Зутнер Берта
Воспоминания о войне

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Текст издания: журнал "Міръ Божій", No 10, 1894.

   

ВОСПОМИНАНІЯ О ВОЙНѢ

Разсказъ баронессы Сутнеръ *).

   *) Баронесса Сутнеръ, главная представительница австрійской лиги друзей мира, занимаетъ выдающееся мѣсто среди самыхъ извѣстныхъ современныхъ нѣмецкихъ романистовъ. Ея романъ "Waffen nieder" (Долой оружіе!) переведенъ на всѣ европейскіе языки.
   
   Послѣ длинныхъ и оживленныхъ споровъ, въ гостиной наступило молчаніе. Затѣмъ одинъ изъ нашихъ гостей поднялся, какъ бы подавая примѣръ другимъ.
   Г-нъ X. сталъ тоже прощаться, но мы съ мужемъ задержали его.
   Когда всѣ разошлись, я сказала г. X.:
   -- Разскажите же намъ ваши воспоминанія,-- вы обѣщали.
   -- Пожалуй,-- сказалъ онъ.-- Въ первый разъ въ жизни буду разсказывать объ этомъ -- вы можете воспользоваться при случаѣ.
   -- Можно будетъ назвать васъ?
   -- Это доставитъ Мнѣ столько непріятностей, что, надѣюсь, вы сами не захотите.
   -- Если такъ, то будьте увѣрены,-- я не назову васъ. Разсказывайте.
   Онъ молча откинулся въ кресло, закрылъ глаза и вздрогнулъ, какъ бы отъ холода, затѣмъ выпрямился и началъ:
   "Это было послѣ битвы подъ Орлеаномъ... Дрались нѣсколько часовъ, чтобы узнать, наконецъ, чья возьметъ. Насъ отрядили аванпостомъ къ небольшой деревнѣ, названіе которой не скажу,-- за Орлеаномъ.
   Мы отправились туда верхами, измученные, мокрые -- дождь лилъ впродолженіи 48 часовъ -- и голодные. Если эти три ощущенія совпадаютъ и повторяются недѣлями и мѣсяцами, то, повѣрьте, они могутъ охладить самый пылкій военный энтузіазмъ; мысль: "Зачѣмъ? Зачѣмъ же?" неотвязно будетъ преслѣдовать васъ.
   Мы должны были подвигаться впередъ съ большою осторожностью, такъ какъ во всей странѣ чувствовалось враждебное настроеніе. Мы знали, что регулярная армія отступила, но нужно было остерегаться отрядовъ вольныхъ стрѣлковъ. Ахъ, проклятые убійцы! На нихъ сосредоточивалась вся наша ярость и все негодованіе, которое внушаетъ сама по себѣ идея убійства,-- негодованіе, котораго почему-то не чувствуешь противъ регулярныхъ полковъ.
   Въ эту минуту воспоминаніе о франкскихъ отрядахъ, сформированныхъ нашими отцами въ 1812 и 1813 г., при отступленіи французовъ изъ Россіи, исчезло изъ нашей памяти.
   Оглядываясь во всѣ стороны, ѣдемъ рысью. Нѣсколько разъ изъ-за кустовъ раздавались ружейные выстрѣлы, и пули достигали нашей шеренги, но мы не могли видѣть противника. Двое или трое изъ насъ были убиты и остались на дорогѣ -- это не считается.
   Наконецъ, къ вечеру, мы достигаемъ цѣли. Еще поворотъ дороги -- и передъ нами раскинулась деревня, окутанная сумерками.
   Я и теперь вижу ее: въ срединѣ зеленой равнины вижу дома, окруженные фруктовыми садами, небольшую церковь съ круглою колокольней. Колоколъ звонилъ въ вечернѣ. Многіе изъ нашихъ солдатъ перекрестились. Сколько изъ нихъ вспомнило о своей родной деревнѣ!..
   Нашъ авангардъ съ барабаннымъ боемъ проѣхалъ по улицамъ, вызывая мэра и священника. Когда мы вступили, эти два представителя деревни стояли уже на большой площади, передъ церковью.
   Мы приступили къ обычнымъ вопросамъ:
   Ушелъ ли непріятель изъ деревни?
   Какіе изъ отрядовъ прошли?
   "По какому направленію отправились они?
   Затѣмъ вопросъ совѣсти: выставила ли деревня вольныхъ стрѣлковъ, существуетъ ли еще такой отрядъ?
   Наконецъ -- торжественное объявленіе смертной казни за укрывательство.
   Все сдѣлано. Часовые разставлены за деревней; солдаты, измученные до смерти, размѣщены по квартирамъ. Двое изъ моихъ товарищей и я помѣстились въ домѣ священника. Спустя часъ, мы вчетверомъ, такъ какъ и священникъ присоединился къ намъ, сидѣли вокругъ стола за виномъ и сигарами.
   Мы отдали должную честь обѣду; блюда унесли; мы курили и болтали.
   Нашъ старикъ-хозяинъ -- ему было слишкомъ 70 лѣтъ -- такъ мирно и дружелюбно бесѣдовалъ съ нами, что слово "враги" какъ будто и не существовало. Въ юности своей онъ провелъ нѣсколько лѣтъ въ Гейдельбергѣ и теперь разспрашивалъ, что представляетъ этотъ городъ въ настоящее время.
   Я могъ поразсказать о Гейдельбергѣ, такъ какъ жилъ тамъ. Когда я называлъ случайно улицу, извѣстную пивную, цѣль обычныхъ прогулокъ, все, что помнилъ еще старикъ, его глаза оживлялись.
   А глаза у него были голубые, ясные, волосы серебристые, тонъ, какимъ онъ говорилъ "дитя мое", "дорогое дитя", вмѣсто обычнаго мосье, задушевный и дѣтски-наивный -- какъ далеки отъ него были злоба и вражда!
   Цѣлую жизнь съ смиреніемъ и покорностью совершалъ онъ свои священническія обязанности. Въ насъ онъ видѣлъ лишь бравыхъ солдатъ, которые тоже исполняли долгъ: все это было очень просто.
   Онъ разсказывалъ намъ о своихъ небольшихъ горестяхъ, радостяхъ, слабостяхъ: о своемъ гербаріи, о коллекціи минераловъ, объ ученикахъ, въ которыхъ онъ видѣлъ свою семью, о своихъ любимыхъ книгахъ, въ которыхъ онъ имѣлъ обыкновеніе искать всегда утѣшенія и развлеченія; у него были латинскіе и греческіе классики, были Корнель, Расинъ, подражаніе Іисусу Христу. Святая душа, довольная малымъ!
   Онъ согрѣлъ мое сердце, и я отъ души полюбилъ этого старика.
   Даже то, что онъ принадлежалъ къ враждебной націи, дѣлало его еще болѣе дорогимъ въ моихъ глазахъ -- такъ пріятно было освободиться, наконецъ, отъ обязанности ненавидѣть человѣка потому лишь, что онъ былъ другой національности. То же чувство и онъ раздѣлялъ -- это было очевидно. Дружелюбными взглядами, дружескимъ оттѣнкомъ голоса мы понимали то, что не произносили вслухъ: французъ или нѣтъ, ты достойный уваженія старикъ; пруссаки или нѣтъ, вы славные ребята!
   Когда долго томятся жаждой -- пріятенъ глотокъ воды; послѣ утомленія -- радуются отдыху; также послѣ продолжительныхъ сраженій и припадковъ бѣшенства простая учтивость и привѣтливость кажутся чѣмъ-то особеннымъ.
   Не смотря на усталось, мы просидѣли долго вмѣстѣ. Только въ 11 часовъ мы распрощались: покойной ночи, дѣти! покойной ночи, батюшка, спасибо, батюшка!
   Старикъ проводилъ насъ въ нашу комнату, свой рабочій кабинетъ: тамъ, въ шкафахъ, помѣщалась небольшая библіотека и его любимыя коллекціи; диванъ, обитый кожей и замѣняющій кровать, нѣсколько креселъ, большой письменный столъ, на которомъ стояли портретъ старика и распятіе; въ амбразурѣ окна большая клѣтка.
   -- Это мой отецъ,-- пояснилъ священникъ, освѣщая портретъ свѣчкой.-- Онъ также служилъ въ арміи, при Наполеонѣ. Тогда положеніе дѣлъ было иное: мы были побѣдителями въ непріятельской странѣ. Все мѣняется. Все зависитъ отъ воли Божіей,-- прибавилъ онъ.-- А вотъ мои желтыя дѣтки!-- Онъ указалъ, улыбаясь, на клѣтку.-- Моя утѣха! Каждое утро прилетаютъ онѣ завтракать къ столу и клюютъ съ моихъ губъ крошки хлѣба. Вы увидите завтра. Но сегодня спокойной ночи, вы вѣдь утомлены, страшно утомлены. Бѣдныя дѣти!
   Онъ пожалъ намъ руки, сперва моимъ товарищамъ, потомъ мнѣ, а я -- я не могъ устоять -- къ тому же не было ничего унизительнаго -- старикъ 70 лѣтъ, я совсѣмъ еще молодой человѣкъ... словомъ, я наклонился къ его рукѣ, желая ее поцѣловать.
   Онъ высвободилъ ее, и положилъ ее на мою голову; повторяя: "покойной ночи, мое дитя".
   Разсказчикъ рѣзкимъ движеніемъ откинулъ волосы.
   "Ахъ, это благословеніе! Оно долго жгло мою голову".
   Послѣ короткаго молчанія, онъ опять продолжалъ:
   "Мы легли спать... Лейтенантъ Ф. на диванѣ, я на креслѣ, которое, при помощи двухъ сдвинутыхъ стульевъ, было обращено въ кровать. Нашъ третій товарищъ, лейтенантъ де-Р., былъ дежурнымъ; запасшись нѣсколькими любимыми сигарами и бутылкою бордо, онъ отправился въ верхнюю комнату дома, откуда видна была деревня и наши часовые, которыхъ ночью онъ долженъ былъ повѣрить.
   Въ сѣняхъ водворили нашихъ вѣстовыхъ и сторожевой постъ. Я проспалъ нѣсколько часовъ, какъ вдругъ меня разбудилъ выстрѣлъ. Сначала я подумалъ, что мнѣ приснилось. За послѣдніе дни я слышалъ ихъ такъ часто, что они мнѣ стали чудиться при каждомъ шумѣ. Но тотчасъ же раздался второй выстрѣлъ, потомъ третій -- товарищъ окликнулъ меня. Мы, полусонные, поспѣшно одѣвались.
   Стрѣльба, между тѣмъ, все продолжалась, въ окно видно было красное зарево пожара.
   Въ 10 минутъ -- была половина второго -- мы всѣ собрались на дворѣ. На деревнѣ стрѣляли въ нашихъ людей, и два дома, откуда стрѣляли, горѣли.
   Пятерыхъ солдатъ и лейтенанта Р. не хватало.
   Мы рѣшили, что лейтенантъ дѣлалъ смотръ караульнымъ. Я вздумалъ войти въ его комнату, чтобы взглянуть на деревню изъ его оконъ. На лѣстницѣ я споткнулся о какое-то тѣло. Послышался жалобный стонъ. Я чиркнулъ спичку. Это былъ вѣстовой лейтенанта. Онъ плавалъ въ крови, оглушенный ударомъ топора по головѣ и съ сабельной раной въ груди.
   Въ комнатѣ мы нашли лейтенанта Р. мертвымъ -- ротъ былъ заткнутъ его же собственнымъ платкомъ, голова изранена ударами сабли.
   Четверо нашихъ солдатъ были убиты въ деревнѣ.
   Въ 5 часовъ утра допросъ былъ оконченъ.
   Присутствовали священникъ, мэръ и нѣсколько другихъ жителей.
   Дѣло было такъ:
   Племянникъ священника, лѣсничій, съ нѣсколькими другими молодыми людьми, отправились съ шайкой вольныхъ стрѣлковъ по окрестностямъ.
   Вернувшись ночью, они напали на нашихъ солдатъ.
   Но вотъ самое ужасное:
   Подошелъ пастухъ и заявилъ, что вечеромъ онъ видѣлъ священника, отворявшаго ворота своему племяннику.
   Меня охватилъ ужасъ, какъ будто обвиненіе было направлено на меня самого.
   -- Вѣрно ли это, мосье кюре, правда ли это?-- вскричалъ я.
   Онъ поднялъ голову и взглянулъ на меня своими прекрасными голубыми глазами.
   -- Да,-- отвѣтилъ онъ печально.-- Но для того лишь, чтобы укрыть въ хлѣвѣ бѣднягу, сына моей сестры. Я ничего не зналъ о его замыслахъ, повѣрьте мнѣ -- клянусь.
   Я повѣрилъ ему, но развѣ это могло помочь?
   Что послѣдуетъ за этимъ признаніемъ -- я зналъ напередъ.
   О случившемся было доложено командиру.
   Въ 9 часовъ я получилъ приказъ: "деревню въ наказаніе сжечь; священника, виновнаго въ укрывательствѣ, повѣсить на порогѣ собственнаго дома".
   Снова нервная дрожь охватила разсказчика, когда онъ произнесъ слово "повѣсить".
   "Повѣсить? повѣсить? Стараго священника? Неужели это исполнили?" Удрученнымъ голосомъ спросила я.
   -- Я немедленно послалъ къ командиру просить о смягченіи приговора -- о помилованіи.
   Вскорѣ получился отвѣтъ: помилованія не будетъ.
   Увѣряю васъ, мое отчаяніе, мое отвращеніе во всему на свѣтѣ были такъ велики, что я думалъ пустить себѣ пулю въ лобъ, чтобы только не исполнить приговора. Мысль о родныхъ меня остановила. А послѣ!.. Ахъ, какія ужасныя воспоминанія,-- вскричалъ вдругъ молодой человѣкъ. А послѣ что было... Къ счастью, много мелочей уже исчезли изъ моей памяти, но зато многое запечатлѣлось съ ясностью и отчетливостью фотографическаго снимка.
   Война, обязанности, высшая цѣль... Такими избитыми мыслями стараются затушевать для себя и для другихъ весь ужасъ войны, а о подробностяхъ войны молчатъ, забываютъ самое отвратительное, самое ужасное.
   Разлагающіяся тѣла покрываютъ землею, отвратильные факты -- молчаніемъ... Позвольте окончить здѣсь мой разсказъ".
   -- Нѣтъ, я хочу знать конецъ. Исполнили приговоръ?
   -- Конечно, исполнили. На войнѣ нельзя имѣть нѣжное сердце. Я самъ отдалъ приказаніе. Я прочелъ смертный приговоръ старику, не сказавъ, какого рода будетъ смерть.
   -- Я ждалъ ея,-- сказалъ онъ спокойно и кротко.-- Я готовъ.
   Но когда я отдавалъ приказаніе поджигать деревню, онъ закричалъ. Сжечь, сжечь все, что онъ любилъ на этомъ свѣтѣ. Уничтожить весь приходъ, школу, больницу, гдѣ лежало нѣсколько больныхъ, его церковь, его бѣдныя коллекціи; можетъ быть, вспомнилъ онъ также и о своихъ дорогихъ любимцахъ въ клѣткѣ. Я не знаю, о чемъ думалъ онъ, но его раздирающій крикъ былъ ужасенъ.
   Самое ужасное то, что было дальше.
   Какъ сейчасъ вижу, какъ старикъ упалъ на колѣни при словѣ "веревка", вижу его съ протянутыми руками, умоляющаго, чтобы его разстрѣляли. Не вѣшайте только! Ради Бога, пулю, пулю! Но онъ не долженъ былъ умереть смертью честныхъ людей. Я теперь еще вижу, какъ, по моему приказанію, накинули ему веревку на шею, какъ потащили къ дверямъ, какъ... нѣтъ,-- въ ту минуту я отвернулся.
   Потомъ я увидѣлъ его висѣвшимъ:-- его черную рясу, длинную и узкую, какъ привидѣніе, его наклоненную бѣлую голову.
   Я вижу всю деревню, объятую пламенемъ, вижу, какъ при стонахъ жителей, при страшномъ мычаніи, несшемся изъ хлѣвовъ, цаши солдаты убивали всѣхъ, кто пытался тушить огонь или противиться поджогу.
   Я вижу насъ, покидающихъ деревню, наканунѣ еще такую цвѣтущую -- позади море огня, а завтра груда обломковъ и пеплу.
   А надъ всѣмъ этимъ добрые голубые глаза старика, его взглядъ, молящій, пораженный ужасомъ.
   О, эти глаза, эти глаза... забыть ихъ трудно!
   Все другое, что мерещится, еще можно забыть, но забудешь ли предсмертный взглядъ человѣческаго существа, убитаго тобою!

Пер. М. Д--вой.

"Міръ Божій", No 10, 1894

   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru