Новый переводъ О. Чюминой съ предисловіемъ проф. Л. Ю. Шепелевича
Байронъ. Библіотека великихъ писателей подъ ред. С. А. Венгерова. Т. 2, 1905.
ПРОРОЧЕСТВО ДАНТЕ.
Достигъ съ закатомъ дней я высшаго наитья
На все бросаютъ тѣнь грядущія событья.
Кэмпбеллъ.
"Пророчество Данте" -- одно изъ прекраснѣйшихъ произведеній политическаго характера, написанныхъ Байрономъ,-- относится къ періоду пребыванія поэта въ Равеннѣ и его увлеченія, въ близкой ему средѣ семьи Гамба, идеями освобожденія и объединенія Италіи. Возлюбленная поэта, графиня Тереза Гвиччіоли, несмотря насвою юность, свѣтскость, страсть къ нарядамъ и забавамъ, была не только ревностной патріоткой, мечтавшей объ освобожденіи дорогой родины изъ-подъ власти тирановъ, но и большой любительницей итальянской поэзіи. Особенно увлекалась она произведеніями Данте и Тассо; "Божественную Комедію" она знала чуть не наизусть, и декламація красавицы производила чарующее впечатлѣніе. Подъ вліяніемъ Терезы Байронъ еще болѣе укрѣпился въ своихъ симпатіяхъ къ итальянскому языку и литературѣ. Языкомъ онъ успѣлъ овладѣть въ совершенствѣ, a итальянскіе поэты, въ особенности Данте и Тассо, стали для него какъ бы родными. Написавъ "Жалобу Тассо", онъ перевелъ на англійскій языкъ первыя двѣ пѣсни герои-комической поэмы Пульчи "Могgante Maggiore" и извѣстный эпизодъ изъ "Божественной Комедіи" о Франческѣ Риминійской, то и другое -- размѣромъ подлинника и съ соблюденіемъ почти буквальной точности. Въ апрѣлѣ 1819 г., уѣзжая изъ Венеціи, графиня Гвиччіоли взяла съ Байрона обѣщаніе непремѣнно пріѣхать въ Равенну. "Могила Данте, классическая сосновая роща" и проч. послужили предлогомъ для этого приглашенія. Байронъ, однако, замедлилъ пріѣздомъ и явился въ Равенну, только узнавъ о томъ, что Тереза "при смерти",-- въ день праздника "Тѣла Господня", который въ 1819 г. приходился на 10 іюня. Свои книги онъ оставилъ въ Венеціи; въ свободное время ему нечего было дѣлать -- и онъ придумалъ, по совѣту графини, написать "что-нибудь на сюжетъ изъ Данте". Такимъ образомъ и возникло "Пророчество Данте",-- произведеніе, которымъ самъ поэтъ былъ очень доволенъ и о которомъ онъ писалъ Муррею: "Это -- лучшая вещь изъ всего, мною написаннаго,--если только она не непонятна".
Въ виду тогдашнихъ итальянскихъ симпатій и отношеній Байрона представляется вполнѣ естественнымъ его желаніе связать, такъ или иначе, свое имя съ именемъ "великаго Алигіери", которое въ ту пору, можно сказать, носилось въ окружавшей нашего поэта атмосферѣ. Фридрихъ Шлегель еще въ 1814 году, въ прочитанной въ Вѣнѣ публичной лекціи, замѣтилъ, что "величайшій и наиболѣе національный изъ всѣхъ итальянскихъ поэтовъ никогда не былъ такъ любимъ своими соотечественниками, какъ въ наше время". И дѣйствительно, въ концѣ второго десятилѣтія XIX вѣка въ Римѣ, Флоренціи, Болоньѣ появляются превосходныя изданія "Божественной Комедіи", сопровождаемыя цѣлымъ рядомъ изслѣдованій о жизни и произведеніяхъ Данте. Гобгоузъ, въ одномъ изъ своихъ историческихъ примѣчаній къ 4-й пѣснѣ "Чайльдъ-Гарольда", говоритъ, что современное поколѣніе "боготворитъ" Данте и что увлеченіе имъ сѣверныхъ итальянцевъ болѣе скромные тосканцы считаютъ даже чрезмѣрнымъ. Самъ Байронъ записалъ въ своемъ дневникѣ, подъ 29 января 1821: "Они, итальянцы, говорятъ о Данте, пишутъ о Данте, думаютъ о немъ наяву и во снѣ; можно было бы сказать, что они увлечены имъ до смѣшного, если бы онъ дѣйствительно этого не стоилъ".
Но, помимо этого чисто-литературнаго увлеченія "Божественной Комедіей", существовала, какъ уже замѣчено выше, еще и другая причина, побудившая Байрона написать "стихотвореніе на сюжетъ изъ Данте": это было если еще не ясное предвидѣніе, то по крайней мѣрѣ ожиданіе перемѣны въ политическомъ положеніи Италіи,-- ожиданіе освобожденія отъ власти Бурбоновъ, отъ тиранніи иноземнаго правительства. "Данте былъ поэтомъ свободы", говорилъ Байронъ Медвину: "ни преслѣдованія, ни изгнаніе, ни страхъ умереть на чужбинѣ не могли поколебать его убѣжденій". Байронъ писалъ свою поэму для итальянцевъ, желая показать имъ прекрасное видѣніе свободы и политическаго воскресенія родины. Отдаленное прошлое должно было оживить воспоминаніями былой славы заснувшій подъ игомъ неволи народъ; великій Алигіери долженъ былъ явиться пророкомъ свободы, руководителемъ новыхъ поколѣній,-- чуть не вождемъ карбонаріевъ. Вѣщій во многихъ случаяхъ авторъ "Божественной Комедіи" какъ нельзя лучше подходилъ къ роли прорицателя, умѣющаго разглядѣть будущее за непроницаемой пеленой настоящаго.
Судя по одному письму къ Муррею, гдѣ Байронъ говоритъ: "Посылаю вамъ первыя четыре пѣсни Пророчества", надо думать, что поэтъ имѣлъ намѣреніе продолжать поэму; но, по всей вѣроятности, отвлеченный разными обстоятельствами -- личными и политическими, оставилъ эту мысль и уже не возвращался къ ней впослѣдствіи. По крайней мѣрѣ, въ его рукописяхъ не оказалось никакого продолженія "Пророчества". Эти четыре пѣсни были присланы издателю 14 марта 1820 г., но печатаніе ихъ, несмотря на нетерпѣливыя настоянія поэта, указывавшаго на то, что "теперь какъ разъ время издать Данте, потому что Италія находится наканунѣ великихъ событій", замедлилось до слѣдующаго года. Поэма была напечатана въ одной книжкѣ съ трагедіей "Марино Фаліери", вышедшей въ свѣтъ 21 апрѣля 1821 г.
"Пророчестно Данте" раздѣляется на четыре пѣсни.
Въ первой Данте жалуется на неблагодарность своей родины -- Флоренціи. Онъ не можетъ простить ей жестокихъ обидъ, ему нанесенныхъ, и лишь воспоминаніе о красотѣ Беатриче, родившейся въ стѣнахъ этого города, смягчаетъ суровость поэта.
Вторая пѣснь рисуетъ положеніе Италіи и перспективу безконечныхъ бѣдствій, ее ожидающихъ. Подобно всѣмъ итальянскимъ патріотамъ, Данте восклицаетъ обращаясь къ Италіи: "Объединенье -- вотъ спаситель твой!".
Въ третьей пѣснѣ мы находимъ рядъ пророчествъ Данте о своихъ преемникахъ -- поэтахъ, которые прославятъ имя Италіи. Особенно хороши характеристики Аріосто и Тассо. Прекрасны и глубокомысленны замѣчанія Данте относительно трудности призванія поэта.
Четвертая пѣсня изображаетъ художественное возрожденіе Рима трудами такихъ великихъ представителей искусства, какъ Микель Анжело. Весьма замѣчательны и здѣсь строфы, посвященныя призванію поэта.
Уже немедленно послѣ своего выхода въ свѣтъ поэма Байрона, переведенная на итальянскій языкъ, была понята въ качествѣ лозунга и призыва къ возстанію. Власти призывали къ конфискаціи этого изданія, и автору грозила-бы серьезная опасность, еслибы его не охраняло званіе лорда и англійскаго подданнаго.
Общіе пріемы произведенія заимствованы Байрономъ y Мильтона; но поэма во многомъ выиграла-бы, еслибъ оказалась болѣе краткой и не раздѣленной на четыре части. Равнымъ образомъ, слишкомъ пространныя отступленія въ область исторіи задерживаютъ вниманіе читателя на интересныхъ, но второстепенныхъ эпизодахъ. Высоты паѳоса поэтъ достигаетъ въ обличительныхъ частяхъ своей поэмы, особенно тамъ, гдѣ онъ говоритъ о наказаніи, которое ожидаетъ Флоренцію за ея преступное бездѣйствіе.
Представляетъ нѣкоторый интересъ уясненіе вопроса о томъ, насколько Байронъ усвоилъ себѣ стиль "Божеств,енной Комедіи" и политическія воззрѣнія Данте. Не подлежитъ сомнѣнію, что въ формальномъ отношеніи англійскій поэтъ въ совершенствѣ проникся стилемъ Данте и съумѣлъ вполнѣ овладѣть его стихомъ. Но въ то время какъ итальянскій поэтъ сурово и безпощадно, съ сарказмомъ и ироніей, коритъ неблагодарную родину, голосъ англійскаго поэта звучитъ жалобой. Въ XXVI пѣсни "Ада" Данте такъ язвитъ свою родину:
Ликуй, Флоренція! Моря и землю
Покрыла ты подъ сѣнью крылъ своихъ,
И о тебѣ въ аду вездѣ я внемлю.
Въ числѣ татей я встрѣтилъ пять такихъ
Твоихъ гражданъ, что долженъ ихъ стыдиться,
Да и тебѣ немного чести въ нихъ.
Но если намъ предъ утромъ правда снится,
Почувствуешь ты скоро то, чему
Какъ онъ ни малъ, самъ Пратъ возвеселится.
Теперь пора исполниться всему
Коль быть бѣдамъ, грозой пусть грянуть скорой:
Вѣдь въ старости я къ сердцу ихъ приму.
Нигдѣ, сколько извѣстно, Данте не унижается до жалобъ на свою судьбу изгнанника; любовь къ родному городу не проглядываетъ въ его суровыхъ стихахъ: ее смѣнили гнѣвъ и презрѣніе. Нигдѣ Данте не высказался-бы аналогично слѣдующимъ стихамъ Байрона:
Флоренція! Хоть судъ жестокій твой
Разрушилъ кровъ мой, -- все жъ любилъ тебя я,
Но мстительный мой стихъ, твоихъ обидъ
Неправыхъ горечь вѣчно вспоминая,
Переживетъ все то, чѣмъ дорожитъ
Моя отчизна,-- силу, честь, свободу
И даже то, чѣмъ злобный адъ грозитъ
Всего страшнѣй несчастному народу,--
Тирановъ мелкихъ ненавистный рой!
"Пророчество Данте" должно считаться однимъ изъ наиболѣе патетическихъ произведеній Байрона, обязанныхъ своимъ происхожденіемъ политической атмосферѣ того времени и значительной начитанности поэта въ "Божественной Комедіи" и произведеніяхъ болѣе позднихъ поэтовъ. Личныхъ автобіографическихъ моментовъ поэма отражаетъ сравнительно немного.
Л. Шепелевичъ.
ПОСВЯЩЕНІЕ.
Для той страны, прелестное созданье,
Гдѣ я рожденъ, но не найду конца,
Я строю лиру -- пѣснѣ подражанье
Великаго Италіи пѣвца,
Но копіей простой -- очарованья,
Всей прелести безсмертной образца
Не передамъ; и жду я оправданья
Въ твоемъ лишь сердцѣ нѣжномъ для творца.
Въ своей красѣ и юности -- лишь слово
Ты молвила, и сердце вмигъ готово
Исполнить все; на свѣтломъ югѣ намъ
Изъ устъ прекрасныхъ рѣчь звучитъ такая,
Цвѣтетъ такая прелесть, взоръ лаская:
Къ какимъ не вдохновятъ они трудамъ?
Равенна, 21 іюня, 1819 г.
ПРОРОЧЕСТВО ДАНТЕ.
Во время одного посѣщенія Равенны, лѣтомъ 1819 года, автору подали мысль написать послѣ того, какъ онъ вдохновился заточеніемъ Тассо, и что нибудь на сюжетъ изгнанія Данте, гробница котораго составляетъ главную достопримѣчательность Равенны и въ глазахъ жителей города, и для пріѣзжающихъ туда иностранцевъ.
Я послѣдовалъ этому совѣту и результатомъ является нижеслѣдующая поэма изъ четырехъ пѣсней, написанныхъ терцинами. Если эти пѣсни будутъ поняты и заслужатъ одобреніе, то я предполагаю продолжить поэму дальнѣйшими пѣснями и довести ее до естественнаго конца, т. е. до событій нашего вѣка. Читателю предлагается предположить, что Данте обращается къ нему въ промежутокъ времени между окончаніемъ Божественной Комедіи и своей смертью -- незадолго до нея, и пророчествуетъ о судьбахъ Италіи въ слѣдующіе вѣка. Составляя этотъ планъ, я имѣлъ въ виду Кассандру Ликофрона и пророчество Нерея y Горація, также какъ и пророчество Священнаго писанія. Поэма написана стихомъ Данте, terza rima, кажется еще никѣмъ не введенннымъ въ нашъ языкъ, за исключеніемъ быть можетъ мра Гэлея (Haylay); но я видѣлъ только одинъ отрывокъ его перевода, приведенный въ примѣчаніяхъ къ Калифу Ватеку. Такимъ образомъ, если я не ошибаюсь, эта поэма представляетъ собой метрическій экспериментъ. Пѣсни коротки; онѣ приблизительно такой же длины, какъ пѣсни поэта, отъ имени котораго я говорю -- по всей вѣроятности напрасно заимствовавъ y него его имя.
Одна изъ непріятностей, выпадающихъ на долю современныхъ авторовъ, заключается въ томъ, что трудно для поэта, составившаго себѣ нѣкоторое имя -- хорошее или дурное -- избѣжать переводовъ на другой языкъ. Я имѣлъ счастье видѣть четвертую пѣснь Чайльдъ-Гарольда переведенную на итальянскій языкъ стихомъ, называемымъ versi sciolti; это значитъ, что поэма, написанная спенсеровскими строфами, переведена была бѣлыми стихами съ полнымъ пренебреженіемъ къ естественному распредѣленію стиховъ по смыслу. Если бы и настоящая поэма, въ виду ея итальянскаго сюжета, подверглась той же участи, я бы попросилъ итальянскаго читателя помнить, что если мое подражаніе великому "Padre Alighier" и не удалось, то вѣдь я подражалъ тому, что всѣ изучаютъ, но не многіе понимаютъ. До сихъ поръ не установлено, что собственно означаетъ аллегорія первой пѣсни Inferno, если не считать, что вопросъ окончательно разрѣшенъ остроумнымъ и вполнѣ правдоподобнымъ толкованіемъ графа Маркети.
Итальянскій читатель уже потому можетъ простить мнѣ неудачу моей поэмы, что вѣроятно не былъ бы доволенъ моимъ успѣхомъ; вѣдь итальянцы изъ вполнѣ понятнаго національнаго чувства очень ревниво оберегаютъ единственное, что y нихъ осталось отъ прежняго величія -- свою литературу; въ теперешней ожесточенной борьбѣ между классиками и романтиками они очень неохотно разрѣшаютъ иностранцу даже преклоняться или подражать имъ, и стараются опорочить его ультрамонтанскую дерзость. Я вполнѣ это понимаю, зная, что сказали бы въ Англіи объ итальянскомъ подражателѣ Мильтону или если бы переводъ Монти, Пиндемонте или Ариччи ставился бы въ примѣръ молодому поколѣнію, какъ образецъ для ихъ будущаго поэтическаго творчества. Но я вижу, что отклонился въ сторону и обращаюсь къ итальянскому писателю, когда мнѣ слѣдуетъ имѣть въ виду англійскихъ. Но будетъ ли ихъ много или мало, a я долженъ имъ откланяться.