Клодъ проходилъ мимо ратуши, когда разразилась гроза. Было два часа ночи. Художникъ совершенно забылся, бродя по площади рынка въ эту знойную іюльскую ночь и любуясь ночной красотой Парижа. Но крупныя, частыя капли дождя заставили его очнуться, и онъ побѣжалъ опрометью по Гревской набережной. Однако, на мосту Луи-Филиппа онъ остановился, разлосадованный своею трусостью, своею безсмысленною боязнью воды, и затѣмъ, размахивая руками, медленно пошелъ по мосту, подъ ливнемъ, гасившемъ фонари, едва мерцавшіе среди глубокаго мрака.
Впрочемъ, Клоду оставалось лишь нѣсколько шаговъ до дома, гдѣ помѣщалась его мастерская. Когда онъ очутился на Бурбонской набережной, яркая молнія освѣтила прямую линію старинныхъ отелей, вытянувшихся надъ Сеной вдоль узкой мостовой. Стекла высокихъ оконъ безъ ставенъ мгновенно вспыхнули, освѣщая нѣкоторыя детали старинныхъ фасадовъ -- каменные балконы, перила террасъ, рѣзныя гирлянды фронтоновъ. Здѣсь, подъ крышей стариннаго отеля Мартуа, на углу улицы Femme-sans-Tête, помѣщалась мастерская Клода. Освѣщенная на мгновеніе, набережная снова погрузилась въ мракъ, и страшный ударъ грома потрясъ уснувшій кварталъ.
Добравшись до своей старинной полукруглой двери съ желѣзными скобами, Клодъ, ослѣпленный дождемъ, сталъ ощупью искать пуговицу звонка, но вздрогнулъ, наткнувшись на живое тѣло, прижавшееся къ двери. Въ эту минуту опять сверкнула молнія, и Клодъ увидѣлъ при ея свѣтѣ высокую молодую дѣвушку въ черномъ платьѣ, совершенно промокшую и дрожавшую отъ страха. Раздавшійся вслѣдъ за молніей ударъ грома заставилъ обоихъ вздрогнуть.
-- Вотъ сюрпризъ!-- воскликнулъ Клодъ.-- Кто вы и что вы дѣлаете здѣсь?
Онъ не видѣлъ ея лица въ наступившей темнотѣ, но слышалъ сдержанныя рыданія.
-- О, сударь, умоляю васъ,-- бормотала она,-- сжальтесь надо мной... Извозчикъ, котораго я наняла на вокзалѣ, высадилъ меня у этого подъѣзда, наговоривъ дерзостей... Поѣздъ, съ которымъ я пріѣхала, сошелъ съ рельсовъ у Невера... Мы опоздали на четыре часа, и я не застала на станція особы, которая должна была встрѣтить меня... Боже, я въ первый разъ въ Парижѣ!.. Я не знаю, гдѣ я теперь...
Ослѣпительный свѣтъ молніи прервалъ ея рѣчь. Широко раскрытыми отъ ужаса глазами дѣвушка вглядывалась въ эту часть незнакомаго ей города, встававшаго передъ ней точно фантастическій призракъ. Дождь пересталъ лить. На противоположномъ берегу Сены, на набережной des Ormes обрисовывались маленькіе сѣрые съ неровными крышами дома, испещренные внизу вывѣсками лавокъ; налѣво виднѣлась синеватая крыша ратуши, направо -- свинцовый куполъ Св. Павла. Но болѣе всего поразила дѣвушку широкая мрачная рѣка -- часть Сены между массивными сводами моста Маріи и воздушными арками новаго моста Луи-Филиппа. Какія-то странныя массы обрисовывались надъ темной поверхностью воды -- цѣлая флотилія судовъ и лодокъ, прачешные плоты, землечерпательная машина, привязанная къ берегу, а на противоположномъ берегу -- барки съ углемъ, плашкоуты, нагруженные жерновами, надъ которыми возвышался гигантскій чугунный стержень грузоподъемнаго крана. Затѣмъ все исчезло въ наступившей темнотѣ.
"Какая-нибудь искательница приключеній,-- подумалъ Клодъ,-- выброшенная на улицу и отыскивающая новаго покровителя".
Онъ питалъ глубокое недовѣріе къ женщинамъ. Этотъ поѣздъ, сошедшій съ рельсовъ, этотъ кучеръ, высадившій ее у этого подъѣзда, казались ему нелѣпой выдумкой. Испуганная новымъ ударомъ грома, дѣвушка прижалась къ углу двери.
-- Во всякомъ случаѣ вы не можете ночевать тутъ,-- сказалъ Клодъ довольно рѣзко.
Рыданія усилились.
-- Сударь,-- пробормотала она,-- умоляю васъ, отвезите меня въ Пасси... Меня ждутъ въ Пасси.
Онъ презрительно пожалъ плечами. За дурака, что ли, принимаетъ она его? Онъ машинально повернулся къ набережной Целестинскихъ монаховъ, гдѣ обыкновенно стояли фіакры, но тамъ не видно было ни одного фонаря.
-- Въ Пасси, моя милая? Почему же не въ Версаль?.. Гдѣ же я достану фіакръ въ такое время и въ такую погоду?
Въ эту минуту снова блеснула молнія, и дѣвушка громко вскрикнула. Гигантскій городъ показался ей точно забрызганнымъ кровью, рѣка -- огромной пропастью, края которой были освѣщены заревомъ пожара. Малѣйшія подробности пейзажа обрисовывались съ необыкновенной ясностью: видны были запертыя ставни домовъ на набережной des Ormes, разрѣзъ улицъ de la Masure и du Paon-Blanc, пересѣкавшихъ набережную; у моста Маріи можно было сосчитать листья большихъ чинаръ, составлявшихъ тутъ прелестный букетъ зелени; на противоположномъ берегу, у пристани, ясно обрисовались выстроившіяся въ четыре ряда баржи, нагруженныя огромными корзинками желтыхъ яблокъ, а нѣсколько дальше -- высокая труба прачешнаго плота, неподвижная цѣпъ землечерпательной машины, кучи песку на пристани. Затѣмъ свѣтъ опять погасъ, рѣка скрылась въ мракѣ ночи и раздался оглушительный ударъ грома.
-- Ахъ, Боже мой!.. Что же мнѣ дѣлать?..
Дождь, недавно прекратившійся, полилъ снова, а поднявшійся вѣтеръ разбрасывалъ по набережной тяжелыя массы воды съ силой прорвавшейся плотины.
Оба они совсѣмъ промокли. При слабомъ свѣтѣ газоваго фонаря, горѣвшаго на углу улицы Femme-sans-Tête, Клодъ могъ различить фигуру дѣвушки, платье которой промокло насквозь и прилипло къ ея тѣлу. Глубокая жалость охватила художника. Вѣдь подобралъ онъ однажды на тротуарѣ въ такую же точно ночь приставшую къ нему собачку! Но вмѣстѣ съ тѣмъ онъ возмущался такимъ мягкосердечіемъ, Онъ никогда не приводилъ женщинъ въ свою квартиру. Необыкновенно робкій, онъ скрывалъ свое смущеніе подъ напускною грубостью, и въ обращеніи съ женщинами выказывалъ полное пренебреженіе. И неужели эта дѣвушка принимаетъ его за дурака, котораго можно подцѣпить такимъ образомъ?.. Но, наконецъ, жалость все-таки взяла верхъ.
-- Ладно, пойдемте,-- сказалъ онъ.-- Вы переночуете у меня. Она окончательно растерялась.
-- У васъ?.. О, Боже!.. Нѣтъ, это невозможно... Умоляю васъ, сударь, отвезите меня въ Пасси... Ради Бога!..
Клодъ вспылилъ. Къ чему еще эта комедія, разъ онъ согласился впустить ее? Онъ еще разъ дернулъ звонокъ. Наконецъ, дверь растворилась. Клодъ хотѣлъ втолкнуть дѣвушку въ сѣни.
-- Нѣтъ, нѣтъ... Я не войду!..
Но молнія ослѣпила ее, и, когда раздался страшный ударъ грома, она сама бросилась въ сѣни. Тяжелая дверь захлопнулась за лей. Въ сѣняхъ было совершенно темно.
-- Г-жа Жозефъ, это я!-- крикнулъ Клодъ привратницѣ.
Ошеломленная, растерявшаяся, она не сопротивлялась болѣе и протянула ему руку. Они опять очутились подъ ливнемъ и бѣжали рядомъ по обширному двору барскаго дома съ смутно обрисовывавшимися въ темнотѣ каменными арками. Наконецъ, когда они добрались до узенькаго корридорчика безъ дверей, онъ выпустилъ ея руку и она услышала, какъ онъ, ворча, чиркаетъ спичками. Но спички совершенно промокли, и пришлось подниматься ощупью.
-- Возьмитесь за перила и ступайте осторожнѣе... Ступеньки очень высоки...
Старинная, узкая лѣстница соединяла четыре этажа высокаго зданія и служила, вѣроятно, чернымъ ходомъ. Молодая дѣвушка спотыкалась на каждомъ шагу, взбираясь по неровнымъ ступенямъ. Наконецъ, Клодъ заявилъ, что нужно пройти по длинному корридору и она послѣдовала за нимъ, ежеминутно хватаясь руками за стѣны безконечно длиннаго корридора, который огибалъ все зданіе и велъ къ лицевой сторонѣ его, выходившей на набережную. Затѣмъ Клодъ сталъ взбираться по узенькой деревянной лѣстницѣ безъ перилъ, ступеньки которой скрипѣли подъ ногами, напоминая лѣстницу деревенской мельницы. Взобравшись по ней до верхней крошечной площадки, дѣвушка наткнулась на Клода, который остановился, разыскивая ключъ. Наконецъ, онъ отворилъ дверь.
-- Подождите тутъ... Вы опять наткнетесь на что-нибудь.
Она стояла неподвижно, но сердце у нея сильно билось и въ ушахъ шумѣло: шествіе по безконечнымъ, темнымъ лѣстницамъ совершенно ошеломило ее. Ей казалось, что она уже нѣсколько часовъ взбирается такимъ образомъ по лѣстницамъ, въ которыхъ столько поворотовъ и закоулковъ, что никогда она не будетъ въ состояніи спуститься внизъ. Въ мастерской раздавались тяжелые шаги, слышалось паденіе и передвиженіе тяжелыхъ предметовъ, сопровождавшееся бранью. Наконецъ, въ дверяхъ показался свѣтъ.
-- Войдите!-- крикнулъ художникъ.
Она вошла и окинула взглядомъ мастерскую, но ничего не могла разобрать. Слабый свѣтъ свѣчи терялся въ обширномъ чердакѣ вышиною въ пять метровъ, загроможденномъ какими-то странными предметами, бросавшими удивительныя тѣни на сѣрыя стѣны. Не разбирая ничего, она взглянула на широкое стеклянное окно, по которому дождь стучалъ съ оглушительнымъ шумомъ. Въ это время сверкнула молнія, и ударъ грома послѣдовалъ вслѣдъ за ней съ такой потрясающей силой, что, казалось, крыша дома раскололась. Безмолвная, смертельно блѣдная, дѣвушка опустилась на стулъ.
-- Чортъ возьми,-- пробормоталъ Клодъ,-- она ударила гдѣ-то недалеко!.. Да, мы добрались домой вовремя. Здѣсь вѣдь уютнѣе, чѣмъ тамъ, на улицѣ, неправда ли?
Онъ подошелъ къ двери, съ шумомъ захлопнулъ ее и два раза повернулъ ключъ въ дверяхъ. Дѣвушка машинально слѣдила за его движеніями.
-- Ну, вотъ мы и дома!-- сказалъ Клодъ.
Впрочемъ, гроза начинала утихать, и только отъ времени до времени раздавались еще отдѣльные удары. Ливень прекратился. Клодъ, охваченный страннымъ смущеніемъ, украдкой посматривалъ на молодую дѣвушку. Она, повидимому, была недурна собой и очень молода, лѣтъ двадцати, не болѣе. Это усиливало его недовѣріе къ ней, хотя въ глубинѣ души онъ смутно чувствовалъ, что въ ея разсказѣ есть доля правды. Но, какъ бы она тамъ ни хитрила, она глубоко ошибается, если разсчитываетъ подцѣпить его такимъ образомъ! Стараясь принять по возможности грубый тонъ, онъ сказалъ:
-- Ну-съ, а теперь ляжемъ... скорѣй обсохнемъ!
Она поднялась съ выраженіемъ ужаса на лицѣ. Этотъ сухопарый юноша съ большой головой, обросшей волосами, внушалъ ей необъяснимый страхъ; въ черной фетровой шляпѣ и старомъ коричневомъ пальто, порыжѣвшемъ отъ дождей, онъ напоминалъ героя разбойничьихъ сказокъ.
-- Благодарю васъ,-- пробормотала она,-- я прилягу, не раздѣваясь.
Онъ оттолкнулъ стулья и отодвинулъ полуизодранныя ширмы; за ними она увидѣла маленькій умывальный столъ и узенькую желѣзную кровать. Онъ откинулъ быстрымъ движеніемъ одѣяло.
-- Нѣтъ, нѣтъ, не безпокойтесь! Увѣряю васъ, что я не лягу.
Это окончательно вывело Клода изъ себя; онъ сталъ жестикулировать, стучать кулаками.
-- Да перестаньте же ломаться! Чего вамъ еще нужно, если я уступаю вамъ свою постель?.. И не разыгрывайте недотроги, это совершенно ненужная комедія! Я буду спать на диванѣ!
Онъ подошелъ къ ней съ выраженіемъ угрозы на лицѣ. Испуганная, думая, что онъ собирается прибить ее, дѣвушка сняла шляпку дрожащими руками. Вокругъ нея на полу вода, стекавшая съ ея юбокъ, образовала цѣлую лужу. Клодъ продолжалъ громко ворчать. Затѣмъ имъ, повидимому, овладѣло какое-то раздумье, и онъ прибавилъ:
-- Впрочемъ, если вы брезгливы, я могу перемѣнить простыни.
И въ одинъ мигъ онъ снялъ простыни и перебросилъ ихъ на диванъ, стоявшій на противоположномъ концѣ мастерской. Затѣмъ онъ вынулъ изъ шкапа двѣ чистыя простыни и покрылъ ими постель съ ловкостью холостяка, привыкшаго къ этому. Заботливой рукой онъ расправилъ одѣяло, взбилъ подушку, откинулъ простыню.-- Ну, теперь готово, ложитесь!
Но она стояла неподвижная и безмолвная, машинально проводя рукой по лифу, котораго не рѣшалась разстегнуть. Онъ загородилъ ее ширмами. Господи, какая стыдливость! Онъ быстро раздѣлся, покрылъ диванъ простыней, повѣсилъ платье на одинъ изъ мольбертовъ и растянулся на диванѣ. Собираясь задуть свѣчу, онъ, однако, подумалъ о томъ, что барышнѣ придется раздѣваться въ темнотѣ, и сталъ прислушиваться. Вначалѣ не было слышно ни малѣйшаго шороха, вѣроятно, она продолжала стоять на томъ же мѣстѣ, прислонившись къ желѣзной кровати. Затѣмъ послышался легкій шелестъ платья, медленныя, сдержанныя движенія, точно она нѣсколько разъ останавливалась, прислушиваясь, смущенная свѣтомъ за ширмами. Наконецъ, послышался слабый скрипъ кровати и затѣмъ все смолкло.
-- Хорошо ли вамъ, барышня?-- спросилъ Клодъ болѣе мягкимъ голосомъ.
-- Да, очень хорошо, -- отвѣчала она тихимъ, дрожавшимъ отъ волненія голосомъ.
-- Спокойной ночи, барышня!
-- Спокойной ночи!
Клодъ погасилъ свѣчу и въ комнатѣ воцарилась глубокая тишина. Но, несмотря на сильную усталость, онъ долго не могъ уснуть и лежалъ съ открытыми глазами, устремленными на широкое стеклянное окно мастерской. Небо совершенно прояснилось, миріады звѣздъ сверкали на немъ. Несмотря на грозу, въ комнатѣ было невыносимо душно, и Клодъ метался на своемъ ложѣ, откинувъ одѣяло. Незнакомая дѣвушка дразнила его воображеніе, и въ душѣ его происходила глухая борьба: съ одной стороны -- желаніе доказать ей свое презрѣніе и боязнь осложнить свою жизнь, съ другой -- опасеніе показаться смѣшнымъ, если онъ не воспользуется такимъ случаемъ.
Въ концѣ концовъ презрѣніе восторжествовало надъ другими чувствами. Онъ вообразилъ цѣлую интригу, направленную противъ его спокойствія и, полагая, что разрушилъ ее своимъ равнодушіемъ, издѣвался надъ разбитыми планами. Однако, жара все болѣе томила его; онъ положительно задыхался и, наконецъ, совсѣмъ сбросилъ съ себя одѣяло. Но глаза его попрежнему слѣдили за мерцаніемъ звѣздъ на темномъ небѣ, и въ галлюцинаціяхъ дремоты ему казалось, что онъ видитъ тамъ дивныя линіи женскаго тѣла, которое онъ боготворилъ.
Затѣмъ мысли его стали путаться. Что дѣлаетъ она тамъ, эта дѣвушка? Сначала онъ думалъ, что она заснула, такъ какъ не слышно было даже ея дыханія. Но затѣмъ онъ услышалъ, какъ она ворочается на постели, стараясь не производить шума и задыхаясь отъ этихъ усилій. Клодъ сталъ обдумывать разсказанную молодой дѣвушкой исторію, пораженный нѣкоторыми необъяснимыми подробностями. Но усталый умъ отказывался служить ему. Да и къ чему утруждать себя напрасно? Не все ли равно, сказала она правду или солгала?.. Вѣдь онъ безусловно рѣшилъ не связываться съ нею! Завтра она уйдетъ отсюда, и онъ никогда болѣе не увидится съ нею... Прощайте, сударыня!
Только на разсвѣтѣ, когда стали блѣднѣть звѣзды, Клоду удалось наконецъ, заснуть. Но дѣвушка за ширмами не могла уснуть, задыхаясь въ спертомъ воздухѣ мансарды. Она нетерпѣливо ворочалась съ боку на бокъ и по временамъ раздавался сдержанный вздохъ раздраженной дѣвственницы, смущенной присутствіемъ мужчины, который спалъ такъ близко отъ нея..
Когда Клодъ проснулся, было уже довольно поздно; широкая полоса свѣта врывалась въ большое окно, и Клодъ долженъ былъ зажмурить глаза, ослѣпленный яркимъ свѣтомъ. Онъ давно проповѣдывалъ въ своемъ кружкѣ, что художники-реалисты, представители школы "plein air", должны выбирать для работы именно тѣ мастерскія, которыхъ избѣгаютъ художники-академисты, т. е. помѣщенія, залитыя солнечнымъ свѣтомъ. Проснувшись, онъ былъ озадаченъ этимъ яркимъ свѣтомъ и присѣлъ на кровать, спустивъ на полъ голыя ноги. Какой чортъ уложилъ его на этотъ диванъ? Онъ смотрѣлъ вокругъ себя заспанными глазами и, наконецъ, взглядъ его упалъ на кучу юбокъ, выглядывавшихъ изъ-за ширмъ. Ахъ, да... тамъ эта дѣвочка! Онъ тотчасъ вспомнилъ ночное приключеніе и сталъ прислушиваться къ тихому, ровному дыханію дѣвушки, напоминавшему дыханіе ребенка. Спитъ, кажется, безмятежнымъ сномъ... и будить жаль! Нѣсколько минуть онъ просидѣлъ, недоумѣвая и почесывая ногу, негодуя на приключеніе, которое испортитъ ему, вѣроятно, все утро. Благоразумнѣе всего -- разбудить и выпроводить ее поскорѣй. Однако, онъ осторожно, стараясь не дѣлать шума, надѣлъ брюки и туфли и на цыпочкахъ ходилъ по комнатѣ.
На старыхъ часахъ съ кукушкой пробило девять, и Клодъ сталъ прислушиваться съ нѣкоторой тревогой. За ширмами все было спокойно попрежнему: доносилось только ровное, медленное дыханіе дѣвушки. Клодъ рѣшилъ, что лучше всего приняться сейчасъ же за большую картину; завтракъ онъ приготовитъ потомъ, когда можно будетъ двигаться, не стѣсняясь. Однако, онъ все-таки не могъ приняться за работу. Его, привыкшаго къ постоянному безпорядку, смущала эта куча юбокъ, брошенныхъ безцеремонно на полъ. Платье еще не просохло и вокругъ него стояла лужа воды. Клодъ принялся, ворча, подбирать всѣ предметы женскаго туалета и развѣшивать на стульяхъ, освѣщенныхъ солнцемъ. Какъ можно было бросить все въ такомъ безпорядкѣ! Вѣдь онѣ никогда не просохнутъ, эти тряпки, и никогда она не уйдетъ отсюда! Онъ неловко вертѣлъ въ рукахъ всѣ принадлежности женскаго туалета и ползалъ на четверенькахъ, отыскивая чулки, завалившіеся за старый холстъ. Это были тонкіе длинные фильдекосовые чулки пепельно-сѣраго цвѣта, и Клодъ долго разсматривалъ ихъ. Мокрый подолъ платья промочилъ ихъ насквозь, и Клодъ старался растянуть ихъ, высушить въ своихъ горячихъ рукахъ, заботясь лишь о томъ, чтобы эта дѣвушка могла уйти поскорѣй.
Съ той минуты, какъ онъ проснулся, его мучило желаніе заглянуть за ширмы. Это любопытство, казавшееся ему самому ужасно глупымъ, усиливало его дурное настроеніе. Наконецъ, нетерпѣливо пожавъ плечами, онъ взялся уже за кисти, когда дѣвушка пробормотала что-то, послышался шелестъ бѣлья, затѣмъ опятъ все смолкло... Раздавалось только медленное, ровное дыханіе. Тогда, бросивъ кисти, Клодъ уступилъ своему любопытству и раздвинулъ ширмы. То, что представилось его глазамъ, ошеломило его. Онъ стоялъ неподвижный, восхищенный, серьезный, бормоча:
-- Ахъ, чортъ возьми!.. Ахъ, чортъ возьми!..
Въ мастерской, нагрѣтой солнечными лучами, врывавшимися въ широкое стеклянное окно, стояла тепличная жара; молодая дѣвушка сбросила съ себя простыню и, утомленная предыдущими безсонными ночами, спала, залитая солнечнымъ свѣтомъ, спала такимъ глубокимъ сномъ, что ни малѣйшаго движенія нельзя было подмѣтить на ея дѣвственно чистомъ тѣлѣ. Пуговки на плечѣ рубашки разстегнулись и лѣвый рукавъ спустился съ плеча, обнажая молодое тѣло съ тонкой, какъ шелкъ, золотистой кожей, дивной формы упругую грудь, на которой обозначались два блѣдно-розовыя пятна. Она спала, закинувъ голову назадъ и подложивъ подъ нее правую руку; распустившіеся черные волосы прикрывали ее темнымъ покровомъ.
-- Ахъ, чортъ возьми!.. Какъ она хороша!
Да, это она, именно она, та фигура, которую онъ тщетно искалъ для своей картины, и въ той именно позѣ, которая была нужна ему! И какая стройность формъ, какая свѣжесть тѣла! Грудь была уже вполнѣ сформирована. И куда запрятала она ее наканунѣ такъ, что нельзя было догадаться о красотѣ бюста. Да, это настоящая находка!
Осторожно, чтобы не разбудить дѣвушки, Клодъ бросился за ящикомъ съ красками и большимъ листомъ бумаги. Затѣмъ, примостившись на низенькомъ стулѣ, онъ принялся рисовать. Лицо его сіяло счастьемъ. Все, что еще такъ недавно волновало его, всѣ плотскіе инстинкты и вожделѣнія уступили мѣсто энтузіазму художника. Онъ видѣлъ теперь передъ собой не женщину, а дивное сочетаніе линій и тоновъ бѣлоснѣжную грудь, янтарныя плечи, и какое-то особенное чувство благоговѣнія овладѣло имъ. Природа точно подавляла его своимъ величіемъ, онъ превратился теперь въ скромнаго, почтительнаго, послушнаго мальчика, ея ученика. Отъ времени до времени онъ останавливался, всматривался въ спящую, прищуривъ глаза. Но, боясь, чтобы она не перемѣнила позы, онъ съ лихорадочной поспѣшностью снова принимался за работу, сдерживая дыханіе, чтобы не разбудить ее.
Но, отдаваясь работѣ, онъ все-таки не могъ прогнать неотвязно преслѣдовавшихъ его вопросовъ. Кто эта дѣвушка?.. Очевидно, она не принадлежитъ къ числу погибшихъ созданій, она слишкомъ свѣжа... Но для чего разсказала она эту невѣроятную исторію?.. И онъ придумывалъ другія комбинаціи, казавшіяся ему болѣе вѣроятными. Быть можетъ, это дебютантка, пріѣхавшая въ Парижъ съ своимъ любовникомъ и брошенная имъ?.. Или дочь мелкихъ буржуа, совращенная какой-нибудь подругой и не осмѣливающаяся вернуться къ роднымъ... Или не скрывается ли тутъ болѣе сложная драма, какая-нибудѣ ужасная тайна, которую онъ никогда не раскроетъ? Эти предположенія тревожили Клода вѣто время, какъ онъ рисовалъ лицо дѣвушки, внимательно изучая его. Верхняя часть лица -- гладкій, какъ чистое зеркало, лобъ и небольшой носъ съ тонкими, нервными ноздрями -- носила печать кротости и доброты; глаза, казалось, улыбались подъ вѣками, и эта странная улыбка освѣщала всѣ черты лица. Но нижняя часть лица не соотвѣтствовала общему впечатлѣнію, челюсть нѣсколько выдавалась впередъ и слишкомъ полныя пунцовыя губы, обнаруживая два ряда ослѣпительно бѣлыхъ, крѣпкихъ зубовъ, свидѣтельствовали о страстности натуры и нарушали гармонію нѣжнаго, почти дѣтскаго личика.
Вдругъ по атлаеистой кожѣ пробѣжалъ трепетъ. Почувствовала ли дѣвушка пристальный взглядъ мужчины, устремленный на нее? Она немедленно открыла глаза и вскрикнула:
-- Ахъ, Боже!..
Она точно оцѣпенѣла отъ испуга при видѣ незнакомой обстановки и мужчины безъ сюртука, сидѣвшаго противъ нея и пожиравшаго ее глазами. Но затѣмъ она порывистымъ движеніемъ натянула на себя одѣяло и, судорожно прижала его къ себѣ; яркая краска залила ея лицо, шею и грудь.
-- Ну, что съ вами?-- вскричалъ раздосадованный художникъ, размахивая карандашомъ.
Но дѣвушка лежала неподвижно и безмолвно, скорчившись и закутавшись въ одѣяло по самый подбородокъ.
-- Вы должно быть боитесь, что я съѣмъ васъ?... Ну, послушайте, будьте умницей, примите прежнее положеніе.
Она снова вспыхнула до ушей.
-- Ахъ, нѣтъ... нѣтъ... умоляю васъ, сударь!..
Но Клодъ разсердился. Это упрямство молодой дѣвушки казалось ему ужасно глупымъ.
-- Ну, скажите же, чего вы боитесь? Велика важность, если я увижу, какъ вы сложены!.. Видѣлъ я не мало другихъ женщинъ.
Вмѣсто отвѣта она расплакалась, а онъ окончательно вышелъ изъ себя при мысли, что ему не удастся окончить рисунокъ, что жеманность этой дѣвчонки лишить его возможности получить прекрасный этюдъ для задуманной картины.
-- Такъ вы отказываетесь? Но вѣдь это ужасно глупо! За кого же вы меня принимаете?... Развѣ я оскорбилъ васъ чѣмъ-нибудь? О, если бы я думалъ о подобныхъ глупостяхъ, то могъ бы воспользоваться этой ночью!.. Но мнѣ, повѣрьте, ноя милая, совсѣмъ не до нихъ! Вы можете смѣло показывать мнѣ все, что хотите... И знаете ли, съ вашей стороны не особенно хорошо отказывать мнѣ въ такомъ пустякѣ послѣ того, какъ я пріютилъ васъ, уступилъ вамъ свою постель!
Она продолжала плакать, уткнувъ голову въ подушку.
-- Клянусь вамъ, что мнѣ это очень нужно!.. Я не сталъ бы напрасно мучить васъ!..
Однако, слезы дѣвушки смущали его и, устыдившись своей грубости, онъ замолчалъ, желая дать ей время успокоиться. Затѣмъ онъ заговорилъ болѣе мягкимъ голосомъ:
-- Ну, ладно, если это такъ волнуетъ васъ, я не буду настаивать... Но если бы вы могли понять меня! Тутъ у меня на картинѣ есть фигура, съ которой я не могу справиться, а ваша поза вполнѣ соотвѣтствовала моей идеѣ!.. Знаете ли, когда рѣчь идетъ объ этой проклятой живописи, я готовъ задушить отца и мать!.. Неправда ли, вы простите меня? Вы позволите мнѣ еще нѣсколько минуть... Нѣтъ, нѣтъ, не волнуйтесь, мнѣ нужна не грудь... не грудь, а лицо ваше, только лицо... Ахъ, если бы я могъ окончить лицо!.. Бога ради, будьте такъ любезны, приведите руку въ прежнее положеніе... Вы окажете мнѣ этимъ услугу, за которую я буду вамъ вѣчно благодаренъ... вѣчно!
Охваченный страстью художника, онъ умолялъ ее теперь, безпомощно размахивая карандашемъ. Онъ сидѣлъ попрежнему на низенькомъ стулѣ, въ нѣкоторомъ отдаленіи отъ нея. Это нѣсколько успокоивало молодую дѣвушку, и она рѣшилась открыть свое лицо. Что же ей собственно оставалось дѣлать? Вѣдь она была всецѣло въ его власти! Да и видъ у него былъ такой жалкій. Съ минуту еще она колебалась, затѣмъ безмолвно высунула руку и подложила ее подъ голову, стараясь другой рукой придержать одѣяло у шея.
-- Ахъ, какая вы добрая!.. Я потороплюсь... Вы сейчасъ будете свободны.
Онъ всецѣло отдался своей работѣ, только изрѣдка поглядывая на нее глазами художника, который видитъ передъ собой не женщину, а натурщицу. Въ первую минуту она опять вспыхнула: голая рука, которую она спокойно показала бы на балу, теперь страшно смущала ее. Но мало-по-малу она успокоилась; этотъ юноша казался ей такимъ благоразумнымъ, такимъ добрымъ; довѣрчивая улыбка мелькнула на ея губахъ, и она принялась разсматривать художника сквозь полуопущенныя вѣки. Какъ онъ запугалъ ее ночью своей густой бородой, огромной головой и грубыми манерами! А между тѣмъ онъ былъ собственно недуренъ собой; въ глубинѣ его карихъ глазъ свѣтилось искреннее чувство, а носъ поразилъ ее нѣжностью очертаній... красивый, тонкій носъ, терявшійся въ густыхъ, жесткихъ усахъ. По временамъ по всему его тѣлу пробѣгала нервная дрожь, вѣроятно, вызванная возбужденіемъ, которое воодушевляло карандашъ въ его тонкихъ пальцахъ и глубоко трогало ее. "Этотъ человѣкъ, -- думала она, -- не можетъ быть злымъ... грубость его зависитъ, вѣроятно, отъ его робости". Впрочемъ, она не анализировала своихъ ощущеній и все болѣе и болѣе успокоивалась, всматриваясь въ лицо художника.
Мастерская, правда, все еще пугала ее, и она съ удивленіемъ осматривала странное помѣщеніе, пораженная царившимъ въ немъ безпорядкомъ. У печки лежала куча накопившейся съ зимы золы. Вся мебель состояла изъ желѣзной кровати, умывальнаго столика, дивана и большого бѣлаго сосноваго стола, заваленнаго кистями, красками и грязными тарелками; посерединѣ стола стояла спиртовая лампа, а на ней кастрюля съ остатками вермишеля. Между хромоногими мольбертами стояли стулья безъ сидѣній. На полу, у дивана, валялся огарокъ свѣчи; повидимому, комнату убирали не болѣе одного раза въ мѣсяцъ. Только огромные часы съ кукушкой и красными цвѣтами имѣли веселый, опрятный видъ и звонко выбивали свое тикъ-такъ. Но болѣе всего пугало молодую дѣвушку неимовѣрное количество картинъ безъ рамъ, покрывавшихъ стѣны сверху до-низу и валявшихся въ безпорядкѣ на полу. Никогда ей не приходилось видѣть такихъ ужасныхъ картинъ. Грубая, яркая, живопись эта рѣзала глаза, какъ рѣжетъ ухо брань извозчиковъ у трактира. Тѣмъ не менѣе одна большая картина, повернутая къ стѣнѣ, невольно привлекала вниманіе молодой дѣвушки. Что могло быть изображено на ней, если ее боятся даже показывать? А знойные лучи солнца, неумѣряемые ни малѣйшимъ подобіемъ сторъ, разливались золотой пылью по убогой мебели, ярко освѣщая безпечную нищету.
Продолжительное молчаніе показалось, наконецъ, неловкимъ Клоду. Онъ искалъ, что бы сказать, какъ бы развлечь барышню, заставить ее забыть о неловкости ея положенія. Но онъ не могъ придумать ничего, кромѣ вопроса:
-- Какъ васъ зовутъ?
Молодая дѣвушка лежала съ закрытыми глазами, точно въ забытьи. При этомъ вопросѣ она открыла глаза.
-- Христина.
Клодъ вспомнилъ, что и онъ не назвалъ себя.
-- А меня зовутъ Клодомъ,-- сказалъ онъ, взглянувъ на молодую дѣвушку, которая громко захохотала. Это былъ шаловливый смѣхъ подростка-барышни, сохранившей много ребяческаго. Такой поздній обмѣнъ именъ, повидимому, разсмѣшилъ ее.
-- Странно!.. Claude... Christine... оба имени начинаются съ одной буквы.
Наступила новая пауза. Клодъ щурилъ глаза, волновался и не зналъ, что бы еще придумать. Но вдругъ дѣвушка сдѣлала какое то движеніе и, боясь, что она перемѣнитъ позу, онъ поспѣшилъ сказать:
-- Здѣсь, кажется, довольно тепло.
Она съ трудомъ подавила смѣхъ. Жара въ комнатѣ становилась нестерпимой, и ей казалось, что она лежитъ не въ постели, а въ теплой ваннѣ; кожа ея стала влажной и поблѣднѣла, принимая молочно-матовый цвѣтъ камей.
-- Да, довольно тепло,-- возразила она серьезно, хотя въ глазахъ ея свѣтился смѣхъ.
Клодъ пояснилъ добродушно:
-- Это, видите ли, оттого, что солнце прямо ударяетъ въ окно. Но это не бѣда! Я нахожу даже, что пріятно, когда оно припекаетъ кожу... Не правда ли, мы обрадовались бы ему, если бы оно выглянуло ночью, когда мы стояли у подъѣзда?
Оба расхохотались. Клодъ, обрадовавшись, что, наконецъ, нашелъ тему для разговора, сталъ разспрашивать молодую дѣвушку объ исторіи, случившейся съ ней ночью, безъ малѣйшаго любопытства, нисколько не интересуясь узнать истину и заботясь только о продленіи сеанса.
Христина разсказала ему въ немногихъ словахъ свое приключеніе. Вчера утромъ она выѣхала изъ Клермона въ Парижъ, гдѣ собиралась поступить чтицей къ г-жѣ Банзадъ, вдовѣ одного генерала, очень богатой старухѣ, которая жила въ Пасси. Поѣздъ по росписанію долженъ былъ придти въ Парижъ въ 9 часовъ 10 минутъ вечера. На платформѣ должна была ждать ее горничная старухи; было условлено, что на ней будетъ черная шляпка съ старымъ перомъ. Но за Неверомъ поѣздъ налетѣлъ на сошедшій съ рельсовъ товарный поѣздъ, который загораживалъ путь. Это было началомъ цѣлаго ряда невзгодъ и задержекъ. Сначала пассажиры безконечно долгое время просидѣли въ вагонахъ, затѣмъ всѣ вышли изъ вагоновъ, оставивъ свой багажъ, и прошли пѣшкомъ три километра, до ближайшей станціи, гдѣ рѣшено было послать къ мѣсту крушенія вспомогательный поѣздъ. Такимъ образомъ прошло два часа, да два часа еще пришлось потерять, вслѣдствіе безпорядка, вызваннаго столкновеніемъ по всей линіи. Въ концѣ концовъ поѣздъ опоздалъ на четыре часа, то есть прибылъ въ Парижъ къ часу ночи.
-- Не весело!-- сказалъ Клодъ, все еще не довѣрявшій ей, но пораженный естественнымъ сцѣпленіемъ обстоятельствъ въ этомъ разсказѣ.-- И, конечно, вы никого не застали на вокзалѣ?
Конечно, Христина не нашла на вокзалѣ горничной г-жи Ванзадъ, которой, вѣроятно, надоѣло ждать. Очутившись въ этотъ поздній часъ ночи одна въ большой, пустынной залѣ Ліонскаго вокзала, она настолько растерялась, что боялась взять извозчика и долго расхаживала по перону съ ридикюлемъ въ рукахъ, разчитывая, что кто-нибудь явится за ней. Затѣмъ, когда она, наконецъ, рѣшилась нанять извозчика, оказалось, что у вокзала оставалась всего одна карета; грязный кучеръ, отъ котораго пахло виномъ, бродилъ около нея, нахально предлагая свои услуги.
-- И вы поѣхали съ нимъ?-- спросилъ Клодъ, заинтересованный разсказомъ, который все еще казался ему сказкой.
Не измѣняя позы, устремивъ глаза въ потолокъ, Христина продолжала:
-- Онъ заставилъ меня нанять его. онъ сталъ называть меня своей крошкой и совсѣмъ запугалъ. Когда я сказала ему, что мнѣ нужно въ Пасси, онъ разсердился и стегнулъ лошадь съ такой силой, что я принуждена была держаться за дверцы, чтобы не упасть. Но, когда фіакръ покатился по освѣщеннымъ улицамъ, я успокоилась. На тротуарахъ я видѣла людей... Наконецъ, я узнала Сену. Я никогда не бывала въ Парижѣ, но подробно познакомилась съ его планомъ. Мнѣ казалось, что онъ поѣдетъ вдоль набережныхъ, и когда я увидѣла, что мы переѣзжали черезъ мостъ, меня охватилъ ужасъ. Въ это время пошелъ дождь, фіакръ свернулъ въ какое-то неосвѣщенное мѣсто и вдругъ остановился. Кучеръ слѣзъ съ козелъ и хотѣлъ влѣзть въ карету, говоря, что совсѣмъ промокъ...
Клодъ расхохотался. Всѣ сомнѣнія его разсѣялись: этого кучера она не могла выдумать! Христину смутилъ смѣхъ художника и она умолкла.
-- Продолжайте!.. Продолжайте!..-- сказалъ Клодъ.
-- Я тотчасъ выскочила въ противоположныя дверцы. Тогда онъ сталъ ругаться, увѣрялъ меня, что мы пріѣхали и клялся, что сорветъ съ меня шляпку, если я не расплачусь съ нимъ немедленно. Ливень усилился. На набережной не было ни души. Растерявшись, я подала ему пятифранковую монету; онъ стегнулъ лошадь и карета умчалась съ моимъ ридикюлемъ, въ которомъ, къ счастью, не было ничего, кромѣ двухъ носовыхъ платковъ, половины пирожка и ключа отъ чемодана, застрявшаго въ дорогѣ.
-- Но какъ вы не догадались взять номеръ у кучера!-- воскликнулъ Клодъ съ негодованіемъ.
Теперь онъ вспомнилъ, что, когда проходилъ по мосту Луи-Филиппа въ самый разгаръ грозы, мимо него промчался какой-то фіакръ. И онъ удивлялся, какъ часто дѣйствительность кажется неправдоподобной. То, что самъ онъ придумывалъ, стараясь объяснить это приключеніе, казалось просто нелѣпостью передъ этимъ естественнымъ сцѣпленіемъ случайностей жизни.
-- Вы, конечно, поймете, что я испытала, стоя у подъѣзда,-- прибавила Христина.-- Я знала, что я не въ Пасси и что мнѣ придется переночевать въ этомъ ужасномъ Парижѣ. Къ тому же эти раскаты грома, эта страшная молнія... О, эта молнія!.. То красноватая, то синеватая... Боже, какія ужасныя картины я видѣла при этомъ фантастическомъ свѣтѣ!
Она закрыла глаза, и лицо ея поблѣднѣло при этомъ воспоминаніи. Она опять увидѣла предъ собой громадный городъ, набережныя, уходившія въ безконечную даль, глубокій ровъ, по которому рѣка катила свои свинцовыя воды, загроможденныя большими черными массами -- плашкоутами, походившими на мертвыхъ китовъ, надъ которыми торчали, точно висѣлицы, чугунныя трубы. Хорошо встрѣтилъ ее Парижъ!
Наступила новая пауза. Клодъ углубился въ свою работу. Но Христина, у которой онѣмѣла рука, сдѣлала невольное движеніе.
-- Пожалуйста опустите немного локоть,-- сказалъ Клодъ. И, точно извиняясь въ своей настойчивости, онъ спросилъ съ участіемъ:-- Ваши родители придутъ въ отчаяніе, когда узнаютъ о постигшей васъ катастрофѣ.
-- У меня нѣтъ родителей.
-- Какъ!.. Ни отца, ни матери?.. Вы сирота?
-- Да, круглая сирота.
И Христина въ немногихъ словахъ разсказала свою біографію. Ей было восемнадцать лѣтъ. Родилась она въ Страсбургѣ, гдѣ временно стоялъ полкъ, въ которомъ служилъ ея отецъ, капитанъ Гальгренъ. Когда ей минуло одиннадцать лѣтъ, отецъ ея, гасконецъ, умеръ въ Клермонѣ, гдѣ онъ поселился, когда вслѣдствіе паралича ногъ долженъ былъ выйти въ отставку. Мать ея, уроженка Парижа, пять лѣтъ прожила послѣ смерти отца въ Клермонѣ и, получая весьма скудную пенсію, разрисовывала вѣера, чтобы имѣть возможность дать образованіе дочери. Пятнадцать мѣсяцевъ тому назадъ она умерла, оставивъ дочь безъ всякихъ средствъ къ жизни; только благодаря расположенію къ ней настоятельницы ордена Soeurs de la Visitation, она нашла пріютъ въ монастырѣ этого ордена. Наконецъ, настоятельницѣ удалось достать ей мѣсто чтицы у своей старой пріятельницы, г-жи Ванзадъ, почти потерявшей зрѣніе, и въ ней-то дѣвушка пріѣхала прямо изъ монастыря.
Слушая эти подробности, Клодъ все болѣе смущался. Монастырь, благовоспитанная сирота... приключеніе принимало романическій характеръ и начинало безпокоить его, стѣсняя его движенія и мысли. Онъ пересталъ работать и сидѣлъ, опустивъ глаза на свой рисунокъ.
-- Не особенно... какой-то мрачный... Впрочемъ, я очень мало знаю его, я рѣдко выходила...
Она приподнялась на подушкѣ и продолжала тихимъ, взволнованнымъ голосомъ, подавленная печальными воспоминаніями:
-- Мама была слабаго здоровья и убивала себя непосильной работой... Меня она баловала и не жалѣла ничего для меня. Она пригласила лучшихъ учителей, по я не воспользовалась ими. Сначала я все хворала, затѣмъ, поправившись, я не хотѣла заниматься, и только хохотала и дурачилась... Даже музыкой я не хотѣла заниматься, судорога сводила мнѣ пальцы во время занятій на роялѣ. Лучше другихъ предметовъ шла живопись...
Клодъ взглянулъ на нее.
-- Вы занимались живописью?
-- О, немного!... Но я ничего, рѣшительно ничего не смыслю... Мама, у которой былъ большой талантъ, научила меня писать акварелью и я иногда помогала ей, дѣлая фоны на ея вѣерахъ... Она прелестно разрисовывала вѣера!..
Молодая дѣвушка невольно окинула взглядомъ мастерскую, стѣны которой были покрыты ужасными эскизами, и въ глазахъ ея отразилось недоумѣніе при видѣ этой грубой живописи. Издали, сквозь бумагу, она видѣла этюдъ, который Клодъ писалъ съ нея, но яркія краски этого этюда пугали ее, и она не рѣшалась попросить у художника позволенія взглянуть на его работу. Впрочемъ, ей было тяжело лежать неподвижно въ этой теплой постели, и она сгорала отъ нетерпѣнія, отъ желанія уйти, покончить съ этимъ приключеніемъ, которое казалось ей просто сномъ.
Вѣроятно, Клодъ догадался о ея состояніи и ему стало страшно неловко. Бросивъ работу, онъ пробормоталъ:
-- Благодарю васъ, мадемуазель... Простите, если я злоупотребилъ вашей добротой... Вставайте пожалуйста... Вамъ пора заняться вашими дѣлами!
И, не понимая, почему она не рѣшается встать съ постели и даже прячетъ, краснѣя, свою голую руку подъ простыню, онъ повторялъ ей, что пора вставать. Наконецъ, онъ догадался о причинѣ ея смущенія, загородилъ кровать ширмой, бросился въ противоположный конецъ мастерской и сталъ возиться тамъ и стучать посудой, чтобы дать дѣвушкѣ возможность встать и одѣться безъ боязни, что за нею подсматриваютъ.
Среди этого шума онъ не разслышалъ, какъ молодая дѣвушка нѣсколько разъ повторила: -- Сударь... сударь...
Наконецъ онъ прислушался.
-- Сударь, не будете ли такъ добры... я не нахожу своихъ чулокъ...
Онъ бросился къ ширмамъ. Чортъ возьми, о чемъ онъ думалъ? Что же ей дѣлать за ширмами въ одной рубашкѣ, безъ чулокъ и безъ юбокъ, которыя онъ развѣшалъ на стульяхъ? Чулки просохли, онъ убѣдился въ этомъ, расправляя ихъ и подавая за ширму, при чемъ еще разъ увидѣлъ голую руку дѣвушки, свѣжую, гладкую, точно рука ребенка. Затѣмъ онъ перебросилъ юбки на постель и просунулъ ботинки; только шляпка осталась на мольбертѣ. Поблагодаривъ его, молодая дѣвушка принялась за свой туалетъ. Въ мастерской опять водворилась тишина. Слышенъ былъ только тихій шорохъ бѣлья и едва слышный плескъ воды. Но Клодъ продолжалъ суетиться:
-- Мыло въ блюдцѣ, на столикѣ... Выдвиньте ящикъ и достаньте чистое полотенце... Не нужно ли вамъ еще воды?.. Я передамъ вамъ кувшинъ.
Но мысль, что онъ мѣшаетъ ей одѣваться, остановила его.
-- Ну, вотъ я опять надоѣдаю вамъ... Прошу васъ, распоряжайтесь, какъ у себя дома.
Онъ вернулся къ своей посудѣ. Имъ опять овладѣло сомнѣніе, пригласить ли ее къ завтраку. Неловко отпустить такъ... Но если предложить ей позавтракать, то визитъ затянется до безконечности, и у него пропадетъ цѣлое утро. Не рѣшивъ окончательно этого вопроса, онъ вымылъ кастрюлю и принялся варить шоколадъ; этотъ завтракъ показался ему болѣе приличнымъ, чѣмъ его итальянская лапша, въ которую онъ, по обычаю провансальцевъ, крошилъ хлѣбъ и вливалъ прованскаго масла. Но онъ не успѣлъ еще справиться съ шоколадомъ, когда молодая дѣвушка раздвинула ширмы.
-- Какъ, уже?...
Христина стояла передъ нимъ въ черномъ платьѣ, затянутая въ корсетъ, чистенькая и изящная. Розовое личико дышало свѣжестью, пышные волосы были гладко причесаны и подобраны въ узелъ на затылкѣ. Клодъ былъ совершенно ошеломленъ быстротой, съ которой молодая дѣвушка совершила свой туалетъ.
-- Ахъ, чортъ возьми, если вы во всемъ такъ искусны!..
Онъ находилъ ее выше ростомъ и гораздо красивѣе, чѣмъ она показалась ему вначалѣ. Но особенно поразило его въ ней выраженіе спокойной самоувѣренности. Она, повидимому, не боялась его; выйдя изъ постели, въ которой она чувствовала себя беззащитной, надѣвъ платье и ботинки, она, казалось, пріобрѣла надежную броню. Непринужденно улыбаясь, она смотрѣла ему прямо въ глаза.
-- Вѣдь вы позавтракаете со мной, неправда ли?-- спросилъ нерѣшительно Клодъ.
Но она отказалась.
-- Нѣтъ, благодарю... я сейчасъ же отправлюсь на вокзалъ... Вѣроятно, мой чемоданъ уже прибыль... Оттуда я поѣду въ Пасси.
Напрасно Клодъ настаивалъ, что неблагоразумно выходить не позавтракавши. Она стояла на своемъ.
-- Такъ позвольте мнѣ, по крайней мѣрѣ, позвать фіакръ...
-- Нѣтъ, пожалуйста, не безпокойтесь.
-- Но, послушайте, вѣдь не можете же вы плестись пѣшкомъ до вокзала. Позвольте мнѣ проводить васъ до мѣста, гдѣ стоятъ кареты... вѣдь вы совсѣмъ не знаете Парижа.
-- Нѣтъ, нѣтъ, я не нуждаюсь ни въ комъ. Если вы желаете оказать мнѣ услугу, отпустите меня одну.
Рѣшеніе ея было непоколебимо. Вѣроятно, ее пугала мысль показаться на улицѣ въ обществѣ мужчины. Объ этой ночи она, конечно, никому не разскажетъ... солжетъ что-нибудь, чтобы скрыть это приключеніе... Клодъ сдѣлалъ нетерпѣливый жестъ. Тѣмъ лучше!.. Ему не придется спускаться внизъ! Но въ глубинѣ души онъ чувствовалъ себя оскорбленнымъ ея неблагодарностью.
-- Впрочемъ, какъ угодно... Я не стану навязываться.
При этой фразѣ неопредѣленная улыбка, блуждавшая на красивыхъ губахъ Христины, обозначилась еще рѣзче; углы тонко очерченнаго рта опустились. Не говоря ни слова, она взяла съ мольберта свою шляпку и стала искать зеркала глазами, но, не находя его, принялась завязывать наудачу ленты. Она стояла съ поднятыми вверхъ руками, освѣщенная золотистыми лучами солнца, и не спѣша расправляла бантъ. Клодъ положительно не узнавалъ ея: выраженіе дѣтской кротости, только-что запечатлѣнное имъ на рисункѣ, исчезло; верхняя часть лица -- чистый лобъ, ясный, свѣтлый взглядъ -- совершенно стушевалась и выступила нижняя часть -- красивый ротъ и пунцовыя губы, изъ-за которыхъ виднѣлись великолѣпные, ослѣпительно бѣлые зубы. Загадочная улыбка попрежнему играла на ея губахъ.
-- Во всякомъ случаѣ,-- заговорилъ опять Клодъ,-- вы, надѣюсь, ни въ чемъ не можете упрекнуть меня.
-- Нѣтъ, о, нѣтъ, сударь, ни въ чемъ!
Онъ продолжалъ смотрѣть на нее, спрашивая себя съ недоумѣніемъ, не издѣвается ли она надъ нимъ. Но что могла она знать о жизни, эта барышня? Вѣроятно, то, что знаютъ о ней всѣ дѣвицы въ пансіонахъ -- все и ничего. Какъ проникнуть въ таинственные процессы пробужденія инстинктовъ плоти и сердца? Можетъ быть, подъ вліяніемъ необычайной обстановки артиста, подъ вліяніемъ страха, испытаннаго ею отъ близости мужчины, въ этой чувственно-цѣломудренной натурѣ проснулись новыя желанія? Можетъ быть, теперь, успокоившись, она съ презрѣніемъ вспоминаетъ о пережитомъ страхѣ? Какъ! Вѣдь онъ не сказалъ ей ни малѣйшей любезности, не поцѣловалъ даже кончиковъ ея пальцевъ! Не оскорбило ли грубое равнодушіе этого мужчины чувства будущей женщины, дремавшія еще въ этомъ ребенкѣ? Во всякомъ случаѣ она уходила разочарованная, недовольная, стараясь скрыть досаду подъ маской храбрости и унося смутное сожалѣніе о чемъ-то страшномъ, чего не случилось...
-- Вы говорите, что кареты стоять за мостомъ, на набережной?-- спросила она. Лицо ея приняло опять серьезное выраженіе.
-- Да, тамъ, гдѣ виднѣется группа деревьевъ.
Она только-что справилась со шляпкой и перчатками и стояла, опустивъ руки и продолжая оглядывать мастерскую. Взглядъ ея упалъ на большое полотно, повернутое къ стѣнѣ; ей хотѣлось взглянуть на эту картину, но она не смѣла попросить объ этомъ художника. Теперь ничто не удерживало ея въ мастерской, а между тѣмъ она совершенно безсознательно искала чего-то... Наконецъ, она направилась къ двери.
Когда Клодъ отворилъ дверь, маленькая булочка скатилась въ комнату.
Она отрицательно покачала головой. На площадкѣ Хрисгина опять обернулась и остановилась на секунду. На лицѣ ея появилась прежняя веселая улыбка. Она первая протянула Клоду руку.
-- Благодарю васъ... Благодарю отъ души...
Клодъ взялъ маленькую, обтянутую перчаткой руку и нѣсколько секундъ держалъ ее въ своей широкой, вымазанной краской рукѣ. Молодая дѣвушка продолжала улыбаться. Клоду хотѣлось спросить: "Когда же я опять увижу васъ?" Но какая-то робость парализовала его. Подождавъ немного, она высвободила свою руку.
-- Прощайте, сударь.
-- Прощайте, мадемуазель.
Не оглядываясь болѣе, Христина спустилась съ крутой лѣстницы, ступеньки которой скрипѣли подъ ея ногами. Клодъ вернулся въ свою комнату и, хлопнувъ дверью, воскликнулъ:
-- Чортъ бы ихъ побралъ, этихъ бабъ!
Онъ былъ взбѣшенъ и злился на себя и на всѣхъ. Толкая попадавшуюся подъ ноги мебель, онъ продолжалъ громко ворчать. Ну, не правъ ли онъ, не допуская сюда бабъ? Эти негодницы непремѣнно сдѣлаютъ изъ васъ болвана! Какъ знать, не издѣвалась ли надъ нимъ эта невинная пансіонерка? А онъ, дуракъ, повѣрилъ ея сказкамъ!.. Всѣ прежнія сомнѣнія снова овладѣли имъ. Никогда онъ не повѣритъ этимъ баснямъ о старушкѣ-вдовѣ, о несчастіи на желѣзной дорогѣ, и въ особенности о кучерѣ... Развѣ подобныя вещи возможны? Впрочемъ, ея губы вполнѣ характеризуютъ ее... А выраженіе ея лица передъ уходомъ... Да еще, если бы эта ложь имѣла какой-нибудь смыслъ!.. Такъ нѣтъ... безполезная, безсмысленная ложь... просто искусство ради искусства! И ужъ, конечно, хохочетъ она теперь надъ нимъ!
Онъ сердито сложилъ ширмы и швырнулъ ихъ въ уголъ. Вѣроятно, все оставлено въ безпорядкѣ!.. Но когда онъ убѣдился въ томъ, что все -- чашка, полотенце и мыло -- аккуратно прибрано, онъ возмутился, что не убрана постель, и самъ принялся убирать ее. Онъ встряхнулъ неостывшій еще тюфякъ и взбилъ обѣими руками подушку, задыхаясь отъ аромата молодого тѣла, которымъ было пропитано постельное бѣлье. Затѣмъ, желая нѣсколько освѣжить голову, онъ обмылся холодной водой, но влажное полотенце было пропитано тѣмъ же ароматомъ, который опьянялъ Клода и, казалось, наполнялъ всю мастерскую. Продолжая ворчать, онъ залпомъ выпилъ изъ кастрюли свой шоколадъ и, охваченный желаніемъ поскорѣе приняться за работу, проглатывалъ большіе куски булки, рискуя подавиться ими.
-- Однако, здѣсь можно околѣть!-- воскликнулъ онъ.-- Жара становится нестерпимой.
А между тѣмъ солнце скрылось и въ комнатѣ стало свѣжѣй.
Отворивъ форточку, находившуюся у самой крыши, Клодъ съ чувствомъ глубокаго облегченія втянулъ въ себя струю теплаго воздуха, ворвавшагося въ комнату. Затѣмъ онъ взялъ свой рисунокъ, головку Христины, и надолго забылся, глядя на него.
II.
Клодъ работалъ надъ своей картиной, когда послѣ двѣнадцати часовъ раздался хорошо знакомый ему стукъ въ дверь. Совершенно безсознательнымъ движеніемъ, въ которомъ онъ самъ не могъ бы дать себѣ отчета, художникъ бросилъ въ ящикъ голову Христины, по которой передѣлывалъ голову главной женской фигуры на своей картинѣ. Затѣмъ онъ отворилъ дверь.
-- Ты, Пьеръ! воскликнулъ онъ.-- Такъ рано?
Пьеръ Сандозъ, другъ дѣтства Клода, былъ молодой брюнетъ двадцати двухъ лѣтъ съ круглой головой, квадратнымъ носомъ и необыкновенно кроткими глазами. Смуглое, энергичное лицо было обрамлено только-что пробивавшейся бородой.
-- Я сегодня позавтракалъ раньше... Мнѣ хотѣлось удѣлить тебѣ больше времени... Ого, подвигается!
Онъ остановился передъ большой картиной.
-- Но ты, кажется, измѣнилъ типъ женщины!
Клодъ не отвѣчалъ. Оба стояли неподвижно передъ картиной, внимательно всматриваясь въ нее. Это былъ большой холстъ въ пять метровъ ширины и три метра длины, загрунтованный, съ общимъ наброскомъ будущей картины, на которомъ выдѣлялись лишь нѣкоторыя тщательно отдѣланныя подробности. Маленькая поляна въ лѣсу, ярко освѣщенная солнцемъ, была окружена стѣной густой зелени. Налѣво отъ нея шла темная аллея, въ концѣ которой виднѣлось свѣтлое пятно. На полянѣ, среди роскошной іюньской растительности, лежала голая женщина, закинувъ руку подъ голову, закрывъ глаза и улыбаясь золотому дождю солнечныхъ лучей. Вдали двѣ другія женщины -- брюнетка и блондинка, также голыя, боролись, смѣясь, другъ съ другомъ, выдѣляясь среди зеленой листвы двумя восхитительными тонами женскаго тѣла. Для контраста художнику понадобился какой-нибудь темный предметъ на первомъ планѣ, и онъ посадилъ въ траву господина, въ черной бархатной курткѣ. Господинъ этотъ сидѣлъ спиной къ публикѣ; видна была только лѣвая рука его, опиравшаяся на траву.
-- Очень хорошо намѣчена большая фигура,-- сказалъ, наконецъ, Сандозъ.-- Но, чортъ возьми, тебѣ предстоитъ страшная работа!
Клодъ, не отрывая глазъ отъ своей картины, сдѣлалъ самоувѣренный жесть.
-- Нц, до выставки успѣю!.. Въ шесть мѣсяцевъ можно сдѣлать кое-что... Можетъ быть, мнѣ, наконецъ, удастся доказать, что я не тупица.
Онъ сталъ громко насвистывать, восхищенный наброскомъ, сдѣланнымъ съ головы Христины и охваченный внезапнымъ подъемомъ духа, однимъ изъ приливовъ глубокой вѣры въ свои силы; послѣ этого онъ обыкновенно впадалъ въ безграничное отчаяніе, чувствуя свое полное безсиліе передать природу, которой поклонялся.
-- Ну, не будемъ терять времени! Можно сейчасъ же приступить къ дѣлу.
Сандозъ, желая избавить друга отъ расходовъ на натурщика, предложилъ ему позировать для мужской фигуры. По разсчету Клода нужно было посвятить для этого четыре или пять воскресеній, единственный свободный день, которымъ располагалъ Сандозъ. Надѣвая бархатную куртку, онъ вдругъ остановился:
-- Послушай, вѣдь ты сегодня, вѣроятно, не завтракалъ... Спустись-ка внизъ и съѣшь котлетку. Я подожду здѣсь.
Но мысль о томъ, что придется потерять столько времени, возмутила Клода.
-- Нѣтъ, я завтракалъ... видишь кастрюлю? Да я вотъ осталась еще часть булки. Я съѣмъ ее, когда проголодаюсь. Ну, живѣй, усаживайся, лѣнтяй!
Клодъ нетерпѣливымъ движеніемъ схватилъ палитру и кисти.
-- Дюбюшъ зайдетъ за нами сегодня?-- спросилъ онъ.
-- Да, около пяти часовъ.
-- Отлично, мы вмѣстѣ отправимся обѣдать.. Ну, готовъ ли ты?.. Руку лѣвѣй... голову пониже.
Расположивъ поудобнѣе подушки на диванѣ, Сандозъ принялъ требуемую лозу, спиной къ Клоду, что, однако, не мѣшало имъ бесѣдовать. Въ это утро Сандозъ получилъ письмо изъ Плассана, маленькаго города въ Провансѣ, въ которомъ оба они провели дѣтство. Они воспитывались въ одномъ коллежѣ и сошлись съ перваго же года поступленія въ шкоду.
Клоду было девять лѣтъ, когда счастливый случай удалилъ его изъ Парижа и вернулъ въ тотъ уголокъ Прованса, гдѣ онъ родился. Жать его прачка, брошенная на произволъ судьбы негодяемъ -- отцомъ Клода, въ это время вышла замужъ за трудолюбиваго рабочаго, до безумія влюбленнаго въ красивую блондинку. Но, несмотря на ихъ трудолюбіе, имъ все-таки не удавалось сводить концовъ съ концами, и они съ радостью приняли предложеніе одного стараго чудака, который вздумалъ взять на себя воспитаніе маленькаго Клода. Старикъ -- страстный любитель живописи, случайно увидѣлъ рисунки мальчика и былъ пораженъ его талантомъ. Такимъ образомъ, Клодъ былъ помѣщенъ въ плассанскій коллежъ, гдѣ провелъ семь лѣтъ, сначала пансіонеромъ, а затѣмъ приходящимъ, когда поселился въ домѣ своего покровителя. Однажды утромъ его нашли мертвымъ въ постели: онъ умеръ отъ паралича. Духовнымъ завѣщаніемъ онъ обезпечилъ юношѣ годовую ренту въ тысячу франковъ съ правомъ располагать капиталомъ по достиженіи двадцатипятилѣтняго возраста. Клодъ, уже охваченный страстью къ живописи, вышелъ изъ коллежа до окончанія курса, и уѣхалъ въ Парижъ, куда переселился еще раньше другъ его Сандозъ.
Клодъ Лантье, Пьеръ Сандозъ и Луи Дюбюшъ были извѣстны въ плассанскомъ коллежѣ подъ кличкой "неразлучныхъ". Принадлежа къ различнымъ классамъ общества, совершенно несхожіе по натурѣ, мальчики-однолѣтки сразу полюбили другъ друга, привлеченные таинственнымъ сродствомъ душъ, смутнымъ сознаніемъ своего превосходства надъ грубой, пошлой, зараженной общественными язвами толпой. Отецъ Сандоза, испанецъ, эмигрировавшій во Францію вслѣдствіе политическихъ смутъ на родинѣ, открылъ возлѣ Плассана писчебумажную фабрику, въ которой дѣйствовали новыя машины его изобрѣтенія. Преслѣдуемый злобой мѣстнаго населенія, измученный неудачами, онъ умеръ, оставивъ множество страшно запутанныхъ процессовъ, которые окончательно разорили вдову его. Уроженка Бургиньона, она ненавидѣла провансальцевъ, озлобленная ихъ отношеніемъ къ мужу и считая ихъ даже виновниками тяжкой болѣзни, паралича ногъ, которой она страдала въ послѣднее время. Вскорѣ послѣ смерти мужа она переѣхала въ Парижъ съ сыномъ, который поступилъ на службу и поддерживалъ ее своимъ скуднымъ жалованьемъ, мечтая въ то же время о литературной славѣ. Что касается Дюбюша, старшаго сына плассанской булочницы, то его толкала впередъ мать, суровая и крайне честолюбивая женщина. Онъ пріѣхалъ въ Парижъ позже своихъ друзей и поступилъ въ академію изящныхъ искусствъ, готовясь сдѣлаться архитекторомъ и перебиваясь кое-какъ на тѣ деньги, которыя высылались ему родителями, разсчитывавшими съ чисто жидовской алчностью получить въ будущемъ не менѣе трехсотъ процентовъ на затраченный капиталъ.
-- Чортъ возьми,-- сказалъ, наконецъ, Сандозъ,-- твоя поза не особенно удобна... У меня свело кисть руки... Позволь пошевелиться.
Клодъ предоставилъ ему расправить члены, занявшись въ это время бархатной курткой. Затѣмъ, откинувшись назадъ и прищуривъ глаза, онъ громко расхохотался, внезапно охваченный старыми воспоминаніями.
-- Послушай, Пьеръ... помнишь, какъ въ шестомъ классѣ Пульо зажегъ свѣчу въ шкапу этого идіота Лалюби? Помнишь ужасы Лалюби, когда онъ, собираясь взобраться на каѳедру, открылъ шкапъ и увидѣлъ иллюминацію? Пятьсотъ стиховъ всему классу!
-- Въ сегодняшнемъ письмѣ это животное Пульо сообщаетъ о женитьбѣ Лалюби. Подумай, эта развалина женится на хорошенькой дѣвушкѣ!.. Да вѣдь ты знаешь ее... дочь Галиссара, торговца галантерейными товарами... помнишь, хорошенькая блондинка, въ честь которой мы давали серенады?
Увлекшись воспоминаніями прошлаго, пріятели не умолкали.. Клодъ, продолжалъ рисовать съ лихорадочнымъ возбужденіемъ, Сандозъ говорилъ съ большимъ оживленіемъ, сидя спиной къ нему. Воспоминанія дѣтства перенесли ихъ въ коллежъ, старый, заросшій плѣсенью монастырь, раскинувшійся до городского вала. Они хорошо помнили каждый уголокъ его, дворъ, обсаженный великолѣпными чинарами, покрытый плѣсенью бассейнъ, въ которомъ они научились плавать, классныя комнаты въ нижнемъ этажѣ, по стѣнамъ которыхъ текла вода, столовую, гдѣ всегда пахло помоями, дортуаръ младшихъ классовъ, о которомъ разсказывали ужасныя исторіи, комнату, гдѣ хранилось бѣлье, лазаретъ, въ которомъ распоряжались кроткія сестры милосердія въ черныхъ платьяхъ и бѣлыхъ чепчикахъ. Какой переполохъ произвело въ коллежѣ исчезновеніе сестры Анжелики, восхитительное личико которой волновало сердца всѣхъ старшихъ воспитанниковъ! Въ одно прекрасное утро она исчезла вмѣстѣ съ толстякомъ Гермелиномъ, который постоянно дѣлалъ себѣ порѣзы на рукахъ перочиннымъ ножемъ, чтобы подъ этимъ предлогомъ пробраться въ лазаретъ; гдѣ сестра Анжелика прикладывала къ ранамъ англійскій пластырь.
Затѣмъ передъ ними продефилировалъ весь персоналъ коллежа, цѣлый рядъ комичныхъ или безобразныхъ лицъ: провизоръ, разорявшійся на гостей, въ надеждѣ выдать замужъ своихъ дочерей, двухъ высокихъ, всегда изящно одѣтыхъ, красивыхъ дѣвушекъ, которыхъ ученики постоянно оскорбляли надписями и каррикатурами на стѣнахъ коллежа; цензоръ Пифаръ, знаменитый носъ котораго вѣчно торчалъ изъ-за дверей, выдавая своего любопытнаго обладателя; штатъ профессоровъ, изъ которыхъ каждый былъ заклейменъ какимъ-нибудь прозвищемъ: строгій, никогда не улыбавшійся "Радамантъ"; "Пачкунъ", пачкавшій своей головой всѣ кресла, на которыхъ сидѣлъ; "Обманула меня Адель", профессоръ физики, легендарный рогоносецъ, котораго десять поколѣній сорванцовъ дразнили именемъ его жены, застигнутой когда-то въ объятіяхъ карабинера; свирѣпый воспитатель Спонтини, всегда носившій при себѣ корсиканскій ножъ, который, по его словамъ, былъ обагренъ кровью трехъ кузеновъ; маленькій Шантекейль, добродушіе котораго доходило до того, что ученики преспокойно курили въ его присутствіи. Вспомнили юноши даже о двухъ уродахъ: поваренкѣ и судомойкѣ, прозванныхъ Парабуломеносъ и Параллелука, которыхъ обвиняли въ тонъ, что они среди кухонныхъ отбросовъ наслаждаются радостями любви.
Затѣмъ полились воспоминанія о различныхъ шалостяхъ, и, вспоминая ихъ, друзья весело хохотали. Какой переполохъ вызвало сожженіе башмаковъ Mini-la-Могt или Squelette-Externe, худощаваго юноши, доставлявшаго контрабандой нюхательный табакъ всему классу! А сколько волненій пережили они въ тотъ зимній вечеръ, когда отправились въ часовню за спичками, лежавшими у лампады, чтобы закурить камышевыя трубки, набитыя сухими листьями! Сандозъ, руководившій всѣми, признавался теперь, что у него отъ страха выступилъ холодный потъ въ то время, когда онъ спускался съ хоръ, окутанныхъ мракомъ ночи. А исторій съ майскими жуками! Клоду въ одинъ прекрасный день вздумалось зажарить въ пюпитрѣ майскихъ жуковъ, чтобы убѣдиться въ томъ, дѣйствительно ли они такъ вкусны, какъ ему говорили. Но вдругъ изъ пюпитра поднялся такой вонючій, ѣдкій дымъ, что надзиратель схватилъ графинъ съ водой, воображая, что вспыхнулъ пожаръ... А опустошеніе полей, засѣянныхъ лукомъ, во время прогулокъ; а бросаніе камней въ стекла домовъ, при чемъ считалось особеннымъ шикомъ выбить въ нихъ нѣчто, напоминающее какую-нибудь изъ географическихъ картъ! А уроки греческаго языка! Одинъ изъ учениковъ выписывалъ до прихода весь урокъ крупными буквами на классной доскѣ, по которой всѣ лѣнтяи отвѣчали безъ запинки, къ удивленію учителя, который ничего не замѣчалъ! А продѣлка со скамейками на дворѣ! Однажды они распилили всѣ скамейки и затѣмъ понесли ихъ, точно покойниковъ, вокругъ бассейна, образуя длинный кортежъ и распѣвая похоронныя пѣсни. Дюбюшь, исполнявшій роль духовнаго лица, хотѣлъ почерпнуть въ шапку воды и кувырнулся въ бассейнъ. Но забавнѣе всего была та ночь, когда Пульо привязывалъ къ одной веревкѣ всѣ горшки въ дортуарѣ; утромъ, схвативъ веревку, онъ помчался по корридорамъ и по лѣстницамъ трехэтажнаго дома, а за нимъ съ грохотомъ летѣлъ фаянсовый хвостъ, прыгая и разбиваясь въ дребезги.
-- Ахъ, эта скотина Пульо!.. Такъ онъ пишетъ тебѣ?.. Что же онъ дѣлаетъ тамъ теперь?
-- Да ровно ничего -- возразилъ Сандозъ, поправляя подушки.-- Письмо его преглупое... Онъ кончаетъ курсъ юридическихъ наукъ и, вѣроятно, сдѣлается стряпчимъ, какъ и его отецъ. И какимъ тономъ онъ говорить объ этомъ! Такъ и сквозитъ глупая чопорность остепенившагося буржуа!
Наступила опять пауза.
-- Насъ, видишь ли, старина,-- заговорилъ опять Сандозъ,-- насъ застраховала сама судьба отъ подобной участи.
Другія воспоминанія пронеслись предъ ними, воспоминанія о восхитительныхъ дняхъ, проведенныхъ за городомъ, подъ открытымъ небомъ, подъ лучами южнаго солнца. Еще будучи совсѣмъ маленькими, трое "неразлучныхъ" пристрастились къ далекимъ прогулкамъ. Они пользовались каждымъ праздничнымъ днемъ, уходили за нѣсколько верстъ, становясь съ каждымъ разомъ смѣлѣе, знакомясь съ краемъ; иногда они предпринимали прогулки, которыя длились нѣсколько дней. Ночевали они въ такихъ случаяхъ гдѣ попало: въ дуплѣ дерева, на тепломъ гумнѣ, гдѣ солома, околоченная отъ зеренъ, служила имъ прекрасной постелью, или въ заброшенной избушкѣ, полъ которой устилался ими тиміановой или лавандовой травой. Они безсознательно удалялись отъ людей, безсознательно стремились на лоно матери-природы, охваченные инстинктивной любовью дѣтей къ деревьямъ, рѣкамъ и горамъ, безконечно радуясь предоставленной имъ свободѣ.
Дюбюшъ, жившій въ коллежѣ, присоединялся къ Сандозу и Клоду только въ дни, свободные отъ занятій. Къ тому же онъ, какъ вообще всѣ прилежные ученики, былъ довольно тяжелъ на подъемъ. Что касается Клода и Сандоза, то они никогда не чувствовали усталости. Каждое воскресенье одинъ изъ нихъ будилъ по уговору другого около четырехъ часовъ утра, бросая камешки въ ставни спальни. Віорна, орошающая долины Плассана и извивающаяся по нимъ узкой лентой, въ лѣтніе дни являлась предметомъ ихъ постоянныхъ грезъ. Всѣ они отлично плавали съ двѣнадцатилѣтняго возраста и проводили часто цѣлые дни у рѣки, совершенно нагіе, то грѣясь въ пескѣ, то бросаясь въ воду, плавая на спинѣ или на животѣ, или же зарывались въ траву и выслѣживали угрей по цѣлымъ часамъ. Казалось, что жизнь въэтой хрустально-чистой водѣ, подъ золотистыми лучами солнца охраняла ихъ дѣтство, сохранила въ нихъ наивный смѣхъ школьниковъ даже въ то время, когда, будучи уже юношами, они въ жаркія іюльскія ночи возвращались въ городъ, равнодушные къ его соблазнамъ. Затѣмъ они стали увлекаться охотой, той охотой, которая возможна въ краяхъ, гдѣ нѣтъ дичи, гдѣ отправляешься за шесть лъё, чтобы застрѣлить съ полдюжины винноягодниковъ. Нерѣдко они возвращались съ пустыми сумками или съ одной летучей мышью, по неосторожности попавшейся при входѣ въ предмѣстье, когда они разряжали ружья. Какъ часто при воспоминаніи объ этихъ прогулкахъ глаза друзей наполнялись слезами!.. Передъ ними обрисовывались безконечныя дороги, покрытыя бѣлой пылью, точно свѣжевыпавшимъ снѣгомъ... Какъ часто шествовали они по этимъ дорогамъ, не останавливаясь, радуясь скрипу своихъ грубыхъ сапогъ. Иногда они сворачивали съ дороги и шли по красноватой землѣ, насыщенной желѣзомъ. Надъ ними разстилалось тяжелое свинцовое небо, а кругомъ ни малѣйшей тѣни... только малорослыя оливковыя деревья да покрытыя чахлой листвой миндальныя деревья. Зато какая сладкая истома овладѣвала ими по возвращеніи! И какъ наслаждались они тѣмъ, что отъ усталости не чувствовали подъ собой ногъ, а двигались точно по инерціи, возбуждая себя какой-нибудь, ужасной солдатской пѣсней!
Клодъ захватывалъ съ собой вмѣстѣ съ пороховницей и коробкой съ пистонами альбомъ, гдѣ онъ набрасывалъ нѣкоторые виды. Сандозъ бралъ съ собой томикъ какого-нибудь поэта. Въ то время ихъ всецѣло охватила волна романтизма, длинныя оды оглашали окрестности. И если имъ удавалось отыскать ручеекъ и нѣсколько изъ, бросавшихъ тѣнь на раскаленную землю, они способны были забыться тамъ до появленія звѣздъ, разыгрывая цѣлыя драмы, которыя они знали наизусть, декламируя громовымъ голосомъ роли героевъ и тоненькимъ голосомъ, напоминавшимъ флейту, роли ingénues и королевъ. Въ такіе дни они оставляли въ покоѣ воробьевъ. Охваченные съ четырнадцатилѣтняго возраста страстнымъ влеченіемъ во всему, что касалось области литературы и искусства, юноши эти жили среди притупляющей сонливой ограниченности маленькихъ провинціальныхъ городковъ своей обособленной жизнью, исполненной глубокаго энтузіазма. Вначалѣ они увлекались Гюго, величественными образами его поэзіи, гигантскими призраками, появлявшимися среди вѣчной борьбы антитезъ, и съ паѳосомъ, декламировали его, восхищаясь заходомъ солнца надъ руинами. Вся жизнь развертывалась передъ ними тогда подъ великолѣпнымъ, но ложнымъ освѣщеніемъ пятаго акта эффектной пьесы. Затѣмъ ихъ взволновалъ Мюссе своей страстью и своими слезами. Въ немъ они слышали біеніе собственнаго сердца... Новый міръ открылся передъ ними, болѣе близкій имъ, болѣе доступный міръ, пробудившій въ юныхъ сердцахъ чувство безконечной жалости къ ужаснымъ страданіямъ, переполнявшимъ этотъ міръ. Охваченные неутомимой жаждой чтенія, свойственной ихъ возрасту, молодые люди поглощали прекрасное и плохое и, въ силу присущей имъ потребности увлекаться чѣмъ-нибудь, нерѣдко провозглашали какую-нибудь дрянную вещь первокласснымъ произведеніемъ. Какъ совершенно вѣрно замѣтилъ Сандозъ, ихъ спасла отъ растлѣвающаго вліянія среды эта страсть къ природѣ, къ прогулкамъ, къ чтенію. Они никогда не заходили въ кафе и питали отвращеніе къ городу, утверждая, что зачахли бы на городскихъ мостовыхъ, какъ чахнутъ въ клѣткахъ орлы. Большинство школьныхъ товарищей проводило свободное отъ занятій время за мраморными столиками кафе, играя въ карты и угощаясь на счетъ проигравшихъ. Клодъ и Сандозъ возмущались всѣмъ складомъ провинціальной жизни, втягивавшей въ свою тину молодыя существа, пріучая ихъ къ клубамъ, къ газетамъ, которыя читались отъ первой до послѣдней строки, къ ежедневнымъ прогулкамъ въ извѣстные часы дня на одномъ и томъ же бульварѣ. Подъ вліяніемъ этого настроенія "неразлучные" часто взбирались на окрестные холмы и, отыскавъ уединенное мѣстечко, декламировали стихи, иногда подъ проливнымъ дождемъ, не желая возвратиться въ презрѣнный городъ. Презирая условія городской жизни, они мечтали поселиться на берегу Віорны, жить дикарями, наслаждаясь купаніемъ и обществомъ пяти-шести книгъ. Даже женщинъ они совершенно исключили изъ своей жизни; въ присутствіи ихъ они становились робкими и неловкими, но въ этой робости они видѣли свое нравственное превосходство надъ другими молодыми людьми. Клодъ въ теченіе двухъ лѣтъ томился любовью къ молоденькой шляпочницѣ, которую онъ каждый вечеръ провожалъ домой, держась на почтительномъ разстояніи. Сандозъ тѣшился мечтами о неожиданныхъ встрѣчахъ съ барышнями во время путешествій, грезами о красавицахъ, которыхъ онъ встрѣтить въ какомъ-нибудь лѣсу, которыя отдадутся ему и затѣмъ, словно тѣни, исчезнутъ въ сумеркахъ. Друзья и теперь еще часто смѣялись надъ единственнымъ любовнымъ приключеніемъ того времени, надъ серенадами, которыми они выражали свою любовь двумъ дѣвочкамъ-подросткамъ; подъ ихъ окнами друзья просиживали ночи, играя на-кларнетѣ и корнетъ-а-пистонѣ къ ужасу всѣхъ буржуа того квартала, пока въ одинъ прекрасный вечеръ выведенные изъ себя родители не вылили на музыкантовъ нѣсколько горшковъ помоевъ.
Да, счастливое то было время! Какой веселый смѣхъ раздается при одномъ воспоминаніи о немъ! Стѣны мастерской покрыты цѣлымъ рядомъ эскизовъ, сдѣланныхъ художникомъ во время недавняго путешествія на югъ, и, глядя на нихъ, молодымъ людямъ кажется, что надъ ними -- знойное синее небо, а подъ ногами -- красноватая земля. Вотъ разстилается равнина, усѣянная малорослыми сѣроватыми оливковыми деревцами, за ней обрисовываются розовыя вершины холмовъ. А вотъ тутъ, подъ аркой стараго моста, покрытаго пылью, тихо течетъ обмелѣвшая Віорна, между сожженными солнцемъ и точно покрытыми ржавчиной берегами, на которыхъ не видно никакой растительности, кромѣ кустарниковъ, умирающихъ отъ жажды. А тамъ -- ущелье Инфернэ, за которымъ видна покрытая обрушившимися утесами грозная пустыня, катящая въ безконечную даль свои каменныя волны. Вотъ цѣлый рядъ хорошо знакомыхъ уголковъ -- тѣнистая долина Раскаянія, настоящій букетъ среди сожженныхъ солнцемъ полей. А тамъ -- лѣсъ des-Trois-Bons-Dieux, на темныхъ соснахъ котораго, освѣщенныхъ горячими лучами солнца, блестятъ, точно слезы, крупныя капли смолы. А вотъ и Жасъ-де-Буфанъ, бѣлѣющій среди обширныхъ красныхъ земель словно мечеть среди огромной лужи крови... Вотъ еще цѣлая серія знакомыхъ уголковъ: овраги, въ которыхъ камни казались совершенно раскаленными отъ жары, песчаные языки, впитывавшіе капля за каплей всю воду Віорны, дорожки, протоптанныя козами, горныя вершины, обрисовывавшіяся на небесной лазури.
-- А это что?-- воскликнулъ вдругъ Сандозъ, указывая на одинъ изъ эскизовъ.-- Я не помню этого!
Клодъ тряхнулъ въ негодованіи палитрой.
-- Какъ! Ты не помнишь?.. Вѣдь мы чуть было не свернули себѣ тутъ шеи. Помнишь, мы карабкались съ Дюбюшемъ со дна Жомгарды. Стѣна была крутая, гладкая, мы цѣплялись ногтями. Добравшись до середины, мы повисли и не въ состояніи были ни подняться наверхъ, ни спуститься обратно внизъ. Наконецъ, выбравшись кое-какъ, мы принялись жарить котлеты и чуть было не подрались изъ-за нихъ...
-- Ахъ, да, помню!-- воскликнулъ Сандозъ.-- Каждый изъ насъ долженъ былъ жарить свою котлетку на прутьяхъ розмарина, которые мы развели, а ты вывелъ меня ѣзъ себя насмѣшками надъ моей котлеткой, превращавшейся въ уголь.
-- Да, все это прошло, дружище! Теперь намъ не до прогулокъ.
Дѣйствительно, съ тѣхъ поръ, какъ сбылась мечта "неразлучныхъ" -- поселиться въ Парижѣ, чтобы завоевать его, существованіе ихъ было весьма тяжелое. Вначалѣ они предпринимали хоть изрѣдка отдаленныя прогулки, отправлялись иногда по воскресеньямъ пѣшкомъ черезъ заставу Фонтенебло, бродили по лѣсамъ Бельвю и Медонъ и затѣмъ возвращались черезъ Гренель. Но съ теченіемъ времени они отказались и отъ этихъ прогулокъ. Парижъ приковывалъ ихъ, и они почти не сходили съ его мостовой, всецѣло отдаваясь борьбѣ, одушевлявшей ихъ.
Съ понедѣльника до субботы Сандозъ работалъ до изнеможенія въ мэріи пятаго округа, въ темномъ углу бюро, гдѣ велись записи новорожденныхъ, пригвожденный къ мѣсту мыслью о своей матери, которую онъ съ трудомъ поддерживалъ, получая жалованья сто пятьдесятъ франковъ въ мѣсяцъ. Дюбюшъ спѣшилъ отдать родителямъ проценты съ затраченнаго на него капитала и искалъ сверхъ своихъ академическихъ занятій, занятій частныхъ у архитекторовъ. Клодъ одинъ пользовался свободой, благодаря своей рентѣ въ тысячу франковъ, но и онъ бѣдствовалъ въ концѣ каждаго мѣсяца, въ особенности, когда приходилось дѣлиться съ товарищемъ. Къ счастью, нашелся покупатель, старый торговецъ Мальгра, который отъ времени до времени покупалъ у Клода небольшую картину за десять -- двѣнадцать франковъ. Впрочемъ, Клодъ предпочелъ бы голодать, чѣмъ торговать искусствомъ -- писать портреты для буржуа и изображенія святыхъ, или разрисовывать шторы для ресторановъ и вывѣски для повивальныхъ бабокъ. По пріѣздѣ въ Парижъ онъ занималъ обширную мастерскую въ переулкѣ Бурдоне, но потомъ, ради экономіи, переселился на Бурбонскую набережную. Тутъ онъ жилъ настоящимъ дикаремъ, презирая все, что не касалось живописи. Съ родными, къ которымъ онъ питалъ отвращеніе, онъ совсѣмъ разошелся послѣ разрыва съ теткой, колбасницей, возмущавшей его своимъ здоровьемъ. Только паденіе матери, которую мужчины обирали и затѣмъ выталкивали на улицу, глубоко печалило его.
-- Ну, что же ты опять съѣхалъ?-- крикнулъ онъ вдругъ Сандозу.
Но Сандозъ объявилъ, что онъ окоченѣлъ и соскочилъ съ дивана, чтобы расправить члены. Клодъ согласился дать ему десятиминутный отдыхъ. Разговоръ перешелъ на другіе предметы. Клодъ былъ въ самомъ добродушномъ настроеніи. Когда работа шла удачно, онъ мало-по-малу воодушевлялся, становился разговорчивъ; но, когда онъ чувствовалъ свое безсиліе, онъ приходилъ въ какое-то изступленіе и работалъ, крѣпко стиснувъ зубы. Какъ только Сандозъ принялъ прежнюю позу, Клодъ снова заговорилъ, усердно размахивая кистью:
-- Ну, старина, дѣло подвигается... И какая же тутъ у тебя славная фигура!.. Ахъ, болваны, ужь эту-то картину вы примете у меня!.. Я, безъ сомнѣнія, отношусь строжекъ самому себѣ, чѣмъ кто-либо изъ васъ, и если я одобряю картину, то это важнѣе одобренія всѣхъ судей въ мірѣ... Ты помнишь мою картину "Рынокъ"?.. Два мальчугана на кучѣ овощей... Такъ вотъ, я замазалъ ее... задача не по плечамъ мнѣ. Но я вернусь къ ней въ будущемъ, обязательно вернусь!.. И я напишу еще много такихъ картинъ, которыя сведутъ съ ума всѣхъ этихъ судей!
Художникъ протянулъ руку и сдѣлалъ жестъ, которымъ, казалось, расталкивалъ толпу. Затѣмъ онъ наложилъ на палитру голубой краски и, смѣясь, заговорилъ о томъ, какую рожу состроилъ бы, увидѣвъ эту картину, его первый учитель, старикъ Белло, однорукій капитанъ, лѣтъ двадцать пять преподававшій рисованіе плассанскимъ мальчуганамъ въ залѣ плассанекаго музея. Впрочемъ, и творецъ знаменитой картины "Неронъ въ циркѣ", художникъ Берту, мастерскую котораго онъ по пріѣздѣ въ Парижъ посѣщалъ около полугода, двадцать разъ твердилъ ему, что онъ никогда ничего не достигнетъ. Ахъ, какъ онъ сожалѣлъ теперь объ этихъ шести мѣсяцахъ безсмысленныхъ упражненій подъ руководствомъ человѣка, взгляды котораго совершенно расходились съ его собственными взглядами. А занятія въ Луврѣ! Клодъ находилъ, что лучше отрубить себѣ кисть руки, чѣмъ портить зрѣніе, работая надъ копіями, скрывающими отъ насъ дѣйствительный міръ. Задача искусства должна сводиться къ правдивой передачѣ того, что видишь и чувствуешь. Развѣ пучекъ моркови, да, пучекъ моркови, переданный безъ прикрасъ -- такимъ, какимъ мы видимъ его, не стоитъ шикарной академической живописи, состряпанной по извѣстнымъ рецептамъ? Да, приближается день, когда удачно написанная морковь произведетъ революцію! Ботъ почему онъ довольствовался теперь тѣмъ, что отправлялся иногда работать въ свободную мастерскую Бутена, открытую бывшимъ натурщикомъ въ улицѣ Гюшетъ. За двадцать франковъ онъ могъ пользоваться тамъ натурщицами и натурщиками, рисовать съ нихъ, забившись въ свой уголокъ. И, охваченный желаніемъ добиться передачи природы, Клодъ работалъ до изнеможенія, не подкрѣпляя себя пищей, не отрываясь отъ работы, рядомъ съ изящными молодыми людьми, которые называли его лѣнтяемъ и напыщеннымъ тономъ говорили о своихъ работахъ, заключавшихся въ копированіи носовъ и ртовъ подъ наблюденіемъ учителя.
-- Послушай, старина... Когда одинъ изъ этихъ молодцовъ напишетъ такой торсъ, пусть придетъ сюда... тогда потолкуемъ.
Клодъ указывалъ кистью на картину, висѣвшую на стѣнѣ у дверей -- великолѣпный этюдъ, исполненный рукой мастера. Рядомъ съ нимъ висѣли и другіе восхитительные этюды -- прелестныя ноги дѣвочки, туловище женщины, полное жизни отъ переливавшейся подъ атласистой кожей крови. Въ тѣ рѣдкіе часы, когда художникъ чувствовалъ нѣкоторый подъемъ духа, онъ гордился этими этюдами -- своей академіей, какъ онъ называлъ ихъ. И дѣйствительно, эти работы указывали на громадное дарованіе художника, творчество котораго было парализовано внезапными и необъяснимыми припадками безсилія. Рисуя размашистыми движеніями бархатъ куртки, Клодъ продолжалъ говорить, не щадя никого въ своей суровой непримиримости:
-- Да, всѣ эти пачкуны, всѣ эти лже-знаменитости -- дураки или подлецы: всѣ они преклоняются предъ общественнымъ мнѣніемъ. Ни одного не найдется между ними, у котораго хватило бы храбрости дать пощечину этимъ буржуа!.. Я, какъ ты знаешь, не перевариваю этого старикашку Энгра. А все-таки я признаю его человѣкомъ и готовъ низко поклониться ему, потому что онъ наплевалъ на всѣхъ и заставилъ этихъ идіотовъ, которые воображаютъ, что поняли его, принять свою картину Кромѣ него у насъ только два художника: Делакруа и Курбе. Все остальное -- дрянь. Старый левъ-романтикъ все еще прекрасенъ. Онъ покрылъ бы, пожалуй, своими декораціями всѣ стѣны Парижа, если бы ему предоставили свободу, краски точно льются съ его палитры. Конечно, все это лишь грандіозная фантасмагорія... Но вѣдь нужно было сразить чѣмъ-нибудь сильнымъ академическую рутину... Затѣмъ явился тотъ... суровый работникъ, настоящій художникъ-классикъ... Эти идіоты не поняли его... И какой же раздался ревъ! Профанація!.. Реализмъ!.. А пресловутый реализмъ выражался только въ сюжетахъ; манера же писать осталась прежняя -- манера нашихъ старыхъ мастеровъ... Оба они -- Делакруа и Курбе -- явились во-время, каждый изъ нихъ сдѣлалъ шагъ впередъ. А теперь... о, теперь!..
Онъ замолчалъ, отступилъ на нѣсколько шаговъ, чтобы лучше судить объ эффектѣ своей работы, и затѣмъ снова заговорилъ:
-- Да, теперь нужно нѣчто другое. Но что именно? Этого я не знаю... О, если бы я зналъ, если бы я могъ знать, я былъ бы силой! Да, не было бы равнаго мнѣ... Но я чувствую только, что грандіозный романтизмъ Делакруа долженъ рухнуть, что мрачная живопись Курбе погибнетъ, отравленная затхлой плѣсенью мастерской, въ которую никогда не проникаетъ солнечный лучъ... Видишь ли, нужно больше солнца, воздуха, свѣта, молодости... нужно, чтобы предметы и живыя существа изображались такими, какими мы видимъ ихъ при настоящемъ, а не искусственномъ свѣтѣ, нужно, наконецъ... Но я не могу выразить ясно своей мысли... нужно нѣчто новое, нужна живопись, которая создавалась бы нами... нашими глазами...
Онъ заикался, бормоталъ слова охрипшимъ голосомъ, не будучи въ состояніи формулировать то предчувствіе близкаго переворота въ искусствѣ, которое зарождалось въ его душѣ. Водворилось глубокое молчаніе. Вздрагивая отъ волненія, Клодъ продолжалъ писать бархатъ куртки.
Сандозъ слушалъ его, не двигаясь, сидя лицомъ къ стѣнѣ. Наконецъ, точно говоря во снѣ съ самимъ собою, онъ произнесъ тихимъ голосомъ:
-- Да, конечно, мы ничего не знаемъ... Но мы должны узнать!..
Каждый разъ, когда одинъ изъ нашихъ профессоровъ навязывалъ мнѣ какую-нибудь истину, въ душѣ моей поднималось сомнѣніе и я невольно задавалъ себѣ вопросъ: заблуждается ли онъ самъ или вводитъ меня въ заблужденія? О, узкія понятія ихъ выводятъ меня изъ себя. Мнѣ кажется, что истина должна быть шире... Ахъ, если бы можно было посвятить всю жизнь свою одному произведенію, которое охватывало бы все: предметы, животныхъ, людей, все мірозданіе! И охватывало бы ихъ не въ порядкѣ нашихъ философскихъ руководствъ, не въ пошлой іерархіи, удовлетворяющей нашему высокомѣрію, но въ связи со всѣми явленіями всемірной жизни... Да, создать міръ, въ которомъ мы лишь случайное явленіе, въ которомъ каждая случайно пробѣжавшая мимо собака, каждый камень, лежащій на дорогѣ, дополняли и объясняли бы насъ, создать міръ, великое цѣлое, въ которомъ не было бы высшихъ и низшихъ сферъ, не было бы условныхъ понятій о грязномъ и чистомъ, словомъ, дать всеохватывающую, правдивую картину существующаго міра... Безъ сомнѣнія, романисты и поэты должны обратиться къ единственному источнику истины, къ наукѣ. Но вопросъ въ томъ, чего именно требовать отъ нея? Вотъ тутъ-то и споткнешься... Боже, если бы я зналъ это, какую массу книгъ я бросилъ бы толпѣ!
Сандозъ умолкъ. Прошлой зимой онъ издалъ свою первую книгу -- рядъ восхитительныхъ очерковъ, написанныхъ въ Плассанѣ, въ которыхъ лишь изрѣдка слышались болѣе рѣзкія ноты, указывавшія на протестъ автора противъ рутины, Съ тѣхъ поръ онъ шелъ ощупью, стараясь разобраться въ тревожныхъ мысляхъ, бродившихъ въ его мозгу. Вначалѣ, увлекаясь гигантскими замыслами, онъ хотѣлъ изложить генезисъ міра, разбивъ его на три періода: исторію сотворенія міра, возстановленную согласно даннымъ науки; исторію человѣчества, являющагося играть свою роль въ цѣпи живыхъ существъ и, наконецъ, исторію будущаго цѣлаго ряда послѣдующихъ поколѣній, довершающихъ твореніе безконечной работой жизни. Но онъ остановился въ своемъ замыслѣ, запуганный смутными гипотезами этого третьяго періода, и сталъ искать болѣе тѣсной рамки, которая могла бы, однако, вмѣстить его грандіозныя идеи.
-- Ахъ, только бы имѣть возможность видѣть все и передать все кистью!-- началъ опять Клодъ послѣ довольно продолжительнаго молчанія.-- Нужно бы покрыть живописью всѣ стѣны домовъ, расписать всѣ вокзалы, рынки, мэріи, всѣ зданія, которыя будутъ воздвигаться, когда архитекторы не будутъ такъ ограничены, какъ теперь. Для этого нужны только здоровыя руки и свѣтлыя головы... въ сюжетахъ не будетъ недостатка. Можно изображать уличную жизнь... Жизнь бѣдняковъ и богачей, жизнь на рынкахъ, на скачкахъ, на бульварахъ, въ тѣсныхъ переулкахъ... Можно затронуть всѣ страсти, изобразить крестьянъ, животныхъ, цѣлыя деревни... Я покажу, покажу имъ все, если только я самъ не окажусь тупицей. У меня при одной мысли объ этомъ начинается зудъ въ рукахъ. Да, я изображу всю современную жизнь! Я дамъ фрески вышиною съ Пантеонъ!.. Я напишу такую массу картинъ, что онѣ завалятъ Лувръ!
Какъ только Сандозъ и Клодъ оставались одни, они всегда доходили до экзальтаціи. Они возбуждали другъ друга, опьянялись мыслью о будущей славѣ, но въ этой экзальтаціи сказывалось столько молодыхъ, нетронутыхъ силъ, такая безумная жажда работы, что друзья нерѣдко сами добродушно посмѣивались надъ своими грандіозными мечтами, хотя всегда чувствовали себя болѣе сильными, болѣе смѣлыми послѣ такихъ порывовъ.
Клодъ, отступившій теперь до самой стѣны, стоялъ, прислонившись къ ней и не отрывая глазъ отъ картины. Сандозъ, утомленный своей позой, всталъ съ дивана и подошелъ къ нему. Оба смотрѣли, не говоря ни слова, на картину. Фигура господина въ бархатной курткѣ была совсѣмъ готова, рука его производила очень оригинальное впечатлѣніе среди свѣжей зелени травы, но спина образовала большое, темное пятно, вслѣдствіе чего маленькіе силуэты двухъ женщинъ на заднемъ планѣ казались отодвинутыми еще дальше, въ глубину залитой свѣтомъ поляны. Главная же фигура -- женщина, распростертая въ травѣ, лишь едва намѣченная, казалась еще мечтой, желанной Евой, поднимавшейся изъ земли съ улыбающимся лицомъ и закрытыми глазами.
-- А какъ ты назовешь эту картину?-- спросилъ Сандозъ.
-- Plein air,-- отчеканилъ Клодъ.
Но это названіе не понравилось писателю, который не разъ поддавался искушенію призвать литературу на помощь живописи.
-- Plein air... Это ничего не выражаетъ.
-- Тѣмъ лучше!.. Нѣсколько женщинъ и мужчина отдыхаютъ въ лѣсу, на солнцѣ. Развѣ этого недостаточно? Эхъ, дружище, изъ этого сюжета можно сдѣлать великое произведеніе!
-- Чортъ возьми, все-таки мало свѣта!.. Меня сбиваетъ этотъ Делакруа... А тамъ... Эта рука напоминаетъ Курбе... Эхъ, мы всѣ насквозь пропитаны романтизмомъ. Мы слишкомъ долго копошились въ немъ въ молодости, теперь намъ не легко отдѣлаться отъ него. Для этого нужны болѣе радикальныя средства.
Сандозъ грустно пожалъ плечами. Онъ тоже вѣчно жаловался, что родился на рубежѣ -- между Гюго и Бальзакомъ! Но въ общемъ Клодъ былъ удовлетворенъ сегодняшнимъ сеансомъ; еще два-три такихъ же сеанса, и фигура его будетъ совсѣмъ готова. На этотъ разъ онъ не хотѣлъ долѣе мучить пріятеля. При этомъ заявленіи оба расхохотались, такъ какъ Клодъ обыкновенно доводилъ натурщиковъ до полнаго изнеможенія. Но сегодня онъ самъ едва стоялъ на ногахъ отъ усталости и голода, и когда пробило пять часовъ, онъ набросился на оставшійся ломоть хлѣба. Совершенно машинально, не отрывая глазъ отъ картины, которая всецѣло овладѣла имъ, онъ разламывалъ его на куски и проглатывалъ ихъ, почти не прожевывая.
-- Пять часовъ, сказалъ Сандозъ, зѣвая и поднимая руки вверхъ.-- Пойдемъ обѣдать... А вотъ и Дюбюшъ!
Въ дверяхъ раздался стукъ и вслѣдъ затѣмъ въ мастерскую вошелъ Дюбюшъ. Это былъ плотный брюнетъ съ коротко остриженными волосами и большими усами. Поздоровавшись съ друзьями, онъ остановился въ недоумѣніи передъ картиной. Въ сущности эта живопись, не подчинявшаяся строгимъ правиламъ, смущала аккуратнаго ученика, уважавшаго точныя формулы, и только дружба его къ Клоду обыкновенно сдерживала его критику. Но въ этотъ разъ онъ глубоко былъ возмущенъ.
-- Ну, что?.. Тебѣ не нравится картина?-- спросилъ Сандозъ, слѣдившій за нимъ.