Ахшарумов Иван Дмитриевич
Семейство Брызгаловых

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
ИВАНА ДМИТРІЕВИЧА
АХШАРУМОВА.

Томъ 1-ый.

ПОВѢСТИ И РАЗСКАЗЫ.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Изданія книгопродавца Н. Г. МАРТЫНОВА.
1894.

СЕМЕЙСТВО БРЫЗГАЛОВЫХЪ.
Повѣсть.

I.

   Въ департаментѣ, гдѣ служилъ Иванъ Ивановичъ Брызгаловъ, ходили зловѣщіе слухи. Толковали о важныхъ перемѣнахъ въ будущемъ и... о "сокращеніи штатовъ".
   Комиссія, занимавшаяся этимъ дѣломъ, давно окончила свои труды и представила ихъ по начальству, но они оставались въ тайнѣ, хотя извѣстно было, что предстоятъ, во всякомъ случаѣ, важныя перемѣны и много чиновниковъ останется за штатомъ. Кто будетъ въ числѣ этихъ несчастныхъ?-- вотъ вопросъ, который волновалъ всѣ умы и, даже во снѣ, тревoжилъ Ивана Ивановича и его сослуживцевъ. Въ связи съ новыми порядками, предстояла и перемѣна начальства: старый директоръ уходилъ на покой, а на его мѣсто назначался новый, молодой, изъ военныхъ, и какъ говорили; "у, какой крутой"!
   -- Еслибы его пр--во Николай Гавриловичъ не уходили отъ васъ,-- разсуждалъ экзекуторъ, полный краснощекій мужчина, со Станиславомъ на шеѣ и брюшкомъ,-- оно, конечно, ничего бы: всѣхъ насъ до единаго знаютъ, со мной 15 лѣтъ служили, а то вѣдь новое начальство! поди, разговаривай съ нимъ, да еще говорятъ: крутой!
   -- Конечно, кабы Николай Гавриловичъ оставались...-- поддакивали чиновники и были до того встревожены, что бродили по департаменту, какъ очумѣлые, и совсѣмъ не занимались дѣлами, а все больше курили папиросы и болтали.
   Столоначальникъ Брызгаловъ сидѣлъ за своимъ столомъ, на просиженномъ имъ самимъ кожаномъ креслѣ, и казался совсѣмъ пришибленнымъ, точно его обухомъ по головѣ хватили.
   -- Сидѣлъ, сидѣлъ 20 лѣтъ за этимъ столомъ и вдругъ -- пошелъ вонъ!-- разсуждалъ онъ самъ съ собою и даже сдѣлалъ кляксъ на бѣлой бумагѣ, чего прежде съ нимъ никогда не случалось.
   Конечно, онъ можетъ разсчитывать, что его труды и долголѣтняя служба будутъ оцѣнены,-- ну, а если нѣтъ? Морозъ подралъ его по кожѣ, и передъ нимъ предсталъ грозный образъ супруги его, Марьи Кузьминишны, со всѣми дѣтьми за нею, и даже съ кухаркой Ариной, съ ея голыми локтями и пестрымъ сарафаномъ, туго перевязаннымъ подъ толстою грудью. Иванъ Ивановичъ всталъ и въ волненіи прошелся по комнатѣ, потирая себѣ лобъ. Онъ былъ невзрачный человѣкъ, въ особенности на первый взглядъ: худой и длинный, съ землистымъ цвѣтомъ лица, толстымъ носомъ и рыжими съ просѣдью волосами, которые носилъ коротко обстриженными. Одѣтъ онъ былъ всегда въ вицъ-мундиръ, который супруга его тщетно старалась содержать въ порядкѣ: Иванъ Ивановичъ каждый день умудрялся перепачкать его чернилами, закапать сургучемъ или стеариномъ, а часто и разорвать на локтяхъ или на фалдахъ: пуговицы онъ также терялъ часто, и немилосердно пачкалъ и мялъ рукава рубашки, изъ подъ которыхъ неуклюже выставлялись его большія, красныя руки. На службѣ онъ былъ, что называется, вьючною лошадью, на которую валили все, что ни попало. Онъ зналъ всѣ дѣла, помнилъ наизусть всѣ приказы и сидѣлъ уже 20 лѣтъ столоначальникомъ, безъ малѣйшей надежды превратиться когда либо въ начальника отдѣленія. Онъ впрочемъ не претендовалъ на это и былъ доволенъ своимъ положеніемъ: товарищи любили его и уважали, начальство цѣнило его труды, хотя и обходило постоянно мѣстами, а его пр--ство Николай Гавриловичъ удостоилъ даже крестить самолично его меньшаго сынка Ванюшу, послѣ котораго Марья Кузьминишна объявила мужу, что шабашъ,-- больше дѣтей не будетъ.
   Прошелъ цѣлый мѣсяцъ въ мучительномъ ожиданіи, чиновники истомились совсѣмъ и похудѣли, а сторожъ Михеичъ даже пить пересталъ, боясь, что и его оставятъ за штатомъ. Ходили самые разнообразные слухи: одни говорили, что все рѣшено измѣнить, другіе утверждали напротивъ, что все останется по прежнему,-- изъ достовѣрныхъ источниковъ, молъ, слышали, что даже директоръ старый остается и никакой ломки не будетъ.
   -- Конечно,-- повторялъ экзекуторъ,-- если его пр--ство Николай Гавриловичъ съ нами останутся,-- бояться нечего...
   Впрочемъ экзекуторъ не особенно боялся и новаго начальства: онъ зналъ такой секретъ, при которомъ со всякимъ начальствомъ могъ поладить; сверхъ того, имѣлъ и другія основательныя причины быть спокойнымъ насчетъ своей дальнѣйшей судьбы.
   -- Ну, что, Иванъ Ивановичъ,-- повторяла Брызгалову его супруга, Марья Кузьминишна, пришивая пуговицу къ его вицъ-мундиру,-- я тебѣ говорила: ничего не будетъ, все вранье одно. И можетъ ли быть, чтобы людей такъ, ни за что, ни про что, со службы прогоняли,-- ну, а если, не дай Богъ, что и случится тамъ у васъ въ департаментѣ, такъ тебя не тронутъ, недаромъ же намъ кумъ Николай Гавриловичъ. Да я сама къ нему пойду, и къ новому директору пойду, вотъ что!
   -- Дай Богъ, дай Богъ!-- отвѣчалъ Иванъ Ивановичъ,-- одѣваясь на службу.
   Онъ скоро вышелъ, совсѣмъ готовый, пить чай въ столовую и былъ радостно привѣтствованъ своею семьею. Старшая дочка, Соничка, хорошенькая дѣвушка лѣтъ семнадцати, разливала чай; Марья Кузьминишна, дама уже не молодая, но еще красивая, со строгимъ профилемъ и черными съ просѣдью волосами, сидѣла тутъ же въ утреннемъ капотѣ и бѣломъ чепцѣ; Сережа, старшій мальчикъ, собирался въ гимназію, а двое меньшихъ, Катюша и Ваничка, тянули молоко изъ большихъ чашекъ, капая на скатерть и на свои передники. Иванъ Ивановичъ пилъ чай, курилъ трубку и сидѣлъ за столомъ, радуясь на свое семейное счастье.
   -- Какъ хорошо дома,-- думалъ онъ, улыбаясь всѣмъ и всему, что видѣть передъ собою: женѣ и дѣтямъ, комнатѣ, чашкамъ, самовару; даже улыбнулся на кухарку Арину, которая возилась въ коридорѣ, засучивъ рукава и поднявъ подолъ выше колѣнъ; она почему-то не считала своего барина за мужчину и, повернувшись къ нему широкимъ задомъ, съ азартомъ мыла и терла полы.
   -- Ну, пора мнѣ на службу,-- сказалъ Брызгалсвъ,-- вставая, и, простившись съ женою и дѣтьми, вышелъ въ переднюю.
   Путь былъ далекій,-- съ Петербургской стороны, гдѣ онъ жилъ, на Мойку, въ департаментъ; но онъ обыкновенно дѣлалъ его пѣшкомъ, только переѣзжая Неву, лѣтомъ на яликѣ или на пароходѣ, а зимою на санкахъ по льду, съ мужикомъ на конькахъ сзади. Переѣхавъ и на этотъ разъ Неву тѣмъ же способомъ, онъ пошелъ по Дворцовой площади и дорогою думалъ о томъ, что вотъ скоро наступятъ праздники и чиновникамъ дадутъ награду,-- деньги изъ остатковъ отъ годоваго кредита; деньги эти выдавались каждый годъ къ рождеству и на нихъ всякій разсчитывалъ, какъ на прибавку къ содержанію.
   -- Въ этомъ году хорошо!-- разсуждалъ самъ съ собою Брызгаловъ, кутаясь въ шубу отъ снѣга и вѣтра,-- столоначальникамъ, говорятъ, по 200 рублей дадутъ.
   -- Шубу надо бы поправить,-- продолжалъ онъ мечтать, дрожа отъ холода,-- обтерлась совсѣмъ, да и вицъ-мундиръ того! Но онъ вспомнилъ, что надо прежде Соничкѣ сшить новое платье къ празднику, Марьѣ Кузьминишнѣ справить бурнусъ, внести за Сережу въ гимназію,-- вспомнилъ и махнулъ рукой, такъ какъ цифры расхода очевидно не сходились съ приходомъ. Да и о чемъ тутъ думать? все равно, Марья Кузьминишна отберетъ награду и сама распорядится. Мысли его приняли другой оборотъ:-- отчего у людей есть деньги, а у него нѣтъ? Хоть бы 200 тысячъ выиграть на единственный выигрышный билетъ, скопленный въ продолженіе многихъ лѣтъ, да и то заложенный въ банкѣ.
   -- Ну, хоть не 200 тысячъ, а десять или пять бы выиграть! Домикъ на Петербургской, въ Босомъ переулкѣ, гдѣ они живутъ, можно бы купить тогда; лавочникъ-хозяинъ говорилъ, что за 4 тысячи продастъ; съ переводомъ банковскаго долга осталось бы на приданое Соничкѣ, да шубу можно бы какъ нибудь справить.
   "Эй, берегись!" раздалось у него надъ самымъ ухомъ. Пара лихихъ рысаковъ, съ толстымъ кучеромъ на козлахъ, пронеслась мимо и чуть не сшибла его съ ногъ. Мечты его отъ испуга стали тотчасъ же скромнѣе:
   -- Хоть бы 200 рублей дали къ празднику и то бы хорошо, а какъ полтораста дадутъ или сто двадцать, какъ въ прошломъ году,-- что тогда будетъ? Бѣда!
   Марья Кузьминишна уже нѣсколько разъ допрашивала его, сколько дадутъ къ празднику, и все до копѣйки впередъ разсчитала и заранѣе распредѣлила. При ихъ малыхъ средствахъ, малѣйшій дефицитъ въ приходѣ переворачивалъ все вверхъ дномъ и дѣлалъ страшный переполохъ въ хозяйствѣ.
   -- Ну, а если вдругъ ничего, да и за штатомъ?!-- померещилось Ивану Ивановичу; онъ чуть не закричалъ и громко произнесъ: -- Да нѣтъ, не можетъ быть, за что же?
   Но сердце его уже било тревогу и онъ почти бѣгомъ бросился по Мойкѣ къ департаменту, желая собственными глазами удостовѣриться, что все еще обстоитъ благополучно, все по прежнему на своемъ мѣстѣ: столъ, чернильница и протертое кресло, дѣла и бумаги, и старыя картонки,-- все, съ чѣмъ онъ сжился и свыкся въ продолженіи столькихъ лѣтъ и жить безъ чего, ему казалось невозможнымъ. Все стояло на мѣстѣ, но въ департаментѣ ходили тревожные слухи и между чиновниками замѣчался опять переполохъ. Экзекуторъ разсказывалъ, что вчера вечеромъ курьеръ привезъ весьма нужный пакетъ на имя директора, а сегодня утромъ рано его превосходительство уѣхали къ министру. Что было въ страшномъ пакетѣ, неизвѣстно; но курьеръ, привозившій его, говорилъ писарямъ, что все кончено -- упраздняютъ весь департаментъ! Волненіе росло съ каждымъ часомъ и угрожало превратиться въ ропотъ противъ начальства, какъ вдругъ все стихло и замерло.
   Пріѣхалъ директоръ и съ нимъ военный генералъ. Тотчасъ же позвали въ директорскій кабинетъ начальниковъ отдѣленій, и черезъ нѣсколько минутъ все стало извѣстно. Гроза разразилась надъ самою головою: Николай Гавриловичъ былъ смѣненъ и зачисленъ въ сенатъ, на его мѣсто назначенъ другой,-- тотъ самый генералъ, который пріѣхалъ съ нимъ; 17-ть человѣкъ чиновниковъ оставлены за штатомъ и въ числѣ ихъ одинъ изъ старѣйшихъ столоначальниковъ, Брызгаловъ. Впереди ожидалась дальнѣйшая ломка, и военный генералъ былъ назначенъ, какъ говорили, со спеціальною цѣлью все подтянуть,-- привести въ дисциплину распущенную команду стараго статскаго генерала.
   Иванъ Ивановичъ сидѣлъ за своимъ столомъ, какъ пораженный громомъ, не говорилъ ни съ кѣмъ и тупо глядѣлъ на свои бумаги.
   -- Какія бумаги, зачѣмъ онѣ?
   Старый столъ, покрытый клеенкой, и кресло, имъ просиженное, какъ будто прощались съ нимъ и говорили: "Иванъ Ивановичъ, какъ же это такъ, неужели мы разстаемся?" А вонъ чернильница на столѣ, вся закапанная чернилами, съ трещиной на боку,-- неужели и она перенесетъ разлуку и не разсыплется на части, проливъ потоки чернильныхъ слезъ?
   -- Какъ же теперь? что будетъ съ нами?-- шепталъ Брызгаловъ,-- 200 рублей, Сережа, платье Соничкѣ!
   Мысли путались у него въ головѣ, а надъ ухомъ его звучали чьи-то неотвязчивыя слова: "Иванъ Ивановичъ, ступайте къ директору".
   Надъ нимъ стоялъ экзекуторъ и дергалъ его за плечо.
   Въ пріемной залѣ собрался весь департаментъ; чиновники стояли вытянувшись и ожидали новаго начальника; къ нимъ вышли оба директора, старый и новый. Новый обратился къ собравшимся съ привѣтственною рѣчью, въ которой высказалъ надежду, что они будутъ помогать ему на новомъ, пока мало знакомомъ для него, поприщѣ, и что всѣ они призваны трудиться для одной общей благой цѣли.
   -- Мой долгъ,-- прибавилъ онъ, прикладывая руку къ груди,-- цѣнить и поощрять честный, усердный трудъ, но я буду неумолимъ ко всякому нарушенію обязанностей.
   Затѣмъ онъ ловко расшаркнулся, звеня шпорами, и уѣхалъ.
   Старый директоръ, оставшись съ бывшими своими подчиненными, благодарилъ ихъ за усердную службу и сожалѣлъ, что разстается съ ними; онъ хотѣлъ еще что-то сказать, но голосъ его оборвался и онъ заплакалъ. Заморгали и чиновники, въ особенности оставшіеся за штатомъ. Старый начальникъ обратился къ нимъ съ утѣшеніемъ, совѣтовалъ тѣмъ, которые выслужили пенсію, подать въ отставку и обѣщалъ похлопотать за нихъ. Нѣкоторые тутъ же приняли это предложеніе, но Брызгаловъ ничего не отвѣтилъ; онъ только моргалъ, переминаясь съ ноги на ногу, и глоталъ слезы; его окружили товарищи со словами искренняго сочувствія и сожалѣнія,-- всѣ протягивали ему руки, начальникъ отдѣленія обнялъ и поцѣловалъ его.
   -- Не ожидалъ, братъ, не ожидалъ,-- проговорилъ онъ растроганнымъ голосомъ,-- ну, нечего дѣлать; Богъ не безъ милости.
   -- Обезпечатъ,-- проповѣдывалъ экзекуторъ,-- что и говорить, обезпечатъ хорошей пенсіей.
   -- Знаемъ мы эту пенсію,-- закричалъ на него Захаръ Семеновичъ, плѣшивый старичокъ, тоже оставшійся за штатомъ: -- съ голоду съ ней подохнешь; самъ, небось, въ сенатъ пристроился, а нашъ братъ ступай на всѣ четыре стороны; служилъ, служилъ и вдругъ тебя по шеѣ,-- пошелъ вонъ, на улицу!
   Экзекуторъ старался его успокоить, но Захаръ Семеновичъ не унимался.
   -- Семнадцать за штатомъ!-- кричалъ онъ.-- Погоди, ужо 27-мь сверхъ штата насадятъ, и все камеръ-юнкеровъ да военныхъ, а нашъ братъ, старый чиновникъ, живьёмъ на кладбище ступай.
   Захаръ Семеновичъ былъ большой либералъ и, не смотря на свои преклонныя лѣта, всегда ропталъ на все и держалъ оппозицію начальству. Экзекуторъ махнулъ на него рукой и отошелъ, какъ отъ опаснаго человѣка. Самъ онъ оставался на мѣстѣ и получилъ даже прибавку по новымъ штатамъ, а потому утѣшалъ другихъ и старался дѣйствовать въ примирительномъ духѣ.
   -- Богъ не безъ милости,-- повторялъ начальникъ отдѣленія, прощаясь съ Брызгаловымъ и крѣпко пожимая ему руку.-- Не унывай, братъ, свѣтъ не клиномъ сошелся, найдешь и другое мѣсто.
   Но Ивану Ивановичу казалось, что Богъ покинулъ его, и онъ вздрогнулъ, когда стѣнные часы пробили четыре. Директоръ уѣхалъ и чиновники стали расходиться. Брызгаловъ также пошелъ внизъ по лѣстницѣ. Тучи нависли на небѣ, и снѣгъ валилъ хлопьями прямо ему въ лицо. Шатаясь, онъ поплелся знакомой дорогой и по привычкѣ остановился у спуска на Неву; мужикъ подкатилъ къ нему со своими санками, но онъ оттолкнулъ его и зашагалъ по глубокому снѣгу. Вьюга рвала его шубу, вѣтеръ вылъ на рѣкѣ; онъ сорвалъ ему шапку съ головы и покатилъ по снѣжной равнинѣ. Иванъ Ивановичъ побѣжалъ за своей шапкой, но упалъ въ свѣтъ и заплакалъ.
   Уже совсѣмъ стемнѣло, когда Брызгаловъ, иззябшій и измокшій, добрался до своего переулка на Петербургской сторонѣ; онъ издали увидѣлъ свѣтъ въ знакомыхъ окнахъ и зналъ, что семья ждетъ его къ обѣду, а Марья Кузьминишна сердится и тревожится.
   -- Какъ сказать имъ, о Боже! и что сказать?-- Онъ трясся, какъ въ лихорадкѣ, и не рѣшался войти; но Валетка, дворовая собака, выскочила съ лаемъ изъ калитки и, узнавъ Ивана Ивановича, стала визжать и ласкаться къ нему. Онъ погладилъ ее, Валетка побѣжала впередъ и стала царапаться во входную дверь. Арина отворила, и Иванъ Ивановичъ очутился въ передней.
   

II.

   Поздно ночью, Марья Кузьминишна проснулась, услышавъ, что мужъ ея стонетъ и ворочается въ постели. Она вскочила и подбѣжала къ нему; Иванъ Ивановичъ лежалъ въ жару и бредилъ. Въ одинъ мигъ она разбудила Арину и добыла самоваръ, затѣмъ онѣ заварили бузины, налили въ бутылку горячей воды, водки, уксусу и притащили всѣ эти снадобья въ спальню, вмѣстѣ съ грѣлкой и старымъ ватнымъ салопомъ. Иванъ Ивановичъ, проснувшись, началъ было протестовать, увѣряя, что онъ совсѣмъ здоровъ, но скоро убѣдился, что это напрасно. Съ помощью Арины, Марья Кузьминишна живо вытерла его съ ногъ до головы уксусомъ съ водкой, причемъ она терла, а Арина прикрывала вытертыя мѣста салопомъ, послѣ чего онѣ напоили его бузиной, уложили на подушки и закутали подъ самый подбородокъ одѣяломъ и салопомъ.
   -- Лежи и не шевелись,-- приказала Марья Кузьминишна и стала на цыпочкахъ ходить по комнатѣ и шептаться съ Ариной. Иванъ Ивановичъ не шевелился, но и не спалъ; онъ видѣлъ, какъ Арина ходила по комнатѣ босикомъ, поправляя сарафанъ, который все сползалъ внизъ и угрожалъ совсѣмъ спуститься; какъ Марья Кузьминишна снимала ночную кофту и надѣвала капотъ, какъ она зажгла ночникъ, загасила свѣчку и, прогнавъ Арину, усѣлась въ кресло, съ очевиднымъ намѣреніемъ не спать и дежурить у больнаго.
   Она еще не знала о постигшемъ ихъ несчастіи, но тревожилась и предчувствовала что-то недоброе. Какъ только мужъ вернулся домой со службы, она тотчасъ замѣтила, что ему не но себѣ, что онъ нездоровъ или чѣмъ-то встревоженъ: за обѣдомъ онъ мало ѣлъ, но на всѣ разспросы отвѣчалъ, что ничего не случилось, все благополучно, а такъ, просто, ему нездоровится немножко,-- простудился, должно быть, переѣзжая Неву. Такъ и не могла она ничего добиться отъ него; но ночью, когда онъ сталъ бредить, она не на шутку струхнула.
   -- Сказать ей или не сказать?-- думалъ Иванъ Ивановичъ, лежа подъ салопомъ,-- нѣтъ, лучше утромъ!"
   Но мысли его стали путаться, онъ заснулъ и скоро опять сталъ бредить.
   -- За штатомъ, за штатомъ!-- твердилъ онъ.-- Прогнали вонъ... пенсія... въ отставку.
   -- Иванъ Ивановичъ!-- вскрикнула Марья Кузьминишна, подбѣгая къ нему.-- Господь съ тобой, ты опять бредишь?
   -- Нѣтъ не брежу,-- сказалъ онъ, очнувшись, и сѣлъ на постели.-- Не брежу, Маша: насъ съ тобой за штатомъ оставили, все кончено, порѣшили!
   Марья Кузьминишна только всплеснула руками.
   -- Не можетъ быть, не правда, ты бредишь?
   -- Не брежу, Маша; сегодня объявили: 17 человѣкъ за штатомъ, и Захаръ Семеновичъ тоже.
   -- Вздоръ, вздоръ, не допущу. Я найду судъ и расправу,-- къ царю пойду!
   Марья Кузьминишна забыла, что теперь ночь, что мужъ ея боленъ, что дѣти спятъ въ сосѣдней комнатѣ,-- она громко говорила, почти кричала и, остановившись посреди комнаты, поднимала руку къ верху, какъ будто грозила кому-то или хотѣла сразить невидимаго врага. Но врага никакого не было, а былъ Иванъ Ивановичъ, который сидѣлъ на постели и испуганно глядѣлъ на нее, разметавъ всѣ свои покрывала.
   Марья Кузьминишна,-- высокая, худощавая женщина, съ большими черными глазами и длинною посѣдѣвшею косою, разметавшеюся по плечамъ,-- представляла во всей своей фигурѣ что-то трагическое, въ особенности ночью, при слабомъ свѣтѣ мерцающаго ночника. Она подошла въ упоръ къ постели, схватила мужа за руку и, указывая ею на комнату, гдѣ спали дѣти, громко воскликнула:
   -- Чѣмъ мы будемъ кормить ихъ, чѣмъ?
   Но Иванъ Ивановичъ не зналъ чѣмъ, а только трясся всѣмъ тѣломъ, въ припадкѣ сильнаго озноба.
   -- Боже мой, онъ раскрылся,-- закричала Марья Кузьминишна, только теперь замѣтивъ, что паціентъ ея сидитъ совсѣмъ голый на кровати, и, мгновенно опрокинувъ его на подушки, закутала одѣялами и законопатила всѣ щели ватнымъ салопомъ.
   -- Спи и потѣй,-- приказала она строго.
   -- Маша...-- началъ жалобно Иванъ Ивановичъ, но она перебила его:
   -- Молчи и не смѣй думать ни о чемъ.
   Къ утру Иванъ Ивановичъ забылся тяжелымъ сномъ, а Марья Кузьминишна всю ночь не сомкнула глазъ и просидѣла до утра у его постели.
   На другой день она рѣшила, что пойдетъ сама въ департаментъ, разузнать обо всемъ, а Иванъ Ивановичъ долженъ оставаться въ постели, какъ серьезно больной. Она строго наказала старшей дочери не отходить отъ отца, напоить его чаемъ, но отнюдь не спускать съ постели и не позволять раскрываться. Снабдивъ Арину приказаніями по хозяйству и насчетъ больнаго и дѣтей, она наконецъ ушла. Путь былъ далекій и Марья Кузьминишна совершила его разными способами: на конкѣ, потомъ пѣшкомъ, потомъ опять на конкѣ и опять пѣшкомъ. Путешествуя такимъ образомъ, она, выйдя изъ дому въ 10 часовъ, только въ двѣнадцатомъ прибыла въ департаментъ, гдѣ тотчасъ же отъ знакомыхъ чиновниковъ узнала все до мельчайшихъ подробностей. Она пришла въ негодованіе: -- неужели въ самомъ дѣлѣ Иванъ Ивановичъ оставленъ за штатомъ, такъ таки просто за штатомъ, и больше ничего? Не можетъ быть; тутъ что нибудь да не такъ, что нибудь скрываютъ отъ нея или не знаютъ сами! Она ухватилась за эту надежду, какъ утопающій за соломенку, и рѣшилась ждать пріѣзда стараго директора, Николая Гавриловича, ея кума и благодѣтеля. Но скоро и соломенка обломилась, пріѣхалъ Николай Гавриловичъ и изъ устъ его пр--ства она услышала подтвержденіе горькой истины.
   -- Да, за штатомъ, что дѣлать? за штатомъ, на общемъ основаніи.
   Тогда Марья Кузьминишна заговорила смѣло и рѣшительно,-- такъ рѣшительно, что кумъ и благодѣтель заморгалъ и сталъ усиленно сморкаться. Къ несчастью, онъ могъ только моргать и сморкаться, но оказался безсильнымъ помочь и совѣтовалъ обратиться къ новому генералу.
   Битыхъ два часа прождала Марья Кузьминишна въ пріемной; эти два часа показались ей двумя днями. Она думала о бѣдномъ Иванѣ Ивановичѣ, лежащемъ подъ салопомъ въ постели, о Катюшѣ и Ваничкѣ, которые теперь бѣгаютъ по двору съ Валеткой, а дура Арина не смотритъ даже, во что они одѣты. Вдругъ она вспомнила, какъ много лѣтъ тому назадъ она тоже сидѣла въ этой самой залѣ и ждала покойнаго отца своего и Ивана Ивановича, бывшаго тогда ея женихомъ. Она была молода, въ полномъ расцвѣтѣ своей дѣвичьей красоты, и мечтала объ иной будущности. Но отецъ, служившій вмѣстѣ съ Брызгаловымъ, уговорилъ ее выйти замужъ за хорошаго человѣка и она покорилась. Сначала она не любила своего некрасиваго мужа, но потомъ привыкла къ нему; потомъ дѣти и она страстно къ нимъ привязалась; Иванъ Ивановичъ былъ ихъ отецъ, хорошій, честный человѣкъ, она и его полюбила. О, какъ она была счастлива, еще недавно; вчера была счастлива, она забыла всѣ невзгоды прошедшаго, заботы, нужду, болѣзни,-- и деревянный домикъ на Петербургской сторонѣ, въ Босомъ переулкѣ, показался ей земнымъ раемъ. Теперь ее хотятъ изгнать изъ этого рая злые люди. За что? что она сдѣлала? что сдѣлалъ ея бѣдный мужъ?-- Онъ всю жизнь работалъ, какъ волъ, за себя и за другихъ, писалъ, согнувши спину по днямъ и ночамъ, и вдругъ его прогнали вонъ, "за штатомъ, на общемъ основаніи!" Громкій звонокъ въ передней прервалъ ея мечты. Экзекуторъ бросился внизъ по лѣстницѣ встрѣчать начальство, сторожа вытянулись въ струнку, чиновники разбѣжались по отдѣленіямъ. Пріѣхалъ новый директоръ, но Марьѣ Кузьминишнѣ пришлось дожидаться еще добрый часъ, покуда ее приняли.
   -- Что вамъ угодно, сударыня?-- спросилъ ее блестящій, красивый генералъ, вставая, при ея входѣ въ кабинетъ. Онъ былъ крайне вѣжливъ, усадилъ просительницу на кресло, но отъ него вѣяло такимъ холодомъ, и онъ такимъ взглядомъ смѣрилъ ее съ ногъ до головы, что бѣдная женщина невольно опѣшила. Она начала говорить что-то несвязное, но онъ перебилъ ее.
   -- Вы за мужа просите? Брызгаловъ? да помню... слышалъ много хорошаго.
   -- Зачѣмъ же вы его оставили за штатомъ?-- рѣшилась спросить Марья Кузминишна, ободряясь.
   -- Не я, сударыня, а законъ.
   -- Развѣ законъ велитъ моего мужа оставлять за штатомъ? отчего же его, а не другаго?
   -- Выбирали тѣхъ, которые постарше; пускай вашъ мужъ подастъ въ отставку; я буду хлопотать объ усиленной пенсіи, я это всѣмъ обѣщалъ и сдѣлаю, что возможно.
   -- На пенсію жить нельзя, ваше превосходительство; у насъ дѣти.
   Генералъ пожалъ плечами.
   -- Въ такомъ случаѣ, онъ останется за штатомъ, на общемъ основаніи.
   -- Оставьте его у себя,-- умоляла Марья Кузьминишна: -- онъ работникъ, заслужитъ.
   -- Это невозможно.
   -- Ради Бога!
   -- Не могу, сударыня, мнѣ очень жаль, но о пенсіи я готовъ хлопотать, если вы уговорите вашего мужа подать въ отставку.
   Марья Кузьминишна вдругъ вспыхнула.
   -- Ни за что, пускай лучше останется за штатомъ.
   Она встала съ кресла. Генералъ всталъ тоже. Онъ считалъ аудіенцію оконченною и позвонилъ. Но она не слышала, что генералъ приказывалъ вошедшему сторожу, и бросилась внизъ по лѣстницѣ. Вся душа ея возмущалась противъ неправды и жестокосердія людей, а въ ушахъ звенѣли зловѣщія слова: "за штатомъ, на общемъ основаніи".
   Уже было около пяти часовъ, когда Марья Кузьминишна вернулась домой и, не раздѣваясь, прямо прошла въ столовую. Тамъ она упала на первый попавшійся стулъ и, закрывъ лицо руками, зарыдала. Она рыдала истерически и такъ громко, что весь домъ сбѣжался въ столовую: Софья снимала съ нея шляпку и шубу, Арина совала въ ротъ стаканъ воды, Катюша лѣзла на колѣни, а Ваничка, увидѣвъ, что мама плачетъ, самъ заревѣлъ благимъ матомъ. Одинъ Сережа, гимназистъ, не подходилъ близко и стоялъ у дверей, глядя на мать испуганными глазами.
   Марья Кузьминишна встрѣтилась съ нимъ глазами и вдругъ, переставъ плакать, всплеснула руками.
   -- Бѣдный мой, бѣдный, я и забыла о немъ.
   Она бросилась обнимать сына и слезы опять градомъ полились у нея изъ глазъ. За хлопотами и заботами злополучнаго дня, она позабыла совсѣмъ, что день этотъ былъ днемъ рожденья Сережи, и что онъ давно выпросилъ у нея позволенье не ходить въ этотъ день въ гимназію, а она обѣщала подарить ему пеналъ и одну книгу, о которой мальчикъ давно мечталъ.
   -- Арина, Арина, взяла ли ты крендель изъ булочной?-- Ахъ, Боже мой, Боже, я все перезабыла сегодня.
   Марья Кузьминишна достала изъ кармана старый кошелекъ и, вынувъ рублевую бумажку, сунула ее въ руку Сережѣ.
   -- На, вотъ возьми пока, купи себѣ книгу, а завтра я пеналъ достану.
   Но въ эту минуту ее ожидалъ новый сюрпризъ: услышавъ сзади шлепанье туфель, она обернулась и увидѣла передъ собою Ивана Ивановича, блѣднаго, худаго, со взъерошенными волосами и въ старомъ ватномъ салопѣ, наскоро накинутомъ на плечи.
   -- Всталъ, всталъ,-- закричала она,-- зачѣмъ пустили?-- и, повернувъ его за плечи, втолкнула въ спальню, гдѣ тотчасъ же уложила въ постель и закутала одѣяломъ.
   Слѣдующій день былъ воскресный и къ Брызгаловымъ пришелъ гость, Захаръ Семеновичъ, тотъ самый старичокъ-чиновникъ, который держалъ оппозицію начальству. Онъ былъ пріятелемъ Ивана Ивановича и пришелъ навѣстить его, а кстати и отвести душу въ бесѣдахъ съ Марьей Кузьминишной. Онъ тоже былъ оставленъ за штатомъ, а потому устроилось общее совѣщаніе, на которомъ принято важное рѣшеніе: не сдаваться и не подавать въ отставку. Захаръ Семеновичъ былъ маленькій человѣчекъ, всегда горячившійся и кричавшій. Родись онъ французомъ, онъ былъ бы убитъ гдѣ нибудь на баррикадахъ, но у насъ въ Россіи онъ дожилъ до старости, служа въ одномъ департаментѣ съ Брызгаловымъ. Злобу свою и желчь, накипавшую въ душѣ, онъ срывалъ на томъ, что постоянно бранился и критиковалъ все наповалъ. Въ данномъ случаѣ, онъ даже злорадствовалъ, не смотря на то, что самъ остался за штатомъ.
   -- Вотъ я говорилъ,-- кричалъ онъ, размахивая руками: -- стоитъ служить у насъ! Гни спину, работай, а подъ старость тебя выметутъ помеломъ, какъ старую тряпку.
   Иванъ Ивановичъ, которому разрѣшено было, наконецъ, встать, попробовалъ противорѣчить, и скромно заявилъ свое мнѣніе, что теперь, при общемъ ходатайствѣ, можетъ быть, дадутъ усиленную пенсію, а потомъ забудутъ и получишь одну простую по закону; такъ не лучше ли покориться своей судьбѣ и теперь же подать въ отставку. Но слово "покориться" было невыносимо Захару Семеновичу, и онъ сталъ еще пуще кричать:
   -- Не вѣрь ты имъ, не вѣрь; всѣ -- предатели. Себя вишь въ сенатъ пристроилъ (онъ говорилъ о старомъ директорѣ), а насъ на улицу вымелъ; у нихъ, вишь, желудки особые, имъ бламанже нухно, а мы -- пустыя щи хлебай.
   Онъ ухватилъ при этомъ Ваничку и усадилъ къ себѣ на колѣни.
   -- Этъ ты, душа невинная,-- сказалъ онъ, гладя его по головкѣ.
   -- Ну-ка, молодецъ,-- прибавилъ онъ черезъ минуту,-- сбѣгай въ переднюю, тамъ у меня изъ пальто сверточекъ вытащи, да -- смотри -- не раздави.
   Захаръ Семеновичъ былъ большой другъ дѣтей Брызгаловыхъ и постоянно баловалъ ихъ разными сластями. Мальчикъ въ припрыхку побѣжалъ въ переднюю, откуда черезъ нѣсколько минутъ послышался крикъ и плачъ. Марья Кузьминишна, поспѣшившая на расправу, вывела оттуда за руки Катюшу и Ваничку, сильно вымазанныхъ пастилою, которую они, вырывая другъ у друга, раздавили. Она тотчасъ же отняла пастилу, вымыла дѣтей и разставила ихъ по угламъ въ столовой. Прерванное совѣщаніе опять возобновилось, причемъ Марья Кузьминишна пожелала узнать наконецъ, сколько имъ дадутъ пенсіи, еслибы Иванъ Ивановичъ вышелъ въ отставку? и когда узнала, что рублей 400 съ хвостикомъ, даже при усиленной пенсіи, то объявила категорически, что на это жить невозможно; ужъ лучше остаться за штатомъ и хоть одинъ годъ получать еще прежнее содержаніе.
   -- А тамъ, черезъ годъ, что Богъ дастъ; можетъ, Иванъ Ивановичъ и другое мѣсто получитъ!
   Захаръ Семеновичъ улыбнулся скептически, а Иванъ Ивановичъ только вздохнулъ. Ему было въ сущности все равно, остаться за штатомъ или выйти въ отставку; его мучило больше всего то, что онъ былъ выбитъ изъ колеи, вся жизнь его перевернута вверхъ дномъ, и онъ не могъ себѣ представить, какъ это онъ встанетъ утромъ и не пойдетъ въ департаментъ? Долго еще они спорили и бушевали. Захаръ Семеновичъ, подъ конецъ, сталъ говорить такія вещи, что Марья Кузьминишна выслала дѣтей изъ комнаты. Онъ былъ большой скептикъ, а она -- горячо вѣрующая, и на эту тему у нихъ происходили ожесточенные споры, причемъ она предсказывала ему геенну огненную.
   

III.

   Брызгаловъ не подалъ въ отставку и былъ оставленъ за штатомъ, на общемъ основаніи. Это означало, что ему сохранено будетъ содержаніе на одинъ годъ, и если въ теченіе этого года онъ не найдетъ себѣ другаго мѣста, то отставка послѣдуетъ уже по закону, а не по собственному желанію. Другаго мѣста Иванъ Ивановичъ, конечно, не нашелъ, а содержаніе выдавалось ему, какъ и всѣмъ заштатнымъ, въ уменьшенномъ размѣрѣ, безъ квартирныхъ и столовыхъ. Награды и денежныя пособія также прекратились.
   Брызгаловы и прежде съ трудомъ сводили концы съ концами, а теперь совсѣмъ сѣли на мель; нужда полѣзла во всѣ щели и кредитъ ихъ сильно пошатнулся. Поставщики и лавочники прежде терпѣливо ждали уплаты, зная, что они все таки ее получатъ; теперь же всякій торопился выцарапать, что могъ, по старымъ счетамъ, а новый кредитъ старался сократить или закрыть совсѣмъ. Хозяинъ дома, получавшій плату по третямъ изъ квартирныхъ денегъ Ивана Ивановича и ждавшій терпѣливо, первый сталъ приставать и требовать уплатъ помѣсячно, а такъ какъ Брызгаловы не могли платить, то дѣлалъ имъ разныя гадости: посылалъ дворника чуть ли не каждый день съ напоминаніями о деньгахъ и грозилъ отказать отъ квартиры. Чтобы помочь какъ нибудь горю, Марья Кузьминишна рѣшилась заложить завѣтныя серьги, оставшіяся ей послѣ матери, которыя она, въ свою очередь, рѣшилась оставить Соничкѣ. Разъ ступивъ на этотъ скользкій путь, она продолжала потихоньку отъ мужа покрывать дефициты закладомъ и продажею вещей, покуда было что продавать и закладывать.
   Но что было хуже всего,-- даже нужды въ деньгахъ,-- это то, что Иванъ Ивановичъ совсѣмъ упалъ духомъ и какъ-то вдругъ осунулся. Причиной были не однѣ заботы и хлопоты, а непривычная праздность и тоска, имъ овладѣвшая. Онъ вставалъ по прежнему рано и по привычкѣ начиналъ торопиться, но куда? и самъ не зналъ. Одѣвшись и напившись чаю, онъ выходилъ на улицу и шелъ по обычному пути къ Мытному; тамъ онъ переѣзжалъ Неву и шелъ дальше по площади, куда его вели ноги; но ноги всегда приводили въ одно и то же мѣсто, на Мойку, къ знакомому подъѣзду. Онъ останавливался, смотрѣлъ на домъ, на подъѣздъ и часто входилъ наверхъ, поболтать со сторожемъ Михеичемъ и старыми товарищами-чиновниками. На его мѣстѣ сидѣлъ новый столоначальникъ, молодой франтъ, въ вицъ-мундирѣ съ иголочки, въ pince-nez и съ иностраннымъ орденомъ въ петлицѣ; про него говорили, что онъ родственникъ новому директору, баронъ и камеръ-юнкеръ. Но не только столоначальникъ обновился, обновилась вся мебель и вся обстановка: старое кресло, съ дырою на сидѣньѣ, было вынесено на чердакъ, а на его мѣстѣ стояло новое, орѣховое подъ воскъ, съ рѣзною спинкой; столъ, чернильница, картонки для дѣлъ,-- все было новое и щегольское; старые друзья исчезли безвозвратно. Иванъ Ивановичъ глубоко вдыхалъ и спѣшилъ уйти, чтобы скрыть душившія его слезы. Вернувшись домой, онъ сидѣлъ мрачный, убитый и рѣшительно не зналъ, что съ собой сдѣлать.
   Марья Кузьминишна, была бодра духомъ, но и ее одолѣвали заботы. Все было заложено и продано, что только возможно было заложить и продать, далѣе тянуть такъ оказывалось невозможнымъ, тѣмъ болѣе, что въ будущемъ предвидѣлась нужда еще большая: -- годъ приходилъ къ концу и предстояла печальная необходимость все таки выйти въ отставку и остаться на одной пенсіи. Кредитъ лопнулъ окончательно, хозяинъ дома отказалъ отъ квартиры, а такъ какъ онъ былъ вмѣстѣ съ тѣмъ и лавочникомъ, то кстати закрылъ кредитъ и въ лавкѣ. Разъ какъ-то утромъ, кухарка Арина влетѣла въ спальню, гдѣ одѣвалась Марья Кузьминишна, и объявила, что въ лавочкѣ не отпустили на книжку ни хлѣба, ни капусты, а въ мясной прогнали ее прочь, сказавъ, чтобы безъ денегъ не приходила.
   -- Какъ хотите, барыня, и меня разсчитайте, срамъ одинъ только!
   Какъ ножемъ рѣзнули эти слова по сердцу Марьи Кузьминишны, но она не потерялась и сохранила присутствіе духа.
   -- Хорошо,-- сказала она съ достоинствомъ,-- ступай, я сейчасъ размѣняю и дамъ тебѣ.
   Но мѣнять было нечего: ни мелкихъ, ни крупныхъ, въ домѣ не было ни копѣйки и предстояла серьезная опасность остаться безъ обѣда. Ей самой это было нипочемъ, но оставить безъ обѣда дѣтей и мужа, бѣднаго Ивана Ивановича, ей казалось невозможнымъ. Къ счастію, его не было въ комнатѣ; она бросилась къ шкапу, выхватила оттуда какое-то старое платье, и, завернувъ его въ салфетку, вышла съ узломъ на улицу. Куда бѣжать? Частный ломбардъ далеко, Арина не поспѣетъ обѣдъ сварить,-- куда же? и она рѣшилась идти въ кассу ссудъ, въ сосѣдней улицѣ. Хозяина не было дома, въ кассѣ сидѣла его жена, грязная, всегда беременная и всегда съ подвязанной щекой. Она съ презрѣніемъ оглядѣла шерстяное поношенное платье Марьи Кузьминишны и предложила за него 2 рубля.
   -- Два рубля,-- воскликнула Марья Кузьминишна,-- Бога вы не боитесь, да оно мнѣ 20 стоило!
   -- Мало что стоило,-- возразила еврейка, сильно картавя,-- десять лѣтъ тому назадъ стоило.
   -- Нѣтъ, не десять, а всего два года.
   Но еврейка была неумолима и на всѣ просьбы и увѣщанія согласилась прибавить только одинъ рубль. Волейневолей пришлось оставить платье за три рубля, съ уплатой 6% въ мѣсяцъ и съ сильнымъ рискомъ не выкупить его никогда.
   Взявъ деньги, Марья Кузминишна поспѣшила домой, но въ корридорѣ столкнулась съ Иваномъ Ивановичемъ, который спросилъ ее, куда она ходила?
   -- Въ мясную,-- отвѣчала она, пряча подъ бурнусъ салфетку.
   Иванъ Ивановичъ покосился на бурнусъ, но ничего не сказалъ. Въ этотъ день обѣдъ былъ поданъ въ обыкновенное время, но что будетъ завтра, хозяйка не знала. Въ домѣ не было ни чаю, ни сахару, кофе весь вышелъ и въ вечеру отъ трехъ рублей остался всего двугривенный. Марья Кузьминишна, ложась спать, соображала, что бы ей заложить завтра?-- Но завтра случилась новая бѣда: утромъ разсыльный принесъ повѣстку, вызывающую Брызгалова къ мировому судьѣ, по иску домохозяина. Иванъ Ивановичъ весь затрясся и цѣлый день прошатался по городу, отыскивая, гдѣ бы занять денегъ. Но никто не далъ ему ни гроша, одинъ только Захаръ Семеновичъ предложилъ 10 рублей, вывернувъ карманы, въ доказательство, что они пусты. Но 10 рублей не спасли отъ крушенія. Черезъ недѣлю явился судебный приставъ и описалъ всю мебель въ домѣ, до послѣдняго стула. Тогда Марья Кузминишна возроптала на судьбу; но судьба была далеко, а хозяинъ-лавочникъ близко, поэтому на него она и обрушила все свое негодованіе, излила всю скорбь и злобу, накипѣвшія на душѣ.
   -- Ты, барыня, напрасно горячишься,-- отвѣчалъ ей спокойно лавочникъ: -- безъ денегъ никто тебя держать не будетъ.
   Лавочникъ былъ правъ, конечно, но была права и Марья Кузминишна: не жить же ей съ семьею на улицѣ и не умирать же, въ самомъ дѣлѣ, съ голоду съ дѣтьми?

-----

   Домикъ на Петербургской, въ Косомъ переулкѣ, стоялъ пустой; на окнахъ были наклеены билеты, а на дворѣ выла Валетка, тоскуя по старымъ друзьямъ.
   Брызгаловы, оставивъ мебель за долгъ домохозяину, переѣхали на Пески, въ 4-ый этажъ, гдѣ наняли квартиру изъ двухъ комнатъ, отъ жильцовъ, съ правомъ стряпать въ общей кухнѣ. Вся семья существовала теперь на 37 руб. въ мѣсяцъ пенсіи, которую получалъ Иванъ Ивановичъ; изъ нихъ 17-ть отдавали за квартиру съ дровами, а на 20 рублей приходилось всѣмъ жить, ѣсть, пить и одѣваться. Душно и тѣсно показалось имъ въ новой квартирѣ и они не могли забыть стараго гнѣзда, гдѣ столько лѣтъ прожили счастливо. Въ день переѣзда всѣ плакали, большіе и малые, а Валетку должны были привязать, чтобы она не убѣжала съ ними. Дѣти, прощаясь съ ней, обнимали ее и цѣловали въ лохматую морду, а собака выла и рвалась съ цѣпи.
   Былъ конецъ мая; въ городѣ становилось душно и пыльно; дѣти тосковали по старомъ тѣнистомъ садѣ, который замѣнялъ имъ дачу на прежней квартирѣ; меньшія просились домой и имъ съ трудомъ могли растолковать, что ихъ домъ здѣсь теперь, въ 4-хъ этажѣ большаго каменнаго дома, съ окнами во дворъ, съ вонючей лѣстницей и грязныхъ дворомъ. Чтобы какъ нибудь утѣшить ихъ, отецъ предпринялъ въ воскресенье, съ двумя меньшими дѣтьми, путешествіе на Петербургскую сторону и сердце его билось, когда онъ подходилъ къ старому жилью. Садъ распустился и расцвѣлъ, въ немъ было тихо и хорошо; дѣти мигомъ обѣгали всѣ дорожки и принялись расчищать грядки, передъ балкономъ, заросшія травой и остатками прошлогоднихъ цвѣтовъ. Иванъ Ивановичъ сидѣлъ на балконѣ, глядѣлъ на садъ и на опустѣвшія окна. Собаку дворникъ спустилъ съ цѣпи, по его просьбѣ, и она визжала у его ногъ и ласкалась къ дѣтямъ. Прогулка эта такъ понравилась всѣмъ троимъ, что они повторили ее еще два раза, но на третій, завернувъ въ переулокъ, увидѣли издали, что билетовъ нѣтъ на окнахъ, а подойдя въ дому, узнали, что квартира сдана въ наймы новымъ жильцамъ; въ саду бѣгали чужія дѣти, а Валетка, какъ разсказывалъ дворникъ, сорвалась съ цѣпи и пропала безъ вѣсти. Дѣти горько заплакали, а у Ивана Ивановича точно оборвалось что у сердца. Конецъ всему, даже воспоминаніямъ! Остались: душная улица, вонючая лѣстница, нужда и горе впереди.

-----

   Прошелъ еще годъ и положеніе Брызгаловыхъ только ухудшилось. Кредиторы наложили лапу на пенсію Ивана Ивановича и вычитали изъ нея третью часть. Долгъ былъ, конечно, не великъ, но и пенсія такъ мала, что расплата представлялась совершенно безнадежной. Это былъ матъ для семейства Брызгаловыхъ, и Марья Кузьминишна долго не могла опомниться отъ этого удара. Но ее ожидало новое горе: Сережу, ея любимца, исключили, изъ гимназіи за неплатежъ денегъ въ срокъ и ей съ трудомъ удалось помѣстить его въ ремесленное училище пансіонеронъ. Софья искала работы или уроковъ, но не нашла и взяла мѣсто бонны въ деревню, въ отъѣздъ, въ одну богатую семью. Старики остались одни съ двумя меньшими, Катюшей и Ваничкой, которые бѣгали по двору и ничему не учились. Иванъ Ивановичъ пробовалъ было учить ихъ уму-разуму и русской грамотѣ, но самъ скоро свихнулся и захромалъ. Онъ тоже искалъ работы, хотя какой нибудь, готовъ былъ даже переписывать бумаги, но почеркъ у него оказался неважнымъ и ему не дали даже переписки. О новомъ мѣстѣ нечего было и думать; на каждую вакансію являлось двадцать кандидатовъ и бѣдный Брызгаловъ напрасно обивалъ переднія и дежурилъ въ швейцарскихъ,-- отвѣтъ былъ одинъ: "мѣстъ нѣтъ и не предвидится, а впрочемъ будемъ имѣть въ виду". Томимый тоскою и праздностью, онъ представлялъ изъ себя жалкую картину: вставалъ поутру и не звалъ, куда ему дѣваться; онъ по прежнему ходилъ для развлеченія на Мойку, но и это утѣшеніе скоро было отнято у него.
   Разъ какъ-то, поднявшись по знакомой лѣстницѣ и войдя въ знакомую переднюю, онъ, вмѣсто добродушной физіономіи Михеича, увидѣлъ незнакомое лицо; передъ нимъ стоялъ новый сторожъ, мрачный и сердитый, который грозно спросилъ: кого елу надо?
   -- Я, я -- Брызгаловъ,-- пробормоталъ смущенный Иванъ Ивановичъ,-- служилъ здѣсь, Михеичъ меня знаетъ.
   Сторожъ смѣрилъ его съ головы до ногъ, осмотрѣлъ его потертый вицъ-мундиръ и дырявые сапоги, и рѣшительно загородилъ дорогу въ присутственныя комнаты.
   -- Нельзя,-- сказалъ онъ грубо,-- не велѣно пущать чужихъ, да вамъ кого надо?
   Но Ивану Ивановичу никого не было надо; ему надо было видѣть старыя стѣны, подышать чернильнымъ воздухомъ, взглянуть на кипы дѣлъ и бумагъ. Слово чужой уязвило его глубоко и онъ такъ оскорбился, что не догадался даже вызвать кого-либо изъ знакомыхъ чиновниковъ, который, конечно, провелъ бы его въ обѣтованную землю; онъ схватилъ пальто съ вѣшалки и спустился съ лѣстницы. Очутившись на улицѣ, онъ опустилъ голову и тихо побрелъ по канавѣ, не зная самъ, куда ему идти теперь.
   "Чужой!" звучало у него въ ушахъ: -- "чужой, не пускаютъ".
   Сердце его болѣзненно сжалось, тоска давила грудь; ему показалось, что больше жить нельзя, что нестерпимо жить на свѣтѣ!
   -- Иванъ Ивановичъ!-- окликнулъ его сзади чей-то знакомый голосъ.
   Онъ обернулся, его нагонялъ одинъ изъ старыхъ сослуживцевъ, товарищъ по несчастью, чиновникъ, оставшійся тоже за штатомъ. Но чиновникъ этотъ вовсе не имѣлъ несчастнаго вида, подобно Брызгалову, а, напротивъ, улыбался во весь ротъ, шелъ съ развальцемъ и размахивалъ руками; лицо у него было красное и носъ сильно припухши.
   Иванъ Ивановичъ бросился къ нему, какъ къ спасителю; онъ былъ радъ теперь каждому, кто бы ни заговорилъ съ нимъ, радъ былъ всякому доброму слову, какъ исходу изъ гнетущей, нестерпимой тоски. Онъ схватилъ пріятеля за обѣ руки и крѣпко держалъ ихъ, не выпуская изъ своихъ рукъ.
   -- Петръ Антоновичъ, какъ я радъ тебя видѣть, о! еслибъ ты внялъ, какъ радъ.
   -- И я радъ,-- отвѣчалъ Петръ Антоновичъ, громко чему-то разсмѣявшись,-- ну, какъ поживаешь? давно не видались.
   -- Плохо живу,-- отвѣчалъ Брызгаловъ.
   -- Брось, наплевать, пойдемъ со мной, сейчасъ полегчаетъ.
   -- Куда?-- спросилъ Иванъ Ивановичъ.
   -- Это ужъ мое дѣло.-- И, схвативъ его подъ руку, онъ потащилъ въ улицу направо.
   Черезъ нѣсколько минутъ, они сидѣли въ низкой, душной комнатѣ, съ графиномъ передъ ними и закуской на столѣ. Трактиръ былъ грязный, въ комнатахъ воняло щами, лукомъ, табакомъ и водкой. За другими столами сидѣло много народу, все больше изъ простаго званія, въ чуйкахъ и армякахъ.
   -- Пей,-- сказалъ товарищъ Брызгалову,-- что жъ ты не пьешь?
   Иванъ Ивановичъ, никогда не пившій водки, боялся съ одной рюмки охмѣлѣть, но съ другой стороны не хотѣлъ и обидѣть товарища, а потому, поморщившись, отпилъ глотокъ.
   -- Э, братъ, ни, ни, такъ нельзя!-- воскликнулъ Петръ Антоновичъ: -- пей до дна и по другой пройдемся.-- Онъ проглотилъ другую рюмку, крякнулъ и закусилъ огурцомъ. Брызгаловъ оробѣлъ и не зналъ, что ему дѣлать; онъ допилъ свою рюмку и закашлялся.
   -- Ха, ха,-- загрохоталъ пріятель: -- съ первой поперхнулся,-- проглоти вторую -- проскочитъ.
   -- Не могу,-- протестовалъ Брызгаловъ,-- не пью.
   -- Вздоръ, вздоръ, пей, чего носъ на квинту повѣсилъ? Оставили за штатомъ, эка бѣда? Прогнали, ну и чортъ съ ними, прахъ съ ногъ своихъ отряхни!-- Пей, говорятъ тебѣ, сейчасъ полегчаетъ.
   Иванъ Ивановичъ выпилъ еще рюмку и ему показалось, какъ будто и въ самомъ дѣлѣ полегчало; только въ головѣ шумѣло и вся комната ходила ходуномъ.
   -- Ну-ка, еще по рюмочкѣ,-- приставалъ Петръ Антоновичъ и самъ выпилъ двѣ за разъ.
   -- Эхма!-- воскликнулъ онъ, вскакивая со стула,-- мы заштатные, братцы, насъ со службы прогнали, мы и пошли въ кабакъ; куда же вамъ идти больше, куда, Ваня, намъ идти съ тобой?-- И онъ полѣзъ цѣловаться съ Брызгаловымъ.
   Публика, бывшая въ трактирѣ, смотрѣла на нихъ съ любопытствомъ, и какой-то парень въ чуйкѣ засмѣялся.
   -- Вона, господа-то какъ,-- сказалъ онъ своему сосѣду.
   Подгулявшій Петръ Антоновичъ тотчасъ же подскочилъ къ нему.
   -- Ты что? ты какъ смѣешь, ты мужикъ, а я надворный совѣтникъ и кавалеръ, понимаешь ли ты?-- кавал еръ.-- И онъ съ гордостью прошелся по комнатѣ, тыкая пальцемъ въ орденскую ленту къ петличкѣ.
   -- А вотъ онъ -- статскій совѣтникъ, понимаешь ли ты?-- статскій совѣтникъ, чуть не генералъ. Ваше превосходительство, а, ваше превосходительство!-- воскликнулъ онъ, подходя въ Ивану Ивановичу,-- выпьемъ что ли!-- Выпьемъ. Ваня, съ горя,-- началъ онъ вдругъ декламировать, ставъ въ театральную позу: -- пьянымъ по колѣно море...
   Что было далѣе, Иванъ Ивановичъ не помнилъ; ему мерещились какія-то пѣсни, пляска, ругань и драка, но было ли это во снѣ, или на яву, онъ не зналъ и очнулся только на другое утро, въ своей постели, со страшною болью въ головѣ и мокрымъ полотенцемъ на подушкѣ. Передъ нимъ стояла Марья Кузьминишна, въ утреннемъ капотѣ, съ засученными по локоть рукавами. Лицо ея выражало негодованіе и она, съ укоромъ, глядѣла на мужа.
   -- Испить бы чего,-- простоналъ жалобно Иванъ Ивановичъ.
   Она подала ему стаканъ воды, который онъ выпилъ съ жадностью, постояла у постели, покачала головой и, не сказавъ ни слова, вышла изъ комнаты. Иванъ Ивановичъ лежалъ и испытывалъ всѣ муки ада: голова его трещала, языкъ былъ сухъ, какъ суконка, а на лбу и носу болѣло и мѣшало что-то. Онъ провелъ рукою по лицу: на лбу была огромная шишка, а на носу ссадина съ запекшеюся кровью.
   -- Боже, что это?-- и вдругъ онъ вспомнилъ, какъ вчера вышелъ изъ департамента, встрѣтился съ пріятелемъ и пилъ съ нимъ водку въ трактирѣ, но что было далѣе -- не могъ припомнить, какъ ни старался. Въ особенности его смущала шишка на лбу: откуда она? неужели онъ дрался вчера, буянилъ, пьяный, въ грязномъ трактирѣ? О, Господи!
   -- Маша, Маша,-- повторялъ онъ все громче и громче.
   На порогѣ показалась грозная фигура Марьи Кузьминишны.
   -- Чего ты орешь? дѣтей бы постыдился...-- "пьяница", чуть не сорвалось у нея съ языка, но она запнулась и не выговорила послѣдняго слова. Въ груди у ея кипѣла буря и сердце было полно негодованія, но они взглянула на смѣшную исхудалую фигуру Ивана Ивановича, съ шишкой на лбу и распухшимъ носомъ, и ей стало жаль его.
   -- Маша, Маша, прости меня!-- молилъ раскаянный грѣшникъ, ловя ея руку и прижимая къ своихъ губамъ: -- никогда не буду, прости!
   И она простила, взявъ клятвенное обѣщаніе съ мужа, что онъ во всю жизнь болѣе не дотронется до этой кости,-- какъ она называла водку,-- и никогда болѣе не свидится съ этимъ пьяницей, Петромъ Антоновичемъ, который, конечно, во всемъ виноватъ, и въ департаментѣ още слылъ за негоднаго человѣка.
   Прошло двѣ недѣли, въ теченіе которыхъ Иванъ Ивановичъ велъ себя примѣрно и даже принялся опять за ученье дѣтей. По утрамъ онъ гулялъ по прежнему, но больше не заходилъ въ департаментъ, а такъ просто бродилъ около, по Мойкѣ, размышляя о коловратностяхъ судьбы и бренности всего житейскаго. Разъ какъ-то онъ уже повернулъ домой, какъ вдругъ, поднявъ голову, очутился лицомъ къ лицу съ Петромъ Антоновичемъ; въ испугѣ онъ шарахнулся назадъ и хотѣлъ перейти на другую сторону, но пріятель схватилъ его за руку.
   -- Э, братъ, ты улепетывать; нѣтъ стой, не уйдешь!
   Онъ взглянулъ Ивану Ивановичу въ лицо и громко расхохотался.
   -- Ха, ха, какая рожа, точно касторки проглотилъ!
   -- Мнѣ некогда, пусти,-- защищался Иванъ Ивановичъ.
   -- Нѣтъ, шалишь, не уйдешь; что, братъ, дона встрепку задали?-- и онъ опять залился громкимъ смѣхомъ.
   -- Пусти!-- умолялъ Иванъ Ивановичъ, отбиваясь.
   Но Петръ Антоновичъ тащилъ его за собою; онъ былъ пьянъ, по обыкновенію, но вдвое сильнѣе Брызгалова, трезваго, и волокъ его за собою, какъ малаго ребенка. Черезъ минуту они оба исчезли за роковою дверью знакомаго трактира.
   Вечеромъ Брызгалова привезли домой мертвецки-пьянаго и втащили, съ помощью дворника, на лѣстницу. Что произошло на другое утро, невозможно описать. Марья Кузьминишна была внѣ себя и разгромила, уничтожила своего злополучнаго мужа; она схватила за руки двухъ меньшихъ дѣтей и объявила, что уйдетъ съ ними изъ дому и ушла бы навѣрное, еслибы Иванъ Ивановичъ не палъ ницъ передъ нею и не сталъ молить о пощадѣ; онъ обнималъ ея колѣни, цѣловалъ подолъ ея платья, клялся, божился, плакалъ навзрыдъ. Но черезъ три дня напился опять, встрѣтившись съ Петромъ Антоновичемъ; потомъ напился одинъ, а потомъ началъ просто ходить въ сосѣдній кабакъ и пропивать все, что было въ карманѣ. Жена стала прятать отъ него деньги, но онъ пропивалъ платье и однажды вернулся домой безъ пальто и шапки. На него какъ будто недугъ какой напалъ, какъ будто его сглазилъ кто-то. Ему казалось, что жить невозможно безъ водки, до такой степени его грызла тоска, когда онъ былъ трезвъ. Неудержимая сила влекла его къ роковому стакану, въ которомъ топились всѣ печали житейскія.
   Онъ сталъ неузнаваемъ: тихій, кроткій Иванъ Ивановичъ, въ пьяномъ видѣ шумѣлъ и ругался непристойными словами; кричалъ, что онъ хозяинъ въ домѣ, что бабы должны повиноваться ему, толкалъ и шлепалъ дѣтей.
   Марья Кузьминишна была въ отчаяніи; это новое горе сразило ее.
   -- Неужели мало было прежняго?-- думала она: -- Боже милосердый, за что ты насъ караешь?
   Она пробовала уговаривать мужа, стыдила его, умоляла, усовѣщевала -- все напрасно; старикъ клялся и божился, что никогда болѣе не возьметъ въ ротъ проклятаго зелья, просилъ прощенья, страдалъ и мучился самъ, но праздность и тоска заѣдали его, и онъ опять топилъ свое горе въ винѣ.
   Былъ первый часъ ночи; всѣ спали давно въ домѣ Брызгаловыхъ, не спала только Марья Кузьминишна и усердно штопала дѣтское бѣлье. Она сидѣла за лампой, съ дырявымъ абажуромъ, и мучилась надъ рѣшеніемъ неразрѣшимой задачи, куда приложить заплату и какъ заштопать прорѣху въ ветхомъ тряпьѣ, которое рвалось и лѣзло отъ всякаго укола иглы. Въ кожяатѣ царствовали полумракъ я тишина; только слышно было, какъ за стѣною тикали старинные часы, какимъ то чудомъ уцѣлѣвшіе отъ общаго погрома.
   Она думала о томъ, какъ прискорбно измѣнилась ихъ жизнь въ настоящемъ, какъ и въ будущемъ не было надежды на лучшее, какъ разомъ все рухнуло въ ихъ семьѣ; даже сама она состарилась, ослабла силами и глаза стали плохи. Она была отличная швея и рукодѣльница, но въ прошломъ мѣсяцѣ, взявъ на-домъ сшить дюжину рубашекъ за хорошую плату, не могла ихъ окончить къ сроку и работу отобрали отъ нея.
   -- Если бы Соня была дома! У нея глаза молодые, она помогла бы мнѣ. Что-то она дѣлаетъ, моя бѣдная Соня?-- писемъ давно нѣтъ. Сначала она часто писала, и письма были все такія веселыя, казалось, ей хорошо тамъ, лѣтомъ, въ деревнѣ; но въ послѣднее время стала рѣже писать, письма сдѣлались грустныя, и вотъ уже цѣлый мѣсяцъ нѣтъ отъ нея ни слова.
   -- Бѣдная моя Соня, что съ ней будетъ, какая судьба ее ждетъ впереди?-- Она стала мечтать о судьбѣ Сони, думала и гадала, шила, штопала, кроила и наконецъ задремала надъ, своей работой. Звонокъ въ передней разбудилъ ее.
   -- Господи, кто это такъ поздно?
   Марья Кузьминишна перепугалась; она была одна, прислуги давно въ домѣ не держали, а Иванъ Ивановичъ -- плохой защитникъ; онъ съ вечера еще выпилъ и спалъ непробуднымъ сномъ въ сосѣдней комнатѣ.
   -- Кто тамъ?-- спросила она робко, подходя съ лампой къ двери.
   -- Отвори!-- послышался за дверью женскій голосъ.
   Марья Кузьминишна вздрогнула и чуть не уронила лампу.
   -- Соня, неужели, это ты?
   -- Я, мама, я, отвори.
   Двери растворилась; на порогѣ стояла Соня, вся закутанная, съ мѣшкомъ въ рукахъ, а за нею дворникъ Никита тащилъ на спинѣ знакомый чемоданъ. Мать съ дочерью горячо обнялись, дворникъ ушелъ, шлепнувъ чемоданъ на полъ, и онѣ вошли въ комнату. Марья Кузьминишна стала раскутывать и раздѣвать Софью и засыпала ее вопросами:
   -- Зачѣмъ пріѣхала такъ вдругъ? на долго-ли? отчего не написала, что случилось?
   Софья ничего не отвѣчала, а только порывисто бросалась на шею къ матери, цѣловала ей руки и лицо; она казалась испуганной и не дала снять съ себя широкую кофту, надѣтую подъ салопъ и закрывавшую ей всю талію.
   -- Сядь, сядь, отдохни,-- говорила Марья Кузьминишна,-- я небѣ сейчасъ чаю приготовлю.
   -- Нѣтъ,.не надо, я не хочу.
   -- Какъ не надо, чтô за вздоръ, съ дороги чаю не напиться; сама дрожишь, руки, какъ ледъ.-- Она пристально поглядѣла на дочь и замѣтила, что та сильно измѣнилась.
   -- Ты больна? зачѣмъ пріѣхала? отказали отъ мѣста?-- да говори же.
   -- Отказали,-- отвѣчала Софья.
   -- За что? что случилось?
   -- Нельзя было оставаться.
   -- Отчего?
   Соня закрыла лицо руками и безсильно опустилась на стулъ; кофта ея распахнулась, и мать только тогда поняла все.
   -- Ты, ты...-- она не могла договорить и сама опустилась на стулъ. Нѣсколько минутъ длилось молчавіе.
   -- Соня,-- сказала Марья Кузьминишна, но Соня упала передъ нею на колѣни и спрятала лицо въ ея платье.
   -- Прости меня,-- шептала она, вся дрожа, какъ въ лихорадкѣ,-- прости.-- Опять водворилось молчаніе и только слышно было, какъ Соня всхлипывала, судорожно подергивая плечами.
   -- Встань,-- сказала Марья Кузьминишна,-- я тебѣ мать, а не судья.-- Она подняла ее, крѣпко обняла и прижала къ своей груди.
   Вплоть до утра просидѣли двѣ бѣдныя женщины и наговорились, наплакались вдоволь. Софья сказала все матери и назвала виновника своего несчастія, но между ними было рѣшено, что имя его останется тайной въ семьѣ, и самое положеніе Софьи постараются скрыть отъ всѣхъ, даже отъ отца.
   Иванъ Ивановичъ, проснувшись утромъ, очень удивился и обрадовался, увидѣвъ старшую дочь; ему сказали, что она захворала и должна была оставить мѣсто. Чѣмъ она захворала, онъ не допытывался, а больше старался скрыть отъ нея свою собственную болѣзнь. Софья привезла съ собой нѣсколько мелкихъ бумажекъ и одну сторублевую, зашитую въ платье; мелкія тотчасъ же разошлись, а крупную онѣ рѣшили съ матерью не трогать и оставить про черный день. Но намѣреніямъ этимъ не суждено было осуществиться: бумажку размѣняли въ одну тяжелую критическую минуту и она стала таять понемногу, покуда совсѣмъ не растаяла. А время шло неумолимо и наконецъ насталъ роковой день, котораго ждали давно со страхомъ. Соню свезли въ больницу, гдѣ она пролежала и прохворала болѣе трехъ недѣль. Наконецъ, она поправилась. Тогда возсталъ другой роковой вопросъ, требовавшій немедленнаго разрѣшенія: что дѣлать съ тѣмъ новымъ существомъ, которое явилось на свѣтъ въ больницѣ, съ тѣмъ паріемъ рода человѣческаго, которому, казалось, нѣтъ мѣста на свѣтѣ! Куда дѣвать его! Свезти домой на позоръ семьи, гдѣ и безъ того такъ много горя? или отдать на воспитаніе? Но кому и чѣмъ платить! Оставалось одно: торная дорога на Мойку, въ тотъ общій складъ незаконныхъ дѣтей, гдѣ они мрутъ, какъ мухи, а если и выживутъ, то больныя, искалѣченныя. Софья содрогалась отъ одной мысли объ этомъ исходѣ.
   Старшій докторъ обходилъ палаты, съ цѣлой свитой. Онъ подошелъ къ Брызгаловой, которая уже встала и сидѣла у постели, съ ребенкомъ на рукахъ.
   -- Поправились,-- сказалъ онъ ей ласково и пощупалъ пульсъ.-- Лихорадки нѣтъ?
   -- Нѣтъ.
   -- Можно выписать завтра,-- объявилъ докторъ и прошелъ далѣе.
   Въ обыденный часъ пришла Марья Кузьминишна навѣстить дочь и узнала о приказаніи доктора. Она была женщина высоконравственная и считала великимъ грѣхомъ имѣть незаконныхъ дѣтей, но маленькій Митя лежалъ у нея на колѣняхъ и спалъ такъ сладко,-- ей показалось даже, что онъ улыбается во снѣ.
   -- Неповинное дитя,-- думала она,-- неужели завтра?.. И сердце ея сжалось, но она ничего не сказала дочери и дочь не спросила у ней ни о чехъ.
   На другой день Марья Кузьминишна принесла съ собой цѣлый узелъ дѣтскаго бѣлья, одѣяло и шаль; онѣ стали сбирать маленькаго Митю въ путь далекій, укутали его и завернули въ теплую шаль, крестили и цѣловали безъ конца. Наконецъ Марья Кузьминишна взяла ребенка на руки и понесла его внизъ по лѣстницѣ; за ней, шатаясь, шла Софья. Швейцаръ кликнулъ имъ извощика и усадилъ на дрожки.
   -- Куда ѣхать?-- спросилъ извощикъ.
   -- Мама, ради Бога, хоть до завтра,-- простонала Соня.
   -- Куда ѣхать-то?-- повторилъ извощикъ сердито.
   -- На Пески,-- громко провозгласила Марья Кузьминишна,-- въ 4-ю улицу.
   Извощикъ задергалъ возжами, захлесталъ кнутомъ, и тощая кляча, махая хвостомъ и хромая на всѣ ноги, потащила за собою дребезжащія дрожки.
   

IV.

   Софьѣ было 18 лѣтъ, когда она рѣшилась взять мѣсто, чтобъ прійти на помощь матери, и уѣхала въ деревню на лѣто. Судьба унесла ее изъ роднаго гнѣзда въ ту пору, когда она переродилась изъ ребенка въ дѣвушку, когда новыя мечты и желанія стали впервые волновать ея душу, и сердце радостно билось въ груди, въ ожиданіи новаго, невѣдомаго счастья.
   Она всю жизнь помнила первые дни своего пріѣзда въ деревню. Былъ конецъ апрѣля; въ Петербургѣ стоялъ холодъ, и снѣгъ на улицахъ еще не стаялъ; но чѣмъ дальше мчался поѣздъ, тѣмъ становилось теплѣе; лѣсъ зеленѣлъ, въ воздухѣ пахло весною; за Москвою стало совсѣмъ тепло и даже трава показалась на поляхъ. Софья ѣхала съ двумя горничными во второмъ классѣ; графиня съ дѣтьми -- въ первомъ. Горничныя болтали безъ умолку и разсказывали, какъ хорошо у нихъ въ деревнѣ и какая большая усадьба у господъ. Софья, никогда не выѣзжавшая изъ Петербурга, ждала съ нетерпѣніемъ, когда же ее выпустятъ изъ вагона -- побѣгать по долямъ и нарвать полевыхъ цвѣтовъ, издали манившихъ ее къ себѣ. Наконецъ они пріѣхали къ небольшой станціи, гдѣ горничныя объявили, что надо выходить. Ихъ встрѣтилъ рослый лакей въ ливреѣ и нѣсколько экипажей; поѣздъ засвисталъ и умчался далѣе; пріѣзжіе стали усаживаться въ экипажи. Какъ весело и легко было на душѣ! Солнышко грѣло, воздухъ былъ пропитанъ ароматомъ, дорога шла лѣсомъ, но мѣстами лѣсъ рѣдѣлъ и виднѣлись поля и пашни. Лихо взбѣжали рѣзвые кони на высокую гору, откуда открылся далекій, чудесный видъ на другіе лѣса и горы и на большую рѣку, извивавшуюся лентой вдали. Софья вскрикнула отъ восторга, а дѣти, сидѣвшія съ нею въ коляскѣ, стали показывать ей на бѣлую точку вдали и на куполъ церкви, блестѣвшій на яркомъ утреннемъ солнцѣ.
   -- Вонъ, вонъ, смотрите,-- кричали они,-- наше Тригорское, вонъ домъ, вонъ садъ!
   Соня не могла различить ни дома, ни сада, но радовалась не менѣе дѣтей; она какъ будто опьянѣла отъ охватившаго ее восторга передъ чудесною панорамою природы, и забыла, что она одна среди чужихъ людей.
   Въ первые дни послѣ пріѣзда, она не выходила изъ своего восторженнаго состоянія: ее восхищало все, что она видѣла: всякая травка, всякое деревцо. Большой барскій домъ показался ей дворцомъ, жизнь въ немъ -- непрерывнымъ праздникомъ. Ѣли и пили здѣсь такъ, что Софья думала въ первые дни, нѣтъ ли какого нибудь рожденья или именинъ въ семьѣ; одѣвались къ обѣду, какъ въ гости; прислуга, экипажи, лошади, графская охота -- напоминали разсказы о нихъ, читанные въ романахъ, и только опытный глазъ могъ бы различить во всемъ этомъ обширномъ зданіи червяковъ, подтачивавшихъ его фундаментъ. Молодая дѣвушка, конечно, не видѣла этихъ червей, не замѣчала упадка и разрушенія, начавшихся давно въ старинной барской усадьбѣ; она думала, что попала въ сказочный замокъ, гдѣ живутъ одни беззаботные, счастливые люди. Ее радовало и плѣняло все, что она видѣла, но болѣе всего -- тѣнистый старый садъ, съ вѣковыми дубами и липами, чисто выметенный передъ домомъ, но заросшій и заглохшій въ глубинѣ; садъ спускался въ рѣкѣ и кончался обрывомъ, съ бесѣдкой надъ нимъ. Соня сразу полюбила эту бесѣдку и часто бѣгала туда, любоваться на широкій видъ на другомъ берегу рѣки и на паруса, бѣлѣвшіе вдали надъ водою.
   Понемногу она стала привыкать къ новой жизни и знакомиться съ окружавшею ее средою. Семья, въ которой она жила, состояла изъ графини, пожилой высокой женщины со строгимъ лицомъ и величавой осанкой, старшей дочери Нины, молодой дѣвушки, ровесницы Софьи, и двухъ дѣтей: мальчика, при которомъ состоялъ нѣмецъ-гувернеръ, и дѣвочки 5 лѣтъ, ввѣренной попеченіямъ Софьи. При дѣтяхъ состояла еще няня, но она была такъ стара, что ничего не въ силахъ была дѣлать, хотя во все мѣшалась и постоянно ворчала, какъ всѣ старухи-няни. Стараго графа ждали въ деревню только въ серединѣ лѣта, а молодой, о которомъ ходили оживленные толки, отсутствовалъ гдѣ-то, и Софья его не видѣла. Она находилась въ домѣ на положеніи среднемъ между бонной и гувернанткой, но скоро сдружилась съ молодою графиней и стала членомъ семьи. Дѣти тоже полюбили ее, а нѣмецъ-гувернеръ, Иванъ Богдановичъ, сразу влюбился въ нее, и только старая графиня продолжала обращаться съ нею свысока, не признавая въ ней существа себѣ равнаго.
   -- Une petite personne assez gentille,-- говорила она про нее,-- mais pas de manières et des toilettes de Fautre monde!
   У бѣдной Софьи, дѣйствительно, не было никакихъ туалетовъ, но, съ помощью Нины и домашнихъ швеекъ, она скоро соорудила себѣ два платья, которыя совсѣмъ преобразили ее. Она была высокая, стройная дѣвушка, съ прелестными глазами и такимъ лицомъ, которое сразу привлекало къ себѣ всякаго, кто ее видѣлъ. Графиня, увидѣвъ ее въ первый разъ въ новомъ платьѣ, сказала только "а!" и долго глядѣла ей вслѣдъ, покуда она шла съ дѣтьми по аллеѣ.
   Такъ началось лѣто, весело и счастливо, и, вѣроятно, окончилось бы благополучно, еслибы не случилось одного обстоятельства, котораго викто не ожидалъ въ домѣ. Разъ какъ-то вечеромъ, когда всѣ сидѣли за чаемъ, графинѣ подали депешу, которую она прочла и радостно воскликнула:
   -- Дѣти, Сережа ѣдетъ!
   Дѣти тоже закричали и захлопали въ ладоши, радость быстро сообщилась по всему дому, и даже старая няня, проходя столовую и узнавъ въ чемъ дѣло, воскликнула, прослезившись:
   -- Ахъ, онъ мой голубчикъ!
   Сережа, молодой графъ, былъ общимъ любимцемъ семьи; онъ находился въ дальней командировкѣ по службѣ, но, окончивъ ее, взялъ отпускъ и уѣхалъ въ деревню.
   На другой день утромъ, Софья увидѣла изъ окна своей комнаты подъѣхавшую въ крыльцу коляску, изъ которой выпрыгнулъ молодой офицеръ и бросился обнимать всю семью, высыпавшую къ нему на встрѣчу; его съ тріумфомъ ввели въ комнаты. Она не сошла внизъ къ чаю и, сама не зная почему, боялась пріѣзжаго. Пришлось однако съ нимъ познакомиться, но она такъ переконфузилась, когда Нина подвела въ ней въ саду брата, что даже не разглядѣла его лица, а видѣла только бѣлый китель, высокіе сапоги со шпорами и протянутую ей маленькую, нѣжную, какъ у женщины, руку.
   -- Pas mal, du tout,-- сказалъ Сергѣй, провожая глазами Софью, и спросилъ у сестры, кто она? Нина объяснила ему положеніе Софьи въ домѣ, и молодой человѣкъ тотчасъ же сообразилъ, что ему будетъ забава въ деревнѣ.
   Графъ Сергѣй Валерьяновичъ Воронскій былъ блестящій гвардейскій офицеръ, обѣщавшій пойти далеко въ своей служебной карьерѣ. Онъ былъ ловокъ и очень красивъ, казался богатымъ и носилъ громкое имя; кромѣ того, онъ считался отличнымъ кавалеристомъ въ полку, однимъ изъ лучшихъ танцоровъ на балахъ и имѣлъ блестящій успѣхъ въ дамскомъ обществѣ. Двѣ дуэли уже числились на его вѣку.
   Съ его пріѣздомъ въ Тригорское, жизнь сразу оживилась: пошли гулянья, катанья верхомъ, въ экипажахъ и на лодкахъ, даже былъ устроенъ сельскій праздникъ, на которомъ танцовали не одни парни и дѣвки, но и молодые господа. Дѣти были въ восторгѣ отъ старшаго брата и ходили за нимъ по пятамъ, графиня не могла наглядѣться на своего любимца.
   На Софью онъ не обращалъ, повидимому, вниманія, и она сторонилась отъ него, но мало-по-малу ледъ растаялъ и они познакомились. Онъ сталъ втягивать ее въ свои игры и забавы съ дѣтьми, заговаривалъ съ ней, смѣшилъ ее и забавлялъ своими разсказами. Разъ какъ-то онъ былъ особенно веселъ и милъ, и, затѣявъ горѣлки въ саду, заставилъ бѣгать не только всю молодежь, но и гувернера Ивана Богдановича; нѣмецъ пришелъ въ азартъ, шумѣлъ, кричалъ и хлопалъ въ ладоши. Въ самый разгаръ игры, Воронскій, погнавшись за Софьей, нарочно загналъ ее въ глубь темной аллеи и, настигнувъ однимъ прыжкомъ, обнялъ и чмокнулъ прямо въ губы. Она вскрикнула, но онъ уже велъ ее обратно за руку и объявилъ, смѣясь, что теперь Софьѣ Ивановнѣ "горѣть", такъ какъ онъ поймалъ ее въ аллеѣ.
   Софья дѣйствительно вся "горѣла" и сердце ея такъ сильно билось, что она не въ силахъ была бѣгать и сѣла на скамейку. Иванъ Богдановичъ вызвался горѣть за нее. Съ тѣхъ поръ Сергѣй сталъ преслѣдовать хорошенькую гувернантку, ловилъ ее въ коридорахъ, крѣпко жалъ ей руки и просилъ прощенья за поцѣлуй въ саду; онъ былъ опытный охотникъ и зналъ, какъ изловить всякаго звѣрка, но онъ не выдержалъ характера и поторопился. Софья слишкомъ волновала его и разъ какъ-то, встрѣтивъ ее въ саду, когда она шла изъ купальни одна, съ распущенною темною косою, онъ обнялъ ея гибкій станъ и покрылъ лицо и шею горячими поцѣлуями. Дѣвушка вырвалась изъ его объятій и съ гнѣвомъ объявила, что разскажетъ все его матери и завтра же уѣдетъ изъ деревни; Сергѣй бросился, передъ нею на колѣни, просилъ прощенія, цѣловалъ ея руки и клялся въ вѣчной, неизмѣнной любви. Шаги въ аллеѣ прервали эту сцену; онъ вскочилъ и пошелъ, посвистывая, къ дому, какъ ни въ чемъ не бывало, а она убѣжала въ глубь сада, чтобы скрыть свой стыдъ и волненіе.
   Софья не знала, на что ей рѣшиться, хотѣла вернуться къ своей матери, но боялась огорчить ее, начинала писать ей длинныя письма, но рвала ихъ одно за другимъ; хотѣла сказать все Нинѣ, но не сказала ни слова и тосковала одна, не понимая, отчего такъ бьется ея сердце. Черезъ нѣсколько дней повторились тѣ же сцены и клятвы въ любви, но дѣвушка была уже противъ нихъ безсильна; она жила въ какомъ-то чаду и съ ужасомъ замѣтила, что ее самою влечетъ къ нему съ неотразимой силой. Она поняла это въ первый разъ, когда молодой графъ уѣхалъ на цѣлый день изъ Тригорскаго и она протосковала весь этотъ день до того, что нигдѣ не находила себѣ мѣста; къ вечеру Сергѣй вернулся, и она вдругъ ожила и воскресла. А время быстро бѣжало, и все подходило къ развязкѣ. Молодые люди уже объяснились между собою и встрѣчались въ саду по уговору; она повѣрила его клятвамъ и не умѣла скрыть отъ него своей любви. Да и какъ скрыть? Онъ явился передъ нею какимъ-то божествомъ, невиданнымъ и негаданнымъ до, селѣ, кумиромъ, котораго внутреннюю пустоту она не съумѣла разгадать, а видѣла только наружный блескъ. Къ этому времени пріѣхалъ въ деревню старый графъ и очень недружелюбно встрѣтился съ сыномъ. Въ самый день пріѣзда, они заперлись въ кабинетѣ и оттуда скоро послышались крики и сердитый голосъ старика-графа. Шумъ и крики все усиливались и дошли до того, что Сергѣй выбѣжалъ изъ кабинета весь красный и, не отвѣчая на вопросы матери, убѣжалъ наверхъ и заперся въ своей комнатѣ. Она съ трудомъ могла добиться, въ чемъ дѣло, а дѣло было очень просто: молодой человѣкъ надѣлалъ массу долговъ въ Петербургѣ и, въ его отсутствіе векселя предъявили отцу. Старый графъ Валерьянъ Михайловичъ самъ былъ въ долгу, какъ въ шелку, но именно потому вина его сына и казалась ему непростительной; онъ объявилъ ему наотрѣзъ, что долговъ его платить не станетъ и не намѣренъ разорять семью изъ-за мотовства глупаго мальчишки. Сергѣй обидѣлся и сталъ возражать; въ разгарѣ спора, онъ позволилъ себѣ замѣтить, что отецъ самъ разорилъ родовое имѣніе и растратилъ даже приданое матери, которое ему не принадлежало. Тогда старикъ вышелъ изъ себя, разругалъ сына и, схвативъ стулъ, замахнулся на него. Три дня они не говорили другъ съ другомъ и въ домѣ была паника; люди ходили на цыпочкахъ и боялись попасться на глаза старому барину. Сергѣй ходилъ мрачный, какъ Гамлетъ, и пугалъ мать и сестру угрозой застрѣлиться, но, конечно, не застрѣлился и дѣло понемногу уладилось: достали денегъ, подъ залогъ лѣса, у мѣстнаго кулака, и вошли, чрезъ повѣреннаго, въ соглашеніе съ кредиторами; гроза удалилась на время и отецъ съ сыномъ помирились.
   А Софья измучилась и изстрадалась за эти дни; она, конечно, узнала отъ Нины обо всемъ случившемся и жила въ лихорадочной тревогѣ за своего возлюбленнаго. Только тогда она поняла, какъ любитъ его, какъ онъ дорогъ ей, и жаждала доказать ему свою любовь, утѣшить его своими ласками, пожертвовать для него всѣмъ, всею жизнью своею. Но она была безсильна помочь, а Сергѣй даже не приходилъ на свиданія въ саду; ему было не до нея. Когда же дѣло уладилось и гроза миновала, онъ съ новымъ жаромъ принялся охотиться за своимъ звѣркомъ, но звѣрокъ уже былъ пойманъ и бился безсильно въ силкахъ.
   Графъ Валерьянъ Михайловичъ недолго оставался въ деревнѣ и скоро уѣхалъ въ Петербургъ, къ важному посту, занимаемому имъ на гражданской службѣ. Передъ отъѣздомъ, онъ опять имѣлъ крупный разговоръ съ сыномъ, и было рѣшено, что Сергѣй не вернется покуда въ полкъ, а во избѣжаніе новыхъ скандаловъ, уѣдетъ опять въ дальнюю командировку, которую отецъ обѣщалъ выхлопотать ему. И дѣйствительно, черезъ двѣ недѣли послѣ его отъѣзда, молодой офицеръ получилъ предписаніе немедленно выѣхать по назначенію и не возвращаться въ полкъ до новаго приказа. Волей-неволей пришлось разстаться, долгъ требовалъ.
   Онъ клялся своей милой Сонѣ, что страстно любитъ ее, что никогда не оставитъ и что они скоро свидятся въ Петербургѣ, съ тѣмъ, чтобы не разставаться болѣе; но уѣхалъ, не сдѣлавъ ничего для обезпеченія ея судьбы, и когда лихая тройка умчала его за ворота, и родное гнѣздо скрылось изъ виду, онъ откинулся на мягкія подушки коляски, закурилъ дорогую сигару и засвисталъ веселую пѣсню. А она, шмыгнувъ черезъ садъ, выбѣжала на горку и долго смотрѣла вслѣдъ по дорогѣ на пылившую вдали тройку, которая казалась все меньше и меньше, и скрылась совсѣмъ за поворотомъ.
   -- Кончено!-- вздохнула она:-- все кончено!
   Утренній туманъ еще застилалъ вдали окрестность, и солнце, медленно подымаясь отъ горизонта, казалось краснымъ фонаремъ, свѣтившимъ изъ-за лѣса. Софья долго стояла на одномъ и томъ же мѣстѣ и все смотрѣла вдаль; она боялась оглянуться назадъ, на Тригорское. Тамъ -- гробъ теперь, туда вернуться страшно, и она быстро пошла по дорогѣ впередъ, туда, гдѣ еще недавно пылила тройка и колокольчикъ звенѣлъ все тише и тише, замирая вдали. Къ обѣду, въ усадьбѣ хватились гувернантки и послали искать ее во всѣ стороны; ее скоро нашли безъ чувствъ на дорогѣ, въ трехъ верстахъ отъ Тригорскаго, и привезли домой. Происшествіе это, совпавшее съ отъѣздомъ сына, показалось страннымъ графинѣ и она стала зорко слѣдить за гувернанткой.
   Въ этомъ году семья Воронскихъ оставалась долго въ деревнѣ, вплоть до зимы, но жизнь стала невеселая: погода испортилась, пошли дожди и холода, сосѣди всѣ поразъѣхались и скука была въ домѣ страшная. Всѣ стремились въ городъ, но ѣхать было нельзя, за неимѣніемъ денегъ: годъ былъ неурожайный, дѣла стараго графа крайне разстроены и приходилось просто изъ экономіи жить въ деревнѣ. А тутъ еще новая забота выпала на долю графини: въ Тригорскомъ стали ходить какія-то сплетни о похожденіяхъ ея сына съ гувернанткой, и сама она, наблюдая за ней, замѣчала что-то неладное. Тогда она рѣшилась, во что бы то ни стало, добиться истины и придумала весьма простое средство. Она обшарила всѣ ящики въ комнатахъ уѣхавшаго сына, и тамъ, гдѣ-то въ глубинѣ письменнаго стола, нашла надорванную записку, которая объяснила ей все.
   Она знала, что Сергѣй и прежде пошаливалъ съ горничными, но теперь дѣло было серьезнѣе и угрожало скандаломъ. Графиня была женщина тщеславная и безсердечная, ей нисколько не было жаль бѣдной дѣвушки, и мысль, что сынъ ея обязанъ искупить свою вину, даже не пришла ей въ голову; она стала заботиться объ одномъ, какъ бы скорѣе сбыть гувернантку съ рукъ, и рѣшила, что самое лучшее -- сдѣлать видъ, что ей ничего неизвѣстно, просто отказать Софьѣ отъ мѣста и отправить ее въ Петербургъ. Такъ она и сдѣлала. Гувернантку "разсчитали", дали ей денегъ на дорогу и объявили, что она можетъ ѣхать домой. Напрасно Нина упрашивала мать не отсылать Софью такъ внезапно и безъ всякой причины, выждать, по крайней мѣрѣ, общаго возвращенія въ Петербургъ, до котораго оставалось недолго. Графиня была неумолима; она объявила дочери, что ей вообще не нравится ея дружба съ Софьей, что у дѣвушки этой дурныя манеры, что она портитъ дѣтей, и что давно пора отослать ее. Нина хорошо знала мать и поняла, что приговоръ ея -- безапелляціонный; она съ тоской и слезами стала провожать свою подругу. Она, конечно, не подозрѣвала истины, но если бы и узнала, то стала бы на сторону Соня. Дѣти съ испугомъ глядѣли на внезапный отъѣздъ гувернантки, а маленькая ея питомица Любочка горько плакала, прощаясь съ ней.
   Иванъ Богдановичъ подкараулилъ минуту, когда Софья осталась одна въ своей комнатѣ, и тихонько постучался къ ней.
   -- Войдите, откликнулась Софья. Онъ вошелъ на цыпочкахъ и остановился посреди комнаты.
   -- Вы уѣзжаете?
   -- Уѣзжаю, Иванъ Богдановичъ, прощайте.
   Онъ подошелъ и положилъ ей руку на плечо.
   -- Ви хорошій дѣвушекъ,-- сказалъ онъ, растроганнымъ голосомъ,-- да, и если вамъ что-нибудь нужно, ви мнѣ сказайте.-- И онъ застучалъ себѣ въ грудь кулакомъ.
   -- Благодарю васъ, добрый Иванъ Богдановичъ, мнѣ ничего не нужно, благодарю васъ.-- И Софья крѣпко пожала ему руку.
   -- Вотъ, вотъ, возьмите на дорогъ,-- пробормоталъ нѣмецъ, усиленно моргая, и, сунувъ ей въ руку какую-то коробку, поспѣшно вышелъ.
   Въ коробкѣ оказались старыя конфекты, которыя Иванъ Богдановичъ получилъ изъ Петербурга въ подарокъ отъ своей дочери, но не съѣлъ ихъ, а сохранилъ на память.
   

V.

   Маленькій Митя очень скоро сталъ общимъ любимцемъ въ семействѣ Брызгаловыхъ, обогатившимся, такимъ образомъ, еще однимъ членомъ.
   Но болѣе всѣхъ любила его бабушка; она просто души въ немъ не чаяла и, казалось, сама помолодѣла съ тѣхъ поръ, какъ начала пеленать и няньчить маленькаго буяна. Буянъ кричалъ иногда по цѣлымъ ночамъ, но Марьѣ Кузьминишнѣ это было нипочемъ и, провозившись цѣлый день со своими собственными дѣтьми и по хозяйству, она всю ночь не смыкала глазъ, качая и баюкая внучка. Соню она отсылала спать, подъ предлогомъ, что она еще слаба, сама кормитъ и ей нуженъ покой.
   -- Послѣ, послѣ,-- уговаривала она ее,-- когда ты поправишься, тогда я высплюсь, а теперь ступай, ложись.
   Марья Кузьминишна, какъ всѣ женщины, была немного суевѣрна и почему-то вообразила, что Митя долженъ непремѣнно принести счастье въ семью.
   -- Божье благословеніе,-- думала она, качая ребенка,-- мы не бросили его, не отдали чужимъ людямъ, Господь пошлетъ намъ и на него. Она вѣрила въ возмездье добрыхъ дѣлъ, не только въ будущей жизни, но и въ настоящей.
   И, дѣйствительно, въ первое время судьба какъ будто улыбнулась Брызгаловыхъ: Иванъ Ивановичъ сталъ меньше пить; вообще, съ пріѣздомъ дочери и въ особенности съ появленіемъ въ семьѣ внука, ему какъ будто стало стыдно за свое безобразіе и жаль этого маленькаго существа, лежавшаго въ колыбели и улыбавшагося ему. Марья Кузьминишна, конечно, принуждена была сказать мужу всю правду, и онъ первый возсталъ противъ того, чтобы Митю отдавать въ воспитательный домъ.
   -- Грѣхъ великій,-- сказалъ онъ:-- какъ можно губить дитя!
   Марья Кузьминишна прикинулась въ этомъ случаѣ покорной женою и Митя остался въ семьѣ. Затѣмъ Иванъ Ивановичъ пошумѣлъ немного и грозилъ расправиться по своему, подать въ судъ на того злодѣя, который, который... Но, взглянувъ на испуганное лицо Софьи, онъ не договорилъ, въ чемъ виновенъ злодѣй и какую кару онъ ему готовилъ. Случилось и другое происшествіе, совершенно неожиданное, которое Марья Кузьминишна тоже приписала Митѣ и божьему благословенію. Разъ какъ-то, часу въ девятомъ утра, въ квартиру Брызгаловыхъ позвонилъ какой-то господинъ въ статскомъ платьѣ, похожій на артельщика, и отдалъ Ивану Ивановичу толстый пакетъ на имя его дочери, Софьи Ивановны.
   -- Отъ кого?-- спросилъ удивленный Иванъ Ивановичъ.
   -- Тамъ написано,-- отвѣчалъ артельщикъ и поспѣшно ушелъ.
   Иванъ Ивановичъ остался съ разинутымъ ртомъ и съ пакетомъ въ рукахъ; въ такомъ положеніи застала его Марья Кузьминишна.
   -- Что такое?-- отъ кого письмо?-- спросила она.
   -- Не знаю, душенька, какой-то господинъ принесъ.
   -- Гдѣ же онъ?
   -- Ушелъ.
   -- Ахъ, Боже мой, зачѣмъ ты его отпустилъ? Надо было узнать, спросить отъ кого, можетъ быть, отвѣтить на письмо.-- Она схватила пакетъ и отнесла его дочери.
   -- Соня, тебѣ письмо.
   Софья поблѣднѣла. Она давно ждала письма оттуда, гдѣ былъ центръ ея жизни, куда влекло ее горячее сердце; ждала отвѣта на свои письма, на увѣдомленіе о рожденіи Мити, но отвѣта не было. Она поспѣшно разорвала конвертъ; въ немъ было 3,000 рублей, радужными бумажками, но она, не считая, бросила ихъ на столъ и еще чего-то искала въ пакетѣ, искала того, что было ей дороже денегъ,-- письма. Но конвертъ былъ пустъ,-- ни слова, ни строчки, только одна бѣлая бумага, въ которую были вложены деньги. Она встала и вышла изъ комнаты.
   -- Заплатилъ!-- мелькнуло у нея въ головѣ,-- заплатилъ за ною любовь къ нему, за Митю.-- Ее бросало въ жаръ и въ холодъ.
   -- Не приму!-- воскликнула она въ негодованіи,-- отошлю назадъ; скорѣй надо отослать.-- И она вбѣжала обратно въ комнату, гдѣ мать считала деньги.
   -- Отошли назадъ, отошли сейчасъ, или я выброшу въ форточку.-- И она протянула руку за деньгами; но Марья Кузьминишна поспѣшно спрятала ихъ въ карманъ.
   -- Въ умѣ ли ты? Этакую сумму, съ ребенкомъ на рукахъ,-- это его деньги, да и кому отослать, куда?
   Софья знала, куда и кому отослать, но она поняла, что мать не отдастъ денегъ, и замолчала. Марья Кузьминишна старалась утѣшить ее, увѣряя, что письмо будетъ непремѣнно, отдѣльно придетъ, деньги же, можетъ быть, и не онъ прислалъ, а графиня; но Софья была неутѣшна.
   -- Заплатилъ,-- твердила она, оставшись одна,-- и больше знать не хочетъ; значитъ, не любилъ никогда, все лгалъ, а я вѣрила!
   Мысль эта преслѣдовала ее неотвязно, колебала ея вѣру въ жизнь и людей, и она дѣйствительно отослала бы деньги назадъ, еслибы мать позволила распорядиться ими, но Марья Кузьминишна спрятала деньги за три замка, увернула, укутала въ разныя бумажки и тряпки и твердо рѣшилась не трогать, беречь для Мити про черный день. Она, конечно, не выполнила своего зарока, и сначала размѣняла одну бумажку, потомъ другую и т. д. Брызгаловы были бѣдные и бережливые люди; тѣмъ не менѣе они привыкли жить въ извѣстномъ,-- конечно, относительномъ довольствѣ, и нужда, дѣйствительная горькая нужда оказалась имъ не подъ силу. Сверхъ того, они были русскіе чиновники и дворяне, а Марья Кузьминишна происходила даже изъ старинной барской семьи, выросшей на крѣпостномъ правѣ и помнившей лучшія времена. То, что другимъ показалось бы сноснымъ, было для нихъ тяжелой нуждою, и невольно, при первой возможности, они расширяли свою жизнь и возвращались къ прежнимъ привычкамъ, всосавшимся имъ въ кровь и плоть. Такъ и теперь они не удовольствовались тѣмъ, что стали обѣдать каждый день и не сидѣли по вечерамъ въ потемкахъ, а не утерпѣли и переѣхали на свою излюбленную Петербургскую сторону, покинувъ душные, ненавистные Пески. Новая квартира была съ садомъ, и на него радовались большіе и малые, вспоминая свой прежній старый садъ, а Марья Кузьминишна даже выставляла этотъ садъ оправдательнымъ мотивомъ для переѣзда на Петербургскую сторону и излишнихъ расходовъ, убѣждая себя и другихъ, что чистый воздухъ необходимъ для маленькаго Мити.
   Въ садъ приходили и другіе жильцы, въ томъ числѣ нѣкто Ипатовъ, студентъ медико-хирургической академіи. Студентъ этотъ нанималъ комнату отъ жильцовъ, въ одномъ домѣ съ Брызгаловыми, былъ очень бѣденъ и жилъ уроками. Съ наступленіемъ весны, онъ сталъ часто выходить въ садъ изъ своей душной кануры и зубрилъ съ азартомъ, сидя на скамейкѣ, съ книгой въ рукахъ, или ходилъ взадъ и впередъ по аллеѣ. Въ этихъ прогулкахъ онъ часто встрѣчался съ семьею Брызгаловыхъ, но держалъ себя въ сторонѣ и въ особенности избѣгалъ Софьи и ея ребенка; неизвѣстно, кого онъ больше боялся,-- маленькаго Мити или его маменьки; но только, увидавъ ихъ издали въ аллеѣ, онъ поворачивалъ назадъ и уходилъ къ себѣ, если они оставались въ саду.
   Ипатовъ былъ нелюдимъ и даже съ товарищами сходился мало, а все больше сидѣлъ одинъ, уткнувъ носъ въ книгу. Съ виду онъ былъ невзрачный человѣкъ, въ особенности на первый взглядъ, и дѣти Брызгаловыхъ почему-то боялись его и прозвали: "дядей-козломъ". Длинный, худой, со взъерошенными волосами и рѣдкой узкой бородкой, онъ былъ, дѣйствительно, издали похожъ на козла, и только вблизи ласковая, добрая улыбка и умные глаза мирили съ его лицомъ и даже дѣлали его пріятнымъ, въ особенности, когда онъ говорилъ или смѣялся.
   Козелъ этотъ, хотя и смотрѣлъ изподлобья, но никогда не бодался, говорилъ груднымъ мягкимъ голосомъ и былъ тихъ и кротокъ, какъ ягненокъ. Старый чиновникъ, у котораго онъ нанималъ комнату, скоро познакомившійся съ Брызгаловыми, очень хвалилъ его и называлъ примѣрнымъ молодымъ человѣкомъ.
   -- А ужъ какой прилежный,-- разсказывалъ онъ Марьѣ Кузьминишнѣ, вы не повѣрите. Книгъ у него гора, сидитъ и учится по цѣлымъ днямъ, а иногда и ночь напролетъ. Примѣрный молодой человѣкъ, нечего сказать, только одно нехорошо,-- въ церковь не ходитъ и въ постъ ѣстъ скоромное. Повѣрите ли, въ страстную пятницу яичницу лопалъ!
   -- Нехорошо,-- говорю я ему,-- нехорошо, Андрей Васильевичъ, грѣхъ великій. Вы бы лучше грибковъ или хоть рыбки.-- И предложилъ ему щей съ грибами, въ этотъ день у насъ варили.
   -- Что жъ онъ съѣлъ?-- спросила Марья Кузьминишна.
   -- Съѣлъ матушка, еще какъ съѣлъ, только мораль мнѣ такую прочелъ, не дай Богъ.
   -- Вамъ же и мораль?
   -- Да вотъ подите! "Вѣра -- говоритъ -- не въ грибкахъ и не въ рыбкѣ." -- А въ чемъ же? спрашиваю я.-- "Въ чемъ, говоритъ, въ чемъ?-- въ любви въ ближнему, въ добрыхъ дѣлахъ". И пошелъ, и пошелъ... Хорошо говорилъ, нечего сказать, красно,-- только я, признаться, несовсѣмъ понялъ.
   Софьѣ, слушавшей эти разсказы, захотѣлось узнать отъ самого Ипатова, въ чемъ, по его мнѣнію, заключалась вѣра, такъ какъ она давно поняла, что вѣра не въ грибкахъ и не въ рыбкѣ. Но ей не удавалось съ нимъ наговорить. Онъ упорно избѣгалъ ея, хотя она замѣчала, что часто, зайдя за дерево, онъ смотрѣлъ на нее издали, но тотчасъ же исчезалъ, когда она вставала и шла къ нему на встрѣчу.
   Май подходилъ къ половинѣ; садъ въ домѣ, гдѣ жили Брызгаловы, былъ старый и тѣнистый; въ немъ становилось хорошо,-- трава зеленѣла, деревья распускались и воробьи чирикали безъ устали, перелетая съ вѣтокъ на заборъ и съ забора на вѣтви. Маленькій Митя внимательно слѣдилъ за ними своими глазенками и никакъ не могъ понять, о чемъ воробьи такъ хлопочутъ? Ипатовъ тоже не могъ понять, отчего у него такъ сердце бьется, когда онъ смотритъ на молодую мать, съ ребенкомъ на рукахъ, и отчего такъ неотразимо тянетъ его къ ней? Что она ему, и какое ему до нея дѣло? "Наконецъ, это глупо,-- убѣждалъ онъ самъ себя:-- она мнѣ мѣшаетъ заниматься."
   И дѣйствительно, онъ часто по цѣлымъ часамъ глядѣлъ въ книгу, но видѣлъ однѣ черныя строчки, повторялъ фразы, не понимая ихъ смысла; въ глазахъ все мерещилось красивое лицо Софьи, ея высокая грудь и бѣлая шея, а въ ушахъ звучала знакомая колыбельная пѣсня, которую онъ такъ часто слушалъ въ саду или чрезъ отворенныя окна своей комнаты. Онъ уходилъ изъ дому, чтобы не слушать, этой пѣсни, но она всюду преслѣдовала его а звучала въ ушахъ вмѣстѣ съ шумомъ городскимъ, съ уличными криками, со свистомъ пароходовъ. Наконецъ онъ рѣшился переѣхать на другую квартиру, подальше куда нибудь, чтобъ не слышать и не видѣть, забыть и Софью и Митю, и ихъ колыбельныя пѣсни, но тутъ встрѣтилось непреодолимое препятствіе: не было денегъ на переѣздъ и нечѣмъ было расплатиться съ хозяиномъ квартиры, которому онъ задолжалъ за нѣсколько мѣсяцевъ.
   -- Какъ же быть теперь,-- спрашивалъ онъ самъ себя,-- значитъ переѣхать нельзя? Ну, нельзя, и нечего дѣлать.-- Онъ даже обрадовался, что нельзя. Совѣсть какъ будто упрекала его въ чемъ-то, но онъ оправдался отъ этого упрека. Къ концу мая садъ покрылся густою зеленью и число гуляющихъ въ немъ значительно прибыло. Всѣ жильцы сходились туда, быстро перезнакомились между собою и образовали въ саду нѣчто въ родѣ лѣтняго клуба. Члены этого клуба, преимущественно прекраснаго пола, занимались усердно сплетнями и пересудами, обильнымъ матерьяломъ для которыхъ послужили новые жильцы, Брызгаловы, и въ особенности Софья съ ея ребенкомъ. Она была, какъ бѣльмо на глазу у разныхъ кумушекъ, собиравшихся въ саду, и толкамъ, разговорамъ о ней не было конца.
   -- Мужа нѣтъ, откуда ребенокъ? вдова или дѣвица?
   -- Нагуляла, извѣстно,-- рѣшила лавочница, молодая, пухлая баба, въ грязной кацавейкѣ, съ шолковымъ платкомъ на головѣ.
   -- Фи, какія вы гадости говорите,-- пугалась Катерина Ивановна, старая дѣвица, племянница хозяйки дома.
   -- Отецъ пьяница,-- зато и со службы прогнали, а она съ офицеромъ уѣхала на Кавказъ, оттуда, говорятъ, и мальчишку привезла.
   -- Срамъ какой!-- восклицала Катерина Ивановна.
   -- Ужъ если грѣхъ такой случился, такъ надо его прятать, а она въ саду напоказъ всѣмъ носитъ.
   -- Куда спрятать-то?-- спросила, со вздохомъ, лавочница.
   -- Куда? извѣстно куда, на то есть мѣсто такое.
   -- Спитательный,-- знаемъ мы; нешто бы вы своего туда снесли?
   -- Ахъ, Боже мой? что это вы говорите? я честная дѣвушка, вы меня обижаете.
   -- Всяко бываетъ, матушка, не зарекайся: женское дѣло!
   Въ это время вошла въ садъ чиновница съ двумя дѣвочками, подросточками, одѣтыми въ свѣтленькія, совершенно одинаковыя платьица. Дама эта,-- супруга того самаго чиновника, у котораго Ипатовъ нанималъ квартиру,-- была уже не молодая, но еще любила принарядиться, и въ этотъ день была въ пестрой турецкой шали и въ шляпкѣ съ цвѣтами. Дѣвочки тотчасъ шмыгнули куда-то, а мать присѣла на скамейку, послушать, о чемъ толкуютъ сосѣдки.
   -- Что это вы, Дарья Яковлевна, такія нарядныя сегодня?-- спросила ее лавочница.
   -- Въ церкви были, голубушка, молебенъ служили.
   -- Празднество, что ли, у васъ семейное?
   -- Да, моей Настеньки день рожденья, 15 лѣтъ сегодня минуло.
   -- Скажите на милость, какая большая! скоро замужъ выдавать. Готовьте приданое.
   -- Охъ, голубушка,-- вздохнула Дарья Яковлевна,-- наше дѣло чиновное, не до приданаго -- концы бы съ концами свести, и то слава Богу.
   -- Да, вотъ подите,-- замѣтила лавочница,-- съ дочками-то нынѣ бѣда: товаръ такой, не скоро съ рукъ сбудешь.
   -- Что говорить,-- отвѣчала чиновница,-- хотя, конечно, дочки всякія бываютъ; вонъ Брызгаловы черезъ дочку капиталъ нажили.
   -- Какой капиталъ? откуда?-- затарантила Катерина Ивановна.
   -- Извѣстно откуда: Соничку свою за десять тысячъ купцу продали.
   -- Что вы?-- перебила лавочница,-- никакого купца у нихъ и въ заводѣ не было; -- съ офицеромъ на Кавказъ бѣгала.
   -- Ну, ужъ извините! я сама своими глазами купца видѣла;-- важный такой, съ бородищей.
   -- Ужъ не знаю тамъ, съ бородищей или бритый,-- спорила лавочница,-- а только ребеночекъ отъ офицера.
   -- Отъ купца, мать моя, отъ купца,-- твердила Дарья Яковлевна.
   -- Отъ офицера.
   -- Не правда, отъ купца; на капиталъ его теперь и живутъ, а то гдѣ жъ тамъ на пенсію, знаемъ мы эти пенсіи.
   -- Кабы капиталъ имѣли, не должали бы намъ въ лавочку.
   -- Ужъ не знаю тамъ, какъ у васъ въ лавочкѣ, а только отъ купца -- это вѣрно:-- онъ и намеднись къ нимъ въ каретѣ пріѣзжалъ, сама видѣла.
   -- Это не къ нимъ,-- вмѣшалась Катерина Ивановна, вся красная отъ волненія,-- это къ той, ко вдовѣ Лоскуткиной.
   -- Очень нужно ему въ Лоскуткиной, въ этакой паскудѣ!
   -- У мужчинъ вкусы всякіе бываютъ, они достойныхъ дѣвицъ не цѣнятъ.
   -- Ужъ не тебя ли цѣнить?-- подумала Дарья Яковлевна, глядя на тощую фигуру старой дѣвы, но не рѣшилась выговорить этого громко, такъ какъ была должна ея теткѣ за квартиру.
   -- Ну, ихъ совсѣмъ,-- заключила она, вставая со скамейки.-- Намъ-то что,-- купецъ ли, офицеръ ли? Все одинъ срамъ.
   -- Извѣстно, одинъ,-- объявили ея собесѣдницы, и такъ какъ согласіе было на этотъ счетъ полное, то, по приглашенію Дарьи Яковлевны, онѣ всѣ отправились къ ней на пирогъ -- праздновать день рожденья Настеньки.
   -- Я сейчасъ за вами,-- объявила Катерина Ивановна и побѣжала наверхъ въ свою комнату, наколоть бантикъ на платье и поправить прическу. Она надѣялась встрѣтить на пирогѣ студента Ипатова, къ которому втайнѣ питала нѣжныя чувства.
   На пирогъ были приглашены и Брызгаловы, но явилась одна Марья Кузьминишна съ дѣтьми; Иванъ Ивановичъ оказался несовсѣмъ въ порядкѣ, а Софья наотрѣзъ отказалась идти и осталась дома съ Митей. Марью Кузьминишну, не смотря на ходившія о семьѣ ея сплетни, принимали съ почетомъ, какъ по высокому чину ея мужа, такъ и по собственной ея величавой фигурѣ и хорошимъ манерамъ, отличавшимъ ее отъ остальнаго общества; ее посадили возлѣ хозяйки на первое мѣсто, подавали ей первой кушанья и вообще ухаживали за ней, не смотря на то, что за спиной разсказывали разный вздоръ и бросали грязью въ ея семью.
   Покуда гости ѣли пирогъ въ честь новорожденной Настеньки, къ воротамъ дома подкатила карета, и изъ нея вылѣзъ осанистый, бородатый купецъ, тотъ самый, котораго видѣла собственными глазами Дарья Яковлевна. Но купецъ прошелъ не къ Брызгаловымъ, а прямо въ квартиру вдовы Лоскуткиной, жившей съ ними на одной лѣстницѣ, какъ разъ напротивъ, дверь въ дверь.
   -- Эй, Анна!-- закричалъ онъ, входя въ первую комнату,-- гдѣ ты тамъ запропастилась?
   Изъ боковой двери выбѣжала женщина въ папильоткахъ на лбу и въ бѣлой кофтѣ. Она была не молода, но сохранила еще остатки прежней красота; лицо было круглое, чисто русское, но папильотки на лбу и подмазанные глаза и щеки придавали ей видъ отставной кокотки; грудь обрисовывалась подъ кофтой, пальца были унизаны затѣйливыми кольцами. Она застыдилась, увидѣвъ гостя, стала запахивать кофту и извиняться, что не одѣта.
   -- Ну тебя къ чорту съ твоимъ одѣваньемъ,-- перебилъ ее купецъ, безцеремонно плюхнувшись на диванъ.
   -- Садись и разсказывай, что новаго?
   -- Ничего нѣтъ новаго, батюшка Степанъ Ивановичъ,-- отвѣчала хозяйка, робко присаживаясь на стулѣ.
   -- Врешь, чортова кукла, знаемъ мы тебя, денегъ хочешь.
   -- Не въ деньгахъ дѣло, Степанъ Ивановичъ.
   -- Какъ не въ деньгахъ, что мелешь? за деньги все купить можно.
   -- Извѣстно можно, только наше дѣло не клеится,-- ума не приложу, какъ быть?
   -- Ты дура!
   -- Извѣстно дура, гдѣ ужъ намъ ума нажить,-- женское дѣло.
   Онъ говорилъ ей ты, а она ему вы, и вообще относилась къ нему съ особымъ почтеніемъ и даже страхомъ.
   -- Время надо, батюшка, Степанъ Ивановичъ, потерпите.
   -- Терпѣть намъ не полагается, потому мы деньги платимъ, понимаешь ли ты?
   -- Понимать-то понимаю, а только все же обождать надо, теперь у нихъ еще деньги водятся, а вотъ какъ всѣ выйдутъ...
   -- Какія у нихъ деньги,-- перебилъ Степанъ Ивановичъ,-- нищіе!
   -- Сама видѣла, своими глазами, какъ старуха въ чайномъ магазинѣ сторублевую бумажку мѣняла.
   -- Великія деньги -- сторублевая бумажка.
   -- Какъ для кого; для бѣднаго человѣка цѣлый капиталъ.
   -- Ты что ли бѣдная?
   -- Вашими милостями живемъ, спасибо вамъ, меня не забываете.-- Она схватила его руку и хотѣла поцѣловать.
   -- Ну тебя, отвяжись.-- И онъ вырвалъ у нея руку.
   -- Сваргань дѣло, 300 рублей на столъ выложу, сказано.
   -- Охъ, батюшка, что жъ ты меня такими деньгами пужаешь?
   Вдова Лоскуткина въ минуты волненія забывала свою образованность, начиная выражаться на простомъ русскомъ нарѣчіи, и даже говорила гостю "ты", должно быть, по старой памяти.
   Анна Михайловна Лоскуткина была въ молодости простою деревенскою бабой; но, переѣхавъ въ Питеръ, попала въ честь за свое крѣпкое бѣлое тѣло, и много лѣтъ "гуляла" съ богатыми купцами, переходя изъ рукъ въ руки. Въ этотъ періодъ своей жизни она поставила себѣ двѣ цѣли: первую -- скопить деньгу подъ старость, и вторую -- уподобиться городскимъ моднымъ кокоткамъ, съ которыми часто встрѣчалась тогда. Первое удалось еи вполнѣ, второе только отчасти; она выбивалась изъ силъ, чтобы заимствовать хорошій тонъ и манеры французскихъ дамъ полусвѣта, красилась, жеманилась, одѣвалась по послѣдней модѣ, но болтать по французски такъ и не выучилась, а когда входила въ азартъ, то ругалась по извощичьи и превращалась въ простую русскую бабу. Была ли она когда нибудь замужемъ, или титулъ вдовы былъ у нея самозванный, никто не зналъ, да и мало кто интересовался, а была она извѣстна подъ именемъ Анны Михайловны или "Анютки", которая была въ сильномъ ходу одно время, держала свой экипажъ, нарядную квартиру и даже ложу въ оперѣ, но съ годами стала спадать съ величія, сдѣлалась крайне скупой и кончила тѣмъ, что переѣхала на Петербургскую сторону. Тамъ она занималась темными дѣлами и жила въ двухъ комнатахъ, прикидываясь бѣдною вдовою.
   Степанъ Ивановичъ Кудесниковъ, богатый московскій купецъ, былъ старый ея знакомый, и самъ содержалъ ее когда-то, но бросилъ, когда баба, по его выраженію, "износилась", и выдавалъ ей, по добротѣ душевной, небольшую пенсію, навѣщая иногда пріѣздомъ въ Петербургъ, несовсѣмъ впрочемъ безкорыстно, такъ какъ устраивалъ себѣ, при ея посредствѣ, разныя забавы и развлеченія, вдалекѣ отъ своей постоянной резиденціи, Москвы, гдѣ имѣлъ жену, взрослыхъ дѣтей и пользовался большимъ почетомъ. Въ одно изъ такихъ посѣщеній онъ увидѣлъ случайно Софью Брызгалову и воспылалъ къ ней нѣжною страстью.
   -- Самая она для меня подходящая,-- объявилъ онъ своей пріятельницѣ, Аннѣ Михайловнѣ,-- добудь ты мнѣ ее безпремѣнно, никакихъ денегъ на такую красавицу не пожалѣю.
   Вдова Лоскуткина наобѣщала на словахъ съ три короба, но на дѣлѣ не могла сдѣлать ничего. Она встрѣтила неожиданный отпоръ въ Марьѣ Кузьминишнѣ, въ первый же разъ какъ заговорила съ ней о своемъ дѣлѣ. И не то, чтобы сразу бухнула о купцѣ Кудесниковѣ, а повела разговоръ издали, политично: "Не подобаетъ, молъ, такой дѣвицѣ, какъ Софья Ивановна, свою молодость губить; вотъ и она сама, Анна Михайловна, смолоду дурой была, красоту свою загубила, а капиталу не нажила,-- теперь вотъ горе и мыкаетъ; близокъ локоть, да не укусишь"... Но Марья Кузьминишна съ перваго разу осадила ее такъ, что она во второй не рѣшилась и сунуться, боясь въ конецъ испортить свои добрыя отношенія къ семьѣ Брызгаловыхъ, добытыя длиннымъ путемъ ухаживаній, заискиваній и цѣлымъ рядомъ мелкихъ услугъ по хозяйству. Въ настоящее совѣщаніе, Степанъ Ивановичъ и Анна Михайловна рѣшили, однако, не бросать дѣла, а подойти хотя и дальнимъ, обходнымъ, но болѣе вѣрнымъ путемъ. Плодомъ этихъ совѣщаній было письмо, полученное старикомъ Брызгаловымъ, слѣдующаго содержанія:

"Милостивый государь
Иванъ Ивановичъ.

   "Наслышавшись отъ вѣрныхъ людей о прежней службѣ вашей и многой опытности по письменнымъ дѣламъ и по законамъ, я, нуждаясь крайне въ такомъ какъ вы дѣльцѣ, осмѣливаюсь предложить вамъ мѣсто въ моей конторѣ, въ С.-Петербургѣ, съ жалованьемъ въ сто рублей въ мѣсяцъ, а буде сойдемся въ дальнѣйшемъ, то и больше. Главная моя контора въ Москвѣ, а въ С.-Петербургѣ только отдѣленіе, но много дѣловъ въ канцеляріи и по перепискѣ, а потому благоволите пожаловать во вторникъ, въ 11 часовъ утра, въ мою контору, на Мойкѣ, No 17, для личнаго разговора.
   "Наслышался я также, что вы въ отставкѣ, пенсію имѣете малую, а семью большую, потому надѣюсь, что не обидитесь моимъ письмомъ. Въ ожиданіи отвѣта, остаюсь

вашъ
покорный слуга
Степанъ Кудесниковъ,
московскій 1-й гильдіи купецъ".

   Письмо было получено въ субботу и доставлено не по почтѣ, а съ разсыльнымъ изъ конторы. Оно было сочинено и набѣло переписано самимъ Степаномъ Кудесниковымъ и заключало въ себѣ немалое число грамматическихъ ошибокъ, которыя остались неисправленными, пройдя черезъ цензуру вдовы Лоскуткиной. Прочитавъ письмо, Иванъ Ивановичъ пришелъ въ неописанный восторгъ и бросился къ Марьѣ Кузьминишнѣ, не сомнѣваясь ни минуты, что она раздѣлитъ его радость и что дѣло кончено: во вторникъ онъ пойдетъ объясняться, а въ среду -- на службу. Какое счастье! опять на Мойку, опять будетъ ѣздить черезъ перевозъ отъ Мытнаго, шагать по Дворцовой площади и не такъ себѣ просто, для прогулки или удовольствія, а на службу, конечно, не царскую, а частную, но все же на службу, въ обѣду вернется домой, усталый и счастливый, а 20-го числа принесетъ женѣ жалованье. Иванъ Ивановичъ чуть не прыгалъ отъ радости; но Марья Кузьминишна посмотрѣла на дѣло иначе; она прочла письмо три раза, посмотрѣла на свѣтъ, перечитала адресъ и покачала головой.
   -- Странно,-- сказала она,-- откуда взялся такой купецъ и зачѣмъ ты ему вдругъ понадобился?
   -- Что же тутъ страннаго?-- возразилъ Иванъ Ивановичъ:-- просто слыхалъ обо мнѣ.
   -- Да ты развѣ его знаешь, видалъ когда нибудь?
   -- Никогда не видалъ и не слыхалъ о немъ ничего.
   -- И не слыхалъ?-- Странно, нѣтъ ли тутъ какой нибудь шутки. Кто нибудь посмѣялся надъ тобой, вотъ и все.
   -- Ну, вотъ еще,-- сказалъ Иванъ Ивановичъ, обидѣвшись.-- Кому нужно шутить такъ глупо, да и что ты находишь страннаго, что въ моемъ трудѣ люди нуждаются?
   -- Ну, сходи во вторникъ, попробуй,-- рѣшила Марья Кузьминишна, не желая раздражать мужа еще болѣе:-- авось Богъ поможетъ, только смотри, будь остороженъ, не попадись въ какую нибудь ловушку, а -- главное -- не кончай ничего безъ меня.
   -- Ну, вотъ еще! развѣ я маленькій.
   Во вторникъ онъ отправился въ контору, выбритый, вымытый, въ вицъ-мундирѣ и съ Анною на шеѣ; онъ довольно долго не приходилъ домой, но наконецъ явился, весь сіяющій.
   -- Ну, Маша,-- заговорилъ онъ еще въ передней,-- еслибъ ты знала, что за человѣкъ Степанъ Ивановичъ.
   -- Какой Степанъ Ивановичъ?
   -- Да Кудесниковъ, онъ и есть Степанъ Ивановичъ.
   -- Ну?
   -- Какой пріемъ, еслибъ ты знала, какая контора, дѣла милліонныя, самъ такой видный, осанистый.
   -- Что жъ онъ тебѣ сказалъ?
   -- Пригласилъ на службу, 100 рублей въ мѣсяцъ жалованья, а коли сойдемся, говоритъ, еще прибавлю.
   -- Да откуда онъ тебя знаетъ?
   -- Отъ прежняго, говоритъ, директора, отъ вашего Николая Гавриловича, много,-- говоритъ,-- о васъ слыхалъ, очень ужъ онъ рекомендовалъ васъ.
   Марья Кузьминишна, въ свою очередь, просіяла.
   -- Ну,-- сказала она,-- если черезъ Николая Гавриловича, такъ это другое дѣло. Что жъ, ты покончилъ?
   -- Покончилъ Маша,-- отвѣчалъ робко Иванъ Ивановичъ, боясь, какъ бы ему не досталось за то, что онъ покончилъ безъ ея соизволенія.
   Но дѣло обошлось благополучно и начальство оказалось на этотъ разъ милостивымъ.
   -- Сто рублей жалованья?-- переспрашивала Марья Кузьминишна.
   -- Да, 100 рублей и обѣщалъ прибавить...
   Марья Кузьминишна перекрестилась.
   -- Милость божія,-- сказала она,-- это все за Митю Господь намъ посылаетъ. Надо въ воскресенье молебенъ отслужить, всей семьей пойдемъ въ церковь и его, голубчика, съ собой возьмемъ, причастить надо.
   Въ сущности, она была рада не менѣе мужа. Митины деньги таяли, какъ воскъ, и за растрату ихъ Марья Кузьминишна горько себя упрекала. И вдругъ такое счастье: 100 рублей въ мѣсяцъ и пенсія остается. Марья Кузьминишна поклялась передъ образомъ, что не тронетъ болѣе ни копѣйки изъ завѣтныхъ денегъ, а растраченное пополнитъ, хотя бы ей пришлось голодать изъ-за этого.
   -- Смотри же ты, Иванъ Ивановичъ,-- строго объявила она мужу,-- если ты на новомъ мѣстѣ не удержишься изъ-за этого винища...
   Но Иванъ Ивановичъ только замахалъ руками.
   -- И-и, что ты! Я далъ зарокъ.
   -- Бѣдняга,-- подумала Марья Кузьминишна,-- онъ съ горя вѣдь только и пилъ, отъ тоски и праздности.
   Веселые дни наступили въ семействѣ Брызгаловыхъ и солнышко опять выглянуло на ихъ горизонтѣ. Всѣ точно ожили, въ особенности старики. Иванъ Ивановичъ испытывалъ ощущеніе стараго карася, котораго долго томили въ лаханкѣ, не перемѣняя воды, и вдругъ выпустили въ прудъ, гдѣ онъ могъ плавать и плескаться всласть. Онъ опять дышалъ чернильнымъ воздухомъ; у него опять были свой столъ, чернильница, кресло, да какіе еще,-- какихъ не бывало и у самого директора департамента; только одно его удивляло: дѣлъ въ конторѣ, "настоящихъ",-- какъ онъ понималъ ихъ,-- совсѣмъ не было, а были какіе-то счеты, контракты и балансы. Нѣтъ того, чтобы настрочить какое нибудь отношеніе, съ излюбленною фразою: "вслѣдствіе сего и имѣя въ виду",-- нѣтъ, слогъ былъ какой-то безобразный: генералу писали: "милостивый государь"; министру отношеніе, а не рапортъ. Иванъ Ивановичъ никакъ не могъ къ этому привыкнуть и совсѣмъ былъ сбитъ съ толку порядками купеческой конторы. Это не мѣшало ему конечно получать исправно жалованье, которое ему выдали даже за мѣсяцъ впередъ, сказавъ, что вычтутъ послѣ, когда дадутъ награды къ празднику. Послѣднее обстоятельство очень понравилось Марьѣ Кузьминишнѣ и ей показалось, что она никогда не была такъ богата: шутка ли, каждое 20-е число -- 100 рублей! Конечно, прежде они получали и больше, но это было уже давно, и они натерпѣлись съ тѣхъ поръ такъ много горя, что 100 рублей въ мѣсяцъ показались ей цѣлымъ капиталомъ.
   Недолго думая, она осуществила свою задушевную мечту и залѣчила рану, давно болѣвшую на сердцѣ. Сережа, ея любимецъ, былъ взятъ изъ ремесленнаго училища и водворенъ опять въ гимназію и въ родительскій домъ. День этотъ искупилъ ея страданія; она плакала, обнимала его, не знала, куда посадить; но Сережа, сильно одичавшій въ училищѣ, смотрѣлъ какимъ-то букой и въ особенности косился на старшую сестру и на ея ребенка.
   Новый патронъ Брызгаловыхъ, купецъ Кудесниковъ, велъ себя съ большимъ тактомъ. Въ первое время онъ совсѣмъ не показывался на Петербургской сторонѣ и даже нарочно уѣхалъ въ Москву, чтобы дать время Брызгаловымъ освоиться съ ихъ новымъ положеніемъ и не испортить дѣла слишкомъ поспѣшнымъ требованіемъ награды за свои благодѣянія. Но наконецъ и онъ не вытерпѣлъ. Въ одно прекрасное утро, громкій звонокъ въ передней въ необычное время, испугалъ Марью Кузьминишну и ея домочадцевъ. Она отворила; Иванъ Ивановичъ вбѣжалъ въ комнату, весь запыхавшись.
   -- Что случилось?-- воскликнула она въ тревогѣ,-- ужъ не отказали ли отъ мѣста?
   -- Нѣтъ, нѣтъ, напротивъ.
   -- Какъ, напротивъ? что это значитъ? да говори же толкомъ!
   -- Ѣдетъ, ѣдетъ!-- только и могъ проговорить Иванъ Ивановичъ, махая руками,-- сейчасъ за мной.
   -- Кто ѣдетъ, куда?-- Марья Кузьминишна ничего не понимала.
   -- Самъ, самъ ѣдетъ къ намъ; вчера изъ Москвы вернулся,-- скорѣй!
   Марья Кузьминишна насилу могла добиться, что ѣдетъ къ нимъ самъ Степанъ Ивановичъ съ визитомъ, а мужъ успѣлъ только забѣжать впередъ и цѣлый полтинникъ проѣздилъ на извощикахъ.
   -- Ну, такъ что жъ,-- сказала она спокойно,-- милости просимъ.
   -- Скорѣй иди, иди; одѣнься, Соню позови.
   Иванъ Ивановичъ бѣгалъ и суетился; онъ схватилъ какое-то полотенце и сталъ тереть имъ изо всей мочи спинку стула, попавшагося ему подъ руку, но Марья Кузьминишна вырвала у него полотенце.
   -- Оставь,-- сказала она съ досадой:-- личнымъ полотенцемъ стульевъ не обтираютъ. Оставь, говорятъ тебѣ, не твое дѣло, безъ тебя все справятъ, лучше поди умойся,-- весь перепачкался, какъ трубочистъ.
   Иванъ Ивановичъ былъ, дѣйствительно, весь въ пыли и въ поту, и въ такомъ волненіи, какъ будто ждалъ къ себѣ въ гости владѣтельнаго принца. Но для него Степанъ Кудесниковъ и въ самомъ дѣлѣ явился сказочнымъ принцемъ, магомъ и волшебникомъ, воскресившимъ его къ жизни однимъ прикосновеніемъ волшебнаго жезла.
   Марья Кузьминишна приняла съ достоинствомъ гостя, да и гость не ударилъ лицомъ въ грязь.
   -- Много наслышанъ, сударыня, о вашихъ добродѣтеляхъ;-- сказалъ онъ, входя въ комнату и почтительно кланяясь хозяйкѣ;-- пожелалъ лично представиться.
   -- Милости просимъ, благодаримъ за честь,-- отвѣчала хозяйка, усаживая его на единственный диванчикъ въ комнатѣ, изображавшій собою гостинную. Иванъ Ивановичъ остался стоять и такъ оторопѣлъ, что даже забылъ представить гостя женѣ; но онъ самъ это сдѣлалъ.
   -- Степанъ Ивановичъ Кудесниковъ,-- сказалъ онъ,-- въ Москвѣ торгуемъ.
   -- Знаю, батюшка: мнѣ мужъ разсказывалъ. Благодарить васъ мы должны.
   Но Степанъ Ивановичъ перебилъ ее.
   -- Не за что благодарить, сударыня, мы сами васъ и супруга вашего благодарить станемъ за честь, намъ сдѣланную; въ ихнемъ чинѣ и положеніи къ намъ, въ купеческую контору, на службу пошли,-- а мы людей понимаемъ и цѣнить умѣемъ.
   -- Вѣрно, вы о мужѣ моемъ отъ бывшаго нашего директора слышали,-- спросила Марья Кузьминишна,-- отъ Николая Гавриловича?
   -- Именно такъ,-- поспѣшилъ подтвердить гость, никогда не знавшій и не видавшій Николая Гавриловича:-- мы съ ихъ превосходительствомъ старые пріятели.
   -- Семейство большое имѣете?-- продолжалъ онъ, послѣ минутнаго молчанія, поглядывая на дверь.
   -- Четверо дѣтей, меньшому шестой годикъ пошелъ.
   -- А старшая уже невѣста?
   -- По возрасту да, только Богъ жениховъ не даетъ.
   -- Придетъ, сударыня,-- все въ свое время придетъ.
   Въ эту минуту, въ комнату вбѣжали меньшія дѣти, прямо со двора, запыленныя и запачканныя. Вошла и Софья, предупрежденная о пріѣздѣ почетнаго гостя. Она подала ему руку, а дѣти остановились у дверей, какъ вкопанныя, и съ удивленіемъ глядѣли на осанистаго бородатаго купца, въ длиннополомъ сюртукѣ, съ орденомъ на шеѣ. Обласкавъ дѣтей и посидѣвъ еще немного, гость уѣхалъ, обѣщая прислать дѣтямъ игрушекъ. На прощаньѣ онъ подошелъ къ ручкѣ Марьи Кузьминишны и просилъ позволенія быть знакомымъ.
   -- Какой хорошій человѣкъ,-- сказала Марья Кузьминишна, когда дверь за нимъ затворилась.
   -- Экая краля,-- проговорилъ купецъ Кудесниковъ, садясь въ карету.
   Вблизи, Софья понравилась ему еще больше, и онъ рѣшилъ добыть ее во что бы то ни стало.
   На другой день посыльный принесъ дѣтямъ Брызгаловыхъ цѣлую корзинку съ игрушками и сластями, а старшей барышнѣ, Софьѣ Ивановнѣ, при довольно безграмотной запискѣ, такую великолѣпную бонбоньерку съ конфектами, что всѣ ахнули, развернувъ ее изъ бумаги. Въ этотъ же день Иванъ Ивановичъ не вернулся домой обѣдать, а пришелъ вечеромъ, немного выпивши, и началъ разсказывать, какъ Степанъ Ивановичъ увезъ его въ своей каретѣ обѣдать во французскій ресторанъ, какими кушаньями его тамъ кормили и какими винами поили.
   Черезъ два дня, самъ Кудесниковъ пріѣхалъ опять на Петербургскую сторону и, подойдя къ ручкѣ Софьи Ивановны, приподнесъ ей билетъ на ложу въ театръ, въ бельэтажъ.
   Софья вспыхнула и не знала: принять ей ложу или нѣтъ? Но мать, боясь обидѣть патрона, шепнула, чтобы она приняла и поблагодарила за вниманіе. Съ тѣхъ поръ аттака повелась правильная: визиты и подарки стали все учащаться и рости въ цѣнѣ: наконецъ Кудесниковъ прислалъ Софьѣ браслетъ, унизанный брилліантами, такой цѣни, что подарокъ этотъ произвелъ полный переполохъ въ семьѣ Брызгаловыхъ. Оказалось, что онъ слишкомъ поторопился. Марья Кузьминишна не на шутку встревожилась и не знала, что думать, а Соня оскорбилась подаркомъ и требовала, чтобы браслетъ немедленно отослали назадъ. Иванъ Ивановичъ тоже сконфузился, но не зналъ, на что рѣшиться, и боялся пуще всего оскорбить своего благодѣтеля и потерять мѣсто.
   -- Конечно,-- бормоталъ онъ,-- конечно, браслетъ дорогой, Сонѣ не нужно, зачѣмъ такіе подарки? но, можетъ быть, у нихъ въ купеческомъ быту такъ водится?
   -- Что водится? крикнула на него Марья Кузьминишна,-- что ты болтаешь?
   Истинныя причины всѣхъ дѣйствій новаго благодѣтеля начинали выясняться передъ нею въ ихъ настоящемъ свѣтѣ, но они казались ей настолько позорными, что она отказалась въ нихъ вѣрить.
   Оставшись глазъ на глазъ съ мужемъ, она спросила: женатъ или холостъ его купецъ Кудесниковъ? Но Иванъ Ивановичъ не зналъ.
   -- Узнать завтра же,-- приказала она, а пока рѣшила браслетъ отослать, что тотчасъ же и исполнила, при вѣжливой запискѣ отъ Софьи.
   На другой день Марья Кузьминишна съ нетерпѣніемъ поджидала мужа.
   Если женатъ,-- думала она,-- значитъ, намѣренія не честныя, надо все порвать, отказаться отъ мѣста и объявить этому купчинѣ, что мы не торгуемъ своею честью!
   Но вмѣстѣ съ тѣмъ, она невольно думала о 20-мъ числѣ, о жалованьѣ, о счетахъ въ лавкахъ, о платѣ за квартиру и -- увы!-- о ватномъ салопчикѣ, который она затѣяла шить для Мити на зиму, и безъ котораго, его, голубчика, скоро нельзя будетъ и выносить.
   -- Бѣдный мальчикъ! Прожили его деньги; какъ и когда ихъ пополнимъ?
   :-- Ну, что?-- бросилась она на встрѣчу входившему мужу.
   -- Вдовецъ!-- громко объявилъ Иванъ Ивановичъ.
   На сердцѣ у Марьи Кузьминишны отлегло и она перекрестилась.
   -- Вдовецъ, вдовецъ!-- повторяла она.-- Значитъ, хорошій человѣкъ и намѣренія у него честныя! Самъ Богъ послалъ его намъ.
   И она начала жалѣть, зачѣмъ отослала браслетъ, и тревожиться, не обидѣлся ли этотъ хорошій человѣкъ?
   -- Что онъ тебѣ сказалъ?-- допрашивала она мужа:-- говорилъ о браслетѣ?
   -- Ничего не говорилъ, отвѣчалъ сердито Иванъ Ивановичъ,-- а я тебѣ говорилъ, что браслетъ отсылать не надо.
   Съ этого дня Степанъ Ивановичъ сталъ своимъ человѣкомъ въ семьѣ Брызгаловыхъ и особымъ любимцемъ Марьи Кузьминишны. Она не знала, куда его посадить и какъ обласкать, когда онъ пріѣзжалъ къ нимъ, а пріѣзжалъ онъ все чаще и чаще. Онъ имѣлъ настолько такту, что не поминалъ о браслетѣ и не дѣлалъ больше цѣнныхъ подарковъ, но зато засыпалъ всю семью конфектами, лакомствами и фруктами, привозилъ билеты на ложи чуть не каждый день, присылалъ экипажъ кататься, и разъ даже соблазнилъ Марью Кузьминишну взять у него въ долгъ 300 рублей, обѣщая вычитать изъ жалованья ея мужа или сосчитаться при наградахъ къ праздникамъ. Сама Софья думала, что онъ имѣетъ честныя намѣренія, и, хотя ей былъ противенъ этотъ бородатый купецъ съ его ложами и конфектами, но она не рѣшалась отвадить его, боясь огорчить отца и мать. Кудесникова можно было, дѣйствительно, принять за жениха Софьи и всѣ въ домѣ считали его такимъ, дивясь и завидуя счастію, выпавшему на долю Брызгаловыхъ.
   -- Милліонщикъ,-- говорила лавочница,-- и вдовецъ.
   -- Удивляюсь, право, этимъ мужчинамъ,-- возражала съ запальчивостью старая дѣвица, Катерина Ивановна.-- И что только онъ въ ней нашелъ? Ледащая, глаза, какъ плошки, да еще и съ изъяномъ.
   -- Съ какимъ изъяномъ?-- спросила лавочница.
   -- Какъ съ какимъ? незаконнаго сына, на показъ всѣмъ, на рукахъ носитъ.
   -- А, можетъ, это и отъ него?
   -- Какъ отъ него? сами же вы говорили, что отъ офицера.
   -- Да я почемъ знаю. Мало ли что говорятъ.
   Но Катерина Ивановна продолжала злиться, считая почему-то себя лично оскорбленной. Удивлялись и судачили и другіе жильцы, считая Кудесникова объявленнымъ женихомъ Софьи. Не удивляласъ только одна вдова Лоскуткина; она посмѣивалась втихомолку, зная по опыту, какого жениха изображалъ изъ себя ея старый грѣховодникъ. Правду сказать, такого рода недоразумѣнія могли случаться только съ одними Брызгаловыми, жившими въ глуши, внѣ всякихъ связей съ внѣшнимъ міромъ, и совсѣмъ не знавшими людей, не смотря на свои немолодые годы; могли случаться именно съ Иваномъ Ивановичемъ, котораго всякій могъ надуть и провести за носъ. Въ тотъ день, когда Марья Кузьминишна поручила ему навести справку о семейномъ положеніи ихъ благодѣтеля, онъ долго бродилъ по конторѣ, стыдясь задать кому либо такой странный вопросъ, и съ трудомъ рѣшился наконецъ спросить управляющаго конторою. Управляющій былъ родственникъ и короткій пріятель Кудесникова, зналъ всѣ его затѣи и, желая услужить ему, а вмѣстѣ съ тѣмъ позабавиться надъ Брызгаловымъ, котораго истинное положеніе въ конторѣ было ему хорошо извѣстно,-- сказалъ, что патронъ ихъ давно уже вдовецъ и собирается вновь жениться. Еслибы Иванъ Ивановичъ спросилъ кого либо другаго, или вообще прислушался къ разговорамъ и толкамъ въ конторѣ, то онъ давно бы узналъ, что въ Москвѣ проживаетъ толстая, претолстая купчиха, именуемая Степанидой Савишной Кудесниковой, которая была прежде простой деревенской бабой, но теперь стала большой барыней, ѣздитъ на рысакахъ, мотаетъ деньги и удивляетъ всю Москву своими нарядами. Какъ бы то ни было, но недоразумѣніе длилось, пока наконецъ купецъ Кудесниковъ, наскучивъ долгимъ ожиданіемъ, не объяснился на чистоту съ Софьей. Онъ предложилъ ей просто-на-просто поступить къ нему на содержаніе, обѣщая богатую квартиру, карету съ сѣрыми рысаками и 1000 рублей въ мѣсяцъ на расходы,-- "чтобы все хорошо было и прилично ", какъ онъ выразился. Обѣщалъ даже "ребенка обезпечить и положить на его имя пять тысячъ въ банкъ". Чего бы казалось лучше? Но, къ его удивленію, Софья отвергла съ негодованіемъ эти блестящія предложенія; она выбѣжала изъ комнаты и съ плачемъ бросилась въ матери на грудь. Черезъ нѣсколько минутъ, сама Марья Кузьминишна вышла къ оскорбителю; лицо ея пылало, она остановилась посреди комнаты и гнѣвно смотрѣла прямо въ глаза оторопѣвшему Степану Ивановичу.
   -- Милостивый государь,-- спросила она торжественно:-- кто далъ вамъ право оскорблять насъ?
   -- Чѣмъ, матушка, чѣмъ?-- отвѣчалъ Кудесниковъ.-- Христосъ съ тобой, и не думалъ.
   -- Вы сдѣлали моей дочери крайне обидное предложеніе, тѣмъ болѣе обидное, что знали о ея несчастіи.
   -- Чѣмъ же обидное? я по чести и совѣсти, а не то, чтобы такъ, позабавиться на одинъ день и бросить; я на всю жизнь, можно сказать, обезпечу ее, коли она меня любить будетъ, и семью не оставлю, съ полнымъ уваженіемъ.
   -- Уваженія не можетъ быть тамъ, гдѣ людей оскорбляютъ.
   -- Да какое оскорбленіе, съ чего ты взяла?-- Степанъ Ивановичъ, приходя въ азартъ, начиналъ обыкновенно говорить своему собесѣднику "ты": -- 12 тысячъ въ годъ предложилъ твоей Соничкѣ, квартиру готовую, мужу твоему въ конторѣ мѣсто далъ, а она толкуетъ объ оскорбленіи!-- Ты сама меня обижаешь, Марья Кузьминишна, вотъ что.
   -- Вы осмѣлились сказать...
   -- Да постой, не горячись.
   -- Вы предложили Софьѣ поступить къ вамъ на содержаніе -- перебила запальчиво Марья Кузьминишна.
   -- Ну да, а ты что думала?
   -- Мы думали, что вы имѣете честныя намѣренія, намъ сказали, что вы вдовецъ.
   -- Вдовецъ!-- усмѣхнулся Степанъ Ивановичъ,-- а куда жъ я дѣну свою Степаниду Савишну? въ карманъ что ли спрячу? Не войдетъ -- толста больно.
   Неудержимый гнѣвъ запылалъ въ груди Марьи Кузьминишны и она подступила къ Кудесникову такъ близко, что тотъ невольно попятился.
   -- Вонъ!-- закричала она, указывая на дверь.
   -- Да ты не горячись, одумайся,-- пробовалъ успокоить ее Степанъ Ивановичъ:-- ребятишекъ-то пожалѣй.
   -- Вонъ!-- повторила Марья Кузьминишна, такъ громко и сдѣлала такой выразительный жестъ, что ея собесѣдникъ счелъ за лучшее отретироваться.
   На крикъ прибѣжала Софья и застала мать въ обморокѣ на полу.
   -- Дура-баба!-- проговорилъ Степанъ Ивановичъ, шагая по коридору:-- бѣлены объѣлась.
   -- Что, батюшка, грибъ съѣлъ?-- послышался сзади знакомый голосъ, и вдова Лоскуткина, забѣжавъ впередъ, остановила его за руку.
   -- Грибъ съѣлъ,-- повторила она съ злорадствомъ.
   -- Убирайся!-- сердито закричалъ на нее Степанъ Ивановичъ.
   -- Говорила я тебѣ, говорила: самъ не суйся, не мужское это дѣло, пустилъ бы меня орудовать.
   -- Расшибу!-- завопилъ Кудесниковъ, замахнувшись на нее кулакомъ.
   Вдова Лоскуткина съ визгомъ отскочила отъ него и скрылась за дверью.
   

