Беззвѣздной темной ночью одинокій путникъ шелъ по большой дорогѣ изъ Маршьена въ Монсу. Эти два города отстоятъ не болѣе какъ на десять километровъ другъ отъ друга, если идти прямо черезъ свекловичныя поля. Темнота была такъ велика, что путникъ не могъ даже различать почву подъ своими ногами, и только по свободно разгуливающему ледяному мартовскому вѣтру можно было догадываться, что дорога идетъ по гладкой, совершенно открытой мѣстности. Ни одного дерева не росло по сторонамъ этой дороги, и она, прямая и правильная, казалась какой-то безконечной плотиной среди окружавшаго мрака.
Путникъ вышелъ изъ Маршьена около двухъ часовъ утра. Плохо защищенный отъ холода своей изношенной курткой изъ бумажной матеріи и плисовыми панталонами, онъ шелъ быстрыми шагами. Небольшой узелокъ, обернутый сверху клѣтчатымъ платкомъ, очень стѣснялъ его, и онъ безпрестанно перекладывалъ его съ одного локтя на другой, чтобы можно было поглубже засунуть въ карманы панталонъ руки, окоченѣвшія отъ вѣтра. Въ головѣ этого безпріютнаго и натерпѣвшагося человѣка была только одна мысль, что, можетъ быть, къ утру сдѣлается теплѣе. Вздрагивая отъ холода, онъ шелъ по этой дорогѣ уже около часу, какъ вдругъ налѣво, километрахъ въ двухъ отъ Монсу, показался красноватый огонь. Какъ будто висѣли въ воздухѣ три жаровни съ раскаленными углями. Сначала путникъ пріостановился, объятый страхомъ, но затѣмъ не могъ устоять противъ печальной необходимости отогрѣть хоть на минуту замерзавшія руки.
Дорога спустилась въ ложбину, и видѣніе исчезло. Направо отъ путника тянулся досчатый заборъ, за которымъ шло полотно желѣзной дороги; влѣво разстилалась слегка покатая мѣстность, поросшая травой, и виднѣлись неясныя очертанія какихъ-то стѣнъ, словно тамъ была цѣлая деревня, съ правильно расположенными низенькими домиками. Путникъ прошелъ еще шаговъ двѣсти. Вдругъ на поворотѣ дороги онъ снова увидѣлъ огни, уже совсѣмъ передъ собою, и все-таки не могъ понять, какъ это они горятъ такъ высоко въ небѣ, точно три дымящіяся лупы. Вскорѣ другая картина отвлекла его вниманіе отъ неба и заставила обратиться къ землѣ. Онъ увидѣлъ темную, громадную массу всевозможныхъ построекъ, надъ которыми возвышался силуэтъ заводской трубы. Кое-гдѣ въ закопченныхъ окнахъ виднѣлся свѣтъ; пять-шесть фонарей, висѣвшихъ снаружи, слабо освѣщали ряды почернѣвшихъ бревенъ, казавшихся какими-то гигантскими подмостками. Эта фантастическая картина была окутана дымомъ, и среди ночной тишины слышалось только могучее дыханіе невидимаго паровика.
Путникъ понялъ, что передъ нимъ находятся копи, и устыдился своего недавняго страха. Что пользы идти туда? Навѣрное, тамъ не найдется для него работы. Вмѣсто того, чтобы направиться къ виднѣвшимся зданіямъ, онъ рѣшился, наконецъ, взобраться на насыпь, на которой горѣлъ въ трехъ чугунныхъ жаровняхъ каменный уголь, освѣщая и въ то же время согрѣвая работавшихъ тамъ людей. Этимъ рабочимъ, вывозившимъ ненужную землю, приходилось работать поздно. Путникъ слышалъ теперь шумъ телѣжекъ, двигавшихся по рельсамъ, и могъ различить около огней силуэты рабочихъ, сваливавшихъ землю.
-- Здравствуйте!-- сказалъ онъ, подходя къ человѣку, стоявшему у одной изъ жаровенъ.
Это былъ старикъ возчикъ. Онъ стоялъ, повернувшись спиной къ огню. На немъ была надѣта вязаная фіолетоваго цвѣта фуфайка, а голову прикрывала шапка изъ шкурки кролика. Большая, желтоватой масти лошадь, не шевелясь, точно каменная, терпѣливо ожидала, пока опорожнятъ всѣ шесть привезенныхъ ею телѣжекъ. Рыжеватый, сухопарый рабочій, занимавшійся разгрузкой ихъ, неторопливо и сонно дѣлалъ свое дѣло, налегая рукою на рычагъ. Вѣтеръ еще болѣе усилился и, словно косою, рѣзалъ своимъ ледянымъ и правильнымъ дыханіемъ.
-- Здравствуйте,-- отвѣчалъ старикъ.
Наступило молчаніе. Путникъ чувствовалъ, что на него смотрятъ подозрительно, и поспѣшилъ объяснить, кто онъ такой.
-- Меня зовутъ Этьенъ Лантье, я по машинной части,-- сказалъ онъ.-- Нѣтъ ли у васъ работы?
Огонь ярко освѣщалъ его. Это былъ красивый, темноволосый молодой человѣкъ, лѣтъ двадцати или двадцати одного года, крѣпкій на видъ, несмотря на то, что не отличался массивностью сложенія, а скорѣе былъ тонокъ и худощавъ.
Возчикъ видимо успокоился я отвѣчалъ, покачавъ головой:
-- Работы по машинной части?.. Нѣтъ, нѣтъ! Вчера еще приходили двое. Ничего нѣтъ.
Старикъ не могъ тотчасъ отвѣчать на вопросъ: его задушилъ страшный приступъ кашля. Наконецъ онъ откашлялся и плюнулъ на красноватую отъ пламени землю, на которой немедленно образовалось черное пятно.
-- Да; копь Ворё... Вотъ тутъ близко жилье...
Онъ протянулъ руку по направленію къ селенію. Тамъ виднѣлись тѣ самые низенькіе домики, которые неясно выступали изъ темноты, когда Этьенъ подходилъ къ копямъ. Телѣжки были опорожнены и старикъ двинулся впередъ, медленно ступая своими сведенными ревматизмомъ ногами; лошадь тоже тронулась, съ напряженіемъ идя между рельсами; налетѣвшій порывъ вѣтра взъерошилъ ея шерсть.
Теперь въ Ворё уже не было ничего фантастическаго. Этьенъ, позабывши отогрѣть около огня свои окоченѣвшія руки, смотрѣлъ вокругъ себя и мало-по-малу различалъ отдѣльныя части копей: пропитанный смолою сарай, въ которомъ производилась сортировка угля сквозь рѣшето, высокую постройку надъ шахтой; обширное помѣщеніе, занятое подъемною машиною; четыреугольную башенку, гдѣ помѣщалась помпа, выкачивающая воду изъ шахты. Эти копи, съ ихъ кирпичными строеніями, сбившимися въ кучу на днѣ глубокой ложбины, и съ высокой трубой, возвышавшейся, какъ грозный рогъ, представлялись Этьену страшнымъ чудовищемъ, притаившимся тутъ, чтобы броситься на міръ и пожрать его. Не сводя глазъ съ копей, онъ въ то же время размышлялъ о своемъ собственномъ положеніи безпріютнаго бродяги, напрасно отыскивающаго вотъ уже въ теченіе восьми дней хоть какой-нибудь работы. Онъ вспомнилъ о своей жизни въ мастерской желѣзной дороги, вспомнилъ о пощечинѣ, данной имъ начальнику, о томъ, какъ его прогнали изъ Лилля, какъ гнали отовсюду. Въ субботу онъ былъ въ Маршьенѣ, гдѣ, говорили, есть работа, ходилъ на механическіе заводы, и нигдѣ, ничего: ни на заводахъ, ни въ Сонневиллѣ. Онъ провелъ воскресенье на лѣсномъ дворѣ, спрятавшись между бревнами, но сторожъ выгналъ его оттуда въ два часа ночи. Нѣтъ болѣе ни гроша, нѣтъ даже крошки хлѣба... Онъ бродить теперь наугадъ по дорогамъ, не зная даже, куда укрыться отъ пронизывающаго насквозь вѣтра, и не можетъ себѣ представить, что съ нимъ будетъ дальше... Да, это дѣйствительно были каменноугольныя копи. Кое-гдѣ мерцавшіе фонари освѣщали плиты угля; черезъ дверь, распахнувшуюся съ шумомъ, онъ увидѣлъ пышущія пламенемъ печи. До него доносилось пыхтѣніе работающей помпы, медленное и могучее, точно дыханіе задыхающагося чудовища.
Рабочій, разгружавшій передъ тѣмъ телѣжки, сидѣлъ теперь согнувшись и даже ни разу не взглянулъ на Этьена. Молодой человѣкъ поднялъ свой узелокъ, упавшій на землю, и собирался уже снова тронуться въ путь, какъ вдругъ вблизи его раздался кашель возчика. Старикъ медленно выходилъ изъ темноты, а за нимъ слѣдовала лошадь, опять тащившая шесть телѣжекъ, снова нагруженныхъ.
-- Въ Монсу есть фабрики?-- спросилъ молодой человѣкъ.
Старикъ сплюнулъ чѣмъ-то чернымъ на землю и отвѣчалъ среди завыванія вѣтра:
-- О, въ фабрикахъ тамъ нѣтъ недостатка! Надо было это видѣть года три-четыре тому назадъ! Все кругомъ пыхтѣло; недоставало рабочихъ рукъ, и никогда столько не зарабатывали, какъ въ то время... И вотъ, понемногу, начали подтягивать брюхо. Жалость смотрѣть, что творится во всей странѣ: рабочихъ распускаютъ, мастерскія закрываются одна за другой... Можетъ быть, императоръ въ этомъ и не виноватъ, но зачѣмъ онъ воюетъ въ Америкѣ? Я не говорю уже о томъ, что скотъ мретъ отъ холеры, какъ и народъ.
Разговаривающіе перебрасывались между собой короткими отрывочными жалобами. Этьенъ разсказывалъ о своихъ безполезныхъ поискахъ въ теченіе цѣлой недѣли. Стало быть, надо умирать съ голода?.. Скоро всѣ дороги запрудятся нищими.
-- Да,-- говорилъ старикъ,-- это нехорошо кончится; Богъ не допуститъ, чтобы столько христіанъ было выброшено на улицу.
-- Вотъ Монсу тамъ,-- громко заговорилъ старикъ, поворачиваясь на югъ.
Онъ протянулъ руку и указывалъ пальцемъ на невидимые заводы и фабрики, по мѣрѣ того, какъ называлъ ихъ. Тамъ, въ Монсу, сахарный заводъ Фовеля еще въ ходу, но заводъ Готона уже сократилъ свои работы. Трезвонятъ какъ слѣдуетъ только канатная фабрика Блёза, работающая канаты для копей, да Дютильёль съ своей хлѣбной вывозной торговлей. Затѣмъ онъ размахнулъ рукой по сѣверу, обнимая жестомъ добрую половину горизонта: мастерскія Сонневилля не получили и двухъ третей своихъ обычныхъ заказовъ; изъ трехъ доменныхъ печей на желѣзныхъ заводахъ въ Маршьенѣ работаютъ только двѣ; наконецъ, стеклянному заводу Гажбуа грозитъ забастовка рабочихъ, такъ какъ поговариваютъ объ уменьшеніи заработной платы.
-- Я знаю, знаю,-- повторялъ молодой человѣкъ.-- Я вездѣ побывалъ.
-- Мы еще кое-какъ тянемся,-- прибавилъ старикъ,-- хотя угля стало добываться меньше. Посмотрите прямо передъ вами на Викторію: тамъ горятъ только двѣ батареи коксовыхъ печей.
Онъ харкнулъ, перепрягъ въ пустыя телѣжки свою дремлющую лошадь и пошелъ вслѣдъ за нею.
Теперь Этьенъ могъ созерцать цѣлую область. Ночь стояла все такая же темная, но рука старика какъ будто бы наполнила окрестность страшными картинами людского горя, которыя молодой человѣкъ чувствовалъ въ эту минуту и вокругъ себя, и повсюду въ безпредѣльномъ пространствѣ. Не стоны ли голодныхъ разносилъ по пустыннымъ полямъ этотъ мартовскій вѣтеръ? Онъ дулъ съ бѣшенствомъ, точно будто суля смерть всякому труду, предсказывая страшную нищету, которая унесетъ со свѣта много, много людей. Съ блуждающими глазами, Этьенъ старался проникнуть въ ночной мракъ, сгорая желаніемъ и въ то же время страшась увидѣть то, что могло представиться его взорамъ. Но все сливалось и тонуло въ темнотѣ ночи, и видно было вдалекѣ только пламя доменныхъ и коксовыхъ печей. Тамъ батареи цѣлой сотни трубъ, неправильно разбросанныхъ, представляли линію красныхъ огней, а нѣсколько лѣвѣе поднимались къ небу, точно гигантскіе факелы, двѣ башни, увѣнчанныя голубоватымъ пламенемъ. Это зрѣлище производило грустное впечатлѣніе пожара. На грозномъ небѣ не сіяло иныхъ звѣздъ, кромѣ ночныхъ огней этой страны угля и желѣза.
-- Вы не изъ Бельгіи ли?-- раздался позади Этьена голосъ возчика, возвратившагося съ новой кладью.
На этотъ разъ онъ привезъ только три телѣжки: въ подъемномъ ящикѣ сломалась гайка и остановила всю работу на добрую четверть часа. Внизу водворилось глубокое молчаніе; не слышно стало глухого грохота телѣжекъ. До слуха долетали только отдаленные удары молота по листу желѣза.
-- Нѣтъ, я съ юга,-- отвѣчалъ молодой человѣкъ.
Рабочій, опорожнявшій телѣжки, выгрузилъ ихъ и присѣлъ на землю, очень довольный случившейся поломкой. Онъ все также угрюмо молчалъ и только глядѣлъ своими большими потухшими глазами на возчика, какъ будто утомленный его болтовней. Въ самомъ дѣлѣ, старикъ никогда не проявлялъ такой болтливости. Можно было предположить, что или незнакомый молодой человѣкъ очень понравился ему, или имъ просто овладѣло то страстное желаніе поболтать, которое иногда заставляетъ стараго человѣка разсуждать вслухъ съ самимъ собой.
-- А я изъ Монсу и зовутъ меня Боньморъ,-- сказалъ онъ.
-- Это прозвище?-- спросилъ удивленный Этьенъ.
Старикъ самодовольно усмѣхнулся и, указывая на Ворё, проговорилъ:
-- Да, да... Меня три раза вытаскивали оттуда чуть не по кусочкамъ: въ первый разъ вытащили съ обгорѣлой шкурой, во второй -- набитымъ землей по самую глотку, а въ третій -- наглотавшимся столько воды, что брюхо у меня раздулось, какъ у лягушки... Когда товарищи увидѣли, что я вовсе не хочу умирать, тогда они, для смѣху, и прозвали меня "Боньморъ".
Его хорошее настроеніе духа удвоилось, и онъ даже засмѣялся. Смѣхъ этотъ походилъ на скрипъ плохо смазаннаго блока и перешелъ въ страшный приступъ кашля. Свѣтъ отъ жаровни падалъ теперь прямо на него и освѣщалъ его большую голову, покрытую совсѣмъ бѣлыми, рѣдкими волосами, и плоское, мертвенно-блѣдное лицо, испещренное синеватыми пятнами. Онъ былъ маленькаго роста, съ огромной шеей, вывороченными наружу икрами и пятками, длинными руками, квадратныя кисти которыхъ доставали до его колѣнъ. Какъ его неподвижно стоявшая лошадь, повидимому, вовсе не ощущала холода и казалась каменной, такъ и онъ не обращалъ ни малѣйшаго вниманія на ледяной вѣтеръ, свиставшій ему въ уши. Откашлявшись, онъ плюнулъ, и на землѣ опять осталось черное пятно.
Этьенъ смотрѣлъ то на старика, то на черное пятно на землѣ.
-- Вы давно работаете въ копяхъ?-- спросилъ онъ.
Боньморъ широко развелъ руками.
-- Давно ли? О, да!-- воскликнулъ онъ.-- Мнѣ еще не было восьми лѣтъ, когда я въ первый разъ спустился подъ землю, именно здѣсь, въ Ворё; а теперь мнѣ пятьдесятъ восемь. Посчитайте-ка, сколько выходитъ? Я исполнялъ тамъ всевозможныя работы. Покуда былъ малъ, я находился при снарядѣ, который передвигаетъ тамъ, подъ землей, нагруженныя телѣжки въ одну сторону, а пустыя -- въ другую. Потомъ, когда сталъ въ силахъ таскать телѣжку, я сдѣлался откатчикомъ. А затѣмъ, цѣлыхъ восемнадцать лѣтъ, былъ забойщикомъ. Послѣ того, по милости моихъ проклятыхъ ногъ, меня поставили на земляныя работы, и я засыпалъ и чинилъ подземныя галереи до тѣхъ поръ, пока докторъ не велѣлъ совсѣмъ вывести меня изъ подъ земли. Онъ сказалъ, что иначе я останусь тамъ навсегда. Вотъ уже пятъ лѣтъ, какъ я справляю должность возчика... Гм... Недурно: поработать на копяхъ пятьдесятъ лѣтъ и изъ этихъ пятидесяти, сорокъ пять пробыть подъ землей!
Куски раскаленнаго угля, выпадавшіе по временамъ изъ жаровни на землю, набрасывали на блѣдное лицо старика кровавую тѣнь.
-- Они совѣтуютъ мнѣ отдохнуть,-- продолжалъ онъ,-- а я не хочу; я не такой дуракъ, какимъ они меня считаютъ... Я еще отлично проработаю два года, то есть, до шестидесяти лѣтъ, и тогда мнѣ дадутъ пенсію въ сто восемьдесятъ франковъ. Если же я распрощаюсь съ ними сегодня, то они мнѣ назначатъ только сто пятьдесятъ. Вѣдь они хитрые, черти! Къ тому же, я еще здоровъ и крѣпокъ... Вотъ только мои ноги... Это, видите ли, вода забралась подъ кожу; она частенько поливала меня, когда я былъ забойщикомъ. Бываютъ дни, когда я безъ крику не могу пошевелить лапой.
-- Нѣтъ, нѣтъ; это я простудился въ прошломъ мѣсяцѣ. Прежде я никогда не зналъ кашля, а теперь никакъ не могу отвязаться отъ него. И что всего забавнѣе, я харкаю, харкаю...
Ему опять понадобилось прочистить гордо, и онъ выплюнулъ что-то черное.
-- Это кровь?-- рѣшился, наконецъ, спросить Этьенъ.
Боньморъ медленно обтеръ ротъ рукою.
-- Это уголь... Во мнѣ его столько, что хватитъ на топливо до конца моихъ дней, а между тѣмъ, вѣдь уже пять лѣтъ, какъ нога моя не была тамъ, подъ землей. Нужно думать, что онъ лежалъ внутри меня въ магазинѣ, а я объ этомъ и не догадывался. Какъ видно, онъ долго сохраняется!
Наступило молчаніе. Правильные удары молота раздавались вдалекѣ; вѣтеръ жалобно свистѣлъ, точно будто стоны голодныхъ и измученныхъ людей неслись изъ ночной темноты. Стоя передъ колеблющимся пламенемъ жаровни, старикъ весь предался воспоминаніямъ прошлаго и продолжалъ говорить, слегка понизивъ голосъ. Да, это вѣрно, что онъ и его семья работаютъ на копяхъ не со вчерашняго дня! Ихъ родъ служитъ компаніи копей въ Монсу съ самаго ихъ основанія, а это было очень давно: сто шесть лѣтъ тому назадъ. Его прадѣдъ, Гильомъ Магё, пятнадцатилѣтнимъ мальчишкой, открылъ богатыя залежи каменнаго угля въ Рекильярѣ. Это были первыя копи компаніи, теперь уже заброшенныя, и находились около сахарнаго завода Фовеля. Вся страна знала, что честь открытія принадлежала дѣду, и даже копи назывались его именемъ. Боньморъ не зналъ его и только слышалъ по разсказамъ, что это былъ человѣкъ крупнаго тѣлосложенія, очень, очень сильный, и умеръ въ старости, шестидесяти лѣтъ. Затѣмъ слѣдовалъ отецъ Боньмора, Николай Магё, прозванный "краснымъ". На сороковомъ году онъ погибъ здѣсь, въ Ворё, на этихъ самыхъ копяхъ, которыя тогда только-что начинали разработывать. Случился страшный обвалъ, и Николай Магё такъ и оставилъ подъ землей и свои кости, и свое мясо. Двое дядей старика и три брата погибли здѣсь же, только уже позднѣе. Онъ самъ, Винцентъ Магё, вышелъ изъ подъ земли почти цѣлымъ, если только не считать ноги, которыя плохо служатъ, и слыветъ поэтому большимъ хитрецомъ. Что же дѣлать, въ концѣ концовъ? Нужно работать. Это занятіе переходитъ отъ отца къ сыну, точно такъ же, какъ переходило бы какое-нибудь другое ремесло. Его сынъ, Туссэнъ Магё, его внукъ и, наконецъ, вся его семья, которая живетъ тамъ, напротивъ -- всѣ работаютъ въ копяхъ. Сто шесть лѣтъ возиться около каменнаго угля, подростки послѣ стариковъ, и все у одного хозяина! Гм!.. Немногіе буржуа могутъ такъ подробно разсказать свою родословную!
-- Хорошо, если бы было всегда что ѣсть!-- снова пробормоталъ Этьенъ.
-- Я тоже говорю: жить можно, пока есть хлѣбъ.
Боньморъ замолчалъ и смотрѣлъ на виднѣвшіеся вдали домики, въ которыхъ начали мелькать, одинъ за другимъ, огоньки. На колокольнѣ Монсу пробило четыре часа; холодъ становился ощутительнѣе.
-- А она богата, ваша компанія?-- спросилъ Этьенъ.
Старикъ приподнялъ плечи и затѣмъ опустилъ ихъ съ такимъ жестомъ, какъ будто они подломились подъ тяжестью экю.
-- О, да, о, да!.. Можетъ быть, не такъ богата, какъ ея сосѣдка, компанія въ Анзенѣ, но все-таки милліоны и милліоны... даже и не сосчитаешь... Девятнадцать копей, изъ которыхъ тринадцать разработываются: Ворё, Викторія, Кручина, Сенъ-Тома, Магдалина, Фётрм-Кантель и еще другія. Шесть разработаны или провѣтриваются, какъ Рекильярскія... Десять тысячъ рабочихъ; участки въ шестидесяти семи общинахъ; пять тысячъ тоннъ ежедневной добычи угля; желѣзная дорога, соединяющая всѣ копи... А сколько мастерскихъ, фабрикъ!.. О, да, да, есть деньжонки!
Раздался грохотъ телѣжекъ по подмосткамъ, и лошадь возчика тотчасъ зашевелила ушами. Подъемный ящикъ починили; рабочіе снова принялись за свою прерванную работу. Перепрягая лошадь, чтобы спустить съ насыпи пустыя телѣжки, старикъ ласково разговаривалъ съ животнымъ:
-- Не надо привыкать къ болтовнѣ, дрянная лѣнтяйка!-- говорилъ онъ.-- Что, если бы господинъ Геннебо зналъ, чѣмъ ты занимаешься вмѣсто того, чтобы работать!..
-- Стало быть, эти копи принадлежать господину Геннебо?-- спросилъ онъ.
-- Нѣтъ, -- отвѣчалъ старикъ, -- господинъ Геннебо только главный директоръ и точно такъ же получаетъ плату, какъ и мы.
-- Кому же, наконецъ, все это принадлежитъ?-- снова спросилъ Этьенъ, проводя рукою по воздуху.
Боньморъ едва не задохнулся отъ жестокаго приступа кашля, наконецъ, откашлявшись и обтеревъ съ губъ черную пѣну, онъ проговорилъ:
-- Гм!.. Кому это все принадлежитъ?.. Этого мы не знаемъ. Людямъ, надо полагать...
Онъ указалъ рукою на какое-то отдаленное и невидимое мѣсто, населенное этими "людьми", на которыхъ семья Магё работала болѣе столѣтія. Въ голосѣ старика слышался какой-то религіозный страхъ, какъ будто бы онъ говорилъ о неприступной скиніи, скрывающей никогда никѣмъ невидѣнное божество, которому Магё отдавали свое мясо.
-- По крайней мѣрѣ, хоть бы можно было досыта наѣдаться хлѣбомъ!-- машинально произнесъ еще разъ Этьенъ, погруженный въ раздумье о своемъ положеніи.
-- Конечно, если бы хлѣба было всегда вволю, то чего лучше!
Лошадь тронулась съ мѣста; возчикъ тоже скрылся въ темнотѣ, медленно переступая своими больными ногами. Рабочій, остававшійся около мѣста, гдѣ сваливалась земля, даже не пошевелился и продолжалъ сидѣть, скорчившись, уткнувъ подбородокъ между колѣнями и смотря въ пространство своими большими потухшими глазами.
Этьенъ держалъ свой узелокъ въ рукахъ, но все еще медлилъ снова тронуться въ путь. Онъ чувствовалъ, какъ налетавшіе порывы вѣтра оледеняли его спину, между тѣмъ какъ груди было страшно жарко отъ огня жаровни. Можетъ быть, ему все-таки слѣдуетъ поискать мѣста на копяхъ: старикъ могъ и не знать -- есть или нѣтъ мѣста; къ тому же, онъ теперь рѣшился взяться за какую угодно работу. Куда идти и что съ нимъ будетъ въ этой, отощавшей отъ пріостановки работъ, сторонѣ? Придется умереть подъ заборомъ, какъ какая-нибудь бездомная собака... Впрочемъ, онъ все еще нѣсколько колебался, -- на него навѣвали какой-то страхъ эти копи, окутанныя ночной темнотой. Вѣтеръ, казалось, все усиливался, точно будто онъ дулъ изъ какого-то постоянно расширявшагося пространства. Ни признака разсвѣта не показывалось на мертвомъ небѣ; только доменныя и коксовыя печи попрежнему пылали, распространяя вокругъ себя красноватый свѣтъ и нимало не освѣщая отдаленныхъ окрестностей. Копи, засѣвшія на днѣ лощины и похожія на притаившееся злое чудовище, начинали еще сильнѣе гудѣть и тяжелѣе и медленнѣе дышать, какъ будто съ трудомъ переваривая массу пожраннаго человѣческаго мяса.
II.
Селеніе "Двухсотъ-сорока" спало подъ покровомъ темной ночи, среди хлѣбныхъ и свекловичныхъ полей. Съ трудомъ можно было различить четыре громадные корпуса, сплоченные изъ маленькихъ домиковъ, плотно прижатыхъ другъ къ другу. Правильные и однообразные, эти корпуса походили по своей архитектурѣ на казармы или госпитали и отдѣлялись одинъ отъ другого группами деревьевъ, разбитыми на математически равные участки. Тишина нарушалась въ этой пустынной равнинѣ только гуломъ вѣтра, свободно разгуливавшаго между обнаженными отъ зелени рѣшетчатыми заборами.
Тишина царила въ шестнадцатомъ нумерѣ второго корпуса, гдѣ жила семья Магё. Густой мракъ окутывалъ единственную комнату перваго этажа, въ которой можно было только угадывать присутствіе спящихъ людей. Они спали съ открытыми ртами, тяжелымъ сномъ рабочихъ, измученныхъ усталостью. Несмотря на холодную погоду, воздухъ въ комнатѣ былъ тепелъ и удушливъ, какъ всегда бываетъ въ помѣщеніяхъ, даже хорошо содержимыхъ, но наполненныхъ народомъ.
Пробило четыре на часахъ съ кукушкой, помѣщавшихся въ комнатѣ нижняго этажа, но никто изъ спавшихъ даже и не пошевелился; отовсюду неслись тоненькія дѣтскія всхрапыванія, аккомпанируемыя болѣе звучнымъ храпомъ двухъ человѣкъ, очевидно, взрослыхъ. Первою проснулась Катерина. Подавленная усталостью, она, по привычкѣ, сосчитала четыре удара часовъ, дошедшіе до ея слуха черезъ подъ комнаты, но не могла разомъ освободиться отъ сна. Затѣмъ, спустивъ ноги съ постели, она ощупала спички и зажгла свѣчу, все еще продолжая сидѣть на краю постели. Ея отяжелѣвшая голова невольно запрокидывалась назадъ, повинуясь непреодолимому желанію снова упасть на подушку.
Теперь огонь свѣчи освѣтилъ квадратную, въ два окна, комнату, въ которой находились три кровати. Кромѣ того, въ ней стояли: шкапъ, столъ и два древніе, орѣховаго дерева, стула, рѣзко выдѣлявшіеся своимъ темнымъ цвѣтомъ на свѣтложелтыхъ стѣнахъ комнаты. Болѣе не было никакой мебели. На гвоздяхъ висѣло разное носильное платье; на полу стоялъ кувшинъ, а подлѣ него -- красная чашка, служившая умывальнымъ тазомъ. Кровать налѣво занималъ старшій сынъ, Захарій, двадцати одного года, вмѣстѣ съ своимъ братомъ Жанлиномъ, которому скоро должно было исполниться одиннадцать лѣтъ. На кровати направо спали, обнявшись, двое младшихъ дѣтей: шестилѣтняя Ленора и четырехлѣтій Генрихъ. На третьей кровати помѣщалась Катерина съ сестрой Альзирой, такой худенькой, несмотря на свой девятилѣтній возрастъ, что дѣвушка и не чувствовала бы ея присутствія на постели, если бы только этотъ маленькій уродецъ не толкалъ ее по временамъ своимъ горбомъ. Растворенная стеклянная дверь вела въ узенькій корридоръ, изъ котораго шла лѣстница въ нижній этажъ. Въ этомъ корридорѣ стояла четвертая кровать, занимаемая отцомъ и матерью, а подлѣ нихъ пріютилась колыбель послѣдняго ребенка, трехмѣсячной Эстеллы.
Наконецъ, Катерина кое-какъ освободилась отъ одолѣвшаго ее сна. Она потягивалась и запускала руки въ свои рыжіе волосы, перепутавшіеся у нея на лбу и на затылкѣ. Дѣвушка смотрѣла совсѣмъ ребенкомъ, хотя ей было уже шестнадцать лѣтъ. Узкая рубашка оставляла открытыми только ея синеватыя ноги, точно татуированныя углемъ, и молочной бѣлизны тоненькія руки. Цвѣтъ лица Катерины былъ синевато-блѣдный: онъ успѣлъ уже испортиться отъ умыванія грубымъ чернымъ мыломъ. Она зѣвнула въ послѣдній разъ. Ротъ ея, съ превосходными зубами и безкровными деснами, былъ немного великъ; сѣрые, слезящіеся отъ борьбы со сномъ, глаза смотрѣли не весело и устало; во всей ея полу-обнаженной фигурѣ сказывалось тоже утомленіе.
-- Чортъ возьми! Пора вставать! Это ты, Катерина, зажгла огонь?
-- Я, отецъ... Внизу пробило четыре.
-- Торопись же, лѣнтяйка! Если бы вчера поменьше плясала, такъ и разбудила бы насъ пораньше. Вотъ настоящая-то лѣнивица!..
Магё продолжалъ ворчать, но сонъ снова овладѣлъ имъ, и его воркотня сдѣлалась сначала отрывистой и невнятной, а затѣмъ перешла въ храпѣніе.
Дѣвушка ходила по комнатѣ босикомъ и въ одной рубашкѣ. Проходя мимо постели Генриха и Леноры, она поправила сбившееся на полъ одѣяло; ребятишки, спавшіе крѣпкимъ дѣтскимъ сномъ, даже и не пошевелились. Проснувшаяся Альзира молча заняла мѣсто старшей сестры и лежала теперь съ открытыми глазами.
Она потрясла за плечо старшаго брата, по тотъ отвѣчалъ ей руганью. Тогда она сочла за лучшее стащить съ нихъ одѣяло. Они отбивались отъ нея, болтая голыми ногами; это показалось ей такъ смѣшно, что она расхохоталась.
-- Это глупо; оставь меня въ покоѣ,-- сердился Захарій, вскакивая и садясь на постель.-- Терпѣть не могу такихъ шутокъ!.. Господи, нужно вставать!..
Онъ былъ худъ и неуклюжъ, съ длиннымъ лицомъ, на которомъ едва пробивалась рѣденькая бородка. Волосы у него были желтоватые, а цвѣтъ лица такой же блѣдный и болѣзненный, какъ и у прочихъ членовъ семьи Магё. Рубашка поднялась у него выше живота, и онъ спустилъ ее, но не изъ чувства стыдливости, а просто потому, что ему стало холодно.
Она снова засмѣялась своимъ добрымъ смѣхомъ. Мальчикъ былъ очень малъ ростомъ и худъ; одни только суставы его рукъ и ногъ, распухшіе отъ золотухи, казались огромными. Катерина схватила его въ охапку, но онъ барахтался и колотилъ ногами. Его блѣдная обезьянья мордочка, съ головой, покрытой курчавыми волосами, съ широкими ушами и зелеными глазами, еще болѣе поблѣднѣла отъ безсильной злобы. Не говоря ни слова, онъ укусилъ сестру за правую грудь.
-- Злой чертенокъ!-- прошептала она, опуская его на полъ и едва сдерживая готовый вырваться крикъ боли.
Альзира не спала и лежала закутанная одѣяломъ до подбородка. Она слѣдила своими умными глазами за движеніями сестры и братьевъ, которые стали, наконецъ, одѣваться. Скоро новая ссора завязалась около умывальнаго таза: братья нашли, что сестра очень долго моется, и принялись отталкивать ее отъ таза. Рубашки дерущихся разлетались во всѣ стороны, но это ихъ нисколько не стѣсняло, и они мылись вмѣстѣ, ничуть не стыдясь, съ полной непринужденностью молодыхъ собакъ, выросшихъ вмѣстѣ. Катерина была готова первая. Она надѣла свои панталоны углекопа, натянула на себя полотняную куртку и подобрала сзади волосы подъ маленькій голубой чепчикъ. Въ этомъ костюмѣ, покуда еще опрятномъ, такъ какъ сегодня былъ первый рабочій день недѣли, она совершенно походила на мальчика, и только легкое раскачиваніе бедрами изобличало ея полъ.
-- Старикъ скажетъ спасибо, когда придетъ домой и найдетъ постель холодную,-- съ ехидствомъ замѣтилъ Захарій.-- Я скажу ему, что это ты сбросила одѣяло на полъ.
Онъ говорилъ о своемъ дѣдѣ, старомъ Боньморѣ, который работалъ по ночамъ, а на день возвращался домой. Для него всегда находилась теплая постель, такъ какъ на ней непремѣнно кто-нибудь да храпѣлъ.
Катерина молча подняла одѣяло и прикрыла имъ постель. За стѣной комнаты, въ сосѣднемъ домѣ, послышался шумъ. Стѣны этихъ кирпичныхъ домиковъ, выстроенныхъ компаніей экономическимъ способомъ, были настолько тонки, что сквозь нихъ проходилъ малѣйшій звукъ. Люди жили, такимъ образомъ, бокъ о бокъ, и ни одна мелочь домашней жизни не оставалась тайною даже для подростковъ. Лѣстница сосѣдняго дома заскрипѣла подъ чьими-то тяжелыми шагами; затѣмъ послышалось паденіе какого-то мягкаго тѣла, сопровождаемое тихимъ вздохомъ удовольствія.
-- Отлично!-- проговорила Катерина. Левакъ ушелъ, а Бутелу занялъ его мѣсто на постели.
Жанлинъ смѣялся; даже въ глазахъ Альзиры мелькнулъ смѣхъ. Они каждое утро подсмѣивались надъ своими сосѣдями. За стѣною жилъ забойщикъ и держалъ у себя жильца, рабочаго при земляныхъ работахъ. Такимъ образомъ, у жены забойщика было два мужа: одинъ -- на ночь, а другой -- на день.
-- Филомена кашляетъ,-- снова проговорила Катерина, прислушавшись.
Она говорила о старшей дочери Левака, девятнадцатилѣтней дѣвушкѣ, любовницѣ Захарія, отъ котораго у ней было уже двое дѣтей. Филомена страдала грудью и поэтому не могла работать въ подземныхъ галереяхъ, а была просѣвальщицей.
-- Да, Филомена... ей наплевать; она спитъ!-- отвѣчалъ Захарій.-- Какое свинство спать до шести часовъ!
Онъ началъ натягивать панталоны, но вдругъ что-то вспомнилъ, подошелъ къ окну и растворилъ его. Селеніе просыпалось; сквозь щели занавѣсокъ замелькали одинъ за однимъ огоньки. Магё опять заспорили: Захарій высунулся въ окно, чтобы подкараулить, не выйдетъ ли отъ Пьерронъ, живущихъ напротивъ, надсмотрщикъ Дансаэртъ, котораго подозрѣвали въ связи съ женой Пьеррона. Катерина утверждала, что сосѣдъ дежурилъ вчера днемъ при подъемной машинѣ и, слѣдовательно, провелъ ночь дома, такъ что Дансаэртъ ни въ какомъ случаѣ не могъ придти къ его женѣ. Холодный вѣтеръ порывами врывался въ окно, брать и сестра горячились, отстаивая достовѣрность своихъ свѣдѣній, какъ вдругъ раздался громкій плачъ. Это расплакалась Эстеллла въ своей колыбели, обезпокоенная холодомъ.
Магё-отецъ тоже проснулся и разворчался. Что такое сдѣлалось съ его костями? Что это онъ не можетъ подняться, точно никуда негодный человѣкъ! Онъ ругался такъ громко, что братъ и сестра разомъ прекратили свой споръ. Захарій и Жанлинъ медленно оканчивали свой туалетъ; Альзира молча лежала съ открытыми глазами, а Ленора и Генрихъ не проснулись даже и отъ этого крика и тихо дышали короткимъ дѣтскимъ дыханіемъ.
-- Катерина, подай мнѣ свѣчу!-- закричалъ Магё.
Она застегнула свою куртку и отнесла свѣчу въ узенькій корридоръ, оставивъ братьевъ разыскивать разныя принадлежности ихъ костюмовъ при слабомъ свѣтѣ, выходящемъ изъ двери. Магё проворно соскочилъ съ постели, а Катерина, въ толстыхъ шерстянныхъ чулкахъ, ощупью спустилась съ лѣстницы, зажгла въ кухнѣ другую свѣчу и занялась приготовленіемъ кофе. Башмаки всѣхъ членовъ семейства Магё стояли подъ буфетомъ.
Маленькій ростомъ, какъ и старикъ Боньморъ, Магё вообще былъ очень похожъ на отца: такое же плоское, блѣдное лицо, такая же большая голова съ желтоватыми, коротко остриженными волосами. Онъ замахалъ надъ колыбелью своими большими жилистыми руками, но испуганная Эстелла раскричалась еще больше.
-- Оставь ее; ты вѣдь знаешь, что она не замолчитъ,-- проговорила мать, потягиваясь посрединѣ постели.
Она тоже проснулась и тоже разворчалась: какъ это глупо никогда не проспать всей ночи спокойно. Точно они не могли уйти безъ шума, потихоньку! Она лежала, завернувшись по самый подбородокъ. Ея продолговатое съ крупными чертами лицо еще не совсѣмъ утратило свою красоту, все-таки сильно пострадавшую отъ вѣчной нужды и рожденія семерыхъ дѣтей. Поднявъ глаза къ потолку, она говорила медленнымъ голосомъ, между тѣмъ какъ ея мужъ торопливо одѣвался. Эстелла продолжала кричать, но они не обращали на нее вниманія.
-- Знаешь ли ты, что у меня нѣтъ ни копѣйки, а сегодня только еще понедѣльникъ: до получки остается шесть дней... Такъ нельзя жить. Всѣ вы заработываете девять франковъ, а насъ десять человѣкъ!.. Какъ же ты хочешь, чтобы доставало на всѣхъ?
-- Ну, да, девять франковъ, ворчливо отвѣчалъ Магё.-- Я и Захарій получаемъ по три: итого шесть... Катерина и старикъ -- по два: это составитъ четыре... Четыре и шесть -- десять... Да Жанлинъ -- одинъ франкъ: итого одиннадцать.
-- Одиннадцать!.. А ты забываешь воскресенья и другіе прогульные дни... Я тебѣ говорю, что никогда не приходится болѣе девяти франковъ.
Онъ молча отыскивалъ на полу свой кожаный поясъ.
-- Грѣшно жаловаться,-- заговорилъ онъ, наконецъ,-- я еще здоровъ и крѣпокъ. Мнѣ сорокъ два года, а въ эти лѣта немногіе люди остаются забойщиками.
-- Все это правда, старина, да намъ отъ этого не легче... By, скажи, что я теперь буду дѣлать? У тебя ничего не осталось денегъ?
-- Два су.
-- Оставь ихъ себѣ на кружку пива... Господи, что же я, въ самомъ дѣлѣ, буду дѣлать? Вѣдь этимъ шести днямъ конца не будетъ. Мы должны шестьдесятъ франковъ Мэгра, и онъ третьяго дня выгналъ меня. Конечно, это не помѣшаетъ мнѣ пойти къ нему опять сегодня, но что если онъ опять выгонитъ?..
Она продолжала говорить, лежа неподвижно на постели и закрывая по временамъ глаза отъ слабаго свѣта свѣчи. Буфетъ пустъ; младшія дѣти просятъ хлѣба съ масломъ; кофе весь вышелъ, а отъ воды дѣлаются колики; голодный желудокъ приходится постоянно обманывать пустымъ супомъ съ капустой и оттого дни тянутся необыкновенно долго. Она была принуждена возвышать мало-по-малу голосъ, такъ какъ криви Эстеллы заглушали ея слова. Магё какъ будто только сейчасъ услышалъ плачъ ребенка и, внѣ себя, выхватилъ малютку изъ колыбели и бросилъ ее къ матери на постель.
-- Возьми, а не то я ее задушу!-- пробормоталъ онъ съ бѣшенствомъ.-- Чортъ знаетъ что такое! У этой все есть; эта тварь сосетъ, а между тѣмъ жалуется громче всѣхъ!
Эстелла, въ самомъ дѣлѣ, принялась сосать. Она сразу успокоилась на теплой постели, прикрытая одѣяломъ, и теперь слышалось только тихое чмоканье ея губъ.
-- Кажется, буржуа изъ Піолены говорили, чтобы ты пришла къ нимъ?-- спросилъ послѣ короткаго молчанія отецъ.
Мать сжала губы съ выраженіемъ сомнѣнія.
-- Да; я съ ними встрѣтилась. Они раздаютъ одежду дѣтямъ бѣдняковъ. Пожалуй, я сведу къ нимъ сегодня утромъ Ленору и Генриха. Еслибы эти буржуа дали мнѣ только сто су!
Опять наступило молчаніе. Магё окончилъ свой туалетъ, постоялъ съ минуту неподвижно, и затѣмъ проговорилъ своимъ глухимъ голосомъ:
-- Какъ же быть? Такъ все и идетъ! Постарайся сварить хоть супъ... Разговорами ничего не поможешь; лучше идти на работу.
Онъ задулъ свѣчу. Захарій и Жанлинъ уже спускались съ лѣстницы; отецъ послѣдовалъ за ними, и деревянныя ступеньки затрещали подъ ихъ ногами, обутыми въ шерстяные чулки. Въ корридорѣ и въ комнатѣ воцарился мракъ. Маленькія дѣти спали, даже Альзира сомкнула вѣки. Одна мать лежала теперь съ открытыми глазами, да маленькая Эстелла мурлыкала, какъ котенокъ, высасывая молоко изъ отвислой груди истощенной женщины.
Спустившись въ нижній этажъ, Катерина преже всего занялась чугуннымъ очагомъ, съ рѣшеткой посрединѣ и съ двумя шкапами по бокамъ. Въ немъ постоянно тлѣлъ каменный уголь. Компанія отпускала на каждую семью восемь гектолитровъ плохого угля, брошеннаго въ подземныхъ галереяхъ во время его добыванія. Онъ очень трудно разгорался, и молодая дѣдушка никогда не гасила его на ночь, а только прикрывала уже перегорѣлыми кусками. Утромъ она его снова разгребала и насыпала сверху немного свѣжаго, тщательно выбраннаго угля. Разведя такимъ образомъ огонь, она поставила на рѣшетку котелокъ съ водой и присѣла на полу около буфета.
Комната была довольно большая, во весь нижній этажъ, окрашенная зеленоватой краской, цвѣта незрѣлаго яблока. Содержалась она съ чисто фламандской опрятностью: каменный полъ былъ тщательно вымытъ и посыпанъ бѣлымъ пескомъ. Кромѣ буфета изъ крытаго лакомъ сосноваго дерева, въ ней были такіе же стулья и столъ. На пустыхъ, свѣтлыхъ стѣнахъ комнаты рѣзко выдѣлялись наклеенные на нихъ ярко раскрашенные портреты императора и императрицы, подаренные компаніей, и изображенія солдатъ и святыхъ, размалеванныя золотомъ. Больше въ ней не было никакихъ украшеній, кромѣ розовой бумажной коробки, стоявшей на буфетѣ, и часовъ съ кукушкой, громко тикавшихъ подъ потолкомъ. Около двери, выходящей на лѣстницу, была еще другая, ведущая въ погребъ. Несмотря, однако, на чистоту, въ запертой съ вечера комнатѣ стоялъ запахъ варенаго лука и, смѣшиваясь съ ѣдкимъ запахомъ угля, отравлялъ нагрѣтый воздухъ.
Усѣвшись передъ раствореннымъ буфетомъ, Катерина задумалась. Изъ провизіи оставалось немного хлѣба, достаточное количество бѣлаго сыра, но масла -- такъ мало, что его можно было слизнуть за-разъ языкомъ. Изо всего этого слѣдовало сдѣлать четыре тартинки. Наконецъ, она взяла хлѣбъ, изрѣзала его на ломти, положила на одинъ ломоть сыру, другой -- намазала масломъ и сложила ихъ вмѣстѣ. Эти двойныя тартинки рабочіе брали съ собой по утрамъ на копи. Скоро всѣ четыре тартинки лежали рядомъ на столѣ, приготовленныя съ строгой справедливостью: самая большая была для отца, самая маленькая для Жанлина. Хотя Катерина казалась погруженной въ свои хозяйственныя соображенія, но она не забывала и разсказанной ей братомъ исторіи о женѣ Пьеррона и надсмотрщикѣ Дѣвушка пріотворила наружную дверь и заглянула на улицу. Вѣтеръ дулъ попрежнему; безчисленные огоньки перебѣгали по длиннымъ фасадамъ низенькихъ домиковъ, изъ которыхъ доносился глухой шумъ пробуждающагося люда. Двери отворялись, и темная вереница рабочихъ исчезала вдали. Не глупа ли она, что подсматриваетъ, рискуя простудиться, тогда какъ нагрузчикъ подъемныхъ ящиковъ спитъ себѣ преспокойно дома, въ ожиданіи шести часовъ, когда ему надо будетъ снова отправляться къ мѣсту своихъ занятій? Но она все-таки не затворяла двери и не сводила глазъ съ противоположнаго дома, находящагося по другую сторону садиковъ. Наконецъ, дверь итересующаго ее дома растворилась и любопытство дѣвушки удвоилось. Но это вышелъ не Дансаэртъ, а младшая изъ Пьерронъ, Лидія, отправлявшаяся на работу въ копяхъ.
Свистящій шумъ пара заставилъ Катерину оглянуться. Она захлопнула дверь и побѣжала къ очагу: вода закипѣла и, расплескиваясь черезъ край, заливала огонь. Кофе больше не было, и Катерина довольствовалась тѣмъ, что вновь переварила вчерашнюю кофейную гущу и подсластила ее сахарнымъ пескомъ. Въ это самое время въ комнату вошли братья и отецъ.
-- Да,-- воскликнулъ Захарій, уткнувъ носъ въ свою кружку.-- Отъ этого напитка не заболитъ голова.
Магё съ покорностью пожалъ плечами.
-- Все-таки это горячо и притомъ вкусно.
Жанлинъ подобралъ со стола крошки хлѣба и ссыпалъ ихъ въ свою кружку. Окончивъ свой кофе, Катерина разлила оставшуюся въ кофейникѣ жидкость въ бутылки изъ бѣлой жести. Всѣ четверо пили стоя, наскоро, еле освѣщенные коптившей свѣчкой.
-- Ну, кончили ли мы, наконецъ?-- воскликнулъ Магё.-- Подумаешь, что мы живемъ процентами съ капитала!
Дверь наверхъ оставалась растворенной и оттуда послышался голосъ жены Магё:
-- Возьмите съ собой весь хлѣбъ: у меня осталось немного вермишели для дѣтей.
-- Да, да,-- отвѣчала Катерина.
Она прикрыла огонь и поставила въ уголкѣ рѣшетки остатки супа для дѣда, который найдетъ его горячимъ, возвратившись домой въ шесть часовъ. Каждый изъ членовъ семьи Магё вытащилъ изъ подъ буфета свои башмаки, перекинулъ черезъ плечо бичевку съ привязанной къ ней бутылкой съ кофе, и положилъ тартинку за спину, между рубашкой и курткой. Задувъ свѣчу и заперевъ на ключъ дверь, они вышли на улицу; мужчины -- впереди, дѣвушка -- сзади. Домъ снова погрузился въ темноту.
Это былъ Левакъ съ своимъ сыномъ Веберомъ, двѣнадцатилѣтнимъ мальчикомъ, большимъ пріятелемъ Жанлина. Удивленная Катерина, съ едва сдерживаемымъ смѣхомъ, нагнулась къ уху Захарія. Какъ, Бутелу даже не дождался, пока мужъ уйдетъ изъ дома?
Огней въ селеніи становилось все меньше и меньше. Наконецъ, хлопнула послѣдняя дверь и все снова погрузилось въ сонъ; маленькія дѣти и женщины остались досыпать на своихъ постеляхъ, гдѣ имъ было теперь просторнѣе. Отъ заснувшаго селенія до копей, попрежнему глухо гудѣвшихъ, тянулась вереница людей, обдуваемыхъ со всѣхъ сторонъ порывами вѣтра. Это шли на работу углекопы, сложивъ на груди руки и пошевеливая плечами. Отъ тартинокъ, лежавшихъ у нихъ за спинами, всѣ они казались горбатыми. Рабочіе дрожали отъ холода въ своихъ тонкихъ холщевыхъ одеждахъ, но все-таки не прибавляли шагу и шли медленно, точно стадо по дорогѣ, топоча ногами.
III.
Этьенъ рѣшился, наконецъ, зайти въ Ворё. Онъ спрашивалъ попадавшихся навстрѣчу людей, нѣтъ ли для него какой-нибудь работы на копяхъ, но они покачивали головами и совѣтовали ему обратиться къ надсмотрщику. Этьенъ бродилъ между разными, плохо освѣщенными строеніями, съ черными дырами вмѣсто дверей, ведущими въ различные этажи и отдѣленія копей. Поднявшись по темной полуразвалившейся лѣстницѣ, онъ перешелъ черезъ шаткій мостикъ и очутился въ сараѣ, въ которомъ днемъ просѣвался уголь. Но теперь тамъ было такъ темно, что молодой человѣкъ шелъ, протянувъ впередъ руки, изъ боязни на что-нибудь наткнуться. Вдругъ передъ нимъ заблестѣли два громадныхъ желтыхъ глаза: оказалось, что онъ забрелъ въ шахтовую башню, куда доставлялся изъ подъ земли добытый уголь.
Толстый надсмотрщикъ, папа Ришомъ, съ лицомъ, точно перерѣзаннымъ сѣдоватыми усами, что ему придавало видъ жандарма, какъ разъ проходилъ въ это время въ пріемное отдѣленіе.
-- Не нужно ли здѣсь человѣка на какую-угодно работу?-- снова спросилъ Этьенъ.
Ришомъ хотѣлъ было отвѣчать отрицательно, но вдругъ передумалъ и, проходя дальше, проговорилъ:
Весь свѣтъ четырехъ фонарей съ рефлекторами сосредоточивался надъ самымъ спускомъ въ шахту и ярко освѣщалъ желѣзныя перила, рычаги и деревянные проводники, между которыми скользили два подъемные ящика. Остальная часть громаднаго помѣщенія оставалась въ полумракѣ и казалась населенною какими-то исполинскими, летающими по воздуху, тѣнями. Въ конторѣ пріемщика чуть мерцала жалкая лампочка, казалось, готовая погаснуть, и только въ самой глубинѣ зданія ярко свѣтилась комната, въ которой хранились лампы, приготовленныя для углекоповъ. Началась доставка угля на земную поверхность, и чугунныя плиты, выстилавшія полъ шахтовой башни, стонали подъ тяжестью непрерывно катящихся телѣжекъ съ углемъ. Длинныя, выгнутыя спины рабочихъ, откатывавшихъ дальше телѣжки, мелькали среди черныхъ движущихся и грохотавшихъ предметовъ.
Съ минуту Этьенъ стоялъ неподвижно, оглушенный и ослѣпленный; онъ оледенѣлъ отъ врывавшагося отовсюду холоднаго вѣтра. Увидѣвъ блестѣвшую своею сталью и мѣдью паровую машину, онъ, наконецъ, пододвинулся поближе къ ней. Она находилась въ другомъ отдѣленіи, нѣсколько повыше, въ двадцати пяти метрахъ отъ спуска въ шахту, и плотно стояла на кирпичномъ фундаментѣ, работая во всю свою силу,-- силу четырехсотъ лошадей. Громадный, обильно смазанный масломъ, рычагъ ея двигался взадъ, и впередъ такъ плавно, что въ стѣнахъ не чувствовалось ни малѣйшаго сотрясенія. Машинистъ, стоя на своемъ мѣстѣ, прислушивался къ сигнальнымъ звонкамъ и не сводилъ глазъ съ индикатора, гдѣ шахта, со всѣми ея этажами, изображалась въ видѣ желобка, по которому двигались вверхъ и внизъ шнурки съ привязаннымъ на концахъ грузомъ и давали точное понятіе о положеніи въ каждый данный моментъ ящиковъ въ шахтѣ. Лишь только машина пускалась въ ходъ, немедленно начинали дѣйствовать два громадныхъ барабана, по пяти метровъ въ діаметрѣ. Они навивали на себя и развивали проволочные канаты, скользившіе вверхъ и внизъ съ такой быстротой, что казались чѣмъ то вродѣ летавшей сѣрой пыли.
-- Берегись!-- кричали трое рабочихъ, тащившихъ огромную лѣстницу.
Этьена чуть-чуть не раздавили. Мало-по-малу его глаза привыкли къ темнотѣ и онъ ясно видѣлъ теперь, какъ вверху башни скользили по воздуху канаты, болѣе чѣмъ въ тридцать метровъ длины, какъ эти стальныя ленты ложились на шкивы и затѣмъ, зацѣпивъ подъемные ящики, спускали ихъ на дно шахты. Казалось, что летали птицы, но только летали безъ малѣйшаго шума. Эти страшно тяжелые канаты, поднимавшіе до двѣнадцати тысячъ килограммовъ, скользили внизъ и вверхъ съ поразительной быстротой, достигавшей двухъ метровъ въ секунду.
-- Берегись!-- снова раздался крикъ рабочихъ, тащившихъ лѣстницу въ другую сторону, чтобы осмотрѣть, исправенъ ли лѣвый шкивъ.
Этьенъ медленно возвратился въ пріемное отдѣленіе, ошеломленный этимъ страшнымъ движеніемъ гигантскихъ канатовъ, совершавшимся надъ его головой. Дрожа отъ холода и оглушенный грохотомъ телѣжекъ, онъ остановился посмотрѣть, какъ появлялись и исчезали подъемные ящики. Около спуска въ шахту находился сигнальный аппаратъ, тяжелый молотокъ, приводимый въ движеніе съ помощью рычага. Отъ него была проведена внизъ веревка, и когда за нее дергали, молотокъ падалъ на металлическую доску; одинъ ударъ означалъ, что слѣдуетъ остановить машину, два удара значило -- спускать, три -- поднимать. Эти удары, сопровождаемые громкимъ звономъ металла, раздавались неумолчно и господствовали надъ всѣми остальными звуками; рабочій, наблюдавшій надъ тѣмъ, какъ поднимались и спускались ящики, отдавалъ въ рупоръ различныя приказанія машинисту и еще болѣе увеличивалъ шумъ, носившійся въ воздухѣ. Этьенъ стоялъ и смотрѣлъ, ровно ничего не понимая въ этой сложной работѣ; подъемные ящики показывались среди этого хаоса на земную поверхность и снова исчезали, разгружались и опять наполнялись.
Онъ видѣлъ только одно, что шахта глотала по двадцати-тридцати человѣкъ за-разъ, и глотала такъ свободно, какъ будто и не чувствовала, какъ они проходили въ ея пасть. Съ четырехъ часовъ начали спускать внизъ рабочихъ. Они появлялись изъ барака босые, съ лампами въ рукахъ, и стояли маленькими кучками, поджидая, пока соберется столько народа, чтобы можно было занять весь подъемный ящикъ. Безшумно, однимъ прыжкомъ хищнаго ночного звѣря, появлялся снизу, изъ мрака шахты, этотъ ящикъ, желѣзный, четырехъ-ярусный, съ двумя наполненными углемъ телѣжками въ каждомъ ярусѣ, и плотно садился на желѣзныя задвижки. Рабочіе принимали нагруженныя телѣжки и замѣняли ихъ пустыми или заранѣе наполненными деревянными брусьями и досками. Въ каждую пустую телѣжку помѣщалось пятеро рабочихъ и такимъ образомъ, если не было никакого другого груза, могло спуститься внизъ разомъ сорокъ человѣкъ. Рабочій кричалъ въ рупоръ приказаніе машинисту; сигнальный аппаратъ давалъ четыре звонка, "звонилъ къ мясу", предупреждая находившихся внизу о томъ, что идетъ этотъ грузъ человѣческаго мяса, и, слегка вздрогнувъ, ящикъ безшумно опускался внизъ, точно камнемъ падалъ, не оставляя никакого слѣда, кромѣ металлическаго звука развертывавшагося каната.
-- Это глубоко?-- спросилъ Этьенъ полусоннаго углекопа, остановившагося подлѣ него, въ ожиданіи очереди.
-- Пятьсотъ пятьдесятъ четыре метра,-- отвѣчалъ тотъ.-- Но тамъ вѣдь четыре этажа; первый всего только въ трехстахъ-двадцати метрахъ.
Оба замолчали, глядя на вновь показавшійся изъ глубины ящикъ.
-- А если это оборвется?-- снова спросилъ Эгьенъ.
-- А, если это оборвется...
Углекопъ докончилъ фразу жестомъ. Пришла его очередь спускаться: ящикъ такъ же легко, какъ и прежде, вылетѣлъ наверхъ. Углекопъ сѣлъ въ него вмѣстѣ съ товарищами, и ящикъ исчезъ. Затѣмъ, минуты черезъ четыре, онъ снова появился и опять поглотилъ новый живой грузъ. Уже съ полчаса шахта пожирала такимъ образомъ людей, глотая ихъ то скорѣе, то медленнѣе, смотря по тому, до котораго этажа спускались рабочіе, но глотала безъ отдыха и все не могла наполнить свои громадныя внутренности, способныя переварить цѣлую страну. Рабочіе все прибывали и прибывали; ночной мракъ все еще не разсѣивался; подъемный ящикъ все такъ же безшумно появлялся и исчезалъ, глотая людей съ неослабѣвавшей прожорливостью.
Наконецъ, Этьеномъ овладѣло то же тягостное ощущеніе, какое онъ испыталъ уже, стоя около жаровни на насыпи. Чего ждать? И другой надсмотрщикъ точно также откажетъ ему, какъ и первый... Какой-то безотчетный страхъ овладѣлъ имъ, и онъ торопливо вышелъ изъ пріемнаго отдѣленія и шелъ, не останавливаясь до тѣхъ поръ, пока не очутился передъ зданіемъ, въ которомъ помѣщались паровые котлы. Въ растворенную настежь дверь виднѣлось семь котловъ съ двумя топками. Окруженный бѣловатымъ паромъ, кочегаръ подкидывалъ топливо въ одну изъ печей, до того пышущую огнемъ, что жаръ чувствовался даже за порогомъ зданія. Обрадовавшись теплу, молодой человѣкъ хотѣлъ подойти поближе, какъ вдругъ столкнулся съ новой партіей рабочихъ, шедшихъ къ шахтѣ. Это были Магё и Леванъ. Когда Этьенъ увидѣлъ Катерину, походившую въ своемъ костюмѣ на добродушнаго, тихаго мальчика, имъ вдругъ овладѣло какое-то почти суевѣрное стремленіе еще разъ попытать счастья.
-- Не знаете ли, товарищъ, нѣтъ ли здѣсь хоть какой-нибудь работы?
Она взглянула на него, удивленная, немного испуганная этимъ голосомъ, раздавшимся изъ темноты. Шедшій сзади отецъ отвѣчалъ за нее, пріостановившись на минуту подлѣ Этьена: "Нѣтъ, здѣсь нѣтъ никакой работы". Бѣдняга-рабочій, бродившій по пустыннымъ дорогамъ, заинтересовалъ Магё. Двинувшись дальше, онъ проговорилъ, обращаясь къ своимъ спутникамъ:
-- Да, съ каждымъ можетъ это случиться... Не надо жаловаться, пока есть работа.
Партія прошла къ бараку и вошла въ просторную комнату, скорѣе сарай, съ грубо оштукатуренными стѣнами, вдоль которыхъ стояли шкапчики, запертые висячини замками. Середину этого сарая занимала громадная раскаленная до-красна желѣзная печь безъ дверецъ, до того набитая углемъ, что куски его, растрескиваясь, вываливались на земляной полъ. Комната была безъ оконъ и освѣщалась только пламенемъ печи, красноватые отблески котораго пробѣгали по длинному ряду грязноватыхъ шкапчиковъ и доходили до потолка, покрытаго черной пылью.
Войдя въ баракъ, Магё услышалъ громкій хохотъ, стоявшій на нагрѣтомъ воздухѣ. Около тридцати рабочихъ окружали печь, повернувшись въ ней спинами, и съ самымъ блаженнымъ видомъ поджаривались передъ огнемъ. Собираясь спуститься подъ землю, они обыкновенно заходили сюда и запасались такимъ образомъ тепломъ, чтобы затѣмъ легче было переносить сырость подземныхъ галерей. Въ это утро въ баракѣ было веселѣе обыкновеннаго, такъ какъ собравшееся общество подтруднивало надъ откатчицей Мукъ, простодушной, весемнадцатилѣтней дѣвушкой, у которой до такой степени были развиты бедра и грудь, что ни панталоны, ни куртка не выдерживали и лопались или разлѣзались по швамъ. Она жила въ Рекильярѣ со старикомъ отцомъ, занимавшимъ должность конюха, и братомъ, тоже работавшимъ въ копяхъ. Но такъ какъ работа у нихъ начиналась не въ одни и тѣ же часы, то Мукъ отправлялась изъ Рекильяра обыкновенно одна и, проходя лѣтомъ среди полей, засѣянныхъ хлѣбомъ, или пробираясь зимой позади стѣнъ какихъ-нибудь зданій, она никогда не отказывала себѣ въ удовольствіи полюбезничать съ однимъ изъ своихъ поклонниковъ, которыхъ мѣняла каждую недѣлю. Мукъ была общимъ достояніемъ рабочихъ на копяхъ, и дѣло обходилось по-товарищески, безъ всякихъ непріятныхъ столкновеній. Какъ-то разъ ее упрекнули гвоздаремъ изъ Маршьена, но дѣвушка вышла изъ себя отъ гнѣва и кричала, что она не потеряла еще уваженія къ самой себѣ и отдастъ руку на отсѣченіе, если кто-нибудь можетъ сказать, что видѣлъ ее не съ углекопомъ, а съ какимъ-нибудь совсѣмъ постороннимъ человѣкомъ.
-- Такъ у тебя теперь уже не долговязый Шаваль?-- подшучивалъ одинъ изъ рабочихъ.-- Ты предпочла ему этого карлика? Да вѣдь ему надо подставлять лѣстницу, чтобы поцѣловать тебя!.. Я видѣлъ васъ вмѣстѣ около Рекильяра, и онъ, дѣйствительно, стоялъ на камнѣ.
-- Ну, такъ что же?-- отвѣчала весело дѣвушка.-- Тебѣ-то какое дѣло?.. Вѣдь тебя никто не звалъ на помощь!
Эти грубыя шутки вызывали у рабочихъ взрывы смѣха, отъ котораго приподнимались кверху ихъ поджарившіяся отъ огня плечи. Мукъ тоже хохотала, переходя съ одного мѣста на другое въ своемъ неприличномъ костюмѣ, обтягивавшемъ ея до уродства развитыя формы.
Впрочемъ, веселое настроеніе быстро прошло: Мукъ объявила вошедшему Магё, что длинная Флоранса больше не придетъ. Ее нашли вчера мертвою на постели. Одни говорятъ, что у нея разорвалось сердце, а другіе увѣряютъ, будто она за-разъ выпила цѣлый литръ можжевеловой водки. Магё пришелъ въ отчаяніе. Вотъ еще бѣда: онъ лишился одной изъ своихъ откатчицъ и некѣмъ замѣнить ее немедленно! Магё работалъ не въ одиночку, а вчетверомъ: онъ, Захарій, Левакъ и Шаваль образовали маленькую артель, и всѣ вмѣстѣ выламывали уголь въ одной изъ подземныхъ галерей. Если только одна Катерина будетъ нагружать и откатывать телѣжки, то работа положительно остановится. Вдругъ Магё вскричалъ:
-- Постойте! Сейчасъ только человѣкъ просилъ работы!
Какъ разъ въ это время мимо барака проходилъ Дансаэртъ. Магё объяснилъ ему, въ чемъ дѣло, и просилъ позволенія нанять человѣка, при чемъ упиралъ главнымъ образомъ на то, что компанія стремится замѣнить постепенно откатчицъ мужчинами, какъ это уже заведено въ Анзенѣ. Сначала надсмотрщикъ улыбнулся, такъ какъ проектъ изгнанія женщинъ изъ подземныхъ галерей сильно не нравился углекопамъ, заботившимся о мѣстахъ для своихъ дочерей, и мало обращавшимъ вниманія на вопросы нравственности и гигіены. Наконецъ, послѣ короткаго колебанія, Дансаэртъ далъ свое согласіе, оставивъ за собой право взять его назадъ, если это не понравится господину Негрелю, инженеру.
-- Ну, да!-- вскричалъ Захарій.-- Если этотъ человѣкъ ушелъ отсюда, такъ онъ теперь ужь далеко.
-- Нѣтъ, я видѣла, что онъ остановился около паровыхъ котловъ,-- сказала Катерина.
-- Бѣги же скорѣе, лѣнтяйка!-- крикнулъ Магё.
Молодая дѣвушка бросилась бѣгомъ, между тѣмъ какъ волна углекоповъ хлынула къ спуску въ шахту, предоставляя мѣста у раскаленной печи вновь прибывшей партіи. Жанлинъ, не дожидаясь отца, отправился за своей лампой, вмѣстѣ съ глуповатымъ и толстымъ Беберомъ и худенькой двѣнадцатилѣтней Лидіей. Мукъ спускалась впереди ихъ по темной лѣстницѣ и слышно было, какъ она бранилась, называя ихъ скверными мальчишками и грозясь надавать имъ пощечинъ, если только они тронутъ ее.
Этьенъ дѣйствительно разговаривалъ съ кочегаромъ, подкидывавшимъ уголь въ одну изъ печей. Молодой человѣкъ вздрагивалъ при одной мысли, что придется снова очутиться посреди мрака и холода. Однако, онъ уже собирался идти, какъ вдругъ чья-то рука легла на его плечо.
-- Пойдемте, -- проговорила Катерина, -- для васъ кое-что нашлось.
Сначала онъ ничего не понялъ, но затѣмъ безумно обрадовался и крѣпко сжалъ руки молодой дѣвушки.
-- Спасибо, товарищъ... Ахъ, вы въ самомъ дѣлѣ очень добрый чертенокъ!
Она смѣялась, смотря на него при красноватомъ свѣтѣ топившихся печей, ярко освѣщавшихъ ихъ обоихъ. Дѣвушку забавляло, что Этьенъ принимаетъ ее за мужчину и не видитъ ея косъ, спрятанныхъ подъ чепчикомъ. Онъ тоже хохоталъ отъ радости, и они съ минуту простояли лицомъ къ лицу, смѣясь и смотря другъ на друга.
Оставшись въ баракѣ, Магё присѣлъ около своего шкапчика и снялъ съ ногъ башмаки и толстые шерстяные чулки. Когда появился Этьенъ, дѣло было покончено нѣсколькими словами: плата тридцать су въ день, работа утомительная, но онъ скоро ей научится. Углекопъ посовѣтовалъ молодому человѣку не снимать башмаковъ и ссудилъ ему старую кожаную шляпу, чтобы предохранить голову отъ ушибовъ. Семья Магё считала эту предосторожность совсѣмъ излишней для себя лично. Затѣмъ были вынуты инструменты, хранившіеся въ шкапчикъ, и лопата умершей Флорансы. Потомъ Магё спряталъ всѣ башмаки и чулки, а также узелокъ Этьена, и заперъ шкапъ опять на замокъ. Покончивъ со сборами, онъ вдругъ заторопился.
-- Куда провалился этотъ одеръ Шаваль? Опять возится на кучѣ камней съ какой-нибудь дѣвчонкой!.. Мы и такъ опоздали сегодня на полчаса.
Захарій и Левакъ спокойно поджаривали около печки свои плечи. Наконецъ Магё-сынъ проговорилъ:
-- Ты это Шаваля дожидаешься? Онъ пришелъ раньше насъ и сейчасъ же спустился внизъ.
-- Какъ, ты зналъ это и молчишь!.. Ну, живо, живо! Давно пора!
Катерина, отогрѣвавшая около печи свои иззябшія руки, должна была послѣдовать за партіей; Этьенъ пропустилъ ее и пошелъ вслѣдъ за нею. Снова онъ очутился въ лабиринтѣ лѣстницъ и темныхъ корридоровъ, по которымъ глухо раздавались шаги босоногихъ рабочихъ, точно всѣ шедшіе были обуты въ какую-то мягкую поношенную обувъ. Вдругъ передъ нимъ заблестѣла безчисленными огнями, вся въ стекольчатыхъ рамахъ, комната, наполненная стойками, на которыхъ въ нѣсколько ярусовъ стояли правильными рядами лампы системы Дэви. Онѣ еще съ вечера были осмотрѣны, вычищены, и теперь горѣли, точно свѣчи вокругъ катафалка. Каждый рабочій бралъ черезъ форточку свою лампу, на которой стоялъ его нумеръ, осматривалъ ее и запиралъ, между тѣмъ какъ сидѣвшій за столомъ отмѣтчикъ записывалъ въ книгу время отправленія. Потребовалось вмѣшательство Магё, чтобы добыть лампу для его новаго откатчика. Потомъ рабочіе проходили передъ провѣрщикомъ, который провѣрялъ, всѣ ли лампы заперты, какъ слѣдуетъ.
-- Да! Здѣсь не жарко!-- прошептала, вздрагивая, Катерина.
Этьенъ только молча качнулъ головой. Онъ снова очутился въ пріемномъ отдѣленіи около самаго спуска въ шахту; вѣтеръ такъ и ходилъ по этому громадному помѣщенію. Конечно, молодой человѣкъ считалъ себя очень твердымъ и храбрымъ, однако же, какое-то непріятное волненіе сдавило его грудь, когда вокругъ него снова загрохотали телѣжки съ углемъ, раздались сигнальные удары молотка, послышался дикій крикъ въ рупоръ. Канаты, свертываясь и развертываясь, скользили по воздуху, ящики поднимались и опускались все такъ же безшумно, не уставая уносить людей, которыхъ точно проглатывала разверзтая пасть шахты. Теперь наступила его очередь, и онъ стоялъ молча, охваченный нервнымъ холодомъ. Захарій и Левакъ видимо подсмѣивались надъ нимъ, имъ не нравилось, что Магё взялъ въ артель этого никому неизвѣстнаго человѣка. Въ особенности Левакъ считалъ себя оскорбленнымъ, такъ какъ Магё рѣшилъ дѣло, не посовѣтовавшись съ нимъ. Поэтому Катерина очень обрадовалась, когда ея отецъ заговорилъ съ Этьеномъ, объясняя ему разныя сложныя приспособленія.
-- Посмотрите, вотъ это парашютъ,-- говорилъ онъ, показывая на верхъ ящика.-- Видите желѣзные зубья... Если канатъ лопнетъ, зубья врѣжутся въ деревянные проводники. Этотъ снарядъ дѣйствуетъ только не всегда... Сама шахта раздѣлена сверху до низу деревянными перегородками на три отдѣленія: по двумъ -- движутся ящики, а третье, налѣво, занято лѣстницами...
Онъ вдругъ остановился и заворчалъ, не осмѣливаясь, однако, слишкомъ возвышать голосъ:
-- Что же это они тамъ возятся! Развѣ можно такъ долго морозитъ людей!
Надсмотрщикъ Ришомъ, тоже спускавшійся внизъ, съ незапертой, какъ у другихъ рабочихъ, лампой, прикрѣпленной къ его кожаной шапкѣ, услышалъ воркотню Магё. Этотъ Ришомъ, несмотря на свое повышеніе, продолжалъ оставаться добрымъ товарищемъ для углекоповъ.
-- Тише, берегись ушей!-- отечески прошепталъ онъ.-- Нужно же дать время справиться со всѣми этими маневрами... Ну, вотъ и готово! Садись съ своими людьми.
Дѣйствительно, ящикъ, окованный желѣзомъ и закрытый съ боковъ проволочной сѣткой, уже сидѣлъ въ ожиданіи груза на своихъ крѣпкихъ задвижкахъ. Магё, Захарій, Левакъ и Катерина спустились въ одну изъ телѣжекъ. Такъ какъ въ ней должны были помѣститься пятеро, то Этьенъ послѣдовалъ за ними, но хорошія мѣста были уже заняты, и онъ кое-какъ приткнулся около молодой дѣвушки, локоть которой уперся ему прямо въ животъ. Лампа страшно стѣсняла его. Ему совѣтовали зацѣпить ее за петлю куртки, но онъ не разслышалъ этого совѣта и продолжалъ неловко держать ее въ рукѣ. Нагрузка продолжалась; сверху и снизу слышался смѣшанный гулъ втискиваемаго въ телѣжки живого груза. Или этому не будетъ конца? Этьену казалось, что уже прошло Богъ знаетъ сколько времени. Наконецъ, ящикъ слегка вздрогнулъ, и вдругъ все кругомъ потемнѣло и заколебалось. Молодой человѣкъ почувствовалъ, что онъ падаетъ; голова у него закружилась до тошноты. Но это продолжалось только тѣ секунды, покуда ящикъ проходилъ еще у самой поверхности земли, между двумя пріемными этажами и подмостками, которые казались бѣгущими съ неимовѣрной быстротой. Затѣмъ мракъ самой шахты совсѣмъ ошеломилъ Этьена и притупилъ всѣ ощущенія.
-- Вотъ мы и отправились,-- спокойно проговорилъ Магё.
Всѣ чувствовали себя превосходно. Этьенъ по временамъ спрашивалъ самого себя: опускаются они или поднимаются? Когда ящикъ шелъ прямо, не прикасаясь къ деревяннымъ проводникамъ, тогда казалось, что онъ стоитъ на одномъ мѣстѣ; затѣмъ начинались быстрые толчки о толстые дубовые брусья, и молодымъ человѣкомъ овладѣвалъ страхъ; ему думалось, что дѣло не обойдется безъ несчастія. Къ тому же онъ не видѣлъ сквозь сѣтку ящика стѣнъ шахты; лампы не освѣщали даже фигуръ его спутниковъ. Только незапертая лампочка надсмотрщика, помѣстившагося въ сосѣдней телѣжкѣ, блестѣла, какъ огонь маяка.
-- Обшивка стѣнъ -- четыре метра въ діаметрѣ,-- продолжалъ объяснять Магё.-- Только ее давно слѣдовало бы исправить, а то вода просачивается со всѣхъ сторонъ... Вотъ мы какъ разъ добрались до уровня воды... Слышите?
Этьенъ только-что спрашивалъ самого себя: откуда это доносится шумъ проливного дождя? Сначала на крышу ящика упало лишь нѣсколько крупныхъ капель, какъ предвѣстницъ приближающагося ливня, затѣмъ дождь пошелъ все сильнѣе и сильнѣе, и, наконецъ, превратился въ настоящій потокъ. Должно быть крыша ящика была худая, такъ какъ по плечу Этьена побѣжала тоненькая струйка воды, промочившая его насквозь. Воздухъ становился совсѣмъ ледянымъ, пронизывающая сырость царила вокругъ. Вдругъ, какъ молнія, промелькнулъ призракъ освѣщенной пещеры, въ которой копошились люди.
-- Это первый этажъ,-- пояснилъ Магё.-- Мы теперь на триста двадцать метровъ отъ поверхности... Посмотрите, какая быстрота.
Онъ приподнялъ свою лампу и освѣтилъ дубовые брусья проводниковъ, которые мелькали передъ глазами также быстро, какъ мелькаютъ рельсы, когда поѣздъ мчится на всѣхъ парахъ. Далѣе ничего не было видно. Три остальныхъ этажа промелькнули съ той же быстротой молніи, оглушительный дождь все лилъ среди глубокаго мрака.
-- Какъ это глубоко!-- тихо проговорилъ Этьенъ.
Казалось, что они спускаются уже въ продолженіе нѣсколькихъ часовъ. Молодому человѣку было неловко въ томъ положеніи, которое онъ занялъ, помѣстившись въ ящикѣ, и въ особенности его мучилъ локоть Катерины. Она все время молчала, но онъ чувствовалъ теплоту ея тѣла, согрѣвавшаго и его. Когда, наконецъ, ящикъ пролетѣлъ пятьсотъ пятьдесятъ четыре метра и остановился на днѣ шахты, Этьенъ очень удивился, услышавъ, что они спускались ровно минуту. Шумъ закрѣпляемыхъ задвижекъ и пріятное ощущеніе твердой почвы подъ ногами быстро развеселили его, и онъ, шутя, заговорилъ съ Катериной на "ты".
-- Что у тебя такое горячее подъ кожей?.. Право, твой локоть такъ и остался у меня подъ ложечкой.
Она разразилась смѣхомъ. Ну, не глупъ ли онъ, что до сихъ поръ принимаетъ ее за мужчину? Чѣмъ у него заткнуты глаза?
-- Это тебѣ въ глазъ засѣлъ мой локоть,-- отвѣчала она посреди общаго смѣха, очень удивившаго молодого человѣка, но все-таки ничего ему не объяснившаго.
Ящикъ пустѣлъ; рабочіе выходили въ отдѣленіе, въ которомъ производилась нагрузка, просторное; съ каменными сводами помѣщеніе, вытесанное въ скалѣ и освѣщенное тремя большими лампами. По чугуннымъ плитамъ катились съ грохотомъ набитыя углемъ телѣжки, подвозимыя нагрузчиками. Отъ стѣнъ несло сыростью и гнилью; теплая струя воздуха вырывалась по временамъ изъ сосѣдней комнаты. Изъ этого отдѣленія шли четыре мрачныя галереи.
-- Сюда,-- обратился Магё къ Этьену.-- Вы вѣдь не знаете, что намъ придется пройти два добрыхъ километра.
Партіи рабочихъ исчезали въ черныхъ отверстіяхъ галерей. Человѣкъ пятнадцать повернули вмѣстѣ съ Магё налѣво; Этьенъ шелъ послѣднимъ, позади Магё, которому предшествовали Катерина, Захарій и Левакъ. Это была прекрасная галерея съ рельсами для провоза телѣжекъ, вытесанная въ такомъ крѣпкомъ слоѣ, что стѣны и потолокъ ея были укрѣплены только въ немногихъ мѣстахъ. При слабомъ свѣтѣ лампъ, рабочіе молча шли все дальше и дальше. Молодой человѣкъ спотыкался на каждомъ шагу о рельсы. Уже съ минуту его безпокоилъ какой-то глухой, отдаленный гулъ, точно изъ нѣдръ земли надвигалась страшная гроза и все росла и росла. Можетъ быть, этотъ гулъ происходить отъ обвала, который постепенно разрушаетъ всю эту громадную массу земли, висящую надъ ихъ головами и отдѣляющую ихъ отъ дневного свѣта?.. Въ темнотѣ блеснулъ огонекъ, галерея дрогнула и, когда онъ прижался плотно къ стѣнѣ, слѣдуя примѣру своихъ товарищей, мимо него прошла большая бѣлая лошадь, тащившая цѣлый поѣздъ телѣжекъ. На передней телѣжкѣ, держа возжи и правя, сидѣлъ Веберъ, между тѣмъ какъ Жанлинъ бѣжалъ за послѣдней, ухватившись руками за ея края.
Углекопы снова тронулись въ путь. По дорогѣ попался перекрестокъ, показались еще двѣ галереи, и часть рабочихъ направилась по нимъ, наполняя мало по-малу всѣ подземные ходы. Начиная съ этого пункта, галерея, по которой шелъ Этьенъ, была укрѣплена деревомъ. Блѣдно-желтаго цвѣта перекладины поддерживали потолокъ, одѣвая такимъ образомъ рыхлую породу угля деревянною одеждою, сквозь которую виднѣлись пластинки сланца, блестѣвшія слюдой, и тусклыя массы шероховатаго песчаника. Съ своимъ обычнымъ грохотомъ, перекрещиваясь одни съ другими, безпрестанно проходили поѣзда нагруженныхъ и пустыхъ телѣжекъ, увлекаемые въ темную даль смутно виднѣвшимися лошадьми, пробѣгавшими точно привидѣнія. На двойномъ пути боковыхъ рельсовъ, казалось, спала, растянувшись, длинная черная змѣя: это былъ остановившійся поѣздъ. Слышался храпъ лошади, до того окутанной темнотой, что ея чуть виднѣвшійся крупъ казался глыбой, упавшей съ потолка. Воздушныя двери, устроенныя для провѣтриванія галерей, безпрестанно хлопали и затѣмъ медленно затворялись. По мѣрѣ того, какъ углекопы подвигались впередъ, галерея становилась все уже и ниже, потолокъ сдѣлался неровенъ и заставлялъ безпрестанно нагибаться.
Этьенъ внимательно слѣдилъ за всѣми движеніями Магё, шедшаго впереди его и достаточно освѣщеннаго лампами; однако же, это не помѣшало ему удариться обо что-то головою такъ сильно, что, если бы на немъ не было кожаной шапки, онъ, навѣрное разсѣкъ бы себѣ черепъ. Изъ углекоповъ же никто ни разу не ушибся: такъ хорошо изучили они каждый выступъ потолка, каждую неровность деревяннаго крѣпленія. Этьена затрудняла также скользкая почва подъ ногами, съ каждымъ шагомъ становившаяся все болѣе и болѣе влажною. Мѣстами ему приходилось переходить черезъ цѣлыя невидимыя лужи, въ которыхъ вязли ноги. Но что болѣе всего поражало его, это рѣзкая перемѣна температуры. Въ отдѣленіи, гдѣ производилась нагрузка, около самаго отверстія шахты, было только свѣжо; въ галереѣ, по которой провозились телѣжки съ углемъ и были устроены воздушныя двери, дулъ ледяной вѣтеръ. Сдавливаемый со всѣхъ сторонъ стѣнами, онъ превращался по временамъ въ настоящую бурю. Дальше, въ болѣе узкихъ галереяхъ, въ которыя проникало мало свѣжаго воздуха, вѣтра почти совсѣмъ не было, и, по мѣрѣ того, какъ углекопы подвигались впередъ, жара все усиливалась и начинало становиться душно. Уже съ четверть часа шли они по этимъ узкимъ подземнымъ проходамъ, мрачнымъ и душнымъ, безконечно тянувшимся все дальше и дальше.
Магё все время шелъ молча. Свернувъ направо, въ новую галерею, онъ проговорилъ, не поворачивая головы къ Этьену:
-- Пластъ Гильома.
Это былъ, наконецъ, тотъ самый пластъ, который они разрабатывали. Съ первыхъ же шаговъ Этьенъ ушибъ голову и локти. Наклонный потолокъ былъ до такой степени низокъ, что приходилось идти, согнувшись въ дугу. Вода доходила до щиколотокъ. Пройдя такимъ образомъ метровъ двѣсти, Этьенъ вдругъ потерялъ изъ виду Левака, Захарія и Катерину, которые точно вылетѣли въ какую-то трещину, открывшуюся передъ ними.
-- Теперь надо подниматься вверхъ, -- сказалъ Магё.-- Прикрѣпите вашу лампу къ курткѣ и цѣпляйтесь руками за стѣны.
Исчезъ и Магё, Этьенъ съ трудомъ подвигался впередъ. По этому ходу, пробитому въ пласту угля, ходили всѣ углекопы; отъ него шло еще нѣсколько боковыхъ ходовъ. Ширина его была въ толщину угольнаго пласта и едва доходила до шестидесяти сантиметровъ. Къ счастью, Этьенъ былъ очень худъ. Но все-таки, не пріобрѣтя еще навыка, не умѣя какъ слѣдуетъ придерживаться за деревянныя крѣпленія вдоль стѣнъ, онъ выбивался изъ силъ. Поднявшись вверхъ метровъ на пятнадцать, онъ увидѣлъ первый боковой ходъ. Нужно было взбираться еще выше, такъ какъ Магё съ товарищами работалъ въ шестомъ ярусѣ, "въ аду", по выраженію углекоповъ. Черезъ каждые пятнадцать метровъ попадались боковые ходы, а эта трещина, по которой ползъ Этьенъ, тянулась все выше и выше и ей, казалось, не было конца. Онъ дышалъ такъ тяжело, какъ будто эти каменныя глыбы сдавили всѣ его члены; руки его были исцарапаны, ноги избиты, воздуха не хватало до такой степени, что ему начинало казаться, будто кровь проступаетъ у него сквозь кожу. Въ одномъ изъ боковыхъ путей онъ смутно увидѣлъ двѣ перегнувшіяся пополамъ тѣни: одна была маленькая, другая большая. Это были Лидія и Мукъ, уже принявшіяся за работу и двигавшія нагруженныя углемъ телѣжки. А ему надо взбираться еще на два яруса! Обливаясь потомъ, безпрестанно попадавшимъ ему въ глаза, онъ начиналъ уже приходить въ отчаяніе и думать, что никогда не догонитъ товарищей, ушедшихъ впередъ и дававшихъ знать о себѣ только легкимъ шорохомъ, съ которымъ они пробирались вдоль стѣнъ.
-- Смѣлѣе, мы прошли!-- раздался голосъ Катерины.
Наконецъ-то и онъ добрался. Послышался другой крикливый голосъ:
-- Ну, куда же это вы запропастились?.. Я прошелъ изъ Монсу два километра и все-таки пришелъ сюда раньше васъ!
Это кричалъ Шаваль, сердившійся, что его заставили ждать. Онъ былъ высокій, костлявый молодой человѣкъ, лѣтъ двадцати пяти, съ рѣзкими чертами лица. Увидѣвъ Этьена, онъ спросилъ съ выраженіемъ удивленія и нѣкотораго презрѣнія:
-- Это еще что такое?
Когда Магё передалъ ему всю исторію, Шаваль процѣдилъ сквозь зубы:
-- Ну, мужчины начинаютъ отбивать хлѣбъ у женщинъ!
Этьенъ и Шаваль обмѣнялись взглядами, полными той инстинктивной ненависти, которая вспыхиваетъ всегда вдругъ.
Этьенъ чувствовалъ, хотя еще не понималъ ясно, нанесенное ему оскорбленіе. Наступило молчаніе, углекопы принялись за работу. Мало-по-малу рабочіе наполнили всѣ ярусы разрабатываемаго ими пространства и работа закипѣла повсюду. Шахта проглотила свою дневную порцію, состоящую почти изъ семисотъ рабочихъ, которые кишѣли теперь въ этомъ громадномъ муравейникѣ, просверливая землю во всѣхъ направленіяхъ, точно черви истачиваютъ старое дерево. Если бы приложить ухо къ поверхности копей, то можно было бы услышать всю возню, поднятую въ ихъ нѣдрахъ этими рабочими,-- начиная съ легкаго свиста канатовъ, поднимающихъ и опускающихъ ящики, и кончая ударами кирки, впивающейся въ слой каменнаго угля въ самой глубинѣ подземныхъ галерей.
Подавшись немного назадъ, Этьенъ снова очутился бокъ о бокъ съ Катериной, но на этотъ разъ почувствовалъ мягкія, круглыя формы женскаго тѣла и сразу понялъ, почему ему было такъ тепло во время спуска въ шахту
-- Такъ ты -- женщина? пробормоталъ онъ съ удивленіемъ.
-- Да... Не скоро же ты отгадалъ!-- отвѣчала Катерина, нисколько не смущаясь.
IV.
Забойщики вытянулись въ рядъ, одинъ выше другого, такъ какъ пластъ разрабатывался уступами. Люди были отдѣлены другъ отъ друга укрѣпленными на крючкахъ досками, не позволявшими выломанному углю скатываться внизъ. На каждаго человѣка приходился участокъ пласта, метра четыре въ длину и не свыше пятидесяти сантиметровъ толщиной. Углекопы были до того сжаты потолкомъ и стѣнами, что не могли двигаться иначе, какъ на колѣняхъ и на локтяхъ, не имѣли возможности повернуться, не ободравъ себѣ плечъ. Работать приходилось лежа на боку, скрививъ шею и поднявъ вверхъ руки съ киркою, насаженную на короткую рукоятку.
Ближе къ боковому ходу работалъ Захарій, за нимъ -- Левакъ, еще выше -- Шаваль, а на самомъ верху -- Магё. Прежде всего забойщикъ подкапывался киркою подъ пластъ угля снизу, затѣмъ прорубалъ двѣ глубокія борозды по бокамъ и, наконецъ, отдѣлялъ глыбу сверху. Уголь былъ жирный, и глыба, падая, разбивалась на куски, которые скатывались внизъ по животу и по ногамъ рабочаго. Задерживаемые дальше досками, эти куски наваливались одинъ на другой и, мало-по-малу, совсѣмъ загораживали и какъ будто замуравливали углекоповъ въ этой узкой трещинѣ.
Магё приходилось хуже всѣхъ. Вверху температура доходила до тридцати пяти градусовъ, движенія воздуха совсѣмъ не было, и если бы человѣкъ пробылъ тамъ болѣе долгое время, то навѣрное задохнулся бы. Чтобы лучше освѣтитъ мѣсто своей работы, Магё долженъ былъ повѣсить лампу на гвоздь, и она страшно нагрѣвала ему голову. Кромѣ того, ему не давала покоя вода. Какъ разъ надъ нимъ, всего въ нѣсколькихъ сантиметрахъ отъ лица, она просачивалась изъ угольнаго пласта и съ ритмической правильностью, капля за каплей, падала на него. Онъ запрокидывалъ назадъ голову, вертѣлъ шеей, но ничего не помогало: капли непрерывно падали на него, одна за другою, и черезъ четверть часа онъ весь былъ смоченъ водой и покрытъ своимъ собственнымъ потомъ, такъ что отъ него валилъ паръ, какъ отъ пропареннаго бѣлья, только-что вынутаго изъ котла. Къ тому же, въ это утро, ревматизмъ, засѣвшій во всѣхъ его членахъ, давалъ себя чувствовать сильной ломотой въ глазу и заставлялъ Магё безпрестанно ругаться. Однако, онъ не бросалъ работы и безостановочно колотилъ киркою, раскачиваясь всѣмъ тѣломъ въ стѣнахъ этой трещины, точно насѣкомое, попавшее между двумя листами книги, которая каждую минуту можетъ захлопнуться и раздавить его.
Углекопы работали, не обмѣниваясь ни единымъ словомъ, и въ неподвижномъ, безъ малѣйшаго резонанса, воздухѣ только и слышатъ неправильные, какъ бы отдаленные удары кирки. Угольная пыль носилась въ воздухѣ, насѣдала на рѣсницы и еще болѣе сгущала мракъ, царившій кругомъ. Лампы, прикрытыя металлическими сѣтками, казалась красноватыми точками. Подземный ходъ поднимался вверхъ, точно печная труба, почернѣвшая отъ сажи, накопившейся въ ней за цѣлыхъ десять зимъ, и въ этой трубѣ копошились неясныя тѣни какихъ-то призраковъ. По временамъ слабый свѣтъ лампы вдругъ освѣщалъ то мускулистую руку, то согнутую спину, то голову, покрытую растрепавшимися волосами, или на мгновеніе отражался на граняхъ кусковъ, на которые распадалась отбитая глыба угля. А затѣмъ снова наступалъ мракъ, и въ немъ слышались только удары кирки, учащенное дыханіе людей, воркотня, вызванная усталостью, и шумъ капель, непрерывно падающихъ съ потолка.
Захарій, бывшій вчера на свадьбѣ и поэтому плохо владѣвшій сегодня руками, первый бросилъ работу, подъ предлогомъ, что ему нужно поставить деревянныя подпорки. Онъ тихо посвистывалъ, разсѣянно смотря въ темноту. Позади забойщиковъ оставалось пространство, метра три длиною, изъ котораго весь каменный уголь былъ уже выломанъ. Слѣдовало укрѣпить это мѣсто подпорками, но никто изъ забойщиковъ еще не подумалъ объ этомъ, потому что всѣ они слишкомъ дорожили каждымъ рабочимъ часомъ и, по обыкновенію, совершенно пренебрегали опасностью.
Въ это время Катерина учила Этьена работать лопатой. Онъ оставилъ ее и пошелъ за брусьями, которые каждое утро доставлялись на мѣсто работъ, уже совсѣмъ готовые.
-- Скорѣе, чортъ возьми!-- закричалъ Захарій, когда новый откатчикъ неловко пробирался посреди наваленнаго угля, держа въ рукахъ четыре дубовыхъ бруса.
Захарій сдѣлалъ киркой зарубку въ потолкѣ, затѣмъ, другую въ стѣнѣ и вставилъ въ эти зарубки брусъ, подперевъ, такимъ образомъ, массу земли, висѣвшую безъ опоры надъ головами рабочихъ. Послѣ полудня сюда явятся землекопы, уберутъ весь ненужный мусоръ и засыплютъ землею пустоты въ стѣнахъ, оставивъ только одинъ ходъ для забойщиковъ и боковые ходы, черезъ которые вывозятся телѣжки съ углемъ.
Магё пересталъ наконецъ ворчать и ругаться: глыба угля, которую онъ вырубалъ, уступила его усиліямъ и отдѣлилась отъ пласта. Онъ обтеръ рукавомъ потъ, катившійся съ лица, и оглянулся посмотрѣть, что такое дѣлаетъ Захарій.
-- Оставь,-- сказалъ Магё,-- мы можемъ этимъ заняться послѣ завтрака. Принимайся лучше за кирку, если не хочешь заработать сегодня меньше обыкновеннаго.
-- Да вѣдь это мѣсто осѣдаетъ,-- отвѣчалъ молодой человѣкъ. Посмотри, тутъ уже треснуло. Я боюсь, какъ бы не обвалилось...
Отецъ пожалъ плечами. Чорта съ два,-- обвалится!.. Въ первый разъ, что ли, выкарабкиваться изъ подъ обвала?..-- Онъ кончилъ тѣмъ, что совсѣмъ разсердился и послалъ сына на свое мѣсто, впереди всѣхъ забойщиковъ.
Прочіе углекопы тоже оставили на время свои кирки: Левакъ, лежа на спинѣ, ругался, осматривая большой палецъ на лѣвой рукѣ, ободранный до крови посыпавшимся сверху песчаникомъ; Шаваль съ бѣшенствомъ стащилъ съ себя рубашку и остался по поясъ голымъ, надѣясь, что такъ ему будетъ хоть сколько-нибудь прохладнѣе. Они всѣ уже покрылись тонкой угольной пылью, которая, смѣшиваясь съ потомъ, стекала съ нихъ ручьями. Магё первый принялся снова за работу. Теперь онъ стоялъ ниже всѣхъ, и голова его приходилась въ уровень съ пластомъ угля. Вода, капля по каплѣ, падала прямо ему на лобъ, и ему начинало казаться, что она непремѣнно продолбитъ дыру въ его черепѣ.