Вотъ очагъ... Тамъ примостилась и она въ нѣмую тѣнь
И куетъ тамъ вмѣстѣ съ вами дню на смѣну новый день.
О, родимые, довольно вамъ лишеній и труда!
Ваши дѣти поднялися въ ваши тяжкіе года,
Уходите-жъ отъ Заботы, разставайтеся вы съ ней,
Отдыхъ вамъ вполнѣ заслуженъ и на склонѣ вашихъ дней
Ваше счастье, вѣрю, будетъ и отраднѣй, и полнѣй.
Мы, родные, ваши дѣти, бодры, молоды, сильны,
Для борьбы съ судьбой тяжелой въ этотъ міръ мы рождены,
Всѣ мы съ честью оправдаемъ ваши свѣтлыя мечты...
О, извѣстно намъ, гдѣ счастья распускаются цвѣты!
Мы идемъ въ тотъ край и близокъ возвращенья жданный часъ:
Мы вернемся и прогонимъ прочь Заботу всю отъ васъ.
I
Какъ разъ въ то время, когда помѣстье Мейгефера продавалось съ молотка, родился его третій сынъ, Павелъ.
Поистинѣ это были тяжелые дни.
Елизавета, жена Мейгефера, со своимъ страдальческимъ лицомъ и печальной улыбкой, лежала на большой кровати съ балдахиномъ, имѣя возлѣ себя колыбель съ новорожденнымъ. Ея глаза безпокойно блуждали вокругъ. Она прислушивалась къ малѣйшему шороху, проникавшему со двора или изъ жилыхъ помѣщеній въ ея унылую комнату роженицы. Она приподымалась при всякомъ подозрительномъ звукѣ и каждый разъ, когда слышался чужой мужской голосъ или раздавался глухой стукъ ѣдущаго экипажа, она спрашивала въ сильномъ страхѣ, хватаясь за края кровати:
-- Неужели кончено? Неужели кончено?
Никто ей не отвѣчалъ. Докторъ настрого приказалъ устранять отъ нея всякое возбужденіе, но въ своей заботливости онъ не сообразилъ, что эта вѣчная тревога, этотъ страхъ въ тысячу разъ болѣе мучили ее, чѣмъ даже самая ужасная дѣйствительность.
Однажды утромъ -- на пятый день послѣ рожденія ребенка -- она услышала въ сосѣдней комнатѣ шаги своего мужа, котораго во все это злополучное время она видѣла только разъ. Со вздохами и грозными проклятьями онъ ходилъ взадъ и впередъ. Только одни слова могла разобрать и понять его жена, слова, которыя онъ непрестанно повторялъ:
"Безъ родного угла."
Теперь Елизавета знала. Все было кончено!
Тогда она положила блѣдную руку на головку новорожденнаго, съ серьезнымъ личикомъ смотрѣвшаго предъ собой, и заплакала, уткнувшись въ подушки.
Черезъ нѣкоторое время она сказала служанкѣ, ухаживавшей за ребенкомъ:
-- Доложи барину, что я желала-бы поговорить съ нимъ.
И онъ явился. Рѣзкими шагами подошелъ онъ къ постели больной и взглянулъ на нее. Его лицо, вслѣдствіе вынужденнаго спокойствія, казалось еще болѣе разстроеннымъ и убитымъ.
-- Максъ,-- робко сказала она, такъ какъ всегда боялась мужа.-- Максъ, не скрывай отъ меня ничего, я и безъ того готова къ самому худшему.
Увидя, что жена такъ спокойно смотритъ несчастью въ глаза, Мейгеферъ нашелъ лишнимъ далѣе молчать и быстро заговорилъ:
-- Сегодня... завтра... какъ угодно будетъ новому владѣльцу. Только благодаря его милосердію, мы еще здѣсь, а если ему это понадобится, мы даже эту ночь можемъ провести на улицѣ.
-- Такъ скверно уже не можетъ быть, Максъ!-- сказала жена, старательно скрывая свой ужасъ,-- если онъ узнаетъ, что только на-дняхъ появился на свѣтъ ребенокъ...
-- Что-же, я долженъ идти къ нему молитъ о милости, какъ нищій?
-- О, нѣтъ! Онъ сдѣлаетъ это самъ. Кто-же онъ?
-- Его имя Дугласъ. Онъ родомъ изъ Инстербурга. Онъ выказалъ себя очень требовательнымъ, слишкомъ требовательнымъ. Я съ удовольствіемъ прогналъ-бы его со двора...
-- Осталось у насъ что-нибудь?
Елизавета задала этотъ вопросъ тихо, нерѣшительно и при этомъ посмотрѣла на новорожденнаго. Отъ отвѣта зависѣло, бытъ можетъ, его юное, слабое существованіе.
Ея мужъ рѣзко разсмѣялся и отвѣтилъ:
-- Да, но сущіе пустяки, ровно двѣ тысячи талеровъ.
Она облегченію вздохнула. Ей казалось, что она непремѣнно должна услышать изъ устъ мужа страшное слово: "ничего".
-- Но что мы можемъ сдѣлать съ двумя тысячами талеровъ,-- продолжалъ онъ,-- послѣ того, какъ пятьдесятъ тысячъ брошены въ болото? Не открыть-ли мнѣ въ городѣ трактиръ, или не начать-ли торговать пуговицами и лентами? Ты, бытъ можетъ, также будешь помогать, занимаясь шитьемъ въ знатныхъ домахъ, а дѣти будутъ продавать спички на улицахъ... Ха-ха-ха!
Мейгеферъ взволнованно ерошилъ свои густые, начинавшіе сѣдѣть волосы и при этомъ толкнулъ ногой колыбель, которую его жена сильно раскачивала взадъ и впередъ.
-- Ну, для чего родился этотъ червякъ?-- мрачно проговорилъ онъ.
Затѣмъ онъ сталъ на колѣна предъ новорожденнымъ, сгребъ крошечные кулачки въ свои большія красныя руки и обратился къ своему ребенку со слѣдующими словами:
-- Если-бъ ты зналъ, мальчуганъ, какъ скверенъ и отвратителенъ этотъ міръ, въ которомъ безстыдство побѣждаетъ, а справедливость отсутствуетъ, то ты, конечно, остался-бы тамъ, гдѣ былъ. Какая будетъ твоя судьба? Твой отецъ -- почти бродяга, лишенный земли сельскій хозяинъ, странствующій по улицамъ съ женой и дѣтьми до тѣхъ поръ, пока онъ остановится на томъ мѣстѣ, гдѣ его со всѣмъ семействомъ ждетъ окончательная гибель...
-- Максъ, замолчи, ты разрываешь мнѣ сердце!-- воскликнула Елизавета, рыдая.
Она протянула руку, желая положить ее на голову своего мужа, но та безсильно опустилась, не достигнувъ цѣли.
Мейгеферъ быстро вскочилъ.
-- Ты права, довольно жалобъ! Конечно, если-бъ я былъ теперь одинъ, холостой, какъ въ былыя времена, я поѣхалъ-бы въ Америку или въ русскія степи, тамъ можно разбогатѣть. Или я сталъ-бы играть на биржѣ, сегодня на повышеніе, завтра на пониженіе. Такимъ образомъ можно нажить массу денегъ, тогда какъ теперь... связанный, какъ я...
Онъ бросилъ укоризненный взглядъ на жену и ребенка и рукой указалъ на дворъ, откуда доносились смѣющіеся полоса двухъ его старшихъ дѣтей.
-- Да, я знаю, что мы являемся для тебя обузой въ настоящее время,-- печально возразила жена.
-- Не смѣй говорить объ обузѣ!-- громко воскликнулъ онъ.-- Я не хотѣлъ обидѣть васъ. Я васъ люблю, и этимъ все сказано! Теперь весь вопросъ въ томъ, куда? Не будь, по крайней мѣрѣ, этого новорожденнаго, мы могли-бы временно претерпѣть всѣ невзгоды неустроенной жизни. Теперь-же ты больна, а ребенокъ требуетъ ухода. Въ концѣ концовъ, не остается ничего другого, какъ купить гдѣ-нибудь клочокъ крестьянской земли и дать двѣ тысячи талеровъ въ задатокъ. Ура! Вотъ-то будетъ жизнь! Я -- съ сумой, ты -- съ узломъ. Я -- съ лопатой, ты -- съ подойникомъ.
-- Это было-бы еще не худшее,-- тихо сказала Елизавета.
-- Нѣтъ?-- онъ горько засмѣялся.-- Твое желаніе можетъ быть исполнено. Какъ разъ продается Муссайненъ, это жалкое болото тамъ, въ равнинѣ.
-- Зачѣмъ-же именно это?-- вздрогнувъ, сказала она.
Мейгеферъ тотчасъ-же увлекся своей мыслью и громко заговорилъ:
-- Да, это значило-бы выпить чашу до дна. Предъ глазами минувшее великолѣпіе, такъ какъ ты знаешь, это господскій домъ Елененталя прекрасно виденъ тамъ изъ оконъ. Кругомъ болото и невоздѣланная земли на протяженіи двухсотъ моргеновъ {Моргена -- нѣмецкая мѣра поверхности, равняющаяся приблизительно 561 кв. саж.}. Быть можетъ, удалось-бы кое-что обработать. Можно было-бы сдѣлаться піонеромъ культуры. А что люди сказали-бы на это? "Мейгеферъ -- славный парень,-- сказали-бы они,-- онъ не стыдится своего несчастья, онъ относится къ нему съ нѣкоторой ироніей". Да, въ самомъ дѣлѣ! Иронически надо относиться къ своему несчастью, это -- единственное благородное міровоззрѣніе. Свистать надо на него!-- и Мейгеферъ испустилъ такой рѣзкій свистъ, что больная женщина привскочила на своей постели.
-- Прости меня, моя дорогая!-- сталъ проситъ ее мужъ, гладя ея руку и внезапно впадая въ самое розовое настроеніе.-- Но развѣ я не правъ? Пока есть сознаніе, что ты -- порядочный человѣкъ, можно претерпѣвать каждую невзгоду съ нѣкоторымъ наслажденіемъ. Наслажденіе -- настоящее слово. Эту землю можно купить, когда угодно, такъ какъ владѣлецъ недавно пріобрѣлъ богатое помѣстье и оставляетъ этотъ дрянной клочокъ земли совершенно невоздѣланнымъ.
-- Сначала сообрази все хорошенько,-- просительно сказала жена въ сильной тревогѣ.
-- Къ чему тутъ колебанія?-- рѣзко возразилъ онъ.-- Обременятъ собой этого господина Дугласа мы не имѣемъ права, найти что-нибудь лучшее съ нашими двумя тысячами -- на это мы не можемъ надѣяться... значитъ, живо за дѣло!
И, даже не простясь съ больной женой, онъ поспѣшно вышелъ изъ комнаты.
Нѣсколько минутъ спустя она услышала, какъ его одноконный экипажъ выѣзжалъ со двора.
* * *
Немного позже, въ тотъ-же самый день, ей доложили о посѣщеніи посторонняго лица. Пріѣхала въ роскошномъ экипажѣ красивая знатная дама и выразила желаніе извѣстить больную хозяйку.
Кто она? Неизвѣстно. Она не хотѣла назвать свое имя.
"Какъ странно!" -- подумала Елизавета.
Но, такъ какъ въ своемъ горѣ оніа была склонна вѣритъ въ посланниковъ съ небесъ, она не рѣшилась отказать.
Дверь открылась. Высокая, изящная фигура, съ тонкими, мягкими чертами лица, легкой походкой приблизилась къ постели больной. Недолго думая, вошедшая молодая женщина схватила одну изъ рукъ Елизаветы и сказала нѣжнымъ, слегка дрожащимъ голосомъ:
-- Я скрыла свое имя, милая мадамъ Мейгеферъ, такъ какъ я боялась, что вы не примете меня, если оно будетъ вамъ извѣстно. Я предпочла-бы не говорить вамъ его и теперь. Къ несчастью, я должна признать, что вы не будете относиться ко мнѣ съ тѣмъ-же добрымъ чувствомъ, когда узнаете, кто я.
-- Я не питаю ненависти ни къ единому человѣку на свѣтѣ,-- возразила Елизавета,-- тѣмъ менѣе къ имени.
-- Меня зовутъ Еленой Дугласъ,-- тихо сказала дама и еще крѣпче пожала руку больной.
Елизавета тотчасъ стала плакать, а посѣтительница -- точно она была старымъ другомъ хозяйки -- обвила ея шею рукой, поцѣловала ее въ любъ и оказала нѣжнымъ, ласковымъ голосомъ:
-- Не сердитесь на меня! Судьбѣ было угодно, чтобы я вытѣснила васъ изъ этого дома, но я въ этомъ не виновата. Мой мужъ хотѣлъ мнѣ сдѣлать сюрпризъ, такъ какъ названіе этого помѣстья заключаетъ въ себѣ мое имя. Но моя радость тотчасъ же исчезла, когда я узнала, при какихъ обстоятельствахъ онъ пріобрѣлъ это имѣніе и какъ вы, милая мадамъ Мейгеферъ, въ это вдвойнѣ тяжелое для васъ время должны были страдать. У меня явилось страстное желаніе облегчить свою душу, лично испросивъ у васъ прощенія за то горе, которое я вамъ причинила и, быть можетъ, еще принято, такъ какъ ваши страданія еще не кончены.
Елизавета, точно это такъ и полагалось, склонила голову на плечо незнакомой дамы и тихо плакала.
-- Бытъ можетъ, я могу вамъ быть чѣмъ-нибудь полезной,-- продолжала посѣтительница,-- хотя-бы тѣмъ, что сниму часть горечи съ вашей души. Мы, женщины, лучше понимаемъ другъ друга, чѣмъ суровые, порывистые мужчины. Общія страданія, которыя выпадаютъ на нашу долю, сближаютъ насъ. И вотъ прежде всего: я говорила со своимъ мужемъ и прошу насъ отъ его имени и отъ себя считать этотъ домъ своей собственностью, пока вамъ будетъ угодно. Мы проводимъ зиму большею частью въ городѣ; къ тому-же у насъ есть еще и другое имѣніе, въ которомъ мы хотимъ поручитъ хозяйство управляющему. Итакъ, вы видите, что вы насъ никоимъ образомъ не стѣсняете, а, напротивъ, окажете намъ услугу, если вы еще полгода и даже долѣе останетесь здѣсь хозяйничать.
Елизавета не благодарила, но влажный взоръ, обращенный на посѣтительницу, ясно выражалъ ея признательность.
-- Теперь будьте веселѣе, милѣйшая мадамъ Мейгеферъ,-- продолжала молодая женщина,-- и если въ будущемъ вамъ понадобятся совѣтъ и помощь, не забывайте, что здѣсь есть человѣкъ, искренне желающій вамъ добра... Какой прелестный ребенокъ!-- воскликнула она, наклоняясь надъ колыбелью.-- Мальчикъ или дѣвочка?
-- Мальчикъ,-- отвѣтила Елизавета со слабой улыбкой.
-- Есть у него уже братья и сестры? Впрочемъ, чтоже я спрашиваю! Два веселыхъ мальчугана, встрѣтившихъ меня при выходѣ изъ экипажа... Можно мнѣ ближе познакомиться съ ними?... Нѣтъ, только не здѣсь,-- быстро отклонила она разрѣшеніе,-- васъ это еще болѣе обезпокоитъ. Потомъ! потомъ! Займемся прежде всего этимъ маленькимъ гражданиномъ міра.
Она наклонилась надъ ребенкомъ и перевязала тесемки его пеленокъ.
-- Онъ дѣлаетъ уже совсѣмъ старчески-умную физіономію,-- шутливо сказала она.
-- Забота стояла у его колыбели,-- возразила Елизавета тихо и печально,-- вотъ почему у него старческое выраженіе на лицѣ.
-- О, не будьте суевѣрной, моя дорогая!-- воскликнула посѣтительница.-- Я хотѣла только сказать, что новорожденные имѣютъ иногда что-то старческое въ чертахъ; но это вскорѣ пропадаетъ.
-- Вѣрно, и у васъ есть дѣти?-- спросила Елизавета.
-- Ахъ, вѣдь, я -- еще такая молодая женщина!-- отвѣтила посѣтительница и покраснѣла,-- я замужемъ только всего шесть мѣсяцевъ... Но...-- и она еще гуще покраснѣла.
-- Да поможетъ вамъ Богъ въ этотъ трудный моментъ Вашей жизни!-- сказала Елизавета,-- я буду молиться за васъ...
На глазахъ молодой женщины показались слезы.
-- Благодарю, тысячу разъ благодарю,-- сказала она. Будемъ друзьями! Прошу васъ объ этомъ отъ всего сердца. Знаете что? Возьмите меня въ крестныя матери къ вашему младшему сыну, а мнѣ окажите ту-же дружескую услугу, если Богъ благословитъ меня.
Обѣ женщины молча пожали другъ друга руки. Ихъ дружескій союзъ былъ заключенъ.
Когда посѣтительница ушла, Елизавета печальнымъ и боязливымъ взоромъ обвела всю комнату.
-- Сейчасъ еще здѣсь было такъ свѣтло,-- такъ сіяло солнце,-- прошептала она,-- а теперь снова стало такъ темно!
Черезъ нѣкоторое время оба старшіе мальчика, несмотря на запрещеніе няни, съ веселыми возгласами влетѣли въ комнату больной. Каждый изъ нихъ держалъ въ рукѣ мѣшокъ съ конспектами.
-- Это намъ подарила чужая дама,-- радостно кричали они.
Елизавета улыбнулась.
-- Тише, дѣти,-- сказала она,-- у насъ сейчасъ былъ ангелъ.
Мальчуганы сдѣлали испуганные глаза и спросили:
-- Ангелъ, мама?
II
Такимъ образомъ госпожа Дугласъ сдѣлалась крестной матерью Павлуши.
Хотя самъ Мейгеферъ былъ противъ этой новой дружбы, такъ какъ, по его словамъ, онъ не нуждался въ состраданіи счастливыхъ, но, когда нѣжная, ласковая женщина вторично появилась въ его домѣ и привѣтливо заговорила съ нимъ, онъ не посмѣлъ долѣе противиться ея желанію.
Равнымъ образомъ, и относительно дальнѣйшаго пребыванія въ старомъ родовомъ гнѣздѣ онъ не безъ сопротивленія далъ свое согласіе. Домъ въ Муосайненѣ, который онъ пріобрѣлъ еще въ самый день бесѣды о немъ съ женою, былъ въ такомъ жалкомъ состояніи, что жить въ немъ въ холодное осеннее время женѣ и ребенку представляло большую опасность. Нужно было прежде всего заняться необходимымъ ремонтомъ и пригласитъ туда столяровъ, маляровъ и печниковъ, безъ чего невозможно было даже думать о переѣздѣ.
Тѣмъ не менѣе, благодаря сумасбродству своего мужа, Елизавета была вынуждена перебраться въ новое помѣщеніе еще задолго до окончанія въ немъ работъ.
Однажды во дворѣ, вмѣстѣ съ нѣсколькими рабочими, появился помощникъ управляющаго новаго владѣльца и обратился къ бывшему хозяину со скромной просьбой дать имъ пріютъ. Мейгеферъ счелъ этотъ поступокъ оскорбительнымъ для своего достоинства и рѣшилъ не оставаться ни одного дня на землѣ, бывшей нѣкогда его собственностью...
Былъ холодный, мрачный ноябрьскій день, когда Елизавета съ дѣтьми распростилась со старымъ, милымъ домомъ.
Мелкій, частый дождь лилъ съ неба, проникая всюду. Окутанная сѣрымъ туманомъ, пустынная и безнадежная равнина разстилалась предъ ними.
Съ младшимъ ребенкомъ на рукахъ, имѣя двухъ остальныхъ, плачущихъ, около себя, Елизавета сѣла въ экипажъ, который долженъ былъ везти ее навстрѣчу ея новой -- увы!-- печальной судьбѣ.
Когда они выѣхали изъ воротъ и холодный вѣтеръ съ равнины, словно желѣзными прутьями, сталъ стегать ихъ въ лицо, началъ жалобно плакатъ и маленькій Павлуша, до этого тихо и мирно лежавшій на колѣняхъ матери. Елизавета плотнѣе завернула его въ свою тальму и низко наклонилась надъ крошечнымъ дрожащимъ тѣльцемъ, чтобъ скрытъ слезы, неудержимо струившіяся по ея щекамъ.
Послѣ получасового пути по грязной, размытой дождемъ дорогѣ экипажъ пріѣхалъ къ мѣсту назначенія. Елизавета чуть не вскрикнула отъ ужаса при видѣ новаго жилища, представившагося ея глазамъ во всемъ своемъ безнадежномъ упадкѣ.
Высокія изъ глины и вереска сооруженныя хозяйственныя постройки, болотистый дворъ, низенькій, дранью крытый гнилой домъ, со стѣнъ котораго мѣстами обвалилась штукатурка; запущенный садъ, въ которомъ послѣдніе жалкіе остатки лѣтнихъ цвѣтовъ расли среди гголуистлѣвшихъ кухонныхъ травъ; вокругъ ярко выкрашенный заборъ, который, казалось, недавно только подвергся послѣдней окраскѣ. Это было мѣсто, гдѣ отнынѣ должно было жить семейство обѣднѣвшаго помѣщика, мѣсто, гдѣ затѣмъ выросъ маленькій Павелъ, отдавшій ему любовь своего дѣтства и заботу половины своей жизни.
Въ самомъ раннемъ возрастѣ Павлуша былъ нѣжнымъ, хилымъ существомъ, и сколько разъ по ночамъ мать дрожала въ страхѣ, чтобъ не угасъ слабый огонекъ его жизни, прежде чѣмъ наступитъ разсвѣтъ. Затѣмъ она сидѣла въ мрачной низенькой спальнѣ, упираясь локтями на края его постельки, и съ горячими слезами въ глазахъ пристально смотрѣла на хилое тѣльце, которое сводила болѣзненная судорога.
Но Павелъ вынесъ всѣ болѣзни ранняго дѣтства и къ пяти годамъ бытъ, хотя и слабымъ, и блѣднымъ, даже вялымъ въ лицѣ -- прежнія черты онъ все-таки сохранилъ,-- но здоровымъ мальчикомъ, подававшимъ надежду на дальнѣйшій благополучный ростъ.
Къ этому времени относятся его первыя воспоминанія. Самое раннее изъ нихъ, которое онъ въ позднѣйшіе годы неоднократно вызывалъ въ своемъ мозгу, было слѣдующее.
Полутемное помѣщеніе. На окнахъ красуются ледяные узоры и въ комнату проникаетъ сквозь гардину красноватое сіяніе заката. Старшіе братья пошли кататься на конькахъ, онъ-же лежитъ въ своей постели, такъ какъ онъ долженъ раньше ложиться, а возлѣ него сидитъ мать. Одной рукой она обхватила его шею, другая лежитъ на краю колыбели, въ которой спятъ двѣ маленькія сестрички. Годъ тому назадъ ихъ "принесъ аистъ", обѣихъ въ одинъ и тотъ-же день.
-- Мама, разскажи мнѣ сказку!-- проситъ онъ.
И мать разсказывала!.. Что? Объ этомъ Павлуша помнитъ только смутно. Онъ знаетъ, что рѣчь шла объ одной сѣрой женщинѣ, которая во всѣ тяжелые часы навѣщала мать, о женщинѣ съ блѣднымъ худощавымъ лицомъ и темными, заплаканными глазами. Она появлялась и двигалась, какъ тѣнь, простирала руки надъ головой матери, неизвѣстно для чего -- для благословенія или для проклятія, и говорила много разныхъ словъ, относящихся тоже и къ нему, маленькому Павлу. Въ нихъ говорилось о жертвѣ и объ искупленіи, но словъ Павлуша не запомнилъ, вѣроятно, потому, что былъ еще слишкомъ глупъ, чтобъ понять ихъ. Но одно обстоятельство онъ помнитъ совсѣмъ ясно: пока онъ, затаивъ дыханіе отъ ужаса и ожиданія, внималъ словамъ матери, онъ вдругъ увидѣлъ сѣрую фигуру, о которой она говорила, живую, стоящую у дверей -- совсѣмъ ту-же самую, съ поднятыми руками, съ блѣднымъ, печальнымъ лицомъ. Онъ спряталъ голову на груди матери, его сердце билось, духъ захватывало и въ смертельномъ страхѣ онъ сталъ кричатъ:
-- Ахъ, ты маленькій дурачокъ!-- сказала мать,-- вѣдь, это -- папино длинное дорожное пальто.
И она принесла ему это пальто, заставила его ощупать матерію и подкладку, желая убѣдитъ его, что онъ ошибся. И онъ поддался ея словамъ, но внутренніе онъ былъ еще болѣе увѣренъ, что видѣлъ лицомъ къ лицу сѣрую женщину. Теперь онъ зналъ также, какъ ее зовутъ. "Заботой" звали ее.
Но мать сдѣлалась задумчивой и наотрѣзъ отказалась докончить сказку. Такой-же отказъ Павлуша получалъ и впослѣдствіи, несмотря на всѣ свои мольбы.
* * *
Объ отцѣ Павелъ сохранилъ отъ тѣхъ лѣтъ весьма смутное воспоминаніе. Мужчина въ большихъ непромокаемыхъ сапогахъ, бранившій мать, колотившій братьевъ и строго относившійся къ нему самому. Только изрѣдка онъ бросалъ на Павла сердитый взоръ, не предвѣщавшій ничего хорошаго. Иногда, въ особенности, когда онъ возвращался изъ города, его лицо дѣлалось темно-краснымъ, какъ раскаленный котелъ, а походка принимала волнообразную линію.
Тогда разыгрывалась постоянно одна и та-же сцена.
Прежде всего отецъ начиналъ ласкать сестеръ-двойней, которыхъ онъ особенно любилъ. Онъ раскачивалъ ихъ на рукахъ, а мать, стоявшая совсѣмъ около него, съ испуганнымъ взоромъ слѣдила за каждымъ его движеніемъ. Затѣмъ онъ садился за столъ, бралъ понемногу съ каждаго блюда и отталкивалъ ихъ въ сторону, находя "снѣдь" скудной и безвкусной, ударялъ хлыстомъ по спинѣ Макса или Готфрида, бросалъ злобный взглядъ на мать и, въ концѣ концовъ, уходилъ на дворъ, чтобъ затѣять ссору со слугами. Тогда далеко кругомъ раздавался гнѣвный голосъ, такъ что даже "Каро" на своей цѣпи поджималъ хвостъ и прятался въ самый отдаленный уголъ своей конуры. А когда черезъ нѣкоторое время отецъ возвращался въ комнаты, его настроеніе большею частью переходило отъ гнѣва къ отчаянію. Онъ ломалъ руки, жаловался на бѣдствія, среди которыхъ онъ долженъ былъ прозябать, говорилъ о тѣхъ большихъ дѣлахъ, которыя онъ могъ-бы предпринятъ, если-бъ ему не мѣшало то одно, то другое, если-бъ небо и земля не сговорились погубить его окончательно.
Тогда отецъ подходилъ къ окну и потрясалъ кулакомъ по направленію "бѣлаго дома", привѣтливо выглядывавшаго изъ дали.
Ахъ, этотъ "бѣлый домъ"!
Отецъ бранился, морщилъ любъ, когда смотрѣлъ въ ту сторону, а самъ Павелъ такъ любилъ этотъ домъ, точно онъ тамъ хранилъ кусочекъ своей души. Почему?-- онъ самъ не понимаетъ этого. Бытъ можетъ, потому, что мать тоже любила этотъ "бѣлый домъ".
И она также часто стояла у окна и смотрѣла туда, но не морщила лба, о, нѣтъ! Ея лицо дѣлалось мягкимъ и печальнымъ, а въ глазахъ свѣтилась такая пламенная тоска, что у Павлуши, тихо стоявшаго рядомъ съ ней, пробѣгалъ трепетъ по спинѣ и его маленькое сердце было полно тѣмъ-же чувствомъ. Этотъ домъ казался ему, насколько онъ могъ мыслитъ, соединеніемъ всего прекраснаго и великолѣпнаго. Когда онъ закрывалъ глаза, онъ видѣлъ его предъ собой. И даже ночью этотъ "бѣлый домъ" рисовался ему въ его сновидѣніяхъ.
-- Была-ли ты когда-нибудь въ "бѣломъ домѣ"?-- спросилъ однажды Павлуша у матери, не будучи въ силахъ обуздать свое сильное желаніе узнать всѣ подробности.
-- О, да, сынъ мой,-- отвѣтила она, и ея голосъ прозвучалъ печально и неувѣренно.
-- Часто, мама?
-- Очень часто, дитя мое! Твои родители когда-то жили въ немъ, и тамъ ты родился.
Съ тѣхъ поръ "бѣлый домъ" получилъ для Павла такое же значеніе, какъ потерянный рай для человѣческаго рода.
-- Кто-же живетъ теперь въ "бѣломъ домѣ"?-- спросилъ онъ въ другой разъ.
-- Красивая ласковая женщина, которая любитъ всѣхъ людей и тебя въ особенности, такъ какъ ты, вѣдь,-- ея крестникъ,-- отвѣтила мать.
Мальчику казалось, что надъ его головой разлился потокъ безконечнаго счастья. Онъ былъ такъ возбужденъ, что дрожалъ.
-- Зачѣмъ-же мы не ѣдемъ къ красивой ласковой женщинѣ?-- спросилъ онъ черезъ нѣкоторое время.
-- Папа не хочетъ этого,-- возразила его мать.
И Павлуша замѣтилъ, какъ странно рѣзко прозвучалъ ея голосъ.
Мальчикъ больше не разспрашивалъ, такъ какъ желаніе отца считалась закономъ, объ основаніяхъ къ которому никто не смѣлъ допытываться, но съ этого дня тайна "бѣлаго дома" послужила новымъ связующимъ звеномъ между матерью и сыномъ.
Открыто не разрѣшалось говорить о "бѣломъ домѣ". Отецъ приходилъ въ ярость при малѣйшемъ намекѣ о его существованіи. Старшіе братья тоже не касались этого вопроса. Быть можетъ, они боялись, что "младшій" по своей "глупости" выдастъ ихъ. Но мать, мать довѣряла ему.
Когда они оставались одни -- а во время школьныхъ занятій они почти всегда были одни,-- тогда раскрывался ротъ, а вмѣстѣ со ртомъ и сердце его матери и изъ ея разсказовъ "бѣлый домъ" выступалъ все выше и лучезарнѣе въ глазахъ Павлуши.
Вскорѣ онъ зналъ каждую комнату, каждую бесѣдку въ саду, зналъ окруженный зеленью прудъ со стекляннымъ шаромъ впереди и солнечные часы на террасѣ. Подумать только, часы, на которыхъ милое солнце само обозначаетъ время дня! Какое чудо!
Павелъ могъ-бы съ закрытыми глазами ходитъ по Елененталю и не заблудиться.
И, когда онъ игралъ съ кубиками, онъ строилъ себѣ цѣлый домъ съ террасами и солнечными часами -- двумя дюжинами заразъ!-- рылъ пруды въ пескѣ и укрѣплялъ на маленькихъ столбикахъ камешки, которые должны были изображать стеклянные шары. Но эти шары, конечно, ничего въ себѣ не отражали.
III
Къ этому же времени въ головѣ Павлуши возникъ планъ отправиться въ "бѣлый домъ" одному, на свой страхъ. Но онъ отложилъ шое намѣреніе до весны; когда-же наступила весна, онъ не нашелъ въ себѣ прежняго мужества. Онъ отложилъ дѣло до лѣта, но и тогда появились всевозможныя препятствія. Однажды онъ увидѣлъ собаку, бѣгающую взадъ и впередъ по лугу. Кто могъ знать? Бытъ можетъ, она была бѣшеная. Въ другой разъ онъ встрѣтилъ идущаго на него быка съ опущенными рогами.
-- Да, когда я буду большимъ, какъ братья,-- утѣшалъ онъ себя,-- и буду ходитъ въ школу, тогда я возьму палку и убью бѣшеную собаку, а быка схвачу за рота, и онъ мнѣ ничего не сдѣлаетъ.
И мальчикъ отложилъ свое дѣло до будущаго года, такъ какъ тогда онъ долженъ былъ начатъ ходитъ въ школу, совсѣмъ, какъ старшіе братья.
Старшіе братья были предметомъ поклоненія Павла. Быть, какъ они, казалось ему конечной цѣлью человѣческихъ желаній. Ѣздитъ верхомъ на большихъ, настоящихъ, не деревянныхъ, лошадяхъ, кататься на конькахъ, плавать совсѣмъ безъ пузырей и безъ доски, носитъ манишки бѣлыя, накрахмаленныя, которыя прикрѣпляются вокругъ тѣла тесемками... Ахъ, счастливъ былъ тотъ, кто все это могъ!
"Но для этого надо прежде всего сдѣлаться большимъ," -- утѣшалъ себя Павелъ.
Эти мысли онъ оставлялъ только про себя; матери онъ не рѣшился-бы ихъ высказать и даже братьямъ.
О, эти послѣдніе очень мало обращали на него вниманія. Въ ихъ глазахъ онъ былъ такимъ малышомъ! А когда мать заставляла ихъ брать его куда-нибудь съ собой, они дѣлали это очень неохотно, такъ какъ приходилось наблюдать за нимъ и изъ-за его глупости отказываться отъ самыхъ интересныхъ забавъ.
Павелъ прекрасно замѣчалъ это и, во избѣжаніе злыхъ лицъ и еще болѣе злыхъ пинковъ братьевъ, онъ большею частью оставался дома, несмотря на горе, испытываемое имъ при этомъ. Тогда онъ садился на качалку и, пока тихо двигался взадъ и впередъ, онъ мечталъ о времени, когда онъ будетъ дѣлать то-же, что и братья.
И насчетъ ученья дѣло обстояло такъ-же. А это было очень важно, такъ какъ оба -- Максъ и Готфридъ -- были первыми учениками въ своей школѣ и къ праздникамъ приносили домой прекрасныя отмѣтки. Насколько эти отмѣтки были прекрасны, видно изъ того, что за нихъ братья награждались отъ отца серебряной монетой, отъ матери -- медовой тартинкой.
-- Да, если-бы я могъ отдать двухъ старшихъ въ хорошую школу, изъ нихъ вышелъ-бы толкъ; они совсѣмъ наслѣдовали мой живой умъ. Но такіе нищіе, какъ мы, могутъ только воспитать изъ дѣтей такихъ-же нищихъ.
Павелъ много думалъ надъ этими словами, такъ какъ зналъ навѣрное, что Максъ рожденъ быть фельдмаршаломъ, а Готфридъ -- фельдцейхмейстеромъ.
Однажды въ домѣ случайно появились картинки съ портретами австрійскихъ офицеровъ, и въ этотъ день всѣ три брата дружно играли вмѣстѣ. Оба старшіе рѣшили подѣлитъ между собой генеральскія должности, а младшему предоставить чинъ подпоручика. Но вскорѣ все-таки наступилъ періодъ, когда одинъ почувствовалъ въ себѣ призваніе быть траппистомъ {Трапписты -- монашескій орденъ, основанный аббатомъ монастыря Ла-Траппъ во французскомъ департаментѣ Орнъ, близъ Мортани (въ 1636 г.)}, другой -- индѣйскимъ вождемъ. А мысли Павла оставались прикованными къ тому золотомъ шитому мундиру, съ которымъ деревянныя копья и изъ тряпокъ сшитыя сандаліи, употребляемыя братьями при игрѣ, не выдерживали никакого сравненія. И почему они впослѣдствіи еще желали сдѣлаться естествоиспытателями и главноуправляющими -- было ему непонятно. Лучше всего были все-таки картинки офицеровъ.
Въ это-же время сестры-двойни стали учиться ходитъ. Катя, старшая -- она появилась на свѣтъ на три четверти часа ранѣе сестры,-- сдѣлала начало, а Грета послѣдовала ея примѣру три дня спустя.
Это событіе было полнымъ значенія переломомъ въ жизни Павла. Внезапно онъ почувствовалъ себя заключеннымъ въ кругъ обязанностей, отъ которыхъ ему не такъ-то скоро пришлось освободиться.
Никто не поручалъ ему охранять первые шаги маленькихъ сестеръ, но выходило все какъ-то само собой. Естественнымъ казалось, что по вечерамъ онъ чистилъ свои башмаки вмѣстѣ съ сапогами братьевъ, что онъ складывалъ четыреугольникомъ свое платье и клалъ его у изголовья вмѣстѣ съ накрестъ сложенными чулками и что онъ никогда не дѣлалъ пятна на скатерти, за что заслуживалъ одобреніе отца каждый разъ, какъ въ этомъ провинялись братья. Такъ-же естественнымъ вышло и то, что съ этихъ поръ онъ долженъ былъ взять на себя надзоръ за сестрами и въ своей не по лѣтамъ разумной заботливости слѣдить за ихъ безумно смѣлыми упражненіями при стояніи и при хожденіи.
Павлуша настолько проникся своей новой обязанностью, что даже стремленіе къ школѣ стало ослабѣвать, и, если-бы къ тому-же онъ еще научился свистать, онъ былъ-бы совершенно доволенъ.
Да, умѣть свистать, какъ слуга Джонъ или хотя какъ старшіе братья! Это было цѣлью его мечтаній, предметомъ постояннаго изученія. Но, какъ Павелъ ни вытягивалъ рта, какъ ни смачивалъ губъ, чтобы сдѣлать ихъ болѣе гибкими, звукъ все-таки не появлялся. Да, когда онъ вбиралъ въ себя воздухъ, тогда выходило еще кое-что -- однажды даже удалось воспроизвести первые четыре тона пѣсни "Упалъ въ воду еврей". Но каждый хорошій свистунъ знаетъ, что воздухъ долженъ бытъ выталкиваемъ по направленію къ губамъ, и это было какъ разъ то, что ему не давалось.
Но и въ этомъ случаѣ Павелъ также утѣшалъ себя мыслью:
"Когда я буду большимъ".
Рождество этого года принесло съ собой большую радость для всѣхъ. Отъ "доброй тети" изъ города, одной изъ сестеръ матери, былъ присланъ ящикъ со всевозможными прекрасными и полезными вещами: книгами и рубашками для братьевъ, платьицами для сестеръ, а для него, Павла, былъ присланъ бархатный костюмъ, настоящій бархатный костюмъ съ гусарскими шнурами и большими блестящими пуговицами Всѣ были въ восторгѣ. Но самый прекрасный подарокъ заключался въ письмѣ, которое растроганная мать прочла со слезами радости. Добрая тетя писала;, что она поняла изъ послѣдняго письма Елизаветы, какъ горячо желалъ ея мужъ дать своимъ двумъ старшимъ мальчикамъ лучшее школьное образованіе, и вслѣдствіе этого она рѣшила взять этихъ послѣднихъ къ себѣ въ домъ и дать имъ возможность пройти гимназическій курсъ на ея счетъ.
Братья ликовали, мать плакала, отецъ быстро ходилъ взадъ и впередъ по комнатѣ, ерошилъ свои волосы и бормоталъ возбужденныя слова.
Павлуша сидѣлъ въ это время совсѣмъ тихо у постельки сестеръ и радовался про себя.
Мать подошла къ нему, спрятала свое лицо въ его волосахъ и сказала:
-- Ахъ, этотъ!-- сказалъ отецъ,-- вѣдь, онъ ничего не понимаетъ.
-- Онъ такъ молодъ!-- возразила мать, поглаживая щеки Павлуши, а затѣмъ она надѣла на него красивый бархатный костюмъ.
По случаю праздника мальчикъ могъ не снимать его до самаго вечера.
И братья также подошли къ нему и цѣловали его, отчасти потому, что ихъ сердца были переполнены радостью, отчасти вслѣдствіе бархатнаго костюма. Такими ласковыми они еще никогда не были съ нимъ.
Да, это было настоящее Рождество!
* * *
Когда приблизилась весна, въ домѣ началось великое шитье и вязаніе для приданаго братьямъ. Павелъ помогалъ при кройкѣ, онъ держалъ аршинъ и подавалъ ножницы, а сестры-близнецы лежали на полу и рылись въ бѣломъ полотнѣ.
Братья были надѣлены всѣмъ, какъ два принца. Ничто не было забыто. Они получили даже галстухи, которые мать выкроила изъ старой шелковой мантильи.
Братья были въ это время страшно горды. Они разыгрывали изъ себя взрослыхъ мужчинъ, каждый на свой манеръ.
Готфридъ надѣвалъ очки, которыя онъ пріобрѣлъ въ школѣ за шесть мѣдныхъ пуговицъ.
-- Нравлюсь я тебѣ такимъ?-- спрашивалъ онъ, важно расхаживая предъ Павломъ, а такъ какъ этотъ послѣдній говорилъ "да", то его цѣловали; сказалъ-бы онъ "нѣтъ", онъ получилъ-бы пощечину.
Сейчасъ-же послѣ Пасхи оба брата уѣхали. Это вызвало обильныя слезы во всемъ домѣ. Когда-же экипажъ выѣхалъ изъ воротъ, мать прижала орошенное слезами лицо къ щекѣ Павла и прошептала:
-- Ты долго былъ въ пренебреженіи, мое бѣдное дитя; теперь мы опять остались вдвоемъ, какъ прежде.
-- Мама!-- закричала маленькая Катя, простирая ручки, и ея сестра повторила ея движеніе.
-- Да, и вы также еще съ нами!-- воскликнула мать, и яркій радостный лучъ освѣтилъ ея блѣдное лицо.
Тогда она взяла каждую изъ дѣвочекъ на руки, подошла съ ними къ окну и долго смотрѣла по направленію къ "бѣлому дому".
Павелъ просунулъ голову между складками ея платья и также сталъ смотрѣть.
Мать взглянула на него, но, когда ея взоръ встрѣтился съ его дѣтскими, старчески-умными глазами, она немного покраснѣла и улыбнулась. Но никто изъ нихъ не сказалъ ни слова.
Когда отецъ вернулся изъ города, онъ сталъ требовать, чтобы Павелъ началъ ходитъ въ школу.
Мать огорчилась и просила оставить мальчика дома еще на полгода, чтобъ облегчитъ ей разлуку съ двумя старшими. Она заявила, что сама будетъ учить сына, и онъ съ ней сдѣлаетъ большіе успѣхи, чѣмъ съ учителемъ въ школѣ. Но отецъ ничего не хотѣлъ слышать и выбранилъ ее плаксой.
Павлу стало страшно. Страстное желаніе ходить въ школу, наполнявшее прежде все его существо, теперь совсѣмъ исчезло. Правда, не было братьевъ, которымъ онъ стремился во всемъ подражать.
На другой день отецъ взялъ его за руку и повелъ въ село, первые дома котораго отстояли почти на двѣ тысячи шаговъ отъ мейгеферскаго владѣнія.
Это было порядочное разстояніе для такого малыша, какъ Павелъ, но онъ держалъ себя бодро. Онъ такъ боялся бытъ побитымъ отцомъ, что прошелся-бы такъ до конца свѣта.
Школа представляла собой низенькое, покрытое соломой отроеніе, немногимъ отличавшееся отъ остальныхъ сельскихъ доловъ; только возлѣ нея возвышались всевозможные длинные шесты съ лѣстницами и перекладинами.
Страхъ Павла еще увеличился, но, когда учитель, привѣтливый старичекъ съ бѣлой щетиной на подбородкѣ и съ залитымъ жиромъ жилетомъ, посадилъ его къ себѣ на колѣни и показалъ ему красивую книгу съ раскрашенными картинками, Павлуша снова успокоился. Только глядѣвшія на него со скамеекъ постороннія лица не предвѣщали ему ничего хорошаго.
Ему велѣли занять послѣднее мѣсто, и онъ долженъ былъ въ теченіе двухъ часовъ чертить палочки на аспидной доскѣ.
Во время перемѣны большіе мальчики подошли къ Павлу, требуя показать имъ завтракъ, а когда они увидѣли, что хлѣбъ покрытъ колбасой, они отняли у него этотъ завтракъ. Павелъ не сопротивлялся, полагая, что такъ это и должно быть. При возвращеніи домой мальчики поколотили его, и одинъ изъ нихъ запихалъ ему крапиву за воротникъ. Павлуша подумалъ, что и это въ порядкѣ вещей, такъ какъ онъ былъ самый маленькій.
Но, когда онъ оставилъ за собой всѣ дома и остался одинокимъ на залитой солнцемъ равнинѣ, онъ началъ плакатъ. Онъ бросился на землю, подъ можжевельникъ, и сталъ смотрѣть въ высоту на голубое небо, гдѣ ласточки носились взадъ и впередъ.
"Ахъ, если-бъ я могъ такъ летать!" -- подумалъ онъ.
Тутъ онъ вспомнилъ о "бѣломъ домѣ".
Павлуша всталъ и началъ искать его глазами.
Какъ заколдованный замокъ, о которомъ мать упоминала въ своихъ сказкахъ, высился предъ нимъ во всемъ своемъ великолѣпіи "бѣлый домъ". Окна блестѣли, какъ драгоцѣнные камни, а зеленый кустарникъ обволакивалъ его вокругъ, какъ вѣковая колючая ограда.
Къ страданію мальчика примѣшивалось чувство гордости и сознаніе собственнаго достоинства.
-- Теперь ты большой,-- сказалъ онъ себѣ,-- такъ какъ ты ходишь уже въ школу. И если теперь ты задумаешь отправиться въ путь, никто не можетъ ничего имѣть противъ этого.