Бодлер Шарль
Переводы из "Цветов зла"

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Альбатрос
    На высоте
    Маяки
    Цыгане в пути
    Человек и море
    Великанша
    Шевелюра
    "Ты целый мир вместить могла бы в свой альков..."
    Падаль
    "С ужасной еврейкой, прекрасной, как мертвый..."
    "Ангел радости, знакома ль вам тоска..."
    Испытание полночи
    К малабарке
    Голос ("Здесь колыбель моя, а тут - библиотека...")
    Мятежник ("Разгневанный Ангел, орлом с высоты...")
    Жалобы Икара
    Уединение
    Лебедь
    Маленькие старушки
    Сумерки
    Пляска смерти
    Няня
    Рассвет
    Пирушка тряпичников
    Хмель убийцы
    Мученица (К картине неизвестного мастера)
    Дары Луны
    Дурной монах
    Кошки
    Сплин ("Февраль, седой ворчун и враг всего живого...")
    Алхимия скорби
    Предупредитель
    Непокорный
    Пейзаж
    Скелет земледелец
    Эпиграф к одной осужденной книге
    Амур и череп. Старинная виньетка
    Неожиданное
    Оскорбленная луна
    Перевод П. Ф. Якубовича.

   П. Ф. Якубович. Стихотворения
   Библиотека поэта. Большая серия.
   Л., "Советский писатель", 1960
   

ИЗ Ш. БОДЛЕРА

СОДЕРЖАНИЕ

   Альбатрос
   На высоте
   Маяки
   Цыгане в пути
   Человек и море
   Великанша
   Шевелюра
   "Ты целый мир вместить могла бы в свой альков..."
   Падаль
   "С ужасной еврейкой, прекрасной, как мертвый..."
   "Ангел радости, знакома ль вам тоска..."
   Испытание полночи
   К малабарке
   Голос ("Здесь колыбель моя, а тут -- библиотека...")
   Мятежник ("Разгневанный Ангел, орлом с высоты...")
   Жалобы Икара
   Уединение
   Лебедь
   Маленькие старушки
   Сумерки
   Пляска смерти
   Няня
   Рассвет
   Пирушка тряпичников
   Хмель убийцы
   Мученица (К картине неизвестного мастера)
   Дары Луны
   

АЛЬБАТРОС

             Когда в морском пути тоска грызет матросов,
             Они, досужий час желая скоротать,
             Беспечных ловят птиц, огромных альбатросов,
             Которые суда так любят провожать.
   
             И вот, когда царя любимого лазури
             На палубе кладут, -- он снежных два крыла,
             Умевших так легко парить навстречу буре,
             Застенчиво влачит, как два больших весла.
   
             Быстрейший из гонцов, как грузно он ступает!
             Краса воздушных стран, как стал он вдруг смешон!
             Дразня, тот в клюв ему табачный дым пускает,
             Тот веселит толпу, хромая, как и он.
   
             Поэт, вот образ твой! Ты так же без усилья
             Летаешь в облаках средь молний и громов,
             Но исполинские тебе мешают крылья
             Внизу ходить, в толпе, средь шиканья глупцов.
   
             <1890>
   

НА ВЫСОТЕ

             Над горами, лесами, долинами,
             Над воздушной грядой облаков,
             Над морскими седыми пучинами,
             За границами звездных миров,--
   
             Ты, мой дух, в бесконечности носишься;
             Как пловец, ты лазурь бороздишь --
             То в пучину бездонную бросишься,
             То в надзвездную высь улетишь.
   
             От миазмов земных заражающих
             Там очистись, в эфирных морях,
             Окунись в их струях освежающих,
             В светозарных омойся лучах!
   
             Забывая страдания жгучие,
             Жизни пасмурной скуку и гнет, --
             О, блажен тот, чьи крылья могучие
             В высоту направляют полет!
   
             Тот, чьи мысли, как птицы свободные,
             Горделиво над жизнью парят,
             Для кого дышат камни холодные,
             С кем ручьи и цветы говорят!
   
             <1887>
   

МАЯКИ

             О, Рубенс, -- лени сад, водоворот забвенья,
             Для дикой оргии разубранный альков,
             Где места нет любви, но всё полно движенья,
             Как бурные стада весенних облаков!
   
             Да Винчи... Зеркало с смеющейся толпою
             Прелестных ангелов в бездонной глубине --
             На фоне глетчеров, окрашенных зарею,
             И сосен, дремлющих в пустынной вышине.
   
             Рембрандт... Огромная, печальная больница
             Со вздохами молитв над смрадом нечистот,
             Где на убогий крест, символ любви, денница
             Холодные лучи из хмурых окон льет.
   
             Анджело... Смутный мир, где с Геркулесом рядом --
             Мадонны и Христы; где привидений рой,
             В обрывках саванов, с оцепенелым взглядом,
             Из бездны тянется с угрозою немой.
   
             Могучий гнев борца и фавна смех циничный,
             Пюже -- надменный дух, рядящий и нерях
             В сиянье красоты, король меланхоличный
             Питомцев каторги, в лохмотьях и цепях.
   
             Ватто... Кипучий вальс, в котором без раздумья
             Кружатся сотни пар, нарядней мотыльков,
             Меж тем как люстры льют тревогу и безумье
             На этот сад живых порхающих цветов.
   
             Ты, Гойя, -- злой кошмар с чудовищными снами,
             С орудиями мук и смехом палачей,
             Ужасный шабаш ведьм с кипящими котлами,
             Готовящими в снедь зародыши детей...
   
             Делякруа... Залив, кровавой пены полный,
             Нечистых ангелов излюбленный притон,
             Где лес зеленых пихт угрюмо смотрит в волны
             И странный трубный звук разносится как стон...
   
             Все эти жалобы, мольбы, богохуленья,
             Проклятья, возгласы и слезы без конца --
             Священный опиум, дарящий нам забвенье,
             Врачующий тоской убитые сердца!
   
             Призыв охотников, попавших в глубь ущелий,
             Крик заблудившихся средь дебрей вековых,
             Маяк, на тысяче зажженный цитаделей,
             Пароль, назначенный для тысяч часовых!
   
             И это -- лучшее, Создатель, указанье
             На то, что человек рожден не для оков, --
             Крик этот пламенный, похожий на рыданье,
             Катящийся к тебе сквозь лабиринт веков!
   
             Между 1885 и 1893
   

ЦЫГАНЕ В ПУТИ

             Провидящий народ с огнем во взорах смелых
             В путь тронулся вчера в немую глубь степей,
             Закинув за спины малюток загорелых,
             Прижавши их к сосцам цветущих матерей.
   
             Мужья идут пешком вблизи телег скрипучих,
             Где семьи скучены, с кинжалом при бедре,
             Задумчиво следя цепь облаков летучих,
             Умея тайный смысл постигнуть в их игре.
   
             Сверчок, завидев их из глубины зеленой,
             Одетых пылью трав, заводит гимн влюбленный.
             К бездомным странникам Природа-мать нежней:
   
             Струится светлый ключ из почвы каменистой,
             В пустыне стелется ковер цветов душистый --
             Для них, читающих во мгле грядущих дней!
   
             Между 1885 и 1893
   

ЧЕЛОВЕК И МОРЕ

             Свободный человек! Недаром ты влюблен
             В могучий океан: души твоей безбрежной
             Он -- зеркало... Как ты, в движеньи вечном он,
             Не меньше горечи в твоей груди мятежной.
   
             Как по сердцу тебе в его волнах нырять,
             На нем покоить взгляд! В его рыданьях гневных
             И диких жалобах как любо узнавать
             Родные отзвуки своих невзгод душевных!
   
             Равно загадочны вы оба и темны,
             Равно обвеяны молчаньем ледовитым.
             Кто, море, знает ключ к твоим богатствам скрытым?
             Твои, о человек, кто смерит глубины?..
   
             И что же? Без конца, не зная утомленья,
             Войну вы меж собой ведете искони!
             Так любите вы смерть и ужасы резни,
             О братья-близнецы, враги без примиренья!
   
             <1890>
   

ВЕЛИКАНША

             В те дни, когда цвела Природа красотой,
             Чудовищных детей в восторгах зачиная, --
             Я б жить хотел у ног гигантши молодой,
             Как кот изнеженный, ярма забот не зная;
   
             Следить, как, ужасы в забаву превратив,
             Растет она душой и зреет мощным станом,
             Угадывать страстей бунтующих порыв
             В глазах, увлаженных всплывающим туманом.
   
             Величьем форм ее я услаждал бы взор,
             По склонам ползал бы ее колен огромных
             И в час, когда бы зной, пора желаний томных,
   
             Ее, усталую, по полю распростер,
             В тени ее грудей дремал бы я небрежно,
             Как у подошвы гор поселок безмятежный.
   
             <1901>
   

ШЕВЕЛЮРА

             Душистый шелк кудрей, рассыпанных до плеч
             Волнами мягкими, каскадами живыми...
             Восторг! Чтоб в эту ночь виденьями былыми
             Альков мой населить и в нем зарю зажечь, --
             Как носовым платком, махать я стану ими.
   
             Вся пылкость Африки, весь блеск ее лучей,
             Вся томность Азии, ее дворцов богатых --
             В тебе, пахучий лес, пучина волн косматых...
             Как в звуках музыки сердца других людей,
             Так я, моя любовь, купаюсь в ароматах!
   
             Я поплыву туда, где люди и цветы
             Под зноем климатов ленивых замирают.
             Уж пряди черные, как волны, поднимают
             Мой опьяненный дух... Чудесный пир мечты,
             Где весла движутся и паруса сверкают!
   
             Звонкоголосый порт, где дух мой жадно пьет
             Цвета и запахи... Как воды ярко блещут!
             В волнистом золоте суда-гиганты плещут...
             Огромной чашею синеет небосвод,
             И вечные под ним струи тепла трепещут.
   
             Я в черный океан, в котором скрыт другой,
             Как барка окунусь, влюбленная в купанье...
             Ласкаем качкою, ушедши в созерцанье
             Прелестных образов, навеянных мечтой,
             Я буду лень вкушать и пить благоуханья.
   
             О, космы синие! О, темный мир силков,
             Опутавших меня! Я тщетно вырываюсь...
             На прядях скрученных, как на ветвях, качаюсь
             И терпким запахом тропических лесов,
             Смолы и мускуса безумно упиваюсь.
   
             -- В сапфиры с перлами я уберу тебя, --
             О, будь, всегда лишь будь рабой моих желаний!
             Ты не оазис ли, рожденный для мечтаний?
             Не фляга ль вечности, со дна которой я
             Глотаю медленно вино воспоминаний?
   
             <1906>
   

* * *

             Ты целый мир вместить могла бы в свой альков,
             Исчадье похоти! От праздности ты злобна!
             С зарею новою на жерновах зубов
             Ты сердце новое измалывать способна.
             Глаза твои блестят, как вывески купцов,
             Как пламя факелов на торжествах публичных;
             Для наглости твоей нарядов нет циничных,
             На языке твоем нет заповедных слов.
             Машина страшная, глухая и слепая,
             Спасительный вампир, сосущий кровь земли!
             Как не стыдишься ты? Как, зеркала встречая,
             Не видишь прелести увядшие свои?
             Иль вид могучий зла, что от тебя родится,
             Ни разу ужасом не поражал тебя?
             Меж тем природа-мать, свои пути любя,
             Тебя, о женщина, людских грехов царица,
             Тебя, животное бездушное, берет,
             Лепя и гения, которым мир гордится...
             О, грязь блестящая! О, мерзостный почет!
   
             <1909>
   

ПАДАЛЬ

             Было ясное утро. Под музыку нежных речей
             Шли тропинкою мы; полной грудью дышалось.
             Вдруг вы вскрикнули громко: на ложе из жестких камней
                       Безобразная падаль валялась...
             Как бесстыдная женщина, нагло вперед
             Обнаженные ноги она выставляла,
             Открывая цинично зеленый живот,
                       И отравой дышать заставляла...
             Но, как будто на розу, на остов гнилой
             Небо ясно глядело, приветно синея!
             Только мы были хмуры, и вы, ангел мой,
                       Чуть стояли, дрожа и бледнея.
             Рои мошек кружились вблизи и вдали,
             Неприятным жужжаньем наш слух поражая;
             Вдоль лоскутьев гнилых, извиваясь, ползли
                       И текли, как похлебка густая,
             Батальоны червей... Точно в море волна,
             Эта черная масса то вниз опадала,
             То вздымалась тихонько; как будто она
                       Еще жизнию смутной дышала.
             И неслась над ней музыка странная... Так
             Зерна хлеба шумят, когда ветра стремленьем
             Их несет по гумну; так сбегает в овраг
                       Говорливый ручей по каменьям.
             Формы тела давно уже были мечтой,
             Походя на эскиз, торопливо и бледно
             На бумагу набросанный чьей-то рукой
                       И закинутый в угол бесследно.
             Из-за груды каменьев на смрадный скелет
             Собачонка глядела, сверкая глазами
             И как будто смакуя роскошный обед,
                       Так не вовремя прерванный нами...
   
             И, однако, и вам этот жребий грозит --
             Быть таким же гнилым, отвратительным сором,
             Вам, мой ангел, с горячим румянцем ланит,
                       С вашим кротко мерцающим взором!
             Да, любовь моя, да, мое солнце! Увы,
             Тем же будете вы... В виде столь же позорном,
             После таинств последних, уляжетесь вы
                       Средь костей, под цветами и дерном.
             Так скажите ж червям, что сползутся в свой срок
             Пожирать ваши ласки на тризне ужасной,
             Что я душу любви моей мертвой сберег,
                       Образ пери нетленно прекрасный!
   
             1880
   

* * *

             С ужасной еврейкой, прекрасной, как мертвый
             Изваянный мрамор, провел я всю ночь,
             Как труп, возле трупа простертый...
                       Порока продажную дочь
             Тогда я представил в величьи природном --
             С печатью ума на челе благородном
             Под шлемом душистым тяжелых волос,
             Со взором, сияющим грацией нежной
                       И зорями дремлющих гроз...
             О, как бы тогда я со страстью мятежной
             Любить тебя, сердце отзывное, мог!
             От свежих твоих, нежно-розовых ног
             До пышно раскинутых кос твоих черных
             Какой бы огонь поцелуев разлил!
             Какие б сокровища ласк расточил,
                       Живых, непритворных,
             Лишь только б в вечерний молитвенный час
             Затмился твой образ беспечный
             Слезой, без усилья добытой из глаз!
             Но ты, о царица толпы бессердечной,
             Так плакала ль в жизни хоть раз?..
   
             <1887>
   

* * *

             Ангел радости, знакома ль вам тоска,
             Страх, неясный страх во тьме бессонной ночи,
             Угрызений боль, когда не плачут очи,
             Сердце ж будто жмет холодная рука?
             Ангел радости, знакома ль вам тоска?
   
             Ангел доброты, знакома ль злоба вам?
             Стиснув кулаки, вы проливали ль слезы,
             Горькие, как желчь, шептали ли угрозы,
             Адские угрозы и хулы врагам?
             Ангел доброты, знакома ль злоба вам?
   
             Ангел свежести, знакомы ль вам больницы,
             Сумрак стен сырых, где, в поисках тепла
             Волоча худые, бледные тела,
             Зябких лихорадок бродят вереницы?
             Ангел свежести, знакомы ль вам больницы?
   
             Ангел красоты, знакомы ль вам морщины?
             В дорогих когда-то, любящих глазах
             Вы читали тайный отвращенья страх?
             Знали вы обман, видали вы личины?
             Ангел красоты, знакомы ль вам морщины?
   
             Ангел доброты, веселости и света!
             Дряхлый царь Давид из ваших уст и глаз
             Жизнь бы черпать мог для своего скелета;
             Я ж одних молитв, молитв прошу у вас,
             Ангел доброты, веселости и света!
   
             <1886>
   

ИСПЫТАНИЕ ПОЛНОЧИ

             Чу! захрипев, часы сердито
             Бьют полночи угрюмой час,
             Насмешливо и ядовито
             Отчета требуя у нас:
             -- Кому, какой служа святыне,
             Свой день употребили мы? --
             Увы! мы шли путем гордыни,
             Мамона, ереси и тьмы!
   
             От бога правды -- Иисуса
             Мы отрекались со стыдом;
             Рабы притуплённого вкуса,
             За Валтасаровым столом
             Лизали руки грубой силе,
             Слуге презренному земли;
             Над тем ругались, что любили,
             Тому молились, что кляли!
   
             Мы беззащитных огорчали,
             Всех, презираемых толпой,
             Лобзанья Глупости давали,
             Быку с огромной головой;
             Хвалили сон и отупенье,
             Своим цепям несли привет
             И омерзительного тленья
             Благословляли тусклый свет.
   
             И всё, чем молодость богата,
             Чем светел гордый дар певца,
             В самозабвении разврата
             Мы унижали без конца:
             И объедались до упаду,
             И упивались мы вином...
             Задуем же скорей лампаду,
             Потонем в сумраке ночном!
   
             <1891>
   

К МАЛАБАРКЕ

             Пластичностию форм и грациею смелой
             Внушила б зависть ты и самой гордой белой!
             От бархатных очей, горящих как алмаз,
             Задумчивый артист не оторвал бы глаз.
             Цветку лазурных стран, тебе одно знакомо --
             Раскуривать чубук для господина дома,
             Из шалаша бродяг-москитов прогонять,
             Кувшины звучною водою наполнять
             И поутру, едва зашелестят платаны,
             На рынке покупать фисташки и бананы.
             Босая, ты идешь куда зовет мечта,
             И пеньем целый день, как птичка, занята..
             Когда же в мантии багряной вечер сходит,
             Циновку в уголку постелешь, -- и уводит
             Незримый дух тебя в мир грациозных снов,
             Колибри золотых и резвых мотыльков.
   
             Счастливое дитя! зачем же край прекрасный
             Покинуть хочешь ты для Франции несчастной
             И, с тамариндами родными распростясь,
             Пуститься в океан, волнений не страшась?
             Под хрупкой кисеей, открыта снежной вьюге,
             Как будешь плакать ты о лучезарном юге,
             Когда, одевши грудь в безжалостный корсет,
             Ты будешь подбирать свой ужин и обед
             На наших мостовых -- и тщетно взором жадным
             Искать родимых пальм в тумане непроглядном...
   
             <1901>
   

ГОЛОС

             Здесь колыбель моя, а тут -- библиотека,
             Угрюмый Вавилон... Бесхитростная быль,
             Сокровища ума исчезнувшего века,
             Латинская и эллинская пыль --
             Там смешивалось всё; а я с иного грека
             In folio* едва ли ростом был.
             Два голоса я слышал там украдкой...
             "Дитя! -- один из них настойчиво твердил,--
             Земля -- пирог заманчивый и сладкий,
             Я в меру аппетит тебе бы подарил".
             За ним другой: "Пойдем витать со мною
             За грань возможного, в пределы тайн и снов!"
             Так ласково он пел, как ветер берегов,
             Тихонько плачущий вечернею порою,
             Слух нежа и страша, -- блуждающий фантом.
             "Да, нежный голос, -- я сказал, -- пойдем!.."
   
             И этот день, обета день священный,
             Стал казнию моею... С той поры
             Мне странные мерещатся миры
             За пышными кулисами вселенной,
             В бездонной пропасти, полночной мглы черней, --
             И, раб мечты безумно-вдохновенной,
             Влачу я за собой кусающихся змей!..
   
             Люблю я тишь пустынь, лазурь морскую,
             Как древние пророки; сладкий вкус
             В напитках горьких нахожу; тоскую
             И плачу в радости, а в горести смеюсь.
             Не верю фактам я, и часто в полдень ясный
             Я в ямы падаю, ища небес родных...
             Но тайно говорит тогда мне голос властный:
             "Безумец! не кляни заветных снов твоих --
             У мудрецов не так они прекрасны!"
   
             1879
   
   * Вполовину (лат.). -- Ред.
   

МЯТЕЖНИК

             Разгневанный Ангел, орлом с высоты
             Низринувшись, мощной рукою хватает
             За чуб нечестивца и грозно вещает:
             "Я -- ангел-хранитель! Раскаешься ль ты?
   
             Знай: должно любить без гримасы печальной
             Убогого, злого, хромого, слепца,
             Чтоб вышить из этой любви без конца
             Для ног Иисуса ковер триумфальный.
   
             Любовь такова... Полюби же теплей --
             И будет блаженство наградой твоей,
             Блаженство, которое ввек не наскучит!"
   
             И Ангел добра, прибегая к бичу,
             Рукой исполина отступника мучит.
             А тот отвечает одно: "Не хочу!"
   
             <1898>
   

ЖАЛОБЫ ИКАРА

             Любовники пошлого сыты,
             Их доля светла и легка;
             А руки Икара разбиты --
             За дерзость обнять облака.
   
             Вы, дивные светочи ночи,
             Вы, кроткие звезды, виной,
             Что эти потухшие очи
             Лишь помнят про день золотой!
   
             Конец и начало вселенной
             Отважно задумав найти,
             Не знаю, чьей волей надменной
             Я был остановлен в пути.
   
             Со всею моею любовью
             Я имени даже не дам
             Меня схоронившим волнам,
             Моею упившимся кровью!
   
             <1901>
   

УЕДИНЕНИЕ

             Будь мудрой, Скорбь моя! Не унывай без меры!
             Ты вечер всё звала -- и вот он настает.
             Весь город полумрак окутывает серый,
             Одним неся покой, другим -- ярмо забот.
             Но пусть толпа невежд, под плетью наслажденья,
             На рабском празднике, в забвении тупом
             Проводит эту ночь и копит угрызенья
             На совести своей... Уйдем от них, уйдем!..
             Дай руку мне свою! Взгляни на свод небесный:
             Не прошлые ль Года стоят там кучкой тесной
             В одеждах старины, с поникшей головой?
             Не Сожаление ль там, над рекой, всплывает
             С улыбкой кроткою? Уж солнце умирает:
             Взгляни -- закат горит, как тяжелобольной...
             И слушай, Скорбь моя,--о, слушай, дорогая,--
             Как нежно сходит ночь, парчою гробовой
             С востока дальнего таинственно сползая!
   
             <1880>
   

ЛЕБЕДЬ

(Посвящено Виктору Гюго)

1

             Андромаха, я мысленно вижу тебя! --
             Обманувший мечты Симоент захудалый,
             Над которым когда-то, без меры любя,
             Ты скорбями вдовы величаво блистала,
   
             Породивши слезами обилие вод, --
             Мне на память привел Карусель обновленный.
             Изменился Париж: он быстрее живет,
             Чем людские сердца, -- в перемены влюбленный!
   
             Только смутно мне грезится прежний простор:
             Поле грязных бараков, недвижная плесень
             Зеленеющих луж, в кучи сваленный сор,
             У дверей кабачков звуки пляски и песен...
   
             Там старинный зверинец рисуется мне
             В час, когда под лазурью холодной и ясной
             Просыпается труд, и в немой тишине
             Живодерня заводит концерт свой ужасный.
   
             Раз мне лебедь попался, из клетки своей
             Убежавший. Он тщетные делал усилья,
             В мелкой луже, досужей игрушке детей,
             Возбужденно купая раскрытые крылья...
   
             Клюв разинув, к жестокому небу глаза
             Поднимал он, казалось, с безмолвным упреком:
             "О, когда, наконец, зашумишь ты, гроза,
             Ты, вода, потечешь благодатным потоком?"
   
             Я теперь еще вижу, как, полный тоской
             По прозрачным озерам отчизны прекрасной,
             Он болезненно-часто мотал головой
             На изогнутой шее -- смешной и несчастный...
   

2

             Да, Париж изменился!.. Но в грусти моей
             Никакой перемены с тех пор не случилось!
             Вид старинных предместий, лесов, пустырей --
             В аллегорию всё для меня превратилось,
   
             И мои дорогие мечты о былом
             Никакой ураган новизны не повалит!
             Перед Лувром стою ли в раздумье немом --
             Всё один меня образ знакомый печалит.
   
             Я о лебеде нашем великом скорблю,
             Исступленном и гневном, в пустыне изгнанья
             Тщетно рвущемся жажду насытить свою,
             Возбуждая улыбку и боль состраданья!..
   
             И опять, Андромаха, я вижу тебя, --
             Как, бессильная жертва свирепого века,
             О супруге великом и славном скорбя,
             Разделяешь ты ложе постылое грека.
   
             И мерещится мне, как по грязи бредет
             Негритянка больная, как роща платанов
             И кокосовых пальм горделиво встает
             Перед ней за стеною парижских туманов...
   
             И грущу я о всех, кто, увы, никогда,
             Никогда не обнимет семью дорогую,
             Чья утрата и скорбь -- навсегда, навсегда!
             Я о сиротах тощих и бледных тоскую...
   
             Так на тихом кладбище печалей былых
             Всё мне чудятся звуки валторны певучей!
             Я о путниках грежу в пустыне горючей,
             О плененных, о павших... И многих других!
   
             Между 1885 и 1893
   

МАЛЕНЬКИЕ СТАРУШКИ

(Посвящено Виктору Гюго)

1

             В изгибах сумрачных старинных городов,*
             Где самый ужас, всё полно очарованья,
             Часами целыми подстерегать готов
             Я эти странные, но милые созданья!
   
             Уродцы слабые со сгорбленной спиной
             И сморщенным лицом, когда-то Эпонинам,
             Лаисам и они равнялись красотой...
             Полюбим их теперь! Под ветхим кринолином
   
             И рваной юбкою от холода дрожа,
             На каждый экипаж косясь пугливым взором,
             Ползут они, в руках заботливо держа
             Заветный ридикюль с поблекнувшим узором.
   
             Неровною рысцой беспомощно трусят,
             Подобно раненым волочатся животным;
             Как куклы с фокусом, прохожего смешат,
             Выделывая па движеньем безотчетным...
   
             Меж тем глаза у них -- буравчиков острей;
             Как в ночи лунные с водою ямы светят:
             Прелестные глаза неопытных детей,
             Смеющихся всему, что яркого заметят!
   
             Вас поражал размер и схожий вид гробов
             Старушек и детей? Как много благородства,
             Какую тонкую к изящному любовь
             Художник мрачный -- Смерть вложила в это сходство!
   
             Наткнувшись иногда на немощный фантом,
             Плетущийся в толпе по набережной Сены,
             Невольно каждый раз я думаю о том --
             Как эти хрупкие, расстроенные члены
   
             Сумеет гробовщик в свой ящик уложить...
             И часто мнится мне, что это еле-еле
             Живое существо, наскучившее жить,
             Бредет, не торопясь, к вторичной колыбели...
   
             Рекой горючих слез, потоком без конца
             Прорыты ваших глаз бездонные колодцы,
             И прелесть тайную, о милые уродцы,
             Находят в них бедой вскормленные сердца!
   

2

             Но я... Я в них влюблен! Мне вас до боли жалко,
             Садов ли Тиволи вы легкий мотылек,
             Фраскати ль старого влюбленная весталка,
             Иль жрица Талии, чье имя знал раек.
   
             Ах! многие из вас, на дне самой печали
             Умея находить благоуханный мед,
             На крыльях подвига, как боги, достигали
             Смиренною душой заоблачных высот!
   
             Одних родимый край поверг в пучину горя,
             Других свирепый муж скорбями удручил,
             А третьим сердце сын-чудовище разбил, --
             И слезы всех, увы, составили бы море!
   

3

             Как наблюдать любил я за одной из вас!
             В часы, когда заря вечерняя алела
             На небе, точно кровь из ран живых сочась, --
             В укромном уголку она одна сидела
   
             И чутко слушала богатый медью гром
             Военной музыки, который наполняет
             По вечерам сады и боевым огнем
             Уснувшие сердца сограждан зажигает.
   
             Она еще пряма, бодра на вид была
             И жадно песнь войны суровую вдыхала:
             Глаз расширялся вдруг порой, как у орла,
             Чело из мрамора, казалось, лавров ждало...
   

4

             Так вы проходите через хаос столиц
             Без слова жалобы на гнет судьбы неправой,
             Толпой забытою святых или блудниц,
             Которых имена когда-то были славой!
   
             Теперь в людской толпе никто не узнает
             В вас граций старины, терявших счет победам;
             Прохожий пьяница к вам с лаской пристает
             Насмешливой, гамен за вами скачет следом.
   
             Стыдясь самих себя, вы бродите вдоль стен,
             Пугливы, скорчены, бледны, как привиденья,
             Еще при жизни -- прах, полуостывший тлен,
             Давно созревший уж для вечного нетленья!
   
             Но я, мечтатель, я, привыкший каждый ваш
             Неверный шаг следить тревожными очами,
             Неведомый ваш друг и добровольный страж, --
             Я, как отец детьми, тайком любуюсь вами...
   
             Я вижу вновь рассвет погибших ваших дней,
             Неопытных страстей неясные волненья;
             Чрез вашу чистоту сам становлюсь светлей,
             Прощаю и люблю все ваши заблужденья!
   
             Развалины! Мой мир! Свое прости вам вслед
             Торжественно я шлю при каждом расставаньи...
             О Евы бедные восьмидесяти лет,
             Увидите ль зари вы завтрашней сиянье?..
   
             Между 1885 и 1893
   

СУМЕРКИ

             Вот друг преступника, вот вечер, полный чар!..
             Он крадется, как волк, готовящий удар...
             День прячет медленно свой облик помертвелый,
             И хищник ждет с душой остервенелой.
   
             О вечер! Тот тебе благословенья шлет,
             Кто в этот час с лица отер горячий пот,
             Чьи очи скорбные давно отяжелели, --
             Рабочий, чуть живым добредший до постели.
   
             Но вредных демонов уже нарушен сон:
             С зевотой деловой спешат со всех сторон
             Крылатые толпы, -- тревожно суетятся,
             Шныряют, нюхают, под окнами стучатся...
   
             Чуть глянули огни на омраченный мир,
             На улицах Разврат свой зажигает пир:
             Все норы, выходы внезапно открывает,
             Повсюду западни и сети расставляет.
   
             Как червь прожорливый, он точит весь народ.
             Чу! слышно здесь и там шипенье сковород,
             Театров плеск и визг, томящий вой органа,
             И смех, и голоса, и пьяный звон стакана.
   
             Вокруг столов с игрой столпились шулера
             И падших женщин рой... Их час пришел! Пора,
             Пора достать обед! И вот наступит скоро
             Черед идти на лов и для простого вора.
   
             Карманы очищать он должен мастерски,
             Неслышно взламывать замки и сундуки,
             Чтоб день-другой пожить в беспечности отрадной
             Да для любовницы убор купить нарядный...
   
             О, тяжкие часы! О, без конца позор!
             Душа моя, закрой свой огорченный взор,
             Замкни твой слух, уйди в себя скорее!
             Страдания больных теперь всего острее.
   
             Ночь темная, как враг, хватает их за грудь
             И в общей пропасти торопит потонуть.
             Больница вздохами наполнилась... Едва ли
             Из этих бедняков, рожденных для печали,
   
             Найдет уж кто-нибудь вечернею порой
             Опять душистый суп в кругу семьи родной;
             Еще же больше тех, кто в жизни нелюдимой
             И не знавал вовек тепла семьи родимой!
   
             <1881>
   

ПЛЯСКА СМЕРТИ

             С большим букетом роз, горда, надушена,
             В перчатках лайковых, с осанкой благородной,
             Кокеткой выглядит засохшею она,
             Немного странною и чересчур свободной.
   
             Кто тоньше талией похвастаться бы мог?
             С обильем царственным одежда ниспадает
             До щиколки сухой, и ножку башмачок,
             Нарядный как тюльпан, любовно ущемляет.
   
             Как резвый ручеек, стучащий в грудь скалы,
             На край ключицы рюш склонился прихотливо,
             От глаз насмешников и колкой похвалы
             Плачевные красы приосенив стыдливо...
   
             Немой зияет мрак в пустых ее глазах,
             И череп, убранный изысканно цветами,
             Тихонько зыблется на хрупких позвонках...
             -- Краса небытия пред смертными очами!
   
             Банальные умы, что, плоть одну любя,
             Не в силах оценить изящество скелета,
             Карикатурою смешной зовут тебя;
             Но воплощаешь ты заветный вкус поэта!
   
             Приходишь ли смутить ты этот пестрый шум
             Гримасою своей, исполненной презренья?
             Толкают ли опять твой легковерный ум
             Несбыточные сны на шабаш наслажденья?
   
             Не думаешь ли ты былую скорбь забыть
             Среди сиянья люстр и пенья скрипок страстных?
             В потоке оргии кипучей освежить
             Удушливый кошмар своих ночей ужасных?
   
             О перегонный куб ошибок вековых!
             О глупости людской родник неистощимый!
             Сквозь панцирь костя! ой, в дыры боков твоих,
             Мне аспид видится, ничем не утолимый...
   
             Но, правду говоря, боюсь я, что твое
             Кокетство здесь себе награды не встречает:
             Иронии твоей кто видит лезвие?
             Лишь храбрый в ужасе восторги почерпает!
   
             Пучина глаз твоих у лучших плясунов
             Вдруг ноги отняла, кровь заморозив в жилах;
             Улыбку вечную оскаленных зубов
             Никто переносить без тошноты не в силах!
   
             А кто не обнимал скелета сотни раз,
             Не ел плодов могил? Не кости ль украшает
             Тончайший аромат, пышнейший в мире газ?
             Кто брезгует, себя прекрасным тот считает.
   
             Обиды, гнева тень лежит на всех чертах...
             Скажи же им скорей, безносая вакханка:
             "Танцоры гордые в блестящих париках,
             Вы смертью пахнете, как тухлая поганка!
   
             Ты, дряхлый Антиной с оскобленным лицом,
             Ты, лысый ловелас, ты, труп, покрытый лаком!
             Мой вечный хоровод, в движеньи круговом,
             Вас всех влечет в страну, окутанную мраком".
   
             Как стадо, прыгает беспечный род людской
             Под всякой широтой и всяким небосклоном,
             Трубы архангела не видя над собой,
             Чернеющей уже зловещим мушкетоном.
   
             Везде -- над Сеною, над Гангом голубым --
             Смерть удивляется тебе, кривляка странный,
             И часто, миррою дыша благоуханной,
             Сливает свой сарказм с безумием твоим!
   
             Между 1885 и 1893
   

НЯНЯ

             Служанка скромная с великою душой,
             Безмолвно спящая под зеленью простой,
             Давно цветов тебе мы принести мечтали!
             У бедных мертвецов, увы, свои печали,--
             И в дни, когда октябрь уныло шелестит
             Опавшею листвой над мрамором их плит,
             О, как завидуют они нам бесконечно,
             Нам, дремлющим в тепле, в уютности беспечной,
             В то время как они, под гнетом черных снов,
             Без доброй болтовни, в стенах сырых гробов,
             Скелеты мерзлые, изрытые червями,
             Лежат... И сыплются беззвучными клоками
             На них снега зимы... И так года текут,
             И свежих им венков друзья не принесут!
   
             Холодным декабрем, во мраке ночи синей,
             Когда поют дрова, шипя, в моем камине, --
             Увидевши ее на креслах в уголку,
             Тайком поднявшую могильную доску
             И вновь пришедшую, чтоб материнским оком
             Взглянуть на взрослое дитя свое с упреком,--
             Что я отвечу ей, при виде слез немых,
             Тихонько каплющих из глаз ее пустых?..
   
             Между 1885 и 1893
   

РАССВЕТ

             В казармах, за рекой, пробили час зари,
             И свежий утренник уж гасит фонари.
             Толпа злотворных снов приникла к изголовью
             Кипучих юношей... Как глаз, налитый кровью,
             Свет лампы замигал в предутренних лучах...
             И в этот смутный час, как лампы свет, в цепях
             Телесной немощи душа бессильно бьется,
             Тоскует, и болит, и на свободу рвется!
             Весь воздух -- как лицо, залитое в слезах:
             Предметы зыблются в причудливых чертах...
             Уже послышались кой-где людские речи
             С охриплым отзвуком, и задымились печи.
   
             Писатель задремал, не выпустив пера.
             И падшим женщинам уснуть пришла пора --
             Тупым, тяжелым сном без радости и муки,
             Со ртом разинутым, как плети свесив руки.
             Голь изнуренная, с отрепьем на плечах,
             Разводит очаги на жалких чердаках;
             Средь холода и мглы, в лишеньях нищей доли,
             Несчастных рожениц теперь ужасней боли!
             Как заглушённый плач сквозь хлынувшую кровь,
             Крик сиплый петуха, замолкнув, слышен вновь.
             Седой плывет туман, как море колыхаясь...
             И в глубине больниц, хрипя и задыхаясь,
             Немало горемык отходит в этот час!
             Меж тем толпа гуляк, трудами утомясь,
             Торопится домой -- нога с ногой в разладе...
   
             В зелено-розовом трепещущем наряде
             Студеная заря над Сеною пустой
             Неспешно движется огнистой полосой,
             И сумрачный Париж, старик трудолюбивый,
             Протер уже глаза рукой нетерпеливой.
   
             <1887>
   

ПИРУШКА ТРЯПИЧНИКОВ

             Ненастье. Фонарей дрожащих слышен стук.
             Чуть льется красный свет на лабиринт лачуг
             Предместья старого, где бурными дрожжами
             Рабочий бродит люд и грязь стоит морями.
             В душе тряпичника меж тем тепло и свет!
             Качаясь, стукаясь о стены, как поэт,
             Забыв и помышлять о сыщиках коварных,
             Он весь излиться рад в проектах лучезарных:
             Законы издает для всех племен земных,
             Венчает лавром жертв, ниспровергает злых
             И под шатром небес, нависших балдахином,
             Отважным мнит себя и мощным паладином!
             Старик, до времени согнутый и седой,
             Измолотый трудом, заботой и нуждой,
             Уставший подбирать вонючие тряпицы,
             Отрыжку грязную прожорливой столицы,
             Так он идет домой, в свой угол бедняка,
             Пропитан запахом приятным погребка,
             С толпой товарищей, и их усы седые
             Висят, как пред полком знамена боевые!
             Пред ними солнца блеск, и флаги, и цветы...
             И в шумной оргии -- о, светлые мечты! --
             Победных кликов, труб несут они свободу
             И воскресенья весть усталому народу!
             Так бодрое вино, отрада всех живых,
             Пактолом!l золотым течет по жилам их,
             Над миром царствуя любовью и дарами
             Верней, чем короли железом и бичами...
             Над скорбною землей немолчный слыша стон,
             Бог, мучим совестью виновной, создал сон,
             А хитрый человек прибавил сок янтарный,
             Дитя любимое денницы лучезарной...
   
             <1890>
   1 Золотоносная река в Лидии.
   

ХМЕЛЬ УБИЙЦЫ

             Жена в земле... Ура! Свобода!
             Бывало, вся дрожит душа,
             Когда приходишь без гроша,
             От криков этого урода.
   
             Теперь мне царское житье.
             Как воздух чист! Как небо ясно!
             Вот так весна была прекрасна,
             Когда влюбился я в нее.
   
             Чтоб эта жажда перестала
             Мне грудь иссохшую палить,
             Ее могилу затопить
             Вина хватило бы... Немало!
   
             На дно колодца, где вода,
             Ее швырнул я вверх ногами
             И забросал потом камнями...
             Ее забуду я -- о да!
   
             Во имя нежных клятв былого,
             Всего, чему забвенья нет,
             Чтоб нашей страсти сладкий бред
             И счастья дни вернулись снова,
   
             Молил свиданья я у ней
             Под вечер, на дороге темной.
             Она пришла овечкой скромной...
             Ведь глупость -- общий грех людей!
   
             Она была еще прелестна,
             Как труд ее ни изнурил,
             А я... я так ее любил!
             Вот отчего нам стало тесно.
   
             Душа мне странная дана:
             Из этих пьяниц отупелых
             Свивал ли кто рукою смелых
             Могильный саван из вина?
   
             Нет! толстой шкуре их едва ли
             Доступна сильная вражда,
             Как, вероятно, никогда
             Прямой любви они не знали
   
             С ее бессонницей ночей,
             С толпой больных очарований,
             С убийством, звуками рыданий,
             Костей бряцаньем и цепей!
   
             И вот я одинок, я волен!
             Мертвецки к вечеру напьюсь
             И на дороге растянусь,
             Собою и судьбой доволен.
   
             Что мне опасность иль закон?
             Промчится, может быть, с разбега
             С навозом грузная телега,
             Иль перекатится вагон
   
             Над головой моей преступной,
             Но я смеюсь над Сатаной,
             Над папой с мессою святой
             И жизнью будущею купно!
   
             <1901>
   

МУЧЕНИЦА

(К КАРТИНЕ НЕИЗВЕСТНОГО МАСТЕРА)

             Среди зеркал, картин, флаконов расписных
                       С ароматичными духами,
             Дразнящей мебели и платьев дорогих,
                       Висящих пышными волнами;
   
             В закрытой комнате, где воздух неживой
                       Пахуч и зноен, как в теплицах,
             Где гордые цветы поникли головой
                       В своих узорчатых гробницах, --
   
             Подушку влажную мертвец без головы
                       Живою кровью заливает,
             И шелковая ткань прожорливей травы
                       Поток румяный поглощает.
   
             Как бледный выходец из мира мрачных грез,
                       Болезни спутниц неизменных,
             С тяжелой гривою эбеневых волос
                       И ношей камней драгоценных,
   
             Синея, голова на столике лежит.
                       Лишенный мысли, мутный, белый,
             Как сумеречный свет, из мертвенных орбит
                       Выходит взор оцепенелый.
   
             А на постели труп, в величьи наготы,
                       Раскрыл с небрежною свободой
             Весь сокровенный блеск, все чары красоты,
                       Ему дарованной природой.
   
             На мраморной ноге как память о былом
                       Чулок остался розоватый,
             И светит издали пылающим зрачком
                       Подвязка с вышивкой богатой.
   
             Безлюдье, тишина, еще живая кровь,
                       Нагого тела положенье --
             Всё, всё наводит мысль на мрачную любовь,
                       На пир безумный преступленья,
   
             Восторги адские, лобзаний диких яд...
                       И мнится -- с роем мыслей черных
             Все злые ангелы невидимо парят
                       Меж складок занавес узорных!
   
             Однако этих плеч сухой, изящный вид,
                       Ноги, по-детски округленной,
             И нежной талии -- так ясно говорит
                       О страсти, рано пробужденной.
   
             Да, это -- лилия, расцветшая с зарей!..
                       В чаду неведомых мучений
             Разверз ли душу он для стаи роковой
                       Порочных чувств и вожделений?
   
             Жестокий человек, чей ненасытный пыл
                       Не утолила ты, живая,
             Так пламенно любя, -- о, счастлив ли он был,
                       Твой труп угодливый лаская?
   
             Ответь, нечистый труп! И, за косы себя
                       Подняв трепещущей рукою,
             Поведай, страшный лик: он приклеил, любя,
                       К твоим зубам "прости" немое?..
   
             Вдали от зорких глаз придирчивых властей,
                       От клеветы и поруганья,
             В могиле заключась таинственной своей,
                       Спи в мире, странное созданье!
   
             Спи в мире! Твой супруг от света убежит,
                       Но не от скорби: образ милый
             С ним будет и во сне... Как ты, он сохранит
                       Любовь и верность до могилы!
   
             <1901>
   

ДАРЫ ЛУНЫ

                       Капризная Луна в тот тихий час,
                       Когда в своей ты колыбельке спала,
                       В твое окно взглянула и сказала:
             "Мне эта девочка по мысли"...
                                                     И, спустясь
                       По облачкам, дремавшим безмятежно,
                       Проникла внутрь без шума. Кротко, нежно,
                       Как будто мать, простерлась над тобой
                       И на тебе свои сгустила краски:
                       Позеленев, раскрылись странно глазки,
                       Покрылись щеки смертной белизной...
                       И оттого-то, что в порыве ласки
                       Ночная гостья сладко так взяла "..
                       Тебя за горло, навсегда осталось
                       Желанье плакать у тебя...
                                                               А мгла
                       Меж тем вокруг чудесно озарялась.
                       По спальне свет струился голубой,
                       Какой-то яд лучистый и живой, --
                       И думал он, и говорил, казалось:
             "Отныне ты -- моя!.. Мой поцелуй хранить
                       Должна ты вечно. Будешь ты прекрасна,
             Но так, как я хочу. Ты станешь то любить,
                                 Что мне покорно и подвластно:
   
                       Ночь, облака, безлюдье, тишину...
             Блеск изумрудный вод, с краями неба слитых,
             Однообразную в богатстве форм волну,
                                 Немой простор степей открытых.
             Места, где нет тебя; мужчин, которых ты
             Лишь смутно будешь знать, как грезу сновиденья;
             Нездешних климатов огромные цветы,
                                 Их запах, полный раздраженья.
   
             Во мраке спящий дом, ряд комнат в глубине
             И кошек, лазящих по клавишам пьянина,
             Подобно женщинам стеная в тишине
                       В припадке сумрачного сплина...
   
             И братьев ты найдешь в собратьях по судьбе,
             Любима будешь ты моими лишь друзьями:
             Ты покоришь мужчин с зелеными глазами
             Которым горло я сдавила, как тебе.
   
             Тех, для кого в ночи лепечет и блистает
             Прибрежная волна и дальняя звезда,
             Кто любит женщину, которой никогда
                       До двери гроба не познает.
   
             Кому так по сердцу игра ночных теней,
             Блужданье огоньков по кладбищам унылым,
             Цветы, подобные неведомым кадилам,
             И звери дикие, эмблема их страстей.
   
             И вот зачем, дитя, погибшее дитя,
                                 Моя голубка дорогая,
             Я здесь, у ног твоих, лежу теперь, грустя,
             Ища в глазах твоих, во всей тебе, родная,
             Следов, оставленных ужасным божеством,
             Колдуньей-мамкою, во тьме ночей бесшумных
                       Отравленным кормящей молоком
                                 Всех, всех лунатиков безумных!..
   
             Между 1885 и 1893
   

ПРИМЕЧАНИЯ

   Шарль Бодлер (1821--1867) -- французский поэт, один из любимых поэтов Якубовича. В предисловии к переводам "Цветов зла" Бодлера Якубович остановился на своем понимании его поэзии, с которой он познакомился в юности: "В 1879 г. "Les Fleurs du Mal" <"Цветы зла"> случайно попали мне в руки и сразу же захватили меня своим странным и могучим настроением. Суровой печалью веяло на юную душу от осужденных за безнравственность стихов; грубый, местами дерзки-откровенный реализм будил в ней, каким-то чудом искусства, лишь чистые, благородные чувства -- боль, скорбь, ужас, негодование -- и поднимал высоко от "скучной земли", в вечно лазурные страны идеала... В России в то время неизвестно было даже само слово "декадент", и естественно, что в поэзии Бодлера я обратил внимание главным образом на то, что в ней было истинно поэтического, а к тем ее сторонам и чертам, которые впоследствии так незаслуженно прошумели и создали целую школу кривляющихся поэтов, отнесся с равнодушной снисходительностью, как к больным причудам и капризам великого поэта... С 1879 г. начали печататься (в журнале "Слово") мои первые переводы из Бодлера, но главная работа была сделана мною значительно позже (1885--1893) в Петропавловской крепости, на Каре и Акатуе. Бодлер являлся для меня в те трудные годы другом и утешителем, и я, со своей стороны, отдал ему много лучшей сердечной крови..." (Бодлер. Цветы зла. Перевод П. Якубовича-Мельшина. СПб., 1909, стр. 1--2). Не затушевывая болезненных противоречий Бодлера, Якубович считал, "что весь мрачный скептицизм и вся злобная мизантропия французского поэта проистекают именно из его страстного стремления к свету, из мучительной любви к красоте и гармонии, из невозможности увидать их воплощенными в жизнь и действительность" (там же, стр. 46). Страстный протест "против навязывания Бодлеру двусмысленного титула "певца зла и порока" проходит через многие письма Якубовича к Н. К. Михайловскому, А. И. Иванчину-Писареву, С. А. и З. А. Венгеровым, Р. И. Сементковскому, Ф. Д. Батюшкову, Е. С. Фондаминской, посвященные вопросу об издании переводов Бодлера (ПД). Развернутую характеристику Бодлера Якубович дал в статье "Бодлер, его жизнь и поэзия" (РБ, 1896, No 4), которая с изменениями вошла в качестве послесловия к переводам в т. 2 изд. 1901 г. и как вступительная статья к кн.: Бодлер. Цветы зла. Перевод П. Якубовича-Мельшина. СПб., 1909. А. В. Луначарский высоко ценил переводы из Бодлера: "Почти безукоризненный и иногда прямо изумительный перевод этих очаровательных по глубине красок, резкости образов и интенсивности чувства стихотворений является огромной заслугой г-на П. Я. перед русской литературой" ("Образование", 1906, No 2, стр. 154--155). В оригинале "Цветы зла" состоят из 151 стихотворения. Якубович перевел 100 стихотворений. В настоящем издании печатается 27 переводов.
   Альбатрос. Перевод стихотворения "L'albatros". Впервые -- "Северный вестник", 1890, No 12, стр. 211, без подписи. Печ. по изд. 1902 г., т. 2, стр. 83.
   На высоте. Перевод стихотворения "L'élévation". Впервые -- "Живописное обозрение", 1887, No 3, стр. 34, подпись: П. Филиппович. Печ. по изд. 1902 г., т. 2, стр. 84.
   Маяки. Перевод стихотворения "Les phares". Впервые -- изд. 1895 г., стр. 23. Печ. по изд. 1909 г., стр. 73, где сделаны исправления и переработана 5-я строфа. Рубенс Петер-Пауль (1577--1640) -- фламандский живописец. Да Винчи -- Леонардо да Винчи (1452--1519) -- итальянский живописец, скульптор и ученый. Рембрандт Ван-Рейн (1606--1669) -- голландский живописец. Анджело -- Микеланджело Буонарроти (1475--1564) -- итальянский художник, скульптор и архитектор. Пюже Пьер (1622--1694) -- французский живописец, скульптор и архитектор. Ватто Жан-Антуан (1684--1721) -- французский живописец. Гойя Франческо (1746-- 1828) -- испанский живописец и гравер. Делякруа Эжен (1798-- 1863) -- французский живописец, глава романтической школы.
   Цыгане в пути. Перевод стихотворения "Bohémiens en voyage". Впервые -- изд. 1895 г., стр. 26, без подписи. Печ. по изд. 1909 г., стр. 80, где внесены исправления в 1-ю и 3-ю строфы. "Во 2-й строфе подлинника иной образ: "Promenant sur le ciel des yeux appesantis par le morne regret des chimères absentes" (Блуждая по небу отяжелевшим взором, как бы жалеющим об отсутствии призраков)" (прим. Якубовича, изд. 1909 г., стр. 242).
   Человек и море. Перевод стихотворения "L'homme et la тег". Впервые -- "Северный вестник", 1890, No 12, стр. 211, без подписи. Печ. по изд. 1909 г., стр 80а.
   Великанша. Перевод стихотворения "La géante". Впервые -- изд. 1901 г., т. 2, стр. 161. Печ. по изд. 1909 г., стр. 84.
   Шевелюра. Перевод стихотворения "La chevelure". Впервые-- изд. 1906 г., стр. 181.
   "Ты целый мир вместить могла бы в свой альков...". Перевод стихотворения "Tu mettrais l'univers entier dans ta ruelle". Впервые -- изд. 1909 г., стр. 92.
   Падаль. Перевод стихотворения "Une charogne". Впервые -- "Вестник Европы", 1882, No 4, стр. 664, под названием "Прогулка", с пропусками стихов 4--28; полностью -- РБ, 1882, No 7, стр. 61. С исправлениями -- изд. 1902 г., т. 2, стр. 197. "Переводчиком опущен третий куплет, форма которого ему плохо давалась. Буквальный перевод: "Солнце светило на эту гниль, как бы затем, чтобы вовремя сварить ее и вернуть сторицей великой Природе все, что она соединила вместе". Непередаваемо красивы заключительные строки подлинника:
   
   Alors, ô ma beauté! dites à la vermine
   Qui vous mangera de baisers,
   Que j'ai gardé la forme et l'essence divine
   De mes amours dècomposésl
   
   "Падаль" -- одна из самых ранних работ переводчика (1880 г.)" (прим. П. Якубовича, изд. 1909 г., стр. 243).
   "С ужасной еврейкой, прекрасной, как мертвый...". Перевод стихотворения "Une nuit que j'étais près d'une affreuse Juive". Впервые -- изд. 1887 г., стр. 17. Печ. по изд. 1909 г., стр. 98. Якубович сделал примечание: "Не только русскими поклонниками Бодлера, но и многими природными французами стихотворение это толкуется неодинаково <далее приводится целиком французский текст>. Многим думается, что стихи "А 1а triste beauté" и т. д. относятся уже не к еврейке, -- что, находясь возле нее, поэт мечтает о какой-то другой "печальной красавице", которую он любит, но которая ему недоступна. Однако, при таком понимании стихотворение было бы банально... Да грамматика и не допускает подобного толкования: во второй половине пьесы Бодлер имеет в виду, конечно, ту же еврейку, но только в преображенном виде, какою она могла бы быть по своей человеческой природе... в подлиннике стихотворение имеет всего 14 строк (это так называемый сонет), но переводчик мог передать его сложное и глубокое содержание, лишь отказавшись от классической формы сонета и удлинив пьесу на целых 7 стихов. Тем не менее он считает этот вольный по частностям, но точный по смыслу и духу перевод одною из наиболее удачных своих работ" (изд. 1909 г., стр. 244--245).
   "Ангел радости, знакома ль вам тоска...". Перевод стихотворения "Réversibilité". Впервые -- "Книжки "Недели"", 1886, No 4, стр. 49. Печ. по изд. 1909 г., стр. 105. Давид -- второй царь израильский (1055--1015 до н. э.).
   Испытание полночи. Перевод стихотворения "L'examen de minuit". Впервые -- "Северный вестник", 1891, No 4, стр. 107, без подписи. С пропусками стихов 13, 22--23, обозначенных точками,-- в изд. 1895 г., стр. 65. Печ. по изд. 1909 г., стр. 144. Мамон -- злой дух, покровительствующий богатству, упоминается в Евангелии. За Валтасаровым, столом. Согласно библейской легенде, последний вавилонский царь Валтасар беспечно пировал во дворце, в то время как его столица была окружена персами. Валтасар был убит персами, а его царство захвачено.
   К малабарке. Перевод стихотворения "A une malabaraise". Впервые -- изд. 1901 г., т. 2, стр. 138. В статье Якубович писал об этом стихотворении Бодлера: "...с каким нежным сочувствием, с какой глубокой скорбью рисует он, например, наивное дитя природы, жительницу малабарских островов, собирающуюся ехать в веселый Париж для того, чтобы стать там одною из жертв нашей развращенной культуры" (изд. 1909 г., стр. 42).
   Голос. Перевод стихотворения "La voix". Впервые -- "Слово", 1879, сентябрь, стр. 25, подпись: П. Я. С небольшими исправлениями -- изд. 1901 г., т. 2, стр. 93. "Одно из наиболее характерных и трогательных стихотворений Бодлера. Настоящий перевод -- из самых ранних работ переводчика (1879)" (прим. Якубовича в изд. 1909 г., стр. 248). Фантом -- призрак.
   Мятежник. Перевод стихотворения "Le rebelle". Впервые -- изд. 1898 г. (2), стр. 236. Печ. по изд. 1909 г., стр. 154.
   Жалобы Икара. Перевод стихотворения "Les plaintes d'un Icare". Впервые -- изд. 1901 г., стр. 222. Икар -- см. стр. 430.
   Уединение. Перевод стихотворения "Recueillement". Впервые-- "Слово", 1880, No 2--3, стр. 119, под заглавием "Дума". С разночтениями -- изд. 1895 г., стр. 68. Печ. по изд. 1909 г., стр. 159.
   Лебедь. Перевод стихотворения "Le cygne". Впервые -- изд. 1895 г., стр. 74, без подписи. Печ. по изд. 1909 г., стр. 249. "Во времена обширных перестроек Парижа, предпринятых Наполеоном III, поэт переносится мысленно к Парижу своей юности, грязному, неприглядному -- и все же мучительно для него дорогому. На фоне этих грустных воспоминаний, рисуется ему "великий родной лебедь-- Виктор Гюго в изгнании" (прим. Якубовича в. изд. 1909 г., стр. 249). Андромаха (греч. миф.) -- идеальный женский образ в "Илиаде" Гомера, супруга Гектора. "Симоент -- речка, протекавшая близ древнего Илиона" (прим. Якубовича в изд. 1901 г., т. 2, стр. 90). Неоднократно упоминается в "Илиаде". Карусель (Carrousel) -- площадь в Париже, место гулянья в то время. Лувр -- королевский дворец, ставший музеем изобразительных искусств. Разделяешь ты ложе постылое грека. После смерти Гектора и падения Илиона (Трои) Андромаху увез в Грецию Неоптолем.
   Маленькие старушки. Перевод стихотворения "Les petites vieilles". Впервые -- изд. 1895 г., стр. 82, без подписи. Печ; по изд. 1909 г., стр. 178. "Знаменитое стихотворение, по поводу которого В.. Гюго выразился, что Бодлер создал в литературе "Le nouveau frisson" (новый род трепета)" (прим. Якубовича в изд. 1909 г., стр. 250). Эпонина -- "прославилась при императоре Веспасиане не столько красотой, сколько верностью мужу, находившемуся в опале". Лаиса -- "известная греческая гетера" (прим. Якубовича в изд. 1901 г., т. 2, стр. 72). Фантом -- призрак. Тиволи -- обычное название увеселительных садов. Фраскати -- древний итальянский город с развалинами роскошных вилл. Талия (греч. миф.) -- муза комедии. Весталка -- см. стр. 440.
   Сумерки. Перевод стихотворения "Le crépuscule du soir". Впервые -- "Дело", 1881, No 2, стр. 283. С исправлениями -- изд. 1887 г., стр. 23. С новыми исправлениями -- изд. 1901 г., т. 2, стр. 79. Печ. по изд. 1909 г., стр. 187.
   Пляска смерти. Перевод стихотворения "Danse macabre". Впервые -- изд. 1895 г., стр. 91. С исправлениями 9-й строфы -- изд. 1902 г., т. 2, стр. 124. Антиной -- прекрасный юноша, любимец римского императора Адриана (II в.) Покончил с собой ради своего покровителя. В честь его были воздвигнуты статуи и храм.
   Няня. Перевод стихотворения ""La servante au grand coeur dont vous étiez jalouse". Впервые -- изд. 1895 г., стр. 97, без подписи. Печ. по изд. 1909 г., стр. 196. ""Dont vous étiez jalouse" (к которой вы ревновали) -- очевидно, это обращение к матери или к любимой женщине. В нашем переводе эта, второстепенного значения, вставка опущена" (прим. П. Якубовича в изд. 1909 г., стр. 250).
   Рассвет. Перевод стихотворения "Le crépuscule du matin". Впервые -- изд. 1887 г., стр. 24. Печ. по изд. 1909 г., стр. 202.
   Пирушка тряпичников. Перевод стихотворения "Le vin des chiffoniers". Впервые -- "Северный вестник", 1890, No 12, стр. 217, без подписи. "Движение 1848 г. увлекло в свой поток и Бодлера, -- писал Якубович. -- Нельзя, впрочем сказать, чтоб он имел какую-либо определенную программу, принадлежал к какой-нибудь демократической фракции: вернее всего, что толкнули его в революцию общие гуманитарные принципы, сочувствие к рабочему классу, приобретенное им во время скитаний по грязным предместьям Парижа (все лучшие стихотворения в этом роде: "Душа вина", "Пирушка тряпичников", "Сумерки", "Рассвет" и др. написаны в бурный период конца 40-х гг.); но имело долю влияние и личное озлобление против буржуазии и правящих классов" (изд. 1909 г., стр. 23).
   Хмель убийцы. Перевод стихотворения "Le vin de l'assassin". Впервые -- изд. 1901 г., т. 2, стр. 87. Печ. по изд. 1909 г., стр. 211.
   Мученица. Перевод стихотворения "Une martyre". Впервые -- изд. 1901 г., т. 2, стр. 223.
   Дары Луны. Перевод стихотворения в прозе "Les bienfaits de la Lune" из книги Бодлера "Petits poèmes en prose". Впервые -- изд. 1909 г., стр. 61. "Лишь, с помощью рифм переводчик надеялся передать на русском языке эту упоительную и вместе страшную музыку" (прим. Якубовича в изд. 1909 г., стр. 241). Задумав издание переводов, Якубович писал Н. К. Михайловскому: "Если вздумаете еще что-нибудь сами выкинуть, сохраните, пожалуйста, стихотворение "Дары Луны", которое мне очень нравится" (письмо от 8 ноября 1895 г., ПД).

-----

Перевод Петра Якубовича (В кн.: Ш. Бодлэр. Цветы Зла. СПб., 1909)

   

ДУРНОЙ МОНАХ

             На сумрачных стенах обителей святых,
             Бывало, Истина в картинах представала
             Очам отшельников, и лед сердец людских,
             Убитых подвигом, искусство умеряло.
   
             Цвели тогда, цвели Христовы семена!
             Немало иноков, прославленных молвою,
             Смиренно возложив свой крест на рамена,
             Умели славить Смерть с великой простотою.
   
             Мой дух -- могильный склеп, где, послушник дурной,
             Я должен вечно жить, не видя ни одной
             Картины на стенах обители постылой...
   
             -- О, нерадивый раб! Когда сберусь я с силой
             Из зрелища моих несчастий и скорбей
             Труд сделать рук моих, любовь моих очей?
   

КОШКИ

             От книжной мудрости иль нег любви устав,
             Мы все влюбляемся, поры достигнув зрелой,
             В изнеженность и мощь их бархатного тела,
             В их чуткость к холоду и домоседный нрав.
   
             Покоем дорожа и тайными мечтами,
             Ждут тишины они и сумерек ночных.
             Эреб в свой экипаж охотно впрег бы их,
             Когда бы сделаться могли они рабами!
   
             Святошам и толпе они внушают страх.
             Мечтая, вид они серьезный принимают
             Тех сфинксов каменных, которые в песках
   
             Неведомых пустынь красиво так мечтают!
             Их чресла искр полны, и в трепетных зрачках
             Песчинки золота таинственно блистают.
   

СПЛИН

             Февраль, седой ворчун и враг всего живого,
             Насвистывая марш зловещий похорон,
             В предместьях сеет смерть и льет холодный сон
             На бледных жителей кладбища городского.
   
             Улегшись на полу, больной и зябкий кот
             Не устает вертеть всем телом шелудивым;
             Чрез желоб кровельный, со стоном боязливым,
             Поэта старого бездомный дух бредет.
   
             Намокшие дрова, шипя, пищат упрямо;
             Часы простуженной им вторят фистулой;
             Меж тем валет червей и пиковая дама, --
   
             Наследье мрачное страдавшей водяной
             Старухи, -- полные зловонья и отравы,
             Болтают про себя о днях любви и славы...
   

АЛХИМИЯ СКОРБИ

             Один рядит тебя в свой пыл,
             Другой в свою печаль, Природа.
             Что одному гласит: "Свобода!" --
             Другому: "Тьма! Покой могил!"
   
             Меркурий! ты страшишь меня
             Своею помощью опасной:
             Мидас алхимик был несчастный --
             Его еще несчастней я!
   
             Меняю рай на ад; алмазы
             Искусно превращаю в стразы;
             Под катафалком облаков
   
             Любимый труп я открываю
             И близ небесных берегов
             Ряд саркофагов воздвигаю...
   

ПРЕДУПРЕДИТЕЛЬ

             В груди у всех, кто помнит стыд
             И человеком зваться может,
             Живет змея, -- и сердце гложет,
             И "нет" на все "хочу" шипит.
   
             Каким ни кланяйся кумирам, --
             Предайся никсам иль сатирам, --
             Услышишь: "Долга не забудь!"
   
             Рождай детей, малюй картины,
             Лощи стихи, копай руины --
             Услышишь: "Долог ли твой путь?"
   
             Под игом радости и скуки
             Ни одного мгновенья нет,
             Когда б не слышался совет
             Жизнь отравляющей гадюки.
   

НЕПОКОРНЫЙ

             Крылатый серафим, упав с лазури ясной
             Орлом на грешника, схватил его, кляня,
             Трясет за волосы и говорит: "Несчастный!
             Я -- добрый ангел твой! узнал ли ты меня?
   
             Ты должен всех любить любовью неизменной:
             Злодеев, немощных, глупцов и горбунов,
             Чтоб милосердием ты мог соткать смиренно
             Торжественный ковер для Господа шагов!
   
             Пока в твоей душе есть страсти хоть немного,
             Зажги свою любовь на пламеннике Бога,
             Как слабый луч прильни к Предвечному Лучу!"
   
             И ангел, грешника терзая беспощадно,
             Разит несчастного своей рукой громадной,
             Но отвечает тот упорно: "Не хочу!"
   

ПАРИЖСКИЕ КАРТИНЫ

ПЕЙЗАЖ

             Чтоб целомудренно слагать мои эклоги,
             Спать подле неба я хочу, как астрологи, --
             Из окон чердака, под мирный лепет снов,
             Гуденью важному внимать колоколов.
             Там, подперев щеку задумчиво рукою,
             Увижу улицу я с пестрой суетою,
             И мачт Парижа -- труб необозримый лес,
             И ширь зовущих нас к бессмертию небес.
             Отрадно сквозь туман следить звезды рожденье,
             В завешенном окне лампады появленье,
             И дыма сизого густые пелены,
             И чары бледные колдующей луны.
             Там будут дни мои неслышно течь за днями.
             Когда ж придет зима с докучными снегами,
             Все двери, входы все закрою я гостям
             И чудные дворцы в ночи моей создам!
             И буду грезить я о горизонтах синих,
             О сказочных садах, оазисах в пустынях,
             О поцелуях дев небесной красоты,
             О всем, что детского бывает у мечты.
             Пусть под окном моим мятеж тогда бушует, --
             Меня он за трудом любимым не взволнует:
             В искусство дивное всецело погружен --
             По воле вызывать весны волшебный сон,
             Из сердца извлекать я буду волны света,
             Из мыслей пламенных -- тепло и роскошь лета.
   

СКЕЛЕТ-ЗЕМЛЕДЕЛЕЦ

Старинная виньетка

             Среди ученых книжных груд,
             Что в виде мумий позабытых,
             Слоями пыли перевитых,
             В лавчонках уличных гниют,
             В глаза бросаются порою,
             Будя толпу печальных дум
             И поражая вместе ум
             Какой-то важной красотою,
             Рисунки странные: скелет
             Иль остов, мускулов лишенный,
             С лопатой, в землю погруженной,
             Стоит, как пахарь древних лет.
   
             -- Колодник, взятый у могилы,
             Всегда зловещий и немой,
             Скажи: чьей волей роковой
             Ты напрягаешь снова силы
             Давно разбитых позвонков?
             В чьей это ферме захудалой
             Плодами жатвы небывалой
             Ты закрома набить готов?
   
             Иль хочешь ты, эмблемой странной
             Пророча всем одну судьбу,
             Нам показать, что и в гробу
             Неверен сон обетованный?
             Что все нам может изменить,
             Что даже смерть с могилой лживы,
             И там, где смолкнет гул наживы,
             Увы! придется, может быть,
             В полях неведомого края
             Взрывать нам девственную новь,
             Ногой, истерзанною в кровь,
             На край лопаты налегая?..
   

ЦВЕТЫ ЗЛА

ЭПИГРАФ К ОДНОЙ ОСУЖДЕННОЙ КНИГЕ

             Друг мира, неба и людей,
             Восторгов трезвых и печалей,
             Брось эту книгу сатурналий,
             Бесчинных оргий и скорбей!
   
             Когда в риторике своей
             Ты Сатане не подражаешь,
             Брось! -- Ты больным меня признаешь
             Иль не поймешь ни слова в ней.
   
             Но, если ум твой в безднах бродит,
             Ища обетованный рай,
             Скорбит, зовет и не находит, --
   
             Тогда... О, брат! тогда читай
             И братским чувством сожаленья
             Откликнись на мои мученья!
   

АМУР И ЧЕРЕП

Старинная виньетка

             Не то шутом, не то царем,
             В забавно-важной роли,
             Амур на черепе людском
             Сидит, как на престоле.
   
             Со смехом мыльных пузырей
             За роем рой вздувает
             И света призрачных детей
             В надзвездный мир пускает.
   
             Непрочный шар в страну небес
             Летит, блестя, играя...
             Вдруг -- лопнул, брызнул и... исчез,
             Как сновиденье рая!
   
             И череп, слышу я, с тоской
             Не устает молиться:
             "Забаве дикой и смешной
             Ужели вечно длиться?
   
             Ведь то, что твой жестокий рот
             Так расточает смело,
             Есть мозг мой, мозг, о злой урод,
             Живая кровь и тело!"
   

РАЗНЫЕ СТИХОТВОРЕНИЯ

   

НЕОЖИДАННОЕ

             Отец еще дышал, кончины ожидая,
             А Гарпагон в мечтах уже сказал себе:
             "Валялись, помнится, средь нашего сарая
             Три старые доски -- гроб сколотить тебе".
             "Я -- кладезь доброты, -- воркует Целимена. --
   
             Природа создала прекрасною меня..."
             Прекрасною?! Душа, исполненная тлена,
             Трещит, как окорок, средь адского огня.
             Мня светочем себя, кричит газетчик пыльный
             Тому, кого он сам во мраке утопил:
             "Где этот Всеблагой, Всезрящий и Всесильный,
             Который бедняка хоть раз бы защитил?"
             И всех их превзойдут развинченные фаты,
             Которые, входя в молитвенный экстаз,
             И плачут, и твердят, раскаяньем объяты:
             "Мы станем добрыми, о небо... через час!"
             Часы же счет ведут: "У ада житель лишний!
             Грозили мы ему, шептали: близок враг.
             Но он был слеп и глух, он был подобен вишне,
             Которую грызет невидимый червяк".
             И вот приходит Тот, над кем вы все смеялись,
             И гордо говорит: "Уже немало дней
             Из дароносицы моей вы причащались,
             За черной радостной обеднею моей.
             Вы храм воздвигли мне в душе богопротивной,
             Тайком лобзали вы меня в нечистый зад...
             Признайте ж Сатану, услышав клич призывный
             И хохота его торжественный раскат!
             Иль вы надеялись, трусливые лисицы,
             Хозяина грехов лукаво провести, --
             Не бросив журавля, не выпустить синицы,
             Сокровища сберечь и с ними в рай войти?
             Чтоб дичь мою добыть, я натружал мозоли,
             Я ночи проводил, не закрывая глаз...
             Ко мне, товарищи моей печальной доли,
             Я отвести пришел в свои владенья вас!
             Под грудой вашего наваленного праха,
             Под толщею земли чертог сияет мой,
             Чудовищный, как я, облитый морем страха,
             Из цельных черных глыб, над бездною немой...
             Он создан из грехов всего земного мира,
             В нем скорбь моя живет, любовь моя и честь!"
   
             А где-то высоко, -- там, в глубине эфира, --
             Архангел между тем трубит победы весть,
             Победы вечной тех, чье сердце повторяло:
             "Благословен твой бич, карающий Отец!
             Благословенна скорбь! Твоя рука сплетала
             Не для пустой игры колючий наш венец".
             И в эти вечера уборки винограда
             Так упоительно, так сладостно звучит
             Неустрашимый рог... Он светел, как награда
             За дни страданий и обид!
   

ОСКОРБЛЕННАЯ ЛУНА

             Луна, моих отцов бесхитростных отрада,
             Наперсница мечты, гирляндою цветной
             Собравшая вокруг звезд раболепный рой,
             О, Цинтия моя, ночей моих лампада!
   
             Что видишь ты, плывя в воздушной синеве?
             Восторги ль тайные на ложе новобрачном,
             Поэта ль над трудом, в его раздумье мрачном,
             Иль змей, резвящихся на мягкой мураве?
   
             Под желтым домино, царица небосклона,
             Спешишь ли ты, как встарь, ревнуя и любя,
             Лобзать увядшие красы Эндимиона?
   
             -- Нет! Я гляжу, как грудь, вскормившую тебя,
             Сын оскуделых дней, беля и притирая,
             Над зеркалом твоя склонилась мать седая.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru