Андерсон Шервуд
Я -- болван!

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Шервуд Андерсон.
Я -- болван!

   Верьте мне, это было тяжелым ударом, и горько было мне, как никогда.
   Что обиднее всего -- это случилось благодаря моей собственной глупости. Даже вот сейчас, как вспомню, так хочется кричать, ругаться и самого себя лягнуть. Возможно, что хоть теперь я найду некоторое утешение, показав своим же рассказом, какое я ничтожество.
   Началось это в три часа пополудни в ясный октябрьский день, когда я сидел на ипподроме в Сандаски, в штате Огайо.
   Скажу вам правду, я считал свое пребывание на ипподроме весьма глупым. Дело в том, что летом я нанялся к Гарри Уайтхеду, который тренировал двух рысаков для осенних бегов, и вместе с одним негром, по имени Берт, мы ухаживали за лошадьми. Мать плакала, а сестра Милдред, мечтавшая получить место учительницы в нашем городе, бушевала и бесновалась в течение всей недели, предшествовавшей моему уходу из дома. И мать, и сестра считали бесчестием тот факт, что один из членов семьи станет грумом. Я подозреваю, что Милдред опасалась, как бы моя работа в конюшне не помешала ей получить место учительницы, о котором она столько времени грезила.
   Но ведь должен был я что-нибудь делать, а другой работы не находилось. Нельзя ведь верзиле девятнадцати лет околачиваться весь день без дела. Опять-таки я стал слишком велик для того, чтобы продавать газеты или предлагать свои услуги по уходу за лужайками. Эта работа всегда доставалась малышам, умевшим просить "со слезой". Был у нас один такой, как только пронюхает, что нужно кому-нибудь лужайку скосить или бассейн почистить, так летит с предложением услуг: я-де коплю деньги, чтобы поступить в университет!
   Я по целым ночам лежал и придумывал, как бы напакостить ему, да так, чтобы никто про то не узнал. Я мечтал, что его переедет автомобиль, или балкон ему на голову свалится. Но, впрочем, черт с ним!
   Место грума у Гарри Уайтхеда мне было как раз по душе, и Берту тоже. Мы великолепно ужились с ним. Он был рослый негр, отчаянно ленивый, конечно, с добрыми, мягкими глазами, а дрался он, что твой Джек Джонсон! [Джек Джонсон - негр-боксер, одно время чемпион мира, побил белого соперника в 1910 году, в результате чего в Чикаго произошел кровопролитный негритянский погром, с тысячами жертв с обеих сторон.]
   На его попечении находился большой, черный, рысистый жеребец Буцефал, а на моем -- маленький мерин Доктор Фриц, который ни разу еще не проиграл на бегах, когда Гарри бывало выгодно, чтобы он выиграл.
   Мы покинули наш город в конце июля в товарном вагоне и до конца ноября вместе с нашими рысаками ездили от одного ипподрома к другому. Хорошее было времечко для меня, должен сознаться. Я часто с состраданием думаю о тех мальчиках, которых воспитывают "порядочными" людьми и посылают в гимназии и университеты, -- нет у них такого хорошего друга, как мой негр Берт, никогда они не научатся ни воровать, ни как следует хлебнуть, ни мастерски ругаться. А уж о том, чтобы пройтись козырем в грязных брюках и в одной сорочке с засученными рукавами перед трибунами, на которых сидит разодетая публика... Э, стоит ли о них говорить! Эти остолопы ничегошеньки не видели на своем веку.
   А вот я так видел!
   Берт научил меня, как массировать рысака, и как бинтовать ему ноги, и как выпарить его, и еще многому, что необходимо знать каждому настоящему мужчине. Берт мог забинтовать ногу так, что вы подумали бы, будто это кожа лошади, если только бинт бывал того же цвета. И он, наверное, был бы превосходным жокеем, вроде Мерфи или Уолтера Кокса, не будь он негром.
   Черт меня возьми, вот весело бывало!
   Доберемся, скажем, до уездного городка в субботу или в воскресенье, а ярмарка и бега начинаются только во вторник -- и длятся до самой пятницы.
   Доктор Фриц, предположим, участвует в рысистом состязании во вторник, а в четверг Буцефал всех "на лопатки положит".
   Поэтому у меня бывало сколько угодно свободного времени; идешь послушать, что говорят люди, знающие толк в лошадях; посмотришь, как Берт одним ударом сшибет с ног какого-нибудь нахала. И вот узнаешь многое и о лошадях, и о людях, что пригодится на всю жизнь, если сумеешь толком "засолить" про себя все, что ты слышал, чувствовал и видел!
   Кончились бега -- Гарри назад домой во всю прыть, ибо там у него много лошадей было, которых он давал внаймы, а мы с Бертом запряжем Доктора Фрица и Буцефала в легкие колясочки и едем себе на следующую ярмарку -- не торопясь, чтобы не разгорячить лошадок.
   А потом все сызнова.
   Черт возьми, господи ты боже, что за наслаждение -- все эти дубки и березки, и сосенки, белые, красные, черные, что растут вдоль дороги! Как они пахнут! Берт поет -- и чудно поет -- какую-нибудь грустную песню. Девчонки на нас из окон смотрят. Можете себе утереть нос вашими университетами! Я лучше вашего знаю, где нужно получить образование.
   Приедем в какой-нибудь городок, скажем, в субботу вечером, и Берт говорит:
   -- Заночуем здесь.
   Сделано!
   Отведешь лошадок в стойло, накормишь и напоишь их, а потом выберешь из сундучка воскресные тряпки.
   Пройдемся с Бертом по главной улице, и все это на нас смотрят -- видят, что идут спортсмены.
   Это было до того, как запретили водку -- этакое идиотство! -- зайдем мы с Бертом в салун, сядем, а вокруг нас тотчас собирается деревенщина; обязательно найдется один, который хочет показать, что он тоже что-нибудь в лошадях смыслит, и начнет расспрашивать. А ты ври сколько влезет! Конечно, лошади мои собственные, и какие лошади!
   Кто-нибудь из пареньков обращается к Берту: "Не выпьете ли с нами рюмочку?" А Берт так и ошарашит его своей важностью и так небрежно ответит: "Ну что ж, ладно, пожалуй, выпью с вами. Одну четверть, я согласен". Ах, черт возьми!
   Но вовсе не об этом хотел я вам рассказать.
   Вернулись мы в конце ноября, и я обещал матери, что навсегда покончил с бегами и с рысаками. Много чего приходится обещать матери, и все потому, что она ничего не понимает.
   И так как в моем родном местечке не стало за время моего отсутствия больше работы, чем было раньше, то я отправился в Сандаски и снова нашел хорошее место по уходу за лошадьми. Хозяин мой занимался -- да чем только он не занимался! Породистые жеребцы для случки, и наемные лошади, и угольное дело, и амбары для хранения вещей, и контора по продаже недвижимости.
   У меня было хорошее место, хорошие харчи, недурная койка в овине, выходной день каждую неделю, а работа -- знай насыпай овса и сена орде добродушных битюгов, которые вряд ли могли бы померяться в беге с лягушкой.
   Я не мог ни на что пожаловаться, да еще и домой посылал денежки.
   И вот, как я было начал вам рассказывать, открылись осенние бега в Сандаски. Я получил отпуск в полдень, надел выходное платье, новый коричневый котелок, крахмальный воротничок и пустился в путь.
   Раньше всего я отправился в город пошататься с бездельниками. Я всегда говорил себе: "не ударь в грязь лицом" -- и вел себя сообразно с этим.
   В кармане у меня было сорок долларов. Я зашел в лучший отель, подошел к табачной стойке и говорю так важно: "Три сигары по четвертаку".
   В фойе и в баре было много спортсменов и приезжих, все хорошо одетые, и я смешался с ними в общей беседе. В баре я заметил одного напомаженного франтика, с тростью и с пышным бантом. Тьфу, терпеть не могу таких субъектов, тошнит от них. Я понимаю, мужчина должен хорошо одеваться, но не надо разыгрывать наследника английского престола. Я довольно бесцеремонно отодвинул его в сторону и заказал себе виски. Он посмотрел на меня, как бы замышляя показать фасон, но, как видно, раздумал и смолчал. А я -- ноль внимания на него и заказал себе еще стаканчик. Затем я вышел, нанял такси на ипподром и там купил самый дорогой билет на трибунах -- но не в ложе, -- это, по моему, уже чванство.
   Сижу я в самом лучшем настроении и смотрю, как грумы в грязных панталонах с попонами через плечо выводят лошадей, как это делал я год тому назад.
   И так же, как мне нравилось в свое время быть грумом, так нравилось мне сидеть на трибуне и с важным видом поглядывать вокруг себя. Я всегда говорил, что все хорошо, если умеешь понимать вещи в должном освещении.
   Ну-с, так вот как раз впереди меня сидел молодой человек с двумя барышнями -- все моих лет. Молодой человек мне очень понравился. Возможно, что он учился в университете и когда-нибудь будет юристом, или редактором газеты, или чем-нибудь в этом роде, но он не был горд. Попадаются среди этих господ недурные парни, и этот был один из них.
   С ним была его сестра и еще одна девушка. Сестра оглянулась через плечо случайно, конечно, -- о, она была не из таких, -- и наши глаза встретились.
   Вероятно, вам самим приходилось переживать нечто подобное.
   Фью! Не девушка, а персик! На ней было такое мягкое синее платье -- оно не бросалось в глаза, но видно было, что хорошо сшито. Настолько я еще знаю в этом толк.
   Я покраснел, когда она посмотрела на меня, и она тоже. Самая чудная девушка, какую я когда-либо встречал в своей жизни! Она не была горда, и говорила она правильно и красиво, но не как эти синие чулки учительницы. Одним словом, девчонка на пять с плюсом! Я подумал, что отец ее, вероятно, зажиточный человек, но не настолько богат, чтобы детки смотрели на всех сверху вниз. Возможно, что это аптекарь, или владелец галантерейного магазина, или что-нибудь в этом роде. Она мне ничего об этом не сказала, а я и не думал спрашивать.
   Что ж, мои предки тоже ведь были не кто-нибудь. Дедушка был из Уэльса и там у себя...
   А впрочем, к черту предков!
   Кончился первый заезд, и этот молодой человек покинул своих барышень и пошел ставить на одну из лошадей. Я понял, что он собирается делать, хотя он не кричал об этом во всеуслышание, как делают многие другие.
   Так вот, вернулся он и, слышу, рассказывает своим девицам, на какую лошадь поставил. Когда начался заезд, они чуть не вскочили с мест и возбужденно прыгали, как обыкновенно делают все в таких случаях, когда ваша лошадь идет одной из первых и вы надеетесь, что она придет первой.
   Но этого не случилось, ибо лошадь, на которую он ставил, видимо, давно порастратила всю свою прыть.
   А затем -- и вскоре -- вывели лошадей для рекордного бега "2.18", и среди них был знакомый мне рысак. Он входил в число бегунов Боба Френча, но принадлежал он некоему мистеру Мэтерсу, из Мариэтты, в штате Огайо.
   Этот мистер Мэтерс был очень богат, у него были каменноугольные копи, или нечто в этом роде, и великолепный дом в деревне. Он ужасно любил бега и лошадей, но был пресвитерианцем, и, я полагаю, его жена тоже, да еще почище его. Вот почему он никогда не записывал лошадей под своим именем, и в нашем мире, вокруг бегов, поговаривали, что, когда один из рысаков Мэтерса готов к делу, последний поручает его Бобу Френчу, а жене говорит, будто его продал.
   А Боб поступал со своими лошадьми как ему было угодно, и я его за это не упрекаю. Иногда его лошадь выигрывала, а иногда проигрывала, смотря по тому, как выгоднее было Бобу. Но это меня лично нисколько не интересовало в те дни, когда я был грумом. Меня интересовало только одно: чтобы мой Доктор Фриц был в безукоризненном состоянии для бегов.
   И вот этот самый Боб Френч записал на бега одну из лошадей Мэтерса, а звали ее Бен Ахем, или что-то вроде этого, быстрый, как молния, мерин, с рекордом в 2.21, но я уверен, что он мог бы взять 2.08 или 2.09.
   Откуда были у меня эти сведения?
   Когда я в прошлом году работал вместе с Бертом, у того оказался приятель -- негр, работавший у Мэтерса, и однажды, когда наш хозяин уехал домой и мы были свободны, этот негр пригласил нас в гости.
   Все отправились на ярмарку, и дома остался только этот негр; он показал нам всю квартиру, потом он и Берт распили бутылку, которую мистер Мэтерс спрятал от своей жены, и наконец мы пошли смотреть лошадей.
   Когда оба негра проглотили бутылку до последней капли, то оба оказались сильно "в градусе". Берт всю жизнь мечтал быть жокеем, что ему, как негру, было недоступно.
   Ему удалось уговорить другого негра, и тот позволил ему вывести Бена Ахема и проехаться на нем милю на собственном полигоне Мэтерса. И вот тогда мы убедились, что Бен Ахем -- это молния.
   Но не успели мы еще поставить его в стойло, как вернулась с ярмарки одна из дочерей Мэтерса, и нам пришлось здорово поторопиться.
   Это я передаю вам для того, чтобы все было ясно для вас.
   Я наблюдал за этим молодым человеком, -- он был в весьма подавленном настроении. Сами ведь знаете, как молодой человек себя чувствует в таких случаях, когда поставил на лошадь и проиграл и свои деньги, и деньги своих барышень. Одна из них, как я быстро сообразил, была его сестра, а другая -- возлюбленная.
   "Угу, -- мыслю я про себя, -- надо его наставить на путь истинный".
   Он был очень мил, когда я потрогал его за плечо. И он, и барышни были в высшей степени любезны со мной с начала до конца. Я их за это не упрекаю.
   Он откинул голову назад, и я поделился с ним моими сведениями о Бене Ахеме.
   -- Не ставьте на него ни одного цента, в этом заезде он будет так же быстро бегать, как вол за плугом. А после первого заезда ставьте на него все до последней сорочки!
   Вот так я ему и сказал.
   Никогда я не видел, чтобы человек был вежливее, чем он со мною.
   Я уже раза два посмотрел на его сестру, а она на меня, и оба мы покраснели.
   Рядом с нею сидел один жирный человечек, и что же вы думаете? Мой молодой человек не побоялся попросить его быть столь любезным и поменяться местами со мною.
   Черт меня возьми! Вот я и влопался. Что за осел я был, когда, увидев франта с тросточкой и бантом, напился виски, чтобы только пофанфаронить.
   И теперь, когда я сяду рядом с нею, она, наверное, почувствует, что от меня спиртом разит. Я готов был сам себя кой-куда лягнуть, согнать с трибун и заставить пробежаться по всему ипподрому, быстрее тех кляч и битюгов, которых позаписывали в этом году на бега!
   Эта девочка, видно, не дура.
   Чего бы я не отдал за мятную лепешку, или лимонный леденец, или что-нибудь в этом роде, чтобы отбить запах виски. Мое еще счастье, что в кармане у меня были сигары -- по четвертаку штука, -- и как раз перед тем, как толстяк встал, чтобы поменяться со мною местами, я вынул две сигары, подал одну из них моему новому знакомому, а вторую сам закурил и уселся рядом с барышней.
   Они представились. Его звали Уилбур Вессен, сестру -- Люси, а вторую барышню -- мисс Элинор Вудбери; ее отец был фабрикантом и где-то в Тиффине выделывал бочки.
   Я думаю, что это их благозвучные имена сбили меня с панталыку. Парень, который был грумом на бегах, а теперь работает грумом у богатого человека, владельца того, сего и этого, нисколько не хуже кого-либо другого... Я часто думал об этом, и такого же мнения и сейчас.
   Но вы знаете, что такое человек? И поверьте, всему виною ее синее платье, и ее глаза, и то, как она на меня посмотрела за минуту перед тем, через плечо брата.
   Мог ли я после этого показаться простофилей-деревенщиной, а?
   Ну, конечно, я разыграл из себя дурака, вот что я сделал. Я заявил, что меня зовут Уолтер Мэтерс из Мариэтты, и вслед за этим стал врать наибессовестнейшим образом!
   Я сказал, что мой отец -- владелец этой лошади и он поручил ее Бобу Френчу, ибо честь семьи не позволяет отцу записывать лошадей под своим именем.
   И пошел, и пошел, мне ведь только нужно было разойтись!
   Они все наклонились в мою сторону и слушали, и я видел, как блестели глаза Люси Вессен!
   Я стал рассказывать о "нашем" особняке в Мариэтте, об огромных конюшнях, о великолепном доме на холме, с которого открывался дивный вид на реку Огайо. Но я был достаточно умен для того, чтобы не говорить беспардонно хвастливым образом. Нет, я только намекал и давал им шанс повыпытать из меня побольше. Я делал вид, что очень неохотно рассказываю о себе.
   В нашей семье, правда, никогда не было фабрикантов, и насколько я помню, мы всегда были весьма бедны. Но мы никогда ни к кому за помощью не обращались, и мои предки жили в Уэльсе.
   Впрочем, к черту предков!
   Сидим и беседуем, будто мы уже годы как знаем друг друга. Я еще добавил, что мой отец послал меня в Сандаски, чтобы я тайком присмотрелся, не устраивает ли Боб Френч каких-нибудь трюков.
   И, продолжая свой блеф, я сказал, что мне доподлинно известно, что в первом заезде Бен Ахем проиграет, ибо будет бегать с быстротой хромой коровы. Но затем он покажет себя и "со всех шкуру живьем спустит". И для вящего доказательства я вынул тридцать долларов и попросил Уилбура Вессена быть столь любезным сходить и поставить за меня эти деньги на Бена Ахема -- я, мол, не могу сам идти, из опасения встретить Боба Френча или кого-либо из "наших" грумов.
   Конечно, так оно и было. Во время первого заезда Бен Ахем бежал, как деревянная кобыла, и пришел почти последним к финишу. Тогда Уилбур Вессен отправился ставить на Бена Ахема, а я остался с барышнями, и когда мисс Вудбери засмотрелась в противоположную сторону, Люси Вессен коснулась плечом моего плеча. Не то чтобы опереться о мое плечо, нет! Только так, как умеют женщины, -- и близко подойдет к тебе, и останется далеко от тебя вместе с тем. Вы, верно, и сами это знаете. Черт!
   Через некоторое время случилось нечто такое, что меня ошарашило.
   Они между собою решили, что Уилбур поставит на Бена Ахема пятьдесят долларов и барышни из своих собственных денег каждая по десяти.
   Я себя чувствовал прескверно, но самое скверное было впереди.
   Бен Ахем и деньги, которые мои новые друзья поставили на него, меня мало тревожили. Все вышло как по писанному. Бен Ахем мчался с такой же быстротой, с какой крестьянка пытается распродать меру гнилых яиц. Мы выиграли на наши ставки пять на один!
   Но меня грызло совсем другое.
   Когда Уилбур, поставив на Бена Ахема, вернулся, он стал уделять все внимание своей мисс Вудбери, а я и Люси Вессен были предоставлены своему собственному усмотрению, как два путешественника на пустынном острове. Господи, если бы я не наврал, если бы можно было найти выход! На свете нет никакого Уолтера Мэтерса, о котором я говорил, и никогда не было, а если бы я узнал, что в Мариэтте такой имеется, я бы завтра же отправился туда и прикончил его.
   А теперь я сам себе яму вырыл, этакий идиот!
   Бега вскоре кончились, Уилбур отправился получать наши выигрыши, а потом мы наняли такси в город, зашли в самый лучший ресторан, и Уилбур угостил нас чудесным ужином с шампанским в придачу.
   Уилбур с мисс Вудбери, я с Люси Вессен. Она говорила мало, а я и того меньше. Одно только я наверняка знаю: не потому я ей нравился, что наврал о богатом отце и прочем таком. Можно всегда разобраться в... -- эх, проклятье!
   Попадается такая девушка, подобную которой вы видите только раз в жизни, и если вы не приметесь тотчас за дело и не будете ковать железо, пока оно горячо, -- кончено, вы упустили все в жизни, и вам остается только камень на шею и с моста в речку.
   Она посмотрит на вас, будто взглядом изнутри, и вы сразу начинаете понимать, что хотите эту девушку себе в жены, чтобы она была прекрасно одета, купалась бы в цветах и чтобы она была матерью тех детей, что когда-либо будут у вас; вы хотите слушать хорошую музыку, а не шимми и джаз-банды. Черт!
   Недалеко от Сандаски, как раз по ту сторону залива, имеется место под названием Кедровая Стрелка. После ужина мы отправились туда на моторном катере -- только мы четверо.
   Уилбур, его сестра и мисс Вудбери должны были поспеть обратно к десятичасовому поезду в Тиффин. Когда вы находитесь в обществе таких девушек, как Люси и мисс Вудбери, нельзя пренебрегать расписанием поездов и оставаться потом всю ночь на улице, как будто с вами уличные девчонки.
   Вот почему Уилбур целых пятнадцать долларов ухлопал на этот катер, но я лишь случайно узнал об этом. Он не был из тех, что кричат на всю улицу, сколько и за что они уплатили!
   На Кедровой Стрелке мы не стали смешиваться с этими деревенскими баранами.
   Там были залы для танцев и столики, и тут толпа дрыгала ногами и набивала себе брюхо; но зато имелся превосходный пляж, где можно было гулять и забраться где потемнее.
   Люси почти ни слова не говорила, и я не больше ее. Я вспомнил об ужине и подумал с радостью, как хорошо, что мать научила меня вести себя подобающим образом за столом, есть суп "без музыки", не ржать, как лошадь, и не шуметь, словно барышник на ярмарке.
   Уилбур со своей барышней ушел гулять по пляжу, а я и Люси уселись в темном уголке, где никого не было, и просидели там вплоть до той минуты, когда нам пришлось идти назад к поджидавшему нас катеру.
   И вот как это случилось.
   Как я уже говорил, мы сидели в темном уголке у воды среди корней старых деревьев, и, конечно, в воздухе пахло водою и ночь была, как -- ну, как вам сказать, будто можно было протянуть руку и ощутить эту ночь -- такая она была мягкая, теплая, темная и благоухающая.
   Мне хотелось плакать, я готов был ругаться, у меня было желание вскочить и пуститься в пляс, -- я с ума сходил, я был счастлив, я был удручен.
   Когда Уилбур со своей девушкой стали возвращаться, Люси завидела их приближение издали и говорит: "Теперь пора идти к поезду". Она тоже чуть что не плакала; но она не переживала того, что я, и не могла так страдать, как я.
   И вдруг, раньше чем Уилбур и мисс Вудбери успели подойти к нам, она подняла голову, быстро поцеловала меня и прижалась ко мне, вся дрожа и -- черт!
   Право, как вспомню, так у меня появляется желание заболеть раком и умереть. Вы, должно быть, понимаете меня.
   Мы возвращались в катере через залив, окутанный тьмой. Люси прошептала: "Мне кажется, что я могла бы сойти с вами из катера и пойти по воде"; и как ни глупо это звучало, но я понял, что она этим хотела сказать.
   Вскоре мы были уже на вокзале, переполненном зеваками и бездельниками, -- мог ли я ей сказать то, что у меня звучало в душе?
   -- Вы мне будете писать, и я вам, -- вот все, что она мне сказала.
   Недурно, а? Много у меня шансов оставалось! Столько же, сколько есть у стога сена, объятого пламенем, шансов на спасение.
   Возможно, что она напишет мне по адресу "Уолтеру Мэтерсу, Мариэтта, Огайо" и получит обратно со штемпелем: "у нас таких не водится", или в этом роде, я же не знаю, что они там печатают на конвертах.
   А я вздумал разыгрывать перед нею важную персону, я дурачил ее -- самую чистую душу, какую только Бог когда-либо создавал. А теперь -- много у меня шансов оставалось! Черт!
   Поезд прибыл, и она вошла и села. Уилбур Вессен подошел ко мне и пожал мне руку, а мисс Вудбери тоже была очень мила, любезно поклонилась мне, и я ей. Поезд тронулся, и я убежал, рыдая как баба.
   Господи, я мог бы броситься догонять поезд, но какая и кому от этого будет польза? Ну, скажите, видели вы когда-нибудь подобного болвана?
   Даю вам слово, если бы я сломал сейчас руку, или мне поездом отрезало бы ногу, я бы не стал даже ходить к доктору. Сел бы здесь, и пусть болит, пусть!
   Вот что я сделал бы!
   Но бьюсь об заклад -- если бы не это проклятое виски, я бы никогда не был так глуп, чтобы завраться и не суметь вывернуться.
   Попадись мне этот напомаженный франт с тростью и с бантом на воротничке! Я бы ему по физиономии свистнул, подлые его глаза! Болван он, вот он что!
   А если я не такой же болван, то найдите мне другого, и я брошу свою службу и передам ее ему. Не желаю я работать, и зарабатывать и кормить такого болвана, как я!

---------------------------------------------------------------

   Первое издание перевода: Кони и люди. Рассказы / Шервуд Андерсен; Пер. с англ. М. Волосова. -- Л.; М.: Петроград, 1926. -- 249 с.; 20 см. -- (Б-ка худож. лит.).
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru