Д-Аннунцио Габриеле
Смерть герцога д'Офена

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:


   Габриэле Д'Аннунцио
   Собрание сочинений в 6 томах
   Том 3

Смерть герцога д'Офена

Перевод Н.  Бронштейна

I

   Когда до слуха дона Филиппо Кассауры донесся первый далекий смутный гул мятежа, он быстро поднял веки, обыкновенно тяжело опущенные, воспаленные у краев и вывороченные как у кормчих, плавающих по разбушевавшемуся морю.
   -- Ты слышал? -- спросил он стоявшего возле него Маццагронью. В его дрожащем голосе слышался инстинктивный ужас.
   -- Не бойтесь, ваше сиятельство, -- улыбаясь, ответил мажордом, -- сегодня День святого Петра. Это поют жнецы.
   Старик стал прислушиваться, опершись на локоть и устремив взоры на балкон. Портьеры, волнуемые юго-западным ветром, колыхались. Стаи ласточек, словно стрелы, быстро сновали в раскаленном воздухе. Все крыши лежащих внизу домов отсвечивали красноватыми и серыми тонами. За крышами простиралось огромное поле, покрывавшееся во время жатвы блестящим золотым ковром.
   Старик снова спросил:
   -- Но, Джиованни, слышишь ли ты?
   И действительно: крики, которые он слышал, были, по-видимому, не похожи на радостные возгласы. Ветер, шум которого то крепчал, то ослабевал или смешивался с криком, придавал странный колорит доносившимся до старого герцога возгласам.
   -- Не бойтесь, ваше сиятельство, -- снова ответил Маццагронья, -- слух обманывает вас. Будьте спокойны. -- И он направился к балкону.
   Это был дородный мужчина с кривыми ногами и огромными руками, волосатыми, как у зверя. У него были немного косые глаза, белесоватые, как у альбиноса, и все лицо усеяно веснушками. Виски были покрыты редкими рыжими волосами, на затылке красовалось множество твердых шишек величиной с каштаны.
   Несколько минут он простоял между двумя развевающимися, как паруса, портьерами и пытливым взором смотрел на расстилавшуюся у его ног равнину. По Фарской дороге тянулся высокий столб пыли, точно там маршировали бесчисленные войска. Разрываемые ветром тучи принимали прихотливые очертания. Порой сквозь густое облако пыли виден был какой-то блеск, точно за ним скрывались вооруженные люди.
   -- Ну? -- тревожно спросил дон Филиппе.
   -- Ничего, -- ответил Маццагронья, но брови его нахмурились.
   Снова с волной знойного ветра донеслись отдаленные крики. Одна портьера, подхваченная этой волной, заколыхалась и взвилась в воздухе, как развернутое знамя. Дверь с шумом и грохотом захлопнулась, оконные рамы со звоном задрожали от сотрясения, разбросанные по столу груды бумаг разлетелись по всей комнате.
   -- Закрой, закрой окна! -- закричал старик в страшной тревоге. -- Где мой сын?
   Он тяжело дышал, задыхаясь от своей тучности и не будучи в состоянии подняться с кровати, так как нижняя часть его тела была парализована. Паралитическая дрожь то и дело пробегала по мускулам его шеи, локтям и коленям. Его скрюченные руки, узловатые, как корни старых масличных деревьев, неподвижно лежали на одеяле. Пот выступил на его лбу и голом черепе, обливая испуганное лицо, испещренное красноватыми жилками, словно бычья селезенка.
   -- Черт возьми! -- процедил сквозь зубы Маццагронья, наглухо запирая окна. -- Неужели они осмелились?..
   Вот у первых домов на улице делла-Фара показалась толпа людей, она бурлила, как вздымающиеся волны, за ней следовала еще большая толпа, которую еще невозможно было хорошо разглядеть, так как ее заслоняли ряд крыш и Сан-Пийский дубовый сквер.
   То шли на подмогу крестьяне из окрестных деревень, чтобы усилить ряды мятежников. Постепенно толпа редела, разливаясь по городским улицам, и исчезала, как рой муравьев в запутанном лабиринте муравейника. Порой крики совершенно замирали, и тогда отчетливо слышался шелест дубов, растущих перед дворцом, который казался еще более одиноким и заброшенным.
   -- Где мой сын? -- снова спросил старик, и в его голосе звучала все возрастающая тревога. -- Позови его. Я хочу его видеть.
   Он весь дрожал, лежа на своей постели. Его мучила не только тяжелая болезнь, но и страх. Еще со вчерашнего дня, при первых признаках мятежа, при угрожающих возгласах сотен молодых парней, собиравшихся идти к дворцу, для выражения протеста против последних насильственных действий герцога д'Офена, им овладел безумный ужас, он хныкал, как баба, а ночью призывал всех святых рая. Мысль об опасности и, быть может, о смерти, наполнила невыразимым ужасом душу этого расслабленного, полумертвого старика, доживавшего последние дни. Он был тяжело болен, но не хотел умирать.
   -- Луиджи, Луиджи! -- тревожно звал он сына.
   Весь дворец оглашался назойливым скрипом оконных рам, в которые ударял ветер. То и дело слышался стук хлопающих дверей или чьих-то торопливых шагов и отрывистые возгласы:
   -- Луиджи!..

II

   Герцог спешил на зов. Он был бледен и встревожен, но старался овладеть собой. Он был высокого роста, вся его фигура свидетельствовала об огромной физической силе. Борода была еще совершенно черная, из большого гордого рта вырывалось горячее дыхание, глаза -- мутные и жадные, нос -- огромный, раздувающийся, покрытый красными пятнами.
   -- Ну? -- спросил дон Филиппо, затаив дыхание. Он, казалось, задыхался от волнения.
   -- Не бойтесь, отец, я здесь, -- ответил герцог, подходя к кровати и пытаясь улыбаться.
   Маццагронья стоял у балкона и напряженно смотрел на улицу. Крики совершенно смолкли, и никого не было видно. Красный огненный диск солнца спускался к краю ясного неба, делаясь все больше и краснее по мере приближения к вершинам холмов. Казалось, что все на земле было объято пламенем, словно раздуваемым юго-западным ветром. Между деревьями парка Лиши показался серп луны. Вдали блестели окна домов Поджио Ривели, Риччано, Рокка-ди-Форка, и временами слышался перезвон колоколов. Там и сям вспыхивали огни. От удушливого зноя невозможно было дышать.
   -- Во всем виноват этот Шолли! -- произнес герцог д'Офена своим суровым и резким голосом. -- Но...
   Он сделал угрожающий жест и подошел к Маццагронье.
   Его беспокоила участь Карлетто Груа, которого он еще не видел сегодня. Он вынул из пистолета две длинные пули и внимательно осмотрел их. Тяжелыми шагами ходил он взад и вперед по комнате.
   Отец широко раскрытыми глазами следил за всеми его движениями. Он кряхтел, как вьючное животное в борьбе со смертью, по временам он хватал своими безобразными руками одеяло и махал им перед собой, чтобы освежить себя струей воздуха. Несколько раз он обращался к Маццагронье с вопросом:
   -- Не видать ли чего-нибудь?
   Вдруг Маццагронья воскликнул:
   -- Вот бегут Карлетто и Геннаро.
   В самом деле раздался сильный стук в дверь. Немного спустя, в комнату вошел Карлетто со своим слугой, оба были бледны, испуганы, облиты кровью и покрыты пылью.
   При виде Карлетто герцог испустил крик. Он осмотрел его руки и ощупал тело, стараясь отыскать раны.
   -- Что с тобой случилось? Скажи, что случилось с тобой?
   Юноша захныкал, как женщина.
   -- Вот здесь, -- всхлипывая, сказал юноша, он нагнул голову и показал на затылке несколько слепленных кровью прядей волос.
   Герцог осторожно приподнял пальцами волосы, чтобы открыть рану. Он любил Карлетто противоестественной любовью и заботился о нем, как о возлюбленной.
   -- Тебе больно? -- спросил он юношу.
   Тот заплакал сильнее. Он был нежен, как девушка, его женоподобное лицо было покрыто едва заметным пушком, он носил довольно длинные волосы, его руки были поразительно красивы, а голос его напоминал голос кастрата. Карлетто был круглым сиротой сыном беневентского кондитера, у герцога он исполнял обязанности пажа.
   -- Они сейчас придут, -- проговорил он, при этом его лицо перекосилось от страха, и он стал смотреть полными слез глазами на балкон, со стороны которого снова послышался гул, на этот раз еще громче и ужаснее.
   Слуга Карлетто, у которого на правом плече зияла глубокая рана и рука была обагрена кровью до самого локтя, запинаясь, стал рассказывать, как оба они бежали от разъяренной толпы.
   Вдруг Маццагронья, который все время внимательно смотрел на улицу, закричал:
   -- Вот они! Идут к дворцу! Они вооружены!
   Дон Луиджи оставил Карлетто и поспешил к окну.

III

   Действительно, толпа уже взбиралась на широкий косогор, с угрожающими криками потрясая оружием и различными орудиями, дикая ярость овладела чернью, казалось, это было не скопище отдельных людей, а какая-то слившаяся воедино масса неодушевленной материи, которая стремилась вперед с неодолимой силой. В несколько минут толпа достигла дворца и, извиваясь, подобно огромной змее, несколькими кольцами окружила все строения дворца. Некоторые из мятежников несли длинные горящие пучки камыша, которые, словно факелы, бросали на их лица колеблющийся красноватый свет, от пучков с треском отлетали искры и горящие тростинки. Небольшая группа несла кол, на конце которого висел человеческий труп. В каждом жесте, в каждом слове мятежников сквозила угроза смерти. Среди угроз и брани постоянно повторялось одно ИМЯ:
   -- Кассаура! Кассаура!
   Герцог д'Офена в гневе грыз себе пальцы: на острие кола он узнал изувеченное тело Винценция Мурра, это был посол, которого он ночью отправил, чтобы вытребовать подмогу. Он указал Маццагронье на казненного, и тот тихим голосом произнес:
   -- Кончено!
   Но дон Филиппо услышал это, из его груди вырвался такой ужасный, душераздирающий крик, что у всех замерло сердце, и они упали духом.
   Слуги, охваченные паническим страхом, столпились у порога. Лица их были бледны. Одни плакали, другие призывали святых, а третьи начинали подумывать об измене: если они предадут своего господина народу, не спасут ли они этим свою жизнь? Пять или шесть менее трусливых готовились к обороне и взаимно ободряли друг друга.
   -- На балкон. На балкон! -- гудела внизу толпа. -- На балкон!
   Герцог д'Офена стал тихо шептаться с Маццагроньей.
   Спустя немного, он обернулся к дону Филиппо и сказал:
   -- Садись в кресло, отец, -- так будет лучше.
   Слуги в свою очередь начали перешептываться. Двое из них подошли к постели, чтобы помочь больному подняться, двое других подошли к креслу, которое катилось на маленьких колесах.
   Задача была не из легких. Тяжеловесный старик кряхтел и стонал, когда руки пытавшегося поднять его слуги обвились вокруг его шеи. Он обливался потом, так как в комнате, окна которой были наглухо закрыты, стояла невыносимая духота. Когда он сел, его ноги начали конвульсивно ударяться о пол, а огромное брюхо свесилось на колени, подобно неполному кожаному меху.
   -- Джиованни, -- сказал герцог Маццагронье, -- теперь твоя очередь.
   Тот решительным движением открыл двери и вышел на балкон.

IV

   Толпа встретила его оглушительным воем. Пять, десять, двадцать пылающих внизу пучков камыша слились в один колоссальный костер. Их свет озарял лица, возбужденные жаждой истребления зловеще сверкали сталь оружия и железо секир. Лица несших факелы были покрыты мукой для защиты от искр. И сквозь эту белизну зловеще сверкали их кровожадные взоры. В воздухе поднимался черный дым и быстро рассеивался в вышине. Все огни, благодаря ветру, вытянулись в одну ленту, свистя и развеваясь, как волосы ведьмы. Более тонкие и сухие тростинки вспыхивали, краснели, искривлялись и с треском ломались, напоминая взрыв ракет. Это было веселое зрелище.
   -- Маццагронья! Маццагронья! Смерть своднику! Смерть косоглазому! -- кричали все, подбадривая друг друга и настаивая на том, чтобы передние ряды не скупились на брань.
   Маццагронья протянул руку, словно желая унять крикунов. Он напряг всю силу своего голоса и начал именем короля, как делал это при обнародовании законов, призывать мятежников к спокойствию:
   -- Именем Его Величества Фердинанда II, именем Божьим, короля обеих Сицилии, Иерусалима...
   -- Смерть вору!
   В это мгновение грянуло несколько выстрелов, и оратор, ударявший себя в грудь, зашатался, взмахнул руками в воздухе и упал лицом вперед. При падении голова его застряла между двумя прутьями решетки и свесилась наружу, как тыква. Кровь капала вниз на землю.
   Этот инцидент развеселил толпу. Крики неслись высоко к звездам.
   Тогда несшие кол с висящим на нем Винценцием Мурром подошли к самому балкону и приблизили один труп к другому. Толпа безмолвно и напряженно следила, как кол качался в воздухе, пока оба трупа не очутились друг возле друга. Тут же нашелся поэт-импровизатор, насмехаясь над белесоватыми глазами Маццагроньи и косоглазием посла, он во все горло заорал насмешливый стишок:
   
   Кто любит яйца, выбирай любое:
   Одно -- с пятном, и тухлое другое!
   
   Экспромт был встречен оглушительным смехом, подобным шуму воды, низвергающейся с каменной кручи.
   Другой поэт-соперник в свою очередь крикнул:
   
   Как хорошо слепым на свете жить:
   Когда умрут -- не нужно глаз закрыть!
   
   Снова смех.
   Третий крикнул:
   
   Вас мало жарили, слепые рожи:
   Уж очень вы на смерть похожи!
   
   Маццагронью клеймили все новыми и новыми двухстишиями. Дикая радость овладела чернью. Вид и запах крови совершенно опьянил стоящих впереди. Томазо ди Беффи и Рокко Фурчи начали состязаться в ловкости, швыряя камнями в висящий череп еще теплого трупа. При каждом ударе камня голова сотрясалась и обагрялась кровью. Наконец, камень Рокко Фурчи угодил в самую середину, а череп издал сухой звук Зрители начали аплодировать. Но толпе уже надоело потешаться над Маццагроньей.
   Снова прозвучал крик:
   -- Кассаура, Кассаура! Герцог! Смерть ему!
   Фабрицио и Фердинанд Шолли вошли в толпу и стали призывать людей к решительным действиям. В окно дворца полетел целый град камней, сопровождаемый звуками выстрелов. Отскакивающие обратно камни попадали в толпу, отчего многие были ранены.
   Когда все камни были выброшены и патроны расстреляны, Фердинандо Шолли воскликнул:
   -- Взломать двери!
   Переходящий из уст в уста крик отнял у герцога д'Офена всякую надежду на спасение.

V

   Никто не осмеливался закрыть балкон, где такой ужасной смертью погиб Маццагронья. Труп продолжал лежать. Так как мятежники, чтобы освободить руки, прислонили к решетке балкона кол с изуродованным трупом посла, то через развевающиеся портьеры виднелся еще другой труп с обрубленными членами. Уже совсем стемнело. На небе горели бесчисленные звезды. Вдали пылало жнивье.
   Когда герцог д'Офена услышал стук в двери, он решился на последнее средство. Дон Филиппо, обезумевший от ужаса, молча лежал с закрытыми глазами. Карлетто Груа с повязанной головой забился в самый угол и сидел там, стуча зубами от страха и следя своими готовыми выскочить из орбит глазами за каждым шагом, каждым жестом и движением своего господина.
   Почти все слуги разбежались по чердакам и погребам. Лишь немногие оставались в соседних комнатах.
   Дон Луиджи собрал их, воодушевил краткой речью и вооружил пистолетами и ружьями. Затем он указал каждому из них определенное место у подоконников или за портьерами балкона. Каждый должен был стрелять в толпу возможно частыми выстрелами, сохраняя при этом гробовое молчание и не выдвигаясь вперед.
   -- Начинай!
   Раздался дружный залп. Дон Луиджи рассчитывал произвести в толпе панику. Сам он то и дело заряжал и разряжал свои длинные пистолеты с удивительной настойчивостью, быстротой и неутомимостью. Так как толпа мятежников стояла вплотную, то промахов почти не было. Крик, который поднимался после каждого выстрела, ободрял слуг и удваивал их усердие. Ряды мятежников дрогнули. Многие пустились бежать, оставляя на земле раненых.
   Слуги, в знак победы, стали кричать:
   -- Да здравствует герцог д'Офена!
   Эти трусы, увидя спину неприятелей, превратились теперь в храбрецов. Перестав прятаться и стрелять наудачу, они гордо выставились из своих прикрытий и стали стрелять, прицеливаясь. И всякий раз, видя, что кто-нибудь падал, они поднимали ликующий вой:
   -- Да здравствует герцог!
   Вскоре дворец был свободен от осады. На площади стонали оставленные мятежниками раненые. Еще пылающие на земле факелы освещали тела раненых и убитых ярким блеском, отражались в лужах крови и с шипением гасли. Опять поднялся ветер и зашелестели верхушки каменных дубов. В долине перекликались собаки. Опьяненные победой, потные от утомления, слуги отправились подкрепиться едой и питьем. Все они были целы и невредимы. По этому случаю они стали пить без меры и веселиться вовсю. Некоторые перечисляли имена тех, кого они подстрелили, и даже описывали их падение, приправляя свои описания циничными насмешками. Псари употребляли охотничьи выражения. Повар хвастался, будто собственноручно убил страшного Рокко Фурча. Хвастовство, подогретое вином, все разрасталось.

VI

   Герцог д'Офена, уверенный в том, что, по крайней мере, на эту ночь всякая опасность миновала, был озабочен только тем, чтобы утешить хныкающего Карлетто. Вдруг в одном из зеркал отразился ослепительный блеск, и возле самого дворца сквозь шум юго-западного ветра снова послышались крики. В это время вбежало несколько слуг, которые едва не задохнулись от дыма в нижних комнатах, где они после выпивки крепко спали. Они еще не протрезвели, нетвердо держались на ногах и не в состоянии были выговорить ни слова, так как языки их словно застыли. Вскоре сюда сбежались и остальные.
   -- Пожар! Пожар!
   Они дрожали, сбившись в кучу, точно стадо баранов. Ими снова овладело малодушие. Скованная крепким сном мысль бездействовала, и они не знали, что им делать, смутное сознание грядущей опасности еще не заставляло их искать спасения.
   Пораженный герцог некоторое время был в нерешительности. Когда Карлетто Груа увидел, что дым проникает в верхние покои, и услышал ужасный треск всепожирающего пламени, он поднял такой отчаянный крик, что дон Филиппо пробудился от тяжелого сна и увидел у своего изголовья смерть.
   Гибель была неизбежна. Огонь, раздуваемый разбушевавшимся вихрем, возрастал и с невероятной быстротой охватывал старый дворец, пожирая все на своем пути и окутывая все предметы подвижным, текучим и шипящим пламенем. Пламя легко скользило по стенам, вот оно лизнуло обои, поколебалось мгновение перед узорами гобелена и, окрасившись множеством неопределенных цветов, добралось до ткани тысячью тонких, колеблющихся язычков. Словно некий дух вселился в настенные панно: в миг ожили нимфы и богини и засмеялись доселе невиданным смехом, их позы и жесты стали подвижными. Ослепительное пламя начало свою адскую пляску, оно обвивалось вокруг деревянной мебели, которая, сохраняя свою форму, принимала огненные очертания. Казалось, будто все предметы были обложены гранатами, которые разом подожгли. Как по волшебству, все превратилось в пепел. Пламя гудело, свистело, шипело на тысячи ладов, образуя величественный хор, не лишенный своеобразной гармонии. Так шелестит лес миллионами листьев и гудит орган миллионами труб. Сквозь пылающие по краям отверстия стек уже просвечивалось чистое небо со своими созвездиями. Весь дворец был во власти огневой стихии.
   -- Спасите меня! Спасите меня! -- кричал старик, тщетно пытаясь подняться и чувствуя, как проваливается под ним пол. Все ближе и ближе ослепительное пламя...
   -- Спасите меня!
   С нечеловеческими усилиями ему удалось подняться. Он начал бежать, наклонившись вперед всем корпусом и подпрыгивая короткими торопливыми шажками, точно толкаемый неопреодолимой силой. Он бежал, простирая вперед свои безобразные руки, пока не упал, словно пораженный молнией, становясь добычей пламени, он весь съежился, как пузырь...
   Крик мятежной толпы все усиливался и уже заглушал шум пожара. Слуги, обезумев от ужаса и мучений, наполовину обгорелые, бросались из окон и падали мертвыми на землю, кто был еще жив, с теми кончала толпа. Каждое падение из окна сопровождалось бешеным криком народа.
   -- Герцога! Герцога! -- стали кричать дикари. Их не удовлетворяла гибель челяди, они хотели видеть, как низвергнется вниз тиран со своим фаворитом.
   -- Вот он! Вот он! Вот!
   -- Сюда! Сюда! Мы ждем тебя!
   -- Умри, собака, умри! Умри!
   У главного входа, на виду у всего народа показался дон Луиджи в горящем платье, он нес на плечах неподвижное тело Карлетто Груа. Все лицо его обгорело, так что герцога едва можно было узнать: волос на голове почти не было, бороды -- тоже. Но он смело шел сквозь пламя. Адская боль поддерживала в нем силу духа.
   Изумленная чернь на мгновение притихла. Но вот она снова ожесточенно завыла, свирепо выжидая, когда погибнет самая главная жертва их мщения.
   -- Сюда, сюда, собака! Мы хотим видеть, как ты умрешь!
   Сквозь треск пламени Луиджи услышал последние бранные слова. Он собрал свои последние силы для выражения неописуемого презрения. Затем повернулся к толпе спиной и навсегда скрылся там, где с ужасной яростью бушевало пламя.
   
   
   
   

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru