Ахо Юхани
Преследуемый судьбою

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Ю. Ахо.
Преследуемый судьбою

Перевод М. П. Благовещенской

   -- Говорю я вам, оставьте его в покое! -- кричит хозяин с противоположного конца жнивья.
   -- Мы его и не трогаем, -- бормочут работники, принимаясь жать.
   А через несколько минут снова начинается та же травля.
   Все жнецы сплотились против одного. Это смуглый, неуклюжий человек высокого роста, который, не разгибая спины, как бы на зло всем остальным, жнет рожь, делая вид, что не слышит ни насмешек, ни издевательств. А те непременно хотят разозлить его; во что бы то ни стало, хотят вывести его из себя и добиться того, чтобы он схватил первый попавшийся под руку предмет и изо всех сил швырнул его куда-нибудь далеко, что всегда действовало на него успокаивающим образом. Очень часто его доводили до такого состояния, что он бросал в стену большую колоду, на которой рубили дрова, или другой какой-нибудь громоздкий, тяжелый предмет, выворачивал громадные камни, пли просто со страшным ругательством срывался с места, после чего сразу успокаивался, исчезал и потом в течение нескольких дней не произносил ни слова. Так как он никогда не вступал в драку и не прибегал к другому способу самозащиты, то на него смотрели как на идиота и постоянно натравливали деревенских мальчишек. Единственным защитником его являлся хозяин. Юнну был отличный работник, добросовестный, старательный, хорошо ходил за лошадьми и иногда даже, к великому удовольствию скотницы, чистил коров.
   Когда наступило время обеда, снова пошли шутки и издевательства над ним. Прежде чем начать есть, Юнну положил на кочку рядом с собою шапку, кисет с табаком и трубку -- предметы, с которыми он никогда не расставался.
   После обеда, когда он хватился их, то не нашел их на старом месте и после поисков вдруг увидал, что шапка надета на пень, стоящий позади него, а трубка воткнута в щель под шапкой и висит, точно изо рта у курящего.
   Эта проделка возбудила всеобщее веселье, и даже сам хозяин не мог удержаться от смеха.
   Не говоря ни слова, Юнну снял с пня шапку, вытащил из щели трубку и спросил, где его кисет.
   -- Чего ты спрашиваешь нас? Спроси об этом пень! -- последовал ответ, и все захохотали еще громче.
   Юнну понял, что над ним глумятся, только тогда, когда Тахво подошел к нему сзади и дернул за кисет, который оказался приколотым к его спине. Терпение Юнну лопнуло. Он замахнулся на Тахво, но тот ловко увернулся, и удар пришелся по стволу сосны, -- рука Юнну разбилась в кровь. Грудь его высоко и порывисто вздымалась, ноздри раздувались... Но вот он взял свой серп и один пошел жать.
   -- Ровно ничего не стоит выбрить ему голову, и он этого и не заметит! -- раздалось ему вслед.
   -- Что же, он уж ходил с бритой головой, -- заметил Тахво.
   -- Когда?
   -- А когда жил на казенном содержании в Куопиоской тюрьме.
   -- Заткните глотки! -- крикнул хозяин и погнал их работать.
   Но за работой тема разговора не переменилась.
   -- А за что же он удостоился такой чести?
   -- За то, что украл кринку с простоквашей... стащил ее у одного торпаря и отдал каким-то бродягам.
   -- Откуда ты это знаешь?
   -- Он сам говорил мне.
   -- Молчи! -- в бешенстве закричал Юнну.
   Эта вспышка вызвала всеобщее удивление.
   -- Сам молчи! -- огрызнулся Тахво. -- А скажи-ка, сколько розог выдержала твоя спина? "Не начать ли сначала?" -- спросили ленсмана, и ему дали еще сорок в придачу, а он даже и не пикнул.
   -- Неужели он не взвоет даже под казацкой нагайкой?
   -- Не думаю, ведь родной отец ласкал его этой штучкой... Юнну был незаконнорожденный, и ходили слухи, что отец его -- русский казак.
   -- Да. замолчишь ли ты?! -- строго прикрикнул хозяин на расходившегося Тахво.
   -- Боже милостивый! -- воскликнули вдруг женщины, а мужчины разразились ругательствами...
   Юнну поднял с земли громадный камень и с искаженным от ярости лицом швырнул его в кучку жнецов.
   Все моментально разбежались в разные стороны, только Тахво упал на землю: камень задел его по ноге.
   -- Он убьет меня, он убьет меня! -- закричал он.
   -- Не убьет... не ори... все кости целы, -- сказал хозяин, который вместе с другими подошел к нему.
   -- Вяжите его, хватайте, прежде чем он убежит!
   Жнецы бросились к Юнну, но он вырвался от них.
   -- Оставьте его и не топчите рожь! Убирайтесь вон оттуда и принимайтесь живее за работу!
   -- Вот и хозяин защищает этого зверя. Чья была бы вина, если бы камень попал мне в голову?
   -- Твоя, конечно, твоя!.. Ведь я говорил тебе.
   -- Я притяну его к ответу, я взыщу с него за увечье, -- бормотал Тахво и, прихрамывая, пошел жать.
   -- Взыскивай, сколько душе угодно, но надо и меру знать шуткам.
   Однако, и хозяин тоже пришел в ужас при виде камня, который наполовину врезался в землю. Он с трудом сдвинул его с места. Да, счастливый случай спас всех их от смерти.
   Перед главами Юнну ходили зеленые и красные круги, а поле и лес качались, как на волнах. Страшное напряжение сил испугало и его самого, и во всем теле чувствовалось полное изнеможение. Он едва держался на ногах. Растерянный, он несколько минут неопределенно постоял на одном месте, потом пошел вглубь леса, не отдавая себе отчета в том, куда и зачем он идет. И только тогда, когда он подошел к забору и стал перелезать через него, ему вдруг стало ясно, что он чуть не убил человека, и что он собирался сделать это, когда поднимал большой камень, лежавший перед ним на земле.

II.

   Работники вернулись домой с поля, вымылись, поужинали и легли спать. Хозяин один еще не спит. Он вешает сапоги на бревно, под потолком, когда в избу входит Юнну и, не говоря ни слова, садится на скамью.
   -- Там оставлена еда для тебя, -- говорит хозяин, но Юнну отвечает, что не хочет есть.
   -- Мне надо поговорить, -- произнес он наконец, видя, что хозяин берется за ручку двери.
   -- В чем дело?
   -- Я хочу уйти.
   -- Что с тобой? В самую горячую пору? И отчего?
   -- Я не могу ладить с ними.
   -- Пустяки, не обращай внимания на эту глупую болтовню... И прежде не раз все налаживалось.
   -- Может быть, у них.... Но я не могу... А сегодня я чуть...
   -- Ты должен немного сдерживаться... Ведь нельзя же хватать первое, что подвернется тебе под руку.
   -- Я не могу удержаться, когда они смеются надо мной.
   С минуту хозяин молча раздумывает, потом садится к столу.
   -- Если ты не поладишь с Тахво, то я уж лучше откажу ему.
   -- Остальные такие же... Они все ненавидят меня... Все хорошие люди ненавидят меня...
   -- Ты говоришь глупости. Чем же ты хуже других?
   -- Слышали вы, что он сказал?
   -- Он просто дразнил тебя.
   -- Нет, это правда.
   -- Ты сидел в тюрьме?
   -- Да, я рассказал это Тахво в прошлом году, за уборкой сена, когда он прикидывался моим другом... Больше никто не знает этого. Но теперь я хочу, чтобы вы узнали все, раз вы так добры со мной...
   -- Расскажи, если хочешь.
   -- Да, я расскажу, -- говорит Юнну прерывающимся голосом, в котором слышатся слезы. -- Они обманули меня, -- я был тогда совсем мальчишкой, -- втолкнули в открытое окно и заставили украсть простоквашу, три хлеба и кусок масла... Но я сейчас же сознался и выдал их... Больше я не сделал ничего дурного, я всегда жил честным трудом, но всюду меня всегда преследовали и здесь, и там, дома... Все они -- собаки, настоящие собаки... везде, на всем свете!..
   -- Но ведь не можешь же ты уйти от людей?
   -- Могу, если бы вы помогли мне... Я откажусь от половины жалованья, если вы позволите мне поселиться на вашей земле и выстроить торп.
   -- Торп? Где же?
   -- В лесу. За Контиокорпи.
   Видя, что хозяин молчит, Юнну продолжает:
   -- Я уже выбрал место на берегу озера, а вы назначьте мне арендную плату.
   Собственно говоря, хозяин ничего не имеет против того, чтобы у него на земле поселился такой хороший работник, как Юнну. Подумав немного, он находит, что будет очень хорошо, если торпарь поселится у него именно в Контиокорпи, на берегу озера. Пока неизвестно, осуществится ли еще то, о чем так много пишут в газетах... а кроме того, раз он сам непременно хочет жить там...
   -- Насчет аренды мы столкуемся, -- говорит он и потом прибавляет: -- Я подумаю об этом.
   -- Тогда я завтра же отправлюсь туда... и в крайнем случае поставлю кого-нибудь вместо себя.
   Хозяин погружается в раздумье и говорит наконец, поднимаясь со скамьи:
   -- Придется, верно, согласиться, ничего не поделаешь. Мы еще поговорим как следует.
   И он выходит из избы.
   Юнну остается один.
   План этот давно уже зародился у него в мозгу. Чем старше он становился, тем тяжелее было ему переносить насмешки и издевательства окружающих. Ему казалось, что все вооружились против него, он читал это во взглядах, чувствовал это... Всюду, куда бы он ни пошел, ждал его этот ужас. Он пробовал бороться при помощи ласки, терпения, старался услуживать людям то тем, то другим. Но все они предавали его, как Тахво, которому он поверил свою тайну. Как только кончался табак, который он привозил из города, белый хлеб и кофе, снова начинались издевательства над его наружностью и глупостью. Все они только и думают о том, как бы разозлить его, вывести из себя и заставить его сделать что-нибудь такое, за что его закуют в кандалы и посадят в тюрьму. А добиваются они этого для того, чтобы завладеть его небольшими сбережениями, которые ему удалось сделать, когда он работал на сплаве леса. Все, как господа, так и мужики, всю жизнь обманывали его. "Если ты сознаешься, то тебе облегчат наказание", -- сказал ему ленсман на суде и обманул его: когда он сознался, его присудили к розгам. Он задушил бы ленсмана тогда, если бы руки у него не были связаны. Да, правда, что для бедняков нет правосудия здесь, на земле... Кто знает, что будет на том свете? Всех чиновников и господ надо было бы убить, да и крестьяне не лучше их: это их рабы...
   Однако, тот раз пастору удалось успокоить его. Он сказал, что всякий, покорно перенесший свое наказание, ничуть не хуже остальных людей, что никто не посмеет ненавидеть или оскорблять его, он может быть и крестным отцом, и свидетелем. Пастор тоже солгал... Тут только и началось настоящее преследование. Правда ли хоть то, что он говорил ему, будто перед Богом все равны?
   Нет, он не в состоянии думать об этом. Голова такая тяжелая, мысли все спутались...
   Одно только для него ясно, что теперь он уходит о т них, уходит навсегда. Он скроется где-нибудь в чаще леса, спрячется там, как медведь в своей берлоге. И пусть только эти собаки сунутся к нему, он покажет им!..
   Юнну быстро встает и решительно выходит из избы. Он уйдет теперь, сегодня же, ночью!
   Он собрал свои инструменты, положил в мешок несколько кусков хлеба и, крадучись, вышел на дорогу. Пройдя несколько шагов, он свернул в лес и скоро пришел на луг, где паслась его любимая лошадь, на которой он обыкновенно ездил. Она уже издалека узнала его и радостно заржала. Юнну остановился, через забор потрепал ее по спине, ласково приговаривая что-то, и подергал за колокольчик, привязанный к ее шее. Да, эта лошадь была его единственным другом; она одна не сказала ему ни одного недоброго слова, и в ее глазах он ни разу не прочел и тени насмешки.

III.

   В воскресенье Юнну решил окончательно перебраться в лес. Пока все были в церкви, он переговорил с хозяином. и, не замеченный никем, ушел из усадьбы. На свои сбережения он купил у хозяина лошадь, и они порешили, что Юнну в течение десяти лет безвозмездно может пользоваться его землей и обрабатывать ее, при условии, что он ежегодно будет уступать ему известную часть урожая. Кроме того, хозяин потребовал, чтобы все строения перешли к нему в собственность, если бы Юнну по той или другой причине решил бросить свой торп. Все это у них было обусловлено устно, без контракта.
   "Никогда я не брошу своего торпа!" --думает Юнну, ведя на поводу лошадь и все больше и больше углубляясь в лес. Каким он был дураком, что раньше не ушел от них! Но разве ему могло прийти в голову, что есть хоть один человек, который не ненавидит его и желает ему добра? Десять лет, сказал хозяин, ему не надо платить аренды... Какой он добрый и бескорыстный! Он отблагодарит его, он будет давать ему весь свой урожай и будет оставлять себе ровно столько, чтобы можно было прокормиться. И когда он подумал о доброте этого человека, на душе у него стало так тепло, нижняя губа задрожала, и он неловким движением смахнул навернувшуюся слезу.
   Он пробирается вперед по узким, глухим тропинкам, по которым, по-видимому, никогда раньше не ступала нога человеческая. Наконец он взбирается на высокий холм, откуда открывается вид на болота и на пожелтевшие леса. Весь остальной мир лежит где-то там, за горами, а здесь не слышно ни звука и не видать дыма от человеческого жилья. Откуда-то издалека доносится лай собаки и изредка раздаются выстрелы. Но сюда люди не придут...
   Однако, из предосторожности, он затыкает мхом колокольчик на шее лошади и снова идет дальше.

* * *

   Но и тогда, когда он устраивается на новом месте, он все не может успокоиться.
   В течение нескольких недель его мучит неопределенный, смутный страх, что "свет" откроет, где он спрятался, что "разбойники" придут сюда и снова начнут мучить его. А, может быть, Тахво приведет в исполнение свою угрозу и привлечет его к суду за покушение на убийство?
   Эта мысль не дает ему покоя всю осень. Его жилище лежит в долине, на берегу озера, между двумя холмами. На том месте, где он решил выстроить себе избу, стоит старая полуразвалившаяся баня, в которой давно когда-то жили дровосеки. Юнну заплатал крышу и поселился в ней, пока не будет готова его новая изба. А после избы он примется за конюшню.
   В то время, как он обтесывает бревна для избы, ему иногда ясно слышатся шаги, и он даже видит, что кто-то мелькает за деревьями. Он перестает рубить и напряженно прислушивается, затаив дыхание, весь окаменев от страха. По воскресеньям он с полной уверенностью ждет прихода людей и уже с утра уходит в лес. А когда он вечером, с наступлением сумерек, возвращается из лесу, то как вор, крадучись, входит в свой собственный дом, внимательно всматриваясь в густую чащу и прислушиваясь к каждому звуку.
   Но никто к нему так и не приходит. Когда выпадает первый снег, изба Юнну подведена уже под крышу.
   Вечером, в день Всех Святых, он в первый раз затапливает очаг в своей новой избе. Пламя пылает, дрова весело потрескивают, а Юнну лежит на скамье и, покуривая трубку, смотрит в огонь.
   Неужели у него над головой его собственная крыша? Неужели у него действительно есть теперь место, откуда он может выгнать каждого, кто придет мешать ему? Неужели ему не нужно больше кланяться, унижаться и стараться подлаживаться?
   Если бы старуха-мать была жива, то он взял бы ее сюда, -- думает он. Вот уже много лет он ни разу не вспоминал ее, да и не хотел вспоминать. А ведь ее так же, как и его, всю жизнь преследовали, оскорбляли, и она всю жизнь была такой же одинокой и не имела крова над головой. Умерла она в нищете, ненавидимая всеми, и ее похоронили в голодный год в неотесанном гробу, в общей могиле, и колокола над ней не звонили...
   От него она при жизни своей не видела никакой радости. Правда, что его рано посадили в тюрьму. А когда он вышел оттуда, то над ними обоими глумились и смеялись: "Вот идет наша потаскуха со своим сынком. Янин Юнну, шлюхин сын! Янин Юнну, шлюхин сын!" -- С этих пор он начал стыдиться своей матери, а она -- его, и они делали иногда длинные крюки, чтобы не встречаться друг с другом. Когда же она заболела и была при смерти, то послала за ним. Юнну работал в это время на сплаве леса, и ему было стыдно, идти к ней, так как все знали, какая у него мать, и все слышали, что она зовет его к себе. Вскоре после этого ему пришли сказать, чтобы он похоронил ее. "А пусть хоронят, как хотят", -- ответил он и не пошел.
   Все могло быть иначе, и хотя он сознает, что мать могла вести себя лучше, тем не менее это очень мучит его. Чтобы рассеяться немного, он начинает приводить в порядок сани: как только установится санный -путь, он займется извозом и подкопит денег на корову.
   Ему представилась возможность работать на сплаве леса, но он и не думал об этом, потому что тогда ему непременно пришлось бы столкнуться с людьми, от которых он только что ушел.
   Он поехал в ближайший город, избегая заезжать в знакомые деревни и постоялые дворы, где можно было встретиться с людьми.
   Половина зимы проходит у Юнну в том, что он перевозит товары с берега моря вглубь страны, из одного города в другой.
   Там его никто не знает и никто не спрашивает, кто он такой и откуда. И все-таки, несмотря на это, он старается держаться в стороне от людей. Только сильные морозы или вьюга заставляют его останавливаться на ночь на постоялых дворах. Его мучат взгляды, которыми его окидывают из окон, и поэтому он каждый раз облегченно вздыхает, когда выезжает на бесконечную, однообразную дорогу, где не видно ни одного человеческого жилья. Только там он чувствует себя в полной безопасности, в обществе своей лошади, с которой он подолгу разговаривает, шагая по снегу рядом с ней. Когда же на пути встречается гора, то он помогает ей и тащит сани за веревку, привязанную спереди.
   Но незадолго до Рождества и эти пустынные дороги закишели людьми, которые переезжали с одной ярмарки на другую.
   Однажды, когда Юнну вместе со своей лошадью медленно взбирались на одну крутую гору, навстречу им показались сани, в которых сидели какие-то господа в больших шубах и красных кушаках. Они кричат ему, чтобы он свернул в сторону, и, прежде чем тяжелые сани успевают свёрнут, один из них изо всех сил бьет кнутом его лошадь по спине. Юнну приходит в ярость, забывает о существовании своей лошади, которая в испуге несется по дороге, вытаскивает тут же из изгороди кол и бросается в погоню за проезжающими. Те погоняют лошадь, спасаясь бегством, но ему удается нагнать их на следующей горке, и он швыряет кол прямо в сани. К счастью, Юнну не рассчитал, промахнулся и, тяжело дыша, остается один на дороге. Он идет обратно и отыскивает свою лошадь. Та стоит далеко впереди и дрожит телом. Сжав кулаки и чуть не плача от злости, он посылает им вдогонку ругательства и проклятия и вдруг успокаивается при мысли о том, какое счастье, что всё обошлось так благополучно, и что он никого не убил. На ближайшем постоялом дворе, куда Юнну заезжает, чтобы накормить лошадь, он узнает, что и проезжие господа тоже останавливались здесь, -- это какие-то железнодорожные инженеры. Лучше бы они больше не попадались ему на глаза.
   Он уже начинает мечтать о том, чтобы скорее уйти от всех проезжих, купцов и встречных на больших дорогах, а, кроме того, ему жаль своей измученной и усталой лошади. Заработал он за это время довольно много, и вот он возвращается домой, а в санях у него лежит телка, которую он купил на заработанные деньги.
   Он завернул ее в шкуры и половики, а сам сидит впереди и правит. Телка, точно человек, смотрит на него своими добрыми карими глазами, когда он время от времени оборачивается, чтобы погладить ее. Юнну --в великолепном настроении духа и тихо посмеивается при мысли о том, какая у него завелась теперь семья. А приближаясь к своему дому, он бормочет: "Отлично, отлично... лошадь, собственная корова, изба... целое хозяйство..."
   Подъехав ближе, он видит, что изба его вся погребена под сугробами. Не видать ни дорожек, ни тропинок, -- люди, значит, сюда не заглядывали, -- и только около изгороди видны следы заячьих лапок.

IV.

   Для Юнну начинается счастливая пора. Он рубит дрова, возит сено и обтесывает бревна для сарая и хлева.
   Но его хорошее настроение нарушается однажды утром при звуках топора, доносящихся из глубины леса. Это, конечно, дровосек, но ему очень не хочется, чтобы он открыл его местопребывание. Однако, дровосек не приходит сюда, а едет вместе со своим возом по той стороне озера к деревне. Несколько дней проходит в полном покое. Но вот однажды, когда Юнну спокойно едет по лесу в своих санях, навстречу ему попадается этот дровосек. Они не говорят друг другу ни слова и молча разъезжаются в разные стороны. Юнну узнал лошадь: прежде на ней ездил Тахво, но работник был новый.
   В течение нескольких дней он приезжает в лес и ничем не беспокоит Юнну. По-видимому, новый работник -- хороший, добрый парень, и раз когда-то при встрече с ним Юнну останавливает лошадь, закуривает трубку и вступает с ним в разговор. Тахво ушел от хозяина, -- они не поладили насчет жалованья, -- и теперь работает на каких-то казенных подрядах. Новый работник нравится Юнну, так как он почти с благоговением смотрит на него и поражается хорошему заработку. Юнну рассказывает ему о всех своих планах на будущее, о том, что он собирается строить сарай и хлев. Он даже приглашает его к себе, если ему еще раз случится быть здесь, в лесу. Работник приходит к нему, восторгается всем, хвалит его и говорит с ним, как с хозяином. Несмотря на то, что Юнну все время зорко следит за ним, он не может подметить и тени насмешки в его обращении с ним.
   Однажды, в воскресенье, сам хозяин приезжает к нему в гости. Он был уверен, -- сказал он, -- что Юнну давно уже погребен под сугробами, и вот приехал, чтобы узнать, в чем дело. Юнну заваривает кофе и угощает его табаком, привезенным из города. Хозяин расхваливает его хозяйство.
   -- Пожалуй, ты выстроишь себе здесь целую усадьбу, -- говорит он.
   Они говорят о посевах, о том, где лучше вспахать поле, а где засеять траву. Хозяин советует ему вспахать весь участок между избой и озером. Юнну говорит, что есть земля гораздо лучше, но хозяин находит, что удобнее иметь поле поближе к избе.
   "Неужели и я когда-нибудь буду здесь хозяином, и они будут обращаться со мной, как с равным?" -- думает Юнну после отъезда своего гостя.
   А когда наступает весна, он с жаром берется за работу. На солнечной стороне горки он вырубает лес и засеивает это место рожью, устраивает небольшое пастбище тут же рядом в рощице, пашню и луг.
   Однако, лучше всего он чувствует себя по воскресеньям. Эти дни он проводит в обществе своей лошади. Он бродит с ней по лесу, садится где-нибудь возле нее и, покуривая трубку, время от времени подзывает лошадь к себе и кормит ее хлебом с солью.
   Его поля и пашни начинают зеленеть, и когда он смотрит на все это и думает о своей жизни, то на глазах у него показываются слезы, и нижняя губа начинает дрожать.
   Но по временам его вдруг охватывает какой-то безотчетный, непонятный страх, и ему начинает казаться, что вся его счастливая, покойная жизнь скоро будет разрушена. Эти страшные предчувствия принимают самые невероятные формы и образы.
   Раз как-то ему снилось, что несчастье надвигается на, него со стороны города в виде темного облака дыма и с грохотом и шумом обрушивается на его избу, срывает с нее крышу, а его самого сбрасывает ничком на землю. Он запоминает этот странный сон и часто задумывается над его значением и над тем, как бы предотвратить надвигающееся несчастие.
   Только бы хозяин не рассердился на него за что-нибудь, только бы он не прогнал его отсюда, тем более, что у них и контракта нет. Да, да, он засеет поле на том месте, о котором говорил хозяин.
   В конце концов, будет хорошо, хотя это и займет больше времени. Или, может быть, священник притянет его к ответу за то, что он не внес церковнаго побора, не причащался и все время не ходил в церковь?
   Юнну пошел в усадьбу священника, заплатил все, что нужно, и заявил, что желает идти к причастию.
   Тут же заодно, он заходит к фохту и уплачивает ему налог, хотя до срока уплаты еще много времени.
   "Теперь, кажется, все в порядке, решительно не к чему придраться", -- думает он на возвратном пути.
   С Тахво он помирится, как только увидит его. А, может быть, тот простил его, раз до сих пор не давал о себе знать?
   Его беспокойство почти уже улеглось, как вдруг он вспоминает мать. Что, если община подаст на него иск, когда узнает, что у него есть корова и лошадь? И, пожалуй, Бог гневается на него за то, что он не заботился о своей матери при жизни и даже не похоронил ее как следует?
   Юнну поворачивает обратно, идет в контору и платит в пользу бедных несколько марок, так как это единственный способ вознаградить общину. Затем он направляется к деревенскому столяру и заказывает ему деревянный крест на могилу матери.
   Наконец он успокаивается.
   Теперь уж никто не может причинить ему зла. Да, может быть, никто и не хочет сделать этого.
   И вот в душе он начинает как бы примиряться со всеми людьми, ненависть к ним исчезает, горечь и злоба мало-помалу смягчаются, и он даже перестает верить своим предчувствиям, когда они овладевают им.

V.

   Два года прожил он таким образом в своей избе, в глуши леса, за болотами, и никто ни разу не нарушил его покоя.
   Но вот однажды, на третью весну, когда он сидел на берегу озера и ловил рыбу, из чащи леса донеслись до него какие-то странные звуки. Они походили на отдаленные звуки топора... А вот как будто послышался треск упавшего дерева. "Но кто же может рубить деревья в эту пору?" -- спросил он себя с удивлением. Он внимательно прислушивался к этим звукам. Да, это действительно валились деревья, одно за другим. Весь лес был полон гулом и шумом, и на следующий день Юнну казалось, будто эти звуки раздаются уже гораздо ближе, чем накануне. На третий день он поднимается на гору позади своей избы и вдруг видит, что большая сосна, там вдали, сначала медленно наклоняется и затем падает, а через несколько минут падает вторая, тут иже рядом.
   Юнну долгое время ломал себе голову над тем, что бы это могло быть, и что это за люди. Он думал об этом весь день, до самого вечера, и так как эта мысль мучила его и не давала ему спать, то он встал и направился в ту сторону, откуда доносились звуки топора.
   В лесу не видно ни души, но вон там лежат поваленные деревья, одно возле другого, по прямой линии, и тут же воткнуты в землю высокие шесты, что-то в роде вех землемеров. Этот лес принадлежит хозяину. Неужели он продал его? Неужели у Юнну будет сосед?
   Пройдя немного дальше, вдоль ряда поваленных деревьев, он видит, что порубка кольцом обхватила гору, идет вдоль болота и тянется далеко, насколько хватает глаз.
   Юнну возвращается домой и до самого утра не может заснуть, мучимый сомнениями, которые так и остаются неразрешенными. Днем работа у него не клеится, потому что он прислушивается к звукам топора, которые все приближаются; наконец в субботу они прекращаются, и наступает полная тишина.
   В воскресенье он идет на разведку. Линия протягивается все ближе и, по-видимому, направляется к тому месту, где стоит его изба.
   Когда же он в понедельник возвращается домой к обеду, то звуки топора раздаются совсем близко, за полем. Слышны человеческие голоса. Вдруг одна большая сосна валится, и в то же время из лесу показываются двое людей.
   Пока они идут по направлению к его двору, вдоль поля, Юнну медленно поворачивается, входит в избу и запирает за собой дверь. Однако, он не может удержаться и смотрит в окно. Люди эти останавливаются и ставят на поле какой-то странный предмет на трех ножках, из которого они целятся сначала на лес, потом на его избу, словно они собираются выстрелить ему прямо в лицо.
   В эту минуту какой-то человек проходит мимо окна, берется за ручку двери, и в избу входит Тахво. Он здоровается с Юнну, жмет ему руку и говорит:
   -- Я привел к тебе важных гостей.
   -- Что это за люди? -- спрашивает Юнну.
   -- Это инженеры.
   -- Зачем вы пришли сюда? Что вам здесь надо?
   -- А мы проводим железную дорогу.
   В это время входят инженеры.
   -- Здравствуйте, здравствуйте, -- громко говорят они. -- Здесь целая усадьба, а мы и не знали этого... Вы здесь хозяин?
   -- Он здесь и хозяин, и хозяйка; он обрабатывает землю и ходит за лошадью и коровой, -- поясняет Тахво в то время, как Юнну, молча стоит в углу и смотрит на инженеров, стараясь уяснить себе, зачем они здесь, что им у него нужно, и ему кажется, что он где-то видел их раньше.
   Инженеры, двое молодых людей, располагаются в избе, как у себя дома, снимают верхнее платье, вешают его на стену, а Тахво вынимает из мешков еду и ставит ее на стол.
   -- Можно здесь достать молока? -- спрашивают они.
   -- Пойди за молоком, -- говорит Тахво, обращаясь к Юнну.
   Юнну неохотно повинуется, выходит из избы, наливает в кувшин молока и, выходя из погреба, видит поваленную сосну на краю поля, а на самой середине его этот удивительный инструмент на трех ногах, который все еще продолжает нацеливаться на его избу. Он ставит молоко на стол и, отойдя в угол, продолжает рассматривать этих чужих людей, нервно посасывая трубку.
   Пока инженеры едят, Тахво рассказывает ему, что железная дорога пойдет по этому месту, что пока работы прекращаются, но что они снова начнутся осенью, и что линия пройдет прямо по этому месту, через его избу...
   -- Через избу? -- вырывается у Юнну.
   -- Да, вам придется немного посторониться, -- замечает один из инженеров.
   -- И не забудь передвинуть свое поле и луг.
   -- Передвинуть?..
   -- Да, да, ничего не поделаешь, раз казна приказывает...
   -- Приказывает? Казна?..
   -- Да, да, надо слушаться.
   Юнну кажется, что Тахво смеется над ним; он даже как будто подметил выражение злорадства в его глазах и недоверчиво смотрит то на него, то на инженеров. Ну, конечно, это те же люди, которые прошлую зиму чуть не убили его лошадь, -- он узнал их! Но, может быть, они пришли сюда по какому-нибудь другому делу... Может быть, все это проделка Тахво?..
   Между тем Тахво продолжает рассказывать о том, как он поступил на работу к этим господам. Там есть еще с десяток людей, которые ведут линию в другую сторону. Жалованье здесь хорошее -- три марки в день, и работы хватит надолго. Да, выгоднее всего работать для казны. Вот, если бы еще обзавестись лошадью, то можно было бы зарабатывать вдвое больше.
   -- Да, ведь у тебя есть лошадь! Говорят, ты купил ту самую, на которой прежде ездил?..
   Юнну молчит.
   -- И корова у тебя есть. Ты можешь много заработать, когда железная дорога дойдет до этого места, а это будет очень скоро. Может быть, и ты поступишь на эти работы?
   -- Нет, не хочу.
   -- Вот, подожди, хочешь -- не хочешь, а придется, когда у тебя отнимут поля и луга, и ты снесешь все постройки, чтобы уступить место железной дороге.
   -- А если я не снесу?
   -- Нет, ты должен будешь сделать это, никто не имеет права изменить направление дороги, потому что оно было намечено казной. Сносят и не такие дворы, как твой. Не щадят ничего, кроме церквей.
   Юнну замолкает: кто знает, что это за люди?
   Насытившись, инженеры встают, бросают на стол несколько мелких монет за молоко, и идут в поле, откуда переносят треножник как-раз на середину двора. Тахво ставит шест на поле, на том месте, где стоял этот инструмент, второй -- на дворе, а третий -- у опушки леса. Затем инженеры кричат Юнну, что под угрозой штрафа запрещено трогать эти шесты, и исчезают в лесу.
   Вскоре после них появляются какие-то люди с топорами на плечах; они, не обращая ни малейшего внимания на Юнну, проходят через его двор и начинают вырубать лес. Юнну продолжает стоять все на том же месте и безучастным взором следит за ними.
   И только тогда, когда они скрываются в лесу, он отдает себе отчет в том, что случилось.
   Да, так спроста они не могли прийти сюда.
   А что, если действительно пришли строить железную дорогу? Может быть, это правда, что они хотят повести ее через его избу, снести все его постройки, разрыть все его поля?.. Придут сотни рабочих, разрушат и растопчут все и его самого?
   Сознание ужасной действительности вдруг обрушивается на него, как камни на голову.
   Неужели ему придется уйти, снова начать бродить без приюта, вертеться у всех под ногами и мешать всем?..
   Нет, он не так-то легко уступит им свое право. Он не сдвинется с места! Пусть они только придут -- он всадит каждому из них в голову по березовому колу!
   Кровь бросается ему в голову. Они вырубили его лес, даже не спросив у него позволения, они вытоптали его поле. А как они кричали у него в доме и хвастали, что снесут его избу! Отчего он не ударил их тогда железным ухватом? Отчего он не принял их так, чтобы они больше никогда не посмели сунуться к нему?
   Но он еще покажет им!..
   Он собирается сейчас же броситься за ними вдогонку, но потом овладевает собой.
   Нет, только не так... не силой и не дракой... Да этого и не нужно, ведь правда на его. стороне. Пусть они придут! Пусть они только начнут! Он не боится никого -- ни казны, ни начальства!
   Юнну вытаскивает из земли оба шеста, на поле и на дворе, приносит их в избу и бросает в огонь.

VI.

   Осенью работа по постройке железной дороги закипела ключом. Вокруг избы Юнну стоит нестерпимый шум: все время грохочут динамитные взрывы, стучат молотки каменщиков, раздаются крики и однообразное пение рабочих.
   Изба Юнну лежит как-раз на полдороге между двумя городами, и на этом месте должна быть выстроена большая станция -- главный железнодорожный узел всего прихода. Леса будут вырублены, поля и луга разрыты, а изба его вместе со всеми пристройками сломана и снесена. Юнну было приказано скорее приниматься за сносу, так как хотели теперь же приступить к постройке станции.
   Но Юнну и не думает разрушать своего гнезда. Он делает вид, будто не понимает, что вокруг него происходит, старается избегать всех, ни с кем не разговаривает и ни на кого не смотрит. Он наотрез отказался продавать кому бы то ни было хоть каплю молока и на просьбы о ночлеге отвечает, что изба нужна ему самому.
   -- А в бане или на чердаке?
   Нет, это ему неудобно.
   Инженеры чуть ли не по нескольку раз в день посылают говорить ему, что ко дню Всех Святых изба должна быть снесена, а не то ее сломают на счет казны.
   Юнну отвечает на все предупреждения, что он с места не сдвинется.
   Но ведь надо же убрать избу, раз здесь пойдет железная дорога?
   Пусть она обогнет его двор.
   Но это невозможно.
   Она может пройти иначе, -- кто просил ее соваться сюда!
   На него смотрят, как на сумасшедшего, и решают ждать крайнего срока.
   Ничего, этому упрямому барану придется покориться, в конце концов!
   Злоба Юнну возрастает по мере того, как работы подходят ближе к избе.
   Он начинает возить к себе на двор бревна и на вопрос рабочих, зачем это делает, отвечает, что к зиме будет строить новую баню.
   Инженеры посылают к нему хозяина, чтобы тот вразумил упрямца.
   -- А вы заплатите мне все издержки и вознаградите меня за труд, который я вложил сюда? -- спрашивает его Юнну.
   -- С какой стати! Я не обязан делать этого.
   -- Так пусть казна заплатит мне!
   -- Она тоже не обязана.
   -- Но ведь вы обещали, что я десять лет могу жить здесь без аренды, а теперь выбрасываете меня на большую дорогу? ..
   -- Мне все равно, живи здесь хоть двадцать лет.
   В голове Юнну зарождаются сомнения относительно хозяина: у него такой хитрый взгляд, и он так странно постукивает одной ногой. Он, наверное, заодно с железной дорогой, не даром он якшался со всеми господами, а теперь разъезжает с инженерами... Он даже двух своих лошадей отдал им.
   Пусть, пусть! А правда все-таки на его стороне! Он с места не сдвинется и отомстит им всем! Зачем они пришли к нему, когда он не трогает их? Нет, пока он жив, изба его не будет сломана.
   А если бы они были правы, то они не стали бы уговаривать его, не стали бы предлагать ему работу.
   Конечно, они только пугают его, говоря, что изба должна быть снесена ко дню Всех Святых, а не то ему придется иметь дело с ленсманом.
   Между тем, день этот все приближается. Рабочие с каждым днем подходят все ближе и ближе. Они выкорчевывают пни, взрывают камни, так что стены дрожат, и осколки камней летят в окна. Юнну двинуться не может из своей избы без того, чтобы сейчас же не натолкнуться на ненавистных ему людей. Стоит ему показаться на пороге, как уже издалека его осыпают руганью, насмешками и вопросами насчет того, достаточно ли молока дает его корова, и хватает ли ему места в избе...
   Юнну находится как бы в осадном положении и не решается уходить далеко из дому, боясь, что в его отсутствие начнут ломать избу. Выходит он из дому только для того, чтобы задать корму корове и лошади; все же остальное время он или лежит на скамье, или зорко следит из окна за всеми движениями своих врагов.
   Накануне дня Всех Святых к нему входит Тахво. Юнну крошит в ступке табак и делает вид, что не замечает его. Тахво протягивает руки к огню и греет их.
   -- Тебе велено передать, чтобы ты собрал свой пожитки, так как завтра начнут ломать твою избу... Напрасно ты не послушался их, -- прибавляет он, видя, что Юнну молчит. -- Тебе придется плохо, если ты пойдешь против начальства.
   Юнну с таким ожесточением стучит пестиком, что пол дрожит.
   -- Не продашь ли ты мне избы? -- Тахво ухмыляется. -- Что же, я куплю! Ты получишь чистоганом за нее сто марок. Что ты на это скажешь?
   -- Нет, не продам.
   -- Больше моего тебе за нее никто не даст... Ленсман уже здесь и грозится, что выкурит тебя, если ты не уйдешь добром. Они собираются взорвать тебя на воздух, если ты будешь упрямиться... А, может быть, ты соскучился по тюрьме?
   -- Убирайся вон! -- кричит Юнну вне себя.
   -- Иду, иду, только смотри, тебе несдобровать...
   Однако, видя, с какою легкостью поднимается и опускается в руках у Юнну тяжелый пестик, Тахво быстро скрывается за дверью.
   "Чтобы я отдал свою избу этому мошеннику?! Этому негодяю, от которого я вижу одно только зло! Ведь это он привел их сюда. Без него они не нашли бы дороги сюда. Так вот как! Они хотят ломать мою избу, ленсман хочет выкурить меня из моего собственного дома. Пусть только попробуют!"
   Он не успевает запереть дверь на засов, как к нему входят инженеры в сопровождении ленсмана.
   Юнну не снимает с головы фуражки, не встает со скамьи, на которую он опять сел, и даже не отвечает на их приветствие.
   --Вот как, -- говорит он насмешливо, -- значит, вы пришли выкуривать меня?
   -- Ничего не поделаешь, -- кротко говорит старый ленсман, -- придется, верно, если ты не уйдешь добром. Но к чему ты затеял все это? Ты отлично знаешь, что ничего не поможет, раз начальство приказало.
   -- А какое оно имеет право?
   -- Казна скупила всю эту землю для того, чтобы провести по ней железную дорогу.
   -- Я что-то не видал купчей.
   -- Да и незачем, раз ты живешь на земле другого.
   -- Но изба-то ведь моя собственная, а, кроме того, мне обещали, что я могу жить здесь без аренды десять лет.
   -- Кто обещал? -- спрашивает один из инженеров.
   -- Мы так сговорились с хозяином.
   -- А где контракт?
   -- Его нет, мы так порешили...
   -- Ну, голубчик мой, это не имеет никакого значения. Земля принадлежит хозяину, и ему заплатили за нее.
   -- Заплатили? А я за свою, избу не получил ни одного пенни.
   -- Это нас не касается. Хозяин получил все, что полагается за нее.
   -- Не мог же он взять деньги за мою избу!
   -- Он взял. Это ваше личное дело, и вы расправляйтесь, как знаете. Казне дела нет до ваших личных соглашений.
   Юнну с минуту сидит молча, потом вдруг вскакивает с места.
   -- Если это правда, то, значит, и он такой же мошенник, как и вы все!
   Ленсман начинает терять терпение и подходит к Юнну.
   -- Помни, с кем ты говоришь.
   -- С такими же ворами и разбойниками... Проваливайте из моего дома!..
   -- Юнну, я в последний раз говорю тебе...
   -- Говори себе, сколько хочешь, обманщик, мошенник!..
   Горло у него сдавливает судорога.
   -- Он совсем рехнулся. Не стоит и разговаривать с ним.
   Обращаясь к рабочим, собравшимся у дверей избы, инженер кричит им:
   -- Начинайте, нечего дарам терять время!
   -- Вот видишь, ты ничего не можешь поделать, -- говорит ленсман.
   Юнну ничего не сознает, кроме того, что избу его сейчас будут ломать, что его выгонят из его собственного дома, что его имущество силой отнимут у него, и бросается мимо ленсмана на двор, где перед ним расступается кучка людей. Со всех сторон сбегаются любопытные,
   -- Не смейте трогать мою избу! -- кричит он и берет из сеней громадный кол.
   -- Ну, живее! -- приказывает инженер.
   -- Брось кол! -- кричит ленсман, выходя из себя. Рабочие колеблются.
   -- Вы боитесь одного человека -- трусы!.. Сейчас же лезьте на крышу, или все будут рассчитаны!
   -- А я убью всякого, кто только посмеет тронуться с места!
   -- Не боюсь я тебя, -- говорит Тахво и, пробежав мимо Юнну, быстро взбирается по лестнице на крышу.
   Юнну замахивается на него колом, но попадает мимо, и кол ломается. Тогда он хватается руками за лестницу и опрокидывает ее. Тахво, который почти уже успел достигнуть крыши, с криком падает вниз и лишается чувств.
   Ленсман и инженеры набрасываются на Юнну, хватают его за шиворот, к ним на помощь бегут рабочие; Юнну прижимают к стене, валят на землю, связывают веревками и в полубессознательном состоянии бросают в его собственные сани.
   -- Так ты вздумал идти против начальства?.. Я тебе покажу, каналья! -- задыхаясь, говорит ленсман, затягивая веревку. -- Выведите из конюшни лошадь.
   Юнну лежит связанный в санях и должен смотреть на то, как из конюшни выводят его собственную лошадь и впрягают ее в сани. Он раза два начинает биться, пытаясь подняться, но потом бессильно опускается на дно саней и лежит, не двигаясь. Он видит, как опрокинутую лестницу снова приставляют к стене, а когда сани, скрипя полозьями, трогаются с места, с крыши начинают валиться бревна и доски, и щепки разлетаются по полям, подгоняемые ветром.
   -- Наконец-то выкурили медведя из берлоги! -- кричат ему вслед, и на дворе раздаются насмешливые крики "ура".

VII.

   За сопротивление власти во время исполнения ею служебных обязанностей он был присужден к уплате штрафа, к покрытию судебных издержек и к тюремному заключению на несколько месяцев.
   Прошла зима, наступило лето.
   Незадолго до Иванова дня его перевели в приходскую тюрьму -- бритого, в арестантской одежде -- и вскоре выпустили на свободу.
   Он уходит прямо в лес, где прежде жил. Лошадь его продали, но корову ему удалось спасти, и он оставил ее у одной женщины, которая обещала присматривать за ней.
   Юнну похудел, сгорбился и побледнел. Лоб сосредоточенно нахмурен, щеки ввалились, и кажется, будто он все время ходил с крепко стиснутыми зубами. Взгляд его полон ненависти и озлобления.
   Ни на суде, ни в тюрьме он почти не произнес ни слова. С той минуты, как он бессильно упал на дно саней, он хранил упорное молчание.
   На суде было оглашено его метрическое свидетельство, и все узнали, что он уже раньше судился за воровство и что он -- незаконнорожденный. Он не защищался, не оправдывался, не пробовал опровергать показания свидетелей, ничего не отрицал и ни с чем не соглашался. А когда хозяин заявил на суде, что на него всегда смотрели, как на человека ненормального, то и тут он не прервал этого негодяя и дал ему говорить, а другим слушать и верить.
   И вот тогда уже в его измученном мозгу зародились мысли, которые потом в тюрьме нашли благодарную почву для развития. Теперь они уже не находили себе выхода, как бывало прежде, в буйных вспышках гнева, от которых у него мутился разум и темнело перед глазами, -- нет, они собирались у самого сердца, накапливались там, впитывались в кровь и не давали ему покоя, вечно напоминая о себе.
   Он подожжет двор хозяина... Он убьет Тахво, ленсмана, застрелит инженеров и отомстит всем, кто разорил его и выгнал из его собственного дома, как дикого зверя!
   Говорят, хозяин хвастал, что выручил за землю вдвойне, благодаря обработанным полям и лугам Юнну; Тахво злорадствует, что отомстил ему, и все остальные, конечно, тоже радуются его несчастию... На земле нет справедливости, все люди -- кровожадные звери, голодные собаки, которые набрасываются на первого попавшегося, разрывают его на части и высасывают из него кровь, каплю по капле...
   Но он отомстить им, даже если бы это стоило ему жизни! И при мысли об этом он крепко стискивает зубы, и в глазах у него загорается огонек...
   Он идет по узкой лесной тропинке. Силы его истощены от долгого заключения в тюрьме и от плохой еды, и он останавливается, чтобы отдохнуть немного. Он страшно голоден, но у него нет ничего, даже крошки табаку, -- его он не видал уже несколько месяцев.
   Гнев его ненадолго утихает.
   Что он сделал? Отчего люди так бессердечны к нему? Разве он не пробовал всю свою жизнь угождать им и заглаживать все нанесенные им обиды? Разве он не ушел от них? Отчего же они не могли оставить его в покое?.. Если бы можно было забраться куда-нибудь в глушь, чтобы, никого не видеть и не слышать, если бы ему было на что купить себе лошадь и выстроить новую избу... Но кто знает, -- может быть, и тогда опять придут люди, накинутся на него, свяжут, посадят его в тюрьму и отнимут все... А если они взяли -его корову? При этой мысли он встает и быстро идет дальше.
   Весенняя ночь -- очень холодная, сырая, и кажется, что деревья, которые только что распустились, должны мерзнуть. Места, по которым Юнну идет, знакомы ему. Он часто бывал здесь прежде. Но всюду его встречают перемены. Чем дальше, тем дорога становится шире и шире. По ней ездили на телегах, и колеса ободрали кору на ближайших деревьях. На топких местах положены мостки, а по краям дороги валяются пни и верхушки гигантских сосен.
   И вдруг ему начинает казаться, будто все эти следы ведут из леса, будто целая толпа людей в беспорядке бежала по этой дороге со своими возами, телегами, спасаясь от преследователей, которые нагоняли их... Они разом прекратили свои работы, потому что им не было покоя ни днем, ни ночью...
   Какая-то волшебная сила заставляла всех леших и домовых отрывать от гор глыбы камней и сбрасывать их в долину, разрушать по ночам то, что люди строили днем, и возводить то, что разрушалось ими... его избу, его поля! И вот здесь они бежали, тесня друг друга, давя слабых и сталкивая их в канавы, -- вон там лежат обломки телег, колеса, оглобли...
   И в то время, как сумерки сгущаются "все больше и больше, Юнну начинает верить своим видениям. Он хочет верить, что люди бежали отсюда.
   Он сворачивает с дороги и прямо через лес идет по направлению к Мусталампи.

* * *

   В долгие бессонные ночи, проведенные в тюрьме, он ясно представлял себе картину разрушения: работа в лесу кипит; густая чаща поредела, расступилась; всюду лежат вывороченные корни, пни; люди рубят деревья, взрывают громадные каменные глыбы; его изба снесена, и только посреди пустыря одиноко возвышается печь, точно после пожара...
   Но такого разрушения, какое он увидел, внезапно выйдя из лесу, он даже и не представлял себе.
   Да ведь железная дорога окончена: насыпь сделана, вырыты канавы, положены рельсы. Посреди пути стоит целая вереница вагонов, нагруженных песком, а впереди пыхтит блестящий паровоз, презрительно посматривая на него своими сверкающими глазами...
   Почти ничего не сознавая, выбиваясь из последних сил, Юнну, крадучись, пробирается вдоль полотна и идет по направлению к озеру. На болоте валяются опрокинутые тачки, лопаты, груды песку и каменные глыбы...
   Им овладевает страх. Ему кажется, что его со всех сторон окружают невидимые злые духи... Он хочет бежать в чащу леса, хочет скрыться от них, но оттуда на него пристально смотрят двери и окна вагонов... Вон там паровоз, тачки... И он в ужасе бежит к озеру.
   Перебежав насыпь, с которой, точно вдогонку за ним, сыплется песок, Юнну замечает, что стоит перед своей старой баней.
   Он в недоумении остановился: по-видимому, в ней кто-то живет. Из полуотворенной двери доносится храп. Он отворяет дверь. На полу, на подстилке из мха и листьев, лежит та самая старуха, которой он оставил свою корову!
   Да, корова! Он и забыл про нее. Да где же она?
   -- Она цела, -- говорит старуха, протирая глаза. -- Эту старую баню они оставили, хотя все время грозятся сломать и ее, когда новые постройки будут готовы. Говорят, в Иванов день будет освящение дороги. Твою избу сломали, и хозяин продал бревна и доски Тахво, а тот выстроил себе из них избу немного дальше, в лесу. Он собирается продавать там водку, чтобы разбогатеть. Лошадь твоя тоже у него. Он купил ее на аукционе за пятьдесят марок. Да, на свете много мошенников, -- продолжает она, сочувственно глядя на Юнну, который сидит на пороге бани, подперев голову руками. -- Обдерут человека, как липку -- им это ничего не стоит! А хозяин, -- кто его знает, что это за человек?.. Он стащил бы у тебя все сено, если бы я вовремя не вмешалась... Корова твоя цела. Она как раз ушла пастись на ночь. С тех пор, как здесь стали носиться эти проклятые паровозы, ее только на ночь и можно выгонять. Ведь коровы не понимают, в чем дело, двух уже задавило, а платить за них никто не хочет: "надо смотреть за скотом", говорят они.
   -- Зачем ты здесь живешь?
   -- А куда мне идти? К тому же, мне за молоко платят лучше, чем в другом месте.
   -- Ты им продаешь молоко? ..
   --Приходится... ничего не поделаешь.
   -- В какую сторону она ушла?
   -- Корова-то? А туда, недалеко отсюда, за железную дорогу, вместе со стадом. Ты найдешь ее... Хочешь, я сварю тебе кофе?
   Но Юнну отвечает, что ему некогда ждать, встает и, не говоря ни слова, исчезает в лесу.

VIII.

   Из-за горы встает солнце, жизнь мало-помалу пробуждается, слышны голоса.
   Внимательно прислушиваясь к каждому звуку, Юнну идет вдоль полотна, то отдаляясь от него, то снова подходя ближе.
   Нет, он ни одного дня не проведет здесь. Он отыщет только свою корову и уйдет вместе с ней, пока никто не видал его, -- все равно куда, -- куда-нибудь подальше, где его не знают, только бы уйти отсюда!
   Пройдя несколько шагов, он вдруг останавливается: ему кажется, будто он услыхал звуки знакомого колокольчика, и он решительно идет в ту сторону, откуда они доносятся.
   Перед ним открывается небольшое поле. Он узнал его: оно в прошлом году было засеяно у него рожью. Посреди поля стоит его собственная лошадь.
   Какая она худая, голодная! Шерсть на ней местами повылезла, спина ввалилась, на лопатках просвечивает голое мясо, морда ободрана, и голова грустно опущена вниз. Она узнает своего старого хозяина, испускает радостное ржание и трется головой о его руку, когда Юнну подходит к ней.
   -- Что они сделали с тобой, эти звери, эти мучители! -- шепчет Юнну.
   Он совершенно забывает, что лошадь уж больше не его, берет ее за повод и ведет за собой.
   -- Стой, стой! Куда ты? Оставь мою лошадь! -- раздается чей-то голос, и из лесу выходит Тахво.
   Узнав Юнну, он вдруг останавливается, но, заметив, что у того нет никакого оружия, набирается мужества и подходит ближе.
   -- Оставь мою лошадь! -- кричит он грубо и тоже хватается за повод.
   Юнну выпускает его. И так как он имеет очень слабый, истощенный вид и, по-видимому, не собирается вступать в драку, Тахво изо всех сил толкает его в бок. Юнну падает на землю.
   Тахво вскакивает на лошадь, стегает ее несколько раз поводом и уезжает.
   У Юнну нет сил бежать за ним, он даже не может сердиться на него. Тахво издалека осыпает его руганью, грозит пожаловаться ленсману и исчезает в лесу.
   -- Пошевеливайся ты, старая кляча! -- слышит он издали грубое понукание Тахво.
   "Лошадь уж больше не моя... -- вяло проносится у Юнну в голове, -- все принадлежит им... они могут делать все, что хотят..."
   Им овладевает невыносимая слабость, он растягивается на земле, тут же, на поле, и забывает все на свете -- и корову, и лошадь...
   Вдруг раздается резкий свист, который действует на него, как удар хлыста. Юнну слышит точно грохот и звон цепей, и ему кажется, что он снова в тюрьме...
   Но когда он приходит в себя и догадывается, что это свистит паровоз, он вспоминает о своей корове и пускается бежать через пни и камни прямо по направлению к полотну железной дороги, точно спеша предотвратить какое-то надвигающееся несчастие.
   На противоположной стороне стоит небольшое стадо, по-видимому, собираясь переходить через рельсы. Впереди корова Юнну. Она сейчас же узнает своего бывшего хозяина, поднимает голову, издает мычание и, позвякивая колокольчиком, бегом пускается по направлению к нему.
   В ту минуту, когда она приближается к полотну железной дороги, на рельсах, свистя и пыхтя, показывается паровоз.
   Корова сразу останавливается и стоит неподвижно, глядя на приближающееся невиданное чудовище. Паровоз поднимает возню, начинает свистеть, шипеть, пыхтеть, но остановиться не может.
   Юнну бросается вперед, машет рукой, кричит что-то и наконец хватает корову за рога. Однако, чем сильнее он тянет ее к себе, тем больше она пятится назад... Вот ему удалось перетянут ее через половину, -- в эту минуту паровоз проносится мимо и переезжает корову.
   Машинисты ругаются и грозят ему кулакам...
   Корова живет еще несколько мгновений, судорожно дергает толовой и падает мертвая на откос у ног Юнну.

IX.

   Наступил Иванов день. Украшенный флагами поезд останавливается у станции Мусталампи; она вся убрана березками. Это первый поезд на новом пути, и строительная комиссия пригласила на увеселительную прогулку в город всех рабочих, участвовавших в постройке железной дороги, и много почетных гостей из соседних приходов.
   С того дня, как паровоз раздавил корову, Юнну исчез бесследно, никто не видал его, и все думали, что он ушел навсегда из Мусталампи. Однако, рабочие, возившие песок, поговаривали, что несколько раз видели его в чаще леса, где он, крадучись, пробирался вдоль линии.
   На некотором расстоянии от станции, на полотне железной- дороги, проведенной по высокой насыпи через болото, лежит человек и старается оторвать рельс от шпалы. Весь обливаясь, потом, он чуть ли не каждую минуту с тревогой посматривает в сторону станции и торопливыми, судорожными движениями то ударяет топором по костылю, то подсовывает под рельс березовый кол и пытается выломать его.
   Юнну собрался с последними силами, чтобы нанести удар своим врагам. Он уничтожит их всех -- инженеров, Тахво, хозяина, этот ужасный, отвратительный паровоз и его машиниста, всех за раз!
   Вот, что он надумал, бродя голодный и бесприютный по лесу, подкрадываясь к рабочим и прислушиваясь к разговорам о предстоящем торжестве.
   Если бы у него был железный лом, то ему ничего не стоило бы выломать рельс... Но костыль не поддается, а за второй он даже еще и не принимался.
   Он должен добиться своего! Должен!
   У станции паровоз уже начинает выпускать пары. Всюду толпится народ, все суетятся, входят в поезд, снова выходят на платформу. Слышны громкие крики "ура", гремит музыка...
   Юнну изо всех сил замахивается топором... Костыль выломан! Тогда он подсовывает под рельс кол и наваливается- на него. Рельс чуть-чуть приподнимается, но второй костыль придерживает его, и он снова тихо опускается назад.
   А паровоз, между тем, издает один свисток за другим. Он не успеет выломать второй костыль, и они пройдут мимо, спасутся!.. Не отложить ли? Нет, невозможно, больше уж не представится такого удобного случая отомстить им всем.
   Юнну изо всех сил наносит один удар за другим, пока наконец со всего размаху не попадает в камень. Вылетают несколько искр, и лезвие оказывается совершенно испорченным.
   Поезд тронулся.
   Юнну бросает топор, берет кол, подводит его под рельс и всем телом наваливается на него.
   Рельс медленно поднимается, второй костыль отскакивает.
   Наконец-то!
   Но когда Юнну делает еще одно усилие, кол разламывается пополам, и он падает на рельсы. А грохот поезда раздается все ближе, ближе...
   Юнну в отчаянии, в бешенстве вскакивает, хватается за рельс руками, царапает его, грызет, совершенно теряя голову от сознания своего бессилия.
   За его спиной раздается пронзительный свист.
   Они спасутся... раздавят его...
   Нет, нет!
   Он делает быстрый прыжок в сторону. По направлению к нему с ревом и грохотом несется поезд, весь разукрашенный флагами и зеленью.
   В голове Юнну с быстротой молнии зарождается новая идея... Он наклоняется к земле, обхватывает руками громадный камень, поднимает его, бросается назад к полотну и, зажмурив глаза, кидает его навстречу приближающемуся поезду... Раздается оглушительный грохот, и Юнну без чувств падает под откос.

* * *

   Через несколько времени он приходит в себя. У него такое чувство, будто он лежит на движущемся полу... Он открывает глаза и видит, что кругом суетятся люди, кричат, жестикулируют. Он узнает инженеров, ленсмана, хозяина, Тахво. У него невыносимо болит голова. Паровоз злорадно свистит. Прямо в глаза несется едкий дым. Тут только ему делается ясно, что он находится на поезде, который со стремительной быстротой везет его с собой в город -- навсегда.

-----------------------------------------------------------------------------

   Источник текста: Сборник финляндской литературы / Под ред. В. Брюсова и М. Горького. -- Петроград: Парус, 1917. -- 490 с.; 21 см. -- С. 220--247.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru