Lib.ru/Классика: Арндт Эрнст Мориц. Король Фридрих Второй и век его

Король Фридрихъ Вторый и вѣкъ его.

Когда Императоръ Карлъ Шестый смежилъ вѣжди свои на вѣки, то и Прагматическое его Узаконеніе (Sanctio Pragmatica) погребено съ нимъ въ могилѣ и было почитаемо мертвымъ. Франція опять начала стараться расторгнуть союзъ Германіи и уменьшить Австрію; для того доставила она Императорскую корону Баварскому Курфирсту и подкрѣпляла права, которыя онъ, какъ потомокъ Ерцгерцогини Анны, дщери Фердинанда Перваго, присвоивалъ себѣ на Австрійскія и Богемскія земли. Испанія и Принцы Испано-Италійскіе подняли оружіе для отнятія областей у Австріи. Курфирстъ Брандебургскій и Король Прусскій Фридрихъ Вторый, юный, отважный и побѣдоносный герой, съ пятьюдесятью тысячами вступилъ въ Шлезію, разбилъ войска Маріи Терезіи и покорилъ всю провинцію; онъ однакожъ объявлялъ права свои только на нѣкоторыя княжества Шлезскія. Находясь въ столь тѣсныхъ обстоятельствахъ, младая Королева оказала себя бодрою и величественною женою, она явила себя достойною отраслію болѣе материнскаго колѣна Вельфовъ, нежели отеческаго Габсбургскаго дома. Ея постоянство, неутомимость, ласковость и красота тѣлесная одушевляли народъ и защищали области. Сперва сомнительно, а потомъ съ большею надежностію, когда Король Англійскій и Курфирстъ Гайноверскій Георгій Вторый началъ силою оружія дѣйствовать въ ея пользу какъ союзникъ и тѣмъ приобрѣлъ ей другихъ союзниковъ. Осмилѣтняя война сія окончилась Ахенскимъ миромъ 1748 года; Марія Терезія лишилась въ Италіи малыхъ областей Пармы и Піаченцы, а Королю Прусскому досталась богатая и прекрасная Шлезія.

Юный Король сей, въ одно съ нею время выступившій на поприще и пережившій ее только шестью годами, содѣлался чудомъ своего вѣка и даже до кончины своей былъ среднею точкою Нѣмецкой исторіи, былъ знаменіемъ, на которое обращались взоры всѣхъ и каждаго. Отважностію и быстротою, дѣятельностію въ правленіи и мужествомъ на полѣ брани, уваженіемъ всего того что называлось. въ его время науками и искусствами, на конецъ сказать еще должно перепискою съ Французами и выдачею ежегоднаго жалованья Французамъ, которые тогда управляли тономъ большаго свѣта, онъ содѣлалъ имя Пруссіи, дотолѣ едва извѣстное, знаменитымъ въ Европѣ. Но были прежде его великіе Государи, которые приготовили для потомка своего поприще столь блистательное. Первой, умомъ своимъ, прочными распоряженіями и великими дѣлами возведшій Брандебургію на степень могущества и давшій ей постоянное въ высотѣ стремленіе, былъ мужѣ, которой по всей справедливости называется великимъ Курфирстомъ; это Фридрихъ Вильгельмъ, княжившій съ 1640 по 1688 годѣ, почти полвѣка. При концѣ войны тридцатилѣтней ему досталась земля опустошенная; по справедливымъ требованіямъ получилъ онъ прекрасныя и плодоносныя княжества, но съ тѣмъ вмѣстѣ приближался въ опасному сосѣдству Шведовъ: Фридрихъ Вильгельмъ началъ дышать свободно не прежде какъ въ 1660 году по рановременной кончинѣ Карла Густава. Сей Великій Курфирстъ уврачевалъ раны войною землѣ его нанесенныя; соединилъ области свои, сколько можно было по тогдашнимъ обстоятельствамъ; дѣйствуя съ великимъ Вильгельмомъ Нассаускимъ за свободу противъ завоевательнаго властолюбія Лудовика XIV, явилъ себя мужественнымъ полководцемъ и непоколебимымъ героемъ; сотворилъ новое сорокатысячное войско, которое уже въ 1676 году было въ состояніи разбить всѣмъ ужасныхъ тогда Шведовъ, и тѣмъ помогъ одержать знаменитыя побѣды при Гохштедтѣ и Туринѣ въ началѣ осмнадцатаго вѣка; мудростію своею и правотою, коими руководствовался во всѣхъ поступкахъ, онѣ оживилъ свое государство, при вступленіи его на престолѣ состоявшее изъ городовъ разрушенныхъ и селъ выжженныхъ и имѣвшее не болѣе 4000 воиновъ, худо вооруженныхъ. Сынѣ его Фридрихъ, тщеславный и слабый, въ началѣ 1700 года принялъ титло Короля Прусскаго; онъ не шествовалъ по слѣдамъ великаго своего родителя; но данное стремленіе продолжалось, и народъ вознесшійся до извѣстной высоты по крайней, мѣрѣ не опустился ниже. Сынъ его Фридрихъ Вильгельмѣ былъ Государь дѣятельный, но странный; строгостію нравовъ, правотою, бережливостію, прилѣжаніемъ, вѣрностію, богобоязливостію, любовію къ Германіи и ко всему Германскому онъ равенъ былъ наилучшимъ, Нѣмецкимъ Государямъ; съ другой стороны обхожденіемъ съ людьми глупыми и грубыми, причудливыми затѣями, которыя онъ исполнялъ въ тужъ минуту, вспыльчивостію и странными наказаніями, обыкновеніемъ управлять въ домѣ своемъ слишкомъ покрестьянски и множествомъ другихъ особенностей заслуживаетъ онъ названіе полуварвара. Но этотъ Король любилъ Нѣмецкое свое отечество, любилъ порядокъ и тишину, привелъ Государство въ цвѣтущее состояніе, невѣроятнымъ образомъ увеличилъ войско свое до 80,000 сильныхъ подвижниковъ, и оставилъ на себѣ знатное количество наличныхъ денегъ. Сіи заслуги заставляютъ молчать объ его странностяхъ.

Сей терпѣливый и прилѣжный распорядитель открылъ поприще пылкому и честолюбивому юношѣ. И Фридрихъ, вступивши на престолѣ отеческій, тотчасъ началъ дѣйствовать и далъ имени Короля Прусскаго ту важность и то достоинство, которыхъ оно еще неимѣло между равными себѣ именами. Искусствомъ своимъ и смѣлостію пріобрѣтши Шлезію, онѣ неутомимо, шествовалъ по слѣдамъ великихъ предковъ. Бережливостію и умѣренностію, напряженіемъ всѣхъ силъ и искуснымъ употребленіемъ способностей прилѣжныхъ своихъ подданныхъ сей Король содѣлалъ возможнымъ то... въ чемъ неуспѣли Государства втрое и вчетверо его обширнѣйшія: копилъ деньги, созидалъ крѣпости, рылъ каналы, осушалъ болота, строилъ плотины на рѣкахъ и озерахъ, и содержалъ 150-тысячное войско, которое въ послѣднія двадцать лѣтѣ его правленія было увеличено свыше 200,000 человѣкъ. Но труды его скоро были прерваны страшною семилѣтнею войною, о которой отцамъ нашимъ разсказывали какъ о чудѣ свѣта. Австрія, Россія и Саксонское Курфиршество заключили между собою союзъ весьма тѣсный; Фридрихъ подумалъ, что союзъ сей противу его устремляется, и чтобы созрѣвшая сила неподавила его съ перваго разу, онъ самъ началъ войну, напалъ на Саксонію и обезоружилъ Саксонское войско. Ето случилось въ лѣтнюю пору 1767 года. Скоро на всѣхъ концахъ земли война возгорѣлась: противу Фридриха Марія Терезія, Елисавета Всероссійская, Саксонія, потомъ Франція (вопреки естественному порядку, говорили современники) соединенная съ Австріею, и Швеція подвигнутая Франціею, но ничего нехотѣвшая дѣлать; на сторонѣ Короля были его храбрость, сильная на моряхъ Англія, которая послала къ нему войско и деньги, и Нѣмецкіе подки Ганновера, Брауншвейга и Гессена; но вся тягость войны падала большею частію на плодоносную Саксонію. Въ Индіяхъ и въ Америкѣ началась между Англичанами и Французами война столь же кровопролитная, какъ и въ Европѣ, война, которою Англичане дали бытіе новому Государству, вчетверо пространнѣйшему ихъ Европейскаго. Въ послѣдніе два года Испанія и Португаллія увлечены были стремленіемъ военнаго потока; Испанія, побужденная Франціею къ поднятію оружія, лишилась флотовъ своихъ и сокровищъ, доставшихся Англичанамъ. Но великое позорище, на которомъ полмилліона вооруженныхъ воиновъ семь лѣтъ поражали другъ друга, находилось внутри бѣдной Германіи, а главною цѣлью и знаменіемъ войны сея былъ Король Фридрихъ. Всѣ отчаевались въ его успѣхѣ; борьба казалась весьма неравною, и казалось, что искусство и храбрость должны пасть передъ силою. Самъ Король не однажды сбирался прекратить дни свои, ибо онъ не хотѣлъ пережить своего несчастія и рѣшился желѣзомъ или ядомъ избавиться отъ оскорбительной для себя радости враговъ своихъ. Чувствуя такимъ образомъ величіе своего сана, онъ возмогъ твердо устоять противу свирѣпства столь многихъ бурь и одержать побѣду надъ несчастіемъ. Онъ слѣдовалъ Римскому правилу, которое должно быть вѣчнымъ для всѣхъ Королей и народовъ: потерявши сраженіе, не просить нищенски мира, но помышлять о возстановленіи силъ своихъ и о побѣдѣ. Однакожъ онъ часто писалъ къ друзьямъ своимъ, какъ бы находился близь смерти; онъ говаривалъ имъ шутя въ своихъ письмахъ, что мущина долженъ быть побѣжденъ, воюя противъ двухъ женщинъ и сверхъ того еще терпя тѣсноту отъ Французовъ. Послѣ сраженій при Коллинѣ и Кунерсдорфѣ всѣ почитали его погибшимъ неизбѣжно; не смотря на то, онъ спасся его -- спасли твердость его, быстрота и рѣдкое искусство пользоваться съ неимовѣрною дѣятельностію всѣми средствами военными, а и того еще, болѣе несогласіе между неприятелями его и дѣйствія ихъ безъ цѣли -- сіи несчастныя обстоятельства, всегда пагубныя для разноплеменныхъ, совмѣстно дѣйствующихъ войскъ, неуправляемыхъ единымъ великимъ военачальникомъ. Наконецъ когда народъ его и войска начали утомляться; когда старые полководцы померли, или пали на сраженіяхъ; когда не стало лучшихъ офицеровъ и солдатъ, и когда уже разнородная толпа чужестранцовъ называлась Прусскимъ войскомъ, толпа державшаяся однимъ только именемъ Фридриха и при первой великой неудачѣ готовая, тотчасъ разбѣжаться; когда истощенныя, разграбленныя и выжженныя области его и плодородная Саксонія доведены уже были до крайняго оскудѣнія -- тогда скончалась Императрица Елисавета; Русскіе сдѣлались ему друзьями, Швеція заключила миръ, Франція и Англія устали отъ войны, которая имъ наскучила, и въ 176З году прекращена сія брань: Фридриху опять досталась его ІІІлезія, а Англія приобрѣла господство въ отдаленнѣйшихъ краяхъ свѣта.

Въ сію войну Фридрихъ увѣнчалъ себя славою безсмертною: съ малыми силами совершая великіе подвиги, несчастіемъ не побѣждаясь, въ счастіи неизнемогая отъ лѣности, искусствомъ преодолѣвая силу, быстротою разрывая толстыя стѣны ополченій, наконецъ высокимъ умомъ и благородною гордостію привлекая въ себѣ сердца подданныхъ, онъ представилъ людямъ примѣрѣ драгоцѣнный и рѣдкій, что есть сила, потирая по видимому самой даже судьбѣ сопротивляется, и отражаешь стрѣлы ея злоухищреній. Не сраженіями, не побѣдами, которыми Фридрихъ вознаграждалъ свои потери, но твердою, непоколебимою рѣшительностію жить и умереть Королемъ, онъ стяжалъ себѣ имя великое: исторія сохранила намъ одинъ только образецъ, ему подобный, Мидаридата Великаго. Съ 1760 году имя Фридриха произносимо уже было Сиріянами и Марокканцами, Ирокезами и Тунгусами. Нѣмцы, сколь ни дорого стоила имъ сія продолжительная и пагубная воина, гордились славою Фридриха, и тѣмъ что полководцы ихъ. и воины въ полкахъ Австрійскихъ, Прусскихъ и Англо-Брауншвейгскихъ ратовали побѣдоносно и славно. Опять начали говорить, что надобно ѣхать въ Берлинѣ и въ Вѣну учиться военному искусству и видѣть великихъ полководцовъ. Такимъ образомъ Фридрихъ окончилъ войну сію, всѣми достойно признанный, благоговѣйно почитаемый людьми того времени, коего былъ онъ лучезарнѣйшею точкою, и которое совершенно изъясняется его характеромъ: онъ былъ величайшій изъ людей послѣдней половины семнадцатаго столѣтія, былъ истиннымъ знаменіемъ; онъ и вѣкѣ его находятся въ такомъ взаимномъ отношеніи между собою, что любопытный наблюдатель неможетъ растолковать себѣ, кто изъ нихъ былъ причиною и кто дѣйствіемъ. Фридрихъ жилъ двадцать четыре года послѣ заключеннаго въ Губертсбургѣ мира и правилъ государствомъ своимъ по законамъ строгаго порядка, наслѣдованнаго имъ отъ родителя; но напряженія его еще болѣе усиливались по мѣрѣ умноженія войска, отъ котораго зависѣло его могущество. Хвала ему, что онъ неотнималъ у народа ни воздуха, ни свѣта; хвала ему, что онъ дозволялъ народу мыслить и говорить свободно; но не въ томѣ состоить счастіе, свобода, наслажденіе правами человѣчества;

Сіи блага принадлежали временамъ силы и мудрости. Ежели Фридрихъ даровалъ своимъ подданнымъ свободу мыслить, то не по чистому побужденію, не отъ душевнаго уваженія въ высокому сану человѣчества, не отъ благоговѣнія предъ безсмертною половиною натуры человѣческой, не отъ увѣренности въ стремленіи души къ горнимъ селеніямъ, но побуждаемый владычествомъ неистовой моды, суемудреннымъ дерзновеніемъ унизить все высокое и обезславить все священное, и суетнымъ желаніемъ заслужишь у Французскихъ остряковъ и развратниковъ имя Короля-философа. Разумъ его смирялся передъ остроуміемъ: но таковъ былъ Духъ времени! О, если бы сей Король, на котораго устремлены были взоры цѣлой Европы, еслибъ онъ захотѣлъ созидать и одушевлять! еслибъ въ сей великой груди обитало кроткое и доброе сердцѣ Нѣмецкое! всѣ пошли бы по слѣдамъ его; всѣ большіе и малые, устыдились бы неподражать образцу толико славному, и тогда по всей справедливости исторія назвала бы время его вѣкомъ Фридриха Великаго. Но Богъ отвратилъ отъ него лице свое, и ослѣпленный Король не уважалъ въ народѣ своемъ вѣры, вѣрности, глубокомыслія, и устремился за нечестіемъ чужеземнымъ. Вотъ почему его величіе содѣлалось пагубнымъ для Германіи, и вотъ почему память его порицается Нѣмецкимъ народомъ.

Горькая, очень горькая истина! Но порицаніе падаетъ не на лицо, а на время. Таковъ былъ духъ времени, что вся сила его устремлялась единственно къ разрушенію. Все дѣйствовало, чтобы разрушать и умничать, а не для того чтобы соединять и приводить въ порядокъ. Острота ума, хитрыя умозаключенія, затѣйливыя сопряженія идей были идолами свѣта. Отъ того начали писать въ книгахъ, повелѣніяхъ и манифестахъ, что человѣкъ есть машина, свѣтъ есть машина, государство есть машина и самъ Богъ есть Машина. Одно извиненіе для великаго Монарха: онъ прилѣплялся къ тѣмъ блестящимъ пустякамъ, которыя страстно любимы были его вѣкомъ. И гдѣ могъ образоваться герой человѣколюбивый, кроткій и набожный, когда въ мірѣ не было ни человѣколюбія, ни кротости, ни вѣры, и когда все предалось суетности и затѣйливымъ умствованіямъ? И великіе люди подвержены вліянію своего времени. Такъ и Фридрихъ силу разрушенія принялъ отъ своего вѣка и отъ своихъ современниковъ, которые называли въ немъ добродѣтелію то, что за нѣсколько лѣтъ прежде было бы всѣми презираемо.

Съ дѣтскаго возраста въ Фридрихѣ обнаружился духъ смѣлый, пылкій, стремительный, склонность къ наукамъ и искусствамъ, въ которыхъ упражненіе грубой отецъ его почиталъ недостойнымъ Королевскаго сана. Отрокъ рано полюбилъ затѣи остроумія, хитрая мать питала въ немъ сію привязанность, и скоро Французской суетный блескъ овладѣлъ имъ совершенно. Отецъ, которой ненавидѣлъ все Французское, и которой лучше хотѣлъ оставаться при Нѣмецкой своей не поворотливости, очень досадовалъ на сына, онъ предсказывалъ: Фрицъ будетъ уменъ и ученъ, будетъ писать полатынѣ и пофранцузски нехуже школьнаго учителя, но онъ развратитъ народъ свои. Сіе родительское предчувствіе, всегдашнія безпокойства производимыя коварною матерью въ домѣ королевскомъ, причудливость отца иногда несносная, наконецъ преграда самою природою положенная между отцемъ и сыномъ -- все ето поселило вражду межъ ними, и Фридрихъ едва не лишился жизни по слѣдствію родительскаго гнѣва. Отсюда же произошло въ немъ начало отвращенія отъ всего Нѣмецкаго; отсюда произошло, что все Нѣмецкое казалось ему грубымъ и нелѣпымъ, и что онъ изъ сожалѣнія иногда называлъ его, тупымъ и простодушнымъ; надъ Сеною, думалъ онъ, обитаетъ все изящное, умное и любезное; тамъ неповоротливые Нѣмцы становятся людьми ловкими, тамъ шероховатая Нѣмецкая разсудительность выглаживается пріятными шутками Момуса. Скоро послѣ того Принцъ попался въ руки Берлинскимъ Французамъ, которые не только ссужали его книгами, но давали даже и деньги, на разныя предосудительныя издержки. Оказавшаяся въ послѣдствіи времени суровость нрава его произошла отъ распутства: потерявши способность любить, сіе драгоцѣннѣйшее услажденіе жизни, онъ сначала пересталъ любить женщинъ какъ мущина, а потомъ уже нелюбилъ и людей, какъ человѣкъ. Несчастнѣйшія слѣдствія ранняго распутства состоятъ не въ томъ, что оно истощаетъ силы тѣлесныя -- ето не всегда и случается -- но что оно омрачаетъ веселое воображеніе, погашаетъ къ сердцѣ любовь ко всему изящному и доброму, и что въ умѣ отъ природы богатомъ оставляетъ по себѣ одну только безпокойную пылкость, а въ бѣдномъ закоснѣніе.

Такимъ образомъ проведенное время нѣжной молодости и раннее истощеніе природныхъ способностей объясняютъ твердый въ послѣдствіи характеръ Фридриха. Онъ былъ великій воинъ, какъ государь, строго исполнялъ онъ свои обязанности; однакожъ во многихъ случаяхъ являлъ себя непреклоннымъ и жестокимъ, и тѣмъ непоходилъ на Короля-философа. Но сія желѣзная непреклонность извиняется опять величіемъ, съ которымъ онъ, какъ ни одинъ изъ смертныхъ кромѣ Митридата упорствовалъ противъ судьбы въ продолженіе тяжкой войны семилѣтней. Ему было пятьдесять лѣтъ, когда война сія окончилась, но сердце его слишкомъ уже тогда устарѣло; онъ не только нелюбилъ людей, но даже презиралъ ихъ; холодно и упрямо содержалъ онъ все въ насильственномъ порядкѣ, занимаясь безпрерывными трудами; онъ управлялъ искусственною машиною, но не былъ творцемъ жизни и произвольнаго движенія. Въ послѣднія двадцать лѣтъ, когда душа его отчасу болѣе оскудѣвала въ холодномъ одиночествѣ, онъ съ прискорбіемъ долженъ былъ видѣть, что ета самая машина его, сіе чудесное произведеніе мудрости, которому всѣ удивлялись, уже не дѣйствовала съ новою свѣжестію какъ въ прежніе годы. Все производимое затѣйливымъ искусствомъ имѣетъ конецъ свой; только неутомимая въ ходѣ своемъ и дѣйствіяхъ натура съ любовію и бодрою радостію творитъ жизнь безсмертную. Все что ни проповѣдывали въ Берлинѣ о философіи, о разумѣ, о свободномъ книгопечатаніи, все большею частію -- пустые звуки. Все, прежде бывшее живымъ и свободнымъ, помертвѣло все походило тогда въ косы, башмаки и мундиры, и самыя лица должны были походить на царствующаго старца и теченіе мыслей остановилось. Оттуда произошли пустыя слова безъ значенія, суетность, высокомѣріе, буйство. Строгое отправленіе дѣлъ, распространеніе полезныхъ работъ, вспоможеніе обѣднѣвшимъ жителямъ, обработайте дикихъ полей, устроеніе плотинѣ и тому подобное продолжалось надлежащимъ порядкомъ, но куда дѣвалось то великое, куда дѣвалось то, чего надлежало ожидать отъ Короля, которой далъ поводъ говорить о себѣ, что онѣ знаетъ и взвѣшиваетъ все обдуманное и написанное умнѣйшими людьми о законодательствѣ, о конституціи, о воспитаніи, объ исправленія человѣческаго рода? Чего не могъ бы сдѣлать великія мужъ, сей для всѣхъ удивительный Король и Герой, если бы онъ въ 1765 и 1775 годахъ непримѣтнымъ образомъ внесъ въ конституцію ясныя и высокія идеи о вѣчной справедливости, и тѣмъ подалъ бы примѣръ другимъ правительствамъ, которыя во всемъ охотно ему подражали!.. Какъ хорошо могъ бы онъ предохранить насъ Нѣмцовъ отъ бѣдственнаго сумазбродства, какъ хорошо могъ бы онъ изцѣлить насъ отъ овладѣвшей нами гнусной заразы Французскаго бѣснованія, и направить насъ къ выспренней цѣли укрѣпить силы наши для отраженія несчастій, нынѣ насъ обдержащихъ!

Но о сей свободѣ, о сей чести народной, о семъ животворномъ благѣ для Нѣмцовъ Фридрихъ никогда недумалъ и незаботился. Онъ мысленно отдѣлился ото всѣхъ, и въ хладномъ одиночествѣ своемъ почиталъ себя высшимъ и лучшимъ своихъ современниковъ; Онъ презиралъ ихъ, ибо нечувствовалъ въ сердцѣ своемъ небеснаго побужденія быть путеводителемъ ихъ ко свѣту и правдѣ. И могъ ли быть имъ тотъ, кто при всемъ величіи своемъ вмѣнилъ себѣ въ славу раболѣпное подражаніе Французамъ, кто часто дозволялъ водить себя на помочахъ острякамъ пустоголовымъ, которыя неуважали высокаго сана его и тихонько надъ нимъ издѣвались, и это наконецъ ничего нехотѣлъ знать о своемъ народѣ? Горе тому, кто небрежетъ о народѣ и непитаетъ къ нему любви въ своемъ сердцѣ! Что у Французовъ, у сихъ слабыхъ, раболѣпныхъ, бездушныхъ остряковъ и просвѣтителей называлось свободою, то и онъ хотѣлъ дать своему народу, по ихъ руководству хотѣлъ преобразивъ свою столицу, озарить мракъ Нѣмецкій, то есть: научить Нѣмцовъ кощунствовать и шутить надъ Богомъ, надъ безсмертіемъ и благонравіемъ; всякое набожное размышленіе, всякое сердечное изліяніе теплой вѣры называть суевѣріемъ, а жизнь почитать мертвымъ ничтожествомъ. Вотъ въ чемъ вѣкъ етотъ чаялъ найти свое избавленіе -- въ отчужденіи себя отъ всѣхъ добродѣтелей и въ прилѣпленіи къ нечестію! При такомъ лучезарномъ свѣтѣ, при такомъ счастіи, при такой свободѣ должны были бы возникнуть герои и великіе мужи! Но вышло напротивъ; ибо вмѣсто того возникло киченіе, срамъ и бѣдствія. Люди, которые помогли Фридриху сдѣлаться великимъ, принадлежали въ лучшимъ временамъ прежнимъ, а онъ неоставилъ по себѣ ни великихъ полководцовъ, ни великихъ политиковъ. Такъ наказывается презрѣніе добродѣтелей!

Говорили, что Фридрихъ имѣлъ благодѣтельное вліяніе на успѣхи наукъ и художествъ въ Германіи. Сія ошибка доказана послѣдними пятьнадцатью годами. Кто не вѣритъ дѣйствію благодати Божіей на сердце, кто не пылаетъ любовію къ вѣчности, и стремленіе къ ней учитъ почитать суевѣріемъ: тотъ истребляетъ даже сѣмяна, отъ которыхъ рождаются творцы наукъ и художествъ. И была ли вѣдома истина сія тому Королю, которой презиралъ все Нѣмецкое, учредилъ въ Берлинѣ Французскую Академію, награждалъ милостями и почестями легкомысленныхъ и пустоголовыхъ чужеземцовъ, и явно показывалъ,-- что ему не извѣстны заслужи Нѣмцовъ? Во всемъ составѣ Государства его и въ способѣ управленія было столь очевидно отчужденіе отъ Нѣмецкихъ обычаевъ, что города и области Нѣмецкіе ужасались при помышленіи о возможности подпасть Прусскому господству. Нѣтъ сомнѣнія, что при славѣ, которую великій мужъ сей приобрѣлъ побѣдами, при высокихъ качествахъ души своей, которыми удивлялъ современниковъ, онъ могъ бы распространиться въ Германіи; вѣроятно могъ бы преобразишь ветхій составѣ ея, когда бы дышалъ любовію къ Нѣмецкому народу, и еслибъ захотѣлъ быть истиннымъ Нѣмецкимъ государемъ. Но онъ явился, блеснулъ какъ удивительный метеоръ, и никакихъ благодѣтельныхъ слѣдовъ по себѣ неоставилъ.

Дѣйствія его относительно къ Германіи были пагубны. Старинная привычна у священная мысль объ Императоръ и объ Имперіи -- сія единственная подпора Нѣмецкой конституціи -- даже и послѣ Вестфальскаго мира снова привлекли многихъ Князей къ Австріи; величіе Австріи было тѣсно сопряжено съ величіемъ и безопасностію всей Германіи не только по Императорскому достоинству, но и по отношеніямъ въ прочимъ государствамъ Европы. Нѣмецкія области, небудучи въ состояніи каждая особо сопротивляться какому-либо отважному завоевателю, находили въ Австріи точку соединенія, и доколѣ чины имперій съ могущественнымъ своимъ Главою были въ согласіи, дотолѣ, никакой чужеземецъ не дерзалъ помыслить о стѣсненіи предѣловъ Германскихъ. Сіе государство, изъ многихъ соединенныхъ областей составленное, расторжено высокомѣріемъ Фридриха; но Фридрихъ не умѣлъ уже соединить того, что осмѣлился разрушать. Воины дѣда и отца его сражались за Австрію; а онъ отнялъ у Австріи земли, привлекъ къ себѣ нѣкоторыхъ Князей, и подалъ примѣръ, на что можно отважиться противъ Главы Нѣмецкой Имперіи, противъ конституціи и свободы. Вновь сотворенная Пруссія захотѣла быть также независимою, также сильною и знаменитою, какъ древняя Австрія; и съ тѣхъ поръ называть стали нарушеніемъ Нѣмецкой свободы и конституціи все то, что было вредно для Пруссіи и что служило къ возвышенію Австріи, а возвышеніе Австріи Король признавалъ для себя вреднымъ. Настала вражда неисцѣлимая и бѣдственное соревнованіе, тогда мудрые люди предвидѣли конечное разрушеніе при первой бурѣ. Ненависть и зависть двухъ великихъ Государствъ заразили и меньшія; отъ того холодность, непокорность и несогласія по всей землѣ Нѣмецкой. Такое расположеніе называлось оплотомъ Нѣмецкой свободы и оградою отечества противъ деспотизма. Побуждаемый сею нѣжною заботливостію о свободѣ Германіи, Фридрихъ препятсвовалъ присоединенію Баваріи къ Австріи и обмѣну первой на Нидерланды, ибо чрезъ то Австрія сдѣлалась бы очень сильною во всей южной Германіи до-самаго Рейна; по сему-то побужденію за годъ до смерти своей учредилъ онъ союзъ Князей, которой однакожь скоро разрушился.

Но должно ли безъ пощады порицать Короля за его отвращеніе отъ всего Нѣмецкаго? Уже многіе Нѣмцы содѣлались чуждыми своему отечеству, если не по обдуманному намѣренію, то по воспитанію и наружности, а воспитаніемъ и намѣренія искажаются, Все уже объято было Французскимъ бѣснованіемъ, даже люди, по видимому увѣренные въ пагубныхъ его слѣдствіяхъ, заражены были имъ по прилипчивости общаго мнѣнія. И кто чувствуетъ себѣ столько силы, чтобы могъ отдѣлиться отъ своихъ современниковъ? Французскіе обычаи и Французскій языкъ начали распространяться скоро послѣ Лутера, и съ семнадцатаго вѣка господствовали донынѣ; теперь однакожъ, когда Французы задумали покорить весь свѣтъ оружіемъ, господство языка ихъ ослабѣло, да и сила оружія скоро сокрушится. Умные и благомыслящіе Нѣмцы уже поняли, что это значитъ; хотя многіе неисцѣлились еще отъ старинныхъ заблужденій, но тиранство и возбуждаемая тиранствомъ ненависть скоро освободятъ ихъ отъ пагубной заразы....

Французы издавна были народъ безпокойной,-- легкомысленной и пресмыкающійся; исторія ихъ заключаетъ въ себѣ описаніе рабства ихъ -- и ничего болѣе. Благородная простота, величіе, стремленіе въ истинной свободѣ и постоянство изстари были имъ неизвѣстны. Но глупое и рѣзкое обезьянство ихъ, лживость ихъ и суетность не были еще ознаменованы характеромъ закоренѣлаго порока. Полувѣковое правленіе Лудовика XIV наложило печать преступленія на ихъ легкомысліе. Французы называютъ вѣкъ его золотымъ и Августовымъ; глупцы не знаютъ сами, что дѣлаютъ: ни одинъ Король не причинилъ имъ вреда столь великаго, придавши ничтожеству блескъ и пороку красивую наружность, онъ обременилъ Французовъ зломъ и бѣдствіями, отъ которыхъ они едва ли могутъ освободиться. Съ 1716 года они безъ умолку кричали о семъ достопамятномъ времени, и хотя въ послѣднія двадцать лѣтъ они дурачились на иной ладъ, но желаніе ихъ опять стремится къ тому, чтобы возвратить время протекшее между 1670 и 1690 годами! Ужаснѣйшій тиранъ, нынѣ тяготящій ихъ желѣзнымъ скипетромъ, конечно въ состояніи блестящимъ великолѣпіемъ двора своего воззвать изъ вѣчности пышный вѣкъ Лудовика Великаго. Но со времени Лудовика Французы ведутъ жизнь мертвую; ибо кто говоритъ съ увѣренностію: я достигъ высочайшей степени совершенства, тотъ необходимо опускается къ низу.

Французская исторія есть не что иное какъ исторія двора и столицы, а Французы суть народѣ пресмыкающійся и раболѣпный. Изъяснимся. Съ четырнадцатаго столѣтія вся Французская исторія состоитъ изъ повѣствованій о коварствахъ двора и о мятежныхъ движеніяхъ Столицы. Развратныя и властолюбивыя женщины, честолюбивые Принцы и Вельможи; безпокойныя головы затѣвали дѣла иногда подъ важными предлогами; но затѣи ихъ не имѣли важныхъ послѣдствіи, ибо причины были ничтожны. Когда же Кардиналы Ришелье и Мазаринъ стѣснили гордость Принцовъ и высшаго дворянства, то и Франція съ того времени работала Королямъ своимъ съ трепетною покорностію; счастлива была бы она, еслибъ Короли сіи никогда неупотребляли во зло своей власти. Съ тѣхъ порѣ Французское преизящество и образованность исключительно принадлежали двору и Парижу; что дѣлалось въ столицѣ, тому всѣ слѣпо подражали. И Европа могла думать, что развращеннѣйшій городъ, ученые и художники приноравляющіеся къ обычаямъ двора, такъ называемый большой свѣтъ, погрязшій въ порокахъ, въ состояніи были изобрѣтать и распространить что либо доброе, изящное и благородное! Можно ли отъ горькаго дерева ждать плодовъ сладкихъ? Терновникъ производитъ ли смоквы?

Кто не знаетъ обычаевъ двора Лудовика XIV, домашней его исторіи, рабства мущинъ и распутства женщинѣ, кому неизвѣстны происки и каверзы, посредствомъ своихъ прелестницы и наложницы, министры и духовные, даже актеры и поеты играли свои роли при семъ Государѣ: тотъ не можетъ судить о Французскихъ нравахъ, модахъ, искусствахъ и языкѣ, вліяніе коихъ распространилось по всей Европѣ. Тщеславный Король, заставившій легкомысленныхъ боготворить себя, имѣлъ умыслы, самые мѣлкіе. Онъ таилъ и забавы свои и распутства подъ покровомъ благопристойности, онъ былъ лицемѣръ. Нарушитель благонравія хотѣлъ казаться образцомъ добрыхъ нравовъ и судіею, и для того легкомыслію и своевольству народа надлежало придать благовидную наружность. Сіе несчастіе переходило въ языкъ, разпространялось въ народѣ и усиливалось по мѣрѣ продолженія времени, и смотря по тому, чѣмъ болѣе власти надъ старѣющимся Лудовикомъ присвоивали себѣ набожная прелестница Ментенонъ и Іезуиты, заставляя его преслѣдовать невинныхъ Гугенотовъ, издавать Королевскія повелѣнія и выпрашивать Папскія буллы противъ Янсенистовъ, и разсѣвать вражду межъ народомъ. Набожность и порокъ, въ союзѣ примиренія выставляясь подъ общимъ названіемъ добродѣтели, являлись въ страшной противоположности. Лудовикъ былъ Августомъ и Тиверіемъ о веселый преемникъ его, Регентъ Филиппъ Орлеанскій, былъ Нерономъ -- онъ уже не таилъ порока подъ покрываломъ лицемѣрія; безстыдство и дерзость его объясняются только развѣ притворствомъ его предмѣстника. Лудовикъ XV, внукъ Великаго, превзошелъ обоихъ, и не закрывалъ грѣховъ своихъ никакою добродѣтелью.

Сія лживость, которая показывала порокъ въ видѣ добродѣтели, сіи ласкательства и подлыя услуги, которыми трепещущіе рабы старались угождать своему властелину, сіи прикрасы, которыя, въ утонченнымъ и развратномъ обществѣ закрывали наготу порока, перешли въ языкъ и оставили на немъ печать свою. Оттуда богатство словъ, оборотовъ и оттѣнокъ, подъ которыми ложь и стыдъ сокрываются; оттуда въ языкѣ женская изнѣженность, ибо женщины, обычаями двора и столицы вызванныя изъ тишины благонравнаго уединенія на позоръ и для разврата, не только сдѣлались орудіемъ сладострастія, но еще начали вмѣшиваться въ дѣла политическія и ученыя. Все вмѣстѣ, что происходило отъ двора и отъ угодливости двору, отъ порока и отъ лицемѣрства, отъ распутства женщинъ и отъ жеманства ихъ, къ тому прибавить еще должно первоначальную Французскую вѣтренность и легкомысліе, все вмѣстѣ имѣло вліяніе на языкъ и на искусства при Лудовикѣ XIV. Стыдъ и поношеніе Французской литтературы, которыя, отъ современниковъ почитались блескомъ и достоинствомъ, и въ которыхъ даже великіе люди, каковъ напримѣръ Фридрихъ Вторый находили въ свободное время для себя отраду и утѣху, собственно начинается со временъ Вольтера, и продолжается до ужасныхъ сумазбродствъ революціи.

Что нравилось слабымъ Королямъ, что сластолюбивыя и тщеславныя женщины, коварные аббаты, ползающіе придворные, обезѣянствующіе подражатели двора называли любезнымъ, изящнымъ и совершеннымъ; тому придавали подобныя наименованія піиты и ораторы, и даже люди присвоивавшіе себѣ титла богослововъ и философовъ. Свойство Французовъ открылось наиболѣе въ остроумной изобрѣтательности для угожденія сладострастію, и въ придумываніи доказательствѣ о томъ, что нѣтъ Бога, нѣтъ безсмертія, нѣтъ наитія благодати, и что все неподлежащее канонамъ строгой логики есть выдумки, басни, суевѣріе; однимъ словомъ: величіе Французовъ состояло въ стараніи изъяснить, что добродѣтель -- есть слово безъ значеній, міръ мертвая машина, человѣкъ -- средина между духомъ и животнымъ, и что порокъ дозволенъ, если онъ недоводитъ до изнеможенія способности наслаждаться. Таково было ученіе которое отъ современниковъ называлось просвѣщеніемъ, освобожденіемъ отъ суевѣрія и жреческаго ига, возрожденіемъ вѣковъ. Говорено было, что человѣколюбіе, разумъ. правила благонравія должны царствовать для выгодъ истины и мудрости, что человѣкъ вступаетъ въ права свои, что все будущее должно быть прекрасно и полезно, а все прошедшее было не что иное какъ глупость, грубость и обманы. Сіе поколѣніе, которому столько ненавистны были бремена прошедшія, незаслужило имѣть для себя будущаго, и оно. останется въ памяти людей только для того, чтобъ имъ гнушались. Сіи мысли, распространенныя богохульнымъ Вольтеромъ и Енциклопедистами. Но порожденныя распутствомъ Лудовика XIV, сіи нелѣпыя умствованія заразили даже и самыхъ лучшихъ изъ Французовъ. Невѣріе и кощунство содѣлались повсемѣстнымъ недугомъ, онѣ обнаруживаются даже въ глубокомысленномъ Женевскомъ Руссо, котораго назвать можно среднимъ существомъ между Французомъ и Нѣмцомъ. И онъ непонималъ, что въ исторіи временъ Богъ открываетъ себя людямъ, что все будетъ пустота и ничтожество, ежели въ обычаяхъ, религіяхъ и узаконеніяхъ человѣческихъ мнѣнія небудутъ уважаемы; что настоящее время въ такомъ только случаѣ имѣетъ значительность, достоинство и даже бытіе свое, когда оно основано на прошедшемъ; что мудрѣйшій и добрѣйшіе люди всѣхъ вѣковъ, герои, учредители и законодатели, посланники Божіи и пророки потому удостоены сихъ названій, что они изъ порядка, вещей невыходили, и что выступающій изъ сего порядка, вводящій новизны и все переиначинающій есть рушитель и истребитель.

Въ дѣлахъ мѣлочныхъ и легкихъ, въ поверхностныхъ прикрасахъ и фиглярствахъ Французы всегда были великіе искусники, и сія ловкость ихъ могла обмануть неопытныхъ, которые почитали ее за умственное достоинство. Но гдѣ ни вздумаютъ они изобразить божественное и высокое, тамъ Богъ оставляетъ ихъ, по тому что они сами Его оставили; ибо ни кто изъ смертныхъ не произведетъ ничего божественнаго и высокаго безъ Бога, безъ простой вѣры, безъ чистаго восторга. Въ произведеніяхъ словесности ихъ всегда слышите опредѣленные и размѣренные звуки, подобно шагамъ танцмейстерскимъ, безпрестанное лепетанье ихъ о дѣлахъ обыкновенныхъ неможетъ переродиться въ громовые звуки, въ которыхъ отзываются голоса небожителей. Въ произведеніяхъ ваянія ихъ и живописи улыбается мѣлочная нарядность, или прикрашенная порочность, или вздорное, чрезмѣрное увеличеніе страсти, которое щекочетъ изнѣженныя чувства.

Такой бытъ Французовъ произвелъ холодную ихъ бѣдность, которая однакоже безпрестанно поетъ и пляшетъ, чтобы увѣрить свѣтѣ, будто пламенное воображеніе ихъ неуступаетъ ни Греческому, ни Италіянскому, ни Испанскому. Но тайное сцѣпленіе происшествій дошло было до-того, что бѣдность ихъ почиталась богатствомъ, и пустота вдохновеніемъ; вѣчная лживость обезьянъ сихъ приняла было видъ истины; и всѣ народы забыли, или не умѣли цѣнить собственнаго своего богатства и достоинства. Сумазбродство дошло до такой степени, что чужимъ Призракомъ подавлялись свои собственныя силы и природныя способности; ибо гдѣ Просвѣщеніе шло не по одной дорогѣ съ Французскимъ, тамъ оно стѣснялось симъ послѣднимъ. Но остается рѣшить, кому болѣе нанесло вреда сіе распространеніе французскаго вкуса, чужестранцамъ ли, или Французамъ. Послѣдніе взяли себѣ въ голову. Что ихъ только образъ жизни, ихъ языкъ, ихъ искусства превосходны въ мірѣ: кто такъ мыслитъ, тотъ не идетъ впередъ, но вспять возвращается на стезѣ просвѣщенія. И мы имѣли бы другое образованіе и другія искусства, еслибъ не околдовалъ насъ народѣ сей, бѣдной и легкомысленной.

Въ нашемъ Нѣмецкомъ отечествѣ Французская зараза распространилась очень скоро, хотя Нѣмецкая честность, вѣрность и самая даже неповоротливость должны бы, кажется, долѣе предохранять насъ отъ блестящихъ мѣлочей, отъ лживости и разврата. Съ тридцатилѣтней войны стыдно стало Княжескимъ и Графскимъ дѣтямъ не разумѣть пофранцузски; со времени войны семилѣтней всякой уже, кто нехотѣлъ слыть необразованнымъ и грубымъ, долженъ былъ читать и болтать пофранцузски. А наставниками и наставницами при семъ, какъ говорили, изящномъ образованіи были дрожжи народа Французскаго: вѣтренники, пройдохи, удальцы, танцмейстеры, несчастныя дѣвки, непотребныя женщины, дома презираемыя и переправлявшіяся черезъ Рейнъ для того чтобъ очистить, выгладить и вылощить свинцовыхъ, грубыхъ и шероховатыхъ Нѣмцовъ. Сіе сумасбродство исказило наши нравы, языкъ, честность и послѣдній остатокъ благородной гордости Нѣмецкой; наконецъ оно положило непреодолимую стѣну раздѣленія между Князьями и вельможами и между народомъ. Нестыдно было неумѣть ни писать, ни говорить понѣмецки, но сдѣлать, ошибку противъ Французскаго языка почиталось грѣхомъ смертнымъ. Въ большомъ свѣтѣ и при дворахъ вообще болтали пофранцузски, языкъ Нѣмецкой казался слишкомъ простымъ, грубымъ, незамысловатымъ, и въ самомъ дѣлѣ негодился онъ ни для лживости, ни для ласкательства, ни для прикрытія порока. Каковы же отъ того были Князья и начальники, которымъ надлежало засѣдать въ совѣтахъ и понѣмецки править людьми Нѣмецкими? О, мы видѣли трухлые пни и гнилыя бревна! Какъ можетъ Князь или вельможа быть великимъ и знаменитымъ, какъ могутъ они воскрылять и одушевлять силою добродѣтели, когда неимѣютъ сего орудія, сего небеснаго дара? Языкъ народа есть свѣтлое зеркало ума его и духовной его жизни; кто чуждается языка народнаго,-- тотъ и самаго народа чуждается. Сколь ни были бы честнаго намѣренія, онъ никогда непойметъ хорошо сего народа, никогда невозможетъ вести его по своему произволу, иногда, невозможетъ одушевить его и возвысить; но что всего хуже, и его народъ понимать небудетъ, и его не одушевитъ народъ и невозвыситъ. Что ни дѣлаетъ, что ни производить человѣкъ, какъ герой, какъ художникъ, какъ законодатель, какъ изобрѣтатель всего великаго, что онъ ни выдумываетъ, творитъ, изобрѣтаетъ -- все, все идетъ къ нему изъ среды народа. Въ немъ сила, простота и величіе; въ корнѣ и въ крѣпкомъ стволѣ общества утвержденъ прекрасной цвѣтъ, коего видъ съ вершины цѣлаго народа сіяетъ для взоровъ. Нѣмецкіе Князья и Бароны конечно не были Французами, не былъ Французомъ и самъ чрезвычайный Фридрихъ; однакожъ не были они и Нѣмцами. Люди же неполучившіе отъ природы силы необыкновенной сдѣлались бѣдными выродками, окаменѣлыми фигурантами, бездушными болванами, скрыпящими флюгерами, которые вертятся по вѣтру. Они одеревянѣли въ чужеземномъ воспитаніи; куда дѣвались любовь, радость, восторгъ, священный гнѣвъ, которыми за своихъ и для своихъ должна пламенѣть грудь ихъ? Чего я не любилъ, могу ли за то сердиться, стану ли зато подвергать опасности жизнь мою? уже отъ воспитанія своего, отъ всегдашняго образа жизни, отъ обычаевъ двора они сдѣлались неутральными. Приходитъ ли къ нимъ чужеземное господство во Французскомъ видѣ и съ Французскою наружностію: они его непугаются; они остаются при своемъ рабскомъ обезъянствѣ; ибо съ малѣлѣтства были уже рабами Французскихъ прихотей; многіе, недумая о безчестіи своемъ, можетъ быть еще и радовались тому, что Французскія любезность, утонченность и скоморошество навсегда уже останется съ ними! Но что чувствовалъ и терпѣлъ народъ, какъ жаловался бѣдной, истощенной и посрамленной народъ, и какъ онъ терзался нестерпимою досадою, о томъ они неимѣли никакого понятія; ибо священная собственность, за которую всякая нація упорно и неутомимо сражается; языкъ Нѣмецкій никогда не былъ ихъ материнскимъ языкомъ; они почитали его не болѣе какъ нарѣчіемъ грубыхъ людей и черни, съ которыми иногда и говорили на ономъ, но особамъ высшаго званій оказывали честь всегда посредствомъ Французскаго.

Я смотрѣлъ на предметъ сей очень издалека. Но описать не льзя, какъ важно ето для нравовъ, для умозрѣній и вообще для дѣйствій разума; ибо каждый языкъ своимъ способомъ и своими свойствами наконецъ покоряетъ себѣ всю душу, къ нему приобыкшую. Отъ етаго произошло разнообразіе въ Нѣмецкой жизни, раздѣленіе между большими и малыми, отчужденіе Князей отъ народа, забвеніе старинной Нѣмецкой добродѣтели, строгости и вѣрности; отъ етаго давно уже опасные и вѣроломные сосѣди нашли къ намъ удобный входъ и успѣли присвоить себѣ перевѣсъ, чего они никогда бы неимѣли. Примѣръ высшихъ сильно дѣйствовалъ, и зло сіе подобно заразѣ распространялось въ тѣхъ сословіяхъ, отъ которыхъ наиболѣе зависитъ безопасность нравовъ цѣлаго народа, въ среднемъ состояніи и въ мѣщанствѣ. И у нихъ ослабѣло и разрушилось все, что прежде было прочнымъ и твердымъ; легкомысліе стало называться любезностію, болтанье мудростію, жеманство ловкостію, а вѣрность, простота и честность, которыми славились древніе Германцы, со дня на день изнемогали; даже воинственность и мужество и пламенная страсть къ храбрымъ подвигамъ уже забыты были въ народѣ; ибо Государи отъучили людей отъ оружія, направили вниманіе гражданъ къ спокойному упражненію въ рукодѣліяхъ и въ мѣлочнымъ выдумкамъ доставать деньги, а мужественные подвиги и бодрая свобода часъ отъ часу становились рѣже; все прошло, что могло бы напоминать о благородной гордости, о довольствѣ и храбрости вѣковъ минувшихъ. Владѣтели содержали при себѣ постоянныя войска и говорили: пока у насъ есть, онъ, до тѣхъ поръ никто недерзнетъ вредить, намъ! А недумали, что престолъ и государство утверждаются болѣе на храбрыхъ сердцахъ и на душахъ крѣпкихъ.

Писатели и ученые, духовенство к пророки народные шествовали тѣмъ же путемъ слѣпоты и заблужденія. Хотя нѣкоторые изъ нихъ чуждались привязанности въ Французамъ и жизни Французской, хотя порицали Французское легкомысліе, фиглярства и дурачества, противуполагая имъ Нѣмецкую важность, Нѣмецкое прилѣжаніе, Нѣмецкую основательность; но многія дѣлали то же что Французы; жизнь ихъ, направленіе дѣйствіи, способѣ упражненія въ наукахъ и искусствахъ очень походили на Французскія; и въ нихъ вѣтренность, нечестіе и невѣріе истребили вѣру прародительскую; и въ нихъ любовь и вѣрность со дня на день уменьшались, а высокомѣріе и холодность возрастали. И сердца ихъ ожесточились прошивъ Бога и противо добродѣтелей предковъ, такъ что они немогли уже отличать добраго отъ злаго, изящнаго отъ мерзкаго, истиннаго отъ ложнаго; всѣ поступки ихъ казались имъ прекрасными и совершенными; они смѣялись надъ дѣлами предковъ своихъ, почитая ихъ ребяческими и глупыми; они погрязли во лживости, ибо не могли возвыситься до простоты прародительской, до изящества, и благородной гордости своихъ предковъ; пустое жеманство и холодная нарядность -- вотъ до чего они достигли. Очевиднымъ признакомъ несчастнаго ихъ состояніе было то, что они пустоголовую, и вѣтреную, Французскую обезьяну почитали великимъ мужемъ и остроумнымъ, писателемъ. Иные хотѣли бы оставаться Нѣмцами, но уже не находили сильнаго, значительнаго, и свободнаго языка народнаго, которой одинъ, удобенъ одушевить искусства и науки. Однакожь явились нѣкоторые; а одинъ, изъ числа ихъ вознесся такъ высоко, что его въ сіи времена холодной безчувственности почесть можно знаменіемъ, Божіимъ. Я говорю о стихотворцѣ Гете, которой въ прочемъ не теперешнему времени принадлежитъ, но съ одной стороны онъ ознаменованъ прошедшимъ, съ другой будущимъ: появленіе такихъ людей показываетъ близкую перемѣну.-- Клопштокъ, Шиллеръ, и Гердеръ, имена почтенныя! Однакожъ, они слишкомъ приближались къ отраженному и болѣзненному состоянію, своего времени; часто заставляютъ они вспомнить о пустотѣ, принужденности и ложной чувствительности. И въ Германіи невѣріе глубоко пустило свои корни: богословы учили, что не было чудесъ на свѣтѣ, и что духъ есть существо ничтожное, удобно понимаемое; философы пустословили о безчувственной и мертвой натурѣ; тѣ и другіе, вмѣсто Бога хрістіанскаго, вмѣсто вѣры и надежды на спасеніе, сотворили жалкихъ идоловъ и приготовили весьма слабыя подпоры для людей, шествующихъ по бѣдственному пути жизни. Всѣ почитавшіе себя мудрецами, подражая Французскому своевольству, говорили, что старое никуда негодится, что его отмѣнить надобно, и что возмужавшій, освобожденный отъ суевѣрія человѣческій разумъ долженъ изобрѣсти для себя другаго Бога, и устроишь другое общество, которое должно быть управляемо отлично отъ обыкновенія предковъ. Такимъ образомъ они ввели и народъ въ заблужденіе, которой не хотѣлъ уже вѣрить ничему святому, и такимъ образомъ высокомѣріе и нечестіе людей часъ отъ часу возрастали. Но сумазбродство сіе наиболѣе свирѣпствовало, и находилось на послѣдней степени безстыдства, съ 1780 по 1796 годѣ. Послѣ того многіе стали думать иначе и признали свое заблужденіе; многихѣ бѣдствія обратили на путь правый, и впредь еще обращать будутъ.

Когда въ мірѣ дѣла идутъ такимъ порядкомъ , когда порокъ ставится на равнѣ съ добродѣтелью, нечестіе съ вѣрою, тщета съ добротою страсть въ новизнамъ съ почтенною стариною: тогда угрожаетъ близкая година наказанія, и живущее поколѣніе готовитъ собственную свою пагубу; тогда тяготѣетъ десница гнѣва Божія и посылаетъ или потопъ, или тирана. Тогда люди взываютъ къ Небу, но уже поздно; Небо не слышитъ ихъ воплей. Они должны понести кару за своевольство, непослушаніе и нечестіе. Добрый и злый, виновный и невинный подлежалъ единому приговору, дабы всѣ равно удостовѣрились, что есть Богъ наказующій, что всѣ замыслы человѣческіе разсѣваются какъ прахъ вѣтромъ возметаемый, и что однѣ только дѣйствія простоты и вѣрности остаются прочными.

Глупцы радовались безразсудствомъ своимъ и суетностію, презирая доблести предковъ, почитали себя образованными, просвѣщенными, изящными, и чаяли скораго приближенія золотаго вѣка свободы и счастія; а того нечувствовали, что они находятся въ сѣтяхъ лживости, и что демонъ убійства и ужасовъ стоитъ у нихъ за спиною, готовый поражать ихъ. Нѣкоторые добрые предсказывали имъ въ осторожность, что отъ пустаго цвѣта нельзя ждать плодовъ хорошихъ; но они вѣрить имъ не хотѣли. Всѣ однакожъ чувствовали, что долженствуетъ наступить великая перемѣна, коея признаки открывались во многихъ знаменіяхъ.

Наказаніе долженствовало быть политическое. Явленіе блестящее, подобное лживымъ сердцамъ и помысламъ людей сихъ, долженствовало сперва обольщать ихъ суетными надеждами и нѣсколько лѣтъ увеселять ментами; потомъ надлежало оному призраку явиться въ видѣ фуріи, отворить двери ада и выпустить на свѣтѣ измѣну, бѣшенство, ярость и убійства, дабы всѣ наконецъ удостовѣрились въ безразсудствѣ своемъ и порочности. Поелику Французы были главными затѣйщиками и соблазнителями въ оба протекція столѣтія; то отъ нихъ долженствовало родиться началу; въ Парижѣ, въ семъ мнимомъ обиталищѣ всякаго блага, надлежало появиться блестящему метеору. Дерзкія и непостоянныя мысли сихъ людей уже лѣтѣ двадцать устремлялись къ дѣламъ политическимъ; чѣмъ слабѣе они были въ своихъ силахъ, намѣреніяхъ и добродѣтеляхъ, тѣмъ болѣе не нравился имъ прежній порядокъ; старой Богъ, старая вѣра, старыя учрежденія казались имъ неприличными настоящему просвѣщенію. Положено составить новую конституцію до законамъ чистаго разума, о которыхъ въ старину совсѣмъ неимѣли понятія. Предавшись симъ высокимъ замысламъ, они забыли что они люди, и какіе своевольные люди. Какъ же могли они обуздать себя одними умственными правилами?

Война сѣверо-Американскихъ областей съ Англіею за свободу, съ 1774 до 178З года продолжавшаяся, обнаружила мысли и желанія людей, была оселкомъ, на которомъ острились политическія идеи. Императоры и Короли видя, съ какимъ вниманіемъ люди смотрятъ на происшествія и какъ судятъ объ нихъ, тогда могли бы предузнать будущія событія въ Европѣ. Вмѣсто того, еще до окончанія упомянутой воины, Императоръ Іосифѣ захотѣлъ переиначить все старое, и поступилъ въ этомъ случаѣ какъ поступили бы самые пылкіе демагоги. Въ соединенныхъ и. въ Австрійскихъ Нидерландахъ, въ Литтихѣ, въ Ауенѣ и въ другихъ мѣстахъ оказались тогда же нѣкоторыя движенія за такъ называемую свободу слово, о которомъ разумѣли сообразно мыслямъ тогдашняго вѣка, и которое сильно разгорячало пылкія головы. Наконецъ Франція представила великое позорище и привлекла всѣ прочія искры къ своему пламени.

(Сокращ. съ Нѣмецкаго.)

-----

[Арндт Э.М.В.] Король Фридрих Второй и век его: (Сокращ. с немецкаго): [Из Ист. карман. книжки на 1813 г.] // Вестн. Европы. -- 1813. -- Ч. 68, No 5/6. -- С.82-122.

Оставить комментарий Арндт Эрнст Мориц (перевод: Без указанию переводчика) (yes@lib.ru) Год: 1813 Обновлено: 29/03/2022. 51k. Статистика. Очерк: Переводы, История, Публицистика Проза	Скачать FB2 Ваша оценка:

Арндт Эрнст Мориц Король Фридрих Второй и век его

Арндт Эрнст Мориц
Король Фридрих Второй и век его