Диккенс Чарльз
Холодный дом

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Bleak House.
    Перевод И. А. Бирилева.
    Текст издания: журнал "Отечественныя Записки", NoNo 1-12, 1854.

ХОЛОДНЫЙ ДОМЪ.
РОМАНЪ ЧАРЛЬЗА ДИККЕНСА.

ПЕРЕВОДЪ СЪ АНГЛІЙСКАГО.

Часть первая.

ГЛАВА I.
Безконечный Процесъ.

   Лондонъ. Михайловъ-день прошелъ; лордъ-канцлеръ предсѣдательствуетъ въ Линкольнской Палатѣ. Ноябрь; немилосердо-гадкая погода; за улицахъ грязь. Дымъ изъ трубъ ловятся на мостовую, осыпая ее мелкой черной пылью, словно снѣгомъ, одѣтымъ въ трауръ по солнцѣ; собакъ не узнаешь: всѣ въ грязи; да и лошади не лучше: грязь покрываетъ ихъ во самыя шоры. Пѣшеходы, подъ вліяніемъ дурнаго времени, очень не въ-духѣ; задѣваютъ другъ друга зонтиками, скользятъ и падаютъ на поворотахъ улицъ, гдѣ тысячѣ другихъ пѣшеходовъ скользили ужъ и падали съ начала дня,-- если онъ, въ-самомъ-дѣлѣ, начинался, прибавляя, но краямъ троттуара, новые слои грязи, какъ проценты на капиталъ.
   Туманъ повсюду, туманъ вверхъ по рѣкѣ, текущей среди зеленѣющихъ островковъ и лужаекъ; туманъ внизъ по рѣкѣ, пробирающейся среди безчисленныхъ рядовъ кораблей и омывающей грязные берега большаго и грязнаго города; туманъ надъ эссекскими болотами; туманъ надъ кентскими высотами; туманъ ползетъ по каютамъ угольныхъ судовъ, стелется по палубамъ, лѣзетъ вверхъ по снастямъ кораблей и смотрится въ люки бортовъ; туманъ ѣстъ глаза и щекочетъ гортани старыхъ гринвичскихъ инвалидовъ, сопящихъ у огонька въ своихъ комнаткахъ; туманъ норовитъ въ чубукъ и трубку гнѣвнаго шкипера, курящаго послѣ обѣда въ своей тѣсной каюткѣ; туманъ пощипываетъ пальцы рукъ и ногъ разбитнаго шкиперскаго юнги, торчащаго на палубѣ; прохожіе на мостахъ, окруженные туманнымъ сводомъ со всѣхъ сторонъ, какъ-будто плывутъ на воздушномъ шарѣ, въ сѣрыхъ облакахъ.
   Газъ мерцаетъ сквозь туманъ тамъ-и-сямъ по улицамъ, краснѣе солнца, освѣщающаго смокшее поле и плугъ землепашца; большая часть лавокъ засвѣтила огни двумя часами ранѣе обыкновеннаго; газъ, подумаешь, обидѣлся этимъ, потому-что свѣтитъ такимъ мутнымъ и неопредѣленнымъ свѣтомъ.
   Сырой вечеръ еще сырѣе, густой туманъ еще гуще и грязныя улицы еще грязнѣе близь стараго свинцоваго, навѣса, осѣняющаго съ незапамятнаго времени входъ въ старое, крытое свинцомъ строеніе Темпля; рядомъ съ Темплемъ, въ Линкольнской Палатѣ, въ самомъ сердцѣ тумана, предсѣдательствуетъ лордъ-канцлеръ въ своей канцеляріи.
   Въ такой ненастный день въ Обер-Канцеляріи долженъ присутствовать лордъ обер-канцлеръ: онъ, въ-самомъ-дѣлѣ, и присутствуетъ, въ напудренномъ парикѣ, какъ-бы увѣнчанный туманною ореолою, въ мягкомъ креслѣ, обитомъ краснымъ сукномъ; къ нему обращена широкая фигура адвоката, съ густыми, какъ лѣсъ, бакенбардами, съ пискливымъ голоскомъ и съ безконечнымъ сверткомъ бумагъ подъ-мышкой; вниманіе ея, повидимому, устремлено на фонарь, укрѣпленный на крышѣ; но тамъ, кромѣ тумана, взоръ ея ничего не встрѣчаетъ. Въ такой скверный день въ Обер-Канцеляріи, должно находиться нѣсколько дюжинъ юристовъ. Въ-самомъ-дѣлѣ, вотъ они, глубоко-погруженные въ одинъ изъ десяти тысячъ пунктовъ безконечнаго процеса, подставляютъ, ори всякомъ скользкомъ обстоятельствѣ; другъ другу ногу, путаются по горло въ судейскихъ крючковъ, готовятъ потоки рѣчей въ широкихъ головахъ своихъ, охраняемыхъ париками изъ козьей шерсти и конской гривы, и разъягрываютъ poли честности и справедливости съ такимъ невозмутимымъ тактомъ, какой нехудо имѣть самымъ искуснымъ актерамъ. Въ такой ненастный день, въ Обер-Канцеляріи, должны быть различные ходатаи по дѣламъ, изъ которыхъ двое или трое почили ихъ въ наслѣдство отъ разбогатѣвшихъ отцовъ своихъ; и въ-самомъ-дѣлѣ, ходатаи стоятъ, выстроенные къ линію, въ устланномъ цыновками кладезѣ (на днѣ котораго вы тщетно цоискали бы истины), между краснымъ столомъ регистратора и шелковыми тогами, вооруженными билетами, актами, репликами, ордерами, декретами, свидѣтельствами, циркулярами, объясненіями.
   Что это за палата мрачная и темная? Бѣдно освѣщена она тусклыми свѣчками; какъ надъ болотомъ, стелется въ ней безвыходно густой туманъ; ея стекла едва пропускаютъ дневной свѣтъ; прохожій, непосвященный въ ея тайны, случайно заглянувъ сквозь дверное стекло, отпрыгнетъ отъ ея порога, испуганный гробовымъ голосомъ, раздающимся изъ глубины комнаты, гдѣ высокіе парики присутствующихъ утопаютъ въ туманномъ облакѣ -- это палата Обер-Канцеляріи.
   Кто въ такое ненастное время сидитъ въ Обер-Канцеляріи, кромѣ лорда-канцлера, адвоката на очереди, двухъ или трехъ адвокатовъ, небывающихъ никогда очередными и вышепоименованнаго кладезя съ ходатаями? Здѣсь сидятъ еще, пониже судьи, украшеннаго парикомъ и тогой, вопервыхъ, регистраторъ, потомъ два или три крючка, два ни три сутяги, одной съ нимъ масти. Всѣ они зѣваютъ, потому-что стравила скука отъ процеса по дѣлу о Жарндисахъ (дѣло за очереди), проведшаго сквозь огонь и воду. Стенографы, докладчики палаты и корреспонденты газетъ отчаливаютъ всякій разъ съ остальными мелкими членами правосудія, какъ-только процесъ Жарндисовъ появляется на сцену -- мѣста ихъ пусты, На боковой скамейкѣ стоитъ, прижавшись къ стѣнѣ, маленькая, сумасшедшая старушонка въ измятомъ чепцѣ; всякій разъ бываетъ она въ палатѣ отъ начала до конца засѣданія, всякій разъ ждетъ она какого-нибудь неяснаго приговора въ свою пользу. Говорятъ, что она или принадлежитъ, или, по-крайней-мѣрѣ, принадлежала къ числу просителей; но навѣрное никто не знаетъ -- кону какое до нея дѣло? Она носятъ съ собой въ ридикюлѣ маленькій сверточекъ, который называетъ своими документами и который преимущественно состоитъ изъ кусочковъ бумаги и сухой травы.
   Блѣднолицый и худощавый заключенный приходитъ, подъ стражею, съ полдюжины разъ, чтобъ лично защищать себя противъ возложеннаго за него обвиненія, яко-бы онъ, оставаясь единственнымъ душеприкащикомъ, запутался въ отчетахъ, о которыхъ никто не знаетъ, имѣлъ ли онъ какое-либо свѣдѣніе. Другой, разоренный истецъ, періодически является изъ Шропшайра и имѣетъ сильное поползновеніе обратиться къ лорду-канцлеру, по окончанія присутствія; никто не можетъ вразумить его, что лордъ-канцлеръ и не подозрѣваетъ О его существованіи. Шропшайрскій истецъ садится на выгодномъ мѣстѣ, не спускаетъ глазъ съ судья и норовитъ воскликнуть самымъ жалобнымъ басомъ: "милордъ!" какъ-только тотъ привстанетъ съ мѣста. Нѣсколько писцовъ и палатскихъ сторожей, видавшихъ этого господина, остаются въ канцеляріи, ожидая какой-нибудь забавной выходки съ его стороны, чтобъ развеселиться на зло нахмурившейся погодѣ.
   Дѣло о Жарндисахъ плетется нога за ногу. Этотъ пугающій процесъ, отъ времени сдѣлался такъ запутанъ и многосложенъ, что ни единая душа не понимаетъ его; всего менѣе понимаютъ его истцы. Безчисленное множество дѣтей родилось во время процеса, безчисленное множество молодыхъ людей переженилось, безчисленное множество стариковъ отправилось на тотъ свѣтъ; множество людей съ отчаяніемъ узнали, что они попались въ процесъ по дѣлу Жарндисовъ, сами не зная, какъ и зачѣмъ; цѣлыя семейства наслѣдовали баснословную ненависть къ этому дѣлу. Маленькій отвѣтчикъ, или истецъ, которому обѣщали купить хорошенькую картонную лошадку, если процесъ по дѣлу о Жарндисахъ кончится въ пользу его папеньки, не только сдѣлался совершенныхъ мужчиной и владѣлъ настоящими лошадьми, но ужъ успѣлъ умереть. Судейскія красавицы, изъ расцвѣтавшихъ дѣвушекъ, увяли бабушками и прабабушками; безчисленные списки именъ, запутанныхъ въ процесъ, сдѣлались истинными списками усопшихъ; на всемъ земномъ шарѣ не осталось, можетъ-быть, и трехъ Жарндисовъ съ-тѣхъ-поръ, какъ старому Тому Жарндису вздумалось наложить на себя руку, въ кофейной, находящейся въ Канцелярской Улицѣ; но все еще въ процесѣ по дѣлу Жарндисовъ не видать заповѣднаго конца.
   Процесъ по дѣлу о Жарндисахъ сдѣлался предметомъ юридической шутки -- вотъ лучшій плодъ его. Многимъ причинилъ онъ смерть; по-крайней-мѣрѣ, теперь, сталъ забавою для юристовъ. Во всѣхъ палатахъ Темпля нѣтъ канцеляриста, который бы не вклеилъ въ него собственноручнаго отношенія; нѣтъ канцлера, который бы не участвовалъ въ немъ, бывъ адвокатомъ. Много прекраснаго говорится о немъ старыми обер-адвокатами, за бутылкой портвейна, послѣ дружескаго обѣда; новички въ адвокатствѣ считаютъ законнымъ долгомъ поостриться надъ нимъ. Послѣдній лордъ-канцлеръ, ловко съострилъ однажды: какъ-то мистеръ Блоурсъ, самый затѣйливый изъ судейскихъ крючковъ, говоритъ, что это-де можетъ случиться только тогда, когда съ неба посыплется картофель; "или тогда, мистеръ Блоурсъ, поправляетъ его покойный, когда мы покончимъ дѣло о Жарндисахъ"; эта острота пришлась очень по-сердцу всѣмъ крючкодѣямъ и сутягамъ.
   Сколькихъ людей, непричастныхъ къ дѣлу, процесъ Жарндисовъ запуталъ и разорилъ -- этотъ вопросъ неисчерпаемъ. Начиная отъ главнаго судьи, на шкапахъ котораго запыленными грудами лежатъ бумаги но дѣлу о Жарндисахъ, до простаго писаря въ Палатѣ Шести Писарей, который переписалъ десять тысячъ листовъ въ этомъ безконечномъ дѣлѣ, ни одна человѣческая душа не сдѣлалась лучше. Даже мальчишки, служащіе на посылкахъ у прокурора, разсказывающіе просителямъ разныя небылицы, что, напримѣръ, мистеръ какой-нибудь Чизль, или Мизль, по горло заваленъ работой съ утра до вечера и разбираетъ ихъ дѣло, даже, говорю я, и эти мальчишки идутъ ужъ по кривой дорогѣ, всасывая въ себя все дурное изъ процеса по дѣду Жарндисовъ. Ходатай по дѣлу зашибъ, правду сказать, хорошую деньгу, зато вышелъ изъ вѣры и заклеймилъ все свое племя. Разнымъ Чизлямъ и Мизлямъ взошло въ привычку обѣщать попустому заглянуть въ дѣльцо и посмотрѣть, что выйдетъ для какого-нибудь Дризля, которому не очень-ловко чувствуется, когда окончится дѣло о Жарндисахъ. Даже тѣ, которые наблюдали за его ходомъ изъ очень-отдаленнаго круга, нечувствительно попали на ложную дорогу.
   Такъ, въ самомъ сердцѣ тумана, предсѣдательствуетъ обер-лордъ канцлеръ въ своей канцеляріи.
   -- Мистеръ Тенгль! взываетъ несовсѣмъ-смѣло лордъ-обер -канцлеръ, ошеломленный въ послѣднемъ засѣданія извѣстнымъ краснорѣчіемъ этого ученаго мужа.
   -- Милордъ (вмѣсто милордъ)! отвѣчаетъ мистеръ Тенгль.-- Мистеръ Тенгль знаетъ больше всякаго въ дѣлѣ о Жарндисахъ. Онъ славится своимъ знаніемъ, какъ-будто, кромѣ этого дѣла, онъ ничего не читаетъ съ-тѣхъ-поръ, какъ оставилъ школу.
   -- Скоро вы составите пояснительную записку?
   -- Млордъ, нѣтъ; бездна пунктовъ; мой долгъ повиноваться, млордъ! вотъ отвѣтъ, который вырывается изъ ученой груди мистера Тенгля.
   -- Я думаю, многіе изъ адвокатовъ хотѣли бы сегодня защищать своихъ кліентовъ? спрашиваетъ лорд-канцлеръ съ едва-замѣтной улыбкой.
   Восьмнадцать ученыхъ друзей мистера Тенгля, каждый съ небольшой тетрадкой въ восьмнадцать сотенъ листовъ, вскочили съ мѣстъ своихъ какъ восьмнадцать фортепьянныхъ молоточковъ, отвѣсили восьмнадцать поклоновъ и погрузились снова въ свои восьмнадцать мѣстъ мрака и неизвѣстности.
   -- Хорошо, въ среду на предбудущей недѣлѣ, говорятъ лорд-канцлеръ.-- Хотя сегодня рѣшили еще только одинъ пунктъ, разсмотрѣли одну только почку наслѣдственнаго древа, разросшагося въ цѣлый лѣсъ, однакожъ, когда-нибудь да прійдутъ же къ концу.
   Канцлеръ встаетъ, адвокаты встаютъ; заключеннаго уводятъ; шропшайрскій посѣтитель восклицаетъ: "Милордъ!" Крючки и сутяги презрительно требуютъ тишины и злобно мѣряютъ взоромъ шропшайрскаго посѣтителя.
   -- Относительно молодой дѣвушки... продолжаетъ канцлеръ, все-еще по дѣлу Жарндисовъ.
   -- Прошу прощенья, млордъ! мальчика... недослушавъ подсказалъ мистеръ Тенгль.
   -- Относительно, продолжаетъ канцлеръ, возвысивъ голосъ и съ особеннымъ выраженіемъ: -- молодой дѣвушки и мальчика... молодыхъ людей (мистеръ Тенгль срѣзался), которыхъ а представилъ сегодня суду и которые тонеръ находятся въ моей особенной комнатѣ, я объясню вамъ, что хочу ихъ видѣть и лично удостовѣриться, можно ли имъ дозволить жить у ихъ дяди. (Мистеръ Тенгль опять на ногахъ.)
   -- Прошу прощенья, милордъ! онъ на томъ свѣтѣ! восклицаетъ онъ.
   -- У ихъ... и канцлеръ начинаетъ разбирать, сквозь двойное стекло своихъ очковъ, бумаги, лежащія на его конторкѣ: -- дѣдушки...
   -- Прошу прощенья, млордъ! жертва отчаянія: наложилъ на себя руку.
   Въ такой критическій моментъ для лорда-канцлера, вдругъ изъ заднихъ слоевъ тумана является крошечный адвокатъ и восклицаетъ громовымъ басомъ:
   -- Ваша милость, милордъ, позвольте сказать: я за ихъ дѣдушку; онъ мнѣ родственникъ -- это всякій знаетъ; я не приготовился объяснить предъ вами, въ какомъ колѣнѣ наше родство; но онъ мнѣ родственникъ -- это всякій знаетъ!
   Выслушавъ эту сентенцію, какъ замогильное посланіе, раздавшееся отъ одного конца палаты до другаго, крошечный адвокатъ погрузился снова въ туманъ, и любопытный глазъ не отъищетъ его.
   -- Я хочу переговорить съ обоими молодыми людьми, снова говоритъ канцлеръ: -- и лично удостовѣриться, удобно ли имъ будетъ жить съ ихъ родственникомъ. Завтра, при началѣ засѣданія, мы опять займемся этимъ дѣломъ.
   Канцлеръ ужъ готовъ откланяться, какъ вдругъ шропшайрскій посѣтитель снова пытается крикнуть: "милордъ!" но канцлеръ, зная его привычку, мгновенно исчезаетъ; за нимъ исчезаютъ и всѣ. Батарея синихъ мѣшковъ заряжается усиленными зарядами штемпельныхъ бумагъ и уносится писарями; маленькая сумасшедшая старушка уходитъ съ своими документами; пустыя палаты запираются.
   

ГЛАВА II.
Леди Дедлокъ.

   Въ этотъ мрачный день намъ нужно бросить взглядъ на большой свѣтъ только вскользь.
   Миледи Дедлокъ возвратилась въ свой городской отель, за нѣсколько дней до отъѣзда въ Парижъ, гдѣ она проведетъ нѣсколько недѣль; дальнѣйшія желанія миледи неизвѣстны: такъ говоритъ великосвѣтская молва, на радость Парижу; а великосвѣтская молва знаетъ всѣ фешонэбльные пріемы; знать, кой-что другое -- фи! это было бы mauvais genre. Миледи Дедлокъ была до-сихъ-поръ, какъ она говоритъ, въ дружеской бесѣдѣ, въ своихъ владѣніяхъ въ Линкольншайрѣ; но воды въ Линкольншайрѣ разлились, размыли и затопили арки подъ мостомъ, ведущимъ въ паркъ; долина обратилась въ непроходимую рѣку, поникшія деревья -- въ острова, и дождикъ съ утра до ночи, рябилъ и колыхалъ поверхность вода. Владѣнія миледи Дедлокъ сдѣлались ужасными. Погода впродолженіе нѣсколькихъ недѣль была такъ сыра, что деревья, кажется, отсырѣли и разбухли, какъ кисель, такъ-что не рубились, а рѣзались топоровъ дровосѣка и падали на землю безъ всякаго шума. Промокнувшая лань вязла глубоко въ промокнувшемъ грунтѣ. Выстрѣлъ изъ ружья терялъ въ сыромъ воздухѣ свой острый звукъ и дымъ съ полей медленно плылъ сѣрымъ облачкомъ къ синевато-зеленѣющимъ вершинамъ холмовъ, составляющихъ задній планъ на картинѣ падающаго дождя. Видъ изъ оконъ будуара миледи Дедлокъ переходилъ поперемѣнно отъ грязно-сѣраго къ грязно-темному и впадалъ, наконецъ, совершенно въ китайскую тушь. Мраморныя вазы, украшающія каменныя террасы, обратилась въ дождевыя урны и тяжелыя капля дождя во всю ночь не переставали падать на мощеную аллею. Миледи Дедлокъ (она бездѣтна) взглянула изъ окна своей комнаты. Печальный видъ окончательно разстроилъ нервы ея и она призналась, что въ Линкольншайрѣ умираетъ съ тоски.
   Поэтому-то она и возвратилась изъ Линкольншайра, покинувъ его дождю, кроликамъ, дикимъ козамъ, куропаткамъ и фазанамъ. Портреты Дедлоковъ, давно-прошедшихъ временъ, еще долго казались мрачными привидѣніями на сырыхъ стѣнахъ замка, пока, наконецъ, управитель не обошелъ всѣ комнаты медленнымъ шагомъ и не спустилъ на всѣхъ окнахъ густыя сторы; и когда снова выглянутъ эти тѣни Дедлоковъ -- не скажетъ фешонэбльное соображеніе, которое до мелочей знаетъ все прошедшее и настоящее, но не знаетъ будущаго.
   Сэръ Лейстеръ Дедлокъ полными двадцатью годами старше миледи; и вотъ ужъ нѣсколько лѣтъ, какъ онъ не старѣется: ему постоянно шестьдесятъ-пять и никогда не будетъ щестидесяти-шести, а ужъ шестидесяти-семи -- и говорятъ нечего. Повременамъ мучитъ его подагра, отчего его поступь очень-нетверда. Свѣтлосѣдые волосы и бакенбарды, кружевныя брыжки, бѣлый, какъ свѣтъ, жилетъ, синій фракъ, вѣчно-застегнутый на всѣ блестящія пуговицы -- даютъ ему важную осанку. Съ миледи онъ во всѣхъ отношеніяхъ церемоненъ и безукоризненно-вѣжливъ, высоко цѣнитъ ея личныя достоинства. Любезность его къ миледи не измѣнилась ни на волосъ съ первой минуты ихъ знакомства.
   Онъ женился на ней по любви. Поговаривали, будто бы она не важнаго происхожденія; но что за бѣда, когда, въ замѣнъ-того, она обладаетъ такимъ запасомъ красоты, настойчивости и здраваго смысла, съ которыми можно пристроить, очень-выгодно, цѣлый легіонъ хорошенькихъ дѣвушекъ. Богатство и положеніе въ свѣтѣ, вмѣстѣ съ этими качествами, должны были несомнѣнно ее возвысить; и вотъ ужъ нѣсколько лѣтъ миледи Дедлокъ была лучшею звѣздою и стояла въ апогеѣ фешонэбльнаго горизонта.
   Что Александръ горько плакалъ, когда не оставалось ни одного міра для его побѣдъ -- всякій это знаетъ, или по-крайней-мѣрѣ, долженъ знать, какъ обстоятельство, часто-повторяемое. Съ миледи Дедлокъ, завоевавшей весь фешонэбльный міръ, случилось иначе: въ ней температура понизилась не до точки таянія, а до точки замерзанія (хотя педагоги и утверждаютъ, что это все-равно; однакожъ мнѣ позволительно имѣть и свое убѣжденіе); какая-то холодность ко всему, инерція чувствъ, мыслей я желаній, невозмутимое спокойствіе -- вотъ трофеи ея побѣдъ.
   Она еще очень-хороша, и если не въ первомъ цвѣту своемъ, то все-таки далеко ей до осени; тонкія черты лица ея имѣютъ больше пріятной миловидности, чѣмъ правильной красоты.
   Миледи Дедлокъ, возвратилась изъ своихъ линкольншайрскихъ помѣстій (горячо слѣдимая фешонэбльной молвой) въ городской отель свой, чтобъ провести нѣсколько дней до отъѣзда въ Парижъ, гдѣ она пробудетъ нѣсколько недѣль; а что будетъ дальше -- неизвѣстно. Въ ея городской отель является, въ этотъ ненастный и грязный день, устарѣлый джентльменъ, прокуроръ и совѣтникъ въ Обер-Канцеляріи. Онъ имѣетъ честь быть повѣреннымъ въ дѣлахъ фамиліи Дедлоковъ и хранитъ въ своей конторѣ такое несметное множество желѣзныхъ сундуковъ, съ надписью Дедлокъ, какъ-будто бы баронетъ былъ законный штемпель на деньгахъ всего государства. Чрезъ дворы, по лѣстницамъ, сквозь коридоры, чрезъ амфиладу блестящихъ копать -- чрезъ волшебную страну для посѣтителя и грустную пустыню для обитателя -- ведетъ напудренный Меркурій стараго джентльмена на усмотрѣніе миледи.
   Старый джентльменъ невзраченъ на видъ, но, говорятъ, сколотилъ порядочную копейку, составляя аристократическіе брачные контракты и духовныя завѣщанія, такъ-что карманъ его тугонекъ. Онъ считается безмолвнымъ хранителемъ семейныхъ тайнъ, атмосфера которыхъ окружаетъ его со всѣхъ сторонъ. Замкнутое на всѣ пуговицы, безотвѣтное на каждый лучъ свѣта, платье его служатъ совершенной вывѣской его характера. Онъ никогда ни о чекъ не говоритъ, какъ только о дѣлахъ, а то, когда его спрашиваютъ; его иногда можно встрѣтить безмолвнаго, во совершенно какъ дома, на углу обѣденнаго стола, въ высшемъ обществѣ или близъ дверей салоновъ, гдѣ фешонэбльный кругъ очень-говорливъ; всѣ его знаютъ; половина пэровъ останавливается передъ нимъ и спрашиваетъ:-- ну, какъ вы можете, мистеръ Телькингорнъ? Онъ съ важностью принимаетъ ихъ привѣтствія и хоронитъ въ груди своей, гдѣ погребено все, что онъ знаетъ.
   Сэръ Лейстеръ Дедлокъ въ покояхъ миледи и совершенно-счастливъ, что встрѣтилъ мистера Телькингорна: на немъ, изволите видѣть, какая-то печать обветшалости, которая очень по-сердцу сэру Лейстеру.
   Такихъ ли идей о себѣ мистеръ Телькингорнъ? Богъ знаетъ; можетъ-быть и такихъ, можетъ-быть и нѣтъ; но вотъ замѣчательное обстоятельство, которому подчиняется все, соприкасающееся съ миледи Дедлокъ, какъ путеводительницей и представительницей своего маленькаго міра. Она считаетъ себя неразгаданнымъ существомъ, внѣ ряда обыкновенныхъ смертныхъ; то же подтверждаетъ и зеркало, въ которое она смотрится очень-часто, между-тѣмъ, какъ всякая тусклая, маленькая звѣздочка, вращающаяся около нея, начиная отъ горничной до директора Итальянской Оперы, знаетъ какъ-нельзя-лучше ея слабости и капризы, и по нимъ составляетъ такой вѣрный, нравственный масштабъ миледи, какую вѣрную мѣрку стана имѣетъ ея портниха. Нужно ли ввести въ моду новую одежду, новый обычай, новаго пѣвца, новаго балетмейстера, новый уборъ, вообще что-нибудь новое -- найдется тысячи людей, тысячи цеховъ, которыхъ миледи Дедлокъ считаетъ распростертыми у ногъ своихъ, которые разскажутъ вамъ, какъ пять своихъ пальцевъ, весь ея характеръ и какъ надо приняться за дѣло. Они питаютъ всѣ ея мелочныя прихоти, притворяются ползущими за ея стонами, а въ самомъ-то дѣлѣ увлекаютъ ее за собою, а съ нею вмѣстѣ и ея поклонниковъ и поклонницъ, какъ Лемюель Гюливеръ увлекъ за собою могущественный флотъ могущественныхъ Лилипутовъ.
   Если вамъ хочется обратиться къ нашимъ покупателямъ, сударь, говорятъ ювелиры Блезъ и Сперкль -- подразумѣвая подъ словомъ свои покупатели никого другаго, какъ леди Дедлокъ и ея хвостъ -- такъ вы, сударь, имѣйте въ гаду, что это публика не какая-нибудь: на нее надо дѣйствовать умѣючи, нападать на слабую ея сторону; а слабая ея сторона вотъ въ томъ да въ этомъ... Чтобъ пустить въ ходъ эту матерію, господа -- говорятъ Шинъ и Глоссъ, купцы, друзьямъ своимъ фабрикантамъ -- такъ поклонитесь-ка намъ; мы знаемъ какъ выучатъ къ себѣ модныхъ покупателей, знаемъ какъ пустить въ ходъ свой товарецъ.
   Если вамъ, сударь, хочется, чтобъ эта картинка была на столахъ модныхъ моихъ посѣтителей, говоритъ мистеръ Следдери, библіотекарь, или если вамъ, сударь, хочется, чтобъ этотъ карло, или этотъ великанъ, были представлены моднымъ моимъ посѣтителямъ, или, можетъ, вамъ, сударь, хочется съискать покровительство фешонэбльныхъ моихъ посѣтителей, для такого-то или другаго заведенія, такъ вы, сударь, обратитесь ко мнѣ: я, сударь, изучилъ, какъ пять своихъ пальцевъ, фешонэбльный кругъ, и я вамъ, сударь, скажу по секрету, безъ всякаго хвастовства, что верчу имъ какъ хочу. И въ этомъ мистеръ Следдери, какъ честный человѣкъ, не солгалъ ни на волосъ.
   Между-тѣмъ мистеръ Телькингорнъ, быть-можетъ, знаетъ, а, быть-можетъ, и нѣтъ, что происходитъ сію минуту въ душѣ Дедлоковъ.
   -- Дѣло миледи было опять представлено канцлеру, мистеръ Телькингорнъ? спросилъ сэръ Лейстеръ, подавая ему руку.
   -- Точно такъ-съ, и сегодня его представляли, отвѣчаетъ мистеръ Телькингорнъ, сдѣлавъ легкій поклонъ миледи, которая сидитъ на софѣ у огня, осѣняя лицо свое вѣеромъ.
   -- Я думаю, безполезно спрашивать, говоритъ миледи, все-таки подъ вліяніемъ скуки, нагнанной на нее въ линкольншейрскомъ помѣстьи: -- сдѣлано ли что-нибудь въ мою пользу?
   -- Ничего такого не сдѣлано, что могло бы назваться чѣмъ-нибудь, отвѣчаетъ мистеръ Телькингорнъ.
   -- И никогда ничего не будетъ сдѣлано, говоритъ миледи.
   Сэръ Лейстеръ, безъ особеннаго негодованія, смотритъ на то, что дѣло тянется безконечно; онъ считаетъ эту привычку -- тянуть дѣло и брать за нихъ взятки, чѣмъ-то законнымъ, истинно-великобританскимъ; къ-тому же, процесъ шелъ не о жизни и смерти, а о той небольшой части приданаго, которую принесла ему съ собою леди, и онъ увѣренъ, что для его имени, для имени Дедлоковъ, забавная вещь стоить въ самомъ процесѣ, а не въ его заглавія.
   -- По вашему дѣлу, говоритъ мистеръ Телькингорнъ: -- есть нѣсколько новыхъ показаній; и такъ-какъ они коротки и я имѣю, можетъ-быть, скучную привычку не упускать ни одного обстоятельства по ходу дѣла, не доведя его до свѣдѣнія моихъ кліентовъ (тонкая штука этотъ мистеръ Телькингорнъ! ни на волосъ не прійметъ на себя отвѣтственности больше, сколько надо), и такъ-какъ я вижу, что вы намѣрены отправиться въ Парижъ, то я и принесъ ихъ съ собою.
   Сэръ Лейстеръ также ѣхалъ въ Парижъ, но, это въ скобкахъ, фешенэбльная молва гласила только о миледи.
   Мистеръ Телькингорнъ вынимаетъ изъ кармана бумаги, проситъ позволенія положитъ ихъ на золотыя бездѣлушки, разбросанныя по столу миледи, вооружаетъ носъ свой очками и начинаетъ читать при свѣтѣ лампы съ колпакомъ.
   Въ Обер-Канцеляріи. Въ процесѣ по дѣлу Жона Жарндиса и...
   Миледи прерываетъ его и проситъ не мучить ея слухъ, если это возможно, варварскими судейскими терминами.
   Мистеръ Телькингорнъ, пропустивъ нѣсколько строкъ, продолжаетъ снова чтеніе; миледи совершеннѣйшимъ и умышленнѣйшимъ образомъ не слушаетъ его. Сэръ Лейстеръ, развалясь въ большихъ креслахъ, смотритъ на огонь въ каминѣ, и любуется изгибами и многоглагольствіемъ судейскаго краснорѣчія, термины котораго строются передъ нимъ въ ряды м слагаются ловко, въ какую-то національную крѣпость. Случаюсь, что огонь въ каминѣ очень запылалъ, миледи не могла укрыться своимъ опахаломъ, потому-что оно болѣе красиво, чѣмъ полезно; оно очень-много стоитъ денегъ, но имѣетъ очень-малую поверхность; миледи неренѣняла свое положеніе, отвернулась отъ огня я очутилась прямо противъ бумагъ; глядитъ на нихъ внимательно, наклонилась надъ ними и вдругъ, ни съ того, ни съ другаго, спросила:
   -- Кто ихъ переписывалъ?
   Мистеръ Телькингорнъ сталъ въ-тупикъ отъ такого неожиданнаго вниманія и необыкновенной интонаціи голоса.
   -- Это называется у васъ канцелярскимъ почеркомъ? спросила она, смотри на него съ обыкновеннымъ, свойственнымъ ей ласкающимъ выраженіемъ и играя вѣеромъ.
   -- Несовсѣмъ. Кажется (мистеръ Телькингорнъ во время отвѣта разсматриваетъ рукопись), кажется, канцелярскій почеркъ пріобрѣтенъ ужъ тогда, когда рука была сформирована. Впрочемъ, зачѣмъ это вы спрашиваете?
   -- Такъ, чтобъ сколько-нибудь прервать эту несносную монотонію. Пожалуйста, продолжайте!
   Мастеръ Телькингорнъ опять читаетъ. Жаръ становятся сильнѣе; миледи прикрываетъ лицо опахаломъ. Сэръ Лейстеръ начинаетъ дремать. Но вдругъ онъ вскакиваетъ.
   -- А? что такое? Что вы говорите? спрашиваетъ онъ съ изумленіемъ.
   -- Мнѣ кажется, отвѣчаетъ мистеръ Телькингорнъ: -- что, миледи дурно себя чувствуетъ.
   -- Слабость, лепечетъ миледи блѣдными губками; -- смертельная слабость... не заставляйте меня говорятъ... позвоните, и пусть снесутъ меня въ мою комнату.
   Мистеръ Телькингорнъ удаляется; колокольчики звенятъ, шаги раздаются и умолкаютъ, тишина возстановляется, и наконецъ, напудренный Меркурій просятъ мистера Телькингорна снова пожаловать.
   -- Теперь лучше, говоритъ сэръ Лейстеръ, прося адвоката присѣсть и продолжать чтеніе: -- я очень испугался. Съ миледи никогда не бывало обмороковъ; но такая спертая погода, и притомъ, въ нашихъ линкольншайрскихъ помѣстьяхъ, она, въ-самомъ-дѣлѣ, соскучилась до смерти.
   

ГЛАВА III.
Эсѳирь.

   Трудно, очень-трудно начать писать что-нибудь о себѣ-самой; чувствую, что голова моя пуста. Я это всегда знала. Помню, когда я еще была очень-маленькой дѣвочкой, говаривала я моей куклѣ, оставшись съ ней наединѣ: "ну, куколка, я глуповата -- ты это хорошо знаешь, куколка: будь же со иной терпѣлива душа моя! И она была снисходительна, сидѣла противъ меня въ большихъ креслахъ, съ своей размалеванной рожицей, съ своими карминными губками; смотрѣла на меня, или, лучше сказать, въ пространство, своими кобальтовыми глазками, а я шила возлѣ нея и болтала ей свои маленькіе секреты".
   Милая моя, старая моя куколка! я такъ была застѣнчива съ молоду, что рѣдко рѣшалась говорить съ кѣмъ-нибудь и ни съ кѣмъ не рѣшалась говорить отъ чистаго сердца, кромѣ тебя, безотвѣтная подруга моя. Слезы выступаютъ изъ глазъ моихъ, когда я вспомню, съ какимъ восторгомъ возвращаешься, бывало, домой изъ пансіона, взбѣжишь по лѣстницѣ въ свою горенку и увидишь тебя, моя вѣрная, моя милая куколка!-- Знаешь, угадываешь заранѣе, что ты ждешь меня, моя ненаглядная. Помню, какъ, бывало, сядешь на полъ возлѣ тебя, облокотившись на ручку твоихъ большихъ креселъ и начнешь лепетать тебѣ про все, что видѣла, что замѣтила во время нашей дневной разлуки. Да, я любила наблюдать -- не такъ пристально какъ другіе -- нѣтъ, я наблюдала по-своему, молча, и желала, желала отъ души, лучше понимать, что вижу; но воображеніе мое всегда было слабо и горизонтъ его расширялся только тогда, когда западалъ въ душу лучъ нѣжной любви къ кому-нибудь; но и это быть-можетъ только бредъ моего тщеславія.
   Сколько я могу запомнить, я воспитывалась въ домѣ женщины, которую называли моей воспріемницею. Что это было за доброе существо! Собой она была такъ прекрасна, что еслибъ улыбка осѣняла уста ея, то ее можно было бъ назвать олицетвореніемъ доброты; но она никогда не улыбалась, а всегда была важна и сурова. Мнѣ казалось, что она стоитъ высоко въ нравственномъ отношеніи, и что недостатки людей, ее окружающихъ, набрасываютъ на нее эту завѣсу суровости, подъ которой и ее всегда видала. Я была ничтожнѣе передъ нею, чѣмъ допускала разность лѣтъ нашихъ; я чувствовала себя такою жалкою, такою пустою сравнительно съ нею, что не могла бытъ при ней свободна такъ, какъ бы хотѣла. Сильно огорчало меня сознаніе, что я такъ недостойна ея; между-тѣмъ внутренній голосъ говорилъ мнѣ, что я могла бъ быть лучшаго сердца, и часто бесѣдовала я объ этомъ съ моей милой, старой куколкой; но никогда не любила я идей воспріемницы такъ, какъ бы слѣдовало, такъ, какъ я понимала, что мнѣ должно любить ее, и все потому, что я была дурная дѣвочка.
   Это, говорю откровенно, дѣлало меня еще больше робкой и отчужденной, чѣмъ я была отъ природы, и болѣе привязывало меня до моей куколкѣ, какъ къ единственному другу, съ которымъ я себя чувствовала совершенно-развязной. Еще одно обстоятельство..
   Я никогда не слыхала ни словечка о моей матери; ничего, никогда не слыхала о своемъ отцѣ. Не помню, чтобъ когда-нибудь носила траурное платье; никто никогда не показалъ мнѣ могилу матери моей, никто не сказалъ мнѣ, гдѣ она погребена. Не одинъ разъ заговаривала я объ этомъ предметѣ моихъ помышленій съ мистриссъ Рахилью, единственной служанкой въ нашемъ домѣ (другая прекрасная женщина, но всегда строгая со мною), которая обыкновенно уносила свѣчу изъ моей комнаты, когда я была въ постели, но она отвѣчала мнѣ только: "Эсѳирь, спокойной ночи!" и уходила оставляя меня одну.
   Въ сосѣднемъ пансіонѣ, гдѣ воспитывалась я, насъ было семь дѣвочекъ. Всѣ онѣ называли меня маленькая Эсѳирь Семерсонъ, но я ни съ одной изъ нихъ не была знакома. Всѣ онѣ, конечно, были старше меня (я была ихъ моложе нѣсколькими годами); но кромѣ лѣтъ, кромѣ лучшаго ихъ передо мною образованія и большихъ противъ меня свѣдѣній, еще что-то раздѣляло насъ. Одна изъ нихъ (я помню это очень-хорошо) въ первую пору моего посѣщенія пансіона, пригласила меня къ себѣ поиграть, къ крайнему моему удовольствію; но воспріемница моя, написала за меня отказъ -- и я осталась дома, и никуда не ходила и никогда.
   Однажды, возвращаясь вечеромъ домой съ книгами и портфелемъ изъ пансіона и наблюдая за длинною тѣнью, которая ложилась отъ меня, я ужъ хотѣла подняться на лѣстницу, въ свою горенку, какъ вдругъ моя воспріемница отворяла дверь изъ гостиной и позвала меня къ себѣ. Я нашла съ ней -- что случилось первый разъ въ жизни -- посторонняго мужчину; это былъ осанистый, высокй взирающій джентльменъ, одѣтый съ ногъ до головы въ черное платье; съ бѣлымъ галстухомъ, съ большими, золотыми печатями на часовой цѣпочкѣ, Съ золотыми очками на носу и съ огромнымъ, вензелевымъ перстнемъ на мизинцѣ.
   -- Вотъ она, сказала ему моя крестная шопотомъ я потомъ, произнесла своимъ обыкновеннымъ суровымъ голосомъ: -- сэръ, вотъ Эсѳирь!
   Господинъ поправилъ очки, посмотрѣлъ на меня и сказалъ: -- подойдите сюда, моя милая. Я подошла; онъ взялъ меня за-руку, просилъ снятъ шляпку и, пристально посмотрѣвъ на меня, сказалъ:-- гм! да! снялъ съ носа очки, свернулъ ихъ въ сафьянный футляръ, развалился въ своемъ креслѣ и, вертя сафьянный футлярчикъ между пальцами, кивнулъ утвердительно моей воспріемницѣ. Она обернулась ко мнѣ и сказала: -- ты пойдешь наверхъ, Эсѳирь. Я присѣла я оставила ихъ вдвоемъ.
   Прошло два года съ-тѣхъ-поръ; мнѣ было четырнадцать лѣтъ, когда случилось страшное обстоятельство, которое я никогда не забуду. Однажды вечеромъ въ девять часовъ сошла я внизъ, къ моей воспріемницѣ, чтобъ, по заведенному обычаю, читать ей вслухъ религіозныя книги. Мы, какъ обыкновенно, сѣли передъ каминомъ; я читала; крестная слушала.
   Вдругъ съ страшнымъ воплемъ и въ судорогахъ упада она. на полъ; стоны ея раздались не только по всему дому, но были слышны на улицѣ.
   Ее снесли въ постель. Цѣлую недѣлю страдала она, но наружность ея мало измѣнилась: тотъ же холодно-спокойный взглядъ, тѣ же столь-знакомыя мнѣ морщины, то же суровое выраженіе лица. Сколько разъ, и днемъ и ночью, приникала я къ ея изголовью, цаловала ее, благодарила ее, молилась за нее, умоляла о прощенья, просила благословить меня, просила сказать мнѣ, что она меня видитъ, что она меня слышитъ. Нѣтъ, не было мнѣ отвѣта на мои призывы!
   Въ самый день похоронъ моей бѣдной, доброй воспріемницы, явился господинъ въ черномъ платьѣ съ бѣлымъ галстухомъ. Мистриссъ Рахиль послала меня къ нему, и я его нашла въ тѣхъ же креслахъ, въ томъ же положеніи, какъ видѣла его въ первый разъ, какъ-будто онъ не вставалъ съ-тѣхъ-поръ съ мѣста.
   -- Меня зовутъ Кенджъ, сказалъ онъ: -- запомните это имя, дитя мое: Кенджъ и Корбай въ Линкольнской Палатѣ.
   Я сказала, что помню, какъ онъ былъ здѣсь въ первый разъ.
   -- Сядьте, пожалуйста, сюда, поближе ко мнѣ; не плачьте, это не нужно. Мнѣ нѣтъ надобности, мистриссъ Рахиль, говорить вамъ, которой извѣстны дѣла покойной миссъ Барбары, что средства ея, уперли вмѣстѣ съ нею и что эта молодая дѣвушка, послѣ кончины своей тётки...
   -- Тётки сэръ...
   -- Мнѣ кажется, нѣтъ надобности питать тщетную надежду, когда все кончено и выиграть ничего нельзя, сказалъ мистеръ Кенджъ съ разстановкой.-- Да, тётка хотя и незаконная... Не разстраивайтесь, дитя мое, не плачьте! Мистрисъ Рахиль, я думаю, нашъ молодой другъ, не разъ слыхала о дѣлѣ... о процесѣ по дѣлу Жарндисовъ.
   -- Никогда не слыхала, сказала мистриссъ Рахиль.
   -- Возможно ли... продолжалъ мистеръ Кенджъ, надѣвая очки: -- чтобъ нашъ молодой другъ... не плачьте, не огорчайтесь моя милая... никогда не слыхала о процесѣ по дѣлу Жарндисовъ?
   Я покачала головой, не понимая нисколько о чѣмъ идетъ рѣчь.
   -- Ничего не слыхать о дѣлѣ Жарндисовъ? сказалъ мистеръ Кенджъ, смотря на меня сквозь стекла своихъ очковъ и вертя потихоньку сафьянный футлярчикъ, какъ-бы въ раздумья: -- ничего не слыхать о самомъ запутаннѣйшемъ процесѣ въ Обер-Канцеляріи, о процесѣ, который, подобно мавзолею, хранитъ подъ спудомъ своимъ всѣ трудности, всѣ запутанности, всѣ фикціи, всѣ дѣловыя формы, созданныя изобрѣтательными умами огромныхъ палатъ Обер-Канцелярія, о процесѣ, который, по обширности своей, можетъ существовать только въ обширнѣйшемъ государствѣ? Я долженъ сказать, что протари и убытки по дѣлу Жарндисовъ, мистриссъ Рахиль (мнѣ кажется, онъ потому обратился въ ней, что я была недовольно-внимательна), составляютъ въ сложности отъ шестидесяти до семидесяти тысячъ фунтовъ стерлинговъ! сказалъ мистеръ Кенджъ и прислонялся къ спинкѣ кресла.
   Я видѣла въ полномъ блескѣ свое невѣдѣніе, но что дѣлать! мнѣ никогда не говорили ни о какомъ процесѣ, я я ни полслова не понимала изъ всего того, что съ такимъ удивленіемъ и такъ торжественно произносилъ мистеръ Кенджъ.
   -- Такъ она въ-самомъ-дѣлѣ никогда не слыхивала о дѣлѣ Жарндисовъ? сказалъ мистеръ Кенджъ: -- удивительно!
   -- Миссъ Барбара, сэръ, возразила мистриссъ Рахиль: -- которая нынѣ въ области блаженныхъ...
   -- Безъ-сомнѣнія, тамъ, безъ-сомнѣнія, сказалъ вѣжливымъ тономъ мистеръ Кенджъ...
   -- ...Желала, чтобъ Эсѳирь училась тому только, что ей можетъ быть полезно и пригодится въ жизни.
   -- Конечно! сказалъ мистеръ Кенджъ, и на повѣрку это справедливо.-- Теперь къ дѣлу, продолжалъ онъ, обратясь ко мнѣ.-- Миссъ Барбара, единственная родственница ваша, умерла; нѣтъ причины думать, чтобъ мистриссъ Рахиль...
   -- О, ни въ какомъ случаѣ, сказала мистриссъ Рахиль поспѣшно.
   -- Конечно, сказалъ утвердительно мистеръ Кенджъ: -- чтобъ мистриссъ Рахиль обязалась наблюдать и содержать васъ... пожалуйста, не плачьте моя милая... а потому положеніе ваше таково, что вы должны принять предложеніе, которое, года два тому назадъ, я дѣлилъ миссъ Барбарѣ, и которое, хотя она и отвергла, но нынѣ, во вниманіе плачевныхъ обстоятельствъ, васъ окружающихъ, должно быть принято. Заключу тѣмъ, что подобное предложеніе нисколько не противорѣчитъ тому достоинству, которое возлагаетъ на меня ходатайство какъ по дѣлу Жарндисовъ, такъ и по всякому другому дѣлу, какъ на представителя сколько высокой, столько иногда странной природы человѣка. Произнеся этотъ спичъ, мистеръ Кенджъ развалился снова въ креслахъ и спокойно вызывалъ насъ на отвѣть.
   На прежде всего онъ, кажется, любовался звуками своего голоса, который въ-самомъ-дѣлѣ былъ свѣжъ и полонъ и придавалъ большую важность каждому произносимому слову. Мистеръ Кенджъ съ невыразимымъ удовольствіемъ слушалъ самого себя; часто качалъ головою въ тактъ мѣрныхъ рѣчей своихъ, или описывалъ рукою круги въ воздухѣ, большей или меньшей величины, смотря по растянутости или сжатости его закругленныхъ періодовъ. Онъ производилъ на меня глубокое впечатлѣніе даже и тогда, когда я узнала, что онъ корчитъ знатнаго лорда, одного изъ своихъ кліентовъ, и что его обыкновенно называютъ Кенджъ-разсказчикъ.
   -- Мистеръ Жарндисъ, продолжалъ онъ: -- узнавъ о жалкомъ, скажу о безвыходномъ положеніи, юнаго друга нашего, предлагаетъ помѣстить ее въ заведеніе перваго класса, гдѣ наукою разовьютъ умъ ея, расширятъ горизонтъ ея пониманія, наблюдутъ за нравственными и физическими ея нуждами, ознакомятъ съ тѣми обязанностями и укрѣпятъ въ тѣхъ правилахъ, съ которыми она должна стремиться по пути жизни, указанномъ ей перстомъ Провидѣнія.
   Сердце мое было исполнено умиленіемъ какъ къ тому, что онъ говорилъ, такъ и къ плавной манерѣ его выражаться, до такой степени, что я, при всемъ желаніи, не могла произнести ни одного слова.
   -- Мистеръ Жарндисъ, продолжалъ онъ: -- далекъ отъ всякихъ условій; онъ выражаетъ только надежду, что нашъ молодой другъ никогда не рѣшится оставить упомянутое заведеніе, не сообщивъ ему своихъ намѣреній и безъ личнаго его содѣйствія. Что нашъ молодой другъ прилежно займется науками, ведущими въ храмъ образованія, и всѣми предметами, которые, впослѣдствіи, составятъ опору и средства ея въ жизни, что она смѣлою стопою пойдетъ по стезѣ добродѣтели и чести и что, и проч., и проч...
   Я еще менѣе способна была говорить, чѣмъ прежде.
   -- Теперь послушаемъ, что скажетъ намъ молодой другъ нашъ, продолжалъ мистеръ Кенджъ: -- соберитесь съ духомъ, подумайте! Я жду вашего отвѣта; но подумайте.
   Что хотѣла сказать я, существо столь отчужденное и заброшенное, за такое неожиданное предложеніе -- трудно передать; легче было бы повторить мой отвѣтъ, еслибъ онъ достоинъ былъ повторенія. Но нѣтъ силъ, нѣтъ чувствъ передать тѣ ощущенія, которыя наполняла и будутъ наполнять, до послѣдней минуты моей жизни, бѣдное сердце мое.
   Это свиданіе было въ Виндзорѣ, гдѣ, сколько я запомню, протекла вся молодость моя. Спустя недѣлю, роскошно-снабженная всѣмъ нужнымъ, оставила я это мѣсто и почтовая карета увезла меня въ Ридингъ.
   Мистриссъ Рахиль повидимому не огорчилась нашею разлукою; я же плакала горько. Мнѣ казалось, что, послѣ столькихъ лѣтъ жизни водъ срой кровлей, я бы должно была лучше изучить ее, я бы должна была заслужить ея любовь до такой степени, чтобъ ее огорчила разлука со мною. Когда губы ея коснулись моего лба, мнѣ показалось, что на меня упала крупная капля холодной воды съ черепичной крыши -- на дворѣ было холодно, я чувствовала себя такою ничтожною, такъ униженною, что не вытерпѣла, обняла ее и сказала: -- я знаю, это моя вина, что вы ее мной разстаетесь такъ холодно.
   -- Нѣтъ, Эсѳирь, отвѣтила она мнѣ: -- причиной этому твое несчастіе!
   Карета стоила передъ низенькой калиткой сада; мы вышли изъ дому, сейчасъ же, какъ услышали стукъ колесъ ея; итакъ я оставила мистриссъ Рахиль съ стѣсненнымъ сердцемъ. Она возвратилась въ домъ и затворяла за собой дверь, прежде чѣмъ успѣли втащить моя ящики въ наши кареты; а смотрѣла на знакомую крышу чрезъ каретное окно и сквозь слезы, до-тѣхъ-норъ, пока не потеряла ея изъ виду. Крестная мать моя оставила все свое маленькое состояніе мистриссъ Рахиль и въ домѣ назначенъ былъ аукціонъ. Старый шерстяной коверъ, на которомъ были вышиты розы и который казался мнѣ первою драгоцѣнностью въ мірѣ, былъ вывѣшенъ на дворѣ, на морозъ и снѣгъ. За два дня до моего отъѣзда, я завернула мою старую куколку въ ея шаль и -- совѣстно, право, вспомнить -- похоронила ее подъ деревомъ, осѣняющимъ окно моей бывшей горенки. Единственную подругу мою -- птичку, я увезла съ собою въ клѣткѣ.
   Когда домъ скрылся изъ виду, я поставила клѣтку въ ноги на солому, пересѣла на узкую переднюю скамейку, подъ большимъ окномъ, и стала любоваться на оледенѣлыя вѣтви деревьевъ, которыя блистали, какъ прекрасные кристаллы полеваго шпата, на поля, гладко-устланныя снѣгомъ; на солнце столь красное, и столь мало-грѣющее, на полосы льду, металлическаго цвѣта, гдѣ ободъ колеса или подрѣзъ коньковъ сняли съ нихъ пушистый снѣгъ. Въ каретѣ былъ господинъ, закутанный въ нѣсколько одеждъ; онъ сидѣлъ противъ меня, но на меня не обращалъ никакого вниманія, а смотрѣлъ въ противоположное окно.
   Я думала о покойной моей крестной матери, о ночи, въ которую послѣдній разъ читала ей о предсмертномъ выраженіи лица ея, холодномъ я суровомъ, о мѣстѣ моей поѣздки, о людяхъ, которыхъ тамъ встрѣчу, о томъ, на кого они похожи и что они будутъ говорить со мной, какъ вдругъ роздалось надъ моимъ ухомъ:
   -- Что это! вы все ревете...
   Я такъ испугалась, что едва могла произнести шопотомъ: я, сэръ? Я была увѣрена, что этотъ энергическій возгласъ выходилъ изъ устъ закутаннаго господина, хотя онъ и смотрѣлъ въ противоположное окно.
   -- Да, вы, сказалъ онъ, быстро ко мнѣ повернувшись.
   -- Мнѣ кажется, я не плачу, простонала я.
   -- Какъ, не плачете!..
   Онъ отеръ глаза мои одною изъ безчисленныхъ шалей, которыя его закутывали (однакожъ, очень-деликатно) и, показавъ мнѣ, что она мокра, сказалъ:
   -- А это что, не плачете?
   -- Плачу, сэръ, отвѣчала я.
   -- О чемъ же вы плачете? развѣ вы не хотите туда ѣхать?
   -- Куда, сэръ?
   -- Куда! Туда, куда вы ѣдете?
   -- Я очень-рада, что ѣду туда, сэръ.
   -- Ну, такъ что же, будьте веселы!
   Онъ мнѣ показался очень-страннымъ, или, лучше сказать, въ немъ было много страннаго: снизу до самаго подбородка онъ былъ закутанъ, завернуть во множество пальто, шинелей и шалей; на головѣ его была мѣховая шапка, глубокая, какъ котелъ, съ широкими наушниками; она нахлобучивала его до самыхъ глазъ. Нѣсколько ободренная послѣдними словами его, я оправилась и безъ боязни разсказала ему, что горюю о кончинѣ моей крестной матери и о томъ, что мистриссъ Рахиль разсталась со мною такъ холодно.
   -- Что вамъ до мистриссъ Рахиль! сказалъ господинъ: -- пусть она провалится сквозь землю!
   Я опять испугалась его и смотрѣла на него съ удивленіемъ. Но взоръ его былъ ласковъ, хотя онъ и ворчалъ про-себя разную брань на голову мистриссъ Рахили.
   Проѣхавъ немного, онъ разстегнулъ верхнюю оболочку свою, которая была такъ широка, что могла бы легко закутать всю карету, опустилъ руку въ глубочайшій боковой карманъ и сказалъ мнѣ:
   -- Посмотрите, въ этой бумажкѣ (которая была очень-красиво сложена) завернуть кусочекъ лучшаго, сладкаго пирожка, какой только можно купить; на немъ въ два пальца толщины слой сахару. А вотъ маленькій французскій паштетъ (игрушка по величинѣ и достоинствамъ), и какъ вы думаете, чѣмъ начиненъ онъ? Печонками самыхъ жирныхъ гусенятъ. Славный паштетъ! Посмотримъ, будетъ ли онъ вамъ по вкусу -- скушайте!
   -- Благодарю васъ, сэръ, сказала я: -- благодарю васъ отъ всего сердца. Я надѣюсь, что вы не разсердитесь за мой отказъ, но мнѣ не хочется.
   -- Опять прокатило, сказалъ господинъ (что значило это выраженіе -- я совершенно-не поняла) и выбросилъ и то и другое за окошко.
   Онъ больше со мной не разговаривалъ. Не доѣзжая немного до Ридинга, онъ вышелъ изъ кареты, простился со мной, пожалъ мнѣ руку, совѣтовалъ мнѣ быть доброй дѣвочкой и заниматься науками. Правду сказать, я была очень-рада, что осталась одна. Мы его выпустили у дорожнаго столба. Я долго впослѣдствіи не могла пройдти мимо этого мѣста, не вспомнивъ о немъ и не ожидая съ нимъ встрѣчи; однакожъ, никогда не встрѣчала его; такимъ-образомъ, время отъ времени, я его забывала и наконецъ забыла совершенно.
   Когда карета остановилась, очень-хорошенькая леди выглянула изъ окна и сказала:
   -- Миссъ Донни!
   -- Нѣтъ, сударыня, Эсеярь Семерсонъ.
   -- Да, знаю, сказала леди: -- миссъ Донни!
   Я тогда поняла, что миссъ Донни ея имя, и что она мнѣ рекомендуется. Я поспѣшила попроситъ у нея прощенія за мою ошибку и показала, по ея желанію, моя ящики. Очень-красивая служанка уложила всѣ мои вещи въ задній сундукъ маленькой зеленой каретки, потомъ ни всѣ втроемъ, помѣстились внутри этого экипажа и поѣхали.
   -- Для васъ все готово, Эсѳирь, сказала миссъ Донни: -- и распредѣленіе вашихъ занятій составлено совершенно- согласно желаніямъ вашего опекуна, мистера Жарндиса.
   -- Моего, сказали вы, сударыня?
   -- Вашего опекуна, мистера Жарндиса, повторила миссъ Донни.
   Миссъ Донни была ко мнѣ очень-внимательна: боясь, чтобъ я не озябла, она дала мнѣ понюхать сткляночку съ духами.
   -- Вы знаете моего опекуна, мистера Жарндиса, сударыня? рѣшилась я спросить миссъ Донни, послѣ большаго замѣшательство.
   -- Лично я его не знаю, Эсѳирь, а знаю чрезъ повѣренныхъ въ его дѣлахъ, господъ Кенджа я Корбойя, изъ Лондона. Какой прекраснѣйшій человѣкъ мистеръ Кенджъ! какой краснорѣчивый! нѣкоторые изъ его періодовъ истинно-величественны.
   Я была совершенно согласна съ этимъ; но замѣшательство, которое я чувствовала, не позволило мнѣ говорить. Быстрый, пріѣздъ нашъ къ мѣсту назначенія еще болѣе увеличилъ мое замѣшательство и не далъ мнѣ времени оправиться; я никогда не забуду того сомнительнаго и сказочнаго впечатлѣнія, которое, каждая вещь въ Гринлифѣ (жилищѣ миссъ Донни) производила на меня, въ день моего пріѣзда.
   Но я скоро привыкла ко всему. Я такъ быстро сроднилась съ заведеннымъ порядкомъ въ Гринлифѣ, какъ-будто вѣкъ прожила въ немъ, и мнѣ казалась, словно во снѣ, прошедшая жизнь моя въ Винзорѣ, у моей крестной матери. Ничто на свѣтѣ не могло быть подчинено такому строгому, точному и непреложному порядку, какъ жизнь въ Гринлифѣ. Тамъ все дѣлалось по указаніямъ часовыхъ стрѣлокъ: на все назначено было свое время и все совершалось въ назначенную заранѣе минуту.
   Насъ было двѣнадцать ученицъ и двѣ миссъ Донни-близнецы. Меня учили такъ, чтобъ современемъ я могла сдѣлаться гувернанткою, потому я не только изучала всѣ предметы, которые преподавались и Гринлифѣ, но скоро пособляла наставницамъ, при обученіи другихъ дѣтей. Вотъ одно различіе, которое дѣлали между мною и другими ученицами; во всѣхъ же другихъ отношеніяхъ, на насъ смотрѣли одинаковыми глазами. Чѣмъ больше я стала знать, тѣмъ больше могла учить; а потому занятія мои съ каждымъ днемъ увеличивались, чему я была ряда, потому-что это внушало ко мнѣ любовь другихъ дѣвочекъ. Наконецъ, если поступала къ намъ, въ заведеніе, новая ученица, грустная и несчастная, она была увѣрена -- не знаю ужъ почему, что найдетъ во мнѣ друга и покровительницу, и всѣ, вновь поступающіе, были отдаваемы мнѣ на руки. Онѣ говорили, что я очень-мила, между-тѣмъ, сами были очень-миленькія дѣвочки! Я часто думала о томъ словѣ, которое дала себѣ еще при жизни миссъ Барбары: стараться сдѣлаться ученой, довольной, добросердечной и сдѣлать кому-нибудь доброе дѣло, чтобъ заслужить чью-нибудь любовь... и клянусь, мнѣ совѣстно, что я, сдѣлавъ такъ мало, пріобрѣла такъ много.
   Я провела въ Гринлифѣ шесть спокойныхъ, счастливыхъ лѣтъ. Ни на одномъ лицѣ, благодаря Бога, не читала я тамъ, въ день моего рожденья, тяжелыхъ словъ, что я родилась напрасно. Напротивъ, каждый такой день приносилъ мнѣ столько знаковъ любви, привязанности и памяти, что ими я украшала свою комнату отъ новаго года до Рождества.
   Въ эти шесть лѣтъ я не оставляла Грилифа (кромѣ нѣсколькихъ визитовъ въ праздничные дня по сосѣдству). Спустя мѣсяцевъ около шести послѣ моего здѣсь помѣщенія, я, съ совѣта миссъ Донни, написала мистеру Кенджу письмо, въ которою высказала ему, какъ умѣла, мое счастіе и мою благодарность. Я получила форменный отвѣтъ, увѣдомлявшій меня въ полученіи моего письма и говорящій; "мы выписали его содержаніе, которое будетъ въ свое время представлено нашему кліенту". Послѣ этого я иногда слыхала отъ миссъ Донни и ея сестры, какъ аккуратно платятся за меня деньги и, спустя два года, я рѣшилась написать второе подобное письмо. Съ слѣдующей почтой я получила точно такой же отвѣтъ, писанный тѣмъ же форменнымъ, круглымъ почеркомъ съ подписью Кенджъ и Корбай, подписанною другою рукою, которую и приняла за руку мистера Кенджа.
   Мнѣ кажется удивительнымъ, что я все это должна писать о себѣ самой, какъ-будто этотъ разсказъ былъ разсказъ моей жизни; но скоро мое незамѣчательное я отойдетъ на задній планъ.
   Шесть счастливыхъ лѣтъ (я это говорю ужъ второй разъ) я провела въ Гринлифѣ, видя въ лицахъ, меня окружающихъ, какъ въ зеркалѣ, каждый шагъ моей жизни, каждую ступень моего возраста. Въ одно прекрасное утро, въ ноябрѣ, я получила слѣдующее письмо.
   ...года ..дня.

No.... по дѣлу Жарндисовъ.

   Старый Скверъ. Линкольнская Палата.
   Милостивая государыня!
   Нашъ кліентъ мистеръ Жарндисъ, согласно ордеру Палаты Высшей Канцеляріи, изъясненному въ §§... главы... тома... беретъ подъ свою опеку дѣвушку, состоящую по записи въ вышеупомянутой Палатѣ, и желаетъ, чтобъ вы оказали ваше пособіе и содѣйствіе въ ея образованіи.
   Прилипая во вниманіе просьбу мистера Жарндиса, мы имѣемъ честь увѣдомить васъ, что будущее воскресенье, въ восемь часовъ утра, васъ будетъ ожидать почтовая карета, въ которой вы имѣете отправиться изъ Ридинга въ Лондонъ въ гостинницу Бѣлаго Коня, гдѣ встрѣтитъ васъ одинъ изъ нашихъ писарей и будетъ имѣть честь препроводить васъ въ палату, вышерѣченной Обер-Канцеляріи {Форменныя бумаги въ англійскомъ судопроизводствѣ пишутся по-большей-части подъ титлами.}.

Примите увѣреніе и проч.
покорные слуги ваши
Кенджъ и Корбай.

   Миссъ
Эсѳири Сомерсонъ.
   
   О! никогда, никогда не забуду я того впечатлѣнія, которое произвело это письмо на всѣхъ насъ, обитательницъ Гринлифа. Сколько чувствъ, сколько нѣжныхъ попеченій видѣла я отъ подругъ моихъ; какъ я благодарила Бога, что Онъ не забылъ меня, круглую сироту, смягчилъ и изгладилъ путь моей жизни и привязалъ ко мнѣ столько нѣжныхъ, юныхъ сердецъ. Мнѣ тяжело было видѣть слезы ихъ, ихъ печаль при мысли о разлукѣ со мною. Не то, чтобъ мнѣ хотѣлось видѣть ихъ равнодушнѣе, спокойнѣе; я должна сознаться -- нѣтъ; но удовольствіе, грусть, самодовольствіе, радость, томительная печаль отъ выраженія глубокихъ чувствъ ихъ, были такъ перемѣшаны во мнѣ, что сердце разрывалось на части и въ то же время было исполнено восторгомъ.
   Письмо назначало мнѣ выѣздъ черезъ пять дней. Боже! какъ билось сердце мое, когда каждая минута въ эти пять дней служила новымъ доказательствомъ любви и привязанности моихъ подругъ; когда настало послѣднее утро и когда онѣ повели меня по всѣмъ комнатамъ, чтобъ я оглядѣла ихъ въ послѣдній разъ, и когда однѣ говорили мнѣ: "милая Эсѳирь, простись со мной около моей постели; вотъ здѣсь, гдѣ въ первый разъ ты такъ нѣжно заговорила со мною!" Другія просили написать имъ, въ знакъ памяти, что я буду ихъ вѣчно любить; и когда онѣ всѣ окружили меня, подносили свои прощальные подарки и со слезами говорили мнѣ: "что будетъ съ нами безъ нея, безъ вашей милой Эсѳири?" и когда я старалась высказать имъ, какъ онѣ были снисходительны и добры ко мнѣ, какъ я благословляю ихъ и благодарю каждую изъ нихъ... Боже! какъ билось сердце мое, когда обѣ миссъ Донни грустили о разлукѣ со мной не менѣе чѣмъ послѣдняя изъ подругъ моихъ; когда служанки говорили: "да будетъ надъ вами повсюду благословеніе Божіе, миссъ"; когда уродливый, хромоногій, старый привратникъ, который, мнѣ казалось, не обращалъ на меня никакого вниманія, заковылялъ за каретой, чтобъ поднести мнѣ, на прощанье, маленькій букетъ гераніума и сказалъ: "прощайте, миссъ, прощайте свѣтъ моихъ глазъ", право! "Богъ васъ не покинетъ!..."
   И могла ли и послѣ всего этого удержаться, чтобъ не воскликнуть нѣсколько разъ: "Боже, какъ я счастлива! Боже, какъ Ты милостивъ ко мнѣ!" Послѣ того, когда, проѣзжая приходское училище, я увидѣла бѣдныхъ дѣтей, махавшихъ мнѣ платками и шляпами, увидѣла сѣдовласыхъ джентльмена и леди, которымъ я пособляла въ образованіи ихъ дочери, которыхъ иногда посѣщала (они считались большими гордецами въ околоткѣ) и которые съ полнымъ простодушіемъ кричали мнѣ: "прощайте, Эсѳирь! Дай Богъ, чтобъ вы были счастливы!" могла ли я удержаться отъ слезъ и рыданій?
   Однакожъ, я скоро одумалась; мнѣ казалось, что, послѣ всего, что сдѣлано для меня, мнѣ грѣшно явиться въ слезахъ туда, куда я ѣхала. Я старалась успокоить себя; я твердила себѣ постоянно: "не плачь Эсѳирь, не годится", и такимъ-образомъ понемногу стала приходить въ себя (по правдѣ, не такъ скоро, какъ бы слѣдовало), и наконецъ, освѣживъ глаза лавандовой водой, я обратилась мысленно къ Лондону.
   Я была увѣрена, что мы ужъ въ Лондонѣ, когда отъѣхали не болѣе десяти миль отъ Гринлифа; а пріѣхавъ, въ-самомъ-дѣлѣ въ Лондонъ, я думала, что мы никогда туда не попадемъ. По правдѣ, когда карета наша запрыгала по каменной мостовой, когда мнѣ казалось, что или мы передавимъ нѣсколько экипажей, или насъ задавятъ чужія лошади, я начала догадываться о скоромъ концѣ нашего путешествія. Скоро послѣ этого мы остановились.
   Молодой господинъ, должно-быть, случайно-замаравшійся въ чернилахъ, увидѣвъ меня въ остановившемся экипажѣ, сказалъ:-- добраго дня, миссъ, я отъ Кенджа и Корбая, изъ Линкольнской Палаты.
   -- Очень-рада, сэръ, сказала я.
   Онъ былъ очень-любезенъ, отправилъ вещи мои по назначенію и предложилъ мнѣ сѣсть въ фіакръ.
   -- Скажите, сэръ, спросила я его испуганнымъ голосомъ: -- вблизи долженъ быть большой пожаръ? потому-что улицы покрыты были густымъ, сѣрымъ дымомъ, непозволяющимъ различать предметы даже въ нѣсколькихъ шагахъ.
   -- О нѣтъ, миссъ, это особенность Лондона.
   -- Я никогда объ этомъ не слыхала.
   -- Туманъ миссъ -- вотъ и все.
   -- Ужели!
   Мы тихо ѣхали по грязнѣйшимъ и темнѣйшимъ улицамъ, какія только можетъ создать воображеніе; посреди такого гвалта и шума, что я дивилась, какъ могъ уцѣлѣть у насъ разсудокъ; наконецъ, проѣхавъ подъ сводомъ старыхъ воротъ, мы очутились среди безмолвнаго сквера и приближались къ углу стараго зданія, входъ въ которое состоялъ, подобно церковному входу, изъ широкихъ каменныхъ ступеней. Въ-самомъ-дѣлѣ здѣсь было кладбище: я видѣла надгробные камни сквозь окна, освѣщающія лѣстницу.
   Это была контора Кенджа и Корбая. Молодой господинъ провелъ меня черезъ контору въ кабинетъ мистера Кенджа (тамъ никого не было), вѣжливо поставилъ мнѣ кресла передъ каминомъ и, указавъ на маленькое зеркально, висѣвшее на гвоздѣ, сказалъ:
   -- Въ случаѣ, миссъ, еслибъ вы пожелали оправиться послѣ столь долгаго пути, прежде чѣмъ вы будете представлены лорду-канцлеру... впрочемъ, кажется, въ этомъ нѣтъ никакой надобности...
   -- Я должна представиться канцлеру? сказала я, нѣсколько смутившись.
   -- Это такъ. Одна только форма, миссъ, возразилъ молодой человѣкъ.-- Мистеръ Кенджъ теперь въ судѣ. Онъ свидѣтельствуетъ вамъ свое почтеніе. Если вамъ угодно что-нибудь скушать, миссъ (на маленькомъ столикѣ стояла корзинка съ бисквитами и графинъ съ виномъ), или взглянуть въ газеты (онъ мнѣ подалъ нѣсколько листовъ); затѣмъ, онъ помѣшалъ въ каминѣ, раскланялся я оставилъ меня одну.
   Все мнѣ казалось очень-страннымъ; всего страннѣе были для меня сумерки среди дня, бѣлое пламя свѣчей, холодъ и сырость, несмотря на огонь въ каминѣ, такъ-что я читала газеты, не понимая ни одного слова и соскучившись повтореніемъ одного и того же, и положила листы на столъ, взглянула въ зеркало, осмотрѣла вполовину-освѣщенную комнату, грязные пыльные столы, кучи исписанной бумага, шкапъ съ книгами, безъ всякаго заглавія на корешкѣ, какъ-будто въ нихъ не было никакого содержанія; потомъ задумалась я думала, думая, думая... огонь въ каминѣ пылалъ, пылалъ и пылалъ; свѣчки трещали, оплывая и нагорая... щипцовъ не было... Наконецъ, спустя два часа времени, молодой человѣкъ вернулся и принесъ пару грязныхъ щипцовъ.
   Явился и мистеръ Кенджъ. Онъ нисколько не измѣнился, но былъ удивленъ перемѣною во мнѣ и, кажется, остался доволенъ.
   -- Такъ-какъ вы, миссъ Сомерсонъ, будете компаньйонкой молодой леди, которая теперь находятся въ отдѣльной комнатѣ лорда-канцлера, сказалъ мистеръ Кенджъ:-- то мы сочли за лучшее просить и васъ въ эту комнату, пока лордъ-канцлеръ не потребуетъ васъ къ себѣ. Я не думаю, миссъ, чтобъ вы боялись лорда-канцлера.
   -- Нѣтъ, сэръ, отвѣчала я: -- кажется, мнѣ нечего его бояться. И въ-самомъ-дѣлѣ, я это говорила отъ чистаго сердца.
   Мистеръ Кенджъ подалъ мнѣ руку, мы вышли изъ его комнаты, прошли подъ длинной колоннадой, потомъ длиннымъ корридоромъ обогнули уголъ зданія и взошли въ очень-комфортэбльную комнату. Въ большомъ каминѣ былъ разведенъ большой огонь; молоденькая дѣвушка и молодой человѣкъ, облокотись на экранъ, стояли передъ каминомъ и разговаривали между собой.
   Они взглянули на насъ и я увидѣла, при свѣтѣ камина, что молодая дѣвушка была очаровательной наружности, съ такими роскошными, золотистыми волосами, съ такими ясными, голубыми глазами, съ такимъ открытымъ, невиннымъ, утѣшительнымъ выраженіемъ лица!
   -- Массъ Ада, сказалъ мистеръ Кенджъ:-- рекомендую вамъ миссъ Семереонъ.
   Она пошла мнѣ на встрѣчу, съ самой дружеской улыбкой протянула-было руку, но вдругъ измѣнила свое намѣреніе, обняла и поцаловала меня. Словомъ, у нея была такая естественная, обворожительная манера, что не прошло пяти минуть, какъ мы ужь сидѣли вмѣстѣ у окна, освѣщенныя ярко пламенемъ камина, и разговаривали между собой такъ легко, съ тактъ завиднымъ удовольствіемъ, какъ нельзя больше.
   Какъ отлегло отъ сердца, когда я увидѣла, что она довѣрится мнѣ я полюбить меня! Сколько съ ея стороны было это великодушно, столько и утѣшительно для меня.
   Молодой человѣкъ, ея отдаленный родственникъ, сказала она мнѣ, и его зовутъ Ричардъ Карстонъ. Онъ очень-красивъ собою: такое развитое лицо, такой звонкій, увлекающій смѣхъ. Она его подозвала къ намъ, онъ сталъ противъ насъ и болталъ весело и откровенно. Онъ былъ очень-молодъ: больше девятнадцати лѣтъ никакъ нельзя было дать ему; однакожъ, сравнительно съ ней, онъ казался старше двумя годами. Они оба сироты и, что было для меня всего удивительнѣе и неожиданнѣе, никогда не видались между собою до сегодня. Встрѣча насъ троихъ въ первый разъ, въ такомъ необыкновенномъ мѣстѣ, достойна была разговора и мы говорили объ этомъ, а огонь пересталъ, между-тѣмъ, трещать и пылать, и только моргалъ на насъ красными глазами своими, подобно, какъ выразился Ричардъ -- засыпающему, старому льву Обер-Канцеляріи.
   Мы разговаривали между собою вполголоса, потому-что, какой-то господинъ, въ полной судейской формѣ, и въ стогообразномъ парикѣ, безпрестанно входилъ къ намъ и выходилъ изъ нашей комнаты; когда онъ отворялъ дверь, слышался вдали невнятный голосъ -- это рѣчь, какъ намъ сказали, докладчика лорду-канцлеру по нашему дѣлу. Господинъ въ парикѣ сказалъ мистеру Кенджу, что лордъ-канцлеръ окончитъ черезъ пять минутъ засѣданіе, и вскорѣ мы услышали шумъ, топотъ и шарканье ногами, и мистеръ Кенджъ сказалъ намъ, что палата распущена и высоки лордъ въ сосѣдней комнатѣ.
   Стогообразный парикъ отворилъ тотчасъ же дверь и попросилъ мистера Кенджа пожаловать. Мы всѣ пошли въ сосѣднюю комнату, впереди мистеръ Кенджъ съ моею милочкой -- это названіе пишется невольно, я такъ съ нимъ свыклась; тамъ, за столомъ, поставленнымъ передъ каминомъ, одѣтый съ ногъ до головы въ черное, сидѣлъ въ креслахъ высокій лордъ-канцлеръ, а тога его, съ золотымъ позументомъ, лежала на другихъ креслахъ. При входѣ нашемъ, лордъ бросилъ на насъ испытующій взглядъ, но манера его была вѣжлива и ласкова.
   Стогообразный парикъ положилъ на столъ, передъ лордомъ канцлеромъ, связку бумагъ; высокій лордъ, молча, выбралъ нѣсколько листовъ и сталъ разсматривать ихъ.
   -- Миссъ Клеръ, сказалъ онъ: -- миссъ Ада Клеръ?
   Мистеръ Кенджъ представилъ ее и высокій лордъ предложилъ ей сѣсть рядомъ съ собою. Я въ минуту замѣтила, что онъ былъ пораженъ и заинтересованъ ею. Мнѣ грустно было думать, что родительскій кровъ такого милаго существа былъ замѣненъ для нея чуждымъ и офиціальнымъ мѣстомъ. Высокій лордъ-канцлеръ, при всѣхъ достоинствахъ своихъ, казался неспособнымъ къ обнаруженію родительской нѣжности и любви.
   -- Жарндисъ, о которомъ идетъ дѣло, сказалъ лордъ-канцлеръ, перевернувъ страницу: -- это Жарндисъ изъ Холоднаго Дома?
   -- Жарндисъ изъ Холоднаго Дома, милордъ, возразилъ мистеръ Кенджъ.
   -- Печальное названіе! сказалъ лордъ-канцлеръ.
   -- Но не печальное мѣсто въ настоящую минуту, милордъ, сказалъ мистеръ Кенджъ.
   -- Холодный Домъ, сказалъ высокій лордъ: -- лежитъ?..
   -- Въ Гертфордшайрѣ, милордъ.
   -- Мистеръ Жарндисъ, изъ Холоднаго Дома, холостъ?
   -- Холостъ, милордъ.
   Молчаніе.
   -- Молодой мистеръ Ричардъ Карстонъ здѣсь? сказалъ высокій лордъ-канцлеръ, взглянувъ на него.
   Ричардъ поклонился и выступилъ впередъ.
   -- Гм! произнесъ лордъ и перевернулъ нѣсколько листовъ.
   -- Мистеръ Жарндисъ изъ Холоднаго Дона, милордъ, сказалъ мистеръ Кенджъ тихимъ голосомъ: -- если я осмѣлюсь напомнить вашей милости, избралъ въ компаньйонки для...
   -- Для мистера Ричарда Карстона? Такъ по-крайней-мѣрѣ показалось мнѣ (однакожъ не выдаю за вѣрное), его милость говорилъ шопотомъ и съ улыбкой.
   -- Для миссъ Ады Клеръ. Вотъ молодая дѣвушка, миссъ Сомерсонъ.
   Его милость бросилъ на меня снисходительный взглядъ и отвѣтилъ весьма-ласково на мой поклонъ.
   -- Миссъ Сомерсонъ, кажется, не принадлежитъ по родству ни къ одной изъ партій процеса?
   -- Не принадлежитъ, милордъ.
   Послѣ этого отвѣта мистеръ Кенджъ нагнулся къ уху лорда-канцлера и что-то шепнулъ ему. Милордъ, смотря въ бумагу, выслушалъ его, два или три раза кивнулъ головою, въ знакъ согласія, перевернулъ нѣсколько листовъ и больше не взглянулъ на меня ни разу, пока мы съ нимъ не распростились. Мистеръ Кенджъ отошелъ съ Ричардомъ въ сторону, ближе къ двери, гдѣ я стояла, оставивъ мою милочку (не могу иначе назвать ее) возлѣ лорда-канцлера; онъ говорилъ съ нею тихо, спрашивалъ ее, какъ она впослѣдствіи мнѣ разсказала, хорошо ли на обдумала предложеніе мистера Жарндиса изъ Холоднаго Дома, думаетъ ли она, что будетъ счастлива подъ его опекою, и почему такъ думаетъ? Послѣ этого разговора онъ всталъ, вѣжливо поклонился ей и обратился къ Ричарду Карстону; съ нимъ онъ говорилъ двѣ или три минуты стоя, а не сидя, и вообще съ большей свободой и меньшей церемоніей, какъ-будто онъ все еще помнилъ, хотя и возвысился до лорд-ванцдерскаго достоинства, что прямая дорога -- лучшій доступъ въ откровенному, юношескому сердцу.
   -- Очень-хорошо! сказалъ милордъ громко.-- Я отдамъ приказаніе. Мистеръ Жарндисъ, изъ Холоднаго Дома, избралъ, сколько я могу судить (это сопровождалось взглядомъ на меня), очень-достойную компаньйонку для молодой леди и все устроилось, согласно обстоятельствамъ, такъ хорошо, какъ только желать можно.
   Онъ отпустилъ насъ дружески и мы были исполнены благодарности за его ласку и вѣжливость, вмѣстѣ съ которыми онъ, конечно, не ронялъ своего достоинства, но, напротивъ, еще болѣе выигралъ въ вашихъ глазахъ.
   Взойдя подъ колоннаду, мистеръ Кенджъ вспомнилъ, что ему надо на минуту вернуться назадъ, чтобъ о чемъ-то спросить лорда-канцлера; онъ оставилъ насъ среди тумана, съ людьми и экипажемъ лорда, ожидавшими его выхода.
   -- Ну, слава Богу, сказалъ Ричардъ Карстонъ: -- это кончилось! Куда-то мы теперь пойдемъ, миссъ Сомерсонъ?
   -- Вы развѣ не знаете? сказала а.
   -- Ровно ничего не знаю.
   -- А вы знаете ли, моя душенька? спросила я Аду.
   -- Нѣтъ, отвѣчала она: -- а вы?
   -- И я не знаю! сказала я.
   Мы посмотрѣли другъ на друга и расхохотались; какъ дѣти, заплутавшіяся въ лѣсу, мы не знали куда идемъ. Вдругъ странная, маленькая старушонка, въ измятомъ чепцѣ, съ большимъ ридикюлемъ, подошла къ намъ, улыбаясь н.дѣлая книксены съ китайскими церемоніями.
   -- Знаю! сказала она; -- знаю, Жарндисы! Очень-рада, имѣю честь рекомендоваться! Прекрасное предзнаменованіе: молодость, надежда и красота; попались сюда и не знаютъ какъ выйдти!
   -- Сумасшедшая! проговорилъ Ричардъ, забывъ, что она можетъ его слышать.
   -- Точно, сумасшедшая, молодой господинъ, сказала она съ такою поспѣшностью, что онъ весь вспыхнулъ: -- я также была здѣсь подъ опекой. Тогда я не была сумасшедшая; каждая фраза ея сопровождалась низкимъ книксеномъ и улыбкою.-- Я была молода! и имѣла надежду! даже была хороша собой -- теперь все пропало! и красота, ни молодость, ни надежда ни къ чему не послужили. Я имѣю честь быть всегда въ Палатѣ, съ документами: жду рѣшенія, да! Прошу, примите поздравленіе.
   Ада нѣсколько была испугана этимъ неожиданнымъ знакомствомъ. Желая успокоить ее и бѣдную старушку, я сказала ей, что мы ее благодаримъ и желаемъ ей здоровья.
   -- Ко-не-чно! сказала она.-- Я думаю! Вотъ и Кенджъ-разсказчикъ. При немъ его документы! Какъ здоровье вашей свѣтлости?
   -- Благодарю, благодарю; не безпокойтесь добрая женщина, сказалъ мистеръ Кенджъ отводя насъ въ сторону.
   -- Нисколько не безпокоюсь, сказала бѣдная старушка, разставаясь съ нами. Я пожелала имъ счастья -- вотъ и всё... Это не безпокойство! Жду рѣшенія... очень-скоро... Хорошее предзнаменованіе для васъ. Поздравляю васъ!
   Она остановилась у нижней ступени каменной лѣстницы, на которую мы взошли, и, провожая насъ глазами, дѣлала книксены, улыбалась и твердила:-- молодость, надежда, красота, канцелярія, Кенджъ-разсказчикъ! ха! ха! Прощайте, прощайте.
   

ГЛАВА IV.
МИКРОСКОПИЧЕСКАЯ ФИЛАНТРОПІЯ.

   -- Мы должны провести ночь, сказалъ намъ мистеръ Кенджъ, когда мы возвратились въ его комнату:-- въ домѣ мистриссъ Желлиби, и, обратясь ко мнѣ, прибавилъ, что онъ увѣренъ заранѣе, что а знаю, кто такая мистриссъ Желлиби?
   -- Я, впрочемъ, не знаю, сэръ, отвѣчала а:-- можетъ-быть, мистеръ Карстонъ или миссъ Клеръ не знаютъ ли?
   Однакожъ нѣтъ, никто изъ нихъ ничего не зналъ, касательно мистриссъ Желлиби.
   -- Не-уже-ли! Мистриссъ Желлиби... произнесъ мистеръ Кенджъ, ставъ спиною къ камину и устремивъ взоръ свой на пыльный коверъ, лежащій на полу, какъ-будто на немъ была біографія этой знаменитой леди: -- мистриссъ Желлиби, особа съ замѣчательною силою характера; она посвящаетъ себя совершенно-общему благу. Въ разные періоды жизни она занималась разнообразными общественными вопросами и нынѣ, пока что-нибудь другое не обратитъ на себя ея вниманіе, она поглощена совершенно Африкою, въ видахъ размноженія кофейныхъ плантацій -- туземцевъ и безопасныхъ колоній по берегамъ африканскихъ рѣкъ, для занятія сильно-развивающимся народонаселеніемъ нашего отечества. Мистеръ Жарндисъ, всегда готовый протянуть руку помощи всякому предпріятію, которое можетъ назваться благодѣтельнымъ и вызвать одобрительный отзывъ филантроповъ, цѣнитъ, я увѣренъ, очень-высоко замѣчательныя качества мистриссъ Желлиби.
   При послѣднемъ словѣ мистеръ Кенджъ поправилъ узелъ галстуха и посмотрѣлъ на насъ.
   -- А мистеръ Желлиби, сэръ? спросилъ Ричардъ.
   -- Мистеръ Желлиби, гм! сказалъ мистеръ Кенджъ:-- это... это; но я думаю, что отрекомендую его всего вѣрнѣе, если скажу, что онъ законный супругъ мистриссъ Желлиби.
   -- То-есть просто нуль, сэръ? сказалъ Ричардъ съ насмѣшливымъ взглядомъ.
   -- Я этого не говорю, возразилъ мистеръ Кенджъ серьёзнымъ тономъ: -- я не могу сказать этого, потому-что, по правдѣ, ничего не знаю касательно мистера Желлиби. Сколько помню, я никогда не имѣлъ удовольствія видѣть мистера Желлиби. Онъ, можетъ-быть, очень-замѣчательный человѣкъ, но онъ, такъ сказать, совершенно погруженъ, совершенно уничтожается въ блестящихъ качествахъ достойной супруги своей.
   Мистеръ Кенджъ объявилъ намъ, что до Холоднаго Дома далеко; что поѣздка туда, въ такой теплый вечеръ, тягостна и скучна, тѣмъ болѣе, что мы ужь утоплены путешествіемъ, и что мистеръ Жарндисъ самъ пожелалъ оставить насъ на ночь у мистриссъ Желлиби; а завтра, тотчасъ послѣ ранняго обѣда, будетъ готовъ экипажъ для отъѣзда нашего изъ города.
   Затѣмъ, онъ позвонилъ въ маленькій колокольчикъ; явился молодой джентльменъ. Называя его Гуппи, мистеръ Кенджъ спросилъ его отправлены ли наши вещи? Отправлены, отвѣчалъ мистеръ Гуппи и прибавилъ, что у подъѣзда дожидается карета, съ тѣмъ, чтобъ свезти и насъ за вещами, какъ скоро мы пожелаемъ ѣхать.
   -- Итакъ, мнѣ только остается, сказалъ мистеръ Кенджъ, пожимая намъ руки:-- выразить то живое удовольствіе (добраго дня, миссъ Клеръ), которое я чувствую, видя васъ вмѣстѣ (прощайте, миссъ Сомерсонъ!) и надежду, что вы не замедлите быть счастливыми (очень-радъ, что имѣлъ честь съ вами познакомиться, мистеръ Карстонъ) и пойдете по пути чести и справедливости! Гуппи, вы отправитесь туда же съ ними.
   -- Куда это туда, мистеръ Гуппи? спросилъ Ричардъ, когда мы спускались съ лѣстницы.
   -- Недалеко отсюда, сказалъ мистеръ Гуппи: -- близь Тевейской Гостинницы -- вы знаете?
   -- Ничего не знаю; я всегда жилъ въ Винчестерѣ и въ Лондонѣ первый день.
   -- Сейчасъ за угломъ, сказалъ мистеръ Гуппи.-- Пройдемъ Канцелярскій Переулокъ, пересѣчемъ Гольборнскую Улицу я черезъ двѣ минуты тутъ какъ тутъ. А что жъ, лондонская-то особенность миссъ, гм! пожаръ?.. И онъ кажется очень хотѣлъ поострить на мой счетъ.
   -- Да, въ-самомъ-дѣлѣ туманъ очень-густъ, сказала я.
   -- Кажется, онъ вамъ не во вредъ, сказалъ мистеръ Гуппи, откидывая подножки кареты: -- напротивъ, можно сказать, судя по вашей наружности, что онъ вамъ приноситъ пользу.
   Такой нѣжный комплиментъ разсмѣшилъ меня до слезъ; наконецъ дверцы кареты захлопнулись и мистеръ Гуппи помѣстился на козлахъ. Мы втроемъ говорили и смѣялись надъ нашею неопытностью, толковали о странностяхъ Лондона, пока не остановились у воротъ дома, къ которому ѣхали. Онъ находился въ ряду высочайшихъ домовъ узкой улицы очень-похожей на длинную систерну для тумана. У подъѣзда стояла толпа народа, преимущественно дѣтей, я надъ дверью была прибита довольно-грязная мѣдная дощечка съ надписью Желлиби.
   -- Не испугайтесь! сказалъ мистеръ Гуппи, взглянувъ къ намъ въ каретное окно: -- одинъ изъ маленькихъ Желлибятъ просунулъ голову между перилъ и не можетъ вытащить назадъ.
   -- О бѣдное дитя! сказала я: -- выпустите меня ради Бога.
   -- Будьте осторожны, миссъ: маленькіе Желлибята очень-злы, сказалъ мистеръ Гуппи.
   Я бросилась къ бѣдному ребенку, который былъ одинъ изъ самыхъ грязныхъ бѣдняковъ, какихъ когда-нибудь случалось мнѣ видѣть. Голова у него затекла; онъ былъ испуганъ и громко кричалъ, находясь между двумя толстыми желѣзными прутьями перилъ; между-тѣмъ продавецъ молока и хлѣбникъ съ самыми чистыми намѣреніями тащили его за ноги назадъ, будучи, я полагаю, убѣждены, что голова его сожмется подъ вліяніемъ ихъ усилія и маленькій Желлиби выйдетъ цѣлъ и невредимъ изъ своей засады, на радость своей родительницѣ. Я замѣтила, успокоивъ прежде ребенка, что голова его была отъ природы очень-велика и потому пришла къ естественному заключенію, что тамъ гдѣ просунулась голова его, непремѣнно пройдетъ и весь его корпусъ, а потому и посовѣтовала протолкнуть его впередъ. Мысль эта такъ понравилась продавцу молока и хлѣбнику, что, еслибъ я не удержала бѣднаго ребенка за платье, они въ одну минуту спустили бъ его на мостовую; между-тѣмъ Ричардъ и мистеръ Гуппи сошли внизъ, чтобъ, въ случаѣ неудачи, подхватить ребенка; наконецъ, всѣ препятствія были превозможены и мальчикъ освобожденъ; но, вмѣсто благодарности, онъ сталъ колотить палкою, отчаяннымъ образомъ, мистера Гуппи.
   Изъ принадлежащихъ къ дому никто не являлся, исключая одной особы въ патенахъ {Особеннаго рода калоши, употребляемыя въ Англія простолюдинами (patens).}, которую вытолкнули къ ребенку метлою изъ нижняго этажа, не знаю для какой цѣли, да и она, кажется, не знала зачѣмъ. Я поэтому полагала, что мистриссъ Желиби нѣтъ дома, и была удивлена, когда другая особа явилась въ корридорѣ и, идя впередъ насъ въ заднимъ комнатамъ нижняго втажа, произнесла громко: "вотъ двѣ молодыя леди миссисъ Желлиби!" Мы миновали нѣсколько дѣтей, которыхъ легко было задавить въ темнотѣ. Когда мы явились предъ очи мистриссъ Желлиби, одна изъ малютокъ упала съ лѣстницы и просчитала (что было слышно по шуму) головою всѣ ступени.
   Мистрисъ Желлиби, лицо которой ни одною чертою не выразило безпокойства насчетъ падающаго ребенка, между-тѣмъ, какъ мы не могли скрыть нашего испуга (послѣ Ричардъ говорилъ, что онъ счелъ до семи ударовъ), приняла насъ съ совершеннымъ спокойствіемъ. Она была хорошенькая собой, очень-маленькая, кругленькая женщина, между сорока и пятидесятые годами, съ красивыми глазами, которые имѣли странное свойство казаться смотрящими постоянно вдаль, какъ-будто (я опять приведу слова Ричарда) они ничего не были способны видѣть ближе Африки.
   -- Я очень-рада, сказала мистриссъ Желлиби пріятнымъ голосомъ: -- что имѣю удовольствіе видѣть васъ у себя въ домѣ. Я слишкомъ-много уважаю мистера Жарндиса, и никто изъ тѣхъ, въ комъ онъ принимаетъ участіе, не можетъ здѣсь встрѣтить равнодушіе.
   Мы выразили вашу благодарность и сѣли позади двери, гдѣ, на софѣ, былъ хромой инвалидъ. У мистриссъ Желлиби славные волосы; но, будучи занята слишкомъ-много африканскими обязанностями, она не имѣла времени причесываться. Шаль, прикрывавшая ея плечи, свалилась на кресло; когда она пошла намъ на встрѣчу я когда она повернулась къ намъ спиною, чтобъ снова сѣсть, мы не могли не замѣтить, что платье ея далеко не сходится и прорѣшка задѣлана плетнемъ изъ шнурка, подобно бесѣдкѣ.
   Комната, засоренная бумагами и почти вся занятая большимъ письменнымъ столомъ, заваленнымъ также бумагами, содержалась не только очень-нечисто, но даже очень-грязно. Такъ убѣждалъ насъ нашъ органъ зрѣнія, какъ органъ слуха убѣдилъ насъ, что бѣдный ребенокъ просчиталъ головою всѣ ступени лѣстницы и плакалъ до-тѣхъ-поръ, пока кто-то, въ кухнѣ, не зажалъ ему рта.
   Но всего болѣе поразила насъ изнуренная и болѣзненная, но вовсе недурная собою, дѣвочка, которая сидѣла за письменнымъ столомъ, грызла перо и смотрѣла на насъ. Трудно вообразить себѣ, какъ она была испачкана чернилами; замѣчательно, что, начиная съ растрепанныхъ волосъ до красивой ножки, изуродованной гадкимъ, атласнымъ башмакомъ, стоптаннымъ на пяткѣ, ни одна вещь изъ ея костюма, не исключая даже булавокъ, не была тамъ, гдѣ нужно, то-есть на свойственномъ ей мѣстѣ.
   -- Вы застали меня, мои милыя... сказала мистриссъ Желлиби, и при этомъ сняла съ двухъ огромныхъ свѣчей, поставленныхъ въ свинцовыхъ подсвѣчникахъ, отчего распространился по комнатѣ сильный запахъ свѣчнаго сала (огонь въ каминѣ потухъ и кромѣ золы, кочерги и нѣсколькихъ полѣнъ, ничего не было на рѣшеткѣ): -- вы застали меня, мои милыя, какъ это всегда бываетъ, въ трудахъ; но вы, вѣрно, простите мнѣ. Проекты, касательно Африкя, поглощаютъ все мое время. Они вовлекли меня въ переписку со многими клубами человѣколюбивыхъ обществъ и со многими частными людьми, которые выше всего ставятъ пользу человѣчества. Теперь я съ гордостью могу сказать, что мы идемъ впередъ. Мы надѣемся, что, при нашемъ содѣйствіи, съ будущаго года отъ полутораста до двухъ-сотъ семействъ, цвѣтущихъ здоровьемъ и благосостояніемъ, займутся развитіемъ кофейныхъ плантацій и умовъ туземцевъ Борріобула-Гха, во лѣвому берегу Цитра.
   Такъ-какъ Ада молчала и только смотрѣла на меня, то я сочла долгомъ сказать мистриссъ Желлиби, что такіе успѣхи должны, безъ-сомнѣнія, радовать ея филантропическое сердце.
   -- Да, это меня очень радуетъ, сказала мистриссъ Желлиби: -- хотя ста труда требуютъ напряженія всѣхъ силъ моихъ; однако, это ничего, еслибъ только все шло къ-лучшему, и я съ каждымъ днемъ все болѣе-и-болѣе убѣждаюсь въ успѣхѣ. Знаете ли, миссъ Сомерсонъ, я часто удивляюсь, какъ вы не обратали вашихъ мыслей на Африку?
   Твой неожиданный оборотъ рѣчи такъ поразить меня, что, не успѣвъ ничего сообразить, я попробовала что-то намекнуть о климатѣ.
   -- Самый лучшій климатъ во всемъ мірѣ!.. сказала мистриссъ Желлиби.
   -- Въ-самомъ-дѣлѣ, милледи?
   -- Конечно. Но во всемъ нужна предосторожность, сказала мистриссъ Желлиби: -- вы пойдете, напримѣръ, по Гольнборской Улицѣ, безъ осторожности и можете попасться подъ лошадь. Вы пойдете по Гольнборнской Улицѣ съ предосторожностью -- и никогда не попадете подъ лошадь. Точно такъ и съ Африкой.
   -- Безъ-сомнѣнія, сказала я, думая о Гольнборнской Улицѣ.
   -- Не хотите ли взглянуть, сказала мистриссъ Желлиби, подсунувъ намъ кучу бумагъ: -- на эту статью и замѣчанія, гдѣ, въ общихъ чертъ, вы найдете обозрѣніе того предмета, который такъ для меня важенъ; а я, между-тѣмъ, съ вашего позволенія, окончу письмо; моя старшая дочь, миссъ, она замѣняетъ мнѣ секретаря.
   Дѣвочка, замѣняющая секретаря, перестала грызть перо и отвѣтила на нашъ поклонъ полу-конфузливо, полу-сердито.
   Мы сейчасъ кончимъ, продолжала мистриссъ Желлиби съ пріятной улыбкой: -- хотя трудъ мой нескончаемъ. На чемъ мы остановились, Кадди?
   -- Приноситъ свое почтеніе мистеру Сваллоу и проситъ... сказала Кадди.
   -- И проситъ, продолжала мистриссъ Желлиби диктовать: -- разъяснять ему тѣ пункты, касательно африканскаго проекта, которые... Нѣтъ, Биби, нѣтъ! ни за что въ мірѣ.
   Биби (названный этимъ именемъ, вѣрно, по поводу африканскаго проекта) былъ тотъ несчастный мальчикъ, который свалился съ лѣстницы; голова его была обвязана тряпками и пластырями, и онъ прервалъ дипломатическую корреспонденцію, чтобъ показать израненныя ноги свои, глядя на которыя мы съ Адой не знали чему больше дивиться -- ранамъ или грязи. Мистриссъ Желлиби сказала ему холоднымъ и спокойнымъ томомъ, которымъ говорила обо всемъ, "ступай прочь дрянной Биби!" и устремила снова прекрасныя очи свои на Африку.
   Диктовка письма шла своимъ чередомъ; мы ее никакимъ образомъ не прерывали, сидѣли молча, и я рѣшилась потихоньку остановить бѣднаго Биби и взять его къ себѣ на руки. Ада начала его цаловать. Это такъ удивляло ребенка, что онъ смотрѣлъ на насъ во всѣ глазки и удерживалъ рыданія; наконецъ мало-по-малу онъ успокоился и заснулъ у меня на рукахъ. Я такъ была занята ребенкомъ, что не вникла въ детали письма, хотя общее впечатлѣніе, произведенное имъ на меня, было таково, что ярко выставилась передо мною вся важность Африки и вся ничтожность другихъ вещей и странъ сего міра, и мнѣ совѣстно вздумать, что я такъ мало обращала на него вниманія!
   -- Шесть часовъ! сказала мистриссъ Желлиби: -- а нашъ, такъ называемый часъ обѣда (потому-что мы обѣдаемъ во всѣ часы) -- пять. Кадди, сведи миссъ Клеръ и миссъ Сомерсонъ въ ихъ комнаты. Вамъ, можетъ-быть, угодно будетъ оправиться? Я увѣрена... вы извините меня, я такъ занята... О, это дурное дитя! оставьте его миссъ Сомерсонъ!
   Я просила позволенія удержать его, увѣряя, что онъ очень-тихій мальчикъ, унесла его съ собою наверхъ и положила къ себѣ на постель. Намъ съ Адою отведены были двѣ комнаты наверху, сообщавшіяся дверью; онѣ были почти безъ мебели и въ большомъ безпорядкѣ, такъ-что занавѣсы подъ окнами были прикрѣплены вилками.
   -- Можетъ-статься, вы хотѣли бы теплой' воды? спросила миссъ Желлиби, тщетно поискавъ глазами кружки съ ручкою.
   -- Если это не затруднитъ васъ, отвѣчали мы.
   -- Это еще ничего, возразила миссъ Желлиби:-- дѣло въ томъ, не знаю есть ли теплая вода.
   Вечеръ былъ холоденъ, комнаты наполнены какимъ-то смрадомъ, такъ-что, я должна признаться, положеніе наше было очень-непріятно. Ада, просто была готова плакать; однакожъ мы скоро пришли въ веселое расположеніе духа и только-что занялись разборкою своихъ вещей, какъ возвратилась къ намъ миссъ Желлиби и сообщила, что нигдѣ не могла отыскать теплой воды: котелъ куда-то засунулся: его не могли сыскать, а рукомойникъ и тазъ въ такомъ видѣ, что вовсе не годится къ употребленію.
   Мы просили ее ни о чемъ не безпокоиться и спѣшили одѣться, чтобъ поскорѣе сойдти внизъ въ теплую комнату. Но всѣ маленькія дѣти поднялись наверхъ и стояли за дверью, чтобъ посмотрѣть на непонятное для нихъ событіе, какимъ-образомъ Биби спалъ на моей кровати; наше вниманіе было развлечено постояннымъ явленіемъ носовъ и пальцевъ изъ опасной засады, между дверною щелью и петлями. Невозможно было затворять ни одной двери: у замка двери, ведущей въ мою комнату, не было рукоятки, и вообще замокъ былъ какъ-будто еще не совсѣмъ прилаженъ; рукоятка замка той двери, которая вела въ комнату Ады, вертѣлась очень-свободно, но ея язычокъ не задѣвалъ за щеколду и не удерживалъ двери. Между-тѣмъ, я предложила дѣтямъ войдти къ намъ и помѣститься вокругъ моего столика; они сидѣли очень-тихо; я одѣвалась и разсказывала имъ сказку о красной шапочкѣ; они слушали очень-внимательно, включая сюда и Биби, который проснулся во-время, чтобъ выслушать какъ пришелъ волкъ.
   Когда мы спустились внизъ, мы замѣтили на окнѣ горшокъ съ надписью: "Въ знакъ памяти о тумбриджскяхъ колодцахъ"; въ горшкѣ было масло и теплилась свѣтильня: вѣрно, что-нибудь въ родѣ африканской лампы. Въ парадной гостиной находилась молодая женщина, съ опухнувшимъ лицомъ, обвязаннымъ фланелью; она раздувая огонь въ каминѣ и давилась дымомъ и смрадомъ; и въ-самомъ-дѣлѣ, густой дымъ наполнилъ комнату и такъ ѣлъ глаза и щипалъ горло, что мы, въ слезахъ и постоянно кашля, высунуясь въ открытое окно по-крайней-мѣрѣ на цѣлый часъ времени. Между-тѣмъ митриссъ Желиби, съ тѣмъ же спокойнымъ духомъ, какъ и всегда, невозмущаемымъ этими земными невзгодами, диктовала письмо въ Африку. Я радовалась отъ души, что африканскіе проекты занимали все ея вниманіе, потому-что Ричардъ разсказывалъ намъ, между-тѣмъ, что онъ умывался надъ кастрюлею, въ которой варятъ рыбу, а мѣдный чайникъ, для кипятку, нашли у него на туалетномъ столпѣ. Эти подробности смѣшили меня и Аду до невѣжливости относительно филантропической хозяйки.
   Вскорѣ послѣ семи часовъ, спустились мы въ столовую; мистриссъ Желимби, очень-кстати, посовѣтовала намъ сходитъ съ лѣстницы осторожнѣе, потому-что ковры, неприкрѣпленные прутьями на ступеняхъ, были такъ изорваны и перепутаны, что походили на тенета. Обѣдъ состоялъ изъ трески, ростбифа, котлетъ подъ соусомъ и пуддинга -- прекрасный обѣдъ, еслибъ только кушанья подаваясь не сырыми. Женщина, окутанная фланелью, поставила всѣ блюда вдругъ, какъ попало, и не снимала ихъ до-тѣхъ-воръ, пока мы не вышли; тогда она взяла всѣ остатки и сунула ихъ на ступени лѣстницы; другая женщина, которую я видѣла въ патенахъ, часто приходила браниться съ ней; кажется, обѣ женщины жили въ большой враждѣ между собою.
   Продолженіе всего обѣда, который былъ очень-дологъ, потому-что прерывался событіями въ родѣ слѣдующихъ: напримѣръ, блюдо съ картофелемъ свалилось въ ящикъ для угольевъ, ручка отъ штопора отскочила и ударила по носу, и безъ того распухнувшему, молодой женщины, и тому подобное -- мистриссъ Жиллиби, сохраняла ровность характера и непоколебимое спокойствіе. Она повѣдала намъ множество интересныхъ вещей о Борріобула-Гха и туземцахъ, и получила столько писемъ, что Ричардъ, сидѣвшій рядомъ съ ней, вынулъ по-крайней-мѣрѣ четыре куверта изъ ея соуса. Нѣкоторыя изъ писемъ состояли изъ протоколовъ женскихъ комитетовъ. Она намъ ихъ читала вслухъ; другія письма были отъ людей, соприкосновенныхъ, тѣмъ или другимъ образомъ, съ развитіемъ кофейныхъ плантацій и образованіемъ туземцевъ; нѣкоторыя изъ писемъ требовали отвѣта и потому она высылала свою дочь изъ-за обѣда нѣсколько разъ и диктовала ей. Она была очень-занята и, совершенно-справедливо, какъ она выражалась, предана своему дѣлу.
   Мнѣ хотѣлось знать, кто это былъ скромный и плѣшивый джентльменъ въ очкахъ; онъ сѣлъ на незанятое мѣсто, когда со стола взята была рыба, и, казалось, безропотно подвергался ученію о Борріобула-Гха, хоти не принималъ въ этомъ предметѣ никакого активные участіи. По безмолвію, можно было бъ принять его за туземца; но этому предположенію противорѣчилъ цвѣтъ кожи. Когда обѣдъ кончался и бѣлый туземецъ остался наединѣ съ Ричардомъ, мнѣ пришло въ голову: не это ли мистеръ Желлиби. Въ-самомъ-дѣлѣ это онъ и былъ. Болтливый молодой человѣкъ, мистеръ Квелъ, съ лоснящимися выпуклыми щеками, и волосами, зачесанными назадъ, пріѣхавъ вечеромъ, рекомендовался намъ филантропомъ.
   Этотъ молодой человѣкъ, кромѣ того, что много говорилъ о своемъ значеніи въ африканскомъ вопросѣ, о своемъ проектѣ заставить кофейныхъ плантаторовъ учить туземцевъ точить ножки для фортепьянъ и стульевъ и вычислялъ несметныя выгоды отъ осуществленія столь счастливой мысли, умѣлъ еще заставить говорить о себѣ и мистриссъ Желлиби, задавая ей подобные вопросы: "я думаю, мистриссъ Желлиби, вы получаете каждый день отъ полутораста до двухсотъ писемъ относительно Африки?" или, "если меня не обманываетъ память, то вы мистриссъ Желлиби говорили мнѣ, что отправили по почтѣ до пяти тысячь циркуляровъ?" и всякой разъ повторялъ намъ отвѣты мистриссъ Желлиби, какъ истолкователь. Впродолженіе цѣлаго вечера мистеръ Желлиби сидѣлъ въ углу, прислонясь головою къ стѣнѣ, какъ-будто страдалъ ипохондріей. Оставшись послѣ обѣда наединѣ съ Ричардомъ, онъ нѣсколько разъ открывалъ ротъ, желая, казалось, сообщить что-то, лежащее на душѣ, но, къ величайшему смущенію Ричарда, опять смыкалъ губы, не произнеся даже звука.
   Мистриссъ Желлиби сидѣла, какъ насѣдка въ гнѣздѣ, среди кучи бумагъ, пила кофе впродолженіе цѣлаго вечера и диктовала, между-прочимъ, своей старшей дочери. Она также имѣла разговоръ съ мистеромъ Квелемъ; предметомъ этого разговора, сколько я поняла, было Африканское Человѣчество, причемъ мистриссъ Желлиби высказала много восторженныхъ чувствъ и мыслей. Я не могла быть столь внимательной слушательницей, какъ бы хотѣлось, потому-что Биби и другія дѣти окружили насъ съ Адой въ углу гостиной и просили разсказать имъ другую сказочку; такимъ-образомъ мы сидѣли посреди ихъ и разсказывали имъ шопотомъ про кота въ сапожкахъ и кой-что еще другое, пока мистриссъ Желлиби вспомнила о нихъ какъ-то случайно и отправила ихъ спать. Биби хотѣлъ непремѣнно, чтобъ я сама снесла его въ постель; и пошла съ нимъ вмѣстѣ наверхъ, а служанка, съ фланелевой обвязкой, бросилась посреди остальныхъ дѣтей, какъ драконъ, и въ минуту уложила каждаго въ свою койку.
   Послѣ этого я прибрала нѣсколько наши комнаты и, раздувъ, сколько можно, огонь въ каминѣ, сошла внизъ. Мистриссъ Желлиби смѣрила меня съ ногъ до головы неочень-милостивымъ взглядомъ, что мнѣ было больно; впрочемъ, я не имѣю большихъ претензій.
   Едва только, около полуночи, мы улучили возможность идти въ свои комнаты, и все-таки оставили мистриссъ Желлиби среди бумагъ и пьющею кофе, а миссъ Желлиби, грызущею перо.
   -- Что за дикій домъ! сказала Ада, когда мы пришли наверхъ.-- Странно со стороны брата Жарндиса прислать насъ сюда.
   -- Душа моя! сказала я: -- все это смущаетъ меня, все это такъ странно, такъ непонятно для меня...
   -- Что непонятно? спросила Ада, съ своей милой улыбкой.
   -- Все, моя милая, отвѣчала я: -- все, быть-можетъ, очень-великодушно ее стороны мистриссъ Жиллиби запинаться улучшеніемъ и развитіемъ туземцевъ, но... Биби!.. хозяйство!..
   Ада разсмѣялась, обняла меня и, ставъ со мною передъ каминомъ, лепетала нѣжнымъ голоскомъ своимъ, что она считаетъ меня милымъ, добрымъ созданіемъ и что я вполнѣ пріобрѣла ея любовь.
   -- Вы обо всемъ думаете, Эсѳирь, сказала она мнѣ: -- а между-тѣмъ такъ беззаботно-веселы; вы такъ много дѣлаете и такъ невзыскательны. Мнѣ кажется, вы бы и изъ этого дома сдѣлали пріятный и радушный домъ.
   Доброе, простодушное дитя! Она не знала, что эти слова выражали только ея личныя качества; что она видѣла во мнѣ такъ много только потому, что была сама безконечно-добра и снисходительна.
   -- Могу ли я сдѣлать вамъ вопросъ? сказала я, сидя съ Адой передъ каминомъ.
   -- Хоть пятьсотъ, отвѣчала она.
   -- Вашего родственника, мистера Жарндиса -- я такъ много, много обязана ему -- можете ли вы описать мнѣ его?
   Откинувъ назадъ золотыя кудри свои, Ада обернулась ко мнѣ съ такимъ изумленнымъ смѣхомъ, что я была совершенно поражена сколько ея невыразимою красотою, столько и ея изумленіемъ.
   -- Эсѳирь... сказала она.
   -- Что, душа моя?
   -- Ты хочешь, чтобъ я тебѣ описала брата Жарндиса?
   -- Да, моя милая; я его никогда не видала.
   -- Да и я его никогда не видала, сказала Ада.
   -- Странно, ей-Богу странно.
   Да; она никогда его не видала. Хотя она лишилась матери своей, бывъ еще очень-маленькимъ ребенкомъ, однакожъ хорошо помнитъ, что та не могла говорить безъ слезъ о немъ, о великодушіи его благороднаго характера, на который можно положиться вполнѣ, и Ада въ немъ не сомнѣвалась. Нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ, родственникъ ея, Жарндисъ, написалъ къ ней простое, доброе письмо (разсказывала Ада), въ которомъ увѣдомлялъ ее о настоящемъ намѣренія, и говорилъ ей, что "современемъ исцѣлятся тѣ раны, которыя нанесены несчастнымъ канцелярскимъ процесомъ". Она отвѣчала, что принимаетъ съ благодарностью его предложеніе. Ричардъ получилъ подобное письмо и далъ такой же отвѣтъ. Онъ видѣлъ мистера Жарндиса только однажды въ своей жизни, пять лѣтъ тому назадъ, въ Винчестерской Школѣ. Такъ онъ разсказывалъ Адѣ, когда я ихъ застала передъ каминомъ въ особенной комнатѣ лорда-канцлера; онъ помнитъ, что мистеръ Жарндисъ, полный, краснощекій мужчина -- вотъ все, что могла мнѣ сообщить Ада.
   Это заставило меня задуматься такъ, что Ада ужъ успѣла заснуть, а я все сидѣла передъ огнемъ, и думала; думала о Холодномъ Домѣ, думала я думала о томъ, какъ далеко мнѣ кажется вчерашнее утро, и Богъ знаетъ, куда бы унесясь моя мысли, еслибъ полетъ ихъ не былъ остановленъ легкимъ стукомъ въ дверь.
   Я отворила и увидѣла миссъ Желлиби, дрожащую отъ холода, съ изломанною свѣчою въ изломанномъ подсвѣчникѣ въ одной рукѣ и съ стаканомъ въ другой.
   -- Доброй ночи! сказала она брюзгливымъ тономъ.
   -- И вамъ доброй ночи! отвѣчала я.
   -- Можно войдти? спросила она скоро и неожиданно тѣмъ же брюзгливымъ тономъ.
   -- Безъ-сомнѣнія, отвѣчала я: -- только не разбудите миссъ Клеръ.
   Она вошла, не хотѣла сѣсть и стояла передъ огнемъ, помакивая свои исхудалые пальцы, замаранные въ чернилахъ, въ стаканчикъ, въ которомъ находился уксусъ, и помазывая уксусомъ чернильныя пятна на своемъ лицѣ; она стояла насупившись и смотрѣла изподлобья.
   -- Я бы хотѣла, чтобъ Африка издохла! сказала она вдругъ.
   Я думала-было возражать...
   -- Да, я бы хотѣла! сказала она.-- Не говорите ничего, миссъ Сомерсонъ. Я ненавижу и презираю ее.
   Я тронула ей голову, голова была горяча; я совѣтовала ей успокоиться, отдохнуть; говорила ей, что она утомлена и что мнѣ ея жалко; но она стояла передо мной насупившись и косилась на меня. Прошло нѣсколько секундъ. Она поставила на полъ стаканчикъ съ уксусомъ и, повернувшись къ кровати, на которой спала Ада, сказала мнѣ тѣмъ же брюзгливымъ тономъ:
   -- Очень-хороша собой!
   Я отвѣтила на это улыбкой.
   -- Сирота? Да?
   -- Да.
   -- Но знаетъ много, я думаю? Танцуетъ, играетъ, поетъ? Говоритъ, я думаю, пофранцузски, знаетъ географію, глобусы, умѣетъ работать иголкой и все умѣетъ?
   -- Конечно; сказала я.
   -- А я -- я ничего не умѣю; я только и знаю, что писать. Я только и дѣлаю, что пишу. Я дивлюсь, какъ вамъ не стыдно было видѣть, пріѣхавъ сегодня къ намъ, что я неспособна ничего дѣлать. Въ этомъ видѣнъ злой вашъ характеръ; а о себѣ, я чаю, мечтаете Богъ знаетъ что?
   Я видѣла, что бѣдная дѣвочка была готова заплакать; я сѣла передъ ней и смотрѣла на нее съ такимъ, кажется, нѣжнымъ выраженіемъ, такое сожалѣніе питала къ ней...
   -- Это срамъ, сказала она.-- Вы знаете какъ это гадко; весь домъ гадокъ, дѣти гадки, я гадка. Отецъ несчастливъ -- и немудрено! Присцила вѣчно въ нетрезвомъ видѣ. Стыдно съ вашей стороны, если вы скажете, что не замѣтили, какъ отъ нея пахло, когда мы сидѣли за обѣдомъ -- вы это знаете!
   -- Другъ мой, я ничего не знаю, сказала я.
   -- Знаете, сказала она отрывисто.-- Не говорите, что не знаете. Знаете!
   -- Милая моя! сказала я:-- если вы мнѣ не даете сказать...
   -- Развѣ вы не говорите. Вѣдь вы говорите сказки, миссъ Сомерсонъ!
   -- Душа моя, сказала я:-- до-тѣхъ-поръ пока вы не захотите меня выслушать...
   -- Я не хочу васъ выслушивать.
   -- Я этому не вѣрю, потому-что это было бы неразсудительно. Я не знаю о чемъ вы говорите; служанка не подходила ко мнѣ близко во время обѣда; но я вѣрю вамъ и мнѣ это очень-прискорбно слышать.
   -- Вамъ тутъ нечѣмъ гордиться.
   -- Я и не горжусь, другъ мой. Глупо было бы съ моей стороны гордиться.
   Она все-еще подъ вліяніемъ дурнаго расположенія духа, нагнулась надъ спящей Адой и поцаловала ее. Послѣ этого она тихо вернулась назадъ и стала возлѣ моего стула. Грудь ея сильно и болѣзненно подымалась; мнѣ было жаль ея, но я рѣшилась лучше молчать.
   -- Я бы желала умереть! сказала она.-- Я бы желала, чтобъ мы всѣ умерли. Это для насъ всѣхъ было бы полезнѣе.
   Спустя минуту, она стала возлѣ меня на колѣни, положила голову свою мнѣ на грудь, просила прощенья и горько плакала. Я утѣшала ее, хотѣла посадить ее на стулъ, но она говорила мнѣ: -- нѣтъ, нѣтъ, я хочу такъ остаться!
   -- Вы учите дѣвочекъ, сказала она.-- О, еслибъ вы могли поучить меня, какъ бы я училась у васъ! Я такъ несчастна и такъ много люблю васъ!
   Я насилу могла уговорить ее, взять изорванный стулъ (другаго не было въ комнатѣ) и сѣсть возлѣ меня. Мало-по-малу бѣдная, утомленная дѣвочка заснула; я тихо подняла ея голову до моего плеча и закуталась вмѣстѣ съ нею въ шаль. Огонь въ каминѣ потухъ и мы всю ночь дрогли отъ холода. Долго не могла я заснуть и напрасно старалась, закрывъ глаза, забыться подъ вліяніемъ дневныхъ событій. Наконецъ все начало мѣшаться. Дѣйствительность стала переходить въ мечту. То мнѣ казалась, что на моемъ плечѣ спитъ Ада, то одна изъ прежнихъ подругъ моихъ, съ которыми, мнѣ не вѣрилось, что и такъ недавно разсталась, то маленькая, сумасшедшая старушонка, утомленная отъ книксеновъ и улыбокъ, то кто-то изъ Холоднаго Дома; наконецъ, никто -- и все смѣшалось.
   Еще безсильный свѣтъ утра слабо боролся съ туманомъ, какъ и открыла глаза и они встрѣтились съ глазами маленькаго, грязнолицаго привидѣнія, стоящаго передо мною. Это былъ Биби; онъ сползъ съ постели своей въ халатцѣ и колпачкѣ, и такъ дрожалъ отъ холода, что зубы его били дробь.
   

ГЛАВА V.
Утреннія событія.

   Хотя утро было сыро, хотя туманъ казался еще очень-густымъ -- я говорю казался, потому-что стекла оконъ такъ были грязны, что врядъ ли могли пропускать самый яркій солнечный свѣтъ; но я приняла съ удовольствіемъ предложеніе миссъ Желлиби сдѣлать небольшую прогулку, тѣмъ-болѣе, что утро въ филантропическомъ домѣ не представляло для меня ничего привлекательнаго, а видъ лондонскихъ улицъ очень интересовалъ меня.
   -- Мама еще нескоро сойдетъ внизъ, сказала она: -- а завтракъ подадутъ Богъ-знаетъ когда; они все дѣлаютъ безъ толку. Папа закуситъ чѣмъ попало, да и пойдетъ въ контору. Онъ не знаетъ, что значитъ завтракать. Присцила съ вечера приготовитъ ему кусокъ хлѣба, да немножко молока, если есть. Иногда молока нѣтъ; иногда кошка ночью съѣстъ. Но вы, я думаю, устали, миссъ Сомерсонъ м, можетъ, хотите еще уснуть.
   -- Я вовсе не устала, моя милая, сказала я: -- я съ удовольствіемъ пойду прогуляться.
   -- Если такъ, сказала миссъ Желлиби: -- то я сейчасъ одѣнусь.
   Ада также пожелала съ нами идти и скоро была готова. Я ничего лучше не могла предложить Биби, какъ умыть его и положить спать снова на мою постель. Впродолженіе всей этой операціи онъ съ такимъ удавленіемъ смотрѣлъ на меня, какъ-будто первый и послѣдній разъ въ жизни подвергался такому испытанію; сначала, съ непривычки, оно показалось ему тяжело и онъ началъ-было хныкать; но скоро успокоился и еще скорѣе заснулъ. Я подумала, что, быть-можетъ, много беру на себя, распоряжаясь самовольно; но скоро успокоилась: никто въ домѣ не могъ ничего замѣтятъ.
   Умывая Биби, пособляя одѣваться Адѣ и одѣваясь сама, я успѣла согрѣться и сошла внизъ. Тамъ миссъ Желлиби старалась разогрѣть свои окоченѣлыя руки передъ каминомъ въ кабинетѣ,-- гдѣ Присцила, держа въ рукѣ сальную свѣчку, раздувала огонь и, желая развести его поскорѣе, бросила туда сальный огарокъ. Все, какъ было вчера вечеромъ, оставалось и теперь, въ томъ же порядкѣ, или, вѣрнѣе сказать, безпорядкѣ. Въ столовой скатерть послѣ обѣда была не убрана, а оставалась на столѣ для завтрака. Крошки, пыль, бумаги валялись по полу во всѣхъ комнатахъ. Два-три стакана и молочникъ висѣли на столбикахъ забора на дворѣ; дверь сѣнная была отворена и мы, выйдя на улицу, встрѣтили кухарку; она шла изъ сосѣдней таверны, утирая рукавомъ ротъ и, поровнявшись съ нами, сказала, что ходила смотрѣть, который часъ.
   Прежде кухарки мы повстрѣчали Ричарда; онъ выдѣлывалъ разные па около Тевейской Гостинницы, чтобъ согрѣть ноги; раннее появленіе наше изумило его самымъ пріятнымъ образомъ, и онъ тотчасъ же изъявилъ желаніе идти съ нами вмѣстѣ. Я съ миссъ Желлиби вошли впередъ, а онъ съ Адою позади насъ. Миссъ Желлиби была опять въ дурномъ расположеніи духа, и еслибъ она мнѣ не говорила, то я никакъ не подумала бы, что она меня любитъ.
   -- Куда вы хотите идти? спросила она.
   -- Куда-нибудь, моя милая, отвѣтила я.
   -- Куда-нибудь значитъ никуда, сказала миссъ Желлиби, остановясь вдругъ.
   -- Ну такъ пойдемъ туда, куда вы хотите, отвѣчала я.
   И миссъ Желлиби потащила меня впередъ быстрымъ шагомъ.
   -- Мнѣ все-равно! сказала она.-- Будьте свидѣтельницею, миссъ Сомерсонъ, я говорю, что мнѣ все-равно; но еслибъ этотъ лощеный лобъ, съ желваками на вискахъ, ѣздилъ къ намъ каждый вечеръ, цѣлые вѣка, то и тогда я не могла бы сказать ему ни одной буквы. Какого осла разъигрываетъ онъ у насъ съ своею Африкою!
   И она еще скорѣе повлекла меня впередъ.
   -- Но какъ бы тамъ и было, продолжала она: -- а я все-таки скажу: пусть онъ ѣздитъ, сколько угодно, а я не выговорю ему и одного слова. Я не выношу его. Если есть что для меня ненавистнаго, такъ это его разговоры. Я дивлюсь даже камнямъ мостовой, какъ у нихъ достаетъ терпѣнія лежать и одномъ мѣстѣ и быть свидѣтелями всей непослѣдовательности, всего противорѣчія, всѣхъ безсмыслицъ въ словахъ и поступкахъ его.
   Слова ея, безъ-сомнѣнія, относились къ мистеру Квелю, молодому джентльмену, посѣтившему вчера вечерокъ мистриссъ Желлиби. Тяжело мнѣ было ее слушать; но, къ-счастью, Ричардъ и Ада скоро нагнали васъ и избавили меня отъ непріятной необходимости продолжать разговоръ. Миссъ Желлиби смолкла и угрюмо шла рядокъ со мною; я удивлялась длинному ряду и разнообразію лондонскихъ улицъ, числу пѣшеходовъ, спѣшившихъ по разнымъ направленіямъ, множеству экипажей, стремящихся взадъ и впередъ, дѣятельности, съ которою мыли окна и чистили лавки, и особеннымъ существамъ въ лохмотьяхъ и тряпкахъ, скрытно искавшихъ въ кучахъ сору булавокъ, иголокъ и всякой дряни.
   -- Итогъ, кузина, раздался позади меня пріятный голосъ Ричарда, обращающагося къ Адѣ: -- мы никакъ не можемъ разстаться съ Обер-Канцеляріей Теперь мы другою дорогою вышли къ тому мѣсту, въ которомъ вчера встрѣтились; вотъ и знакомая старушка!
   Въ-самомъ-дѣлѣ, она стояла прямо противъ насъ и, присѣдая и улыбаясь, говорила съ тѣмъ же тономъ покровительства:
   -- А! Жарндисы! добро пожаловать, очень-рада, очень-рада!
   -- Вы очень-рано выходите со двора, сударыня, сказала я ей, когда она мнѣ присѣла.
   -- Да-съ! я сюда прихожу рано, до начала засѣданія; здѣсь спокойно. Я здѣсь обдумываю, что мнѣ дѣлать впродолженіе дня, говорила старушка.-- Дѣла требуютъ много осторожности. Тру-удно слѣдить за ходомъ дѣлъ Обер-Канцеляріи.
   -- Кто это, миссъ Сомерсонъ? шепнула мнѣ миссъ Желлиби, ближе прижавшись къ моей рукѣ.
   Слухъ маленькой старушки былъ тонокъ и, услышавъ вопросъ, она тотчасъ же отвѣчала за меня:
   -- Истецъ, дитя мое; къ вашимъ услугамъ. Я имѣю честь каждый день быть въ Палатѣ, съ документами. Съ кѣмъ имѣю удовольствіе говорить? Тоже изъ партіи Жарндисовъ? сказала старушка, сдѣлавъ нижайшій книксенъ и склонивъ голову нѣсколько на сторону.
   Ричардъ, желая загладить свой вчерашній промахъ, съ совершенною вѣжливостью объяснилъ ей, что миссъ Желлиби никакимъ образомъ не относится къ ихъ процесу.
   -- А! сказала старушка.-- Ей нечего ждать рѣшенія! но вѣдь и она состарѣется. Да! Ахъ, Боже мой! Вотъ садъ Линкольнской Палаты: я его зову своимъ садомъ. Это рай во время жары. Какъ тамъ поютъ птицы! Я въ немъ провожу большую часть судейскихъ вакацій, такъ, въ созерцаніи. Вамъ кажутся длинны вакаціи, не правда ли?
   Мы сказали да, потому-что, казалось, ей хотѣлось этого отвѣта.
   -- Когда листъ падаетъ съ дерева и нѣтъ больше цвѣтовъ на букеты лорду-канцлеру, сказала старая леди: -- то судейскія вакаціи кончены и шестая печать въ книгѣ судебъ; опять... Прошу ко мнѣ. Зайдите. Это будетъ для меня хорошее предзнаменованіе. Молодость, надежда, красота рѣдко меня посѣщаютъ. Ужъ давно, давно, давно я ихъ по видала.
   Она взяла меня за руку и повела насъ съ миссъ Желлиби впередъ, приглашая также Ричарда к Аду; я не знала, что мнѣ дѣлать я взглядомъ просила помощи у Ричарда; но онъ, отчасти увлекаемый любопытствомъ, отчасти забавляясь этою выходкою, шелъ съ Адою сзади насъ. Наша странная предводительница, расточая съ неимовѣрною щедротою улыбки и книксены, вела-себѣ насъ впередъ, постоянно твердя, что она живетъ въ двухъ шагахъ.
   И въ-самомъ-дѣлѣ, она говорила правду: она жила такъ близко, что. еслибъ мы и хотѣли, то не имѣли бъ времени разсердиться на нее. Спустя двѣ, много три минуты, мы ужъ были у ея жилища: старуха провела насъ маленькою, боковою дверью въ переулокъ, примыкающій къ Линкольнской Палатѣ, остановилась тутъ неожиданно и сказала:
   -- Вотъ гдѣ я живу, пожалуйста, войдите.
   Она остановилась передъ лавкой, надъ которой было написано крупными буквами:

КРУКЪ.
ДЕПО ТРЯПЬЯ И БУТЫЛОКЪ.

   И подъ этой надписью тонкими длинными буквами:

КРУКЪ.
ПОСТАВЩИКЪ КОРАБЕЛЬНЫХЪ ПРИНАДЛЕЖНОСТЕЙ.

   Всѣ стекла оконъ была исписаны: на одномъ была нарисована красная мельница для бумажнаго тѣста, передъ ней телега, заваленная мѣшками съ старымъ тряпьемъ. На другихъ стеклахъ были слѣдующія надписи: "Покупаютъ кости". "Покупаютъ остатки съ кухни". "Покупаютъ старое желѣзо". "Покупаютъ обрѣзки бумагъ". "Покупаютъ принадлежности мужскаго и дамскаго туалетовъ". Здѣсь, казалось, все покупаютъ, но ничего не продаютъ. На всѣхъ частяхъ окна было множество грязныхъ бутылокъ: бутылки изъ-подъ ваксы, стклянки изъ-подъ лекарствъ, бутылки изъ-подъ пива и содовой воды, банки изъ-подъ пикуль, бутыли изъ-подъ чернилъ. Говоря о послѣднихъ, и припоминаю, что лавка въ нѣкоторыхъ мелкихъ частностяхъ напоминала о своемъ сосѣдствѣ съ Линкольской Палатой и была нѣкоторымъ образомъ какъ-бы подлипало, или дальній, непризнанный родственникъ канцеляріи -- такъ было много въ ней чернильныхъ стклянокъ. Около двери въ лавку была небольшая, шаткая скамья, на которой лежало нѣсколько старыхъ, истасканныхъ книгъ, съ надписью: "законы, по девяти пенсовъ томъ". Нѣкоторыя изъ надписей на стеклахъ, о которыхъ я говорила, были писаны канцелярскимъ почеркомъ, подобно тѣмъ бумагамъ, которыя я видѣла въ конторѣ Кенджа и Корбая и письмамъ, которыя я отъ нихъ получала. Среди этихъ надписей была одна, писанная тѣмъ же почеркомъ и ни въ какомъ отношенія не имѣющая ничего общаго съ дѣлами лавки; она увѣдомляла, что нѣкто, почтенный человѣкъ, сорока-пяти лѣтъ, желаетъ переписывать на-чисто бумаги, и исполняетъ эту обязанность совсевозможною акуратностью. Адресоваться къ г. Немо, въ лавкѣ мистера Крука. Нѣсколько писарскихъ мѣшковъ, синихъ и красныхъ, висѣло тамъ-и-сямъ. Неподалеку отъ двери лежало множество свертковъ пожелтѣвшаго пергамена и вылинявшихъ, оборванныхъ штемпельныхъ бумагъ. Можно было подумать, что всѣ ржавые ключи, которые лежали тысячами на полу, какъ старое желѣзо, принадлежали къ дверямъ палатъ или сохраннымъ ящикамъ конторъ.
   Такъ-какъ все еще было туманно и темно, и свѣтъ, падающій въ лавку, уменьшался близостью высокой стѣны Линкольнской Палаты, то мы ничего не могли бы разсмотрѣть, еслибъ старичокъ, въ очкахъ и мѣховой шапкѣ, не стоялъ у прилавка съ фонаремъ. Обернувшись къ двери, онъ взглянулъ на васъ. Это былъ коротенькій, блѣдный и тощій, какъ трупъ, человѣчекъ; голова его была накось всунута между плечьми и дыханіе его выходило паромъ наружу, какъ-будто бы внутри его былъ огонь. Подбородокъ, борода его и брови такъ были усѣяны бѣлыми волосами и такъ окружены морщинами и жилами, что, начиная съ груди, онъ походилъ болѣе на старый сукъ дерева, занесенный снѣгомъ, чѣмъ на живое существо.
   -- Хи, хи, хи! сказалъ старикъ, подходя къ двери:-- хотите что-нибудь продать?
   Мы конечно отступили назадъ и взглянули на нашу вожатую, которая старалась отпереть дверь, ведущую въ домъ, ключомъ, вынутымъ азъ кармана. Ричардъ сказалъ ей, что такъ-какъ мы имѣли удовольствіе видѣть, гдѣ она живетъ, то теперь поспѣшимъ домой, потому-что время не терпитъ. Но отъ нея нельзя было такъ легко отдѣлаться. Она такъ усердно и настойчиво просила насъ войдти и посмотрѣть ея комнату, такъ была убѣждена, что посѣщеніе наше должно принести ей счастіе, что я рѣшилась, во что бы ни стало, исполнить ея желаніе; къ-тому же, кажется, я любопытство подстрекало всѣхъ насъ. Наконецъ, когда старикъ, замѣтивъ, что трудъ ея отпереть дверь напрасенъ, сказалъ намъ: "войдите, войдите, доставьте ей удовольствіе, всего на одну минуту; пройдите черезъ лавку, если другія двери не слушаются". Мы всѣ взошли, ободренные веселымъ смѣхомъ Ричарда и разсчитывая на его помощь, въ случаѣ какой-нибудь невзгоды.
   -- Хозяинъ мой -- Крукъ, сказала маленькая старушка, представляя его намъ съ сознаніемъ своего достоинства.-- Сосѣди въ шутку зовутъ его лордомъ-канцлеромъ. Эксцентрикъ. Чудакъ. Большой руки чудакъ!
   Она нѣсколько разъ покачала головой, потомъ указательнымъ пальцемъ постучала по лбу, примигнула, съ тѣмъ, чтобъ мы были къ нему снисходительны, "потому-что онъ, понимаете, немножко того, то-есть несовсѣмъ тутъ ладно", сказала старуха, указывая на голову я тономъ величія.
   Старикъ слышалъ и только разсмѣялся.
   -- Это правда, сказалъ онъ, подойдя съ фонаремъ къ намъ: -- хи, хи, хи! какіе славные волосы! У меня внизу три мѣшка женскихъ волосъ, но нѣтъ ни одного локона, такого мягкаго и тонкаго -- какой цвѣтъ, какая прелесть!
   -- Хорошо, хорошо, любезный, сказалъ Ричардъ, разсерженный тѣмъ, что старикъ взялъ въ свою желтую руку локонъ Ады: -- ты можешь любоваться, сколько хочешь, но руками не трогать.
   Старикъ бросилъ на него такой быстрый взглядъ, что я невольно обратилась на Ричарда отъ Ады, которая, покраснѣвъ отъ испуга, была такъ поразительно-прекрасна, что, казалось, привлекла къ себѣ даже блуждающее вниманіе маленькой старой леди. Но такъ-какъ Ада вмѣшалась въ ихъ крупный разговоръ и сказала, смѣясь, что она только можетъ гордиться такою невынужденною похвалою, мистеръ Крукъ такъ же быстро пришелъ въ свою первоначальную роль, какъ быстро вышелъ изъ нея.
   -- Видите, у меня здѣсь такъ много вещей, продолжалъ онъ, освѣщая фонаремъ комнату: -- и всѣ, думаютъ сосѣди (а что они понимаютъ?), предназначены къ тому, чтобъ портиться и уничтожаться; у меня такъ много стараго пергамента и бумагъ. И у меня столько предметовъ для ржавчины, пыли и паутины. И все рыба, что попадетъ въ мои сѣти. И я не разстанусь ни съ одной вещью, которую я пріобрѣлъ (такъ думаютъ мои сосѣди, впрочемъ, что они понимаютъ?); нѣтъ у меня ни чистки, ни починки, ничего подобнаго... Хи! леди Жени, сюда!
   Огромная сѣрая кошка спрыгнула съ ближайшей полки къ нему на плечи иперепугала всѣхъ насъ.
   -- Хи! покажи-ко имъ, какъ ты царапаешься. Хи! Ну-тка, ну-тка миледи! сказалъ ея хозяинъ.
   Кошка спрыгнула внизъ и вцѣпилась своими тигровыми когтями въ пучки тряпья съ такимъ пронзительнымъ мяуканьемъ, что у меня заперло сердце.
   -- Она вцѣпится въ каждаго, кого я укажу ей, сказалъ старикъ.-- Я также торгую кошачьимъ мѣхомъ и ея шкура была мнѣ продана живьемъ; славный, пушистый мѣхъ -- посмотрите.
   Онъ между-тѣмъ, провелъ насъ по всей лавкѣ и отворилъ дверь въ задней стѣнѣ, примыкающей къ воротамъ. Маленькая старая леди, замѣтивъ, что онъ еще хочетъ продолжать разговоръ, сказала ему весьма-снисходительно:
   -- Хорошо, Крукъ, очень-хорошо, только вы говорите много. Молодымъ друзьямъ моимъ некогда; я сама спѣшу: скоро начнется засѣданіе. Молодые друзья мои, это -- Жарндисы.
   -- Жарндисы! сказалъ старикъ съ удивленіемъ.
   -- Да, Жарндисы, Крукъ. Большой процесъ.
   -- Хи! воскликнулъ старикъ, въ раздумья я смотря на насъ съ удивленіемъ: -- Жарндисы!.. кто бы подумалъ!..
   Онъ такъ былъ погруженъ въ раздумье, съ такимъ удивленіемъ смотрѣлъ на насъ, что Ричардъ невольно сказалъ:
   -- Кажется, что это дѣло очень тревожитъ васъ.
   -- Да, сказалъ старикъ разсѣянно: -- дѣйствительно; ваше имя?
   -- Ричардъ Карстонъ.
   -- Карстонъ, повторялъ онъ, загнувъ на рукѣ указательный палецъ: -- Карстонъ, есть также Барбара, да, Барбара... Клеръ... Дедлокъ, да... продолжалъ онъ, загибая остальные пальцы, поочередно.
   -- Онъ столько же знаетъ о процесѣ, сколько любой лордъ-канцлеръ, сказалъ нашъ удивленный Ричардъ.
   -- Гм! сказалъ старикъ, выходя изъ своей разсѣянности.-- Да! Томъ Жарндисъ -- извините, что я такъ называю его; но онъ подъ этимъ именемъ былъ извѣстенъ въ Палатѣ и подъ этимъ именемъ зная его здѣсь такъ же хорошо, какъ знаютъ ее; при этомъ онъ указалъ на свою жилицу; Томъ Жарндисъ часто бывалъ здѣсь. Во время пронеся своего, онъ пріобрѣлъ привычку шататься изъ угла въ уголъ, заходилъ часто въ лавку и говаривалъ намъ, чтобъ береглись когтей нашихъ адвокатовъ. Попасть въ нихъ, говорилъ онъ, это все-равно, что умирать медленной смертью, горѣть на тихомъ огнѣ, умирать подъ жалами пчелъ, утопать въ безднѣ, въ которой вода прибавляется по каплѣ, понемногу сходить съ ума.-- Онъ былъ отъ самоубійства на полвершка, когда стоялъ вотъ на этомъ мѣстѣ, гдѣ теперь стоятъ молодая леди.
   Мы съ ужасомъ слушали его.
   -- Онъ взошелъ въ эту дверь, продолжалъ старикъ, проводя тихо пальцемъ воображаемый путь Тома Жарндиса: -- было еще свѣтло (всѣ говорили, и ужъ давно говорили, что рано или поздно, онъ сдѣлаетъ надъ собою грѣхъ), да, такъ было еще свѣтло, когда онъ взошелъ въ эту дверь и прошелся по лавкѣ, сѣлъ на скамейку, вотъ здѣсь, и просилъ меня (вы понимаете, что я тогда былъ моложе) принести ему кружку вина. "Принеси, Крукъ, сказалъ онъ, на сердцѣ очень-тяжело, дѣло мое опять въ судѣ; но мнѣ кажется, я ближе къ другому суду". Я боялся оставить его одного, предложилъ ему идти въ трактиръ, въ мою улицу (то-есть въ Канцелярскую Улицу), и я слѣдилъ за нимъ изъ окна, и мнѣ казалось, что онъ спокойно усѣлся въ креслахъ, передъ каминомъ, въ веселомъ обществѣ. Я успокоился, отошелъ отъ окна... вдругъ раздался выстрѣлъ... Я выбѣжалъ на улицу... сосѣди выбѣжали на улицу, и всѣ мы вскрикнули въ одинъ голосъ: Томъ Жарндисъ!
   Старикъ замолчалъ, взглянулъ на насъ, взглянулъ на фонарь; задулъ свѣчку и закрылъ фонарь.
   Ада и Ричардъ были блѣднѣе воска. По тому впечатлѣнію, которое произвелъ на меня разсказъ старика, на меня, совершенно-чуждую этого дѣла, я живо понимала, какъ было тяжело этимъ двумъ юнымъ, неиспытаннымъ скорбью сердцамъ, служатъ повѣсть, сопряженную съ такими тяжкими воспоминаніями о тѣхъ несчастіяхъ, которыя достаются имъ въ удѣлъ. Я также боялась и за бѣдное, полубезумное созданіе, которое привело насъ сюда; мнѣ казалось, что слова старика возбудятъ въ душѣ ея тяжелую думу, я очень была удивлена, когда замѣтила, что она была спокойна, не сочувствовала ничему и равнодушно повела насъ наверхъ, говоря о своемъ хозяинѣ тономъ того снисхожденія, которое оказываютъ возвышенныя существа къ слабостямъ обыкновенныхъ смертныхъ: -- вы знаете, онъ вѣдь того, немножко не своемъ умѣ!
   Она жила наверху въ довольно-большой комнатѣ, изъ оконъ которой былъ видѣнъ конекъ крыши Линкольской Палаты, что, кажется, и было самою побудительною причиною къ найму этой квартиры. Старушка говорила, что ей тутъ хорошо, что она можетъ и по ночамъ смотрѣть на любимую крышу, въ-особенности при свѣтѣ луны. Комната была такъ-себѣ, чистенька, но очень-пуста. Изъ мебели я замѣтила только самонужнѣйшее: двѣ, три гравюрки, изображающія канцлера и адвокатовъ, были приклеены облатками къ стѣнѣ и полдюжины ридикюлей разной формы и величины, висѣли тамъ и сямъ, наполненные, какъ она говорила, ея документами.
   На каминной рѣшеткѣ не было видно не только угольевъ, даже золы, и ничто не напоминало, что мы въ жилой комнатѣ. Правда, на полкѣ стояли одна или двѣ тарелки, чашка съ выбитымъ бокомъ и еще что-то такое; но все это было негодно къ употребленію. Ея несчастное положеніе выставлялось теперь еще рѣзче и болѣе трогало пеня.
   -- Много чести, благодарю, твердила бѣдная старушонка самымъ сладенькимъ голосомъ: -- иного чести дѣлаетъ мнѣ визитъ вашъ, Жарндисы. Очень-благодарна. Хорошее предзнаменованіе для меня. Живу уединенно, въ нѣкоторомъ родѣ. Выборъ квартиры затруднителенъ. Должна непремѣнно жить близь Палаты. Давно здѣсь живу. Дни жъ Палатѣ, вечера и ночи здѣсь. Ночи для меня длинны; сплю мало; думаю много. Это такъ и должно быть: Обер-канцелярія! Жалко нечѣмъ угостить, нѣтъ шоколату. Жду скоро рѣшенія, тогда поправлюсь. Отдѣляю квартиру. Теперь, между нами, я въ дурныхъ обстоятельствахъ: ничего нѣтъ. Что дѣлать! Все переношу. Здѣсь я дрогла отъ холода; здѣсь я чувствовала кой-что похуже холода -- не бѣда. Прошу просить, что говорю о такихъ пустякахъ.
   Она немного отдернула занавѣсъ, прикрывавшій длинное, узкое слуховое окно, и обратила наше вниманіе на множество висѣвшихъ клѣтокъ; въ нѣкоторыхъ были птицы: жаворонки, коноплянки, щегленки, штукъ около двадцати.
   -- Я берегу этихъ пташекъ, сказала она: -- знаете дли чего? Видите ли, я хочу имъ дать свободу, когда кончится мое дѣло. Да -- а! Но онѣ умираютъ въ клѣткахъ. Жизнь этихъ бѣдняжекъ коротка; судопроизводство длинно. Не разъ вымиралъ весь выводокъ. Заводила снова -- понимаете? Эти хотя и молоды, но врядъ ли доживутъ до дня освобожденія -- убійственно! Не такъ ли?
   Хотя она иногда и говорила въ формѣ вопроса, однакожъ никогда не дожидалась отвѣта, а продолжала себѣ далѣе, какъ-будто, разговоръ шелъ не болѣе какъ со стѣнами.
   -- Въ самомъ дѣлѣ, продолжала она: -- мнѣ иногда кажется, увѣрю васъ, что, рано или поздно, я меня найдутъ здѣсь на малу, бездыханную, холодную, какъ я нахожу этихъ бѣдныхъ пташекъ. А дѣло мое все еще не будетъ кончено. Шестая печать...
   Ричардъ, побуждаемый сострадательнымъ взглядомъ Ады, старался найдти возможность, незамѣтно положить на каминъ нѣсколько денегъ.
   Чтобъ мои маневръ удался, мы ближе подошли жъ окну, показывая видъ, будто разсматриваемъ птицъ.
   -- Я не позволяю имъ много пѣть, говорила старая леди: -- потому-что, вамъ это покажется снѣжно, боюсь, что онѣ поютъ въ то время, когда я бываю въ судѣ. Это кружитъ мнѣ голову. А мнѣ надо, чтобъ голова была свѣжа. Вы понимаете? Въ другое время, я вамъ перечту ихъ поименно; теперь некогда. Сегодня, въ счастливы! для меня день, пусть онѣ поютъ сколько душѣ угодно. Ну, въ честь молодости -- улыбка и книксенъ, въ честь надежда -- еще улыбка и еще книксенъ, въ честь красоты -- и еще улыбка и еще книксенъ. Ну, ну, пташки! покажите себя лицомъ.
   Птицы начали щебетать и чирикать.
   -- Я не могу освѣжать воздухъ, сказала маленькая старушка (между-тѣмъ очень не мѣшало бы открыть окно): -- потому-что кошка, вы видѣли ее въ низу, леди Жени, очень метитъ на моихъ птицъ. Она цѣлые часы проводитъ на крышѣ и только облизывается, поглядывая на нихъ. Я думаю, шептала она таинственно, что звѣрство ея усиливается завистливымъ опасеніемъ: боится, что скоро дамъ птичкамъ свободу. Рѣшеніе скоро прійдетъ. Она зла и хитра. Я почти увѣрена, что это не кошка, а волкъ, про котораго говорятъ въ сказкахъ. Трудно ее прогнать отъ двери.
   Гдѣ-то по, сосѣдству, пробило девять съ половиною чаемъ. Мы очень обрадовались: это давало намъ возможность, безъ особеннаго труда, окончить наше посѣщеніе. Въ самомъ-дѣлѣ, старая леди поспѣшно взяла свой мѣшокъ съ документами, который лежалъ на столѣ, спросила насъ не идемъ ли и мы въ Палату и, услышавъ, что мы въ Палату не идемъ и задерживать ее ни подъ какимъ видомъ не желаемъ, она отворила дверь и повела насъ внизъ.
   -- Сегодня, болѣе чѣмъ когда-нибудь, мнѣ необходимо прійдти раньше канцлера, знаете, сегодня счастливый для меня день, говорила старушка.-- Онъ начнетъ съ моего дѣла, да! я въ этомъ увѣрена.
   На лѣстницѣ она остановилась и шопотомъ говорила намъ, что весь домъ наполненъ разнымъ хламомъ, который скупалъ ея хозяинъ, и который ни за что не хотѣлъ продавать, "потому-что, знаете, онъ, того, немножко не въ своемъ умѣ".
   Потомъ молча указала она намъ на дверь, въ темномъ углу втораго этажа.
   -- Вотъ еще другой жилецъ; больше нѣтъ, шептала она.-- Онъ писарь изъ Линкольнской Палаты. Уличные мальчишки говорятъ, что онъ подружился съ нечистымъ и очень-богатъ. Не знаю, куда онъ могъ спустить деньги. Тс! Она, кажется, боялась, чтобъ ея не услышали и шла передъ тихо, на цыпочкахъ.
   Выходя изъ дома, опять черезъ лавку, за увидѣли, что старикъ укладываетъ множество мѣшковъ съ макулатурою въ подвалъ. Трудъ, казалось, ему былъ не подъ-силу, потому-что крупныя капли пота выступали у него на лбу. Старикъ держалъ въ рукѣ кусокъ мѣлу, которымъ отмѣчалъ на полу крючковатыми знаками число уложенныхъ въ подвалъ мѣшковъ.
   Ричардъ, Ада, миссъ Желлиби и маленькая старая леди, прошли мимо него; но мнѣ не удалось: онъ остановилъ меня за руку, намалевалъ на стѣнѣ букву Ж весьма-забавнымъ образомъ, началъ какъ-то снизу, придѣлывалъ крючки и наконецъ вышло И, не печатное, но совершенно похожее на то, какое пишутъ писцы мистеровъ Кенджа и Корбая.
   -- Разберете? спросилъ онъ меня, смотря испытующимъ взглядомъ.
   -- Конечно, отвѣчалъ я: -- это написано разборчиво.
   -- Что жъ это такое?
   -- Ж.
   Взглянувъ на меня и на дверь, онъ стеръ Ж и на мѣсто его написалъ а, ужъ не заглавное.
   -- А это что? спросилъ онъ.
   Я опять прочла. Онъ снова стеръ, написалъ вмѣсто а, р, и такъ далѣе, все продолжая спрашивать меня стиралъ и писалъ по одной буквѣ, пока изо всѣхъ написанныхъ имъ буквъ не составилось Жарндисъ.
   -- Какъ это прочесть? спросилъ онъ.
   Когда я прочла, онъ разсмѣялся. И опять, такимъ же страннымъ образомъ и съ такою же торопливостью, малюя по одной буквѣ и постоянно стирая, онъ написалъ Холодный Домъ. Я, съ тѣмъ же удивленіемъ, опять прочла, и онъ опять разсмѣялся.
   -- Хи! сказалъ онъ, бросивъ кусокъ мѣлу въ уголъ: -- вы видите и умѣю заучатъ эти фигурки, хотя совершенно безграмотенъ.
   Онъ смотрѣлъ такъ непріятно; кошка его такъ щетинилась на меня, какъ-будто я принадлежала къ породѣ птицъ, висѣвшихъ на чердакѣ, что меня морозъ подиралъ по кожѣ и можно понять, какъ я обрадовалась, когда Ричардъ вернулся изъ-за двери и сказалъ мнѣ шутливымъ тономъ:
   -- Миссъ Сомерсонъ, надѣюсь, вы не занимаетесь здѣсь продажею вашихъ волосъ. Сберегите ваши локоны. Съ мистера Крука достаточно и трехъ мѣшковъ, которые лежатъ у него въ подвалѣ!
   Я, не теряя времени, пожелала мистеру Круку здоровья и поспѣшила присоединиться къ нашеку обществу. Мы отправилась вмѣстѣ съ маленькой старой лэди; она съ большими церемоніями возобновила вчерашнее обѣщаніе: бытъ полезною, даже болѣе, бытъ покровительницею для меня и Ады. Простившись съ ней, мы повернулись назадъ, чтобъ идти къ дому мистриссъ Желлиби; мистеръ Крукъ стоялъ у входа въ домъ и смотрѣлъ на насъ сквозь свои очки; на плечахъ его сидѣла кошка и пушистый хвостъ ея торчалъ, какъ огромное перо, по одну сторону его мѣховой шапки.
   -- Вотъ вамъ и приключеніе въ Лондонѣ! сказалъ со вздохомъ Ричардъ.-- Ахъ, кузина, кузина! не могу подумать безъ страха объ этомъ процесѣ.
   -- Да, Ричардъ, говорила Ада: -- грустно становится, ихъ подумаешь, что я недругъ большаго числа своихъ ближнихъ и дальнихъ родственниковъ, и что они, я увѣрена, питаютъ ко мнѣ враждебныя чувства; тяжело подумать, что мы вредимъ всячески другъ другу, не зная, какъ и за чѣмъ, и проводимъ всю жизнь въ раздорѣ и недоразумѣніяхъ. Не поймаю, какимъ-образомъ не найдется судьи, который отыскалъ бы и чьей сторонѣ справедливость; вѣдь кто-нибудь, да долженъ же быть правъ.
   -- Да, кузина, сказалъ Ричардъ: -- дѣйствительно непонятно. Вся эта безполезная, безконечная игра, возмутительна. Но, во всякомъ случаѣ, Ада... могу я васъ такъ называть?
   -- Безъ сомнѣнія, милый Ричардъ!
   -- Во всякомъ случаѣ, Ада, Линкольнская Палата не будетъ тяготѣть надъ нами своимъ вліяніемъ. Благодаря добраго вашего родственника, который соединилъ насъ такъ счастливо, никто не разъединитъ насъ болѣе.
   -- Я такого же мнѣнія, милый Ричардъ, сказала Ада тихо.
   Миссъ Желлиби таинственно пожала мнѣ руку и бросила и меня многозначительный взглядъ. На это я отвѣтила ей улыбкою, и мы весело продолжали свой путъ.
   Спустя полчаса послѣ нашего прихода, явилась мистриссъ Желлиби. Еще черезъ часъ стали приноситься, по одиначкѣ, всѣ принадлежности въ завтраку. Я не сомнѣваюсь, при томъ глубокомъ уваженія, которое питаю къ особѣ мистриссъ Желлиби, что эта африканская леди утромъ, возставъ отъ сна, имѣла благую привычку совершать свой туалетъ, и потому не выдаю за истину, но мнѣ показалось, что платье и шаль не оставляли плечъ своей владѣтельницы со вчерашняго дня. Она была сильно озабочена впродолженіе завтрака, потому-что утренняя почта принесла ей съ собою кучу писемъ о Борріобула-Гха, которыя, судя по ея словамъ, заставятъ почтенную филантропку провести тяжелый день. Между-прочимъ, къ ней часто приходили дѣти и показывали синяки на лицѣ и ногахъ; въ-особенности ноги могли служить настоящимъ календаремъ ихъ несчастныхъ паденій. Биби пропадалъ часа полтора и наконецъ полисменъ привелъ его съ Ньюгетскаго Рынка. Твердость характера, съ которою мистриссъ Желлиби перенесла потерю сына и наконецъ его возвращеніе, чрезъ полицейскаго агента, поразили насъ.
   Между-тѣмъ она постоянно диктовала письма и циркуляры и Кади была ужъ доведена до той степени чернильной окраски, въ которой мы ее застали въ первый разъ. Въ часъ пополудни за нами явилась коляска и телега за нашимъ багажомъ. Мистриссъ Желлиби снабдила насъ огромнымъ запасомъ -- не съѣстныхъ вещей, а поклоновъ и почтеній доброму другу ея мистеру Желлиби. Кади сошла съ своего конторскаго стула, чтобъ простится съ нами, поцаловалась со мною и долго смотрѣла на насъ, грызя перо и рыдая. Биби спалъ и я очень радовалась, что не видалъ нашего отъѣзда. (Я подозрѣвала, что онъ ушелъ къ Ньюгетскому Рынку, отъискивая меня); остальныя дѣти вскарабкались за запятки коляски и, при первомъ движеніи экипажа, свалились на мостовую; у насъ замерло сердце, когда мы увидѣли, какъ они барахталась на камняхъ, близъ Тевейской Гостинницы.
   

Глава VI.
Совершенно дома.

   День все становился свѣтлѣе и ярче, по мѣрѣ того, какъ мы ѣхали по направленію къ востоку. Мы наслаждались солнцемъ и свѣжимъ воздухомъ и удивлялись все болѣе и болѣе безконечности и разнообразію улицъ, блеску и великолѣпію лавокъ, обширности рынковъ, пестрымъ толпамъ народа, которыхъ вызвало ясное время и усѣяло ими троттуары и улицы, словно цвѣтами. Мало-по-малу оставляли мы за собою чудный городъ и ѣхали по форштатамъ, которые сами-по-себѣ составляли, по моему мнѣнію, очень-обширные города, и наконецъ выѣхали въ поля, на дорогу, по сторонамъ которой виднѣлись вѣтряныя мельницы, скирды хлѣба и сѣна, верстовые столбы, крестьянскія телега, деревья, пашни, камня и заборы. Чудный видъ представлялъ и зеленый ландшафтъ впереди насъ и огромная метрополія позади; мы были подъ какимъ-то сладкихъ обаяніемъ, такъ-что, когда повстрѣчалась съ нами карета, запряженная красивыми лошадьми, въ блестящей сбруѣ, съ звонкими колокольчиками, мы, всѣ втроемъ, готовы были запѣть подъ музыку серебристаго, переливающагося звона.
   -- Вся дорога, напоминала мнѣ моего тёзку Уитингтона, сказалъ. Ричардъ:-- а эта карета заставляетъ меня окончательно о немъ думать.
   -- Ба! что случилось?
   Мы остановились и карета остановилась также. Колокольчики смолкли, я только по-временамъ, когда лошади встряхивались или вздергивали головой, разсыпался по воздуху быстрый переливъ тонкаго звона.
   -- Какъ извощикъ смотритъ на кучера кареты, сказалъ Ричардъ: -- вотъ кучеръ подходитъ къ намъ... Здорово, пріятель!.. Кучеръ стоитъ ужь у дверцы нашей коляски... Что за чудо!.. прибавилъ Ричардъ, смотря пристально на кучера:-- у него на шляпѣ ваше имя, Ада!
   У него на шляпѣ всѣ наши имена. За ленточкой, опоясывающей низъ его шляпы, были заткнуты три записочки; одна, адресованная на имя Ады, другая на имя Ричарда, третья, на мое имя. Кучеръ почтительно подалъ намъ эти записочки, прочтя предварительно вслухъ, адресъ на каждой изъ нихъ. На вопросъ Ричарда отъ кого посланъ, онъ отвѣчалъ коротко: "отъ господина, сэръ" нахлобучился шляпой, хлопнулъ кнутомъ и покатилъ впередъ. И снова залились колокольчики, оглашая воздухъ мелодическимъ звономъ.
   -- Это карета мистера Жарндиса? спросилъ Ричаръ нашего извозщика.
   -- Да, сэръ, отвѣчалъ онъ:-- ѣдетъ въ Лондонъ.
   Мы развернули записки; всѣ онѣ были одного содержанія и заключались въ слѣдующихъ словахъ:
   "Я желаю, милый другъ, чтобъ мы встрѣтились попріятельски, безъ взаимныхъ недоразумѣній, а потому, предлагаю предать забвенію все прошедшее. Это будетъ утѣшеніемъ сколько для васъ, столько и для меня. Остаюсь любящій васъ".

"Джонъ Жарндисъ".

   Изъ всѣхъ насъ троихъ, я, быть-можетъ, менѣе могла удивляться лаконической запискѣ, потому-что мнѣ никогда не удавалось благодарить этого человѣка, который былъ моимъ благодѣтелемъ я единственнымъ защитникомъ моимъ впродолженіе столькихъ лѣтъ. Я никогда не думала, какъ выразить ему мои чувства за все добро, которое онъ мнѣ сдѣлалъ, потому-что благодарность моя была глубоко въ моемъ сердцѣ; но теперь я находила очень-затруднительнымъ не сказать ему ни слова, встрѣтясь съ нимъ, лицомъ къ лицу.
   По поводу этихъ записокъ, Ричардъ и Ада начали припоминать все, что слыхали въ дѣтствѣ о родственникѣ своемъ Жарндисѣ; они говорили, что это человѣкъ безконечно-добрый, но дѣлаетъ добро въ-тайнѣ и терпѣть не можетъ, чтобъ его благодарили. Чтобъ избѣгнуть благодарности, онъ рѣшается иногда на странныя выходки, сердится, бранится, убѣгаетъ изъ дома и скрывается по нѣсколькимъ мѣсяцамъ. Ада смутно припоминала, что, какъ-то давно, очень-давно, ей разсказывала покойная мать ея, что она была въ жалкомъ положеніи; мистеръ Жарндисъ узналъ объ этомъ, вывелъ ее изъ затрудненія, осыпалъ благодѣяніями, такъ-что она рѣшилась, во что бъ ни стало, прійдти къ своему благодѣтелю и благодарить его -- что жъ случилось? Мистеръ Жарндисъ увидавъ изъ окна, что она подходитъ къ его дому и догадавшись о цѣли ея посѣщенія, опрометью бросился къ задней калиткѣ и исчезъ на нѣсколько мѣсяцевъ. Эти разсказы занимали насъ всю дорогу, и мы ни о чемъ другомъ не могли говорить, какъ только о мистерѣ Жарндисѣ и о Холодномъ Домѣ. Мы спрашивали другъ друга, когда мы пріѣдемъ, какъ мы пріѣдемъ, кого мы увидимъ, тотчасъ ли выйдетъ къ намъ мистеръ Жарндисъ, или спустя нѣсколько времени, и что онъ вамъ скажетъ и что мы ему скажемъ, и какъ остеречься отъ благодарности, а то, пожалуй, онъ разсердится, исчезнетъ и оставитъ насъ опять однихъ.
   Дорога была тяжелая для лошадей, но пѣшеходныя тропинки по сторонамъ были заманчивы; мы вышли изъ экипажа и стали подыматься въ гору пѣшкомъ. Прогулка такъ намъ понравилась, что, взойдя за гору, мы еще долго продолжали идти пѣшкомъ по равнинѣ. Въ Барнетѣ для насъ были готовы свѣжія лошади, но ихъ нельзя было тотчасъ закладывать въ экипажъ, потому-что ихъ выкормили только-что передъ вашимъ пріѣздомъ и надо было нѣсколько обождать; пользуясь этимъ временемъ мы пошли впередъ, опять пѣшкомъ, и успѣли перейдти два ноля, пока догнала насъ коляска. Эти остановки, такъ замедлили наше путешествіе, что короткій день смѣнился длинною ночью прежде, чѣмъ мы достигли Сент-Альбанса, поблизости котораго лежалъ Холодный Домъ.
   Въ это время мы были въ такомъ странномъ настроеніи духа, что даже Ричардъ сознавался, когда колеса нашего экипажа загремѣли по камнямъ старыхъ улицъ, что въ немъ преобладало сильное желаніе обратиться вспять; что жъ касается до меня съ Адою, то мы въ полномъ смыслѣ дрожали съ головы до ногъ. При выѣздѣ изъ города, извощикъ нашъ, которому мы, вѣрно, очень понравились, сказалъ Ричарду, что теперь Холодный Домъ видѣнъ, несмотря на то, что ужь порядочно смерклось; мы привстали въ коляскѣ (Ричардъ поддерживалъ Аду) и старались отыскать на обширномъ горизонтѣ, при свѣтѣ лунной ночи, мѣсто вашего назначенія. Передъ нами мерцалъ огонекъ, и кучеръ, указавъ на него кнутомъ, сказалъ: "вотъ Холодный Домъ, господа, посмотрите!" ударилъ по лошадямъ и, несмотря за то, что дорога шла въ гору, помчалъ насъ съ такой быстротою, что колеса вздымали песокъ и мелкіе камни, и то-и-дѣло посылали ихъ намъ въ головы. Завѣтный свѣтъ то терялся, то снова показывался и наконецъ, когда мы въѣхали въ широкую аллею, то увидѣли его ясно и больше не теряя изъ вида: онъ выходилъ изъ окна стариннаго дола, въ три этажа по переднему фасаду и съ полуциркульными подъѣздами. Когда мы подъѣхали къ дому, раздался звонъ колокольчика, и этотъ звонъ, среди ночной тишины и отдаленный лай собакъ и свѣтъ изъ отворенной двери, фырканье и паръ усталыхъ лошадей, учащенное біеніе нашихъ сердецъ -- все это вмѣстѣ производило на насъ странное впечатлѣніе: смѣсь страха, надежды, замѣшательства и радости.
   -- Ада, душа моя! Эсѳирь, моя милая! какъ я радъ, что васъ вижу! милый Рикъ; еслибъ я имѣлъ еще руку, я бы протянулъ ее вамъ!
   Джентльменъ, который говорилъ эти слова, звучнымъ пріятнымъ голосомъ, одною рукою обнималъ Аду, другою меня и цаловалъ насъ съ отеческою заботливостью. Онъ провелъ насъ изъ сѣней въ маленькую комнатку, согрѣтую и освѣщенную яркимъ огнемъ въ каминѣ. Здѣсь онъ еще поцаловалъ насъ, посадилъ рядомъ на диванъ, противъ камина, и мнѣ казалось, что еслибъ мы только произнесли одно слово благодарности, онъ исчезъ бы въ ту же минуту.
   -- Ну Рикъ! сказалъ онъ:-- теперь руки мои свободны. Доброе слово лучше цѣлой рѣчи. Я отъ души радъ, что вяжу васъ. Здѣсь вы дома. Обогрѣйтесь.
   Ричардъ пожалъ ему обѣ руки съ чувствомъ уваженія и откровенности я сказалъ (съ такимъ чистосердечіемъ, что я, по правдѣ сказать, испугалась: мнѣ такъ и казалось, что вотъ-вотъ, мистеръ Жарндисъ сейчасъ исчезнетъ): -- "вы очень-добры сэръ; мы очень, очень вамъ обязаны!" снялъ шляпу и пальто и подошелъ къ огню.
   -- Ну какъ вамъ понравилась дорога? какъ вамъ понравилась мистриссъ Желлиби мои милые? сказалъ мистеръ Жарндисъ обращаясь къ Адѣ.
   Пока Ада отвѣчала, я взглянула на него (нѣтъ надобности говорятъ съ какимъ любопытствомъ). Лицо его было красиво и оживлено быстрымъ, подвижнымъ взоромъ. Волосы его были серебристо-стальнаго цвѣта. На мой взглядъ ему было подъ шестьдесятъ лѣтъ, но онъ былъ свѣжъ, крѣпокъ и имѣлъ совершенно-прямой станъ. Съ первой минуты нашего свиданія, голосъ его и манера говорить, пробудили во мнѣ, какое-то смутное воспоминаніе, въ которомъ однакожь я не могла дать себѣ отчета; но, разсмотрѣвъ его теперь пристальнѣе, я замѣтила ту же странность обхожденія, тотъ же веселый, насмѣшливый взглядъ, который я встрѣтила въ джентльменѣ, шесть лѣтъ тому назадъ, ѣхавшемъ со мною въ Ридинтъ. Никогда въ жизни я не была такъ испугана, какъ теперь, когда мнѣ казалось, что онъ, угадавъ мои мысли, такъ и взглядываетъ на дверь, чтобъ ускользнуть.
   Однакожь, къ нашей радости, онъ никуда не ускользнулъ, но, оборотясь ко мнѣ, спросилъ, что я думаю о мистриссъ Желлиби?
   -- Она слишкомъ углублена въ Африку сэръ, сказала я.
   -- Благородно! очень-благородно! отвѣчалъ мистеръ Жарндисъ:-- но вы говорите то же самое, что и Ада; нѣтъ ли у васъ какой задней мысли?
   -- Намъ казалось, возразила я, взглянувъ на Ричарда и Аду:-- что она, быть-можетъ, мало обращаетъ вниманія на семейную жизнь свою.
   -- Прокатило! воскликнулъ мистеръ Жарндисъ.
   Я опять очень испугалась.
   -- Хорошо, говорите; мнѣ надобно знать ваши истинныя мысли. Быть-можетъ, я съ цѣлью посылалъ васъ къ ней.
   -- Мы думали, говорила я несмѣло: -- что, быть-можетъ, должно прежде всего начать съ исполненія семейныхъ обязанностей, сэръ, и что если эти обязанности пренебрежены, то врядъ ли можно искупить этотъ недостатокъ исполненіемъ какихъ-либо другихъ обязанностей.
   -- Маленькіе Желлиби, сказалъ Ричардъ, поддерживая меня: -- извините сэръ, я не могу прибрать другаго выраженія, находятся въ скверномъ состояніи.
   -- Да, такъ вотъ что! сказалъ мистеръ Жарндисъ поспѣшно: -- вѣтеръ восточный?
   -- Во время пути нашего, замѣтилъ Ричардъ: -- вѣтеръ былъ сѣверный.
   -- Милый мой Рикъ, сказалъ мистеръ Жарндисъ, поправляя огонь въ камнѣ: -- я готовъ присягнуть, что вѣтеръ или восточный или сейчасъ повернетъ съ востока. Я всегда чувствую непріятную боль, то тамъ, то сямъ, когда дуетъ восточный вѣтеръ.
   -- Ревматизмъ, сэръ? спросилъ Ричардъ.
   -- Да, Рикъ, должно-быть, ревматизмъ. Итакъ маленькіе Желлиби -- я этого боялся -- находятся въ самомъ, о-о-охъ! Боже мой, этотъ восточный вѣтеръ! сказалъ мистеръ Жарндисъ.
   Онъ сдѣлалъ два или три круга по комнатѣ, говоря эти отрывистыя разы. Въ одной рукѣ онъ держалъ кочергу, другою потиралъ себѣ голову, съ такою добродушною досадою и былъ въ одно и то же время столько забавенъ и столько любезенъ, что мы любовались имъ болѣе, чѣмъ это возможно выразить на словахъ. Оставя кочергу, онъ протянулъ одну руку Адѣ, другую мнѣ и, попросивъ Ричарда принести свѣчку, хотѣлъ вывести насъ въ другую комнату, но вдругъ повернувшись назадъ, сказалъ:
   -- Эти маленькіе Желлиби... Знаю, какъ бы хотѣлось, чтобъ на нихъ посыпались съ неба конфекты или пряники, или что-нибудь въ этомъ родѣ! сказалъ мистеръ Жарндисъ.
   -- Ахъ братецъ!.. начала вдругъ Ада.
   -- Хорошо, милочка. Люблю слово: братецъ. Но, братецъ Джонъ, было бъ, можетъ, лучше.
   -- Пожалуй, братецъ Джонъ... смѣясь, начала опять Ада.
   -- Ха, ха, ха! Право, хорошо, сказалъ мистеръ Жарндисъ съ восторгомъ: -- звучитъ необыкновенно-натурально; ну, что жъ моя милая?
   -- Да то, что было лучше конфектъ.
   -- Имъ судьба послала Эсѳирь.
   -- А, а! сказалъ мистеръ Жарндисъ.-- Что жъ вдѣлала Эсѳирь?
   -- Вотъ что, братецъ Джонъ... начала Ада, прижавшись къ его рукѣ и грози мнѣ пальчикомъ, потому-что я дѣлала ей знаки, чтобъ она молчала: -- Эсѳирь была ихъ истиннымъ другомъ. Эсѳирь нянчила ихъ, укладывала ихъ спать, мыла ихъ, одѣвала ихъ, разсказывала мнѣ сказки, убаюкивала ихъ, покупала имъ игрушки. (Добрая дѣвушка! я только купила Биби картонную лошадку послѣ того, какъ его отъискали на Ньюгетскомъ Рынкѣ). Она ободряла бѣдную Каролину, старшую дочь мистрисъ Желлиби; была такъ озабочена мною, такъ любезна ко мнѣ! Нечего, нечего Эсѳирь, не противорѣчь мнѣ! ты знаешь, что я говорю правду.
   Добрая дѣвушка наклонилась ко мнѣ черезъ своего брата Джона и поцаловала меня, а потомъ, взглянувъ на него смѣло, сказала:
   -- Во что бъ ни стало, но я хочу, братецъ Джонъ, поблагодарить васъ за такой прекрасный выборъ такой прекрасной подруги для меня.
   Мнѣ казалось, что мистеръ Жарндисъ сейчасъ же исчезнетъ; однакожъ онъ остался.
   -- Какой былъ вѣтеръ? говорили вы Рикъ, спросилъ мистеръ Жарндисъ.
   -- Сѣверный, когда мы подъѣзжали къ дому, сэръ.
   -- Вы правы. Восточнаго вѣтра нѣтъ. Это моя ошибка. Пойдемте, милыя дѣвушки, пойдемъ я посмотримъ вашъ домикъ.
   Это былъ одинъ изъ тѣхъ прелестныхъ, неправильно-расположенныхъ домовъ, въ которыхъ полы находятся въ разныхъ горизонтахъ и вы переходите изъ комнаты въ комнату по ступенямъ, или полагая, что ужъ осмотрѣли все, вдругъ, совершенно-неожиданно, встрѣчаете еще новый рядъ комнатъ, гдѣ множество переходовъ, коридорчиковъ, сѣней и пристроекъ; гдѣ вы находите множество комнатъ-бесѣдокъ съ жалюзи, обвитыми плющомъ и дикимъ виноградомъ. Моя комната, въ которую мы прежде всего вошли, принадлежала къ роду послѣднихъ; она была съ стрѣльчатымъ сводомъ, въ которомъ виднѣлось столько угловъ, что я никогда не могла перечесть ихъ за одинъ разъ; въ углу былъ каминъ (на рѣшеткѣ котораго горѣли сухія березовыя дрова), выложенный чистыми, бѣлыми изразцами, и въ каждомъ изъ нихъ отражался огонь. Изъ этой комнаты, спустись на двѣ ступени, вы входите въ очаровательный маленькій будуаръ, выходящій на цвѣтникъ; далѣе, поднявшись на три ступени, попадаете въ спальню Ады; въ этой комнатѣ широкое окно, изъ котораго взоръ вашъ любуется прекраснымъ видомъ днемъ, а ночью передъ вами огромное темное пространство и звѣздное небо. Углубленіе въ окнѣ было такъ велико, что по-крайней-мѣрѣ три Ады могли въ немъ потеряться. Отсюда небольшой галереей вы выйдете въ двѣ парадныя комнаты, пройдя которыя, маленькою лѣстницею спуститесь во дворъ. Если же изъ моей комнаты идти не въ спальню Ады, а вернуться назадъ, то, пройда нѣсколько шаговъ, вы встрѣчаете лѣсенку, съ странно-изогнутыми ступенями; спустись по ней, увидите безчисленное множество коридоровъ, гдѣ стоятъ катки для бѣлья, треугольные столы, настоящій индостанскій стулъ, который былъ вмѣстѣ и диваномъ, и сундукомъ, и кроватью, и былъ привезенъ изъ Индіи неизвѣстно кѣмъ я когда. Дальше вы попадаете въ комнату Ричарда, которая была и библіотекой я кабинетомъ, и спальней и казалась самой удобной и самой веселой. Отсюда прямо вы входите въ обширную комнату, въ которой мистеръ Жарндисъ круглый годъ спалъ съ открытымъ окномъ. Кровать его, безъ занавѣсъ, стояла посерединѣ, и, немного дальше, была небольшая каморка для ванны. Отсюда былъ выходъ прямо въ коридоръ изъ котораго шло нѣсколько надворныхъ лѣстницъ и можно было слышать, какъ конюхи чистятъ лошадей и разные тпру! и ну! которыми они ихъ ободряютъ. На этотъ же дворъ можно было выйдти и въ другую дверь (каждая комната имѣла по-крайней-мѣрѣ двѣ двери); стоило только спуститься шесть или семь ступенекъ.
   Отдѣлка дома также, какъ и самый домъ, была скорѣе старинная, чѣмъ старая, и не утомляла взора скучнымъ однообразіемъ. Спальня Ады -- это настоящій цвѣтникъ: цвѣты на ситцѣ, на шпалерахъ, на бархатѣ, на вышивкахъ; цвѣты на парчѣ, которою были обиты два кресла съ высокими спинками (близь нихъ, какъ два пажа, стояли два табурета, по обѣимъ сторонамъ камина). Гостиная наша была зеленая и по стѣнамъ ея висѣло множество картинъ въ рамахъ и подъ стекломъ; картины изображали множество удивительныхъ и удивленныхъ птицъ, которыя изъ-за стекла своихъ рамокъ, были, казалось, поражены истинною форелью въ стеклянномъ сосудѣ, такою темною и лоснящеюся, какъ-будто бы она была приготовлена съ говяжей подливкой; были онѣ поражены и смертью капитана Кука, и изображеніемъ полнаго процеса приготовленія чая въ Китаѣ, по образцу китайскихъ маэстро.
   Въ моей комнатѣ были эллиптической формы гравюры, представляющія эмблемы мѣсяцевъ: леди, занимающіяся уборкою сѣна, въ короткихъ шпензерахъ, и широкихъ шляпахъ, подвязанныхъ подъ подбородокъ -- для іюня; тонконогіе джентльмены въ треугольныхъ шляпахъ, идущіе на деревенскую колокольню -- для октября. Грудныхъ портретовъ, рисованныхъ карандашомъ, было многое-множество; но они были разбросаны въ такомъ безпорядкѣ, что я нашла портретъ брата (молодаго офицера, висящаго у меня въ комнатѣ, въ буфетной); а портретъ старика (отца хорошенькой молодой невѣсты, съ цвѣткомъ на груди) въ столовой. Зато въ моей комнатѣ, въ видѣ дополненія, висѣла большая картина, изображающая четырехъ купидоновъ, подымающихъ на воздухъ четырьмя гирляндами изъ розъ и незабудокъ, весьма-толстаго джентльмена въ костюмѣ вѣка королевы Анны; пониже ея висѣла другая картина -- вышивка; на ней были плоды, котелъ и азбука. Всѣ движимыя вещи, начиная отъ шкаповъ для платья, до креселъ и столовъ, занавѣсокъ и зеркалъ, даже до подушечекъ для булавокъ и сткляночекъ съ духами, стоящихъ на туалетѣ -- все было разнообразно. Вся мебель покрывалась бѣлыми чистыми чехлами, а ящики въ шкапахъ, какъ большіе такъ и малые, заключали въ себѣ значительный, запасъ сухихъ розановъ и лаванды.
   Пріятный видъ оконъ, съ богатыми тяжелыми занавясими, освѣщенныхъ съ одной стороны блѣдною луною, а съ другой яркимъ огнемъ камина; гостепріимное бряцанье тарелокъ и ножей; свѣжій ароматный воздухъ, пріятная теплота комнатъ, комфортъ, радостное лицо хозяина, одушевляющее все -- вотъ что представилось намъ въ Холодномъ Домѣ. Таковы и наши первыя впечатлѣнія.
   -- Я очень-радъ, что домикъ понравился вамъ, сказалъ мистеръ Жарндисъ, когда мы обошли комнаты и возвратились въ нашей гостиной: -- онъ, знаете, безъ претензій, но удобенъ и покоевъ, и будетъ даже красивъ, когда въ немъ засверкаютъ такіе миленькіе глазки, какъ ваши. Намъ еще остается съ полчаса до обѣда. У меня никого нѣтъ, кромѣ лучшаго на землѣ созданія -- дитяти.
   -- Дѣти -- Эсѳирь, радуйся! сказала Ада.
   -- Я не говорю, что это ребенокъ въ буквальномъ смыслѣ слова, Продолжалъ мистеръ Жарндисъ: -- по лѣтамъ, это не дитя; онъ не только въ лѣтамъ, но такой же старикъ, какъ и я; по простодушію же своему, по свѣжести чувствъ, по энтузіазму и по совершенной неспособности къ мірскимъ дѣламъ, онъ настоящій ребенокъ.
   -- Мы были увѣрены, что онъ намъ очень поправятся.
   -- Онъ знаетъ мистриссъ Желлиби, говорилъ мистеръ Жарндисъ: онъ музыкантъ, аматёръ, но могъ бы быть и виртуозомъ; онъ артистъ, дилеттантъ, но могъ бы быть и живописцемъ; онъ человѣкъ съ болтами свѣдѣніями, съ очаровательною манерою; онъ былъ несчастливъ въ своихъ дѣлахъ, несчастливъ въ своихъ предпріятіяхъ, несчастливъ въ своемъ семействѣ; но ему все равно -- онъ дитя!
   -- Стало-быть, онъ имѣлъ своихъ дѣтей, сэръ? спросилъ Ричардъ.
   -- Да, Рикъ, съ полдюжины, даже больше, почти съ дюжину, я думаю; но онъ за ними никогда не смотрѣлъ. И могъ ли онъ смотрѣть? ему нуженъ человѣкъ, который присматривалъ бы за нимъ. Онъ, вѣдь, и говорю вамъ, дитя!
   -- И дѣти его, должны были сами о себѣ заботиться, сэръ?
   -- Да, безъ всякаго сомнѣнія, сказалъ мистеръ Жарндисъ, и лицо его мгновенно вытянулось.-- О дѣтяхъ подобныхъ людей говорятъ, что она не воспитываются, а растутъ какъ сморчки. Словомъ, дѣти Гарольда Скимполя, такъ или иначе, выросли. О-о-охъ! вѣтеръ опять, кажется, мѣняется. Я начинаю чувствовать!
   Ричардъ замѣтилъ, что мѣстность была очень-открыта.
   -- Открыта! сказалъ мистеръ Жарндисъ: -- нечего и говорить; одно названіе. Холодный Домъ, ужъ показываетъ, что безъ вѣтра не обойдешься. Но намъ, Рикъ, по дорогѣ; идемъ!
   Вещи ваши были ужъ привезены и разложены. Я одѣлась въ одну минуту и занималась укладкою нашихъ платьевъ въ различные ящики и шкапы; въ это время служанка (не та, которая ожидала Аду, а другая) вошла въ мою комнату съ коробочкою и ключами въ рукахъ.
   -- Это дли васъ, миссъ, если позволите, сказала она мнѣ.
   -- Дли меня? спросила я.
   -- Хозяйственные ключи миссъ.
   Я не могла скрыть своего удивленія, такъ-что служанка, пораженная выраженіемъ моего лица, сказала мнѣ съ нѣкоторымъ замѣшательствомъ:
   -- Мнѣ было приказано вамъ отдать ихъ, когда вы будете однѣ, миссъ. Ваше имя миссъ Сомерсонъ, если я не ошибаюсь?
   -- Да, это мое имя.
   -- Большая связка -- это хозяйственные ключи, а маленькая -- это ключи отъ погреба, миссъ. Когда вамъ будетъ угодно осмотрѣть погребъ и всѣ вещи -- прикажите: я къ вашимъ услугамъ.
   Я обѣщалась осмотрѣть все въ половинѣ седьмаго на другой день, и когда она ушла, я задумалась о той отвѣтственности, которая лежитъ на мнѣ. Въ такомъ положеніи застала меня Ада. Она столько оказала мнѣ довѣрія, когда я ей показала ключи и заговорила съ нею о нмхъ, что дурно было бы съ моей стороны не ободриться: это было бы даже въ высшей степени неблагодарно и безчувственно. Хоти я знала, что ея слова слѣдствіе ея же доброты, однакожъ не могла не утѣшиться ими.
   Когда мы спустились внизъ, мистеръ Жарндисъ представилъ васъ мистеру Скимполю, который, стоя передъ огнемъ, разсказывалъ Ричарду, какой онъ былъ мастеръ, когда еще воспитывался въ школѣ, подкидывать мячикъ ногой.
   Мистеръ Скимполь былъ кроткое, веселое созданіе, съ очень-объёмистой головой, но съ нѣжными чертами лица, съ пріятнымъ голосомъ и вообще въ венъ было много очаровательнаго. Все, что онъ ни говорилъ, было прямо отъ сердца, безъ всякихъ натяжекъ и съ такою плѣнительною веселостью, что слушать его казалось наслажденіемъ. На видъ онъ былъ слабѣе мистера Жарндиса, но цвѣтъ лица его былъ лучше, волосы темнѣе и, вообще, казался моложе его. По наружности, онъ походилъ болѣе на преждевременно-состарѣвшагося молодаго человѣка, чѣмъ на сохранившагося старика. Въ манерахъ его, я даже въ одеждѣ, была какая-то непринужденная небрежность: волосы его были тщательно причесаны, а галстухъ слабо завязанъ, словомъ: онъ былъ одѣтъ точь-въ-точь такъ, какъ имѣютъ привычку одѣваться артисты, рисуя портреты съ самихъ-себя. Такую небрежность я привыкла въ умѣ своемъ всегда соединять съ какимъ-нибудь романтическимъ юношей, успѣвшимъ разочароваться умышленнымъ или неумышленнымъ образомъ. По моему мнѣнію, она мало шла къ старику, который ужъ прожилъ длинный рядъ годовъ, полный заботъ и опытности.
   Я узнала изъ разговора, что мистеръ Скимполь готовился къ медицинской карьерѣ и ужъ жилъ въ качествѣ доктора при дворѣ одного германскаго принца. Онъ, между-тѣмъ, разсказывалъ намъ, что, будучи совершеннымъ ребенкомъ во всемъ, что касалось мѣры и вѣса, и зная только то, что они ему страшно надоѣдали, онъ никогда не былъ въ состоянія прописать рецептъ съ надлежащею въ этомъ дѣлѣ точностью. Вообще, говорилъ онъ, что голова его не была устроена для мелочей; онъ также разсказывалъ съ большою веселостью, что когда надо было пустить кому-нибудь кровь, или дать лекарство, то его всегда находили въ постели, читающимъ газеты, или рисующимъ каррикатуры, и, слѣдовательно, не въ-состояніи идти къ паціенту. Принцъ, недовольный, наконецъ, этимъ, въ чемъ, говорилъ мистеръ Сккиполь съ полною откровенностью, онъ былъ совершенно-правъ -- отказалъ ему; и мистеръ Скимполь, какъ онъ самъ сознавался, остался ни съ чѣмъ; потомъ онъ влюбился, женился и окружилъ себя розовыми амурами. Добрый другъ его Жарндисъ и нѣкоторые другіе добрые друзья, желая устроить его въ матеріальномъ отношеніи, доставляли ему, болѣе или менѣе-скоро, различныя мѣста и должности; но все это ни къ чему ни вело, потому-что онъ долженъ сознаться въ двухъ очень-странныхъ недостаткахъ: вопервыхъ, онъ не имѣетъ понятія о времени; вовторыхъ, онъ не понимаетъ цѣнности денегъ. Потому-то онъ не могъ взяться ни я какую должность, не могъ окончить ни одного дѣла и не зналъ цѣны ни одной вещи. Такъ онъ жилъ, такъ ему и живется. Онъ очень любятъ читать газеты, очень любитъ рисовать карандашомъ каррикатуры, очень любитъ природу, очень любитъ искусство. Онъ требуетъ отъ людей только дать ему жить. Это немного. Что ему надо? Дайте ему газеты, общество, музыку, баранины, кофе, хорошій видъ, зелень, нѣсколько листовъ бристольской бумаги, стаканъ-другой бордо -- вотъ и все, что ему надо. Хотя онъ и ребенокъ, но не станетъ тянуться за мѣсяцемъ. Онъ сказалъ людямъ: -- Идите съ миромъ по вашимъ различнымъ дорогамъ. Носите красные кафтаны, синіе камзолы, батистовые рукава, засовывайте перья за уши, стремитесь за славой, торговлей, промышленностью, за всѣмъ, что вамъ вздумается, только дайте Гарольду Скимполю жить!
   Все это, и еще значительно-болѣе, онъ сообщилъ намъ не только съ большою живостью и самодовольствомъ, но даже какъ-бы съ нѣкоторымъ достоинствомъ. О себѣ онъ говорилъ, какъ о постороннемъ человѣкѣ, какъ-будто онъ зналъ какого-то Скимполя, который, имѣя свои особенности, также имѣетъ и свои права. Если мнѣ было странно въ то время согласить то, что онъ говорилъ, съ тѣмъ, что я составила въ моемъ умѣ объ обязанностяхъ и долгѣ человѣка, то еще страннѣе было для меня понять, какимъ-образомъ онъ считалъ себя въ-правѣ бытъ свободнымъ отъ этихъ обязанностей; а что онъ сбросилъ ихъ съ себя, какъ величайшій эгоистъ, тутъ не было никакого сомнѣнія; онъ такъ опредѣлительно и такъ отчетливо выражался.
   -- Я ничего не домогаюсь, говорилъ мистеръ Скимполь, съ своею обычною легкостью.-- Владѣнія для меня ничто. Для меня достаточно прекраснаго дома друга моего Жарндиса. Я обязавъ Жарндису за то, что онъ владѣетъ такимъ докомъ. Я могу снять его планъ и фасадъ и измѣнять сколько душѣ угодно. Могу положить его на ноты. Когда я здѣсь, я ужь имъ достаточно владѣю; но все это безъ непріятностей, расходовъ и отвѣтственности. Словомъ, управляющій мой Жарндисъ, и онъ меня никогда не надуетъ. Мы только-что говорили о мистриссъ Желлиби. Вотъ женщина, съ сильной волей, съ огромнымъ запасомъ дѣловыхъ мелочей, хватается за все съ изумительной энергіей. Я нисколько не ропщу на себя за то, что не имѣю ни столько твердой воли, ни такого запаса дѣловыхъ мелочей, чтобъ хвататься за все съ изумительной энергіей. Я могу ей удивляться безъ зависти; могу симпатизировать ея дѣлу; ногу бредить имъ за яву и во снѣ; могу лечь на траву (понимается -- въ хорошую погоду), переплыть африканскую рѣку, обнять всѣхъ туземцевъ, которые мнѣ повстрѣчаются, съ полнымъ сочувствіемъ къ глубокому ихъ молчанію; нарисовать махровыя головки роскошныхъ тропическихъ растеній, съ такою отчетливостью, какъ-будто я ихъ въ-самомъ-дѣлѣ видѣлъ. Не знаю, можетъ ли изъ этого выйдти что-нибудь полезное, но вотъ, однако, все, что я могу сдѣлать и что я дѣлаю. Итакъ, Гарольдъ Скимполь, сознавая, что онъ самое довѣрчивое дитя, заклинаетъ тебя, свѣтъ -- собраніе практическихъ людей съ дѣловыми привычками, дать ему жить и дозволить ему ѣздить верхомъ на своей палочкѣ.
   Ясно было, что мистеръ Жарндисъ не оставался равнодушенъ къ такому заклятію. Положеніе мистера Скимполя у него въ домѣ было, и безъ словъ послѣдняго, очевиднымъ въ томъ ручательствомъ.
   -- Только вамъ завидую я, великодушныя созданія! говорилъ мистеръ Скниполь, повернувшись къ намъ, новымъ друзьямъ своимъ, но не обращаясь ни къ кому лично.-- Я завидую вашей способности дѣлать то, что вы дѣлаете...
   Чѣмъ мы болѣе слушали, тѣмъ съ большею веселостью говорилъ загадочный мистеръ Скимполь. Вечеромъ, когда я готовилась дѣлать чай, а Ада въ сосѣдней комнатѣ играла на фортепьяпо, тихо напѣвая какую-то мелодію братцу своему, Ричарду, мистеръ Скимполь сѣлъ рядомъ со мной на диванъ и говорилъ объ Адѣ въ такихъ выраженіяхъ:
   -- Она похожа да утро, говорилъ онъ: -- съ этими золотистыми волосами, съ голубыми, глазами, съ свѣжимъ цвѣтомъ лица, она похожа на лѣтнее утро. Птицы здѣшніе будутъ ошибаться, будутъ принимать ее за цвѣтокъ. Такое нѣжное, милое существо -- утѣшеніе всему человѣческому роду. Мы не будемъ называть ее сиротою: она дитя вселенной.
   Мистеръ Жарндисъ, я замѣтила, стоялъ неподалеку отъ насъ, съ руками, заложенными за спину, съ значительной улыбкой на лицѣ.
   -- Еслибъ была моя воля (при этомъ мистеръ Скимполь взглянулъ на Ричарда и Аду), на пути ихъ не было бы терніевъ тягостной дѣйствительности; я его усѣялъ бы цвѣтами, я проложилъ бы его по долинамъ, которыхъ не только не посѣщаетъ зима, но на которыхъ не бываетъ ни весны, ни осени, а царствуетъ одно только лѣто; на который ни лѣта, ни перемѣны не имѣютъ вліянія. И пошлое слово "деньги" никогда бы не поразило ихъ слуха.
   Мистеръ Жарндисъ улыбнулся и слегка ударилъ рукою по головѣ мистера Скимполя, какъ-будто бы онъ въ-самомъ-дѣлѣ былъ дитя. Потомъ, сдѣлавъ шагъ или два впередъ, онъ остановился и взглянулъ на милую парочку. Взглядъ его былъ задумчивъ, во исполненъ добродушнаго выраженія, которое я часто, о, какъ часто! подмѣчала впослѣдствіи и которое глубоко врѣзалось въ мое сердце. Комната, гдѣ они сидѣли, была освѣщена только огнемъ камина. Ада сидѣла за роялемъ, Ричардъ стоялъ позади ея, нагнувшись надъ нею. На стѣнѣ тѣни ихъ сливались въ одну и дрожали въ таинственныхъ кругахъ, отъ колеблющагося пламени. Ада играла и пѣла такъ тихо, что такъ же ясно, какъ звуки ея голоса, былъ слышенъ шелестъ вѣтра по вершинамъ-отдаленныхъ холмовъ. Тайна будущаго и легкій намёкъ на него, выражаемый настоящимъ, обрисовывались вполнѣ въ этой картинѣ.
   Но не для того вызвала я эту сцену изъ проведшаго, чтобъ вспомнить мысль, которая мнѣ тогда запала въ голову -- нѣтъ; я ее помню очень-хорошо. Вопервыхъ, не скрылось отъ меня различіе понятій и намѣреній въ безмолвномъ взглядѣ, брошенномъ въ ту сторону и въ потокѣ словъ, ему предшествовавшемъ. Вовторыхъ, хотя мастеръ Жарндисъ остановилъ на мнѣ взглядъ только минуту, но я поняла, что онъ довѣрилъ мнѣ свою надежду, что Ада и Ричардъ соединятся болѣе близкими узами, и онъ видѣлъ, что я поняла его.
   Мистеръ Скимполь игралъ на фортепьяно и віолончелѣ; онъ былъ и композиторъ, началъ сочинять оперу, но на половинѣ соскучился и бросилъ. Свои сочиненія онъ разъигрывалъ съ большимъ вкусомъ. Послѣ, чая, мы составили совершенный концертъ, въ которомъ Ричардъ, обвороженный голосомъ Ады, говорилъ мнѣ, что она знаетъ всѣ существующія пѣсни, а мистеръ Жарндисъ и я составляли партеръ. Черезъ нѣсколько времени ушелъ мистеръ Скимполь, а за нимъ вскорѣ и Ричардъ, и пока я думала, какъ могъ Ричардъ уйдти и потерять такъ много, дѣвушка, которая принесла мнѣ ключи, выглянула изъ-за двери и сказала:
   -- Миссъ, если вамъ угодно, выйдите ко мнѣ на минутку!
   Когда мы съ ней осталась вдвоемъ, она всплеснула руками и вскрикнула:
   -- О, массъ, мистеръ Карстонъ проситъ васъ, ради-Бога, взойдти наверхъ, въ комнату мистера Скимполя. Его поразилъ сильный ударъ, миссъ!
   -- Ударъ? сказала я.
   -- Да, миссъ, внезапно, отвѣчала служанка.
   Я боялась, что болѣзнь его, можетъ-быть, серьёзна, однакожъ, просила служанку никого не безпокоить въ домѣ и, идя за ней по лѣстницѣ, придумывала, какое изъ средствъ, мнѣ извѣстныхъ, болѣе употребительно при ударѣ. Между-тѣмъ, служанка отворила дверь, я взошла въ комнату и, къ невыразимому удивленію, застала мастера Скимполя на распростертымъ на полу, на даже лежащимъ на постелѣ, а стоящимъ спокойно спиною къ камину и смотрящимъ съ улыбкою на Ричарда; между-тѣмъ, какъ Ричардъ, съ лицомъ, совершенно-разстроеннымъ, смотрѣлъ на господина въ длинномъ бѣломъ сюртукѣ, сидящаго на диванѣ. Волосы этого господина были рѣдки, висѣли прядями и онъ еще болѣе примазывалъ ихъ къ головѣ носовымъ платкомъ.
   -- Миссъ Сомерсонъ, сказать Ричардъ съ безпокойствомъ: -- я очень-радъ, что вы пришли. Вы будете такъ добры, выпутаете насъ изъ бѣды. Другъ нашъ мистеръ Скимполь -- не пугайтесь, арестованъ за долги.
   -- И въ-самомъ-дѣлѣ, милая миссъ Сомерсонъ, сказалъ мистеръ Скимполь съ своимъ невозмутимымъ спокойствіемъ: -- я никогда не былъ въ такомъ положеніи, какъ теперь, въ которомъ мнѣ такъ нуженъ тотъ прямой смыслъ, та опытность, которую каждый, кто имѣлъ счастіе пробыть съ вами хоть четверть часа, можетъ подмѣтить въ васъ.
   Господинъ, сидящій на диванѣ, страдалъ, кажется, насморкомъ, потому-что онъ задалъ такое сморканье, что я невольно вздрогнула.
   -- Съ васъ требуютъ много денегъ, сэръ? спросила и мистера Скимполя.
   -- Милая моя миссъ Сомерсонъ, отвѣчалъ онъ съ улыбкой и покачивая головою: -- не знаю. Нѣсколько фунтовъ стерлинговъ, нѣсколько шиллинговъ, нѣсколько пенсовъ -- вотъ, кажется, и все.
   -- Двадцать-четыре фунта, шестнадцать шиллинговъ и семнадцать съ половиною пенсовъ, проворчалъ незнакомецъ: -- вотъ сколько!
   -- И это звенитъ, а? звенитъ? говорилъ мистеръ Скимполь: -- маленькая сумма?
   Незнакомецъ ничего не сказалъ, но опять поднялъ сморканье такое сильное, что, кажется, еще бы немного, и у него отлетѣть бы носъ.
   -- Мистеръ Скимполь, сказалъ мнѣ Ричардъ: -- совѣстится обратиться къ брату Жарндису, потому-что онъ не такъ давно... кажется, сэръ, я такъ васъ понялъ, что онъ не такъ давно...
   -- О, да! возразилъ мистеръ Скимполь, улыбаясь, хотя я забылъ, сколько это было, и гдѣ это было. Жарндисъ и теперь бы съ охотой за меня заплатилъ, но во мнѣ эпикурейскія чувства: я предпочитаю новизну и мнѣ бы хотѣлось (и онъ взглянулъ на Ричарда и на меня) развить великодушіе въ новой почвѣ.
   -- Что бы намъ сдѣлать, миссъ Сомерсонъ? тихо спросилъ меня Ричардъ.
   Прежде, чѣмъ отвѣтятъ, я рѣшилась сдѣлать вопросъ: что будетъ, если не найдутся деньги?
   -- Тюрьма... сказалъ незнакомецъ, и хладнокровно положилъ носовой платокъ въ свою шляпу, которая стояла на полу у ногъ его; -- или квартира у Коавинса... {Въ Англіи есть лица, которыя берутъ на свое попеченіе должниковъ, ручаются уплатить за нихъ кредиторамъ, конечно не безъ выгодъ для себя, и къ такимъ-то лицамъ принадлежитъ мистеръ Коавинсъ: фамилія, имѣющая нелестную извѣстность въ Лондонѣ.}
   -- Могу я опросятъ, сэръ, что это такое?..
   -- "Коавинсъ"? сказалъ незнакомецъ: -- домъ.
   Мы переглянулись съ Ричардомъ. Всего страннѣе было то, что арестъ безпокоилъ насъ, но не мистера Скимполя. Онъ наблюдалъ за нами съ такимъ участіемъ, которое показывало, что отъ этого затрудненіи онъ умывалъ руки и въ душѣ своей считалъ его совершенно-нашимъ.
   -- Я думалъ, говорилъ онъ, стараясь съ полнымъ добродушіемъ выпутать насъ къ затруднительнаго положенія: -- что, имѣя процесъ въ Обер-канцеляріи по огромному, какъ говорятъ, наслѣдству, мистеръ Ричардъ, или его прелестная кузина, или оба вмѣстѣ, могли бы подписать, или сдѣлать что-нибудь, или дать ручательство, или письмо, или билетъ -- право, не знаю, какъ это называется, но мнѣ кажется, что въ такихъ обстоятельствахъ какою-то бумагой можно отдѣлаться?
   -- Нѣтъ, дуяки! сказалъ незнакомецъ: -- ни подъ какимъ видомъ!
   -- Въ-самомъ-дѣлѣ? возразилъ мистеръ Скимполь.-- Это кажется страннымъ для человѣка, который не можетъ быть судьей въ этихъ дѣлахъ.
   -- Странно или нѣтъ, сказалъ незнакомецъ грубо: -- говорятъ вамъ, деньги -- и больше ничего.
   -- Успокойтесь, не горячитесь, добрый товарищъ! разсуждалъ мистеръ Сипишь, набрасывая карандашомъ эскизъ его головы на заглавномъ листѣ какой-то книги.-- Пусть дѣла не разстраиваютъ васъ. Мы можемъ отдѣлить васъ отъ вашей обязанности; мы поймемъ разницу между человѣкомъ и дѣломъ; мы безъ предразсудковъ и знаемъ, что въ частной жизни вы человѣкъ достойный всякаго уваженія, съ большимъ призваніемъ къ поэзіи, быть-можетъ, неотгаданнымъ вами-самими.
   Незнакомецъ отвѣчалъ на это только страшнымъ сморканьемъ: было ли оно доказательствомъ сознанія поэтическихъ достоинствъ своихъ, или презрительнаго отвращенія отъ нихъ -- не знаю. На этотъ счетъ онъ не выразился.
   -- Итакъ, милая моя миссъ Сомерсонъ и милый мой мистеръ Ричардъ, сказалъ мистеръ Скимполь, весело, невинно и довѣрчиво, смотря съ боку на свой рисунокъ: -- вы видите, что я совершенно-неспособенъ пособить самому-себѣ и нахожусь вполнѣ въ вашихъ рукахъ! Я желаю одного только: быть свободнымъ. Бабочки свободны; человѣчество, я полагаю, не захочетъ препятствовать Гарольду Скимполю въ томъ, что оно дозволяетъ бабочкамъ?
   -- Милая миссъ Сомерсонъ, шепнулъ мнѣ Ричардъ: -- у меня есть десять фунтовъ стерлинговъ, которые мнѣ далъ мистеръ Кенджъ: нельзя ли ихъ употребить въ дѣло?
   У меня самой было денегъ около пятнадцати фунтовъ стерлинговъ и сколько-то шиллинговъ, которые я сберегала впродолженіе нѣсколькихъ лѣтъ, какъ говорится, на черный день. Я сказала Ричарду, что имѣю маленькую сумму денегъ, не настоящемъ случаѣ не нуждаюсь въ ней, и просила его предупредить мистера Скимполя самымъ деликатнымъ образомъ, пока я схожу за деньгами, что мы уплатимъ его долгъ. Кода я вернулась, мистеръ Скимполь, поцаловалъ мою руку и, казалось былъ очень-обрадованъ, не за себя (я чувствовала опять это странное противорѣчіе), но за насъ; личное его положеніе не могло имѣть на него ни малѣйшаго вліянія, и онъ единственно наслаждался нашимъ счастіемъ. Ричардъ просилъ меня, чтобъ пріятнѣе покончить дѣло, какъ онъ выражался, раздѣлаться съ Коавинсомъ (такъ въ шутку называлъ незнакомца мистеръ Скимполь); я отсчитала ему деньги и получила отъ него квитанцію. Все это привело въ восторгъ мистера Скимполя.
   Похвала его мнѣ была выражена такъ нѣжно, что я покраснѣла менѣе, чѣмъ могла бы, и раздѣлалась съ незнакомцемъ въ бѣломъ сюртукѣ безъ всякой ошибки. Онъ сунулъ деньги въ карманъ и сказалъ отрывисто: "Добрый вечеръ, миссъ."
   -- Другъ! сказалъ мистеръ Скимполь, стоя спиною къ огню и отбросивъ эскизъ, вполовину неконченный; -- я бы хотѣлъ, не желая васъ оскорбить, сдѣлать вамъ одинъ вопросъ.
   Отвѣтъ, кажется, былъ такой: "ну, катай!"
   -- Предвидѣли ли вы сегодня утромъ, что получите требуемое? спросилъ мистеръ Скимполь.
   -- Зналъ еще вчера за ужиномъ, сказанъ Коавинсъ.
   -- И это не лишило васъ аппетита, не причинило вамъ безпокойствъ?
   -- Ни на мизинецъ, сказалъ Коавинсъ: -- кабы сегодня вамъ спустили, завтра бы не спустили: день небольшая штука.
   -- На когда вы шли сюда, продолжалъ мистеръ Скимполь: -- день былъ очаровательный: солнце сіяло, вѣтерокъ освѣжалъ воздухъ, свѣтъ и тѣнь перебѣгали по полямъ, птицы щебетали.
   -- Ну, такъ что жъ? не мнѣ же щебетать, возразилъ Коавинсъ.
   -- Конечно, нѣтъ, отвѣчалъ мистеръ Скимполь: -- но что вы думали во время дороги?
   -- Что такое? проворчалъ незнакомецъ весьма-обиженнымъ тономъ.-- Думалъ!.. Мнѣ, сударь, и безъ того дѣла много, а получаю я очень-мало и безъ думанья.
   -- Такъ вамъ не приходило, вовсе въ голову, говорилъ мастеръ Скимполь: -- что Гарольдъ Скимполь любитъ наслаждаться солнечнымъ свѣтомъ, любитъ прислушиваться къ завыванію вѣтра, слѣдить за измѣненіемъ свѣта и тѣни; любитъ слушать пѣніе, птицъ, этихъ хористовъ природы, и что вы идете оторвать его отъ этихъ предметовъ, лишить его единственнаго наслажденія въ жизни -- вамъ вовсе не приходило этого въ голову?
   -- Мнѣ? такой вздоръ! нѣтъ, сказалъ Коавинсъ, съ такимъ чувствомъ негодованія и съ такимъ содроганіемъ въ голосѣ, что еслибъ онъ не дѣлалъ остановки послѣ каждаго слова, его нельзя было бы понять. Сказавъ послѣднее слово, онъ такъ потрясъ головой, что еслибъ еще немного, то, кажется, у него лопнули бы шейныя жилы.
   -- Страненъ, замѣчательно-страненъ, прочесъ, мышленія дѣловыхъ людей! сказалъ мистеръ Скимполь задумчиво,-- Благодарю васъ, добрый другъ. Покойной ночи!
   Наше отсутствіе было довольно-продолжительно, и чтобъ не подать повода къ безпокойству, я, какъ скоро могла, такъ и сошла внизъ. Я застала Аду за работой; она сидѣла передъ каминомъ и разговаривала съ братомъ своимъ, Джономъ. Вскорѣ за мною пришелъ мистеръ Скимполь, а спустя немного и Ричардъ. Въ остальную часть вечера и брали у мистера Жарндиса первый урокъ бекгемона; онъ очень любилъ эту игру, и мнѣ хотѣлось, сколько возможно-скорѣе понять ее, чтобъ иногда служить ему партнёромъ, если не найдется болѣе-занимательнаго противника. Но, несмотря на это, иногда мнѣ казалось, взглянувъ на мистера Скимполя, который такъ безпечно, въ такомъ непритворно-пріятномъ расположеніи духа, то игралъ отрывки своей композиціи на фортепьяно или віолончелѣ, то разсыпался въ веселыхъ разговорахъ, обращаясь къ нашему столу -- мнѣ казалось, что послѣобѣденное происшествіе совершенно перешло на меня и Ричарда, и что не кто иной, а мы съ нимъ подвергались аресту за долги.
   Мы разошлись очень поздно; Ада хотѣла было уйдти въ одиннадцать часовъ, но мистеръ Скимполь, желая остановить ее, сѣлъ за фортепьяно и запѣлъ весело какую-то пѣсенку.
   И, далеко ужъ за полночь, онъ взялъ свѣчку и ушелъ въ свою комнату; и внѣ кажется, еслибъ онъ захотѣлъ, то могъ бы удержать насъ до разсвѣта. Ада и Ричардъ стояли еще у камина и спрашивали, какъ я думаю, кончила ли въ эту минуту мистриссъ Желлиби свою диктовку, какъ вошелъ мистеръ Жарндисъ, который, незадолго передъ этимъ выходилъ изъ комнаты.
   -- Ахъ Боже мой, что это значитъ? воскликнулъ онъ, потирая свою голову и ходя взадъ и впередъ по комнатѣ съ добродушнымъ безпокойствомъ въ лицѣ: -- что я услышалъ? Рикъ, дитя мое, Эсѳирья, моя милая! что вы надѣлали? Зачѣмъ это вы сдѣлали? Какъ могли вы это сдѣлать? Сколько вы истратили? Ахъ Боже мой! вѣтеръ опять перемѣнился; я чувствую. Дуетъ, дуетъ...
   Мы оба не знали что отвѣчать.
   -- Говори, Рикъ, скажи Рикъ! это надо сейчасъ же покончить. Сколько вы дали денегъ? Вы оба, говоритъ, давали деньги. Зачѣмъ вы это дѣлали? Ахъ Боже мой! Какъ вы могли, Господи! Восточный вѣтеръ!
   -- Да, да!
   -- Сэръ, сказаль Ричардъ: -- я не знаю, будетъ я деликатно съ моей стороны, если я вамъ скажу, мистеръ Скимполь совершенно положился на насъ.
   -- Что съ вами, дитя мое! Да онъ на всѣхъ полагается! сказалъ мистеръ Жарндисъ, ударивъ себя по головѣ, и остановился.
   -- Въ-самомъ-дѣлѣ, сэръ?
   -- На всѣхъ и на каждаго! Онъ вѣчно въ затруднительномъ положенія. Завтра то же, что сегодня! говорилъ мистеръ Жарндисъ, ходя по комнатѣ большая шагами и держа въ рукѣ подсвѣчникъ съ догорѣвшей свѣчкой.-- Онъ вѣчно въ затруднительномъ положенія. Онъ родился съ тѣмъ, чтобъ быть постоянно въ затруднительномъ положеніи. Я твердо увѣренъ, что даже объявленіе въ газетахъ о его рожденія было такъ написано: "Прошлый вторникъ мистриссъ Скимполь разрѣшилась отъ бремени сыномъ, находящимся въ затруднительномъ положеніи".
   Ричардъ отъ души смѣялся, но между-тѣмъ прибавилъ:
   -- Во всякомъ случаѣ, сэръ, я бы хотѣлъ сохранятъ его довѣренность и не измѣнять ему; я увѣренъ, что вы не будете болѣе принуждать меня разсказывать вамъ о томъ, въ чемъ я далъ слово молчать, тѣмъ больше, что передъ вами я готовъ буду сознаться.
   -- Хорошо, сказалъ мистеръ Жарндисъ, остановясь и стараясь, въ разсѣянности, всунуть подсвѣчникъ себѣ въ карманъ.-- Я, ахъ! возьмите его отъ меня мой милый; все суется подъ-руку. Это все вѣтеръ; да, я не хочу допытывать васъ, Рикъ; вы, можетъ-быть, правы. Но, Боже мой, напасть на васъ и на Эсѳирь и выжать васъ, какъ пару молодыхъ сентикельскихъ апельсиновъ; нѣтъ сегодня ночью готовятся буря! я чувствую!
   Онъ то совалъ руки въ карманъ, какъ-будто желая ихъ тамъ оставить, то вынималъ снова и сильно потиралъ въ голову.
   Я воспользовалась его молчаніемъ и сказала, что мистеръ Скимполь, будучи въ такихъ дѣлахъ совершеннымъ ребенкомъ...
   -- Ну моя милая? ну? сказалъ мистеръ Жарндисъ, ловя меня на этомъ словѣ.
   -- Совершеннымъ ребенкомъ, продолжала я: -- я вовсе непохожимъ за другихъ людей...
   -- Вы правы! сказалъ мистеръ Жарндисъ и лицо его прояснилось.-- Женскій умъ проницателенъ. Да, онъ дитя, совершенное дитя. Я это говорилъ вамъ съ самаго начала.
   -- Да, да, отвѣчали мы.
   -- Да, онъ дитя. Не правда ли? спросилъ мистеръ Жарндисъ, проясняясь болѣе и болѣе.
   -- Да, это правда, отвѣчали мы.
   -- Если сказать поистинѣ, то, право, это чистое ребячество съ вашей стороны, то-есть, я хочу сказать съ моей стороны, говорилъ мистеръ Жарндисъ: -- хоть минуту, считать его за совершеннолѣтняго человѣка. Гарольдъ Скимполь, строящій планы, предвидящій послѣдствія! ха, ха, ха!
   Такъ пріятно было видѣть, что лицо его прояснилось совершенно, и онъ сердечно доволенъ; пріятно было знать -- нельзя было этого не знать, что источникомъ этого удовольствія было доброе его сердце, которое терзалось тѣмъ, что онъ долженъ былъ осудить, бранить или тайно обвинить кого-нибудь.
   -- Какъ же я простъ! сказалъ мистеръ Жарндисъ.-- Забыть, что онъ дитя! Все говоритъ, что онъ дитя съ головы до ногъ. Кто, кромѣ ребенка, рѣшился бы васъ обоихъ сдѣлать участниками этого дѣла? Только ребенку могло прійдти въ голову, что у васъ есть деньги. И еслибъ дѣло шло о ста фунтахъ стерлинговъ, онъ поступилъ бы точно такъ же! говорилъ мистеръ Жарндисъ и лицо его сіяло радостью.
   Мы были совершенно съ нимъ согласны.
   -- Да, да, сказалъ мистеръ Жарндисъ.-- Однакожъ Рикъ, Эсѳирь и вы, Ада, потому-что я не знаю, уцѣлѣлъ ли и вашъ маленькій кошелекъ отъ его неопытности, должны обѣщать мнѣ, что на чего подобнаго впредь не будетъ, никакихъ пожертвованій, ни даже помощи...
   Мы всѣ дали честное слово; Ричардъ хитро посматривалъ на меня, указывая пальцемъ на свой карманъ, какъ-будто хотѣлъ сказать, что ему не грозитъ никакой опасности въ непослушаніи.
   -- Что жъ касается до Скимполя, сказалъ мистеръ Жарндисъ: -- то онъ былъ бы совершенно счастливъ, еслибъ ему можно было отвести кукольный домъ, съ хорошимъ обѣдомъ и двумя куклами, у которыхъ онъ могъ бы безотвѣтственно занимать деньги. Теперь онъ, вѣрно, ужь покоится дѣтскимъ сномъ. Пора и мнѣ прилечь на изголовье своей усталой головой. Покойной ночи, мои дорогіе; да благословитъ васъ Богъ.
   И онъ нѣжно поглядѣлъ на насъ, пока мы зажигала свѣчи, и сказалъ намъ съ улыбкой:
   -- Я сейчасъ смотрѣлъ на флюгернаго пѣтуха: вѣтеръ не опасенъ. Я ошибался: онъ дуетъ съ юга.
   И ушелъ напѣвая про-себя пѣсенку.
   Прійдя наверхъ, въ свои комнаты, мы еще поболтали съ Адой и обѣ были того мнѣнія, что неудовольствія на вѣтеръ была чистая выдумка; что Жарндисъ пользовался этимъ предлогомъ только для того, чтобъ не высказать истинной причины своего неудовольствія, чтобъ не бранить, или не оскорбить кого-нибудь, и эта характеристическая черта его замѣчательной доброты ставила еще въ худшемъ свѣтѣ характеръ тѣхъ докучливыхъ людей, которые относятъ на погоду и вѣтеръ (въ-особенности на послѣдній) свой сварливой и желчный нравъ.
   Въ этотъ вечеръ сердце мое, кромѣ благодарности, исполнилось къ нему такою любовью, что я даже получала надежду понять его, руководствуясь этими двумя чувствами. Очевидную, поразительную несообразность въ мистерѣ Скимполѣ, или въ мистриссъ Желлиби, я не могла еще понять вполнѣ, по недостатку опытности въ практической жизни. Впрочемъ, я я не старалась объ этомъ. Мысли мои, когда я была одна, были заняты Адою, Ричардомъ и тѣлъ довѣріемъ, которое, мнѣ казалось, я получала отъ мистера Жарндиса, къ будущей судьбѣ ихъ. Но иногда, какъ-бы повинуясь какому-то шквалу эгоизма, уносилась онѣ и на мое прошедшее, какъ я на старалась обратить ихъ на посторонніе предметы. Мнѣ представлялся домъ моей крестной матери, разные образы изъ прошедшаго являлись передо мною; я старалась разгадать причину того участія, которое принималъ во мнѣ мастеръ Жарндисъ со дня моего рожденія; даже я думала, не отецъ ли онъ мой? Теперь эти пустые сны давно ужь разлетѣлись.
   Все прошло, подумала я, отходя отъ канала. Не мнѣ мечтать о прошедшемъ; мнѣ нужно трудиться съ веселымъ духомъ и благодарнымъ сердцемъ. И я сказала самой себѣ: Эсѳирь, Эсѳирь, долгъ выше всего! потрясла коробочку съ ключами и они прозвенѣли мнѣ, какъ колокольчики, счастливый путь въ постель.
   

Глава VII.
Путь Привидѣній.

   Спитъ ли Эсѳирь, бодрствуетъ ли она, а въ линкольншайрскомъ помѣстьѣ пока все еще стоитъ дурная погода. И днемъ и ночью падаетъ тяжелый дождь, дринъ, дринъ, дринъ, на широкія каменныя плиты, которыми вымощена аллея, прозываемая Путь Привидѣній. Погода такъ дурна въ Линкольншайрѣ, что врядъ-ли самое живое воображеніе въ состояніи представить себѣ, что она когда-нибудь да прояснится. Впрочемъ, не только живое, но и никакое, кажется воображеніе не разъигрывается здѣсь. Скука съ сумрачными крыльями сидитъ, какъ насѣдка, на Чизни-Вольдомъ.
   Быть-можетъ, есть кой-какая игра воображенія у животныхъ въ Чизни-Вольдѣ. Быть-можеть, лошади въ конюшняхъ... длинныя конюшни тянутся по пустому, обнесенному некрашеной кирпичной стѣной, двору, среди котораго висятъ въ башнѣ большой колоколъ " широколицые часы; голуби, гнѣздящіеся но сосѣдству, часто садятся на ихъ толстыя стрѣлки и, кажется, наблюдаютъ время... Тамъ, быть-можетъ, лошади, потягивая ноздрями воздухъ, мечтаютъ о хорошей погодѣ и лучше съумѣютъ почуять ее, чѣмъ конюхи. Старикъ саврасый, твердоногій скакунъ, смотря изъ-за рѣшетки окна, надъ своей колодой, вѣрно, воображаетъ себѣ сочную траву и душистыя поля, по которымъ не разъ носился онъ, въ заскочь, среди борзыхъ собакъ. Гнѣдой, котораго мѣсто прямо противъ двери, нетерпѣливо дергаетъ прівязь и прядетъ ушами, какъ только завидитъ входящаго конюха. "Ого-то, гнѣдко! говорятъ конюхъ: нѣтъ сегодня тебѣ работы!" Но гнѣдой знаетъ это такъ же хорошо, какъ и конюхъ.
   Огромный дворной песъ, сидя въ конурѣ своей, среди двора, и положивъ широкую морду на лапу, быть-можетъ, думаетъ о томъ, какъ въ жаркую пору выводитъ его изъ терпѣнія тѣнь надворныхъ строеній; перемѣняя постоянно положеніе свое, онъ покидаетъ его въ извѣстное время дня, жгучимъ лучамъ солнца и негдѣ укрыться ему, кромѣ тѣсной конуры, гдѣ, высунувъ языкъ и задыхаясь, онъ гремитъ своею тяжелою цѣпью. Теперь въ тяжелой полудремотѣ онъ, можетъ, думаетъ, что домъ полонъ гостей, сараи набиты экипажами, конюшни заняты лошадьми и въ флигеляхъ толпятся лакеи и конюхи, и вотъ потягиваясь, вылѣзаетъ онъ изъ конуры, встряхиваетъ косматую шерсть свою и идетъ посмотрѣть, все ли на своемъ мѣстѣ. И почуявъ носомъ, что нѣтъ никого, лѣниво возвращается въ свою конуру я слышно, какъ онъ ворчитъ ни дождикъ: рр... рр... рр... ложится мордой на лапу и сонная муха норовитъ ему въ глазъ.
   Борзыя и гончія собаки, на псарнѣ позади парка, скучаютъ и вторятъ завыванью вѣтра такимъ страшнымъ воемъ, который раздается по всему двору, слышенъ на лѣстницахъ замка и долетаетъ даже въ будуаръ миледи: онѣ, быть-можетъ вспоминаютъ, какъ порхали и атукали по полямъ, пока дождикъ не мѣшалъ и не смывалъ съ мягкой травы легкій слѣдъ зайца. Плутовскіе кролики сидятъ въ норахъ близь корней деревьевъ и, быть-можетъ, думаютъ о тѣхъ дняхъ, когда вѣтерокъ подувалъ на ихъ длинныя ушя и когда имъ можно было съ аппетитомъ поглодать сладкую кору молоденькаго орѣшника.
   Индѣйскій пѣтухъ, вѣчно-преслѣдуемый недостаткомъ своей пѣтушиной породы, можетъ-быть, жалѣетъ о тѣхъ лѣтнихъ дняхъ, когда онъ водилъ индюшекъ по мягкой травѣ и по сжатой нивѣ и собиралъ зерна ржи и ячменя. Недовольный гусь, лѣниво выгнулъ шею, чтобъ безопасно пройдти подъ воротами, по-крайней-мѣрѣ въ двадцать футовъ длинною, и былъ бы кажется, веселѣе, еслибъ на поверхность пруда падали лучи солнца, а не тяжелыя капли дождя.
   Какъ бы то ни было, а въ Чизни-Вольдѣ мало фантазіи; еслибъ, кажется, и мелькнула какая-нибудь мысль, то и она бы унеслась далеко, подобно звуку въ пустомъ домѣ, въ область духовъ и привидѣній.
   Такъ долго стояло ненастье въ Линкольншайрѣ, такъ сильно и такъ долго шелъ дождикъ, что мистриссъ Раунсвель, старая ключница въ Чизни-Вольдѣ, не разъ снимала съ своего носа очки, вытирала ихъ стекла платкомъ, чтобъ увѣриться, нѣтъ ли на нихъ капель дождя. Она, изволите видѣть, глуховата и подслѣповата, не видитъ и не слышитъ ливня, и никто ее въ этомъ увѣрить не можетъ. Мистриссъ Раунсвель, съ такою спиною и съ такимъ животомъ, что еслибъ она послѣ смерти вздумала оставить въ наслѣдство старинному камину свою шнуровку, вмѣсто чехла, то она пришлась бы впору, какъ-нельзя-лучше. Погода мало тревожитъ мистриссъ Раунсвель. Что ей дождь? Она говорить: -- былъ бы только домъ цѣлъ, а домъ при ней, какъ бѣльмо на глазу. Она сидитъ въ своей комнатѣ, въ нижнемъ этажѣ; круглое окно, въ которое она иногда смотритъ, выходитъ на гладкую площадку, обнесенную гладкими круглыми деревьями и гладкими, круглыми каменными столбами, стоящими другъ противъ друга въ такой симетріи, какъ-будто бы они желали играть въ мячъ. Весь домъ лежитъ на отвѣтственности мистриссъ Раунсвель. Она можетъ отпирать его, когда вздумаетъ, чистить и холить въ немъ все, что угодно; но теперь домъ запертъ кругомъ и покоится глубокимъ сномъ, на желѣзной груди мистриссъ Раунсвель.
   Никакъ невозможно представить себѣ Чизни-Вольдъ безъ мистриссъ Раунсвель, хотя она здѣсь только пятьдесятъ лѣтъ. Спросите ее теперь, въ этотъ дождливый день, давно ли она здѣсь, она отвѣтитъ вамъ: -- если Богъ дастъ, доживу до вторника, то будетъ ровно пятьдесятъ лѣтъ три мѣсяца и двѣ недѣли.-- Мистеръ Раунсвель умеръ нѣсколько раньше исчезновенія изъ моды косичекъ и скромно сложилъ свою, если только она уцѣлѣла подъ ударами времени, въ углу кладбища, въ паркѣ, близь старыхъ воротъ. Онъ родился, какъ и покинутая имъ дражайшая половина, въ торговомъ городѣ. Служеніе ихъ семейству Дедлоковъ, началось съ покойнаго сэра Лейстера, на поприщѣ молочныхъ скоповъ.
   Настоящій представитель Дедлоковъ, который теперь въ Парижѣ, очень любитъ мистриссъ Раунсвель. Всякій разъ, какъ пріѣдетъ въ Чизни-Вольдъ, или узѣжаетъ оттуда, онъ подаетъ ей руку.
   Мистриссъ Раунсвель прожила не безъ горя. У ней было два сына; младшій вздурился и неизвѣстно гдѣ сложилъ буйную головушку свою. Даже до сегодня пухлыя руки мистриссъ Раунсвель приходятъ въ судорожное движеніе, когда она примется разсказывать, что это былъ за милый мальчикъ, что это было за красивое, живое, веселое созданье! Старшій сынъ ея могъ бы быть воспитавъ при ней въ Чизни-Вольдѣ и занять современемъ мѣсто дворецкаго -- такъ нѣтъ; еще бывъ школьникомъ, сталъ дѣлать изъ жести паровыя машины и пріучать птицъ подымать колесомъ воду, такъ-что устроилъ однажды такой водяной прессъ, что, въ буквальномъ смыслѣ, канарейкѣ довольно было коснуться клювомъ, чтобъ пустить въ ходъ всѣ колеса. Такое направленіе много стоило слезъ мистриссъ Раунсвель. Материнское сердце предугадывало, что сынъ идетъ по дурной дорогѣ Ватъ-Тайлера и что такими же глазами смотритъ и патронъ ея, сэръ Лейстеръ, на всякое искусство, которое прибѣгаетъ за помощью къ пару и огню. Дурь и съ лѣтами не выбилась изъ головы безтолковаго мальчика (который, во всѣхъ другихъ отношеніяхъ былъ скромный и послушный сынъ); напротивъ, онъ, кажется, укоренился въ своихъ привычкахъ, такъ-что, даже построилъ модель новой самопрялки. Дѣлать нечего; мистриссъ Раунсвель должна была, волей-неволей, открыть все передъ баронетомъ. "Любезная моя Раунсвель, сказалъ сэръ Лейстеръ: -- я не могу, какъ вы знаете, толковать объ этомъ. По моему мнѣнію, всего лучше, если вы его отправите куда-нибудь на фабрику. Желѣзные заводы, кажется, лежатъ дальше на сѣверъ: вотъ дорога мальчику съ такими тенденціями, какъ вашъ сынъ."
   И отправили его дальше на сѣверъ, и взросъ онъ на сѣверѣ.
   Между-тѣмъ сынъ мистриссъ Раунсвель, сдѣлался мужемъ во всѣхъ отношеніяхъ: устроился, женился и подарилъ матушку внукомъ. Внукъ учился, ѣздилъ въ дальнія страны, чтобъ усовершенствоваться въ искусствахъ и вотъ въ этотъ самый ненастный день, стоитъ теперь, передъ каминомъ, въ комнатѣ своей бабушки, въ Чизни-Вольдѣ.
   -- Ахъ, какъ я рада, что тебя вижу Ватъ! ахъ, какъ я рада, какъ я рада! говорила мистриссъ Раунсвель.-- Ты славный, красивый мальчикъ; вылитый дядя. Ааа-хъ, бѣдный мой Джоржъ! И при этомъ воспоминанія, руки мистриссъ Раунсвель пришли въ судорожное движеніе.
   -- Говорятъ, бабушка, я похожъ на батюшку.
   -- Похожъ, мой милый, похожъ, но больше похожъ на бѣднаго дядю твоего Джоржа!
   -- А что отецъ твой (мистриссъ Раунсвель, сложила опять руки), здоровъ?
   -- Здоровъ и счастливъ, бабушка, во всѣхъ отношеніяхъ.
   -- Слава-Богу.-- Мистриссъ Раунсвель любитъ своего сына, но вспоминаетъ о немъ съ какимъ-то тяжелымъ чувствомъ.
   -- Такъ онъ совершенно счастливъ? спрашиваетъ она.
   -- Совершенно.
   -- Слава Богу! Такъ онъ и тебя пустилъ во своей дорогѣ и отправлялъ въ дальнія страны, что-ли? Пусть такъ, ему лучше знать. Я вотъ и до старости лѣтъ дожила, да не слыхивала, что есть другія земля, кромѣ Чизни-Вольда, на бѣломъ свѣтѣ. А я на своемъ вѣку видала хорошихъ-то людей!
   -- Бабушка, сказалъ молодой человѣкъ, перемѣняя предметъ разговора: -- что это за хорошенькую дѣвочку и встрѣтилъ у васъ? Ее зовутъ, кажется, Розой.
   -- Да, дитятко. Это дочь вдовы по сосѣдству. Ныньче не тотъ вѣкъ, и дѣвки-то учатся плохо. Я ее взяла съ молодыхъ ногтей. Ничего, принимается; изъ нея выйдетъ прокъ. Посѣтителей водитъ по дому очень-ловко. Она живетъ со мной.
   -- Я думаю, что не ее выгналъ, бабушка?
   -- Нѣтъ, она думаетъ, что мы говоримъ о семейныхъ дѣлахъ. Она, видишь, скромница -- хорошее свойство въ женщинѣ; ныньче оно рѣдко, сказала мистрисъ Раунсвель, вытянувъ до послѣдней крайности свой нагрудникъ; не тотъ вѣкъ!
   Молодой человѣкъ склонялъ голову въ знакъ сознанія принциповъ мудрой опытности.
   Мистрисъ Раунсвель прислушивается.
   -- Ѣдутъ! воскликнула она. Молодой собесѣдникъ ея давно ужъ слышалъ стукъ колесъ! Господи, кто могъ бы ѣхать въ такую гадкую погоду?
   Черезъ нѣсколько минуть послышался стукъ въ дверь.
   -- Войдите!
   Черноглазая, черноволосая, застѣнчивая деревенская красавица вбѣжала въ комнату. Она была такъ свѣжа, съ такими розовыми и нѣжными щечками, что крупныя капля дождя, висѣвшія у нея на волосахъ, были какъ роса на только-что сорванномъ цвѣточкѣ.
   -- Кто это подъѣхалъ, Роза? спросила мистриссъ Раунсвель.
   -- Два молодые господина въ кабріолетѣ, сударыня. Они хотятъ осмотрѣть домъ -- пускай! Если вы позволите, сказала я имъ, прибавила она быстро, въ видѣ отвѣта на отрицательное мотанье головой ключницы. Я вышла къ сѣнной двери и говорила имъ, что теперь не время и погода не та; но господинъ, который правитъ лошадью, снялъ, подъ дождемъ шляпу и просилъ меня снести вамъ эту карточку.
   -- Прочти-ка, милый Ваттъ, что тутъ написано, сказала ключница.
   Роза такъ застѣнчива, что, подавая карточку, уронила ее; молодой человѣкъ бросился подымать, и они стукнулись лбами. Роза еще болѣе закраснѣлась.
   -- Мистеръ Гуппи, бабушка. Вотъ, что было написано на карточкѣ.
   -- Гуппи! повторила мистриссъ Раунсвель.-- М-и-с-т-е-ръ Г-у-п-п-и! Вретъ, я никогда о немъ не слыхивала!
   -- Онъ такъ мнѣ и сказалъ сударыня, отвѣчала Роза: -- онъ еще прибавилъ, что они, вмѣстѣ съ другимъ господиномъ, пріѣхали прошлую ночь по почтѣ изъ Лондона, по магистратскимъ дѣламъ, на митингъ за десять миль отсюда. Митингъ кончился, дѣлать имъ было нечего, а, они много слыхали о Чизни-Вольдѣ, вотъ, несмотря на дождь, я пріѣхали сюда посмотрѣть. Они адвокаты. Онъ говоритъ, что хотя и не служитъ у мистера Телькингорна, но знакомъ съ нимъ и можетъ воспользоваться, въ случаѣ надобности, его именемъ. Окончивъ рѣчь свою, такую длинную, Роза еще больше сконфузилась.
   Такъ-какъ мистеръ Телькингорнъ не чуждъ, въ нѣкоторомъ отношеніи, высокорожденной фамиліи Дедлоковъ; притомъ же, говорятъ, онъ составлялъ духовное завѣщаніе и самой мистриссъ Раунсвель: то старая леди смягчается, соглашается на милостивое допущеніе посѣтителей и откомандировываетъ Розу. Внукъ ея получаетъ внезапно сильное, желаніе и самъ осмотрѣть домъ и присоединиться къ обществу. Бабушка, обрадованная его предложеніемъ, спѣшитъ также накинуть на себя шаль, хотя внукъ, надо отдать ему справедливость, вовсе не желаетъ ее безпокоить.
   -- Очень благодарны вамъ, сударыня, говоритъ мистеръ Гуппи, снимая съ себя въ сѣняхъ непромокаемое пальто: -- какъ лондонскимъ адвокатамъ, намъ рѣдко удается выѣхать изъ города, а ужъ если выѣдемъ, такъ стараемся воспользоваться временемъ до послѣдней минуты.
   Старая ключница, съ подобающею важностью, указываетъ на парадную лѣстницу. Мистеръ Гуппи и товарищъ его идутъ за Розой. Мистриссъ Раунсвель и ея внучекъ замыкаютъ шествіе. Молодой садовникъ бѣжитъ передъ открывать ставни.
   У мистера Гуппи и его товарища разбѣжались глаза, какъ это всегда бываетъ съ посѣтителями, прежде тѣмъ они успѣли увидѣть что-нибудь. Они совались въ такія мѣста, смотрѣли такія вещи, которыя не заслуживаютъ никакого вниманія, и проходили мимо замѣчательныхъ предметовъ. Ахали, когда открывалась передъ ними, неожиданно, цѣлая анфилада комнатъ, дивились, суетились и наконецъ окончательно замучались. Въ каждой комнатѣ, которую они осматривали, встрѣчала ихъ мистриссъ Раунсвель; высокая и прямая, какъ самый домъ, становилась она или въ углубленіи окна, или въ какой-нибудь нишѣ и слушала съ снисходительнымъ одобреніемъ поясненія Розы. Внучекъ ея былъ такъ внимателенъ къ Розѣ, что та все конфузилась болѣе и болѣе и казалась все лучше и лучше. Такъ шли они изъ комнаты въ комнату, вызывая намалеванныхъ Дедлоковъ изъ темноты на нѣсколько минутъ, и продолженіе которыхъ молодой садовникъ открываетъ ставни, и снова оправляя ихъ въ мракъ, когда ставни закрывались. Измученному мистеру Гуппи и безутѣшному товарищу его приходитъ на мысль, что нѣтъ конца Дедлокамъ.
   Даже длинная гостиная Чизни-Вольда не можетъ оживить упадшаго духа мистера Гушіи. Онъ стоитъ на порогѣ и врядъ ли рѣшится войдти въ нее. Но портретъ, висящій надъ каминомъ, работы моднаго современнаго живописца, производитъ на него чарующее дѣйствіе. Онъ смотритъ на него съ необыкновеннымъ интересомъ; онъ, кажется, обвороженъ имъ.
   -- Боже! восклицаетъ мистеръ Гуппи: -- кто это?
   -- Картина надъ каминомъ, говоритъ Роза: -- портретъ теперешней леди Дедлокъ. Онъ считается лучшимъ произведеніемъ живописца, какъ ко сходству, такъ и по отдѣлкѣ.
   -- Клянусь! говоритъ мистеръ Гуппи, съ нѣкотораго рода смущеніемъ, своему товарищу:-- что я никогда ея не видывалъ, но портретъ знакомъ! Не было ли съ него дѣлано гравюръ, миссъ?
   -- Никогда не было дѣлано. Сэръ Лейстеръ никогда не позволилъ бы.
   -- Гм! сказалъ мистеръ Гуппи полушопотомъ:-- то-есть готовъ прострѣлить себѣ голову -- такъ хорошо я знаю портретъ!... Такъ это миледи Дедлокъ?
   -- Картина по правую руку -- портретъ нынѣшняго сэра Лейстера Дедлока; по лѣвую руку, портретъ его отца, покойнаго сэра Лейстера.
   Мистеръ Гуппи даже полувзглядомъ не удостоиваетъ этихъ портретовъ. Непонятно, говоритъ онъ, тараща глаза на портретъ леди:-- какимъ образомъ такъ ясно онъ сохранился у меня въ памяти. Провались я, прибавляетъ мистеръ Гуппи, озираясь вокругъ: -- если этотъ портретъ мнѣ не снился тысячи, тысячи разъ.
   Такъ-какъ никто изъ присутствующихъ не выказалъ спеціальнаго интереса къ сновидѣніямъ мистера Гуппи, то достовѣрность этого факта остается неизслѣдованною. Но мистеръ Гуппи тѣмъ не менѣе пораженъ портретомъ. Онъ даже стоитъ передъ нимъ неподвижно и теперь, когда садовникъ ужъ затворилъ ставни. Но пора оставить чарующую комнату, и мистеръ Гуппи тянется за другими въ другіе покои; вытаращенные глаза его все еще обращены къ тому мѣсту, гдѣ онъ видѣлъ волшебный портретъ, и все еще ищутъ встрѣчи съ неподвижными глазами нарисованной леди Дедлокъ.
   Но больше онъ ея не видитъ. Онъ осматриваетъ ея половину, которая, какъ лучшая часть дома, показывается послѣ всего. Онъ смотритъ въ окно, изъ котораго, незадолго передъ тѣмъ, смотрѣла она на скверную погоду, замучившую ее до смерти. Все на свѣтѣ имѣетъ конецъ; даже домы, при осмотрѣ которыхъ утомляются любопытствующіе, прежде, чѣмъ успѣютъ что-нибудь осмотрѣть. Мистеръ Гуппи достигъ конца замѣчательности, а свѣжая деревенская красавица -- конца объясненія, который обыкновенно слагался изъ слѣдующихъ словъ:
   "Вотъ и терраса, которой посѣтители много удивляются. Ее, по одной фамильной легендѣ, называютъ: путь привидѣній."
   -- Уже-ли! восклицаетъ мистеръ Гуппи, согрѣтый любопытствомъ.-- Что это за легенда, миссъ? Относится она какъ-нибудь къ портрету?
   -- Пожалуйста, разскажите намъ легенду, говорить Ваттъ полушепотомъ.
   -- Я не знаю ея, сэръ.
   Роза покраснѣла еще болѣе.
   -- Ея не разсказываютъ посѣтителямъ; да ужъ теперь о ней никто я не помнитъ, говоритъ старая ключница.
   -- Эта легенда больше ничего, какъ семейный анекдотъ.
   -- Извините, если и еще разъ сдѣлаю вамъ тотъ же вопросъ: имѣетъ ли легенда какую-нибудь связь съ портретомъ, сударыня? сказалъ мистеръ Гуппи: -- потому-что, увѣряю васъ честью, чѣмъ больше я о немъ думаю, тѣмъ больше увѣренъ, что онъ мнѣ очень-знакомъ, но не знаю какъ!
   Портретъ не имѣетъ ничего общаго съ легендой, за это можетъ поручиться старая ключница. Это извѣстіе возбуждаетъ въ взволнованной душѣ мистера Гуппи глубокую благодарность. Наконецъ благодарность развѣтвляется на всѣ предметы. Мистеръ Гуппи и товарищъ его надѣваютъ плащи и, сдѣлавшись непромокаемыми, спускаются за садовникомъ по черной лѣстницѣ внизъ и слышенъ стукъ колесъ ихъ таратайки.
   Сумерки. Мистриссъ Раунсвель можетъ положиться на скромность своихъ молодыхъ слушателей и можетъ спокойно разсказать имъ, какъ стяжала терраса свое названіе. Она садится въ широкое кресло, у очень-темнаго окна, и говоритъ:
   "Въ царствованіе короля Карла Перваго, друзья мои, сэръ Морбери Дедлокъ былъ единственный законный владѣтель Чизни -- Вольда. Являлись ли до того времени привидѣнія въ фамиліи, или нѣтъ -- не знаю; однакожъ, это очень могло быть."
   "Сэръ Морбери Дедлокъ (продолжала мистриссъ Раунсвель) и его супруга, жили очень-дурно между собою. Послѣдняя очень любила ходятъ по этой террасѣ. Однажды она встрѣтилась съ мужемъ и сказала ему: -- я хочу умереть здѣсь, гдѣ я ходила, и я буду ходить здѣсь, хотя буду въ могилѣ. Когда какое-нибудь несчастіе поразитъ этотъ домъ, Дедлоки услышатъ мои шаги".
   Ваттъ смотритъ на Розу. Роза смотритъ въ полъ, вполовину испуганная, вполовину сконфуженная.
   -- И тогда тутъ она и умерла. И съ этого дня, продолжаетъ мистриссъ Раунсвель: -- и прозвали эту террасу: Путь Привидѣній. И если эти шаги просто эхо, то это такое эхо, которое бываетъ только ночью и часто бываетъ вовсе неслышно, впродолженіе долгаго времени; но по-временамъ оно повторяется; и если въ семействѣ болѣзнь или смерть, то оно ужъ непремѣнно слышно... Вотъ и вся исторія. Если звукъ есть, то это страшный звукъ, говоритъ мистриссъ Раунсвель, вставая съ своихъ креселъ, и въ немъ всего болѣе замѣчательно, что онъ насильно втирается въ ухо, и что тамъ себѣ ни дѣлай, а ужь непремѣнно его услышишь. Даже и миледи, которая ничего не боится, допускаетъ, что когда шаги слышны, то ужь они слышны. Вотъ посмотри Ваттъ, за тобою стоятъ большіе французскіе часы; они поставлены здѣсь нарочно; у нихъ звонкій бой и они наигрываютъ разныя штуки. Ты вѣдь знаешь, я думаю, какъ надо обращаться съ такими вещами.
   -- Какъ не знать, бабушка!
   -- Заведи-ка ихъ.
   Ваттъ завелъ; часы заиграли.
   -- Теперь поди сюда, говорила ключница: -- сюда, мой милый, къ изголовью миледи. Не знаю довольно ли стемнѣло; но послушай! слышны ли шаги на террасѣ и можетъ ли ихъ заглушить звонъ, музыка, или что-нибудь въ этомъ родѣ?
   -- Слышны, бабушка.
   -- Вотъ и миледи тоже говоритъ.
   

Часть вторая.

ГЛАВА VIII.
Скрываетъ много грѣшковъ.

   Утромъ, набросивъ бурнусъ еще до разсвѣта, я съ любопытствомъ глядѣла въ окно, въ неосвѣщенныхъ стеклахъ котораго, какъ два маяка, отражались двѣ мои свѣчки. Интересно было видѣть, какъ всѣ предметы, смѣшанные мракомъ ночи въ одну неопредѣленную, темную массу, отдѣлялись другъ отъ друга и принимали ясныя формы при первыхъ лучахъ восходящаго солнца. По мѣрѣ того, какъ горизонтъ яснѣлъ и открывался ландшафтъ, по которому, въ ночной темнотѣ, перебѣгалъ вѣтеръ, подобно памяти моей надъ моею прошедшею жизнью, я, съ возрастающимъ удовольствіемъ, открывала новые и новые предметы, окружавшіе меня во время сна. Сперва они казались блѣдными призраками въ полумракѣ, и надъ ними мерцала запоздалая звѣздочка; но полумракъ разсѣвался, картина наполнялась и расширялась, такъ-что съ каждымъ взглядомъ въ ту или другую сторону глазъ мой открывалъ такое множество разнообразныхъ предметовъ, что разсмотрѣть ихъ требовалось по-крайней-мѣрѣ съ часъ времени. Незамѣтно огонь свѣчей сталъ лишнимъ, слиняли темныя тѣни въ углахъ моей комнаты, день озарилъ ярко-красивый ландшафтъ, на которомъ, сродно съ мрачнымъ характеромъ своимъ, древній монастырь, съ массивными башнями, набрасывалъ легкую тѣнь. Но часто мрачное съ виду (помню я такъ училась) бываетъ источникомъ яснаго и свѣтлаго.
   Всякая часть въ домѣ была въ такомъ порядкѣ, каждый изъ слугъ былъ ко мнѣ такъ внимателенъ, что связи ключей моихъ не требовали много хлопотъ; но все-таки, пробуя, запомнить, что лежитъ въ каждомъ ящикѣ, что стоитъ въ каждомъ чуланѣ; стараясь переписать всѣ банки съ вареньемъ, пикулей, разными разностями; разставить хрусталь, фарфоръ, фаянсъ и многое множество разныхъ вещей, я такъ засуетилась, что не видѣла, какъ подоспѣло время завтрака и не вѣрила ушамъ своимъ, когда услышала звонъ сборнаго колокола. Однакожъ я тотчасъ сошла внизъ и сдѣлала чай; эта обязанность лежала на мнѣ; потомъ, такъ-какъ къ завтраку всѣ опоздали и никто не приходилъ еще къ чаю, я пошла взглянуть въ садъ, чтобъ ознакомиться съ нимъ. Что это за восхитительное мѣсто! Впереди роскошная аллея и дорога, по которой мы вчера подъѣхали къ дому, и которую, сказать мимоходомъ, такъ изрыли колесами, что я тутъ же попросила садовника заровнять колеи; позади цвѣтникъ, въ который выходило окно изъ комнаты моей милочки; она увидѣла меня, открыла окно и смотрѣла за меня съ такою привѣтною улыбкою, какъ-будто хотѣла поцаловать меня на этомъ разстояніи. Позади цвѣтника огородъ, далѣе выгонъ, небольшой сѣновалъ и красивенькій, маленькій птичникъ. Что же касается до самаго дома, то онъ съ своими тремя этажами, съ различной формы окнами, изъ которыхъ однѣ были очень-большія, другія очень-маленькія, и всѣ очень-красивыя, съ рѣшеткою, на полуденной сторонѣ, для розъ и каприфолій, съ своимъ радушнымъ, спокойнымъ, пригласительнымъ видомъ, былъ, какъ говорила Ада, прійдя ко мнѣ въ садъ подъ-руку съ добрымъ хозяиномъ нашимъ, достоинъ ея братца Джона -- смѣлое слово, за которое, впрочемъ, онъ только щипнуть слегка ея хорошенькую щечку.
   Мистеръ Скимполь былъ за завтракомъ такъ же милъ, какъ и вчера вечеромъ. На столѣ былъ медъ, и это навело его на разговоръ о пчелахъ. Онъ ничего не имѣетъ противъ меда, сказалъ онъ (и въ-самомъ-дѣлѣ ничего не имѣлъ, потому-что кушалъ его съ большимъ аппетитомъ); но пчелы -- другое дѣло; онъ протестуетъ противъ въ самонадѣянной надменности. Онъ вовсе не понимаетъ, почему ставятъ ему въ примѣръ трудолюбивую пчелку; онъ предполагаетъ, что пчелы любятъ заниматься добываніемъ меда, и еслибъ не любили этого ремесла, то никому бы не пришло въ голову требовать отъ нихъ сотъ -- вотъ и все; а потому нѣтъ никакой надобности пчеламъ выставлять на видъ свои вкусы. Еслибъ каждый конфетчикъ, ворча подъ-носъ встрѣчному и поперечному, пробѣгалъ изъ конца въ конецъ міръ, поражая все, что встрѣчаетъ на пути и требуя эгоистически, чтобъ всякій видѣлъ и зналъ, что онъ идетъ сѣсть за свою работу и нестерпитъ никакой остановки, то міръ былъ бы невыносимо-жалкое мѣсто въ природѣ. Вотъ трутень -- другое дѣло: трутень -- это олицетвореніе болѣе пріятной идеи. Трутень говоритъ непритворно, безъ обиняковъ: ужъ вы меня извините, а къ труду душа не лежитъ! Я въ мірѣ, гдѣ столько предметовъ для обзора, а времени для разбора такъ мало; и я осмѣливаюсь отложить трудъ въ сторону и предаюсь наблюденію, прося, чтобъ заботился обо мнѣ тотъ, кто считаетъ наблюденіе лишнимъ и любитъ трудъ.
   Таковою кажется мистеру Скимполю философія трутня, и онъ считаетъ ее славною философіей, допуская, во всякомъ случаѣ, необходимость дружественныхъ отношеній трутня съ пчелою, что, какъ ему извѣстно, всегда и бываетъ, если только работящее насѣкомое не-очень-надменно смотритъ на свое произведеніе.
   Онъ развивалъ эту мысль съ свойственною ему легкостью по всѣмъ направленіямъ и привелъ насъ въ веселое расположеніе духа, хотя, казалось, онъ такъ серьезно вѣрилъ въ дѣльность словъ своихъ, какъ только былъ способенъ. Я, однакожъ, скоро оставила ихъ веселую бесѣду и пошла распорядиться по хозяйству. Новыя обязанности моя заняли меня на нѣсколько времени; возвращаясь назадъ, съ связкою ключей въ рукѣ, я повстрѣчалась въ коридорѣ съ мистеромъ Жарндисомъ; онъ пригласилъ меня въ маленькую комнату, рядомъ съ его спальней. Это была, частью, маленькая библіотека, съ книгами и бумагами, частью, маленькій музеумъ сапоговъ, туфлей и шляпныхъ картонокъ.
   -- Сядьте, моя милая! сказалъ мистеръ Жарндисъ.-- Эта комната, вы должны знать, называется Воркотня. Когда я не въ духѣ, я прихожу сюда и ворчу.
   -- Вы, навѣрно, рѣдко бываете здѣсь, сэръ, сказала я.
   -- О, вы меня не знаете! возразилъ онъ.-- Когда я встревоженъ, или сбитъ съ толку этимъ восточнымъ вѣтромъ, я всегда убѣгаю сюда. Воркотня -- это наиболѣе посѣщаемая комната изо всего дома. Вы половину не знаете, каковъ я... Что съ вами, моя милая, вы дрожите!...
   Я дрожала и не могла удержаться, какъ ни старалась: бывъ наединѣ съ этимъ добродѣтельнымъ человѣкомъ, читая любовь въ глазахъ его, а чувствовала себя такою счастливою, такою гордою, сердце мое было такъ полно... Я поцаловала его руку. Я не знаю, что я сказала, не знаю, говорила ли даже что-нибудь... Онъ былъ смущенъ и отошелъ къ окну. Пока онъ не повернулся и я не прочла на лицѣ его того, что онъ желалъ скрыть, мнѣ все казалось, что онъ, того-и-гляди, ускользнетъ. Однакожь онъ подошелъ ко мнѣ и нѣжно погладилъ меня по головѣ. Я сѣла.
   -- Гм! Гм! сказалъ онъ: -- поотлегло. Тфу! Не дѣлайте глупостей!...
   -- Больше этого не случится, сэръ, возразила я: -- но на первый разъ я не могла удержаться.
   -- Вздоръ! отчего не удержаться? Ну, что тутъ особеннаго? Слышу о доброй, маленькой дѣвочкѣ, сиротѣ, безъ покровителя, я забралъ себѣ въ голову быть ея покровителемъ. Она выростаетъ, и болѣе чѣмъ оправдываетъ мое хорошее о ней мнѣніе, и я остаюсь ея защитникомъ и ея другомъ. Ну что тутъ такого?... Ничего, ровно ничего! Кто старое помянетъ, тому глазъ вонъ! Будемъ теперь любоваться твоимъ откровеннымъ, веселымъ и утѣшительнымъ личикомъ.
   Я сказала себѣ: "Эсѳирь, что ты дѣлаешь? Ты поражаешь меня. Ей-Богу, я не ожидала отъ тебя подобнаго вздора!" Эти слова произвели доброе впечатлѣніе; я сложила руки надъ ключами и собралась съ духомъ. Лицо мистера Жарндиса выразило одобреніе, и онъ мчалъ говорить со мною съ такою довѣренностью, какъ-будто каждое утро мы имѣли обыкновеніе бесѣдовать другъ съ другомъ, Богъ знаетъ, какъ по долгу. Такъ, по-крайней-мѣрѣ, мнѣ казалось.
   -- Такъ, въ-самомъ-дѣлѣ, Эсѳирь, сказалъ онъ мнѣ: -- ты не имѣешь никакого понятія объ этомъ оберканцелярскомъ процесѣ?
   Я, безъ-сомнѣнія, покачала головой.
   -- Чортъ знаетъ, кто его понимаетъ! возразилъ онъ.-- Адвокаты запутали его въ такую дьявольщину, что первоначальныя пружины этого процеса сгладились давнымъ-давно съ лица земли. Дѣло, видите ли, въ духовномъ завѣщаніи и въ наслѣдствѣ по этому завѣщанію, или по-крайней-мѣрѣ, дѣло было въ этомъ, а теперь оно только въ издержкахъ. Насъ постоянно требуютъ, приводятъ къ присягѣ; мы то и дѣлаемъ, что являемся, клянемся, присягаемъ, отвѣчаемъ на допроси, допрашиваемъ сами, становимся на очныя ставки, свидѣтельствуемъ, подписываемъ, расписываемся, вращаемся и кружимся около лорда-канцлера и его знаменитыхъ спутниковъ, и тратимся въ пухъ и врать. Вотъ въ чемъ вопросъ! Все же остальное исчезло до-чиста какою-то сверхъестественною силой.
   -- Такъ дѣло было въ духовномъ завѣщанія, сэръ? сказала я ему, желая отвлечь его отъ этихъ размышленій, потому-что онъ началъ ужъ сильно потирать себѣ голову.
   -- Да, началось съ духовнаго завѣщанія, если только оно съ чего-нибудь начиналось, возразилъ онъ. -- Нѣкто Жарндисъ составилъ себѣ большой капиталъ и въ одинъ скверный день оставилъ большое наслѣдство. Вопросъ: какъ распредѣлить наслѣдство? Капиталъ, оставленный по духовному завѣщанію, весь извѣялся; наслѣдники доведены до такого жалкаго состоянія, что еслибъ, наслѣдуя деньги, они совершая тяжкое преступленіе, то большаго наказанія нельзя было бы имъ придумать, и самое духовное завѣщаніе обратилось въ мертвую букву. Все, что въ этомъ несчастномъ дѣлѣ извѣстно каждому, неизвѣстно только тому, къ кому оно относятся. Чтобъ слѣдить за ходомъ этого дѣла, каждый изъ наслѣдниковъ обязанъ имѣть множество копій, въ нѣсколькихъ экземплярахъ каждой бумаги, которая увеличиваетъ собою и безъ того ужъ огромную кучу бумагъ; или, по-крайней-мѣрѣ, долженъ за эти копіи заплатить деньги, не получая ихъ, какъ это обыкновенно и бываетъ, и долженъ пройдти, прямо, посреди такой демонской кутерьмы издержекъ, взятокъ, безсмыслицъ и сумасшествій, которая не снилась самой страшной вѣдьмѣ въ канунъ чортова шабаша. Судъ задаетъ вопросы Правосудію, Правосудіе отсылаетъ ихъ въ Судъ. Судъ находитъ, что онъ не можетъ рѣшить безъ Правосудіе; Правосудіе находитъ, что оно не можетъ рѣшить безъ Суда, и оба не могутъ сказать за одинъ разъ, что они этого рѣшить не могутъ безъ ходатая и адвоката за A, безъ ходатая и адвоката за B, и такъ далѣе, нова не переберутъ всей азбуки, какъ въ сказкѣ про Бѣлаго Быка. Такимъ-образомъ проходятъ годы, проходятъ десятки лѣтъ, проходятъ жизнь, проходятъ жизни -- и дѣло все тянется и никогда не можетъ прійдти къ концу. И мы ни подъ какимъ видомъ не можемъ выпутаться изъ него, потому-что принадлежимъ къ нему; должны принадлежать къ нему волей или неволей. Но не стоитъ думать о немъ! Когда мой дѣдъ, бѣдный Томъ Жарндисъ, началъ о немъ думать, то кончилъ жизнь при самомъ же началѣ своихъ размышленій.
   -- Я знаю его исторію, сэръ.
   Онъ печально покачалъ головою и продолжалъ:
   -- Я его наслѣдникъ; этотъ домъ, Эсѳирь, достался мнѣ послѣ него. Это былъ дѣйствительно Холодный Домъ. На немъ видимо отразились тѣ бѣдствія, жертвою которыхъ былъ его владѣлецъ.
   -- Какъ же онъ, съ-тѣхъ-поръ, измѣнился! сказала я.
   -- Прежде его называли Нагорный Домъ. Дѣдъ далъ ему его настоящее названіе и жилъ въ немъ затворникомъ: денно и нощно корпѣлъ онъ надъ кучами этихъ злосчастныхъ бумагъ процеса, въ тщетной надеждѣ вывести истину на чистую воду. Между-тѣмъ, домъ разрушался, вѣтеръ свисталъ сквозь разщелившіяся стѣны, дождь протѣкалъ сквозь прогнившую крышу, дикая осока прорвалась по всѣмъ тропинкамъ, до развалившейся двери. Когда я привезъ сюда бренные останки дѣда, мнѣ казалось, что и домъ разможженъ, какъ черепъ владѣльца -- такъ все было запущено и разрушено.
   Онъ прошелся нѣсколько разъ взадъ и впередъ по комнатѣ, говоря послѣднія слова съ замѣтнымъ трепетомъ, потомъ взглянулъ на меня; лицо его прояснилось, и онъ опять сѣлъ, опустивъ руки въ карманъ.
   -- Не говорилъ ли я, что эта комната воркотня, моя милая... а? На чемъ я остановился?
   -- Вы хотѣли сказать о тѣхъ благодѣтельныхъ перемѣнахъ, которыя вы сдѣлали въ Холодномъ Домѣ.
   -- Въ Холодномъ Домѣ... да. Здѣсь, въ округѣ, близь Лондона, есть у насъ еще помѣстье, которое теперь въ такомъ же видѣ, въ какомъ я засталъ Холодный Домъ; я говорю: у насъ, подразумѣвая подъ этимъ процесъ. Это помѣстье не для людей, а для денегъ: только деньги, и деньги могутъ сдѣлать изъ этихъ остатковъ что-нибудь невозмущающее сердца, неогорчающее души. Вообрази себѣ улицу полуразвалившихся подслѣпыхъ домовъ, безъ стеколъ, безъ рамъ, съ голыми ставнями, висящими на заржавыхъ петляхъ; стропила подгниваютъ, крыши рушатся; каменныя ступени поросли зеленымъ мхомъ, полусгнившія двери покрыты слизистыми червями и мокрицами -- вотъ каково помѣстье! Холодный Домъ не былъ въ когтяхъ адвокатовъ, но владѣлецъ его имѣлъ процесъ, а потому и надъ Холоднымъ Домомъ тяготѣла та же печать разрушенія. Да, моя милая, и надъ всей Англіей тяготѣетъ та же печать: это знаетъ каждый ребенокъ.
   -- Но за-то, какъ онъ измѣнился! сказала я опять.
   -- Такъ вотъ какъ! продолжалъ онъ болѣе веселымъ тономъ: -- умно, очень-умно съ твоей стороны, обращать меня постоянно къ яркой сторонѣ медали (какое понятіе о моемъ умѣ!). Да, это вещи, о которыхъ я позволяю себѣ говорить и думать только въ этой комнатѣ. Если ты находишь справедливымъ передать что ты слышала, Рику и Адѣ, ты можешь, продолжалъ онъ серьёзнымъ тономъ: -- я полагаюсь вполнѣ на твое благоразуміе, Эсѳирь.
   -- Надѣюсь, сэръ, сказала я.
   -- Что за сэръ, душенька! называй меня просто своимъ опекуномъ.
   Сердце мое опять забилось сильнѣе обыкновеннаго; слезы готовы были закапать; но я скрѣпилась, я сказала себѣ: Эсѳирь, Эсѳирь, помни обѣщанье! Предложеніе его, полное обдуманной нѣжности, было сдѣлано такъ; просто-какъ-будто это былъ пустой капризъ съ его стороны. Какъ удержаться отъ волненія! Но я чуть-чуть брякнула ключами, этотъ звукъ напомнилъ мнѣ мои обязанности; я плотнѣе скрестила руки на груди моей и спокойно взглянула на своего собесѣдника.
   -- Надѣюсь, добрый опекунъ мой, сказала я: -- что вы неочень разсчитываете на мое благоразуміе. Не обманывайтесь во мнѣ. Боюсь огорчить васъ, но, что дѣлать, надо сказать правду: я неочень-умна; вы сами бы скоро это замѣтили, еслибъ даже не достало и мнѣ духа сознаться прямо передъ вами.
   Онъ, казалось, вовсе не огорчился этимъ открытіемъ, напротивъ, онъ обернулся ко мнѣ съ улыбкой, сіявшей на всемъ лицѣ его, и сказалъ, что онъ меня хорошо знаетъ и что я для него совершенно умна.
   -- Въ такомъ случаѣ я буду надѣяться, что это такъ, сказала я: -- но все-таки, добрый опекунъ мой, я боюсь...
   -- Ты совершенно-умна, чтобъ быть у насъ доброй маленькой хозяйкой, милая Эсѳирь, продолжалъ отъ добродушно, шутливымъ томомъ: -- "маленькой старушенькой" изъ дѣтской пѣсенки, разумѣется, не изъ пѣсенки Скимполя, нѣтъ, изъ той пѣсенки, которая говоритъ:
   
   Милушка-старушенька,
   Куда такъ высоко?
   Для милаго ребенка
   Снять съ неба облачко.
   
   И я увѣренъ, что, впродолженіе твоего хозяйства, ты очистишь горизонтъ нашъ отъ мрачныхъ облаковъ, такъ-что, въ одно прекрасное утро, мы запремъ и заколотимъ на-глухо дверь въ воркотню.
   Съ этого времени мнѣ надавали множество различныхъ нѣжныхъ прозвищъ, между которыми, настоящее ими мое терялось окончательно: меня звали и старушонкой, и маленькой старушонкой, и хозяюшкой, и мамашей, и мистриссъ Шиптонъ, и матушкой Гебберть, и тётушкой Дерденъ и проч. и проч., всѣми именами, какія только можно было выбрать изъ колыбельныхъ пѣсенъ.
   -- Однако, къ дѣлу, сказалъ мистеръ Жарндисъ.-- Вотъ Рикъ, славный малый, обѣщающій много. Какъ ты думаешь, что съ нимъ дѣлать?
   -- О, Боже мой, спрашивать мое мнѣніе о такомъ предметѣ!
   -- Вѣдь, Эсѳирь, продолжалъ мистеръ Жарндисъ, засунувъ руки въ карманы и вытянувъ комфортэбльно ноги: -- Рикъ въ такихъ лѣтахъ, что долженъ на что-нибудь рѣшиться; долженъ избрать себѣ карьеру. Знаю, что зашевелятся парики; но что дѣлать, этого не обойдешь.
   -- Чего не обойдешь, мой добрый опекунъ? спросила я.
   -- Шевеленья париковъ; имъ нѣтъ отъ меня другаго названія. Онъ вѣдь, въ канцелярской опекѣ, моя милая. Такъ, видишь ли, Кенджу и Корбаю понадобится поговорить объ этомъ. Этотъ господинъ -- смѣшная пародія гробовщика, готовящій въ задней комнатѣ Оберканцеляріи гробъ для честности и справедливости, тоже не утерпитъ, чтобъ не поговорить объ этомъ. Да мало ли! и у ассессоровъ, и у адвокатовъ, и у канцлера, у всѣхъ зачешутся языки; всѣмъ захочется знать такъ или иначе, такую ли ему дать дорогу или другую, потому-что за это имъ платятъ деньги; и разсмотрятъ вопросъ обширно, важно, церемонно, словоохотно и безъ всякаго толка, такъ-что, наконецъ-концовъ, и выйдетъ, что деньги возьмутъ, дѣла не сдѣлаютъ, а только будутъ переливать изъ пустаго въ порожнее. Это-то я, моя милая, и называю шевеленье париковъ. Какимъ-образомъ люди сдѣлались жертвою этихъ париковъ, за чьи грѣхи дѣти падаютъ въ эту ловушку -- не знаю; только это такъ.
   Онъ опять началъ потирать себѣ голову и морщиться, какъ-бы почуя вѣтеръ. Но потиралъ ли онъ себѣ голову, ходилъ ли большой шагами по комнатѣ, морщился, побранивая вѣтеръ или, хоть даже все это продѣлывалъ вмѣстѣ, стоило только ему взглянуть на меня -- и лицо его прояснялось, принимало снова свое добродушное выраженіе, и онѣ комфортэбльно разваливался въ креслахъ, протягивалъ ноги и погружалъ руки въ свои глубочайшіе карманы. Такова была его любовь ко мнѣ.
   -- Быть можетъ, всего лучше, сказала я: -- спросить мистера Ричарда, къ чему онъ самъ чувствуетъ наклонность.
   -- Конечно, конечно! отвѣчалъ онъ: -- и я того же мнѣнія. Знаешь, что я думаю! Что еслибъ ты, съ твоимъ талантомъ и съ свойственнымъ тебѣ благоразуміемъ, разъ-другой попробовала завести разговоръ объ этомъ предметѣ съ Адой и съ нимъ, и вывѣдала бы его настоящее мнѣніе -- а? Это было бы очень-хорошо! Я думаю, молоденькая старушонка, что дѣло разъяснится только при твоей помощи. Да; на тебя на это благословляю.
   Я не шутя трусила при одной мысли о такомъ важномъ порученіи и о такой довѣренности, какую оказывалъ мнѣ мой добрый опекунъ. Я этого никакъ не ожидала; я думала, что онъ самъ будетъ говорятъ съ Ричардомъ -- не тутъ-то было! Однакожъ, я не сдѣлала никакого возраженія, обѣщала исполнить его желаніе, такъ, какъ только достанетъ силъ, прибавивъ, на всякій случай, что не ошибается ли онъ, приписывая мнѣ столько благоразумія, между-тѣмъ, какъ я вовсе не умна. На это добрый опекунъ мой разсмѣялся самымъ веселымъ смѣхомъ, какой только удавалось мнѣ слышать.
   -- Полно, полно! сказалъ онъ, вставъ съ креселъ и отодвинувъ ихъ назадъ.-- На сегодня довольно сидѣть въ Воркотнѣ! Только еще одно слово въ заключеніе: не хочешь ли ты мнѣ сдѣлать какой-нибудь вопросъ, милая Эсѳирь?
   Онъ смотрѣлъ на меня такъ внимательно, что и я невольно смотрѣла за него во всѣ глаза, и чувствовала, что я его понимаю.
   -- О себѣ, сэръ? спросила я.
   -- Да.
   -- Нѣтъ, добрый опекунъ мой, говорила я, стараясь обнять его своими руками, которыя, къ-сожалѣнію, дрожали и были холоднѣе, чѣмъ я желала. Ничего! я вполнѣ увѣрена, что все, что мнѣ слѣдуетъ знать, все, что только касается до меня, вы мнѣ сказали бы сами, безъ всякихъ со моей стороны разспросовъ. Да; надо имѣть очень-грубое сердце, чтобъ не надѣяться на васъ и не довѣряться вамъ вполнѣ. Такъ, добрый геній мой, мнѣ не о чемъ, совершенно не о чемъ у тебя спрашивать.
   Онъ взялъ меня подъ-руку и мы пошли съ нимъ къ Адѣ. Съ этой минуты мнѣ было какъ-то легко въ его присутствіи; я чувствовала себя счастливой, что ничего не узнала отъ него болѣе.
   Мы вели сначала очень-дѣятельную жизнь въ Холодномъ Домѣ. Надо было познакомиться со всѣми сосѣдями, знавшими мистера Жарндиса и жившими въ близкомъ и въ дальнемъ разстояніи отъ Холоднаго Дома. Намъ съ Адой казалось, что всякій, кому была нужда въ чемъ-нибудь, въ-особенности въ деньгахъ, зналъ мистера Жарндиса. Разбирая, рано утромъ, въ Воркотнѣ письма, адресованныя на его имя и отвѣчая на нѣкоторыя изъ нихъ вмѣсто него, мы поражались, что почти всѣ изъ его корреспондентовъ имѣли сильное поползновеніе составлять комитеты для выдачи и сбора денегъ. Рвеніе барынь, къ этой благой цѣли было также сильно, какъ я рвеніе мужчинъ; даже, казалось, барыни первенствовали: съ такою страстью бросались онѣ въ комитеты, съ такимъ неутомимымъ мужествомъ собирали подписки! Мнѣ казалось, что жизнь многихъ изъ нихъ была посвящена вполнѣ только на то, чтобъ разсылать во всѣ часы и по всѣмъ отдѣленіямъ почтъ, разноцѣнные лотерейные билеты въ пользу пріютовъ; это были билеты и въ шилингъ цѣною и въ полкроны, и въ полсоверена и даже въ одинъ пенни. Чего имъ не было нужно?.. Онѣ просили платья, просили бѣлья, просили денегъ, угольевъ, супу; просили автографовъ, процентовъ, хлѣба, фланели; просили всего, что могло быть и чего, не могло быть у мистера Жарндиса. Цѣли ихъ были также различны, какъ и просьбы. То онѣ хотѣли воздвигнуть новое зданіе, то уплатить долги за старое, то желали помѣстить сестеръ милосердія въ новый красивый домъ, котораго фасадъ прилагался тутъ же, при письмѣ; то онѣ хотѣли подвести какой-нибудь кувшинъ мистриссъ Желлиби, въ знакъ привязанности къ ней; то имъ нужно было снять портретъ съ ихъ секретаря, чтобъ угодить его тещѣ, питавшей несомнѣнное почтеніе къ его изумляющимъ достоинствамъ. Чего, чего не было имъ нужно! Право, мнѣ кажется, онѣ просили, по-крайней-мѣрѣ, пятьсотъ тысячъ различныхъ вещей, начиная отъ гвоздя, до пожизненнаго дохода, отъ мраморнаго памятника, до серебрянаго чайника. И какіе титулы принимали онѣ въ письмахъ! То были жены Англіи, дщери Великобританіи, сестры всѣхъ добродѣтелей, воспріемницы Америки, крестницы правды, словомъ: барыни тысячи замысловатыхъ названій. По нашему бѣдному соображенію и по ихъ письмамъ, намъ казалось, что онѣ вербовали сотнями тысячъ членовъ въ свои комитеты съ тѣмъ, чтобъ ни одного не выбалотироватъ. Голова наша шла кругомъ, когда мы думали о той судорожной жизни, какую должны были вести эти неутомимыя вѣщательницы о пользѣ человѣчества.
   Посреди барынь, наиболѣе-отличавшихся своею, если такъ можно выразиться, добродѣтелью на чужой счетъ, занимала первое мѣсто мистриссъ Пардигль; она, сколько я могла судить по числу ея писемъ, адресованныхъ на имя мистера Жарндиса, была такая же крѣпко-неистощимая писательница, какъ и сама знаменитая мистриссъ Желлиби. Мы замѣчали, что вѣтеръ тотчасъ же мѣнялъ свое направленіе, какъ только заходила рѣчь о мистриссъ Пардигль. Мистеръ Жарндисъ кряхтѣлъ, потиралъ себѣ голову, морщился и, выразивъ, что люди бываютъ двухъ родовъ: одни дѣлаютъ очень-мало, но кричатъ очень-много, другіе же дѣлаютъ очень-много, но не шумятъ объ этомъ нисколько, лишался возможности продолжать разговоръ далѣе. Однакожь, во всякомъ случаѣ, мы интересовались очень повидать мистриссъ Пардигль, подозрѣвая найдти въ ней типъ перваго сорта, и были очень-рады, когда, въ одинъ прекрасный день, она пожаловала въ Холодный Донъ, съ пятернею своихъ малолѣтнихъ сыновей.
   Это была леди сильной руки, какъ говорится, женщина-козырь; съ очками, очень-крупнымъ носомъ, съ громкимъ, басистымъ голосокъ, выражающимъ вообще потребность въ широкомъ пространствѣ, такъ-что при своемъ появленіи, знаменитая леди тотчасъ же опрокинула подоломъ своей юбки нѣсколько стульевъ, стоявшихъ отъ нея, впрочемъ, за довольно-большомъ разстояніи. Такъ-какъ дома мы были съ Адою вдвоемъ, то ее приняли очень-робко, тѣмъ болѣе, что она принесла съ собою какой-то холодъ, даже и маленькіе Пардигли шли за нею, съ засинѣвшимися носами.
   -- Добраго дня, молодые леди, говорила мистриссъ Пардигль громкимъ голосомъ, послѣ обычныхъ поклоновъ: -- рекомендую, пятъ моихъ сыновей. Вы, я думаю, должны были видѣть ихъ имена на печатной подпискѣ (быть-можетъ, не на одной), находящейся въ рукахъ нашего достопочтеннаго друга, мистера Жарндиса. Эгбертъ, моя старшая отрасль; двѣнадцатый годъ; этотъ мальчикъ ассигновалъ изъ своихъ карманныхъ денегъ, единовременное пособіе въ пять шиллинговъ и три пенса токкогунскимъ индійцамъ. Освальдъ, моя вторая отрасль; десять лѣтъ, шесть мѣсяцовъ. Этотъ ребенокъ, пожертвовалъ на богатый подарокъ, поднесенный по случаю торжественнаго національнаго праздника знаменитому Смитису, два шиллинга и девять пенсовъ. Францисъ, мой третій отпрыскъ; девяти лѣтъ. Это дитя, увлеченное примѣромъ брата, поднесло свой шиллингъ и шесть съ половиною пенсовъ. Феликсъ, мой четвертый отпрыскъ, семь лѣтъ; пожертвовалъ восемь пенсовъ престарѣлымъ вдовицамъ. Альфредъ, моя послѣдняя вѣтвь, только пяти лѣтъ; записался, по собственному своему влеченію, въ клубъ Дѣтей Радости и ужъ съ этихъ ногтей, поклялся никогда во всю жизнь не употреблять табаку ни въ какомъ видѣ.
   Мы никогда въ жизни не гадали такихъ непріятныхъ дѣтей; не въ томъ дѣло, что они были всѣ и слабы и вялы въ значительной степени -- нѣтъ; они казались какими-то хищными звѣрьками. Когда рѣчь коснулась до тонкагунскихъ индійцевъ, я едва могла разувѣрить себя, что Эгбертъ никакимъ образомъ не принадлежитъ къ этану несчастному племени -- такъ казался онъ мнѣ дикъ. Когда мистриссъ Пардигль высчитывала ихъ приношенія на пользу человѣчества, лицо каждаго ребенка выражало какую-то мрачную злобу, въ-особенности лицо Эгберта. Впрочемъ, я должна исключить маленькаго члена клуба Дѣтей Радости: онъ выслушалъ о геройскомъ отреченіи своемъ отъ соблазна употреблять табакъ, съ выраженіемъ совершеннѣйшей и пошлѣйшей глупости.
   -- Я слышала, вы навѣщали мистриссъ Желлиби? сказала мистриссъ Пардигль. Мы отвѣчали утвердительно, прибавивъ, что провели у нея одну ночь.
   -- Мистриссъ Желлиби, продолжала мистриссъ Пардигль: -- все-таки своимъ многозначительнымъ, громкимъ, грубымъ голосомъ (звуки этого голоса, такъ странно поражали мой слухъ, что мнѣ все мерещилось, будто и на голосѣ у нея надѣты очки въ видѣ рупора -- право! Кстати объ очкахъ; врядъ ли они были не лишнею мебелью на ея носу; кажется въ нихъ не нуждались ея глаза, которые, по выраженію Ады, торчали, какъ плошки); мистриссъ Желлиби -- это благодѣтельница человѣчества и заслуживаетъ руку помощи. Лѣта мои содѣйствовали ей въ африканскихъ проектахъ: Эгбертъ пожертвовалъ одинъ шиллингъ и шесть пенсовъ -- всю сумму, которую получаетъ впродолженіе девяти недѣль за расходы; Освальдъ, одинъ шиллингъ и полтора пенса -- также свой девятинедѣльный доходъ: словомъ, каждый изъ нихъ, сдѣлалъ что-нибудь въ пользу туземцевъ, сообразно съ своими маленькими средствами. Но, несмотря на это, мы не во всемъ сходимся съ мистриссъ Желлиби. Мы расходимся съ ней въ понятіяхъ о семейномъ долгѣ -- это всякій знаетъ. Всѣмъ извѣстно, что мистриссъ Желлиби отстраняетъ совершенно свое семейство отъ всякаго участія въ тѣхъ проектахъ, которымъ сама предана. Хорошо ли это, худо ли -- но только это не въ моихъ правилахъ. По мнѣ, гдѣ я, тутъ и дѣти; они всюду со иною. Кто изъ насъ правъ, кто виноватъ, пусть рѣшатъ другіе.
   Это правило товарищества вызвало изъ груди болѣзненной, старшей отрасли мистриссъ Пардигль, пронзительный вой, который она скрыла подъ зѣвотой; но мы были убѣждены съ Адой впослѣдствіи, что зѣвота началась воемъ.
   -- Круглый годъ, каждый день ходятъ они со мной въ пріюты въ шесть съ половиною часовъ утра, несмотря ни на какую погоду, какъ лѣтомъ, такъ и зимой, продолжала мистриссъ Пардигль скороговоркою:-- и цѣлый день присутствуютъ при всѣхъ моихъ разнообразныхъ обязанностяхъ. Я въ комитетѣ школъ, я въ ученомъ комитетѣ, я въ комитетѣ раздачи пожертвованій, я въ отдѣленіи комитета ткачей, я во многихъ другихъ комитетахъ и, быть-можетъ, никто такъ не заваленъ дѣломъ, какъ я; но они всегда со мной, всегда мои спутники. Такимъ-образомъ, при самомъ развитіи своемъ, они пріобрѣтаютъ познаніе бѣднаго класса людей и способность дѣлать вообще добрыя дѣла; словомъ: пріобрѣтаютъ вкусъ къ такимъ вещамъ, которыя со-временемъ сдѣлаютъ ихъ полезными для ближняго и исполнятъ съ самодовольствіемъ ихъ сердца. Дѣти мои нерасточительны: они употребляютъ всѣ свои карманныя деньги на подписки, по моему указанію, для благотворительныхъ цѣлей; они были на столькихъ публичныхъ митингахъ, слушали столько отчетовъ, рѣчей, споровъ, что дай Богъ любому взрослому. Альфредъ, ему только шестой годокъ вначалѣ, какъ я ужь говорила вамъ, самъ просился въ комитетъ Дѣтей Радости, и былъ одинъ изъ того небольшаго числа дѣтей, которыя оказали сочувствіе ко всему тому, что съ такимъ жаромъ внушалъ имъ предсѣдатель комитета въ день балотировки, впродолженіе битыхъ двухъ часовъ.
   Альфредъ посмотрѣлъ на васъ такъ злобно, какъ-будто бы говорилъ, что онъ никогда не забудетъ, не хочетъ забыть тѣ бѣдствія, которымъ подвергался въ этотъ злосчастный день.
   -- Вы должны были замѣтить, миссъ Сомерсонъ, продолжала мистриссъ Пардигль: -- въ тѣхъ печатныхъ мѣстахъ подписокъ, о которыхъ я говорила и которыя находятся въ рукахъ нашего достопочтеннаго друга, мистера Жарндиса, что имена дѣтей моихъ сопровождались именемъ О. А. Пардигль. Ч. К. О. (членъ королевскаго общества). Фунтъ стерлинговъ. Это ихъ родитель. Мы всегда идемъ этой дорогой. Сначала я кладу мою лепту на алтарь человѣколюбія; потомъ юныя отрасли мои спѣшатъ пронести свои посильныя подаянія и приписываются тутъ же, по порядку своего происхожденія на свѣтъ, и наконецъ мистеръ Пардигль скрѣпляетъ все своею подписью и своимъ приношеніемъ. Мистеръ Пардигль считаетъ себя совершенно-счастливымъ, что можетъ принести и свое малое подаяніе по моему назначенію. Такимъ-образомъ все, что мы дѣлаемъ, не только служитъ утѣшеніемъ для насъ, но, я надѣюсь, можетъ быть поучительно и для другихъ.
   Слушая этотъ потокъ рѣчей, я, должна сознаться, невольно пришла на такую мысль: что если мистеръ Пардигль обѣдаетъ у мистера Желлиби, и мистеръ Желлиби откроетъ свою душу передъ мистеромъ Пардигль, захочетъ ли мистеръ Пардигль, въ свою очередь, исповѣдать передъ мистеромъ Желлиби съ полною откровенностью свои обыденныя ощущенія?
   -- У васъ домъ на хорошемъ мѣстѣ, сказала мистриссъ Пардигль.
   Мы были очень-рады перемѣнить разговоръ, подвели ее къ окну и стали показывать прекрасные виды; но очки оставались ко всему замѣчательно-равнодушны.
   -- Знаете ли вы мистера Гешера? спросила она опять.
   Мы должны были сознаться, что не имѣли еще удовольствія познакомиться съ мистеромъ Гешеромъ.
   -- Тѣмъ хуже для васъ, я васъ увѣряю, продолжала мистриссъ Пардигль, своимъ повелительнымъ тономъ: -- это истинно-пылкій, убѣдительный характеръ, полный теплаго чувства! Видите ли этотъ лужокъ? Онъ какъ-будто самою природою назначенъ для общественныхъ митинговъ. Что жъ бы вы думали? Мистеръ Гешеръ не проѣхалъ бы его мимо, онъ бы на немъ остановился, всталъ бы на свою телегу и проговорилъ бы нѣсколько часовъ сряду на какую хотите тэму. Вотъ каковъ это человѣкъ! Ну-съ, теперь мои красавицы, продолжала мистриссъ Пардигль, возвращаясь къ своему стулу и опрокинувъ по дорогѣ, какою-то невидимою силою, маленькій круглой столикъ, на которомъ лежало мое рукодѣлье, хотя отъ находился отъ нея на порядочною разстояніи: -- теперь, мои красавицы, хотите ли знать меня на-распашку?
   Это была такая смущающая задача, что Ада смотрѣла на меня въ совершенномъ недоумѣніи. Что жъ касается до моей несчастной натуры, то все, что мнѣ пришло въ голову при этомъ неожиданною вопросѣ, выразилось сальнымъ приливомъ крови къ моимъ щекамъ.
   -- То-есть, знать меня вдоль и поперегъ, говорила мистриссъ Пардигль: -- уловить выдающіяся стороны моего характера? Смѣю сказать, что у меня очень-выпуклый характеръ, бросающійся прямо въ глаза. Это значитъ, что на умѣ, то и на языкѣ. Да, скажу прямо, безъ обиняковъ: я женщина работящая. Я люблю тяжелую работу; я въ восторгѣ отъ тяжелой работы. Усилія мнѣ полезны. Я такъ закалена въ трудѣ, такъ свыклась съ тяжелой работой, что не знаю, что значитъ усталость.
   Мы пробормотали, что это очень-изумительно и очень-добродѣтельно, или что-то въ этомъ родѣ, изъ вѣжливости только, потому-что, сказать по правдѣ, вовсе не знали, почему это изумительно и добродѣтельно.
   -- Я не знаю, что значитъ утомиться, этого слова нѣтъ въ ноемъ лексиконѣ, говорила мистриссъ Пардигль.-- Вы ни за что въ свѣтѣ не утомите меня, какъ ни старайтесь! Это множество усилій (которыя для меня пустякъ), это множество дѣлъ (которыя для меня, такъ -- пфу!) иногда поражаютъ и меня своимъ несметнымъ количествомъ и разнообразіемъ; но это ничего. Дѣти мои и мистеръ Пардигль выбиваются изъ силъ, только глядя на меня; а мнѣ не почемъ: всѣ дѣла передѣлаю, какъ лутошки переломаю и, могу похваляться, выйду свѣжа, какъ жаворонокъ.
   Сравненіе ли съ жаворонкомъ, воспоминаніе ли о выбиваніи изъ силъ -- не знаю, произвело такое впечатлѣніе на мрачнолицаго, старшаго сына мистриссъ Пардигль, что глаза его искривились самымъ непріятнымъ образомъ. Я замѣтила, что правая рука его сжалась судорожно въ кулакъ и нанесла ударъ въ тулью фуражки, торчавшей у него подъ-мышкой лѣвой руки.
   -- Это даетъ мнѣ важныя преимущества при моихъ обыденныхъ дозорахъ, трещала мистриссъ Пардигль.-- Если я иду дозоромъ, какъ членъ благотворительныхъ комитетовъ, и встрѣчаю человѣка, который не хочетъ слушать того, что я должна ему сказать, тогда и ему говорю прямо: "я, мой дружище, не устану; ужъ ты тамъ какъ хочешь, а а не устану; говорю тебѣ, что я не устану и не отвяжусь отъ тебя до-тѣхъ-поръ, пока не выскажу что хочу. И такъ или сякъ, а ужъ достигну своей цѣли! Надѣюсь, миссъ Сомерсонъ, вы не откажете мнѣ въ вашемъ содѣйствіи при сегодняшнихъ моихъ дозорахъ. Миссъ Клеръ также? Идемъ сейчасъ же!
   Я попробовала сначала отдѣлаться отъ этого воинственнаго предложенія, опираясь, какъ это обыкновенно водится, на занятія по хозяйству, которыя я не могла оставить. Не тутъ-то было! протестъ этотъ оказался совершенно-ничтожнымъ. Я перемѣнила планъ отказа: начала говорятъ, что сомнѣваюсь въ своихъ способностяхъ; что я слишкомъ-неопытна въ искусствѣ примѣнятъ свой характеръ къ характерамъ другихъ людей и не умѣю выставлять на видъ необходимыхъ качествъ человѣка; что я не имѣю того тонкаго знанія человѣческаго сердца, которое такъ необходимо для такого важнаго дѣла -- ходятъ дозоромъ; что мнѣ еще надобно многому поучиться самой, прежде чѣмъ позволить себѣ учить другихъ; что для этого мало только одного добраго намѣренія; что, по этимъ причинамъ, я считаю болѣе полезнымъ употреблять время въ тонъ ограниченномъ кругу дѣятельности, который очерченъ вокругъ меня; что боюсь насильно расширять этотъ кругъ, а предоставляю времени раздвинуть его предѣлъ. Все это я говорила съ чистымъ убѣжденіемъ въ томъ, что мистриссъ Пардигль " старше меня, и опытнѣе, и имѣетъ въ существѣ своемъ много марсовскаго.
   -- Вы неправы, миссъ Сомерсонъ, сказала она: -- быть-можетъ, вы не такъ способны къ тяжелой работѣ; можетъ-быть, не пробовали дѣлать усилія -- такъ это другая вещь. Вы посмотрите, какова я въ дѣлѣ, я сейчасъ иду съ дѣтьми тутъ, по сосѣдству, къ кирпичнику -- скверный характеръ -- очень буду рада видѣть васъ вмѣстѣ со мною. Также и миссъ Клеръ, если ей угодно сдѣлать мнѣ честь.
   Мы переглянулись съ Адой и, дѣлать было нечего, рѣшились принять предложеніе. Поэтому мы отправились въ своя комнаты надѣть шляпы и, вернувшись черезъ нѣсколько минутъ назадъ, застали истомленныхъ дѣтей въ углу, а героическую мистриссъ Пардигль, снующею взадъ и впередъ по комнатѣ и опрокидывающею всѣ легкія вещи на полъ. Мистриссъ Пардигль завладѣла Адою и пошла впередъ, а я слѣдовала за ними сзади, съ дѣтьми.
   Ада разсказывала мнѣ впослѣдствіи, что мистриссъ Пардигль говорила съ ней, своимъ крикливымъ голосомъ, что я и сама слышала, впродолженіе всего пути къ кирпичнику; она повѣдала, какъ, два или три года тому назадъ, она пересилила въ спорѣ какую-то другую, должно-быть, тоже замѣчательную леди. Дѣло, изволите видѣть, шло о выборѣ одного изъ двухъ конкурентовъ, не знаю куда-то. Онѣ, изволите видѣть, шумѣли, кричали, грозились, бранились и вообще всѣ проводили время пріятно и полезно, кромѣ несчастныхъ конкурентовъ, которые, помнится, я по это время не были никуда избраны.
   Я люблю, если на мою долю достанется быть съ дѣтьми, и, вообще говоря, я счастлива въ дѣтяхъ: они какъ-то скоро привязываются ко мнѣ; но съ Пардиглями, признаться сказать, было несносно. Едва мы успѣли выйдти изъ дверей, какъ Эгбертъ, съ манерами уличнаго мальчишки, вытаскивающаго изъ кармановъ платки, сталъ просить у меня шилингъ, на томъ основаніи, что у него нѣтъ и никогда не бываетъ денегъ. У нея руки проворны, она все оберетъ, говорилъ онъ, указывая на мистриссъ Пардигль. Я попробовала сдѣлать ему замѣчаніе, что такъ относиться о матери нейдетъ. Онъ за это ущипнулъ мнѣ руку и закричалъ: -- а, да! знаемъ мы вашего брата! Вамъ это, небойсь, нравится! Покажетъ деньги, да и спрячетъ себѣ въ карманъ! А тамъ говоритъ, что это мои деньги. Хороши мои! Я не могу истратить полфарсинга! Эти отчаянныя восклицанія такъ воспламенили его, а за нимъ и Освальда и Франциса, что я не знала куда дѣваться; они, какъ піявки, вцѣпились въ ною руку и давай ее щипать самымъ страшнымъ образомъ: захватятъ когтями, маленькій кусочекъ тѣла, да такъ и вертятъ. Я едва-едва удерживалась отъ крика. Къ-тому же Феликсъ наступалъ постоянно мнѣ на ноги, и этотъ юный членъ клуба Дѣтей Радости, давшій клятву въ будущемъ никогда не употреблять табакъ ни въ какихъ видахъ, кажется, въ настоящемъ, никогда не употреблялъ пироговъ, потому-что, когда мы проходили мимо пирожника, онъ такъ задрожалъ и замахалъ руками, что я боялась, не сдѣлалось ли съ нимъ припадка. Я никогда въ жизни не страдала такъ сильно духовно и тѣлесно, какъ въ этотъ памятный день, съ этими ненатурально ограниченными дѣтьми, которыя, впрочемъ, доказали мнѣ, что они очень-натуральны.
   Я была рада, когда мы наконецъ добрались до жилища кирпичника, хотя оно находилось въ ряду несчастныхъ лачугъ, расположенныхъ на краю глинистой ямы, вмѣстѣ съ свиными хлѣвами, прижавшимися плотно къ разбитымъ окнамъ, съ жалкими палисадниками, въ которыхъ ничего не было, кромѣ стоячихъ лужъ. Тамъ-и-сямъ были поставлены старые ушаты и лоханки для пріема съ крышъ дождевой воды; мѣстами были вырыты ямы для той цѣли и образовали какъ-бы колодцы жидкой грязи. Въ дверяхъ и окнахъ нѣсколько мужчинъ и женщинъ зѣвали по сторонамъ, мало обращая вниманія на насъ; повременамъ, впрочемъ, они пересмѣивались или говорили что-то въ родѣ того, что филантропы, много думаютъ о нихъ, да мало дѣлаютъ; боятся замарать сапожки, прійдя посмотрѣть на ихъ житье-бытье, и тому подобное.
   Мистриссъ Пардигль во всю дорогу выказывала огромный запасъ нравственной рѣшительности и, охуждая торжественнымъ тономъ грязныя привычки людей низшаго класса (хотя я очень сомнѣвалась, чтобъ она сама въ такомъ грязномъ мѣстѣ могла сохранять свою чистоту), привела насъ въ лачугу, находящуюся въ самомъ отдаленномъ углу. Кромѣ насъ, въ этой сырой, дымной комнатѣ была женщина съ подбитымъ глазомъ, держащая на рукахъ передъ огнемъ издыхающаго ребенка; мужчина, весь въ сажѣ и глинѣ, очень-истощенный, лежалъ, растянувшись на полу и курилъ трубку; дюжій молодой парень, привязывающій ошейникъ на собаку и разбитная дѣвка, стиравшая что-то въ грязной водѣ. Они взглянули на насъ молча; женщина, казалось, отвернулась въ сторону, чтобъ скрыть свой подбитый глазъ. Никто, однако же, насъ не- привѣтствовалъ.
   -- Ну, друзья мои, сказала мистриссъ Пардигль, только голосъ ея, какъ мнѣ показалось, вовсе не имѣлъ дружескаго выраженія; въ немъ слышалось что-то дѣловое, систематическое: -- ну, какъ вы поживаете? Я, вотъ, опять пришла къ вамъ. Я вѣдь говорила вамъ, что женя ничто на свѣтѣ не утомитъ. Люблю трудную работу, очень люблю, и, какъ видите, держу свое слово.
   -- Опять тутъ васъ принесло! проворчалъ человѣкъ, лежащій на полу, повернувъ къ намъ голову и опершись на руку: -- всѣ, что ли, привалили?
   -- Не безпокойся, другъ мой, сказала мистриссъ Пардигль: -- садясь на одинъ стулъ и опрокинувъ другой на полъ:-- мы всѣ здѣсь, всѣ.
   -- Всѣ! Что больно мало? вишь тутъ изъ-за васъ и пошевелиться негдѣ! сказалъ кирпичникъ, держа въ зубахъ трубку и посматривая на насъ.
   Молодой парень и дѣвка разсмѣялись. Два пріятеля молодаго парня, которыхъ приходъ нашъ привлекъ къ дверямъ этой хижины, стояли позади насъ, опустивъ руки въ карманы, и также расхохотались во все горло.
   -- Вы меня не утомите, добрые люди, говорила мистриссъ Пардигль, обращаясь къ послѣднимъ: -- люблю тяжелый трудъ, и чѣмъ вы больше оказываете препятствій, тѣмъ мнѣ пріятнѣе трудиться.
   -- Экъ ее носитъ! проворчалъ кирпичникъ, лежащій на полу.-- Не уймется! Ну, отзванивай, отзванивай, да и съ колокольни долой! Что, въ самомъ дѣлѣ пристала ко мнѣ! Спрашивать, да развѣдывать, да языкъ мозолить!.. Знаю! Ну, что, стираетъ ли дѣвка? Вонъ стираетъ... Пoсмотри на воду... Понюхай! Хорошо пахнетъ?.. Что, нравится?.. Такъ, небойсь, хороша, что и о водкѣ не вздумаешь!.. Грязна ли изба?.. да, грязна, смрадный духъ... нездоровый духъ... всѣ дѣти больны; всѣ пятеро ходятъ какъ мертвые... Да и лучше бы того... концы въ воду... и для нихъ и для насъ. Ну, что еще?.. Читалъ ли книжонку, которую оставила здѣсь?.. Нѣтъ, не читалъ... Здѣсь никто читать не умѣетъ. Да еслибъ и завелся какой грамотѣй, такъ я бы слушать не сталъ... да... читай груднымъ дѣтямъ... а я не дитя. Еще бы ты мнѣ оставила куклу... а я бы съ ней няньчиться сталъ... какъ я велъ себя, да? Вотъ какъ: три дня бражничалъ... пилъ бы и четвертый день... да денегъ не хватало... Отчего у жены глазъ подбитъ? Я подбилъ, далъ въ сердцахъ тумака -- вотъ и все. А если скажетъ, что упала, да ушиблась -- совретъ... не вѣрь!
   Онъ оставилъ трубку, чтобъ произнести залпомъ эти вопросы и отвѣты и, окончивъ послѣднее слово, повернулся на другой бокъ и снова началъ куритъ.
   Мистриссъ Пардигль, которая впродолженіе всей выходки хозяина смотрѣла на него сквозь очки, съ притворнымъ спокойствіемъ и, какъ мнѣ казалось, старался всячески возбудить въ немъ негодованіе, достала изъ кармана какую-то книгу а начала читать.
   Чтеніе ея разбудило дѣтей я они смотрѣла на насъ вытараща глаза; старшіе члены семейства не обращала на насъ никакого вниманія, кромѣ молодаго парня, который всякій разъ заставлялъ лаять собаку, когда мистриссъ Пардигль приходила въ паѳосъ. Мы, къ сожалѣнію, понимали ясно, что между нами и этими людьми лежитъ тяжелая, желѣзная преграда, которую не отодвинетъ наша новая пріятельница. Все, что она читала и говорила, казалось намъ, очень-дурно выбраннымъ для слушателей такого рода. Что жъ касается до маленькой книжки, о которой говорилъ кирпичникъ, лежащій на полу, то мы съ ней познакомились впослѣдствіи, и мистеръ Жарндисъ говорилъ намъ, что эта книжка такая, которую, онъ полагаетъ, не рѣшился бы взятъ въ руки даже Робинзонъ Крузо, хотя онъ былъ вовсе безъ книгъ на пустынномъ островѣ своемъ.
   Понятно, какъ мы обрадовались, когда мистриссъ Пардигль окончила свое чтеніе. Человѣкъ, лежащій на волу, повернулъ къ не! свою голову я сказалъ брюзгливо:
   -- Ну, отзвонила?
   -- На сегодня довольно, мой другъ. Но я никогда не устану. Я буду навѣщать васъ послѣдовательно, возразила мистриссъ Пардигль съ педагогическою важностью.
   -- Отчаливай! проворчалъ хозяинъ сквозь зубы.-- Что тамъ себѣ хочешь дѣлай, только отчаливай!
   Мистриссъ Пардигль, въ-самомъ-дѣлѣ, встала не безъ того, конечно, чтобъ не поднять вихря подоломъ своихъ юбокъ, отъ котораго едва спаслась трубка. Взявши двухъ дѣтей своихъ за руки и приказавъ другимъ слѣдовать за собою, она выразила надежду, что кирпичникъ и вся семья его исправятся къ слѣдующему ея приходу и направила стопы свои въ другую лачужку.
   Я думаю, что будетъ несправедливо съ моей стороны, если я не прибавлю, что мистриссъ Пардигль, какъ въ этомъ, такъ и въ другихъ дѣлахъ, давала примирительный видъ своимъ поступкамъ, какъ-бы дѣлая добро гуртомь и въ большомъ размѣрѣ.
   Она думала, что мы слѣдуемъ также за ней. Между-тѣмъ, какъ только она ушла, мы тотчасъ же подошли къ женщинѣ, сидящей у огня, чтобъ спросятъ не больно ли дитя ея.
   Она смотрѣла на него, какъ мы замѣтили, прикрывая рукою свой обезображенный глазъ, какъ-будто хотѣла скрыть отъ бѣднаго ребенка, слѣды насилія, шума и дурнаго съ собою обхожденія его отца.
   Ада, которой нѣжное сердце было очень-чувствительно, стала на колѣни и открыла лоскутъ, прикрывавшій лицо ребенка. Тогда я увидѣла нее и отвела ее въ сторону... Малютка умиралъ.
   -- О, Эсѳирь! вскричала Ада: -- взгляни сюда, Эсѳирь, душа моя, бѣдняжка... Бѣдный мученикъ, бѣдный страдалецъ... Мнѣ такъ жалко его... такъ жалко ату женщину... Ахъ, Эсѳирь! я никогда не видала ничего подобнаго!.. Дитя, милое дитя, что съ тобою?..
   Такое состраданіе, такая нѣжность чувствъ, съ которыми, ставъ на колѣни возлѣ матери, оплакивала Ада страданія ребенка, могли смягчить всякое грубое сердце, если только оно еще бьется въ груди. Бѣдная женщина посмотрѣла на нее сначала съ удивленіемъ, а потовъ залилась горькими слезами.
   Я взяла съ колѣнъ ея легкое бремя, сдѣлала все, что могла, чтобъ холодѣющій трупъ ребенка казался спокойнѣе, положила его на доску и прикрыла своимъ носовымъ платкомъ. Потомъ мы пробовали утѣшить несчастную мать, говорили ей слова Спасителя о дѣтяхъ. Она молчала, но плакала, плакала горько.
   Обернувшись, я замѣтила, что молодой парень выгналъ собаку и стоялъ у двери, глядя на насъ. На глазахъ его не было видно слезъ, но не было въ нихъ и непріятнаго выраженія. Дѣвушка была также спокойна и сидѣла въ углу, устремивъ глаза въ полъ. Кирпичникъ всталъ: онъ все еще курилъ трубку и смотрѣлъ на насъ съ недовѣріемъ, но молчалъ.
   Какая-то старуха, одѣтая и лохмотья, вбѣжала въ лачужку, бросилась прямо къ бѣдной матери и вскрикнула: "Женни! Женни!" Бѣдная мать встала съ своего мѣста и повисла на шеѣ старухи.
   Старуха была вовсе непривлекательна, но эта симпатія, съ которой она утѣшала бѣдную женщину, эти слезы, которыя мѣшались съ слезами осиротѣвшей матери, придавали ей характеристическую красоту. Утѣшенія ея состояли только въ словахъ: "Женни! Женни!"; но эти слова были произносимы такимъ тономъ, въ которомъ выражалось много, много неподдѣльнаго чувства.
   Мнѣ казалось поразительно, какъ эти двѣ женщины, грубыя, одѣтыя въ лохмотья, были такъ близки другъ къ другу; какъ вязало ихъ взаимное чувство истинной любви, какъ дѣлили онѣ горе и близко принимая его къ сердцу, загрубѣлому въ тяжелыхъ испытаніяхъ жизни. Я думаю, что лучшая сторона этихъ людей для насъ закрыта. Что нищій чувствуетъ къ нищему, знаетъ только Богъ, да они сами.
   Мы сочли за лучшее уйдти, чтобъ не возмущать своимъ присутствіемъ ихъ скорби. Мы вышли такъ тихо, что никто не обратилъ на насъ вниманія, кромѣ молодаго парня: онъ стоялъ прислонясь въ стѣнѣ и такъ близко около двери, что намъ трудно было пройдти. Замѣтя это, онъ отошелъ въ сторону, не показывая нисколько, что безпокоится для насъ; но мы, на всякій случай, его поблагодарили очень-ласково. Онъ ничего намъ не отвѣтилъ.
   Съ стѣсненнымъ сердцемъ возвращалась Ада назадъ, и Ричардъ, котораго мы застали дома, очень былъ огорченъ ея слезами (хотя успѣлъ мнѣ шепнуть потихоньку, что она прекрасна и подъ вліяніемъ грусти). Мы условились вечеромъ взять съ собой нѣсколько припасовъ и сходить опять къ кирпичнику. Мистеру Жарндису мы сказали въ очень-короткихъ словахъ о случившемся, но, несмотря на это, вѣтеръ тотчасъ же перемѣнялся.
   Насталъ вечеръ и мы отправились въ-сопровожденія Ричарда.
   Мы оставили его въ нѣкоторомъ отдаленіи и однѣ пошли въ жилище кирпичника; когда мы подошли къ двери, мы увидѣли ту женщину, которая принесла столько утѣшенія бѣдной Женни. Она стояла у порога и выглядывала боязливо.
   -- Это вы, барышни? сказала она со вздохомъ.-- Я поджидаю старшину. Сердце не на мѣстѣ! Что, какъ выгонитъ меня, старуху, изъ дома? Нѣтъ, лучше пусть убьетъ на этомъ мѣстѣ!
   -- Ты говоришь, добрая старушка, про мужа? спросила я.
   -- Да, миссъ, про старшину. Женни забылась сномъ, бѣдняжка изъ силъ выбилась. Шутка-ли, ровно недѣлю и день и ночь все возилась съ ребенкомъ. Развѣ когда мнѣ удастся на минутку ли на двѣ перехватить его.
   Она дала намъ дорогу; мы тихо вошли и положили, что принесли съ собой, около бѣдной постели, на которой спала мать. Та же грязь, какую мы видѣли утромъ, была вездѣ, и казалось, что неопрятность составляла непремѣнную принадлежность этой лачужки. Но трупъ ребенка былъ омыть, обернутъ въ чистыя тряпки и на платкѣ моемъ, который все-таки прикрывалъ его личико, лежалъ букетъ душистой травы, положенный такъ нѣжно, такъ красиво... такими грубыми, высохшими руками!
   -- Да благословитъ тебя Богъ! сказали мы ей.-- Ты добрая женщина.
   -- Я, барышня? возразила она съ удивленіемъ.-- Тс!.. Женни! Женни!..
   Мать простонала во снѣ и открыла глаза; звуки знакомаго голоса, казалось, успокоили ее. Она заснула снова.
   Какъ мало думала я, когда, приподнявъ платокъ, чтобъ взглянуть на крошечнаго ребенка, уснувшаго вѣчнымъ сномъ -- какъ мало думала я на какой безпокойной груди будетъ лежать этотъ платокъ послѣ того, какъ онъ покрывалъ такую безмятежную, такую безгрѣшную грудь! Я только думала, что, быть-можетъ, ангелъ-хранитель этого ребенка обратитъ взоръ свой на ту женщину, которая одѣла трупъ его въ чистый лоскутъ полотна, на ту женщину, которая, простясь съ нами, осталась у двери озираясь и прислушиваясь робко и твердила своимъ грубымъ, но идущимъ къ сердцу голосомъ: Женни! Женни!
   

ГЛАВА IX.
Примѣты и намеки.

   Не знаю, какъ это случается, но мнѣ кажется, я пишу только про себя. Я все хочу писать про другихъ, стараясь какъ можно меньше думать о себѣ и ей-Богу сержусь, какъ только имя мое попадетъ подъ перо; говорю себѣ: убирайся пожалуйста, несносное созданіе, куда-нибудь; и не хочу говорятъ о тебѣ. Не тутъ-то было! Надѣюсь, впрочемъ, что снисходительный читатель, найдя много обо мнѣ на этихъ страницахъ, предположить, что я я играла въ описываемыхъ происшествіяхъ какую-нибудь роль и что нельзя было вычеркнуть меня изъ хода описываемыхъ событій.
   Моя милочка и я занимались вмѣстѣ чтеніемъ, работой, музыкой и не видали, какъ бѣжало время; скучные зимніе дни пролетѣли мимо насъ, какъ легкокрылыя пташки. Обыкновенно, послѣ обѣда и вечеромъ, Ричардъ бесѣдовалъ съ нами. Хотя онъ былъ самое безпокойное въ мірѣ существо, но безъ него намъ бывало скучно.
   Онъ очень, очень, очень любилъ Аду, я знаю это и считаю лучшимъ высказать сразу. Мнѣ никогда не случалось прежде видѣть влюбленныхъ, однакожъ я безъ затрудненія поняла ихъ чувства. Я, безъ-сомнѣнія, ничего имъ не говорила; даже не показала виду, что знаю въ чемъ дѣло; напротивъ, я старалась казаться такою слѣпою, такою непонятливою, что право иногда мнѣ приходило въ голову, когда я сиживала одна за работой -- уже ли я въ-самомъ-дѣлѣ могу такъ притворяться, могу такъ обманывать?
   Но дѣлать было нечего. Мнѣ осталось только молчать и быть тише воды, ниже травы. Да они и сами были на словахъ такъ скромны, какъ мышки. Они высказываясь мнѣ такъ мило, такъ осторожно хитрили, такъ неумышленно, такъ безуспѣшно, что, право, мнѣ было очень-трудно скрывать отъ нихъ, какъ они меня интересовали.
   -- Наша маленькая хозяюшка, такая славная хозяюшка -- скажетъ, бывало, Ричардъ, встрѣчая меня въ саду рано утромъ, съ веселымъ смѣхомъ и, быть-можетъ, слегка закраснѣвшись:-- что я не могу жить безъ нея. Прежде, чѣмъ начинается возня моя съ книгами и инструментами, или скачка, сломя-голову, по холмамъ и оврагамъ, я такъ люблю прійдти сюда въ садикъ, погулять съ нашимъ добрымъ другомъ, что вотъ я и опять налицо.
   -- Ты знаешь, милая тетушка Дердонъ -- скажетъ, бывало, вечеромъ Ада, положивъ головку ко мнѣ на плечо (и пламя свѣчей играетъ въ ея задумчивомъ взорѣ): -- я не люблю болтать, прійдя въ свою комнату. Но какъ-то пріятно посидѣть немного смотря на тебя, задуматься на плечѣ твоемъ, прислушиваясь къ завыванью вѣтра и вспоминая о бѣдныхъ морякахъ, носящихся по волнамъ океана.
   Ахъ, можетъ-быть, Ричардъ вступитъ въ морскую службу! Мы часто поговаривали о его карьерѣ. Была рѣчь и о томъ, что онъ любитъ море и склоненъ къ матросской жизни. Мистеръ Жарндисъ писалъ къ одному изъ родственниковъ, высокорожденному сэру Лейстеру Дедлокъ, просилъ его содѣйствія въ устройствѣ судьбы Ричарда, на что сэръ Леістеръ отвѣчалъ очень-ласковымъ письмомъ; говорилъ, что онъ сочтетъ себя очень-счастливымъ, если можетъ споспѣшествовать ко благу юнаго джентльмена, и что онъ готовъ все сдѣлать, что только въ его власти; но что власть его во многихъ отношеніяхъ ограниченна, что миледи посыдаетъ поклонъ молодому джентльмену (она очень-хорошо помнитъ, что связана съ нимъ родствомъ въ отдаленномъ колѣнѣ), я увѣрена, что онъ во всякомъ родѣ службы пройдетъ поприще свое съ ревностью и съ честью.
   -- Это ясно, говоритъ мнѣ Ричардъ: -- я самъ долженъ прокладывать себѣ дорогу. Что за бѣда! Сколько людей трудомъ проложили себѣ путь! Ничего, и мы пойдемъ! Я бы только желалъ, чтобъ на первый разъ меня сдѣлали командиромъ какого-нибудь капера; я бы взялъ съ собой лорда-канцлера и держалъ бы его на самомъ маленькомъ жалованьи до-тѣхъ-поръ, пока онъ не кончилъ бы нашего процеса. Жиру бы съ него очень поспало, еслибъ онъ у меня не скоро поворачивался!
   Въ характерѣ Ричарда, рядомъ съ прекрасными качествами -- съ чувствительностью, добротою и неистощимою веселостью -- была какая-то безпечность, нерасчитанность, которая пугала меня, главное, потому, что онъ, по какой-то странной ошибкѣ, принималъ ее за благоразуміе. Во всѣхъ его денежныхъ разсчетахъ не было нисколько основательности; вспомните, только, его продѣлку съ мистеромъ Скимполемъ.
   Мистеръ Жарндисъ узналъ объ уплаченной нами суммѣ или отъ мистера Скимполя, или отъ Коавинса -- не знаю; только онъ отдалъ деньги мнѣ сполна, съ тѣмъ, чтобъ я удержала мнѣ принадлежащую часть, а остальное возвратила Ричарду. Боже! что хотѣлъ сдѣлать Ричардъ съ этими деньгами! Вопервыхъ, онъ считалъ ихъ находкою; вовторыхъ, еслибъ только высчитать всѣ тѣ расходы, какіе онъ предполагалъ и о которыхъ говорилъ такъ часто со мною, то право это составило бы большую сумму денегъ.
   -- Да почему же нѣтъ, тетушка Геббертъ? говорилъ онъ мнѣ, желая безъ всякой надобности отдать пять фунтовъ стерлинговъ кирпичнику.
   -- Вѣдь я чистоганомъ, выигралъ въ этомъ дѣлѣ съ Коавннсонъ, десять фунтовъ!
   -- Какимъ же это образомъ? спрашивала я.
   -- Какъ, какимъ-образомъ? Я отдалъ десять фунтовъ стерлинговъ и очень былъ радъ развязаться съ ними, не ожидая никогда найдти ихъ опять въ карманѣ. Что, не правда?
   -- Правда; отвѣчала я.
   -- Хорошо! Теперь я опять владѣю десятью фунтами...
   -- Тѣми же десятые.
   -- Совсѣмъ не тѣми же. Я получилъ больше десятью фунтами чѣмъ ожидалъ, слѣдовательно могу истратить ихъ безъ всякаго зазрѣнія совѣсти.
   Точно такимъ же образомъ, убѣдясь въ безполезности отдать кирпичнику пять фунтовъ стерлинговъ, онъ считалъ эти деньги пріобрѣтенными и полагалъ, что ихъ можно такъ же легко истратить, какъ онѣ легко пріобрѣтены.
   -- Позвольте-ка, говорилъ онъ: -- я пріобрѣлъ неожиданно пять фунтовъ стерлинговъ по дѣлу кирпичника, стало -- быть, еслибъ я позволилъ себѣ скакать въ почтовой коляскѣ въ Лондонъ и обратно, что стоитъ только четыре фунта, такъ я все-таки выигралъ бы одинъ фунтъ. А это не шутка! Не такъ ли?
   Ричардъ былъ такъ откровененъ и великодушенъ, какъ только можно быть. Онъ былъ пылокъ, храбръ и, несмотря на живость своего характера, былъ такъ скроменъ, что я въ нѣсколько недѣль полюбила его какъ брата. Эта скромность, свойство души его, обнаруживалась и безъ вліянія Ады; но, подъ ея благотворнымъ вліяніемъ, онъ становился, самымъ занимательнымъ, веселымъ, любезнымъ и чистосердечнымъ собесѣдникомъ. Сознаюсь откровенно, что, сидя съ ними, говоря съ ними, гуля съ ними, замѣчая, какъ они болѣе-и-болѣе влюбляются другъ въ друга, какъ скрываютъ любовь свою и считаютъ ее глубочайшимъ секретомъ, сознаюсь откровенно, что я не менѣе ихъ была очарована я предавалась этимъ упоительнымъ грёзамъ.
   Такъ поживали мы день за день, какъ вдругъ однажды утромъ, за завтракомъ, мистеръ Жарндисъ получилъ письмо, взглянулъ на конвертъ и сказалъ:-- А, а! отъ Бойтсорна!-- распечаталъ письмо и началъ читать его съ видимымъ удовольствіемъ; прочтя до половины, онъ сказалъ вамъ, между прочимъ, что Бойтсорнъ ѣдетъ къ вамъ въ гости. Кто же бы это былъ Бойтсорнъ? думая мы всѣ. И я увѣрена, мы всѣ думали, по-крайней-мѣрѣ я за себя ручаюсь, прійметъ ли этотъ Бойтсорнъ участіе въ томъ, что у насъ теперь происходитъ?
   -- Съ Лаврентіемъ Бойтсорномъ, лѣтъ сорокъ-пять тому назадъ, мы хаживали вмѣстѣ въ школу, сказалъ мистеръ Жарндисъ, хлопнувъ по письму, которое онъ положилъ на столъ.-- Тогда онъ былъ пылкій, громогласный, добросердечный и смѣлый мальчикъ; теперь сталъ пылкій, громогласный, добросердечный и смѣлый мужъ. Что это за страшный дѣтина!
   -- Ростомъ, сэръ? спросилъ Ричардъ.
   -- Да, Рикъ, ростомъ; отвѣчалъ мистеръ Жарндисъ: -- будучи старше меня десятью годами и выше меня вершками двумя, онъ держитъ голову прямо, какъ старый солдатъ; грудь на-выкатѣ; руки -- что твои кузнечные молоты, а горло -- не знаю съ чѣмъ и сравнить; заговоритъ ли онъ, засмѣется ли, просто ли чихнетъ -- такъ задрожатъ потолочныя балки!
   Мастеръ Жарндисъ съ такимъ восторгомъ описывалъ портретъ друга своего Бойтсорна, что вѣтеръ и разу не измѣнялъ направленія.
   -- А теперь друзья моя, Рикъ, Ада и ты, маленькая старушка, говорилъ мистеръ Жарндисъ: -- а хочу описать вамъ внутреннія достоинства этого человѣка: его теплое сердце, его пылкую душу; языкъ его такъ же звученъ, какъ и его голосъ, то-есть, онъ во всемъ и всегда въ превосходной степени. Когда бранится -- это настоящій звѣрь, многіе его и считаютъ, я думаю, за звѣря. Впрочемъ, баста! больше про него ни слова! Увидите сами. Только вотъ еще что: не удивляйтесь, что онъ говорить со иной съ видомъ покровительства; онъ не можетъ забыть до-сихъ-поръ, что я былъ самый маленькій мальчикъ въ школѣ и что наша дружба началась съ-тѣхъ-поръ, какъ онъ, однажды, вступясь за меня, вышибъ моему обидчику два зуба (онъ говоритъ шесть). Бойтсорнъ и его человѣкъ, милая старушонка, продолжалъ мистеръ Жарндисъ, обратясь ко мнѣ: -- будутъ у насъ сегодня къ обѣду.
   Я распорядилась, чтобъ все было готово къ принятію мистера Бойтсорна, и мы съ любопытствомъ ожидали его пріѣзда.
   Начало ужъ темнѣть, а онъ не пріѣзжалъ. Насталъ часъ обѣда, его все-таки не было; отложили обѣдъ еще на часъ времени, и мы сидѣли возлѣ камина, освѣщенные пламенемъ; вдругъ сѣнная дверь отворялась настежь и раздался въ сѣняхъ голосъ, произносившій очень-громко и съ живостью слѣдующія слова:
   -- Насъ надулъ этотъ каналья проводникъ, Жарндисъ. Поѣзжай, говоритъ, направо, тогда, когда надо было ѣхать налѣво. Такой бестіи не сыщешь на всемъ земномъ шарѣ; вѣрно и отецъ его былъ порядочный негодяй, что воспиталъ такого сына-мерзавца. Я жалѣю, что не убилъ его собственными руками.
   -- Развѣ ты думаешь, что онъ съ умысломъ завелъ васъ въ другую сторону? спросилъ мистеръ Жарндисъ.
   -- Еще бы нѣтъ! Да я увѣренъ, что этотъ мошенникъ ободралъ не одного бѣдняка, заведя чортъ знаетъ куда! Клянусь, онъ показался внѣ такой подозрительной собакой, когда говорилъ мнѣ: навернуть направо. Жалѣю, что я тутъ же не выколотилъ ему всѣхъ костей!...
   -- То-есть зубовъ, ты хочешь сказать, возразилъ мистеръ Жарндисъ.
   -- Ха, ха, ха! расхохотался мистеръ Лаврентій Бойтсорнъ, и въ-самомъ-дѣлѣ такъ громко, что задрожали стекла.-- Ха, ха, ха! Ты еще не забылъ прошлыя проказы! Я тебѣ говорю по правдѣ, что рожа этого мошенника, выражала плутовство, подлость и разбой. Такъ бы и поставилъ его на большой дорогѣ пугаломъ для плутовъ. Если я встрѣчу завтра этого разбойника, такъ ужъ не пеняй на себя, я сверну ему голову, какъ гнилой сукъ.
   -- Въ этомъ я не сомнѣваюсь ни на волосъ, сказалъ мистеръ Жарндисъ.-- А пока пойдемъ въ комнаты.
   -- Клянусь тебѣ, Жарндисъ, говорилъ мистеръ Бойтсорнъ, взглянувъ, должно-быть, на часы: -- еслибъ ты былъ женатъ, я бы вернулся назадъ отъ твоего порога и лучше бы забрался на самыя отдаленныя вершины Гималайскаго Хребта, чѣмъ позволить себѣ представиться женѣ твоей въ такой безтолковый часъ.
   -- Зачѣмъ такъ далеко? сказалъ мистеръ Жарндисъ.
   -- Клянусь тебѣ жизнью и честью! воскликнулъ мистеръ Бойтсорнъ: -- ни за что бъ въ мірѣ я не рѣшился быть столь нахальнымъ, чтобъ заставить хозяйку дома ожидать себя до этого часа. Я бы лучше позволялъ застрѣлить себя, ей-Богу!
   Говоря такимъ образомъ, подымались они по лѣстницѣ, и мы скоро услышали, какъ гремѣли въ комнатѣ, для него назначенной, его полнозвучные ха, ха, ха! и ха, ха, ха! такъ-что сосѣднее эхо, кажется, заражалось веселостью и такъ же хохотало отъ чистаго сердца, какъ онъ, или какъ мы, увлеченные его смѣхомъ.
   Мы всѣ получили предубѣжденіе въ его пользу, потому-что въ смѣхѣ его слышалось какое-то прочное достоинство, равно какъ и въ его сильномъ, здоровомъ голосѣ, въ этой округленности и полнозвучности, съ которыми онъ произносилъ каждое слово, и даже въ гнѣвѣ его, доходящемъ до превосходной степени, который гремѣлъ, какъ выстрѣлъ изъ пушки, но холостой, никого не поражая. Когда мистеръ Жарндисъ представилъ его намъ, мы увидѣли, что наружность его вполнѣ соотвѣтствуетъ нашему предубѣжденію. Онъ былъ не только красивый старикъ, высокій, широкогрудый, какъ его описывалъ намъ опекунъ мой, съ огромной сѣдой головою, съ пріятнымъ спокойствіемъ на лицѣ, когда онъ молчалъ, съ наклонностью къ толстотѣ, умѣряемой строгою и мыслящею жизнью, съ подбородкомъ, готовымъ тотчасъ же удвоиться, если дать ему поблажку; но еще манеры его были истинно-джентльменскія; онъ былъ такъ рыцарски вѣжливъ; ляда его сіяло такою нѣжною и пріятною улыбкой, было-такъ ясно и откровенно, что онъ выражался на немъ именно такимъ, какимъ былъ, то-есть неспособнымъ, какъ говоритъ Ричардъ, къ чему-нибудь, въ маленькомъ масштабѣ. Я смотрѣла на него съ одинакимъ удовольствіемъ и тогда, когда, сидя за обѣдомъ и весело улыбаясь, онъ разговаривалъ со мной и Адой, и тогда, когда мастеръ Жарндисъ возводилъ его въ превосходную степень и онъ выстрѣливалъ холостыми зарядами изъ пушекъ -- мелкаго огнестрѣльнаго оружія онъ не любилъ; и тогда, когда, закинувъ голову, онъ раздражался своимъ громоноснымъ ха, ха, ха!
   -- Я думаю, ты привезъ съ собою свою птичку? спросилъ мистеръ Жарндисъ.
   -- Клянусь, это самая удивительная птичка на всемъ земномъ шарѣ, говорилъ, воспламеняясь, мистеръ Бойтсорнъ: -- что за удивительное созданіе! Я не возьму за нея десять тысячъ гиней! Я завѣщалъ ей пожизненную пенсію, если она переживетъ меня. Это феноменъ, дивный феноменъ, по понятливости и по привязанности. Да и отецъ ея былъ самый-удивительный изъ всѣхъ самцовъ!
   Предметомъ этихъ похвалъ была маленькая канарейка, такая ручная, что человѣкъ мистера Бойтсорна принесъ ее на указательномъ пальцѣ въ комнату, и она, облетѣвъ ее слегка, усѣлась спокойно на голову своего хозяина. Видѣть это крошечное, слабое созданіе, сидящее такъ спокойно на головѣ мистера Бойтсорна въ то время, какъ онъ сыпалъ своими крупными, энергическими словами, значило, видѣть самую вѣрную картину характера этого замѣчательнаго человѣка.
   -- Клянусь тебѣ, Жарндисъ, говорилъ онъ, отщипнувъ маленькій кусочекъ хлѣбца и подавая его нѣжно своей канарейкѣ: -- еслибъ я былъ на твоемъ мѣстѣ, я завтра же схватилъ бы за шиворотъ любаго адвоката, такъ-что затрещали бы кости, и трясъ бы его до-тѣхъ-поръ, пока деньги не высылались бы изъ всѣхъ его кармановъ. Я добился бы своего тѣмъ или другимъ способомъ! Поручи, братецъ, мнѣ пощупать бока твоего стряпчаго; я исполню съ большимъ удовольствіемъ!
   Впродолженіе всего этого времени маленькая канарейка клевала изъ рукъ его.
   -- Благодарю тебя, Лаврентій; но дѣло теперь въ такомъ ужъ положенія, возразилъ, смѣясь, мистеръ Жарндисъ: -- что достаточно и законнаго сотрясенія Палаты и всей Оберканцеляріи, чтобъ подвинуть его впередъ.
   -- Никогда на свѣтѣ не было такой дьявольской трущобы, какъ Оберканцелярія! сказалъ мистеръ Бойтсорнъ.
   Когда мы разсмѣялись и онъ, въ свою очередь, забросилъ голову взадъ, и окрестное эхо начало вторить его громогласное ха, ха, ха, ха! Но эти залпы вовсе не нарушали спокойствія птички, которая такъ была увѣрена въ своей безопасности, что прыгала по столу своего своего господина, поворачивая голову и вправо и влѣво и, казалось, смотрѣла на него своими веселыми глазками такъ, какъ-будто и онъ самъ былъ не кто другой, какъ птичка.
   -- Ну, а какъ идутъ твои дѣла съ сосѣдомъ? За кѣмъ осталось право пользоваться прогономъ? спросилъ мистеръ Жарндисъ.-- Вѣдь ты тожъ несовсѣмъ свободенъ отъ судовъ!
   -- Онъ, братецъ, подалъ на меня прошеніе, что я владѣю чужою землею; а я подалъ на него прошеніе, что онъ владѣетъ чужою землею, отвѣчалъ мистеръ Бойтсорнъ: -- это, я тебѣ скажу, гордѣйшее существо! Нравственно невозможно, чтобъ его звали сэръ Лейстеръ. Я увѣренъ, что его зовутъ сэръ Люциферъ.
   -- Благодарите за комплиментъ нашему родственнику! смѣясь, сказалъ мой опекунъ Адѣ и Ричарду.
   -- Я готовъ былъ бы просить прощенія у миссъ Клеръ и у мистера Картстона, возразилъ нашъ гость: -- еслибъ я не прочелъ на открытыхъ и веселыхъ лицахъ ихъ, что они отъ своего дальняго родственника на очень-далекой дистанціи.
   -- А можетъ и онъ отъ насъ! возразилъ Ричардъ.
   -- Клянусь! воскликну ль мистеръ Бойтсорнъ, разразившись вдругъ новымъ залпомъ: -- этотъ Дедлокъ, да и отецъ его, да и дѣдъ въ придачу, просто, тупоголовый, безсмысленный, заносчивый чурбанъ. Пишетъ ко мнѣ черезъ своего агента или черезъ, чортъ знаетъ, кого -- не знаю: "Сэръ Лейстеръ Дедлокъ баронетъ, принося свое совершеннѣйшее почтеніе мистеру Лаврентію Бойтсорну, просить его обратить вниманіе на то обстоятельство, что прогонъ, примыкающій къ старому церковному дому и находящійся нынѣ во владѣніи мистера Лаврентія Бойтсорна, принадлежитъ по праву ему, сэру Лейстеру баронету, потому-что составляетъ часть парка при Чизни-Вольдѣ, и что нынѣ сэръ Лейстеръ Дедлокъ баронетъ, находитъ приличнымъ присоединить его къ своимъ владѣніямъ". Я написалъ ему такой отвѣтъ: "Мистеръ Лаврентій Бойтсорнъ, принося самое совершеннѣйшее почтеніе сэру Лейстеру Дедлоку баронету, проситъ его обратить вниманіе на то обстоятельство, что онъ, мистеръ Лаврентій Бойтсорнъ никакихъ правъ сэра Лейстера Дедлока баронета ни на какой предметъ не признаетъ; а что касается до пріобщенія вышепоминаемаго прогона, къ владѣніямъ сэра Лейстера Дедлока баронета, долгомъ считаетъ присовокупить, что онъ, мистеръ Лаврентій Бойтсорнъ, посмотрѣлъ бы, кто осмѣлятся взять на себя трудъ пожаловать для подобнаго пріобщенія". Онъ посылаетъ какого-то одноглазаго мерзавца прорубить и навѣсить калитку. Я отдѣлываю этого циклопа такъ ловко пожарною трубою, что онъ едва уноситъ ноги. Онъ строить калитку ночью! Утромъ я калитку срываю и сжигаю. Онъ посылаетъ своихъ клевретовъ перенести заборъ и мять траву. Я строю имъ западни, стрѣляю толченнымъ горохомъ имъ въ ноги, обливаю ихъ пожарной трубой и рѣшаюсь освободить окончательно человѣческій родъ отъ бремени, то-есть отъ существованія этихъ отчаянныхъ мерзавцевъ. Онъ опять подаетъ просьбу о завладѣніи чужою собственностью. Я также опять подаю просьбу о завладѣніи чужою собственностью. Онъ подаетъ просьбу о самоуправствѣ. Я самоуправляюсь! Ха, ха, ха, ха!
   Слушая, какъ все это онъ говорилъ съ невыразимою энергіею, можно было бы подумать, что онъ злѣйшій человѣкъ изъ всѣхъ людей. Смотра, какъ онъ въ то же время любуется птичкой, которая сидитъ у него на рукѣ, и какъ онъ нѣжно разглаживаетъ ея перышки, можно было подумать, что онъ самый кроткій изъ всѣхъ людей. Слыша смѣхъ его и наблюдая при этомъ добродушное выраженіе его лица, можно было подумать, что у него нѣтъ на свѣтѣ никакой заботы, никакого спора, никакого горя, а что жизнь его проходитъ какъ ясное лѣтнее утро.
   -- Нѣтъ, нѣтъ! говорилъ онъ: -- не отымутъ моего прогона никакіе Дедлоки! Хоть я чистосердечно признаюсь (тутъ голосъ его смягчился въ одну минуту), что леди Дедлокъ, совершеннѣйшая леди во всемъ свѣтѣ, которой я готовъ отдать всякое почтеніе, какъ джентльменъ, а не какъ баронетъ, съ головою, набитою стародавностью своего рада... Человѣкъ, который на двадцатомъ году своей жизни былъ ужъ въ полку офицеромъ, не позволитъ никакимъ сэрамъ Люциферамъ, будь они живые или умершіе, щелкать себя по носу.
   -- И не позволятъ никому щелкать по носу и младшихъ своихъ товарищей -- такъ ли? сказалъ опекунъ мой.
   -- Безъ-сомнѣнія, безъ-сомнѣнія! сказалъ мистеръ Бойтсорнъ, ударивъ его по плечу съ видомъ покровительства, въ которомъ просвѣчивалось что-то серьёзное, хоть онъ и смѣялся.-- Лаврентій Бойтсорнъ всегда за друга горой! Жарндисъ, ты можешь положиться на него. Но кстати о завладѣніи чужою собственностью. Миссъ Клеръ и миссъ Сомерсонъ, я увѣренъ, простятъ меня, что я такъ долго распространялся о такомъ сухомъ предметѣ; нѣтъ ли ко мнѣ, чего-нибудь отъ вашихъ повѣренныхъ, Кенджа и Корбая?
   -- Кажется, ничего нѣтъ, Эсѳирь? сказалъ мистеръ Жарндисъ.
   -- Ничего нѣтъ, добрый опекунъ мой.
   -- Благодарю васъ, возразилъ мастеръ Бойтсорнъ.-- Впрочемъ, мнѣ не было нужды спрашивать у миссъ Сомерсонъ, потому-что при поверхностномъ взглядѣ на нее, каждый можетъ замѣтить ея вниманіе и предусмотрительность. (Они всѣ хотѣли ободрить меня и всѣ ободрили.) Но вотъ причина, по которой я сдѣлалъ этотъ вопросъ: я теперь изъ Линкольншайра и, конечно, не былъ еще въ Лондонѣ, но думалъ, что нѣсколько писемъ на мое имя должны быть присланы сюда. Впрочемъ, вѣроятно, она придутъ завтра.
   Я часто подмѣчала впродолженіе вечера, который прошелъ очень пріятно, что мистеръ Бойтсорнъ съ особеннымъ участіемъ и удовольствіемъ наблюдалъ за Ричардомъ и Адою. Пріятныя черты лица его выражали какую-то нѣжность, когда, сидя около фортепьяно, онъ слушалъ ихъ игру и пѣніе съ напряженнымъ вниманіемъ; ему не было надобности говорить, что онъ любитъ музыку: это выражалось въ каждой чертѣ лица его; наблюдая за нимъ, и не могла удержаться, чтобъ не спросить добраго опекуна моего, съ которымъ мы въ углу, на маленькомъ столикѣ играли въ бекгемонъ, былъ ли мистеръ Ботсорнъ женатъ или нѣтъ?
   -- Нѣтъ, отвѣчалъ онъ: -- не былъ.
   -- Странно, а онъ похожъ на женатаго.
   -- На чемъ же ты основываешь свое мнѣніе? спросилъ онъ меня съ улыбкой.
   -- Вотъ на чемъ, добрый опекунъ ной, сказала я, не безъ того, чтобъ не покраснѣть немного отъ моего смѣлаго предположенія: -- въ взорахъ его столько нѣжнаго, онъ такъ внимательно-ласковъ къ намъ, и...
   Мастеръ Жарндисъ взглянулъ въ ту сторону, гдѣ сидѣлъ его старый другъ.
   Я больше не сказала ни слова.
   -- Ты угадала молоденькая старушка, отвѣтилъ онъ: -- однажды, онъ чуть-чуть не женился. Это было давно, очень-давно, и только однажды.
   -- Что жъ, невѣста его умерла?
   -- Нѣтъ... то-есть, да; она умерла для него. Это обстоятельство сдѣлало большое вліяніе на всю его жизнь. Можешь ли ты повѣрить, что его голова и сердце были полны романической страсти?
   -- Могу, добрый опекунъ мой, и легко могу, послѣ того, что вы мнѣ сказали.
   -- Съ-тѣхъ-поръ онъ никогда не былъ тѣмъ, чѣмъ могъ бытъ, говорилъ задумчиво мистеръ Жарндисъ: -- теперь, въ эти преклонныя лѣта, никого нѣтъ возлѣ него, кромѣ его слуги и маленькой желтенькой подруги... Кажется, твой ходъ, душа моя!
   По выраженію лица добраго опекуна моего, я тотчасъ замѣтила, что продолжать разговоръ за этотъ предѣлъ, значитъ поднять вѣтеръ съ востока. Я замолчала. Во мнѣ было возбуждено участіе, но не любопытство. Я немного подумала объ этой старой исторіи ночью, когда будило меня сильное всхрапыванье мистера Бойтсорна, даже пробовала рѣшить трудную задачу: вообразить себѣ старое время и облечь стариковъ въ красоты юности, но всегда засыпала прежде рѣшенія. И мнѣ снились дни моего дѣтства, проведенные въ домѣ моей крестной матери. Не знаю, что это значитъ, только этотъ періодъ моей жизни всего чаще являлся мнѣ во снѣ.
   Съ утренней почтой пришло къ мистеру Бойтсорну письмо отъ мистеровъ Кенджа и Корбая. Они увѣдомляли его, что къ обѣду явится къ нему одинъ изъ ихъ клерковъ. Это было въ самый для меня хлопотливый день, въ который я обыкновенно сводила всѣ счеты, за недѣлю очищала книги и приводила въ возможный порядокъ все свое хозяйство. Мистеръ Жарндисъ, Ричардъ и Ада, желая воспользоваться хорошей погодой, отправились на отдаленную прогулку; я, по причинѣ занятій, осталась дома. Мистеръ Бойтсорнъ поджидалъ клерка изъ конторы Кенджа и Корбая и далъ слово мистеру Жарндису, прійдти къ нимъ на встрѣчу, какъ-только окончитъ дѣла.
   Я была очень-занята: разсматривала книги, подводила итоги, платила и получала деньги, выдавала квитанція и, какъ говорится, сбилась съ ногъ, когда доложили о пріѣздѣ мистера Гуппи. Мнѣ казалось, что это былъ тотъ самый мистеръ Гуппи, который провожалъ меня до почтовой кареты, когда я первый разъ пріѣхала въ Лондонъ, и я очень обрадовалась повидать его, потому-что онъ былъ не чуждъ моему настоящему счастью.
   Когда онъ явился, я едва могла узнать его -- такъ онъ былъ щегольски разодѣтъ. На немъ было совершенно-новое, брусничнаго цвѣта съ искрой, платье; блестящая шляпа, фіолетовыя, лайковыя перчатки, пестрѣйшій галстухъ, цѣлая клумба цвѣтовъ въ петличкѣ и толстое золотое кольцо на мизинцѣ. Ко всему этому отъ него распространялся сильный запахъ медвѣжьяго жира и разныхъ душистыхъ снадобій. Онъ разсматривалъ меня съ такимъ вниманіемъ, которымъ, сказать по правдѣ, я была сконфужена. Я просила его сѣсть. Онъ сѣлъ въ углу, поминутно протягивая и сжимая ноги. Я спрашивала его о дорогѣ, о здоровьи мистера Кенджа и тому подобное, и хоть говорила съ нимъ, несмотря на него, но чувствовала, что взоръ его тяготѣлъ надо мною съ испытующимъ любопытствомъ.
   Привелъ человѣкъ, пригласить его наверхъ къ мистеру Бойтсорну. Мистеръ Гуппи всталъ и раскланялся со мною. Я сказала ему, что къ его возвращенію будетъ здѣсь приготовленъ завтракъ и что мистеръ Жарндисъ просилъ его закусить.
   -- Буду ли я имѣть честь найдти васъ опять здѣсь, миссъ? спросилъ меня мистеръ Гуппи, съ нѣкоторымъ замѣшательствомъ и держась за дверную ручку.
   На мой утвердительный отвѣтъ онъ пріятно улыбнулся и, раскланявшись еще разъ, пошелъ наверхъ. Находя мистера Гуппи очень-неловкимъ и робкимъ, потому-что онъ въ-самомъ-дѣлѣ былъ сконфуженъ, я думала, что всего лучше дождаться его прихода, снабдить его всѣмъ нужнымъ и оставить самому себѣ. Завтракъ былъ поданъ; но мистеръ Гуппи не являлся. Свиданіе его съ мистеромъ Бойтсорномъ было продолжительное и бурное, какъ мнѣ показалось, потому-что, хоть комната, въ которой они совѣщались, была далеко отъ столовой, но я слышала, какъ повременамъ грозный голосъ Бойтсорна возвышался подобно порывамъ вихря, и разражался взрывами и залпами.
   Наконецъ вернулся и мистеръ Гуппи; онъ, казалось, былъ очень недоволенъ конференціей.
   -- Клянусь, миссъ! сказалъ онъ мнѣ шопотомъ: -- онъ чистый татаринъ!
   -- Пожалуйста, закусите чего-нибудь, сэръ, сказала я.
   Мистеръ Гуппи сѣлъ за столъ и началъ судорожнымъ образомъ натачивать ножикъ на вилкѣ, между-тѣмъ, продолжалъ смотрѣть на меня (что я чувствовала, не подымая глазъ) съ тѣмъ же страннымъ настойчивымъ любопытствомъ. Точенье продолжалось такъ долго, что я, наконецъ, сочла своею обязанностью взглянуть на него, чтобъ по-крайней-мѣрѣ, снять съ него тотъ заговоръ, подъ вліяніемъ котораго натачиваніе ножа никогда не кончилось бы.
   Только-что я подвала глаза, онъ тотчасъ же обернулся къ ростбифу и началъ его рѣзать.
   -- Позвольте отрѣзать, миссъ? Вы, вѣрно, скушаете кусочекъ?
   -- Нѣтъ, благодарю васъ, отвѣчала я.
   -- Ужели вы ничего не хотите, миссъ? сказалъ мистеръ Гуппи, выпивъ залпомъ стаканъ вина.
   -- Ничего не хочу, благодарю васъ, сказала я: -- я поджидала васъ для-того только, чтобъ узнать, не нужно ли вамъ чего-нибудь. Скажите, можетъ-быть, вамъ еще чего-нибудь угодно?
   -- Нѣтъ-съ, вы слишкомъ-внимательны миссъ. Мнѣ ничего не надо. Здѣсь все, что нужно; да, все... впрочемъ, я... я... конечно я не смѣю... я... я никогда... и онъ выпилъ два стакана вина, одинъ за другимъ.
   Я подумала, что лучше сдѣлаю, если уйду.
   -- Прошу прощенья, миссъ? сказалъ мистеръ Гуппи, вставъ съ мѣста, когда замѣтилъ, что я встала и иду въ другую комнату.-- Прошу прощенья. Позвольте мнѣ имѣть счастіе... еще одну минуту... мнѣ нужно сообщить вамъ секретно.
   Не зная, что отвѣчать, я сѣла снова.
   -- Не пугайтесь, миссъ... тутъ нѣтъ ничего... ей-Богу, нѣтъ ничего... говорилъ мистеръ Гуппи, придвинувъ боязливо кресло къ тому столику, за которымъ я сидѣла.-- Одно прошеніе... а о чемъ, тому слѣдуютъ пункты:
   -- Я, право, не понимаю, что вы говорите? спросила я съ удивленіемъ.
   -- Такъ, ничего... Это судейскій терминъ, миссъ. Вы вѣдь не осмѣете меня, не погубите меня, не только въ глазахъ Кенджа и Корбая, но ни въ чьихъ глазахъ? Если разговоръ нашъ кончится ничѣмъ, я остаюсь тѣмъ же, чѣмъ былъ: я не поврежу ни карьерѣ своей, ни своимъ предначертаніямъ, словомъ: все останется только между нами?
   -- Это ставитъ меня въ-тупикъ, сэръ, сказала я: -- я никакъ не могу вообразить себѣ, что вы можете сообщить мнѣ въ тайнѣ, мнѣ, которую вы видѣли только однажды въ жизни; но во всякомъ случаѣ, я не соглашусь ни подъ какимъ видомъ сдѣлать вамъ вредъ или зло.
   -- Благодарю васъ, миссъ. Я вамъ вѣрю -- съ меня этого достаточно.
   Впродолженіе этого времени мистеръ Гуппи то полировалъ лобъ свой носовымъ платкомъ, то сильно натиралъ ладони одну о другую.
   -- Позвольте, миссъ... выпью еще стаканъ вина... это, я думаю, поможетъ... а то, знаете ли, въ горлѣ колъ-коломъ... все буду останавливаться... Это будетъ обоимъ намъ непріятно.
   Онъ выпилъ стаканъ и вернулся опять. Я, пользуясь этимъ временемъ, отодвинулась какъ можно дальше за свой столикъ.
   -- Не позволите ли, миссъ, предложить вамъ стаканчикъ вина? сказалъ мистеръ Гуппи, замѣтно-освѣженный.
   -- Нѣтъ, благодарю, отвѣчала я.
   -- Ни даже полстакана? говорилъ мистеръ Гуппи: -- ни четверть стакана? Нѣтъ! Такъ къ дѣлу: мое настоящее жалованье, миссъ Сомерсонъ, въ конторѣ Кенджа и Корбая, два фунта стерлинговъ въ недѣлю. Когда я первый разъ имѣлъ счастіе видѣть васъ, оно, то-есть мое жалованье простиралось только до одного фунта стерлинговъ и пятнадцати шиллинговъ и стояло на этой точкѣ долгое время. Потомъ оно увеличилось пятью шиллингами, и мнѣ обѣщано увеличить его еще пятью шиллингами по истеченіи, отъ нынѣшняго числа, двѣнадцати мѣсяцевъ, то-есть года. Родительница моя имѣетъ небольшую собственность, и видѣ пожизненнаго дохода, которымъ живетъ, хотя безъ большихъ претензій, но независимо, въ Старой Причальной Улицѣ. Она обладаетъ и высшей степени свойствомъ быть свекровью. Она ни во что не вмѣшивается, любитъ тишину и спокойствіе и кроткаго нрава. Правда, она имѣетъ нѣкоторыя слабости -- да кто же ихъ я не имѣетъ? Однако жъ, никогда не выказываетъ ихъ при гостяхъ: когда бываютъ гости, вы можете смѣло оставятъ у нея на рукахъ все вино, водку, настойки -- ничего не тронетъ. Ну, безъ гостей, другое дѣло -- опять скажу: кто Богу не грѣшенъ?
   Мой собственный уголокъ, миссъ, на Пентонской Площади, въ Пейтанвильскомъ Переулкѣ. Глухо, очень-глухо; но весело. Открытое поле. Воздухъ чистъ и здоровъ... Миссъ Сомерсонъ!... миссъ Сомерсонъ!.. Я... я обожаю васъ. Будьте такъ милостивы, позвольте мнѣ (какъ мы обыкновенно говоримъ) сдѣлать поясненія... предложить вамъ себя... то-есть руку и сердце!
   Мистеръ Гуппи въ-заключеніе упалъ на колѣни; я была въ безопасности за столомъ но все-таки очень испугалась.
   -- Встаньте, сэръ, сейчасъ же, сказала я: -- и покончите эту каррикатурную сцену, иначе я измѣню данному обѣщанію и позвоню.
   -- Выслушайте меня, миссъ! говорилъ мистеръ Гуппи, подыми ко мнѣ руки.
   -- Я не могу больше слушать ни одного слова, сэръ, отвѣчала и: -- если вы тотчасъ же не встанете и не сядете за столъ.
   Онъ жалобно посмотрѣлъ на меня, но послушался: всталъ съ колѣнъ и сѣлъ на свое мѣсто.
   -- Какая злая насмѣшка! сказалъ онъ, положа руку на сердце и меланхолически кивая мнѣ черезъ столъ головою. Въ такую минуту сидѣть за говядиной! Нѣтъ, миссъ, съ души мутитъ смотрѣть на говядину въ такую минуту!
   -- Кончайте, говорила я: -- я дала слово васъ выслушать. Извольте же кончать.
   -- Я кончу, миссъ, сейчасъ же кончу; какъ сильно уваженіе и чувство любви къ вамъ, такъ велико и мое послушаніе. Вотъ конецъ; я бы желалъ тебя, сокровище коего сердца, назвать своею, передъ алтаремъ Предвѣчнаго!...
   -- Это совершенно-невозможно, шагала я: -- нечего и говорить!
   -- Я знаю, говорю мистеръ Гуппи, наклоняясь надъ соусомъ и смотря на меня тѣмъ же испытующимъ взглядомъ, какъ прежде; я чувствовала, что онъ на меня смотрѣлъ, хотя сама не смотрѣла на него: -- я знаю, что, смотря съ свѣтской точки зрѣнія, предложеніе мое во всѣхъ отношеніяхъ -- ничтожное предложеніе. Но, миссъ Сомерсонъ! ангелъ!.. Ахъ, нѣтъ, ради Бога не звоните! Я былъ воспитанъ въ жесткой школѣ, изучалъ людей съ различнымъ характеромъ. Хотя еще я молодъ, во я извѣдалъ жизнь, видалъ коловратность счастія. Благословляемый вашею рукою, сколько бы я нашелъ силъ упрочить ваше благосостояніе, усладить вашу жизнь. Чему бы я не выучился, ободряемый вами. Конечно, я теперь ничего не знаю; но сколько бы я могъ знать подъ вліяніемъ вашей довѣренности, вашей любви.
   Я сказала ему, что всякое упрочиваніе моего благосостоянія такъ же нелѣпо, какъ его собственное упрочиваніе въ моемъ сердце, и что онъ долженъ вонять, что ему слѣдуетъ теперь удалиться, куда онъ только захочетъ.
   -- Жестокая дѣвушка! сказалъ мистеръ Гуппи: -- еще одно слово... Я думаю, ты замѣтила, какъ я былъ пораженъ твоею красотою ужъ въ тотъ день, когда ожидалъ тебя близь гостинницы Случайнаго Продавца! Я думаю, ты могла замѣтить, что только уваженіе къ твоей красотѣ заставило меня откинуть передъ тобой ступеньки извощичьей кареты! Съ-тѣхъ-поръ, жестокая, образъ твой навѣки врѣзался въ груди моей! Какъ часто вечеромъ ходилъ я взадъ и впередъ, подъ окнами дома мистриссъ Желлиби, съ тѣмъ только, чтобъ взглянуть на кирпичныя стѣны, защищавшія тебя отъ ночной прохлады. Если я говорилъ о желанія упрочить твое благосостояніе, такъ помни, что въ основѣ чувствъ моихъ, въ основѣ моихъ помышленій, была одна, только одна любовь къ тебѣ.
   -- Мнѣ бы очень было прискорбно, мистеръ Гуппи, сказала я, привставъ и взявъ за шнурокъ звонка: -- причинить вамъ или кому бы то ни было, негодованіе за благородное чувство, выраженное хотя и грубо, но откровенно. Если вы въ-самомъ-дѣлѣ, хотя дурно я неумѣстно, желали высказать мнѣ то доброе мнѣніе, которое вы имѣете обо мнѣ, то я, во всякомъ случаѣ, считаю своимъ долгомъ благодарить васъ. Знайте, что нѣтъ причины мнѣ быть тщеславной и я вовсе не тщеславна. Я надѣюсь, прибавила я (право, не знаю зачѣмъ), что вы теперь отправитесь въ Лондонъ я займетесь такъ же прилежно дѣлами конторы Кенджа и Корбая, какъ-будто на васъ и не находило такого безумнаго припадка.
   -- Еще полминуты, миссъ! воскликнулъ мистеръ Гуппи, умоляя меня не звонить: -- все, что было, не будетъ имѣть огласи?
   -- Я никому не скажу ни слова, если вы сами не вынудите меня впослѣдствіи.
   -- Еще четверть минуты массъ! Если, а случаѣ, выбудете смотрѣть благосклоннѣе: когда бы это на было, куда бы я ни былъ заброшенъ судьбою -- это все-равно -- чувства мои не измѣнятся, въ-отношеніи того, что я для васъ готовъ сдѣлать. Помните: мистеръ Гуппи, нумеръ восемьдесятъ-седьмое, Пентонская Площадь; если же переѣхалъ, или умеръ, или что-нибудь въ этомъ родѣ, мистриссъ Гуппи, нумеръ триста-второй, Старая Причальная улица!
   Я позвонила, вошелъ слуга, мистеръ Гуппи положилъ карточку свою на столъ, и сдѣлавъ отчаянный поклонъ, удалился. Поднявъ глаза на него, я встрѣтила его взоръ, печальный и грустный.
   Я еще съ часъ, или болѣе, провозилась съ записными книгами и повѣркою счетовъ. Наконецъ, покончивъ дѣла, я прибрала свой письменный столъ, и была такъ спокойна и весела, и думала, что забыла утреннее приключеніе. Но, придя наверхъ, въ свою комнату, я, къ удивленію моему, начала смѣяться противъ воли, еще и большему удивленію, начала потомъ плакать. Словомъ: я пришла въ такое раздражительное состояніе, въ какомъ не была и тогда, когда повѣряла свои тайны доброй, старой куколкѣ, зарытой давно ужъ подъ деревомъ, въ саду.
   

ГЛАВА X.
Адвокатскій писецъ.

   На восточномъ углу Канцлерскаго Переулка или, лучше сказать, на Стряпномъ Подворьѣ въ Канцелярской Улицѣ, мистеръ Снегсби, продавецъ канцелярскихъ принадлежностей, ведетъ свой торгъ на законномъ основанія. Подъ сѣнью Стряпнаго Подворья, гдѣ во всякое время тѣнь, мистеръ Снегсби развиваетъ свою дѣятельность во всѣхъ родахъ и формахъ, составляющихъ матеріальную и, слѣдовательно, невинную часть судейскихъ дѣлъ и процесовъ. Тутъ у него кожи и свертки пергамена; бумага разнаго формата, цвѣта и достоинства: стопы въ листъ, въ поллиста, въ четвертку, осьмушку; однѣ бѣлыя, другія сѣрыя, синія, сѣрожелтыя; гладкія, шероховатыя, проникающія; тутъ у него и гербовая бумага и палочки для перьевъ, и перья стальныя и гусиныя; чернила, песокъ, резина, карандаши, сургучъ и облатки; тутъ у него и красныя тесемки, и зеленый шелкъ, и карманныя книжки, альманахи, дневники и адресъ-календари, ящички, линейки, чернильницы и стеклянныя и свинцовыя; ножи, ножечки, ножницы и множество канцелярскихъ инструментовъ -- всего не перескажешь! Словомъ: мистеръ Снегсби, окончивъ курсъ своей науки, то-есть, переставъ быть подмастерьемъ, сталъ торговать подъ одною фирмою съ хозяиномъ своимъ, мистеромъ Пифферомъ. По этому поводу на Стряпномъ Подворьѣ совершился нѣкотораго рода переворотъ. Масляной краской свѣжо было написано: "Пифферъ и Снегсби", на томъ мѣстѣ, гдѣ прежде плохо виднѣлось единственное, давно-извѣстное имя Пифферъ, которое едва можно было разобрать, потому-что дымъ, народный лондонскій плющъ, густо обвился не только около вывѣски Пиффера, но и вокругъ всей его лавки, и закрывалъ ея родословное древо.
   Но не видать Пиффера на Стряпномъ Подворьѣ. Никто здѣсь не ожидаетъ его прихода. Ужъ съ четверть вѣка лежитъ онъ на кладбищѣ, въ Гольборнской Улицѣ, и цѣлый день и полъ-ночи рыщетъ надъ его головою сотня вагоновъ и каретъ, какъ страшный драконъ. И не вѣдаетъ никто, пользуется ли когда онъ дремотою этого дракона, чтобъ выйдти изъ преисподней и подышать свѣжимъ воздухомъ Стряпнаго Подворья, пока пронзительный голосъ безжалостнаго пѣтуха, засѣдающаго въ подвалѣ маленькой молочной лавки, въ Канцелярской Улицѣ (интересно бы знать понятіе пѣтуха о разсвѣтѣ! не думаю, чтобъ онъ могъ изучить что-нибудь своимъ опытомъ и наблюденіемъ), не прокричатъ ему обратнаго марша. И если въ-самомъ-дѣлѣ приходитъ Пифферъ взглянуть на Стряпное Подворье подъ сумракомъ ночи, чего не можетъ, конечно, отрицать ни одинъ изъ торговцевъ канцелярскими принадлежностями, то онъ приходитъ невидимо и никому отъ прихода его ни жарко, ни холодно.
   При жизни его и во время ученья Снегсби, продолжавшагося цѣлыя семь лѣтъ, съ Пифферомъ, совершенствуясь на томъ же торговомъ поприщѣ, жила племянница, короткорослая, крикливая племянница, немного поджарая въ груди, неловко сплюснутая, съ птичьимъ носомъ, такъ заостреннымъ на концѣ, какъ веретено. Кумушки Страннаго Потери поговаривали, что покойная мать этой племянницы, ослѣпленная родительскою любовью, желала довести до совершенства неуклюжій станъ своей дочки, и съ этой цѣлью, уперевшись материнскими ногами въ кроватныя ножки, для большой устойчивости, затягивала ее ежедневно въ шнуровку съ силою, способною внушить привычку держаться прямо и величественно. Кромѣ наружныхъ средствъ, употреблялись и внутреннія, съ такою же энергіей: она вливала съ въ горло цѣлыми стаканами уксусъ и лимонный сокъ, и эти соединенныя кислоты, какъ говорили кумушки, утонили и заострили носъ и окислили ея характеръ. Хотя эта молва и была всеобщая, но она или не достигала до ушей молодые Снегсби, или не производила на него никакого впечатлѣнія, такъ-что онъ, достигнувъ мужскаго возраста, завладѣлъ драгоцѣннымъ предметомъ этой молвы, и такимъ образомъ за разъ вступилъ съ мистеромъ Пифферомъ въ двойственныя связи: родства и товарищества. Теперь, на Странномъ Подворьѣ, въ Канцелярской Улицѣ, мистеръ Снегсби и племянница соединены брачными узами, и племянница до-сихъ-поръ гордится своимъ станомъ, который, хотя о вкусахъ спорить нельзя, но надо сказать правду, такъ тонокъ, какъ спичка.
   Эта парочка составляетъ, какъ думаютъ сосѣди, единъ голосъ. Этотъ голосъ, который единственно выходитъ устами мистриссъ Снегсби, частенько раздается по Стряпному Подворью. И если мистеръ Снегсби не выражается въ этихъ сладкозвучныхъ тонахъ, издающихся изъ груди мистриссъ Снегсби, значить, онъ не выражается никогда. Онъ больше ничего, какъ смиренный, плѣшивый, боязливый человѣчекъ, съ лоснящейся головой и щетиновиднымъ клочкомъ черныхъ волосъ на затылкѣ. Имѣетъ сильное поползновеніе къ спокойствію и тучности. Когда онъ стоитъ у двери на Странномъ Подворьѣ, въ темъ сѣромъ рабочемъ сюртукѣ, съ нарукавниками изъ чернаго каленкора и смотритъ на облака, или стоятъ позади своей конторки, въ своей темной лавкѣ, съ тяжелою линейкою, размѣривая и обрѣзая овечьи шкурки, съ пособіемъ своихъ двухъ подмастерьевъ, онъ кажется совершенно-спокойнымъ и смиреннымъ человѣкомъ. Изъ-подъ его ногъ, въ такое время, вырываются часто стоны и жалобы, какъ изъ преисподней неспокойнаго духа, и можетъ-битъ, въ нѣкоторыхъ случаяхъ, когда эти стоны достигаютъ самыхъ высокихъ нотъ, мистеръ Снегсби рѣшается сказать своимъ подмастерьямъ:
   -- Кажется, жена моя моетъ голову Криксѣ!
   Это прозвище, которое произнесъ мистеръ Снегсби, служило поводомъ поострить краснобаямъ Страннаго Подворья: они говорили, что Крикса настоящее имя для мистриссъ Снегсби: оно бы выразило совершенно-правильно ея характеръ, бурный и крикливый. Это прозвище -- собственность, и притомъ единственная собственность, за исключеніемъ пятидесяти шиллинговъ годоваго дохода и очень-маленькаго, плохо-наполненнаго сундучка плохимъ платьемъ сухопарой дѣвки, взятой изъ благотворительнаго пріюта (думаютъ, что ея настоящее имя Августа).
   Крикса хотя была воспитана въ Тутингѣ благотворительною рукою и, слѣдовательно, развивалась при благопріятныхъ обстоятельствахъ, однакожъ страдала припадками, происхожденіе которыхъ благотворительный пріютъ не могъ объяснить.
   Крикса дѣвка, собственно говоря, лѣтъ двадцати-трехъ, много, четырехъ, но на лицо кажется по-крайней-мѣрѣ десятью годами старше. Она, вслѣдствіе необъяснимыхъ припадковъ, ходить въ наймы по дешевой цѣнѣ, и такъ боится, чтобъ ее снова не отправили въ благотворительный пріютъ, что, кромѣ того времени, въ которое ее находятъ головою или въ ведрѣ, или въ ушатѣ, или въ лоханкѣ, или подъ столомъ, или вообще въ какомъ-нибудь мѣстѣ, близь котораго она находилась во время припадка -- она всегда за работой. Она служитъ утѣшеніемъ родителямъ и опекунамъ подмастерьевъ: они видятъ ясно, что Крикса не подаетъ надежды на внушеніе нѣжныхъ чувствъ въ неопытныя сердца юношей. Съ утѣшеніемъ смотритъ на нее мистриссъ Снегсби: она можетъ всегда и за все къ ней придраться, всегда и за все ее выбранить. Съ утѣшеніемъ смотритъ на нее и мистеръ Снегсби, который думаетъ, что держать ее, значитъ дѣлать доброе дѣло. Въ глазахъ Криксы помѣщеніе продавца канцелярскихъ принадлежностей есть храмъ красоты и роскоши. Она считаетъ маленькую гостиную наверху, которая, такъ сказать, всегда въ папильйоткахъ и въ фартукѣ, то-есть всѣ украшающія ее бронзовыя вещицы завернуты въ бумажки, а мебель подъ чехлами, за самый фешонэбльный будуаръ во всей подлунной. Видъ изъ оковъ съ одной стороны на Стряпное Подворье (а если высунуться немножко изъ окна, то и на Канцелярскую Улицу), съ другой -- на задній дворъ помощника шерифа Коавинса, казался ей картиной неподражаемой красоты. Множество портретовъ, сдѣланныхъ масляною краскою, портретовъ, изображающихъ мистера Снегсби, смотрящимъ на мистриссъ Снегсби, И мистриссъ Снегсби, смотрящею на мистера Снегсби, были въ глазахъ ея произведеніемъ кисти Рафаэля, или Тиціана.
   Мистеръ Снегсби предоставляетъ все, что не входитъ въ техническія мистерія его занятій, мистриссъ Снегсби. Она распоряжается деньгами, бранится съ сборщиками податей, слѣдитъ за мыслями мистера Снегсби и, безъ всякой отвѣтственности, подаетъ къ столу только то, что ей вздувается. Потому-то всѣ женщины, по той и по другой сторонѣ Канцелярскаго Переулка, даже дальше, по всей Гольборнской Улицѣ, смотрятъ на нее вообще, какъ на спасительный штандартъ, такъ-что, если гдѣ-нибудь у нихъ случается крупная семейная размолвка, или вооруженные переговоры, то онѣ говорятъ мужьямъ, чтобъ тѣ сравнили положеніе ихъ, то-есть женъ, съ положеніемъ мистриссъ Снегсби, и буйность ихъ, то-есть мужей, съ кротостью мистера Снегсби. Молва, которая, подобно летучей мьши, летаетъ постоянно около Стряпнаго Подворья и садится на окно каждаго-дома, говорятъ, что мистриссъ Снегсби ревнива, имѣетъ пылкій характеръ, и что мистеръ Снегсби часто подвергается ея инквизиторской власти. Въ эти моменты онъ убѣгаетъ изъ дома, иногда безъ шляпы, и оказываетъ, вообще говоря, храбрость мыши. Странно, но замѣчено, что женщины, которыя ставятъ мистера Снегсби какъ блистательный примѣръ заносчивымъ мужьямъ своимъ, смотрятъ на вето, въ-дѣйствительности, съ нѣкотораго рода презрѣніемъ. Въ-особенности одна дама, мужа которой сильно подозрѣваютъ въ томъ, что онъ пробовалъ не разъ на ея спинѣ употреблять свой дождевой зонтикъ, въ качествѣ исправительнаго орудія, считаетъ его самымъ ничтожнымъ существомъ.
   Впрочемъ, быть-можетъ, эти неясные слухи происходятъ оттого, что мистеръ Снегсби человѣкъ, въ нѣкоторомъ родѣ, мечтательной и поэтической натуры. Онъ любитъ, напримѣръ, въ лѣтнее время прогуляться къ гостинницѣ Желѣзная Скоба и наблюдать, какъ порхаютъ воробьи и какъ шелестятъ листья деревьевъ. Любятъ въ воскресный день послѣ обѣда пройдтись на Архивный Дворъ и раздумать (когда онъ въ хорошемъ расположеніи духа), что было нѣкогда доброе, старое время, но что теперь, онъ готовъ поклясться, можно найдти одинъ или два каменные гроба подъ этой часовней, если только разрыть землю. Онъ баловалъ свое воображеніе, размышляя о многихъ канцлерахъ, вицеканцлерахъ, ассесорахъ и архиваріусахъ, находящихся на томъ свѣтѣ, и получалъ такой смакъ къ сельской жизни, разсказывая своимъ двумъ подмастерьямъ, какъ онъ слыхивалъ, что въ-старину вмѣсто Гольборнской Улицы протекалъ ручей, свѣтлый, какъ кристаллъ, и что на мѣстѣ троттуаровъ были прямыя тропинки, ведущія въ зеленые луга -- получалъ такой смакъ къ сельской жизни, что не хотѣлъ оставаться здѣсь.
   День клонятся къ концу; газъ засвѣщается, но свѣтитъ еще невполнѣ-ярко, потому-что невполнѣ-темно. Мистеръ Снегсби стоитъ у двери своей лавки и наблюдаетъ за облаками. Смотритъ, какъ запоздалая ворона летитъ на западъ, черезъ Странное Подворье. Она перелетаетъ Канцелярскій Переулокъ, Садъ Линкольнской Палаты и направляетъ полетъ свой въ ея полямъ.
   Здѣсь, въ огромномъ домѣ, который былъ прежде дворцомъ, живетъ мистеръ Телькингорнъ. Покои раздѣлены и отдаются въ наемъ, и въ этихъ остаткахъ прежняго величія гнѣздятся теперь адвокаты, какъ черви въ зернѣ орѣха; но обширныя лѣстницы, корридоры и переднія остались еще и понынѣ, остались даже разрисованные плафоны, гдѣ аллегорія, въ римскомъ шлемѣ и въ лазуревыхъ покровахъ, лежитъ посреди цвѣтовъ, облаковъ и толстоногихъ мальчиковъ, и причиняетъ зрителю головную боль, какъ это, кажется, бываетъ со всѣми аллегоріями, болѣе или менѣе. Здѣсь, посреди множества сундуковъ съ надписью древнихъ фамилій, сидитъ мистеръ Телькингорнъ, если не находится безмолвно въ какомъ-нибудь сельскомъ домѣ, гдѣ свѣтскіе люди умираютъ съ тоски. Сегодня онъ дома: сидитъ за своимъ столомъ. Старой школы, старая устрица, которую никто не можетъ открыть.
   Какимъ кажется онъ, такимъ кажется и кабинетъ его, при сумракѣ сегодняшняго вечера: ржавымъ, устарѣлымъ, ускользающимъ отъ наблюденія, молчаливымъ. Тяжелые на подъемъ, широкоспинные, старинные краснаго дерева стулья, съ подушками, набитыми конскимъ волосомъ, старые тонконогіе столы, покрытые пыльнымъ сукномъ, гравюры, изображающія портреты лордовъ послѣдней или предпослѣдней генераціи, окружаютъ его. Темнаго цвѣта, толстый турецкій коверъ покрываетъ полъ кабинета, и двѣ свѣчки, въ старинныхъ, серебряныхъ подсвѣчникахъ, мало освѣщаютъ обширную комнату. Заглавія книгъ глубоко вдавлены въ переплетъ корешка; на всемъ, гдѣ только можно, виситъ замокъ; нигдѣ не видать ключа. Мало бумагъ видно на столѣ. Около него лежитъ нѣсколько рукописей, но онъ не обращаетъ на нихъ вниманія. Онъ тихо и медленно выработываетъ какую-то несозрѣвшую идею въ мозгу, вертя чернильницу и два обломка сургуча. Вотъ красный сургучъ, вотъ черный. Нѣтъ, все это не то! мистеръ Телькингорнъ, опять ихъ мѣшаетъ и начинаетъ снова работу.
   Здѣсь, подъ расписными плафонами, гдѣ карапузая аллегорія таращитъ глаза на его хитросплетенія, какъ-будто желая броситься на него, а онъ, между-тѣмъ, не обращаетъ на нее никакого вниманія, мистеръ Телькингорнъ имѣетъ за-разъ и квартиру и контору. Онъ не держитъ большой прислуги; при немъ находится только одинъ человѣкъ, среднихъ лѣтъ, обыкновенно съ потертыми локтями; онъ всегда сидитъ за высокой перегородкой въ сѣняхъ и рѣдко заваленъ работой. Мистеръ Телькингорнъ идетъ не простой дорогой. Писарей ему ненужно. Онъ большой резервуаръ тайнъ и не позволитъ открыть въ себѣ крана. Кліенты его нуждаются въ немъ: онъ для нихъ все и во всемъ. Бумаги, которыя онъ хочетъ, чтобъ были написаны, пишутся спеціальнымъ адвокатомъ Темпля по таинственнымъ наставленіямъ; чистыя копіи, которыя онъ требуетъ, пишутся лучшими писцами, и онъ не заботится о платѣ. Человѣкъ среднихъ лѣтъ, сидящій за перегородкой, едва-ли знаетъ столько о дѣлахъ палатъ, сколько можетъ знать мусорщикъ Гольборнской Улицы.
   Кусокъ краснаго сургуча, кусокъ чернаго сургуча, крышечка съ чернильницы, крышечка съ другой чернильницы, маленькій ящикъ для песку... Такъ! Ты въ середину, ты справа, ты слѣва. Эта мысль должна быть выработана или сегодня, или никогда... Сегодня! Мистеръ Телькингорнъ встаетъ, поправляетъ очки, надѣваетъ шляпу, кладетъ рукописи въ карманъ, выходитъ, говоритъ человѣку среднихъ лѣтъ, съ проношенными локтями: "Я скоро буду назадъ". Рѣдко говоритъ онъ ему что-нибудь яснѣе.
   Мистеръ Телькингорнъ идетъ туда, откуда летѣла ворона, несовсѣмъ, можетъ-быть, туда, но почти туда, на Стряпное Подворье въ Канцелярскую Улицу, гдѣ Снегсби, поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей, исполняетъ всѣ заказы по письменной части съ надлежащею акуратностью; принимаетъ для копій и переписки акты, бумаги и проч., и проч., и проч.
   Часовъ пять или шесть пополудни -- и пары теплаго чая наполняютъ воздухъ Стряпнаго Подворья бальзамическимъ благоуханіемъ. Они клубятся и около двери въ лавку мистера Снегсби. Здѣсь время идетъ не такъ, какъ въ другомъ мѣстѣ: здѣсь обѣдаютъ въ началѣ втораго; а въ половинѣ десятаго ужинаютъ. Мистеръ Снегсби былъ ужъ на походѣ въ подземельныя области для воспріятія чаю, когда, выглянувъ изъ двери, увидѣлъ запоздалую ворону.
   -- Хозяинъ дома?
   Крикса наблюдаетъ за лавкой, потому-что подмастерья пьютъ въ кухнѣ чай съ мистеромъ и съ мистриссъ Снегсби, а слѣдовательно, двѣ дочки портнаго, причесывающіяся передъ двумя зеркалами, поставленными на два окна втораго этажа противоположнаго дома, тщетно думаютъ возбудить разсѣянность въ молодыхъ подмастерьяхъ; онѣ пробуждаютъ только безкорыстное удивленіе Криксы, которой волосы не расли, не растутъ и, сказать по правдѣ, никогда расти не будутъ -- возбуждаютъ удивленіе къ густымъ кудрямъ своимъ.
   -- Хозяинъ дома? спрашиваетъ мистеръ Телькингорнъ.
   Хозяинъ дома, и Крикса хочетъ позвать его. Она исчезаетъ быстро, потому-что рада уйдти изъ лавки, на которую, хотя и смотритъ съ уваженіемъ, однако не безъ примѣси страха; она видитъ въ ней депо страшныхъ орудій юриспруденческихъ пытокъ -- мѣсто, въ которое не слѣдуетъ, собственно говоря, входитъ, когда зажженъ газъ.
   Является мистеръ Снегсби, жирный, согрѣтый чаемъ, лоснящійся и жующій. Онъ кладетъ на прилавокъ кусокъ хлѣба съ масломъ и говоритъ:
   -- Статочное ли дѣло! мастеръ Телькингорнъ!
   -- Пару словъ, Снегсби!
   -- Къ вашимъ услугамъ, сэръ! Зачѣмъ это вы безпокоились сами? Вамъ бы прислать за мною вашего слугу. Покорно прошу войдите сюда, за прилавокъ!
   Снегсби просіялъ въ одну минуту.
   Комната за прилавкомъ, сильно пропитанная запахомъ пергамена, была вмѣстѣ и складомъ товаровъ, и конторой, и бюро.
   Мистеръ Телькингорнъ сѣлъ на стулъ, спиною къ письменному столу.
   -- Дѣло Жарндисовъ? Снегсби.
   -- Слушаю, сэръ.
   Мистеръ Снегсби, отвернулъ рожокъ газа и кашлянулъ въ руку, въ знакъ скромной надежды на награду. Мистеръ Снегсби, будучи робкимъ человѣчкомъ, мастеръ кашлять на всѣ тоны и такимъ образомъ замѣнять слова.
   -- Вы переписывали для меня, въ послѣднее время, нѣсколько объясненій по этому дѣлу?
   -- Да, сэръ, мы переписывали.
   -- Копія одного изъ нихъ, говоритъ мистеръ Телькингорнъ, опустивъ беззаботно руку (о тонкая, невскрываемая устрица старой школы!) въ фальшивый карманъ своего сюртука:-- писана особеннымъ почеркомъ, который мнѣ нравится. Такъ вотъ, проходя случайно мимо и имѣя эту копію при себѣ, я я хотѣлъ спросить васъ... ахъ, ошибся! ее со мной нѣтъ... впрочемъ, ничего... когда-нибудь въ другое время... А, вотъ она! Такъ я хотѣлъ спросить васъ, кто это переписывалъ?
   -- Кто это переписывалъ, сэръ? сказалъ мистеръ Снегсби, взявъ рукопись и положивъ ее на столъ, причемъ онъ перебиралъ листы съ такимъ крученьемъ и сученьемъ лѣвою рукою, какое только свойственно поставщикамъ канцелярскихъ принадлежностей.
   -- Это писано на сторонѣ, сэръ, говорилъ мистеръ Снегсби: -- мы тогда много заказали на сторонѣ работы. Дайте только взглянутъ въ книгу и я тотчасъ же скажу вамъ, сэръ, кто это переписывалъ.
   Мистеръ Снегсби снимаетъ книгу со шкапа, по дорогѣ кусаетъ хлѣбъ съ масломъ, который, кажется, нейдетъ ужъ въ горло, осматриваетъ рукопись съ одной стороны, ведетъ указательнымъ пальцемъ правой руки по открытой страницѣ книги и читаетъ:
   "Жьюби, Пеккеръ, Жарндисъ..."
   -- Жарндисъ! Вотъ оно, сэръ, говоритъ мистеръ Снегсби.-- Такъ и есть! я теперь вспомнилъ. Мы точно отдавали на сторону, сэръ, писцу, который живетъ какъ-разъ тутъ, по той сторонѣ переулка.
   Мистеръ Телькингорнъ видѣлъ запись въ книгѣ, и прежде продавца канцелярскихъ принадлежностей успѣлъ прочесть и имя Жарндиса, и имя писца.
   -- Какъ! его зовутъ Немо? сказалъ мистеръ Телькингорнъ.
   -- Неио, сэръ. Вотъ онъ. Сорокъ-два листа. Отданы въ среду въ восемь часовъ вечера. Принесены въ четверкъ, утромъ, въ десять часовъ.
   -- Немо! повторилъ мистрисъ Телькингорнъ: -- nemo значитъ полатыни -- никто.
   -- Вѣрно, поанглійски, немо значитъ кто-нибудь, сэръ, прибавилъ мистеръ Снегсби и прокашлялся своимъ смиреннымъ кашлемъ.-- Вѣрно, это ужъ такое имя. Вотъ посмотрите, сэръ: сорокъ-два листа. Выданы въ среду въ восемь часовъ вечера. Возвращены въ четверкъ, въ девять съ половиною часовъ утра.
   Зрачокъ мистера Снегсби замѣчаетъ голову мистриссъ Снегсби, которая высовывается изъ-за двери съ тѣмъ, чтобъ провѣдать, что значитъ бѣгство ея мужа отъ чая. Мистеръ Снегсби производитъ пояснительное кашлянье въ видѣ сигнала: -- не безпокойся, моя милая, тутъ дѣльцо!
   -- Въ девять съ половиною часовъ, сэръ, повторяетъ мистеръ Снегсби.-- Наши канцелярскіе писаря, которые живутъ работою поштучно, странный народъ. Можетъ-быть, это и не его имя, только онъ извѣстенъ подъ этимъ именемъ. Помнится, сэръ, что онъ, даже печатно, объявлялъ себя подъ этимъ именемъ и въ Правленіи, и въ Королевскомъ Судѣ, и въ Палатѣ Судей. Вѣдь вы знаете, сэръ, какого рода тамъ письмо? Работы много!
   Мистеръ Телькингорнъ смотритъ сквозь маленькое окно, черезъ дворъ Коавинса, помощника шерифа, на его окна, освѣщенныя огнемъ. Комната, гдѣ Коавинсъ вкушаетъ кофе, выходитъ на дворъ и тѣни нѣсколькихъ джентльменовъ волнуются и вытягиваются на сторахъ. Мистеръ Снегсби, пользуясь удобнымъ случаенъ, чуть-чуть поворачиваетъ голову черезъ плечо, глядятъ на свою дражайшую воловину и старается выразить et кривляньемъ рта и шевеленьемъ губъ: Тель...кин...горнъ, бо...гатъ, боль...шое, влі...я...ніе.
   -- Давали ли вы, прежде, какую-нибудь работу этому писарю? спрашиваетъ мистеръ Телькингорнъ.
   -- Какъ же, какъ же! Онъ работалъ для васъ.
   -- Думая о важныхъ дѣлахъ, я забылъ, какъ вы мнѣ сказали его адресъ?
   -- Черезъ улицу, сэръ. Именно... мистеръ Снегсби дѣлаетъ еще усиленный глотокъ, какъ-будто кусокъ хлѣба съ масломъ все еще стоятъ у него въ горлѣ.-- Именно, у продавца тряпья и бутылокъ.
   -- Вы мнѣ укажете этотъ домъ?
   -- Съ большимъ удовольствіемъ, сэръ!
   Мастеръ Снегсби снимаетъ каленкоровые нарукавники, снимаетъ сѣрый сюртукъ, надѣваетъ черный, снимаетъ шляпу съ крючка и говорятъ вслухъ:
   -- А, вотъ и жена моя! Будь такъ добра, моя милая, и скажи одному изъ подмастерьевъ, чтобъ онъ присмотрѣлъ за лавкой, пока я перейду черезъ улицу съ мастеромъ Телькингорнонъ. Мистриссъ Снегсби, сэръ! Черезъ двѣ минуты я буду дома, другъ мой!
   Мистриссъ Снегсби присѣдаетъ адвокату, удаляется за прилавокъ, наблюдаетъ за ними изъ-за оконной занавѣски, тихонько удаляется въ заднюю комнату и смотритъ въ книгу, которая осталась открытою. Мистриссъ Снегсби очевидно любопытна.
   -- Вамъ это мѣсто покажется страннымъ, сэръ, говорятъ мистеръ Снегсби, идя по мостовой и уступая почтительно узенькій троттуаръ адвокату: -- да и писецъ тоже такой странный. Этотъ народъ -- очень-дикій народъ, сэръ. Преимущество этого Немо состоитъ въ тонъ, что онъ можетъ не спать сколько угодно. Дайте ему работу, и онъ несомкнетъ глазъ пока не кончитъ.
   Совершенно-темно, и газовые фонари въ полномъ блескѣ.
   Посреди псарей, несущихъ на почту обыденныя письма, посреди совѣтниковъ и стряпчихъ, идущихъ домой обѣдать, посреди истцовъ и просителей, посреди тяжущихся во всѣхъ родахъ, посреди толпы, на жизненномъ пути которой юридическая мудрость съ давняго времени настроила мильйоны баррикадъ, ныряя сквозь уличную грязь, которая, никто не знаетъ изъ чего составлена, и никто не знаетъ, какъ и зачѣмъ собирается около насъ; мы знаемъ только то, что когда ее соберется много, то необходимо надо оскребать ее лопатами.-- Идетъ адвокатъ Телькингорнъ съ поставщикомъ канцелярскихъ принадлежностей Снегсби къ лавкѣ тряпья и бутылокъ, гдѣ, кромѣ, этого добра, можно найти цѣлый складъ всякаго хлама; къ лавкѣ, лежащей за тѣнью стѣны Линкольнской Палаты, и въ которой, судя по ея вывѣскѣ, предлагаетъ что кому нужно, нѣкто Крукъ.
   -- Вотъ тутъ онъ живетъ, сэръ, говоритъ поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей.
   -- Такъ вотъ гдѣ онъ живетъ! говоритъ разсѣянно адвокатъ. Благодарю васъ.
   -- Развѣ вы не зайдете къ нему, сэръ?
   -- Нѣтъ, благодарю. Я теперь пойду домой. Прощайте. Благодарю васъ!
   Мистеръ Снегсби сникаетъ шляпу, отвѣшиваетъ подобающій поклонъ и возвращается къ своей дражайшей половинѣ и къ чаю.
   Но мистеръ Телькингорнъ не тотчасъ идетъ домой; онъ прошелъ нѣсколько шаговъ впередъ, вернулся назадъ въ лавкѣ Крука и взошелъ въ нее.
   Довольно-темно въ лавкѣ. Сальная свѣча, стоящая на окнѣ, нагорѣла. Старикъ, и возлѣ него кошка, сидятъ въ заднемъ углу у камина. Старикъ встаетъ и идетъ на встрѣчу мистеру Телькингорну, держа въ рукахъ другую нагорѣвшую свѣчку.
   -- Дома ли вашъ постоялецъ?
   -- Мужчина или женщина, сэръ? спрашиваетъ мистеръ Крукъ.
   -- Мужчина. Писарь, который занимается перепискою бумагъ.
   Мистеръ Крукъ пристально осмотрѣлъ посѣтителя. Онъ знаетъ его.
   Имѣетъ неясное предчувствіе о его аристократической важности.
   -- Вы хотите видѣть его, сэръ?
   -- Да.
   -- Это и мнѣ рѣдко удается, говоритъ мистеръ Крукъ съ гримасою, въ замѣнъ улыбки: -- позвать его къ вамъ, сэръ? Впрочемъ, надо надежды, чтобъ онъ сюда пришелъ.
   -- Такъ я къ нему пойду, говоритъ мистеръ Телькингорнъ.
   -- Во второй этажъ, сэръ. Возьмите свѣчку. Вотъ здѣсь!
   Мистеръ Крукъ, рядомъ съ своею кошкою, стоятъ у первой ступени лѣстницы и смотритъ на мистера Телькингорна.
   -- Хи, хи! говоритъ онъ, когда мистеръ Телькингорнъ почти скрылся.
   Мистеръ Телькингорнъ смотритъ внизъ черезъ перила. Кошка оскаливаетъ зубы, щетинится и шипитъ на него.
   -- Смирно, леди Женни! Будь почтительна къ гостямъ, миледи!.. Знаете ли, что говорятъ про моего жильца? шепчетъ мистеръ Крукъ, подымаясь на одну или двѣ ступени.
   -- Что говорятъ про него?
   -- Говорятъ, что онъ продалъ душу свою врагу; мы съ вами, конечно, этому не вѣримъ; но все же я вамъ скажу, что жилецъ мой такого желчнаго и мрачнаго характера, что не отказался бы отъ сдѣлки съ нечистымъ. Не раздражайте его, сэръ -- вотъ мой совѣтъ.
   Мистеръ Телькингорнъ кивнулъ головой и идетъ дальше. Онъ подходить къ темному углу во второмъ этажѣ, стучится въ дверь -- отвѣта не получаетъ. Отворяетъ дверь -- дверь распахивается и задуваетъ свѣчку.
   А можетъ, свѣчка потухла и сама; воздухъ въ комнатѣ такъ гадокъ, что горѣніе врядъ ли возможно. Комнатка маленькая, грязная, закопченая. На ржавомъ подобіи каминной рѣшетки, согнутой посерединѣ, какъ-будто бы бѣдность ударила и ее, тлѣетъ нѣсколько угольевъ. Въ углу, передъ каминомъ, стоитъ трехногій, изломанны столъ, испещренный дождемъ чернилъ. Въ другомъ углу, на одномъ изъ двухъ стульевъ, лежитъ старый чемоданъ, замѣняющій шкапъ для платья. Большаго шкапа не надо: бока чемодана и такъ ввалились во внутрь, какъ щеки умирающаго съ голоду. Вездѣ голый полъ; только передъ каминомъ лежитъ старый, ободраный матъ. Нѣтъ на окнахъ занавѣсъ, выгорожающихъ темноту ночи; но полинялыя ставни закрыты плотно, и сквозь ихъ сердцевидныя отверстія могъ бы увидать голодъ жертву свою на одрѣ.
   На кучѣ стараго, грязнаго тряпья, покрытаго толстымъ, грубымъ, изорваннымъ полотномъ, видитъ, съ содроганіемъ, адвокатъ, стоящій въ дверяхъ, лежащаго человѣка. Онъ лежитъ въ рубашкѣ, панталонахъ и съ голыми ногами. При пугающемъ мракѣ догарающей свѣчи, лицо его кажется желтымъ. Растрепанные волосы головы, всклочась съ растрепанною бородою и усами, обрамляютъ его голову. Отвратительно-грязна комната; отвратительно-гадокъ воздухъ ея; какъ зловредный міазмъ, ложится онъ на лёгкія адвоката.
   -- Эй, дружище! вскрикиваетъ адвокатъ, стуча желѣзнымъ подсвѣчникомъ о дверь.
   Отвѣта нѣтъ, хотя дружище лежитъ, повернувшись немного въ сторону и съ открытыми глазами.
   -- Эй, дружище! восклицаетъ адвокатъ снова, встань, проснись!
   И пока онъ стучитъ о дверь, свѣчка совершенно потухаетъ. Кругомъ темнота и только два черные глаза, прорѣзанные въ ставняхъ, смотрятъ на кровать.
   

ГЛАВА XI.
Братъ.

   Чье-то прикосновеніе къ морщинистой рукѣ адвоката, въ темной комнатѣ, гдѣ онъ стоитъ въ нерѣшимости, заставляетъ его вздрогнуть и вскрикнуть:
   -- Кто это?
   -- Это я, говорятъ ему въ самое ухо старый хозяевъ лавки.-- Не можете разбудить его?
   -- Нѣтъ.
   -- Гдѣ же ваша свѣчка?
   -- Потухла. Возьмите ее.
   Крукъ беретъ свѣчку, идетъ къ огню, наклоняется надъ каминной рѣшеткой и пробуетъ раздуть уголья. Но нѣтъ ни одной искры подъ пепломъ и усилія его тщетны. Сдѣлавъ еще безотвѣтный призывъ своему жильцу, онъ шепнулъ адвокату, что хочетъ сойдти внизъ и привести свѣчку изъ лавки, и удалялся. Мистеръ Телькингорнъ, по причинамъ, ему извѣстнымъ, дожидается мистера Крука не въ комнатѣ, но на лѣстницѣ, за дверью.
   Ожидаемый свѣтъ скоро является на стѣнѣ и Крукъ, въ сопровожденія зеленоглазой кошки, показывается со свѣчей.
   -- Онъ всегда такъ спитъ? спрашиваетъ адвокатъ шопотомъ.
   -- Хи!.. не знаю, отвѣчаетъ Крукъ, мотая головой и насупивъ брови.-- Я, изъ его привычекъ знаю только одну, что онъ рѣдко показывается.
   Такъ, разговаривая, входятъ они вмѣстѣ въ комнату. И когда онъ освѣтилъ ея стѣны, глаза въ ставняхъ какъ-будто закрылись. Но глаза лежащаго на постели были все-таки открыты.
   -- Господи спаси насъ! восклицаетъ мистеръ Телькингорнъ.-- Онъ умеръ!
   Крукъ такъ быстро опустилъ тяжелую руку, которую было приподнялъ, что она свѣсилась съ кровати.
   Съ минуту смотрятъ они молча другъ на друга.
   -- Пошлите скорѣе за докторомъ, сэръ! Позовите миссъ Флайтъ, закричите ей съ лѣстницы! Вотъ здѣсь, у кровати, сткляночка съ ядомъ! Зовите скорѣе миссъ Флайтъ. Кричите, сэръ, говоритъ Крукъ, растопыривъ надъ трупомъ свои искривленныя руки, какъ крылья вампира.
   Мистеръ Телькингорнъ выбѣгаетъ на лѣстницу и кричитъ:
   -- Миссъ Флайтъ! Флайтъ! Скорѣе, сюда, гдѣ вы, Флайтъ?
   Крукъ слѣдитъ за нимъ глазами и пока тотъ зоветъ миссъ Флайтъ, онъ считаетъ нужнымъ подойти къ старому чемодану и отойдти назадъ.
   -- Скорѣй Флайтъ! скорѣй ближайшаго доктора! такъ говоритъ Крукъ съумасшедшей, маленькой старушонкѣ, своей жилицѣ. Она выходитъ изъ своей конурки, въ минуту исчезаетъ и скоро возвращается въ сопровожденіи оторваннаго отъ обѣда, раздраженнаго врача, съ порядочнымъ запасомъ табаку на верхней губѣ и съ сильнымъ шотландскимъ произношеніемъ.
   -- А! перекреститесь хорошенько, говоритъ Эскулапъ, взглянувъ на нихъ, послѣ минутнаго обзора трупа: -- онъ, мертвъ, какъ фараонъ!
   Мистеръ Телькингорнъ, стоя у стараго чемодана, спрашиваетъ: давно ли онъ умеръ?
   -- Давно ли, сэръ? говорятъ Эскулапъ: -- надо полагать, что онъ умеръ часа три назадъ.
   -- Да, такъ должно быть, замѣчаетъ темнолицый молодой человѣкъ, стоящій по другую сторону кровати.
   -- Принадлежите вы къ медицинской профессіи, сэръ? спрашиваетъ Эскулапъ.
   -- Принадлежу, отвѣчаетъ темнолицый молодой человѣкъ.
   -- Ну, такъ я ухожу, говоритъ Эскулапъ: пособить здѣсь нельзя, и этимъ замѣчаніемъ окончилъ онъ свой коротенькой визитъ и возвратился дообѣдывать.
   Темнолицый молодой человѣкъ освѣщаетъ постель и съ той и съ другой стороны, и тщательно осматриваетъ писца, который доказалъ достовѣрность своего имени -- сдѣлался никѣмъ.
   -- Я часто видалъ его, говоритъ чернолицый врачъ: -- онъ покупалъ у меня опіумъ года съ полтора. Что, изъ васъ кто-нибудь родня ему? спрашиваетъ онъ, взглянувъ на трехъ присутствующихъ.
   -- Онъ нанималъ этотъ уголъ отъ меня, отвѣчаетъ угрюмо Крукъ и беретъ свѣчку изъ протянутой руки чернолицаго врача: -- онъ говорилъ мнѣ однажды, что я его ближайшій родственникъ.
   -- Онъ умеръ, говоритъ врачъ, отъ сильнаго пріема опіума -- тутъ нѣтъ сомнѣнія. Вся комната пропитана опіумомъ. Тутъ его будетъ достаточно, продолжаетъ онъ, взявъ изъ рукъ Крука старый чайничекъ: -- чтобъ положить на мѣстѣ цѣлую дюжину людей.
   -- Вы думаете, что онъ это сдѣлалъ съ умысломъ? спрашиваетъ Крукъ.
   -- Принялъ-то усиленный пріемъ?
   -- Да!
   (Крукъ чавкаетъ губами, ожидая отвѣта съ невыразимымъ любопытствомъ).
   -- Не знаю. Я думаю, что безъ умысла, потому-что онъ привыкъ къ большимъ пріемамъ; а впрочемъ, кто его знаетъ? Онъ, я думаю, былъ очень-бѣденъ?
   -- Я думаю, что такъ. Каморка его не изъ роскошныхъ, говоритъ Крукъ, глаза котораго сверкали, не хуже кошачьихъ, по всѣмъ угламъ каморки.-- Но я въ ней съ-тѣхъ-поръ не былъ, какъ онъ помѣстился, а самъ онъ былъ скрытенъ: не говорилъ мнѣ о своихъ обстоятельствахъ.
   -- Онъ вамъ долженъ за постой?
   -- За шесть недѣль.
   -- Онъ не отдастъ никогда! говоритъ чернолицый молодой человѣкъ, продолжая свои наблюденія: -- нѣтъ сомнѣнія, что онъ мертвъ, какъ фараонъ, и, судя по его наружности и обстоятельствамъ, я думаю, что смерть для него -- счастье. Однакожъ онъ хорошо сложенъ и съмолоду, надо полагать, былъ красивъ. Онъ это произнесъ не безъ чувства и, смотря на лицо трупа, щупалъ небьющееся сердце.-- Я помню, что однажды я замѣтилъ въ немъ что-то такое, похожее на человѣка лучшаго происхожденія. Ошибаюсь я, или нѣтъ? продолжалъ онъ, озираясь вокругъ.
   -- Вы бы еще спросили біографію всѣхъ тѣхъ леди, которыхъ волосы хранятся у меня въ мѣшкахъ, въ подвалѣ, отвѣчалъ Крукъ:-- онъ жилъ у меня полтора года, занимался, а можетъ-быть и не занимался перепискою бумагъ -- вотъ все, что я о немъ знаю.
   Во время этого разговора, мистеръ Телькингорнъ съ руками, заложенными за спину, стоялъ у стараго чемодана и казался совершенно-чуждымъ всѣмъ тремъ родамъ интересовъ, возбужденныхъ смертью писца: онъ былъ чуждъ и участію, съ которымъ молодой врачъ смотрѣлъ на трупъ, какъ на субъектъ своей профессіи, очевидно, отличнымъ отъ того участія, съ которымъ онъ смотрѣлъ на него, съ филантропической точки зрѣнія; онъ былъ чуждъ и тому наслажденію, съ которымъ уродливый старикъ чавкалъ губами при видѣ смертнаго одра; и, наконецъ, тому ужасу, который эта картина производила на сумасшедшую старушонку. Его невозмутимое лицо было такъ же невыразительно, какъ и его черное платье. Нельзя было даже понять, думалъ онъ въ это время о чемъ-нибудь, или нѣтъ: ни въ одной чертѣ его не выражалось ни терпѣніе, ни нетерпѣніе, ни вниманіе, ни разсѣянность: ничего не было видно въ немъ, кромѣ внѣшней шелуха его.
   Вотъ онъ вмѣшивается въ разговоръ, обращаясь къ молодому врачу съ своей неподвижной, дѣловой манерою.
   -- Я зашелъ сюда, говоритъ онъ: -- только-что передъ вами; въ намѣреніи отдать покойнику, котораго я никогда не видывалъ прежде, нѣсколько бумагъ для переписки. Я слышалъ о немъ отъ моего поставщика канцелярскихъ принадлежностей, Снегсби, съ Стряпнаго Подворья. Такъ-какъ никто изъ здѣшнихъ не имѣетъ о немъ никакихъ свѣдѣній, то не худо было бы послать за Снегсби -- а? продолжалъ онъ, обратившись къ сумасшедшей старушонкѣ, которая часто видала его въ Палатѣ, и которую онъ часто видалъ тамъ, и которая теперь судорожными знаками вызывалась сбѣгать за поставщикомъ канцелярскихъ принадлежностей.-- Сходите-ка, въ-самомъ-дѣлѣ!
   Старушонка ушла; чернолицый врачъ оставляетъ своя безплодныя наблюденія я прикрываетъ предметъ ихъ, штопанымъ, перештопанымъ подобіемъ одѣяла. Мистеръ Крукъ перемолвилъ съ нимъ слова два. Мистеръ Телькингорнъ хранитъ молчаніе и все-таки продолжаетъ стоять у стула съ старымъ чемоданомъ.
   Мистеръ Снегсби поспѣшно является, въ своемъ сѣромъ сюртукѣ и въ черныхъ нарукавникахъ.
   -- Боже мой! Боже мой! восклицаетъ онъ: -- таки свернулся, бѣдняга! Съ нами крестная сила!
   -- Можете ли вы, Снегсби, дать хозяину этой лавки нѣкоторыя свѣдѣнія объ этомъ несчастномъ созданія? спрашиваетъ мистеръ Телькингорнъ.-- Онъ, кажется, долженъ за постой я притонъ, вы знаете, его надо похоронить.
   -- Слушаю, сэръ, говоритъ мистеръ Снегсби, производи оправдательное откашливанье въ кулакъ: -- я, право, не знаю, какой дать совѣтъ... развѣ только посовѣтовать послать за священной особой.
   -- Васъ не спрашиваютъ о совѣтѣ, возражаетъ мистеръ Телькингорнъ: -- ни безъ васъ бы могъ дать совѣтъ.
   (-- Безъ-сомнѣнія, никто лучше васъ, сэръ, говоритъ мистеръ Снегсби, съ почтительнымъ откашливаніемъ въ кулакъ).
   -- Но мнѣ хотѣлось только, чтобъ вы дали свѣдѣнія или о его родныхъ, или о его происхожденіи, или о чемъ-нибудь, до него касающемся.
   -- Увѣряю васъ, сэръ, говорятъ мистеръ Снегсби, предпославъ отвѣту своему просительный кашель: -- что я столько же знаю откуда онъ пришелъ, какъ и то...
   -- Куда онъ отправился! дополнялъ врачъ, чтобъ вывести его изъ затруднительнаго положенія.
   Молчаніе.
   Мистеръ Телькингорнъ смотритъ на поставщика канцелярскихъ принадлежностей. Мистеръ Крукъ съ разинутымъ ртомъ ожидаетъ, кто первый начнетъ говорить.
   -- Что жъ касается до его родныхъ, сэръ, говоритъ мистеръ Снегсби: -- то еслибъ нашелся человѣкъ, который бы мнѣ сказалъ: "послушай, Снегсби, вотъ тебѣ двадцать тысячъ фунтовъ стерлинговъ, балетами англійскаго Банка, только назови мнѣ хоть одного изъ его родныхъ", такъ я не хоть бы этого сдѣлать, сэръ! Помнится, что, года полтора тому назадъ, или около этого, когда онъ переѣхалъ въ эту лавку тряпья и бутылокъ...
   -- Да, полтора года, сказалъ Крукъ, кивнувъ головою.
   -- Года полтора тому назадъ, или около этого, говоритъ мистеръ Снегсби, очевидно, ободрясь -- онъ пошелъ въ нашу улицу, однажды утромъ, послѣ завтрака, и, заставъ жену мою (которую я называю мистриссъ Снегсби, когда требуютъ обстоятельства) въ нашей лавкѣ, произвелъ въ ея присутствіи пробу своему почерку и далъ замѣтить, что онъ нуждается въ работѣ, и что онъ -- отъ слова не станется -- (любимая поговорка мистера Снегсби, которую онъ произносилъ съ суевѣрною откровенностью, слишкомъ зарапортовавшись) -- въ очень-критическихъ обстоятельствахъ! Жена моя, вообще говоря, небольшая охотница до незнакомыхъ, въ-особенности "отъ слова не станется", когда они въ чемъ-нибудь нуждаются; но къ нему она какъ-то была снисходительна, потому ли, что онъ былъ небритъ, потому ли, что голова его не была причесана, или по какой другой, свойственной женщинамъ, причинѣ, предоставляю обсудить вамъ, только она приняла пробу его почерка, а также и его адресъ. Жена моя неочень-понятлива на имена, продолжаетъ мистеръ Снегсби, не безъ того, чтобъ не произвести въ кулакъ почтительнаго кашля -- и ей казалось, что Немо все равно, что Нимвродъ, поэтому она и взяла въ привычку говорить мнѣ за обѣдомъ: "Мистеръ Снегсби, вы еще не дали Нимвроду работы?" или "Мистеръ Снегсби, зачѣмъ не отдали вы Нимвроду эти тридцать-восемь листовъ по дѣлу Жарндиса?" и тому подобное. Тактъ-то образомъ, онъ и сталъ заниматься отъ насъ работою поштучно, и вотъ все, что я о немъ знаю; могу еще одно только прибавить, что онъ писалъ быстро и не спать ночи ему ни почемъ, и что, примѣромъ будучи сказать, если вы ему дадите переписать сорокъ-пять листовъ въ середу вечеромъ, то онъ вамъ принесетъ ихъ утромъ въ четверкъ обратно. Все это... мистеръ Снегсби смолкъ, и вѣжливо махнулъ шляпой на постель покойника, какъ-будто хотѣлъ выразить: Все это, я не сомнѣваюсь, подтвердилъ бы и мой почтенный другъ, еслибъ -- отъ слова нестанется -- былъ не мертвъ.
   -- Не лучше ли для васъ будетъ, говорятъ мистеръ Телькингорнъ Круку: -- поискать у него бумагъ, которыя могли бы что-нибудь пояснить? Завтра долженъ быть обыскъ, и васъ поведутъ къ допросу. Умѣете вы читать?
   -- Не умѣю, возражаетъ старикъ съ отвратительной гримасой.
   -- Снегсби, говоритъ мистеръ Телькингорнъ: -- сдѣлайте за него осмотръ. Онъ, пожалуй, можетъ попасться въ какія-нибудь непріятности. Находясь здѣсь, я подожду, если вы поторопитесь, и, въ случаѣ надобности, могу засвидѣтельствовать, что все было произведено въ законномъ порядкѣ. Принесите-ка, пріятель, свѣчку для мистера Снегсби: отъ тотчасъ все сдѣлаетъ что нужно, для вашего спокойствія.
   -- Вопервыхъ, здѣсь есть старый чемоданъ, сэръ, говорятъ Снегсби.
   -- Да, есть; мистеръ Телькингорнъ прежде, кажется, его не замѣтиль, хотя стоялъ такъ близко отъ него и хотя въ комнатѣ больше ничего не было!
   Продавецъ тряпья приносятъ свѣчку и поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей производить обыскъ. Молодой врачъ облокотился на уголъ наняла. Миссъ Флайтъ дрожитъ и выглядываетъ изъ-за двери. Старый, способный ученикъ старой школы, съ матовыми черными штанами, завязанными лентами на колѣняхъ, въ широкомъ черномъ жилетѣ, въ длиннополомъ черномъ "ракѣ, въ широкомъ, незатянутомъ бѣломъ галстухѣ, съ бантикомъ, который такъ знакомъ въ Палатѣ Перовъ, стоитъ на томъ же самомъ мѣстѣ и въ томъ же положенія.
   Въ старомъ чемоданѣ кой-какое платьишко, связка билетовъ Заемнаго Банка, этихъ подорожныхъ къ бѣдности, измятая бумажка, пропахнувшая опіумомъ, на которой нацарапано для памяти: "въ такой-то и такой-то день, принялъ столько-то грановъ, въ такой-то день, столькими-то гранами больше", и такъ далѣе; замѣчанія эти начаты писать съ давняго времени, какъ-будто съ тѣмъ, чтобъ продолжать ихъ регулярно, но потомъ брошены. Нѣсколько грязныхъ лоскутковъ, разрозненныхъ газетъ, заключающихъ слѣдствія о мертвыхъ тѣлахъ -- и больше ничего. Снегсби ищетъ и въ стѣнномъ шкапѣ и въ ящикѣ опрысканнаго чернилами стола. Но нѣтъ ни въ томъ, ни въ другомъ ни клочка отъ какого-нибудь письма, ничего подобнаго. Молодой врачъ осматриваетъ одежду адвокатскаго писаря и находитъ только перочинный ножикъ и двѣ-три мелкія монеты. Совѣтъ мистера Снегсби становился самымъ благоразумнымъ: надо послать за священной особой.
   Маленькая сумасшедшая старушонка бѣжитъ за приходскимъ сторожемъ; остальное общество выходитъ изъ комнаты.
   -- Не оставляйте здѣсь кошки, говоритъ врачъ: -- это не годятся!
   Мистеръ Крукъ выгоняетъ ее впередъ себя; она крадется по лѣстницѣ, опустивъ свой пушистый хвостъ и облизывая рыло.
   -- Доброй ночи, говоритъ мистеръ Телькингорнъ и уходитъ къ своей аллегорія и мечтамъ.
   Въ это время слухъ разнесся по улицѣ. Толпы обывателей собираются обсудить дѣло, и авангардъ наблюдательнаго корпуса (преимущественно мальчики) протискиваются къ самымъ стекламъ лавки мистера Крука. Полисменъ, входившій не разъ въ лавку и выходившій изъ нея, стоитъ теперь у ея порога такъ же величественно, какъ башня, позволяя себѣ иногда взглянуть на мальчишекъ, толпящихся у его ногъ, которые, при взглядѣ его, отступаютъ и падаютъ. Мистриссъ Перкинсъ, находящаяся ужъ нѣсколько недѣль во враждебномъ безмолвіи съ мистриссъ Пайперъ, по поводу непріятной ссоры, приключившейся за то, что маленькій Перкинсъ пробилъ голову маленькому Пайперу, въ этотъ день, столько замѣчательный, вступаетъ опять въ дружественныя отношенія. Цаловальникъ шинка на углу, привелегированный дилеттантъ, какъ имѣющій точныя свѣдѣнія о жизни человѣческой вообще, и въ-частности близкія сношенія съ нализавшимся до-пьяна, сообщаетъ свои замѣчанія полисмену съ видомъ неприступнаго головорѣза, нестрашащагося ни полицейскаго жезла, ни будки. Народъ толкуетъ изъ оконъ, черезъ улицу и отдѣльными толпами бѣжитъ съ непокрытою головою изъ Канцелярской Улицы, узнать въ чемъ дѣло. Общее чувство, кажется, въ пользу, мистера Крука: радуются, что смерть не его захватила, конечно, не безъ примѣси нѣкотораго естественнаго смущенія въ погрѣшительности своихъ предположеній. Наконецъ, посреди всей этой суматохи, является и приходскій сторожъ.
   На него смотрятъ не безъ популярности, хотя его обязанность состоитъ собственно въ томъ, чтобъ прійдти и только взглянуть на трупъ. Ощущеніе возрастаетъ, когда изъ устъ въ уста переходитъ молва, что приходскій стражъ на лѣстницѣ. Приходскій сторожъ взошелъ.
   Приходскій сторожъ, между-тѣмъ, выходить, и ощущеніе, нѣсколько-ослабнувшее во время его отсутствія, снова возвышается. Слышно, что онъ ищетъ свидѣтелей въ завтрашнему обыску, которые могли бы сообщить нѣкоторыя свѣдѣнія осмотрщику мертвыхъ тѣлъ и суду присяжныхъ объ умершемъ. Онъ тутъ же обращается къ безчисленному множеству людей, которые ему ровно ничего сказать не могутъ. Онъ еще болѣе одурѣваетъ отъ постоянныхъ толковъ, что вотъ-де сынъ мистриссъ Гринъ былъ самъ писцомъ и зналъ его лучше чѣмъ кто-нибудь. Подать сюда сына мистриссъ Гринъ! Наводятъ справки и узнаютъ, что, кажется, сынъ мистриссъ Гринъ находится въ настоящую минуту на кораблѣ, идущемъ въ Китай, и отправился туда ужъ три мѣсяца тому назадъ; но что, однакожъ, можно переговорить съ нимъ по телеграфу, если члены Адмиралтейства дадутъ разрѣшеніе. Приходскій сторожъ заходитъ въ различныя лавки и комнаты, разспрашиваетъ жильцовъ, заперевъ, на всякій случай, двери и этимъ затворничествомъ, медлительностью и общимъ невѣдѣніемъ приходить въ отчаяніе публику. Полисменъ подмигиваетъ цаловальнику. Интересъ публики теряется и переходитъ и реакцію. Уличные мальчишки начинаютъ поддразнивать приходскаго сторожа, напѣвая ему подъ-носъ тоненькими, писклявыми голосами уличную пѣсню, съ припѣвами, въ которыхъ говорится, что будто бы онъ сварилъ мальчишку и кормитъ этимъ супомъ пріютъ бѣдныхъ. Полисменъ находятъ наконецъ нужнымъ поддержать законъ, и хватаетъ за шиворотъ одного пѣвца; остальные хористы убѣгаютъ и заложникъ ихъ усмиренія отпускается, подъ условіемъ сейчасъ же спрятаться туда откуда вылѣзъ, и съ краткой, но назидательной рѣчью: берегись! Условіе тотчасъ же выполняется. Такъ замираетъ ощущеніе на-время и непоколебимый полисменъ (для котораго опіума нѣсколько больше, нѣсколько меньше, нипочемъ) съ своею лоснящеюся шляпой съ своимъ тугонакрахмаленнымъ ошейникомъ, въ своемъ несгибаемомъ сюртукѣ, съ кожаной перевязью и поручнями и со всею своею принадлежностью, идетъ своею дорогою однообразными тяжелыми шагами, постукиваетъ ладонями, обтянутыми въ бѣлыя перчатки и останавливается тамъ и сямъ по угламъ улицъ, и озирается вокругъ, чтобъ убѣдиться, нѣтъ ли чего-нибудь... отъ затерявшагося ребенка до убійства.
   Подъ покровомъ ночи полоумный приходскій сторожъ плетется по Канцелярской Улицѣ съ своимъ спискомъ присяжныхъ, на которомъ имя каждаго присяжнаго написано невѣрно, я все написано невѣрно, исключая его собственнаго имени, которое прочесть никто или не съумѣетъ мы не захочетъ. Списки составлены, свидѣтельства готовы; приходскій сторожъ заходить къ Круку, чтобъ дождаться нѣсколькихъ бѣднякомъ, которымъ онъ назначилъ свиданіе; они скоро являются и онъ ведетъ ихъ наверхъ, гдѣ они оставляютъ, подъ наблюденіемъ большихъ глазъ ставень, что-то для нихъ новое, что составляетъ послѣднее жилище ни для кого, и для каждаго.
   И всю ночь простоялъ гробъ у стараго чемодана, и всю ночь пролежалъ на постели трупъ того человѣка, который, странствуя сорокъ-пять лѣтъ по жизненному пути, оставилъ такой же невидимый по себѣ слѣдъ, какъ трехдневный ребенокъ.
   На слѣдующее утро улица ожила снова, снова затолпился народъ, какъ на ярмаркѣ. Мистриссъ Перкинсъ, болѣе чѣмъ помирившаяся съ мистриссъ Пайперъ, тараторитъ съ этою превосходнѣйшею женщиною безъ умолку. Осмотрщикъ мертвыхъ тѣлъ засѣдаетъ въ залѣ гостинницы Солнечный Гербъ, гдѣ два раза въ недѣлю собирается гармоническій митингъ, подъ предсѣдательствомъ особы первоклассной знаменитости, противъ которой торчитъ на стулѣ маленькій Свидьсъ, комическій баритонъ, надѣющійся (судя по билету, прилѣпленному на стеклѣ окна), что друзья соберутся окрестъ его и поддержатъ талантъ первой руки. Солнечный Гербъ трещитъ въ занятіяхъ въ это утро. Даже дѣти, подъ вліяніемъ общаго возбужденія, требуютъ такого подкрѣпленія силъ, что пирожникъ, пристроившійся на углу улицы по случаю такихъ замѣчательныхъ обстоятельствъ, разсказывалъ, что его пирожки разлетѣлись какъ дымъ. Между-тѣмъ, какъ приходскій сторожъ снуетъ въ это время между дверью лавки Крука и дверью Солнечнаго Герба и показываетъ любопытный субъектъ, довѣренный его наблюдательности, двумъ-тремъ своимъ наперсникамъ, за что тѣ воздаютъ ему свое благодареніе, въ видѣ стакана эля, или пунша.
   Въ назначенный часъ является осмотрщикъ мертвыхъ тѣлъ; ожидаемый ужъ собравшимися присяжными. Приходъ его привѣтствуется сильнымъ ударомъ кеглей, раздавшимся изъ-за стѣнъ сухаго жедепома, принадлежащаго къ залѣ Солнечнаго Герба. Осмотрщикъ любитъ болѣе посѣщать питейные домы, чѣмъ кого-нибудь изъ знакомыхъ, то-есть онъ человѣкъ соціальный. Сильный запахъ сырыхъ опилокъ, пива и табачнаго дыма вмѣстѣ съ образомъ смерти, во всѣхъ ея ужасахъ, составляетъ какъ-бы непремѣнное условіе его призванія. Приходскій сторожъ и хозяинъ ведутъ его въ залу гармоническаго митинга, гдѣ онъ кладетъ свою шляпу на фортепьяно, беретъ кресло и помѣщается во главѣ длиннаго стола, сдвинутаго изъ нѣсколькихъ маленькихъ столиковъ и обрамленнаго безконечною цѣпью липкихъ стакановъ и кружекъ. Всѣ изъ присяжныхъ, которые могутъ протиснуться, садятся также за столомъ; остальные жмутся между плевальницъ и чубуковъ, или прислоняются къ фортепьяно. Надъ головою осмотрщика виситъ шнуръ съ рукояткой звонка, что съ одной стороны даетъ ему важный видъ, а съ другой, напоминаетъ висилицу.
   Отбирать и приводить къ клятвѣ присяжныхъ!
   Пока церемонія идетъ своимъ порядкомъ, вниманіе общества возбуждается приходомъ кубической формы коротконогаго человѣчка, съ широкими воротничками, съ влажными глазами и съ сильно-закраснѣвшимся носомъ. Онъ скромно становятся около двери, какъ вообще ничтожный смертный; но видно, что онъ очень-близокъ обществу вокальнаго митинга. Всѣ переглянулись к пробѣжалъ вокругъ стола шопотъ: маленькій Свильсъ. Общество считаетъ за непреложное, что вечеромъ во время гармоническаго собранія, маленькій Свильсъ распотѣшитъ всю публику, корча осмотрщика мертвыхъ тѣлъ.
   -- Итакъ, джентльмены! начинаетъ осмотрщикъ.
   -- Мол-ча-ать! Слышите ли! взываетъ приходскій сторожъ.-- Это волненіе относится, однакожъ, не къ осмотрщику, какъ можно бы подумать, потому-что стражъ смотритъ на него во всѣ глаза.
   -- Итакъ, джентльмены, продолжаетъ осмотрщикъ: -- вы собраны здѣсь, чтобъ изслѣдовать родъ смерти нѣкоторой особы. Вамъ разскажутъ обстоятельства, сопровождавшія кончину, и вы должны будете произнести вашъ приговоръ смотря на... (кегли!-- Приходскій сторожъ, унять ихъ!) -- смотря на эти обстоятельства по долгу и совѣсти. Во-первыхъ, мы начнемъ съ того, что осмотримъ трупъ.
   -- Дорогу, дорогу! закричалъ приходскій сторожъ.
   И потянулись они длинной процесіей, нѣкоторымъ образомъ напоминающей похоронную процесію, въ маленькую каморку, находящуюся во второмъ этажѣ лавки мистера Крука, откуда нѣсколько присяжныхъ выбѣгаютъ назадъ блѣдные, какъ полотно. Приходскій сторожъ очень старается, чтобъ два джентльмена, неочень-чистоплотные относительно обшлаговъ и пуговицъ, видѣли все, что только видѣть можно. Для этой цѣли онъ пристраиваетъ къ мѣсту, занимаемому осмотрщикомъ мертвыхъ тѣлъ, особенный маленькій столикъ и готовитъ за нимъ мѣста дли грязныхъ джентльменовъ, которые, какъ ему извѣстно, пользуются популярностью и служатъ въ родѣ ходячихъ газетъ. Слаба человѣческая природа, и приходскій стражъ не выше людскихъ слабостей! Онъ надѣется прочесть въ печати, что Муни дѣятельный и предусмотрительный приходскій сторожъ, сказалъ или сдѣлалъ то и то, и даже надѣется, что имя его станетъ на ряду съ именами великихъ мужей, которыми такъ богаты новѣйшія лѣтописи.
   Маленькій Свильсъ ожидаетъ возвращенія осмотрщика и присяжныхъ. Тѣмъ же дѣломъ занимается и мистеръ Телькингорнъ. Мистера Телькингорна принимаютъ съ большимъ уваженіемъ и сажаютъ между осмотрщикомъ, этимъ важнымъ лицомъ, и ящикомъ для угольевъ. Допросъ идетъ своимъ чередомъ. Присяжные узнаютъ, какъ умеръ предметъ ихъ приговора, и больше ничего не узнаютъ о немъ.
   -- Одинъ очень-важный адвокатъ присутствуетъ здѣсь, джентльмены, говорятъ осмотрщикъ: -- онъ, какъ мнѣ извѣстно, былъ случайно въ то время, когда узнали о смерти, слѣдовательно, можетъ повторять только то, что вы ужь слышали отъ врача, отъ хозяина лавки, отъ жильца и отъ поставщика канцелярскихъ принадлежностей, а потому нѣтъ надобности безпокоить его. Нѣтъ ли здѣсь кого-нибудь, кто можетъ что-нибудь сказать больше?
   Мистриссъ Перкинсъ выталкиваетъ впередъ мистриссъ Пайперъ.
   Мистриссъ Пайперъ тутъ же приводится къ присягѣ.
   -- Анастасія Пайперъ, джентльмены, замужняя женщина. Ну-съ, мистриссъ Пайперъ, что вы имѣете сказать?
   Мистриссъ Пайперъ можетъ наговорить много и безостановочно, въ-особенности въ скобкахъ; но врядъ да что-нибудь можетъ сказать. Мистриссъ Пайперъ, изволите видѣть, живетъ на дворѣ (гдѣ мужъ ея имѣетъ столярную вывѣску), и ужъ давнымъ-давно извѣстно между сосѣдями (именно ужъ и тогда говорили, когда Богъ далъ ей ребенка Александра, Джемса Пайпера, такого хилаго и пискляваго, что они съ мужемъ рѣшились позволить бабкѣ окрестить его, не надѣясь, чтобъ онъ прожилъ и десять минутъ -- бѣдный страдалецъ! Джентльмены! Богъ благословилъ: теперь ужъ ребенку годъ шесть мѣсяцевъ и четыре дня, и онъ ползаетъ на четверенькахъ). Такъ еще и тогда говорили, что покойный истецъ запродалъ себя врагу. Она думаетъ, что причиною такой молвы былъ видъ покойника. Она часто видала его и находила, что видъ его страшенъ и дикъ, и что дѣти боялись его какъ буки, въ-особенности дѣти робкія (что можетъ также подтвердить и мистриссъ Перкинсъ, потому-что она здѣсь, и вѣрно постоитъ за свою честь, равно-какъ и за честь мужа и дѣтей), что она часто видала, какъ покойнаго писца дразнили и сердили мальчишки (потому-что лѣта, всегда лѣта, въ-особенности, когда они живаго и веселаго характера, и напрасно было бы требовать отъ нихъ, джентльмены, чтобъ они были какими-нибудь мофузоилами, потому-что и вы сами мофузоилами никогда не были), что, по случаю этихъ толковъ и его мрачнаго выраженія, ей всегда казалось, что онъ, того и гляди, вытащитъ изъ своего кармана какую-нибудь мотыгу и размозжитъ голову Дженяи (этотъ мальчишка не имѣетъ страха, такъ бывало и липнетъ къ его ногамъ). Что, однакожъ, она никогда не видала, чтобъ покойный писецъ вынималъ изъ своего кармана мотыгу, или какое другое страшное орудіе. Что она часто замѣчала, какъ онъ бѣжалъ отъ дѣтей, какъ-будто ненавистникъ дѣтскій, и никогда съ ними не останавливался и никогда не говорилъ ни съ однимъ изъ.нихъ, и никогда не говорилъ ни съ однимъ взрослымъ человѣкомъ (выключая только одного мальчика, который таскается изъ угла въ уголъ и который, еслибъ былъ на-лицо, могъ бы разсказать вамъ, что онъ его видалъ и говорилъ съ нимъ часто).
   -- Здѣсь ли этотъ мальчикъ? спрашиваетъ осмотрщикъ мертвыхъ тѣлъ.
   -- Его здѣсь нѣтъ, отвѣчаетъ приходскій сторожъ.
   -- Подать его сюда! говоритъ осмотрщикъ, и пока дѣятельный и предусмотрительный Мунни идетъ отыскивать мальчика, осмотрщикъ ведетъ разговоръ съ мистеромъ Телькингорномъ.
   -- А! вотъ и мальчикъ, джентльмены.
   Вотъ онъ, грязный, нечесаный, въ лохмотьяхъ.-- Ну, мальчикъ!-- Позвольте, позвольте!... Предосторожность! Мальчику надо сдѣлать нѣсколько предварительныхъ вопросовъ.
   Имя? Джо. Другаго имени не знаетъ. Не знаетъ, что каждый человѣкъ имѣетъ два имени; никогда объ этомъ не слыхивалъ. Имя Джо ему правится. Не имѣетъ онъ ни отца, ни матери, ни родственниковъ. Никогда не былъ въ школѣ. Что значитъ родительскій донъ -- не знаетъ. Знаетъ, что метла -- метла. Что лгать нехорошо. Не помнитъ, кто ему сказалъ, что метла -- метла, что лгать нехорошо, но знаетъ и то и другое, а потому онъ будетъ говорить правду.
   -- Отъ него мы толку не добьемся, джентльмены! говоритъ осмотрщикъ мертвыхъ тѣлъ, меланхолически качая головой.
   -- Полагаете ли вы, сэръ, что намъ ненадо слушать его показаній? говоритъ одинъ, очень-внимательный присяжный.
   -- Безъ-сомнѣнія, говорить осмотрщикъ.-- Вы слышали мальчика: онъ ничего не можетъ сказать. Можемъ ли мы выслушивать вздоръ предъ лицомъ суда? Конечно, нѣтъ: было бы злоупотребленіе. Возьмите мальчика прочь!
   Мальчика отводятъ прочь, къ совершенному назиданію слушателей, преимущественно маленькаго Свильса, комическаго баритона.
   -- Ну, нѣтъ ли еще свидѣтелей? Болѣе свидѣтелей не открывается.
   Итакъ, джентльмены! Вотъ неизвѣстный человѣкъ; доказано, что онъ имѣлъ привычку употреблять опіумъ въ большихъ пріемахъ. Онъ умеръ отъ слишкомъ-большаго пріема опіума. Если вы имѣете причины думать, что онъ совершилъ надъ собой самоубійство, то вы и пріѣдете къ этому заключенію. Если же вы думаете, что онъ умеръ отъ несчастнаго случая, то и рѣшеніе ваше будетъ сообразно съ вашимъ мнѣніемъ.
   Рѣшеніе сообразно съ мнѣніемъ: случайная смерть.
   -- Безъ-сомнѣнія, безъ-сомнѣнія, джентльмены! дѣло кончено. Прощайте.
   Осмотрщикъ мертвыхъ тѣлъ застегиваетъ свой сюртукъ, и съ мистеромъ Телькингорномъ разспрашиваютъ тихонько въ углу непринятаго свидѣтеля.
   Это несчастное созданіе знаетъ только то, что покойникъ (котораго онъ признаетъ но желтому цвѣту лица и по чернымъ волосамъ) бывалъ иногда преслѣдуемъ на улицѣ. Что, однакожъ, въ холодный, зимній вечеръ, когда онъ, мальчишка, дрожалъ отъ холода подъ воротами, недалеко отъ того мѣста, гдѣ жилъ покойникъ, покойникъ, пройдя мимо его вернулся назадъ, поговорилъ съ нимъ и, узнавъ, что онъ не имѣетъ ни родителей, ни родныхъ, сказалъ:
   -- И я никого не имѣю на бѣломъ свѣтѣ!
   И далъ ему денегъ на обѣдъ и на наемъ ночлега. Что съ-тѣхъ-поръ онъ съ нимъ часто говаривалъ и спрашивалъ, хорошо ли онъ спитъ по ночамъ, и какъ онъ переноситъ холодъ и голодъ, и не желаетъ ли онъ умереть, и дѣлалъ много подобныхъ странныхъ вопросовъ, что когда у него не было денегъ, онъ говорилъ проходя мимо:
   -- Я также бѣденъ сегодня, какъ ты, Джо!
   Но когда у него были деньги, онъ всегда былъ радъ (чему мальчикъ вѣрилъ отъ чистаго сердца), подѣлиться съ нимъ.
   -- Онъ былъ очень-добръ до меня, говорилъ мальчикъ, утирая глаза оборванными рукавами рубашки: -- смотря теперь на него, какъ онъ тутъ, бѣдняга, лежитъ, я желалъ бы, чтобъ онъ услышалъ меня. Онъ былъ очень-добръ до меня, очень-добръ!...
   Когда оборванный мальчикъ сбѣгалъ съ лѣстницы, мистеръ Снегсби, очевидно дожидавшійся его, сунулъ ему въ руку полкроны и прибавилъ, приложивъ указательный палецъ къ носу:
   -- Когда ты увидишь меня съ женою, то-есть съ леди, хочу я сказать, такъ ни гу-гу! ни слова!
   Присяжные остаются еще на нѣсколько времени въ залѣ Солнечнаго Герба и разговариваютъ. Спустя нѣсколько минутъ, полдюжиной исчезаютъ въ облакѣ табачнаго дыма, которымъ пропитывается вся гостиная Солнечнаго Герба. Двое бредутъ въ Гамстидъ, четверо сговариваются сходитъ на шарамыгу въ вечерній спектакль и повершить дѣло устрицами. Маленькаго Свильса подчуютъ со всѣхъ сторонъ. Спрашиваютъ его млѣнія о случившихся происшествіяхъ; онъ представляетъ ихъ въ лицахъ и ломаетъ комедію (это конекъ маленькаго Свильса). Хозяинъ Солнечнаго Герба, считая Свильса популярнымъ, горячо представляетъ его присяжнымъ и публикѣ, замѣчая, что, для характеристическихъ пѣсенъ, онъ не знаетъ подобнаго молодца и, что для костюмовъ его мало цѣлаго обоза.
   Мало-по-малу Солнечный Гербъ погружается въ мракъ ночи и наконецъ начинаетъ блистать газовыми лучами. Настаетъ время гармоническаго митинга. Джентльменъ, въ званіи знаменитости, садится въ кресло, противъ него маленькій Свильсъ съ раскраснѣвшимся лицомъ. Друзья ихъ соединяются окрестъ и готовы поддержать талантъ первой руки. Когда вечеръ пришелъ только-что въ разгаръ, маленькій Свильсъ говоритъ: джентльмены, если вы мнѣ позволите, я постараюсь представить вамъ краткое описаніе сцены изъ дѣйствительной жизни, вторая сегодня происходила здѣсь. Общество въ восторгѣ и аплодируетъ его предложенію. Онъ уходитъ изъ комнаты Свильсомъ и возвращается ужъ осмотрщикомъ мертвыхъ тѣлъ (то-есть ни капли на него непохожимъ), отсыхаетъ обыскъ, прибѣгая иногда къ фортепьяно, и акомпанируетъ припѣвъ типпи-толь-ли-доль... типпи-толь-до-доль... типпи-толь-ли-доль... Дилли!...
   Бренчащее фортепьяно наконецъ смолкло и гармоническіе друзья не гармонически храпятъ на своихъ изгодовьяхъ. Тишина вокругъ одинокаго трупа, покоющагося въ своемъ послѣднемъ земномъ жилищѣ и два глаза, прорѣзанные въ ставняхъ, сторожатъ его, среди нѣсколькихъ часовъ ночнаго спокойствія. Еслибъ въ то время, когда этотъ несчастный, покинувшій свѣтъ, человѣкъ, былъ еще груднымъ ребенкомъ, мать его, къ груди которой онъ приникалъ и которую онъ обнималъ своею маленькою ручкою, могла прозрѣть въ будущее, и тогда, когда она съ нѣжною любовью смотрѣла на него, увидать его лежащимъ здѣсь, на смертномъ одрѣ и въ такомъ положенія, какъ бы невѣроятно показалось ей это видѣніе. О! если были дни, когда онъ былъ нѣжно лелѣянъ женщиной, носившей его у своего сердца: гдѣ же теперь эта женщина, теперь, когда трупъ его еще на землѣ?
   Въ квартирѣ мистера Снегсби на Стряпномъ Подворьи, ни больше ни меньше какъ спокойная ночь. Крикса спитъ убитымъ сномъ, потому-то, какъ говорилъ самъ мистеръ Снегсби, "отъ слова не станется", она кувыркалась изъ одного припадка въ другой. Причина этихъ припадковъ состоитъ въ томъ, что Крикса имѣла отъ природы нѣжное сердце и нѣчто впечатлительное, что, при другихъ обстоятельствахъ, развилось бы, но, подъ благотворнымъ вліяніемъ тутнгскаго заведенія для бѣдныхъ, замѣнилось припадками. Впрочемъ, какая бы ни была причина, только за чаемъ она такъ была взволнована разсказомъ мистера Снегсби объ обыскѣ, при которомъ онъ присутствовалъ, что за ужиномъ, опрокинувъ предварительно кусокъ голландскаго сыра, она растянулась въ кухнѣ на полу во всю длину свою, пробыла въ обморокѣ необыкновенно-долго, и только-что было очнулась, какъ опять пришибло ее снова, такъ-что она прошла сквозь цѣлую цѣпь припадковъ, одинъ за другимъ, съ самыми короткими промежутками, которые она употребляла для того, чтобъ слезно просить мистриссъ Снегсби не отказать ей отъ мѣста, когда она совершенно прійдетъ въ себя, и также упрашивала оставить ее на каменномъ полу и идти спать. Даже мистеръ Снегсби, человѣкъ вообще очень-терпѣливый, утромъ, услыхавъ, какъ въ маленькой молочной лавкѣ пѣтухъ приходилъ въ безкорыстный восторгъ, по случаю разсвѣта!-- сказалъ Криксѣ: Пфууу... ты! А вѣдь я думалъ, ты ужъ совсѣмъ умерла!
   Какіе вопросы рѣшаетъ эта восторженная птица при первыхъ лучахъ солнца, или зачѣмъ она кричитъ изъ всѣхъ силъ (впрочемъ, и люди кричатъ иногда, по поводу различныхъ обстоятельствъ) на то, что кажется ни въ какомъ случаѣ къ ней не относятся -- это ея дѣло. Довольно, что приходитъ разсвѣтъ, приходитъ утро, приходятъ полденъ.
   Дѣятельный и предусмотрительный стражъ -- такъ въ-самомъ-дѣлѣ, было напечатано въ утреннемъ листкѣ -- приходитъ съ своими бѣдный помощниками къ мистеру Круку и уноситъ тѣло брата, здѣсь умершаго, на кладбище, окруженное домами, гдѣ, быть-можетъ, безпечно веселятся другіе наши братья и сестры, а смерть ожидаетъ и ихъ изъ-за угла, и приходскій сторожъ отведетъ и имъ мѣсто на томъ же кладбищѣ.
   Призадумаешься!...
   Настала ночь; темно. Мальчишка, съ метлой на плечѣ, подходятъ тихо и боязливо къ кладбищу.
   Джо, это ты? Да, ты, ты, отвергнутый свидѣтель, отъ котораго ничего не добьешься.-- Онъ былъ добръ до тебя, очень-добръ! говорилъ ты; но не видитъ устрица старой школы въ словахъ твоихъ, того радостнаго луча, которымъ озарится будущая жизнь брата.
   

ГЛАВА XII.
На часахъ.

   Дождь наконецъ пересталъ въ Линкольншайрѣ и прояснялся горизонтъ въ Чизни-Вольдѣ. Мистриссъ Раунсвель вся въ хлопотахъ: сэръ Лейстеръ и миледи возвращаются изъ Парижа. Фешонэбльная молва разнесла эти радости вѣсти по полуночной Англіи, и прибавила, что l'élite du bean monde (она, изволите видѣть, слаба въ англійскомъ нарѣчіи и чертовски-сильна во французскомъ) найдетъ блестящій пріемъ въ древнемъ и гостепріимномъ замкѣ въ Ликольншайрѣ.
   Для пущей важности, на случай пріѣзду блистательнаго и фэшонэбльнаго круга гостей, а такъ же и для Чизни-Вольда на всякій случай починена арка подъ мостомъ, ведущимъ въ паркъ, и вода, взойдя въ свои обыкновенные предѣлы, картинно льется передъ окнами замка и не мѣшаетъ переправѣ. Ясные, но негрѣющіе лучи солнца пробѣгаютъ по хрупкому лѣсу, ободрительно смотрятъ на рѣзкій вѣтеръ, раздувающій листья и осушающій мохъ; скользятъ по парку за подвижной тѣнью облаковъ; смотрятся въ окна замка, бросаютъ на фамильные портреты такія пятна и полосы свѣта, какія никогда не приходили въ голову живописцамъ. Во всю длину портрета миледи, стоящаго надъ каминомъ, сливаются они въ одинъ широкій мечъ, который, нисходя, кажется, дробитъ каминъ въ мелкіе куски.
   Подъ этими негрѣющими лучами и при этомъ рѣзкомъ вѣтрѣ, миледи и сэръ Лейстеръ возвращаются въ свои владѣнія въ своемъ дормезѣ (позади котораго въ маленькой колясочкѣ сидятъ, въ пріятной бесѣдѣ: горничная миледи и камердинеръ сэра Лейстера). Съ значительнымъ запасомъ треска, звона и щелканья кнутомъ и съ храбрыми демонстраціями со стороны двухъ безсѣдельныхъ коней и двухъ центавровъ съ лощеными шляпами, съ ботфортами и раздѣвающимися гривами и хвостами, выѣзжаютъ они со двора бристольской гостинницы на Вандомской Площади и галопируютъ между колоннадою, то дающею тѣнь, то пропускающею свѣтъ, по Риволійской Улицѣ къ Площади Согласія, къ Елисейскимъ Полямъ, къ заставѣ Звѣзды, вонъ изъ Парижа.
   По правдѣ, они не могутъ ѣхать такъ скоро, какъ бы хотѣлось, потому-что и здѣсь, въ Парижѣ, миледи умирала съ тоски. Концерты, собранія, опера, театры, гульбища -- ничто не ново для миледи подъ луною. Даже и въ послѣднее воскресенье, когда бѣдняки веселились, играя съ дѣтьми посреди подстриженныхъ деревьевъ и статуй въ дворцовомъ саду, или гуляли по Елисейскимъ Полянъ -- сборному пункту ученыхъ собакъ и деревянныхъ лошадей, или за городомъ, окружая Парижъ плясками, любезничаньемъ, пьянствомъ, куреньемъ, игрою въ бильярдъ, карты и домино, даже въ послѣднее воскресенье, миледи въ тоскливомъ отчаяніи, и въ скукѣ въ гигантскихъ размѣрахъ, почти возненавидѣла свою горничную за то, что та была весела.
   Потому-то, какъ лошади ни скачутъ, а ей все кажется тихо. Томительная скука гонится за ней, окружаетъ ее и свинцомъ лежитъ на душѣ. Одно, и то слабое средство отъ скуки, это бѣжать, бѣжать безъ оглядки, отъ одного мѣста къ другому. Исчезай Парижъ, смѣняйся длинными, продольными и поперечными аллеями, изъ обнаженныхъ зимою деревьевъ! И когда взглянутъ на тебя, покажись темною, неопредѣленною массою; съ Заставою Звѣзды въ видѣ бѣлой точки, блестящей на солнцѣ и съ двумя высокими башнями, въ видѣ двухъ мрачныхъ тѣней на горизонтѣ!
   Сэръ Лейстеръ, по обыкновенію, въ хорошемъ расположеніи духа. Тоска никогда его не гложетъ. Когда ему нечего дѣлать, онъ можетъ погрузиться въ созерцаніе своего величія. Для человѣка важное преимущество имѣть предметъ такой неисчерпаемой огромности. Прочтя письма, адресованныя на его имя, онъ завалился въ уголъ кареты и всѣмъ существомъ своимъ предался мышленію о той важности, которая сосредоточивается въ его особѣ, для всего человѣчества вообще.
   -- У васъ много писемъ сегодня? говоритъ миледи, спустя много времени послѣ отъѣзда. Она утомилась отъ чтенія: прочла цѣлую страницу, на пространствѣ двадцати миль.
   -- Да, но все пустыя. Ничего особеннаго.
   -- Мнѣ показалось, что вы читали обыкновенно-безконечное посланіе мистера Телькингорна.
   -- Вы все замѣчаете! говоритъ сэръ Лейстеръ съ удивленіемъ.
   -- Хааа!.. вздыхаетъ миледи. Онъ скучнѣйшій человѣкъ!
   -- Онъ проситъ,-- извините, я забылъ передать -- онъ просить, говоритъ сэръ Лейстеръ, вынимая письмо изъ конверта и развертывая его:-- передать вамъ нѣсколько словъ. Съ этой остановкой для смѣны лошадей, я совсѣмъ забылъ объ его приписочкѣ. Извините меня. Онъ пишетъ... Сэръ Лейстеръ такъ мѣшкотно вынимаетъ очки, такъ мѣшкотно надѣваетъ ихъ на носъ, что нервы миледи начинаютъ раздражаться; онъ пишетъ: "что касается до права на прогонъ." Ахъ, извините, это не то.-- Онъ пишетъ: да, да! Вотъ оно! Онъ пишетъ: "приношу мое совершеннѣйшее почтеніе миледи, надѣюсь, что перемѣна мѣста, сдѣлала и въ ихъ здоровья благодѣтельную перемѣну. Будьте такъ милостивы, сэръ, передайте миледи (это, можетъ-быть, ихъ интересуетъ), что я имѣю кой-что сообщить имъ, по ихъ возвращеніи, относительно лица, переписывавшаго по канцелярскому процесу бумаги, почеркъ которыхъ такъ возбудилъ ихъ любопытство. Я его видѣлъ".
   Миледи обернулась къ окну и смотритъ на дорогу.
   -- Вотъ его постскриптумъ, замѣчаетъ сэръ Лейстеръ.
   -- Я бы хотѣла пройдтись немного, говоритъ миледи, продолжая смотрѣть изъ окна.
   -- Пройдтись? повторилъ сэръ Лейстеръ съ удивленіемъ.
   -- Я бы хотѣла пройдтись немного, говоритъ миледи тономъ, недопускающимъ недоразумѣнія.-- Велите остановиться!
   Карету велѣно остановить; слуга соскакиваетъ съ запятокъ, отворяетъ дверцы, откидываетъ ступеньки, повинуясь нетерпѣливому мановенію ручки миледи. Миледи быстро вылетаетъ изъ кареты, идетъ такъ скоро, что сэръ Лейстеръ, при всей своей пунктуальной вѣжливости, не въ-состояніи предложить ей руку и остается далеко позади. Спустя двѣ-три минуты, онъ ее нагоняетъ. Она улыбается; съ виду она такая хорошенькая; опирается на его руку, идетъ въ сопровожденіи его съ четверть версты, утомляется, соскучивается и снова садится въ карету.
   Шумъ и трескъ продолжаются въ большую часть трехъ дней, съ большимъ или меньшимъ брянчаньемъ звонковъ, хлопаньемъ бичей и большими или меньшими демонстраціями храбрости, со стороны центавровъ и голоспинныхъ коней. Взаимная, любезная вѣжливость супруговъ возбуждаетъ общее удивленіе въ тѣхъ гостинницахъ, гдѣ они останавливаются.
   -- Хотя милордъ немножко старенекъ для миледи, говорятъ содержательница гостинницы Золотой Обезьяны: -- и годятся ей въ нѣжные отцы, но нельзя не сказать, что они страстно любятъ другъ друга. Посмотрите какъ милордъ, съ посѣдѣвшей головою, стоятъ у кареты, шляпа подъ-мышкой, и пособляетъ миледи взойдти или выйдти по ступенькамъ экипажа. Посмотрите какъ миледи, благодарная за его вниманіе, склоняетъ къ нему свою прелестную головку и подаетъ ему свои пальчики. Восхитительно!
   Море вообще неочень-почтительно къ великимъ людямъ и выводитъ на лицо сэра Лейстера такія пятна, какъ на лимбургскомъ еырѣ; и выворачиваетъ наизнанку всю его систему. Но несмотря на это, достоинство его все превозмогаетъ: онъ ѣдетъ съ миледи въ Чизни-Вольдъ, въ Линкольншайръ, отдохнувъ отъ морскаго пути только одну ночь въ Лондонѣ.
   Подъ этими негрѣющими лучами солнца, еще менѣе-теплыми по мѣрѣ приближенія вечера, при этомъ рѣзкомъ вѣтрѣ, еще болѣе-рѣзкомъ въ то время, когда отдѣльныя тѣни обнаженныхъ деревьевъ сливаются въ одну длинную тѣнь и когда Аллея Привидѣній, готовясь покрыться темнотою ночи, освѣщается съ восточнаго угла красноватымъ отблескомъ солнца, въѣзжаетъ великолѣпная чета въ паркъ. Грачи, качаясь въ своихъ висячихъ домахъ, свитыхъ на сучьяхъ вязовой аллеи, кажется, рѣшаютъ вопросъ о томъ, кто сидитъ въ каретѣ, проѣзжающей водъ ниши; иные какъ-будто каркаютъ, что сэръ Лейстеръ и миледи ѣдутъ домой; другіе кричать, утверждая противное млѣніе; вотъ смолкли, какъ-будто рѣшили вопросъ окончательно; но вотъ опять, снова, поднялось карканье какъ жаркій споръ, возбужденный однимъ соннымъ грачомъ, должно-быть, склоннымъ къ противорѣчію. Не обращая вниманіе- ни изъ качанье и карканье, катитъ карета къ дому, сквозь окна котораго, тамъ и сямъ, мерцаютъ гостепріимные огоньки не въ такомъ количествѣ, чтобъ датъ обитаемый видъ черной массѣ лицеваго фасада. Но блистательный и аристократическій кругъ пріѣздомъ своимъ скоро обратить замокъ въ самое разнообразно-пріятное мѣсто.
   Мистриссъ Раунсвель ожидаетъ гостей на порогѣ и съ подобающимъ почтеніемъ чувствуетъ обычное пожатіе лѣвой руки сэра Лейстера.
   -- Какъ ваше здоровье, мистриссъ Раунсвель? Очень-радъ, что вижу васъ.
   -- Надѣюсь, что имѣю счастье встрѣчать васъ въ добромъ здоровье, сэръ Лейстеръ?
   -- Въ очень-добромъ, мистриссъ Раунсвель.
   -- Миледи, смѣю надѣяться, также... говоритъ мистриссъ Раунсвелъ и прибавляетъ низкій поклонъ.
   Миледи безъ словъ даетъ замѣтить, что она такъ-себѣ, сколько позволяетъ ея томительное состояніе.
   Роза въ отдаленіи стоятъ позади ключницы и миледи, которая еще не подчинила равнодушію быстроту своей наблюдательности, хотя надъ всѣми ея чувствами ужъ тяготѣла печать апатіи, спрашиваетъ:
   -- Что это за дѣвочка?
   -- Ученица моя, миледи. Роза.
   -- Подойди ко мнѣ, Роза! говорятъ миледи Дедлокъ съ видомъ какого-то участія.-- Знаешь ли, дитя мое, какъ ты хороша собою? продолжаетъ она, касаясь ея плеча кончиками двухъ пальцевъ.
   Роза, очень сконфузясь, отвѣчаетъ:
   -- Не знаю, миледи, и подымаетъ глаза, и опускаетъ ихъ внизъ, и не знаетъ куда глядѣть и краснѣетъ все болѣе-и-болѣе, и все болѣе-и-болѣе кажется хорошенькой.
   -- Сколько тебѣ лѣтъ?
   -- Девятнадцать, миледи.
   -- Девятнадцать! повторяетъ миледи, задумчиво.-- Берегись, дитя мое, не поддавайся лести.
   -- Слушаю, миледи!
   Миледи слегка прикасается своимъ нѣжнымъ, загнутымъ въ перчатку, пальчикомъ къ пухленькой, съ ямочкою, щечкѣ Розы, и идетъ на площадку дубовой лѣстницы, гдѣ сэръ Лейстеръ, принявъ рыцарскую позу, ожидаетъ ее. Старый Дедлокъ, нарисованный во весь ростъ, таращитъ на нихъ глаза, съ видомъ человѣка, незнающаго, что дѣлать (надо полагать, что въ такомъ состояніи онъ находился постоянно въ дни королевы Елисаветы).
   Въ этотъ вечеръ, въ комнатѣ ключницы, Роза то-и-дѣло дѣлаетъ, что твердитъ похвалы миледи. Она такъ добра, такъ снисходительна, такъ хороша собою, такъ блистательна, прикосновеніе ея такъ горячо, что Роза до-сихъ-поръ его чувствуетъ! Мистриссъ Раунсвель подтверждаетъ все это, не безъ собственнаго достоинства: она можетъ только замѣтить... Избави Боже, чтобъ она могла говорить, хотя полслова, въ хулу котораго-нибудь изъ членовъ этой фамиліи, въ-особенности въ хулу миледи, которой удивляется весь свѣтъ; но она позволяетъ себѣ замѣтить только одно, что еслибъ миледи была немножко пообходительнѣе, не такъ холодна, мистриссъ Раунсвель думаетъ, что она тогда была бы еще любезнѣе.
   -- Почти жалко, прибавляетъ петримъ Раунсвель: -- и все-таки почти, потому-что всякое даже предположеніе въ перемѣнѣ обстоятельствъ такой фамиліи, какъ Дедлоки, походитъ на хулу, почти жалко, что миледи не имѣетъ дѣтей. Еслибъ, кажется, была у нея дочь, взрослая дѣвушка, къ которой миледи питала бы привязанность, то нѣтъ сомнѣнія, что тогда миледи обладала бы всѣми совершенствами.
   -- А можетъ-бытъ это сдѣлало бы ее еще болѣе-надменною, говоритъ Ваттъ, который побывалъ ужъ дома, у своихъ родителей, и опять вернулся къ бабушкѣ; такой славный внучекъ!
   -- Болѣе и менѣе, мой другъ, отвѣчаетъ ключница съ достоинствомъ:-- это такія слова, которыя я не смѣю не только произносить, но и слушать, когда ихъ произносятъ, говоря о чемъ-нибудь до миледи касающемся.
   -- Виноватъ, бабушка; но развѣ она не надменна?
   -- Если она надменна, стало-быть, такъ и должно. Фамилія Дедлоковъ на все имѣетъ права.
   -- Ну да, я знаю бабушка, не сердись на меня я такъ пошутилъ! говоритъ Ваттъ.
   -- Сэръ Лейстеръ и миледи Дедлокъ, мой милый, не могутъ быть предметомъ шутки, это негодится.
   -- Сэръ Лейстеръ ни въ какомъ случаѣ не шутка, говоритъ Ваттъ: -- Я всенижайше прошу у него прощенія. Надѣюсь, бабушка, что вѣдь, несмотря на ихъ присутствіе и на съѣздъ гостей, я могу еще здѣсь пробыть денька два, какъ путешественникъ?
   -- Безъ-сомнѣнія, можешь, мой другъ.
   -- Я очень-радъ, потому-что... видите ли, я имѣю невыразимое желаніе ближе ознакомиться съ этими прекрасными окрестностями.
   Случилось, что онъ при этомъ взглянулъ на Розу; Роза потупила глазки и очень, очень закраснѣлась, право. Но, по старой примѣтѣ, должны бы, кажется, разгорѣться ея ушки, а не щечки, потому-что горничная миледи говорятъ въ это время о ней съ большой энергіей.
   Горничная миледи, француженка, лѣтъ тридцати-двухъ, родомъ изъ провинцій, лежащихъ между Авиньйономъ и Марселемъ, большеглазая, смуглолицая, съ черными волосами. Она была бы хороша собой, еслибъ не этотъ кошачій ротикъ и какая-то неловкая сжатость лица, отъ которой скулы и лобъ казались очень выступающими. Во всемъ ея анатомическомъ развитіи было что-то заостренное и съуженное; у нея была особенная способность смотрѣть въ стороны не поворачивая головы, что избавляло отъ непріятной картины, въ-особенности, когда она была не въ духѣ и стояла по близости ножей. Несмотря на вкусъ, съ которымъ она одѣвалась, на разнообразіе всѣхъ ея туалетныхъ принадлежностей, эти особенности придавали ей видъ волчицы. Кромѣ совершенныхъ свѣдѣній въ косметическихъ тонкостяхъ, приличныхъ ея званію, она, какъ природная англичанка, говорила поанглійски, слѣдовательно, она не лѣзетъ въ карманъ за словами, сидя теперь за обѣдомъ съ пріятнымъ сопутникомъ своимъ, камердинеромъ сэра Лейстера, и осыпая бѣдную Розу такимъ наборомъ брани и колкостей за то, что та обратила на себя вниманіе миледи, что пріятный собесѣдникъ вздыхаетъ свободнѣе, когда она принимается за ложку.
   -- Ха, ха, ха, ха! она, Гортензія, будучи въ услуженія у миледи почти пять лѣтъ, всегда была на далекой дистанціи, а эту дѣвчонку, эту куклу ласкаютъ -- и когда же ласкаютъ!-- когда миледи только-что успѣла пріѣхать.-- Ха, ха, ха! Знаешь ли, какъ ты хороша собою, дитя мое? Изволите видѣть, дитя мое! Нѣтъ миледи... Это нехорошо... Сколько тебѣ лѣтъ, дитя мое? Берегись, чтобъ тебѣ не вскружили голову!.. слышите!.. ха, ха, ха! Что можетъ быть смѣшнѣе этого!.. Отлично!
   Словомъ, это такая замѣчательная вещь, которую мадемоазель Гортензія никогда не забудетъ. Вотъ ужъ нѣсколько дней, и за обѣдомъ, и посреди своихъ соотечественницъ, и посреди другихъ горничныхъ, пріѣхавшихъ съ гостями, она предается молча удовольствію насмѣшки, удовольствію, которое выражается съуживаніемъ лица, надуваніемъ губъ, боковыми взглядами изъ угловъ глазъ и часто отражается въ въ зеркалахъ миледи, разумѣется, тогда, когда сана миледи въ нихъ не глядятся.
   Всѣ зеркала въ домѣ приведены въ дѣйствіе: иныя изъ нихъ послѣ долгаго отдыха. Они отражаютъ хорошенькія личики, улыбающіяся лица, молоденькія личики, старческія лица, которыя ни за что не хотятъ быть старыми; словомъ: цѣлую коллекцію лицъ, прибывшихъ провести двѣ или три недѣли января, въ Чизни-Вольдѣ, лицъ, за которыми слѣдитъ фешонэбльная молва, эта гончая собака съ тонкимъ чутьемъ, отъ дня ихъ рожденія, въ Сент-Джемскомъ Предмѣстьи, до того времени, пока не поглотитъ ихъ смерть. Линкольншайрское помѣстье ежило. Днемъ слышны выстрѣлы и голоса въ лѣсахъ; кавалькады наѣздниковъ и экипажей оживляютъ аллеи парка; прислуга въ ливреяхъ и безъ ливрей наполняетъ надворныя строенія. Ночью, сквозь просѣки лѣса, рядъ оконъ зала, въ которомъ виситъ портретъ миледи, кажется рядомъ блестящихъ камней, обдѣланныхъ въ черную эмаль.
   Блистательный и избранный кругъ заключаетъ въ себѣ немаловажный запасъ образованія, ума, красоты и добродѣтели; но посреди всего этого въ немъ есть маленькій недостатокъ.
   -- Что жъ это такое?
   -- Дендизмъ!
   Теперь ужъ нѣтъ фешонэбльныхъ денди, нѣтъ тугонакрахмаленныхъ бѣлыхъ галстуховъ, нѣтъ фраковъ съ тальями на затылкѣ, нѣтъ фальшивыхъ икръ, нѣтъ шнуровокъ; нѣтъ болѣе этихъ каррикатуръ обабившейся изнѣженности, которыя цѣлымъ гуртомъ падали въ обморокъ отъ избытка восторга въ театральныхъ ложахъ и приводились въ чувство другими сладенькими существами, подносившими имъ подъ носъ длинногордыя сткляночки со спиртомъ; нѣтъ этихъ beaux, которымъ надо четырехъ лакеевъ для натяжки на нихъ лосинъ, которые идутъ смотрѣть на всѣ экзекуціи, которыхъ мучитъ совѣсть за то, что они случайно проглотили горошину. Да, этого ничего нѣтъ! Но, можетъ-быть, есть другой дендизмъ въ избранномъ и блистательномъ кругу? дендизмъ, занимающійся менѣе невинными вещами, чѣмъ тугонакрахмаленные галстухи?
   Да, этого не скроешь. Въ эти январскія недѣля въ Чизни-Вольдѣ нѣкоторыя леди и джентльмены новѣйшаго фешонэбльнаго тона выказала рѣшительный дендизмъ въ сужденіяхъ своихъ о разныхъ предметахъ.
   Вотъ, напримѣръ, милордъ Будль, человѣкъ съ огромнымъ вѣсомъ въ своей партіи, знаетъ, что значитъ офиціальный постъ и говоритъ сэру Лейстеру Дедлоку, послѣ обѣда, съ большою важностью, что пренія не то, чѣмъ пренія должны быть; Парламентъ не то, чѣмъ Парламентъ долженъ бытъ, даже и кабинетъ не то, чѣмъ былъ прежде. Онъ предвидитъ съ боязнью, что если предположить, что настоящее министерство падетъ, то правительство не имѣетъ никого въ виду, кромѣ лорда Судьи сэра Томаса Дудля, потому-что герцогъ Фудль не можетъ засѣдать въ одной и той же палатѣ съ Гудлемъ, какъ показала размолвка по этому дѣлу съ Жудлемъ; такъ-что, отдавая портфёль Министерства Внутреннихъ Дѣлъ и управленіе Нижнею Палатою Зудлю, сдѣлавъ министромъ финансовъ Кудля, назначивъ управлять колоніями Будля и Министерствомъ Иностранныхъ Дѣлъ Нудля; что вы тогда сдѣлаете съ Чудлемъ? Положимъ, вы его назначите предсѣдателемъ въ Совѣтѣ; но на это мѣсто готовятъ Рудля. Сдѣлаете его директоромъ Департамента Лѣсовъ, но это мѣсто впору и Тудлю. Что жъ изъ этого выходитъ? Выходятъ, что отечество падаетъ, разсыпается (что совершенно-ясно для патріотизма сэра Лейстера Дедлока), потому-что нельзя отъискатъ поста, соотвѣтствующаго Чудлю!
   По другую сторону высокопочтенный Вильямъ Буффи, членъ Парламента, доказываетъ черезъ столъ сидящей противъ него особѣ, что паденіе отечества -- въ чемъ нѣтъ ужъ никакого сомнѣнія -- должно быть приписано Куффи. Еслибъ поступили съ Куффи такъ, какъ бы слѣдовало поступить съ нимъ, когда онъ вступилъ въ Парламентъ, поудержали бы его отъ присоединеніи къ Дуффи, тогда бы вы его направили къ партіи Фуффти и имѣли бы въ немъ надежнаго оратора противъ Гуффи, и при выборахъ -- сильную руку въ Нуффи, и представители трехъ графствъ, Жуффи, Руффи и Суффи, въ соединеніи съ дѣятельнымъ Муффи, упрочили бы дѣла государства. Между-тѣмъ, какъ теперь, вамъ извѣстно, мы всѣ зависимъ отъ каприза какого-нибудь Пуффи!
   Касательно этого предмета и предметовъ менѣе-важныхъ, слышится много различныхъ мнѣній и толковъ, но блестящему и образованному кругу, безъ исключенія, совершенно-ясно, что дѣло идетъ единственно о Будлѣ и его партіи, и о Буффи и его партіи. Они-то разъигрываютъ роль большихъ актёровъ на великосвѣтской сценѣ. Рѣчь была и о другихъ, во только какъ-то случайно, какъ о сверхъ-комплектныхъ, которымъ предназначена роль хоровъ, или переносчиковъ декорацій; но Будль и Буффи, ихъ партіи, семейства, наслѣдники, душеприкащики, распорядители, управляющіе, и проч., и проч., и проч., занимали первыя роли на жизненной сценѣ.
   Во всякомъ случаѣ, Чизни-Вольдъ набитъ биткомъ, такъ набитъ, что горничныя пріѣзжихъ леди, дурно и тѣсно помѣщенныя, горятъ неугасаемымъ желаніемъ вернуться обратно. Одна только комната пуста; это комната наверху, въ павильйонѣ; она средняго достоинства, но комфортабльно меблирована и имѣетъ какой-то старинный, дѣловой видъ. Эта комната предназначена мистеру Телькингорну и никѣмъ не займутъ ее, потому-что мистеръ Телькингорнъ когда-нибудь да пріѣдетъ. Теперь его еще нѣтъ. У него скромная привычка пройдти пѣшкомъ паркомъ, если погода хорошая, тихо пробраться въ эту комнату, расположиться въ ней такъ, какъ-будто бы онъ никогда изъ ней не выходилъ; сказать человѣку, чтобъ онъ доложилъ о его пріѣздѣ сэру Лейстеру, полагая, что, быть-можетъ, желаютъ его видѣть, явиться за десять минутъ до обѣда и стать въ тѣни двери библіотеки. Онъ спитъ въ своемъ павильйонѣ съ скрипучимъ флюгеромъ надъ головою, передъ окномъ у широкая свинцовая крыша, на которой въ ясное утро можно увидѣть черную фигуру мистера Телькингорна, какъ какого-нибудь ворона крупной породы.
   Каждый день миледи, приходя къ обѣду, взглянетъ на дверь библіотеки и убѣдится, что мистера Телькингорна еще нѣтъ.
   За обѣдомъ миледи взглянетъ, нѣтъ ли свободнаго стула за столомъ, ожидающаго прихода мистера Телькингорна; но нѣтъ свободнаго стула. Каждый вечеръ миледи, какъ-то случайно, спроситъ служанку свою:
   -- Мастеръ Телькингорнъ здѣсь?
   И всякій вечеръ одинъ и тотъ же отвѣтъ:
   -- Нѣтъ, миледи, его еще нѣтъ.
   Однажды вечеромъ, распустивъ свои волосы, миледи погрузилась въ глубокія мысли, по поводу отрицательнаго отвѣта горничной, пока не увидѣла въ зеркалѣ свое недовольное личико и пару постороннихъ черныхъ глазъ, слѣдящихъ за нею съ любопытствомъ.
   -- Потрудись, пожалуйста, говорить миледи, обрати теперь мысли свои на Гортензію: -- заниматься своимъ дѣломъ. Ты можешь любоваться своей красотой въ другое время.
   -- Извините, миледи, я любуюсь вашей красотою.
   -- Напрасно, говоритъ миледи: -- это вовсе не твое дѣло.
   Наконецъ, какъ-то, послѣ обѣда, передъ солнечнымъ закатомъ, когда пестрыя толпы фигуръ, оживлявшихъ Террасу Привидѣній, разошлись и на террасѣ остались только сэръ Лейстеръ и миледи, является мистеръ Телькингорнъ. Онъ подходитъ къ нимъ своимъ привычнымъ методическимъ шагомъ, который не бываетъ ни скорѣе, ни медленнѣе. На немъ его обыкновенная выразительная маска -- если это только маска; онъ носитъ фамильные секреты въ каждомъ членѣ своего тѣла, въ каждой складкѣ своего платья. Преданъ ли онъ душой своимъ кліентамъ, или онъ предаетъ имъ только свои услуги -- это его секретъ, который онъ таитъ точно такъ же, какъ секреты своихъ кліентовъ. Его я, тоже его кліентъ, котораго онъ не обманетъ.
   -- Какъ ваше здоровье, мистеръ Телькингорнъ? говоритъ сэръ Лейстеръ, подавая ему руку.
   Оказывается, что мистеръ Телькингорнъ совершенно-здоровъ. Сэръ Лейстеръ также совершенно-здоровъ и миледи также здорова, чѣмъ всѣ совершенно-довольны.
   Адвокатъ, заложа руки за спину, ходитъ по одной сторонѣ сэра Лейстера на террасѣ; миледи идетъ по другой сторонѣ.
   -- Мы ожидали васъ раньше, говоритъ сэръ Лейстеръ.
   Милостивое замѣчаніе! Это все-равно, что сказать: "Мистеръ Телькингорнъ, мы помнимъ васъ и заочно, замѣтьте это, сэръ, что и заочно, частичка мысли нашей направлена къ вамъ!"
   Мистеръ Телькингорнъ, уразумѣвъ это, кланяется и говоритъ, что онъ очень-обязанъ.
   -- Я бы раньше пріѣхалъ, продолжаетъ онъ: -- но былъ задержанъ разными дѣлами по вашему процесу съ Бойтсорномъ.
   -- Человѣкъ, съ дурно-направленнымъ характеромъ, замѣчаетъ сэръ Лейстеръ съ строгостью: -- очень-опасный человѣкъ въ сосѣдствѣ. Человѣкъ съ низкими наклонностями...
   -- Онъ очень-настойчивъ, замѣчаетъ мистеръ Телькингорнъ.
   -- Люди такого сорта всегда настойчивы, говорить сэръ Лейстеръ, глубоко-настойчивымъ тономъ.-- Я не удивляюсь, что вы о немъ такого мнѣнія.
   -- Теперь дѣло только въ томъ, продолжаетъ адвокатъ: -- не будете ли вы согласны на какую-нибудь уступку?
   -- Нѣтъ, сэръ, говоритъ сэръ Лейстеръ: -- ни на грошъ, и и ноготь!
   -- Я не говорю о чемъ-нибудь важномъ; безъ сомнѣнія, не мы уступимъ; но сдѣлать уступку, такъ, въ бездѣлицѣ...
   -- Мистеръ Телькингорнъ, возражаетъ сэръ Лейстеръ: -- бездѣльникъ не можетъ быть между мной и мистеромъ Бойтсорномъ. Скажу болѣе, что я не могу допустить, чтобъ какое-нибудь изъ моихъ правъ могло быть бездѣлицей: я это говорю не столько относительно своего лица, сколько относительно значенія того имени, которое я ношу и честь котораго я долженъ поддерживать.
   Мистеръ Телькингорнъ снова наклоняетъ голову и говоритъ:
   -- Я буду руководиться вашимъ желаніемъ; но знаю, что мистеръ Бойтсорнъ надѣлаетъ вамъ много хлопотъ...
   -- Такіе люди, мистеръ Телькингорнъ, говоритъ сэръ Лейстеръ: -- только и способны на то, чтобъ дѣлать непріятности. Скверный, негодный онъ человѣкъ!
   Сэръ Лейстеръ, произнося такую сентенцію, кажется, облегчилъ нѣсколько свою гордую грудь.
   -- Однако вечерѣетъ, прибавилъ онъ: -- миледи, пожалуй, простудится. Войдемъ въ комнаты.
   Они подходятъ къ сѣнной двери, и леди Дедлокъ обращается въ первый разъ къ мистеру Телькингорну.
   -- Вы въ вашемъ письмѣ поручали сэру Лейстеру передать мнѣ, относительно того лица, котораго почеркъ обратилъ на себя мое вниманіе. Это только вы имѣете такую прекрасную нами. Я совсѣмъ объ этомъ забыла. Письмо ваше напомнило мнѣ опять. Я не могу понять, почему мнѣ знакомъ этотъ почеркь. Только, какъ хотите, знакомъ.
   -- Вамъ знакомъ? повторяетъ мистеръ Тельхингорнъ.
   -- Да, говоритъ миледи разсѣянно: -- кажется, знакомъ. И уже-ли вы взяли трудъ отыскать того, кто писалъ это... какъ оно называется... клятвенное показаніе?
   -- Да.
   -- Какъ странно!
   Они входятъ въ мрачную столовую залу, расположенную въ нижнемъ этажѣ, освѣщающуюся днемъ двумя глубокими окнами. Теперь сумерки. Огонь камина рѣзко отражается на выстланной плитами стѣнѣ и слабо на стеклахъ оконъ, сквозь которыя видно, какъ ползетъ сѣрый туманъ, собратъ сѣрымъ, густымъ облакамъ, клубящимся по небу.
   Миледи лѣниво опускается въ кресло, стоящее близь угла камина; сэръ Лейстеръ садится также въ креслахъ противъ нея. Адвокатъ становится противъ камина, осѣняя глаза рукою, и изъ-за руки наблюдаетъ за миледи.
   -- Да, говоритъ онъ: -- я спрашивалъ объ этомъ человѣкѣ и нашелъ его. Но, что всего страннѣе, я его нашелъ...
   -- Самымъ необыкновеннымъ человѣкомъ, говоритъ лѣниво леди Дедлокъ.
   -- Я его нашелъ мертвымъ.
   -- О, Боже мой! восклицаетъ сэръ Лейстеръ, пораженный не обстоятельствомъ, но тѣмъ, что объ этомъ обстоятельствѣ, говорятъ въ его присутствіи.
   -- Мнѣ указали его жилище, бѣдное, грязное, и я нашелъ его мертвымъ.
   -- Извините меня, мистеръ Телькингорнъ, замѣчаетъ сэръ Лейстеръ.-- Я полагаю, что чѣмъ меньше говорить объ этомъ...
   -- Пожалуйста, сэръ Лейстеръ, дайте мнѣ выслушать исторію до конца, говоритъ миледи: -- это совершенно-сумрачная исторія. Какъ страшно! мертвецъ!
   Мистеръ Телькингорнъ сознаетъ справедливость замѣчанія наклоненіемъ головы и продолжаетъ:
   -- Или самъ онъ поднялъ на себя руки...
   -- Клянусь честью! восклицаетъ сэръ Лейстеръ.-- Это въ самомъ дѣлѣ!..
   -- Дайте выслушать мнѣ исторію, говорить миледи.
   -- Какъ тебѣ угодно, моя милая, но я долженъ сказать...
   -- Нѣтъ, вамъ не должно говорятъ. Продолжайте, мистеръ Телькингорнъ.
   Любезность заставляетъ сэра Лейстера уступить; но онъ все-таки чувствуетъ, что разсказывать такіе ужасы при такихъ особахъ, право... право...
   -- Такъ я говорю, продолжаетъ адвокатъ съ неколебимымъ спокойствіемъ: -- что я не знаю, умеръ ли онъ, поднявъ самъ на себя руки; только мнѣ непреложно извѣстно, что причиною его смерти собственно онъ самъ; но только неизвѣстно, умышленно или неумышено. Судъ нашелъ, что онъ принялъ ядъ случайно.
   -- Какого же сорта человѣкъ, спрашиваетъ миледи: -- былъ этотъ несчастный?
   -- Очень-трудно опредѣлить, отвѣчаетъ адвокатъ, мотая головой.-- Онъ жилъ въ той бѣдности, въ томъ безпорядкѣ были его всклоченные волосы и борода, онъ былъ такъ грязенъ, что я счелъ бы его самымъ ничтожнымъ изъ ничтожныхъ. Случившійся тутъ докторъ говорилъ, однако, что онъ его видалъ нѣсколько разъ, и что онъ имѣетъ поводъ думать, что нѣкогда обстоятельства его были лучше.
   -- Какъ звали этого несчастнаго?
   -- Его звали такъ, какъ онъ самъ себя прозвалъ; но настоящаго имени его никто не зналъ.
   -- Даже и никто изъ тѣхъ, которые находились при немъ во время его болѣзни?
   -- При немъ никого не было. Его нашли мертвымъ, или, лучше сказать, я его нашелъ мертвымъ.
   -- Безъ всякой надежды что-нибудь узнать о немъ?
   -- Безъ всякой. При немъ былъ... говоритъ адвокатъ, припоминая: -- старый чемоданъ; но въ немъ не нашли никакихъ бумагъ.
   Впродолженіе этого короткаго разговора леди Дедлокъ и мистеръ Телькингорнъ, безъ всякаго измѣненія въ своихъ обычныхъ манерахъ, пристально смотрѣли другъ на друга, что, быть-можетъ, очень-натурально при разсказѣ о такихъ необыкновенныхъ обстоятельствахъ. Сэръ Лейстеръ во все это время смотрѣлъ на огонь съ тѣмъ же выраженіемъ, съ какимъ одинъ изъ его предковъ смотритъ на лѣстницу. Когда исторія была разсказана, онъ возобновилъ снова протестъ свой, говоря, что для него совершенно-ясно, что миледи никакимъ образомъ не могла знать этого бѣдняка (развѣ не получала ли отъ него просительныхъ писемъ), и онъ очень-радъ, что не услышитъ болѣе о предметѣ, столь ничтожномъ для миледи.
   -- Конечно, это такой ужасъ, говорятъ миледи, накидывая на себя свою мантилью, подбитую горностаемъ; -- но, однако, это можетъ заинтересовать на минуту!... Будьте такъ добры, мистеръ Телькингорнъ, отворите мнѣ дверь.
   Мистеръ Телькингорнъ почтительно повинуется. Она проходятъ мимо него, усталая, лѣнивая и надменно-прекрасная. Потомъ они опять встрѣчаются, встрѣчаются за обѣдомъ и такъ далѣе, нѣсколько дней сряду. Леди Дедлокъ, все та же высокомѣрная богиня, окруженная ѳиміамомъ, и безконечно способная, несмотря на все это, умереть со скуки. Мастеръ Телькингорнъ все та же безмолвная сокровищница благородныхъ тайнъ, замѣтно не на своемъ мѣстѣ, но совершенно какъ у себя дома. Они такъ мало, повидимому, обращаютъ другъ на друга вниманія, какъ только могутъ два человѣка подъ одною крышею. И глубоко скрыто въ ихъ сердцахъ, какъ они слѣдятъ другъ за другомъ, какъ они не вѣрятъ другъ другу, изъ остерегаются, чтобъ не попасть на удочку, одинъ другаго, и сколько бы далъ каждый, чтобъ узнать тайны, гнѣздящіяся въ душѣ и мозгу своего противника.
   

ГЛАВА XIII.
Разсказъ Эсѳири.

   Много толковали мы о будущей судьбѣ Ричарда, сначала между собою, какъ этого желалъ мистеръ Жарндисъ, а потомъ и въ его присутствія; но всѣ разговоры мало подвигали насъ впередъ. Ричардъ говорилъ, что онъ готовъ на все. Когда мистеръ Жарндисъ замѣчалъ, что, но его мнѣнію, не поздно ли теперь ему вступить въ морскую службу, къ которой надо пріучаться съ очень-молодыхъ лѣтъ; Ричардъ говорилъ, что онъ и самъ этого побаивается, и очень-легко можетъ быть, что лѣта его ушли. Когда мастеръ Жарндисъ спрашивалъ его мнѣнія о военной службѣ, Ричардъ отвѣчалъ, что онъ и объ этомъ думалъ, и полагаетъ военную службу недурною вещью. Когда мистеръ Жарндисъ совѣтовалъ ему серьезно поразмыслить о вопросѣ, что его прежнее пристрастіе къ морю -- истинное влеченіе, или только малость, обыкновенная дѣтская любовь покататься на лодкѣ; Ричардъ отвѣчалъ безостановочно, что онъ ужъ думалъ и передумалъ объ этомъ вопросѣ, но разрѣшить его никакъ не можетъ отчетливо.
   -- Сколько, быть-можетъ, говорилъ мистеръ Жарндисъ:-- онъ обязанъ за эту нерѣшительность своему характеру, то-есть сколько эта нерѣшительность ему врожденное чувство, столько же я вполнѣ увѣренъ и Оберканцелярія грѣшна въ этомъ. Она привила ему привычку не останавливаться на одной цѣли, не доканчивая оставлять дѣло; думать, не выработавъ окончательно мысли, и бросаться и ту на другую сторону, не зная навѣрное, чего держаться. Если характеръ и болѣе взрослыхъ людей мѣняется подъ вліяніемъ обстоятельствъ, то можно я требовать, чтобъ характеръ юноши подвергаясь въ развитіи своемъ такому сильному вліянію, могъ устоять и бороться съ нимъ?
   Я чувствовала, что слова его справедливы; но еще, если позволю себѣ сказать откровенно, мнѣ казалось, что образованіе его не споспѣшествовало къ развитію характера, къ развитію въ немъ самостоятельности. Онъ цѣлыя восемь лѣтъ провелъ въ школѣ и, какъ я слыхала, училъ и сочинялъ латинскіе стихи всѣхъ родовъ и размѣровъ и поражалъ своими успѣхами; но я никогда не слыхала, чтобъ кому-нибудь изъ сподвижниковъ его образованія пришло въ голову испытать, въ чемъ заключаются его естественныя наклонности, въ чемъ состоятъ его слабости и какой дорогой лучше вести его на поприще науки? Онъ такъ изострился въ стихосложеніи, что еслибъ остался до совершеннолѣтія въ школѣ, то только бы и занимался, что латинскими стихами. Хотя я не сомнѣваюсь, что они очень-звучны, очень-хороши, очень-полезны для различныхъ жизненныхъ цѣлей, и такъ прочно укладываются въ память, что не забываются цѣлую жизнь; но мнѣ все-таки кажется, что было бы для Ричарда полезнѣе заняться чѣмъ-нибудь другимъ съ такимъ же прилежаніемъ, съ которымъ онъ такъ совершенствовался въ латинской версификаціи.
   Во всякомъ случаѣ, я мало понимала толку въ этомъ, да и теперь неясно знаю, занимались ли молодые люди классическаго Рима или классической Греціи стихосложеніемъ въ такихъ огромныхъ размѣрахъ?
   -- Я никакъ не могу придумать, какую бы мнѣ избрать карьеру,-- говорилъ задумчиво Ричардъ.-- Я знаю только, что, кромѣ духовнаго званія, мнѣ всѣ карьеры одинаковы.
   -- Не имѣешь ли ты склонности къ занятіямъ мистера Кенджа?-- спросилъ мистеръ Жарндисъ.
   -- Не могу сказать вамъ опредѣлительно, сэръ! отвѣчалъ Ричардъ.-- Я гребу веслами охотно; адвокатскіе ученики часто отправляются водою. Славныя занятія!
   -- Докторское поприще!.. говорить мистеръ Жарндисъ.
   -- Недурно, сэръ! отвѣчать Ричардъ.
   Я крѣпко сомнѣваюсь, чтобъ онъ когда-нибудь объ этомъ думалъ.
   -- Вотъ истинная дорога, сэръ! повторилъ Ричардъ, съ большимъ воодушевленіемъ.-- Вотъ онъ, наконецъ, Ч. М. К. О! (членъ Медицинскаго Королевскаго Общества).
   Хотя онъ самъ смѣялся надъ словами своими отъ всего сердца, но между-тѣмъ говорилъ, что судьба его рѣшена; выборъ сдѣланъ; и чѣмъ больше онъ о немъ думаетъ, тѣмъ болѣе чувствуетъ, что эта дорога совершенно по немъ: "быть врачемъ" -- его призваніе! Мнѣ все казалось, что онъ пришелъ къ такому заключенію только потому, что звалъ, что, ухватись съ жаромъ за эту мысль, онъ не имѣлъ болѣе надобности трудиться надъ выборомъ своей карьеры. Я невольно спрашивала себя: всегда ли латинскіе стихи имѣютъ такое медицинское окончаніе, или это только единственный случай съ Ричардомъ?
   Мистеръ Жарндисъ много употребилъ труда, чтобъ обсудить съ нимъ это дѣло серьёзно и внушить ему, что, сдѣлавъ однажды выборъ, трудно вернуться назадъ. Послѣ разговора съ мистеромъ Жарндисомъ, Ричардъ сталъ серьёзнѣе обыкновеннаго, однакожъ, сказавъ намъ съ Адою, что все обстоитъ благополучно, онъ началъ говорить о другомъ.
   -- Клянусь Небомъ... воскликнулъ мистеръ Бойтсорнъ, принимавшій живѣйшее участіе въ этикъ дѣлахъ; впрочемъ, онъ ни о чемъ не могъ говоритъ безъ увлеченія: -- клянусь Небомъ, я въ восторгѣ, что молодой человѣкъ, съ теплымъ сердцемъ и мягкимъ характеромъ, посвящаетъ себя такому благородному назначенію. Чѣмъ съ большимъ чувствомъ будетъ онъ исполнять свои обязанности, тѣмъ спасительнѣе для человѣчества и тѣмъ губительнѣе для тѣхъ сребролюбивыхъ пачкуновъ, которые выставляютъ это лучшее искусство въ самомъ-дурномъ свѣтѣ. И наконецъ, что скверно, гремѣлъ мистеръ Бойтсорнъ: -- такъ это -- обращеніе съ хирургами на нашихъ судахъ; оно требуетъ непремѣннаго и немедленнаго измѣненія. А что касается до этихъ корпорацій, приходскихъ общинъ и разныхъ другихъ сходовъ толстоголовыхъ олуховъ, которые соединяются для одной только пустой болтовни, то, клянусь! ихъ бы надо было присудить на весь остатокъ ихъ жизни и заточенію въ ртутныхъ рудникахъ, хоти бы только для того, чтобъ лишить возможности смотрѣть на свѣтъ Божій.
   Послѣ такого объясненія оглядѣлъ онъ всѣхъ насъ съ пріятной улыбкой и загремѣлъ своими раскатами: ха, ха, ха!-- гремѣлъ до-тѣхъ-поръ, пока всѣ, единогласно, не были увлечены его смѣхомъ.
   Такъ-какъ Ричардъ окончательно рѣшился вступитъ на медицинское поприще и твердо стоялъ въ своемъ намѣреніи, даже по истеченіи сроковъ, назначенныхъ ему для испытанія мастеромъ Жарндисомъ, и говаривалъ намъ съ Адою, что все обстоитъ благополучно, то надобно было посовѣтоваться съ мистеромъ Кенджемъ. Мистеръ Кенджъ явился, въ одинъ прекрасный день, къ обѣду, развалился въ креслахъ, вертѣлъ, на всѣ манеры свои очки, говорилъ звучными періодами и продѣлывалъ всѣ тѣ манеры, какія я ужъ видала, бывши еще маленькой дѣвочкой.
   -- А! а! говорилъ мистеръ Кенджъ.-- Да, очень-хорошо, прекрасная карьера, мистеръ Жарндисъ, прекрасная карьера!
   -- Курсъ наукъ, говорилъ опекунъ мой, глядя на Ричарда: -- требуетъ большаго прилежанія и добросовѣстнаго труда.
   -- О, безъ-сомнѣнія! говорилъ мистеръ Кенджъ, безъ-сомнѣнія!
   -- Впрочемъ, прилежаніе и добросовѣстный трудъ нераздѣльны ни съ какимъ занятіемъ, достойнымъ человѣческаго назначенія, говорилъ мистеръ Жарндисъ:-- слѣдовательно, на какое бы поприще человѣкъ ни желалъ вступить, всегда и вездѣ эти качества должны бытъ соединены съ доброю волей.
   -- Безъ-сомнѣнія! говорилъ мистеръ Кенджъ, и мистеръ Ричардъ Карстонъ -- который выказалъ себя достойнымъ воздѣлывателемъ науки, скажу болѣе, воспріялъ все, что только можно было воспріять подъ благодѣтельною классическою тѣнью, гдѣ проструилось его младенчество, подобно, такъ-сказать, тихому ручью -- примѣнитъ, нѣтъ никакого сомнѣнія, привычки, скажу даже принципы и рутину версификаціи того языка, на которомъ, если я не ошибаюсь, сказано, что поэты не образуются, а родятся -- къ воздѣлыванію болѣе обширнаго поля дѣятельности, на которое онъ вступаетъ.
   -- Вы можете положиться на меня, сказалъ Ричардъ, съ свойственнымъ ему легкомысліемъ: -- я употреблю всѣ усилія, всѣ старанія.
   -- Очень-хорошо, прекрасно, мистеръ Жарндисъ! говорилъ мистеръ Кенджъ, плавно кивая головою: -- въ-самомъ-дѣлѣ, если мистеръ Ричардъ Карстонъ увѣряетъ насъ, что онъ употребить всѣ усилія, всѣ старанія, то мнѣ, кажется намъ, остается только открыть ему пути въ храмъь искусства, полезнѣйшаго человѣческому роду и помѣстить его на первый разъ къ опытному, мудрому и пользующемуся довѣріемъ врачу. Есть ли у васъ кто-нибудь въ виду?
   -- Кажется, еще никого нѣтъ, Рикъ? спросилъ мистеръ Жарндисъ.
   -- Никого, сэръ, отвѣчалъ Ричардъ.
   -- Очень-хорошо! замѣтилъ мистеръ Кенджъ. -- Теперь къ дѣлу. Нѣтъ ли какого еще у васъ желанія?
   -- Н... нѣтъ... отвѣчалъ Ричардъ.
   -- Очень-хорошо! замѣтилъ опять мистеръ Кенджъ.
   -- Я бы желалъ, сказалъ Ричардъ: -- побольше разнообразія, больше опытовъ, больше практическаго изученія...
   -- Похвально, очень-похвально! отвѣчалъ мистеръ Кенджъ: -- я думаю, мистеръ Жарндисъ, продолжалъ онъ: -- все это легко можетъ быть устроено. Вопервыхъ, надо начать съ того, чтобъ употребить все силы, скажу болѣе, всѣ душевныя способности, эти неоцѣненныя сокровища, вложенныя въ насъ Всевышнею рукою, къ отѣисканію врачей, вполнѣ-соотвѣтствующихъ нашей цѣли, и тогда я думаю, даже могу сказать навѣрное, останется только выбрать одного изъ нихъ, болѣе-достойнаго. Вовторыхъ, намъ надо будетъ соблюсти тѣ небольшія формальности, необходимыя по нашему возрасту и по положенію нашему относительно опеки, и тогда передъ нами откроется ровная, прямая дорога, на которой, скажу словами мистера Ричарда Карстона, намъ остаются употребить всѣ силы и всѣ старанія къ общему удовольствію. Странное стеченіе обстоятельствъ, продолжалъ мистеръ Кенджъ, меланхолически улыбаясь: -- стеченіе обстоятельствъ, которое едва-ли въ состояніи объяснить ограниченный умъ человѣка: это то, что одинъ изъ моихъ родственниковъ находится дѣйствительно на медицинской дорогѣ. Онъ, можетъ-быть, способенъ исполнить наше желаніе, можетъ-быть, согласится на наше предложеніе и, быть-можетъ, оправдаетъ наши надежды; говорю: быть-можетъ, потому-что такъ же мало могу отвѣчать за него, какъ мало могу отвѣчать за васъ.
   Затѣмъ предложено было мистеру Кенджу переговорить съ своимъ родственникомъ. И такъ-какъ мистеръ Жарндисъ обѣщалъ свезти насъ, недѣльки на двѣ, въ Лондонъ, то поѣздка была назначена на другой день, чтобъ за-разъ и покончить дѣла и повеселиться.
   Мистеръ Бойтсорнъ уѣхалъ отъ насъ черезъ недѣлю; мы наняли квартеру въ красивенькомъ домѣ близь Оксфордской Улицы, надъ лавкой обойщика. Лондонъ казался намъ дивомъ, и мы цѣлые часы проводили любуясь его разнообразными видами и диковинками, которыя, казалось, неистощимы. Мы посѣщали лучшіе театры и съ большимъ наслажденіемъ видѣли тѣ пьесы, которыя стоило видѣть. Я упоминаю объ этомъ потому, что въ театрѣ мистеръ Гуппи началъ снова меня преслѣдовать.
   Однажды вечеромъ, въ театрѣ, я сидѣла съ Адою впереди ложи, а Ричардъ занялъ свое любимое мѣсто позади Ады; вдругъ взглянувъ случайно въ партеръ, я увидѣла мистера Гуппи съ растрепанными волосами и смотрѣвшаго на меня отчаянныхъ взоромъ. Я чувствовала, въ-продолженіе всего представленія, что онъ не обращалъ вниманія на актеровъ, а что глаза его устремлены были прямо на нашу ложу, съ заранѣе придуманнымъ отчаяніемъ и глубокою грустью.
   Это обстоятельство лишило меня удовольствія, потому-что мнѣ какъ-то было непріятно, неловко, подъ его взглядомъ, во всякомъ случаѣ смѣшнымъ до глупости.
   Съ этого времени, всякій разъ, когда мнѣ приходилось быть въ театрѣ, я непремѣнно встрѣчала въ партерѣ мастера Гуппи, съ волосами, спущенными на лобъ, съ отчаяньемъ на лицѣ, глупо-смотрящимъ на меня и семенящимъ на своемъ стулѣ. Когда, бывало, пріѣдешь въ театръ и не встрѣтишься съ нимъ, съ какимъ удовольствіемъ наслаждаешься игрою актеровъ, или слушаешь музыку; но вдругъ почувствуешь дѣйствіе двухъ глазъ, взглянешь невольно внизъ и видишь отвороченные воротнички, тоскливо-глупый взоръ, семененье, и тогда знаешь ужь навѣрное, что эти два несносные глаза не отвернутся во весь вечеръ.
   Право, я не могу выразятъ, какъ мнѣ это было непріятно. Хоть бы онъ, по-крайней-мѣрѣ, причесывалъ свои волосы, или завязывалъ галстухъ какъ слѣдуетъ, было бы гадко, но все-таки нѣсколько лучше; а то, вообразите себѣ, сидѣть подъ надзоромъ смѣшной фигуры, чувствовать, что она слѣдитъ за каждымъ моимъ движеніемъ -- это, право, несносно! На меня это производило такое впечатлѣніе, что я не могла увлекаться пьесой, не могла смѣяться, когда мнѣ было смѣшно; не могла чувствовать, не могла говорить... словомъ, не могла быть естественною, бытъ такъ, какъ бы хотѣлось. Конечно, я могла бы избѣжать наблюденій невыносимаго мистера Гуппи: стоило только сѣсть въ глубинѣ ложи за Ричардомъ и Адою; но вотъ бѣда: я знала, что Ричардъ съ Адой не могли быть такъ откровенны другъ съ другомъ, такъ весело проводить время, если рядомъ съ ними сидѣла не я; а кто-нибудь другой. Такимъ-образомъ я оставалась на своемъ мѣстѣ, не зная куда глядѣть, потому-что куда бы я ни глядѣла, я чувствовала, что отчаянный мистеръ Гуппи слѣдитъ за мною.
   Иногда мнѣ приходило въ голову пожаловаться на него мистеру Жарндису; но я боялась, что молодой человѣкъ можетъ потерять свое мѣсто, и я буду причиной его несчастія. Думала иногда сказать Ричарду; но онъ, пожалуй, поколотилъ бы мистера Гуппи. Иногда думала взглянуть на него строго, или покачать на него головой -- не могла! Хотѣла написать къ его матери, но боялась, что это будетъ хуже. Такъ-что я наконецъ пришла къ-заключенію, что я ничего не могу сдѣлать. Мистеръ Гуппи не только былъ постоянно во всѣхъ театрахъ, въ которыхъ были мы, но всегда встрѣчалъ насъ при выходѣ, и даже вставалъ на запятки нашего экипажа, гдѣ я, право, видала его нѣсколько разъ, претерпѣвающимъ пораженія отъ гвоздей, вбиваемыхъ для предупрежденія охотниковъ покататься на чужой счетъ. Когда мы пріѣзжали домой, онъ прислонялся къ столбу передъ нашей квартирой.
   Домъ обойщика, въ которомъ мы жили, выходилъ на двѣ улицы и прямо противъ оконъ моей спальни былъ фонарный столбъ; вечеромъ я боялась подойти къ окну: я была увѣрена, что увижу мистера Гуппи (какъ однажды и случилось въ одну лунную ночь), прислонившагося къ столбу съ рискомъ простудиться. Еслибъ мистеръ Гуппи не былъ, къ полному моему несчастію, занятъ дѣлами цѣлый день, я бы рѣшительно не имѣла отъ него спокойствія.
   Пока мы занимались этими удовольствіями, въ которыхъ такъ странно участвовалъ мистеръ Гуппи, дѣлались и дѣла, приведшія насъ въ Лондонъ. Родственникъ мистера Кенджа былъ нѣкто мистеръ Бейгамъ Беджоръ; онъ имѣлъ хорошую практику въ Чельзи, и къ-тому же, содержалъ большую лечебницу для приходящихъ. Онъ былъ согласенъ принять Ричарда въ свой домъ и слѣдить за его науками; и такъ-какъ казалось, что науки пойдутъ своимъ порядкомъ, подъ надзоромъ мистера Бейгажа Беджора, что мистеръ Бейгамъ полюбилъ Ричарда и самъ нравился ему достаточно, то контрактъ былъ заключенъ и взято согласіе отъ лорда-канцлера.
   Въ тотъ день, когда дѣло сладилось, мы всѣ были приглашены къ мистеру Беджору на обѣдъ. Это былъ только обѣдъ, въ своей семьѣ, какъ говорила пригласительная записка мистера Беджора, и мы, въ-самомъ-дѣлѣ, не встрѣтили ни одной леди, кромѣ мистриссъ Беджоръ. Она сидѣла въ будуарѣ, посреди различныхъ предметовъ, показывающихъ, что она немножко рисуетъ, немножко играетъ на фортепіано, немножко играетъ на гитарѣ, немножко играетъ на арфѣ, немножко поетъ, немножко работаетъ иголкою, немножко читаетъ, немножко занимается поэзіей и немножко занимается ботаникой.
   По моему мнѣнію, она была женщина лѣтъ пятидесяти, дѣвственно-одѣвающаяся и очень-нѣжной комплекціи. И если ко всѣмъ ея достоинствамъ я прибавлю, что она немножко румянилась, то думаю, что не согрѣшу.
   Самъ мистеръ Бейгамъ Беджоръ былъ красненькій, свѣжелицый хрупковатый джентльменъ, съ слабымъ голоскомъ, бѣлыми зубками, свѣтлвми волосами и удивленнымъ взоромъ, нѣсколькими годами помоложе своей дражайшей супруги. Онъ удивлялся исключительно ей и въ-особенности по той причинѣ (какъ намъ казалось), что она имѣетъ въ немъ ужъ третьяго супруга. Мы едва успѣли сѣсть, какъ онъ торжественно сказалъ мистеру Жарндису:
   -- Вы, можетъ-быть, не повѣрите, но я ужъ третій супругъ мистриссъ Бейтамъ Беджоръ!
   -- Не-уже-ли? сказалъ мистеръ Жарндисъ.
   -- Да, третій! мистриссъ Бейгамъ Беджоръ, миссъ Сомерсонъ, конечно, непохожа на женщину, пережившую двухъ супруговъ?
   -- Безъ-сомнѣнія, непохожа, отвѣчала я.
   -- И какихъ замѣчательныхъ супруговъ! сказалъ мистеръ Беджоръ, тономъ довѣренности: -- мистера Своссера, капитана корабля королевской службы; это былъ первый супругъ мистриссъ Беджоръ, знаменитѣйшій офицеръ! Потомъ, профессора Динго, моего непосредственнаго предшественника -- это, скажу вамъ, европейская знаменитость!
   Мистриссъ Беджоръ пріятно улыбнулась.
   -- Да, моя милая! отозвался мистеръ Беджоръ на ея улыбку: -- я пояснилъ мистеру Жарндису и миссъ Сомерсонъ, что ты ужъ была за двумя, очень-замѣчательными мужьями, и они, какъ это случается съ каждымъ, кому я объ этомъ говорю, съ трудомъ вѣрятъ мнѣ.
   -- Мнѣ едва-было двадцать лѣтъ, сказала мистриссъ Беджоръ: -- когда я вышла за мистера Своссера, капитана королевскаго флота. Я была съ нимъ въ Средиземномъ Морѣ, проводила время, какъ настоящій матросъ. Ровно черезъ двѣнадцать лѣтъ послѣ нашего бракосочетанія, я сдѣлалась женою профессора Динго.
   -- Европейская знаменитость! прибавилъ мистеръ Беджоръ, въ видѣ постскриптумъ.
   -- И, продолжала мистриссъ Беджоръ: -- насъ вѣнчали съ мастеромъ Беджоромъ опять точно въ тотъ же день, въ который я выходила за другихъ мужей. Къ-этому дню я чувствую особенное уваженіе
   -- Итакъ, мистриссъ Беджоръ, теперь ужъ вступила въ третій бракъ за третьяго мужа: первые двое были въ высшей степени замѣчательные люди, сказалъ мистеръ Беджоръ, выражая такимъ образомъ сумму событій, пересказанныхъ ею, тоже въ своемъ родѣ, очень-замѣчательною супругою. И всякій разъ бракосочетаніе совершалось двадцать-перваго марта, въ одиннадцать часовъ до полудня.
   Мы всѣ вообще выразили удавленіе.
   -- Но, несмотря на скромность мистера Беджора, сказалъ мистеръ Жарндисъ: -- я позволю себѣ исправить неточность его выраженія: по моему мнѣнію, мистриссъ Беджоръ выходила замужъ за трехъ замѣчательнѣйшихъ мужей.
   -- Благодарю васъ, мистеръ Жарндисъ! Я то же самое всегда говорю, замѣтила мистрисъ Беджоръ.
   -- А что я тебѣ всегда говорю, моя милая? сказалъ мистеръ Беджоръ:-- что безъ всякаго притворства, безъ всякаго униженія той маленькой извѣстности, которою я пользуюсь (что другъ нашъ, мистеръ Карстонъ, будетъ имѣть случай замѣтить не разъ), я не такъ малодушенъ, говоритъ мистеръ Беджоръ, обращаясь ко всѣмъ намъ: -- не такъ безразсуденъ, чтобъ осмѣлиться поставить имя свое на ряду съ такими замѣчательными людьми, какъ капитанъ Своссеръ и профессоръ Динго, съ этими знаменитостями первой руки.
   -- Можетъ-быть, вамъ доставитъ удовольствіе взглянуть, продолжалъ мистеръ Бейгамъ Беджоръ, провожая насъ въ залу: -- вотъ портретъ каштана Своссера. Онъ былъ снятъ съ него, по его возвращеніи изъ Африки, гдѣ онъ подвергся мѣстной лихорадкѣ. Мистриссъ Беджоръ полагаетъ, что онъ нѣсколько желтъ. Но славное лицо! Не правда ли, славное лицо?
   Мы единогласно повторили: -- славное лицо!
   -- Я всегда чувствую, когда смотрю на портретъ, говорилъ мистеръ Беджоръ: -- что желаніе видѣть такого человѣка, можетъ-быть очень-сильно! Это ужъ одно показываетъ, что капитанъ Своссеръ человѣкъ первой руки! По другую сторону, профессоръ Динго. Я зналъ этого человѣка хороню, былъ при немъ во время его послѣдней болѣзни -- большое сходство: только-что не говорить! Надъ роялью мистриссъ Бейтамъ Беджоръ, бывшая мистриссъ Своссеръ. Надъ софою мистриссъ Бейтамъ Беджоръ, бывшая мистриссъ Динго. Что жъ касается до мистриссъ Бейгамъ Беджоръ in esse, я обладаю оригиналомъ и не имѣю копіи.
   Обѣдъ былъ поданъ, и мы спустились внизъ. Кушанья были хороши и приготовлены со вкусомъ. Но капитанъ и профессоръ, такъ вертѣлись въ головѣ мистера Беджора, что я съ Адою, пользуясь особеннымъ его расположеніемъ, были посвящены во всѣ тайны европейскихъ знаменитостей.
   -- Вамъ угодно воды, миссъ Сомерсонъ? Позвольте, позвольте! не въ этотъ стаканъ. Джемсъ, принеси кубокъ профессора!
   Ада очень удивлялась искусственнымъ цвѣтамъ, находящимся подъ стекляннымъ колпакомъ.
   -- Удивительное произведеніе! говорилъ мистеръ Беджоръ.-- Этотъ букетъ былъ подаренъ мистриссъ Бейгамъ Беджоръ, когда она была въ Средиземномъ Морѣ.
   Прося мистера Жарндиса выпить стаканъ бордо, мистеръ Беджоръ говорилъ:
   -- Нѣтъ, нѣтъ, не этого бордо! позвольте, позвольте! Сегодня радостный день и, по случаю радостнаго дня, мы выпьемъ особеннаго бордо! Джемсъ! бутылку капитана Своссера! Мистеръ Жарндисъ, рекомендую это, сударь мой, винцо было привезено капитаномъ Богъ-знаетъ какъ давно. Попробуйте: что за вкусъ! Душа моя, выпьемъ вмѣстѣ, чокнемся! Джемсъ, подай барынѣ бутылку капитана Своссера! Душа моя, за твое здоровье!
   Послѣ обѣда мы, дамы, удалились въ другую комнату и все-таки не безъ того, чтобъ не захватить съ собою первыхъ двухъ мужей мистриссъ Беджоръ. Мистриссъ Беджоръ въ будуарѣ своемъ дала намъ біографическій очеркъ жизни и службы капитана Своссера до вступленія его въ бракъ; съ большими подробностями сообщила она намъ его біографію съ того времени, когда онъ почувствовалъ къ ней первый зародышъ любви, на кораблѣ Криплеръ, во время бала, даннаго въ честь господъ офицеровъ въ Плимутскомъ Портѣ.
   -- Милый старикъ Криплеръ! говорила мистриссъ Беджоръ, качая головой: -- это былъ благородный корабль. Славный ходокъ, стрѣла, когда паруса обрасоплены, какъ говорилъ капитанъ Своссеръ. Извините, если я привожу морскіе термины. Я была настоящій матросъ. Капитанъ Своссеръ любилъ его, потому-что на немъ увидѣлъ меня въ первый разъ. Онъ часто говаривалъ, бывало, что еслибъ былъ богатъ, то непремѣнно купилъ бы старикашку Крипля и велѣлъ бы сдѣлать надпись на томъ мѣстѣ палубы, гдѣ мы стояли съ нимъ въ катильйонѣ и гдѣ онъ постоянно терялъ курсъ (какъ онъ самъ говорилъ) подъ вліяніемъ моихъ маяковъ -- такъ, въ морскомъ духѣ, называлъ онъ мои глаза.
   Мистриссъ Беджоръ покачала головой, вздохнула и взглянула въ зеркало.
   -- Большая разница была между капитаномъ Своссеромъ и профессоромъ Динго, сказала она съ болѣзненною улыбкою.-- Я это очень-хорошо чувствовала сначала. Въ жизни моей была настоящая революція; но привычка въ связи съ наукою, въ-особенности съ наукою, сроднила меня съ нимъ. Будучи единственною спутницей въ ботаническихъ изслѣдованіяхъ профессора, я почти забыла, что нѣкогда странствовала по морямъ и сдѣлалась почти ученою. Странно то, что профессоръ былъ діаметрально-противоположенъ капитану Своссеру, а мистеръ Беджоръ нисколько не похожъ ни на одного изъ нихъ!
   Потомъ мы перешли къ кончинѣ капитана Своссера и профессора Динго, которая какъ у того, такъ и у другаго сопровождалась значительными мученіями. Во время этого разговора, мистриссъ Беджоръ дала намъ замѣтить, что она только однажды въ жизни любила съ бѣшеной страстью, и предметомъ этой бѣшеной страсти, которая никогда не могла и не можетъ воротиться, былъ капитанъ Своссеръ. Профессоръ умиралъ у насъ постепенно, съ большими и большими муками, и мистриссъ Беджоръ слабымъ голосомъ, подражая умирающему, начала-было говорить: "гдѣ моя Лаура?.. Лаура дай... мнѣ воды... и... тостовъ..." но приходъ мужчинъ положилъ конецъ этому разсказу, и профессоръ Динго -- европейская знаменитость, былъ заживо похороненъ.
   Я замѣтила въ этотъ вечеръ, что Ада и Ричардъ старались какъ можно больше быть вмѣстѣ. И неудивительно: имъ предстояла скорая разлука. Пріѣхавъ домой и взойдя наверхъ въ свою комнату, Ада, какъ это очень-натурально, была молчаливѣе и скучнѣе обыкновеннаго. Такъ просидѣли мы нѣсколько времени; вдругъ она бросилась въ мои объятія и начала говорить дрожащимъ голосомъ:
   -- Милая моя Эсѳирь! я хочу открыть тебѣ большую тайну! (Важная тайна, моя милочка, безъ-сомнѣнія!)
   -- Въ чемъ дѣло, Ада?
   -- О Эсѳирь, ты этого никогда не угадаешь!
   -- Развѣ попробовать? спросила я.
   -- Ахъ нѣтъ! ненадо! ради Бога, ненадо! говорила Ада, очевидно испуганная моимъ намѣреніемъ.
   -- Ну однако, что же такое? говорила я, притворяясь задумчивою.
   -- Я хотѣла... шептала Ада:-- сказать тебѣ... о... Ричардѣ.
   -- Ну что же, моя милочка! сказала я, цалуя ея золотистую головку: -- что хотѣла ты сказать о немъ?
   -- О Эсѳирь, ты никогда этого не угадаешь!
   Такъ была она мила въ эту минуту, что я не хотѣла вывести ее изъ затруднительнаго положенія.
   -- Онъ говорить... я знаю, что это глупо... я знаю, что мы еще очень-молоды... но онъ говоритъ, говорила она со слезами:-- что онъ страстно любятъ меня, Эсѳирь!
   -- Н-е-у-ж-е-л-и? сказала я: -- мнѣ бы это и въ голову никогда не пришло! Но я бы могла тебѣ объ этомъ сказать нѣсколько недѣль тому назадъ, моя милочка.
   Ада бросилась ко мнѣ въ восторгѣ; личико ея сіяло; она обнимала меня, смѣялась, плакала, краснѣла -- просто чудо!
   -- Да, моя милочка, вотъ я какая колдунья! Твой Ричардъ любитъ тебя такъ пылко, какъ только можетъ, ужъ Богъ знаетъ, сколько времени!
   -- И ты мнѣ никогда объ этомъ не говорила! сказала Ада, поцаловавъ меня.
   -- Нѣтъ, душа моя, а ждала, чтобъ ты мнѣ открылась сама.
   -- Ну, я открылась тебѣ. Что же ты скажешь, дурно это съ моей стороны, или нѣтъ?
   Еслибъ я была самая жестокая изъ женщинъ, я бы и тогда не могла произнести дурно; но теперь, видя радостное волненіе этой милочки, нѣтъ, невольно слетѣло съ языка моего.
   -- Ну-съ, такъ теперь я знаю все? сказала я.
   -- Ахъ нѣтъ, еще не все, милая Эсѳирь! воскликнула Ада, плотнѣе прижавшись ко мнѣ и склонивъ свою головку на мою грудь.
   -- Нѣтъ? сказала я.-- Такъ есть еще что-нибудь?
   -- Да, это не все, говорила Ада, качая головкою.
   -- Какъ?.. Не-уже-ли и ты... начала я шутя.
   Но Ада, взглянувъ на меня и, улыбаясь сквозь слезы, не дала мнѣ кончить:
   -- Да, дА! ты угадала, ты угадала! говорила она, заливаясь слезами: -- да, я люблю его отъ всего сердца, отъ всей души!
   Я, смѣясь, сказала ей, что ея тайна мнѣ была также давно извѣстна, какъ и тайна Ричарда. Потомъ я ее старалась успокоить, что заняло, впрочемъ, неслишкомь-много времени. Она успокоилась и была совершенно-счастлива
   -- А что, тётушка Дерденъ, какъ ты думаешь, братецъ Джонъ подозрѣваетъ нашу любовь или нѣтъ? спросила она.
   -- Если онъ не слѣпъ и не глухъ, моя пташка, говорила я: -- то можно надѣяться, что онъ знаетъ вашу тайну не хуже насъ съ тобою.
   -- Мы должны разсказать ему обо всемъ до отъѣзда Ричарда, говорила Ада робкимъ голосомъ: -- пособи намъ, душенька: переговори съ нимъ за насъ... Ты не разсердишься, если Ричардъ войдетъ къ намъ сюда?
   -- Ричардъ? Да вѣдь его нѣтъ дома, милочка?
   -- Не... знаю, возразила Ада съ такимъ наивнымъ плутовствомъ, что я сама готова была бы въ нее влюбиться.-- Онъ... можетъ-бытъ... дожидается здѣсь... за дверью.
   Онъ въ-самомъ-дѣлѣ стоялъ за дверью и тотчасъ же вошелъ къ намъ. Они оба сѣли по сторонамъ меня и, казалось, были влюблены въ вена, а не другъ въ друга -- такъ были они ко мнѣ нѣжны, ласковы я довѣрчивы. Я любовалась ихъ нѣжностями и мало-по-малу разговоръ нашъ принялъ болѣе-серьезное направленіе. Мы говорили о томъ, какъ они молоды, сколько должно пройдти лѣтъ, пока осуществится любовь ихъ, сколько они должны трудиться, образовываться, чтобъ впослѣдствіи быть достойными другъ друга. Ричардъ давалъ слово работать до упаду для Ады; Ада давала слово работать до упаду для Ричарда. Наконецъ, я обѣщала завтра сообщить обо всемъ мистеру Жарндису, и мы разошлись далеко за полночь.
   Настало и завтра. Послѣ чая, я пошла къ моему опекуну къ комнату, которая замѣняла намъ Воркотню Холоднаго Дома, и сказала ему, что мнѣ надо поговорить съ нимъ по секрету.
   -- Хорошо, маленькая старушонка, сказалъ онъ, закрывъ книгу: -- если ты знаешь этотъ секретъ, стало-быть, тутъ нѣтъ ничего дурнаго.
   -- Я думаю, что ничего нѣтъ, добрый опекунъ мой сказала я.-- Это случилось только вчера.
   -- Вчера? Что же это такое, Эсѳирь?
   -- Добрый опекунъ мой, помните ли вы тотъ счастливый вечеръ, когда мы въ первый разъ пріѣхали въ Холодный Домъ? когда Ада пѣла въ темной комнатѣ?
   Мнѣ хотѣлось ему напомнить тотъ взглядъ, который тогда онъ бросилъ на меня. И, если не ошибаюсь, я достигла цѣли.
   -- Потому-что... сказала я съ нѣкоторымъ смущеніемъ.
   -- Помню, душа моя. Ну, что жъ?
   -- Потому-что Ада и Ричардъ влюблены другъ въ друга и признались другъ другу.
   -- Не-уже-ли? воскликнулъ мой опекунъ, съ изумленіемъ.
   -- Да; и, сказать вамъ правду: я этого ожидала.
   -- Маленькая плутовка!
   Минуты двѣ просидѣлъ онъ молча, съ своею доброю, пріятною улыбкою, и потомъ сказалъ мнѣ, что онъ желаетъ ихъ видѣть. Когда они пришли, онъ обнялъ Аду съ отеческою нѣжностью и началъ говорить съ Ричардомъ.
   -- Рикъ, сказалъ онъ:-- я радъ, что заслужилъ твою довѣренность. Благодарю тебя. Судьба, соединяя насъ всѣхъ четверыхъ вмѣстѣ, проясняла мою жизнь, придала ей новые интересы и новыя радости. Увидавъ васъ въ первый разъ, я, конечно, думалъ, что впослѣдствіи, можетъ-быть, ты съ твоей красоточкой-кузиной (не краснѣй Ада, не конфузься милочка) пойдешь въ болѣе-близкомъ союзѣ по жизненному пути. Но все это впослѣдствіи, впослѣдствіи!
   -- Мы и говоримъ о будущемъ, сэръ, отвѣчалъ Ричардъ.
   -- Дѣльно! сказалъ мистеръ Жарндисъ: -- благоразумно! Теперь, выслушайте меня, мои друзья. Я могъ бы сказать вамъ, что вы теперь не знаете самихъ-себя; что могутъ быть тысячи обстоятельствъ, которыя отдѣлятъ васъ другъ отъ друга; что эта цѣпь цвѣтовъ, легко рвется и легко обращается въ свинцовую цѣпь; но я этого не сдѣлаю. Это мудрствованіе впереди. Я увѣренъ, что чувства ваши не перемѣнятся другъ къ другу черезъ нѣсколько лѣтъ. Я вамъ хочу сказать только одно, что если когда-нибудь вы почувствуете, что въ васъ слабнетъ любовь, что между вами не можетъ существовать другаго чувства, кромѣ родственной дружбы, то не стыдитесь признаться мнѣ въ этомъ; не думайте, чтобъ это взаимное охлажденіе было ужасно или необыкновенно. Я вамъ только другъ и дальнѣйшій родственникъ. Я не имѣю надъ вами никакой власти, но я желаю и надѣюсь пользоваться до-тѣхъ-поръ вашимъ довѣріемъ, пока буду заслуживать вашу любовь.
   -- Я убѣжденъ, сэръ, отвѣчалъ Ричардъ: -- что если я говорю, что вы имѣете на насъ обоихъ сильное вліяніе, которому мы тѣмъ охотнѣе покоряемся, что питаемъ къ вамъ глубокое уваженіе, полную благодарность и безконечную привязанность -- я убѣжденъ, что и Ада раздѣляетъ совершенно мое мнѣніе.
   -- Милый, несравненный, братецъ Джонъ! сказала Ада, склонившись головкою на его плечо: -- вы замѣнили мнѣ вполнѣ моего отца -- и вся любовь, все послушаніе мое принадлежатъ единственно вамъ.
   -- Хорошо! сказалъ мистеръ Жарндисъ.-- Перейдемъ теперь къ нашему предположенію. Откроемъ съ надеждою глаза и взглянемъ въ будущее. Рикъ, свѣтъ передъ тобою, и очень-натурально, что онъ прійметъ тебя такъ, какъ ты въ него вступишь. Надѣйся только на Провидѣніе и на свои силы. Постоянство въ любви -- хорошее качество, но оно не имѣетъ смысла, не имѣетъ значенія безъ постоянства во всемъ. Еслибъ въ тебѣ были сокрыты таланты всѣхъ великихъ людей настоящаго и прошедшихъ вѣковъ, то ты могъ бы быть полезенъ только тогда, еслибъ разработывалъ ихъ съ полною энергіей я постоянствомъ. Если жъ ты думаешь, что несомнѣнный успѣхъ, въ большихъ или малыхъ вещахъ, зависѣлъ, или можетъ зависѣть, или будетъ зависѣть только отъ слѣпаго случая, отъ фортуны, то ты оставь эту жалкую мысль, или оставь свою кузину Аду.
   -- Я выбросилъ бы эту мысль изъ головы, сэръ, возразилъ Ричардъ съ улыбкою: -- еслибъ она гнѣздилась въ умѣ моемъ. Нѣтъ; я пойду своей дорогой, буду трудиться вдалекѣ отъ Ады, подкрѣпленный Провидѣніемъ и ея любовью.
   -- Справедливо! сказалъ мистеръ Жарндисъ.-- Если ты не можешь сдѣлать ее счастливой: къ-чему же преслѣдовать ее?
   -- Сдѣлать Аду несчастной! нѣтъ; лучше мнѣ не надо ея, гордо говорилъ Ричардъ.
   -- Хорошо сказано, очень-хорошо! воскликнулъ мистеръ Жарндисъ.-- Она остаются здѣсь, въ своемъ домѣ, со мною. Люби ее, Рикъ, въ своей рабочей жизни такъ же много, какъ ты ее любишь теперь -- и все пойдетъ хорошо; въ противномъ случаѣ, все пойдетъ гадко. Вотъ и конецъ моей проповѣди! Я думаю, что вамъ съ Адою не мѣшаетъ прогуляться.
   Ада поцаловала его нѣжно. Ричардъ съ чувствомъ пожалъ ему руку и потомъ влюбленные вышли изъ комнаты, озираясь назадъ, чтобъ дать мнѣ почувствовать, что они меня поджидаютъ.
   Дверь осталась отворенною и мы смотрѣли на нихъ, какъ они прошли по сосѣдней комнатѣ, освѣщенной солнцемъ, къ двери въ задней стѣнѣ ея. Ричардъ, склонивъ голову къ Адѣ, говорилъ ей съ большимъ жаромъ; она смотрѣла ему прямо въ глаза, слушала его и, кажется, была неспособна видѣть что-нибудь, кромѣ Ричарда. Такъ молоды, такъ прекрасны, такъ полны надежды, такъ полны обѣтовъ, или они рука-объ-руку сквозь солнечные лучи, падавшіе черезъ окно въ комнату! Подобно этимъ лучамъ, можетъ-быть, и мысли ихъ протекли сквозь длинный рядъ годовъ, облекая ихъ въ пышные, свѣтлые образы. Они прошли, скрылись въ тѣни другой комнаты, облако заволокло солнце, которое такъ ярко привѣтствовало лучомъ своимъ счастливую парочку.
   -- Правъ ли я, Эсѳирь? сказалъ мнѣ опекунъ мой, когда мы съ нимъ остались вдвоемъ.
   Тотъ, который такъ добръ, такъ мудръ, спрашиваетъ меня, справедливъ онъ или нѣтъ!
   -- Рику надо пріобрѣсти много хорошаго. Онъ это можетъ, говорилъ мистеръ Жарндисъ задумчиво.-- Я ничего не сказалъ Адѣ, Эсѳирь. Другъ и совѣтникъ ея всегда къ ней близокъ.
   И онъ положилъ руку мнѣ на голову, смотря на меня съ отеческою любовью.
   Я плохо могла скрыть то волненіе, въ которомъ находилась.
   -- Tсс! сказалъ мистеръ Жарндисъ: -- теперь мы должны заботиться, чтобъ жизнь нашей маленькой старушки текла не все въ хлопотахъ о другихъ.
   -- Въ хлопотахъ? Нѣтъ, добрый опекунъ мой, я считаю себя счастливѣйшимъ существомъ!..
   -- Вѣрю, вѣрю, сказалъ онъ: -- но, быть-можетъ, кто-нибудь найдетъ, чего никогда не найдетъ Эсѳирь... что весь міръ долженъ думать только о молоденькой старушонкѣ!..
   Я забыла сказать въ своемъ мѣстѣ, что за обѣдомъ былъ у насъ гость, джентльменъ, смуглолицый молодой врачъ. Онъ былъ молчаливъ, но видно, что онъ уменъ и пріятенъ въ обществѣ. Ада спрашивала меня, какъ я его нахожу; я сказала, что онъ мнѣ нравится.
   

Часть третья.

ГЛАВА XIV.
Тонъ и Манеры.

   На слѣдующій день, вечеромъ, Ричардъ оставилъ насъ и вступилъ въ новую карьеру. Исполненный любви къ Адѣ, онъ поручилъ ее моимъ попеченіямъ, считая меня истиннымъ другомъ, на котораго могъ твердо положиться. Меня трогало до слезъ, и теперь до слезъ трогаетъ, когда я вспомню, какъ они оба были внимательны ко мнѣ, даже въ грустныя минуты разлуки. Я составляла необходимое лицо во всѣхъ ихъ планахъ, настоящихъ и будущихъ. Мнѣ поручалось еженедѣльно писать Ричарду, подробно рапортуя объ Адѣ (Ада должна была писать черезъ день). Самъ онъ обязался собственноручно увѣдомлять меня о своихъ занятіяхъ и успѣхахъ, съ тѣмъ, чтобъ я могла слѣдить за его постепенностью и терпѣніемъ въ трудѣ. Я впослѣдствіи должна была Аду одѣвать къ вѣнцу, жить съ ними вмѣстѣ, послѣ ихъ свадьбы, заниматься всѣмъ хозяйствомъ въ ихъ домѣ, и они брались осчастливить меня на всю жизнь.
   -- И если мы выиграемъ процесъ -- разбогатѣемъ! сказалъ Ричардъ, чтобъ повершить дѣло.
   Лицо Ады омрачилось грустнымъ выраженіемъ.
   -- Что же, милая Ада, отчего эта грусть? спросилъ Ричардъ послѣ короткой паузы.
   -- Ахъ, Ричардъ! пусть мы проиграемъ, только бы дѣло скорѣе кончилось, сказала Ада.
   -- Это еще неизвѣстно, возразилъ Ричардъ: -- рано или поздно, а дѣло кончится; оно ужъ тянется, Богъ знаетъ, сколько времени.
   -- Да, Богъ знаетъ, сколько времени! сказала Ада со вздохомъ.
   -- Правда; но... прибавлялъ Ричардъ, отвѣчая на взглядъ Ады, выражавшій мысль ея безъ помощи словъ: -- чѣмъ дольше оно тянется, тѣмъ ближе должно быть къ концу. Развѣ это не такъ?
   -- Ты лучше меня знаешь, Ричардъ. Но мнѣ кажется, что если мы будемъ надѣяться на выигрышъ процеса, мы будемъ несчастны.
   -- Зачѣмъ же надѣяться, милая Ада! весело сказалъ Ричардъ.-- Мы на столько понимаемъ его, что не имѣемъ никакой надежды. Я только говорю, что если мы выиграемъ процесъ, то будемъ законнымъ образомъ богаты. Оберканцелярія въ нѣкоторомъ видѣ, нашъ старый, воркливый опекунъ и все, что она намъ дастъ (если она дастъ что-нибудь), будетъ наше законное достояніе. Зачѣмъ намъ пренебрегать своими правами?
   -- Зачѣмъ пренебрегать? сказала Ада: -- но мнѣ кажется, самое лучшее -- позабыть объ этомъ процесѣ.
   -- Ну, пожалуй, пожалуй! вскричалъ Ричардъ: -- позабудемъ процесъ; выбросимъ его окончательно изъ нашей памяти. Тётушка Дердонъ улыбается, стало-быть, я концы въ воду!
   -- Тётушка Дердонъ пока еще не улыбалась, сказала я, взглянувъ на Ричарда изъ-за крышки сундука, въ который я укладывала его книги: -- но теперь улыбнется, потому-что выбросить процесъ изъ головы -- самое-лучшее дѣло.
   -- Ну, не станемъ объ этомъ толковать, сказалъ Ричардъ, и тутъ же началъ строить мильйоны воздушныхъ замковъ, одинъ шатче другаго. Онъ уѣхалъ въ хорошемъ расположеніи духа, и мы, оставшись Съ Адой однѣ, повели тихую жизнь.
   При нашемъ пріѣздѣ въ Лондонъ, мы, съ мистеромъ Жарндисомъ, сдѣлали визитъ мистриссъ Желлиби; но, къ-несчастью, не застали ея дома: она была за городомъ, куда-то ѣздила пить чай, и взяла съ собою миссъ Желлиби. Кромѣ испиванія чаю, въ этотъ вечеръ произносилось множество спичей, писалось множество писемъ, относительно благотворительныхъ проектовъ разведенія кофейныхъ плантацій, совмѣстно съ туземцами благословеннаго края Барріобула-Гха. Все это, безъ-сомнѣнія, требовало дѣятельнаго участія пера и чернилъ и было достаточнымъ поводомъ къ тому, чтобъ бѣдная миссъ Желлиби считала первый выѣздъ свой настоящимъ праздникомъ.
   Спустя нѣсколько времени, мы сдѣлали еще визитъ мистриссъ Желлиби. Она была въ городѣ, но только не дома; тотчасъ же послѣ завтрака, отправилась она въ этотъ день въ Майль-Эндъ, по какимъ-то барріобульскимъ дѣламъ, истекающимъ изъ благотворительнаго общества, извѣстнаго подъ названіемъ Восточно-Лондонская Отрасль Раввѣаленіл Пособій. Я не видала Биби въ первый визитъ нашъ (его нигдѣ не могли отыскать, и кухарка крѣпко была увѣрена въ тонъ, что онъ удралъ за тележкою мусорщика) и, прійдя къ мистриссъ Желлиби во второй разъ, я опять о немъ освѣдомилась. На полу еще валялись устричныя раковины, изъ которыхъ онъ строилъ себѣ домъ, а его не было. Кухарка предполагала, что онъ убѣжалъ за овцами.-- "Какъ, за овцами?" спросили мы съ удивленіемъ.-- "Да, за овцами, отвѣчала она: -- въ торговые дни онъ убѣгаетъ за ними, иногда даже за городъ, и возвращается оттуда грязь-грязью".
   На слѣдующее утро, послѣ этого визита, я сидѣла съ опекуномъ моимъ у окна; Ада дѣятельно писала, я думаю, къ Ричарду, какъ вдругъ доложили намъ о пріѣздѣ миссъ Желлиби. Она взошла, ведя за собою ловца козлищъ, Биби, отчищеннаго и отмытаго до такой степени, что нѣкоторымъ образомъ не стыдно было ввести его въ общество постороннихъ людей: въ углахъ лица и рукъ его не было грязи и смоченные черезчуръ волосы лежали на лбу и вискахъ кружками, въ видѣ бараньей шерсти, послѣ дождя. Все, что было надѣто на бѣдномъ ребенкѣ, было или узко или широко для него. Его разнохарактерный костюмъ состоялъ изъ китайской шапки, мѣховыхъ рукавицъ и сапоговъ, по образцу крестьянскихъ; ноги его, исцарапанныя вдоль и поперегъ и походившія на географическія карты, были прикрыты коротенькими клѣтчатыми панталонцами, оканчивающимися снизу различными узорами на каждой ногѣ. Несовсѣмъ-полный комплектъ пуговицъ на бортахъ его пестрой куртки, очевидно, былъ частью составленъ изъ старыхъ пуговицъ съ фраковъ мистера Желлиби. Замѣчательные опыты заплатъ и штопанья были видны на тѣхъ частяхъ его одежды, которыя способны къ протиранію. Та же искусная игла была замѣтна и въ костюмѣ миссъ Желлиби. Но, несмотря на все это, наружность ея была презентабельна и она казалась даже хорошенькою, хотя и конфузилась при взглядѣ на внѣшнія несовершенства своего спутника.
   -- О, Боже мой! сказалъ мистеръ Жарндисъ: -- проклятый восточный вѣтеръ!
   Ада и я, мы поздоровались съ миссъ Желлиби радушно и представили ее мистеру Жарндису. Поклонясь и сѣвъ на стулъ, она обратилась къ моему опекуну и сказала:
   -- Ma {Ma -- вмѣсто Maman; Ра -- вмѣсто Papa -- такъ обыкновенно дѣти называютъ скопъ родителей въ англійскихъ семействахъ.}, приноситъ почтеніе; надѣется, что вы ее извините: она занята корректурою. Ей надо отправить сегодня пять тысячъ новыхъ циркуляровъ. Она знаетъ, какъ васъ это интересуетъ. Одинъ экземпляръ она посылаетъ вамъ -- и она сердито подала бумагу мистеру Жарндису.
   -- Благодарю васъ, сказалъ опекунъ мой.-- Я очень-обязанъ мистриссъ Желлиби... О, Боже мой!... Ууу!... этотъ восточный вѣтеръ!
   Мы возились съ Биби; сняли съ него его забавную шапку, спрашивали, помнитъ ли онъ насъ, и тому подобное. Сначала онъ козырился на насъ, смотрѣлъ изподлобья, но, при видѣ сладкаго пирога, сдѣлался доступнѣе, сѣлъ ко мнѣ на колѣни и спокойно пожевывалъ. Мистеръ Жарндисъ удалился во временную Воркотню, а миссъ Желлиби повела съ нами разговоръ обычными отрывистыми фразами.
   -- У насъ гадко, попрежнему, сказала она: -- ни минуты покою. Африка... туземцы... письма!...
   Я попробовала сказать ей что-то въ утѣшеніе.
   -- Не говорите, миссъ Сомерсонъ, что тратить слова! Я знаю, какъ со мной обращаются; никто меня не переувѣрятъ. О, васъ бы никто не переувѣрилъ, еслибъ съ вами такъ обращались. Биби, пошелъ, сядь подъ фортепьяно и играй тамъ!
   -- Н-е х-о-ч-у! промычалъ Биби.
   -- Хорошо же, неблагодарный, гадкій, злой мальчишка! возразила миссъ Желлиби, съ слезами на глазахъ: -- теперь я никогда не буду заниматься твоимъ туалетомъ!
   -- И-д-у, К-а-д-д-и, и-д-у! сказалъ Биби, тронутый ея слезами, и тотчасъ же отправился подъ фортепьяно. Онъ былъ доброе дитя.
   -- Обь этомъ не стоитъ плакать, конечно, говорила миссъ Желлиби: -- но я выбилась изъ силъ. Я до двухъ часовъ ночи писала адресы на циркулярахъ. Я ихъ ненавижу до такой степени, что, при видѣ ихъ, у меня трещитъ голова. Взгляните на этого несчастнаго ребенка: видали ли когда-нибудь такое пугало?
   Биби, не понимая, къ-счастью, какъ онъ смѣшонъ въ своемъ пестромъ костюмѣ, сидѣлъ на коврѣ между ножками фортепьяно и спокойно грызъ пирогъ.
   -- Я услала его туда, въ уголъ, замѣтила миссъ Желлиби, придвинувъ стулъ свой ближе къ нашимъ: -- ненадо слышать ему, что я говорю. Дѣти очень-понятливы! Да, такъ у насъ, говорю я, гадко, даже гаже, чѣмъ было. Отецъ скоро обанкрутится: то-то будетъ довольна та, которая всему причиной!
   Мы выразили надежду на поправленіе дѣлъ мистера Желлиби.
   -- Благодарю; только надежды тутъ ни на волосъ! говорила миссъ Желлиби, мотая головою.-- Отецъ говорилъ мнѣ еще вчера утромъ (онъ страшно несчастливъ), что ему не устоять. Это будетъ чудо, если онъ устоитъ. Если изъ лавокъ намъ присылаютъ все, что хотятъ, служанки распоряжаются припасами, какъ имъ вздумается; я, еслибъ я знала хозяйничать, не могла бы: не имѣю времени ни минуты. Ma ничѣмъ не хочетъ заниматься -- какъ же тутъ отцу устоять? Еслибъ я была на его мѣстѣ, я убѣжала бы вонъ изъ дома!
   -- Душа моя! сказала я съ улыбкой:-- вашъ батюшка думаетъ, безъ-сомнѣнія, о своемъ семействѣ.
   -- О, xа, у него славная семья, миссъ Сомерсонъ! возразила миссъ Желлиби.-- Спросите лучше, какое онъ имѣетъ утѣшеніе отъ своей семьи!.. да!.. семья!.. семья его: письма, грязь, хаосъ, безпорядокъ, Вѣчная, безконечная стирка... въ которой ничего не стирается!..
   Миссъ Желлиби топнула ногой и утерла глаза.
   -- Я такъ жалѣю отца, продолжала она: -- что нѣтъ словъ высказать! Но будетъ. Я больше терпѣть не могу! Я уже рѣшилась. Не вѣкъ быть невольницей, не вѣкъ слушать предложенія мистера Квеля! Славная вещь, какъ же! выйдти замужъ за филантропа! Нѣтъ, я уже сыта по горло! говорила бѣдная миссъ Желлиби.
   Сознаюсь, мнѣ трудно было помочь горю: я сама чувствовала сильную ненависть къ мистриссъ Желлиби, видя я слыша эту заброшенную дѣвочку и зная сколько горькой и насмѣшливой истины въ ея словахъ.
   -- Еслибъ мы съ вами не были знакомы прежде, говорила миссъ Желлиби: -- я бы постыдилась прійдти сегодня къ вамъ: я знаю, какою смѣшною должна я вамъ казаться. Но вамъ все извѣстно, и я хотѣла васъ видѣть. Богъ знаетъ, увижусь ли съ вами еще разъ, когда вы пріѣдете въ Лондонъ!
   Она произнесла эти слова съ такимъ многозначительнымъ выраженіемъ, что мы переглянулись съ Адою, ожидая еще большаго открытія.
   -- Нѣтъ! сказала миссъ Желлиби, качая головою:-- не то, что вы, думаете! На васъ и могу положиться, вы меня не выдадите... Я обручена!
   -- Безъ вѣдома родителей? спросила я.
   -- Ахъ, Боже милостивый, миссъ Сомерсонъ! возразила она, болѣе тоскливымъ, чѣмъ сердитымъ тономъ: -- да съ кѣмъ же мнѣ совѣтоваться? Вы, вѣдь, знаете, что ма семейными дѣлами не занимается; а сказать бѣдному отцу я боюсь: это его убьетъ.
   -- Но мнѣ кажется, мой другъ, онъ больше будетъ огорченъ тѣмъ, что вы выйдете замужъ, не предупредя его, не испросивъ его благословенія.
   -- Нѣтъ, сказала миссъ Желлиби: -- не думаю... Я всячески буду стараться покоить его, когда онъ навѣститъ меня. Биби и другія дѣти могутъ поочереди гостить у меня иногда; по-крайней мѣрѣ, будетъ кто-нибудь о нихъ заботиться.
   Много было добрыхъ чувствъ въ бѣдной Кадди. Голосъ ея все болѣе и болѣе смягчался, по-мѣрѣ-того, какъ она разсказывала намъ картину семейной жизни, которой никогда не испытала; она плакала такъ горько, что Биби, сидѣвшій между ножками фортепьяно, не могъ удержаться отъ громкихъ рыданій, видя слезы сестры. Я взяла его изъ засады, посадила къ себѣ на колѣни, заставила его поцаловаться съ Кадди, показала, что она смѣется (она въ-самомъ-дѣлѣ улыбалась, чтобъ подтвердить слова мои), позволила ему мазать насъ всѣхъ ручонками по лицу и такимъ-образомъ насилу могла его успокоить. Такъ-какъ засѣданіе между ножками фортепьяно мало могло развлекать его, то мы поставили его на стулъ передъ окномъ на улицу, миссъ Желлиби поддерживала его за ноги и продолжала свой разсказъ.
   -- Это началось съ того времени, какъ вы въ первый разъ пріѣхали къ вамъ, говорила она.
   -- Какимъ же образомъ? спросили мы.
   -- Я поняла, какъ я необразована, отвѣчала она: -- и рѣшилась, во что бы ни стало, выучиться танцовать. Я сказала ма, что я стыжусь самой себя, что мнѣ надо учиться танцамъ. Она посмотрѣла на меня своимъ дальнозоркимъ взглядомъ, какъ-будто я была на берегу Африки, и ничего не сказала; но я уже рѣшилась выучиться танцамъ и потому отправилась въ Ньюманскую Улицу, въ танцовальный классъ мистера Тервейдропа.
   -- Такъ это тамъ, моя милая? начала я.
   -- Да, тамъ, сказала Кадди: -- и я помолвлена съ мистеромъ Тервейдропомъ. Тамъ два мистера Тервейдропа: мистеръ Тервейдропъ отецъ и мистеръ Тервейдропъ сынъ. Мой мистеръ Тервейдропъ -- сынъ. Я жалѣю только объ одномъ, что я дурно образована: мнѣ бы хотѣлось принести ему счастіе, потому-что я люблю его очень.
   -- Я должна сознаться, что это меня очень огорчаетъ, сказала я.
   -- Не знаю, что васъ огорчаетъ, отвѣчала она боязливо, но такъ, или иначе, а я дала слово мистеру Тервейдропу, и онъ меня очень любитъ. До-сихъ-поръ и мистеръ Тервейдропъ-отецъ ничего не знаетъ, потому-что старикъ такой тонный, и если ему сказать, такъ, вдругъ, пожалуй, съ нимъ сдѣлается ударъ, идя какой-нибудь обморокъ. Онъ истинный джентльменъ, право, истинный джентльменъ.
   -- А жена его знаетъ? спросила Ада.
   -- Жена старика Тервейдропа, миссъ Клеръ? спросила миссъ Желлиби, раскрывъ глаза.-- До у него нѣтъ жены; онъ вдовецъ.
   Здѣсь мы были прерваны Биби. Миссъ Желлиби, держа его за ноги, управлялась съ ними безъ церемоніи и дергала ихъ какъ рукоятку звонка при всѣхъ патетическихъ мѣстахъ своей рѣчи, такъ-что бѣдный ребенокъ заревѣлъ наконецъ громкимъ голосомъ и просилъ меня о помощи; я замѣнила ему Кадди, и начала сама придерживать его за ноги, а она, поцаловавъ его и сказавъ, что нечаянно сдѣлала ему больно, продолжала разсказъ:
   -- Такъ вотъ въ какомъ положеніи дѣла! сказала миссъ Желлиби.-- Мы обвѣнчаемся, какъ только можно будетъ, и потомъ я пойду въ контору къ отцу, откуда напишу къ ма. Она иного не будетъ обо мнѣ тревожиться: что я для нея? перо и чернила. Главное счастіе мое въ томъ, говорила Кадди, что за мужемъ я никогда не буду слышать объ Африкѣ. Молодой мистеръ Тервейдропъ, изъ любви ко мнѣ, ненавидитъ Африку; а что касается до старика Тервейдропа, то если онъ знаетъ, что есть на свѣтѣ такая страна, такъ и будетъ съ него.
   -- Это истинный джентльменъ-то? спросилъ я.
   -- Да онъ истинный джентльменъ, говорила Кадди: -- онъ вообще извѣстенъ по своимъ манерамъ.
   -- Онъ учитъ чему нибудь? спросила Ада.
   -- Нѣтъ онъ ничему не учитъ, отвѣчала Кадди: -- но манеры его восхитительны.
   Потомъ Кадди начала говорить, съ нѣкоторымъ замѣшательствомъ и какъ бы конфузясь, что ей нужно еще сообщить намъ одно обстоятельство я что она надѣется на наше снисхожденіе. Дѣло въ томъ, что она связала знакомство съ миссъ Флайтъ, маленькой сумасшедшей старушкой, и что она рано по утрамъ ходитъ къ ней и встрѣчается тамъ съ молодымъ мистеромъ Тервейдропомъ на нѣсколько минутъ, передъ завтракомъ, только на нѣсколько минутъ.-- Я хожу къ ней и въ другое время, говорила миссъ Желлиби: -- но Принцъ не*приходитъ. (Имя молодаго мистера Тервейдропа: Принцъ.) Мнѣ направится это имя, но что дѣлать, онъ вѣдь не самъ далъ себѣ имя. Старый мистеръ Тервейдропъ назвалъ его Принцемъ въ честь принца регента, котораго онъ любилъ до безумія за его блистательныя манеры. Я думаю, тутъ нѣтъ ничего дурнаго, что я бываю у миссъ Флайтъ; я люблю эту бѣдняжку да, кажется, и она меня любятъ. Еслибъ вы могли видѣть молодаго мистера Тервейдропа, то вѣрно онъ бы вамъ понравился; но, во всякомъ случаѣ, я надѣюсь, вы не имѣете о немъ дурнаго понятія. Я теперь иду въ танцовальный классъ. Еслибы вы мнѣ позволила пригласить васъ съ собою, миссъ Сомерсонъ, говорила Кадди дрожащимъ голосомъ:-- то это бы меня очень, очень обрадовало.
   Мы въ-самомъ-дѣлѣ какъ-то хотѣли съ мистеромъ Жарндисомъ сходить къ миссъ Флайтъ въ этотъ день; но утромъ намъ не удалось. Мистеръ Жарндисъ очень былъ заинтересованъ разсказомъ объ этой странной старушонкѣ, съ которой мы познакомились въ первый пріѣздъ нашъ въ Лондонъ. Будучи увѣрена, что я имѣла большее вліяніе на миссъ Желлиби и что могу ее остановить отъ всякой неблагоразумной рѣшимости, я предложила ей, взявъ съ собою Биби, идти вмѣстѣ въ танцевальный классъ, а оттуда сойдтись съ мистеромъ Жарндисомъ у миссъ Флайтъ, и покончить день обѣдомъ у насъ въ домѣ. Послѣдній пунктъ предложенія пришелся очень по вкусу какъ брату, такъ и сестрѣ. Съ помощью булавокъ, воды, мыла и щетокъ, мы отчистили, какъ было можно, бѣднаго Биби и отправились въ Ньюманскую Улицу, лежащую отъ насъ очень-близко.
   Танцовальная школа находилась въ достаточно-грязномъ домѣ, на углу переулка. По всѣмъ окнамъ лѣстницы стояли бюсты. Въ томъ же домѣ, какъ значилось на вывѣскахъ, находились: учитель рисованія, продавецъ каменнаго угля и литографія. На вывѣскѣ, замѣчательной по своему положенію и огромности, я прочла Мистеръ Тервейдропъ. Дверь была отворена и передняя завалена различными музыкальными инструментами въ ящикахъ; въ числѣ инструментовъ находились фортепьяно и арфа. Миссъ Желлиби сообщила мнѣ, что вчера вечеромъ зала танцевальной школы была нанята для концерта.
   Мы взошли на лѣстницу. Видно было, что домъ былъ прежде красивъ, когда на конъ-нибудь лежала обязанность обметать и чистить его и ни на комъ не лежало обязанности курить въ немъ съ утра до вечера. Прямо съ лѣстницы вступили мы въ большую танцовальную залу мистера Тервейдропа, которая примыкала задней стѣной къ стойламъ и освѣщалась сверху. Это была почти пустая комната, съ большимъ резонансомъ, съ сильнымъ запахомъ конюшни, съ камышевыми скамейками вокругъ стѣнъ, которыя были украшены въ симетрическомъ породѣ изображеніемъ лиръ и маленькими стеклянными бра для свѣчей. Нѣсколько молодыхъ леди, отъ тринадцати или четырнадцати лѣтъ до двадцати-двухъ или трехъ включительно, находились уже налицо и и искала глазами танцмейстера, какъ вдругъ Кадди толкнула меня въ руку и произнесла обычное представленіе: -- Миссъ Сомерсонъ, мистеръ Принцъ Тервейдропъ!
   Я раскланялась маленькому, голубоглазенькому человѣчку, ребяческой наружности, съ волосами, разобранными посрединѣ и завитыми вокругъ головы. Онъ держалъ въ лѣвой рукѣ смычокъ, а подъ-мышкою маленькую скрипочку, какую я, бывало, часто видала въ школѣ, гдѣ мы ее называли карманной скрипочкой. Бальные башмачки его были особенно-малы; въ манерахъ его, мягкихъ, женоподобныхъ, возбуждающихъ Сочувствіе въ сердцѣ, проглядывало какъ-то очень-выразительно, что онъ похожъ на мать и что съ матерью обращались вообще не очень-внимательно и не очень-нѣжно.
   -- Я очень-счастливъ, что имѣю честь видѣть друга миссъ Желлиби, сказалъ онъ, кланяясь мнѣ низко.-- А я уже начиналъ бояться, прибавилъ онъ съ робкою нѣжностью; такъ-какъ теперь довольно-поздно, и полагалъ, что миссъ Желлиби измѣнитъ своему обѣщанію и не прійдетъ.
   -- Прошу васъ, сэръ, припишите эту неакуратность мнѣ: и удержала миссъ Желлиби и прошу у васъ прощенья, сказала я.
   -- Смѣю ли я!.. началъ-было онъ.
   -- И теперь, продолжала я: -- вы мнѣ позволите больше не мѣшать вашей ученицѣ.
   Съ этими словами и удалилась къ скамейкѣ и сѣла между Биби, который, по привычкѣ, давно уже вползъ въ уголъ, и старою леди съ критическою наружностью, которой двѣ внучки готовились танцевать и которая была очень-недовольна сапогами Биби. Принцъ Тервейдропъ ударилъ пальцами по струнамъ своей карманной скрипочки и пары стали становиться въ кадриль. Въ эту минуту, изъ боковой двери явился старый мистеръ Тервейдропъ во всемъ блескѣ своего величіи.
   Это былъ жирный, старый джентльменъ, съ фальшивымъ цвѣтомъ лица, фальшивыми зубами, наклейными бакенбардами и въ парикѣ. Начиненный ватой лифъ его фрака, нуждался только въ извѣстнаго рода украшенивъ, чтобъ быть вполнѣ-совершеннымъ. Онъ былъ подбить, набитъ, подтянуть, подмазанъ, какъ только можно. Галстухъ его, въ который погружались его подбородокъ и даже уши, такъ подтягивалъ его лицо, что глаза выходили изъ своихъ орбитъ, и намъ казалось, что оно неминуемо должно развалиться, какъ только снимется галстухъ. Онъ держалъ подъ-мышкой большую и тяжелую шляпу съ широкими полями, а въ рукахъ пару бѣлыхъ перчатокъ, которыми чистилъ шляпу, позируя на одной ногѣ, съ видомъ человѣка, котораго никто не можетъ превзойдти въ величіи и подыманіи носа и плечъ. У него была трость, былъ лорнетъ, была табакерка, были кольца, были манжеты, было все, кромѣ природы. Онъ былъ ни молодъ, ни старъ, онъ былъ ничто; онъ былъ только истинная модель высокаго тона.
   -- Батюшка, вотъ миссъ Сомерсонъ, пріятельница миссъ Желлиби.
   -- Много чести, отвѣчалъ старый мистеръ Тервейдропъ: -- дѣлаетъ намъ вашъ визитъ миссъ Сомерсонъ. И когда онъ наклонился, чтобъ отвѣсить мнѣ поклонъ, мнѣ показалось, что у него складки даже на бѣлкахъ глазъ.
   -- Батюшка, говорилъ мнѣ сынъ, съ совершеннѣйшимъ убѣжденіемъ: -- замѣчательный человѣкъ! моему батюшкѣ всѣ удивляются.
   -- Продолжай Принцъ! продолжай! сказалъ мистеръ Тервейдропъ, стоя спиною къ камину и снисходительно махая перчаткою.-- Продолжай, дитя мое!
   Вслѣдствіе этого приказа, или вслѣдствіе этого милостиваго разрѣшенія начался урокъ. Принцъ Тервейдропъ то игралъ на своей карманной скрипочкѣ, танцуя, то стоя игралъ на фортепьяно, то напѣвалъ тактъ, чтобъ навести на путь истинный свихнувшуюся пару; выдѣлывалъ съ добросовѣстною отчетливостью каждый прыжокъ, каждое на и не отдыхалъ ни минуты. Знаменитый отецъ его ничего не дѣлалъ, грѣлъ спину передъ каминомъ и позировалъ модель отличныхъ манеръ.
   -- Вотъ только и дѣла ему, что спину грѣетъ, сказала старая леди съ критическою наружностью: -- а надъ дверью выставилъ, небойсь, свое имя.
   -- Вѣдь и сынъ его носитъ ту же фамилію, сударыня, сказала я.
   -- Да, ту же... Онъ, я вамъ скажу, не далъ бы сыну никакого имени, еслибъ могъ, возразила критическая леди. Посмотрите на одежду сына... Фракъ его, въ-самомъ-дѣлѣ, былъ очень-обыкновенный, очень-поношенный, словомъ: очень-скудный. А отецъ-то, видишь, какъ выпялился и вымазался!.. продолжала старая леди: -- а все, изволите видѣть, тонныя манеры. Я бы ему задала манеры! Я бъ его такъ отманерила, что своихъ бы не узналъ!
   Любопытство подстрекнуло меня узнать побольше о старомъ джентльменѣ и я спросила критическую леди:
   -- Скажите, сударыня, что же онъ теперь: учитъ хорошимъ манерамъ?
   -- Какимъ тутъ манерамъ! отрывисто отвѣчала леди.
   Послѣ минутнаго размышленія, я спросила ее еще, что, быть-можетъ, его спеціальный предметъ фехтованье?
   -- Куда ему фехтовать, сударыня! отвѣчала старая леди.
   Я взглянула на нее вопросительно. Старая леди, разгорячаясь все болѣе и болѣе при мысли о представителѣ прекрасныхъ манеръ, разсказала мнѣ его исторію, увѣряя въ истинѣ своихъ словъ.
   Онъ женился на кроткой, маленькой учительницѣ танцованія, съ посредственнымъ образованіемъ (самъ же во всю свою жизнь только и дѣлалъ, что манерился) и замучилъ ее до смерти, то-есть, лучше сказать, заставилъ ее трудиться и работать до смерти для-того, чтобъ содержать себя на такую ногу, какъ то человѣку съ великими манерами подобаетъ. Словомъ: чтобъ имѣть передъ собою образцы хорошаго тона, чтобъ корчить ихъ сколько возможно самому, онъ считалъ необходимымъ посѣщать всѣ публичные митинги, гдѣ собирается праздный фешонэбльный кругъ, показываться въ Брайтонѣ и другихъ мѣстахъ въ извѣстное время и тунеядничать въ роскошномъ костюмѣ. Чтобъ доставить ему средства къ такой жизни, слабая, маленькая танцмейстерша мучилась и трудилась, и теперь бы продолжала мучиться и трудиться, еслибъ только выдержали ея силы, и она могла бы прожить до сего часа. Онъ имѣлъ такую сильную власть надъ бѣдной женой своей, что она вѣрила въ него до послѣдней минуты своей жизни. Сынъ наслѣдовалъ довѣріе матери и, видя всегда передъ собою блистательныя манеры своего отца, работаетъ для него двѣнадцать часовъ въ день.
   -- Посмотрите, какіе тоны онъ задаетъ О говорила критическая леди, кивая съ негодованіемъ головою на стараго мистера Тервейдропа, который въ эту минуту натягивалъ бѣлыя перчатки и совершенно былъ далекъ отъ подозрѣнія, какія чувства онъ теперь внушаетъ.-- Онъ право мечтаетъ, что онъ какой-нибудь лордъ!.. Видишь ты, какимъ прикидывается снисходительнымъ отцомъ къ сыну, который выбивается для него изъ силъ! право, сочтешь его за самаго нѣжнаго и добродѣтельнаго родителя. О! продолжала старая леди, глядя на него съ озлобленнымъ видомъ: -- я бъ тебя искусала! я-бы тебя!..
   Эта сцена казалась мнѣ очень-забавною, хотя я выслушала разсказъ старой леди съ чувствомъ истиннаго участія. Трудно было усомниться въ справедливости словъ ея, видя отца и сына передъ собою. Не знаю, что бъ я могла подумать о нихъ безъ разсказа старой леди; не знаю, какъ бы я вообразила ихъ себѣ, еслибъ не видѣла ихъ, а слышала бы одинъ только разсказъ.
   Глаза мои перебѣгали отъ молодаго мистера Тервейдропа, такъ горячо-работающаго, къ старому мистеру Тервейдропу, принимающему живописныя позы хорошаго тона, какъ вдругъ послѣдній гордо подошелъ ко мнѣ и вступилъ въ разговоръ.
   Онъ прежде всего спросилъ меня: доставляю ли я честь я счастье Лондону постояннымъ въ немъ жительствомъ? Я не сочла нужнымъ отвѣтить ему, что я ни въ каковъ случаѣ ничего Лондону не доставляю, но просто сказала ему, гдѣ я живу обыкновенно.
   -- Столь прелестная и столь совершенная леди, какъ вы, сказалъ онъ, цалуя свою правую перчатку и указывая на ученицъ:-- будетъ глядѣть снисходительнымъ оковъ на наши несовершенства. Мы дѣлаемъ все, что можемъ: полируемъ, полируемъ, полируемъ!
   Онъ сѣлъ возлѣ меня, принимая не безъ труда позу тѣлъ великихъ образцовъ, изображенія которыхъ висѣла надъ дивановъ. И въ-самому дѣлѣ онъ былъ похожъ на нихъ.
   -- Полируемъ., полируемъ... полируемъ! повторилъ онъ, взявъ щепотку табаку и нѣжно отряхая пальцы: -- но мы не въ томъ вѣкѣ, ясли я осмѣлюсь сказать, передъ особою, столь-щедро надѣленною природою и искусствомъ. Слова эти сопровождались высокомѣрнымъ наклоненіемъ головы -- операціи для него весьма-трудной, требовавшей закрытія глазъ и поднятія бровей: -- но мы не въ томъ вѣкѣ, въ которомъ хорошій тонъ и манеры считаются достоинствомъ!
   -- Не въ томъ, сэръ? спросила и.
   -- Мы переродились, отвѣчалъ онъ, качая головою: -- поколѣнія настоящаго вѣка неспособны къ хорошему тону. Въ нихъ развивается вульгарность. Быть-можетъ, я говорю пристрастно, быть-можетъ, мнѣ не слѣдуетъ сказать вамъ, что вотъ ужъ нѣсколько лѣтъ меня называютъ джентльменъ Тервейдропъ, или что его королевское высочество принцъ регентъ сдѣлалъ мнѣ честь: спросилъ обо мнѣ, когда я снялъ передъ нимъ шляпу въ воротахъ брайтонскаго павильйона (что за чудное зданіе!): кто это такой? кто это такой? отчего я его не знаю? отчего нѣтъ у него тридцати тысячъ фунтовъ стерлинговъ годоваго дохода? Но это такъ... небольшіе анекдотцы, сударыня, общественное достояніе, и теперь еще повторяютъ кхъ въ фешонэбльномъ кругу.
   -- Серьёзно? спросила я.
   Онъ отвѣтилъ высокомѣрнымъ поклономъ.-- Все, что осталось отъ хорошаго тона, прибавилъ онъ: -- чахнетъ. Англія, отечество мое -- увы!.. очень переродилась и перерождается съ каждымъ днемъ. Мало осталось у нея джентльменовъ, да, насъ мало и насъ смѣняетъ поколѣніе.... ткачей!
   -- При взглядѣ на васъ, я думала, что джентльменство упрочивается здѣсь съ каждымъ днемъ, сказала я.
   -- Вы слишкомъ-добры, произнесъ онъ опять съ высокомѣрнымъ поклономъ.-- Вы льстите мнѣ. Но нѣтъ... нѣтъ! Я никогда не былъ въ-состояніи родитъ въ моемъ бѣдномъ сынѣ эту существенную часть его искусства. Избави Боже, чтобъ я желалъ повредятъ моему милому дѣтищу, но... я долженъ сказать правду, въ немъ нѣтъ хорошихъ манеръ.
   -- Онъ, кажется, прекрасный учитель, замѣтила я.
   -- Поймите меня, милостивая государыня: онъ прекрасный учитель, это правда. Все, что можетъ быть пріобрѣтено, онъ пріобрѣлъ; все, что можетъ быть передано, онъ получилъ... но есть вещи... онъ взялъ еще щепотку табаку и еще поклонился, какъ-бы желая этимъ выразить: -- хоть, напримѣръ, такого рода...
   Я взглянула на середину залы, гдѣ обожатель миссъ Желлиби, занимаясь отдѣльно съ каждой ученицей, трудился еще болѣе прежняго.
   -- Милое дитя мое! проворчалъ мистеръ Тервейдропъ, поправляя свой галстухъ.
   -- Вашъ сынъ неутомимъ, сказала я.
   -- Мнѣ очень-утѣшительно, отвѣчалъ мистеръ Тервейдропъ: -- слышать отъ васъ такой отзывъ. Да, въ нѣкоторомъ отношеніи онъ идетъ по слѣдамъ доброй матери своей: она была преданное созданіе; но женщины, дивныя женщины, сказалъ мистеръ Тервейдропъ, съ противной любезностью: -- что вы за чудный полъ!
   Я встала и присоединилась къ миссъ Желлиби, которая въ это время надѣвала свою шляпку. Время, назначенное для урока, кончилось и нотой) надѣваніе шляпъ было общимъ занятіемъ. Когда миссъ Жедлиби и несчастный Принцъ успѣли влюбиться другъ въ друга, не знаю, по-крайней-мѣрѣ, теперь, я увѣрена, они не имѣли времени обмѣняться нѣсколькими словами.
   -- Мой милый, сказалъ мистеръ Тервейдропъ благосклонно своему сыну: -- не знаешь ли, который часъ?
   -- Нѣтъ, батюшка, не знаю.
   У сына не было часовъ, за-то у отца были прекрасные золотые часы, которые онъ вынулъ изъ кармана жилетки съ образцовыми манерами.
   -- Дитя мое, сказалъ онъ: -- теперь два часа. Не забудь, что въ три часа ты долженъ быть на урокѣ въ Кенсингтонѣ.
   -- Времени еще много, успѣю, батюшка, отвѣчалъ Принцъ: -- проглочу куска два да и въ дорогу.
   -- Малый другъ мой, сказалъ отецъ: -- ты долженъ спѣшить. Тамъ, въ столовой, найдешь кусокъ холодной баранины.
   -- Благодарю васъ, батюшка. А вы сами теперь пойдете?
   -- Да, мой милый. Я хочу, сказалъ мистеръ Тервейдропъ, прищуривая глаза и подымая плечи, съ видомъ скромнаго сознанія своихъ преимуществъ; -- пройдтись, какъ обыкновенно, по городу.
   -- Вамъ бы гдѣ-нибудь хорошенько пообѣдать, батюшка, сказалъ сынъ.
   -- Да, мой другъ, я объ этомъ думалъ; я закушу во французскомъ отелѣ въ Оперной Колоннадѣ.
   -- И дѣльно, батюшка. Прощайте, сказалъ Принцъ, пожавъ ему руку.
   -- Прощай, другъ мой. Да благословитъ тебя Богъ!
   Мистеръ Тервейдропъ произнесъ эти слова съ видомъ благочестія и они, казалось, сдѣлали на сына доброе впечатлѣніе -- столько, прощаясь съ отцомъ, выказалъ онъ чувства любви, привязанности и почтенія къ нему. Пять-шесть минутъ, употребленныхъ Принцомъ на поклоны намъ, и въ-особенности одной изъ насъ, выказали мнѣ дѣтскій характеръ его съ прекрасной стороны. Я почувствовала къ нему любовь и состраданіе, смотря, какъ онъ, засунувъ въ карманъ свою маленькую скрипочку, а вмѣстѣ съ ней и желаніе побыть съ Кадди, и въ добромъ настроеніи духа, отправился закусить холодной бараниной, чтобъ потомъ побѣжать на урокъ въ Кенсингтонъ; все это, врядъ ли не больше заставило меня сердиться на отца, чѣмъ разсказъ критической леди.
   Мистеръ Тервейдропъ-старикъ отворилъ для насъ дверь и откланялся намъ съ манерами, истинно-достойными великихъ образцовъ, которыхъ онъ корчилъ. Съ тою же тонною важностью перешелъ онъ на другую сторону улицы, чтобъ прогуляться въ фешонэбльныхъ частяхъ города, между малымъ числомъ оставшихся джентльменовъ въ перерождающейся Англіи. Оставаясь одна съ Кадди, я нѣсколько времени терялась подъ впечатлѣніемъ всего слышаннаго и видѣннаго въ Ньюманской Улицѣ, такъ-что, не только не могла говорить съ Кади, но и не понимала, что она говоритъ мнѣ. Я все думала, иного ли на свѣтѣ такихъ индивидуальностей, которыя, ничего не дѣлая, счастливо поживаютъ на чужой счетъ, трудами другихъ, и пользуются еще вниманіемъ, какъ образцы хорошаго тона, хорошихъ манеръ; и чѣмъ больше я думала, тѣмъ больше казалось мнѣ, что много въ Англіи мистеровъ Тервейдроповъ, такъ-что, наконецъ, я рѣшилась бросить эту мысль, обратилась къ Кадди и болтала съ ней во всю дорогу къ Линкольнской Палатѣ.
   Кади разсказывала мнѣ, что предметъ ея любви такъ мало образованъ, что она съ трудомъ только можетъ разбирать его записки; что онъ лучше бы дѣлалъ, еслибъ меньше думалъ о своей орѳографіи, а то онъ, для большой ясности, лѣпитъ въ каждое слово столько буквъ, что оно утрачиваетъ, наконецъ, свой законный великобританскій характеръ.
   -- Онъ это дѣлаетъ, конечно, съ добрымъ намѣреніемъ, замѣчала Кадди: -- но, бѣдняжка, онъ не знаетъ, какъ этимъ все портитъ!
   Потомъ Кадди начала разсуждать о томъ, что Принцу некогда было сдѣлаться грамотѣемъ: онъ всю жизнь свою проводилъ въ танцахъ и только и дѣлалъ съ утра до ночи, что прыгалъ, училъ прыгать и скрипѣлъ на своей скрипчонкѣ! Впрочемъ, что же тутъ такого? Онъ, слава Богу, можетъ писать за двоихъ.
   -- Не бѣда, что онъ неученъ! говорила Кадди: -- пусть только любитъ меня; и я тоже не учена, знаю, этому виною Африка!
   -- Еще я должна вамъ сообщить кой-что, миссъ Сомерсонъ, сказала Кадди: -- теперь мы однѣ, моего Принца вы видѣли, все знаете, такъ выслушайте же и остальное. Вамъ извѣстно, какой у насъ въ домѣ порядокъ. Я ничего не могу перенять такого, что бъ было полезно для жены Принца. У насъ все, какъ говорится, вверхъ дномъ: тутъ ничему не выучишься, потому я начала заниматься хозяйствомъ -- какъ вы думаете, подъ чьимъ надзоромъ?... Подъ надзоромъ миссъ Флайтъ! Рано утромъ я прихожу къ ней, пособляю ей прибрать комнату, снарядить птицъ и сварить для нея чашку кофе (она меня, конечно, научила) и такъ навострилась въ этомъ, что Принцъ не разъ говорилъ, что онъ никогда не пивалъ такого прекраснаго кофе и что даже и старый мистеръ Тервейдропъ, большой знатокъ въ кофе, вѣрно остался бы совершенно-доволенъ моею варкою. Могу также состряпать пуддингь, выбрать телячьи котлеты, купить чаю, сахару и масла о много хозяйственныхъ припасовъ.
   -- Я плохо умѣю шить пока, сказала Кадди, взглянувъ на заплаты, сдѣланныя на курткѣ Биби: -- но, быть-можетъ, я и этому выучусь. Да, миссъ Сомерсонъ, съ-тѣхъ-поръ, какъ я помолвлена за Принца и занимаюсь, подъ руководствомъ миссъ Флайтъ, хозяйствомъ, у меня какъ-то на душѣ легче и я смотрю на ма, съ большею любовью, меньше ропщу на ея холодность ко мнѣ. Сегодня, увидавъ за.съ и миссъ Клеръ, и сравнивъ васъ съ собою, мнѣ стадо стыдно, право, за себя и за Биби, такъ сердце и перевернулось, что дѣлать; однако, скоро прошло; вообще съ этихъ поръ, я вамъ говорю, мнѣ какъ-то отраднѣе и я меньше ропщу на судьбу свою.
   Бѣдная дѣвушка! она говорила отъ чистаго сердца я мнѣ стало жаль ее.
   -- Кадди, душа моя, сказала я ей: -- я начинаю очень любить тебя; будемъ друзьями!
   -- Вы говорите правду, миссъ Сомерсонъ? воскликнула Кадди: -- о, какъ я буду счастлива!
   -- Да, милая Кадди, будемъ друзьями съ этого времени, сказала я: -- будемъ говорить о твоей судьбѣ и придумывать все, что можетъ быть тебѣ полезно.
   Кадди, была въ восторгѣ. Я наговорила ей все, что говорится къ утѣшеніе и ободреніе; между-тѣмъ, мы подходили къ лавкѣ мистера Крука, дверь въ которую была отворена. Надъ дверью виднѣлся билетикъ, сообщающій прохожимъ, что во второмъ этажѣ отдается въ наемъ комната. По поводу этого билетика, Кадди разсказала мнѣ, когда мы входили на лѣстницу, что въ лавкѣ мистера Крука, въ отдаваемой въ наемъ комнатѣ жилъ писецъ, который умеръ скоропостижно, что, по этому случаю, былъ обыскъ и что все это причинило смертельный, страхъ нашей бѣдной старушонкѣ. Дверь и окно въ этой комнатѣ были открыты и мы взглянули въ нее. Что за мрачное, грустное мѣсто! Мнѣ въ одно время было и горестно и страшно и какимъ-то сырымъ холодомъ вѣяло на меня.
   -- Что съ вами, миссъ Сомерсонъ? вы ужасно блѣдны! сказала Кадди.
   Мы, тихо разговаривая, взошли въ чердачокъ миссъ Флайтъ. Мистеръ Жарндисъ и Ада были ужь тамъ и смотрѣли на птицъ, висящихъ въ окнѣ; между-тѣмъ, какъ врачъ, стоя у камина, внимательно говорилъ съ миссъ Флайтъ.
   -- Мой визитъ конченъ, сказалъ онъ, выходя впередъ: -- миссъ Флайтъ чувствуетъ себя значительно-лучше, и завтра, такъ-какъ ей очень хочется, можетъ идти въ Палату.
   Миссъ Флайтъ, благосклонно поблагодаривъ его, сдѣлала и намъ общій книксенъ.
   -- Много чести, ей-Богу, много чести, говорила она: -- другой визитъ отъ Жарндисовъ! Очень-рада... очень-счастлива! Жарндисъ изъ Холоднаго Дома, здѣсь... подъ моей скромной крышей! и обратясь къ Кадди, она сдѣлала ей особенный книксенъ.-- А! Фицъ-Жарндисъ!... сказала она, называя этимъ именемъ Кадди: -- вдвойнѣ рада! вдвойнѣ рада!
   -- Была она больна? спросилъ мистеръ Жарндисъ врача, который такъ внимательно говорилъ съ миссъ Флайтъ и теперь не спускалъ съ нея глазъ. Хоть мистеръ Жарндисъ сдѣлалъ вопросъ шопотомъ, но тонкій слухъ миссъ Флайтъ не пропустилъ его и она отвѣчала за доктора.
   -- О, очень-больна! тяжело-больна! Не болѣзнь?.. знаете... испугъ! Дрожало, сердце... нервы!... Сказать правду, продолжала она глухимъ и боязливымъ голосомъ: -- смерть! Въ домѣ былъ ядъ!.. ядъ!.. страшныя вещи! я была испугана... Мистеръ Вудкауртъ знаетъ, какъ я была испугана... мой докторъ, мистеръ Вудкауртъ! прибавила она твердымъ голосомъ: -- Жарндисы... Жарндисъ изъ Холоднаго Дома... Фицъ-Жарндисъ!...
   -- Массъ Флайтъ, сказалъ мастеръ Вудкауртъ, ласковымъ голосомъ и взявъ ее нѣжно за руку: -- массъ Флайтъ описываетъ болѣзнь свою съ свойственною ей точностью. Она была разстроена происшествіемъ здѣсь, въ домѣ, которое могло бы разстроить и человѣка съ болѣе сильнымъ здоровьемъ, чѣмъ ея; разстройство ея перешло въ болѣзнь. Въ первую минуту, когда узнали о смерти, она прибѣжала за мной, но ужь было поздно и я не могъ сдѣлать никакой пользы несчастному; теперь я вознаграждаю себя тѣмъ, что иногда прихожу сюда я, можетъ-быть, приношу какую-нибудь пользу ей.
   -- Добрѣйшій человѣкъ изъ всѣхъ врачей на. свѣтѣ, шепнула мнѣ миссъ Флайтъ: -- жду рѣшенія... Въ день суда... тогда вознагражу его...
   -- Дня черезъ два она оправится совершенно, сказалъ мистеръ Вудкауртъ, смотри на нее съ наблюдательною улыбкою: -- то-есть будетъ такъ здорова, какъ только можетъ. Знаете ли, вѣдь ей улыбнулось счастіе...
   -- Совсѣмъ неожиданно! сказала миссъ Флайтъ, весело улыбаясь: -- неслыханное дѣло, мой другъ!... Всякую субботу... Кенджъ-разсказчикъ, или Гуппи (писарь изъ конторы Кенджа-разсказчика) приносятъ мнѣ конвертъ съ шиллингами... да, съ шиллингами... ей-Богу, правда!.. И всякій разъ равное число шиллинговъ... Семь шиллинговъ... шиллингъ на каждый день... И какъ теперь кстати... Вы знаете, откуда эти деньги?... Да, откуда?... вотъ вопросъ... Очень-натурально... Сказать, что я думаю?... Вотъ что!-- сказала миссъ Флайтъ съ лукавымъ взглядомъ и, отступивъ назадъ, значительно мотала указательнымъ пальцемъ правой руки:-- лордъ канцлеръ!.. понимаете... государственная печать снята... ужь давно снята... Вотъ, онъ и присылаетъ... Пока не кончится дѣло... Рѣшеніе... это очень-вѣроятно... Онъ нѣсколько мѣшкаетъ... жизнь коротка... Но добръ!.. Прошлый разъ въ судѣ... я каждый день бываю въ судѣ... съ документами... я намекнула ему... онъ сознался... то-есть, я улыбнулась ему съ моей скамейки... Онъ улыбнулся мнѣ съ своей скамейки... Но это большое счастіе -- не правда ли?.. И Фицъ-Жарндисъ распоряжается деньгами очень-хозяйственно... очень-хозяйственно... увѣряю васъ!..
   Я поздравила ее, потому-что она обращалась ко мнѣ съ этимъ разсказомъ, съ счастливымъ прибавленіемъ ея доходовъ, и желала такого же счастливаго продолженія на долгое время. Мнѣ не было надобности ломать себѣ голову, отъискивая источникъ такого человѣколюбиваго поступка: опекунъ мой стоялъ передо мною, внимательно разсматривая птицъ и добрая душа его была мнѣ извѣстна.
   -- А что, сударыня, спросилъ онъ своимъ пріятнымъ голосомъ: -- какъ зовутъ вашихъ пестренькихъ затворницъ? Не имѣютъ ли онѣ у васъ особенныхъ названій?
   -- Я могу отвѣчать утвердительно за миссъ Флайтъ, сказала я: -- и она дала намъ обѣщаніе -- помнишь, Ада?.. разсказать всѣ ихъ названія.
   Ада помнила очень-хорошо.
   -- Развѣ я обѣщалась? сказала миссъ Флайтъ.-- Кто здѣсь за дверью? Зачѣмъ вы здѣсь, Крукъ, что вы здѣсь подслушиваете?
   Старикъ, хозяинъ лавки, отворилъ дверь настежь и остановился на порогѣ, держа въ рукѣ свою мѣховую шапку и на плечахъ кошку.
   -- Хи!.. я не подслушиваю, миссъ Флайтъ, сказалъ онъ: -- я было хотѣлъ постучаться, да вишь вы, какая быстроглазая... хи!
   -- Прочь кошку! выгоньте ее вонъ! закричала сердито старая леди.
   -- Хи, хи!.. не безпокойтесь милостивые государи, никакой нѣтъ опасности, сказалъ мистеръ Крукъ, осматривая съ головы до ногъ каждаго изъ насъ: -- она не бросится на нихъ, пока я тутъ.
   -- Вы извините моего хозяина, сказала старая леди съ видомъ достоинства: -- онъ того... не въ своемъ умѣ! Что вамъ надо, Крукъ? у меня здѣсь гости.
   -- Хи! сказалъ старикъ: -- вы знаете, что я лордъ-канцлеръ.
   Хорошо, хорошо! отвѣчала миссъ Флайтъ: -- но что жь изъ этого?
   -- А то, отвѣчалъ старикъ: -- что лорду-канцлеру смѣшно не познакомиться съ Жарндисомъ; хи! не правда ли, миссъ Флайтъ, смѣшно?.. Смѣю ли представиться, сэръ?.. Покорнѣйшій слуга. Я съ дѣломъ Жарндисовъ такъ же хорошо знакомъ, какъ и вы, сэръ. Я зналъ и покойнаго сквайра Тома, сэръ. А васъ я никогда не видалъ, даже не встрѣчалъ васъ въ Палатѣ. Хи, а я-таки, частенько туда пошатываюсь! хи!
   -- Я никогда тамъ не бываю, сказалъ мистеръ Жарндисъ (и въ-самомъ-дѣлѣ, онъ ни за что не хотѣлъ присутствовать въ Палатѣ). Я бы лучше сходилъ... куда угодно, только не въ Палату.
   -- Ей-Богу? возразилъ Крукъ, корча губы для улыбки:-- вы-таки порядкомъ честите моего благороднаго и ученаго брата, сэръ... Хи!.. Впрочемъ, это, быть-можетъ, свойственно Желлиби... Хи!.. что вы такъ пристально смотрите, мистеръ Жарндисъ, на птицъ моей жилицы?
   Старикъ все болѣе-и-болѣе подавался впередъ и теперь стоялъ ужъ радонъ съ мистеровъ Жарндисомъ, толкая его слегка локтемъ и пристальво смотря ему въ лицо сквозь свои тяжелые очки.
   -- Это одна изъ ея странностей; она всячески избѣгаетъ сказать имена своихъ птицъ, а у нихъ у каждой есть свое имя, шепталъ онъ моему опекуну.
   -- А что, Флайтъ, задать имъ перекличку?.. Хи!.. сказалъ онъ громко, подмигивая намъ и показывая на нее. Старушонка отвернулась и обратилась къ камину.
   -- Задавайте, если у васъ такая страсть... мистеръ Крукъ, сказала она сердито.
   Старикъ посмотрѣлъ на клѣтки, взглянулъ на насъ и началъ перекличку -- Надежда, Радость, Молодость, Міръ, Покой, Жизнь, Пыль, Пепелъ, Истощеніе, Недостатокъ, Отчаяніе, Сумасшествіе, Смерть, Хитрость, Глупость, Слова, Парики, Лохмотья, Пергаментъ, Грабежъ, Первенство, Триктракъ, Шпинатъ, Салатъ, говорилъ старикъ: -- приготовленный рукою моего благороднаго и ученаго брата. Вотъ и всѣ... Хи!..
   -- Подымается вѣтеръ! шепталъ мой опекунъ.
   -- Когда мой благородный и ученый братъ рѣшитъ дѣло, имъ дадутъ свободу, говорилъ Крукъ подмигивая намъ: -- и тогда, прибавилъ онъ шопотомъ и дѣлая гримасы, если (на что, хи!.. нѣтъ никакой надежды) освободятъ ихъ изъ клѣточекъ, то другія, которыя никогда въ клѣткахъ не бывали, заключаютъ ихъ на мѣстѣ.
   -- Дуетъ, дуетъ съ востока, говорилъ опекунъ мой, глядя изъ окна на флюгернаго пѣтуха: -- такого вѣтра не запомню!
   Съ трудомъ выбрались мы изъ этого дома; но не миссъ Флайтъ удерживала насъ, нѣтъ, она была очень-разсудительное маленькое созданіе во всемъ, что касалось спокойствія другихъ; насъ задержалъ мистеръ Крукъ. Онъ никакъ не могъ отвязаться отъ мистера Жарндиса, прилипъ къ нему, какъ желѣзо къ магниту. Онъ предложилъ показать намъ палату своей* Оберканцеляріи и всю странную рухлядь, весь вздорный хламъ свой, который лежалъ кучами по угламъ и окошкамъ. Во время обзора этихъ рѣдкостей, онъ старался быть какъ можно ближе къ мистеру Жарндису, удерживалъ его иногда, пропустивъ васъ впередъ; вообще въ немъ замѣтно было сильное поползновеніе вступить съ мистеромъ Жарндисомъ въ какое-то тайное объясненіе, которое мучило его и которымъ онъ никакъ не могъ разродиться. Трудно вообразить себѣ ужимки и кривлянье, которыя дѣлалъ въ это время мистеръ Крукъ, и которыя такъ странно и такъ вѣрно выражали его кошачью осторожность и нерѣшительность и вмѣстѣ-съ-тѣмъ желаніе что-то высказать, или что-то сдѣлать. Онъ неотступно слѣдилъ за моимъ опекуномъ, рѣдко отводилъ глаза отъ его лица. Если онъ шелъ рядомъ съ Жарндисомъ, онъ наблюдалъ за нимъ съ хитростью старой бѣлой лисицы; если онъ шелъ впереди, онъ постоянно оборачивался; если мы стояли, онъ занималъ мѣсто передъ нимъ, подымалъ глаза кверху,-- хмурилъ свои сѣдыя брови, такъ-что онѣ сливалясь вмѣстѣ, приставлялъ то тотъ, то другой палецъ искривленной руки своей къ открытому рту и, казалось, слѣдилъ за каждой чертою лица Жарндиса.
   Наконецъ, осмотрѣвъ все въ домѣ (кошка, безъ-сомнѣнія, сопровождала своего хозяина), разобравъ всѣ лохмотья этого хлама, который, конечно, былъ очень-любопытенъ, мы достигли задней части лавки. Здѣсь, на пустой бочкѣ, поставленной на дно, была стклянка съ чернилами, нѣсколько грязныхъ перьевъ, испачканныхъ афишъ, а на стѣнѣ было наклеено множество крупныхъ печатныхъ буквъ, разной формы.
   -- Чѣмъ же вы тутъ занимаетесь? спросилъ опекунъ мой.
   -- Пробую учиться читать и писать, сказалъ мистеръ Крукъ
   -- Хорошо ли идетъ?
   -- Медленно, гадко, отвѣчалъ старикъ нетерпѣливо: -- тяжело учиться въ мои лѣта.
   -- Вамъ бы заняться съ кѣмъ-нибудь, сказалъ опекунъ мой..
   -- Да, заняться; хи!.. пожалуй бы, научили меня навыворотъ! сказалъ старикъ съ злобнымъ и недовѣрчивымъ взглядомъ:-- довольно и того, что прежде не выучился; а то выучиться шиворотъ навыворотъ... хи!.. слуга покорный!
   -- Какъ, навыворотъ? спросилъ опекунъ мой съ своей обычной, доброжелательной улыбкой: -- уже-ли вы думаете, что найдется такой человѣкъ, который захотѣлъ бы выучить васъ неправильно?
   -- Найдется или нѣтъ, мистеръ Жарндисъ изъ Холоднаго Дома, не знаю, сказалъ старикъ, вздернувъ очки на лобъ и потирая руки:-- я, востеръ Жаркимъ, знаю навѣрное только то, что на чужой ковровой ротъ не разѣвай... хи!... и вѣрю только самому себѣ... хи!.. меньше ошибешься!
   Странные отвѣты, дикія манеры мистера Крука служили очевиднымъ поводомъ опекуну моему освѣдомиться у мистера Вудкаурта, на сколько справедливы слова бѣдной Флайтъ относительно мозгового разстройства мистера Крука. Молодой врачъ отвѣчалъ отрицательно", ему казалось, что мозгъ мистера Крука неприкосновененъ, а что самъ мистеръ Крукъ, какъ всѣ невѣжды, подозрителенъ и недовѣрчивъ и находится часто подъ вліяніемъ освѣжающихъ паровъ джина. Этотъ напитокъ очень былъ по-сердцу мистеру Круку: онъ выпивалъ его алопатаческими пріемами и такъ часто, что весь онъ и вся лавка его была пропитаны сильнымъ запахомъ джина.
   На возвратномъ пути отъ миссъ Флайтъ, я купила Биби вѣтряную мельницу и два мучные мѣшка; это такъ привязало его ко мнѣ, что онъ никому не позволялъ снять съ себя шапку и перчатки, кромѣ меня, и ни съ кѣмъ не хотѣлъ сидѣть рядомъ за обѣдомъ, какъ только со мной. Кадди сидѣла по другую сторону меня, рядомъ съ Адой, которой мы тотчасъ же сообщили всю повѣсть любви, какъ только-что вернулись домой. Мы такъ занимались съ Кадди и съ Биби, что Кадди развеселиласъ и опекунъ мой былъ въ самомъ пріятномъ расположеніи дута, словомъ: мы всѣ были веселы и счастливы; наконецъ вечеромъ Кадди въ наемной каретѣ отправилась домой, Биби почти спалъ у ней на колѣняхъ, но все-таки держалъ въ своей лапенкѣ вѣтряную мельницу.
   Я забыла сказать... то-есть... ну, словомъ, я еще до-сихъ-поръ не сказала, что мистеръ Вудкауртъ былъ тотъ самый молодой врачъ, съ которымъ мы познакомились у мистера Беджора, что мистеръ Жарндисъ пригласилъ его въ этотъ день обѣдать. Онъ у насъ обѣдалъ и, когда всѣ разошлись и мы остались однѣ, я сказала Адѣ:
   -- Ну, душечка, поболтаемъ что-нибудь о нашемъ Ричардѣ!
   Ада разсмѣялась и сказала мнѣ, грозя пальтовомъ:
   -- То ли у тебя, душа моя, за умѣ?
   

ГЛАВА XV.
Бель -- Ярдъ.

   Во время пребыванія нашего въ Лондонѣ, мистеръ Жарндисъ быть постоянно осаждаемъ толпою чувствительныхъ леди и джентльменовъ, дѣла которыхъ рѣшительно поражали насъ. Мистеръ Квелъ, который представился къ намъ тотчасъ же послѣ нашего пріѣзда, былъ не только посвященъ во всѣ человѣколюбивые подвиги, но и, казалось, разъигрывалъ непослѣднюю роль на этомъ поприщѣ. Лоснящіеся желваки на вискахъ его багровѣли и желтѣли въ филантропическихъ трудахъ; волосы зачесывались съ такою яростью назадъ, что корни ихъ, тревожимые идеей о братствѣ, готовы были выскочить изъ законной почвы и переселиться въ Африку, на красную кожу туземцовъ Баріобула-Гха. Для него всѣ предметы, всѣ виды, всѣ роды благотворительности были равны; но въ-особенности онъ отличался въ тѣхъ случаяхъ, когда дѣло шло о поднесенія кому бы то ни было подарка на память. Высокій духъ его, казалось, черпалъ силу свою въ безкорыстномъ удивленія великомъ двигателямъ филантропическаго міра. Онъ могъ сидѣть сколько угодно времени и въ наисладчайшемъ удовольствіи лощить рукою желваки висковъ своихъ въ присутствіи какого бы то ни было свѣтила. Увидавъ его въ первый разъ окончательно погруженнымъ въ созерцаніе великихъ достоинствъ мистриссъ Желлиби, я, въ простотѣ души, считала эту знаменитую леди главнымъ предметомъ, поглощающимъ всѣ его способности; во мнѣ скоро удалось убѣдиться въ противномъ. Мистеръ Квелъ былъ панигиристомъ, хлопальщикомъ и проч. цѣлаго ряда замѣчательныхъ субъектовъ, въ родѣ мистриссъ Желлиби.
   Мистриссъ Пардигль въ одинъ прекрасный день пріѣхала также съ подпискою на какой-то предметъ; мистеръ Квель былъ съ нею. Все, что говорила мистриссъ Пардигль, мистеръ Квель передавалъ намъ и точно также излагалъ передъ нами внутреннее достоинство мистриссъ Пардигль, какъ онъ излагалъ внутреннее достоинство мистриссъ Желлиби въ первыя минуты нашего съ нею знакомства. Мистриссъ Пардигль написала своему краснорѣчивому другу, мистеру Гёшеру, рекомендательное письмо къ моему опекуну. Съ мистеромъ Гёшеромъ явился также и мистеръ Квель. Мистеръ Гёшеръ на первый взглядъ обѣщалъ немного: слабенькій, щедушный джентльменъ съ такимъ широкимъ и плоскимъ лицомъ, что глаза его на его тарелко-видной физіономіи казались двумя коринками на большомъ пряникѣ и были такъ малы, что право можно было подумать, будто бы природа назначила ихъ на другую физіономію. Едва только мистеръ Гёшеръ сѣлъ, какъ мистеръ Квель, обратясь къ намъ съ Адой, спрашивалъ насъ шопотомъ: какъ мы находимъ великаго оратора и не кажется ли онъ намъ сверхъестественнымъ существомъ. Мистеръ Квель подразумѣвалъ въ вопросѣ своемъ нравственныя качества. Онъ спрашивалъ также, глубоко ли поражаетъ насъ сильное развитіе чела великаго оратора? Коротко сказать, мы наслушались отъ этихъ людей о миссіяхъ разнаго сорта, до всего яснѣе для васъ было то, что миссія мистера Квеля состояла исключительно въ экстазахъ и въ удивленіи великимъ миссіонерамъ на поприщѣ филантропіи, и что эта миссія была самая популярная.
   Мистеръ Жарндисъ, какъ человѣкъ мягкаго сердца, какъ человѣкъ, готовый всегда подать руку помощи каждому и сдѣлать все, что можетъ, не чуждался этого общества; но онъ часто говаривалъ намъ, что это общество самое неудовлетворительное, самое непослѣдовательное, въ которомъ добродѣтель выражается въ спазматическихъ формахъ, въ которомъ милосердіе служитъ ливреей для прикрытія громогласныхъ пустозвоновъ и спекулаторовъ, пылкихъ на словахъ и холодныхъ и ничтожныхъ на самомъ дѣлѣ, ползущихъ въ рабствѣ передъ сильными лордами и невыносимыхъ для обыкновенныхъ смертныхъ, которые предпочитаютъ, въ своей смиренной долѣ, протянуть руку падающему слѣпцу молча, чѣмъ съ крикомъ, шумомъ, гвалтомъ и самохвальствомъ приподнять упавшаго не больше какъ на одинъ дюймъ и потомъ оставить его на собственный призывъ.
   Когда мистеръ Гёшеръ предложилъ поднести подарокъ мистеру Квелю, а мистеръ Квель, въ свою очередь, предложилъ поднести подарокъ мистеру Гёшеру, и когда мистеръ Гёшеръ битыхъ полтора часа говорилъ объ этомъ предметѣ на митингѣ при двухъ благотворительныхъ школахъ маленькихъ мальчиковъ и дѣвочекъ, преимущественно дѣтей вдовъ и вдовцовъ, и убѣждалъ ихъ выступить впередъ съ своими пейсами и полупенсами на великое жертвоприношеніе, вѣтеръ, я думаю, зарядилъ на цѣлыя три недѣля съ востока.
   Я припоминаю объ этомъ обстоятельствѣ потому, что перехожу къ мистеру Скимполю. Мнѣ казалось, что его дѣтскій, безпечный характеръ, его безыскусственность, въ противоположность хитросплетеніямъ мистера Кве ля, мистера Гёшера и другихъ, были значительнымъ утѣшеніемъ для добраго моего опекуна. Я увѣрена, что посреди этого натянутаго, жеманнаго, ложнаго общества, чистосердечный разсказъ, простыя манеры мистера Скимполя должны были облегчать измученную душу мистера Жарндиса. Не думаю, чтобъ мистеръ Скимполь угадывалъ это и не думаю, хотя не вполнѣ его изучила, чтобъ онъ старался именно такъ дѣйствовать, по разсчету. Мнѣ кажется, чѣмъ онъ былъ для опекуна моего, тѣмъ онъ былъ для каждаго въ мірѣ.
   Онъ былъ не такъ здоровъ, и хотя также находился въ Лондонѣ, но мы съ нимъ не видались до-сихъ-поръ. Однажды утромъ онъ явился къ намъ, въ своемъ обычномъ веселомъ расположеніи духа.
   -- Вотъ и я съ вами! сказалъ онъ. Онъ страдалъ разлитіемъ желчи. Ну что же такое! богатые люди часто страдаютъ разлитіемъ желчи, поэтому онъ можетъ себя считать человѣкомъ съ состояніемъ. И почему же не такъ? онъ дѣйствительно человѣкъ съ средствами, судя по его намѣреніямъ, исполненіе которыхъ требуетъ иногда большихъ расходовъ. Онъ роскошно отблагодарилъ врача, который его пользовалъ: удвоилъ, учетверилъ его доходы. Онъ сказалъ своему доктору: -- ну, любезный и милый докторъ, вы жестоко ошибаетесь, если думаете, что лечите меня даромъ: я вамъ скажу, что я обсыпаю васъ въ моихъ мысляхъ грудою золота. Знаете ли вы это? И мистеръ Скимполь былъ совершенно увѣренъ, что говорить и дѣлать -- все-равно. Въ-самомъ-дѣлѣ, еслибъ онъ имѣлъ эти кругленькіе кусочки металла, или эти тоненькія бумажки, съ которыми человѣчество соединяетъ столько важности, то онъ непремѣнно вложилъ бы ихъ въ руку своего доктора. Не имѣя этихъ кусочковъ я бумажекъ, онъ замѣнилъ дѣло желаніемъ. Ну что же? прекрасно! если онъ въ-самомъ-дѣлѣ такъ думалъ, если желаніе его было искренно и чисто, какъ въ-самомъ-дѣлѣ оно и было, то ему казалось ясно, что оно вполнѣ замѣняло деньги и выражало его благодарность. Такъ ли думалъ объ этомъ докторъ?-- Ну это другое дѣло.
   -- Это, быть-можетъ, частью и потому, говорилъ мистеръ Скимполь: -- что и ничего не смыслю въ цѣнности денегъ, по-крайней-мѣрѣ, я тагъ думаю. Мнѣ это кажется совершенно-правильнымъ.-- Мясникъ мой приходитъ ко мнѣ и говоритъ, что у него есть на меня маленькій счетецъ и онъ желаетъ, чтобъ я его уплатилъ. Тутъ, видите ли, въ душѣ мясника кроется нѣкоторый запасъ поэтическаго настроенія: онъ называетъ долгъ или счетъ маленькимъ счетцомъ, чтобъ сдѣлать уплату не такъ тягостной для насъ обоихъ. Я говорю мяснику: другъ мой, повѣрь, что я тебѣ давно уплатилъ. Ты, дружище, напрасно безпокоишься и приходишь ко мнѣ толковать о маленькомъ счетцѣ. Я знаю, что я его уплатилъ.
   -- Ну, а если предположить, сказалъ шутя опекунъ мой:-- что мясникъ ставилъ бы говядину только въ-счетъ, а не приносилъ бы на хвою кухню?
   -- Милый мой Жарндисъ, возразилъ мистеръ Скнуполь, ты удивляешь меня: ты берешь только сторону мясника, съ которымъ я имѣлъ дѣло, который говорилъ точно также. Онъ сказалъ мнѣ: -- Сэръ, зачѣмь же вы кушали молодаго барашка по восьмнадцати пенсовъ фунтъ? Зачѣмъ я ѣлъ молодаго барашка по восьмнадцати пенсовъ фунтъ, дружище мой? сказалъ я, изумленный, безъ-сомнѣнія, его вопросомъ.-- Я, пріятель, люблю молодаго барашка -- вотъ и все. Кажется, это ясно.-- Очень-хорошо, сэръ, сказалъ онъ, а еслибъ я вмѣсто молодаго барашка приносилъ вамъ ничего, какъ вы, вмѣсто денегъ, даете мнѣ ничего, что бъ тогда вы сказали?-- Другъ мой, будемъ же разсуждать не такъ, какъ дѣти, а какъ разумные дѣловые люди! Предположеніе твое невѣрно; но моему мнѣнію, оно даже невозможно. Барашекъ у тебя былъ, слѣдовательно принести его ты могъ, если только хотѣлъ принести, а принести ничего или ничего не принести для тебя также было невозможно, какъ идти и не пройдти ни одного шага. Денегъ у меня нѣтъ -- вотъ это другое дѣло, слѣдовательно а только могу желать заплатить тебѣ, а исполнить своего желанія не могу. Еслибъ у меня были деньги и я имѣлъ бы желаніе отдать ихъ тебѣ, то нѣтъ никакой причины думать, чтобъ я ихъ тебѣ не отдалъ. Ну, и что-же,-- вы думаете? На это онъ не могъ отвѣчать маѣ ни полслова! И дѣло между нами было кончено.
   -- И онъ не обратился на тебя съ жалобой? спросилъ опекунъ мой.
   -- Какъ же, онъ жаловался, сказалъ мистеръ Скимполь -- но въ этомъ случаѣ онъ находился подъ вліяніемъ страстей, а не разсудка. Кстати о страстяхъ. Воспоминаніе о нихъ наводитъ меня на мысль о Бойтсорнѣ. Онъ пишетъ ко мнѣ, что ты съ дамами обѣщался пріѣхать на короткое время къ нему на хуторъ, въ Линкольншайръ.
   -- Мои дамы отъ него безъ ума, сказалъ мистеръ Жарндисъ, и я дѣйствительно далъ слово за себя и за нихъ.
   -- Природа забыла, кажется, уравновѣсить его, замѣтилъ мистеръ Скимполь, обратясь къ намъ съ Адою. Онъ немножко бурливъ, какъ море; немножко яростно-дикъ, какъ быкъ, который забрать себѣ въ голову, что всякой цвѣтъ -- красный цвѣтъ! Но, во всякомъ случаѣ, я отдаю справедливость его кулачнымъ, такъ сказать, марсовскимъ достоинствамъ.
   Было-бы странно ожидать, чтобъ эти два человѣка, такой различной натуры, имѣли другъ о другѣ высокое понятіе: мастеръ Бойтсорнъ придавалъ много важности множеству различныхъ вещей; мистеръ Скимполь ровно ни о чемъ и нисколько не безпокоился, такъ-что мнѣ часто приходилось замѣчать готовность въ мистерѣ Бойтсорнѣ выразитъ очень-крутое мнѣніе, когда дѣло касалось до мистера Скимполя. Какъ бы то ни было, мы съ Адою сказали мистеру Скимполю, что очень любимъ мистера Бойтсорна и считаемъ бесѣду съ нимъ очень-пріятною.
   -- Онъ приглашаетъ и меня, сказалъ мистеръ Скимполь: -- и если дитя можетъ быть поручено на такія руки... впрочемъ, въ настоящемъ случаѣ это возможно, потому-что около этого дитяти будутъ два ангела-хранителя и осѣнятъ его своею нѣжностью -- такъ я пойду. Онъ предлагаетъ заплатить за меня все, что будетъ стоить дорога взадъ и впередъ. Я думаю, что это будетъ стоить денегъ. Можетъ-быть нѣсколько шиллинговъ, или фунтовъ-стерлинговъ, или что-нибудь въ этомъ родѣ. Кстати о деньгахъ. Коавинсъ-то!.. каковъ? Вы помните, миссъ Сомерсонъ, друга нашего Коавинса?
   Мистеръ Скимполь сдѣлалъ мнѣ этотъ вопросъ, конечно, въ ту самую минуту, какъ воображенію его представился Коавинсъ. Онъ спрашивалъ меня своимъ обычнымъ веселымъ токомъ и безъ всякаго замѣшательства.
   -- О помню! сказала я,
   -- Знаете ли, что онъ попалъ въ безвыходную тюрьму, сказалъ мистеръ Скимполь: -- я ужь больше не оскорбитъ дневной свѣтъ своимъ присутствіемъ.
   Эта новость, правду сказать, подѣйствовала на меня непріятно. Когда рѣчь зашла о немъ, я не ожидала такого серьёзнаго конца и вообразила себѣ этого несчастнаго въ томъ смѣшномъ видѣ, въ которомъ онъ сидѣлъ на софѣ передъ безпечнымъ мистеромъ Скимполемъ и, тов-дѣло, утиралъ себѣ голову платкомъ.
   -- Преемникъ его сообщилъ мнѣ эту новость, продолжалъ мистеръ Скимполь:-- этотъ преемникъ въ моемъ домѣ считаетъ себя чѣмъ-то въ родѣ хозяина, какъ мнѣ кажется. Вчера онъ приходитъ ко мнѣ въ минуту рожденія моей голубоокой и единственной дочери, то-есть при первыхъ лучахъ утренней зари. Я это замѣтилъ ему: я сказалъ, что поступокъ его неразуменъ и неприличенъ. Еслибъ, говорю я, у васъ была голубоокая дочь и я бы явился въ ея рожденье такъ нахально, безъ всякаго приглашенія, понравилось ли бы вамъ это?-- Чудакъ, онъ все-таки остался.
   Мистеръ Скимполь разсмѣялся этой забавной глупости и взялъ тихо нѣсколько аккордовъ на фортепьяно, за которымъ сидѣлъ.
   -- И онъ сказалъ мнѣ, продолжалъ мистеръ Скимполь, ударяя каждый разъ по клавишамъ, во всѣхъ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ я ставлю точки. И онъ сказалъ мнѣ... что Коавинсъ... приказалъ долго жить... что онъ оставилъ... трехъ дѣтей... сиротъ... безъ матери... что должность Коавинса... неприбыльна... что дѣти его... маленькіе Коавинсы... въ жалкомъ... состояніи...
   Мистеръ Жарндисъ не вытерпѣлъ, всталъ при концѣ этого инструментальнаго разсказа и началъ ходить взадъ и впередъ по комнатѣ, потирая себѣ голову. Мистеръ Скимполь наигрывалъ акомпанимнятъ любимой пѣсни Ады. Мы съ Адой обѣ посматривали на мистера Жарндиса, понимая совершенно пронесъ его настоящаго мышленія.
   Послѣ нѣсколькихъ турокъ взадъ и впередъ по комнатѣ, послѣ различныхъ потираній головы и чуянья восточнаго вѣтра, опекунъ мой положилъ руку на клавиши фортетьяно и остановилъ игру мистера. Скимполя.
   -- Мнѣ это очень не нравится Скимполь! сказалъ задумчиво мистеръ Жарндисъ.
   Мистеръ Скимполь забылъ совершенно разсказъ свой и изумленными глазами смотрѣлъ на мистера Жарндиса.
   -- Онъ былъ въ нуждѣ, продолжалъ опекунъ мой, шагая взадъ и впередъ на небольшемъ пространствѣ между фортепьяно и стѣною, и трепля волосы свои съ затылка за лобъ, какъ-будто бы раздувалъ ихъ сильный восточный вѣтеръ. Если мы такихъ людей будемъ лишать средствъ нашими ошибками, или неловкостями, или недостаткомъ свѣдѣній въ практической жизни, или нашими несчастіями, то намъ не слѣдуетъ радоваться впослѣдствіи ихъ горю. Въ ремеслѣ его не было дурнаго. Онъ содержалъ дѣтей своихъ. Не мѣшало бы навести о немъ болѣе вѣрныя справки.
   -- Ахъ, о Коавинсѣ? сказалъ мистеръ Скимполь, догадавшись наконецъ въ чѣмъ дѣло.-- Нѣтъ ничего легче. Прогулка до главной квартиры Коавинса, и можно узнать все, что захочешь.
   Мистеръ Жарндисъ кивнулъ намъ головой; мы давно ужь ожидали итого знака. Пойдемъ, друзья мои, сказалъ онъ намъ, отчего же намъ нейдти? и туда лежитъ хорошая дорога. Мы были готовы въ одну минуту и тотчасъ же пошли. Мистеръ Скимполь не отставалъ отъ насъ и всю дорогу восхищался предпринятою прогулкою -- такъ это ново, такъ это пріятно для него, говорилъ онъ, что не Коавинсъ идетъ его отыскивать, а онъ Коавинса.
   Онъ повелъ насъ сначала въ Канцелярскую Улицу, въ Канцелярскій Переулокъ, къ дому съ желѣзными рѣшетками въ окнахъ; онъ называлъ этотъ домъ замкомъ Коавинса. Мы подошли къ подъѣзду и позвонили; на призывъ нашъ изъ комнаты, въ родѣ конторы, выползъ безобразный мальчикъ и сталъ осматривать насъ сквозь рѣшетчатую дверцу.
   -- Вамъ тутъ кого надо? спросилъ мальчикъ, уперевъ въ подбородокъ два острея, которыми оканчивались рѣшетки дверцы.
   -- Здѣсь былъ, какъ бишь его, какой-то чиновникъ, или приставъ, или что-то въ этомъ родѣ, сказала мистеръ Жарндисъ: -- онъ недавно умеръ.
   -- Ну, сказалъ мальчикъ: -- что же?
   -- Мнѣ хочется знать его имя.
   -- Имя? Неккетъ, сказалъ мальчикъ.
   -- А гдѣ жилъ онъ?
   -- Гдѣ жилъ? Въ Бель-Ярдѣ, по лѣвой рукѣ, въ свѣчной лавкѣ. На вывѣскѣ написано "Бляйндеръ".
   -- Былъ онъ... не знаю какъ бы спросить его, ворчалъ мой опекунъ: -- былъ онъ... рачителенъ?
   -- Кто? Неккетъ-то? отвѣчалъ мальчикъ:-- да, очень-рачителенъ. Сторожа ему нипочемъ. Станетъ, бывало, на углу, или тамъ гдѣ-нибудь ы, не переводя духу, отстоитъ часовъ восемь или десять сряду. Ужь коли возьмется за дѣло, такъ сдѣлаетъ.
   -- Ну да, ну да, ворчалъ про себя опекунъ мой: онъ могъ бы быть и хуже; онъ могъ бы- взяться за дѣло и ничего не дѣвать. Спасибо, любезный. Больше мнѣ ничего не надо.
   Мы отправились назадъ къ Линкольской Палатѣ, оставивъ мальчика у рѣшетчатой двери. Онъ еще нѣсколько минутъ прослѣдилъ за нами, держа голову на бекъ и трепля и поглаживая рукою веретенья рѣшетки. Мистеръ Скимполь ожидалъ несъ на углу улицы: онъ не рѣшался ближе подходить къ тому мѣсту, гдѣ нѣкогда бывалъ Коавинсъ. Соединясь всѣ вмѣстѣ, мы отправились въ Бель-Ярдъ, узкій переулокъ, въ довольно-близкомъ разстояніи отъ Линкольнской Палаты. Мы очень-скоро отъискали свѣчную лавку. Тамъ предсѣдательствовала старушка очень-добрая на видъ, страдающая водяною, а, можетъ, удушьемъ, а можетъ, и тѣмъ и другимъ вмѣстѣ.
   -- Дѣти Неккета? сказала она на мой вопросъ:-- Да, миссъ, здѣсь, въ четвертомъ этажѣ, миссъ. Подымитесь наверхъ, на правой рукѣ, дверь прямо противъ лѣстницы. И она передала мнѣ ключъ черезъ прилавокъ.
   Я посмотрѣла на ключъ, посмотрѣла на нее, не зная, что дѣлать съ ключомъ. Старушка же между-тѣмъ продолжала заниматься своимъ дѣломъ, будучи увѣрена, въ простотѣ сердечной, что передача ключа объясняетъ все, какъ нельзя лучше. Пораздумавъ немного, я убѣдилась, что ключъ этотъ могъ только быть отъ двери той комнаты, въ которой сидѣли несчастныя дѣти Неккета, а потому, не затрудняя болѣе старушку никакимъ вопросомъ, я вышла изъ лавки и пошла на верхъ по темной лѣстницѣ. Хоти мы подымались наверхъ такъ тихо, какъ только могли, но все-таки четыре пары ногъ, бродящихъ въ темнотѣ по старымъ деревяннымъ ступенямъ, должны были невольно произвести нѣкоторый шумъ; и въ-самомъ-дѣлѣ, поднявшись во второй этажъ, мы замѣтили, что нарушаемъ спокойствіе какого-то человѣка, который, пріотворивъ дверь своей комнатки, старался узнать сквозь темноту, кто идетъ около его владѣній.
   -- Вамъ что? Гредли, что ли нужно? сказалъ онъ, взглянувъ на меня сердитымъ и недовольнымъ взглядомъ.
   -- Нѣтъ, сэръ, сказала я: я иду выше.
   Онъ осмотрѣлъ Аду, осмотрѣлъ мистера Жарндиса и мистера Скимполя тѣмъ же сердитымъ взглядомъ, какой бросилъ ни меня. Мистеръ Жарндисъ пожелалъ ему добраго дня.-- Добраго дня! сказалъ онъ отрывисто и грубо. Это былъ длиннорослый, блѣднолицый господинъ съ озабоченнымъ видомъ, съ малымъ остаткомъ волосъ, крупными чертами лица и глазами на-выкатѣ. Вся наружность его имѣла нѣчто воинственное, готовое поставить его тотчасъ же въ боевую позицію, и въ манерѣ его видно было поползновеніе къ кулачному бою, раздражительный темпераментъ. Все это вмѣстѣ съ его станомъ, еще массивнымъ и крѣпкимъ, хотя клонящимся очевидно къ упадку, сказать по правдѣ, испугало меня. Въ рукахъ у него было перо и, взглянувъ чрезъ отворенную дверь въ его комнату, я замѣтила, что она была завалена бумагами.
   Оставивъ его въ покоѣ, мы пошли дальше и, постучавшись въ верхнемъ этажѣ, въ дверь прямо противъ лѣстницы, я услышала тоненькій дѣтскій голосокъ:-- мы заперты, ключъ у мисстрисъ Бляйндеръ.
   Услышавъ это воззваніе, я вставила ключъ въ замочную скважину и отперла дверь. Въ бѣдной, грязной комнаткѣ, съ косымъ потолкомъ и почти безъ всякой мебели мы нашли истощеннаго, маленькаго мальчика, такъ, лѣтъ пяти или шести; онъ укачивалъ и убаюкивалъ на рукахъ ребенка мѣсяцевъ восемьнадцати, сыраго тѣлосложенія. Въ каминѣ не было огня, хотя на дворѣ было холодно, а дѣти были закутаны въ какія-то старыя лохмотья платковъ и воротниковъ. Костюмъ ихъ былъ такого свойства, что вовсе, кажется, не согрѣвалъ ихъ, потому-что лицо мальчика было сине и носъ закраснѣлся съ кончика.
   -- Кто васъ здѣсь заперъ однихъ? спросили мы прежде всего.
   -- Черли, отвѣчалъ мальчикъ, оставивъ свое занятіе и вытаращивъ на насъ глазёнки.
   -- Кто же это Черли? братъ вашъ, что ли?
   -- Нѣтъ, это сестра наша, ее зовутъ Шарлотта; батюшка называлъ ее Черли.
   -- Съ вами болѣе никого нѣтъ кромѣ Черли?
   -- Я, сказалъ мальчикъ: -- и еще Эмма, и онъ поправилъ изорванный чепчикъ на ребенкѣ, котораго укачивалъ: -- и еще Черли.
   -- А гдѣ же теперь Черли?
   -- Пошла стирать, сказалъ мальчикъ, и сталъ ходить взадъ и впередъ по комнатѣ, укачивая ребенка. Любопытство подстрекало его и онъ, стараясь глядѣть на насъ, чуть-чуть не задѣлъ нѣсколько разъ нанковый чепчикъ за спинку кровати.
   Мы посматривали другъ на друга и на этихъ бѣдныхъ ребятишекъ, какъ вдругъ отворилась дверь къ нимъ въ комнату и вошла очень-маленькая дѣвочка, сущій ребенокъ по росту, но съ лица такая серьёзная, какъ бы взрослая; впрочемъ, очень-хорошенькая собой; на мой было надѣто что-то въ родѣ старушечьяго капора, сдѣланнаго не по головѣ, и она отирала руки о какое-то подобіе передника. Кожа на рукахъ ея сморщилась и побѣлѣла отъ стирки, пальцы скорчились и мыльная пѣна, которую она обтирала съ нихъ передникомъ, обращалась въ клубы пара. Безъ этихъ признаковъ усиленнаго труда можно было бы счесть ее за ребенка, пошедшаго постирать изъ забавы, или изъ желанія покорчить бѣдную прачку, добывающую себѣ насущный хлѣбъ трудною работой.
   Она занималась стиркою гдѣ-то по сосѣдству и очень спѣшила вернуться назадъ, потому-то, несмотря на свою легкость, она очень запыхалась, и не прежде могла говорить съ нами и смотрѣть на насъ покойно, какъ вытерла руки и перевела духъ.
   -- А вотъ и Черли! сказалъ мальчикъ.
   Ребенокъ, котораго убаюкивалъ мальчикъ, протянулъ къ ней ручонки и требовалъ, чтобъ она его взяла. Маленькая дѣвочка взяла его на руки, съ опытностью старой няньки, напоминавшей очень ея капоръ и передникъ. Ребенокъ ласкался къ ней, прижимался къ ней ближе, а она смотрѣла на насъ изъ-за своей ноши.
   -- Уже-ли, шепталъ опекунъ мой намъ, послѣ того какъ мы поставили маленькому созданію стулъ и просили ее сѣсть: -- ужели этотъ ребенокъ содержитъ трудами своими этихъ дѣтей? Между-тѣмъ маленькій мальчикъ прижался къ ней и закутался въ ея передникъ.
   -- Боже мой, Боже! посмотрите на нихъ, говорилъ опекунъ мой:-- посмотрите на нихъ!
   Да, эта картина была достойна того, чтобъ на нее посмотрѣть внимательно. Вообразите себѣ трехъ дѣтей, въ одной группѣ и двое изъ нихъ смотрятъ съ полной надеждой на третью, которая сама такъ еще мала, а между-тѣмъ обѣщаетъ такъ много любви и покровительства.
   -- Черли, милая Черли! сказалъ опекунъ мой: -- сколько лѣтъ тебѣ?
   -- Лѣтъ тринадцать будетъ, сэръ, отвѣчало дитя.
   -- О какія большія лѣта, Черли! сказалъ опекунъ мой: -- какая же ты старушка, моя милая!
   Я не могу выразить ту нѣжность съ которою онъ произносилъ эти слова: въ голосѣ его слышалось столько симпатіи, столько грустнаго участія, столько сожалѣнія!
   -- И ты живешь здѣсь одна съ этими дѣтьми? сказалъ онъ.
   -- Да сэръ, возразила дѣвочка, смотря прямо ему въ лицо съ полнымъ довѣріемъ: -- одна послѣ смерти батюшки.
   -- И чѣмъ же ты живешь, Черли? О Черли, сказалъ опекунъ мой, отвернувшись отъ нея на минуту: -- чѣмъ же живешь ты, дитя мое?
   -- Послѣ смерти батюшки, сэръ, я хожу на работу. Сегодня была на стиркѣ.
   -- Пособи тебѣ Богъ, Черли! сказалъ опекунъ мой: -- а думаю, что тебѣ трудно справляться съ котломъ: не достать до него.
   -- Въ патенахъ, сэръ, отвѣчала она быстро: -- я выше, у меня, сэръ, высокія патены, точно такія, какія были у покойницы матушки.
   -- А давно ли умерла матушка твоя? Бѣдная мать!
   -- Матушка умерла тотчасъ же послѣ рожденія Эммы, сказала дѣвочка, взглянувъ на лицо ребенка, прижимавшагося къ ея груди: -- тогда батюшка сказалъ мнѣ: "Будь, Черли, такой доброй матерью, какой ты только можешь", я и старалась изо всѣхъ силъ. Работала дома, чистила, мыла и холила ребенка; а теперь надо работать на сторонѣ -- видите ли что, сэръ!
   -- А часто ли ты ходишь на работу?
   -- Такъ часто, какъ только могу, сказала Черли, смотря во всѣ глазки и улыбаясь: -- надо, сэръ, заработывать пенсы и шиллинги.
   -- И ты всякій разъ запираешь дѣтей, когда уходишь на работу?
   -- Да, сэръ, чтобъ были покойны. Мистриссъ Бляйндеръ раза два зайдетъ взглянуть на нихъ; мистеръ Гредли понавѣдается, иногда и мнѣ удастся прибѣжать съ работы, а они могутъ, знаете ли, играть тутъ между собой и маленькій Томъ не боится, когда я его запру. Правда, Томъ, вѣдь ты не боишься?
   -- Нѣ-ѣ-тъ, сказалъ Томъ рѣшительнымъ тономъ.
   -- А когда стемнѣетъ, на дворѣ зажгутъ фонари, отъ нихъ и въ комнатѣ у насъ свѣтло, очень-свѣтло, не правда ли, Томъ?
   -- Да-а, Че-е-рли, сказалъ Томъ: -- о-чень свѣ-ѣтло.
   -- И онъ у меня сущій кладъ, сказала маленькая дѣвочка. И Боже, съ какимъ это материнскимъ, теплымъ чувствомъ было сказано!-- И когда Эмма утомится, онъ ее убаюкаетъ и уложитъ въ постель, а когда самъ утомится, пойдетъ и ляжетъ. Когда я возвращаюсь домой, засвѣчу свѣчку и съищу какой-нибудь кусочекъ для ужина, онъ вскакиваетъ съ постели, садится со мной и мы закусимъ вмѣстѣ. Правда, Томъ?
   -- О, да-а, Че-е-рли, сказалъ Томъ: -- праа-вда!
   И въ радости ли отъ такого удовольствія въ жизни, или въ чувствахъ благодарности за любовь Черли, которая для него была все и во всемъ, онъ закрылъ лицо въ складкахъ ея платья и отъ смѣха перешелъ къ слезамъ.
   Послѣ нашего прихода это были первыя слезы въ глазахъ дѣтей. Бѣдная осиротѣвшая дѣвушка, говорила о своемъ отцѣ, говорила о своей матери и ни разу не навернулась слеза на ея глазахъ, какъ-будто она пошагала всю необходимость присутствія духа, чтобъ не унывать подъ бременемъ труда и заботъ. Но теперь, когда заплакалъ Томъ, хотя она все-таки сидѣла спокойно, кажется, смотрѣла на насъ, но двѣ крупныя слезы скатились съ ея рѣсницъ и текли по щекамъ.
   Я стояла съ Адой у окна, показывая видъ, будто разсматриваю крыши сосѣднихъ домовъ, закопченыя трубы, увядающіе цвѣты, птицъ въ маленькихъ клѣткахъ; между-тѣмъ мистриссъ Бляйндеръ, поднялась наверхъ (я думаю, что она употребила по-крайней-мѣрѣ часъ времени на то, чтобъ взойдти на лѣстницу) говорила съ опекуномъ моимъ.
   -- Неважное дѣло, сэръ, не брать съ нихъ за квартиру, сказала она: -- душа не подыметъ обидѣть дѣтей!
   -- Ну друзья мои, сказалъ мистеръ Жарндисъ, обратясь къ намъ:-- прійдетъ время и эта добрая женщина узнаетъ, что она дѣлала для нихъ много, и за все, что она сдѣлала для каждаго изъ этихъ... это бѣдное дитя прибавилъ онъ, послѣ минутной паузы: -- можетъ ли она долго вынести такой тяжелый трудъ?
   -- Богъ пособитъ, такъ сможетъ, сказала мистриссъ Бляйндеръ, отдуваясь на каждой буквѣ: -- она такъ ловка, какъ только можно былъ. Знаете ли, сэръ? у насъ на дворѣ всѣ, только и дѣло, что толковали, какъ онъ обращалась съ дѣтьми послѣ кончины ихъ матери. Посмотрѣли бы вы на нее, сэръ, какъ она ходила за своимъ умирающимъ отцомъ: это просто чудо. Покойникъ-свѣтъ, онъ лежалъ вотъ здѣсь, говорилъ мнѣ при послѣднемъ издыханіи: "Мистриссъ Бляйндеръ, что бы ни случилось, а я вамъ скажу, что въ эту ночь я видѣлъ ангела-хранителя рядомъ съ моей дочкой, и я оставляю ее на волю всемогущаго Отца!" вотъ что говорилъ онъ мнѣ, сэръ.
   -- Больше ничего не завѣщалъ онъ вамъ? сказалъ опекунъ мой.
   -- Нѣтъ, сэръ, сказала мистриссъ Бляйндеръ:-- когда онъ только что пріѣхалъ ко мнѣ, я не знала, что это за человѣкъ, и я скажу вамъ откровенно, что когда дошли до меня слуха, кто онъ такой, такъ я думала выпроводить его отсюда вонъ. На дворѣ у насъ стали на меня коситься, да и всѣ жильцы наши небольно радовались такому сосѣдству. Ужь какъ хотите, продолжала мистриссъ Бляйндеръ: -- а всѣ говоритъ, что профессія нехорошая. Мистеръ Гредли былъ очень-недоволенъ такимъ сосѣдствомъ, а мистеръ Гредли славный жилецъ, хотъ и тугаго характера.
   -- Такъ вы хотѣли отдѣлаться отъ него, сказалъ опекунъ мой.
   -- Да, а хотѣла отказать ему, сказала мистриссъ Бляйндеръ: -- но срокъ подоспѣлъ, дурнаго я за нимъ ничего не замѣтила и, правду сказать, поколебалась: жалко стало. Онъ же платилъ аккуратно, отъ работы не отгуливалъ, дѣлалъ свое дѣло, продолжала мистриссъ Бляйндеръ, остановивъ случайно свой взоръ на мистерѣ Скимполѣ: -- а ужъ это хорошо, если человѣкъ дѣлаетъ свое дѣло.
   -- И поэтому вы его оставили у себя въ домѣ?
   -- Оставила. Я сказала ему, что если онъ поладитъ съ мистерамъ Гредли, то ужъ я обдѣлаю за него дѣло съ другими жильцами и много не посмотрю, нравится ли его сосѣдство на дворѣ или лѣтъ. Мистеръ Гредли хоть не вдругъ, однако согласился. Онъ и всегда былъ съ нимъ грубенекъ, за то дѣтямъ его оказывалъ постоянно ласку. Чтобъ узнать, сударь, человѣка, надо, говорить пословица, съѣсть съ надъ три пуда соли; такъ и вышло: пока не испытаешь такъ не узнаешь.
   -- А другіе жильцы были ласковы къ дѣтямъ? спросилъ мастеръ Жарндисъ.
   -- Такъ-себѣ, ничего, сэръ, сказала мистриссъ Бляйндеръ:-- оно, конечно, не то, чтобъ очень-многіе, все же, знаете, должность-то его... Мастеръ Коавинсъ далъ для дѣтей гинею, тамъ и другіе сдѣлала кой-какія пожертвованія и составилась маленькая сумма. Нѣкоторые изъ сосѣдей на дворѣ, которые, бывало, надъ покойникомъ подсмѣивались, или хлопали его по плечу, когда онъ проходилъ мимо, не оставляютъ ихъ. Вотъ и съ Шарлоттой также. Другіе даютъ ей работу, да за-то попрекамъ нѣтъ конца; другіе хвалятся тѣмъ, что она у нихъ работаетъ и, можетъ-быть, платятъ ей меньше, а требуютъ больше чѣмъ слѣдуетъ; но она терпѣлива и все переноситъ, за работой не дремлетъ и бьется изо всѣхъ силъ. Конечно, не то, чтобъ было имъ очень-дурно, но все-таки могло бы быть лучше, сэръ!
   Мистриссъ Бляйндеръ сѣла на стулъ, чтобъ облегчить грудь свою дыханіемъ, которое очень стѣснилось отъ такого длиннаго разсказа. Мистеръ Жарндисъ обернулся къ намъ и началъ съ нами разговаривать; вдругъ дверь съ шумомъ растворилась и мистеръ Гредли, о которомъ только-что говорили, и котораго мы видѣли на лѣстницѣ, вошелъ въ комнату.
   -- Не знаю, что вы тутъ дѣлаете, милостивые государи и государыня, сказалъ онъ, какъ-бы недовольный нашимъ присутствіемъ: -- прошу прощенія за мой приходъ: я сюда прихожу не съ тѣмъ, чтобъ себя показать. Здравствуй, Черли! здравствуй, Томъ! здравствуй, мелюзга! какъ вы себя чувствуете?
   Онъ нѣжно склонился надъ группою дѣтей, и они смотрѣли на него какъ на друга. Лицо его было все-таки мрачно, и взгляды, которыми онъ подчивалъ насъ, выражали злобное негодованіе. Мистеръ Жарндисъ видѣлъ это и, обратясь къ нему, сказалъ самымъ смиреннымъ голосамъ:
   -- Я думаю, никто не приходитъ сюда, руководясь однимъ только лобопытствомъ.
   -- Можетъ-быть, сэръ, можетъ-быть, возразилъ мистеръ Гредли, схвативъ на руки маленькаго Тома и потрясывая его въ сильномъ нетерпѣніи: -- избави Богъ спорить съ леди и съ джентльменами! Будетъ съ меня: мнѣ привелось поспорить столько, что иному во всю жизнь не удастся.
   -- Вѣрно есть причины, которыя заставляютъ васъ выходить изъ себя, сказалъ мистеръ Жарндисъ.
   -- Нѣтъ-таки, не отвязывается (проворчалъ мистеръ Гредли, начиная сердиться.-- Я, сударь, бранчиваго десятка, я сударь, раздражителенъ, я... я, сударь, невѣжливъ!
   -- И, кажется, очень.
   -- Сэръ, зарычалъ мистеръ Гредли, быстро сбросивъ Тома съ колѣнъ своихъ и подходя къ мистеру Жарндису съ очевиднымъ намѣреніемъ вступить въ кулачной бой: -- Знаете ли вы, сэръ, что значитъ Оберканцелярія?
   -- Быть-можетъ, къ-сожалѣнію...
   -- Къ-сожалѣнію? сказалъ удивленный мистеръ Гредли и гнѣвъ его утихъ.-- Если такъ, сэръ, прошу прощенія. Я невѣжливъ -- знаю. Прошу прощенія, сэръ! Я вамъ скажу, сэръ, продолжалъ онъ, горячась снова: -- двадцать-пять лѣтъ таскаютъ меня по раскаленному желѣзу и я не умѣю ходить по мягкимъ коврамъ. Ступайте въ палату Оберканцеляріи и спросите-ка ихъ: кто тутъ изъ ихъ истцовъ поворачиваетъ ими иногда такъ, что ни тпру... ни ну... и они скажутъ вамъ: шропшайрскій истецъ. Да, сэръ, говорилъ онъ сильно поколачивая одну руку о другую: -- и они скажутъ вамъ: шропшайрскій истецъ; а шропшайрскій истецъ, это -- я!
   -- Вѣрю, очень вѣрю. Я и семейство мое имѣли честь доставлять нѣкотораго рода пищу въ это снисходительное Присутствіе, сказалъ опекунъ мой спокойно.-- Я думаю, вы слыхали обо мнѣ, имя мое -- Жарндисъ.
   -- Мистеръ Жарндисъ, сказалъ мистеръ Гредли, раскланиваясь почтительно-неловкимъ образомъ:-- вы, мистеръ Жарндисъ, переносите ваши непріятности спокойнѣе, чѣмъ я переношу свои. Скажу болѣе, скажу при этомъ джентльменѣ и этихъ молодыхъ леди, если онѣ принадлежатъ къ вашимъ друзьямъ, что еслибъ я попробовалъ переносить ихъ иначе, то я давно бы сошелъ съ ума! Только, презирая ихъ, мстя за нихъ, сердясь, гнѣвно требуя справедливости, которой никогда не добьюсь, только, повторяю я, такимъ путемъ, могу я удержать отъ разброда пять моихъ чувствъ -- да только такимъ путемъ! Вы, пожалуй, скажете мнѣ, что я безъ толку горячусь; а я вамъ скажу, что ужъ у меня такая натура: не стерплю неправды, и горячусь очертя голову. По-мнѣ одно: или дѣйствовать, какъ я, или шататься въ палату, улыбаться да дѣлать книксены, какъ эта бѣдная, маленькая сумасшедшая старушонка. Середины тутъ для меня нѣтъ. Если я только поддамся, то непремѣнно выживу изъ ума.
   Состояніе, въ которомъ онъ находился, гримасы, въ которыя ёжилось лицо его и эти сильные жесты, которыми онъ сопровождалъ каждое слово, производили самое грустное впечатлѣніе на зрителя.
   -- Мистеръ Жарндисъ, говорилъ онъ: -- выслушайте мое дѣло, оно также вѣрно, какъ вѣрно то, что мы съ вами стоимъ на этомъ мѣстѣ. Насъ, сударь, два брата. Отецъ нашъ (онъ былъ фермеромъ) завѣщалъ все, что онъ имѣлъ: капиталъ, ферму и прочее -- матери, по ея жизнь. Послѣ смерти матери все должно было перейдти, по духовному завѣщанію, ко мнѣ, кромѣ суммы въ триста фунтовъ стерлинговъ, которую я обязывался выплатить младшему брату. Мать умерла. Спустя нѣсколько времени, братъ сталъ требовать своихъ денегъ. Я и другіе родственники говорили, что часть ихъ уплачивается ужъ тѣмъ, что онъ имѣетъ содержаніе и помѣщеніе -- вотъ и только. Посмотрите же, что изъ этого вышло! Больше этого не сказано было ни слова; никто не опровергалъ духовнаго завѣщанія; никто объ уплатѣ не заикнулся. Братъ, чтобъ разъяснить это дѣло, подалъ прошеніе; я долженъ былъ идти въ эту... Оберканцелярію; я долженъ былъ, потому-что требовалъ законъ, и не позволялъ мнѣ идти ни въ какое другое присутственное мѣсто. Семнадцать человѣкъ было насъ опутано въ этомъ процесѣ. Дѣло началось спустя два года послѣ поданія просьбы, потомъ его отложили еще на два года, и тогда этотъ лорд-оберканцлеръ -- чтобъ ему ни дна, ни покрышки -- вдругъ спрашиваетъ меня: дѣйствительно ли я сынъ моего отца? Каково? да въ этомъ никто никогда и сомнѣваться не думалъ! Потомъ, можете себѣ вообразить, говоритъ, что насъ, подсудимыхъ, очень-мало: ему изводите видѣть, мало семнадцати человѣкъ! Вы, говоритъ, упустили другія лица; подайте-ка, говоритъ, всѣхъ ихъ сюда! Дѣло должно, говоритъ, начаться съ начала; а между-тѣмъ протори и убытки по дѣлу были уже втрое больше того, что слѣдовало получить младшему брату. Братъ бы съ удовольствіемъ отказался отъ своего наслѣдія, съ тѣмъ только, чтобъ избѣжать новыхъ расходовъ. Я просудилъ все, что мнѣ осталось послѣ отца по духовному завѣщанію, а дѣло все тянется, да тянется и не видать конца. И вотъ, посмотрите, на кого я теперь похожъ? Да, мистеръ Жарндисъ, у васъ идетъ дѣло о тысячахъ, да о десяткахъ тысячъ, а у меня только о сотняхъ фунтовъ; но все-таки, мнѣ такъ же тяжело переносить неправду, какъ и вамъ, потому-что отъ этихъ сотенъ фунтовъ зависитъ вся моя жизнь, все мое благосостояніе, и все это сдѣлалось пухъ и прахъ!
   Мистеръ Жарндисъ сказалъ, что онъ сочувствуетъ ему отъ всего сердца я что самъ вполнѣ ненавидятъ уродливую систему дѣлопроизводства Оберканцеляріи.
   -- Вотъ опять! сказалъ мистеръ Гридли, съ тѣмъ же взрывомъ гнѣва: -- система! всѣ мнѣ говорятъ, что это система! Я не долженъ ни къ кому обращаться -- это система; я не могу прійдти въ Палату и сказать: милордъ, я хочу знать отъ васъ, справедливо это, или несправедливо?.. Достанетъ ли у васъ духа, милордъ, сказать мнѣ, что И правъ и потому дѣло тянется?.. Милордъ ничего объ этомъ не знаетъ. Онъ предсѣдательствуетъ затѣмъ только, чтобъ приводить въ движеніе эту проклятую систему! Я не могу прійдти къ мистеру Телькингорну, совѣтнику въ Линкольнской Палатѣ, я сказать ему, когда онъ меня выводитъ изъ терпѣнья своею холодностью и само довольствіемъ, какъ и вообще всѣ они -- не могу сказать ему: "я хочу отъ кого-нибудь получить возмездіе! онъ, изволите видѣть, не отвѣтчикъ. Вотъ система!
   Гнѣвъ его доходилъ до ярости.
   -- Да, я пришелъ въ отчаяніе отъ этой системы, сказалъ онъ, присѣвъ на стулъ и утирая лицо: -- да, мистеръ Жарндисъ, и бѣшенъ -- я это знаю; я долженъ это знать. Я сидѣлъ въ тюрьмѣ, я куралесилъ тамъ и сямъ. Для нихъ я просто шропшайрскій истецъ; иногда даже они забавляются на мой счетъ. Для нихъ, видите ли, забавно, когда я вспылю и когда меня поведутъ подъ стражей въ тюрьму. Оли говорятъ мнѣ, что лучше еслибъ я удерживался; а я говорю имъ, что, еслибъ я удерживался, я давно бы съ ума сошелъ! Я былъ нѣкогда человѣкъ тихаго характера; всѣ мои земляки помнятъ меня за добраго малаго; а теперь я на кого похожъ? и все это тяжба въ Оберканцеляріи. "Вамъ было бы полезнѣе, мистеръ Гредли", говорятъ мнѣ на прошедшей недѣлѣ лорд-канцлеръ: "чѣмъ болтаться здѣсь попустому, идти въ Шропшайръ и тамъ употреблять время на дѣло". Милордъ, милордъ! говорю я ему, я знаю, что для меня лучше и полезнѣе никогда бы не слыхать имени вашего судилища; не я не могу передѣлать прошедшаго, а прошедшее тянетъ меня сюда. Да, еслибъ я зналъ, что приходитъ время смерти, я бы пришелъ въ Оберканцелярію, легъ бы на ея порогѣ и сказалъ бы имъ: вы выгоняли меня живаго, выгоните теперь мертваго!..
   Лицо его такъ привыкло принимать гнѣвное выраженіе, что даже тогда, когда онъ успокаивался, оно не измѣнялось.
   -- Я пришелъ сюда съ-тѣмъ, чтобъ взять этихъ дѣтей къ себѣ на часокъ-другой, сказалъ онъ, подходя къ нимъ опять: -- пусть они поиграютъ у меня. Я избѣгаю говорить при нихъ объ этихъ вещахъ; впрочемъ, они много не поймутъ. Ты, вѣдь не боишься меня, Томъ -- а?
   -- Ни-иск-оль-ко, сказалъ Томъ: -- ты вѣдь на ме-еня не сеерди-ишься!
   -- Не сержусь, не сержусь, дитя мое. Ты Черли, уходишь на работу? Да! Ну, а вы, дѣти, пойдемте ко мнѣ! Онъ взялъ маленькую дѣвочку къ себѣ на руки и понесъ въ свою комнату; она казалась очень-довольною. Посмотримъ, нѣтъ ли тамъ у насъ пряничнаго солдатика, говорилъ мистеръ Гредли, лаская ребенка.
   Онъ попрежнему сдѣлалъ неловко-вѣжливый поклонъ мистеру Жарндису, слегка поклонялся намъ и пошелъ внизъ по лѣстницѣ.
   Послѣ его ухода, мистеръ Скимполь пустился въ свой обычно-веселый разговоръ. Онъ говорилъ, что пріятно видѣть, какъ все на свѣтѣ устроивается къ-лучшему. Вотъ, напримѣръ, говоритъ онъ, мистеръ Гредли, человѣкъ съ крѣпкой волей и поражающей энергіей, нѣчто въ родѣ разумнаго кузнеца; вотъ этотъ мистеръ Гредли, понятно, что продолженіе многихъ лѣтъ искалъ въ жизни какого-нибудь препятствія, чтобъ удовлетворить своимъ марсовскимъ наклонностямъ, преисполняющимъ его сердце; словомъ: который впродолженіе нѣсколькихъ лѣтъ былъ, какъ на иголкахъ; вдругъ ему, откуда не возьмись, Оберканцелярія, и она-то послужила ему именно тѣмъ предметомъ, котораго онъ искалъ. Съ этого времени они соединились законными узами. Еслибъ не Оберканцелярія, то онъ, мистеръ Скимполь, увѣренъ, что судьба обратила бы мистера Гредли въ баснословнаго героя, который взрывалъ бы и громилъ всѣ роды городовъ, а можетъ, онъ бы сдѣлался великимъ политикомъ и проглотилъ бы, такъ-сказать, всю дипломатическую риторику, какъ устрицу. Но судьба послала ему Оберканцелярію, и онъ вѣрно доволенъ ею, а она довольна имъ. Съ этого времени карьера его кончена. Возьмемъ хоть Коавинса! Какъ онъ, бѣдняга, горячился, бывало, изъ любви къ искусству! Даже онъ, самъ мистеръ Скимполь, не разъ посылалъ этого Коавинса (отца этихъ бѣдныхъ дѣтей) въ душѣ своей туда, куда воронъ костей не носитъ. Да, Коавинсъ мучилъ его и даже, если сознаться откровенно, то было время, въ которое, еслибъ мистеръ Скимполь былъ султаномъ я его бы спросилъ въ одно прекрасное утро его великій визирь: что прикажетъ властелинъ вѣрныхъ своему рабу, то мистеръ Скимполь, пошелъ бы такъ далеко, что отвѣтилъ бы ему напрямки: -- голову Коависа! Но чѣмъ же все дѣло кончилось? Мистеръ Скимполь, вмѣсто того, чтобъ снять голову съ Коавинса, былъ впродолженіе всего времени его благодѣтелемъ, далъ ему средства воспитать этихъ милыхъ дѣтей и направить ихъ по стезѣ добродѣтели. Эти воспоминанія такъ глубоко тронули душу мистера Скимполя, что слезы навернулись на глазахъ его, когда онъ смотрѣлъ вокругъ комнаты и думалъ: "я былъ истинный благодѣтель Коавинса, благосостояніе дѣтей его -- это мое дѣло!"
   Способность его поэтизировать всѣ стороны жизни была такъ занимательна, что опекунъ мой не могъ удержаться отъ улыбки, взглянувъ на насъ послѣ тихаго разговора съ мистриссъ Бляйндеръ. Мы поцаловали Черли и сошли съ ней вмѣстѣ внизъ Она пошла на работу; мы смотрѣли вслѣдъ ей и видѣли, какъ это крошечное, миленькое созданіе, одѣтое въ шапку и фартукъ совершеннолѣтней работницы, пробѣжала подъ арку воротъ и скрылась въ толпѣ, шумѣ и трескѣ безконечной улицы, какъ росинка въ волнахъ океана.
   

ГЛАВА XVI.
Улица одинокаго Тома.

   Миледи Дедлокъ неугомонна, очень-неугомонна: не сидится ей на одномъ мѣстѣ. Изумленное, фешонэбльное соображеніе едва успѣваетъ слѣдить за ней. Сегодня она въ Чизни-Вольдѣ, вчера была въ своемъ отелѣ, въ Лондонѣ; завтра унесется, быть-можетъ, за границу; послѣзавтра... но фешонэбельное соображеніе плохо предсказываетъ будущее. Даже любезность самого сэра Лейстера колеблется: онъ не въ-состояніи сопровождать миледи повсюду. Другой вѣрный другъ его въ злые и добрые дни -- подагра -- гнѣздится въ отдѣланной дубомъ спальнѣ Чизни-Вольда и обнимаетъ его за обѣ ноги.
   Сэръ Лейстеръ смотритъ, конечно, на подагру, какъ на алаго духа; однакожъ понимаетъ ея патриціанское достоинство. Всѣ Дедлоки по прямой мужской линіи, съ незапамятныхъ временъ и понынѣ, были жертвами подагры. Фактъ этотъ не требуетъ доказательства. Есть люди, которые умираютъ отъ ревматизма, отъ насморка, или отъ прилипчивыхъ болѣзней, бродящихъ посреди различныхъ слоевъ общества; но въ фамиліи Дедлоковъ другихъ болѣзней, кромѣ подагры, не бывало; рука смерти ведетъ ихъ въ гробъ одною наслѣдственною, патриціанскою болѣзнью-подагрою. Игра случая, скажете вы. А можетъ, такъ и быть должно! Подагра въ знаменитомъ родѣ Дедлоковъ переходитъ отъ отца къ сыну, какъ старииная парча, или какъ древнія картины, или какъ богатое линкольншайрское помѣстье, словомъ: какъ что-то родовое. Сэръ Лейстеръ, конечно, несовсѣмъ-чуждъ мысли (впрочемъ, объ этомъ онъ не выражался), что смерть, дѣлая свое дѣло, не забываетъ своихъ обязанностей передъ фэшонэбльными тѣнями и рекомендуетъ имъ каждаго, вновь-приводимаго Дедлока, слѣдующею фразою: "милорды и джентльмены, честь имѣю представить вамъ еще одного Дедлока, приведшаго сюда чрезъ наслѣдственную подагру ".
   Сэръ Лейстеръ очень-терпѣливъ. Онъ протянулъ свои родовыя ноги родовой болѣзни. Онъ чувствуетъ, что, быть-можетъ, для такого человѣка, какъ онъ, лежать на спинѣ и подвергаться спазматическому пощипыванью въ оконечностяхъ, весьма-непріятно; но, съ другой стороны, онъ думаетъ: -- мы всѣ страдали подагрой; она принадлежитъ намъ, какъ принадлежитъ паркъ и то мѣсто, на которое мы вотъ ужь нѣсколько сотенъ лѣтъ, нисходимъ единственно только подагрою и я, думаетъ онъ, долженъ подвергаться этому неловкому положенію.
   И картинно лежитъ онъ подъ малиновыми бархатными покровами, затканными золотомъ, въ большой залѣ, передъ любимой картиной своей -- портретомъ миледи, и яркій лучъ солнца блеститъ по длинной перспективѣ оконъ, пересѣкаясь съ нѣжными отливами тѣней. И въ паркѣ столѣтніе дубы, сося корнями плодотворную влагу полей, поверхность которыхъ никогда не оскорблялась прикосновеніемъ плуга или заступа, а всегда была или полемъ битвы, на которое стекались герои съ мечомъ и щитомъ, или полемъ охоты, на которое съѣзжались Дедлоки съ псами, стрѣлами и луками -- свидѣтельствуютъ о его величіи. И въ комнатахъ предки его, перейдя изъ дѣйствительности въ нарисованныя тѣни, уносясь изъ воспоминанія также, какъ уносится карканье грачей, которое убаюкиваетъ паціента, также свидѣтельствуютъ о его величія! И онъ очень-величественъ! И горе Бойтсорну или всякой дерзновенной твари, которая осмѣлится самонадѣянно спорить съ нимъ?
   Въ настоящую минуту портретъ миледи замѣняетъ ее у изголовья страждущаго супруга. Сама же она упорхнула въ городъ, безъ намѣренія тамъ остаться. И скоро вернется назадъ и быстротою движеній своихъ смутитъ фэшонэбльное соображеніе. Городской отель не готовъ къ ея привитію; онъ подъ чехлами и пустыненъ. Одинъ только напудренный Меркурій смотритъ съ отчаніемъ изъ окна прихожей. Онъ говорилъ вчера вечеромъ другому Меркурію, своему знакомцу, также привыкшему къ хорошему обществу, что если это все будетъ такъ, какъ идетъ до-сихъ-поръ, то онъ клянется честью, что этого не перенесетъ, что такому человѣку, какъ онъ, остается одно только средство: веревку на шею -- вотъ и все.
   Какая можетъ быть связь между линкольншайрскимъ помѣстьемъ, городскимъ отелемъ, напудреннымъ Меркуріемъ и бѣднягою Джо, который метётъ ступеньки кладбища подъ лучами холоднаго солнца? Какая можетъ быть связь между тожествомъ людей различныхъ слоевъ общества, которыхъ случай сближаетъ тогда одного съ другимъ?
   Джо цѣлый день мететъ улицу вдоль и поперегъ, не зная ни о какой существующей связи. О нравственномъ состояніи своемъ онъ ничего но говоритъ и ничего не знаетъ. Онъ знаетъ только одно, и то, быть-можетъ, ненавѣрно, что чистить грязь и мести улицу очень-тяжело, и что еще тяжело жить такою работою. Никто ничему не училъ его, и все, что онъ знаетъ, изучилъ самъ-собою.
   Джо живетъ -- это значитъ, Джо еще до-сихъ-поръ не умеръ -- въ грязномъ мѣстѣ, извѣстномъ ему и его подобнымъ, подъ названіемъ Улицы Одинокаго Тома. Это -- грязная, немощеная улица, заселенная грязнымъ классомъ людей, гнѣздящихся въ развалившихся, подслѣпыхъ домикахъ. Ночью эти домики представляютъ собою цѣлыя муравейныя кучи бѣдняковъ, которые копышутся, какъ черви, по щелямъ, подъ крышкой и подъ поломъ. Дождь и вѣтеръ приносятъ имъ болѣзни и лихорадки, къ тысячу разъ худшія, чѣмъ рѣчи лорда Кудля, сэра Томаса Дудля, сэра Фудля и вообще всѣхъ фэшонэбельныхъ джентльменовъ, даже до Зудля, рожденныхъ исключительно для такой цѣли.
   Раза два недавно слышался трескъ и подымалось облако пыля, подобно, какъ при взрывѣ мины, въ улицѣ Одинокаго Тома, и каждый разъ разрушался и разсыпался какой-нибудь домъ, доставляя цѣлый параграфъ новостей газетамъ, и двухъ или трехъ паціентовъ въ сосѣдній госпиталь. Но норы все-таки остаются занятыми и некогда не бываютъ пусты. И теперь много еще домовъ грозятъ разрушеніемъ въ улицѣ Одинокаго Тома и много доставятъ новостей газетахъ.
   Такое прекрасное владѣніе находится, конечно, подъ опекой Оберканцеляріи. Каждый британецъ, будь онъ слѣпой, знаетъ это очень хорошо. Но почему такъ называется улица? Составляетъ ли Томъ народнаго представителя истцовъ или отвѣтчиковъ по дѣлу Жарндисовъ? или Томъ жилъ здѣсь тогда, когда процесъ опустошилъ улицу, одинъ-одинёхонекъ, пока не присоединились къ нему другіе жильцы? или это названіе означаетъ только мѣсто, гдѣ присутствуетъ бѣдность и гдѣ нѣтъ никакой надежды? Этого, быть-можетъ, никто не знаетъ. Джо, конечно, не знаетъ!
   -- Я не знаю, говоритъ Джо: -- я ничего же знаю.
   Странное состояніе, въ которомъ находится Джо! мести улицу, шататься по ней и не понимать значенія этихъ мистическихъ символовъ, такъ плодовито-разбросанныхъ на лавкахъ, на углахъ, на дверяхъ и на окнахъ! Видѣть пишущихъ людей, видѣть читающихъ людей, видѣть почтальоновъ, разносящихъ письма -- и не имѣть ни о чемъ ни малѣйшей идеи, быть слѣпу и глуху ко всему, какъ камень, должно-быть очень-странно. Видѣть множество людей, идущихъ въ церковь по воскресеньямъ, съ молитвенниками въ рукахъ, и думать (потому-что Джо, бытъ-можетъ, по-временамъ думаетъ), что все это значитъ? и если это что-нибудь да значитъ для другихъ, отчего же для меня же имѣетъ никакого значенія? Да, странное состояніе Джо!
   Джо выходитъ изъ улицы Одинокаго Тома рано утромъ и жуетъ грязный кусокъ черстваго хлѣба. Дорога его лежитъ черезъ нѣсколько улицъ; домы еще не отперты и вотъ онъ садится завтракать на ворогъ дома Общества Благотворителей, и окончивъ завтракъ свой, благодаритъ за доставленное ему спокойствіе. Онъ удивляется величію зданія, думаетъ, зачѣмъ оно тутъ поставлено? Онъ не имѣетъ никакой идеи, бѣдняга, о высокомъ значенія того мѣста, на порогѣ котораго вкушалъ свои крохи.
   Онъ идетъ къ тому переулку, который долженъ чистить впродолженіе дня. Городъ пробуждается и начинаетъ свое обыденное круженіе и верченіе, свое непонятное читаніе и писаніе, прерванное на нѣсколько часовъ спокойствіемъ ночи. Джо не понимаетъ, что дѣлается окрестъ его. Сегодня торговый день. Слѣпые быки забѣгаютъ не туда, куда слѣдуетъ, ихъ выгоняютъ кнутомъ и выбѣгаютъ они съ глазами, налитыми кровью, на мостовую я поражаютъ все, что имъ встрѣчается на пути.
   Идутъ музыканты и наигрываютъ пѣсни. Джо прислушивается. То же дѣлаетъ и собака, собака при стадѣ, которая ожидаетъ своего пастуха у мясной лавки, и думаетъ объ овцахъ, съ которыми, наконецъ, развязалась на нѣсколько часовъ. Нѣкоторыя изъ нихъ такъ кружили бѣдную собаку, что она не можетъ запомнить, гдѣ ихъ оставила. Она смотрятъ по улицѣ взадъ и впередъ и вдругъ, словно что-то припомнивъ, подымаетъ уши и виляетъ хвостомъ. Блудливая собака, привыкшая къ низкому обществу и питейнымъ домамъ, опасна для овецъ: она готова по первому свисту вскочить имъ на спину и клочками вырывать ихъ волнистую шерсть; но эта собака не такая, эта собака ученая, развитая собака; она знаетъ свою обязанность, знаетъ, какъ созывать овецъ; знаетъ, какъ разгонять ихъ. Эта собака и Джо прислушиваются къ музыкѣ, очевидно, съ тою же степенью животнаго наслажденія; очевидно, тотъ и другой совершенно-похожи между собою относительно возбужденныхъ музыкою воспоминаній, меланхолическихъ или радостныхъ чувствъ.
   Оставьте маленькихъ собачекъ, подобно бѣдному Джо, безъ всякаго присмотра, и вы увидите, что черезъ нѣсколько лѣтъ онѣ позабудутъ лаять, но не кусаться.
   День къ вечеру становятся грязнѣе и темнѣе. Джо пробирается посреди грязи, колесъ, лошадей, кнутовъ и зонтиковъ, и плетется съ ничтожной, выслуженной платой въ улицу Одинокаго Тома, чтобъ заплатить хозяину за ночлегъ. Настаютъ сумерки. Газовые рожки зажжены въ лавкахъ; фонарщикъ, съ своей лѣстницей, обходитъ троттуары по улицѣ. Все болѣе-и-болѣе вечерѣетъ.
   Въ своихъ комнатахъ мистеръ Телькингорнъ сидитъ, обдумывая жалобу въ Магистратъ. Гредли, отчаянный шроптайрскій истецъ, былъ сегодня у него и велъ себя буйно; насъ, конечно, не испугаешь; но этотъ злоумышленный негодяй долженъ посидѣть въ тюрьмѣ. Кургузая аллегорія, въ небываломъ римскомъ шеломѣ, смотритъ съ потолка внизъ и указываетъ перстомъ своимъ на окно. У же-ли потому и самъ мистеръ Телькингорнъ смотритъ въ окно? Не можетъ быть. Кургузая аллегорія постоянно сохраняетъ одинаковую позу; однако же мистеръ Телькингорнъ непостоянно смотритъ изъ окна.
   Онъ смотритъ въ окна на проходящую мимо женщину. Что ему за дѣло до этой женщины? Мистеръ Телькингорнъ думаетъ, что на свѣтѣ много женщинъ -- даже очень-много; что онѣ лежатъ въ основаніи всего того, что идетъ неправильно, хотя, собственно говоря, онѣ-то и даютъ работу адвокатамъ. Что жь тутъ такого для мистера Телькингорна? Его ли дѣло, что мимо окна идетъ женщина, хотя она и идетъ таинственно? Онѣ всѣ таинственны, мистеръ Телькингорнъ знаетъ это очень-хорошо.
   Да, онѣ всѣ таинственны, но не всѣ похожи на ту женщину, которая оставила теперь за собой и мистера Телькингорна и его домъ. Между ея одеждой и ея манерой есть какая-то рѣзкая непослѣдовательность. Судя по одеждѣ, это, должна быть горничная; но, судя по движеніямъ и по походкѣ, хотя она идетъ скрытно и поспѣшно, такъ поспѣшно, какъ только непривычная нога можетъ идти по грязной улицѣ -- она леди. Лицо ея закрыто вуалью, но сквозь вуаль еще видны пріятныя черты лица; такъ-что ни одинъ прохожій не пропуститъ случая обернуться и поглядѣть на нее.
   Она идетъ прямо, не поворачивая головы. Служанка ли это, или леди, во всякомъ случаѣ она идетъ за своимъ дѣломъ. Вотъ она на перекресткѣ, гдѣ стоитъ Джо съ своей метлой.
   Онъ встрѣчается съ ней и проситъ милостыню. Она, не поворачивая головы, переходитъ по ту сторону улицы. Останавливается. Едва замѣтно киваетъ ему и говоритъ тихо: "поди сюда!"
   Джо идетъ за ней, и послѣ двухъ-трехъ шаговъ останавливаются у пустаго двора.
   -- Тотъ ли ты мальчикъ, о которомъ я читала въ газетахъ? спрашиваетъ она его изъ-подъ вуали.
   -- Не знаю, отвѣчаетъ Джо, смотря съ удивленіемъ на вуаль: -- какія газеты, я ни о чемъ ничего не знаю!
   -- Тебя допрашивали при обыскѣ?
   -- Не знаю. Вы, можетъ-быть, говорите про то, какъ меня потребовалъ приходскій сторожъ, говоритъ Джо: -- развѣ въ газетахъ было написано Джо?
   -- Да.
   -- Это мое имя.
   -- Поди сюда поближе.
   -- Вы о томъ хотите знать, говорятъ Джо, слѣдуя за ней: -- о томъ, который умеръ?
   -- Тише, говори шопотомъ! Да, я хочу знать о немъ.
   -- Ну, что жь?
   -- Что онъ, былъ бѣденъ и такъ же... грязенъ?
   -- Да, отвѣчаетъ Джо.
   -- Что же, онъ былъ похожъ... нѣтъ, онъ не былъ похожъ на тебя? говоритъ женщина съ отвращеніемъ.
   -- О, нѣтъ, не такъ гадокъ, какъ я, говоритъ Джо:-- развѣ вы его не знали?
   -- Какъ ты смѣешь меня объ этомъ спрашивать?
   -- Виноватъ, миледи, говоритъ Джо съ совершенной покорностью.
   -- Я не леди, я горничная.
   -- Такъ вы хорошенькая горничная! говоритъ Джо, оскаливъ зубы безъ всякой идеи о томъ, что онъ говоритъ.
   -- Молчи и слушай. Не говори со мной и стой отъ меня дальше. Можешь ли ты мнѣ указать всѣ тѣ мѣста, о которыхъ я читала въ газетахъ: мѣсто, гдѣ онъ писалъ, мѣсто, гдѣ онъ умеръ, мѣсто, гдѣ тебя допрашивали и мѣсто, гдѣ онъ погребенъ? Ты вѣдь знаешь, гдѣ онъ погребенъ?
   Джо отвѣчаетъ киваньемъ головы.
   -- Ступай впереди меня и покажи мнѣ всѣ эти страшныя мѣста. Остановись передъ каждымъ изъ нихъ и не говори со мной ни слова, пока я сама тебя не заставлю. Не оборачивайся. Дѣлай то, что я тебѣ велю. Я тебѣ заплачу хорошо.
   Джо останавливается, старается вслушаться въ то, что ему говорятъ, отмѣчаетъ слова на своей метлѣ, какъ-будто призадумывается; понимаетъ только то, что ему хотятъ заплатить, находитъ, что это хорошо и киваетъ своей всклокоченной головой.
   -- А! говоритъ Джо: маху не далъ, смекнулъ!
   -- Что бормочетъ это гнусное созданіе? вскрикиваетъ съ судорожнымъ движеніемъ служанка и пятится отъ оскалившаго зубы мальчишки.
   -- Не бойсь, не бойсь не промахнусь! говорятъ Джо.
   -- Я не понимаю, что ты говорятъ. Ступай впередъ! Я тебѣ дамъ столько денегъ, сколько ты никогда не видывалъ въ жизни.
   Джо скривилъ губы для свиста, встряхнулъ всклокоченной головой, схватилъ метлу подъ-мышку и пошелъ впередъ. Легко и быстро идетъ онъ голыми ногами по кремнистому камню, по кучамъ сора и гризя.
   Стряпное Подворье. Джо останавливается. Молчаніе.
   -- Кто здѣсь живетъ?
   -- А тотъ, кто бумаги ему давалъ и мнѣ далъ полкроны; ни гугу говоритъ! отвѣчаетъ Джо полушопотомъ и не поворачиваясь назадъ.
   -- Впередъ!
   Лавка Крука. Джо опять останавливается.
   Продолжительное молчаніе.
   -- Кто здѣсь живетъ?
   -- Онъ здѣсь жилъ, отвѣчаетъ Джо, какъ и прежде.
   Молчаніе.
   -- Въ которой комнатѣ?
   -- Здѣсь наверху. Вотъ тамъ окно; сматривалъ иногда оттуда. Вотъ гостинница, куда меня требовали
   -- Впередъ!
   Впередъ идти далеко, но Джо, подстрекаемый обѣщаніемъ, идетъ смѣло и не оборачивается назадъ. Идетъ по кривымъ грязнымъ переулкамъ, среди самыхъ смрадныхъ испареній. Вотъ маленькій дворъ, вотъ газовый фонарь (теперь газъ зажженъ), вотъ и желѣзная рѣшетка.
   -- Онъ лежитъ здѣсь! говоритъ Джо, смотря черезъ запертую калитку.
   -- Гдѣ? Какое страшное мѣсто!
   -- Здѣсь! говоритъ Джо, указывая пальцемъ: -- неглубоко, можно метлой отрыть. Вѣдь для того и калитку запираютъ! Всегда на замкѣ... А, посмотрите, посмотрите, крыса-то... Вонъ бѣжитъ, вонъ бѣжитъ.... Хи! прямо въ нору!
   Служанка затрепетала и прячется въ уголъ -- въ уголъ, отъ ужасающаго мѣста; руки судорожно вытянулись впередъ.
   -- Дальше, дальше! говоритъ она ему и Джо таращитъ на нее глаза свои, дивится и не понимаетъ.
   Служанка приходитъ въ себя.
   -- Это ужасное мѣсто -- древнее кладбище? спрашиваетъ она.
   -- Какъ деревянное? спрашиваетъ удивленный Джо.
   -- Это настоящее кладбище?
   -- Какъ настоящее? бормочетъ, все болѣе-и-болѣе теряясь, Джо: -- настоящее? какое настоящее?.. лежитъ -- вотъ и все тутъ!.. Настоящее!.. тутъ, чай, я не онъ одинъ -- вотъ-те и настоящее!
   Служанка также мало обращаетъ вниманіе на его безсмысленное бормотанье, какъ мало думаетъ о томъ, что говоритъ сама. Она снимаетъ перчатку съ руки съ тѣмъ, чтобъ достать изъ кошелька нѣсколько денегъ. Джо молчитъ, но онъ намѣчаетъ ея маленькую и бѣленькую ручку и думаетъ, что служанка-то, должно-быть, очень пригожа, у нея вишь сколько перстней на рукѣ!
   Она бросаетъ ему на ладонь монету, не касаясь его руки.
   -- Теперь, говоритъ она: -- покажи мнѣ опять его могилу.
   Джо протягиваетъ рукоятку метлы между желѣзными прутьями рѣшетки и старается наивѣрнѣйшимъ образомъ указать могилу. Наконецъ онъ оглядывается назадъ, чтобъ убѣдиться, на сколько онъ вразумителенъ, но ни кого не видитъ сзади себя, онъ остался одинъ.
   Первымъ долгомъ онъ считаетъ поднести монету къ рожку фонаря и видитъ, что это золото. Потомъ онъ бросаетъ ее о камень, чтобъ убѣдиться въ ея достоинствѣ. Наконецъ кладетъ ее въ ротъ для большей сохранности и быстро убѣгаетъ. Минутъ сорокъ или часъ -- и онъ въ улицѣ Одинокаго Тома, и подвергаетъ опять свою гинею цѣлому процесу опытовъ, чтобъ убѣдиться въ ея несомнѣнномъ достоинствѣ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Напудренный Меркурій не можетъ пожаловаться на недостатокъ общества сегодня. Миледи ѣдетъ на большой званный обѣдъ и на три или четыре бала. Сэръ Лейстеръ скучаетъ въ Чизни-Вольдѣ, скучаетъ потому, что у него всего только одинъ гость -- подагра. Невеселый собесѣдникъ! Онъ жалуется мистриссъ Раунсвель на дождикъ, который такъ стучитъ по террасѣ, что мѣшаетъ читать газеты, даже передъ каминомъ, въ собственной спальнѣ.
   -- Лучше было бы, говоритъ мистриссъ Раунсвель Розѣ:-- еслибъ сэръ Лейстеръ перешелъ въ другую половину дома. Собственная его спальня радонъ съ половиною миледи; а нынѣшній годъ, что ты тамъ себѣ ни дѣлай, а шаги такъ и раздаются на Террасѣ Привидѣній.
   

ГЛАВА XVII.
Разсказъ Эсѳири.

   Ричардъ часто навѣшалъ насъ, пока мы были въ Лондонѣ (хотя онъ очень-скоро соскучился корреспонденціей) и своей ловкостью, своимъ хорошимъ расположеніемъ духа, своею веселостью и свѣжестью своего характера былъ всячески для насъ любезенъ. Но хотя я привязывалась къ нему всякій день все болѣе-и-болѣе, любила его все съ большею и съ новою силою, узнавая его, но я не могла не сожалѣть, что образованіе его исключало совершенно примѣнимость, практичность и концентрированность. Система, по которой онъ воспитывался, также точно, какъ и тысячи другихъ молодыхъ людей, съ различнымъ характеромъ и способностями, поставила его въ такое положеніе, въ которомъ онъ могъ исполнять возложенныя на него обязанности удовлетворительно и даже съ честью; но по-большей-части легкомысленно и неосновательно. Въ немъ, если хотите, была энергія и предпріимчивость -- качества, безъ которыхъ нельзя, конечно, достигнуть ни одной высокой цѣли, но, подобно водѣ и огню, онѣ прекрасны только какъ двигатели.
   Я высказываю эти мнѣнія не потому, чтобъ хотѣла выставить ихъ справедливость -- нѣтъ; я хочу только вѣрно описать свои мысли о Ричардѣ. Опекунъ мой говорилъ правду. Оберканцелярія дѣйствительно дала ему несчастное направленіе; она привязала къ его природѣ какую-то безпечность игрока, который ставитъ карту, разсчитывая единственно на случай.
   Когда, однажды вечеромъ, пріѣхали къ намъ мистеръ и мистриссъ Бейгамъ Беджоръ и опекуна моего не было дома, то, во время разговора, я, безъ-сомнѣнія, спросила о Ричардѣ.
   -- Мистеръ Ричардъ Карстонъ, говорила мистриссъ Беджоръ: -- слава Богу здоровъ и, я увѣряю васъ, онъ составляетъ великое пріобрѣтеніе для нашего общества. Покойный капитанъ Своссеръ говорилъ, бывало, что я лучше чарки водки, лучше попутнаго вѣтра, когда сгніетъ солонина, или нѣтъ въ трюмѣ прѣсной воды. Это была его привычка выражаться поморскому, изъ любви къ искусству; этимъ онъ хотѣлъ сказать, что считаетъ меня прекраснымъ пріобрѣтеніемъ для каждаго общества. Я убѣждена, что я то же самое могу сказать про мистера Ричарда Карстона. Но я... вы не сочтете меня слишкомъ-торопливой?
   -- Нѣтъ, отвѣчала я: -- потому-что вкрадчивый тонъ вопроса мистриссъ Беджоръ требовалъ, казалось мнѣ, такого отвѣта.
   -- И миссъ Клеръ, тоже не сочтетъ? сказала мистриссъ Беджоръ нѣжнымъ голосомъ.
   Ада тоже отвѣчала нѣтъ, но смотрѣла очень-безпокойно.
   -- Такъ вотъ что, мои дорогія барышня, говорила мистриссъ Бейгамъ Беджоръ: -- извините, что я васъ называю такъ, попросту?
   Мы просили почтенную мистриссъ Беджоръ не безпокоиться я называть насъ такъ, какъ ей угодно.
   -- Такъ-какъ вы, въ-самомъ-дѣлѣ, если я смѣю говорить прямо, продолжала мистриссъ Бейгамъ Беджоръ: -- вполнѣ-очаровательны, вы видите, мои милыя, что хотя я еще и молода... или, по-крайней-мѣрѣ, такъ, можетъ-быть, изъ вѣжливости, говоритъ мистеръ Бейгамъ Беджоръ...
   -- Нѣтъ, не изъ вѣжливости! взвизгнулъ тонкимъ голосомъ мистеръ Боджоръ, какъ-будто онъ былъ не въ маленькой комнатѣ, а на публичномъ митингѣ.
   -- Пусть такъ, пусть такъ! возразила, улыбаясь, мистриссъ Бейгамъ Беджоръ: -- мы будемъ говорить безъ коментаріевъ: такъ, вы видите, что я еще молода.
   -- Еще бы нѣтъ! взвизгнулъ опять мистеръ Бейгамъ Беджоръ.
   -- Да, такъ, хоть я еще молода, но имѣла много случаевъ наблюдать за юношами. Много ихъ перебывало на палубѣ дорогаго старикашки Криплера, увѣряю васъ. Послѣ этого, когда мы съ покойнымъ капитаномъ Своссеромъ были въ Средиземномъ Морѣ, я не упускала ни одного случая сблизиться и изучить молодыхъ людей, находящихся подъ его командою. Вамъ, конечно, никогда не случалось видать такихъ молодыхъ людей, и потому вы не поймете, еслибъ я вамъ разсказала про ихъ проказы, про ихъ продѣлки съ недѣльными счетами. Я, другое дѣло, море для меня родной домъ; я вамъ говорю: я настоящій матросъ. Также съ покойнымъ профессоромъ Динго...
   -- Европейская знаменитость! проворчалъ мистеръ Беджоръ.
   -- Послѣ потери моего дорогаго перваго и сдѣлавшись женою моего дорогаго втораго, продолжала мистриссъ Бейгамъ Беджоръ, говоря о пережитыхъ своихъ супругахъ, какъ о частяхъ шарады: -- я все-таки не упускала случая слѣдить за молодыми людьми. Аудиторія профессора Динго была обширна и разнообразна и я считала себѣ за особенную честь -- какъ жена замѣчательно-ученаго человѣка, которая и сама ищетъ въ наукѣ все то утѣшеніе, которое наука дать можетъ -- отворить двери нашего дома молодымъ студентамъ, какъ нѣчто въ родѣ ученой мѣняльной лавки. Каждый вторникъ вечеромъ былъ готовъ у насъ лимонадъ и бисквиты для всѣхъ, кто желалъ освѣжиться. И сколько тугъ было ума, сколько было науки!
   -- Замѣчательно-пріятныя собраніи, миссъ Сомерсонъ, сказалъ почтительно мистеръ Бейтамъ Беджоръ: -- на этихъ собраніяхъ, подъ ученымъ вліяніемъ европейски-великаго мужа, сколько, я думаю, было интеллектуальной эрекціи!
   -- И теперь, продолжала мистриссъ Бейтамъ Беджоръ: -- сдѣлавшись женою моего дорогаго третьяго, мистера Беджора, я не оставила привычки, образовавшейся въ замужествѣ съ капитаномъ Своссеромъ, укоренившейся и развившейся весьма-благопріятно, при жизни покойнаго профессора Динго; а потому я начала наблюдать за мистеромъ Ричардомъ Карстономъ, съ полнымъ пониманіемъ дѣла, а не какъ неофитъ. И я крѣпко увѣрена, что мистеръ Ричардъ Карстонъ пошелъ не по своей дорогѣ.
   Ада смотрѣла такимъ испуганнымъ взглядомъ, что я сочла за долгъ спросить мистриссъ Бейгамъ Беджоръ: на чемъ она основываетъ свое мнѣніе?
   -- Милая моя миссъ Сомерсонъ, говорила она: -- на характерѣ и поведеніи мистера Ричарда Карстона -- вотъ на чемъ! Онъ, какъ бы вамъ сказать, смотритъ на все такъ легко, что даже не потрудится подумать и вникнуть въ настоящія свои чувствованія; но я увѣрена, что карьера, которую онъ избралъ, ему не во натурѣ. Онъ не имѣетъ тѣхъ положительныхъ интересовъ, которые заставляютъ взяться за это дѣло. Если у него есть какое-нибудь опредѣленное мнѣніе, такъ, я думаю, это только одно, что медицина ему очень надоѣла. Ну, а это многаго не обѣщаетъ. Молодью люди, какъ, напримѣръ, мистеръ Аланъ Вудкауртъ, который видитъ въ этомъ дѣлѣ свои интересы, могутъ сквозь большіе труды, пренебрегая недостатками, преодолѣвая всѣ препятствія, добиться своей цѣли; но съ мистеромъ Ричардомъ Карстономъ этого не будетъ, и въ этомъ увѣрена.
   -- Раздѣлаетъ я это мнѣніе и мистеръ Беджоръ? робко спросила Ада.
   -- Да, сказалъ мистеръ Беджоръ: -- сказать правду, миссъ Клеръ; а до-сихъ-поръ не понималъ этого обстоятельства такъ ясно; но когда мистриссъ Беджоръ бросила на него такой свѣтъ, я, нѣтъ никакого сомнѣнія, уразумѣлъ истину. Надо замѣтить намъ, миссъ Клеръ, что проницательный умъ мистриссъ Беджоръ, въ придачу ко всѣмъ ея физическихъ преимуществамъ, имѣетъ еще то рѣдкое достоинство, что онъ былъ сформированъ двумя столь замѣчательными... я хочу сказать, столь славными воздѣлывателями, какъ капитанъ королевскаго флота мистеръ Своссеръ и профессоръ Динго. Заключеніе, къ которому я прихожу касательно мистера Карстона, Ричарда, есть... короче сказать, я думаю то же самое, что и мистриссъ Бейгамъ Беджоръ.
   -- Покойный капитанъ Своссеръ, продолжала мистриссъ Бейтамъ Беджоръ: -- говорилъ, что онъ считаетъ непреложнымъ правиломъ: коли тебѣ дано варить смолу, такъ ты вари сколько хочешь -- не переваришь, а коли тебѣ надо швабрить палубу, такъ ты рукава засучи, да и валяй, какъ-будто тебя кто за руки хватаетъ -- вотъ какъ говаривалъ всегда капитанъ Своссеръ, и я думаю, что этотъ аѳоризмъ, какъ говаривалъ профессоръ Динго, можетъ точно также относиться и къ медицинской карьерѣ, какъ онъ относится къ флотской.
   -- Ко всѣмъ карьерамъ, ко всѣмъ профессіямъ! восклицалъ мистеръ Бейгамъ Беджоръ, пораженный мудростью такихъ принциповъ: -- прекрасно сказано капитаномъ Своссеромъ, прекрасно сказано!
   -- Когда мы, послѣ свадьбы, жили съ профессоромъ Динго въ Сѣверномъ Девоншайрѣ, говорила мистриссъ Бейгамъ Беджоръ: -- то многіе изъ жителей упрекали его за то, что онъ портилъ ихъ домы и публичныя зданія, обламывая уголки своимъ геологическимъ молоточкомъ: "Я, говорилъ профессоръ Динго, признаю только одно зданіе: Храмъ Науки!" въ этихъ словахъ я также вижу принципъ каштана Своссера.
   -- Непремѣнно тотъ же самый принципъ, непремѣнно, говорилъ мистеръ Бейгамъ Беджоръ: -- и какъ краснорѣчиво высказавъ! Профессоръ Динго, миссъ Сомерсонъ, сдѣлалъ тоже замѣчаніе во время своей послѣдней болѣзни. Онъ непремѣнно хотѣлъ (память ему ужъ измѣняла), чтобъ ему достали его геологическій молоточекъ изъ-подъ подушки и чтобъ онъ могъ изслѣдовать физіономіи его окружающихъ, какъ горныя формаціи. Вотъ какова страсть къ наукѣ! преобладающая страсть!
   Хотя, конечно, мистеръ и мистриссъ Беджоръ могли избавить насъ отъ итого близкаго знакомства съ великими принципами великихъ людей, однакожь, тѣмъ не менѣе мы съ Адой чувствовали, что ихъ мнѣніе о Ричардѣ безкорыстно-справедливо, что они его поняли и оцѣнили правильно. Мы, однакожь, рѣшились ничего не говорить мистеру Жарндису прежде, пока не переговоримъ съ Ричардомъ; и такъ-какъ мы его ждали на этой недѣлѣ, то мы и условились имѣть съ нимъ очень-серьезный разговоръ.
   Случая долго не пришлось ждать. Онъ былъ съ нами за другой день.
   Давъ имъ съ Адой немного побесѣдовать, и вошла въ ту комнату, въ которой они сидѣли, и застала мою милочку (въ чемъ, къ-сожалѣнію, я я не сомнѣвалась) готовою принимать все за чистыя деньги, что онъ ни говорилъ.
   -- Ну, какъ идутъ дѣла ваши, Ричардъ? спросила я, сѣвъ по другую сторону (онъ смотрѣлъ на меня какъ на родную сестру).
   -- О, довольно-хорошо! отвѣчалъ онъ.
   -- Что жъ лучше можетъ быть этого, Эсѳирь? говорила моя милочка торжественно.
   Я попробовала-было взглянуть на нее серьёзно, но, право, не могла.
   -- Довольно-хорошо? говорила я.
   -- 4а, говорилъ Ричардъ:-- довольно-хорошо. По правдѣ сказать, скучненько: все одно и тоже; но все-таки такъ хорошо, какъ только можно.
   -- Ахъ, милы! Ричардъ!.. сказала я.
   -- Въ чемъ дѣло? спросилъ Ричардъ.
   -- Такъ хорошо, какъ только можно?
   -- Ну, чтожь такое, тётушка Дердонъ? сказала Ада, смотря на меня черезъ плечо Ричарда: -- если онъ говоритъ, что хорошо, стало-быть, хорошо -- вотъ и все.
   -- О, безъ-сомнѣнія О возразилъ Ричардъ, поправляя беззаботно свои волосы: -- притомъ же, это вѣдь только одинъ опытъ, пока не кончится нашъ процесъ... Ахъ, я забылъ! Не въ томъ дѣло, что тутъ процесъ!.. все идетъ хорошо, вотъ и только.-- Бросимъ этотъ вздоръ и поговоримъ о чемъ-нибудь другомъ.
   Ада была въ-самомъ-дѣлѣ готова бросить этотъ вздоръ, будучи совершенно увѣрена, что разговоръ достигъ желанно! цѣли; но я подумала, что дѣло надо кончить и потому сказала опять.
   -- Нѣтъ, Ричардъ, нѣтъ моя милая Ада, говорила я: -- вы знаете, какъ важно для васъ обоихъ, вы знаете, какъ это необходимо для вашего брата, мистера Жарндиса, чтобъ мы подумали серьёзно объ этомъ дѣлѣ. Нѣтъ, Ада, я думаю, что мы теперь же должны высказаться, чтобъ послѣ не было поздно.
   -- Да, да, намъ надо поговорить о многомъ, сказала Ада: -- но я думаю, что Ричардъ совершенно правъ.
   Какъ мнѣ было корчить изъ себя степенную гувернантку, когда она была такъ прекрасна, когда она смотрѣла на него съ такимъ довѣріемъ я съ такою любовью!
   Мистеръ и мистриссъ Бейгамъ-Беджоръ, сказала я: -- были вчера у насъ и они, кажется, думаютъ, что вы неохотно свыкаетесь съ обязанностями врача.
   -- Уже-ли они такъ думаютъ? сказалъ Ричардъ: -- такъ это совсѣмъ другое дѣло, это намѣняетъ обстоятельства. Мнѣ я въ голову не приходило, чтобъ они составили такое мнѣніе; я бы очень не хотѣлъ быть имъ въ тягость; во, впрочемъ, что за бѣда! Пока все идетъ такъ хорошо, какъ только можно.
   -- Слышишь, Ада, что онъ говоритъ? сказала я.
   -- Дѣло въ томъ, продолжалъ Ричардъ, полузадумчиво, полушутя: -- сказать по правдѣ, мнѣ эта дорога не по вкусу и у нихъ въ домѣ мнѣ ужасно-скучно. Всѣ эти капитаны, Своссеры и профессору Динго надоѣли мнѣ, какъ горькая рѣдька!
   -- Это я вполнѣ понимаю! воскликнула Ада, радостно: -- не то ли самое мы говорили съ тобою, Эсѳирь, вчера вечеромъ?
   -- Притомъ же, продолжалъ Ричардъ: -- такъ все монотонно, сегодня, какъ вчера, завтра, какъ сегодня я т. д.
   -- Но мнѣ кажется, говорила я: -- что подобное замѣчаніе относится ко всѣмъ родамъ занятіи, такова жизнь вообще, исключая развѣ только особенные случаи.
   -- Вы такого мнѣнія? сказалъ Ричардъ, все-таки задумчиво: -- быть-можетъ, оно и такъ! Гм! но откуда же вы это знаете? прибавилъ онъ, быстро развеселяясь: -- Да, мы бродимъ по кругу и говорятъ нечего, что ни толкуй, а все придемъ къ тому же: все идетъ довольно-хорошо -- вотъ и все! но бросимъ это, поговоримъ о другомъ!
   Но тутъ даже и Ада, съ своимъ влюбленнымъ личикомъ, хотя оно было совершенно-невинно и утѣшительно, именно такъ, какъ я его видѣла среди ноябрскаго тумана, даже и Ада, говорю я, покачала головой на это предложеніе и взглянула серьёзно. Я обрадовалась этому случаю, чтобъ дать почувствовать Ричарду, какъ можетъ быть вредно для его будущаго и въ-особенности для будущаго Ады, шутливый взглядъ на всѣ вещи и его безпечность. Къ-счастью, замѣчаніе мое сдѣлало его серьёзнымъ.
   -- Милая тётушка Геббертъ, сказалъ онъ: -- это правда, я объ этомъ думалъ нѣсколько разъ я сердился на себя нѣсколько разъ, но что дѣлать, такова натура! а вѣдь по правдѣ, я постояненъ; посмотрите, какъ я люблю Аду (милая Ада, какъ я тебя люблю!), да по-крайней-мѣрѣ въ любви! Въ другихъ вещахъ?.. но вѣдь это ужасная тоска! требуетъ столько времени; скука -- да я только!
   -- Быть можетъ, это потому, прибавила я: -- что вамъ не нравится избранная вами карьера.
   -- Бѣдняжка! сказала Ада: -- я не удивляюсь, что она ему не нравится!
   Нѣтъ. Я была не въ силахъ прикидываться благоразумной. Я-было и попробовала опять, но не выдержала своей роли. Надо было посмотрѣть на эту миленькую парочку, чтобъ понять мое положеніе: Ада скрестила свои ручонки на его плечѣ, а онъ любуется ея голубыми глазами, которые устремлены на него. Это выше всякихъ силъ!
   -- Ты видишь, моя очаровательница, говорилъ Ричардъ, играя ея золотистыми кудрями: -- я, быть-можетъ, немного поторопился выборомъ, или можетъ, я не понялъ своихъ наклонностей; но, впрочемъ, какъ понять не попробовавъ? Вопросъ теперь въ томъ: отказаться или нѣтъ? Впрочемъ, кажется, мы шумимъ изъ ничего.
   -- Какъ изъ ничего, милый Ричардъ, сказала я: -- какъ можно сказать изъ ничего!
   -- То-есть, по-крайней-мѣрѣ, не изъ многаго, прибавилъ онъ: -- я хочу этимъ сказать только то, что я никогда не считалъ необходимымъ для себя вступить на докторскую карьеру.
   Тутъ мы обѣ съ Адой принялись увѣрять его въ одинъ голосъ, что если онъ находитъ докторскія занятія не по своему вкусу, то есть еще время отказаться отъ нихъ и стать на другую дорогу.
   -- Что дѣльно, то дѣльно, тётушка, сказалъ Ричардъ. Я объ этомъ ужъ думалъ; и мнѣ кажется, что адвокатское званіе, мнѣ какъ нельзя больше прійдется по вкусу.
   -- Адвокатъ! повторила Ада, голосомъ, въ которомъ выражался испугъ, соединенный съ этимъ словомъ.
   -- Еслибъ я поступилъ въ контору мистера Кенджа, говорилъ Ричардъ: я бы тогда навострилъ ухо и поглядывалъ бы пристально на... гм!.. запрещенный-то плодъ, и бы тогда могъ слѣдить за дѣломъ и зналъ бы, какъ оно ведется, правильно или неправильно. Я былъ бы въ состояніи наблюдать за интересами Ады и, слѣдовательно, за своими интересами (потому-что это одно и тоже).
   Я, конечно, далеко не могла убѣдиться въ справедливости словъ его и замѣтила, что стремленіе его за воздушными замками, за этимъ мнимымъ богатствомъ, запертымъ въ Оберканцеляріи, набросило легкую тѣнь на личико Ады. Однакожь, я сочла за лучшее ободрить его и сказала ему, что онъ долженъ серьёзно подумать, способенъ ли онъ къ адвокатству.
   -- Милая моя Минерва, сказалъ Ричардъ: -- я такъ же рѣшителенъ, какъ и вы сами. Правда, я ошибся; но ошибаться въ природѣ человѣка... Посмотрите, я буду такимъ адвокатомъ, какого еще свѣтъ не создавалъ. По этому-то я говорю, что мы теперь переливаемъ изъ пустаго въ порожнее.
   Эта фраза заставила насъ снять принять серьёзный тонъ и мы начали его убѣждать признаться, съ полной откровенностью и ничуть не медля, во всемъ мистеру Жарндису. Характеръ Ричарда былъ таковъ, что для него, что сказано, то и сдѣлано; онъ тотчасъ же взялъ насъ подъ-руки, отправился отъискивать моего опекуна и разсказалъ ему все совершенно-подробно.
   -- Рикъ, сказалъ мистеръ Жарндисъ, выслушавъ его внимательно:-- не безпокойся, мы отступимъ съ честью; но, во всякомъ случаѣ, мы должны быть осторожны для нашей кузины, Рикъ; да, для нашей хорошенькой кузины, Рякъ, чтобъ опять не сдѣлать ошибки. А потому прежде, чѣмъ мы вступимъ на адвокатное поприще, мы серьезно обдумаемъ и не будемъ торопиться.
   Энергія Ричарда была такого нетерпѣливаго рода, что ему казалось всего лучше сейчасъ же, сію же минуту отправиться къ мистеру Кенджу я занять мѣсто въ его конторѣ. Однакожъ, онъ сейчасъ же согласился на требуемую отъ него отстройку, смирялъ свое нетерпѣніе, сѣлъ между нами и сталъ толковать о будущемъ назначена своемъ, какъ-будто онъ только к думалъ отъ самой колыбели, чтобъ быть адвокатомъ. Мистеръ Жарндисъ былъ очень-ласковъ и любезенъ съ нимъ, во совершенно-серьёзенъ; довольно сказать, что когда онъ ярощался съ нами, уходя спать, Ада спросила его своимъ нѣжненькимъ голоскомъ:
   -- Братецъ Джонъ, я надѣюсь, вы не стали хуже думать о Ричардѣ.
   -- Нѣтъ, моя милая, сказалъ онъ.
   -- Потому-что... вѣдь, видите ли, братецъ Джонъ, ему немудрено было ошибиться въ такомъ трудномъ дѣлѣ... Это вѣдь очень-тяжелая вещь.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, душа моя, сказалъ онъ: -- не безпокойся.
   -- О, нѣтъ, не безпокоюсь, милый братецъ! говорила Ада, улыбаясь самой сладкой улыбкой и обнимая его своей маленькой ручонкой: -- во я... я буду несчастна, если вы перемѣните о немъ ваше мнѣніе!
   -- Другъ мой, сказалъ мистеръ Жарндисъ: -- я бы составилъ дурное мнѣніе о немъ только тогда, когда бъ онъ чрезъ свою вѣтренность сдѣлалъ тебя несчастной; но и тогда бы я былъ расположенъ бранятъ скорѣй себя, чѣмъ его, твоего бѣднаго Рика, потому-что я я валъ соединилъ; но, тс! все это пустяки! Времени передъ шить моего и средствъ у него много. Я о немъ дурно думаю? Нѣтъ, влюбленная моя сестрица, я о немъ дурно не думаю, да и готовъ держать пари, что и ты о немъ дурно не думаешь.
   -- Ахъ, братецъ Джонъ! говорила Ада: -- я бы не могла, я бы не съумѣла; въ этомъ я совершенно увѣрена, я тогда дурно думать о Ричардѣ, когда бы о немъ думалъ дурно цѣлый свѣтъ. Мнѣ кажется, чѣмъ хуже бы стали думать о немъ другіе, тѣмъ лучше бы стала думать я.
   -- Помнится, сказалъ опекунъ мой, глядя на нея задумчиво: -- помнится, что гдѣ-то сказано, что добрыя качества матери отражаются всегда въ дѣтяхъ. Прощай, дитя мое, прощай моя милочка, пріятныхъ сновъ! счастливыхъ сновъ!
   Въ первый разъ я замѣтила, что во взорѣ его, которымъ онъ провожалъ Аду, была легкая тѣнь безпокойства. Я очень-хорошо помнила ту мягкость, ту надежду, съ которыми онъ наблюдалъ за ними, когда они сидѣли за роялемъ и когда тѣни ихъ сливались въ одну и дрожали на стѣнѣ. Я помню и тотъ взоръ, которымъ онъ сопровождалъ милую парочку, когда она проходила подъ лучами солнца я скрылась наконецъ въ тѣни; но какая разница съ теперь брошеннымъ взоромъ! тѣ были такъ исполнены надежды, довѣрія, спокойствія!
   Ада никогда не говорила про Ричарда съ такимъ чувствомъ, какъ сегодня вечеромъ. Она легла спать, не снимая съ руки своей браслета, который ей подарилъ Ричардъ, и какъ она была прекрасна! какъ она была спокойна! и она видѣла во снѣ его, я въ этомъ увѣрена, когда, часа черезъ полтора, я склонилась надъ ней я поцаловала ее тихонько въ пухленькую щечку.
   Самой мнѣ что-то дурно спалось въ эту ночь и я сидѣла за работой. Объ этомъ, конечно, не стоитъ говорить, я я право не умѣю сказать, почему я была въ такомъ неловкомъ состояніи духа.
   Какъ бы то ни было, я рѣшилась во что бы ни стало, не давать развиваться дурному расположенію духа и сѣла за работу. Безъ-сомнѣнія, я ужъ не разъ сказала себѣ: -- ты, Эсѳирь, ты смѣешь быть въ дурномъ расположеніи духа! помни, какъ ты должна быть благодарна за все, что для тебя сдѣлано!
   Если бъ я могла заснуть, то я тотчасъ же бы легла въ постель; но сонъ былъ далеко отъ меня; я взяла свой рукодѣльный ящикъ, достала оттуда вышивку и рѣшилась крѣпко заняться работой. Надо-было считать по канвѣ всѣ крестики и я не хотѣла оставлять работы до-тѣхъ-поръ, пока не сомкнутся глаза.
   Я занялась прилежно: одинъ стежокъ, два, цѣлый рядъ крестиковъ; наконецъ готовъ уголокъ, наконецъ недостало шелку, я взяла свѣчку и пошла внизъ за шелкомъ въ временную Воркотню и, къ удивленію, Застала тамъ опекуна моего. Онъ сидѣлъ задумавшись передъ каминомъ и смотрѣлъ на уголья. Серебристые волосы его въ безпорядкѣ лежали на головѣ, какъ-будто въ раздумьѣ своемъ, онъ постоянно потиралъ ее руки. Во всякомъ случаѣ эта неожиданная встрѣча испугала меня, я остановилась на-минуту и непремѣнно ушла бы назадъ, не нарушая его спокойствія, но онъ случайно увидѣлъ меня и я должна была остаться.
   -- Эсѳирь! сказалъ онъ съ удивленіемъ.
   Я сказала ему зачѣмъ я пришла.
   -- Какъ, за работой до-сихъ-поръ, моя милая?
   -- Да, добрый опекунъ мой, сегодня я заработалась, сказала я; что-то не спится и мнѣ бы хотѣлось кончить вышивку. Но, добрый опекунъ мой, вы отчего до-сихъ-поръ не отдыхаете и отчего такъ грустны? Надѣюсь, что нѣтъ никакой причины вамъ тревожиться.
   -- Никакой, маленькая хозяйка, отвѣчалъ онъ:-- по-крайней-мѣрѣ такой, которую бы ты могла понять.
   Онъ говорилъ такимъ страннымъ, такимъ грустнымъ тономъ, что я невольно повторила его слова:
   -- Которую бы я могла понять?
   -- Останься на минуту Эсѳирь, сказалъ онъ: я думалъ о тебѣ.
   -- Надѣюсь, что не мысль обо мнѣ привела васъ къ такому грустному размышленію?
   Онъ тихо провелъ рукою по лицу и снова глаза его выразили доброе и спокойное выраженіе. Перемѣна эта совершилась подъ вліяніемъ такой сильной воли, что я опять невольно повторила:
   -- Никакой, которую бъ я могла понять?
   -- Маленькая хозяйка, сказалъ мистеръ Жарндисъ:-- я думалъ, то-есть я только что-теперь задумался о томъ, что ты должна быть посвящена во всѣ тайны своей исторіи, то-есть знать все, что и я знаю. Впрочемъ, это немного, очень-немного, Эсѳирь!
   -- Дорогой опекунъ мой, сказала я: -- когда въ первый разъ вы объ этомъ сами заговорили...
   -- Но съ-тѣхъ-поръ, сказалъ онъ серьёзно, перебивъ меня и догадываясь о чемъ я хотѣла сказать: -- съ-тѣхъ-поръ, Эсѳирь, я думалъ, что есть большая разница между вопросомъ съ твоей стороны и объясненіемъ съ моей. Быть можетъ, это моя обязанность расказать тебѣ все то, что я знаю.
   -- Если вы такъ думаете, дорогой опекунъ мой, сказала я: -- стало-быть, это справедливо.
   -- Я такъ думаю, возразилъ онъ, очень-нѣжно, очень-добродушно, но рѣшительно.-- Да, милая моя, теперь я такъ думаю. Если твое положеніе въ глазахъ кого бы-то ни было можетъ казаться неловкимъ, то по-крайней-мѣрѣ ты прежде другихъ должна знать всю истину, чтобъ смотрѣть на себя совершенно-правильно.
   Я сѣла и, не безъ нѣкотораго усилія бытъ спокойной, сказала ему: -- первыя воспоминанія мои грустны -- вы ихъ знаете, добрый опекунъ мой, и руки невольно поднялись къ лицу моему. Я закрылась, повторяя эти печальныя слова.
   -- Прошло девять лѣтъ, душа моя, сказалъ онъ, помолчавъ немного: -- прошло девять лѣтъ съ-тѣхъ-поръ, какъ я получилъ письмо отъ одной женщины, живущей въ уединеніи, письмо, исполненное такой страсти и такой силы, какихъ мнѣ никогда не случалось видѣть въ письмахъ. Оно было писано на мое имя, быть можетъ, съ безумнымъ ко мнѣ довѣріемъ, быть можетъ, съ тѣмъ, что была моя обязанность оправдать это довѣріе. Въ письмѣ говорилось о ребенкѣ, о сиротѣ, двѣнадцати лѣтъ отъ-роду, и именно въ тѣхъ словахъ, которыя остались у тебя въ памяти. Эта женщина писала ко мнѣ, что она воспитывала ребенка въ тайнѣ, скрывая его происхожденіе, и что, со смертью ея, ребенокъ останется безъ друзей, безъ опоры, безъ имени. Дальше, она спрашивала меня согласенъ ли я продолжать воспитаніе такъ, какъ она начала?
   Я слушала молча я внимательно смотрѣла на него.
   -- Тѣ слова, которыя ты помнишь, показываютъ съ какой точки зрѣнія смотрѣли на ребенка, безъ сомнѣнія, невиннаго. Сердце мое забилось въ пользу малютки и я отвѣчалъ на письмо.
   Я взяла его руку и поцаловала.
   Письмо заклинало меня не стараться видѣть пишущую; она давно была чужда свѣту и соглашалась только принять отъ меня довѣренное лицо. Я довѣрилъ мистеру Кенджу. Леди сказала ему, что она въ нѣкоторомъ отношеніи тетка бѣднаго ребенка и что больше она никому на свѣтѣ ничего не скажетъ. Вотъ все что я знаю, другъ мой.
   Я нѣсколько времени держала руку его въ своихъ рукахъ.
   -- Я чаще видалъ мою воспитанницу нежели она меня, сказалъ онъ, нѣжно глядя на меня: -- и всегда зналъ, что она любима и счастлива.
   -- О, какъ я должна благословлять васъ, добрый опекунъ мой, васъ, моего настоящаго отца.
   При словѣ отецъ, я опять замѣтила безпокойство на лицѣ его; но онъ превозмогъ себя и черезъ минуту былъ совершенно покоенъ; но все-таки слова мои произвели на него непріятное впечатлѣніе, такъ что я невольно опять повторяла:
   -- Которую я не могу понять, которую я не могу понять!
   -- Да, это било справедливо, и надолго, надолго справедливо...
   -- Прощай, же душа ноя, сталъ онъ, поцаловавъ меня въ лобъ: -- и ступай спать теперь поздно и думать и работать. Ты и безъ того цѣлый день думаешь за насъ, милая хозяюшка.
   Я не только не работала, но и не думала больше ничего. Съ благодарностью помолилась я Богу за столько незаслуженныхъ милостей и заснула спокойно.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   На слѣдующій день у насъ были гости. Пріѣхалъ мистеръ Алланъ Вудкауртъ. Онъ пріѣхалъ проститься, потому-что уѣзжалъ надолго въ Китай и Индію, въ качествѣ врача на кораблѣ.
   Я думаю, впрочемъ, и знаю навѣрное, что онъ небогатъ. Все, что бѣдная мать могла сохранить для него, было истрачено на образованіе. Для молодого врача, неимѣющаго никакого знакомства въ Лондонѣ, жизнь трудна; и хотя онъ занимался цѣлый день, лечилъ множество бѣдныхъ, но мало имѣлъ денегъ.
   Онъ былъ старше меня семью годами; впрочемъ, это въ скобкахъ: не знаю зачѣмъ я объ этомъ сказала.
   Я думаю, то-есть, помнится, онъ говорилъ намъ, что практиковаль три или четыре года, и еслибъ могъ надѣяться еще практиковать столько же времени, то онъ не предпринялъ бы такого дальняго вояжа. Онъ часто бывалъ у насъ и мы, сказать правду, грустили о его отъѣздѣ, потому-что онъ былъ замѣчательно-искусный врачъ и на очень хорошемъ счету.
   Когда онъ пріѣхалъ къ намъ прощаться, онъ привезъ свою матушку въ первый разъ. Это была очень-хорошенькая старушка съ большими черными глазами; но она казалась немного-надменною. Она была родомъ изъ Валлиса и считала свое происхожденіе отъ какого-то знаменитаго предка, по имени что-то въ родѣ Морган-ап-Керригъ, урожденца какого-то знаменитаго графства Джаймльтъ. Предокъ, кажется, всю свою жизнь провелъ въ нагорныхъ битвахъ и какой-то бардъ, въ родѣ Кремляйнвашиворъ воспѣлъ дѣянія его въ пѣсни подъ заглавіемъ Міюлинвилкиводъ.
   Мистриссъ Вудкауртъ, повѣдавъ намъ знаменитость своей высокой родни, сказала, что она вполнѣ убѣждена, что сынъ ея, мистеръ Аланъ Вудкауртъ, куда бы не былъ заброшенъ судьбою, никогда не долженъ забыть, какая кровь течетъ въ его жилахъ и никогда не долженъ вступать въ бракъ, несоотвѣтствующій его общественному положенію; она внушала ему, что въ Остиндіи, куда онъ отправляется, много прекрасныхъ англичанокъ-спекулянтокъ, которыя, хотя имѣютъ и независимую собственность, но богатство ничего не значитъ безъ знаменитаго происхожденія, которое должно играть роль во всѣхъ случайностяхъ въ мірѣ. Она такъ много говорила о родственномъ достоинствѣ, что мнѣ невольно пришла въ голову очень-глупая мысль, будто она намѣрена спросить меня о моемъ происхожденіи.
   Мистеръ Аланъ Вудкауртъ, казалось, мало сочувствовалъ плодовитости ея разсказовъ и очень-нѣжно, очень-тонко свелъ разговоръ, не давая ей повода замѣтить свое неудовольствіе, на благодарность къ доброму опекуну моему, за его гостепріимство и за тѣ счастливые часы -- онъ называлъ ихъ счастливыми часами -- которые онъ провелъ посреди насъ, воспоминанія о которыхъ, говорилъ онъ, будутъ всегда неизгладимы въ его сердцѣ и будутъ всегда его лучшею мечтою. Онъ пожалъ намъ руки, и я протянула ему свою, потому-что всѣ протягивали. Онъ поцаловалъ руку Ады, потомъ мою и потомъ уѣхалъ далеко, далеко! надолго, надолго!
   Я была занята цѣлый день, писала письмо домой, приказы въ Холодный Домъ, писала замѣтки моего добраго опекуна, стирала пыль съ книгъ и бумагъ и гремѣла ключами неумолкаемо. Я была занята до самыхъ сумерокъ. Когда солнце закатилось, я сѣла у окна припѣвая и работая. Вдругъ дверь отворилась и, сверхъ моего ожиданія, вошла Кадди.
   -- Ахъ Кадди, моя милая, сказала я:-- какіе прелестные цвѣты!
   Y нея въ рукахъ былъ прекрасный букетъ цвѣтовъ.
   -- Конечно прекрасные, Эсѳирь, сказала Кадди: -- лучше ихъ трудно съискать.
   -- Принцъ, моя милая? сказала я шопотомъ.
   -- Нѣтъ, отвѣчала Кадди, качая головой и поднося ихъ къ моему носу: -- нѣтъ не Принцъ.
   -- Ахъ, Кадди! такъ вотъ въ чемъ дѣло: у тебя два обожателя?
   -- Что? такъ ты думаешь, что у меня два обожателя?
   -- Да, два обожателя, сказала я, ущипнувъ ее тихонько за щечку.
   Кадди разсмѣялась и сѣла подъ окномъ со мной и съ Адой, чтобъ поболтать немного. Она сказала намъ, что пробудетъ съ нами съ полчаса, пока не прійдетъ за ней Принцъ. Между-тѣмъ она безпрестанно любовалась букетомъ, то прикладывая его ко мнѣ на грудь, то вплетая его въ мои волосы. Наконецъ, уходя отъ насъ, она отвела меня въ сторону и прикрѣпила букетъ къ моей груди.
   -- Это для меня? сказала я съ удивленьемъ.
   -- Для васъ, отвѣчала Кадди и поцаловала меня.-- Кто-то оставить этотъ букетъ для васъ.
   -- Для меня?
   -- Да, для васъ, въ квартирѣ бѣдной Миссъ Флайтъ. Кто-то уѣзжаетъ ныньче далеко, далеко, на кораблѣ, и проситъ передать это вамъ. Нѣтъ, нѣтъ, не снимайте ихъ: это было его желаніе, я свидѣтель.
   -- Это на что-то похоже, Эсѳирь! сказала Ада смѣясь и обнимая меня: -- это на что-то похоже, тётушка Дерденъ, на что-то похоже!
   

ГЛАВА XVIII.
Леди Дедлокъ.

   Не такъ-то было легко Ричарду, какъ казалось, поступить на испытаніе въ контору къ мистеру Кенджу. Главною помѣхой въ этомъ дѣлѣ былъ самъ Ричардъ. Какъ только настало время оставить мистера Беджора, онъ началъ ужъ сомнѣваться въ успѣхѣ своихъ новыхъ предпріятій.
   -- Право, говорилъ онъ: -- вѣдь медицинская карьера -- хорошая карьера, она мнѣ не хуже нравится другихъ. Попробовать развѣ еще немножко?
   Вслѣдствіе этого онъ заперся въ своей комнатѣ, обложилъ себя книгами и костями и въ это короткое время, казалось, завоевалъ порядочный запасъ свѣдѣній. Стремленіе его къ медицинскимъ занятіямъ было неравномѣрно: сначала онъ принялся за нихъ горячо, но потомъ понемногу сталъ охлаждаться, а, охладившись совершенно, опять бросился на нихъ съ новою энергіею. Это колебаніе между юриспруденціей и медициною продолжалось такъ долго, что наступилъ Ивановъ-день, а мистеръ Ричардъ находился все-еще у мистера Беджора. Наконецъ, спустя еще нѣсколько времени, поступилъ онъ въ контору мистеровъ Кенджа и Корбая. При всѣхъ этихъ толкахъ и перетолкахъ, въ немъ сформировался такой запасъ самонадѣянности, что онъ вполнѣ былъ убѣжденъ въ прекрасномъ выборѣ своей карьеры; онъ былъ такъ веселъ, счастливъ и такъ влюбленъ въ Аду, что, право, трудно было вообразить себѣ въ немъ другое чувство, кромѣ любви.
   -- Да, говорилъ Ричардъ: -- что касается до мистера Жарндиса, который, сказать мимоходомъ, частенько жаловался все это время на порывы восточнаго вѣтра, такъ, что касается до мистера Жарндиса, онъ, Эсѳирь, по моему мнѣнію, славный-малый и ужъ изъ одного этого я долженъ стараться взяться за дѣло какъ можно прилежнѣе.
   Мысль, что Ричардъ можетъ взяться за дѣло, высказанная въ-особенности съ такимъ безпечнымъ и веселымъ лицомъ, не внушала большаго довѣрія. Однакожь, онъ часто говаривалъ намъ, что работы у него по горло, что онъ дивится, какъ еще до-сихъ-перъ не посѣдѣлъ какъ лунь.
   Все это время въ денежныхъ дѣлахъ своихъ онъ не оказалъ никакого усовершенствованія и оставался все тѣмъ же великодушнымъ, расточительнымъ, безпечно-мотоватымъ и совершенно-убѣжденнымъ, что онъ глубоко разсчетливъ и благоразуменъ, какъ и описывала его прежде. Какъ-то я сказала при немъ Адѣ, что у него деньги сыплются, вѣроятно, съ неба, потому-что онъ не обращаетъ на нихъ никакого вниманія.
   -- Не слушай ея, моя милочка-кузина, говорилъ на это Ричардъ: -- знаешь ли ты, мои звѣздочка, за что ворчитъ тётушка Дерденъ? Вотъ видишь: какъ-то на-дняхъ я заплатилъ восемь фунтовъ стерлинговъ, или девять, кажется, не помню хорошенько, за жилетъ и за пуговки -- какія хорошенькія пуговки! Вотъ она и подсмѣивается надо мною, а между-тѣмъ, оставаясь у этого Беджора, я бы долженъ былъ заразъ выложить двѣнадцать фунтовъ стерлинговъ за какія-нибудь противныя лекціи о костяхъ или печени, и она не хочетъ понять, что, перемѣнивъ карьеру и купивъ жилетъ, я все-таки остаюсь въ барышахъ: четыре фунта стерлинговъ, это, сударыня моя, не шутка -- такъ ли?
   Много судили и рядили, какъ устроить Ричарда въ Лондонѣ. Намъ пора было возвратиться въ Холодный Домъ и, по отдаленности нашего мѣста жительства отъ столицы, болѣе раза въ недѣлю мы не могли навѣшать нашего друга, испытывающаго себя въ юриспруденція.
   -- Еслибъ онъ, говорилъ опекунъ мой: -- поступилъ дѣйствительно въ контору мистеровъ Корбая и Кенджа, я нанялъ бы ему квартиру пообширнѣе, такъ-что, пріѣхавъ въ Лондонъ, и мы втроемъ могли бы у него останавливаться; во вотъ бѣда, прибавлялъ онъ всякій разъ, потирая значительно себѣ голову: -- вотъ бѣда, нельзя сказать навѣрное, что рвеніе его къ юриспруденціи не охладится.
   Какъ бы то ни было, разговоры наши кончились тѣмъ, что мы ему наняли помѣсячно хорошенькую меблированную квартиру въ большомъ, спокойномъ домѣ, близь Королевскаго Сквера. Только-что онъ помѣстился, какъ накупилъ себѣ множество бездѣлушекъ, и нужныхъ и ненужныхъ, для комфорта. Когда мы съ Адой удерживали его отъ покупки какой-нибудь вещи и онъ убѣждался въ справедливости вашихъ словъ, то сбереженныя такимъ образомъ деньги считалъ непремѣнно бариномъ. Я, говоритъ, могу истратитъ эти пять фунтовъ стерлинговъ, которые выигралъ по дѣлу какихъ-нибудь пуговокъ -- не такъ ли, тётушка Дерденъ?
   Всѣ эта хлопоты удерживали насъ отъ визита къ мистеру Бойтсорну. Наконецъ дѣла были приведены къ концу. Ричардъ переѣхалъ на свою новую квартиру и мы рѣшились отправиться на хуторъ, гдѣ мистеръ Бойтсорнъ жилъ на холостую ногу.
   Ричардъ въ это время года, въ которое обыкновенно бываютъ судейскія вакаціи, могъ бы ѣхать съ нами къ мистеру Бойтсорну, во ревность его къ труду, энергическое желаніе изучить всѣ пружины несчастнаго процеса приковали его къ Лондону, и мы поѣхали одни; и милочка моя, Ада, постоянно толковала о трудолюбія своего братца Ричарда.
   Мы весело катились въ дилижансѣ въ Линкольншайръ въ сопровожденіи мистера Скимполя. Онъ разсказалъ намъ, что господинъ, имѣвшій дурную привычку приходить къ нему незванымъ гостемъ въ день рожденія его голубоокой дочери, очистилъ всю его квартиру отъ мебели; это обстоятельство, конечно, плачевное для каждаго, было какъ нельзя больше по сердцу мистеру Скимполю.
   -- Столы и стулья, говорилъ онъ: -- очень-скучныя вещи; если ихъ не мѣняешь, все одни и тѣ же, просто скука; смотришь на нихъ, они стоятъ передъ тобой -- и никакого разнообразія! это выводитъ изъ всякаго терпѣнія Какъ пріятно, когда нѣтъ постоянныхъ столовъ и стульевъ, право! Брать мебель напрокатъ всего пріятнѣе: перелетаешь какъ бабочка отъ краснаго дерева къ черному, отъ чернаго къ орѣховому -- наслажденье да и только! выбираешь фасонъ какой угодно, и однообразіе не утомляетъ.
   -- Всего страннѣе, однакожъ, то, продолжалъ мистеръ Скимполь въ веселомъ настроенія духа: -- что мои столы и стулья взяты были у мастеровъ въ домъ; а хозяинъ квартиры отнялъ ихъ у меня за долгъ, я совершенно спокоенъ. Воля ваша, а это смѣшно! Этого я никакъ и никогда не пойму! Вѣдь мебельные мастера не брались уплачивать за меня квартирные долги? За что же хозяинъ обобралъ ихъ мебель? Мнѣ кажется, это все-равно, еслибъ у меня была на переносицѣ бородавка и хозяинъ мой, неохотно смотрящій на бородавки, ухватился бы за носы моихъ мебельщиковъ и давай цапать ихъ, несмотря на то, есть ли на ихъ переносицахъ бородавки или нѣтъ? Какъ хотите, а логика его погрѣшительна!
   -- По-крайней-мѣрѣ ясно и непогрѣшительно то, говорилъ, улыбаясь, мистеръ Жаридисъ: -- что тотъ, кто обязался платить за столы и стулья, долженъ заплатить за нихъ.
   -- Безъ сомнѣнія, возразилъ мистеръ Скимполь: -- это-то и главное дѣло! Я говорю своему хозяину: -- дружище! знаете ли вы, что вѣдь за мебель, которую вы такъ смѣло берете къ себѣ, долженъ заплатить превосходнѣйшій изъ людей, мистеръ Жарндисъ. Развѣ вы имѣете какія-нибудь права на его собственность?-- А онъ все свое: тащитъ да и только! что ни говори -- какъ съ гуся вода!
   -- И не хочетъ ничего слушать? сказалъ опекунъ мой.
   -- Ничего! отвѣчалъ мистеръ Скимполь: -- я предлагалъ ему разныя серьёзныя сдѣлки. Я пригласилъ его къ себѣ въ комнату. Я сказалъ ему: вы, вѣдь, дѣловой человѣкъ -- я это знаю? Да, отвѣчалъ онъ.Хорошо, сказалъ я:-- будемъ же толковать дѣльно. Вотъ чернильница, перья, бумага, облатки. Ну что вамъ нужно? Я занималъ у васъ въ домѣ квартиру и жилъ, къ общему нашему удовольствію, совершенно-спокойно. Теперь начались у насъ недоразумѣнія. Будемъ же заразъ и друзьями и дѣловыми людьми. Что вамъ нужно? И что же? на все на это онъ отвѣтилъ лишь фигурой въ восточномъ вкусѣ: -- я, говоритъ, никогда не видалъ цвѣта вашихъ денегъ! Другъ мой, сказалъ я: -- да у меня денегъ никогда не бываетъ; я не знаю, что значитъ имѣть деньги. Хорошо, говоритъ онъ: -- ну если я потерплю нѣсколько времени, что же вы на это скажете?-- Другъ мой, говорю я: -- я не имѣю никакого понятія о времени. Вы говорите, что вы дѣловой человѣкъ, такъ и распорядитесь дѣловымъ образомъ, какъ только можно распорядиться посредствомъ чернилъ, перьевъ, бумаги и облатокъ, я все готовъ исполнить! Но не заставляйте же платить себѣ вещами, принадлежащими другимъ, а не мнѣ -- это безсмысленно! Будемъ дѣловыми людьми -- вотъ и все! Ну, и что же вышло: онъ дѣловымъ образомъ распорядиться не хотѣлъ -- вотъ и все!
   Нѣтъ сомнѣнія, что такое ребячество мистера Скимполя имѣло, вообще говоря, свои неудобства, но въ нѣкоторомъ отношеніи не было лишено и комизма. Во время дороги онъ чувствовалъ всегда хорошій аппетитъ и не отказывался раздѣлять всѣ закуски и лакомства, которыя предлагали намъ въ гостинницахъ; только никогда не платилъ за нихъ денегъ. Когда извощикъ, обходя всѣхъ пассажировъ вокругъ, попросилъ себѣ на водку, мистеръ Скимполь спросилъ его, весело-добродушнымъ тономъ: какую награду считаетъ онъ для себя наибольшей, и на отвѣтъ его: полкроны, онъ улыбнулся, сказалъ, что желаніе вообще довольно-умѣренное и предоставилъ заплатить за себя мистеру Жарндису.
   Погода была прекрасная. Зелень полей колыхалась крупными волнами; птички чирикали такъ радостно; кустарники были полны дикихъ ягодъ; деревья густо драпированы зеленью; луга благоухали душистыми цвѣтами. Часу въ третьемъ за полдень пріѣхали мы въ торговый городъ, гдѣ останавливается дилижансъ.-- Маленькій городишко, съ церковью посрединѣ, съ площадью, съ рынкомъ, съ узенькой душной улицей, съ тинистымъ прудомъ, въ которомъ сонная, поджарая лошадь оевѣжала своя грязныя ноги. Въ небольшой полосѣ тѣни нѣсколько человѣкъ лежали и Стояли въ полудремотѣ. Послѣ шелеста листьевъ, тряски и шума экипажа, тихій городъ намъ показался такимъ ничтожнымъ, такимъ неподвижнымъ.
   Въ гостинницѣ мы застали мистера Бойтсорна. Онъ пріѣхалъ верхомъ и съ нимъ была коляска, въ которой намъ надо было отправиться на его хуторъ, миль за пять отъ города. Онъ очень обрадовался, увидавъ насъ, и быстро соскочилъ съ лошади.
   -- Клянусь честью! сказалъ онъ, радушно поздоровавшись съ нами:-- вы попали на самый проклятый дилижансъ; такой скверной колесницы не сыщешь во всемъ свѣтѣ! Онъ, изволите видѣть, опоздалъ двадцать-пять минутъ: за это слѣдуетъ его повѣсить на первой осинѣ!
   -- Будто онъ опоздалъ? сказалъ мистеръ Скимполь, къ которому относилась рѣчь мистера Бойтсорна.-- Вотъ оно что; впрочемъ, я тутъ ничего не понимаю.
   -- Двадцать-пять минутъ! двадцать-шесть минутъ, гремѣлъ мистеръ Бойтсорнъ, смотря на свои часы: -- да это ни на что не похоже! Опоздать двадцать-шесть минутъ, когда въ каретѣ сидятъ дамы; нѣтъ, это не можетъ быть безъ умысла! Да что тутъ толковать! и отецъ его и дѣдъ въ придачу, были записные плуты, которыхъ когда-либо приходилось видать на козлахъ!
   Говоря это съ чувствомъ сильнаго негодованія, онъ въ то же время сажалъ насъ нѣжно въ коляску и лицо его сіяло радостью я удовольствіемъ.
   -- Мнѣ очень-совѣстно, милостивыя мои государыни, говорилъ мистеръ Бойтсорнъ, стоя съ непокрытой головой у дверецъ коляски: --" мнѣ очень совѣстно и досадно, что я долженъ васъ вести въ обходъ и сдѣлать мили двѣ крюку. Но что же дѣлать! прямая дорога лежитъ черезъ паркъ сэра Лейстера Дедлока, и я поклялся: до-тѣхъ-поръ, пока останется у меня хоть капля крови, не вступать во владѣнія этого супостата ни своею ногою, ни лошадиною! И подмѣтивъ взоръ опекуна моего, онъ разразился своимъ гремучимъ смѣхомъ, который, казалось, расшевелилъ и этотъ сонный и дрянной городишко.
   -- Развѣ Дедлоки здѣсь, Лаврентій? спросятъ опекунъ мой, когда мы двинулись впередъ и мистеръ Бойтсорнъ галопировалъ рядомъ съ нами по зеленому дугу.
   -- Сэръ Фарнесъ, возразилъ мистеръ Бойтсорнъ:-- ха, ха, ха! сэръ Фарнесъ здѣсь и, къ моему удовольствію, подагра душить его на порядкахъ. Миледи -- при этомъ имени лицо его приняло самое нѣжное выраженіе -- также скоро будетъ; ее ожидаютъ на-дняхъ. Я не удивляюсь, что она не очень спѣшитъ въ объятіи своего супруга. Не понимаю, да я думаю никто не понимаетъ, какая тайна заставила такую превосходную женщину выйди за такого мозгляка. Ха, ха, ха, ха!
   -- Я думаю, говорилъ опекунъ мой, смѣясь:-- твое заклятіе не простирается на насъ и мы можемъ иногда погулять въ паркѣ?
   -- Я никакихъ не кладу запрещеній на моихъ гостей, говорятъ мистеръ Бойтсорнъ, наклонясь къ намъ съ Адой, съ своей милой улыбкой, которая такъ шла къ нему: -- развѣ только въ случаѣ отъѣзда) Но во всякомъ случаѣ, мнѣ очень-прискорбно, что я не могу имѣть счастія сопровождать васъ въ вашихъ прогулкахъ въ Чизни-Вольдъ, потому-что это прекрасное мѣсто; но, Жарндисъ, я тебя предупреждаю, что ты, какъ мой гость, встрѣтишь тамъ холодный пріемъ. Баронетъ ходитъ тамъ, какъ недѣльные часы, то-есть такіе недѣльные часы, которые никогда не заводятся и, слѣдовательно, стоятъ... ха, ха, ха, ха! Я увѣренъ, съ нимъ сдѣлается новый припадокъ подагры, когда онъ увидитъ друзей своего друга и сосѣда... ха, ха, ха!
   -- Мы не будемъ дѣлать опытовъ надъ его подагрою, говорилъ опекунъ мой: -- смѣю надѣяться, что мы оба далеки отъ мысли имѣть честь познакомиться между собою; а погулять въ паркѣ, оглядѣть разъ-другой домъ, это позволяется каждому любопытствующему, и мнѣ больше ничего ненадо.
   Хорошо, сказалъ мистеръ Бойтсорнъ: -- все это очень-хорошо и всѣмъ этимъ я очень-доволенъ! Здѣсь смотрятъ на меня какъ на втораго Аякса, вызывающаго громовое пораженіе. Ха, ха, ха, ха! когда, въ воскресенье, прохожу я въ нашу маленькую церковь, значительная часть нашего незначительнаго общества такъ и ожидаетъ, что я повалюсь, для ихъ потѣхи, подъ ударами молній дедлоковскаго негодованія. Ха, ха, ха, ха! онъ и самъ такъ же думаетъ, потому-что онъ, клянусь вамъ, пошлѣйшій, глупѣйшій и самый... полновѣсный оселъ!
   Мы въѣхали на вершину холма и увидѣли Чизни-Вольдъ.
   Это былъ живописный старый замокъ, обнесенный роскошнымъ паркомъ. Посреди деревьевъ и недалеко отъ замка виднѣлся крестъ и куполъ церкви, о которой говорилъ мистеръ Бойтсорнъ. Что это за восхитительное мѣсто! безконечный боръ, по которому скользили лучи солнца, перемѣшивая полутоны свѣта и тѣни, широкіе ковры зеленѣющихъ луговъ, искристыя голубыя ленты воды, роскошный садъ, пестрыя клумбы самыхъ разнообразныхъ цвѣтовъ, домъ съ его крышей, трубами, башнями, павильйонами, галереями, широкими террасами, обнесенный баллюстрадой, около которой вились розы и каприфоліи, казался чѣмъ-то сверхъестественнымъ. Все, и домъ, и садъ, а террасы, и зеленые луга, и воды, и старые дубы, к корни, и нихъ, и лѣсъ, освѣщенные золотистыми лучами садящагося солнца, разстилались передъ нами волшебною панорамой.
   Подъѣзжая къ деревнѣ, мы увидѣли маленькую гостинницу, украшенную гербомъ Дедлоковъ; на скамейкѣ, передъ дверью, сидѣлъ молодой человѣкъ и справлялъ удочку; мистеръ Бойтсорнъ раскланялся съ нимъ.
   -- Это сынъ управительницы домомъ, мистеръ Раунсвель, сказалъ онъ намъ: -- онъ страстно влюбленъ въ одну молодую дѣвушку. Эта дѣвушка понравилась и леди Дедлокъ, и она взяла ее къ себѣ въ услуженіе; такая честь очень не по-сердцу молодому человѣку. Однакожъ теперь онъ на ней жениться не можетъ, хотя бъ и розанчикъ былъ на это согласенъ, вотъ потому-то онъ и заходитъ сюда иногда денька на два, чтобъ... удить рыбу. Ха, ха, ха, ха!
   -- Что же они, обручены, мистеръ Бойтсорнъ? спросила Ада.
   -- Не знаю, не знаю, миссъ Клеръ, отвѣчалъ онъ: -- вы ахъ увидите скоро вмѣстѣ и потому сами рѣшите вашъ вопросъ. Такимъ вещамъ надо учиться мнѣ у васъ, а не вамъ у меня.
   -- Пока Ада закраснѣлась, мистеръ Бойтсорнъ ударилъ по своему сѣрому коню, подскакалъ къ двери своего хутора, соскочилъ на ноги, снялъ шляпу и ожидалъ насъ съ распростертыми объятіями.
   Онъ жилъ въ очень-красивомъ домикѣ, впереди котораго разстилался зеленый лужокъ; съ одной стороны былъ разведенъ большой цвѣтникъ и фруктовый садъ, оканчивающійся обильнымъ огородомъ, и все было обнесено надежной стѣной, въ защиту отъ похитителей. Старая липовая аллея сплеталась въ зеленый сводъ; вишневыя деревья и яблони гнулись подъ тяжестью плодовъ. Вѣтви кустарниковъ, крыжовника и смородины пригибались къ землѣ; земляника и клубника краснѣлись вездѣ въ такомъ же изобилія, и персики цѣлыми сотнями спѣли на солнцѣ. Подъ сѣтками и стеклами рамъ блистали свѣжіе огурцы, арбузы и дыни и наполняли грунтъ такъ изобильно, что, кажется, каждый дюймъ земли былъ цѣлымъ погребомъ съ запасомъ на долгое время. Между-тѣмъ пріятный запахъ свѣжей травы и различнаго рода растеній, не говоря ужъ о сосѣднихъ стогахъ душистаго сѣна, обращали весь хуторъ въ роскошный букетъ. За старою кирпичною стѣною царствовала такая тишина и такое спокойствіе, что даже круги перьевъ, разставленные для пуганья птицъ, едва колебались на воздухѣ.
   Хотя донъ вообще не въ такомъ порядкѣ, какъ садъ, но, во всякомъ случаѣ, это былъ настоящій старинный домъ, съ боровами на чердакѣ, съ кухней, выстланной камнемъ, съ каминами изъ расписныхъ изразцовъ и съ большими балками, переложенными черезъ весь потолокъ. Передъ окнами съ одной стороны простирался спорный пунктъ земли; на немъ мистеръ Бейтсорнъ и день и ночь держалъ бдительнаго стража, котораго обязанность состояла единственно въ томъ, чтобъ, въ случаѣ нечаяннаго нападенія, тотчасъ же поднять трезвонъ въ огромный колоколъ, повѣшенный здѣсь для этой цѣли; отвязать огромнаго и злаго бульдога, своего союзника, который сидѣлъ на тяжелой цѣпи въ своей конурѣ, и вообще разить, какъ только можно, смѣлаго непріятеля. Недовольный этими физическими предостереженіями, мистеръ Бойтсорнъ выставилъ и свое имя на нѣсколькихъ деревянныхъ щитахъ, на которыхъ сказано: "Собака кусается. Страшно зла. Лаврентій Бойтсорнъ.-- Мушкетоны заряжены крупной дробью. Берегись. Лаврентій Бойтсорнъ.-- Не ходи здѣсь: попадешь въ волчью яму. Лаврентій Бойтсорнъ.-- Капканы здѣсь стоятъ и денно и нощно. Лаврентій Бойтсорнъ.-- Предостереженіе: всякій, кто осмѣлится безъ дозволенія явиться на сей собственности, будетъ наказанъ силою длани владѣльца, со всевозможною строгостью и подвергнется законному преслѣдованію. Лаврентій Бойтсорнъ". Эти лаконическія, но сильныя надписи, онъ показывалъ намъ изъ окна своей парадной гостиной, заливаясь отчаянными залпами смѣха: ха, ха, ха, ха, ха, ха! а птичка между-тѣмъ безпечно прыгала у него по головѣ и плечамъ.
   -- По моему мнѣнію, это ужасно скучная возня, сказалъ мистеръ Скимполь, съ обыкновенною своею безпечностью: -- если только все это не шутка?
   -- Шутка! ха! возразилъ мистеръ Бойтсорнъ съ невыразимымъ жаромъ: -- нѣтъ, сударь мой, это не шутка! Я готовъ вмѣсто собаки посадить льва, вездѣ подвести подкопы, гдѣ только станетъ нога нечестиваго сэра Фарнеса; я готовъ... ха, ха, ха, ха!.. Нѣтъ, это, сударь, не шутка!
   Мы пріѣхали къ нему въ субботу. Въ воскресенье утромъ пошли мы всѣ въ маленькую церковь, въ паркѣ, по веселой.тропинкѣ, проходящей непосредственно черезъ поле битвы.
   Въ церкви было мало народу: по большей-части земледѣльцы, рабочіе, прислуга джентльменовъ въ околоткѣ. Между ними красовались статные лакеи; въ-особенности понравился мнѣ заштатный -старый кучеръ: въ немъ такъ я отражалась вся знаменитость лордовъ, которыхъ онъ возилъ въ своей каретѣ. Хорошенькія, молоденькія дѣвочки цѣлой гирляндой сидѣли на своихъ мѣстахъ и мистриссъ Раунсвель, управительница замка Чизни-Вольдъ, отличавшаяся прямизною стана и плотностью стараго, но красиваго еще лица. Прелестная дѣвочка, о которой говорилъ мистеръ Бойтсорнъ, стояла рядомъ съ ней. Я бы, кажется, ее тотчасъ узнала по первому взгляду -- такой была она обворожительной красоты; щечки ея пылали, блестящіе глазки то потуплялись внизъ, то подымались кверху, подъ вліяніемъ глазъ молодаго рыбака-аматёра, который, должно-быть, случайно, стоялъ неподалеку отъ нея. Одно лицо и непріятное лицо, хотя и красивое, недоброжелательно слѣдило за хорошенькой дѣвочкой; впрочемъ, оно также недоброжелательно смотрѣло и на всѣхъ: это было лицо француженки.
   Пока колоколъ еще гудѣлъ и знаменитые лорды не являлись, я успѣла оглядѣть церковь. Густыя деревья заслоняли окна и пропускали въ церковь мало воздуха и какой-то зеленоватый свѣтъ, отъ котораго лица окружающихъ казались очень-блѣдными. Небольшой лучъ свѣта, проникающій въ маленькую дверь, освѣщалъ неясно изображенія на стѣнахъ и сторожа, работавшаго прилежно около колокола. Но вотъ толпа зашевелилась по извѣстному направленію, пробѣжалъ почтительный шопотъ, и я догадалась, что является лордъ съ миледи.
   Могу ли я когда-нибудь позабыть, какъ затрепетало мое сердце подъ вліяніемъ брошеннаго на меня взгляда? могу ли я когда-нибудь позабыть выраженіе тѣхъ глазъ, которые впились въ меня и, казалось, готовы были выскочить изъ своихъ орбитъ? Это была минута, одна только минута, но лицо, на которое я взглянула и съ котораго тотчасъ же опустила глаза своя на молитвенникъ, было мнѣ знакомо.
   И странно, предо мной явилась длинная перспектива дней, проведшихъ мною у моей крестной матери, даже и то время, когда, одѣвши, бивало, мою куколку, я становилась на цыпочки, чтобъ посмотрѣться въ зеркало и причесать себѣ, голову. Безспорно, что я никогда не видала леди; безспорно также, что лицо ея было, какъ двѣ капли воды, знакомо мнѣ.
   Легко было догадаться, что церемонный, сѣдовласый подагрикъ-джентльменъ, былъ не кто другой, какъ сэръ Лейстеръ Дедлокъ, а леди -- была леди Дедлокъ. Но почему лицо ея было нѣкоторымъ образомъ похоже на разбитое зеркало, въ обломкахъ котораго являлись мои воспоминанія, и почему я такъ была встревожена, такъ дрожала, встрѣчая нечаянно взглядъ миледи -- въ этомъ я не могу дать отчета.
   Я приписала это непростительной слабости нервъ; но, при всемъ усиліи, не могли превозмочь себя. Проведшее время моей жизни и покойная крестная мать моя не выходили изъ моего воображенія; это заставило меня думать, что, можетъ-быть, миледи Дедлокъ похожа лицомъ на миссъ Барбару. Быть-можетъ, и было какое-нибудь сходство, но выраженія этихъ двухъ лицъ были такъ различны, какъ небо и земля. Эта суровость, которая сверкала въ каждой чертѣ моей крестной матери, подобно бурѣ между горами, была совершенно-далека отъ лица, стоящаго предо мною, такъ-что, еслибъ и было ничтожное сходство между ними, то это сходство не могло бы поразить меня. Къ-тому же, я не запомню ни въ чьемъ лицѣ такого величія и такой гордости которыя были въ лицѣ леди Дедлокъ. и все-таки я, я -- ничтожная Эсѳирь Сомерсонъ, дитя, живущее отдѣльною жизнью, дитя, рожденіе котораго не принесло никому никакой радости -- явилась передъ моими глазами, съ какой-то сверхъестественной силой изъ давно-прошедшаго, и эта фантастическая сила исходила изъ фешонэбльной леди, которую я никогда не видала и которая мнѣ никогда не снилась во снѣ.
   Это обстоятельство бросило меня въ такое волненіе, что я готова была не слушать всѣхъ замѣчаній француженки, которая, сколько я замѣтила, пришла въ церковь для своихъ личныхъ наблюденій. Наконецъ, весьма-медленно я успокоилась и, спустя нѣсколько времени, взглянула на леди Дедлокъ, и взглянула безъ волненія.
   По окончаніи службы, сэръ Лейстеръ очень-осанисто и любезно подалъ свою руку миледи, хотя онъ могъ передвигать ноги только съ помощью толстой палки, и проводилъ ее до двумѣстной кареты, въ которой онѣ пріѣхали.
   Дорогою мистеръ Скимполь замѣтилъ мистеру Бойтсорну, что баронетъ свысока взиралъ на окружающую его толпу.
   -- Онъ таковъ, говорилъ мистеръ Бойтсорнъ.-- И отецъ его и дѣдъ и прадѣдъ въ придачу, всѣ они таковы!
   -- Знаете ли, продолжалъ мистеръ Скимполь, совершенно-неожиданно дли мистера Бойтсорна: -- знаете ли, я очень люблю видѣть людей подобнаго сорта!
   -- Быть не можетъ! завопилъ мистеръ Бойтсорнъ.
   -- Нѣтъ, это такъ, продолжалъ мистеръ Скимполь.-- Видите ли, онъ хочетъ дать почувствовать, что можетъ мнѣ покровительствовать -- очень-радъ! сдѣлай одолженіе!
   -- А я-такъ не радъ, кричалъ мистеръ Бойтсорнъ въ большомъ волненіи.
   -- Не-уже-ли? возразилъ мистеръ Скимполь съ своимъ обычнымъ легкомысліемъ: -- да вѣдь это значитъ самому себѣ досаждать. Какая же въ этомъ надобность? Я совершенно-доволенъ, доволенъ, какъ дитя, всѣмъ, что дѣлается вокругъ меня, и досаждать себѣ ничѣмъ въ мірѣ не стану. Вотъ, напримѣръ: я прихожу сюда, встрѣчаю великолѣпнаго лорда, требующаго высокопочтенія къ своей особѣ. Прекрасно! Вотъ тебѣ, говорю я, великолѣпный лордъ, мое высокопочтеніе -- прими его; если ты мнѣ можешь показать что-нибудь пріятное, я буду очень-счастливъ; если ты хочешь дать что-нибудь пріятное, я буду очень-радъ и возьму. Великолѣпный лордъ, безъ-сомнѣнія, отвѣтитъ мнѣ: "Ты, братъ, славный дѣтина: ни жолчи моей не волнуешь, ни пищеваренія моего не портишь и нечего мнѣ передъ тобой быть ежомъ". И право, для насъ обоихъ это будетъ недурно! Вотъ съ какой точки зрѣнія смотрю я на вещи. Впрочемъ, можетъ-быть, это дѣтскій взглядъ.
   -- Ну, а если на другой день, говорилъ мистеръ Бойтсорнъ:-- вы увидите человѣка, совершенно ему противоположнаго, тогда что?
   -- Какъ что? говорилъ мистеръ Скимлоль съ полною простотою и скромностью: -- и тогда то же самое -- вотъ и все. Я бы, напримѣръ, сказалъ: "достопочтенный мой Бойтсорнъ, ты не хочешь видѣть великолѣпнаго лорда? Очень-хорошо! и я не хочу его видѣть! Я думаю, что мои обязанность состоитъ въ томъ, чтобъ каждому угодить, и думаю, что въ этомъ же состоитъ обязанность каждаго; словомъ, должна быть связь и гармонія, слѣдовательно, если ты не хочешь его знать, и и не хочу его знать. А теперь, дружище, пойдемъ обѣдать."
   -- А еслибъ дружище-то, заревѣлъ мистеръ Бойтсорнъ: -- еслибъ дружище-то сказалъ, что я тебѣ...
   -- Понимаю, понимаю, отвѣчалъ мистеръ Скимлоль: -- конечно, онъ такъ бы и сказалъ.
   -- Что, я тебѣ поднесу такой обѣдъ!... заревѣлъ мистеръ Бойтсорнъ, и къ этому, вѣрно, прибавилъ бы: "Если хочешь говорить, мистеръ Гарольдъ Скимлоль, такъ говори дѣло!"
   -- На это Гарольдъ Скимлоль, какъ вамъ извѣстно, отвѣтитъ, говорилъ онъ самымъ-веселымъ тономъ и съ самой наивной улыбкою: -- что онъ, право, не знаетъ, что значитъ дѣло; о дѣлѣ не имѣетъ ни кали идеи и не знаетъ, кто занимается дѣломъ или чѣмъ занимается дѣло. Если вы занимаетесь дѣломъ и если это вамъ по-сердцу -- прекрасно, поздравляю васъ отъ всей моей души -- вотъ и все. До меня же это не касается, увѣряю васъ, потому-что я настоящее дитя, я дѣло во мнѣ, а я въ дѣлѣ -- никакой нужды не имѣемъ. Такъ видите ли, несравненнѣйшій Бойтсорнъ, не самое ли лучшее идти обѣдать?
   Это вотъ одинъ очеркъ разговора изъ числа многихъ между мистеромъ Бойтсорномъ и мистеромъ Скимполемъ. Я всегда боялась, чтобъ эти разговоры не кончились плачевнымъ взрывомъ со стороны нашего хозяина, въ чемъ не было бы никакого сомнѣнія, еслибъ обстоятельства были другія. Вопервыхъ, мистеръ Бойтсорнъ свято хранилъ обязанности гостепріимнаго хозяина; вовторыхъ, опекунъ мой смѣялся отъ чистаго сердца съ мистеромъ Скимполемъ и надъ мистеромъ Скимполемъ, какъ надъ ребенкомъ, который цѣлый день тѣшится мыльными пузырями. Между-тѣмъ мистеръ Скимполь, не подозрѣвая, какія живыя струны онъ затрогиваетъ и какой можетъ подвергнуться опасности, набрасывалъ карандашомъ ландшафтъ въ паркѣ, которому, конечно, никогда не было суждено быть конченнымъ; или садился за фортепьяно я разъигрывалъ отрывки какихъ-нибудь оперъ, или пѣлъ какія-нибудь пѣсенки, или ложился на спину подъ тѣнь дерева и наблюдалъ за движеніемъ облаковъ; вообще былъ, какъ-нельзя-болѣе, доволенъ самъ-собою.
   -- Предпріятія и усилія, говаривалъ онъ намъ, лежа на спинѣ въ тѣни: -- для меня истинное наслажденіе. Я думаю, что я истинный космополитъ. Я имъ сочувствую глубочайшимъ образомъ. Лежа, хоть напримѣръ здѣсь, я съ почтительнымъ удивленіемъ думаю объ этихъ предпріимчивыхъ умахъ, которые проникаютъ до сѣвернаго полюса, или въ самое сердце тропиковъ. Матеріалисты спрашиваютъ: "Зачѣмъ носитъ нелегкая къ сѣверному полюсу? Какая отъ этого польза?" Не знаю я, есть отъ этого польза или нѣтъ; но по-крайней-мѣрѣ я могу сказать навѣрное, что они, идя можетъ-быть безъ особеннаго умысла, однакожь, по-крайней-мѣрѣ, занимаютъ мои мысли. Возьмемъ хоть, наконецъ, крайность; возьмемъ туземцевъ съ американскихъ плантацій: конечно, они работаютъ сильно; конечно, эта работа имъ неочень по вкусу, и даже, быть-можетъ, ихъ существованіе несовсѣмъ-весело; но они оживляютъ для меня ландшафтъ; они придаютъ мѣстности поэтической колоритъ, и я увѣренъ, что это одна изъ пріятнѣйшихъ цѣлей ихъ существованія. И я очень благодаренъ имъ за это!
   Мнѣ часто приходило въ голову, по поводу его рѣчей: порождаютъ ли въ немъ какую-нибудь мысль мистриссъ Скимполь и дѣти, и съ какой точки зрѣнія представляются они его космополитическому уму?
   Быстро прошла недѣля. Погода стояла прекрасная; дни были теплы я ясны и пріятно было проводить ихъ въ широкомъ паркѣ, любуясь раскидистыми деревьями, пробивающимся лучомъ солнца сквозь густые листья зелени, перебѣгающею тѣнью, между-тѣмъ, какъ птицы цѣли и слышалось въ воздухѣ тихое жужжанье насѣкомыхъ. У насъ въ паркѣ было одно любимое мѣсто; густо было оно покрыто мягкимъ мохомъ и свѣжей зеленой муравой; на немъ лежало нѣсколько срубленныхъ и очищенныхъ отъ коры деревьевъ. Сидѣвшему на этомъ мѣстѣ, сквозь просѣку, открывалась богатая перспектива. Въ эту субботу сидѣли мы съ мистеромъ Жарндисомъ и съ Адой и любовались на яркоосвѣщенный планъ картины. Вдругъ вдалекѣ послышались сильные раскаты грома и крупныя капли дождя зашелестили по листьямъ деревьевъ.
   Всю недѣлю воздухъ былъ наполненъ электричествомъ до удушливости; но гроза разразилась внезапно и съ такою силой, что прежде, чѣмъ мы успѣли достигнуть забора, громъ и сверканіе молніи было постоянное и тяжелыя капли дождя били по листьямъ, какъ свинцовыя пули. Въ такую грозу, сосѣдство съ деревьями опасно, и мы поспѣшили по мшистымъ пригоркамъ въ сторожевую избушку лѣсничаго, находящуюся вблизи. Мы часто любовались мрачной красотою этой избушки, стоящей посреди густой зелени деревьевъ.
   Въ избушкѣ было такъ темно, въ-особенности при небѣ, густо покрытомъ черными облаками, что мы съ трудомъ замѣтили человѣка, который, поклонясь намъ при входѣ, подалъ мнѣ и Адѣ по стулу. Ставни были открыты и мы любовались грозой.
   Картина была величественна: вѣтеръ ревѣлъ, качалъ и гнулъ деревья; дождь лилъ, какъ изъ ведра; раскаты грома сливались одинъ съ другимъ и красновато-яркая молнія рѣзала небо въ разныхъ направленіяхъ.
   -- Однако, не опасно ли сидѣть у открытаго окна?
   -- О нѣтъ, милая Эсѳирь, сказала Ада, спокойно обращаясь ко мнѣ.
   Вопросъ, однакожъ, былъ предложенъ не мной.
   Сердце затрепетало снова во мнѣ. Я никогда не слыхала этого голоса, какъ никогда не видала этого лица. Но голосъ этотъ дѣлалъ на меня странное впечатлѣніе; онъ вызывалъ во мнѣ панораму всей моей прошедшей жизни.
   Леди Дедлокъ прежде насъ искала убѣжища отъ грозы въ сторожевой избушкѣ лѣсничаго.
   Она тихо подошла къ моему стулу и облокотилась на его спинку. Повернувшись назадъ черезъ плечо, я увидѣла ее совершенно рядомъ со мною.
   -- Я испугала васъ? сказала она.
   Нѣтъ, это былъ не испугъ. И чего мнѣ было бояться?
   -- Я думаю, сказала леди Дедлокъ, обращаясь къ моему опекуну: -- что я имѣю удовольствіе говорить съ мистеромъ Жарндисомъ?
   -- Ваше вниманіе дѣлаетъ мнѣ больше чести, чѣмъ я могъ ожидать, миледи, сказалъ опекунъ мой.
   -- Я узнала васъ прошлое воскресенье въ церкви. Мнѣ очень-прискорбно, что какой-то поземельный споръ сэра Лейстера -- вовсе безъ его желанія, я увѣрена -- можетъ нѣкоторымъ образомъ послужить къ недоразумѣніямъ между нами.
   -- Я знаю это обстоятельство, сказалъ, улыбаясь, опекунъ мой: -- и считаю себя совершенно-обязаннымъ не безпокоить васъ моимъ знакомствомъ.
   Она протянула къ нему руку съ какимъ-то непринужденно-холоднымъ видомъ, и говорила съ полнымъ равнодушіемъ; но въ голосѣ ея звучало много пріятности. Въ ней было столько же граціозности, сколько и красоты; но это была холодная красота: при взглядѣ на нее всякій легко замѣтилъ бы, что она имѣетъ сильную власть привлекатъ къ себѣ, если только захочетъ. Лѣсовщикъ подалъ ей стулъ и она сѣла въ дверяхъ между нами.
   -- Пристроили ли вы молодаго человѣка, о которомъ писали сэру Лейстеру и для котораго сэръ Лейстеръ, къ-сожалѣнію своему, не могъ ничего сдѣлать? сказала она, повернувъ головку свою черезъ плечо къ мистеру Жарндису.
   -- Пристроилъ, сказалъ онъ.
   Она, казалось, уважала мистера Жарндиса и хотѣла съ нимъ сблизиться. Въ гордой манерѣ ея было много привлекательнаго.
   -- Я думаю, это ваша воспитанница, миссъ Клеръ?
   Онъ представилъ ей Аду.
   -- Вы утратите часть вашего безкорыстнаго, донкихотскаго характера, сказала леди Дедлокъ мистеру Жарндису, опять черезъ плечо: -- если вы будете воспитывать подъ вашею опекою такихъ красавицъ. Но представьте меня также, сказала она, повернувшись ко мнѣ совершенно: -- и этой молодой леди.
   -- Миссъ Сомерсонъ также моя воспитанница, сказалъ мистеръ Жарндисъ: -- съ тою только разницею, что и за нее не отвѣчаю ни предъ какимъ лордомъ-канцеромъ.
   -- Миссъ Сомерсонъ, лишилась своихъ родителей? сказала миледи.
   -- Да.
   -- Надѣюсь, что она совершенно-счастлива въ своемъ опекунѣ.
   Леди Дедлокъ смотрѣла на меня; я смотрѣла на нее и отвѣчала ей утвердительно. Вдругъ она отвернулась отъ меня поспѣшно, даже съ какимъ-то примѣтнымъ неудовольствіемъ, и опять заговорила съ моимъ опекуномъ.
   -- Много прошло съ-тѣхъ-поръ, когда мы перестали съ вами встрѣчаться, мистеръ Жарндисъ...
   -- Да, много. Для меня и эта недѣля тянулась очень-долго, отвѣчалъ онъ.
   -- Какъ! и вы даже льстите, или, быть-можетъ, думаете, что лесть мнѣ необходима? сказала она съ легкимъ презрѣніемъ.-- Я думаю, я пріобрѣла такое мнѣніе!
   -- Вы пріобрѣли такъ много, леди Дедлокъ, сказалъ опекунъ мой:-- что по-неволѣ должны немного платиться... впрочемъ, не передо мною.
   -- Такъ много! повторила она, тихо смѣясь: -- да!
   Въ ея манерахъ было столько возвышеннаго, столько силы, столько уничтожающаго... и ужъ я не знаю чего. На насъ съ Адой она смотрѣла какъ на дѣтей, такъ-что, тихо смѣясь и глядя на падающій дождь, она не обращала на насъ никакого вниманія и занималась спокойно своими мыслями, какъ-будто была одна.
   -- Я думаю, что, когда мы встрѣчались за границей, вы лучше знали мою сестру, чѣмъ меня, сказала она, взглянувъ на мистера Жарндиса.
   -- Да, мы прежде чаще встрѣчались, отвѣчалъ онъ.
   -- Мы пошли съ ней по разнымъ дорогамъ, сказала леди Дедлокъ:-- и между нами всегда было мало общаго. Хоть это и грустно, но пособить этому нельзя.
   Леди Дедлокъ опять стала глядѣть на дождь. Гроза стихла. Дождь ослабъ; молнія больше не сверкала; раскаты грома слышались только вдалекѣ; солнце начало ужъ золотить мокрые листья и отражаться въ падающихъ капляхъ дождя.
   Пока мы сидѣли молча, маленькій фаэтонъ, запряженный парою лошадей, быстро подъѣзжалъ къ крылечку сторожевой избушки.
   -- Посланный возвращается назадъ, миледи, съ экипажемъ, сказалъ лѣсовщикъ.
   Въ фаэтонѣ сидѣли двѣ женщины. Когда онъ остановился, изъ него вышли: француженка, которую я видѣла въ церкви, а за ней красивая дѣвушка. Въ рукахъ у нихъ было нѣсколько шалей и бурнусовъ, француженка, смѣлая и самонадѣянная; красивая дѣвушка, сконфуженная и робкая.
   -- Что это значитъ? Двѣ! сказала леди Дедлокъ.
   -- Я пока считаюсь вашей горничной, миледи, сказала француженка: посланный требовалъ горничную.
   -- Я думала, что я вамъ понадоблюсь, миледи, сказала хорошенькая дѣвочка.
   -- Ты мнѣ понадобишься, дитя мое, отвѣчала леди Дедлокъ спокойно: -- надѣнь на меня эту шаль.
   Миледи повернулась къ ней и та слегка набросила шаль на ея плечи. Француженка стояла незамѣченною, сверкала изъ угловъ глазъ своихъ и шевелила блѣдными губами.
   -- Мнѣ очень прискорбно, сказала леди Дедлокъ мистеру Жарндису: -- что мы не можемъ возобновить прежняго нашего знакомства. Вы мнѣ позволите прислать сюда экипажъ мой, къ услугамъ вашигь молодыхъ дѣвушекъ. Онъ сейчасъ же сюда вернется.
   Мистеръ Жарндисъ ни за что не хотѣлъ согласиться на это предложеніе. Миледи Дедлокъ снисходительно простилась съ Адой, но не со мной, и, опираясь на руку мистера Жарндиса, сѣла въ фаэтонъ.-- Это былъ красивенькій, низенькій садовый экипажецъ съ верхомъ.
   -- Садись со мной, дитя мое, сказала она хорошенькой дѣвушкѣ: -- ты мнѣ нужна. Пошелъ!
   Фаэтонъ покатился и француженка, держа на рукѣ своей всѣ привезенныя шали, ошеломленная, осталась на своемъ мѣстѣ.
   Я думаю, что для гордости сильное наказаніе -- гордость. Гнѣвъ француженки былъ самый странный, какой мнѣ когда-либо случалось видѣть. Она стояла неподвижно, покамѣстъ фаэтонъ не повернулъ въ боковую аллею и потомъ, безъ малѣйшей перемѣны въ лицѣ, сняла башмаки, оставила ихъ на полу и пошла пѣшкомъ за фаэтономъ, по самымъ мокрымъ мѣстамъ парка.
   -- Это сумасшедшая? спросилъ мой опекунъ.
   -- Нѣтъ, сэръ, отвѣчалъ лѣсовщикъ, который вмѣстѣ съ женой своей слѣдилъ за ней изъ окна: -- нѣтъ, нѣтъ, сударь. Гортензія не безумная: она знаетъ что дѣлаетъ; она, изволите видѣть, очень-высокомѣрна и сердита. Да, сударь, очень-высокомѣрна и сердита; за это и хотятъ смѣнить ее и взять на ея мѣсто другую.-- Вотъ это, сударь, ей несовсѣмъ-то нравится.
   -- Да зачѣмъ же она идетъ безъ башмаковъ по мокрой травѣ? сказалъ опекунъ мой.
   -- А можетъ, ей, сударь, хочется поостынуть немного, сказалъ лѣсовщикъ...
   -- Или она думаетъ, что топчетъ бѣдную розу, сказала жена его.
   Спустя нѣсколько минутъ, мы прошли неподалеку отъ замка. При первомъ взглядѣ на него, онъ намъ показался волшебно-прекраснымъ, а теперь былъ еще прекраснѣе. Свѣжій вѣтеръ несъ пріятную прохладу; птицы громко пѣли; серебристыя капли дождя, какъ брильянты, висѣли на стеклахъ; вся природа какъ-будто ожила снова, и маленькій фаэтонъ, какъ волшебная колесница, серебрился подъ лучами заходящаго солнца; но, несмотря ни эту картину, такъ же хладнокровно, такимъ же медленнымъ шагомъ шла m-lle Гортензія, босоногая, по мокрой травѣ.
   

ГЛАВА XIX.
Впередъ!

   Настали вакаціи. Въ Канцелярской Улицѣ штиль. Славные корабли Lex и Justicia, обшитые мѣдью, связанные желѣзомъ, съ чугунными жерлами, стоятъ въ гавани безъ рей и парусовъ. Летучій голландецъ, котораго экипажъ составляютъ кліенты, просящіе каждаго встрѣчнаго заглянуть въ ихъ бумаги, поставилъ паруса и улетѣлъ, Богъ-вѣсть, куда. Всѣ суды заперты; публичныя конторы томятся сномъ; даже сама Вестминстерская Палата обратилась въ тѣнистую долину, гдѣ бы съ удовольствіемъ готовы были запѣть соловьи и гдѣ теперь можно встрѣтитъ истцовъ болѣе нѣжнаго класса.
   Темилъ, Канцелярская Улица, Палата Сержантовъ и Линкольская Палата, даже и съ полями, включительно, словно гавани во время отлива. Неконченные и нескончаемые процесы сидятъ на мели, облѣнившіеся писаря качаются на стульяхъ и ждутъ судейскаго термина.
   Наружныя двери экспедицій заперты на-глухо и всѣ посланія и письма оставляются въ коморкѣ дворника. Цѣлый сѣнокосъ травы пробился бы между камней мостовой по сторонамъ двора Линкольнской Палаты, еслибъ разнощики писемъ не сидѣли, отъ нечего дѣлать, тутъ, въ тѣни и не занимались, въ раздумьи, грызеньемъ и жеваньемъ травы.
   Во всемъ городѣ одинъ только судья, да и онъ засѣдаетъ въ палатахъ не чаще двухъ разъ въ недѣлю. Еслибъ жители ассизныхъ городовъ могли на него бросить взглядъ въ эту минуту: нѣтъ глубочайшаго парика, нѣтъ красной тоги, нѣтъ бѣлаго мѣха, нѣтъ палатской стражи, не видать бѣлыхъ палочекъ! Сидитъ только чисто-выбритый джентльменъ въ бѣлыхъ панталонахъ и въ бѣлой шляпѣ; судейская физіономія его загорѣла поматросски; загорѣлъ и кончикъ судейскаго носа и судейскій вкусъ направляетъ ноги преимущественно въ лавки за устрицами или за стаканомъ инбирнаго пива со льдомъ. Адвокаты Англіи разсѣялись по всему лицу земному. Какъ можетъ Англія обойдтись безъ своихъ адвокатовъ впродолженіе четырехъ длинныхъ лѣтнихъ мѣсяцевъ, безъ этого, оправданнаго давностью вѣковъ, убѣжища при несчастій и единственнаго законнаго тріумфа въ счастіи?-- этотъ вопросъ до насъ не касается. Мы только можемъ увѣрить, что Альбіонъ теперь совершенно свободенъ отъ меча и щита, и что этотъ ученый мужъ, страдающій сильною раздражительностью(нервовъ, при видѣ своего кліента, подъ вліяніемъ противной партіи, теперь значительно поправляется, дыша нагорнымъ воздухомъ Швейцаріи. И этотъ знаменитый мужъ, который занимается дѣлами уничтоженія и разитъ всѣхъ опонентовъ своихъ грознымъ сарказмомъ, веселъ, какъ птичка, невиненъ какъ бабочка, и купается въ ваннахъ франціи. И тотъ ученый мужъ, который слезно плачетъ при всякомъ патетическомъ обстоятельствѣ, не пролилъ ни одной слезинки впродолженіе двухъ недѣль. И этотъ очень-ученый мужъ, который остудилъ жаръ своего кипучаго темперамента въ потокахъ и фонтанахъ юриспруденціи, съ тѣмъ намѣреніемъ, чтобъ, во время судейскаго термина, явить великую развитость въ судейскихъ крючкахъ, недоступныхъ уму непосвященныхъ и очень-мало доступныхъ уму посвященныхъ, бродить теперь съ характеристическимъ наслажденіемъ по засухѣ и пыли окрестъ Константинополя. Другіе разбросанные осколки этого великаго палладіума находятся на каналахъ Венеціи, у истоковъ Нила, въ купальняхъ Германіи и далеко на песчаныхъ берегахъ всей Англіи. Едва можно съискать только одного адвоката въ опустѣлой Канцелярской Улицѣ. И если этотъ единственный членъ правосудія, проходя по пустынной области Оберканцеляріи, сойдется случайно съ докучливымъ просителемъ, неспособнымъ оставить мѣсто страха и надежды, то они оба испугаются другъ друга и оба бросятся въ разные закоулки.
   Такого жаркаго лѣта давно не запомнятъ. Всѣ молодые писцы влюблены до безумія и, сообразно съ различными степенями своего соціальнаго значенія, отправляются, для свиданія съ предметомъ своей страсти, или въ Маргетъ, или въ Рамсгетъ, или въ Гревзендъ. Всѣ писцы среднихъ лѣтъ -- женатые люди; они скучаютъ и находятъ, что ихъ семейства слишкомъ-велики. Покинутыя хозяевами собаки, бродятъ но пустымъ дворамъ судовъ, томятся жаждою, ищутъ воды, преимущественно во всѣхъ сухихъ мѣстахъ коротко дышатъ и высовываютъ языкъ. Собаки слѣпыхъ приводятъ своихъ хозяевъ къ фонтанахъ, или къ ушатамъ съ водой. Лавка, окна которой прикрыты маркизами, троттуаръ политъ водой и сквозь стекла видны сосуды съ золотыми и серебряными рыбками -- считается эдемомъ. Темплъ такъ раскаленъ, что служитъ для Береговой и флотской Улицъ, какъ-бы утюжною плиткой, я утюжитъ ихъ всю ночь.
   Но въ палатахъ Темпла есть еще конторы, въ которыхъ можно прохладиться, если стоитъ искать прохлады, искупая ее такою невыносимою скукой; но въ маленькихъ переулкахъ, непосредственно за этими уединенными мѣстами, совершенная духота.
   Въ палатахъ мистера Крука такъ жарко, что жители выворотили домы наизнанку: вынесли столы и стулья на улицы и сидятъ на троттуарахъ. Мастеръ Крукъ также на улицѣ; рядомъ съ намъ кошка, которой съ нимъ никогда нежарко!
   Гостинница Солнечнаго Герба закрыла навремя свои гармоническія митинги и маленькій Свильсъ ангажированъ на Пасторальные Сады, по ту сторону Темзы, гдѣ онъ разъигрываетъ роль угнетенной невинности, поетъ комическія пѣсенки самаго дѣвственнаго содержанія и такимъ голосомъ, который не можетъ оскорбить наинѣжнѣйшаго слуха.
   На всемъ юридическомъ сословіи лежитъ, какъ тяжелое облако, ржавчина и паутина бездѣйствія и праздности длинныхъ вакацій.
   Мистеръ Снегсби, поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей, на Стряпномъ Подворьѣ, въ Канцелярской Улицѣ, покоряется общему вліянію сонливости не только въ душѣ своей, какъ симпатичный и созерцательный человѣкъ, но и тѣлесно, то-есть въ дѣлахъ своихъ, какъ поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей. Въ эти длинныя вакаціи ему больше свободы баловать себя прогулками къ гостинницѣ Скобы и на Плющильный Дворъ, чѣмъ въ другое время года, и онъ говоритъ своимъ двумъ подмастерьямъ: "славная вещь, ребята, воображать себя въ такую жару на какомъ-нибудь островѣ; кругомъ вода, море бушуетъ, вѣтромъ подуваетъ и листья трепещутъ".
   Крикса страшно суетится въ парадной гостиной въ этотъ день, одинъ изъ дней данныхъ вакацій. Мистеръ и мистриссъ Снегсби имѣютъ въ предметѣ задать пирушку и принимать гостей. Ожидаемая компанія болѣе-избранная, чѣмъ многочисленная; она состоитъ только изъ мистера и мистриссъ Чедбандъ и больше не изъ кого. Хотя мистеръ Чедбандъ говоритъ о себѣ и письменно и изустно, что онъ не что иное, какъ корабль, такъ-что иногда посторонніе принимаютъ его за господина, знакомаго съ мореплаваніемъ, однакожъ онъ, ни больше ни меньше, вамъ членъ Клуба Умѣренности и неистощимый ораторъ. Какъ всѣ великіе люди, такъ и мистеръ Чедбандъ не принадлежитъ ни къ канавой особенной профессіи и имѣетъ враговъ. Враги его утверждаютъ, что онъ о самомъ замѣчательномъ изъ всѣхъ предметовъ не можетъ ничего сказать замѣчательнаго, хотя будетъ говорить очень-много и очень-долго, и что положительныя блага міра сего дѣйствуютъ силъ но на порывы его совѣсти. Впрочемъ, онъ имѣетъ и своихъ послѣдователей, въ числѣ которыхъ яркою звѣздою горитъ мистриссъ Снегсби. Она недавно записалась въ число пассажировъ корабля Чедбандъ, имѣющихъ поползновеніе дешево и пріятно доѣхать до Эмпирей.
   -- Жена моя, говоритъ мистеръ Снегсби чижамъ, прыгающимъ по двору гостинницы Скобы (и то тогда, когда воображеніе его ужь смягчилось сладостными представленіями ручейковъ и зеленыхъ рощицъ): -- жена моя любитъ крѣпко держаться своихъ правилъ!
   Вотъ потому-то Крикса, гордясь., что по-крайней-мѣрѣ временно будетъ прислуживать семейству Чедбандъ -- про старшаго члена котораго она знаетъ навѣрное, что онѣ способенъ горланить, не переставая по-крайней-мѣрѣ битыхъ четыре часа съ ряду о какомъ угодно предметѣ -- суетится и хлопочетъ за приготовленіемъ чая въ маленькой парадной гостиной. Гостиная блеститъ и горитъ (папильйотки и фартукъ сняты), портреты мистера и мистриссъ Снегсби протерты мокрой тряпкой; лучшій чайный сервизъ поставленъ на столъ и около него сгрупирована вкусная, манящая носъ закуска: мягкій душистый хлѣбъ, янтарнаго цвѣта сливочное масло, тоненькіе ломтики ветчинки, копченые и вареные языки, колбасы и сосиски и, въ-заключеніе, нѣжные анчоусы въ петрушкѣ. Нечего говорить, что свѣжія яйца, свареныя въсмятку, лежатъ тоже, какъ обыкновенная принадлежность всѣхъ закусокъ, на столѣ, въ салфеткѣ, и рядомъ съ ними стоятъ поджаренные въ маслѣ тосты. Чедбандъ, изволите видѣть, очень-вмѣстительный корабль и съ такими земными орудіями, какъ вилка и ножикъ, управляется замѣчательно-искусно.
   Мистеръ Снегсби, въ лучшемъ сюртукѣ своемъ, посматриваетъ на заманчивую закуску и облизывается, ходятъ нерѣшительнымъ шагомъ взадъ и впередъ, прокашливаетъ въ кулакъ свой почтительный кашель и наконецъ не удерживается и говоритъ:
   -- Къ которому часу, душа моя, ожидаешь ты достопочтенныхъ мистера и мистриссъ Чедбандъ?
   -- Въ шесть, сухо отвѣчаетъ мистриссъ Снегсби.
   Мистеръ Снегсби жмется и самымъ нѣжнымъ голоскомъ и какъ-бы случайно рѣшается сказать, что ужъ седьмаго десять.
   -- Вамъ, можетъ-быть, хотѣлось бы начать и безъ нихъ? говоритъ мистриссъ Снегсби довольно-строго и поправляетъ чайникъ.
   Очень-похоже на то, что мистеръ Снегсби далеко непрочь приступить къ копченому языку, не дожидаясь достопочтенной компаніи; но замѣчаніе мистриссъ Снегсби его тотчасъ отрезвляетъ: онъ прокашливается почтительно и почтительно говоритъ:
   -- Нѣтъ душа моя, я только посмотрѣлъ на часы.
   -- Что значитъ часъ въ сравненіи съ вѣчностью? говоритъ мистриссъ Снегсби.
   -- Совершенно-справедливо, душа моя, говоритъ мистеръ Снегсби: -- но я только хочу сказать, что, быть-можетъ, относительно закуски... Конечно, ты права, душа моя, часъ передъ вѣчностью -- ничто... что, относительно закуски, позволительно обращать на время больше вниманія. И если часъ для чая насталъ, то нехудо и приступить.
   -- Приступить! повторила мистриссъ Снегсби съ значительною строгостью: -- приступить!.. какъ-будто мистриссъ Чедбандъ, ни больше ни меньше, какъ тараканъ!
   -- Нѣтъ, вовсе не тараканъ, душа моя: -- спѣшитъ отвѣчать мистеръ Снегсби.
   Въ это время Криса, караулившая изъ окна спальни, лептъ сломя голову по ступенямъ лѣстницы и врывается, въ сильномъ волненьи (какъ бы ручное привидѣніе), въ парадную гостиную и восклицаетъ съ неистовствомъ:
   -- Мистеръ и мистриссъ... какъ-бишь ихъ? показались на дворѣ!
   Вскорѣ за этимъ слышится звонъ колокольчика. Мистриссъ Снегсби, спѣшитъ внушить Крисѣ, какъ слѣдуетъ доложить о гостяхъ и толкуетъ ей, что неисполненіе какихъ-либо приличій повлечетъ за собою немедленное отправленіе ея особы въ благотворительный пріютъ. Нервная система Крисы, подъ вліяніемъ воспоминанія о благотворительномъ убѣжищѣ, приходитъ въ разстройство: она путается, заговаривается и докладываетъ: -- мистриссъ и мистеръ, мистриссъ, мистриссъ... какъ-бишь ихъ?.. ахъ ты, Господи!.. Чизбинчи, Чиз... Чиз... что ли?.. и удаляется съ отягченною совѣстью.
   Мистеръ Чедбандъ крупный, желтаго цвѣта джентльменъ, съ жирной улыбкою и имѣющій вообще, такъ-сказать, много масла въ своей системѣ.
   Мистриссъ Чедбандъ мрачная, сурово-взирающая, молчаливая женщина.
   Мистеръ Чедбандъ двигается тяжело, медленно и вообще нельзя сказалъ, чтобъ онъ не былъ похожъ на медвѣдя, который выучился ходитъ на заднихъ лапахъ. Онъ нѣкоторымъ образомъ затрудняется удобнымъ размѣщеніемъ рукъ, какъ-будто онѣ были не на мѣстѣ; съ головы часто потѣетъ и никогда не начинаетъ говорить не поднявъ прежде вверхъ свою широкую лапу -- знакъ, что онъ хочетъ наставлять своихъ слушателей.
   -- Други мои! говоритъ мистеръ Чедбандъ: -- тишина дому сему и да здравствуетъ хозяинъ его, да благоденствуетъ хозяйка его и вся челядь ихъ въ мужскомъ и женскомъ поколѣнія. Други мои! зачѣмъ я желаю тишины и спокойствія? Что такое тишина? Драка это? Нѣтъ это не драка. Брань это, или нѣтъ? Нѣтъ это не брань. Что жъ это такое? Это дивное, сладостное, спокойное, ласкающее чувство? О, безъ-сомнѣнія!.. Вотъ потому-то, други и братья мои, желаю я тишины и мира между вами.
   Мистриссъ Снегсби съ первыхъ уже словъ начала таять; теперь Снегсби, замѣтивъ масляность глазъ ея, думаетъ позволительнымъ, вообще говоря,-- сказать, баста! и говорить.
   Смѣлость города беретъ и баста, прошло благополучно.
   -- Теперь, други мои, продолжаетъ мистеръ Чедбандъ: благо я сталъ уже на ту дорогу...
   Въ эту минуту внезапно является Крикса. Мистриссъ Снегсби, гробовымъ басомъ и не сводя замаслимся глазъ съ жирнаго лица мистера Чедбанда, кричитъ совершенно-ясно:
   -- Прочь!
   -- Теперь, други мои, говоритъ несмутимый мистеръ Чедбандъ:-- благо я сталъ уже на эту дорогу...
   Крикса все-таки шумитъ и ворчитъ смущеннымъ голосомъ: -- Тысяча семьсотъ-восьмьдесять-второй нумеръ...
   Гробовый басъ восклицаетъ громче и торжественнѣе прежняго:
   -- П-р-о-чь!
   -- Теперь, други моя, говоритъ мистеръ Чедбандъ: -- мы будемъ въ духѣ умѣренности тишины и спокойствія...
   Крикса не умолкаетъ и шепчетъ дрожащимъ голосомъ: -- тысяча семьсотъ-восемьдесятъ-второй нумеръ...
   Мистеръ Чедбандъ останавливается съ покорностью человѣка, сильно-обстрѣленнаго преслѣдователями, спускаетъ медленно въ галстухъ складки своего подбородка, улыбается задумчиво, но все-таки жирной улыбкою, и говорятъ: -- послушаемъ эту дѣвственницу. Что скажешь ты вамъ дѣвственница?
   -- Тысяча семьсотъ-восемьдесятъ-второй нумеръ, сэръ. Онъ хочетъ знать за что ему дали шиллингъ, говоритъ Крикса, едва переводя духъ.
   -- За что? возражаетъ мистриссъ Чедбандъ: -- За ѣзду -- это очень-просто.
   Крюса отвѣчаетъ, что тысяча семьсотъ-восемьдесятъ-второй нумеръ требуетъ за ѣзду шиллингъ и восемь пенсовъ, въ противномъ случаѣ, грозитъ полисменомъ.
   Вслѣдствіе подобнаго доноса, мистриссъ Снегсби и мистриссъ Чедбандъ готовы разразиться страшнымъ приливомъ негодованія, но поднятіе руки мистера Чедбанда усмиряетъ бурю.
   -- Други мои! говоритъ онъ: -- я помню, что я вчера не исполнилъ своего долга. Совершенно-справедливо быть за это наказаннымъ сегодня. Я не долженъ роптать Рахиль, заплати восемь пенсовъ!
   Пока мистриссъ Снегсби тяжело переводитъ духъ и значительно смотритъ на мистера Снегсби, какъ-будто говоритъ: "Учись!" и пока мистеръ Чедбандъ сіяетъ благочестіемъ и масломъ, мистриссъ Чедбандъ выплачивалъ восемь пенсовъ.
   Такова привычка мистера Чедбанда: онъ съ умысломъ остается должнымъ, будто по ошибкѣ, и сводить публично итоги и счеты, чтобъ выказать свою справедливость.
   -- Други мои! говоритъ мистеръ Чедбандъ: -- восемь пенсовъ небольшая важность; могло быть хуже, могло быть цѣлый шиллингъ и четыре пенса; могло бы даже быть полкроны. Такъ будемъ же радоваться, будемъ же веселиться, други мои!
   Съ этимъ замѣчаніемъ, навлеченнымъ, должно-быть, изъ какой-нибудь народной пѣсни, мистеръ Чедбандъ быстро подошелъ къ столу, и прежде чѣмъ взялся за стулъ, указательно поднялъ руку кверху:
   -- Други мои! говоритъ онъ: -- что сіе распростертое предъ нами? Закуска. Нуждаемся ли вы въ закускѣ, други мои? Да, мы нуждаемся. А почему мы нуждаемся въ закускѣ, други мои? Потому мы нуждаемся, что мы смертны, что мы не изъ воздуха. Можемъ ли мы летать, други мои? мы не можемъ. Почему мы не можемъ летать, други мои?
   Мистеръ Снегсби, ободренный благополучнымъ пропускомъ баста, рѣшается сказать хотя самымъ нѣжнымъ голосомъ, но очень-внятно: -- нѣтъ крыльевъ?
   Мистриссъ Снегсби говоритъ: гм!.. и морщитъ лобъ; мистеръ Снегсби мгновенно упадаетъ духомъ.
   -- Такъ я говорю, други моя, продолжаетъ мистеръ Чедбандъ, не обращая ея малѣйшаго вниманія на глупое замѣчаніе мистера Снегсби: -- почему мы не можемъ летать? Не потому ля, что мы созданы ходятъ? конечно потому. Могли ли бы мы, други мои, ходятъ безъ силъ? конечно нѣтъ. Что бы сталось съ нами безъ силъ, други мои? ноги бъ наши подкосились, колѣни бъ наши согнулись, пятки бы вывернулись и мы бы упали на землю. Гдѣ же, смотря съ физической точки зрѣнія, источникъ, у котораго мы можемъ почерпать силы для нашихъ членовъ? Не состоитъ ли онъ, говоритъ мистеръ Чедбандъ, смотря на столъ: -- изъ хлѣба различной формы, изъ масла, добываемаго изъ молока, доимаго отъ коровъ, изъ яицъ, снесенныхъ птицами, изъ ветчины, изъ языковъ, изъ сосисекъ и изъ другихъ подобныхъ вещей? Дѣйствительно такъ. Такъ сядемъ за столъ и займемся этимъ произведеніемъ природы!
   Преслѣдователи почтеннаго мистера Чедбанда нахально утверждаютъ, что онъ обладаетъ особеннымъ даромъ пустословія; легко понять, что это клевета -- гнусная клевета, выражающая ихъ настойчивый и упрямый характеръ; всякому извѣстно, что ораторскій слогъ мистера Чедбанда достоинъ удивленія и слушается съ жадностью. Мистеръ Чедбандъ, между-прочимъ, замолкъ, присѣлъ къ столу мистриссъ Снегсби и энергически налегъ на съѣстное. Превращеніе всякаго рода пищи въ масло, такъ нераздѣльно съ корпораціей вмѣстительнаго корабля, что, начиная пить или ѣсть, онъ становятся похожъ на обширную маслобойню. Въ этотъ періодъ препровожденія времени, Крикса, еще ошеломленная своими предварительными погрѣнностями, не оставила ни одного изъ своихъ дѣйствительныхъ средствъ, чтобъ надѣлать глупостей. Мы упомянемъ только о двухъ ея выходкахъ; вопервыхъ, она прогремѣла по лысинѣ достопочтеннаго мистера Чедбанда тарелками военный маршъ, вовторыхъ, увѣнчала его голову ломтиками хлѣба, намазанными яичнымъ желткомъ. Такъ въ этотъ-то періодъ препровожденія времени Крккса шепчетъ на ухо мистеру Снегсби, что его кто-то спрашиваетъ.
   -- Внизу -- отъ слова не станется -- что-то случилось, говоритъ мистеръ Снегсби.-- Я надѣюсь, что честная компанія позволитъ мнѣ удаляться на полминутки.
   Мистеръ Снегсби спускается и находитъ двухъ подмастерьевъ, созерцающихъ полицейскаго констэбля, который держитъ за руку ободраннаго мальчишку.
   -- Съ нами крестная сила! говоритъ мистеръ Снегсби: -- что случилось?
   -- Вотъ мальчикъ, говоритъ констебль: -- сколько ему ни говорю, чтобъ онъ шелъ, а онъ все не йдетъ.
   -- Какъ я не йду, сэръ, говоритъ мальчикъ, утирая грязнымъ рукавомъ грязныя слёзы: -- я и такъ хожу, всю жизнь хожу съ-тѣхъ-поръ, какъ родился. Куда же мнѣ еще идти? я право не знаю куда мнѣ идти.
   -- Онъ все-таки не йдетъ, говоритъ констебль, спокойно поворачивая голову въ своемъ кожаномъ ошейникѣ: -- что ему ни говори, а онъ все свое. Настойчивъ какъ лошакъ, потому я и долженъ его взять подъ стражу.
   -- Ахъ, Боже мой! куда же мнѣ еще идти? кричитъ мальчикъ, теребя, съ отчаянія, свои волосы.
   -- Ты такъ не кричи, а не то я съ тобой скоро расправлюсь, говорятъ констебль, заключая слово выразительнымъ тумакомъ. Мое дѣло сказать тебѣ, чтобъ ты шелъ.
   -- Да куда же? вопитъ мальчикъ.
   -- Гм! констебль, понимаете, говоритъ мистеръ Снегсби задумчиво я съ робкимъ и сомнительнымъ кашлемъ въ кулакъ: -- въ-самомъ-дѣлѣ вѣдь это вопросъ: куда же?
   -- Я этого не знаю, возражаетъ констебль:-- мое дѣло сказать ему только, чтобъ онъ шелъ. Мистеръ Снегсби смолкъ и на такой аргументъ только прокашлялся раза два своимъ сомнительнымъ кашлемъ.
   -- Да, Джо, ты долженъ идти передъ, передъ, передъ и передъ! Въ этомъ словѣ все твое глубоко-философское начало. Пошелъ же Джо, пошелъ!
   Между-тѣмъ мистеръ и мистриссъ Чедбандъ и мистриссъ Снегсби, любопытство которыхъ возбуждено было крикомъ, явились на лѣстницъ. Крикса стояла позади ихъ и такимъ образомъ весь домъ былъ въ сборѣ.
   -- Дѣло, сударь, въ томъ, говоритъ констебль, обращаясь къ мистеру Снегсби: -- этотъ мальчикъ увѣряетъ, что вы его знаете.
   -- Мистриссъ Снегсби кричитъ сверху: -- нѣтъ, нѣтъ, онъ его не знаетъ!
   -- Милая моя, говоритъ мистеръ Снегсби, взирая на лѣстницу: -- милая моя, позволь немного, прошу, имѣй минуту терпѣнья. Я нѣсколько знаю этого мальчика и знаю съ хорошей стороны, констебль; и тутъ же поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей разсказалъ все, что зналъ о Джо, выпустивъ обстоятельство о полкронѣ.
   -- Хорошо, говоритъ констебль: -- какъ кажется, онъ правъ. Когда я его взялъ подъ стражу въ Гольнборской Улицѣ, онъ сказалъ мнѣ, что вы его знаете. Тутъ также молодой человѣкъ, стоящій въ толпѣ, подтвердилъ, что вы его знаете и что вы честный торговецъ, и что если я пойду къ вамъ за разспросами, такъ и онъ пріѣдетъ. Да вотъ его еще не видать, должно быть, не очень-крѣпко держитъ свое слово... Ахъ вотъ я онъ! легокъ на поминѣ!-- Входитъ мистеръ Гуппи, кланяется мистеру Снегсби и съ извѣстнымъ поднятіемъ ноги, свойственнымъ клеркамъ, прикладывается пальцами къ шляпѣ въ честь дамъ, стоящихъ на лѣстницѣ.
   -- Только-что я выходилъ изъ конторы, я увидѣлъ этихъ людей, говоритъ мистеръ Гуппи поставщику канцелярскихъ принадлежностей: -- и такъ-какъ я услышалъ ваше имя, то и подумалъ, что не худо вмѣшаться.
   -- Это очень-хорошо съ вашей стороны сэръ, говоритъ мистеръ Снегсби: -- и я вамъ очень обязанъ.
   И мистеръ Снегсби опять начинаетъ разсказывать все, что знаетъ о Джо; и опять-таки о полкронѣ проходитъ молчаніемъ.
   -- А, такъ я знаю, гдѣ ты живешь, говоритъ констэбль мальчишкѣ:-- ты живешь тамъ, въ Улицѣ Одинокаго Тома. Славная, чистая улица, нечего-сказать!
   -- Я не могу думать о болѣе-приличномъ мѣстѣ, сэръ, отвѣчалъ Джо: -- куда мнѣ!
   -- Ты нищій, что ли? говоритъ констебль.
   -- Да, отвѣчалъ Джо.
   -- Ну, такъ посудите же сами, говоритъ констабль, обращаясь къ честной компаніи: -- такъ посудите же сами, что это за негодяй; я собственными своими руками вытрясъ изъ него вотъ эти двѣ полукроны!
   -- Это сдача съ соверина, мистеръ Снегсби, говорятъ Джо: -- да-съ, съ соверина, который тѣ дала одна дама; она была подъ вуалью; я, говорятъ, дѣвка, служанка, пришла ко мнѣ, гдѣ я улицу чищу и говоритъ: покажи, говоритъ, вотъ этотъ... вашъ-то домъ, покажи, говоритъ, гдѣ жилъ тотъ-то, которому вы бумаги давали списывать; покажи еще, говоритъ, и погостъ, гдѣ онъ лежитъ. Ты, говорятъ, тотъ, о которомъ газета, что ли, была. Тотъ, говорю я; ты можешь, говоритъ, показалъ эти мѣста; могу, говорю я, и показалъ; она дала мнѣ соверинъ, да и была такова! А отъ соверина осталось у меня очень-немного, продолжаетъ Джо, обливаясь слезами:-- я долженъ былъ заплатить въ своей улицѣ пять шиллинговъ за промѣнъ, да мальчикъ какой-то утянулъ у меня пять шиллинговъ, а другой девять пенсовъ, да и хозяинъ руку тоже приложилъ, такъ-что мнѣ осталось немного!
   -- Стараго воробья на мякинѣ не надуешь, братъ, говоритъ констебль, смотря на него съ отвращеніемъ:-- вишь выдумалъ какія басни!
   -- Я не выдумалъ сэръ, отвѣчаетъ Джо: -- это вѣрно, совершенно-вѣрно.
   -- Видите, каковъ гусь! говоритъ констебль пріятному обществу:-- сегодня я ему пожалуй опущу, если вы за него поручитесь, мистеръ Снегсби.
   -- Нѣтъ! закричала мистриссъ Снегсби съ лѣстницы: -- онъ не поручится!
   -- Душа моя! несмѣло сказалъ мистеръ Снегсбы и еще робче прибавилъ: -- я увѣренъ, констабль, что онъ теперь пойдетъ въ свое мѣсто. Ступай, Джо, ступай!
   -- Я пойду сэръ, пойду, говоритъ несчастный Джо.
   -- Ну такъ и убирайся, замѣчаетъ констебль: -- ты теперь знаешь, чего отъ тебя требуютъ. Убирайся. Вотъ твои деньги и помни, что другой разъ такъ легко не отдѣлаешься.
   Окончивъ эту прощальную сентенцію, констэбль, какъ это обыкновенно водится, указываетъ бѣдному мальчишкѣ путь по направленію заходящаго солнца, желаетъ добраго дня честной компаніи и отправляется бродить по тѣнистой сторонѣ Стряпнаго Подворья, снявъ свой кованный шеломъ, для большей вентиляціи.
   Между-тѣмъ невѣроятная исторія касательно Джо, леди и соверина возбуждаетъ до нѣкоторой степени любопытство всего общества.
   Мистеръ Гуппи, одаренный отъ природы, такъ-сказать, слѣдственнымъ умомъ, въ обстоятельствахъ очевидной явности, и притомъ утомленный бездѣйствіемъ во время безконечныхъ вакацій, по всѣмъ правиламъ искусства приступаетъ къ допросу; дамы изумлены ловкостью его ума и любопытство ихъ достигаетъ такого развитіи, что мистриссъ Снегсби очень-ласково приглашаетъ оратора наверхъ выкушать чашку чаю и заранѣе извиняется за нѣкотораго рода опустошеніе, произведенное за чайнымъ столомъ.
   Мистеръ Гуппи принимаетъ предложеніе. Джо вытребованъ наверхъ и ставится у дверей. Мистеръ Гуппи начинаетъ снова допросъ то такъ, то сякъ, то иначе, и такъ прижимаетъ бѣднаго мальчика, какъ масленики жмутъ кусочекъ масла, растягиваетъ и разсучиваетъ его по всѣмъ направленіямъ.
   Допросъ вообще идетъ совершенно-нормально, какъ въ отношеніи безуспѣшности, такъ и въ отношенія продолжительности, однакожъ мистеръ Гуппи сознаетъ свой талантъ въ слѣдственныхъ дѣлахъ, а мистриссъ Снегсбы не только видитъ въ немъ удовлетвореніе своего инквизитивнаго расположенія, но думаетъ даже, что подобная вещь можетъ нѣкоторымъ образомъ возвысить ея мужа въ глазахъ поставщиковъ канцелярскихъ принадлежностей.
   Между тѣмъ, при изобиліи столькихъ тонкостей, корабль Чедбандъ, замаслился окончательно и сидитъ у моря и ждетъ погоды.
   -- Одно изъ двухъ, говоритъ мистеръ Гуппи:-- или этотъ мальчишка вретъ, тогда исторія его вздоръ; или онъ говоритъ правду, тогда это такой случай, который никогда не встрѣчался мнѣ во всю мою службу въ конторѣ мистеровъ Кенджа и Корбая.
   Мистриссъ Чедбандъ шепчетъ что-то на ухо мистриссъ Снегсби.
   -- Чего вамъ не пріѣдетъ въ голову! восклицаетъ мистриссъ Снегсби: -- быть не можетъ!
   -- Я васъ увѣряю, возражаетъ мистриссъ Чедбандъ.
   -- Мистриссъ Снегсбы, убѣдясь въ непреложности факта, съ торжествующимъ видомъ доводитъ до свѣдѣнія мистера Гуппи, вопервыхъ, что мистриссъ Чедбандъ законная жена достопочтеннаго мистера Чедбанда, а вовторыхъ, что она, какъ нельзя лучше знаетъ контору господъ Кенджа и Корбая.
   -- Ей-Богу! говорятъ мистеръ Гуппи.
   -- Прежде моего перваго замужства... говоритъ мистриссъ Чедбандъ.
   -- Вы принадлежали къ какой-нибудь партіи? сударыня, говоритъ мистеръ Гуппи, перенося свой слѣдственный умъ на новую почву.
   -- Нѣтъ.
   -- Вы не имѣли никакого дѣла, сударыни?
   Мистриссъ Чедбандъ мотаетъ годовой.
   -- Быть-можетъ, сударыня, вы были знакомы съ кѣмъ-нибудь, имѣвшимъ какое-нибудь дѣло? говоритъ мастеръ Гуппи, которому очень нравится разговоръ въ формѣ допроса.
   -- Нѣтъ, несовсѣмъ угадали, говоритъ мистриссъ Чедбандъ, приправляя эту шутку кисленькой улыбкой.
   -- Несовсѣмъ угадалъ! повторяетъ мистеръ Гуппи: -- очень-хорошо. Слѣдовательно, сударыня, можетъ-быть, какая-нибудь особа изъ вашихъ знакомыхъ имѣла дѣла (мы теперь не войдемъ въ сущность этихъ дѣлъ) съ самою конторою мистеровъ Кенджа и Корбая. Изволите ли видѣть! Что жъ эта особа, мужчина ни женщина?
   -- Ни то, ни другое, говоритъ мистриссъ Чедбандъ съ тою же приправою.
   -- Ни то, ни другое! А, слѣдовательно, это было дитя? говорить мистеръ Гуппи, бросая на удивленную мистриссъ Снегсби одинъ изъ тѣхъ адвокатскихъ взоровъ, которыми обыкновенно потчуютъ британскихъ присяжныхъ.-- Теперь, сударыня, можетъ-быть, вы скажете нашъ, что это былъ за ребенокъ?
   -- Наконецъ, вы попали, сэръ, говоритъ мистриссъ Чедбандъ, опять кисло улыбаясь.-- Изволите видѣть въ чемъ дѣло: это было, судя по вашей наружности, до вашего поступленія въ контору. У меня была на воспитаніи дѣвочка, по имени Эсѳирь Сомерсонъ, а потомъ я ее передала господамъ Кенджу и Корбаю.
   -- Миссъ Сомерсонъ, сударыня! вскрикиваетъ мистеръ Гуппи въ волненіи.
   -- Я зову ее просто Эсѳирь Сомерсонъ, говоритъ мистриссъ Чедбандъ сурово.-- Въ мое, сударь, время никакихъ миссъ къ ней не прибавляли. Просто, Эсѳирь. Бывало, скажешь: Эсѳирь, поди туда! Эсѳирь подай платокъ! Вотъ и все.
   -- Милостивая государыня, говоритъ мистеръ Гуппи, ходя изъ угла въ уголъ по маленькой комнатѣ: -- милостивая государыня, то скромное и ничтожное существо, которое имѣетъ честь сію минуту говорить съ вами, принималъ эту молодую леди, когда она первый разъ прибыла въ Лондонъ изъ мѣста, въ которомъ воспитывалась. Позвольте же мнѣ, милостивая государыня, пожать вамъ руку.
   Мистеръ Чедбандъ, находя, наконецъ, совершенно-приличнымъ выкинуть свой обычный артикулъ, подымается съ-мѣста; голова его, покрытая испариной, отирается носовымъ платкомъ. Мистриссъ Снегсби шепчетъ: "тсс!"
   -- Други мои! говоритъ мистеръ Чедбандъ: -- мы насладились съ умѣренностью (врядъ ли слово было кстати относительно его особы) этими благами природы, которыхъ остатки зримъ еще передъ собою. Да будетъ изобиліе въ домѣ семъ, да будетъ пшено и сокъ винограда множиться и плодиться подъ крышею сей. Но, други мои, не наслаждались я мы и еще чѣмъ-нибудь другимъ? Наслаждались! Чѣмъ же другимъ наслаждались мы, други мои? Интеллектуальною нищею. Да. Кто же снабдилъ насъ этою пищею? Другъ мой, впередъ!
   Джо повернулся направо, повернулся налѣво, отступилъ назадъ, сдѣлалъ шагъ впередъ и, наконецъ, сталъ лицомъ-къ-лицу съ краснорѣчивымъ мастеромъ Чедбандомъ, очевидно, сомнѣваясь въ его миролюбивыхъ намѣреніяхъ.
   -- Молодой другъ мой, говорятъ мистеръ Чедбандъ: -- ты лучше намъ жемчужины, ты лучше намъ брильянта, ты лучше намъ золота. Отчего жь ты лучше намъ всѣхъ драгоцѣнностей?
   -- Не знаю, говоритъ Джо: -- почемъ мнѣ знать?
   -- Такъ ты не знаешь, другъ мой, говоритъ мистеръ Чедбандъ почему ты краше золота и камней? Что жь ты такое, другъ мой? Звѣрь ли ты, пресмыкающійся среди полей? Нѣтъ, ты не звѣрь. Птица ли ты, летающая по воздуху? Нѣтъ, ты не птица. Рыба ли ты, ныряющая въ водахъ? Нѣтъ, ты не рыба; ты, другъ мой, человѣкъ. О, великое дѣло быть человѣкомъ! А почему великое дѣло, другъ мой? Потому-что ты способенъ слушать совѣты мудрости, потому-что ты способенъ понимать ихъ, потому, наконецъ, что ты не пѣшка, не пробка, не столбъ, не дерево, не кленъ. О рѣка мудрости! Купаешься ли ты въ этой рѣкѣ, другъ мой? Нѣтъ ты не купаешься. Отчего жь ты не купаешься въ этой рѣкѣ, другъ? Потому-что ты ходишь ощупью, потому-что ты ходишь въ повязкѣ. Что такое повязка, другъ мой? Отвѣчай мнѣ въ духѣ тишины и спокойствія.
   При этомъ энергическомъ пунктѣ вопросно-отвѣтнаго спича, Джо, который, вообще говоря, кажется, совершенно потерялъ разсудокъ, накладываетъ грязный рукавъ рубашки себѣ на ротъ и издаетъ страшную зѣвоту.
   Мистрисъ Снегсби съ негодованіемъ выражаетъ свое убѣжденіе, что Джо, ни больше, ни меньше, какъ лошакъ.
   -- Други мои! говоритъ мистеръ Чедбандъ, засовывая за галстухъ свой жирный подбородокъ, какъ-будто постороннюю вещь: -- други мои, будемъ радоваться, будемъ веселиться!
   Почтительное одобреніе со стороны мистриссъ Снегсби.
   -- Други мои, говоритъ мистеръ Чедбандъ, озираясь послѣдовательно вокругъ: -- дѣло мое сегодня сдѣлано. Молодой другъ мой, прійди ко мнѣ завтра; спроси у моей достопочтенной леди, гдѣ я, прійди ко мнѣ послѣзавтра, прійди ко мнѣ на четвертый день поучиться ораторскому искусству. И кончимъ рѣчь взмахомъ руки и движеніемъ наподобіе быка.
   Джо, которому больше ничего не остается, какъ идти вонъ, уходитъ. Мистеръ Гуппи бросаетъ ему пенни и мистриссъ Снегсби приказываетъ Криксѣ вывести его на улицу. Но пока Джо сходятъ съ лѣстницы, мистеръ Снегсби нагружаетъ его нѣкоторыми остатками съѣстнаго и смотритъ на свою дрожащую половину, какъ-будто ни въ чемъ не бывало.
   Мистеръ Чедбандъ -- о которомъ говорятъ враги, что это еще не диво, если онъ можетъ безъ умолку городить всякую околесицу, а диво въ томъ, что онъ иногда въ-состояніи перестать болтать вздоръ -- удаляется) подъ свой кровъ, гдѣ не замедлитъ предаться сладкому покою.
   Джо идетъ къ Блакфрайерскому Мосту, садится на нагрѣтый солнцемъ камень и начинаетъ закусывать.
   И сидитъ онъ на камнѣ, грызетъ и жуетъ и посматриваетъ на большой крестъ на куполѣ Собора св. Павла, блистающій сквозь краснолиловое облако дыма.
   Солнце садится, рѣка быстро уноситъ волны свои, народъ стремится двумя потоками впередъ, впередъ, впередъ!
   

Часть четвертая.

ГЛАВА XX.
Новый жилецъ.

   Дивныя судейскія вакація клонятся къ концу такъ медленно и лѣниво, какъ медленно и лѣниво катятъ волны своя мутная рѣка но плоской странѣ, къ устью своему, въ морѣ: такъ же лѣниво и мистеръ Гуппи стряхаетъ съ вѣждъ своихъ дремоту бездѣйствія. Онъ ужь иступилъ лезвее своего перочиннаго ножика, сломилъ у него кончикъ, вертя дыры и тыкая по всѣмъ направленіямъ верхнюю доску своей конторки: не то, чтобъ онъ сердился на конторку, или на ея верхнюю доску -- нѣтъ! ни чуть не бывало! Ему, изволите видѣть, надо же чѣмъ-нибудь заниматься, но заниматься такъ, чтобъ ни физическая, ни интеллектуальная натуры его не подверглись особенному напряженію, и онъ нашелъ, что всего спокойнѣе повертываться на ножкѣ своего табурета, втыкать ножикъ въ конторку свою и зѣвать.
   Кенджъ и Корбай за городомъ. Главный клеркъ пристрастился къ охотѣ и отбылъ на законныя владѣнія своего родителя. Два товарища мистера Гуппи находится въ отпуску. Мистеръ Гуппи и мистеръ Ричардъ Карстонъ имѣютъ честь быть одни въ конторѣ. Мистеръ Ричардъ Карстонъ помѣщенъ на-время въ комнатѣ самого мастера Кенджа; мистеръ Гуппи за это сердится, и крѣпко сердится. Вотъ сидитъ онъ въ старой Матросской Улицѣ съ своей достопочтенной матерью за ужиномъ, закусываетъ морскимъ ракомъ съ салатомъ и говоритъ съ убійственнымъ сарказмомъ:
   "Да, матушка, я думаю, что для этихъ бѣлоручекъ грязна наша контора. Еслибъ я зналъ, что къ намъ поступятъ такой бѣлоручка, такъ я велѣлъ бы всѣ стѣны вновь перекрасить".
   Мистеръ Гуппи косится на каждаго, кто занимаетъ какое бы то ни было мѣсто въ конторѣ мистеровъ Кенджа и Корбая; ему такъ и мерещится, что затѣваютъ недобрые планы надъ его головой. Каждаго изъ новобранцевъ подозрѣваетъ онъ въ умышленной къ себѣ ненависти. Спросите его: съ чего это онъ взялъ, гдѣ онъ слышалъ, гдѣ онъ видѣлъ; онъ сощуритъ лѣвый глазъ и замотаетъ головой вправо и влѣво.
   Въ силу такихъ глубокихъ соображеній онъ начинаетъ интриговать самымъ тонкимъ, самымъ гибкимъ образомъ тогда, когда нѣтъ никакой интриги; начинаетъ смѣло и рѣшительно задавать шахъ-и-матъ, когда передъ намъ нѣтъ никакого партнера.
   Вотъ потому-то видитъ мистеръ Гущи, не безъ особеннаго удовольствія, что новобранецъ глубоко погруженъ въ безконечныя бумаги процеса по дѣлу Жарндисовъ: мистеръ Гуппи знаетъ основательно, что въ этомъ процесѣ, кромѣ путаницъ, крючковъ и натяжекъ, ничего нѣтъ, и что въ немъ даже и самъ бѣсъ ногу переломитъ. Мистеръ Гуппи раздѣляетъ свое удовольствіе, по этому поводу, съ третьимъ лицомъ въ конторѣ мистеровъ Кенджа и Корбая, съ извѣстнымъ острякомъ, именно молодымъ Смольвидомъ, съ которымъ онъ часто бесѣдуетъ въ длинные дни судейскихъ вакацій.
   Въ Линкольнской Палатѣ крѣпко сомнѣваются, былъ ли когда молодой Смольвидъ (котораго иногда называютъ щенкомъ, выражая такою метафорой его невзрослость) ребенкомъ, или прямо явился на свѣтъ такимъ, какъ есть. Теперь ему около пятнадцати лѣтъ, а ужъ онъ успѣлъ проглотить всю юриспруденцію и пріобрѣсти извѣстность, какъ глубокій знатокъ оберканцелярскихъ процесовъ и какъ старый членъ судейскихъ палатъ. Говорятъ, подсмѣиваясь надъ нимъ, что онъ питаетъ сильную страсть къ леди, ведущей сигарную торговлю по сосѣдству Канцелярскаго Переулка и, изъ любви къ ней, отказался отъ руки другой леди, которой давно ужь сдѣлалъ предложеніе. Онъ замѣчательно малъ ростомъ, черты лица его замѣчательно истасканы и издали его можно замѣтить по очень-высокой шляпѣ. Сдѣлаться мистеромъ Гуппи -- вотъ его честолюбивые замыслы. Онъ одѣвается по образцу итого великосвѣтскаго джентльмена (который ему въ нѣкоторомъ родѣ покровительствуетъ): говорятъ какъ онъ, ходитъ какъ онъ, вообще перенимаетъ его манеры вездѣ и во всемъ. Онъ почтенъ особеннымъ довѣріемъ мастера Гуппи и по-временамъ, при нѣкоторыхъ житейскихъ недоразумѣніяхъ, предлагаетъ ему мудрые совѣты, черпая ихъ изъ кладезей своей долголѣтней опытности.
   Мистеръ Гуппи цѣлое утро не зналъ за что взяться. Онъ перепробывалъ посидѣть на каждомъ стулѣ и нашелъ всѣ ихъ неловкими; онъ совалъ раза три, четыре свою разгоряченную голову, съ намѣреніемъ остудить ее, въ желѣзный шкапъ для храненія важныхъ бумагъ, я наконецъ убѣдился, что всего удобнѣе развалиться на подоконникѣ и глазѣть на улицу. Мистеръ Смольвидъ, по приказанію мистера Гуппи, два раза сбѣгалъ за пѣнистымъ напиткомъ, дважды наливалъ конторскіе стаканы и, боясь, чтобъ напитокъ не ушелъ, прикладывалъ всякій разъ линейку на ребро стакановъ. Но все это не разогнало скуки. Мистеръ Гуппи изрекаетъ парадоксъ какъ-бы въ назиданіе мистера Смольвида: чѣмъ больше пьешь, тѣмъ больше пить хочется, и склоняется головою на наличникъ окна, въ безнадежномъ томленіи.
   И пока сидитъ мистеръ Гуппи въ такомъ положеніи и смотритъ на тѣнь стараго Сквера Линкольнской Палаты, на невыносимые кирпичи и известку, замѣчаетъ онъ пару человѣческихъ бакенбардъ, выходящихъ изъ крытаго сводомъ двора и направляющихся прямо къ нему. Въ то же время раздается свистъ и громкій крикъ: "Хфююю!.. Гуппи!"
   -- Прошу покорно! говоритъ мистеръ Гуппи, приподнявшись и обращаясь къ мистеру Смольвиду: -- прошу покорно! Смоль! посмотри: Джоблингъ!
   Голова Смоля высовывается изъ окна и киваетъ Джоблингу.
   -- Откуда тебя нелегкая принесла? спрашиваетъ мистеръ Гуппи.
   -- Съ Торговыхъ Садовъ, изъ Дептфорда. Ну, братъ, концы въ воду, иду въ солдаты. Одолжи, братъ, полкроны: голодъ мучитъ.
   Джоблингъ имѣетъ, въ-самомъ-дѣлѣ, голодный видъ, и вообще замѣтно, что на дептфордскихъ Торговыхъ Садахъ ему очень не везло.
   -- Выбрось, братъ, полкроны изъ окна, если есть у тебя залишняя. Ей-Богу голоденъ какъ собака.
   -- Пойдемъ вмѣстѣ обѣдать, говоритъ мистеръ Гуппи, бросая монету на мостовую.
   Мистеръ Джоблингъ ловитъ на-лету очень-удачно.
   -- А долго ли прійдется ждать тебя? говоритъ Джоблингъ.
   -- Мигомъ. Я только поджидаю, пока уйдетъ злодѣй, говорить мистеръ Гуппи, кивая головой во внутреннія комнаты.
   -- Какой злодѣй?
   -- Да тутъ одинъ новичекъ. Получаетъ мѣсто. Ну что жъ ты, подождешь?
   -- Идетъ! Нѣтъ ли чего пока почитать? говоритъ Джоблингъ.
   Смольвидъ предлагаетъ ему Адрес-календарь, но Джоблингъ рѣшительно отказывается отъ этой книги и говоритъ: "убирайся!"
   -- Хочешь газеты? говоритъ мистеръ Гуппи: -- Смоль принеси-ка нѣсколько нумеровъ! Но знаешь, братъ, лучше здѣсь не оставайся. Сядь пока у насъ на лѣстницѣ и читай. Тамъ покойно.
   Джоблингъ соглашается и выражаетъ вообще своей физіономіей, что онъ-де смекаетъ въ чемъ дѣло. Остроумный Смольвидъ снабжаетъ его газетами, многозначительно бросаетъ взглядъ на лѣстницу, въ родѣ предостереженія, чтобъ гость, соскучившись долгимъ ожиданіемъ, не вылѣзъ изъ своего спокойнаго мѣста преждевременно.
   Злодѣй наконецъ уходитъ и Смольвидъ тотчасъ же соединяетъ Джоблинга и Гуппи.
   -- Ну, какъ же ты можешь? говоритъ мистеръ Гуппи, пожиная руку мистера Джоблинга.
   -- Такъ-себѣ. А ты какъ?
   Мистеръ Гуппи отвѣчаетъ тоже: "такъ-себѣ, ничего особеннаго. На это мистеръ Джоблингъ предлагаетъ тотъ же вопросъ въ другомъ родѣ: "а она какъ?" Мистеръ Гуппи считаетъ такой вопросъ за неприличную вольность и оскорбленіе и отвѣчаетъ: "Джоблингъ, въ душѣ человѣка есть струны..." Джоблингъ проситъ прощенія.
   -- Спрашивай о чемъ хочешь, только не объ этомъ, говоритъ мистеръ Гуппи съ мрачной улыбкой: -- потому-что есть струны, Джоблингъ...
   Мистеръ Джоблингъ считаетъ долгомъ опять извиниться.
   Во время этого короткаго разговора, дѣятельный Смольвидъ, какъ непремѣнный членъ дружескаго обѣда, написалъ круглымъ писарскимъ почеркомъ на маленькомъ лоскуткѣ бумаги: "Сейчасъ вернемся". Это увѣдомленіе для всѣхъ тѣхъ, до кого оно касается, кладетъ онъ на письменный ящикъ, беретъ свою высочайшую шляпу, надѣваетъ ее подъ тѣмъ же угломъ наклоненія, подъ которымъ мистеръ Гуппи имѣетъ привычку надѣвать свою, и докладываетъ своему патрону, что пора идти.
   Вотъ и пошли они въ сосѣднюю гостинницу, изъ рода тѣхъ, который обыкновенно прозываются, "зубочистки", потому-что, послѣ извѣстнаго числа порцій джину въ такихъ гостинницахъ, потребители имѣютъ дурную привычку чистить другъ другу зубы такъ старательно, что иногда не остается ни одного налицо. Содержательница этой гостинницу, вертлявая молодая женщина, лѣтъ сорока, говорятъ, имѣла вліяніе на впечатлительнаго Смольвида, о которомъ можно сказать мимоходомъ, что онъ колдунъ-оборотень, потому-что года на него не имѣютъ никакого вліянія. Онъ словно прожилъ много вѣковъ и запасся всею совиною мудростью. Если онъ когда и лежалъ въ лодкѣ, то надо думать, что и тогда ужь былъ во фракѣ. Тонкій у него, опытный взглядъ у этого Смольвида; пьетъ онъ и куритъ, что твоя обезьяна; подыметъ ли бровь, вздернетъ ли носомъ -- все знаетъ тонкая бестія, знаетъ всю подноготную! Словомъ сказать: воспитанный юриспруденціей, онъ сдѣлался чѣмъ-то въ родѣ ископаемаго чертёнка, котораго земное происхожденіе объяснялось въ публичныхъ конторахъ палатъ тѣмъ, что онъ былъ сынъ Джона До отъ единственной женской отрасли изъ породы Ро {Въ англійскомъ судопроизводствѣ принято было замѣнять во всѣхъ бумагахъ процесовъ собственныя имена тяжущихся, которыя выставлены были въ заглавіи дѣловой бумаги, сокращенными именами До и Ро; одно изъ нихъ употреблялось вмѣсто имени истца, другое вмѣсто имени отвѣтчика. Нынѣ это вывелось изъ употребленія.} и что первая сорочка его была сшита изъ синяго, адвокатскаго мѣшка.
   Невозмущаемый соблазнительнымъ видомъ цвѣтной капусты и живности, коробокъ съ зелеными стручками гороха, свѣжими, чистыми огурчиками, жирными частями говядины, готовыми для вертела, выставленными за окнами, указываетъ мистеръ Смольвидъ дорогу къ знакомой гостинницѣ. Тамъ знаютъ его коротко и боятся его. Тамъ у него есть любимый уголъ; тамъ говоритъ онъ, какія нужно выписывать газеты, тамъ онъ грубъ, если газеты удерживаютъ свыше десяти минутъ. Тамъ не проведутъ его на плохой столъ: ужь не подадутъ ему какой-нибудь, этакой кусочекъ говядины, а непремѣнно филе. А въ соусахъ онъ такой дока, что просто бѣда!
   Сознавая его слоновую силу и покоряясь его ужасающей опытности, мистеръ Гуппи совѣтуется съ нимъ въ выборѣ блюдъ для сегодняшняго обѣда. Обращая на него вопросительный взглядъ, пока хозяйка повторяетъ каталогъ всѣхъ блюдъ, онъ говоритъ:-- что выберешь, Смоль, а? Смоль въ глубинѣ своей премудрости избираетъ телятину, ветчину и французскіе бобы: -- и не забыть у меня фарша, Полли! прибавляетъ онъ съ выразительнымъ взглядомъ изъ достопочтеннаго ока. Мистеръ Гуппи и мистеръ Джоблингъ заказываютъ то же самое. Къ этому прибавляются три стакана того-и-сего пополамъ. Хозяйка быстро возвращается назадъ, неся въ рукахъ что-то, въ родѣ модели вавилонской башня, что на-самомъ-дѣлѣ выходитъ, ни больше ни меньше, какъ дюжины двѣ жестяныхъ тарелокъ и колпаковъ. Мастеръ Смольвидъ доволенъ тѣмъ, что ему подано; опытный глазъ его смотритъ благосклонно и благосклонно подмигиваетъ хозяйкѣ.
   И вотъ, посреди всевозможной кутерьмы, хожденія взадъ и впередъ, постоянной суетни, треска и визга цѣпей и колесъ машины, подымающей изъ кухня свѣжія кушанья, посреди рѣзкаго крика, вызывающаго новыя порціи чрезъ домашній рупоръ, звона и стука тарелокъ и оловянныхъ блюдъ, смрада и запаха варенымъ и жаренымъ мясомъ, посреди довольно-высокой температуры, при которой грязные ножи и скатерти, кажется, сами-по-себѣ испускаютъ жиръ и пивныя пятна, такъ посреди всего этого юридическій тріумвиратъ усмиряетъ свой аппетитъ.
   Мистеръ Джоблингъ плотнѣе застегнутъ, чѣмъ требуютъ уставы моды. Поля шляпы его какой-то особенной натуры: онѣ блестятъ и лоснятся, какъ-будто служатъ любимымъ мѣстомъ прогулки для улитокъ. Тотъ же феноменъ замѣчается и на нѣкоторыхъ частяхъ его одежды, въ-особенности при швахъ. У него такое вялое лицо, какое бываетъ у джентльмена въ затруднительныхъ обстоятельствахъ; даже и русыя бакенбарды его отвисли какъ-то сомнительно.
   Аппетитъ его въ такомъ развитіи, что нѣкоторымъ образомъ кажется, будто-бы, нѣсколько дней тому назадъ, онъ изощрялся строгою умѣренностью. Онъ такъ быстро распоряжается своими порціями телятины и ветчины, что справился съ ними ужъ окончательно, пока юридическіе друзья его были только на половинѣ. Мистеръ Гуппи, убѣдясь въ справедливости этого явленія, предлагаетъ ему возобновить требованія.
   -- Спасибо, Гуппи, говоритъ мистеръ Джоблингъ: -- кажется, я и еще съѣмъ.
   Приносятся новыя порціи и съ тою же быстротою отправляются въ желудокъ мистера Джоблинга.
   Мистеръ Гуппи молча поглядываетъ на него повременамъ, какъ онъ, вполовину обработавъ новый кусокъ телятины, останавливается перевести духъ и потянуть изъ стакана (также возобновленнаго ужъ другой разъ) того-и-сего пополамъ, протягиваетъ ноги и потираетъ себѣ руки.
   Подмѣтя въ немъ этакого рода усладительное состояніе, мистеръ Гуппи говоритъ:
   -- Ну, что Топни, опять сталъ человѣкомъ?
   -- Да, еще пока несовсѣмъ, отвѣчаетъ мистеръ Джоблингъ:-- пока только новорожденный.
   -- Не хочешь ли еще зелени? спаржи, горошку, цвѣтной капустки -- а?
   -- Спасибо Гуппи, говоритъ мистеръ Джоблингъ: -- кажется, я бы съѣлъ цвѣтной капустки.
   Приказъ отдается не безъ саркастическаго прибавленія со стороны мистера Смольвида: -- смотря жъ Полли, безъ червяковъ! и являетея капуста.
   -- Росту, росту, Гуппи, говорятъ мистеръ Джоблингъ, работая ножомъ и вилкой съ изумительнымъ наслажденіемъ.
   -- Ну, очень-радъ.
   -- Право теперь ужъ порядочный мальчикъ, такъ, лѣтъ семнадцати, говорятъ мистеръ Джоблингъ.
   Больше онъ не произнесъ ни одного слова, пока не окончилъ возложенную на него обязанность относительно капусты, единовременно съ мистеромъ Гуппи и мистеромъ Смольвидомъ, оканчивающими свои первыя порціи, такъ-что, совершенно-легко и быстро онъ опередилъ своихъ товарищей на порцію телятины, порцію ветчины и порцію капусты.
   -- Ну, Смоль, говоритъ мистеръ Гуппи: -- выдумывай пирожное!
   -- Пуддингъ изъ мозговъ, говоритъ мистеръ Смольвидъ не заикаясь.
   -- Прекрасно, прекрасно! кричитъ мистеръ Джоблингъ, сверкнувъ глазами: -- его-то и нужно. Спасибо Гуппи. Кажется, я съ большимъ удовольствіемъ съѣмъ пуддингъ изъ мозговъ.
   Три пуддинга изъ мозговъ приносятся и мистеръ Джоблингъ, находясь въ пріятномъ расположеніи духа, говоритъ, что ему ужъ лѣтъ около двадцати. За пуддингомъ, по командѣ мистера Смольвида, являются три ломтика честера и три маленькія рюмочки рому.
   Достигнувъ благополучно этого сладостнаго окончанія обѣда, мистеръ Джоблингъ вытягиваетъ ноги на обитый ковромъ стулъ (онъ самъ занималъ почти полстола) -- прислоняется къ стѣнѣ и говоритъ: Ну, братъ Гуппи, выросъ; просто, человѣкъ совершенныхъ лѣтъ!
   -- Какого ты теперь мнѣнія, говоритъ мистеръ Гуппи: -- насчетъ того... а? Смольвидъ! понимаешь!
   -- То-есть ровно ничего! Я теперь имѣю удовольствіе пить за его здоровье.
   -- Сэръ, ваше здоровье! говоритъ мистеръ Смольвидъ.
   -- Нѣтъ, я хочу, братецъ, сказать, какого ты мнѣнія насчетъ того... продолжаетъ мистеръ Гута: -- насчетъ рекрутства?
   -- Гм! мнѣніе мое послѣ обѣда, отвѣчаетъ мистеръ Джоблинггъ: -- само-по-себѣ; а мнѣніе мое до обѣда тоже само-по-себѣ, дружище Гуппи. Это, братъ, двѣ вещи совершенно-разныя. Но даже и послѣ обѣда я задаю себѣ вопросъ, что мнѣ дѣлать, чѣмъ жить? Иль фо мандже, понимаешь, говоритъ мистеръ Джоблингъ, произнося эти французскія слова на англійскій манеръ:-- Иль фо мандже, говоритъ французъ, а мандже также необходимо и мнѣ, какъ и французу. А, можетъ, и еще необходимѣе.
   Мистеръ Смольвидъ совершенно того же мнѣнія, что мандже для Джоблинга еще необходимѣе.
   -- Еслибъ мнѣ кто-нибудь сказалъ, продолжаетъ Джоблингь: -- еще тогда, когда мы съ тобой, Гуппи, ѣздили въ Линкольншайръ и осматривали Кестль-Вольдъ...
   -- Чизни-Вольдъ, поправляетъ его мистеръ Смольвидъ.
   -- ...Чизни-Вольдъ. (Я благодарю моего почтеннаго друга за доставленное удовольствіе). Еслибъ кто мнѣ тогда сказалъ, что я буду въ такомъ скверномъ положеніи, въ которомъ нахожусь теперь, и бы его... я бы его поколотилъ, говоритъ мистеръ Джоблингъ, прихлебнувъ грогу съ видомъ отчаянной рѣшимости: -- я бы ему свернулъ голову?
   -- Ну вѣдь и тогда, Тонни, обстоятельства твои были тонки, замѣчаетъ мистеръ Гуппи: -- ты помнишь, только объ этомъ и толковалъ, сидя въ таратайкѣ.
   -- Гуппи, говоритъ мистеръ Джоблингъ:-- правда твоя, и тогда дѣла мои были плохи, но я думалъ, авось повезетъ.
   -- Авось, авось! много въ тебѣ надежды; но лучше было бы замѣнить тебя, болѣе-вѣрнымъ словомъ.
   -- У меня былъ, братецъ, положительный поводъ думать, что все перемелется -- и будетъ мука, говоритъ мистеръ Джоблингъ съ какою-то неопредѣленностью выраженія, а можетъ, и мысли:-- да нѣтъ, не тутъ-то было. Все лопнуло. Какъ начались продѣлки въ конторахъ; какъ этотъ глупый народъ, съ которымъ конторы имѣютъ дѣло началъ приставать къ горлу съ самыми пустыми должишками, такъ и съ мѣстомъ надо было проститься; да и новаго нельзя было получить: еслибъ я взялся за что, тотчасъ бы подкузьмили. Ну, что жъ человѣку было дѣлать? выбили изъ колеи, пришлось жить, чѣмъ Богъ послалъ. Ну, вотъ я и жилъ скрытно на Торговыхъ-Садахъ и тамъ дешево жить. Да, что жь тутъ, что дешево, когда у человѣка нѣтъ и полфарсинга? Тамъ можно было бы также хорошо жить и съ деньгами.
   -- Лучше, замѣчаетъ мистеръ Смольвидъ.
   -- Конечно. И это было бы фешнэбэльно; а фешнебэльная жизнь и бакенбарды -- это мои слабости, пусть всякій знаетъ, мнѣ все-равно, говоритъ мистеръ Джоблингъ:-- да, это мои слабости, сэръ, мои слабости. Хорошо? продолжаетъ мистеръ Джоблингъ, приложившись снова къ своему грогу:-- что жъ дѣлать человѣку, спрашиваю я? Идти въ солдаты -- вотъ и все?
   Мистеръ Гуппи серьёзнѣе вдается въ разговоръ, съ намѣреніемъ выразить, что остается, по его понятіямъ, дѣлать человѣку въ нѣкоторыхъ обстоятельствахъ. Голосъ и манеры его глубоко-убѣдительны, какъ вообще индивидуума, который во всю жизнь свою не сдѣлалъ ничего глупаго, кромѣ того развѣ, что запутался въ нѣжныхъ сѣтяхъ любви.
   -- Джоблингь, говоритъ мистеръ Гуппи: -- я самъ, и нашъ общій другъ Смольвидъ...
   (Мистеръ Смольвидъ скромно замѣчаетъ: "оба джентльмены!" и прихлебываетъ изъ стакана).
   -- ...Не разъ поговаривали объ этихъ вещахъ съ-тѣхъ-поръ...
   -- Какъ меня выгнали, съ горестью восклицаетъ мистеръ Джоблингь:-- договаривай Гуппи, договаривай. Я знаю, что ты думаешь.
   -- Нѣ-ѣтъ! съ-тѣхъ-поръ, какъ ты оставилъ Палату... нѣжно прибавляетъ мистеръ Смольвидъ.
   -- ...Да, съ-тѣхъ-поръ, какъ ты оставилъ Палату, Джоблингь, говорить мистеръ Гуппи: -- я сообщилъ нашему общему другу Смольвиду планъ, который хочу предложить тебѣ. Знаешь ты Снегсби, поставщика канцелярскихъ принадлежностей?
   -- Слыхалъ это имя, отвѣчаетъ мистеръ Джоблингъ:-- но намъ онъ не поставлялъ и потому я его не знаю.
   -- Онъ изъ нашихъ, Джоблингь, и я съ имъ знакомъ, говорятъ мистеръ Гуппи:-- да, сударь, я его знаю, и въ послѣднее время были нѣкоторыя обстоятельства, которыя свели меня съ нимъ ближе. Объ этихъ обстоятельствахъ нечего распространяться: они въ нѣкоторомъ отношеніи, быть-можетъ, имѣютъ, а можетъ, и не имѣютъ связи съ предметомъ, который, быть-можетъ, набросилъ, а можетъ и ее набросить, такъ сказать, нѣкоторую тѣнь на мое существованіе.
   Такъ-какъ у мистера Гуппи есть смущающая привычка завлекать своихъ искренихъ друзей на этотъ нѣжный предметъ, набрасывающій, быть-можетъ, тѣнь на его существованія, и какъ только они коснутся его, ошеломить ихъ своей рѣзкой строгостью касательно струнъ человѣческаго сердца, то мистеръ Джоблингь и мистеръ Смольвидъ не поддаются на эту удочку и безмолвствуютъ.
   -- Можетъ-быть, такъ, а можетъ и нѣтъ, повторяетъ мистеръ Гуппи: -- во во всякомъ случаѣ это къ дѣлу не относится. Довольно сказать, что мистеръ и мистриссъ Снегсби готовы всегда обязать меня; и что Снегсби во время судейскаго термина имѣетъ много бумагъ для переписки. Кромѣ дѣлъ Телькингорна, у него славные заказы и на сторонѣ. Я увѣренъ, что еслибъ нашъ общій другъ Смольвидъ сидѣлъ теперь на скамьѣ присяжныхъ, онъ былъ бы готовъ въ этомъ поклясться.
   Мистеръ Смольвидъ соглашается и въ этомъ согласіи видно непреоборимое желаніе произнести клятву.
   -- Итакъ, господа присяжные, говоритъ мистеръ Гуппи: то-есть сэръ Джоблингъ, ты скажешь, что это плохое средство къ жизни. Хорошо. Согласенъ. Но все же лучше, чѣмъ ничего. Тебѣ надо время, и надо довольно времени, чтобы старое забылось. Чѣмъ такъ болтаться, безъ куска хлѣба, лучше время протянуть въ перепискѣ мистеру Снегсби.
   Мистеръ Джоблингъ готовъ возражать, но мудрый Смольвидъ удерживаетъ его легонькимъ кашлемъ и словами: гм! Шекспиръ!
   -- Предметъ этотъ имѣетъ двѣ вѣтви Джоблингъ, говоритъ мистеръ Гуппи:-- одну я тебѣ сказалъ; теперь перейдемъ къ другой. Ты знаешь Крука, канцлера, чрезъ улицу. Что ты, Джоблингъ, продолжаетъ мистеръ Гуппи, слѣдственно-ободрительнымъ тономъ: Крука, канцлера, черезъ улицу?
   -- Видалъ, говоритъ мистеръ Джоблингъ.
   -- Видалъ. Прекрасно. А знаешь маленькую Флайтъ?
   -- Всѣ ее знаютъ, говоритъ мистеръ Джоблингъ.
   -- Всѣ ее знаютъ. Прекрасно. Въ послѣднее время возложена на меня обязанность выплачивать ей еженедѣльно нѣкоторую сумму денегъ, за вычетомъ недѣльнаго квартирнаго долга; этотъ долгъ, сообразно даннымъ мнѣ инструкціямъ, я выплачиваю при ея глазахъ мистеру Круку. Эти дѣла свели меня съ мистеромъ Крукомъ и познакомили съ его домомъ и съ его привычками. Я знаю, что у него отдается комната. Ты можешь жить въ ней очень-дешево и подъ какимъ хочешь именемъ, такъ же спокойно, какъ будто-бы ты былъ отсюда за тридевять земель. Онъ ни о чемъ не спрашиваетъ и по одному моему слову, отдастъ тебѣ комнату въ наемъ. И вотъ что и еще хочу сказать тебѣ, Джоблингъ, говоритъ мистеръ Гуппи, понизивъ вдругъ голосъ и довольно фамиліярнымъ тономъ:-- это, братецъ, предикое чучело, копошется въ какихъ-то старыхъ бумагахъ, забралъ себѣ въ голову выучиться самоучкою читать и писать, въ чемъ, кажется мнѣ, ни капли нѣтъ успѣха. Да ужасно дикое чучело, и я думаю, не худо бы приглядѣться къ нему поближе.
   -- Ты вѣдь однако не предполагаешь?.. началъ-было мистеръ Джоблингъ.
   -- Я предполагаю, возражаетъ мистеръ Гуппи, поднявъ плечи съ свойственною скромностью: -- что я его никакъ понять не могу. Сошлюсь на общаго нашего друга, Смольвида: онъ, быть-можетъ слышалъ, а можетъ и не слышалъ мое всегдашнее замѣчаніе, что я этого Крука никакъ понять не могу.
   Мастеръ Смольвидъ произноситъ лаконическій отвѣтъ въ формѣ: -- да!
   -- Я кой-что смекаю въ дѣлахъ и въ жизни, Тонни, говорилъ мистеръ Гуппи: -- и рѣдко бываетъ со мной, чтобъ я кого-нибудь болѣе или менѣе не понялъ. Но такой старой рыси, какъ Крукъ, такого скрытнаго, такого тайнаго животнаго (хотя я не знаю, бываетъ ли онъ когда трезвъ) я никогда не видывалъ. Онъ страшно-старъ и душонки за нимъ не водится. Говорятъ, что онъ чертовски-богатъ. Контрабандистъ ли онъ, мошенникъ ли онъ, ростовщикъ ли онъ, дѣлатель ли фальшивой монеты -- чортъ его знаетъ, только я думаю, что тебѣ не мѣшаетъ поразнюхать о немъ поподробнѣе. Мнѣ кажется, что тутъ надо по рукамъ -- и дѣло въ шляпѣ.
   Мистеръ Джоблингь, мистеръ Гуппи и мистеръ Смольвидъ кладутъ локти на столъ, упираютъ подбородки на руки и взираютъ на потолокъ. Спустя нѣсколько времени, они пьютъ, тихо прислоняются къ спинкамъ стульевъ, засовываютъ руки въ карманы и смотрятъ другъ на друга.
   -- Еслибъ у меня было столько энергія, сколько бывало прежде, Тонни, говоритъ мистеръ Гуппи со вздохомъ: -- не есть струны въ нечеловѣческомъ сердцѣ...
   Пока мистеръ Гуппи топитъ остатокъ горестныхъ мыслей въ ромѣ съ холодной водою, онъ говоритъ, что Тонни Джоблингъ впродолженіе всѣхъ вакацій даже до того времени, пока не начнутся адвокатскія продѣлки, можетъ черпать въ его кошелькѣ отъ трехъ даже до пяти, пожалуй, хоть до шести фунтовъ стерлинговъ. Пусть никто не осмѣлится сказать, прибавляетъ мистеръ Гуппи, съ особеннымъ удареніемъ: -- чтобъ Вильямъ Гуппи повернулъ къ нуждающемуся другу спину.
   Послѣдняя часть предложеніи идетъ такъ прямо къ дѣлу, что мистеръ Джоблингъ говоритъ съ чувствомъ: -- Другъ, Гуппи, руку!
   Мистеръ Гуппи протягиваетъ руку и говоритъ:-- другъ, Джоблингъ, вотъ она!
   Мистеръ Джоблингъ отвѣчаетъ: -- другъ, Гуппи, мы истинные братья!
   -- Братья, говорятъ мистеръ Гуппи.
   Послѣ этого они крѣпко пожимаютъ другъ другу руки и мистеръ Джоблингъ, прибавляетъ расчувствовавшись до слезъ: -- спасибо Гуппи, спасибо; кажется я-бъ выпилъ еще стаканчикъ въ честь нашего знакомства.
   -- Послѣдній жилецъ Крука умеръ тамъ, замѣчаетъ мистеръ Гуппи, какъ-то случайно.
   -- Умеръ! говоритъ мистеръ Джоблингь.
   -- Былъ обыскъ. Внезапная смерть. Тебѣ, вѣдь, это все-равно?
   -- Мнѣ все-равно, говоритъ мистеръ Джоблингъ: -- умеръ такъ умеръ; вѣдь надо же гдѣ-нибудь умереть. Чертовски-странно, что ему непремѣнно понадобилась умереть въ квартирѣ.
   Мистеру Джоблингу, однакожь, подобная вольность со стороны умершаго писца не нравится, и онъ дѣлаетъ замѣтки въ родѣ слѣдующихъ: "мало ли мѣстъ, гдѣ можно протянуть ноги... гм! изволь подумать, умеръ!" или: "ему бы, чай, не понравилось еслибъ мнѣ вздумалось умереть на его мѣстѣ".
   Такъ-какъ условія законнымъ образомъ повершены, мистеръ Гуппи предлагаетъ откомандировать вѣрнаго Смольвида, для удостовѣренія: дома ли Крукъ, и если этотъ мистеръ дома, тотчасъ же приступать къ рѣшительнымъ переговорамъ. Мистеръ Джоблингь находитъ предложеніе мистера Гуппи совершенно основательнымъ и мистеръ Смольвидъ, увѣнчавшись необычайною шляпою, выноситъ ее, по образцу своего патрона, вонъ изъ гостиницы, и скоро возвращается съ вѣстью, что мистеръ Крукъ дома, что онъ его видѣлъ сквозь дверную щель, за прилавкомъ, гдѣ онъ спятъ какъ убитый.
   -- Такъ надо расплатиться, говоритъ мистеръ Гуппи: -- и идти. Смольвидъ, сколько съ насъ слѣдуетъ?
   Мистеръ Смольвидъ поднятіемъ брови даетъ знать хозяйкѣ, чтобъ она явилась, и говоритъ безостановочно: -- четыре порціи телятины, четыре порціи ветчины -- три. Четыре порціи картофелю -- три и четыре. Одна порція, цвѣтной капусты -- три и шесть. Три пуддинга съ мозгами -- четыре и шесть. Шесть бутылокъ -- пять. Три честера -- пять и три, Четыре стакана того-и-сего пополамъ -- шесть и три. Четыре порціи рому -- восемь и три и восемь и шесть хозяйкѣ. Восемь и шесть Полли -- полсоверина, восьмнадцать пенсовъ сдачи!
   Не истощивъ силъ своихъ подъ вліяніемъ такихъ сильныхъ вычисленій, Смольвидъ отпускаетъ друзей съ холоднымъ поклономъ, а самъ остается позади для любезныхъ наблюденій за Полли, если поблагопріятствуютъ обстоятельства, и для чтенія газетныхъ новостей. Газетные листы, сравнительно съ нимъ (исключая шляпы), такъ велики, что, когда онъ беретъ въ руки "Таймсъ" и перебѣгаетъ глазами по столбцамъ, приходитъ въ голову, что онъ лежитъ на кровати и кутается въ одѣяло.
   Мистеръ Гуппи и мистеръ Джоблингъ плетутся къ лавкѣ тряпья и бутылокъ и находятъ мистера Крука все еще спящимъ, какъ убитый, то-есть храпящимъ громко и непробудимымъ ни внѣшнимъ шумомъ, ни даже легкими толчками. На столѣ около него, посреди обычнаго хлама, стоитъ вмѣстительная бутылка джину и стаканъ. Воздухъ такъ пропитанъ запахомъ этого цѣлительнаго напитка, что даже глаза кошки, сидящей на полатяхъ, когда она ихъ открываетъ и смотритъ на приходящихъ, кажутся въ полпьяна.
   -- Вставайте, проснитесь! говоритъ мистеръ Гуппи, сотрясая довольно-сильно съёжившуюся фигуру мистера Крука:-- эй, сэръ Крукъ, вставайте!
   Но разбудить мистера Крука такъ же трудно, какъ заставить двигаться старое тряпье, пропитанное виннымъ запахомъ.
   -- Случалось ли тебѣ видать такое состояніе между опьяненіемъ и сномъ? говоритъ мистеръ Гуппи.
   -- Если это его обыкновенный сонъ, замѣчаетъ мистеръ Джоблингъ, нѣсколько безпокойнымъ тономъ:-- такъ я думаю, что когда-нибудь, при извѣстныхъ обстоятельствахъ, онъ продлится очень-долго.
   -- У него всегда больше обморокъ, чѣмъ сонъ, говоритъ мистеръ Гуппи и трясетъ его еще разъ: -- Эй, лордъ, вставайте! Его легче обокрасть сто разъ, чѣмъ разбудить! Откройте глаза!
   Послѣ всего шума, крика и трясенья онъ открываетъ глаза, но замѣтно, что онъ не видитъ посѣтителей, не сознаетъ и не видитъ ничего. Хотя онъ сгибаетъ ногу на ногу, разводитъ руками, раздвигаетъ и сдвигаетъ свои сморщенныя губы, однакожъ въ немъ не видно, какъ и прежде, никакого сознанія.
   -- Во всякомъ случаѣ, онъ живъ, говоритъ мистеръ Гуппи.-- Какъ ваше здоровье, лордъ-канцлеръ? Я привелъ къ вамъ друга. Есть дѣло.
   Старикъ все еще сидитъ, чавкая изсохшими губами и не видать въ немъ никакого сознанія. Спустя нѣсколько минутъ, онъ сидится привстать. Они его подымаютъ; онъ прислоняется къ стѣнѣ и таращитъ на нихъ глаза.
   -- Какъ ваше здоровье, мастеръ Крукъ? говоритъ ошеломленный мистеръ Гуппи: -- какъ ваше здоровье, сэръ? Вы какъ-будто околдованы, мистеръ Крукъ. Надѣюсь, что вы здоровы?
   Старикъ, нацѣливъ ложный ударъ или на мистера Гуппи, или просто въ пространство, самопроизвольно поворачивается и прямо носомъ упирается въ стѣну. Въ такомъ глупомъ положеніи онъ остается минуту, или двѣ, потомъ, шатаясь, переходитъ лавку и отворяетъ дверь на улицу. Свѣжій воздухъ, шумъ и движеніе ни улицѣ, время, или, быть-можетъ, всѣ эти соединенныя силы вмѣстѣ приводятъ его въ чувства. Онъ возвращается назадъ довольно-твердымъ шагомъ, поправляетъ на головѣ свою мѣховую шапку и смѣло смотритъ на своихъ посѣтителей.
   -- Покорный слуга, джентльмены; я вздремнулъ; крѣпко сплю, что дѣлать!
   -- Очень-крѣпко, говорятъ мистеръ Гуппи.
   -- Развѣ вы пытались меня будить? говоритъ подозрительный Крукъ?
   -- Такъ, немножко, отвѣчаетъ мистеръ Гуппи.
   Взоръ старика упадаетъ на пустую бутылку; онъ изслѣдуетъ ее, беретъ ее въ руки и нѣжно поворачиваетъ внизъ горлышкомъ.
   -- Хи, хи! вскрикиваетъ онъ, какъ нечистый духъ въ сказкахъ:-- тутъ кто-то прикладывалъ рыло: бутылка пуста.
   -- Увѣряю васъ, мы нашли ее такъ, какъ она есть, говоритъ мистеръ Гуппи. Коли хотите, я велю ее налить для васъ навзрѣзъ?
   -- Конечно, хочу, говорилъ мистеръ Крукъ, съ большою радостью: -- конечно хочу, объ этомъ и толковать нечего. Вотъ тутъ, за угломъ, въ гостинницѣ Солнечнаго Герба. Скажите: лорду-канцдеру, на четырнадцать пенсовъ. Они меня знаютъ!
   Онъ такъ ласково передаетъ пустую бутылку мистеру Гуппи, что этотъ джентльменъ, кивнувъ головой своему другу, спѣшитъ за уголъ и поспѣшно возвращается съ полною бутылкою. Старикъ беретъ бутылку, какъ любимаго внучка и, какъ нѣжный дѣдушка, ласкаетъ и треплетъ ее.
   -- А! хи! шепчетъ онъ съ полузакрытыми глазами и пробуя изъ бутылки: -- это не лордканцлерское въ четырнадцать пенни; это въ восьмнадцать пенни!
   -- Я хотѣлъ вамъ угодить, говоритъ мистеръ Гуппи.
   -- Вы настоящій вельможа, сэръ, отвѣчаетъ мистеръ Крукъ, прихлебнувъ еще изъ бутылки, и горячее дыханіе его кажется пламенемъ, способнымъ зажечь спиртъ: -- вы, сэръ, просто великобританскій баронетъ.
   Пользуясь этимъ благопріятнымъ случаемъ, мистеръ Гуппи представляетъ своего друга подъ импровизированнымъ именемъ мистера Вивля и объясняетъ цѣль ихъ прихода. Крукъ ласково держитъ бутылку въ рукахъ, но больше не пьетъ (онъ никогда не переходитъ извѣстнаго предѣла опьяненія, или трезвости), и мѣряетъ съ ногъ до головы новаго жильца своего и остается доволенъ.
   -- Вы не хотите ли взглянуть на комнату, молодой человѣкъ? говоритъ онъ: -- славная комната! Чисто вымыта. Мыломъ и поташемъ! Хи, хи! Ее надо пускать вдвое дороже, неговоря ужъ объ обществѣ со мной и о такой прекрасной кошкѣ для мышей.
   Нахваливая такимъ-образомъ комнату, старикъ ведетъ ихъ наверхъ и они въ-самомъ-дѣлѣ находятъ, что тамъ чище, чѣмъ было прежде и что даже въ комнатѣ стоитъ кой-какая старая мебель, которую хозяинъ вычерпалъ изъ своего хламнаго подземелья. Дѣло сладилось легко, потому-что лордъ-канцлеръ не можетъ быть тугъ предъ лицомъ мистера Гуппи, товарища по дѣламъ съ Кенджемъ и Корбаемъ, знатока въ процесѣ Жарндисовъ и во многихъ другихъ достославныхъ произведеніяхъ великобританской юстиціи. Рѣшено было такъ, что мистеръ Вивль займетъ съ завтрашняго дня свою комнату. Затѣмъ, мистеръ Вивль и мистеръ Гуппи отправляются на Странное Подворье въ Канцелярскую Улицу, гдѣ первый представляется мистеру Снегсби и, что всего важнѣе, заслуживаетъ вниманіе со стороны мистриссъ Снегсби. Потомъ направляются они, для сообщенія успѣховъ своихъ къ знаменитому Смольвиду, который, въ своей оригинальной шляпѣ, ожидаетъ ихъ въ конторѣ и наконецъ, разстаются послѣ того, какъ мистеръ Гуппи выяснилъ передъ ними свое желаніе повершить день радостно и свести ихъ всѣхъ въ театръ:-- но есть струны въ человѣческомъ сердцѣ, прибавилъ онъ: -- которыя заставляютъ меня смотрѣть на это удовольствіе, какъ на злую насмѣшку.
   На слѣдующій день, подъ скромнымъ покровомъ вечерняго мрака, смиренно является мистеръ Вивль въ канцелярію Крука; нестѣсняемый нисколько своимъ багажемъ, онъ помѣщается въ своей новой квартирѣ и два глаза ставень, смотрятъ на него во время сна съ особеннымъ удивленіемъ. Утромъ на другой день мистеръ Вивль, сказать мимоходомъ, самый безтолковѣйшій пустозвонъ, занимаетъ иголку и нитокъ у мистриссъ Флайтъ, молотокъ у своего хозяина и принимается за работу. Онъ вколачиваетъ различные предохранительные снаряды для оконныхъ занавѣсокъ, и для посуды и развѣшиваетъ на дрянные крючки двѣ свои чашки, молочникъ и другія замѣчательныя произведенія глины, и распоряжается вообще съ предпріимчивостью матроса.
   Но что всего болѣе цѣнитъ мистеръ Вивль (исключая своихъ свѣтлорусыхъ бакенбардъ, къ которымъ онъ питаетъ такую привязанность, какую только могутъ возбудить бакенбарды въ душѣ смертнаго), это коллекція гравюръ въ истинно-національномъ вкусѣ, изображающихъ богинь Альбіона, или Блистательную Галерею Британскихъ Красавицъ, то-есть леди высшаго фешонабельнаго круга во всѣхъ разнообразныхъ видоизмѣненіяхъ, къ которымъ способны соединенныя силы искусства и капитала. Этими великолѣпными портретами, хранившимися непочтительно въ шляпной картонкѣ, во время заточенія ихъ владѣльца на Торговыхъ Садахъ, украшаетъ онъ свою комнату. И такъ-какъ Блистательная Галерея Британскихъ Красавицъ облечена въ разнообразные идеальные костюмы, играетъ на разнообразныхъ инструментахъ, ласкаетъ разнаго рода собакъ, корчитъ разнаго рода физіономіи, оплетена разнообразными гирляндами цвѣтовъ, обнесена разнохарактерными балюстрадами, то видъ вообще выходитъ торжественный.
   Но фешонэбльный свѣтъ такая же слабость и мистера Вивля, какъ и мистера Тони Джоблинга. Запасшись вчерашними нумерами газетъ изъ гостинницы Солнечнаго Герба и вечеркомъ почитать о блистательныхъ и изумительныхъ метеорахъ, крейсирующихъ по фешонэбльному небу во всѣхъ направленіяхъ, составляетъ для него немаловажное наслажденіе. Свѣдѣніе, какой членъ, какого блистательнаго и изумительнаго круга, совершилъ изумительный и блистательный подвигъ вчера, или обдумываетъ блистательный и изумительный подвигъ на завтрашній день, даетъ ему огромный запасъ радости. Знать, на чемъ остановилась Блистательная Галерея Британскихъ Красавицъ, или на чемъ думаетъ остановиться, знать, какіе блистательные браки имѣютъ совершиться, какая блистательная молва ходитъ по блистательному обществу, значитъ, знакомиться съ наиславнѣйшими судьбами человѣческаго рода. Мистеръ Вивль обращаетъ услажденный взоръ свой съ газетныхъ новостей на усладительные портреты Блистательной Галереи и проч. и ему мнится, что онъ знаетъ оригиналовъ и оригиналы знаютъ его.
   Во всѣхъ другихъ отношеніяхъ, онъ спокойный жилецъ, расторопный, угодливый малый, способный заняться и стряпней и стиркой съ такимъ же успѣхомъ, съ какимъ занимается драпировкой своей комнаты и выказывающій большія соціальныя наклонности, когда вечернія тѣни ложатся на дворъ. Въ это время дня, если его не посѣтитъ мистеръ Гуппи, или образъ и подобіе мистера Гуппи, маленькій Смоль, теряющійся въ своей наивысочайшей шляпѣ, оставляетъ онъ свою мрачную комнату, гдѣ онъ наслѣдовалъ большую конторку, опрысканную чернильнымъ дождемъ, и занимается разговорами съ Крукомъ, или съ кѣмъ бы то ни было на дворѣ, гдѣ такъ много любителей хорошаго общества, потому-что мистриссъ Пайперъ, первая особа на дворѣ, находитъ современнымъ сдѣлать два замѣчанія мистриссъ Перкинсъ: вопервыхъ, она говоритъ, что еслибъ у ея Джонни были бакенбарды, то она бы очень хотѣла, чтобъ онѣ были похожи на бакенбарды этого молодаго человѣка, и вовторыхъ: помяните мое слово, мистриссъ Перкинсъ, что, рано или поздно, а этотъ молодой человѣкъ подберетъ къ своимъ рукамъ всѣ денежки Крука.
   

ГЛАВА XXI.
Семейство Смольвидовъ.

   Въ очень дурно-устроенной, въ очень дурно-испаряющейся части города (хотя одна изъ ея улицъ и называется Красная Горка), чертёнокъ Смольвидъ, названный именемъ Бартоломея и извѣстный, подъ родительской кровлей, подъ болѣе-краткимъ именемъ Барта, проводятъ маленькую частичку своего времени, на которое контора и соприкосновенныя съ нею дѣла, наложили свой тяжелыя руки. Онъ живетъ въ маленькомъ, узкомъ переулкѣ, всегда тихомъ, мрачномъ и скучномъ, обнесенномъ, какъ могила, со всѣхъ сторонъ кирпичными стѣнами, но гдѣ еще и до-сихъ-поръ гніетъ отъ стараго дерева пень, распространяя такой свѣжій и натуральный запахъ, какой свѣжій и натуральный видъ молодости имѣетъ Смольвидъ.
   Въ семействѣ Смольвидовъ, былъ всего-на-все одинъ только ребенокъ. Маленькихъ старичковъ и старушекъ было много, но дѣтей не было до-тѣхъ-поръ, пока бабушка Смольвида (она еще жива) не ослабла духомъ и не впала въ совершенное ребячество. Обладая полнымъ отсутствіемъ наблюденія, памяти, разсудка, соображенія и вѣчнымъ поползновеніемъ спать въ растопленномъ каминѣ, бабушка мистера Смольвида, безспорно, могла быть утѣхою знаменитой фамиліи.
   Дѣдушка мистера Смольвида также живъ. Онъ совершенно въ безпомощномъ состояніи относительно своихъ дряхлыхъ членовъ; но умъ его неприкосновененъ. Онъ до-сихъ-поръ удерживаетъ, такъ же хорошо, какъ удерживалъ и прежде, первыя четыре правила арифметики и небольшой запасъ самыхъ-рѣзкихъ историческихъ фактовъ. Что жь касается до идеализма восторговъ, восхищенія и другихъ френологическихъ аттрибутовъ, то онъ нисколько не слабѣе, относительно ихъ, чѣмъ былъ въ дни своей молодости. Все, что дѣдъ мистера Смольвида почерпнулъ духомъ своимъ на первыхъ годахъ жизни, было не больше куколки и осталось куколкою, которой не суждено было развиться даже въ простую бабочку.
   Отецъ этого забавнаго дѣдушки, по сосѣдству съ Красной Горкой, былъ что-то въ родѣ крѣпкокожаго, двуногаго, зашибающаго деньгу паука, который тчетъ свою паутину, чтобъ словить неопытныхъ мухъ, и удаляется въ тѣсные уголки своего гнѣзда, пока онѣ не запутаются въ паутинѣ. Божество, которому онъ покланялся -- это сложные проценты. Онъ жилъ для нихъ, женился на нихъ и умеръ отъ нихъ. Онъ потерпѣлъ какой-то значительный убытокъ въ одномъ честномъ предпріятіи, между-тѣмъ, какъ всѣ убытка должны были, повидимому, пасть и противную сторону; это обстоятельство нанесло ударъ, конечно, не сердцу, потому-что присутствіе его оставалось тайной, а чему-то особенному въ его существованіи и положило конецъ его жизни. Такъ-какъ характеръ его былъ несовсѣмъ-красивъ, а онъ прошелъ курсъ наукъ въ благотворительной школѣ по всѣмъ вопросамъ и отвѣтахъ о древнихъ народахъ, въ родѣ аморитовъ и хеттитовъ, то его часто выставляли на видъ, какъ образецъ вреда образованія.
   Духъ его проникъ и въ сердцѣ юнаго его сына, которому онъ постоянно твердилъ: "чѣмъ раньше за дѣло, тѣмъ лучше", и отдалъ его на тринадцатомъ году жизни въ контору денежнаго маклера, человѣка тонкаго свойства. На этомъ поприщѣ молодой джентльменъ исправилъ свой плохой и боязливый характеръ и, развивая въ себѣ родовые дары, усвоилъ окончательно способность учета. Вступя рано въ жизнь и женясь поздно, подобно отцу своему, онъ имѣлъ сына, также вялаго и ничтожнаго характера, который, также вступя рано въ жизнь и женясь поздно, сдѣлался отцомъ близнецовъ Бартоломея и Юдиѳи Смольвидовъ. Впродолженіе всего времени, въ которое развивалось семейное древо Смольвидовъ, вступающихъ въ жизнь рано и женящихся поздно, они укрѣплялись въ твердости практическаго характера; имъ запрещалась всѣ удовольствія, не позволялось читать повѣстей, сказокъ, романовъ, басенъ, и изгонялись всѣ роды и виды игръ.
   Въ настоящую минуту, въ темномъ маленькомъ подвалѣ, нѣсколькими футами ниже горизонта мостовой... Что за грязная, мрачная, непріятная комната! ничего въ ней не видно, кромѣ скорблой, грубой, байковой скатерти, грубаго, изогнутаго жестянаго подноса, на которомъ виднѣлось довольно-правильное изображеніе духа Смольвидова дѣдушки... Такъ въ настоящую минуту, въ этомъ подвалѣ, въ двухъ обитыхъ черной волосяной матеріей креслахъ, сидятъ, по обѣимъ сторонамъ камина, отягченные годами мистеръ и мистриссъ Смольвидъ и проводятъ счастливые часы. На каминномъ очагѣ стоятъ два треногіе таганчика, для горшковъ и кострюль, за которыми дѣдушка Смольвидъ считаетъ непреложнымъ долгомъ наблюдать строго; посреди нихъ торчитъ что-то въ родѣ мѣдной висѣлицы, назначенной, впрочемъ, для жаренья; дѣдушка Смольвидъ не спускаетъ и съ нея наблюдательныхъ своихъ глазъ. Въ подушкѣ стула достопочтеннаго мистера Смольвида, охраняемой его паутинными ногами, находится выдвижной ящикъ, въ которомъ, идетъ молва, погребено несметное богатство. Возлѣ него лежитъ лишняя подушка, въ которой онъ постоянно нуждается, для киданія въ голову дражайшей спутницы своихъ преклонныхъ лѣтъ, если она вздумаетъ сдѣлать нападеніе на его деньги -- пунктъ, въ которомъ онъ особенныхъ образомъ чувствителенъ.
   -- А гдѣ Бартъ? спрашиваетъ дѣдушка Смольвидъ у Юдиѳи, сестры Бартоломея.
   -- Онъ еще не приходилъ, отвѣчаетъ Юдиѳь.
   -- Онъ въ это время чай пьетъ?
   -- Нѣтъ, еще рано!
   -- Сколько же остается?
   -- Десять минутъ.
   -- А?
   -- Десять минутъ! громко вскрикиваетъ Юдиѳь.
   -- Гм! говоритъ дѣдушка Смольвидъ: -- десять минутъ!
   Бабушка Смольвидъ, почавкала губами, потрясла головой, смотря на треногій таганчикъ; она слышитъ, что говорятъ: въ умѣ ея представляются деньги и она вскрикиваетъ, какъ отвратительный, старый безперый попугай: десять фунтовъ стерлинговъ! десять фунтовъ стерлинговъ!
   Дѣдушка Смольвидъ тотчасъ же посылаетъ ей въ голову подушку.
   -- Молчи! кричитъ добрый старичокъ.
   Подушка оказываетъ двойное дѣйствіе: она лаетъ затылку мистриссъ Смольвидъ порядочный ударъ о спинку креселъ, приводитъ чепчикъ ея въ самое отчаянное состояніе и производитъ реакцію на мистера Смольвида, который опрокидывается отъ усилія на спинку своихъ креселъ, какъ разбитая кукла. Отличнѣйшій старичокъ-джентльменъ бываетъ въ такія минуты болѣе-похожъ на связку платья съ черною тряпкою наверху, чѣмъ на человѣка, а потому не приходитъ въ себя, пока внучка не произведетъ надъ нимъ двухъ операцій: вопервыхъ, не взболтаетъ его, какъ какую-нибудь большую бутыль, и вовторыхъ, не обколотитъ и не обомнетъ его, какъ матрацъ. И опять сидятъ они другъ противъ друга, съ спутницею своихъ послѣднихъ дней, какъ два стража, забытые черною смѣною -- смертью.
   Юдиѳь, достойная собесѣдница этого общества. Она такъ безсомнѣнно сестра мистера Смольвида младшаго, что еслибъ на этой парочкѣ замѣсить опару, то врядъ ли бы испеклось что-нибудь среднее пропорціональное. Она такъ удостовѣряетъ, по-крайней-мѣрѣ, въ наружномъ сходствѣ съ породою обезьянъ, что еслибъ одѣть ее въ мишурное платье съ шапочкой на головѣ, она могла бъ смѣло исходить весь материкъ и плясать водъ звуки органа и никто бъ не обратилъ на нее вниманія, какъ на что-нибудь особенное. Впрочемъ, при настоящихъ обстоятельствахъ, она одѣта въ обыкновенное старое платье темненькаго цвѣта.
   Юдиѳь никогда не имѣла куклы, никогда не слыхала о сказкахъ, никогда не играла ни въ какую игру. Раза два-три случалось ей попадать въ общество дѣтей, когда ей было лѣтъ около десяти, но ни она не знала, что дѣлать съ дѣтьми, ни дѣти не знали, что дѣлая съ ней. Очень-сомнительно, умѣла ли Юдиѳь смѣяться. Она такъ рѣдко видала смѣхъ, что достовѣрность остается на сторонѣ противнаго мнѣнія. О чемъ-нибудь, въ-родѣ невиннаго, веселаго смѣха, она, очевидно, не имѣла никакого понятія. Еслибъ она попробовала посмѣяться, то, вѣрно, ей помѣшали бы зубы, потому-что она стала бы подражать, такъ, какъ она во всемъ подражала, своему достопочтенному дѣдушкѣ. Вотъ какова Юдиѳь!
   А братецъ ея не съумѣетъ спустить волчка ни за что въ мірѣ. О Джакѣ-Великанѣ, или о Синбадѣ-Матросѣ онъ столько же знаетъ, сколько о жителяхъ звѣздъ. Онъ скорѣе будетъ согласенъ самъ обратиться въ кошку, или мышь, чѣмъ станетъ играть въ кошку-и-мышку; но онъ выше сестры своей въ томъ отношенія, что изъ мрачнаго круга своихъ потемокъ выступилъ въ обширную полосу свѣта, бросаемаго мистеромъ Гуппи. Потому и велико его удивленіе и подражаніе эту блестящему чарователю.
   Съ шумомъ, подобнымъ грому, ставятъ Юдиѳь одинъ изъ жестяныхъ подносовъ на скорблую скатерть и собираетъ на немъ чашки и блюдечки. Хлѣбъ кладетъ она въ жестяную корзинку, а масло (очень-маленькій кусочекъ) на небольшую свинцовую тарелочку. Дѣдушка Смольвидъ, косо смотритъ на приготовленіе къ чаю и спрашиваетъ Юдиѳь.
   -- Гдѣ дѣвка?
   -- Черли? говоритъ Юдиѳь.
   -- А? вылетаетъ изъ устъ дѣдушки Смольвида.
   -- Черли? кричитъ Юдиѳь.
   Это имя затрогиваетъ бабушку Смольвидъ и она, не спуская глазъ, какъ обыкновенно, съ треногаго таганчяка, кричитъ:
   -- На водѣ! Черли, на водѣ! На водѣ, на водѣ, Черли на водѣ! и воспламеняется до энергіи.
   Дѣдушка посматриваетъ на подушку, но силы его еще не возобновились послѣ бывшаго напряженія.
   -- Ха! говоритъ онъ, когда все смолкло: -- она, я думаю, ѣстъ много. Лучше бы ей платить деньгами за работу, чѣмъ кормятъ ее.
   Юдиѳь, съ хитрымъ взглядомъ своего брата, качаетъ головой и корчитъ ротъ, чтобъ сказать: нѣтъ; однакожъ не говорятъ.
   -- Нѣтъ? отвѣчаетъ старицъ: -- отчего не нѣтъ?
   -- Ей надо шесть пенсовъ въ день; а мы можемъ обойтись дешевле, говоритъ Юдиѳь.
   -- Въ-самомъ-дѣлѣ?
   Юдиѳь отвѣчаетъ глубоко-значущимъ киваньемъ головы; намазываетъ масло такъ тонко на хлѣбъ, что его вовсе и не видать, боится обронятъ каждую крошку и разрѣзываетъ хлѣбъ на маленькіе кусочки.
   -- Эй ты, Черли! куда запропастилась? кричитъ она.
   Робко повинуясь этому воззванію, маленькая дѣвочка, въ грубомъ передникѣ, въ большомъ капорѣ, съ влажными, мыльными руками и съ половой щеткой, является и присѣдаетъ.
   -- Чѣмъ ты теперь занимаешься? говоритъ Юдиѳь, взглянувъ на нее какъ старая вѣдьма.
   -- Чищу заднюю комнату наверху, миссъ, отвѣчаетъ Черли.
   -- У меня дѣлать хорошо и не мѣшкать. Ну, пошла? Скорѣй! говоритъ Юдиѳь, топнувъ ногою -- ты больше дѣлаешь хлопотъ, чѣмъ дѣла.
   Отдавъ это приказаніе, строгая вѣдьма возвращается за свою работу, снова начинаетъ ковырять масло и рѣзать хлѣбъ; на нее падаетъ черезъ окно тѣнь отъ ея брата, и она бѣжитъ, съ хлѣбомъ и ножомъ въ рукахъ, отпереть для него сѣнную дверь.
   -- А, Бартъ! пришелъ! говоритъ дѣдушка Смольвидъ.
   -- Пришелъ, отвѣчаетъ Бартъ.
   -- Опять былъ съ своимъ другомъ Бартъ?
   Смольвидъ кивнулъ головой.
   -- Очень-хорошо. Живи на его счетъ сколько можно и берегись его глупыхъ замашекъ. Надо съ него сорвать сколько можно. въ этомъ должна быть вся дружба, говоритъ почтенный мудрецъ.
   Бартъ не принимаетъ добраго совѣта съ такимъ подобострастіемъ, съ какимъ могъ; онъ удостоиваетъ старичка только тѣмъ вниманіемъ, которое выражается миганьемъ глаза и киваньемъ головы, беретъ стулъ и садится за чай. И четыре старыя лица наклонились надъ чашками чаю, какъ хоръ злыхъ духовъ. Мистриссъ Смольвидъ чавкаетъ губами и смотритъ на таганъ, а мистеръ Смольвидъ требуетъ часто, чтобъ его встряхивали, какъ большую стклянку съ лекарствомъ чернаго цвѣта.
   -- Да, да, говоритъ добрый старичокъ, обращаясь опять къ своимъ урокамъ практической мудрости: -- это такое правило, которое далъ бы тебѣ и твой отецъ, Бартъ. Ты никогда не видалъ своего отца -- тѣмъ хуже. Это былъ мой истинный сынъ.
   Хотѣлъ ли онъ этимъ выразить достоинства своего сына или нѣтъ -- неизвѣстно.
   -- Онъ былъ мой истинный сынъ, повторяетъ старикъ, положивъ свой кусокъ хлѣба съ масломъ на колѣни: -- славный счетчикъ, умеръ, тому назадъ лѣтъ пятнадцать.
   Мистриссъ Смольвидъ, руководимая своимъ инстинктомъ, кричитъ: -- Пятнадцать сотенъ фунтовъ стерлинговъ. Пятнадцать сотенъ фунтовъ стерлинговъ въ черномъ ящикѣ, пятнадцать сотенъ фунтовъ стерлинговъ! Пятнадцать сотенъ фунтовъ стерлинговъ заперты!
   Достойный супругъ ея, отложивъ въ сторону свой кусокъ хлѣба съ масломъ, немедленно отправляетъ подушку въ голову своей дражайшей половины такъ сильно, что она ударяется затылкомъ о спинку креселъ и упадаетъ самъ на-взничь, обезсилѣвъ. Наружность его, послѣ исправительныхъ демонстрацій противъ мистриссъ Смоль видъ, особенно-выразительна и совершенно-непріятна: вопервыхъ, потому, что подобнаго рода экзерциціи обыкновенно надвигаютъ его черную ермолку на одинъ его глазъ и даютъ ему дьявольски-развращенный видъ; вовторыхъ, потому-что онъ произносятъ страшную брань противъ мистриссъ Смольвидъ, и втретьихъ, потому-что контрастъ между этими сильными выраженіями и его безсиліемъ, въ которое онъ впадаетъ, даетъ ему видъ злодѣя, который сдѣлалъ бы много зла, еслибъ могъ. Все это такъ часто повторяется въ семействѣ Смольвидовъ, что не производитъ никакого впечатлѣнія на зрителей. Старикъ только вытрясывается и выколачивается; полушка снова кладется за свое обыкновенное мѣсто, возлѣ него, и старая мистриссъ Смольвидъ, которой, быть-можетъ, поправятъ чепчикъ, а быть-можетъ и нѣтъ, сидитъ опять въ своемъ стулѣ, готовая быть опрокинута, какъ мячъ.
   Проходитъ нѣсколько времени въ настоящую минуту, пока старый джентльменъ охладился до такой степени, что можетъ продолжать свой разговоръ; но, несмотря на достаточную степень охлажденія, онъ все-таки примѣшиваетъ къ своей рѣчи нѣкотораго рода крѣпкія словца, которыми подчуетъ дражайшую свою половину, могущую только сообщаться съ треногимъ таганомъ. Онъ говоритъ въ слѣдующихъ словахъ:
   -- Еслибъ твой отецъ, Бартъ, прожилъ дольше, то, вѣрно, наколотилъ бы порядочную деньгу... Ты дьявольская трещотка!.. но только-что онъ началъ воздвигать зданіе, фундаментъ, подъ которое работалъ столько лѣтъ... ты проклятая сорока, козій смѣхъ, демонская утроба, что тебѣ надо?.. Заболѣлъ онъ и умеръ изнурительной лихорадкой, онъ всегда былъ человѣкъ бережливый, скопи-домокъ, человѣкъ трудолюбивый... Я тебѣ бросилъ бы въ голову ободранную кошку, замѣсто подушки, я тебѣ бы, чортова перечница!.. и мать твоя, женщина разсудительная, сухая, какъ дрань, канула, какъ топоръ въ воду, родивъ тебя я Юдвбь... Ты старая стрекоза, ты демонская трещотка, ты свиная башка!..
   Юдиѳь, не интересуясь нисколько тѣмъ, что она слыхивала ужь не одинъ разъ, сливаетъ въ полоскательную чашку и сбираетъ остатки съ подноса, съ дна чайника, съ чашекъ и съ блюдечекъ для ужина маленькой поденьщицѣ. Точно также собираетъ она въ жестяной коробкѣ всѣ корки и крошки хлѣба, оставленныя строгою бережливостью умѣренныхъ хозяевъ.
   -- Мы съ твоимъ отцомъ были товарищи, Бартъ, говоритъ старый джентльменъ: -- и когда я умру, все останется вамъ съ Юдиѳью. Для васъ большое счастье, что вы во-время вступили въ ученье: Юдиѳь къ цвѣточной мастерицѣ, а ты въ адвокатство. Вы не должны тратить деньги; вы должны трудиться для насущнаго хлѣба и увеличивать капиталъ. Когда я умру, Юдиѳь пойдетъ опять къ цвѣточной мастерицѣ, а ты въ свою контору.
   Судя по наружности Юднеи, можно было бы подумать, что она способнѣе заниматься терніемъ чѣмъ цвѣтами, но она дѣйствительно въ свое время была посвящена въ искусство и тайны дѣланія розъ и лилій. Тонкій наблюдатель, можетъ-быть, открылъ бы въ глазахъ сестры и брата въ то время, когда ихъ достопочтенный прародитель говорилъ о своей смерти, нѣкотораго рода нетерпѣніе и даже, можетъ-быть, нѣкотораго рода желаніе, чтобъ онъ отправился бы туда поскорѣе.
   -- Ну, если всѣ отпили, говоритъ Юдиѳь, оканчивая свои распоряженія: -- такъ я позову дѣвчонку сюда: пусть она здѣсь напьется чаю. А коли дашь ей пить въ кухнѣ, такъ она и вѣкъ не кончитъ.
   Согласно этому, вводится Черли и, подъ сильной перестрѣлкой глазъ, берется за полоскательную чашку и за бѣдные остатки хлѣба и масла. При усиленномъ наблюденіи за утоленіемъ голода молодой поденьщицы Юдиѳь Смольвидъ, кажется, достигаетъ геологическаго возраста и какъ-будто происходитъ съ незапамятныхъ временъ. Ея систематическое направленіе всегда выбранить или оборвать, хоть и безъ всякаго повода, въ полномъ смыслѣ замѣчательно; оно развилось до такихъ размѣровъ, до которыхъ рѣдко достигаетъ въ самыхъ взрослыхъ спеціалистахъ.
   -- У меня смотри, не шататься цѣлое послѣ-обѣда изъ угла въ въ уголъ, кричитъ Юдиѳь, мотая головой и топая ногами (потому-что она замѣтила, что глаза поденьщицы несвоевременно обращены на полоскательную чашку): -- набьешь глотку да и за работу!
   -- Слушаю, миссъ, отвѣчаетъ Черли.
   -- Молчи, негодная, возражаетъ миссъ Смольвидъ: -- я знаю, что вы за птицы: на словахъ все готовы, а на дѣлѣ ничего нѣтъ. Скорѣй, скорѣй!
   Черли дѣлаетъ огромный глотокъ чаю, въ знакъ повиновенія, и такъ быстро уничтожаетъ бѣдные остатки съѣстнаго, что миссъ Смольвадъ даетъ ей наставленіе не быть жадной, что въ вашемъ братѣ, замѣчаетъ она, отвратительно. Черли пришлось бы, можетъ-быть, много выслушивать общихъ мѣстъ о томъ, что прилично и неприлично ихъ брату, еслибъ не раздался стукъ въ дверь.
   -- Посмотри, кто тамъ, только, чуръ, не жевать, какъ отворимъ дверь! кричитъ Юдиѳь.
   Предметъ ея наблюденій убѣгаетъ отворять дверь; сама миссъ Смольвидъ спѣшитъ, пользуясь временемъ, спрятать остатки хлѣба и масла и опрокидываетъ двѣ-три грязныя чашки на дно подноса, желая этихъ выразить, что всякое потребленіе чая и хлѣба считается совершенно-оконченнымъ.
   -- Ну, кто тамъ, что ему нужно? говоритъ огрызливая Юдиѳь.
   Оказывается, что это, ни больше ни меньше, какъ мистеръ Джорджъ.
   Мистеръ Джорджъ входитъ въ комнату безъ всякихъ предварительныхъ докладовъ и церемоній.
   -- Хфююю! говоритъ мистеръ Джорджъ: -- у васъ тепленько. Постоянный огонь. Вамъ, можетъ-быть, хорошо къ этому пріучаться. Мистеръ Джорджъ дѣлаетъ послѣднее замѣчаніе про себя и кланяется дѣдушкѣ Смольвиду.
   -- Гм! Это вы, говорятъ старикъ.-- Какъ поживаете? какъ можете?
   -- Понемножку, отвѣчаетъ мистеръ Джорджъ и беретъ стулъ.-- Ваша внучка? и имѣлъ честь видать ихъ прежде. Мое почтеніе, миссъ.
   -- А это мой внукъ, говоритъ дѣдушка Смольвидъ: -- вы его прежде не видывали. Онъ служитъ въ конторѣ адвокатовъ и мало бываетъ дома.
   -- Мое почтеніе! Онъ очень-похожъ на сестру, намъ двѣ капли воды. Чертовское сходство, говорятъ мистеръ Джорджъ, ударяй выразительно, но можетъ быть несовсѣмъ-вѣжливо, на послѣднее прилагательное.
   -- Ну, а какъ дѣла, мистеръ Джорджъ? спрашиваетъ дѣдушка Смольвидъ, потирая легонько ногу.
   -- Что дѣла, дѣла, какъ сажа бѣла!
   Это закоптѣлый, загорѣлый джентльменъ лѣтъ пятидесяти, хорошо сложенный и недурной наружности; съ черными, курчавыми волосами, съ свѣтлыми глазами и съ широкой грудью. Его мускулистыя, сильныя руки, также загорѣвшія, какъ и лицо, имѣли, очевидно, тяжелое употребленіе въ жизни. Всего замѣчательнѣе въ немъ то, что онъ всегда садится на кончикъ стула, какъ-будто съ незапамятныхъ поръ имѣетъ привычку оставлять позади себя пустое пространство для платья или для какого-нибудь другаго снаряда. Походка его, мѣрная и тяжелая очень шла бы къ шуму и звону шпоръ. Теперь онъ гладко выбритъ; но какое-то подергиваніе рта свидѣтельствуетъ о знакомствѣ верхней губы съ огромными усищами; въ томъ же фактѣ удостовѣряетъ частое самопроизвольное положеніе руки и пальцевъ на уста. Вообще, посмотрѣвъ на мистера Джорджа, непремѣнно приходитъ въ голову, что онъ нѣкогда служилъ въ тяжелой кавалерія.
   Между мистеромъ Джорджемъ и семействомъ Смольвидовъ, поразительный контрастъ. Никогда, я думаю, не приходилось ни одному кавалеристу стоять на такой несовмѣстной квартирѣ. Онъ и семейство Смольвидовъ все-равно, что тяжелый рыцарскій мечъ и ножичекъ для скрытія устрицъ. Его развитый станъ и крупныя формы, его свободныя манеры, выражающія потребность въ большомъ пространствѣ и ихъ поджарость и подщипанность; его звучный, громкій голосъ и ихъ острая непріятная пискотня, составляли двѣ рѣзкія и противоположныя крайности.
   Смотря на него, какъ онъ тутъ сидитъ посреди этой грязной и мрачной комнатки, немножко согнувшись, опершись руками на колѣни, выворотивъ локти въ стороны, такъ смотря на него, приходитъ въ голову, что онъ, того-и-гляди, проглотитъ все семейство Смольвидовъ за-разъ и съ ихъ четырьмя комнатами и съ кухней на придачу.
   -- Что хочется жизни, что-ли, втереть въ ноги-то? спрашиваетъ мистеръ Джорджъ дѣдушку Смольвида, осмотрѣвшись въ комнатѣ.
   -- Ха! мистеръ Джорджъ, это, знаете, частью привычка, а частью, конечно, пособляетъ я циркуляція крови, отвѣчаетъ старикъ.
   -- Ц-и-р-к-у-л-я-ц-і-я! повторяетъ мистеръ Джорджъ, скрестивъ руки на своей широкой груди и ставъ еще вдвое толще: -- было бы чему циркулировать.
   -- Конечно, я старъ, мистеръ Джорджъ, говоритъ дѣдушка Смольвидъ: -- но силы у меня, по лѣтамъ моимъ, довольно. Я старше ея, говорить онъ указывая на жену: -- однако, досмотрите, что это за тряпка... Ты дьявольская трещотка!... прибавляетъ онъ, возобновляя свое враждебное расположеніе духа.
   -- Бѣдняга! говоритъ мистеръ Джорджъ, поворачивая голову въ ту сторону, гдѣ сидитъ бабушка Смольвидъ: -- не браните старушку. Посмотрите на нее: чепецъ на сторону, сама еле-дышетъ. Поправьтесь, сударыня, поправьтесь. Вотъ такъ, дайте вашу руку! Не сердитесь за нее, мистеръ Смольвидъ, вспомните свою мать, продолжалъ мастеръ Джорджъ, возвращаясь опять къ своему стулу: -- вѣдь и та, чай, была такая же старуха, какъ ваша жена.
   Старикъ ворчитъ что-то подъ-носъ себѣ.
   -- А условіе помните? спрашиваетъ мистеръ Джоржъ.-- Трубку за двухмѣсячные проценты! Да! Все вѣрно. Не бойтесь велѣть подать трубку. Вотъ новый билетъ, вотъ и двухмѣсячные проценты и ни одинъ дьяволъ не смѣй путаться въ дѣла мои!
   Мистеръ Джорджъ сидитъ скрестивъ руки и пожираетъ глазами все семейство Смольвидовъ и всю комнату, пока дѣдушка Смольвидъ, при помощи Юдиѳи, достаетъ изъ запертаго бюро два кожаные ящика; въ одинъ изъ нихъ онъ погружаетъ только-что полученный документъ, а изъ другаго достаетъ точно такую же бумажку и передаетъ ее мистеру Джорджу. Мистеръ Джорджъ свертываетъ ее такъ, какъ должно для закурки трубки. Старикъ разсматриваетъ оба документа вдоль и поперегъ, прежде чѣмъ рѣшается освободить ихъ изъ кожаной тюрьмы, раза три или четыре перещитываетъ деньги, заставляетъ Юдиѳъ по нѣскольку разъ повторять каждое слово, и такъ дрожитъ при ленкомъ движеніи и при всякомъ словѣ, что дѣло тянется продолжительно Когда, наконецъ, все кончилось и онъ оторвалъ отъ запертаго бюро хищные пальцы и глаза, принялся онъ отвѣчать мистеру Джорджу за послѣднее его замѣчаніе.
   -- Не бойтесь велѣть подать трубку! Мы не такъ жадны, сэръ. Юдиѳь, посмотри-ка, гдѣ тамъ трубка, да подай стаканчикъ водки и воды мистеру Джорджу!
   Забавные близнецы, переглядывавшіеся во все это время между собою, выключая того момента, когда кожаные ящики приковывали ихъ вниманіе, теперь удаляются въ другую комнату, будучи, вообще говоря, весьма-недовольны посѣтителемъ, котораго оставляютъ своему дѣду, какъ оставляютъ молодые медвѣжата путешественника въ пользу стараго медвѣдя.
   -- Тутъ вы, я думаю, проводите цѣлый день? говоритъ мистеръ Джорджъ.
   -- Конечно, конечно, отвѣчаетъ старикъ.
   -- И вы ничѣмъ не занимаетесь?
   -- Наблюдаю за огнемъ... когда что-нибудь варится или жарится...
   -- Вѣдь это невсегда бываетъ, говоритъ мистеръ Джорджъ съ большимъ выраженіемъ.
   -- Конечно невсегда, конечно.
   -- И вы ничего не знаете и не заставляете читать себѣ?
   Старикъ мотаетъ головою съ какимъ-то особеннымъ торжествомъ.
   -- Нѣтъ, нѣтъ! У насъ чтецовъ въ семействѣ не бывало. Богъ избавилъ. Чтеніе прибыли не даетъ. Это такъ, глупость, лѣность, сумасшествіе. Нѣтъ, нѣтъ!
   -- Ну вы другъ друга стоите, говоритъ посѣтитель такъ тихо, что старикъ не можетъ его слышать, и осматриваетъ дорогую чету.
   -- Я думаю... говоритъ онъ теперь громко.
   -- Что?
   -- Я думаю, что вы меня какъ-разъ засадите, если я не соберу денегъ къ сроку?
   -- Нѣтъ, мой другъ! восклицаетъ старикъ, протянувъ обѣ руки для объятій: -- никогда не засажу. Вотъ пріятель мой въ Сити, которому я посовѣтовалъ вамъ дать денегъ... тотъ засадитъ.
   -- А почему же вы знаете? говорятъ мистеръ Джорджъ, и закрѣпляетъ вопросъ восклицаніемъ вполголоса: -- ахъ ты подлая скотина!
   -- На него, мой другъ, нельзя положиться. Я ему ни на волосъ не вѣрю. У него подай деньги -- вотъ и все.
   -- Чортъ съ нимъ! говоритъ мистеръ Джорджъ.
   Въ это время Черли является съ подносомъ, на которомъ лежитъ трубка, маленькой сверточекъ табаку, стаканчикъ водки и кеда.
   Мистеръ Джорджъ, увидавъ ее, спрашиваетъ откуда она: -- въ тебѣ пѣть семейнаго сходства, говоритъ онъ.
   -- Я поденьщица, сэръ, отвѣчаетъ Черли.
   Тяжелый кавалеристъ (если только онъ въ-самомъ-дѣлѣ кавалеристъ, или былъ кавалеристомъ) снимаетъ съ нея капоръ и слегка, въ-особенности для такой тяжелой руки, какъ его, гладитъ ее по головѣ.
   -- Ты оживляешь весь домъ, говоритъ онъ ей: -- все семейство нуждается въ такомъ личикѣ, какъ твое, и также сильно, какъ нуждается къ чистомъ воздухѣ. Черли удаляется. Мистеръ Джорджъ закуриваетъ трубку, пьетъ грогъ за здоровье пріятеля, дѣдушки Смольвида.
   -- Такъ вы думаете, что онъ меня засадитъ?
   -- Я думаю, что засадитъ, я боюсь, что засадитъ. Онъ, я знаю, говоритъ несовсѣмъ-осторожно дѣдушка Смольвида: -- упекалъ разъ двадцать своихъ должниковъ.
   Это было сказано несовсѣмъ-осторожно потому, что, при словѣ двадцать, лучшая и дражайшая половина его, которая до-сихъ-поръ смотрѣла на огонь, пробуждается и начиняетъ бормотать: -- двадцать, тысячъ фунтовъ стерлинговъ и двадцать банковыхъ билетовъ въ въ шкатулкѣ; двадцать сотенъ тысячъ, двадцать мильйоновъ, двадцать... но въ эту минуту подушка прерываетъ перечень всѣхъ сортовъ двадцати и опрокидываетъ и контузитъ старую леди. Мистеръ Джорджъ смотритъ на этотъ экспромтъ, какъ на новость, и освобождаетъ бабушку Смольвидъ изъ-подъ гнета.
   -- Ты дьявольская трескотня, ты скорпіонъ, ты адская змѣя, ты вѣдьма, кошачья утроба, которую надо сжечь на кострѣ! рычалъ старикъ, распростертый въ своихъ креслахъ.
   -- Потрясите меня немного, другъ мой!
   Мистеръ Джорджъ смотрѣлъ на обоихъ стариковъ такими глазами, какъ-будто онъ чувствовалъ себя не въ своемъ умѣ. Понявъ просьбу дѣдушки Смольвида, онъ беретъ его за шиворотъ, приподымаетъ кверху съ креселъ такъ легко, какъ куклу, и кажется думаетъ, не вытрясти ли изъ него дальнѣйшія поползновенія къ метательной силѣ подушекъ. Но впрочемъ, мысли этой въ исполненіе не рѣшается приводить, однако же потрясаетъ его довольно-сильно, такъ-что голова у старика вертится какъ у арлекина, сажаетъ его прямо въ креслахъ, такъ энергически напяливаетъ на него ермолку, что старикъ минуты двѣ не можетъ отмигаться, какъ слѣдуетъ.
   -- О Боже! вздыхаетъ мистеръ Смольвидъ: -- Спасибо, спасибо, другъ! Пфууу... духъ захватило! Хоо, хоо! и мистеръ Смольвидъ твердятъ это не безъ откровеннаго ужаса къ своему дорогому другу, который все-таки стоитъ надъ нимъ, какъ какая-нибудь массивная каланча.
   Ужасающее привидѣніе между-тѣмъ ниспускается постепенно до своего стула, начинаетъ затягиваться большими глотками дыма и утѣшать себя философскими размышленіями.-- Имя твоего пріятеля, живущаго въ Сити, начинается съ буквы Д; знаю я тебя, дружище, тебѣ только съ чертями и возиться и ты правъ: онъ меня засадитъ.
   -- Что вы говорите, мистеръ Джорджъ? спрашиваетъ старикъ.
   Кавалеристъ отрицательно трясетъ головою и, опершись на колѣно локтемъ правой руки, въ которой держитъ трубку т, вывернувъ воинственно локоть лѣвой руки, продолжаетъ курить. По-временамъ онъ посматриваетъ на мистера Смольвида съ глубокимъ вниманіемъ, и чтобъ яснѣе всматриваться въ черты старика, размахиваетъ рукою клубы табачнаго дыма.
   -- Я увѣренъ, говоритъ онъ, и измѣняетъ на столько свое положеніе, на сколько надо, чтобъ, согнувшись, касаться губами краевъ стакана съ грогомъ: -- что я единственный человѣкъ изъ всѣхъ живыхъ, а можетъ-быть, и изъ мертвыхъ, который съумѣлъ выжатъ ихъ васъ хоть трубку табаку?
   -- Это правда, отвѣчаетъ старикъ: -- гостей у меня не бываетъ и угощать я не люблю: это не въ моемъ характерѣ. Не вы, такой весельчакъ, поставили трубку въ условіе...
   -- Что трубка, пустяки! Но главное, чтобъ выжать изъ васъ что-нибудь за свои деньги.
   -- Ха! какой вы тонкій мудрецъ, сэръ! говоритъ дѣдушка Смольвидъ, потирая себѣ ноги.
   -- Большой мудрецъ. Да. Пфу. Прогулки сюда вѣрное доказательство въ моей мудрости. Пфу. Да и мое состояніе тоже. Пфу. Всѣ знаютъ, что я мудрецъ, говоритъ мистеръ Джорджъ спокойно покуривая:
   -- Я на пути мудрости.
   -- Не упадайте духомъ, сэръ. Дѣла опять понравятся.
   Мистеръ Джорджъ смѣется и пьетъ.
   -- У васъ нѣтъ родственниковъ? спрашиваетъ дѣдушка Смольвидъ, съ особеннымъ блистаньемъ глазъ: -- которые бы отсчитали за васъ капиталецъ, или бы по-крайней-мѣрѣ поручились за васъ моему пріятелю въ Сити: порука двухъ лицъ ему достаточно, онъ согласится еще дать въ долгъ. У васъ нѣтъ такихъ родственниковъ, мистеръ Джорджъ?
   Мистеръ Джорджъ продолжаетъ спокойно курить и отвѣчаетъ:
   -- Если бъ у меня я была такіе родственника, то а не сталъ бы ихъ безпокоить. Я своимъ надѣлалъ и безъ того много хлопотъ въ жизни. Можетъ-быть, самое лучшее покаяніе для бродяги состоятъ въ томъ, чтобъ прійдти къ порядочнымъ людямъ, которыхъ прежде знать не хотѣлъ и съ которыми жить не хотѣлъ. Но я бродяга не такого сорта. По мнѣ, коли ушелъ, такъ и не приходи.
   -- Но врожденныя чувства, мистеръ Джорджъ, замѣчаетъ дѣдушка Смолвидъ.
   -- Къ двумъ первымъ порукамъ... Гм, говорить мистеръ Джорджъ, качая головою и куря спокойно: -- Нѣтъ, я тоже же изъ такого сорта.
   Дѣдушка Смольвидь, послѣ послѣдняго оттрясыванья, все спускался и спускался въ своихъ кресламъ, такъ-что теперь онъ, на больше ни меньше, какъ связка платьевъ съ голосомъ внутри, требующемъ Юдиѳь. Является эта гурія, оттрясываетъ старика по своему способу и онъ велитъ ей остаться при себѣ. Какъ кажется, онъ боится утруждать своего посѣтителя, готоваго, по первому призыву, подать ему помощь очень-энергически.
   -- А! замѣчаетъ онъ, прійдя опять въ свое нормальное состояніе: -- если бы вы, мистеръ Джорджъ, пришпорили капкана, вамъ было бы очень-нехудо. Еслибъ тогда, когда вы пришли въ первый разъ сюда, вслѣдствіе нашихъ объявленій, то-есть, я подразумѣваю объявленія моего пріятеля въ Сити и нѣкоторыхъ другихъ, которые отдали свои капиталы подъ залоги и мнѣ позволяютъ также упомянуть о моемъ ничтожномъ капиталишкѣ, такъ, еслибъ тогда вы намъ пособили, вы бы, мистеръ Джорджъ, маху не дали.
   -- Я бы очень хотѣлъ не дать маху, какъ вы говорите, отвѣчаетъ мистеръ Джорджъ, куря уже не такъ спокойно, какъ прежде, потому-что присутствіе Юдиѳи наложило на него очарованіе -- только не любовнаго рода, подъ вліяніемъ котораго онъ постоянно смотрѣлъ въ ту сторону, гдѣ стояла она: -- но вообще-то я очень-доволенъ, говоритъ мистеръ Джорджъ -- что ничего не вышло.
   -- Отчего же, мистеръ Джорджъ? отчего же, чортъ возьми! говоритъ дѣдушка Смольвидъ съ полнымъ выраженіемъ отчаянія.
   -- По двумъ причинамъ, товарищъ.
   -- По какимъ же это причинамъ, мистеръ Джорджъ, по какимъ причинамъ, чортъ возьми?
   -- Нашего друга въ Сити? насмѣшливо говоритъ мистеръ Джорджъ и спокойно прихлебываетъ изъ стакана.
   -- Пожалуй хоть его. По какимъ же это причинамъ-то?
   -- Первое дѣло, отвѣчаетъ мистеръ Джорджъ и смотритъ на Юдиѳь, какъ-будто бъ разительное сходство, которое существуетъ между старикомъ и ею, заставляетъ его думать, что совершенно все-равно, кто бъ его ни слушалъ, она или онъ: -- вы, джентльмены, хотѣли меня одурачить. Вы печатали въ объявленіи, что мистеръ Гаудонъ (пожалуй, хоть капитанъ Гаудонъ, если это вамъ лучше нравится) имѣетъ узнать нѣчто въ свою пользу.
   -- Ну, что жъ? говоритъ старикъ сухо и отвратительно.
   -- А то, говоритъ мистеръ Джорджъ, продолжая курить:-- что ему не очень было бы полезно сидѣть въ тюрьмѣ по милости цѣлой стаи лондонскихъ ростовщиковъ.
   -- А почемъ знать? Можетъ-быть, нѣкоторые изъ его богатыхъ родственниковъ уплатили бы за него деньги, или по-крайней-мѣрѣ поручились бы за него, и внесли бы проценты. А между-тѣмъ онъ оставилъ насъ въ дуракахъ. Онъ задолжалъ вамъ всѣмъ большія суммы денегъ. Я бы лучше согласился удавить его собственными руками, чѣмъ выпустить его изъ рукъ. Когда я сижу здѣсь и думаю о немъ, говоритъ старикъ, подымая кверху свои безсильные десять пальцевъ: -- такъ мнѣ приходитъ сильное желаніе его удавить... и, въ быстромъ порывѣ гнѣва, онъ мечетъ подушку въ голову безотвѣтной мистриссъ Смольвидъ; но подушка счастливо минуетъ бѣднягу и пролетаетъ мимо.
   -- Нечего мнѣ говорить, начинаетъ снова кавалеристъ, вынувъ на минуту трубку изо рта и обращая опять взоръ свой отъ полета подушки къ трубкѣ, которая почти вся докурилась:-- нечего мнѣ говорятъ, что онъ жилъ шибко и разорялся въ-пухъ. Я нѣсколько дней былъ рядомъ съ нимъ и видѣлъ, какъ онъ летѣлъ сломя голову въ пропасть. Я былъ при немъ, когда онъ былъ боленъ и здоровъ, богатъ и бѣденъ. Я не разъ останавливалъ его руку, когда прійдя, въ бѣдственное состояніе, онъ прикладывалъ пистолетъ къ своему виску.
   -- Я бы далъ дорого, чтобъ онъ спустилъ курокъ! говоритъ доброжелательный старичокъ: -- и чтобъ голова его разлетѣлась на столько же частей, сколько онъ долженъ фунтовъ стерлинговъ.
   -- Да, частей было бы много, отвѣчаетъ хладнокровно кавалеристъ: -- во всякомъ случаѣ было время, когда онъ былъ молодъ, полонъ надеждъ и красивъ; и я радуюсь, что въ дурные дни я не далъ ему возможности прибѣгнуть къ отчаянному поступку. Вотъ первая причина.
   -- И вторая причина, я чай, не лучше этой? ворчитъ старикъ.
   -- Не знаю. По-крайней-мѣрѣ она положительнѣе. Еслибъ я хотѣлъ его найдти, то я долженъ былъ бы отправиться на другой свѣтъ. Онъ былъ тамъ.
   -- Почему вы это знаете?
   -- Его не было здѣсь.
   -- Почему вы знаете, что его не было здѣсь?
   -- Не теряйте хладнокровія, какъ потеряли деньги, говоритъ мистеръ Джорджъ, спокойно выколачивая трубку. Онъ ужъ давно передъ этимъ утонулъ -- я въ этомъ увѣренъ. Онъ бросился за бортъ, умышленно или неумышленно -- не знаю. Можетъ-быть, другъ вашъ въ Сити знаетъ. Знаете ли мистеръ Смольвидъ, что эта за пѣсенка? прибавилъ онъ, насвистывая и настукивая тактъ по столу пустой трубкой.
   -- Пѣсенка? отвѣчаетъ старикъ: -- у васъ здѣсь нѣтъ пѣсенокъ!
   -- Это погребальный маршъ. Подъ его звуки хоронятъ солдатъ. Вотъ и конецъ. Теперь если ваша прелестная внучка -- извините миссъ -- будетъ такъ добра и спрячетъ трубку на два мѣсяца, то за слѣдующій разъ намъ не прійдется покупать новой. Прощайте мистеръ Смольвидъ.
   -- Прощайте, другъ мой! говорятъ старикъ, протягивая обѣ руки.
   -- Такъ вы думаете, что вашъ другъ въ Сити засадитъ меня, если я не уплачу въ срокъ? говоритъ кавалеристъ, смотря на мистера Смольвида сверху внизъ, какъ великанъ.
   -- Да, другъ мой, отъ него все станется, отвѣчаетъ старикъ, смотря на него какъ пигмей.
   Мистеръ Джорджъ смѣется и, взглянувъ на мистера Смольвида и поклонившись сморщенной Юдиѳи, выходитъ изъ двери, гремя воображаемыми саблею и шпорами.
   -- Чтобъ тебя проклятаго!... говорятъ старикъ, гримасясь на затворящуюся дверь: -- я тебя, пса, скручу. Попадешься ты мнѣ подъ-руку.
   Послѣ этого любезнаго замѣчанія, погружается онъ снова духомъ своякъ въ чарующія области мышленія, которыя отведены ему образованіемъ и образокъ жизни, и опять онъ и мистриссъ Смольвидъ проводятъ счастливые часы гименея какъ два забытые стража черной смѣной.
   Пока два вѣрные сожителя дежурятъ на своемъ посту, мистеръ Джорджъ идетъ по улицамъ тяжелымъ и крупнымъ шагомъ, съ очень нахмуреннымъ лицомъ. Восемь часовъ и день быстро клонятся къ концу. Онъ останавливается у Ватерлооскаго Моста, читаетъ афишу и рѣшается зайдти въ Астлискій Театръ. Въ театрѣ онъ очень восхищается прыжками лошадей, ловкостью и силою наѣздниковъ. Критическимъ взоромъ смотритъ на оружіе; недоволенъ сраженіями, изобличающими вполнѣ-плохое знаніе фехтовальнаго искусства, но глубоко сочувствуетъ поэму. Въ послѣдней сценѣ, когда король сицилійскій становится на колесницу и, соглашаясь благословятъ двухъ влюбленныхъ, распростираетъ надъ ними знамя любви, вѣки его глазъ умасляются слезою.
   По окончаніи пьесы, мистеръ Джорджъ опять переходитъ рѣку и направляетъ стопы свои къ той замѣчательной части города, которая примыкаетъ къ Сѣнному Рынку и Лейстерскому Скверу и служитъ притягательнымъ фокусомъ двусмысленныхъ иностранныхъ отелей и двусмысленныхъ иностранцевъ, боксеровъ, учителей фехтованія, скороходовъ, стараго фарфору игорныхъ домовъ, выставокъ и огромнаго запаса лохмотьевъ и существъ, невидимыхъ днемъ. Проникнувъ въ самое сердцѣ этой части города, онъ достигаетъ, черезъ дворъ и выбѣленный ходъ, до большаго кирпичнаго зданія, состоящаго изъ голыхъ стѣнъ, пола, потолочныхъ балокъ и потолочныхъ окошекъ. На лицевомъ фасадѣ, если только это зданіе имѣло лицевой засадъ, написано крупными буквами:

ДЖОРДЖЪ
ГАЛЕРЕЯ ДЛЯ СТРѢЛЬБЫ ВЪ ЦѢЛЬ И ПРОЧ.

   Онъ идетъ въ галерею для стрѣльбы и проч.; тамъ горитъ газъ, стоятъ два-три бѣлые, расчерченные щита для стрѣльбы въ цѣль, принадлежности для стрѣльбы изъ лука, рапиры и эспадроны для фехтованія и все, что необходимо для истинно-великобританскаго боксерства.
   Сегодня вечеромъ, однакожь, ни одно изъ этихъ упражненій не приводится въ дѣйствіе въ галереѣ для стрѣльбы въ цѣль и прочее. Въ ней такъ мало посѣтителей, что видѣнъ всего одинъ только малорослый, грубый человѣчекъ съ широкой головой. Онъ лежитъ на полу и спитъ.
   Маленькій человѣчекъ одѣтъ, какъ оружейный мастеръ, въ фартукѣ и фуражкѣ изъ зеленой шерсти; руки его закопчены пороховымъ дымомъ и грязны. Неподалеку отъ него стоитъ грубой работы столъ съ клещами и винтомъ, гдѣ онъ работалъ. Онъ очень-малорослый человѣкъ съ скомканнымъ лицомъ и, судя по испещренной, посинѣлой щекѣ его можно полагать, что ему достался разъ-другой выстрѣлъ испытаннаго стрѣлка.
   -- Филь! говоритъ кавалеристъ спокойнымъ Голосомъ.
   -- Все въ порядкѣ! отвѣчаетъ Филь, ползя къ его ногамъ.
   -- Что было сдѣлано?
   -- Шестьдесятъ выстрѣловъ изъ ружья и двѣнадцать изъ пистолета. И цѣль! Филь испускаетъ стонъ при воспоминанія.
   -- Запирай, Филь!
   Филь идетъ исполнить приказъ. Судя по его походкѣ, видно, что онъ хромоногъ, однакожъ, можетъ двигаться быстро.
   На обезображенной сторонѣ лица у него нѣтъ брови, а на другой сторонѣ видна густая черная бровь. Это разнообразіе и несиметричность даютъ ему какой-то особенный и таинственный видъ. Кажется, все, что только могло, коснулось рукъ его; и если не оторвало и не обломало его жальцевъ, по-крайней-мѣрѣ скрючило, покрыло норой и скривило замѣчательнымъ образомъ. Видно было, что онъ очень-силенъ и ворочалъ тяжелыя скамейки, такъ, какъ-будто не имѣлъ никакого понятія о значеніи вѣса. У него есть странная привычка: ходить не прямо по галереѣ и подходить къ тѣмъ предметамъ, въ которыхъ нуждался, не такъ, какъ обыкновенно это дѣлается; напротивъ, онъ прихрамывалъ и лавировалъ, шмыгая спиною по стѣнамъ; такимъ-образомъ на всѣхъ четырехъ стѣнахъ видна была сальная полоса, которая называлась въ просторѣчіи: Филькинъ путъ.
   Этотъ блюститель джорджевой галереи, въ отсутствіи Джорджа, заперевъ дверь, оканчиваетъ свои обязанности тѣмъ, что, вопервыхъ, завертываетъ всѣ газовые рожки, кромѣ одного и, вовторыхъ, вытаскиваетъ изъ деревяннаго ларя, помѣщеннаго въ углу, два матраца и все нужное для постелей. Стащивъ все въ противоположный конецъ галереи, какъ кавалеристъ такъ и Филь устроиваютъ себѣ ночныя логовища.
   -- Филь! говоритъ хозяинъ, подходя къ нему безъ сюртука и жилетки и имѣя самый воинственный видъ: -- тебя, говорятъ, нашли подъ воротами, а?
   -- Въ канавѣ, говоритъ Филь: -- ночной караульщикъ споткнулся на меня.
   -- Такъ страсть къ бродяжничеству приходитъ къ тебѣ, какъ слѣдуетъ, по порядку.
   -- Совершенно какъ слѣдуетъ, говоритъ Филь.
   -- Спокойной ночи!
   -- Спокойной ночи, хозяинъ!
   Филь даже и до постели не можетъ дойдти прямо: онъ находитъ необходимымъ ошмыгать спиною двѣ продольныя стѣны галереи и потомъ ужъ нырнуть въ свой матрацъ. Кавалеристъ, пройдясь два и три раза на разстояніи ружейнаго выстрѣла, поглядѣвъ на мѣсяцъ, сквозь потолочное окно, прямою дорогою отправляется въ матрацу и ложится спать.
   

ГЛАВА XXII.
Мистеръ Бёккетъ.

   Свѣжо смотритъ аллегорія на поля Линкольнской Палаты, на то, что вечеръ душенъ. Но комната мистера Телькингорна высока; оба окна открыты настежь и вѣтеръ гуляетъ въ ней свободно, охлаждая предметы. Невыгодно открыть окна, когда на дворѣ ноябрь съ туманомъ и ливнемъ; еще менѣе заманчиво открыть ихъ въ январѣ, когда является онъ со снѣгомъ и льдомъ; но свѣжій воздухъ пріятенъ и утомительные дни длинныхъ судейскихъ вакацій: онъ даетъ возможность смотрѣть аллегоріи такъ свѣжо, что ея, и безъ того пухла щечки, въ видѣ персиковъ, колѣнки въ видѣ букетовъ цвѣтовъ и розовенькія жилки и мускулы на рукахъ, еще болѣе кажутся яркой.
   Столбы пыли вздымаются въ окна мистера Телькингорна и крѣпко засѣдаютъ въ подушкахъ его мебели и бумагахъ. Вездѣ ложится она тяжелымъ слоемъ. Если случайный вихрь подымется съ полей и, словно испугавшись, бросается то въ ту, то въ другую сторону, онъ вертится суетится и бросаетъ столько пыли въ глаза аллегоріи, сколько Ѳемида, или самъ мистеръ Телькингорнъ, одинъ изъ ея вѣрнѣйшихъ предстоятелей, бросаютъ пыли, при удобномъ случаѣ, въ глаза мірянъ.
   Въ этомъ складочномъ депо пыли, въ которомъ вращаются его бумаги и самъ онъ, и всѣ его кліенты, и всѣ вещи міра сего, одушевленныя и неодушевленныя, сидитъ мистеръ Телькингорнъ у одного изъ открытыхъ оконъ и наслаждается бутылочкой стараго портвейна. Хотя онъ человѣкъ крутаго нрава, сухой, сжатый, молчаливой, но отчего не не наслаждаться ему старымъ портвейномъ? У него тутъ въ поляхъ Линкольнской Палаты есть тайный погребъ съ безцѣннымъ выборомъ стараго портвейна, и этотъ погребъ также одинъ изъ его секретовъ.
   Когда онъ обѣдаетъ одинъ въ своихъ комнатахъ, какъ обѣдалъ сегодня, когда подадутъ ему кусокъ рыбы и кусокъ бифштексу, или цыпленка, принесенныхъ изъ сосѣдней гостинницы, онъ спускается со свѣчкой въ нижнія области опустѣлаго дома, въ которыхъ громко раздаются шаги его, и возращается, сопровождаемый отдаленнымъ гуломъ гремящихъ дверей, окруженный подземною атмосферой, и выноситъ бутылку, изъ которой онъ извлекаетъ дивный пятидесятилѣтній нектаръ, который краснѣетъ въ стаканѣ, сознавая свое достоинство и наполняетъ комнату душистымъ ароматомъ южныхъ гроздъ.
   Сумерки. Мистеръ Телькингорнъ наслаждается у открытаго окна своимъ портвейномъ. Портвейнъ какъ-будто нашептываетъ ему о своемъ пятидесятилѣтнемъ заключеніи и безмолвіи. Мистеръ Телькингорнъ застегивается плотнѣе. Болѣе непроницаемъ, чѣмъ когда-нибудь, сидитъ онъ и пьетъ, и углубляется въ тайны. И думаетъ онъ въ этотъ сумрачный часъ о всѣхъ извѣстныхъ ему секретахъ, связанныхъ съ темными лѣсами Великобританіи, съ большими, пустыми заколоченными домами Лондона, и, быть-можетъ, оставляетъ мысля двѣ для себя, своей семейной исторіи, своему капиталу, своему духовному завѣщанію -- что, безъ-сомнѣнія, скрыто для каждаго непроницаемымъ покровомъ -- и своему другу юности, человѣку такой же масти, какъ онъ самъ и также адвокату, который жилъ такою же жизнью, и достигнувъ до семидесятипяти-лѣтняго возраста, вдругъ замѣтилъ -- по-крайней-мѣрѣ такъ говорятъ -- что такая жизнь однообразно-скучна, отдалъ свои золотые часы парикмахеру и въ одинъ прекрасный лѣтній вечеръ отправился спокойно домой въ Темпль и -- повѣсился.
   Но мистеръ Телькингорнъ не одинъ сегодня вечеромъ и не можетъ предаваться размышленію такъ безконечно-длинно, какъ обыкновенно предается. За тѣмъ же столикомъ, хотя на нѣкоторомъ почтительномъ удаленіи, сидитъ плѣшивый, сладенькій, лоснящійся человѣчекъ. Онъ почтительно покашливаетъ себѣ въ кулакъ, когда адвокатъ угощаетъ его еще виномъ.
   -- Ну, Снегсби, говоритъ мистеръ Телькингорнъ: -- начнемъ опять эту странную исторію.
   -- Если прикажите, сэръ.
   -- Вы говорили мнѣ тотъ разъ, когда были такъ добры и пришли ко мнѣ...
   -- Прошу прощенія, если это съ моей стороны была смѣлость, сэръ; но я помню, что вы заинтересовались этой особой и я думалъ, что, быть-можетъ... вы бы... теперь... пожелали... то-есть...
   Мистеръ Телькингорнъ не промахъ, онъ не выкупитъ изъ затрудненія, не подскажетъ никакого конца.
   Мистеръ Снегсби теряется въ словахъ, производитъ почтительный кашель и говоритъ:
   -- Я долженъ у васъ просить прощенья, сэръ, за эту вольность, я знаю что я долженъ...
   -- Вовсе нѣтъ, говоритъ мистеръ Телькингорнъ.-- Вы говорили мнѣ, Снегсби, что вы надѣли шляпу и пошли ко мнѣ, не сказавшись женѣ. Это было съ вашей стороны, я думаю, разсудительно, потому-что дѣло такого рода не требуетъ никакой огласки. Такъ, пустое дѣло.
   -- Вы знаете, сэръ, возражаетъ мистеръ Снегсби: -- моя жёнка -- отъ слова не станется, имѣетъ очень-инквизиторскій характеръ. Она очень инквизитивна. И, бѣдняжка, она подвержена спазмамъ; для нея очень-полезно, когда духъ ея чѣмъ-нибудь занятъ. Потому она и направляетъ силы своего духа, можно сказать, на каждый предметъ, какой ей попадется подъ-руку, касается ли онъ до нея, или нѣтъ, въ особенности, если онъ до нея не касается. У жены моей очень-дѣятельный духъ, сэръ.
   Мистеръ Снегсби пьетъ и ворчитъ съ почтительно-удивительнымъ кашлемъ въ кулакъ:
   -- Славное винцо, ей-Богу, славное!
   -- Поэтому-то вы и удержали въ секретѣ вашъ прошлый визитъ? говоритъ мастеръ Телькингорнъ: -- и вѣрно не скажете и про сегодняшній?
   -- Да сэръ, и сегодняшній. Жена моя -- отъ слова не станется -- въ настоящее время находится въ умѣренномъ настроеніи, или по-крайней-мѣрѣ она такъ думаетъ и намѣрена посѣщать Вечернія Упражненія (такъ они называютъ почтенный Клубъ Умѣренности, подъ предсѣдательствомъ мистера Чедбанда). Онъ, изволите видѣть, владѣетъ огромнымъ запасомъ краснорѣчія -- въ этомъ спору нѣтъ, но мнѣ стиль его какъ-то не по нутру. Впрочемъ, это сюда не относится. Дѣло въ томъ, что такъ-какъ жена моя занята теперь умѣреннымъ настроеніемъ, то мнѣ очень-удобно посѣщать васъ, не говоря ей объ этомъ ни слова.
   Мистеръ Телькингорнъ киваетъ въ знакъ согласія.
   -- Налейте-ка, еще стаканчикъ, Снегсби, говорятъ онъ.
   -- Благодарю васъ, сэръ. Я увѣренъ, отвѣчаетъ поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей, производя въ кулакъ почтительный кашель:-- я увѣренъ, что это славное винцо, сэръ!
   -- Да теперь такого не съищешь, говоритъ мистеръ Телькингорнъ:-- ему, Снегсби, слишкомъ пятьдесятъ лѣтъ.
   -- Вотъ что сэръ! Это меня не удивляетъ, то-есть это такое винцо, которому можетъ быть столько лѣтъ, сколько угодно.
   Отдавъ эту хвалу, въ общихъ чертахъ, портвейну, мистеръ Снегсби, въ простотѣ души своей, прокашливаетъ въ свой кулакъ удивленіе къ такому драгоцѣнному напитку.
   -- Повторите-ка опять ту исторію, которую разсказывалъ мальчикъ? говоритъ мистеръ Телькингорнъ, опустивъ руки въ карманы своихъ ржавыхъ панталонъ и развалившись спокойно въ креслахъ.
   -- Съ удовольствіемъ, сэръ.
   И съ совершенною вѣрностью, хотя, быть-можетъ, очень-плодовито, повторяетъ поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей все, что разсказывалъ Джо при блистательномъ обществѣ, собравшемся у него въ домѣ. Приходя къ концу своего повѣствованія, мистеръ Снегсби вдругъ останавливается и вскрикиваетъ испуганнымъ голосомъ:
   -- Боже! мы здѣсь не одни, сэръ!
   Мистеръ Снегсби съ удивленіемъ и съ испугомъ видитъ, что между нимъ и адвокатомъ, въ нѣкоторомъ отдаленіи отъ стола, за которымъ они сидятъ, стоятъ человѣкъ съ шляпой и съ палкой въ рукахъ. Онъ смотритъ на нихъ съ внимательнымъ любопытствомъ. Мистеръ Снегсби помнитъ очень-хорошо, что этого человѣка не было, когда онъ входилъ самъ къ мистеру Телькингорну и что онъ не входилъ при немъ ни въ дверь ни въ окно. Въ комнатѣ есть шкапъ, но петли его не скрипѣли и за полу не слышно было шаговъ, между-тѣмъ посреди ихъ стоялъ третій человѣкъ, внимательно и спокойно слушалъ; въ одной рукѣ держалъ онъ шляпу и палку, другая рука была загнута за спину. Это былъ коротко-рослый, крѣпко-сложенный джентльменъ, очень-плотный на видъ, одѣтый весь въ черное платье съ быстрыми глазами и среднихъ лѣтъ. Кромѣ того, что онъ смотрѣлъ на мистера Снегсби такъ внимательно, какъ-будто хотѣлъ снять съ него портретъ, въ немъ ничего не было замѣчательнаго, развѣ только его сверхъестественное явленіе.
   -- Не обращайте вниманія на этого джентльмена, говоритъ мистеръ Телькингорнъ своимъ спокойнымъ голосомъ: -- это только мастеръ Бёккетъ.
   -- Гм! въ-самомъ-дѣлѣ, сэръ? отвѣчаетъ поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей, выражая своимъ кашлемъ, что онъ, какъ виъ потьмахъ, относительно особы мистера Бёккета.
   -- Я хотѣлъ, чтобъ онъ выслушалъ эту исторію, Снегсби, говоритъ адвокатъ: -- потому-что мнѣ вздумалось (по извѣстной причинѣ) разбрать это дѣло подробнѣе. Онъ на эти вещи мастеръ. Ну чтожъ вы думаете, мистеръ Бёккетъ?
   -- Это очень-просто, сэръ. Такъ-какъ наши его протурили отсюда, то вѣрно онъ тамъ; и если мистеръ Снегсби согласится сходить со мною въ улицу Одинокаго Тома, то часа черезъ два, не больше, мы этого мальчика представимъ вамъ. Я бы конечно могъ сходить и одинъ, но съ мистеромъ Снегсби это короче.
   -- Мистеръ Бёккетъ -- полицейскій агентъ, Снегсби, говоритъ адвокатъ пояснительнымъ тономъ.
   -- Въ-самомъ-дѣлѣ, сэръ? говоритъ мистеръ Снегсби, и волосы его имѣютъ сильное поползновеніе стать дыбомъ.
   -- И если вы не находите никакой положительной причины къ отміу сопутствовать мистеру Бёккету въ вышеупомянутую улицу, продолжаетъ адвокатъ: -- то я буду вамъ очень-обязанъ.
   Въ минуту нерѣшительнаго размышленія со стороны мистера Снегсби, мистеръ Бёккетъ успѣлъ прослѣдить и проникнуть своимъ опытныхъ взоромъ самыя сокровенныя мысли его.
   -- Вамъ нечего бояться, творитъ онъ ему: -- мальчику ничего и достанется. Насчетъ этого вы можете быть спокойны. Онъ, по моему мнѣнію, совершенно правъ. Мы приведемъ его сюда только затѣмъ, чтобъ предложить ему вопросъ другой -- вотъ и все. Ему за это заплатятъ и отправятъ опять назадъ. Для него, я вамъ скажу, это будетъ выгодно. Я вамъ даю слово, какъ честный человѣкъ, что мы его отпустимъ въ совершенной безопасности. Не бойтесь: никакого вреда ему не будетъ.
   -- Очень-хорошо, согласенъ, мистеръ Телькингорнъ! восклицаетъ мистеръ Снегсби, успокоенный и разувѣренный: -- если только я могу быть увѣренъ...
   -- Безъ-сомнѣнія! Да послушайте мистеръ Снегсби, продолжаетъ Бёккетъ довѣрительнымъ тономъ и, отведя его въ сторону, похлопываетъ легонько по груди: -- послушайте, вы человѣкъ свѣтскій, человѣкъ дѣловой, человѣкъ съ прямымъ смысломъ -- вотъ вы каковъ, по моему мнѣнію.
   -- Я долженъ благодарить васъ за столь лестное для меня мнѣніе ваше, отвѣчаетъ поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей, скромно откашливаясь въ кулакъ: -- но...
   -- Да, да, вы точно таковы, мистеръ Снегсби, говорятъ мистеръ Бёккетъ: -- слѣдовательно нѣтъ надобности говорить такому человѣку вамъ, вы, занятому такими важными дѣлами, которыя требуютъ человѣка съ быстрымъ соображеніемъ, съ изумительною дѣятельностью и съ твердою головою (я знаю, у меня дядя былъ на вашей дорогѣ)... такъ нѣтъ надобности говорить такому человѣку какъ вы, что самое благоразумное, самое полезное дѣло то, чтобъ о такихъ мелочахъ, какъ эта, молчать. Понимаете? молчать!
   -- Конечно, конечно, отвѣчаетъ поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей.
   -- Вамъ я скажу по секрету, говорятъ мистеръ Бёккетъ съ самою наивною откровенностью: -- что сколько я могу понимать это дѣло, мнѣ кажется, что покойникъ долженъ былъ бы имѣть нѣкоторую часть наслѣдства, и что эта мнимая горничная съиграла съ нимъ какую-нибудь штуку -- понимаете?
   -- Гм! говоритъ мистеръ Снегсби. Однакожъ по лицу незамѣтно, чтобъ онъ понималъ ясно.
   -- А вамъ, конечно, хочется, продолжаетъ мистеръ Бёккетъ, всетаки поколачивая самымъ дружескимъ образомъ мягкую грудь мистера Снегсби: -- а вамъ, конечно, хочется, чтобъ всякій имѣлъ свою законную часть, то-есть вамъ хочется справедливости -- такъ ли?
   -- Безъ-сомнѣнія, отвѣчаетъ утвердительно мистеръ Снегсби.
   -- Такъ вотъ, согласно желанію вашему, и съ тѣмъ, чтобъ обязать вашего... какъ бишь называете вы ихъ... кліента, или постояннаго покупателя?.. Я забылъ, какъ называлъ ихъ мой дядя.
   -- Я обыкновенно называю ихъ постоянными покупателями, отвѣчаетъ мистеръ Снегсби.
   -- Такъ и должно, такъ и слѣдуетъ! отвѣчаетъ мистеръ Бёккетъ, дружески пожимая ему руку: -- такъ вотъ, согласно желанію вашему и съ тѣмъ, чтобъ обязать вашего постояннаго покупателя, вы имѣете въ воду идти со мною тайно въ улицу Одинокаго Тома и держать все дѣло въ совершеннѣйшемъ секретѣ. Таковы ваши намѣренія, сколько я понимаю?
   -- Вы совершенно-правильно понимаете, сэръ; совершенно-правильно! говоритъ мистеръ Снегсби.
   -- Въ такомъ случаѣ, вотъ ваша шляпа, отвѣчаетъ его новый другъ, который такъ ловко обходится съ шляпой, какъ-будто онъ былъ шляпный фабрикантъ: -- и вели вы готовы, я совершенно къ вашимъ услугамъ.
   Они оставляютъ мистера Телькингорна и уходятъ на улицу. Почтенный адвокатъ безъ всякаго измѣненія въ лицѣ, этой поверхности, неисчерпаемой бездны, продолжаетъ наслаждаться своимъ пятидесяти-лѣтнимъ портвейномъ.
   -- Вамъ не случалась видать малаго перваго сорта, по имени Гредли -- а? говорятъ Бёккетъ въ дружескомъ разговорѣ съ мистеромъ Снегсби, когда они оба спускались съ лѣстницы. А что?
   -- Нѣтъ, отвѣчаетъ мистеръ Снегсби, послѣ нѣкотораго размышленія: -- не случалось.
   -- Такъ, ничего особеннаго, говоритъ мистеръ Бёккетъ: -- онъ, изволите видѣть, немножко-горячаго свойства, набурлилъ, грозилъ нѣкоторымъ важнымъ особамъ, за это велѣно его посадить, а онъ гдѣ-то укрывается, чего, конечно, благоразумному человѣку дѣлать не слѣдуетъ.
   По мѣрѣ того, какъ они идутъ по улицамъ, мистеръ Снегсби замѣчаетъ, какъ новость, что хотя путь ихъ совершается ускореннымъ шагомъ, однакожъ спутникъ его находитъ время какимъ-то особеннымъ образомъ нырять и подглядывать; также замѣчаетъ онъ, что когда надо повернуть вправо, или влѣво, онъ, какъ-будто ошеломленный темъ, идетъ все прямо и вдругъ повернетъ круто въ ту, или другую сторону. Повременамъ, встрѣчаясь съ полисменомъ, мистеръ Снегсби замѣчаетъ, что оба, и констэбль и его вожатый, впадаютъ въ глубокую метафизику, подходя другъ къ другу, кажется, какъ-будто обозрѣвая другъ друга, а между-тѣмъ смотрятъ въ пространство. Иногда мистеръ Бёккетъ, встрѣтясь съ какимъ-нибудь малорослымъ молодымъ человѣкомъ, въ лощеной шляпѣ и съ гладко-причесанными волосами, завернутыми локонами за ухомъ, касается его слегка палкой, какъ-будто, не смотря на него: молодой человѣкъ оборачивается и тутъ же стушевывается. По-большей-части мистеръ Бёккетъ замѣчалъ вещи, вообще съ такимъ же малымъ измѣненіемъ въ лицѣ, какъ было мало измѣненія въ траурномъ кольцѣ, надѣтомъ на его мизинцѣ, или въ булавкѣ, съ очень-малымъ числомъ брильянтовъ и съ большимъ числомъ листковъ, застегивавшей его галстухъ.
   Когда они наконецъ пришли въ улицу Одинокаго Тома, мистеръ Бёккетъ остановился на минуту за углу, взялъ зажженный фонарь изъ рукъ сторожеваго полисмена, который, также съ другомъ фонаремъ, прикрѣпленнымъ къ его поясу, началъ сопровождать ихъ. Посреди этихъ двухъ вожатыхъ идетъ мистеръ Снегсби по отвратительной улицѣ, безъ канавъ на сторонамъ, безъ всякой вентиляціи, покрытой толстымъ слоемъ грязи и вонючей воды (хотя во всѣхъ другихъ частяхъ города улицы сухи и чисты), издающей смрадную вонь и являющей грязныя сцены, такъ-что онъ, постоянный житель Лондона, едва можетъ вѣрить своимъ ощущеніямъ. Изъ этой улицы и ея грязныхъ развалинъ тянутся вѣтви другихъ улицъ и дворовъ, такъ отвратительно-грязныхъ и гадкихъ, что мистеръ Снегсби упадаетъ тѣломъ и духомъ и ему кажется, что онъ съ каждой минутой, погружается все глубже-и-глубже въ адскую пропасть.
   -- Отойдемъ немножко въ сторону, мистеръ Снегсби, говоритъ мистеръ Бёккетъ, встрѣчаясь съ чѣмъ-то, въ родѣ грязнаго паланкина, окруженнаго шумною толпою.-- Отойдемъ въ сторону!
   Когда бѣднякъ проносится мимо, толпа, бросивъ этотъ привлекательный предметъ любопытства, собирается около трехъ посѣтителей, какъ хоръ привидѣній, и, осмотрѣвъ ихъ, разбѣгается въ стороны, прячется за углы, въ подворотни, съ бранными криками и свистомъ, продолжающимися до-тѣхъ-поръ, пока они не уходятъ отъ этого мѣста.
   -- Это лихорадочные домы, Дерби? холодно спрашиваетъ мистеръ Бёккетъ, обращая огонь своего потаеннаго фонаря на рядъ вонючихъ развалинъ.
   Дерби говоритъ: -- Да, это лихорадочные домы, и разсказываетъ, что, вотъ ужь нѣсколько мѣсяцевъ сряду, народъ вальмя-валитъ туда и выносится оттуда мертвыми и полуумирающими, какъ паршивыя овцы.
   Мистеръ Бёккетъ, идя далѣе, замѣчаетъ мистеру Снегсби, что онъ кажется очень-убитымъ; на это мистеръ Снегсби отвѣчаетъ, что онъ не можетъ дышать этимъ зловреднымъ воздухомъ.
   Въ разныхъ домахъ разспрашивается, гдѣ живетъ мальчикъ, по имени Джо. Такъ-какъ въ улицѣ Одинокаго Тома знаютъ людей не но ихъ имени, а по даннымъ имъ прозвищамъ, или кличкамъ, то мистера Снегсби постоянно спрашиваютъ: какой это Джо: Морковь или Пугало, или Долото, или Такса, или Тощій, или Кирпичъ. Мистеръ Снегсби, не зная навѣрное его прозвища, описываетъ его наружность съ большими-и-большими подробностями. Много смутныхъ мнѣній относительно оригинала его описаній. Иные думаютъ, что это Морковь, другіе, что это Кирпичъ. Приводятъ Таксу; оказывается, что это не тотъ и даже близко къ нему не подходитъ. Когда мистеръ Снегсби и его вожатые останавливаются, около нихъ стекается густая толпа, изъ грязной глуби которой вырываются угодливые совѣты въ пользу мистера Бёккета. Когда они двигаются впередъ и освѣщаютъ путь свой потайными фонарями, толпа разбѣгается и слѣдитъ за ними издали, изъ-за переулковъ, разваливъ и угловъ, какъ и прежде.
   Наконецъ находятъ лачужку, гдѣ Заскорблышъ имѣетъ уголъ для ночлега. Полагаютъ, что Заскорблышъ, не кто другой, какъ Джо. Начинаются переговоры между мистеромъ Снегсби и хозяйкою дома, окутанной черной тряпкой; голова ея торчитъ изъ собачьей конуры, гдѣ сама она лежитъ на связкѣ грязныхъ лохмотьевъ -- эти переговоры наводятъ на мысль, что Заскорблышъ не кто другой, какъ Джо. Заскорблшъ пошелъ теперь къ доктору, чтобъ для какой-то больной женщины принести лекарства, и скоро вернется назадъ.
   -- А кто сегодня здѣсь ночуетъ? говорятъ мистеръ Бёккетъ, отворяя другую дверь и освѣщая внутренность открытой комнаты потайнымъ фонаремъ: -- а? Ребята, кажется, нализались порядкомъ, прибавляетъ онъ, приподымая руки двухъ сонныхъ мужчинъ съ изъ лица.-- Что это, ваши мужья, что ли? спрашиваетъ онъ двухъ женщинъ.
   -- Да, сэръ, отвѣчаютъ женщины: -- это наши мужья.
   -- Кирпичники, что ли?
   -- Кирпичники, сэръ.
   -- А вы зачѣмъ здѣсь, вы вѣдь не лондонскія?
   -- Нѣтъ, сэръ, мы изъ Гертфордшайра.
   -- Откуда? изъ Гертфордшайра?
   -- Изъ Сент-Альбанса.
   -- Пришли сюда, чтобъ здѣсь бродяжничать?
   -- Мы пришли сюда, сэръ, вчера. Тамъ у насъ нѣтъ теперь работы. Да я сами не рады, что пришли: добра кажется, не будетъ.
   -- Да, начали хорошо работать, нечего сказать, говоритъ мистеръ Бёккетъ, кивая головою на безсознательно-пьяныхъ кирпичниковъ, лежащихъ на полу.
   -- Да, сударь, плохо, возражаетъ женщина со вздохомъ: -- Женни и я, мы не разъ ужъ каялись, что зашли сюда.
   Комната, несмотря на то, что футами тремя выше двери, была такъ низка, что каждый изъ ея посѣтителей могъ бы задѣть головой за закопченый потолокъ, еслибъ держался прямо. Она поражаетъ во всѣхъ отношеніяхъ: даже сальный огарокъ, горитъ блѣднымъ, мутнымъ огнемъ въ зловредномъ воздухѣ. Въ ней находятся двѣ скамейки для сидѣнья и высокая скамья вмѣсто стола. Мужчины заснули тамъ, гдѣ стояли, а женщины сидѣли за свѣчкой. Въ рукахъ той женщины, которая говорила, лежалъ очень-маленькій ребенокъ.
   -- А сколько лѣтъ маленькому? говоритъ мистеръ Бёккетъ:-- по виду, кажется, ему не больше двухъ дней: еще головку не держитъ, и когда онъ осторожно освѣщаетъ ребенка лучомъ своего потайнаго фонаря, мистеру Снегсби приходить въ голову, что онъ гдѣ-то увидѣлъ этого ребенка.
   -- Ему нѣтъ еще трехъ недѣль, сэръ, говорятъ женщина.
   -- Это твое дитя?
   -- Мое.
   Другая женщина, которая прикрывала ребенка, когда они вошли, нагнулась теперь надъ нимъ и поцаловала его соннаго.
   -- Ты, кажется, его любишь-таки, какъ своего роднаго, говоритъ мастеръ Бёккетъ.
   -- У меня былъ точно такой же маленькой, да Богъ взялъ, сударь.
   -- Ахъ, Дженни, Дженни! говорила другая женщина: -- и слава-Богу: жилъ бы, такъ маялся; и хорошо, что Богъ прибралъ.
   -- Ужели ты такая жестокосердая, говоритъ ей мистеръ Бёккетъ, строго: -- ужели ты желаешь смерти своему дѣтищу?
   -- Нѣтъ, сэръ, отвѣчаетъ она: -- Богъ видитъ, что я бы не хуже другой леди съумѣла пожертвовать своей жизнью за ребенка.
   -- Такъ зачѣмъ же ты говоришь такія вещи? говоритъ мистеръ Бёккетъ, смягчившись: -- это нехорошо.
   -- Да такъ, сударь, приходятъ черныя мысли въ голову, когда я смотрю на ребенка, говоритъ женщина съ глазами, полными слёзъ: -- а еслибъ онъ скончался, такъ право я бы сошла съ ума -- я это знаю. Я видѣла, какъ мучилась бѣдная Дженни, когда лишилась своего ребенка -- помнишь, Дженни?.. А вотъ посмотрите на нихъ, продолжаетъ она, указывая на спящихъ мужчинъ:-- посмотрите на мальчика, котораго вы ждете и который пошелъ принести мнѣ лекарство. Посмотрите на тѣхъ дѣтей, съ которыми вамъ часто приходится имѣть дѣло и которыя выростаютъ подъ вашими глазами.
   -- Полно, полно, говоритъ мистеръ Бёккетъ: -- ты воспитаешь его честно и онъ будетъ для тебя утѣшеніемъ и твоей опорой въ преклонныхъ лѣтахъ.
   -- Да ужъ я употреблю всѣ силы, отвѣчаетъ она, утирая глаза: -- но сегодня вечеромъ я такъ измучилась; еще же, привязалась ко мнѣ эта лихорадка, на душѣ словно камень, такъ и замираетъ сердце, какъ подумаю, что съ нимъ будетъ: мужъ какъ взбѣсится и его будетъ колотить и меня бить, пожалуй, родительскій домъ ему опротивѣетъ, уйдетъ куда-нибудь бродяжничать. Я теперь одна-одинёхонька, изъ силъ для него выбиваюсь; а какъ онъ, за всѣ-то труды мои да сдѣлается послѣ негодяемъ! какъ, право, надумаешься такихъ мыслей, такъ и пріѣдетъ въ голову, что лучше, кабы Богъ его теперь прибралъ, какъ ребенка, Дженни, право!
   -- Ну полно, полно Лиза, говоритъ Дженни: -- ты устала, да и больна; дай-ка мнѣ его на руки.
   Принимая ребенка, она приводитъ одежду матери въ безпорядокъ, но тотчасъ же прикрываетъ грудь ея, у которой лежалъ малютка.
   -- Мой покойный свѣтикъ заставляетъ меня любить такъ сильно этого малютку, говорятъ Дженни; укачивая его на рукахъ стоятъ: -- и онъ же, мой ангелочекъ, заставляетъ и Лизу такъ сильно любить своего ребенка, что она желаетъ ему смерти. Пока она такъ думаетъ, я думаю, что я бы все отдала, только бы вернуть моего ненагляднаго. А все-таки мы, одно и то же думаемъ обѣ, только вы сказать-то не умѣемъ, а тутъ-то, внутри, у обѣихъ одно и тоже!
   Пока мистеръ Снегсби сморкаетъ носъ и производитъ въ кулакъ симпатическій кашель, слышны шаги. Мистеръ Бёккетъ направляетъ лучъ свѣта къ двери и говоритъ Мистеру Снегсби: -- вотъ, кажется, Заскорблышъ. Онъ это, или нѣтъ?
   -- Это Джо! говоритъ мистеръ Снегсби.
   Джо, пораженный стоитъ подъ лучомъ свѣта, какъ фигура волшебнаго фонаря; онъ дрожатъ отъ страха: ему кажется, что онъ оскорбилъ законъ, не убравшись еще далѣе Улицы Одинокаго Тома. Между-тѣмъ мистеръ Снегсби успокоиваетъ его: -- Ничего, говоритъ онъ ему: -- не бойся Джо, ты только войдешь съ нами и тебѣ заплатитъ. Джо приходятъ въ себя и, будучи отведенъ въ сторону мистеромъ Бёккетомъ для частныхъ сообщеній, объясняется съ нимъ удовлетворительно, хотя все-таки запыхавшись.
   -- Я поговорилъ съ нимъ, говоритъ, возвращаясь мистеръ Бёккетъ -- все вѣрно. Теперь, мистеръ Снегсби, мы совершенно-готовы.
   Вопервыхъ, Джо исполняетъ свою добродушную послугу, подавая лекарство, которое онъ принесъ, съ слѣдующимъ лаконическимъ наставленіемъ: -- выпить все за-разъ. Вовторыхъ мистеръ Снегсби кладетъ на столъ полкроны -- свою обычную ленту въ пользу безчисленно-разнообразныхъ невзгодъ человѣчества. Въ третьихъ мистеръ Бёккетъ беретъ Джо за руку, нѣсколько повыше локтя и ведетъ его предъ собою: безъ этихъ предосторожностей не только Заскорблышъ, но и никто въ міръ не можетъ быть классически доставленъ къ полямъ Линкольнской Палаты. По совершеніи всѣхъ этихъ формальностей, желаютъ они, совокупно, доброй ночи бѣднымъ женщинамъ и выступаютъ снова на горизонтъ смрадной и грязной Улицы Одинокаго Тома.
   По шумному пути, которымъ они спустились въ эту нечистую яму, возвращаются они опять изъ нея. Толпа окружаетъ жъ со свистомъ, визгомъ и крикомъ до того самаго мѣста, гдѣ снова реставрируется фонарь во владѣніяхъ Дерби. Толпа здѣсь исчезаетъ, какъ шабашъ вѣдьмъ и становится больше невидимой.
   Сквозь болѣе-чистыя и свѣжіе улицы, которыя теперь кажутся мистеру Снегсби еще болѣе чистыми и еще болѣе свѣжими, идутъ они до воротъ дома, въ которомъ помѣщается мистеръ Телькингорнъ.
   Достигнувъ половины освѣщенной лѣстницы (комнаты мистера Телькингорна находятся въ первомъ этажѣ), мистеръ Бёккетъ говоритъ, что, ключъ отъ пріемной залы у него въ карманѣ и звонить ненадо. Для человѣка, столь опытнаго, какъ мистеръ Бёккетъ, въ разнообразныхъ дѣлахъ подобнаго рода, онъ отпираетъ дверь недовольно-скоро и не безъ нѣкотораго шума. Впрочемъ, можетъ-быть, это условный знакъ.
   Наконецъ они входятъ въ освѣщенную лампой переднюю и въ кабинетъ мистера Тёлькингорна, въ ту комнату, гдѣ онъ только-что наслаждался своимъ старимъ портвейномъ. Самого его нѣтъ; но свѣчи въ старомодныхъ подсвѣчникахъ зажжены и въ комнатѣ довольно-свѣтло.
   Мистеръ Бёккетъ все еще держитъ Джо классическимъ образомъ; мистеръ Снегсби не понимаетъ, почему ему кажется, что у мистера Ббккета безчисленное множество глазъ. Въ этомъ порядкѣ дѣлаютъ они нѣсколько шаговъ въ комнатѣ; вдругъ Джо вскрикиваетъ и останавливается.
   -- Въ чемъ дѣло? спрашиваетъ мистеръ Бёккетъ шопотомъ.
   -- Вотъ она! кричитъ Джо: -- вотъ она!
   -- Кто?
   -- Леди!
   Женская фигура, плотно-закрытая вуалью, стоитъ посреди комнаты, освѣщенная огнемъ свѣчъ. Она неподвижна и безмолвна. Лицомъ она обращена къ нимъ, но не обращаетъ никакого на нихъ вниманія я стоитъ макъ статуя.
   -- Ну, скажи мнѣ, говоритъ мистеръ Бёккетъ громко: -- почемъ ты знаешь, что это та самая леди?
   -- У нея та же вуаль, отвѣчаетъ Джо, смотря на нее: -- и шляпка та же, и платье то же.
   -- Точно ли такъ, Заскорблышъ? отвѣчаетъ Бёккетъ, пристально наблюдая за нимъ: -- посмотри хорошенько!
   -- Я и такъ смотрю хорошо, говоритъ Джо, вытаращивъ глаза: -- та же вуаль, та же шляпа, то же платье.
   -- Ну, а перстни -- помнишь? спрашиваетъ мистеръ Бёккетъ.
   -- Какъ же, помню; такъ и блестѣли на пальцахъ, говоритъ Джо, потирая свои пальцы и не спуская глазъ со статуи.
   Статуя снимаетъ перчатку и выставляетъ правую руку.
   -- Ну что же ты скажешь?
   Джо мотаетъ головой; -- Нѣтъ, перстни не тѣ, говорятъ онъ: -- и рука не та.
   -- Что ты говоришь такое? спрашиваетъ мистеръ Бёккетъ, очевидно-обрадованный и очень-довольный.
   -- Ручка была и бѣлѣе, и меньше, и красивѣе, отвѣчаетъ Джо.
   -- Постой же, говорятъ мастеръ Бёккетъ: -- а помнишь ты ея голосъ, или нѣтъ?
   -- Я думаю, что помню.
   Статуя, говоритъ:-- я буду говорить такъ долго, какъ тебѣ угодно. Ну что, узнаешь? Похожъ былъ тотъ голосъ на мой?
   Джо, смотрятъ испуганнымъ взглядомъ на мистера Бёккета и говоритъ: -- ни капли не похожъ!
   -- Зачѣмъ же ты, говоритъ мистеръ Бёккетъ: -- сказалъ, что это была та самая леди?
   -- Потому, говорятъ Джо несмѣло, но нисколько не сбиваясь въ своихъ показаніяхъ: -- потому, что вуаль и чепецъ и платье тѣ же самые. И на этой и на той то же самое. А перстни не тѣ и голосъ не тотъ; а вуаль, чепецъ и платье тѣ же и надѣты такъ же, и ростомъ онѣ равны между собою, и она дала мнѣ соверинъ и улизнула.
   -- Ну, говоритъ мистеръ Бёккетъ тихо:-- отъ тебя толку не добьешься. Во всякомъ случаѣ, вотъ тебѣ пять шиллинговъ, не тратъ ихъ за пустяки и не дѣлай глупостей. Бёккетъ воровски отсчитываетъ деньги, какъ марки, изъ одной руки въ другую -- это его особенность, какъ человѣка, постоянно-играющаго во всѣ случайности, потомъ кладетъ ихъ небольшой кучкой на руку мальчика и уводитъ его за дверь, оставляя мистера Снегсби, очень-взволнованнаго при такихъ таинственныхъ обстоятельствахъ, съ женщиною, закрытою вуалью. Но при появленіи въ комнатѣ мистера Телькингорна, вуаль приподымается и взоръ его видитъ очень недурную собой француженку, но не въ нормальномъ расположеніи духа.
   -- Благодарю васъ mademoiselle Гортензія, говоритъ мистеръ Телькингорнъ, съ своимъ обычнымъ равнодушіемъ: -- больше я не желаю васъ безпокоить.
   -- Я увѣрена, что вы такъ милостивы, сиръ, не забудете, что я до-сихъ-поръ безъ мѣста, говоритъ mademoiselle.
   -- Безъ сомнѣнія, безъ сомнѣнія!
   -- И будете такъ добры, не оставите меня вашей рекомендаціей?
   -- Ни подъ какимъ видомъ, mademoiselle Гортензія.
   Одно слово мистера Телькингорна... сколько оно значитъ! какъ оно могущественно!
   -- Для васъ все будетъ, mademoiselle Гортензія, не безпокойтесь!
   -- Примите увѣреніе въ моей преданности, сэръ!
   -- Покойной ночи, mademoiselle Гортензія!
   Mademoiselle Гортензія уходитъ съ свойственною француженкамъ любезностью.
   Мистеръ Бёккетъ, которому нечужды всѣ роли, провожаетъ ее до лѣстницы съ ловкостью церемоніймейстера.
   -- Ну, Бёккетъ? спрашиваетъ мистеръ Телькингорнъ, по его возвращеніи.
   -- Не правду ли я вамъ говорилъ, сэръ; нѣтъ сомнѣнія, что это была другая въ ея одеждѣ. Мальчикъ опредѣлительно объяснилъ всѣ обстоятельства. Ну, видите ли мистеръ Снегсби, говоритъ мистеръ Беккегь, обращаясь къ поставщику канцелярскихъ принадлежностей:-- я мамъ сказалъ, что вашъ Джо уйдетъ отсюда безо всякой обиды -- не правда ли?
   -- Вы сдержали ваше слово, сэръ, отвѣчаетъ мистеръ Снегсби: -- и если мистеръ Телькингорнъ не имѣетъ во мнѣ больше надобности, то... и думаю, что жена моя очень безпокоится...
   -- Благодарю васъ, Снегсби, вы мнѣ больше ненужны, говоритъ мастеръ Телькингорнъ: -- я вамъ очень-обязанъ; я вамъ причинилъ много хлопотъ сегодня...
   -- О! нисколько, сэръ. Желаю вамъ покойной ночи.
   -- Вы видите, мистеръ Снегсби, говорить мистеръ Бёккетъ, провожая его до двери и пожимая ему самымъ дружескимъ образецъ руку: -- вы видите, что я люблю васъ за то, что вы человѣкъ, въ нѣкоторомъ отношеніи такой... которому нечего льстить. Вотъ вы каковы. Когда вы исполнили свой долгъ, вы это знаете -- и дѣло въ шляпѣ. Вотъ оно что! Да, и дѣло въ шляпѣ и концы въ воду. Такъ ли?
   -- Я стараюсь этого достигать, сэръ, отвѣчаетъ мистеръ Снегсби.
   -- Нѣтъ, мистеръ Снегсби, вы къ себѣ несправедливы. Вамъ нечего объ этомъ хлопотать, говоритъ мистеръ Бёккетъ, пожимая ему руку самымъ нѣжнымъ образомъ: -- вы таковы -- и кончено. Это-то и достойно уваженія въ человѣкѣ вашего ремесла. Повѣрьте мнѣ.
   Мистеръ Снегсби дѣлаетъ соотвѣтственный отвѣтъ и идетъ домой, такъ взволнованный всѣми происшествіями, что онъ сомнѣвается, во снѣ ли все это ему кажется, или наяву; сомнѣвается, по улицамъ онъ идетъ, или по воздуху; сомнѣвается, мѣсяцъ ли смотритъ на него изъ облаковъ или нѣтъ, и проч. Сомнѣнія его, впрочемъ, скоро разсѣкаются положительнымъ явленіемъ дражайшей супруги его, которая, въ полномъ комплектѣ папильйотокъ и ночномъ чепцѣ, сидитъ на софѣ. Она разсылала Криксу къ сосѣднимъ полицейскимъ карауламъ предупредить ихъ о внезапной пропажѣ своего законнаго супруга, продѣлала всѣ періоды обмороковъ съ полнотою древнихъ трагедій. И что-же? за все это ожидаетъ ее весьма-слабая благодарность!
   

ГЛАВА XXIII.
Разсказъ Эсѳири.

   Мы возвратилась дамой, проведя пасть веселыхъ недѣль у мистера Бойтсорна. Въ эти шесть недѣль мы часто бродили по парку и по лѣсамъ, и рѣдко проходили мимо сторожевой избушки полѣсовщика, въ которой укрывались отъ грозы, чтобъ не сказать нѣсколько словъ съ хозяйкою избушки. Леди Дедлокъ мы больше тамъ не встрѣчали, а видали ее только по воскресеньямъ въ церкви. Въ Чизни-Вольдѣ были гости; и хотя миледи была окружена многими хорошенькими личиками, однакоже ея лицо производило на меня все то же вліяніе, которому я подвергалась въ первый разъ. Я и теперь еще невполнѣ понимаю, было ли это тягостное вліяніе, или пріятное; привлекало оно меня къ ней, или отталкивало. Я думаю, что я удивлялась ей и смотрѣла на нее съ какимъ-то страхомъ, и знаю навѣрное, что присутствіе ея обращало мысли мои назадъ, къ старому времени моей жизни.
   Не разъ приходило мнѣ въ голову по воскресеньямъ, что я также нечужда ея вниманію, что я также занимала ея мысли, какъ она занимала мои; хотя, быть-можетъ, въ другомъ отношеніи. Но когда мнѣ случалось бросить украдкой взглядъ на нее и замѣтить, какъ она спокойна, недоступна, холодна, я понимала, что догадки мои безсмысленны. Сравнительно съ ней, я находила себя слабою, неразсудительною и часто думала я объ этомъ, оставшись одна.
   Разскажу теперь одно обстоятельство, которое случилось незадолго передъ нашимъ отъѣздомъ отъ мистера Бойтсорна.
   Я прогуливалась съ Адой въ саду; ко мнѣ подошла горничная и доложила, что кто-то меня спрашиваетъ. Войдя въ столовую, я увидѣла тамъ француженку, которая шла босикомъ по мокрой травѣ во время грозы.
   -- Mademoiselle Esther, начала она, смотря на меня пристально-услужливымъ взглядомъ, хотя вообще манера ея была пріятна и она говорила безъ бойкости и безъ униженія: -- Я осмѣлилась придти сюда безъ вашего позволенія; но я увѣрена, что вы мнѣ простите, потому-что вы такъ добры.
   -- Вамъ нѣтъ надобности извиняться, если вы пришли поговорить со мной, отвѣчала я.
   -- Все мое желаніе въ этомъ. Тысячу разъ благодарю васъ за позволеніе. Вы вѣдь мнѣ позволите говорить съ вами, не правда ли? говорила она, съ свойственной француженкѣ быстротою.
   -- Безъ сомнѣнія.
   -- Вы такъ любезны! Выслушайте меня. Я оставила миледи. Мы съ ней не сошлись. Миледи такъ горда, такъ ужасно горда!.. Виновата! Вы совершенно-правы: -- она быстро поняла то, что я хотѣла ей сказать и просила заранѣе прощенья. Я знаю, что я не должна, прійдя сюда, жаловаться на миледи. Я только говорю, что она надменна, очень надменна, больше я не скажу ни слова!
   -- Продолжайте, сказала я.
   -- Благодарю васъ за ваше вниманіе. Я имѣю невыразимое желаніе служить молодой леди, которая добра, совершенна и прекрасна. Вы добры, совершенны и прекрасны какъ ангелъ. Ахъ, еслибъ я могла имѣть честь служить вамъ горничной!
   -- Я очень жалѣю... начала я.
   -- Не отказывайте мнѣ такъ скоро! сказала она съ невольнымъ содроганіемъ своихъ тонкихъ, черныхъ бровей: -- дайте мнѣ надѣяться хоть одну минуту! Я знаю, что служба при васъ будетъ уединеннѣе: я этого и желаю. Я знаю, что эта служба сдѣлаетъ меня менѣе-извѣстной. Прекрасно, я этого и желаю! Я знаю, что я получу меньше жалованья -- ничего: съ меня будетъ достаточно.
   -- Увѣряю васъ, сказала и, встревоженная уже одною мыслью имѣть при себѣ такую спутницу: -- увѣряю васъ, что я не имѣла нужды въ горничной...
   -- Отчего же нѣтъ? отчего же вамъ не имѣть такую преданную, какъ я буду? Я бы сочла себя счастливой, еслибъ могла служить вамъ; я бы была такъ ревностна, такъ предана, такъ вѣрна вамъ. Позвольте мнѣ служить вамъ. Не говорите о деньгахъ. Возьмите только меня; возьмите меня безъ жалованья!
   Она была въ такомъ странномъ состояніи, что я право боялась ее и отступила назадъ. Въ пылу своемъ, она не замѣчала моего испуга и все-таки продолжала упрашивать меня, говоря быстро, самымъ преданнымъ голосомъ, въ которомъ, однакожь, слышались пріятность и какое-то благородство.
   -- Mademoiselle Esther, мы урожденки Юга, пылки, и любовь и ненависть можемъ чувствовать глубоко. Миледи была надменна со мною; я была надменна съ ней. Это было, прошло, кончилось! Возьмите меня къ себѣ въ услуженіе, и буду стараться угождать вамъ. Я больше буду дѣлать для васъ, чѣмъ вы теперь можете себѣ вообразить. Если вы возьмете меня, вы не будете раскаиваться, нѣтъ, вы не будете раскаиваться, и я вамъ буду служить отъ всего сердца. О, вы не знаете, какъ я вамъ буду служить!
   Въ лицѣ ея выражалась какая-то грозящая энергія, когда она стояла передъ мною и слушала мои объясненія о невозможности воспользоваться ея предложеніемъ (считая, безъ-сомнѣнія, лившимъ говорить ей, какъ мало я этого желала); она въ эти минуты походила на женщину, съ улицъ Парижа во времена терроризма. Несмотря на все это, она выслушала меня, не прерывая моихъ словъ, и когда я кончила, она связала мнѣ своимъ звучнымъ языкомъ и очень-нѣжнымъ голосомъ:
   -- Mademoiselle Esther, я понимаю васъ. Вамъ не угодно моей службы. Мнѣ это очень-грустно. Прощайте. Позвольте мнѣ поцаловать вашу ручку.
   Она смотрѣла на меня теперь еще внимательнѣе прежняго, я когда я протянула ей свою руку и она коснулась ея на-лету, мнѣ показалось, что она перечла всѣ жилы въ моихъ пальцахъ.
   -- Мнѣ кажется, я изумила васъ, mademoiselle Esther, въ тотъ день, когда была буря? сказала она, присѣдая мнѣ въ послѣдній разъ.
   Я созналась, что она удивила всѣхъ насъ.
   -- Я дала клятву, mademoiselle Esther, сказала она, улыбаясь: -- я мнѣ хотѣлось затвердить эту клятву крѣпче, чтобъ вѣрнѣе исполнить, и я затвердила ее и исполню ее вѣрно! Прощайте, mademoiselle Esther.
   Такъ, къ моему удовольствію, кончились наши переговоры. Я думаю, что она удалилась послѣ этого изъ деревни, потому-что больше я ея не видывала и больше не случалось ничего такого, что бъ нарушило наши удовольствія впродолженіе шести лѣтнихъ недѣль, по истеченіи которыхъ мы возвратились домой. Этимъ я и начала мой разсказъ.
   Въ это время и спустя еще нѣсколько недѣль, Ричардъ часто посѣщалъ насъ. Кромѣ-того, что онъ пріѣзжалъ къ намъ каждую субботу, или воскресенье, и оставался до утра понедѣльника, онъ еще иногда совершенно-неожиданно пріѣзжалъ къ намъ верхомъ, бесѣдовалъ съ нами вечеромъ и на другой день, рано утромъ, уѣзжалъ въ Лондонъ. Онъ также былъ живаго характера, какъ и прежде и считалъ себя очень-прилежнымъ; но, право, мнѣ что-то не вѣрилось его словамъ. Мнѣ казалось, что все прилежаніе его было ложно направлено; что онъ съ рвеніемъ занимался изученіемъ этого несчастнаго дѣла, на которое напрасно было разсчитывать. Онъ говорилъ намъ, что онъ окончательно вникъ въ это дѣло, изучилъ всѣ его тайны и находитъ, что завѣщаніе, по которому онъ съ Адой должны наслѣдовать несметныя богатства, составлено совершенно-правильно и должно было бы имѣть свою силу, еслибъ въ Оберканцеляріи была хотя капля здраваго смысла, или справедливости... (О, какъ это еслибъ звучало тяжело въ моемъ ухѣ...) я что въ скоромъ времени должно ожидать рѣшенія этого дѣла. Онъ успокоивалъ себя различными аргументами, которые, одинъ за другимъ, погружали его все болѣе-и-болѣе въ эту путаницу. Онъ даже нашъ посѣщать Оберканцелярію. Онъ говорилъ намъ, какъ онъ встрѣчалъ типъ ежедневно миссъ Флайтъ; какъ они тамъ поговаривали, и хотя онъ надъ ней смѣялся, однакожь сожалѣлъ ее отъ чистаго сердца. Но онъ никогда не думалъ о томъ... да онъ никогда не думалъ, мой бѣдный, родной Ричардъ, будучи столько счастливъ и имѣя передъ собою столько надеждъ... что между нимъ, такъ свѣжо-молодымъ и ею, старухою преклонныхъ лѣтъ, что между его надеждами и ея запертыми въ клѣткахъ птицами, ея бѣднымъ чердакомъ и безумнымъ настроеніемъ, видно несчастное сходство.
   Ада любила его такъ сильно, что не была въ-состояніи не вѣрить всему тому, что онъ говорилъ; а мой опекунъ, хотя часто жаловался за восточный вѣтеръ и чаще обыкновеннаго читалъ въ своей Воркотнѣ, хранилъ, относительно этого предмета, глубокое молчаніе. Однажды, отправляясь въ Лондонъ повидаться съ Кадди Желлиби по ея настоятельной просьбѣ, я просила Ричарда встрѣтить меня около конторы почтовыхъ дилижансовъ съ тѣмъ, чтобъ поговорить съ нимъ кое-о-чемъ. Я застала его на условленномъ мѣстѣ, и мы пошли съ нимъ рука-объ-руку
   -- Ну, Ричардъ, сказала я ему, какъ только могла принять серьёзный видъ: -- чувствуете ли вы теперь себя основательнѣе?
   -- О, безъ-сомнѣнія, моя милая, отвѣчалъ Ричардъ: -- теперь все обстоитъ благополучно.
   -- Но основательно ли? сказала я.
   -- Что вы подразумѣваете подъ этимъ словомъ? спросилъ Ричардъ съ веселымъ смѣхомъ.
   -- Основательно ли вы изучаете законы? сказала я.
   -- О, безъ-сомнѣнія, отвѣчалъ Ричардъ: -- все идетъ какъ нельзя лучше.
   -- Вы такъ я прежде говаривали, дорогой Ричардъ!
   -- Развѣ вы не довольствуетесь такимъ отвѣтомъ? Ну хорошо, положимъ это не отвѣтъ. Основательнѣе? что же вы подразумѣваете подъ этимъ словомъ? Основался ли я на законномъ фундаментѣ?
   -- Да.
   -- Конечно, я не могу сказать, чтобъ я вполнѣ основательно вникъ въ законы, говорилъ Ричардъ, упирая особенно на слово вполнѣ, какъ-будто въ немъ заключалась вся трудность.-- Какъ же можно вникнуть основательно, когда эти дѣла идутъ такъ неосновательно. Подъ словомъ эти дѣла, я разумѣю, конечно, запрещенный предметъ.
   -- Не-уже-ли вы думаете, что этотъ процесъ когда-нибудь кончится въ вашу пользу? сказала я.
   -- Нѣтъ никакого сомнѣнія, сказалъ Ричардъ.
   Мы прошли нѣсколько шаговъ молча. Вдругъ Ричардъ остановился и сказалъ мнѣ съ полнымъ чувствомъ и глубокой откровенностью:
   -- Милая Эсѳиръ, я понимаю васъ и, клянусь небомъ, я желаю быть болѣе постояннымъ человѣкомъ. Я не говорю относительно къ Адѣ; я ее люблю страстно, и съ каждымъ днемъ все болѣе-и-болѣе, но постояннымъ относительно другихъ предметовъ. Еслибъ я былъ человѣкъ солидный, я ужился бы у мистера Беджора, ужился бы у мистеровъ Кенджа и Корбая, велъ бы дѣла свои въ систематическомъ порядкѣ и не былъ бы въ долгахъ.
   -- Развѣ вы въ долгахъ? Ричардъ.
   -- Да, отвѣчалъ Ричардъ: -- у меня есть нѣсколько живомъ, мая милая. Сказать во правдѣ: я привязался къ бильярду и къ другимъ глупостямъ. Ну, теперь камень съ души долой: я высказалъ все. Ни меня не презираете за это, Эсѳирь?
   -- Вы знаете, какъ я васъ люблю, сказала я.
   -- Вы снисходительнѣе по мнѣ, чѣмъ я самъ къ себѣ, отмѣчалъ онъ.-- Малая Эсѳирь, я считаю себя несчастнымъ, что не могу бытъ основательнымъ, и какъ же мнѣ быть? Еслибъ вы жили въ недостроенномъ домѣ, могла ли бы вы спокойно расположиться? Еслибъ вамъ было суждено бросать все, за что только вы приметесь, оставлять все недоконченнымъ, тяжело было бы вамъ браться за что-нибудь -- вотъ таково мое несчастное положеніе. Я родился подъ этимъ безконечнымъ сцѣпленіемъ въ которомъ играютъ главную роль случайности и перемѣны, и это сдѣлало меня непослѣдовательнымъ и безтолковымъ такъ, что мнѣ часто приходитъ въ голову, что я недостоинъ любить свою кузину Аду.
   Мы были въ уединенномъ мѣстѣ. Ричардъ закрылъ лицо руками и горько плакалъ, произнося послѣднія слова.
   -- О, Ричардъ! сказала я: -- успокойтесь: у васъ доброе сердце и любовь Ады съ каждымъ днемъ будетъ направлять васъ на лучшую дорогу.
   -- Я знаю, моя милая, отвѣчалъ онъ, пожимая мнѣ руку: -- я знаю все это. Я нѣсколько разъ сбирался вамъ высказать то, что высказалъ сегодня, но или не имѣлъ случая или просто недоставало духа. Я знаю, какое могутъ имѣть на меня вліяніе слова Ады, но я никогда этого не испыталъ. Я даже недостаточно-основателенъ и для этого. Я люблю ее страстно, между-тѣмъ, дѣлаю ей вредъ, дѣлая вредъ себѣ каждой день, каждый часъ. Но это же не можетъ, наконецъ, продолжаться. Дѣло наше кончится и вы увидите къ чему я способенъ.
   Мнѣ грустно было видѣть его слезы, слышать его рыданія; но, право, грустнѣе было слышать съ какимъ воодушевленіемъ говорилъ онъ о своихъ воздушныхъ замкахъ.
   -- Я внимательно разбиралъ бумаги, Эсѳирь, я погружался въ нихъ по цѣлымъ мѣсяцамъ, продолжалъ онъ, прійдя опять въ веселое расположеніе духа: -- и увѣряю васъ, что мы выйдемъ побѣдителями. Что же касается до годовыхъ отсрочекъ, то ихъ бываетъ безчисленное множество -- и это не бѣда. Все кончится благополучно, это вы увидите.
   Замѣтивъ, что онъ ставятъ подъ одну и ту же категорію мистеровъ Кенджа и Корбая и мистера Беджора, я спросила его: скоро ли онъ надѣется получить мѣсто въ Линкольнской Палатѣ?
   -- Я думаю, что никогда, отвѣчалъ онъ съ усиліемъ.-- Мнѣ кажется, что съ меня ужъ достаточно. Работая по дѣлу Жарндисовъ, какъ невольникъ, я по горло сытъ законами, и врядъ ли могу полюбить свое занятіе. Теперь, продолжалъ онъ:-- я право не знаю, долженъ ли я обращать на законы все мое вниманіе?
   -- Не знаю, сказала я.
   -- Не смотрите такъ серьёзно, отвѣчалъ Ричардъ: -- право, лучше этого я ничего не съумѣю сдѣлать, милая Эсѳирь. Мнѣ нѣтъ надобности искать постояннаго мѣста. Процесъ, какъ хотите, а когда-нибудь да кончится; до-тѣхъ-поръ, конечно, мнѣ надобно имѣть занятія, но замятія такія, которыя была бы согласны съ моимъ вкусомъ.
   Я посмотрѣла на него и покачала головою.
   -- Да, милая моя, Эсѳирь, и я думаю, что мнѣ надо поступить въ военную службу, говорилъ Ричардъ тономъ полнаго убѣжденія.
   -- Въ военную службу? сказала я.
   -- Непремѣнно. Мнѣ надо только получить назначеніе... и тогда вы увидите!
   И, въ доказательство обдуманности своихъ намѣреній, онъ показалъ мнѣ памятную книжку, въ которой сдѣланы были подробныя вычисленія: что вотъ, впродолженіе шести мѣсяцевъ, онъ, положимъ, задолжалъ двѣсти фунтовъ стерлинговъ, не бывъ въ военной службѣ; а сдѣлавшись офицеромъ онъ даетъ слово не входить, ни подъ какимъ видомъ, въ долги, слѣдовательно, каждый годъ черезъ это сохранится четыреста фунтовъ стерлинговъ, что черезъ нѣсколько лѣтъ составитъ значительную сумму денегъ. Потомъ онъ краснорѣчію и чистосердечно говорилъ мнѣ, какъ, изъ любви къ Адѣ, которую дѣйствительно онъ любилъ страстно и постоянно, онъ готовъ принести всѣ жертвы, а тѣмъ только, чтобъ исправить недостатки своего характера, сдѣлаться самостоятельнымъ и пріобрѣсти энергію. Слова его произвели на меня грустное впечатлѣніе. Мнѣ тяжело было думать, что всѣ старанія его напрасны, что характеръ, формировавшійся при такихъ неблагопріятныхъ обстоятельствахъ, врядъ-ли можетъ когда-нибудь запастись силою и мужествомъ.
   Я говорила съ Ричардомъ съ полною откровенностью; просила его, изъ любви къ Адѣ, не думать объ этомъ несчастномъ процесѣ Оберканцеляріи. Онъ соглашался со мною въ истинѣ моихъ желаній, но -- увы! постоянно обращался къ своему любимому предмету.
   Наконецъ мы достигли Сохоскаго Сквера, гдѣ Кадди назначая свиданіе со мною, это очень-спокойное мѣсто поблизости Ньюманской Улицы. Кадди была въ серединѣ сада, и какъ-только увидѣла меня, бросилась ко мнѣ на встрѣчу со всѣхъ ногъ. Послѣ обыкновенныхъ вѣжливостей, Ричардъ оставилъ насъ вдвоемъ.
   -- Тутъ, поблизости, у Принца урокъ, Эсѳирь, сказала Кадди: -- онъ оставилъ мнѣ ключъ отъ сада. И если вы хотите со мною погулять, то мы здѣсь запремся и можемъ переговорить спокойно oбо всемъ, зачѣмъ я желала видѣть ваше утѣшительное личико.
   -- Прекрасно, моя милая! сказала я: -- лучше этого ничего нельзя придумать. Обнявъ и расцаловавъ утѣшительное личико, Кадди взяла меня подъ-руку, мы взошли въ садъ и заперлись.
   -- Вотъ что я вамъ скажу, Эсѳирь, говорила Кадди, понимая, какъ слѣдуетъ употребить съ пользою часъ дружеской бесѣды: -- когда вы мнѣ сказали, что я дурно дѣлаю, что не прошу позволенія на бракъ у матушки, хоть ей некогда мной заниматься, я сочла это долгомъ передать Принцу, вопервыхъ, потому, что я всегда дорожу вши мнѣніемъ, а вовторыхъ, потому, что отъ Принца нѣтъ у меня никакихъ секретовъ.
   -- Я думаю, Кадди, онъ согласился со мною?
   -- О, моя милая, съ вами онъ согласится во всемъ. Вы не можете себѣ представить, какъ онъ васъ уважаетъ.
   -- Въ-самомъ-дѣлѣ?
   -- Во всякой другой дѣвушкѣ это возбудило бы ревность, говорила Кадди, смѣясь и потряхивая головою: -- но меня это радуетъ, потому что вы мой первый и мой единственный другъ; и какъ бы васъ ни любили, мнѣ все кажется мало.
   -- Клянусь тебѣ, Кадди, сказала я: -- ты просто дала слово привести меня въ хорошее расположеніе духа. Ну, моя милая?
   -- Да, такъ я начала-было, отвѣчаетъ Кадди, скрестивъ свои руки около моей: -- разсказывать, что мы объ этомъ долго говорили съ Принцемъ; я и говорю: "Принцъ, такъ-какъ миссъ Сомерсонъ..."
   -- Я надѣюсь, что ты не сказала миссъ Сомерсонъ?
   -- Нѣтъ, право я не сказала! отвѣчала быстро Кадди, очень обрадовались и съ лицомъ, сіяющимъ удовольствіемъ: -- я просто сказала: Эсѳирь.-- "Такъ-какъ, говорю я Принцу, Эсѳирь такого мнѣнія и объ этомъ пишетъ ко мнѣ въ своихъ милыхъ письмахъ, которыя ты слушаешь съ такимъ удовольствіемъ, то я думаю, что мнѣ надо во всемъ сознаться, ма, тогда, когда ты хочешь. И я думаю, Принцъ, говорю я, что Эсѳирь думаетъ, что и тебѣ нужно сообщить обо всемъ твоему отцу: это будетъ лучше и основательнѣе."
   -- Да, моя милая Кадди, сказала я: -- ты не ошиблась: Эсѳирь, точно такого мнѣнія.
   -- Видишь, стало-быть, я была нрава! Это порядкомъ взволновало Принца, не потому, чтобъ онъ имѣлъ какое нибудь сомнѣніе, но потому, что онъ боится испугать чувствительное сердце старика. Вѣдь старикъ мистеръ Тервейдропъ такой нѣжный; онъ, пожалуй, подумаетъ, что такое признаніе со стороны сына -- непочтительный поступокъ, и это убьетъ его. А вѣдь ты знаешь, какія у него прекрасныя манеры, прибавила Кадди: -- и сердце у него очень-чувствительное.
   -- Будто бы, душа моя?
   -- Ахъ, да. И Принцъ то же говоритъ. Такъ вотъ, милое дитя мое -- это названіе я не къ тебѣ отношу, Эсѳирь -- прибавила Кадди покраснѣмъ: -- но я обыкновенно называю Принца милымъ дитятею.
   Я засмѣялась и Кадди засмѣялась, покраснѣла еще болѣе и продолжай:
   -- Такъ это очень его взволновало, Эсѳирь...
   -- Кого взволновало? моя милая.
   -- О, ты злодѣйка! сказала Кадди, смѣясь и покраснѣвъ до ушей: -- мое милое дитя, если тебѣ хочется слышать! Онъ былъ боленъ нѣсколько недѣль и все откладывалъ объясненіе со дня ни день; наконецъ онъ сказалъ мнѣ: -- Кадди, если миссъ Сомерсонъ, которую такъ уважаетъ батюшка, согласится присутствовать при моемъ объясненіи, бы рѣшился. Я дала слово спросить тебя. И думаю себѣ, продолжала она, смотря на меня съ надеждою, но робко: -- что если вы согласитесь, то послѣ я буду васъ просить идти со мною къ ма. Вотъ о чемъ я думала, когда писала къ вамъ, что мнѣ надо просить васъ о милости и о пособія. И еслибъ вы согласилась исполнить нашу просьбу, мы была бы, Эсѳирь, вамъ совершенно обязаны.
   -- Посмотримъ, Кадди, сказала я, притворяясь размышляющей.-- Мнѣ право, кажется, что я могла бы для васъ исполнять и кой-что потруднѣе этого. Я совершенно къ услугамъ твоимъ и милаго дитяти.
   Кадди была въ восторгѣ отъ моего отвѣта, тѣмъ болѣе, что она такъ впечатлительна, какъ только можетъ быть самое доброе, самое нѣжное сердце. Пройдясь еще нѣсколько по саду, она надѣла чистыя перчатки, оправилась, чтобъ не уронить себя въ глазахъ представителя изысканныхъ манеръ.
   Принцъ въ-самомъ-дѣлѣ давалъ урокъ. Мы застали его за трудной работою: онъ бился съ очень-тугою ученицею, сухощавой, маленькой цѣпочкой, съ узкимъ лбомъ, грубымъ голосомъ и съ неодушевленной, недовольной мама. Урокъ наконецъ кончился послѣ всѣхъ неудачъ и замѣшательствъ; и когда маленькая дѣвочка перемѣнила башмаки и закуталась въ шаль, ее увели домой.
   Послѣ нѣсколькихъ словъ приготовленія, мы отправились отъискивать стараго мистера Тервейдропа. Его мы застали съ перчатками и шляпою къ рукѣ, какъ совершенный образецъ высокихъ манеръ на софѣ, въ своей отдѣльной комнатѣ -- единственномъ спокойномъ углу во всемъ домѣ.
   -- Батюшка, миссъ Сомерсонъ, миссъ Желлиби!
   -- Очарованъ! восхищенъ! говорилъ мистеръ Тервейдропъ-старикъ, кланяясь съ важностью. Позвольте мнѣ! И онъ подалъ намъ стулья.-- Обрадованъ! И онъ поцаловалъ кончики пальцевъ своей лѣвой руки.-- Мое маленькое убѣжище вы превратили въ рай. И онъ развалился на софѣ, какъ первый джентльменъ Лондона.
   -- Вы опятъ находите насъ, миссъ Сомерсонъ, за тѣмъ же занятіемъ, сказалъ онъ: -- полируемъ, полируемъ, полируемъ! Опять нѣжный полъ доставляетъ намъ честь и счастіе своимъ присутствіемъ. Для нашего времени и то ужъ много (а мы страшно переродились со времени его королевскаго высочества принца-регента, моего благодѣтеля, если мнѣ позволено будетъ такъ выразиться), что благородныя манеры и тонъ, несовсѣмъ втоптаны въ грязь ногами ремесленниковъ. Нѣтъ, еще на нихъ ниспосылаются лучи улыбки красоты, сударыня.
   Я ничего не нашла нужнымъ отвѣчать ему и онъ взялъ щетку табаку.
   -- Любезный сынъ мой, у тебя, говорилъ мистеръ Тервейдропу.-- сегодня четыре урока: я тебѣ совѣтую закусить слегка и спѣшить.
   -- Благодарю васъ, папенька, отвѣчалъ Принцъ: -- я буду акуратенъ. Папенька, прошу васъ, выслушайте спокойно, что я вамъ хочу сказать.
   -- Боже милостивый! воскликнулъ образцовый джентльменъ, поблѣднѣвъ и съ видимымъ испугомъ, когда Принцъ и Кадди, рука-объ-руку, склонились передъ нимъ на колѣни. Что это значитъ? Припадокъ съумасшествія? или что-нибудь другое?
   -- Папенька, отвѣчалъ Принцъ: -- я люблю эту молодую дѣвушку и далъ слово на ней жениться.
   -- Далъ слово на ней жениться! воскликнулъ мистеръ Тервейдропъ, склоняясь на софу и закрывая лицо руками: -- Боже, родной сынъ мой поражаетъ меня въ самое сердце!
   -- Мы ужь влюблены другъ въ друга давно, папенька, лепеталъ Принцъ: -- и миссъ Сомерсонъ, узнавъ объ этомъ, посовѣтовала намъ сознаться во всемъ передъ вами и была такъ добра, согласилась присутствовать въ настоящую минуту. Миссъ Желлиби, молодая дѣвушка, она, папенька, питаетъ къ вамъ глубокое уваженіе.
   Мистеръ Тервейдропъ-старикъ, стонетъ отъ горя.
   -- О, переставьте, пожалуйста, перестаньте папенька! со слезами говорилъ Принцъ.-- миссъ Желлиби молодая дѣвушка и питаетъ къ вашъ глубокое уваженіе; главная цѣль нашей жизни будетъ упрочимъ ваше благосостояніе.
   Мистеръ Тервейдропъ-старикъ рыдаетъ.
   -- Перестаньте, папенька, перестаньте, говорилъ со слезами сынъ.
   -- Сынъ, сынъ! восклицалъ мистеръ Тервейдропъ: -- очень-хорошо, что этого удара не испытаетъ твоя несравненная мать. Не щади же, сынъ, твоего отца, не щади его! Поражай сынъ... поражай въ самое сердце!..
   -- Я умоляю васъ, папенька, не говорите такихъ вещей, говорилъ Принцъ съ горькими слезами: -- это убиваетъ меня. Я увѣряю васъ, папенька, наше первое желаніе, цѣль всей нашей жизни будетъ состоять въ томъ, чтобъ упрочить ваше благосостояніе. Каролина и я, мы не забудемъ своихъ обязанностей -- мои обязанности будутъ и ея обязанностями, мы объ этомъ не разъ говорили между собою, и при вашемъ надзорѣ, руководясь вашими совѣтами, папенька, мы принесемъ все въ жертву, только чтобъ доставить вамъ спокойствіе и удовольствіе.
   -- Рази сынъ, рази! говорилъ мистеръ Тервейдропъ: -- рази въ самое сердце!
   Но мнѣ все-таки казалось, что онъ внимательно вникаетъ въ слова
   -- Милый папенька, продолжалъ Принцъ: -- мы знаемъ очень-хорошо, что вы привыкли къ нѣкоторому комфорту, и имѣете на то полное право; повѣрьте, что мы сочтемъ себѣ за честь, за счастіе доставлять вамъ этотъ комфортъ. Если вы согласитесь на нашъ бракъ и оправдаете мой выборъ, то будьте увѣрены, что первою нашею мыслью будетъ ваше спокойствіе. Вы всегда будете надъ нами главой и хозяиномъ и мы понимаемъ вполнѣ, какое бы мы заслужили презрѣніе, еслибъ на первомъ мѣстѣ были не вы, еслибъ мы не старались всячески угождать вамъ.
   Тяжела была внутренняя борьба мистеру Тервейдропу; онъ выпрямился на софѣ; жирныя щеки его висѣли черезъ галстухъ -- истинная модель фешонэбльнаго отца!
   -- Сынъ мой, говорилъ мистеръ Тервейдропъ: -- дѣти мои! я не могу противостоять вашимъ просьбамъ: будьте счастливы!
   Благосклонность, съ которою онъ обнималъ свою будущую дочь и протягивалъ руку къ сыну (сынъ покрылъ ее самыми нѣжными и почтительными поцалуями) не мало меня удивляли.
   -- Дѣти мои, говорилъ мистеръ Тервейдропъ, обнимая Кадди съ отеческою нѣжностью и съ разсчетливою элегантностью: -- милыя дѣти мои, ваше счастіе будетъ первою моею заботою. Я буду слѣдить за вами. Вы будете жить всегда со мною (то-есть, вѣрнѣе бы сказать: я всегда буду жить съ вами). Домъ этотъ, съ-этихъ-поръ, также ваша собственность, какъ и моя. Считайте его вашимъ домомъ и будьте счастливы.
   Такова была магическая сила въ его ловкости и тонныхъ манерахъ, что Принцъ и Каролина были преисполнены благодарностью, какъ-будто онъ принесъ въ ихъ пользу какую-нибудь огромную жертву, а не согласился помѣститься съ ними жить на всѣ остальные дни свои.
   -- Что касается до меня, дѣти моя, сказалъ мистеръ Тервейдропъ: -- то я клонюсь ужъ къ желтѣющей тяжелой осени моей жизни, и мѣть возможности опредѣлить, какъ долго въ этомъ вѣкѣ ткачей и пряхъ останутся слѣды истиннаго и высокаго джентльменства. Но какъ бы то ни было, а все-таки буду исполнять обязанности относительно общества и, по обыкновенію, буду показывать себя въ городѣ. Желанія мои скромны и умѣренны. Мнѣ больше ничего не нужно, кромѣ маленькаго кабинетика, нѣсколькихъ необходимыхъ вещей для туалета, скромнаго завтрака и умѣреннаго обѣда. Отъ васъ я буду только требовать исполненія этихъ мелочей, все же остальное будетъ на моемъ попеченіи.
   Они глубоко были поражены такимъ великодушіемъ.
   -- Сынъ мой, говорилъ мистеръ Тервейдропъ: -- относительно этихъ небольшихъ недостатковъ въ тебѣ -- я хочу сказать о тонѣ и о манерахъ, которые могутъ бытъ только усовершенствованы образованіемъ, но которыхъ привить нельзя, если они не врожденны -- ты можешь совершенно положиться на меня. Я былъ всегда вѣренъ своему дѣлу въ дня его королевскаго высочества принца-регента и не сойду съ своего поста. Нѣтъ, сынъ мой, если ты когда-нибудь смотрѣлъ съ гордостью на положеніе твоего отца, то ты можешь быть увѣренъ, что ни одинъ это поступокъ въ будущемъ не запятнаетъ прошедшаго. Что же касается до тебя, Принцъ, до тебя, у котораго характеръ другой (всѣ мы не можемъ и не должны быть похожи одинъ на другаго), ты долженъ работать, трудиться, пріобрѣтать деньги и съ каждымъ днемъ увеличивать число твоихъ занятій.
   -- Вы можете въ этомъ положиться на меня, папенька: я буду стараться отъ всего моего сердца, отвѣчалъ Принцъ.
   -- Въ этомъ я не сомнѣваюсь, говорилъ мистеръ Тервейдропъ: -- знаю, что твои качества не блестящи, милое дитя мое, но они прочны и полезны -- объ этомъ и говорить нечего; я только скажу вамъ обоимъ, дорогія дѣти мои, словами несравненной, покойной жены моей, на жизненный путь которой я имѣлъ счастье проливать нѣкоторый лучъ свѣта: наблюдайте за институтомъ; наблюдайте за моими небольшими нуждами -- и да благословитъ васъ Богъ!
   Послѣ этого старый мистеръ Тервейдропъ сдѣлался такъ любезенъ, что я сочла за лучшее немедленно отправиться къ Тавіевой Гостинницъ. Кадди разсталась съ женихомъ своимъ такъ нѣжно и такъ дружелюбно, была въ такомъ восторгѣ отъ родственныхъ чувствъ мистера Тервейдропа-отца, что я ни за что на свѣтѣ не хотѣла произнести хотя полслова въ его порицаніе.
   Въ окнахъ дома, поблизости Тавіевой Гостинницы, были приклеены билеты, извѣщающіе о пустыхъ квартирахъ, и онъ казался грязнѣе и мрачнѣе, тѣмъ когда-нибудь. Имя несчастнаго мистера Желлиби, было, дня два тому назадъ, въ спискѣ банкротовъ, и онъ сидѣлъ запершись въ столовой съ двумя джентльменами, посреди кучи бумагъ, счетныхъ книгъ и нѣсколькихъ сутягъ, и дѣлалъ тщетныя попытки уразумѣть мистеріи своихъ дѣлъ. Онѣ, казалось, были выше его пониманія, такъ-что когда Кадди, по ошибкѣ, завела меня въ столовую, я увидѣла, что мистерѣ Желлиби, въ своихъ очкахъ, убитымъ сидѣлъ на концѣ обѣденнаго стола и былъ только безчувственнымъ, безмолвнымъ наблюдателемъ, между-тѣмъ, какъ два джентльмена, посреди которыхъ онъ сидѣлъ, разбирали его бумаги.
   Взбираясь наверхъ, на половину мистриссъ Желлиби, мы замѣтили, что всѣ дѣти сползли въ кухню и дурачились тамъ безъ всякаго за ними надзора. Мы застали знаменитую леди въ самомъ жару сильной корреспонденціи: она вскрывала письма, сортировала ихъ, читала, писала и, въ полномъ смыслѣ слова, завалена была конвертами. Она такъ была углублена въ свои занятія, что сначала не узнала меня, хотя смотрѣла на меня прямо своимъ дальнозоркимъ взглядомъ.
   -- Ахъ! миссъ Сомерсонъ! сказала она наконецъ: -- я васъ совсѣмъ-было не узнала! Надѣюсь, что вы здоровы и что мистеръ Жарндисъ и миссъ Клеръ также здоровы!
   Я, въ отвѣтъ, выразила надежду на здоровье мистера Желлиби.
   -- Нѣтъ, несовсѣмъ, моя милая, сказала мистриссъ Желлиби, совершенно-спокойно: -- дѣла его въ дурномъ положеніи и онъ убить духомъ. Къ-счастью, я такъ занята, что не имѣю времени думать объ этомъ. Въ настоящую минуту у насъ сто-семьдесятъ семействъ, миссъ Сомерсонъ, считая по пяти членовъ въ каждомъ изъ нихъ, готовыхъ, отправиться, если ужь не отправились, на лѣвый берегъ Нигра.
   Я подумала о ея собственномъ семействѣ, которое не только не отправилось, но и не думало отправляться на лѣвый берегъ Нигра, и удивилась, какъ она можетъ быть такъ спокойна.
   -- Вы, какъ я вижу, привели съ собою Кадди, замѣтила мистриссъ Желлиби, взглянувъ на свою дочь: -- это рѣдкость теперь здѣсь ее видѣть: она совершенно покинула свои прежнія занятія и заставила меня употреблять въ настоящее время для переписки мальчика.
   -- Но, повѣрьте ма... начала-было Кадди.
   -- Ты знаешь, Кадди, перебила ее мать, тихимъ, но рѣшительнымъ тономъ: -- что теперь я должна употреблять секретаремъ мальчика; онъ въ эту минуту обѣдаетъ. Слѣдовательно, къ-чему же ведутъ твои противорѣчія?
   -- Я не хотѣла противорѣчить вамъ, ма, отвѣчала Кадди: -- я только хотѣла сказать, что вы, вѣрно, не пожелали бы сами, чтобъ я всю жизнь свою была чурбаномъ.
   -- Я желала, моя милая, говорила мистриссъ Желлиби, распечатывая письма и смотря на нихъ съ нѣжностью: -- чтобъ ты имѣла передъ глазами всегда примѣръ своей матери въ энергіи, дѣятельности и филантропіи. Чурбанъ! прошу покорно! Еслибъ въ душѣ твоей было хоть сколько-нибудь симпатіи къ судьбамъ туземцевъ и человѣчества, ты бы высоко стояла въ нравственномъ отношеніи я тебѣ бы не приходили въ голову такія идеи. Да, въ тебѣ нѣтъ симпатіи, Кадди, нѣтъ. Я это тебѣ давно и нѣсколько разъ говаривала.
   -- Да, ма, правда, если дѣло идетъ объ Африкѣ.
   -- Нѣтъ, нѣтъ въ тебѣ симпатіи. Это могло бы убить меня, миссъ Сомерсонъ, еслибъ, къ-счастью моему, я не была такъ много занята, сказала мистрассъ Желлиби, пріятно взглянувъ на меня и откладывая, куда слѣдуетъ, только-что распечатанное письмо: -- это разстроило бы и огорчило бы меня. Но у меня голова такъ полна мыслями о Барріобула-Гха и я дѣлаю столько пользы своею спеціальностью, что Африка для меня истинное лекарство противъ всѣхъ огорченій. Вы это, я думаю, видите, миссъ Сомерсонъ?
   Кадди мигала мнѣ, чтобъ дать знать о времени начать разговоръ въ ея пользу, и я, уловивъ минуту, когда прекрасные очи мистриссъ Желлиби были направлены на Африку, сказала ей:
   -- Быть-можетъ, мистриссъ Желлиби, вы удивитесь, если узнаете, что привело меня сюда нарушить ваши занятія.
   -- Я всегда очень-рада видѣть васъ, миссъ Сомерсонъ, говорила мистриссъ Желлиби, не отводя глазъ отъ занимательныхъ писемъ и сладко улыбаясь: -- хотя бы я, я она покачала головою: -- очень бы желала, чтобъ дочь моя чувствовала болѣе интереса къ борріобульскямъ проектамъ.
   -- Я пришла сюда съ Кадди, сказала я: -- потому-что Кадди считаетъ дурнымъ скрывать отъ своей матери все, что до нея касается, и теперь пришла сообщить вамъ, очень для нея важную тайну.
   -- Кадди, сказала мистриссъ Желлиби, остановивъ на минуту свои занятія и потомъ, покачавъ головой, снова принялась за нихъ: -- ты, вѣрно, хочешь сказать мнѣ какую-нибудь глупость!
   Кадди развязала свою шляпку, бросила ее на полъ и, заливаясь елезаи, сказала:
   -- Ма, я влюблена!
   -- Какой вздоръ! замѣтила мистриссъ Желлиби разсѣянно, смотря на какую-то депешу: -- я такъ и знала, что глупость!
   -- Я влюблена, ма... и дала слово выйдти замужъ, говорила, рыдая, Кадди: -- за молодаго мистера Тервейдропа, танцмейстера, и старый мистеръ Тервейдропъ, истинный джентльменъ, далъ свое согласіе... Ма, и я прошу васъ... благословите и вы насъ... я знаю, безъ вашего благословенія мнѣ не будетъ счастья, твердила Кадди въ сильныхъ рыданіяхъ. Доброе созданіе! въ эти минуты она единственно руководилась чувствомъ дочерниной привязанности.
   -- Вы опять свидѣтельница, миссъ Сомерсонъ, замѣтила мистриссъ Желлиби спокойно: -- какое для меня счастіе быть такъ занятой и имѣть необходимость въ концентрированности. Вотъ Кадди дала слово выйдти за-мужъ за сына танцмейстера -- соединяется съ народомъ, въ которомъ нѣтъ ни капли симпатіи къ судьбамъ человѣческихъ поколѣній! Между-тѣмъ, какъ мистеръ Гёшеръ, одинъ изъ первыхъ филантроповъ нашего времени, говорилъ мнѣ не разъ, что онъ къ Камш неравнодушенъ.
   -- Ma... я... всегда ненавидѣла... и презирала мистера Гёшера... говорила, всхлипывая, Кадди.
   -- Кадди, Кадди! возразила мистриссъ Желлиби, вскрывая, съ совершеннымъ спокойствіемъ духа, конвертъ другаго письма:-- я въ этомъ никогда не сомнѣвалась. Да и могло ли быть иначе, когда ты совершенно лишена тѣхъ симпатій, которыя въ немъ преобладаютъ! И еслибъ мои общественныя обязанности не были моимъ любимымъ дитятею, еслибъ я не была занята въ огромныхъ размѣрахъ огромными проектами, то эти мелочи мучили бы меня, миссъ Сомерсонъ. Не могу ли я дозволять, чтобъ глупый поступокъ Кадди (отъ которой и ничего другаго и не ожидаю) заградилъ отъ моего вниманія великій африканскій континентъ? Никогда, никогда, повторяла мистриссъ Желлиби рѣзкимъ, спокойнымъ голосомъ и съ пріятной улыбкой и продолжала сортировку писемъ: -- нѣтъ никогда!
   Я такъ не была подготовлена къ столь холодному пріему, хотя бы и должна была ожидать его, что, право, не знала, что сказать. Кадди совершенно выплакалась и выговорилась. Мистриссъ Желлиби продолжала свои почтенныя занятія, раскрывала и сортировала письма съ самой пріятной и веселой улыбкой к только по временамъ говорила: -- о нѣтъ, никогда, никогда!
   -- Я надѣюсь, ма, выговорила наконецъ бѣдная Кадди: -- что ни на меня не сердитесь?
   -- О Кадди, ты совершенно-глупая дѣвочка, отвѣтила мистриссъ Желлиби: -- какъ спрашивать такой вздоръ, послѣ того, что я сказала о моемъ умственномъ направленіи.
   -- И я надѣюсь, ма, вы даете намъ ваше согласіе и желаете вамъ всего хорошаго? сказала Кадди.
   -- Ты безсмысленный ребёнокъ ужъ потому, что сдѣлала такой безразсудный шагъ, сказала мистриссъ Желлиби: -- ты непослушный ребёнокъ, потому-что ты должна была бы посвятить всю свою жизнь великому дѣлу филантропіи. Но шагъ ужъ сдѣланъ, я ужъ наняла мальчика, слѣдовательно, и говорить нечего. Пожалуйста Кадди, говорила мистриссъ Желлиби, своей дочери, которая ее обнимала и цаловала: -- пожалуйста не мѣшай мнѣ, и очень-занята: всѣ эти письма надо разобрать до прихода вечерней почты.
   Я думала, что теперь всего лучше уйдти и хотѣла-было начать прощаться, но была задержана словами Кадди.
   -- Вы ее будете противъ того ма, чтобъ я его представила вамъ? сказала Кадди.
   -- О Боже мой, Каддиа! воскликнула мистриссъ Джеллиби, погруженная ужъ въ созерцаніе туземцевъ Барріобула-Гха: -- ты опять, Кадди, свое. Кого ты хочешь еще представить?
   -- Его, ма.
   -- Кадди, Кадди! сказала мистриссъ Желлиби, утомленная этими мелочами: -- въ этомъ случаѣ ты должна привести его въ такой день, когда нѣтъ "общественнаго комитета", или "комитета развѣтвленія пособій", или какого-нибудь другаго комитета. Словомъ сказать: ты должна соображаться съ моимъ свободнымъ временемъ. Моя милая миссъ Сомерсонъ, съ вашей стороны очень-любезно, что вы пришли замолвить словцо за эту глупенькую дѣвочку. Прощайте. Если я вамъ скажу, что у меня пятьдесятъ-восемь новыхъ писемъ получено сегодня утромъ отъ фабрикантовъ, которые желаютъ привести къ единству туземцевъ и развитіе кофейныхъ плантацій, то вѣрно вы не разсердитесь, если я вамъ скажу, что я занята по горло.
   Я не могла удивляться, что Кадди была въ грустномъ расположеніи духа, что, обнявъ меня, она рыдала на моей груди; она говорила, что жестокая брань была бы для нея легче, чѣмъ это совершенное равнодушіе къ ея судьбѣ; она говорила мнѣ, что у нея нѣтъ почти ни одного платья, сколько-нибудь годнаго подъ вѣнецъ. Я утѣшала ее, выставляя, сколько она можетъ сдѣлать добра для своего бѣднаго отца и для Биби. Въ такихъ разговорахъ мы сошли внизъ и добралась до кухни, гдѣ бѣдныя дѣти ползали на каменномъ полу, въ грязи, и я не иначе могла избѣжать совершеннаго уничтоженія моего костюма, какъ только прибѣгнувъ къ сказкамъ. По-временамъ слышались наверху крики, которые пугали насъ, потому-что мистеръ Желлиби подходилъ къ окну и, для большаго уразумѣнія дѣлъ своихъ, хотѣлъ выброситься изъ третьяго этажа на мостовую.
   Возвратясь домой, послѣ столькихъ хлопотъ, я много я долго думала о Кадди и находила, право, что она будетъ счастлива. Тихая ночь, звѣздное небо напоминали мнѣ дальнихъ путниковъ, которые, быть-можетъ, тоже любуются этими созвѣздіями, которыми любовалась я.
   Дома приняли меня съ такою радостью, что я, право, готова была плакать отъ восторга, еслибъ не боялась, что это глупо. Разспрашивали меня про Кадди и такъ ласкали меня, что я считала себя самымъ счастливымъ существомъ въ мірѣ.
   Цѣлый вечеръ провели мы въ самой родственной болтовнѣ съ мистеромъ Жарндисомъ и съ Адой, такъ-что прійдя въ свою комнату, я увидѣа, что лицо мое горѣло отъ чрезмѣрныхъ разговоровъ. Вдругъ кто-то тихо постучался въ дверь. Войдите сказала я. Хорошенькая, маленькая дѣвочка, въ траурномъ платьѣ, вошла въ комнату.
   -- Честь имѣю представиться, миссъ, сказала она тихимъ голосомъ:-- я Черли.
   -- Какъ я рада, что вижу тебя, Черли! сказала я, поцаловавъ ее нѣжно.
   -- Я ваша горничная, сказала Черли.
   -- Серьёзно, Черли?
   -- Да-съ, мистеру Жарндису угодно было позволить мнѣ эту честь.
   Я сѣла, положила руку на плечо Черли и смотрѣла на нее.
   -- Миссъ, сказала Черли, скрестивъ руки, и слезы текли по ямкамъ ея щекъ.-- Томъ въ школѣ, миссъ, и учится хорошо; Эмма осталась у мистриссъ Блайндеръ... и какой за ней присмотръ? Что съ вами миссъ, не плачьте пожалуйста!
   -- Я не могу удержаться, Черли.
   -- И я, миссъ, не могу удержаться, говоритъ Черли:-- мистеръ Жарндисъ такъ добръ: онъ говорилъ, что вы будете такъ добры, поучите иногда меня чему-нибудь. Мы съ Томомъ и съ Эммой будемъ видѣться каждый мѣсяцъ, и я такъ благодарна, миссъ; я постараюсь заслужить валу любовь?
   -- О, милая Черли! не забудь того, кто все это для тебя сдѣлалъ.
   -- Нѣтъ, миссъ, ни я, ни Томъ, ни Эмма, мы этого не забудемъ. Вы, вы все для насъ сдѣлали.
   -- Нѣтъ, Черли, я первый разъ объ этомъ слышу; для васъ все сдѣлалъ мистеръ Жарндисъ.
   -- Да, миссъ; но все это сдѣлано изъ любви къ вамъ и мы этого никогда не забудемъ.
   И Черли бѣгала и суетилась вокругъ меня, приводя въ порядокъ всѣ вещи, которыя только могла достать своей ручонкой.
   -- Не плачьте, пожалуйста, не плачьте, миссъ, сказала она мнѣ опять.
   -- Я никакъ не могу удержаться, Черли, повторяла я ей.
   И Черли также не могла удержаться, и мы обѣ плакала отъ радости.
   

Часть пятая.

ГЛАВА XXIV.
Апелляція.

   Послѣ разговора моего съ Ричардомъ, о которомъ и ужъ упоминала, онъ сообщилъ мистеру Жарндису состояніе своей души. Хоть я думаю, что это признаніе было несовершенно сюрпризомъ моему опекуну, однакожъ оно стоило ему большаго нездоровья и непріятностей. Онъ часто запирался съ Ричардомъ во Временной Воркотнѣ и проводилъ съ нимъ цѣлые дни отъ ранняго утра до глубокой полуночи; толковалъ съ мистеромъ Кенджемъ и передѣлалъ въ Лондонѣ кучу непріятныхъ дѣлъ. Во все это время онъ былъ съ нами и съ Адой совершенно-ласковъ, хотя очень-часто жаловался на восточный вѣтеръ и такъ потиралъ себѣ голову, что ни одинъ волосокъ не оставался на своемъ мѣстѣ. Относительно Ричарда онъ хранилъ строгое молчаніе. Нѣкоторыя свѣдѣнія мы получали отъ самого Ричарда; и такъ-какъ они ограничивались только словами: все обстоитъ благополучно, все идетъ къ-лучшему, все прекрасно, то наши опасенія на его счетъ нисколько не уменьшались.
   Однакожь, въ этомъ промежуткѣ времени мы узнали, что отъ имени Ричарда подавалось лорду-канцлеру, новое прошеніе о поступленіи въ военную службу. Дѣло объ этомъ тянулось, откладывалось и опять откладывалось, и опять тянулось, такъ-что Ричардъ говорилъ намъ шутя, что надѣется поступить въ военную службу развѣ только тогда, когда будетъ старымъ ветераномъ, лѣтъ семидесяти. Наконецъ, лордъ-канцлеръ пригласилъ его въ свою канцелярію, говорилъ ему серьёзно и строго, что онъ теряетъ попустому время -- справедливая насмѣшка надъ ихъ проволочками, говорилъ смѣясь, Ричардъ, и наконецъ прошеніе его было принято. Имя его было внесено въ списокъ кавалерйскаго полка, деньги заплачены и Ричардъ, съ свойственнымъ ему жаромъ принялся заниматься изученіемъ военнаго искусства, вставалъ въ пять часовъ утра, фехтовалъ, стрѣлялъ въ цѣль и проч. и проч.
   Вакаціи смѣнились судейскимъ терминомъ, судейскій термитъ вакаціями. Мы иногда слыхали о процесѣ Жарндиса, что этотъ процесъ былъ на очереди, или не былъ на очереди и т. п. Ричардъ, занятый своими экзерциціями, посѣщалъ насъ рѣже; опекунъ мой молчалъ, время проходило и, наконецъ, Ричардъ получилъ назначеніе отправиться къ своему полку въ Ирландію.
   Онъ очень-поспѣшно пріѣхалъ съ этою новостью и имѣлъ продолжительный разговоръ съ опекуномъ моимъ. Спустя часъ времени, опекунъ мой выглянулъ въ дверь той комнаты, гдѣ мы сидѣли съ Адою, и сказалъ намъ: -- войдите сюда, моя милочки! Мы вошли и замѣтили, что Ричардъ, который былъ прежде въ веселомъ расположеніи духа, былъ грустенъ и разсерженъ.
   -- Рикъ и я, Ада, сказалъ мистеръ Жарндисъ; -- расходимся въ нашихъ мнѣніяхъ. Ну. Рикъ, сбрось съ себя эту угрюмость!
   -- Вы очень-жестоки ко мнѣ, сэръ, сказалъ Ричардъ:-- и тѣмъ болѣе я это чувствую, что всегда вы были ко мнѣ такъ милостивы, сдѣлали для меня такъ-много, что я не могъ бы забыть всѣхъ вишь благодѣяній, еслибъ прожилъ двадцать жизней.
   -- Все это, положимъ такъ, Рикъ; но мнѣ хотѣлось бы, чтобъ ты понялъ мои желанія, чтобъ ты примирялся самъ съ собою.
   -- Я надѣюсь, что вы извините мнѣ, говорилъ Ричардъ, хоть горячо, однакожь почтительно: -- если я скажу, что о себѣ всего вѣрнѣе могу судить я самъ.
   -- Я надѣюсь, что вы извините мнѣ, любезный Рикъ, замѣтилъ мистеръ Жарндисъ съ совершенною вѣжливостью и весело: -- если и скажу, что вамъ очень-естественно думать такъ, а мнѣ очень-естественно думать иначе. Я долженъ исполнять свой долгъ, Рикъ, иначе и самъ ты, хладнокровно размысливъ, будешь обо мнѣ дурнаго мнѣнія. А пока, я надѣюсь, что ты сохранишь любовь, ко мнѣ, въ какомъ бы ты ни былъ расположеніи духа.
   Ада такъ поблѣднѣла, что мастеръ Жарндисъ подалъ ей кресла и самъ сѣлъ рядомъ съ ней.
   -- Не безпокойся, милый другъ мой, сказалъ онъ ей: -- тутъ ровно нѣтъ ничего; мы съ Рикомъ очень-дружелюбно поспорили между собою. Ты была предметомъ этого спора и потому будь судьей между нами: растрепаться нечего, моя милая.
   -- Я не разстроиваюсь, братецъ Джонъ, сказала Ада съ улыбкой: -- вы никого не можете обидѣть.
   -- Благодарю, душа моя. Теперь будь внимательна и съ минутку посмотри на Рика. И ты, милая старушка, тоже. Припомни, другъ мой, началъ мастеръ Жарндисъ, положивъ руку свою на ея хорошенькую ручку: припомни разговоръ между нами четырьмя, когда тетушка Дердонъ разсказывала маленькую любовную исторійку.
   -- Ни Ричардъ, ни я, мы никогда не забудемъ, что вы для насъ сдѣлали, братецъ Джонъ.
   -- Я никогда этого не забуду сказалъ Ричардъ.
   -- И я никогда не забуду, сказала опять Ада.
   -- Тѣмъ легче мнѣ высказать вамъ, тѣмъ легче вамъ выслушать меня, отвѣчалъ опекунъ мой, и все благородство души и вся доброта выразились въ чертахъ лица его.-- Милый другъ, Ада, ты должна знать, что Ричардъ избираетъ новую карьеру ужь послѣдній разъ. Все что въ имѣлъ, все истрачено, всѣ источники исчерпаны. Отступать назадъ невозможно.
   -- Совершенно-справедливо; все, что я имѣлъ до-сихъ-поръ, истрачено; но, сэръ, я имѣлъ не все, что я буду имѣть впослѣдствіи.
   -- Рикъ, Рикъ! вскричалъ опекунъ мой испуганнымъ голосомъ: -- ради всего, что тебѣ дорого, не гонись за этимъ призракомъ семейнаго наслѣдства; берегись этой несчастной, этой губительной надежды. Повѣрь мнѣ, что лучше трудиться всю жизнь, лучше просить милостыню, лучше умереть!
   Мы всѣ были испуганы этими словами. Ричардъ закусилъ губы и, притаивъ дыханіе, посматривалъ на меня, вполнѣ чувствуя всю справедливость сказаннаго.
   -- Милая Ада, сказалъ мистеръ Жарндисъ, успокоившись и съ своею обычною нѣжностью: -- это жесткія, тяжелыя слова, но что дѣлать, я живу въ Холодномъ Домѣ и многое видѣлъ на своемъ вѣку. Но довольно объ этомъ. Все благосостояніе Ричарда зависитъ отъ его труда. И я считаю необходимостью, для вашей взаимной пользы, разорвать всѣ узы, связывающія васъ, кромѣ родственныхъ узъ.
   -- Скажите лучше все съ разу, сэръ; ни не имѣете ко мнѣ довѣрія и хотите, чтобъ Ада слѣдовала вашему примѣру.
   -- Подобныхъ вещей лучше не говорить, Рикъ, потому-что я этого вовсе не думаю.
   -- Вы знаете, что я дурно началъ, отвѣчалъ Ричардъ: -- да, я дурно началъ, это правда.
   -- Какъ ты началъ, мы объ этомъ говорили съ гобою послѣдній разъ, сказалъ мистеръ Жарндисъ дружески-одобрительнымъ тономъ:-- я тебѣ сказалъ, что начало еще не ушло, что оно только теперь приходить, а потому теперь-то и надо начать хорошенько -- вотъ и все. Вы между собою двоюродные братъ и сестра -- и только. Другія же узы должны быть подготовлены работою, Рикъ, и трудомъ.
   -- Вы очень-жестоки ко мнѣ, сэръ, сказалъ Ричардѣ: -- болѣе жестоки, чѣмъ я могъ вообразить себѣ.
   -- Милый другъ мой, сказалъ мистеръ Жарндисъ:-- я всего строже къ самому себѣ. Повѣрь мнѣ, Ада, что лучше для него, если онъ будетъ свободенъ и, Рикъ, лучше для Ады, если она будетъ свободна.
   -- Почему же это лучше, сэръ? поспѣшно отвѣтилъ Ричардъ: -- когда мы открывали передъ вами наши сердца, вы не такъ говорили, но тѣмъ языкомъ.
   -- Съ того времени много утекло воды, Рикъ... Я не виню тебя: но я самъ сдѣлался опытнѣе.
   -- Вы говорите на мой счетъ, сэръ!
   -- Нѣтъ, и думаю о васъ обоихъ: вы еще молоды и вамъ еще рано вступить въ бракъ. Прошедшее пусть останется безъ почину и пусть начнется для васъ новая страница жизни.
   Ричардъ боязливо поглядывалъ на Аду и молчалъ.
   -- До-сихъ-поръ я не говорилъ ни слова никому изъ васъ, сказалъ мистеръ Жарндисъ:-- теперь и былъ вполнѣ-откровененъ. Я умоляю васъ, я заклинаю васъ предать прошедшее забвенію. Время, справедливость, самостоятельность -- вотъ что должно занимать насъ въ настоящемъ. Въ противномъ случаѣ, вы сдѣлаете вредъ себѣ и глубоко оскорбите меня, меня, который съ такимъ теплымъ чувствомъ, съ такою любовью свелъ васъ вмѣстѣ.
   Длинное, томительное молчаніе.
   -- Братецъ Ричардъ, сказала Ада, нѣжно глядя ему въ лицо: -- послѣ того, что сказалъ мистеръ Жарндисъ, мнѣ кажется, вамъ нечего выбирать. Ты можешь быть совершенно спокоенъ насчетъ меня, поточу-что ты оставляешь меня подъ надзоромъ этого добраго друга. Я... я Ричардъ, прибавила Ада немного конфузясь: -- и не буду сомнѣваться въ твоей любви я... буду всегда увѣрена, что ты мнѣ не измѣнишь. Мнѣ грустно, мнѣ тяжело разстаться съ тобою, Ричардъ, но это... это для твоей пользы. Я часто... очень-часто буду думать о тебѣ... буду говорить о тебѣ съ Эсѳирью и, можетъ быть, ты когда-нибудь... вздумаешь о своей сестрѣ. Она встала, подошла къ нему, подала ему дрожащую руку и сказала:-- мы теперь съ тобою, Ричардъ... братъ и сестра, быть-можетъ, надолго... Будь счастливъ, Ричардъ, гдѣ бы ни былъ ты... люби сестру свою!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Мнѣ было странно, что Ричардъ не хотѣлъ простить опекуну этого разговора, хотя самъ говорилъ мнѣ о своихъ недостаткахъ въ болѣе-рѣзкихъ выраженіяхъ. Я, къ-сожалѣнію моему, замѣчала, что съ этого времени онъ не былъ такъ откровененъ, какъ прежде съ мистеромъ Жарндисомъ, и между ними водворилась какая-то холодность.
   Въ хлопотахъ, при обмундировкѣ, онъ скоро разсѣялся и даже грусть по Адѣ, которая осталась въ Гертфордшайрѣ, значительно поослабла. (Я, Ричардъ и мистеръ Жарндисъ втроемъ отправились на недѣлю въ Лондонъ). Хоти повременамъ онъ вспоминалъ о ней, плакалъ, осыпалъ себя жестокими упреками, потомъ вдругъ придумывалъ какія-нибудь неестественныя средства сдѣлаться безъ труда богатымъ и осчастливить се.
   Время настало хлопотливое; и исходила всѣ лавки для покупки разныхъ вещей, въ которыхъ онъ нуждался. Онъ былъ со мной совершенно-откровененъ и я, сказать по правдѣ, пріятно проводила съ нимъ послѣдніе дни.
   Въ эту недѣлю, насъ ежедневно посѣщалъ одинъ господинъ, который прежде служилъ въ кавалеріи, а теперь былъ въ отставкѣ и училъ Ричарда фехтованью. Я такъ много о немъ слышали отъ Ричарда и даже отъ моего опекуна, что однажды осталась нарочно за завтракомъ, чтобъ дождаться его визита.
   -- Здравствуйте мистеръ Джорджъ, сказалъ опекунъ мой:-- мистеръ Карстонъ сейчасъ придетъ; а пока, я знаю, миссъ Сомерсонъ будетъ пріятно съ вами познакомиться. Сядьте, пожалуйста.
   Онъ сѣлъ, чувствуя себя нѣсколько-неловко въ моемъ присутствіи, такъ, по-крайней-мѣрѣ, мнѣ казалось, постоянно поводилъ своею широкою, загрубѣлою рукою по верхней губѣ и избѣгалъ смотрѣть на меня.
   -- Вы акуратны, какъ солнце, сказалъ мистеръ Жарндисъ.
   -- Военное время, сэръ, отвѣчалъ онъ -- Дѣло привычки; а собственно говоря, и не очень-то акуратенъ.
   -- Однакожъ, я слышалъ, что у васъ большое заведеніе, сказалъ мистеръ Жарндисъ.
   -- Не то, чтобъ очень, сэръ; я содержу тиръ.
   -- А хорошъ ли выйдетъ стрѣлокъ изъ мистера Карстона? спросилъ опекунъ мой.
   -- Довольно-хорошій, сэръ, отвѣчалъ онъ, скрестивъ руки на груди своей и казался такимъ большимъ: -- онъ бы, сэръ, былъ стрѣлокъ первой руки, еслибъ употребилъ все свое стараніе.
   -- Я думаю, что онъ не очень старается? сказалъ опекунъ мой
   -- Сначала онъ принялся-было горячо, сэръ, а потомъ поостылъ. Можетъ, у него, знаете, того, на сердце что-нибудь есть... какая-нибудь зазнобушка. И онъ взглянулъ на меня въ первый разъ, но своемъ приходѣ, своими огромными черными глазами.
   -- Только по-крайней-мѣрѣ не я у него на умѣ, я въ этомъ ручаюсь, мистеръ Джорджъ, сказала я. смѣясь: -- хотя, кажется, вы на меня смотрите съ подозрѣніемъ.
   Онъ слегка покраснѣлъ и отвѣсилъ мнѣ военный поклонъ.
   -- Не хотѣлъ обидѣть васъ, миссъ. Извините, и человѣкъ простой, сказалъ онъ мнѣ.
   -- Нѣтъ, я нисколько не обижаюсь, напротивъ, ваше подозрѣніе и считаю за комплиментъ себѣ.
   Если онъ прежде избѣгалъ смотрѣть на меня, за-то теперь вдругъ пристально устремилъ на меня свои глаза.
   -- Извините меня, сэръ, сказалъ онъ, обращаясь къ моему опекуну: -- я не имѣлъ чести разслышать имя, миссъ...
   -- Миссъ Сомерсонъ.
   -- Миссъ Сомерсонъ! повторилъ онъ и взглянулъ опять на меня.
   -- Знакомо вамъ мое имя? спросила я
   -- Нѣтъ, миссъ, я никогда не слыхалъ этого имени. Мнѣ казалось, что я васъ гдѣ-то видѣлъ.
   -- Я думаю, что вы ошибаетесь, отвѣчала и, поднявъ голову отъ работы: -- и очень-памятлива на лица.
   -- И я тоже, миссъ, отвѣчалъ онъ, смотря на меня во всѣ свои черные глаза: -- Гм! не знаю, но только мнѣ кажется, что я васъ гдѣ-то видѣлъ.
   И онъ еще болѣе покраснѣлъ подъ загаромъ своей кожи и былъ сбитъ съ толку тѣмъ, что не можетъ припомнить и сообразить. Опекунъ мой вывелъ его изъ затруднительнаго положенія.
   -- Много у васъ учениковъ, мистеръ Джорджъ? спросилъ онъ его.
   -- Число ихъ мѣняется, сэръ; но во всякомъ случаѣ выигрышъ не достаетъ на жизнь.
   -- А какого сорта люди посѣщаютъ вашъ тиръ?
   -- Всѣхъ сортовъ, сэръ, и англичане и чужестранцы, отъ джентльмена до подмастерья. Недавно были француженки, и чтожь? мастерски стрѣляли изъ пистолета! Много ходитъ и такихъ, которымъ лишь бы зайдти куда-нибудь.
   -- Однако жъ, и не думаю, чтобъ приходили съ какими-нибудь таинственными намѣреніями? спросилъ мистеръ Жарндисъ.
   -- Случается, сэръ, хотя рѣдко, но-большей-части ходятъ для упражненій или отъ скуки.-- Извините, сэръ, продолжалъ мистеръ Джорджъ: -- и слыхалъ, что у васъ есть процесъ въ Оберканцеляріи?
   -- Къ-сожалѣнію, это совершенная правда.
   -- Ко мнѣ хаживалъ одинъ господинъ, имѣвшій тоже процесъ въ Оберканцеляріи.
   -- Зачѣмъ же?
   -- Да для развлеченія, а думаю. Пріидетъ, заплатитъ за пятьдесятъ выстрѣловъ и садитъ пулю въ пулю, какъ-будто передъ нимъ была непріятельская армія. А разъ не вытерпѣлъ, сказалъ ему прямо, что имъ тратить время попустому; онъ ничего... не обидѣлся и съ-тѣхъ-поръ мы друзья.
   -- А кто онъ такой? спросилъ опекунъ мой съ любопытствомъ,
   -- Онъ былъ фермеромъ въ Шропшайрѣ до того времени, пока не запутался въ процесъ.
   -- Гредли?
   -- Да, сэръ.
   Мистеръ Джорджъ опять началъ вглядываться въ меня, иска мы обмѣнялись нѣсколькими словами съ опекуномъ моимъ, но поводу такого неожиданнаго столкновенія обстоятельствъ. Я разсказала потомъ ему, какъ мы познакомились съ мистеромъ Гредли. За это мистеръ Джорджъ отвѣсилъ внѣ еще поклонъ.
   -- Не понимаю, говорилъ онъ, смотря на меня: -- да, и знаю... и нѣтъ... и онъ устремилъ глаза свои на полъ, водилъ рукой по своимъ коротко-остриженнымъ курчавымъ волосамъ, какъ-будто бы желая поймать ускользающую отъ вниманіи мысль.
   -- Мнѣ очень-непріятно было узнать, говорилъ опекунъ мой: -- что это дурное расположеніе духа, въ которомъ постоянно находится мистеръ Гредли, подвергло его преслѣдованію и онъ, говорятъ, теперь долженъ скрываться.
   -- И я тоже слышалъ, сэръ, говорилъ разсѣянно мистеръ Джорджъ е все-таки наблюдая половицы: -- и я также слышалъ.
   -- Не знаете ли, гдѣ онъ теперь?
   -- Нѣтъ, сэръ, отвѣчалъ кавалеристъ, поднявъ глаза съ полу и выходя изъ своей разсѣянности: -- не знаю. Я думаю, что онъ скоро свернется. Какъ ни силенъ, какъ ни крѣпокъ, а всѣхъ пытокъ судейскихъ не выдержишь.
   Приходъ Ричарда прервалъ разговоръ. Мистеръ Джорджъ всталъ, отвѣсилъ мнѣ еще военный поклонъ, пожелалъ добраго дня опекуну моему и, тяжело топая, вышелъ изъ комнаты.
   Это было утромъ, въ день, назначенный для отъѣзда Ричарда. Всѣ вещи его а уложила еще наканунѣ, и мы были свободны до самой той минуты, когда ему слѣдовало выѣхать въ Холихэдъ, близь Ливерпуля. Процесъ по дѣлу Жарндисовъ долженъ былъ въ этотъ день быть на очереди и Ричардъ предложилъ мнѣ идти въ Палату Оберканцеляріи. Такъ-какъ это былъ послѣдній день его пребыванія въ Лондонѣ, мнѣ хотѣлось повозможности разогнать грусть, то я согласилась, и мы пошли въ Вестминстерскую Палату, гдѣ въ то время было засѣданіе. Дорогой мы говорили съ нимъ о письмахъ, условливались, какъ часто писать другъ къ другу и о чемъ писать. Опекунъ мой звалъ, куда мы идемъ и потому не хотѣлъ раздѣлить съ пали прогулку.
   Когда мы пришли въ Палату, и увидѣла лорда-канцлера, того же самаго, котораго я видѣла въ Линкольнской Палатѣ; онъ сидѣлъ съ важною осанкой и серьёзно, на скамьѣ, ниже его стоялъ столъ, покрытый краснымъ сукномъ, на которомъ лежали государственныя печати и красовался огромный букетъ цвѣтовъ, наполняющій ароматомъ всю Палату. Ниже стола тянулся длинный рядъ ходатаевъ. Они держали подъ-мышками большія связки бумагъ, а подъ ногами, разстилались у нихъ веревочный маты. Далѣе виднѣлась длинная вереница членовъ присутствія, въ парикахъ и тогахъ; половина изъ нихъ спала, половина бодрствовала; и если говорилъ одинъ, то другіе не обращали никакого вниманія на потоки рѣчей его. Лордъ-канцлеръ сидѣлъ, развалясь въ своемъ покойномъ креслѣ; локоть его лежалъ на мягко-обитой ручкѣ, а чело опиралось на ладонь руки. Нѣкоторые изъ присутствующихъ дремали, нѣкоторые занимались чтеніемъ газетъ, или отдѣльными кружками вели шопотомъ разговоръ; всѣ вообще казались очень-спокойными; никакой торопливости, никакихъ приготовленій не было замѣтно ни на одномъ лицѣ, какъ-будто бы они собрались не для дѣлъ, а просто посидѣть, каждый въ своемъ кабинетѣ.
   У меня сжалось сердце, когда я сравнила это невозмутимое спокойствіе, съ тяжкою жизнью, съ горестною смертью истцовъ; эти церемоніи, эту обстановку, съ недостатками, лишеніями, нищенствомъ тѣхъ несчастныхъ, которыхъ нрава защищала Вестминстерская Палата. Грустно было подумать, какъ сильно, какъ неровно бились сердца тяжущихся и какъ плавно, какъ медленно приступали къ разбору ихъ справедливыхъ исковъ. Весь этотъ театръ, начиная съ лорда-канцлера и до послѣднего изъ его окружающихъ, не знаетъ и не хочетъ знать, что ихъ лѣность, нерадѣніе, несправедливость, лихоимство производитъ ужасъ и заслуживаютъ всеобщее презрѣніе. Я сидѣла на той скамьѣ, на которую посадилъ меня Ричардъ, старалась вслушаться, вглядѣться; но во всей сценѣ, во всемъ этомъ театральномъ представленіи я не находила дѣйствительности, кромѣ бѣдной мисъ Флайтъ, этой сумасшедшей старушонки, которая стояла на скамьѣ, прислонясь къ стѣнѣ, подмигивала и кивала головой при каждомъ словѣ.
   Миссъ Флайтъ скоро замѣтила наше присутствіе и подошла къ намъ. Она отъ чистаго сердца благодарила меня за посѣщеніе ея палаты и указала мнѣ самыя замѣчательныя личности. Мистеръ Кейджъ, также подошелъ къ намъ и обращалъ вниманіе наше на знаменитѣйшихъ собратовъ своихъ, съ любезностью хозяина.
   -- Вы выбрали неудачный день, сказалъ намъ мистеръ Кенджъ: -- всего интереснѣе открытіе судейскаго термина; но и сегодня будутъ серьёзныя дѣла, очень-серьёзныя.
   Спустя полчаса послѣ нашего прихода, дѣло, которое разбиралось, умерло, кажется, въ своемъ ничтожествѣ, не принеся не только утѣшительнаго, но и никакого результата. Лордъ-канцлеръ, сбросилъ со стола своего кину бумагъ къ джентльменамъ, сидящимъ внизу, и затѣмъ какой-то голосъ произнесъ громко-.-- "Дѣло Жарндисовъ". Тутъ послышалось шушуканье, смѣхъ; слушатели удалились и огромный кучи синихъ мѣшковъ, начиненныхъ бумагами, явились на сцену.
   Сколько я могла понять (голова моя кругомъ шла отъ этихъ продѣлокъ), дальнѣйшія изслѣдованія дѣла Жарндисовъ клонились только къ опредѣленію проторей и убытковъ; хотя двадцать джентльменовъ, въ парикахъ, имѣли видъ людей, изучившихъ это дѣло, однакожь и готова была держать пари, что они небольше моего понимали его сущность. Они говорили о немъ съ лордомъ-канцлеромъ, спорили, возражали, толковали между собою; одни говорили, что это такъ, другіе говорили, что это иначе, третьи предлагали, въ насмѣшку, перечитать неисчерпаемые фоліанты клятвенныхъ показаній, смѣялись, шушукали и, кажется, весь процесъ служилъ дѣломъ забавы, а не предметомъ изслѣдованія и уясненія. Спустя часъ времени, и множество рѣчей и pro и conlra, начатыхъ и неконченныхъ. Дѣло было отложено, какъ намъ сообщилъ мистеръ Кенджъ, до слѣдующаго засѣданія, по недостатку нужныхъ показаній. И бумаги вынеслись назадъ прежде, чѣмъ писаря успѣли всѣ ихъ внести.
   Я взглянула на Ричарда послѣ этихъ безнадежныхъ проволочекъ и была испугана блѣдностью и утомленіемъ его хорошенькаго личина.
   -- Вѣдь не вѣкъ же такъ продлится, тётушка; слѣдующій разъ будетъ лучше, сказалъ онъ мнѣ, опустивъ голову.
   Я видѣла мистера Гуппи: онъ приносилъ бумаги въ палату и раскладывалъ ихъ на столѣ передъ мистеромъ Кенджемъ; онъ, въ свою очередь, увидѣлъ меня, сдѣлалъ мнѣ смущенный поклонъ и внушилъ мнѣ непремѣнное желаніе тотчасъ же удаляться домой. Я подала руку Ричарду и мы было пошли уже къ выходу, какъ мистеръ Гуппи поймалъ насъ и успѣлъ къ намъ подойти.
   -- Извините мистеръ Карстонъ, сказалъ онъ шопотомъ;-- простите великодушно, миссъ Сомерсонъ, но здѣсь есть дама, одна изъ моихъ пріятельницъ; она знаетъ васъ, милостивая государыня, и очень желаетъ имѣть честь подойти къ вамъ.
   Пока онъ говорилъ, я взглянула впередъ и увидѣла передъ собою воплощеніе моихъ воспоминаній, мистриссъ Рахиль, жившую нѣкогда въ дамѣ моей крестной матери.
   -- Какъ твое здоровье, Эсѳирь? сказала она: -- узнаёшь меня?
   Я протянула ей руку и сказала ей, что она, на мои глаза, вовсе не измѣнилась.
   -- Я удивляюсь, что ты, Эсѳирь, помнишь старое время, отвѣчала она съ своей обычной сухостью. Теперь все перемѣнилось; я очень-рада, что вижу тебя и что нахожу тебя не надменной дѣвочкой.
   -- Надменной! что вы этимъ хотите сказать мистриссъ Рахиль?
   -- Я замужемъ, Эсѳирь, замѣтила она мнѣ холодно: -- и теперь меня зовутъ мистриссъ Чедбандъ. Прощай, мои милая, желаю тебѣ быть здоровой.
   Мистеръ Гуппи давъ кончиться этому короткому разговору, вздохнулъ громко, чтобъ я услышала, и вмѣстѣ съ мистриссъ Рахилью вмѣшался въ толпу, посреди которой мы стояли. Мы съ Ричардомъ стали пробираться впередъ и я еще не успѣла опомниться отъ встрѣчи съ старыми знакомыми, какъ встрѣтилась уже опять съ знакомымъ человѣкомъ -- съ мистеромъ Джорджемъ. Онъ шелъ тяжелымъ шагомъ, не обращая вниманія на толпу входящихъ и выходящихъ людей, которыхъ дѣла приводили на это время въ палату.
   -- Джорджъ! сказалъ Ричардъ, увидавъ также его.
   -- Счастливая встрѣча, сэръ, отвѣчалъ Джорджъ.-- Очень-радъ васъ видѣть, миссъ. Можете ли вы указать мнѣ особу, которую я ищу? Я здѣсь въ первый разъ и ничего не знаю.
   Повернувшись, онъ очистилъ намъ дорогу безъ всякаго затрудненія и остановился, когда мы были внѣ давки, въ углу, позади большаго краснаго занавѣса.
   Я показала на миссъ Флайтъ, которая стояла рядомъ со мною. Она во все время не отставала отъ меня ни на шагъ и обращала (къ моему смущенію) вниманіе своихъ палатскихъ знакомыхъ на меня, шепча имъ къ уши: "Тс!.. Фицъ-Жарндисъ!.. здѣсь!.."
   -- Гм! сказалъ шопотомъ мистеръ Джорджъ: -- вы помните, миссъ, сегодня утромъ мы говорили объ одномъ человѣкѣ? Гредли?
   -- Помню.
   -- Онъ скрывается у меня. Я объ этомъ не говорилъ прежде, не имѣлъ разрѣшенія. Онъ, кажется, ужь на послѣднемъ взводѣ, миссъ. Ему запало въ голову непремѣнно увидѣть ее. Онъ говоритъ, что они понимаютъ другъ друга и что она всегда была къ нему очень-ласкова. Вотъ я за ней и пришелъ.
   -- Сказать ей? спросила я.
   -- Будьте такъ добры, отвѣчалъ онъ, глядя на миссъ Флайтъ съ какою-то боязнью.-- Счастье, что я встрѣтилъ васъ, миссъ: безъ васъ я право бы не зналъ какъ къ ней приступиться.
   И онъ заложилъ одну руку за пуговицы, вытянулся во весь ростъ и дожидался отвѣта въ этой воинственной позѣ.
   -- А, сердитый другъ мой... изъ Шропшайра!.. знаю, знаю. Онъ такъ же знаменитъ, какъ и я!.. воскликнула миссъ Флайтъ: -- съ удовольствіемъ, съ удовольствіемъ!..
   -- Онъ живетъ скрытно у мистера Джорджа, сказала я:-- тише! вотъ мистеръ Джорджъ.
   -- Вотъ что!.. Очень-рада, что имѣю честь!.. Военный человѣкъ, моя милая... Настоящій генералъ!.. посмотрите... шептала она мнѣ.
   Бѣдная миссъ Флайтъ считала долгомъ, въ знакъ уваженія къ военнымъ, надѣлать столько книксеновъ, что мы съ трудомъ могли вывести ее изъ присутственнаго мѣста. Когда, наконецъ, мы успѣли уговорить ее выйдти на улицу, она подала руку мистеру Джорджу и постоянно называла его генераломъ, къ большому удовольствію зѣвакъ. Онъ, бѣдный, не зналъ что ему дѣлать и умолялъ меня "не дезертировать". Видя его бѣдственное состояніе, я согласилась исполнить его просьбу, тѣмъ болѣе, что миссъ Фляйтъ была со мною очень-спокойна и сама сказала мнѣ: "Фицъ-Жарндисъ, вы, безъ-сомнѣнія пойдете съ нами?" Ричардъ также согласился идти вмѣстѣ. Мистеръ Джорджъ сказалъ намъ, что Гредли бредилъ также и о мистерѣ Жарндисѣ, услыхавъ, что онъ въ Лондонѣ. Мнѣ пришло въ голову увѣдомить объ этомъ добраго опекуна моего; я написала къ нему наскоро карандашомъ записку, мистеръ Джорджъ напечаталъ ее въ первой кофейной и отправилъ по адресу съ разнощикомъ писемъ.
   Мы наняли извощичью карету и поѣхали въ ней къ Лейстерскому Скверу. Остановясь, гдѣ слѣдуетъ, мы прошли нѣсколько узкихъ дворовъ, за что мистеръ Джорджъ просилъ у насъ прощенія, и скоро увидѣли дверь тира. Подойдя къ ней, мистеръ Джорджъ позвонилъ въ колокольчикъ; въ это самое время подошелъ къ намъ очень-почтенный человѣкъ, съ сѣдыми волосами, въ очкахъ, въ черномъ платьѣ, въ шляпѣ съ широкими нолями; въ рукахъ у него была толстая палка съ золотымъ набалдашникомъ. Онъ обратился къ мистеру Джорджу.
   -- Извините меня, другъ мой, сказалъ онъ: -- если и не ошибаюсь, такъ это галерея Джорджа для стрѣльбы въ цѣль.
   -- Она самая, отвѣчалъ Джорджъ, взглянувъ на вывѣску, написанную крупными буквами, на чисто-вымытой стѣнѣ.
   -- Да, точно такъ, сказалъ старикъ, слѣдя за глазами мистера Джорджа: -- благодарю васъ. Вы ужь позвонили?
   -- Я самъ хозяинъ, сэръ, и ужь позвонилъ.
   -- Въ-самомъ-дѣлѣ? сказалъ старикъ: -- такъ ваше имя Джорджъ? Мы съ вами сошлись. Вы вѣдь за мной приходили?
   -- Нѣтъ, сэръ, я не приходилъ за вами.
   -- Не приходили? такъ, стало-быть, вашъ молодой мальчикъ приходилъ за мной. Я докторъ, и меня звали извѣстить больнаго въ галереѣ Джорджа для стрѣльбы въ цѣль.
   -- А, вотъ оно что! сказалъ мистеръ Джорджъ, обращаясь къ Ричарду и мнѣ: -- Это очень можетъ быть, сэръ. Будьте такъ добры войдите.
   Дверь въ это время отворилась усиліемъ очень-страннаго человѣка, въ зеленомъ шерстяномъ передникѣ и въ такой же ермолкѣ; его лицо, руки, платье -- все это было закончено и перекопчено. Пустымъ корридоромъ взошла мы въ обширное зданіе съ нештукатуренными стѣнами, въ которомъ лежали щиты, рапиры, эспадроны, ружья, пистолеты и прочія воинскія принадлежности. Когда мы всѣ вошли въ галерею, съ докторомъ сдѣлалась какая-то волшебная перемѣна: онъ снялъ шляпу и вмѣсто него явился передъ нами діаметрально-противоположный ему человѣкъ.
   -- Посмотрите-ка сюда, Джорджъ, сказалъ оборотень, повернувшись къ нему быстро и постукивая своимъ толстымъ, указательнымъ пальцемъ но его груди: -- Вы вѣдь знаете меня, я я знаю васъ. Вы свѣтскій человѣкъ, и я свѣтскій человѣкъ. Имя мое Бёккетъ, какъ вамъ извѣстно, и у меня въ рукахъ бумага, предписывающая взять Гредли. Вы долго его скрывали. Это дѣлаетъ честь вашей ловкости.
   Мистеръ Джорджъ посмотрѣлъ на него сурово, закусилъ губу и отрицательно покачалъ головой.
   -- Послушайте Джорджъ, сказалъ мнимый докторъ: -- вы человѣкъ съ толкомъ, человѣкъ хорошаго поведенія -- вотъ вы каковы. Въ этомъ нѣтъ никакого сомнѣнія. Я вѣдь не говорю съ вами, какъ съ кѣмъ-нибудь. Вы служили отечеству и знаете, что когда долгъ велитъ, надо повиноваться. Слѣдовательно вы далеки отъ того, чтобъ поднять кутерьму. Если мнѣ надо помочь, вы мнѣ поможете. Вотъ, что вы сдѣлаете.-- Эй ты, Филь Скводъ, не шмыгай около стѣнъ (грязный маленькій человѣчекъ, какъ-то странно шелъ впередъ, потирая спиною стѣны и бросалъ на пришельца взгляды, исполненные угрозы) да, не шмыгай; это мнѣ не нравится, я вѣдь тебя знаю.
   -- Филь! сказалъ мистеръ Джорджъ.
   -- Что хозяинъ?
   -- Смирно!
   Маленькій человѣчекъ поворчалъ, поворчалъ и успокоился.
   -- Милостивые государи и государыни, сказалъ мистеръ Бёккетъ: -- вы извините, если что-нибудь вамъ покажется непріятнымъ. Я Бёккетъ, сыщикъ, я долженъ здѣсь исполнить нѣкоторую обязанность, на меня возложенную. Джорджъ, я знаю гдѣ спрятанъ подсудимый: сегодня ночью я взлѣзалъ на крышу и видѣлъ его съ вами, сквозь потолочное окно. Онъ вотъ тутъ. Я его долженъ видѣть и долженъ ему сказать, что онъ арестованъ. Вызнаете меня и знаете, что безъ надобности я не дѣлаю никакихъ непріятностей. Дайте мнѣ честное слово, какъ старый солдатъ -- и все будетъ исполнено къ общему удовольствію.
   -- Я даю слово, отвѣчалъ Джорджъ:-- но съ вашей стороны это нехорошо, мистеръ Бёккетъ.
   -- Глупости, Джорджъ! гм! нехорошо! говорилъ мистеръ Бёккетъ, постукивая пальцемъ по его груди и пожимая ему руку.-- Нехорошо! Я вѣдь не говорю, что съ вашей стороны нехорошо, что вы его скрывали. Гм! будь же и ко мнѣ справедливъ добрыя дѣтина! старый Вильгельмъ Гель, старый Шоу, лейбгренадеръ! Это лучшая модель британской арміи, милостивые государи и государыни, я бы далъ банковый билетъ въ пятьдесятъ фунтовъ стерлинговъ, чтобъ только походить на него вполовину!
   Когда дѣло дошло къ развязкѣ, мистеръ Джорджъ, подумавъ немного, вызвался прежде повидать своего товарища (какъ онъ называлъ Гредли) и свести къ нему миссъ Флайтъ. Мистеръ Бёккетъ согласился; они отправились въ задній уголъ галереи, а мы остались около стола, заваленнаго ружьями. Мистеръ Бёккетъ, пользуясь случаемъ, вступилъ въ разговоръ: онъ спрашивалъ меня не боюсь ли я ружей, какъ обыкновенно боится молодыя леди; спрашивалъ Ричарда, хорошій ли онъ стрѣлокъ, спрашивалъ Филя Сквода, которое изъ ружей лучше и дорого ли они стоятъ; замѣтилъ ему. что считаетъ его красной дѣвушкой и скромникомъ первой руки, когда онъ не увлекается своимъ пылкимъ темпераментомъ, и вообще былъ очень-любезенъ.
   Мистеръ Джорджъ, скоро воротился и сказалъ вамъ, что Гридли желаетъ всѣхъ насъ видѣть; едва онъ кончилъ эти слова, какъ раздался звонъ колокольчика. Филь отворилъ дверь, и вошелъ опекунъ мой:-- "чтобъ сдѣлать все, что можно, въ пользу человѣка, испытывающаго тѣ же бѣдствіи, какія испытываетъ онъ самъ", сказалъ мистеръ Жарндисъ, здороваясь съ нами. И мы всѣ вмѣстѣ отправились къ Гредли.
   На концѣ галереи, за истесанной деревянной перегородкой, недоходящей до потолка, мы увидѣли потолочныя балки и окно, въ которое мистеръ Бёккетъ подсматривалъ Гридли. Солнце было уже на закатѣ и почти совершенно сѣло, согрѣвая воздухъ послѣдними красновато-лиловыми лучами. Тамъ, за перегородкой на диванѣ, обтянутомъ холстомъ, лежалъ шропшайрскій истецъ, одѣтый точно такъ же, какъ мы его видѣли въ послѣдній разъ; но, Боже, какъ онъ измѣнился! Его блѣдное лицо, впалыя щеки не пробуждали никакихъ воспоминаній.
   Онъ и здѣсь занимался бумагами; столъ и нѣсколько досокъ были завалены документами, изрѣзанными перьями, актами и т. п. Съ миссъ Флайтъ они были соединены какою-то грустною, тяжелою дружбою. Рука-въ-руку сидѣли они молча и глядѣли другъ на друга; мы наблюдали за ними издали.
   Голосъ его ослабѣлъ въ этой постоянной борьбѣ съ несправедливостью, въ постоянномъ гнѣвѣ, въ постоянно-напряженномъ состояніи духа. Узнать его по лицу было невозможно: это какая-то тѣнь, какой-то скелетъ -- такъ изсушила его, извела Оберканцеляріи.
   Онъ поклонился мнѣ и Ричарду и сказалъ опекуну моему:
   -- Благодарю васъ, мистеръ Жарндисъ, что вы меня посѣтили: это для меня очень-утѣшительно. Я здѣсь долго не жилецъ, протяните мнѣ вашу руку, сэръ. Вы благороднѣйшій человѣкъ. Богъ видитъ, какъ я васъ уважаю.
   Они пожимали другъ другу руки и опекунъ мой говорилъ ему утѣшительныя слова.
   -- Вамъ, можетъ-быть, это покажется страннымъ, сэръ, говорилъ Грёдли: -- но я дамъ скажу откровенно, что въ первый разъ неохотно встрѣтилъ бы я васъ здѣсь. Вы знаете, что я воевалъ съ ними, вы знаете, что и одной этой рукой сопротивлялся всѣмъ имъ. Вы знаете, что я, наконецъ, высказалъ имъ всю правду-матку: и сказалъ имъ, что они за народъ, что они для меня сдѣлали, и пусть смотрятъ они на меня, когда и въ такомъ жалкомъ, униженномъ состояніи.
   -- Вы всегда смѣло дѣйствовали противъ нихъ, отвѣчалъ опекунъ мой.
   -- Да, сэръ, и дѣйствовалъ смѣло, говорилъ съ грустной улыбкой мистеръ Грёдли.-- И я сказалъ вамъ, что станется со мною, когда я не буду такъ дѣйствовать; и въ-самомъ-дѣлѣ, посмотрите на насъ, посмотрите на насъ! Онъ притянулъ къ себѣ ближе миссъ Флайтъ, говоря послѣднія слова.
   -- Вотъ конецъ. Отъ всѣхъ моихъ старыхъ друзей, отъ всѣхъ моихъ желаній и надеждъ, отъ всего міра живыхъ и мертвыхъ существъ, одна только она -- эта добрая душа, осталась со мною, и мы какъ-нельзя-больше пара. Между нами твердая связь, созданная изъ многихъ годовъ страданія, эта единственная связь между мною и землею и единственная связь, которую не могла сокрушить Оберканцелярія.
   -- Примите благословеніе Грёдли, говорила миссъ Флайтъ въ слезахъ: -- примите благословеніе!
   -- Я прежде самонадѣянно думалъ, что имъ не сокрушитъ моего сердца, мистеръ Жарндисъ. Я думалъ, что я покрою ихъ стыдомъ я насмѣшкой, прежде чѣмъ обезсилю въ этой борьбѣ. Но я палъ, палъ и нравственно и физически. Какъ долго изнывалъ я -- я не знаю; но окончательно низложенъ я былъ къ одинъ часъ, хотя они этого не узнаютъ. Надѣюсь, что каждый изъ присутствующихъ здѣсь передаетъ имъ, что и на смертномъ одрѣ своемъ и мстилъ имъ такъ же неутомимо, такъ же настойчиво, какъ въ длинный рядъ годовъ сноси жизни.
   Послѣ этого монолога, мистеръ Бёккетъ, сидѣвшій въ углу комнаты, около двери, приносилъ Градли такія добродушныя утѣшенія, какія только могъ.
   -- Полно, полно! говорилъ онъ изъ своего уголка: -- что вы такъ расходились, мистеръ Грёдли. Вамъ несовсѣмъ посчастливилось -- вотъ и все. Это съ каждымъ изъ насъ случается, и случается частенько. Мнѣ также несовсѣмъ везетъ. Укрѣпляйтесь, укрѣпляйтесь! Вамъ еще не разъ прійдется побраниться съ ихъ братьей, зубъ-за зубъ; а мнѣ, если посчастливится, такъ тоже не разъ прійдется искать насъ и отводить кой-куда.
   Мистеръ Грёдли только качалъ головой.
   -- Ну, что вы качаете головой, говорилъ мистеръ Беннетъ -- полно вамъ, лучше кивните мнѣ въ знакъ согласія. Чего-чего мы съ вами не пережили. Не-уже-ли я не видалъ васъ ни разу въ тюрьмѣ за то, что вы слишкомъ горячились? Не приходилъ ли я двадцать разъ въ Палату съ тѣмъ только, чтобъ посмотрѣть, какъ вы поддразниваете адвокатовъ и лорда-канцлера? Развѣ вы забыли, что еще при началѣ вашихъ продѣлокъ съ юристами, противъ васъ каждую недѣлю было двѣ-три жалобы. Спросите эту старушку: она тоже все знаетъ. Э! успокойтесь, мужайтесь сэръ!
   -- Что вы съ нимъ будете дѣлать? спросилъ Джорджъ тихимъ голосомъ.
   -- Пока еще не знаю, отвѣчалъ Бёккетъ тоже шопотомъ, и потомъ снова принялся громко утѣшать мистера Грёдли.
   -- Ха! что вы это, мистеръ Грёдли! Похоже ли на то, что вы ослабли? какже! Не бойсь нѣсколько недѣль водилъ меня за носъ, какъ дурака, заставилъ лазить но крышамъ, какъ какую-нибудь кошку, и вынудилъ прикинуться докторомъ. Нѣтъ это не похоже на умирающаго. Знаете ли. что вамъ нужно? Вамъ нужно возбужденіе, усиліе; вы къ этому привыкли, вотъ вамъ, тугъ, въ уголку-то, и плохо. А вотъ и лекарство готово. У меня предписаніе отъ мистера Телькнигорна взять васъ, и пойдемъ въ Магистратъ; тамъ вы побранитесь, разсердитесь, это васъ взволнуетъ и облегчитъ. Право такъ! А то, человѣкъ съ такой энергіей, какъ вы, сидитъ да хныкаетъ: атакъ по неволѣ заболѣешь. Ну Джорджъ, отпусти -- на со мной мистера Грёдли, увидишь, что приведу здоровымъ назадъ?
   -- Онъ очень-слабъ, шепталъ кавалеристъ.
   -- Слабъ? отвѣчалъ Бёккетъ съ участіемъ:-- я хотѣлъ его немного пріободрить. На стараго знакомаго, въ такомъ состояніи, смотришь какъ-то неохотно. Его бы подкрѣпило, еслибъ онъ, хотя на меня, разсердился. Пусть отбоксируетъ меня, я все стерплю.
   Вдругъ вся галерея огласилась пронзительнымъ крикомъ миссъ Флайтъ, который и до-сихъ-поръ звѣнитъ въ моихъ ушахъ.
   -- Нѣтъ, Грёдли, нѣтъ! кричала она: а онъ тяжело и медленно спускался на диванъ: -- не уходи безъ моего благословенія, послѣ столькихъ лѣтъ дружбы!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Солнце сѣло, тѣнь смѣнила свѣтъ, но мрачнѣе тѣни была для меня картина умершаго Грёдли и безумной Флайтъ, и черпѣе ночи были мои предчувствія о судьбѣ Ричарда.
   И сквозь прощанья его мнѣ все слышались слова: "Вотъ конецъ. Отъ всѣхъ моихъ старыхъ друзей, отъ всѣхъ моихъ желаній и надеждъ, отъ всего міра живыхъ и мертвыхъ существъ, одна только она, эта добрая душа осталась со мною. И мы какъ-нельзя-больше пара. Между нами твердая связь, сотканная изъ многихъ годовъ страданія; это единственная связь между мною и землею; единственная связь, которую не могла сокрушить Оберканцелярія".
   

ГЛАВА XXV.
Мистриссъ Снегсби все видитъ

   На Стряпномъ Подворьѣ, въ Канцелярской Улицѣ неспокойно, очень-неспокойно. Черныя подозрѣнія, какъ вороны, витаютъ надъ этой смиренной частью города. Всѣ, впрочемъ, жители Стройнаго Подворья находятся in statu quo, то-есть ни хуже, ни лучше, чѣмъ были; но мистеръ Снегсби измѣнился, очень измѣнился, и мистриссъ Снегсби видитъ эту перемѣну.
   Дѣло въ томъ, что Улица Одинокаго Тома и Поля Линкольнской Палаты упорно запряглись въ мозгъ и воображеніе мистера Снегсби и мчатъ эту тяжелую колесницу по горамъ и оврагамъ около дѣлъ поставщика канцелярскихъ принадлежностей подъ управленіемъ возжей мистера Бёккета; пассажирами въ этой колесницѣ Джо и мистеръ Телькингорнъ. Даже и въ маленькой кухнѣ, гдѣ все семейство обѣдаетъ и ужинаетъ, эта колесница является и уносится въ нарахъ горячихъ блюдъ передъ несмѣлымъ взоромъ мистера Снегсби и онъ, отрѣзывая первый кусокъ баранины, приготовленной съ картофелемъ, вдругъ останавливается и слѣдитъ за ея бѣгомъ по кухонной стѣнѣ.
   Мистеръ Снегсби и самъ не знаетъ, что ему съ этимъ дѣлать. Гдѣ-то, что-то не такъ -- это онъ понимаетъ; но гдѣ не такъ и что не такъ и что изъ этого выйдетъ и какъ это кончится -- это неразрѣшимыя загадки на всю его жизнь. Темныя впечатлѣнія тотъ и вѣнцовъ, звѣздъ и орденскихъ лентъ, мерцающихъ сквозь покровъ пыли, лежащей на бюро мистера Телькнигорна; почитаніе тайнъ, въ главѣ которыхъ стоитъ самый важный, самый таинственный изъ его покупателей, на котораго всѣ Палаты, весь Канцелярскій Переулокъ и все юридическое сосѣдство смотритъ съ почтеніемъ; воспоминаніе о таинственномъ мистерѣ Бёккетѣ, о его указательномъ пальцѣ, о его секретномъ образѣ дѣйствій, отъ котораго ничто не можетъ ни ускользнуть, ни отбиться, убѣждаютъ его, что онъ впутался въ какую-то тайну, которую не понимаетъ и никогда не пойметъ. И таково опасное положеніе дѣлъ, что каждую минуту его обыденной жизни, при каждомъ скрипѣ двери, при малѣйшемъ звонѣ сѣннаго колокольчика, при входѣ кого бы то ни было, при отдачѣ письма, эта тайна можетъ вспыхнуть, разразиться и убить... но кого, это знаетъ только мистеръ Бёккетъ.
   Въ такихъ обстоятельствахъ, если является въ лавку неизвѣстный человѣкъ (какъ это часто дѣлаютъ незнакомые) и спрашиваетъ: дома ли мистеръ Снегсби? или что-нибудь въ этомъ невинномъ родѣ, сердце мистера Снегсби такъ и забьется въ его преступной груди. Подобные вопросы приводятъ его въ такое волненіе, что если ихъ дѣлаютъ мальчишки, то онъ мститъ имъ, стуча на нихъ о свою конторку, называя ихъ щенятами и браня ихъ за то, что они съ разу не могутъ высказаться. Болѣе необходительные люди и дерзкіе мальчишки настоятельно тревожатъ этими неясными вопросами сонъ мистера Снегсби и мучатъ его, и безъ того ужь истерзанную душу, такъ-что часто, когда пѣтухъ, въ маленькой молочной лавкѣ, приходитъ въ неистовый восторгъ, но поводу солнечнаго восхода, мистеръ Снегсби находится въ страшномъ припадкѣ кошемара, мистриссъ Снегсби принимается оттрясывать его и говоритъ подозрительнымъ тономъ: что это съ нимъ такое дѣлается?
   Сама мистриссъ Снегсби не мало усложняетъ его затрудненія. Сознаніе, что онъ долженъ таить отъ нея секретъ, что у него въ головѣ есть заноза, которую, того-и-гляди вытащитъ мистриссъ Снегсби, все это вмѣстѣ заставляетъ мистера Снегсби смотрѣть на свою дражайшую половину съ такимъ же точно чувствомъ, съ какимъ смотритъ собака, боящаяся своего господина, куда угодно, только не ему въ глаза.
   Его замѣшательство, его какая-то таинственность не ускользаютъ отъ бдительнаго ока мистриссъ Снегсби. Она говоритъ: у Снегсби что-нибудь на умѣ! что-нибудь нечисто! И эти черныя подозрѣнія гнѣздятся на Стряпномъ Подворьѣ, въ Канцелярской Улицѣ. Дорога отъ подозрѣній къ ревности кажется мистриссъ Снегсби такъ пряма и коротка, какъ съ Стряпнаго Подворья на Канцелярскую Улицу. И эта ревность тяготѣетъ надъ Стряпнымъ Подворьемъ, надъ Канцелярской Улицей. Основавшись однажды тамъ (а она съ незапамятныхъ временъ бродила по этой сторонѣ), тѣснится она въ грудь мистриссъ Снегсби, мучитъ и тревожитъ ее, гонитъ ее въ таинственныя часъ полуночи обслѣдовать карманы мистера Снегсби, тайно перечитать его письма, порыться въ записной книгѣ, въ большой и малой кассахъ, въ потаенномъ шкапу, смотрѣть въ окно, подсматривать и подслушивать за дверью, сводить всѣ полученныя свѣдѣнія въ самый ложный итогъ.
   Мистриссъ Снегсби въ постоянномъ волненіи, такъ-что весь домъ, но поводу безпрерывнаго скрипѣньи половъ и шелеста юбокъ, похожъ на заколдованный домъ. Подмастерья начинаютъ думать, что это мѣсто нехорошо; что, вѣрно, на немъ было въ старое время совершено злодѣйство. Крикса питаетъ въ душѣ своей нѣкоторые атомы неопредѣленной идеи (общей всѣмъ лѣтомъ Тутингскаго Пріюта), что въ подвалѣ зарыты несметныя кучи золота, надъ которыми чахнетъ бѣлобородый кащей, которому нѣтъ отпуска на тотъ свѣтъ ужь нѣсколько тысячъ годовъ.
   "Кто этотъ Нимродъ? спрашиваетъ себя безпрестанно мистриссъ Снегсби. Что за созданіе эта леди? Кто этотъ мальчишка? Нимродъ давно умеръ, леди не поймаешь, и мистриссъ Снегсби приходитъ въ отчаяніе и въ настоящую минуту обращаетъ свое интеллектуальное око, съ удвоенною бдительностью на бѣднаго Джо. Кто этотъ мальчикъ? спрашиваетъ она себя въ тысячу-сотый разъ. Кто онъ такой?.. И вдругъ мистриссъ Снегсби воодушевляется вдохновеніемъ.
   Онъ не питаетъ уваженія къ особѣ мистера Чедбанда. Конечно не питаетъ и не хочетъ. И это очень-естественно при столь смутныхъ обстоятельствахъ. Онъ былъ приглашенъ мистеромъ Чедбандомъ: мистриссъ Снегсби слышала это своими ушами; мистеръ Чедбандъ въ ея присутствіи говорилъ ему, чтобъ онъ освѣдомился о его мѣстѣ жительства и пришелъ бы къ нему выслушать поучительныя наставленія. Онъ между-тѣмъ не пришелъ! Отчего имъ не пришелъ? Потому-что ему было сказано не приходить. Кѣмъ? Ха, ха, ха! мистриссъ Снегсби все видитъ, все!
   Но, къ-счастью (и мистриссъ Снегсби таинственно качаетъ головою и таинственно улыбается), вчера мистеръ Чедбандъ встрѣтилъ этого мальчика на улицѣ и мистеръ Чедбандъ взялъ его, какъ интересный субъектъ для поученія избраннаго общества Клуба Умѣренности, грозилъ предать его въ руки полисмена, сели онъ не покажетъ достопочтенному мужу своего жилища и если онъ не явится на слушаніе поученій на Стряпное Подворье завтра вечеромъ. За-втра ве-че-ромъ! повторяетъ мистриссъ Снегсби съ особеннымъ выраженіемъ и опять таинственно улыбаясь, таинственно качая головою, и завтра вечеромъ мальчикъ будетъ здѣсь и завтра вечеромъ мистриссъ Снегсби будетъ слѣдить за нимъ и еще кой за кѣмъ. О, ты можешь хитрить сколько тебѣ угодно! говоритъ мистриссъ Снегсби съ гордымъ презрѣніемъ: но меня ты не проведешь.
   И мистриссъ Снегсби не звонитъ о своихъ планахъ, она держитъ ихъ въ глубокомъ секретѣ. Приходитъ завтра. Совершается приготовленіе вкусныхъ матеріаловъ къ масличному дѣлу. Настаетъ вечеръ. Является мистеръ Снегсби въ своемъ черномъ сюртукѣ, являются Чедбанды; приходятъ, когда корабль ужь достаточно нагрузился, подмастерья и Крикса для слушанія поученій, приходитъ наконецъ Джо съ понуренною головою, несмѣлымъ, неуклюжимъ шагомъ, съ оборванною мѣховой шапкой, которую онъ пощипываетъ, какъ убитую птицу. Джо! ты страшный, загрубѣвшій и закоснѣлый субъектъ, котораго долженъ навести на путь истинный мистеръ Чедбандъ.
   Мистриссъ Снегсби мететъ наблюдательные взоры на Джо, пока Крикса проводитъ его въ гостиную. Входя, онъ смотритъ на мистера Снегсби. А--а! зачѣмъ онъ смотритъ на мистера Снегсби? Мистеръ Снегсби смотритъ на него. Зачѣмъ? О! мистриссъ Снегсби все видитъ! Зачѣмъ они пересматриваются, отчего мистеръ Снегсби смущенъ и производитъ значительное откашливаніе въ кулакъ?.. Нѣтъ, это ясно, ясно какъ кристаллъ, что мистеръ Снегсби... незаконный отецъ итого мальчика!.. да!
   -- Спокойствіе, други мои, говоритъ мистеръ Чедбандъ, вставая со стула и отирая масличныя произведенія съ своего достопочтеннаго лица: -- да будетъ миръ и спокойствіе между нами, други мои! Почему между нами? Потому, продолжаетъ онъ съ своею жирною улыбкою:-- миръ не долженъ быть противъ насъ, онъ долженъ быть между нами, потому-что онъ не озлобляетъ, а успокоиваетъ; потому-что онъ не предвѣщаетъ ссоры, какъ ястребъ, но слетаетъ тихо, какъ голубица. Итакъ, друзья мои, да будетъ миръ между нами! Сынъ мой, впередъ!
   Мистеръ Чедбандъ хватаетъ своею жирною рукою за руку Джо и ищетъ глазами мѣста, куда бы его поставить. Джо, сомнѣваясь въ дружелюбныхъ намѣреніяхъ своего достопочтеннаго друга, неясно понимаетъ, какого рода испытанію хотятъ его подвергнуть, много ли прійдется ему страдать и терпѣть, и ворчитъ на всякій случаи: пустите меня! Я вамъ ничего не сдѣлалъ! Пустите меня!
   -- Нѣтъ мой юный другъ, говоритъ плавно мистеръ Чедбандъ: -- нѣтъ, я тебя не отпущу. А почему? Потому-что я неутомимый собиратель жатвы, потому-что я тружусь и работаю для пользы человѣка, потому-что ты ниспосланъ но мнѣ и сдѣлаешься въ рукахъ моихъ драгоцѣннымъ орудіемъ. Друзья мои, могу ли я употребить это орудіе въ вашу пользу, къ вашимъ выгодамъ, къ вашему благосостоянію, къ вашему обогащенію? Юный другъ мой, сядь на сей стулъ!
   Джо, очевидно, подъ вліяніемъ опасенія, что почтенный мужъ намѣренъ лишить его нѣкоторой части волосъ, закрываетъ голову свою обѣими руками и устраивается на требуемомъ мѣстѣ съ большимъ трудомъ и всевозможными усиліями.
   Когда, наконецъ, онъ помѣщенъ на стулѣ, какъ парикмахерская кукла, мистеръ Чедбандъ удаляется за столъ, подымаетъ вверхъ свою медвѣжью лапу и говоритъ:-- "Други мои!" Это общій знакъ къ приведенію въ порядокъ аудиторіи. Подмастерья внутренно хохочутъ и подталкиваютъ локтями другъ друга. Крикса впадаетъ въ неопредѣленное состояніе души и тѣла, происходящее отъ смѣси высокаго удивленія къ мистеру Чедбанду и симпатіи къ бездомному, покинутому бѣднягѣ Джо. Мистриссъ Сисгсби молча подводитъ мины. Мистриссъ Чедбандъ угрюмо садится передъ каминомъ и согрѣваетъ свои колѣни, находя, что этотъ пріемъ совершенно-необходимъ при слушаніи краснорѣчивыхъ наставленій.
   Мистеръ Чедбандъ имѣетъ ораторскую замашку устремлять взоръ свой на одного изъ членовъ своей аудиторіи и къ этому члену обращать преимущественно всѣ фазисы своей рѣчи; это дѣлается съ той цѣлью, что особа, на которую падаетъ этотъ лестный выборъ при извѣстныхъ періодахъ, выражаетъ вздохами, всхлипываньемъ, оханьемъ и тому подобное, внутреннее чувствованіе души; это выраженіе внутренняго чувствованія передастся другимъ, сначала престарѣлымъ леди, отъ нихъ далѣе, какъ электричество, къ болѣе-закоренѣлымъ грѣшникамъ и наконецъ переходитъ на всю аудиторію и подкрѣпляетъ и освѣжаетъ краснорѣчіе мистера Чедбанда.
   Въ силу этой привычки мистеръ Чедбандъ, произнеся:
   -- Други мои! устремилъ взоръ свой на мистера Снегсби и сообщилъ, и безъ того ужъ сконфуженному, несчастному поставщику канцелярскихъ принадлежностей рѣчь свою непосредственно.-- Между нами, други мои, говоритъ мистеръ Чедбандъ: -- находится язычникъ, житель подъ кровлею Улицы Одинокаго Тома и пресмыкающійся но лицу земному. Здѣсь, посреди насъ, други мои... и мистеръ Чедбандъ мотаетъ жирнымъ пальцемъ, посылаетъ масляную улыбку въ лицо мистера Снегсби, означающую, что онъ намѣренъ положить его ницъ логическимъ аргументомъ, если онъ еще до-сихъ-поръ не лежитъ въ прахѣ: -- братъ и сынъ; безъ родителей, безъ родственниковъ, безъ стадъ, безъ пастбищъ, безъ злата, безъ сребра и безъ драгоцѣнныхъ камней. Зачѣмъ, други мои, говорю я, онъ лишенъ этихъ владѣніи? Зачѣмъ? Да, зачѣмъ? мистеръ Чедбандъ предлагаетъ этотъ вопросъ мистеру Снегсби, какъ какую-нибудь шараду, или совершенно-новую загадку, исполненную особеннаго остроумія, разрѣшить которую поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей вѣрно не въ-состояніи.
   Мистеръ Снегсби чрезвычайно сбитъ съ толку таинственными взглядами, которые бросаетъ на него теперь его дражайшая половина, въ-особенности послѣ того, какъ достопочтенный наставникъ произнесъ слово: родители -- и онъ рѣшается на самый скромный отвѣтъ: -- "право, не знаю, сэръ!" говоритъ онъ. При этихъ словахъ мистриссъ Чедбандъ строго взираетъ, а мистриссъ Снегсби презрительно говоритъ: -- "Стыдитесь! "
   -- Я слышу голосъ, продолжаетъ мистеръ Чедбандъ -- слабый ли это голосъ, други мои? Да, это слабый голосъ.
   -- О-охъ! взыхаетъ мистриссъ Снегсби.
   -- Этотъ голосъ говорить: я не знаю. Онъ не знаетъ! Такъ я вамъ скажу почему. Я говорю, что этотъ сынъ, который стоитъ предъ нами, безъ родителей, безъ родственниковъ, безъ стадъ, безъ пастбищъ, безъ злата, безъ сребра, безъ драгоцѣнныхъ камней, потому-что онъ лишенъ свѣта, который освѣщаетъ нѣкоторыхъ изъ насъ. Чти это за свѣтъ? Что это такое? Я спрашиваю васъ, что значитъ свѣтъ?
   Мистеръ Чедбандъ забрасываетъ голову назадъ и остается въ такой позѣ, ожидая отвѣта. Но мистеръ Снегсби, себѣ-на-умѣ, молчитъ, чтобъ опять не провраться. Мистеръ Чедбандъ перевѣшивается черезъ столъ и выкручиваетъ пальцами на мистера Снегсби все то, что онъ хочетъ сказать.
   -- Свѣтъ, говоритъ онъ: -- это лучъ отъ луча, солнце отъ солнца, луна отъ луны, звѣзда отъ звѣзды.
   Мистеръ Чедбандъ откидываетъ голову опять назадъ и торжественно смотритъ на мистера Снегсби, какъ-будто хочетъ узнать, какъ этотъ джентльменъ теперь себя чувствуетъ.
   -- Да! говорить мистеръ Чедбандъ, съ новымъ указаніемъ на мистера Снегсби: -- Не говори мнѣ, что это не лучъ отъ луча. Я говорю тебѣ, что это такъ. Я говорю тебѣ тысячи, тысячи разъ, что это такъ. Да, это такъ! Я буду это твердить вамъ, несмотря на то, нравятся вамъ слова мои, или нѣтъ; скажу даже, что если они вамъ не понутру, то и тѣмъ болѣе буду ихъ проповѣдывать; буду кричать вамъ ихъ... въ рупоръ! Говорю вамъ, если вы будете поперечить мнѣ, то ни падете духомъ, вы размозжите себѣ головы, вы лопнете, какъ пузыри, вы разобьетесь въ пухъ и прахъ.
   Этотъ смѣлый потокъ краснорѣчія, столь уважаемый послѣдователями мистера Чедбанда за ораторскую силу, не только розлилъ желчь въ груди мистера Чедбанда, но и выставилъ невиннаго мистера Снегсби въ такомъ свѣтѣ, что онъ явился предъ лицомъ общества какъ лаки спѣлый грѣшникъ, врагъ добродѣтели, съ мѣднымъ лбомъ, каменнымъ сердцемъ. Это обстоятельство ошеломляетъ несчастнаго поставщика канцелярскихъ принадлежностей; онъ упадаетъ духомъ, чувствуетъ себя въ ложномъ положеніи, и вдругъ мистеръ Чедбандъ окончательно убиваетъ его.
   -- Други мои, продолжаетъ ораторъ, послѣ многократнаго отиранія головы своей, которая испарялась такъ сильно, что платокъ сдѣлался жирнѣе блина:-- други мои. чтобъ разработать предметъ, надъ которымъ мы посильно трудимся, да позволено мнѣ будетъ сдѣлать въ духѣ тишины и спокойствія одинъ вопросъ: что значитъ правда, въ настоящемъ случаѣ? Потому-что, юные други мои, продолжалъ онъ, обращаясь вдругъ къ подмастерьямъ и Криксѣ, къ совершеннѣйшему ихъ изумленію: -- если мнѣ скажетъ докторъ, что мнѣ полезенъ каломель, или касторовое масло, я очень-натурально спрошу его, что это такое каломель, или что такое касторовое масло? я прежде сочту долгомъ освѣдомиться объ этихъ предметахъ, чѣмъ принять внутрь который-нибудь изъ нихъ, или оба вмѣстѣ. Итакъ юные други мои, что значитъ правда, о которой а толкую? Вопервыхъ, будемъ говоритъ въ духѣ тишины и спокойствія: какой самый обыкновенный родъ правды, обыденная, простая правда? Что "то, обманъ, что ли?
   (Глубокій вздохъ со стороны мистриссъ Снегсби).
   -- Утайка?
   (Отрицательное содроганіе то стороны мистриссъ Снегсби).
   -- Скрытность?
   (Мотанье головою, съ той же стороны, очень-продолжительное мотанье и очень-таинственное)
   -- Нѣтъ, други мои, правда ни то, ни другое, ни третье. Подъ покровомъ правды нѣтъ такихъ вещей. Когда сей юный язычникъ, нынѣ внемлетъ... онъ спитъ, други мои, подъ гнетомъ равнодушія -- не будите его, ибо я обязанъ сражаться, бороться, истязаться для его пользы -- когда юный, закоренѣлый язычникъ, разсказывалъ намъ исторію о пѣтухѣ, о волѣ, о леди, о соверинѣ, была ли это правда? Нѣтъ. А если тутъ и была частица правды, то все ли онъ высказалъ намъ? Нѣтъ, други мои, нѣтъ!
   Еслибъ мистеръ Снегсби могъ выдержать взоръ своей дражайшей супруги, который сквозь его глаза, какъ сквозь окна пронизывалъ его душу, онъ былъ бы совсѣмъ не такимъ человѣкомъ, какимъ быль на самомъ дѣлѣ. А теперь мистеръ Снегсби ежится и крючится.
   -- Или, юные друзья мни, говорить мистеръ Чедбандъ, нисходя до уровня ихъ пониманія и давая знать своей жирной улыбкой; что онъ для своихъ юныхъ друзей спустился съ очень-высокой лѣстницы: -- еслибъ владѣтель сего дома по віолъ бы но улицамъ города и нашелъ бы угорь и возвратился бы въ домъ свои и призвалъ бы къ себѣ жену свою и сказалъ бы ей: Сара, радуйся вмѣстѣ со мною, я видѣлъ слона -- была ли бы эти правда?
   Мистриссъ Снегсби въ слезахъ
   -- Или положимъ, юные други мои; что владѣтель дома сего, видѣвъ въ самомъ дѣлѣ слона, возвратился бы къ женѣ своей и сказалъ ей -- Сара; опустѣли пастбища, я ничего не видалъ кромѣ угри -- была ли бы это правда?
   Мистриссъ Снегсби громко рыдаетъ.
   -- Или, допустимъ, юные други мои, говоритъ мистеръ Чедбандъ, поддѣлывающійся все подъ тотъ же тонъ: -- что безсердые родители этого закоснѣлаго язычника -- не подлежитъ никакому сомнѣнію, что у него были родители, юные други мои -- выбросивъ свое дѣтище волкамъ, гіенамъ, дикимъ псамъ, молодымъ газелямъ и змѣямъ, вернулись бы въ домъ свой и забавлялись бы трубками, кастрюлями, играми, танцами, наливками, ликерами, бифштексомъ, дичиной -- была ли бы это правда?
   Мистриссъ Снегсби отвѣчаетъ на это сильнымъ припадкомъ спазмъ, не то, чтобъ опасныхъ, но очень-бурныхъ, очень-крикливыхъ, очень -- громкихъ, такъ-что въ скоромъ времени все Стряпное Подворье оглашается ея визгами. Наконецъ она впадаетъ въ летаргическое состояніе и уносятся по узкой лѣстницѣ, какъ огромное фортепьяно. Послѣ невыразимыхъ страданіи, приводящихъ въ ужасъ, она даетъ знать съ постели изъ своей спальной, что боль угомонилась, но паціентка еще слаба. Въ этомъ состояніи дѣлъ, мистеръ Снегсби, уничтоженный и смятый, при переноскѣ фортепьянъ, очень-оробѣлый и сконфуженный, рѣшается высунуть носъ изъ-за двери въ гостиную.
   Во время суматохи Джо стоилъ неподвижно на томъ мѣстѣ, на которомъ проснулся; онъ ощипывалъ свою мѣховую шапку и оторванными кусочками конопатилъ себѣ ротъ. Джо и не думаетъ о наставленіяхъ; онъ знаетъ, что онъ заброшенное, неисправимое существо, и что онъ дурно дѣлаетъ; если не спитъ, потому-что: спи; или не спи, а ничему не научишься!
   Но, быть-можетъ, Джо, есть такая книга, которая не нуждается въ краснорѣчивомъ и пустословномъ объясненіи Чедбанда, такая книга, которую понялъ бы и ты, хотя умъ твой на той же степени-развитія,какъ инстинктъ животнаго.
   Джо никогда не слыхалъ о такой книгѣ. Онъ слышалъ только Чедбанда; онъ знаетъ его и лучше согласится бѣжать отъ рѣчей его за три-девять земель, чѣмъ послушать ихъ впродолженіе пяти минутъ.
   "Нечего мнѣ здѣсь оставаться, думалъ Джо: -- мистеру Снегсби некогда перемолвить со мною." И онъ началъ тихо спускаться съ лѣстинцы.
   Но внизу дожидается-его сострадательная Крикса; она держится за лѣстничныя перила и пересиливаетъ готовящійся въ ней обморокъ. Она предлагаетъ бѣдному Джо свой-собственный ужинъ -- кусочекъ хлѣба съ сыромъ, и въ первый разъ въ жизни обмѣнивается съ нимъ парою словъ.
   -- Вотъ тебѣ, бѣдняга, закуси, говоритъ Крикса.
   -- Спасибо вамъ, отвѣчаетъ Джо.
   -- Ты, чай, голоденъ?
   -- Голоденъ.
   -- Гдѣ твои родители, отецъ и мать, Джо?
   Джо останавливается, разинувъ ротъ, и стоитъ вытараща глаза, потому-что добродушная Крикса слегка обняла его рукою; а это первый разъ въ жизни, посторонняя рука прикасается ласково и нѣжно къ спинѣ бѣднаго мальчуги.
   -- И не знаю ничего о моемъ отцѣ и о моей матери, говорятъ Джо.
   -- И я ничего не знаю о своихъ, отвѣчаетъ Крикса. Волненіе, въ которое она приходитъ, усиливаетъ сдавливаемый обморокъ и она исчезаетъ внизъ лѣстинцы.
   -- Джо! шепчетъ тихо поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей, пока испуганный мальчикъ стоитъ еще въ недоумѣніи, на лѣстницѣ
   -- Я здѣсь, мистеръ Снегсби, отвѣчаетъ Джо.
   -- Я не зналъ, что ты ужь уходишь... вотъ тебѣ еще полкроны. Ты очень-хорошо сдѣлалъ, что ничего не говорилъ о той леди и и томъ, что было ни дняхъ, вечеромъ это бы, знаешь, надѣлало хлопотъ. У тебя, чай, такъ сердце и ёкаетъ!
   -- Я ужь навострилъ лыжи, баринъ.
   -- Ну, будь счастливъ.
   Таинственная тѣнь въ халатѣ и колпакѣ слѣдитъ за поставщикомъ канцелярскихъ принадлежностей, начиная съ той самой комнаты, изъ которой онъ вышелъ, и лѣзетъ выше его. И съ этой то минуты, куда бы онъ ни двинулся, еще другая тѣнь, кромѣ его собственной, только не такъ постоянная, не такъ покойная, направляется также за нимъ. И въ какую бы тайну, въ какую бы глубину секретовъ ни пробралась его собственная тѣнь, проберется и мистриссъ Снегсби, тѣнь отъ тѣни его
   

ГЛАВА XXVI.
Стрѣлки

   Зимнее утро, темное и холодное, смотритъ на лейстерскій Скверъ и неохотно покидаютъ свои постели жители сосѣднихъ улицъ. Большая часть изъ нихъ не встаетъ рано и въ ясныя утра лѣта и весны они изволите видѣть, ночныя птички: спятъ непробуднымъ сномъ, когда солнышко высоко, и бодрствуютъ и снуютъ за добычей, когда на небѣ мерцаютъ звѣзды. За грязными сторами и занавѣсками въ верхнихъ этажахъ и по чердакамъ покоится первымъ сномъ шапка негодяевъ, скрываясь болѣе или менѣе подъ ложными именами, ложными волосами, ложными титлами, ложными брильянтами, ложными сказками и небылицами Джентльмены, которые могли бы, по собственному опыту, разсказать подробно о чужеземныхъ галерахъ и объ отечественныхъ ступныхъ колесахъ; буяны, шулера, мошенники, плуты и лжесвидѣтели, нѣкоторые не безъ клеймъ раскаленнымъ желѣзомъ, подъ грязными своими рубахами и всѣ съ большей жестокостью, чѣмъ Неронъ, и съ большими преступленіями, чѣмъ Ньюгетъ. Страшенъ демонъ подъ грубой рубашкой, или подъ грубымъ балахономъ, но еще страшнѣе онъ, еще опаснѣе, еще нечувствительнѣе подъ бѣлой манишкой, съ золотою булавкой, подъ именемъ джентльмена, за карточнымъ столомъ, за бильярдомъ съ кіемъ въ рукахъ, съ краткими свѣдѣніями о векселяхъ, билетахъ и заемныхъ письмахъ; еще невыносимѣе онъ въ этой формѣ, чѣмъ въ какой бы то ни было другой. Но во всякой формѣ. во всякомъ костюмѣ мистеръ Бёккетъ найдетъ его, если захочетъ, въ сосѣднихъ улицахъ, закоулкахъ и переулкахъ Лейстерскаго Сквера.
   Но зимнее утро не нуждается въ немъ и не будитъ его. Оно будитъ мистера Джорджа, хозяина галереи для стрѣльбы въ цѣль и его вѣрнаго служителя. Они просыпаются, быстро вскакиваютъ съ матрацевъ и убираютъ ихъ. Мистеръ Джорджъ, выбрившись передъ зеркальцемъ очень-скромныхъ размѣровъ, маршируетъ, безъ сюртука и фуражки, на маленькій дворъ, къ водяному насосу и скоро возвращается назадъ, блистая отъ желтаго мыла, усиленнаго тренія, рѣзкаго дождя и сильно-холодной воды. Прійдя въ свою галерею, онъ встряхивается, какъ какой-нибудь огромный водолазъ, только-что вынырнувшій изъ воды и начинаетъ утираться широкимъ полотенцемъ, и чѣмъ больше третъ онъ свои загорѣвшіе виски, тѣмъ плотнѣе-и-плотнѣе прилипаютъ къ нимъ его кудрявые волосы, такъ-что, наконецъ, отдѣленіе ихъ повидимому можетъ быть произведено не иначе, какъ съ помощью какихъ-нибудь крѣпкихъ орудіи, въ родѣ желѣзныхъ грабель, или скребницъ. И пока утирается онъ, полируется, отчищается, поворачивая голову то вправо, то влѣво, чтобъ обсушить полотенцемъ свою шею и горло -- стоитъ онъ нагнувшись впередъ, охраняя свои воинственныя ноги отъ сырости, а Филь, между-тѣмъ приставъ на колѣни, разводитъ въ каминѣ огонь, и видно, что онъ не охотникъ умываться: ему довольно посмотрѣть, какъ холится его хозяинъ и запастись на сегодняшній день тѣмъ излишкомъ здоровья, которое прыщетъ со щекъ мистера Джорджа.
   Вытершись до-суха, беретъ кавалеристъ двѣ жесткія щетки и начинаетъ ими обработывать свою голову съ такимъ немилосердіемъ, что Филь, шмыгая спиною но степамъ галереи, невольно мигаетъ отъ сочувствія. Прическа кончилась, а затѣмъ быстро оканчивается и галантерейная часть туалета мистера Джорджа.
   Одѣвшись окончательно, онъ набиваетъ себѣ трубку, закуриваетъ ее и начинаетъ, какъ водится, ходить взадъ и впередъ но галереѣ, а Филь въ это время готовитъ завтракъ, наполняя воздухъ запахомъ горячаго хлѣба и кофе.
   Мистеръ Джорджъ куритъ задумчиво и медленнымъ шагомъ ходитъ по галереѣ. Быть-можетъ, мысли его витаютъ надъ могилою Бредли.
   -- Такъ тебѣ, Филь, говорить Джорджъ (хозяинъ галереи для стрѣльбы въ цѣль), сдѣлавъ нѣсколько турокъ взадъ и впередъ; -- снилась сегодня ночью деревня?
   Филь, въ-самомъ-дѣлѣ, разсказывалъ ему свой сонъ, только-что успѣвъ вскочить съ матраца.
   -- Да, хозяинъ.
   -- Что же ты видѣлъ?
   -- Да ужь не знаю, какъ бы сказать, хозяинъ, говоритъ Филь задумчиво.
   -- Почему же ты узналъ, что это была деревня?
   -- Должно-быть, по травѣ, и потому, что были лебеди, говоритъ Филь, послѣ нѣкотораго размышленія
   -- Что же дѣлали лебеди на травѣ?
   -- Должно-быть, счипали ее, говоритъ Филь,
   Хозяинъ принимается снова ходить взадъ и впередъ, а служитель готовить завтракъ. Длинныхъ приготовленій, собственно говоря, ненужно; надо только подать два прибора да передъ огнемъ ржаваго камина повертѣть нѣсколько тоненькихъ кусочковъ ветчинки -- вотъ и все; но такъ-какъ у Филя странная привычка ходить шмыгая спиною по стѣнамъ галереи и никогда не захватить вдругъ всего, что нужно, а сбѣгать за каждою вещью отдѣльно, то приготовленіи тянутся длинно. Завтракъ наконецъ готовъ. Филь докладываетъ: мистеръ Джорджъ выколачинаетъ трубку на каминъ, ставитъ чубукъ въ уголъ и садится кушать. Филь слѣдуетъ его примѣру, помѣшается на концѣ-маленькаго продолговатаго стола и ставить тарелку къ себѣ на колѣни. Можетъ, дѣлаетъ онъ это изъ покорности, или изъ желанія скрыть свои грязныя руки, а можетъ, у него ужь такая привычка: иначе онъ, можетъ-быть, и ѣсть не умѣетъ.
   -- Деревня! говоритъ мистеръ Джорджъ, работая ножомъ и вилкою: -- и думаю ты никогда не видывалъ деревни, какъ ушей своихъ, Филь.
   -- Случилось однажды видѣть болота, говоритъ Филь, и продолжаетъ спокойно завтракать.
   -- Какія болота?
   -- Болота, командиръ, отвѣчаетъ Филь.
   -- Гдѣ же ты ихъ видѣлъ?
   -- Не знаю гдѣ, говоритъ Филь,-- но я ихъ видѣлъ однажды, хозяинъ: мѣсто такое низменное и грязное.
   Хозяинъ и командиръ -- это слова, которыми Филь съ одинакою преданностью и съ едина киль почтеніемъ называетъ мистера Джорджа и только его одного.
   -- Я родился въ деревнѣ, Филь.
   -- Вотъ что командиръ!
   -- Да, Филь, и воспитывался въ деревнѣ.
   Филь подымаетъ кверху свою одинокую-бровь и, устранивъ почтительный взоръ на своего хозяина, дѣлаетъ усиленный глотокъ кофе, въ знакъ удивленія.
   -- Тамъ нѣтъ ни одной птички, которой бы я не зналъ, говоритъ мистеръ Джорджъ: -- нѣтъ ни одного листка, ни одной ягодки, названія которыхъ я бы не помнилъ; нѣтъ ни одного дерева, на которое я бы не могъ даже и теперь влѣзть. Я былъ нѣкогда настоящій деревенскій мальчикъ. Добрая мать моя жила въ деревнѣ.
   -- Чай, ваша мать, командиръ, была красивая старушка, замѣчаетъ Филь.
   -- Еще бы нѣтъ! Лѣтъ тридцать-пять тому назадъ, она была не такъ стара, говоритъ мистеръ Джорджъ: -- да и въ девяносто лѣтъ держалась такъ прямо, какъ я, и въ плечахъ не была меня уже.
   -- Она умерла на девяностомъ году? хозяинъ, спрашиваетъ Филь.
   -- Нѣтъ. Нечего ворошить ея кости. Вѣчная ей память! говоритъ кавалеристъ.-- Знаешь ли, продолжаетъ онъ:-- что навело меня на мысль о деревенскихъ мальчишкахъ, объ этихъ негодныхъ шелопаяхъ? Это, братъ, ты; хотя ты въ деревнѣ ни уха ни рыла не смыслишь -- видалъ только какія-то болота и то во снѣ -- а?
   Филь мотаетъ головой.
   -- Хотѣлось ли бы тебѣ видѣть деревню?
   -- Н-ѣтъ; особенно мнѣ ничего не хочется, говорить Филь.
   -- Съ тебя чай и города будетъ?
   -- Я ужь тутъ привыкъ, командиръ, а къ новому не пристанешь, гдѣ намъ! не бойсь и лѣта ушли.
   -- А сколько тебѣ лѣтъ, Филь? спрашиваетъ кавалеристъ, поднося блюдечко съ горячимъ кофе къ своимъ губамъ.
   -- Сколько мнѣ лѣтъ? Вотъ что!... Сколько-то съ восьмью: чай не восемьдесятъ, да и не восьмнадцать -- должно-быть, какъ-нибудь между....
   Мистеръ Джорджъ тихо ставитъ блюдечко на столъ, не попробовавъ кофе, и начинаетъ смѣясь: -- Ахъ ты, чортъ тебя подери, Филь, какую штуку выдумалъ!... но онъ останавливается, не досказавъ фразы, и смотритъ какъ Филь производитъ ариѳметическія вычисленія на своихъ грязныхъ пальцахъ.
   -- Мнѣ было ровно восемь, говоритъ Филь:-- когда я сбѣжалъ къ мѣднику. Меня куда-то, не помню, послали, и и набрелъ на мѣдника. Онъ сидѣлъ одинъ-одинёхонекъ передъ огнемъ, да и говоритъ мнѣ: -- Эй ты! ты бы, чай, со мной не прочь идти? И сказалъ: -- Непрочь. Вотъ онъ, я и огонь, мы и пошли всѣ въ Клеркеннель. Это было первое апрѣля. Я могъ считать до десяти. И когда опять пришло первое число апрѣля, я и говорю себѣ:-- ну ты, козленошъ, тебѣ ужь одинъ съ восемью; въ другое первое апрѣля я говорю: -- тебѣ, козленошъ, два съ восьмью. И наконецъ дочелъ до десяти съ восьмью, и до двухъ десяти съ восьмью: а дальше считать ужь не хватило умѣнья. А все-таки я знаю, что мнѣ сколько-то съ восьмью.
   -- Гм! говоритъ мистеръ Джорджъ и принимается снова за завтракъ.-- А гдѣ же мѣдникъ?
   -- Пьянство свело его въ гошпиталь, командиръ, а гошпиталь запряталъ его, слышалъ я, въ стеклянный ящикъ, отвѣчаетъ таинственно Филь.
   -- А ты такимъ образомъ выкарабкался впередъ: взялъ дѣла его на себя, Филь?
   -- Да, командиръ, взялъ дѣла на себя такъ, какъ они были. А были-то они не широки: -- что возьмешь около Софроновой Горки, да Хаттоновыхъ Садовъ, да Клеркенвеля, да Смайфельда? народъ все голь-голью, и котлы у нихъ какіе -- чинить нечего. Бывало, къ нему хаживали мѣдники безъ мѣста, нанимали отъ него углы: это было повыгоднѣе чѣмъ чинить посуду. Ко мнѣ же никто не приходилъ. Этимъ и въ него не дался. Онъ имъ пѣвалъ славныя пѣсни, а я, хоть хоть лопни, такъ не могу спѣть. Онъ, какой ни возьметъ горшокъ, мѣдный или желѣзный, поставитъ дномъ кверху и выигрываетъ пальцами такія славныя штуки, что любо слушать. А я развѣ только положу на горшокъ заплату, или вскипячу въ немъ воду -- вотъ и все Да къ тому же я и изъ себя-то больно не казистъ и жены постояльцевъ были недовольны мной и жаловались на меня мужьямъ.
   -- Вишь, больно разборчивы! Въ толпѣ, ничего, и ты пройдешь, Филь, говоритъ кавалеристъ съ веселою улыбкою.
   -- Нѣтъ, хозяинъ, отвѣчаетъ Филь, мотая головой: -- не пройду я въ толпѣ. Прежде я еще былъ какъ-то сноснѣе, когда пошелъ къ мѣднику, то есть хвалиться было много нечѣмъ и тогда; а тутъ, съ этимъ раздуваньемъ жара да глотаньемъ дыма, я потерялъ волосы, припалилъ кожу да еще, въ добавокъ -- ужь такое несчастье -- постоянно клеймился раскаленной мѣдью -- что тутъ будешь дѣлать! А какъ сталъ постарше да побольше, долженъ былъ всякій разъ драться съ мѣдникомъ, когда онъ бывалъ очень-хмѣленъ -- а этотъ грѣхъ съ нимъ почти всякой день случался -- вотъ-те и красота прости -- прощай. А послѣ годовъ съ дюжину работалъ я въ тёмной кузницѣ: народъ тамъ былъ неочень-добрый, да въ газовомъ заведеніи чуть-чуть было не сгорѣлъ; спасибо, пожарный выкинулъ изъ окна на мостовую; вотъ съ-тѣхъ-поръ я и сдѣлался очень-гадокъ, такъ гадокъ, что я въ толпѣ не пройду.
   Расписывая съ полнымъ самодовольствіемъ эту картину, Филь заслуживаетъ лишнюю чашку кофе. Наливая ее, онъ говоритъ:
   -- Послѣ того, какъ меня выкинули изъ окна, командиръ, вы меня и увидали къ первый разъ.
   -- Помню, Филь, ты гулялъ по солнечной сторонѣ.
   -- Прислоняясь къ стѣнѣ, хозяинъ...
   -- Да, Филь, ты шмыгалъ объ стѣну...
   -- Въ колпакѣ! воскликнулъ Филь, приходя въ восторгъ.
   -- Въ колпакѣ...
   -- И на костыляхъ! говоритъ Филь еще восторженнѣе
   -- Да, на костыляхъ. И когда...
   -- И когда вы остановились противъ меня, кричитъ Филь, поставивъ на столъ чашку и блюдечко о поспѣшно снимая тарелку съ колѣнъ: -- вы сказали: "эй, товарищъ! что ты, на войнѣ что ли былъ?" Я не могъ ничего вамъ отвѣчать сразу, командиръ, потому-что я былъ пораженъ, когда увидѣлъ, что человѣкъ такой здоровый, сильный, свѣжій, какъ вы, обращаетъ вниманіе на такую безногую лягушку, какъ и. Но вы продолжали говорить со мной отъ сердцу, и слова ваши -- что твой стаканъ теплаго! "Что съ тобой случилось, говорили вы: -- а? Ну, не бойсь, не бойсь, разсказывай смѣлѣе. А я ужъ и такъ не боялся и говорилъ вамъ, а мы говорили мнѣ, я еще говорилъ вамъ, а вы еще говорили мнѣ -- и вотъ теперь я здѣсь, командиръ, у васъ, командиръ! кричалъ Филь, вскочивъ со стула и стараясь, какъ-то особенно-странно прильнуть къ стѣнѣ.-- И коли нужна цѣль и ее нѣтъ, пусть стрѣляютъ мнѣ въ рожу. Ея не испортятъ, пусть стрѣляютъ! Если нужно боксироваться, да не съ кѣмъ, пусть боксируютъ меня; пусть стучатъ въ голову -- нипочемъ! Если нужно для силы бросать тяжесть вверхъ, какъ въ Корнвалѣ, Девоншайрѣ, или Ланкашайрѣ, пусть бросаютъ меня -- не бойсь! не расшибутъ! меня побрасывали на всѣ лады -- ничего!
   Изливъ очень-энергически этотъ неожиданный спичъ, сопровождая его самыми дикими тѣлодвиженіями, въ поясненіе разныхъ случайностей жизни, Филь Скводъ обшмыгиваетъ спиною три стѣны галереи, круто останавливается передъ своимъ командиромъ, тычетъ въ него головою, въ знакъ усердія, и, покончивъ эти церемоніи, начинаетъ прибирать завтракъ.
   Мистеръ Джорджъ, похохотавъ отъ чистаго сердца и потрепанъ Филя по плечу, пособляетъ ему убирать чашки и приводитъ галерею въ дѣловой видъ. Окончивъ эту часть удовлетворительно, имъ упражняется нѣсколько времени въ бросанія тяжелыхъ шаровъ, числѣ итого садится на чашку вѣсовъ, и замѣтивъ, что становится ныньче "очень-мясистъ", предается съ совершенной серьёзностью фехтованью на шпагахъ съ самимъ собою. Филь между-тѣмъ пристроился за своимъ рабочимъ столикомъ, привинчиваетъ и отвинчиваетъ, чистить и скоблитъ, продуваетъ дырочки, грязнится все болѣе-и-болѣе и продѣлываетъ и раздѣлываетъ, все, что можетъ быть придѣлано и раздѣлано въ ружьѣ.
   Хозяинъ и слуга наконецъ прерваны въ занятіяхъ своихъ, необыкновеннымъ шумомъ шаговъ, извѣщающимъ о приходѣ необыкновенной компаніи. Шаги слышатся все ближе-и-ближе и наконецъ входитъ въ галерею такая странная группа, которая съ перваго взгляда, какъ-то невольно напоминаетъ пятое ноября {Авторъ намекаетъ на пороховой заговоръ.}.
   Группа состоитъ изъ безногой, отвратительной фигуры, сидящей въ креслахъ, пары носильщиковъ и поджарой спутницы, похожей съ лица на сморщившуюся маску, отъ которой такъ и ждешь куплетъ извѣстной народной пѣсни, въ воспоминаніе тѣхъ дней, когда старую Англію хотѣли вздернуть на воздухъ: но губы спутницы сжаты плотно и ожиданіе напрасно. Отвратительную фигуру, которая издавала звуки въ родѣ слѣдующихъ.-- Фууу пропасть! какъ растрясли, у-уу! мочи-нѣтъ! ставятъ съ креслами на полъ и она теперь говоритъ: -- какъ ваше здоровье, любезный другъ, какъ ваше здоровье? Тутъ мистеръ Джорджъ узнаетъ въ этой процесіи достопочтеннаго мистера Смольвида, вынесеннаго для прогулки, и его внучку Юдиѳь, самаго вѣрнаго тѣлохранителя.
   -- Мистеръ Джорджъ, любезнѣйшій другъ мой, говоритъ дѣдушка Смольвидъ, снимая свою правую руку съ шеи одного носильщика, котораго чуть-чуть-было не удавилъ во время дороги: -- какъ наше здоровье? Вы, я думаю, другъ мой, дивитесь, что видите меня?
   -- Да врядъ ли бы больше удивился, еслибъ увидѣлъ здѣсь вашего друга изъ Сити, отвѣчаетъ мистеръ Джорджъ.
   -- Я очень-рѣдко выхожу, чавкаетъ мистеръ Смольвидь.-- Вотъ нѣсколько мѣсяцевъ не нюхалъ воздуху. Безпокойно да и дорогонько. Да ужь больно захотѣлось видѣть васъ, мой дорогой мистеръ Джорджъ. Какъ здоровье ваше, пріятель?
   -- Ничего, такъ-себѣ, говоритъ мистеръ Джорджъ: -- Надѣюсь, и вы здоровы?
   -- Ну очень -- радъ, что вижу васъ, дорогой другъ. И мистеръ Смольвидъ беретъ въ обѣ руки широкую ручищу мистера Джорджа.
   -- Я привелъ съ собою и внучку. Юдиѳь не хотѣла остаться дома. Ей такъ и не терпится, чтобъ не посмотрѣть на вагъ
   -- Гм! нетерпѣнія-то незамѣтно! говорить про-себя мистеръ Джорджъ.
   -- Мы вотъ и наняли карету, поставили въ нее кресло, а на углу улицы они вынули меня изъ кареты, посадили въ кресло и принесли сюда, чтобъ повидать дружка въ его собственномъ уголку! Это, говорятъ дѣдушка Смольвидъ, указывая на носильщика, который, избѣжавъ опасности быть удавленнымъ, уходилъ вонъ, расправляя дыхательное горло: -- извощикъ. Ему не за что давать на водку. Такое условіе было при наймѣ кареты. А итого -- другой носильщикъ -- мы наняли на улицѣ за кружку пива, значитъ, за два пенса. Юдиѳь, дай ему два пенса. Я не зналъ что у васъ есть тутъ работникъ, нанимать-то и не слѣдовало бы.
   При этихъ словахъ дѣдушка Смольвидъ взглянулъ на Филя и не безъ нѣкотораго ужаса простоналъ: -- Господи! что что такое!
   Испугъ его, смотря съ внѣшней точки зрѣнія, имѣетъ нѣкоторое основаніе, потому-что Филь никогда прежде не видывалъ этого привидѣнія въ черной, бархатной ермолкѣ; теперь, при видѣ его, бросилъ работу и съ ружьемъ въ рукѣ стоялъ какъ смертоносный стрѣлокъ, готовый тотчасъ же подстрѣлить мистера Смольвида, какъ какую-нибудь гадкую, старую птицу, изъ породы воронъ.
   -- Юдиѳь, дитя мое, говоритъ дѣдушка Смольвидъ:-- дай ему два пенса: нечего дѣлать; только трудъ его этихъ денегъ не стоитъ.
   Человѣкъ, о которомъ идетъ рѣчь, что-то въ родѣ гриба, вырастающаго мгновенно въ западныхъ улицахъ Лондона, всегда готоваго, подержать лошадей, или сбѣгать за кучеромъ, получаетъ два пенса безъ особенной радости, подкидываетъ ихъ вверхъ, ловитъ опять рукою и удаляется.
   -- Любезный мой мистеръ Джорджъ, говоритъ дѣдушка Смольвидъ: -- будьте такъ добры, подтащите меня къ огню. Я ужь старъ и скоро зябну, да и притомъ же привыкъ къ теплу... Ахъ, Господи помилуй!
   Послѣднее восклицаніе вырывается изъ груди достопочтеннаго джентльмена но поводу быстроты, съ которою мистеръ Филь Скводъ, какъ какой-нибудь фокусникъ, схватилъ его вмѣстѣ со стуломъ и чуть-было придвинулъ въ самый каминъ.
   -- Ахъ, Господи! говоритъ мистеръ Смольвидъ, едва переводя духъ:-- Боже мой, Боже мой! Достойный другъ мой, вашъ работникъ очень-силенъ и очень-очень скоръ. Ахъ Боже мой, онъ очень-скорь! Юдиѳь отодвинь кресло немного назадъ я совсѣмъ сгорю -- въ чемъ носы всего общества удостовѣряются смраднымъ запахомъ, отъ затлѣвшихся шерстяныхъ чулокъ дѣдушки Смольвида.
   Миловидная Юдиѳь отодвинула своего дѣдушку немного назадъ, оттрясла его и освободила его прекрасныя очи изъ-подъ бархатнаго колпака. Мистеръ Смольвидъ все еще твердитъ: -- О Господи! о Боже мой! Озирается вокругъ, встрѣчаетъ взглядъ мистера Джорджа и протягиваетъ къ нему обѣ руки.
   -- Достойный другъ мой, говоритъ онъ какъ я радъ, что васъ вижу! это ваше заведеніе? Что за славное мѣсто. Просто картинка! У васъ никогда не случается несчастій, дорогой другъ мой, прибавляетъ дѣдушка Смольвидъ и оглядывается очень-безпокойно.
   -- Нѣтъ. Этого не боимся.
   -- А вашъ работникъ. Онъ... Ахъ, Господи! никого не убилъ случайно -- а? дорогой другъ мой?
   -- Кромѣ себя, онъ никого никогда не ранилъ, говорить мистеръ Джорджъ, улыбаясь.
   -- А отъ него все станется -- не правда ли? Онъ себя напорядкахъ изуродовалъ, да пожалуй изуродуетъ и другаго, отвѣчаетъ старикъ: -- можетъ, неумышленно, а можетъ, умышленно -- кто его знаетъ. Велите ему, любезный другъ, оставить это проклятое ружье и убраться отсюда!
   Послушный мановенію ока своего командира Филь удаляется, съ пустыми руками на другой конецъ галереи. Успокоенный мистеръ Смольвидъ начинаетъ потирать себѣ ноги.
   -- Такъ вы, слава Богу, здоровы, мистеръ Джорджъ? говоритъ онъ кавалеристу, который стоитъ передъ нимъ, держа въ рукамъ свою саблю: -- и дѣла ваши въ цвѣтущемъ состояніи -- очень-радъ!
   Мистеръ Джорджъ отвѣчаетъ холоднымъ киваньемъ головы и говорить:-- Ну скорѣе, къ дѣлу, мистеръ Смольвидъ отзванивайте, отзванивайте, вы вѣдь не за тѣмъ сюда пришли.
   -- Вы такой весельчакъ, мистеръ Джорджъ, говоритъ достопочтенный дѣдушка: -- ваше общество такъ пріятно.
   -- Ха, ха, ха! Ну, разсказывайте, разсказывайте, что нужно! говоритъ мистеръ Джорджъ
   -- Дорогой другъ мой! эта сабля страшно блеститъ и должно-быть, очень-остра. Чтобъ случайно не сдѣлать какого-нибудь грѣха, мистеръ Джорджъ. Меня такъ морозъ по кожѣ и подираетъ, чортъ бы его подралъ! говоритъ добрѣйшій старичокъ Юдиѳи, пока кавалеристъ отходитъ въ сторону, чтобъ положить на мѣсто саблю,-- онъ вѣдь мнѣ долженъ, такъ, чего добраго, пожалуй, въ этой разбойничьей норѣ погубитъ ни за что.
   Мистеръ Джорджъ, вернувшись назадъ, скрестилъ на груди своей широкія руки и сталъ наблюдать за старикомъ, который все ниже и ниже опускался въ своемъ стулѣ.
   -- Ну, зачѣмъ же вы пришли? спросилъ онъ его спокойно.
   -- А, зачѣмъ! зачѣмъ! говорилъ мистеръ Смольвидъ, клохча, какъ курица. Ха, ха, ха! зачѣмъ! зачѣмъ же, другъ мой, зачѣмъ?
   -- За трубкой, говоритъ мистеръ Джорджъ и съ совершеннымъ спокойствіемъ подвигаетъ стулъ свой къ углу камина, беретъ свою трубку, набиваетъ ее, закуриваетъ и начинаетъ пускать клубы дыма, какъ будто ни въ чемъ не бывало.
   Это сбиваетъ окончательно съ толку мистера Смольвида: имъ не знаетъ, какъ бы приступить къ изложенію цѣли своего посѣщенія, какая бы она ни была: впадаетъ въ отчаяніе, скребетъ когтями воздухъ, въ безсильной злобѣ, выражая этимъ несокрушимое желаніе истязать, изранить и оцарапать лицо мистера Джорджа.
   Достопочтенный джентльменъ съ своими длинными и посинѣлыми ногтями, съ скрюченными, костлявыми, жилистыми руками, съ зелеными, водянистыми глазами, скребя по воздуху, все болѣе и болѣе опускается внизъ на своемъ стулѣ и превращается наконецъ въ неподвижную связку тряпья. Въ этомъ видѣ онъ такъ похожъ на страшное привидѣніе, даже для привычныхъ глазъ своей внучки, что дѣвственная Юдиѳь бросается на него съ какимъ-то чувствомъ, болѣе кипучимъ, чѣмъ почтительная любовь, и такъ потрясаетъ его, обминаетъ и обколачиваетъ въ различныхъ частяхъ тѣла, преимущественно въ тѣхъ, боль въ которыхъ вызываетъ стоны самосохраненія, что въ отчаянномъ положеніи своемъ, мистеръ Смольвидъ издаетъ глухіе звуки, подобные тѣмъ, которые издаетъ баба копра, ударяясь о сваю.
   Юдиѳь этими наркотическими средствами усаживаетъ его наконецъ въ креслахъ прямо; хотя лицо его поблѣднѣло, носъ засинѣлся, но почтенный мужъ все еще силится цапать по воздуху своими крючковатыми пальцами.
   Реставрировавъ гадкую связку тряпья, достойная дѣвственница выправляетъ свой указательный палецъ и даетъ имъ пинка въ спину мистера Джорджа. Кавалеристъ подымаетъ голову; дѣвственница въ это время даетъ другаго пинка своему дѣдушкѣ и такимъ образомъ, сведя воедино обоихъ собесѣдниковъ, упорно направляетъ взоръ свой на огонь камина.
   -- Оу-хъ, хо-о, пфу--у, у-у-у-хъ! отдувается дѣдушка Смольвидъ, глотая свой безсильный гнѣвъ, и все-таки продолжая цапать по воздуху.
   -- Дорогой другъ мой! говоритъ онъ.
   -- Вотъ что я вамъ скажу, отвѣчаетъ мистеръ Джорджъ: -- если вы хотите со мной говорить, такъ говорите сразу. Я человѣкъ простой и семенить со мной нечего. Тара-бара не люблю. Мой манеръ: высказалъ все -- да и дѣло въ шляпѣ. Мямлить мнѣ не къ лицу. А какъ вы тутъ пойдете: "другъ мой; да; другъ мой", продолжаетъ-кавалеристъ, взявъ въ ротъ чубукъ: -- такъ меня индо съ души тянетъ.
   И мистеръ Джорджъ выдаетъ грудь свою до послѣдняго предѣла; чтобъ убѣдиться, тянетъ его съ души или нѣтъ.
   -- Если вы пришли сюда, продолжаетъ кавалеристъ: -- чтобъ сдѣлать мнѣ визитъ -- очень-радъ. Какъ ваше здоровье? Если вы пришли затѣмъ, чтобъ посмотрѣть, есть ли у меня кой-что -- очень-радъ, осмотритесь вокругъ. Если вы пришли, чтобъ высказать мнѣ что-нибудь, такъ отзванивайте сразу.
   Цвѣтущая Юдиѳь, не отводя глазъ отъ огня, даетъ Смольвиду пинка въ спину.
   -- Вы видите! И она также думаетъ. А отчего не сядетъ она, какъ человѣкъ, говоритъ мистеръ Джорджъ, смотра внимательно на Юдиѳь: -- не знаю!
   -- Она никогда не оставляетъ меня, сэръ, говоритъ дѣдушка Смольвидъ: -- и старъ, мистеръ Джорджъ: надо кому-нибудь обо мнѣ позаботиться, мой почтенный. Хотя еще и есть во мнѣ силы немного, не такъ, какъ въ этой дьявольской трещоткѣ, общипанномъ попугаѣ (и онъ ворчитъ и безсознательно ищетъ подушки), а все-таки надо кому-нибудь за мной приглядывать, другъ мой.
   -- Хорошо! отвѣчаетъ кавалеристъ и поворачивается лицомъ къ лицу старика: -- ну, въ чемъ же дѣло?
   -- Другъ мой въ Сити, мистеръ Джорджъ, имѣлъ маленькую сдѣлку съ однимъ изъ вашихъ учениковъ.
   -- Не-уже-ли, имѣлъ? говоритъ мистеръ Джорджъ: -- это скверно!
   -- Имѣлъ, сэръ. (Дѣдушка Смольвидъ истираетъ себѣ ноги). Онъ теперь такой молодецъ, въ военномъ мундирѣ, этотъ мистеръ Карстонъ, мистеръ Джорджъ. Друзья его пришли и все до-чиста заплатили -- честный народъ!
   -- Заплатили? отвѣчаетъ мистеръ Джорджъ: -- вотъ оно что. А что, вашъ другъ въ Сити, послушаетъ добраго совѣта -- а?
   -- И думаю послушаетъ, любезный другъ мой, въ-особенности отъ васъ.
   -- Ну такъ я ему посовѣтую больше тутъ не хлопотать. Выгодъ тутъ не будетъ. Молодой джентльменъ, сколько мнѣ извѣстно, голъ, какъ соколъ.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, любезный другъ. Нѣтъ, нѣтъ, мистеръ Джорджъ. Нѣтъ, нѣтъ, сэръ, говорилъ дѣдушка Смольвидъ, лукаво потирая свою костлявую ногу.-- У него добрые друзья; онъ получаетъ жалованье, имѣетъ въ виду процесъ, выгодную партію; о-о нѣтъ, мистеръ Джорджъ, я думаю, что другу моему въ Сити есть изъ чего похлопотать! говоритъ дѣдушка Смольвидъ, сдвинувъ на бокъ бархатную ермолку и, какъ обезьяна, цапая за ухомъ.
   Мистеръ Джорджъ отставилъ трубку въ сторону, положилъ локоть свой на ручку креселъ и постукивалъ правою ногою по полу, какъ человѣкъ несовсѣмъ-довольный направленіемъ разговора.
   -- Чтобъ перейдти отъ одного предмета къ другому, замѣчаетъ мистеръ Смольвидъ: -- или для поддержаніи разговора, какъ сказалъ бы шутникъ, перейдемъ, мистеръ Джорджъ, отъ юнкера къ капитану.
   -- Что такое? спрашиваетъ мистеръ Джорджъ, сморщивъ лобъ и схватившись, но привычкѣ, за мнимые усы: -- къ какому капитану?
   -- Къ нашему капитану, къ старому знакомому, къ капитану Гаудону.
   -- А, вотъ оно куда пошло! сказалъ мистеръ Джорджъ, свиснувъ тихонько, между-тѣмъ, какъ дѣдушка и внучка устремили на него свои рысьи взоры:-- вотъ оно что! Ну, что жь о капитанѣ, скорѣй, скорѣй!
   -- Дорогой другъ мой, отвѣчаетъ старикъ: -- ни дальше, какъ вчера... Юдиѳь пооттряси-ка меня немного... не дальше, какъ вчера мнѣ говорили о капитанѣ, и мое мнѣніе таково, что капитанъ не на томъ свѣтѣ.
   -- Бррр!.. замѣтилъ кавалеристъ.
   -- Что вы такое замѣтили, любезный другъ? спросилъ старикъ, приложивъ руку къ уху.
   -- Бррр!..
   -- Гооо! сказалъ дѣдушка Смольвидъ. Вы сами, мистеръ Джорджъ, можете судить изъ того, что услышите, справедливо мое мнѣніе или нѣтъ. Какъ вы думаете, чего требовалъ отъ меня мой адвокатѣ?
   -- Сдѣлки, сказалъ мистеръ Джорджъ.
   -- Ничего похожаго!
   -- Стало-быть, онъ не адвокатъ, сказалъ мистеръ Джорджъ, скрестивъ руки съ видомъ совершенной рѣшимости.
   -- Милый другъ мой, онъ адвокатъ и извѣстный адвокатъ. Ему хочется видѣть почеркъ капитана Гаудона -- только видѣть затѣмъ, чтобъ сравнить съ имѣющимися у него письмами капитана.
   -- Ну?..
   -- Да, мистеръ Джорджъ. Вспомнивъ объ объявленіи, касательно капитана Гаудона и надѣясь съискать какія-нибудь свѣдѣнія, этотъ адвокатъ и пришелъ ко мнѣ -- точь-въ-точь, какъ сдѣлали вы, мой-дорогой другъ; позвольте пожать вашу руку! Я никогда не забуду того дня, который мнѣ доставилъ счастіе съ вами познакомиться.
   -- Ну, мистеръ Смольвидъ? повторилъ опять мистеръ Джорджъ, принимая пожатіе руки съ нѣкоторою сухостью.
   -- У меня нѣтъ его писемъ. У меня только его подписи, говоритъ добрый старичокъ, теребя злобными руками свою бархатную ермолку: -- у меня съ мильйонъ его подписей, и думаю. Но у васъ, мистеръ Джорджъ, продолжаетъ онъ, едва переводя духъ послѣ того, какъ Юдиѳь напялила ему ермолку на голову:-- у насъ, мой дорогой другъ, есть, кажется, письма или бумаги, писанныя его рукою, которыя очень бы шли къ дѣлу.
   -- Писанныя его рукою, говоритъ съ разстановкой мистеръ Джорджъ:-- можетъ быть и есть.
   -- Дражайшій другъ мой!..
   -- А можетъ, и нѣтъ
   -- Оо-хъ! говоритъ дѣдушка Смольвидъ съ отчаяніемъ
   -- Да, еслибъ у меня и были цѣлыя стопы, исписанныя его рукою, я бы не показалъ и одной строки, не зная зачѣмъ.
   -- Сэръ, я говорилъ вамъ зачѣмъ. Дорогой мистеръ Джорджъ, я говорилъ вамъ зачѣмъ
   -- Недовольно-ясно, говоритъ кавалеристъ, мотай головою. Я долженъ знать все, чтобъ могъ одобрить или не одобрить.
   -- Такъ поѣдемъ къ адвокату, дорогой другъ, поѣдемъ къ адвокату! говоритъ дѣдушка Смольвидъ, вынимая изъ кармана старые, помятые серебряные часы, стрѣлки которыхъ походили на кости скелета: -- поѣдемъ къ нему; я ему говорилъ, чтобъ онъ подождалъ меня отъ десяти до одиннадцати; теперь ровно половина одиннадцатаго. Такъ ѣдемъ же, дорогой другъ мой!
   -- Гм! сухо говоритъ мистеръ Джорджъ: -- не знаю, не понимаю, что вы такъ объ этомъ хлопочете.
   -- Я хлопочу обо всемъ, что можетъ хоть сколько-нибудь навести меня на слѣдъ капитана. Вѣдь онъ насъ какъ обработалъ! Вѣдь онъ долженъ намъ всѣмъ огромныя суммы! Хлопочу? Кому же и хлопотать, какъ не мнѣ? Нѣтъ, мой дорогой другъ, говоритъ дѣдушка Смольвидъ, понизивъ голосъ:-- не думайте, чтобъ я хотѣлъ обмануть васъ. Я далекъ отъ этого. Что жь, вы поѣдете, со мною, дорогой мистеръ Джорджъ?
   -- Ѣдемъ! только смотрите я ничего не обѣщаю.
   -- Нѣтъ, дорогой другъ мой, ничего, ничего!
   -- А за мѣсто въ каретѣ не заставите меня заплатить? спрашиваетъ мистеръ Джорджъ, идя за шляпой и за толстыми кожаными перчатками.
   Эта шутка такъ нравится мистеру Смольвиду, что онъ долго и тихо смѣется, сидя передъ каминомъ. Однакожъ порывъ смѣха не мѣшаетъ ему жадно слѣдить глазами изъ-за разбитаго параличомъ плеча своего, за тѣмъ, какъ мистеръ Джорджъ отпираетъ висячій замокъ на простомъ шкапу, стоящемъ въ отдаленномъ концѣ галереи, осматриваетъ и ту и другую полку, беретъ связку бумагъ, свертываетъ ихъ и кладетъ къ себѣ въ боковой карманъ сюртука. При этомъ Смольвидъ и спутница его даютъ другъ другу по многозначительному пинку.
   -- Я готовъ, говоритъ кавалеристъ возвращаясь назадъ.-- Филь! снеси старика въ карету, тебѣ вѣдь это нипочемъ.
   -- О Господи, о Боже мой! Подожди немного! говоритъ мистеръ Смольвидъ:-- Онъ такой проворный! достойный другъ... ты вѣдь... ты вѣдь не опрокинешь меня?
   Филь не даетъ никакого отвѣта, но схватываетъ стулъ съ его бременемъ, избоченивается въ сторону, подъ крѣпкими объятіями теперь безмолвнаго мистера Смольвида и въ припрыжку несется по коридору, какъ-будто ему было дано пріятное порученіе доставить стараго джентльмена въ кратеръ ближайшаго волкана. Карета однакожъ охлаждаетъ его рвеніе, онъ останавливается и запрятываетъ туда любезнаго дѣдушку; прелестная внучка садится рядомъ съ своимъ прародителемъ, стуломъ украшается крышка кареты. Мистеръ Джорджъ влѣзаетъ на козлы.
   Мистеръ Джорджъ совершенно смущенъ зрѣлищемъ, которое представляется ему черезъ окно кареты, куда онъ отъ времени до времени поглядываетъ. Въ каретѣ суровая Юдиѳь сидитъ неподвижно, а старый джентльменъ, съ ермолкой на сторону, спускается нее ниже и ниже, и смотря на мистера Джорджа, молча даетъ чувствовать, что его очень-сильно поколачиваетъ въ спину.
   

ГЛАВА XXVII.
Еще одинъ ветеранъ.

   Недалеко ѣхать мистеру Джорджу, скрестя руки, на козлахъ; цѣль ихъ поѣздки -- Поля А Никольской Палаты. Когда извощикъ остановилъ своихъ лошадей, мистеръ Джорджъ соскочилъ внизъ, взглянулъ въ окно кареты и сказалъ:
   -- Какъ, вашъ адвокатъ мистеръ Телькингорнъ?
   -- Да, мой дорогой другъ. Развѣ вы знаете его?
   -- Слыхалъ о немъ, и я думаю видалъ также; но я его не знаю и онъ меня не знаетъ.
   Засимъ слѣдуетъ втаскиваніе мистера Смольвида на лѣстницу, что совершается въ совершенствѣ, при помощи кавалериста. Его вноситъ въ пріемную комнату мистера Телькингорна и слагаютъ на турецкій коверъ передъ огнемъ. Въ настоящую минуту мистера Телькингорна нѣтъ дома, но его скоро ожидаютъ назадъ. Слуга его, сидящій за перегородкой въ сѣняхъ, высказавъ имъ эту новость, сильнѣе разводитъ огонь въ каминѣ и оставляетъ тріумвиратъ согрѣваться.
   Любопытство мастера Джорджа разъигрывается относительно комнаты: онъ смотритъ и на расписной потолокъ, осматриваетъ и старый сборникъ законовъ, любуется портретами великихъ кліентовъ и вслухъ читаетъ имена на сундукахъ.
   -- Сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, говоритъ мистеръ Джорджъ глубокомысленно:-- Гм! владѣтель Чизни-Вольда. Гм! мистеръ Джорджъ долго стоитъ въ созерцаніи сундуковъ, какъ-будто это были картины; наконецъ возвращается къ камину и все-таки повторяетъ: -- Сэръ Лейстеръ, баронетъ и владѣтель Чизни-Вольда, гы!
   -- Страшныя деньги, мистеръ Джорджъ! шепчетъ дѣдушка Смольвидъ, потирая себѣ ноги: -- баснословно богатъ!
   -- Про кого вы говорите? про этого стараго джентльмена, или про баронета?
   -- Про этого джентльмена, про этого джентльмена.
   -- Слыхивалъ и я; и знаетъ, говорятъ, многое. Какая квартира! говоритъ мистеръ Джорджъ, поворачиваясь вокругъ: -- взгляните только, что это за полновѣсные сундуки!
   Это воззваніе пресѣкается приходомъ мистера Телькингорна. Въ немъ, безъ-сомнѣнія, нѣтъ никакой перемѣны. Одѣтъ въ ржавое платье; очки въ рукахъ; футляръ отъ очковъ потертъ. Въ манерахъ сухость и скрытность. Въ голосѣ шелуховатость и сиплость. Въ лицѣ способность видѣть насквозь, быть-можетъ, нѣсколько критическая и съ примѣсью презрѣнія. Великіе лорды могли бы имѣть болѣе-теплаго фанатика, болѣе-низкаго поклонника, чѣмъ мистеръ Телькингорнъ, еслибъ на свѣтѣ все узнавалось
   -- Добраго утра, мистеръ Смольвидъ, здравствуйте, говорить онъ, входя въ комнату.-- Вы привезли съ собою сержанта, вижу я. Сядьте, сержантъ, сядьте.
   Пока мистеръ Телькингорнъ снимаетъ съ себя перчатки и кладетъ ихъ въ свою шляпу, осматриваетъ онъ съ полуоткрытыми глазами отдаленный уголь комнаты, въ которомъ стоить кавалеристъ и можетъ говоритъ самъ себѣ: "Попался дружище! "
   -- Сядьте, сержантъ, повторяетъ онъ, подходя къ своему столу, раскинутому но одну сторону намина и садится въ свое покойное кресло.
   -- Холодно и сыро сегодня, говоритъ онъ и грѣетъ поперемѣнно то ту, то другую ладонь передъ рѣшеткой камина и видитъ насквозь тріумвиратъ, сидящій передъ нимъ полукругомъ.
   -- Теперь я вижу, что мнѣ надо дѣлать (быть можетъ, онъ это видитъ двусмысленно) мастеръ Смоль видъ! Прелестная Юдиѳь стрясываетъ своего дѣдушку, чтобъ придать ему способность вступить въ разговоръ.-- Вы привезли съ собою общаго нашего друга, сержанта -- прекрасно!
   -- Привезъ, соръ, отвѣчаетъ мистеръ Смольвидъ. И въ голосѣ его слышится полнѣйшее подобострастіе къ богатству и вліянію адвоката.
   -- Что жь скажетъ сержантъ относительно этого дѣла?
   -- Мистеръ Джорджъ! говоритъ дѣдушка Смольвидъ, и скрюченная рука его дрожитъ: -- вотъ адвокатъ мой, сэръ!
   Мистеръ Джорджъ кланяется адвокату, но, вообще говоря, безмолвствуетъ, сидитъ совершенно-прямо и въ такомъ отдаленіи отъ спинки стула, какъ-будто за его спиной висѣлъ огромный ранецъ съ необходимыми вещами для цѣлаго дня маневровъ.
   Мистеръ Телькингорнъ продолжаетъ:
   -- Ну такъ что жь Джорджъ., вѣдь, кажется, васъ такъ зовутъ?
   -- Точно такъ, сэръ.
   -- Чтожь вы скажете, Джорджъ?
   -- Извините меня, сэръ, отвѣчаетъ кавалеристъ -- но мнѣ хочется знать, что вы скажите?
   -- Вы думаете относительно вознагражденія...
   -- Относительно всего, сэръ.
   Эта страшная пытка для терпѣнія мистера Смольвида невольно вызываетъ изъ съёжившихся губъ его; "Ахъ ты негодная скотина!.." но онъ тотчасъ же приходитъ въ себя, проситъ у мистера Телькингорна прощенье, обращается къ Юдиѳи и говоритъ; "сорвалось съ языка, моя милая."
   -- Я полагалъ, сержантъ, продолжаетъ мистеръ Телькингорнъ, развалясь въ креслахъ и положивъ ногу на ногу; -- что мистеръ Смольвидъ вамъ ужъ достаточно объяснилъ въ чемъ дѣло. Впрочемъ, это просто. Вы нѣкогда служили подъ начальствомъ капитана Гаудона, были при немъ во время его болѣзни, дѣлали ему много разныхъ послугь и, какъ и слышалъ, пользовались большимъ довѣріемъ съ его стороны. Такъ это, или нѣтъ?
   -- Такъ, говоритъ мистеръ Джорджъ, въ духѣ военнаго лаконизма.
   -- Вслѣдствіе этого у васъ могутъ находиться какія-нибудь бумаги, все-равно какія бы онѣ не были, счоты, инструкціи, приказы, письма, писанные его собственной рукою. Мнѣ бы хотѣлось сравнить ихъ съ бумагами, которыя находятся у меня. Если вы маѣ дадите возможность исполнить мое желаніе, вы будете вознаграждены за ваши хлопоты. Три, четыре, пять гиней... вѣдь это, сержантъ, недурно?.. гм!
   -- Благородно, другъ мой, благородно! восклицаетъ дѣдушка Смольвидъ, сощуривая глаза.
   -- Если этого мало, скажите прямо, какъ честный солдатъ, сколько вы желаете получить. Бумаги эти вы можете удержать, если хотите, у себя; но мнѣ было бы пріятнѣе, еслибъ вы ихъ оставили мнѣ.
   Мистеръ Джорджъ неподвижно остается въ томъ же положеніи, смотритъ въ полъ, смотритъ на расписной потолокъ и не говорить ни слова. Бѣшеный мистеръ Смольвидъ цапаетъ по воздуху.
   -- Вопросъ въ томъ, говоритъ мистеръ Телькингорнъ своимъ методическимъ. безкорыстнымъ, мягкимъ голосомъ: -- вопервыхъ, находятся ли въ вашемъ владѣніи бумаги, писанныя рукою капитана Гаудона?
   -- Вопервыхъ, находятся ли въ моемъ владѣніи бумаги, писанныя рукою капитана Гаудона, сэръ, повторяетъ мистеръ Джорджъ.
   -- Вовторыхъ, сколько вы хотите за хлопоты?
   -- Вовторыхъ, сколько я хочу за хлопоты, сэръ, повторяетъ мистеръ Джорджъ.
   -- Втретьихъ, вы можете сами судить, похожи ли почеркомъ ваши бумаги на эти, говоритъ мистеръ Телькингорнъ и мгновенно всучиваетъ въ руку кавалериста цѣлую тетрадь исписанной бумаги.
   -- Похожи ли почеркомъ мои бумаги на эти -- вотъ оно что! повторяетъ мистеръ Джорджъ.
   Всѣ эти повторенія мистеръ Джорджъ произноситъ механически, вытаращивъ глаза на мистера Телькингорна. На клятвенныя показанія по дѣлу Жарндисовъ, всученныя ему въ руку, онъ не обращаетъ никакого вниманія хотя крѣпко держитъ ихъ, и продолжаетъ смотрѣть съ безпокойнымъ размышленіемъ на адвоката.
   -- Ну, Джорджъ, говоритъ мистеръ Телькингорнъ: -- что же вы скажите?
   -- Ну, сэръ, отвѣчаетъ мистеръ Джорджъ, вытянувшись во всю свою громадность: -- я бы хотѣлъ все это бросить, съ нашего позволенія
   -- За чѣмъ бросить? спрашиваетъ мистеръ Телькингорнъ, съ совершенно-спокойной наружностью.
   -- Вотъ зачѣмъ, отвѣчаетъ кавалеристъ: -- затѣмъ, что я въ вашихъ дѣлахъ ни бельмеса не смыслю; бумагъ вашихъ не понимаю. Выдержу какой угодно огонь: а отъ отвѣтовъ на вопросы отказываюсь. Вотъ я, небольше какъ съ часъ тому назадъ, говорилъ мистеру Смольвиду, что когда я впутываюсь въ этакія дѣла, такъ мнѣ кажется, что у меня петля на шеѣ, говорить мистеръ Джоржъ, озирая всю компанію.
   Затѣмъ онъ дѣлаетъ три шага впередъ, чтобъ положить рукопись на столъ, потомъ три шага назадъ, чтобъ снова принять прежнее положеніе и, вытянувшись во весь ростъ, смотритъ то на полъ, то на расписной плафонъ, руки закладываетъ за спину, какъ-бы въ предупрежденіе всевозможныхъ всучиваній документовъ со стороны опытнаго адвоката.
   При всѣхъ этихъ продѣлкахъ, любимое бранное слово мистера Смольвида такъ вертится у него на языкѣ, что обычную фразу свою: -- "дорогой другъ мой," онъ началъ-было: "дьявол....", но, опомнившись, останавливается и замолкаетъ на нѣсколько секундъ. Наконецъ, отдѣлавшись побѣдоносно отъ "дьяволь.....", онъ начинаетъ самымъ нѣжнымъ образомъ уговаривать своего дорогаго друга не горячиться, исполнить все, что отъ него требуетъ такой знаменитый джентльменъ, и исполнить но доброй волѣ, потому-что всѣ требованія его справедливы и прибыточны. Мистеръ Телькингорнъ примѣшиваетъ къ этому, какъ-бы случайно, слѣдующія сентенціи: -- вы, сержантъ, всего лучше сами можете судить о своихъ выгодахъ. Этимъ вы себѣ вреда не сдѣлаете, сержантъ. Впрочемъ, какъ хотите, сержантъ, какъ хотите. Вы знаете, что вамъ надо дѣлать. Все это произносить онъ повидимому съ совершеннымъ равнодушіемъ и, разсматривая бумаги, приготовляется сѣсть и писать письмо.
   Мистеръ Джорджъ, въ отчаянномъ положеніи своемъ, обращаетъ взглядъ свой съ распитаго плафона на полъ, съ пола на мистера Смольвида, съ мистера Смольвида на мистера Телькингорна, съ мистера Телькингорна опять на расписной плафонъ и переминается съ ноги на ногу.
   -- Увѣряю васъ честью, сэръ, говоритъ мистеръ Джорджъ: -- не въ обиду будь вамъ сказано, но посреди васъ и мистера Смольвида, и какъ-будто посреди двухъ столбовъ висѣлицы. Да, сэръ, это вѣрно. Я, джентльмены, вамъ не подстать. Позвольте мнѣ сдѣлать вамъ одинъ вопросъ, для уясненія дѣла: зачѣмъ вамъ хочется видѣть почеркъ капитана?
   Мистеръ Телькингорнъ спокойно качаетъ головою.-- Нѣтъ. Еслибъ вы были дѣловой человѣкъ, сержантъ, то мнѣ не пришлось бы говорить вамъ, что въ той профессіи, къ которой я принадлежу, есть тайныя причины, совершенно-безвредныя въ своихъ основаніяхъ, заставляющія иногда прибѣгать къ сличеніямъ, сравненіямъ и т. п. Но если вы боитесь повредить капитану Гаудону, то можете успокоиться: страхъ вашъ совершенно-напрасенъ.
   -- Знаю. Онъ уже на томъ свѣтѣ.
   -- Будто бы? и мистеръ Телькинигорнъ спокойно садится писать.
   -- Вотъ что, сэръ, говоритъ кавалеристъ, смотря себѣ въ шляпу, послѣ второй убійственной для него паузы: -- мнѣ очень-совѣстно, что я не могъ исполнить ваше желаніе. Но если угодно, чтобъ я не избѣгалъ путаться въ это дѣло, такъ позвольте мнѣ посовѣтоваться съ однимъ изъ моихъ друзей: онъ понимаетъ въ дѣлахъ больше моего; крѣпкая голова, сэръ, и къ-тому же старый ветеранъ. А я... я теперь... то-есть совершенно задушенъ, говоритъ мистеръ Джорджъ, проводя безнадежно рукою по своему лбу: -- совѣть его будетъ для меня въ нѣкоторомъ родѣ утѣшеніемъ.
   Когда мистеръ Смольвидъ узнаётъ, что знаменитый авторитетъ -- крѣпкая голова, старый ветеранъ, онъ сильно настаиваетъ, чтобъ кавалеристъ отправился съ нимъ посовѣтоваться и не забылъ бы сообщить ему о пяти гинеяхъ, а можетъ, и больше. Убѣжденія почтеннаго старика дѣйствуютъ на мистера Джорджа: онъ соглашается идти за совѣтомъ. Мистеръ Телькинигорнъ не говоритъ ни pro, ни contra.
   -- Такъ, съ вашего позволенія, сэръ, и пойду посовѣтуюсь съ другомъ, говоритъ кавалеристъ: -- и возьму смѣлость въ-теченіе дня заглянуть къ вамъ съ окончательнымъ отвѣтомъ. Мистеръ Смольвидъ, если вы хотите, чтобъ и снесъ васъ съ лѣстницы...
   -- Сейчасъ, дорогой другъ мой, сейчасъ. Позвольте мнѣ только молвить по секрету словцо этому джентльмену.
   -- Извольте, сэръ. Я подожду. И кавалеристъ уходитъ въ отдаленную часть конторы и снова занимается глубокомысленнымъ созерцаніемъ сундуковъ всякаго калибра.
   -- Еслибъ я не былъ такъ слабъ, какъ дьявольская мямля, сэръ, шепчетъ дѣдушка Смольвидъ, притягивая къ себѣ адвоката за фалды фрака и сверкая изъ злобныхъ глазъ своихъ потухающимъ зеленоватымъ огнемъ: -- такъ я бъ вырвалъ у него эти письма. Они у него за пазухой. Я видѣлъ, какъ онъ ихъ туда клалъ, и Юдиѳь видѣла. Говори же ты, негодная треска, гнусная вывѣска для лавки продавца палокъ!
   Это энергическое воззваніе онъ сопровождаетъ неумѣреннымъ толчкомъ въ спину своей внучки, обезсиливаетъ, валится со стула и увлекаетъ за собою мистера Телькингорна. Юдиѳь удерживаетъ его и также сильно и энергически оттрясываетъ.
   -- Насиліе ни къ чему не поведетъ, другъ мой! холодно замѣчаетъ мистеръ Телькингорнъ.
   -- Да я знаю, я знаю, сэръ. Но это скверно, это мерзко, это... это хуже я несноснѣе твоей скверной общипанной сороки -- бабушки, говорятъ добрый дѣдушка, обращаясь къ невозмутимой Юдиѳи, которая безмолвно смотритъ на огонь: -- знать, что у него въ карманѣ то, что намъ нужно и что онъ не хочетъ дать. О-нъ не хочетъ дать. О-о-нъ! Бродяга! хорошо же, сэръ, хорошо! Недолго ему такъ куражиться. Онъ иногда бываетъ и въ моихъ тискахъ. Я поприжму его, сэръ. Я выжму изъ него сокъ, сэръ. Коли онъ не хочетъ добра, такъ я его заставлю силой, сэръ!.. Ну, мой дорогой мистеръ Джорджъ, говоритъ дѣдушка Смольвидъ, отвратительно мигая адвокату: -- я готовь къ вашимъ услугамъ, мой достопочтенный другъ!
   Мистеръ Телькингорнъ стоить на коврѣ передъ каминомъ, грѣетъ спину и, несмотря на его самовладѣніе, насмѣшливая улыбка, возбужденная исчезновеніемъ мистера Смольвида, кривятъ его сморщившіяся губы. Однимъ легкимъ киваньемъ головы отдаетъ онъ поклонъ кавалеристу.
   Мистеръ Джорджъ находятъ, что отдѣлаться отъ старика труднѣе, чѣмъ стащить его съ лѣстницы. Въ каретѣ онъ впадаетъ въ такую болтовню, по поводу гиней, и такъ привязывается къ пуговицамъ кавалериста, имѣя непреодолимое желаніе отстегнуть ихъ и обобрать карманы, что со стороны мистера Джорджа необходимо нѣкоторое усиліе, чтобъ удалиться отъ дверецъ экипажа. Наконецъ, сопротивленіе превозможено и онъ, въ единственномъ числѣ, идетъ на поиски своего оракула.
   -- Чрезъ монастырскій Темпль и чрезъ Уйтфрайеръ (не безъ того, конечно, чтобъ не заглянуть въ Оружейную Аллею, которая кажется ему какимъ-то образомъ по дорогѣ) по Блакфрайерскому Мосту и Блакфрайерской Улицѣ, идетъ мистеръ Джорджъ степеннымъ шагомъ къ улицѣ Мелкихъ Торговцевъ, лежащей, гдѣ-то въ узлѣ дорогъ изъ Кента и Шюрри и улицъ съ мостовъ Лондона, сходящихся подъ кровлю достославнаго Слона {Въ этомъ узлѣ улицъ находится огромная гостинница съ вывѣскою слона; къ этой гостинницѣ стекались почти со всѣхъ дорогъ почтовые дилижансы и вообще всѣ извощики; здѣсь находили они въ большомъ количествѣ съѣстные припасы для себя и фуражъ для лошадей; нынѣ, съ проведеніемъ желѣзныхъ дорогъ въ Англіи, извощики, если несовсѣмъ исчезли, то, по-крайней-мѣрѣ, очень уменьшились, такъ-что около знаменитой гостинницы Слона не видатъ ужь болѣе огромнаго ряда дорожныхъ экипажей.}, утратившаго нынѣ свой замокъ, состоявшій изъ тысячи различныхъ каретъ, подъ властью болѣе-сильнаго, чѣмъ онъ, желѣзнаго чудовища, готоваго растерзать его въ клочки при первомъ сопротивленіи -- къ одной изъ небольшихъ лавокъ, именно къ музыкальной, въ окнахъ которой виднѣется маленькой выборъ скрипокъ, нѣсколько свирѣлей, тамбуринъ, виситъ нѣсколько листовъ нотъ, направляетъ мистеръ Джорджъ свои тяжелые шаги. И увидавъ женщину гренадерскихъ размѣровъ, съ передникомъ на платьѣ, которая выходитъ изъ лавки, держа въ рукахъ небольшую деревянную чашку, и ставъ на краю троттуара начинаетъ что-то въ ней мыть и полоскать, мистеръ Джорджъ останавливается и говоритъ самъ-себѣ: -- такъ и есть: всегда зелень моетъ. Везъ этого занятія я ея никогда не видывалъ, развѣ только въ походной фурѣ.
   Предметъ этихъ размышленій такъ занятъ мытьемъ зелени въ настоящую минуту, что не видитъ стоящаго передъ нею мистера Джорджа до-тѣхъ-поръ, пока мытье благополучно не кончается. Пріемъ, который дѣлается мистеру Джорджу, неочень-лестенъ.
   -- Джорджъ, при видѣ васъ, у меня является сильное желаніе, чтобъ вы были по-крайней-мѣрѣ за тысячу верстъ.
   Кавалеристъ, не обращая никакого вниманія на такую нѣжность, идетъ за леди съ гренадерскими формами, въ давку музыкальныхъ инструментовъ; тамъ леди ставитъ чашку съ зеленью на столъ и пожимаетъ руку мистеру Джорджу.
   -- Я, Джорджъ, говоритъ она: -- ни минуты не бываю спокойна за Матвѣя Багнета, когда вы бываете съ нимъ. Вы такой бездомный, такой непосѣда.
   -- Знаю, мистриссъ Багнетъ, знаю.
   -- Что толку, что вы знаете? говоритъ мистриссъ Багнетъ:-- отъ этого мнѣ не легче. Зачѣмъ вы такой?
   -- Такая ужъ натура, я думаю, весело говоритъ кавалеристъ.
   -- А! отвѣчаетъ мистриссъ Багнетъ нѣсколько-пискляво: -- что мнѣ до вашей натуры? того-и-гляди соблазните моего Мата бросить музыкальную лавку и уплыть въ Новую Зеландію, или Австралію.
   Мистриссъ Багнетъ далеко недурная собою женщина, очень -- широка костью, нѣсколько аляповатыхъ формъ, съ несовсѣмъ-нѣжной кожей, отъ вліянія вѣтра и солнца; но здоровая, свѣжая, быстроглазая, трудолюбивая, дѣятельная, расторопная, отъ сорока-пяти, до пятидесяти лѣтъ; она одѣта чисто, пристойно, но такъ скромно, что единственное украшеніе во всемъ ея костюмѣ -- обручальное кольцо, которое такъ заросло мясомъ, что снимется развѣ только тогда, когда мистриссъ Багнетъ обратится въ прахъ.
   -- Мистриссъ Багнетъ, говоритъ кавалеристъ: -- даю вамъ честное слово: и не буду смущать Мата. На столько вы можете на меня положиться.
   -- Оно такъ. Да только ужь одинъ видъ вашъ -- а тотъ такой безпокойный, замѣчаетъ мистриссъ Багнетъ:-- ахъ Джорджъ, Джорджъ! еслибъ вы были тогда постепеннѣе и женились на вдовѣ Джо Пауча, когда онъ умеръ въ Сѣверной Америкѣ; она за васъ готова была бы и въ огонь и въ воду.
   -- Конечно, тогда былъ случай остепениться, отвѣчаетъ кавалеристъ, полусерьёзно, полушутя: -- а ужъ теперь, кажется, время ушло. Вдова Джо Пауча могла бы мнѣ быть полезною: въ ней, да и около нея было кой-что хорошее, но все-таки я не могъ рѣшиться. Вотъ еслибъ въ выборѣ жены мнѣ было такое счастье какъ Матвѣю -- дѣло другое!
   Мистриссъ Багнетъ, въ простотѣ сердечной, обращается безъ затѣй съ такимъ славнымъ парнемъ, какъ Джорджъ; но, при любезничаньи съ его стороны можемъ доказать, что и она баба не промахъ: за комплиментъ посылаетъ ему въ лицо картофелину и уходитъ въ другую комнату, за прилавокъ.
   -- А Квибекъ, моя куколка, говоритъ Джорджъ, слѣдуя за мистриссъ Багнетъ, по ея приглашенію:-- и крошечка Мальта тутъ же. Ну, подите, подите поцалуйте вашего Блюффи!
   Эти юныя леди, однакожъ, не подумайте, чтобъ такія имена получили при крещеніи: Квибекъ и Мальта были только прозвища, данныя имъ въ честь тѣхъ городовъ, въ казармахъ которыхъ они увидѣли свѣтъ; обѣ серьезно заняты дѣломъ, на треногихъ стульяхъ: младшая, такъ, лѣтъ пяти или шести, учила буквы въ карманной азбукѣ; старшая, лѣтъ восьми, а можетъ, девяти, показывала ей и шила очень-прилежно. Обѣ дѣвочки съ радостнымъ визгомъ встрѣтили своего стараго друга и, расцаловавшись съ нимъ, придвинули къ нему свои треногіе стульчики.
   -- Ну, а что дѣлаетъ маленькій Вульвичъ? спрашиваетъ мистеръ Джорджъ.
   -- Каково! представьте себѣ, говоритъ мистриссъ Багнетъ, съ закраснѣвшимся отъ жара лицомъ (она теперь стряпаетъ обѣдъ); -- вѣдь онъ занятъ при театрѣ и играетъ на дудочкѣ, въ военномъ маршѣ.
   -- Ай-да крестничекъ, молодецъ! говоритъ мистеръ Джорджъ, прихлопывая себя но колѣнямъ.
   -- Нечего сказать, молодецъ! говоритъ мистриссъ Багнетъ:-- настоящій британецъ, право настоящій британецъ.
   -- И Матъ надуваетъ свой фаготъ, и всѣ ни, отъ перваго до послѣдняго, славные граждане, говоритъ мистеръ Джорджъ:-- семейные люди. Дѣти подрастаютъ. Старушка, мать Матвѣева, въ Шотландія и вашъ старикъ-отецъ тоже гдѣ-нибудь. Пишутъ, чай, другъ къ другу письма. Вы имъ немножко пособляете. Прекрасно, прекрасно! Понимаю, какъ не желать, чтобъ и былъ отсюда за тысячу верстъ; я къ такимъ вещамъ неспособенъ.
   Мистеръ Джорджъ становится задумчивъ; сидя передъ огнемъ, въ чисто-вымытой комнатѣ, въ которой полъ посыпанъ пескомъ, слышенъ запалъ барака, въ которой нѣтъ ни пылинки, ни яитнышка, начиная съ личика Квибеки и Мальты, до блестящихъ, изъ бѣлой жести, горшковъ и сковородъ, разставленныхъ на полкахъ; мистеръ Джорджъ становится задумчивъ, сидя здѣсь и смотря какъ работаетъ мистриссъ Багнетъ; но вотъ мистеръ Багнетъ и молодой Вульвичъ возвращаются къ сроку домой. Мистеръ Багнетъ, отставной артиллеристъ, прямого стана, высокаго роста, съ бровями жесткаго волоса, съ усами, въ родѣ мочалы съ кокосоваго орѣха, съ совершенно-лысой головой и съ загорѣлымъ цвѣтомъ лица. Голосъ у него отрывистый, густой, звучныя голосъ; не безъ сходства съ тономъ того инструмента, которому онъ себя посвящаетъ. Въ немъ въ-самомъ-дѣлѣ замѣтна какая-то несгибаемость, металличность; какъ-будто онъ самъ былъ не что иное, какъ фаготъ въ оркестрѣ человѣчества. Маленькій Вульвичъ истинный типъ и модель маленькаго барабанщика.
   И сынъ и отецъ, оба, радушно привѣтствуютъ кавалериста. Узнавъ, что онъ пришелъ за совѣтомъ, мистеръ Нагнетъ гостепріимно объявляетъ ему, что обѣда не хочетъ знать никакихъ дѣлъ, и что другъ его не получитъ никакого совѣта, если не раздѣлитъ съ ними ветчины и зелени. Кавалеристъ соглашается на такое любезное предложеніе и, чтобъ не мѣшать хозяйственнымъ приготовленіямъ, оба друга выходятъ на узкую улицу и маршируютъ по ней такимъ тяжелымъ и мѣрнымъ шагомъ, какъ часовые на валгангѣ.
   -- Джорджъ, говоритъ мистеръ Нагнетъ:-- ты знаешь меня. Совѣты дастъ моя старуха; она всѣхъ насъ умнѣе. Но и въ этомъ никогда не сознаюсь передъ ней. Прежде всего дисциплина -- понимаешь? Дай ей раздѣлаться съ зеленью, тогда мы и потолкуемъ. И какъ ока скажетъ, такъ ты и дѣлай -- слышишь?
   -- Я тоже такъ думаю, Матвѣй, отвѣчаетъ кавалеристъ: -- и лучше послушаюсь ея совѣта, чѣмъ совѣта цѣлой коллегіи.
   -- Коллегія, отвѣчаетъ мистеръ Нагнетъ, короткими сентенціями, какъ-будто наигрывая на фаготѣ: -- найди-ка такую коллегію, которую бы можно было оставить въ другомъ полушаріи безъ фарсинга денегъ только съ салопцемъ, да съ зонтикомъ, да чтобъ она вернулась домой, въ Европу -- анъ нѣтъ! А моя старуха, хоть завтра выкинетъ такую штуку -- ей ужь дѣло бывалое!
   -- Ты правъ, говоритъ мистеръ Джорджъ.
   -- Коллегія, продолжаетъ Багнетъ:-- дай-ка коллегіи вершокъ земли да щепотку песку, да извести на полпенни, да шесть пенсовъ денегъ -- что она сдѣлаетъ?-- ничего! А моя старуха съ этого начала хозяйничать -- вотъ оно что!
   -- Да; а теперь Богъ благословилъ: любо смотрѣть, Матвѣй!
   -- И старуха копятъ, говоритъ мистеръ Багнетъ утвердительно. У нея тамъ, гдѣ-то, чулокъ: въ него прячетъ деньги. Я не видалъ, а знаю, что прячетъ. Дай ей съ зеленью покончить, и она направитъ тебя какъ-разъ.
   -- Она сокровище! восклицаетъ мистеръ Джорджъ.
   -- Больше, братъ! Но и объ этомъ при ней ни гу-гу! Дисциплина прежде всего -- понимаешь? Вѣдь это она открыла во мнѣ музыкальныя способности. Ка-бы не она, я бы и теперь киснулъ въ артилеріи. Шесть лѣтъ и потѣлъ около скрипки, десять около флейты. Старуха говоритъ: "Нѣтъ не йдеть! охота есть, да наклонности не тѣ; попробуй, говоритъ, фаготъ". И достала, братецъ, фаготъ у капельмейстера Карабинернаго Полка. Я, бывало, засяду въ траншеи, да и давай дуть. Пошло. Сдѣлалъ успѣхи. Завелъ самъ фаготъ, да вотъ и живу имъ.
   Джорджъ замѣчаетъ, что она свѣжа какъ роза и крѣпка какъ яблоко.
   -- Да чего тутъ братецъ: красивѣе ея я не видывалъ. Чѣмъ старше тѣмъ лучше, то-есть, что твой майскій день. Но при ней я объ этомъ ни гу-гу! Дисциплина прежде всего -- понимаешь?
   Продолжая теперь разговоръ кой-о-чемъ они прогуливаются но улицѣ взадъ и впередъ, отбивая тактъ мѣрнымъ шагомъ, пока Кинбекъ и Мальта не отзываютъ ихъ къ столу откушать ветчинки и зелени. При угощеніи этими съѣстными припасами, какъ и во всѣхъ другихъ хозяйственныхъ отношеніяхъ, мистриссъ Багнетъ руководится строгой системой; передъ ней ставится каждое кушанье; она дѣлитъ его на порціи, приправляя ихъ подливкой, зеленью, картофелемъ и даже горчицей, и передаетъ собесѣдникамъ. Съ тою же аккуратностью наливаетъ она каждому по кружкѣ пива и принимается удовлетворять свой аппетитъ, который, какъ видно, находится въ прекрасномъ состояніи. Столовый приборъ, если можно такъ назвать соединеніе всѣхъ обѣденныхъ принадлежностей, состоитъ весь изъ рога и жести и отслужилъ службу во многихъ частяхъ свѣта; въ-особенности ножикъ молодого Вульвича, въ родѣ устрицы, съ прибавкою сильной пружины, отщелкиваніе и защелкиваніе которой не даетъ иногда спокойно удовлетворить аппетитъ молодому музыканту, перебывалъ, говоритъ, во всѣхъ чужеземныхъ странахъ.
   Обѣдъ кончился и мистриссъ Багнетъ съ помощью двухъ молодыхъ отпрысковъ своихъ (которые вытираютъ до-чиста свои кружки, тарелки, ножи и вилки) приводитъ весь столовый приборъ въ такой же блестящій и опрятный видъ, въ какомъ онъ былъ до начала обѣда, и ставитъ все на мѣсто, счистивъ прежде всего съ очага, чтобъ не помѣшать мистеру Багнету и гостю закурить трубки. Всѣ эти домашнія суеты требуютъ усиленной топотни взадъ и впередъ но заднему двору, непомѣрнаго потребленія воды, которая на конецъ-концовъ имѣетъ честь омыть руки и лицо самой мистриссъ Багнетъ.
   Окончивъ всѣ дѣла и омовеніе, мистриссъ Багнетъ, веселая и свѣжая, является къ очагу и садится шить въ веселой компаніи, и только теперь, потому-что только теперь предполагается, что умъ ея не занятъ мытьемъ зелени -- мистеръ Багнетъ предлагаетъ кавалеристу изложить въ чемъ дѣло.
   Мистеръ Джорджъ исполняетъ это предложеніе съ глубокимъ благоразуміемъ: обращаясь какъ-будто къ мистеру Багнету, онъ не спускаетъ глаза со старухи во все время изъясненія дѣла. Тѣмъ же самымъ занимается и мистеръ Багнетъ; а старуха, тоже съ полнымъ благоразуміемъ, сидитъ и шьетъ-себѣ. Наконецъ дѣло выяснилось и мистеръ Багнетъ прибѣгаетъ къ своему спасительному штандарту: дисциплина прежде всего!
   -- Вотъ и все тутъ Джорджъ! говоритъ онъ.
   -- Вотъ и все.
   -- И ты хочешь знать мое мнѣніе?
   -- Да я поступлю, какъ ты мнѣ посовѣтуешь.
   -- Ну, старуха, говоритъ мистеръ Багнетъ: выскажи ему мое мнѣніе, ты знаешь его, такъ и выскажи.
   Мнѣніе оказывается слѣдующее, что мистеру Джорджу нечего путаться съ людьми, которые очень-тонки для него, и ввязываться въ дѣла, въ которыхъ онъ ни бельмеса не понимаетъ; что главное правило состоитъ въ томъ, чтобъ не бродить въ потьмахъ, не мѣшаться въ тайны и не ставить ноги тамъ, гдѣ не видать дороги. Таково мнѣніе мистера Багнета, высказанное его старухой; оно, какъ-нельзя-больше, по сердцу мистера Джорджа, потому-что соотвѣтствуетъ вполнѣ его умственному настроенію, изгоняетъ всѣ сомнѣнія и приводитъ его къ непремѣнному желанію выкурить еще трубку ради такого исключительнаго казуса и поболтать про былое время съ каждымъ изъ членовъ почтеннаго семейства Багнетовъ, сообразно съ ихъ житейской опытностью.
   Въ такомъ положеніи дѣлъ мистеръ Джорджъ не прежде выпрямляется во весь ростъ въ гостепріимной комнаткѣ, какъ приходить время фаготу и дудкѣ отправляться въ театръ, гдѣ ихъ ожидаетъ лондонская публика, и даже тогда только-что начинаетъ онъ прощаться съ Квибекой и Мальтой, опускаетъ въ карманъ своего крестника шиллингъ на лакомства, поздравляетъ его съ хорошей карьерой, и уже смеркается очень въ тѣ минуты, когда мистеръ Джорджъ подходитъ къ полямъ Линкольнской Палаты.
   -- Хозяйство, семейство, размышляетъ онъ по дорогѣ: -- конечно, хорошая вещь: на себя смотришь какъ на бобыля. Но я хорошо сдѣлалъ, что не маршировалъ въ супружество. Врядъ ли я способенъ къ этому. Я и до-сихъ-поръ такой бродяга, что мѣсяца не содержалъ бы галереи, еслибъ за ней нуженъ былъ постоянный уходъ, да пришлось бы жить не такъ поцыгански, какъ я живу. Гм! я никому не въ тягость -- и этого довольно. Со мной такого счастья не бывало много лѣтъ.
   И, высвистывая, идетъ онъ впередъ.
   Достигнувъ до Полей Линкольнской Палаты и взойдя на лѣстницу, ведущую въ квартиру мистера Телькингорна, находитъ онъ, что дверь заперта. Не обращая большаго вниманія на это обстоятельство, онъ пытается въ потьмахъ или съискать ручку колокольчика, или просто отворить дверь, и мечется изъ стороны въ сторону. Въ это время входитъ на лѣстницу и мистеръ Телькингорнъ (разумѣется, тихо) и гнѣвно спрашиваетъ:
   -- Кто здѣсь? Что тебѣ надо?
   -- Это я, сэръ. Джорджъ. Сержантъ.
   -- А развѣ Джорджъ, сержантъ, не видитъ, что моя дверь заперта?
   -- Нѣтъ, сэръ, не вижу. Во всякомъ случаѣ я не видалъ, сэръ, говоритъ Джорджъ раздражительнымъ тономъ.
   -- Измѣнили вы ваше мнѣніе? или остались при немъ же? спрашиваетъ мистеръ Телькингорнъ. Но, тонкая устрица! знаетъ напередъ отвѣтъ.
   -- Остался при томъ же, сэръ.
   -- Я такъ и думалъ. Довольно. Вы можете идти. Хотя вы тотъ самый человѣкъ, говоритъ мистеръ Телькингорнъ, отпирая дверь ключомъ:-- въ чьей трущобѣ прятался мистеръ Гредли.
   -- Да, и тотъ самый, говоритъ кавалеристъ, спустись двѣ или три ступеньки внизъ: -- такъ что жь, сэръ?
   -- А вотъ что! Я не люблю сообщничества такихъ людей. И еслибъ я зналъ это заранѣе, вамъ бы не видать порога моей двери. Гредли опасный негодяй, злодѣй, разбойникъ.
   Съ этими словами, произнесенными, быть-можетъ, слишкомъ-громко для мистера Теликингорна, входитъ онъ въ свои комнаты и съ сильнымъ шумомъ запираетъ за собою дверь
   Мистеръ Джорджъ принимаетъ очень-оскорбительно такой способъ прощанья, тѣмъ-болѣе, что какой-то писецъ, входя въ это время на лѣстницу, слышитъ конецъ рѣчи мистера Телькинигорна и очевидно принимаетъ его на счетъ кавалериста.
   -- Славныя вещи здѣсь услышишь! говоритъ кавалеристъ, сходя съ лѣстницы и бранясь грозно:-- Опасный негодяй, злодѣй, разбойникъ -- прошу покорно! и взглянувъ наверхъ, онъ видитъ, что писецъ наблюдаетъ за нимъ, стараясь всмотрѣться, при блескѣ уличнаго фонаря, въ его лицо. Это такъ бѣситъ кавалериста, что онъ минутъ пять остается въ дурномъ расположеніи духа. Наконецъ все это высвистываетъ до тла и, отбивая такть, идетъ домой, въ свою галерею для стрѣльбы въ цѣль, и проч.
   

Часть шестая.

ГЛАВА XXVIII.
Желѣзозаводчикъ.

   Сэръ Лейстеръ Дедлокъ преодолѣлъ на этотъ разъ родовую подагру, и сколько въ прямомъ, столько и въ переносномъ смыслѣ -- на ногахъ. Онъ теперь въ своемъ помѣстьѣ, въ Линкольншайрѣ. Но воды опять разлились по низменной почвѣ, и холодъ и сырость, несмотря на всѣ предохраненія, проникаютъ въ стѣны Чизни-Вольда и даже въ кости сэра Лейстера. Яркіе огни дровъ и каменнаго угля (дедлоковскихъ дровъ изъ допотопнаго лѣса), разведенные въ широкихъ каминахъ, мигаютъ красными глазами на мрачныя просѣки парка, дрожатъ и шипятъ при видѣ валежника, но не могутъ изгнать врага своего -- сырость. Трубы для горячей воды, проведенныя но стѣнамъ всего замка, обитыя двери и рамы, ставни, заслоны и занавѣски не исключаютъ топки каминовъ и не удовлетворяютъ потребностямъ сэра Лейстера. Въ настоящее время, въ одно прекрасное утро, фешнебэльная молва провозглашаетъ внемлющей Англіи, что миледи Дедлокъ будетъ на нѣсколько недѣль въ Лондонъ.
   Хоти грустно, но справедливо, что иногда и великіе лорды имѣютъ бѣдныхъ родственниковъ. Въ-самомъ-дѣлѣ великіе лорды частенько наслѣдуютъ такое пріятное прилагательное. Родственники сэра Лейстера въ самомъ отдаленномъ колѣнѣ, просто "лѣзутъ изъ кожи". Между ними есть такіе бѣдняки, что, право, можно взять на себя смѣлость и сказать, что для нихъ было бы большое счастіе, еслибъ они не принадлежали къ золотой цѣпи Дедлоковъ, а были бы съ самаго начала выкованы изъ желѣза и занимались бы черною работой.
   Работа, между-тѣмъ (исключая нѣкоторые рѣдкіе примѣры, работы очень-нѣжной, но неприносящей никакой пользы) имъ не по-сердцу и не по достоинству дедлоковской породы. И вотъ посѣщаютъ они своихъ богатыхъ родственниковъ, дѣлаютъ долги, пока имъ вѣритъ, и живутъ очень-грязно, если уже никто имъ не вѣритъ; женщины не находятъ себѣ мужей, мужчины не находятъ себѣ женъ, катаются въ экипажахъ, взятыхъ на-прокатъ, угощаются за чужимъ столомъ и такимъ образомъ отживаютъ жизнь свою.
   По образу мыслей и по убѣжденіямъ сэра Лейстера, каждый, сколько-нибудь извѣстный человѣкъ, ему родственникъ. Знаменитый баронетъ, какъ какой-нибудь достославный паукъ, протягиваетъ нити родственной паутины, начиная отъ лорда Будля, сквозь герцога Фудля до самаго Будля; но, при этихъ родственныхъ связяхъ съ представителями человѣческаго рода, онъ милостивъ и великодушенъ относительно родственниковъ своихъ, стоящихъ на низшей степени соціальнаго значенія. И въ настоящую минуту, кромѣ проникающей сырости, онъ еще выдерживаетъ въ Чизни-Вольдѣ визиты такихъ родственниковъ съ большимъ самоотверженіемъ.
   Изъ такихъ посѣтителей на первомъ планѣ виднѣется Волюмнія Дедлокъ, молодая леди, лѣтъ шестидесяти; имѣя честь по женской линіи принадлежать къ другой знаменитой фамиліи, она такимъ образомъ поддерживается съ двухъ концовъ незыблемыми связями въ фешенэбльномъ кругу. Миссъ Волюмнія во дни юности своей обладала прекрасными талантами: умѣла изъ цвѣтной бумаги вырѣзать различнаго рода трафареты, пѣть на испанскомъ языкѣ подъ акомпаниментъ гитары и предлагать въ загородныхъ отеляхъ мудреныя шарады на французскомъ языкѣ Такимъ-образомъ двадцать лѣтъ своего существованія, отъ двадцать-перваго до сорокъ-перваго года включительно, она изволила провести очень-весело; но, отцвѣтя и наскучивъ своими совершенствами въ испанскомъ нарѣчіи, она удалилась въ Батъ, гдѣ скудно проживала, пользуясь ежегоднымъ незначительнымъ пособіемъ со стороны сэра Лейстера и повременамъ дѣлала оттуда нападенія на родственные домы. У нея въ Батѣ огромное знакомство между серьёзными, старыми джентльменами съ тонкими ногами въ нанковыхъ панталонахъ, и она пользуется въ этомъ пустынномъ городѣ значительною извѣстностью. Но въ другихъ мѣстахъ на нее посматриваютъ нѣсколько-косо, по поводу нескромнаго употребленія кармина и настойчивой привычки носить старомодное ожерелье, подобное вѣнцу, изъ розовенькихъ, маленькихъ птичьихъ яичекъ.
   Надѣялись, что Волюмнія непремѣнно заслужитъ пенсію. Усилія на этотъ счетъ пробовались, и когда Вильямъ Буффи получилъ портфель, ожидали рѣшительно, что миссъ Волюмнія зашибетъ ежегодную пенсію сотни въ двѣ фунтовъ стерлинговъ. По Вильямъ Буффи, противъ всякаго ожиданія, открылъ, что въ нынѣшнія времена такое благодѣяніе невозможно.
   То же самое приключилось и съ достопочтеннымъ Бобомъ Стеблизомъ, который, обладая опытностью ветеринарнаго врача, можетъ дѣлать всевозможныя теплыя пойла и стрѣляетъ лучше любаго егеря. Онъ ужь давно искалъ тепленькаго мѣстечка, на которомъ могъ бы ревностно служить отечеству, однакожь безъ труда и отвѣтственности. При благопріятныхъ обстоятельствахъ, давно бъ оцѣнили такія естественный тенденціи пылкаго, молодого человѣка, такой прекрасной фамиліи; но Вильямъ Буффй. получивъ портфель, открылъ, что онъ ничего не можетъ сдѣлать для достопочтеннаго Боба Стеблиза.
   Остальные родственники -- это леди и джентльмены различныхъ возрастовъ и способностей. Большая часть изъ нихъ любезна и разумна и, по всѣмъ вѣроятіямъ, была бы счастлива въ жизни, еслибъ забыла свои родственныя связи; но эти связи нѣсколько портятъ ее, заставляютъ бродить, какъ бы въ потьмахъ, безъ цѣли, безъ надежды, такъ-что она и сама, кажется, не знаетъ, что съ собой дѣлать, какъ не знаютъ другія, что дѣлать съ ней.
   Въ этомъ обществѣ, впрочемъ, и въ каждомъ, леди Дедлокъ властвуетъ безгранично. Прелестна, изящна, совершенна, властительна въ своемъ маленькомъ мірѣ (потому-что вѣдь, фешенэбльный міръ не тянется же отъ полюса до полюса); она даетъ обществу сэра Лейстера величественный я пріятный тонъ, хотя, быть-можетъ, нѣсколько надменный и равнодушный. Родственники, даже самые старшіе, которые были поражены женитьбой сэра Лейстера, отдаютъ теперь ей феодальное почтеніе и почтенный Бобъ Стеблинъ повторяетъ ежедневно избраннымъ друзьямъ своимъ, бесѣдуя съ ними между завтракомъ и обѣдомъ, свое любимое оригинальное замѣчаніе, что считаетъ ее наилучше-выѣзжанной лошадкой изъ цѣлаго табуна.
   Таковы гости въ длинномъ парадномъ залѣ Чизни-Водьда въ этотъ пасмурный вечеръ, когда шаги на Террасѣ Привидѣній (въ этой комнатѣ, впрочемъ, они не слышны) напоминаютъ какого-нибудь дальняго родственника, умершаго отъ стужи и голода. Теперь почти время сна; ночники мерцаютъ по всѣмъ спальнямъ дома и заставляютъ тѣни старинной мебели дрожать на стѣнахъ и потолкѣ. Спальные подсвѣчники стоятъ на столѣ въ отдаленномъ углу близь двери и родственники зѣваютъ на оттоманахъ, у рояли, за подносами съ содовою водою, за карточными столами и у камина. По одну сторону собственнаго камина (потому-что въ комнатѣ два), стоитъ сэръ Лейстеръ, но другую сторону сидитъ миледи за своимъ столикомъ. Волюмнія, какъ одна изъ болѣе-привилегироваиныхъ родственникъ, сидитъ между пики въ роскошномъ креслѣ. Сэръ Лейстеръ смотритъ съ высокомѣрнымъ неудовольствіемъ на румяны и на розовое ожерелье.
   -- Я иногда встрѣчаю на своей лѣстницѣ, говоритъ протяжно Волюмнія, мысли, которой послѣ длинныхъ и разнообразныхъ разговоровъ вечера требуютъ успокоенія: -- такую хорошенькую дѣвочку, какой мнѣ никогда не случалось видѣть.
   -- Protegee миледи, замѣчаетъ сэръ Лейстеръ.
   -- Я такъ и думала. Только необыкновенный взглядъ могъ отъискать такую красоточку. Она просто чудо. Быть-можетъ, нѣсколько похожа на куклу; но такой свѣженькой и хорошенькой, мнѣ никогда не случалось видѣть.
   Сэръ Лейстеръ, хотя высокомѣрно недоволенъ румянами, но, кажется, раздѣлаетъ мнѣніе Волюнніи.
   -- Скажите! замѣчаетъ миледи лѣниво: -- если въ этомъ случаѣ былъ необыкновенный взглядъ, то это надо отнести не ко мнѣ, а къ мистриссъ Раунсвель. Роза -- ея находка.
   -- Ваша горничная, я думаю.
   -- Нѣтъ; она все у меня. Любимица, секретарь... и ужь я не знаю что.
   -- Вамъ пріятно видѣть ее возлѣ себя, какъ цвѣтокъ, какъ птичку, какъ картинку, какъ пуделя... ахъ! нѣтъ, не пуделя, какъ что-нибудь, знаете, красивое? говоритъ Волюмнія симпатично. И какъ мила эта почтенная старушка мистриссъ Раунсвель. Я думаю, она очень-стара, а такъ чувствительна и такъ хороша собою! Она, мой самый лучшій другъ.
   Сэръ Лейстеръ находитъ все это справедливымъ, потому-что управительница Чизни-Вольда должна быть необыкновенная женщина. Кромѣ этого, онъ и самъ расположенъ къ мистриссъ Раунсвель и любитъ, когда ее хвалятъ, и онъ говоритъ: -- вы нравы, Волюмнія; Волюмнія отъ этого въ совершенномъ восторгѣ.
   -- У нея, кажется, нѣтъ дочерей?
   -- У мистриссь Раунсвель? Нѣтъ, Волюмнія. У нея одинъ сынъ, то-есть у нея два сына.
   Миледи, которой хроническая болѣзнь -- тоска, развилась въ этотъ вечеръ усиліями Волюмніи, устало смотритъ на спальный подсвѣчникъ и тихо вздыхаетъ.
   -- И замѣчательный примѣръ замѣшательства, въ которое впадаетъ нашъ вѣкъ, говоритъ сэръ Лейстеръ съ мрачной высокомѣрностью:-- вообразите: мнѣ пишетъ мистеръ Телькингорнъ, что сына мистриссъ Раунсвель приглашаютъ въ Парламентъ.
   Миссъ Волюмнія испускаетъ легкій стонъ.
   -- Да, посудите сами, повторяетъ сэръ Лейстеръ: -- въ Парламентъ!
   -- Господи, какія страсти! восклицаетъ Волюмнія.-- Я никогда не слыхивала такихъ вещей. Кто же онъ такой?
   -- Онъ, кажется, желѣзозаводчикъ, говоритъ сэръ Лейстеръ съ разстановкой, невполнѣ понимая, что это значитъ, и называютъ ли такимъ именемъ какое-нибудь человѣческое ремесло.
   Волюмнія произноситъ другой стонъ.
   -- Онъ не принялъ предложенія, если мистеръ Телькингорнъ говоритъ правду; впрочемъ, не сомнѣваюсь въ словахъ его: мистеръ Телькингорнъ всегда точенъ и аккуратенъ. По во всякомъ случаѣ, говоритъ сэръ Лейстеръ: -- его приглашали -- вотъ что ужасно-непостижимо. По-мнѣ, тутъ можно вывести самыя-странныя умозаключенія.
   Миссъ Волюмнія встаетъ, направляя взоръ свой на спальные подсвѣчники. Вслѣдствіе этого сэръ Лейстеръ, руководимый вѣжливостью, проходитъ залу изъ конца въ конецъ, беретъ одинъ изъ подсвѣчниковъ и засвѣчаетъ свѣчку на осѣненной колпакомъ лампѣ миледи.
   -- Я долженъ просить васъ, миледи, говоритъ онъ, засвѣчая свѣчку: -- остаться еще на нѣсколько минутъ, потому-что этотъ индивидуумъ, о которомъ мы говоримъ, пріѣхалъ сюда вечеромъ передъ самымъ обѣдомъ и проситъ въ очень-приличномъ письмѣ -- сэръ Лейстеръ, по своему праводушію, не можетъ упустить этого пункта изъ виду -- я долженъ сказать, что въ очень-приличномъ и хорошо-написанномъ письмѣ, доставить ему честь, осчастливить его короткимъ разговоромъ съ вами и со мной, по поводу этой дѣвочки. Такъ-какъ кажется, онъ хочетъ уѣхать сегодня же въ ночь, то я сказалъ, что мы его позовемъ передъ уходомъ спать.
   Миссъ Волюмнія, произведя еще небольшой стонъ, обращается въ бѣгство, желая хозяевамъ поскорѣе отдѣлаться отъ... какъ бишь его?.. отъ желѣзозаводчика.
   Остальные родственники всѣ исчезаютъ до послѣдняго. Сэръ Лейстеръ звонитъ въ колокольчикъ. Приходитъ слуга.
   -- Скажи мое почтеніе мистеру Раунсвелю, на половинѣ управительницы домомъ: мы готовы его принять.
   Миледи, повидимому, очень-разсѣянно слушавшая, смотритъ теперь со вниманіемъ на мистера Раунсвела, который входитъ въ комнату. Ему, можетъ-быть, немного за пятьдесятъ; лицо пріятное, большое сходство съ матерью, звучный голосъ, широкій лобъ, труды и заботы развѣяли его черные волосы. Озабоченный, но открытый видъ; одѣтъ въ черное платье; дѣятеленъ, быстръ, манеры свободны и натуральны и присутствіе могущественнаго баронета нисколько не смущаетъ его.
   -- Сэръ Лейстеръ и леди Дедлокъ, извините за безпокойство, которое и причиняю вамъ. Я постараюсь въ короткихъ словахъ высказать вамъ то, зачѣмъ я желалъ утруждать васъ своимъ присутствіемъ.
   Глава Дедлоковъ указываетъ мановеніемъ руки на софу, между собою и миледи. Мистеръ Раунсвель спокойно садится.
   -- Въ это время, когда столько предпріятій въ ходу, люди, какъ я, имѣютъ работниковъ и поставщиковъ во многихъ мѣстахъ, такъ-что мы постоянно въ поспѣшныхъ разъѣздахъ.
   Сэръ Лейстеръ доволенъ, что желѣзнозаводчикъ понимаетъ, что здѣсь нѣтъ ни поспѣшности, ни разъѣздовъ, здѣсь, въ этомъ древнемъ замкѣ, основанномъ въ спокойномъ паркѣ, гдѣ плющъ и мохъ имѣлъ время засѣсть крѣпко, гдѣ кривые, покрытые наростами вязы и тѣнистые дубы глубоко пустили столѣтніе корни въ неоскорбленную почву, гдѣ солнечные часы мѣрно показывали впродолженіе нѣсколькихъ вѣковъ время, которое такая же собственность каждаго Дедлока, какъ замокъ и помѣстье.
   Сэръ Лейстеръ садится въ спокойное кресло и такимъ -- образомъ противополагаетъ спокойствіе своей особы и своего Чизни-Вольда, безпокойной подвижности желѣзнозаводчика.
   -- Леди Дедлокъ была такъ милостива, продолжалъ мистеръ Раунсвель съ почтительнымъ взглядомъ и поклономъ въ сторону миледи: -- что взяла къ себѣ молоденькую красавицу -- Розу. Сынъ мой, бывши здѣсь, влюбился въ Розу, просилъ моего согласія на его бракъ съ ней и желалъ, чтобъ я лично удостовѣрился, любитъ ли его дѣвушка -- мнѣ кажется, что она платитъ ему взаимностью. Я до сегодня не видывалъ Розы, но въ сынѣ моемъ я увѣренъ: выборъ его не можетъ быть дуренъ. Я нашелъ ее совершенно-сходной съ его словами, и матушка отзывается о ней съ наилучшей стороны.
   -- Она заслуживаетъ похвалы во всѣхъ отношеніяхъ, говоритъ миледи
   -- Слова ваши очень радуютъ меня, леди Дедлокъ, и нѣтъ надобности выражать, какую я могу придавать цѣну вашему милостивому мнѣнію.
   -- Совершенно нѣтъ надобности, замѣчаетъ сэръ Лейстеръ съ невыразимымъ величіемъ и находя, что языкъ желѣзнозаводчика ужь очень-проворенъ.
   -- Совершенно нѣтъ надобности, сэръ Лейстеръ. Но такъ-какъ сынъ мой еще очень-молодъ и Роза также еще очень-молода, и притомъ сынъ мой долженъ пробить себѣ дорогу въ жизни, какъ я ее пробилъ, то женитьба его въ настоящее время должна быть, въ нѣкоторомъ отношеніи, дѣло второстепенное. Но предположимъ, что я соглашусь на бракъ его съ этой красоточкой и она согласится выйдти за него замужъ, то я считаю долгомъ справедливости, высказать съ самаго начала -- и увѣренъ, сэръ Лейстеръ и леди Дедлокъ, вы поймете меня и извините -- что и поставлю въ условіе, чтобъ она не оставалась больше въ Чизни-Вольдѣ. Такимъ-образомъ, прежде, чѣмъ переговорю съ моимъ сыномъ, я беру смѣлость доложить вамъ, что если ея удаленіе какимъ бы то образомъ ни было непріятно и неудобно для васъ, то я буду убѣждать сына отложить это дѣло до болѣе-благопріятныхъ обстоятельствъ.
   Не оставаться въ Чизни-Вольдѣ! ставить это въ условіе!.. Всѣ прежнія, злыя подозрѣнія относительно Ватъ Тайлера быстрымъ потокомъ приливаютъ къ головѣ сэра Лейстера, такъ-что прекрасные сѣдые волосы его, даже и въ бакенбардахъ, приходятъ въ страшное негодованіе.
   -- Долженъ ли и понимать, сэръ, говоритъ сэръ Лейстеръ: -- и должна ли понимать миледи, онъ приводитъ ее, вопервыхъ изъ вѣжливости, а вовторыхъ въ надеждѣ на ея глубокій умъ, къ которому питаетъ глубокое уваженіе: -- долженъ ли я понимать мистеръ Рауисвель, и должна ли понимать миледи, сэръ, что эта молодая дѣвушка, слишкомъ-хороша для Чизни-Вольда, или что ея присутствіе здѣсь, оскорбительно для вашего сына?
   -- Ни въ какомъ случаѣ, сэръ Лейстеръ.
   -- Мнѣ это очень-пріятно слышать.-- Сэръ Лейстеръ въ-самомъ-дѣлѣ очень-высокомѣренъ.
   -- Пожалуйста мистеръ Раунсвель, говоритъ миледи, отстраняя отъ разговора сэра Лейстера, легкимъ мановеніемъ своей изящной ручки, какъ-будто онъ былъ ни больше ни меньше какъ муха: -- объясните мнѣ, что вы хотите сказать.
   -- Съ большимъ удовольствіемъ, леди Дедлокъ: это мое искреннее желаніе.
   Обративъ свою стройную головку -- мысли которой такъ быстры и дѣятельны, что не могутъ быть порабощены безстрастіемъ, хотя давно заученнымъ -- къ строгому саксонскому лицу посѣтителя, исполненному рѣшимости и твердости, миледи слушаетъ внимательно и повременимъ едва-замѣтно киваетъ своей головкой.
   -- Я, сынъ вашей управительницы, леди Дедлокъ, и провелъ мое дѣтство при этомъ домѣ. Мать моя живетъ здѣсь полвѣка и, нѣтъ сомнѣнія, желаетъ умереть здѣсь. Она можетъ служить образцомъ, быть-можетъ, единственнымъ, любви, привязанности и вѣрности къ такимъ людямъ, которыми дѣйствительно можетъ гордиться Англія, и такіе люди оцѣняютъ ее по достоинству столько же, сколько и она оцѣняетъ ихъ.
   Сэръ Лейстеръ хрипитъ подъ такой параллелью, но въ своемъ достоинствѣ и въ своей справедливости онъ находитъ, хотя и не высказываетъ этого, что мистеръ Раунсвель правъ.
   -- Извините меня, что я говорю о вещахъ такой очевидной ясности, по я боялся дать поводъ къ ложному заключенію, продолжаетъ желѣзнозаводчикъ, едва повернувъ глаза на сэра Лейстера: -- что будто бы я стыжусь положеніемъ моей матери, или по питаю того почтенія, которое способенъ внушать Чизни-Вольдъ. Я бы конечно долженъ былъ желать и я бы желалъ отъ всего сердца, леди Дедлокъ, чтобъ матушка моя, проживши здѣсь столько лѣтъ, переѣхала бы, на остатокъ дней своихъ ко мнѣ; но, зная какъ тяжело будетъ ей разставаться съ этими мѣстами, я давно выбросилъ эту мысль изъ головы.
   Сэръ Лейстеръ опять обнаруживаетъ надменное величіе при мысли, что мистриссъ Раунсвель могла, когда-нибудь, оставить мѣсто своего пребыванія, чтобъ кончить остатокъ дней своихъ въ домѣ желѣзнозаводчика.
   -- Я былъ, продолжаетъ посѣтитель съ скромною ясностью -- ученикомъ и работникомъ. Цѣлые годы, я долженъ былъ жить трудами рукъ своихъ и заботиться, сколько могъ, о своемъ образованіи. Жена моя была дочерью подмастерья и воспитана просто. У насъ, кромѣ сына, о которомъ я говорилъ, еще три дочери; имѣя къ-счастью порядочныя средства, мы могли воспитать ихъ лучше, чѣмъ было воспитаны сами. Мы дали имъ хорошее, очень-хорошее образованіе. Всѣ наши попеченія, всѣ наши удовольствія клонились къ тому, чтобъ сдѣлать ихъ достойными всякаго хорошаго мѣста, на какомъ бы ни привелось имъ быть въ жизни.
   Со стороны сэра Лейстера опять обнаруженіе надменнаго величія.
   -- Все что я высказалъ вамъ, леди Дедлокъ, такъ обыкновенно въ той (трапѣ, гдѣ я живу, и въ томъ классѣ, къ которому принадлежу, что неровные браки у насъ встрѣчаются чаще, чѣмъ въ другихъ слояхъ общества. Иногда сынъ приходитъ къ отцу своему и говоритъ, что онъ влюбленъ въ молодую дѣвушку на фабрикѣ, Отецъ, который самъ прежде работалъ на фабрикѣ, быть-можетъ нерадостно выслушаетъ это признаніе. Быть-можетъ у него другіе виды на судьбу своего сына. Или, быть-можетъ, слыша самые лучшіе отзывы объ этой дѣвушкѣ, онъ скажетъ своему сыну: "твой выборъ во многомъ удаченъ; но пусть она образуется, или пусть она ходитъ въ школу съ твоими сестрами, столько-то времени, въ которое ты даешь мнѣ честное слово видѣться съ нею не больше какъ столько-то разъ, и тогда, если наклонности ваши не измѣнятся и она сравняется съ тобою въ образованіи, женись на ней". Такихъ примѣровъ, миледи, я видалъ тысячу и думаю, что и самъ долженъ ими руководиться.
   Высокомѣріе сэра Лейстера выходитъ изъ границъ, спокойно, по страшно.
   -- Знаете ли вы, сэръ, что эта молодая дѣвочка, которую миледи -- м-и-л-е-д-и взяла къ себѣ, воспитывалась въ приходской школѣ, за этой рѣшеткой?
   -- Знаю, сэръ Лейстеръ; прекрасная школа и содержится роскошно.
   -- Слѣдовательно, мистеръ Раунсвель, отвѣчаетъ сэръ Лейстеръ: -- и не могу понять, что вы хотите сказать.
   -- Можетъ, вамъ будетъ понятнѣе, сэръ Лейстеръ, если я скажу, говоритъ желѣзнозаводчикъ, покраснѣвъ немного: -- что, по моему мнѣнію, во всѣхъ приходскихъ школахъ учать не тому, что полезно знать женѣ моего сына.
   При этихъ словахъ умъ Дедлока быстро перебѣгаетъ отъ неоскорбляемой до-сихъ-поръ приходской школы къ цѣлому политическому составу государства, и онъ говоритъ:
   -- Миледи, простите меня. Позвольте одну минуту Миледи давала знакъ, что она хочетъ говорить: -- мистеръ Раунсвель, наши взгляды на образованіе, паши взгляды на словомъ сказать: наши взгляды на все діаметрально-противоположны, и продолжать этотъ разговоръ, я думаю сколько непріятно для васъ, столько и для меня. Молодая дѣвочка, о которой мы говоримъ, отличена вниманіемъ и покровительствомъ миледи. Если она желаетъ лишиться этого вниманія и покровительства, или если она готова подвергнуться вліянію кого бы то ни было, кто, для личнаго своего интереса -- вы мнѣ позволите, употребить эти выраженія -- кто, дли личнаго своего интереса, вовсе несроднаго съ моими понятіями, лишить ея этого вниманія и покровительства, то она во всякое время совершенно свободна. Мы, съ нашей стороны, благодарны вамъ за вашу откровенность; она ни въ какомъ случаѣ не можетъ повредить этой дѣвочкѣ. Во всѣхъ другихъ отношеніяхъ условій между ними быть не можетъ: и мы васъ просимъ, чтобъ вы были такъ добры, оставили этотъ предметъ разговора.
   Посѣтитель выжидаетъ нѣсколько времени, чтобъ дать случай говорить миледи, но миледи безмолвствуетъ. Онъ встаетъ и говоритъ:
   -- Сэръ Лейстеръ и леди Дедлокъ, позвольте мнѣ поблагодарить васъ за ваше вниманіе и замѣтить только одно, что я буду строго настаивать, чтобъ сынъ мой не питалъ тщетныхъ надеждъ. Покойной ночи.
   -- Мистеръ Раунсвель, говоритъ сэръ Лейстеръ, чекъ истинный джентльменъ:-- теперь уже поздно и ночь темна. И надѣюсь, что вы позволите мнѣ и миледи предложить вамъ остаться въ Чизни-Вольдѣ до завтрашняго утра.
   -- Я въ этомъ увѣрена, прибавляетъ миледи.
   -- Я очень-благодаренъ вамъ, но не могу воспользоваться вашимъ предложеніемъ: завтра утромъ, въ назначенный часъ, я долженъ быть уже очень-далеко.
   Желѣзнозаводчикъ удаляется. Сэръ Лейстеръ звонитъ въ колокольчикъ. Миледи встаетъ съ своихъ креселъ.
   Въ будуарѣ своемъ миледи сидитъ задумчиво передъ каминомъ и, невнимательная къ гулу шаговъ на Террасѣ Привидѣній, смотритъ на Розу, которая пишетъ въ сосѣдней комнатѣ.
   Проходитъ нѣсколько минутъ; миледи зоветъ къ себѣ Розу:
   -- Поди ко мнѣ, дитя мое. Скажи мнѣ правду: ты влюблена?
   -- О, миледи!..
   Миледи смотритъ на потупленные глазки, на закраснѣвшееся личико и говоритъ съ улыбкой:
   -- Въ кого влюблена ты? въ внука мистриссъ Раунсвель?
   -- Да, миледи но я не знаю ужели я уже влюблена!
   -- Ахъ, плутовка! А знаешь, что онъ уже влюбленъ въ тебя?
   -- Я думаю, что онъ меня немножко любитъ, миледи. И Роза залилась слезами.
   Ужели это леди Дедлокъ стоитъ передъ деревенской красавицей, нѣжнымъ пальчикомъ треплетъ ея черные локоны и съ исполненнымъ чувства интересомъ наблюдаетъ за ней? Да, это она -- она!
   -- Послушай дитя мое: ты молода и добра и.... мнѣ кажется, ты любишь меня.
   -- Ей-Богу люблю, миледи, ей-Богу люблю! и все готова сдѣлать, чтобъ доказать любовь мою.
   -- И я думаю, Роза, ты не оставишь меня теперь, даже.... ни для кого?
   -- Никогда, миледи! О, никогда! и эта мысль, кажется, пугаетъ Розу.
   -- Довѣрься мнѣ, дитя мое. Не бойся меня. Я желаю, чтобъ ты была счастлива; я буду стараться о твоемъ счастіи, можетъ, и мнѣ суждено осчастливить кого-нибудь на землѣ.
   Роза, со слезами на глазахъ, надаетъ передъ ней на колѣни и цалуетъ ея руки. Миледи, въ свою очередь, беретъ ея руку, разсматриваетъ, ставитъ между огнемъ и собой, задумывается и опускаетъ ее.
   Роза, замѣтивъ задумчивость миледи, тихо уходитъ, а миледи продолжаетъ смотрѣть на пламя камина.
   Чего ищетъ она?-- руки, которой нѣтъ, которой никогда не было? руки, которая своимъ волшебнымъ прикосновеніемъ измѣнила бы ея жизнь? А можетъ-быть, она прислушивается къ шуму шаговъ, раздающемуся на Террасѣ Привидѣній? и, можетъ, думаетъ она, чьи это шаги? мужчины? женщины? ребенка? который все идетъ впередъ, впередъ, впередъ? Грусть и мечта овладѣли ею, а то зачѣмъ было бы такой великой свѣтской дамѣ запереть двери и сидѣть одной у догорающаго камина! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   Волюмнія уѣхала на слѣдующее утро и всѣ братцы и сестрицы исчезли до обѣда, съ своей многочисленной прислугой, потому-что держать многочисленную прислугу необходимо: этого требуютъ родственныя связи, несмотря на то, что и содержатъ самихъ себя имъ довольно-трудно -- такъ исчезаютъ они на всѣ четыре страны свѣта. И зимній вѣтеръ заметаетъ слѣдъ ихъ поблекшимъ листомъ, какъ-будто бы и они сами были, ни больше ни меньше, какъ увядшая трава.
   

ГЛАВА XXIX.
Молодой человѣкъ.

   Чизни-Вольдъ запертъ; копры свернуты и покоятся въ углахъ опустѣлыхъ комнатъ; яркій дама находится подъ чехлами изъ суровой парусины, рѣзьба и позолота подъ гнетомъ тяжелыхъ покрововъ и предки Дедлоковъ прячутся опять во мракъ неизвѣстности. Вокругъ замка густо падаетъ пожелтѣвшій листъ, но падаетъ тихо, съ мертвенной неподвижностью. Сколько ни трудись садовникъ мести газонъ и отвозить упадшій листъ далеко, далеко, все-таки лежитъ онъ вокругъ замка слоемъ въ добрую четверть. Рѣзкій вѣтеръ свиститъ около Чизни-Вольда, хлещетъ тяжелымъ дождемъ но ставнямъ и стекламъ и завываетъ въ трубахъ каминовъ. Туманъ ползетъ по аллеямъ, застилаетъ виды и саваномъ подымается надъ возвышенностями парка. Холодъ повсюду въ опустѣломъ замкѣ и, потянувъ носомъ, чувствуешь сырой запахъ бренными останками Дедлоковъ, какъ-будто бы тѣни ихъ выходятъ въ длинныя ночи изъ своей преисподней и гуляютъ здѣсь, по Террасѣ Привидѣній.
   За-то городской отель рѣдко раздѣляетъ состояніе духа Чизни-Вольда; рѣдко радуется онъ, когда радуется Чизни-Вольдъ, рѣдко печалится онъ, когда печалится Чизни-Вольдъ -- развѣ только въ случаѣ смерти какого-нибудь Дедлока: такъ городской отель ожилъ и блистаетъ. Въ немъ такъ тепло и ярко, какъ только можетъ быть въ такомъ фешенэбльномъ отелѣ; онъ такъ пропитанъ нѣжнымъ ароматомъ пышныхъ цвѣтовъ, какіе только могутъ доставить теплицы и оранжереи, что въ голову не прійдетъ, будто на дворѣ зима. Тихъ онъ и спокоенъ, и только стукъ маятниковъ, да по-временамъ трескъ угольевъ на каминныхъ рѣшеткахъ нарушаютъ безмолвіе въ залахъ. И окружаетъ онъ сэра Лейстера застывшія ноги, словно въ шерсть, выкрашенную радужными цвѣтами. И сэръ Лейстеръ Дедлокъ доволенъ: онъ можетъ, въ полномъ блескѣ величія, покоиться передъ каминомъ своей библіотеки, иногда удостоить разсѣяннымъ взглядомъ корешки переплетовъ, или одобрительно взглянуть на изящныя произведенія кисти. У него, въ библіотекѣ картины старой и новѣйшей школы; есть также и модныя произведенія, въ которыхъ искусство нисходитъ случайно до мастерства и которыя какъ нельзя больше напоминаютъ пестрый аукціонъ, гдѣ только и слышишь: "вотъ три стула съ высокими спинками, столъ съ скатертью, длинногорлая бутылка (съ виномъ), кружка, полный костюмъ испанки, трехчетвертной портретъ натурщицы миссъ Джогъ, платье Дон-Кихота", или "вотъ каменная терраса (поврежденная), гондола, въ отдаленіи; полная одежда венеціанскаго сенатора; роскошно-вышитый атласный костюмъ съ профильнымъ портретомъ натурщицы, миссъ Джогъ, палашъ, украшенный золотыми насѣчками и дорогими камнями, мавританская одежда (очень-рѣдкая) и Отелло".
   Мистеръ Телькингорнъ приходитъ и уходитъ довольно-часто: есть дѣлано имѣніямъ, возобновленіе контрактовъ и тому подобное. Онъ также довольно-часто видитъ миледи, и онъ и она такъ спокойны, такъ равнодушны, такъ мало обращаютъ вниманія другъ на друга, какъ никогда. Но, можетъ, миледи боится этого Телькингорна и, можетъ-быть, онъ что провѣдалъ, быть-можетъ, онъ преслѣдуетъ ее настойчиво, неутомимо, безъ капли состраданія, совѣсти, сожалѣнія; быть-можетъ, ея красота и весь этотъ блескъ, который окружаетъ ее, даютъ ему больше желанія стремиться къ тому, чего онъ такъ добивается, и дѣлаютъ его болѣе непреклоннымъ. Можетъ, онъ холоденъ и жестокъ; можетъ, онъ непреклоненъ въ своихъ обязанностяхъ, можетъ, обуреваемъ желаніемъ власти, можетъ, но терпитъ ничего тайнаго для себя въ томъ омутѣ, въ которомъ весь вѣкъ свой купался въ секретахъ; можетъ, онъ въ глубинѣ души своей ненавидитъ этотъ блескъ, въ которомъ онъ только слабая искра; можетъ, онъ озлобленъ презрѣніемъ и обидами своихъ великосвѣтскихъ кліентовъ; можетъ-быть, онъ питаетъ въ сердцѣ своемъ всѣ это ощущенія заразъ -- только ясно, что молоди чувствовала бы себя во сто кратъ спокойнѣе подъ наблюденіемъ пяти тысячъ паръ фешонэбельныхъ глазъ, чѣмъ подъ наблюденіемъ пары, и то старыхъ глазъ ржаваго адвоката съ узломъ на галстухѣ, съ черными, матовыми панталонами, завязанными лентами на штиблетахъ.
   Сэръ Лейстеръ сидитъ въ будуарѣ миледи, въ той самой комнатѣ, въ которой мистеръ Телькингорнъ читалъ клятвенное показаніе по дѣлу Жарндисовъ, и сидитъ онъ въ особенно-самодовольномъ настроеніи духа. Миледи -- какъ въ тотъ день, сидитъ передъ огнемъ, прикрываясь опахаломъ. Сэръ Лейстеръ ощущаетъ большое удовольствіе, потому-что отъискалъ въ газетахъ замѣтки, соотвѣтствующія его образу мыслей, касательно открытія шлюзовъ и состава общества. Онѣ такъ хорошо приноровлены къ настоящему случаю, что онъ не утерпѣлъ и пришелъ изъ библіотеки, чтобъ прочесть ихъ вслухъ передъ миледд.-- Человѣкъ, который писалъ эту статью, замѣчаетъ онъ въ видѣ предисловія, кивая на огонь -- * имѣетъ очень-много здраваго смысла.
   Смыслъ писателя статьи не настолько Однакожъ здравъ, чтобъ но наскучить до смерти миледи; послѣ томительнаго напряженія слушать, или. лучше сказать, томительнаго напряженія притворяться внимательной; ока становится разсѣянной, впадаетъ въ созерцаніе огня, какъ-будто она была еще въ Чизни-Вольдѣ. Сэръ Лейстеръ ничего не замѣчаетъ, читаетъ-себѣ все дальше и дальше сквозь двойное стекло своихъ очковъ, повременамъ останавливается, чтобъ произносить сентенціи въ родѣ слѣдующихъ: "правда, совершенная правда! Очень-хорошо сказано! Я и самъ часто такъ думалъ!" обыкновенно теряетъ то мѣсто, на которомъ остановился и отъискиваетъ его довольно-долго, по столбцамъ газеты.
   Сэръ Лейстеръ читаетъ съ невыразимой важностью и величіемъ; вдругъ дверь отворяется и напудренный Меркурій произноситъ слѣдующій странный докладъ:
   -- Миледи, молодой человѣкъ, по имени Гуппи!
   Сэръ Лейстеръ останавливается, таращитъ глаза и повторяетъ убійственно-гордымъ голосомъ:
   -- Молодой человѣкъ по имени Гуппи?
   Обернувшись къ двери, видитъ онъ молодаго человѣка по имени Гуппи, совершенно-переконфуженнаго и съ очень-плохою рекомендаціею относительно манеръ и наружности.
   -- Что это значитъ, говоритъ сэръ Лейстеръ напудренному Меркурію:-- что ты, безъ всякаго предварительнаго позволенія, докладываешь о какомъ-то молодомъ человѣкѣ, по имени Гуппи?
   -- Прошу прощенья, сэръ Лейстеръ; но миледи приказала принять этого молодаго человѣка, когда бъ онъ ни пришелъ. Я не зналъ, что вы находитесь здѣсь, сэръ Лейстеръ.
   Произнеся это оправданіе, напудренный Меркурій бросаетъ презрительный и злобный взглядъ на молодаго человѣка, по имени Гуппи, и въ этомъ взглядѣ ясно выражается фраза: -- вишь нелегкая тебя принесла, чтобъ заставить меня надѣлать глупостей.
   -- Онъ правъ: я дала ему это приказаніе, говоритъ миледи.-- Пусть подождетъ молодой человѣкъ.
   -- Не безпокойтесь, миледи, если вы дозволили принять его, то я не смѣю больше безпокоить васъ.-- Сэръ Лейстеръ, руководимый своей галантерейностью, удаляется, стараясь всячески не замѣтить поклона молодаго человѣка, котораго онъ считаетъ въ своемъ высокомѣріи за какого-нибудь башмачника очень-неудачной наружности.
   Леди Дедлокъ величественно осматриваетъ своего посѣтителя (когда Меркурій удалился изъ комнаты) съ ногъ до головы, заставляетъ его стоить около двери и наконецъ спрашиваетъ: зачѣмъ онъ пришелъ?
   -- Чтобъ имѣть честь говорить съ вами, милостивая государыня, говоритъ смущенный мистеръ Гуппи.
   -- Вы вѣрно тотъ самый, отъ котораго я получала такъ много писемъ?
   -- Да, милостивая государыня; я долго писалъ къ вамъ, пока не былъ удостоенъ милостивымъ отвѣтомъ вашимъ.
   -- Къ-чему же вамъ говорить со мной? Развѣ вы не могли изложить мнѣ въ письмѣ вашу просьбу?
   Мистеръ Гуппи корчить ротъ свой въ безмолвное "но", и мотаетъ головой.
   -- Вы странно-навязчивы. Я увѣрена, что все, что ни мнѣ скажете, до меня ни въ какомъ случаѣ касаться не можетъ, а потому извините если, безъ дальнихъ церемоній, и попрошу насъ прямо сказать мнѣ, что намъ нужно.
   И миледи, играя опахаломъ, равнодушно поворачивается спиною къ молодому человѣку по имени Гуппи.
   -- Съ вашего позволенія, милостивая государыня, говоритъ молодой человѣкъ:-- и тотчасъ же приступлю къ наложенію моего дѣла. Ггм! гм! я, какъ я уже имѣлъ честь, ваша милость, налагать передъ вами въ первомъ письмѣ моемъ, состою по юриспруденціи. Какъ юристъ, я имѣю привычку не упоминать письменно о мѣстѣ моего служенія, на которомъ, я могу сказать смѣло, стою довольно-твердой ногой. Теперь я доложу вамъ, милостивая государыня, но секрету, что я состою въ конторѣ Кенджа и Корбая, въ Линкольнской Палатѣ, которая не безъизвѣстна нашей милости, по поводу оберканцелярскаго процеса Жарндисовъ.
   Лицо миледи выражаетъ нѣкоторое вниманіе и изящная ручка больше не играетъ вѣеромъ.
   -- Теперь я могу смѣло сказать передъ вами, милостивая государыня, говорятъ мистеръ Гуппи нѣсколько-ободренный;-- что дѣло, которое привело меня къ вашей милости, вовсе не относится къ процесу Жарндисовъ, и что, быть-можетъ, поведеніе мое покажется докучливымъ и даже въ нѣкоторой степени навязчивымъ.-- Подождавъ съ минуту отрицательнаго разувѣренія я не получая его, мистеръ Гуппи продолжаетъ:-- еслибъ оно относилось къ дѣлу Жарднисовъ, я бы, милостивая государыня, счелъ долгомъ отправиться къ вашему ходатаю, мистеру Телькингорну, на Поля Линкольнской Палаты. Я имѣю удовольствіе быть съ нимъ знакомъ, по-крайней-мѣрѣ мы кланяемся при встрѣчѣ другъ съ другомъ -- такъ я, милостивая государыня, обратился бы прямо къ нему...
   Миледи поворачиваетъ слегка головку и говоритъ;
   -- Вамъ лучше сѣсть.