Диккенс Чарльз
Рождественская песнь в прозе

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

ЧАРЛЬЗЪ ДИККЕНСЪ.

СВЯТОЧНЫЕ РАЗСКАЗЫ.

ПОЛНЫЙ ПЕРЕВОДЪ СЪ АНГЛІЙСКАГО,
Ф. РЕЗЕНЕРА.

ИЗДАНІЕ ЧЕТВЕРТОЕ, СЪ 62 ПОЛИТИПАЖАМИ И ЗАСТАВКАМИ.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
ИЗДАНІЕ В. И. ГУБИНСКАГО.

   

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ ПѢСНЬ ВЪ ПРО3Ѣ.

СВЯТОЧНЫЙ РАЗСКАЗЪ СЪ ПРИВИДѢНІЯМИ.

0x01 graphic

Глава I.
Тѣнь Марлея.

   Марлей умеръ. Въ этомъ нѣтъ никакого сомнѣнія. Свидѣтельство объ его смерти было подписано священникомъ. Духъ Марлей является Скруджу подрядчикомъ и главнымъ погребальщикомъ. Самъ Скруджъ подписалъ его, а всякій документъ, подписанный Скруджемъ, имѣлъ большую цѣну на биржѣ.
   Старый Марлей былъ мертвъ, какъ камень. Я не хочу этимъ сказать, будто, по моему убѣжденію, въ камнѣ нѣтъ ничего живого; я скорѣе думаю, что если есть что-нибудь дѣйствительно мертвое между камнями, то это долженъ быть гробовой камень; но такъ какъ со временъ предковъ сложилось уже такое выраженіе, то я и не хочу касаться ихъ мудрости своими неосвященными руками. Итакъ, повторяю: Марлей былъ мертвъ, какъ камень.
   Зналъ ли Скруджъ навѣрное, что Марлей умеръ? Конечно, зналъ. Какъ же ему было не знать, когда они -- Богъ знаетъ сколько лѣтъ -- состояли компаньонами. Скруджъ былъ его единственнымъ душеприкащикомъ, единственнымъ распорядителемъ его имущества, единственнымъ наслѣдникомъ его движимой и недвижимой собственности, единственнымъ его другомъ -- и, наконецъ, одинъ только и оплакивалъ смерть Марлея. Впрочемъ, даже Скруджъ не былъ до такой степени убитъ горемъ, чтобы не справить его похоронъ, какъ подобаетъ истинно дѣловому человѣку, выгоднымъ оборотомъ.
   Повторяю: Марлей, безъ всякаго сомнѣнія, умеръ.
   Я настаиваю на этомъ, потому что читатель если не обратитъ вниманія на это обстоятельство, то ему вовсе покажется страннымъ то, что я хочу разсказать. Еслибы мы не знали положительно, что отецъ Гамлета умеръ до начала спектакля, то насъ вовсе не удивило бы, что онъ при сильномъ восточномъ вѣтрѣ отправился ночью прогуляться по стѣнамъ своего города. Это было бы не удивительнѣе того, какъ еслибы какой-нибудь другой человѣкъ, среднихъ лѣтъ, пошелъ въ сильный вѣтеръ прогуляться по открытому мѣсту -- напримѣръ по кладбищу при церкви Св. Павла -- чтобы удивить своего пугливаго сына.
   Скруджъ не уничтожилъ имени Марлея на вывѣскѣ. Она, нетронутая, висѣла много лѣтъ послѣ Марлея надъ входной дверью въ контору. Всѣ знали фирму подъ именемъ "Скруджъ и Марлей". Нѣкоторые новички въ дѣлѣ называли Скруджа -- то Скруджемъ, то Марлеемъ и онъ одинаково отвѣчалъ на оба имени; ему рѣшительно было все равно; важны для него были однѣ деньги.
   О! Скруджъ былъ настоящій кулакъ: онъ умѣлъ схватить сильно, какъ въ клещи, прижать, скрутить, сгрести. Это былъ старый грѣшникъ -- алчный, любостяжательный, крѣпкій какъ кремень, изъ котораго никакая сталь ни разу не высѣкала благороднаго огня,-- скрытный, угрюмый и замкнутый, какъ устрица.
   Внутренній холодъ Скруджа морозилъ его старыя черты, щемилъ его острый носъ, морщилъ его щеки, прямилъ его походку. Отъ холода глаза Скруджа были красны, тонкія губы сини и хитрая рѣчь его скрипуча. Холодный иней лежалъ на его головѣ, бровяхъ и на его худомъ подбородкѣ. Скруджъ повсюду вносилъ съ собою свою низкую температуру; въ самые жаркіе лѣтніе дни онъ леденилъ свою контору и не давалъ ей оттаять ни на одинъ градусъ даже о Рождествѣ.
   Внѣшніе холодъ и жаръ не оказывали на Скруджа никакого вліянія. Никакая жара не могла согрѣть Скруджа, никакая зимняя погода не знобила его. Напротивъ, не было вѣтра рѣзче его, никакого снѣга упрямѣе, дождя неумолимѣе Скруджа. Самая скверная погода не находила въ Скруджѣ мѣста, гдѣ бы пронять. Проливной дождь, снѣгъ, градъ, слякоть имѣли надъ нимъ только одно преимущество: то, что они бываютъ иногда щедры, Скруджъ-же -- никогда;
   Никто при встрѣчѣ съ нимъ на улицѣ не останавливался, чтобы дружелюбно спросить его: "какъ поживаете, дорогой Скруджъ? Когда-же вы зайдете ко мнѣ?" Нищіе никогда не ждали отъ него милостыни; дѣти не спрашивали у него, который часъ; никто изъ встрѣчныхъ, ни мужчина, ни женщина, во всю его жизнь не просили указать имъ дорогу. Казалось, даже, что собаки слѣпыхъ нищихъ знали Скруджа и, завидя его, скорѣе тащили своихъ хозяевъ куда-нибудь подъ ворота или во дворъ, махая хвостомъ и какъ-бы желая сказать: "Лучше ужъ пусть никакой глазъ не смотритъ, чѣмъ дурной глазъ. Неправда-ли, мой слѣпой хозяинъ?".
   Скруджъ не обращалъ на все это никакого вниманія. Напротивъ, ему нравилось проталкиваться по многолюднымъ путямъ жизни, отстраняя отъ себя всякое людское сочувствіе. Это было ему такъ-же сладко, какъ мальчишкѣ пряникъ.
   Однажды, въ канунъ лучшаго изъ всѣхъ дней въ году, въ канунъ Рождества, старый Скруджъ сидѣлъ и занимался въ своей конторѣ. Погода стояла холодная, мрачная, рѣзкая и туманная. Скруджъ могъ слышать, какъ люди ходили по двору, кряхтя отъ холода, хлопая руками и стукая ногами о мостовую, чтобы согрѣться. Часы на башнѣ пробили только три, а уже было совершенно темно; да и во весь-то день не проглядывало солнышко. Туманъ былъ такъ густъ, что дома по ту сторону двора, какъ ни былъ онъ узокъ, казались призраками. Огни въ противоположныхъ окнахъ казались красными пятнами на ощутимомъ сѣромъ полотнѣ воздуха. Туманъ проникалъ во всякую щель, въ каждую замочную скважину.
   Видя такой густой туманъ, спустившійся на землю и нагонявшій совершенную мглу, можно было подумать, что сама мать-природа гдѣ-нибудь неподалеку заварила на праздникъ пиво въ громадныхъ размѣрахъ.
   Скруджъ оставлялъ дверь своей конторы отворенной, чтобы наблюдать за писцомъ, который копировалъ письма въ сосѣдней канурѣ, до того тѣсной и мрачной, что она походила на чанъ. Каминъ у Скруджа топился очень слабо; въ каминѣ же писца было такъ мало огня, что, казалось, горѣлъ одинъ только уголекъ. Но писецъ не могъ увеличить огня, потому, что ящикъ съ углями стоялъ въ комнатѣ Скруджа, и каждый разъ, какъ писецъ входилъ туда съ каминной лопаткой, хозяинъ предупреждалъ его. что имъ придется разстаться. Писецъ надѣлъ на себя свой бѣлый шарфъ и старался согрѣться у свѣчки; но такъ какъ онъ не обладалъ сильнымъ воображеніемъ, то попытка эта не удалась.
   -- Съ веселымъ Рождествомъ дядя! Да хранитъ васъ Господь! послышался вдругъ радостный голосъ. То былъ голосъ племянника Скруджа, быстро вошедшаго въ комнату.
   -- Что за вздоръ! сказалъ Скруджъ.
   Племянникъ Скруджа. такъ согрѣлся отъ быстрой ходьбы по холоду и туману, что румянецъ горѣлъ на его щекахъ и глаза блестѣли. Онъ былъ очень хорошъ въ эту минуту.
   -- Рождество вздоръ, дядя? возразилъ племянникъ Скруджа. Вы не то, конечно, хотѣли сказать?
   -- Ошибаешься: именно то, сказалъ Скруджъ. Веселое Рождество! Какое право имѣешь ты радоваться? Какая причина тебѣ быть веселымъ? Ты, кажется, уже довольно бѣденъ.
   -- Помилуйте, весело возразилъ племянникъ; скажите лучше, какое вы имѣете право быть печальнымъ? По какой причинѣ вы такъ угрюмы? Вы, кажется, довольно богаты.
   Скруджъ, не находя въ эту минуту лучшаго отвѣта, повторилъ свое: ахъ, вздоръ!
   -- Ну, не сердись, дядя, сказалъ племянникъ.
   -- Какъ-же мнѣ не сердиться, возразилъ дядя, когда я живу въ свѣтѣ, наполненномъ такими глупцами, какъ ты! Радостное Рождество! Не говори мнѣ о радостномъ Рождествѣ! Что такое Рождество, какъ не время платить безъ денегъ счеты, время, указывающее, что человѣкъ сталъ годомъ старѣе и ни однимъ часомъ богаче; время сводить книги и видѣть, что каждая статья въ теченіе цѣлыхъ двѣнадцати мѣсяцевъ прямо противъ насъ. Еслибы я могъ дѣйствовать по своему желанію, воскликнулъ Скруджъ съ негодованіемъ, я бы всякаго дурака, который шляется, Христа славя, сварилъ вмѣстѣ съ его пуддингомъ и похоронилъ бы съ елкой, воткнутой въ сердце! Да, я непремѣнно бы сдѣлалъ это!
   -- Дядя! умолялъ племянникъ.
   -- Племянникъ, возразилъ дядя серьезно, празднуй Рождество по-своему и предоставь мнѣ соблюдать его, какъ я хочу.
   -- Вы называете это соблюдать! воскликнулъ племянникъ. Но въ томъ-то и дѣло, что вы его вовсе не соблюдаете.
   -- Ну такъ предоставь мнѣ вовсе о немъ не думать. Пусть оно приноситъ тебѣ всѣ блага! Да, полно, принесло-ли оно тебѣ когда-нибудь добро?
   -- Есть много вещей, изъ которыхъ я могъ бы извлечь добро и которыми, могу сказать, я не воспользовался; между прочимъ, и Рождество. Но во всякомъ случаѣ, кромѣ глубокаго благоговѣнія, которое я питаю къ Рождеству за его святое происхожденіе, я еще считаю этотъ день самымъ лучшимъ въ году; добрымъ, всепрощающимъ. любящимъ, веселымъ днемъ; единственнымъ днемъ, какой я знаю въ длинномъ спискѣ календаря, когда узкія сердца людей расширяются и дѣлаются способны смотрѣть на бѣдный классъ людей, какъ на своихъ спутниковъ въ жизни къ одной общей цѣли,-- къ смерти; когда, они не считаютъ ихъ существами другой породы, предназначенными для иного пути въ жизни и для иныхъ цѣлей. И потому, дядя, хотя Рождество никогда не положило мнѣ въ карманъ ни одного куска золота или серебра, все-же я увѣренъ, что оно принесло мнѣ добро и будетъ приносить, и я благословляю его.
   Писецъ въ чану невольно захлопалъ въ ладоши въ знакъ одобренія, но тотчасъ-же, почувствовавъ все неприличіе такого поведенія, онъ принялся мѣшать угли въ каминѣ, потушивъ и послѣднія слабыя искры.
   -- Издайте еще какой-нибудь звукъ, закричалъ Скруджъ, и вы отпразднуете свое Рождество потерею мѣста.
   Затѣмъ, обращаясь къ племяннику, онъ прибавилъ:
   -- Вы великолѣпный ораторъ, милостивый государь, и я удивляюсь, что вы не поступаете въ парламентъ.
   -- Не сердитесь, дядя! Приходите-ка лучше къ намъ завтра обѣдать.
   -- Убирайся къ ............ (и, дѣйствительно, Скруджъ договорилъ фразу до конца), прежде чѣмъ я приду къ тебѣ.
   -- Но почему же? Почему?
   -- А зачѣмъ ты женился? отвѣтилъ ему Скруджъ вопросомъ.
   -- Потому что влюбился.
   -- Потому что влюбился! проворчалъ Скруджъ съ такимъ презрѣніемъ, какъ-будто ему показали единственную вещь, которая можетъ быть еще нелѣпѣе радостнаго Рождества. Прощай!
   -- Но, дядя, вѣдь вы ни разу у меня не были и прежде, чѣмъ я женился; зачѣмъ-же теперь вамъ отговариваться моей женитьбой?
   -- Прощай! повторилъ Скруджъ.
   -- Я ничего отъ васъ не требую, ничего у васъ не прошу; почему-же намъ не быть друзьями?
   -- Прощай! произнесъ Скруджъ въ третій разъ.
   -- Я до глубины сердца огорченъ вашей настойчивостью. Между нами никогда не было ссоры, къ которой бы я подалъ поводъ. Я сдѣлалъ попытку склонить васъ Рождествомъ и до конца праздника сохраню свое веселое рождественское настроеніе. Итакъ, желаю вамъ, дядя, радостно встрѣтить Рождество.
   -- Прощай! произнесъ опять Скруджъ.
   -- И счастливаго новаго года!
   -- Прощай! еще разъ сказалъ Скруджъ.
   Не смотря на все это, племянникъ вышелъ изъ комнаты, не произнеся ни одного сердитаго слова.
   Онъ остановился у наружной двери, чтобы пожелать счастливаго праздника писцу, и тотъ, не смотря на то, что совсѣмъ замерзъ, оказался теплѣе Скруджа и отъ всего сердца отвѣтилъ на обращенное къ нему привѣтствіе.
   Услыхавъ это, Скруджъ проворчалъ:
   -- Вотъ еще человѣкъ! Писецъ, получающій пятнадцать шиллинговъ въ недѣлю, съ женою и цѣлымъ семействомъ на шеѣ, толкуетъ также о радостномъ Рождествѣ! Нѣтъ, уходи хоть въ сумасшедшій домъ!
   Выпустивъ племянника Скруджа, писецъ впустилъ двухъ другихъ господъ. Къ Скруджу подошли двое почтенныхъ мужчинъ, пріятной наружности; они подошли къ Скруджу съ бумагами въ рукахъ и поклонились ему.
   -- Это контора Скруджа и Марлея, кажется? началъ одинъ изъ мужчинъ, взглянувши въ списокъ, который держалъ въ рукахъ. Съ кѣмъ я имѣю удовольствіе говорить: съ господиномъ-ли Скруджемъ или съ Марлеемъ?
   -- Сегодня исполнилось ровно семь лѣтъ, какъ Марлей умеръ, отвѣтилъ Скруджъ.
   -- Мы увѣрены въ томъ, что его щедрость нашла достойнаго представителя въ пережившемъ его компаньонѣ, сказалъ господинъ, подавая ему подписной листъ.
   Въ этомъ отношеніи онъ былъ правъ: Скруджъ и Марлей были двѣ родныя души.
   Но при зловѣщемъ словѣ щедрость Скруджъ насупилъ брови, покачалъ головой и возвратилъ листъ.
   -- Въ нынѣшній праздникъ, продолжалъ господинъ, предлагая Скруджу перо, болѣе, чѣмъ когда-либо, было бы желательно купить нѣсколько припасовъ для бѣдныхъ, которые сильно страдаютъ въ эту холодную пору. Тысячи людей нуждаются въ самомъ необходимомъ, сотни тысячъ не имѣютъ самыхъ простыхъ удобствъ.
   -- Развѣ не существуетъ болѣе тюремъ? спросилъ Скруджъ.
   -- Тюремъ слишкомъ довольно, отвѣчалъ господинъ, опуская перо.
   -- А рабочіе дома Союза все еще дѣйствуютъ?
   -- Я бы желалъ сказать, что нѣтъ. Но, увы они слишкомъ дѣятельны.
   -- А дисциплинарная мельница? А законъ о бѣдныхъ все еще въ силѣ?
   -- Въ полной силѣ.
   -- А! а я боялся: думалъ, не случилось-ли чего, что могло остановить ихъ полезную силу. Я очень радъ слышать противное.
   -- Но такъ какъ всѣ эти учрежденія едва-ли доставляютъ пищу, необходимую для поддержанія духа и тѣла народа, то нѣсколько человѣкъ изъ насъ стараются составить капиталъ, на счетъ котораго можно было-бы покупать бѣднымъ мясо, питье, топливо и теплую одежду. Мы выбрали этотъ праздникъ для своей дѣятельности, потому что въ это время болѣе, чѣмъ когда-либо, даетъ себя чувствовать нужда, и вмѣстѣ съ тѣмъ это время, когда веселятся богатые люди. Сколько прикажете записать отъ вашего имени?
   -- Ничего, отвѣчалъ Скруджъ.
   -- Вы желаете остаться неизвѣстнымъ?
   -- Я желаю, чтобы меня оставили въ покоѣ, господа, если вы ужъ меня спрашиваете о моемъ желаніи. Вотъ мой отвѣтъ. Я самъ на Рождество не веселюсь и не имѣю средствъ доставлять возможность веселиться лѣнтяямъ. Я съ своей стороны помогаю поддержанію тѣхъ учрежденій, о которыхъ упомянулъ; они стоятъ довольно дорого, и тѣмъ, кому приходится плохо, слѣдуетъ поступить въ одно изъ нихъ.
   -- Многіе не могутъ туда поступить; многіе согласились бы скорѣе умереть.
   -- Еслибы они согласились скорѣе умереть, возразилъ Скруджъ, тѣмъ лучше: пускай умираютъ; они уменьшатъ излишекъ населенія. Впрочемъ, извините меня, я этого факта не знаю.
   -- Но вы могли бы знать, замѣтилъ господинъ.
   -- Это не мое дѣло, возразилъ Скруджъ. Достаточно человѣку знать свои собственныя дѣла и не вмѣшиваться въ чужія. Мои дѣла занимаютъ все мое время. Прощайте, милостивый государь.
   Видя ясно, что дальнѣйшія настоянія ни къ чему не поведутъ, пришедшіе господа удалились. А Скруджъ продолжалъ работу съ весьма хорошимъ мнѣніемъ о себѣ и въ болѣе веселомъ расположеніи духа, чѣмъ въ какомъ бывалъ обыкновенно.
   Между тѣмъ, туманъ сдѣлался такъ густъ и темнота такъ непроницаема, что на улицахъ появились люди съ зажженными факелами, предлагая проводить экипажи, въ темнотѣ затруднявшіеся найти дорогу.
   Старый черный колоколъ и древняя башня, въ которой онъ висѣлъ и изъ готическаго окна которой обыкновенно лукаво поглядывалъ на Скруджа, исчезли въ темнотѣ; колоколъ билъ часы и четверти точно изъ-за облаковъ, гудя послѣ боя глухимъ дрожащимъ звукомъ, точно будто зубы стучали въ замерзшей головѣ башни. Морозъ крѣпчалъ. Въ большой улицѣ, противъ входа во дворъ, нѣсколько работниковъ исправляли газовыя трубы. Они развели большой огонь въ рѣшетчатой жаровнѣ вокругъ которой толпились мужчины и дѣти въ лохмотьяхъ, грѣя свои руки и съ наслажденіемъ моргая глазами передъ пламенемъ. Вода, скопившаяся вокругъ водопроводнаго крана, котораго никто не трогалъ, замерзла, и кранъ обратился въ кусокъ льду. Только блескъ отъ лампъ въ окнахъ магазиновъ, разукрашенныхъ елками, бросалъ красный цвѣтъ на лица прохожихъ. Въ этотъ вечеръ шла большая торговля въ курятныхъ, овощныхъ и фруктовыхъ лавкахъ. Онѣ представляли до того великолѣпное зрѣлище, что трудно было себѣ представить, какую связь можетъ имѣть это великолѣпіе съ такимъ скучнымъ дѣломъ, какъ продажа и купля.
   Лордъ-мэръ, въ своемъ, похожемъ на крѣпость, дворцѣ, отдавалъ приказанія пятидесяти поварамъ и буфетчикамъ, чтобы приготовленія къ Рождеству были достойны дома лордъ-мэра; и даже бѣдный портной на чердакѣ, котораго мэръ оштрафовалъ пятью шиллингами въ прошлый понедѣльникъ за то, что тотъ былъ пьянъ и обнаружилъ на улицѣ кровожадность,-- и тотъ замѣшивалъ свой пудднигъ къ завтрашнему дню, пока его тощая жена ходила съ ребенкомъ покупать мясо.
   Между тѣмъ, туманъ дѣлался все гуще и морозъ крѣпче, пронзительнѣе, нестерпимѣе.
   Одинъ бѣдный мальчикъ, носикъ котораго морозъ глодалъ такъ, какъ собака гложетъ кость, остановился у замочной скважины двери Скруджа, чтобы угостить его Рождественской пѣсней; но только что онъ запѣлъ первый стихъ: "Богъ храни васъ, господинъ; пусть ничто васъ не тревожитъ...", какъ Скруджъ съ такою энергіею схватилъ линейку и произнесъ такое бѣшеное проклятіе, что пѣвецъ съ ужасомъ убѣжалъ, предоставивъ входъ въ замочную скважину туману и симпатичному для Скруджа морозу.
   Насталъ, наконецъ, часъ запирать контору. Неохотно всталъ Скруджъ со своего стула и тѣмъ подалъ знакъ писцу въ канурѣ, который тотчасъ-же потушилъ свѣчку и надѣлъ шляпу.
   -- Вы, вѣроятно, захотите воспользоваться всѣмъ завтрашнимъ днемъ? спросилъ Скруджъ.
   -- Если это вамъ удобно.
   -- Вовсе не удобно и притомъ несправедливо. Если бы я вычелъ съ васъ за этотъ день полкроны, вы, навѣрно, сочли-бы себя обиженнымъ?
   Писецъ робко улыбнулся.
   -- И однакоже, продолжалъ Скруджъ, вы и не думаете, что я могу быть обиженъ, когда плачу жалованье за день бездѣлья.
   Писецъ замѣтилъ, что это случается только разъ въ годъ.
   -- Хороша причина, чтобы обирать карманы людей каждое 25-е число декабря, сказалъ Скруджъ, застегивая свое пальто до подбородка. Впрочемъ, пожалуй, пусть будетъ завтрашній день вашимъ; зато придите на слѣдующій день какъ можно раньше.
   Писецъ обѣщалъ придти рано, и Скруджъ вышелъ, ворча, изъ конторы. Писецъ заперъ ее съ быстротою молніи и, закутавшись въ свой бѣлый шарфъ, длинные концы котораго висѣли изъ-подъ сюртука (у него не было пальто), побѣжалъ по Корнгиллю, скользя вслѣдъ за рядомъ мальчиковъ по замерзшимъ лужамъ и празднуя такимъ образомъ канунъ Рождества. Затѣмъ онъ со всѣхъ ногъ побѣжалъ домой къ Кэмденъ-Тауну, за неимѣніемъ свѣчки, играть въ жмурки со своими дѣтьми.
   Скруджъ отобѣдалъ въ мрачномъ трактирѣ, куда имѣлъ обыкновеніе ходить, прочелъ всѣ газеты и, посвятивъ остальную часть вечера наслажденію въ сообществѣ своихъ банкирскихъ книгъ, отправился спать.
   Онъ занималъ квартиру, принадлежавшую нѣкогда его покойному компаньону. Ото былъ рядъ мрачныхъ комнатъ въ огромномъ домѣ, стоявшемъ въ самомъ концѣ маленькаго двора, гдѣ ему было вовсе неудобно. Казалось, что этотъ домъ, играя, въ юности, въ прятки съ другими домами, зашелъ на этотъ дворъ и потомъ не зналъ уже, какъ оттуда выйти. Теперь же онъ былъ настолько старъ и мраченъ, что никто, кромѣ Скруджа, не жилъ въ немъ. Остальныя комнаты были отданы въ наемъ подъ конторы. Дворъ былъ такъ теменъ, что даже Скруджъ, которому знакомъ былъ каждый его камень, принужденъ былъ итти ощупью. Густой туманъ висѣлъ надъ мрачными, старыми воротами.
   Теперь читателю необходимо обратить вниманіе на молотокъ у двери и замѣтить, что въ немъ не было положительно ничего необыкновеннаго, кромѣ развѣ того, что онъ былъ очень великъ. Еще несомнѣнно то, что Скруджъ видѣлъ его каждое утро и каждый вечеръ съ тѣхъ поръ, какъ жилъ въ этомъ домѣ. Замѣтьте притомъ, что у Скруджа воображеніе было развито менѣе, чѣмъ у кого-либо въ лондонскомъ Сити, не исключая даже городской думы и гласныхъ (оговорка очень смѣлая).
   Помните также, что въ продолженіе семи лѣтъ Скруджъ ни разу не подумалъ о Марлеѣ, кромѣ развѣ того, что передъ вечеромъ сказалъ посѣтившимъ его господамъ, что Марлей умеръ семь лѣтъ тому назадъ. Взявъ все это въ соображеніе, пусть кто-нибудь объяснитъ мнѣ, какимъ образомъ, вложивъ ключъ въ замокъ, Скруджъ ясно увидѣлъ въ молоткѣ не молотокъ, а лицо Марлея, хотя молотокъ ни мало не измѣнился. Не смотря на окружавшую темноту, лицо было освѣщено какимъ-то слабымъ свѣтомъ, похожимъ на свѣтъ, распространяемый гнилушкой въ темнотѣ. Лицо не было ни сердитое, ни злое и смотрѣло на Скруджа такъ же спокойно, какъ Марлей при жизни имѣлъ обыкновеніе смотрѣть на него сквозь очки, ушки которыхъ охватывали его голову. Волоса Марлея какъ-то странно шевелились, точно колеблемые дыханіемъ или теплымъ воздухомъ. Глаза, широко раскрытые и совершенно неподвижные, и мертвенная блѣдность дѣлали его страшнымъ; но ужасъ этотъ навѣвался какъ-то вопреки выраженію лица Марлея и, казалось, какъ-бы безъ его вѣдома.
   Какъ только Скруджъ началъ пристально вглядываться въ это явленіе, оно исчезло, и молотокъ, оказался опять молоткомъ.
   Если мы скажемъ, что Скруджъ не испугался и не почувствовалъ въ своей крови волненія, каковое ему съ дѣтства не было знакомо, то это будетъ неправда. Однако же, онъ опять взялся за ключъ, который, было, въ испугѣ выпустилъ изъ рукъ, смѣло повернулъ его, вошелъ и зажегъ свѣчку. Но прежде, чѣмъ запереть дверь, онъ остановился въ нерѣшимости, затѣмъ осторожно заглянулъ за дверь, какъ будто ожидая, что его испугаетъ видъ торчащей въ двери косички парика Марлея. Но на двери ничего не было, кромѣ винтовъ и гаекъ, которыми держался молотокъ. Скруджъ произнесъ "вздоръ" и съ шумомъ захлопнулъ дверь.
   Звукъ отъ этого шума раздался но всему дому, какъ раскатъ грома. Его повторило эхо каждой комнаты наверху и каждаго боченка въ погребѣ виннаго торговца внизу. Но Скруджъ былъ, не таковъ, чтобы пугаться эхо. Онъ заперъ дверь на ключъ, прошелъ черезъ переднюю и тихо поднялся по лѣстницѣ, поправляя сальную свѣчку щипцами.
   Часто говорится, что можно проѣхать шестерней по хорошей старинной лѣстницѣ или сквозь пробѣлы незрѣлаго парламентскаго акта; я же говорю, что по лѣстницѣ Скруджа можно было, буквально, пронести поперекъ погребальныя дроги, т. е. дышломъ, обращеннымъ къ стѣнѣ, и дверцами къ периламъ. Лѣстница была такъ широка, что вы сдѣлали бы это совершенно свободно, и еще осталось бы мѣсто. Поэтому-то, можетъ быть, и показалось Скруджу, что передъ нимъ, въ полумракѣ, движутся по лѣстницѣ сами собою громадныя дроги. Полдюжины газовыхъ уличныхъ фонарей не могли бы достаточно освѣтить эту лѣстницу. Поэтому вы можете себѣ представить, что при свѣтѣ сальной свѣчки на лѣстницѣ было довольно темно.
   Но Скруджъ пошелъ наверхъ, не обращая на это никакого вниманія. Темнота -- вещь дешевая, и Скруджъ любилъ ее, а потому онъ совершенно спокойно продолжалъ свой путь. Но прежде, чѣмъ запереть за собою тяжелую дверь, онъ прошелся по своей комнатѣ, посматривая, все ли въ порядкѣ. Побудила его къ тому память о только что видѣнномъ лицѣ.
   Все было въ обычномъ видѣ: и кабинетъ, и спальня, и кладовая. Никого не было подъ столомъ, никого подъ диваномъ; въ каминѣ тлѣлъ слабый огонь; чашка и ложка были приготовлены; кастрюлька съ теплымъ питьемъ стояла на каминной заслонкѣ, на случай, еслибъ Скруджъ чувствовалъ небольшую простуду. Никого не было подъ кроватью, никого въ шкафу, никого даже въ халатѣ, который какъ-то подозрительно висѣлъ на стѣнѣ. Въ кладовой стояли на своемъ обыкновенномъ мѣстѣ: старая рѣшетка, старые сапоги, двѣ корзины для рыбы, умывальникъ на трехъ ложкахъ и кочерга.
   Оставшись совершенно доволенъ своимъ осмотромъ, Скруджъ заперся на замокъ, -- даже повернулъ ключъ два раза, чего не дѣлывалъ прежде.
   Обезпечивъ себя такимъ образомъ отъ неожиданнаго нападенія, онъ снялъ съ себя галстухъ, надѣлъ халатъ, туфли, ночной колпакъ и сѣлъ къ огню, принять свое теплое питье.
   Огонь былъ очень малъ для такой холодной ночи. Скруджъ принужденъ былъ сѣсть очень близко къ огню, даже нагнуться надъ нимъ, чтобы извлечь малѣйшее ощущеніе тепла отъ такой горсточки углей.
   Каминъ былъ очень старый, поставленный очень давно какимъ-то голландскимъ купцомъ; онъ весь былъ выложенъ странными голландскими изразцами, съ пестрыми рисунками изъ священнаго писанія. Тутъ были Каины и Авели, дочери Фараона, ангелы, спускавшіеся на облакахъ, похожихъ на перины, Авраамы, Валтасары, апостолы, пускавшіеся въ море въ душегубкахъ,-- словомъ, сотни лицъ могли обратить на себя вниманіе Скруджа. И все это вдругъ замѣнилось лицомъ Марлея, умершаго семь лѣтъ тому назадъ. Еслибы каждый изразецъ былъ совершенно чистъ и могъ отразить на своей поверхности картину изъ несвязныхъ мыслей Скруджа, то каждый изразецъ представилъ бы портретъ стараго Марлея.
   -- Какой вздоръ! сказалъ Скруджъ и прошелся по комнатѣ.
   Походивши немного, онъ опять сѣлъ. Откинувъ голову на спинку стула, онъ нечаянно взглянулъ на колокольчикъ, висѣвшій въ комнатѣ и давно уже не употреблявшійся. Этотъ колокольчикъ былъ нѣкогда проведенъ изъ комнаты верхняго этажа, для какой-то цѣли, давно забытой. И вдругъ, къ неописанному удивленію и невольному ужасу Скруджа, этотъ колокольчикъ сталъ качаться. Сперва онъ качался очень медленно, не издавая почти звука, но потомъ громко зазвонилъ, и ему стали вторить всѣ колокольчики въ домѣ. Этотъ звонъ продолжался съ полминуты -- можетъ быть, съ минуту, -- но Скруджу это время показалось цѣлымъ часомъ.
   Затѣмъ всѣ колокольчики разомъ смолкли.
   Тогда въ самомъ низу, въ подвалѣ дома, послышалось какое-то бряцанье, точно кто нибудь тащилъ тяжелую цѣпь по боченкамъ въ погребѣ виннаго торговца. Скруджъ вспомнилъ тогда, что ему говорили, будто духи, которые являются людямъ на землѣ, всегда тащатъ за собою цѣпи. Потомъ дверь погреба отворилась съ страшнымъ трескомъ, и Скруджъ услыхалъ то же бряцанье, но болѣе явственное, въ нижнемъ этажѣ, затѣмъ то же бряцанье по лѣстницѣ и наконецъ у самой двери своей комнаты.
   -- И все-таки вздоръ! сказалъ Скруджъ. Не хочу этому вѣрить!
   Однако онъ перемѣнился въ лицѣ, когда привидѣніе, не останавливаясь, прошло сквозь дверь, вошло въ комнату и предстало передъ нимъ. При входѣ его потухавшее пламя запрыгало, какъ бы желая воскликнуть: "Я его знаю; это тѣнь Марлея!", и опять померкло.
   То была, дѣйствительно, фигура Марлея, въ его парикѣ, обыкновенномъ камзолѣ, узкихъ панталонахъ и длинныхъ сапогахъ, кисточки которыхъ шевелились такъ же, какъ косичка, полы сюртука и волосы на головѣ. Цѣпь, которую Марлей тащилъ за собою, была прикрѣплена къ его таліи; она была очень длинна и извивалась какъ хвостъ; она состояла (какъ Скруджъ хорошо замѣтилъ) изъ денежныхъ ящиковъ, ключей, замковъ, изъ конторскихъ книгъ, изъ актовъ и тяжелыхъ мѣшковъ съ деньгами. Все это было сдѣлано изъ стали. Тѣло привидѣнія было такъ прозрачно, что Скруджъ, смотря на него спереди, сквозь камзолъ, могъ видѣть его двѣ заднія пуговки.
   Скруджу часто приходилось прежде слышать, что у Марлея нѣтъ сердца; но онъ этому не вѣрилъ до сихъ поръ, да и теперь не вѣрилъ. Онъ внимательно разсматривалъ привидѣніе насквозь и видѣлъ, что оно стояло прямо передъ нимъ; онъ чувствовалъ на себѣ холодящее дѣйствіе его мертвенно-холодныхъ глазъ; онъ разсмотрѣлъ даже изъ какой матеріи былъ сдѣланъ платокъ, который связывалъ Марлею голову и подбородокъ и котораго Скруджъ прежде не замѣтилъ. И все-таки онъ не вѣрилъ и боролся со своими внѣшними чувствами.
   -- Ну-съ, сказалъ Скруджъ холодно и рѣзко, чего вы желаете отъ меня?
   -- Очень многаго, отвѣчало привидѣніе.
   То былъ голосъ Марлея,-- никакого сомнѣнія.
   -- Кто вы такой?
   -- Спросите лучше, каковъ я былъ?
   -- Ну, кто были вы? сказалъ Скруджъ, возвысивъ голосъ.. Вы, хотя и тѣнь, по очень щепетильны.
   -- При жизни я былъ вашимъ компаньономъ, Яковомъ Марлеемъ.
   -- Не можете ли... вы... присѣсть? спросилъ Скруджъ. подозрительно поглядывая на привидѣніе.
   -- Могу.
   -- Такъ садитесь.
   Скруджъ сдѣлалъ этотъ вопросъ потому, что не зналъ, обладаетъ ли такое прозрачное привидѣніе способностью сидѣть, и чувствовалъ, что если оно отвѣтитъ отрицательно, то объясненіе будетъ очень неудобно. Но привидѣніе усѣлось совершенно свободно по другую сторону камина.
   -- Вы не вѣрите въ меня? замѣтило привидѣніе.
   -- Не вѣрю, отвѣчалъ Скруджъ.
   -- Какое желали бы вы имѣть доказательство въ моей дѣйствительности, кромѣ свидѣтельства вашихъ собственныхъ глазъ?
   -- Не знаю, отвѣчалъ Скруджъ.
   -- Почему вы не вѣрите своимъ глазамъ?
   -- Потому что иногда самая ничтожная вещь вліяетъ на наши внѣшнія чувства. Легкое разстройство желудка дѣлаетъ ихъ невѣрными, и они насъ тогда обманываютъ. Вы, можетъ быть, въ дѣйствительности не что иное, какъ непереваренный въ желудкѣ кусокъ говядины, корка отъ сыра или недопеченый картофель; въ васъ, я думаю, болѣе неудобосваримаго, чѣмъ серьезнаго.
   Скруджъ не имѣлъ привычки острить и въ эту минуту былъ вовсе не въ шутливомъ расположеніи духа. По правдѣ сказать, онъ старался шутить, чтобы развлечь себя и прогнать страхъ, которымъ голосъ привидѣнія пронималъ его до мозга костей.
   Онъ чувствовалъ, что сидѣть молча и смотрѣть въ неподвижные стеклянные глаза будетъ, для него гибелью. Притомъ привидѣніе было окружено какой-то адской атмосферой. Скруджъ не могъ ее чувствовать, но она сказывалась потому, что, хотя провидѣніе сидѣло совершенно неподвижно, однако, волосы, кисточки на сапогахъ и полы сюртука колебались, точно отъ струи теплаго воздуха, выходящаго изъ печи.
   -- Видите-ли вы эту зубочистку? спросилъ Скруджъ, возвращаясь къ разговору и желая отвратить отъ себя хоть на мгновеніе пристальный взоръ привидѣнія.
   -- Вижу, отвѣчало привидѣніе.
   -- Но вы не смотрите на нее, замѣтилъ Скруджъ.
   -- И все-таки вижу, возразило привидѣніе.
   -- Ну, такъ мнѣ стоитъ, продолжалъ Скруджъ, проглотить ее, чтобы затѣмъ до конца жизни меня преслѣдовалъ цѣлый легіонъ духовъ, измышленныхъ собственной моей фантазіей. Вздоръ, я вамъ говорю, вздоръ!
   Услышавъ это, привидѣніе издало такой страшный и печальный крикъ и съ такимъ ужаснымъ шумомъ потрясло своею цѣпью, что Скруджъ долженъ былъ схватиться за стулъ, чтобы не упасть въ обморокъ; но страхъ его достигъ крайняго предѣла, когда привидѣніе сняло повязку со своей головы, какъ-будто ему было жарко въ комнатѣ.
   При этомъ нижняя челюсть Марлея упала ему на грудь.
   Скруджъ опустился на колѣни и закрылъ лицо руками.
   -- О, пощади! воскликнулъ онъ. Зачѣмъ ты, страшное видѣніе, такъ тревожишь меня?
   -- О, человѣкъ съ земнымъ умомъ, вѣришь-ли ты въ меня теперь? спросилъ духъ.
   -- Вѣрю, отвѣтилъ Скруджъ. Я принужденъ вѣрить. Но зачѣмъ духи являются на землю, и зачѣмъ они приходятъ ко мнѣ?
   -- О, Скруджъ! сказало привидѣніе, отъ всякаго человѣка требуется, чтобы душа его не оставалась замкнута, чтобъ она была въ постоянномъ общеніи съ его ближними, принимала всегда участіе въ другихъ, -- и если душа не исполнила этого своего предназначенія при жизни, то обречена выполнить его по смерти. Она осуждена бродить по свѣту и видѣть -- о, горе мнѣ!-- видѣть то, въ чемъ не можетъ принять участія, видѣть тѣхъ, съ кѣмъ при жизни она могла бы дѣлиться и счастье которыхъ было въ ея рукахъ.
   Привидѣніе опять застонало, потрясло цѣпью и стало ломать свои прозрачныя руки.
   -- Вы скованы, сказалъ Скруджъ дрожащимъ голосомъ. Отчего? Скажите мнѣ.
   -- Я ношу ту цѣпь, которую сковалъ себѣ при жизни, отвѣчалъ духъ; я самъ постепенно прибавлялъ къ ней звено за звеномъ, аршинъ за аршиномъ; надѣлъ ее на себя и ношу по своей волѣ. Неужели тебѣ кажется страннымъ ея составъ?
   Скруджъ дрожалъ все болѣе и болѣе.
   -- Или, можетъ быть, ты желаешь знать, продолжалъ духъ, вѣсъ и длину той цѣпи, которую ты самъ носишь? Она была такой же тяжести и такой же длины, какъ моя, семь лѣтъ тому назадъ. Съ тѣхъ поръ ты много надъ нею работалъ, и она вышла очень тяжела.
   Скруджъ посмотрѣлъ на полъ, какъ-бы желая увидѣть себя окруженнымъ пятидесятью или шестидесятью саженями желѣзной цѣпи, но не увидѣлъ ничего.
   -- Яковъ, началъ онъ умоляющимъ голосомъ, старый Яковъ Марлей, скажи мнѣ еще что нибудь. Успокой меня, Яковъ.
   -- Мнѣ нечѣмъ тебя успокоить, Эбенезеръ Скруджъ, возразилъ духъ. Успокоеніе нисходитъ изъ другихъ сферъ, приносится иными посланными и дается другого сорта людямъ. Я даже не могу тебѣ сказать всего, что бы хотѣлъ. Мнѣ дозволено очень немного говорить съ тобою. Я нигдѣ не могу останавливаться, нигдѣ не могу отдыхать и мѣшкать. Моя душа при жизни никогда не переступала за порогъ нашей конторы,-- слушай меня внимательно,-- никогда не выходила за узкіе предѣлы нашей размѣнной ямы, и потому мнѣ предстоитъ много тяжелыхъ путешествій.
   Скруджъ въ раздумьѣ заложилъ руки въ карманы (онъ это дѣлалъ всегда, когда задумывался) и, не подымаясь съ колѣнъ и не открывая глазъ, сталъ обдумывать то, что говорило ему привидѣніе.
   -- Однако, ты совершаешь эти путешествія, должно быть, очень медленно, замѣтилъ Скруджъ, какъ бы дѣловымъ, но вмѣстѣ съ тѣмъ смиреннымъ и почтительнымъ тономъ.
   -- Медленно! воскликнулъ Марлей.
   -- Ты уже семь лѣтъ какъ умеръ, сказалъ тихо Скруджъ, и все время путешествуешь?
   -- Да, все время, отвѣчалъ духъ; и мнѣ нѣтъ ни отдыха, ни покоя; меня вѣчно грызетъ раскаяніе.
   -- Ты скоро двигаешься? спросилъ Скруджъ.
   -- На крыльяхъ вѣтра, отвѣчалъ духъ.
   -- Такъ ты облетѣлъ, должно быть, громадныя пространства въ эти семь лѣтъ? замѣтилъ Скруджъ.
   Вмѣсто отвѣта, привидѣніе опять застонало и потрясло свою цѣпь, зловѣщее бряцанье которой раздалось въ ночной тишинѣ съ такимъ ужаснымъ шумомъ, что полиція могла бы справедливо вознегодовать на нарушеніе общественнаго спокойствія квартала.
   -- О, несчастное, плѣнное, скованное существо! воскликнуло привидѣніе. Не знаешь ты, что годы непрестаннаго труда, совершаемаго безсмертными существами для этой земли, должны перейти въ вѣчность прежде, чѣмъ осуществится добро, котораго ты можешь достигнуть своими усиліями. Не знаешь ты, что всякая христіанская душа, желающая дѣлать добро въ своемъ скромномъ кружкѣ, найдетъ жизнь свою слишкомъ короткой для той пользы, которую могла бы принести. Не знаешь ты, что никакое раскаяніе не можетъ загладить цѣлой жизни, потраченной даромъ. И я этого не зналъ! Да, таковъ я былъ!
   -- Но ты всегда былъ отличнымъ дѣловымъ человѣкомъ, Яковъ, возразилъ Скруджъ, запинаясь, ибо онъ началъ чувствовать, что слова привидѣнія примѣняются и къ нему.
   -- Дѣловымъ! воскликнуло привидѣніе, ломая руки. Дѣло мое было человѣчество, дѣло мое было общее благо, любовь, состраданіе, терпимость, благотворительность -- все это было моимъ дѣломъ! Торговые-же обороты мои были только каплею въ томъ океанѣ дѣлъ, которыя были предназначены мнѣ.
   Съ этими словами привидѣніе протянуло къ Скруджу цѣпь съ такимъ отчаяніемъ, какъ-будто она одна была причиною всѣхъ его страданій, и снова отбросило ее съ шумомъ на полъ.
   -- Въ это время года, продолжало привидѣніе, я страдаю болѣе всего. О, зачѣмъ я ходилъ между своими ближними съ закрытыми глазами; зачѣмъ ни разу не поднялъ этихъ глазъ къ той звѣздѣ, которая привела волхвовъ къ бѣдному жилищу! Развѣ мало здѣсь бѣдныхъ жилищъ, къ которымъ могъ привести меня ея свѣтъ!
   Отъ такого оборота рѣчи у Скруджа болѣзненно сжалось сердце, и онъ началъ дрожать.
   -- Слушай меня! воскликнуло привидѣніе. Я скоро долженъ буду тебя оставить.
   -- Я буду слушать, отвѣчалъ Скруджъ. Только умоляю тебя, Яковъ, не проводи предо мной такихъ картинъ, не будь такъ цвѣтистъ.
   -- Я не имѣю права объяснять тебѣ, почему я сегодня явился къ тебѣ въ видимой формѣ. Но скажу тебѣ, что часто, очень часто я невидимо сиживалъ около тебя.
   Скруджу не было никакого удовольствія слышать это; онъ вздрогнулъ и отеръ потъ съ своего лица.
   -- И это не легкая часть моего наказанія, продолжало привидѣніе. Сегодня-же ночью я пришелъ предупредить тебя, что ты можешь еще надѣяться избѣжать моей участи, Эбенезеръ; я самъ придумалъ для этого средство.
   -- Ты всегда былъ моимъ добрымъ другомъ, отвѣчалъ Скруджъ; благодарю тебя.
   -- Тебя посѣтятъ три духа, закончило привидѣніе.
   У Скруджа былъ такой жалкій видъ, какъ у привидѣнія, когда у него повисла челюсть.
   -- Развѣ въ этомъ заключаются та возможность и надежда, о которыхъ ты говорилъ, Яковъ?
   -- Именно въ этомъ.
   -- Я думаю что этого мнѣ бы не хотѣлось.
   -- Безъ ихъ посѣщенія, отвѣчало привидѣніе ты не можешь избѣжать моей участи. Ожидай-же перваго изъ нихъ завтра, когда пробьетъ часъ ночи.
   -- Нельзя-ли мнѣ принять ихъ всѣхъ разомъ и на томъ покончить, Яковъ? намекнулъ Скруджъ.
   -- Ожидай второго въ слѣдующую ночь, въ то же самое время. Третій придетъ въ третью ночь, съ послѣднимъ ударомъ полночи. Меня ты больше не увидишь; но для твоего же собственнаго блага помни все, что произошло между нами.
   Произнесши эти слова, привидѣніе взяло со стола свой платокъ и обвязало имъ попрежнему голову. Скруджъ зналъ, что оно это дѣлаетъ, потому что услышалъ стукъ соединившихся челюстей.

0x01 graphic

   Тогда онъ осмѣлился поднять глаза и увидѣлъ своего сверхъестественнаго посѣтителя стоящимъ прямо противъ него съ навернутою на рукѣ цѣпью. Оно стало отступать отъ Скруджа, и при каждомъ шагѣ его окно понемногу отворялось, такъ что когда призракъ подошелъ къ самому окну, оно уже было широко раскрыто.
   Привидѣніе кивнуло Скруджу подойти, что онъ и сдѣлалъ; но на разстояніи двухъ шаговъ оно сдѣлало ему знакъ не приближаться болѣе. Скруджъ остановился, не столько изъ послушанія, какъ отъ удивленія и страха, потому что въ эту минуту онъ услышалъ какіе-то неясные звуки, носившіеся въ воздухѣ. То былъ какой-то плачъ горя, раскаянія и самообвиненія. Привидѣніе, прислушавшись къ раздававшимся звукамъ, присоединило къ нимъ и свой плачъ и медленно уплыло въ холодную темную ночь.
   Скруджъ съ ужасомъ подошелъ къ окну и выглянулъ.
   Онъ увидѣлъ массу привидѣній, быстро двигавшихся въ воздухѣ и жалобно стонавшихъ. На каждомъ изъ нихъ была цѣпь, подобная цѣпи Марлея. Нѣкоторыя изъ нихъ (очень, впрочемъ, немногія) были скованы вмѣстѣ (вѣроятно, преступные члены разныхъ кабинетовъ); ни одно не было свободно. Многія изъ этихъ тѣней были при жизни лично знакомы Скруджу. Онъ былъ даже друженъ съ однимъ старымъ привидѣніемъ въ бѣломъ жилетѣ, къ ногѣ котораго былъ прикованъ громадный желѣзный сундукъ. Оно отчаянно плакало, тщетно пытаясь придти на помощь бѣдной женщинѣ съ ребенкомъ, сидѣвшей внизу, на порогѣ двери. Ясно было, что страданіе всѣхъ тѣней происходило оттого, что онѣ хотѣли помочь несчастнымъ людямъ, а между тѣмъ навѣки потеряли возможность къ тому.
   Наконецъ, онѣ исчезли, а вмѣстѣ съ ними исчезъ и жалобный звукъ ихъ голосовъ. Скруджъ не могъ разсмотрѣть, какъ это произошло; онѣ-ли скрылись за туманомъ, или туманъ поглотилъ ихъ. Но съ ихъ исчезновеніемъ снова водворилась тишина, какъ въ пору возвращенія Скруджа домой. Онъ быстро заперъ окно и сталъ осматривать дверь, черезъ которую вошла тѣнь Марлея. Дверь была заперта на замокъ, какъ онъ ее самъ раньше заперъ, и задвижка была цѣла. Скруджъ хотѣлъ было сказать "вздоръ", но остановился на первомъ звукѣ.
   Между тѣмъ, отъ испытаннаго-ли волненія, отъ дневной-ли работы, оттого-ли, что онъ заглянулъ въ загробный міръ, отъ тоскливаго-ли разговора с-ъ привидѣніемъ, или, наконецъ, отъ поздняго часа ночи,-- Скруджъ почувствовалъ сильную потребность въ отдыхѣ, подошелъ къ постели, бросился въ нее, не раздѣваясь, и тотчасъ-же заснулъ.
   

Глава II.
Первый изъ трехъ духовъ.

   Когда Скруджъ проснулся, было такъ темно, что онъ, сидя въ постели, едва могъ отличать прозрачныя окна отъ непрозрачныхъ стѣнъ своей комнаты. Стараясь своими проницательными глазами разсмотрѣть что-нибудь въ темнотѣ, онъ услыхалъ бой курантовъ сосѣдней церкви; они пробили четыре четверти; тогда онъ сталъ прислушиваться, чтобы узнать часъ.
   Къ великому его удивленію, тяжелый колоколъ пробилъ шесть, затѣмъ продолжалъ семь, восемь, и такъ до двѣнадцати, и остановился. Двѣнадцать! Вѣдь былъ уже третій часъ, когда онъ легъ спать. Часы не вѣрны! Должно быть, ледяная сосулька попала въ механизмъ. Двѣнадцать!
   Онъ прижалъ пружину своихъ часовъ съ репетиромъ, чтобы повѣрить нелѣпые куранты; но и частый бой репетира показалъ двѣнадцать и остановился.
   -- Невѣроятно, сказалъ Скруджъ, чтобы я проспалъ цѣлый день и часть слѣдующей ночи. Не можетъ быть также, чтобы что-нибудь случилось съ солнцемъ и что теперь двѣнадцать часовъ дня.
   Послѣдняя мысль такъ встревожила его, что онъ вскочилъ съ постели и ощупью направился къ окну. Желая увидѣть что-нибудь, онъ долженъ былъ рукавомъ своего халата стереть ледъ съ окна, но и тогда увидѣлъ очень мало. Онъ узналъ только, что было еще очень туманно и чрезвычайно холодно, что на улицѣ не было никакого движенія, не только шума и волненія, которые несомнѣнно были бы очень сильны, еслибы ночь побѣдила день и навсегда воцарилась на землѣ. Это разсужденіе было для Скруджа очень успокоительно, потому что еслибы не было больше счета дней, то фраза денежныхъ документовъ, которые такъ цѣнилъ Скруджъ: "три дня по предъявленіи сего долженъ такой-то уплатить г. Эбенезеру Скруджу или кому онъ прикажетъ" и т. д.,-- фраза эта сдѣлалась бы такимъ же пустымъ обезпеченіемъ, какъ гарантія Соединенныхъ Штатовъ.
   Скруджъ легъ опять въ постель и сталъ думать, думать и не могъ ни до чего додуматься. Чѣмъ болѣе онъ думалъ, тѣмъ болѣе путался, а чѣмъ болѣе старался не думать, тѣмъ болѣе думалъ.
   Мысль о тѣни Марлея крайне тревожила Скруджа. Каждый разъ, какъ послѣ долгаго обсужденія онъ рѣшалъ, что все это былъ только сонъ, его мысль, какъ спущенная пружина, принимала прежнее направленіе и ставила тотъ же открытый вопросъ: былъ-ли то сонъ, или нѣтъ?
   Скруджъ лежалъ въ такомъ состояніи до тѣхъ поръ, когда куранты пробили еще три четверти: тогда онъ вдругъ вспомнилъ, что привидѣніе предупредило его о новомъ посѣщеніи, когда пробьетъ часъ. Онъ рѣшилъ не спать, пока не пройдетъ часъ; и такъ-какъ заснуть было ему такъ-же трудно, какъ попасть въ царствіе небесное, то это рѣшеніе казалось самымъ благоразумнымъ съ его стороны.
   Четверть часа длилась такъ долго, что Скруджъ не разъ былъ убѣжденъ, что онъ незамѣтно заснулъ и прослышалъ бой часа. Наконецъ онъ услыхалъ бой.
   "Дингъ-донгъ!"
   -- Четверть, считалъ Скруджъ.
   "Дингъ-донгъ!"
   -- Половина.
   "Дингъ-донгъ!"
   -- Три четверти.
   "Дингъ-донгъ!"
   -- Часъ, и ничего нѣтъ! воскликнулъ торжествующій Скруджъ.
   Но онъ произнесъ это прежде, нежели пробилъ самъ часъ, и только теперь колоколъ прозвучалъ глубокимъ, густымъ, мрачнымъ звукомъ: часъ. Въ то же мгновеніе въ комнату ворвался свѣтъ, и пологъ у Скруджевой постели былъ отдернутъ. Пологъ постели былъ отдернутъ, говорю вамъ, чьей-то рукой, и именно не та часть, которая была у ногъ или за спиной Скруджа, а та, которая была противъ его лица. Итакъ, пологъ былъ отдернутъ. Скруджъ вскочилъ и въ полулежачемъ положеніи встрѣтился лицомъ къ лицу съ потревожившимъ его неземнымъ посѣтителемъ. Послѣдній стоялъ такъ же близко къ нему, какъ я теперь къ вамъ, а я въ вашей мысли нахожусь въ эту минуту у самаго вашего локтя.
   Посѣтитель этотъ былъ странное существо: онъ имѣлъ фигуру ребенка, однако, былъ скорѣе похожъ на старика, чѣмъ на ребенка,-- но на старика, котораго какая-то окружавшая его сверхъестественная среда удаляла отъ глазъ и уменьшала до размѣровъ ребенка. Волосы, падавшіе ему на плечи, были бѣлы какъ у старика. между тѣмъ, какъ на его свѣжемъ, точно у ребенка, лицѣ не было ни одной морщинки. Руки его были очень длинны и мускулисты и, казалось, обладали необычайной силой. Онѣ были голы, также какъ и логи; по послѣднія были чрезвычайно нѣжны. На немъ была надѣта туника чистѣйшей бѣлизны, опоясанная ярко-блестящимъ поясомъ. Онъ держалъ въ рукѣ вѣтку вѣчнозеленаго зимняго растенія, а платье его было украшено лѣтними цвѣтами. Но наиболѣе странно было то, что отъ его головы распространялась вверхъ яркая полоса свѣта, которая дѣлала все это видимымъ. Поэтому-то, въ свои мрачныя минуты, онъ, какъ видно, употреблялъ вмѣсто шляпы большой гасильникъ, который и держалъ теперь подъ мышкой.
   Но когда Скруджъ посмотрѣлъ еще пристальнѣе, то и это свойство оказалось не самымъ страннымъ въ явившемся существѣ. Какъ поясъ его блестѣлъ и сверкалъ то въ одной части, то въ другой, и казавшееся свѣтлымъ одну минуту дѣлалось темнымъ въ другую, такъ и вся фигура существа была ясна частями и мѣнялась въ очертаніяхъ. То это было существо съ одною рукою, то съ одною ногою, то вдругъ съ двадцатью ногами; то было это просто двѣ ноги безъ головы, то голова безъ туловища, и при всѣхъ этихъ измѣненіяхъ нельзя было замѣтить даже самыхъ очертаній разныхъ частей тѣла,-- такъ онѣ быстро исчезали во мракѣ. И вдругъ, къ удивленію Скруджа, видѣніе стало опять самимъ собою: яснымъ и свѣтлымъ, какъ прежде.
   -- Не тотъ-ли вы духъ, милостивый государь, о посѣщеніи котораго я предупрежденъ? спросилъ Скруджъ.
   -- Тотъ самый.
   Голосъ былъ мягокъ и нѣженъ, но, удивительная вещь, звучалъ тихо, какъ-будто духъ находился на нѣкоторомъ разстояніи, а не такъ близко къ Скруджу.
   -- Кто вы, и что вы такое? спросилъ Скруджъ.
   -- Я духъ прошедшаго Рождества.
   -- Давно прошедшаго? полюбопытствовалъ Скруджъ, присматриваясь къ крошечному существу.
   -- Нѣтъ, вашего послѣдняго Рождества.
   Скруджу -- хотя онъ самъ не сознавалъ, почему -- очень хотѣлось видѣть духа въ шляпѣ, и потому онъ попросилъ его накрыться.
   -- Что! воскликнулъ духъ, неужели ты желалъ бы такъ скоро уничтожить человѣческими руками тотъ свѣтъ, который я распространяю. Развѣ мало того, что ты одинъ изъ тѣхъ, страсти которыхъ создали эту шапку и которые заставляютъ меня носить ее, опустивши до самыхъ бровей, въ теченіе цѣлаго ряда годовъ.
   Скруджъ почтительно отрицалъ всякое желаніе обидѣть духа и сказалъ, что онъ не помнитъ, чтобы когда-нибудь въ своей жизни имѣлъ намѣреніе надѣть на него шапку. Затѣмъ онъ взялъ на себя смѣлость спросить, какое дѣло привело къ нему духа.
   -- Твое благополучіе, отвѣчалъ послѣдній.
   Скруджъ выразилъ свою благодарность, но не могъ не подумать при этомъ, что ночь непрерваннаго сна была бы сообразнѣе съ этою цѣлью. Должно быть, духъ угадалъ, о чемъ думалъ Скруджъ, и потому тотчасъ-же сказалъ.
   -- Высказывай свои возраженія, но обдумывай.
   Духъ протянулъ свою сильную руку и ласково дотронулся до Скруджа.
   -- Вставай и пойдемъ со мною.
   Напрасно было бы Скруджу доказывать, что ни погода, ни время не благопріятствовали прогулкамъ; что постель была тепла, а термометръ стоялъ гораздо ниже пуля; что самъ онъ былъ одѣтъ очень легко (на немъ были только туфли, халатъ и ночной колпакъ) и что онъ страдалъ въ это время простудой. Высказывать все это было бы напрасно, потому что сжиманію руки духа, хотя и нѣжному, какъ пожиманіе женской руки, нельзя было противиться. Скруджъ всталъ, но, видя, что духъ направляется къ окну, онъ съ умоляющимъ видомъ ухватился за его платье и воскликнулъ:
   -- Я смертный и могу упасть!
   -- Дай мнѣ дотронуться до твоего сердца, сказалъ духъ, положивъ ему руку на грудь, и мое прикосновеніе поддержитъ тебя не только въ этомъ, но и въ другихъ дѣлахъ.
   За этими словами они прошли сквозь стѣну и очутились на проселочной дорогѣ, по обѣимъ сторонамъ которой тянулись поля. Городъ совершенно исчезъ, и не оставалось ни малѣйшаго признака его. Исчезли также и темнота, и туманъ; былъ ясный, холодный, зимній день, и земля была покрыта снѣгомъ.
   Скруджъ осмотрѣлся и, всплеснувъ руками, воскликнулъ:
   -- Боже мой! я здѣсь воспитывался; я былъ здѣсь ребенкомъ!
   Духъ ласково посмотрѣлъ на него. Его нѣжное прикосновеніе, хотя очень легкое и мгновенное, казалось, продолжало дѣйствовать на чувство стараго человѣка.
   Скруджу чудились въ воздухѣ тысячи запаховъ, съ которыми связывались тысячи давно-давно забытыхъ думъ, надеждъ, радостей и заботъ.
   -- Губы твои дрожатъ, замѣтилъ духъ; а что это такое на твоей щекѣ?
   Скруджъ пробормоталъ, заикаясь, что это прыщъ, и просилъ духа вести его, куда захочетъ.
   -- Ты помнишь дорогу? спросило привидѣніе.
   -- Помню-ли я ее? воскликнулъ съ жаромъ Скруджъ; я могъ бы итти по ней съ завязанными глазами.
   -- Странно, что ты въ продолженіе столькихъ лѣтъ не вспоминалъ о ней, замѣтило привидѣніе. Пойдемъ!
   Они пошли по дорогѣ. Скруджъ узнавалъ каждыя ворота, каждый столбъ, каждое дерево. На нѣкоторомъ разстояніи показался маленькій городокъ со своими мостомъ, церковью и извивающейся рѣкой. Нѣсколько косматыхъ лошаденокъ бѣжали мелкой рысцей, и мальчики, ѣхавшіе на нихъ верхомъ, перекликались съ другими мальчиками, ѣхавшими въ деревенскихъ одноколкахъ и повозкахъ, которыми правили фермеры. Дѣти были чрезвычайно веселы и, перекликаясь, до того наполняли широкія поля радостными кликами, что, слушая ихъ, хохоталъ и самый воздухъ.
   -- Это только тѣни того, что когда-то существовало, сказалъ духъ; они не видятъ и не слышатъ насъ.
   Веселые путешественники приближались, и Скруджъ узнавалъ каждаго изъ нихъ и каждаго называлъ по имени. Почему онъ безгранично радовался, видя ихъ, почему холодные глаза заблестѣли и сердце забилось, почему доставляло ему удовольствіе слышать, какъ они желали другъ другу веселаго Рождества, когда разставались на перекресткахъ? Что было въ Рождествѣ радостнаго для Скруджа? Прочь мысль о радостномъ Рождествѣ! Когда приносило оно ему добро?
   -- Школа еще не совсѣмъ опустѣла, сказалъ духъ. Тамъ до сихъ поръ сидитъ одинокій мальчикъ, оставленный своими близкими.
   Скруджъ сказалъ, что онъ это знаетъ, и заплакалъ.
   Они свернули съ дороги на хорошо знакомую Скруджу тропинку и подошли къ темному кирпичному строенію, надъ крышей котораго возвышалась небольшая башенка съ колоколомъ и флюгеромъ. Это былъ большой домъ, совершенно запущенный. Стѣны большихъ службъ, стоявшихъ безъ употребленія, были сыры и покрыты плѣсенью, окна разбиты, ворота развалились, въ конюшняхъ гуляли и кудахтали куры; сараи и навѣсы заросли травой. Не лучше того сохранился домъ и внутри. Изъ мрачной передней можно было заглянуть, черезъ отворенныя двери, въ комнаты и видѣть, какъ онѣ были велики, бѣдно меблированы и холодны.. Какой-то сырой земляной запахъ, носившійся въ воздухѣ, холодъ и пустота невольно наводили на мысль, что тутъ встаютъ очень рано и очень мало ѣдятъ.
   Духъ и Скруджъ прошли черезъ переднюю и остановились у двери въ самую заднюю часть дома. Дверь отворилась передъ ними и обнаружила длинную, голую, мрачную комнату, которая казалась еще пустѣе отъ длинныхъ рядовъ простыхъ сосновыхъ скамеекъ и пюпитровъ. За однимъ изъ нихъ сидѣлъ у слабаго огня одинокій ребенокъ и читалъ. Скруджъ сѣлъ на скамейку и заплакалъ, при видѣ своего собственнаго бѣднаго я, забытаго какъ всегда въ то время.
   Малѣйшее эхо въ домѣ, пискъ и возня мышей за штукатуркой, звукъ отъ капель воды, падавшихъ съ оттаивавшей водокачалки, шелестъ безлистыхъ вѣтвей стараго тополя, скрипъ качаемой вѣтромъ двери пустой кладовой, всякій трескъ огня дѣйствовали на сердце Скруджа смягчающимъ образомъ и разстраивали его до слезъ.
   Духъ прикоснулся къ рукѣ Скруджа и указалъ ему на его младшее я, углубившееся въ чтеніе. Вдругъ за окномъ предсталъ предъ ними совершенно ясно человѣкъ въ иностранномъ костюмѣ; изъ-за кушака его торчалъ топоръ, и человѣкъ этотъ держалъ за узду осла, нагруженнаго дровами.
   -- Да вѣдь это Али-Баба! воскликнулъ Скруджъ въ восторгѣ. Это добрый, старый, честный Али-Баба! Да, да, я знаю.-- Однажды въ Рождество, когда Скруджъ, еще ребенкомъ, былъ оставленъ одинъ, точно также представился ему въ первый разъ Али-Баба {Дѣйствующее лицо въ одной сказкѣ "Тысячи и Одной Ночи".}. Бѣдный мальчикъ!-- А вотъ идетъ и Валентинъ, продолжалъ Скруджъ, и его дикій братъ Орсонъ; вотъ и они! А вотъ также... какъ его имя?... того, который спящимъ былъ оставленъ у воротъ Дамаска? Вотъ и слуга султана, котораго геній поставилъ вверхъ ногами. Вотъ онъ стоитъ на головѣ! И подѣломъ ему, я очень радъ: съ какой стати было ему жениться на принцессѣ!
   Какъ удивились бы дѣловые друзья Скруджа, еслибы увидѣли его разгоряченное и взволнованное лицо и услыхали, на какіе предметы онъ тратитъ всю серьезность своего характера и какимъ голосомъ онъ говоритъ: не то смѣясь, не то плача.
   -- А вотъ и попугай! воскликнулъ Скруджъ. Зеленыя крылья, желтый хвостъ и что-то въ родѣ салата, растущаго на головѣ; онъ самый и есть. "Бѣдный Робинъ Крузоэ", говорилъ онъ, когда Робинзонъ вернулся домой послѣ путешествія вокругъ острова, "бѣдный Робинъ Крузоэ! гдѣ ты былъ, Робинъ Крузоэ?" Робинзонъ думалъ, что онъ видитъ это во снѣ, но онъ не спалъ; это былъ попугай, вы знаете. Вотъ идетъ и Пятница; онъ бѣжитъ къ бухтѣ, спасая свою жизнь, и ему кажется, будто догоняютъ его и кричатъ: "Эй, держи его!"
   Затѣмъ, быстро перемѣнивъ тонъ, что было совершенно чуждо обыкновенному характеру Скруджа, онъ сказалъ, жалѣя самого себя: "Бѣдный мальчикъ!" и опять заплакалъ.
   -- Я бы желалъ... пробормоталъ онъ, вытерши слезы обшлагомъ своего рукава, засовывая руку въ карманъ и оглядываясь кругомъ; но теперь уже поздно.
   -- Въ чемъ дѣло? спросилъ духъ.
   -- Ничего, отвѣчалъ Скруджъ, ничего; въ прошлую ночь одинъ мальчикъ пѣлъ у моихъ дверей рождественскую пѣснь; мнѣ бы хотѣлось дать ему что-нибудь.
   На лицѣ духа показалась задумчивая улыбка; онъ сдѣлалъ движеніе рукою и сказалъ: "Посмотримъ другое Рождество".
   При этихъ словахъ прежній маленькій Скруджъ сдѣлался больше, а комната стала немножко темнѣе и еще грязнѣе. Двери покосило, окна потрескались, штукатурка осыпалась съ потолка и обнажила рѣшетины. Какимъ образомъ это случилось,-- Скруджъ зналъ не лучше васъ; онъ зналъ только, что это было совершенно вѣрно и что все случилось такъ. И вотъ, опять онъ здѣсь одинъ, когда всѣ мальчики отправились домой на веселые праздники.
   Онъ теперь не читалъ, но въ отчаяніи ходилъ взадъ и впередъ по комнатѣ. Скруджъ посмотрѣлъ на духа, и, мрачно покачавъ головой, боязливо взглянулъ по направленію къ двери. Она отворилась, и маленькая дѣвочка, гораздо моложе мальчика, вбѣжала въ комнату, бросилась ему на шею и, крѣпко цѣлуя его, говорила: "Милый, милый братъ!"
   -- Я пріѣхала за тобою, милый братъ, продолжала дѣвочка, хлопая своими худенькими рученками и отъ души смѣясь; я пріѣхала за тобою, чтобы отвезти тебя домой, домой, домой!
   -- Домой, маленькая Фанни? спросилъ удивленный мальчикъ..
   -- Да, отвѣчала сіяющая отъ радости дѣвочка,-- домой, совсѣмъ и навсегда. Отецъ сталъ такой добрый, что дома совершенный рай. Онъ такъ ласково говорилъ со мною одинъ вечеръ, когда я шла спать, что я не побоялась спросить его еще разъ, можешь-ли ты вернуться домой. Онъ отвѣтилъ, что можешь, и послалъ меня въ каретѣ за тобою. Ты будешь мужчиною, продолжала дѣвочка, широко раскрывая глаза, и никогда больше не вернешься сюда; но сперва мы проведемъ всѣ праздники вмѣстѣ и будемъ веселиться больше всѣхъ на свѣтѣ.
   -- А ты стала совершенно взрослой женщиной, моя крошка! воскликнулъ мальчикъ.
   Она захлопала въ ладоши, смѣялась и старалась дотронуться до его головы; но для этого она была слишкомъ мала; она хохотала и становилась на цыпочки, чтобы обнять его. Затѣмъ, со своею дѣтскою поспѣшностью, она стала тащить его къ двери; онъ же былъ вовсе не прочь слѣдовать за нею.
   Страшный голосъ закричалъ внизу: "Принесите чемоданъ мистера Скруджа", и во дворѣ показался самъ школьный учитель, который смотрѣлъ на своего ученика съ суровымъ снисхожденіемъ и привелъ его въ страшное смущеніе, пожавъ ему руку. Затѣмъ учитель провелъ дѣтей въ холодную, прехолодную гостиную,-- совершенный колодезь, гдѣ карты на стѣнахъ и небесные и земные глобусы на окнахъ были покрыты сыростью, какъ лакомъ. Здѣсь онъ досталъ графинъ какого-то удивительно легкаго вина и кусокъ удивительно-тяжелаго пирога и угостилъ дѣтей этими лакомствами; вмѣстѣ съ тѣмъ онъ послалъ худощавую служанку предложить стаканъ чего-нибудь кучеру, который отвѣчалъ, что онъ благодаритъ господина, но что если ему хотятъ подать что-нибудь изъ той самой бочки, изъ которой онъ пробовалъ раньше, то онъ не будетъ пить. Чемоданъ молодого Скруджа былъ уже привязанъ наверху кареты, и дѣти поспѣшили проститься со школьнымъ учителемъ; они сѣли въ карету и быстро покатили по извилистымъ дорожкамъ сада, сбивая колесами иней и снѣгъ съ лавровыхъ кустовъ, окаймлявшихъ узкія дорожки.
   -- Она была всегда нѣжнымъ созданіемъ, которое могло увянуть отъ дуновенія малѣйшаго вѣтерка, замѣтилъ духъ; но у нея было доброе сердце.
   -- О, да! воскликнулъ Скруджъ, ты правъ; я не стану этого отрицать,-- Боже меня сохрани!
   -- Она была замужемъ, когда умерла, и отъ нея остались, кажется, дѣти, сказалъ духъ.
   -- Одинъ ребенокъ, отвѣчалъ Скруджъ.
   -- Правда. Твой племянникъ.
   Скруджу сдѣлалось неловко, и онъ коротко отвѣтилъ. "Да".
   Духъ и Скруджъ покинули школу и въ тотъ-же мигъ очутились въ многолюдныхъ улицахъ города, по которымъ сновали взадъ и впередъ тѣни прохожихъ, а тѣни телѣгъ и каретъ мелькали и толпились, перебивая другъ у друга дорогу; словомъ, духъ и Скруджъ очутились среди живой дѣятельности и шума большого города. По убранству лавокъ ясно было видно, что и тутъ празднуется Рождество; только теперь уже былъ вечеръ, и улицы были освѣщены.
   Духъ остановился у двери конторы оптоваго магазина и спросилъ Скруджа, знаетъ-ли онъ ее.
   -- Знаю ли я ее! воскликнулъ Скруджъ; вѣдь я былъ здѣсь въ ученьѣ.
   Они вошли. При видѣ стараго господина въ парикѣ, сидѣвшаго за такимъ высокимъ пюпитромь, что если бы старикъ былъ двумя дюймами выше ростомъ, то ударился бы головой о потолокъ, Скруджъ пришелъ въ большое волненіе и воскликнулъ:
   -- Какъ! это старый Фецвигъ! Дай Богъ ему здоровья! Фецвигъ живъ!
   Старый Фецвигъ положилъ перо и посмотрѣлъ на часы, которые показывали семь. Онъ потеръ себѣ руки, поправилъ свой обширный жилетъ, засмѣялся всѣмъ тѣломъ -- отъ сапогъ до маковки -- и закричалъ довольнымъ, жирнымъ, густымъ, веселымъ голосомъ:
   -- Эй, сюда, Эбенезеръ, Дикъ!
   Прежній Скруджъ, уже молодымъ человѣкомъ, вбѣжалъ въ комнату со своимъ товарищемъ.
   -- Вѣдь это Дикъ Вилькинсъ! сказалъ Скруджъ духу. Боже мой, да, это онъ; онъ былъ очень привязанъ ко мнѣ. Бѣдный Дикъ! милый, добрый!
   -- Ну, ну, дѣти мои, сказалъ Фецвигъ, довольно работать! Сегодня канунъ Рождества, Дикъ; да, Рождества, Эбенезеръ. Чтобъ ставни были заперты въ одно мгновеніе ока!
   Вы не можете себѣ представить, съ какою быстротою они принялись за дѣло. Разъ, два, три,-- они выбѣжали на улицу со ставнями; четыре, пять, шесть,-- ставни были уже на мѣстѣ; семь, восемь, девять,-- болты были задвинуты и замкнуты, и, запыхавшись, какъ скаковыя лошади, молодые люди были уже дома, прежде нежели вы могли бы насчитать до двѣнадцати.
   -- Теперь, дѣти, закричалъ старый Фецвигъ, съ необыкновенною ловкостью соскочивши со своего высокаго табурета, уберите-ка все это, и чтобы было какъ можно просторнѣе. Скорѣе, Дикъ! Живо, Эбенезеръ!
   Убрать все! Да не было ничего на свѣтѣ, чего бы они не захотѣли или не могли убрать подъ наблюденіемъ старика Фецвига. Уборка была окончена въ минуту. Все, что стояло въ комнатѣ. было унесено, полъ выметенъ и вымытъ, лампы заправлены, каминъ затопленъ, и контора обратилась въ бальный залъ, такой уютный, теплый, сухой и свѣтлый, какого только можно желать въ зимнюю ночь.
   Вошелъ скрипачъ съ нотами, усѣлся за высокій пюпитръ и сталъ издавать невѣроятные, раздирающіе звуки. Вошла госпожа Фецвигъ, вся особа которой была ничто иное, какъ добродушная улыбка. Вошли три дѣвицы Фецвигъ, свѣженькія и прелестныя. Вошли за ними шесть молодыхъ ухаживателей, сердца которыхъ были сокрушены молодыми дѣвушками. Вошли всѣ молодые люди и женщины, служившіе въ домѣ. Вошла горничная со своимъ двоюроднымъ братомъ, булочникомъ. Вошла кухарка съ молочникомъ, близкимъ пріятелемъ ея брата. Вошелъ мальчикъ, котораго предъ тѣмъ привели съ улицы, подозрѣвая, что хозяинъ недостаточно накормилъ его. Мальчикъ прятался за дѣвочку, которая жила по той же улицѣ черезъ домъ, и уши которой свидѣтельствовали о томъ, что хозяйка порядкомъ надрала ихъ. Всѣ они вошли одинъ за другимъ, -- одни застѣнчиво, другіе бойко, нѣкоторые граціозно, нѣкоторые неловко, одни толкаясь, другіе пробиваясь; по какъ бы. то ни было и кто бы то ни былъ, всѣ вошли. Всѣ они, въ двадцать паръ, пустились въ танцы, выступая попарно впередъ и держа дамъ за обѣ руки, потомъ отступая назадъ и поочередно чрезъ пару въ разныя стороны; затѣмъ они образовали кольцо, которое двигалось кругомъ, кругомъ, съ разными видоизмѣненіями въ группахъ. Потомъ вновь образовались ряды; первая пара начинала фигуры, все новыя, когда проходила очередь задней пары; затѣмъ танцевало по нѣскольку паръ, и наконецъ всѣ заднія пары вмѣстѣ, такъ что между ними уже побыло ни одной передней, которая могла бы руководить остальными и поправить путаницу, наступившую подъ конецъ танцевъ. Тутъ старикъ Фецвигъ захлопалъ въ ладоши, чтобы остановить наконецъ танцы, и закричалъ: "Отлично!". Скрипачъ погрузилъ свое разгоряченное лицо въ кружку съ портеромъ, приготовленную нарочно для него. Но вскорѣ опять показалось его лицо, и онъ, пренебрегая отдыхомъ, снова началъ играть, хотя танцующихъ еще не было на мѣстѣ, и притомъ игралъ съ такою энергіею, какъ будто прежняго скрипача, истомленнаго до полусмерти, вынесли на носилкахъ домой, а это былъ совершенно свѣжій музыкантъ, рѣшившійся побѣдить своего предшественника или погибнуть.
   Опять танцовали; потомъ играли въ фанты и снова танцевали. Потомъ было подано угощеніе: тутъ были и сладкій пирогъ, и глинтвейнъ, и большой кусокъ холоднаго жаркого и большой кусокъ холодной вареной говядины, и пироги съ говядиной, и пиво въ изобиліи. Но главный эффектъ вечера былъ послѣ жаркого и говядины, когда скрипачъ подалъ сигналъ къ экоссезу (хитрая каналья, не забудьте! такой человѣкъ, который зналъ свое дѣло лучше, чѣмъ мы могли бы ему подсказать). Итакъ, когда онъ заигралъ экоссезъ, старикъ Фецвигъ съ госпожею Фецвигъ выступили на середину залы и стали танцевать,-- притомъ еще въ первой парѣ. И имъ предстоялъ немалый трудъ, потому что приходилось дирижировать двадцатью-тремя или четырьмя парами, и все такимъ народомъ, съ которымъ неудобно шутить, который хотѣлъ, во что бы то ни стало, танцовать, а вовсе не прохаживаться. Но если бы ихъ было вдвое -- да что -- вчетверо больше, то и тогда старикъ Фецвигъ не уступилъ бы имъ, какъ и госпожа Фецвигъ. Что же касается до нея, то она во всѣхъ отношеніяхъ была достойна своего кавалера. Если это не достаточно высокая похвала, то укажите мнѣ высшую и я употреблю ее. Икры Фецвига, одѣтыя въ шелковые чулки, свѣтились какъ луна и сверкали во время танца во всѣхъ концахъ комнаты. Вы положительно не могли бы указать, гдѣ они очутятся въ слѣдующую минуту. Исполнивши весь танецъ до конца, Фецвигъ такъ лихо подскочилъ, перебирая ногами, что, казалось, будто ими замигалъ, и, не пошатнувшись, онъ сталъ опять на ноги, какъ вкопанный.
   Когда пробило одиннадцать, балъ прекратился. Господинъ и госпожа Фецвигъ стали по обѣимъ сторонамъ дверей и, пожимая руки каждому и каждой, кто проходилъ, желали всѣмъ весело провести Рождество. Когда всѣ удалились и остались только оба наши ученика, хозяева такимъ же образомъ простились и съ ними двумя. Смолкли веселые голоса, и молодые люди отправились въ заднюю комнату спать.
   Въ продолженіе всего этого времени Скруджъ былъ внѣ себя. Сердце и душа его были на мѣстѣ происшествія. Онъ узнавалъ каждую вещь, вспоминалъ обо всемъ, радовался всему и находился въ сильномъ волненіи. Только теперь, когда веселыя лица двухъ учениковъ отвернулись отъ него, онъ вспомнилъ о духѣ и почувствовалъ, что послѣдній пристально смотритъ на него и что свѣтъ ярко горитъ на его головѣ.
   -- Какіе пустяки наполняютъ благодарностью этихъ глупыхъ людей! сказалъ духъ.
   -- Пустяки? вопросительно воскликнулъ Скруджъ.
   Духъ указалъ ему на двухъ учениковъ, восхвалявшихъ отъ всего сердца Фецвига, и велѣлъ Скруджу слушать. Скруджъ повиновался.
   -- Ну что, развѣ не пустяки? спросилъ духъ. Онъ истратилъ немного вашего бреннаго металла; три или четыре фунта, не болѣе. Развѣ это такъ много, чтобы заслужить такую похвалу?
   -- Не въ томъ дѣло, отвѣчалъ Скруджъ, говоря своимъ прежнимъ, а не теперешнимъ тономъ. Не въ томъ дѣло, духъ. Онъ обладаетъ силой дѣлать васъ счастливыми или несчастными; дѣлать ваше служеніе легкимъ или тягостнымъ: обратить его въ удовольствіе или въ мученіе. Если ты скажешь, что сила эта заключается въ словахъ и во взглядѣ, вещахъ такихъ легкихъ и незначительныхъ, что нельзя сложить ихъ и подвести имъ итогъ, такъ что же? То счастье, которое онъ доставляетъ, стоитъ цѣлаго состоянія.
   Скруджъ почувствовалъ на себѣ взглядъ духа и остановился.
   -- Въ чемъ дѣло? спросилъ духъ.
   -- Ничего особеннаго, отвѣчалъ Скруджъ.
   -- Мнѣ кажется, что ты о чемъ-то думалъ, настаивалъ духъ.
   -- Нѣтъ, сказалъ Скруджъ, ничего. Я только желалъ бы сказать нѣсколько словъ своему писцу. Вотъ и все.
   Молодой Скруджъ потушилъ лампы, и старый Скруджъ и духъ опять очутились на открытомъ воздухѣ.
   -- Времени осталось у меня мало. Скорѣе!
   Эти слова не относились ни къ Скруджу, ни къ кому-другому, кого бы онъ могъ видѣть; но они немедленно произвели свое дѣйствіе. Опять Скруджъ увидѣлъ своего прежняго я. Теперь онъ былъ старше, -- молодымъ человѣкомъ въ цвѣтѣ лѣтъ. Лицо его еще не поражало рѣзкими и грубыми чертами его позднѣйшихъ лѣтъ, но уже носило въ себѣ признаки заботь и скупости. Въ глазахъ его было какое-то безпокойное, алчное выраженіе, которое обнаруживало, какого рода страсть пустила въ немъ корни и должна была разрастись до огромныхъ размѣровъ.
   Прежній Скруджъ былъ не одинъ: возлѣ него сидѣла красивая молодая дѣвушка въ траурѣ; глаза ея были наполнены слезами, которыя блестѣли при свѣтѣ, распространяемомъ привидѣніемъ.
   -- Ничего, говорила она тихимъ, нѣжнымъ голосомъ; да и для васъ все равно: другой идолъ замѣнилъ меня, и если онъ можетъ веселить и поддерживать васъ, какъ я старалась бы это дѣлать, то у меня нѣтъ серьезной причины горевать.
   -- Какой идолъ замѣнилъ васъ? спросилъ Скруджъ.
   -- Золотой.
   -- Таково требованіе свѣта, сказалъ онъ. Свѣтъ ни къ чему такъ строго не относится, какъ къ бѣдности, въ то же время прикидываясь строго осуждающимъ погоню за богатствомъ.
   -- Вы слишкомъ боитесь свѣта, кротко возразила она. Всѣ ваши прочія надежды поглотила одна: избѣгнуть низкаго упрека свѣта. Я видѣла, какъ всѣ ваши благороднѣйшія стремленія понемногу поглощались вашей главной страстью -- наживой, которая совсѣмъ завладѣла вами. Развѣ не такъ?
   -- Такъ что же? возразилъ онъ; что за бѣда, что я сталъ умнѣе? Изъ-за этого я не измѣнился въ отношеніи къ вамъ.
   Она покачала головой.
   -- Развѣ я измѣнился?
   -- Договоръ нашъ старъ. Онъ былъ заключенъ тогда, когда мы оба были бѣдны и согласны довольствоваться своею бѣдностью до тѣхъ поръ, пока наше состояніе не улучшится терпѣливымъ и честнымъ трудомъ. Тогда вы были другимъ человѣкомъ. Да, вы измѣнились.
   -- Тогда я былъ еще мальчикомъ, отвѣчалъ онъ нетерпѣливымъ тономъ.
   -- Ваши собственныя чувства говорятъ вамъ, что вы были не тѣмъ, что вы теперь; я же не измѣнилась ни въ чемъ. И то, что обѣщало намъ счастіе, когда мы оба сердцемъ и душою составляли одно существо, теперь предвѣщаетъ горе, такъ какъ мы стали людьми совершенно различными. Я не стану вамъ разсказывать, какъ часто и съ какой болью въ сердцѣ я объ этомъ думала. Достаточно того, что я думала объ этомъ и могу теперь возвратить вамъ свободу.
   -- Развѣ я когда-нибудь добивался ея?
   -- Словами,-- нѣтъ, никогда.
   -- Чѣмъ же?
   -- Измѣнившимся сердцемъ и умомъ, другимъ образомъ жизни, другими цѣлями въ жизни; всѣмъ, что придавало цѣну моей любви въ вашихъ глазахъ. Если бы между нами ничего не произошло прежде, скажите мнѣ, старались-бы вы теперь пріобрѣсти мою любовь? О, нѣтъ!
   Онъ, казалось, соглашался противъ своей воли съ такимъ предположеніемъ, но сдѣлалъ надъ собою усиліе и сказалъ:
   -- Вы думаете, что нѣтъ.
   -- Богъ знаетъ, что я отъ души желала бы думать иначе, отвѣчала она. Но, узнавъ такую истину, я чувствую, какъ она сильна и неотразима. Но даже если бы вы были свободны сегодня, завтра, вчера, могу ли я повѣрить, что вы выбрали бы безприданную дѣвушку,-- вы, который, говоря съ нею откровенно, взвѣшивали все прибылью; или, если бы вы измѣнивши на минуту своему руководящему правилу, выбрали ее, развѣ я не знаю, что за этимъ послѣдовали бы раскаяніе и сожалѣніе. Я это знаю и потому возвращаю вамъ свободу, съ сердцемъ, переполненнымъ любви къ тому, чѣмъ вы были прежде.
   Онъ хотѣлъ что-то сказать; но она, отвернувшись отъ него, продолжала:
   -- Можетъ быть (воспоминаніе о томъ, что прошло, даетъ мнѣ эту надежду) -- можетъ быть, вы будете горевать объ этомъ, но очень, очень короткое время, а затѣмъ съ удовольствіемъ отгоните отъ себя всякое воспоминаніе о происшедшемъ, какъ о безвыгодномъ снѣ, отъ котораго вы счастливо отдѣлались пробужденіемъ. Дай Богъ, чтобы вы были счастливы въ той жизни, которую себѣ избрали!
   Она вышла, и они разстались.
   -- Духъ, воскликнулъ Скруджъ, не показывай мнѣ ничего больше! Веди меня домой! Къ чему тебѣ наслаждаться моимъ мученіемъ.
   -- Посмотри еще одну тѣнь, сказалъ духъ.
   -- Не нужно больше! воскликнулъ Скруджъ; я не хочу ее видѣть. Не показывай мнѣ больше ничего.
   Но неумолимый духъ схватилъ его обѣими руками и заставилъ смотрѣть.
   Они очутились въ другомъ мѣстѣ и въ другой комнатѣ,-- комнатѣ не очень большой и не великолѣпной, во чрезвычайно уютной. Около камина сидѣла прелестная молодая дѣвушка, до того похожая на ту, которую Скруджъ только что видѣлъ, что онъ былъ убѣжденъ, что эта та же самая. Но скоро онъ убѣдился, что послѣдняя была дочь первой: онъ увидѣлъ и прежнюю, которая теперь стала почтенной и прекрасной матерью семейства. Она сидѣла противъ своей дочери.-- Шумъ въ этой комнатѣ былъ оглушительный: тутъ было такъ много дѣтей, что Скруджъ, въ своемъ волненіи, не могъ ихъ сосчитать;-- притомъ же про нихъ нельзя было сказать словами поэмы: "ихъ было сорокъ дѣтей, которыя вели себя такъ тихо, какъ одинъ ребенокъ"; напротивъ,-- каждый изъ дѣтей велъ себя какъ сорокъ вмѣстѣ. Изъ этого выходила невѣроятная суматоха, но она никого, казалось, не безпокоила; напротивъ, мать и дочь отъ души смѣялись и радовались дѣтскому веселью. Послѣдняя даже вмѣшалась въ игры и стала цѣлью безжалостнаго нападенія èo стороны малышей-разбойниковъ. Чего бы я не далъ, чтобы и мнѣ быть однимъ изъ нихъ, хотя я никогда не могъ бы быть такимъ грубымъ! Ни за какія блага въ мірѣ не смялъ бы я этихъ косъ, не сорвалъ бы маленькаго башмачка съ хорошенькой ножки. Что же касается того, чтобы обнять дѣвушку за талію, какъ дѣлали это они,-- смѣлый молодой народъ, -- я не могъ бы этого сдѣлать; я бы ожидалъ, что въ наказаніе за это, рука моя останется согнутой и никогда больше не выпрямится. И все-таки я бы очень желалъ, признаюсь, коснуться ея губъ; говорить съ нею, чтобы видѣть, какъ она ихъ открываетъ; смотрѣть на рѣсницы ея опущенныхъ глазъ, не заставляя ее краснѣть; распустить ея волосы, маленькая прядь которыхъ была бы для меня безцѣннымъ подаркомъ; словомъ, я хотѣлъ бы имѣть хоть малѣйшую часть привилегій ребенка, и вмѣстѣ съ тѣмъ быть мужчиною, чтобы сознавать ихъ цѣну.
   Но вдругъ послышался стукъ въ дверь; тогда молодой народъ такъ стремительно бросился по направленію къ ней, что увлекъ за собою и молодую дѣвушку, которая, смѣясь и поправляя свой истерзанный костюмъ, очутилась въ центрѣ сіяющей и буйной толпы, подоспѣвшей какъ разъ во время, чтобы встрѣтить отца, который возвращался домой въ сопровожденіи человѣка, нагруженнаго игрушками и подарками на Рождество. Тогда-то начались настоящіе крики, толкотня; беззащитный носильщикъ претерпѣлъ самое жестокое нападеніе; дѣти наставили вокругъ него стулья, чтобы взбираться по нимъ, какъ по лѣстницамъ, отбирали у носильщика пакеты, завернутые въ сѣрую бумагу, лазили въ его карманы и, ограбивъ его совсѣмъ, бросились къ отцу, повисли у него на шеѣ, хлопали его по спинѣ, болтали своими ножонками, ударяя о его ноги, и все это съ неотразимыми ласками. Затѣмъ послѣдовали крики удивленія и восторга при развертываньи каждаго пакета. Но вотъ кто-то вскрикнулъ отъ ужаса при видѣ того, какъ самый маленькій ребенокъ положилъ въ ротъ игрушечную сковороду, и отъ опасенія, что онъ проглотилъ индюка, наклееннаго на деревянной тарелочкѣ; за этимъ послѣдовало успокоеніе, какъ какъ тревога оказалась напрасной. Нѣтъ способа описать всю радость, благодарность и восторгъ дѣтей. Это продолжалось до тѣхъ поръ, когда дѣти вышли изъ гостинной и отправились въ верхній этажъ; тамъ они легли спать, и все утихло.
   Теперь, когда хозяинъ дома, нѣжно обнимая свою старшую дочь, усѣлся возлѣ камина, Скруджъ сталъ смотрѣть внимательнѣе. Когда онъ подумалъ, что такое же существо, милое и прелестное, могло бы и его называть отцомъ и быть весеннимъ лучомъ въ суровой зимѣ его жизни, у него навернулись на глазахъ слезы.
   -- Белла, сказалъ мужъ, обращаясь съ улыбкой къ своей женѣ: я видѣлъ сегодня одного изъ твоихъ старыхъ друзей.
   -- Кого же?
   -- Отгадай.
   -- Какъ же я могу отгадать!
   Но, видя, что онъ смѣется, она тотчасъ же прибавила, также смѣясь:
   -- А, знаю, знаю: мистера Скруджа!
   -- Да, мистера Скруджа. Я проходилъ мимо его конторы, и такъ какъ ставни не были заперты, а у него былъ огонь, то я увидѣлъ его. Я слышалъ, что компаніонъ его лежитъ при смерти; и онъ сидѣлъ одинъ,-- совершенно одинъ въ цѣломъ свѣтѣ, я думаю...
   -- Духъ, сказалъ Скруджъ надорваннымъ голосомъ, уведи меня отсюда.
   -- Я сказалъ тебѣ, что показываю только тѣни минувшаго, отвѣчалъ, духъ; потому не обвиняй меня, что онѣ похожи на дѣйствительность.
   -- Уведи меня! воскликнулъ Скруджъ: я не могу этого вынести.
   Онъ повернулся къ духу и, видя, что тотъ пристально смотритъ на него и что лицо его состоитъ изъ страннаго сочетанія всѣхъ лицъ, которыя онъ ему показывалъ до сихъ поръ, Скруджъ сталъ бороться съ нимъ.
   -- Оставь меня, повторялъ онъ. Веди меня домой; не посѣщай меня больше.

0x01 graphic

   Во время борьбы,-- если это только можно назвать борьбою, когда духъ, безъ всякаго видимаго сопротивленія, не чувствовалъ, казалось, нападеній своего противника,-- Скруджъ замѣтилъ, что свѣтъ духа горитъ очень сильно и ярко, и инстинктивно сознавая, что съ этимъ свѣтомъ связано вліяніе духа на него, Скруджа, онъ схватилъ гасильникъ и быстрымъ движеніемъ надѣлъ его на голову привидѣнія.
   Духъ совершенно изсчезъ подъ гасильникомъ; но, несмотря на то, что Скруджъ прижималъ гасильникъ изо всѣхъ силъ, онъ не могъ погасить свѣта, который распространялся изъ-подъ гасильника по всей комнатѣ.
   Скруджъ почувствовалъ себя истомленнымъ, и на него напала неотразимая дремота. Онъ очутился въ своей спальнѣ и въ послѣдній разъ прижалъ гасильникъ, причемъ рука его ослабѣла. Потомъ, едва успѣлъ онъ, шатаясь, добраться до своей постели и лечь на нее, какъ погрузился въ тяжелый сонъ.
   

Глава III.
Второй изъ трехъ духовъ.

   Проснувшись среди невѣроятно сильнаго храпа и сидя на постели, Скруджъ сталъ приводить въ порядокъ свои мысли. Не было никакой нужды напоминать ему, что колоколъ долженъ былъ опять пробить часъ.
   Онъ чувствовалъ, что былъ приведенъ въ сознаніе какъ-разъ во-время, для свиданія со вторымъ духомъ, посланнымъ Яковомъ Марлеемъ. Онъ сталъ наблюдать за пологомъ постели, чтобы увидѣть, которую его часть отдернетъ новый духъ, но, почувствовавъ въ этотъ сидячемъ положеніи холодъ, самъ отдернулъ пологъ и, снова улегшись, сталъ внимательно наблюдать. Ему хотѣлось, при появленіи духа, окликнуть его, не быть застигнутымъ врасплохъ и не испугаться.
   Такъ-называемые сильные умы, гордящіеся тѣмъ, что они во всѣхъ обстоятельствахъ сохраняютъ присутствіе духа и ловко умѣютъ вывернуться изъ нихъ, такіе господа выражаютъ обыкновенно невѣроятныя способности на подвиги словами: мы-де на все способны, начиная отъ игры въ орелъ и рѣшетку и кончая убійствомъ. А между этими двумя крайностями лежитъ, безъ сомнѣніи, обширный рядъ поступковъ и дѣйствій.
   Не дерзая говорить такъ же рѣзко о Скруджѣ, я однако-же прошу васъ вѣрить, что онъ былъ приготовленъ встрѣтить въ жизни много странныхъ и необыкновенныхъ явленій и что едвали существовала въ свѣтѣ вещь, которая могла бы его удивить, начиная съ ребенка и кончая носорогомъ.
   Впрочемъ, хотя онъ былъ приготовленъ ко всему, но на дѣлѣ вовсе не былъ готовъ къ тому, чтобы предъ нимъ не произошло ровно ничего; слѣдовательно, когда колоколъ пробилъ часъ и никто не являлся, имъ овладѣлъ сильный страхъ. Прошло пять минутъ, десять минутъ, четверть часа -- ничто не являлось. Все это время Скруджъ лежалъ въ постели, которая, съ той минуты, какъ пробилъ часъ, сдѣлалась какъ бы фокусомъ или центромъ сіянія красноватаго свѣта, устремившагося на нее откуда-то цѣлымъ потокомъ. Этотъ свѣтъ былъ гораздо страшнѣе и безпокоилъ Скруджа больше, чѣмъ цѣлая дюжина духовъ, такъ какъ онъ не могъ догадаться, что значитъ этотъ свѣтъ и какая его цѣль; Скруджъ опасался даже, не представляетъ ли онъ собою въ эту минуту интереснаго субъекта внезапнаго самовозгоранія, -- не имѣя даже утѣшенія знать это и чувствовать.
   Наконецъ онъ началъ думать, какъ вы и я подумали бы съ самаго начала (вѣдь всегда та особа, которая не находится въ извѣстномъ затрудненіи, знаетъ, какъ слѣдуетъ поступить, и непремѣнно сдѣлала бы то, что было нужно), -- и такъ, онъ начатъ думать, что источникъ и причина этого свѣта должны быть въ сосѣдней комнатѣ, откуда дѣйствительно и врывался свѣтъ, какъ оказалось по оглядкѣ. Сдѣлавъ это открытіе, Скруджъ тихо всталъ съ постели и, шлепая туфлями, направился къ двери.
   Въ ту минуту, какъ онъ брался за ручку, странный голосъ назвалъ его по имени и попросилъ войти. Скруджъ вошелъ.
   Комната была, безъ сомнѣнія, его собственная; но она очень перемѣнилась; стѣны и потолокъ были до того убраны свѣжею зеленью, что комната походила на рощу, во всѣхъ углахъ которой горѣли ярко-красныя ягоды. Блестящіе листья остролистника, омелы и плюща отражали свѣтъ, какъ-будто тутъ было собрано столько же маленькихъ зеркалъ; въ каминѣ былъ такой сильный огонь, какого этотъ темный окаменѣлый очагъ не видалъ уже много лѣтъ,-- съ тѣхъ поръ какъ Скруджъ и Марлей поселились въ домѣ.
   На полу были высоко навалены, въ видѣ трона, индѣйки, гуси, дичь, куры, колбасы, большіе куски мяса, поросята, длинныя гирлянды сосисокъ, мясные пироги, пломпуддинги, боченки съ устрицами, горячіе каштаны, краснощекіе яблоки, сочные апельсины, сладкія груши, огромные сладкіе пироги и чаши съ кипящимъ пуншемъ; все это наполняло комнату чудеснымъ запахомъ. Удобно помѣстившись на этомъ ложѣ, сидѣлъ красивый, веселый атлетъ, очень привлекательный на видъ; въ рукѣ у него былъ горящій факелъ, который онъ держалъ высоко надъ головой, освѣщая Скруджа въ ту минуту, какъ тотъ выглянулъ изъ-за двери.

0x01 graphic

   -- Войди! воскликнулъ атлетъ; войди и познакомься со мною.
   Скруджъ робко вошелъ и наклонилъ голову предъ духомъ. Онъ уже не былъ прежнимъ упрямымъ Скруджемъ, и хотя взоръ духа былъ очень свѣтелъ и ласковъ, однако, Скруджу не хотѣлось съ нимъ встрѣтиться.
   -- Я духъ нынѣшняго Рождества, сказалъ атлетъ; посмотри на меня!
   Скруджъ почтительно повиновался. Духъ былъ одѣтъ въ простую зеленую мантію, опушенную бѣлымъ мѣхомъ. Она была накинута на него очень свободно, такъ что широкая грудь его была открыта, какъ-будто не желая скрываться подъ чѣмъ-нибудь искусственнымъ. Ноги духа, выставлявшіяся изъ-подъ широкихъ складокъ мантіи, были также голы. На головѣ у него былъ вѣнокъ изъ зимней зелени, украшенный тамъ и сямъ сверкающими льдинками. Темнокаштановые локоны его были длинны и распущены по плечамъ; его доброе лицо было открыто, глаза блестѣли, голосъ былъ веселъ. Вообще, онъ весь дышалъ радостью и непринужденностью. У пояса его висѣли очень старинныя ножны, съѣденныя наполовину ржавчиной, и безъ шпаги.
   -- Ты никогда не видѣлъ подобныхъ мнѣ? воскликнулъ духъ.
   -- Никогда, отвѣчалъ Скруджъ.
   -- Никогда не гулялъ съ младшими членами нашего семейства, т. е. со старшими моими братьями? Я вѣдь самый младшій.
   -- Не думаю, чтобы гулялъ когда-нибудь съ ними, сказалъ Скруджъ; кажется нѣтъ. А у васъ много братьевъ, духъ?
   -- Болѣе тысячи восьмисотъ, отвѣчалъ духъ.
   -- Это ужасное семейство; какіе должны быть расходы...
   Духъ Рождества всталъ.
   -- Духъ, сказалъ Скруджъ покорнымъ голосомъ, веди меня, куда хочешь. Въ прошлую ночь я шелъ противъ воли, и данный мнѣ урокъ теперь дѣйствуетъ на меня. Если и ты намѣренъ сегодня учить меня, то я хочу воспользоваться твоимъ урокомъ.
   -- Прикоснись къ моему платью.
   Струджъ крѣпко ухватился за него. Въ тотъ же мигъ исчезли и зелень, и ягоды, и индѣйки, и гуси, и дичь, и куры, и колбасы, и говядина, и сосиски, и устрицы, и пироги, и пуддинги, и фрукты, и пуншъ. Исчезли также комната, огонь, яркій свѣтъ; исчезъ ночной мракъ, и они очутились на улицахъ города въ Рождественское утро. Холодъ былъ сильный, и люди сгребали снѣгъ съ тротуаровъ передъ своими домами и съ крышъ, производя этимъ шумную, но веселую и пріятную музыку; мальчишкамъ-же, бѣгавшимъ по улицѣ, было наслажденіе видѣть, какъ снѣгъ валился съ крышъ, разсыпаясь въ видѣ мятели.
   Фасады домовъ казались мрачными, а окна еще мрачнѣе въ сравненіи съ гладкой, бѣлой снѣжной скатертью на крышахъ и менѣе бѣлой на землѣ, гдѣ послѣдній выпавшій снѣгъ былъ изборожденъ тяжелыми колесами телѣгъ и фуръ; борозды эти перекрещивались сотнями; гдѣ сходились большія улицы, онѣ образовали очень запутанную систему каналовъ, которую трудно было прослѣдить въ густой желтой грязи и замерзшей водѣ. Небо смотрѣло пасмурно, и маленькія улицы были наполнены сырымъ и холоднымъ туманомъ, тяжелыя частицы котораго падали въ видѣ настоящаго ливня изъ сажи какъ будто бы всѣ печи Великобританіи разомъ затопили и пылали полнымъ огнемъ. {Извѣстно, что атмосфера Лондона полна копоти.} Хотя ни городъ, ни погода не представляли ничего особенно веселаго, однакоже, воздухъ оглашался такимъ весельемъ, какого не могли бы дать ни теплый лѣтній воздухъ, ни яркое лѣтнее солнце.
   Люди, сгребавшіе снѣгъ съ крышъ, весело перекликались другъ съ другомъ и перебрасывались снѣжными комками, смѣясь отъ души, если попадали въ цѣль, и не менѣе смѣясь, когда давали промахи. Курятныя лавки были еще наполовину отперты, а фруктовыя блестѣли полною роскошью. Тутъ было множество большихъ, круглыхъ и пузатыхъ корзинъ съ прекрасными каштанами, похожихъ на жилеты добродушныхъ стариковъ, развалившихся передъ дверьми и, казалось, падавшихъ на улицу отъ избытка апоплексическаго богатства. Тутъ былъ рыжій, огромный испанскій лукъ, похожій своею толщиною и жиромъ на испанскаго монаха. Онъ какъ будто дѣлалъ глазки проходящимъ дѣвушкамъ, бросая въ то же время скромные и умильные взгляды на висѣвшую омелу {Въ Англіи существуешь обычай вѣшать на Рождество вѣтки омелы надъ дверьми, и если мужчинѣ удастся поставить подъ такую вѣтку дѣвушку, то онъ имѣетъ право ее поцѣловать.}. Груши и яблоки были сложены въ видѣ большихъ разноцвѣтныхъ пирамидъ. На самыхъ видныхъ мѣстахъ благотворительные лавочники выставили спѣлыя виноградныя гроздья, для того, чтобы при взглядѣ на нихъ у прохожихъ могли даромъ течь слюньки. Груды орѣховъ, въ своей зеленой, мшистой оболочкѣ, напоминали о прогулкахъ по лѣсамъ, гдѣ такъ пріятно тонутъ ноги въ засохшихъ листьяхъ. Апельсины, такіе желтые и сочные, сами, казалось, упрашивали, чтобы ихъ завернули въ бумажные пакеты, унесли домой и съѣли послѣ обѣда. Даже серебряныя и золотыя рыбки, поставленныя въ стеклянныхъ сосудахъ, посреди фруктовъ, не смотря на то, что принадлежали къ породѣ съ холодной кровью, казалось, чувствовали, что происходитъ нѣчто необыкновенное, и въ какомъ-то безстрастномъ волненіи, открывая ротъ, постоянно оплывали свой маленькій міръ.
   А лавки съ колоніальными товарами! Онѣ были, почти всѣ, еще закрыты; только въ нѣкоторыхъ были сняты одна или двѣ ставни;-- но какое зрѣлище представляли онѣ даже сквозь эти немногія окна!
   Чашки вѣсовъ падали безпрестанно съ веселымъ звукомъ на выручку; тонкія бичевки быстро развертывались съ катушки; жестянки съ шумомъ двигались во всѣ стороны, какъ-будто руками фокусника; смѣшанные ароматы кофе и чая пріятно щекотали обоняніе. Виноградъ былъ такъ хорошъ, миндаль до того сверкалъ своею бѣлизною, палки корицы были такъ длинны и прямы, прочія пряности такъ вкусны, засахаренные фрукты такъ хорошо приготовлены и такъ обильно посыпаны сахаромъ, что могли потрясти самаго хладнокровнаго зрителя.
   Но не въ этомъ дѣло. Дѣло также не въ томъ, что винныя ягоды были сочны и мясисты, что французскія сливы были уложены въ разукрашенныхъ коробкахъ, наконецъ, что все было такъ вкусно и красиво въ своемъ рождественскомъ убранствѣ. Дѣло въ томъ, покупатели, въ ожиданіи многообѣщающаго праздника, до того торопились и суетились, что наталкивались, напирали другъ на друга въ дверяхъ, до треска корзинъ или забывали свои покупки на выручкѣ, бѣгомъ возвращались за ними и, вообще, дѣлали много неловкостей и ошибокъ, но въ самомъ веселомъ расположеніи духа. А хозяинъ лавки и его прикащики были такъ вѣжливы и добродушны, что полированныя сердца {Пряжки въ видѣ сердца.} изъ мѣди, которыми они застегивали свои передники на спинѣ, казались ихъ собственными сердцами, которые они носили на виду для того, чтобы всѣ ихъ видѣли и чтобы рождественскія галки {Англійское простонародье называетъ галчатами подростковъ и дѣвушекъ.} могли клевать ихъ, если имъ это угодно.
   Но вскорѣ раздался благовѣстъ, сзывавшій добрыхъ людей въ церковь, и по улицамъ повалила толпа народа въ лучшихъ праздничныхъ платьяхъ и съ самыми веселыми лицами. Въ то же самое время, изъ сотни боковыхъ улицъ и узкихъ переулковъ, высыпало множество людей, которые несли свои обѣды въ пекарни. Видъ этихъ бѣдныхъ людей, повидимому, готовившихся пировать, очень интересовалъ духа, и онъ, вмѣстѣ со Скруджемъ, остановился у порога одной пекарни. По мѣрѣ того, какъ бѣдные люди проносили свои обѣды мимо духа, онъ снималъ крышки съ блюдъ и кропилъ яства чѣмъ-то изъ своего факела. Это былъ совершенно необыкновенный факелъ: когда нѣкоторые изъ проходившихъ, столкнувшись въ дверяхъ, начинали ссориться и въ это время духъ ронялъ на нихъ нѣсколько капель со своего факела, къ нимъ тотчасъ же возвращалось хорошее расположеніе духа, и они говорили, что стыдно ссориться въ день Рождества. И дѣйствительно стыдно.
   Благовѣстъ смолкъ, и пекарни закрылись; но слѣды всѣхъ этихъ обѣдовъ и ихъ приготовленія остались въ видѣ пятенъ отъ растаявшаго снѣга надъ каждой печкой булочника; тротуары дымились, какъ-будто и камни варили себѣ обѣдъ.
   -- Развѣ то, что ты вспрыскиваешь изъ своего факела, имѣетъ особенный вкусъ? спросилъ Скруджъ.
   -- Имѣетъ: мой собственный вкусъ.
   -- Придается-ли онъ всякому обѣду въ этотъ день?
   -- Всякому, за который садятся добрые люди; обѣду бѣдныхъ людей въ особенности.
   -- Почему-же ихъ обѣду въ особенности?
   -- Потому что они больше всего въ немъ нуждаются.
   -- Духъ, сказалъ Скруджъ послѣ небольшого раздумья: я удивлюсь, что изъ всѣхъ существъ, обитающихъ всѣ міры, насъ окружающіе, именно ты желалъ бы ограничить число случаевъ, когда эти бѣдные люди могутъ наслаждаться самымъ невиннымъ образомъ.
   -- Я желалъ бы? воскликнулъ духъ,
   -- Ты хочешь лишить ихъ возможности обѣдать каждый седьмой день недѣли,-- пожалуй, единственный день, когда они, можно сказать, обѣдаютъ. Развѣ ты этого не хочешь?
   -- Я хочу? воскликнулъ духъ.
   -- Вѣдь ты же требуешь, чтобы эти мѣста были закрыты по воскресеньямъ. А это приводитъ къ тому же.
   -- Я требую? опять воскликнулъ духъ.
   -- Извини меня, если я ошибаюсь; по это было сдѣлано отъ твоего имени или, по крайней мѣрѣ, отъ имени твоего семейства, сказалъ Скруджъ.
   -- На землѣ есть люди, возразилъ духъ, которые чванятся знакомствомъ съ нами и отъ нашего имени совершаютъ всѣ свои дѣянія, исполненныя страстей, гордости, недоброжелательства, ненависти, зависти, ханжества и эгоизма; но эти люди настолько же чужды намъ, какъ еслибы они не родились на свѣтъ. Помни это и вини ихъ, а не насъ.
   Скруджъ обѣщалъ помнить, и они, попрежнему невидимо, продолжали свой путь и достигли предмѣстій города.
   Духъ обладалъ необыкновенною способностью (которую Скруджъ замѣтилъ еще въ дверяхъ пекарни): не смотря на свой исполинскій ростъ, приноравливаться ко всякому мѣсту; онъ стоялъ, такъ же легко и свободно подъ низкой кровлей, какъ и въ высокомъ залѣ.
   Можетъ быть, удовольствіе, которое испытывалъ добрый духъ, показывая эту способность, или, просто, его любящее, великодушное сердце и расположеніе къ бѣднымъ людямъ, привели его къ жилищу писца Скруджа, и духъ направился прямо туда, вмѣстѣ со Скруджемъ, который держался за его платье. На порогѣ духъ остановился, улыбнулся, благословилъ жилище Боба Крэчита и окропилъ нѣсколькими каплями изъ своего факела. Подумайте только! Бобъ получалъ всего пятнадцать шиллинговъ въ недѣлю, и, не смотря на это, духъ настоящаго Рождества благословилъ его небольшую квартирку.
   Госпожа Крэчитъ, жена Крэчита, была одѣта очень бѣдно, въ платье, два раза вывернутое, но украшена лентами, которыя дешевы и за шесть пенсовъ придаютъ нарядный видъ. Она встала и съ помощью Белинды Крэчитъ, своей второй дочери, также украшенной лентами, накрыла столъ скатертью, между тѣмъ какъ Петръ Крэчитъ пробовалъ вилкою, сварился ли картофель. На Петрѣ были чудовищныхъ размѣровъ воротники (собственность Боба, которую онъ, въ честь праздника, передалъ во владѣніе своему сыну и наслѣднику); концы этихъ воротниковъ попадали Петру въ ротъ, но онъ радовался своему изящному наряду и жаждалъ удовольствія показать его въ фешенебельныхъ паркахъ. Два младшіе Крэчита -- мальчикъ и дѣвочка -- съ шумимъ вбѣжали въ комнату, крича, что они сквозь двери пекарни слышали запахъ гуся и узнали въ немъ своего собственнаго гуся. Наслаждаясь сладостными мечтами о соусѣ съ яблоками и лукомъ, они начали скакать вокругъ стола, восхваляя до небесъ Петра Крэчита, между тѣмъ какъ тотъ (далеко не гордый, не смотря на то, что воротникъ почти душилъ его) раздувалъ огонь, пока картофель не вскипѣлъ; тогда, громко ударивъ въ крышку кастрюли, онъ возвѣстилъ, что картофель пора вынуть и очистить.
   -- Что это такъ долго нѣтъ вашего отца и вашего брата.
   -- Тайни Тима? произнесла госпожа Крэчитъ. Да и Марта пришла въ прошлое Рождество лишь получасомъ раньше.
   -- Марта здѣсь, матушка! сказала молодая дѣвушка, войдя въ комнату.
   -- Вотъ Марта, матушка! кричали два младшіе Крэчиты. Ура! Марта, какой тамъ гусь!
   -- Что это ты какъ поздно пришла сегодня, моя дорогая? спросила госпожа Крэчитъ, цѣлуя Марту десятки разъ и съ нѣжною заботливостью снимая съ нея платокъ и шляпу.
   -- Намъ нужно было ночью окончить много работы, матушка, отвѣчала дѣвушка, а сегодня все убрать.
   -- Хорошо, благо ты пришла! Садись, дорогая моя, у огня и согрѣйся. Благослови тебя Господь!
   -- Нѣтъ, нѣтъ! Отецъ идетъ! закричали младшіе Крэчиты, которые были разомъ повсюду. Спрячься, Марта, спрячься!
   Марта спряталась, и вошелъ отецъ, маленькій Бобъ, передъ которымъ висѣло три фута шарфа, кромѣ бахромы; его изношенное платье было заштопано и вычищено, чтобы сдѣлать его праздничнымъ; онъ несъ на плечахъ Тайни Тима, ибо, увы, Тайни Тимъ носилъ костыль, и ножки его были задѣланы въ желѣзные лубки.
   -- Гдѣ-же Марта? воскликнулъ Бобъ Крэчитъ, осматриваясь кругомъ.
   -- Не пришла, отвѣчала госпожа Крэчитъ.
   -- Не пришла! произнесъ Бобъ, падая духомъ. Онъ былъ очень веселъ, когда вошелъ, потому что всю дорогу изъ церкви служилъ лошадью Тайни Тиму и прискакалъ съ нимъ какъ кровный скакунъ. Теперь-же онъ вдругъ сдѣлался грустнымъ и повторилъ: она не пришла въ день Рождества.
   Марта не любила видѣть его грустнымъ, даже ради шутки, она выбѣжала изъ-за двери шкафа и бросилась къ нему въ объятья, между тѣмъ какъ молодые Крэчиты схватили Тайни Тима и понесли его въ прачешную для того, чтобы онъ послушалъ, какъ тамъ пуддингъ поетъ въ котлѣ.
   Когда Бобъ нацѣловался съ дочерью, а госпожа Крэчитъ достаточно посмѣялась надъ его легковѣріемъ, она спросила его:
   -- А какъ велъ себя Тайни Тимъ?
   -- Какъ золотой мальчикъ, отвѣчалъ Бобъ: даже лучше. Онъ, сидя часто одинъ, привыкъ задумываться, и ему приходятъ иногда въ голову самыя странныя вещи. Возвращаясь домой, онъ висказалъ мнѣ надежду, что его замѣтили въ церкви, потому что онъ калѣка, и что пріятно напомнить всѣмъ въ день Рождества о Томъ, Кто заставлялъ хромыхъ ходить и слѣпыхъ видѣть.
   Голосъ Боба дрожалъ, когда онъ говорилъ это, и задрожалъ еще болѣе при увѣреніи отца, что Тайни Тимъ растетъ и становится сильнымъ и здоровымъ.
   Бобъ не успѣлъ ничего болѣе прибавить, потому что послышались частые удары костыля о полъ, и Тайни Тимъ, въ сопровожденіи брата и сестры, вошелъ въ комнату и усѣлся на свою скамеечку у огня. Тогда Бобъ, заворотивъ обшлага своихъ рукавовъ (какъ будто ихъ можно было еще больше износить), налилъ въ кружку джину, положилъ туда лимонъ и, замѣшавши это питье, поставилъ его на очагъ, вскипѣть. А Петръ и вездѣсущіе два молодые Крэчиты отправились за гусемъ, котораго они вскорѣ и принесли въ торжественномъ шествіи.
   Гусь произвелъ такое волненіе, какъ-будто онъ самая рѣдкая птица,-- пернатое существо, передъ которымъ и черный лебедь самое обыкновенное явленіе; и вправду, въ этомъ домѣ гусь являлся очень рѣдко. Госпожа Крэчитъ заправила соусъ, который уже кипѣлъ въ кастрюлькѣ; Петръ сталъ съ необыкновенною энергіею растирать картофель; Белинда посыпала яблочный соусъ сахаромъ; Марта вытирала горячія тарелки; Бобъ посадилъ Тайни Тима рядомъ съ собою на углу стола; два молодые Крэчиты поставили стулья всѣмъ, не забывъ и самихъ себя, и, усѣвшись на свои мѣста, всунули себѣ ложки въ ротъ, чтобы онъ не просилъ гуся, пока не дойдетъ до нихъ очередь. Наконецъ блюда были поставлены на мѣсто, и Бобъ произнесъ молитву. За молитвой послѣдовало томительное молчаніе, пока госпожа Крэчитъ, медленно осмотрѣвши ножикъ, приготовилась погрузить его въ грудь гуся. Но когда она приступила къ этой операціи и изъ груди гуся полѣзла давно-ожидаемая начинка, вокругъ стола поднялся шопотъ восхищенія. Даже Тайни Тимъ, возбужденный двумя молодыми Крэчитами, забилъ объ столъ ножикомъ и слабымъ голосомъ прокричалъ: ура!
   Никогда не было такого гуся! Бобъ сказалъ, что онъ не повѣритъ, чтобы когда-нибудь жарили такого гуся. Нѣжность, ароматъ, величина и дешевизна гуся были предметами общаго удивленія. Съ прибавкою яблочнаго соуса и тертаго картофеля онъ самъ составлялъ совершенно достаточный обѣдъ для цѣлаго семейства; и дѣйствительно,-- какъ съ большимъ удовольствіемъ замѣтила госпожа Крэчитъ (при видѣ одного маленькаго кусочка кости на блюдѣ),-- они еще не съѣли его всего. Однакоже каждый былъ сытъ, а младшіе Крэчиты были запачканы начинкой до самыхъ бровей. Когда Бэлинда перемѣнила тарелки, госпожа Крэчитъ вышла изъ комнаты одна (она не могла бы вынести свидѣтелей), вышла затѣмъ, чтобы вынуть пуддингъ и принести его. Предположите, что онъ недоваренъ! Предположите, что онъ сломался, когда его вынимали изъ котла! Предположите, что въ то время, когда все семейство наслаждалось гусемъ, кто-нибудь перелѣзъ черезъ стѣну задняго двора и укралъ пуддингъ; это такое предположеніе, отъ котораго два младшіе Крэчита уже поблѣднѣли какъ полотно, дѣйствительно предположивъ всевозможные ужасы.
   Но, вотъ, сколько пару! значитъ, пуддингъ вынутъ изъ котла; затѣмъ запахъ, какой бываетъ въ день стирки: пуддингъ вывернутъ изъ салфетки, въ которой варился. Наконецъ, разнесся такой запахъ, какой можетъ быть, если рядомъ съ трактиромъ помѣщается пирожная, а за ней живетъ прачка: значитъ, идетъ самъ пуддингъ! Черезъ полминуты вошла госпожа Крэчитъ, раскраснѣвшаяся, но съ торжествующей улыбкой на губахъ и неся въ рукахъ пуддингъ: круглый, крѣпкій, точно пестрое пушечное ядро, облитый четвертью пинты горящей водки и украшенный на верхушкѣ рождественскою зеленью.
   О, какой чудесный пуддингъ! Бобъ Крэчитъ сказалъ очень серьезно, что пуддингъ представляетъ собою величайшій успѣхъ, достигнутый госпожею Крэчитъ съ тѣхъ поръ, какъ онъ, Бобъ, на ней женился. Госпожа Крэчитъ говоритъ, что теперь у нея отлегло отъ сердца, потому что, признаться, она сомнѣвалась-таки на счетъ количества муки. Каждый нашелъ, что сказать, но никто не сказалъ и не подумалъ даже, что этотъ пуддингъ очень малъ, для такой большой семьи. Каждый изъ Крэчитовъ покраснѣлъ бы отъ подобной мысли.
   Наконецъ, обѣдъ былъ конченъ, скатерть снята, очагъ выметенъ и затопленъ. Когда попробовавши питье, готовившееся въ кружкѣ, всѣ нашли его очень вкуснымъ,-- на столъ были поставлены яблоки и апельсины, а на огонь брошена полная лопатка каштановъ. Все семейство усѣлось у камина. У самаго локтя Боба Крэчита стояла вся фамильная стеклянная посуда: два бокала и кружка безъ ручки. Но они также хорошо вмѣстили въ себѣ горячее питье, какъ золотые кубки. Бобъ весело сталъ наполнять ихъ, между тѣмъ какъ каштаны съ шумомъ шипѣли и трещали на огнѣ, и провозгласилъ:
   -- Дорогіе мои, дай Богъ намъ радостнаго Рождества! Да благословитъ насъ Богъ!
   Все семейство въ одинъ голосъ повторило его слова, а Тайни Тимъ послѣ всѣхъ произнесъ:
   -- Да будетъ надъ каждымъ изъ насъ благословеніе Бога, его любовь и благодать.
   Онъ сидѣлъ очень близко возлѣ отца. Бобъ съ любовію держалъ его маленькую сухую ручку, какъ-будто хотѣлъ удержать его при себѣ и боялся, чтобы Тайни Тима не отняли у него.
   -- Духъ, сказалъ Скруджъ съ выраженіемъ участія, котораго онъ до сихъ поръ никогда не обнаруживалъ: скажи мнѣ, будетъ-ли жить Тайни Тимъ?
   -- Я вижу пустое мѣсто въ углу около камина, возразилъ духъ, и бережно сохраняемый въ семьѣ одинокій костыль. Если эти тѣни не измѣнятся въ будущемъ, то ребенокъ умретъ.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, воскликнулъ Скруджъ. О нѣтъ, добрый духъ скажи, что онъ будетъ пощаженъ.
   -- Если эти тѣни не измѣнятся въ будущемъ, повторилъ духъ, никто изъ моего семейства уже не увидитъ его здѣсь. Но что-же такое? Пускай умираетъ: онъ этимъ уменьшитъ излишекъ народонаселенія.
   Скруджъ наклонилъ голову, услыхавъ свои собственныя слова, приводимыя духомъ; имъ овладѣли раскаяніе и грусть.
   -- Человѣкъ! произнесъ духъ; если у тебя человѣческое сердце, а не камень, не повторяй этихъ злыхъ, фальшивыхъ, глупыхъ общихъ мѣстъ, пока ты не узнаешь, что такое излишекъ народонаселенія и гдѣ онъ находится. Тебѣ-ли рѣшать, кому жить и кому умирать? Въ глазахъ Бога ты, можетъ быть, менѣе достоинъ жить, нежели милліоны такихъ блѣдныхъ дѣтей. О, Боже мой! Слышать, какъ букашка на листкѣ говоритъ, что живутъ чрезчуръ много ея голодныхъ братьевъ въ пыли!
   Скруджъ, услыхавъ этотъ упрекъ духа, склонилъ голову и, дрожа, устремилъ свои глаза внизъ. Но онъ быстро поднялъ ихъ, услыхавъ свое имя.
   -- За здоровье мистера Скруджа! провозгласилъ Бобъ. Пью за здоровье господина Скруджа, которому мы обязаны этимъ пиромъ.
   -- Которому мы обязаны этимъ праздникомъ? воскликнула госпожа Крэчитъ, краснѣя отъ волненія; я бы желала, чтобъ онъ былъ здѣсь. Я бы высказала ему свое мнѣніе о немъ. Пусть-бы онъ его скушалъ съ аппетитомъ.
   -- Милая моя, остановилъ ее Бобъ: передъ дѣтьми! въ день Рождества!
   -- Конечно, только въ такой великій праздникъ и можетъ случиться, чтобы кто пилъ за здоровье такого отвратительнаго, скупого, злого, безчувственнаго человѣка, какъ мистеръ Скруджъ. Ты, Робертъ, знаешь, каковъ онъ. Никто этого не знаетъ лучше тебя, мой бѣдный.
   -- Милая моя, кротко отвѣтилъ Бобъ: сегодня Рождество!
   -- Я буду пить за его здоровье ради тебя и ради дня, но не ради его самого, сказала мистриссъ Крэчитъ и затѣмъ провозгласила: долгой жизни ему! Радостнаго Рождества и счастливаго новаго года! Онъ, безъ сомнѣнія, будетъ очень веселъ и очень счастливъ!
   За матерью выпили тостъ и дѣти. То было первое ихъ дѣйствіе, совершенное безъ сердечнаго увлеченія. Тайни Тимъ выпилъ послѣ всѣхъ, но не цѣнилъ этого тоста ни во что. Скруджъ былъ страшилищемъ всего семейства. Одно его имя навлекло темную тѣнь, которая не разсѣялась въ продолженіе цѣлыхъ пяти минутъ.
   Когда-же тѣнь прошла, всѣ сдѣлались еще веселѣе, отъ одной мысли, что покончили съ несчастнымъ Скруджемъ.
   Бобъ сказалъ, что имѣетъ въ виду мѣсто для Петра, которое, если онъ его получитъ, будетъ приносить цѣлыхъ пять шиллинговъ и шесть пенсовъ въ недѣлю. Два молодые Крэчиты громко захохотали при мысли, что Петръ будетъ дѣловымъ человѣкомъ. Самъ-же Петръ задумчиво поглядывалъ изъ-за воротничковъ на огонь, какъ-бы размышляя о томъ, куда онъ помѣститъ на проценты свои деньги, когда сдѣлается обладателемъ такого огромнаго дохода.
   Марта, которая была только еще въ ученьѣ у модистки, разсказала о томъ, какого рода работу она исполнила, сколько часовъ работала за одинъ присѣстъ и какъ долго она намѣрена завтра спать, такъ какъ ей позволено на слѣдующій день остаться дома. Она разсказала также о томъ, какъ она, нѣсколько дней тому назадъ, видѣла графиню и лорда и что лордъ былъ почти одного роста съ Петромъ. При этихъ словахъ Петръ такъ высоко выдернулъ свои воротнички, что они совсѣмъ закрыли его голову. Во время этой бесѣды каштаны и кружка съ питьемъ ходили кругомъ, а отъ времени до времени Тайни Тимъ пѣлъ пѣсню о ребенкѣ, заблудившимся посреди лѣса въ снѣгу. У Тайни Тима былъ маленькій жалостный голосокъ; но онъ пѣлъ очень хорошо.
   Во всемъ этомъ праздникѣ не было ничего великолѣпнаго. Семейство Крэчитовъ было отнюдь не блистательно. Одѣты были они не хорошо: башмаки ихъ далеко не были непромокаемы; платья ихъ были изношены, а Петръ, вѣроятно, былъ хорошо знакомъ съ помѣщеніемъ кассы ссудъ. Но Крэчиты были счастливы, благодарны Богу и за малое, дарованное имъ. были довольны другъ другомъ и временемъ, которое провели вмѣстѣ. Когда они уже исчезали передъ взорами Скруджа, то казались еще счастливѣе при свѣтѣ факела, которымъ духъ благословилъ ихъ на прощанье. Скруджъ до послѣдней минуты пристально смотрѣлъ на нихъ и въ особенности на Тайни Тима.
   Между тѣмъ стало темно, и пошелъ сильный снѣгъ. Когда Скруджъ и духъ проходили по улицамъ, блескъ трещавшихъ огней въ кухняхъ, въ гостиныхъ и во всякаго рода комнатахъ былъ великолѣпенъ. Тутъ дрожащее пламя освѣщало приготовленія къ уютному обѣду; тарелки грѣлись на огнѣ, а тяжелые красные занавѣсы готовы были спуститься, чтобы оградить комнату отъ холода и темноты. Тамъ всѣ дѣти семейства выбѣгали на улицу встрѣчать своихъ замужнихъ сестеръ, братьевъ, кузеновъ, дядей, тетокъ, чтобы первыми привѣтствовать ихъ. Здѣсь обрисовывались на шторахъ тѣни собравшихся гостей, а тамъ кучка красивыхъ дѣвушекъ, закутанныхъ съ ногъ до головы и весело разговаривавшихъ, быстро переходила въ какой-нибудь сосѣдній домъ, и горе тому холостяку, который увидитъ, какъ онѣ, разрумяненныя холодомъ и весельемъ, покажутся у него въ дверяхъ.
   Судя по числу людей, бывшихъ на улицахъ и отправлявшихся провести вечеръ въ дружномъ кружкѣ, вы подумали-бы, что дома не осталось никого и некому принять гостей. Но, напротивъ, каждый домъ ожидалъ гостей, и въ каждомъ домѣ ярко и весело пылали камины. О, какъ духъ радовался всему! Онъ посылалъ каждому дому свои благословенія. Его широкая грудь, его сильная, могучая длань были для всѣхъ открыты; свѣтлая, безобидная радость разливалась на всемъ его пути и повсюду, куда достигали его взоры. Всѣ были веселы, всѣ радовались. Даже фонарщикъ, одѣтый въ праздничное платье, какъ-будто собирался провести вечеръ гдѣ-нибудь въ гостяхъ, и громко засмѣялся, проходя мимо духа, хотя зналъ, что кромѣ Рождества и фонарей у него нѣтъ другихъ товарищей.
   Духъ велъ Скруджа, не предупреждая его о томъ, куда они идутъ, и вдругъ они очутились посреди мрачнаго и пустыннаго болота, на которомъ были нагромождены чудовищныя массы камней, придававшія всей мѣстности видъ кладбища великановъ. Вода просачивалась вездѣ, гдѣ хотѣла, или просачивалась-бы, если-бы не сковалъ ее морозъ; ничто не росло здѣсь, кромѣ мха, терновника и жесткой травы. На западѣ послѣ захода солнца оставалась только огненная полоса, которая, подобно мрачному глазу, оглянула эту пустыню и затѣмъ, жмурясь все больше и больше, исчезла, наконецъ, въ густомъ мракѣ темной ночи.
   -- Что это за мѣсто? спросилъ Скруджъ.
   -- Здѣсь живутъ рудокопы, работающіе въ нѣдрахъ земли, отвѣчалъ духъ. Но они знаютъ меня. Смотри!
   Въ окнѣ одной лачуги показался свѣтъ, и духъ со Скруджемъ быстро направились къ ней. Они прошли сквозь сложенную изъ камня и глины стѣну и увидѣли веселое общество, собравшееся вокругъ пылающаго огня. Оно состояло изъ стараго-стараго мужчины и такой-же женщины, ихъ дѣтей съ дѣтьми и внуками; всѣ были одѣты въ лучшія праздничныя платья. Старикъ, голосъ котораго рѣдко осиливалъ завыванія вѣтра въ окружающей пустынѣ, пѣлъ рождественскую пѣснь; то была очень старая пѣснь, сложенная въ то время, когда старикъ былъ еще мальчикомъ. Отъ времени до времени всѣ, хоромъ, подхватывали эту пѣснь и каждый разъ, какъ раздавались голоса окружающихъ, старикъ становился веселъ и голосъ его дѣлался громче, и каждый разъ, какъ хоръ смолкалъ, поникалъ и старикъ.
   Духъ оставался здѣсь недолго. Онъ велѣлъ Скруджу взяться за его платье и направился... Куда? Не къ морю же? Именно къ морю. Скруджъ оглянулся и къ ужасу своему увидѣлъ за собою конецъ земли и страшный рядъ скалъ. Слухъ его былъ оглушенъ громовымъ шумомъ воды, волны которой летѣли одна на другую, съ ревомъ врываясь въ пробитыя ими пещеры, какъ-будто желая подкопать землю.
   Въ нѣсколькихъ миляхъ отъ берега, на мрачной грядѣ подводныхъ скалъ, о которыя круглый годъ ударяли и разбивались кипучія волны, стоялъ одинокій маякъ. На его подножіи висѣли громадныя массы морской травы, и морскія птицы, какъ-будто рожденныя вѣтромъ, подобно тому, какъ морская трава рождена водою, стаями летали вокругъ, то поднимаясь вверхъ, то опускаясь, подобно волнамъ, которыхъ онѣ на лету касались своими крыльями.
   Но даже и здѣсь два человѣка, смотрѣвшіе за маякомъ, развели огонь, который, сквозь окно въ толстой каменной стѣнѣ, бросалъ яркій лучъ свѣта на страшное море. Протягивая черезъ деревянный столъ свои жесткія руки, они, со стаканами грога, пожелали другъ другу радостнаго Рождества, и старшій изъ нихъ, лицо котораго было все обвѣтрено суровой погодой, какъ бываетъ испорчена на старомъ кораблѣ фигура, прикрѣпляемая къ носовой части, затянулъ громкую пѣсню, похожую на завываніе бури.
   Духъ снова пустился въ путь надъ темнымъ и мрачнымъ моремъ, удаляясь, какъ онъ сказалъ Скруджу, отъ всякаго берега, пока они не спустились на какой-то корабль. Они приближались къ рулевымъ, къ вахтеннымъ на бакѣ, къ офицерамъ на вахтѣ; всѣ эти темныя фигуры казались привидѣніями на своихъ постахъ, но каждый изъ нихъ напѣвалъ въ полголоса рождественскую пѣснь или думалъ о Рождествѣ, или, наконецъ, тихимъ голосомъ передавалъ своему сосѣду какое-нибудь воспоминаніе о прошедшемъ Рождествѣ, связанное съ надеждами на скорое возвращеніе домой. И каждому человѣку на кораблѣ, изъ бодрствовавшихъ и спавшихъ, добрыхъ и злыхъ,-- каждому случилось въ этотъ день, чаще нежели во всякій другой въ году, сказать доброе слово своему ближнему, и у каждаго была своя доля праздника; каждый вспоминалъ дорогихъ его сердцу, теперь далекихъ отъ него, и зналъ, что въ этотъ день они съ любовью вспоминаютъ о немъ.
   Когда Скруджъ, внимательно вслушиваясь въ завыванія вѣтра, думалъ о томъ, какъ торжественно и странно двигаться во мракѣ надъ невѣдомой пучиной, тайны которой глубоки какъ смерть, слухъ его вдругъ поразилъ громкій задушевный хохотъ. Еще больше поразило его, когда онъ узналъ въ этомъ хохотѣ голосъ своего племянника и самъ очутился въ свѣтлой сухой комнатѣ. Духъ, улыбаясь, стоялъ возлѣ Скруджа и дружелюбно смотрѣлъ на племянника.
   -- Ха, ха, смѣялся племянникъ Скруджа; ха, ха, ха!
   Если вамъ случалось, что невѣроятно, знать человѣка, который бы смѣялся болѣе отъ души, чѣмъ племянникъ Скруджа, то я могу только сказать, что желалъ бы знать этого человѣка. Прошу васъ познакомить меня съ нимъ, и я охотно буду его пріятелемъ.
   Въ безпристрастной природѣ встрѣчаются прекрасныя сочетанія и противорѣчія: между тѣмъ, какъ нужда и болѣзни порождаютъ заразу, -- также, не можетъ быть ничего заразительнѣе смѣха и веселья.
   Въ то время, когда племянникъ Скруджа хохоталъ, держась за бока и съ самыми ужасными гримасами, жена его также отъ души хохотала, и собравшіеся у нихъ друзья вторили имъ также громко и весело: Ха, ха, ха! Ха, ха, ха!
   -- Онъ сказалъ, что Рождество -- вздоръ! воскликнулъ наконецъ племянникъ Скруджа, и еще самъ вѣритъ этому.
   -- Тѣмъ большій для него стыдъ, Фредъ! проговорила съ негодованіемъ его жена.-- Славныя существа женщины: онѣ ничего не дѣлаютъ вполовину, а все принимаютъ къ сердцу.
   Жена племянника была очень, очень хорошенькая женщина. Славное личико имѣло самое наивное выраженіе; маленькій розовый ротикъ былъ, казалось, созданъ для поцѣлуевъ, и его, безъ сомнѣнія, часто цѣловали; когда она смѣялась, то маленькія ямочки на ея подбородкѣ сливались въ одну; а другой пары такихъ блестящихъ и ясныхъ глазъ я никогда не видывалъ. Вообще, въ ней было что-то вызывающее, и подстрекающее, но въ то же время каждый остался бы ею совершенно доволенъ. Ручаюсь!
   -- Онъ престранный старикъ! сказалъ племянникъ Скруджа,-- и не такъ пріятенъ, какъ могъ бы быть. Однакоже, творимое имъ зло наказываетъ его самого, и потому я не могу сердиться.
   -- Я увѣрена, что онъ очень богатъ, Фредъ, проговорила его жена: по крайней мѣрѣ, ты всегда говорилъ мнѣ это.
   -- Что-же толку въ его богатствѣ, моя милая, отвѣчалъ племянникъ Скруджа: оно не приноситъ ему никакой пользы; онъ не дѣлаетъ изъ него никакого добра; онъ даже себѣ не доставляетъ никакихъ удобствъ, даже не тѣшится мыслью,-- ха, ха, ха!-- что богатство его достанется когда-нибудь намъ.
   -- Я его терпѣть не могу, проговорила жена, а за нею повторили то же и прочія дамы.
   -- А я нисколько, возразилъ племянникъ Скруджа: мнѣ жаль его; я не могъ бы, еслибъ и хотѣлъ, сердиться на него. Кто страдаетъ отъ дурного характера? Всегда онъ же. Напримѣръ, онъ вбилъ себѣ въ голову не любить насъ и отказался придти обѣдать съ нами. Ну, и что-же? Онъ-же теряетъ обѣдъ, хотя и не Богъ знаетъ какой.
   -- Я, напротивъ, думаю, что теряетъ очень хорошій обѣдъ, прервала его жена. Всѣ присутствующіе выразили то же мнѣніе, а они имѣли право судить компетентно, такъ-какъ только-что отобѣдали и теперь, при свѣтѣ лампъ, собрались за десертомъ у камина.
   -- Я очень радъ слышать это, сказалъ племянникъ Скруджа, потому что не очень-то довѣряю искусству молодыхъ хозяекъ. Что скажете вы, Топперъ?
   Топперъ, вѣрно, заглядѣлся-было на одну изъ сестеръ племянницы Скруджа, почему и отвѣтилъ, что холостякъ есть несчастный отверженный, не имѣющій права выражать своего мнѣнія по этому вопросу. При этомъ сестра племянницы Скруджа,-- полненькая дѣвушка, въ кружевной пелеринкѣ (а не та, что съ розами) -- покраснѣла.
   -- Продолжай, Фредъ, воскликнула племянница Скруджа, хлопая въ ладоши; ты никогда не кончаешь того, что началъ говорить! Такой, право, странный!
   Племянникъ Скруджа опять разразился смѣхомъ, и такъ какъ невозможно было не заразиться этимъ смѣхомъ, хотя полненькая сестра и очень старалась воздержаться, нюхая для этого ароматическій уксусъ, то всѣ и послѣдовали примѣру хозяина.
   -- Я только хотѣлъ сказать, выговорилъ наконецъ племянникъ Скруджа, что упорствомъ своимъ быть съ нами въ ссорѣ и не желать вмѣстѣ повеселиться онъ лишаетъ себя нѣсколькихъ пріятныхъ минутъ, которыя не принесли-бы ему вреда. Я увѣренъ, что онъ теряетъ болѣе веселое общество, чѣмъ найдетъ наединѣ со своими мыслями въ сырой конторѣ или въ своихъ пыльныхъ комнатахъ. Я намѣренъ приглашать его каждый годъ, какъ-бы онъ это ни принялъ, потому что мнѣ жаль его.
   Теперь настала очередь всему обществу смѣяться надъ нимъ за его надежду поколебать Скруджа, но, по своему добродушію и не очень обращая вниманія на то, надъ чѣмъ они смѣются, онъ еще старался подстрекнуть ихъ веселость и пустилъ бутылку вкругъ стола.
   Послѣ чая они занялись музыкой и пѣніемъ. Семья была музыкальная, и они отлично исполнили нѣсколько хоровъ, въ особенности Топперъ, который могъ пѣть самымъ густымъ басомъ, причемъ жилы на его лбу нисколько не раздувались и лицо его не краснѣло. Жена племянника Скруджа играла хорошо на арфѣ и, между прочимъ, сыграла маленькую арію, очень простенькую (насвистывать которую вы могли бы научиться въ двѣ минуты), которую имѣла обыкновеніе пѣть и дѣвочка, пріѣзжавшая въ школу за Скруджемъ, какъ о томъ напомнилъ ему духъ прошедшаго Рождества.
   Когда раздались звуки этой аріи, Скруджъ вспомнилъ все, что показывалъ ему духъ, и сердце его все больше и больше смягчалось. Скруджъ подумалъ, что еслибы онъ могъ, много лѣтъ тому назадъ, часто слышать эту пѣсенку, то устроилъ бы свою жизнь совершенно счастливо и теперь не было-бы надобности прибѣгать къ вызыванію изъ мертвыхъ Якова Марлея.
   Но не весь вечеръ былъ посвященъ музыкѣ. Немного спустя, общество стало играть въ фанты. Хорошо быть иногда дѣтьми, и въ особенности хорошо это въ день Рождества, когда великій Основатель этого праздника былъ самъ ребенкомъ.
   Впрочемъ, сначала общество стало еще играть въ жмурки; и я такъ же мало вѣрю, чтобы глаза Топпера были дѣйствительно закрыты платкомъ, какъ тому, что они были у него въ сапогахъ. Я подозрѣваю, что щелочка подъ платкомъ была условлена между Топперомъ и племянникомъ Скруджа, и что духъ настоящаго Рождества зналъ это.
   Способъ, которымъ Топперъ бѣгалъ за полненькой сестрой въ кружевной манишкѣ, былъ оскорбленіемъ человѣческой довѣрчивости. Куда она, туда бросался и онъ,-- опрокидывая каминный приборъ, прыгая черезъ стулья, наталкиваясь на фортепіано, путаясь въ занавѣсахъ. Онъ всегда зналъ, гдѣ находилась полненькая сестра, и не хотѣлъ ловить никого другого. Еслибы нарочно (какъ нѣкоторые дѣлали) натолкнулись на него, то онъ сдѣлалъ бы притворное усиліе поймать васъ, что было бы оскорбленіемъ вашему разуму, и тотчасъ-же бросился бы по направленію къ полненькой сестрѣ. Она часто кричала, что это нечестно, и дѣйствительно это было нечестно. Но, когда онъ ее наконецъ поймалъ, когда, не смотря на ея быстрое порханіе мимо него, онъ загналъ ее въ уголъ, изъ котораго не было никакого исхода, тогда поведеніе его было еще хуже. Его притворство, будто онъ не узнаетъ ея, увѣреніе, что необходимо дотронуться до ея головного убора, и затѣмъ притязаніе, что для полнѣйшаго удостовѣренія въ ея личности непремѣнно нужно коснуться извѣстнаго кольца на пальцѣ и цѣпочки на шеѣ,-- все это было нечестно, чудовищно! Безъ сомнѣнія, она высказала Топперу свое мнѣніе объ этомъ, когда они такъ тихо разговаривали потомъ наединѣ за занавѣсами и уже другой бѣгалъ съ завязанными глазами.
   Хозяйка дома не принимала участія въ игрѣ въ жмурки; ее усадили удобно въ большое кресло, со скамеечкой подъ ногами, въ уютномъ углу, причемъ духъ и Скруджъ близко стояли возлѣ нея. Но она приняла участіе въ игрѣ въ фанты и въ игрѣ "какъ вы его любите?" Она превосходно умѣла находить возможность любить на всѣ буквы алфавита. Также въ игрѣ "какъ, когда и гдѣ?" она была очень ловка и, къ тайному удовольствію племянника Скруджа, далеко превзошла своихъ сестеръ, хотя и онѣ были догадливыя дѣвушки, какъ могъ-бы сказать вамъ Топперъ. Здѣсь было собрано человѣкъ двадцать, молодыхъ и старыхъ, и всѣ играли. Скруджъ также принималъ участіе въ игрѣ, сильно интересуясь всѣмъ тѣмъ, что происходило вокругъ него; онъ совершенно забывалъ, что голосъ его не могъ доходить до слуха, и часто высказывалъ громко свои догадки. Онъ очень часто отгадывалъ совершенно вѣрно, потому что самая лучшая острая иголка не могла быть проницательнѣе Скруджа, хотя онъ и старался казаться грубымъ и тупымъ.
   Духъ былъ очень доволенъ, видя Скруджа въ такомъ настроеніи, и посмотрѣлъ на него съ такимъ снисхожденіемъ, что Скруджъ, словно мальчикъ, попросилъ у духа позволенія остаться, пока гости не разъѣдутся. Но духъ на это не согласился.
   -- Они начинаютъ другую игру, сказалъ Скруджъ. Останемся еще на полчаса, только на полчаса.
   То была игра въ "да и нѣтъ". Племянникъ Скруджа долженъ былъ загадать что-нибудь, а остальные отгадывать то, что онъ загадалъ, между тѣмъ, какъ онъ могъ отвѣчать на ихъ вопросы не иначе, какъ словами: "да" или "нѣтъ". Изъ отвѣтовъ на многочисленные вопросы, посыпавшіеся на племянника, оказалось, что имъ загаданъ живой звѣрь, непріятный, дикій, иногда ворчащій, иногда хрюкающій, иногда говорящій, живущій въ Лондонѣ, ходящій по улицамъ, что его не водятъ напоказъ, что онъ не живетъ въ звѣринцѣ и не предназначенъ на убой, что этотъ звѣрь -- не лошадь, не оселъ, не корова, не быкъ, не тигръ, не собака, не свинья, не кошка, не медвѣдь. При каждомъ новомъ вопросѣ племянникъ разражался хохотомъ, и ему было до того невыразимо смѣшно, что онъ принужденъ былъ встать съ дивана и топать ногами.
   Наконецъ, полненькая сестра, разразившись такимъ-же хохотомъ, воскликнула:
   -- Я отгадала! Я знаю, что это такое, Фредъ! я знаю, что это такое!
   -- Ну что? спросилъ Фредъ.
   -- Это вашъ дядя, Скру-у-уджъ!
   Она угадала и тѣмъ вызвала общій восторгъ, хотя нѣкоторые и замѣтили, что на вопросъ -- "не медвѣдь-ли?" слѣдовало-бы отвѣтить -- "да" и что отрицательнаго отвѣта на этотъ вопросъ было достаточно, чтобы отвлечь мысль отъ господина Скруджа, хотя-бы играющіе и думали о немъ.
   -- Онъ достаточно повеселилъ насъ, сказалъ Фредъ, и было неблагодарно не выпить за его здоровье. Вотъ стаканъ глинтвейна подъ рукой, и я провозглашаю тостъ за здоровье дяди Скруджа!
   -- Отлично! За здоровье дяди Скруджа! воскликнули всѣ.
   -- Каковъ-бы онъ ни былъ, дай Богъ ему веселаго Рождества и счастливаго новаго года, сказалъ племянникъ Скруджа. Онъ не хотѣлъ принять отъ меня этого пожеланія, во все-же пускай оно исполнится. За здоровье дяди Скруджа!
   Дядѣ Скруджу стало такъ весело и легко на душѣ, что онъ охотно отвѣтилъ-бы тостомъ и поблагодарилъ-бы неслышнымъ никому голосомъ всю компанію, если бы духъ далъ ему на это время. Но вся сцена унеслась отъ глазъ съ послѣднимъ словомъ племянника, и Скруджъ вмѣстѣ съ духомъ были уже опять въ дорогѣ..
   Они летали очень далеко; видѣли многое, посѣтили множество домовъ, и каждое ихъ посѣщеніе приносило счастіе. Духъ останавливался у постелей больныхъ, и больные развеселялись; изгнанникамъ казалось, что они близко къ своему дому; духъ Рождества посѣщалъ людей, поставленныхъ въ трудную борьбу съ судьбою... и къ нимъ возвращались надежда и силы; когда духъ подходилъ къ бѣдняку, послѣднему казалось, что онъ богатъ. Въ богадѣльняхъ, больницахъ, въ тюрьмѣ, во всякомъ притонѣ бѣдствія и нищеты, гдѣ только человѣкъ не запиралъ дверей и не преграждалъ доступа духу, повсюду онъ вносилъ свои благословенія и раскрывалъ предъ Скруджемъ тайныя причины и значеніе всѣхъ этихъ печалей и бѣдствій.
   То была длинная ночь, если только была лишь одна, ночь; но Скруджъ сомнѣвался въ этомъ, потому что всѣ праздники Рождества, казалось, были заключены въ періодъ, который онъ провелъ вмѣстѣ съ духомъ. Странно было еще то, что хотя Скруджъ нисколько не измѣнялся въ лицѣ, духъ замѣтно становился все старше и старше.

0x01 graphic

   Скруджъ замѣтилъ эту перемѣну, но ниразу не упомянулъ о ней, пока они не вышли съ одного дѣтскаго праздника и Скруджъ, бросивъ взоръ на духа, не увидѣлъ, что волосы его совсѣмъ посѣдѣли.
   -- Развѣ жизнь духовъ такъ коротка? спросилъ Скруджъ.
   -- Жизнь моя на землѣ очень коротка, отвѣчалъ духъ; конецъ ей сегодня ночью.
   -- Сегодня ночью! воскликнулъ Скруджъ.
   -- Да, сегодня въ полночь. И время это близко. Слушай!
   Въ эту минуту куранты пробили три четверти двѣнадцатаго.
   -- Прости мнѣ мой вопросъ, сказалъ Скруджъ, пристально смотря на платье духа; подъ твоимъ одѣяніемъ я вижу что-то странное и непринадлежащее тебѣ. Что это такое? Нога или коготь?
   -- Оно могло бы назваться когтемъ, судя по мясу, которое есть на немъ, съ грустью отвѣтилъ духъ. Смотри.
   Изъ складокъ его платья вышло двое дѣтей, -- несчастныхъ, оборванныхъ, ужасныхъ. Они упали на колѣни, цѣпляясь за полы его платья.
   -- О, человѣкъ, смотри; смотри, смотри сюда внизъ! воскликнулъ духъ.
   То были мальчикъ и дѣвочка, -- желтые, худые, оборванные, сморщенные, дикіе, грубые, хотя въ ихъ уничиженіи сказывалось что-то пресмыкающееся. Вмѣсто того, чтобы прекрасная юность округлила ихъ формы и окрасила ихъ самыми свѣжими красками, жесткая, костлявая рука, какъ бы рука времени, смяла, обезцвѣтила и сморщила ихъ. Въ ихъ юныхъ чертахъ, вмѣсто добраго, ангельскаго выраженія, виднѣлось что-то зловѣщее, демоническое, угрожающее. Никакое паденіе, никакое развращеніе человѣчества, въ какой бы то ни было степени, не могло создать уродовъ, хотя-бы на половину столь отвратительныхъ и ужасныхъ, какъ эти.
   Скруджъ отступилъ, блѣдный отъ ужаса. Онъ пытался сказать, что они красивыя дѣти, но слова эти скорѣе задушили бы его, чѣмъ приняли участіе въ такой громадной, невѣроятной лжи.
   Скруджъ могъ только спросить:
   -- Духъ, это твои дѣти?
   -- То дѣти людей, произнесъ духъ, смотря на нихъ внизъ; они цѣпляются за меня, взывая противъ своихъ отцовъ. Мальчика этого зовутъ Невѣжество, а дѣвочку -- Нужда. Берегись ихъ обоихъ и всего, что имъ сродно; но больше всего страшись перваго, потому что, я вижу, на челѣ его уже написанъ приговоръ: "Проклятіе".... если только приговоръ этотъ не будетъ смытъ съ его чела. Духъ простеръ руку по направленію къ Лондону и воскликнулъ: Посмѣй отрицать этотъ приговоръ! Клевещи на тѣхъ, кто дерзаетъ указать его тебѣ! Или признай его для твоихъ злодѣйскихъ цѣлей партій и поступай еще хуже. Но берегись конца!
   -- Развѣ у нихъ нѣтъ никакого пріюта? спросилъ Скруджъ.
   -- Развѣ нѣтъ тюремъ? отвѣтилъ духъ, повторяя въ послѣдній разъ его собственныя слова. Развѣ нѣтъ рабочихъ домовъ?
   Колоколъ пробилъ двѣнадцать.
   Скруджъ повернулъ голову, чтобы посмотрѣть на духа, но духа уже не было. Когда прозвучалъ послѣдній ударъ, Скруджъ вспомнилъ предсказаніе стараго Якова Марлея и, поднявъ глаза, увидалъ страшное привидѣніе, закутанное съ головы до ногъ и приближавшееся къ нему подобно стелящемуся по землѣ, туману.
   

Глава IV.
Послѣдній изъ духовъ.

   Тихо, торжественно и молчаливо приближалось привидѣніе. Когда оно подошло близко, Скруджъ опустился на колѣни. Самый воздухъ, окружавшій привидѣніе, распространялъ, казалось, мракъ и таинственность. Оно было покрыто чернымъ одѣяніемъ, скрывшимъ его голову, лицо, формы тѣла и оставлявшимъ на виду только одну простертую руку. Если-бы не эта рука, трудно было бы отличить фигуру духа среди ночи и отдѣлить его отъ мрака, которымъ онъ былъ окруженъ.
   Скруджъ видѣлъ что привидѣніе было огромнаго роста, и, при его приближеніи, чувствовалъ, что таинственное присутствіе духа наполняетъ его душу ужасомъ. Больше онъ ничего не зналъ, потому что духъ не говорилъ, не шевелился.
   -- Я нахожусь въ присутствіи духа будущаго Рождества? произнесъ Скруджъ.
   Духъ не отвѣчалъ и указалъ только рукою впередъ.
   -- Ты будешь показывать мнѣ тѣни тѣхъ вещей, которыя еще не случились, но должны случиться въ будущемъ, продолжалъ Скруджъ. Не такъ-ли, духъ?
   Верхнія складки одѣянія свернулись на мгновеніе, какъ будто духъ наклонилъ голову; это было единственнымъ его отвѣтомъ.
   Хотя Скруджъ и привыкъ въ послѣднее время къ обществу привидѣній, однако-же эта молчаливая фигура такъ пугала его, что ноги его дрожали, и когда онъ готовился слѣдовать за духомъ, то почувствовалъ, что едва-ли будетъ въ состояніи держаться на ногахъ. Духъ остановился, какъ-будто замѣтивъ его состояніе и желая дать ему время придти въ себя. Но Скруджу сдѣлалось отъ этого еще хуже. Имъ овладѣвалъ смутный ужасъ отъ сознанія, что изъ-за этого темнаго облака на него пристально устремлены глаза духа, между тѣмъ какъ онъ, Скруджъ, не смотря на всѣ старанія открыть свои глаза какъ можно больше, не могъ видѣть ничего, кромѣ руки привидѣнія и большой массы чего-то чернаго.
   -- Духъ будущаго! воскликнулъ онъ, я боюсь тебя болѣе, нежели всѣхъ духовъ, которыхъ я видѣлъ до сихъ поръ. Но такъ, какъ я знаю, что твое намѣреніе -- дѣлать мнѣ добро, и такъ какъ я надѣюсь жить съ цѣлью сдѣлаться другимъ человѣкомъ, то я готовъ перенести твое общество, и перенести его съ благодарнымъ сердцемъ. Ты не будешь говорить со мною?
   Привидѣніе ничего не отвѣчало. Рука была протянута прямо впередъ.
   -- Веди меня, сказалъ Скруджъ, веди! Ночь быстро проходитъ, а это время драгоцѣнно для меня, я знаю. Веди же меня!
   Привидѣніе двинулось впередъ такъ же плавно, какъ оно пришло. Скруджъ слѣдовалъ въ тѣни его одѣянія, которое, какъ ему казалось, подымало и вело его,
   Едва-ли можно сказать, что они вошли въ городъ: скорѣе городъ двинулся къ нимъ и заключилъ ихъ въ себя. Какъ-бы то ни было, они очутились въ самомъ центрѣ его,-- на биржѣ, среди негоціантовъ. Одни быстро ходили взадъ и впередъ, другіе, позвякивая деньгами въ карманѣ, собирались въ кучки и разговаривали,-- кто смотря на часы, кто задумчиво вертя свои большія золотыя печати, и такъ далѣе, какъ часто видѣлъ ихъ Скруджъ и до этого.
   Духъ остановился за кучкой дѣловыхъ людей. Видя, что рука его направлена въ ту сторону, Скруджъ подошелъ послушать разговоръ негоціантовъ.
   -- Нѣтъ, говорилъ большой, жирный господинъ съ громаднымъ подбородкомъ. Я ничего больше не знаю объ этомъ. Я знаю только, что онъ умеръ.
   -- Когда онъ умеръ? спросилъ другой.
   -- Въ прошлую ночь, кажется.
   -- Что же такое случилось съ нимъ? спросилъ третій, забравши множество табаку изъ очень большой табакерки. Я думалъ, что онъ никогда не умретъ.
   -- Богъ знаетъ, отвѣтилъ первый со вздохомъ.
   -- Что онъ сдѣлалъ со своими деньгами? спросилъ краснолицый господинъ съ висячимъ на носу наростомъ, который дрожалъ, какъ у индюка.
   -- Я не слыхалъ объ этомъ ничего, отвѣчалъ опять со вздохомъ господинъ съ большимъ подбородкомъ. Можетъ быть, онъ оставилъ ихъ мнѣ,-- вотъ все, что я знаю.
   Эта шутка была встрѣчена общимъ смѣхомъ.
   -- Похороны его будутъ очень печальны, сказалъ тотъ же господинъ: я положительно не знаю человѣка, который бы пошелъ на нихъ. Развѣ намъ собрать охотниковъ.
   -- Я не прочь пойти, если будетъ завтракъ, отвѣчалъ господинъ съ наростомъ на носу; но я непремѣнно долженъ быть накормленъ, если буду однимъ изъ охотниковъ.
   Послѣдовалъ другой взрывъ смѣха.
   -- Въ такомъ случаѣ -- я самый безкорыстный изъ васъ, сказалъ первый, потому что никогда не ношу черныхъ перчатокъ и никогда не завтракаю; но я, пожалуй, пойду, если найдутся еще охотники. Думая объ этомъ, я почти убѣжденъ, что былъ его лучшимъ другомъ, потому что когда мы встрѣчались, то останавливались и разговаривали. Прощайте, прощайте!
   Говорившіе разошлись и смѣшались съ другими кружками. Скруджъ зналъ перваго господина и посмотрѣлъ на духа, чтобы получить объясненіе.
   Привидѣніе проскользнуло въ улицу. Палецъ его указалъ на двухъ встрѣтившихся лицъ. Скруджъ сталъ опять слушать, думая найти объясненіе.
   Онъ этихъ особъ отлично зналъ. То были дѣловые люди, очень богатые и значительные. Онъ всегда старался высоко стоять въ ихъ мнѣніи -- въ дѣловомъ отношеніи, конечно, и только въ одномъ дѣловомъ.
   -- Здравствуйте, сказалъ одинъ.
   -- Какъ поживаете? спросилъ другой.
   -- Хорошо, отвѣчалъ первый. Старый скряга получилъ! наконецъ свое, а?
   -- Да, говорятъ, возразилъ второй. Холодно, не правда-ли?
   -- Какъ всегда на Рождество. Вы не катаетесь на конькахъ?
   -- Нѣтъ, нѣтъ; некогда объ этомъ думать. Прощайте.
   Ни одного слова больше. Въ этомъ одномъ заключался ихъ разговоръ, и съ тѣмъ они и разстались.
   Скруджъ сначала удивился-было, что духъ придаетъ значеніе такимъ, повидимому, пустымъ разговорамъ; но, чувствуя, что они должны заключать въ себѣ какое-нибудь скрытое значеніе, онъ сталъ отыскивать, какое именно оно можетъ быть. Едва-ли эти разговоры могли относиться къ смерти Якова, его стараго компаньона, потому что то было прошлое, а сопровождавшій его духъ имѣлъ дѣло съ будущимъ. Скруджъ не могъ также припомнить никого близкаго себѣ, къ кому могъ бы отнести эти разговоры. Но, безъ сомнѣнія, къ кому бы они ни относились, они заключали въ себѣ скрытое значеніе, направленное къ его исправленію. Поэтому онъ рѣшился взвѣшивать каждое услышанное слово и каждую увидѣнную вещь, въ особенности-же наблюдать за своею собственною тѣнью, когда она появится; онъ ожидалъ, что поведеніе его будущаго и дастъ ему нить, на которую онъ не могъ до сихъ поръ попасть, и сдѣлаетъ легкимъ разрѣшеніе смущавшихъ его загадокъ.
   Онъ сталъ осматриваться, чтобы увидѣть свой образъ, но въ углу, въ которомъ онъ имѣлъ обыкновеніе стоять, находился другой человѣкъ, и хотя часы показывали время, въ которое Скруджъ имѣлъ обыкновеніе приходить сюда, онъ не видѣлъ ничего похожаго на себя въ толпѣ, проходившей черезъ портикъ. Однакоже это его мало удивило, потому что онъ рѣшилъ въ умѣ перемѣнить свою жизнь. Онъ думалъ и надѣялся, что здѣсь именно начинаютъ исполняться его новыя намѣренія.
   Тихо и мрачно стояло за нимъ привидѣніе со своею протянутою рукою. Когда Скруджъ очнулся, то по положенію тѣни, стоявшей за нимъ, ему показалось, что невидимые глаза пристально впились въ него. Это заставило его вздрогнуть и бросило въ холодъ.
   Они покинули шумную и дѣятельную биржу и отправились въ мрачную часть города, въ которой Скруджъ никогда не бывалъ до сихъ поръ; однакоже онъ узналъ ее и ея дурную славу. Улицы были грязны и узки; лавки и дома самой печальной наружности; люди полунагіе, пьяные, въ стоптанныхъ сапогахъ, грязные. Входы въ дома, подобно помойнымъ ямамъ, извергали на кривыя улицы вонь и грязь; весь кварталъ дышалъ преступленіемъ, развратомъ и нищетой.
   Въ самомъ центрѣ этого вертепа позора находилась мрачная лавчонка подъ навѣсомъ съ крышею, гдѣ покупались желѣзо, старое тряпье, бутылки, кости и всякіе грязные отброски. Внутри лавки полъ былъ заваленъ кучами ржавыхъ ключей, гвоздей, цѣпей, крючковъ, пилъ, вѣсовъ, гирь и всякаго рода негоднаго желѣза. Тайны, которыя мало кто захотѣлъ бы изслѣдовать, были скрыты подъ ворохами непристойныхъ лохмотьевъ, подъ кучами гнилого сала и костей. Среди этого товара, передъ камелькомъ, сложеннымъ изъ старыхъ кирпичей, въ которомъ горѣлъ коксъ, сидѣлъ торговецъ,-- сѣдой мошенникъ, лѣтъ около семидесяти. Онъ защищалъ себя отъ наружнаго холода изношеннымъ покрываломъ, сдѣланнымъ изъ разныхъ лоскутьевъ и висѣвшимъ на шестѣ, и курилъ свою трубку съ полнымъ наслажденіемъ тихаго отдыха.
   Скруджъ и привидѣніе очутились передъ этимъ человѣкомъ въ то самое время, когда въ лавку прокрадывалась женщина съ тяжелымъ узломъ; но едва она вошла, какъ явилась другая женщина, нагруженная такимъ же образомъ; слѣдомъ же за послѣднею вошелъ человѣкъ въ поношенномъ черномъ платьѣ, и при видѣ этихъ женщинъ онъ былъ крайне пораженъ. И онѣ, и онъ тотчасъ узнали другъ друга. Послѣ короткой паузы неописаннаго удивленія, къ которому присоединился и старикъ, всѣ разразились хохотомъ.
   -- Поденщица будетъ, конечно, первая! воскликнула первая вошедшая женщина; прачка пусть будетъ вторая, а гробоносецъ третій. Смотри, старый Джо, тебѣ будетъ добыча. Недаромъ мы всѣ трое встрѣтились здѣсь невзначай!
   -- Вы не могли встрѣтиться въ лучшемъ мѣстѣ, сказалъ старый Джо, вынимая трубку изо рта. Войдите въ гостиную; вы давно уже получили доступъ въ нее; и двое другихъ также намъ не чужіе. Подождите, пока я запру дверь въ лавку. Ахъ, какъ она скрипитъ! Я думаю, здѣсь нѣтъ ни одного такого ржаваго куска желѣза, какъ ея крючки, такъ же какъ, я полагаю, здѣсь нѣтъ ни однѣхъ такихъ старыхъ костей, какъ мои. Ха, ха! Мы всѣ вѣрны своему призванію; мы хорошо подобраны другъ къ другу. Войдите-же въ гостиную, войдите.
   Гостиной называлось пространство за ширмами изъ лохмотьевъ. Старикъ помѣшалъ угли въ камелькѣ старымъ желѣзнымъ прутомъ и, сбросивъ нагаръ съ дымящейся лампы (дѣло было ночью) чубукомъ своей трубки, снова взялъ его въ ротъ.
   Пока онъ занимался этимъ, женщина, которая уже говорила, бросила свои узелъ на полъ, нахально усѣлась на скамейку, опустивъ локти на колѣни, и, съ дерзкимъ вызовомъ смотря на двухъ другихъ, сказала:
   -- Что тутъ дурного? что дурного, госпожа Дильберъ? Каждый имѣетъ право заботиться о самомъ себѣ. Онъ всегда это дѣлалъ.
   -- Это дѣйствительно такъ, сказала прачка; никто не заботился больше о себѣ, чѣмъ онъ.
   -- Ну такъ чего-же стоять и глядѣть, какъ испуганнымъ? Кто будетъ знать объ этомъ? А мы, я полагаю, не станемъ осуждать другъ друга.
   -- О, нѣтъ! сказала вмѣстѣ и госпожа Дильберъ, и человѣкъ въ черномъ. Конечно, нѣтъ!
   -- Ну и отлично! воскликнула женщина; довольно же объ этомъ. Кто станетъ страдать отъ потери нѣсколькихъ такихъ вещей, какъ эти; не умершій, я полагаю.
   -- Конечно, нѣтъ, сказала госпожа Дильберъ, смѣясь.
   -- Если этотъ злой, старый скряга желалъ сохранить ихъ послѣ своей смерти, продолжала женщина, такъ зачѣмъ-же онъ не былъ почеловѣчнѣе во время своей жизни? Если-бы онъ былъ подобрѣе, то кто-нибудь ухаживалъ-бы за нимъ, когда наступалъ часъ его смерти, и не лежалъ-бы онъ при послѣднемъ издыханіи одинъ-одинешенекъ.
   -- Вотъ самыя справедливыя слова, когда-либо слышанныя мною, сказала госпожа Дильберъ. Это достойная ему награда и судъ надъ нимъ.
   -- Я бы хотѣла только, чтобы этотъ судъ былъ немного потяжелѣе, возразила женщина, потряхивая узелъ, и я вамъ ручаюсь, что онъ былъ-бы тяжелѣе, если-бы я могла наложить руки на что-нибудь другое. Развяжи узелъ, Джо, и оцѣни-ка мнѣ это. Говори просто. Я не боюсь быть первой и также не боюсь показать имъ то, что въ узлѣ. Мы отлично знаемъ, я полагаю, что мы всѣ работали для себя, прежде чѣмъ встрѣтиться здѣсь. Тутъ нѣтъ грѣха. Развяжи же узелъ, Джо.
   Но любезность ея друзей не допустила этого, и человѣкъ въ черномъ взялъ на себя смѣлость показать свою добычу. Она была не велика: одна или двѣ печати, ящикъ для карандашей, пара запонокъ, булавка небольшой цѣны, вотъ и все. Старый Джо по нѣскольку разъ осматривалъ каждую вещь и, оцѣнивъ ее, отмѣчалъ мѣломъ сумму, которую онъ тутъ-же можетъ дать за нее; затѣмъ, когда увидѣлъ, что больше ничего не осталось, подвелъ итогъ и сказалъ:
   -- Вотъ вамъ разсчетъ, и, я не дамъ шести пенсовъ больше, хотя бы меня за это сварили живымъ въ кипяткѣ. Чья очередь теперь?
   Выступила госпожа Дильберъ. Ея добыча состояла изъ простынь, полотенецъ, кой-какого платья, двухъ старомодныхъ серебряныхъ чайныхъ ложекъ, пары сахарныхъ щипчиковъ и нѣсколькихъ сапоговъ. Разсчетъ съ ней былъ составленъ такимъ-же образомъ.
   -- Дамамъ я всегда даю больше, чѣмъ слѣдуетъ; это моя слабость, и этимъ я разоряю себя, сказалъ старый Джо. Вотъ вамъ счетъ. Если вы спросите у меня однимъ пенни больше и сдѣлаете изъ этого открытый вопросъ, я раскаюсь въ своей щедрости и сбавлю полъ-кроны.
   -- Теперь, Джо, разверни мой узелъ, сказала первая женщина.
   Для большаго удобства Джо сталъ на колѣни и, развязавши съ трудомъ узелъ, вытащилъ большой и тяжелый свертокъ темной матеріи.
   -- Что это такое? спросилъ Джо; неужели пологъ съ кровати?
   -- Ну да, смѣясь и выгибая локти и колѣни впередъ, подхватила женщина. Конечно, пологъ съ кровати!
   -- Неужели вы его сняли такъ съ кольцами, совсѣмъ, когда онъ лежалъ на кровати? спросилъ Джо.
   -- Конечно, отвѣчала женщина. Почему-же мнѣ было этого не сдѣлать?
   -- Вы родились, чтобы составить себѣ состояніе, сказалъ Джо, и вы, конечно, разбогатѣете.
   -- Я, конечно, не стану удерживать своей руки, когда стоитъ протянуть ее, чтобы достать что-нибудь, и еще ради такого человѣка, какимъ былъ онъ; я вамъ ручаюсь за это, холодно возразила женщина. Не пролейте масло на одѣяло.
   -- Это его одѣяло? спросилъ Джо.
   -- Чье-же, думаете вы? возразила женщина. Я полагаю, что теперь онъ не простудится безъ него.
   -- Я надѣюсь, что онъ умеръ не отъ заразительной болѣзни, а? спросилъ старый Джо, остановивши свою работу и смотря вверхъ.
   -- Не безпокойтесь объ этомъ, возразила женщина, мнѣ не такъ было пріятно его общество, чтобы я стала копаться съ такими вещами возлѣ него, еслибы онъ умеръ отъ заразительной болѣзни. А ты можешь осматривать эту рубашку, пока глаза у тебя заболятъ, и не найдешь въ ней ни одной дырки, ни одного даже потертаго мѣста. Это лучшая его рубашка, и дѣйствительно, она очень хороша. Она пропала-бы, если-бы я не взяла ее себѣ.
   -- Что вы хотите этимъ сказать? спросилъ старый Джо.
   -- А то, что его навѣрное похоронили-бы въ ней, отвѣчала женщина со смѣхомъ. Кто-то былъ такъ глупъ, что надѣлъ ее на. него, но я ее сняла. Если коленкоръ недовольно хорошъ для того, чтобы въ немъ хоронить, то на что же онъ годенъ? Это какъ разъ приличная матерія для такого тѣла; онъ не можетъ казаться отвратительнѣе въ коленкоровой рубашкѣ, чѣмъ онъ былъ въ этой.
   Скруджъ слушалъ разговоръ этотъ съ ужасомъ. При видѣ этихъ людей, собравшихся вокругъ своей добычи, при тускломъ свѣтѣ лампы старика, Скруджемъ овладѣли ненависть и отвращеніе, которыя едва-ли могли-бы быть больше при видѣ злыхъ демоновъ, торгующихъ самихъ тѣломъ.
   -- Ха, ха, ха! хохотала та же женщина, пока старый Джо вынималъ фланелевый кошелекъ и высчитывалъ каждому его получку.
   -- Вотъ и конецъ ему, при жизни онъ всѣхъ отталкивалъ отъ себя для того, чтобы мы были въ выигрышѣ послѣ его смерти. Ха, ха, ха!
   -- Духъ, воскликнулъ Скруджъ, дрожа всѣмъ тѣломъ; я вижу, вижу: судьба моя могла-бы быть сходна съ судьбою этого несчастнаго человѣка; моя жизнь вела къ тому. Боже милосердный, что это такое!
   Онъ отступилъ въ ужасѣ, потому что мѣсто дѣйствія перемѣнилось, и онъ почти прикасался къ кровати, къ голой кровати безъ полога, на которой что-то лежало подъ изодранной простыней, что-то, хотя и нѣмое, но говорившее за себя страшнымъ языкомъ.
   Комната была очень темна, такъ темна, что ее нельзя было разсмотрѣть, хотя Скруджъ осматривался кругомъ, повинуясь какому-то тайному влеченію и боясь узнать, что это за комната. Слабый свѣтъ, проникавшій снаружи, падалъ прямо на кровать, и на ней лежало тѣло этого человѣка, ограбленнаго, брошеннаго, никѣмъ не оплакиваемаго, оставленнаго безъ надзора.
   Скруджъ взглянулъ на привидѣніе. Его твердая рука указывала на изголовье. Покрывало было накинуто такъ небрежно на покойника, что малѣйшее прикосновеніе къ нему пальца Скруджа открыло-бы все лицо. Онъ думалъ объ этомъ, чувствовалъ, какъ это было-бы легко сдѣлать, и желалъ это сдѣлать; но онъ настолько-же былъ лишенъ власти сдернуть покрывало, какъ и удалить отъ себя привидѣніе.
   О, холодная, холодная, суровая, ужасная смерть! Воздвигни здѣсь свой алтарь и окружи его всѣми ужасами, которые находятся въ твоей власти, ибо здѣсь твое царство! Но ты не въ состояніи перевернуть, ради своихъ ужасныхъ цѣлей, ни одного волоска на головѣ любимаго, уважаемаго, почитаемаго человѣка; ты не можешь исказить ни одной черты его. И это не потому, чтобы рука любимаго мертвеца была не такъ тяжела и не падала снова, когда ее поднимутъ; не потому, чтобы сердце и пульсъ бились; но потому, что рука была открыта и щедра, сердце билось правдиво, великодушно, тепло и мягко, а пульсъ былъ человѣческій. Рази, смерть, рази! и ты увидишь, какъ изъ нанесенной тобою раны вытекутъ добрыя дѣла покойнаго и разсѣятъ по свѣту вѣчную о немъ память!
   Никто не произнесъ этихъ словъ, но Скруджъ слышалъ ихъ, смотря на постель. Въ это время онъ думалъ: Что, еслибы, этого человѣка воскресить! Какія могли быть его воспоминанія? Скупость, кулачество, жестокость и заботы о наживѣ. Да, они привели его къ богатому концу, нечего сказать!
   Онъ лежалъ въ темномъ, пустомъ домѣ, и не было тутъ ни одного мужчины, ни женщины, ни ребенка, чтобы сказать: онъ былъ добръ ко мнѣ въ томъ-то, и, въ память одного ласковаго отъ него слова, я буду добръ къ нему. Только кошка возилась у двери, а подъ камнями очага грызлись крысы. Что имъ нужно было въ этой комнатѣ смерти, и почему онѣ были такъ неугомонны? Объ этомъ Скруджъ не смѣлъ думать.
   -- Духъ, произнесъ онъ, это страшное мѣсто. Покинувъ его, я не забуду урока, повѣрь мнѣ. Уйдемъ отсюда.
   Но духъ продолжалъ указывать на изголовье.
   -- Я понимаю тебя, возразилъ Скруджъ; я-бы сдѣлалъ это, если-бы могъ; по это не въ моей власти, духъ, не въ моей власти.
   Привидѣніе, казалось, опять посмотрѣло на него.
   -- Если есть въ городѣ кто-нибудь, въ комъ смерть этого человѣка вызвала какое-нибудь волненіе, произнесъ Скруджъ, едва дыша, то умоляю тебя, духъ, покажи мнѣ эту особу.
   Привидѣніе на одно мгновеніе развернуло, подобно крылу, свое черное одѣяніе, и тотчасъ-же обнаружилась комната при дневномъ свѣтѣ, въ которой сидѣла мать съ дѣтьми.
   Она ожидала кого-то съ видимымъ нетерпѣніемъ, потому что ходила взадъ и впередъ по комнатѣ, останавливалась при каждомъ звукѣ, выглядывала въ окно, смотрѣла на часы, напрасно старалась приняться за иголку и едва могла выносить голоса своихъ дѣтей.
   Наконецъ-то раздался давно ожидаемый стукъ въ дверь; мать побѣжала и встрѣтила своего мужа, человѣка молодого, но на лицѣ котораго былъ отпечатокъ заботъ и печали. Теперь въ этомъ лицѣ было замѣчательное выраженіе: что-то въ родѣ серьезной радости, которой онъ какъ будто стыдился и которую старался сдержать.
   Онъ сѣлъ за обѣдъ, который былъ приготовленъ для него передъ огнемъ, и, когда, послѣ долгаго молчанія она спросила слабымъ голосомъ: какія новости? онъ, казалось, затруднялся, какъ отвѣтить.
   -- Хорошія или дурныя? продолжала она, чтобы ему помочь.
   -- Дурныя, отвѣчалъ онъ.
   -- Мы совсѣмъ раззорены?
   -- Нѣтъ, Каролина, есть еще надежда.
   -- Надежда можетъ быть, если онъ смягчится,-- возразила она съ удивленіемъ; все возможно, если случится такое чудо.
   -- Онъ болѣе не въ состояніи смягчиться, сказалъ мужъ: онъ умеръ.
   Судя по ея лицу, она была мягкое и терпѣливое созданье; но, услыхавъ послѣднее, она обрадовалась и выказала это, всплеснувъ руками; она тотчасъ же затѣмъ раскаялась въ своей радости и огорчилась ею; но первое движеніе -- было движеніе ея сердца.
   -- То, что мнѣ сказала вчера вечеромъ полупьяная женщина, когда я хотѣлъ его видѣть и испросить недѣлю отсрочки, и то, что я принялъ за пустую отговорку, чтобы избѣжать свиданія со мною, оказывается правдою: онъ не только былъ очень боленъ, но тогда-же именно умиралъ.
   -- Кому же будетъ переведенъ нашъ долгъ?
   -- Не знаю; но до этого у насъ будутъ деньги; а еслибы ихъ даже и не случилось, то неужели мы такъ несчастны, что найдемъ такого-же немилосерднаго кредитора въ его наслѣдникѣ. Эту ночь, Каролина, мы можемъ спать спокойно.
   Да, смягчайте это, какъ хотите, а нельзя не признать, что сердца ихъ облегчились. Лица дѣтей, собравшихся вокругъ своихъ родителей, чтобы слушать то, что они такъ мало понимали, сдѣлались веселѣе; вообще, смерть этого человѣка водворила счастье и спокойствіе во всемъ домѣ. Единственное волненіе, какое духъ могъ показать Скруджу, было чувство удовольствія, произведенное этимъ происшествіемъ.
   -- Духъ, покажи мнѣ какое нибудь нѣжное чувство, связанное со смертью, сказалъ Скруджъ, а то эта темная комната будетъ вѣчно у меня передъ глазами.
   Духъ повелъ его по многимъ знакомымъ ему улицамъ; по дорогѣ Скруджъ осматривался кругомъ, чтобы увидѣть себя, но его тѣни нигдѣ не было. Они вошли въ домъ, гдѣ жилъ бѣдный Бобъ Крэчитъ, въ то самое жилище, которое Скруджъ уже разъ посѣтилъ, и гдѣ теперь онъ увидѣлъ мать и дѣтей, сидѣвшихъ вокругъ огня.
   Они сидѣли тихо, очень тихо. Шумные маленькіе Крэчиты, смирныя теперь, какъ статуи, сидѣли въ углу и смотрѣли на Петра, который держалъ передъ собою книгу. Мать и дочери шили также очень, очень тихо.
   "И, взявъ ребенка, поставилъ среди ихъ".
   Гдѣ слышалъ Скруджъ эти слова? Не во снѣ-же. Ихъ, вѣрно, прочелъ мальчикъ, когда Скруджъ, вмѣстѣ съ духомъ, переступилъ порогъ. Зачѣмъ мальчикъ не продолжаетъ?
   Мать опустила работу на столъ и приложила руку къ глазамъ.
   -- У меня болятъ глаза отъ чернаго, сказала она.
   Отъ чернаго! А, бѣдный Тайни Тимъ!
   -- Имъ лучше теперь, сказала жена Крэчита; они слабѣютъ у меня отъ работы при свѣчахъ, а я ни за что на свѣтѣ не хотѣла-бы показывать слабыхъ глазъ вашему отцу, когда онъ вернется. Время ему притти.
   -- Оно давно прошло, отвѣтилъ Петръ, закрывая книгу; но мнѣ кажется, мама, что онъ всѣ эти послѣдніе дни ходитъ тише, нежели прежде.
   Они опять притихли. Наконецъ, она проговорила твердымъ, веселымъ голосомъ, который разъ только задрожалъ:
   -- Я видѣла, какъ онъ ходилъ съ... я видѣла, какъ онъ очень скоро, бывало, ходилъ съ Тайни Тимомъ на плечахъ.
   -- И я также часто видѣлъ! воскликнулъ Петръ.
   -- И я также! подхватилъ другой. Всѣ видѣли.
   -- Но Тайни Тимъ былъ очень легокъ, продолжала она, наклонившись надъ работой, и отецъ такъ любилъ его, что ему было не трудно его носить, совсѣмъ не трудно. А, вотъ и отецъ вашъ!
   Она вскочила ему навстрѣчу, и въ комнату вошелъ маленькій Бобъ въ своемъ шарфѣ, который былъ ему очень нуженъ, бѣднягѣ. Чай для него былъ готовъ и стоялъ на заслонкѣ. Всѣ старались помочь Бобу,-- каждый въ чемъ могъ. Когда онъ усѣлся, два младшихъ Крэчита влѣзли къ нему на колѣни, и оба ребенка приложили свои щечки къ его лицу, какъ-будто желая сказать: не горюй, папа, не надо горевать.
   Бобъ былъ очень веселъ съ ними и болталъ со всѣмъ семействомъ. Онъ посмотрѣлъ на работу и похвалилъ госпожу Крэчитъ и ея дѣтей за ихъ искусство и быстроту въ работѣ. Они, по его мнѣнію, кончатъ гораздо раньше воскресенья.
   -- Воскресенья! Такъ ты былъ тамъ сегодня, Робертъ? спросила его жена.
   -- Да, моя милая, отвѣчалъ Бобъ, и я жалѣю, что и ты не могла сходить туда; тебѣ было-бы пріятно видѣть, какое это хорошее мѣсто, все покрытое зеленью. Но ты часто будешь видѣть его. Я обѣщалъ ему, что буду ходить туда гулять каждое воскресенье. Мое маленькое, маленькое дитя, воскликнулъ Бобъ со слезами, мое маленькое дитя!
   Тутъ онъ вдругъ разрыдался. Онъ не могъ удержаться. Для того, чтобы удержаться, нужно было, чтобы онъ не чувствовалъ себя еще такъ близко къ ребенку.
   Онъ вышелъ и поднялся въ верхнюю комнату, ярко освѣщенную и украшенную зеленью, гдѣ лежалъ ребенокъ. Бѣдный Бобъ сѣлъ противъ него и, немного придя въ себя, поцѣловалъ маленькое личико. Онъ примирился съ тѣмъ, что случилось, и сошелъ внизъ совершенно счастливый.
   Все семейство придвинулось къ огню; мать и дочери продолжали свою работу, между тѣмъ какъ Бобъ имъ расказывалъ о необыкновенной добротѣ племянника господина Скруджа, котораго онъ видѣлъ только одинъ разъ и который, встрѣтивъ его въ этотъ день на улицѣ и видя, что онъ немного... только немного опечаленъ, говорилъ Бобъ, спросилъ его, что съ нимъ случилось. На что я ему и отвѣтилъ, продолжалъ Бобъ, потому что онъ самый милый и любезный господинъ, какого я когда-либо видѣлъ. "Это мнѣ очень грустно, господинъ Крэчитъ, сказалъ онъ, и я душевно огорченъ за вашу добрую жену!" Я положительно не понимаю, откуда онъ знаетъ это.
   -- Что знаетъ, мой милый?
   -- Что ты добрая жена, отвѣчалъ Бобъ.
   -- Всѣ это знаютъ, сказалъ Петръ.
   -- Отлично сказано, мой мальчикъ! воскликнулъ Бобъ. Конечно, всѣ знаютъ. Такъ онъ говоритъ: "Душевно огорченъ за вашу добрую жену. Если я могу быть вамъ полезенъ въ чемъ бы то ни было, продолжалъ онъ, давая мнѣ свою карточку, вотъ гдѣ я живу; пожалуйста, приходите ко мнѣ". Теперь я вамъ скажу, воскликнулъ Бобъ, не потому это было такъ восхитительно, что онъ могъ-бы что-нибудь сдѣлать для насъ, по потому, что онъ такой добрый. Положительно казалось, что онъ зналъ нашего Тайни Тима и чувствовалъ вмѣстѣ съ нами.
   -- Я увѣрена въ томъ, что онъ добрая душа! сказала госпожа Крэчитъ.
   -- Ты еще больше увѣрилась-бы въ этомъ, моя милая, возразилъ Бобъ, еслибы ты его увидѣла и поговорила съ нимъ. Я вовсе не буду удивленъ,-- замѣтить, что я говорю,-- я вовсе не буду удивленъ, если онъ доставитъ Петру лучшее положеніе.
   -- Слышишь, Петръ? сказала госпожа Крэчитъ.
   -- И тогда, воскликнула одна изъ дѣвочекъ, Петръ станетъ ухаживать и заведетъ свое хозяйство.
   -- Подите! проговорилъ Петръ, улыбаясь.
   -- И это можетъ случиться въ одинъ прекрасный день, сказалъ Бобъ, хотя на это еще довольно времени. Но, во всякомъ случаѣ, какъ-бы и когда-бы мы не разстались другъ съ другомъ, я увѣренъ, что никто изъ насъ не забудетъ бѣднаго Тайни Тима, такъ какъ эта была наша первая разлука, не правда-ли?
   -- Никогда не забудемъ, папа! закричали всѣ.
   -- И я знаю, мои милые, продолжалъ Бобъ, что вспоминая, какъ онъ, хотя и очень маленькій ребенокъ, былъ терпѣливъ и кротокъ, мы не будемъ ссориться между собою и тѣмъ забывать бѣднаго Тайни Тима.
   -- Нѣтъ, никогда, папа! опять воскликнули всѣ.
   -- Я очень счастливъ, сказалъ маленькій Бобъ; я очень счастливъ!
   Госпожа Крэчитъ и дочери поцѣловали его; Петръ пожалъ ему руку. Да, Тайни Тимъ, душа твоя была отъ Бога!
   -- Духъ, сказалъ Скруджъ, что-то говоритъ мнѣ, что моментъ нашего разставанья близокъ; я чувствую это, хотя и не знаю, какимъ образомъ. Скажи мнѣ, кто тотъ мертвецъ, лежавшій на голой кровати?
   Духъ будущаго Рождества перенесъ его -- хотя, казалось, въ другое время (и дѣйствительно, не было какъ будто никакого порядка во времени всѣхъ послѣднихъ видѣній, кромѣ того только, что они всѣ были въ будущемъ), на мѣсто сборища дѣловыхъ людей. Но тамъ Скруджъ не увидѣлъ себя. Духъ, не останавливаясь, шелъ все прямо впередъ, какъ-бы къ желанному концу, пока Скруджъ не попросилъ его остановиться на минуту.
   -- Этотъ дворъ, сказалъ Скруджъ, черезъ который мы такъ поспѣшно летимъ, тотъ самый, гдѣ была такъ много лѣтъ моя контора. Я и домъ вижу. Дай мнѣ взглянуть на то, чѣмъ я буду въ будущемъ времени.
   Духъ остановился, но рука его указывала по другому направленію.
   -- Вотъ домъ! воскликнулъ Скруджъ. Зачѣмъ-же ты указываешь въ другую сторону?
   Неумолимый палецъ не измѣнялъ своего направленія.
   Скруджъ подбѣжалъ къ окну своей конторы и посмотрѣлъ въ него. Конторой была она и теперь, но не его конторой. Мебель была не та, и человѣкъ, сидѣвшій на стулѣ, былъ не онъ. Привидѣніе продолжало указывать по прежнему направленію.
   Скруджъ повернулся къ духу и, удивляясь тому, куда и зачѣмъ они идутъ, слѣдовалъ за нимъ до желѣзныхъ воротъ. Тутъ онъ остановился, чтобы осмотрѣться прежде, чѣмъ войти, и увидѣлъ кладбище. Такъ здѣсь-то подъ землею почіетъ тотъ несчастный, котораго имя онъ теперь долженъ узнать. Это было достойное его мѣсто: запертое вокругъ высокими домами, заросшее сорными травами, произведеніями не жизни, а смерти, загроможденное могилами. Да, достойное мѣсто!
   Духъ стоялъ между могилами и указывалъ на одну изъ нихъ. Скруджъ дрожа всѣмъ тѣломъ, подошелъ къ ней. Привидѣніе нисколько не измѣнилось, но Скруджу казалось, что онъ читаетъ въ его торжественной фигурѣ другое страшное значеніе.
   -- Прежде, чѣмъ я приближусь къ этому камню, произнесъ Скруджъ, отвѣть мнѣ на одинъ вопросъ. Тѣни-ли это того, что будетъ, или только того, что могло-бы быть?
   Духъ продолжалъ указывать на могилу, передъ которой онъ стоялъ.
   -- Образъ жизни людей предсказываетъ имъ извѣстный конецъ, если они не измѣнятъ его, сказалъ Скруджъ; если же они измѣнятъ этотъ образъ жизни, то и конецъ измѣнится. Скажи мнѣ, что такъ будетъ и съ тѣмъ, что ты мнѣ показываешь.
   Духъ былъ недвижимъ попрежнему.
   Скруджъ приблизился къ нему, дорожа всѣмъ тѣломъ, и, слѣдя глазами за направленіемъ его пальца, прочелъ на покинутой всѣми могилѣ свое собственное имя: Эбенезеръ Скруджъ.
   -- Неужели! воскликнулъ онъ, уже стоя на колѣняхъ. Человѣкъ, лежавшій на той кровати,-- я?
   Палецъ поднялся съ могилы на него и снова опустился къ могилѣ.
   -- Нѣтъ, духъ! О, нѣтъ, нѣтъ!
   Но палецъ не двигался.
   -- Духъ, воскликнулъ Скруджъ, крѣпко держась за одежду привидѣнія, слушай меня! Я теперь уже больше не тотъ человѣкъ, какимъ былъ прежде. Послѣ твоихъ указаній я не хочу быть тѣмъ, чемъ-бы сдѣлался. Зачѣмъ-же показывать мнѣ все это, если нѣтъ больше надежды на мое исправленіе!
   Въ первый разъ рука, будто, шевельнулась.
   -- Добрый духъ, продолжалъ Скруджъ. все еще стоя на колѣняхъ, ты жалѣешь меня; увѣрь меня, что я могу измѣнить тѣни, показанныя тобою, измѣнивъ къ лучшему свою жизнь.
   Добрая рука задрожала.
   -- Я буду почитать въ своемъ сердцѣ Рождество и буду стараться думать о немъ круглый годъ. Я буду жить въ прошедшемъ, въ настоящемъ и въ будущемъ. Всѣ три духа будутъ всегда со мной. Я не забуду ихъ уроковъ. О, скажи мнѣ, что я могу стереть надпись съ этого камня!
   И въ страстной мольбѣ своей онъ схватилъ руку привидѣнія; оно старалось освободиться, по объятія Скруджа были сильны и удержали руку. Однако духъ, еще болѣе сильный, оттолкнулъ его.
   Поднявъ руки въ послѣдней мольбѣ, Скруджъ вдругъ сталъ замѣчать измѣненіе въ одѣяніи духа. Оно осѣло, сузилось и уменьшилось до размѣровъ столбика у его кровати.

0x01 graphic

ГЛАВА V.
Заключеніе.

   Да, до размѣровъ столбика его собственной кровати. Кровать была его, и комната его. Но что было лучше и пріятнѣе всего -- это то, что будущее принадлежало ему и что было еще время раскаяться.
   -- Я буду жить въ прошломъ, настоящемъ и будущемъ! повторилъ Скруджъ, вскакивая съ постели. Всѣ три духа будутъ работать во мнѣ. О, Яковъ Марлей! Да будутъ благословенны Небо и Рождество. Я говорю это, преклонивъ колѣна; да, старый Яковъ, преклонивъ колѣна!
   Онъ былъ такъ взволнованъ и одушевленъ своими добрыми намѣреніями, что его прерывающійся голосъ не повиновался его волѣ. Во время послѣдней борьбы съ духомъ онъ сильно рыдалъ, и все лицо его было теперь покрыто слезами.
   -- Его не сорвали! воскликнулъ онъ, схвативъ полотно своего полога; его не сорвали съ кольцами и со всѣмъ! Онъ здѣсь; я здѣсь, и тѣни того, что случилось-бы, могутъ быть еще разсѣяны и уничтожены; я знаю, что онѣ будутъ уничтожены!
   Между тѣмъ, онъ старался одѣться; но руки, не повинуясь хозяину, вертели платье, выворачивали его, надѣвали вверхъ ногами, рвали, мяли его.
   -- Я не знаю, что дѣлать! воскликнулъ Скруджъ, смѣясь и, плача въ одно и то же время и представляя собою, со своими чулками, совершеннаго Лаокоона. Я чувствую легкость, подобно перу; счастливъ какъ ангелъ, веселъ какъ школьникъ; у меня голова идетъ кругомъ, какъ у пьянаго. Дай Богъ каждому веселаго Рождества! Дай Богъ счастливаго новаго года всему свѣту! О, о, какъ я счастливъ!
   Онъ побѣжалъ, подпрыгивая, въ столовую и, совершенно запыхавшись, остановился тамъ посреди комнаты.
   -- Вотъ и кастрюлька, въ которой было теплое питье! воскликнулъ Скруджъ, и сталъ снова ходить вокругъ камина. Вотъ и дверь, въ которую вошелъ духъ Якова Марлея. Вотъ уголъ, въ которомъ сидѣлъ духъ настоящаго Рождества! Вотъ окно, изъ котораго я видѣлъ блуждающихъ духовъ. Это все такъ, совершенно вѣрно; все это случилось. Ха, ха, ха!
   Этотъ хохотъ былъ хорошій, добрый хохотъ, особенно для человѣка, который уже много лѣтъ, какъ отвыкъ отъ смѣха,-- хохотъ, предвѣстникъ частаго, веселаго смѣха!
   -- Я не знаю, какое число сегодня, сказалъ Скруджъ. Я не знаю, долго-ли я былъ въ сношеніи съ духами! Я ничего не знаю! Я совершенный ребенокъ! Да что за бѣда! Я охотно соглашусь быть ребенкомъ. Ахъ, какъ я счастливъ, какъ я счастливъ!
   Громкій и веселый благовѣстъ остановилъ его восторги. Динь, динь, дингъ, бумъ! Бумъ, динь, дингъ, донгъ! Бумъ, бумъ! Дингъ, дингъ, дингъ, донгъ, бумъ, бумъ, бумъ, бумъ, бумъ! Какъ славно, какъ чудесно!
   Онъ побѣжалъ къ окну, отворилъ его и сталъ смотрѣть на улицу. Ни тумана, ни дыма; ясный, свѣтлый, веселый, холодный день; морозъ пѣлъ, казалось, для того, чтобы кровь прыгала и играла. Солнце обливало своими лучами точно золотомъ; небо сіяло; воздухъ былъ необыкновенно свѣжъ и пріятенъ, а колокола такъ весело звонили. Чудесно! чудесно!
   -- Какой сегодня день? закричалъ Скруджъ мальчику въ праздничной одеждѣ, который, можетъ быть, и шлялся здѣсь затѣмъ, чтобы смотрѣть на него.
   -- А? произнесъ въ отвѣтъ необыкновенно удивленный мальчикъ.
   -- Какой сегодня день, красавчикъ мой? повторилъ Скруджъ.
   -- Сегодня? возразилъ мальчикъ. Да Рождество-же Христово!
   -- Сегодня Рождество! сказалъ самъ себѣ Скруджъ. Я не пропустилъ его! Духи сдѣлали все въ одну ночь! Они вѣдь могутъ совершить все, что захотятъ. Конечно, конечно! Эй, мой славный малый!
   -- Что? откликнулся мальчикъ.
   -- Знаешь-ли ты курятную лавку, тамъ, черезъ улицу, на углу? спросилъ Скруджъ.
   -- Еще-бы не знать! возразилъ мальчикъ.
   -- Ахъ, какой смышленный! сказалъ Скруджъ: замѣчательный мальчикъ! Не знаешь ты,-- проданъ-ли индюкъ, получившій призъ на выставкѣ и висѣвшій въ лавкѣ? Не маленькій индюкъ, а большой?
   -- Какъ! тотъ индюкъ, который ростомъ съ меня? спросилъ мальчикъ.
   -- Что за прелестный ребенокъ! воскликнулъ Скруджъ: положительное удовольствіе говорить съ нимъ. Да, голубчикъ, мой.
   -- Онъ и теперь еще виситъ тамъ, отвѣтилъ мальчикъ.
   -- Въ самомъ дѣлѣ? произнесъ Скруджъ. Такъ ступай и купи его.
   -- Ну, что вы шутите! воскликнулъ мальчикъ.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, сказалъ Скруджъ: я говорю серьезно. Ступай, купи его и скажи, чтобы они принесли его сюда. Я укажу, куда его снести. Самъ же вернись вмѣстѣ съ лавочникомъ, и я дамъ тебѣ шиллингъ; если вернешься менѣе, чѣмъ въ пять минутъ, то я дамъ тебѣ полкроны.
   Мальчика какъ не было: самая твердая рука не могла-бы сдѣлать болѣе быстраго выстрѣла.
   -- Я пошлю его Бобу Крэчиту, прошепталъ Скруджъ, потирая руки и разразившись смѣхомъ. Онъ не узнаетъ, кто прислалъ. Индюкъ вдвое больше Тайни Тима. Вотъ будетъ славная шутка!
   Рука, писавшая адресъ, была еще очень нетверда, но все-таки Скруджъ написалъ кое-какъ и спустился съ лѣстницы, чтобы отворить дверь на улицу и встрѣтить лавочника.
   Стоя тутъ, онъ взглянулъ на молотокъ.
   -- Я буду любить его всю жизнь! воскликнулъ Скруджъ, лаская его рукой. Едвали я прежде и смотрѣлъ-то на него! Какое честное выраженіе въ его фигурѣ! Удивительный молотокъ! А, вотъ и индюкъ! Здравствуйте! Какъ поживаете? Съ веселымъ праздникомъ! Вотъ-такъ индюкъ! Невѣроятно, чтобы эта птица могла стоять на ногахъ; она навѣрное тотчасъ-бы сломала ихъ, какъ сургучныя палочки.
   -- Вѣдь его невозможно донести до Камденъ-тоуна, добавилъ Скруджъ. Наймите извощика.
   Сильнѣе хохота, съ которымъ онъ все это произнесъ, хохота, съ которымъ онъ заплатилъ за индюка и за извощика, хохота, съ которымъ онъ наградилъ мальчика, могъ быть только хохотъ, съ которымъ онъ, совершенно запыхавшись, бросился потомъ на стулъ и смѣялся до слезъ.
   Выбриться было для него нелегкой задачей, потому что рука его продолжала сильно дрожать, а бритье требуетъ вниманія, даже когда вы сидите совершенно смирно. Но если-бы онъ и порѣзалъ себѣ кончикъ носа, то налѣпилъ-бы на него кусочекъ липкаго пластыря и былъ-бы совершенно счастливъ.
   Онъ одѣлся въ самое лучшее свое платье и вышелъ, наконецъ, на улицу. Въ это время народъ выходилъ толпами изъ домовъ, точь-въ-точь какъ показывалъ ему духъ настоящаго Рождества.
   Заложивши руки за спину, Скруджъ шелъ, поглядывая на всѣхъ съ восхищенной улыбкой. Онъ имѣлъ такой веселый и любезный видъ, что трое или четверо добродушныхъ малыхъ сказали ему: "Добраго утра, милостивый государь! Съ праздникомъ Рождества Христова!" И Скруджъ часто говорилъ послѣ того, что изъ всѣхъ звуковъ, когда-либо слышанныхъ имъ, то были самые радостные самые пріятные звуки.
   Онъ отошелъ еще недалеко, когда встрѣтился съ господиномъ почтенной наружности, который наканунѣ приходилъ къ нему въ контору и спрашивалъ: "это-ли контора Скруджа и Марлея?" Сердце у него вздрогнуло при мысли,-- какъ этотъ господинъ посмотритъ на него; но онъ зналъ теперь, какая дорога прямая, и пошелъ по ней.

0x01 graphic

   -- Милостивый государь, сказалъ Скруджъ, ускоряя шагъ и взявъ господина за обѣ руки. Какъ ваше здоровье? Я надѣюсь, что вамъ удалось вчера. Это очень хорошо съ вашей стороны. Дай Богъ вамъ веселаго Рождества!
   -- Господинъ Скруджъ?
   -- Да, сказалъ Скруджъ, это мое имя, и я боюсь, что оно вамъ не совсѣмъ пріятно. Позвольте просить у васъ извиненія, и не будете-ли вы добры... Тутъ Скруджъ шепнулъ ему что-то на ухо.
   -- Господи! воскликнулъ господинъ, почти задыхаясь: любезный г. Скруджъ, серьезно-ли вы это говорите?
   -- Пожалуйста, сказалъ Скруджъ: ни одной копѣйкой меньше; въ этомъ заключаются взносы, которые мнѣ слѣдовало-бы сдѣлать раньше, увѣряю васъ. Окажите мнѣ эту милость.
   -- Любезный господинъ Скруджъ, произнесъ тотъ, пожимая ему руки, я не знаю, какъ и отвѣтить на такую щед...
   -- Не говорите ни слова больше, возразилъ Скруджъ. Заходите, пожалуйста, ко мнѣ. Придете?
   -- Приду! воскликнулъ господинъ, и изъ его тона было ясно, что онъ намѣренъ исполнить это обѣщаніе.
   -- Благодарю васъ, сказалъ Скруджъ; я вамъ очень обязанъ; благодарю васъ тысячу разъ. Да благословитъ васъ Господь!
   Онъ пошелъ въ церковь, потомъ гулялъ по улицамъ, смотрѣлъ на людей, спѣшившихъ въ разныя стороны, ласкалъ дѣтей, распрашивалъ нищихъ, смотрѣлъ внизъ въ кухни, вверхъ на окна и чувствовалъ, что все это доставляетъ ему удовольствіе. Онъ и во снѣ никогда не видалъ, чтобы какая-нибудь прогулка или что-бы то ни было могли сдѣлать его такимъ счастливымъ.
   Послѣ полудня онъ направился къ дому, гдѣ жилъ его племянникъ.
   Онъ прошелъ разъ десять мимо двери, прежде чѣмъ рѣшился постучаться. Но наконецъ онъ разомъ сдѣлалъ это.
   -- Дома-ли вашъ хозяинъ, моя милая? спросилъ Скруджъ дѣвушку. Славная дѣвушка! Очень милая.
   -- Дома, сударь.
   -- Гдѣ онъ, голубушка?
   -- Онъ, сударь, въ столовой, вмѣстѣ съ госпожей. Я укажу вамъ дорогу наверхъ, если угодно.
   -- Благодарю васъ; онъ знаетъ меня, сказалъ Скруджъ, положивъ уже руку на ручку двери, ведшей въ столовую. Я войду туда, моя милая.
   Онъ тихонько повернулъ ручку и заглянулъ въ дверь. Столъ былъ накрытъ очень нарядно посреди комнаты, а молодые хозяева (они вѣдь всегда щепетильны на этотъ счетъ) смотрѣли, все-ли въ порядкѣ.
   -- Фредъ, сказалъ Скруджъ.
   Бѣдная племянница его, какъ она испугалась! Если-бы Скруджъ вспомнилъ, какъ она сидѣла въ уголкѣ со скамеечкою подъ ногами, онъ ни за что не сдѣлалъ бы этого.
   -- Господи, Боже мой! воскликнулъ Фредъ, кто это?
   -- Это я, твой дядя Скруджъ. Я пришелъ къ обѣду. Можно войти?
   Можно-ли ему войти! Скруджъ долженъ былъ благодарить Бога, что племянникъ не оторвалъ ему рукъ, пожимая ихъ. Болѣе чистосердечной встрѣчи не могло быть. Племянница встрѣтила его такъ-же ласково, и примѣру ихъ послѣдовали и Топперъ, когда онъ пришелъ, и полненькая сестра и, наконецъ, всѣ остальные гости, когда они явились. Что за удивительный это былъ вечеръ! какія славныя игры! какое единодушіе! какое счастье!

0x01 graphic

   Но на другое утро Скруджъ рано пришелъ въ свою контору. О, очень рано! Онъ только и думалъ о томъ, какъ-бы ему притти первымъ и поймать Боба Крэчита въ неаккуратности.
   Такъ и случилось. Часы пробили девять, -- Боба нѣтъ; четверть десятаго,-- Боба, нѣтъ. Онъ опоздалъ ровно на восемнадцать минутъ съ половиною. Скруджъ сидѣлъ передъ широко раскрытою дверью, чтобы видѣть Боба въ то время, какъ онъ войдетъ въ свою конуру.
   Бобъ, еще за дверьми, снялъ шляпу и шарфъ и однимъ прыжкомъ сидѣлъ уже на стулѣ, скрипя перомъ съ такою поспѣшностью, какъ-будто онъ хотѣлъ догнать девять часовъ.
   -- Эй! закричалъ Скруджъ своимъ (насколько онъ могъ притвориться) обыкновеннымъ голосомъ. Что это значитъ, что вы приходите въ такіе часы?
   -- Извините меня, милостивый государь, проговорилъ Бобъ, я дѣйствительно опоздалъ,
   -- Опоздалъ, повторилъ Скруджъ; еще бы нѣтъ! Ступайте сюда, милостивый государь!
   -- Это только одинъ разъ въ году, умолялъ Бобъ, выходя изъ своей конуры. Это не повторится, милостивый государь. Я вчера немного веселился.
   -- Теперь я вотъ что скажу вамъ, мой другъ, сказалъ Скруджъ. Я не намѣренъ болѣе терпѣть такихъ вещей, и потому, продолжалъ онъ, вставая со стула и давая Бобу такого тумака въ бокъ, что тотъ снова полетѣлъ въ свою конуру,-- и потому я намѣренъ увеличить ваше жалованье.
   Бобъ задрожалъ отъ испуга и схватилъ линейку. Одно мгновеніе у него блеснула мысль ударить ею Скруджа, скрутить его, позвать съ улицы народъ на помощь и послать за сумасшедшей рубашкой.
   -- Съ праздникомъ Рождества Христова, Бобъ, сказалъ Скурджъ совершенно серьезно, хлопая его по спинѣ. Дай Богъ тебѣ радостнаго Рождества, мой добрый другъ, чѣмъ тѣ праздники, которые я столько лѣтъ доставлялъ тебѣ! Я увеличу ваше жалованье и постараюсь помочь вашей бѣдной семьѣ. Мы потолкуемъ обо всемъ этомъ сегодня-же вечеромъ за стаканомъ горячаго пунша, Бобъ. Затопите-ка потеплѣе камины, а прежде всего -- скорѣе, чѣмъ моргнете,-- купите себѣ другой ящикъ для угля.
   Скруджъ исполнилъ все, что обѣщалъ, и даже гораздо больше; что-же касается до Тайни Тима, который не умеръ, то Скруджъ сталъ для него вторымъ отцомъ.
   Онъ сдѣлался такимъ добрымъ другомъ, добрымъ хозяиномъ и добрымъ человѣкомъ, какихъ только зналъ добрый старый Лондонъ или, вообще, какой-либо старый городъ въ добромъ старомъ свѣтѣ. Нѣкоторые смѣялись надъ происшедшей въ Скруджѣ перемѣной, но онъ не обращалъ на это никакого вниманія. Онъ, по уму своему, зналъ, что всякое добро, все хорошее и великое, являющееся на этомъ свѣтѣ, всегда возбуждаютъ смѣхъ въ людяхъ извѣстнаго сорта. Зная, что такіе люди все-таки останутся слѣпы, Скруджъ призналъ за лучшее, чтобы они жмурили свои глаза отъ смѣха, чѣмъ отъ дѣйствительной слѣпоты, которая гораздо менѣе пріятна. Онъ самъ въ душѣ смѣялся и былъ доволенъ.
   Послѣ этого происшествія Скруджъ уже не имѣлъ сношеній съ духами, но всю жизнь свою руководился строгими правилами и любовью къ ближнимъ, умѣя отказывать себѣ и всегда помогать другимъ, и про него говорили, что если кто умѣетъ истинно чтить Рождество,-- то это Скруджъ. Дай Богъ, чтобы то же самое можно было сказать о всѣхъ насъ! Итакъ, повторимъ за маленькимъ Тайни Тимомъ: да будутъ надъ каждымъ изъ насъ благословеніе Божіе, Его любовь и благодать!
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru