Lib.ru/Классика: Байрон Джордж Гордон. Мазепа

МАЗЕПА.

Поэма Байрона.

Замолкли громы подъ Полтавой;

Обманутъ счастьемъ пылкій Шведъ;

Легли полки; съ земли кровавой

Уже не встать имъ для побѣдъ:

И сила съ славой боевою,

Непостоянныя вовѣкъ,

Какъ ихъ поклонникъ, человѣкъ,

Передались Царю-герою,

И Кремль грозы уже не ждетъ.

Но день, еще мрачнѣй, настанетъ,

Но прійдетъ памятнѣе годъ:

Москва стыдомъ и смертью грянетъ,

И врагъ, еще сильнѣй, падетъ;

Еще позорнѣй пораженье

Постигнетъ рати съ ихъ вождемъ:

Шумнѣе, гибельнѣй паденье,

Вождю ударъ, дружнамъ громъ.

II.

Такъ выпалъ жребій: Карлъ разбитый

Бѣжать впервые принужденъ;

И день и ночь стремится онъ,

Своею кровію облитый

И кровью подданныхъ своихъ.

За Карла тьмы погибли ихъ;

Уже предъ силой сокрушенной

Нестрашно правдѣ въ этотъ мигъ;

Но ни одинъ неслышенъ крикъ

Въ упрекъ гордынѣ униженной.

Подъ нимъ застрѣленъ конь его;

Отъ ранъ Гіэта ¹) умирая,

Монарху отдалъ своего,

Но палъ и тотъ изнемогая.

И чтожъ? въ глуши, во тьмѣ лѣсовъ,

Среди свѣтящихъ въ отдаленьѣ

Огней недремлющихъ враговъ,

Король находитъ одръ и кровъ.

Вотъ лавры, вотъ отдохновенье,

Вотъ для чего борьба племенъ!

Его несутъ подъ ближній кленъ:

Едва дыша, всѣхъ силъ лишенъ,

Недвиженъ, онъ отъ боли стонетъ.

И хладъ и мракъ со всѣхъ сторонъ,

И дрожь болезненная гонитъ

Съ его очей мгновенный сонъ.

Но опытъ горькаго паденья

Монархъ поцарски выносилъ,

И тѣла лютыя мученья

Могучей волѣ покорилъ.

Такъ и народы онъ недавно

Къ повиновенью приводилъ

Своею силою державной.

III.

Лишь горсть вождей; такъ день одинъ

Разсѣялъ сонмища дружинъ!

Но вѣренъ, доблестенъ кругъ тѣсный:

Нѣмые въ горести своей,

Садятся всѣ подъ кровъ древесный

Вкругъ государя, близъ коней.

Такъ люди съ тварью безсловесной

Дружатся въ общей имъ бѣдѣ;

Такъ всѣ равняются въ нуждѣ.

Въ числѣ другихъ Мазепа тоже

Подъ старымъ дубомъ стелетъ ложе:

Какъ дубъ и крѣпокъ и суровъ,

Едва ли самъ его моложе

Отважный гетманъ казаковъ.

Потомъ онъ, отдыхъ забывая,

Отеръ коня, его лаская;

Подъ борзымъ листьевъ набросалъ,

Его по гривѣ потрепалъ,

И разнуздалъ, и любовался

Какъ жадно онъ траву щипалъ.

Досель Мазепа опасался,

Что конь его ночной порой

Пренебрежетъ росистымъ злакомъ.

Но вѣрный конь, какъ самъ герой,

И неизнѣженъ и нелакомъ.

Хоть гордъ, всегда послушенъ онъ;

На все готовъ, легокъ, силенъ;

Съ Татарской прытью онъ несется;

Онъ знаетъ голосъ полководца;

Къ нему торопится на зовъ;

Его отыщетъ межъ рядовъ;

И если бъ звѣздный лучь затмился,

Съ заката солнца по разсвѣтъ

Во тьмѣ бы добрый конь стремился

Покорно воину во слѣдъ.

IV.

Мазепа плащъ на дернъ бросаетъ,

Становитъ къ дереву копье,

Потомъ оружье разбираетъ;

Взглянулъ, исправно ли ружье,.

Пощупалъ сабли лезвее;

Отеръ ножны и рукоятку,

И словомъ, все добро свое

Пересмотрѣлъ онъ попорядку.

Потомъ баклагу взялъ съ кисой

И, приготовивъ уженъ свой,

Монарха подчивалъ съ вождями,

Спокойнѣй духомъ, чѣмъ иной

Придворный въ пиршествѣ съ друзьями.

Отвѣдавъ скудныхъ яствъ, король

Хотѣлъ, скрывая скорбь и боль,

Веселымъ быть на зло судьбинѣ,

И улыбаясь началъ такъ:

"Никто во всей моей дружинѣ

Не превзошелъ тебя, казакъ!

Отъ Македонскаго понынѣ

Свѣтъ не видалъ такой четы,

Какъ съ Буцефаломъ этимъ ты.

Всю славу Скиѳовъ помрачаетъ

Твоя удалая ѣзда!"

На то Мазепа отвѣчаетъ:

"Да будетъ вѣчно проклята

Та школа, гдѣ наукѣ конной

Учился я!" И изумленной

Король спросилъ: "что такъ, старикъ?

Науку славно ты постигъ!"

"Есть быль; но ныньче не до были,

Тотъ возразилъ: не двѣ-три мили

Еще скакать намъ отъ врага:

Вездѣ опасность отъ погони,

Пока не ступятъ наши кони

На Заднѣпровскіе луга.

И, государь, тебѣ нужна же

Минута отдыха: я бъ сталъ

Пёредъ дружиною на стражѣ."

"Скажи ту быль, монархъ прервалъ,

О томъ прошу тебя. Проворно,

Быть можетъ, я подъ твой разсказъ

На мигъ сомкну усталый глазъ:

Дрема бѣжитъ меня упорно."

Съ такой надеждой я готовъ:

Тогда, я думаю, годовъ

Мнѣ было двадцать... такъ, не больше;

И Казимиръ въ то время въ Полыпѣ --

Янъ Казимиръ -- былъ королемъ.

Я былъ шесть лѣтъ его пажемъ.

Ужъ то-то былъ монархъ ученый;

Съ тобой не сходствовалъ ни въ чемъ:

Онъ оставлялъ въ покоѣ троны,

Не бралъ, за то и не терялъ,

И, кромѣ прѣній на діэтѣ,

Премирно царствомъ управлялъ.

Но кто безъ горя жилъ на свѣтѣ?

Онъ музъ и женщинъ обожалъ:

Онѣ жъ такъ гнѣвны, что порою

Войны желалъ бы Казимиръ;

Но онъ склонялся вновь на миръ

Предъ новой книгой иль красою.

Пирамъ, бывало, нѣтъ конца:

Народъ по улицамъ Варшавы

Бѣжитъ къ стѣнамъ его дворца

Взглянуть на пышныя забавы,

На блескъ вельможь и дѣвъ и женъ.

Толпа поэтовъ Казимиру

Твердила: ты нашъ Соломонъ!

Одинъ лишь, помнится, сатиру

Скропалъ непризрѣнный пѣвецъ,

И хвасталъ тѣмъ, что онъ нельстецъ.

Дворъ веселъ, шуменъ былъ въ тѣ годы;

Въ немъ всѣ за вирши принялись;

Я самъ слагалъ порою оды

И ихъ подписывалъ: Тирсисъ.

Былъ нѣкто старый воевода:

Богатъ какъ рудокопня, графъ

И очень древняго ужъ рода.

Онъ былъ невмѣру величавъ;

Сокровищъ онъ имѣлъ безъ счета;

Его любимая забота

Была надъ золотомъ сидѣть,

Иль въ родословную глядѣть:

И такъ зазнался онъ надъ ними,

Что счелъ, въ какомъ-то забытьи,

Заслуги предковъ за свои.

Жена, съ привычками иными,

Была годами тридцатью

Моложе, и кляла въ неволѣ

И власть его и жизнь свою.

Сперва желанія, не болѣ,

Потомъ надежды, съ ними страхъ,

Стыда и сожалѣнья слезы,

Тамъ соблазнительныя грезы,

А дальше встрѣчи на пирахъ

Съ Варшавской молодежью, глазки

Въ восторгахъ пѣнья или пляски:

Все это живо, быстро шло

И незамѣтно привело

Ее къ опаснѣйшей развязкѣ...

Тогда я былъ въ моей веснѣ.

Скажу теперь подъ сѣдинами:

Межъ молодыми Поляками

Немного равныхъ было мнѣ

Блестящей юности дарами.

Я веселъ былъ, могучъ, удалъ...

Теперь не то: я страшенъ сталъ;

Давно согнулся станъ мой стройный;

На мнѣ лѣта, заботы, войны

Свой слѣдъ глубоко провели.

Меня отвергли бы свои --

Такъ вечеръ мой несхожъ съ зарею!

И прежде, чѣмъ года мои

Прошли надъ этой головою,

Уже давно не тотъ я былъ.

Ты знаешь: возрастъ не убилъ

Во мнѣ ни храбрости, ни силъ --

Иль я бы сказкою ночною

Тебя теперь не веселилъ

Подъ черной неба пеленою.

Но далѣе. Терезы видъ...

Еще теперь такъ помню живо,

Что мнится, будто бы сидитъ

Она вотъ здѣсь подъ этой ивой.

Но гдѣ счастливыхъ словъ сыскать,

Чтобъ образъ милой описать?

Азійскихъ дѣвъ глаза и брови;

Слѣдъ примѣси Турецкой крови,

Текущей въ жилахъ Поляковъ --

Глаза темны, какъ тверди кровъ

Надъ нами. Но сквозь эти очи

Мерцалъ какой-то нѣжный лучъ,

Какъ новый мѣсяцъ въ часъ полночи

Украдкой брежжетъ изъ-за тучь.

Любовь и томность выражая

И тая въ собственномъ огнѣ,

Тебѣ напомнили бъ онѣ

Святыхъ, которые, для рая

Томяся въ мукахъ на кострѣ,

Въ восторгѣ взоръ стремятъ горѣ.

Чело, какъ озеро въ день ясной,

Когда ни струйка не плеснетъ

И лучъ играетъ въ лонѣ водъ,

И въ нихъ глядится неба сводъ;

Уста и щеки но напрасно...

Терезу я любилъ тогда,

Люблю теперь все также страстно,

И охладить меня невластно

Ничто -- ни счастье, ни бѣда;

Люблю въ самомъ ожесточеньи,

И прошлое за мною вслѣдъ

До этихъ позднихъ жизни лѣтъ

Идетъ неотгонимой тѣнью.

VI.

Судьба свела насъ. Я взглянулъ.

Мой взоръ былъ встрѣченъ. Я вздохнулъ.

Она, стыдливая, молчала,

Но молча какъ-то отвѣчала.

Есть рѣчь безъ словъ, языкъ нѣмой,

Таинственной, неуловимый,

Для чувства только постижимый,

Для хладнаго ума чужой.

Невольно мысль души кипучей

Сверкаетъ искрами извнѣ;

Какъ бы связуясь цѣпью жгучей,

Два юныхъ сердца вдругъ въ огнѣ:

Такъ быстро пламя сообщаетъ

Электризованный металлъ,

Но какъ? никто не постигаетъ".

Я мучился втиши, рыдалъ,

Нетерпѣливо ждалъ сближенья --

И скоро случай сблизилъ насъ:

И мы могли уже подчасъ

Поговорить безъ подозрѣнья.

О, какъ я жаждалъ объясненья!

Но мой языкъ коснѣлъ, неразъ,

Пока не выждалъ я мгновенья.

Случаюсь какъ-то ей со мной

Наединѣ быть за игрой --

Какой? назвать ужъ не умѣю:

Игра пустая; но за нею

Дни убивали мы порой.

Въ тотъ разъ терялъ я то-и-дѣло;

Но что мнѣ было до того?

Со мною глазъ-на-глазъ сидѣло

Столь дорогое существо!

Какъ стражъ, за ней слѣдилъ я окомъ

(Будь наша стража такъ бодра!).

Она въ раздумій глубокомъ

Склонилась на руку. Игра

Ея души не занимала.

Часы летѣли; но она,

Какъ бы къ столу пригвождена,

Играть со мной не преставала.

И мысль въ сердечной глубинѣ

Какъ молнія сверкнула мнѣ:

Въ ней что-то шепчетъ о надеждѣ!

И въ этотъ мигъ, смѣлѣй чѣмъ прежде,

За мыслью рѣчь моя лилась

Несвязно, странно, торопливо;

Но ей внимали терпѣливо.

Чего жъ еще? Кто слушалъ разъ,

Тотъ и еще услышитъ насъ:

Ужъ сердце, значитъ, нельдяное;

Хоть и откажутъ, будь въ покоѣ,

Съ надеждой выслушай отказъ.

VII.

Я обожалъ. Меня любили.

Ты, государь -- есть слухъ такой --

Ты нѣжной слабости людской

Не зналъ. Тебя бы утомили

Подробности сердечныхъ мукъ;

Тебѣ бъ смѣшонъ былъ мой недугъ:

Я повѣсть ихъ могу оставитъ"

Но всѣмъ нельзя жъ владѣть страстьми;

Не всѣ, какъ ты, умѣютъ править

Равно собою и людьми.

Я самъ глава надъ племенами,

Или вѣрнѣе -- былъ главой;

Но волѣ двигая рядами,

Велъ тысячи на смертный бой,

Но былъ невластенъ надъ собой.

Я обожалъ. Меня любили.

И признаюсь: любовь сладка,

Но отъ нея бѣда близка.

Свиданья наши тайны были.

Ихъ краткій часъ, о, какъ собой

Онъ искуплялъ мнѣ ожиданье!

И что предъ нимъ вѣкъ долгій мой!

На всемъ далекомъ разстояньѣ

Отъ юности до позднихъ лѣтъ

Ему въ моемъ воспоминаньѣ

Подобныхъ не было и нѣтъ.

Украйну бъ отдалъ я охотно,

Чтобъ на одинъ еще хоть разъ

Мнѣ воротить тотъ сладкій часъ;

Чтобы назваться беззаботно

Опять тѣмъ счастливымъ пажемъ,

Который -- съ юностью златою

Богатъ въ убожествѣ своемъ --

Такъ дорожилъ своей судьбою,

Владѣя серцемъ и мечемъ.

Я тайно лишь видался съ нею:

Свиданья тайныя вдвойнѣ

Пріятны многимъ, но не мнѣ.

Я, чтобъ назвать ее своею

Предъ цѣлымъ свѣтомъ и Творцемъ,--

Не поскупился бъ жизнью всею --

И будто ядъ мнѣ сердце жгли

Свиданья тайныя мои.

VIII.

Но на влюбленныхъ много глазъ:

Такъ примѣчали всѣ и насъ.

Лазутчики насъ сторожили

И, на свиданіи заставъ,

Меня съ Терезой захватили.

Неистово былъ гнѣвенъ графъ,

Оружья не было со мною.

Но будь я съ головы до ногъ

Закованъ въ сталь; чтобъ сдѣлать могъ

Я передъ дерзкою толпою?

Вблизи оттоль былъ графа домъ;

Надежды, помощи -- ни въ комъ.

То было ночью предъ зарею.

Я думалъ: невидать мнѣ дня,

Часъ смерти близокъ для меня.

Межъ-тѣмъ, какъ съ тихою мольбою

Себя ввѣрялъ я небесамъ,

Пришли мы къ графскимъ воротамъ.

Но что потомъ съ Терезой было,

Не знаю. Графъ разсвирѣпѣлъ,

Какой достался ей удѣлъ,

Того мнѣ время не открыло.

IX.

"Коня!" И вмигъ онъ подведенъ.

Въ Украйнѣ былъ тотъ конь рожденъ;

Сіялъ онъ гордою красою,

И, мнилось, весь проникнутъ онъ

Безплотной мысли быстротою;

Но дикъ и робокъ, какъ олень.

Сталь бедръ его не заклеймила;

Онъ жесткаго не зналъ удила;

Онъ вольнымъ былъ еще за день.

Теперь храпя, щетинясь гривой,

Въ борьбѣ напрасной, но строптивой,

Весь въ пѣнѣ, яростью кипя,

Стоялъ сынъ степи предо мною.

Вотъ гнусной челяди толпою

Къ его хребту привязанъ я.

Ударилъ бичъ -- и конь съ собою

Несетъ меня -- впередъ! впередъ!

Быстрѣй потока бурныхъ водъ!

Впередъ! впередъ! Я чуть дышалъ;

Куда летѣлъ онъ" не видалъ;

Ужъ солнце вышло надъ востокомъ;

Онъ дальше, дальше мчится скокомъ.

Послѣдній звукъ изъ устъ людскихъ

Былъ хохотъ ненавистно-дикій

Толпы мучителей моихъ:

За мною адскіе ихъ клики

Со свистомъ вѣтра разнеслись.

Рванулъ я въ гнѣвѣ головою --

На шеѣ связи подались,

И я, согнувшися дугою,

Врагамъ проклятье проревѣлъ.

Но скокъ коня окрестъ гремѣлъ:

Едва ль мой крикъ до нихъ домчался.

О, жаль мнѣ, если неотмщенъ

Обидный хохотъ ихъ остался!

Нѣтъ, съ лихвой былъ отплаченъ онъ:

На мѣстѣ гордыхъ стѣнъ и башенъ,

Тяжелыхъ сводовъ и мостовъ,

И вала вкругъ глубокихъ рвовъ,

Теперь, среди заглохшихъ пашенъ,

На камнѣ камня даже нѣтъ;

Изглаженъ тамъ и жизни слѣдъ;

Былинки нѣтъ на всей равнинѣ;

Гдѣ-гдѣ обломки лишь стѣны

Терновникомъ осѣнены,

И путнику ничто тамъ нынѣ

Ужъ не напомнитъ о твердынѣ.

Я видѣлъ пламя по стѣнамъ;

Я слышалъ, какъ свергались съ трескомъ

Громады черныхъ башенъ тамъ;

Свинецъ, какъ дождь, съ багровымъ блескомъ

Лился съ дымящихся высотъ.

Не думалъ графъ въ день черный тотъ,

Когда на молньи быстробѣжнбй

Въ добычу смерти-неизбѣжной

Онъ звѣрски обрекалъ меня,

Въ тотъ день не думалъ онъ, что я

Когда нибудь къ нему явлюся

Съ десяткомъ тысячъ лошадей,

И съ нимъ за шутку расплачуся

Свирѣпой местію моей.

Со мной сыгралъ онъ шутку злую,

Тогда, какъ дикаго коня

Вожатымъ выбралъ для меня.

Сыгралъ и я съ нимъ удалую:

Мой долгъ былъ красенъ платежемъ!

Чего-то время не устроитъ!

Мгновенье лишь подстережемъ --

Врага отъ мести не укроетъ

Ничто. Неутомимый трудъ

И неусыпное гоненье

Того, кто помнитъ оскорбленье,

Вездѣ обидчика найдутъ.

XI.

Впередъ, впередъ летѣли мы

На крыльяхъ вѣтра... Ужъ за нами

Остались села съ городами:

Такъ точно, въ часъ полночной тьмы,

Огни полярнаго сіянья

Скользятъ по завѣсѣ небесъ.

Нѣтъ ни жилья вокругъ, ни зданья;

Мы въ полѣ; съ края черный лѣсъ --

И человѣка слѣдъ исчезъ.

Гдѣ-гдѣ лишь башни укрѣпленій,

Вооруженныхъ искони

Противъ Татарскихъ нападеній,

Порой виднѣются вдали.

Здѣсь за-годъ Спаги проходили,

И гдѣ копыта ихъ коней

Топтали свѣжій цвѣтъ полей,

Тамъ злакъ бѣжитъ кровавой пыли.

Подернутъ мглою небосклонъ;

Все спитъ: въ безмолвіи глубокомъ

Лишь вѣтерка прокрался стонъ.

Ему отвѣтилъ бы я вздохомъ;

Но конь летитъ впередъ, впередъ;

Не дастъ вздохнуть, ни помолиться;

Дождемъ съ главы моей струится

Ему на гриву хладный потъ.

А онъ, отъ ярости и страха

Храпя, несется легче праха.

Порою мнится мнѣ намигъ,

Что бурный бѣгъ его утихъ:

Мечта! я слабый, изнуренный

Ничто для силы разъяренной;

Мой грузъ, какъ стали острее,

Лишь только подстрекалъ ее.

Усилье каждое мое,

Чтобъ изъ убійственнаго плѣна

Исторгнуть вспухнувшіе члены,

Лишь умножало пылъ, испугъ

Въ конѣ. Я издалъ слабый звукъ --

Какъ отъ бича онъ заметался;

Чуть шорохъ -- вздрагивалъ онъ вдругъ,

Какъ будто громъ трубы раздался.

Межъ тѣмъ кровавая струя

Узлы ремней ужъ покрывала,

И жаждою гортань моя

Какъ въ яромъ пламени сгарала.

XII.

Предъ нами лѣсъ. Обширенъ онъ,

И нѣтъ конца со всѣхъ сторонъ:

Тамъ величаво возвышались

Верхи деревьевъ вѣковыхъ.

Напрасно бури ополчались

Съ пустынь Сибири противъ нихъ:

Они, нахмурясь, не склонялись

Неколебимою главой;

Но рѣдки были. Между ними

Кустарникъ свѣжій и густой

Шумѣлъ листами молодыми.

Еще въ то время не срывалъ

Ихъ вѣтеръ осени суровой;

Еще тогда не покрывалъ

Ихъ цвѣтъ безжизненно-багровый,

Подобный крови на тѣлахъ,

Лежащихъ кучами въ поляхъ,

Когда свершилось пораженье,

И зимней ночи дуновенье

На безмогильное чело

И снѣгъ и иней нанесло,

И волкъ щеку льдяную гложетъ,

А вранъ пробить ее не можетъ.

То чаща дикая была:

На ней межъ низкими кустами

Каштанъ и дубъ взнеслись мѣстами

И ель угрюмая росла.

Вотъ что спасло меня. Предъ нами

Кустарникъ гнулся, и вѣтвями

Слегка касался лишь меня;

Не могъ сорваться я съ коня;

Боль одолѣлъ я силой мужа,

А раны мнѣ стянула стужа.

Какъ вѣтръ, шумя среди листовъ,

Мы оставляли за собою

Кусты, деревья и волковъ.

Мнѣ слышенъ былъ ночной порою

Лѣсныхъ страшилищъ легкій скокъ

И шелестъ ихъ скользящихъ ногъ,

Тотъ бѣгъ, который охлаждаетъ

Борзыхъ свирѣпую вражду

И рвенье ловчихъ утомляетъ.

Вездѣ по конскому слѣду,

И предъ зарей не убѣгая,

Гналася жадно волчья стая.

Съ разсвѣтомъ, по лѣсу несясь,

Я видѣлъ ихъ за шагъ отъ насъ.

О, какъ желалъ я, чтобъ со мною

Мой вѣрный мечь въ ту пору былъ:

Пусть я бы палъ, но палъ бы съ бою --

Враговъ бы много положилъ!

Я умолялъ судьбу сначала,

Чтобы скорѣй меня домчала

Къ предѣлу бѣга; но теперь

Я въ силѣ конской сомнѣвался.

Вотще: неукротимый звѣрь

Подобно горной сернѣ мчался --

И снѣгъ не падаетъ скорѣй,

Когда внезапно у порогу

Застанетъ жителя полей

И заградитъ ему дорогу,

Взоръ ослѣпляя бѣлизной:

Такъ несся въ чащѣ онъ лѣсной,

Все дикъ, все съ яростію равной,

Золъ, какъ ребенокъ своенравной,

Иль какъ упрямая жена,

Когда бѣснуется она.

XIII.

Миную лѣсъ. Ужъ полдень былъ,

Но лучь Іюньской не палилъ.

Я дрогъ отъ стужи, иль, быть можетъ,

Уже моя хладѣла кровь:

Отвагу мука превозможетъ.

Въ ту пору былъ я не таковъ,

Какимъ тебѣ кажуся нынѣ.

Я былъ, какъ бѣшеный потокъ --

Страдать и радоваться могъ

Не безпокоясь о причинѣ.

Меня снѣдали гнѣвъ и страхъ,

Морозъ и голодъ, стыдъ, досада:

Я былъ привязанъ, я былъ нагъ --

Я испыталъ терзанья ада,

Я созданъ весь въ отцевъ моихъ:

Встревожь лишь этотъ духъ могучій,

Воспламени въ насъ кровь -- и вмигъ

Она кипитъ, какъ змѣй гремучій,

Когда притоптанъ онъ ногой.

Такъ мудрено ли, что и сила

Жестокой пыткѣ уступила?

Земля бѣжала подо мной,

А небо будто бы кружилось;

Стремглавъ я падаю, мнѣ мнилось;

Увы! я твердъ былъ на конѣ;

Но душно, тошно стало мнѣ,

Стихала кровь -- остановилась...

Надъ головою небеса

Быстрѣй вращались колеса;

Древа шатались какъ хмѣльныя;

Сверкнули блестки огневыя

Въ глазахъ -- и вдругъ все стало тьмой;

Исчезло все, и я живой

Ужъ смерть извѣдалъ надъ собой.

Рѣдѣла мгла и вновь сгущалась;

Я гналъ смертельный этотъ сонъ;

Но тщетно воля порывалась;

Мой духъ былъ мукой омраченъ.

Мнѣ было какъ въ морской пучинѣ

Пловцу, который, ко бревну

Прильнувъ, уносится къ пустынѣ,

Глотая хладную волну.

Какъ огнецвѣтныя видѣнья,

Являясь намъ въ полночный часъ,

Мелькнутъ и кроются изъ глазъ:

Въ жару недужнаго томленья,

Такъ волновалась жизнь моя.

Теперь утихла боль, но я

Позналъ еще лютѣй ея

Невыразимое смятенье.

Признаться ль? сердцу мысль тяжка,

Что мнѣ въ предсмертное мгновенье

Грозитъ такая же тоска.

Быть можетъ, мигъ возврата къ праху

Еще мучительнѣй, грознѣй:

Но что мнѣ смерть? не я ль безъ страху

Стократъ леталъ навстрѣчу ей?

XIV.

Я ожилъ: гдѣ я? что со мною?

Морозъ; кружится голова;

По жиламъ медленной струею

Густая кровь течетъ. Сперва

Жизнь непримѣтно развивалась;

Вдругъ пробудилась боль опять,

И сердце судорогой сжалось

И стало снова замирать.

Межъ-тѣмъ въ ушахъ звучало странно;

Я всматриваться начиналъ,

Но все мнѣ видѣлось туманно,

Какъ бы глядѣлъ я сквозь кристалъ.

Мнѣ чудилось воды плесканье

И неба звѣзднаго сіянье.

Не сонъ ли? нѣтъ -- я наяву

Черезъ рѣку съ конемъ плыву.

Потокъ, разлившійся широко,

Шумя, стремитъ за валомъ валъ:

Еще до берега далеко,

До тѣхъ нѣмыхъ и грозныхъ скалъ.

Водой студеной омоченный,

Я вырванъ былъ изъ забытья,

Минутной силой обновленный.

Мой конь, отвагою кипя,

Широкой грудью напираетъ;

Волна реветъ и отступаетъ.

Ужъ берегъ не вдали;

Вотъ наконецъ мы доплыли.

Но пристанью я не плѣнялся:

Все было мрачно позади;

Все ночь и ужасъ впереди.

Не знаю, долго ль продолжался

Мой смертный сонъ: я сомнѣвался,

Еще ль есть духъ въ моей груди.

XV.

Отъ влаги шерсть коня блеститъ,

А съ ребръ и гривы дождь стекаетъ,

Клубится паръ; онъ весь дрожитъ,

Но бодро мышцы напрягаетъ;

Летитъ по крутизнѣ.

Взбѣжалъ -- вотъ берега вершина.

Въ ночной тѣни открылась мнѣ

Неизмѣримая равнина.

Какъ страшной бездны глубина,

Зіяющей въ видѣньяхъ сна,

Все далѣ, далѣе она

Тянулась, оку необъятна.

На ней, гдѣ-гдѣ, то бѣлизна,

То зеленѣющія пятна

Мелькали при лунѣ.

Но тамъ въ пустынной тишинѣ

Ничто не говорило мнѣ

О мирномъ кровѣ хаты дымной:

Нигдѣ дрожащій огонекъ

Меня звѣздой гостепріимной'

Издалека къ себѣ не влекъ,

Ни свѣтъ блудящій не явился

Мнѣ надъ болотомъ сквозь туманъ.

Увы! я тщетно бъ имъ прельстился;

Но мнѣ бы сладокъ былъ обманъ,

Напомнивъ мнѣ въ моихъ мученьяхъ

О человѣческихъ селеньяхъ.

XVI.

Впередъ, но тихо влекся конь;

Погасъ въ немъ ярости огонь;

Онъ съ головою наклоненной,

Облитый пѣной, чуть ступалъ;

Теперь легко бы удержалъ

Его ребенокъ разслабленный.

Что пользы? я привязанъ былъ.

Но будь и воленъ -- изможденный,

Къ спасенью гдѣ бы взялъ я силъ?

Однако трепетной рукою

Оковы рвать пытался я;

Напрасно: только боль моя

Усилилась съ борьбою --

И бросилъ я безплодный трудъ.

Казалось, бѣгъ кончался тутъ.

Такаго ль я желалъ предѣла?

Межъ-тѣмъ заря уже алѣла

Предвѣстницею дня. Но день

Такъ тихо, тихо приближался!

Не встанетъ солнце -- я боялся --

И не исчезнетъ ночи тѣнь.

Она такъ тихо проходила,

Пока пурпурное свѣтило,

Притекши въ сонмъ ночныхъ царицъ,

Назадъ не призвало сіянья

Отъ ихъ блестящихъ колесницъ

И не покрыло мірозданья

Съ престольной высоты своей

Красою собственныхъ лучей.

XVII.

Явилось солнце -- и туманы

Исчезли предъ его лицомъ;

Вездѣ пустынныя лишь страны

Глазамъ представились кругомъ.

Увы! какъ долго я ни мчался,

Напрасенъ былъ ужасный бѣгъ.

Мнѣ здѣсь въ глуши не повстрѣчался

Ни дикій звѣрь, ни человѣкъ.

Здѣсь надъ роскошною землею

Невидно было ни слѣда

Людей, ни признака труда,

Нигдѣ тропинки подо мною.

Дремало эхо въ тѣхъ мѣстахъ;

Молчалъ кузнечикъ подъ травою,

И птичка съ утренней зарею

Не пѣла пѣсеньки въ кустахъ.

Но версты мѣрилъ конь: казалось,

Съ дыханьемъ каждымъ у него

Въ мученьяхъ сердце разрывалось.

Вокругъ все глухо -- никого.

Но чу! я въ рощѣ слышу ржанье;

Вѣтвями что-то шевелитъ.

Иль это вѣтра колыханье?

Нѣтъ, стадо лошадей бѣжитъ;

Оно копытами стучитъ;

Ряды волнуются, чернѣютъ --

И ближе, ближе каждый мигъ.

Хочу кричать; но замеръ крикъ:

Уста изсохшія нѣмѣютъ.

Какъ величаво кони рѣютъ!

Какъ поступь ихъ вольна, легка!

Но гдѣ же правящій конями?

Ихъ тьма -- и нѣтъ ни ѣздока.

Играетъ вѣтеръ ихъ хвостами;

Ихъ гривы вьются высоко;

Раздуты ноздри широко;

Неокровавлены ихъ морды

Прикосновеніемъ удилъ;

Металлъ боковъ ихъ не браздилъ,

Ихъ рѣзвыхъ ногъ не тяготилъ.

Ихъ тьма: свободны, дики, горды,

Они какъ волны вслѣдъ волнамъ,

Толпясь, шумя, несутся къ намъ.

Усталый конь мой на мгновенье

Ихъ видомъ вновь былъ ободренъ:

Еще разъ силы собралъ онъ,

Но изнемогъ въ послѣднемъ рвеньѣ:

Онъ лишь пришельцамъ отвѣчалъ

Чуть внятнымъ ржаніемъ -- и палъ.

Его глаза оледенѣли;

Храпя, недвиженъ онъ лежалъ --

Ужъ онъ навѣки отбѣжалъ!

Но вотъ къ намъ кони прилетѣли:

Предъ ними падшій ихъ собратъ

И я, опутанный ремнями,

Въ крови на немъ. Они стоятъ,

Дышатъ прерывисто ноздрями,

И ржутъ и пышутъ и храпятъ;

То легкимъ скокомъ удалятся,

И вихремъ по полю кружатся,

То вновь трепеща подойдутъ,

То, отпрыгнувъ, назадъ бѣгутъ --

И черный конь, высокъ и статенъ,

Съ блестящей шерстію безъ пятенъ,

Царемъ изъ скачетъ впереди --

И съ дикимъ ужасомъ въ груди

Отъ человѣческаго взора

Они несутся въ сумракъ бора.

Одинъ съ отчаяньемъ нѣмымъ

На хладномъ трупѣ я томился;

Сопутникъ мой не тяготился

Докучнымъ бременемъ своимъ.

А я, на мертвомъ умирая,

Не чаялъ, чтобъ заря другая

Опять увидѣла меня

Бездомнымъ, круглымъ сиротою.

Отъ утра до заката дня

Тяжелые часы чредою

Влачились. Жизни у меня

Едва ли столько оставалось,

Чтобы увидѣть, какъ склонялось

Въ послѣдній разъ свѣтило дня.

Но кто съ бѣдою неизбѣжной

Не примирится наконецъ?

Съ душой покорно-безнадежной

Я видѣлъ близкій свой конецъ,

То, что пророческіе годы

Являютъ ужасомъ вдали;

Но что для бѣдныхъ чадъ земли

Благодѣяніе природы;

Чего однако же бѣжимъ

Мы всѣ съ стараніемъ такимъ,

Какъ будто бы страшились кова,

Который можно миновать

Усиліемъ ума людскаго;

Чего случается желать,

Иль остреемъ меча искать;

Но что всегда для насъ пребудетъ

(Съ какимъ ни явится лицемь,

И какъ ужасна жизнь ни будетъ)

Еще ужаснѣйшимъ концемъ.

Й странно: кто до пресыщенья

Вкусилъ мірскія наслажденья,

Кто шумно тратилъ дни свои

Въ пирахъ и въ нѣгѣ и въ любви --

На смерть готовѣе порою,

Чѣмъ тотъ, кто былъ рожденъ страдать.

Одинъ успѣлъ ужъ испытать

Все, что ни мило подъ луною --

И все постыло для него,

И онъ не ждетъ ужъ ничего.

Другой -- онъ дышитъ упованьемъ

Конца дождаться всѣмъ страданьямъ.

Ему бы другомъ смерть считать:

Нѣтъ, смерть въ глазахъ его какъ тать,

Къ нему явившійся, алкая,

Лишить его земнаго рая.

Назавтра былъ бы счастливъ онъ;

Забывъ судьбы удары злые,

Назавтра, сердцемъ обновленъ,

Не сталъ бы плакать онъ впервые --

И дней прекрасныхъ длинный рядъ

Уже сквозь слезъ ему открылся

Въ замѣнъ и горестей я тратъ;

Онъ завтра бъ съ міромъ примирился,

Блистать бы могъ, повелѣвать,

Карать, спасать своею силой --

И этотъ день... уже ли встать

Онъ долженъ надъ его могилой?

XVIII.

Ужъ солнце догарало. Я

Все былъ на трупѣ охладѣломъ

И мнилъ, что скоро съ конскимъ тѣломъ

Должна смѣшаться персть моя.

Къ спасенью не было надежды;

Предсмертный мракъ сходилъ на вѣжды.

Я устремилъ на небеса

Прощальный взоръ, и чтожъ? надъ нами

Голодный воронъ ужъ вился.

Онъ радостно махалъ крылами,

Онъ пожиралъ уже глазами

'Почти готовый ужинъ свой.

То онъ порхалъ, то онъ садился,

То вновь надъ самой головой

Смѣлѣе прежняго носился --

И если бъ я владѣлъ рукой,

Я бъ могъ поймать его за крылья.

Но тихій шорохъ отъ усилья,

Но легкое движенье рукъ,

Да звукъ изъ горла одичалой

(Едва ль былъ голосомъ тотъ звукъ),

Все это ворона прогнало.

Вотъ все, что знаю. Лишь одно,

Мое послѣднее видѣнье,

Еще мнѣ помнится темно:

Звѣзда горѣла въ отдаленьѣ,

И въ свѣтѣ трепетномъ плыла,

И на меня свой блескъ лила;

Потомъ мигъ жизни, мигъ смятенья,

Мигъ хлада, мрака, цѣпенѣнья,

И вновь къ ничтожеству возвратъ,

И вновь мгновенное дыханье,

И дрожь, и жизни колебанье,

Томительный на сердцѣ хладъ,

Летучихъ искръ въ глазамъ сверканье,

Единый вздохъ, единый стонъ...

А тамъ глубокій, долгій сонъ.

XIX.

Очнулся я; но гдѣжъ? уже ли

Ко мнѣ склонился взоръ людской?

Уже ли кровъ надъ головой?

Уже ль покоюсь на постели?

И точно ль человѣка ликъ

Такимъ сіяетъ умиленьемъ?

Я вновь закрылъ глаза намигъ,

Боясь обманутъ быть видѣньемъ.

У стѣнки, въ хатѣ казака,

Сидѣла дѣва предо мною --

Стройна, прекрасна, высока,

Съ густой, распущенной косою.

Оживъ, замѣтилъ я тотчасъ

Ея сверкавшій черный глазъ.

Она заботливо, порою,

Привставъ, бросала на меня

Взоръ быстрый, полный сожалѣнья --

И наконецъ повѣрилъ я,

Что то не призракъ сновидѣнья,

Что я живу, что ужъ теперь

Меня не тронетъ хищный звѣрь.

Узнавъ, что жизнь во мнѣ проснулась,

Моя казачка улыбнулась,

И я дрожащимъ языкомъ

Ей отвѣчать хотѣлъ, но тщетно.

Она жъ приблизилась привѣтно

И, сжавъ уста себѣ перстомъ,

Молчать велѣла, и съ любовью

Свою мнѣ руку подала;

Потомъ, склонившись къ изголовью,

Его слегка приподняла,

Потомъ, нацыпочкахъ пошла,

Дверь осторожно отворила

И тихо, тихо говорила,

И рѣчь ея сладка была,

Шаги гармоніей звучали.

Когда же ей не отвѣчали,

Она, еще мнѣ бросивъ взглядъ,

Ушла, давая знакъ рукою,

Что вмигъ воротится назадъ:

Я вновь остался сиротою.,

XX.

Но скоро съ матерью, съ отцомъ

Она пришла...

Чего же болѣ?

Я докучать не стану долѣ

Подробной повѣстью о томъ,

Что сдѣлалось со мной потомъ.

Меня полмертвымъ въ чистомъ полѣ

Казаки бѣдные нашли,

Въ жилище ближнее снесли

И попеченьями своими

Меня отъ гибели спасли --

Меня, котораго надъ ними

Судьба готовила главой.

И вотъ какъ извергъ изступленный

Насытилъ гнѣвъ ревнивый свой!

Глупецъ, на казни ухищренный,

Въ пустыню бросилъ онъ меня,-

Нагимъ, въ цѣпяхъ, въ крови, не мня,

Что я чрезъ степь шагну ко власти!

Кто угадаетъ свой удѣлъ?

Не унывай никто въ напасти!

Быть можетъ, Турціи предѣлъ

Мы завтра узримъ предъ собою --

И признаюсь, Днѣпромъ-рѣкою

Ужъ напередъ плѣняюсь я.

Покойной ночи вамъ, друзья!

Казакъ простерся съ этимъ словомъ,

На лиственномъ одрѣ своемъ,

Ему нежесткомъ и неновомъ:

Когда и гдѣ уснуть -- о томъ

Онъ на вѣку своемъ суровомъ

Заранѣ думать не привыкъ.

Сонъ одолѣлъ Мазепу вмигъ.

Вамъ можетъ страннымъ показаться,

Что Карлъ спасибо не сказалъ;

Но могъ ля Гетманъ удивляться?

Король давнымъ-давно ужь спалъ.

ЭПИЛОГЪ.

О, если до тебя, вѣнчанный славой Бриттъ,

На брегъ Элизія мой голосъ долетитъ --

Незрѣлыхъ силъ моихъ простишь ли покушенье?

Я слабою рукой твое произведенье

На почву родины дерзнулъ пересадить;

Напѣвъ твой я дерзнулъ смиренно повторить

На громкомъ языкѣ отеческой державы.

Онъ намъ принадлежитъ, напѣвъ сей величавый:

Въ немъ слухъ нашъ узнаетъ родныя имена,

Которыхъ блескомъ Русь навѣкъ озарена.

Въ немъ назвалъ ты Москву, Петра и день Полтавы,

Полтавы, гдѣ взошла денница Русской славы,

Полтавы, что воспѣлъ народный нашъ поэтъ,

Какъ ты судьбиной злой сраженный въ цвѣтѣ лѣтъ.

Но, чуждый намъ орелъ, какимъ же вдохновеньемъ

Ты въ край нашъ залетѣлъ? Гигантъ воображеньемъ,

Ты кистью мастерской картину начерталъ,

Какъ въ дебряхъ дикій конь съ Мазепою леталъ --

И яркой истины полна твоя картина.

Какъ часто этотъ конь, кипящій какъ пучина,

Уму напоминалъ могучій геній твой,

Свободный будто вихрь, какъ лава огневой!

Какъ онъ въ своихъ степяхъ, пролетнымъ метеоромъ

И ты мелькнулъ намигъ передъ вселенной взоромъ;

Какъ онъ Мазепу несъ, свершая грозный бѣгъ,

Такъ влекъ ты за собой свой изумленный вѣкъ;

Какъ онъ, ты палъ стремясь; но цѣли вожделѣнной

Достигнуть не успѣлъ: ты умеръ утомленный

И жизнью и страстьми и славою своей!

Какъ онъ... нѣтъ, онъ рвался къ лѣсамъ своей отчизны --

А ты... Но ты великъ -- и слово укоризны

Не вырвется изъ устъ надъ урною твоей,

И съ трепетомъ свой трудъ кладу я передъ ней!

Я. Г.

Февраль,

1837.

¹) По свидѣтельству Вольтера (Hist. de Charles ХІI) полковникъ Гіэта, истекая кровію, отдалъ Карлу свою лошадь.

"Современникъ", No 9, 1838

Оставить комментарий Байрон Джордж Гордон (yes@lib.ru) Год: 1819 Обновлено: 18/04/2018. 109k. Статистика. Поэма: Поэзия, Переводы Поэмы	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: Перевод Я. Г. (1837)

Байрон Джордж Гордон Мазепа

Байрон Джордж Гордон
Мазепа