнозаводчикъ оставляетъ свой стулъ, беретъ ее за руку и вмѣстѣ съ ней стоитъ у дверей, готовясь отправиться.
   -- Вотъ тебѣ защитникъ, говоритъ миледи холодно: -- съ нимъ ты будешь безопасна. Я сказала, что ты добрая дѣвушка, слѣдовательно тебѣ нечего плакать.
   -- Мнѣ кажется, замѣчаетъ мистеръ Телькингорнъ, отходя немножко отъ окна и заложивъ руку за спину: -- мнѣ кажется, что она неохотно оставляетъ васъ, миледи.
   -- Она, видите, мало образована, отвѣчаетъ мистеръ Раунсвель съ нѣкоторою поспѣшностью, какъ-будто радуясь, что по-крайней-мѣрѣ можетъ напасть на адвоката: -- она еще неопытное, маленькое существо, которое ничего не понимаетъ. Разумѣется, еслибъ она долѣе пробыла здѣсь, она бы пріобрѣла очень-многое въ свою пользу.
   -- Безъ-сомнѣнія, спокойно отвѣчаетъ мистеръ Телькингорнъ.
   Роза, рыдая, говоритъ, что ей очень-жалко оставить миледи, что она была счастлива въ Чизни-Вольдѣ, была счастлива съ миледи и что она очень, очень благодаритъ миледи.
   -- Ну полно, полно маленькая красавица, тихо упрекаетъ ее желѣзнозаводчякъ, но безъ всякаго сердца: -- удерживайся отъ слезъ, если ты любишь твоего Ватта!
   Миледи холодно киваетъ ей головой въ знакъ прощанья и говоритъ: -- довольно, довольно, дитя мое! Ты добрая дѣвушка, прощай!
   Сэръ Лейстеръ великолѣпно безмолвствуетъ я погружается въ свой синій камзолъ. Мистеръ Телькингорнъ, стоитъ у окна. Темная улица освѣщена фонарями, и адвокатъ, сливаясь въ одну черную массу, темнѣе и ржавѣе кажется глазамъ миледи.
   -- Сэръ Лейстеръ и леди Дедлокъ, говоритъ мистеръ Раунсвель, спустя нѣсколько секундъ: -- честь имѣю просить у васъ прощенья, что я обезпокоилъ васъ, хотя и не по собственному желанію. Я очень хорошо понимаю, увѣряю васъ, какимъ скучнымъ должно казаться это дѣло въ глазахъ леди Дедлокъ. Быть-можетъ, я не такъ поступилъ, быть-можетъ, мнѣ слѣдовало бы прямо употребить мое вліяніе на эту молодую дѣвушку и не безпокоить васъ, но мнѣ это обстоятельство казалось важнымъ, я считалъ необходимымъ сообщить о немъ вамъ и поступать сообразно съ вашимъ желаніемъ. Я увѣренъ, вы извините мнѣ малое знаніе свѣтскихъ условій.
   Сэръ Лейстеръ вслѣдствіе этого замѣчанія полагаетъ необходимымъ сказать торжественно:
   -- Мистеръ Раунсвель, не говорите объ этомъ больше. Оправданія, 6 полагаю, во всякомъ случаѣ неумѣстны ни съ той, ни съ другой стороны.
   -- Мнѣ очень-пріятно это слышать, сэръ Лейстеръ; и если я смѣю еще разъ коснуться этого предмета, то приведу на память мои слова, которыя имѣлъ честь говорить въ первое наше свиданіе касательно долговѣчной связи моей матери съ фамиліею Дедлоковъ: что добрыя качества выказаны и съ той и съ другой стороны; доказательствомъ можетъ служить эта дѣвушка: она выказываетъ себя при прощаньи такой преданной и такой привязанной, и я полагаю, что мать моя ЈIII"то способствовала къ пробужденію въ ней этихъ чувствъ, хотя, безъ-сомнѣнія, леди Дедлокъ своею добротою и своею доступностью сдѣлала гораздо-больше.
   Если слова его имѣютъ ироническое значеніе, то можетъ-быть они вѣрнѣе, чѣмъ онъ думаетъ. Во всякомъ случаѣ, говоря ихъ, онъ не возвышаетъ своего голоса болѣе обыкновеннаго, хотя и обращается въ ту сторону, гдѣ сидитъ миледи. Сэръ Лейстеръ привстаетъ съ мѣста, чтобъ отдать поклонъ уходящему желѣзнозаводчику. Мистеръ Телькингорнъ снова звонитъ, Меркурій снова является, и мистеръ Раунсвель и Роза оставляютъ отель.
   Вносится огонь, освѣщаетъ мистера Телькингорна, стоящаго съ.загнутою за спину рукою, у окна, освѣщаетъ миледи, сидящую противъ него, противъ этого человѣка, который ни днемъ ни ночью не даетъ ей покоя. Миледи очень-блѣдна. Мистеръ Телькингорнъ, замѣтивъ эту блѣдность, когда миледи встала, чтобъ уйдти, думаетъ:
   "Вѣрно есть какая-нибудь причина. Сила этой женщины изумительна. Во все это время она играла заученую роль". Впрочемъ, мистеръ Телькингорнъ и самъ съумѣетъ съиграть роль, свою роль, всегда неизмѣнную, и не хуже миледи; и въ то время, какъ онъ отворяетъ настежь двери для этой женщины, пятьдесятъ паръ глазъ, въ пятьдесятъ разъ острѣе пары глазъ сэра Лейстера, не могутъ подмѣтятъ въ немъ ничего скрытнаго.
   Леди Дедлокъ обѣдаетъ сегодня одна на своей половинѣ. Сэръ Лейстеръ въ Парламентѣ трудится надъ возстановленіемъ партіи Дудля и надъ окончательныхъ уничтоженіемъ Кудля. Леди Дедлокъ все еще смертельно-блѣдная, совершенно-годная для виньетки надъ текстомъ вялаго кузена, спрашиваетъ уѣхалъ ли онъ?-- Уѣхалъ.-- Уѣхалъ ли мистеръ Телькингорнъ?-- Нѣтъ еще. Черезъ нѣсколько времени она еще спрашиваетъ:-- уѣхалъ ли онъ?-- нѣтъ еще.-- Чѣмъ онъ занятъ? Меркурій полагаетъ, что онъ занимается письмами въ библіотекѣ. Желаетъ миледи видѣть его? О нѣтъ! нѣтъ.
   Но Телькингорнъ желаетъ видѣть миледи. Черезъ нѣсколько минутъ онъ присылаетъ сказать, что, свидѣтельствуя свое глубочайшее почтеніе, онъ покорнѣйше проситъ дозволить ему явиться къ ней послѣ обѣда на одно или на два слова. Теперь миледи хочетъ его принять и принять сейчасъ же. Онъ входитъ, прося извиненіе за безпокойство, несмотря на то, что эта честь ему дозволена. Миледи сидитъ за столомъ. Когда они остались одни, миледи взмахомъ руки даетъ знать, что комическая игра должна быть кончена.
   -- Что вамъ нужно, сэръ? говоритъ она.
   -- Я долженъ вамъ сказать, леди Дедлокъ, отвѣчаетъ адвокатъ, садясь въ нѣкоторомъ отъ нея отдаленіи и тихо потирая свои ржавыя ноги: -- я долженъ вамъ сказать, что я былъ пораженъ вашимъ поступкомъ.
   -- Въ-самомъ-дѣлѣ?
   -- Въ-самомъ-дѣлѣ. Я не былъ къ нему приготовленъ. Я смотрю на него какъ на отступленіе отъ нашихъ условій, отъ даннаго вами обѣщанія. Онъ ставитъ насъ, леди Дедлокъ, въ новыя отношенія. Я нахожусь въ необходимости сказать вамъ, что я его не оправдываю.
   Онъ пересталъ тереть ноги и, продолжая держать руки на колѣняхъ, смотритъ на миледи. Какъ онъ ни скрытенъ, какъ онъ ни безъизмѣненъ, но въ манерахъ его видна какая-то неопредѣленная вольность, небывалая прежде, и эта вольность не ускользаетъ отъ наблюденія этой женщины.
   -- Я несовсѣмъ васъ понимаю.
   -- О нѣтъ! вы понимаете, я думаю. Полно, полно, леди Дедлокъ, незачѣмъ намъ играть словами. Вы вѣдь любили эту дѣвочку?
   -- Что жь изъ этого?
   -- И вамъ извѣстно также хорошо, какъ и мнѣ, что вы отсылали ее не по тѣмъ причинамъ, которыя выставляли на-видъ, но... извините меня, причиною былъ тотъ позоръ, который угрожаетъ вамъ...
   -- Что жь изъ этого?
   -- Вотъ что, леди Дедлокъ, отвѣчаетъ законникъ, положивъ одну ногу на другую: -- я протестую противъ этого. Я считаю это очень-опаснымъ поступкомъ. Я знаю, что онъ не только ненуженъ, во можетъ возбудить въ домѣ толки, подозрѣнія и Богъ знаетъ что еще. Къ тому же это нарушеніе нашихъ условій. Вы должны были дѣйствовать такъ, какъ вы дѣйствовали всегда; между-тѣмъ вы понимаете такъ же ясно, какъ понимаю я, что сегодня вы дѣйствовали иначе; да, леди Дедлокъ, совершенно-иначе.
   -- Если сэръ, начинаетъ она: -- въ сознаніи своей тайны...
   Онъ останавливаетъ ее.
   -- Леди Дедлокъ, говоритъ онъ:-- всякое дѣло требуетъ яснаго пониманія. Это не ваша тайна -- извините меня. Въ этомъ вы ошибетесь. Это моя тайна, леди Дедлокъ, моя, и я храню ее ради сэра Лейстера и ради Дедлоковъ. Еслибъ это была ваша тайна, миледи, я бы не былъ здѣсь и мы не вели бы съ вами такого разговора.
   -- Довольно. Вы говорите справедливо. Если въ сознаніи этой тайны, я дѣлаю все, что могу, для пощады невинной дѣвочки (въ-особенности, припоминая вашу ипотезу, когда вы такъ публично разглашали мою исторію въ Чизни-Вольдѣ) отъ того позора, которымъ можетъ покрыть ее мое безчестіе, то я поступаю согласно съ тѣмъ рѣшеніемъ, которое приняла, и повѣрьте, никто на свѣтѣ и ничто на свѣтѣ не можетъ меня заставить измѣнить это рѣшеніе.
   Все это высказываетъ миледи свободно, съ большимъ достоинствомъ и безъ всякой очевидной страсти, подобно Телькингорну. А онъ методически разбираетъ дѣло, смотря на миледи, какъ вообще смотрятъ на безчувственное орудіе при какомъ-нибудь фабричномъ производствѣ.
   -- Въ такомъ случаѣ, леди Дедлокъ, отвѣчаетъ онъ: -- на васъ нельзя полагаться. Вы такъ ясно и такъ опредѣлительно высказали образъ вашихъ дѣйствій, что я долженъ сказать вамъ прямо: на васъ положиться нельзя.
   -- Быть-можетъ, вы не забыли, что я намекала вамъ на мою боязнь за эту дѣвушку еще при нашемъ разговорѣ въ Чизни-Вольдѣ?
   -- ДА, говоритъ мистеръ Телькингорнъ, хладнокровно вставая съ своего кресла и подходя къ камину:-- да, леди Дедлокъ, я помню, вы дѣйствительно говорили мнѣ объ этой дѣвушкѣ, но говорили прежде чѣмъ я предложилъ условія; смыслъ условій воспрещалъ всякое дѣйствіе съ вашей стороны и былъ основанъ на тайнѣ, мною открытой -- въ этомъ нѣтъ никакого недоразумѣнія. Что жь касается до пощады этой дѣвочки, то скажите, почему она это заслуживаетъ? Щадите, щадите, леди Дедлокъ, и покрывайте позоромъ благородную фамилію Дедлоковъ! Нѣтъ, миледи, путь вашъ лежитъ прямо, безъ оглядокъ вправо и влѣво: все должны вы попирать вашими ногами и никого, никого не щадить!
   Молча и съ потупленными глазами слушала она до-сихъ-поръ адвоката; но теперь глядитъ она на него угрюмо и мрачно, закусивъ верхнюю часть своей поблѣднѣвшей губки.
   "Она понимаетъ меня, думаетъ мистеръ Телькингорнъ: ее нельзя щадить. Зачѣмъ же будетъ она щадить другихъ!"
   Нѣсколько минутъ продолжается молчаніе. Леди Дедлокъ не обѣдала; раза два или три она пила воду и не дрожала рука ея, подымая стаканъ. Вотъ встаетъ она изъ-за стола, беретъ спокойное кресло, садится въ мего, осѣняя лицо свое опахаломъ. Манеры ея не выражаютъ слабости и не пробуждаютъ состраданія. Она мрачна, задумчива, сосредоточена.
   "Характеръ этой женщины", думаетъ мистеръ Телькингорнъ, стоя чорнымъ пятномъ передъ каминомъ: "цѣлая наука".
   И на свободѣ онъ начинаетъ изучать эту науку не говоря ни слова. Она также на свободѣ занимается изученіемъ чего-то и не думаетъ нервая прерывать молчаніе; она не произнесетъ ни одного слова, хотя бы адвокатъ грѣлся у камина до полуночи, и онъ вынужденъ заговорить первый:
   -- Леди Дедлокъ, мы еще не коснулись непріятной стороны предмета нашего свиданія. Дѣло въ томъ, что условія наши попраны. Съ вашимъ умомъ и съ вашею силою характера вы легко поймете, что я долженъ дѣйствовать по своему усмотрѣнію.
   -- Я къ этому приготовлена.
   Мистеръ Телькингорнъ слегка наклоняетъ голову:
   -- Вотъ и все, что я хотѣлъ сказать вамъ, леди Дедлокъ, говоритъ адвокатъ, направляя къ дверямъ свои ржавыя ноги.
   Она останавливаетъ его.
   -- Это обѣщанное предувѣдомленіе? Да или нѣтъ? Я въ этомъ не хочу ошибаться.
   -- Несовсѣмъ-обѣщанное, леди Дедлокъ, потому-что обѣщанное предувѣдомленіе основывалось на сохраненіи условій. Впрочемъ, оно въ-сущности то же самое. Разница такъ незначительна, что ускользаетъ даже отъ вниманія адвоката.
   -- Больше я ничего не узнаю отъ васъ?
   -- Ничего.
   -- Думаете вы сегодня вечеромъ все разсказать сэру Лейстеру?
   -- Меткій вопросъ! говоритъ мистеръ Телькингорнъ съ едва-замѣтной улыбкой и слегка кивая головой: -- нѣтъ не сегодня вечеромъ.
   -- Завтра?
   -- Сообразивъ всѣ обстоятельства, я думаю, мнѣ справедливѣе будетъ уклониться отъ отвѣта леди Дедлокъ. Вы не повѣрите, если я вамъ скажу, что и самъ не знаю когда, такой отвѣтъ ни къ чему не поведетъ. Можетъ-быть, завтра, можетъ-быть нѣтъ. Больше я не скажу ни слова. Вы приготовлены. Я буду дѣйствовать сообразно обстоятельствамъ. Добрый вечеръ, миледи.
   Она поворачиваетъ къ нему блѣдное лицо свое и останавливаетъ его еще разъ.
   -- Вы идете домой, или останетесь еще здѣсь? Я слышала, выписали въ библіотекѣ. Вы опять туда возвращаетесь?
   -- За шляпой только. Я иду домой.
   Поклонъ ея такъ ускользающъ отъ вниманія, что, кажется, она только потупила глазки, а не склонила головы. Онъ вышелъ. Оставивъ комнату, онъ взглядываетъ на часы и думаетъ, что они несовсѣмъ вѣрны. Надъ лѣстницей висятъ великолѣпные стѣнные часы рѣдкіе -- что невсегда бываетъ съ великолѣпными часами -- по своей вѣрности.
   "Посмотримъ, что-то вы говорите, думаетъ мистеръ Телькингорнъ, подходя къ часамъ: "посмотримъ, посмотримъ!"
   О еслибъ они говорили: "Не ходи домой, Телькингорнъ!" Что бъ это были за знаменитые часы, еслибъ въ эту ночь, одну изъ столькихъ отсчитанныхъ ими ночей, они сказали этому старику: "Не ходи домой, Телькингорнъ!" Но они пробили только въ свои серебряные колокольчики семь часовъ и три четверти, и затихли снова.
   "Да вы хуже чѣмъ я о васъ думалъ", говоритъ мистеръ Телькингорнъ, обращаясь къ своимъ карманнымъ часамъ: "двѣ минуты отстать -- нѣтъ, вы для меня въ такомъ случаѣ ненужны!"
   О, какъ бы они дорого заплатили ему за свою ошибку, еслибъ прошипѣли ему: "не ходи домой, Телькингорнъ!"
   Онъ сходитъ съ подъѣзда, идетъ по городу, заложивъ за спину руки, и тѣнь высокихъ домовъ падаетъ на его черную фигуру. Тайны, затрудненія, залоги большей части этихъ домовъ погребены подъ чернымъ атласнымъ жилетомъ адвоката. Кажется, что даже кирпичъ и известь нашептываютъ ему секреты. Высокія каменныя трубы домовъ служили для него таинственными телеграфами; но нѣтъ голоса, который шепнулъ бы ему: "не ходи домой, Телькингорнъ!"
   Идетъ адвокатъ по шумнымъ улицамъ; толпа шумитъ и жужжитъ вокругъ него; колеса тысячи экипажей гремятъ по мостовой; мильйоны огней роскошныхъ магазиновъ освѣщаютъ его; западный вѣтеръ осыпаетъ его мелкой пылью, но ничто не шепчетъ ему: "не ходи домой, Теіькнигорнъ!
   Вотъ наконецъ пришелъ онъ въ свою скучную комнату, зажигаетъ свѣчи, осматривается вокругъ, видитъ осанистаго римлянина, но ни онъ ни вся аллегорія расписнаго плафона, ничто не даетъ малѣйшаго знака адвокату, ничто не шепчетъ ему: "не подходи сюда, Телькингорнъ".
   Свѣтлая ночь. Полная луна подымается надъ огромными пустынями Лондона. Звѣзды сіяютъ такимъ же блѣднымъ свѣтомъ, какимъ сіяли надъ свинцовою крышею Чизни-Вольда, и эта женщина, какъ въ послѣднее время называлъ ее адвокатъ, смотритъ на нихъ. Душа ея истерзала, сердце щемитъ и не находитъ покоя. Душенъ и горячъ воздухъ въ ея обширныхъ будуарахъ. Мечется она въ нихъ и хочетъ идти одна въ сосѣдній садъ.
   Своевольная и повелительная всегда, она не возбуждаетъ уже удивленія прислуги своими поступками. Накинувъ легкій бурнусъ, выходитъ въ садъ, освѣщенная мѣсяцемъ. Меркурій, съ ключомъ въ рукахъ, слѣдуетъ за нею. Отперевъ садовую калитку, передаетъ, онъ ключъ миледи, по ея приказанію, и по ея же приказанію удаляется. Она хочетъ гулять одна, надѣясь, что свѣжій воздухъ утишитъ головную боль. Она не нуждается въ провожатомъ; пробудетъ здѣсь, можетъ -- часъ, а можетъ -- и болѣе. Меркурій уходитъ, калитка запирается визжа на своихъ петляхъ и миледи остается въ тѣни деревьевъ.
   Дивная ночь. Яркая луна; миріады звѣздъ. Мистеръ Телькингорнъ, сходя въ свой винный погребъ и стуча и гремя тяжелыми дверями, долженъ пройдти маленькій дворъ, очень-похожій на тюрьму. Случайно взглядываетъ онъ на небо и думаетъ: "что за дивная ночь, что за свѣтлая луна, что за чудныя звѣзды!"
   И какая тихая ночь!
   Да, очень-тихая ночь. Серебристое сіяніе мѣсяца проливаетъ тишину и спокойствіе даже и на мѣста, полныя народа и жизни. И тихой кажется ночь не на однихъ пыльныхъ дорогахъ и вершинахъ холмовъ, откуда стелется передъ глазомъ успокоивающаяся дама, которая, теряясь все болѣе-и-болѣе, сливается наконецъ съ небосклономъ. Не только тиха ночь въ садахъ и лѣсахъ и на рѣкѣ, гдѣ луга такъ свѣжи и зелены, и гдѣ вода искрится между восхитительными островками и журчитъ между каменьями и тростникомъ; не только тиха она тамъ, гдѣ надъ рѣкою высятся сплошныя массы домовъ, гдѣ на ея поверхности отражается множество мостовъ, гдѣ каменныя набережныя и огромные корабли придаютъ ей мрачный и таинственный видъ, гдѣ убѣгаетъ она отъ этихъ порабощеній въ болота и мели, съ разставленными сторожевыми вѣхами, похожими на выкинутые на берегъ скелеты, гдѣ струится она между роскошныхъ пастбищъ и золотистыхъ нивъ, гдѣ омываетъ она поля, съ ихъ мельницами, башнями и шпилями, и гдѣ, наконецъ, сливается она съ вѣчно-волнующимся моремъ; не только тиха ночь надъ черною глубью моря и дремлющимъ берегомъ, гдѣ стоитъ одинокій сторожъ и слѣдитъ за полетомъ корабля съ поднятыми парусами; но дивная ночь покрываетъ тихимъ покровомъ своимъ и дикія пустыни Лондона. Шпили и башни и громадные купола церквей теряютъ своі очеркъ и сливаются съ атмосферой; закопченныя крыши домовъ утрачиваютъ свою массивность при блѣдномъ сіяніи мѣсяца; уличный шумъ затихаетъ и смягчается; шелестъ шаговъ по тротуарамъ замираетъ въ дали. Въ поляхъ Линкольнской Палаты, гдѣ живетъ мистеръ Телькингорнъ, гдѣ добросердые пастыри, наигрывая безостановочно на оберканцелярскихъ свирѣляхъ, задерживаютъ насиліемъ и хитростями невинныхъ овечбкъ своихъ и обдираютъ съ нихъ шкурки; весь шумъ слился въ тихое отдаленное дребезжанье, какъ-будто весь городъ былъ одно дрожащее стекло громадныхъ размѣровъ.
   Что это такое? Выстрѣлъ изъ ружья, или изъ пистолета? Что это значитъ?
   Небольшое число пѣшеходовъ вздрагиваетъ, останавливается и озирается вокругъ; нѣсколько оконъ и дверей отворяются, народъ выходитъ узнать о случившемся. Выстрѣлъ былъ рѣзкій, громкій и страшно потрясъ тихое безмолвіе ночи.
   "Словно домъ рухнулся", говоритъ какой-то прохожій.
   Выстрѣлъ разбудилъ собакъ въ околоткѣ и онѣ страшно завыли. Испуганныя кошки шмыгаютъ взадъ и впередъ по дорогѣ. Собаки визжатъ и лаютъ; одна изъ нихъ заливается какимъ-то демонскимъ воемъ; часы на колокольнѣ, словно испуганные суматохой, начинаютъ вдругъ бить. Улица загудѣла... Но шумъ скоро проходитъ. Съ послѣднимъ ударомъ часовъ, пробившихъ десять, все стихаетъ и дивная ночь, серебристая луна и міріады звѣздъ проливаютъ снова тишину и сонъ.
   -- А что, спокойствіе мистера Телькингорна было нарушено, или нѣтъ?
   -- Богъ-знаетъ. Окна его закрыты, комнаты неосвѣщены, дверь заперта. Не видать и не слыхать адвоката. Что ему выстрѣлъ? Какая канонада вытянетъ его изъ вѣчной непоколебимой шелухи?
   Осанистый римлянинъ ужь нѣсколько лѣтъ указуетъ перстомъ своимъ съ расписнаго плафона, но не видать въ немъ никакой идеи. Кто знаетъ, на что онъ хочетъ обратить вниманіе зрителя? И въ эту лунную ночь, неизмѣнно, какъ всякій римлянинъ, или даже британецъ, занятый одной мыслью, сохраняетъ онъ свою невозможную позу. Скрывается мѣсяцъ; ложится мракъ; всходитъ солнце; настаетъ день, а римлянинъ все въ томъ же положеніи; все указуетъ, а Богъ-знаетъ, что онъ указуетъ.
   Но спустя нѣсколько часовъ по восходѣ солнца, приходятъ люди проорать комнаты на поляхъ Линкольнской Палаты. Измѣнился ли римлянинъ, видна ли въ немъ мысль, незамѣченная прежде, сошелъ ли съ ума одинъ изъ людей, только взглянувъ на римлянина, взглянувъ на предметъ, который онъ указываетъ? человѣкъ вскрикиваетъ въ испугѣ и убѣгаетъ. Другіе, взглянувъ также на расписной плафонъ, вскрикиваютъ и убѣгаютъ, и шумъ подымается на улицѣ.
   Что бъ это значило?
   Ставни закрыты, комнаты мрачны. Неизвѣстные люди входятъ тихо, переносятъ что-то тяжелое въ спальню адвоката и опускаютъ на кровать. Вездѣ шопотъ, вездѣ изумленіе. Осматриваютъ каждый уголъ -- итого нѣтъ, все на мѣстѣ, не видать ничьихъ шаговъ. Всѣ смотрятъ на римлянина; всѣ думаютъ: "о, еслибъ только онъ могъ сказать, что видѣлъ!"
   А римлянинъ указываетъ на столъ, гдѣ стоитъ почти полная бутылка вина, рюмка и двѣ свѣчки., затушенныя тотчасъ послѣ зажженія; указываетъ онъ на пустой стулъ, на пятно на полу, которое можетъ быть легко закрыто рукой. Пожалуй, пылкое воображеніе можетъ придать этимъ предметамъ ужасъ, способный взволновать всю картину расписнаго плафона, способный свести съ ума не только толстоногихъ мальчиковъ, но и облака, цвѣты и всю аллегорію.
   Въ-самомъ-дѣлѣ всякій, кто входитъ въ мрачныя комнаты и взглянетъ на эти предметы, взглянетъ на римлянина -- тотъ задрожитъ отъ какого-то страха, и римлянинъ померещется ему парализированнымъ свидѣтелемъ страшнаго преступленія.
   Да, много-и-много лѣтъ будутъ разсказывать страшныя исторіи про пятно на полу, которое такъ легко закрыть и такъ трудна вывести; и много-много лѣтъ, пока пыль, сырость и пауки будутъ щадить аллегорію, будетъ въ римлянинѣ больше значенія, чѣмъ было во времена мистера Телькингорна. Въ немъ будетъ смертоносная мысль.
   Не стало мистера Телькингорна; времена его прошли навсегда; осанистый римлянинъ указывалъ на смертоносную руку, поднятую противъ него, указывалъ безпомощно съ вечера до солнечнаго восхода на его трупъ, прострѣленный въ самое сердце.
   

ГЛАВА XLIX.
Дружба-дружбой, служба-службой.

   Въ заведеніи мистера Джозефа Багнета, иначе Бакаутоваго Столба, отставнаго артиллериста, игрока на фаготѣ -- великая годовщина, празднованіе дня рожденія; словомъ пиръ на весь міръ.
   Но не самъ Багнетъ сегодня новорожденный -- нѣтъ. День его рожденія, въ его музыкальной жизни отличается тѣмъ, что онъ, возставъ отъ сна, передъ завтракомъ съ болѣе-сильнымъ шоканьемъ противъ обыкновеннаго перецалуетъ своихъ ребятишекъ, послѣ обѣда выкуритъ лишнюю трубку табаку, а къ-вечеру задумывается о томъ, что бъ на этотъ случай сказала старушка, мать его -- предметъ неисчерпаемыхъ размышленій, хотя ужь лѣтъ двадцать нѣтъ старушки на этомъ свѣтѣ. Есть люди, которые сливаютъ всю сыновнюю любовь и привязанность въ воспоминаніе о матери и забываютъ иногда объ отцѣ. Мистеръ Багнетъ принадлежитъ къ такимъ людямъ. Это можетъ-быть оттого, что, имѣя передъ глазами блистательный образецъ въ своей старухѣ, онъ помнитъ, что доброта, любовь и прочее, суть женскаго рода.
   Сегодня также никто и изъ ребятишекъ его не новорожденный. Такіе дни обыкновенно ознаменовываются нѣкоторымъ отличіемъ, непереходящимъ, впрочемъ, за границы радушныхъ поздравленій и подслащеннаго пуддинга.
   Прошлаго года, въ день рожденья Вульвича, мистеръ Багнетъ, сдѣлавъ нѣсколько замѣчаній на его ростъ и вообще на все развитіе, задумался глубоко о перемѣнахъ, производимыхъ временемъ, и настроившись на такой серьёзный тонъ, рѣшился проэкзаменовать новорожденнаго изъ начальныхъ, необходимыхъ человѣку свѣдѣній. "Какъ твое имя? Кто далъ тебѣ его?" смѣло началъ-было мистеръ Багнетъ; но на третьемъ вопросѣ запнулся; однакожь нашелся и произнесъ торжественно:
   "Нравится ли оно тебѣ?" произнесъ такъ торжественно, что въ этомъ вопросѣ, повидимому простомъ, слышалось большое глубоко-нравственное значеніе. Впрочемъ, это обстоятельство, то-есть экзаменъ въ день рожденья, случился только однажды и то въ родѣ исключенія.
   Сегодня день рожденія старухи! Это самый большой праздникъ для мистера Багнета, отмѣченный краснымъ крестомъ въ его календарѣ. Этотъ торжественный день искони празднуется по извѣстнымъ формамъ, установленнымъ и предписаннымъ самимъ мистеромъ Багнетомъ со дня благополучнаго вступленія въ бракъ.
   Мистеръ Багнетъ глубоко убѣжденъ, что пара куръ за обѣдомъ -- величайшая королевская роскошь, и, подъ вліяніемъ итого убѣжденія, встаетъ онъ въ такой знаменитый день раньше обыкновеннаго, непремѣнно отправляется на рынокъ, гдѣ всякій разъ надуваетъ его продавецъ, подсунувъ самыхъ старыхъ обитательницъ курятниковъ цѣлой Европы. Запасшись этою роскошью, онъ завязываетъ ее въ клѣтчатый бумажный платокъ (употребляемый неизмѣнно въ этихъ случаяхъ) и является домой какъ-будто ни въ чемъ не бывало. За завтракомъ, какъ-бы невзначай, спрашиваетъ онъ всякій разъ 4 чѣмъ бы старуха хотѣла сегодня полакомиться? И старуха всякій разъ отвѣчаетъ, что хотѣла бы скушать курочку. Послѣ такого отвѣта, мистеръ Багнетъ тотчасъ же достаетъ изъ потаеннаго хранилища знаменитую пару куръ, и все маленькое общество приходитъ въ восторгъ. Засимъ мистеръ Багнетъ требуетъ, чтобъ старуха не принималась ни за какую работу цѣлый день, сидѣла бы въ своемъ наилучшемъ платьѣ, сложивъ ручки, а онъ съ дѣтьми услужитъ ей всячески. Бѣда только въ томъ, что мистеръ Багнетъ мало знаетъ толку въ стряпнѣ, и сердце старухи такъ и разрывается на части, глядя на неловкость своего Бакаута; но дѣлать нечего: она покоряется всѣмъ церемоніямъ весело и радостно.
   Сегодня мистеръ Багнетъ окончилъ обычныя приготовленія. Онъ купилъ пару образцовыхъ куръ, сомнительно-годныхъ для вертела, и привелъ въ восторгъ все семейство неожиданнымъ ихъ появленіемъ; самъ онъ готовится приступить собственноручно къ жаренью своей роскошной покупки, а мистриссъ Багнегь, держа наготовѣ свой загорѣвшій палецъ, чтобъ остановятъ порывы усердія Бакаута, если они завлекаютъ его въ ошибки по кулинарному дѣлу, сидитъ въ своемъ парадномъ платьѣ, какъ почетная гостья.
   Квибекъ и Мальта накрываютъ на столъ, а Вульвичъ, какъ и слѣдуетъ, пособляетъ отцу въ приготовленія отбивающихся отъ рукъ курицъ. Мистриссъ Багнетъ безпокойно слѣдитъ за поварами, пособляя ихъ стараніямъ глазомъ, рукою, хмуреньемъ бровей, или другими вразумительными знаками.
   -- Ровно въ половинѣ втораго, говоритъ мистеръ Багнетъ: -- куры зажарены и мы сядемъ за столъ.
   Мистриссъ Багнетъ съ прискорбіемъ замѣчаетъ, что куры не жарятся, а начинаютъ подгорать.
   -- Я тебѣ задамъ такой обѣдъ, говоритъ мистеръ Багнетъ: -- что ты, моя старуха, пальчики оближешь!
   Мистриссъ Багнетъ восторженно улыбается и показываетъ блистательный рядъ бѣлыхъ зубовъ; но музыкантъ-сынишка ясно видитъ на лицѣ ея безпокойство, и глазами, исполненными сыновней любви, старается прозрѣть причины, волнующія сердце мистриссъ Багнетъ. Такимъ образомъ, вытаращивъ на нее глаза, онъ забываетъ окончательно о вертелѣ и курицахъ. Къ-счастью для образцовой дичи, старшая сестра его, смекнувъ, что дѣло несовсѣмъ-ладно, даетъ во-время толчки своему брату. Вульвичъ приходитъ въ себя; куры снова вертятся и мистриссъ Багнетъ закрываетъ глаза въ сладостномъ успокоеніи.
   -- Въ половинѣ пятаго, говоритъ мистеръ Багнетъ: -- заглянетъ, чай, и Джорджъ къ намъ, старуха. Сколько лѣтъ онъ проводитъ съ нами этотъ день?
   -- Ахъ Бакаутъ, Бакаутъ, что тутъ спрашивать сколько лѣтъ? Мы ужь съ тобой обвѣнчались такъ давно, что изъ молодой бабенки я успѣла сдѣлаться старой хрычовкой, говоритъ мистриссъ Багнетъ, смѣясь и качая головой.
   -- Старуха! возражаетъ мистеръ Багнетъ: -- ни-гугу объ этомъ. Какая ты хрычовка! ты моложе, чѣмъ была прежде -- всякій это знаетъ!
   Квибека и Мальта въ восторгѣ хлопаютъ, въ ладоши, смѣются. Увѣряютъ, что ихъ Блюффи непремѣнно принесетъ матери подарокъ и толкуютъ, какого рода можетъ быть этотъ подарокъ.
   -- Знаешь что Бакаутъ, говоритъ мистриссъ Багнетъ и въ то же время глазами даетъ знать Мальтѣ, что нѣтъ соли, а Квибеку намекаетъ о перцѣ: -- я начинаю думать, что Джорджъ опять свернулся съ дороги и рѣже сталъ показываться къ намъ.-- Не бойсь, старуха, говоритъ мистеръ Багнетъ: -- Джорджъ не дезертируетъ; онъ не покинетъ стараго товарища.
   -- Нѣтъ, Бакаутъ, нѣтъ, я не"то говорю. Я думаю, кабы онъ развязался съ этими векселями: было бы для него лучше.
   -- Отчего лучше? спрашиваетъ мистеръ Багнетъ.
   -- А вотъ отчего, отвѣчаетъ мистриссъ Багнетъ съ размышленіемъ: -- Джорджъ мнѣ ныньче кажется какимъ-то безпокойнымъ, нетерпѣливымъ. Не то, чтобъ онъ измѣнился къ намъ -- нѣтъ, онъ насъ любитъ попрежнему, иначе онъ не былъ бы и Джорджъ. Только, онъ что-то скучаетъ, то-есть, что называется выбить изъ колеи.
   -- Замученъ, говоритъ мистеръ Багнетъ: -- замученъ законникомъ. Этотъ человѣкъ на лѣшаго верхомъ сядетъ.
   -- Что-нибудь да не даромъ, Бакаутъ, отвѣчаетъ жена его: -- право что-нибудь не даромъ.
   Дальнѣйшія разсужденія прерываются на-время. Мистеръ Багнетъ вынужденъ сосредоточить всю силу умственныхъ своихъ способностей на приготовляемыя яства. Жаркое подвергается страшной опасности: куры не даютъ никакого сока и скорѣе пригораютъ, чѣмъ жарятся; соусъ не вкусенъ и какого-то бѣлесоватаго цвѣта; тѣмъ же невзгодамъ подвергается и картофель: только-что возьмешь его на вилку, чтобъ очистить, онъ трескается и разсыпается во всѣ стороны по радіусамъ, словно въ немъ зарыты маленькіе фугасы. Ноги жареныхъ куръ что-то очень-сухи, шелуховаты и длинны. Однако жь мистеръ Багнетъ, какъ присяжный воинъ, побѣждаетъ всѣ эти неудачи, по крайнему своему разумѣнію, раскладываетъ кушанья на блюды и все семейство садится за столъ. Мистриссъ Багнетъ занимаетъ почетное мѣсто по правую сторону хозяина.
   Къ-счастью для старухи, она, какъ это водится, бываетъ только однажды въ годъ новорожденная; случись-ко подобное обстоятельство два раза въ двѣнадцать мѣсяцовъ, то угощеніе, такой неудобоваримой пищей, могло бы имѣть грустныя послѣдствія. Всѣ жилки и мускулы, которыми снабжена физика курицъ, натянутые въ гитарныя струны подъ музыкальною рукою мистера Багнета, пустили корни въ грудинку, какъ старыя деревья пускаютъ корни въ землю. При взглядѣ на засохшія ножки, непремѣнно рождается мысль, что эти куры посвящали большую часть своей долгой и трудолюбивой жизни пѣшеходнымъ упражненіямъ и бѣгали въ запуски. Но мистеръ Багнетъ, въ простотѣ души, не замѣчаетъ этихъ маленькихъ недостатковъ; онъ отъ всего сердца старается угостить свою старуху по-горло лакомымъ кусочкомъ, и добрая мистриссъ Багнетъ, не желая никогда оскорбить своего Бакаута, въ-особенности въ такой знаменитый день, подвергается явной опасности страдать несвареніемъ желудка и вовсе не понимаетъ, какимъ образомъ молодой Вульвичъ, не принадлежа къ породѣ страусовъ, обработываетъ такъ плотно куринныя ножки, имѣющія большое сходство съ барабанными палками.
   Но старухѣ предстоитъ послѣ обѣда еще новое испытаніе: это -- сидѣть сложа руки и смотрѣть, какъ выметается комната, прибирается очагъ, вымывается и вычищается на заднемъ дворѣ вся кухонная и столовая посуда. Восторгъ и энергія, съ которыми двѣ молодыя хозяйки, Квибекъ и Мальта, засучивъ рукава, въ подражаніе матери и посту; кивая своими патенами, принимаются за мытье и чистку, подаютъ большія надежды на будущее и нѣкоторое опасеніе за настоящее. Тѣ же причины производятъ смѣшеніе языковъ: стукъ глиняной посуды, бряцанье жестяныхъ кружекъ, шелестъ вѣниковъ и потребленіе воды въ ужасныхъ размѣрахъ; между-тѣмъ, смокшія платья молодыхъ хозяекъ, представляютъ такое пріятное зрѣлище для мистриссъ Багнетъ, что она готова закрыть материнскіе глаза. Наконецъ процесъ разныхъ родовъ чищенья торжественно довершается. Квибека и Мальта являются въ свѣжемъ нарядѣ, улыбающіяся и сухія; трубки, табакъ и кое-что для утоленія жажды воздвигаются на столѣ и только съ этой минуты старуха начинаетъ ощущать наслажденіе настоящаго празднества.
   Мистеръ Багнетъ садится на свое обыкновенное мѣсто: скоро половина пятаго, и какъ-только минутная стрѣлка становится на шесть, мистеръ Багнетъ торжественно вскрикиваетъ:
   -- Джорджъ! молодчина!
   Входитъ Джорджъ; радостно поздравляетъ старуху и цалуеть ее ради такого торжественнаго случая; поздравляетъ дѣтей, поздравляетъ мистера Багнета.
   -- Будьте счастливы, будьте счастливы! говоритъ онъ.
   -- Джорджъ, старичина! восклицаетъ мистриссъ Багнетъ, смотря на него внимательно:-- что дѣлается съ вами?
   -- Ничего.
   -- Какъ ничего. Вы такой блѣдный, сами на себя не похожи. Правда, Бакаутъ?
   -- Джорджъ, говоритъ мистеръ Багнетъ:-- разскажи старухѣ, что съ тобою?
   -- Я не думаю, чтобъ я былъ блѣденъ, говоритъ кавалеристъ, проводя рукою по своему лицу.-- Правду сказать: вчера умеръ тотъ мальчикъ, котораго я помѣстилъ къ себѣ, и это меня огорчило.
   -- Бѣдняга! говоритъ мистриссъ Багнетъ съ материнскимъ чувствомъ: -- жаль его, очень-жаль!
   -- Я не хотѣлъ вамъ сказывать сегодня объ этомъ: не праздничный разговоръ, да вы выпытали изъ меня прежде, чѣмъ я успѣлъ сѣсть, говоритъ кавалеристъ, стараясь казаться, веселымъ.-- Что съ вами сдѣлаешь, вишь какъ вы проворны, мистриссъ Багнетъ.
   -- Ты правъ, говоритъ мистеръ Багнетъ: -- старуха горитъ, какъ порохъ.
   -- Сегодня день ея рожденья: надо повеселиться, говоритъ мистеръ Джорджъ.-- Я принесъ вамъ, мистриссъ Багнетъ, маленькую брошку; такъ, бездѣлушка; оно, знаете, на память отъ чистаго сердца -- вотъ и все.
   .Мистеръ Джорджъ вынимаетъ свой подарокъ; все семейство привѣтствуетъ его съ восторгомъ и даже самъ Бакаутъ выражаетъ что-то въ родѣ удивленія.
   -- Старуха, говоритъ онъ: -- выскажи ему мое мнѣніе!
   -- Это прелесть, какъ хороню, Джорджъ! говорятъ мистриссъ Багветъ: -- это такая дивная вещь, просто заглядѣнье.
   -- Такъ, точно такъ, говоритъ мистеръ Багнетъ.
   -- Брошка, такъ хороша, Джорджъ, восклицаетъ мистриссъ Багнетъ, поворачивая ее во все стороны и отводя на длину руки: -- что я просто ея не заслуживаю.
   -- Вздоръ! это не мое мнѣніе, говоритъ мистеръ Багнетъ.
   -- Вздоръ или нѣтъ, только я благодарю васъ тысячу разъ, старый товарищъ, говоритъ мистриссъ Багнетъ, протягивая къ нему руку:-- и хоть я, сварливая солдатка, иногда и журю васъ, но мы все-таки друзья, крѣпкіе друзья. Пришпильте-ко ее мнѣ своими руками, на счастье, Джорджъ.
   Дѣти обступили кругомъ и смотрятъ, какъ-то пристегнетъ кавалеристъ брошку на поясѣ ихъ матери. Мистеръ Багнетъ съ своей деревянной физіономіей, но тѣмъ не менѣе съ ребяческимъ радушіемъ, слѣдитъ также черезъ голову Вульвича за этой курьезной операціей. Мистриссъ Багнетъ смѣется отъ чистаго сердца надъ своимъ мужемъ и говоритъ ему:
   -- Бакаутъ, Бакаутъ, что ты за добрый дѣтина!
   Но кавалеристъ не успѣваетъ въ своемъ занятіи: руки дрожатъ у него и брошка выпадаетъ.
   -- Кто бы повѣрилъ, говоритъ онъ, поймавъ брошку на-лету и осматриваясь вокругъ: -- что я и этого не въ-состояніи сдѣлать; все валится изъ рукъ.
   Мистриссъ Багнетъ замѣчаетъ, что самое падежное средство пособить этому горю -- трубка; и сама въ мгновеніе ока пришпиливаетъ себѣ брошку на грудь, предлагаетъ кавалеристу сѣсть на его обыкновенное мѣсто и трубки приводятся въ дѣйствіе.
   -- Если это не поможетъ, Джорджъ, говоритъ она, то стоитъ вамъ только разъ-другой взглянуть на подарокъ -- и вы тотчасъ поправитесь.
   -- Эхъ, мистриссъ Багнетъ, отвѣчаетъ Джорджъ:-- я знаю, коли взглянешь на васъ, такъ на душѣ будетъ легче; да что дѣлать-то, по неволѣ какъ-то взгрустнулось. Вотъ хоть бы этотъ бѣдняга. Тяжело было видѣть, какъ онъ умиралъ, да еще тяжеле не умѣть пособить ему.
   -- Богъ съ вами, Джорджъ: какъ вы ему не пособляли? вы дали ему пристанище.
   -- Что пристанище? важная штука. Нѣтъ, мистриссъ Багнетъ, онъ вѣдь умиралъ, не умѣя отличить правой руки отъ. лѣвой. Жилъ-то какъ собака, такъ тутъ ужь ничѣмъ не пособишь.
   -- Ахъ бѣдняжка, бѣдняжка! говоритъ мистриссъ Багнетъ.
   -- Тутъ поневолѣ прійдетъ на умъ и покойный Гредли, говорятъ кавалеристъ, не закуривая еще трубки и поглаживая свои волосы тяжелой рукой: -- это былъ тоже бѣдняга, только другаго сорта. Какъ подумаешь, что ихъ обоихъ тиранилъ этотъ старый мошенникъ, этотъ ржавый карабинъ отъ ствола до полки, который сидитъ въ углу своей комнаты такимъ неприступнымъ, холоднымъ, равнодушнымъ чучелой, такъ право волосы дыбомъ встанутъ.
   -- Лучше закурите-ка трубку, говоритъ мистриссъ Багнетъ:-- оно, знаете, и здорово и пріятно и полезно.
   -- Правда, правда, говоритъ кавалеристъ: -- дайте-ка огоньку!
   И вотъ закуриваетъ онъ трубку, хотя все еще съ пасмурнымъ лицомъ, которое производитъ тяжелое впечатлѣніе на маленькихъ Багнетовъ и даже заставляетъ самого Бакаута отложить заздравный-тостъ за мистриссъ Багнетъ, при каковомъ случаѣ отставной артиллеристъ провозглашалъ собственноустный спичъ съ замѣчательнымъ краснорѣчіемъ.
   Но вотъ молодыя хозяйки приготовили то, что мистеръ Багнетъ называетъ обыкновенно микстурой Трубка Джорджа курится во весь разгаръ и Бакаутъ считаетъ теперь своевременнымъ приступить къ вечернему тосту. Онъ обращается къ соединенному обществу съ слѣдующими словами:
   -- Джорджъ, Вульвиль, Квибека, Мальта! сегодня наша старушка новорожденная. Форсированнымъ маршемъ не дойдешь до такой радости. Всѣ къ ней!
   Этотъ тостъ принимается съ общимъ энтузіазмомъ и съ общими пожеланіями счастія. Мистриссъ Багнетъ отвѣчаетъ на него съ подобающею краткостью. Образцовый отвѣтъ ея слагается изъ трехъ словъ:
   -- И вамъ того же!
   И вмѣстѣ съ этими словами старуха киваетъ каждому изъ поздравителей послѣдовательно и выпиваетъ соразмѣрный глотокъ микстуры; но при этомъ вдругъ неожиданно вырывается изъ устъ ея вопросъ:
   -- Кто это такой?
   Кто-то входитъ, къ удивленію всего маленькаго кружка, въ дверь музыкальной лавки.
   Это остроглазый, проворный малый; онъ видитъ вдругъ все и каждую вещь отдѣльно и вообще кажется обществу очень-замѣчательнымъ человѣкомъ.
   -- Джорджъ, говоритъ вошедшій человѣкъ, кивая кавалеристу: -- какъ ты себя, дружище, чувствуешь?
   -- Бёккетъ!..какимъ образомъ ты здѣсь, говоритъ мистеръ Джорджъ.
   -- Да такъ-себѣ, отвѣчаетъ вошедшій человѣкъ:-- проходилъ мимо; вижу инструментальный магазинъ, останавливаюсь поглядѣть (одинъ пріятель мой желаетъ купить подержаную, но хорошаго тона віолончель) вижу, тутъ весело да кажется и Джорджъ тутъ же. Дай молъ зайду. Вотъ и зашелъ... Ну какъ ты себя, Джорджъ, чувствуешь? Хорошо? а вы, сударыня? а вы, хозяинъ?.. Ахъ Боже мой! говоритъ мистеръ Бёккетъ, протягивая объятія:-- здѣсь есть и дѣточки! Я просто не могу видѣть хладнокровно этихъ херувимчиковъ. Поцалуйте меня, красавчики. Нечего спрашивать, кто вашъ отецъ и мать: въ жизнь не видывалъ такого сходства.
   Мистеръ Бёккетъ, принятый радушно, садится рядомъ съ мистеромъ Джорджемъ и сажаетъ къ себѣ на колѣни Квибеку и Мальту.
   -- Ахъ вы мои милочки, говоритъ онъ: -- еще, еще дайте по поцалуйчику; благослови васъ Богъ, вы такія здоровенькія. А сколько-то ихъ лѣтъ: я думаю одной восемь, другой десять?
   -- Угадали, сэръ, говоритъ мистриссъ Багнетъ.
   -- Я почти всегда угадываю, сударыня, отвѣчаетъ мистеръ Бёккетъ: -- я до страсти люблю дѣтей. Одинъ мой пріятель, сударыня, имѣетъ цѣлыхъ дѣвятнадцать штукъ, все отъ одной матери, и -- чтобъ вы думали? она свѣжа и крѣпка, какъ наливное яблоко, не такъ, разумѣется, какъ вы, сударыня, но близко подходитъ къ вамъ... А что это такое душенька? продолжаетъ мистеръ Бёккетъ, ущипнувъ Мальту за щечку: -- это персики, чудесные персики. Да благословитъ тебя Богъ! А какъ ты думаешь, душенька, можетъ твой папаша отрекомендовать хорошій віолончель для пріятеля мистера Бёккета -- а? моя милая... меня зовутъ Бёккетъ, Бёккетъ мой херувимчикъ. Смѣшно... {Bucket -- бадья, ведро.} очень-смѣшно.
   Всѣ эти тара-бара располагаютъ семейство Багнетовъ въ пользу мистера Бёккета. Мистриссъ Багнетъ забываетъ до такой степени важность сегодняшняго дня, что собственноручно набиваетъ трубку, наливаетъ стаканъ вина и подаетъ радушно словоохотливому гостю. Она всегда была бы въ восторгѣ отъ такого собесѣдника, но сегодня рада въ-особенности, потому-что ему, какъ другу Джорджа, она должна сказать, что Джорджъ не въ своей тарелкѣ.
   -- Не въ своей тарелкѣ! восклицаетъ мистеръ Бёккетъ: -- что съ нимъ такое? Не бойсь мнѣ не хотѣлъ въ этомъ сознаться. Что съ тобой, старый дружище? Вѣдь чай нѣтъ ничего у тебя на сердцѣ?
   -- Ничего особеннаго, отвѣчаетъ кавалеристъ.
   -- Разумѣется, прибавляетъ мистеръ Бёккетъ: -- что можетъ тяготить тебя? А эти милочки имѣютъ что-нибудь на сердцѣ... нѣтъ, пока ничего, а въ скоромъ времени онѣ будутъ зазнобушками для какого-нибудь молодца -- я въ этомъ увѣренъ... Я, знаете, не отгадчикъ, сударыня, но за это могу поручиться.
   Очарованная мистриссъ Багнетъ увѣрена, что мистеръ Бёккетъ имѣетъ своихъ ребятишекъ.
   -- Нѣтъ-таки сударыня, нѣтъ, Богъ не благословилъ, говоритъ мистеръ Бёккетъ. Жена да жилица -- вотъ и все мое семейство. Мистриссъ Бёккетъ такая же охотница до дѣтей, какъ и я; да нѣтъ ихъ -- дѣлать нечего. Земныя блага дѣлятся неравномѣрно. Роптать грѣхъ. Какой у васъ славный дворикъ, сударыня, такой чистенькій? Есть, я думаю, и другой выходъ, сударыня?
   -- Нѣтъ, со двора нѣтъ выхода.
   -- Не-уже-ли нѣтъ? говоритъ мистеръ Бёккетъ: -- я-такъ думалъ, что и тамъ есть калитка. Я никогда не видывалъ такого опрятнаго дворика. Позвольте заглянуть мнѣ туда, сударыня? Благодарю васъ. Въ-самомъ-дѣлѣ съ него нѣтъ выхода -- странно. Но какъ онъ хорошъ, какъ онъ соразмѣренъ!
   Осмотрѣвъ все быстрымъ взглядомъ, мистеръ Бёккетъ возвращается къ своему стулу и дружески кладетъ руку на плечо мистера Джорджа.
   -- Ну что жь, поразгулялся ли ты, Джорджъ?
   -- Ничего, хорошо, отвѣчаетъ кавалеристъ.
   -- Ну вотъ это ладно! говоритъ мистеръ Бёккетъ.-- Съ чего тебѣ печалиться? Посмотри ты на себя: этакому молодцу да хныкать, какъ баба -- что ты это Джорджъ? Правду ли я говорю, сударыня? Что у тебя можетъ быть на сердцѣ -- ничего, ровно ничего!
   Что-то больно привязываясь къ этой "разѣ", мистеръ Бёккетъ, несмотря на все искусство неумолкаемо разнообразить рѣчь свою, прибѣгаетъ раза три къ закуриванію непотухнувшей трубки и смотритъ на Джорджа какимъ-то, свойственнымъ ему одному, взглядомъ; но свѣтъ его сообщительности скоро разгорается съ обычною яркостью и вотъ мистеръ Бёккетъ начинаетъ говорить снова:
   -- А это братецъ вашъ, должно быть, мои милыя? говоритъ онъ, обращаясь къ Квибекѣ и Мальтѣ и указывая на Вульвича:-- красивый братецъ, нечего сказать, вѣдь онъ, чай, вамъ двоюродный, говоритъ мистеръ Бёккетъ и обращаясь къ мистриссъ Багнетъ, онъ прибавляетъ: -- не можетъ быть, сударыня, чтобъ у васъ могъ быть сынъ такого возраста.
   -- Я могу доказать, что онъ мой родной сынъ, отвѣчаетъ мистриссъ Багнетъ, смѣясь.
   -- Вы удивляете меня. Онъ конечно весь похожъ на васъ -- въ этомъ нѣтъ никакого сомнѣнія: просто двѣ капли воды; а со лба -- вылитый отецъ.
   И мистеръ Бёккетъ сличаетъ лица, сощуривъ одинъ глазъ, между-тѣмъ, какъ мистеръ Багнетъ куритъ трубку съ спокойнымъ наслажденіемъ.
   Мистриссъ Багнетъ сообщаетъ въ это время мистеру Бёккету, что Вульвичъ крестникъ Джорджа.
   -- Крестникъ Джорджа -- вотъ что! говоритъ мистеръ Бёккетъ радушно.-- Давай лапку, крестникъ Джорджа; желаю тебѣ всякаго счастья... А что вы хотите съ нимъ дѣлать, сударыня? Есть у него способности къ музыкѣ?
   Мистеръ Багнетъ вмѣшивается въ разговоръ:
   -- На флейтѣ, говоритъ онъ.
   -- Повѣрите ли, хозяинъ, говоритъ мистеръ Бёккетъ, пораженный неожиданнымъ обстоятельствомъ: -- когда я былъ мальчикомъ, я самъ игралъ на флейтѣ? Знаете, не по-ученому, какъ вѣрно играетъ онъ, а такъ, со слуха. Ей-Богу игралъ "Британскіе гренадеры"; славная пѣсенка! разогрѣетъ кровь любовь англичанина. А что, товарищъ, умѣешь съиграть "Британскіе гренадеры"?
   Ничто не могло быть пріятнѣе для маленькаго кружка, какъ вызовъ Вульвича къ музыкальному дѣлу. Молодой флейтщикъ тотчасъ же беретъ свой инструментъ и выводитъ замѣчательные тоны. Во время этого концерта мистеръ Бёккетъ очень воодушевляется; онъ громко отмахиваетъ тактъ и никогда не пропускаетъ случая подтянуть припѣвъ -- гре-надеры -- молодцы, гре-надеры -- удальцы!
   Словомъ сказать, мистеръ Бёккетъ выказываетъ столько музыкальнаго вкуса и знанія, что мистеръ Багнетъ невольно вынимаетъ трубку изо рта и говоритъ:
   -- Пѣвецъ, сэръ?
   -- Не то, чтобъ пѣвецъ, говоритъ мистеръ Бёккетъ, скромно принимая эту гармоническую лесть: -- а такъ, иногда въ молодости шалилъ, и только для себя, когда, знаете, этакъ душа излиться хочетъ, во никогда не пробовалъ пѣть въ кругу друзей.
   Восторженное общество проситъ его спѣть.
   Не желая огорчить собесѣдниковъ отказомъ, онъ очень-ловко затянулъ: "Повѣрьте мнѣ, что если эти розы". Эта баллада, сообщилъ пѣвецъ хозяйкѣ дома, была самымъ вѣрнымъ союзникомъ его при овладѣніи сердцемъ мистриссъ Бёккетъ, когда она была еще дѣвушкой, и нѣтъ сомнѣнія, принудила ее надѣть цѣпи Гименея... или, какъ выразился мистеръ Бёккетъ -- обвѣнчаться съ такимъ старымъ хрычомъ, какъ онъ.
   Блистательный незнакомецъ доставляетъ столько удовольствіи вечеромъ кружку, что Джорджъ, невыказавшій большаго сочувствія при его приходѣ, начиналъ теперь гордиться знакомствомъ съ такимъ человѣкомъ. Онъ такъ любезенъ, такъ находчивъ, имѣетъ столько разнообразныхъ талантовъ, что всѣмъ желательно было бы сойдтись съ нимъ поближе. Мистеръ Багнетъ, выкуривъ лишнюю трубку, становится такъ любезенъ и начинаетъ такъ высоко цѣнить знакомство съ такимъ человѣкомъ, что уговариваетъ его и на будущій годъ пожаловать въ этотъ день отпраздновать день рожденья его старухи. Разумѣется, открытіе такого торжественнаго случая упрочиваетъ на болѣе-твердомъ основаніи уваженіе мистера Бёккета къ мистриссъ Багнетъ и всему семейству. Онъ пьетъ за здоровье старухи съ сердечнымъ жаромъ, близко-подходящимъ къ восторгу, считаетъ себя болѣе-чѣмъ благодарнымъ за приглашеніе на будущій годъ, записываетъ знаменитое число въ свою громадныхъ размѣровъ карманную книжку и выражаетъ надежду, что мистриссъ Бёккетъ и мистриссъ Багнетъ къ будущему году сдѣлаются такъ дружны, какъ сестры. Онъ, изволите видѣть, всегда понималъ, что публичная жизнь безъ частныхъ знакомствъ -- ничто. Онъ въ своей ничтожной роли можетъ себя считать нѣкоторымъ образомъ публичнымъ человѣкомъ, но не въ этой сферѣ находитъ онъ истинное счастіе -- нѣтъ; это счастіе, можетъ быть только въ семейномъ быту.
   Разумѣется, при настоящихъ обстоятельствахъ нельзя же ему забыть и Джорджа, доставившаго такое пріятное знакомство. Онъ его и не забываетъ, не отходитъ отъ него ни на шагъ, и о чемъ бы ни шла рѣчь, а онъ не спускаетъ глазъ съ своего товарища. Даже домой онъ не хочетъ идти иначе, какъ съ нимъ вмѣстѣ, даже занятъ его сапогами и разсматриваетъ ихъ въ то время, какъ мистеръ Джорджъ, положивъ ногу на ногу, спокойно покуриваетъ трубку около камина.
   Наконецъ мистеръ Джорджъ встаетъ, и въ ту же минуту, руководимый дружественною симпатіей, встаетъ и мистеръ Бёккетъ. Онъ цалуетъ дѣтей, вспоминаетъ обѣщаніе.
   -- А что касается до віолончели, любезный хозяинъ, можете ли вы отрекомендовать подобный инструментъ?
   -- Дюжину, говоритъ мистеръ Багнетъ.
   -- Очень-благодаренъ, очень-благодаренъ, говоритъ мистеръ Бёккетъ, сжимая руку новому сношу пріятелю: -- вы истинный другъ въ нуждѣ. Только пожалуйста, чтобъ тонъ былъ хорошъ. Мой пріятель, знаете ли, собаку съѣлъ на этомъ. Онъ наигрываетъ Моцарта, Генделя и другихъ колпаковъ знаменитѣйшимъ образомъ. О деньгахъ ни слова, разумѣется, очень-дорого не слѣдуетъ; но не забудьте себя; по моимъ понятіямъ каждый долженъ думать о своей пользѣ и угождать ближнему.
   Мистеръ Багнетъ киваетъ головой старухѣ, давая уразумѣть, что, это не человѣкъ, а брильянтъ.
   -- Я, можетъ, загляну къ вамъ завтра, такъ, часу въ одиннадцатомъ утра; вы, можетъ, къ этому времени успѣете приготовить мнѣ кой-какія свѣдѣнія о віолончеляхъ хорошаго тона, говоритъ мистеръ Бёккетъ.
   О, разумѣется, успѣютъ. Мистеръ и мистриссъ Багнетъ приступятъ съ ранняго утра къ розъискамъ и, быть-можетъ, приготовятъ не одинъ образчикъ.
   -- Очень буду радъ, очень буду радъ, говоритъ мистеръ Бёккетъ.-- Доброй ночи, сударыня. Доброй ночи, хозяинъ; доброй ночи, херувимчики. Я очень-обязанъ вамъ за лучшій вечеръ, который когда-либо удавалось мнѣ проводить въ жизни.
   Хозяева, съ своей стороны, обязаны ему за доставленное удовольствіе, и они разстаются со всевозможными радостными пожеланіями.
   -- Ну, Джорджъ, старичина, говоритъ мистеръ Бёккетъ, взявъ его подъ-руку у дверей музыкальной лавки:-- пойдемъ вмѣстѣ.
   Такимъ-образомъ рука-объ-руку идутъ они съ Джорджемъ по узкой улицѣ, а семейство Багнетовъ стоитъ у дверей и провожаетъ ихъ глазами.
   -- Посмотри, Баккаутъ, говоритъ мистриссъ Багнетъ мужу:-- какъ они дружны: мистеръ Бёккетъ льнетъ къ Джорджу словно листъ.
   Сосѣднія улицы такъ узки и такъ дурно вымощены, что идти вдвоемъ очень-трудно; поэтому мистеръ Джорджъ предлагаетъ другу своему идти поодиначкѣ; но мистеръ Бёккетъ не можетъ лишить себя удовольствія идти съ Джорджемъ рука-объ-руку.
   -- Подожди съ полминутки, Джорджъ, мнѣ нужно съ тобой поговорить кой-о-чемъ, замѣчаетъ мистеръ Бёккетъ.
   И вслѣдъ за этимъ онъ поворачиваетъ его въ гостинницу, беретъ тамъ отдѣльный нумеръ, вводитъ въ него Джорджа, запираетъ за собою дверь я прислоняется къ ней спиной.
   -- Ну, Джорджъ, говоритъ мистеръ Бёккетъ: -- дружба-дружбой, а служба-службой. Этихъ двухъ дѣлъ я никогда не смѣшиваю. Сегодня я старался развеселить честную компанію, и ссылаюсь на тебя, достигъ ли я своей цѣли, или нѣтъ. А теперь, Джорджъ, я беру тебя подъ стражу.
   -- Подъ стражу? за что? отвѣчаетъ кавалеристъ, словно пораженный громомъ.
   -- Послушай, Джорджъ, говорятъ мистеръ Бёккетъ, вразумительно, указывая на него своимъ жирнымъ пальцемъ: -- долгъ, какъ ты очень-хорошо понимаешь, самъ-по-себѣ, а разговоръ -- самъ-по-себѣ. Мой долгъ сообщить тебѣ, что всякое съ твоей стороны замѣчаніе можетъ быть для тебя пагубно, слѣдовательно, Джорджъ, будь разсудителенъ: ты ничего не слышалъ о случившемся убійствѣ.
   -- Убійствѣ?
   -- Джорджъ, говоритъ мистеръ Бёккетъ выразительно выставляя впередъ свой указательный палецъ: -- держи въ умѣ мое наставленіе. Я тебя ни о чемъ не спрашиваю. Сегодня послѣ обѣда ты былъ въ дурномъ расположеніи духа. Я говорю, что ты ничего не слыхалъ о случившемся убійствѣ.
   -- Ничего не слыхалъ. Какое убійство?
   -- Послушай, Джорджъ, говоритъ мистеръ Бёккетъ: -- не компрометируй себя. Я скажу тебѣ, зачѣмъ ты мнѣ нуженъ. Въ Линкольнскихъ Поляхъ джентльменъ, по имени Телькингорнъ, былъ найденъ вчера убитымъ. Онъ былъ застрѣленъ -- вотъ зачѣмъ ты мнѣ нуженъ.
   Кавалеристъ тяжело опускается на стулъ; крупныя капли пота покрываютъ его смертельно-блѣдное лицо.
   -- Бёккетъ! Уже-ли мистеръ Телькингорнъ убитъ и ты меня подозрѣваешь?
   -- Джорджъ, отвѣчаетъ мистеръ Бёккетъ, работая своимъ указательнымъ пальцемъ: -- подозрѣваю, потому-что имѣю противъ тебя доказательства. Убійство было совершено вчера въ десять часовъ вечера. Ты, разумѣется, знаешь, гдѣ ты былъ вчера вечеромъ въ десять часовъ и, безъ сомнѣнія, можешь объяснить.
   -- Вчера вечеромъ? вчера вечеромъ? повторяетъ кавалеристъ задумчиво. И вчерашній вечеръ мелькнулъ передъ его воспоминаніемъ: "Боже милосердый, вчера вечеромъ я былъ тамъ!.."
   -- Такъ я и зналъ, Джорджъ, отвѣчаетъ мистеръ Бёккетъ съ совершеннымъ спокойствіемъ: -- такъ я и зналъ. И ты бывалъ тамъ частенько; ты туда шатывался не одинъ разъ. Слыхали какъ ты съ нимъ бранивался и, быть-можетъ -- понимаешь, я говорю только "быть-можетъ" онъ называлъ тебя негодяемъ, злодѣемъ, разбойникомъ.
   Тяжело вздыхаетъ кавалеристъ и готовъ былъ подтвердить истину этихъ словъ, еслибъ могъ говорить.
   -- Послушай, Джорджъ, продолжаетъ мистеръ Бёккетъ, положивъ свою шляпу на столъ съ такимъ озабоченнымъ видомъ, который очень напоминалъ обойнаго мастера: -- все мое желаніе состоитъ въ томъ, чтобъ устроить дѣло къ общему удовольствію. Я тебѣ скажу прямо, что за отъисканіе убійцы обѣщана награда во сто гиней сэромъ Лсйстеромъ Дедлокомъ, баронетомъ. Мы съ тобой всегда были дружны; но за мнѣ лежатъ служебныя обязанности, и если ужь получать эти сто гиней, такъ лучше мнѣ, чѣмъ кому-нибудь другому. Изъ всего этого ты видишь, что ты мнѣ нуженъ и что, провались я сквозь землю, если я тебя не возьму. Скажи, позвать мнѣ къ себѣ на помощь, или я и одинъ покончу?
   Мистеръ Джорджъ пришелъ наконецъ въ себя, вытянулся какъ солдатъ и сказалъ:
   -- Идемъ. Я готовъ.
   -- Джорджъ, продолжаетъ мистеръ Бёккетъ: -- подожди немного!
   И, обращаясь съ мистеромъ Джорджемъ, какъ съ окномъ, которое надо законопатить, онъ вынимаетъ изъ своего кармана пару ручныхъ цѣпей.
   -- Это важное дѣло, Джорджъ, говоритъ онъ: -- я долженъ выполнить свой долгъ.
   Кавалеристъ вспыхиваетъ гнѣвомъ и съ минуту медлитъ; но потомъ вытягиваетъ сложенныя руки и говоритъ:
   -- На, замыкай!
   Мистеръ Бёккетъ тотчасъ же прилаживаетъ цѣпи.
   -- Ну какъ ты ихъ находишь: не тѣсны? Скажи, я люблю все дѣлать къ общему удовольствію; у меня въ карманѣ есть еще другая пара.
   Онъ дѣлаетъ это замѣчаніе, какъ самый щекотливый купецъ, готовый удовлетворить малѣйшее желаніе своего покупателя.
   Джорджъ молчитъ.
   -- Стало-быть впору -- прекрасно! И вотъ видишь, Джорджъ...
   И онъ снимаетъ съ гвоздя большой плащъ и примѣриваетъ его на кавалериста.
   -- ...Я обо всемъ подумалъ и, желая пощадить твою стыдливость принесъ съ собой и эту вещицу -- каково? Никто не видитъ: все шито и крыто!
   -- Я-то вижу, отвѣчаетъ кавалеристъ: -- потрудись по-крайней-мѣрѣ нахлобучить меня хорошенько шляпой.
   -- Это зачѣмъ! ты не шутишь? Полно ты, такъ гораздо-красивѣе.
   -- Ну, съ этими браслетами маѣ совѣстно глядѣть на прохожихъ, поспѣшно отвѣчаетъ мистеръ Джорджъ: -- ради-Бога нахлобучь мнѣ шляпу на глаза.
   Принимая во вниманіе такую убѣдительную просьбу, мистеръ Бёккетъ нахлобучиваетъ шляпу на голову своей добычи и, накрывшись самъ, выводитъ ее на улицу.
   Кавалеристъ идетъ такимъ же твердымъ шагомъ, какимъ привыкъ ходить обыкновенно; только голову держитъ понуривши мистеръ Беннетъ подталкиваетъ его локтемъ при переходахъ улицъ и при поворотахъ.
   

ГЛАВА L.
Разсказъ Эсѳири.

   По возвращеніи моемъ изъ Диля, я получила маленькую записочку отъ Кадди Желлиби (мы до-сихъ-поръ не переставали называть ее этимъ именемъ); она писала ко мнѣ, что здоровье ея, слабое съ нѣкотораго времени, становилось все хуже-и-хуже, и что она будетъ несказанно-рада моему посѣщенію.
   Это была самая-маленькая записочка, въ нѣсколько строкъ, написанныхъ рукою Кадди, лежащей въ постелѣ; къ ней было приложено маленькое письмецо и отъ ея супруга; онъ настаивалъ невозможности на необходимости моего посѣщенія, говоря, чтобъ я поспѣшила спасти Кадди, если не отъ смерти, по-крайней-мѣрѣ отъ очень-тяжкой болѣзни. Кадди Богъ даровалъ ребенка; она звала меня въ крестныя матери къ такому маленькому, бѣдному существу, къ такой старообразной крошкѣ, которую трудно было замѣтить изъ-за кружевъ шапочки. Свернувъ подъ подбородкомъ въ кулачокъ длинненькія и тоненькія пальчики, дитя лежало по цѣлымъ днямъ въ такомъ положеніи, открывъ свои маленькіе, яркіе глазёнки, какъ-будто дивясь -- такъ по-крайней-мѣрѣ я думала -- почему оно такъ мало и слабо. При каждомъ движеніи оно громко плакало, но лежа спокойно, было тихо и, казалось, ничего болѣе не желало, какъ лежать, не двигаясь въ стороны и размышлять о своей судьбѣ. На лицѣ его были такія тёмненькія жилки, подъ глазами такія тёмненькія пятнышки, которыя ясно напоминали мнѣ чернильныя пятна бѣдной Кадди. Ребенокъ на глаза всѣхъ неопытныхъ казался очень-слабымъ; но, во всякомъ случаѣ, онъ былъ неисчерпаемымъ наслажденіемъ для Кадди. Сколько находила она утѣшенія въ своей болѣзни, размышляя о томъ, какъ она будетъ воспитывать маленькую Эсѳирь, какъ она выдастъ ее замужъ, какъ она состарѣется сама и сдѣлается бабушкой эсѳириной Эсѳири. Все это говорила она съ такимъ чувствомъ, съ такою любовью къ этому маленькому существу, что я не утерпѣла бы передать тотчасъ же нѣкоторые изъ ея разговоровъ, еслибъ не боялась увлечься.
   Обращаюсь къ письму. Кадди питала ко мнѣ какое-то суевѣрное расположеніе съ той самой ночи, въ которую она спала на моемъ плечѣ, закрытая шалью: она постоянно думала, по-крайней-мѣрѣ мнѣ такъ кажется, что мое присутствіе приноситъ ей добро; хотя, разумѣется, я понимала, что причина такого заблужденія скрывалась въ безконечной добротѣ этой преданной женщины, но тѣмъ не менѣе я рѣшилась, согласно съ совѣтомъ моего опекуна, утѣшить ее своимъ пріѣздомъ. Въ почтовой каретѣ отправилась я въ Лондонъ, и Принцъ и Кадди приняли меня съ распростертыми объятіями.
   И на другой и на третій день я ѣздила ее навѣщать. Это были пріятныя прогулки, немѣшавшія моимъ занятіямъ: мнѣ стоило только встать пораньше и до отъѣзда распорядиться хозяйственными дѣлами. Когда такимъ-образомъ я сдѣлала три визита въ Лондонъ, опекунъ мой сказалъ мнѣ однажды вечеромъ:
   -- Ну, маленькая старушка, я боюсь за тебя: если капля дождя, постоянно падая на камень, можетъ разрушить его, то тѣмъ-болѣе постоянныя поѣздки взадъ и впередъ могутъ имѣть дурныя послѣдствія на здоровье тётушки Дердонъ. Мы должны отправиться на нѣсколько дней въ Лондонъ всесемейно и помѣститься въ нашей прежней квартирѣ.
   -- Для меня нѣтъ въ этомъ никакой надобности, добрый опекунъ мой, оказала я: -- я никогда не утомлюсь. Мнѣ очень-пріятно, если я кому-нибудь могу сдѣлать пользу.
   -- Въ такомъ случаѣ это нужно для меня, отвѣчалъ опекунъ:-- или для Ады, или для обоихъ насъ. Завтра, мнѣ помнится, чье-то рожденье?
   -- Ахъ, да! сказала я, цалуя мою милочку: -- завтра ей пойдетъ двадцать-второй годъ.
   -- Вотъ видишь, замѣтялъ опекунъ мой полушутя, полусерьезно -- это важное событіе требуетъ нашего присутствіи въ Лондонѣ; моя прелестная кузина должна на законномъ основаніи вступить въ свою независимость. Итакъ мы отправляемся въ Лондонъ. Къ-тому же есть еще одно обстоятельство... Каково-то здоровье Кадди?
   -- Очень-слабо: -- и я думаю, что она еще не скоро поправятся.
   -- Что ты разумѣешь подъ словомъ: нескоро? спросилъ опекунъ мой задумчиво.
   -- Нѣсколько недѣль, я думаю.
   -- Гм! сказалъ опекунъ мой и сталъ ходить по комнатѣ большими шагами взадъ и впередъ.-- А каковъ-то у нея докторъ, душа моя? Опытный ли онъ человѣкъ?
   Я должна была сознаться, что мало знаю этого доктора, но что Принцъ очень бы не прочь посовѣтоваться съ другимъ.
   -- Что жъ, моя милая, надо попросить Вудкаурта.
   Мнѣ эта мысль не приходила прежде въ голову и слова опекуна изумили меня. Въ одну минуту все, что было связано съ мистеромъ Вудкауртомъ въ моемъ воспоминаніи, быстро предстало передо иною, и я смутилась.
   -- Вѣдь ты ничего же не имѣешь противъ него, маленькая старушка?
   -- О, нѣтъ ничего, добрый опекунъ мой.
   -- И ты не думаешь, чтобъ паціентка не имѣла къ нему довѣрія?
   -- Разумѣется, нѣтъ; я даже увѣрена, что она обрадуется его участію, тѣмъ-болѣе, что они были ужъ нѣсколько-знакомы между собою; Кадди часто видала мистера Вудкаурта у бѣдной инесъ флейтъ, которую онъ такъ скоро поставилъ на ноги.
   -- Прекрасно, отвѣчалъ опекунъ: -- онъ сегодня былъ здѣсь и завтра также я надѣюсь увидѣть его, моя милая.
   При этомъ короткомъ разговорѣ мнѣ казалось (право, ужъ не знаю почему: я даже не смотрѣла на мою милочку), что она очень-хорошо припоминаетъ себѣ, какъ обняла меня, что говорила со мной въ тѣ давно-забытыя минуты, когда Кадди Желлиби принесла мнѣ отъ миссъ Флайтъ букетъ цвѣтовъ. Это обстоятельство вынуждало меня сказать моей милочкѣ, также и Кадди, что я дѣлаюсь хозяйкой "Холоднаго Дона", и я ясно видѣла, что, если буду скрывать дальше предложеніе мистера Жарндиса, то буду недостойна его любви.
   Вслѣдствіе такихъ разсужденій, когда вечеромъ мы пошли по своимъ спальнямъ и усѣлись въ своей комнатѣ дожидаться полуночи, чтобъ вдвоемъ встрѣтить день рожденья моей милочки, я рѣшилась разсказать ей о полученномъ мною письмѣ. Съ послѣднимъ ударомъ часовъ, я обняла ее нѣжно, крѣпко прижала къ своему сердцу и посреди безконечныхъ желаній сообщала ей, какъ безпредѣльна доброта кузена ея, Джона, и какое ожидаегь меня счастье. Еслибъ Ада любила меня періодически, то больше, то меньше, то я увѣрена, что въ эту минуту былъ бы наибольшій періодъ ея любви. Я такъ была рада, такъ легко было у меня на сердцѣ, когда я высказала ей мою тайну!.. и была счастливѣе прежняго.
   На слѣдующій день мы отправилась въ Лондонъ. Квартира, въ которой мы всегда останавливались, была незанята, и не прошло получаса, какъ мы помѣстились въ ней съ совершеннымъ комфортомъ, какъ-будто никогда и не съѣзжали съ нея.
   Мистеръ Вудкауртъ обѣдалъ и праздновалъ съ нами день рожденія моей милочки, и мы всѣ были такъ радостны и такъ веселы, какъ только могли быть при отсутствіи Ричарда на этомъ семейномъ праздникѣ.
   Отпраздновавъ этотъ день, я посвятила себя на нѣсколько недѣль -- такъ, на восемь или на девять, помнится мнѣ -- Кадди. И это было въ первый разъ въ жизни, выключая только моей болѣзни, что я такъ рѣдко видалась съ Адой, живя съ ней подъ одной и той же кровлей. Ада также часто посѣщала Кадди; но такъ, сидя у постели больной, мы старались развеселить ее, занять ее разговорами, и намъ не удавалось говорить другъ съ другомъ откровенно. Только по ночамъ бывали мы вмѣстѣ съ Адой, и то часто случалось, что я оставалась ночевать у Кадди, которую болѣзнь лишала сна.
   Сколько прекрасныхъ чувствъ подмѣтила я въ Кадди, находясь съ ней такъ часто вмѣстѣ! Кашъ она любила своего ребенка, кодъ она боялась быть въ тягость другимъ! какъ тяжело ей было не пособлять въ трудахъ своему супругу, какъ грустила она, боясь лишить комфорта стараго мистера Тервейдропа! Жалко было видѣть, что больная, худая, лежала она въ тѣхъ комнатахъ, гдѣ съ утра до ночи раздавались звукъ скрипки или фортепьянъ, шарканья ногъ въ танцахъ и постоянное, меланхолическое вальсированье мальчика въ кухнѣ.
   По желанію Кадди, я сдѣлалась распорядительницей въ той комнатѣ, гдѣ она лежала, устроила ея постель въ болѣе-свѣтломъ уголку, каждый день подавала въ ея объятія мою маленькую тёску, сидѣла у ея изголовья, работая или читая, и наконецъ, однажды, сидя вмѣстѣ съ ней, я разсказала о предложеніи мистера Жарндиса.
   Кромѣ Ады, у насъ были и другіе посѣтители. Первое мѣсто изъ нихъ занималъ Принцъ, который въ рѣдкія минуты, свободныя отъ уроковъ, взойдетъ тихонько, сядетъ тихонько и на лицѣ его выражается боязнь за Кадди и за малютку. Какъ бы Кадди себя ни чувствовала, но она всегда отвѣчала Принцу, что здоровье ея хорошо, и я -- да простятъ мнѣ Богъ -- подтверждала слова ея. Этотъ отвѣтъ приводилъ Правда въ такое прекрасное расположеніе духа, что онъ иногда въ восторгѣ вынетъ изъ кардана своего скрипочку и побренчитъ по струнамъ на радость своей маленькой дочкѣ; но моя маленькая крестница и тёска никогда не обращала вниманія на его музыку.
   Пріѣзжала также иногда и мистриссъ Желлиби. Бывало, явятся она, занятая своими дѣловыми проектами, сядетъ въ спокойное кресло и смотрятъ на свою внучку, какъ-будто она была не ближе береговъ баріобульскихъ. Попрежнему съ глазами, смотрящими въ даль, попрежнему холодная и равнодушная, скажетъ она, бывало: "ну, Кадди, дитя мое, какъ ты себя чувствуешь сегодня?" и по-прежнему улыбается, не обращая никакого вниманія на отвѣтъ; или начнетъ, бывало, высчитывать, сколько писемъ она получила, сколько она отправила протоколовъ; или пуститься въ вычисленіе выгодъ отъ кофейныхъ плантацій по берегамъ Баріобула-Гха. И все это говорила она, показывая явное презрѣніе къ нашей пустой жизни, занятой мелочными интересами.
   Бывалъ также и мистеръ Тервейдропъ-старикъ; онъ съ утра до ночи и съ вечера до утра былъ предметомъ нашихъ опасеній. Если случалось, что ребенокъ заплачетъ -- Боже мой! его убаюкиваютъ, чуть-чуть не задушатъ подушками, въ благородной боязни, чтобъ крикъ его не обезпокоилъ какимъ бы то ни было образомъ старика Тервейдропа. Если ночью случалась надобность развести огонь въ каминѣ, всѣ ходили на цыпочкахъ, чтобъ не нарушить сонъ мистера Тервейдропа. Если Кадди нуждалась въ какой-нибудь вещи, находящейся въ домѣ, сейчасъ посылали спросить къ мистеру Тервейдропу: не нужна ли и ему эта вещь. Въ замѣнъ такой угодливости мистеръ Тервейдропъ каждый день посѣщалъ свою невѣстку, благословлялъ ее, выказывалъ столько снисхожденія и покровительства своей надменной особой, что еслибъ я не знала его, право сочла бы за человѣка, облагодетельствовавшаго Кадди.
   -- Моя Каролина, скажетъ онъ, бывало, наклонясь, какъ-можно-ближе къ ней: -- лучше ли ты себя чувствуешь сегодня?
   -- О! значительно лучше. Благодарю васъ, мистеръ Тервейдропъ, отвѣчаетъ ему Кадди.
   -- Очарованъ! восхищенъ! А наша дорогая миссъ Сомерсонъ, она еще не совсѣмъ обезсилѣла отъ усталости?
   И онъ закатываетъ глаза подъ-лобъ и цалуетъ кончики своихъ пальцевъ. Къ удовольствію моему, я должна прибавить, что любезность его очень уменьшилась ко мнѣ съ-тѣхъ-поръ, какъ болѣзнь наложила на меня свое тяжелое клеймо.
   -- Я нисколько не утомлена, разувѣряю я его.
   -- Очарованъ! Мы должны заботься о нашей дорогой Каролинѣ, миссъ Сомерсонъ. Мы не должны щадить ни средствъ, ни трудовъ для возстановленія ея силъ. Мы должны беречь ее. Дорогая моя Каролина, скажетъ онъ, обернувшись къ своей невѣсткѣ съ безконечнымъ великодушіемъ и протекціей: -- ты ни въ чемъ не должна нуждаться, душа моя; приказывай все, чего только пожелаешь, дитя мое. Все, что есть въ моей комнатѣ, все къ твоимъ услугамъ, моя дорогая. Не думай обо мнѣ, прибавятъ онъ иногда въ избыткѣ своей галантерейности: -- не думай исполнять мои маленькія желанія, если они могутъ препятствовать исполненію твоихъ, моя дорогая Каролина. Нужды твоя должны быть на первомъ планѣ.
   Его тонъ и манеры пользовались со стороны молодыхъ супруговъ такимъ высокимъ уваженіемъ (которое сынъ наслѣдовалъ отъ матери), что я не разъ видала и Принца и Кадди въ слезахъ признательности за ту родительскую любовь, которую оказывалъ имъ мастеръ Тервейдропъ-старшій.
   -- Не плачьте, дѣти мои, говоритъ онъ (но, право, и я готова была плакать только отъ другихъ причинъ: слезы готовы были брызнутъ изъ глазъ, когда, бывало, я увижу исхудалую руку Кадди на жирномъ затылкѣ мистера Тервейдропа): -- нѣтъ, нѣтъ, друзья мои, не плачьте! Я далъ слово никогда не покидать васъ и не покину. Исполняйте долгъ вашъ: любите меня. Больше мнѣ ничего не надо. Да благословятъ васъ Богъ -- я иду прогуляться въ паркъ.
   Онъ шелъ подышать свѣжимъ воздухомъ и возбудить аппетитъ къ обѣду у одного изъ модныхъ ресторановъ. Мнѣ кажется, я не пристрастна къ мистеру Тервейдропу и не говорю въ хулу его ничего лишняго. Онъ очень полюбилъ маленькаго Биби и очень-торжественно прогуливался съ нимъ по улицамъ города. Разумѣется, передъ своимъ обѣдомъ, онъ отправлялъ его домой, когда подарить ему полпенни. Однакожъ и эта безкорыстная привязанность, сколько мнѣ извѣстно, не мало стоила Кадди и ей мужу, потому-что бѣдные супруги должны были одѣть ребёнка съ ногъ до головы, чтобъ сдѣлать достойнымъ чести прогуливаться рука-объ-руку съ профессоромъ галантерейныхъ манеръ.
   Послѣднимъ изъ нашихъ посѣтителей былъ мистеръ Желлиби. Придетъ онъ, бывало, вечеркомъ, тихо подойдетъ къ Кадди, спросятъ своимъ милымъ голосомъ, какъ она себя чувствуетъ, потомъ сядетъ въ уголокъ, прислонится затылкомъ къ стѣнѣ и промолчитъ все остальное время. Я его очень любила. Если онъ заставалъ меня за какимъ-нибудь занятіемъ, то старался пособить мнѣ; но все стараніе его ограничивалось только тѣмъ, что онъ сниметъ съ себя сюртукъ до половины, да и усядется такъ на стулъ. Все его дѣло состояло въ томъ, чтобъ сидѣть, прислонясь головою къ стѣнѣ, и смотрѣть на задумчиваго ребенка. Мнѣ казалось, что они понимаютъ другъ друга.
   Я не сочла между нашими посѣтителями мистера Вудкаурта, потому-что онъ былъ постояннымъ врачомъ при Кадди. Здоровье ея быстро начало поправляться съ его помощью -- и немудрено: онъ былъ человѣкъ внимательный, добрый и неутомимый. Въ это время я очень-часто видала мистера Вудкаурта, впрочемъ, не такъ часто, какъ можно подумать, потому-что, зная, какъ Кадди спокойна въ его присутствіи, я пользовалась этимъ обстоятельствомъ и уѣзжала домой въ тѣ часы, какъ его ожидали. Но тѣмъ не менѣе мы съ нимъ часто встрѣчались. Теперь я была совершенно спокойна на-счетъ моей измѣнившейся наружности, но все-таки радовалась, что онъ, какъ мнѣ казалось, все еще печалился за меня. Онъ пособлялъ мистеру Беджору въ его безчисленной практикѣ, но еще не дѣлалъ никакихъ плановъ на будущее.
   Когда силы Кадди стали укрѣпляться, я чаще могла быть дома и замѣтила въ моей милочкѣ странную перемѣну. Я не могу сказать, какимъ-образомъ сначала я подмѣтила эту перемѣну, потому-что прежде всего мелкія подробности остановили на себѣ мое вниманіе, подробности сами-по-себѣ ничтожныя, но въ связи онѣ имѣли въ себѣ кой-что основательное. Я замѣтила, что Ада неоткровенна со мною, какъ бывала прежде. Любовь ея и привязанность ко мнѣ не уменьшились -- въ этомъ я не сомнѣвалась ни минуты, но ее томила какая-то грусть и она не хотѣла мнѣ сообщить причины этой тайной грусти.
   Я не понимала ея и вмѣстѣ съ тѣмъ очень сожалѣла о ней, и какое-то непріятное предчувствіе тяготѣло надо мною. Наконецъ ясно было мнѣ, что Ада скрываетъ отъ меня что-то, боится быть-можетъ огорчить меня, подумала я, и мнѣ пришло въ голову, что она... тоскуетъ за меня... ей жалко думать о томъ, что я говорила ей насчетъ Холоднаго Дома.
   Почему мнѣ пришла въ голову такая мысль -- я не могла дать себѣ отчета. Что касается до меня, я нисколько не тяготилась моимъ положеніемъ; печаль далеко была отъ меня. Я чувствовала себя совершенно-довольной, совершенно-счастливой. Однако жь мнѣ какъ-то вѣрилось -- быть-можетъ и легко было этому повѣрить -- что Ада думаетъ за меня о прошедшемъ, о перемѣнахъ въ прошедшихъ мечтахъ, хотя я сама давно ужъ выбросила изъ давно изъ головы.
   Какъ сдѣлать, думала я, чтобъ разувѣрять ее въ томъ, чтобъ показать ей, что во мнѣ не гнѣздятся подобныя чувства? Разумѣется, мнѣ оставалось только быть веселой и дѣятельной, и я веселилась и трудилась сколько могла. Болѣзнь Кадди не дозволяла мнѣ раздѣлять хозяйственныя занятія мои на цѣлый день, и потому я всѣмъ распоряжалась съ самаго утра и собственноручно приготовляла завтракъ моему опекуну; онъ тысячу разъ смѣялся отъ чистаго сердца и говорилъ, что въ домѣ должно быть двѣ хозяйки, двѣ маленькія старушки, потому-что одна не можетъ поспѣть всегда и вездѣ. Я еще болѣе рѣшилась быть веселой и трудолюбивой. И такъ гуляла я жъ комнаты въ комнату, напѣвая всѣ пѣсенки, какія только знала; я работала я безъ усталости и болтала безъ умолку, но все-таки какая-то тѣнь покрывала личико моей милочки.
   -- Итакъ, тётушка Тротъ,-- сказалъ опекунъ мой, когда, однажды вечеромъ, сидѣли мы всѣ трое вмѣстѣ: -- мистеръ Вудкауртъ совершенно возстановилъ здоровье Кадди Желлиби?
   -- Да, отвѣчала я: -- и какъ она ему благодарна! По мнѣ, добрый опекунъ мой, эта благодарность дороже золота.
   -- Я бы желалъ, чтобъ у него водилось и золото, говорилъ опекунъ мой, смѣясь.
   -- Да, это бы ему не мѣшало.
   -- Мы бы готовы были обогатить его, какъ Креза -- не правда ли моя милая?
   Я засмѣялась на эти слова.
   -- Не знаю, не будетъ ли много, сказала я: -- богатство можетъ его испортить; онъ сдѣлается не такъ полезенъ и многіе могутъ бытъ лишены его помощи, какъ, напримѣръ, миссъ Флайтъ, даже сама Кадди и многіе.
   -- Дѣйствительно, сказалъ опекунъ: -- я опустилъ изъ виду это обстоятельство. Но по-крайней-мѣрѣ я убѣжденъ, что мы бы желали ему столько денегъ, чтобъ онъ могъ жить безбѣдно; столько денегъ, чтобъ онъ могъ трудиться не скорбя отъ недостатковъ; наконецъ столько, чтобъ онъ могъ имѣть свой уголокъ, своихъ домашнихъ божковъ, а можетъ и свою богиню -- а?
   -- Это совсѣмъ-другое дѣло, сказала я: -- въ этомъ мы всѣ готовы согласиться.
   -- О, безъ сомнѣнія, отвѣчалъ опекунъ мой: -- мы всѣ готовы. Я очень уважаю мистера Вудкаурта и очень люблю его. Я знаю, что онъ очень-бѣденъ, но трудно предложить ему какое-нибудь пособіе, въ немъ очень-много благородной гордости; несмотря на это, я бы готовъ былъ сдѣлать что-нибудь для него, еслибъ только зналъ, какимъ образомъ. Онъ готовится снова въ путь, но съ нимъ право жалко разстаться.
   -- Путешествіе, быть-можетъ, откроетъ передъ нимъ новый свѣтъ, оказала я.
   -- Быть-можетъ, тётушка, отвѣчалъ опекунъ мой.-- Я не думаю, чтобъ онъ много ожидалъ отъ Стараго Свѣта. Мнѣ кажется, что онъ испыталъ здѣсь какое-то огорченіе. Ты ничего объ этомъ не знаешь, моя милая?
   -- Я покачала головой.
   -- Гм! сказалъ опекунъ мой: -- быть-можетъ я и ошибаюсь.
   Разговоръ кончился; но, боясь обратить вниманіе опекуна на мою милочку, я запѣла про-себя любимую его пѣсенку.
   -- Такъ вы думаете, сказала я, окончивъ пѣніе: -- что мистеръ Вудкауртъ намѣренъ опять уѣхать?
   -- Не знаю навѣрное, сказалъ опекунъ: -- но мнѣ кажется, что онъ хочетъ надолго разстаться съ Англіей.
   -- И я увѣрена, добрый опекунъ мой, сказала я: -- что куда бы ни поѣхалъ онъ, его всегда будутъ сопровождать самыя лучшія наши желанія.
   -- О, безъ сомнѣнія, моя милая.
   Я сидѣла на своемъ обыкновенномъ мѣстѣ, которое въ настоящее время, то-есть по полученіи извѣстнаго письма, было рядомъ съ моимъ опекуномъ. Ада сидѣла противъ меня, и я замѣтила, что глаза ея были полны слезъ и слезы катились по ея лицу. Я чувствовала, что мнѣ надо быть спокойной и веселой и облегчить ея любящее сердце. И я старалась быть веселой, то-есть старалась быть тѣмъ, чѣмъ я была.
   Я подсѣла поближе къ ней, склоняла головку милой дѣвушки къ себѣ на плечо, вовсе не понимая, какая грусть лежитъ у ней на сердцѣ.-- Я спрашивала, не дурно ли она себя чувствуетъ, обняла ее и увела въ нашу комнату наверхъ. Когда мы остались съ ней вдвоемъ, она, быть-можетъ, повѣрила бы мнѣ свою тайну, но я не подала ей къ этому повода, потому-что не знала, какъ она въ этомъ нуждается.
   -- О моя милая, моя дорогая Эсѳирь! сказала Ада: -- еслибъ я могла только рѣшиться открыть душу мою передъ тобою, и передъ братцемъ Джономъ, когда вы сидѣли вмѣстѣ...
   -- Что съ тобою душа моя? сказала я: -- что съ тобою, мой ангелъ? отчего ты не могла поговорить съ нами?
   Въ отвѣтъ на это Ада только потупила головку и плотнѣе прижала меня къ своему сердцу.
   -- Уже ли ты позабыла, моя красавица, сказала я, смѣясь: -- какой мы простой и старомодный народъ и какой скромной, неприхотливой старушкой сдѣлалась я? Вспомни, мой другъ, какая счастлива и спокойная жизнь ожидаетъ меня. Я увѣрена, что ты не можешь забыть какого благороднаго, какого высокаго характера человѣкъ дѣлаетъ мнѣ это добро. Нѣтъ, этого не можетъ быть, ты не должна этимъ огорчаться.
   -- Я не огорчаюсь, Эсѳирь.
   -- Въ такомъ случаѣ, дорогая моя, сказала я: -- тутъ не можетъ быть недоразумѣнія; отчего же ты не могла переговорить съ нами?
   -- Никакихъ недоразумѣній, сказала Ада.-- О, когда я подумаю о прошедшемъ, объ отеческомъ попеченіи и добротѣ братца Джона, о нашемъ родствѣ, о тебѣ, милая Эсѳирь... о! тогда я право не знаю, что мнѣ дѣлать, что мнѣ дѣлать!
   Съ удивленіемъ взглянула я на мою милочку, и почла за лучшее не отвѣчать ей ни слова на ея восклицанія. Чтобъ сколько-нибудь успокоить ее, я перемѣнила разговоръ на воспоминанія о нѣкоторыхъ мелочахъ нашей прошедшей жизни. Не прежде, какъ она легла въ постель, я пошла проститься съ опекуномъ моимъ, и потомъ, прійдя назадъ, сѣла на нѣсколько минутъ у ея изголовья.
   Ада спала. Боже, какъ она перемѣнилась! но она не похудѣла, она не поблѣднѣла, и, словомъ, я не могла понять, въ чемъ эта перемѣна, хотя и замѣчала ее. Тутъ мнѣ пришли въ голову надежды опекуна моего, съ которыми онъ смотрѣлъ на Ричарда и Аду, и я подумала: "бѣдняжка, она печалится о немъ; къ какому концу приведетъ эта несчастная любовь?"
   Когда мнѣ случалось, во время болѣзни Кадди, пріѣзжать домой, я всегда заставала Аду за работой; но что она работала -- я не знаю, потому-что, при видѣ меня, она всегда прятала свое рукодѣлье. Оно теперь лежало въ ея рукодѣльномъ ящикѣ, который не былъ запертъ. Я не открыла ящика, но не могла не подумать, что она работала не для себя.
   Нагнувшись поцаловать мою милочку, я замѣтила, что одна рука ея была спрятана подъ подушкой.
   Скоро стало мнѣ понятно, какъ я должна была казаться нелюбезной въ глазахъ Ады, веселясь, стараясь быть веселой съ тѣмъ только, чтобъ успокоить ее.
   И съ этимъ убѣжденіемъ легла я въ постель, съ этимъ убѣжденіемъ проснулась я; но и на другой день тѣнь покрывала личико моей милочки.
   

ГЛАВА LI.
Открытіе.

   Мистеръ Вудкауртъ, прибывъ въ Лондонъ, тотчасъ же отправился въ гостинницу Саймонда; онъ мнѣ сказалъ, что считаетъ сдѣланное мною ему довѣріе священнымъ, и сказалъ правду: онъ никогда не пренебрегалъ своимъ обѣщаніемъ и никогда не забывалъ его.
   Онъ засталъ мистера Волиса въ конторѣ, сказалъ ему о своихъ отношеніяхъ къ Ричарду и спросилъ его адресъ.
   -- Сейчасъ, сэръ, сейчасъ, говорилъ мистеръ Волисъ: -- мистеръ Карстонъ не за сто миль отсюда, да, сэръ, не за сто миль. Не угодно ли вамъ сѣсть?
   Мистеръ Вудкауртъ поблагодарилъ мистера Волиса за приглашеніе, но не могъ воспользоваться имъ, потому-что спѣшилъ и просилъ поскорѣе сообщить ему адресъ Ричарда.
   -- Сейчасъ, сэръ, сейчасъ. Потрудитесь присѣсть, говорилъ мистеръ Волисъ, предлагая все-таки стулъ мистеру Вудкаурту.-- Я думаю, что вы имѣете вліяніе на мистера Карстона, сэръ; я въ этомъ даже совершенно-увѣренъ.
   -- Право я объ этомъ и не думалъ, сэръ, отвѣчалъ мистеръ Вудкауртъ: -- быть-можетъ, вы что-нибудь слышали отъ Ричарда.
   -- Сэръ, прибавилъ мистеръ Волисъ съ самодовольствомъ и своимъ глухимъ голосомъ: -- вникать въ подробности -- это моя обязанность, это мой законный долгъ. Я заставляю себя изучать людей, довѣряющихъ мнѣ свои интересы, и только съ этими знаніями я могу быть полезенъ обществу; не занимаясь ими, общество, при всей доброй волѣ, должно было бы отъ меня отвернуться; но оно не отворачивается, сэръ, не отворачивается!
   Мистеръ Вудкауртъ напомнилъ еще разъ о своей поспѣшности и объ адресѣ Ричарда.
   -- Позвольте, сэръ, говорилъ мистеръ Волисъ: -- пробудьте со мной еще минутку. Я долженъ сказать вамъ, что мистеръ Карстонъ ведетъ такое дѣло, которое не можетъ быть ведено безъ... долженъ ли я сказать безъ чего?
   -- Безъ денегъ? я думаю.
   -- Сэръ, говоритъ мистеръ Волисъ: -- сообщая вамъ, какъ честный человѣкъ (честность -- мое золотое правило; я всегда руковожусь честностью, не обращая вниманія, къ ущербу, или къ выгодамъ ведетъ она меня), я долженъ сказать, что вы угадали сэръ, дѣйствительно нужны деньги. Что жь касается, сэръ, до интересовъ мистера Карстона, я не выражаю передъ вами никакого мнѣнія... никакого!.. Быть-можетъ, было бы очень-неполитично мистеру Карстону отказаться отъ этой сложной и продолжительной игры; быть-можетъ, ему слѣдовало бы это сдѣлать. Я не говорю ни слова, ни слова, сэръ, говорилъ мистеръ Волисъ, кладя руку на верхнюю доску конторки: -- замѣтьте, сэръ, ни слова.
   -- Вы, кажется, забыли, отвѣчалъ мистеръ Вудкауртъ: -- что я васъ ни о чемъ и не спрашиваю, кромѣ адреса, и что я вовсе не интересуюсь тѣмъ, что вы мнѣ говорите.
   -- Простите меня, сэръ; но я вамъ не вѣрю. Вы несправедливы сами къ себѣ! Нѣтъ, сэръ, нѣтъ, въ этой конторѣ и при мнѣ вы не должны быть къ себѣ несправедливы. Да, сэръ, я увѣренъ, что вы интересуетесь всѣмъ, интересуетесь всякой подробностью, касающейся до вашего друга. Я знаю, сэръ, человѣческую природу, я знаю, сэръ, что джентльменъ, съ такими чувствами какъ вы, не Ямегь не интересоваться обстоятельствами своего друга.
   -- Все это, быть-можетъ, справедливо, отвѣчалъ мистеръ Вудкауртъ:-- но пока я интересуюсь только адресомъ Ричарда.
   -- (Нумеръ квартиры сэръ) говоритъ мистеръ Волисъ, какъ-будто въ скобкахъ: -- (мнѣ кажется, я ужь вамъ сказалъ). Если мистеръ Карстонъ, сэръ, желаетъ продолжать эту игру огромныхъ размѣровъ, онъ долженъ имѣть капиталы. Поймите меня хорошенько: капиталы! Я не требую ничего, но говорю, что должны быть капиталы; и чѣмъ дальше, тѣмъ больше, или мистеръ Карстонъ долженъ отказаться совершеннѣйшимъ образомъ отъ того, къ чему онъ стремится, что составляетъ предметъ его вниманія. Все это, сэръ, я считаю долгомъ своимъ высказать вамъ откровенно, вамъ, какъ другу мистера Карстона. Я счелъ бы себя счастливымъ и работалъ бы за мистера Карстона даже и тогда, когда бы у. него не было въ виду капиталовъ; я бы работалъ на сумму, которая впослѣдствіи можетъ быть выплачена изъ спорнаго процеса: но за предѣлы этой суммы я не долженъ дѣлать ни шагу впередъ. Да, сэръ, за предѣлы этой суммы я не могу двинуться, не повредя кому-нибудь. Въ противномъ случаѣ, я причинилъ бы вредъ или моимъ тремъ милымъ дочерямъ, или моему почтенному родителю, который, живя въ Тоунтонской Долинѣ, въ одномъ мнѣ имѣетъ свою опору, или, наконецъ, могъ бы повредить кому-нибудь; но мое правило, сэръ, мое искреннее желаніе (назовите это слабостью, сумасшествіемъ или чѣмъ вамъ угодно) не вредитъ никому.
   Мистеръ Вудкауртъ какъ-то очень-отрывисто и поспѣшно поздравилъ его съ такимъ правиломъ.
   -- Я желаю, сэръ, говорилъ мистеръ Волисъ:-- оставить по себѣ незапятнанное имя, и потому не упускаю изъ вида ни одного случая откровенно высказать о положеніи мистера Карстона его искреннимъ друзьямъ. Что жь касается до меня, сэръ, то если я взялся приложить плечо свое къ колесу, я не отойду ужь отъ колеса, и что заслужу -- заслужу. И живу я здѣсь для этой цѣли. И здѣсь имя мое высѣчено на наружныхъ дверяхъ: да знаетъ меня всякій.
   -- Вы, однакожъ, все-таки не дали мнѣ адреса мистера Карстона.
   -- Сэръ, отвѣчалъ мистеръ Волисъ: -- я ужь имѣлъ честь говорить вамъ, что онъ живетъ здѣсь, въ этомъ самомъ домѣ. Во второмъ этажѣ вы найдете комнату мистера Карстона. Мистеръ Карстонъ желаетъ быть близко къ своему законному совѣтнику, и я слишкомъ-далекъ, чтобъ противиться такому желанію, которое, съ своей стороны, дѣлаетъ мнѣ честь.
   Дослушавъ наскоро послѣднюю мучительную рѣчь мистера Волиса, мистеръ Вудкауртъ поспѣшно раскланивается съ нимъ и бѣжитъ По лѣстницѣ вверхъ, отъискивая Ричарда, положеніе котораго и замѣченную въ немъ перемѣну онъ ясно понялъ теперь.
   Онъ нашелъ его въ дурной комнатѣ, бѣдно и безпорядочно-мёблированной, точь-въ-точь, какъ, незадолго передъ этимъ, я застала его въ казармахъ Диля, съ тою только разницею, что теперь онъ не писалъ, а сидѣлъ передъ книгой; но глаза его и мысли не были заняты чтеніемъ, а бродили гдѣ-то далеко, далеко. Вудкауртъ стоялъ ужь въ дверяхъ, отворенныхъ настежъ, но Ричардъ не замѣчалъ его, находясь въ какомъ-то забытьи; и мистеръ Вудкауртъ разсказывалъ мнѣ послѣ, что онъ никогда не забудетъ того отчаянія, тѣхъ страданій, которыя такъ рѣзко были изображены на лицѣ Ричарда.
   -- Вудкауртъ, добрый товарищъ! воскликнулъ Ричардъ, вскочивъ съ распростертыми объятіями: -- ты являешься передо мною какъ привидѣніе.
   -- Прибавь: радостное, говорилъ мистеръ Вудкауртъ: -- и поджидающее, какъ обыкновенно привидѣнія дѣлаютъ, разговора. Ну, каково идутъ дѣла твои?
   И онъ сѣлъ рядомъ съ Ричардомъ.
   -- Очень-дурно я очень-медленно, говорилъ Ричардъ: -- процесъ мой нисколько не подвигается.
   -- Какой процесъ?
   -- Въ Оберканцеляріи.
   -- Мнѣ никогда не удавалось слышать, отвѣчалъ мистеръ Вудкауртъ: -- чтобъ процесы шли тамъ удачно.
   -- Да это извѣстная вещь, говорилъ Ричардъ.
   Но въ одну минуту лицо его прояснилось и онъ сказалъ съ свойственною ему откровенностью:
   -- Вудкауртъ, я не хочу, чтобъ ты ошибался во мнѣ, если даже ты будешь ошибаться и въ мою пользу. Ты долженъ знать, что я ничего не дѣлалъ порядочнаго во время твоего путешествія. Оно протекло для меня безъ всякой пользы и убѣдило меня только въ одномъ, что я ни къ чему неспособенъ. Быть-можетъ, вѣрнѣе было бы бросить ту путаницу, въ которой я вожусь, вырваться изъ сѣтей, въ которыхъ и запутался съ самаго дня рожденія. Нѣтъ, впрочемъ, это не такъ; я долженъ развязать этотъ гордіевъ узелъ, во что бы ни стало. Быть-можетъ, тебѣ скажутъ, если еще не успѣли сказать до-сихъ-поръ, что я заблуждаюсь, что дѣлаю вздоръ -- несправедливо. Я тебѣ скажу коротко: для дѣятельности моей не было до-сихъ-поръ цѣли; теперь есть цѣль, она передо мною, или, можетъ-быть, я передъ нею; какъ бы то ни было, только теперь поздно измѣнить начатое. Вотъ я передъ тобой, на-распашку: смотри на меня какими тебѣ угодно глазами.
   -- Не безпокойся, говорилъ мистеръ Вудкауртъ: -- и я не въ лучшихъ обстоятельствахъ.
   -- Ты, Аланъ, отвѣчалъ Ричардъ: -- совсѣмъ другое дѣло: у тебя есть наука; ты работаешь неутомимо на твоемъ поприщѣ; цѣль твоя опредѣлена; дорога твоя гладка и не свернешься ты съ нея ни подъ какимъ видомъ. Нѣтъ, Вудкауртъ, ты и я -- мы совершенно два разные человѣка.
   Онъ грустно высказалъ это мнѣніе и снова погрузился въ прежнее, апатическое состояніе.
   -- Нѣтъ, нѣтъ! воскликнулъ онъ сбросивъ съ себя эту тяжелую задумчивость: -- нѣтъ, все должно имѣть свой конецъ, какой бы онъ ни былъ. Послѣдствія укажутъ, правъ я, или виноватъ; а теперь пока подождемъ. Вотъ все, что я хотѣлъ открыть передъ тобою, Вудкауртъ, и ты въ-правѣ судить меня съ такою строгостью, съ какою захочешь.
   -- Хорошо, хорошо, я тебя раскритикую.
   И они, смѣясь, пожали другъ другу руки съ совершеннымъ чистосердечіемъ, я въ этомъ готова дать какую угодно клятву.
   -- Ты ко мнѣ просто свалился съ неба, Аланъ, говорилъ Ричардъ.-- Посуди мое положеніе: кромѣ Волиса, я въ этой тюрьмѣ не вижу ни одного живаго существа. Мнѣ надо сообщить тебѣ еще одно обстоятельство. Ты знаешь, что я влюбленъ въ мою кузину Аду?
   -- Миссъ Сомерсонъ сказывала мнѣ, отвѣчалъ мистеръ Вудкауртъ.
   -- Замѣть же, отвѣчалъ Ричардъ: -- что я не руковожусь эгоизмомъ; не думай, чтобъ я посвящалъ свою голову и свое разбитое сердце исключительно моимъ интересамъ -- нѣтъ; въ несчастномъ оберканцелярскомъ процесѣ запутаны и интересы Ады, и ихъ нельзя отдѣлить одни отъ другихъ. Волисъ неусыпно работаетъ за насъ обоихъ. Прими это во вниманіе, мой другъ.
   Этотъ предметъ казался очень-близокъ сердцу Ричарда, и мистеръ Вудкауртъ поспѣшилъ сказать, что онъ не считаетъ его поступки несправедливыми.
   -- Слѣдовательно ты видишь, говорилъ Ричардъ, съ такимъ восторженнымъ, но неподдѣльнымъ, незаученымъ чувствомъ: -- что я не кажусь передъ тобою своекорыстнымъ и прихотливымъ эгоистомъ, передъ тобою, котораго считаю честнымъ человѣкомъ и который доставилъ мнѣ истинное наслажденіе своимъ приходомъ. Я требую и добиваюсь только того, чтобъ интересы Ады не были затоплены канцелярскими крючками, чтобъ они всплыли изъ этого оберканцелярскаго омута. Скажи же: долженъ я такъ дѣйствовать, или нѣтъ?
   Страхъ, съ которымъ Ричардъ говорилъ о канцелярскомъ процесѣ, произвелъ на мистера Вудкаурта такое тяжелое впечатлѣніе, что, разсказывая мнѣ о своемъ визитѣ на Подворье Саймонда вообще, онъ въ-особенности обращалъ мое вниманіе на это обстоятельство. Это возбудило во мнѣ сильное опасеніе, что маленькое состояніе Ады ужь убито, что и его втащилъ мистеръ Волисъ во всепоглощающую бездну; и потому Ричардъ, мучимый угрызеніемъ совѣсти, долженъ былъ горячо и со страхомъ оправдываться.
   Свиданіе мистера Вудкаурта съ Ричардомъ, которое я только-что описала, происходило именно въ то время, когда я начала присматривать за больною Кадди. Теперь я обращаюсь къ тому времени, когда здоровье Кадди стало поправляться и когда я замѣтила, что какая-то тѣнь покрываетъ милое личико Ады.
   Однажды утромъ я предложила Адѣ сходить съ ней вмѣстѣ къ Ричарду; къ удивленію моему, она безъ особенной радости приняла мое предложеніе.
   -- Что съ тобою, моя милая сказала я: -- ужь не поссорилась ли ты съ Ричардомъ въ мое отсутствіе?
   -- Нѣтъ, Эсѳирь.
   -- По-крайней-мѣрѣ, слышала ли ты о немъ что-нибудь?
   -- Какъ-же, я о немъ слыхала, сказала Ада.
   На глазахъ слезы, а любовь, между-тѣмъ видна въ каждой чертѣ лица: что бъ это значило? и право не могла понять.
   -- Если ты не хочешь, моя милая, такъ я пойду одна, связала а наконецъ.
   Нѣтъ, Адѣ не хотѣлось, чтобъ я шла одна.
   -- Такъ пойдемъ вмѣстѣ, душа моя.
   -- Пожалуй. Она согласилась идти со мной.
   -- Пойдемъ сейчасъ же!
   -- Пожалуй. Она и на это согласна. Нѣтъ, я никакъ не могла понять мою милочку: такое равнодушіе, на глазахъ слезы, а между-тѣмъ любовь въ каждой чертѣ лица!
   Мы скоро одѣлись и вышли на улицу. На дворѣ было пасмурно и крупныя капли дождя падали по-временамъ. Это былъ одинъ изъ безцвѣтныхъ дней, въ которые вся природа кажется тяжелой и туманной. Въ-самомъ-дѣлѣ, домы какъ-будто косились на насъ, пыль ложилась на насъ тяжелымъ облакомъ и дымъ покрывалъ насъ мелкой, черной пылью. Словомъ: ничто не хотѣло ни церемониться съ нами, ни пожалѣть о насъ. Мнѣ пришло въ голову, что такія грязныя и смрадныя улицы были несвойственнымъ мѣстомъ для прогулки такой хорошенькой дѣвушки, какъ Ада; мнѣ даже казалось, что на улицѣ мы встрѣчали больше гробовъ, чѣмъ могли видѣть чрезъ окна.
   Прежде всего намъ надо было отъискать Саймондову Гостинницу. Я ужь была готова зайдти въ сосѣднюю мелочную лавку, чтобъ навести справки, но меня остановила Ада; она сказала мнѣ, что эта гостинница должна находиться близь Канцелярской Улицы,
   -- Слѣдовательно это недалеко, моя милая; пойдемъ по этому направленію.
   И въ-самомъ-дѣлѣ, только-что мы прошли Канцелярскую Улицу, какъ я увидѣла надпись: "Саймондово Подворье".
   Теперь надо было справиться о нумерѣ квартиры, занимаемой Ричардомъ.
   -- Или, все равно, моя милая, спросимъ о конторѣ мистера Волиса, сказала я: -- потому-что Ричардъ живетъ отъ него черезъ дверь.
   На это мнѣ отвѣчала Адд, что контора мистера Волиса находится, быть-можетъ, въ углу; и въ-самомъ-дѣлѣ, она угадала. Послѣ этого, конечно мы сомнѣвались, въ которую дверь намъ надо войдти? Я хотѣла повернуть направо; Ада пошла налѣво и она опять угадала. Такимъ-образомъ, руководясь ея предсказательнымъ духомъ, безошибочно поднялись мы до втораго этажа и очутились около двери, на которой было написано крупными буквами: "Ричардъ Карстонъ"
   Я хотѣла-было постучать, но Ада полагала, что лучше повернуть рукоятку и войдти пряно.
   Мы застали Ричарда за столомъ, на которомъ лежали кучи запыленныхъ бумагъ; мнѣ казалось, что онѣ очень-вѣрно изображали умъ его въ теперешнемъ состояніи. Куда ни случилось мнѣ взглянуть, я вездѣ видѣла это магическое слово: процесъ по дѣлу о Жарндисахъ; процесъ по дѣлу о Жарндисахъ.
   Онъ принялъ насъ очень-ласково я мы усѣлись.
   -- Прійдите вы десятью минутами раньше, началъ онъ: -- вы бы застали здѣсь Вудкаурта. Что это за славный малый! Онъ находитъ время заходить ко мнѣ довольно-часто, между-тѣмъ, какъ другой бы на его мѣстѣ, имѣя вполовину менѣе занятій, не нашелъ бы для пріятеля свободной минутки. Въ немъ столько доброты, столько неподдѣльнаго чувства, что, право мнѣ кажется, онъ съ собою приноситъ и уноситъ радость.
   "Да благословитъ его Богъ, подумала я, за такое добросовѣстное исполненіе моей просьбы".
   -- Онъ не такъ пылокъ, продолжалъ Ричардъ, обращаясь къ Адѣ и бросивъ грустный взглядъ на кучи бумагъ, разбросанныхъ передъ нимъ: -- какъ я съ Волисомъ; но вѣдь онъ тутъ человѣкъ посторонній и не посвященъ въ эти тайны; мы съ Волисомъ проникли ихъ насквозь, разумѣется, а Вудкауртъ немного пойметъ въ этомъ лабиринтѣ.
   Взглянувъ на него, я замѣтила, какъ мутны и какъ впалы глаза его, какъ сухи и блѣдны его губы и какъ коротки и жолты ногти на пальцахъ его рукъ
   -- Скажите, Ричардъ, здѣсь не вредно жить? спросила я его.
   -- Какъ вамъ сказать, моя дорогая Минерва, отвѣчалъ Ричардъ, съ своимъ прежнимъ веселымъ смѣхомъ: -- разумѣется, окрестности неочень-веселы, неочень-заманчивы и можете держать какое угодно пари, что солнечный лучъ не осѣнитъ жильцовъ этого закоулка и въ самый яркій лѣтній день; но квартира эта имѣетъ свои выгоды: она близка къ Оберканцеляріи и близка къ Волису.
   -- Быть-можетъ, удаленіе отъ того и другаго... начала-было я.
   -- Было бы для меня полезно? докончилъ Ричардъ мою мысль и заставилъ себя слегка улыбнуться: -- я этому не удивляюсь: это справедливо; но удаленіе мое отъ этихъ предметовъ можетъ быть только однимъ путемъ... нѣтъ, лучшее казать: двумя путями -- или окончаніемъ процеса, или моею смертью. Но мы кончимъ процесъ, моя милая, кончимъ процесъ.
   Послѣднія слова онъ произнесъ, смотря на Аду; она спѣла рядомъ съ нимъ и спиною ко мнѣ, такъ-что я не могла видѣть выраженія ея лица.
   -- Дѣла наши идутъ довольно-хорошо, продолжалъ Ричардъ.-- Спросите Во лиса: онъ вамъ точно такъ отвѣтитъ; а онъ знатокъ. Повѣрите ли, мы не даемъ имъ покоя. Волисъ знаетъ всѣ ихъ плутни, всѣ ихъ увертки, и мы нападаемъ на нихъ со всѣхъ сторонъ; просто, не даемъ имъ времени одуматься. И вспомните слова мои: мы повернемъ по-своену это гнѣздо лѣни и вѣчнаго сна.
   Надежды Ричарда были для меня хуже его отчаянія; въ-самомъ-дѣлѣ, эти надежды, голодныя, слабыя, тощія, не были похожи на обыкновенныя надежды; въ нихъ отражалась какая-то утомительная борьба, въ нихъ было видно желаніе, которому никогда не суждено было исполниться. Къ-тому же эти неизгладимые слѣды боязни, сознанія своихъ заблужденій, такъ глубоко-выраженныя на его лицѣ, заставляли болѣзненно сжиматься мое сердце.
   Я называю эти слѣды неизгладимыми, я была вполнѣ увѣрена, что еслибъ этотъ несчастный процесъ кончился сію минуту, и съ самымъ блистательнымъ успѣхомъ, на лицѣ Ричарда осталась бы эта плачевная завѣса, которая теперь его покрывала.
   -- Наша милая тётушка Дердонъ, говорилъ Ричардъ (Ада все еще молчала и сидѣла неподвижно): -- ничего не измѣнилась на мои глаза: то же милое, доброе, сострадательное лицо, которымъ я привыкъ любоваться въ былые дни.
   -- Полно, полно, несовсѣмъ то же, отвѣчала я, смѣясь и покачивая головой.
   -- Нѣтъ, совершенно и безъизмѣнно то же, говорилъ Ричардъ своимъ дружескимъ голосомъ и взявшись за руки съ тою братскою любовью, которая не измѣнилась въ немъ ни на волосъ: -- и я не могу притворяться при ней. Я скажу ей прямо, что этотъ несчастный процесъ приводитъ меня въ отчаяніе; я упадаю духомъ и рѣдко-рѣдко обманчивый лучъ надежды блеснетъ нередо мною. Но что дѣлать! надо работать и трудиться неутомимо. Я очень, очень-измученъ, сказалъ онъ, тихо опустивъ мою руку, и сталъ ходить по комнатѣ.
   Сдѣлавъ нѣсколько шаговъ взадъ и впередъ, онъ тяжело опустился на сосу.
   -- Я ужасно утомленъ, говорилъ онъ: -- ужасно-утомленъ. Это тяжелая, очень-тяжелая работа.
   Говоря эти слова какимъ-то глухимъ и таинственнымъ голосомъ, онъ склонилъ голову на руку и печально смотрѣлъ въ полъ. А моя милочка сняла съ себя шляпу, стала передъ нимъ на колѣни, распустивъ свои золотистыя кудри, и нѣжно обнявъ его руками, смотрѣла на меня такимъ взоромъ, въ которомъ вся любовь, вся преданность свѣтились самымъ-яркимъ лучомъ.
   -- Милая Эсѳирь, сказала она мнѣ: -- я не пойду больше домой.
   Я стояла передъ ней, не понимая, въ чемъ дѣло.
   -- Да, милая Эсѳирь, я не пойду отсюда, я останусь здѣсь съ моимъ милымъ и несравненнымъ мужемъ. Мы женаты ужъ два мѣсяца. Ступай домой одна, Эсѳирь, а я... я останусь здѣсь.
   Съ этими словами милочка моя прижала голову его къ своей груди и начала перебирать его волосы. И если когда-нибудь случалось мнѣ видѣть любовь, которую могла поколебать только одна смерть, такъ -- въ эту минуту.
   -- Разскажи Эсѳири, моя дорогая, говорилъ Ричардъ, обращаясь къ Адѣ: -- разскажи ей все, к4къ было.
   Я прижала ее къ сердцу и мы обѣ молчали. На что мнѣ было ея признанье? Я была счастлива, чувствуя ея горячее дыханіе на моихъ щекахъ.
   -- Душа моя, говорила я: -- бѣдная, бѣдная дѣвушка!
   Я очень любила Ричарда; но то впечатлѣніе, которое производилъ онъ на меня своими занятіями, состояніемъ своего духа, заставляли меня горячо сожалѣть объ Адѣ.
   -- Эсѳирь, простишь ли ты мнѣ мой поступокъ? Проститъ ли мнѣ его мой братецъ Джонъ?
   -- Другъ мой, сказала я: -- сомнѣваться въ добротѣ его сердца, значитъ мало цѣнить его, значитъ быть къ нему несправедливой; что же касается до меня... Что мнѣ оставалось? За что мнѣ было сердиться? Что мнѣ было простить?
   Я осушила заплаканные глазки моей милочки, сѣла на софу между ней и Ричардомъ и предалась воспоминаніямъ о той незабвенной для меня ночи, когда, сила точно также втроемъ, они повѣряли мнѣ свою тайну, тайну взаимной любви... А теперь они разсказывали мнѣ какъ они обвѣнчались.
   -- Все что я имѣю, Эсѳирь, принадлежитъ Ричарду, говорила Ада: -- но онъ отвергалъ мое предложеніе; онъ ничего не хотѣлъ изъ того, что называлъ моимъ. Что же мнѣ оставалось дѣлать? Одно только: выйдти за него замужъ -- и я вышла и люблю его страстно!
   -- А вы чудная тетушка Дердонъ были такъ завалены дѣломъ, что нечего было мѣшать вамъ разсказами о нашихъ планахъ, говорилъ Ричардъ: -- къ-тому же это не была обдуманная заранѣе, долго-взлелѣянная мысль. Однажды утромъ мы пошли гулять, какъ брать " сестра, я вернулись домой ужъ обвѣнчанныя.
   -- И послѣ этого Эсѳирь, говорила моя милочка: -- я все думала какъ бы разсказать тебѣ, какъ бы устроить все къ лучшему. Иногда мнѣ казалось, что я должна тотчасъ же сознаться передъ тобою; иногда же, напротивъ, я думала, что всего лучше скрыть какъ отъ тебя, такъ и отъ братца Джона; и я терялась въ мысляхъ и не знала, что дѣлать.
   О, сколько во мнѣ оставалось еще надменности! Я все думала, что Ада печалилась обо мнѣ, и мнѣ не приходило въ голову, что, кромѣ судьбы моей, могутъ занимать Аду и другія мысли. Не знаю, что я говорила имъ въ эти минуты; я и грустила за нихъ и радовалась ихъ любви ко мнѣ; гордилась ихъ взаимной любовью и сожалѣла ихъ; словомъ: никогда не ощущала я въ душѣ моей такихъ противоположныхъ чувствъ въ одно и то же время, такихъ радостныхъ и вмѣстѣ съ тѣмъ тяжкихъ мыслей; но не затѣмъ я здѣсь, чтобъ омрачить ихъ радость -- нѣтъ, я не должна этого дѣлать.
   Мало-по-малу я заставила себя успокоиться и съ удовольствіемъ смотрѣла, какъ достала Ада обручальное кольцо, цаловала его и надѣла на палецъ. Я сказала ей, что она носила это кольцо и дома, только, когда не было свидѣтелей.
   -- Откуда ты это узнала, Эсѳирь? съ удивленіемъ спросила меня моя милочка. Я разсказала имъ, какъ однажды ночью замѣтила, что Ада хоронила ручку свою подъ изголовье; потомъ они снова разсказали мнѣ о своей тайной женитьбѣ, и опять тѣ же разнородныя чувства встревожились въ моемъ сердцѣ, и опять надо было мнѣ унимать ихъ.
   Такъ прошло наше свиданіе и настала минута разлуки; это была одна изъ худшихъ минутъ сегодняшняго дня: милочка моя совершенно упала духомъ; она повисла у меня на шеѣ, называла меня самыми нѣжными именами и плакала горько, горько, разставаясь со мною. Ричардъ былъ нелучше ея. Но всѣхъ хуже была я; я бы готова была залиться горючими слезами, готова была бы упасть безъ чувствъ, еслибъ не сказала себѣ: "смотри, Эсѳирь, берегись терять присутствіе духа, иначе я никогда не буду говорить съ тобою ни одного слова! "
   -- Возьмите, Ричардъ, говорила я: -- возьмите, ради Бога, вашу жену, я право не видывала такой женщины: она васъ ни капли не любитъ, а между-тѣмъ я ее держала крѣпко въ своихъ объятіяхъ и слезы висѣли на моихъ рѣсницахъ.
   -- Даю валъ слово, продолжала я: -- что вернусь очень-скоро и до-тѣхъ-поръ буду всякій день являться въ гостинницѣ Саймондъ, пока не наскучу своимъ присутствіемъ. Я не прощаюсь съ вами,
   Ричардъ: скоро увидимся.
   Я передала ему мою милочку и хотѣла-было уйдти, но не могла не бросить еще взгляда на ея прекрасное личико -- такъ трудно мнѣ было отъ нея оторваться.
   -- Боюсь, что я вамъ надоѣла, сказала я: -- и несмотря на то, что вы, кажется, не прочь отъ моихъ визитовъ, все-таки я не рѣшусь во зло употреблять ваше снисхожденіе. Ада взглянула на меня, улыбаясь сквозь слезы; я еще разъ прижала ее къ своему сердцу, еще разъ, послѣдній разъ, поцаловала ее и, смѣясь, побѣжала въ двери.
   Но, Боже, какъ я плакала, спускаясь съ лѣстницы! Мнѣ казалось, что Ада для меня потеряна безвозвратно; мнѣ такъ было тяжело идти домой, зная навѣрное, что тамъ не увижу болѣе моей милой подруги, что тамъ буду одинока!.. Я не могла идти, прислонилась въ углу и слезы градомъ, градомъ лились изъ глазъ моихъ.
   Но мало-по-малу я успокоилась, сѣла въ карету и пріѣхала домой. Опекуна моего не было дома: онъ пошелъ навѣстить того мальчика, котораго я нашла въ Сент-Альбансѣ; онъ и теперь былъ при смерти боленъ; даже въ это время его не было въ-живыхъ, какъ я узнала впослѣдствіи. Одна, на свободѣ, я долго не могла остановить слезъ.
   И весьма-натурально: можно ли было такъ легко и въ нѣсколько часовъ привыкнуть къ разлукѣ съ моей милочкой, послѣ столькихъ лѣтъ жизни подъ одной крышей? Мнѣ какъ-то было неловко безъ нея, я привыкла не только быть всегда съ ней вмѣстѣ, но и заботиться о ней, такъ-что я рѣшительно не могла удержаться, чтобъ еще вечеромъ не сходить на Сайнондово Подворье, хотя только для-того, чтобъ взглянуть на тѣ окны, въ которыхъ видѣнъ свѣтъ изъ ея комнаты.
   Разумѣется, это было ребячество съ моей стороны; но тогда, Aа сказать правду, и теперь я не смотрю такъ строго на этотъ поступокъ. Я взяла съ собою Черли и мы пошли. На улицахъ было темно, когда мы подходили къ тому дому, гдѣ такъ еще недавно поселилась моя милочка, и я увидѣла свѣтъ сквозь желтыя занавѣсы окна. Раза три или четыре прошла я, смотря на этотъ магическій свѣтъ, и вдругъ увидала мистера Волиса, выходившаго изъ своей конторы; онъ также украдкою бросилъ взглядъ на тѣ окна, которыя приковывали меня, и его мрачная, черная фигура совершенно гармонировала съ моими мыслями; я думала объ Адѣ, думала о Ричардѣ и мнѣ показалось, что они окружены стѣнами тюрьмы.
   Кругомъ все было тихо, и я подумала, что, незамѣчанная, могу пробраться наверхъ, на лѣстницу. Я оставила Черли и, не заботясь о лучахъ свѣта, падавшихъ на меня съ уличнаго фонаря, подошла къ ихъ двери, и при этой тишинѣ мнѣ показалось, что я слышу звуки ихъ голосовъ, и я приложила губы свои къ замочной скважинѣ, цалуя мысленно мою милочку и, успокоясь, сошла внизъ.
   Я не видала Ады, но прогулка моя на Саймондово Подворье сдѣлала мнѣ добро: я была спокойнѣе духомъ и легче могла переносить разлуку съ моей милочкой. Мнѣ казалось, что эти нѣсколько минутъ я провела съ ней вмѣстѣ, любовалась ея миленькимъ личикомъ и слышала ея серебристый голосокъ.
   Опекунъ мой былъ ужь дома и задумчиво стоялъ у темнаго окна. Когда я вошла, онъ какъ-будто развеселился, подошелъ къ своему стулу, и я сѣла рядомъ съ нимъ.
   -- Ты плакала тетушка Дёрдонъ? сказалъ онъ мнѣ.
   -- Вы угадали, опекунъ мой, я дѣйствительно плакала. Ада въ такомъ отчаяніи, въ такомъ горѣ, что вы не повѣрите, добрый опекунъ мой...
   -- Она вышла замужъ, моя милая?
   Я разсказала ему все и прибавила, что первое ея желаніе: испросить у него прощеніе.
   -- Объ этомъ ей нѣтъ надобности и безпокоиться, сказалъ онъ.-- Да благословитъ Богъ какъ ее, такъ и ея мужа!
   Но тѣмъ не менѣе первое впечатлѣніе его было подобно моему.
   -- Бѣдная, бѣдная дѣвушка! сказалъ онъ: -- бѣдный Рикъ, бѣдная Ада!...
   Нѣсколько минутъ прошло въ молчаніи, наконецъ, опекунъ мой сказалъ со вздохомъ:
   -- Да, моя милая, Холодный Домъ пустѣетъ.
   -- Но вы забыли о его хозяйкѣ, добрый опекунъ мой, скрѣпя сердце, рѣшилась я сказать; замѣтивъ грусть, выражавшуюся въ его глазахъ: -- повѣрьте, она всячески будетъ стараться доставить всевозможное удовольствіе его владѣтелю.
   -- И она успѣетъ въ этомъ, душа моя, успѣетъ.
   Письмо, о которомъ я ужь говорила, не измѣнило нисколько нашихъ отношеній; только съ-тѣхъ-поръ я стала садиться всегда рядомъ съ моимъ опекуномъ.
   Опекунъ мой глядѣлъ на меня съ своей обыкновенной, отеческой нѣжностью, попрежнему положилъ онъ свою руку на ною и сказалъ опять:
   -- И она успѣетъ въ этомъ; но все-таки Холодный Домъ пустѣетъ, тётушка Дёрдонъ.
   Мнѣ-было досадно, что объ этомъ предметѣ мы болѣе не сказали ни слова; это тревожило меня. Мнѣ казалось, что я не выполнила всего того, чѣмъ хотѣла быть, принеся отвѣтъ опекуну моему.
   

ГЛАВА LII.
Упрямство.

   Однажды утромъ, въ то время, какъ мы садились завтракать, къ намъ поспѣшно вошелъ мистеръ Вудкауртъ; онъ разсказалъ, что въ городѣ разнесся слухъ о страшномъ убійствѣ; что мистеръ Джорджъ, по подозрѣнію въ преступленіи, захваченъ и посаженъ въ тюрьму и что сэръ Лейстеръ Дедлокъ обѣщалъ большую награду тому, кто откроетъ преступника. Пораженная такимъ неожиданнымъ извѣстіемъ, я сначала не могла понять причины участія къ убитому со стороны баронета; но когда я узнала, что убитый былъ адвокатъ сэра Лейстера, мысль объ ужасѣ, который внушалъ моей матери человѣкъ этотъ, невольно бросилась мнѣ въ голову.
   Вѣсть о неожиданной и насильственной смерти человѣка, къ которому мать моя съ-давнихъ-поръ питала чувства непреоборимаго ужаса, человѣка, который смотрѣлъ на нее съ недовѣріемъ и подозрѣніемъ, слѣдя за каждымъ ея движеніемъ, за каждымъ ея словомъ, какъ опасный и тайный врагъ, потрясла меня очень-сильно. Но первая мысль моя была не о немъ -- нѣтъ; я думала о моей бѣдной матери.
   Тяжело подумать, что есть люди, извѣстіе о смерти которыхъ не расшевелитъ въ душѣ сожалѣнія! Мать моя, я знаю, безъ горя и безъ ужаса выслушала о кончинѣ стараго адвоката.
   Мысль эта невольно увеличивала непріятныя ощущенія и страхъ, которые возбуждало во мнѣ имя убитаго. Я такъ была взволнована, что только спустя нѣсколько времени въ-состояніи была слѣдить за разговоромъ мистера Вудкаурта съ опекуномъ моимъ. Они говорили о мистерѣ Джорджѣ, о томъ впечатлѣніи, которое производилъ на всѣхъ насъ этотъ добрый, честный солдатъ, и что подозрѣніе его въ смертоубійствѣ врядъ-ли можно считать основательнымъ.
   Опасеніе за судьбу отставнаго кавалериста сосредоточило на немъ все мое вниманіе.
   -- Добрый опекунъ мой, сказала я: -- уже-ли вы думаете, что мистеръ Джорджъ убійца?
   -- Нѣтъ, другъ мой, нѣтъ! отвѣчалъ онъ: -- я не могу представить себѣ, чтобъ этотъ человѣкъ, столько откровенный и добросердечный, соединяющій въ себѣ съ силою великана кротость младенца, могъ быть способенъ къ преступленію; я не могу этому повѣрить, рѣшительно не могу.
   -- И я тоже, говорилъ мистеръ Вудкауртъ: -- однако несмотря на все хорошее мнѣніе, которое мы о немъ имѣемъ, нельзя не сознаться, что улики противъ него имѣютъ нѣкоторую основательность. Онъ ненавидѣлъ покойника и никогда не скрывалъ своихъ чувствъ; они не разъ бранились между собой, не разъ адвокатъ называлъ его разбойникомъ, злодѣемъ, способнымъ на всякое преступленіе, и наконецъ самъ мистеръ Джорджъ признается, что былъ одинъ-одинёхонекъ въ томъ мѣстѣ, гдѣ произошло убійство. Я съ своей стороны считаю его столько же невиннымъ въ этой смерти, какъ самого себя; но для людей, незнающихъ его, эти улики, какъ я сказалъ, могутъ имѣть нѣкоторое основаніе.
   -- Вы правы, говорилъ опекунъ мой: -- и мы оказали бы ему плохую услугу, моя милая, прибавилъ онъ, обращаясь ко мнѣ:-- еслибъ вздумали смотрѣть легко на эти улики.
   Я, разумѣется, чувствовала, что мы должны были сознавать не только передъ собой, но и передъ другими всю важность обвиняющихъ его обстоятельствъ; однакожъ я знала (и не могла удержаться, чтобъ не высказать моей мысли), что подозрѣніе, тяготѣющее надъ Джорджемъ, не заставитъ насъ отвернуться отъ него при этомъ критическомъ положеніи.,
   -- Боже сохрани! возразилъ мой добрый опекунъ: -- мы будемъ помогать ему, какъ онъ помогалъ этимъ двумъ бѣднымъ существамъ, которыхъ теперь ужъ нѣтъ на свѣтѣ. Онъ намекалъ на мистера Гредли и на несчастнаго Джо, которымъ мистеръ Джорджъ давалъ у себя убѣжище.
   Мистеръ Вудкауртъ разсказалъ намъ, что работникъ кавалериста, пробѣгавъ, какъ сумасшедшій, цѣлую ночь по улицамъ, приходилъ рано утромъ къ нему; что мистеръ Джорджъ заботится болѣе всего о томъ, чтобъ мы не сочли его преступникомъ; что онъ поручилъ своему вѣрному Филю, въ самыхъ сильныхъ выраженіяхъ, какія только зналъ, увѣрить насъ въ его совершенной невинности, и что Филь успокоился только тогда, когда получилъ обѣщаніе, что его порученіе непремѣнно будетъ передано Мамъ безотлагательно. Теперь же, прибавилъ мистеръ Вудкауртъ: -- я имѣлъ намѣреніе отправиться и навѣстить заключеннаго.
   Добрый опекунъ мой, разумѣется, не могъ отказать себѣ въ удовольствіи идти вмѣстѣ съ мистеромъ Аланомъ Byдкауртомъ. Кромѣ расположенія моего къ отставному кавалеристу и его расположенія ко мнѣ, это происшествіе имѣло для меня еще личной интересъ, о которомъ зналъ только мой добрый опекунъ. Смерть адвоката близко до меня касалась. Открытіе истины и освобожденіе невиннаго отъ подозрѣній было для меня дѣломъ чрезвычайно-важнымъ, потому-что подозрѣніе, сдѣланное хотя и несправедливо, можетъ имѣть также вредныя послѣдствія. Словомъ: я сочла своею обязанностью навѣстить Джорджа. Мой добрый опекунъ не воспротивился этому желанію и мы отправились.
   Мы пришли въ большую тюрьму съ множествомъ дворовъ и корридоровъ, которые были однообразно устроены. Проходя по нимъ, я поняла, что заключенные, сидя безвыходно нѣсколько лѣтъ за этими голыми стѣнами, привязывались, какъ мнѣ случалось читать, къ какому-нибудь деревцу, къ травкѣ. Въ отдѣленіи со сводами, имѣвшемъ крѣпкія желѣзныя рѣшетки въ окнахъ, обитыя желѣзомъ двери, которыя казались еще чернѣе отъ ярко-выбѣленныхъ стѣнъ, въ этомъ отдѣленіи, очень-походившемъ на погребъ, устроенный поверхъ земли, нашли мы кавалериста, стоящаго въ углубленіи. Онъ сидѣлъ на скамейкѣ, и всталъ только тогда, когда двери завизжали на своихъ желѣзныхъ петляхъ.
   Увидѣвъ насъ, онъ сдѣлалъ шагъ впередъ своей обыкновенной тяжелой поступью, потомъ остановился и холодно поклонился намъ; но замѣтивъ, что я подходила ближе къ нему и протягивала руку, онъ понялъ причину нашего посѣщенія.
   -- Теперь легко на душѣ, увѣряю васъ, миссъ, и джентельмены, сказалъ онъ съ глубокимъ вздохомъ и дружески кланяясь намъ: -- вы здѣсь -- и мнѣ все-равно, какъ бы дѣло мое ни кончилось.
   Трудно было принять его за заключеннаго: по его спокойствію, по его воинственной осанкѣ, онъ скорѣе походилъ на тюремнаго сторожа.
   -- Для леди здѣсь еще хуже, чѣмъ у меня въ галереѣ для стрѣльбы, сказалъ мистеръ Джорджъ: -- но я знаю, миссъ Сомерсонъ извинитъ эти неудобства. Онъ подвелъ меня къ скамейкѣ, которую занималъ самъ, и я сѣла на нее, къ величайшему для него удовольствію.
   -- Благодарю васъ, миссъ, сказалъ онъ мнѣ.
   -- Мистеръ Джорджъ, началъ опекунъ мой: -- мы не требуемъ отъ васъ новыхъ доказательствъ въ вашей невинности, и я убѣжденъ, что и вы съ своей стороны не будете требовать отъ насъ увѣреній въ нашемъ о васъ добромъ мнѣніи. Мы пришли единственно съ той цѣлью, чтобъ повидать васъ.
   -- Благодарю васъ, сэръ, отъ всей души благодарю. Еслибъ и былъ преступникъ, право, послѣ того, что вы для меня дѣлаете, не могъ бы прямо смотрѣть вамъ въ глаза. Я некраснорѣчивъ, сэръ, я не краснорѣчивъ, миссъ Сомерсонъ, но чувствую глубоко, очень-глубоко...
   Онъ приложилъ руку къ широкой груди своей и на минуту склонилъ передъ нами голову. Въ этомъ простомъ, безъискусственномъ жестѣ было много трогательнаго.
   -- Скажите откровенно Джорджъ, говорилъ опекунъ мой: -- не можемъ ли мы сдѣлать что-нибудь для вашего комфорта?
   -- Для чего?.. спросилъ онъ, откашливаясь.
   -- Для вашего комфорта. Не можетъ ли что-нибудь облегчить непріятность вашего заключенія?
   -- Очень-благодаренъ, сэръ, возразилъ Джорджъ подумавъ немного: -- но изволите видѣть: табакъ здѣсь запрещенъ, стало-быть, мнѣ и желать нечего.
   -- Если впослѣдствіи вамъ что-нибудь понадобится, дайте намъ знать объ этомъ сейчасъ же.
   -- Благодарю васъ, сэръ. Но я думаю, замѣтилъ мистеръ Джорджъ, съ откровенной улыбкой, мелькнувшей на загорѣломъ лицѣ его: -- что человѣкъ, который былъ такимъ бродягой на бѣломъ свѣтѣ, какъ а, можетъ легко свыкнуться и съ этимъ мѣстомъ.
   -- Теперь поговоримте о вашемъ дѣлѣ, замѣтилъ ной опекунъ.
   -- Пожалуй, сэръ, возразилъ мистеръ Джорджъ, скрестивъ руки на груди своей совершенно-спокойно и даже съ нѣкоторымъ любопытствомъ.
   -- Въ какомъ оно теперь положеніи?
   -- Да оно, сэръ, теперь кажется въ допросахъ. Бёккетъ, изволите видѣть, находитъ, что обвиненія пока недостаточны; не знаю чего ему еще нужно. Впрочемъ, этотъ человѣкъ съумѣетъ все пополнить, какъ слѣдуетъ, я на этотъ счетъ совершенно-спокоенъ.
   -- Но что съ вами, Джорджъ, воскликнулъ опекунъ мой съ нѣкоторой горячностью, свойственной его характеру: -- Вы говорите о себѣ, какъ о совершенно-постороннемъ лицѣ?
   -- Что жъ тутъ худаго, сэръ? сказалъ мистеръ Джоржъ: -- Благодарю васъ за ваше расположеніе; но при всемъ томъ никакъ не могу думать, чтобъ честный человѣкъ долженъ былъ размозжить себѣ голову о стѣну, если на него взваливаютъ напраслину.
   -- Слова ваши нѣкоторымъ образомъ справедливы, возразилъ опекунъ мой, успокоившись.-- Но, мой милый мистеръ Джорджъ, и невинный человѣкъ долженъ принять всѣ мѣры, необходимыя для своей защиты.
   -- Правда, сэръ. Я такъ и сдѣлалъ: я сказалъ магистрату: джентльмены, я такъ же невиненъ въ этомъ дѣлѣ, какъ вы сами. Показанія, которыя вы имѣете противъ меня, вѣрны; больше я ничего не знаю. Вотъ и все. Больше я ничего сказать и не могу. Это истинная правда.
   -- Эти слова, однакожъ, недостаточны, возразилъ опекунъ мой.
   -- Уже-ли недостаточны, сэръ? Это худо, замѣтилъ мистеръ Джорджъ спокойнымъ и веселымъ голосомъ.
   -- Вамъ нуженъ адвокатъ, продолжалъ мой добрый опекунъ: -- и мы постараемся съискать для васъ самаго лучшаго.
   -- Увольте, увольте, сэръ! сказалъ мистеръ Джорджъ, отступивъ нѣсколько шаговъ назадъ:-- я вамъ очень-обязанъ... но... адвоката не нужно.
   -- Вы не хотите имѣть адвоката?
   -- Да, сэръ, не хочу, и мистеръ Джорджъ самымъ выразительнымъ образомъ потрясъ головой.
   -- Почему жъ вы не хотите?
   -- Не люблю этого народа, очень не люблю. Гредли тоже не очень ихъ жаловалъ и, извините меня, сэръ, я думаю, что и вы не совсѣмъ къ нимъ расположены.
   -- Это, впрочемъ, государственная должность, говорилъ мой опекунъ, не зная, что отвѣчать: -- это государственная должность, Джорджъ.
   -- Будто бы, сэръ? возразилъ кавалеристъ.-- Я въ этихъ должностяхъ понимаю только одно, что всѣ эти адвокаты самыя несносныя піявки:
   Онъ измѣнялъ свое положеніе, оперся одною рукою о столъ, другую заложилъ себѣ за спину, какъ человѣкъ, никогда неколеблющійся въ однажды-принятомъ рѣшеніи. Тщетно старались мы всѣ трое убѣдить его перемѣнить свой образъ мыслей. Онъ слушалъ насъ съ такой кротостью, которая чрезвычайно шла къ его массивному сложенію, но, сказать откровенно, всѣ наши доводы сдѣлали на него точно столько же впечатлѣнія, сколько на стѣны его тюрьмы.
   -- Я прошу васъ, подумайте еще разъ обо всемъ этомъ, мистеръ Джорджъ, сказала я.-- Не-уже-ли вы никакого не имѣете желанія, относительно вашего дѣла?
   -- Я желалъ бы, миссъ, чтобъ меня судили военнымъ судомъ, возразилъ онъ: -- но, сколько мнѣ извѣстно, это совершенно-невозможно. Если вы будете такъ добры и подарите мнѣ нѣсколько минутъ, то я постараюсь растолковать вамъ, сколько могу яснѣе, то, что я думаю.
   Онъ посмотрѣлъ на каждаго изъ насъ поочереди, повернулъ головою, какъ-будто поправляя узкій воротникъ своего мундира, и началъ послѣ краткаго размышленія:
   -- Видите ли, миссъ, меня схватили, сковали и привели сюда. Я заклейменъ, обезчещенъ и сижу здѣсь. Бёккетъ обшарилъ сверху до низу мою галерею для стрѣльбы. Добро мое -- его хоть у меня и немного -- разлетѣлось впухъ и впрахъ, а я сижу здѣсь да посиживаю. Оно бы, знаете, и ничего: квартира, какъ квартира, да только сижу-то я безвинно; и не сидѣть бы мнѣ, еслибъ съ-молоду я не велъ бродяжнической жизни и не слонялся бы взадъ и впередъ. Что жъ дѣлать, прошлаго не воротишь. Теперь надо подумать о будущемъ.
   Онъ отеръ загорѣлый лобъ свой, задумался на-минуту и сказалъ, весело улыбаясь:-- я, изволите видѣть, небольшой руки ораторъ, мнѣ нужно прежде подумать да и подумать о томъ, что хочу сказать. И подумавши нѣсколько минутъ, онъ взглянулъ на насъ н продолжалъ.
   -- Что тутъ прикажешь дѣлать? Несчастный покойникъ былъ самъ адвокатъ и крѣпко держалъ меня въ своихъ когтяхъ. Только не хочется шевелить его костей, а то сказалъ бы, что онъ былъ не человѣкъ, а демонъ. Вотъ потому-то я и не люблю ихъ братіи, и не водись я съ ними, не сидѣть бы мнѣ здѣсь, повѣрьте, не сидѣть. Но не въ томъ дѣло; положимъ, что я дѣйствительно убилъ его; положимъ, что я всадилъ ему въ грудь пулю изъ того самаго пистолета, который Бёккетъ нашелъ въ моей квартирѣ, еще поостывшимъ послѣ выстрѣла, что видитъ Богъ, онъ могъ бы найдти у меня каждый день съ-тѣхъ-поръ, какъ галерея принадлежитъ мнѣ. Что жъ оставалось бы мнѣ дѣлать -- взять адвоката ?
   Онъ остановился, потому-что услышалъ снаружи шумъ ключа и запоровъ, и началъ продолжать рѣчь свою не прежде, какъ дверь растворилась и затворилась снова -- съ какой цѣлью, я сейчасъ объ этомъ скажу.
   -- Я бы взялъ, пожалуй, адвоката, и онъ началъ бы (какъ мнѣ часто приводилось читать въ газетахъ): "мой кліентъ ничего не говоритъ; мой кліентъ думаетъ самъ защищаться"; мой кліентъ то, мой кліентъ сё... и городилъ бы всякую чепуху. Но моему мнѣнію, народъ этотъ не имѣетъ обыкновенія дѣйствовать прямо и не думаетъ, чтобъ такъ могли дѣйствовать и другіе. Положимъ теперь, что я невиненъ, и тоже возьму адвоката. Вѣроятно, возможность преступленія покажется ему естественною столько же, сколько и невозможность, даже, можетъ-быть, онъ скорѣе почтетъ меня виновнымъ. Что жь сдѣлалъ бы онь какъ въ томъ, такъ и въ другомъ случаѣ ? Онъ сталъ бы защищать меня какъ виновнаго; зажалъ бы мнѣ ротъ, сказалъ бы мнѣ, чтобъ я себя не компрометировалъ, оставилъ бы нѣкоторыя подробности въ тѣни, изорвалъ бы въ мелкіе клочки показанія свидѣтелей, надѣлалъ бы разныхь кляузъ и, можетъ-быть, потребовалъ бы моего освобожденія! Но, миссъ Сомерсонъ, мнѣ бы хотѣлось избѣжать всѣхъ этихъ дрязгъ. Я лучше соглашусь, чтобъ меня повѣсили, только по-моему... Извините, что я говорю при васъ такія непріятныя вещи.
   Онъ такъ разгорячился и такъ вошелъ въ предметъ свой, что могъ говорить ужъ безъ остановки.
   -- Лучше соглашусь, чтобъ меня повѣсили. И пусть ихъ повѣсятъ. Я не имѣю намѣренія сказать (онъ посмотрѣлъ на всѣхъ васъ поочередно, подпираясь своей мощною рукою и насупивъ свои густыя брови), что повѣситься мнѣ будетъ пріятнѣе, чѣмъ кому другому. Но вотъ въ чемъ дѣло: я долженъ или выйдти совершенно-чистымъ, или отправиться на висѣлицу. Поэтому, когда я слышу, что противъ меня приводятъ какое-нибудь показаніе и вижу, что оно вѣрно, я и говорю имъ, что оно вѣрно. Если они мнѣ скажутъ, что слова мои послужатъ новымъ показаніемъ противъ меня же, я скажу имъ, что и это по-моему вѣрно. Если они не могутъ оправдать меня по-справедливости, то и никакъ не могутъ оправдать; а если и оправдаютъ, то такое оправданіе будетъ въ глазахъ моихъ хуже фальшивой ассигнаціи.
   Сдѣлавъ два-три шага по каменному полу, онъ подошелъ снова къ столу и докончилъ свои доказательства.
   -- Благодарю васъ, миссъ Сомерсонъ, и васъ обоихъ, джентльмены, чувствительно благодарю за ваше вниманіе. Но нотъ какъ понимаетъ эти вещи палашомъ выкроенный умъ солдата. Я велъ хорошую жизнь только пока служилъ. Если теперь дѣло пойдетъ худо, такъ пожну, что посѣялъ. Какъ-скоро я оправился отъ перваго, удара, помирился съ мыслью, что меня считаютъ за убійцу -- нашъ братъ, бродяга, испытавшій такъ иного дурнаго въ жизни, скоро оправляется отъ всякихъ ударовъ -- дошелъ я мало-во-малу до тѣхъ мыслей, которыя изложилъ передъ вами. При нихъ и останусь. У меня нѣтъ родныхъ; я никому не дѣлаю стыда, ничьего не раздираю сердца... Вотъ все, что чувствую.
   Въ растворившуюся передъ этимъ дверь (о чемъ я ужь говорила) вошелъ мужчина, тоже изъ военныхъ, только на первый взглядъ менѣе-пріятной наружности, чѣмъ мистеръ Джорджъ, и вмѣстѣ съ нимъ вошла загорѣвшая, свѣтлоглазая, здоровая женщина съ корзиною въ рукахъ. Съ самаго появленія своего они внимательно вслушивались во все, что говорилъ Джорджъ. Кавалеристъ встрѣтилъ ихъ довѣрчивымъ взглядомъ и дружескимъ киваніемъ головы, не прерывая, впрочемъ, своей рѣчи для особеннаго привѣтствія, Окончивъ спичъ, онъ пожалъ имъ дружески руки и сказалъ: -- Это мой старый сослуживецъ, Матвѣй Багнетъ, а это жена его, мистриссъ Багнетъ.
   Мистеръ Багнетъ отвѣсилъ военный поклонъ, а мистриссъ Багнетъ сдѣлала книксенъ.
   -- Мои истинные, закадычные друзья, сказалъ мистеръ Джорджъ:-- изъ ихъ дома я былъ взятъ подъ стражу.
   -- Съ подержаной віолончелью, прибавилъ мистеръ Багнетъ, сердито покачавъ головою:-- хорошаго тона. Для пріятеля, который не смотритъ на деньги... гм...
   -- Матъ, сказалъ мистеръ Джорджъ: -- ты все слышалъ, что и говорилъ этой леди и этимъ обоимъ джентльменамъ: ты вѣрно со мною согласенъ.
   Послѣ нѣкотораго размышленія, мистеръ Багнетъ предоставилъ рѣшеніе этого вопроса женѣ своей: -- Старуха, сказалъ онъ: -- выскажи ему.
   -- Эхъ Джорджъ, воскликнула мистриссъ Багнетъ, разбирая свою корзину, заключавшую въ себѣ кусокъ холодной свинины, немножко чаю и сахару и полхлѣба: -- разумѣется, Матъ съ вами несогласенъ: съ-ума сойдешь, выслушавъ васъ. Вы не хотите оправдаться яи этакъ, ни такъ. Что это за капризы? Это глупость, сумасбродство. Джорджъ!
   -- Не ворчите на меня мистрисъ Багнетъ, сказалъ кавалеристъ:-- я ужь и такъ довольно-несчастливъ.
   -- Убирайтесь съ вашимъ несчастьемъ! Воскликнула мистриссъ Багнетъ: -- хоть бы оно научило васъ уму-разуму. Не вѣкъ же, право, городить вздоръ. Повѣрите ли, что безсмыслицы, которыя вы говорили при этой честной компаніи, заставили меня краснѣть такъ, какъ я отродясь не краснѣла. Адвоката? Боже мой! да кабы только у семи нянекъ не было дитя безъ глазу, такъ я бы на вашемъ мѣстѣ взяла і дюжину адвокатовъ, еслибъ только этотъ джентельменъ предложилъ! мнѣ ихъ.
   -- Очень, очень-умная женщина! сказалъ мой добрый опекунъ: -- я надѣюсь, что вы уговорите его, мистриссъ Багнетъ.
   -- Его уговорить, сэръ! возразила она. Боже сохрани! Вы не знаете его, сэръ. Посмотрите -- и мистриссъ Багнетъ ставитъ свою корзинку и указываетъ на кавалериста обѣими своими загорѣвшими руками: -- посмотрите только на него: онъ такой упрямый, такой настойчивый, какого и днемъ съ огнемъ не отъищешь. Вы скорѣе поднимете своими собственными руками сорока-восьми-пудовую гирю на плечи, чѣмъ заставите его выбросить изъ головы этотъ хламъ. Боже мой! развѣ я его не знаю. Развѣ я не знаю васъ, Джорджъ? Двадцать лѣтъ я васъ знаю такимъ! Не разувѣришь его, сэръ, не разувѣришь!
   Дружелюбное негодованіе мистриссъ Багнетъ производило замѣчательное впечатлѣніе на ея мужа; онъ кивалъ не одинъ разъ кавалеристу головой, для возбужденія его вниманія. Мистриссъ Багнетъ, между-прочинъ, смотрѣла на меня пристально. По движенію глазъ ея, я замѣтила, что она чего-то отъ меня хочетъ, но чего именно -- я не могла понять.
   -- Я ужь давнымъ-давно махнула на васъ рукой, старый товарищъ, сказала мистрисъ Багнетъ, обдувая съ свинины пыль, причемъ снова посмотрѣла на меня: -- и еслибъ эта леди и эти джентельмены знали васъ такъ же, какъ знаю я, такъ и они отказались бы уговаривать васъ. Коли не заупрямитесь скушать кусочекъ-другой вмѣсто обѣда, такъ вотъ вамъ.
   -- Благодарю васъ; я поѣмъ съ удовольствіемъ.
   -- Въ-самомъ-дѣлѣ? сказала мистриссъ Багнетъ, продолжая ворчатъ добродушно: -- это меня удивляетъ. Какъ это вы не рѣшились умереть съ голоду. Это было бы на васъ похоже. Можетъ-быть вы теперь и это заберете себѣ въ голову. Она опять на меня посмотрѣла, и тутъ я поняла изъ взоровъ ея, которые она бросала поперемѣнно то на меня, то на дверь, что она желаетъ, чтобъ мы ушли и на улицѣ у тюрьмы подождали ее; также знаками я сообщила объ этомъ доброму опекуну моему и мистеру Вудкаурту, И мы вышли изъ тюрьмы.
   -- Я надѣюсь, что вы одумаетесь и рѣшитесь на лучшее, мистеръ Джорджъ, сказала я: -- въ слѣдующій разъ мы конечно найдемъ васъ благоразумнѣе.
   -- Благодарнѣе я не могу быть, миссъ Сомерсонъ.
   -- По-крайней-мѣрѣ надѣюсь, найдемъ васъ менѣе-упрямымъ, сказала я: -- и я прошу васъ подумать и о томъ, что объясненіе этой тайны и открытіе настоящаго убійцы очень-важны не только для васъ самихъ, но и еще для нѣкоторыхъ лицъ.
   Онъ выслушалъ меня почтительно, однако не обративъ особеннаго вниманія на послѣднія слова, произнесенныя мной ужь на пути къ двери, нѣсколько отвернувшись отъ него; онъ пристально осматривалъ (какъ мнѣ сказали послѣ) мой ростъ и станъ, которые внезапно поразили его.
   -- Странно! сказалъ онъ: -- однако жь я не могу въ этомъ себя никакъ разувѣрить.
   -- Въ чемъ? спросилъ его добрый опекунъ мой.
   -- Да видите ли, сэръ, отвѣчалъ мистеръ Джорджъ: -- когда несчастный случай, въ ту ночь какъ произошло преступленіе, привелъ меня на лѣстницу покойнаго, во мракѣ увидѣлъ я фигуру, такъ походившую на миссъ Сомерсонъ, что я чуть-чуть не заговорилъ съ ней.
   При этихъ словахъ такой ужасъ обуялъ меня, какого я ни прежде, ни послѣ не ощущала и, вѣроятно, никогда не буду ощущать.
   -- Она, сэръ, спускалась съ лѣстницы въ то время, какъ я подымался, продолжалъ кавалеристъ: -- и когда проходила мимо окна, освѣщеннаго луннымъ свѣтомъ, я замѣтилъ, что широкая, черная ея мантилья была обшита бахрамой. Это не имѣетъ никакого отношенія Къ моему дѣлу; но миссъ Сомерсонъ мнѣ показалась въ эту минуту такъ Похожей на ту фигуру, что я невольно припомнилъ это обстоятельство.
   Я не могла ни различить, ни объяснить тѣхъ чувствъ, которыя теперь волновали меня; помню только, что неопредѣленное желаніе склонять Джорджа къ уясненію истины въ этомъ несчастномъ событія бдѣлалось еще сильнѣе, хотя я даже не рѣшилась спросить себя, почему это такъ, и хотя я питала нѣкотораго рода убѣжденіе, что ни въ какомъ случаѣ не могу имѣть никакой причины къ опасенію.
   Мы всѣ трое оставили тюрьму и неподалеку отъ воротъ ея прохаживались взадъ и впередъ. Спустя очень-немного времени, увидѣли мы мистера и мистриссъ Багнетъ, которые шли къ намъ навстрѣчу. На глазахъ мистриссъ Багнетъ были слезы и лицо ея было блѣдно я взволновано.
   -- Изволите видѣть, миссъ, я не дала Джорджу замѣтить, что думаю о его дѣлѣ, было первое ея слово, какъ только они подошли къ намъ: -- но будетъ худо нашему старому товарищу, право худо.
   -- Этого не можетъ быть при попеченіи, осторожности и доброй помощи, сказалъ мой добрый опекунъ.
   -- Вамъ, сэръ, конечно это лучше извѣстно, возразила мистриссъ Багнетъ и утерла глаза полою своего сѣраго салопца: -- но я очень боюсь за него. Онъ наскажетъ на себя чего и небывало. Господа присяжные поймутъ его не такъ, разумѣется, какъ мы съ Бакаутомъ. Къ-тому же, много обстоятельствъ говорятъ противъ него, много есть свидѣтелей, и мистеръ Бёккетъ такая бестія...
   -- Подержанная віолончель. Игралъ, говоритъ, на флейтѣ. Когда былъ ребенкомъ, торжественно прибавилъ мистеръ Багнетъ.
   -- Вотъ что я хочу сказать вамъ, миссъ, говорила мистриссъ Багнетъ:-- когда я говорю "миссъ", а говорю ко всей компаніи. Пройдемъ на-миутку сюда, за уголъ, и я вамъ сейчасъ скажу.
   Мистриссъ Багнетъ поспѣшно отвела насъ въ отдаленное мѣсто и такъ запыхалась, что не могла выговорятъ и слова. Это заставило мастера Багнета сказать ей: "Ну, старуха, высказывай!"
   -- Вы должны знать, миссъ, продолжала она, развязывая ленты своей шляпки, чтобъ свободнѣе отдышаться: -- что легче снести съ мѣста Довер-Кестль, чѣмъ внушить Джорджу, что онъ говоритъ вздоръ. Ужъ у него такая натура. На него надо особенное средство, и я знаю какое.
   -- Вы перлъ между женщинами, сказалъ мой добрый опекунъ: -- продолжайте!
   -- Я говорю вамъ, миссъ, продолжала она, взмахивая руками при каждомъ словѣ: -- что онъ толкуетъ о родныхъ вздоръ. Они о немъ не знаютъ, а онъ знаетъ о нихъ. Онъ не разъ проговаривался мнѣ, однажды и моему Вульвячу говорилъ о сѣдинахъ, да о горѣ, да з томъ, да о семъ. Бьюсь объ закладъ, что въ этотъ день онъ видѣлъ свою матъ. Она жива, и нужно ее привести сюда сейчасъ же. И мистриссъ Багнетъ тутъ же взяла въ ротъ нѣсколько булавокъ и начала кругомъ подшпиливать свое ялатье, такъ-что оно сдѣлалось чуть-чуть подлиннѣе сѣраго салопца. Всю эту операцію она исполняла съ поразительною ловкостью к проворствомъ.
   -- Бакаутъ, сказала она, обращаясь къ мистеру Багнету: -- присмотри за дѣтьми, старичина, и дай-ка мнѣ зонтикъ. Я ѣду въ Линкольншайръ и привезу съ собою его старуху.
   -- Но, Боже мой! воскликнулъ мой добрый опекунъ, опустивъ руку въ карманъ: -- Какъ вы отправитесь? Линкольншайръ не близко. Есть ли у васъ деньга?
   Мистриссъ Багнетъ вытащила кожаный кошелекъ, развивала его, насчитала въ немъ два-три шиллинга и съ полнымъ самодовольствіемъ завязала его снова.
   -- Не заботьтесь обо мнѣ, миссъ, я солдатка и привыкла путешествовать по-своему. Бакаутъ, старикъ мой, сказала она, цалуя своего мужа: -- вотъ одинъ поцалуй тебѣ, да три дѣтямъ; теперь я пойду въ Линкольншайръ за матерью Джорджа.-- И въ-самомъ-дѣлѣ, въ своемъ сѣромъ салопцѣ и съ зонтикомъ, пошла она поспѣшными шагами, и пока мы въ изумленіи смотрѣли другъ на друга, она ужъ исчезла за угломъ.
   -- Мистеръ Багнетъ, сказалъ опекунъ мой: -- не-уже-ли вы ее такъ отпустите?
   -- Ничего! отвѣтъ онъ: -- изъ другой части свѣта такъ вернулась въ этомъ салопцѣ и съ этимъ зонтикомъ. Когда старуха говорятъ "такъ", такъ стало-быть такъ -- вотъ и все.
   -- Значитъ, она въ-самомъ-дѣлѣ честная и вѣрная женщина, возразилъ мой добрый опекунъ: -- и это, какъ-нельзя-больше говорятъ въ ея похвалу.
   -- Она сержантъ образцоваго батальйона, сэръ, сказалъ мистеръ Багнетъ, уходя и смотря на насъ черезъ плечо: -- второй такой не отыщешь. Однако я объ этомъ при ней ни гу-гу! Дисциплина прежде всего -- понимаете?
   

ГЛАВА LIII.
Слѣдъ.

   При настоящихъ обстоятельствахъ, мистеръ Бёккетъ и жирный указательный палецъ его совѣщаются безпрестанно. И это демонъ, а не малецъ! Когда у мистера Бойкота подъ-рукой важное дѣло, жирный указательный палецъ вступаетъ въ должность главнаго помощники. Приставитъ ли его мистеръ Бёккетъ къ уху, онъ нашетываетъ ему тайны, еще неоткрытыя; приложитъ ли его къ губамъ, губы безмолвствуютъ; потретъ ли имъ носъ -- и чутье дѣлается тоньше собачьяго; погрозитъ ли имъ на преступника -- и преступникъ во всемъ сознается. То-есть просто демонъ, а не палецъ. Авгуры храма слѣдственной полиціи, подмѣтивъ продолжительныя совѣщанія мистера Бёккета съ его указательнымъ пальцемъ, предвѣщаютъ всегда недоброе.
   Мистеръ Бёккетъ самъ-по-себѣ только кроткій, умный наблюдатель человѣческой природы и вообще добродѣтельный философъ, неспособный строго осуждать людскіе промахи; онъ является въ безчисленное множество домовъ, прогуливается по множеству улицъ и, судя по внѣшности, прогуливается скорѣе отъ скуки, чѣмъ для какой-нибудь цѣли. Онъ въ самомъ радушномъ настроеніи относительно ближняго и готовъ осушить съ нимъ не одну дружескую чарку хмѣльнаго. Онъ щедръ въ подаяніяхъ, ласковъ въ обхожденіи, невиненъ въ разговорѣ. Но въ тихомъ озерѣ жизни указательный палецъ мистера Бёккета -- страшная шхера.
   Время и мѣсто не существуютъ для мистера Бёккета. Какъ человѣкъ, въ абстрактномъ значеніи этого слова, онъ можетъ быть, разумѣется, вездѣ, но, несовсѣмъ какъ человѣкъ, является онъ тамъ, гдѣ его и не ожидаешь. Напримѣръ:, сегодня вечеромъ его пожалуй увидишь среди гасильниковъ, развѣтвляющихся у порога городскаго отеля сэра Лейстера Дедлока, а завтра, чего добраго, рано утромъ онъ будетъ расхаживать по свинцовымъ крышамъ Чизни-Вольда, гдѣ расхаживалъ старый адвокатъ, плоть котораго оцѣнена во сто гиней. Сундуки, столы, карманы -- все, что принадлежало старому адвокату, ошаритъ и обнюхаетъ мистеръ Бёккетъ, а часа черезъ два, глядишь, онъ сидитъ ужь въ квартирѣ мистера Телькингорна и метитъ своимъ указательнымъ пальцемъ на указательный палецъ осанистаго римлянина.
   Можетъ-быть верченье пальца и не согласуется вполнѣ съ семейными наслажденіями, но за-то мистеръ Бёккетъ и не отправляется домой въ настоящее время. Хотя, вообще говоря, мистеръ Бёккетъ высоко цѣнитъ общество своей дражайшей половины, женщины, одаренной отъ природы слѣдственнымъ геніемъ, который, при удачныхъ обстоятельствахъ, могъ бы надѣлать чудеса; но, за неимѣніемъ практическихъ упражненій, остановился только на степени довольно-сильнаго дилеттантизма; однако жь въ настоящую минуту онъ добровольно лишаетъ себя этого высокаго наслажденія. Мистриссъ Бёккетъ, съ своей стороны, вымѣщаетъ свое одиночество на своей жилицѣ (дамѣ, къ-счастію, очень-любезной, въ которой она принимаетъ большое участіе) и тараторитъ съ ней безъ умолку.
   Въ день похоронъ огромный съѣздъ на поляхъ Линкольнской Палаты. Сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, присутствуетъ лично при церемоніи. Въ строгомъ смыслѣ, истинно-огорченныхъ только четверо: самъ сэръ Лейстеръ, потомъ лордъ Дудль, Вильямъ Буффи и вялый кузенъ (что-то въ видѣ привѣска); но число безутѣшныхъ каретъ безконечно. Перство выражаетъ грусть свою невиданнымъ доселѣ множествомъ цуговъ четыреконныхъ и шестиконныхъ. Столько гербовъ на кучерскихъ козлахъ и на дверцахъ каретъ, сколько можетъ собраться развѣ только тогда, если сама геральдика потеряетъ разомъ и мать и отца. Герцогъ Фудль шлетъ блистательныя дроги для персти и праха, дроги съ серебряными втулками для колесъ, съ патентованными осями послѣдняго усовершенствованія и съ тремя безмолвными, шестифутовой длины, плакальщиками. Кажется, всѣ знаменитые лондонскіе кучера облечены въ трауръ; и еслибъ ржавый покойникъ былъ охотникомъ до лошадей (что едва-ли возможно), то въ этотъ день кости его встрепенулись бы радостно.
   Посреди заботливыхъ поставщиковъ похоронной церемоніи, посреди множества экипажей, посреди тысячи паръ ногъ, согбенныхъ подъ тяжестью горя, сидитъ мистеръ Бёккетъ, притаясь въ углу одной изъ неутѣшныхъ каретъ, и спокойно наблюдаетъ изъ-за занавѣсокъ стекла за жужжащею толпою. Глазъ его зорокъ, очень-зорокъ. И куда бы ни смотрѣлъ онъ, сквозь стекла кареты, на окна и домовъ, на движущуюся ли толпу, ничто не ускользнетъ отъ этого глаза.
   -- И ты тутъ, моя дрожавшая половина! Гм! говоритъ мистеръ Бёккетъ про-себя, относя слова эти къ мистриссъ Бёккетъ, получившей но его ходатайству мѣстечко на ступеняхъ траурнаго дома: -- и ты тутъ! И ты тутъ! И какая ты хорошенькая, мистриссъ Бёккетъ!
   Поѣздъ еще не тронулся: дожидается выноса тѣла. Мистеръ Бёккетъ жирными указательными пальцами обѣихъ рукъ раздвигаетъ на волосокъ занавѣски окна и выглядываетъ въ эту щелку на мистриссъ Бёккетъ (онъ очень нѣжный супругъ, какъ видно).
   -- Такъ и ты здѣсь, моя дражайшая половина? Повторяетъ онъ вполголоса.-- И жилица наша тоже здѣсь. Я смотрю на тебя, мистрисъ Бёккетъ -- и сердце мое радуется, и мнѣ кажется, что ты себя хорошо чувствуешь, моя милая!
   Мастеръ Бёккетъ не говорятъ больше ни слова; сидитъ онъ въ каретѣ и чрезвычайно-внимательно смотритъ на вынесъ хранителя благородныхъ тайнъ. Гдѣ теперь эти тайны? Хранитъ ли онъ ихъ и доселѣ въ прострѣленной груди своей? Беретъ ли онъ ихъ съ собою въ неожиданное путешествіе? Кто его знаетъ... Мистеръ Бёккетъ между-тѣмъ смотрятъ на печальную процесію, наблюдаетъ за каретами въ видахъ будущаго интереса, наконецъ помѣщается съ наибольшимъ комфортомъ и тянется за толпою.
   Неизмѣримъ контрастъ между мистеромъ Телькингорномъ и мистеромъ Беякетомъ, хотя и тотъ и другой закупорены въ каретахъ и тянутся въ процесіи; но пятнышко крови на полу, на которое указываетъ осанистый римлянинъ, повергло одного въ глубокій сонъ, не пробудимый ни шумомъ колесъ, ни толчками о мостовую, между-тѣмъ, какъ то же пятнышко возбудило до самыхъ волосъ слѣдственную дѣятельность втораго! Впрочемъ, и тотъ и другой равнодушны къ этому пятнышку и мало о немъ заботятся.
   Мистеръ Бёккетъ высиживаетъ всю процесію съ подобающимъ спокойствіемъ и, улучивъ удобную минуту, выскакиваетъ изъ кареты. Онъ отправляется въ отель сэра Лейстера, гдѣ, въ настоящее время, онъ какъ у себя дома, куда онъ можетъ приходить когда ему вздумается, гдѣ ему всегда рады, къ нему всегда внимательны, гдѣ онъ знаетъ всѣ углы и гдѣ онъ окруженъ атмосферою таинственнаго величія.
   Мистеру Бёккету нѣтъ надобности стучаться, или звонить: у него въ карманѣ ключъ и онъ можетъ войдти въ домъ, когда ему вздумается. Таинственно идетъ онъ по длинному корридору, по огромной передней и встрѣчаетъ напудреннаго Меркурія.
   -- Вотъ еще письмо съ почты на ваше имя, мастеръ Бёккетъ, говоритъ ему напудренный меркурій.
   -- Гм! Давай его! отвѣчаетъ мастеръ Бёккетъ. И беззаботно беретъ онъ письмо въ жирныя руки свои, и, разумѣется, не напудренному меркурію проникнуть, или выпытать тайны этого посланія изъ устъ мастера Бёккета. Полицейскій агентъ побѣдоносно обуздываетъ людскія слабости въ формѣ любопытства, и въ настоящую минуту смотритъ на меркурія съ такимъ же нѣжнымъ взглядомъ, съ какимъ любитель природы смотритъ на длинную, въ нѣсколько миль, аллею.
   -- Нѣтъ ли при васъ табакерки? говоритъ мистеръ Бёккетъ.
   Къ-несчастью, напудренный меркурій табаку не нюхаетъ.
   -- Нельзя ли достать мнѣ хоть щепотку. Благодарю васъ; мнѣ, знаете, все-равно, какой бы ни былъ табакъ; я неочень-разборчивъ. Благодарю васъ.
   Захвативъ съ особеннымъ наслажденіемъ, изъ принесенной снизу банки, щепотку табаку и съ важностью отвѣдавъ его прежде одной, потомъ другой ноздрей, мистеръ Бёккетъ, послѣ довольно-продолжительнаго размышленія, объявляетъ торжественно, что табакъ -- первый сортъ и, съ письмомъ въ рукахъ, отправляется наверхъ.
   Хотя мистеръ Бёккетъ подымается по лѣстницѣ въ маленькую библіотеку съ видомъ человѣка, имѣющаго обыкновеніе получать ежедневно по двѣ дюжины писемъ, однако почтамтъ немного живится на его счетъ. Онъ не большой руки писака и обращается съ перомъ какъ съ судейскою палочкой. И другихъ не поощряетъ онъ къ перепискѣ съ собою, считая вообще корреспонденцію плохимъ способомъ для обдѣлыванія тонкихъ дѣлъ. Онъ знаетъ, что письма могутъ бытъ уликой; новый поводъ какъ можно рѣже писать. На этомъ основаніи онъ неохотникъ до писемъ, однако жь въ послѣднія сутки получилъ ихъ ни менѣе, ш болѣе, какъ съ полдюжины.
   -- И это, говоритъ мистеръ Бёккетъ, развертывая письмо на столѣ: -- писано той же рукою и содержитъ тѣ же два слова.
   Какія это два слова?
   Онъ запираетъ дверь, открываетъ свою черную записную книгу -- книгу судебъ и живота для многихъ -- вынимаетъ изъ нея другое письмо, кладетъ его подлѣ перваго и читаетъ слѣдующія слова, написанныя бойкимъ почеркомъ: -- "Леди Дедлокъ".
   -- Хорошо, хорошо! говоритъ мистеръ Бёккетъ: -- однако я могъ бы заслужить денежки и безъ этого анонима.
   Положивъ письмо въ роковой портфель и застегнувъ его, мистеръ Бёккетъ отпираетъ дверь именно въ то время, когда ему приносятъ обѣдъ, роскошный, вкусный обѣдъ, и при немъ графинъ хересу. Мистеръ Бёккетъ въ кругу пріятелей говорятъ не стѣсняясь, что стаканъ хорошаго остиндскаго хересу онъ предпочитаетъ всякому угощенію. Хересъ поданъ дѣйствительно самый лучшій и самый старый. Мистеръ Бёккетъ наливаетъ стаканъ, смакуетъ, нюхаетъ и чмокаетъ губами; но посреди гастрономическаго наслажденія какая-то мысль приходитъ ему въ голову.
   Онъ осторожно отворяетъ дверь въ большую библіотеку: она совершенно-пуста, едва только мерцаетъ огонь въ каминѣ. Окинувъ всю комнату быстрымъ глазомъ, мистеръ Бёккетъ сосредоточиваетъ все вниманіе на столѣ, на который кладутъ всѣ получаемыя письма на имя сэра Лейстера Дедлока. Бёккетъ подходитъ ближе къ столу и осматриваетъ конверты.
   "Нѣтъ, говорятъ онъ: -- надписи не той руки, которая пишетъ ко мнѣ, совершенно не той. Завтра я открою все сэру Лейстеру Дедлоку, баронету".
   И съ этой мыслью возвращается онъ къ своему обѣду я уничтожаетъ его съ большимъ аппетитомъ; потомъ, послѣ краткаго отдыха въ объятіяхъ Морвея, приглашается въ гостиную. Тамъ принимаетъ его сэръ Лейстеръ; тамъ узнаетъ отъ него баронетъ все новое, касающееся убійства. Вялый кузенъ (усталый послѣ печальной церемонія) и Волюмнія присутствуютъ тугъ же.
   Мистеръ Бёккетъ отдаетъ каждому изъ этихъ трехъ лицъ по особому поклону: сэру Лейстеру Дедлоку, баронету, поклонъ отличнаго высокопочтенія; Волюмнія поклонъ свѣтской вѣжливости и любезности, а вялому кузену поклонъ шапочнаго знакомства, такой поклонъ, который выражаетъ: "я знаю, сэръ, тебя, и ты, сэръ, знаешь меня". Послѣ этихъ маленькихъ образцовъ житейскаго такта, мистеръ Бёккетъ потираетъ себѣ руки.
   -- Имѣете вы что-нибудь сообщить мнѣ, офицеръ? спрашиваетъ сэръ Лейстеръ: -- не желаете ли вы переговорить со мною на-единѣ.
   -- Желаю, сэръ Лейстеръ Дедлокъ баронетъ, только не сегодня вечеромъ.
   -- Вы можете располагать моимъ временемъ, въ видахъ отмщенія за обиду, нанесенную величію закона, продолжаетъ сэръ Лейстеръ.
   Мистеръ Бёккетъ откашливается и посматриваетъ на румяна и ожерелья дѣвственной Волюмніи съ такимъ взглядомъ, который, хотя почтительно, но совершенно-ясно говоритъ: "ты очень-миленькое созданіе; въ твои лѣта баба бываетъ просто дрянь, а ты -- красавица!"
   Дѣвственная Волюмнія быть-можетъ и сама знаетъ чарующее вліяніе своихъ прелестей; онъ перестаетъ надписывать конвертики въ видѣ треугольныхъ шалъ и меланхолически поправляетъ свое ожерелье. Мистеръ Бёккетъ смотритъ на бусы и оцѣниваетъ ихъ такъ же вѣрно, какъ невѣрно предполагаетъ, что прекрасная Волюлнія занимается стихами.
   -- Если до-сихъ-поръ офицеръ, говоритъ сэръ Лейстеръ: -- я не усдѣлъ внушить вамъ, что вы должны употребить всѣ средства къ уясненію дѣла, то, пользуясь настоящимъ случаемъ, я скажу разъ навсегда: не щадите никакихъ расходовъ; я готовъ на всѣ пожертвованія; никакая издержка не должна препятствовать вамъ, на вашемъ дѣятельномъ поприщѣ.
   Мистеръ Бёккетъ дѣлаетъ сэру Лейстеру еще поклонъ въ отвѣтъ на такую щедрость.
   -- Я не могу прійдти въ себя до-сихъ-поръ, продолжаетъ сэръ Лейстеръ съ благороднымъ жаромъ. Потрясеніе такъ сильно, что едвали скоро возвратится ко мнѣ душевное спокойствіе; въ-особенности сегодня вечеромъ, послѣ того, какъ я исполнилъ тяжкую обязанность свою и похоронилъ вѣрнаго, ревностнаго и преданнаго друга, сердце мое сильно взволновано
   Голосъ сэра Лейстера дрожитъ; сѣдые волосы становятся дыбомъ на головѣ; глаза полны слезъ. Лучшая сторона природы его открывается.
   -- Я объявляю, говоритъ онъ: -- объявляю торжественно, что черное пятно будетъ лежать на моемъ имени до-тѣхъ-поръ, пока убійца не будетъ открытъ и наказанъ по закону. Человѣкъ, который посвятилъ мнѣ большую часть своей жизни, который посвятилъ мнѣ даже и послѣдній день; человѣкъ, который постоянно сидѣлъ за моимъ столомъ и спалъ подъ моей крышей, этотъ человѣкъ, возвращаясь отъ меня домой, падаетъ подъ ударами злодѣя. Я увѣренъ, что его преслѣдовали отъ самаго моего порога, его подстерегли за угломъ моего дома, и все только потому, что его считали, по связи со мною, за человѣка съ большими средствами и съ большимъ вліяніемъ, чѣмъ онъ въ-самомъ-дѣлѣ былъ. Если я не употреблю моихъ средствъ, моего вліянія, моего положенія въ свѣтѣ для открытія и наказанія всѣхъ сообщниковъ этого преступленія, то погрѣшу противъ памяти покойника и измѣню человѣку, служившему мнѣ вѣрно до послѣдней минуты своей жизни.
   Въ то время, когда онъ произносятъ эту рѣчь съ большою важностью и съ большимъ волненіемъ, озираясь во всѣ стороны, какъ-будто говорилъ передъ цѣлымъ митингомъ, мистеръ Бёккетъ смотритъ на него съ наблюдательнымъ вниманіемъ, въ которомъ, чтобъ не сказать слишкомъ-смѣло, мелькаетъ искра состраданія.
   -- Торжественность, съ которой совершалась сегодня похоронная церемонія, продолжаетъ сэръ Лейстеръ: -- блистательнымъ образомъ доказываетъ то уваженіе, которое цвѣтъ нашей аристократіи питалъ въ коему покойному другу. Онъ произноситъ слово другъ съ особеннымъ удареніемъ. Смерть, изволите видѣть, сглаживаетъ всѣ различіи -- и эта торжественность еще болѣе увеличила то потрясеніе, которое произвело на меня это дерзкое и страшное преступленіе. Я не пошалилъ бы роднаго брата, еслибъ онъ оказался виновнымъ въ этомъ ужасно" дѣлѣ.
   Мистеръ Бёккетъ принимаетъ очень-серьёзный видъ. Волюмнія замѣчаетъ, что покойникъ былъ такой вѣрный, такой милый человѣкъ!
   -- Вы живо должны чувствовать эту потерю, возражаетъ мистеръ Бёккетъ утѣшительнымъ тономъ: -- безъ-сомнѣнія, это былъ такой человѣкъ, потеря котораго чрезвычайно-тяжела.
   Волюмнія выражаетъ мистеру Бёккету, что чувствительное ея сердце до конца жизни будетъ подъ вліяніемъ этого тяжкаго удара, что нервы ея потрясены навсегда, и что улыбка никогда ужъ не осѣнитъ ея устъ. Между-тѣмъ, при всемъ горѣ своемъ, она свертываетъ, въ видѣ треугольной шляпы, описаніе плачевнаго состоянія своего, предназначенное для отправленія къ старому, храброму генералу -- страшилищу Бата.
   -- Подобные удары, конечно, тяжело дѣйствуютъ на чувствительныхъ женщинъ, нѣжно говорятъ мистеръ Бёккетъ: -- однако, впослѣдствіи нервы успокоиваются.
   Волюмніи прежде всего хочется знать, что дѣлается? Предадутъ ли... ахъ Боже мой! какъ это говорится... наказанію этого страшнаго солдата? Есть ли у него... какъ бишь ихъ называютъ... товарищи, что ли? Словомъ: ей хочется знать рѣшеніе множества подобно-наивныхъ вопросовъ.
   -- Да, видите, миссъ, возражаетъ мистеръ Бёккетъ и начинаетъ многозначительно шевелить своимъ указательнымъ пальцемъ. Природная его галантерейность такъ велика, что онъ чуть-чуть не сказалъ ей: моя милая.-- Въ настоящую минуту не такъ легко отвѣчать ма эти вопросы. Я, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ (котораго мистеръ Бёккетъ, но причинѣ важности, вмѣшиваетъ въ разговоръ) -- занимался этимъ дѣломъ и утромъ, и въ полдень, и ночью. Безъ двухъ-трехъ стаканчиковъ хересу, я не могъ бы вынести такого напряженія. Я могъ бы отвѣчать на ваши вопросы, миссъ, но моя обязанность запрещаетъ мнѣ. Сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, узнаетъ скоро все, что открыто, и смѣю надѣяться (мистеръ Бёккетъ снова принимаетъ серьёзный видъ), что онъ выслушаетъ меня со вниманіемъ.
   Вялый кузенъ думаетъ, что пгхеступникъ будетъ казненъ, для пгхимема, что въ нынѣшнее вгхемя интегхеснѣе подвести человѣка подъ висѣлицу, чѣмъ доставить мѣсто съ десятью тысячами жалованья въ годъ, убѣжденъ, что для пгхимѣгха лучше повѣсить обманщика,-- чѣмъ никого не вѣшать.
   -- Вы знаете жизнь, сэръ, вы изучили ее; говоритъ мистеръ Бёккетъ съ поздравительнымъ морганьемъ глаза и скрючиваньемъ указательнаго пальца:-- и можете подтвердить то, что я сказалъ этой леди. Вамъ я не имѣю надобности говорить, что заставляютъ меня дѣлать собранныя мною свѣдѣнія. Вы понимаете, чего не понимаютъ дамы, преимущественно тѣ, которыя стоятъ такъ высоко въ свѣтѣ, какъ вы, массъ, говорятъ мистеръ Бёккетъ, и румянецъ покрываетъ пухлыя щеки его, потому-что у него слова "моя милая" чуть-чуть не сорвались-было вторично съ языка.
   -- Офицеръ исполняетъ свою обязанность и вполнѣ правъ, Волюмнія, замѣчаетъ сэръ Лейстеръ.
   Мистеръ Бёккетъ бормочетъ сквозь зубы: -- очень-радъ, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, что вы удостоили меня своимъ одобреніемъ.
   -- Вообще, Волюмнія, продолжаетъ сэръ Лейстеръ: -- дѣлая подобные вопросы офицеру, вы упускаете изъ виду, что этимъ самымъ подаете неподобающій примѣръ: офицеръ знаетъ свои обязанности и свою отвѣтственность. Намъ, составителямъ законовъ, неприлично мѣшать тѣмъ, которые обязаны ихъ исполнять. Или -- прибавилъ сэръ Лейстеръ нѣсколько-строже, потому-что Волюмнія намѣревалась прервать его, прежде-чѣмъ онъ округлилъ періодъ свой: -- или затруднять тѣхъ, которые мстятъ за обиду, нанесенную величію закона.
   Волюмнія смиренно объявляетъ, что извиненіемъ за ея вопросы служитъ не только вѣтренное любопытство, свойственное ея полу вообще, но печаль и участіе къ тому милому человѣку, потерю котораго они всѣ теперь оплакиваютъ.
   -- Очень-хорошо Волюмнія, возражаетъ сэръ Лейстеръ: -- но скромность и въ такомъ случаѣ не мѣшаетъ!
   Мистеръ Бёккетъ, пользуясь наступившимъ молчаніемъ, говоритъ:
   -- Сэръ Лейстеръ Дедлокъ,-- баронетъ, я не противлюсь желаніямъ миссъ Волюмніи, и съ вашего позволенія скажу, между нами, что дѣло почти кончено. Смѣю доложить: славное, чудное дѣльцо; еще два-три часа времени -- слово почти не будетъ существовать; все приведется въ ясность.
   -- Очень-радъ, говоритъ сэръ Лейстеръ: -- это дѣлаетъ вамъ много чести.
   -- Сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, таинственно говорятъ мистеръ Беннетъ: -- надѣюсь, что это дѣлаетъ мнѣ много чести и вместѣ съ тѣмъ удовлетворяетъ общему желанію.
   -- Если я называю это дѣльцо славнымъ и чуднымъ дѣльцомъ, продолжаетъ онъ, искоса бросая значительный взглядъ на сэра Лейстера: -- то смѣю доложить, миссъ, что я смотрю на него съ своей точа зрѣнія, съ точки зрѣнія юридической. Съ другой стороны, такія дѣла ведутъ всегда за собой болѣе или менѣе непріятностей. Очень-странныя вещи, очень-рѣзкія семейныя обстоятельства доходятъ до нашего свѣдѣнія, миссъ; да, ей-Богу, такія обстоятельства, которыя показались бы вамъ феноменами.
   Волюмнія вѣритъ, въ чемъ и признается своимъ наивнымъ тоненькимъ визгомъ.
   -- Да, и даже въ благородныхъ, образованныхъ, знатныхъ семействахъ, говоритъ мистеръ Бекнетъ, и опять значительно посматриваетъ на сэра Лейстера: -- бываютъ такія продѣлки, которыхъ вы не поймете, миссъ, да-съ, не поймете, да и вы, сэръ, если смѣю сказать, продолжаетъ мистеръ Бёккетъ, обращаясь къ вялому кузену:-- и вы, сэръ, не поймете. Прежде я имѣлъ честь заниматься дѣлами въ большихъ домахъ.
   Вялый кузенъ, въ припадкѣ сильной скуки, подкладываетъ себѣ подъ голову шитую подушку, зѣваетъ и говоритъ усталымъ, равнодушнымъ голосомъ: -- можетъ-быть.
   Сэръ Лейстеръ находитъ, что время ужь отпустить офицера и говоритъ величественно: -- хорошо. Благодарю васъ! и движеніемъ руки не только даетъ знать, что пора кончить разговоръ, но что и знатныя фамиліи, поступая худо, могутъ тоже подвергаться отвѣтственности.-- Вы не забудете, офицеръ, прибавляемъ онъ снисходительно, что я всегда готовъ принять васъ, когда вамъ угодно.
   Мистеръ Бёккетъ (все-таки многозначительно) освѣдомляется, можетъ ли онъ явиться завтра утромъ съ докладомъ, если открытія подвинутся впередъ столько, сколько онъ ожидаетъ? Сэръ Лейстеръ отвѣчаетъ: -- все-равно, когда хотите. Мистеръ Бёккетъ отвѣшиваетъ извѣстные свои три поклона и хочетъ удалиться, какъ вдругъ ему приходитъ на мысль одно забытое обстоятельство.
   -- Позвольте еще спросить васъ, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, говоритъ онъ, тихо и осторожно поворачиваясь: -- кто прибилъ на лѣстницѣ объявленіе о наградѣ за отъисканіе преступника?
   -- Это сдѣлано по моему приказанію, возражаетъ сэръ Лейстеръ.
   -- Не сочтите за дерзость, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, во мнѣ хотѣлось бы знать, почему вы изволили избрать лѣстницу?
   -- Да такъ. Я избралъ это мѣсто потому, что лѣстница такая часть дома, по которой всякій проходитъ. Всѣ живущіе въ домѣ обратятъ вниманіе на это объявленіе. Я желаю заставить глубоко понять моимъ людямъ о важности преступленія, о твердомъ намѣреніи наказать его, и о невозможности избѣжать наказанія. Впрочемъ, офицеръ, если вы имѣете сдѣлать какое-либо возраженіе...
   Мистеръ Бёккетъ не находитъ нужнымъ дѣлать никакого возраженія; онъ думаетъ, что если объявленіе ужь однажды прибито, то лучше оставить его на мѣстѣ; онъ повторяетъ извѣстные свои три поклона, удаляется при легкомъ прощальномъ визгѣ со стороны Волюмнія, которая думаетъ, что этотъ безцѣнный, страшный человѣкъ сущій -- Синяя Борода.
   Съ своею склонностью къ общежительству и ловкостью приноровляваться къ каждому сословію, мистеръ Бёккетъ стоитъ теперь передъ пылающимъ огнемъ камина въ передней я любуется напудреннымъ Меркуріемъ.
   -- А что, я думаю въ васъ будетъ шесть футовъ и два дюйма? говоритъ мистеръ Бёккетъ.
   -- Три, отвѣчаетъ напудренный Меркурій.
   -- Скажите! я этого не предполагалъ: вы, вороченъ, очень-пропорціонально сложены; знаете, не тонконогій какой-нибудь -- ростъ-то и не такъ замѣтенъ. Брали васъ когда-нибудь для модели? спрашиваетъ мистеръ Бёккетъ и смотритъ на него, свернувъ голову артистически на сторону.
   -- Не случалось.
   -- Жаль. У меня есть другъ, о которомъ вы въ свое время услышите: онъ скульпторъ королевской академіи; я знаю, что онъ дорого заплатилъ бы вамъ, еслибъ могъ имѣть васъ моделью для одной мраморной статуи. А миледи нѣтъ дома?
   -- Уѣхала на обѣдъ.
   -- Чай, каждый день выѣзжаетъ?
   -- Да.
   -- И неудивительно, говоритъ мистеръ Бёккетъ: -- такая женщина, какъ она, такая прекрасная, такая привлекательная, такой огурчикъ служитъ украшеніемъ цѣлому обществу... Батюшка вашъ тоже служилъ лакеемъ?
   -- Не угадали.
   -- Вотъ что: мой отецъ, продолжаетъ мистеръ Бёккетъ: -- былъ прежде пажомъ, потомъ лакеемъ, потомъ погребщикомъ, потомъ дворецкимъ, потомъ трактирщикомъ; при жизни былъ всѣми уважаемъ, а по смерти всѣми оплакиваемъ, и при послѣднемъ издыханіи говорилъ, что лакейскую службу считаетъ самой почетной на всемъ своемъ жизненномъ поприщѣ. И это дѣйствительно правда; у меня братъ и зять въ лакеяхъ... А что каковъ характеръ у миледи?
   -- Добра, сколько можно -- возражаетъ напудренный меркурій.
   -- Немножко, можетъ, капризна?.. набалована?.. а, Боже мой, да иначе и быть не можетъ... такая хорошенькая! И намъ она нравится, и думаю?.. мы ее любимъ?.. не правда ли?..
   Напудренный меркурій, засунувъ руки въ карманы своихъ красивыхъ персиковаго цвѣта панталонъ, выставляетъ симетрически обтянутыя въ шелкъ ноги съ видомъ человѣка, цѣнящаго изящное, и соглашается съ мистеромъ Бёккетомъ. У подъѣзда слышится стукъ кареты я раздается сильный звонокъ въ колокольчикъ.
   -- Это она! говоритъ мистеръ Бёккетъ.
   Двери растворяются настежь и миледи влетаетъ въ переднюю, все еще блѣдная, одѣтая въ полутрауръ; на рукахъ ея блеститъ дорогія браслеты. Красота ли рукъ, цѣнность ли браслетъ возбуждаютъ особенное вниманіе мистера Бёккета, только онъ смотритъ на нить алчными глазами я побрякиваетъ чѣмъ-то въ карманѣ, можетъ-быть, полупенсовою монетою.
   Замѣтивъ его, миледи обращается съ вопросительнымъ взглядомъ къ другому меркурію, къ тому, который привезъ ее домой.
   -- Мистеръ Бёккетъ, миледи.
   Мистеръ Бёккетъ, перемолвивъ словечка два съ своимъ указательнымъ пальцемъ, низко кланяется я выступаетъ впередъ.
   --" Вы дожидаетесь сэра Лейстера?
   -- Нѣтъ миледи, я имѣлъ честь ихъ видѣть.
   -- Имѣете вы что-нибудь сказать мнѣ?
   -- Пока ничего, миледи.
   -- Сдѣлали ли вы какія-нибудь новыя открытія?
   -- Да, немного, миледи.
   Все это говорятъ она мимоходомъ, я чуть-чуть пріостановившись, летитъ одна ужь на лѣстницу. Мистеръ Бёккетъ подходитъ къ первой ступени и наблюдаетъ, какъ подымается она на ту площадку, съ которой спускался адвокатъ на встрѣчу смерти, мимо кровожадныхъ группъ, изваянныхъ Дедлоковъ, отъ которыхъ ложатся длинныя тѣни на стѣну; мимо печатнаго объявленія, на которое она бросаетъ мимолетный взглядъ и наконецъ исчезаетъ въ изгибахъ лѣстницы.
   -- Дѣйствительно, прелестная женщина, говоритъ мистеръ Бёккетъ и возвращается снова къ напудренному меркурію: -- только она, кажется, несовсѣмъ-здорова?
   -- Да, несовсѣмъ-здорова, сообщаетъ ему напудренный Меркурій: -- страдаетъ сильно головною болью.
   -- Въ-самомъ-дѣлѣ? Жаль бѣдную! говоритъ мистеръ Бёккетъ.-- Я бы посовѣтовалъ ей побольше движенія, прогулки.
   -- Она и такъ прогуливается, возражаетъ напудренный Меркурій:-- часа по два гуляетъ, когда головная боль очень-сильна. Иногда даже и по ночамъ выходитъ...
   -- Неужели серьёзно въ васъ шесть футовъ и три дюйма? спрашиваетъ мистеръ Бёккетъ:-- извините, что прервалъ вашъ разсказъ...
   -- Это вѣрно.
   -- Вы такъ пропорціонально сложены, что ростъ не замѣтенъ; а вѣдь три дюйма -- это очень-большой ростъ... Вамъ могутъ позавидовать гренадеры, право... Такъ вы изволите говорить, что и по ночамъ гуляетъ... Разумѣется, въ лунную ночь?
   -- О, разумѣется!..
   -- Ну... да...
   Взаимное согласіе съ обѣихъ сторонъ.
   -- Я думаю, сами-то вы не часто гуляете? говоритъ мистеръ Бёккетъ: -- вѣрно некогда.
   -- Да, вопервыхъ, и некогда, а вовторыхъ... напудренный Меркурій не находитъ въ этомъ большаго удовольствія. Онъ охотнѣе ѣздитъ на запяткахъ.
   -- Дѣйствительно, говоритъ мистеръ Бёккетъ: -- это большая разница. Теперь я припоминаю, продолжаетъ онъ, грѣя руки и простодушно поглядывая на мерцающее пламя: -- что въ тотъ вечеръ, когда случилось убійство, она ходила гулять.
   -- Ходила. Я отпиралъ ей садовую калитку.
   -- И оставили ее тамъ?.. Да, да я васъ видѣлъ.
   -- Я васъ не видалъ, говоритъ напудрённый Меркурій.
   -- Я очень торопился; шелъ навѣстить тётку, которая живетъ въ Чельзи. Ей девяносто лѣтъ, старая дѣва и водятся деньжонки... Да, я именно въ это время проходилъ мимо. Въ которомъ это было часу? Я думаю такъ около десяти?
   -- Въ половинѣ десятаго.
   -- Это правда: именно въ половинѣ десятаго. И если я не ошибаюсь, миледи была закутана въ широкую черную мантилью съ густой бахрамой.
   -- Точно такъ.
   -- Точно такъ.
   Мастеръ Бёккетъ долженъ теперь опять заняться кой-чѣмъ наверху. Признательный за пріятный разговоръ, онъ пожинаетъ руку напудренному меркурію и проситъ, еслибъ у него нашлось полчаса свободнаго времени, зайдти къ скульптору королевской академіи: будетъ выгодная сдѣлка для обоихъ.
   

Часть десятая (послѣдняя).

ГЛАВА LIV.
Взрывъ.

   Освѣжась сномъ, мистеръ Бёккетъ вскакиваетъ спозаранку и готовится къ рѣшительному сраженію. Надѣваетъ онъ чистое бѣлье, приглаживаетъ мокрой щеткой рѣдкіе клочки волосъ, уцѣлѣвшіе подъ ударами времени и тяжелой житейской науки. Къ этимъ снарядамъ: щеткѣ и чистому бѣлью, имѣетъ онъ обыкновеніе прибѣгать во всѣхъ торжественныхъ церемоніяхъ. Потомъ приступаетъ онъ къ завтраку и закладываетъ въ желудкѣ фундаментъ двумя бараньими котлетками и соразмѣрнымъ количествомъ чаю, яицъ, поджареныхъ тостовъ и мармелада. Нагрузившись порядкомъ сими дарами природы, совѣтуется онъ съ своимъ помощникомъ -- указательнымъ пальцемъ, и ласково даетъ инструкцію напудренному Меркурію тайно передать сэру Лейстеру Дедлоку, баронету, что если его сіятельству угодно, Бёккетъ готовъ къ его услугамъ.
   Сэръ Лейстеръ милостиво принимаетъ прошеніе и предлагаетъ мистеру Бёккету представиться въ библіотекѣ. Мистеръ Бёккетъ отправляется въ указанный апартаментъ, 'становится передъ каминомъ, подперевъ подбородокъ указательнымъ пальцемъ, и созерцаетъ горящіе уголья.
   Мистеръ Бёккетъ задумчивъ, задумчивъ какъ человѣкъ, которому предстоитъ большой трудъ; но во всякомъ случаѣ, онъ спокоенъ, увѣренъ въ своихъ силахъ и твердъ. Судя по лицу, его можно принять за игрока въ большую игру, рискующаго сотнями гиней: игра ужь него въ рукахъ, но онъ ждетъ послѣдней карты, чтобъ задать мастерской ударъ своему противнику. Ни на минуту не колеблется онъ при появленіи сэра Лейстера и смотритъ искоса, какъ баронетъ медленно подходитъ къ волтеровскому креслу и тяжело опускается на гибкія пружины подушки. Во взорѣ его видна вчерашняя серьёзность съ примѣсью -- если великій баронетъ позволитъ такъ выразиться -- капли состраданія.
   -- Мнѣ очень-жаль, офицеръ, что я заставилъ васъ дожидаться: сегодня я всталъ позжё обыкновеннаго. Я несовсѣмъ-здоровъ: негодованіе и скорбь въ эти послѣдніе дни утомили меня. Я подверженъ... подагрѣ... (сэръ Лейстеръ хотѣлъ-было сказать: вообще нездоровью, и сказалъ бы такъ всякому другому, но Бёккетъ знаетъ все и все видитъ насквозь)... и послѣднія событія очень потрясли меня.
   Пока сэръ Лейстеръ съ трудомъ и гримасами отъ боли усаживается въ креслахъ, мистеръ Бёккетъ подходитъ къ нему ближе и опирается одной рукой на письменный столъ.
   -- Не знаю, желаете ли вы говорить со мной наединѣ, офицеръ, замѣчаетъ сэръ Лейстеръ: -- это совершенно зависитъ отъ васъ; если же нѣтъ, то, сколько я знаю, миссъ Дедлокъ...
   -- Позвольте имѣть честь доложить вамъ, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, отвѣчаетъ мистеръ Бёккетъ, убѣдительно склонивъ голову на бокъ и навѣсивъ, въ родѣ серьги, свой жирный указательный палецъ на ухо: -- позвольте имѣть честь доложить вамъ, что дѣло требуетъ глубокой тайны. Вы сами убѣдитесь въ справедливости словъ моихъ. Присутствіе всякой леди, тѣмъ болѣе леди такого высокаго соціальнаго значенія, какъ миссъ Дедлокъ, было бы для меня въ высшей степени пріятно. Но, отлагая въ сторону душевное удовольствіе, я долженъ сказать вамъ, что дѣло требуетъ глубокой тайны.
   -- Довольно.
   -- До-того глубокой тайны, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, продолжаетъ мистеръ Бёккетъ: -- что я прежде всего хочу просить у васъ позволенія запереть дверь.
   -- Заприте.
   Мистеръ Бёккетъ искусно и безъ малѣйшаго шума принимаетъ эту предосторожность: онъ становится на одно колѣно и, по привычкѣ, такъ ловко повертываетъ ключъ, что въ замочную скважину не проникнетъ ни одинъ любопытный взглядъ.
   -- Сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, вчера вечеромъ я имѣлъ честь доложить вамъ, что къ сегодняшнему дню я соберу всѣ нужныя показанія противъ лица, совершившаго преступленіе.
   -- Противъ солдата?
   -- Нѣтъ, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, дѣло идетъ не о солдатѣ.
   Сэръ Ленстеръ смотритъ на него съ удивленіемъ.
   -- Я не понимаю васъ, офицеръ, говоритъ онъ: -- но солдатъ ужь посаженъ въ тюрьму?
   -- Точно такъ, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ; но убійство совершила женщина.
   -- Праведное небо!.. восклицаетъ сэръ Лейстеръ, опрокинувшись на спинку креселъ.
   -- Теперь сэръ Лейстеръ, баронетъ, говоритъ мистеръ Бёккетъ, многозначительно работая своимъ жирнымъ указательнымъ пальцемъ:-- теперь я считаю своей священной обязанностью приготовить васъ къ выслушанію такихъ обстоятельствъ, которыя въ нѣкоторомъ родѣ, смѣю сказать, могутъ произвести на васъ, даже навѣрное произведутъ, значительное вліяніе. Но, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, вы джентльменъ и я знаю какой смыслъ таится въ этомъ словѣ: да, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, вы джентльменъ; а джентльменъ смѣло и спокойно встрѣтитъ всякій ударъ, какой бы онъ ни былъ; джентльменъ не склонится передъ разрушительною силою обстоятельствъ. Да, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, это такъ. Если надъ вами тяготѣетъ ударъ, вы, разумѣется, вспомните о вашемъ знаменитомъ родѣ; вамъ прійдетъ въ голову, какъ ваши предки, начиная хоть съ Юлія Цесаря, чтобъ не ходить дальше, перенесли бы огорченіе; вамъ тотчасъ прійдетъ въ голову, съ какимъ мужествомъ, съ какимъ хладнокровіемъ они устояли бы противъ рока и, укрѣпясь этой мыслью, у крѣпясь этими воспоминаніями, отвѣтомъ вашимъ будетъ, разумѣется, непреклонность противъ роковыхъ обстоятельствъ, и честь фамиліи спасительнымъ штандартомъ разовьется надъ вашими гербами. Вотъ маршрутъ вашихъ поступковъ, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, вотъ исходный пунктъ вашихъ дѣйствій!
   Сэръ Лейстеръ, развалясь въ креслахъ, смотритъ съ удивленіемъ на офицера.
   -- Теперь, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, продолжаетъ мистеръ Бёккетъ: -- приготовивъ васъ, какъ только могъ, я имѣю честь почтительнѣйше просить, чтобъ вы были спокойны и не возмущались тѣмъ, что я имѣю передать вашему сіятельству. Я знаю столько о характерахъ людей различныхъ ступеней общества, что одна лишняя черта, самая даже рѣзкая, выходящая изъ обыкновеннаго круга вещей, ни больше, ни меньше для меня какъ пылинка на земномъ шарѣ. Не думаю, чтобъ какое-нибудь событіе могло удивить или потрясти меня; всякое отступленіе отъ обыкновенныхъ законовъ приличія для меня такъ обыкновенно, какъ восходъ солнца; а потому, сэръ Ленстеръ Дедлокъ, баронетъ, цѣль моя состоитъ въ томъ, чтобъ вы, вникнувъ глубоко въ смыслъ словъ моихъ, не были поражены, узнавъ, что нѣкоторыя изъ вашихъ семейныхъ дѣлъ дошли до моего свѣдѣнія.
   -- Благодарю васъ за ваши приготовленія, отвѣчаетъ сэръ Лейстеръ, выслушавъ безмолвно и неподвижно длинную вступительную рѣчь краснорѣчиваго оратора: -- хотя не думаю, чтобъ въ нихъ была какая-нибудь надобность; во всякомъ случаѣ, желаніе ваше благонамѣренно. Благодарю васъ. Будьте такъ добры продолжайте. Вы даже можете, если желаете... присѣсть.
   Мистеръ Бёккетъ присѣсть желаетъ. Онъ приноситъ себѣ стулъ и тѣнь его, падающая на сэра Лейстера, уменьшается.
   -- Теперь, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, высказавъ вамъ это небольшое предварительное вступленіе, я перехожу къ настоящему предмету, который имѣю сообщить вашему сіятельству. Леди Дедлокъ...
   Сэръ Лейстеръ гнѣвно приподымается на подушкѣ своего стула и страшнымъ взоромъ смотритъ на своего собесѣдника. Мистеръ Бёккетъ прибѣгаетъ къ верченью своего жирнаго указательнаго пальца, какъ къ волшебному жезлу.
   -- Леди Дедлокъ, какъ вамъ извѣстно, сэръ, составляетъ предметъ всеобщаго удивленія. Вотъ каково значеніе миледи въ обществѣ: она составляетъ предметъ всеобщаго удивленія... говоритъ мистеръ Бёккетъ.
   -- Я бы предпочелъ, офицеръ, говоритъ сэръ Лейстеръ мрачно: -- еслибъ въ вашемъ разговорѣ вы не касались имени леди Дедлокъ...
   -- Я бы исполнилъ желаніе ваше, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, но... но это невозможно.
   -- Невозможно?...
   Мистеръ Бёккетъ отвѣчаетъ утвердительно наклоненіемъ головы.
   -- Сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, это невозможно, невозможно въ полномъ смыслѣ слова. Все, что я имѣю сообщить вамъ, касается ея сіятельства. Миледи опорная точка того событія .
   -- Офицеръ! гнѣвно говоритъ сэръ Лейстеръ и блѣдныя губы его дрожатъ: -- не забывайте вашихъ обязанностей. Исполняйте вашъ долгъ, офицеръ, и берегитесь переступать за предѣлы, имъ положенные. Я не снесу этого; я не позволю этого. Вы произносите имя миледи въ связи съ тѣми обстоятельствами, которыя составляютъ предметъ вашихъ разъисканій, и берегитесь, если вы произносите его всуе -- берегитесь: имя леди Дедлокъ не изъ числа тѣхъ именъ, которыя могутъ вертѣться на языкѣ всякаго.
   -- Сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, я говорю только то, что обязанъ сказать, и не позволяю себѣ сдѣлать шагу лишняго.
   -- Надѣюсь, что вы понимаете свои обязанности. Хорошо, продолжайте, продолжайте, сэръ.
   Взглянувъ на разгнѣванный ликъ сэра Лейстера, на сердитые глаза его, которые стараются не встрѣтиться съ глазами Бёккета, на всю фигуру его, Дрожащую съ головы до ногъ и старающуюся казаться спокойною, мистеръ Бёккетъ прочищаетъ путь себѣ своимъ жирнымъ указательнымъ пальцемъ и говоритъ вполголоса:
   -- Я долженъ сказать вамъ, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, что покойный мистеръ Телькингорнъ давно ужъ питалъ подозрѣнія касательно леди Дедлокъ...
   -- Еслибъ онъ осмѣлился намекнуть мнѣ объ этомъ, сэръ -- чего, разумѣется, онъ никогда бы не рѣшился сдѣлать -- я удушилъ бы его собственными своими руками! воскликнулъ сэръ Лейстеръ, ударивъ кулакомъ по столу.
   Но, несмотря на весь пылъ своего негодованія, онъ останавливается какъ вкопанный, потому-что всевидящее око мистера Бёккета, его жирный указательный палецъ и медленное качанье головы производятъ на баронета магическое вліяніе.
   -- Сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, покойный мистеръ Телькингорнъ былъ скрытенъ и молчаливъ, и я не могу взять на себя такъ много, чтобъ пояснить вамъ, что именно руководило имъ съ самаго начала; но я знаю, изъ собственныхъ его устъ, изъ собственныхъ его устъ, сэръ, что однажды въ этомъ самомъ домѣ, и даже въ присутствіи вашего сіятельства, леди Дедлокъ, разбирая какую-то рукопись, узнала о существованіи въ страшной бѣдности одного господина, который былъ ея любовникомъ, прежде чѣмъ она сдѣлалась леди Дедлокъ, и который долженъ былъ на ней жениться... Мистеръ Бёккетъ на-минуту останавливается и потомъ выразительно повторяетъ:-- да, долженъ былъ на ней жениться... въ этомъ нѣтъ никакого сомнѣнія... Я знаю изъ собственныхъ его устъ, что когда этотъ господинъ умеръ, мистеръ Телькингорнъ, подозрѣвалъ, что леди Дедлокъ тайно посѣщала его бѣдное жилище, его жалкую могилу... И мнѣ поручилъ покойный разъискивать это дѣло, и чрезъ свои розыски, своими глазами и ушами я убѣдился, что леди Дедлокъ, переодѣтая въ платье своей горничной, дѣйствительно посѣщала и бѣдную лачугу и бѣдную могилу... да, мистеръ Телькингорнъ поручилъ мнѣ слѣдить за миледи и... извините меня, сэръ... я слѣдилъ за ней и слѣдилъ за ней удачно и искусно. Я свелъ потомъ горничную миледи съ мальчикомъ, который служилъ проводникомъ ея сіятельству, я свелъ ихъ у мистера Телькингорна, на Поляхъ линкольской палаты, и тогда въ справедливости словъ моихъ не могло существовать и тѣни недоразумѣнія. Сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, вчера вечеромъ, желая смягчить для васъ или, лучше сказать, подготовить васъ къ выслушанію такихъ тяжкихъ открытій, я говорилъ, что и въ высокородныхъ семействахъ совершаются страшныя тайны... да, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, страшныя тайны совершались въ вашемъ семействѣ и совершались чрезъ вашу жену. Я увѣренъ, что покойный мистеръ Телькингорнъ продолжалъ свои розыски до послѣдней минуты своей жизни и что онъ и леди Дедлокъ даже за нѣсколько минутъ до его смерти имѣли между собою непріятное совѣщаніе. Скажите все это леди Дедлокъ, сэръ, и спросите ея сіятельство не пошла ли она за мистеромъ Телькингорномъ въ эту ночь, не была ли она на Поляхъ линкольнской палаты, одѣтая въ чорную мантилью съ густой бахрамою, въ тотъ часъ...
   Сэръ Лейстеръ недвижимъ какъ статуя, и взоръ его устремленъ на жирный указательный палецъ, который такъ буравитъ его сердце.
   -- Такъ все это, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, вы передадите миледи отъ меня, Бёккета, инспектора слѣдственной коммиссіи. И если ея сіятельству будетъ угодно опровергать слова мои, то вы потрудитесь напомнить имъ, что инспекторъ Бёккетъ знаетъ все, что ему извѣстно, какъ миледи на лѣстницѣ, ведущей въ квартиру мистера Телькингорна, повстрѣчала въ эту ночь солдата (какъ вы его называете, хотя ужь онъ больше и не солдатъ); что инспекторъ Бёккетъ знаетъ, какъ миледи узнала солдата и прочее... Теперь, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, позвольте мнѣ васъ спросить: исполняю ли я свою обязанность или нѣтъ?
   Сэръ Лейстеръ, испустивъ тяжелый стонъ, закрываетъ лицо руками и проситъ мистера Бёккета, дать ему отдохнуть минуту. Мало-помалу онъ опускаетъ руки, стараясь сохранить наружное спокойствіе и достоинство; но лицо его блѣднѣе сѣдыхъ его волосъ, и мистеръ Бёккетъ начинаетъ за него бояться. Что-то ледяное, что-то особенное примѣшивается къ его высокомѣрію; какіе-то безсвязные звуки, безъ начала и конца, похожіе на дикій вопль, вырываются изъ его груди, и вотъ этими-то звуками онъ прерываетъ молчаніе и высказываетъ, какъ тяжело для него думать, что такой вѣрный, такой честный другъ, какъ мистеръ Телькингорнъ, никогда не рѣшался намекнуть ему на эти непостижимыя, невѣроятныя и тяжкія отношенія между нимъ и миледи.
   -- Для уясненія этого дѣла, потрудитесь все, что вы слышали, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, передать отъ имени инспектора Беккета миледи. Потрудитесь передать все это ея сіятельству, и вы увидите, если я не ошибаюсь, что мистеръ Телькингорнъ хотѣлъ въ самомъ непродолжительномъ времени обо всемъ сообщить вамъ, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, о чемъ и предупреждалъ миледи. Кто знаетъ, быть можетъ, въ то самое утро, когда я производилъ слѣдствіе у его трупа, онъ былъ намѣренъ обо всемъ сообщить вамъ. Можете ли вы знать, что у меня на умѣ, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, и можете ли вы удивляться, если меня сейчасъ хватитъ ударъ, что я но высказалъ того или другаго... такъ и мистеръ Телькингорнъ: какъ знать, что у него было въ головѣ?
   -- Да... такъ... такъ... едва-внятно и отрывистыми звуками говоритъ сэръ Лейстеръ.
   При этихъ словахъ шумъ и говоръ нѣсколькихъ голосовъ раздаются въ пріемной.
   Мистеръ Бсккетъ прислушивается, тихо отворяетъ дверь библіотеки, выставляетъ за нея голову и прислушивается еще разъ. Потомъ поворачивается къ сэру Лейстеру и говоритъ быстро, но спокойно:
   -- Сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, молва, какъ я и ожидалъ, разнесла по городу это несчастное семейное дѣло; покойникъ такъ неожиданно отправился на тотъ свѣтъ. Одно средство: зажать ротъ этому народу. Угодно ли вамъ, для сохраненія чести вашей фамиліи, сидѣть спокойно, соглашаться со мною во всемъ, а я ихъ угомоню.
   -- Какъ знаете, офицеръ, невнятно говоритъ сэръ Лейстеръ.
   Мистеръ Бёккетъ многозначительно киваетъ головой, скрючиваетъ свой жирный указательный палецъ, идетъ въ пріемную -- и голоса тамъ затихаютъ.
   Онъ скоро возвращается назадъ, предводительствуя двумя Меркуріями, одѣтыми въ панталоны персиковаго цвѣта и убѣленными пудрой. Меркуріи несутъ кресло, въ которомъ торчитъ разбитое параличомъ существо. Позади этой процесіи идетъ господинъ и двѣ леди.
   Установивъ кресло на приличномъ разстояніи, мистеръ Бёккетъ отпускаетъ Меркуріевъ и запираетъ дверь.
   Сэръ Лейстеръ Дедлокъ съ ледянымъ и страшнымъ удивленіемъ смотритъ на такое нарушеніе предѣловъ его владѣнія.
   -- Теперь, леди и джентльмены, говоритъ мистеръ Бёккетъ, довѣрительнымъ тономъ: -- быть-можетъ, вы знаете меня. Я инспекторъ Бёккетъ -- вотъ кто я; а это... и онъ достаетъ изъ-за пазухи свою палочку:-- девизъ моей власти. Вамъ, леди и джентльмены, хотѣлось видѣть сэра Лейстера Дедлока, баронета -- извольте, желаніе ваше исполнилось; вы имѣете эту честь. Имя ваше, старикъ, Смольвидъ -- не правда ли, я васъ знаю.
   -- Я увѣренъ, что вы ничего дурнаго обо мнѣ не слыхали, кричитъ мистеръ Смольвидъ рѣзкимъ и пронзительнымъ визгомъ.
   -- А вы не слыхали, за что зарѣзали свинью -- а? возражаетъ мистеръ Бёккетъ, пристально смотря на мистера Смольвида.
   -- Нѣтъ, не слыхалъ!
   -- Жаль; а ее таки-зарѣзали, говоритъ мистеръ Бёккетъ, совершенно-хладнокровно:-- за то, что она черезчуръ визжала. Потому-то и вамъ я не совѣтую визжать, а то, чего добраго... Да вамъ не случается ли говорить съ глухими?
   -- Случается, сэръ, случается, стонетъ мистеръ Смольвидъ: -- жена моя глуховата.
   -- Вотъ оттого-то вы такъ и визжите. Но вѣдь жены вашей здѣсь нѣтъ, такъ вы безъ всякой потери можете поослабить вашъ визгъ октавы на двѣ: этимъ вы сдѣлаете и мнѣ и себѣ услугу. А этотъ господинъ, кажется, членъ Клуба Умѣренности?
   -- Точно такъ, сэръ. Имя ему Чедбандъ, стонетъ мистеръ Смольвидъ ужь тонами двумя пониже.
   -- Когда-то имѣлъ товарища и друга этого имени, говоритъ мистеръ Бёккетъ, протягивая руку: -- очень-радъ познакомиться. Безъ-сомнѣнія, мистриссъ Чедбандъ?
   -- И мистриссъ Снегсби, рекомендуетъ мистеръ Смольвидъ.
   -- Жена поставщика канцелярскихъ принадлежностей, моего истиннаго друга! говорить мистеръ Бёккетъ.-- Браво! я его люблю какъ роднаго!.. Ну, зачѣмъ же васъ нелегкая принесла?
   -- То-есть, вы, можетъ-быть, хотите знать, какія обязанности привели насъ сюда? спрашиваетъ мистеръ Смольвидъ, нѣсколько озадаченный такимъ быстрымъ поворотомъ дѣла.
   -- Ну, разумѣется, ваша братья знаетъ о чемъ я говорю. Ну, зачѣмъ вамъ нужно было видѣть сэра Лейстера Дедлока, баронета? Ну, ну, разсказывайте.
   Мистеръ Смольвидъ притягиваетъ къ себѣ за полу мистера Чедбапда и шопотомъ совѣтуется съ нимъ.
   Мистеръ Чедбандъ, замаслясь порядкомъ со лба, произноситъ басомъ:
   -- Откалывай, откалывай впередъ, пожалуй!
   И удаляется на свое прежнее мѣсто.
   -- Я былъ другъ и кліентъ покойнаго мистера Телькингорна, пищитъ дѣдушка Смольвидъ: -- у меня съ нимъ водились кой-какія дѣлишки. Я былъ ему полезенъ и онъ не покидалъ меня. Покойный Крукъ былъ мой шуринъ, онъ былъ родной братъ... этого ощипаннаго попугая... моей мистриссъ Смольвидъ. Я наслѣдникъ Крука. Я разобралъ всѣ его бумаги, весь его хламъ; все вытащилъ къ себѣ на глаза. Тутъ была связка писемъ, оставшаяся послѣ умершаго жильца; она лежала подъ войлокомъ, на которомъ спитъ леди Женни -- крукова кошка. Онъ всюду пряталъ свои вещи. Мистеръ Телькингорнъ хлопоталъ объ этихъ письмахъ, и я первый отъискалъ ихъ и далъ ему. Я самъ человѣкъ дѣловой; я осмотрѣлъ эти письма. Это были письма отъ любовницы покойнаго жильца: она подписывалась Гонорія. Славное имя, не простое имя Гонорія! Чай, здѣсь нѣтъ такой леди, которая подписывается Гонорія? Нѣтъ, вѣрно нѣтъ, о! я знаю что нѣтъ.
   Въ этотъ моментъ торжества кашель начинаетъ сильно бить дѣдушку Смольвида.
   -- О, Бои;е мой! о кости мои! я разсыплюсь въ клочки! кричитъ добрый старичокъ.
   -- Ну, коли вамъ что нужно, говоритъ мистеръ Бёккетъ, когда кашель пересталъ трясти мистера Смольвида: -- до сэра Лейстера, баронета, то его сіятельство передъ вами: извольте говорить.
   -- Развѣ я не сказалъ, мистеръ Бёккетъ, визжитъ дѣдушка Смольвидъ: -- развѣ я не сказалъ? Я сказалъ и про капитана Гаудона и про его любовницу Гонорію, и про ихъ ребенка. А теперь мнѣ нужно знать, гдѣ эти письма. Это касается до меня, если не касается до сэра Лейстера. Я хочу знать, гдѣ эти письма, куда они исчезли. Я отдавалъ ихъ только моему адвокату, мистеру Телькингорну, а не кому-нибудь другому. Гдѣ эти письма?
   -- Да вѣдь мистеръ Телькингорнъ вамъ за это заплатилъ хорошія деньги, говоритъ мистеръ Бёккетъ.
   -- Это не ваше дѣло. Я хочу знать, гдѣ письма, и я скажу вамъ, мистеръ Бёккетъ, что намъ здѣсь нужно, право скажу. Намъ надо больше розъисковъ, больше справедливости по этому убійству, а вы мало дѣлаете, плохо разъискиваете. И этотъ Джорджъ, проклятый драгунъ, не одинъ убійца -- вы знаете; у него были соумышленники.
   -- Вотъ что я тебѣ скажу, говоритъ мистеръ Бёккетъ, перемѣнивъ внезапно тонъ и подойдя къ старику носъ къ носу (между-тѣмъ, какъ жирный указательный палецъ страшно работаетъ): -- вотъ что я тебѣ скажу: будь я проклятъ, если я позволю кому-нибудь путаться не въ свои дѣла. Всякъ сверчокъ, знай свой шестокъ. Тебѣ нужны разъисканія -- да, тебѣ нужны? Такъ не-уже-ли же ты думаешь, что эта рука не знаетъ своего дѣла и не спустить курка, когда надо стрѣлять?
   Такова власть этого человѣка, такъ сильно его вліяніе, Что мистеръ Смольвидъ тотчасъ же начинаетъ извиняться -- и гнѣвъ мистера Беннета смягчается.
   -- Вотъ я вамъ дамъ какой совѣтъ, говоритъ онъ ужь спокойно: -- вамъ незачѣмъ ломать голову надъ убійствомъ: это мое дѣло. Вы вѣдь въ газеты, я думаю, заглядываете, такъ, пожалуй, въ скоромъ времени и увидите кой-что. Я знаю свои обязанности и вамъ учить меня не къ лицу -- вотъ все, что я хочу вамъ сказать. Что и;ь касается до писемъ, то вамъ хочется знать, кто ихъ взялъ? Я скажу вамъ: ихъ взялъ я. Они ли это?
   Дѣдушка Смольвидъ смотритъ алчными глазами на связку писемъ, которую мистеръ Бёккетъ досталъ изъ кармана, и признаетъ ихъ.
   -- Есть еще у васъ что-нибудь сказать? спрашиваетъ мистеръ Бёккетъ:-- говорите! только, чуръ, рта широко не разѣвать; вы и такъ небольно-красивы.
   -- Мнѣ нужно пятьсотъ фунтовъ стерлинговъ.
   -- То-есть пятьдесятъ, вы хотите сказать, насмѣшливо говоритъ мистеръ Бёккетъ.
   Нѣтъ; оказывается, что дѣдушка Смольвидъ дѣйствительно желаетъ пятьсотъ фунговъ стерлинговъ.
   -- Вотъ что я вамъ скажу, говоритъ мистеръ Бёккетъ: -- сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, поручилъ мнѣ окончить это дѣло. (Сэръ Лейстеръ механически киваетъ головой.) Вы требуете пятьсотъ фунтовъ стерлинговъ? Очень-глупое требованіе, дважды пятьдесятъ было бъ глупо; но всё-таки умнѣе; не хотите ли дважды пятьдесятъ -- а?
   Мистеръ Бёккетъ думаетъ, что ста фунтовъ стерлинговъ и ждать нёчего.
   -- Въ такомъ случаѣ, говоритъ мистеръ Бёккетъ: -- обратимся къ мистеру Чедбанду. Боже! сколько пріятнаго напоминаетъ мнѣ это имя; какой былъ прекрасный человѣкъ мой товарищъ Чедбандъ, умѣренный, честный, добрый...
   Мистеръ Чедбандъ выходитъ на средину, улыбается жирной улыбкой и разражается слѣдующей спичью:
   -- Почто мы здѣсь, други мои? почто здѣсь я и жена моя Рахиль? здѣсь, въ палатахъ сильнаго и богатаго -- почто? Были ли мы въ числѣ званыхъ? Пришли ли мы ликовать съ богатыми и сильными? Пришли ли мы бряцать въ кимвалы передъ ними? Пришли ли мы плясать пляски съ ними? Нѣтъ, други мои, не для того мы здѣсь. Быть-можетъ, други мои, владѣемъ мы преступной тайной? Быть-можетъ, пришли получить за эту тайну денегъ? Да, други мои, это такъ: мы пришли съ этой цѣлью.
   -- О, да вы дѣльная голова! говоритъ мистеръ Бёккетъ, выслушавъ его внимательно.-- Вы правы. Скажите же намъ, въ чемъ состоитъ ваша тайна?
   -- Будемъ, други, говорить въ духѣ тишины и спокойствія, продолжаетъ мистеръ Чедбандъ:-- жена моя, гряди впередъ!
   Мистриссъ Чедбандъ такъ поспѣшно грядетъ впередъ, что отталкиваетъ супруга своего на задній планъ и смѣло подходитъ къ мистеру Бёккету.
   -- Если вы хотите знать нашу тайну, говоритъ она: -- я скажу вамъ ее. Я пособляла воспитывать миссъ Гаудовъ, дочку ея сіятельства. Я была въ услуженіи у сестрицы миледи, которая очень негодовала на ея сіятельство за позоръ, нанесенный ихъ имени. Она увѣрила сестрицу, что ребенокъ умеръ при самомъ рожденіи; но ребенокъ былъ живъ, и теперь живетъ, и я ее знаю.
   Произнося эти слова, подсмѣиваясь и ударяя какъ-то особенно на слово миледи, мистриссъ Чедбандъ складываетъ руки крестомъ и невозмутимо взираетъ на мистера Бёккета.
   -- А, понимаю, отвѣчаетъ офицеръ:-- вы поджидаете чего-нибудь въ родѣ двадцати фунтовъ стерлинговъ?
   Мистриссъ Чедбандъ только смѣется и говоритъ презрительно:
   -- Вы можете предложить и двадцать пенсовъ.
   -- Пожалуйте вы сюда, жена моего друга, поставщика канцелярскихъ принадлежностей, говоритъ мистеръ Бёккетъ, выманивая мистриссъ Снегсби своимъ жирнымъ указательнымъ пальцемъ: -- вы здѣсь зачѣмъ, сударыня?
   Слезы и воздыханія сначала лишаютъ возможности мистриссъ Снегсби высказать зачѣмъ она здѣсь; но мало-по-малу разъясняется, что она несчастная женщина, терзаемая обидами и огорченіями. Дражайшій мужъ ея, мистеръ Снегсби, покинулъ ее, забросилъ ее и не хочетъ знать ее; что посреди печалей ея, одинъ только покойный мистеръ Телькингорнъ былъ для нея утѣшеніемъ; онъ, однажды прійдя на Странное Подворье, въ отсутствіе мистера Снегсби, оказалъ бѣдной женщинѣ столько сочувствія, что съ-тѣхъ-поръ она возсылала къ небу за него самыя горячія мольбы. Всѣ, выключая настоящаго почтеннаго общества, дѣйствовали противъ ея душевнаго спокойствія. Вотъ, напримѣръ, хоть бы и мистеръ Гуппи, клеркъ въ конторѣ Кенджа и Корбая: онъ былъ сначала прозраченъ какъ стекло, чистъ, какъ солнце среди полудня, но вдругъ сдѣлался мраченъ, мраченъ какъ полночь, и все подъ вліяніемъ -- въ этомъ нѣтъ никакого сомнѣнія -- мистера Снегсби, этого вѣроломнаго грѣшника. Вотъ и мистеръ Вивль, другъ мистера Гуппи, жилъ таинственно на дворѣ, и покойный Крукъ, и Нимродъ, и Джо, всѣ покойники, всѣ, впали въ это... но во что -- мистриссъ Снегсби не выражается... Она ясно знаетъ, что Джо незаконный сынъ мистера Снегсби; она слѣдила за мистеромъ Снегсби, когда онъ шелъ послѣдній разъ извѣстить мальчика; зачѣмъ онъ шелъ? Нѣтъ, это ясно, что Джо былъ его сынъ. Единственное занятіе ея одинокой жизни состоитъ теперь въ постоянномъ преслѣдованіи мистера Снегсби; она за нимъ таскается всюду, ловитъ всѣ улики, всѣ подозрѣнія, и теперь знаетъ ужь навѣрное, что онъ самое вѣроломное, самое измѣнническое существо. Вслѣдствіе этого убѣжденія, она свела Чедбанда и мистера Телькингорна, высказала имъ перемѣну въ мистерѣ Гуппи и обратила вниманіе общества на то обстоятельство, которое въ настоящее время занимаетъ честную компанію, хотя главная цѣль ея дѣйствіи заключалась въ томъ, чтобъ изобличить мистера Снегсби, вывести его на чистую воду и разорвать супружескія узы. Все это мистриссъ Снегсби, какъ удрученная горемъ жена, какъ пріятельница мистриссъ Чедбандъ, какъ послѣдовательница мисгера Чедбанда, какъ убитая печалью и слезами по покойномъ мистерѣ Телькингорнѣ, считаетъ своимъ долгомъ высказать съ полной откровенностью. У нея нѣтъ никакихъ особенныхъ побужденій; она не ищетъ никакого вознагражденія; цѣль ея ясна: ей надо уличить вѣроломнаго... атмосфера несчастій... нылъ ревности... невыносимая пытка одиночества и проч. и проч.
   Пока этотъ потокъ семейныхъ междоусобій изливается, что требуетъ, разумѣется, много времени, мистеръ Бёккетъ слушаетъ внимательно, совѣщается съ своимъ жирнымъ указательнымъ пальцомъ и устремляетъ испытующій взоръ на Чедбандовъ и мистера Смольвида.
   Сэръ Лейстеръ Дедлокъ сидитъ неподвижно, какъ окаменѣлый и повременамъ посматриваетъ на мистера Бёккета, какъ на человѣка, который только одинъ въ семъ мірѣ можетъ его успокоить.
   -- Хорошо, говоритъ мистеръ Бёккетъ: -- довольно: я понимаю васъ. Сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, поручилъ мнѣ изслѣдовать это дѣло (сэръ Лейстеръ Дедлокъ, опять механически киваетъ головой въ подтвержденіе словъ офицера) и потому я займусь имъ какъ слѣдуетъ. Я не буду говорить о вашихъ денежныхъ требованіяхъ; они меня не удивляютъ. Какъ люди міра сего, мы должны обдѣлывать дѣла къ общему удовольствію; но вотъ что удивляетъ меня: какимъ образомъ пришло вамъ въ голову поднять шумъ въ передней? Эта продѣлка совершенно-противна вашимъ видамъ, право противна.
   -- Мы хотѣли войдти, отвѣчаетъ мистеръ Смольвидъ.
   -- Хорошо, вы хотѣли войдти, это такъ, отвѣчаетъ мистеръ Бёккетъ ласковымъ тономъ: -- но человѣку вашихъ лѣтъ (я, изволите видѣть, называю лѣта ваши почтенными) съ умомъ, изощреннымъ опытностью, въ чемъ я нисколько не сомнѣваюсь, потому-что параличное состояніе остальныхъ членовъ заставляетъ всѣ жизненные соки обращаться въ голову: какъ такому человѣку не понять, что дѣла, въ которыхъ пахнетъ деньгами, надо вести въ-таннѣ, въ противномъ случаѣ не получишь и фарсинга. Видите ли, надо обуздывать свой характеръ; надо владѣть своими страстями, прибавляетъ мистеръ Бёккетъ въ видѣ заключенія и дружескимъ голосомъ.
   -- Я говорилъ только, что не уйду отсюда, пока кто-нибудь не доложитъ обо мнѣ сэру Лейстеру Дедлоку, говоритъ дѣдушка Смольвидъ.
   -- Вотъ оно что! Это-то и дурно. Шумѣть не слѣдовало, и какъ вы думаете, не позвонить ли? не пора ли васъ снести внизъ?
   -- А гдѣ же мы кончимъ это дѣло? мрачно говоритъ мистриссъ Чедбандъ.
   -- Не безпокойтесь, сударыня, ужь эти женщины, какая любопытная порода! любезно замѣчаетъ мистеръ Бёккетъ.-- Завтра, а можетъ и послѣзавтра, я буду имѣть удовольствіе пригласить васъ, сударыня. Не забуду и вашей просьбы, мистеръ Смольвидъ, касательно ста фунтовъ стерлинговъ.
   -- Пятисотъ! взываетъ мистеръ Смольвидъ.
   -- Да, да, понимаю! дѣло не въ имени, говоритъ мистеръ Бёккетъ и берется за рукоятку звонка: -- позволите позвонить и пожелать вамъ добраго дня отъ себя и отъ хозяина дома? прибавляетъ онъ вкрадчивымъ голосомъ.
   Никто неспособенъ отказать мистеру Бёккету. Онъ звонитъ и общество удаляется. Онъ провожаетъ ихъ вплоть до двери, и когда шумъ шаговъ затихаетъ, возвращается къ сэру Лейстеру и говоритъ серьёзнымъ тономъ:
   -- Сэръ Лейетеръ Дедлокъ, баронетъ, вашему сіятельству остается только рѣшить вопросъ: нужно ли откупиться отъ этой сволочи, или нѣтъ. Мое мнѣніе: лучше откупиться; и я думаю на это немного потребуется денегъ. Вы видите, этотъ моченый огурецъ, мистриссъ Снегсби, вездѣ шнырила, вездѣ кричала и больше надѣлала глупостей, чѣмъ воображаетъ. Когда мистеръ Телькингорнъ былъ живъ, онъ, нѣтъ сомнѣнія, держалъ этихъ лошадей крѣпкими возжами и правилъ ими какъ хотѣлъ; но смерть вышибла его съ козелъ, и вотъ они теперь: кто въ лѣсъ, кто по дрова -- что прикажете дѣлать! Жизнь всегда такова. Нѣтъ кота -- визжатъ мыши; растаетъ ледъ -- потекутъ воды. Такъ и съ этимъ народомъ.
   Сэръ Лейстеръ Дедлокъ какъ-будто дремлетъ, хотя глаза его совершенно открыты; онъ безсмысленно смотритъ на мистера Бёккета, а мистеръ Бёккетъ совѣщается съ часами.
   -- Народецъ этотъ здѣсь, подъ кровлею вашего отеля, говоритъ мистеръ Бёккетъ, смотря на часы: -- ни ихъ возьму подъ арестъ въ нѣсколько минутъ. Сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, оставьте меня дѣйствовать. Вы не услышите никакого шума, никакого безпокойства. Вечеромъ, если вы позволите, я возвращусь къ вамъ и постараюсь, по возможности, уладить это несчастное семейное дѣло къ вашему удовольствію. Теперь, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, не безпокойтесь объ этомъ народѣ: вы увидите, какъ скоро и какъ тихо я его угомоню.
   Мистеръ Бёккетъ звонитъ, идетъ къ двери, что-то быстро шепчетъ Меркурію; меркурій уходитъ. Мистеръ Бёккетъ затворяетъ дверь и прислоняется къ ней спиной.
   Спустя одну или двѣ минуты, дверь опять тихо отворяется, закрывая собою мистера Бёккета, и входитъ француженка, mademoiselle Мистеръ Бёккетъ въ ту же минуту выходитъ изъ-за двери, затворяетъ ее и прижимаетъ спиною. Шумъ при движеніи офицера заставляетъ француженку обернуться, и она замѣчаетъ сэра Лейстера Дедлока.
   -- Pardon, sir, говоритъ она поспѣшно:-- мнѣ сказали, что здѣсь никого нѣтъ.
   И, возвращаясь къ двери, она сталкивается лицомъ къ лицу съ мистеромъ Бёккетомъ. Судорожное движеніе мгновенно пробѣгаетъ по ея физіономіи, и она становится смертельно-блѣдна.
   -- Это моя жилица, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, говоритъ мистеръ Бёккетъ, указывая на мадмоазель Гортензію: -- она жила въ моей квартирѣ впродолженіе нѣсколькихъ недѣль.
   -- Что жь за дѣло до этого сэру Лейстеру, мой ангельчикъ? отвѣчаетъ Гортензія насмѣшливымъ тономъ.
   -- А вотъ увидишь, мой ангельчикъ, увидишь, говоритъ мистеръ Бёккетъ.
   Мадмоазель Гортензія смотритъ на него съ презрительной улыбкой.
   -- Вы что-то таинственны, говоритъ она: -- вы вѣрно лизнули черезъ мѣру?
   -- Нѣтъ, мой ангельчикъ, пока еще довольно-трезвъ, отвѣчаетъ мистеръ Бёккетъ.
   -- Я вышла изъ вашего проклятаго дома вмѣстѣ съ вашей женою. Мы съ ней разошлись нѣсколько минутъ тому назадъ. Мнѣ сказалъ привратникъ, что она здѣсь; я пришла сюда за ней, но здѣсь ея нѣтъ. Что значатъ эти грубыя шутки? спрашиваетъ мадмоазель Гортензія, спокойно скрестивъ руки; но жилки бьются въ мрачномъ ея лицѣ, какъ часовыя пружины.
   Мистеръ Бёккетъ грозитъ ей своимъ жирнымъ указательнымъ пальцемъ.
   -- Вы жалкій идіотъ, мистеръ Бёккетъ, восклицаетъ Гортензія съ презрительнымъ смѣхомъ.-- Пропустите-ка меня на лѣстницу, толстомясый поросенокъ, прибавляетъ она, грозно топнувъ ногой.
   -- Точно такъ, mademoiselle, отвѣчаетъ мистеръ Бёккетъ хладнокровно, но опредѣлительно:-- вы останетесь здѣсь и сядете на софу
   -- Я не останусь и ни на что не сяду, говоритъ Гортензія съ судорожнымъ содроганіемъ.
   -- Нѣтъ, mademoiselle, повторяетъ мистеръ Бёккетъ, вертя своимъ жирнымъ указательнымъ пальцемъ:-- вы останетесь и сядете на софу.
   -- Зачѣмъ?
   -- Затѣмъ, что я арестую васъ по подозрѣнію въ убійствѣ, о которомъ вамъ нечего разсказывать. Разумѣется, я долженъ быть вѣжливъ съ существомъ такого нѣжнаго пола, какъ вы, и, вдобавокъ еще съ иностранкой; но если вы меня заставите, то я могу быть и грубъ; способъ моего обращенія съ вами зависитъ совершенно отъ васъ: выбирайте любое, а пока пріймите отъ меня, какъ отъ друга, совѣтъ и подите сядьте на софу.
   Мадмоазель Гортензія соглашается, идетъ къ софѣ и говоритъ задыхавшимся голосомъ:
   -- Вы демонъ!
   А жилки между-тѣмъ такъ и бьются въ ея лицѣ.
   -- Вотъ видите ли, продолжаетъ мистеръ Бёккетъ ободрительнымъ тономъ: -- здѣсь вамъ и покойно и поведеніе ваше такъ хорошо, какъ только можно ожидать отъ молодой женщины съ блистательнымъ умомъ. Теперь, съ вашего позволенія, я вамъ сдѣлаю маленькое наставленьице: старайтесь говорить какъ можно меньше; здѣсь въ болтовнѣ надобности нѣтъ, и вы преспокойно можете прикусить себѣ язычокъ. Словомъ сказать, чѣмъ меньше вы будете говорить, тѣмъ лучше.
   Все это наставленіе даетъ мистеръ Бёккетъ самымъ вѣжливымъ образомъ.
   Гортензія, стиснувъ зубы, какъ тигрица, сверкаетъ своими черными глазами на Офицера, сидитъ на софѣ, какъ статуя, крѣпко сжавъ руки, а пожалуй, можетъ-быть, и ноги, и ворчитъ вполголоса:
   -- О Бёккетъ! о демонъ!
   -- Теперь позвольте сказать вамъ, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, говоритъ мистеръ Бёккетъ и бѣдный палецъ его не знаетъ покоя: -- что эта молодая женщина, моя жилица, въ то время, о которомъ я имѣлъ честь вамъ докладывать, была горничною миледи и возненавидѣла ея сіятельство за то, что онѣ изволили ее отъ себя прогнать..
   -- Лжешь! кричитъ Гортензія: -- меня не прогнали: я сама ушла.
   -- Плохо же вы исполняете мой совѣтъ! замѣчаетъ мистеръ Бёккетъ самымъ нѣжнымъ, умоляющимъ голосомъ: -- поступокъ вашъ право меня удивляетъ. Вамъ ужь договориться до чего-нибудь! Что вамъ за дѣло до моихъ словъ: я вѣдь говорю не съ вами.
   -- Меня прогнала ея сіятельство! въ бѣшенствѣ кричитъ Гортензія:-- славная сіятельная особа! Нѣтъ, мистеръ Бёккетъ, я бы погубила себя, я опозорила бы себя, еслибъ еще хоть день осталась съ такой постыдной женщиной, какъ миледи.
   -- Ей-Богу вы поражаете меня! возражаетъ мистеръ Бёккетъ: -- я всегда считалъ французовъ за образецъ вѣжливости; а вы -- француженка, женщина, и позволяете себѣ говорить такія вещи въ присутствіи сэра Лейстера Дедлока, баронета.
   -- Онъ глупецъ -- и больше ничего. Я плюю на его домъ, на его имя, на его глупость, кричитъ мадмоазель Гортензія, плюя въ-самомъ-дѣлѣ на коверъ:-- нашли великаго человѣка, о Боже! о стыдъ!
   -- Изволите видѣть, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, продолжаетъ мистеръ Бёккетъ: -- эта бѣшеная иностранка забрала себѣ въ голову, что покойный мистеръ Телькингорнъ ей очень много обязанъ. Онъ въ-самомъ-дѣлѣ призывалъ ее къ себѣ по тому дѣлу, о которомъ я уже вамъ докладывалъ; но за ея хлопоты и безпокойство онъ заплатилъ ей съ избыткомъ.
   -- Лжешь! кричитъ Гортензія: -- я отказалась отъ всякой платы...
   -- Если вы непремѣнно хотите разговаривать, замѣчаетъ, между-прочимъ, мистеръ Бёккетъ:-- такъ чуръ на меня не пенять... Не могу сказать навѣрное, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, съ обдуманною ли цѣлью, желая ли успокоить меня на свой счетъ, помѣстилась она жить на моей квартирѣ; только знаю, что, проживая у меня, она шаталась часто къ покойнику мистеру Телькингорну ради ссоры и нарушала всякое спокойствіе бѣднаго поставщика канцелярскихъ принадлежностей, просто даже служила для него предметомъ боязни.
   -- Лжешь! кричитъ Гортензія:-- все лжешь!
   -- Вамъ извѣстію, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, при какихъ обстоятельствахъ было совершено убійство. Теперь я васъ попрошу прослушать меня внимательно. Я былъ отправленъ на слѣдствіе и производство всего дѣла было поручено мнѣ. Я изслѣдовалъ комнату, бумаги, трупъ, изслѣдовалъ все. По свѣдѣніямъ, которыя я получилъ отъ писца покойнаго, я взялъ подъ арестъ Джорджа, потому-что его видѣли въ эту самую ночь на лѣстницѣ, ведущей въ квартиру мистера Телькингорна; къ-тому же, не разъ слыхали, какъ Джорджъ угрожалъ покойному адвокату. Если вы меня спросите, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, принялъ ли я Джорджа за убійцу, то, положа руку на сердце, я вамъ скажу, что нѣтъ. Но во всякомъ случаѣ, противъ него были доказательства, и я считалъ своимъ долгомъ упрятать его въ тюрьму. Теперь послушайте!
   Пока мистеръ Бёккетъ совѣщается съ своимъ жирнымъ указательнымъ пальцемъ, мадмоазель Гортензія, сверкая глазами и сжавъ свои сухія блѣдныя губы, злобно смотритъ на него изподлобья.
   -- Вернувшись со слѣдствія домой, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, я засталъ эту молодую женщину за ужиномъ съ моею женою, мистриссъ Бёккетъ. Мадмоазель Гортензія, съ самаго дня помѣщенія у насъ въ домѣ, была совершенно предана женѣ, а въ этотъ день любовь ея достигла наибольшаго предѣла; ктому жь и о покойномъ мистерѣ Телькингорнѣ она сожалѣла какъ о родномъ отцѣ. И что жь бы вы думали, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ? сидя за ужиномъ противъ нея и смотря, какъ она вертитъ ножомъ, мнѣ пришло въ голову, что адвокатъ палъ отъ ея руки!
   Гортензіи, стиснувъ челюсти и губы, произноситъ едва-внятнымъ голосомъ:
   -- Демонъ! демонъ!
   -- Теперь спрашивается, продолжаетъ мистеръ Бёккетъ:-- гдѣ она была въ тотъ вечеръ, когда совершилось убійство? Она, изволите видѣть, была въ театрѣ. (И въ самомъ дѣлѣ была тамъ, какъ я и узналъ впослѣдствіи, была тамъ и до убійства и послѣ убійства). Такимъ образомъ я убѣдился, что передо мной хитрая птица, которую поймать трудно, и я растянулъ ей тонкія тенета, такія тонкія, какія рѣдко кому удавалось видать. Прійдя, послѣ ужина, наверхъ въ свою спальню, я сообразилъ, что квартирка наша мала, а слухъ у мадмоазель Гортензіи тонокъ: я законопатилъ простынею ротъ моей дражайшей половинѣ, чтобъ она не вскрикнула въ испугѣ, и прошепталъ ей свои подозрѣнія... Будьте смирны, сударыня, или я свяжу вамъ ноги, прибавилъ мистеръ Бёккетъ, подходя къ mademoiselle Гортензіи и кладя ей на плечо свою тяжелую руку.
   -- Что еще вамъ нужно? спрашиваетъ она его.
   -- Не вздумайте, чего добраго, возражаетъ мистеръ Бёккетъ, вертя своимъ жирнымъ указательнымъ пальцемъ: -- выскочить изъ окна. Нѣтъ, меня на эту штуку не поддѣнешь. Пожалуйте мнѣ вашу ручку; не безпокойтесь, не вставайте, я сяду рядомъ съ вами. Пожалуйте жь вашу ручку. Не церемоньтесь: я человѣкъ женатый, вы меня знаете и, въ-добавокъ, пріятельница съ моей женой. Пожалуйте вашу ручку.
   Тщетно стараясь увлажить свои сухія губы и выговорить хоть одно слово, она, послѣ краткой борьбы самой съ собою, повинуется и протягиваетъ руку.
   -- Вотъ теперь такъ... Я долженъ сказать вамъ, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, что безъ мистриссъ Бёккетъ, безъ этой чудной женщины въ пятьдесятъ... что я говорю! въ полтораста тысячъ фунтовъ стерлинговъ, мы не пришли бъ къ такому счастливому результату. Я передалъ mademoiselle Гортензію исключительно на руки мистриссъ Бёккетъ и съ-тѣхъ-поръ не переступалъ порога своей квартиры, а съ женой видался и переговаривался или въ булочной, или въ молочной лавкѣ, или гдѣ-нибудь, только не дома. Я сказалъ мистриссъ Бёккетъ въ то время, когда ротъ ея былъ законопаченъ простыней: другъ мой, можешь ли ты разъяснить мнѣ мои догадки? Можешь ли ты слѣдить за нею и денно и нощно? Можешь ли ты сказать: она ничего не сдѣлаетъ, чего бъ не знала я; она будетъ подъ моимъ надзоромъ, не подозрѣвая меня; она не ускользнетъ отъ меня, какъ не ускользнетъ отъ смерти; жизнь ея будетъ моей жизнью, дыханіе ея будетъ моимъ дыханіемъ, и я добьюсь истины, и я узнаю: убійца она или нѣтъ. Мистриссъ Бёккетъ, сколько позволяла ей простыня, сказала мнѣ: -- могу, Бёккетъ!.. и она исполнила свое слово, исполнила съ честью.
   -- Лжешь! кричитъ Гортензія: -- лжешь, мой другъ!
   -- Сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, какъ же я выпутался изъ этихъ обстоятельствъ? Вѣрны ли были мои расчеты? Вѣрны, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ. Теперь послушайте, что жь дѣлаетъ она? Она сваливаетъ съ плечъ своихъ убійство и оклеветываетъ въ немъ миледи -- да, миледи, вашу жену.
   Сэръ Лейстеръ вскакиваетъ, но силы ему измѣняютъ и онъ тяжело опускается въ кресло.
   -- И она надѣялась, что ей повѣрятъ, надѣялась, потому-что я былъ безвыходно здѣсь. Теперь, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, позвольте мнѣ представить вамъ мою записную книжку и потрудитесь ее открыть: вы найдете въ ней письма, изъ которыхъ въ каждомъ только два слова: "леди Дедлокъ". Вотъ, взгляните, письмо, адрессованное на ваше имя; его я перехватилъ сегодня; въ немъ вы увидите три слова: "леди Дедлокъ убійца". Эти письма сыпались на меня, какъ мотыльки. Кто же писалъ ихъ -- загадка!.. Такъ, какое же мнѣніе составите вы о мистриссъ Бёккетъ, которая видѣла, какъ всѣ эти письма писались этой красавицей? Что вы скажете о мистрисъ Бёккетъ, которая припрятала и перья и чернила, которыми писались эти письма? Что вы думаете о мистриссъ Бёккетъ, которая видѣла собственными глазами, какъ эта красавица относила письма на почту?.. Да, что вы скажете, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, о мистриссъ Бёккетъ? торжественно произнесъ мистеръ Бёккетъ.
   Во время этого панегирика замѣчаются два весьма-важныя обстоятельства: вопервыхъ, мистеръ Бёккетъ пріобрѣтаетъ съ каждымъ словомъ все большую и большую власть надъ mademoiselle Гортензіей; вовторыхъ атмосфера, окружающая Гортензію, какъ-будто при каждомъ новомъ звукѣ голоса офицера, становится все гуще-и-гуще около трепещущихъ и блѣдныхъ губъ ея.
   -- Нѣтъ никакого сомнѣнія, что въ ту ночь миледи была у дверей мистера Телькингорна, говоритъ мистеръ Бёккетъ:-- и нѣтъ никакого сомнѣнія, что эта красавица видѣла ея сіятельство. И Джорджъ, и миледи, и красавица, всѣ были тамъ. Но это ровно ничего не значитъ; въ эти подробности я и входить не намѣренъ. Я нашелъ пыжъ изъ пистолета, которымъ былъ убитъ мистеръ Телькингорнъ. Это былъ клочокъ бумажки отъ описанія вашего линкольшайрскаго помѣстья. Это ничего не значитъ, скажете вы, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ. Дѣйствительно ничего не значитъ; но если принять въ соображеніе, что эта красавица была осторожна и остальную часть описанія изорвала на мелкіе кусочки, что когда мистриссъ Бёккетъ собрала ихъ, приладивъ одинъ къ другому, и я собственными глазами убѣдился, что пыжъ, составляетъ непремѣнную часть этого печатнаго листа -- такъ дѣло становится чистымъ, какъ присталъ.
   -- Лжешь, все лжешь! кричитъ Гортензія: -- все это презрительная клевета.
   -- Сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, продолжаетъ мистеръ Бёккетъ, произнося съ особеннымъ удовольствіемъ полный его титулъ: -- послѣднее обстоятельство, которое мнѣ предстоитъ еще сообщить вашему сіятельству, всего яснѣе показываетъ, какъ должно быть осторожнымъ въ дѣлахъ и не торопиться. Я слѣдилъ за этой красавицей вчера, безъ ея вѣдома, въ то время, какъ она шла въ похоронной процесіи вмѣстѣ съ моею женою: въ лицѣ ея было такое выраженіе, она съ такою злобою смотрѣла на миледи, что будь я помоложе и понеопытнѣе, я схватилъ бы ее тутъ же и представилъ имѣющіяся у меня подъ-руками улики. Точно также въ послѣдній вечеръ, смотря на миледи -- и Боже, какъ она была восхитительна! словно Венера, выходящая изъ океана -- мнѣ такъ и хотѣлось арестовать эту француженку. Но что я потерялъ бы? Сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, я потерялъ бы оружіе. Моя плѣнница, которую вы изволите видѣть, по окончаніи похоронной процесіи, предложила женѣ моей прогуляться въ одну изъ окрестныхъ деревенекъ и наняться тамъ чаю, въ чистенькомъ трактирцѣ; около этого трактирца имѣется прудъ. Плѣнницѣ моей за чаемъ понадобился носовой платокъ, который она позабыла въ одной комнатѣ, гдѣ лежали ихъ шляпы; она, изволите видѣть, и пошла за нимъ, искала его довольно-долго и вернулась въ столовую нѣсколько-запыхавшись. Все это, разумѣется, было передано мнѣ. Я, пользуясь лунной ночью, велѣлъ пройдти этотъ прудокъ неводомъ и вытащилъ оттуда карманный пистолетъ, который не пробылъ въ водѣ и шести часовъ. Теперь, моя милая, держите меня крѣпче: я вамъ ничего не сдѣлаю.
   И мистеръ Бёккетъ въ одну минуту накидываетъ ей на руки цѣпь.
   -- Это одна, говоритъ онъ: -- а вотъ и другая, моя красавица -- и дѣло въ шляпѣ.
   Онъ встаетъ и она встаетъ вмѣстѣ съ нимъ.
   -- Гдѣ твоя низкая, отвратительная, безчестная жена? говоритъ Гортензія, совсѣмъ почти закрывъ глаза.
   -- Она пошла впередъ, въ полицейскую контору, отвѣчаетъ мистеръ Бёккетъ: -- ты тамъ съ ней увидишься, моя милая.
   -- Я. бы ее поцаловала, восклицаетъ mademoiselle Гортензія, прыгая, какъ пантера.
   -- Вы бы ее укусили, пожалуй, говоритъ мистеръ Бёккетъ.
   -- Я бы ее искусала, я бы вытянула изъ нея всѣ жилы, говорила mademoiselle Hortense, открывъ глаза во всю ихъ величину.
   -- Я въ этомъ увѣренъ, моя милая, спокойно говоритъ мистеръ Бёккетъ: -- я ожидалъ отъ васъ этихъ словъ. Вы, женщины, всѣ таковы: не любите другъ друга, какъ только другъ на друга непохожи. Я вполнѣ увѣренъ, что ко мнѣ вы и вполовину не питаете такой ненависти, какую питаете къ моей женѣ.
   -- Это правда, хотя и считаю тебя истиннымъ демономъ...
   -- И ангеломъ и демономъ, какъ случится? воскликнулъ мистеръ Бёккетъ: -- но я исполняю закономъ возложенную на меня обязанность. Позвольте плотнѣе закутать васъ въ шаль. Мнѣ нѣсколько разъ въ жизни удавалось занимать мѣсто горничной. Шляпа что-то на васъ несовсѣмъ-покойно сидитъ; впрочемъ, ничего, на дворѣ стоитъ фіакръ.
   Mademoiselle Hortense, бросивъ презрительный взглядъ въ зеркало, выходитъ совершенно-спокойно и, надо отдать ей справедливость, кажется необыкновенно-интересной.
   -- Послушай мой ангельчикъ, говоритъ она, презрительно кивая головой: -- ты очень-уменъ -- нѣтъ спору, по можешь ли ты его привести снова къ жизни?
   -- Несовсѣмъ, отвѣчаетъ мистеръ Бёккетъ.
   -- Это очень-забавно! Послушай еще немного. Ты очень-уменъ, а можешь ли ты сдѣлать изъ нея честную женщину?..
   -- Не будь же такъ жестока, говоритъ мистеръ Бёккетъ.
   -- Пли возстановить въ немъ прежнюю надменность? кричитъ Гортензія, обращаясь къ сэру Лейстеру съ необыкновеннымъ презрѣніемъ.-- Посмотри, посмотри на него: какое невинное дитя, ха! ха! ха!
   -- Полно, полно, это ужь черезчуръ несносная болтовня, говоритъ мистеръ Бёккетъ.-- Пойдемъ отсюда!
   -- Такъ ты не можешь этого сдѣлать? Ну, такъ можешь дѣлать со мной что хочешь. Смерть для меня нипочемъ. Пойдемъ, мой ангельчикъ, пойдемъ! Прощай сѣденкій старичокъ, прощай. Жалѣю о тебѣ и презиррррраю тебя!
   Съ этими словами она сжимаетъ ротъ, какъ-будто въ челюстяхъ ея были упругія пружины.
   Трудно описать, какимъ образомъ мистеръ Бёккетъ уводитъ Гортензію изъ библіотеки. Этотъ процесъ онъ совершаетъ какъ-то особенно, окружаетъ ее словно облакомъ и несется съ нею, какъ Юпитеръ съ предметомъ своей страсти.
   Сэръ Лейстеръ, оставшись одинъ, не измѣняетъ своего положенія: какъ-будто все еще слушаетъ, какъ-будто вниманіе его все еще чѣмъ-то занято. Наконецъ озирается онъ вокругъ: комната совершенно-пуста; онъ привстаетъ нетвердою ногой; отталкиваетъ назадъ свое кресло и дѣлаетъ нѣсколько шаговъ, опираясь рукою о столъ. Но вотъ онъ останавливается и, произнося невнятные звуки, на что-то устремляетъ свой взглядъ.
   Богъ знаетъ, что онъ видитъ. Быть-можетъ, ему кажутся зеленые лѣса Чизни-Вольда, благородный великолѣпный замокъ; быть-можетъ, портреты его предковъ, искаженные злобною рукой, мильйоны полицейскихъ агентовъ, роющихся въ его неприкосновенныхъ доселѣ владѣніяхъ; быть-можетъ, тысячи пальцевъ, указывающихъ на него, тысячи лицъ, смѣющихся надъ нимъ. Но если эти тѣни и витаютъ надъ его головой, то посреди ихъ есть тѣнь, къ которой обращенны его протянутыя руки и имя которой онъ даже и теперь не можетъ произнести безъ особеннаго чувства.
   Это она, она, которая была лучшимъ его украшеніемъ впродолженіе цѣлаго ряда годовъ; она, въ союзѣ съ которой все его высокомѣріе обращалось въ ничто. Это она, которую онъ любилъ, которой восхищался и заставлялъ восхищаться весь свѣтъ. Это она, которая составляла для него все въ жизни, которая была его идоломъ, для которой онъ забывалъ о себѣ. Онъ видитъ ее и не вѣритъ, чтобъ она могла упасть такъ низко.
   И даже въ то время, когда, забывъ свои страданія, онъ почти безъ чувствъ падаетъ на полъ, онъ произноситъ ея имя скорѣе съ грустью и состраданіемъ, чѣмъ съ гнѣвомъ и упрекомъ.
   

ГЛАВА LV.
Бегство.

   Бёккетъ, инспекторъ слѣдственной коммиссіи, не довершилъ еще удара, о которомъ идетъ рѣчь; онъ еще освѣжается сномъ, какъ специфическимъ средствомъ къ укрѣпленію своихъ жизненныхъ силъ для предстоящей большой битвы, а изъ Линкольншайра, между-тѣмъ, катитъ почтовая пароконная тележка и катитъ она въ глубокую ночь, по замерзшей почвѣ, къ Лондону.
   Рельсы желѣзныхъ дорогъ скоро избороздятъ всю эту страну и съ шумомъ, визгомъ и свистомъ понесется машина, быстро какъ метеоръ, но обширному ландшафту, лишая пассажира возможности любоваться тишиною ночи и свѣтомъ луны; по пока еще нѣтъ желѣзныхъ дорогъ: ихъ ожидаютъ со дня на день. Все на-готовѣ: измѣренія произведены, насыпи подымаются, мосты начаты, медвѣдки и тачки, какъ муравьи, колышатся во рвахъ, туннели проводятся, вездѣ страшный хаосъ и не предвидится конца. Но почтовая пароконная тележка катитъ-себѣ въ глубокую ночь, дробитъ колесами замерзшую землю и не думаетъ о желѣзныхъ дорогахъ.
   Мистриссъ Раунсвель, давнишняя управительница Чизни-Вольда, сидитъ въ этой тележкѣ, а рядомъ съ ней помѣщается мистриссъ Багнетъ, въ сѣромъ салопцѣ своемъ и съ знаменитымъ зонтикомъ въ рукахъ. Старуха предпочла бы почетному мѣсту, подъ будкой тележки, защищающей отъ холода, облученъ: тамъ подуваетъ вѣтеръ, пощипываетъ морозъ -- раздолье да и только; но мистриссъ Раунсвель не даетъ ей объ этомъ и заикнуться; она не спускаетъ глазъ со старухи, держитъ ея руку и, несмотря на шероховатость кожи, часто прикладываетъ къ ней свои губы.
   -- Вы сами мать, твердитъ она безпрестанно: -- и Джорджу дали мать.
   -- Джорджъ, матушка, былъ со мной всегда попросту, отвѣчаетъ мистриссъ Багнетъ.-- Однажды онъ говорилъ моему Вульвичу: "берегись, братъ, чтобъ тебѣ не огорчить твоей матери, чтобъ, по твоей милости, не было у нея ни лишняго сѣдаго волоса, ни морщинки лишней!" Э, братъ, подумала я, что-нибудь да недаромъ, что мой соловушко такъ распѣлся; вѣрно, молъ, ему прошлое пришло на память. Вѣдь онъ, матушка, мнѣ разсказывалъ, что съ вами не больно-хорошо поступалъ съ-молоду.
   -- Не вѣрьте ему, моя милая, не вѣрьте, отвѣчаетъ мистриссъ Раунсвель, заливаясь слезами: -- я отъ него ничего дурнаго не видывала. Онъ всегда любилъ меня нѣжно и я его нѣжно любила; только худые люди вскружили ему головушку, сманили въ солдаты; онъ, голубчикъ мой, и ушелъ изъ роднаго дома. И я знаю отчего не давалъ о себѣ вѣсточки: все дожидался офицерскаго чина; а Богъ судилъ иначе: чина не получилъ и стала совѣсть мучить; онъ таковъ съ малолѣтства.
   И попрежнему руки знаменитой управительницы Чизни-Вольда приходятъ въ судорожное движеніе около живота, когда она начинаетъ припоминать, что за славный, что за добрый, что за милый мальчикъ былъ Джорджъ, какъ всѣ его любили въ Чизни-Вольдѣ, какъ даже самъ сэръ Лейстеръ, будучи молодымъ джентльменомъ, ласкалъ его; какъ всѣ собаки привязывались къ нему, какъ всѣ плакали и грустили, когда онъ ушелъ изъ дома и не вернулся болѣе. И теперь, послѣ столькихъ лѣтъ разлуки, встрѣтить его въ тюрьмѣ! Грудь тяжело вздымается и горе стѣсняетъ дыханіе.
   Мистриссъ Багнетъ -- добраго сердца женщина; она предоставляетъ свободу материнской грусти -- не безъ того, конечно, чтобъ не провести кулакомъ по своимъ собственнымъ глазамъ -- и потомъ начинаетъ снова свою болтовню:
   -- Послѣ этого, онъ и пойди на улицу курить трубку; я, знаете, иду звать его въ лавку пить чай, да и говорю ему, будто мимоходомъ: "Что это съ вами сегодня, Джорджъ? сколько разъ я ни видывала васъ, никогда вы не были въ такомъ скверномъ расположеніи духа. Что съ вами дѣлается?" -- "Грустно мистриссъ Багнетъ, говоритъ онъ: совѣсть мучитъ?" -- "Что жь вы такое сдѣлали, дружище?" говорю я. "Ахъ, мистриссъ Багнетъ, говоритъ онъ, качая головой: -- что старое вспоминать, что сдѣлано, того не воротишь. Больше ни слова." Стало, мнѣ, матушка, это больно-подозрительно; дай, молъ, я выпытаю изъ него, что такая за штука, да и говорю ему: -- что жь это сегодня навело васъ, Джорджъ, на такія мысли? Онъ возьми да мнѣ и разскажи: я, говоритъ, въ адвокатской конторѣ видѣлъ старушку, какъ двѣ капли воды, моя мать; вотъ, я вспомнилъ -- и грустно стало. Вотъ и все, мистриссъ Багнетъ".-- Да кого жь вы, Джорджъ, видѣли въ конторѣ?" говорю я. "Да я видѣлъ, говоритъ онъ, мистриссъ Раунсвель, управительницу Чизни-Вольда, дедлоковскаго помѣстья въ Линкольншайрѣ". А онъ и прежде мнѣ часто говаривалъ, что самъ родомъ изъ Линкольншайра. Я и смекнула дѣльцо и говорю моему Бакауту: "Бакаутъ, а Бакаутъ, вѣдь Джорджъ видѣлъ сегодня свою мать, право видѣлъ,-- какое хочешь пари готова держать".
   И мистриссъ Багнетъ ужь въ двадцатый разъ начинаетъ разсказывать эту исторію. Она щебечетъ, какъ какая-нибудь птичка, возвышая свой голосъ до высокихъ нотъ, чтобъ мистриссъ Раунсвель, несмотря на скрипъ и трескотню колесъ, не могла проронить ни одного слова.
   -- Благодарю, благодарю васъ, говоритъ мистриссъ Раунсвель: -- да благословитъ васъ Богъ, душа моя!
   -- Ахъ вы добрая, добрая, кричитъ мистриссъ Багнетъ отъ чистаго сердца: -- не вамъ меня благодарить, а мнѣ благодарить васъ за то, что вы мнѣ приписываете столько хорошаго... лучше подумаемъ матушка, какъ пособить горю. Какъ только вы признаете Джорджа за своего сына, такъ постарайтесь, ради себя самой, заставить его оправдаться отъ преступленія, въ которомъ онъ столько же виноватъ, какъ мы съ вами. Справедливость и истина на его сторонѣ -- говорить нечего; но ему нужны законъ и адвокаты, законъ и адвокаты, повторяетъ старуха, будучи увѣрена, что истина и адвокаты -- двѣ, совершенно-отдѣльныя вещи.
   -- Я употреблю всѣ средства, говоритъ мистриссъ Раунсвель: -- для него я ничего не пощажу, сэръ Лейстеръ не оставитъ... и она... мнѣ стоитъ только сказать... что Джорджъ мой сынъ... мой сынъ, котораго я не видала столько лѣтъ и теперь нахожу въ тюрьмѣ...
   Безпокойство мистриссъ Раунсвель, странное выраженіе, съ которымъ она произноситъ эти отрывистыя фразы, могли бы удивить старуху, еслибъ она не приписывала ихъ грусти матери о потерянномъ сынѣ; по тѣмъ не менѣе мистриссъ Багнетъ удивляется, почему старая управительница Чизни-Вольда произноситъ такъ часто: миледи, миледи, миледи!
   Морозная ночь проходитъ, день занимается и почтовая тележка мчится посреди тумана, какъ какое-нибудь привидѣніе. Призраки деревьевъ исчезаютъ подъ первыми лучами солнца, уступая мѣсто дѣйствительности. Пріѣхали въ Лондонъ; выходятъ изъ тележки. Старая управительница Чизни-Вольда грустна и встревожена, а старуха свѣжа, какъ наливное яблоко, спокойна духомъ и хоть сейчасъ готова сѣсть снова на облучокъ и мчаться на Мысъ Доброй Надежды, на Островъ Вознесенія, въ Гон-Конгъ или на всякій другой военный постъ.
   Но, отправляясь въ тюрьму, гдѣ заключенъ Джорджъ, старая управительница Чизии-Вольда старается казаться спокойной, по-крайней-мѣрѣ на столько, на сколько требуетъ того платье ея, лавендоваго цвѣта платье, въ которое она одѣта. Она похожа съ виду на прекрасную статую, вылѣпленную изъ стариннаго китайскаго фарфора; но сердце ея бьется сильно и грудь тяжело вздымается.
   Подходя къ отдѣленію, въ которомъ содержится Джорджъ, онѣ видятъ, что дверь отперта, и навстрѣчу имъ выходитъ тюремный сторожъ. Мистриссъ Багнетъ знаками старается ему внушить, чтобъ онъ не говорилъ ни слова; тюремщикъ понимаетъ ее, дозволяетъ имъ войдти и запираетъ за ними дверь.
   Джоржъ думаетъ, что онъ одинъ, углубленъ въ какія-то бумаги и что-то пишетъ. Мистриссъ Раунсвель на него смотритъ; и судорожное движеніе ея рукъ, и прерывистое дыханіе подтверждаютъ всѣ догадки мистриссъ Багнетъ; еслибъ она не знала прежде ни Джорджа, ни старой управительницы Чизни-Вольда, то, взглянувъ на нихъ теперь, она никогда не усомнилась бы въ ихъ кровномъ родствѣ.
   Ни шорохомъ платья, ни движеніемъ, ни звукомъ голоса, ничѣмъ не измѣняетъ себѣ мистриссъ Рауисвель. Она стоитъ какъ вкопанная и смотритъ на своего сына, выражая всѣ ощущенія своего сердца судорожнымъ содроганіемъ рукъ. И какъ краснорѣчиво это содраганіе, о, какъ оно краснорѣчиво! Мистриссъ Багнетъ понимаетъ его. Оно говоритъ и о благодарности, и о любви, и о горѣ, и о радости, и о надеждѣ. Оно выражаетъ и страстную любовь, съ которою мать ласкала этого воина, когда онъ былъ еще груднымъ ребенкомъ, и выражаетъ такъ нѣжно, что крупныя слезы тихо катятся по загорѣлымъ щекамъ мистриссъ Багнетъ.
   -- Джорджъ Раунсвель! милый сынъ мой, взгляни на меня, взгляни на твою мать!
   Кавалеристъ вскакиваетъ, обинмаетъ мать свою и становится передъ ней на колѣни. Подъ вліяніемъ ли раскаянія, подъ вліяніемъ ли воспоминаній, взволнованныхъ внезапнымъ появленіемъ матери, складываетъ онъ руки на груди своей, какъ дитя, читая утреннія молитвы, и горько плачетъ.
   -- Джорджъ, милый сынъ мой! мой несравненный, мой любимый сынъ! это ты ли, такой статный, такой красивый мужчина? Да, это ты, мой несравненный, мой дорогой Джорджъ.
   Во все это время старуха стоитъ, прислонившись къ чисто-выбѣленной стѣнѣ и то-и-дѣло дѣлаетъ, что отираетъ зачѣмъ-то глаза своимъ заслуженнымъ сѣренькимъ салондемъ. Славная, славная старуха эта мистриссъ Багнетъ!
   -- Матушка, говоритъ кавалеристъ, когда прошли первыя минуты свиданія:-- матушка, простите меня; о, какъ я нуждаюсь въ вашемъ прощеніи!
   Простить его! Господи, да она его давно ужь и отъ чистаго сердца простила! Она разсказываетъ ему, что въ духовномъ завѣщаніи называетъ его своимъ Джорджемъ, своимъ любимымъ сыномъ; что она никогда не думала о немъ ничего дурнаго. Что еслибъ ей пришло время умереть и Богъ лишилъ бы ея счастія увидѣться съ нимъ... она старуха ужь и немного проживетъ на этомъ свѣтѣ... то и тогда бы она благословила его на смертномъ одрѣ своемъ, и тогда бы вспомнила о немъ, какъ о своемъ любимомъ Джорджѣ.
   -- Матушка, я не выполнилъ передъ вами сыновняго долга: я былъ дурной сынъ -- n вотъ моя награда. Но въ послѣдніе годы совѣсть мучила меня. Когда я оставилъ родительскій домъ и, очертя голову, ушелъ бродить куда глядѣли глаза, я мало заботился о васъ, матушка, я мало думалъ о вашемъ счастіи, и мнѣ казалось, что и обо мнѣ никто не заботится и никто не думаетъ.
   Кавалеристъ отеръ глаза, положилъ въ сторону свой платокъ; но манеры его и голосъ необыкновенны; слова его прерываются повременамъ рыданіями.
   -- Я написалъ домой, матушка, какъ вамъ извѣстно, я написалъ, что я въ солдатахъ, подъ чужимъ именемъ, что полкъ нашъ идетъ за границу. Бывъ за границей, я думалъ еще написать къ вамъ, откладывалъ съ недѣли на недѣлю, съ мѣсяца на мѣсяцъ, съ года на годъ... потомъ сталъ я старше и началъ наконецъ думать: зачѣмъ писать?...
   -- Ахъ, Джорджъ, Джорджъ! не хотѣлъ утѣшить мать, которая тебя такъ страстно любитъ!... но я не ропщу, мой дорогой, не ропщу.
   Эти слова задѣваютъ за сердце кавалериста; но онъ сдерживаетъ себя насильно, звучно прокашливаясь.
   -- Да проститъ мнѣ Богъ, матушка, я, по-крайней-мѣрѣ, всегда думалъ, что письмо мое принесетъ мало утѣшенія дома. Васъ всѣ уважали и почитали; братъ мой, какъ мнѣ случалось иногда читать въ газетахъ, шелъ блистательнымъ образомъ впередъ; только я одинъ, безпечный драгунъ, забытый судьбою, забывшій все, чему учился, не могъ ни о чемъ увѣдомить васъ; я зналъ, что вы горевали обо мнѣ, что много слезъ вы проливали обо мнѣ по ночамъ; но время, я думалъ, смягчило грусть и заставило васъ забыть о вашемъ неблагодарномъ сынѣ.
   Мистриссъ Раунсвель печально качаетъ головой, беретъ тяжелую руку кавалериста и прижимаетъ ее къ груди.
   -- Нѣтъ, матушка, нѣтъ, я не говорю, что я такъ думалъ; но я старался заставить себя такъ думать. Положимъ, я увѣдомилъ бы васъ о себѣ, написалъ бы вамъ письмецо -- не-уже-ли бы я васъ этимъ утѣшилъ? Для меня это дѣло другое; я знаю, вы отъискали бы меня, заставили бы выйдти въ отставку, свезли бы меня въ Чизни-Вольдъ, свели бы меня съ братомъ и семействомъ брата, старались бы сдѣлать изъ меня почтеннаго гражданина; но могли ли вы быть во мнѣ увѣрены, когда я самъ себѣ не вѣрилъ? Какими бы глазами вы смотрѣли на меня, безпечнаго драгуна, который могъ быть только хорошъ въ ряду солдатъ при строгой дисциплинѣ? Какимъ бы примѣромъ могъ я служить дѣтямъ моего брата -- я, бродяга, покинувшій родительскій кровъ, я -- скорбь и несчастіе моей матери! Нѣтъ, Джорджъ, говорилъ я себѣ, матушка: -- ты самъ себѣ избралъ эту дорогу, такъ и ступай же по ней!...
   Мистриссъ Раунсвель выправляется во весь ростъ и, въ порывахъ материнской гордости, киваетъ головой мистриссъ Багнетъ, какъ-будто желая сказать: "а что, не говорила я вамъ!"
   Старухѣ не утерпѣлось: она выражаетъ свои чувства и участіе въ разговорѣ, ударивъ кавалериста вдоль спины своимъ заслуженнымъ зонтикомъ. Этотъ манёвръ она повторяетъ при каждомъ патетическомъ словѣ кавалериста и, выразивъ такимъ образомъ всю глубину своего сочувствія, удаляется каждый разъ къ выбѣленной стѣнѣ и зачѣмъ-то каждый разъ прибѣгаетъ къ своему сѣренькому салопцу.
   -- Такъ думалъ я, матушка, и исполнилъ бы мысль мою. Правду сказать, не разъ былъ я въ Чизни-Вольдѣ, не разъ смотрѣлъ на васъ, когда вы всего менѣе думали обо мнѣ, но не рѣшился бы явиться передъ вами открыто, еслибъ не эта добрая женщина, жена моего стараго товарища. Благодарю васъ, мистриссъ Багнетъ, отъ чистаго сердца благодарю.
   За это мистриссъ Багнетъ ударяетъ по спинѣ кавалериста два раза сряду и прикладываетъ къ глазамъ обѣ полы сѣраго салопца.
   Теперь мистриссъ Раунсвель начинаетъ убѣждать своего сына, своего милаго Джорджа, своего ангела, свое счастье, чтобъ онъ руководился лучшими совѣтами, какіе только можно пріобрѣсти вліяніемъ, или деньгами, чтобъ онъ поручилъ защиту свою лучшему адвокату и не настаивалъ бы на своей правотѣ, а думалъ о бѣдной матери, которую преждевременно сведетъ въ могилу, если не будетъ оправданъ.
   -- Объ этомъ и говорить нечего, матушка, отвѣчаетъ кавалеристъ, цалуя ее нѣжно.-- Скажите, что я долженъ дѣлать и я исполню все до малѣйшей подробности. Мистриссъ Багнетъ, я надѣюсь, вы позаботитесь о моей матушкѣ?
   На это мистриссъ Багнетъ отвѣчаетъ такимъ полновѣснымъ ударомъ, какой только Джорджъ въ-состояніи вынести, не вскрикнувъ.
   -- Познакомьте ее съ мистеромъ Жарндисомъ и миссъ Ссмерсонъ: они ей разскажутъ, что надо дѣлать со мной.
   -- Прежде всего, Джорджъ, надо послать за твоимъ братомъ, говоритъ мистриссъ Раунсвель: -- онъ, какъ слышно, очень-умный человѣкъ; гдѣ-то живетъ далеко отъ Чизни-Вольда, хорошенько не знаю гдѣ: онъ намъ во всемъ пособитъ.
   -- Матушка, отвѣчаетъ кавалеристъ: -- могу ли я у васъ просить одной милости?
   -- Все, что ты хочешь, мой другъ.
   -- Будьте такъ добры, не увѣдомляйте обо мнѣ брата.
   -- Отчего же, мой другъ?
   -- Оттого, матушка, что я не перенесу свиданія съ нимъ. Между нами такая огромная разница. Онъ честный, трудолюбивый отецъ семейства, почтенный гражданинъ; я -- бродяга, бездомный, солдатъ: какими глазами взглянетъ онъ на меня подъ этими сводами? Нѣтъ, матушка, не говорите ему обо мнѣ, сдѣлайте для меня эту незаслуженную милость и пусть я буду тайной для всѣхъ.
   -- Но вѣдь не вѣчно же, милый Джорджъ?
   -- Быть-можетъ, не вѣчно, хотя бы я этого и желалъ; по, покрайней-мѣрѣ теперь умоляю васъ, не говорите обо мнѣ никому. Ужь если надо открыться брату, говоритъ кавалеристъ, сомнительно качая головой: -- такъ лучше я откроюсь самъ, и тогда, судя по его пріему, увижу, надо ли отступать, или идти впередъ.
   Очевидно было, что кавалериста не убѣдишь въ этомъ отношеніи; даже сама мистриссъ Багнетъ выражаетъ физіономіей своей полное сочувствіе его убѣжденіямъ. Бѣдная мать на все соглашается безпрекословно и сынъ благодаритъ ее.
   -- Во всѣхъ другихъ отношеніяхъ, добрая матушка, я буду послушенъ, какъ только вы желаете. Одинъ пунктъ, на который я не могу согласиться, это -- свиданіе съ братомъ. Теперь я готовъ даже взять адвокатовъ. Передъ вашимъ приходомъ я составлялъ докладъ, говоритъ кавалеристъ, взглянувъ на столъ, на которомъ лежали бумаги: -- обо всемъ, что я зналъ, о покойномъ мистерѣ Телькингорнѣ и какимъ образомъ я запутанъ въ это несчастное дѣло. Ни одного лишняго слова, ни одного лишняго факта; настоящая печатная книга. Я думаю, мнѣ бы все это позволили прочесть передъ магистратомъ, по теперь я даю слово исполнить то, что вы будете отъ меня требовать.
   Приведя дѣла къ такому благополучному результату и замѣтивъ, что становится ужь поздно, мистриссъ Багнетъ предлагаетъ удалиться домой.
   И мистриссъ Раунсвель снова начинаетъ обнимать, голубить и цаловать своего милаго сына, и Джорджъ опять-и-опять прижимаетъ старушку къ своей могучей груди.
   -- Куда вы намѣрены свезти матушку, мистриссъ Батетъ?
   -- Я теперь пойду, другъ мой, въ городской отель Дедлоковъ, отвѣчаетъ мистриссъ Раунсвель:-- у меня есть дѣла, которыя я должна передать тамъ безотлагательно.
   -- Разумѣется, мистриссъ Багнетъ, мнѣ просить васъ не о чемъ, вы сами знаете, какъ надо приберечь мою старушку.
   -- Ужь не безпокойтесь, выражаетъ мистриссъ Багнетъ ударомъ зонтика.
   -- Поберегите ее старый другъ мой; я благодарю васъ отъ всей души за все, что вы для меня дѣлаете. Поцалуйте за меня Квибеку и Мальту, потреплите пухленькую щочку моего крестника и снесите дружескій поклонъ доброму Бакауту. Я бы всѣхъ озолотилъ васъ, кабы могъ.
   Высказавъ эти слова, кавалеристъ цалуетъ смуглый лобъ мистриссъ Багнетъ, и онѣ уходятъ.
   Двери затворяются и онъ снова остается одинъ въ своемъ отдѣленіи.
   Никакія просьбы со стороны мистриссъ Раунсвиль не могутъ принудить мистриссъ Батетъ взять карету дальше и доѣхать до своей музыкальной лавки. Весело простившись съ управительницей Чизни-Вольда, пожавъ ей руку отъ чистаго сердца, она оставляетъ ее у дверей городскаго отеля Дедлоковъ, отправляетъ карету и пѣшкомъ маршируетъ въ нѣдра своего семейства. Прійдя къ своему очагу, она, какъ обыкновенно, засучиваетъ рукава, беретъ лаханку и начинаетъ промывать зелень, какъ-будто ни въ чемъ не бывала.
   Миледи сидитъ въ той комнатѣ, гдѣ она послѣдній разъ бесѣдовала съ покойнымъ Телькингорномъ; она сидитъ даже на томъ самомъ мѣстѣ и смотритъ на уголья камина, спиной къ которому стоялъ адвокатъ и изучалъ на свободѣ прекрасную миледи.
   Слышенъ легкій стукъ въ дверь.
   -- Кто тамъ?
   -- Мистриссъ Раунсвель.
   -- Мистриссъ Раунсвель! здѣсь въ Лондонѣ, такъ неожиданно! Что это значитъ?
   -- Горе, жестокое горе, привело меня сюда, миледи. Позвольте мнѣ сказать вамъ одно слово.
   Что заставляетъ такъ трепетать эту спокойную женщину? Что за новое происшествіе? Зачѣмъ она смотритъ на миледи такимъ недовѣрчивымъ взглядомъ?
   -- Что съ вами такое? Успокойтесь, сядьте пожалуйста.
   -- О миледи, миледи! я нашла своего сына, того самаго, который давно покинулъ меня и записался въ солдаты, и онъ, миледи, въ тюрьмѣ.
   -- За долги?
   -- О нѣтъ, миледи. Что долги! Я готова бы заплатить за него съ радостью, сколько бы онъ ни былъ долженъ.
   -- За что жь онъ въ тюрьмѣ?
   -- Его обвиняютъ въ убійствѣ, миледи, въ которомъ онъ столько же невиненъ, сколько... я. Его обвиняютъ въ убійствѣ мистера Телькингорна!..
   Что хочетъ сказать она этимъ взглядомъ, этимъ умоляющимъ выраженіемъ лица? Зачѣмъ она подходитъ такъ близко? Какое письмо держитъ она въ рукѣ?
   -- Леди Дедлокъ, великодушная, добрая несравненная леди... о! вы поймете меня, вы простите меня... я служила вашей фамиліи еще тогда, когда васъ не было на свѣтѣ, миледи... я предана ей... но миледи, сынъ мой невиненъ, подумайте объ этомъ.
   -- Я и не обвиняю его.
   -- Нѣтъ, миледи, я не то хочу сказать. Я знаю, вы его не обвиняете сами, но его обвиняютъ другіе. О леди Дедлокъ! если отъ васъ зависитъ сказать одно слово, спасти моего сына и оправдать его, о миледи! скажите это слово.
   Что говоритъ эта женщина? Какую власть предполагаетъ она въ миледи? Какимъ образомъ миледи можетъ отвратить подозрѣнія, если они несправедливы?
   Прекрасные глазки леди Дедлокъ смотрятъ на старую управительницу Чизни-Вольда съ удивленіемъ и даже съ боязнью.
   -- Миледи, вчера я выѣхала изъ Чизни-Вольда; вчера я первый разъ и уже на закатѣ жизни узнала, что мой сынъ еще не умеръ, и я поѣхала увидѣться съ нимъ послѣ столькихъ лѣтъ разлуки... Шаги на Террасѣ Привидѣній раздавались весь этотъ годъ, по вчера, вчера миледи, какъ только закатилось солнце, эхо шаговъ, страшно раздавалось по всему дому, въ-особенности въ вашей половинѣ, миледи... и вчера вечеромъ когда ужь стемнѣло, я получила это письмо...
   -- Что это за письмо?
   -- Тише ради Бога, тише! Мистриссъ Раунсвелъ озирается кругомъ и отвѣчаетъ испуганнымъ шопотомъ: -- миледи, я никому не говорила о немъ ни одного слова; я не вѣрю, что въ немъ написано; я знаю, что это несправедливо, я знаю, что этого никогда не могло быть. Но сынъ мой въ опасности, и вы должны пожалѣть о бѣдной матери. Если вамъ извѣстно что-нибудь, чего не знаютъ другіе, если вы питаете какія-нибудь подозрѣнія, если вы имѣете какія-нибудь сокровенныя причины, то, миледи! миледи! подумайте обо мнѣ, побѣдите вашу гордость и оправдайте невиннаго! Для васъ это нетрудно сдѣлать; я знаю, что вы не жестокосерды, но вы идете по одинокой дорогѣ, не призывая къ себѣ на помощь другихъ. Вы не нуждаетесь въ друзьяхъ, и всѣ они, удивляясь вашей красотѣ и вашему изяществу, въ то же время знаютъ, что вы для нихъ неприступны. Быть-можетъ, миледи, надменность или гнѣвъ заставляютъ васъ скрывать то, что вамъ извѣстно; но, миледи, умоляю васъ, умоляю васъ на колѣняхъ, вспомните о преданной слугѣ, которая всю жизнь свою посвятила вашему семейству, которая была предана вамъ, которая нѣжно любила васъ, и пособите оправдаться ея сыну. Миледи, добрая миледи! говоритъ управительница Чизни-Вольда съ полною душевною простотою:-- я такъ низка сравнительно съ вами, вы такъ высоко стоите надо-мною, что, быть-можетъ, вы не поймете тѣхъ чувствъ, которыя волнуютъ мое сердце; но его гложетъ, миледи, глубокая скорбь, до-того глубокая, что я осмѣлилась безпокоить васъ и просить васъ пощадить невиннаго!
   Леди Дедлокъ подымаетъ ея съ колѣнъ и беретъ письмо.
   -- Вы хотите, чтобъ я его прочла?
   -- Когда я уйду, миледи, и только не забудьте моей просьбы, не забудьте моего сына.
   -- Я право не знаю, что я могу сдѣлать; я не знаю никакой тайны, оправдывающей вашего сына; я никогда его не обвиняла.
   -- Миледи, вы, можетъ, пожалѣете его больше; вы поймете какъ онъ невиненъ, когда прочтете это письмо.
   Съ этими словами мистриссъ Раунсвель уходитъ, оставивъ въ рукахъ миледи письмо. Сказать но правдѣ, миледи далеко не жестокосердая женщина и было время, когда видъ этой старой и почтенной женщины, стоящей передъ ней на колѣняхъ, взволновалъ бы ее до слезъ, затронулъ бы ея сострадательное сердце. Но привыкнувъ такъ долго таить истинное чувство, такъ давно привыкнувъ притворяться въ этой разрушительной школѣ, которая все приводитъ подъ одинъ уровень: и добро и зло, и чувствительность и безчувственность, миледи и въ эту минуту холодна какъ статуя.
   Она вскрываетъ письмо. Въ немъ завернуто печатное объявленіе объ убійствѣ мистера Телькингорна и подъ нимъ -- о ужасъ! она читаетъ: "леди Дедлокъ убійца..."
   Письмо упадаетъ изъ ея рукъ и неизвѣстно, какъ давно оно лежитъ у ея ногъ съ-тѣхъ-поръ, какъ оно упало. Приходитъ напудренный Меркурій и докладываетъ о молодомъ человѣкѣ по имени Гуппи. Меркурій не одинъ разъ долженъ былъ повторить слова свои, чтобъ миледи могла понять его.
   -- Пусть онъ войдетъ!
   Мистеръ Гуппи входитъ.
   Миледи подымаетъ письмо съ пола и собирается съ мыслями.
   Въ глазахъ мистера Гуппи она та же блестящая леди Дедлокъ, то же неразгаданное существо, какъ и прежде.
   -- Быть-можетъ, ваше сіятельство, я обезпокоилъ васъ моимъ визитомъ; но когда вамъ будетъ извѣстна причина моего посѣщенія, я увѣренъ, вы меня извините, миледи, говоритъ мистеръ Гуппи.
   -- Говорите.
   -- Благодарю васъ, ваше сіятельство. Прежде всего я долженъ объяснить вамъ, говоритъ мистеръ Гуппи, садясь на кончикъ стула и поставивъ шляпу у ногъ своихъ на полу: -- что миссъ Сомерсонъ, образъ который былъ глубоко запечатлѣнъ въ моемъ сердцѣ, какъ я имѣлъ честь докладывать вамъ не разъ... теперь иное время, обстоятельства, которыя выше моей власти, положили тяжелую преграду между мною... и... но... но во всякомъ случаѣ воля миссъ Сомерсонъ для меня священнѣйшій законъ во всѣхъ отношеніяхъ, кромѣ тѣхъ чувствительныхъ струнъ человѣческаго сердца... которыя выше моей власти. Миссъ Сомерсонъ просила меня отказаться отъ всѣхъ попытокъ, отъ всѣхъ разъисканій касательно ея особы, и такимъ образомъ я навсегда лишился счастія имѣть честь видѣть ваше сіятельство еще разъ.
   -- Однако жь вы опять здѣсь, угрюмо замѣчаетъ миледи.
   -- Да, точно такъ, я опять здѣсь, говоритъ мистеръ Гуппи: -- и желаніе мое состоитъ въ томъ, чтобъ сообщить вамъ подъ глубокой тайной, какія обстоятельства привели меня снова къ вамъ.
   "Онъ никогда не можетъ говорить коротко и ясно", нетерпѣливо замѣчаетъ миледи.
   -- Позвольте мнѣ, съ своей стороны, говоритъ мистеръ Гуппи тономъ оскорбленнаго самолюбія: -- просить ваше сіятельство обратить особенное вниманіе, что я здѣсь не въ видахъ личнаго интереса. Если устранить невозданный образъ и тѣ обстоятельства, которыя выше моей власти... то, быть-можетъ, я былъ бы далеко отъ вашего порога и не осмѣлился бы перешагнуть черезъ него.
   Въ эту минуту, для поддержанія энергіи, мистеръ Гуппи считаетъ весьма-полезнымъ взъерошить хохолъ свой обѣими руками.
   -- Вашему сіятельству легко будетъ припомнить, что, имѣя счастіе быть здѣсь, я въ послѣдній разъ встрѣтился съ весьма-знаменитымъ человѣкомъ въ нашей профессіи, смерть котораго мы всѣ оплакиваемъ. Этотъ человѣкъ, со времени нашей встрѣчи, въ вашемъ присутствіи не оставлялъ ни одного удобнаго случая, чтобъ не поставить мнѣ какой-нибудь ловушки, и я очень боялся, чтобъ какимъ-нибудь образомъ не измѣнить желаніямъ миссъ Сомерсонъ. Себя хвалить, разумѣется, не слѣдуетъ, ваше сіятельство... и я могу сказать, что я держался крѣпко и не дремалъ.
   Леди Дедлокъ смотритъ на него сурово-вопросительнымъ взглядомъ; мистеръ Гуппи тотчасъ же отворачиваетъ глаза и смотритъ въ сторону.
   -- И въ-самомъ-дѣлѣ, продолжаетъ мистеръ Гуппи: -- очень было трудно угадать, чего хотѣлъ этотъ человѣкъ, котораго смерть мы оплакиваемъ, чего онъ добивался отъ другихъ людей. У меня, миледи, я вамъ скажу откровенно, былъ въ головѣ дурманъ... Это значитъ, какъ говорятъ въ томъ блистательномъ кругу, которымъ вы предводительствуете: я его не понималъ вовсе. Вотъ и Смоль -- вы, ваше сіятельство его не изволите знать, это одинъ изъ моихъ друзей -- Смоль сталъ такъ скрытенъ, какъ устрица, и отъ него нельзя добиться никакого толку. Между-тѣмъ, употребляя въ пользу свои слабыя способности и совѣты моего лучшаго друга, мистера Тони Вивля, человѣка съ аристократическими манерами, въ комнатѣ котораго, гдѣ бъ онъ ни жилъ, всегда виситъ портретъ вашего сіятельства, я могу смѣло сказать вамъ: будьте осторожны, миледи. Вопервыхъ, позвольте мнѣ, ваше сіятельство, спросить васъ: были ли у васъ сегодня необыкновенные посѣтители? то-есть я разумѣю посѣтителей не изъ фешёнэбльнаго круга, а, напримѣръ, въ родѣ прежней служанки миссъ Барбары, или господина невладѣющаго ногами?
   -- Нѣтъ.
   -- Такъ смѣю увѣрить ваше сіятельство, что такіе посѣтители были и ихъ принимали. Я видѣлъ это собственными глазами; видѣлъ какъ они входили я дождался ихъ на углу сквера.
   -- Что мнѣ до этого за дѣло? или, наконецъ, что вамъ до этого за дѣло? Я право не понимаю васъ, что вы хотите этимъ сказать.
   -- Ваше сіятельство, я хочу васъ предостеречь, только предостеречь. Можетъ-быть, это и лишнее. Очень-хорошо. Во всякомъ случаѣ я сдѣлалъ все, чтобъ выполнить желаніе миссъ Сомерсонъ. Я очень подозрѣваю, по-крайней-мѣрѣ имѣю поводъ подозрѣвать изъ того, что мнѣ удалось выслушать отъ Смоля, что тѣ письма, которыя я предполагалъ сгорѣвшими, не сгорѣли; что посѣтители приносили ихъ сюда; что они хотятъ за нихъ получить деньги и, можетъ-быть, ужь получили.
   Мистеръ Гуппи беретъ шляпу и встаетъ.
   -- Вашему сіятельству извѣстно очень-хорошо, кроется ли въ словахъ моихъ какая-нибудь истина или нѣтъ. Съ своей стороны, я по-крайней-мѣрѣ исполнилъ желаніе миссъ Сомерсонъ. Если я предостерегалъ васъ, миледи безъ надобности, то увѣренъ, вы извините меня и не сочтете поступки мои за дерзость. Я имѣю честь теперь увѣрить васъ, что больше вамъ нечего опасаться моихъ визитовъ. Дѣло мое сдѣлано. Прощайте ваше сіятельство.
   Миледи едва удостоиваетъ его взглядомъ; но какъ только мистеръ Гуппи скрылся, она звонитъ въ колокольчикъ.
   Является меркурій.
   -- Гдѣ сэръ Лейстеръ?
   Меркурій докладываетъ, что сэръ Лейстеръ одинъ въ библіотекѣ и не приказалъ никого впускать.
   -- Были сегодня утромъ посѣтители у сэра Лейстера?
   -- Да, приходили нѣсколько человѣкъ по дѣламъ.
   Меркурій начинаетъ описывать посѣтителей. Точно, про нихъ говорилъ мистеръ Гуппи. Довольно.
   -- Можешь идти.
   Такъ все кончено! Имя ея вмѣстѣ съ насмѣшкой и презрѣніемъ въ устахъ толпы. Мужу ея извѣстенъ весь ея позоръ; о стыдѣ ея заговоритъ весь городъ; можетъ-быть, говорятъ ужь и теперь, и вдобавокъ къ этому громовому удару, такъ давно ожидаемому: она обвинена въ убійствѣ своего врага.
   Да, Телькингорнъ былъ ея врагомъ. И она часто, часто желала его смерти. Онъ убитъ. Но и въ гробу своемъ онъ мучитъ ее и мститъ ей. Страшное обвиненіе въ убійствѣ -- это дѣло руки его.
   И когда она вспоминаетъ, какъ тайно она подходила въ эту ночь къ его дверямъ, какъ сильно звонила она у его порога, ей становится страшно, судорожная дрожь пробѣгаетъ по всему тѣлу и ей кажется, что рука палача ужь берется за ея косу.
   Она падаетъ на полъ; волосы дико разметались; лицо спрятано въ подушки дивана. Она встаетъ, мечется, плачетъ и стонетъ. Агонія невыразима Еслибъ и дѣйствительно рука ея была обагрена кровью, то врядъ ли бы она могла больше страдать.
   Ей приходитъ въ голову, какъ часто, еще до смерти стараго адвоката, ненавистное лицо котораго омрачало всю ея жизнь, она желала, чтобъ онъ палъ подъ рукой убійцы. Но теперь какъ страшны кажутся ей эти желанія, какъ жестоко отплатилъ онъ ей за нихъ въ настоящую минуту!
   Она грустно убѣдилась, что только одна ея смерть можетъ укрыть ее отъ его преслѣдованій; что онъ для нея такъ же страшенъ теперь въ могилѣ, какъ былъ страшенъ при жизни.
   И она бѣжитъ, бѣжитъ изъ дома; позоръ, ужасъ, стыдъ, угрызеніе совѣсти тяготѣютъ надъ нею. Гордость и самонадѣянность покинули ее, какъ сухой листъ покидаетъ дерево по волѣ вѣтра.
   Она поспѣшно беретъ перо, пишетъ къ своему мужу, запечатываетъ и оставляетъ письмо у себя на столѣ.
   "Если меня обвиняютъ въ его убійствѣ, то не вѣрьте этому: я совершенно невинна. Во всемъ другомъ, что вы услышали, или услышите обо мнѣ, я не оправдываюсь: вамъ скажутъ совершенную истину. Въ ту страшную ночь, когда его нашли мертвымъ, онъ предупредилъ "меня, что на другой день откроетъ передъ вами мои преступленія. Когда онъ оставилъ меня, я вышла изъ своей комнаты, сказавъ людямъ что иду въ садъ, а между-тѣмъ я пошла за нимъ съ той цѣлью, чтобъ просить его не мучить меня болѣе. О, какъ онъ меня мучилъ, еслибъ "вы знали! и пусть бы скорѣе кончилъ все.
   "Квартира его была мрачна и безмолвна. Я позвонила два раза, но отвѣта не было, и я вернулась домой.
   "У меня нѣтъ крова. Я больше не буду васъ обременять своимъ присутствіемъ. Желаю, чтобъ вы, въ вашемъ справедливомъ негодовавши, скорѣе забыли ту недостойную женщину, передъ которой вы расточали столько любви. Она бѣжитъ отъ васъ съ горькимъ стыдомъ, но еще съ большимъ стыдомъ готова бы бѣжать отъ самой себя. Прощайте".
   Она поспѣшно одѣвается, накидываетъ на себя вуаль, оставляетъ драгоцѣнныя вещи и деньги, прислушивается, спускается съ лѣстницы и убѣгаетъ, не обращая вниманія на пронзительный и холодный вѣтеръ.
   

ГЛАВА LVII.
Преслѣдованіе.

   Городской отель Дедлоковъ, безчувственный и холодный, какъ и слѣдуетъ быть такому знаменитому отелю, гордо смотритъ на другіе домы своей улицы, домы меньшаго размѣра, и не подаетъ никакого знака, что внутри его неспокойно.
   Кареты гремятъ по мостовой; швейцары поминутно отворяютъ двери; большой свѣтъ дѣлаетъ визиты. Отцвѣтшія красавицы, съ шеями скелетовъ и персиковыми щечками, которыя при дневномъ свѣтѣ очень напоминаютъ о смерти, чаруютъ глаза мужчинъ. Изъ прохладныхъ конюшенъ выѣзжаютъ легкіе экипажи; въ пуховыхъ подушкахъ козелъ утопаютъ коротконогіе кучера въ льняныхъ парикахъ; на запяткахъ качаются блистательные меркуріи въ золотыхъ прошвахъ и въ треугольныхъ шляпахъ, надѣтыхъ поперегъ дороги.
   Городской отель Дедлоковъ не оказываетъ никакой внѣшней перемѣны и много пройдетъ часовъ, пока внутреннія треволненія выйдутъ наружу. Но прекрасная Волюмпія становится жертвой преобладающей тоски; на нее нападаетъ уныніе и она отправляется въ библіотеку, ради развлеченія. Тукъ-тукъ; но на нѣжную стукотню прелестной дѣвы изъ библіотеки нѣтъ отвѣта; она рѣшается дѣвственною рукою приотворить дверь, наивно заглядываетъ и, не увидавъ въ комнатѣ никого, смѣлою поступью попираетъ мягкій коверъ.
   Въ древнемъ Батѣ, въ городѣ муравы и зелени, говорятъ, будто прелестная Волюмнія одержима страшными припадками любопытства; они мучатъ и тревожатъ бѣдняжку, заставляютъ ее соваться изъ угла въ уголъ при всѣхъ удобныхъ и неудобныхъ случаяхъ, вставлять обдѣланное въ золото стеклышко въ свое близорукое око и изощрять обоняніе надъ каждымъ предметомъ. Разумѣется, и въ настоящую минуту она порхаетъ, какъ птичка, надъ бумагами и письмами своего родственника; то клюнетъ тотъ документъ, то другой, и прыгаетъ отъ стола къ столу съ лорнетомъ въ глазу и съ видомъ какого-то инквизиторскаго любопытства въ лицѣ. При этихъ прыжкахъ и розъискахъ, она вдругъ на что-то спотыкается, поворачиваетъ стеклышко лорнета въ ту сторону... Боже мой! на полу лежитъ ея родственникъ, безъ чувствъ, безъ дыханія, какъ срубленное дерево.
   При такомъ внезапномъ открытіи, маленькій нѣжный визгъ Волюмніи пріобрѣтаетъ необыкновенную силу, и весь домъ быстро приходитъ въ волненіе. Лакеи снуютъ взадъ и впередъ по лѣстницамъ; колокольчики звенятъ по всему дому; послы бѣгутъ, сломя голову за докторами; вездѣ ищутъ леди Дедлокъ, но нигдѣ ея не находятъ. Никто ея не видалъ съ-тѣхъ-поръ, какъ она звонила въ послѣдній разъ. На столѣ въ ея будуарѣ лежитъ письмо на имя сэра Лейстера; по кто знаетъ, быть-можетъ, онъ ужь получилъ другое письмо, съ того свѣта, требующее личнаго свиданія; быть-можетъ, для него теперь всѣ мертвые и всѣ живые языки одно и то же.
   Тѣло его кладутъ на постель, и трутъ, и мажутъ, и прыщутъ, и прикладываютъ ледъ къ его головѣ, чтобъ привести въ чувство. Между-тѣмъ день проходитъ, мракъ разстилается по комнатѣ прежде, чѣмъ слышится въ груди сэра Лейстера тяжелое хрипѣнье, и замѣтно въ глазахъ его сознаніе свѣчки, нарочно передъ нимъ поставленной. Жизнь мало-по-малу проявляется; онъ начинаетъ понемногу моргать глазами, поворачивать зрачки, подымать даже руку и знаками показываетъ, что онъ слышитъ и понимаетъ.
   Еще сегодня утромъ это былъ красивый, статный мужчина, правда, нѣсколько-болѣзненный, но съ полнымъ, округленнымъ лицомъ. Теперь это лежитъ старикъ, дряхлый, исхудалый, со впалыми щеками -- тѣнь самого-себя. Голосъ его былъ богатъ и звученъ; онъ такъ давно привыкъ думать, что въ каждомъ словѣ его кроется какой-нибудь важный смыслъ, какое-нибудь важное значеніе для человѣческаго рода; что въ самомъ-дѣлѣ, въ произносимыхъ имъ рѣчахъ какъ-будто что-то звучало. Теперь онъ только шепчетъ какіе-то непонятные звуки, какія-то полуслова.
   Вѣрная и любимая имъ управительница Чизни-Вольда стоитъ у его изголовья. Онъ замѣчаетъ ее и выказываетъ удовольствіе. Послѣ тщетнаго усилія произнести внятное слово, онъ знаками требуетъ карандаша. Сначала его не понимаютъ; но старая управительница догадывается въ чемъ дѣло и подаетъ ему аспидную доску.
   Медленно и не своимъ почеркомъ царапаетъ онъ на ней: "Чизни-Вольдъ? "
   -- Нѣтъ, отвѣчаетъ она ему: -- вы въ Лондонѣ. Заболѣли сегодня утромъ у себя, въ библіотекѣ. Къ-счастью, я случилась здѣсь и буду при васъ неотлучно. Ничего, сэръ Лейстеръ, ничего: болѣзнь не будетъ имѣть дурныхъ послѣдствіи. Завтра вамъ будетъ лучше, право лучше, всѣ такъ говорятъ, сэръ Лейстеръ.
   И по старому лицу управительницы катятся крупныя слезы.
   Осмотрѣвъ кругомъ комнату, осмотрѣвъ съ особеннымъ вниманіемъ стоящихъ вокругъ постели докторовъ, сэръ Лейстеръ пишетъ:
   -- Миледи?
   -- Миледи нѣтъ дома, сэръ Лейстеръ: онѣ изволили выѣхать прежде, чѣмъ вы занемогли, и не знаютъ о вашей болѣзни.
   Съ безпокойствомъ и волненіемъ указываетъ баронетъ на написанное имъ слово. Всѣ стараются его успокоить, но тщетно; они переглядываются между собой, не знаютъ, что отвѣчать ему, но вотъ онъ снова пишетъ:
   -- Миледи... ради Бога... гдѣ?
   И издаетъ жалобный вопль.
   Думаютъ, что всего-лучше показать ему письмо, оставленное миледи. Старая мистриссъ Раунсвель идетъ за письмомъ, содержаніе котораго никто не знаетъ и никто не можетъ подозрѣвать; она приноситъ это письмо къ сэру Лейстеру, распечатываетъ передъ нимъ и приближаетъ къ его глазамъ.
   Прочтя его два раза съ большимъ усиліемъ, онъ оборачиваетъ письмо такимъ-образомъ, чтобъ никто не могъ прочесть ни одной строчки, и жалобные стоны вырываются изъ его груди.
   Послѣ этого онъ впадаетъ въ забытье, или въ обморокъ, и проходитъ болѣе часу времени, пока онъ снова открываетъ глаза и склоняется на руку своей вѣрной, преданной управительницы. Доктора знаютъ, что при ней онъ себя чувствуетъ лучше и отходятъ въ сторону.
   Сэръ Лейстеръ снова требуетъ доску, но онъ не можетъ вспомнить слово, которое хочетъ написать. Его трепетъ, его безпокойство, его грусть достойны сожалѣнія. Какъ-будто онъ готовъ лишиться разсудка, усиливаясь выразить ту мысль, которая его безпокоитъ. Онъ написалъ букву Б и остановился. Но вотъ собираетъ онъ послѣднія силы и передъ буквой Б ставитъ слово: "мистеръ".
   Мистриссъ Раунсвель спрашиваетъ сомнительно:
   -- Мистеръ Бёккетъ?..
   Такъ, точно такъ, она угадала.
   -- Мистеръ Бёккетъ внизу; угодно вамъ его видѣть?
   Теперь нѣтъ никакой возможности не понять сэра Лейстера: онъ пламенно желаетъ видѣть мистера Бёккета; онъ хочетъ, чтобъ всѣ, кромѣ старой управительницы Чизни-Вольда, удалились изъ комнаты. Желаніе его исполняется со всевозможной быстротой, и мистеръ Бёккетъ является у его изголовья. Только на этого офицера, только на него одного въ-состояніи возложить сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, все свое довѣріе.
   -- Сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, мнѣ тяжело видѣть васъ въ такомъ положеніи; но я увѣренъ, вы скоро оправитесь, вы должны оправиться. Этого требуетъ честь вашей фамиліи.
   Сэръ Лейстеръ передастъ ему письмо миледи и внимательно слѣдитъ за нимъ во время чтенія. У мистера Бёккета мысль за мыслью тѣснится въ головѣ; указательный палецъ его скрюченъ и на лицѣ такъ и видно: "я понимаю васъ, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, понимаю!"
   Сэръ Лейстеръ пишетъ на доскѣ:
   -- Полное прощеніе. Найдите...
   Мистеръ Бёккетъ останавливаетъ его руку.
   -- Сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, я найду ее. Но поиски должны начаться тотчасъ же; нельзя терять ни минуты.
   Съ быстротою молніи онъ слѣдитъ за взоромъ баронета, брошеннымъ на маленькую шкатулку.
   -- Подать вамъ ее сюда, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ? Разумѣется. Отпереть ее однимъ изъ этихъ ключиковъ? конечно, самымъ маленькимъ? Такъ и есть. Достать банковые билеты? Сейчасъ. Счесть ихъ? Безъ-сомнѣнія. Двадцать и тридцать -- пятьдесятъ; еще двадцать -- семьдесятъ; семьдесятъ да пятьдесятъ -- сто-двадцать и еще сорокъ -- сто-шестьдесятъ. Взять ихъ на расходы? Непремѣнно возьму и отдамъ во всемъ полнѣйшій отчетъ. Не щадить денегъ? Не безпокойтесь, щадить не буду.
   Быстрота и меткость соображенія мистера Бёккета изумительны. Мистриссъ Раунсвель держитъ свѣчку и чувствуетъ, какъ у нея кружится голова отъ изумительной поспѣшности, съ которою работаютъ глаза и руки мистера Бёккета; а онъ между-тѣмъ ужь совершенно готовъ, чтобъ отправиться въ путь.
   -- Вы, почтенная старушка, матушка Джорджа, я думаю? говоритъ мистеръ Бёккетъ, надѣвъ шляпу и застегивая сюртукъ.
   -- Да, сэръ! я его несчастная мать.
   -- Такъ я и думалъ, судя по его словамъ. Знаете ли, что я вамъ скажу. Вамъ нбчего печалиться: сынъ вашъ совершенно-правъ; плакать ненадо. Вы должны наблюдать безотлучно за сэромъ Лейстеромъ Дедлокомъ, баронетомъ; а сквозь слезы это несовсѣмъ-удобно. Что жь касается до вашего сына, то онъ совершенно оправданъ и желаетъ вамъ здоровья и счастья. Онъ теперь чистъ и невиненъ, какъ голубокъ, какъ вы сами, потому-что, я пари готовъ держать, что вы совершенно-невинны. Вы мнѣ можете повѣрить, потому-что арестовалъ его я самъ, какъ-вы изволите видѣть. Онъ при этомъ случаѣ держалъ себя благородно. Нёчего сказать, отличный человѣкъ, да и вы отличная мать. Каково деревцо, таково и яблочко . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, порученіе ваше будетъ исполнено. Положитесь на меня. Я не сверну съ прямой дороги ни вправо, ни влѣво; не сомкну глазъ, не буду ни мыться, ни бриться, ни стричься, пока не найду, чего ищу... Сказать, что вы совершенно прощаете? скажу сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, скажу. Желаю вамъ поправиться, чтобъ семейныя дѣла ваши перемѣнились... Э, Боже мой, такія ли бываютъ обстоятельства! Перемелется -- все мука будетъ!
   Съ этими разговорами мистеръ Бсккетъ застегивается подъ подбородокъ и быстро выходитъ изъ комнаты, проникая мракъ ночи своимъ пытливымъ взоромъ.
   Прежде всего отправляется онъ на половину миледи, въ намѣреніи съискать какія-нибудь указанія для руководства при поискѣ. Будуары миледи темны. Мистеръ Бёккетъ, съ восковой свѣчкой въ рукахъ, которую держитъ надъ головой, любопытнымъ взглядомъ пробѣгаетъ всѣ роскошныя бездѣлушки -- плодъ прихоти и моды, имѣющія такъ мало сходства съ нимъ по наружности. Славная картина; жалко, что ею никто не можетъ полюбоваться, потому-что мистеръ Бёккетъ заперъ за собою дверь.
   "Славный будуаръ!" говоритъ мистеръ Бёккетъ, получившій охоту къ французскому языку послѣ утренняго событія: я думаю стоитъ большихъ денегъ; чай миледи очень любила свои комнатки! "
   Открывая и закрывая столовые ящики, заглядывая въ шкатулки съ брильянтами, онъ видитъ свою собственную особу въ нѣсколькихъ зеркалахъ и по этому поводу считаетъ приличнымъ произнести себѣ нѣкотораго рода похвальное слово:
   "Иной подумаетъ, говоритъ онъ, что я настоящій аристократъ; а почемъ знать, можетъ, я бы не испортилъ дѣла и въ самомъ лучшемъ аристократическомъ кругу".
   Разсуждая такимъ образомъ, онъ открываетъ ящикъ туалета, роется въ перчаткахъ, которыя такъ тонки и мягки, что грубая рука его едва ихъ ощущаетъ, и вдругъ попадаетъ на носовой платокъ.
   "Гм! здорово пріятель, говоритъ онъ; ты зачѣмъ здѣсь? Дай-ка мнѣ взглянуть на тебя: принадлежишь ты ея сіятельству, или кому другому? На тебѣ, я думаю, есть мѣтка".
   И въ-самомъ-дѣлѣ онъ находитъ мѣтку. На одномъ углу платка вышито: "Эсѳирь Сомерсонъ".
   "Вотъ оно что, говоритъ мистеръ Бёккетъ: больше мнѣ ничего не надо".
   Онъ оканчиваетъ свои наблюденія такъ же быстро и тщательно, какъ и началъ ихъ; все оставляетъ на томъ мѣстѣ, на которомъ нашелъ, и черезъ пять минутъ является ужь на улицѣ. Бросивъ взглядъ на тускло-освѣщенныя окна комнаты сэра Лейстера, онъ поспѣшно идетъ къ ближайшей извощичьей биржѣ, беретъ экипажъ и ѣдетъ въ галерею для стрѣльбы въ цѣль.
   Мистеръ Бёккетъ небольшой знатокъ въ лошадяхъ, но, при извѣстныхъ случаяхъ, всегда готовъ держать пари на небольшую сумму денегъ; свѣдѣнія его по этому предмету сводятся на одно замѣчаніе: если лошадь можетъ бѣжать, стало-быть она хороша.
   Это замѣчаніе пригодилось ему въ настоящую минуту. Онъ безошибочно выбираетъ хорошую лошадь и во весь опоръ мчится но каменной мостовой, устремляя свои проницательные глаза на каждое подозрительное лицо, на огоньки въ окнахъ домовъ, обитатели которыхъ легли или ложатся спать, на всѣ улицы, на всѣ перекрестки, на небо, устланное тяжелыми облаками, на землю, покрытую топкимъ слоемъ снѣга: все можетъ пригодиться мистеру Бсккету -- такъ быстро летитъ онъ въ галерею для стрѣльбы въ цѣль, что лошадь вся въ мылѣ и пѣна брызжетъ отъ нея.
   -- Поводи ее немного, пусть попростынетъ, я сейчасъ буду назадъ.
   Онъ поспѣшно входитъ въ галерею и застаетъ Джорджа за трубкой.
   -- Я такъ и думалъ, что ты куришь, Джорджъ; надо вѣдь отдохнуть послѣ всѣхъ непріятностей. Однако время дорого. Надо спасти честь женщины. Миссъ Сомерсонъ была, кажется, здѣсь, когда умиралъ Бредли -- такъ, кажется?-- такъ... Гдѣ она живетъ?
   Близь Оксфордской Улицы. Кавалеристъ только-что оттуда.
   -- Будь счастливъ, Джорджъ. Прощай!
   Онъ ужь опять ѣдетъ -- замѣтивъ, разумѣется, что у камина сидѣлъ Филь и смотрѣлъ на него разинувъ ротъ -- ѣдетъ во весь опоръ и клубы пара согрѣвшейся лошади покрываютъ его.
   Мистеръ Жарндисъ одинъ только не спитъ во всемъ домѣ; но ужь и онъ думаетъ лечь. Вдругъ раздается поспѣшный звонокъ. Мистеръ Жарндисъ оставляетъ книгу и въ шлафрокѣ идетъ къ двери.
   -- Не безпокойтесь, сэръ!
   И посѣтитель въ одну минуту входитъ въ комнату и затворяетъ за собою дверь.
   -- Я имѣлъ удовольствіе видѣть васъ прежде, сэръ; я инспекторъ Бёккетъ. Взгляните на этотъ платокъ: "Эсѳирь Сомерсонъ". Часъ тому назадъ, я его нашелъ между вещами леди Дедлокъ, въ ея будуарѣ. Нельзя терять времени ни минуты: дѣло идетъ о жизни и смерти. Вы знаете леди Дедлокъ?
   -- Знаю.
   -- Сегодня была открыта семейная тайна. Сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, занемогъ -- апоплексія или параличъ. Много было потеряно времени. Леди Дедлокъ исчезла; оставила письмо на имя мужа. Вотъ оно, прочтите.
   Мистеръ Жарндисъ прочелъ письмо и спросилъ мистера Бёккета, что онъ думаетъ?
   -- Не знаю. Похоже на самоубійство; опасность возрастаетъ съ каждой минутой; я за каждый часъ готовъ заплатить сто фунтовъ стерлинговъ. Сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, поручилъ мнѣ найдти ее, спасти и объявить ей полное его прощеніе. У меня есть деньги, есть власть и только не достаетъ... миссъ Сомерсонъ.
   -- Миссъ Сомерсонъ!... испуганнымъ тономъ повторяетъ мистеръ Жарндисъ.
   -- Послушайте мистеръ Жарндисъ, говоритъ мистеръ Бёккетъ, смотря ему прямо въ лицо: -- я говорю вамъ, какъ джентльмену, какъ человѣку съ теплымъ сердцемъ: обстоятельства очень-важны; медленность страшна и опасна. Не берите на себя отвѣтственности; эти восемь или девять часовъ стоятъ по сту фунтовъ стерлинговъ каждый. Я инспекторъ Бёккетъ. Сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, поручилъ мнѣ отъискать ее. Кромѣ всѣхъ несчастій, надъ ней тяготѣетъ еще подозрѣніе въ убійствѣ. Если я за ней буду слѣдить одинъ, она ошибется въ моихъ намѣреніяхъ и можетъ дойти до отчаянія. Но если я буду въ обществѣ съ молодой леди, очень-похожей на ту, къ которой леди Дедлокъ питаетъ нѣжную привязанность -- замѣтьте, я ничего не спрашиваю -- то миледи повѣритъ моимъ словамъ. Отпустите со мной миссъ Сомерсонъ; и если только миледи жива, мы привеземъ ее. Если же... мы, во всякомъ случаѣ, сдѣлаемъ все лучшее. Спѣшите. Время летитъ. Скоро часъ, а этотъ часъ стоитъ не сто фунтовъ стерлинговъ, а тысячу.
   Справедливо, медлить нельзя.
   Мистеръ Жарндисъ проситъ его подождать немного и идетъ переговорить съ миссъ Сомерсонъ.
   -- Я здѣсь останусь, говоритъ мистеръ Бёккетъ, но самъ не остается, а по лѣстницѣ слѣдитъ за мистеромъ Жарндисомъ и не выпускаетъ его изъ виду.
   Во время переговоровъ мистеръ Бёккетъ дожидается въ-потьмахъ на лѣстницѣ. Но скоро возвращается мистеръ Жарндисъ и сообщаетъ ему, что миссъ Сомерсонъ, надѣясь на его защиту, готова съ нимъ ѣхать куда угодно. Листеръ Бёккетъ вполнѣ одобряетъ такую рѣшимость и ожидаетъ спутницу свою у самой двери.
   Въ умѣ мистера Бёккета зиждется его огромная обсерваторія, съ которой наблюдаетъ онъ но всѣмъ направленіямъ. И видитъ онъ много одинокихъ существъ, скрытно-ползущихъ но улицамъ, много одинокихъ существъ, лежащихъ по дорогамъ, подъ заборами, подъ стогами; по нѣтъ того существа, котораго онъ ищетъ. Много одинокихъ существъ видитъ онъ подъ мостами, надъ поверхностью Темзы и одинъ предметъ, несомый волнами, приковываетъ его вниманіе.
   Гдѣ жь она? гдѣ жь она, живая или мертвая? Еслибъ въ то время, какъ онъ внимательно смотритъ на носовой платокъ, какая-нибудь волшебница открыла передъ нимъ то мѣсто, гдѣ найденъ былъ этотъ платокъ, ту хижину, въ которой этотъ платокъ прикрывалъ мертваго ребенка, увидѣлъ ли бы онъ тамъ несчастную леди Дедлокъ?..

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Въ той пустынѣ, гдѣ кирипче-обжигательныя печи горятъ синеватымъ пламенемъ, гдѣ вѣтеръ разноситъ соломенныя крыши бѣдныхъ лачугъ, гдѣ глина и вода замерзли, тамъ, занесенная снѣгомъ, медленно бредетъ одинокая женщина, словно покинутая цѣлымъ свѣтомъ... Нѣтъ, изъ городскаго отеля Дедлоковъ никогда не выходила женщина въ такомъ рубищѣ!...
   

ГЛАВА LVII.
Разсказъ Эсѳири.

   Я ужь спала крѣпкимъ сномъ, какъ вдругъ разбудилъ меня стукъ въ дверь. Я услышала голосъ опекуна; опекунъ мой стучался ко мнѣ и просилъ немедленно встать. Я встала поспѣшно съ постели, накинула утренній бурнусъ и бросилась къ двери; добрый опекунъ мой, приготовивъ меня предварительно, разсказалъ мнѣ, что сэръ Лейстеръ Дедлокъ узналъ обо всемъ; что тайна моей матери открыта; что миледи неизвѣстно куда скрылась; что внизу у насъ дожидается человѣкъ, которому баронетъ поручилъ отъискать бѣжавшую, уговорить ее возвратиться и обѣщать ей отъ его имени совершенное прощеніе и покровительство; что повѣренный сэра Лейстера умоляетъ меня сопутствовать ему при розъискахъ, надѣясь, что, можетъ-быть, мои просьбы могутъ подѣйствовать на леди Дедлокъ въ томъ случаѣ, если ему не удастся уговорить ее. Вотъ что смутно поняла я изъ словъ моего опекуна: тревога, поспѣшность и нечаянность привели меня въ такое замѣшательство, что, несмотря на всѣ мои старанія удержать волненіе, я могла только послѣ довольно-продолжительнаго времени совершенно успокоиться.
   Я наскоро одѣлась и, не разбудивъ никого, ни даже Черли, сошла внизъ къ мистеру Бёккету, которому было поручено отъискивать мою мать. Объ этомъ разсказалъ мнѣ опекунъ мой, пока мы ходили съ нимъ внизъ и объяснилъ даже, какимъ образомъ мистеру Бёккету пришла мысль обратиться ко мнѣ. Въ передней, при свѣчкѣ, которую держалъ опекунъ, мистеръ Бёккетъ прочелъ мнѣ шопотомъ письмо, которое мать моя оставила на столѣ, и я думаю, что не болѣе, какъ черезъ десять минуть послѣ того, какъ меня разбудили, мы сидѣли съ нимъ ужь въ каретѣ и быстро катили по улицамъ.
   Манеры мистера Бёккета были рѣзки, но почтительны. Онъ говорилъ мнѣ, что большій или меньшій успѣхъ поисковъ зависитъ оттого, если я безъ замѣшательства отвѣчу на тѣ вопросы, которые онъ желаетъ предложить мнѣ. Онъ спрашивалъ меня, часто ли я видалась съ моей матерью (которую называлъ леди Дедлокъ), гдѣ и когда я говорила съ нею въ послѣдній разъ и какимъ образомъ попалъ къ ней мой носовой платокъ? Когда я удовлетворительно отвѣтила ему на эти пункты, онъ просилъ меня хорошенько обдумать: не знаю ли я, гдѣ бы то ни было кого-нибудь, къ кому леди Дедлокъ, при настоящихъ обстоятельствахъ рѣшилась бы прибѣгнуть. Я ни на комъ не могла остановиться, какъ только на моемъ опекунѣ. Однако, потомъ я назвала мистера Бойтсорна. Онъ пришелъ мнѣ въ голову потому, что отзывался всегда о миледи съ какимъ-то рыцарскимъ чувствомъ, и къ тому же я знала его несчастныя отношенія къ миссъ Барбарѣ.
   Чтобъ намъ лучше слышать другъ-друга, мистеръ Бёккетъ велѣлъ кучеру, на время этого разговора, остановиться. Потомъ онъ приказалъ ему ѣхать дальше; и сообщилъ мнѣ, подумавъ нѣсколько минутъ, что планъ, по которому нужно дѣйствовать, ужь составленъ; но, сознаваясь откровенно, я была не въ-состояніи понять этого плана -- такъ все перепуталось въ головѣ моей.
   Отъѣхавъ недалеко, мы остановились въ переулкѣ подлѣ дома, освѣщеннаго газомъ и походившаго на публичное зданіе. Мистеръ Бёккетъ ввелъ меня туда и посадилъ въ кресло у ярко-пылающаго камина. Уже былъ насъ за полночь, какъ показывали висѣвшіе на стѣнѣ часы. Насъ встрѣтили два полицейскіе чиновника, непохожіе на людей, просидѣвшихъ за работою цѣлую ночь -- такъ чисты были ихъ мундиры и такъ покойно писали они у бюро. Вездѣ было полное безмолвіе, только по-временамъ раздавалось отдаленное хлопанье дверей въ подземномъ этажѣ, на которое, впрочемъ, никто не обращалъ вниманія.
   Третій человѣкъ, тоже въ мундирѣ, котораго мистеръ Бёккетъ подозвалъ къ себѣ и тихо отдалъ ему какое-то приказаніе, оставилъ комнату; остальные двое совѣтовались между-собою въ то время, и одинъ изъ нихъ записывалъ то, что ему диктовалъ вполголоса мистеръ Бёккетъ. Они описывали примѣты моей матери. Когда описаніе было копчено, мистеръ Бёккетъ поднесъ бумагу ко мнѣ и прочелъ ее тихо. Дѣйствительно, примѣты были очень-вѣрно описаны.
   Одинъ изъ чиновниковъ снялъ съ этой бумаги копію, позвалъ другаго офицера, также въ мундирѣ, вручилъ ее и отправилъ его опять обратно. Все это происходило быстро, въ одну минуту, съ удивительной точностью, но никто, казалось, не торопился. Отправя бумагу, оба полицейскіе чиновника принялись снова за свое прежнее спокойное занятіе и писали что-то чисто и тщательно. Мистеръ Бёккетъ задумчиво подошелъ къ камину и сталъ грѣть у огня поперемѣнно то одну, то другую подошву своихъ сапоговъ.
   -- Тепло ли вы одѣты, миссъ Сомерсонъ? спросилъ онъ меня, когда глаза наши встрѣтились: -- сегодня проклято-холодная ночь; путешествіе для васъ несовсѣмъ должно быть пріятно.
   -- Я сказала ему, что холодъ меня не безпокоитъ и что я одѣта тепло.
   -- Хлопотъ, можетъ-быть, предстоитъ намъ очень-много, замѣтилъ онъ: -- лишь бы только былъ хорошій конецъ, миссъ.
   -- Я только и молю небо объ этомъ.
   Онъ кивнулъ мнѣ утѣшительно головою и сказалъ:
   -- Я говорю вамъ, не заботьтесь вы о чемъ, что бъ ни случилось. Будьте хладнокровны, покойны и ко всему готовы: это будетъ лучше и для васъ, и для меня, и для леди Дедлокъ и для сэра Лейстера Дедлока, баронета.
   Мистеръ Бёккетъ въ-самомъ-дѣлѣ былъ чрезвычайно-добръ и внимателенъ; и въ то время, какъ онъ стоялъ подлѣ меня задумчиво, грѣя ноги и потирая лобъ указательнымъ пальцемъ, я почувствовала такое довѣріе къ его ловкости и находчивому остроумію, которое меня совершенно успокоило. Не было и четверти втораго, какъ я услышала на улицѣ стукъ колесъ.-- Теперь, миссъ Сомерсонъ, сказалъ онъ: -- отправимтесь дальше, если намъ угодно.
   Онъ подалъ мнѣ руку и оба полицейскіе чиновника вѣжливо проводили меня до самыхъ дверей, у которыхъ мы нашли экипажъ, ямщика почтовыхъ лошадей. Мистеръ Бёккетъ посадилъ меня въ карету, а самъ помѣстился на козлахъ. Человѣкъ въ мундирѣ, котораго онъ посылалъ за экипажемъ, подалъ ему, по его желанію, потайной фонарь; потомъ онъ сдѣлалъ нѣкоторыя наставленія кучеру и мы отправились въ путь.
   Я не понимала ясно, на яву ли все это происходитъ или кажется мнѣ во снѣ. Мы ѣхали съ ужасной быстротою но лабиринту улицъ, такъ-что вскорѣ я не могла ужь узнать, гдѣ именно мы находимся. Мы переѣзжали нѣсколько разъ Темзу и теперь ѣхали по узкимъ улицамъ низменнаго берега, гдѣ повсюду виднѣлись доки, бассейны, загроможденные амбары, платформы и корабельныя мачты. Наконецъ мы остановились на углу небольшой, узкой и душной улицы, которую не очищалъ даже вѣтеръ, поднимавшійся съ рѣки, и я увидѣла, при свѣтѣ фонаря, моего спутника: онъ тихо разговаривалъ съ толпою людей, походившихъ частью на полицейскихъ солдатъ, частью на матросовъ. На грязной стѣнѣ, близь которой они стояли, прилѣплена была афиша; на ней я прочитала слова: "найдена утопленной". Эти слова и описаніе невода возбудили во мнѣ ужасное подозрѣніе. Мнѣ не нужно было приводить себѣ на память, что нахожусь здѣсь не по собственному желанію; я не позволяла себѣ увеличивать трудности поисковъ, предаваться отчаянью и тѣмъ ощущеніямъ, которыя меня волновали. Я старалась быть покойною, но что я вытерпѣла въ этомъ ужасномъ мѣстѣ -- того никогда не забуду.
   Страданія мои были страшны, были выше всякаго описанія. Какой-то человѣкъ, покрытый еще тиной, въ длинныхъ, пропитанныхъ водою, какъ губка, сапогахъ и такой же шапкѣ, былъ вызванъ изъ лодки. Мистеръ Бёккетъ поговорилъ съ этимъ человѣкомъ и сошелъ съ нимъ по узкимъ ступенямъ внизъ къ рѣкѣ. Спустя нѣсколько минутъ, они возвратились, вытирая руки о платье. Видно было, что они трогали что-то мокрое; но, слава Богу не то, при мысли о чемъ такъ сильно замирало мое сердце.
   Послѣ нѣкоторыхъ еще совѣщаній, мистеръ Бёккетъ (котораго, казалось, всѣ знали и уважали какъ начальника) отправился съ ними въ ближайшій домъ, оставя меня въ каретѣ. Кучеръ нашъ, между-тѣмъ, ходилъ въ это время около лошадей, постукивая ногами и похлопывая въ ладоши, чтобъ согрѣться.
   Волны шумѣли и гудѣли сильно, сердце мое сжималось, трепетало и мнѣ казалось, что съ каждой минутой трупъ моей несчастной матери будетъ выброшенъ къ ногамъ лошадей. Эта мысль сто разъ приходила мнѣ въ голову во время отсутствія мистера Беккега, которое продолжалось не болѣе четверги часа, а можетъ-быть даже и гораздо-менѣе.
   Мистеръ Бёккетъ возвратился опять, поручивъ всѣмъ тѣмъ, которые тугъ стояли, внимательно караулить, закрылъ свой фонарь и сѣлъ на прежнее мѣсто.
   -- Не тревожьтесь и не сердитесь миссъ Сомерсонъ, это не лишнее, что мы сюда заѣзжали, сказалъ онъ, обращаясь ко мнѣ:-- я хочу, чтобъ дѣло шло какъ по маслу. Собственный глазъ нуженъ вездѣ... Пошелъ, голубчикъ!
   Судя по общему характеру улицъ, мнѣ казалось, что мы ѣдемъ назадъ по той же дорогѣ. Разумѣется, взволнованная, испуганная, я не была въ-состояніи замѣтить ни одного предмета. Мы останавливались на нѣсколько минутъ у другой полицейской части и переѣхали вторично черезъ рѣку. Впродолженіе пути спутникъ мой, сидѣвшій на козлахъ, не терялъ ничего изъ виду. Мимо насъ прошла поспѣшно какая-то женщина; онъ бросился за ней, остановилъ и осмотрѣлъ ее; на мосту онъ сошелъ съ козелъ, осмотрѣлся вокругъ, перегнулся черезъ перилы и смотрѣлъ въ черную бездну съ такимъ видомъ, отъ котораго у меня замирало сердце. Страшно было глядѣть на эту покрытую туманомъ и мракомъ рѣку, которая неслась такъ быстро и такъ безмолвно въ плоскихъ берегахъ, и которая, съ своими неясными и страшными фигурами и ихъ отраженіями, была таинственна и мрачна какъ могила. Я часто видала ее потомъ и при солнцѣ и при лунномъ свѣтѣ, по никогда не могла сгладить того впечатлѣнія, которое она произвела на меня во время этого путешествія. Въ моемъ воспоминаніи вмѣстѣ съ Темзой представляются всегда фонари моста, горѣвшіе тускло; рѣзкій холодный вѣтеръ, обхватывавшій безпріютную женщину, мимо которой мы проѣхали; колеса, однообразно-шумѣвшія и увлекавшія насъ впередъ, и изъ воды подымавшееся блѣдное лицо, вперявшее въ меня взоры при мерцаніи каретныхъ фонарей.
   Проѣхавъ долгое время по улицамъ, мы наконецъ съѣхали съ освѣщенной мостовой, оставляя постепенно всѣ домы за собою, на гладкую и темную столбовую дорогу. Спустя нѣсколько минутъ, я узнала знакомый мнѣ путь въ Сент-Альбансъ. Въ Барнетѣ приготовлены намъ были свѣжія лошади: мы перепрягли и отправились дальше. На улицѣ было очень-холодно и земля была покрыта снѣгомъ.
   -- Дорога эта вамъ давно знакома, сказалъ мистеръ Бёккетъ, стараясь ободрить меня.
   -- Да, отвѣчала я.-- Узнали вы что-нибудь?
   -- Пока немного; но время еще не ушло.
   Онъ заходилъ въ каждую, еще незапертую или ужь отпертую гостинницу, гдѣ видѣнъ былъ огонь (а число ихъ было немало, потому-что въ это время много гнали скота) и переговаривалъ съ сторожами каждой шоссейной заставы. Я слышала, какъ онъ, разговаривая съ ними, подчивалъ ихъ водкой и пилъ самъ, брянчалъ деньгами и со всѣми былъ ласковъ и веселъ; но лишь только садился опять на козла, лицо его принимало снова выраженіе неутомимой бдительности и онъ постоянно однимъ и тѣмъ же дѣловымъ тономъ говорилъ ямщику:-- "пошелъ, голубчикъ, пошелъ!"
   Эти частыя остановки замедляли путь нашъ; и хотя было ужь около шести часовъ утра, однако намъ оставалось еще нѣсколько миль до Сент-Альбанса. Мы остановились и мистеръ Бёккетъ вынесъ мнѣ изъ гостинницы чашку чаю.
   -- Выкушайте, миссъ Сомерсонъ: вамъ будетъ это полезно. Вы начинаете понемногу привыкать, не правда ли?
   -- Надѣюсь, сказала я, поблагодаривъ его.
   -- Вы сначала были, какъ говорятъ, озадачены, сказалъ онъ:-- и, Боже мой! это неудивительно. Не говорите громко, моя добрая. Все идетъ хорошо. Мы ее скоро отъищемъ.
   Я не знаю, какое радостное восклицаніе вырвалось, или хотѣло у меня вырваться, но онъ поднялъ кверху палецъ -- и я замолчала.
   -- Проходила здѣсь пѣшкомъ сегодня около восьми или девяти часовъ вечера. Я слышалъ о ней первоначально около шоссейной заставы близь Гайгета, но не могъ собрать совершенно-точныхъ свѣдѣній, потому-что до-сихъ-поръ въ одномъ мѣстѣ нападалъ на ея слѣдъ, а въ другомъ терялъ его; а теперь ужь вѣрно она недалеко отъ насъ. "Эй, дворникъ, возьми чашку, и если ты, братъ, молодецъ, такъ лови другой рукой полкроны. Ну, голубчикъ, пошевеливайся, пошевеливайся!"
   Скоро доѣхали мы до Сент-Альбанса, остановились тамъ передъ самымъ разсвѣтомъ, именно въ то время, когда я только-что начала отдавать себѣ отчетъ въ происшествіяхъ послѣдней ночи и сознавать, что все это было не во снѣ. Спутникъ мой оставилъ экипажъ въ гостинницѣ, велѣлъ приготовить свѣжихъ лошадей, подалъ мнѣ руку и мы отправились къ нашему помѣстью.
   Такъ-какъ здѣсь обыкновенное мѣсто вашего пребыванія, миссъ Сомерсонъ, то я бы охотно желалъ знать, не спрашивала ли какая-нибудь незнакомка, имѣющая описанныя нами примѣты, васъ или мистера Жарндиса. Я хотя этого и не ожидаю, однако все-таки не мѣшаетъ справиться.
   Когда мы подымались въ гору, мистеръ Бёккетъ зорко осматривался вокругъ; въ это время было ужь совсѣмъ-свѣтло; онъ напомнилъ мнѣ, какъ я однажды вечеромъ, съ моей маленькой горничной и бѣднымъ Джо, котораго онъ называлъ Заскорблышемъ, спускалась но этой дорогѣ.
   Я удивилась, какъ могъ онъ знать объ этомъ.-- Вы встрѣтили тогда на дорогѣ человѣка -- помните? сказалъ мистеръ Бёккетъ.
   -- Да, и это я тоже хороню помнила.
   -- Этотъ человѣкъ былъ я.
   Замѣти мое возрастающее удивленіе, онъ продолжалъ:
   -- Я пріѣхалъ въ тотъ вечеръ сюда, чтобъ отъискать этого мальчика; вы должны были слышать стукъ моихъ колесъ, когда отправлялись за нимъ, потому-что я видѣлъ, какъ вы и ваша маленькая горничная подымались на гору въ то самое время, когда я остановилъ лошадь. Я освѣдомился въ городѣ, гдѣ въ то время находился Заскорблышъ и хотѣлъ-было идти искать его у кирпичниковъ, но вдругъ увидѣлъ, что онъ идетъ вмѣстѣ съ вами.
   -- Онъ развѣ сдѣлалъ какое-нибудь преступленіе? спросила я.
   -- Нѣтъ, его ни въ чемъ не обвиняютъ, сказалъ мистеръ Бёккетъ, равнодушно приподнимая свою шляпу, чтобъ освѣжить голову: -- однако, я думаю, за нимъ были кой-какія шалости. Мнѣ онъ былъ нуженъ; я долженъ былъ заставить его молчать о томъ, что онъ зналъ про исторію леди Дедлокъ; онъ болталъ о тѣхъ случайныхъ услугахъ, за которыя покойный мистеръ Телькингорнъ заплатилъ ему хорошія деньги; а болтать про это не слѣдовало -- вотъ и все. Я его прогналъ изъ Лондона, да хотѣлъ прогнать и отсюда подальше.
   -- Бѣдный! сказала я.
   -- И довольно-бѣдный, возразилъ мистеръ Бёккетъ: -- и довольно-жалкій, и довольно-добрый во всякомъ другомъ мѣстѣ, только не въ Лондонѣ и не здѣсь. Меня какъ громомъ поразило, увѣряю васъ, когда я узналъ, что вы приняли его къ себѣ въ домъ.
   -- Почему это? спросила я его.
   -- Почему, моя добрая? сказалъ мистеръ Бёккетъ: -- потому-что языкъ его около трехъ саженъ, я полагаю; а это дурная примѣта.
   Я была тогда въ сильномъ смущеніи и не могла понять, какъ понимаю теперь, что мистеръ Бёккетъ входилъ въ эти подробности единственно для моего развлеченія. Съ такимъ же добрымъ намѣреніемъ онъ говорилъ со мной о разныхъ предметахъ, но лицо его выражало постоянно-зоркую бдительность и цѣль нашего путешествія не покидалась имъ ни на минуту. Такимъ образомъ вошли мы въ калитку нашего сада.
   -- А! сказалъ мистеръ Бёккетъ: -- вотъ мы и здѣсь. Славное уединенное мѣстечко, напоминаетъ деревенскій домикъ, который можно узнать только по дыму, такъ мило-клубящемуся вверхъ. Огонь въ кухнѣ разведенъ во-время: это показываетъ хорошую прислугу. Главное достоинство прислуги, чтобъ у нея было меньше гостей и чтобъ господа знали кто эти гости, потому-что если вы не знаете, кто ходитъ къ вашимъ людямъ, то вы не знаете, чего можете ожидать отъ нихъ. И еще я вамъ дамъ совѣтъ: если найдете когда-нибудь молодаго мальчика за дверями кухни, велите схватить его, какъ подозрительнаго человѣка, вкравшагося въ домъ вашъ съ худою цѣлью.
   Мы стояли теперь передъ самымъ домомъ. Осмотрѣвъ внимательно, не было ли слѣдя на пескѣ, мистеръ Бёккетъ взглянулъ на окна.
   -- Вы каждый разъ назначаете одну и ту же комнату этому старому молодому человѣку, когда онъ посѣщаемъ васъ здѣсь, миссъ Сомерсонъ? спросилъ онъ указывая глазами на всегдашнюю комнату мистера Скимполя.
   -- Вы знаете мистера Скимполя? спросила я.
   -- Какъ вы его назвали? возразилъ мистеръ Бёккетъ, приблизивши ко мнѣ ухо:-- Скимполь -- сказали вы? Я часто ломалъ себѣ голову, чтобъ припомнить какъ его зовутъ? Скимполь. Джонъ или, Джакобъ?
   -- Гарольдъ.
   Гарольдъ. Да. Курьёзный малой этотъ Гарольдъ, сказалъ мистеръ Бёккетъ и очень-выразительно посмотрѣлъ на меня.
   -- Онъ странный человѣкъ.
   -- Не имѣетъ понятія о деньгахъ, по беретъ ихъ однако.
   -- Вы его, стало-быть, хорошо знаете, сказала я невольно.
   -- Я разскажу вамъ о немъ, миссъ Сомерсонъ: вы себя будете лучше чувствовать, если умъ вашъ не будетъ постоянно занятъ однимъ и тѣмъ же предметомъ. Для разнообразія, я разскажу вамъ о вашемъ Скимполѣ. Въ тотъ вечеръ, когда я рѣшился, во что бы ни стало, достать Джо, я даже былъ готовъ прійдти сюда въ домъ и требовать его выдачи; и только-что хотѣлъ отправиться къ вамъ на лѣстницу и позвонить, какъ мнѣ пришло въ голову захватить горсть песку и бросить въ то окно, гдѣ я замѣтилъ человѣческую фигуру. Какъ только песокъ ударилъ о стекло, вашъ Гарольдъ открылъ окно и взглянулъ на меня. А, братъ! тебя-то мнѣ и нужно, подумалъ я. Чтобъ расположить его въ свою пользу, я началъ говорить, что мнѣ бы не хотѣлось безпокоить семейство, которое могло ужь почивать; что я очень сожалѣю, зачѣмъ молодыя сострадательныя дамы даютъ у себя въ домѣ пріютъ бродягамъ и проч. По отвѣтамъ его я тотчасъ же смекнулъ, что это была за птица, и потому безъ дальнихъ церемоній продолжалъ, что охотно далъ бы пять фунтовъ стерлинговъ, еслибъ могъ, не дѣлая шуму и непріятностей, увести отсюда Джо. На это онъ отвѣчалъ мнѣ съ самой наивной рожей: -- Совершенно-безполезно говорить мнѣ, пріятель, о фунтахъ стерлинговъ; я въ такихъ вещахъ -- сущее дитя и не имѣю никакого понятія о деньгахъ. Конечно, я понялъ въ чемъ дѣло, и былъ совершенно-увѣренъ, что это дитя отъ денегъ не прочь. Не сомнѣваясь, что отъ него я узнаю все, что мнѣ нужно, я завернулъ въ банковый билетъ камешекъ и бросилъ его въ окно. Хорошо! онъ засмѣялся, и лицо его приняло самое радостное выраженіе, но вмѣстѣ съ тѣмъ такое невинное, какого лучше желать нельзя, и онъ сказалъ: -- Что вы такое бросили; я не знаю цѣны этой вещи, что мнѣ съ ней дѣлать?
   -- Истратьте ее, сэръ, сказалъ я ему.
   -- Но меня обманутъ, отвѣчалъ онъ: -- ее размѣняютъ мнѣ на фальшивыя деньги; она мнѣ ни къ чему не послужитъ, и при этомъ онъ скорчилъ такую физіономію, какую вы едва-ли когда видѣли; но тотчасъ же указалъ, гдѣ можно было найдти Джо -- и я нашелъ его.
   Я сочла поступокъ этотъ со стороны мистера Скимполя за ужасное предательство моего добраго опекуна. Вся обыкновенная дѣтская невинность, которая составляла его отличительную черту въ глазахъ мистера Жарндиса, была, по моему мнѣнію, чистый обманъ.
   -- Невинность, моя добрая? возразилъ мистеръ Бёккетъ.-- Я при этомъ случаѣ дамъ вамъ совѣтъ, который послужитъ въ пользу вашему мужу, если вы счастливо выйдете замужъ и будете имѣть семейство. Если кто-либо будетъ говорить вамъ, что онъ невиненъ, какъ дитя, во всемъ, что касается денегъ, то берегите отъ него ваши деньги, потому-что можете быть увѣрены, онъ оберетъ ихъ у васъ, какъ только представится удобный случай. Если кто говоритъ, что онъ совершенное дитя въ практическомъ мірѣ, то знайте, онъ говоритъ это только для избѣжанія отчета; слова -- вода, моя милая. Видите ли: самъ я человѣкъ не поэтической натуры и понимаю поэзію только въ пѣсняхъ у круговой чаши; но за-то я практической человѣкъ; и что говорю -- знаю по опыту. Вотъ вамъ вѣрное правило, правило безъ исключеній: если кто ненадеженъ въ одномъ, ненадеженъ и во всемъ. Теперь, послѣ этого предостереженія для неосторожныхъ или неопытныхъ, я осмѣливаюсь, моя добрая, позвонить и снова заняться нашимъ дѣломъ.
   Я думаю, дѣло наше по выходило у него, также, какъ и у меня ни на минуту изъ головы, и по лицу его замѣтно было, что онъ имъ постоянно занимался. Всѣ въ домѣ удивились, увидя меня безъ предварительныхъ извѣщеніи о моемъ пріѣздѣ и въ-сопровожденіи какого-то незнакомца; вопросы мои еще болѣе увеличили это удивленіе. Мы узнали, что никто не приходилъ сюда и въ достовѣрности этого показанія нельзя было и сомнѣваться.
   -- Нельзя ли, миссъ Сомерсонъ, сказалъ мнѣ мой спутникъ, какъ можно скорѣе отправиться въ хижину кирпичниковъ, которыхъ вы знаете. Большую часть вопросовъ, которые тамъ нужно предложить, я предоставляю вамъ, если вы будете такъ добры и пріймете этотъ трудъ на себя. Естественный путь -- самый лучшій путь, а естественный путь -- вашъ путь.
   Черезъ минуту мы были ужь на дорогѣ къ жилищу кирпичниковъ. Дойдя до знакомой мнѣ лачужки, я замѣтила, что дверь была заколочена и, по всей вѣроятности, въ лачужкѣ никто не жилъ. На зовъ мой отворялось окно въ сосѣдней хижинѣ; женщина, которая меня знала, выглянула изъ него и сказала мнѣ, что Жешш, Лиза и мужья ихъ живутъ теперь въ другой избушкѣ... на концѣ поля, тамъ, гдѣ обжигаютъ и сушатъ кирпичъ. Не теряя времени, отправились мы въ означенное мѣсто, Въ-разстояпіи не болѣе ста шаговъ, и такъ-какъ дверь была полуотворена, я тотчасъ отворила ее совершенно и мы вошли.
   Только трое изъ ихъ семейства сидѣли за завтракомъ; ребенокъ спалъ въ углу на кровати. Женни, матери умершаго ребенка, не было дома. Другая женщина, увидавъ меня, встала, а оба крестьянина, сидѣвшіе тутъ, какъ и всегда, мрачные и безмолвные, брюзгливо кивнули мнѣ головой. Они переглянулись между собою, когда увидѣли, что за мною вошелъ мистеръ Бёккетъ, и мнѣ было очень-непріятно замѣтить, что женщина повидимому хорошо знала полицейскаго агента.
   Я конечно спросила позволенія войдти. Лиза встала и предложила мнѣ свой стулъ; но я помѣстилась на лавкѣ подлѣ огня, мистеръ Бёккетъ на краю постели.
   Трудно было мнѣ приступить къ разспросамъ и я не могла удержаться отъ слезъ.
   -- Лиза, сказала я: -- я пріѣхала издалека въ эту холодную, свѣжую ночь, чтобъ узнать объ одной дамѣ...
   -- Вы знаете о той, которая была здѣсь, прибавилъ мистеръ Бёккетъ, обращаясь съ спокойнымъ и вкрадчивымъ видомъ ко всѣмъ присутствующимъ. Миссъ говоритъ о молодой дамѣ, о той, которая, знаете, вчера была здѣсь.
   -- А кто вамъ сказалъ, что былъ здѣсь вчера кто-нибудь? спросилъ мужъ Женни, глядя на насъ во всѣ глаза, и положилъ ложку въ сторону, чтобъ лучше вслушаться въ разговоръ.
   -- Одинъ человѣкъ, по имени Майкаель Джаксонъ, въ синей манчестерской курткѣ, на которой нашиты въ два ряда бѣлыя перламутровыя пуговицы, быстро прибавилъ мистеръ Бёккетъ.
   -- Думалъ бы онъ лучше о своемъ дѣлѣ, сердито проворчалъ другой.
   -- Да вѣдь онъ, кажется, теперь безъ дѣла, сказалъ мистеръ Бёккетъ, въ оправданіе своего друга Майкаеля Джаксона:-- такъ и привыкаетъ къ болтовнѣ.
   Лиза еще не садилась и, онершись нерѣшительно рукою объ изломанное кресло, гладѣла на меня. Я думаю, она сказала бы мнѣ все, еслибъ только смѣла не это рѣшиться. Она все еще стояла въ недоумѣніи, какъ вдругъ мужъ ея, который въ одной рукѣ держалъ кусокъ хлѣба и шпигу, а въ другой огромный ножъ, сильно ударилъ черенкомъ ножа по столу и съ бранью велѣлъ ей сѣсть и не мѣшаться не въ свои дѣла.
   -- Я бы хотѣла видѣть Женни, сказала я: -- и увѣрена, что она бы мнѣ все сказала, что знаетъ про ту даму, которую мнѣ такъ нужно отъискать. Вы не можете себѣ представить, какъ мнѣ это нужно. Скоро ли прійдетъ Женни? Гдѣ она теперь?
   Женщина имѣла сильное желаніе отвѣтить мнѣ на мои вопросы, но мужъ ея съ новой бранью толкнулъ ее своимъ грубымъ сапогомъ. Онъ предоставилъ право отвѣчать мнѣ, что хочетъ, мужу Женни, который, послѣ упорнаго молчанія, повернулъ ко мнѣ свою косматую голову и сказалъ:
   -- Не больно-то я люблю, чтобъ знатные господа приходили ко мнѣ въ домъ, какъ ужь я вамъ говорилъ однажды, миссъ. Я не безпокою васъ въ вашихъ домахъ, такъ не безпокойте и вы меня въ моемъ. Поди-ка, чай какого бы шуму надѣлали, кабы я вздумалъ прійдти къ вамъ въ гости. Еще на васъ я не могу такъ пожаловаться, какъ на другихъ, потому и отвѣчу вамъ вѣжливо, хотя и говорю вамъ напередъ, что я не малый ребенокъ какой, потому нечего изъ меня и вывѣдывать. Скоро ли прійдетъ Жени? Нескоро. Гдѣ она? Ушла въ Лондонъ.
   -- Вчера вечеромъ? спросила я.
   -- Вчера вечеромъ? Да, вчера вечеромъ, отвѣтилъ онъ мнѣ, брюзгливо отвернувъ голову.
   -- Была ли Женни здѣсь, когда приходила эта дама? Говорили ли онѣ между собою и что говорили? и куда потомъ пошли онѣ? Я прошу, я умоляю васъ, будьте такъ добры, разскажите мнѣ все: мнѣ это очень-нужно знать, сказала я.
   -- Еслибъ мужъ мой позволилъ мнѣ говорить и еслибъ слова мои не сдѣлали вреда... робко замѣтила женщина.
   -- Мужъ твой свернетъ тебѣ шею, коли будешь вмѣшиваться не въ свои дѣла, сказалъ ея мужъ, ворча какія-то бранныя слова сквозь зубы.
   Послѣ нѣкотораго молчанія, мужъ Женни съ своей обыкновенной брюзгливостью опять отвѣтилъ мнѣ:
   -- Была ли Женни здѣсь, когда приходила эта дама? Да, была здѣсь, когда эта дама приходила. Что говорила съ нею эта дама? Ну, я вамъ скажу, что говорила съ нею эта дама. Она говорила: вы помните, что я однажды приходила къ вамъ, чтобъ освѣдомиться объ одной молодой леди, которая прежде посѣщала васъ? Вы помните, что я заплатила вамъ деньги за то, чтобъ вы отдали мнѣ носовой платокъ, который она у васъ оставила? Да, она объ этомъ помнила, и мы тоже помнили. Потомъ она спросила: нѣтъ ли здѣсь теперь этой леди? Нѣтъ, ея здѣсь нѣтъ. Ну, слушайте же дальше. Дама эта пришла одна-одинёхонька, что намъ показалось очень-страннымъ, и спросила: можетъ ли она отдохнуть съ часокъ на томъ мѣстѣ, гдѣ вы теперь сидите? Можетъ, и она отдохнула; потомъ опять ушла. Это должно-быть было одиннадцатаго, а можетъ-быть и двѣнадцатаго двадцать минутъ; вѣдь у насъ нѣтъ здѣсь ни карманныхъ, ни стѣнныхъ часовъ, чтобъ повѣрять солнце. Куда она пошла -- я не знаю, куда она пошла. Она пошла въ одну сторону, а Женни пошла въ другую. Одна пошла прямо въ Лондонъ, а другая пошла прямо въ противную сторону -- вотъ и все. Спросите вонъ хоть у того: онъ все слышалъ и все видѣлъ и тоже знаетъ.
   -- Ну да, сказалъ другой: -- и повторять нечего.
   -- Плакала эта дама? спросила я.
   -- Ни капли, чортъ возьми! возразилъ первый: -- башмаки у нея были всѣ въ дырахъ, платьишко плохое, но не видно было, чтобъ она плакала.
   Лиза сидѣла скрести руки и потупя глаза въ землю. Мужъ ея повернулъ ея стулъ нѣсколько къ себѣ, такъ, чтобъ лучше се видѣть, и толстый его кулакъ, походившій на молотъ, лежалъ наготовѣ, чтобъ, въ случаѣ ослушанія со стороны жены, привести угрозы свои въ исполненіе.
   -- Я надѣюсь, что вы не будете сердиться, если я спрошу у вашей жены, какова была эта дама съ виду, сказала я.
   -- Говори ты, кукла, воскликнулъ онъ: -- аль не слышишь, что тебя спрашиваетъ; да у меня чуръ лишняго не болтать.
   -- Худа, возразила женщина: -- блѣдна, изнурена, очень-худа.
   -- Много она говорила?
   -- Немного, и голосъ былъ такой хриплый. (Прежде чѣмъ отвѣчать, она каждый разъ спрашивала взоромъ позволенія у своего мужа).
   -- Она очень была встревожена? спросила я. Просила она здѣсь чего-нибудь пить или ѣсть?
   -- Она выпила немного воды, миссъ; Женни принесла ей хлѣба и чаю, но она почти и не дотронулась.
   -- А когда она отсюда уходила? спросила я еще... но вдругъ мужъ Женни прервалъ меня нетерпѣливо:
   -- Когда она отсюда уходила, то пошла впередъ по большой дорогѣ. Спросите хоть у кого угодно, если мнѣ не вѣрите, и узнаете, что я говорю правду. Вотъ и дѣло съ концомъ. Больше мы ничего не знаемъ.
   Я посмотрѣла на моего спутника и замѣтивъ, что онъ ужь всталъ и готовъ былъ удалиться, я поблагодарила ихъ за все, что они мнѣ сказали, и простилась съ ними. Когда мы выходили, Лиза посмотрѣла значительно на мистера Беккега, а мистеръ Бёккетъ посмотрѣлъ также на нее.
   -- Что я вамъ скажу, миссъ Сомерсонъ, говорилъ мнѣ мистеръ Бёккетъ въ то время, какъ мы поспѣшно шли назадъ: часы-то леди Дедлокъ находятся въ рукахъ этого народа -- это вѣрно.
   -- Развѣ вы ихъ видѣли? воскликнула я.
   -- Нѣтъ, я не видалъ, но знаю, что часы у нихъ. Онъ не даромъ говоритъ о двадцати минутахъ и о томъ, что у нихъ никакихъ часовъ нѣтъ, повѣрять солнца нечѣмъ. Двадцать минутъ! Какимъ-образомъ онъ можетъ опредѣлять такъ тщательно время? Если будетъ дѣлить его на часы, да на получасы, такъ и этого ужь много. Нѣтъ, видите ли, миссъ, или леди Дедлокъ отдала ему часы сама, или просто онъ отнялъ ихъ у нея. За что бъ могла она отдать ему часы? За что бы?
   Мистеръ Бёккетъ повторилъ этотъ вопросъ нѣсколько разъ вполголоса, и пока мы шли вдоль но дорогѣ, онъ колебался, какой отвѣтъ долженъ былъ выбрать изъ тѣхъ, которые представились его уму.
   -- Еслибъ у меня было время -- а его-то и недостаетъ для нашего дѣла -- я бы выпыталъ все изъ этой женщины; но при настоящихъ обстоятельствахъ нельзя пускаться на невѣрное. Впрочемъ, это такіе люди, которыми не надо пренебрегать. Всякій знаетъ, что женщина избитая, измученная какъ она, не станетъ ничего разсказывать при своемъ мужѣ. А какъ хотите, они что-то скрываютъ. Жаль, что намъ не удалось увидѣть другую-то и переговорить съ ней.
   Я въ-особенности сожалѣла объ этомъ- я знала, что Женни имѣла благодарное сердце, и была вполнѣ увѣрена, что, при моихъ просьбахъ, ничего бы отъ меня не скрыла.
   -- Очень можетъ быть, миссъ Сомерсонъ, сказалъ мистеръ Бёккетъ, занимаясь все той же мыслью: -- очень можетъ быть, что леди Дедлокъ послала ее въ Лондонъ, къ вамъ, съ какимъ-нибудь порученіемъ и очень можетъ быть, что за это дала ея мужу часы. Это не такъ вѣрно, какъ бы я хотѣлъ, чтобъ это было, но мнѣ такъ кажется. Ну только я не стану тратить деньги сэра Лейстера Дедлока, баронета, на этихъ оборвышей, и еще не вижу на первый случай, можетъ ли это быть полезно, или нѣтъ. Итакъ, миссъ Сомерсонъ, дальше впередъ лежитъ прямо наша дорога; только объ этомъ дѣлѣ ни слова.
   Мы зашли еще разъ къ намъ въ домъ, гдѣ я наскоро написала маленькое письмецо моему опекуну, и поспѣшили въ гостинницу, гдѣ стояла наша карета. Лишь только насъ тамъ замѣтили, тотчасъ вывели лошадей и черезъ нѣсколько минутъ мы были ужь опять въ дорогѣ.
   Съ разсвѣтомъ дня пошелъ снѣгъ и шелъ все сильнѣе-и-сильнѣе. Отъ туманной погоды и хлопьевъ снѣга, но всѣмъ направленіямъ, вдаль, ничего не было видно. Хотя было очень-холодно, но снѣгъ замерзалъ только сверху и изъ-подъ копытъ лошадей выступала вода и грязь съ такимъ шелестомъ, какъ-будто мы ѣхали по берегу, усыпанному мелкими раковинками.
   Дорога была очень-испорчена; лошади везли насъ съ трудомъ, то скользя, то оступаясь въ ямы, и мы должны были часто останавливаться, чтобъ дать имъ вздохнуть. Одна изъ лошадей падала даже три раза на первой станціи и такъ надорвалась, что кучеръ долженъ былъ встать и вести ее на поводу.
   Я не могла ни ѣсть, ни спать, и эти остановки и медленность, съ которой мы ѣхали, такъ меня тревожили, что во мнѣ родилось странное желаніе выйдти изъ экипажа и идти пѣшкомъ. Осторожный спутникъ мой отсовѣтовалъ мнѣ, и я осталась въ каретѣ. Истинное удовольствіе, которое онъ находилъ въ исполненіи предпринятаго имъ дѣла, поддерживало въ немъ бодрость и онъ живо соскакивалъ съ козелъ у каждаго дома, мимо котораго мы проѣзжали, разговаривалъ съ людьми, которыхъ не видывалъ съ-роду, какъ съ старыми знакомыми, грѣлся у каждаго огонька, шутилъ, пилъ и пожималъ руки всѣмъ, кого встрѣчалъ въ каждомъ трактирѣ, дружески обходился со всѣми извощиками, каретниками, кузнецами, таможенными сборщиками, и все-таки не теряя ни минуты времени, садился снова на козла съ своимъ недремлющимъ окомъ, съ своимъ дѣятельнымъ выраженіемъ лица и приговаривалъ обыкновенно: "пошелъ голубчикъ!"
   Когда мы въ послѣдній разъ мѣняли лошадей, онъ вышелъ изъ конюшни и вбродъ но колѣна по снѣгу прошелъ къ экипажу, что дѣлалъ часто съ-тѣхъ-поръ, какъ мы оставили Сент-Альбансъ. Мокрый снѣгъ покрывалъ его платье. Онъ подошелъ ко мнѣ и говорилъ со мной черезъ окно:
   -- Ненадо унывать, миссъ. Леди Дедлокъ точно проходила здѣсь -- нельзя въ этомъ и сомнѣваться по описанію одежды, въ которой ее здѣсь видѣли.
   -- Все еще пѣшкомъ! сказала я.
   -- Все еще пѣшкомъ. Я думаю, что домъ этого господина, какъ вы его назвали, миссъ?.. Бойтсорнъ, кажется, долженъ быть цѣлью ея путешествія. Одно мнѣ только не нравится: говорятъ живетъ-то онъ очень-близко отъ владѣній сэра Лейстера.
   -- Не знаю, сказала я: -- здѣсь можетъ-быть и живетъ кто поблизости, о комъ я ничего не слыхала.
   -- Справедливо. Доставьте мнѣ только одно удовольствіе, моя добрая: не расплачьтесь и не тревожьтесь болѣе чѣмъ слѣдуетъ... "Пошелъ голубчикъ! "
   Снѣгъ шелъ впродолженіе цѣлаго дня сквозь густой туманъ, который ни на минуту не разсѣивался. Дорога была ужасная, такъ-что иногда мнѣ казалось, что мы сбились съ пути и ѣдемъ цѣликомъ по вспаханному полю, или по болоту. Когда я думала о томъ времени, которое протекло съ нашего отъѣзда, оно казалось мнѣ долгимъ, безконечнымъ сномъ, и мнѣ представлялось самымъ страннымъ образомъ, будто-бы я никогда не была освобождена отъ той заботы и того ужаса, которые угнетали меня въ это время.
   Когда мы дальше продолжали путь свой, во мнѣ начали рождаться злыя предчувствія, что спутникъ мой скоро потеряетъ всѣ надежды; онъ обходился попрежнему ласково со всѣми людьми, которыхъ встрѣчалъ на дорогѣ, но принималъ все болѣе-и-болѣе озабоченный видъ, когда садился на козла. Я видѣла, какъ онъ впродолженіе всей тяжелой станціи тревожно шевелилъ губы своимъ указательнымъ пальцемъ. Я слышала, какъ онъ сталъ спрашивать у кучеровъ дилижансовъ, которые попадались палъ на встрѣчу, какихъ пассажировъ везутъ они. Отвѣты ихъ не очень ободряли его. Онъ постоянно кивалъ мнѣ успокоительно пальцемъ и глазами; но когда сѣлъ въ послѣдній разъ на козла, мнѣ казалось, что онъ произнесъ не съ обыкновенной своей увѣренностью: "Пошелъ голубчикъ! "
   Наконецъ, когда мы снова мѣняли лошадей, онъ сказалъ мнѣ, что давно потерялъ слѣдъ и что это его начинаетъ безпокоить. Это бы еще ничего: потерять его на нѣкоторое время и потомъ снова найдти; но въ этотъ разъ онъ такъ непонятно исчезъ, что я никакъ не могу напасть на него.
   Это подтвердило тѣ опасенія, которыя возникли во мнѣ, когда онъ началъ осматривать проѣзжихъ и останавливаться, по-крайней-мѣрѣ по четверти часа, на каждомъ перекресткѣ.
   Но я не должна была терять бодрости, говорилъ онъ мнѣ, потому-что, можетъ-быть, на первой же станціи все прійдетъ въ надлежащій порядокъ.
   И эта станція ужь кончилась, но мы все еще не могли отъискать слѣда той, которую искали. Здѣсь мы нашли уединенную, но зажиточную и хорошо-устроенную гостинницу; и когда мы въѣхали подъ ея ворота, содержательница и хорошенькія ея дочери подошли къ нашей каретѣ и просили меня войдти и отдохнуть, пока будутъ впрягать лошадей, просили такъ привѣтливо, что я не имѣла духа отказать имъ въ этомъ. Онѣ ввели меня но лѣстницѣ въ теплую комнату, гдѣ и оставили меня одну.
   Это была, какъ теперь помню, угловая комната, выдавшаяся на двѣ стороны. Изъ одного окна видѣнъ былъ дворъ съ конюшнями и выходомъ на дорогу, гдѣ конюхи выпрягали забрызганныхъ грязью усталыхъ лошадей, изъ неменѣе-забрызганной грязью кареты, и видна была дорога, по ту сторону которой тяжело колебалась въ воздухѣ вывѣска этой гостинницы; изъ другаго окна видна была сосновая роща. Сучья этихъ сосенъ были обременены снѣгомъ, который безъ всякаго шума валился съ нихъ сырыми хлопьями на землю, во все время, пока я стояла у окна. Насталъ вечеръ, и дурная погода, въ противоположность пріятному огоньку, который отражался и блисталъ на стеклахъ оконъ, навѣвала еще большую грусть. Смотря сквозь эти сосновыя деревья, какъ таяли и просачивались водою кучи снѣга, я невольно подумала: "какъ счастливы эти дочери хозяйки гостинницы, видя всегда передъ собою мать свою, а моя мать, можетъ-быть, въ эту минуту умираетъ въ подобномъ же лѣсу подъ кучею мокраго снѣга!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Я испугалась, когда увидѣла всѣхъ хозяекъ вокругъ себя, но припомнила, что я была въ обморокѣ, хотя всячески старалась возстановить въ себѣ бодрость и не упадать духомъ. Онѣ положили меня въ постель и прекрасная моя хозяйка сказала мнѣ, что сегодня мнѣ нельзя ѣхать дальше, что я должна остаться ночевать. Мысль, что, можетъ-быть, онѣ въ-самомъ-дѣлѣ удержатъ меня, привела меня въ такое волненіе, что хозяйка испугалась и предложила мнѣ только отдохнуть по-крайнеій-мѣрѣ полчаса.
   Хозяйка моя была предобрая и премилая женщина. Три ея прелестныя дочери и сама она ухаживали за мною съ большимъ усердіемъ. Принесли мнѣ теплаго супу и жаренаго цыпленка, и пока мистеръ Бёккетъ сушилъ свое платье и закусывалъ въ другой комнатѣ, онѣ накрыли мнѣ маленькій круглый столикъ передъ каминомъ и угощали очень-радушно; но я не въ-состояніи была ничего отвѣдать, хотя и очень сожалѣла, что не могла доставить имъ этого удовольствія. Однакожь я проглотила ложки двѣ супу и съѣла кусокъ поджареннаго хлѣба.
   Ровно черезъ полчаса загремѣла наша карета подъ воротами и хозяйки свели меня внизъ. Я обогрѣлась, была успокоена ихъ ласками, и увѣряла ихъ, что не упаду больше въ обморокъ. Когда я сѣла въ карету и съ благодарностью простилась съ ними, младшая дочь содержательницы гостинницы, цвѣтущая, девятнадцатилѣтняя дѣвушка, которая должна была всѣхъ прежде выйдти замужъ, какъ она мнѣ говорила, стала на ступеньки и поцаловала меня. Съ-тѣхъ-поръ я ея никогда не видала, но всегда вспоминаю о ней, какъ о дорогой сердцу пріятельницѣ.
   Окна гостинницы, ярко освѣщенныя огнемъ камина, составляли большую противоположность съ холодной и темной ночью. Мы поѣхали и гостепріимная гостинница скоро исчезла изъ виду. Колеса наши съ трудомъ пробивались по рыхлому, глубокому снѣгу; дорога стала еще хуже чѣмъ прежде, но станція была за-то только въ-девяти миляхъ.
   Спутникъ мой курилъ на козлахъ (я просила его объ этомъ въ послѣдней гостинницѣ: мнѣ было очень-пріятно видѣть, какъ онъ, стоя у камина, пускалъ огромные клубы табачнаго дыма). Онъ былъ такъ же бдителенъ, какъ и прежде, такъ же быстро соскакивалъ съ козелъ у каждаго дома, который мы проѣзжали, и къ каждому человѣку, котораго встрѣчали на дорогѣ. Онъ зажегъ свой маленькій потайной фонарь, несмотря на то, что зажжены были и фонари нашей кареты; отъ времени до времени онъ направлялъ свѣтъ фонаря на меня, чтобъ посмотрѣть, что я дѣлаю; впереди кареты было спущено окно, и я не хотѣла поднять его: мнѣ все казалось, что стекло отдалитъ отъ меня мои надежды.
   Мы пріѣхали и на эту станцію, по все еще не могли напасть на слѣдъ моей матери. Когда мы остановились мѣнять лошадей, я съ страшными ожиданіями посмотрѣла на мистера Бёккета и, но серьёзному выраженію лица его, поняла, что онъ еще ничего не слышалъ. Не прошло минуты, какъ я прислонилась назадъ къ каретѣ, заглянулъ онъ ко мнѣ ужь съ совершенно-измѣнившимся, взволнованнымъ лицомъ.
   -- Что такое? сказала я, быстро приподнявшись: -- она здѣсь?
   -- Нѣтъ, нѣтъ. Не безпокоитесь напрасно, моя добрая. Здѣсь никого нѣтъ, но я теперь узналъ гдѣ она!
   Снѣжныя хлопья висѣли у него на волосахъ и на его платьѣ. Лицо его также было засыпано снѣгомъ; онъ долженъ былъ отряхиваться нѣсколько разъ, чтобъ свободнѣе дышать и продолжать разговоръ.
   -- Теперь, миссъ Сомерсонъ, сказалъ онъ, постукивая пальцами но кожаному чахлу: -- не пугайтесь, это будетъ безполезно. Не заботьтесь о моемъ намѣреніи. Вы меня знаете: я инспекторъ Бёккетъ, и вы можете на меня положиться. Мы далеко проѣхали, но такъ и быть, дѣлать нечего! "Четверку лошадей и назадъ на ближайшую станцію! Живо! голубчикъ! "
   На дворѣ засуетились и изъ конюшни выбѣжалъ человѣкъ въ недоумѣніи, чтобъ спросить мистера Бёккета: думаетъ онъ ѣхать назадъ или впередъ?
   -- Назадъ! говорю я, назадъ, назадъ! Не-уже-ли это неясно? Назадъ!
   -- Назадъ! воскликнула я съ удивленіемъ.-- Мы поворачиваемъ въ Лондонъ?
   -- Миссъ Сомерсонъ, отвѣчалъ онъ: -- мы поворачиваемъ назадъ. Прямо назадъ, какъ стрѣла. Вы знаете меня: не тревожьтесь. Я спѣшу теперь отъискивать другую.
   -- Другую? повторила я: -- кого же?
   -- Какъ вы назвали ее?... Женни, кажется, не правда ли? Я ѣду за ней. "Давайте жь скорѣе лошадей, будетъ на водку. Живо, эй вы! голубчикъ! "
   -- Но вы не оставите и ту даму, которую мы ищемъ? Вы не оставите ее въ такую ночь и въ такомъ состояніи, въ какомъ, я знаю, она теперь находится? сказала я съ отчаяніемъ, схвативъ его за руку.
   -- Вы нравы, я конечно этого не сдѣлаю, моя добрая; но преслѣдую другую. "Впрягайте живѣе! Пошлите нарочнаго верхомъ на ближайшую станцію и оттуда пусть тоже пошлютъ повсюду вплоть до самаго Лондона, заказать по четыре лошади на каждой станціи!" -- Милое дитя мое не тревожьтесь.
   Приказанія и живость, съ которою онъ бѣгалъ по двору, произвели тамъ всеообщее волненіе, которое дѣйствовало на меня такъ же изумительно, какъ и внезапная перемѣна нашего путешествія. Но посреди этого сильнаго смятенія, посланный верховый проскакалъ впередъ на станцію заказывать перекладныхъ, и лошади наши поспѣшно были запряжены.
   -- Моя добрая, сказалъ мистеръ Бёккетъ, садясь на козла и заглядывая ко мнѣ въ карету: -- вы должны извинить, если я обхожусь слишкомъ безъ церемоніи. Не печальтесь и не тревожьтесь болѣе, чѣмъ слѣдуетъ. Я не скажу больше ни слова, но вы знаете меня-т-не правда ли, знаете?
   -- Я старалась выразить, что довѣряюсь ему вполнѣ, что онъ лучше понимаетъ, какое избрать рѣшеніе при настоящихъ обстоятельствахъ; но увѣренъ ли самъ онъ въ справедливости принятой мѣры? Не могу ли я ѣхать одна впередъ и, увлеченная моей печалью, я снова схватила его за руку и шепнула ему: "чтобъ отъискивать мою мать!..."
   -- Я знаю, я знаю, моя добрая, отвѣтилъ онъ: -- и не-уже-ли вы думаете, посовѣтую вамъ не то, что слѣдуетъ. Инспекторъ Бёккетъ, вы знаете меня -- да, не правда ли?
   -- Знаю; только и могла отвѣтить я.
   -- Такъ не отнимайте жь у меня бодрости и будьте увѣрены, что я и для васъ готовъ все сдѣлать, какъ для сэра Лейстера Дедлока, баронета; только будьте на все готовы.
   -- Готова на все, сэръ!
   -- Ну, такъ впередъ. "Пошелъ, голубчикъ!"
   И мы снова неслись по той же самой скучной дорогѣ, и колеса наши высоко вскидывали замерзшую землю, посыпанную мокрымъ снѣгомъ.
   

ГЛАВА LVIII.
Зимній день и зимняя ночь.

   Городской отель Дедлоковъ все такъ же безстрастенъ, какъ слѣдуетъ быть такому знаменитому отелю; и все такъ же надменно смотритъ онъ на сосѣдніе домы обширной улицы: но-временамъ сквозь узкія окна передней мелкаютъ напудренныя головы, а снѣгъ -- своего рода даровая пудра -- такъ и посыпаетъ мостовую. Персиковый цвѣтъ, чуя дурную погоду, ближе жмется къ огню, ярко-пылающему въ каминахъ. Говорятъ, что миледи въ Линкольншайрѣ и съ-часу-на-часъ ожидаютъ ея возвращенія.
   Но молва тяжела что-то на подъемъ и не летитъ за миледи въ ея линкольншайрское помѣстье; она увивается около города, жужжитъ о несчастіяхъ сэра Лейстера и выслушиваетъ говорливое дитя, оскорбительныя для ея нѣжнаго слуха вещи. Кругомъ на пять миль дивятся ея шушуканью и не знать теперь, что въ дедлоковскомъ отелѣ не все благополучно, значитъ заклеймить себя именемъ невѣжды. Очаровательницы съ персиковыми щечками и съ шеями скелетовъ трещатъ неумолкаемо о тѣхъ обстоятельствахъ, которыя будутъ сопровождать просьбу о разводѣ, поданную сэромъ Лейстеромъ въ Палату Перовъ.
   Гнѣздится молва въ магазинахъ Блеза и Сперкля, въ лавкахъ Шина и Глосса, и тамъ посвящаютъ ежедневно нѣсколько часовъ на характеристику современнаго событія.
   Покровительницы этихъ блистательныхъ заведеніи, недосягаемыя, невѣдомыя вообще, здѣсь вымѣриваются и вывѣшиваются грубыми руками сидѣльцевъ, такъ начисто, какъ любой товаръ; здѣсь, позади конторки, понимаютъ всѣ ихъ слабости и вѣрно оцѣниваютъ всѣ ихъ поступки.
   -- Наши покупатели, мистеръ Джонисъ, скажутъ Блезъ и Сперкль, заводя разговоръ: -- наши покупатели, сэръ, настоящее стадо овецъ; повѣрьте мнѣ: куда потянется одна, поплетутся и всѣ за ней. Прикормите двухъ-трехъ мистеръ Джонисъ -- все стадо въ вашихъ рукахъ.
   Точно также Шинъ и Глосъ даютъ наставленіе своимъ Джонисамъ, какъ сбывать съ рукъ товарецъ для блистательнаго круга, лондонскихъ денди, и какъ заманиваютъ къ себѣ фешёнэбльныхъ покупателей.
   Мистеръ Следдери, книгопродавецъ, руководимый тѣмъ же незыблемымъ правиломъ, говоритъ въ этотъ замѣчательный день:
   -- Да, сэръ, это правда, о леди Дедлокъ ходятъ различные слухи; моя почтенная публика, сэръ, занята ими серьёзно. Я вамъ скажу, сэръ, по секрету, что вѣдь почтенной публикѣ надо говорить о чемъ-нибудь; а какъ только двѣ-три извѣстныя леди узнали какую-нибудь новость, черезъ полчаса узнаютъ эту новость всѣ; повѣрьте мнѣ, я это знаю; я изучалъ почтенную публику и могу завести ее какъ часы.
   Такъ тяжела молва на подъемъ и не летитъ за миледи въ ея линкольншайрское помѣстье, а гнѣздится въ улицахъ метрополіи.
   Въ пять часовъ пополудни, во время, любимое наѣздниками, молва сорвала съ устъ знаменитаго любителя лошадей, достопочтеннаго мистера Стебльза, новую остроту.
   -- Я всегда считалъ ее самой гладенькою лошадью изъ цѣлаго табуна, говоритъ высокорожденный Стебльзъ про леди Дедлокъ:-- и но не зналъ, что она иноходецъ.
   И эту остроту подцѣпила молва и разнесла во всѣ круги наѣздниковъ.
   То же самое повторяется и на обѣдахъ и балахъ, на горизонтѣ которыхъ яркимъ свѣтиломъ блистала леди Дедлокъ: всѣ и все, говорятъ объ этой красавицѣ, возбуждавшей, быть-можетъ, невинную зависть. Что? гдѣ? какъ? когда? вотъ вопросы, облекаемые въ свѣтскую хрію. Всѣ близкіе друзья, всѣ нѣжныя подруги и пріятельницы блистательной миледи разбираютъ ея дѣло въ самыхъ модныхъ выраженіяхъ, самой отборною рѣчью, съ самыми изящными манерами и съ самымъ утонченнымъ равнодушіемъ. Все, что до-сихъ-поръ сидѣло около своего камина, не шевелясь и не двигаясь какъ полипъ, теперь все зашевелилось, поднялось на ноги и поплелось пожинать или сѣять новости. Вильямъ Буффи, отобѣдавъ дома и собравъ всѣ происшествія, тащится въ Палату Перовъ, гдѣ засѣдаетъ бичъ его партіи. Докладчикъ дѣлъ, краснорѣчивый секретарь, выслушавъ всѣ обстоятельства, некасающіяся до его дѣла, тщетно кричитъ нѣсколько разъ: "тише! по мѣстамъ!" но около табакерки и устъ разскащика Буффи собираются густыя толпы.
   Замѣчательное вліяніе этой молвы видно и на другихъ слояхъ общества. Люди, которые вовсе и не знали леди Дедлокъ, стараются показать, что они усердно занимаются толками, касающимися до блистательной красавицы, и передаютъ ихъ, какъ новость, съ разными варіантами, звѣздамъ меньшей величины.
   Такъ проходитъ зимній день окрестъ дедлоковскаго отеля. Посмотримъ что дѣлается внутри его?
   Сэръ Лейстеръ лежитъ въ постели и едва, и то невнятно, можетъ произнести нѣсколько звуковъ. Ему предписано молчаніе и спокойствіе и данъ небольшой пріемъ опіума, чтобъ заглушить сколько-нибудь страданія: старинный врагъ, подагра, мучитъ его немилосердно. Сонъ бѣжитъ его глазъ, хотя иногда онъ и впадаетъ въ какое-то чуткое забытье. Онъ велѣлъ подвинуть кровать свою къ окну и цѣлый день смотритъ на падающій снѣгъ и слякоть.
   При всякомъ легкомъ шумѣ, при всякомъ нечаянномъ стукѣ, онъ берется за карандашъ. Старая управительница Чизни-Вольда сидитъ у его изголовья; она знаетъ наизусть мысли баронета.
   -- Не безпокойтесь, сэръ Лейстеръ, не безпокойтесь, говоритъ она, онъ уѣхалъ только вчера: не можетъ вернуться такъ скоро.
   И руки сэра Лейстера опускаются снова; онъ снова начинаетъ смотрѣть на падающій снѣгъ, и смотритъ до-тѣхъ-поръ, пока глаза его не закроются отъ утомленія. Но вотъ онъ снова открываетъ глаза и пишетъ на доскѣ.
   "Затопите камины... чтобъ весь домъ ждал... Присмотрите..."
   Мистриссъ Раунсвель съ стѣсненнымъ сердцемъ повинуется.
   -- Я боюсь, Джорджъ, говоритъ старушка своему сыну, который ожидаетъ ее внизу: -- я боюсь мой другъ, что миледи не перешагнетъ больше черезъ этотъ порогъ.
   -- Это плохое утѣшеніе, матушка.
   -- Да, намъ больше не видать ея, Джорджъ.
   -- Это еще хуже, матушка; но почему же вы такъ думаете?
   -- Вотъ почему, мой другъ: когда, вчера, я видѣла миледи, мнѣ такъ и казалось, что позади ея раздается эхо шаговъ Террасы Привидѣній.
   -- Полно вамъ, матушка; это все старыя, пустыя бредни.
   -- Нѣтъ, мой милый, это не пустыя бредни. Я уже здѣсь живу шестьдесятъ лѣтъ и вижу, что теперь все" падаетъ, знаменитая фамилія Дедлоковъ исчезаетъ.
   -- Авось Богъ поможетъ.
   -- Слава Богу, что я дожила до этакого дня, что сэръ Лейстеръ на моихъ рукахъ въ такую тяжкую болѣзнь и въ такое тяжкое время; но шаги на Террасѣ Привидѣній недаромъ: они предсказываютъ смерть миледи.
   -- Богъ милостивъ, матушка.
   -- Это-то и я знаю, Джорджъ, отвѣчаетъ старушка, качая головой: -- но вотъ чего боюсь, какъ съ миледи, не дай Господи, что случится, какъ тогда сказать бѣдному сэру Лейстеру?
   -- Это ея комнаты, матушка?
   -- Ея, другъ мой, точно въ такомъ видѣ, какъ она ихъ оставила.
   -- Вотъ потому-то, матушка, говоритъ кавалеристъ тихимъ голосомъ:-- вы и настроены на такой суевѣрный ладъ: какъ хотите, вы привыкли въ этихъ комнатахъ видать миледи, а теперь Богъ только знаетъ, гдѣ она; въ комнатахъ ея пусто, а внезапное отсутствіе того, кого привыкъ часто видать, поневолѣ изводитъ грустныя мысли.
   И Джорджъ правъ. Всякая разлука -- преобразованіе послѣдней вѣчной разлуки. Обширныя комнаты, покинутыя знакомымъ лицомъ, невольно напоминаютъ печальную мысль о той тѣсной комнатѣ, которая непремѣнно будетъ, въ одинъ прекрасный день, и моей и вашей, читатель. Мрачны и пустынны комнаты, покинутыя миледи; всѣ роскошныя бездѣлушки, всѣ зеркала, въ которыхъ отражался мистеръ Бёккетъ, занимаясь своими таинственными изслѣдованіями, покрыты какъ-будто какимъ-то печальнымъ покровомъ. Темно и холодно въ зимній день на улицѣ, но темнѣе и холоднѣе въ будуарахъ миледи, и несмотря на то, что напудренные меркуріи разводятъ огонь въ каминахъ и яркое пламя разливаетъ красноватый и синеватый свѣтъ сквозь красныя и синія стекла экрановъ, но все-таки темно и холодно въ пустыхъ будуарахъ.
   Мистриссъ Раунсвель и Джорджъ наблюдаютъ за приготовленіями, и когда все копчено, возвращаются снова къ своимъ мѣстамъ. Во время отсутствія старой управительницы Чизни-Вольда прелестная Волюмнія занимаетъ ея мѣсто у изголовья больнаго. Собственно говоря, красное ожерелье и румяна, производящія блистательный эффектъ въ патріархальномъ Ботѣ, весьма-мало утѣшительны для сэра Лейстера. Невинная Волюмнія въ совершенномъ невѣдѣніи относительно семейныхъ происшествій и не можетъ дѣлать никакихъ на этотъ случай утѣшительныхъ замѣчаній; за-то она замѣняетъ ихъ неумѣстнымъ отряхиваньемъ и обтягиваньемъ простыни и наволочекъ, безвозмезднымъ бѣганьемъ на цыпочкахъ, бдительнымъ наблюденіемъ закрытыхъ глазъ знаменитаго родственника, отчаянными вздохами и по-временамъ тихимъ шопотомъ: "спи-итъ!" Въ опроверженіе этого сверхкомплектнаго замѣчанія, сэръ Лейстсръ раза два, и не безъ негодованія, написалъ на доскѣ: "Не сплю!"
   Мистриссъ Раунсвель возвратилась. Волюмнія симпатически вздыхаетъ и садится за столикъ рядомъ съ античной управительницей Чизни-Вольда. Сэръ Лейстеръ слѣдитъ за паденіемъ снѣга и ищетъ возвращенія миледи. Старая управительница безпокойно смотритъ на больнаго, словно фигура, вышедшая изъ рамы старой картины съ тѣмъ, чтобъ звать сэра Лейстера въ другой свѣтъ. У нея такъ и звенятъ въ ушахъ собственныя ея слова: "Кто же скажетъ ему? кто же скажетъ? "
   Сегодня парикмахеръ и каммердинеръ сэра Лейстера трудились надъ его болѣзненнымъ тѣломъ, и, какъ только можно, привели его въ благообразный видъ. Сѣдые волосы его причесаны какъ обыкновенно; бѣлье безукоризненной чистоты и баронетъ одѣтъ въ обыденный костюмъ. Очки и часы лежатъ въ совершенной готовности у него подъ-рукою. Необходимо, быть-можетъ, не столько для его достоинства, сколько для нея, казаться какъ-можно-меньше взволнованнымъ, какъ-можно-больше покойнымъ. Женщины болтливы -- это общая истина, и Волюмнія, хотя принадлежитъ знаменитому роду Дедлоковъ, никакъ не исключеніе въ этомъ правилѣ. Сэръ Лейстеръ держитъ ее при себѣ: лучше скучать лицезрѣніемъ невинной дѣвы, чѣмъ дозволить ей болтать тамъ-и-сямъ. Онъ очень-очень боленъ, но храбро борется съ грустью и недугомъ.
   Прелестная Волюмнія изъ тѣхъ игривыхъ дѣвочекъ, для которыхъ молчаніе -- смерть, и въ-самомъ-дѣлѣ, скоро страшная зѣвота, очень-похожая на предсмертную, открываетъ рядъ гнилыхъ зубовъ Волюмніи. Не находя другаго способа, какъ разговоръ, чтобъ отдѣлаться отъ зѣвоты, миссъ Дедлокъ не удерживается и начинаетъ разсыпаться въ похвалахъ передъ мистриссъ Раунсвель на-счетъ ея сына.
   -- Онъ такой красавецъ, такъ воинствененъ на видъ, говоритъ Волюмнія: -- точь-въ-точь какъ бывшій предметъ ея любви, лейб-гвардеецъ, падшій жертвою храбрости подъ Ватерлоо.
   Сэръ Лейстеръ выслушиваетъ эти похвалы съ изумленіемъ и съ такимъ замѣшательствомъ, что мистриссъ Раунсвель считаетъ необходимымъ съ нимъ объясниться.
   -- Миссъ Дедлокъ, сэръ Лейстеръ, говоритъ не о старшемъ моемъ сынѣ, а о второмъ. Я нашла его. Онъ вернулся домой.
   Сэръ Лейстеръ прерываетъ молчаніе пронзительнымъ крикомъ:
   -- Джорджъ? Вашъ сынъ, Джорджъ, вернулся домой, мистриссъ Раунсвель?
   Старая управительница утираетъ глаза.
   -- Благодаря Бога, говоритъ она: -- благодаря Бога, онъ вернулся домой, сэръ Лейстеръ.
   Уже-ли радость старой управительницы, или возвращеніе сына въ объятія матери, сына, котораго такъ долго она оплакивала, возбудили въ душѣ сэра Лейстера обманчивую надежду? Уже-ли ему пришло въ голову, что если эта женщина, безъ средствъ къ поискамъ, обрѣла сына послѣ столькихъ лѣтъ разлуки, такъ и онъ долженъ обрѣсти ее, которая исчезла только нѣсколько часовъ тому назадъ?
   Теперь его нельзя остановить. Онъ хочетъ говорить и говоритъ:
   -- Отчего вы мнѣ объ этомъ не сказали, мистриссъ Раунсвель? вырывается изъ груди его довольно-явственно.
   -- Это случилось только вчера, сэръ Лейстеръ, и я боялась безпокоить васъ разсказомъ о моей радости: мнѣ казалось, что вы были очень-слабы.
   Рѣзвая Волюмнія спѣшитъ высказать, что, быть-можетъ, мистриссъ Раунсвель хотѣла скрыть свою радость, и что никто до-сихъ-поръ не зналъ, что Джорджъ ея сынъ. На это воззваніе, произнесенное съ любимымъ маленькимъ визгомъ, мистриссъ Раунсвель спѣшитъ отвѣчать такъ запальчиво, что лифъ ея платья подымается кверху; она высказываетъ рѣшительно, что у нея ничего не можетъ быть на душѣ скрытнаго отъ сэра Лейстера Дедлока, и что она разсказала бы ему все до-чиста, какъ только бы замѣтила, что ему лучше.
   -- Гдѣ же вашъ Джорджъ, мистриссъ Раунсвель? спрашиваетъ сэръ Лейстеръ.
   Мистриссъ Раунсвель, встревоженная невниманіемъ сэра Лейстера къ медицинскимъ наставленіямъ, отвѣчаетъ:
   -- Въ Лондонѣ.
   -- Гдѣ въ Лондонѣ?
   Нечего дѣлать, мистриссъ Раунсвель должна сказать, что онъ здѣсь, внизу.
   -- Пригласите его сейчасъ же ко мнѣ, сюда, въ комнату.
   Мистриссъ Раунсвель встаетъ, скрѣпя сердце, и идетъ за сыномъ.
   Сэръ Лейстеръ собираетъ всѣ силы свои и оправляется, чтобъ по-возможности принять прилично мистера Джорджа. Оправясь, онъ снова начинаетъ смотрѣть на слякоть и падающій снѣгъ и прислушиваться къ малѣйшему стуку. Толстый слой соломы лежитъ подъ окнами паціента и смягчаетъ стукъ колесъ; быть-можетъ, она подъѣдетъ къ самой двери и онъ не услышитъ ея приближенія.
   Въ такомъ положеніи лежитъ онъ, когда входитъ въ дверь мистриссъ Раунсвель съ своимъ сыномъ-кавалеристомъ.
   Мистеръ Джорджъ тихонько подходитъ къ изголовью Лейстера, вытягиваетъ руки по швамъ и, стыдясь самого-себя, смотритъ на больнаго.
   -- Боже! это Джорджъ Раунсвель! восклицаетъ сэръ Лейстеръ.-- Помните ли вы меня, Джорджъ?
   Кавалеристъ склоняетъ къ нему голову, чтобъ яснѣе отличить несовсѣмъ-ясные звуки, и наконецъ уразумѣвъ, съ помощью матери, слова баронета, отвѣчаетъ:
   -- Я былъ бы человѣкъ очень-дурнаго сердца, сэръ Лейстеръ, еслибъ позабылъ васъ.
   -- Смотря на васъ, Джорджъ Раунсвель, съ трудомъ говоритъ сэръ Лейстеръ: -- я припоминаю маленькаго Джорджа, маленькаго ребенка... припоминаю, да, припоминаю...
   Онъ смотритъ на кавалериста до-тѣхъ-поръ, пока на глазахъ его не навертываются слезы; потомъ снова онъ обращаетъ взоръ свой на окно и наблюдаетъ за слякотью и падающимъ снѣгомъ.
   -- Не позволите ли, сэръ Лейстеръ, говоритъ кавалеристъ: -- положить васъ нѣсколько-удобнѣе; я поправлю васъ очень-осторожно.
   -- Сдѣлайте одолженіе, сдѣлайте одолженіе.
   Кавалеристъ беретъ его на руки, какъ ребенка, ловко поворачиваетъ и спокойно кладетъ на постель противъ окна.
   -- Благодарю васъ, вы такъ же ловки, какъ ваша матушка, говоритъ сэръ Лейстеръ: -- и притомъ вы сильны. Благодарю васъ...
   Онъ дѣлаетъ знакъ кавалеристу, чтобъ тотъ не отходилъ отъ его постели. Джордя;ъ смирно стоитъ у его изголовья и ждетъ какого-нибудь вопроса.
   -- Отчего вы скрывались? съ большимъ трудомъ произноситъ сэръ Лейстеръ.
   -- Да оно, знаете ли, сэръ Лейстеръ, человѣкъ-то я не такой, чтобъ разсчитывать на свои достоинства. Еслибъ не ваша болѣзнь -- надѣюсь, Богъ скоро поправитъ ваше здоровье -- то мнѣ бы ни за что въ мірѣ не показаться вамъ на глаза. Ужь какъ хотите, а я ничьего вниманія недостоинъ. Мнѣнія, разумѣется, различны, но въ этомъ всякій согласится: мнѣ не чѣмъ гордиться.
   -- Вы были въ военной службѣ, говоритъ сэръ Лейстеръ: -- и были вѣрнымъ солдатомъ.
   Джорджъ дѣлаетъ военный поклонъ.
   -- Въ этомъ отношенія сэръ Лейстеръ, говоритъ онъ: -- я исполнялъ свою обязанность какъ могъ, сколько требовала дисциплина, но за-то въ другомъ отношеніи ничего хорошаго не дѣлалъ.
   -- Вы застали меня, Джорджъ, говоритъ сэръ Лейстеръ: -- не въ очень-хорошемъ состояніи здоровья.
   -- Мнѣ очень-больно видѣть васъ, сэръ, въ такомъ положеніи.
   -- Я вамъ вѣрю... да... къ прежней болѣзни... новый, жестокій ударъ... и онъ съ трудомъ старается опустить внизъ свою руку... страшно... тяжело... продолжалъ онъ, касаясь своихъ губъ.
   Джорджъ симпатично смотритъ на больнаго и дѣлаетъ другой военный поклонъ. Прежнее время, когда оба, будучи дѣтьми, видали они другъ-друга, приходитъ имъ въ голову и утѣшаетъ ихъ.
   Сэръ Лейстеръ, желая что-то произнести, старается приподняться. Джорджъ слѣдитъ за его безсильнымъ движеніемъ, беретъ его на руки и поправляетъ какъ ему хочется.
   -- Благодарю васъ, Джорджъ Раунсвель. Ваше присутствіе меня облегчаетъ. Вы мнѣ очень-полезны... Бывало, вы мнѣ носили ружья въ Чизни-Вольдѣ... вы мнѣ очень-полезны теперь... очень-полезны...
   Сэръ Лейстеръ тихо снимаетъ руку свою съ плеча. Джорджа.
   -- Ударъ постигъ меня, продолжаетъ онъ: -- въ то время, когда между мной... и миледи... произошло недоразумѣніе... недоразумѣніе, не размолвка... нѣтъ... недоразумѣніе, имѣющее только для насъ важность... Миледи поѣхала путешествовать... потому ея здѣсь нѣтъ... Она скоро, я надѣюсь, вернется... Волюмнія! ясно ли я говорю... слова какъ-то несвободно сходятъ съ языка.
   Волюмнія понимаетъ его ясно. И въ-самомъ-дѣлѣ онъ произнесъ эту довольно-длинную рѣчь съ большею твердостью, чѣмъ можно было ожидать; но по болѣзненному лицу его видно, какихъ это ему стоило усилій. Только сила воли и... да, и любовь къ миледи могли заставить его преодолѣть слабость язычныхъ нервовъ.
   -- Такъ выслушайте же меня, Воліомнія... въ вашемъ присутствіи... въ присутствіи моей вѣрной, старой управительницы... въ присутствіи сына ея, Джорджа, я хочу сказать, что, въ случаѣ, если силы мои ослабнутъ, если я потеряю языкъ и способность двигать рукою... хотя я и надѣюсь на облегченіе...
   Мистриссъ Раунсвель тихо утираетъ слезы. Волюмнія въ сильномъ волненіи; яркій румянецъ покрываетъ ея щеки. Кавалеристъ стоитъ скрестивъ на груди руки и смотритъ печально.
   -- ...Такъ въ случаѣ, если я лишенъ буду возможности выразить свои мысли... я призываю васъ въ свидѣтели всѣхъ... что я люблю миледи такъ же горячо, какъ любилъ всегда... что не имѣю никакой причины негодовать на нее... и вы скажите это ей... скажите это всѣмъ... въ противномъ случаѣ, вы поступите противъ меня безчестно II лживо...
   Дрожащая Волюмнія даетъ клятву не измѣнить своему родственнику ни однимъ словомъ.
   -- Миледи слишкомъ-прекрасна, слишкомъ-совершенна и занимаетъ слишкомъ-высокое положеніе въ свѣтѣ сравнительно съ окружающими ея людьми... не мудрено, что она имѣетъ враговъ... и я хочу, чтобъ зналъ каждый... что я въ полномъ умѣ и совершенной памяти говорю при васъ, какъ при свидѣтеляхъ, что не имѣю противъ миледи ничего; что всѣ мои распоряженія касательно ея наслѣдства, оставляю неизмѣнными, хотя бы въ настоящее время и былъ въ-состояніи измѣнить ихъ...
   Подобный спичъ во всякое другое время могъ бы показаться напыщеннымъ, но теперь въ немъ замѣтенъ серьёзный характеръ. Въ немъ видно благородство, правота, желаніе защитить жену свою отъ нареканій стоустной молвы.
   Изнуренный насиліемъ, съ которымъ говорилъ, сэръ Лейстеръ болѣзненно склоняетъ голову на подушку и закрываетъ глаза, но только на-минуту; черезъ минуту онъ снова начинаетъ слѣдить за слякотью и падающимъ снѣгомъ.
   Начинаетъ темнѣть. Газъ освѣщаетъ улицы. Любители новостей перестаютъ мять солому, подъ окнами дедлоковскаго отеля; перестаютъ справляться у его порога о здоровьѣ больнаго и отправляются обѣдать, веселиться, сплетничать.
   Сэръ Лейстеръ быстро начинаетъ чувствовать себя хуже; безпокойство сильнѣе выражается на лицѣ его.
   Шаловливая Волюмнія, имѣющая привычку все дѣлать не въ-попадъ, зажигаетъ свѣчку. "Потушите", говорятъ ей: "еще не такъ темно". Темнота усиливается и наконецъ дѣлается совершенная ночь. Волюмніи не терпится; она раза-два пробовала снова засвѣтить свѣчку.
   -- Нѣтъ, рано... потушить...
   Старая управительница Чизни-Вольда понимаетъ въ чемъ дѣло. Сэръ Лейстеръ обманываетъ самъ себя: ему хочется думать, что еще довольно-рано.
   -- Добрый, милый сэръ Лейстеръ, говоритъ она ему тихо: -- успокойтесь, прикажите зажечь свѣчки: вамъ будетъ пріятнѣе. Бой часовъ вы услышите; позвольте спустить занавѣски на окнахъ. Богъ дастъ, миледи пріѣдетъ.
   -- Я знаю, мистриссъ Раунсвель... но я слабъ... а онъ еще не вернулся.
   -- Онъ не такъ давно уѣхалъ, сэръ Лейстеръ; еще нѣтъ сутокъ со времени его отъѣзда.
   -- О, какъ это долго! какъ это долго, мистриссъ Раунсвель!
   Сэръ Лейстеръ говоритъ это такимъ голосомъ, который потрясаетъ душу старой управительницы.
   Она знаетъ, что теперь не время подать предательскій огонь: онъ освѣтилъ бы слезы на глазахъ баронета -- священныя слезы, которыхъ и сама мистриссъ Раунсвель недостойна видѣть. Нѣсколько минутъ сидитъ она въ-потьмахъ, подходитъ къ камину, къ темному окну и потомъ опять тихо и нѣжно начинаетъ уговаривать сэра Лейстера.
   -- Подайте огонь! говоритъ онъ: -- Богъ дастъ, она скоро пріѣдетъ... и снова начинаетъ прислушиваться.
   Полночь; рѣдко раздается стукъ колесъ запоздалой кареты. Прислушиваться теперь, все-равно, что стараться проникнуть глазомъ непроницаемый мракъ.
   Прислуга отпущена спать и только мистриссъ Раунсвель и Джорджъ остаются въ комнатѣ сэра Лейстера. Больной, не будучи въ-состояніи наблюдать за погодой, часто освѣдомляется, что дѣлается на дворѣ. Джорджъ ходитъ дозоромъ по комнатѣ и приноситъ ему, какія только можно, пріятныя вѣсти о самой-сквернѣйшей ночи.
   Волюмнія въ своей комнатѣ, въ родѣ будуара, назначаемаго обыкновенно для кузинъ; въ ней виситъ портретъ сэра Лейстера Дедлока, изгнанный изъ парадныхъ комнатъ за свои несовершенства.
   Волюмнія очень боится, чтобъ не заснуть; въ-самомъ-дѣлѣ, она можетъ понадобиться сэру Лейстеру, безъ нея ничего не съумѣютъ сдѣлать; мало ли что можетъ случиться.
   Слѣдствіемъ этого страха рождается въ Волюмніи мысль, что она не только не можетъ прилечь на постель въ своей комнатѣ, но даже не можетъ сидѣть у своего камина. Она накидываетъ шаль на свою прелестную голову, драпируетъ изящныя формы свои въ утренній плащъ и, подобно привидѣнію, шествуетъ по огромнымъ заламъ, заглядывая преимущественно въ ярко-освѣщенныя и согрѣтыя пламенемъ камина комнаты, приготовленныя для той, которую ожидаютъ и которой еще нѣтъ. Одиночество при такихъ грустныхъ обстоятельствахъ не пб-сердцу прелестной дѣвѣ; она подняла съ постели служанку, дѣвушку не съ очень-теплымъ сердцемъ, заспанную, недовольную преимущественно тѣмъ обстоятельствомъ, что должна прислуживать какой-то кузинѣ, между-тѣмъ, какъ, поступая на поприще служанки, она питала самолюбивую мечту исключительно прислуживать такимъ особамъ, которыя по-меньшей-мѣрѣ получаютъ тысячъ до десяти фунтовъ стерлинговъ годоваго дохода.
   Кавалеристъ, обходя комнаты, является спасительнымъ штандартомъ и пріятнымъ собесѣдникомъ какъ для госпожи, такъ и для ея служанки, и въ эти тяжкіе часы мрака и привидѣній обѣ дѣвы встрѣчаютъ его съ большою радостью. Какъ только заслышатъ они шумъ шаговъ его, красавицы приводятъ тотчасъ же въ большій порядокъ свои декораціи, а въ его отсутствіе убиваютъ время или легкимъ всхрапываньемъ, или короткими и несовсѣмъ-миролюбивыми разговорами, въ родѣ, напримѣръ, слѣдующихъ:
   -- Вы свалитесь въ каминъ, сударыня.
   -- Нѣтъ, не свалюсь, моя милая, отвѣчаетъ Волюмнія, тычась носомъ чуть-чуть не въ самые уголья.
   -- Дорого бы я дала, чтобъ тебѣ поджариться, говоритъ горничная про-себя и, къ крайнему сожалѣнію своему, спасаетъ вѣтренную дѣвушку отъ неминуемой погибели.
   -- Ну, какъ себя чувствуетъ сэръ Лейсгеръ, мистеръ Джорджъ, спрашиваетъ Волюмнія, поправляя свой ночной чепчикъ.
   -- Все въ томъ же положеніи, миссъ. Онъ очень-слабъ, оченьболенъ.
   -- Спрашивалъ онъ меня? говоритъ Волюмнія нѣжно.
   -- Нѣтъ, миссъ, ничего не говорилъ о васъ.
   -- Очень-тяжелое время, мистеръ Джорджъ.
   -- Да, миссъ. Вамъ бы лучше лечь въ постель.
   -- Разумѣется, лучше, довольно-рѣзко замѣчаетъ изнуренная горничная.
   -- Нѣтъ! нѣтъ! отвѣчаетъ Волюмнія: -- мало ли что можетъ случиться. Сэръ Лейстеръ можетъ меня потребовать; я въ жизнь не прощу себѣ, если засну въ такія тяжкія минуты. Мой постъ здѣсь.
   За симъ воззваніемъ возбуждается вопросъ со стороны служанки: почему миссъ считаетъ постомъ своимъ именно эту комнату, а не ту, которая ей отведена, между-тѣмъ, какъ послѣдняя, даже ближе къ больному.
   Волюмнія довольно-несвязно начинаетъ что-то доказывать въ пользу своего поста и заключаетъ рѣчь совершенной рѣшимостью "не сомкнуть ни одного глаза", какъ-будто бъ у нея ихъ было штукъ до пятидесяти, хотя въ строгомъ смыслѣ, правильнѣе было бъ сказать, что она не можетъ открыть ни одного глаза.
   Но когда пробило четыре часа, мракъ сталъ еще гуще, упорство Волюмніи колеблется или, лучше сказать, сонъ сильнѣе овладѣваетъ ею. Она начинаетъ думать, что силы ея должны быть свѣжи къ утру, для разнообразныхъ цѣлей; что она должна оставить свой постъ и принести настоящую пользу отъ своей особы, въ жертву будущимъ отъ нея ожиданіямъ; такъ-что, когда приходитъ кавалеристъ и говорятъ ей:
   -- Вы бы легли уснуть, миссъ Дедлокъ. И когда горничная еще рѣзче и отрывистѣе прибавляетъ:
   -- Это было бъ умнѣе, миссъ.
   Волюмнія принимаетъ отчаянную позу, и говоритъ плачевнымъ голосомъ:
   -- Дѣлайте со мной что хотите.
   Кавалеристъ думаетъ, что всего-лучше взять прелестную дѣву подъ-руку и проводить въ ея комнату; горничная спѣшитъ ее уложить въ постель безъ дальнихъ церемоній. Послѣ этой операціи Джорджъ одинъ-одинёхонекъ начинаетъ бродить по дому.
   Погода такъ же гадка. Снѣгъ таетъ и тяжелыми каплями падаетъ съ карнизовъ, съ угловъ, съ выступовъ, подоконниковъ и колоннъ; онъ прячется еще въ щеляхъ, въ пазахъ двери, между разсѣлинами камня, но и тамъ изнываетъ и капли его также равномѣрно стучатъ о плиту Террасы Привидѣній, какъ равномѣрно раздается на ней эхо роковыхъ шаговъ.
   Въ кавалеристѣ пробуждаются всѣ прежнія воспоминанія изъ его прежней, спокойной жизни въ Чизни-Вольдѣ. Онъ ходитъ, съ свѣчою въ рукѣ, по лѣстницамъ, по роскошнымъ будуарамъ, и думаетъ о судьбѣ своей, о тѣхъ перемѣнахъ, которыя испыталъ въ послѣднія недѣли, думаетъ здѣсь и о своемъ дѣтствѣ, о той женщинѣ, которая такъ недавно была, которую ждутъ и не дождутся; думаетъ онъ и объ убитомъ адвокатѣ и объ умирающемъ баронетѣ. Мракъ и ночь разстилаются кругомъ.
   -- Все ли готово, Джорджъ Раунсвель?
   -- Все, сэръ Лейстеръ.
   -- Никакого слуха?
   Кавалеристъ качаетъ головой.
   -- Никакого письма?
   Но сэръ Лейстеръ самъ знаетъ тщету этой надежды и, не дожидаясь отвѣта, склоняетъ голову на подушку.
   Ловко поправляетъ его Джорджъ Раунсвель, искусно отгадываетъ его малѣйшія желанія и при первомъ мерцаніи утренней зари, подымаетъ стору предъ его глазами.
   День приходитъ какъ призракъ. Холоденъ, безцвѣтенъ, блѣденъ какъ смерть.
   

ГЛАВА LIX.
Разсказъ Эсѳири.

   Было три часа пополуночи, когда передъ нами стали мелькать лондонскіе домы, взамѣну хижины поселянъ, и окружили насъ тѣсными улицами. Погода становилась все хуже; снѣгъ падалъ и таялъ, по бодрость моего спутника не ослаблялась ни на минуту; мнѣ даже казалось, что безъ него и лошади не везли бы насъ такъ смѣло впередъ. Случалось, что лошади, истомленныя продолжительной ѣздой, останавливались среди дороги, должны были, по колѣно въ водѣ, тащить тяжелый экипажъ, запутывались въ постромкахъ; но и тутъ неизмѣнный мистеръ Бёккетъ и его неугасимый фонарь мгновенно поправляли все дѣло, и инспекторъ слѣдственной полиціи снова спокойно садился на козла и произносилъ спокойнымъ голосомъ: "пошелъ голубчикъ!"
   Нѣтъ словъ описать, съ какой увѣренностью онъ руководилъ нашей обратной поѣздкой. До самаго Лондона онъ не дѣлалъ никакихъ разспросовъ. Нѣсколько словъ, сказанныхъ вскользь, были для него достаточны, и такимъ-образомъ, въ четвертомъ часу утра очутились мы въ предмѣстій Лондона.
   Я не буду утомлять читателя описаніемъ тѣхъ горестныхъ чувствъ, которыя волновали меня при мысли, что мы все дальше-и-дальше покидаемъ мою мать. Разумѣется, въ душѣ моей не было сомнѣнія насчетъ предпріимчиваго мистера Бёккета; я была увѣрена, что онъ правъ, что мы должны преслѣдовать бѣдную Дженни; но все-таки въ душѣ моей невольно возникали вопросы: вознаградимъ ли мы потерянное время? приведутъ ли наши поиски къ желаемой цѣли? и я мучилась рѣшеніемъ этихъ загадокъ впродолженіе всей дороги до-тѣхъ-поръ, пока экипажъ нашъ остановился.
   Мы остановились у конторы дилижансовъ; спутникъ мой заплатилъ извощику, который былъ совершенно забрызганъ грязью, и пересадилъ меня въ другой экипажъ.
   -- Вы всѣ промокли, моя милая, сказалъ онъ мнѣ, усаживая меня.
   Въ-самомъ-дѣлѣ сырой снѣгъ пробивался въ карету и падалъ на меня во все время дороги; къ тому же, мнѣ не разъ случилось выходить изъ экипажа, когда падала усталая лошадь, или когда лошади не были въ-состояніи вытащить изъ ухаба тяжелую карету, и приходилось прибѣгать къ помощи людей.
   -- Не безпокойтесь, отвѣчала я: -- это ничего.
   Но мистеръ Бёккетъ не послушался меня, онъ тотчасъ же послалъ извощика въ сараи принести вязанку сухой соломы, постлалъ мнѣ ее въ ноги, обложилъ сидѣнье и такимъ-образомъ, благодаря его попеченіямъ, сырость больше меня не безпокоила.
   -- Теперь, моя милая, сказалъ мистеръ Бёккетъ, затворяя дверцу кареты: -- мы отправляемся впередъ за той женщиной, которую вы называете Дженни. Путешествіямъ нашимъ скоро конецъ. Надѣюсь, вы не сомнѣваетесь въ правильности моихъ дѣйствій.
   Я сознаюсь откровенно, мало понимала правильно или неправильно онъ распоряжается, но во всякомъ случаѣ увѣряла его, что полагаюсь на него вполнѣ.
   -- И прекрасно! Я вамъ вотъ что скажу: если вы будете увѣрены во мнѣ настолько, насколько я увѣренъ въ васъ, то, повѣрьте, дѣло кончится благополучно. О васъ я самаго высокаго мнѣнія послѣ того, что видѣлъ; я васъ считаю истиннымъ образцомъ благоразумія и неутомимости -- право истиннымъ образцомъ, прибавилъ мистеръ Бёккетъ съ особенной выразительностью.
   -- Я очень-рада, что не послужила для васъ помѣхой въ такомъ важномъ дѣлѣ, отвѣчала я.
   -- Милая моя, продолжалъ онъ: -- если дѣвушка вашего возраста кротка и рѣшительна, больше мнѣ ничего ненадо; для меня она выше всѣхъ женщинъ этого міра.
   Съ этими ободрительными словами онъ опять быстро вскочилъ на козлы и закричалъ: "пошелъ голубчикъ!"
   И ѣхали мы долго по узкимъ, грязнымъ улицамъ. Мистеръ Бёккетъ не разъ вскакивалъ съ козелъ, разговаривалъ съ полицейскими сторожами, у которыхъ были, также, какъ и у него, потаенные фонари и наконецъ приказалъ остановиться,
   -- Теперь, миссъ Сомерсонъ, сказалъ онъ мнѣ: -- не пугайтесь; я долженъ предложить вамъ выйдти изъ кареты и пройдтись немного пѣшкомъ.
   Я, разумѣется, но заставила два раза повторить себѣ это предложеніе: тотчасъ же вышла изъ экипажа и взяла мистера Бёккета за руку.
   -- Коверъ здѣсь довольно-мягокъ, сказалъ мнѣ мистеръ Бёккетъ, указывая на грязь: -- по нечего дѣлать -- терпѣнье!
   Мнѣ показалось, что мѣсто нашего странствованія мнѣ знакомо.
   -- Это, кажется, Гольборнская Улица? сказала я.
   -- Гольборнская. А знаете ли вы этотъ переулокъ?
   -- Это, кажется, Канцелярскій Переулокъ.
   -- Да, по-крайней-мѣрѣ его такъ зовутъ, отвѣчалъ мистеръ Бёккетъ.
   На башнѣ пробило половину шестаго. Мы медленно пробирались по грязной улицѣ; на встрѣчу намъ попался какой-то господинъ, завернутый въ плащъ; онъ посторонился, чтобъ дать мнѣ дорогу.
   Поравнявшись со мною, онъ вдругъ съ удивленіемъ произнесъ мое имя. Это былъ мистеръ Вудкауртъ: я узнала его по голосу.
   Среди всѣхъ огорченій, которыя я испытала, среди ночи, въ которую я была почти окончательно измучена, голосъ его такъ меня обрадовалъ, что я не могла удержаться отъ слезъ.
   -- Въ такую погоду, въ этотъ часъ ночи, бы на улицѣ, миссъ Сомерсонъ!
   Онъ зналъ отъ моего опекуна, что, по нѣкоторымъ важнымъ дѣламъ, я въ отъѣздѣ, но зачѣмъ и гдѣ -- опекунъ мой ему не сказалъ, для избѣжанія объясненій.
   -- Я только-что вышла изъ экипажа, мистеръ Вудкауртъ, и мы идемъ... и при этомъ я взглянула на своего проводника, не зная, въ-правѣ ли я сказать куда мы идемъ.
   -- Да, мистеръ Вудкауртъ, мы идемъ, прибавилъ за меня мистеръ Бёккетъ: -- въ ближайшую улицу. Честь имѣю рекомендоваться: инспекторъ Бёккетъ!
   Мистеръ Вудкауртъ, несмотря на мои возраженія, быстро сбросилъ съ себя плащъ и надѣлъ его на меня.
   -- Что дѣльно, то дѣльно, говорилъ мистеръ Бёккетъ, пособляя мистеру Вудкаурту.
   -- Могу ли я идти вмѣстѣ съ вами? спросилъ мистеръ Вудкауртъ, обращаясь къ намъ.
   -- Безъ-сомнѣнія, отвѣчалъ мистеръ Бёккетъ,
   И мы пошли втроемъ.
   -- Я только-что оставилъ Ричарда, сказалъ мистеръ Вудкауртъ: -- я у него провелъ весь вечеръ.
   -- Боже мой, онъ вѣрно боленъ!
   -- О, нѣтъ; ему какъ-то всгрустнулось; вы знаете, съ нѣкотораго времени онъ не такъ спокоенъ -- Ада испугалась и послала за иной. Получивъ ея записку, я тотчасъ же отправился къ нимъ и, благодаря Бога, успѣлъ его успокоить и развеселить, и не хотѣлъ уіідтіі прежде, чѣмъ онъ заснетъ. Теперь, надѣюсь, и мужъ и жена спятъ крѣпкимъ и сладкимъ сномъ.
   Мы повернули въ узкую улицу.
   -- Мистеръ Вудкауртъ, сказалъ мистеръ Бёккетъ:-- дѣла требуютъ, чтобъ на минутку мы зашли къ поставщику канцелярскихъ принадлежностей; онъ живетъ здѣсь по сосѣдству. Вы, кажется, его знаете?
   -- Да, нѣсколько знаю и бывалъ у него здѣсь.
   -- Вотъ что! Такъ потрудитесь пожалуйста пообождать здѣсь съ миссъ Сомерсонъ: мнѣ надобно съ нимъ перемолвить словечка два.
   Сзади насъ стоялъ полицейскій чиновникъ, съ которымъ, нѣсколько времени тому назадъ, разговаривалъ мистеръ Бёккетъ. Я бы ни за что его не замѣтила, еслибъ онъ не вмѣшался въ нашъ разговоръ.
   -- Кто это плачетъ? сказала я.
   -- Не безпокойтесь, миссъ, отвѣчалъ онъ совершенно для меня неожиданно, такъ-что голосъ его заставилъ меня вздрогнуть: -- это дуритъ служанка мистриссъ Снегсби.
   -- Видите ли въ чемъ дѣло, сказалъ мистеръ Бёккетъ: -- она подвержена припадкамъ и на бѣду визжитъ сегодняшнюю ночь, а мнѣ надо добиться отъ нея кой-какихъ свѣдѣній -- это дурно.
   -- Во всякомъ случаѣ, кабы не она, они бы еще, пожалуй, спали, отвѣчалъ другой полицейскій: -- она стонетъ всю ночь и подняла ихъ спозаранку.
   -- И то правда, отвѣчалъ мистеръ Бёккетъ: -- фонарь мой потухаетъ: дай-ка мнѣ твой.
   Весь этотъ разговоръ происходилъ шопотомъ въ нѣсколькихъ шагахъ отъ того дома, изъ котораго стоны и крики долетали до моего слуха. При свѣтѣ фонаря мистеръ Беккегь подошелъ къ двери и постучался; дверь отворилась и мы остались на улицѣ безъ мистера Бёккетта.
   -- Позволите ли, миссъ Сомерсонъ, остаться мнѣ съ вами? спросилъ мистеръ Вудкауртъ.
   -- Съ большимъ удовольствіемъ, отвѣчала я: -- безъ васъ я буду бояться,
   Вскорѣ дверь отворилась снова, и листеръ Бёккетъ возвратился къ намъ.
   -- Войдите сюда, миссъ Сомерсонъ, сказалъ онъ мнѣ: -- сядьте здѣсь, передъ каминомъ. Мистеръ Вудкауртъ, я узналъ, что вы докторъ: взгляните пожалуйста на эту бѣднягу, нельзя ли ее какъ-нибудь привести въ чувства; у нея есть письмо очень для меня важное; но, какъ видите, отъ нея не добьешься ни слова.
   Мы всѣ трое вошли въ домъ. Въ корридорѣ, за дверью, стоялъ маленькій человѣчекъ въ сѣренькомъ сюртукѣ. Онъ былъ грустенъ, но вѣжливъ и привѣтливъ.
   -- Сюда, если вамъ угодно, мистеръ Бёккетъ, говорилъ онъ: -- леди, я увѣренъ извинитъ; это наша будничная комната. Здѣсь спитъ Крикса, съ ней сегодня дѣлаются чудеса.
   Мы шли за мистеромъ Снегсби (впослѣдствіи я узнала, что это самъ хозяинъ) и въ слѣдующей комнатѣ нашли мистриссъ Снегсби; она сидѣла передъ каминомъ; глаза ея были красны и лицо гнѣвно.
   -- Другъ мой, говорилъ мистеръ Снегсби, входя позади насъ: -- другъ мой не изволь сердиться; въ эту страшную ночь -- отъ слова не станется -- мы много испытали непріятностей: вотъ инспекторъ Бёккетъ, мистеръ Вудкауртъ и леди.
   Мистриссъ Снегсби была очень-поражена, какъ и слѣдовало, нашимъ появленіемъ; въ-особенности на меня она смотрѣла очень-косо.
   -- Другъ мой, говорилъ мистеръ Снегсби, несмѣло садясь на кончикъ стула у самой двери: -- я ничего не знаю. Ей-Богу ничего не знаю. Инспекторъ Бёккетъ, мистеръ Вудкауртъ и леди сами пришли на Странное Подворье, въ Канцелярскій Переулокъ и постучались къ намъ въ дверь. Не разспрашивай меня, милая моя: я прійду -- отъ слова не станется -- въ совершенное отчаяніе; ничего не знаю.
   Онъ былъ такъ жалокъ, я была такъ не у мѣста, что тотчасъ же хотѣла объяснить причину нашего посѣщенія, но мистеръ Бёккетъ предупредилъ меня.
   -- Ну, мистеръ Снегсби, сказалъ онъ: -- берите-ка свѣчку, пригласите съ собою мистера Вудкаурта и маршъ къ вашей Криксѣ...
   -- Къ моей Криксѣ! испуганнымъ голосомъ сказалъ мистеръ Снегсби.
   -- Да, да, ступайте поскорѣй, говоритъ мистеръ Бёккетъ, не обращая большаго вниманія на сконфуженнаго поставщика канцелярскихъ принадлежностей: -- вы человѣкъ добрый и чувствительный и будете полезны мистеру Вудкаурту. Будьте такъ добры, мистеръ Вудкауртъ, сдѣлайте все, что можно, и достаньте письмо, въ которомъ я такъ нуждаюсь.
   Когда они ушли, мистеръ Бёккетъ усадилъ меня передъ каминомъ и, разговаривая безъ умолка, просушивалъ мои сырые башмаки передъ огнемъ.
   -- Не обращайте вниманія, миссъ, на то, что милая хозяйка смотритъ на васъ такъ непривѣтливо: она, изволите видѣть, въ недоразумѣніи; впрочемъ, она сейчасъ узнаетъ въ чемъ дѣло.-- Я вамъ, сударыня, поясню все. Вы, какъ замужняя женщина, нелишенная тѣхъ чарующихъ прелестей... "Повѣрьте мнѣ, что еслибъ эти розы..." впрочемъ, какъ вамъ не знать этой пѣсенки... вы очень-хорошо поймете, что съ вашими достоинствами сопряжено блистательное общество и проч. и проч.... и что вы всему этому причиной.
   -- Что хочетъ сказать мистеръ Бёккетъ? сердито проговорила мисстриссъ Снегсби.
   -- Что хочетъ сказать мистеръ Бёккетъ? повторилъ онъ, а самъ, между-тѣмъ, прислушивался, какъ идутъ поиски ожидаемаго письма: -- вотъ что онъ хочетъ сказать, сударыня. Есть трагедія, подъ названіемъ "Отелло": она совершенно для васъ написана.
   -- Я васъ не понимаю.
   -- Не понимаете? спрашиваетъ Бёккетъ.-- Поймете, поймете тотчасъ же. Видите ли, я знаю, что, при взглядѣ на эту молодую леди, сердце у васъ неспокойно. Сказать ли вамъ кто эта леди -- а? сказать? Вы помните меня, помните, гдѣ мы видѣлись послѣдній разъ, гдѣ женщина съ такими блистательными качествами, какъ вы... и проч. и проч... все помните? разумѣется... И помните о чемъ говорили, о комъ говорили... такъ это та самая леди...
   Мистриссъ Снегсби скорѣе меня поняла этотъ намекъ.
   -- И Заскорблышъ, или, какъ вы тамъ его называете, Джо, что ли... тоже замѣшанъ былъ въ этомъ дѣлѣ, и писецъ и вашъ дражайшій мужъ, который понималъ въ этомъ дѣлѣ столько же, сколько вашъ покойный прадѣдушка съ матушкиной стороны. Вашего мужа запуталъ въ это дѣло постоянный вашъ покупатель мистеръ Телькингорнъ и всѣ были запутаны въ этомъ дѣлѣ, а не въ другомъ какомъ... понимаете? Такъ замужней женщинѣ съ такими прелестями, какими обладаете вы, остается только разбить о стѣну прелестную головку. Мнѣ стыдно, сударыня, за васъ.
   Мистриссъ Снегсби мотаетъ головой и приставляетъ платокъ къ глазамъ.
   -- Вы думаете, прелестная женщина, что это всё? нѣтъ, продолжалъ мистеръ Бёккетъ, горячась: -- это не всё, а вотъ еще что. Одна особа, замѣшанная также въ этомъ дѣлѣ, особа въ несчастномъ положеніи, сегодня вечеромъ приходитъ къ вашей служанкѣ и передаетъ ей письмо, такое письмо, за которое можно дать сто фунтовъ стерлинговъ; вы все это подсматриваете и подслушиваете и, какъ только эта женщина уходитъ, вы накидываетесь на вашу горничную, забывъ какими припадками она страдаетъ, стращаете ее и приводите наконецъ въ такое состояніе, что отъ нея нельзя добиться ни одного слова, между-тѣмъ, какъ отъ этого слова, быть-можетъ, зависитъ жизнь человѣка.
   Я чувствовала, что голова моя кружится и что я готова упасть въ обморокъ. Въ это время вошелъ мистеръ Вудкауртъ, подалъ письмо мистеру Бёккету и опять ушелъ.
   -- Теперь, сказалъ мистеръ Бёккетъ, быстро взглянувъ на письмо: -- теперь, въ возмездіе за зло, которое вы сдѣлали, ступайте и пособите привести въ чувство бѣдную Криксу и не мѣшайте мнѣ поговорить съ этой леди нѣсколько словъ наединѣ.
   Мистриссъ Снегсби быстро вскочила съ своего мѣста и ушла; мистеръ Бёккетъ заперъ за нею дверь.
   -- Ну, моя милая, сказалъ онъ мнѣ: -- мужайтесь и не отчаивайтесь.
   -- Я спокойна, отвѣчала я.
   -- Чей это почеркъ?
   Это былъ почеркъ моей матери. Письмо писано карандашомъ на клочкѣ бумаги, изорванномъ и мокромъ. Оно было адресовано на мое имя, въ квартиру мистера Жарндиса.
   -- Почеркъ вамъ знакомъ, сказалъ мистеръ Бёккетъ: -- и если вы въ-состояніи читать, то читайте. Постарайтесь не пропустить ни одного слова.
   Письмо было писано въ разное время и заключало въ себѣ слѣдующее:
   "Я здѣсь, въ хижинѣ кирпичниковъ съ двумя цѣлями: вопервыхъ, чтобъ взглянуть на мое дитя, если это удастся -- только взглянуть, но не говорить съ ней, не открыться ей; другая цѣль: избѣжать преслѣдованій и не быть найденной. Не порицай бѣдной женщины, что она была моей соучастницей. Все, что она дѣлала для меня, она думала, что дѣлаетъ для твоей пользы. Вспомни ея умершаго малютку. Услугу остальныхъ я купила; она же дѣлала для меня добровольно, отъ чистаго сердца.
   -- Это было писано въ лачужкѣ этихъ грубыхъ кирпичниковъ. Я былъ правъ, сказалъ мистеръ Бёккетъ.
   Слѣдующее было писано въ другое время:
   "Я долго бродила. Мнѣ немного остается жить. Эти улицы, холодъ, усталость разрушительны. Но я умру отъ другихъ причинъ. Я умру отъ стыда и угрызенія совѣсти".
   -- Мужайтесь, мужайтесь! говорилъ мистеръ Бёккетъ: -- еще нѣсколько строкъ.
   Послѣднія строчки были писаны опять въ другое время и, по всей вѣроятности, въ потьмахъ.
   "Я употребила всѣ средства, чтобъ меня не могли съискать. Меня скоро забудутъ и я скоро перестану быть его позоромъ. Трупъ мой не будетъ узнанъ. Я часто думала умереть на томъ мѣстѣ, куда иду. Прощай. Прости".
   Мистеръ Бёккетъ усадилъ меня въ кресло.
   -- Не безпокойтесь, говорилъ онъ: -- не думайте, чтобъ я поступалъ съ вами жестоко; какъ только вы будете въ-состояніи, надѣвайте башмаки и пойдемъ.
   Но намъ еще пришлось остаться довольно-долго въ домѣ поставщика канцелярскихъ принадлежностей. О, какъ я горячо молилась въ это время за мою бѣдную мать! какъ болѣзненно сжималось мое сердце при мысли, что, быть-можетъ, она теперь умираетъ, покинутая всѣми!
   Мистеръ Бёккетъ пошелъ въ другую комнату, чтобъ собрать нужныя свѣдѣнія отъ Криксы. Я слышала какъ они ободряли и успокоивали бѣдную дѣвушку, я слышала голосъ мистера Вудкаурта...
   Наконецъ и мистеръ Бёккетъ и мистеръ Вудкауртъ пришли ко мнѣ. Они рѣшили, что только кротостью можно будетъ допытаться отъ Криксы, какъ она получила письмо отъ моей матери, куда ушла моя мать, что говорила съ ней, и мистеръ Бёккетъ, поручилъ мнѣ приступить къ этимъ развѣдываніямъ.
   Бѣдная дѣвушка, слабая и болѣзненная, сидѣла на полу; я склонилась къ ней и положила ея голову къ себѣ на плечо.
   -- Милая, добрая дѣвушка, сказала я, не будучи сама въ-состояніи удержаться отъ слезъ: -- теперь не время было бы тебя безпокоить разспросами, но отъ словъ твоихъ зависитъ все мое счастіе; не безпокойся, разскажи все, что ты только знаешь.
   -- Я никого не хочу обидѣть, мистриссъ Снегсби, начала она плачевнымъ голосомъ: -- ей!-- Богу, я ничего не знаю, мистриссъ Снегсби -- Мы знаемъ, что ты доброе дитя, мы все это знаемъ, говорила я:-- но разскажи намъ, какъ ты получила письмо.
   -- Разскажу, сударыня, право все разскажу, до-чиста разскажу, мистриссъ Снегсби,
   -- Мы въ этомъ увѣрены, душа моя, говорила я: -- скажи же намъ, скажи.
   -- Я вышла изъ дому по дѣлу, сударыня (это было ужь очень-поздно); возвращаясь домой, увидѣла я у дверей женщину дурно-одѣтую, въ грязномъ и измоченномъ платьѣ; она стояла и смотрѣла на окна нашего дома. Увидавъ меня, она спросила: здѣсь ли я живу. Здѣсь, отвѣчала я. Я, говоритъ, голубушка, заблудилась и не знаю какъ отсюда выйдти. Вотъ ей-Богу все, сударыня. Ничего я съ ней не говорила дурнаго, мистриссъ Сисгсби, клянусь, ничего дурнаго.
   Очередь падала на мистриссъ Снегсби утѣшить бѣдную дѣвушку.
   -- Что же, ты ей показала дорогу? спросила я.
   -- Сама она не могла бы съискать, сударыня. Она такъ была измучена, такъ была жалка, что вѣрно, мистеръ Снегсби, вы бы тотчасъ ей дали полкроны.
   -- Думаю, что далъ бы, Крикса, отвѣчалъ мистеръ Снегсби, посматривая однимъ глазомъ на свою дражайшую половину.
   -- И она такъ говорила сладко, сударыня, что вѣкъ бы слушалъ ее. "Ты" говоритъ, голубушка, не знаешь тутъ кладбища?" -- Какого кладбища? говорю я. "Кладбища, говоритъ, для бѣдныхъ съ желѣзной рѣшоткой..."
   При этихъ словахъ Криксы лицо мистера Бёккета приняло такое выраженіе, что я готова была снова лишиться чувствъ.
   -- Она говорила, продолжала бѣдная дѣвушка, о томъ кладбищѣ, гдѣ похороненъ тотъ писарь, который принялъ яду и про котораго вы, мистриссъ Снегсби, разсказывали такую страшную исторію... О, Господи!.. держите, держите, голова кружится...
   -- Теперь тебѣ лучше, моя милая, пожалуйста продолжай, сказала я.
   -- Я все скажу, право все скажу, мистриссъ Снегсби, не сердитесь только на меня.
   Можно ли было на нее сердиться?
   -- И она спрашивала, гдѣ дорога къ этому кладбищу и была очень-слаба и больна. Потомъ достала письмо, показала мнѣ его и говоритъ: -- "по почтѣ боюсь послать: не дойдетъ пожалуй. Перешли ты, коли можешь, съ вѣрнымъ человѣкомъ; ему заплатятъ за труды".-- Боюсь, говорю я. "Не бойся, говоритъ, дурнаго ничего нѣтъ".-- Ну, молъ, коли ничего, такъ пожалуй, и взяла я письмо.-- "Мнѣ, говоритъ, нечѣмъ тебя, голубушка, отблагодарить: я бѣдная женщина".-- Я и сама, говорю я, бѣдная, мнѣ ничего ненадо.-- "Благослови тебя Господь!" сказала она, и ушла.
   -- И она ушла?..
   -- Да, и она ушла по той дорогѣ, которую я ей показала, и какъ я взошла въ кухню, мистриссъ Снегсби набросилась на меня и я до смерти перепугалась.
   Мы тотчасъ же отправились. Я и мистеръ Бёккетъ, съ своей стороны, просили мистера Вудкаурта идти съ нами.
   Дорога эта произвела на меня самое смутное впечатлѣніе. Я помню, что ужь разсвѣтало, но уличные фонари еще горѣли; что изморозь еще падала, троттуары были еще покрыты снѣгомъ. Я помню непроходимую грязь, засоренныя водосточныя трубы, кучи почернѣвшаго льду, узкіе улицы и дворы. Въ ушахъ моихъ звенѣлъ еще разсказъ бѣдной Криксы; я еще чувствовала ея прикосновеніе къ своей рукѣ. Тѣни принимали для меня какой-то таинственный видъ и я дрожала всѣмъ тѣломъ.
   Наконецъ мы остановились подъ грязной, полуразвалившейся аркой. Надъ желѣзной рѣшоткой тускло горѣлъ фонарь. Калитка была заперта. За ней тянулось кладбище -- груды покинутыхъ могилъ, неотмѣченныхъ никакимъ символомъ -- странное мѣсто, котораго, казалось, мракъ ночи не хотѣлъ покинуть. У самой калитки, въ грязи, въ лужѣ мутной, нечистой воды лежала навзничь женщина; съ ужасомъ и слезами узнала я въ ней, по бѣдному рубищу, Дженни, жену кирпичника, мать умершаго ребенка...
   Я бросилась къ ней, но мистеръ Вудкауртъ остановилъ меня. Онъ просилъ меня успокоиться и выслушать наставленіе мистера Бёккета... Я повиновалась... я исполнила, кажется, ихъ желаніе.
   -- Миссъ Сомерсонъ, сказалъ мистеръ Бёккетъ: -- онѣ перемѣнились платьями...
   -- Онѣ перемѣнились платьями... повторила я, и сознавая и несознавая смыслъ этихъ словъ...
   -- Одна изъ нихъ вернулась домой, другая осталась здѣсь... подумайте, миссъ Сомерсонъ...
   Я повторила и эти слова, повторила какъ безсмысленные звуки... Передо мной лежала Дженни, мать умершаго ребенка. Она обнимала одною рукою желѣзную перекладину калитки... Это она, бѣдная и несчастная, которая принесла письмо отъ моей матери, которая одна можетъ указать намъ гдѣ скрывается мать моя... это она... она... и они не пускаютъ меня къ ней... останавливаютъ меня... Я видѣла горестное выраженіе на лицѣ мистера Вудкаурта; я видѣла, что въ эту дурную погоду онъ стоялъ съ непокрытою головою, какъ-бы въ ожиданіи чего-то торжественнаго... я видѣла все это... но мысли мои не могли сосредоточиться...
   Я слышала, какъ они говорили тихо между собою:
   -- Пустить ее?
   -- Пусть подойдетъ. Пусть первая коснется ея: она имѣетъ священное право.
   Я подошла къ калиткѣ и преклонилась. Я подняла тяжелую голову, откинула назадъ длинные, черные волосы, взглянула на ея лицо... Это была мать моя, охладѣвшая и бездыханная.
   

ГЛАВА LX.
Судьба.

   Перехожу къ другимъ отдѣламъ моего повѣствованія. Я много уже говорила о себѣ и много еще остается сказать. Любовь, которою окружали меня всѣ, заставляла забывать горести. Я была больна, но непродолжительно и ни слова бы не сказала объ этомъ обстоятельствѣ, еслибъ вмѣстѣ съ нимъ не было связано сладостное воспоминаніе о той симпатіи, которую оказывали мнѣ мои благодѣтели.
   Перехожу къ другимъ отдѣламъ моего повѣствованія.
   Во время болѣзни моей мы жили еще въ Лондонѣ, и мистриссъ Вудкауртъ, но приглашенію опекуна моего, гостила у насъ. Когда я оправилась и начала ужь выходить, жизнь наша пошла попрежнему, и мы попрежнему бесѣдовали съ мистеромъ Жарндисомъ.
   Однажды мы были съ нимъ одни.
   -- Тетушка Тротъ, сказалъ онъ, цалуя меня нѣжно: -- мы опять съ тобою въ Воркотнѣ. Я очень-радъ за мою любимую комнатку. Мнѣ хочется поговорить съ тобою объ одномъ дѣлѣ. Я, видишь ли, думаю пожить въ Лондонѣ, можетъ, мѣсяцовъ шесть, а можетъ и побольше.
   -- А Холодный Домъ останется одинъ? сказала я.
   -- Что жь дѣлать! моя милая; пусть самъ за собою присматриваетъ.
   Мнѣ послышалось грустное выраженіе въ словахъ его; но лицо его
   было весело и озарено улыбкою.
   -- Холодный Домъ долженъ самъ о себѣ заботиться, другъ мой. Онъ такъ далеко отсюда, а твое присутствіе здѣсь необходимо. Ада безъ тебя совершенно пропадетъ.
   -- Вы всегда одинъ и тотъ же, опекунъ мой; вся ваша цѣль дѣлать другимъ удовольствіе и устроивать счастіе другихъ.
   -- Ну не такъ-то безкорыстно, моя милая; тугъ, думаю, кроется и эгоизмъ отчасти. Еслибъ мы жили въ Холодномъ Домѣ, тебѣ пришлось бы часто ѣздить въ Лондонъ, а мнѣ бы рѣже видѣть тебя и болтать съ тобою. Видишь, въ чемъ дѣло, тетушка Дердонъ. Признаться сказать, мнѣ хочется знать не только объ Адѣ, но и о бѣдномъ Рикѣ.
   -- Видѣлись вы сегодня съ мистеромъ Вудкауртомъ, добрый опекунъ мой?
   -- Я вижусь съ нимъ, тётушка Дердонъ, всякое утро.
   -- Онъ все то же говоритъ о Ричардѣ?
   -- Все то же. Онъ не считаетъ его больнымъ физически -- это правда; но все-таки за него побаивается. Да и кто, мой другъ, не боится за него?
   Милочка моя въ послѣднее время была у меня каждый день, иногда даже два раза въ день. Но мы знали очень-хорошо, что эти посѣщенія повторяются только по причинѣ моей болѣзни. Разумѣется, нѣжное ея сердце было полно любви и признательности къ мистеру Жарндису, и она готова была бы проводить съ нами часы своего досуга; но, съ другой стороны, боязнь оскорбить этимъ Ричарда заставляла ее бывать у насъ впослѣдствіи рѣдко, и добрый опекунъ мой не только не сердился на нее, но всегда, напротивъ, показывалъ ей, что оправдываетъ ея поведеніе.
   -- Бѣдный, бѣдный Ричардъ! сказала я: -- когда онъ пойметъ свое заблужденіе?
   -- Никогда, другъ мой, отвѣчалъ мистеръ Жарндисъ:-- чѣмъ болѣе онъ запутывается въ это несчастное дѣло, тѣмъ болѣе возрастаетъ его заблужденіе и тѣмъ болѣе питаетъ онъ ко мнѣ враждебныя чувства.
   -- И такъ несправедливо! не могла я, чтобъ не прибавить.
   -- Ахъ Тротъ, Тротъ, хочешь ты справедливости въ процесѣ по дѣлу Жарндисовъ! ни правосудія, ни справедливости нѣтъ въ немъ ни на волосъ.
   Такая доброта со стороны опекуна моего трогала меня до слезъ.
   -- Ужь эти мнѣ парики! Скорѣе можно допустить, что на ихъ напудренныхъ головахъ расцвѣтутъ розы, чѣмъ искра справедливости западетъ имъ въ душу.
   -- И онъ взглянулъ въ окно, чтобъ увидѣть флюгернаго пѣтуха.
   -- Теперь, милая хозяйка, хлопотать о Ричардѣ нечего; надо поберечь Аду и не возбуждать вопросовъ, рѣшеніе которыхъ несвоевременно. На Ричарда я не сержусь: я знаю, что, рано или поздно, а онъ будетъ смотрѣть на меня справедливыми слезами. Пусть его лечитъ время. Подождемъ.
   Я созналась, что не разъ говорила съ Ричардомъ о его заблужденіяхъ и что мистеръ Вудкауртъ, съ своей стороны, старался открыть передъ нимъ истину.
   -- Да, я знаю. Поговоримъ теперь о другомъ предметѣ. Какъ тебѣ правится мистриссъ Вудкауртъ?
   Вопросъ такой мнѣ показался очень-страннымъ.
   -- Она мнѣ кажется очень-милой женщиной, отвѣчала я: -- и я ее полюбила болѣе, узнавъ ее короче.-- Такъ я и думалъ. Меньше бреда о знаменитомъ происхожденіи. Объ этихъ... какъ-бишь ихъ Ап-Керигахъ, что ль?..
   Я была точно такого же мнѣнія; хотя Ап-Керигъ, разумѣется, былъ нѣсколько скученъ, однакожъ совершенно-безвреденъ.
   -- Конечно безвреденъ, говорилъ опекунъ мой: -- но все-таки пріятнѣе, когда онъ прогуливается по горамъ своего Валлиса и сюда заглядываетъ, какъ можно рѣже. А какъ ты думаешь, если я предложу мистриссъ Вудкауртъ погостить еще съ нами?
   -- Конечно. Впрочемъ...
   -- Опекунъ мой ожидалъ отвѣта болѣе-положительнаго.
   Но мнѣ нечего было отвѣчать. То-есть, конечно, мнѣ было бы, быть-можетъ, пріятнѣе проводить время съ кѣмъ-нибудь другимъ... впрочемъ, право, я неясно понимала тѣ чувства, которыя возбуждались во мнѣ присутствіемъ мистриссъ Вудкауртъ.
   -- Видишь ли, продолжалъ опекунъ мой: -- мы живемъ, какъ-разъ на перепутьѣ для мистера Вудкаурта: идя въ должность онъ можетъ зайдти къ намъ повидаться съ своей матерью. Она же съ нами дружна и любитъ тебя искренно.
   Да, это правда. Противъ этого я ничего не могла сказать, но меня что-то безпокоило въ ея присутствіи. Эсѳирь, Эсѳирь, говорила я себѣ... подумай!
   -- Это, въ-самомъ-дѣлѣ, счастливая мысль, добрый опекунъ мой, сказала я наконецъ.
   -- Мнѣ право такъ кажется. Сегодня, съ легкой руки и съ твоего согласія, я сдѣлаю ей предложеніе погостить у насъ подольше.
   -- Съ моего согласія, повторила я, принимаясь за работу.
   Въ то время я вышивала коверъ для письменнаго стола моего опекуна. Я показала ему вышивку; онъ очень хвалилъ рисунокъ. Послѣ этого я опятъ перешла къ нашему разговору.
   -- Правда ли, опекунъ мой, спросила я, что мистеръ Вудкауртъ снова ѣдетъ путешествовать?
   -- Да, старушка, прежде онъ объ этомъ думалъ.
   -- А теперь?
   -- Теперь, кажется, нѣтъ.
   -- Развѣ онъ получаетъ здѣсь какое-нибудь назначеніе?
   -- Нѣтъ... да... видишь ли здѣсь открывается мѣсто врача для бѣдныхъ въ Йоркшайрѣ. Прекрасный климатъ, чистый воздухъ, зелень, трава, вода... то-есть природа ничего лучше не могла создать для Вудкаурта. Мѣстоположеніе совершенно въ его духѣ.
   -- Ему дадутъ это мѣсто? спросила я.
   -- Не могу сказать навѣрное, старушка; но надѣюсь, что ему не откажутъ. Онъ человѣкъ достойный, трудолюбивый и при благопріятныхъ обстоятельствахъ дѣла его могутъ принять счастливый оборотъ.
   -- Онъ будетъ большимъ утѣшеніемъ для бѣдныхъ.
   -- Я въ этомъ вполнѣ увѣренъ, отвѣчалъ опекунъ мой.
   Больше мы ничего не говорили объ этомъ предметѣ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   Въ каждую свободную отъ хозяйственныхъ занятій минуту я посѣщала дорогихъ сердцу, Ричарда и Аду; они жили бѣдно, очень-бѣдно. Маленькое состояніе Ады все перешло въ контору мистера Волиса.
   Иногда случалось мнѣ не находить Ричарда дома: или онъ былъ занятъ бумагами по своему несчастному дѣлу, или сидѣлъ въ разрушительной для него конторѣ. Боже, какъ онъ измѣнился!
   Однажды, идя къ нимъ обѣдать, я повстрѣчала миссъ Флайтъ.
   -- Милая Фиц-Жарндисъ... здравствуйте, сказала мнѣ маленькая старушка: -- счастливая встрѣча... сегодня рѣшается дѣло Жарндисовъ... птицы!..
   -- Ричардъ еще не вернулся?
   -- Нѣтъ, милая Фиц-Жарндисъ... нѣтъ... лордъ-канцлеръ... присутствіе... седьмая печать... Вользъ... опасный человѣкъ... Фиц-Жарндисъ не любитъ его... знаю!..
   -- Вы часто видите Ричарда? спросила я.
   -- Милая Фиц-Жарндисъ... булава притягиваетъ... Ричардъ неутомимъ... не пропускаетъ присутствія... онъ будетъ моимъ душеприкащикомъ... я-было мѣтила на Гредли... приказалъ долго жить... вотъ документы... Ричардъ будетъ слѣдить за моимъ дѣломъ... онъ неутомимъ... неутомимъ... это секретъ, моя милая... ни гу-гу...
   Выслушивая эти намеки бѣдной сумасшедшей старушки, я чувствовала, что сердце обливается у меня кровью... а бѣдный, бѣдный Ричардъ!..
   -- Милая Фиц-Жарндисъ, я еще купила птичку...
   -- Въ-самомъ-дѣлѣ? сказала я, зная, какъ она дорого цѣнитъ участіе къ своимъ затворницамъ.
   -- Да, двухъ... Жарндисовъ... я ихъ такъ называю... полная коллекція: надежда, радость, молодость, міръ, покой, жизнь, пыль, пепелъ, истощеніе, недостатокъ, отчаяніе, сумасшествіе, смерть, хитрость, глупость, слава, парики, лохмотья, пергаментъ, грабежъ, первенство, триктракъ, шпинатъ, салатъ, петля, гибель.
   Бѣдное созданіе поцаловало меня и, улыбнувшись какъ-то грустно, поплелась впередъ съ своими документами.
   Мнѣ было очень-непріятно видѣть, что Ричардъ, прійдя нѣсколько минутъ послѣ меня, привелъ съ собою мистера Волиса. Пока хозяинъ и хозяйка хлопотали объ обѣдѣ, мистеръ Волисъ подошелъ ко мнѣ и вступилъ въ разговоръ:
   -- Скучное мѣсто, миссъ Сомерсонъ, для людей, непосвятившихъ себя офиціальной жизни, сказалъ онъ, протирая стекла очковъ своей черной перчаткой.
   -- Вы правы, отвѣчала я.
   -- Да, миссъ, ничего для зрѣнія и ничего для слуха. Иногда раздается звукъ музыки, но мы, погруженные въ законы человѣческихъ дѣяній, не понимаемъ законовъ музыки и уклоняемся отъ нихъ. Смѣю надѣяться, миссъ, что мистеръ Жарндисъ находится въ вожделѣнномъ здоровьи?
   Я поблагодарила мистера Волиса, и отвѣчала, что опекунъ мой, благодаря Бога, здоровъ.
   -- Я не имѣю удовольствія быть другомъ мистера Жарндиса... скажу болѣе, люди нашего званія не всегда даже принимаются радушно въ тѣхъ слояхъ общества, къ которому принадлежитъ мистеръ Жарндисъ; что дѣлать! общій недостатокъ нашъ -- назовите его предразсудкомъ, заблужденіемъ, какъ хотите -- это вести дѣло прямо и открыто... Какъ находите вы, миссъ, мистера Карстона?
   -- Мнѣ кажется, онъ очень-несчастливъ, сказала я.
   -- Совершенно такъ, миссъ, совершенно такъ; и я полагаю, что мистеръ Вудкауртъ принимаетъ всѣ необходимыя предосторожности?
   -- Мистеръ Вудкауртъ -- одинъ изъ его безкорыстныхъ друзей, отвѣчала я.
   -- Точно такъ; но, я говорю о предосторожностяхъ, миссъ, въ медицинскомъ значеніи этого слова.
   -- Медицина мало даетъ средствъ противъ душевныхъ болѣзней, сказала я.
   -- Точно такъ, миссъ Сомерсонъ, точно такъ.
   И его черная фигура была такъ безжизненна, такъ безкровна, что производила на меня самое непріятное впечатлѣніе.
   -- Миссъ Сомерсонъ, сказалъ мистеръ Волисъ, тихо потирая руки одна о другую: -- я думаю, я имѣю основанія думать, что женитьба мистера Карстона -- шагъ необдуманный.
   Я просила его избавить меня отъ разсужденій объ этомъ вопросѣ, и сказала ему съ нѣкоторымъ негодованіемъ, что они были помолвлены еще тогда, когда оба были очень-молоды и когда жизнь Ричарда не омрачалась несчастнымъ оберканцелярскимъ процесомъ.
   -- Точно такъ, миссъ, продолжалъ мистеръ Волисъ: -- но, любя истину, идя по пути прямому, я не могу отказать себѣ въ желаніи говорить съ вами открыто, какъ потому, чтобъ не принять на себя болѣе, чѣмъ требуетъ справедливость, отвѣтственности за дѣла и поступки мистера Ричарда Карстона, такъ и потому, что все честолюбіе мое сосредоточено въ невинномъ стремленіи къ исполненію обязанностей отца и сына... три дочери... престарѣлый отецъ въ Таутонской Долинѣ... Да, миссъ Сомерсонъ, положа руку на сердце, я долженъ сказать вамъ... бракъ мистера Карстона -- шагъ необдуманный.
   -- Мнѣніе ваше, мистеръ Волисъ, отвѣчала я: -- быть-можетъ измѣнилось бы объ этомъ бракѣ, еслибъ въ Ричардѣ достало столько характера, чтобъ бросить этотъ несчастный процесъ, въ которомъ онъ, съ вашею помощью, борется съ прижимками и несправедливостями.
   Мистеръ Волисъ съ безвучнымъ кашлемъ въ одну изъ черпыхъ перчатокъ своихъ, наклонилъ голову, въ знакъ согласія.
   -- Точно такъ, миссъ Сомерсонъ, сказалъ онъ: -- я охотно сознаюсь, что мистриссъ Карстонъ, принявъ имя мистера Ричарда Карстона... необдуманно... простите мнѣ это выраженіе, какъ человѣку, любящему истину, какъ человѣку, который хочетъ быть справедливымъ предъ лицомъ родственниковъ мистера Ричарда Карстона... принявъ необдуманно... леди высокихъ достоинствъ и добродѣтелей во всѣхъ отношеніяхъ. Я мало знаю женщинъ, мало изучалъ этотъ полъ поэтическій и нѣжный: другая забота, другая наука -- наука жизни втянула меня въ уединенную хижину отшельника -- въ мою контору; но при всемъ томъ, сознаюсь откровенно, что мистриссъ Карстонъ, леди высокихъ достоинствъ и добродѣтелей. Я незнатокъ въ красотѣ, не суждено мнѣ было посвященіе въ тайны изящнаго, но, судя по отзывамъ палатскихъ клерковъ, людей, заслуживающихъ въ этомъ отношеніи довѣріе, мистриссъ Карстонъ, въ-добавокъ ко всему, еще прелестна и собою. Что жь касается, миссъ Сомерсонъ, до интересовъ мистера Карстона...
   -- Жалкіе интересы! мистеръ Волисъ.
   -- Виноватъ, миссъ Сомерсонъ, тысячу разъ виноватъ; но я долженъ сказать вамъ, что интересы мистера Карстона законны, что онъ имѣетъ желаніе самъ слѣдить за ними и я держу плечо у колеса; да-съ, я могу сказать смѣло, все, что могло быть сдѣлано, мною сдѣлано... по, миссъ Сомерсонъ, вызнаете мое непреложное правило: откровенность; и искажу вамъ, скажу всѣмъ родственникамъ мистера Карстона, что дѣла его запутаны, что онъ на ложной дорогѣ, что бракъ его... необдуманный шагъ... Здѣсь ли я? здѣсь, мистеръ Карстонъ, здѣсь! и наслаждаюсь пріятно-разумною бесѣдою съ миссъ Сомерсонъ.
   Эти слова были произнесены въ отвѣтъ Ричарду.
   Мы сѣли за столъ, и я стала наблюдать за бѣднымъ Рикомъ. Боже, какъ онъ измѣнился! пропалъ цвѣтъ лица, потускли глаза; повременамъ онъ впадалъ въ раздумье; манеры его были рѣзки даже съ Адой... бѣдный, бѣдный Ричардъ!..
   Однакожъ онъ былъ радъ моему приходу; иногда смѣялся, говорилъ о прошедшемъ какъ-будто съ удовольствіемъ; но. потомъ опять задумывался и склонялъ внизъ голову.
   Мистеръ Волисъ во все время обѣда не спускалъ глазъ съ своего кліента; онъ смотрѣлъ на него, какъ смотритъ хищная птица на свою добычу. Обѣдъ кончился, адвокатъ всталъ и просилъ позволенія удалиться въ свою контору.
   -- Вѣчно за работой! воскликнулъ Ричардъ.
   -- Сэръ, офиціальный человѣкъ, какъ я, долженъ слѣдить за интересомъ своихъ кліентовъ; ни удовольствіе, ни развлеченіе не должны отвлекать его отъ обязанностей.
   Ричардъ вѣрилъ Волису, вѣрилъ каждому его слову; онъ хвалилъ его намъ; говорилъ, что это человѣкъ, на котораго можно положиться, что это истинный другъ. Послѣ ухода Волиса, утомленный трудами, Ричардъ бросился на диванъ, а мы съ Адой стали прибирать комнату, потому-что у милой хозяйки въ прислугѣ была одна только женщина.
   Приведя все въ надлежащій порядокъ, Ада сѣла за фортепьяно и начала пѣть любимые романсы Ричарда. Ричардъ, жалуясь на слабость зрѣнія, просилъ вынести лампу въ другую комнату.
   Я сѣла между ними возлѣ моей милочки и прислушивалась къ звукамъ ея меланхолическаго голоса; я думаю, что эти звуки наводили унылое расположеніе на Ричарда, поэтому-то онъ и просилъ унести огонь изъ комнаты. Въ это время вошелъ мистеръ Вудкауртъ; онъ былъ милъ и любезенъ, какъ всегда, разсказывалъ о происшествіяхъ дня и въ-заключеніе увелъ съ собою Ричарда подышать свѣжимъ воздухомъ и полюбоваться лунной ночью.
   Они ушли, а я осталась вдвоемъ съ моей милочкой. Я обняла ее за талію; она мнѣ подала лѣвую руку, а правой перебирала клавиши фортепьянъ.
   -- Милая Эсѳирь, сказала она мнѣ: -- какъ я рада, когда приходитъ Аланъ Вудкауртъ. Въ его присутствіи Ричардъ оживаетъ и мнѣ становится легко, очень-легко... и этимъ, другъ мой, мы также обязаны тебѣ.
   -- Почему же мнѣ, моя милая? Онъ прежде познакомился съ мистеромъ Жарндисомъ и притомъ всегда былъ друженъ съ Ричардомъ.
   -- Это такъ; но за ту дружбу, которую онъ питаетъ къ намъ, мы единственно обязаны тебѣ.
   Рука ея трепетала и сжималась судорожно; я видѣла, что ей хочется что-то передать мнѣ, и потому сама не начинала говорить.
   -- Эсѳирь, милая Эсѳирь, сказала вдругъ Ада: -- я должна выучиться быть доброй женой; я должна стараться составить счастіе моего Рика... Научи меня, что мнѣ дѣлать?
   -- Научить, моя милочка!
   -- Когда я вышла замужъ, я еще неясно понимала всю бездну, которая лежала подъ ногами Ричарда; ласкаемая имъ, ласкаемая тобою, я была вполнѣ-счастлива; но теперь, Эсѳирь, я понимаю все, я понимаю опасность, которой онъ подвергается.
   -- Не огорчайся, моя милочка.
   -- Прежде я надѣялась, что съумѣю отстранить его отъ ошибокъ, въ которыя онъ впадалъ; что, быть-можетъ, для меня, для своей жены, онъ откажется отъ этого несчастнаго дѣла... Но при всемъ томъ, еслибъ и не было во мнѣ этой надежды, я бы вышла за него замужъ... непремѣнно бы вышла.
   Въ словахъ ея была видна твердая рѣшимость.
   -- Не думай, Эсѳирь, чтобъ я не питала въ душѣ тѣхъ опасеній насчетъ Ричарда, которыя питаешь ты. Повѣрь, что я все знаю, и, быть-можетъ, вся человѣческая мудрость не въ-состояніи была бы понять его такъ хорошо, какъ я поняла своею любовью.
   Рука ея дрожала; въ словахъ ея было столько скромности и преданности... Милая, милая женщина!
   -- Я вижу отчаяніе его всякій день. Я слѣжу за нимъ во время его сна; подмѣчаю каждую перемѣну въ его лицѣ. Когда я выходила за него замужъ, единственною молитвою моею была молитва о томъ, чтобъ Богъ помогъ мнѣ скрыть отъ него мои опасенія, и я стараюсь казаться ему спокойной, между-тѣмъ, какъ душа ноетъ... и только это стараніе поддерживаетъ меня въ тяжкія минуты нашей жизни.
   Рука ея все больше-и-больше дрожала въ моей рукѣ.
   -- И еще, Эсѳирь, поддерживаетъ меня одна надежда...
   Она смолкла на-минуту, но рука ея дрожала попрежнему.
   -- Мнѣ кажется, когда Ричардъ смотритъ на меня, у сердца моего трепещетъ что-то, что могло бы указать ему настоящую цѣль жизни, могло бы устранить его отъ той погибели, къ которой онъ стремится.
   Она бросилась ко мнѣ, и мы крѣпко обняли другъ друга.
   -- И будущее рисуется передо мною картинно за рядами годовъ; въ мою старость заглядываю я и вижу прекрасную женщину, дочь моего Ричарда, счастливую въ супружествѣ, счастливую любовью отца... Или вижу юношу великодушнаго мужественнаго, сына моего Ричарда, слышу, какъ онъ говоритъ съ гордостью, указывая на него: это мой добрый отецъ, любовь моя спасла его отъ погибели. И эти надежды поддерживаютъ меня, Эсѳирь... но и посреди ихъ тяжелое сомнѣніе тѣснится мнѣ въ душу...
   -- Что жь такое, моя душенька? спросила я, желая ее утѣшить.
   Со слезами, съ рыданіями отвѣчала мнѣ моя милочка:
   -- Боюсь, Эсѳирь, что онъ не доживетъ до этого времени.
   

ГЛАВА LXI.
Открытіе.

   Я никогда не забуду тѣхъ минутъ, которыя проводила въ бѣдной квартирѣ Ады и Ричарда. Я не видала и никогда не хотѣла видѣть впослѣдствіи этого уголка, такъ ярко-озарявшагося присутствіемъ моей милочки; но въ воспоминаніи моемъ онъ былъ неизгладимъ.
   И немудрено: не было дня, чтобъ я не посѣщала мою несравненную подругу. Часто случалось мнѣ встрѣчать у нихъ мистера Скимполя; онъ попрежнему безпечно разговаривалъ и безпечно игралъ свои недоконченныя аріи. Хотя я не боялась, что онъ будетъ занимать деньги въ долгъ у Ричарда, но мнѣ казалось, что характеръ его, безпечный и поверхностный, несовмѣстенъ съ заботливымъ и глубокимъ характеромъ Ады; я чувствовала, что для моей милочки общество такого человѣка тягостно и рѣшилась повидаться съ нимъ и поговорить откровенно.
   Однажды утромъ, въ-сопровожденіи Черли, отправилась я къ мистеру Скимполю. Приближаясь къ дому, надежда поправить дѣло меня покинула, и я готовилась даже вернуться назадъ, но ужь было поздно; мы стояли около его двери. Я постучалась. Шотландка, отворившая дверь, занималась ломаніемъ дна бочки на растопку.
   Мистеръ Скимполь лежалъ на диванѣ, наигрывая на флейтѣ. Онъ былъ въ восторгѣ когда увидалъ меня.
   -- Милая, миссъ Сомерсонъ, кому прикажете васъ принимать: Нѣжности, Красотѣ, Веселости? или всѣмъ дочерямъ вмѣстѣ?
   Я отвѣчала ему, что желала бы переговорить съ нимъ наединѣ.
   -- О, милая миссъ Сомерсонъ! я совершенно-счастливъ, и какъ только рѣчь пойдетъ не о дѣлахъ, я буду на седьмомъ небѣ.
   -- Собственно не о дѣлахъ пришла я поговорить съ вами, мистеръ Скимполь, но и не о пріятныхъ вещахъ.
   -- Такъ и отбросимъ въ сторону эти вещи, миссъ Сомерсонъ. Видите ли вы -- существо безконечно-пріятное, я существо -- конечно-пріятное, слѣдовательно какимъ-образомъ можетъ быть у насъ разговоръ о непріятныхъ вещахъ? Это невозможно, безспорно невозможно. Будемте говорить о чемъ-нибудь другомъ.
   Несмотря на трудность положенія, я, однакожъ, сказала ему, что должно говорить о томъ, зачѣмъ пришла.
   -- Въ такомъ случаѣ, тутъ кроется ошибка; но быть не можетъ, миссъ Сомерсонъ, и ошибка! нѣтъ, этого быть не можетъ.
   -- Мистеръ Снимноль, сказала я, взглянувъ ему прямо въ глаза: -- я часто слыхала отъ васъ, что вы незнакомы съ прозаическими дѣлами жизни...
   -- То-есть вы подразумѣваете деньги: не понимаю въ нихъ ничего...
   -- Можетъ-быть, вы угадали и извините мою наивность, но мнѣ хочется сказать вамъ, что Ричардъ очень-бѣденъ, что онъ бѣднѣе, чѣмъ о немъ думаютъ.
   -- Вотъ что, отвѣчалъ мистеръ Скимполь: -- и обо мнѣ то же говорятъ.
   -- И онъ очень въ затруднительныхъ обстоятельствахъ.
   -- Да, да, и обо мнѣ то же говорятъ, спокойно отвѣчалъ мистеръ Скимполь.
   -- Это, разумѣется, очень тревожитъ Аду, и посѣтители, въ ихъ стѣсненномъ положеніи, несовсѣмъ пріятное развлеченіе, и знаете, мнѣ пришло въ голову просить васъ, чтобъ вы...
   И я никакъ не могла выговорить, что хотѣла сказать, но мистеръ Скимполь пособилъ мнѣ.
   -- Чтобъ я къ нимъ не ходилъ? Извольте, я не пойду. Да и зачѣмъ мнѣ туда ходить? Цѣль моя -- удовольствіе; тоска и сама сыщетъ меня, когда я ей понадоблюсь. И мнѣ давно ужь скучно съ Ричардомъ; вашъ практическій умъ пояснилъ мнѣ причину. Ричардъ и Ада утратили всю прелесть поэзіи; они перешли къ прозѣ, имъ нужны фунты стерлинговъ. Они и мнѣ нужны: не для меня, для торговцевъ; но это проза, скучная проза, Богъ съ ней, отъ нея надо подальше.
   И на лицѣ его, кромѣ улыбки, мелькало поразительное безкорыстіе.
   -- И если, продолжалъ онъ: -- я никуда не хожу, гдѣ нѣтъ удовольствія, то тѣмъ болѣе не пойду туда, гдѣ присутствіе мое нагоняетъ тоску: это было бы противно моимъ понятіямъ. Я -- удовольствіе; по если Ричардъ и Ада скучны при мнѣ, стало-быть я имъ доставляю неудовольствіе или, иначе: мое удовольствіе, для нихъ неудовольствіе, слѣдовательно, прочь оттуда, къ нимъ мнѣ ходить незачѣмъ.
   Онъ окончилъ рѣчь свою, поблагодарилъ меня за милое предостереженіе и въ-заключеніе поцаловалъ мою руку.
   Слова его были для меня грустны, но какъ превратно онъ ни смотрѣлъ на вещи, мнѣ все-таки хотѣлось поставить вопросъ въ такое положеніе, чтобъ болѣе не оставалось никакихъ недоразумѣній.
   -- Мистеръ Скимполь, сказала я: -- извините меня, что я еще затрудню васъ однимъ обстоятельствомъ. Очень-недавно я узнала изъ вѣрнаго источника, что вы знали съ кѣмъ ушелъ изъ Холоднаго Дома бѣдный Джо и что вы даже, за подарокъ, указали мѣсто, гдѣ онъ былъ скрытъ. Я не говорила объ этомъ ни слова опекуну моему, зная, какъ это огорчитъ его; но правду сказать, это меня очень поразило
   -- Будто бы поразило? миссъ Сомерсонъ, отвѣчалъ онъ совершенно-спокойно.
   -- Очень поразило.
   Онъ подумалъ нѣсколько секундъ, какъ-будто припоминая что-то, но безъ всякаго замѣшательства отвѣчалъ:
   -- Отчего же поразило? Развѣ вы не знаете, какой я ребенокъ?
   Мнѣ было совѣстно напоминать ему всѣ подробности этого происшествія; однакожь, руководимая любопытствомъ, такъ деликатно, какъ только могла, сказала я ему, что этотъ поступокъ противорѣчитъ нравственнымъ обязанностямъ человѣка.
   Онъ очень забавлялся моими словами и самымъ наивнымъ образомъ повторялъ:
   "Не-уже-ли?.." и потомъ прибавилъ:
   -- Вы знаете, что я не умѣю отдавать отчетъ въ своихъ поступкахъ; но я понимаю, съ вашимъ здравымъ смысломъ, вы, кажется, намекаете на деньги?
   Я согласилась съ вѣрностью его предположенія.
   -- Въ такомъ случаѣ, вы знаете, что я тутъ ничего не понимаю.
   Вставая, чтобъ уйдти, я сказала ему, что считаю дурнымъ обмануть за деньги опекуна моего.
   -- Милая миссъ Сомерсонъ, отвѣчалъ онъ съ самой непринужденной веселостью: -- я никогда не беру денегъ.
   -- Даже и отъ мистера Бёккета? спросила я.
   -- Ровно ни отъ кого, отвѣчалъ онъ.-- Деньги для меня не имѣютъ никакой цѣны. Я о нихъ не хлопочу, въ нихъ не нуждаюсь, ихъ не ищу. Такъ могу ли я брать деньги -- посудите сами?
   Я высказала, хотя и не рѣшалась высказать, сомнѣніе.
   -- Напротивъ, миссъ Сомерсонъ, напротивъ, въ этомъ отношеніи я неукоризненъ; я выше всего человѣчества; философія моя чиста. Предразсудки меня не связываютъ, какъ пеленки итальянское дитя. Я свободенъ какъ воздухъ и также выше подозрѣніи, какъ жена Цезаря.
   Простота и наивность его были несравненны; онъ, кажется, говорилъ отъ чистаго сердца и совершенно вѣрилъ въ истину своихъ словъ.
   -- Разберите все дѣло, миссъ Сомерсонъ. Представьте себѣ мальчика: его, противъ желанія моего, начинаютъ лечить. Является господинъ, требуетъ этого мальчика, который, противъ моего желанія и вопреки моимъ совѣтамъ, уложенъ въ постель. Этотъ господинъ вынимаетъ байковый билетъ, подаетъ мистеру Скимполю; мистеръ Скимполь беретъ билетъ и показываетъ, гдѣ лежитъ мальчикъ, принятый противъ его желанія и вопреки его совѣтамъ. Вотъ всѣ факты. Прекрасно. По-вашему Скимполь долженъ отказаться отъ банковаго билета? Совсѣмъ-нѣтъ. Скимполь спрашиваетъ у Бёккета: "Что это такое, я въ этомъ толку не знаю; возьмите назадъ эту бумажку!" Бёккетъ снова упрашиваетъ Скимполя принять бумажку. Долженъ ли Скимполь, существо безъ предразсудковъ, исполнить желаніе Бёккета? Долженъ. И вотъ почему. Скимполь разсуждаетъ: "Бёккетъ полицейскій ффицеръ, дѣятельный, разумный человѣкъ, человѣкъ полный энергіи; онъ открываетъ и преслѣдуетъ нашихъ враговъ и друзей, защищаетъ нашу собственность, мститъ нашимъ грабителямъ и убійцамъ. И этотъ-то человѣкъ, дѣятельный, предусмотрительный и полный энергіи, увѣровалъ въ могущество денегъ; онъ считаетъ ихъ вещью очень-полезной и употребляетъ ихъ на пользу общества. Уже ли я долженъ поколебать вѣру Бёккета только потому, что я не нуждаюсь въ деньгахъ? Уже ли я долженъ отнять одно изъ его дѣйствительнѣйшихъ средствъ? Уже ли я долженъ быть помѣхою ему на слѣдственномъ поприщѣ? Поставимъ теперь вопросъ иначе. Если вы считаете предосудительнымъ, что Скимполь взялъ ассигнацію, то еще болѣе предосудительно со стороны Бёккета предлагать ассигнацію, потому-что знаніе практической жизни на его сторонѣ. Нѣтъ. Скимполь хотѣлъ сохранить о Бёккетѣ незапятнанное воспоминаніе. Скимполь долженъ былъ смотрѣть на Бёккета съ почтеніемъ и слѣдовательно исполнить его желаніе; онъ и исполнилъ -- вотъ и все.
   Что было отвѣчать на это. Я простилась и хотѣла идти. Мистеръ Скимполь былъ такъ любезенъ, что не допустилъ меня отправиться домой только въ-сопровожденіи маленькой Коавинсъ; онъ хотѣлъ непремѣнно самъ мнѣ сопутствовать; во всю дорогу онъ неумолкаемо разговаривалъ и выхвалялъ мое умѣнье, съ которымъ я такъ ясно выставила передъ нимъ положеніе Ричарда.
   Послѣ этого объясненія мнѣ не случалось болѣе встрѣчаться съ мистеромъ Скимполемъ. Между нимъ и опекуномъ моимъ отношенія измѣнились, возникла холодность, въ-особенности за Ричарда, и они розошлись. Мистеръ Скимполь, будучи очень-много долженъ опекуну моему, не жалѣлъ объ этой размолвкѣ. Спустя пять лѣтъ послѣ этого событія, онъ умеръ, оставивъ послѣ себя дневникъ и нѣсколько писемъ и другихъ матеріаловъ касательно его жизни. Онъ жаловался на людей, жаловался на свѣтъ. Многіе находили чтеніе его дневника пріятнымъ. Заглянувъ однажды въ эти страницы, я прочла: "Жарндисъ, какъ и всѣ другіе, воплощеніе эгоизма". Съ-тѣхъ-поръ я не касалась болѣе этой книги . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   Теперь я перехожу къ разсказу такого событія въ моей жизни, котораго я ожидала всего менѣе.
   Проходили мѣсяцы, и моя милочка, подкрѣпляемая надеждами, которыя повѣрила мнѣ, была той же, какъ и прежде, путеводной звѣздочкой на пути Ричарда; а онъ, измученный, усталый, каждый день посѣщалъ Оберканцелярію и тщетно просиживалъ въ ней присутствіе отъ начала до конца.
   Посреди ихъ, помогая въ трудахъ моей милочкѣ, проводила я каждый день, возвращаясь вечеромъ домой съ маленькой Черли, или въ каретѣ, или пѣшкомъ до извѣстнаго мѣста, гдѣ обыкновенно поджидалъ меня опекунъ мой, и съ нимъ рука-объ-руку отправлялись мы въ нашу квартиру. Одпаящы я заработалась съ Адой болѣе обыкновеннаго, между-тѣмъ, какъ условилась сойдтись съ опекуномъ моимъ въ восемь часовъ вечера. Нечего дѣлать: набросивъ наскоро бурнусъ и поцаловавъ мою милочку, выбѣжала я на лѣстницу и встрѣтила мистера Вудкаурта. Онъ взялся проводить меня до мѣста свиданія съ опекуномъ; мы пошли, но не застали мистера Жарндиса; въ ожиданіи его прихода, начали мы прогуливаться взадъ и впередъ; ужь очень стемнѣло, а опекунъ мой не являлся, и мистеръ Вудкауртъ предложилъ проводить меня до дому.
   Возвратясь домой, мы не застали ни опекуна моего, ни мистриссъ Вудкауртъ.
   Мы были съ Аланомъ въ той комнатѣ, гдѣ моя милочка, конфузясь и краснѣя, сознавалась предъ опекуномъ моимъ въ любви своей къ Ричарду, въ той самой комнатѣ, изъ которой добрый опекунъ мой любовался ею, когда они выходили подъ-руку съ своимъ Рикомъ и лучи заходящаго солнца золотили ея миленькую головку.
   Дожидаясь опекуна, мы стояли у открытаго окна. Мистеръ Вудкауртъ говорилъ со мной... Боже, онъ меня любитъ, любитъ страстно... наружность моя для него не измѣнилась... Состраданіе, грусть, съ которою онъ встрѣтилъ меня въ первый разъ послѣ моей болѣзни... все это былъ порывъ любви нѣжной и пылкой... Онъ меня любитъ... Ахъ, теперь это поздно... поздно... Это было первое мое неблагодарное восклицаніе... Поздно...
   -- Когда я вернулся изъ Остиндіи, говорилъ онъ: -- вернулся такимъ же бѣднякомъ, какимъ туда поѣхалъ, и увидѣлъ васъ послѣ тяжкой болѣзни, я не нашелъ въ васъ никакой перемѣны: то же любящее, то же нѣжное сердце, готовое жертвовать собою для другихъ...
   -- О, мистеръ Вудкауртъ, пощадите, пощадите! Я не заслуживаю вашихъ похвалъ. Въ душѣ моей было много эгоизма въ то время, много себялюбія!
   -- Клянусь вамъ, говорилъ онъ: -- что слова мои не слѣдствіе слѣпой любви: слова мои -- истина. Всѣ окружающіе васъ знаютъ, знаютъ ваше доброе сердце, ваши достоинства, и смотрятъ на васъ съ удивленіемъ и восторгомъ.
   -- О, мистеръ Вудкауртъ! говорила я плача: -- я горжусь вашими словами. Я цѣню ихъ и плачу, плачу отъ радости, плачу отъ горя: отъ радости, что вы меня такъ любите, отъ горя -- что я не заслужила этой любви.
   -- Уѣзжая отсюда, я любилъ васъ страстно, Эсѳирь; во всѣхъ трудныхъ случаяхъ моей жизни, одинъ только вашъ образъ служилъ мнѣ опорою и утѣшеніемъ, и тяжело мнѣ разстаться съ моею любовью, тяжело мнѣ выслушать, что я ея недостоинъ. Я огорчаю васъ, простите меня, но знайте, что я говорилъ истину.
   -- Добрый, милый мистеръ Вудкауртъ, прежде-чѣмъ мы разстанемся навсегда, я хочу, я должна сказать вамъ нѣсколько словъ...
   Я замолчала на минуту и еще разъ подумала, какъ мало заслуживаю его любовь.
   -- Я глубоко сознаю ваше великодушіе, продолжала я: -- и, какъ сокровище, буду хранить воспоминаніе о вашихъ словахъ до послѣдней минуты моей жизни. Я вполнѣ знаю, какъ я измѣнилась; я знаю, что вамъ знакома моя исторія, и вполнѣ понимаю, какъ высока любовь, такая преданная, такая вѣрная. Слова ваши не пропадутъ для меня. Я ихъ цѣню, потому-что они ваши. Они улучшатъ и исправятъ меня.
   Онъ закрылъ глаза руками и отвернулся. Уже-ли я достойна этихъ слезъ?
   -- II когда мы съ вами будемъ встрѣчаться у Ады и Ричарда, при болѣе-счастливыхъ минутахъ моей жизни, и вы замѣтите, что я стану лучше, что я пойму правильнѣе долгъ женщины, знайте, что всѣмъ этимъ обязана вамъ, обязана сегодняшнему вечеру, и я всегда сознаюсь передъ вами, всегда буду благодарна вамъ въ душѣ моей. И вѣрьте, вѣрьте, добрый мистеръ Вудкауртъ, что до-тѣхъ-поръ, пока бьется во мнѣ сердце, я всегда буду гордиться тѣмъ, что любима вами.
   Онъ взялъ мою руку и поцаловалъ. Лицо его приняло болѣе спокойное выраженіе и я ободрилась.
   -- Судя но словамъ вашимъ, сказала я: -- я полагаю, что вы получили то мѣсто, которое искали?
   -- Да, мнѣ удалось. Что не удастся при покровительствѣ мистера Жарндиса?
   -- Да благословитъ его Богъ за его добрую душу и да благословитъ Онъ васъ во всѣхъ вашихъ предпріятіяхъ.
   -- Желаніе ваше, отвѣчалъ онъ: -- будетъ для меня такимъ же священнымъ залогомъ, какъ было ваше порученіе... относительно Ричарда.
   -- Ахъ бѣдный, бѣдный Ричардъ! воскликнула я невольно: -- что станется съ нимъ въ ваше отсутствіе?
   -- Я еще не такъ скоро уѣзжаю, миссъ Сомерсонъ.
   Мнѣ еще оставалось довѣрить ему одну тайну.
   -- Мистеръ Вудкауртъ, сказала я: -- вы любите меня, а потому вамъ будетъ пріятно узнать отъ меня самой, что будущее мое озарено яркимъ лучомъ надежды, и мнѣ не о чемъ сожалѣть и нечего желать болѣе.
   -- Я очень-радъ за васъ, миссъ Сомерсонъ.
   -- Съ самаго дѣтства моего, говорила я: -- я была предметомъ попеченій и заботъ лучшаго изъ людей, и я привязана къ нему всѣми силами души моей, всего моею благодарностью и, быть-можетъ, недостаточно будетъ цѣлой жизни, чтобъ заплатить ему за всѣ его благодѣянія.
   -- Я понимаю васъ, отвѣчалъ онъ: -- вы говорите о мистерѣ Жарндисѣ.
   -- Вы знаете его вполовину, мистеръ Вудкауртъ; и еслибъ вы могли вообразить себѣ то счастіе, которое онъ для меня приготовилъ въ будущемъ, великодушіе его характера представилось бы вамъ еще въ большемъ свѣтѣ.
   -- Я уважаю его отъ всей души, отвѣчалъ мистеръ Вудкауртъ.
   Я протянула ему руку.
   -- Прощайте, прощайте! сказала я.
   -- Одно прощайте до завтрашней встрѣчи, а другое?...
   -- Навсегда.
   -- Прощайте, прощайте!
   Онъ оставилъ меня у окна. Я продолжала смотрѣть на темную улицу. Слезы градомъ лились изъ глазъ моихъ.
   Это были, впрочемъ, не слезы горя или печали -- нѣтъ. Онъ любилъ меня; онъ говорилъ мнѣ, что любовь его никогда не измѣнится и легокъ былъ путь мой и счастлива должна быть я. Добродѣтель, преданность, признательность должны были руководить меня.
   

ГЛАВА LXII.
Еще открытіе.

   Я не имѣла духа видѣть кого-нибудь въ этотъ вечеръ; я даже боялась взглянуть сама на себя: мнѣ казалось, что слѣды слезъ тяжело упрекнутъ мою совѣсть. Не засвѣчая свѣчки, пошла я въ свою комнату и въ потьмахъ легла въ постель. Мнѣ ненужно было огня, чтобъ прочесть то письмо опекуна моего, въ которомъ онъ спрашивалъ меня, желаю ли я быть владѣтельницею Холоднаго Дома. Я знала его наизусть.
   Рано утромъ проснулась я на другой день и пошла съ Черли прогуливаться. По дорогѣ мы купили цвѣтовъ, принесли ихъ домой и поставили на столъ, на которомъ накрытъ былъ завтракъ. Послѣ прогулки я занялась съ Черли грамматикой; она все еще очень хромала въ синтаксическихъ правилахъ; наконецъ пришелъ опекунъ мой.
   -- А, хозяйка! сказалъ онъ: -- ты сегодня свѣжѣе своихъ цвѣтовъ.
   Мистриссъ Вудкауртъ была также въ прекрасномъ расположеніи духа; она цитировала цѣлыя строфы изъ Мьюлинвилленводъ, примѣняла ихъ ко мнѣ, сравнивая меня съ вершиною горы, озаренною лучами солнца.
   Все это радовало и веселило меня. Мнѣ хотѣлось поговорить съ опекуномъ, и когда, послѣ завтрака, онъ ушелъ въ свою комнату, я постучалась къ нему, вошла и затворила за собою дверь.
   -- Ну что, тётушка Дердонъ, сказалъ онъ мнѣ, разсматривая полученныя съ почты письма: -- тебѣ нужно денегъ на хозяйство?
   -- Нѣтъ, я еще пока очень-богата.
   -- Ты просто сама фабрикуешь деньги, тётушка Троттъ.
   Онъ положилъ перо въ сторону и смотрѣлъ на меня съ такимъ веселымъ, откровеннымъ лицомъ, котораго я никогда не забуду.
   -- Такъ ты просто сама тётушка Дердонъ фабрикуешь деньги, повторилъ онъ опять.
   -- Добрый опекунъ мой, мнѣ нужно поговорить съ вами, сказала я.
   -- Говори, другъ мой.
   -- Вы любите меня попрежнему? Вы не находите во мнѣ никакой перемѣны?
   -- Ты такъ же мила, такъ же умна, такъ же добра, какъ была всегда; маленькая старушка.
   -- Такъ отчего же, дорогой опекунъ мой, вы не даете мнѣ отвѣта?.. Помните, вы спросили меня: хочу ли я быть владѣтельницей Холоднаго Дома? я сказала вамъ "да", и я поцаловала васъ... и съ-тѣхъ-поръ вы не говорите ни слова... что жь это значитъ...
   Онъ нѣжно обнялъ меня и смотрѣлъ на меня съ видомъ покровительства.
   -- Должна я начать первая? такъ выслужите же, добрый опекунъ мой; я спрашиваю васъ: когда вы введете меня во владѣніе Холоднымъ Домомъ?.. когда?..
   -- Я и самъ только-что думалъ объ этомъ. Когда же ты хочешь, мой другъ?
   -- Когда вамъ угодно.
   -- Въ будущемъ мѣсяцѣ.
   -- Очень-рада, добрый опекунъ мой.
   -- И это будетъ день, въ который я сдѣлаюсь самымъ счастливымъ изъ смертныхъ.
   Я обняла его и поцаловала съ такою же любовью, какъ поцаловала въ тотъ вечеръ, когда принесла ему отвѣтъ на незабвенное письмо его.
   Въ это время человѣкъ подошелъ къ двери и доложилъ о мистерѣ Бёккетѣ. Но мистеръ Бёккеть не дождался приглашенія. Онъ ужь выглядывалъ изъ-за плеча слуги.
   -- Мистеръ Жарндисъ и миссъ Сомерсонъ, говорилъ онъ поспѣшно: -- извините, что безпокою васъ. Позвольте мнѣ представить вамъ господина, который дожидается внизу лѣстницы?-- Благодарю васъ. Подымите сюда эту фигурку! закричалъ мистеръ Бёккетъ, нагнувшись внизъ черезъ перила.
   На это воззваніе два носильщика втащили на креслѣ какую-то человѣческую фигуру, неспособную къ подвижности, и поставили въ дверяхъ. Мистеръ Бёккетъ мгновенно и таинственно отдѣлался отъ носильщиковъ и заперъ за собою дверь, выдвинувъ кресло впередъ.
   -- Вы знаете меня, мистеръ Жарндисъ и миссъ Сомерсонъ знаетъ меня: я инспекторъ Бёккетъ, началъ мистеръ Бёккетъ, положивъ на полъ свою шляпу и вертя указательнымъ пальцемъ: -- это Смольвидъ, и онъ меня знаетъ. Это, изволите видѣть, учетъ векселей въ человѣческомъ образѣ, то-есть, не говоря худаго слова, просто ростовщикъ, честный малый.
   Мистеръ Смольвидъ хотѣлъ, кажется, протестовать противъ такой безцеремоппой рекомендаціи, по кашель помѣшалъ ему.
   -- Такъ и слѣдуетъ! сказалъ мистеръ Бёккетъ: -- куда вамъ противорѣчить! Сидите и слушайте -- вотъ и все. Изволите видѣть, мистеръ Жарндисъ: съ этимъ достопочтеннымъ старцемъ я велъ переговоры но дѣламъ сэра Лейстера Дедлока, баронета и, слѣдовательно, не разъ бывалъ въ его берлогѣ. Онъ живетъ въ той самой берлогѣ, гдѣ жилъ покойникъ Крукъ, продавецъ тряпья и бутылокъ -- вы, кажется, его знавали, мистеръ Жарндисъ?
   -- Зналъ, отвѣчалъ опекунъ мой.
   -- Очень хорошо-съ; онъ же, это чучело Смольвидъ, и единственный наслѣдникъ Крука. Ему досталось столько никуда-негоднаго хлама, что и пересказать нельзя.
   Мистеръ Бёккетъ подмигиваетъ, хитро посматриваетъ, а мистеръ Смольвидъ напрягаетъ всѣ ослабнувшіе нервы слуховаго органа, чтобъ не проронить ни одного словца.
   -- Получивъ это наслѣдіе, старый джентльменъ начинаетъ въ немъ рыться -- не такъ ли почтенный старичокъ? говоритъ мистеръ Бёккетъ.
   -- Что начинаетъ... скажите громче... чор... завизжалъ мистеръ Смольвидъ пронзительнымъ голосомъ.
   -- Рыться, рыться, громко произнесъ мистеръ Бёккетъ: -- будучи ne промахъ, вы начинаете рыться въ хламѣ -- не такъ ли?
   -- Конечно... конечно... не бросить же какъ ни попало., простоналъ мистеръ Смольвидъ.
   -- Ну, разумѣется, отвѣчалъ мистеръ Бёккетъ: -- какъ оставить такія драгоцѣнности... и вотъ посреди этого хлама онъ находитъ бумагу съ подписью: Жарндисъ -- такъ ли?
   Мистеръ Смольвидъ смотритъ на насъ подозрительно, и подозрительно киваетъ головою въ знакъ согласія.
   -- Вотъ онъ нюхаетъ эту бумагу со всѣхъ сторонъ, дѣлать ему вѣдь нбчего, и находитъ что это духовное завѣщаніе -- такъ ли?
   -- Не знаю... ооохъ! не знаю, отвѣчаетъ мистеръ Смольвидъ.
   Мистеръ Бёккетъ смотритъ на старика, который съёжился въ креслахъ и больше походилъ на связку тряпья, чѣмъ на человѣка.
   -- Однако, при всей своей опытности, онъ изволите видѣть, призадумался.
   -- Что моей... охъ! что такое...
   -- При всей вашей опытности, старикъ.
   -- Го! гы!..
   -- Такъ вотъ-съ, почтенный старикъ и призадумался: онъ знаетъ что дѣло Жарндисовъ извѣстно въ Оберканцеляріи, что Крукъ скупалъ всякій хламъ, всякое тряпье, всякія бумаги, и думаетъ онъ, какъ бы не попасть въ западню съ этимъ духовнымъ завѣщаніемъ.
   -- Гм... застоналъ мистеръ Смольвидъ:-- не такъ... клянусь вамъ не такъ... все не такъ... чор... оттрясите меня... не слышу что говоритъ... о кости мои... о кости моп... о-хъ!..
   Мистеръ Бёккетъ въ-самомъ-дѣлѣ оттряхиваетъ его довольно-сильно, старикъ стонетъ, охаетъ, кашляетъ, по неумолимый указательный палецъ быстро останавливаетъ эти припадки.
   -- Такъ изволите видѣть, продолжалъ мистеръ Бёккетъ: -- я бывалъ у него часто, и онъ былъ расположенъ ко мнѣ и откровененъ со мною -- такъ ли?
   Трудно описать съ какимъ отвращеніемъ, съ какимъ неудовольствіемъ старикъ киваетъ головой въ знакъ согласія.
   -- И вотъ мы съ нимъ устроивали дѣлишки, къ общему удовольствію и къ общей радости, разсмотрѣли и духовное завѣщаніе, и я объяснилъ ему, ч-т-о о-н-ъ п-о-п-а-д-е-т-ъ в-п-р-о-с-а-к-ъ, е-с-л-и в-з-д-у-м-а-е-т-ъ у-т-а-и-т-ь, безостановочно произнесъ мистеръ Бёккетъ, и мы съ нимъ условились, что онъ долженъ возвратить эту бумагу вамъ и что, смотря по важности этой бумаги, онъ получитъ большее или меньшее вознагражденіе -- такъ ли?
   -- Такъ... о кости мои!.. такъ, о составы мои прок...
   -- Духовное завѣщаніе у васъ въ карманѣ, почтенный старичокъ, доставайте его и отдавайте по назначенію.
   Мистеръ Бёккетъ самодовольно смотрѣлъ на насъ, торжественно потиралъ себѣ носъ и держалъ руку наготовѣ для полученія документа, чтобъ передать его моему опекуну.
   Мистеръ Смольвидъ, нехотя, медленно и кряхтя доставалъ бумагу изъ своего кармана; говорилъ, что онъ бѣдный человѣкъ, живетъ трудами, обремененъ семействомъ... и наконецъ вытащилъ засаленный, обожженный листъ, передалъ его мистеру Бёккету, а мистеръ Бёккетъ въ одну секунду подалъ бумагу моему опекуну.
   -- Условій никакихъ нѣтъ, шепталъ мистеръ Бёккетъ: -- насилу съ ними сладилъ -- продажныя души; внучата ждутъ его смерти. Я, правду сказать, обѣщалъ не болѣе двадцати фунтовъ стерлинговъ.
   -- Какая бы ни была важность этой бумаги, громко сказалъ опекунъ мой мистеру Бёккету: -- во всякомъ случаѣ я вамъ очень-благодаренъ и награжу старика въ той степени, въ какой можетъ быть полезенъ этотъ документъ.
   -- Слышите ли? вы будете награждены, пояснялъ мистеръ Бёккетъ своему довѣрчивому другу:-- не такой суммой, какая вамъ взбредетъ на умъ, а смотря по тому, на сколько документъ можетъ быть полезенъ.
   -- Да, это совершенно такъ, говорилъ опекунъ мой.-- Теперь я васъ прошу, мистеръ Бёккетъ, принять къ свѣдѣнію, что я самъ лично не буду разсматривать этой бумаги: я давно отказался отъ всѣхъ правъ въ этомъ дѣлѣ; но сейчасъ же передамъ ее въ руки нашего адвоката, съ тѣмъ, чтобъ онъ объявилъ его всѣмъ, запутаннымъ въ дѣлѣ Жарндисовъ.
   -- Такимъ-образомъ, совѣсть ваша, добрый старикъ, покойна, говорилъ мистеръ Бёккетъ, обращаясь къ мистеру Смольвиду: -- больше намъ съ вами здѣсь дѣлать нечего; пора, я думаю, и но домамъ.
   И онъ быстро отворилъ дверь, кликнулъ носильщиковъ, пожелалъ намъ добраго утра и, свернувъ крючкомъ свой указательный палецъ, удалился, предводительствуя кресло съ мистеромъ Смольвидомъ.
   И мы съ опекуномъ отправились тотчасъ же въ Линкольнскую Палату. Мистеръ Кенджъ былъ свободенъ; мы застали его въ пыльномъ кабинетѣ, посреди книгъ и бумагъ. Мистеръ Гуппи подалъ намъ стулья. Мы сѣли. Мистеръ Кенджъ выразилъ душевное удовольствіе, что имѣетъ честь видѣть у себя въ конторѣ мистера Жарндиса.
   -- Я питаю надежду, говорилъ Кенджъ-разскащикъ, повертывая очки: -- я питаю надежду, что благодѣтельное вліяніе миссъ Ссмерсонъ (онъ поклонился мнѣ) привело мистера Жарндиса (онъ поклонился ему) къ рѣшимости отвергнуть неприступное доселѣ равнодушіе къ процесу и къ Оберканцеляріи, скажу болѣе: къ такому дѣлу на которомъ, какъ на незыблемомъ пьедесталѣ, зиждется вся слава нашей профессіи.
   -- Я думаю, отвѣчалъ опекунъ мой: -- что миссъ Сомерсонъ насмотрѣлась довольно на благодѣтельное вліяніе тяжебъ Оберканцеляріи и не рѣшилась бы склонять меня къ разсмотрѣнію процеса по дѣлу Жарндисовъ. Меня привело къ вамъ другое дѣло, мистеръ Кенджъ. Вотъ этотъ документъ... но прежде чѣмъ я буду имѣть удовольствіе представить вамъ его, позвольте мнѣ объяснить, какъ онъ мнѣ попался въ руки.
   И онъ объяснилъ все дѣло.
   -- Яснѣе ничего не можетъ быть, сэръ, говорилъ мистеръ Кенджъ: -- дѣло изложено вами съ той опредѣлительностью и съ тою полнотою, которой требуетъ законъ.
   -- Такъ вы думаете, что англійское законодательство предписываетъ опредѣлительность и полноту?
   -- Безъ-сомнѣнія, сэръ.
   Сначала мистеръ Кенджъ взялъ бумагу довольно-неохотно, но по мѣрѣ, какъ глаза его пробѣгали ее, онъ становился внимательнѣе.
   -- Мистеръ Жарндисъ, сказалъ онъ: -- вы читали ее?
   -- Разумѣется, нѣтъ, отвѣчалъ опекунъ мой.
   -- Но, милостивый государь, говорилъ мистеръ Кенджъ: -- это послѣднее духовное завѣщаніе, это лучъ свѣта, свѣта неугасимаго на процесъ, сэръ. Взгляните: оно, сколько мнѣ кажется, писано рукою самого завѣщателя. Его хотѣли уничтожить, истребить; эти пятна доказываютъ, какъ нельзя больше, враждебныя намѣренія... но теперь оно уцѣлѣло и будетъ представлено куда по закону слѣдуетъ.
   -- И прекрасно! говорилъ опекунъ мой: -- только до меня это не касается.
   -- Мистеръ Гуппи! крикнулъ мистеръ Кенджъ.-- Извините меня, мистеръ Жарндисъ...
   Мистеръ Гуппи явился.
   -- Къ мистеру Во лису. Приказалъ кланяться и просить по дѣлу Жарндисовъ.
   Мистеръ Гуппи исчезаетъ.
   -- Вы говорите, что вамъ до этого нѣтъ дѣла, мистеръ Жарндисъ. Я изложу передъ вами, сэръ. Еслибъ вы прочли этотъ документъ, вы увидѣли бы, что достояніе ваше изъ оставленнаго наслѣдства уменьшается, хотя и составляетъ значительную сумму. Вы увидѣли бы, что интересы мистера Ричарда Карстона и мистриссъ Ады Карстонъ, урожденной миссъ Клеръ, громадно возрастаютъ.
   -- Кенджъ, сказалъ опекунъ мой: -- еслибъ все богатство досталось моимъ родственникамъ, я бы очень былъ радъ за нихъ. Мнѣ ничего ненужно. Но не думаю я, Кенджъ, чтобъ могло выйдти что-нибудь путное изъ цроцеса Жарндисовъ.
   -- Вы не думаете, сэръ! Предразсудокъ... предразсудокъ!... Замѣтьте, сэръ, Англія велика, очень-велика; законъ ея справедливъ, очень-справедливъ -- это вѣрно, это непреложно.
   Явился мистеръ Волисъ. Онъ былъ почтительно-скроменъ предъ авторитетомъ мистера Кенджа.
   -- Какъ ваше здоровье, мистеръ Волисъ? Потрудитесь сѣсть рядомъ со мною. Не угодно ли вамъ взглянуть на эту бумажку.
   Мистеръ Волисъ пополнилъ желаніе мистера Кенджа: онъ читалъ внимательно и безъ всякаго выраженія въ лицѣ. Послѣ чтенія оба адвоката отошли къ окну и говорили тихо между собою. Мистеръ Волисъ осѣнялъ ротъ черной перчаткой; мистеръ. Кенджъ, иногда возвышалъ голосъ и тогда слышались слова: "кассиръ, контролеръ, капиталъ, издержки". Окончивъ разговоръ у окна, они подошли къ столу и начали говорить громко:
   -- Да-съ, такъ это очень-важный документъ, мистеръ Волисъ -- не правда ли, сэръ?
   -- Совершенная правда, сэръ, отвѣчалъ мистеръ Волисъ.
   -- И очень-замѣчательный документъ, сэръ?
   -- Совершенная правда, сэръ, опять отвѣчалъ мистеръ Волисъ.
   -- Замѣчаніе ваше, мистеръ Волисъ, справедливо: документъ этотъ будетъ неожиданнымъ и любопытнымъ явленіемъ при первомъ засѣданіи Оберканцеляріи, говорилъ мистеръ Кенджъ, важно смотря на моего опекуна.
   Мистеръ Волисъ, какъ ничтожный членъ той высокой профессіи, въ которой мистеръ Кенджъ игралъ важную роль, во всемъ почтительно соглашался съ своимъ принципаломъ.
   -- А когда будетъ засѣданіе? спросилъ опекунъ мой, вставая.
   -- Въ будущемъ мѣсяцѣ, сэръ, отвѣчалъ мистеръ Кенджъ: -- мы тотчасъ же займемся этимъ документомъ и вы, сэръ, своевременно получите отъ насъ увѣдомленіе о днѣ и часѣ засѣданія.
   -- Я обращу на него мое обыкновенное вниманіе.
   -- Сэръ, при всемъ вашемъ умѣ, говорилъ мистеръ Кенджъ, провожая насъ изъ своей конторы: -- при всемъ вашемъ просвѣщеніи, вы не чужды народнаго предубѣжденія. Предразсудокъ, сэръ, предразсудокъ! Правовѣдѣніе процвѣтаетъ, очень процвѣтаетъ. Англія велика, мистеръ Жарндисъ, очень-велика, и судопроизводство въ ней должно быть обширно, очень-обширно. Да, мистеръ Жарндисъ, это непреложный законъ, непреложный!
   Онъ говорилъ стоя на площадкѣ лѣстницы, говорилъ краснорѣчиво и еще краснорѣчивѣе размахивалъ руками.
   

ГЛАВА LXII.
Сталь и Желѣзо.

   Заперта галерея Джорджа для стрѣльбы въ цѣль и отдается въ наемъ. Мишени, ружья -- все распродано; самъ Джорджъ въ Чизни-Вольдѣ; онъ ѣздитъ верхомъ вмѣстѣ съ сэромъ Лейстеромъ Дедлокомъ и слѣдитъ внимательно за баронетомъ, который едва можетъ держаться на лошади. Но въ настоящую минуту Джорджъ занятъ не прогулкой по лугамъ линкольншайрскаго помѣстья -- нѣтъ, онъ ѣдетъ теперь на желѣзные заводы.
   И чѣмъ больше приближается онъ къ сѣверной полосѣ Великобританіи, тѣмъ дальше покидаетъ за собою роскошныя нивы, зеленѣющія дубравы, подобныя нивамъ и дубравамъ дедлоковскаго парка. Теперь мелькаютъ передъ нимъ поля, покрытыя холмами, копи каменнаго угля, высокія трубы заводовъ и облака дыма.
   Наконецъ на закоптѣломъ мосту, при входѣ въ дѣятельный городъ, гдѣ слышится бряцанье желѣзныхъ полосъ, гдѣ видится много огня, стелется много дыма, останавливаетъ кавалеристъ коня своего и спрашиваетъ встрѣтившагося работника: не знаетъ ли онъ Раунсвеля.
   -- Еще бы нѣтъ! отвѣчаетъ работникъ: -- всякій мальчишка здѣсь его знаетъ.
   -- Уже-ли онъ такъ извѣстенъ?
   -- Раунсвель? да вы вѣрно не изъ здѣшнихъ?
   -- А гдѣ я его могу отъискать, спрашиваетъ кавалеристъ.
   -- Да вамъ что надо: домъ его, или контору, или заводъ? говоритъ работникъ.
   "Гм! вотъ оно какъ, любезный братецъ, думаетъ про-себя кавалеристъ: не отправиться ли мнѣ, но-добру-по-здорову назадъ. Что у него спросить?-- Скажи, братъ: найду я его теперь на фабрикѣ?
   -- Оно, конечно, я думаю найдете, отвѣчалъ, подумавъ работникъ: -- а то пожалуй онъ уѣхалъ за контрактами -- почемъ намъ знать? Ну его не съищете, такъ найдете сына его -- все-равно.
   -- А гдѣ жь заводъ его?
   -- А вонъ трубы! прямёхонько поѣзжайте и упрётесь въ заводъ.
   -- Благодарю, любезный.
   Поблагодаривъ работника, кавалеристъ ѣдетъ шагомъ впередъ, оглядываясь по сторонамъ. Онъ рѣшился отъискать брата своего, желѣзнозаводчика, но у гостинницы, гдѣ онъ пріостановилъ коня и помѣстилъ въ спокойное стойло, ему все-таки приходитъ въ голову сильное желаніе и самому остаться здѣсь. Однакожь въ эту минуту на дворѣ гостинницы раздается звонъ колокола, призывающій къ обѣду работниковъ мистера Раунсвеля. Словно все народонаселеніе города валитъ во дворъ гостинницы -- вотъ сколько у него работниковъ! Всѣ они сильны, здоровы, хотя и закопчены дымомъ.
   Кавалеристъ подходитъ къ воротамъ каменной стѣны, заглядываетъ въ нихъ и видитъ множество желѣза во всѣхъ углахъ, во всѣхъ видахъ. Тутъ и полосы, тутъ и листы, котлы, колеса, шестерни, рельсы, якоря, краны, шпили, различныя части машинъ -- всего не перескажешь. Здѣсь и чугунъ дряхлѣющій подъ ржавчиной, и юныя крицы, блестящіе яркимъ фонтаномъ искръ подъ ударами тяжелыхъ молотовъ. Здѣсь плавильныя печи и желѣзо, накаленное до-красна, добѣла, до-синя; здѣсь желѣзный вкусъ, желѣзный звукъ, желѣзный запахъ.
   -- Ну, здѣсь закружится голова! говоритъ кавалеристъ, ища глазами конторы. Вотъ кто-то идетъ: что-то больно похожъ на меня. Уже-ли это мой племянникъ?
   -- Здравствуйте, сэръ!
   -- Здравствуйте. Что вамъ угодно?
   -- Извините меня. Молодой Раунвесль, если не ошибаюсь.
   -- Точно такъ, сэръ.
   -- Я ищу вашего батюшки. Мнѣ бы хотѣлось переговорить съ нимъ.
   -- Батюшка здѣсь, отвѣчаетъ молодой человѣкъ и ведетъ посѣтителя въ контору.
   -- Ужасно похожъ на меня, чертовски похожъ, думаетъ кавалеристъ, идя впередъ.
   Они подходятъ къ надворному зданію; въ верхнемъ этажѣ расположена контора. Въ конторѣ сидитъ джентльменъ; при взглядѣ на него, вся кровь бросается въ голову мистеру Джорджу.
   -- Какъ сказать о васъ батюшкѣ? спрашиваетъ молодой человѣкъ.
   Джорджъ, пропитанный насквозь желѣзомъ, въ отчаяніи говоритъ: "Сталь", и подъ этимъ именемъ рекомендуется желѣзнозаводчику. Молодой человѣкъ уходитъ и кавалеристъ остается съ глазу-на-глазъ съ господиномъ, сидящимъ въ конторѣ за грудою счетныхъ книгъ, пописанныхъ цифрами листовъ и чертежей машинъ. Контора огромная, съ огромными окнами, глядящими на желѣзный ландшафтъ. Нѣтъ въ ней ни мягкой мебели, ни шелковыхъ занавѣсокъ; вездѣ разбросаны куски различнаго свойства и различныхъ рудъ желѣза. Желѣзная пыль лежитъ повсюду и черные клубы дыма несутся изъ высокихъ трубъ навстрѣчу другимъ клубамъ изъ другихъ трубъ.
   -- Что прикажете, мистеръ Сталь? говоритъ джентльменъ: -- я къ вашимъ услугамъ.
   -- Вотъ что, мистеръ Раунсвель, отвѣчаетъ кавалеристъ, садясь на ржавый желѣзный стулъ и стараясь всячески не смотрѣть на брата:-- я, изволите видѣть, служилъ нѣкогда въ драгунахъ; одинъ изъ моихъ товарищей, котораго я очень любилъ, былъ, кажется, вашимъ братомъ. У васъ вѣдь былъ братъ, покинувшій родительскій кровъ, надѣлавшій вамъ огорченій и изъ котораго ничего не вышло путнаго?
   -- Дѣйствительно ли ваше имя Сталь, говоритъ желѣзнозаводчикъ измѣнившимся голосомъ.
   Кавалеристъ смотритъ на него. Братъ бросается въ его объятія и называетъ его но имени.
   -- Ты скоро угадалъ! восклицаетъ кавалеристъ съ глазами полными слезъ.-- Какъ ты поживаешь, старый дружище? Я не думалъ, что ты мнѣ такъ обрадуешься, добрый, несравненный братъ.
   Они пожимаютъ другъ другу руки, цалуютъ другъ друга. Кавалеристъ повторяетъ постоянно:-- какъ твое здоровье, любезный братъ? какъ ты поживаешь, дружище? Я и не думалъ, что ты мнѣ будешь такъ радъ.
   -- Да, я не думалъ, никакъ не думалъ, продолжаетъ кавалеристъ, подробно разсказавъ причины своего пріѣзда: -- чтобъ ты мнѣ такъ обрадовался; я хотѣлъ явиться къ тебѣ подъ чужимъ именемъ и посмотрѣть, какъ ты выслушаешь исторію о своемъ братѣ, а потомъ написать къ тебѣ письмо, а потомъ ужь...
   -- Пойдемъ, пойдемъ я тебя познакомлю съ моимъ семействомъ. Увидишь, какъ тебѣ всѣ обрадуются. Ты пріѣхалъ, какъ нельзя больше кстати. Ахъ ты загорѣвшій, закалёный солдатъ! отвѣчаетъ желѣзнозаводчикъ: -- у насъ сегодня торжественный день: старшій сынъ мой, Ваттъ, черезъ годъ, считая отъ этого числа, вступитъ въ бракъ съ такой красоточкой, какую врядъ ли случалось видать тебѣ. Сегодня она отправляется въ Германію съ одной изъ моихъ родственницъ, чтобъ тамъ немножко пообразоваться... вотъ мы сегодня и празднуемъ ихъ помолвку.
   Кавалеристъ такъ пораженъ этимъ приглашеніемъ, что начинаетъ очень-горячо отказываться; но просьбы брата и племянника побѣждаютъ его нелюдимость, и онъ соглашается. Его вводятъ въ изящно-отдѣланный домъ, гдѣ, вмѣстѣ съ простотою, свойственною вкусу отца и матери, искусно соединена роскошь, приличная ихъ настоящему состоянію и вкусу дѣтей. Мистеръ Джорджъ такъ обвороженъ вниманіемъ племянницъ и красотою Розы, что каждой изъ нихъ повторяетъ по тысячѣ разъ: "никакъ не ожидалъ, право не ожидалъ!" Почтительное обхожденіе племянника, любовь брата, вниманіе сестры -- все производитъ сильное вліяніе на кавалериста; онъ весело проводитъ время въ кругу веселаго общества и даетъ честное слово провести съ ними вмѣстѣ день свадьбы милаго Ватта. И сильно кружится голова у мистера Джорджа, когда, вечеромъ, онъ разстянулся на мягкихъ пуховикахъ желѣзнозаводчика; онъ-было готовился всхрапнуть по-кавалерійски, а тугъ раздается въ ушахъ бальная музыка и хорошенькія веселыя племянницы кружатся въ вихрѣ вальса, то-и-дѣло помахивая своими кисейными платьицами.
   На другое утро братья сходятся въ комнатѣ желѣзнозаводчика и старшій толкуетъ младшему, какъ бы онъ думалъ его пристроить.
   -- Нѣтъ, братъ, говоритъ кавалеристъ, пожимая ему руку: -- тысячу разъ благодарю тебя за нѣжную братскую любовь, тысячу разъ благодарю тебя за нѣжныя братскія попеченія. Но судьба моя рѣшена. Я тебѣ разскажу мои планы; но прежде дай мнѣ добрый совѣтъ, какъ устроить семейное дѣло: заставить матушку меня обойдти?
   -- Какъ это обойдти, Джорджъ? говоритъ желѣзнозаводчика.
   -- Понимаешь, братъ, обойдти? повторяетъ мистеръ Джорджъ.
   -- То-есть, обойдти тебя въ духовномъ завѣщаніи, что ли?
   -- Ну да, говоритъ кавалеристъ, скрестивъ на груди руки съ видомъ рѣшимости.
   -- Зачѣмъ же это тебѣ нужно, Джорджъ?
   -- Мнѣ это необходимо, совершенно-необходимо; въ противномъ случаѣ, мнѣ совѣстно будетъ показать глаза. Я, того и гляди, что опять улизну. Вѣдь не затѣмъ я пришелъ домой, чтобъ ограбить брата и племянниковъ -- нѣтъ; надо чтобъ матушка меня обошла. Научи, братъ, какъ это сдѣлать: ты человѣкъ умный и разсудительный.
   -- Вотъ что я тебѣ скажу, Джорджъ, отвѣчаетъ желѣзнозаводчикъ:-- дѣлу этому можно пособить и другимъ образомъ, а такъ нельзя. Ты только подумай о матушкѣ, вспомни, что ты ея любимый сынъ, вспомни, съ какою радостью она дождалась тебя и обняла послѣ столь долгой разлуки. Нѣтъ, Джорджъ, ее убьетъ такое предложеніе. Не огорчай ея; будь къ ней справедливъ. Останься необойденнымъ, продолжаетъ желѣзнозаводчикъ съ улыбкой, смотря на своего брата, который съ отчаяніемъ опустилъ голову внизъ: -- а между-тѣмъ, можно дѣла устроить такъ, какъ-будто бы ты былъ обойденъ -- право...
   -- Какъ же это такъ?
   -- Да вотъ какъ: вѣдь располагать наслѣдствомъ въ твоей волѣ -- понимаешь?
   -- Оно правда, говоритъ кавалеристъ.
   Потомъ, подумавъ нѣсколько, онъ беретъ руку брата и спрашиваетъ его:
   -- Вѣдь это, брать, между нами: ты не проговоришься ни женѣ, ни дѣтямъ?
   -- Разумѣется, между нами.
   -- Спасибо, братъ, крѣпкое спасибо. Скажи имъ, что хотя я и бродяга, но все-таки не негодяй.
   -- Скажу, говоритъ желѣзнозаводчикъ, скрывая улыбку:-- скажу...
   -- Очень-благодаренъ, очень-благодаренъ. Теперь легко на сердцѣ, говоритъ кавалеристъ, подавая впередъ грудь: -- а все-таки лучше, еслибъ меня обошли...
   Оба брата, какъ посмотришь на нихъ, очень-похожи другъ на друга, только кавалеристъ черезчуръ простъ въ своихъ манерахъ и вовсе не знаетъ условіи, принятыхъ свѣтомъ.
   -- Ну, братъ, говоритъ онъ -- теперь о моихъ планахъ. Ты такъ добръ, предложилъ мнѣ поселиться здѣсь, у тебя: это больше, чѣмъ побратски, благодарю тебя, благодарю; по вѣдь не могу утаить отъ тебя, что предложеніе твое мнѣ не къ лицу: я, братъ, дикое растеніе и въ теплицѣ не пойду, видитъ Богъ, не пойду...
   -- Любезный Джорджъ, отвѣчаетъ желѣзнозаводчикъ, смотря на брата съ довѣрчивой улыбкой: -- это обстоятельство предоставь ужь разсудить мнѣ. Посмотримъ, что будетъ, попробуемъ.
   Джорджъ отрицательно мотаетъ головой.
   -- Разумѣется, коли пересаживать меня, такъ можно только твоими руками; но все-таки, сэръ, говорю тебѣ, проку не будетъ: къ-тому же, я теперь при сэрѣ Лейстерѣ Дедлокѣ... тамъ вышли семейныя непріятности; онъ очень-боленъ и ни отъ кого не хочетъ помощи, только отъ мистриссъ Раунсвель да отъ ея сына.
   -- Хорошо, мой милый Джорджъ, отвѣчаетъ желѣзнозаводчикъ съ съ легкой тѣпью неудовольствія: -- если ты предпочитаешь служить сэру Лейстеру...
   -- Такъ я и зналъ, такъ я и зналъ! говоритъ кавалеристъ, кладя сильную руку свою на колѣно брата: -- такая мысль тебѣ не по нутру... но, братъ, ты умѣешь командовать самъ; начальство тебѣ ненужно. Я не таковъ: у тебя все въ порядкѣ, а мнѣ нужна дисциплина. Вѣдь мы съ тобой небо и земля: мы на все смотримъ съ разныхъ точекъ зрѣнія. Посмотри ты на меня: я солдатъ; какъ я себя держалъ вчера у васъ?-- посолдатски; это негодится. Въ Чизни-Вольдѣ мнѣ будетъ просторнѣе, да и старухѣ будетъ пріятнѣе. Дѣло кончено: я принимаю предложеніе сэра Лейстера. На будущій годъ пріѣду къ тебѣ сдавать невѣсту; когда-нибудь въ другое время ужь буду маневрировать не такъ смѣло, какъ въ этотъ разъ. Благодарю тебя, братъ, благодарю отъ чистаго сердца; вся честь и слава Раунсвелей лежитъ въ тебѣ одномъ.
   -- Джорджъ, ты знаешь себя, отвѣчаетъ желѣзнозаводчикъ, пожимая ему руку: -- и, можетъ-быть, понимаешь меня лучше, чѣмъ понимаю себя я самъ; дѣлай, какъ ты знаешь, любезный братъ, только дай слово больше не пропадать.
   -- Не бойсь, братъ, больше не улизну... Теперь, съ твоего позволенія, прежде, чѣмъ я уѣду отсюда, прошу тебя взглянуть на это письмо. Его мнѣ надо отправить откуда хочешь, только не изъ Чизнивольда, потому-что, вотъ видишь: Чизни Вольдъ соединяетъ въ себѣ много грустныхъ воспоминаній для той особы, къ которой я пишу. Въ письмахъ я небольшой мастакъ, а мнѣ бы хотѣлось, чтобъ это письмецо было написано и деликатно и осторожно.
   И онъ подаетъ желѣзнозаводчику письмо, написанное хотя и блѣдными чернилами, но довольно-четко и, пожалуй, красиво. Вотъ оно:

"Миссъ Эсѳирь Сомерсонъ.

   "Осмѣливаюсь донести вамъ, что письмо ко мнѣ отъ мистера Бёккета препровожденное, въ бумагахъ одной особы найденное, есть не что иное, какъ небольшая, въ нѣсколько строкъ инструкція, ко мнѣ изъ-за границы присланная и заключающая въ себѣ наставленія: кому, какъ и гдѣ передать, вложенное въ поименованную инструкцію письмо на имя прекрасной, въ то время незамужней леди.
   "Далѣе осмѣливаюсь вамъ донести, что сію инструкцію взяли у меня только для сличенія почерка, въ противномъ случаѣ я бы легче разстался съ жизнью, чѣмъ съ ней.
   "Далѣе осмѣливаюсь вамъ донести, что еслибъ я могъ предполагать, что тотъ несчастный джентльменъ, который писалъ эту инструкцію, еще живъ, то я бы его, во что бы ни стало, отъискалъ и раздѣлилъ бы съ нимъ послѣдній фарсингъ. Но мнѣ офиціально извѣстно, что въ ночь на -- число онъ бросился за бортъ и утонулъ.
   "Еще осмѣливаюсь вамъ донести, что я ваши прекрасныя качества высоко уважаю и навсегда честь имѣю пребывать

покорнымъ слугою
"Джорджъ."

   -- Ничего, хорошо, отвѣчаетъ желѣзнозаводчикъ: -- немножко-форменно.
   -- Однако, не оскорбительное какое-нибудь для молодой дѣвушки? спрашиваемъ кавалеристъ.
   -- Нисколько.
   За симъ письмо запечатывается и отправляется съ обыденною океяѣзною корреспонденціей. Отправивъ письмо, кавалеристъ дружески прощается съ братомъ и съ его семействомъ, взнуздываетъ и сѣдлаетъ коня; но желѣзнозаводчику не хочется разстаться съ нимъ такъ скоро; онъ предлагаетъ ему отправить верховую лошадь, сѣраго жеребца дедлоковскихъ конюшенъ, съ человѣкомъ, а самому Джорджу вмѣстѣ съ нимъ нѣсколько станцій прокатиться въ коляскѣ. И ѣдутъ они; весело завтракаютъ, весело обѣдаютъ и дружески, братски прощаются. Одинъ возвращается къ желѣзу, копоти и дыму, другой -- къ зеленѣющимъ нивамъ Чизни-Вольда.
   

ГЛАВА LXIV.
Разсказъ Эсѳири.

   Вскорѣ послѣ описаннаго мною разговора съ моимъ опекуномъ, однажды утромъ онъ вручилъ мнѣ запечатанный конвертъ.
   -- Это для слѣдующаго мѣсяца, мой другъ, сказалъ онъ мнѣ.
   Я распечатала конвертъ: въ немъ было двѣсти фунтовъ стерлинговъ.
   Я начала заниматься своимъ приданымъ. Выбирала матеріи, сообразно со вкусомъ опекуна моего, который я знала какъ-нельзя лучше, и гардеробъ мой, я увѣрена, вполнѣ ему нравился. Я очень спѣшила покупкою всего необходимаго. Вопервыхъ, я все-таки думала, что Ада за меня печалится, а вовторыхъ, потому-что опекунъ мой предпочиталъ спокойствіе. Я была увѣрена, что свадьба паша будетъ самая скромная. Быть-можетъ,- наканунѣ мнѣ прійдется сказать Адѣ: "завтра я выхожу замужъ, мой другъ, не заѣдешь ли посмотрѣть на меня, душечка?" Еслибъ была моя воля, я, кажется, никому бы не говорила о днѣ моей свадьбы...
   Исключеніе въ этомъ составляла мистриссъ Вудкауртъ. Я сказала ей, что давно ужь помолвлена съ опекуномъ моимъ и въ будущемъ мѣсяцѣ выхожу за него замужъ. Она была очень-довольна этою новостью, всячески старалась угодить мнѣ и замѣтно-больше противъ прежняго стала любить меня.
   Разумѣется, при всѣхъ хлопотахъ моихъ, мнѣ не слѣдовало забывать о добромъ опекунѣ моемъ, не слѣдовало забывать объ Адѣ. Такимъобразомъ, къ моему удовольствію, я была занята, какъ говорится, погорло. Чтожь касается до маленькой Черли, она, въ полномъ смыслѣ слова, была завалена работой: изъ-за корзинокъ, изъ-за матерій во все не было видно бѣдной дѣвочки. Смотрѣть на все, удивляться всему, не знать, какъ взяться за дѣло и желать за все взяться -- вотъ были ея главныя занятія и развлеченія.
   Между-прочимъ, я не могла согласиться съ мнѣніемъ опекуна относительно духовнаго завѣщанія, найденнаго въ бумагахъ Крука. Мнѣ казалось, что процесъ Жарндисовъ долженъ кончиться утѣшительно. Послѣдствія докажутъ, кто изъ насъ ошибался. Открытіе духовнаго завѣщанія заставило Ричарда еще съ большею настойчивостью заняться дѣлами; онъ утратилъ свѣтлую сторону надежды и въ немъ оставались только тревожныя безпокойства. Изъ словъ опекуна я замѣтила, что свадьба наша будетъ не прежде начала судейскаго термина: ему хотѣлось присутствовать на первомъ и рѣшительномъ для Ричарда засѣданіи въ Оберканцеляріи. Съ какимъ нетерпѣніемъ ожидала я этого засѣданія! какъ мечтала я о счастіи Ричарда и Ады!
   За нѣсколько дней до начала термина, опекунъ поѣхалъ въ Поркшапръ но дѣламъ мистера Вудкаурта. Онъ мнѣ говорилъ, что присутствіе его тамъ необходимо.
   Однажды, возвратясь отъ моей милочки и развѣшивая свои новыя платья, стояла я задумавшись; вдругъ мнѣ подали письмо отъ опекуна. Онъ звалъ меня къ себѣ въ Норкшайръ, говорилъ въ которомъ часу я должна выѣхать изъ Лондона, въ какой каретѣ для меня взято мѣсто, и въ постскриптумѣ прибавлялъ: "Не огорчайся: ты оставляешь Аду только на нѣсколько часовъ".
   Всего менѣе ожидала я въ это время поѣздки; однакожь въ полчаса сборы мои были кончены и утромъ на другой день я сидѣла ужь въ назначенной для меня почтовой каретѣ. Я ѣхала цѣлый день и все время продумала: для чего я нужна опекуну; и то, и другое, и третье приходило мнѣ въ голову, іюни что, ничто, ничто не было близко къ истинѣ.
   Довольно-поздно вечеромъ пріѣхала я въ Йоркшайръ. Опекунъ ожидалъ меня въ гостинницѣ дилижансовъ. Я очень обрадовалась, увидавъ его; сказать правду: меня начала безпокоить поѣздка. Письмецо его было коротко, и я думала не заболѣлъ ли онъ безъ меня; по, слава Богу, онъ тутъ, здоровъ, веселъ и счастливъ. Видя его открытое, радостное лицо, я была увѣрена, что онъ сдѣлалъ еще какое-нибудь доброе дѣло для бѣднаго мистера Вудкаурта.
   Въ гостинницѣ былъ приготовленъ для насъ ужинъ. Мы сѣли и, когда остались одни, опекунъ сказалъ мнѣ:
   -- А что, тетушка Троттъ, любопытство я думаю тебя мучитъ.
   -- Откровенно сказать: мнѣ бы очень хотѣлось знать, добрый опекунъ мой, зачѣмъ вы меня выписали.
   -- Ну изволь, я успокою тебя, на сонъ грядущій, душа моя, началъ онъ шутя:-- я не буду откладывать объясненія до завтра. Видишь ли, въ чемъ дѣло, милая тётушка Дердонъ: чтобъ выразить сколько-нибудь признательность мою мистеру Вудкаурту за его попеченія о бѣдномъ Ричардѣ, объ Адѣ и несчастномъ покойникѣ Джо, я рѣшился предложить ему Припять отъ меня, въ знакъ признательности и дружбы, небольшой домикъ въ окрестностяхъ Йоркшайра, гдѣ онъ получаетъ мѣсто; онъ былъ такъ добръ, согласился, послѣ сильныхъ противорѣчій, на мое скромное предложеніе. Я поручилъ отъискать и устроить домикъ. Все это исполнили очень-выгодно и, кажется, хорошо. Недостаетъ только привести его окончательно въ такой порядокъ, чтобъ въ немъ можно было жить удобно и пріятно. Я попробовалъ-было самъ -- куда-тутъ! ходилъ, ходилъ, и третьяго-дня и вчера, ничего не понимаю и мнѣ пришло въ голову выписать самую лучшую, самую милую, самую добрую хозяйку -- и вотъ она здѣсь, со мной... и смѣется и плачетъ, говорилъ опекунъ.
   Да, я смѣялась и плакала, потому-что онъ былъ такъ добръ, такъ нѣженъ, такъ дорогъ моему сердцу. Я пыталась-было выразить ему мои чувства, по языкъ мой не слушался меня.
   -- Тс! говорилъ опекунъ мой:-- все вздоръ, все вздоръ, не о чемъ плакать, тётушка Дердонъ, совершенно не о чемъ!
   -- Это отъ радости... отъ благодарности, добрый опекунъ мой...
   -- Пусть такъ, моя милая; я зналъ, что ты оправдаешь меня, несравненная владѣтельница Холоднаго Дома.
   Я поцѣловала его и осушила глаза мои.
   -- Я предвидѣла, что вы сдѣлали еще какое-нибудь доброе дѣло, сказала я: -- я угадывала по вашему лицу.
   -- Ба! старушка, отвѣчалъ онъ: -- такъ ты умѣешь читать но лицу!
   Онъ радовался отъ души и я стыдилась, что радуюсь меньше, чѣмъ радуется онъ. Когда я легла спать; я плакала... да я должна сознаться, что плакала... надѣюсь, быть-можетъ, я плакала отъ радости... поя не смѣю сказать навѣрное, что я плакала отъ радости... Я повторила наизусть первое письмо опекуна моего... я повторила каждое слово въ немъ... по нѣскольку разъ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   Утро было очаровательное. Послѣ завтрака мы пошли осматривать домикъ, и рука-объ-руку, сквозь калитку, вдоль стѣны вышли въ садъ, ключъ отъ котораго былъ у моего опекуна.
   Прежде всего я замѣтила, къ моему неописанному удовольствію, что всѣ тропинки и куртины были разбиты, точно такъ же, какъ въ моемъ садѣ, въ моемъ Холодномъ Домѣ.
   -- Видишь, моя милая, говорилъ опекунъ, смотря на меня съ восторгомъ: -- я зналъ, что планъ, по которому разбила ты садикъ, самый красивый, и воспользовался имъ.
   За садикомъ былъ расположенъ маленькій красивый огородикъ. Спѣлыя вишни тяжелыми кистями переплетали роскошную зелень; большія яблони бросали успокоительную тѣнь. Дивное, восхитительное мѣсто, съ разнообразно-веселыми окрестностями! Тамъ извивался, среди зеленѣющаго луга, ручей и далеко слышалось журчанье мельничнаго жернова; впереди виднѣлся красиво-расположенный городъ... ландшафтъ очаровательный!
   Проходя по уютнымъ комнаткамъ, по балкону, деревянныя колонны котораго были обвиты жасминами и жимолостью, я не могла не замѣтить, что вездѣ, во всемъ, и въ обояхъ и въ разстановкѣ мебели, былъ соблюденъ мой вкусъ, мои прихоти, мои нововведенія, надъ которыми такъ забавлялись и которыми любовались дома.
   Я не могла выразить, какъ все это меня восхищало и поражало, но, несмотря на это, одна мысль тяжкимъ сомнѣніемъ запала мнѣ въ душу. Я думала: Боже, будетъ ли онъ отъ этого счастливѣе! Къ-чему поведетъ такое проявленіе меня во всѣхъ окружающихъ его предметахъ? Я знала, что онъ любитъ меня и что ему тяжко думать объ утратѣ своихъ надеждъ. Я бы не желала, чтобъ онъ забылъ меня, но, быть-можетъ, и безъ этихъ напоминаній онъ сохранилъ бы меня въ своей памяти; пусть бы и забылъ меня даже, еслибъ только былъ отъ этого счастливѣе.
   Опекунъ мой радовался, показывая мнѣ расположеніе комнатъ и все, что онъ самъ придумалъ для комфорта и удобства.
   -- Ну, хозяйка, сказалъ онъ мнѣ наконецъ: -- знаешь ли, какъ зовутъ этотъ домикъ?
   -- Не знаю, дорогой опекунъ мой.
   -- Пойдемъ, дитя мое, пойдемъ.
   И онъ повелъ меня къ портику, котораго я еще не видала.
   -- Не-уже-ли ты не догадываешься, моя милая? говорилъ онъ мнѣ.
   -- Нѣтъ, добрый опекунъ мой.
   Мы сошли внизъ и онъ указалъ мнѣ надпись:

"Холодный Домъ".

   Онъ посадилъ меня на скамейку, подъ тѣнью дерева, взялъ мою руку и началъ говорить мнѣ такъ:
   -- Милая, чудная дѣвушка, во всемъ что до-сихъ-поръ было между нами, надѣюсь, я всего болѣе думалъ о твоемъ счастіи. Когда я писалъ тебѣ письмо, на которое ты принесла такой милый отвѣтъ (и онъ улыбнулся радостно), я мечталъ и о своемъ счастіи, но не отдѣлялъ его отъ твоего счастія, моя несравненная. Когда ты была молода, очень-молода, я думалъ воспитать въ тебѣ жену свою и при другихъ, тебѣ извѣстныхъ, обстоятельствахъ, я близокъ былъ къ исполненію мечты своей; я писалъ къ тебѣ и получилъ твой отвѣтъ. Слушаешь ли ты, дитя мое, что я говорю тебѣ?
   Мнѣ было холодно, я сильно дрожала, но слышала каждое его слово.
   -- Выслушай, дитя мое, до конца и не перебивай меня. Нѣтъ нужды тебѣ знать, съ какой минуты сомнѣніе запало мнѣ въ душу: доставитъ ли тебѣ бракъ со мною счастіе. Пріѣхалъ Вудкауртъ -- и я понялъ все.
   Я обняла его крѣпко и, склонившись на грудь его, зарыдала.
   -- Сюда, сюда дитя мое! здѣсь сердце твоего друга, твоего отца, говорилъ онъ пѣжно, прижимая меня.
   Онъ продолжалъ:
   -- Пойми меня, душа моя. Я не сомнѣвался, что съ твоимъ покорнымъ, нѣжнымъ характеромъ ты была бы счастлива и со мною; по я предвидѣлъ, съ кѣмъ ты будешь еще счастливѣе. Что я проникъ его тайну тогда, когда тётушка Дердонъ и не подозрѣвала ея -- это не диво: я зналъ достоинство тётушки Дердонъ, я зналъ ея скромность. Аланъ Вудкауртъ былъ всегда со мной откровененъ, но я изучалъ его и до вчерашняго дня, за нѣсколько часовъ до твоего пріѣзда, онъ не зналъ ни о чемъ. Я изучалъ его потому, что не хотѣлъ погубить моей Эсѳири, и еслибъ не нашелъ въ немъ человѣка, съ которымъ Эсѳирь можетъ быть счастливой, я бы не ввелъ моей Эсѳири подъ гербъ Моргень-апъ-Кериговъ за все золото Валлійскихъ Горъ.
   Онъ замолчалъ и поцаловалъ меня въ голову, а я сладко плакалъ на его груди.
   -- Но плачь, дитя мое, сегодня радостный день, весело сказала опекунъ мой: -- еще нѣсколько словъ, тётушка Дердонъ, и я кончу. Я ожидалъ этой минуты съ мѣсяца на мѣсяцъ, со дня на день. Рѣшившись не утратить ни одной искры изъ блестящихъ качествъ моей Эсѳири, я сталъ говорить откровенно съмистриссъ Вудкауртъ. "Сударыня, сказалъ я ей:-- я ясно вижу, я вижу безошибочно, что сынъ вашъ влюбленъ въ мою воспитанницу; я вижу также, что воспитанница моя любитъ вашего сына; но она хочетъ отречься отъ этой лгобви для другихъ обязанностей, и хочетъ отречься такъ полно, такъ безкорыстно, такъ религіозно, что вы бы и не подозрѣвали, хотя бы слѣдили за ней и день и ночь". Тогда я разсказалъ ей нашу исторію -- нашу, твою и мою. Теперь, сударыня, продолжалъ я:-- пріѣзжайте и поживите съ нами, присмотритесь къ моему дитяти и скажите: нужна ли для истиннаго счастія знаменитость породы?" И надо отдать честь ея старой валлійской крови: она полюбила тебя такъ же нѣжно, такъ же горячо, какъ я тебя люблю.
   Онъ тихо приподнялъ мою голову и ласково цаловалъ меня съ отеческою любовью.
   -- Еще одно слово. Аланъ говорилъ съ тобой съ моего согласія, но я не подавалъ ему никакой надежды; я берегъ для себя этотъ день, берегъ его какъ лучшую, какъ истинную награду. Послѣ разговора съ тобой, онъ пришелъ ко мнѣ и разсказалъ все... Вотъ мое послѣднее слово: -- Аланъ Вудкауртъ, милая дочь моя, былъ при смертномъ одрѣ твоего отца, видѣлъ бездыханный трупъ твоей матери... вотъ Холодный Домъ -- передаю его въ твое владѣніе и, клянусь тебѣ Богомъ, сегодняшній день есть лучшій день моей жизни.
   Онъ всталъ и поднялъ меня со скамейки. Мы больше не оставались одни: рядомъ со мной стоялъ тотъ, котораго я ужь семь счастливыхъ лѣтъ называю своимъ мужемъ.
   -- Аланъ, сказалъ, опекунъ мой: -- добровольно вручаю тебѣ лучшую въ мірѣ женщину. Я знаю, ты ея достоинъ. Прійми вмѣстѣ съ ней и этотъ маленькій домикъ, въ который я очень-часто буду заглядывать и любоваться вашимъ взаимнымъ счастіемъ.
   Онъ поцаловалъ меня еще разъ.
   -- Эсѳирь, сказалъ онъ тихо -- и слезы блистали на его рѣсницахъ:-- милая Эсѳирь, послѣ столькихъ лѣтъ, и это похоже на разлуку. Я знаю, мое заблужденіе тебя огорчало. Прости твоему старику-опекуну; сохрани къ нему твою прежнюю любовь и забудь прошлое Аланъ -- она твоя!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Сколько радости, сколько счастія, сколько блаженства! Свадьба наша была назначена въ концѣ мѣсяца.
   На слѣдующій день мы втроемъ отправились въ Лондонъ. Тотчасъ по пріѣздѣ, Аланъ пошелъ къ Ричарду и сообщилъ ему о своемъ счастіи; хотя было поздно, но и мнѣ хотѣлось повидаться съ милочкой; однакожь до моего ухода я зашла къ опекуну, приготовила ему чай и посидѣла въ тѣхъ креслахъ, которыя стояли рядомъ съ его стуломъ...
   Въ наше отсутствіе три раза приходилъ молодой человѣкъ и желалъ со мной видѣться. Ему сказали, что я буду домой около десяти часовъ вечера; онъ обѣщался прійдти къ этому времени. Между-тѣмъ, всякій разъ оставлялъ карточку: "мистеръ Гуппи".
   При воспоминаніи о мистерѣ Гуппи, я не могла удержаться отъ смѣха и разсказала опекуну, какъ онъ дѣлалъ мнѣ предложеніе, какъ онъ отказывался отъ меня, словомъ, разсказала всѣ продѣлки почтеннаго мистера Гуппи.
   -- Въ такомъ случаѣ, его надо непремѣнно принять, сказалъ опекунъ.
   Только-что это приказаніе было отдано, мистеръ Гуппи явился.
   Онъ сначала было сконфузился, заставъ меня съ опекуномъ моимъ, но скоро оправился.-- Какъ ваше здоровье, сэръ? произнесъ онъ поспѣшно.
   -- Благодарю васъ, сэръ, отвѣчалъ опекунъ.-- Здоровы ли вы?
   -- Такъ-себѣ, сэръ, понемножку. Позвольте отрекомендовать вамъ матушку. Жительствуемъ въ Старой Причальной Улицѣ. А это мой закадычный другъ, мистеръ Вивль, то-есть это только его псевдонимъ, а онъ, собственно говоря, мистеръ Джоблингъ.
   Опекунъ предложилъ имъ сѣсть, и они сѣли.
   -- Топни, сказалъ мистеръ Гуппи, послѣ нѣсколькихъ минутъ молчанія: -- Начни, братъ, пожалуйста!
   -- Начинай самъ! отвѣчалъ закадычный другъ довольно-рѣзко.
   -- Будь по-твоему. Мистеръ Жарндисъ, сэръ, началъ мистеръ Гуппи, послѣ минутнаго размышленія, къ неописанной радости своей матери: -- я думалъ застать миссъ Сомерсонъ одну и не приготовился на случай присутствія вашей почтенной особы; но, быть-можетъ, миссъ Сомерсонъ сообщила вамъ о томъ, что происходило между нами...
   -- Миссъ Сомерсонъ, отвѣчалъ опекунъ улыбаясь:-- дѣйствительно разсказала мнѣ обо всемъ.
   -- Это, сэръ, знаете, легче. Изволите видѣть: я выслужилъ назначенной срокъ въ конторѣ Кенджа и Корбая и думаю, по-крайней-мѣрѣ надѣюсь, что выслужилъ удовлетворительно во всѣхъ отношеніяхъ. И теперь честь имѣю рекомендоваться: я стряпчій, выдержалъ, чортъ возьми, такое испытаніе, что любому пришлось бы треснуть, и вотъ-съ неугодно ли взглянуть: мое свидѣтельство...
   -- Благодарю васъ, отвѣчалъ мистеръ Жарндисъ: -- я убѣжденъ въ его правильности.
   Такимъ-образомъ, не оказалось надобности вынимать изъ кармана форменный листъ, и мистеръ Гуппи продолжалъ:
   -- У меня нѣтъ капитала, но матушка имѣетъ небольшую собственность, въ видѣ пожизненной пенсіи; кромѣ этого, въ карманѣ есть всегда сколько-нибудь фунтовъ стерлинговъ на непредвидѣнные расходы. А вѣдь это недурно, съ чувствомъ говорилъ мистеръ Гуппи.
   -- Разумѣется, недурно, отвѣчалъ опекунъ.
   -- У меня есть кой-какія знакомства, продолжалъ мистеръ Гуппи:-- люди, которые предпочтутъ меня другимъ стряпчимъ; они проживаютъ близь Ламбета. Я взялъ, да и купилъ тамъ цѣлый домикъ, просто за даромъ, и намѣренъ заняться дѣлами отъ себя.
   При этихъ словахъ мать мистера Гуипи пришла въ неописанный восторгъ.
   -- Шесть чистыхъ комнатъ, продолжалъ мистеръ Гуппи: -- и, по мнѣнію друзей, славная квартира. Когда я говорю о друзьяхъ, я преимущественно имѣю въ виду моего закадычнаго Джоблинга; онъ, представьте себѣ (и мистеръ Гуипи сантиментально смотритъ на своего друга), знаетъ меня съ пеленокъ.
   Мистеръ Джоблингъ движеніемъ ногъ, довольно шумнымъ, выражаетъ свое согласіе.
   -- Другъ мой Джоблингъ, говоритъ мистеръ Гуппи: -- займетъ обязанность моего клерка и будетъ жить у меня въ домѣ. Матушка моя также будетъ жить со мной, когда кончится контрактъ на ея квартиру въ старой Причальной Улицѣ. Общество веселое. Мистеръ Джоблингъ имѣетъ аристократическій вкусъ и онъ-то главнѣйше побуждаетъ меня къ изложенію этого дѣла...
   -- Разумѣется, произнесъ мистеръ Джоблингъ и отодвинулся нѣсколько отъ локтей мистриссъ Гуппи.
   -- Теперь... матушка, сидите смирно... теперь, мистеръ Жарндисъ, вамъ извѣстно, что образъ миссъ Сомерсонъ былъ глубоко запечатлѣнъ въ моемъ сердцѣ и что я рѣшился сдѣлать ей... предложеніе.
   -- Я слышалъ объ этомъ, отвѣчалъ опекунъ мой.
   -- Обстоятельства, продолжалъ мистеръ Гуппи: -- которыя выше моей власти, ослабили-было на нѣкоторое время отпечатокъ этого образа... и въ этотъ періодъ миссъ Сомерсонъ перенесла все... въ высшей степени благородно, въ высшей степени великодушно.
   Мистеръ Жарндисъ, повидимому, очень забавлялся наивностью мистеръ Гуппи.
   -- Теперь, сэръ, великодушіе должно быть и на моей сторонѣ; я хочу доказать миссъ Сомерсонъ, что и я могу достичь до той высоты, къ которой, быть-можетъ, она считаетъ меня неспособнымъ. Я убѣдился, что образъ, который я считалъ изглаженнымъ, ничуть не бывало, не изгладился. Обстоятельства, которыя были выше моей власти, устранились, и я ныньче предлагаю миссъ Сомерсонъ себя, домъ и канцелярскія занятія.
   -- Очень-великодушно, сэръ! замѣтилъ опекунъ.
   -- Да, сэръ, отвѣчалъ мистеръ Гуппи съ скромностью: -- я желаю быть великодушнымъ. Я не думаю, чтобъ вступленіе въ бракъ съ миссъ Сомерсонъ было для меня сколько-нибудь неприлично, и друзья мои думаютъ то же. Но какъ хотите, сэръ, есть обстоятельства... ну, да что тутъ толковать... я хочу быть великодушнымъ, сэръ.
   -- Я беру на себя, сэръ, говорилъ опекунъ мой, смѣясь и звоня въ колокольчикъ: -- отвѣчать за миссъ Сомерсонъ на ваше предложеніе.-- Она очень-благодарна вамъ за прекрасныя намѣренія ваши и желаетъ вамъ добраго вечера и добраго здравія.
   -- Что жь это? сказалъ мистеръ Гуппи: -- согласіе или отказъ?
   -- Совершенный отказъ, возразилъ опекунъ мой.
   Мистеръ Гуппи недовѣрчиво смотритъ на своего друга, на свою мать, которая начинаетъ выходить изъ себя, смотритъ на потолокъ, на полъ...
   -- Вотъ что! сказалъ онъ.-- Джоблингъ, если ты истинный другъ, ты долженъ вывести мать мою отсюда, а не позволять ей оставаться, тамъ, гдѣ въ ней не нуждаются.
   Но мистриссъ Гуппи, положительно отказывается идти вонъ; она я слышать объ этомъ не хочетъ.
   -- Убирайся вонъ! кричитъ она моему опекуну: -- тебѣ не нравится сынъ мой, такъ убирайся вонъ отсюда, старый хрѣнъ!
   -- Сударыня, отвѣчалъ опекунъ мой: -- это изъ рукъ вонъ, какъ неразсудительно: вы выгоняете меня изъ моей собственной квартиры.
   -- Что мнѣ до твоей собственной квартиры! кричитъ мистриссъ Гуппи:-- убирайся вонъ и только! Коли мы тебѣ не подъ-пару, такъ убирайся вонъ отсюда, ищи другихъ. Вишь ты, какой баринъ!
   Я никакъ не ожидала такого поведенія весьма-оскорбительнаго и неумѣстнаго со стороны почтенной матушки мистриссъ Гуппи.
   -- Замолчите ли вы, матушка? говорилъ сынъ, удерживая ее отъ враждебныхъ покушеній на мистера Жарндиса.
   -- Не замолчу Вильямъ, не замолчу, дитя мое, до-тѣхъ-поръ, пока не выгоню ихъ отсюда вонъ!
   Однакожъ сынъ и другъ насильно повели мистриссъ Гуппи внизъ и, идя по лѣстницѣ, она все еще кричала, чтобъ мы шли вонъ и искали себѣ подстать другихъ жениховъ.
   

ГЛАВА LXV.
Новый міръ.

   Насталъ судейскій терминъ, и за два дня до засѣданія опекунъ мой получилъ форменное приглашеніе въ Палату Обсркаицеляріи. Открытіе духовнаго завѣщанія внушало мнѣ нѣкоторыя надежды на благополучное окончаніе процеса, и мы съ Аланомъ дали слово идти непремѣнно въ присутствіе. Ричардъ былъ такъ взволнованъ, такъ боленъ, такъ упалъ духомъ, что надо было поддерживать мою милочку, хотя она, лелѣя свои надежды на будущее, старалась быть по-возможнисти твердой.
   Засѣданіе назначено было въ Вестминстерской Палатѣ. Тысячу разъ засѣданіе назначалось въ этой палатѣ, тысячу разъ оно было безплодно, но что-то шептало мнѣ, что въ этотъ разъ долженъ быть какой-нибудь результатъ. Тотчасъ послѣ завтрака мы пошли въ Вестминстерскую Палату, чтобъ не опоздать къ началу присутствія. Мы проходили но самымъ оживленнымъ улицамъ, и я была такъ счастлива и такъ странно казалось мнѣ идти рука-объ-руку съ моимъ Аланомъ!
   Толкуя между собою, какъ пособить Ричарду и Адѣ, мы незамѣтно подвигались впередъ. Вдругъ я услышала чей-то голосъ:
   "Эсѳирь, милая Эсѳирь, Эсѳирь!"
   Это была Кадди ДЖеллиби; она высунулась изъ окна каретки, въ которой ѣздила давать уроки ученицамъ, и словно хотѣла обнять меня, несмотря на то, что насъ раздѣляло нѣсколько саженъ разстоянія. Я писала къ ней письмо, говорила ей о своемъ счастіи, о добротѣ мистера Жарндиса, но до-сихъ-поръ мнѣ не удалось извѣстить ее. Разумѣется, мы тотчасъ пошли къ ней на-встрѣчу; милая Кадди была въ восторгѣ: она до-того сильно прижимала меня къ себѣ, такъ крѣпко цѣловала, что я должна была позаботиться о сохраненіи своего туалета. Я сѣла съ ней въ карету и, исполняя всѣ ея желанія, успокоила ее, сколько могла. Аланъ, стоя у дверецъ кареты, восхищался неменѣе Кадди; наконецъ я вышла изъ кареты, раскраснѣвшаяся и веселая.
   Эта встрѣча заставила насъ опоздать четверть часа, и когда мы пришли въ Вестминстерскую Палату, засѣданіе было въ полномъ разгарѣ; но хуже всего: въ самыхъ дверяхъ мы встрѣтили цѣлую толпу народа, мѣшавшаго намъ и видѣть и слышать. Должно-быть, въ палатѣ происходило что-нибудь забавное, потому-что смѣхъ и крики: "тише, тише!" раздавалисъ постоянно.
   Мы обратились къ одному джентльмену, который стоялъ около насъ, и спросили: какое теперь дѣло на очереди?
   -- Процесъ Жарндисовъ, отвѣчалъ онъ.
   -- Не знаете ли, что теперь о немъ толкуютъ?
   -- Кажется, онъ кончился, отвѣчалъ джентльменъ.
   -- На-сегодня? спросили мы его.
   -- Нѣтъ, совсѣмъ.
   -- Совсѣмъ!
   Мы съ удивленіемъ взглянули другъ на друга и подумали, не-уже-ли духовное завѣщаніе привело къ такому быстрому концу такое долголѣтнее дѣло? ужели Ричардъ и Ада сдѣлаются вдругъ богатыми?
   Недоумѣнія наши скоро разсѣялись; толпа хлынула назадъ, вѣя на насъ заразительнымъ воздухомъ; всѣ выходящіе были веселы, всѣ смѣялись, какъ-будто выходили не изъ присутственнаго мѣста, а изъ театра или отъ фокусника; мы стояли въ сторонѣ, ожидая увидѣть знакомое лицо. Въ настоящую минуту выносились огромныя кипы бумагъ въ мѣшкахъ различнаго цвѣта и различной величины; писаря смѣялись, и когда мы спросили одного изъ нихъ: правда ли, что процесъ кончился? онъ расхохотался вовсе горло и отвѣчалъ: "Да, кончился"...
   Потомъ мы замѣтили мистера Кенджа: онъ важно выходилъ изъ присутствія, выслушивая, что ему нашептывалъ мистеръ Волисъ, тащившій собственноручно, какъ младшій членъ профессіи, свой синій судейскій мѣшокъ.
   Мистеръ Волисъ первый замѣтилъ насъ.
   -- Здѣсь миссъ Сомерсонъ, сэръ, сказалъ онъ, обращаясь къ своему принципалу: -- и мистеръ Вудкауртъ.
   -- Да, да, вы говорите правду, замѣтилъ мистеръ Кенджъ, раскланиваясь съ нами съ утонченнѣйшей вѣжливостью.
   -- Какъ ваше здоровье миссъ? Очень-радъ, что имѣю удовольствіе васъ видѣть; а мистеръ Жарндисъ?.. говорилъ мистеръ Кенджъ.
   -- Онъ никогда не бываетъ здѣсь, отвѣчала я ему.
   -- Очень-хорошо, что его не было здѣсь сегодня, а то его мнѣніе -- если смѣю выразиться въ отсутствіи моего друга -- его парадоксальное мнѣніе сегодня пожалуй бы и оправдалось; хотя конечно оно и несовсѣмъ, быть-можетъ, основательно.
   -- Скажите пожалуйста мистеръ Кенджъ, что было сдѣлано сегодня? спросилъ Аланъ.
   -- Что прикажете? весьма-вѣжливо говорилъ мистеръ Кенджъ.
   -- Что было сдѣлано сегодня?
   -- Что было сдѣлано сегодня, повторилъ мистеръ Кенджъ: -- понимаю вопросъ вашъ, но положительно отвѣчать на него трудно. Сегодня сдѣлано было немного, очень-немного... въ нашу пользу -- скажу болѣе: насъ отодвинули къ самому порогу.
   -- До какой степени оказался важнымъ послѣдній документъ? спрашивалъ Аланъ: -- разскажите пожалуйста намъ, мистеръ Кенджъ?
   -- Я бы готовъ былъ исполнить ваше желаніе, сэръ, отвѣчалъ мистеръ Кенджъ: -- но не могу.
   -- Это очень-трудно передать на словахъ, повторилъ мистеръ Волисъ.
   -- Пріймите въ соображеніе мистеръ Вудкауртъ, говорилъ мистеръ Кенджъ: -- что это былъ знаменитый процесъ, продесъ нескончаемый, который по-справедливости называется монументомъ оберканцелярской практики...
   -- И оселкомъ терпѣнія я думаю, замѣтилъ Аланъ.
   -- Замѣчаніе ваше остроумно и справедливо, сэръ, говоритъ мистеръ Кенджъ, скрывая улыбку, и потомъ продолжалъ, принявъ серьёзный видъ: -- если вы, мистеръ Вудкауртъ, потрудитесь обратить ваше вниманіе на то, сколько краснорѣчія, сколько умственныхъ способностей, сколько, какъ вы сами изволили замѣтить, терпѣнія было истощено процесомъ Жарндисовъ; тогда вамъ легко будетъ понять, что только огромный капиталъ въ-состояніи вознаградить всѣ утраты нравственной стороны достославныхъ адвокатовъ, пожертвовавшихъ, такъ-сказать, цвѣтущею, весеннею норою своей жизни.
   -- Извините, мистеръ Кенджъ, но я тороплюсь; такъ ли я понимаю васъ: все наслѣдство Жарндиса уйдетъ на покрытіе проторей и расходовъ по производству дѣла.
   -- Я думаю, что такъ, отвѣчалъ мистеръ Кенджъ: -- мистеръ Воллсъ, вы какъ думаете?
   -- Я думаю, что такъ, отвѣчалъ мистеръ Волисъ.
   -- И такимъ-образомъ тяжба кончится?
   -- Полагаю, что кончится -- какъ вы думаете мистеръ Волисъ?
   -- Полагаю, что кончится.
   -- Душа моя, шепнулъ мистеръ Аланъ: -- это окончательно убьетъ Ричарда.
   На лицѣ Алана было столько безпокойства, что всѣ опасенія милочки мгновенно пришли мнѣ въ голову и сердце мое сильно забилось.
   -- Если вы желаете видѣть мистера Карстона, сказалъ намъ мистеръ Волисъ:-- вы найдете его въ палатѣ. Прощайте мистеръ Вудкауртъ. Прощайте миссъ Сомерсонъ.
   И онъ поспѣшилъ подъ крылышко своего принципала.
   -- Ступай домой, душа моя, говоритъ мнѣ Аланъ: -- я займусь Ричардомъ, отъищу его здѣсь.
   Прійдя къ опекуну моему, я разсказала ему все, что слышала о несчастномъ окончаніи процеса.
   -- Другъ мой, говоритъ мистеръ Жарндисъ: -- я давно предвидѣлъ конецъ и ждалъ его съ нетерпѣніемъ, какъ бы ни былъ плачевенъ онъ.
   Все утро проговорили мы съ опекуномъ о бѣдномъ Ричардѣ и бѣдной Адѣ. Послѣ обѣда мы пошли вмѣстѣ къ нимъ. Опекунъ мой остался при входѣ на лѣстницу, а я пошла въ квартиру моей милочки.
   Услыхавъ шаги мои, Ада бросилась ко мнѣ на встрѣчу и со слезами прижалась къ груди моей. Она говорила мнѣ, что Ричардъ спрашивалъ обо мнѣ нѣсколько разъ, что Аланъ отъискалъ его въ палатѣ, въ какомъ-то безчувственномъ, летаргическомъ состояніи; что, прійдя въ себя, онъ началъ говорить несвязныя рѣчи и кровь хлынула у него ртомъ. Аланъ привезъ его домой и теперь находится при немъ.
   Ричардъ лежалъ на софѣ; глаза его были закрыты. Передъ нимъ на столѣ стояли лекарства; воздухъ въ комнатѣ былъ чистъ и окна завѣшены. У изголовья больнаго стоялъ Аланъ и пристально слѣдилъ за нимъ.
   Молча присѣла я около него. Открывъ понемногу глаза, онъ увидѣлъ меня.
   -- Поцалуй меня, тётушка Дердонъ, поцалуй меня, моя милая, сказалъ онъ мнѣ.
   Мнѣ было очень-утѣшительно видѣть, что Ричардъ, несмотря на всю слабость свою, былъ веселъ. Онъ говорилъ о нашемъ бракѣ, желалъ намъ счастія, хвалилъ Алана, называлъ его своимъ благодѣтелемъ и, взявъ его руку, крѣпко прижалъ къ груди своей.
   Мы съ удовольствіемъ говорили о будущемъ. Ричардъ обѣщался непремѣнно быть на моей свадьбѣ, если здоровье позволитъ ему. Ада утѣшала его такъ мило, такъ нѣжно; ее поддерживала надежда... которая должна была скоро, скоро осуществиться.
   Чтобъ меньше заставлять Ричарда говорить, мы замолчали сами и занялись работой. Наступалъ вечеръ. Взглянувъ случайно на дверь, я увидѣла позади ея моего опекуна.
   -- Кто тамъ? спросилъ Ричардъ, подмѣтивъ во мнѣ удивленный взглядъ.
   Прежде чѣмъ отвѣчать ему, я взглянула на Алана; онъ понялъ меня, нагнулся надъ больнымъ и шепнулъ ему.
   Мистеръ Жарндисъ тихо вошелъ въ комнату и положилъ руку свою на руку Ричарда.
   -- О сэръ, вы истинно-добрый, вы истинно-благородный человѣкъ, сказалъ Ричардъ и залился слезами.
   -- Дорогой Рикъ мой, говорилъ опекунъ: -- забудемъ прошлое. Горизонтъ очистился; облака разнесены вѣтромъ... Каково здоровье твое, мой другъ?
   Я очень-слабъ, сэръ, но надѣюсь, силы мои укрѣпиться. Передо мною открывается новый міръ.
   -- Очень-радъ, очень-радъ, говорилъ опекунъ мой.
   -- Теперь я буду думать иначе. Урокъ мнѣ данъ -- тяжелый урокъ, но полезный.
   -- Браво, браво! говорилъ опекунъ мой, стараясь казаться веселымъ и ободрить бѣднаго Ричарда.
   -- Ничего бъ мнѣ такъ не хотѣлось, сэръ, какъ взглянуть на ихъ домикъ, на домикъ тётушки Дердонъ и Вудкаурта. Я чувствую, что тамъ я воскресну, тамъ скорѣе укрѣпятся силы мои.
   -- И я точно такого же мнѣнія, говорилъ опекунъ: -- и тётушка Троттъ; мы съ ней на эту тэму говорили сегодня цѣлый день; и Аланъ я полагаю, такъ же думаетъ.
   Ричардъ весело улыбнулся.
   -- Я ничего не говорю объ Адѣ, говорилъ Ричардъ: -- но я думаю о ней, думаю много. Взгляните на нее, сэръ: она здѣсь хлопочетъ около меня, тогда-какъ ей самой больше чѣмъ мнѣ нужно спокойствіе.
   Онъ обнялъ ее нѣжно и страстно.
   -- Когда я поѣду въ Холодный Домъ, говорилъ Ричардъ: -- я поговорю съ вами о многомъ, сэръ, и вы мнѣ многое покажете, я надѣюсь.
   -- Разумѣется, дорогой мой Рикъ.
   -- Все та же доброта, все то же нѣжное сердце, говорилъ Ричардъ:-- они мнѣ все разсказали: какъ вы устроили ихъ счастье, какъ вы заботились о ихъ будущемъ, какъ вы отдали имъ другой Холодный Домъ. Какъ мы мнѣ хотѣлось взглянуть на него...
   -- Я надѣюсь, что ты заглянешь и въ мой Холодный Домъ, милый Ричардъ. Теперь я, знаешь, одинокій старикъ и пріѣздъ близкихъ сердцу для меня будетъ утѣшеніемъ, да, истиннымъ утѣшеніемъ, повторилъ онъ, обращаясь къ Адѣ.
   -- Все это былъ страшный, безпокойный сонъ, говорилъ Ричардъ, сжимая обѣ руки опекуна моего, съ чувствомъ раскаянія: -- простите меня.
   -- Ни слова объ этомъ, мой милый, ни слова.
   -- И вы такъ добры, прощаете все, забываете все и еще ободряете слѣпца, любите его въ минуту прозрѣнія.
   -- Что я-то самъ, Рикъ? такой же слѣпецъ мой другъ -- ни больше ни меньше.
   -- Другой открывается передо мною міръ, сказалъ Ричардъ, и глаза, его блистали особеннымъ свѣтомъ.
   Аланъ подошелъ ближе къ Адѣ и грустно взглянулъ на опекуна моего.
   -- Когда я оставлю это мѣсто и переселюсь въ страну, для меня столько пріятную? страну моей юности, гдѣ я соберусь съ силами и скажу, что для меня была Ада, исповѣдаю передъ вами всѣ заблужденія мои?.. Ахъ когда, когда?
   -- Когда силы твои поправятся, дорогой Рикъ, отвѣчалъ опекунъ мой....
   -- Ада, милая, несравненная!..
   Онъ хотѣлъ приподняться, но силы его были слабы; Аланъ приподнялъ его и Ада склонилась на его грудь...
   -- Я много, много причинилъ тебѣ горя, душа моя. Черной тѣнью покрылъ я твой жизненный путь. Женитьбой своей я ввелъ тебя въ нищету и несчастія: забудь, ангелъ мой, проступки мои, забудь... я измѣнюсь; передо мною открывается новый міръ...
   Улыбка ясная, чистая, осѣнила лицо его, когда трепетная Ада покрывала его нѣжными поцалуями... онъ обнялъ ее крѣпко прижалъ къ груди своей и вступилъ въ новый міръ
   Поздно вечеромъ прибѣжала ко мнѣ сумасшедшая старушка, миссъ Флайтъ и со слезами разсказала, что она дала своимъ птичкамъ свободу. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   

ГЛАВА LXVI.
Въ Линкольншайрѣ.

   Таинственное безмолвіе надъ Чизни-Вольдомъ въ эти тяжкіе дни; таинственное безмолвіе надъ событіями знаменитой фамиліи. Былъ слухъ, что сэръ Лейстеръ платилъ большія деньги охотникамъ поговорить о чужихъ дѣлахъ, въ намѣреніи заставитъ этихъ людей молчать; но этотъ слухъ, быть-можетъ, ничтожный, замиралъ при самомъ его началѣ. Извѣстно, что трупъ прекрасной леди Дедлокъ покоится въ мавзолеѣ парка, въ мавзолеѣ, осѣненномъ столѣтними дубами, на вершинахъ которыхъ зловѣщій филинъ потрясаетъ ночное спокойствіе своимъ крикомъ. Но когда и какъ привезенъ трупъ прекрасной миледи въ допотопное владѣніе Дедлоковъ -- это тайна, глубокая тайна. Небольшое число старыхъ пріятельницъ миледи, по-большей-части съ персиковыми щечками и шеями скелетовъ, играя вѣерами и кокетничая, за отсутствіемъ другихъ обожателей, съ смертью, изрѣдка позволяли себѣ дивиться, какимъ образомъ оскорбленный духъ Дедлоковъ терпитъ позоръ и не улетитъ въ другія области изъ вѣковаго мавзолея отъ оскорбительнаго для нихъ присутствія миледи? Но усопшіе Дедлоки глухи къ восклицаніямъ костлявыхъ красавицъ и крѣпко-держатся на мѣстахъ своихъ.
   Между группами деревьевъ, по извилистымъ дорожкамъ парка раздается иногда стукъ лошадиной подковы -- это ѣдетъ сэръ Лейстеръ больной, согбенный, лишенный почти зрѣнія, но все-таки съ величественной осанкой; рядомъ съ нимъ, и не спуская съ него глазъ, молодецки гарцуетъ статный, воинственный на-видъ мужчина. Равняясь съ мавзолеемъ, лошадь сэра Лейстера останавливается; баронетъ снимаетъ шляпу и стоитъ нѣсколько минутъ съ непокрытою головой... Что думаетъ онъ -- Богъ его знаетъ.... Потомъ лошадь поворачивается и баронетъ возвращается тою же дорогою.
   Война съ смѣлымъ Бойтсорномъ продолжается попрежнему, только періодически, иногда кровопролитнѣе, иногда миролюбивѣе. Сказать правду, какъ только сэръ Лейстеръ пріѣхалъ въ Линкольншайръ и мистеръ Бойтсорнъ узналъ плачевную исторію баронета, онъ тотчасъ же готовъ былъ отказаться отъ всякихъ правъ на прогонъ. Такое смиреніе мистера Бойтсорна возбудило гнѣвъ сэра Лейстера; онъ принялъ эту уступку за оскорбительное снисхожденіе къ его болѣзненному состоянію и къ его несчастіямъ; тогда мистеръ Бойтсорнъ началъ снова нарушеніе чужихъ предѣловъ. Снова доски съ угрожающими надписями стали появляться на прогонѣ, и самъ хозяинъ, съ канарейкою на головѣ, поражалъ людей сэра Лейстера, по примѣру прошлыхъ лѣтъ; попрежнему являлся мистеръ Бойтсорнъ и въ церковь, и тамъ не обращалъ никакого вниманія на баронета. По люди говорили, что противники связаны однѣми узами, что двѣ сестры оскорбили того и другаго и что они очень, очень-близки другъ-другу; но какъ бы то ни было, война не прекращалась, къ взаимному удовольствію враждующихъ.
   Въ томъ самомъ домикѣ, въ паркѣ, на который въ давно-забытое время, во время разлитія линькольншайрскихъ водъ, такъ пристально смотрѣла миледи изъ своего будуара, живетъ броненосный кавалеристъ. По стѣнамъ этого домика виситъ оставшееся отъ продажи оружіе и маленькій колченогій человѣчекъ чиститъ и холитъ его. И дѣятельно работаетъ колченогое созданіе, полируетъ все, что только можетъ принять полировку: замки, сбрую, бляхи, стремена, и такъ проводитъ скучные дни свои. Онъ что-то въ родѣ изувѣченной собаки, особенной косматой породы и откликается на имя: Филь.
   Весело смотрѣть, какъ античная управительница Чизни-Вольда (теперь нѣсколько-тугая на ухо) идетъ въ церковь, опираясь на руку сына; но мало кому приходится любоваться этой картиной. Пустъ гостепріимный Линкольншайрскій Замокъ. Иногда въ жаркіе дни лѣта мелькаетъ въ паркѣ, невѣдомый ему доселѣ, сѣрый салопецъ и громадныхъ размѣровъ зонтикъ; иногда двѣ игривыя дѣвочки рѣзвятся въ куртинахъ и рвутъ въ букеты цвѣты; иногда слышатся звуки флейты и извѣстные мотивы, разогрѣвающіе кровь: "гре-надеры молодцы, гре-надеры удальцы": тогда на крыльцѣ сторожеваго домика виднѣются двѣ дымящіяся трубки или слышенъ звукъ шаговъ, отбивающихъ тихій маршъ, или рѣзко-деревянный голосъ: -- но при ней я не гу-гу объ этомъ: дисциплина, прежде всего, понимаешь!
   -- Большая часть залъ заперта и не показывается посѣтителямъ. Сэръ Лейстеръ старается сохранить свое величіе; онъ попрежнему любитъ лежать на диванѣ, въ парадной залѣ, передъ портретомъ миледи. Огонь въ каминѣ заставленъ широкими экранами и не разливаетъ больше яркаго свѣта, какъ-будто суждено ему скоро потухнуть... да, все скоро потухнетъ для сэра Лейстера и покрытый плѣсенью мавзолей скоро пахнётъ на него своимъ сырымъ воздухомъ и обниметъ своими каменными объятіями.
   Быстрая Волюмнія чувствуетъ разрушительное вліяніе времени; ни баночки бѣлилъ, ни баночки румянъ не могутъ реставрировать ея угасающихъ прелестей. Она проводитъ вечера за чтеніемъ сэру Лейстеру и старается всѣми способами скрыть одолѣвающую ее зѣвоту. Самымъ побѣдительнымъ средствомъ противъ этого врага считаетъ она сжиманіе между розовыхъ губъ розоваго ожерелья. Кудли, Дудли, Буффи, Суффи и прочая челядь мало занимаетъ сэра Лейстера; онъ невнимательно слѣдитъ за парламентскими преніями и только какъ-будто очнется тогда, когда Волюмпія перестаетъ читать, утомя свое зрѣніе.
   Между-прочимъ, рѣзвая дѣва не утратила привычки попархивать и поклевывать, что ей попадется подъ носикъ; такимъ-образомъ стрекозя между бумагами умирающаго баронета, нашла она кой-что и о себѣ; это можетъ ее успокоить и примирить ея разлуку съ патріархальнымъ Батомъ и броненоснымъ генераломъ.
   Кузены рѣдко появляются въ Чизни-Вольдѣ въ настоящее время. Рѣдко слышны лай псовъ, хлопанье арапниковъ и оружейныхъ выстрѣловъ на зеленѣющихся лугахъ парка. Вялый кузенъ, подъ вліяніемъ всеобщаго унынія, сдѣлался еще вялѣе, и лежа на подушкахъ дивана, говорилъ: -- чогхтъ... тюгхма... пгхосто тюгхма!.
   Великимъ, хотя рѣдкимъ событіемъ былъ для Волюмніи, посреди тоски, витающей надъ Чизни-Вольдомъ, балъ въ околоткѣ. На немъ являлась блистательная дѣва, не щадя косметическихъ средствъ и головъ несчастныхъ поклонниковъ, толпившихся вокругъ этой звѣзды. Бальная зала была отъ Чизни-Вольда въ нѣсколькихъ миляхъ; она во все продолженіе трехъ-сотъ шестидесяти-четырехъ дней года, за исключеніемъ послѣдняго дня, дня торжества въ околоткѣ, имѣла что-то антиподное, потому-что была напихана сверху до низу стульями и скамейками опрокинутыми вверхъ ногами.
   При такихъ-то торжественныхъ событіяхъ прелестная дѣва плѣняла сердца своею любезностью, своею живостью, своимъ порханьемъ, какъ въ тѣ незабвенные дни, когда ей строилъ куры страшный генералъ съ полными аккордами зубовъ, прорѣзавшихся не снизу, а сверху. Вертясь въ вихрѣ вальса и носясь въ мазуркѣ и экоссезахъ, пасторальная нимфа знаменитаго происхожденія вызывала впередъ пастушковъ съ чаемъ, лимонадомъ, сандвичами, съ высокопочтеніемъ. И съ ними она была то мила, то жестока, то величава, то недоступна, то измѣнчива, то плѣнительна, то томна, то сладострастна. И какое сходство между ней и старинными стеклянными шандалами, украшающими бальную залу? Эти шандалы на тоненькихъ ножкахъ съ маленькими стеклянными висюльками, съ гладкими выпуклостями, на которыхъ нѣтъ висюлекъ, тускло отражая огонь синеватымъ цвѣтомъ въ своихъ украшеніяхъ призматической формы -- ни-дать-ни-взять -- Волюмиіи.
   За исключеніемъ этихъ развлеченій, жизнь въ Линколыннайрѣ -- тяжкая пытка для поэтической Волюмпіи. Въ лирическомъ настроеніи духа ей кажется Чизни-Вольдъ страшнымъ демономъ, а столѣтніе дубы -- лѣшими, которые машутъ руками, ломаютъ въ отчаяніи пальцы, тяжело вздыхаютъ и проливаютъ слезы горести на окна волшебнаго замка; для нея это лабиринтъ громадныхъ размѣровъ, не собственность людей живыхъ и изображенныхъ на портретахъ, а страна духовъ, выходящихъ въ сумрачный часъ ночи изъ мильйона могилъ и бродящихъ съ шумомъ и громомъ подъ пустынными аркадами; страшная степь корридоровъ и лѣстницъ, въ которой загудитъ нескончаемое эхо, если случайно ночью упадетъ на полъ гребенка, поддерживающая фальшивую косу; мѣсто, гдѣ она одна ни за что не рѣшится сдѣлать ни шагу, гдѣ рѣзвая дѣва всякій разъ взвизгнетъ, когда затрещитъ уголь въ каминѣ, гдѣ она потеряла разсудокъ и откуда бѣжитъ безъ оглядки.
   Таковъ Чизни-Вольдъ, покинутый пустотѣ и мраку. Нѣтъ въ немъ перемѣнъ ни въ жаркіе дни лѣта, ни въ суровую зиму; не развѣвается флагъ надъ бельведеромъ; не блистаютъ огнями окна въ ночномъ сумракѣ; нѣтъ въ немъ признака жизни; нѣтъ въ немъ движенія, говора, мысли; не видать въ немъ надменныхъ страстей... Куда же все дѣлось?.. куда?
   

ГЛАВА LXVII.
Послѣдній разсказъ Эсѳири.

   Семь счастливыхъ лѣтъ я ужь владѣю Холоднымъ Домомъ. Еще нѣсколько словъ, очень-немного -- и мы простимся съ тобою, читатель, простимся навсегда. На моей сторонѣ останется много пріятныхъ воспоминаній: не знаю, что останется на твоей.
   Милочка моя поручена была моимъ попеченіямъ и нѣсколько недѣль сряду я ея не покидала. Ребенокъ, на котораго такъ много надѣялась она, родился прежде чѣмъ могила отца была обложена дерномъ. Это былъ сынъ, и мы назвали его Ричардомъ, въ честь отца.
   Здоровье моей милочки стало укрѣпляться; я съ удовольствіемъ и радостью слѣдила за ней, какъ, бывало, съ малюткой у груди, идетъ она въ садъ гулять, или сидитъ на скамейкѣ. Тогда я была ужь замужемъ, я была счастливѣйшая изъ смертныхъ.
   Однажды опекунъ мой, пріѣхавъ къ намъ погостить, спросилъ Аду: когда она хочетъ вернуться домой?
   -- Ты вездѣ дома, моя милая, сказалъ онъ: -- но старику Холодному Дому надо отдать предпочтеніе. Когда твои силы и силы твоего ребенка укрѣпятся, пріѣзжай съ нимъ ко мнѣ и вступай во владѣніе.
   -- Милый, добрый братецъ Джонъ, сказала Ада.
   -- Называй теперь меня своимъ опекуномъ, моя милая, говорилъ мистеръ Жарндисъ, и онъ въ-самомъ-дѣлѣ былъ ея опекуномъ и опекуномъ ея малютки. Ему нравилось это названіе, и всѣ дѣти называли его этимъ именемъ... вѣдь ужь и у меня двѣ дочки.
   Маленькая Черли, по-прежнему круглолицая, и по-прежнему, какъ мы ни бились, безграмотная, тоже замужемъ. Она вышла замужъ здѣсь по сосѣдству, за мельника... Я и теперь, чертя эти строки, смотрю, какъ быстро работаетъ ихъ мельница и слышу, какъ шумятъ жернова. Надѣюсь, мельникъ не избалуетъ моей маленькой горничной, хотя любятъ ее отъ всего сердца. Черли чванится своимъ замужствомъ: мельница ихъ пользуется извѣстностью во всемъ околоткѣ. Кстати о Черли... Право въ эти семь лѣтъ, мнѣ кажется, время не двигалось впередъ, точь-въ-точь, какъ полчаса тому назадъ, извѣстная мельница... Сестра Черли, маленькая Эмма живетъ у меня. Томъ сдѣлалъ въ школѣ быстрые успѣхи, и въ ариѳметикѣ -- ужь не знаю -- чуть-чуть не дошелъ ли до десятичныхъ дробей. Онъ теперь живетъ въ ученьи у мельника, во всѣхъ влюбляется и передъ всѣми краснѣетъ.
   Кадди провела съ нами послѣднія свои каникулы; она право стала еще милѣе прежняго: бѣгаетъ, рѣзвится, танцуетъ съ дѣтьми, какъ-будто въ жизнь свою не давала танцевальныхъ уроковъ. Теперь она ужь держитъ свой экипажъ и слишкомъ на двѣ мили подвинулась изъ Ньюманской Улицы впередъ, къ центру города. Мужъ ея, къ-сожалѣнію, охрамѣлъ, и Кадди теперь работаетъ за двоихъ, но работаетъ съ удовольствіемъ, отъ чистаго сердца. Мистеръ Желлиби посѣщаетъ ее попрежнему; прійдетъ вечеркомъ, сядетъ на то мѣсто, къ которому привыкъ, и прислонится головой къ стѣнѣ. Говорятъ, что мистриссъ Желлиби была очень-огорчена, сначала тѣмъ, что дочь ея замужемъ за ничтожнымъ человѣкомъ и занимается сама уроками танцованія. Но время вылечиваетъ отъ всѣхъ огорченій. Къ-тому же, мистриссъ Желлиби, поссорясь съ владѣтелемъ Барріубула-Гха, заняла мѣсто въ парламентѣ, что еще болѣе увеличило ея корреспонденцію. Маленькая Эсопрь, дочь Кадди, глуха и нѣма. Кадди примѣрная мать; она заботится о будущемъ ребенка и учитъ ее въ минуты своего отдыха всему тому, что можетъ быть доступно глухонѣмой.
   Биби на службѣ и ведетъ дѣла свои хорошо. Старикъ мистеръ Тервейдропъ очень подверженъ апоплексическому удару; онъ ѣстъ и пьетъ по-прежнему и по-прежнему жеманится на улицахъ Лондона. Къ Биби онъ сохраняетъ привязанность до-сихъ-поръ и обѣщалъ его сдѣлать наслѣдникомъ золотыхъ часовъ, украшающихъ его будуаръ и купленныхъ на трудовыя деньги бѣднаго Принца.
   При первой возможности мы пристроили къ нашему домику особенную комнатку для опекуна моего и прозвали ее Воркотней. Я стараюсь объ опекунѣ моемъ писать короче, потому-что при мысли объ этомъ общемъ благодѣтелѣ слезы благодарности такъ и навертываются у меня на рѣсницахъ.
   Ко мнѣ онъ не перемѣнился, съ мужемъ моимъ друженъ, а для Ады и маленькаго Ричарда истинный отецъ.
   О восточномъ вѣтрѣ нѣтъ ни слуху ни духу. Я разъ замѣтила ему объ этомъ. Онъ разсмѣялся и сказалъ: "да, душа моя, вѣтеръ больше не дуетъ съ востока".
   Милочка моя, кажется, еще стала прелестнѣе. Печаль, которая теперь ужь сгладилась, дала невинному лицу ея какое-то неземное выраженіе. Иногда, взглянувъ на нее, какъ она сидитъ въ своемъ траурномъ платьѣ (она до-сихъ-поръ еще не сняла траура) и учитъ Ричарда, мнѣ кажется, въ мысляхъ своихъ она молится обо мнѣ.
   Лишнихъ денегъ у насъ не водится, но мы живемъ въ довольствѣ. Мужа моего любятъ, благословляютъ, благодарятъ -- я это знаю, вижу и слышу.
   Даже меня любятъ, меня благословляютъ, меня благодарятъ, потому-что я жена его.
   День или два тому назадъ, покончивъ приготовленія къ пріему дорогихъ гостей: моей милочки, опекуна и маленькаго Ричарда, я сидѣла на любимой скамейкѣ, близь портика, и поджидала Алана. Онъ скоро вернулся.
   -- Что ты тутъ дѣлаешь, моя дорогая? сказалъ онъ.
   -- Сижу и думаю, мой другъ, отвѣчала я: -- ночь такая дивная, мѣсяцъ такой ясный...
   -- О чемъ же ты думаешь?
   -- Какой ты любопытный! Хоть совѣстно, но изволь, разскажу: я думала о моей прежней наружности.
   -- Что же ты думала?
   -- Я думала, что, еслибъ я была въ тысячу разъ красивѣе прежняго, ты бы не могъ любить меня больше, чѣмъ любишь теперь.
   -- Еслибъ ты была красивѣе тётушки Дердонъ, сказалъ Аланъ разсмѣявшись.
   -- Да, мой другъ.
   -- Послушай Троттъ, прибавилъ Аланъ, взявъ меня за руку: -- смотришься ли ты когда въ зеркало?
   -- Ты знаешь, что я смотрюсь.
   -- Такъ ты должна знать, что ты красивѣе прежняго, мой несравненный другъ...
   Я этого не знала, не знаю и теперь. Я знаю только то, что дѣти мои очень-хорошенькія малютки; мужъ мой красавецъ, милочка моя -- прелесть; опекунъ мой добръ, какъ ангелъ, и всѣ они не нуждаются въ моей красотѣ.

Переводъ И. А. Бирилева

"Отечественныя Записки", NoNo 1--12, 1854

   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru