Lib.ru/Классика: Золя Эмиль. Парижское брюхо

Парижское брюхо.

Le ventre de Paris, par Emile Zola. Paris 1873.

Эмиль Зола, авторъ романа, съ которымъ мы намѣрены познакомить читателя, извѣстенъ во французской литературѣ уже около десяти лѣтъ, но только недавно пріобрѣлъ онъ громкую извѣстность своимъ замѣчательнымъ произведеніемъ -- "Ругоны-Маккары", поставившимъ его наряду съ лучшими современными писателями. Первые два тома этого произведенія вышли въ 1871 году, и настоящій романъ составляетъ новый эпизодъ той громадной эпопеи, въ которой Зола представляетъ вѣрную и блестящую картину декабрьской имперіи "этой странной, чудовищной эпохи безумія". Для достиженія подобной цѣли, онъ прибѣгъ къ оригинальной формѣ, вполнѣ соотвѣтствующей его въ высшей степени реальному таланту; въ жизни отдѣльнаго семейства онъ задумалъ разсказать исторію всего общества въ избранную имъ эпоху. "Ругоны-Маккары," -- "тотъ типъ семейнаго кружка, говоритъ Зола въ предисловіи къ первому тому, который я намѣренъ изучить,-- отличаются характеристической чертой нашего вѣка -- жаждой удовольствія и разнузданностью страстей. Физіологически они составляютъ постепенный результатъ нервныхъ сангвиническихъ явленій, которымъ подвергается раса вслѣдствіе органическаго разстройства и которыя опредѣляютъ, соотвѣтственно средѣ, въ различныхъ индивидумахъ этой расы чувства, желанія, страсти, всѣ естественныя, инстинктивныя проявленія человѣческой натуры, получающія въ своей внѣшней формѣ общепринятыя названія добродѣтелей и пороковъ. Исторически они выходятъ изъ народа, распространяются по всѣмъ слоямъ современнаго общества, достигаютъ всѣхъ его степеней въ силу того соціальнаго закона, который двигаетъ впередъ низшіе классы и, такимъ образомъ, ихъ индивидуальныя драмы повѣствуютъ всю исторію второй имперіи отъ декабрьской западни до седанской измѣны." Опредѣливъ ясно свою задачу, Зола понялъ, что ея невозможно достичь однимъ цѣльнымъ законченнымъ романомъ, рамки котораго были для него слишкомъ тѣсны и потому создалъ длинную серію отдѣльныхъ, совершенно самостоятельныхъ романовъ, изъ которыхъ каждый составляетъ только эпизодъ семейной хроники этого живого типа. Такимъ образомъ, въ первомъ томѣ "Естественной и соціальной исторіи одного семейства при второй имперіи", какъ онъ вообще назвалъ все свое произведеніе, Зола представилъ происхожденіе своихъ героевъ и нарисовалъ художественно-блестящую картину декабрьскаго переворота, положенія французскаго общества, сдѣлавшаго возможнымъ появленіе второй имперіи и тѣхъ людей, которые съ такой алчностью набросились на кинутый охотниками окровавленный трупъ загнаннаго звѣря. Звѣрь этотъ былъ несчастная Франція и во второмъ томѣ, отлично названномъ La Curée, художникъ нарисовалъ яркій эскизъ того отвратительнаго дѣлежа добычи, которую рвали на части всевозможные искатели приключеній. Онъ прямо говоритъ, что въ этомъ эпизодѣ, онъ выставилъ преждевременнное истощеніе расы, жившей слишкомъ быстро и породившей разнообразные типы изнѣженнаго юноши, безумнаго спекулатора, не останавливающагося ни передъ какими средствами для обогащенія, великосвѣтской развратницы, придворнаго интригана и утопающаго въ роскоши выродка старой аристократіи. Послѣ нарисованной имъ картины разложенія парижскаго высшаго общества, Зола вполнѣ раціонально перешелъ къ изображенію самодовольной буржуазіи, созданной декабрьской имперіей и думающей только о своемъ брюхѣ. Въ только-что вышедшемъ новомъ его романѣ онъ рисуетъ тѣми-же блестящими красками жизнь, или, лучше сказать, прозябаніе той мелкой, совершенно равнодушной къ общечеловѣческимъ и общественнымъ интересамъ, торгующей, спекулирующей и вѣчно погруженной въ заботы о своемъ брюхѣ, среды, которой вся жизнь и дѣятельность сосредоточиваются вокругъ центральнаго рынка, составляющаго съ своими оригинальными нравами и обычаями фонъ его разказа и названнаго такъ мѣтко народомъ "Парижское брюхо". "Подъ колосальными сводами этого чудовищнаго зданія, вполнѣ воплощающаго печальную эпоху создавшей его декабрьской имперіи, говоритъ Зола:-- прозябало самодовольно, грѣясь. на солнцѣ и находя все прекраснымъ вокругъ себя откормленное, жирное брюхо мелкаго торгашества и животной узкой честности".

Мы не говорили о прежнихъ романахъ Зола, связанныхъ общей идеей съ настоящимъ, потому что они касались той общественной группы, о которой такъ много было говорено и писано. Въ нихъ нѣтъ ничего новаго кромѣ художественныхъ изображеній, принадлежащихъ личному таланту романиста. Но нельзя не остановить вниманія читателя на послѣднемъ произведеніи Зола, которое мы передаемъ въ сокращенномъ видѣ подъ названіемъ "Парижское брюхо," тѣмъ болѣе, что оно представляетъ совершенно отдѣльный, законченный романъ, неимѣющій кромѣ идеи, ничего общаго съ предъидущими эпизодами Семейной хроники Ругоновъ-Маккаровъ и потому не требуетъ вовсе знакомства съ прежними героями Зола, о которыхъ онъ здѣсь даже и не упоминаетъ.

-----

I.

Среди безмолвной тишины тянулись къ Парижу возы огородниковъ; однообразный скрипъ колесъ глухо раздавался въ пустынной алеѣ громадныхъ вязовъ, за которыми возвышались дома, погруженные въ глубокій сонъ. На Нельнскомъ мосту двѣ телѣги съ капустой и горохомъ присоединились къ восьми возамъ съ морковью и рѣпой, медленно двигавшимся изъ Пантера; лошади шли сами по себѣ, понуривъ головы, тихо, лѣниво. На возахъ, растянувшись во всю длину, дремали огородники; отъ времени до времени газовый фонарь освѣщалъ подошву сапога, синій рукавъ блузы или козырекъ фуражки, виднѣвшихся среди красной массы моркови, бѣлой груды рѣпы и густой зелени гороха и капусты. А по дорогѣ, спереди и сзади, слышался скрипъ такихъ-же обозовъ, медленно подвигавшихся во мракѣ къ чернѣвшему вдали спящему городу, убаюкивая его монотонной мелодіей завтрашняго объяденія.

Неожиданно передняя лошадь стала, какъ вкопанная, и весь обозъ остановился среди криковъ и брани пробужденныхъ огородниковъ.

-- Ну! воскликнулъ одинъ изъ нихъ,-- нечего останавливаться, это какой-нибудь пьяный.

-- Нельзя-же давить народъ, отвѣчала женщина, сидѣвшая на первомъ возу и, быстро соскочивъ на землю, подбѣжала къ черной массѣ, лежавшей на дорогѣ у самыхъ ногъ лошади.

Это былъ человѣкъ чрезвычайно высокаго роста и сухой, какъ спица, растянувшійся ницъ лицомъ въ густой пыли шоссе. Онъ казался мертвымъ, однакожъ, женщина, опустившись передъ нимъ на колѣни и взявъ его за руку, которая была тепла, тихо произнесла:

-- Эй! прохожій!

Онъ повернулся, открылъ глаза и, не двигаясь, молча, безпокойно смотрѣлъ на огородницу.

-- Здѣсь нельзя лежать, продолжала она,-- васъ могутъ задавить. Куда вы идете?

-- Не знаю, отвѣчалъ онъ тихо и потомъ прибавилъ съ замѣтнымъ усиліемъ и безпокойно озираясь по сторонамъ,-- я шелъ въ Парижъ... я упалъ... не знаю...

Въ первую минуту добрая женщина подумала, что этотъ человѣкъ, валявшійся въ пыли, былъ вѣрно пьянъ, но, разсмотрѣвъ его ближе, увидѣвъ лохмотья его одежды, черный сюртукъ и панталоны, до того изношенные, что изъ-за швовъ торчали костлявые члены,-- его изнуренное, исхудалое лицо, съ большими глазами, мягко смотрѣвшими изъ-подъ черной суконной фуражки, безпокойно надвинутой на брови, она сказала про себя:

-- Нѣтъ, онъ слишкомъ худъ, чтобъ быть пьянымъ!

-- Въ какую сторону Парижа вы идете? спросила она его снова.

-- Къ рынкамъ, отвѣчалъ олъ послѣ нѣкотораго молчанія надорваннымъ голосомъ и, поднявшись съ неимовѣрнымъ усиліемъ, хотѣлъ продолжать путь, но зашатался и опять едва не упалъ.

-- Вы очень устали? спросила добрая женщина.

-- Да, очень! промолвилъ онъ.

-- Ну, произнесла она грубымъ, какъ-бы недовольнымъ голосомъ и толкая незнакомца: -- полѣзайте-ка въ телѣгу. Я ѣду на рынокъ и спущу васъ вмѣстѣ съ овощами.

Онъ сталъ отказываться, но огородница своими мощными руками приподняла его и почти бросила на груды рѣпы и моркови, восклицая гнѣвно:

-- Да ну-же! Вы насъ задерживаете. Вы мнѣ надоѣли. Спите. Я васъ разбужу на рынкѣ.

Обозъ снова двинулся въ путь. Человѣкъ, подобранный на дорогѣ, лежа на животѣ среди груды рѣпы, уткнувъ лицо въ свѣжую зелень моркови и охвативъ руками торчавшія по сторонамъ овощи, чтобы удержаться на возу отъ постоянныхъ толчковъ, пристально смотрѣлъ на тянувшуюся передъ нимъ дорогу, на двѣ безконечныя линіи газовыхъ рожковъ, соединявшихся вдали на горизонтѣ съ другими мерцавшими огнями въ блѣдное, туманное зарево, стоявшее надъ Парижемъ.

-- Я изъ Пантера, сказала огородница, послѣ минутнаго молчанія, очевидно, желая вступить въ разговоръ съ незнакомцемъ,-- меня зовутъ г-жа Франсуа. Со смерти моего бѣднаго мужа я каждое утро ѣзжу на рынокъ. Тяжело, да дѣлать нечего. А вы?

-- Меня зовутъ Флоранъ. Я изъ далека, отвѣчалъ неохотно незнакомецъ,-- извините, я такъ усталъ, что не могу говорить.

Онъ, очевидно, не хотѣлъ разговаривать; г-жа Франсуа замолчала и стала дремать, бросивъ возжи на шею старой, толстой лошади, которой хорошо былъ извѣстенъ каждый камышекъ шоссе. А Флоранъ, устремивъ глаза на мерцавшій вдали Парижъ, думалъ о своемъ прошедшемъ, которое онъ старался скрыть отъ доброй женщины. Бѣглецъ изъ Каены, куда забросили его декабрьскіе дни, слонявшійся впродолженіи двухъ лѣтъ въ голландской Гвіанѣ, терзаемый безумной тоской по родинѣ и страхомъ полиціи второй имперіи, онъ, наконецъ, видѣлъ передъ собою великій городъ, столь дорогой его сердцу, столь горько оплакиваемый. Онъ думалъ, что съумѣетъ скрыться въ многолюдныхъ его улицахъ и будетъ вести прежнюю мирную жизнь. Полиція ничего не узнаетъ, къ тому-же его считаютъ умершимъ въ Каеннѣ. Онъ вспомнилъ, что, прибывъ въ Гавръ, онъ имѣлъ всего только пятнадцать франковъ. До Руана онъ доѣхалъ въ дилижансѣ, а оттуда пошелъ пѣшкомъ съ тридцатью сантимами въ карманѣ. Въ Вернонѣ онъ купилъ хлѣба на послѣдній грошъ, а съ тѣхъ поръ ничего не помнилъ. Ему казалось, что онъ проспалъ нѣсколько часовъ въ канавѣ, что онъ показывалъ жандарму находившійся при немъ видъ; но все это вертѣлось не ясно, туманно въ его головѣ. Съ самаго Вернона онъ ничего не ѣлъ и шелъ безсознательно, съ отчаяніемъ въ сердцѣ, съ судорогами въ желудкѣ; на каждомъ шагу ноги у него подкашивались и, по временамъ, чтобъ унять муки голода, онъ машинально жевалъ листья окружавшихъ его живыхъ изгородей. Глаза его мутно, безсмысленно смотрѣли впередъ, словно ослѣпленные видомъ на Парижъ, который выяснялся теперь на горизонтѣ и, казалось, звалъ его, ожидалъ его. Наступила ночь мрачная, жестокая; достигнувъ Курбевуа, онъ пошелъ по берегу, едва волоча за собою ноги. Парижъ, точно лучезарный уголокъ звѣзднаго неба, упавшій на черную землю, казалось, смотрѣлъ на него строго, какъ-бы разсерженный его прибытіемъ. На Нельнскомъ мосту онъ прислонился къ рѣшеткѣ, у его ногъ Сена медленно катила чернильную массу своихъ водъ, и красный маякъ, отражавшійся въ зеркальной поверхности воды, манилъ его своимъ кровавымъ взглядомъ. Передъ нимъ тянулась алея вверхъ до самаго Парижа. Она казалась ему безконечной; сто пройденныхъ уже миль были ничто въ сравненіи съ этой дорогой, приводившей его въ отчаяніе. Нѣтъ, ему никогда не достичь до ея вершины, увѣнчанной блестѣвшими вдали огнями. Алея тянулась мрачная, пустынная, съ ея длиннымъ рядомъ высокихъ деревьевъ и низенькихъ домовъ, съ сѣроватыми тротуарами, на которые ложилась тѣнь спустившихся вѣтвей, съ одинокими газовыми фонарями, своимъ желтоватымъ мерцаніемъ придававшими жизнь этой мертвой пустынѣ. Флоранъ болѣе не подвигался, алея все тянулась далѣе и далѣе, Парижъ убѣгалъ отъ него, скрываясь во мракѣ ночи. Газовые рожки разступались по сторонамъ, какъ-бы скрадывая дорогу; Флоранъ пошатнулся и упалъ тяжелой, бездушной массой на пыльное шоссе.

Теперь онъ тихо подвигался на мягкомъ ложѣ зелени, казавшемся ему роскошнѣй пуховой перины. Его уставшее тѣло дремало, колыхаемое однообразнымъ движеніемъ телѣги; всѣ чувства въ немъ замерли; жизнь проявлялась только въ одномъ желудкѣ, терзаемомъ какъ-бы желѣзными тисками. Эти страданія напоминали Флорану, что онъ еще живъ. Голодъ пробудился въ немъ страшный, неумолимый. Запахъ свѣжей зелени, окружавшей его со всѣхъ сторонъ, доводилъ его до одуренія. Напрягая всѣ оставшіяся силы, онъ прижимался грудью къ массѣ овощей, находившейся подъ нимъ, и старался механически заглушить вопль голода. А идущій за нимъ обозъ съ безконечными грудами капусты, гороха, артишоковъ, салата, казалось, постепенно настигалъ его, грозя схоронить несчастнаго, терзаемаго агоніей голода, подъ чудовищной лавиной роскошной пищи. Наконецъ, телѣги остановились; раздались грубые голоса: здѣсь была застава. Черезъ минуту Флоранъ вступилъ въ Парижъ, безъ чувствъ, въ обморокѣ, прижавшись зубами къ свѣжей моркови.

Прибывъ ни. центральный рынокъ, г-жа Франсуа разбудила Флорана, который забылъ въ тяжеломъ снѣ свой голодъ и отчаяніе. Онъ открылъ глаза и взглянулъ на нее молча, безсознательно, но машинально помогъ ей снять съ телѣги груды овощей и разложить ихъ на тротуарѣ. Поспѣшно устроивъ свою выставку зелени, огородница отправилась въ сосѣднюю улицу убрать лошадь съ телѣгою до отъѣзда изъ города. Флоранъ остался караульщикомъ. При малѣйшемъ движеніи снова пробуждался его голодъ и потому, усѣвшись подлѣ груды капусты, онъ рѣшился ждать, не двигаясь, чего -- онъ самъ не зналъ. Ему казалось, что въ головѣ его было такъ-же пусто, какъ въ желудкѣ, и онъ не сознавалъ ясно, гдѣ находился. Передъ нимъ тянулась большая улица, окаймленная фонарями, тускло освѣщавшими безконечныя груды зелени, ожидавшей, вмѣстѣ съ дремавшими караульщиками, пробужденія дня. Флоранъ не узнавалъ этой улицы, но его болѣе всего изумляли стоявшіе по обѣимъ ея сторонамъ чудовищные павильоны, легкія крыши которыхъ, возвышаясь однѣ надъ другими, исчезали во мракѣ. Эти странныя, невѣдомыя зданія казались его ослабѣвшему уму какили-то блестящими хрустальными дворцами и онъ отвернулся отъ этого колосальнаго видѣнія съ какимъ-то безпокойствомъ и страхомъ. Но, поднявъ глаза, онъ неожиданно увидѣлъ освѣщенный циферблатъ башенныхъ часовъ св. Евстафія и еще болѣе изумился.

Въ эту минуту возвратилась г-жа Франсуа и, замѣтивъ удивленіе, ясно выражавшееся на лицѣ Флорана, спросила добродушно:

-- А вы давно не были въ Парижѣ? Вы, пожалуй, не знаете и новаго рынка, хотя онъ выстроенъ уже пять лѣтъ. Вотъ рядомъ съ нами павильонъ плодовъ и цвѣтовъ, далѣе идутъ павильоны съ рыбой, живностью, овощами, масломъ, сыромъ... Съ этой стороны шесть павильоновъ и съ той четыре: мясной, птичій, и проч. Нечего сказать, рынокъ громадный, но зимой здѣсь очень холодно. Говорятъ, что выстроятъ еще два павильона, сломавъ дома вокругъ хлѣбнаго ряда. Все это, кажется, вамъ не знакомо?

-- Да, отвѣчалъ Флоранъ,-- я былъ за-границей. А какъ вы называете эту большую улицу?

-- Это улица Новаго Моста. Она идетъ отъ Сены до улицы Монмартръ и Монторгель. Погодите, разсвѣтетъ, такъ вы сейчасъ признаете эту мѣстность.

Флоранъ устремилъ свой взглядъ, по указанію огородницы, на уголъ улицы Монторгель. На этомъ самомъ мѣстѣ ночью 4-го декабря его схватилъ отрядъ полицейскихъ сержантовъ. Днемъ, во второмъ часу, онъ гулялъ по Монмартрскому бульвару, и съ улыбкой смотрѣлъ на полки, которые елисейскіе заговорщики водили по улицамъ, чтобы заставить народъ взглянуть на нихъ серьезно. Неожиданно солдаты открыли огонь по беззащитной толпѣ и въ четверть часа очистили всѣ тротуары. Толкаемый во всѣ стороны обезумѣвшей толпой, онъ упалъ на углу улицы Вивьень и лишился чувствъ. Когда онъ опомнился и хотѣлъ привстать, то почувствовалъ, что на немъ лежитъ что-то тяжелое. Это была молодая женщина въ розовой шляпкѣ и шали, изъ подъ которой виднѣлся бѣлый корсажъ, пробитый на шеѣ двумя пулями. Отталкивая бездыханный трупъ, онъ обагрилъ свои руки кровью, хлынувшей изъ обѣихъ ранъ женщины. Тогда онъ вскочилъ и, какъ сумасшедшій, бросился бѣжать безъ шляпы съ окровавленными руками. До вечера онъ слонялся по улицамъ, видя вѣчно передъ собою молодую женщину, ея блѣдное лицо, большіе голубые глаза, открытые отъ изумленія, что ей пришлось такъ неожиданно, такъ скоро умереть. Онъ былъ очень застѣнчивъ и въ тридцать лѣтъ не смѣлъ взглянуть прямо въ лицо женщины; но лицо этой женщины на вѣки запечатлѣлось въ его памяти и сердцѣ. Ему казалось, что онъ потерялъ въ ней близкое, дорогое существо. Вечеромъ, совершенно безсознательно, онъ снова очутился въ улицѣ Монторгель, въ кабачкѣ, гдѣ какіе-то незваные ему люди сговаривались строить баррикаду. Онъ послѣдовалъ за ними, помогъ имъ выворотить каменья и, утомленный всѣми треволненіями дня, усѣлся на баррикадѣ поджидать солдатъ. На головѣ у него по-прежнему не было шляпы, въ рукахъ не было даже ножа, не только что ружья. Часовъ въ одинадцать онъ заснулъ, и передъ его глазами постоянно носились два отверстія бѣлаго корсажа, смотрѣвшія на него, какъ два глаза, налитые кровью и слезами. Проснувшись, онъ увидалъ себя среди полицейскихъ сержантовъ, толкавшихъ его кулаками. Защитники баррикады разбѣжались, а полицейскіе едва не растерзали его, увидавъ кровь на его рукахъ; -- это была кровь молодой женщины. Его, конечно, тутъ-же бы разстрѣляли, какъ пятерыхъ несчастныхъ, тѣла которыхъ онъ видѣлъ близь церкви св. Евстафія, на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ теперь возвышалась груда розовыхъ редисокъ, но, по счастью, у полицейскихъ сержантовъ не было ружей. Его отвели въ ближайшій полицейскій постъ и оставили тамъ съ запискою на лоскутѣ бумаги: "очень опасный; взятъ съ окровавленными руками". Цѣлую ночь его таскали изъ одного полицейскаго поста въ другой и вездѣ эта записка слѣдовала за нимъ. Въ одномъ изъ нихъ пьяные солдаты хотѣли его разстрѣлять, но полученъ былъ приказъ отправить всѣхъ плѣнниковъ въ префектуру. Тамъ его заковали и продержали до другого дня, когда отправили въ казематы форта Бисетръ. Съ этого времени онъ сталъ чувствовать голодъ, который его уже болѣе никогда не покидалъ. Въ одномъ подземельѣ, безъ воздуха и почти безъ пищи, содержалось вмѣстѣ съ нимъ около сотни несчастныхъ, которымъ, какъ дикимъ звѣрямъ, бросали куски черстваго хлѣба. Представленный къ слѣдственному судьѣ, онъ билъ обвиненъ въ участіи въ тайномъ обществѣ; защитника у него не было, свидѣтелей, которые могли-бы уличить его, также не было; когда-же онъ сталъ клясться, что и не думалъ никогда принадлежать къ тайнымъ обществамъ, судья вынулъ изъ дѣла лоскутокъ бумаги съ надписью: "очень опасный, взятъ съ окровавленными руками",-- и показалъ ему. Этого было достаточно; его приговорили къ ссылкѣ. Черезъ шесть недѣль, въ одну темную январьскую ночь, его разбудили и выгнали во дворъ, гдѣ находилось уже около четырехъ сотъ его товарищей. Ихъ заковали въ колодки и, подъ конвоемъ жандармовъ съ заряженными ружьями, повели по бульварамъ на станцію гаврской желѣзной дороги для отправки въ Каену. Тогда была веселая масляничная ночь; окна бульварныхъ ресторановъ блестѣли огнями; на углу улицы Вивьенъ, на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ Флоранъ видѣлъ женщину, образъ которой никогда его не покидалъ, арестанты пересѣкли дорогу большой четырехмѣстной коляскѣ, полной замаскированными женщинами. Въ блестящихъ платьяхъ съ обнаженный шеями онѣ громко хохотали и бранились, что должны были выжидать прохода "этихъ безконечныхъ каторжниковъ". Во время всей дороги изъ Парижа въ Гавръ имъ не дали ни куска хлѣба, ни стакана воды; а до выѣзда изъ Парижа имъ забыли выдать раціоны. Такимъ образомъ, они ничего не ѣли впродолженіи тридцати шести часовъ до нагрузки ихъ на фрегатъ Канаду.

Углубившись въ эти воспоминанія, Флоранъ безсознательно смотрѣлъ на освѣщенные часы св. Евстафія. Было около четырехъ часовъ; центральный рынокъ все еще спалъ, а г-жа Франсуа торговалась съ какой-то покупательницей. Передъ Флораномъ возставало это тяжелое прошедшее и онъ не могъ припомнить ни одного часа, когда-бы онъ былъ совершенно сытъ. Да, голодъ сковалъ его въ своихъ желѣзныхъ объятіяхъ; онъ исхудалъ, кожа висѣла на его костяхъ. А Парижъ онъ находилъ теперь во мракѣ такимъ-же сытымъ, жирнымъ, наполненнымъ всякою пищей, какъ и всегда; онъ возвратился въ него на ложѣ овощей и вокругъ него громоздилась всевозможная ѣда. Итакъ, веселая масляничная ночь продолжалась семь лѣтъ. По-прежнему на бульварахъ блестѣли огни, по-прежнему смѣялись веселыя женщины, по-прежнему Парижъ былъ жаднымъ, откормленнымъ городомъ, какимъ онъ его оставилъ въ памятную январьскую ночь. Ему казалось даже, что все это увеличилось, все процвѣло подъ колосальною сѣнью центральнаго рынка, чудовищное дыханіе котораго доносилось до него, еще полное отрыжкой вчерашней непереварившейся пищи.

Неожиданно надъ головою Флорана раздался звонъ большого колокола на павильонѣ плодовъ. Мѣрные удары колокола пробуждали къ жизни все, что дремало вокругъ. Возы продолжали прибывать и вдоль всей улицы Новаго Моста выгружали груды овощей, которыя занимали весь тротуаръ въ нѣсколько рядовъ. Въ узкихъ проходахъ между этими живописными выставками зелени теперь сталъ сновать пробудившійся народъ, останавливаясь на каждомъ шагу, разговаривая, торгуясь. Рѣшетка павильона овощей съ шумомъ открылась и торговки, въ бѣлыхъ чепцахъ и черныхъ подобранныхъ юбкахъ, стали закупать у огородниковъ свою дневную провизію. Между павильономъ и тротуаромъ теперь кипѣлъ человѣческій водоворотъ; носильщики съ громадными корзинами сновали взадъ и впередъ, шумъ, гамъ, крупныя слова раздавались со всѣхъ сторонъ.

Товаръ г-жи Франсуа быстро разбирался, и когда она продала послѣдніе пучки моркови, то съ радостью объявила Флорану, что можетъ ѣхать домой изъ этого проклятаго Парижа, который она считала до того презрѣннымъ, смѣшнымъ городомъ, что въ немъ нельзя было оставаться ни на минуту, иначе, какъ ночью. Но прежде чѣмъ уѣхать, добрая женщина стала разспрашивать Флорана, куда онъ пойдетъ, есть-ли у него родственники въ Парижѣ, не нуждается-ли онъ въ чемъ-либо и т. д. Флоранъ долго ей не отвѣчалъ, боясь этого непрошеннаго любопытства, такъ какъ голова его была полна исторіями о полицейскихъ сыщикахъ, и женщинахъ, хитро вывѣдывавшихъ тайны несчастныхъ и предававшихъ ихъ въ руки полиціи. Но г-жа Франсуа была на взглядъ честной женщиной; ея большое спокойное лицо, окаймленное пестрымъ платкомъ, и нѣжные, черные глаза сіяли добротой. Всо-же что-то удерживало Флорана и онъ съ безпокойной гордостью отказался отъ ею предложенной помощи. Его голосъ при этомъ звучалъ какъ-то рѣзко; ему было совѣстно взглянуть на нее, потому что онъ отказывался отъ нѣсколькихъ грошей, добровольно предлагаемыхъ, а за минуту передъ тѣмъ, когда она отвернулась, онъ поднялъ съ земли морковку и поспѣшно съѣлъ ее. Но, несмотря на всѣ его отказы и увѣренія, что онъ знаетъ куда идти, добрая женщина не хотѣла бросить среди чуждой ему толпы этого несчастнаго, подъ изнуреннымъ видомъ и изношенной одеждой котораго она подозрѣвала "образованнаго". Поэтому она съ радостью увидала въ толпѣ знакомаго ей молодого живописца, который иногда въ своихъ художественныхъ экскурсіяхъ посѣщалъ ея деревенскую хижину въ окрестностяхъ Парижа.

-- Здравствуйте, г. Клодъ! воскликнула она; -- когда-же вы къ намъ? А вотъ господинъ, пріѣхавшій издалека. Онъ совсѣмъ не узнаетъ вашего подлаго Парижа. Вы, можетъ быть, дадите ему хорошій совѣтъ. Мнѣ-же пора домой, прощайте.

И добрая женщина быстро удалилась, совершенно счастливая тѣмъ, что не оставила Флорана одного среди чуждой ему толпы.

Новый знакомецъ Флорана былъ худощавый молодой человѣкъ, съ большой головой, тонкимъ носомъ, маленькими быстрыми глазами и окладистой бородкой. На немъ была порыжѣвшая черная поярковая шляпа, широкое пальто, нѣкогда свѣтло-каштановаго цвѣта, но теперь сильно позеленѣвшее отъ дождя, короткіе панталоны, изъ-подъ которыхъ виднѣлись синіе чулки и толстые башмаки съ завязками. Онъ добродушно взглянулъ на Флорана и съ фамильярностью праздношатающаго, привыкшаго къ всевозможнымъ встрѣчамъ, сказалъ спокойно:

-- Я пойду съ вами. Куда вы идете?

Страхъ довѣриться незнакомому человѣку снова овладѣлъ Флораномъ, но одинъ вопросъ уже такъ давно его мучилъ, что онъ рискнулъ спросить не твердымъ голосомъ, какъ-бы опасаясь неудовлетворительнаго отвѣта:

-- А что, улица Пируэтъ еще существуетъ?

-- Конечно, отвѣчалъ Клодъ: -- она въ двухъ шагахъ отсюда.

И онъ насильно потащилъ за собою Флорана, несмотря на всѣ его отговорки. Достигнувъ улицы Пируэтъ, художникъ сталъ объяснять Флорану художественную красоту каждаго изъ старинныхъ домовъ и разсказывать, кто гдѣ жилъ и т. д. Флоранъ едва слушалъ его и съ нетерпѣніемъ шелъ впередъ. Наконецъ, онъ остановился, какъ вкопанный, передъ однимъ изъ домовъ, въ нижнемъ этажѣ котораго только что открывалась лавка вареныхъ овощей. Флоранъ устремилъ на окна и на вывѣску этой лавки отчаянный взглядъ человѣка, надъ головою котораго разразилось страшное несчастье. Его молодой товарищъ, однако, ничего не замѣчалъ и остановился, рѣзко воскликнувъ:

-- Куда-же вы идете?

-- Теперь никуда, отвѣчалъ Флоранъ.-- Пойдемте, куда хотите.

Клодъ снова овладѣлъ имъ и повелъ его обратно въ центральный рынокъ, гдѣ, по его словамъ, восходъ солнца, отражаясь на грудахъ зелени, представлялъ великолѣпную картину. По дорогѣ туда онъ встрѣтилъ какого-то знакомаго, который зазвалъ его и Флорана въ кабачекъ и угостилъ ихъ стаканомъ пунша. Флоранъ съ жадностью выпилъ горячій напитокъ, который, однакожь, въ его пустомъ желудкѣ превратился какъ-бы въ растопленный свинецъ. Достигнувъ рынка, они углубились въ одну изъ крытыхъ улицъ между павильономъ рыбнымъ и птичьимъ. Уже разсвѣтало; гулъ, стоявшій надъ рынкомъ, все болѣе и болѣе усиливался, прерываясь лишь по-временамъ звономъ колокола на отдаленныхъ павильонахъ. Флоранъ съ любопытствомъ смотрѣлъ на высокую крышу, внутренняя рѣзьба которой ярко блестѣла среди черныхъ свинцовыхъ переплетовъ. Выйдя на главную центральную улицу, онъ вообразилъ себя въ большомъ, чудномъ городѣ, который вдругъ въ дождливый день, по капризу волшебника, накрытъ крышей со всѣми его улицами, площадями, домами, предмѣстьями. Мракъ, еще гнѣздившійся въ углубленіяхъ крыши, умножалъ до безконечности лѣсъ столбовъ, расширялъ тонкія стрѣлки сводовъ, увеличивалъ легкія галереи, висѣвшія на колонахъ; вообще надъ этимъ страннымъ городомъ возвышалась во мракѣ какая-то чудовищная металическая растительность, безконечныя вѣтви которой, переплетаясь, расходились во всѣ стороны. Нѣкоторыя улицы спали еще непробуднымъ сномъ за запертыми рѣшетками. Маленькія лавки павильоновъ съ живностью и масломъ безмолвно виднѣлись въ пустынныхъ галереяхъ, слабо освѣщенныхъ газовыми рожками. Павильонъ морской рыбы только что открылся и въ немъ не было прохода отъ большихъ телѣгъ съ безчисленными корзинами и сѣрыми мокрыми мѣшками, въ которыхъ ежедневно доставляются по желѣзнымъ дорогамъ всѣ богатства океана. Чтобы спастись отъ этого наплыва возовъ, Флоранъ со своимъ новымъ пріятелемъ бросился въ сторону и попалъ между колесами громадныхъ желтыхъ повозокъ съ цвѣтными фонарями, запряженныхъ четверкою; здоровенные носильщики вынимали изъ нихъ ящики яицъ и корзинки съ масломъ я сыромъ, и носили ихъ въ павильонъ, гдѣ чиновники при свѣтѣ еще газа записывали всѣ товары въ большія книги. Высвободясь изъ этого хаоса, молодые люди очутились среди благоухающей атмосферы цвѣточнаго ряда. Тутъ продавались только что срѣзанные цвѣты, и повсюду на право, на лѣво, впереди, сзади виднѣлись громадныя четырехугольныя корзины съ розами, фіалками, георгинами, маргаритками, прелестные, радужные цвѣта которыхъ еще рельефнѣе выдавались при мерцающемъ свѣтѣ зажженныхъ тамъ и сямъ свѣчей. Далѣе, въ тѣхъ-же крытыхъ улицахъ, женщины продавали горячій супъ и кофе. Флоранъ съ завистью отвертывался отъ этой соблазнительной картины, а Клодъ, стягивая красный ремень, которымъ онъ былъ подпоясанъ подъ пальто, съ насмѣшкой сказалъ въ полголоса:

-- Странное дѣло, вы, вѣроятно, это замѣтили. Всегда найдешь человѣка, который угоститъ васъ виномъ, но никогда не набѣжитъ дуракъ, который заплатилъ-бы за вашъ завтракъ.

Впрочемъ, юный живописецъ смотрѣлъ болѣе съ художественной точки зрѣнія на громадные запасы всевозможной пищи, стекающіеся каждое утро въ центральный рынокъ. Онъ цѣлыя ночи проводилъ въ этихъ улицахъ и переулкахъ, мечтая о великолѣпной картинѣ, которую можно было создать изъ всѣхъ этихъ роскошныхъ сокровищъ овощей, плодовъ, рыбы и мяса. Онъ и теперь не переставалъ восхищаться переливами цвѣтовъ и прелестью, оттѣнковъ, поражавшими его на каждомъ шагу. Флорану казалось, что Клодъ въ своемъ художественномъ восторгъ забываетъ, что всѣ эти живописные предметы служатъ для пищи; но Клодъ вдругъ рѣзко воскликнулъ:

-- Къ тому-же я здѣсь завтракаю, хоть глазами; это лучше, чѣмъ ничего. Иногда, забывъ наканунѣ пообѣдать, я на другое утро спѣшу сюда и мои прелестныя овощи кажутся мнѣ лучше, чѣмъ когда-нибудь.

Разговаривая такимъ образомъ, Клодъ ускорилъ шагъ и привелъ своего товарища обратно къ церкви св. Евстафія. Тутъ Флоранъ сѣлъ на скамейку, совершенно изнемогая отъ усталости и голода. Воздухъ становился свѣжѣе. Сѣроватое небо освѣщалосьна востокѣ розовыми полосами и зарождавшееся утро распространяло такое нѣжное благоуханіе, что Флоранъ подумалъ, не перенесенъ-ли онъ волшебствомъ въ деревню среди полей и луговъ. Но Клодъ молча указалъ ему на сосѣдній рядъ ароматическихъ травъ, заваленный грудами тмина, чесноку, шарлотъ, лаванды и большихъ лавровыхъ вѣтокъ, сильный запахъ которыхъ царилъ надъ всѣми другими. Освѣщенный циферблатъ башенныхъ часовъ св. Евстафія медленно блѣднѣлъ и исчезалъ изъ вида, какъ пламя свѣчи, поглощенное лучами утренняго солнца. Въ сосѣднихъ кабачкахъ газовые рожки гасли одинъ за другимъ, какъ звѣзды передъ пурпурнымъ разсвѣтомъ. Флоранъ съ изумленіемъ смотрѣлъ на громадныя зданія центральнаго рынка, которыя теперь выступали изъ мрака, полускрывавшаго до сихъ поръ ихъ безконечныя, прозрачныя линіи. Эти зданія принимали опредѣленную, твердую форму; сѣро-зеленоватаго цвѣта, съ чудовищныя и столбами и безпредѣльными крышами они казались еще колосальнѣс. Ихъ правильная, однообразная геометрическая масса, рельефно выступая при дневномъ свѣтѣ, походила теперь на какую-то гигантскую, современную машину, чудовищную, неизмѣримую, на какой-то громадный паровикъ, переваривавшій пищу цѣлаго народа, на колосальное брюхо изъ стекла, дерева и метала, поражающее своей чудовищной красотою и могучей силой своего механическаго двигателя, дѣйствующаго на всѣхъ парахъ при одуряющемъ шумѣ колесъ и поршней.

Но Клодъ отвлекъ вниманіе Флорана отъ рынка; вскочивъ на скамью, онъ съ энтузіазмомъ показалъ ему на великолѣпную картину восхожденія солнца на морѣ зелени. Это дѣйствительно было море, простиравшееся отъ площадки св. Евстафія до Рыночной улицы, между двумя группами павильоновъ. День медленно пробуждался, окрашивая все блѣднымъ сѣроватымъ свѣтомъ. Зеленыя волны наполнявшаго мостовую и тротуары моря овощей принимали самые нѣжные оттѣнки: мягко-фіолетовый, молочно-розовый, желтовато-зеленый; а по мѣрѣ того, какъ на небѣ загоралась пурпурная заря, зелень пробуждалась и рельефно выступала изъ однообразной, сумрачной тѣни, еще устилавшей землю. Салатъ, латукъ, цикорій, тучные и маслянистые отъ навоза, выставляли свои блестящія сердцевины, шпинатъ, щавель, артишоки, бобы, горохъ, римскій салатъ, перехваченный соломенками, блестѣли всѣми оттѣнками зеленаго цвѣта отъ яркаго стручка, до блѣдной зелени сельдерея и порея. Но рѣзче всего били въ глаза кровавыя пятна моркови и непорочно-бѣлыя пятна рѣпы. Въ концѣ Рыночной улицы поднимались горы громадныхъ кочней бѣлой капусты, крѣпкихъ, какъ свинцовое ядро;-- кудрявой съ ея большими словно бронзовыми листьями;-- красной, которая горѣла пурпуромъ подъ лучами восходящаго солнца. На другомъ концѣ, на площадкѣ св. Евстафія возвышалась цѣлая баррикада оранжевыхъ тыквъ, самодовольно выставлявшихъ свое громадное чрево. Между всемъ этимъ разнообразіемъ цвѣтовъ и ихъ оттѣнковъ блестѣли тамъ и сямъ кроваво-красные томаты, желтоватые огурцы, лиловыя демьянки; траурные-же ряды черной рѣдьки представляли послѣднія пятна мрака, среди веселаго блеска рождающагося дня.

Внѣ себя отъ восторга, Клодъ хлопалъ въ ладоши. Онъ находилъ "эти подлыя овощи чудовищными, безумными, величественными"; онъ утверждалъ, что "онѣ не были мертвы, а, сорванныя наканунѣ, онѣ ждали завтрашняго солнца, чтобы сказать ему послѣднее прости на тротуарахъ рынка". Онъ видѣлъ, какъ онѣ жили и открывали свои листья, словно еще находились на своемъ мирномъ, тепломъ, навозномъ ложѣ. Онъ увѣрялъ, что слышитъ тутъ предсмертный колоколецъ всѣхъ окрестныхъ огородовъ. Между тѣмъ толпа, наполнявшая узкіе проходы между грудами зелени, все увеличивалась; бѣлые чепцы, черныя кофты и синія блузы кишѣли повсюду. Большія корзины носильщиковъ высились надъ головами всѣхъ. Мелочныя торговки и овощники покупали, торопились. Вокругъ горъ капусты виднѣлись отставные солдаты и монахини, а повара общественныхъ школъ стойко торговались изъ за каждаго гроша, разсчитывая на хорошую поживу. Безконечные ряды возовъ продолжали тянуться и масса выгружаемой зелени все росла и росла.

-- Какъ прекрасно! какъ великолѣпно! воскликнулъ Клодъ въ восторгъ.

Флоранъ ощущалъ невыразимыя страданія. Ему казалось, что его подвергали какому-то чудовищному, сверхъ-естестненному искушенію. Онъ отвернулся отъ этой соблазнительной картины и сталъ смотрѣть на церковь св. Евстафія, рельефно выдававшуюся на голубомъ небѣ, на сосѣднія улицы, въ которыхъ открывались всевозможныя лавки. Клодъ продолжалъ болтать, развивая свою художественную теорію; но вдругъ онъ увидалъ въ толпѣ какого-то знакомаго и бросился къ нему, на-лету простившись съ Флораномъ и объявивъ ему свой адресъ.

Флоранъ остался одинъ, онъ обрадовался своему уединенію, такъ какъ съ того времени, какъ г-жа Франсуа подобрала его на Пельиской алеѣ, онъ находился въ какомъ-то безсознательномъ, полусонномъ состояніи и хотѣлъ теперь освободиться отъ терзавшаго его кошмара гигантскихъ запасовъ пищи. Онъ старался теперь обдумать, гдѣ онъ и что ему слѣдовало дѣлать. Но голова его была такъ пуста, что онъ только вполнѣ ясно созналъ пробудившійся въ немъ страхъ полицейскихъ сержантовъ, которые при дневномъ свѣтѣ подозрительно смотрѣли на его странную, изношенную одежду. Имъ овладѣла теперь одна мысль удалиться поскорѣе съ этого чудовищнаго рынка; онъ всталъ и поспѣшно пошелъ по первой представившейся ему улицѣ. Но черезъ нѣсколько шаговъ груды картофеля заставили его вернуться; онъ повернулъ въ другую улицу, потомъ въ третью, въ четвертую, и вездѣ наплывъ зелени и нескончаемые ряды телѣгъ, преграждали ему дорогу. Тогда онъ пересталъ бороться съ настигавшимъ его приливомъ и медленно возвратился на шумный, многолюдный рынокъ, казавшійся ему гигантскими челюстями, которыя жевали пищу для двухъ милліоновъ жителей Парижа. Онъ еще ночью замѣтилъ, что нѣкоторыя изъ крытыхъ улицъ были пустынны и теперь направился туда, надѣясь скрыться въ какомъ-нибудь закоулкѣ. Но жизнь уже проснулась вездѣ; изъ громадныхъ телѣгъ выгружали большія клѣтки съ живою птицей, корзины съ битой живностью, уложенной правильными рядами цѣлыхъ телятъ, спеленатыхъ, какъ дѣти, барановъ, всевозможныя части быковъ. Мясники въ длинныхъ, бѣлыхъ передникахъ вѣсили мясо, ставили на него клейма и вѣшали на рѣшетку павильона, гдѣ были чиновники. Въ сосѣднемъ ряду виднѣлись блѣдныя телячьи головы и ножки, кровавыя печенки, фіолетовыя почки, до чиста вымытыя кишки и мозги, осторожно выложенные въ плоскія корзинки. Ѣдкій запахъ мясного ряда привелъ Флорана въ какую-то неистовую ярость. Онъ поспѣшно вышелъ изъ крытой улицы рынка и снова вернулся на тротуаръ площадки св. Евстафія.

Смертельная агонія овладѣла имъ; онъ дрожалъ всѣмъ тѣломъ отъ утренняго свѣжаго воздуха; онъ боялся упасть на каждомъ шагу, а вблизи не было скамейки. Голова у него кружилась, въ глазахъ потемнѣло, онъ прислонился къ дереву. Сырая морковь, которую онъ проглотилъ почти цѣликомъ, производила судорожную рѣзь въ животѣ, а отъ стакана пунша онъ опьянѣлъ. Нищета, усталость и голодъ приводили его въ совершенное одурѣніе. Въ груди его горѣлъ какой-то все пожирающій огонь; улица, толпа, все вертѣлось въ его глазахъ. Страданія его были такъ нестерпимы, что онъ продолжалъ идти, надѣясь движеніемъ ихъ нѣсколько утолить. Снова вошелъ онъ въ ряды овощей и заблудился среди лабиринта узкихъ переулковъ и проходовъ. Тысячи преградъ встрѣчали его на каждомъ шагу; онъ сталкивался съ носильщиками и торговками, скользилъ по густому слою шелухи и листьевъ, устилавшихъ землю. Наконецъ, онъ остановился и предалъ себя водовороту толпы; его толкали то въ ту, то въ другую сторону, надъ его головою разражалась гроза брани и ругательствъ; онъ былъ теперь просто вещью, которую влекло не извѣстно куда бурное теченіе. Имъ овладѣло отчаяніе. Онъ чувствовалъ, что способенъ теперь на все, на всякую подлость. Онъ готовъ былъ просить милостыню. Онъ проклиналъ свою гордость, которая заставила его отказаться отъ помощи г-жи Франсуа, и особенно глупый страхъ, не дозволившій ему распросить Клода о томъ, чего онъ искалъ въ улицѣ Пируэтъ. Теперь онъ былъ одинъ и могъ каждую минуту околѣть съ голоду, какъ собака.

Въ послѣдній разъ онъ поднялъ глаза и посмотрѣлъ на рынокъ. Всѣ павильоны, залитые свѣтомъ, были полны жизни, шума, гама. По временамъ еще раздавался звонъ колокола, объявляя открытіе того или другого ряда. Со всѣхъ сторонъ слышались крики аукціонистовъ, походившіе на рѣзкія поты флейты среди акомпанимента контр-басовъ. Солнце до того свѣтило и жгло, что не замѣтны уже были нѣжные оттѣнки цвѣтовъ, какъ на зарѣ. Сердцевины латука лучезарно сверкали; морковь казалась окровавленной, рѣпа была какъ-бы раскалена до бѣла. Флоранъ отвернулся; по улицѣ тянулись безчисленные ряды возовъ. Море все еще прибывало. Сначала оно доходило до его щиколодокъ, потомъ до пояса, теперь-же каждую минуту угрожало покрыть голову. Ослѣпленный, подавленный, преслѣдуемый ежеминутно прибывающими волнами чудовищнаго моря пищи, онъ сталъ просить пощады; его терзало безумное сознаніе, что ему придется, можетъ быть, умереть съ голода среди сытаго, откормленнаго Парижа, среди торжественнаго пробужденія центральнаго рынка. Горячія слезы выступили на его глазахъ.

Въ эту минуту въ нѣсколькихъ шагахъ отъ Флорана прошелъ человѣкъ небольшого роста, полный, съ коротко обстриженными сѣдыми волосами и веселымъ добродушнымъ лицомъ; въ рукахъ онъ несъ два большихъ гуся, головы которыхъ болтались во всѣ стороны. Флоранъ съ какою-то дикою радостью бросился за нимъ и, ударивъ по плечу, произнесъ:

-- Гаваръ!

Прохожій поднялъ голову и съ удивленіемъ посмотрѣлъ на длинную, сухощавую фигуру, которую онъ никакъ не могъ признать. Но черезъ минуту онъ воскликнулъ:

-- Вы! Вы! Неужели это вы?

Послѣ первыхъ привѣтствій Гаваръ объяснилъ Флорану, что его братъ Кеню переѣхалъ изъ улицы Пируэтъ и открылъ колбасную лавку въ двухъ шагахъ оттуда, въ улицѣ Римбюто. Съ этими словами онъ потащилъ Флорана въ сосѣднюю улицу и, пройдя не болѣе двадцати шаговъ, указалъ ему на большую колбасную лавку, ярко сіявшую подъ лучами утренняго солнца. Эта лавка тѣшила взглядъ. Она блестѣла, она какъ-бы смѣялась и всевозможные яркіе цвѣта переливались въ радугу среди ея бѣлой мраморной отдѣлки. На вывѣскѣ красовалось золотыми буквами, въ рамкѣ изъ листьевъ и вѣтвей, имя Кеню Граделя. На обѣихъ половинкахъ двери виднѣлись такія-же вывѣски, представлявшія розовыхъ откормленныхъ амуровъ, игравшихъ среди гирляндъ изъ сосисекъ, свиныхъ котлетъ и т. д. Въ окнахъ на мягкомъ ложѣ изъ обрѣзковъ голубой бумаги и листьевъ папоротника красовалась художественная выставка хорошихъ, жирныхъ, вкусныхъ вещей. Внизу, у самаго стекла, тянулся рядъ стклянокъ съ трюфелями, банокъ съ горчицею, коробокъ съ сардинками; немного выше виднѣлись маленькіе окорочка безъ костей, въ зеленыхъ папильоткахъ, а потомъ на большихъ и маленькихъ блюдахъ были разставлены: красные, словно лакированные копченые языки, блѣдныя свиныя ножки, черныя кровяныя колбасы, свернутыя на подобіе ужей, большія, начиненныя мясомъ колбасы, всевозможные горячіе пироги, съ ярлычками, на которыхъ значились ихъ названія, громадные окорока, различныя мяса подъ прозрачнымъ галантиромъ и т. д. Въ углахъ небрежно гнѣздились кружки всевозможныхъ сыровъ и жестянки съ маринованными рыбами. Надо всѣми этими художественными узорами опускались съ зубчатой легкой перекладинки ожерелья изъ сосисекъ и колбасъ, рельефно выдававшихся на бѣломъ кружевномъ фонѣ развѣшенныхъ сзади тонкихъ слоенъ бараньяго жира. Наконецъ, на самой верхней ступени этого храма брюха, между двумя букетами шпажника, спокойно плавали двѣ красныя рыбки въ красивомъ четыреугольномъ акваріумѣ.

Эта веселая, жирная картина поразила Флорана; онъ задрожалъ всѣмъ тѣломъ, особливо когда замѣтилъ на порогѣ лавки женщину, залитую яркими лучами солнца. Ея присутствіе придавало всей этой обстановкѣ окончательный, прочный видъ мирнаго блаженства. Это была великолѣпная женщина, занимавшая своей роскошной фигурой почти всю дверь, но не слишкомъ толстая, во всемъ блескѣ своей почти тридцати-лѣтней красоты. Она только-что проснулась, но уже ея волосы были тщательно приглажены и ярко блестѣли, какъ будто налакированные. Ея тѣло отличалось прозрачной бѣлизной, тѣмъ молочно-розовымъ оттѣнкомъ, который составляетъ отличительный признакъ людей, живущихъ среди сырого мяса и сала. Она была спокойна, тиха, неподвижна; глаза ея были мягки, добродушны, губы сжаты. Ея бѣлый, накрахмаленный воротничекъ крѣпко охватывавшій ея горло, бѣлые рукава, доходившіе до локтей, и длинный, бѣлый передникъ, опускавшійся до самаго пола, выказывали только слегка ея круглыя, широкія плечи, ея мощныя руки и полную, туго стянутую корсетомъ грудь, которая, однако, была такъ спокойна, такъ невозмутима, что по возбуждала никакой плотской мысли, а походила скорѣе на хорошенькое брюшко. Наводненная солнечными лучами, сіяя своими блестящими волосами, накрахмаленнымъ бѣльемъ и молочно-розовымъ тѣломъ, въ которомъ словно отражались нѣжныя розовыя тѣни окорока и прозрачная бѣлизна сала, она съ блаженнымъ, неподвижнымъ спокойствіемъ брала свою обычную душь утренняго свѣта и съ доброй улыбкой привѣтствовала разстилавшійся передъ нею гигантскій рынокъ.

-- Это жена вашего брата, ваша сестра Лиза, сказалъ Гаваръ на ухо Флорану.

Черезъ минуту оба брата были въ объятіяхъ другъ друга. Лиза спокойно присутствовала при дѣтскихъ изъявленіяхъ радости своего мужа, который обожалъ брата и считалъ его давно умершимъ.

-- О! бѣдный другъ мой! произнесъ онъ, наконецъ, успокоившись немного и замѣтивъ исхудалую, нищенскую фигуру Флорана,-- ты не похорошѣлъ... А вотъ я, видишь, все жирѣю!

Дѣйствительно, онъ былъ очень толстъ, слишкомъ толстъ, для тридцати лѣтъ. Его круглая фигура совершенно расплывалась подъ бѣлоснѣжнымъ бѣльемъ и такимъ-же передникомъ, которые, казалось, пеленали его, какъ чудовищнаго младенца. Его чисто выбритое лицо отъ излишняго жира какъ-бы удлинилось и походило на морду свиньи, съ мясомъ которой онъ возился съ утра до ночи. Флоранъ едва узналъ его и молча, съ изумленіемъ смотрѣлъ то на него, то на красавицу Лизу, то на хорошенькую сдобную, пяти-лѣтнюю дочь ихъ Полину. Всѣ они сіяли здоровьемъ; они были блестящи, великолѣпны, почти четыреугольны, они смотрѣли на него съ тѣмъ смутнымъ, безпокойнымъ удивленіемъ, которое ощущаютъ толстые люди, при видѣ худощавыхъ. Даже большая жирная желтая кошка, которую маленькая Полина крѣпко сжимала въ своихъ объятіяхъ, боясь, чтобъ ее не стащилъ нищенски-одѣтый господинъ, смотрѣла на него недовѣрчиво.

-- Ты подождешь завтрака, по правда-ли? сказалъ Кеню; -- мы ѣдимъ очень рано, въ десять часовъ.

Флоранъ чувствовалъ вокругъ себя-соблазнительный запахъ кухни; онъ вспомнилъ страшную ночь, свой въѣздъ въ Парижъ на возу съ овощами, мучительную агонію среди колосальныхъ запасовъ пищи въ центральномъ рынкѣ и сказалъ вполголоса, съ мягкой улыбкой:

-- Нѣтъ, знаешь, я голоденъ.

II.

Флоранъ и Кеню были не родные братья, но самая горячая, пламенная любовь соединяла ихъ. По смерти отца Флорана, его мать вышла за-мужъ за Кеню, служившаго въ одной изъ провинціальныхъ префектуръ; но вскорѣ и второй мужъ послѣдовалъ въ могилу за первымъ, оставивъ бѣдной женщинѣ одного ребенка. Старшій изъ дѣтей, блѣдный, худощавый мальчикъ, сосредочивалъ на себѣ всю ея любовь и она отказывала себѣ во всемъ, чтобы дать хорошее воспитаніе своему дорогому дѣтищу, которое отличными успѣхами въ школѣ вполнѣ вознаграждало ее за всѣ заботы. Но когда онъ поступилъ въ Парижскую Школу Права, расходы до того увеличились, что, не довольствуясь скудной прибылью отъ продажи лентъ въ содержимой ею маленькой лавочкѣ, она должна была приняться за самыя тяжелыя работы, которыя совершенно изнурили ее и вскорѣ довели до преждевременной смерти. Эта печальная вѣсть, какъ громомъ, поразила молодого человѣка; онъ остался теперь безъ всякихъ средствъ и еще на его рукахъ былъ двѣнадцатилѣтній братъ, полный, здоровенный мальчикъ, почти заброшенный матерью, неимѣвшей возможности воспитывать двухъ дѣтей и считавшей его ни на что неспособнымъ. Флоранъ, не задумавшись ни на минуту, взялъ его въ Парижъ и сталъ для него самымъ нѣжнымъ отцомъ. Конечно, ему пришлось бросить университетскія занятія и существовать уроками. Сначала онъ старался по вечерамъ учить кое-чему маленькаго Кеню, но, привыкшій къ свободной уличной жизни, мальчикъ плакалъ и къ тому-же не выказывалъ никакихъ способностей, поэтому Флоранъ предоставилъ ему рости, какъ лѣнивой, толстой, провинціальной красавицѣ. Года шли за годами и Флоранъ, наслѣдовавъ отъ матери самоотверженіе, окружалъ по-прежнему нѣжными попеченіями своего полнаго, краснощекаго любимца, едва знавшаго грамотѣ въ восемнадцать лѣтъ; онъ даже не допускалъ его до тяжелой работы въ домашнемъ хозяйствѣ и самъ ходилъ на рынокъ и готовилъ кушанье. Однако, пришло время, когда онъ сталъ задумываться о будущей судьбѣ ихъ обоихъ и рѣшился, во что-бы то ни стало, возобновить свои университетскія занятія и окончить курсъ. Впродолженіи нѣкотораго времени, цѣною неимовѣрныхъ усилій, ему удалось соединить занятія по лекціямъ съ уроками, дававшими ему средства къ жизни, и онъ былъ совершенно счастливъ; но внезапная болѣзнь, продержавшая его нѣсколько недѣль въ постелѣ, произвела такой дефицитъ въ бюджетѣ, что ему пришлось совершенно отказаться отъ любимой мечты кончить свое образованіе. Онъ поступилъ учителемъ въ одинъ частный пансіонъ и снова совершенно предался своему дѣтищу.

Однако, болѣзнь Флорана заставила призадуматься и легкомысленнаго, толстаго Кеню. Въ одно прекрасное утро онъ объявилъ, что хочетъ работать и снискивать себѣ хусокъ хлѣба. Флоранъ былъ тронутъ такой благородной рѣшимостью и сталъ искать подходящаго для брата занятія. Но долго всѣ попытки были напрасны; Кеню чувствовалъ расположеніе то къ одному ремеслу, то къ другому и впродолженіи двухъ лѣтъ перемѣнилъ ихъ до. десяти, не остановившись ни на одномъ и только причиняя Флорану еще большія издержки постоянной перемѣной мѣстъ. Наконецъ, онъ не на шутку пристрастился къ поварскому искуству, благодаря сосѣдству съѣстной лавки, содержатель которой, Гаваръ, принялъ большое участіе въ обоихъ братьяхъ и дозволялъ Кеню проводить все свободное время на его кухнѣ. Познавъ, такимъ образомъ, свое призваніе, юноша поступилъ ученикомъ въ одинъ изъ большихъ парижскихъ ресторановъ. Съ тѣхъ поръ жизнь обоихъ братьевъ потекла мирно и Флоранъ считалъ это время самымъ счастливымъ въ своей жизни. Онъ вкушалъ тогда всю горькую радость самопожертвованія. Дома онъ окруженъ былъ любовью и ласками Кеню, который съ каждымъ днемъ становился все толще и веселѣе; но за-то его внѣшняя жизнь, постоянныя униженія въ школѣ, насмѣшки учениковъ и непріятныя столкновенія терзали его невыразимо. Заглохшее было самолюбіе по-временамъ точило его и много потребовалось времени, чтобъ онъ помирился съ своимъ положеніемъ человѣка некрасиваго, посредственнаго, бѣднаго. Боясь сдѣлаться злобнымъ ненавистникомъ людей, онъ сталъ поклоняться идеаламъ и сдѣлался республиканцемъ; но идеаловъ истины и справедливости онъ не находилъ ни въ жизни, ни въ книгахъ, которыя говорили ему только о кровавыхъ возстаніяхъ и возбуждали его самолюбіе. Тогда онъ самъ создалъ себѣ въ мечтахъ ту мирную, блаженную республику, которая, по его мнѣнію, могла сдѣлать счастливымъ какъ его, такъ и весь міръ. Онъ ничего не читалъ, кромѣ школьныхъ руководствъ, и постоянно обдумывалъ тѣ нравственныя мѣры и человѣчные законы, которые превратили-бы страждущихъ, угнетенныхъ людей въ свободныхъ, счастливыхъ гражданъ. Іюньскіе дни, залившіе кровью Парижъ, наполнили грустью его сердце и онъ сталъ ходить по клубамъ, требуя, чтобы эти потоки крови были сняты "братственнымъ поцѣлуемъ всѣхъ республиканцевъ земного шара". Онъ сдѣлался пламеннымъ ораторомъ, докторомъ, полнымъ любви и сочувствія ко всему человѣчеству. Декабрьскіе дни пробудили его отъ идеальныхъ мечтаній о всемірномъ братствѣ; безоружный, онъ дозволилъ себя схватить, какъ агнца, а съ нимъ поступили, какъ съ волкомъ.

Арестъ и ссылка брата привели въ отчаяніе Кеню, которому тогда было двадцать два года; но долго горевать не было свойственно его характеру и онъ скоро утѣшился, особливо, когда его дядя Градель, богатый колбасникъ въ улицѣ Пируэтъ, взялъ его къ себѣ. Этотъ грубый, скупой старикъ прежде постоянно отвертывался отъ своихъ племянниковъ, боясь ихъ просьбъ о помощи, и если теперь онъ выказалъ сочувствіе къ Кеню, то не столько изъ любви или сожалѣнія, сколько изъ личнаго интереса, такъ какъ онъ нуждался въ помощникѣ, а Кеню былъ хорошій поваръ. Вскорѣ обучившись своему новому ремеслу, молодой человѣкъ зажилъ совершенно счастливо, несмотря на грубое обращеніе съ нимъ дяди. Онъ привыкъ, живя съ Флораномъ, ни о чемъ не думать и ходить на помочахъ, поэтому охотно подчинялся чужому вліянію. Такъ прошло около года, когда неожиданно Градель умеръ отъ удара и Кеню наслѣдовалъ 85,000 франковъ, которые найдены были въ ледникѣ, гдѣ старый скряга ихъ спряталъ въ кадкѣ съ солью. Этой драгоцѣнной находкой онъ былъ обязанъ ловкой, смѣтливой Лизѣ, стоявшей за прилавкомъ въ колбасной Граделя. Эта красивая, молодая дѣвушка, несмотря на свое положеніе служанки, управляла всѣмъ въ домѣ, начиная отъ старика и до Кеню, который изрѣзалъ-бы себя въ куски ради одной ея улыбки. Поэтому неудивительно, что, сдѣлавшись неожиданно хозяиномъ и богатымъ человѣкомъ, онъ тотчасъ женился на Лизѣ. Ихъ семейная жизнь потекла мирно, спокойно; жена вела всѣ дѣла, держала все въ порядкѣ, а мужъ работалъ на кухнѣ, поощряемый время отъ времени ея очаровательными улыбками, и чувствовалъ себя совершенно счастливымъ.

Лиза была старшая дочь старика Маккара изъ Пласана, и хотя она сама не сознавала, но въ ней громко говорила семейная кровь; она была истая представительница Маккаровъ съ ихъ неутомимой жаждой земныхъ благъ. Но она была благоразумная, аккуратная строго логичная Маккаръ; она поняла, что лучшее средство достигнуть благоденствія -- самому подготовить себѣ мягкое ложе, на которомъ и вкусить всѣ прелести блаженнаго сна. Поэтому, по ея словамъ всѣ должны работать, чтобы ѣсть, счастіе каждаго зависитъ отъ него самого, все зло происходитъ отъ лѣни, и если на свѣтѣ существуютъ несчастные, то, конечно, они этимъ обязаны своему тунеядству. Съ дѣтства она практически примѣняла эти принципы, и шести-лѣтнимъ ребенкомъ соглашалась сидѣть смирно на стулѣ впродолженіи цѣлаго дня, чтобы только получить вечеромъ сладкій пирожокъ. Дальнѣйшая ея жизнь какъ до замужества, такъ и послѣ была блестящимъ доказательствомъ практичности ея скромной, благоразумной теоріи. Впрочемъ, сдѣлавшись полной хозяйкой, она выказала нѣкотораго рода самолюбіе, подкрѣпленное правильнымъ сознаніемъ потребностей новой торговли, и уговорила Кеню перенести свою колбасную изъ стараго, мрачнаго помѣщенія въ блестящій магазинъ въ улицѣ Рамбюта, противъ самого центральнаго рынка. Убранство этого магазина по всѣмъ требованіямъ современной моды, громадныя зеркала, мраморныя стѣны, повсюду золото и художественная рѣзьба, стоило около 30,000 франковъ, но дѣла на новомъ мѣстѣ пошли такъ успѣшно, что Кеню, неохотно согласившійся на такіе расходы, сталъ смотрѣть на свою жену съ еще большимъ уваженіемъ. Черезъ пять лѣтъ у нихъ было уже отложено около 80,000 франковъ процентными билетами. При этомъ Лиза объясняла, что они не были честолюбивы и не стремились къ слишкомъ быстрому обогащенію, ибо иначе она всегда съумѣла-бы нажить мужу торговыми спекуляціями сотни тысячъ. Они были еще молоды, имѣли много времени передъ собою и не любили спѣшной, грязной работы; они предпочитали работать спокойно, не худѣя отъ заботъ, какъ честные люди, желающіе жить припѣваючи.

-- У меня есть двоюродный братецъ въ Парижѣ, говаривала иногда Лиза, въ минуты откровенности:-- я съ нимъ не видаюсь, наши семейства въ ссорѣ. Онъ перемѣнилъ имя, и теперь называется Саккаръ. Говорятъ, что онъ наживаетъ милліоны, но онъ вѣчно кипятится, вѣчно поглощенъ дьявольскими заботами. Это не жизнь. Онъ, конечно, послѣ цѣлаго дня треволненій не можетъ обѣдать спокойно. Мы, по крайней мѣрѣ, не имѣемъ заботъ и ѣдимъ спокойно. Деньги можно любить только, какъ средство къ жизни, ибо естественно желать благосостоянія. Но наживать для наживы и терпѣть болѣе непріятностей, чѣмъ будущее обѣщаетъ удовольствія,-- я рѣшительно не понимаю; ужь лучше тогда сидѣть сложа руки. Къ тому-же я не вѣрю милліонамъ братца. Я его вижу иногда издали въ каретѣ; онъ такой желтый, мрачный. Человѣкъ, наживающій столько денегъ, не можетъ имѣть такого цвѣта лица. Впрочемъ, это его дѣло... Мы-же предпочитаемъ наживать копейки, но пользоваться ими.

Дѣйствительно, деньги шли имъ въ прокъ. Кеню, Лиза и ихъ маленькая дочь Полина били въ глаза своимъ цвѣтущимъ, откормленнымъ, лоснящимся видомъ, представляли блестящее зрѣлище. Все въ домѣ и въ лавкѣ шло спокойно, благополучно, подъ руководствомъ Лизы, которая старательно устраняла всѣ причины безпокойства или заботъ. Это былъ мирный уголокъ благоразумнаго, спокойнаго счастья, блестящій питомникъ, въ которомъ откармливались отецъ, мать и дочь.

Въ такой-то тучной, блаженной средѣ очутился въ одинъ прекрасный, сентябрьскій день изгнанникъ Флоранъ. Кеню горячо любилъ брата и мысль объ его вѣроятной смерти, такъ какъ уже нѣсколько лѣтъ онъ не имѣлъ никакихъ о немъ извѣстій, нарушала по временамъ его безоблачное счастіе. Поэтому легко себѣ представить его радость при неожиданномъ свиданіи. Окруженный любовью брата, любезнымъ вниманіемъ Лизы и полнымъ довольствомъ, Флоранъ вскорѣ оправился отъ изнуренія и усталости. Въ первый-же день Лиза представила ему всѣ счеты по наслѣдству дяди Граделя и требовала немедленнаго раздѣла, по которому на его долю приходилось 50,555 фр. Тронутой такой честностью, которая въ этой аккуратной хозяйкѣ казалась совершенно естественной, Флоранъ объявилъ, что онъ ни въ чемъ не нуждается и что наслѣдство послѣ дяди принадлежитъ тѣмъ, которые за нимъ ухаживали. Когда-же Лиза стала настаивать, то онъ сказалъ шутя, что оставляетъ деньги въ ихъ торговомъ дѣлѣ и будетъ жить на ихъ счетъ до пріисканія себѣ мѣста. Кеню очень обрадовался такому обороту дѣла, ибо безкорыстіе жены его нѣсколько поразило и даже испугало. Но она произнесла, качая головою:

-- Напрасно вы это дѣлаете. Впрочемъ, какъ вамъ угодно, я исполнила свой долгъ. Къ тому-же я не была-бы покойна, если-бы не представила вамъ счетовъ. Дурныя мысли меня слишкомъ тревожатъ.

Такимъ образомъ, Флоранъ поселился въ колбасной; ему отвели комнату въ верхнемъ этажѣ, гдѣ прежде жила служанка, и его одѣли за ново, но въ такую-же черную пару, ибо онъ ни за что не хотѣлъ пестрой одежды. Чтобъ объяснить сосѣдямъ и полиціи его неожиданное появленіе, прибѣгли къ вымышленной исторіи. Онъ возвратился во Францію съ паспортомъ одного француза, умершаго въ Суринамѣ и котораго по странному сточенію обстоятельствъ звали Флораномъ Локерверомъ. У него не было никакихъ родственниковъ во Франціи кромѣ двоюродной сестры, о смерти которой онъ получилъ извѣстіе въ Америкѣ; поэтому Лиза предложила сѣиграть роль этой двоюродной сестры и немедленно распустила слухъ по всему рынку, что къ ней пріѣхалъ изъ за-границы двоюродный брать, разорившійся отъ неудачныхъ спекуляцій и поселившійся у нихъ до пріисканія себѣ мѣста. Жизнь Флорана теперь была тихая, безмятежная, цѣлые дни одъ проводилъ, сидя на стулѣ въ кухнѣ или въ лавкѣ, погруженный въ безконечныя думы и мечты. За обѣдомъ Кеню угощалъ его на славу или сердился, что онъ мало ѣлъ. Лиза обходилась съ немъ чрезвычайно мило; безкорыстіе этого худощаваго человѣка поразило ее и она питала къ нему какое-то уваженіе, не лишенное смутнаго страха. Это не мѣшало ей, однако, говорить ему часто:

-- Я не понимаю, какъ это вы цѣлый день ничего но дѣлаете; поэтому вы и къ обѣду не голодны. Вамъ надо пріискать себѣ работу.

Самъ Флоранъ пришелъ также къ этому убѣжденію. Блаженное, откормленное прозябаніе въ колбасной ему было не по сердцу и онъ сталъ мало по малу страшно скучать. Онъ думалъ снова приняться за уроки, но ихъ трудно было найти, тѣмъ болѣе, что онъ боялся пойти въ школьный кварталъ, гдѣ его могли узнать. Поэтому всѣ свои надежды на пріисканіе занятій онъ возложилъ на Гавара, который всей душой взялся за это дѣло. Онъ чрезвычайно обрадовался возвращенію Флорана и эта радость происходила не столько отъ дружбы, которую онъ всегда къ нему питалъ, сколько отъ возможности чрезъ этого изгнанника насолить правительству. Гаваръ былъ рожденъ для опозиціи. Человѣкъ лѣтъ пятидесяти, онъ хвалился, что говорилъ правду въ лицо четыремъ правительствамъ. О Карлѣ X съ его патерами и аристократами онъ не могъ вспомнить и теперь безъ презрительной улыбки; Луи Филиппъ съ своими буржуа былъ большой скупецъ и онъ со смѣхомъ разсказывалъ исторію о шерстяныхъ чулкахъ, въ которыхъ король пряталъ свои гроши; республика 1848 года была фарсъ и рабочіе его обманули; онъ не сознавался, что съ радостью привѣтствовалъ 2 декабря, и теперь считалъ Наполеона III своимъ личнымъ врагомъ, кутилой и развратникомъ, предававшимся ежедневнымъ оргіямъ въ Тюльери, куда, какъ онъ самъ, Гаваръ, видѣлъ, каждый вечеръ привозили въ закрытыхъ каретахъ веселыхъ женщинъ. Вся цѣль его жизни состояла въ томъ, чтобы сдѣлать какъ можно болѣе непріятностей правительству, и потому возвращеніе Флорана изъ Каены породило въ немъ мысль съиграть страшную шутку, поднять на смѣхъ все правительство до послѣдняго сержанта. Случай ему благопріятствовалъ. Одинъ изъ его друзей, смотритель рыбнаго ряда въ Центральномъ Рынкѣ, занемогъ и долженъ былъ просить отпуска и Гаваръ предложилъ ему указать въ префектурѣ на Флорана, какъ на достойнаго себѣ преемника. Смотритель съ радостью согласился, надѣясь, что въ случаѣ выздоровленія Флоранъ снова уступитъ ему мѣсто. Дѣло было въ шляпѣ, оставалось только получить согласіе Флорана. Объяснивъ ему свой планъ, Гаваръ прибавилъ:

-- Вы понимаете, что мѣсто останется за вами, такъ какъ смотрителю не прожить и мѣсяцъ, какова шутка-то! Какъ мы одурачимъ полицію! Эти самые-же подлецы, которые хотѣли васъ уморить съ голоду, станутъ васъ кормить и платить вамъ деньги.

И добрякъ громко хохоталъ надъ своимъ остроумнымъ, глубоко комическимъ планомъ.

-- Я не возьму этого мѣста, отвѣчалъ рѣшительно Флоранъ,-- я далъ себѣ слово никогда ничего не принимать отъ имперіи. Я скорѣе умру. Это невозможно.

Гаваръ былъ такъ пораженъ этимъ отказомъ, что не зналъ, какъ ему отвѣчать, но Лиза приняла его сторону и мягкимъ, дружескимъ тономъ сказала:

-- Вы напрасно, Флоранъ, отказываетесь отъ этого мѣста, и вы не въ такомъ положеніи, чтобъ могли браковать.

-- Я сказалъ свои причины, отвѣчалъ онъ.

-- Полноте, надо говорить серьезно, продолжала она, пожимая плечами;-- я понимаю, что вы не любите правительства, но это не должно мѣшать вамъ зарабатывать себѣ кусокъ хлѣба. Это было-бы слишкомъ глупо. Къ тому-же императоръ совсѣмъ не дурной человѣкъ, любезный другъ; я терпѣливо слушаю ваши разсказы о перенесенныхъ страданіяхъ, но развѣ онъ зналъ, что васъ кормили гнилой говядиной и заплеснѣвшимъ хлѣбомъ? Онъ не можетъ всего знать и вездѣ поспѣть. Вотъ посмотрите, онъ намъ не мѣшалъ устроить свои дѣлишки. Нѣтъ, вы несправедливы, вы совершенно несправедливы.

Однако, несмотря на все краснорѣчіе Гавара, Кеню и Лизы, начинавшей даже сердиться, Флоранъ твердо настаивалъ на отказѣ. Но все-же Лиза не отчаявалась уговорить его въ концѣ концовъ и по секрету просила Гавара не давать дня два отвѣта смотрителю.

Несмотря на видимую рѣшимость Флорана не принимать ни подъ какимъ видомъ предложенія Гавара, этотъ разговоръ привелъ его въ большое смущеніе. Онъ впервые созналъ, что онъ лишній человѣкъ въ колбасной, что онъ худощавый, бѣднякъ, совершенно неприлично навязывался всему окружающему его толстому люду, что онъ мѣшалъ всѣмъ въ околодкѣ и компрометировалъ семью Кепю. Это сознаніе было для него чрезвычайно грустно, хотя онъ не замѣчалъ ни малѣйшей перемѣны въ обращеніи съ нимъ брата или Лизы, но самая ихъ доброта, какъ-бы служила упрекомъ за его неделикатность. На него вдругъ нашло сомнѣніе, хорошо-ли онъ сдѣлалъ, что отказался отъ предложеннаго мѣста? Цѣлый вечеръ и слѣдующее утро онъ гулялъ по улицамъ, избѣгая оставаться въ колбасной, и сталъ чувствовать себя гораздо рѣшительнѣе и тверже. Но за завтракомъ онъ подвергся снова всесокрушающему вліянію мягкой вкрадчивости Лизы. Она говорила о мѣстѣ смотрителя, какъ о предметѣ, требующимъ обсужденія, но не настаивала, а только вспоминала о немъ. Онъ слушалъ ее въ какомъ-то чаду отъ всего его окружающаго; передъ нимъ стояла тарелка вкусной пищи, подъ ногами разстилался мягкій коверъ; по сторонамъ блестѣли желтыя обои и дубовая мебель безъ малѣйшей пылинки; все это порождало въ немъ какое-то смутное сознаніе порядочности, которое нарушало его идею о добрѣ и злѣ, объ истинѣ и лжи. Все-же онъ имѣлъ достаточно силы, чтобъ повторить свой отказъ, приводя прежнія причины, но хорошо чувствовалъ, какъ неприлично было въ подобной средѣ грубо настаивать на своихъ бѣдствіяхъ и порожденной ими злобѣ. Лиза не сердилась, а напротивъ улыбалась такой мирной, очаровательной улыбкой, что Флоранъ приходилъ въ еще большое смущеніе. За обѣдомъ разговаривали только о предстоявшихъ громадныхъ заготовленіяхъ на зиму всевозможныхъ припасовъ.

Въ колбасной Кеню-Граделя все приготовлялось дома и покупались на сторонѣ только консервы, сардинки, сыры, паштеты знаменитыхъ фирмъ и устрицы. Поэтому съ сентября мѣсяца, задолго послѣ закрытія магазина, въ кухнѣ кипѣла работа. Кеню, съ помощью своихъ двухъ сподручныхъ свертывалъ свиное сало и т. д. Эти заготовленія въ прокъ не мѣшали ежедневной текущей работѣ, то есть, приготовленію свѣжихъ сосисокъ, колбасъ, заливныхъ, паштетовъ и т. д. Такъ какъ вечера становились уже холодны, то все семейство послѣ обѣда тотчасъ переходило въ кухню.

Въ этотъ день вечеромъ всѣ по обыкновенію собрались въ кухню, сіявшей опрятностью, чистотою и блестящимъ слоемъ сала, впитавшемся почти во всѣ предметы. Всеобщее вниманіе было обращено на приготовленіе свѣжей, кровяной колбасы. Кеню смотрѣлъ за растопившимся въ двухъ чугунникахъ свинымъ саломъ, одинъ изъ его помощниковъ рубилъ начинку колбасы, а другой приготовлялъ свиную кровь. Лиза чинила бѣлье, а маленькая Полина, съ своей вѣчной кошкой на рукахъ, сидѣла на колѣняхъ у Флорана.

-- Раскажи, дядя, мнѣ сказку про господина, котораго съѣли звѣри! воскликнула она вдругъ, хлопая въ ладоши.

Флоранъ никакъ не могъ понять, чего она проситъ, и Лиза со смѣхомъ объяснила, что она вѣрно подслушала его разсказъ объ одномъ изъ его несчастныхъ товарищей.

-- Разскажите ей, а то она не дастъ намъ покоя, прибавила она.

Дѣйствительно, ребенокъ сердился, кричалъ и требовалъ настойчиво сказки. Флоранъ поднялъ голову, взглянулъ на окружавшихъ его довольныхъ, спокойныхъ, цвѣтущихъ людей, на блестящую кухню, гдѣ было такъ тепло, такъ свѣтло отъ газа и, обратясь къ маленькой Полинѣ, съ грустной улыбкой началъ свой разсказъ:

-- Жилъ былъ однажды бѣдный человѣкъ. Его отправили далеко, очень далеко за море. На одномъ кораблѣ съ нимъ было четыреста каторжниковъ, съ которыми онъ принужденъ былъ жить впродолженіи пяти недѣль и ѣсть изъ одной съ ними чашки. Онъ одѣтъ былъ въ грубую парусинную куртку, его держали въ самомъ низу корабля, гдѣ отъ кухни и машинъ было такъ жарко, что потъ постоянно лилъ съ него градомъ. Десятеро изъ его товарищей умерли отъ этой нестерпимой духоты. Днемъ несчастныхъ выводили на палубу по пятидесяти человѣкъ заразъ; ихъ такъ боялись, что двѣ пушки были всегда направлены на то узкое пространство, гдѣ они гуляли. Бѣдный человѣкъ, задыхавшійся отъ жары и совершенно опаршивѣвшій, былъ очень радъ, когда приходила его очередь подышать чистымъ воздухомъ. Онъ ничего не ѣлъ, былъ совершенно болѣнъ и по ночамъ, закованный въ колодку между двумя товарищами, онъ горько плакалъ...

-- Что-жь онъ сдѣлалъ, этотъ бѣдный человѣкъ, спросила Полина, внимательно слушавшая разсказъ: -- зачѣмъ его послали за море на этомъ кораблѣ?

Флоранъ ничего не отвѣчалъ, а Лиза объяснила, что въ такихъ корабляхъ отправляютъ и дѣтей, которыя дурно себя ведутъ.

-- Въ такомъ случаѣ, замѣтила Полина, -- за дѣло сослали бѣднаго человѣка; онъ плакалъ по ночамъ.

-- Когда корабль присталъ къ берегу, продолжалъ Флоранъ,-- бѣднаго человѣка вмѣстѣ съ другими, такими-же несчастными, изгнанными изъ отечества, помѣстили на островѣ Дьявола. Имъ было тамъ очень тяжело. Сначала ихъ заставляли работать, какъ каторжниковъ, и смотрѣвшій за ними жандармъ повѣрялъ ихъ три раза въ день, боясь чтобы кто-нибудь не убѣжалъ. Впослѣдствіи имъ дозволили дѣлать все, что угодно; только ночью ихъ запирали въ большую хижину, гдѣ они спали въ койкахъ, устроенныхъ между двумя балками. Черезъ годъ одежда ихъ превратилась въ лохмотья и они ходили босикомъ. Они выстроили себѣ шалаши, чтобы укрыться отъ солнца, которое сильно жжетъ въ этой странѣ; но эти шалаши не могли предохранить ихъ отъ комаровъ, которые кусали ихъ страшно. Нѣкоторые умерли, а остальные стали такими худыми, желтыми, что жалко было на нихъ смотрѣть.

-- Дайте мнѣ сала! воскликнулъ Кеню.

И, взявъ большіе куски свиного сала, онъ медленно спустилъ ихъ въ чугунникъ, откуда сталъ выходить болѣе густой паръ, чѣмъ прежде.

-- Что имъ давали ѣсть? спросила Полина съ любопытствомъ.

-- Рисъ съ червями и говядину, которая до того пахла, что производила судороги въ животѣ, отвѣчалъ Флоранъ, и продолжалъ, несмотря уже болѣе на ребенка, а устремляя неопредѣленный, смутный взглядъ на кипѣвшіе чугунники: -- да, это не было веселое мѣсто. Каждый день несчастныхъ преслѣдовали новыми непріятностями, злоупотребленіями, отрицаніемъ всякой справедливости и презрѣніемъ человѣческой личности; все это озлобляло несчастныхъ и возбуждало въ нихъ жажду мести. Они жили, какъ животныя, подъ вѣчнымъ страхомъ плетки. Бѣднаго человѣка нѣсколько разъ хотѣли убить... Подобныя вещи не забываются.

Эти слова онъ произнесъ тихимъ, глухимъ голосомъ, едва слышнымъ при шипѣніи кипѣвшаго на плитѣ сала, и Лиза со страхомъ смотрѣла на неутомимое выраженіе его лица. Она невольно подумала, что онъ былъ искусный лицемѣръ, умѣвшій скрывать таившуюся въ немъ злобу, подъ мягкой, нѣжной оболочкой.

-- Ну, ну, продолжайте! произнесла маленькая дѣвочка, интересъ которой къ сказкѣ еще болѣе усилился отъ мрачнаго тона разскащика.

-- Бѣдный человѣкъ, продолжалъ Флоранъ съ прежней, грустной улыбкой; -- очень желалъ убѣжать съ этого острова, перебраться черезъ море и достичь берега, бѣлѣвшаго на горизонтѣ въ свѣтлую погоду. Но это было дѣло не легкое. Прежде всего надобно было выстроить плотъ. Такъ какъ нѣсколько несчастныхъ уже бѣжали съ острова, то всѣ деревья были срублены и островъ представлялъ обнаженную пустыню подъ палящимъ зноемъ солнца. Бѣдный человѣкъ вмѣстѣ съ своими двумя товарищами рѣшился употребить въ дѣло балки своихъ шалашей. Въ одинъ прекрасный вечеръ они связали нѣсколько такихъ балокъ сухими сучьями и пустились по морю. Вѣтеръ погналъ ихъ къ берегу, но на разсвѣтѣ ихъ плотъ разбился на мелкія части на песочной отмели и несчастные съ трудомъ добрались до небольшой скалы, гдѣ они едва всѣ трое помѣстились. Когда взошло солнце, то на горизонтѣ показался зеленый берегъ и двое изъ нихъ, умѣвшіе плавать, рѣшились доплыть до берега, предпочитая лучше рисковать жизнью, чѣмъ дожидаться на скалѣ голодной смерти. Они обѣщали третьему товарищу пріѣхать за нимъ, какъ только выйдутъ на берегъ и найдутъ лодку. Берега они достигли благополучно, но онъ оказался пустыннымъ и лодка нашлась лишь на четвертый день. Возвратясь на скалу, они увидали своего товарища, распростертаго навзничь, съ отъѣденными руками и ногами, источеннымъ червями лицомъ и животомъ, полныхъ морскими раками, которые кишѣли въ немъ, какъ въ рѣшетѣ.

Всѣ слушатели вздрогнули отъ отвращенія и только маленькая Полина громко хохотала, ударяя въ ладоши.

-- Лейте кровь! командовалъ, между тѣмъ, Кеню, и медленно влилъ свиную кровь въ растопленное сало, неустанно мѣшая; потомъ онъ всыпалъ туда щепотку различныхъ пряностей, особенно перца.

-- Они его оставили ни скалѣ и сами благополучно возвратились? спросила Лиза.

-- Вѣтеръ поднялся сильный, продолжалъ Флоранъ,-- и ихъ унесло въ открытое море. Они лишились вскорѣ одного изъ. веселъ и впродолженіи трехъ дней, безъ куска хлѣба, они носились такимъ образомъ по прихоти волнъ. Когда, наконецъ, ихъ прибило къ землѣ, то одинъ былъ до того изнуренъ, что умеръ къ вечеру.

-- Какъ, они не ѣли три дня! воскликнула съ удивленіемъ красавица Лиза:-- нѣтъ, этого не можетъ быть. Умереть съ голоду -- только пустая фраза. Всегда найдется что-нибудь поѣсть, мало или много... Надо быть несчастными, погибшими, всѣми брошенными людьми...

Она хотѣла прибавить еще болѣе рѣзкій эпитетъ, но остановилась, взглянувъ на Флорана. Однако, ея презрительная улыбка и блестящій взглядъ ясно говорили, что только никуда не годная дрянь можетъ голодать. Человѣкъ, способный не ѣсть три дня, казался ей вреднымъ, опаснымъ, ибо никогда порядочные люди не ставятъ себя въ подобное положеніе.

-- Похоронивъ своего товарища, бѣдный человѣкъ пошелъ прямо, куда глаза глядятъ, продолжалъ Флоранъ.-- Голландская Гвіана, въ которой онъ находился, лѣсная страна, перерѣзываемая большими рѣками и громадными болотами. Болѣе восьми дней онъ не встрѣчалъ ни одного жилища, а вокругъ на каждомъ шагу его ожидала смерть. Подъ ногами поддавалась жалкая болотистая почва и кишѣли змѣи и всевозможные гады; надъ головой летали хищныя птицы, оглашавшія воздухъ своими похоронными криками; лѣса были полны дикими звѣрями, рѣки изобиловали крокодилами, атмосфера была пропитана самыми вредными міазмами. Когда онъ достигъ, наконецъ, человѣческаго жилища, то онъ былъ на видъ такъ несчастенъ, такъ изнуренъ, такъ голоденъ, что всѣ смотрѣли на него со страхомъ и бросали ему кусокъ хлѣба, какъ собакѣ, въ пятидесяти шагахъ отъ дома, охраняемаго вооруженнымъ хозяиномъ.

Флоранъ остановился и тяжело перевелъ дыханіе. Духота въ кухнѣ отъ пылавшей плиты и густого, насыщеннаго саломъ пара становилась нестерпимой. Маленькая Полина почти дремала, но, не слыша болѣе голоса разсказщика, открыла глаза и тихо промолвила:

-- Ну, ну!

-- Бѣдный человѣкъ достигъ большого города, продолжалъ Флоранъ, понижая голосъ, словно убаюкивая ребенка колыбельною пѣснею.-- Его сначала приняли за бѣглаго каторжника и продержали нѣсколько мѣсяцевъ въ тюрьмѣ. Потомъ его выпустили и онъ зарабатывалъ себѣ хлѣбъ то бухгалтеромъ, то учителемъ, то даже чернорабочимъ... Онъ все-же мечталъ о возвращеніи въ свое отечество и приготовилъ для этого необходимыя деньги; но неожиданно схватилъ желтую лихорадку и едва не умеръ. Оправившись, онъ не нашелъ ничего изъ своего имущества, которое было расхищено. Пришлось начинать съ изнова. Онъ былъ очень болѣнъ и боялся оставаться тамъ. Наконецъ, бѣдный человѣкъ отправился въ путь и возвратился въ свое отечество.

Послѣднія слова Флоранъ произнесъ едва слышно, такъ какъ Полина, припавъ къ его плечу, крѣпко спала. Не двигаясь съ мѣста, онъ сталъ убаюкивать ее, какъ нянька.

Теперь никто не обращалъ на него вниманія. Всѣ были заняты приготовленіемъ колбасъ. Огонь страшно пылалъ; Кеню влилъ кипѣвшую жидкую массу въ приготовленныя, тонкія кишки, которыя потомъ опустилъ въ чугунникъ съ кипяткомъ, гдѣ онѣ и сварились. Послѣ этого онъ вмѣстѣ съ своими помощниками вынулъ готовыя колбасы и вынесъ во дворъ, гдѣ онѣ должны были просушиться. Эти колбасныя гирлянды распространяли вокругъ себя такой густой сальный паръ, что воздухъ въ кухнѣ, тяжелый уже съ самаго начала, теперь походилъ на туманъ, среди котораго только блѣдно горѣли газовые рожки. Всѣ тяжело дышали, словно наѣлись слишкомъ много.

Въ это самое время явился Гаваръ за окончательнымъ отвѣтомъ Флорана, такъ какъ больной смотритель долѣе ждать не могъ.

-- Флоранъ принимаетъ мѣсто, сказала Лиза, пробуя горячую колбасу.

Флоранъ хотѣлъ встать со стула и заявить протестъ, но онъ находился въ какомъ-то странномъ, смутномъ, полубезчувственномъ состояніи.

-- Нѣтъ, нѣтъ, продолжала Лиза,-- это дѣло кончено. Вы уже довольно страдали, мой милый Флоранъ; волосы становятся дыбомъ, когда слушаешь ваши разсказы. Пора вамъ остепениться. Вы принадлежите къ порядочному семейству, получили хорошее воспитаніе и, право, неприлично вести себя, какъ презрѣнному бродягѣ. Въ ваши года ребячества не позволительны, Вы надѣлали много глупостей, но это все забудется и васъ охотно простятъ. Вы снова вступите въ вашу среду, то есть, въ среду порядочныхъ людей и будете жить, какъ всѣ.

Флоранъ слушалъ ее изумленный, пораженный. Онъ не могъ отвѣтить ей ни слова. Вѣроятно, она была права. Она была такъ спокойна, такъ благоразумна, что не могла желать зла. напротивъ, онъ, худощавый, изнуренный, долженъ былъ мечтать о чемъ-нибудь дурномъ. Онъ теперь не понималъ, зачѣмъ такъ долго сопротивлялся.

-- Сдѣлайте это для насъ, Флоранъ, сказала Лиза, истощивъ всѣ свои аргументы и говоря тономъ самой истинной дружбы, почти материнской любви.-- Мы занимаемъ значительное положеніе въ околодкѣ и должны его поддерживать. Я боюсь, чтобы не стали про насъ распространять дурныхъ слуховъ. Взявъ это мѣсто, вы поправите все дѣло; вы будете извѣстнымъ лицомъ и сдѣлаете честь нашему семейству.

Флораномъ овладѣвало какое-то смутное сознаніе довольства; его словно пропитывалъ кухонный запахъ, насыщенный чудовищной пищей, и онъ готовъ былъ на подлость, чтобы продолжать откормленное, жирное существованіе. Онъ чувствовалъ во всемъ тѣлѣ пріятное щекотанье начинавшейся полноты и любовь къ мирному, лавочному прозябанію овладѣвала имъ. Въ эту минуту, въ душной, сальной атмосферѣ его воля, его принципы таяли: невозмутимо проведенный вечеръ, жирный запахъ колбасы, пухленькій ребенокъ, спящій на рукахъ, такъ изнѣжили его, что ему казалось высшимъ блаженствомъ проводить такіе вечера постоянно, безъ конца, пока онъ не потолстѣетъ, какъ всѣ его окружающіе. Но видъ спящей кошки заставилъ его окончательно рѣшиться. Она спала своимъ бѣлымъ брюшкомъ къ верху, поджавъ хвостъ и подложивъ лапу подъ щеку, спала съ такимъ невозмутимымъ блаженствомъ, что Флоранъ, не спуская съ нея глазъ, промолвилъ:

-- Нѣтъ, это слишкомъ глупо... Я согласенъ; скажите, Гаваръ, что я принимаю это мѣсто.

Тогда Лиза спокойно доѣла свою колбасу, отерла передникомъ себѣ руки, зажгла свѣчку и съ прелестной улыбкой подала ее Флорану, говоря, что пора уже спать. Гаваръ и Кеню поздравили его съ его похвальной рѣшимостью, а Лиза молча смотрѣла на него довольнымъ, спокойнымъ взглядомъ красивой телки.

III.

Спустя три дня, префектура утвердила Флорана исправляющимъ должность смотрителя рыбнаго ряда до выздоровленія настоящаго смотрителя, который, несмотря на свою болѣзнь, тотчасъ вызвался познакомить Флорана съ той шумной, бурной средой, гдѣ онъ долженъ былъ поддерживать порядокъ и спокойствіе, такъ какъ смотритель соединяетъ въ себѣ полицейскаго комисара и мирового судью; съ одной стороны, онъ наблюдаетъ за чистотой и порядкомъ, а съ другой, миритъ споры между покупщиками и продавцами.

Явившись впервые въ семь часовъ утра на арену своей будущей дѣятельности, Флоранъ совершенно потерялся; въ глазахъ у него помутилось и въ головѣ все стало вертѣться. Вокругъ аукціоннаго павильона морской рыбы толпились уже торговки, контрольные чиновники съ большими книгами стекались со всѣхъ сторонъ, а прикащики оптовыхъ торговцевъ, высылавшихъ товаръ на рынокъ, сидѣли на опрокинутыхъ стульяхъ и, прислонясь къ аукціоннымъ конторкамъ, ждали съ своими большими, кожаными сумками черезъ плечо, сбора денегъ. Подъ крышей павильона и на окружающихъ тратуарахъ выгружали изъ постоянно прибывавшихъ телѣгъ груды ящиковъ, корзинъ, бочекъ и боченковъ. Пріемщики поспѣшно раскупоривали разнообразный товаръ и съ необыкновенной ловкостью распредѣляли его для аукціона, укладывая мелкую рыбу въ большія круглыя корзины, а крупную на громадные лотки. Тутъ роскошно растилались всѣ сокровища, которыми щедро надѣляютъ міръ таинственныя нѣдра океана; тутъ была сѣроватая, съ бѣлыми пятнами треска, громадные, голубоватые угри, расплюснутые, розоватые скаты,-- серебристыя, словно металлическія лососки, головли съ грубой чешуей, большія, бѣлыя камбалы, золотистая макрель, опаловая корюшка, сѣроватые раки, черные омары и проч. и проч.,-- вся эта пестрая, блестящая масса сверкала и искрилась подъ жгучими лучами солнца, переливая разнообразными цвѣтами радуги; а всюду вокругъ распространялся сырой, соленый запахъ моря. Нѣсколько въ сторонѣ находился аукціонный павильонъ рѣчной рыбы, съ двумя громадными, круглыми садками, раздѣленными чугунными рѣшетками на множество отдѣленій, въ которыхъ, подъ мѣрные звуки тонкой струи воды, падавшей изъ стоячихъ мѣдныхъ крановъ, плавали металлическиблестящіе рейнскіе карпы, большія, стального цвѣта щуки, темные, великолѣпные лини, бѣлоснѣжные барвены, вѣчно извивающіеся липкіе угри, вереницы форелей, окупей, пискареи и пр. Рядомъ виднѣлись корзины съ мелкими раками изъ Германіи, боченки съ бѣлой рыбой изъ Голландіи и Англіи, лотки съ сонной рыбой, медленно издыхавшей среди общаго шума и гама. Здѣсь атмосфера была сырая, но прѣсная и всюду распространяла запахъ стоячей воды.

Пока старый смотритель показывалъ и объяснялъ Флоралу всѣ подробности рыбнаго ряда, аукціонный торгъ начался въ обоихъ павильонахъ. Наибольшимъ оживленіемъ отличался аукціонъ морской рыбы; тамъ было болѣе покупателей, преимущественно торговокъ толстыхъ, откормленныхъ, въ большихъ бѣлыхъ передникахъ и груды товаровъ казались громаднѣе, богаче, и, наконецъ, аукціонистъ поражалъ своимъ громовымъ голосомъ, покрывавшимъ гулъ толпы, а также необыкновеннымъ искуствомъ и быстротой своихъ выкликовъ. Въ павильонѣ рѣчной рыбы дѣло шло гораздо тише; покупателей было менѣе, аукціонистъ говорилъ медленно, вяло; очевидно, старый смотритель былъ правъ, говоря, что эта отрасль торговли клонилась къ упадку. Между тѣмъ на рынкѣ толпа, шумъ, гамъ все увеличивались. Торговки, закупивъ рыбу, выставляли ее на своихъ мраморныхъ ларяхъ, вдоль которыхъ быстро струилась вода, шумно выходя изъ большихъ крановъ и образуя на землѣ тысячи мелкихъ ручейковъ. Покупатели приходили, уходили, тѣснились, торговали все, что попадало имъ подъ руку; вездѣ была давка, суетня, вездѣ слышались говоръ, крики, брань. Весь этотъ хаосъ былъ невыносимъ для Флорана и ошеломленный, подавленный, едва переводя дыханіе, онъ поспѣшно удалился, увѣряя своего любезнаго учителя, что онъ все сразу понялъ.

Это первое утро, проведенное въ рыбномъ ряду, произвело на него самое непріятное впечатлѣніе; сомнѣнія снова возникли въ его умѣ. Онъ сталъ сожалѣть, что поддался совѣтамъ Лизы. На другой-же день, послѣ того памятнаго вечера, когда онъ согласился принять казенное мѣсто подъ одуряющимъ вліяніемъ жирной, снотворной атмосферы кухни, Флоранъ жестоко упрекалъ себя за слабость, но не смѣлъ взять своего слова назадъ. Онъ боялся Лизы и инстинктивно чувствовалъ, что нельзя перечить этой толстой, самодовольной женщинѣ. Онъ рѣшительно не зналъ, что ему дѣлать; но, по счастью, Гаваръ вывелъ его изъ затрудненія, поданъ ему мысль, которая тотчасъ его помирила съ новымъ положеніемъ. По словамъ Гавара, старый смотритель, лишаясь мѣста, терялъ почти всѣ средства къ жизни, а кромѣ расходовъ по леченію, онъ долженъ былъ содержать старуху жену, почему похвально было-бы со стороны Флорана отказаться въ его пользу отъ части своего содержанія, такъ какъ онъ самъ, живя у брата, ни въ чемъ не нуждался. Флоранъ съ радостью на это согласился и послѣ совѣщанія съ женою смотрителя было рѣшено, что изъ мѣсячнаго жалованья въ 150 франк., онъ будетъ отдавать больному 50 франк. Теперь мѣсто смотрителя стало ему улыбаться и онъ охотно принялся за дѣло; онъ оріентировался въ своей роли, и, какъ всегда, работалъ для другихъ. Только, чтобы вполнѣ вкусить сладость самопожертвованія, онъ просилъ Гавара, никому объ этомъ не разсказывать и словохотливый старикъ исполнилъ его желаніе, хотя скорѣе изъ боязни передъ Лизой, чѣмъ изъ вѣрности своему слону.

Такимъ образомъ, въ колбасной Кеню Градель водворилось полное, безмятежное счастье. Красавица Лиза была чрезвычайно любезна съ своимъ зятемъ; она по утрамъ приготовляла ему горячій завтракъ, по вечерамъ посылала его рано спать, чтобы хорошенько отдохнуть отъ дневныхъ трудовъ, на улицѣ съ удовольствіемъ съ нимъ разговаривала. Кеню, радуясь этой дружбѣ жены и брата, еще съ большимъ апетитомъ ѣлъ за обѣдомъ, который продолжался иногда до девяти часовъ, среди разсказовъ Флорана объ утреннихъ аукціонахъ и торгахъ и болтовни Лизы, знавшей всѣ мѣстныя сплетни. Флоранъ мало-по-малу начиналъ вкушать блаженство безмятежной спячки. Это была минута общаго счастья, взаимнаго уваженія и полнаго согласія.

Но если Флоранъ пользовался въ первыя недѣли его службы мирнымъ спокойствіемъ среди домашняго кружка, то его внѣшняя жизнь была одной непрерывной борьбой. Всѣ торговки рыбнаго ряда возстали противъ него и къ нимъ присоединились ихъ знакомыя и пріятельницы, такъ что новому смотрителю пришлось ежедневно переносить всевозможныя преслѣдованія. Главные подстрекатели этой вражды противъ Флорана была семья Меноденовъ, пользовавшаяся большимъ вліяніемъ на рынкѣ и состоявшая изъ двухъ красавицъ сестеръ и старухи матери. Старшая изъ нихъ Луиза, прозванная красавицей Нормандкой,-- такъ какъ онѣ были родомъ изъ Руана -- была дѣйствительно великолѣпная женщина. и раздѣляла съ красавицей Лизой, женою Кеню, пальму красоты на рынкѣ. Она была также хороша собою, также бѣла и почти также полна, какъ Лиза, но ея красота была смѣлѣе, ея взглядъ соблазнительнѣе, ея грудь колыхалась съ большей жизнью. Онѣ жили другъ противъ друга и естественно между ними развилось соперничество; красавица Лиза старалась, какъ можно болѣе, стянуть свою талію, а красавица-Нормандка постоянно щеголяла новыми и новыми золотыми вещами и какъ можно чаще перемѣняла роскошные банты на шеѣ, что дѣлало ее одной изъ царицъ рынка. Долго соперничество двухъ красавицъ скрывалось подъ личиной дружбы и самой любезной предупредительности; но въ одинъ прекрасный день, вскорѣ послѣ пріѣзда Флорана, разразилась давно уже подготовлявшаяся буря. Красавица-Нормандка неосторожно упрекнула красавицу Лизу въ недоброкачественности отпущенной ей колбасы; а та отвѣчала: что Нормандка продала ей недавно гнилую рыбу. Этого было довольно; ихъ долговременная дружба разлетѣлась въ прахъ, и съ этой минуты онѣ стали самыми ярыми врагами. Отыскивая средства отомстить Лизѣ, красавица-Нормандка пришла къ тому убѣжденію, что ее можно-бы всего лучше поразить въ лицѣ таинственнаго двоюроднаго братца, который неожиданно явился Богъ вѣсть откуда. Избравъ, такимъ образомъ, Флорана жертвой своей мести, она стала повсюду распускать слухъ, что онъ нисколько не родственникъ Лизы, а ея любовникь и кромѣ того всячески старалась возбудить противъ него торговокъ, которымъ вообще не нравилась его мрачная фигура и сухое обращеніе. Кромѣ желанія отомстить Лизѣ за оскорбленіе, Нормандку противъ нея побуждала еще зависть къ примѣрному поведенію Лизы, въ супружескую вѣрность которой вѣровалъ весь рынокъ. Что-же касается Луизы Меноденъ, то ей далеко было до такой репутаціи непорочной женщины. Будучи невѣста смотрителя хлѣбнаго ряда, она лишилась до свадьбы своего жениха, случайно убитаго при паденіи съ телѣги и, несмотря на то, черезъ семь мѣсяцевъ родила толстаго, здороваго ребенка. Это несчастное обстоятельство было извѣстно всѣмъ и близкіе знакомые Меноденовъ называли красавицу-Нормандку вдовой.

Мать Луизы шестидесяти-пяти-лѣтняя старуха, громадныхъ размѣровъ, едва двигавшаяся отъ жира, представляла прекрасно сохранившійся типъ парижскихъ рыбныхъ торговокъ, нѣкогда игравшихъ роль въ исторіи. Не желая измѣнять старинной модѣ, она по-прежнему ходила въ пестромъ съ разводами платьѣ, въ желтомъ платкѣ, въ классическомъ бѣломъ чепцѣ, по-прежнему давала полную волю языку и рукамъ, и считалась грозою всего рынка. Она собственно не занималась никакой торговлей, ибо старшей дочери Луизѣ уступила свой ларь въ ряду морской рыбы, а меньшей Кларѣ -- мѣсто въ ряду рѣчной рыбы. Но, несмотря на это, она постоянно переходила отъ одной дочери къ другой, и вмѣшивалась въ ихъ торговлю, причиняя большое безпокойство своими грубыми и дерзкими выходками. Не имѣя никакой причины прямой или косвенной возставать противъ Флорана, старуха Меноденъ однако приняла энергичное участіе въ борьбѣ, которую вела красавица-Нормандка противъ этой сухой палки, какъ презрительно его называла откормленная, заплывшая жиромъ старуха.

Вторая дочь ея Клара была чрезвычайно страннымъ, фантастичнымъ существомъ, очень мягкимъ и нѣжнымъ, но въ то-же время она отличалась упорствомъ и духомъ самостоятельности, такъ что она жила постоянно одна, какъ-бы особнякомъ, ссорилась со всѣми, сегодня удивляла своей прямотой, а завтра поражала несправедливостью. Она была такъ склонна къ оригинальнымъ выходкамъ, что часто перевертывала весь рынокъ вверхъ дномъ неожиданнымъ повышеніемъ или пониженіемъ цѣнъ безъ всякой причины. Двадцати двухъ лѣтъ, маленькаго роста, бѣлокурая Клара, походила среди своихъ угрей и карповъ, по словамъ живописца Клода, на мадонну Мурильо. Она не была кокеткой, ходила съ распущенными волосами, въ толстыхъ башмакахъ и въ дурно сшитыхъ платьяхъ, которыя висѣли на ней, какъ на вѣшалкѣ; поэтому она съ презрѣніемъ говорила о бантикахъ своей сестры, съ которой она постоянно ссорилась. Само собою разумѣется, что, видя непріязнь сестры къ новому смотрителю, она приняла его сторону и была единственной женщиной на всемъ рынкѣ, которая привѣтливо ему улыбалась и любезно съ нимъ разговаривала. Но это сочувствіе Клары было небольшимъ утѣшеніемъ для Флорана, ибо каждый разъ, какъ онъ останавливался передъ ея ларемъ, со всѣхъ сторонъ раздавались ядовитыя замѣчанія и грязныя шутки. Что-же касается самой Клары, то она только презрительно пожимала плечами, говоря, что ея мать старая вѣдьма, а сестра просто дрянь, но Флоранъ выходилъ изъ себя отъ несправедливости къ нему всего рынка.

Дѣйствительно, побуждаемыя словами и примѣромъ красавицы-Нормапдки, всѣ торговки принялись преслѣдовать новаго смотрителя, особенно послѣ того, какъ Флоранъ, выведенный изъ терпѣнія насмѣшками, дерзкимъ хохотомъ и различными выходками Луизы, наконецъ, вступилъ съ нею въ открытую борьбу. Однажды утромъ онъ замѣтилъ на ея ларѣ, среди прекрасной живой рыбы, гнилую, вонючую камбалу, нарочно положенную на самое видное мѣсто.

-- Надо выбросить эту камбалу, сказалъ Флоранъ тихимъ, спокойнымъ тономъ.

Красавица-Нормандка отвѣчала презрительнымъ хохотомъ и дерзко смотрѣла на него съ высоты своего величія, такъ какъ за минуту передъ тѣмъ она взобралась на большой ящикъ, чтобъ предохранить поги отъ сырости. Въ этой позѣ она казалась великаншей и никогда ея красота не бросалась такъ рѣзко въ глаза.

-- Что-жь, вы слышали? выбросьте рыбу, повторилъ Флоранъ.

-- А зачѣмъ ей бросать рыбу! дерзко воскликнула старуха Меноденъ, подымаясь со стула позади ларя,-- она куплена не на ваши деньги.

Флоранъ понялъ, что его хотятъ вывести изъ терпѣнья и заставить сдѣлать какую-нибудь глупость. Всѣ сосѣднія торговки изподтишка подсмѣивались надъ нимъ и онъ чувствовалъ, что одного слова было достаточно для возбужденія грозы. Онъ сдержалъ свой гнѣвъ, молча взялъ гнилую рыбу и бросилъ ее въ грязное ведро. Старуха Меноденъ дерзко сжала кулаки, красавица-Нормандка ядовито усмѣхнулась, а всѣ сосѣдки стали громко шикать, но Флоранъ, словно ничего не замѣчая, медленно удалился.

Съ этой минуты открылась рѣшительная война. Каждый день взбѣшенныя женщины придумывали новыя средства оскорбить и унизить смотрителя. Онъ ходилъ теперь по рынку, какъ по непріятельской странѣ, на каждомъ шагу онъ долженъ былъ остерегаться засадъ и неожиданныхъ нападеній. Тутъ передъ самымъ его носомъ выливали воду, тамъ выбрасывали ему подъ ноги всякую нечистоту, съ одной стороны его толкали въ затылокъ корзиной, съ другой встрѣчали насмѣшками; даже однажды, разбирая ссору между двумя торговками, онъ долженъ былъ вынести цѣлый дождь маленькой рыбы, летѣвшей на него съ обѣихъ сторонъ при всеобщемъ хохотѣ. Его прежняя учительская дѣятельность научила его ангельскому терпѣнію, и онъ умѣлъ прикрывать свое негодованіе личиной гордой холодности; но никогда уличные мальчишки не доходили до такой жестокости, какъ эти безстыжія торговки, хохотавшія не только жирнымъ, отвисшимъ горломъ, но и откормленнымъ брюхомъ, когда бѣдный смотритель попадалъ въ разставленную ему западню. Всякій на его мѣстѣ, привыкшій къ подобной средѣ, легко-бы раздѣлался съ этой ватагой грубыхъ, недававшихъ прохода женщинъ, но Флоранъ, всегда застѣнчивый передъ прекраснымъ поломъ, совершенно терялся среди этихъ чудовищныхъ, толстыхъ, дикихъ торговокъ.

Борьба эта росла съ каждымъ днемъ и принимала такіе размѣры, что Флоранъ не разъ думалъ отказаться отъ мѣста, но его удерживала мысль, что Лиза сочтетъ его трусомъ. Его безпокоила мысль: что она скажетъ, что она подумаетъ. Конечно, она ежедневно знала подробности великой войны между рыбными торговками и ихъ смотрителемъ, которая возбуждала интересъ на всемъ рынкѣ и служила предметомъ всеобщихъ разговоровъ.

-- Всѣ эти женщины не стоятъ ни гроша, говаривала она часто Флорану за обѣдомъ: -- все это дрянь, сволочь! а хуже всѣхъ Нормандка! Будь я на вашемъ мѣстѣ, я-бы имъ задала. Я просто прогнала-бы съ рынка эту Нормандку. Вы совершенно не правы съ нашими гуманными идеями. Все это вздоръ. Сила -- вотъ передъ чѣмъ преклоняются люди. Покажите строгій примѣръ и вы увидите, что все пойдетъ, какъ по маслу.

Долго Флоранъ не слушался этихъ сотѣтовъ, но, наконецъ, сами обстоятельства сложились такъ, что строгія мѣры явились необходимостью. Однажды утромъ кухарка сосѣдней булочницы, простая, безхарактерная женщина, недавно прибывшая изъ провинціи, купила у красавицы Нормандки большую камбалу за десять франковъ, причемъ ловкая торговка подсунула ей рыбу, изъ брюха которой былъ вырванъ большой кусокъ до самой кости. Бѣдная женщина, довѣряя на слово и не осмотрѣвъ хорошенько купленный ею товаръ, заплатила деньги и ушла, сопровождаемая восклицаніями красивой торговки:

-- Вы увидите, какая прекрасная рыба! Вы мнѣ скажете спасибо!

Черезъ четверть часа кухарка прибѣжала съ красными отъ слезъ глазами и гнѣвно бросила камбалу на мраморный столъ.

-- Госпожа не беретъ этой дряни! воскликнула она.-- Она не можетъ подать ее гостямъ. Она назвала меня дурой, которая дозволяетъ всѣмъ себя надувать. Вы видите, какого въ ней недостаетъ большого куска; а я вамъ повѣрила и не осмотрѣла ее... возвратите мнѣ деньги!

-- Покупая товаръ, надо его смотрѣть, отвѣчала спокойно красавица-Нормандка.

-- Проваливай! прибавила старуха Меноденъ, вставая съ своего мѣста, -- купленную рыбу не берутъ назадъ. Къ тому-же, кто знаетъ, что вы съ ней сдѣлали...

-- Я! я! произнесла кухарка,.всхлипывая,-- вы просто воровки. Моя хозяйка права.

Тогда обѣ торговки, мать и дочь, неистово напустились на несчастную женщину, грозя ей кулаками и осыпая бранью.

-- Ишь какая! Да твоя-то барыня гнилѣе этой рыбы!

-- Захотѣла хорошую рыбу за десять франковъ! Не взыщи, любезная, такихъ для тебя не держимъ!

-- А что стоятъ твои серьги? Видно, онѣ тебѣ достаются даромъ

-- Еще-бы! Уличная сволочь!

Среди этихъ восклицаній, градомъ сыпавшихся на бѣдную женщину, явился Флоранъ, за которымъ поспѣшно сбѣгалъ рыночный сторожъ. Весь павильонъ рѣшительно возмутился. Всѣ сосѣдки сбѣжались съ различныхъ сторонъ и поощряли криками, насмѣшками и топаньемъ разъяренныхъ торговокъ, словно дикихъ звѣрей, которыхъ травятъ на несчастную жертву. Бѣдная кухарка была совершенно уничтожена этимъ наплывомъ дерзостей и угрозъ.

-- Возвратите десять франковъ этой женщинѣ, сказалъ Флоранъ, разобравъ дѣло.

-- А ты, мальчишка, чего вмѣшиваешься! воскликнула старуха Меноденъ,-- я тебѣ покажу... Вотъ какъ я возвращаю деньги.

И съ этими словами она изо всей силы пустила рыбой въ лицо кухарки. Кровь хлынула у нея изъ нося, а рыба расплющилась и упала на землю, какъ мокрая тряпка. Эта выходка вывела изъ себя Флорана и даже красавица-Нормандка испугалась, увидя, какъ онъ поблѣднѣлъ отъ злости.

-- Я намъ запрещаю торговать впродолженіи недѣли! воскликнулъ онъ гнѣвно:-- и если это повторится, то на-всегда удалю съ рынка.

Со всѣхъ сторонъ послышались шиканье и свистъ, по Флоранъ быстро оглянулся и такъ грозно взглянулъ на окружавшихъ его торговокъ, что онѣ тотчасъ присмирѣли. Менодены молча отдали десять франковъ и, по требованію Флорана, должны были прекратить торговлю. Старука задыхалась отъ злобы, а красавица дочь блѣдная, безмолвная, съ отчаянья кусала себѣ губы. Какъ, ее, красавицу-Нормандку, прогнали съ рынка! Но дѣлать было нечего, надо было повиноваться. Въ эту минуту раздался спокойный, звонкій голосъ Клары, громко заявившей, что смотритель поступилъ прекрасно, вслѣдствіе чего вечеромъ дома обѣ сестры едва не вцѣпились другъ другу въ волосы. Черезъ недѣлю Менодены возвратились на рынокъ и заняли свое прежнее мѣсто, но онѣ были тихи, смирны, затаивъ гадкое чувство въ глубинѣ своего сердца. Къ тому-же, онѣ нашли весь рыбный павильонъ совершенно измѣнившимся; вездѣ царствовали порядокъ и спокойствіе. Всѣ торговки помирились съ своимъ новымъ смотрителемъ и даже находили, что онъ гораздо лучше стараго.

Но съ этого дня красавица-Нормандка поклялась жестоко отомстить за свое униженіе. Она чувствовала, что ударъ былъ ей нанесенъ ея соперницей Лизой, которая при встрѣчѣ смотрѣла теперь на все съ гордымъ, презрительнымъ торжествомъ. За это она должна была дорого заплатить, но долго красавица-Нормандка не могла придумать достойнаго способа мести. Она громко разсказывала рыночнымъ кумушкамъ самыя невозможныя сказки о развратныхъ похожденіяхъ Лизы съ Флоравомъ, но этого было ей мало; она желала ее поразить въ самое сердце. Наконецъ, обстоятельства, совершенно независящія отъ нея, натолкнули ее на мысль, давшую возможность вполнѣ удовлетворить ея ненависть и доставить ей блестящее торжество надъ ея гордой соперницей.

Мы уже говорили, что у красавицы-Нормапдки былъ сынъ; онъ взросъ на рынкѣ, среди грубыхъ рыбныхъ торговокъ и теперь семилѣтній мальчикъ представлялъ странную смѣсь ангельской красоты и развратной грубости. Его кудрявая головка и голубые глазки напоминали херувима, а грубыми манерами и грязными ругательствами, лившимися неизсякаемымъ потокомъ изъ его невинныхъ устъ, онъ могъ заткнуть за поясъ любого возницу или жандарма. Торговки катались со смѣху отъ его уморительныхъ выходокъ и всячески его баловали. Поэтому онъ цѣлые дни проводилъ на рынкѣ, бѣгая съ мѣста на мѣсто и всюду суя свой носъ. Съ наступленіемъ холодовъ, любимымъ его убѣжищемъ была контора смотрителя, въ каминѣ которой постоянно пылалъ привѣтливый огонекъ. Флоранъ чрезвычайно любилъ дѣтей и мало-по-малу заинтересовался этимъ страннымъ существомъ. Онъ позволялъ ему сидѣть цѣлыми часами передъ огнемъ, грѣть свои окостенѣвшія моги, жарить на угольяхъ картофель и рыбу, которую мальчуганъ похищалъ у своей тетки Клары. Онъ даже вознамѣрился сдѣлать изъ этого сорванца человѣка и принялся съ любовью за его воспитаніе. Ребенокъ оказался очень способнымъ; въ два мѣсяца онъ научился читать и писать. Флоранъ-же такъ пристрастился къ нему, что по-временамъ ему казалось, что возвратилось старое, счастливое время, когда онъ няньчался съ своимъ маленькимъ братомъ Кеню.

Красавица-Нормандка не могла не знать о добротѣ Флорана къ ея робенку. Сначала она сердилась и не пускала мальчугана къ своему злѣйшему врагу; но онъ такъ горько плакалъ, когда его не выпускали изъ дома, и съ такимъ восторгомъ разсказывалъ о попеченіяхъ его друга Флорана, что мало-по-малу Нормандка стала волей не волей примиряться съ нимъ. Она естественно чувствовала къ нему благодарность, особенно, когда услыхала однажды, какъ бѣгло читаетъ ея ребенокъ; Флоранъ ей казался уже не такилъ дурнымъ человѣкомъ, какимъ она его себѣ представляла, она питала уваженіе къ его знаніямъ и ее подстрекало любопытство узнать его лично, такъ какъ благодаря вѣчнымъ разсказамъ ребенка, она была знакома со всѣми его обычаями и привычками. При этихъ-то обстоятельствахъ ее вдругъ осѣнила мысль, что лучшей местью за причиненныя ей униженія было отбить у толстой Лизы ея любовника. Однажды остановившись на этомъ планѣ, красавица-Нормандка начала дѣйствовать энергично. Она. прямо отправилась къ Флорану во время урока сына и, разсыпавшись въ благодарности, предложила ему давать уроки ребенку по вечерамъ у нея дома за извѣстное вознагражденіе. Флоранъ, смущенный этимъ неожиданнымъ посѣщеніемъ, не зналъ, что отвѣчать на ея любезности, обѣщалъ продолжать уроки ребенку на дому, но рѣшительно отказался отъ денегъ. Такимъ образомъ, между ними былъ заключенъ миръ, и красавица-Нормандка взяла смиреннаго смотрителя подъ свое покровительство. Одна мысль о будущемъ торжествѣ надъ гордой соперницей, наполняла ея сердце радостью; она стала еще болѣе кокетничать и наряжаться, а при встрѣчѣ съ красавицей Лизой, не только отвѣчала на ея презрительный взглядъ еще большимъ презрѣніемъ, но громко смѣялась ей въ лицо.

Такимъ образомъ, Флоранъ прожилъ около восьми мѣсяцевъ въ центральномъ рынкѣ, и во все это время онъ чувствовалъ себя, какъ-бы въ безсознательной спячкѣ. Послѣ семи лѣтъ страданій и лишеній, онъ велъ жизнь такую правильную и спокойную, что едва признавалъ это прозябаніе за жизнь. Онъ вполнѣ отдавался увлекавшему его теченію и каждое утро съ удивленіемъ видѣлъ себя на томъ-же мѣстѣ, въ той-же маленькой конторѣ смотрителя. Но мало-по-малу, какое-то смутное безпокойство стало имъ овладѣвать; онъ былъ не доволенъ собою, упрекалъ себя въ какихъ-то неопредѣленныхъ проступкахъ, приходилъ въ отчаяніе отъ пустоты все болѣе и болѣе распространявшейся въ его головѣ и сердцѣ. Потомъ сырыя испаренія и запахъ гнилой рыбы душили его повременамъ до тошноты. Вообще, онъ чувствовалъ, что въ немъ медленно происходитъ какое-то органическое разстройство, неопредѣленная, чудовищная скука возбуждала въ немъ сильное напряженіе нервовъ.

Дѣйствительно, жизнь его была самая скучная, однообразная. Съ утра до вечера онъ находился въ одной одурѣвающей средѣ, окруженный шумомъ, гамомъ, зловоніемъ. По утрамъ громкіе выклики аукціонистовъ оглушали его, словно колокольнымъ звономъ; и часто въ виду наплыва товаровъ аукціоны продолжались очень долго, такъ что онъ оставался въ павильонѣ до полудня. Каждую минуту ему приходилось разбирать споры и дрязги, которые онъ старался разрѣшать, какъ можно справедливѣе, но на это требовалось много времени и иная глупая исторія отнимала у него нѣсколько часовъ. До полудня онъ ходилъ медленно взадъ и впередъ въ толпѣ торговцевъ и покупателей, останавливаясь на каждомъ шагу и наблюдая вездѣ за порядкомъ. Потомъ шумный хаосъ на рынкѣ стихалъ и громадные павильоны погружались въ сонную дремоту. Флоранъ удалялся въ контору, вносилъ въ книги замѣтки изъ своихъ памятныхъ листковъ и предавался своимъ безконечнымъ мечтамъ. Если ему случалось пройти днемъ мимо рыбнаго ряда, то его поражало пустынное безмолвіе этой столь многолюдной и шумной мѣстности по утрамъ. Торговки, сидя за своими пустыми ларями, вязали чулки, и только тамъ и сямъ виднѣлись запоздавшія хозяйки. Наконецъ, въ сумерки Флоранъ запиралъ рѣшетки рыбнаго ряда и отправлялся домой, унося съ собою рыбной запахъ, пропитывавшій его волоса и одежду. Въ первые мѣсяцы онъ не очень страдалъ отъ этого заразительнаго зловонія, ибо зима была холодная, но съ весенними дождями и туманами распространились сырые, удушливые міазмы. Когда-же наступили жаркіе, іюньскіе дни, зловоніе достигло до размѣровъ заразы, и Флорана нестерпимо мучили нагроможденныя груды пищи, среди которыхъ онъ жилъ. Въ немъ снова пробуждалось съ большею силою отвращеніе ко всѣмъ этимъ одуряющимъ запахамъ съѣстного. Его желудокъ, желудокъ человѣка худощаваго, громко протестовалъ и часто, подъ вліяніемъ зловонія, доводившаго его до тошноты, онъ воображалъ, что передъ нимъ громадный вонючій котелъ, въ которомъ топилось грязное сало цѣлаго народа.

Чтобы побороть терзавшее его нервное безпокойство, Флоранъ прибѣгнулъ къ умственной работѣ и, по своему пристрастію къ методическому раздѣленію занятій, посвятилъ два вечера въ недѣлю на составленіе большого труда о Кайенѣ. Часто просиживалъ онъ съ перомъ въ рукахъ за полночь и мало-по-малу его комодъ наполнился многочисленными рукописями. Сочиненіе о Кайенѣ не подвигалось впередъ, такъ какъ постоянно являлись у него проекты новыхъ, гигантскихъ трудовъ, программу которыхъ онъ набрасывалъ на нѣсколькихъ страницахъ. Такъ онъ составилъ планъ общей реформы административной системы центральнаго рынка, замѣны пошлинъ съ привозимаго товара налогомъ на торговыя сдѣлки, и новаго распредѣленія продовольствія по бѣднымъ кварталамъ, наконецъ, онъ начерталъ основанія, очень еще смутныя, новаго закона, по которому всѣ доставляемые въ городъ продукты должны были складываться въ одну груду, обезпечивающую всѣ парижскія хозяйства богатыя и бѣдныя ежедневной, достаточной пищей. Такимъ образомъ, мало-по-малу, силою вещей, Флоранъ вернулся къ политикѣ. Если-бъ не внѣшнія обстоятельства, то онъ, повидимому, былъ рожденъ для скромной доли провинціальнаго учителя и былъ-бы счастливъ такимъ мирнымъ существованіемъ. Окружающій его гигантскій рынокъ съ чрезмѣрнымъ изобиліемъ всевозможной пищи только ускорилъ кризисъ. Подъ его колоссальными сводами Парижъ казался ему чудовищнымъ толстобрюхимъ животнымъ, самодовольно переваривавшимъ жирную пищу, заплывшимъ саломъ и поддерживавшемъ подъ шумокъ имперію. Всюду вокругъ него этотъ чудовищный рынокъ выставлялъ круглыя, пухлыя лица, громадныя отвисшія шеи и колоссальныя бодра, которыя служили постоянными аргументами противъ его худощавой фигуры и желтаго, испитого лица человѣка недовольнаго. Здѣсь откормленное брюхо мелкаго торгашества и животной, узкой честности самодовольно прозябало, грѣясь на солнцѣ и находя, что все шло прекрасно, что никогда мирные люди такъ отлично и спокойно не жирѣли. Чувство лютой ненависти овладѣвало теперь снова всѣмъ существомъ Флорана, кулаки его инстинктивно сжимались, онъ готовъ былъ каждую минуту вступить въ смертельный бой и мысль о претерпѣнныхъ страданіяхъ во время ссылки возбуждала теперь его гнѣвъ гораздо болѣе, чѣмъ въ первые дни возвращенія во Францію.

Находясь въ подобномъ раздраженномъ настроеніи, Флоранъ естественно сталъ забывать свою прежнюю осторожность и любилъ бесѣдовать о политикѣ съ Гаваромъ, небольшимъ кружкомъ его пріятелей, которые собирались въ сосѣдней виноторговлѣ. Съ первыхъ дней поступленія его на службу, Гаваръ ввелъ его въ свой политическій кружокъ, среди котораго онъ проводилъ всѣ вечера, давая полную свободу своей болтливой, мелочной оппозиціи противъ правительства. Его друзья раздѣляли вполнѣ его ненависть къ имперіи и громко, въ тиши маленькой, отдѣльной комнаты виноторговли, предавали проклятію всѣ дѣйствія правительства, замышляли свергнуть въ одинъ прекрасный день "всю эту сволочь". Заведеніе, въ которомъ происходили эти бурныя, шумныя пренія, находилось прямо противъ колбасной Конто Граделя и поражало приходящихъ своимъ блестящимъ, чисто современнымъ убранствомъ. Снаружи подъ зеркальными окнами въ зеленыхъ кадкахъ красовались четыре норвежскія листвипницы; внутри зала блестѣла, мраморомъ, бронзой, стѣны были покрыты живописью, изображавшей цвѣты и плоды, посреди билъ изящный фонтанъ, а на красивыхъ стойкахъ сверкали всевозможные хрустальные стаканы, рюмки, кружки, рядомъ-же въ разнообразнѣйшихъ бутылкахъ и графинахъ искрились, особливо при свѣтѣ газовыхъ рожковъ, разноцвѣтныя вина, ликеры и напитки. Чтобы придать своему заведенію видъ кофейной, хозяинъ его поставилъ передъ конторкой, за которой всегда торжественно онъ возсѣдалъ, два маленькихъ лакированныхъ, чугунныхъ столика и четыре стула. Въ верхнемъ этажѣ быль устроенъ бильярдъ, а за конторкой находилась маленькая комната или вѣрнѣе уголокъ залы, отдѣленной перегородкой. Днемъ этотъ уединенный пріютъ освѣщался маленькимъ окошкомъ, а по вечерамъ тазовымъ рожкомъ, возвышавшимся надъ двумя столами, выкрашенными подъ мраморъ.

Здѣсь-то собирались каждый вечеръ Гаваръ и его друзья; хозяинъ заведенія Лебигръ, здоровенный, красивый человѣкъ съ полнымъ, жирнымъ лицомъ, оказывалъ имъ всякое уваженіе, дозволялъ кричать сколько угодно и не пускалъ никого посторонняго въ это привиллегировапное помѣщеніе. Поэтому онъ и пользовался полнымъ довѣріемъ этихъ неизмѣнныхъ посѣтителей виноторговли, которые хотя и считали его простякомъ, негодящимся въ политическіе ораторы, во надежнымъ человѣкомъ. Онъ вообще былъ очень не разговорчивъ и только молча пожималъ руку каждому изъ посѣтителей; когда-же онъ самъ иногда приходилъ въ отдѣльную комнату, то безмолвно пилъ кофе и, по говоря ни слова, слушалъ шумныя пренія. Поэтому никто его не остерегался и при немъ говорили все, что входило въ голову, тѣмъ болѣе, что онъ однажды разсказалъ о своемъ участіи въ уличной борьбѣ къ 1848 году. Однако, на рынкѣ между торговками ходили о Лебигрѣ очень подозрительные слухи; многіе увѣряли, что онъ служилъ въ полиціи шпіономъ и давалъ деньги мелкимъ торговцамъ подъ страшные лихвенные проценты. Когда эти слухи дошли до Флорана, то онъ немедленно сообщилъ ихъ Гавару и его друзьямъ, по тѣ только подняли его на смѣхъ, говоря, что онъ такъ боится полиціи, что вездѣ видитъ ея слѣдъ. Причемъ Гаваръ давалъ честное слово, что Лебигръ чистый, искренній республиканецъ. Но горячѣе всѣхъ заступился за Лебигра самый ярый ораторъ кружка, Логръ, который занималъ въ рыбномъ ряду мѣсто аукціонера и славился своимъ громовымъ голосомъ. Онъ просто вышелъ изъ себя и объявилъ, что если всѣхъ будутъ подозрѣвать въ шпіонствѣ, то лучше сидѣть дома и ни съ кѣмъ не сходиться. Конечно, обвинять человѣка было легко и даже находились люди, которые дерзали подозрѣвать его, Логра, сражавшагося на барикадахъ въ 1848 и 1851 годахъ, и чуть было два раза несосланнаю въ Кайену. Съ этими доказательными доводами всѣ остальные согласились и вопросъ о Лебигрѣ былъ окончательно рѣшенъ въ его пользу.

Политическій кружокъ, въ которомъ очутился Флоранъ, состоялъ кромѣ Гавара и Логра еще изъ четырехъ мужчинъ и одной женщины. Первое мѣсто въ этомъ маленькомъ клубѣ занималъ Шарве, человѣкъ высокаго роста, худощавый, съ чисто-выбритымъ подбородкомъ, длиннымъ носомъ и тонкими губами. Онъ выдавалъ себя за профессора безъ кафедры и въ политикѣ былъ гебертистомъ. Съ длинными, въ кружекъ остриженными волосами, въ изношенномъ сюртукѣ, съ большими отворотами, онъ игралъ роль революціоннаго оратора временъ конвента и безконечнымъ потокомъ рѣзкихъ, ядовитыхъ выраженій, презрительно поражалъ своихъ противниковъ. Гаваръ побаивался его и говорилъ за-глаза, что онъ заходитъ слишкомъ далеко, но остальные передъ нимъ преклонялись; только одинъ Логръ иногда смѣлъ ему противорѣчить по вопросу о заработной платѣ. Такимъ образомъ, Шарве оставался главою и деспотомъ кружка въ силу его большаго знанія и большей энергіи. Остальные члены кружка, играя болѣе пассивную роль, именно Александръ, здоровенный, веселый пріятель живописца Клода, разнощикъ Лакаль, сѣдоватый старикъ, сгорбленный отъ постоянныхъ странствій по улицамъ Парижа, и Робинъ, чрезвычайно оригинальный человѣкъ, который приходилъ ежедневно въ заведеніе Лебигра первый и уходилъ послѣдній, внимательно слушалъ пламенныя рѣчи своихъ пріятелей, самъ не говорилъ никогда ни слова, выражалъ одобреніе безмолвнымъ наклоненіемъ головы и считался Гаваромъ за сильнаго оппозиціоннаго дѣятеля, чрезвычайно опаснаго для правительства. Но, быть можетъ, самымъ оригинальнымъ членомъ этого импровизированнаго клуба была посѣщавшая его единственная женщина Клемансъ, которая служила счетчикомъ при аукціонахъ въ рыбномъ ряду. Болѣе десяти лѣтъ она жила въ гражданскомъ бракѣ съ Шарве и ихъ союзъ былъ основанъ на полнѣйшей равноправности, такъ что каждый вырабатывалъ сколько могъ и жилъ на свои деньги. Никто изъ нихъ не былъ обязанъ другъ другу ничѣмъ; квартира, пища, стирка и прочіе расходы аккуратно записывались и дѣлились пополамъ. Являясь ежедневно вмѣстѣ съ Шарве въ виноторговлѣ, Клемансъ строго наблюдала, чтобъ каждый изъ нихъ платилъ за себя, причемъ она постоянно пила стаканъ грога, который сама себѣ приготовляла, а Шарве кружку пива. Эта женщина высокаго роста, серьезная на видъ, говорила рѣдко и слушала горячія пренія своихъ пріятелей съ какимъ-то гордымъ, часто презрительнымъ вниманіемъ. Откинувшись на спинку стула и медленно попивая свой грогъ, она пристально слѣдила за рѣчами собесѣдниковъ, то насупляя брови, то улыбаясь, такъ что, очевидно, она понимала все, что говорилось вокругъ нея и безмолвно выражала свое одобреніе или осужденіе. По временамъ она свертывала папироску и пускала мелкія кольца дыма, причемъ ея вниманіе какъ-бы удвоивалось. Вообще казалось, что всѣ ораторы говорили на призъ, который она должна была присудить. Конечно, она поддерживала свое женское достоинство, не вмѣшиваясь въ горячія пренія мужчинъ и только изрѣдка позволяла себѣ произнести мѣткую фразу, которая, по словамъ Гавара, резюмировала весь разговоръ. Въ сущности она считала себя умнѣе всѣхъ окружавшихъ ее мужчинъ и уважала только безмолвнаго Робина. Что-же касается мужчинъ, то они не обращали на Клемансъ никакого вниманія, считали ее за хорошаго товарища и едва не ломали ей руки ежедневнымъ грубымъ пожатіемъ.

Этотъ маленькій кружокъ политическихъ единомышленниковъ сдѣлался вскорѣ для Флорана необходимымъ условіемъ въ жизни. Въ этой пламенной средѣ его политическія стремленія находили себѣ исходъ. Часто работая дома надъ своими различными проектами, онъ нетерпѣливо бросалъ перо; теоретическихъ изысканій свободы было ему теперь недостаточно, его тянуло въ виноторговлю Лебигра, гдѣ онъ забывался, слушая рѣзкія выходки Шарве и пламенное краснорѣчіе Логра. Сначала его нѣсколько смущали шумъ, гамъ этихъ собраній и излишняя словоохотливость ораторовъ, но теперь, хотя онъ и сознавалъ по-прежнему ихъ пустоту, онъ чувствовалъ необходимость забыться и подстрекнуть себя на что-нибудь рѣшительное, что могло-бы успокоить его взволнованный умъ. Онъ мало-по-малу привыкъ къ своимъ обычнымъ собесѣдникамъ и искренно ихъ полюбилъ. Мягкое, доброе лицо Робина, серьезный взглядъ Клемансъ, блѣдный худощавый Шарве и знакомыя лица Логра, Гавара, Александра и Лакаля занимали все большее и большее мѣсто въ его жизни. Въ ихъ обществѣ онъ испытывалъ какое-то инстинктивное удовольствіе. Отворяя дверь въ отдѣльную комнату виноторговли, онъ какъ-бы ощущалъ невѣдомую жизненную силу въ мѣдной ручкѣ, силу, гораздо большую, чѣмъ отъ прикосновенія къ нѣжной рукѣ женщины.

Естественно, что среди преній наибольшимъ авторитетомъ пользовались Шарве и Флоранъ. Гаваръ не могъ долго держать языкъ за зубами и кончилъ тѣмъ, что разсказалъ всю исторію Флорана, который, такимъ образомъ, въ глазахъ своихъ новыхъ товарищей пріобрѣлъ славу; его слова уже не были пустыми звуками, а подкрѣплялись дѣлами. Но это видимое преимущество сердило Шарве и онъ изъ зависти сдѣлался мало по-малу систематическимъ противникомъ Флорана. Всѣ пренія обыкновенно кончались единоборствомъ этихъ двухъ ораторовъ и они спорили но цѣлымъ часамъ среди общаго безмолвія, никогда не признавая себя побѣжденными.

IV.

Жизнь Флорана со времени полученія мѣста пошла однообразнымъ, правильнымъ путемъ; время его было распредѣлено съ методической точностью: ежедневно въ опредѣленные часы онъ исполнялъ свои служебныя обязанности, давалъ два раза въ недѣлю послѣ обѣда уроки маленькому сыну Нормандки, посвящалъ одинъ вечеръ въ недѣлю красавицѣ Лизѣ, чтобъ се не разсердить, а все остальное время проводилъ въ отдѣльной комнатѣ виноторговли Лебигра съ Гаваромъ и его друзьями. Уроки своему маленькому ученику онъ давалъ теперь на дому у Мсподеповъ, гдѣ, несмотря на явное нерасположеніе къ нему старухи матери и холодность Клары, онъ встрѣчалъ самый любезный пріемъ со стороны красавицы-Нормандки. Во все время урока она сидѣла за тѣмъ-же столомъ, за которымъ занимался ребенокъ, то штопая бѣлье, то безмолвно слѣдя за всѣми движеніями Флорана. Мало-по-малу она стала глубоко уважать этого человѣка, который при всей своей учености былъ очень добрымъ и терпѣливымъ съ ребенкомъ. Теперь онъ ужь не казался ей уродомъ, какъ прежде; въ ней явилось чувство зависти и она дала себѣ слово отбить у своей соперницы Флорана, котораго она считала ея любовникомъ. Твердо рѣшившись достигнуть этой цѣли, Нормандка пустила въ ходъ все свое кокетство; она садилась съ нимъ рядомъ, пододвигала, свой стулъ, какъ можно ближе къ пому, при всякомъ удобномъ случаѣ поднимала руки и поворачивалась то въ ту, то въ другую сторону, выказывая всѣ прелести своего дѣйствительно великолѣпнаго торса, едва скрытаго подъ складками полупрозрачной кофты. Вмѣстѣ съ тѣмъ она старалась насказать какъ можно болѣе дурного о Лизѣ, увѣряя, что та скрываетъ свои года, стягиваетъ себя корсетомъ до дурноты и пр. Флоранъ слушалъ молча эту болтовню, подсмѣиваясь иногда надъ ревностью женщинъ, на которыхъ онъ смотрѣлъ вообще, какъ человѣкъ, неимѣющій никакого успѣха у прекраснаго пола. Поэтому, можетъ быть, кокетство красавицы-Нормандки не производило на него никакого дѣйствія, и хотя онъ мало-по-малу сталъ питать къ ней искреннюю дружбу, но никогда не позволялъ себѣ никакой фамильярности. Ему даже было какъ-то неловко, непріятію, когда онъ чувствовалъ прикосновеніе ея полнаго, нѣжнаго тѣла. Ея колоссальная, пышная грудь, бѣлыя царственныя руки, гибкій станъ, шелковистое, роскошное тѣло, безпокоили, подавляли его сухощавую, блѣдную фигуру. Она распространяла вокругъ себя какой-то грубый, хотя полный жизни запахъ морской рыбы, который былъ ему невыносимъ, такъ какъ каждое утро ему приходилось дышатъ зловоніями рыбнаго ряда. Присутствіе красавицы-Нормандки даже не возбуждало въ немъ страсти, а раздражало только его нервы; онъ находилъ ея красоту слишкомъ колоссальной, ѣдкой, одуряющей.

Несмотря на это, всѣ торговки были увѣрены, что Флоранъ перекочевалъ отъ одной красавицы къ другой и былъ теперь любовникомъ Нормандки. Съ особеннымъ рвеніемъ распространяла этотъ слухъ и клялась въ его справедливости самая злѣйшая сплетница всего рынка, г-жа Саже. Эта старая дѣва маленькаго роста, съ сѣдыми волосами была грозою околодка; никто не зналъ откуда она и чѣмъ существовала, по впродолженіи сорока лѣтъ она проживала въ улицѣ Пируэтъ и цѣлые дни съ утра до вечера ходила взадъ и впередъ по рынку и сосѣднимъ улицамъ съ вышитымъ мѣшкомъ на рукѣ подъ предлогомъ закупокъ, но въ сущности она ничего не покупала, а только заходила по всѣ лавки и останавливалась передъ всѣми ларями, чтобы узнавать и распространять новости. Такимъ образомъ, она подробно знала исторію всѣхъ домовъ и жителей околодка; ее интересовали всѣ самыя незначительныя мелочи, ей нужно было знать, кто что ѣлъ каждый день, сколько у каждаго сосѣда было рубашекъ и т. д. Эта потребность подглядыванія доходила до того, что она по пренебрегала подслушиваніемъ у дверей и распечатываніемъ чужихъ писемъ; поэтому неудивительно, что ея языка боялись всѣ и каждый. Точно такъ-же, какъ-всѣхъ сосѣдей, она знала хорошо семью Кеню и могла сообщить о ней всевозможныя свѣденія; она знала все, что дѣлалось въ колбасной, и потому неожиданное появленіе Флорана, какъ-бы упавшаго съ неба, естественно привело ее въ туникъ. Она не вѣрила разсказу, пущенному въ ходъ Лизой о возвращеніи изъ-за границы двоюроднаго брата, но никакъ не могла разузнать -- кто онъ такой и откуда. Это тѣмъ болѣе ее тревожило, что въ умѣ ея гнѣздилось какое-то смутное воспоминаніе: гдѣ-то и когда-то она видѣла эту "сухую палку". Такимъ образомъ, Флоранъ постоянно кололъ ей глаза и она стала чувствовать къ нему непримиримую вражду, для удовлетворенія которой изобрѣтала самыя невозможныя сказки объ его отношеніяхъ сначала къ красавицѣ Лизѣ, а потомъ къ сестрамъ Меноденъ. Особенно она не щадила красокъ въ сплетняхъ о послѣднихъ, такъ какъ этимъ путемъ надѣялась поддѣлаться къ Лизѣ, которую не могли не сердить частыя посѣщенія Флораномъ этихъ женщинъ, и, наконецъ, раскрыть тайну о двоюродномъ братцѣ, подававшемъ ей покоя ни днемъ, ни ночью. Къ тому-же Саже недавно поссорились съ Нормандкой, которая продала ей не свѣжую рыбу, и желала ей отомстить. Подъ вліяніемъ такихъ разнообразныхъ побудительныхъ причинъ, старая сплетница начала еще съ большимъ ожесточеніемъ слѣдить за каждымъ шагомъ Флорана и пользуясь тѣмъ, что жила на чердакѣ того дома, гдѣ второй этажъ занимали Меподепы, она не сходила съ лѣстницы во время каждаго изъ его посѣщенія красавицы-Нормандки. А на другой день она отправлялась съ позаранка въ колбасную и разсказывала Лизѣ всякія небылицы.

-- Онъ опять у нея ночевалъ, говорила она однажды:-- и Нормандка, провожая его на лѣстницу, называла его "милымъ, голубчикомъ".

-- Онъ не довольствуется одной Нормандкой, говорила она другой разъ:-- когда она ему надоѣстъ, онъ отправляется на цыпочкахъ къ бѣлокурой Кларѣ и такъ далѣе. Вмо ночь только и слышишь, что скрипъ дверей въ ихъ комнатахъ.

Красавица Лиза съ презрительной улыбкой, но съ глубокимъ вниманіемъ слушала всѣ эти разсказы и только при очень скандальныхъ подробностяхъ замѣчала:

-- Нѣтъ, нѣтъ, это невозможно. Неужели бываютъ такія женщины!

Теперь соперничество между красавицей-Нормандкой и красавицей Лизой достигло ужасающихъ размѣровъ. Первая была увѣрена, что она отбила у своей непріятельницы любовника, а вторая выходила изъ себя отъ злобы при одной мысли, что эта сволочь ихъ компрометируетъ, завлекая Флорана. Каждая изъ нихъ вносила въ борьбу свой отличительный характеръ; одна была спокойна, презрительна и напоминала своими манерами женщину, которая осторожно поднимаетъ юбки, чтобы не замарать грязью своихъ ботинокъ; другая смѣлая, дерзкая была чрезъ мѣру весела и казалась бретеромъ, вызывающимъ всякаго на бой. Видя красавицу Лизу на порогѣ колбасной, Нормандка непремѣнно проходила мимо нея, задѣвая ее платьемъ; тогда ихъ взгляды встрѣчались и летѣли искры, какъ отъ столкновенія двухъ заостренныхъ кинжаловъ. Съ своей стороны Лиза, бывая въ рыбномъ ряду, съ презрительной улыбкой проходила мимо ларя красавицы-Нормандки и покупала у сосѣдней торговки какую-нибудь большую, дорогую рыбу. Но полемъ самыхъ кровопролитныхъ битвъ была улица Рамбюто, гдѣ онѣ, одна въ своей лавкѣ, а другая за ларемъ, метали другъ въ друга ядовитыя стрѣлы. Битва начиналась съ самаго утра.

-- Вонъ толстая корова уже встала! кричала во все горло Нормандка: -- ее стягиваютъ, какъ колбасу. Посмотрите, на ней все то-же поплиновое платье и грязной воротничекъ.

-- Посмотрите на эту сволочь, говорила въ ту-же минуту красавица Лиза своей служанкѣ: -- на ней, кажется, бриліантовыя серьги. Жаль видѣть на такой дряни бриліанты.

Обѣ онѣ старались надѣть на себя какъ можно болѣе драгоцѣнностей и при каждой обновкѣ на одной изъ нихъ, другая выходила изъ себя отъ зависти. Все утро онѣ высматривали, сколько у каждой изъ нихъ было покупателей и мрачно наеупляли брови, когда торговля "напротивъ" шла лучше. Потомъ, каждая изъ нихъ подсматривала, что ѣла за завтракомъ другая и съ какимъ апетитомъ. Передъ-обѣденные часы были самой рѣшительной эпохой въ борьбѣ; отъ нихъ зависѣлъ успѣхъ дня. Въ это время торговля стихала и обѣ соперницы принимали самыя живописныя позы. Нормандка обыкновенно занималась топкими вышивками, что чрезвычайно сердило Лизу, которая постоянно вязала чулки.

-- Ей-бы лучше штопать чулки своему мальчику, который бѣгаетъ босикомъ, говорила Лиза: -- посмотрите, какія у нея красныя руки! Отъ нихъ песетъ тухлой рыбой.

-- Она все вяжетъ одинъ и тотъ-же чулокъ, замѣчала Нормандки:-- она слишкомъ много ѣстъ и потому спитъ за работою. Если она вяжетъ для своего болвана-мужа, то долго придется ему ходить босикомъ.

До самого вечера онѣ продолжали зорко слѣдить другъ за другомъ, замѣчая такія мелочи, которыхъ, конечно, никто другой не замѣтилъ-бы. Съ наступленіемъ ночи часто побѣда оставалась по рѣшительной; когда-же одна изъ соперницъ подвергалась полному пораженію, то на другой-же день она употребляла всѣ усилія, чтобы побѣдить въ свою очередь. Всѣ торговки съ любопытстволъ смотрѣли на эту борьбу и держали пари за красавицу Лизу или за красавицу Нормандку.

Ихъ вражда дошла до того, что онѣ запретили своимъ дѣтямъ говорить другъ съ другомъ, что было для послѣднихъ большимъ горемъ, такъ какъ онѣ прежде всегда вмѣстѣ играли на улицѣ передъ лавками. Но настоящей жертвой разъяренныхъ соперницъ былъ Флоранъ, который, въ сущности, служилъ единственнымъ поводомъ къ ихъ борьбѣ. Дѣйствительно, до его прибытія все шло спокойно, мирно и только онъ ссорилъ, сердилъ и разстраивалъ весь этотъ сытый, откормленный міръ, дремавшій безмятежнымъ сномъ. Красавица Нормандка готова была собственноручно побить Флорана, когда онъ долго засиживался въ колбасной, а Лиза хотя и относилась съ холоднымъ презрѣніемъ честной женщины къ его скандальному поведенію, но едва могла скрыть свой гнѣвъ и чувство безсознательной зависти каждый разъ, какъ онъ уходилъ изъ колбасной въ улицу Пируэтъ. Мало-по-малу обѣдъ въ семьѣ Кеню становился далеко не такимъ веселымъ и радушнымъ, какъ прежде. Чисто убранная столовая, блестящая лампа, бѣлоснѣжная скатерть -- все какъ-бы упрекало Флорана, и онъ едва осмѣливался ѣсть, изъ боязни запачкать салфетку или уронить на полъ крошки хлѣба. Однакожъ въ обращеніи съ нимъ Лизы не было, повидимому, никакой еще перемѣны и съ своей обычной наивностью, Флоранъ продолжалъ хвалить всѣмъ и каждому ея доброту. Дѣйствительно, она сохраняла, въ отношеніи его внѣшнюю любезность и часто съ улыбкою говаривала:

-- Странно, вы теперь не дурно ѣдите, а не толстѣете; пища вамъ нейдетъ въ прокъ.

Конечно, въ этомъ замѣчаніи скрывалась ненависть къ худощавымъ и тонкій намекъ на развратную жизнь Флорана. Но онъ ничего этого не замѣчалъ. Впрочемъ, открыто она никогда не говорила при немъ о красавицѣ-Нормандкѣ, и когда однажды Кеню позволилъ себѣ шутку на этотъ счетъ, она бросила на него такой леденящій взглядъ, что онъ болѣе никогда не заговаривалъ объ этомъ предметѣ. Послѣ обѣда "Флоранъ оставался нѣсколько времени въ столовой, такъ какъ его немедленный уходъ сердилъ Лизу и старался поддержать съ нею разговоръ. Она обыкновенно сидѣла рядомъ съ нимъ и ея близкое сосѣдство также безпокоило его, какъ сосѣдство. Нормандки. Но въ ея красотѣ не было той живости, одушевленія и пикантности, какъ въ красотѣ Нормандки. Ея великолѣпная грудь не колыхалась и отъ нея вѣяло по запахомъ морской рыбы, а преснымъ, жирнымъ запахомъ свѣжей говядины. Столкновеніе его худощавой фигуры съ твердымъ жиромъ красавицы Лизы, казалось, еще болѣе тревожило его, чѣмъ прикосновеніе къ нѣжному тѣлу красавицы-Нормандки.

Вообще отношенія Лизы къ Флорану были холодно любезны и искуственно равнодушны, но она еще старательно избѣгала выказать ему свое недовольство. Только однажды она измѣнила своему обычному спокойствію. Красавица-Нормандка подарила Флорану великолѣпную лососку; не смѣя отказаться отъ подарка и не зная, что съ нимъ дѣлать, онъ отдалъ рыбу красавицѣ Лизѣ, говоря съ улыбкой:

-- Сдѣлайте хорошій пирогъ.

-- Развѣ мы нуждаемся въ пищѣ? произнесла Лиза, съ поблѣднѣвшими отъ злобы губами: -- слава Богу, кажется, здѣсь можно быть сытымъ. Возьмите прочь эту рыбу.

-- Ну такъ велите ее сварить, сказалъ Флоранъ, не понимая, на что она сердится:-- я самъ ее съѣмъ.

-- Здѣсь по трактиръ! воскликнула Лиза, выходя изъ себя: -- велите сварить рыбу тѣмъ, которыя вамъ ее дали. Я не хочу морать своихъ кострюль. Убирайтесь вонъ съ этой дрянью.

Однакожъ время глухой вражды и внѣшней хладнокровной терпимости со стороны Лизы продолжалось не долго. Политическій планъ, задуманный посѣтителями отдѣльной комнаты виноторговли Лебигра, мало-по-малу развивался и Флоранъ, наконецъ, сталъ серьезно вѣрить въ возможность его осуществленія. Его товарищи продолжали только свои шумныя пренія, а онъ основательно обдумывалъ способъ приведенія плана въ исполненіе и исписалъ на эту тему цѣлыя кипы бумаги. Сосредоточивъ, такимъ образомъ, всѣ свои мысли на этомъ одномъ предметѣ, онъ естественно старался привлечь къ дѣлу своего брата Кешо, на котораго онъ все еще смотрѣлъ, какъ на своего ученика. Толстый колбасникъ былъ совершеннымъ новичкомъ въ политикѣ, но черезъ нѣсколько засѣданій въ виноторговлѣ, онъ, подъ вліяніемъ брата и невѣдомой прелести, заключающейся для сытого буржуа въ запрещенныхъ разговорахъ, сталъ вторить всей компаніи; такъ что однажды старая сплетница Сажо, которая въ послѣднее время постоянно забѣгала къ Лебигру то за тѣмъ, то за другимъ, съ цѣлью разузнать, что дѣлалось въ отдѣльной комнатѣ виноторговли, слышала наивное восклицаніе Кеню:

-- Нѣтъ, съ насъ ужь довольно всѣхъ этихъ прелестей... Пора намъ взяться за умъ и высказать правительству второй имперіи все, что мы о немъ думаемъ.

Конечно, г-жа Соже тотчасъ донесла о всемъ слышанномъ красавицѣ Лизѣ. Этого было достаточно, чтобы заставить ее выдти изъ своего хладнокровнаго, выжидательнаго положеніи и она рѣшилась немедленно положить конецъ опаснымъ выходкамъ ея мужа и брата, которыя могли повести къ большимъ непріятностямъ. На другое утро, когда Кеню открылъ глаза, онъ увидалъ Лизу совершенно одѣтой и разбиравшей бумаги въ его конторкѣ.

-- Зачѣмъ ты меня не разбудила? спросилъ онъ, потягиваясь:-- ужь поздно. А что ты дѣлаешь?

-- Привожу бумаги въ порядокъ, отвѣчала Лиза своимъ обычнымъ спокойнымъ тономъ: -- надо приготовиться... если придетъ полиція...

-- Какая полиція?

-- Ты теперь занимаешься политикой, такъ всего надо ждать?

-- Я занимаюсь политикой! воскликнулъ онъ: -- по какое до этого дѣло полиціи? Я себя ничѣмъ не компрометирую.

-- Конечно, ты только говоришь въ публичномъ мѣстѣ, что надо совершить какой-то переворотъ... Въ околодкѣ всѣ уже знаютъ, что ты записался въ красные?

Пораженный этимъ неожиданнымъ натискомъ, толстый Кеню, безпомощно опустился на подушки.

-- Ты знаешь, я тебѣ предоставляю полную свободу дѣлать, что ты хочешь, продолжала Лиза:-- я не желаю носить штановъ, какъ говорятъ сосѣдки. Ты хозяинъ и господинъ, можешь рисковать собою, своимъ семействомъ и лавкой... Мое дѣло только позаботиться объ интересахъ дочери.

Кеню хотѣлъ протестовать, но она жестомъ не дала ему говорить и, расхаживая взадъ и впередъ по комнатѣ, продолжала:

-- Помолчи, я съ тобою но ссорюсь и даже не требую отъ тебя объясненія. Вотъ если-бъ ты у меня спросилъ совѣта, тогда дѣло другое. Напрасно полагаютъ, что женщины ничего не понимаютъ въ политикѣ. Хочешь знать политику, которой держусь я и всѣ честные люди? Я питаю благодарность къ правительству, когда торговля идетъ хорошо, я спокойно ѣмъ свой кусокъ хлѣба и мирно сплю, не боясь, что меня разбудятъ выстрѣлы. Нечего сказать, хорошо было въ 1848 году! Дядя Градель, человѣкъ очень почтенный, показывалъ ламъ свои счетныя книги и разсказывалъ, что онъ потерялъ въ то время болѣе 6,000 франковъ. Со времени-же имперіи все идетъ отлично, все продастся прекрасно, -- ты не можешь этого отрицать. Чего-же вы хотите? Чего-же лучшаго вы добьетесь вашимъ сопротивленіемъ правительству?

Она остановилась передъ кроватью и бросила вызывающій взглядъ на Кеню, полускрытаго пуховикомъ. Онъ пытался объяснить, чего хотѣли его политическіе друзья, но такъ странно мѣшалъ всѣ слова Флорана и Шарве, что Лиза, ничего не понимая, презрительно пожимала плечами. Наконецъ, онъ нашелъ спасительный исходъ въ нападкахъ на вторую имперію, при которой всюду распространились развратъ и мошенничества.

-- Вотъ видишь, прибавилъ онъ, вспоминая слова Логра, -- съ каждымъ днемъ становится все хуже и хуже жить во Франціи. Пора измѣнить такое печальное положеніе вещей!

-- И это все, что ты имѣешь сказать? отвѣчала Лиза.-- Какое мнѣ дѣло до такихъ пустяковъ! Если-бы это была и правда, такъ что-жь? Развѣ я тебѣ совѣтую быть безчестнымъ человѣкомъ, развѣ я учу тебя не платить по векселямъ и обманывать покупателей? Право, ты меня выведешь, наконецъ, изъ терпѣнія. Мы -- честные люди, никого не грабимъ и не убиваемъ, ну, и довольно. А что дѣлаютъ другіе, мнѣ до этого дѣла нѣтъ. Конечно, нищимъ оборванцамъ хотѣлось-бы, чтобы никто не наживалъ денегъ. Да, я прямо говорю, что пользуюсь всякимъ случаемъ для честной наживы и поддерживаю правительство, которое поощряетъ торговлю. Если оно дѣлаетъ что-нибудь дурное, то я не хочу этого я знать: я сама ничего не дѣлаю дурного и этого мнѣ достаточно. Было-бы слишкомъ глупо сражаться съ вѣтряными мельницами. Ты помнишь, во время выборовъ Гаваръ разсказывалъ, что офиціальный кандидатъ былъ злостный банкротъ, замѣшанный во многихъ грязныхъ исторіяхъ; можетъ быть, это была и правда, но ты благоразумно подалъ голосъ за него, такъ-какъ дѣло шло не о томъ, чтобы дать денегъ взаймы или отпустить товаръ въ долгъ этому господину, а доказать правительству, что ты доволенъ процвѣтаніемъ твоей колбасной.

Однакожь Кеню вспомнилъ фразу Шарве, что, благодаря эгоизму лавочниковъ, администрація хозяйничала въ странѣ по своему произволу, не обращая вниманія на законы, по Лиза прервала его, воскликнувъ съ негодованіемъ:

-- Довольно. Совѣсть меня ни въ чемъ не упрекаетъ: я никогда никого не обманывала, продаю хорошій товаръ и не дороже сосѣдей. Твои слова могутъ относиться къ людямъ, которые мошенничествомъ наживаютъ громадныя состоянія, но мы живемъ спокойно, въ пятнадцать лѣтъ едва достигли довольства, не занимаемся политикой и заботимся только о своей колбасной и дочери Полинѣ. Мы люди честные и все, что ты болтаешь, до насъ не касается.

Говоря это, Лиза сѣла на край кровати, и видя, что Кеню колеблется, сказала съ чувствомъ:

Выслушай меня хорошенько. Ты, конечно, не хочешь, чтобъ твою лавку разграбили и похитили-бы твои деньги? Если твои пріятели восторжествуютъ, то неужели ты думаешь, что на другой день послѣ ихъ побѣды ты будешь такъ-же спокойно спать и работать на кухнѣ, какъ теперь? Конечно, нѣтъ. Такъ зачѣмъ-же ты идешь противъ правительства, которое дозволяетъ тебѣ жить спокойно и зарабатывать деньги? У тебя есть жена и дочь и первая твоя обязанность заботиться о нихъ. Ты былъ-бы кругомъ виноватъ, если-бъ сталъ рисковать ихъ счастьемъ. Только люди безъ крова и куска хлѣба, которымъ нечего терять, желаютъ борьбы. Оставайся-же спокойно дома, глупый добрякъ, спи, ѣшь, наживай деньги, будь честнымъ человѣкомъ и предоставь Франціи освободиться отъ второй имперіи, если она ей надоѣла. Вѣдь Франція въ тебѣ, дуракѣ, не нуждается.

И. она весело захохотала; Кеню былъ совершенно побѣжденъ. Она была права, эта красавица, такъ чисто одѣтая и такъ гладко приглаженная съ самаго утра. Онъ осмотрѣлся вокругъ себя, и это всего -- отъ прелестной Лизы, мягкой постели, покойной мебели, чистыхъ, блестящихъ стѣнъ несло какимъ-то одуряющимъ, но невозмутимымъ блаженствомъ. И всего этого онъ могъ лишиться!

-- Дуракъ, продолжала Лиза, пользуясь своимъ торжествомъ,-- хорошую дорогу ты выбралъ, нечего сказать! Тебѣ пришлось-бы съ самаго начала перешагнуть черезъ меня и Полину. Теперь, по правда-ли, ты не будешь болѣе осуждать правительство? Право, намъ слѣдуетъ думать только о томъ, чтобы, достигнувъ старости, мирно и съ спокойной совѣстью жить на честно-заработанныя деньги.

Кеню молча кивалъ головою.

-- Это все Гаваръ, началъ онъ, желая оправдать свое поведеніе.

-- Нѣтъ, это не Гаваръ, перебила его Лиза: -- я знаю, кто это, и ему слѣдовало-бы думать о своей безопасности, а не компрометировать другихъ.

-- Ты говоришь о Флоранѣ? тихо спросилъ Кеню.

-- Да, о Флоранѣ, отвѣчала она послѣ нѣкотораго молчанія; -- ты знаешь, какъ я терпѣлива; я ни за что не хочу поссорить тебя съ братомъ, -- семейныя узы священны, -- но вѣдь всему есть границы. Съ тѣхъ поръ, какъ твой братъ здѣсь, все у насъ идетъ вверхъ дномъ; но онъ, кажется, не понимаетъ, что мы для него дѣлаемо: мы ему дали комнату, мы его кормимъ и онъ все принимаетъ, какъ-будто такъ и слѣдуетъ. А куда онъ дѣваетъ свое жалованье -- никому неизвѣстно или, лучше сказать, слишкомъ хорошо извѣстно.

-- А наслѣдство? промолвилъ Кеню, которому больно было, когда отзывались дурно объ его братѣ.

-- Ты правъ, отвѣчала Лиза, быстро измѣнивъ тонъ, -- по вѣдь онъ самъ не хочетъ брать своей доли. Я ему предлагала и очень была-бы рада отдѣлаться отъ этихъ денегъ; тогда у насъ руки были-бы развязаны. Поговори-ка ты съ нимъ объ этомъ. Впрочемъ, съ нимъ трудно что-нибудь устроить: онъ человѣкъ не простой, не такой, какъ всѣ мы грѣшные. Я говорю это такъ, мимоходомъ, но, въ сущности, я не обращаю никакого вниманія на его поведеніе, которое осуждаетъ весь околодокъ. Пусть его спитъ, ѣстъ, надоѣдаетъ намъ своимъ присутствіемъ -- все это можно перенести,-- но я ему никогда не позволю впутывать насъ въ политику. Если онъ не перестанетъ сбивать тебя съ толку и чернить васъ передъ властями, то я отъ него скоро отдѣлаюсь. Помни это, я тебя предупреждаю.

Въ этихъ словахъ ясно слышалось, что судьба Флорана была рѣшена и Лиза, въ случаѣ надобности, не остановится ни передъ чѣмъ, чтобы спасти себя и свою семью отъ гибельнаго вліянія человѣка, который шелъ наперекоръ всѣмъ ея инстинктамъ и нарушалъ ея спокойствіе.

-- Я понимаю, продолжала она, едва удерживая уже давно накипѣвшую въ ея сердцѣ злобу,-- что человѣкъ, неумѣвшій обзавестись своимъ домомъ и надѣлавшій мйого всякихъ глупостей, любитъ баломутить другихъ. Если ему пріятно гибнуть, пусть его и гибнетъ, но я не позволю ему завлекать честнаго отца, семейства. Къ тому-же онъ мнѣ не нравится: отъ него за обѣдомъ песетъ рыбой; это мѣшаетъ мнѣ ѣсть, а онъ, небойсь, не пропуститъ ни одного блюда, только все не въ прокъ. Онъ, несчастный, такъ пропитанъ жолчью, что не можетъ толстѣть.

Черезъ два дня послѣ этого разговора Лиза нарочно зашла въ лавку Гавара, который по сосѣдству торговалъ живно стью, и хитро навела разговоръ на политику; словоохотливый старикъ такъ расходился, что насказалъ Лизѣ цѣлый коробъ разныхъ страшныхъ вещей. Добившись довольно яснаго, по ея мнѣнію, намека на существованіе политическаго заговора, Лиза немедленно возвратилась домой и, позвавъ Кеню въ спальню, заперла за собою дверь.

-- Твой братъ хочетъ насъ всѣхъ погубить! Зачѣмъ ты скрывалъ отъ меня, что ты знаешь? воскликнула она, блѣдная отъ испуга и злобы.

Кеню отвѣчалъ, что онъ ничего не знаетъ болѣе того, что ей разсказалъ, и поклялся, что въ послѣдніе два дня не былъ у Лебигра и никогда болѣе туда не пойдетъ.

-- Ты хорошо сдѣлаешь, продолжала Лиза:-- если совсѣмъ не будешь туда ходить, иначе поплатишься, пожалуй, своей шкурой... Флоранъ задумалъ что-то недоброе. Изъ того, что я узнала, я вижу куда его приведутъ всѣ его затѣи... назадъ въ Каенну. Несчастный!... Онъ тутъ катался, какъ сыръ въ маслѣ; онъ могъ сдѣлаться честнымъ человѣкомъ, видя вокругъ себя только хорошіе примѣры. Но нѣтъ, у него кровь испорчена, онъ кончитъ тѣмъ, что сломитъ себѣ шею своей политикой... Слушай, Кеню, я болѣе не хочу этого терпѣть. Я тебя предупреждаю.

Эти послѣднія слова она произнесла съ особымъ удареніемъ и Кеню, опустивъ голову, ждалъ своего приговора.

-- Прежде всего, я требую, чтобъ онъ пересталъ у насъ ѣсть; довольно того, что онъ будетъ ночевать, продолжала она;-- онъ получаетъ жалованіе и можетъ кормиться на свой счетъ.

Кеню хотѣлъ протестовать, но Лиза зажала ему ротъ громкимъ восклицаніемъ:

-- Такъ выбирай между нами и имъ. Клянусь, если онъ останется, то я уйду съ дочерью. Этотъ человѣкъ способенъ на все. Онъ явился сюда, чтобъ разстроить наше семейное счастье, но я водворю порядокъ... Ты слышалъ: я или онъ.

Въ тотъ день за обѣдомъ, она чрезвычайно холодно обошлась съ Флораномъ, не подчиняла его ни чѣмъ и нѣсколько разъ замѣчала съ саркастической улыбкой:

-- Странно, какъ много хлѣба мы ѣдимъ съ нѣкоторыхъ поръ.

Впродолженіи уже нѣсколькихъ недѣль Флоранъ сталъ замѣчать, что въ колбасной съ нимъ обращаются не такъ добродушно и любезно, какъ прежде; теперь-же его видимо выживали. Лиза при всякомъ удобномъ случаѣ отворачивалась отъ него, за обѣдомъ молча смотрѣла ему въ ротъ, какъ-бы упрекая за каждый кусокъ хлѣба, давала ему надѣвать самую старую, изношенную одежду Кеню, маленькая Полина съ дѣтской наивностью смѣялась надъ сюртукомъ и панталонами, висѣвшими на немъ, какъ на вѣшалкѣ, даже прислуга, особливо служанка, комнату которой занималъ Флоранъ, слѣдовала примѣру хозяйки и позволяла себѣ различныя, неприличныя выходки. Флорану стало, наконецъ, ясно, что онъ былъ лишній въ этомъ домѣ; но онъ долго не могъ рѣшиться объявить брату и невѣсткѣ, что онъ не станетъ болѣе обѣдать у нихъ, боясь нанести имъ тѣмъ оскорбленіе. Цѣлая недѣля потребовалась ему, чтобъ собраться съ силами, и, наконецъ, подъ предлогомъ какихъ-то уроковъ, онъ заявилъ невозможность обѣдать дома каждый день. При этомъ ему не пришло и въ голову потребовать части своего наслѣдства, такъ какъ онъ былъ не только безкорыстенъ, но совершенно равнодушенъ къ земнымъ благамъ. Къ тому-же, онъ считалъ, что денегъ, остававшихся ему отъ жалованья, которое втеченіи послѣднихъ мѣсяцевъ почти все уходило на леченіе стараго смотрителя, вмѣстѣ съ платой за уроки, доставленные ему Нормандкой, хватитъ на обѣдъ и завтракъ.

-- Не церемонься, обѣдай, гдѣ тебѣ удобнѣе, сказалъ Кеню, понявъ настоящую причину заявленія брата:-- но мы тебя не гонимъ, чортъ возьми! Когда-нибудь по воскресеньямъ все-же приходи обѣдать.

Красавица Лиза не промолвила ни слова, а когда взволнованный Флоранъ вышелъ изъ комнаты, она легко вздохнула и если-бъ не мужъ, то выкурила-бы сженнымъ сахаромъ самый запахъ развратной, худощавой фигуры, заражавшей ея свѣтлую, блестящую столовую. Нѣсколько дней она торжествовала побѣду, но не прошло и недѣли, какъ безпокойство стало терзать ее еще болѣе прежняго. Она видала теперь Флорана, только иногда по вечерамъ и воображала себѣ всякіе ужасы; напримѣръ, приготовленіе въ его комнатѣ адской машины. Наконецъ, подъ вліяніемъ лихорадочнаго страха и пользуясь отсутствіемъ Флорана, она отправилась въ его комнату, тщательно осмотрѣла всѣ ея углы: кровать, каминъ и т. д. Ее очень удивило, что все въ комнатѣ было въ томъ-же положеніи, какъ въ то время, когда въ ней жила служанка, лѣтнее платье которой по-прежнему висѣло на стѣнкѣ. На столѣ лежалъ исписанный листъ бумаги, въ которомъ повторялось два раза слово "революція". Лиза испугалась и поспѣшно открыла ящикъ стола, наполненный бумагами. Флоранъ видимо очень плохо охранялъ свою тайну, онъ даже не запиралъ ящика, при этой мысли она остановилась; совѣсть въ ней громко заговорила и она судорожно закрыла ящикъ. Возвратясь въ кухню, она долго раздумывала о томъ, какъ ей слѣдовало поступить, имѣла-ли она право прочесть тайно бумаги Флорана и можно-ли назвать это дѣло безчестнымъ, если только этимъ средствомъ она могла спасти отъ погибели своего мужа, себя и Полину. Чтобы выдти изъ затруднительнаго положенія, она рѣшилась прибѣгнуть къ совѣту абата Рустана, къ которому она обращалась во всѣхъ важныхъ случаяхъ.

Красавица Лиза не отличалась особенной набожностью, она была холодна къ католицизму, но уважала патеровъ, считая ихъ необходимыми для народа, что-же касается абата Рустана, то она смотрѣла на него, какъ на добраго совѣтника и полезнаго друга. Никогда между ними не было религіозныхъ разговоровъ; она не исповѣдывалась у него, а просто спрашивала совѣтовъ, какъ у человѣка благоразумнаго и заслуживающаго довѣрія болѣе дѣльцовъ, которые, по ея мнѣнію, были всѣ мошенники. Съ своей стороны абатъ Рустанъ относился къ Лизѣ съ безграничной снисходительностью: онъ дѣлалъ для нея справки въ законахъ, указывалъ какіе фонды выгоднѣе покупать, рекомендовалъ поставщиковъ различныхъ товаровъ, разрѣшалъ съ необыкновеннымъ тактомъ всѣ нравственные вопросы и, вообще, отвѣчалъ на все, что она спрашивала практически, толково, не вмѣшивая въ дѣло религію, не стараясь извлечь денежной пользы для себя или для церкви, а довольствуясь улыбкой и пожатіемъ руки этой красивой женщины, уважаемой во всемъ околодкѣ. Въ настоящемъ случаѣ выслушавъ тонко изложенный вопросъ Лизы, абатъ пустился въ длинныя, краснорѣчивыя разглогольствованія о томъ, что добрый, справедливый человѣкъ имѣетъ право и даже обязанъ уничтожать зло, прибѣгая ко всякимъ средствамъ, которыя могутъ способствовать торжеству добра.

-- Вотъ мое мнѣніе, сударыня, сказалъ онъ: -- обсужденіе средствъ позволительныхъ и не позволительныхъ, можетъ завести насъ слишкомъ далеко... Но мнѣ извѣстно, какая у васъ возвышенная душа. Взвѣшивайте каждый вашъ поступокъ и если совѣсть по возстаетъ противъ него, дѣйствуйте смѣло... Честныя натуры отличаются необыкновеннымъ даромъ придавать честный оттѣнокъ всему, что они дѣлаютъ.

На другой день утромъ, когда Флоранъ находился на рынкѣ, красавица Лиза смѣло отправилась въ его комнату подъ предлогомъ сосчитать бѣлье и, вынувъ ящикъ изъ стола, осторожно перебрала всѣ находившіяся тамъ бумаги. Сначала ей попадались водъ руку различные административные и финансовые проекты Флорана, чтеніе которыхъ ей страшно надоѣло. Потомъ ея вниманіе сосредоточилось на совершенно постороннемъ предметѣ, на фотографіи красавицы Нормандки съ надписью на лѣвой сторонѣ: "Отъ Луизы другу Флорану". Какъ истая женщина, она забыла цѣль своихъ поисковъ и съ жадностью набросилась на это очевидное доказательство скандальнаго поведенія ея соперницы. Ее подмывало взять эту карточку, какъ лучшее орудіе мести, но она подумала, что это будетъ не хорошо и къ тому-же она могла взять ее во всякое время; потому бросивъ ее съ отвращеніемъ, она продолжала свои поиски. Въ самомъ заднемъ углу ящика, наконецъ, нашлось то, чего она искала; свертокъ различныхъ записокъ и замѣтокъ политическаго содержанія.

Мысль о возстаніи противъ второй имперіи, заявленная одинъ разъ Логромъ въ виноторговлѣ Лебигра, крѣпко засѣла въ пламенномъ умѣ Флорана и мало-по-малу обратилась въ цѣль всей его жизни. Онъ считалъ теперь свое возвращеніе въ Парижъ предопредѣленнымъ судьбою. При его мягкомъ характерѣ одна всепоглощающая идея совершенно имъ овладѣвала. Все принимало въ его глазахъ чудовищные размѣры и ему часто казалось, что центральный рынокъ сжималъ его, какъ въ тискахъ, одуряя своими зловоніями; потомъ ему казалось, что Лиза хотѣла его обойти и онъ нѣсколько дней избѣгалъ ее, боясь, чтобъ отъ ея прикосновенія не разстаяла его воля. Всѣ эти припадки неопредѣленнаго страха и увлеченія кончались всегда болѣзненнымъ сознаніемъ жгучей потребности кого-нибудь любить, и за недостаткомъ опредѣленнаго предмета любви, онъ любилъ идею, любилъ человѣчество. Особливо тяжело Флорану становилось по вечерамъ; несчастный, недовольный своимъ днемъ, съ напряженными нервами, онъ возвращался поздно домой отъ Лебигра или Мегюденовъ и принимался за составленіе своего плана возстанія.

Прочитавъ эти листки и не совершенно попавъ ихъ смыслъ, Лиза съ испугомъ отскочила отъ стола, какъ-бы боясь, чтобъ не выстрѣлили эти опасныя бумаги. Въ ужасномъ планѣ Флорана она видѣла прямое покушеніе на ея жизнь, на ея счастье. И гдѣ-же производилось это покушеніе? Въ ея собственномъ домѣ. Она быстро закрыла ящикъ и погрузилась въ тяжелую думу. Что ей было дѣлать? Говорить Кеню объ этомъ было совершенно излишне. Она сначала думала объясниться тотчасъ съ Флораномъ, по ее удержала мысль, что онъ могъ исполнить свое преступное намѣреніе въ другомъ мѣстѣ и по злобѣ очернить передъ правительствомъ ее и ея мужа. По этому она рѣшилась ждать, зорко слѣдя за каждымъ его шагомъ. При первой опасности она могла теперь дѣйствовать рѣшительно: у нея было въ рукахъ средство отправить его обратно въ Каенну.

V.

Въ тотъ самый день, когда Лиза открыла ехидные замыслы Флорана, грозившіе погибелью ея семейству, г-жа Саже сдѣлала съ своей стороны не менѣе важныя открытія. Встрѣтивъ случайно на улицѣ Полину, маленькую дочь Кеню, старая сплетница стала раскрашивать ее о всемъ, что дѣлалось въ колбасной, надѣясь выпытать у ребенка то, чего она столько времени напрасно домогалась, а именно: открытія тайны Флорана.

-- Твоя мама добрая, не правда-ли? Ты ее любишь? спросила она.

-- Да, да, отвѣчала дѣвочка, стараясь отдѣлаться отъ навязчивой старухи.

-- А твой папа также добрый, онъ тебя не бьетъ, не ссорится съ мамой? Что они говорятъ вечеромъ, ложась спать?

-- Не знаю; я въ своей постелькѣ сплю.

-- Что они говорятъ о дядѣ Флоранѣ?

-- Не знаю.

-- Ты маленькая лгунья! воскликнула старая дѣва строгимъ тономъ:-- а ты знаешь, что грѣхъ лгать?

-- Она слишкомъ глупа, чтобъ что-нибудь знать, произнесъ сынъ красавицы-Нормандки, неожиданно подвернувшійся тутъ-же на улицѣ:-- а вотъ я такъ знаю, что мой другъ Флоранъ отвѣтилъ вчера, когда мама сказала ему шутя, что онъ можетъ ее поцѣловать, если хочетъ.

-- Ну, ну, продолжала г-жа Саже, обращаясь къ дѣвочкѣ:-- скажи мнѣ, я тебѣ куплю леденцовъ, ты, вѣдь, не любишь дядю Флорана?

-- Нѣтъ, мама говоритъ, что онъ не хорошій.

-- Вотъ видишь, твоя мама говорила о немъ?

-- Я на дняхъ спала съ кошечкой въ рукахъ, какъ вдругъ, слышу, мама говоритъ папѣ: "твой братъ убѣжалъ съ каторги, чтобъ насъ всѣхъ туда отправить".

Старая сплетпица вскрикнула отъ радости. Мракъ, такъ давно царившій въ ея головѣ, вдругъ освѣтился лучезарнымъ свѣтомъ. Она, наконецъ, все узнала! Болѣе года она горѣла внутреннимъ, неугасимымъ огнемъ и вотъ вдругъ разомъ ея жажда удовлетворена. Она чувствовала, что словно воскресла отъ смерти и дѣйствительно, она зачахла-бы отъ жгучаго любопытства, если-бъ тайна Флорана не открылась еще нѣсколько времени. Теперь она знала его насквозь. Теперь она была увѣрена, что весь рынокъ былъ въ ея рукахъ; въ ея головѣ было все ясно, въ исторіи околодка не было ни одного пробѣла. Она была совершенно счастлива. Но такъ какъ для полнаго блаженства надо было, какъ можно скорѣе распространить эту вѣсть, она почти бѣгомъ, не чувствуя земли подъ своими ногами, отправилась къ своей пріятельницѣ г-жѣ Декеръ, и ея племянницѣ, которыя считались послѣ г-жи Саже самыми злобными сплетницами всего рынка.

Высокаго роста, сухая, костлявая старуха г-жа Декеръ была сестра покойной жоны Гавара. Она долго тѣшила себя надеждой, что веселый толстякъ женится на чей, но онъ терпѣть по могъ худощавыхъ женщинъ и всѣ ея хитрости ни къ чему не повели; разочарованная, разгнѣванная женщина стала питать къ своему зятю непримиримую ненависть, которая еще болѣе возросла съ той минуты, какъ Гаваръ, продавъ свою съѣстную лавку въ улицѣ Пируэтъ, открылъ торговлю живностью на рынкѣ, въ двухъ шагахъ отъ павильона, гдѣ она продавала масло, яйца и сыръ. "Онъ это сдѣлалъ нарочно, чтобъ меня взбѣсить и подорвать мою торговлю", говорила она; и дѣйствительно, она такъ много думала о недоставшихся ей деньгахъ Гавара, такъ разстроивала свои нервы, такъ сердилась, что еще болѣе исхудала, пожелтѣла, а главное запустила свои дѣла, которыя пришли въ упадокъ. Мало-по-малу, ожесточеніе противъ Гавара превратилось въ общую ненависть ко всѣмъ и сердитая, злобная старуха только и занималась, что самыми отвратительными сплетнями обо всѣхъ и каждомъ. Но она стала особенно невыносима съ того времени, какъ, по ея словамъ, племянница отплатила ей за всѣ ея попеченія самой черной неблагодарностью.

Эта молодая дѣвушка по фамиліи Сарьетъ и прозванная на рынкѣ Да-Сарьетъ находилась съ дѣтства въ лавкѣ своей тетки, которая, однако, вовсе о ней не заботилась и она росла по волѣ судьбы среди шумной, полной соблазнами жизни центральнаго рынка. Въ семнадцать лѣтъ она была такой блестящей красавицей и ловкой кокеткой, что многіе мужчины только для того и приходили въ лавку и покупали сыръ, чтобъ посмотрѣть на нее. Но она была дитя народа и не обращала вниманія на увивавшихся вокругъ нея франтовъ, остановила свой выборъ на молодомъ, здоровомъ носильщикѣ изъ Менильмонтана. Достигнувъ двадцатилѣтилго возраста, она разсорилась съ теткою и открыла фруктовую лавку, на какіе фонды -- объ этомъ никто не зналъ,-- но съ тѣхъ поръ ея любовникъ началъ себя называть г. Жюль, пересталъ носить товарные тюки и появлялся на рынкѣ только послѣ дня въ чистой блузѣ, въ бархатной фуражкѣ и туфляхъ. Они жили вмѣстѣ въ улицѣ Вавилье и Жюль проводилъ всѣ вечера въ кофейной, гдѣ онъ, завитой и напомаженный, давалъ тонъ модной молодежи центральнаго рынка. Онъ читалъ скандальныя хроники маленькихъ газетъ, зналъ по именамъ всѣхъ кокотокъ, критиковалъ новыя пьесы, толковалъ о придворныхъ балахъ, но съ особеннымъ удовольствіемъ бесѣдовалъ о политикѣ съ своими товарищами, юными носильщиками и лавочными сидѣльцами, которые всѣ отличались моднымъ, великосвѣтскимъ реакціоннымъ направленіемъ. Его идеалъ былъ Марий, который такъ остроумно издѣвался надъ республиканцами, и Жюль съ жадностью читалъ въ газетахъ его выходки, смѣясь отъ души и громко заявляя своимъ восхищеннымъ слушателямъ, что только презрѣнная сволочь ненавидѣла императора, который желалъ, чтобы всѣ порядочные люди жили весело. Пока Жюль велъ праздную жизнь свѣтскаго франта, Ла-Сарьетъ весело торговала въ своей лавкѣ, гдѣ среди грудъ всевозможныхъ фруктовъ, она представляла прелестное зрѣлище. Смуглая, полная, какъ кровь съ молокомъ, съ развѣвающимися кудрями, блестящими, какъ угли, глазами, вѣчно обнаженными руками и шеей, нѣжными, какъ персикъ, и алыми губками, напоминавшими спѣлую вишню, она смѣялась съ утра до вечера и съ примѣтной наивностью сплетничала съ сосѣдками-кумушками. Какъ мы уже сказали, она была племянницей Гавара, и добродушный болтунъ ее очень любилъ, находя ее прелестной и забавной. Вотъ эти-то двѣ женщины, одна злобная старуха и другая веселая молодая дѣвушка, составляли съ г-жею Саже грозный тріумвиратъ, котораго боялся весь рынокъ.

Отыскавъ своихъ пріятельницъ на рынкѣ, г-жа Саже съ торжествомъ воскликнула:

-- Вы знаете, что такое Флоранъ? Я вамъ скажу...

Она подождала нѣсколько минутъ, тѣшась любопытствомъ, терзавшемъ ея слушательницъ, и потомъ прибавила громовымъ голосомъ:

-- Онъ бѣжалъ съ каторги!

Г-жи Лейеръ и Ла-Сарьетъ были поражены удивленіемъ. Неужели это была правда. Что-жъ онъ сдѣлалъ? Неужели г-жа Кеню, добродѣтелью которой гордился весь кварталъ, выбрала себѣ въ любовники бѣглаго каторжанка.

-- Вы совсѣмъ не то говорите! воскликнула г-жа Саже съ нетерпѣніемъ:-- вы только послушайте... я знала, что гдѣ-то видѣла эту сухую палку!

И она разсказала исторію Флорана. Она теперь вспоминала, что нѣсколько лѣтъ тому назадъ сослали въ Каенпу, племянника старика Граделя за убійство шести жандармовъ на баррикадѣ; она даже его видѣла однажды въ улицѣ Пируэтъ. Да это дѣйствительно былъ онъ. Но среди своего торжества г-жа Саже не могла удержаться отъ жалобъ на потерю памяти, она чувствовала, что вскорѣ ничего не будетъ знать и оплакивала свою память подобно тому, какъ ученый оплакивалъ-бы потерю труда, стоившаго ему цѣлой жизни.

-- Онъ убилъ шесть жандармовъ! воскликнула Ла-Сарьетъ съ восторгомъ:-- вотъ должно быть здоровенный кулакъ.

-- Это еще ничего, то-ли онъ дѣлалъ! замѣтила г-жа Саже:-- я не совѣтую вамъ встрѣчаться съ нимъ ночью.

-- Какой разбойникъ! промолвила со страхомъ г-жа Лекеръ:-- но если онъ зять толстой Лизы, то... она съ нимъ не...

И всѣ три сплетницы сомнительно поглядѣли другъ на друга. Имъ не хотѣлось отказаться отъ тѣхъ слуховъ, о любовной связи Флорана съ Лизой, которые онѣ сами распространяли.

-- Это нисколько не мѣшаетъ, замѣтила г-жа Саже:-- но, по правдѣ сказать, это было-бы ужь слишкомъ гадко. Впрочемъ, я за это головы не отдамъ.

-- Къ тому-же, замѣтила Ла-Сарьетъ:-- вѣдь это старая исторія; вы сами видѣли, что онъ теперь спитъ то съ одной, то съ другой изъ сестеръ Меноденъ.

-- Конечно, я видѣла, моя красавица! воскликнула съ сердцемъ г-жа Саже, которой показалось, что ей не вѣрятъ: -- онъ всѣ вечера проводитъ съ ними... Впрочемъ, намъ все равно, съ кѣмъ-бы онъ не спалъ. Мы женщины честныя... Но онъ-то какой подлецъ!

-- Еще-бы, подлецъ изъ подлецовъ, подтвердили остальныя собесѣдницы.

Но для чего возвратился съ каторги Флоранъ? Конечно, для какой-нибудь ужасной цѣли. Г-жа Лекеръ заявила, что она запретъ свою кладовую на два замка; Ла-Сарьетъ вспомнила, что у ней на прошлой недѣлѣ украли корзинку съ персиками, но г-жа Саже, считавшая себя образованной женщиной объяснила, что республиканцы никогда такъ не поступаютъ, а собравшись большой шайкой въ двѣсти или триста человѣкъ жгутъ и убиваютъ все, что попадется имъ подъ руку. Испуганная фантазія кумушекъ не знала теперь границъ и онѣ уже видѣли передъ собою пылающій рынокъ и груды мертвыхъ тѣлъ.

-- А мы совсѣмъ забыли о наслѣдствѣ старика Граделя! воскликнула вдругъ г-жа Саже:-- пріѣздъ брата, вѣрно, Кеню не по сердцу.

Разговоръ теперь обратился на Кеню и его жену, которые, конечно, скрыли отъ Флорана наслѣдство и не дали ему ни гроша, что доказывала его изношенная одежда. Всѣ они одинаковые мазурики, порѣшили кумушки; но не безопасно было привязываться къ богатой, энергичной колбасницѣ и потому слѣдовало, не поднимая вопроса, о наслѣдствѣ, принять мѣры только противъ козней "краснаго", и особенно помѣшать ему обобрать бѣдняго добряка Гавара. Дружба послѣдняго съ Флораномъ особенно безпокоила г-жу Лекеръ и Ла-Сарьетъ, которыя разсчитывали на его наслѣдство, а опасность была тѣмъ громаднѣе, что, по слухамъ, старикъ хранилъ всѣ деньги золотомъ въ своей квартирѣ. Эта опасность отъ Флорана для Гавара и его сокровищъ была двоякая; низкій каторжникъ могъ ограбить добродушнаго болтуна и упечь его подъ судъ за политическіе заговоры. Поэтому послѣ долгихъ разсужденій было рѣшено, что три пріятельницы будутъ свято хранить тайну, открытую г-жею Саже, не потому, чтобъ Флоранъ заслуживалъ снисхожденія, но слѣдовало всячески оградить почтеннаго Гавара, отъ компрометирующихъ его слуховъ.

На другой день послѣ этого торжественнаго совѣщанія, весь рынокъ былъ взволнованъ исторіей о Флоранѣ. Г-жа Лекеръ и Ла-Сарьетъ блистательно доказали, какъ онѣ умѣли держать свое слово, а г-жа Саже выказала въ этомъ случаѣ удивительную ловкость: она сама молчала, предоставляя другимъ распространять страшную сплетню. Сначала между торговками ходилъ глухой шопотъ, одна передавала другой въ полголоса что-то, не ясное, не опредѣленное, но мало-по-малу всѣ толки, всѣ отдѣльные эпизоды сливались въ одну грозную легенду, въ которой Флоранъ игралъ роль чудовищнаго злодѣя. Онъ убилъ на баррикадѣ десять жандармовъ, возвратился изъ ссылки на кораблѣ пиратовъ, предававшихъ смерти всѣхъ встрѣчавшихся моряковъ, а со времени своего прибытія въ Парижъ, онъ постепенно шлялся по улицамъ ночью въ обществѣ подозрительныхъ людей, надъ которыми онъ, конечно, былъ начальникомъ. И воображеніе торговокъ разыгрывалось на всѣхъ парахъ, онѣ выдумывали самыя драматическія подробности и вѣрили въ существованіе шайки контрабандистовъ въ центрѣ Парижа или громаднаго общества воровъ, которые сосредоточивали въ своихъ рукахъ всѣ кражи, совершавшіяся на Центральномъ рынкѣ. Кеню и красавицу Лизу всѣ очень сожалѣли, но въ то-же время саркастически отзывались о наслѣдствѣ старика Градоля. По общему мнѣнію, Флоранъ возвратился за своей долей наслѣдства и если до сихъ поръ не произошло раздѣла, то, конечно, дожидался удобнаго случая захватить все. По всей вѣроятности, въ одинъ прекрасный день Кеню и его жену найдутъ убитыми. Уже и теперь, по слухамъ, происходили каждый вечеръ въ колбасной страшныя сцены.

Когда эти слухи дошли до красавицы-Нормандки, то она только пожала, плечами и громко засмѣялась.

-- Полноте, сказала она;-- вы его не знаете. Этотъ малый человѣкъ смиренъ, какъ агнецъ.

Мало-по-малу, грубая торговка совершенно поддалась вліянію нѣжнаго характера Флорана и, видя, что онъ по-прежнему держитъ себя на приличномъ разстояніи, тогда какъ ей хотѣлось любить, какъ только могло любить ея пылкое сердце, она стала мечтать о бракѣ съ этимъ ученымъ, добрымъ человѣкомъ. Поэтому она на отрѣзъ отказала Лебигру, который уже давно добивался ея руки и, какъ человѣкъ толстый, здоровый, богатый, пользовался полнымъ расположеніемъ старухи Меноденъ. Исторія Флорана, которой она, наконецъ, повѣрила, когда услыхала ее изъ его собственныхъ устъ, только увеличили ея нѣжность къ нему. Упрекая его за то, что онѣ такъ долго скрывалъ отъ нея правду, она теперь не уставала слушать его разсказы о всѣхъ удивительныхъ приключеніяхъ его жизни. Одинъ лишь эпизодъ о женщинѣ, трупъ который обагрилъ его кровью на Монмартрскомъ бульварѣ, возбуждалъ ея неудовольствіе; она, какъ влюбленная женщина, инстинктивно понимала, что въ сердцѣ Флорана затаилась странная, непонятная любовь къ этому призраку, что для него кромѣ этой мертвой женщины но было другой на свѣтѣ. Она старалась было поднять на смѣхъ "женщину, которая спала съ нимъ на бульварѣ"; по Флоранъ грубо оборвалъ, ибо онъ все еще находился подъ чарующимъ вліяніемъ этого видѣнія и часто мечталъ, что, можетъ быть, она когда-нибудь очнется и что онъ встрѣтитъ ее рано или поздно.

Но изъ разсказовъ Флорана красавицу-Нормандку всего болѣе поразило то, что она, какъ оказалось, не отбила любовника у Лизы. Это уменьшало ея торжество и она впродолженіи недѣли гораздо менѣе любила Флорана, но потомъ она утѣшилась исторіей о наслѣдствѣ. Лиза уже болѣе не была въ ея глазахъ напыщенной дурой, а низкой воровкой, скрывавшей состояніе ея зятя. Несмотря на всѣ увѣренія Флорана, что ему предлагали деньги, и онъ не хотѣлъ ихъ взять, она ему не вѣрила и всячески старалась насмѣшками, угрозами, нѣжностью, побудить его принять энергическія мѣры противъ Кеяю-Граделя. Видя, что это ни къ чему не вело, она стала еще болѣе желать выйдти за-мужъ за Флорана, такъ какъ, сдѣлавшись его женой, она сама потребовала-бы его 42.500 фр. отъ своей соперницы и тѣмъ окончательно, навсегда побѣдила-бы ее.

Вслѣдствіе этого, красавица-Нормандка, все болѣе и болѣе кокетничала съ Флориномъ и преслѣдовала его своими нѣжностями, но ея соблазнительныя чары по-прежнему не дѣйствовали на него, тѣмъ болѣе, что въ послѣднее время, онъ все-цѣло предался своей политической дѣятельности и ни о чемъ другомъ не думалъ. Но за то это поведеніе Нормандки выводила изъ себя ея старуху мать, которая не могла ей простить отказа Лебигру. Она вездѣ кричала, что ея дочь рехнулась и что вѣрно сухощавый негодяй, далъ ей какое-нибудь зелье. Узнавъ объ исторіи Флорана; она открыто называла его каторжникомъ, убійцей; теперь ей было ясно его сухощавость и она распространяла самые ужасные варіанты сложившейся о немъ легенды. Дома она довольствовалась тѣмъ, что постоянно ворчала и при появленіи Флорана запирала серебро. Однажды побранившись съ своей старшей дочерью, она воскликнула:

-- Такъ не можетъ продолжаться! Эта каналья тебя возстанавливаетъ противъ меня. Не выводи меня изъ терпѣнія, а то я на него донесу.

-- Вы на него донесете! воскликнула Нормандка, дрожа всѣмъ тѣломъ и сжимая кулаки:-- не дѣлайте этого. Будетъ несчастье! Ахъ! если-бъ вы не были моей матерью...

Ея сестра Клара, присутствовавшая ври этой сценѣ, стала дико, нервно смѣяться. Она уже давно съ самаго начала посѣщеній Флораномъ красавицы Нормандки, молча протестовала противъ ея поведенія и словно терзаемая ревностью постоянно отвертывалась отъ человѣка, которому нѣкогда одна на всемъ рынкѣ любезно протягивала руку. Флоранъ съ грустью замѣчалъ неожиданную перемѣну въ ней и враждебное къ нему отношеніе, но его обычная застѣнчивость съ женщинами, мѣшала ему объясниться съ нею. Особенно въ послѣднее время она стала мрачнѣе и фантастичнѣе, чѣмъ когда-либо; глаза ея были постоянно красные, а цвѣтъ лица матово-блѣдный.

-- Такъ что-жъ, если-бъ она не была твоею матерью, промолвила она, смотря вызывающимъ взглядомъ на сестру:-- ты ее побила-бы. А меня также побьешь? Ты знаешь, вѣдь этимъ кончится. Я очищу нашъ домъ, я пойду въ префектуру, чтобъ избавить отъ этого мать.

Красавица Нормандка едва дышала отъ злобы и только что хотѣла накинуться на Клару, какъ та прибавила:

-- Тебѣ нечего будетъ безпокоиться бить меня. Я на возвратномъ пути брошусь въ воду.

И молодая дѣвушка поспѣшно выбѣжала изъ комнаты, скрывая рукою крупныя слезы, выступившія у лея на глазахъ. Послѣ этой сцены, старуха Меноденъ никогда болѣе не напоминала о доносѣ на Флорана, но ее видали почти каждый день въ оживленныхъ бесѣдахъ съ Лебигромъ, въ уединенныхъ углахъ рынка.

Теперь соперничество красавицы Нормандки съ красавицей Лизой приняло болѣе безмолвный, безпокойный характеръ; но преимущество оставалось на сторонѣ Лизы. Она чрезвычайно спокойно и съ торжественнымъ достоинствомъ ждала роковой развязки, тогда какъ Нормандка, несмотря на всѣ свои старанія сохранить достойный, приличный видъ, постоянно дозволяла себѣ какую-нибудь дерзкую выходку, о которой сама потомъ сожалѣла. Все честолюбіе Нормандки заключалось въ томъ, чтобъ быть приличной и ничто ее такъ не сердило, какъ похвалы хорошимъ манерамъ ея соперницы. Старуха Меноденъ, замѣтивъ эту слабую сторону своей дочери, постоянно говаривала:

-- Удивительно, какъ это г-жа Кеню такъ прекрасно сохраняется. При этомъ она такая опрятная, блестящая, настоящая барыня. Это все оттого, что она сидитъ за конторкой. Ты не можешь себѣ представить, какъ это поддерживаетъ женщину и какой придаетъ ей приличный видъ.

Въ этихъ словахъ заключался косвенный намекъ на предложеніе Лебигра. Красавица Нормандка никогда не отвѣчала, по иногда задумывалась и уже видѣла себя по ту сторону улицы Пируэтъ, за конторкой въ виноторговлѣ Лебигра, противъ самой колбасной Кеню Граделя. Это соблазнительное видѣніе набрасывало первую тѣнь на ея любовь къ Флорану.

Впрочемъ, въ послѣднее время было очень трудно защищать Флорана. Весь кварталъ возсталъ противъ него. Казалось, всѣ были заинтересованы въ его погибели. Одни увѣряли, что онъ продался полиціи, другіе утверждали, что его видѣли въ подвалахъ рынка, гдѣ онъ разбрасывалъ зажженныя спички. По-всюду слышались противъ него самыя страшныя клеветы и гнусныя обвиненія. Павильонъ морской рыбы возмутился послѣдній, такъ какъ рыбныя торговки любили Флорана за его доброту и мягкость. Онѣ долго защищали, наконецъ, побуждаемыя сосѣдками изъ павильоновъ фруктоваго и сырного, онѣ поддались общему теченію. Тогда началась съ новой силой великая борьба между толстыми, откормленными женщинами и этимъ исхудалымъ, испитымъ человѣкомъ.

Эта борьба, на которую Флоранъ, занятый совершенно инымъ, не обращалъ почти никакого вниманія, очень занимала его пріятеля живописца Клода, который продолжалъ съ нимъ постоянно видаться, хотя рѣшительно отказался отъ всякаго участія въ его политическихъ замыслахъ. Онъ не питалъ никакого интереса къ политикѣ и относился къ ней съ равнодушіемъ художника, думающаго только о своемъ искуствѣ. Что-же касается преслѣдованія торговками Флорана, то онъ видѣлъ въ этомъ великолѣпное по поразительному контрасту зрѣлище натиска толстаго, жирнаго брюха на исхудалую, изнуренную грудь.

Однако, несмотря на свое ослѣпленіе фанатика, сосредоточеннаго на одной идеѣ, Флоранъ мало-по-малу сталъ замѣчать ежедневно усиливавшуюся вражду противъ него всѣхъ окружающихъ. Даже у Меноденовъ его стали принимать холоднѣе: старуха подсмѣивалась надъ нимъ изподтишка, сынъ Нормандки пересталъ его слушаться, а сама красавица смотрѣла на него съ рѣзкимъ нетерпѣніемъ, когда всѣ ея нѣжности но могли разшевелить его. Она однажды сказала ему прямо, что, кажется, она ему надоѣла, и когда онъ ничего на это не отвѣчалъ, а только принужденно улыбался, она гнѣвно вскочила и пересѣла въ другой уголъ комнаты. Но особенно враждебно стали относиться къ Флорану слуга и служанка въ колбасной, такъ-какъ Лиза не соглашалась на ихъ свадьбу до очищенія Флораномъ занимаемой имъ комнаты. Одинъ только Кеню ничего не зналъ и не подозрѣвалъ. Лизѣ удавалось, хотя съ неимовѣрными усиліями, не допускать до него тѣхъ, которые могли передать ему тревожные слухи о его братѣ. Ссора Флорана съ его женою нѣсколько огорчила Кеню, но онъ утѣшался работой на кухнѣ, гдѣ Лиза, чтобы развлечь мужа, постоянно находила ему занятія. Поэтому онъ очень рѣдко выходилъ на улицу, и когда даже появлялся на порогѣ колбасной, то никакъ не подозрѣвалъ, что при видѣ его толки на рынкѣ возобновлялись съ новою силою. Одни его жалѣли, находя, что онъ похудѣлъ, хотя онъ былъ, по-прежнему, чудовищно-толстъ, другіе, напротивъ, упрекали его въ томъ, что онъ недостаточно худѣлъ отъ стыда имѣть такого брата. А онъ, подобно обманутымъ мужьямъ, которые послѣ всѣхъ узнаютъ о постигшей ихъ участи, недоумѣвалъ, отчего сосѣдки на его веселыя шутки отвѣчаютъ мрачно, съ какимъ-то страннымъ тономъ сожалѣнія.

-- Что это съ ними? спросилъ онъ однажды у Лизы.-- Отчего онѣ всѣ смотрятъ на меня такъ траурно? Развѣ я похудѣлъ?

Она старалась его успокоить, увѣряя, что онъ, какъ всегда, кровь съ молокомъ, ибо онъ былъ ужасно мнителенъ и боялся малѣйшаго недуга. Но въ сущности великолѣпная колбасная Кеню Граделя дѣйствительно становилась мрачной: зеркальныя стекла какъ-то потускнѣли, мраморъ казался не такимъ блестящимъ, мяса поблѣднѣли, галантиръ утратилъ свою прозрачность, окорока смотрѣли болѣзненно. Къ тому-же всѣ покупатели какъ-то странно понижали голосъ, словно находились въ комнатѣ умирающаго. Лиза среди окружающаго ее траура вела себя съ безмолвнымъ достоинствомъ. Ея длинный, бѣлый передникъ серьезно ниспадалъ на ея черное платье; ея полныя, бѣлоснѣжныя руки виднѣлись изъ-за большихъ накрахмаленныхъ рукавчиковъ, а выраженіе ея лица, которому печальная серьезность придавала еще болѣе красоты, ясно говорило любопытнымъ кумушкамъ, что она была жертвою незаслуженнаго несчастія, но знаетъ причину этого несчастія и съумѣетъ, въ концѣ-концовъ, восторжествовать.

Флоранъ рѣдко теперь появлялся въ колбасной, гдѣ Лиза встрѣчала его леденящимъ безмолвіемъ, но все-же онъ иногда обѣдалъ по воскресеньямъ. Тогда Кеню старался развеселить всѣхъ своими шутками, но его усилія не могли оживить этихъ холодныхъ семейныхъ бесѣдъ. Онъ плохо ѣлъ, сердился на себя и другихъ и однажды сказалъ женѣ со слезами на глазахъ:

-- Что-же со мною? Ты говоришь, что я хорошъ на взглядъ, и я, кажется, не боленъ, но меня давитъ какая-то тяжесть. И потомъ мнѣ грустно, скучно, право, но знаю, отчего. Ты не знаешь-ли?

-- Ты, просто, сегодня не въ духѣ, отвѣчала Лиза.

-- Нѣтъ, это ужь давно продолжается. А вѣдь паши дѣла идутъ хорошо, я не имѣю большого горя и все идетъ по-старому. И ты также, моя милая, что-то грустна въ послѣднее время. Если такъ пойдетъ дальше, то я пошлю за докторомъ.

-- Не надо никакого доктора, сказала красавица Лиза, серьезно смотря на мужа: -- это пройдетъ и такъ. Вотъ, видишь-ли, въ воздухѣ что-то дурное: въ околодкѣ всѣ больны...

Потомъ она прибавила съ материнской нѣжностью:

-- Не безпокойся, мой милый толстякъ. Я не хочу, чтобы ты занемогъ. Только этого еще недоставало.

Между тѣмъ въ виноторговлѣ Лебигра происходили важныя событія. Флоранъ, съ тѣхъ поръ, какъ онъ пересталъ ѣсть въ колбасной, почти жилъ въ отдѣльной комнатѣ виноторговли, которую Лебигръ любезно предоставилъ въ его полное распоряженіе; онъ даже вынесъ изъ комнаты одинъ столъ и замѣстилъ его диваномъ, чтобы Флоранъ, въ случаѣ надобности, могъ тутъ и заснуть. Такимъ образомъ, Флоранъ, перетащивъ въ эту комнату свои вещи, книги и бумаги, въ ней завтракалъ, обѣдалъ, работалъ и отдыхалъ. Когда-же онъ иногда извинялся передъ хозяиномъ за доставляемое безпокойство, то Лебигръ просилъ его быть, какъ дома и распоряжаться всѣмъ его заведеніемъ. Также дружелюбно относился къ нему Логръ, который сдѣлался его главнымъ помощникомъ. Онъ, по его словамъ, цѣлые дни бѣгалъ по Парижу, отыскивалъ новыхъ сообщниковъ, входилъ въ сношеніе съ многочисленными кружками, которые должны были всѣ соединиться въ назначенный день. Флоранъ слѣпо ему вѣрилъ, несмотря на то, что Логръ никогда не сообщалъ точныхъ свѣденій, цифръ, именъ и адресовъ, а довольствовался общими словами и обѣщаніями все приготовить и устроить. Но если Лебигръ и Гаваръ окружали Флорана всевозможными любезностями, то Шарве, съ самаго начала невзлюбившій новичка, который пошатнулъ его авторитетъ въ кружкѣ, теперь открыто возсталъ противъ него. Онъ особенно старался напугать Лебигра и Логра, говоря, что этотъ мальчишка, непонимавшій ничего въ политикѣ, только скомпрометируетъ ихъ всѣхъ и попадетъ подъ судъ.

-- Впрочемъ, прибавлялъ онъ, если-бъ Флоранъ былъ такимъ опаснымъ человѣкомъ, какимъ онъ себя представляетъ, то его уже давно схватили-бы. Если полиція оставляетъ его на свободѣ, то, значитъ, она мирится съ нимъ. Вотъ меня преслѣдуютъ плтьнадцать лѣтъ, но я не стану объ этомъ всѣмъ разсказывать, какъ онъ кричитъ повсюду о своемъ бѣгствѣ изъ Каенны... Нѣтъ, я въ этой исторіи не участникъ, я не дуракъ и не дамся въ руки полиціи... а за нимъ, вѣрно, слѣдятъ съ полдюжины шпіоновъ, которые его представятъ въ префектуру, когда онъ тамъ понадобится.

-- Нѣтъ, какая мысль! воскликнулъ Лебигръ, который никогда не говорилъ и, поблѣднѣвъ, взглянулъ на Логра.

-- Эти одни предположенія, промолвилъ послѣдній.

-- Конечно, отвѣчалъ Шарве:-- но я знаю, какъ это дѣлается и я совѣтовалъ-бы, особенно вамъ, г. Лебигръ, не компрометировать себя, а то закроютъ ваше заведеніе.

Но эти предостереженія ни на кого не дѣйствовали; Лебигръ и Логръ были изумительно спокойны и довѣрчивы, а остальные члены кружка вполнѣ поддались энтузіазму Флорана. Особенно торжествовалъ Гаваръ, который дошелъ до того, что постоянно носилъ въ карманѣ пистолетъ и, показывая его торговкамъ, тѣшился самымъ наивнымъ хвастовствомъ. Однако, вечера въ виноторговлѣ перестали быть такими шумными, какъ прежде. Теперь ораторствовалъ одинъ Флоранъ, а Шарве хотя и приходилъ каждый день, но упорно молчалъ блѣдный, съ затаенной въ сердцѣ злобой. Онъ никакъ не могъ мириться съ мыслію играть второстепенную роль тамъ, гдѣ былъ нѣкогда полновластнымъ повелителемъ, торжество его соперника выводило его изъ себя, особенно съ тѣхъ поръ, какъ Флоранъ совершенно овладѣлъ всей небольшой комнатой виноторговли и, наконецъ, въ одинъ прекрасный вечеръ онъ всталъ, надѣлъ шляпу и вышелъ говоря:

-- Прощайте, ломайте себѣ шею, если желаете. Я вамъ по товарищъ, я никогда не поддерживалъ честолюбцевъ.

-- Вашъ планъ нелѣпый, прибавила Клемансъ, слѣдуя за Шарве.

И съ этой минуты, они никогда болѣе не возвращались въ виноторговлю Лебигра.

Но эта измѣна двухъ членовъ нисколько по охладила дѣятельности кружка, или, лучше сказать, Флорана и его помощника Логра, такъ какъ остальные довольствовались пассивными ролями. За то Логръ не зналъ ни минуты отдыха и являлся каждый вечеръ съ отчетомъ къ Флорану, усталый, изнуренный своимъ странствіемъ по всѣмъ кварталамъ Парижа, хотя г-жа Саже, постоянно слѣдившая за всѣмъ, что дѣлалось у Лебигра, но разъ замѣчала, что его сапоги при входѣ въ виноторговлю не были даже запылены. Дѣло быстро подвигалось, по его словамъ, къ развязкѣ, но необходимы были деньги. Тогда Флоранъ, готовый на всевозможное пожертвованіе, вспомнилъ о своемъ наслѣдствѣ и обѣщалъ достать денегъ. На другой день онъ спросилъ у брата 500 фр. самымъ простымъ дѣловымъ засогомъ, какъ человѣкъ, у котораго открытъ текущій счетъ. Кеню послалъ его къ Лизѣ и та молча отдала ему деньги, по спрашивая, на что онѣ ему нужны. Логръ съ радостью взялъ эту сумму и съ тѣхъ поръ каждый день являлись новыя потребности, то надо было нанять помѣщеніе, то купить ружья, то помочь несчастнымъ патріотамъ и т. д. Флоранъ безпрекословно давалъ деньги, черпая въ сундукѣ Лизы, а на Логрѣ стали въ это время впервые появляться модные розовые галстухи и лакированныя ботинки.

-- Онъ перебралъ въ недѣлю три тысячи франковъ, сказала, наконецъ, Лиза своему мужу:-- Каково! Если это такъ продолжится, то его 50,000 не хватитъ на четыре мѣсяца. А бѣдный старикъ Градель!-- вѣдь наживалъ ихъ сорокъ лѣтъ.

-- Ты сама, виновата, воскликнулъ Кеню;-- зачѣмъ было говорить ему о наслѣдствѣ.

-- Это его собственность, возразила Лиза, строго взглянувъ на мужа:-- онъ можетъ все взять... Мнѣ не жаль его денегъ, но меня безпокоитъ -- куда онъ ихъ дѣваетъ. Вѣрно, на что-нибудь недоброе. Я тебѣ уже давно говорила: пора этому положить конецъ.

-- Дѣлай, какъ знаешь, я тебѣ не мѣшаю, произнесъ колбасникъ, который хотя и любилъ брата, но не могъ помириться съ мыслью о потерянныхъ деньгахъ.

Дѣйствительно, настала минута принять энергичныя мѣры; Лизу тревожила не только тайная цѣль, для которой Флоранъ бралъ столько денегъ, но и разсказы г-жи Саже, которая постоянно пугала ее извѣстіями о подготовлявшихся ужасахъ въ виноторговлѣ. Въ тотъ самый день, когда она имѣла разговоръ съ мужемъ, старая сплетница передала ей подъ глубокой тайной, что она сама видѣла въ комнатѣ заговорщиковъ груду красныхъ тряпокъ, какъ-бы обмоченныхъ въ крови. Все это вмѣстѣ заставило Лизу рѣшиться выйдти изъ своего выжидательнаго положенія, и на другое утро, когда Флорянь отправился на службу, она вошла къ нему въ комнату. На порогѣ она остановилась въ ужасѣ: повсюду были разбросаны красныя знамена, кокарды, перевязи и т. д. Вотъ на что шли деньги. Ее обуялъ нестерпимый страхъ, ей казалось, что завтра явятся къ ней въ колбасную убійцы и грабители съ этими кровавыми значками. Она не стала даже читать бумагъ, разбросанныхъ на столѣ, а поспѣшно вышла изъ комнаты.

Колебаться было невозможно; ей предстояло исполнить долгъ л, спросивъ свою совѣсть, по совѣту аббата Рустана, она пришла къ тому убѣжденію, что совершаетъ честное дѣло. Тогда она, не торопясь, одѣлась, какъ можно приличнѣе, закрыла лицо вуалью и, подъ предлогомъ закупокъ, вышить дома. На улицѣ она взяла фіакръ и отправилась въ полицейскую префектуру. Тамъ она очутилась въ толпѣ полицейскихъ сержантовъ и чиновниковъ; за десять сантимовъ ее провели къ кабинету префекта, по проникнуть въ это святилище можно было только по предварительному разрѣшенію аудіенціи и потому ей указали на сосѣднюю узкую, плохо убранную комнату, гдѣ она увидала толста го, лысаго мужчину въ черномъ сюртукѣ. Онъ принялъ ее очень холодно, но она, не обращая на это вниманія, подпала свой вуаль, сказала свое имя и въ сжатыхъ, откровенныхъ выраженіяхъ передала все, что знала. Чиновникъ слушалъ ее внимательно, съ видомъ человѣка, которому все надоѣло. Когда она окончила, онъ спросилъ спокойно.

-- Вы жена брата этого человѣка?

-- Да, отвѣчала Лиза.-- Мы люди честные, я не хочу чтобы мой мужъ попался.

-- Вотъ видите, сказалъ чиновникъ, пожимая плечами и съ очевиднымъ нетерпѣніемъ: -- мнѣ надоѣдаютъ съ этимъ дѣломъ болѣе года. Одинъ доносъ слѣдуетъ за другимъ, меня торопятъ, не даютъ мнѣ покоя. Вы понимаете, что если я по дѣйствую, то, значитъ, имѣю свои причины. Вотъ дѣло ваше, я вамъ его покажу.

Онъ подалъ ей толстое дѣло въ синей оберткѣ. Она стала пересматривать находившіяся тамъ бумаги и передъ ней постепенно началъ развиваться отдѣльными эпизодами только-что переданный ею разсказъ. Полицейскіе коммисары изъ Гавра и Руана увѣдомляли о пріѣздѣ Флорана. Потомъ шли донесенія о его жизни въ колбасной Кеню-Граделя, о поступленіи на службу въ центральномъ рынкѣ, о вечернихъ собраніяхъ въ виноторговлѣ Лебигра; ни одна мелкая подробность не была упущена. Лиза при этомъ замѣтила, что всѣ донесенія были двояки, слѣдовательно, изъ двухъ разныхъ источниковъ. Наконецъ, она нашла цѣлую груду анонимныхъ писемъ всякаго рода и всевозможныхъ почерковъ. Она узнала мелкій кошачій почеркъ г-жи Саже, которая доносила о существованіи тайнаго общества въ виноторговлѣ Лебигра, и крупный, безграмотный почеркъ г-жи Лекеръ, обращавшей вниманіе полиціи на Гавара. Въ этомъ-же духѣ было написано письмо на почтовой бумагѣ, съ незабудкой наверху, очевидно, вышедшее изъ подъ пера Ла-Сарьетъ въ сотрудничествѣ съ г. Жюлемъ; тутъ-же была громадная записка на четырехъ страницахъ неразборчивымъ почеркомъ старухи Меноденъ, которая передавала самыя нелѣпыя исторіи, ходившія на рынкѣ о Флоранѣ. Но Лизу особенно удивилъ счетъ съ заголовкомъ: "Колбасная Кеню Граделя", на лѣвой сторонѣ котораго ея слуга продалъ человѣка, служившаго помѣхою его свадьбѣ.

Полицейскій чиновникъ съ цѣлью показалъ всѣ эти документы и когда она ихъ просмотрѣла, онъ спокойно спросилъ:

-- Вы не узнаете почерковъ этихъ записокъ?

Она промолвила едва внятно: -- нѣтъ. Потомъ она встала и быстро опустила вуаль, чтобы скрыть свое смущеніе.

-- Вы видите, сударыня, что ваши свѣденія нѣсколько запоздали, сказалъ чиновникъ съ едва замѣтной улыбкой:-- по будьте увѣрены, что вашъ поступокъ вамъ зачтется. Главное посовѣтуйте вашему мужу быть спокойнымъ. Могутъ представиться обстоятельства...

Но онъ не окончилъ фразы и, привставъ съ своего кресла, слегка поклонился. Это значило, что аудіенція кончена. Красавица Лиза вышла изъ комнаты и по дорогѣ въ передней замѣтила Лебигра и Логра, которые поспѣшно отъ нея отвернулись. Но она была смущена еще болѣе ихъ и только не много оправилась на чистомъ воздухѣ.

Итакъ, ея мужъ по подвергался никакой опасности, это ее успокоивало. Но она чувствовала какой-то неопредѣленный, смутный укоръ совѣсти. Зачѣмъ она рѣшилась на шагъ, который оказался совершенно безполезнымъ. Она гнѣвно думала о тѣхъ, которые поставили ее въ смѣшное, глупое положеніе. Впрочемъ, хорошо было, что не она предала Флорана. Да развѣ въ этомъ было что-нибудь безчестное. Эта мысль ее поразила; неужели совѣсть ее обманула? Анонимное письмо, конечно, было дѣломъ низкимъ. Но она напротивъ дѣйствовала открыто, называла себя по имени, спасала всѣхъ. Тутъ она вдругъ вспомнила о наслѣдствѣ старика Граделя. Нѣтъ, она такъ поступила не изъ скупости, не изъ-за денегъ, она теперь готова была выбросить въ окно всю эту сумму, чтобы только возвратить колбасной ея прежнее мирное блаженство. Но все-же лучше было, что другіе ее предупредили; ей не придется обманывать Кеню и она будетъ спать безмятежно.

VI.

Между тѣмъ, политическія событія въ Парижѣ сложились такъ, что черезъ недѣлю послѣ посѣщенія Лизой префектуры, Флоранъ пришелъ къ тому убѣжденію, что настала удобная минута для дѣйствія. Законодательный корпусъ, раздѣлившійся на партіи по поводу закона о маіоратѣ одному изъ генераловъ второй имперіи, обсуждалъ проектъ налога, чрезвычайно не популярнаго; министерство, боясь пораженія, напрягало всѣ свои силы; предмѣстія глухо роптали. По словамъ Логра, не могло быть болѣе прекраснаго предлога для осуществленія ихъ агитаціоннаго плана.

Всецѣло сосредоточенный на мѣстѣ о скоромъ примѣненіи своего безумнаго, наивнаго плана, Флоранъ однажды утромъ, предъ восходомъ солнца отправился на рекогносцировку парижскихъ улицъ, окружавшихъ зданіе законодательнаго корпуса и потерявшись въ своихъ мечтаніяхъ, забылъ свои служебныя обязанности и возвратился на рынокъ только въ восемь часовъ. Но и тутъ, встрѣтивъ живописца Клода, онъ дошелъ съ нимъ въ громадные погреба, находившіеся подъ рынкомъ, откладывая, такимъ образомъ, какъ можно далѣе непріятную минуту своего появленія среди враждебныхъ, разъяренныхъ торговокъ. Однако, въ погребахъ онъ остался недолго; живописецъ съ восторгомъ любовался, какъ мальчишки торговцевъ рѣзали сотнями голубей съ необыкновеннымъ искуствомъ и ловкостью, а это отвратительное зрѣлище такъ подѣйствовало на мягкую натуру и раздраженные нервы Флорана, что онъ едва не упалъ въ обморокъ.

-- Чортъ возьми! воскликнулъ Клодъ, выводя на чистый воздухъ поблѣднѣвшаго и тяжело переводившаго дыханіе Флорана: -- плохой-бы вышелъ изъ васъ солдатъ! И чего насъ боялись люди, сославшіе васъ въ Каенну? Но послушайте, какъ-же это вы хотите драться на баррикадахъ? Вѣдь вы никогда не посмѣете выстрѣлить изъ пистолета, боясь кого-нибудь убить.

Флоранъ мрачный, съ отчаяніемъ въ сердцѣ, отправился въ рыбной рядъ и сталъ машинально обходитъ всѣ пари. Несмотря на поглощавшія его тревожныя думы, одъ не могъ не замѣтить, что торговки смотрѣли да него какъ-то особенно странно, подсмѣиваясь изъ-подтишка и подозрительно шушукаясь.

Дѣйствительно, во время отсутствія Флорана произошли важныя событія, взволновавшія весь рынокъ. На разсвѣтѣ, красавица Лиза была разбужена извѣстіемъ, что полиція пришла взять Флорана, но онъ бѣжалъ ночью, вѣроятно, предчувствуя свой арестъ. Она вскочила съ постели и какъ была въ кофтѣ, безъ корсета, бросилась въ комнату Флорана, убѣдилась, что тамъ ничего не было компрометирующаго ея мужа и, отыскавъ въ бумагахъ портретъ Нормандки, спрятала его въ карманъ. Возвращаясь, она встрѣтила въ лѣстницѣ полицейскаго комисара, который сказалъ ей что-то въ полголоса, помѣстилъ своихъ людей въ комнатѣ Флорала я просилъ открыть, какъ всегда лавку, чтобы не возбуждать никакихъ подозрѣній.

Главной заботой Лизы было, чтобъ Кеню не услыхалъ о случившемся, такъ какъ онъ могъ своими слезами испортить все дѣло; поэтому она увѣрила его, что необходимо тотчасъ приняться за приготовленіе сосисекъ, что обыкновенно онъ дѣлалъ по вечерамъ. Такимъ образомъ, окруженный шумомъ ножей, рубившихъ мясо, и чугунниковъ, въ которыхъ кипѣло сало, онъ весело работалъ, но обращая вниманія на все, что происходило вокругъ него. А между тѣмъ, весь рынокъ былъ поднятъ на ноги.

Полицейскій комисаръ прямо изъ колбасной отправился къ Меноденамъ, гдѣ, по словамъ многочисленныхъ доносовъ, проводилъ свои ночи Флоранъ у красавицы-Нормандки. Старуха Меноденъ встрѣтила полицію съ злобной улыбкой, говоря:

-- Мы люди честные, намъ бояться нечего, ищите, что хотите.

Красавица-Нормандка еще спала и по могла тотчасъ отворить двери, и потому полицейскій комисаръ приказалъ ее выломать. Черезъ секунду, въ сопровожденіи двухъ сержантовъ, онъ очутился передъ обнаженной разгнѣванной красавицей, которая никакъ по понимала, чего отъ нея хотѣли.

-- Именемъ закона! Именемъ закона! произнесъ комисаръ спокойнымъ голосомъ, прикрывъ шалью Нормандку, и приказалъ своимъ людямъ обыскать постель.

-- Что-же я сдѣлала? воскликнула она, заливаясь слезами: -- чего мы ищете въ моей постелѣ?

Комисаръ не успѣлъ произнести имени Флорана, какъ молодая женщина быстро вскочила и неистово бросилась на свою мать, крича во все горло:

-- Это -- ты подлая!

Но полицейскіе сержанты удержали ее и, тщетно стараясь высвободиться изъ ихъ рукъ, она стала громко кричать:

-- За кого вы меня принимаете? Флоранъ здѣсь никогда не бывалъ? Между нами ничего не было. Меня хотятъ очернить, но пусть мнѣ скажутъ что-нибудь въ глаза, такъ я по своему раздѣлаюсь, а потомъ въ тюрьму пойду, мнѣ все равно... Эка невидаль Флоранъ! у меня есть и получше... Я выйду за-мужъ за кого хочу, и тѣ, кто васъ послали, лопнутъ отъ зависти.

Эти слова ее нѣсколько успокоили. Вся ея злоба обратилась теперь на Флорана, бывшаго главной причиной всего скандала.

-- Я не знала, что онъ такой гусь, сказала она комисару и какъ-бы извиняя свое поведеніе:-- онъ такой добрый на взглядъ и насъ всѣхъ обманулъ своимъ мягкимъ обращеніемъ. Я не хотѣла вѣрить распространяемымъ о немъ сплетнямъ, люди такіе злые... Онъ приходилъ сюда давать уроки моему ребенку, я угощала его и иногда дѣлала подарки... Вотъ и все... Нѣтъ, шутишь!.. Меня болѣе не поймаютъ... Я слишкомъ добра.

-- Онъ, вѣроятно, далъ вамъ какія-нибудь бумаги на сбереженіе? спросилъ комисаръ.

-- Нѣтъ, клянусь Богомъ! Я-бы вамъ ихъ отдала. Какое мнѣ до него дѣло! Ахъ! да, тутъ есть тетрадки моего мальчика. Въ нихъ писалъ и онъ. Возьмите ихъ, и хоть повѣсьте его, я право плакать не стану!

И, несмотря на крики и слезы ребенка, она отдала комисару его тетрадки калиграфіи и прописи Флорана, въ которыхъ на каждомъ шагу попадались слова: "Антиконституціонный", "Революціонный". Комисаръ прочелъ всѣ листы прописей, хмуря брови, по дойдя до фразы: "Когда настанетъ часъ, то преступникъ погибнетъ". Онъ вскрикнулъ:

-- Улика очень важная! очень важная!

И, взявъ тетрадки, онъ поспѣшно удалился. Въ дверяхъ его встрѣтила Клара, которая, прямо подойдя къ Нормандкѣ и скрестивъ руки, съ полусдержанной злобой произнесла:

-- Подлая!

-- Ты подслушивала! воскликнула Нормандка, вскакивая съ мѣста:-- Повтори-ка, что ты сказала.

-- Ты подлая доносчица! произнесла Клара еще болѣе оскорбительнымъ тономъ.

Въ ту-же минуту Нормандка нанесла ей тяжелую пощечину; она поблѣднѣла и вцѣпилась ей ногтями въ шею. Онѣ схватились и нѣсколько минутъ боролись, вырывая другъ у друга волосы, а потомъ съ грохотомъ повалились на полъ. Наконецъ, Клара высвободилась изъ рукъ сестры и побѣжала къ дверямъ, злобно восклицая:

-- Низкая! Подлая! Я пойду предупредить несчастнаго, котораго ты выдала.

Но въ эту минуту на нее напали съ разныхъ сторонъ Нормандка, старуха Меноденъ и г-жа Саже, подоспѣвшая на шумъ. Съ тремя она не могла сладить и ее вскорѣ втолкнули въ ея комнату и заперли на замокъ.

-- Она меня зарѣзала-бы, если-бъ у нея былъ ножъ, воскликнула Нормандка, поспѣшно накидывая на себя платье и прислушиваясь къ шуму въ комнатѣ Клары, которая старалась ножницами открыть задвижки двери.-- Вы увидите, что ея ревность не поведетъ къ добру... а главное, не отворяйте ей дверей. Она въ состояніи возмутить противъ насъ весь рынокъ.

Сообразивъ въ чемъ дѣло, г-жа Саже тотчасъ побѣжала въ колбасную Кеню-Граделя и разсказала красавицѣ Лизѣ драму, происшедшую у Меноденовъ.

-- Я по имѣю ничего противъ Нормандки, сказала Лиза, выслушавъ съ торжествующей улыбкой разсказъ старой сплетницы: -- я ее очень любила и всегда сожалѣла, что насъ разсорили... Вотъ доказательство, что я въ нее не сердита; я готова возвратить ея портретъ, спасенный мною изъ рукъ полиціи, если она сама придетъ за нимъ.

-- Хорошо-ли вы сдѣлаете? замѣтила г-жа Саже, съ иронической улыбкой взглянувъ на портретъ Нормандки съ надписью: "Луиза -- другу Флорану":-- Вамъ слѣдовало-бы сохранить такую улику.

-- Нѣтъ, нѣтъ, отвѣчала Лиза: -- я хочу, чтобы кончились всѣ непріятности и сплетни. Сегодня день общаго примиренія. Пора, намъ всѣмъ успокоиться.

-- Такъ по сказать-ли Нормандкѣ, что вы ее ждете? спросила старуха.

-- Пожалуйста, вы меня очень обяжете.

Принявъ на себя роль посредницы, г-жа Саже впродолженіи цѣлаго часа, ходила взадъ и впередъ между улицей Пируэтъ и колбасной; наконецъ, условія мира были подписаны и рѣшены всѣ подробности свиданія между враждебными сторонами. Весь рынокъ взволновался, узнавъ объ этомъ примиреніи и глаза всѣхъ торговокъ устремились съ любопытствомъ на калбасную, когда настала минута великаго событія.

Красавица-Нормандка съ величественнымъ достоинствомъ вышла изъ дома и направилась въ колбасную.; она шла, какъ царица, соблаговолившая на заключеніе мира съ враждебнымъ государствомъ. Она надѣла подъ свой длинный передникъ кашемировую юбку, богатый, кружевной бантъ и всѣ свои брилліанты. Передъ дверью колбасной, она остановилась и, видя, что весь рынокъ смотритъ на нее, еще надмѣннѣе закинула голову назадъ. Въ эту минуту красавица Лиза вышла изъ-за своей конторки, медленно прошла черезъ лавку, и съ улыбкой протянула руку Нормандкѣ. Она также была чрезвычайно прилична въ своемъ бѣлоснѣжномъ бѣльѣ и безупречной опрятности. Всѣ торговки вытянули головы, чтобы лучше видѣть сцену примиренія и загоготали въ одинъ голосъ. Обѣ соперницы вошли въ лавку и стали дружески разговаривать, вѣроятно, разсыпаясь въ любезностяхъ.

-- Вонъ, воскликнула г-жа Саже: -- красавица-Нормандка что-то покупаетъ. Чтобы это такое было? Кажется, колбасу, ага! вы небось никого не видали. Красавица Лиза, подавая колбасу, сунула ей въ руку фотографическую карточку.

Потомъ красавица Лиза, выходя изъ установленной программы свиданія, проводила красавицу-Нормандку до тротуара. Тутъ онѣ простились, весело смѣялись и торжественно заявили всему рынку, что онѣ снова стали пріятельницами. Это примиреніе двухъ ярыхъ соперницъ было большою радостью для всѣхъ торговокъ и онѣ разошлись по своимъ мѣстамъ очень довольныя.

На улицѣ противъ колбасной остались только г-жа Саже, ЛаСарьетъ и г-жа Лекеръ, составлявшія тріумвиратъ самыхъ жестокихъ сплетницъ всего рынка. Г-жа Саже удержала своихъ пріятельницъ, говоря, что драма только началась, и до слѣдующаго ея эпизода, заняла ихъ разсказами о томъ, какъ она сама видѣла на подушкѣ Нормандки слѣды двухъ головъ, и какъ полицейскій комисаръ объявилъ, что въ тетрадкахъ маленькаго сына Нормандки были написаны такія безнравственности, что за это одно его можно было повѣсить. Кромѣ того она, къ великому изумленію своихъ собесѣдницъ, сообщила имъ, что этотъ чудовищный развратникъ не довольствовался сестрами Меноденъ, но имѣлъ еще любовницей отвратительную старуху, жену стараго смотрителя, письма которой съ просьбами денегъ, были найдены у Флорана. Среди этихъ разговоровъ къ сплетницамъ подошелъ Гаваръ, спрашивая, не видали-ли онѣ Флорана. Онѣ невольно поблѣднѣли и ничего не отвѣчали.

-- Мнѣ необходимо съ нимъ переговорить, продолжалъ Гаваръ, чѣмъ-то очень озабоченный: -- его нѣтъ въ рыбномъ павильонѣ, онъ должно быть дома.

-- Мы здѣсь только пять минутъ, сказала г-жа Лекеръ: -- онъ вѣрно до насъ прошелъ домой.

-- Такъ я рискну взобраться къ нему на чердакъ, отвѣчалъ Гаваръ, смѣясь.

Ла-Сарьетъ протянула руку, чтобъ его остановить, но тетка ей шепнула на ухо:

-- Оставь, дура, его деньги вамъ достанутся.

Гаваръ вошелъ въ домъ, а три женщины, предавшія его, стали съ лихорадочнымъ безпокойствомъ считать секунды. Не прошло и пяти минутъ, какъ Гавара вывели на улицу два полицейскіе сержанта. Онъ былъ очень блѣденъ. На верху его обыскали и нашли въ карманахъ пистолетъ и пороховницу. Онъ никогда не думалъ о таковомъ результатѣ своей добродушной оппозиціи, но теперь чувствовалъ, что погибъ безвозвратно. Тюльери ему никогда по проститъ и логи у него дрожали, словно его вели уже на казнь. Но выйдя на улицу, онъ собрался съ силами, чтобъ показаться достойнымъ передъ торговками. Узнавъ отъ сержантовъ, въ чемъ дѣло, г-жа Лекеръ залилась слезами, а Ла-Сарьетъ очень взволнованная бросилась къ дядѣ и стала его горячо цѣловать. Онъ обнялъ ее и, незамѣтно сунувъ въ руку ключъ, шепотомъ промолвилъ:

-- Возьми все и сожги бумаги.

Потомъ онъ сѣлъ въ карету, приведенную полицейскимъ сержантомъ, и центральный рынокъ уже болѣе его не видалъ.

Какъ только карета скрылась изъ глазъ, Ла-Сарьетъ хотѣла спрятать ключъ въ карманъ, но тетка грубо схватила ее за руку:

-- Шутишь! воскликнула она съ яростью: -- я видѣла, какъ онъ тебѣ отдалъ ключъ. Пойдемъ-ка лучше къ нему на квартиру, пока не нагрянула еще полиція.

Онѣ обѣ, въ сопровожденіи г-жи Саже, которая ни за что не хотѣла отъ нихъ отстать, отправились въ улицу Косоньери, гдѣ жилъ Гаваръ. Проникнувъ въ квартиру съ помощью привратницы, онѣ отперли шкафъ и послѣ жестокой, но не продолжительной ссоры помирились на томъ, что раздѣлили найденное золото, около 10,000 фр., пополамъ. Когда всѣ монеты исчезли въ ихъ громадныхъ карманахъ и онѣ дали по 50 фр. г-жѣ Саже, и привратницѣ; Ла-Сарьетъ напомнила теткѣ, что Гаваръ просилъ сжечь его бумаги.

-- Пустяки, отвѣчала старуха:-- долго разводить огонь. Намъ надо поскорѣй убираться. Я чую полицію.

Дѣйствительно, выходя изъ дому, онѣ встрѣтили полицейскихъ сержантовъ, и не оборачиваясь поспѣшно возвратились на рынокъ.

-- Каково! воскликнула г-жа Саже: -- мы поспѣли во-время. Вонъ идетъ Флоранъ.

Въ эту минуту Флоранъ обходилъ рыбной рядъ и старуха Меноденъ, остановила его, говоря нѣжнымъ тономъ, который его очень удивилъ:

-- Господинъ Флоранъ! васъ спрашивалъ какой-то пожилой господинъ; онъ ждетъ васъ въ вашей комнатѣ.

Флоранъ сомнѣвался въ справедливости словъ злобной старухи, взглянулъ на красавицу-Нормандку, которая, помирившись совершенно съ матерью, притворилась, что его не видитъ.

-- Вы увѣрены въ этомъ? спросилъ онъ.

-- Какъ-же, вотъ и Луиза видѣла, отвѣчала старуха, дрожа отъ удовольствія при одной мысли, что черезъ минуту ея месть будетъ удовлетворена.

Полагая, что неизвѣстный посѣтитель, вѣроятно, хотѣлъ съ нимъ переговорить по поводу предстоявшаго возстанія, Флоранъ поспѣшно вошелъ въ домъ, предварительно дружески кивнулъ головой Лебигру и Логру, которые, стоя на порогѣ, виноторговли, отвѣчали ему привѣтливой улыбкой. Когда онъ исчезъ на лѣстницѣ, то водворившееся при его появленіи на рынкѣ молчаніе мгновенно нарушилось. Комедія была съиграна и радость стала всеобщая, шумная. Старуха Меноденъ хохотала до упада, а ея выходка о пожиломъ господинѣ приводила въ восторгъ всѣхъ торговокъ. Наконецъ-то, упрятали сухощаваго каторжника! Всѣ желали ему добраго пути и надѣялись, что новый смотритель будетъ красивъ и молодъ. Онѣ болтали, смѣялись, бѣгали отъ ларя къ ларю; готовы были плясать отъ радости. Одна красавица-Нормандка молча и безчувственно смотрѣла на это торжество; она не смѣла пошевелиться, не смѣла открыть рта, боясь расплакаться.

Между тѣмъ, Флоранъ отдался въ руки полиціи, какъ агнецъ. Сержанты грубо бросились на него, ожидая отчаяннаго сопротивленія; но онъ мягко, нѣжно попросилъ, чтобъ его не вязали и спокойно сѣлъ на стулъ, пока собирали его бумаги и письма. Эта развязка, казалось, его не удивляла; она даже была для него желательнымъ выходомъ, хотя онъ въ этомъ не хотѣлъ сознаться. Но его терзала мысль о той ненависти, которую къ нему питали всѣ торговки, нарочно пославшія его въ разставленныя полиціей сѣти. Онъ вспомнилъ слова старухи Меноденъ, молчаніе Нормандки и пр.; онъ ясно сознавалъ, что весь околодокъ, весь центральный рынокъ его предалъ.

Тронутый мягкостью и безмолвнымъ повиновеніемъ Флорана, комисаръ предложилъ ему проститься съ братомъ, но, слыша веселый голосъ Кеню въ кухнѣ, гдѣ варились сосиски, онъ отказался, не желая дѣлать напраснаго безпокойства колбасной и съ отвращеніемъ вспоминая душную, сальную, атмосферу кухни; однако, выйдя на улицу эту стало какъ-то совѣстно и онъ сѣлъ въ карету блѣдный, съ поникшей головой. Онъ чувствовалъ, что весь рынокъ торжествовалъ и радовался его погибели.

Въ ту самую минуту, какъ карета тронулась, изъ улицы Пируэтъ выбѣжала Клара съ распущенными волосами и окровавленными пальцами. Ей, наконецъ, удалось отворить дверь комнаты, въ которой ее заперли. Увидавъ, что она опоздала и что Флорана уже увозятъ, она бросилась за каретой, но черезъ мгновеніе остановилась и съ безпомощной злобой погрозила кулаками уносившемуся экипажу. Потомъ она быстро повернулась и убѣжала домой.

-- Что это она рехнулась! воскликнула Ла-Сарьетъ смѣясь: или онъ обѣщалъ на ней жениться!

Мало по-малу рынокъ успокоился, хотя до поздняго вечера торговки бесѣдовали объ утрешнихъ событіяхъ. Красавица Лиза цѣлый день не была въ лавкѣ, она ни на минуту не оставляла Кеню, боясь, чтобы кто-нибудь не сболтнулъ ему о случившимся. Наконецъ, оставшись съ нимъ наединѣ въ кухнѣ, она очень осторожію и съ чисто-материнской любовью повѣдала ему страшную тайну. Онъ былъ такъ пораженъ, что долго, безмолвно плакалъ, а потомъ сталъ упрекать себя, говоря, что онъ всему виновенъ, что, если-бъ онъ отдалъ Флорану сразу его долю наслѣдства, то несчастный не сбился-бы съ толку и не попался-бы въ руки полиціи, которая его непремѣнно разстрѣляетъ. Лиза старалась его успокоить, увѣряла, что Флорана никогда но разстрѣляютъ, что, если-бъ онъ имѣлъ болѣе денегъ, то, можетъ быть, надѣлалъ-бы еще болѣе глупостей, и что рано или поздно такъ должно было кончиться.

-- Теперь мы всѣ успокоимся и будемъ жить по-старому, сказала, наконецъ, Лиза, видя, что первая вспышка горя у Кеню начинаетъ утихать:-- помнишь, ты самъ чувствовалъ себя не хорошо. "Я очень безпокоилась, хотя тебѣ и не говорила; я видѣла, что ты худѣешь.

-- Не правда-ли? промолвилъ онъ, переставая на минуту плакать.

-- И дѣла колбасной шли этотъ годъ гораздо хуже, продолжала Лиза:-- ужь такая вышла линія. Но утѣшься, теперь все поправится. Вспомни, что ты долженъ поберечь себя для меня и нашей дочери. Твой долгъ о насъ заботиться.

Видя, что ея слова прекрасно дѣйствуютъ на Кеню и смутная улыбка пробивается сквозь его слезы, Лиза позвала Полину, игравшую въ сосѣдней комнатѣ и, посадивъ се на колѣни къ отцу, сказала нѣжно:

-- Полина, попроси папу быть умникомъ, попроси его насъ болѣе не огорчать.

Ребенокъ съ наивною прелестью исполнилъ желаніе матери и всѣ трое -- отецъ, мать и дочь, крѣпко обнявшись, смотрѣли съ улыбкой другъ на друга, толстые, откормленные, выздоравливающіе отъ тяготившаго ихъ цѣлый годъ недуга.

-- Вѣдь въ сущности насъ только трое, говорила она:-- насъ только трое, мой милый толстякъ.

Спустя два мѣсяца, дѣло Флорана разбиралось въ судѣ, оно произвело громадное впечатлѣніе; въ газетахъ печатались самыя мельчайшія подробности, портреты обвиняемыхъ продавались на улицахъ и т. д. Впродолженіи двухъ недѣль въ Парижѣ только и говорили о дѣлѣ Центральнаго рынка. Въ законодательномъ корпусѣ волненіе было очень сильно: центръ и правая сторона, забывъ несчастный законъ о маіоратѣ одному изъ генераловъ имперіи, который ихъ на время разъединилъ, снова примирились и приняли громаднымъ большинствомъ проэктъ непопулярнаго налога, противъ котораго даже предмѣстія не смѣли теперь возставать, такъ велика была паника, овладѣвшая всѣмъ городомъ. Процессъ длился цѣлую недѣлю, послѣ произнесеннаго приговора, Флоранъ замѣтилъ въ толпѣ уходившаго Робина. Конечно, Флоранъ былъ приговоренъ вторично къ ссылкѣ; Логръ и Лакалъ оправданы, Александръ подвергнутъ двухъ-лѣтнему тюремному заключенію. Что касается Гавара, то онъ также, какъ Флоранъ, былъ приговоренъ къ ссылкѣ. Этотъ неожиданный ударъ глубоко поразилъ его среди торжества, которое доставило ему судебное разбирательство, почти исключительно средоточившееся на его личности. Онъ дорого платилъ за свою добродушную оппозицію парижскаго лавочника, и двѣ крупныя слезы медленно покатились по блѣдному лицу легкомысленнаго, сѣдовласаго болтуна.

На другой день послѣ объявленія приговора заговорщикамъ, живописецъ Клодъ, по обыкновенію отправился на центральный рынокъ любоваться восходомъ солнца на безпредѣльномъ морѣ зелени. Отыскавъ добрую старуху огородницу, г-жу Франсуа, которая во все время пребыванія Флорана на рынкѣ сохраняла съ нимъ самыя дружескія отношенія, онъ съ грустью разсказалъ ей о результатѣ процесса.

-- Теперь все кончено, сказалъ онъ мрачно:-- его снова отправляютъ въ ссылку и уже, конечно, онъ болѣе не воротится.

-- Охъ! ужь этотъ мнѣ Парижъ, подлый городъ, промолвила съ истинной грустью старая огородница:-- очень жаль его голубчика. Я его крѣпко любила, онъ былъ такой добрый!

Слезы выступили на ея глазахъ и Клодъ, чтобы не поддаться овладѣвавшей имъ грусти, быстро отвернулся и пошелъ по улицѣ Рамбюто. Было восемь часовъ; розовые лучи солнца освѣщали только крыши домовъ, изрѣдка достигая земли. Клодъ видѣлъ передъ собою веселое пробужденіе чудовищнаго рынка съ его безчисленными запасами всевозможной пищи. Въ этомъ общемъ ликованьѣ слышалась радость выздоровленія, проглядывала самодовольная улыбка человѣка, освободившагося отъ тяготившаго его разстройства пищеваренія. Передъ нимъ Ла-Сарьетъ, съ золотыми часами на шеѣ, громко пѣла среди груды сливъ, и съ серебристымъ хохотомъ дергала модные усики г. Жюля, который красовался въ бархатной курткѣ. Немного далѣе г-жа Лекеръ и г-жа Саже не желтыя, какъ обыкновенно, а почти съ розовыми щеками, со смѣхомъ разсказывали другъ другу какія-то сплетни. Въ рыбномъ ряду старуха Меноденъ, занявшая снова свой ларь, громко бранилась съ проходящими и отпускала колкія шутки на счетъ новаго смотрителя, очень молодого человѣка, котораго она поклялась публично высѣчь; а Клара болѣе темная и фантастичная, чѣмъ когда-либо, лѣниво полоскала въ водѣ рыбнаго садка свои бѣлоснѣжныя руки. Сынъ красавицы-Нормандки и Полина, дочь Кеню, весело играли на мостовой въ лошадки.

Остановившись-же на углу улицы Пируэтъ, онъ увидалъ слѣдующую сцену:

Направо красавица-Нормандка, или какъ ее теперь называли прекрасная г-жа Лебигръ, стояла на порогѣ своего магазина. Ея мужъ, благодаря услугамъ, оказаннымъ правительству, недавно пріобрѣлъ давно желаемое имъ дозволеніе присоединить къ виноторговлѣ продажу табака. Прекрасная г-жа Лебигръ, въ шелковомъ платьѣ съ золотыми волосами, показалась Клоду истинно-великолѣпной. Постоянно возсѣдая за своей изящной конторкой и окруженная мѣстными франтами, покупавшими у нея табакъ и сигары, она пріобрѣла приличный, достойный видъ настоящей барыни. За нею блестѣла вновь окрашенная зала, искрился хрусталь, сверкали бутылки съ разноцвѣтными напитками, а она, счастливая, веселая, серебристымъ смѣхомъ привѣтствовала свѣтлое утро. Налѣво красавица Лиза занимала всю ширину двери колбасной. Никогда ея бѣлье не было такой ослѣпляющей бѣлизны, никогда ея полное какъ кровь съ молокомъ, лицо не сіяло такимъ совершеннымъ, безмятежнымъ спокойствіемъ, которое не нарушилось даже улыбкой. Ея блаженство было полное, безъ малѣйшаго облачка, безъ малѣйшаго признака жизни. Ея круглое, выдающееся брюшко еще переваривало вчерашнее счастье, а ея нѣжныя, пухлыя руки, спрятанныя въ складкахъ передника, не протягивались, чтобъ схватить на лету сегодняшнее счастье, зная, что оно придетъ и безъ того. Вокругъ нея все также сіяло и благоденствовало: копченые языки казались краснѣе, чѣмъ когда-нибудь окорока приняли свой прежній, роскошный видъ, гирлянды сосисекъ не производили того унылаго впечатлѣнія, отъ котораго приходила" въ отчаяніе Кеню, Изъ кухни долеталъ добродушный смѣхъ колбасника и отрадный шумъ кипящихъ кострюль. Ото всей колбасной снова несло жирнымъ, откормленнымъ блаженствомъ. Она снова представлялась торжественнымъ храмомъ брюха; а Лиза на порогѣ, неподвижная, великолѣпная, здоровалась съ рынкомъ безмолвнымъ привѣтствіемъ своихъ большихъ, свѣтлыхъ глазъ.

Замѣтивъ другъ друга, прекрасная г-жа Лебигръ и красавица Лиза помѣнялись дружескимъ поклономъ; Клодъ, забывшій, вѣроятно, наканунѣ пообѣдать, не могъ скрыть своей злобы при видѣ ихъ довольныхъ, сытыхъ, жирныхъ лицъ!

"Дѣло", NoNo 5--6, 1873

Оставить комментарий Золя Эмиль (перевод: Без указанию переводчика) (yes@lib.ru) Год: 1873 Обновлено: 09/12/2023. 223k. Статистика. Роман: Проза, Переводы Ругон-Маккары	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: (Le Ventre de Paris = Чрево Парижа) Текст издания: журнал "Дѣло", NoNo 5-6, 1873.

Золя Эмиль Парижское брюхо

Парижское брюхо.

I.

II.

III.

IV.

V.

VI.

Золя Эмиль
Парижское брюхо