VII.

   Въ семьѣ Брызгаловыхъ скоро появилась прежняя нужда. "Митины деньги", какъ ихъ называла Марья Кузьминишна, таяли съ ужасающей быстротой. Самымъ тяжкимъ ударомъ для нихъ былъ долгъ въ 300 рублей, который пришлось возвратить Кудесникову немедленно послѣ разрыва съ нимъ, и хотя онъ отказывался отъ денегъ я предлагалъ Ивану Ивановичу остаться у него въ конторѣ на службѣ, но Брызгаловы наотрѣзъ отказались. Въ связи съ другими затратами,-- ликвидаціей старой квартиры, переѣздомъ на новую и лѣтними расходами,-- бѣдная Марья Кузьминишна скоро увидѣла на днѣ завѣтнаго пакета послѣднюю сторублевую бумажку, да и ту пришлось размѣнять на самыя неотложныя нужды. Марья Кузьминишна глядѣла съ ужасомъ на пустой пакетъ и не могла понять, какъ все это случилось? Она горько упрекала себя, но, скрывая отъ всѣхъ свою тайну, продолжала прятать и запирать пакетъ, и не рѣшалась признаться дочери, что они прожили всѣ ея деньги. Иванъ Ивановичъ сталъ опять искать мѣста или какой нибудь работы, но, конечно, не находилъ и съ горя опять запилъ; онъ тосковалъ даже по купеческой конторѣ, дававшей смыслъ его жизни и занятія по утрамъ. Софья и Марья Кузьминишна брали на донъ работу, кровли и шили по цѣлымъ днямъ, а иногда и по ночамъ, если работа была спѣшная. Софья хотѣла взять мѣсто, но мать рѣшительно воспротивилась этому, да и она сама боялась, послѣ перваго неудачнаго опыта. Такъ онѣ и остались жить вмѣстѣ, работая, сколько силъ хватало, чтобъ поддержать домашній обиходъ.
   Наступила осень, а вслѣдъ за ней и зима. Клубъ въ саду закрылся до вешнихъ дней, но сплетни и пересуды не прекратились. Исторія съ Кудесниковымъ получила огласку и истолковывалась на всѣ лады: одни говорили, что не сошлись въ цѣнѣ; другіе,-- что красавица пріѣлась старому грѣховоднику; третьи, что перебилъ другой, побогаче и т. д., а Катерина Ивановна, въ порывѣ негодованіи, убѣждала свою тетку-домохозяйку отказать Брызгаловыхъ отъ квартиры, чтобы избавить домъ отъ такихъ скандаловъ. Всѣ отвернулись отъ нихъ, многіе даже перестали кланяться. Одинъ только студентъ Ипатовъ сталъ ихъ заступникомъ; онъ инстинктивно понялъ, что дѣло ихъ правое и, недолго думая, схватилъ шапку и позвонилъ въ квартиру Брызгаловыхъ. Онъ никогда до этого не бывалъ у нихъ, не говорилъ съ ними, страшно негодовалъ въ послѣднее время за ихъ знакомство съ богатымъ купцомъ, милліонщикомъ, но теперь вошелъ смѣло въ комнату, горячо пожалъ руки Марьѣ Кузьминишнѣ и Софьѣ, а когда вслѣдъ за нимъ вернулся домой Иванъ Ивановичъ, то обнялъ его и поцѣловалъ. Никто не спросилъ незванаго гостя: что все это значитъ и зачѣмъ онъ пришелъ? Всѣ сразу поняли, зачѣмъ, и пріемъ былъ самый радушный. Только дѣти попрятались по угламъ, увидѣвъ "дядю-козла" въ ихъ квартирѣ, но и они скоро убѣдились, что "козелъ" не бодается, и къ концу вечера забрались къ нему на колѣни.
   Съ этого дня Ипатовъ сталъ частымъ гостемъ въ семьѣ Брызгаловыхъ, проводилъ цѣлые вечера и ходилъ къ нимъ чуть не каждый день. Ему было хорошо у нихъ, тепло и отрадно, и сами хозяева скоро полюбили его: старики за то, что онъ протянулъ имъ руку въ горѣ, дѣти за то, что ласкалъ ихъ, а Софья, что не осудилъ ея, не бросилъ грязью, подобно другимъ. Въ ея жизни это было больнымъ мѣстомъ, и вся исторія съ Кудесниковымъ еще болѣе растравила наболѣвшую рану, показавъ ей воочію, какъ глядятъ на нее чужіе люди и какъ горько ей придется искупать свое прошедшее. Да, Ипатову было хорошо въ бѣдной комнатѣ, слабо освѣщенной одной лампой, за которою мать и дочь шили за однимъ столомъ, а онъ сидѣлъ возлѣ нихъ, смотрѣлъ на Софью, бесѣдовалъ съ Марьей Кузьминишной. Иногда онъ читалъ имъ вслухъ; тогда и дѣти слушали, и Иванъ Ивановичъ выползалъ изъ своего угла и присаживался въ общему столу. Марья Кузьминишна радовалась на эти чтенія, отвлекавшія всю семью отъ постоянныхъ, неотвязныхъ заботъ, и не могла нахвалиться своимъ новомъ знакомымъ,-- такъ онъ ей пришелся по душѣ.
   -- Андрей Васильевичъ,-- сказала она разъ: -- гдѣ ваши родители? я все хотѣла спросить у васъ.
   -- Отецъ давно умеръ,-- отвѣчалъ Ипатовъ -- а мать живетъ со старшей сестрой въ деревнѣ.
   -- Такъ у васъ сестрица есть?
   -- Есть.
   -- А братцы?
   -- Два брата были да померли.
   -- А сестрица замужняя?
   -- Нѣтъ, дѣвица.
   -- Такъ онѣ съ матушкой въ деревнѣ живутъ? гдѣ жъ это ваша деревня?
   -- Далеко, въ Тамбовской губерніи; тамъ у нихъ имѣньице небольшое, послѣ отца осталось.
   -- Тамъ и живутъ?
   -- Да, тамъ.
   -- Что жъ вы ихъ сюда не выпишете? все бы повеселѣе вмѣстѣ.
   -- Не на что, Марья Кузьминишна, самъ еле перебиваюсь.
   -- Ничего, вы скоро разбогатѣете, вотъ ужо курсъ кончите, въ доктора пойдете.
   -- Развѣ всѣ доктора богаты?
   -- Говорятъ, всѣ.
   -- Это не правда, богаты тѣ, которые грабятъ больныхъ.
   -- Зачѣмъ же грабить, вѣдь больные сами платятъ за визиты.
   -- Это богатые, а бѣдные еще отъ доктора дароваго лѣкарства попросятъ.
   -- Зачѣмъ же однихъ бѣдныхъ лѣчить?
   -- Такъ придется: я уѣду въ деревню, когда кончу курсъ,-- тамъ и лѣчить буду.
   Андрей Васильевичь не договорилъ; это лѣченіе бѣдныхъ было мечтой его жизни, причиной, заставившей его избрать медицинскую карьеру. Еще ребенкомъ, пріѣзжая изъ гимназіи домой на каникулы, онъ видѣлъ близко, какъ бѣдные люди хвораютъ и мрутъ по деревнямъ, и горько плакалъ, когда мать и сестра не въ силахъ были помочь имъ. Въ первый разъ, когда мальчикъ созналъ это, онъ рѣшилъ, что пойдетъ въ доктора и будетъ самъ лѣчить дядю Власа и тетку Арину, не дастъ помереть исхудалому, блѣдному Гришуткѣ, товарищу его дѣтскихъ игръ и забавъ. Этотъ Власъ и Арина снились ему во снѣ и въ Петербургѣ, когда онъ уже былъ въ академіи. Ипатовъ былъ большой идеалистъ, не смотря на то, что избралъ практическую карьеру. Теперь, сидя вечеромъ у Брызгаловыхъ, онъ мечталъ о томъ, какъ окончитъ курсъ, уѣдетъ въ знакомую родную глушь и будетъ лѣчить своихъ старыхъ друзей; какъ онъ устроитъ тамъ больницу, по всѣхъ новѣйшимъ правиламъ, какъ свѣтъ науки проникнетъ туда, гдѣ до сихъ поръ царствовала одна непроглядная тьма, лѣчили одни знахари и знахарки. И вдругъ ко всѣмъ этимъ образамъ и мечтамъ примѣшался образъ Софьи, съ ея темною косою и большими глубокими глазами. Да, это ея глаза глядятъ на него изъ-за постели больнаго, ея руки поправляютъ подушки у изголовья, подносятъ лѣкарства къ изсохшему рту. Какъ она попала туда, онъ и самъ не зналъ, но она была тамъ -- это несомнѣнно, тамъ, въ его мечтахъ и видѣніяхъ, и отнынѣ стала съ ними неразлучна. Онъ всталъ и провелъ рукою по лбу; видѣніе исчезло, передъ нимъ сидѣла Софья, склонившись надъ работой, и торопливо шила какое-то бѣлое наріядное платье.
   -- Готово, мама,-- сказала она, положивъ работу: -- утромъ можно отнести. Это мы для невѣсты шьемъ,-- прибавила она, улыбаясь Ипатову.
   Онъ глядѣлъ на нее и не могъ наглядѣться, цѣлая буря кипѣла у него на душѣ; онъ чуть не бросился передъ нею на колѣни. Для него настала новая жизнь; онъ любилъ въ первый разъ, со всею силою молодаго непочатаго сердца. До сихъ поръ онъ былъ одинокъ въ жизни, боялся и дичился людей; въ Петербургѣ у него не было ни друзей, ни знакомыхъ, съ товарищами въ академіи онъ мало сходился и даже въ гимназіи слылъ бирюкомъ среди своихъ сверстниковъ. И вотъ его жизнь озарилась яркимъ свѣтомъ, явилась молодая, красивая женщина, которую онъ видѣлъ каждый день, сидѣлъ возлѣ нея, чувствовалъ ея близость и обаяніе; она улыбалась ему, крѣпко жала руку, называла своимъ другомъ, и онъ зналъ, что она не лицемѣритъ, что она несчастна. Чего же болѣе? Онъ и возвелъ ее на пьедесталъ, олицетворилъ въ ней тотъ идеалъ, который жилъ давно въ его сердцѣ. Такія натуры, какъ у Ипатова, цѣльныя, неиспорченныя, любятъ разъ въ жизни, отдаютъ одинъ разъ свое сердце, и отдаютъ его безвозвратно. Удачно ли падетъ ихъ выборъ, или неудачно,-- все равно, они назадъ не пойдутъ и отдадутъ все тому, кого полюбятъ. Софья женскимъ чутьемъ угадала, какую любовь она внушила молодому студенту, и гордилась ею.
   -- Вы мой лучшій другъ,-- говорила она ему:-- всѣ въ меня бросаютъ грязью, вы одни протянули мнѣ руку.-- Она взяла его за руку и такъ близко къ нему наклонилась, что онъ почувствовалъ на своей щекѣ ея дыханіе.
   -- Вѣдь я заклейменная,-- продолжала она: -- вы знаете мое прошедшее?
   -- Знаю,-- отвѣчалъ онъ.-- Все эти предразсудки, противъ которыхъ надо бороться.
   -- Это мужчины могутъ бороться, а женщины безсильны.
   -- Отчего?
   Она не отвѣчала на его вопросъ и только вздохнула. А онъ хотѣлъ спросить, какъ она сама относится къ этому прошедшему; умерло ли оно для нея, или живетъ по прежнему, и есть ли мѣсто для будущаго въ ея сердцѣ?-- хотѣлъ, но не рѣшился. Еву показалось, что она испуганно глядитъ на него и читаетъ мысли въ его головѣ.
   Маленькій Митя вдругъ захворалъ такъ сильно, что мать и бабушка перепугались до смерти. Одна бросилась за докторомъ и не застала его, другая побѣжала за Ипатовымъ и привела его къ больному.
   -- Спасите -- умоляла его Софья,-- я въ васъ вѣрю, спасите его.
   Ипатовъ, видя, что дѣло спѣшное, рѣшился дѣйствовать самъ, не дожидаясь доктора; онъ прописалъ рецептъ и побѣжалъ въ аптеку. Но въ аптекѣ, покуда приготовляли лѣкарство, онъ спохватился, что у него нѣтъ ни гроша денегъ, ни въ карманѣ, ни дома. Что дѣлать? идти назадъ къ Марьѣ Кузьминишнѣ ему претило; можетъ быть у нея самой нѣтъ. Вчера онъ видѣлъ, какъ она, съ узломъ подъ мышкой, шла куда-то, и потомъ вернулась съ пустыми руками; -- вѣрно закладывала вещи. Бѣдная старуха! отчего жъ ей закладывать, а не ему, и, не долго думая, онъ пошелъ въ ближайшую кассу ссудъ и заложилъ тамъ свое пальто за что попало, не торгуясь.
   Лѣкарство было дано во время, оно спасло жизнь ребенка, но Митя долго еще прохворалъ и Ипатовъ не отходилъ отъ его постели. Сколько нѣжныхъ заботъ онъ оказывалъ своему паціенту, сколько любви и преданности его матери. Софья не знала, какъ и чѣмъ благодарить его, а когда потомъ обнаружился случайно его подвигъ съ пальто и лѣкарствомъ, то она бросилась къ нему на шею и крѣпко поцѣловала его. Пальто было давно выкуплено, а Софья все еще благодарила Ипатова, точно будто онъ въ самомъ дѣлѣ совершилъ великій подвигъ.
   Ипатовъ былъ глубоко счастливъ въ эти дни своей жизни и рѣшился жениться на Софьѣ и усыновить ея ребенка. Онъ рѣшился на это, почти не задумываясь; ему казалось это простымъ и естественнымъ дѣломъ, разъ онъ ее любитъ. Мысль о томъ, что онъ еще студентъ, не кончившій курса, что у него нѣтъ ничего, что вмѣстѣ съ Софьей онъ беретъ на себя обузу всей семьи Брызгаловыхъ, нисколько не пугала его; ему казалось, что такъ и быть должно, и чѣмъ тяжелѣе ярмо, которое онъ надѣвалъ на себя, тѣмъ горячѣе онъ любилъ Софью и всѣхъ тѣхъ, кто въ ней близокъ. Онъ сдѣлалъ ей предложеніе просто, безъ всякихъ предисловій, и поклялся посвятить ей всю жизнь свою. Но признаніе его испугало Софью -- словно, укололо въ сердце. Ея прошедшее вдругъ воскресло передъ нею.
   -- Андрей Васильевичъ,-- сказала она,-- я не люблю васъ такъ, какъ вы меня любите: жизнь моя разбита, я не могу больше любить никого; но, можетъ быть, я виновата передъ вами, можетъ быть, я невольно обманула васъ
   -- Чѣмъ же?-- спросилъ Ипатовъ.
   Софья считала себя виноватою въ томъ, что ласкала его, высказывала свою дружбу и горячую благодарность, и онъ могъ принять эти чувства за любовь. Но она постыдилась объяснять ему свою вину и повторила только, что не любитъ его и можетъ загубить всю его жизнь. Ипатовъ схватилъ ее за обѣ руки и притянулъ къ себѣ.
   -- Я жить безъ васъ не могу, поймите это: -- вы мое счастье и сила!-- Онъ долго убѣждалъ ее, звалъ съ собою на новую трудовую жизнь, на помощь народу, и рисовалъ картины счастья.
   -- О, Боже,-- вздохнула Софья: -- что мнѣ дѣлать?
   Она дѣйствительно не знала, что дѣлать, и долго боролась съ собою: ей казалось, что отказать Ипатову было черной неблагодарностью, эгоизмомъ съ ея стороны; но и принять его предложеніе она не рѣшалась, чувствуя съ каждымъ днемъ все болѣе и болѣе, что прошедшее не умерло для нея и что она любитъ по прежнему своего прежняго героя. Мать, узнавъ черезъ нѣсколько дней о предложеніи Ипатова, стала уговаривать ее, умоляла согласиться.
   -- Ты пойми, Соня: это -- счастье для тебя и для бѣднаго Митюши; самъ Богъ послалъ тебѣ Андрея Васильевича. И ты не думай,-- прибавила она, въ видѣ утѣшенія,-- что онъ въ самомъ дѣлѣ будетъ однихъ только бѣдныхъ лѣчить. Это онъ такъ, пустое болтаетъ, а какъ заведется своя семья, станетъ заработывать и деньги. Повѣрь мнѣ, всѣ доктора богаты, это не то, что чиновники.
   -- Ахъ, мама!-- воскликнула Софья,-- да развѣ въ этомъ дѣло?
   -- А въ чемъ же?
   -- Ты забыла прошедшее.
   -- Напротивъ, я его помню, а потому и говорю тебѣ: не отказывай Ипатову. Онъ хорошій, честный человѣкъ, любитъ тебя всею душою; ты сама полюбишь его, повѣрь мнѣ, и будешь счастлива. Ну, сдѣлай это для Мити,-- уговаривала Марья Кузьминишна;-- если для себя не хочешь, сдѣлай для меня, твоей матери, для всей семьи нашей.
   -- А если прошедшее вернется?-- спросила Софья.
   -- Какъ оно можетъ вернуться?
   -- А такъ: если я его увижу,-- ты знаешь, о комъ я говорю,-- и онъ скажетъ слово, я брошу все и уйду за нимъ на край свѣта.
   Марья Кузьминишна только всплеснула руками.
   -- И ты говоришь это, и тебѣ не стыдно!
   -- Не могу же я лгать тебѣ.
   -- Зачѣмъ лгать, но ты вспомни только того, о комъ ты теперь жалѣешь; вѣдь онъ твой злѣйшій врагъ, онъ никогда не любилъ тебя, все лгалъ, обманывалъ,-- загубилъ и бросилъ.
   Софья закрыла лицо руками; она знала все это, но помнила одну любовь и ласку, а обиды забыла давно.
   -- Опомнись,-- твердила ей Марья Кузьминишна,-- опомнись, ты великая грѣшница!
   И Софья опомнилась. По крайней мѣрѣ, ей показалось такъ: -- она протянула руку Ипатову и сказала ему, что согласна быть его женою и съ вѣрою пойдетъ за нимъ всюду, куда онъ поведетъ ее. Онъ обнялъ ее и поцѣловалъ, но она осталась холодной къ его поцѣлую и съ грустью глядѣла на его радостное лицо.
   -- Я много горя принесу вамъ,-- сказала она,-- но вы не вините меня; я ничего не скрыла отъ васъ, вы знаете все мое прошедшее, знаете и мое сердце, я исповѣдывалась передъ вами.
   -- О, нѣтъ,-- воскликнулъ онъ, съ восторгомъ,-- ты мнѣ принесешь счастье, дашь силу, безъ тебя я жить не могу.
   -- Бѣдный,-- сказала она, положивъ ему руку на плечо,-- за что вы меня такъ любите?
   "За что?"-- мудреный вопросъ задала Софья своему жениху. За что люди любятъ другъ друга?-- да за то, что они люди, что сердце человѣческое должно любить, какъ грудь дышать и голова мыслить; что все счастье жизни въ любви и безъ нея нѣтъ радости на свѣтѣ. За что мать любитъ свое дитя, юноша -- дѣвушку, за что люди любятъ своего ближняго?-- Да за то, что сердце жаждетъ любви, а любовь -- жертвы, и что въ этой жертвѣ и есть высшее счастіе человѣческое.
   

VIII.

   У Софьи Брызгаловой былъ опять женихъ, но на этотъ разъ настоящій. Событіе это, такъ неожиданно и внезапно случившееся, удивило и обрадовало всѣхъ, а Марья Кузьминишна опять приписала его благословенію божію, ниспосланному имъ за бѣднаго Митю.
   Но, напуганная прошедшимъ, она послѣ первыхъ порывовъ радости стала бояться, какъ бы опять судьба не посмѣялась надъ ними, и страхъ этотъ возрасталъ съ каждымъ днемъ. Лишь бы дожить до свадьбы, отложенной на осень, послѣ окончанія выпускныхъ экзаменовъ Андреемъ Васильевичемъ. Но время тянулось безконечно и Марья Кузьминишна не знала, какъ заглушить угнетавшую ее тоску. Хоть бы приданое сшить невѣстѣ, думала она, все бы легче,-- нельзя же ее выпустить изъ дому въ одной юбкѣ; но шить приданое было не на что, завѣтныя деньги были прожиты, и Марья Кузьминишна должна была сознаться въ этомъ дочери и мужу. Она горько упрекала себя и каялась въ растратѣ денегъ, точно будто украла ихъ или ограбила дочь.
   Ее выручилъ Ипатовъ или, лучше сказать, его мать. Узнавъ о женитьбѣ сына, она прислала ему 500 рублей, скопленныхъ по грошамъ и годами для любимаго сына, а вмѣстѣ съ деньгами -- ласковое письмо невѣстѣ и подарокъ: старомодныя серьги и брошку, доставшіяся ей самой отъ матери и считавшіяся большою драгоцѣнностью въ семьѣ Ипатовыхъ. Письмо и подарокъ Андрей Васильевичъ передалъ невѣстѣ, а деньги отнесъ Марьѣ Кузьминишнѣ. Она не хотѣла брать ихъ и упорно отказывалась, боясь, какъ бы опять деньги не уплыли у нея изъ рукъ; однако онъ убѣдилъ ее и настоялъ на своемъ, не оставивъ себѣ ни копѣйки.
   -- На что мнѣ деньги?-- говорилъ онъ.-- Что я съ ними сдѣлаю? Я не знаю, что нужно къ свадьбѣ,-- возьмите ихъ отъ меня ради Бога.
   -- Да вѣдь деньги ваши,-- настаивала Марья Кузьминишна.
   -- Вовсе нѣтъ,-- отвѣчалъ онъ: -- я членъ вашей семьи и у насъ все общее, интересы и деньги; пезачѣмъ ихъ дѣлить.
   Онъ принесъ и еще полтораста рублей, заработанныхъ ночными дежурствами у одного больнаго, по рекомендаціи профессора, очень любившаго Ипатова. Марья Кузьминишна усмѣхнулась.
   -- Вотъ видите,-- сказала она,-- еще и не докторъ, а ужъ заработали деньги.
   Андрей Васильевичъ покраснѣлъ и ему стало досадно, зачѣмъ онъ взялъ деньги отъ больнаго.
   Получивъ такимъ образомъ цѣлый капиталъ въ руки, Марья Кузьминишна принялась съ азартомъ шить и кроить, торопясь употребить деньги на приданое, покуда онѣ не уплыли изъ рукъ на домашнія нужды. Она такъ увлеклась этой работой, что забыла нужды остальныхъ своихъ домочадцевъ, и Иванъ Ивановичъ остался въ одинъ прекрасный день на босу ногу,-- до того разлѣзлись и изорвались его носки,-- а бѣдный Ваничка носилъ три дня лопнувшіе сзади штанишки и съ плачемъ жаловался, что надъ нимъ смѣются на улицѣ мальчишки и не даютъ ему прохода. Но штанишки зашили, носки Ивана Ивановича заштопали, и общее удовольствіе снова водворилось въ семьѣ; только невѣста почему-то была не весела, и это замѣчали всѣ, въ особенности Марья Кузьминишна. Она допрашивала дочь, но не могла ничего отъ нея добиться; Софья старалась скрыть слою тоску, увѣряла всѣхъ, что она счастлива и довольна, и только по ночамъ давала волю своему горю и плавала, зарывшись въ подушки. Она тосковала все сильнѣе, по мѣрѣ того какъ время приближалось къ свадьбѣ, но о чемъ она тосковала?-- Неужели о прежнемъ своемъ кумирѣ; неужели она не поняла до сихъ поръ всю пустоту его и мишурный блескъ? Какъ жалка была его любовь, какъ ложны клятвы! Онъ не любилъ ея никогда, а только игралъ въ любовь; обманулъ и бросилъ дѣвушку, забылъ, можетъ быть, давно, а она все любила, простила все, и сейчасъ отдала бы отца и мать, жениха, сестру и братьевъ,-- всю жизнь свою и все будущее,-- за одинъ часъ прежней любви, за одинъ день минувшаго счастья.
   -- Соня,-- спросила Марья Кузьминишна, подкравшись ночью къ ея кровати,-- о чемъ ты плачешь?
   Но Софья, вмѣсто отвѣта, схватила ея руки и стала жадно цѣловать.
   -- Мама, милая мама, еслибы ты знала, какъ мнѣ тяжело!
   -- Да кто жъ тебя неволитъ, дитя мое, откажи ему.
   -- О, нѣтъ, ни за что, я убью его; ты не знаешь, какъ онъ меня любитъ!
   -- Знаю, но ты его не любишь.
   -- Ничего, привыкну; онъ -- святой человѣкъ.
   -- Такъ о чемъ же ты плачешь?
   -- Не спрашивай меня, мама, мама... родная, не спрашивай, умоляю тебя.
   И мать не стала допрашивать; она крестила, цѣловала ее, убаюкивала своими ласками и долго сидѣла у изголовья, покуда Соня, какъ въ былые годы, не заснула у нея на плечѣ. Она тихо переложила ея голову на подушку, перекрестила еще разъ и неслышными шагами вышла изъ комнаты.
   Быстро шло время, оставалось всего двѣ недѣли до свадьбы. Ипатовъ блестящимъ образомъ окончилъ курсъ и ему предложили остаться при академіи, но онъ не рѣшался на это: его все тянуло туда, въ деревню, лѣчить дядю Власа и бѣднаго Гришутку, и они съ Софьей порѣшили, что все таки, послѣ свадьбы, поѣдутъ въ деревню повидаться съ матерью, а тамъ, что Богъ дастъ.
   

IX.

   Морозная, звѣздная ночь стояла надъ Петербургомъ. Неслись рысаки въ саняхъ, Ваньки стегали своихъ клячъ, съежившись на козлахъ; прозябшіе пѣшеходы спѣшили укрыться отъ сердитаго мороза.
   По Большой Морской скакала лихая тройка; въ саняхъ сидѣли три офицера и дама, вся закутанная въ соболяхъ и бархатѣ. Тройка проѣхала Дворцовую площадь, проскакала Неву и понеслась по Баженноостровскому проспекту на острова. Въ "Самаркандѣ" (модномъ ресторанѣ на островахъ) былъ обычный съѣздъ; въ залѣ пѣли цыгане, татары сновали по коридорамъ съ блюдами и бутылками. Скоро и наша тройка подскакала, вся взмыленная, къ подъѣзду; офицеры высадили свою даму и повели ее вверхъ по лѣстницѣ въ большую ярко освѣщенную комнату, затянутую мягкимъ ковромъ. Они раскутали ее, разоблачили изъ дорогой шубы и шали, и взорамъ предстала высокая, стройная красавица, одѣтая въ черное бархатное платье, слегка вырѣзанное на шеѣ; два крупныхъ брилліанта блестѣли у нея въ ушахъ, дорогіе браслеты оттѣняли бѣлизну кожи на рукахъ, открытыхъ по локоть.
   -- Браво!-- воскликнули кавалеры,-- браво! какъ вы хороши сегодня.
   Одинъ изъ нихъ, очевидно пользующійся особыми правами, обнялъ ее за талію и шепнулъ что-то на ухо. Молодая женщина покраснѣла и оттолкнула его. Офицеръ засмѣялся и, позвавъ татарина, сталъ заказывать ему ужинъ; онъ сочинялъ такія блюда, что и не выговорить, тыкая пальцемъ по картѣ ресторана, а татаринъ, почтительно нагнувшись, внимательно слѣдилъ за его пальцемъ, коверкая названія блюдъ и повторяя всякій разъ: "слушаю, ваше сіятельство".
   -- Да "вдову" {Вдова "Клико" извѣстная фирма шампанскаго.} подай намъ, только смотри: замороженную.
   -- Слушаю, ваше сіятельство.
   -- Я, господа, старину люблю,-- прибавилъ онъ, обращаясь къ товарищамъ: -- люблю "вдову Клико", впрочемъ, можно и другаго.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, давай "вдову".
   -- А ты, Соня, чего хочешь?
   -- Мнѣ все равно,-- отвѣчала дама,-- я не пью.
   -- Вздоръ, надо пить, привыкнуть пора; c'est impoli, ma chère, не пить въ хорошей компаніи.
   -- Нельзя, нельзя,-- поддакнули офицеры: -- надо выпить, entre camarades, vous savez, а вы намъ добрый товарищъ сегодня.-- И они, цѣлуя у нея руки, надѣли ей на голову военную фуражку.
   -- У товарищей рукъ не цѣлуютъ,-- смѣясь, сказала Софья Ивановна, снимая фуражку.
   -- Да, но когда они такъ хороши, какъ вы, то нельзя воздержаться.-- И они снова расцѣловали у нея ручки.
   -- Воронскій, ты не ревнуй, мы вѣдь, по товарищески.
   -- Цѣлуйтесъ себѣ, сколько хотите,-- отвѣчалъ Воронскій, разглядывая одну изъ поданныхъ бутылокъ.
   -- Эй, князь,-- воскликнулъ онъ, обращаясь къ татарину: -- возьми назадъ эту дрянь.
   -- Слушаю, ваше сіятельство.
   Дама, которую называли Софьей Ивановной, была очень красива и изящна, но немного грустна и, очевидно, не подходила къ кутежной компаніи, въ которую она попала. Она конфузилась и краснѣла, старалась быть веселой и любезной, но это ей не удавалось и она никакъ не могла попасть въ тонъ беззаботной, веселой болтовни своихъ кавалеровъ. Она была одѣта нарядно, но на лицѣ но было никакихъ прикрасъ, ни бѣлилъ, ни румянъ, ни даже пудры; большіе теннае глаза глядѣли прямо и честно; во всемъ ея лицѣ и манерахъ не было и тѣни той искусственности, того кокетства, которыми щеголяютъ дамы полусвѣта.
   -- Ça viendra, mon cher,-- утѣшали товарищи Боровскаго, скорбѣвшаго, что дама его сердца не имѣетъ свѣтскихъ манеръ:-- elle est tout de même charmante.-- И они недоумѣвали, откуда онъ откопалъ такой драгоцѣнный перлъ.
   И, дѣйствительно, появленіе этого перла въ петербургскомъ полусвѣтѣ произвело сенсацію; о ней заговорили, показывали ее въ театрахъ и на улицахъ, и цѣлая толпа поклонниковъ быстро окружила ее.
   Принесли разныя закуски и кушанья съ мудреными названіями, защелкали пробки; еще два офицера въ бѣлыхъ фуражкахъ и пикантная блондинка, разряженная въ пухъ и прахъ, присоединились въ обществу. Всѣ были веселы, жизнь кипѣла ключемъ въ этой беззаботной, счастливой молодежи; шумъ, кривъ и хохотъ усиливались съ каждымъ часомъ. Блондинка, которую называли m-me Joséphine, рѣзко отличалась отъ брюнетки, Софьи Ивановны; лицо ея было подкрашено, глаза подведены, платье вырѣзано до непристойности;, она глотала шампанское, какъ воду, громко хохотала, напѣвала гривуазныя пѣсни и обнималась съ офицерами. Софья Ивановна невольно сторонилась отъ нея, хотя онѣ и встрѣтились, какъ знакомыя. Къ концу ужина всѣ были полу-пьяны, одна только Софья упорно отказывалась пить. Наконецъ и ее заставили выпить два бокала шампанскаго; послѣ втораго бокала она поблѣднѣла и стала тихо просить своего покровителя отвезти ее домой, жалуясь, что у нея голова кружится, но онъ громко захохоталъ:
   -- Выпей еще, и все пройдетъ.
   Ей налили новый бокалъ и офицеры поочередно чокались съ нею, становились на колѣни и требовали, чтобы она поцѣловалась съ ними, но она упорно защищалась и расплескала шампанское.
   -- Налить еще!-- кричали кавалеры, но Софья вдругъ опустилась на стулъ: ей сдѣлалось дурно.
   -- Laissez la tranquille!-- воскликнула m-me Joséphine, подбѣгая въ ней: -- vous êtes des brutes!-- И она бережно уложила Софью на кушетку, растегнула ей платье и опрыскала водой.
   -- La pauvre innocente,-- прибавила она со вздохомъ:-- oui, j'étais comme èa, moi aussi.
   Она сѣла на кушетку, заботливо прикрыла грудь заболѣвшей отъ нескромныхъ взоровъ, давала ей нюхать какой-то спиртъ и мочила голову ледяной водой.
   Уже свѣтало, когда двѣ тройки, перегоняя другъ друга, бѣшено скакали въ городъ. Все было пьяно -- сѣдоки и ямщики -- и сами кони казались опьянѣвшими: они неслись во весь опоръ, звеня бубенчиками и опрокидывая попадавшіеся на встрѣчу возы съ чухонцами. Одна изъ троекъ свернула на Большую Морскую и остановилась у параднаго подъѣзда. Изъ нея высадились Воронскій и его дама и взошли на верхъ въ богато убранную квартиру. Софья отрезвилась на морозномъ воздухѣ, но туалетъ ея былъ весь измятъ, глаза горѣли лихорадочнымъ блескомъ и волосы, когда она сняла мѣловую шайку, упали густою босою на плечи.
   -- Ты останешься?-- спросила она, страстно глядя на Воронскаго.
   -- Конечно,-- отвѣчалъ онъ, бросая на столъ фуражку.
   Она тихо склонилась къ нему и обвила его шею своими руками.
   

X.

   Читатель, вы, конечно, признали Софью Брызгалову въ красивой брюнеткѣ, кутившей всю ночь съ офицерами и такъ недавно еще бывшей невѣстою бѣднаго студента.
   Какъ она попала въ Самаркандъ и въ богатую квартиру въ Морской, откуда у нея соболя и бряліанты? Все это далъ ей прежній другъ Сергѣй Воронскій, который вернулся въ Петербургъ изъ своей дальней командировки или, лучше сказать, ссылки, выхлопотанной ему отцемъ, для избѣжанія скандаловъ съ кредиторами. Онъ явился какъ разъ кстати, передъ самой свадьбой Софьи съ Ипатовымъ. Молодой графъ получилъ неожиданно наслѣдство отъ дяди, скоропостижно умершаго и распорядился этимъ наслѣдствомъ по своему: онъ тотчасъ же пріѣхалъ въ полкъ, уплатилъ долги,-- конечно, не всѣ,-- и зажилъ на славу въ отдѣльной квартирѣ, которую разубралъ и разукрасилъ со всевозможною роскошью. Онъ вздохнулъ свободно, когда вернулся къ своимъ прежнимъ привычкамъ и попалъ въ свою обычную волею. Но Воронскій скоро замѣтилъ, что ему недоставало чего-то для полной обстановки свѣтскаго человѣка, недоставало одной очень дорогой вещицы,-- красивой любовницы, которую можно было бы рекламировать передъ свѣтомъ и не стыдно показать добрымъ товарищамъ. Модныя кокотки давно пріѣлись ему, да ими и щеголять не приходилось, такъ какъ онѣ были коротко знакомы всей свѣтской богатой молодежи, всему кругу, въ которомъ графъ вращался.
   Онъ сталъ искать чего нибудь новаго, оригинальнаго, и при этомъ невольно вспомнилъ о хорошенькомъ звѣркѣ, на котораго онъ такъ удачно охотился въ деревнѣ, а, можетъ быть, и въ сердцѣ его осталось теплое чувство и упрекъ совѣсти за то, что онъ загубилъ и бросилъ бѣднаго звѣрка. Конечно, ему приходили опасенія насчетъ возможности новаго потомства и проч., но онъ былъ убѣжденъ, что съ деньгами все легко уладить, и рѣшился вновь поманить къ себѣ звѣрка.
   Онъ легко отыскалъ Софью и написалъ ей письмо, весьма трогательнаго содержанія, въ которомъ пустилъ въ ходъ всѣ прежнія клятвы и увѣренія, говорилъ, что тоскуетъ по ней, любитъ по прежнему и умолялъ прійти къ нему, хотя на одинъ часъ, на одну минуту, чтобъ онъ могъ обнять ее и вымолить на колѣняхъ прощеніе. Къ несчастію, Софья получила письмо, когда была одна дома, и съ замираніемъ сердца прочла его. Ни минуты не задумавшись, она поспѣшно одѣлась и ушла изъ дому, не зная сама, вернется ли назадъ. Не пойти -- ей казалось невозможнымъ; она не думала о томъ, что будетъ далѣе, и боялась только одного: успѣетъ ли она уйти такъ, чтобы ее не задержали. Если бы ей сказали въ эту минуту: "ты идешь въ пропасть", она бы не остановилась; "идешь на цѣлую жизнь позора и стыда",-- она бы все таки пошла.
   Роковое свиданіе состоялось въ тотъ же день и Софья не вернулась назадъ. Мать прождала ее цѣлый день и не могла понять, куда дѣвалась ея дочка. Наконецъ, поздно вечеромъ посыльный принесъ ей письмо, которое она со страхомъ раскрыла, но не дочла до конца и съ воплемъ упала на свое старое кресло. Письмо валялось на полу и вошедшій Ипатовъ поднялъ его; онъ прочелъ письмо до конца, поблѣднѣлъ какъ полотно, и, не сказавъ ни слова, вышелъ изъ комнаты. Что было въ этомъ скорбномъ письмѣ, мы не станемъ описывать; оно было несвязно и все измято отъ слезъ. Въ немъ бѣдная Софья и не думала оправдываться: "я преступница",-- писала она,-- "прости меня, мама, но все равно, я бы ушла и послѣ свадьбы". О Митѣ въ письмѣ не было ни, слова; казалось, грѣшная мать стыдилась поминать о немъ...
   Ипатовъ уѣхалъ изъ дому на другое утро, никто не зналъ куда; онъ даже не простился съ Марьей Кузьминишной, и она осталась одна со своимъ стыдомъ и горемъ. А горе было великое и трудно пережить его; казалось, судьба добивала свою жертву и хотѣла испытать надъ бѣдной старухой, до чего можетъ дойти долготерпѣніе человѣческое. Но велика была вѣра въ сердцѣ этой женщины и неисчерпаема ея бодрость духа. Пролежавъ въ постели три дня, она встала и начала опять бороться съ жизнью, штопать и чинить, стряпать, стирать, мыть и кормить дѣтей,-- словомъ, тянуть ту лямку житейскую, которая издали кажется такъ мелка и ничтожна, но которую претерпѣть подъ силу только невѣдомымъ и непризнаннымъ героямъ.
   Соня опять попала въ заколдованный міръ; все вокругъ нея было такъ богато и нарядно, что она не знала, куда ступить: ковры и бронза, дорогая мебель и картины, груммъ, толстый кучеръ и сѣрые рысаки пугали ее до того, что она готова была убѣжать отъ нихъ. Искусныя француженки нарядили ее, какъ куклу, и преобразили до того, что она сама не узнавала себя въ зеркалѣ, но Сергѣй восхищался ею, ласкалъ ее и любилъ, какъ никогда прежде, и она была счастлива. Она отдалась ему со всею страстью молодаго, пылкаго сердца, наболѣвшаго въ долгой разлукѣ, и не думала, не спрашивала о томъ, что будетъ далѣе, стараясь забыть прошлое.
   Но не долго продолжалось такое горячечное состояніе; реакція наступила быстро и Софья очнулась, точно изъ волшебнаго сна. Она затосковала объ этомъ прошедшемъ, которое еще вчера хотѣла забыть, и ее неудержимо потянуло домой, въ свою семью, въ сыну и къ матери. Она рѣшилась, во чтобы то ни стало, повидаться съ ними, броситься на колѣни и вымолить себѣ прощеніе. Черезъ полчаса она уже катила на своихъ рысакахъ на Петербургскую сторону, но чѣмъ ближе она подъѣзжала, тѣмъ сильнѣе билось ея сердце. Рысаки, карета, кучеръ,-- все ей казалось оскорбленіемъ бѣдной семьѣ; наконецъ она не вытерпѣла, остановила карету и пошла пѣшкомъ. Вотъ домъ, гдѣ она жила еще такъ недавно, окошко, у котораго,-- она знаетъ,-- сидитъ теперь за работой бѣдная мама, убитая стыдомъ и горемъ, а тамъ за перегородкой спитъ ея Митя. Какъ она войдетъ туда въ этомъ нарядномъ платьѣ,-- она, чужая имъ теперь? Они не признаютъ ея и прогонятъ; нѣтъ, надо бѣжать назадъ, сбросить съ себя эти дорогія тряпки, надѣть прежнее бѣдное платье, вернуться къ нимъ и упасть на колѣни. Она долго смотрѣла на знакомыя окна, съ тоской и замираніемъ сердца, и наконецъ, повернувъ назадъ, добѣжала до кареты.
   Пріѣхавъ домой, въ свою нарядную квартиру, она вбѣжала въ спальню и бросилась на стулъ, не раздѣваясь. Передъ ней стояло широкое трюмо, въ которомъ, какъ въ рамкѣ картины, отражалась вся комната съ ковромъ и занавѣсями, съ дорогою мебелью, со всей кричащей роскошью, а на стулѣ, прямо передъ зеркаломъ, сидѣла молодая женщина, въ соболяхъ и въ бархатѣ, въ мѣловой причудливой шапочкѣ, съ кружевной вуалью на лицѣ.
   -- Кто эта чужая,-- неужели она сама? И зачѣмъ она здѣсь, въ этой богатой спальнѣ, съ альковомъ въ глубинѣ, съ широкой постелью въ альковѣ?-- Что, еслибы мать вошла сюда? Она бы не признала свою дочь, и съ ужасомъ отвернулась отъ нея! Но вмѣсто матери вошелъ въ комнату графъ Воронскій, и Софья бросилась къ нему на шею. Онъ былъ высокій, стройный брюнетъ, съ тонкими чертами лица и черными усиками. Лицо его было красиво, но съ холоднымъ выраженіемъ и какой-то презрительной улыбкой на губахъ; онъ ходилъ, слегка согнувшись и подгибая колѣни, крутилъ усы и нервно подергивался.
   -- Eh bien, ma chérie,-- сказалъ онъ, цѣлуя ее,-- pourquoi ces larmes, въ чемъ дѣло?
   -- Ничего, я такъ,-- отвѣчала Софья, поспѣшно отирая глаза.
   -- Гдѣ ты была?
   -- Я, я была...-- Она конфузилась и не рѣшалась признаться, что ѣздила къ матери. Она вообще избѣгала говорить съ нимъ о своей семьѣ и даже о сынѣ, хотя онъ нѣсколько разъ и допрашивалъ ее; но на этотъ разъ она рѣшилась.
   -- Послушай,-- сказала она, ласкаясь къ нему и взявъ его за обѣ руки,-- ты ничего не имѣешь противъ того, чтобы я видѣлась со своими?
   -- Конечно, нѣтъ,-- отвѣчалъ онъ,-- съ чего ты взяла? Напротивъ, я очень радъ. Ахъ, да,-- прибавилъ онъ,-- вынимая бумажникъ,-- я давно хотѣлъ просить тебя,-- вотъ на, возьми эти деньги, свези своимъ.-- И онъ вынулъ нѣсколько сотенныхъ бумажекъ.
   Софья вспыхнула.
   -- Послѣ, послѣ,-- сказала она,-- теперь не надо.
   -- Нѣтъ, возьми теперь.
   Заткнуть имъ рты -- подумалъ Воронскій, но, конечно, не сказалъ и положилъ деньги на столъ.
   Она стала говорить ему о сынѣ, видя, что онъ добрый сегодня, и спросила, можно ли привести сюда на квартиру мальчика?
   -- Конечно можно, отвѣчалъ Воронскій,-- оставь его совсѣмъ у себя; это твоя квартира.
   Она не дала ему договорить и покрыла все лицо его горячими поцѣлуями.
   -- Ну, хорошо, хорошо,-- сказалъ онъ, вставая и торопясь, повидимому, покончить разговоръ о потомствѣ и родственникахъ. Онъ сталъ ходить по комнатѣ, подгибая колѣни и покручивая усы, и разсказывалъ ей, какъ вчера былъ на балу у какой-то княгини и какая тамъ была скука.
   -- А сегодня, вечеромъ,-- заключилъ онъ,-- мы ѣдемъ съ тобой на другой балъ, не великосвѣтскій, конечно, а въ своей компаніи. Fais toi belle, ma chère, et attends moi vers dix heures, я за тобою заѣду.
   Онъ поцѣловалъ ее и ушелъ, насвистывая какую-то пѣсню.
   -- Какой онъ добрый,-- подумала Софья, оставшись одна, и самъ Сергѣй Воронскій думалъ, что онъ добръ и великодушенъ, что Софья вполнѣ счастлива и что онъ сдѣлалъ для нея все, что только можно и должно было сдѣлать въ его положеніи.
   Софья цѣлыхъ два дня не рѣшалась вновь поѣхать къ матери, боясь найти въ ней грознаго судью; но еслибы она знала, какъ ждала ее мать, какъ билось материнское сердце и тосковало по грѣшной дочери, то давно бы поскакала на Петербургскую. Марья Кузьминишна сама не понимала себя: она строго, неумолимо осудила поступокъ дочери, находила его ужаснымъ, чернымъ, въ особенности передъ бѣднымъ Ипатовымъ; называла Софью преступницей, но съ каждымъ днемъ находила въ этомъ преступленіи все болѣе и болѣе смягчающихъ обстоятельствъ. Она была женщина и понимала женское сердце. Софья не любила Ипатова и не скрывала этого отъ него; она любила другаго -- отца Мити и не въ силахъ была разлюбить. Этотъ ужасный человѣкъ, котораго Марья Кузьминишна называла въ мысляхъ своихъ не иначе какъ злодѣемъ, опять увлекъ бѣдную Соню,-- это онъ во всемъ виноватъ, а не она, обманутая, несчастная женщина; его надо карать, а не ее. Разъ ставъ на эту точку зрѣнія, она все болѣе и болѣе развивала ее и кончила тѣмъ, что совсѣмъ оправдала преступницу. При такомъ настроеніи, мать съ дочерью скоро помирились и, казалось, еще болѣе полюбили другъ друга. Между ними остался только одинъ неразъясненный вопросъ, это -- Митя. Гдѣ ему жить отнынѣ?-- у матери, тосковавшей по немъ, или у бабушки, не чаявшей въ немъ души? Но на этотъ счетъ Марья Кузьминишна оказалась неумолимою.
   -- Не отдамъ ни за что,-- объявила она,-- покуда ты живешь въ грѣхѣ; вернись домой, если Митя тебѣ дорогъ.
   Но Софья наотрѣзъ отказалась вернуться и оставила Митю у бабушки. Тогда возникъ другой вопросъ, болѣе жгучій, о матеріальномъ обезпеченіи ребенка. Софья настаивала на томъ, чтобы ей платить за его воспитаніе, это -- ея право и обязанность. Марья: Кузьминишна отказывалась, спорила, сердилась, но нужда сломила ее и она приняла помощь. Разъ ступивъ на этотъ скользкій путь, при страшномъ безденежьѣ въ домѣ, дѣло очень быстро дошло до того, что вся семья Брызгаловыхъ стала жить на счетъ Мити или, лучше сказать, Софьи, на деньги, получаемыя отъ Воронскаго. Какъ помирились съ этимъ страннымъ положеніемъ дѣйствующія лица нашего разсказа, не трудно объяснить. Мирятся же, вообще, люди съ нуждою и тѣмъ униженнымъ положеніемъ, въ которое она ихъ ставитъ? Кто броситъ камень въ Марью Кузьмивишну за то, что она принимала помощь отъ дочери,ткогда ей самой нечего было ѣсть, нечѣмъ платить за квартиру; когда Сережа, ея старшій сынъ, приходилъ изъ гимназіи и съ плаченъ объявлялъ, что ему не велѣно возвращаться назадъ, покуда родители не внесутъ за него денегъ. Кто зналъ эти ежедневныя, ежечасныя мученія, эту горькую нужду, тотъ не осудитъ Марью Кузьминишну и отпуститъ ей всѣ ея прегрѣшенія. Она жила въ надеждѣ, что не долго продлится такое положеніе, что Господь просвѣтитъ умъ и сердце этого "злодѣя", какъ она продолжала называть Воронскаго,-- и онъ покроетъ законнымъ бракомъ позоръ ея дочери. Насколько сбылись эти мечты, мы увидимъ впослѣдствіи, а пока время шло своимъ чередомъ и съ новою жизнью свыклись понемногу всѣ члены семьи Брызгаловыхъ.
   Софья была счастлива, что могла помогать своимъ; Марья Кузьминишна терпѣла по неволѣ эту помощь, а Иванъ Ивановичъ сначала погорячился и пошумѣлъ, но кончилъ тѣмъ, что тоже смирился. Онъ ходилъ два раза къ графу Воронскому, съ твердымъ намѣреніемъ объясниться съ нимъ и потребовать, чтобы онъ женился на его дочери, но рослые лакеи не допустили его до графа и онъ ни съ чѣмъ вернулся домой. Онъ писалъ и угрожалъ принести жалобу въ судъ, но письменнаго отвѣта не получилъ, а къ нему явился какой-то старичокъ, сѣденькій и маленькій, который назвалъ себя повѣреннымъ графа. Старичокъ повелъ рѣчь спокойно и тихо; онъ объяснилъ Ивану Ивановичу, что горячиться тутъ нечего, что Софья Ивановна совершеннолѣтняя и можетъ проживать, гдѣ ей угодно, что она не насильно была увезена графомъ, а сама добровольно пришла къ нему на квартиру; что, наконецъ, самъ Иванъ Ивановичъ не можетъ быть врагомъ собственной дочери, осрамить ее судебнымъ процессомъ и лишить того счастіи, которое Богъ послалъ ей. При этомъ онъ очень краснорѣчиво описывалъ, какъ прекрасно живетъ Софья Ивановна, какъ она любитъ графа, а графъ любитъ ее,-- и неужто въ самомъ дѣлѣ Иванъ Ивановичъ, такой почтенный и разсудительный человѣкъ, захочетъ лишить ее всего этого и повергнуть въ прежнюю нужду или выдать замужъ за "какого нибудь нигилиста". Онъ явно намекалъ на Ипатова, о которомъ уже собралъ надлежащія справки.
   Что было дѣлать Ивану Ивановичу? онъ поникъ своею сѣдою головою и только вздохнулъ глубоко. Старичокъ попробовалъ всучить ему отъ своего довѣрителя довольно крупную сумму денегъ, но Иванъ Ивановичъ запальчиво отказался; въ тотъ, же вечеръ онъ запилъ горькую и три дня пьянствовалъ непробудно.
   Марья Кузьминишна сама никогда не бывала у дочери и своихъ дѣтей не пускала къ ней; но Софья ѣздила къ нимъ часто и иногда увозила съ собою Митю; она накупала ему дорогихъ игрушекъ, наряжала, какъ куклу, и пичкала разными сластями до того, что онъ возвращался домой нездоровымъ, но разсказывалъ, какъ хорошо у мамы, и спрашивалъ бабушку: отчего и они не такъ живутъ? Отчего?-- Марья Кузьминишна съ ужасомъ думала о томъ времени, когда ребенокъ войдетъ въ разумъ и осудитъ свою мать; или, можетъ быть, отецъ и мать успѣютъ пріучить его къ своей жизни и испортить эту невинную душу. Въ страхѣ за будущее ребенка, она начинала умолять Софью, вернуться въ семью и бросить свою позорную жизнь,-- но когда дочь спрашивала ее, чѣмъ они будутъ жить дома, то старуха не знала, что отвѣчать, и путалась въ своей морали. Роковые вопросы женскаго труда, тяжелой нужды и человѣческой чести возставали передъ ними, какъ привидѣнія, и двѣ бѣдныя женщины не знали, какъ съ ними справиться и какъ ихъ разрѣшить.
   -- Вотъ моя мать,-- невольно думала Софья,-- всю жизнь свою жила честно и отецъ тоже, а до чего они дожили? Имъ ѣсть нечего, я же, безчестная, падшая женщина, кормлю ихъ.-- Она, конечно, не высказывала своихъ мыслей, но Марья Кузьминишна сама ихъ понимала, ей самой онѣ приходили въ голову и звучали горькимъ упрекомъ за помощь, принимаемую отъ дочери. Тогда она отказывалась отъ денегъ и храбро боролась съ нуждою. Но нужда одолѣвала, опять ихъ гнали съ квартиры, они сидѣли безъ дровъ, иногда безъ обѣда; дѣти плавали, Митя просился къ мамѣ. Марья Кузьминишна не выдерживала, принимала помощь, и всѣ оживали.
   

XI.

   Прошло два года, и Софья свыклась съ новою жизнью. Въ душѣ она оставалась тою же простою, любящею женщиною, но, по внѣшности и манерамъ, съ каждымъ днемъ все болѣе приближалась въ типу дамы полусвѣта, который ей ставилъ въ примѣръ ея возлюбленный. Въ угоду ему, она готова была все сдѣлать и одного только не могла: разлюбить его; эта любовь охраняла ее и не давала утонуть въ глубокой тинѣ, въ которую жизнь тянула ее.
   Сергѣй Воронскій самъ давно погрязъ въ этой тинѣ. По его взглядамъ, на свѣтѣ было только два типа женщинъ, достойныхъ подражанія: grande dame большаго свѣта и французской кокотки; другихъ женщинъ онъ не признавалъ и считалъ ихъ кухарками.
   Его Софья, конечно, не могла быть дамой большаго свѣта, поэтому онъ и старался обратить ее въ кокотку, самъ, можетъ быть, не сознавая этого, а такъ, просто, изъ симпатіи къ этому излюбленному типу.
   Онъ никогда не любилъ ея, по крайней мѣрѣ, такъ, какъ она его любила; въ деревнѣ забавлялся ею отъ скуки; въ городѣ, гдѣ онъ возвелъ ее въ санъ своей патентованной любовницы, щеголялъ ею передъ товарищами и гордился ея успѣхами. Всѣ эти товарищи, весь кругъ золотой молодежи, въ которомъ онъ вращался, съ перваго появленія Софьи, признали ее драгоцѣннымъ алмазомъ, который откопалъ гдѣ-то счастливецъ Воронскій, и рѣшили, что этотъ алмазъ стоило только пошлифовать немного, чтобъ сдѣлать изъ него брилліантъ первой величины. Этой шлифовкой они занимались усердно и, главнымъ образомъ, самъ обладатель алмаза. Мысль, что онъ поступилъ безчестно, что онъ тяжко виновенъ передъ неопытной дѣвушкой, которую сбилъ съ пути, не приходила ему въ голову,-- напротивъ, онъ считалъ себя ея благодѣтелемъ и былъ убѣжденъ, что вытащилъ ее изъ мрака въ храмъ свѣта -- полусвѣта, конечно,-- но Воронскій находилъ этотъ полусвѣтъ неизмѣримо выше тѣхъ полныхъ потемокъ, въ которыхъ Софья провела свою первую молодость, той жизни кухарки и няньки, на которую она была обречена по рожденію.
   Еслибы ему сказали: "Женись на Софьѣ Брызгаловой, ты обязанъ это сдѣлать, ты разбилъ ея жизнь, отнялъ у нея все, что есть лучшаго на свѣтѣ -- честь и доброе имя",-- онъ засмѣялся бы въ лицо тому, кто обратился къ нему съ такою моралью и назвалъ бы его мечтателемъ и даже нигилистомъ.
   А Софья жила, не разсуждая, жила сердцемъ, а не умомъ, какъ большинство женщинъ, и съ каждымъ днемъ все болѣе и болѣе втягивалась въ новую жизнь. Воздухъ, которымъ она дышала, былъ отравленъ, но она привыкла къ нему и не задыхалась; привыкла въ праздности, не краснѣла больше отъ нескромнаго взгляда; пила вино, какъ воду, и удивляла всѣхъ своими нарядами. Въ ея гостиной собиралась блестящая молодежь и пріѣзжали даже старички, со звѣздами, цѣловать ея бѣлыя ручки. Одинъ изъ нихъ былъ до-зарѣзу влюбленъ въ нее и преслѣдовалъ немилосердно. Про него говорили, что онъ страшно богатъ, и M-me Joséphine, пріятельница Софьи, называла его: une mine d'or.
   -- Cultivez cette mine,-- говорила она ей:-- je ne vous dis que èa.
   У Софьи былъ еще другой обожатель, блестящій офицеръ, который держалъ большое пари, что отобьетъ ее у Воронскаго, и всѣми силами старался выиграть пари.
   Самъ Воронскій былъ крайне польщенъ побѣдами своей любовницы, а когда она жаловалась ему и просила защиты, то онъ хохоталъ и увѣрялъ, что это неизбѣжно, что только женщины-уроды не имѣютъ поклонниковъ. Софья оскорблялась такимъ равнодушіемъ и, не зная, какъ отдѣлаться отъ преслѣдованій, становившихся часто дерзкими, обратилась за совѣтомъ къ M-me Joséphine.
   -- Mais au contraire, ma belle,-- отвѣчала француженка: -- il faut les encourager, surtout le vieuxr vous savez.
   Софья подумала, что это шутка, и спросила: серьезно ли она говоритъ?
   -- Mais tout-à-fait, mon enfant, on fait une petite infidélité, et voilà tout. Oui, oui,-- прибавила она со вздохомъ,-- faut bien penser à son avenir.
   M-me Joséphine была добрая женщина и очень полюбила Софью, sa belle enfant, какъ она ее называла; она считала своею обязанностью патронировать ее, преподавать ей свою мораль и учить уму-разуму, какъ она сама ихъ понимала.
   -- Les hommes sont des gredins,-- говорила она:-- они сначала обманутъ насъ, бѣдныхъ женщинъ, а потомъ бросятъ. Et c'est toujours comme èa, croyez moi, ma belle. И вашъ Сержъ не лучше другихъ; онъ добрый малый, но также броситъ васъ, рано или поздно.
   -- Jamais,-- воскликнула Софья.
   -- Ni jamais, ni tovjou, c'est la devise de l'amour!-- И, обнявъ свою пріятельницу, она лукаво спросила ее:
   -- Ну, а еслибы ce polisson de Serge самъ измѣнилъ вамъ?
   -- О, я бы бросила его и ушла къ матери.
   Француженка засмѣялась.
   -- Allons donc, est-ce que c'est possible? Croyezmot, mon enfant,-- кто разъ поіробовалъ такой жизни, c'est fini, on n'en revient plus.-- C'est comme moi,-- продолжала она: -- j'étais une petite fleuriste et j'ai aimé, oh, comme j'ai aimé, moi!
   И она разсказала свою жизнь въ Парижѣ: какъ она полюбила какого-то красавца барона, какъ баронъ бросилъ ее и она хотѣла вернуться назадъ къ прежней трудовой жизни, но не когда, была не въ силахъ: руки не слушались ея, тоска заѣдала, она все портила, что ей ни давали. Наконецъ, ее прогнали изъ магазина и она поступила на содержаніе къ одному банкиру, très riche, vous savez, потомъ къ какому-то rentier и т. д. Какимъ путемъ она попала изъ отечества въ Россію, М-me Joséphine не разсказала, и хотя приврала немножко, но тронула свою слушательницу и сама плакала, вспоминая свою молодость и первую любовь. Слезы ея осушили гости, съѣхавшіеся къ Софьѣ, и француженка въ одинъ мигъ утѣшилась.
   Въ этотъ вечеръ, гостей собралось много; въ числѣ ихъ -- старичокъ, влюбленный въ Софью, и офицеръ, державшій пари отбить ее отъ Воронскаго, и самъ Воронскій, игравшій въ карты до утра и сильно проигравшійся.
   Софья была сначала не въ духѣ и думала о зловѣщихъ предсказаніяхъ своей пріятельницы, но понемногу развеселилась, стала хохотать, бойко болтала по французски, и, выпивъ за ужиномъ, плясала со своими гостями. Танцы сопровождались легкимъ канканомъ и хозяйка дома не отставала отъ другихъ: она дразнила своихъ кавалеровъ, кокетничала съ ними, приводила ихъ въ восторгъ, а влюбленный старичокъ совсѣмъ потерялъ голову и, казалось, былъ готовъ отдать ей свои милліоны.
   -- Cultivez la mine d'or,-- шепнула ей на ухо M-me Joséphine,-- проходя мимо ея въ котильонѣ, и въ слѣдующемъ турѣ прибавила:
   -- Вашъ Сержъ разорился: je le sais de source certaine.
   Вечеръ окончился ссорой изъ-за картъ и женщинъ, но такъ какъ поссорившіеся были истые джентельмены, то они не пустили въ ходъ кулаковъ, а дрались на благородномъ оружіи и при секундантахъ за городомъ, въ лѣсу; но этотъ бой не имѣлъ вредныхъ послѣдствій и окончился выпивкой въ ресторанѣ, на обратномъ пути въ городъ.
   Француженка сказала правду: Воронскій былъ разоренъ; онъ промоталъ, проигралъ въ карты наслѣдство дяди и опять попалъ въ лапы ростовщиковъ. Положеніе его все ухудшалось и становилось опаснымъ. Крушеніе и скандалъ съ кредиторами висѣли надъ нимъ грозной тучей, но онъ твердо рѣшился не допускать катастрофы. Необходимо было принять крутыя мѣры, въ томъ числѣ развязаться съ Софьей, стѣснявшей его свободу дѣйствій. Но планы его еще не созрѣли и надо было продолжать прежнюю жизнь, со всѣми ея декораціями: роскошной квартирой, орловскими рысаками, дорогой, нарядной любовницей и проч. Такъ тянулось время, все ближе подходя въ неизбѣжной развязкѣ, и сама Софья начиняла тревожиться, замѣчая, какъ ея Сергѣй, съ каждымъ днемъ, становился мрачнѣе, и боялась сознаться самой себѣ, что онъ уже не любитъ ея по прежнему.
   Разъ какъ-то она каталась съ Митей въ саняхъ; день былъ чудесный, рысаки бойко бѣжали по набережной, засыпая снѣжною пылью медвѣжью полость и бородатаго толстаго кучера. Митя, обратившійся въ кудряваго, чудеснаго мальчишку, былъ въ восторгѣ, смѣялся и болталъ безъ умолку; онъ забавлялъ даже кучера Архипа, который, оборачиваясь и разговаривая съ нимъ, наскочилъ какъ-то на другія сани, ѣхавшія на встрѣчу; въ саняхъ сидѣлъ Сергѣй съ молодою нарядною дамою. Митя захлопалъ въ ладоши и закричалъ ему: "папа, папа!" Но Воронскій сдѣлалъ видъ, что не узналъ ихъ, и, выругавши кучера, пронесся мимо по набережной. Мальчикъ, очень любившій отца, горько заплакалъ и сталъ допрашивать мать, отчего отецъ имъ не кланяется? Софья поблѣднѣла, не смотря на морозъ, и, не отвѣтивъ ни слова, велѣла кучеру ѣхать домой. Она не знала той дамы, которая сидѣла съ Сергѣемъ въ саняхъ, и не могла себѣ представить, кто она. Нину, молодую графиню, она хорошо помнила, но это была не она; такъ кто же такая? Вопросъ этотъ сталъ сильно ее тревожить, тѣмъ болѣе, что Воронскій уже нѣсколько дней не пріѣзжалъ къ ней, казался чѣмъ-то озабоченъ и за что-то дулся на нее. За что? она не знала и не могла придумать вины своей передъ нимъ. Всю ночь напролетъ она не спала, напрасно дожидаясь его. Къ утру не вытерпѣла и написала записку, въ которой просила его пріѣхать немедленно. Онъ пріѣхалъ поздно, на нѣсколько минутъ, казался еще болѣе не въ духѣ и на вопросъ, съ кѣмъ онъ катался вчера по набережной, сердито отвѣчалъ:
   -- Съ одной пріѣзжей родственницей. Да, пожалуйста,-- прибавилъ онъ сухо,-- запрети ты этому мальчишкѣ на улицѣ кричать мнѣ "папа"; это крайне неприлично, и я удивляюсь, какъ ты сама этого не понимаешь.
   Софья замолчала.
   -- Что жъ тебѣ надо было отъ меня?-- продолжалъ Вороискій.-- Неужели только для того звала, чтобы спросить, съ кѣмъ я катался по набережной?
   -- Ахъ, нѣтъ,-- отвѣчала она:-- я просто соскучилась по тебѣ, ты такъ давно не былъ.
   -- Что за странныя претензіи! Неужели ты не понимаешь, что я могу имѣть свои дѣла, свои занятія; наконецъ, мнѣ просто некогда; я и теперь только на минуту...
   -- Когда ты опять пріѣдешь?
   -- Не знаю.
   Онъ всталъ, прошелся по комнатѣ, крутя усы и нервно подергиваясь; казалось, онъ хотѣлъ еще что-то сказать, но только пожалъ плечами, взялъ фуражку и уѣхалъ, даже не простившись съ нею. Софья долго стояла неподвижно послѣ его ухода и думала горькую думу: неужели въ самомъ дѣлѣ ей суждено быть покинутой, какъ и другія; а она думала, что онъ наконецъ полюбилъ ее. Она поспѣшно одѣлась и поѣхала къ M-me Joséphine. Зачѣмъ? она я сама не знала,-- такъ просто, чтобъ отвести душу и выплакать передъ вѣхъ либо свое горе. Француженка сидѣла въ своей, уборной, полураздѣтая, за трудной работой; она притиралась передъ зеркаломъ разными красками и мазями: глаза подводила черной краской, щеки -- розовой, лобъ и шею -- бѣлой; но все это дѣлалось такъ искусно, такъ нѣжно, что только опытный глазъ могъ разглядѣть эту тонкую живопись. Въ общемъ картина выходила очень красивая, въ особенности, когда весь туалетъ былъ оконченъ и все подтянуто и подлажено какъ слѣдуетъ быть. Своихъ bons amis M-me Joséphine принимала повсюду, гдѣ они ее ни заставали: въ туалетной, въ постели, въ ванной, и конечно приняла Софью въ будуарѣ, не стѣсняясь продолжать при ней свою работу. Онѣ стали болтать о разныхъ разностяхъ, но опытный взглядъ хозяйки тотчасъ же разглядѣлъ, что гостья ея не въ духѣ, и она мигомъ отъисповѣдывала ее.
   -- Que vous disais-je ma petite!-- воскликнула француженка,-- не слѣдуетъ ждать, чтобъ васъ бросили: faut prendre les devants.
   Софья сидѣла, какъ опущенная въ воду, и казалась убитою горемъ.
   -- Eh bien, eh bien, faut pas же désoler comme èa.
   -- Нельзя ли узнать, кто была эта дама, которая, каталась съ нимъ?
   -- Кто? mais c'est un secret de polichinelle; всѣ это знаютъ, кромѣ васъ.
   -- Кто же, кто? скажите ради Бога.
   -- Его невѣста, ma bonne amie.
   Произнеся это роковое слово, Жозефина наклонилась къ зеркалу, чтобы прилѣпить черную мушку на лѣвую щеку, но, обернувшись по окончаніи этой трудной работы, увидѣла, что bonne amie лежитъ въ обморокѣ въ креслахъ и потихоньку сползаетъ на полъ. Она испугалась, стала кричать и звать на помощь. Прибѣжала горничная, и вмѣстѣ онѣ подняли бѣдную Соню, уложили на кушетку и стали опрыскивать ее водою, одеколономъ, духами, всѣмъ, что ни попадалось подъ руку, и наконецъ привели ее въ чувство. Софья вздохнула и открыла глаза; она не вдругъ могла прійти въ себя; но, вспомнивъ, что случилось, горько заплакала. M-me Joséphine, выславъ горничную, стала утѣшать ее по своему. Она говорила, что все это вздоръ, и отчаяваться нечего.
   -- Faut prendre le vieux, et voilà tout.
   На вопросъ, какъ она узнала, что Воронскій женится, и правда ли это, Жозефина отвѣчала, что это всѣ знаютъ, и, вѣроятно, онъ самъ сказалъ бы ей ни дняхъ, такъ какъ свадьба назначена скоро; графъ прожилъ все наслѣдство дяди, опять надѣлалъ долговъ и, чтобъ спасти себя отъ крушенія, женится на богатой наслѣдницѣ.
   -- Да куда жъ онъ могъ прожить столько денегъ?-- спросила Софья.
   Француженка захохотала.
   -- Куда! промоталъ, проигралъ въ карты, на женщинъ прожилъ, où est-ce que ces gredins là dépensent leur argent? На васъ, между прочимъ, моя милая, pour vous entretenir.
   Соня вспыхнула; она съ ужасомъ увидѣла въ зеркалѣ крупные брилліанты въ своихъ ушахъ, дорогіе браслеты и кольца на рукахъ, и невольно, какимъ-то машинальнымъ движеніемъ, сорвала съ себя эти украшенія.
   -- Que faites vous là,-- засмѣялась француженка,-- êtes vous bête! Gardez ces breloques, ma belle; они могутъ вамъ пригодиться со временемъ,-- и она надѣла ей опять на руки всѣ браслеты и кольца.
   -- Est ce joli èa,-- любовалась она однимъ браслетомъ,-- oh, èa coûte bien mille francs!
   

XII.

   Вернувшись домой, Софья стала съ ужасомъ думать о своемъ положеніи; она чувствовала, что Жозефина сказала правду, но не хотѣла вѣрить въ эту правду.
   -- Пускай онъ самъ мнѣ скажетъ,-- думала она: -- тогда я повѣрю.-- И все надѣялась на что-то, хваталась, какъ утопающая, за соломенку.-- О, скорѣй бы онъ пришелъ и я могла бы спросить его.
   Но онъ не являлся, какъ нарочно, и она изнывала въ ожиданіи.
   -- Да,-- припоминала она: -- совсѣмъ онъ не тотъ, что былъ прежде; онъ разлюбилъ меня и сталъ обманывать. Разъ какъ-то онъ сказалъ ей, что уѣзжаетъ изъ Петербурга, и цѣлую недѣлю не былъ, но она узнала потомъ, что это не правда, что онъ не уѣзжалъ никуда и его видѣли два раза, въ театрѣ и на балу; до нея доходили и другіе слухи о разныхъ его похожденіяхъ съ женщинами, но она не вѣрила этимъ слухамъ,-- она все еще вѣрила въ него. Софья забыла, что этотъ человѣкъ уже разъ обманулъ ее, разбилъ безжалостно ея сердце и, не смотря на то, она оправдала его въ прошедшемъ. Какимъ путемъ, какою логикою? Это была ея тайна; но и въ настоящемъ она жаждала оправдать его и все еще надѣялась, что не онъ, а другіе люди во всемъ виноваты. Знакомые шаги въ сосѣдней комнатѣ прервали ея мечты. Вошелъ Воронскій и, бродовъ фуражку на столъ, опустился въ мягкое кресло. Онъ былъ, очевидно, не въ духѣ и холодно отвѣчалъ на ея привѣтствія и ласки. Они сидѣли въ комнатѣ, слабо освѣщенной лампою съ матовымъ колпакомъ; не смотря на то, онъ разглядѣлъ тотчасъ же, что она плакала, и рѣзко спросилъ ее:
   -- О чемъ ты плачешь?
   Она молчала, не рѣшаясь сама обратиться къ нему съ роковымъ вопросомъ.
   -- Какъ это скучно,-- сказалъ онъ: -- ты все плачешь, точно губка.
   -- Сергѣй,-- рѣшилась наконецъ выговорить Софья,-- скажи мнѣ правду: говорятъ, ты женишься?
   -- Кто тебѣ сказалъ?
   -- Все равно кто, правда ли это?
   -- Можетъ быть, я и женюсь когда нибудь, я не давалъ обѣта безбрачія.
   -- Я не говорю о будущемъ, я спрашиваю: теперь, въ настоящую минуту, у тебя есть невѣста?
   -- Много, всѣ маменьки за мною бѣгаютъ!
   -- О, Боже мой, ты шутишь, а мнѣ не до шутокъ, я спрашиваю тебя серьезно.
   -- И я серьезно говорю съ тобой. Неужели ты думаешь, что такая жизнь, какъ наша, можетъ продлиться еще надолго? У меня есть обязанности, положеніе въ свѣтѣ, имя, которое я долженъ беречь,-- не могу же я все это отдать тебѣ; наконецъ, ты пойми, у насъ просто не хватитъ средствъ продолжать эту жизнь.
   -- Зачѣмъ же продолжать, мнѣ ничего не надо,-- я могу жить въ двухъ комнатахъ.
   -- Merci, l`amour et la chaumière, на это я не способенъ.
   -- Чего жъ ты хочешь отъ меня?
   -- Я нечего не хочу, это ты меня допрашиваешь.
   -- Я уѣду къ матери.
   -- Поѣзжай,-- я тебѣ назначу пенсію или положу капиталъ на твое имя въ банкъ.
   -- Т. е. ты мнѣ заплатишь.
   -- Fi, quel vilain mot.
   -- Такъ это правда, ты женишься.-- Она вся дрожала и со страхомъ ждала отвѣта.
   -- Обстоятельства могутъ вынудить меня сдѣлать эту глупость.
   -- Такъ ты женишься на деньгахъ?
   -- Конечно, а ты думала по любви, ха, ха!
   Соня опустилась на стулъ и закрыла лицо руками.
   -- Опять слезы; нѣтъ, я прошу тебя: безъ сценъ, или я уѣду.
   Она открыла лицо, поспѣшно вытерла глаза и старалась говорить спокойно.
   -- Какъ же ты хочешь, чтобы я не плакала, если намъ приходится разстаться.
   -- Зачѣмъ? это ты хочешь уѣхать къ матери, а я совсѣмъ этого не требую, все останется по прежнему.
   -- Какъ?
   -- Очень просто. Мало ли есть на свѣтѣ женатыхъ людей, которые имѣютъ любовницъ; ты сама знаешь. Намъ придется только на первое время быть осторожнѣе, можетъ быть, не видѣться два, три мѣсяца, а потомъ все пойдетъ по старому.
   -- Но я не хочу такой жизни, я не могу.
   -- Мало ли чего! я тоже не хочу, да приходится.
   -- Кто жъ тебя заставляетъ?
   -- Обстоятельства, мой другъ,-- пойми ты это.
   -- Какія обстоятельства?
   -- Денежныя, я опять попалъ въ лапы жидовъ, и единственный исходъ...
   -- Значитъ, ты женишься!-- перебила она,-- скажи же мнѣ прямо.
   -- Т. е. беру милліонное приданое, которое выпутаетъ меня изъ всѣхъ затрудненій и поставитъ наконецъ на твердую ногу въ жизни; но я не разстанусь съ тобой, о, никогда! Я слишкомъ люблю тебя.-- Онъ хотѣлъ обнять ее, но она оттолкнула его.
   -- Прощай, я уѣду и мы больше не увидимся; я оставлю здѣсь все, что ты далъ мнѣ, все до послѣдней нитки, мнѣ ничего не нужно.
   -- Что за вздоръ, куда ты уѣдешь?
   -- Все равно.
   -- Я не пущу тебя.
   Соня дѣлала страшныя усилія, чтобы не плакать, но слезы душили ее и подступали къ самому горлу. Вдругъ она бросилась передъ нимъ на колѣни.
   -- Сережа, не дѣлай этого,-- ты меня погубишь, вѣдь я люблю тебя!
   Она обнимала его колѣни, хватала за руки, цѣловала ихъ. Ему стало жаль ея, онъ поднялъ, усадилъ ее на диванъ и самъ сѣлъ возлѣ.
   -- Соня, будь же благоразумна, вѣдь ты не ребенокъ; подумай, такъ тянуть нельзя, я провалюсь все равно и долженъ буду оставить полкъ и уѣхать.
   -- Я уѣду съ тобой.
   -- Это невозможно, я долженъ беречь свое имя; у меня карьера впереди, не могу же я все. бросить; отецъ и мать настаиваютъ на моей женитьбѣ, это они все устроили.
   И это была правда; графиня въ особенности давно хлопотала о женитьбѣ возлюбленнаго сына и искала ему богатую невѣсту; она давно желала вырвать его изъ рукъ Софьи, которую глубоко ненавидѣла и считала виновницей всѣхъ золъ и бѣдствій, постигавшихъ ея Сергѣя. Онъ продолжалъ говорить и урезонивать Софью, но она уже плакала навзрыдъ и, казалось, не слушала никакихъ резоновъ.-- Онъ отодвинулся отъ нея.
   -- Вотъ женщины!-- сказалъ онъ съ досадой.-- Онѣ только плакать умѣютъ, а здраво и спокойно обсудить серьезное дѣло не могутъ; у нихъ одно оружіе -- слезы.
   Онъ сталъ опять уговаривать ее и старался успокоить; онъ говорилъ убѣдительно и даже краснорѣчиво,-- въ результатѣ выходило, что не она жертва, а онъ; онъ любилъ ее, берегъ, лелѣялъ; -- онъ предлагаетъ обезпечить ея будущность, а его упрекаютъ -- и въ чемъ же?-- въ томъ, что онъ рѣшается спасти отъ гибели себя и ее вмѣстѣ, спасти отъ окончательнаго крушенія, отъ стыда и позора.
   -- Ты представь себѣ, Соня, что будетъ, если меня объявятъ несостоятельнымъ должникомъ, меня, графа Воронскаго. Отецъ умретъ со стыда и горя, я самъ не переживу этого,-- неужели ты хочешь моей смерти?
   О, нѣтъ, она не хочетъ,-- она со страхомъ и тоской прижалась къ нему и обхватила его обѣими руками.
   Онъ продолжалъ говорить.
   -- Еслибы отецъ могъ спасти меня, конечно, я бы не подумалъ жениться, но онъ самъ раззоренъ въ конецъ, я говорю это тебѣ по секрету; отецъ промоталъ все наше наслѣдство, раззорилъ родовое имѣніе и самъ виситъ на волоскѣ; женившись, я и его спасаю, заплачу его долги, обезпечу тебя и Митю, и самъ стану на твердую почву.
   Онъ такъ увлекся своимъ краснорѣчіемъ, что повѣрилъ самъ во все, что разсказывалъ ей, и показался самому себѣ какимъ-то героемъ. Въ заключеніе, онъ предложилъ ей одно изъ двухъ: уѣхать къ матери, гдѣ онъ будетъ содержать ее и всю семью, или остаться жить на отдѣльной квартирѣ и только переѣхать куда нибудь подальше отъ центра города и не показываться въ ихъ теперешнемъ обществѣ.
   -- Но это только на время,-- прибавилъ онъ, въ видѣ утѣшенія -- а потомъ все пойдетъ по прежнему. Tu sais nos mariages du grand monde, c'est pour la forme seulement, до перваго ребенка, а потомъ взаимная свобода, carte blanche полнѣйшая мужу и женѣ,-- дѣлать что угодно и жить на разныхъ половинахъ.
   Онъ хотѣлъ было предложить ей третью комбинацію: перейти на содержаніе къ богатому старику, который за ней ухаживалъ, но не рѣшился...
   "Она дура", подумалъ онъ, "и не пойметъ всей практической мудрости этой комбинаціи".
   А Софья слушала его и, казалось, не понимала. Слова звучали у нея въ ушахъ, но смыслъ ихъ оставался ей чуждымъ. Ей было все равно, гдѣ и какъ жить; ее терзала мысль, что она раздѣлитъ его съ другою женщиною, что другая, а не она одна, будетъ владѣть имъ и ласкать его; она находилась въ такомъ состояніи, какъ, будто ее ударили обухомъ по головѣ и еще не опомнилась отъ этого удара. Разныя мысли мелькали у нея въ головѣ: "Да, онъ нравъ",-- почему? она не знала, но онъ всегда правъ,-- "онъ спасетъ свою семью, отца и мать; онъ долженъ беречь свое имя, у него карьера впереди". Но она-то тутъ причемъ, она, бѣдная Соня? Что она имъ сдѣлала, за что они ее гонятъ? А въ его жизни,-- что она такое?-- содержанка, любовница, ихъ всѣ бросаютъ, et èa finit toujours comme èa.
   -- О, Господи, помоги мнѣ! Она сказала эти слова громко и сама испугалась звука своего голоса.
   Сергѣй взглянулъ на нее; она была блѣдна, какъ полотно, слезы высохли на глазахъ и она глядѣла на него со страхомъ.
   -- Неужели онъ въ самомъ дѣлѣ уѣдетъ и броситъ ее опять?-- Нѣтъ, этого быть не можетъ; что нибудь да не такъ, что нибудь иное случится!
   Но ничего инаго не случилось. Онъ уѣхалъ, нѣжно расцѣловавъ ее и обѣщавъ вернуться завтра, чтобы хорошенько перетолковать обо всемъ. Но завтра онъ не пріѣхалъ, толковать было не о чемъ, все само собою устроилось.
   

XIII.

   Старый другъ Брызгаловыхъ, Захаръ Семеновичъ, пришелъ навѣстить ихъ. Онъ всегда приходилъ навѣщать друзей въ бѣдѣ и чутьемъ угадывалъ, когда случалось что либо недоброе. Но на этотъ разъ положеніе было совсѣмъ особое: бѣду, случившуюся съ Брызгаловыми, нельзя было, по строгимъ правиламъ морали, назвать бѣдой, а слѣдовало, напротивъ, признать счастіемъ: блудная дочь вернулась въ лоно родительское, бросила свою позорную, праздную жизнь и принялась за честный трудъ. Но честный трудъ давалъ 40 коп. въ день, а праздная жизнь приносила тысячи. Софья оказалась въ своемъ родѣ безсребренницей; она отказалась отъ всякой денежной помощи со стороны Воронскаго и ушла изъ своей нарядной квартиры въ томъ самомъ платьѣ, въ которомъ въ первый разъ вошла въ нее, не взявъ съ собой ничего. Въ семьѣ ее встрѣтили съ отверстыми объятіями, закололи для нея тельца, но -- увы!-- телецъ былъ скоро съѣденъ и прежняя нужда стала мало по малу появляться въ домѣ. Ранѣе всѣхъ ощутила ее, конечно, Марья Кузьминишна, но она тщательно скрывала ото всѣхъ свою бѣду и стыдилась говорить о ней даже съ дочерью. Это становилось, однако, съ каждымъ днемъ труднѣе, тѣмъ болѣе, что отъ нужды поотвыкли, и широкую помощь, приносимую въ семью старшей дочерью, трудно было замѣнить продажею и закладомъ стараго тряпья да усидчивымъ шитьемъ, за которое опять принялись Марья Кузминишна и Софья.
   Захаръ Семеновичъ понималъ положеніе, но имѣлъ деликатность не говорить о немъ; онъ просто заставлялъ Марью Кузьминишну, принимать отъ него, подъ видомъ займовъ, посильную помощь и только махалъ руками, когда она протестовала и отказывалась. Сонѣ было труднѣе помочь; она казалась совсѣмъ разбитою горемъ и равнодушною ко всему, даже къ сыну. Она шила машинально съ утра до вечера, а иногда и съ вечера до утра, не смотря на протесты матери, и на просьбы ея поберечь себя, отвѣчала одно:
   -- Зачѣмъ беречь? чѣмъ скорѣе конецъ, тѣмъ лучше.
   О чемъ думала Софья въ эти длинные часы работы, она не могла дать себѣ отчета. Вся жизнь ея и все прошедшее проходили передъ нею и казались тяжелымъ кошмаромъ.
   Неужели ее никто не любилъ и она нужна была только какъ женщина, какъ вещь или красивая лошадь? Неужели правы тѣ падшія созданія, которыхъ она видѣла такъ много въ послѣдніе годы своей жизни? Онѣ проповѣдуютъ свою особую мораль, не отдаются сердцемъ никому и сами презираютъ тѣхъ, которые дѣлаютъ ихъ игрушками своихъ страстей; онѣ мстятъ имъ, опустошая ихъ карманы, и смотрятъ на свою молодость и красоту, какъ на капиталъ, изъ котораго надо извлечь возможно большій процентъ, покуда онъ не растраченъ. Зачѣмъ же тогда терпѣть нужду,-- свою и своихъ близкихъ, и не быть въ силахъ помочь имъ?-- О, нѣтъ! она не помирится съ такою жизнью, она отомститъ. И самые жестокіе планы мщенія создавались у нея въ головѣ, но она не приводила ихъ въ исполненіе, а жила изо дня въ день, тоскуя и мучась все тѣми же вопросами и сомнѣніями.
   Между тѣмъ, за ней зорко слѣдила вдова Лоскуткина, ожидая только случая, чтобы запутать ее въ свои сѣти. M-me Joséphine тоже отыскала ее и все толковала о богатомъ старичкѣ,-- "la mine d`or" (золотая руда) которую она предлагала Софьѣ эксплуатировать вмѣстѣ. Она рѣшительно не могла понять, зачѣмъ это "belle amie" терпитъ нужду и убивается надъ грошовой работой, когда ей стоитъ сказать одно слово, кивнуть головой, чтобы тысячи посыпались въ ея ногамъ.
   -- Est on bête comme èa, говорила она ей въ глаза и за глаза:-- oh, si j avais moi votre âge et votre beauté!
   -- Et cette bonne mère!-- восклицала француженка, при видѣ Марьи Кузьминишны:-- о, еслибы у меня была такая мать! Но моя мать умерла, при моемъ появленіи на свѣтъ.
   И она заливалась горькими слезами, вытирая ихъ батистовымъ платкомъ, до того надушеннымъ, что нея комната пропахивала духами. M-me Joséphine была добрая женщина и имѣла очень мягкое сердце; всѣ ея разсказы о мщеніи мужчинахъ,-- "ces monstres", какъ она ихъ называла,-- были только однимъ хвастовствомъ; въ дѣйствительности же она никому не мстила, никого не раззорила, сама не имѣя ни гроша за душой, и часто отдавала послѣднія деньги какому нибудь парикмахеру, въ котораго влюблялась безъ памяти. Появленіе этой разряженной кокотки въ семьѣ Брызгаловыхъ произвело необычайное впечатлѣніе: ея парижскія шляпки, яркіе туалеты, духи, которыми она была вся пропитана, кричали противъ бѣдной обстановки дома; ей казалось тѣсно во всей квартирѣ, некуда сѣетъ со своими накрахмаленными юбками и шумящимъ шелковымъ платьемъ. Дѣти сначала дичились ея и Марья Кузьминишна смотрѣла на нее косо, но она побѣдила всѣхъ своимъ добродушіемъ, дѣтей зацѣловала, задарила конфектами, а къ Марьѣ Кузьминишнѣ проявила настоящій культъ. Она съ перваго взгляда почувствовала къ ней благоговѣніе, признала въ ней высшее существо и готова была молиться на нее. Не смотря на то и по смѣшенію всѣхъ понятій, она упорно уговаривала Софью поступить на содержаніе къ богатому старичку и убѣждала ее принести себя въ жертву своей матери, "à cette sainte mère", какъ она ее называла, "à ces petits chéris". И все это она говорила совершенно искренно, съ полнымъ убѣжденіемъ въ правотѣ своей морали.
   Иванъ Ивановичъ отнесся очень странно къ появленію новой гостьи въ своей семьѣ, и когда увидѣлъ въ первый разъ M-me Joséphine, принялъ ее за графиню, пріѣхавшую къ его дочери, расшаркался передъ ней самымъ утонченнымъ образомъ и былъ крайне удивленъ, когда графиня хлопнула его по плечу и, громко расхохотавшись, чмокнула въ щеку и назвала "cher papa".
   Марья Кузьминишна не сразу догадалась, чего добивалась отъ ея дочери француженка, но разъ увидѣла, какъ она передавала ей письмо и, учившись смолоду по французски, поняла, что она уговаривала ее ѣхать на какой-то вечеръ, гдѣ и онъ будетъ, но Соня отказалась. Кто это онъ? Марья Кузьминишна не разобрала, но какъ только Jeséphine уѣхала, тотчасъ допросила дочь и узнала всю истину. Она пришла въ негодованіе и написала француженкѣ письмо по русски, прося избавить отъ своихъ посѣщеній, но m-me Joséphine явилась на другой же день, какъ ни въ чемъ не бывало, и клялась, что желала только добра à la belle Sophie, которую она такъ любитъ. Но если это считаютъ за обиду, то всему дѣлу конецъ -- "c'est fini, n`en parlons plus". За что же ее выгонять, когда она всѣхъ такъ любитъ?
   Марья Кузьминишна махнула на нее рукой, но стала серьезно думать о судьбѣ своей дочери. Устоитъ ли она противъ соблазна и что готовитъ ей будущее? Она съ ужасомъ думала объ этомъ будущемъ, въ особенности тогда, когда ея не станетъ; а она чувствовала, что силы ея слабѣютъ, что заботы и нужда одолѣваютъ ее. "Иванъ Ивановичъ опять сталъ пить, на него надежда плохая и когда я умру,-- думала Марья Кузьминишна,-- единственной опорой семьи останется Соня. Бѣдная Соня, гдѣ у нея силы, чтобы тянуть такую лямку?"
   А нужда съ каждымъ днемъ подступала все ближе и ближе; послѣдніе гроши были истрачены, кредитъ изсякъ и помощи не откуда было ждать. Брызгаловы перебивались какъ могли, закладывая, продавая, что только возможно, и все таки остались, въ одинъ прекрасный день, буквально безъ копѣйки въ домѣ. До пенсіи было далеко; за шитье, взятое на домъ, еще не заплатили, и Марья Кузьминишна ломала себѣ голову: что будетъ завтра и на что ей сварить обѣдъ? Она сидѣла въ комнатѣ, штопая старое бѣлье; Софья укладывала Митю, а Иванъ Ивановичъ лежалъ пьяный за перегородкой и громко храпѣлъ. Стало темнѣть, надо зажечь лампу, чтобъ работать, чтобъ дѣтей напоить чаемъ; но керосину не было ни капли въ домѣ, даже сальнаго огарка нигдѣ не валялось; сахару тоже не было, а чай совсѣмъ на донышкѣ чайницы, такъ что вечеромъ только напиться, а на завтра ужъ ничего не останется. Не зная, что ей дѣлать, она встала и пошла за перегородку будить мужа; онъ лежалъ навзничъ съ открытымъ ртомъ и тяжело дышалъ; видъ его возбудилъ злобу и отвращеніе въ сердцѣ несчастной женщины; она стала толкать его и дергать за руки.
   -- Проснись,-- говорила она,-- какъ тебѣ не стыдно, валяешься съ утра, а мы съ голоду скоро умремъ.
   Но Иванъ Ивановичъ только мычалъ.
   -- Да встань же, встань!-- Послушай, у насъ нѣтъ ни гроша въ домѣ и не на что сахару купить; я ходила въ лавку, мнѣ не даютъ безъ денегъ.
   Онъ открылъ глаза, но тупо глядѣлъ на нее и, казалось, не понималъ, чего отъ него хотятъ.
   -- Иванъ Ивановичъ, проснись ради Бога, сходи ты въ лавку, попробуй достать керосину, или хоть свѣчку попроси, скажи, что завтра заплатимъ.
   -- Керосину,-- повторилъ Иванъ Ивановичъ.
   -- Да, скорѣй ступай, темно совсѣмъ.
   -- Керосину!-- прохрипѣлъ онъ.-- Къ чорту керосинъ, давай водки!
   -- Будь ты проклятъ со своею водкой!-- воскликнула внѣ себя Марья Кузьминишна и замахнулась на него.
   Внезапный порывъ гнѣва вдругъ охватилъ пьянаго; онъ вскочилъ на ноги.
   -- А, ты драться, старая вѣдьма!
   И со всего размаха ударилъ ее кулакомъ по головѣ.
   Марья Кузьминишна, какъ стояла передъ нимъ, такъ и грохнулась на полъ, не вымолвивъ ни слова, не вскрикнувъ даже.
   Хмѣль разомъ вышибло изъ головы Ивана Ивановича; онъ бросился передъ нею на колѣни и громко завопилъ:
   -- Убилъ, убилъ, помогите!
   Соня и дѣти вбѣжали въ комнату и увидѣли мать на полу, а отца на колѣняхъ передъ нею; онъ колотилъ себя въ грудь и въ голову и кричалъ въ полномъ отчаяніи:
   -- Маша, Маша, прости меня!
   Испуганныя дѣти также заплакали и закричали, а Соня бросилась къ матери и стала прыскать ее водою, тереть виски и примачивать голову. Марья Кузьминишна очнулась и начала обнимать и цѣловать всѣхъ, даже Ивана Ивановича. Но испугъ и горе надломили окончательно ея силы. Храбрый боецъ на полѣ житейской брани былъ побѣжденъ наконецъ: она слегла въ постель. Позвали доктора и онъ объявилъ, что болѣзнь серьезная, давно готовившаяся и обнаружившаяся вдругъ отъ испуга и сотрясенія мозга, что болѣзнь опасная и требуетъ внимательнаго лѣченія, а главное -- полнаго спокойствія для больной. Какъ достигнуть этого спокойствія?-- было задачей неразрѣшимой. Марья Кузьминишна лежала большую часть дня безъ памяти, но какъ только приходила въ себя, начинала тотчасъ же тревожиться обо всемъ: о дѣтяхъ, объ обѣдѣ, о лѣкарствахъ и докторѣ, чѣмъ платили ему, на что варили обѣдъ, есть ли чай и сахаръ? Всѣ эти вопросы терзали ее, она порывалась встать, но не могла; опять теряла сознаніе и, очнувшись, опять начинала свои разспросы.
   Иванъ Ивановичъ не отходилъ отъ ея постели и самъ страдалъ невыразимо, но онъ мало могъ помочь общему горю, и вся забота о домѣ, о дѣтяхъ, о деньгахъ выпала на долю Софьи. M-me Joséphine сама пришла къ ней на помощь и отдала все, что было у нея въ наличности, предложила даже заложить свои брилліантовыя серьги, но брилліанты, при ближайшемъ разсмотрѣніи, оказались фальшивыми. Затѣмъ Софья занимала у Захара Семеновича, у вдовы Лоскуткиной, словомъ, гдѣ только могла, на свой рискъ и страхъ; но дѣло, очевидно, не могло такъ идти далѣе. Лѣченіе стоило дорого, все хозяйство шло наизворотъ, за отсутствіемъ его главной руководительницы, и деньги таяли, какъ воскъ въ рукахъ неопытной хозяйки. Она скоро оказалась неоплатной должницей; болѣзнь матери тянулась и принимала зловѣщій характеръ; француженка и вдова Лоскуткина приставали къ ней,-- одна со своимъ старичкомъ, а другая съ купцомъ Кудесниковымъ. Софья теряла голову и не знала, на что рѣшиться.
   Въ одинъ изъ визитовъ доктора, онъ нашелъ больную въ такомъ опасномъ положеніи, что счелъ нужнымъ созвать консиліумъ. На другой день пріѣхалъ новый эскулапъ, старикъ, и -- повидимому -- изъ важныхъ; онъ измучилъ больную, стукая, слушая, ощупывая ее со всѣхъ сторонъ, потолковалъ со своимъ коллегой и объявилъ Ивану Ивановичу, что надежды мало и чтобы онъ приготовился къ самому худшему исходу. Старикъ схватился за голову и застоналъ, а Софья побѣжала за докторами, уже спускавшимися съ лѣстницы, и остановила старшаго изъ нихъ.
   -- Докторъ, ради Бога, неужели нѣтъ надежды?
   -- Мало, сударыня.
   Она совала ему въ руку бумажку, но онъ не взялъ.
   -- Вы сами успокойтесь,-- прибавилъ старикъ съ участіемъ.
   -- Неужели спасти нельзя?-- допрашивала Софья.-- Пріѣзжайте еще разъ, умоляю васъ.
   -- Извольте, я пріѣду, но тутъ не я нуженъ и не мои лѣкарства.
   -- А что же?
   -- Другая обстановка: перемѣна воздуха, полный, безусловный покой.
   -- И тогда она поправится?
   -- Протянетъ, можетъ быть; мой совѣтъ -- свезти ее въ больницу.
   -- О, ни за что!
   Доктора уѣхали. Софья осталась одна и продолжала стоять на лѣстницѣ въ глубокомъ раздумьѣ. Въ эту минуту противоположная дверь пріотворилась и изъ нея выглянула вдова Лоскуткина; она поманила къ себѣ Софью, и та машинально вошла. Черезъ полчаса онѣ вмѣстѣ уѣхали куда-то на извощикѣ. Софья вернулась домой только къ вечеру, блѣдная, взволнованная, и привезла съ собой толстую пачку денегъ; сколько -- она не считала, но тотчасъ же расплатилась съ лавками, за квартиру, и объявила отцу, что завтра ѣдетъ въ Гатчину -- нанимать дачу для мамы. Иванъ Ивановичъ не могъ прійти въ себя отъ удивленія и допрашивалъ дочь, откуда у нея столько денегъ?
   -- Все равно,-- отвѣчала она, но прибавила, что заѣзжала къ доктору. Это онъ указалъ ей на Гатчину и совѣтовалъ какъ можно скорѣй перевезти туда больную.
   -- Да откуда деньги?-- повторялъ Иванъ Ивановичъ.
   -- Отъ Воронскаго,-- солгала Софья, чтобъ отвязаться отъ него.
   Иванъ Ивановичъ повѣрилъ и тотчасъ же сталъ мечтать о томъ, какъ дача сдѣлаетъ чудо, воскреситъ больную, какъ всѣ они отдохнутъ на свѣжемъ воздухѣ, дѣти будутъ бѣгать въ саду и Марью Кузьминишну туда вынесутъ. Самъ онъ тоже станетъ человѣкомъ и пить не будетъ,-- о, теперь конецъ, ни за что! Онъ обнялъ дочь и сталъ разсказывать дѣтямъ, какъ они переѣдутъ на дачу.
   Въ началѣ мая погода стояла теплая, совсѣмъ лѣтняя, и первые эмигранты на дачи уже потянулись со своими возами изъ города. Въ числѣ ихъ были и Брызгаловы. Они переѣхали въ Гатчину и перевезли туда больную, но бѣдная Марья Кузьминишна не замѣтила перемѣны; она все время была въ забытьи, не узнавала никого, и не видала ни зелени, ни сада, окружавшаго ихъ дачу, не слышала радостныхъ криковъ дѣтей, когда ихъ пустили бѣгать въ этомъ саду. Чудесный, живительный воздухъ, повидимому, не оживлялъ ея, и Софья съ лихорадочнымъ нетерпѣніемъ ждала, когда же она очнется. Но къ этому нетерпѣнію примѣшивалась боязнь. Что скажетъ мать, когда увидитъ высокую, большую комнату, въ которую ее положили, съ хорошею мебелью, съ окнами въ садъ, съ полною тишиною вокругъ. "Откуда все это"? спроситъ она, и что ей отвѣтить? Какою цѣною она купила всю эту новую жизнь. и довольство, и приметъ ли отъ нея мать такую жертву? А если мать не поправится и жертва будетъ напрасна, что тогда? Софья съ ужасомъ думала о своемъ поступкѣ и сама безпощадно осуждала себя. Она продала себя безъ любви, безъ увлеченья, просто за деньги. Сергѣя она любила и любитъ до сихъ поръ; вернись онъ къ ней нищій, она бы обняла его, простила все и стала бы жить для него одного. Она ненавидитъ бородатаго купца, которому продала себя; онъ ей противенъ, но она должна будетъ жить съ нимъ, терпѣть его ласки.-- О, лучше сто разъ умереть! Но теперь ужъ поздно, роковой шагъ совершенъ, назадъ нельзя вернуться. Такъ мучилась она, сидя у изголовья больной, прислушиваясь къ ея тяжелымъ стонамъ, и все ждала, ждала, когда же она очнется? Но Марья Кузьминишна не очнулась, и въ бреду ей чудились ея дѣти, оборванныя, голодныя, просящія милостыню на улицѣ. Ее неотвязно преслѣдовала мысль о дѣтяхъ, забота всей жизни являлась ой, какъ призракъ передъ смертью.
   -- Вонъ, вонъ, тамъ,-- повторяла она,-- Катюша на улицѣ, безъ башмаковъ, протянула руку, прохожій подалъ ей копѣйку.-- Ваничка, не плачь, я тебѣ налью молока; онъ голоденъ, Соня, накорми его.-- Сдѣлавъ страшное усиліе, больная сѣла на постели, дико озираясь кругомъ.
   -- Гдѣ я, что это за комната?
   -- Мама, мама, успокойся,-- говорила Софья, обнипая ее.-- Мы на дачѣ, въ Гатчинѣ, дѣти бѣгаютъ въ саду, имъ хорошо тамъ, смотри вонъ они.
   Но мать упала на подушки и начала опять стонать и бредить.
   -- Иванъ Ивановичъ,-- спрашивала она,-- гдѣ жъ онъ? Ему пора на службу; постой, пуговица оборвалась на вицмундирѣ; дай я пришью.-- Она помолчала съ минуту, потомъ опять заговорила:
   -- Праздникъ скоро. Сколько награды получимъ? Узнай скорѣй, чтобъ я могла разсчитать все до копѣйки, безъ меня не сосчитаешь.
   -- Пропьетъ, пропьетъ!-- воскликнула она вдругъ и громко зарыдала.
   Иванъ Ивановичъ стоялъ у кровати, какъ приговоренный къ смерти; холодный потъ выступалъ у него на лбу и онъ вытиралъ его платкомъ вмѣстѣ со слезами.
   -- За штатомъ,-- опять стала бредить больная,-- за штатомъ, на общемъ основаніи.-- Ваше превосходительство, за что вы гоните его? онъ прослужилъ 30 лѣтъ безпорочно!
   -- Служба не богадѣльня, сударыня,-- путала Марья Кузьминишна изъ воспоминаній прежнихъ дней и вдругъ захохотала.
   -- Статскій совѣтникъ, статскій совѣтникъ! смотри, твои дѣти по міру ходятъ.
   Она металась по постели, хватаясь за грудь; сердце ея разрывалось на части.
   Ночью она заснула. Соня сидѣла одна въ комнатѣ больной, она отпустила отдохнуть сестру милосердія, взятую по настоянію докторовъ, и уговорила отца прилечь въ постель. Она сидѣла у окна и глядѣла въ садъ, на чудесную майскую ночь, на аллею липъ въ саду, и вспоминала другой садъ, далеко въ деревнѣ, гдѣ она впервые любила и была счастлива.
   Вдругъ она услышала свое имя и бросилась къ постели больной. Мать открыла глаза и еще разъ повторила: "Софья"!
   -- Мама моя, мама дорогая, ты узнаёшь меня?
   -- Приподними,-- прошептала Марья Кузьминишна и обвила ея шею рукою.
   -- Скорѣй, я опять забудусь, слушай меня.-- Она перевела дыханіе, дочь со страхомъ глядѣла на нее.
   -- Я умру, Соня, и тебѣ завѣщаю отца и дѣтей.
   -- Ты не умрешь!-- воскликнула Софья, покрываю поцѣлуями ея руки,-- или я умру съ тобой.
   -- Нѣтъ, ты должна жить, я тебѣ завѣщаю ихъ. Не покинь ихъ, Софья, и Господь милосердый проститъ тебя.-- Она положила ей руку на голову и притянула къ себѣ.
   -- Клянись!-- громко и внятно произнесла она.
   -- Клянусь!-- повторила за ней Софья и перекрестилась.
   Марья Кузьминишна вздохнула глубоко, какъ будтотяжесть какая свалилась у нея съ груди.
   -- Не покинь!-- еще разъ вздохнула она и упала на подушки. Къ утру она скончалась.
   Ее похоронили въ Гатчинѣ, на загородномъ кладбищѣ, въ тишинѣ полей и лѣсовъ. Тамъ виденъ до сихъ поръ чугунный крестъ надъ ея могилой и на крестѣ надпись: "Здѣсь похоронено тѣло незабвенной жены моей, супруги статскаго совѣтника; Марьи Кузьминишны Брызгаловой. Здѣсь обрѣла покой многострадальная душа ея".
   Надпись сочинена самимъ Иваномъ Ивановичемъ.
   

XIV.

   Андрей Васильевичъ Ипатовъ, окончивъ курсъ въ медицинской академіи, уѣхалъ въ деревню, на свою родину, гдѣ прожилъ нѣсколько лѣтъ безвыѣздно. Онъ скоро назначенъ былъ земскимъ врачемъ и честно работалъ на этомъ поприщѣ.
   Сталкиваясь ежедневно съ простымъ народомъ, онъ съумѣлъ внушить къ себѣ довѣріе и сдѣлался по преимуществу врачемъ бѣдныхъ, какъ онъ обѣщалъ когда-то. Его личныя горести показались ему мелкими и ничтожными по сравненію съ тѣмъ громадныхъ общимъ горемъ, которое онъ видѣлъ ежедневно вокругъ себя и помогать которому -- стало цѣлью его жизни. Онъ осуществилъ свою давнишнюю мечту, устроилъ больницу въ деревнѣ, и скоро сдѣлался извѣстнымъ во всемъ уѣздѣ. Сосѣдніе помѣщики стали прибѣгать къ нему за помощью и дѣятельность его расширялась съ каждымъ днемъ; но онъ продолжалъ жить особнякомъ, чуждался людей, въ особенности женщинъ, и всѣ попытки вовлечь его въ жизнь мѣстнаго общества оставались тщетными.
   Онъ жилъ съ матерью и сестрою, окружившими его своей любовью и ласками, но онъ не говорилъ съ ними о прошедшемъ и самъ старался забыть о немъ. Тѣмъ не менѣе рана, нанесенная его сердцу, долго болѣла и зажила ли она совсѣмъ, или только затянулась на время, онъ не зналъ. Ипатовъ былъ не изъ тѣхъ людей, которые долго плачутся надъ своимъ горемъ и драпируются имъ передъ другими; онъ храбро принялся за работу и въ ней нашелъ облегченіе своему горю. Онъ трудился не только практически, но и научно,-- печаталъ отдѣльныя статьи, писалъ въ журналахъ и завоевалъ себѣ почетное имя въ медицинскомъ мірѣ. Одна изъ такихъ работъ привела его въ Петербургъ, послѣ нѣсколькихъ лѣтъ отсутствія. Онъ поселился въ меблированныхъ комнатахъ, въ одной изъ центральныхъ улицъ столицы, и проводилъ свое время въ библіотекахъ и лабораторіяхъ, работая надъ однимъ спеціальнымъ вопросомъ, крайне его интересовавшимъ.
   Онъ жилъ въ Петербургѣ уже нѣсколько мѣсяцевъ, но, по какому-то странному, непонятному чувству стыда и страха, ни разу не справился о судьбѣ своихъ старыхъ друзей, Брызгаловыхъ, не зналъ что съ ними, не встрѣчался съ ними нигдѣ. Разъ какъ-то въ сумерки, онъ шелъ по Невскому; начинали зажигать газъ и толпа гуляющихъ быстро рѣдѣла. Ипатовъ шелъ быстро, опустивъ голову и нахлобучивъ на лобъ поярковую шляпу. Вдругъ онъ столкнулся съ двумя женщинами, шедшими ему на встрѣчу; одна изъ нихъ засмѣялась, другая прошла молча мимо. Лицо послѣдней показалось ему такъ знакомымъ и такъ поразило его, что онъ пошелъ вслѣдъ за ними; ему захотѣлось во что бы то ни стало увидѣть это лицо еще разъ. Женщины повернули съ Невскаго на Казанскую улицу, вошли въ переулокъ и стали подыматься по лѣстницѣ высокаго каменнаго дома. Ипатовъ шелъ за ними; у дверей, въ третьемъ этажѣ, онѣ остановились, и одна изъ женщинъ сказала ему: "войдите ".
   Онъ вошелъ въ комнату, освѣщенную лампой. Комната была большая, просторная, съ триповою потертою мебелью; на окнахъ висѣли кисейныя занавѣски, на стѣнахъ гравюры, въ углу стояла широкая кровать. Одна изъ красавицъ исчезла въ боковую дверь; другая, снявъ шляику и пальто, подошла къ нему и глядѣла на него вопросительно.
   -- Боже мой,-- думалъ Ипатовъ,-- какое сходство: неужели это она?
   -- Извините,-- сказалъ онъ,-- ваше лицо мнѣ показалось знакомымъ...
   Но въ эту минуту она сама бросилась къ нему и схватила его за руки.
   -- Андрей Васильевичъ, вы ли это?-- Передъ нимъ стояла Софья Брызгалова. Лицо ея было одною тѣнью прошлаго, но глаза и улыбка оставались все тѣ же. Его захватило за сердце; онъ бросился цѣловать ея руки, но она отдернула ихъ и закрыла свое лицо. Онъ раскрашивалъ ее о ней самой, о семьѣ, о матери.
   -- Мама умерла,-- сказала Софья,-- вотъ уже пятый годъ,-- и разсказала ему все, что было до смерти матери.-- А теперь,-- продолжала она и остановилась. Яркая краска, не смотря на румяна, покрывавшія щеки, разлилась по ея лицу.
   -- Теперь,-- и она отодвинулась отъ него, какъ будто боялась запачкать своимъ прикосновеніемъ.
   -- Андрей Васильевичъ, развѣ вы не видите, кто я?
   -- Кто, кто?-- спрашивалъ онъ со страхомъ,-- и наконецъ догадался.
   Онъ вскочилъ и хотѣлъ бѣжать отъ нея, но она остановила его.
   -- Ради Бога, не уходите, выслушайте меня.
   Ипатовъ машинально сѣлъ; онъ былъ пораженъ точно громомъ и не могъ вмѣстить въ своей головѣ этой ужасной мысли. Какъ ни странно казалось ему все, что онъ видѣлъ передъ собою,-- сама Софья, ея нарядъ, нарумяненныя щеки, встрѣча на Невскомъ, комната, куда она привела его,-- но онъ все-таки не могъ вдругъ повѣрить, что она упала такъ низко.
   -- Не можетъ быть! Я не такъ понялъ,-- и онъ сталъ опять допрашивать ее. Но послѣднія сомнѣнія скоро исчезли; кумиръ его лежалъ въ грязи.
   -- О Боже,-- воскликнулъ онъ,-- зачѣмъ я встрѣтилъ васъ?
   -- Простите меня,-- сказала она,-- простите за все.-- Но онъ молчалъ. "За что мнѣ прощать ее? не передо мной она виновата", подумалъ онъ.
   -- Гдѣ вашъ сынъ?-- спросилъ, наконецъ, Ипатовъ.
   -- Митя умеръ,-- отвѣчала она,-- онъ недолго пережилъ маму; мы похоронили ихъ въ одной могилѣ.
   -- Бросьте эту жизнь,-- началъ онъ ее уговаривать,-- кому она нужна теперь?
   -- Имъ нужна.
   -- Кому имъ?
   -- Отцу и дѣтямъ:-- мама завѣщала ихъ мнѣ.
   -- Развѣ ихъ нельзя кормить иначе?
   -- Я пробовала,-- не могу.
   Зловѣщій, страшный припадокъ кашля перебилъ ее. Ипатовъ опять замолчалъ. Жалость къ этой несчастной росла съ каждой минутой въ его сердцѣ.
   -- Прочь отсюда,-- воскликнулъ онъ вдругъ,-- изъ итого вертепа. Я буду кормить отца и дѣтей; идемъ со мной.-- И онъ потащилъ ее за собой, но она упала въ изнеможеніи на стулъ.
   -- Выслушай меня прежде,-- стала она просить его,-- выслушай, а потомъ суди.
   -- Я не судить пришелъ, а помочь: я твой старый другъ.
   -- Все равно, выслушай.
   Онъ сѣлъ возлѣ и сталъ ее слушать.
   -- Когда Митя умеръ,-- торопилась разсказывать Софья,-- я не помню, что со мною было и долго ли я прохворала; я очнулась въ большой богатой комнатѣ и надо мной стоялъ тотъ самый купецъ Кудесниковъ, которому я продала себя, чтобы лѣчить маму. Онъ былъ добръ ко мнѣ, ухаживалъ за мною, какъ за ребенкомъ, помогалъ отцу и, казалось, любилъ меня, но я ненавидѣла его и не могла превозмочь этого чувства. Я промучилась съ нимъ цѣлый годъ и еслибы вы знали!-- О, я не съумѣю разсказать; я ненавидѣла его, а онъ привязался ко мнѣ и съ каждымъ днемъ любилъ все больше; онъ сталъ ревновать меня и приставилъ ко мнѣ для надзора вдову Лоскуткину,-- помните, ту, которая жила съ нами на Петербургской;-- но она вздумала торговать мною и сама толкала меня въ развратъ. Кончилось тѣмъ, что онъ прогналъ насъ обѣихъ. Я вернулась къ своимъ и пробовала работать, отыскала уроки, но я все перезабыла, чему училась прежде,-- мнѣ отказали. Я брала на домъ шитье, какъ бывало при матери, но руки не слушались меня,-- я все портила, что мнѣ давали шить, рвала работу и плакала надъ ней, вспоминая бѣдную маму. Тогда одна француженка, прежняя моя пріятельница, сманила меня къ богатому старику; она за что-то любила меня и думала сдѣлать добро, но столкнула меня въ самую глубь омута. Я бросила и старика, и убѣжала съ офицеромъ, который ухаживалъ за мною еще при Воронскомъ. Тогда началась для меня жизнь въ какомъ-то чаду и угарѣ: я пила, кутила, переходила изъ рукъ въ руки и даже съ нимъ опять жила, съ Сергѣемъ Воронскимъ.
   Она крѣпко схватила Ипатова за руки; ей показалось, что онъ хочетъ опять уйти.
   -- Не пущу, дослушай! Да, я и съ нимъ жила,-- продолжала Софья задыхаясь,-- тѣшилась надъ нимъ и мстила ему; онъ ревновалъ меня, а я его дразнила, мучила, хотя сама любила его со всею страстью прежнихъ дней.-- Она глядѣла на Ипатова въ упоръ, сухими горящими глазами и не стыдилась своихъ признаній.
   -- Довольно!-- сказалъ онъ, вставая. Но она упала передъ нимъ на колѣни, цѣловала его руки и умоляла не покидать. Онъ поднялъ ее, усадилъ, старался успокоить, но она не слушала его и все говорила съ лихорадочнымъ смѣхомъ, съ криками, вырывавшимися изъ груди.
   -- Дослушай меня, дослушай изъ милосердія. Я опомнилась въ больницѣ, куда они свезли меня, когда я захворала; да, въ больницу свезли меня друзья и любовники, и бросили тамъ умирать одну. Но я не умерла, какъ видишь, я жива! Изъ больницы я опять вернулась къ своимъ и застала ихъ въ нищетѣ; отецъ пропилъ все, что я ему оставила, и пенсію свою пропивалъ, въ домѣ была страшная нужда, работы не было, сколько я ни искала ея; дѣти голодали и плакали, я выбилась изъ силъ, совсѣмъ упала духомъ и кончила тѣмъ, что вышла на улицу... Она глубоко вздохнула, какъ будто ее облегчилъ этотъ скорбный разсказъ.
   Вернувшись домой, Ипатовъ долго не могъ заснуть, ему все грезился образъ Софьи и слышалась ея горькая исповѣдь. Утромъ онъ всталъ, какъ въ чаду, и, выйдя на улицу, прямо пошелъ къ ней, какъ будто ему и идти было больше некуда. Онъ засталъ ее совсѣмъ одѣтою, комната была чисто прибрана; она ждала его. Румяна и бѣлила исчезли съ лица, волосы были гладко причесаны, на ней было простое черное платье. Ему показалось, что передъ нимъ воскресла прежняя Софья. Они сѣли рядомъ и стали говорить, вспоминать прошедшее. Она тосковала по матери; онъ разсказалъ ей, какъ трудился всѣ эти годы.
   -- Пойдемъ со мной на новую жизнь, на честный трудъ,-- и онъ крѣпко сжалъ ей руку.
   Она покачала головой.
   -- Нѣтъ.
   -- Отчего нѣтъ?-- спросилъ онъ въ изумленіи.
   -- Я запачкаю тебя, я не могу принять такой жертвы; изъ всѣхъ моихъ грѣховъ этотъ былъ бы самый тяжкій.
   -- Не правда! ты молода, вся жизнь впереди, воскресни, Софья!
   -- Я не могу. Тутъ пусто,-- прибавила она, указывая на грудь,-- нѣтъ ничего, ни силы, ни воли.
   Она сидѣла передъ нимъ въ глубокой тоскѣ, блѣдная, худая, съ одною тѣнью прежней красоты. Но для него она была прежнею Софьей, и онъ попрежнему любилъ ее. Онъ обнялъ ее и крѣпко сжалъ въ своихъ объятіяхъ.
   -- Я все забуду, все прощу, пойдемъ со мной. Я дамъ тебѣ честное имя, честный трудъ, семью твою возьму съ собой, отдамъ тебѣ всю свою жизнь. О, пойдемъ, пойдемъ со мною!
   Она высвободилась изъ его объятій.
   -- Нѣтъ, не пачкайся объ меня, вспомни, кто я, мой милый, дорогой Андрей: во мнѣ нѣтъ больше силы любить!
   Онъ ничего не могъ добиться отъ нея, какъ ни упрашивалъ, ни умолялъ; она все повторяла одно:
   -- Не могу я такой грѣхъ взять на душу, оставь меня, забудь; все равно, мнѣ жить не долго.
   Онъ ушелъ отъ нея въ отчаяніи.
   На другой день онъ опять вернулся и засталъ у нея Ивана Ивановича. Старикъ обрадовался, увидавъ его, и бросился обнимать, но скоро застыдился и спрятался въ уголъ. Онъ былъ неузнаваемъ: небритый, нечесанный, страшно исхудалый; голова и руки у него тряслись, глаза слезились; отъ него пахло издали полугаромъ и весь онъ представлялъ изъ себя жалкую картину разрушенія. Былъ праздничный день; дѣти пришли изъ пансіона и бросились обнимать сестру; они жались къ ней, цѣловали ее и, казалось, не хотѣли отойти ни на минуту, чувствуя, что въ ней одной ихъ опора въ жизни, въ ней одной -- ласка и любовь. Вся семья была въ сборѣ, не хватало только Сережи, старшаго брата. Ипатовъ спросилъ о немъ.
   -- Онъ теперь въ университетѣ,-- отвѣчала Соня,-- но ко мнѣ не ходитъ: онъ отказался отъ моей помощи и содержитъ себя самъ уроками; онъ стыдится меня, Андрей Васильевичъ,-- прибавила она съ грустью,-- и правъ, конечно.-- Она умолчала о томъ, какія сцены ей дѣлалъ братъ, и какъ жестоко и обидно укорялъ за ея постыдную жизнь.
   Софья стала поить всѣхъ чаемъ и подала стаканъ отцу; онъ выползъ изъ своего угла, притронулся губами къ стакану, но не допилъ и поставилъ на столъ; онъ жалобно глядѣлъ на дочь и умолялъ ее о чемъ-то глазами. Къ дѣтямъ онъ не подходилъ и, казалось, стыдился ихъ; они тоже дичились его. Наконецъ, Софья сжалилась надъ нимъ и сунула ему что-то въ руку. Иванъ Ивановичъ весь просіялъ, сталъ пробираться къ двери и незамѣтно юркнулъ въ нее, ни съ кѣмъ не простившись.
   -- Зачѣмъ вы даете ему деньги?-- спросилъ Ипатовъ:-- вѣдь онъ пропьетъ ихъ?
   -- Все равно, пропьетъ платье, если не дать денегъ; я ужъ пробовала, ничего не помогаетъ.
   "И вѣдь живетъ же такой человѣкъ на свѣтѣ,-- подумалъ Ипатовъ,-- и зачѣмъ живетъ? Сто разъ лучше было бы ему умереть".
   Прошла недѣля; Андрей Васильевичъ все уговаривалъ Софью уѣхать съ нимъ въ деревню, но она упорно отказывалась; онъ умолялъ ее, просилъ, горько упрекалъ, но все напрасно. Онъ предлагалъ взять съ собою дѣтей, увезти даже Ивана Ивановича, но Софья отвѣчала:
   -- Ты возьми ихъ съ собой, а я здѣсь останусь, все равно я скоро умру.
   Но Ипатовъ не терялъ надежды. Онъ рѣшился во что бы то ни стало спасти ее, считалъ это своимъ долгомъ, священной обязанностью.
   -- Она умретъ здѣсь, я это знаю,-- убѣждалъ онъ самъ себя,-- силы ея надломлены, она серьезно больна, ей нуженъ отдыхъ и покой. Если я оставлю ее теперь, она погибнетъ.
   Но ему пришлось ее оставить: онъ получилъ изъ деревни письмо, которымъ его вызывали немедленно къ захворавшей матери, и на другой же день уѣхалъ. До отъѣзда ему удалось, однако, переселить ее на другую квартиру, уговорить принять отъ него денежную помощь и взять съ нея торжественную клятву, что она броситъ свой позорный промыселъ. Пріѣхать назадъ онъ обѣщалъ какъ можно скорѣе, лишь только матери станетъ легче, а пока они условились писать другъ другу чуть ли не каждый день. Онъ устроилъ ее на новой квартирѣ какъ только могъ, снабдилъ лѣкарствами, которыя она должна была принимать акуратно, всѣмъ необходимымъ, и простился съ нею, съ тоскою въ сердцѣ и горькими слезами.
   Первое время переписка шла исправно; письма Софьи были бодрыя и радовали его, но мало по малу они стали приходить неакуратно, все рѣже и рѣже, и наконецъ, совсѣмъ прекратились. Ипатовъ былъ въ страшной тревогѣ, писалъ, телеграфировалъ, но не получалъ отвѣта. Онъ рвался въ Петербургъ, но его мать все хворала, болѣзнь принимала зловѣщій характеръ и онъ не могъ, не вправѣ былъ, ее оставить.
   

XV.

   Въ одной изъ большихъ больницъ Петербурга ожидали посѣщенія сановнаго гостя. Больницу терли и скоблили, лощили полы, устилали коврами лѣстницу; больныхъ мыли и теребили, не давали имъ умереть спокойно, переворачивали тюфяки, перемѣняли бѣлье, постилали новыя одѣяла.
   Наконецъ, все было готово,-- насталъ вожделѣнный день. Попечитель больницы, доктора, смотритель ходили по коридорамъ въ мундирахъ, и все заглядывали на лѣстницу, гдѣ швейцаръ съ булавой въ рукахъ стоялъ, вытянувшись у параднаго подъѣзда, а сторожа въ новыхъ кафтанахъ курили какимъ-то ѳиміамомъ въ коридорахъ. Вдругъ раздался звонокъ въ швейцарской и всѣ высыпали на лѣстницу.
   Сановный гость обходилъ палаты, съ цѣлой свитой позади себя; онъ милостиво разговаривалъ съ попечителемъ, останавливался у кроватей больныхъ и разспрашивалъ о нихъ старшаго доктора; его сопровождалъ нарядный адъютантъ, который также останавливался у кроватей и отъ нечего дѣлать разсматривалъ въ pince nez надписи.
   На одной изъ кроватей, въ женскомъ отдѣленіи, лежала больная, со страждущимъ, исхудалымъ лицомъ и большими темными глазами, смотрѣвшими безучастно на все окружающее; вдругъ эти глаза загорѣлись и уставились на адъютанта; онъ подошелъ ближе и прочелъ надпись надъ кроватью: "Софья Брызгалова". Адъютантъ поблѣднѣлъ и отвернулся.
   -- Какое прекрасное лицо,-- сказалъ высокій гость, замѣтивъ больную,-- кто это?
   Старшій докторъ отвѣтилъ ему и почтительно объяснилъ, что больная очень трудная и врядъ ли доживетъ до вечера.
   Процессія двинулась далѣе, но адъютантъ отсталъ на нѣсколько шаговъ и взялъ подъ руку смотрителя.
   -- Послушайте,-- сказалъ онъ,-- вы знаете эту больную?-- Онъ указалъ на кровать Брызгаловой.
   -- О, конечно, я всѣхъ больныхъ знаю,-- совралъ смотритель.
   -- Вотъ вамъ 25 рублей,-- продолжалъ адъютантъ, вынимая бумажникъ.-- Примите ихъ отъ меня. Его высокопревосходительство изволилъ обратить вниманіе на эту несчастную,-- я желаю облегчить ея страданія; сдѣлайте, что возможно, а если она умретъ, дайте мнѣ знать. Вотъ моя карточка.
   -- Слушаю-съ,-- отвѣчалъ смотритель, почтительно кланяясь. Онъ взглянулъ на карточку, на ней было написано: "Графъ Сергѣй Воронскій. Дворцовая набережная, собственный домъ". Смотритель еще разъ поклонился, и они вышли изъ палаты.
   Весь этотъ день графъ Воронскій былъ мраченъ, ходилъ по комнатамъ, нервно подергивался и крутилъ усы, но вечеромъ поѣхалъ въ театръ, а потомъ на балъ въ австрійское посольство, гдѣ пробылъ до утра.
   Всю эту ночь Софья Брызгалова, провела въ страшной агоніи; она металась ни постели, бредила и громко повторяла чье-то имя, звала на помощь, простирала руки, искала кого-то,-- но никто не пришелъ къ ней. Только дежурная сидѣлка, просыпаясь отъ ея стоновъ, сердито подавала ей пить и подымала сброшенное на полъ одѣяло. Съ утру Софья умерла. Лампада загасла. Конецъ всему: печалямъ и радостямъ, надеждамъ и мечтамъ, любви и ненависти,-- всему конецъ.
   На кладбищѣ, въ отдаленной его части, среди забытыхъ, поросшихъ травою могилъ, цвѣтетъ одна могила живыми, яркими цвѣтами; ихъ насадила заботливая рука. На могилѣ крестъ, вокругъ ограда. Андрей Ипатовъ ходитъ на эту могилу, склоняется къ сырой землѣ и плачетъ горькими слезами; это онъ воздвигнулъ крестъ и ограду, онъ насадилъ цвѣты,-- никто другой не ходитъ на могилу.
   Онъ опоздалъ и, когда пріѣхалъ въ Петербургъ, Софью уже похоронили. Онъ отправилъ дѣтей и старика къ себѣ въ деревню, но самъ остался въ Петербургѣ. Ему давно пора вернуться къ своимъ больнымъ и къ осиротѣвшей сестрѣ, но онъ все не можетъ разстаться съ дорогою могилой, все ходитъ на кладбище и плачетъ по своей погибшей, разбитой любви.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru