Жолинон Жозеф
Третья зима

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Универсальная библиотека
No 118--119.

0x01 graphic

Жозеф Жолинон.
Третья зима

Наступление

И вот что еще я скажу, -- продолжал Кир, --
для ободрения солдат нет средства, более
действительного, как наполнить их сердца надеждой".
"Согласен,--ответствовал Камбия,-- но надо остерегаться,
чтобы не случилось при этом того, что бывает на охоте:
если попусту скликать собак, то сначала то они бросаются
вперед с изумительным рвением, но стоит обмануть их таким
образом несколько раз, -- и они перестанут уж повиноваться".
Ксенофонт.

   Пласид держал в руках крынку с молоком, Баланту кипятил в чане свое белье, Бриго играл на аккордеоне, Люнан, уволенный в отпуск, любовно плоил свой новый галстух, Жерве предавался созерцанию, Гобле мастерил стул, Симон капал стеарином свечки в складки своих штанов, чтобы уничтожить гнид. В газетах сообщалось об упорных победах русских, о румынской угрозе, об успехах нашего наступления на Сомме, о конце войны. Все были довольны.
   -- Полно смеяться, ребята! -- крикнул новый телефонист Ферран. -- Нынче вечером в путь-дорогу! Направление -- Вокуа.
   Все вокруг сразу померкло. Шлемы в бешенстве полетели в слуховые оконца, башмаки, пущенные со всего размаха, плюхались об стену, Баланту пихнул ногою и опрокинул чан, Пласид проглотил, вместе с молоком, чуть было не вырвавшееся у него проклятие.
   -- Нет в мире бога, -- заворчал Гобле, выронив из рук ненужный ему уже теперь резак, -- есть только дьявол!
   -- Я, -- воскликнул Симон, -- буду брататься с бошами.
   Тавен Дебарк поглядел на него в упор, но не сказал ни слова.
   Клод Люнан, непричастный уже ко всему окружающему, продолжал из благоразумия, с нарочитой медлительностью плоить свой галстух. Мадлена писала ему, что постарается устроить все так, чтобы они могли встретиться. О чем же можно было думать, кроме этого? А там пусть хоть весь мир перевернется! Цепляться за жизнь в такое время -- право же, не стоит труда...
   "Она прикоснется к этому галстуху, она, быть может, развяжет его своими горячими, страстными, неумелыми руками. Но, ты-то, поглядел ли ты на себя? Ты весь оброс щетиной. А эти обтрепанные обмотки, эти заскорузлые руки, эти обгрызки ногтей? Он подумал было попросить у Тавена зеркальце, но не осмелился, -- уложил свои пожитки в большой мешок, служивший ему постелью, бросил его на повозку и уехал.
   Тыловая зона с ее сутолокой, остановки в этапных бараках, вереница бероннских вокзалов, -- все это промелькнуло перед ним с какой-то кинематографической быстротой. Он пришел в себя только тогда, когда обнял своего отца. Голос у того звучал сурово...
   -- У нас все обстоит недурно, но твоя мать очень уж тоскует.
   "Да и он-то, -- подумал Люнан, слушая его -- тоже постарел".
   -- Я оставил повозку на том конце села, у Ла-Батилля. Я видел там твоего кузена Ле-Галля.
   "Он видел Ле-Галля!"
   -- В наших краях трудно теперь живется. Слишком много народу нужно им для этой драки, они забирают всех без разбора.
   Беронвилль дышал покоем. Солнце ровным своим светом одинаково ласкало и богатую виллу мэра и жалкий домишко шоссейного сторожа.
   -- Матушка твоя очень огорчается, что твой брат попал на фронте в колониальные войска. Он с Манженом.
   Золоченая вывеска господина Фрикодена по-прежнему зазывала приезжих, выходящих из подъезда вокзала. На окошке у сапожника красовались все тот же георгин и клетчатая красная тряпка.
   -- Я удручен не меньше твоей матери тем, что он попал к Манжену. Когда он приезжал к нам в последний раз, то сам дивился, как это его отпустили.
   Клод волновался при мысли о тех ужасах, которые обрушатся на его брата и растлят его нежную юность, но не смел даже втайне формулировать свои опасения, боясь, что изменится в лице, и отец это заметит. А тот продолжал говорить.
   -- Булочник Дютрюи, который служил в той же дивизии, вернулся на прошлой неделе. Он уволен.
   И после мгновенного молчания:
   -- Ему отрезали левую ногу.
   На Дворцовой площади виднелся как-то нелепо выдвинутый вперед фасад харчевни Ла-Батилля.
   За ним скрывалась группа людей, поджидавших Клода -- офицер из полка слагов, элегантный и породистый, а рядом -- лукавый Ле-Галль и Мадлена.
   Клод по какому-то наитию угадал, что они здесь. "Возможно ли это? Ну, да, конечно, это он -- Ле-Галль, всегда такой подозрительный и пронырливый, придумал эту штуку".
   На мгновенье присутствие отца стало ему ненавистно. "Если бы не он, я бы скрылся". Но это длилось лишь мгновенье.
   Выдумка Ле-Галля вполне достигла своей цели. Для Клода это было жесточайшей пыткой. Его облупившаяся каска, отвратительная шинель, на плечах которой виднелись следы от ремней походного ранца и заскорузлые башмаки, покрытые пятнами ваксы, привлекали общее внимание. А главное, -- что было досаднее всего, -- их взгляды сосредоточились на его широком рукаве, сиротевшем без нашивок.
   Стыд отца, смущение Мадлены, косой взгляд Ле-Галля... А напротив -- этот вылощенный офицер!
   -- Поручик де-Панассьер, офицер запасного эскадрона 2-го полка слагов.
   Отец смотрел в землю, Ле-Галль ковырял в зубах. Мадлена не шевелилась, а у него у самого от волнения пылали уши.
   Подчиняясь непреодолимому влечению, она подошла к нему первая. Она не могла отличить временных следов усталости от следов уже неизгладимых, но сразу отметила те роковые опустошения, которые в этом теле произвела война -- морщины на лбу, провалившиеся глаза, оттопыренные уши, тощую жилистую шею и выпирающие на нижней челюсти желваки мускулов.
   Все как-то сразу заговорили, потом вошли в харчевню. Фразы скрещивались, но слова уже утратили всякий смысл. Какой-то кипящий туман заволакивал Клода.
   "Все кончено. Как она прекрасна! Ведь это ее щиколоткой я любовался, разглядывая ноги той женщины, которую я встретил у Военного Совета. Какое тонкое благородство и простота! Нет, это присутствие офицера делает ее такой надменной. Она надеялась увидеть меня с нашивками. Она?! Все кончено! Она смотрит на меня -- и не видит, а рядом этот Ле-Галль, который все видит, даже не глядя. Он мастер устраивать свои дела. Она меня любит, но ей стыдно за меня... Ах, зачем этот вечный самоанализ? Спагу этому я расквашу морду, а Ле-Галля-- того убью!.."
   Какие-то колючие искорки пробегали у него по спине, корни волос его горели. Потом, сразу подавив сковывавшее его волнение, он угрюмо положил каску на стол, провел рукою по своим щетинистым волосам и, глядя в упор на Мадлену, сказал:
   -- Простите, мадам, я прямо из Вердена: там нельзя было принять душа.
   И, заметив, что она разглядывает его пальцы, добавил:
   -- И я не захватил с собою перчаток.
   Мадлена не выдавала своего смятения. Оба они подумали: "Любовь отомстит за нас". На все-таки она мысленно спросила себя, каким бы он был теперь, если бы вымылся, побрился и надел штатское платье?
   На следующий день он написал ей: "Мой друг, не станем упорствовать, -- у нас не было бы ни времени, ни охоты предаваться тому, что принесло бы нам удовлетворение, а так я хоть уберегу себя от ужаса вторичного расставания с тобой". Письмо это было написано после того, как вымывшись, побрившись и переодевшись в штатское, он подошел к зеркалу и отшатнулся от самого себя. Он старался подбодрить себя: "Что ж, бывают обстоятельства, которые сильнее нас! На то и война. Но тех, кто вернется оттуда, ничто уже не сможет остановить".
   Смущенный мрачностью Клода, крестный его позабыл все придуманные им хитроумные вопросы, которыми он собирался подловить своего крестника. Мать причитала над ним. Всем, кто встречал его, казалось, что и он тоже мучается предчувствием смерти. Эта неделя отпуска напоминала неожиданно распахнувшуюся дверь, захлопнувшуюся в следующее же мгновение
   В Беронвилле, расцветшем благодаря военной промышленности, те же выставки товаров и та же игра солнечных лучей. Тишина буржуазного квартала и сутолока нового заводского квартала казались ему в равной степени оскорбительными. Во всем он подмечал только дурное, все приводило его в бешенство.
   Вместо прежнего исчезнувшего торгаша, в винной лавке воцарился какой-то тип, уклонившийся от военной службы, новоиспеченный богач.
   -- Что ж делать, -- на то и война! --сказал он. -- Здорово, 600-й полк!.. -- Ну, что живем себе помаленьку? А вы-то сами, как? Так себе? Чего прикажете? Божоле? Извольте, -- три с половиной франка. Очень трудно добывать товар.
   -- На то и война, -- отвечал Клод.
   И то же ворчал запасной солдат, совсем осоловелый в своем тяжелом хмелю:
   -- Если от дряни этакого калибра я не свалюсь с ног, то и впрямь можно сказать: на то и война.
   И школьный учитель, обучающий своих учеников военному строю, и верная жена, забывающая всякую скромность в лапах какого-нибудь поставщика, и промышленник, заключающий сделки, и новобранцы, сгрудившиеся о военных поездах и приглашающие молоденьких девушек посидеть у них на коленях, и эти девственницы, радостно принимающие их приглашения, -- осе они твердили:
   -- На то и война, на то и война!
   -- Ну, конечно! -- бормотал все еще неопомнившийся Клод Люнан.
   Высадившись шестью часами раньше назначенного срока на Аргонском фронте, он все еще пережевывал горькую жвачку воспоминаний этой последней встречи, устроенной ему Ле-Галлем, и стоило ему закрыть глаза, как на веках, точно на экране, четко выступало гибкое и упругое тело Мадлены и особенности ее милой походки и надменная складка ее рта.
   -- Эй, ты! Приехали... Вот он -- Вокуа, -- сказал ему кондуктор.
   На это последовал идиотский ответ:
   -- Нет бога, есть только дьявол! Я забыл даже подумать о своем ребенке.
   На краю пустынной равнины возвышалась гора пепла, зияющая кратерами, просверленная подземными ходами, --так называемое Вокуа. Местные жители упорно продолжали считать это деревней. Солдаты принимали их за сумасшедших. Там нельзя было бы даже найти целого камня.
   Когда-нибудь на досуге я расскажу историю Вокуа, где люди, закаленные самыми страшными испытаниями, пережили несказанные ужасы.

* * *

   В декабре взорвалась какая-то чудовищная мина и в своем огнедышащем извержении поглотила сотню людей, из которых сорок человек были погребены заживо, не успев даже вскрикнуть, так что нельзя было ни найти их, ни представить себе их смерти. После этого полк был отозван, переведен в лагерь Виллерсексель и включен в состав штурмовых войск. Он подчинялся теперь грандиозным планам новой главной квартиры, во главе которой стоял Нивелль.
   -- Прослужить двадцать пять месяцев запасным для того, чтобы перейти в штурмовые войска, когда фронт не продвинулся вперед даже на десять метров! -- заявил Люнан. -- Нет, я хотел бы лучше родиться собакой, чем человеком!
   -- И я тоже, -- поддакнул Гобле.
   Симон не разделял их мрачности, он смеялся и уверял:
   -- Мы-то им не понадобимся для эксплуатации их успехов. Боши предлагают мир.
   -- Что же, а пока что, поэксплуатируем, -- ответил Жерве, стибрив у него охапку соломы.
   Настроение отрядов колебалось, переходя от тупого безразличия к иронии, от иронии к ярости и, наконец, утвердилось на иронии, потому что перспектива, быть может, длительного отдыха располагала всех к снисходительности.
   Но можно ли было представить себе все невежество Генерального Штаба в вопросах позиционной войны на третий год военных действий? Темы маневров, разработанные с сногсшибательной точностью, каждое утро свидетельствовали об этом. Каждое утро какой-нибудь сектор -- намеченный в поле лакомый кусок -- захватывался на широком фронте с поистине сказочной легкостью. Все было рассчитано, как по хронометру. В первые дни брали, в среднем, по две, а потом, вдохновившись, по четыре и даже по шести линий окопов в час, -- и, наконец, вылощенная кавалерия вывела в поле своих коней, которых давно уже считали погибшими. Для того, чтобы опрокинуть воображаемого врага, кавалерийские взводы, на диво выстроившимся в ряды пехотинцам, пускались вперед мелким галопом, перепрыгивали через призрачные проволочные заграждения, прорывали неприятельские линии и скакали по полю, угрожающему им всевозможными мнимыми опасностями, столь лестными для их мужества. Спорить по поводу хотя бы самых нелепых планов с такого рода исполнителями было бы так же бесполезно, как пререкаться с женщиной. Окопные солдаты, вместо того, чтобы сомневаться в Генеральном Штабе, избавляющем их от ужасов этой невыносимой зимы, предпочитали маршировать по приказу и красоваться, как на параде, да посмеиваться втихомолку. С утра уже, как следует выспавшись, напившись, наевшись, отогревшись, они раздвигали в широкую улыбку под обледенелыми усами свои смеющиеся рты. Но что же будет, однако, в то утро, когда наступит решительный, роковой час?
   Гобле выразил общее настроение:
   -- Если у нас не будет десяти пушек, десяти аэропланов, десяти ядер, десяти солдат с танками против одного боша, -- мы пропали. И что касается меня, то я отказываюсь воевать.
   На это кавалеристы в своих вылощенных сапогах лишь презрительно пожимали плечами. В высших кругах утверждали, что фронт будет прорван на протяжении ста километров. Немецкая армия продолжала свертывать к весне на всем фронте свои войска, показывала, что боится нашего наступления. Она сделала атаку для нас невозможной. Но упрямство свойственно полководцам. Так должно быть, так должно будет быть, так должно было быть, -- и так было. Это произошло 16 апреля.
   Созванные вечером 15 апреля батальоны 600-го полка спешно покинули свои бивуаки. Никто уже не смеялся над кавалеристами.
   Опять дождь поливал эти выстроившиеся по четыре человека в ряд колонны. Опять в взбудораженных мыслях благовестила надежда.
   -- Час настал, -- говорила Главная Квартира.
   -- Не к чему устраивать госпиталя в тылу атакующего фронта, -- утверждали командиры, -- мы будем ночевать в Лаоне.
   "Ах, если бы хоть на этот раз это было верно!"
   У подножия Энских холмов артиллерия, малочисленная и слепая перед лицом отлично осведомленного врага, палила через головы молодых солдат последнего призыва, сгрудившихся на земле в жидкой липкой грязи. Среди них находился и Луи Люнан, брат Клода, охваченный мистическим восторгом самопожертвования.
   Войсковые части арьергарда шли всю ночь, а потом остановились и стали ждать. Передовые войска сделали попытку прорвать неприятельский фронт.
   Около семидесяти тысяч семей не получили уже больше известий о своих близких.
   Некоторое время спустя какой-то солдат из Гергены сообщил Клоду, что его брат убит под Гюртебизом и убит французским снарядом. По деревне в этот миг проезжала артиллерия. Клоду казалось, что сердце его -- на мостовой под этими тяжелыми колесами.

---------------------------------------------------------------------

   Источник текста: Холопы славы. Избр. рассказы / Ж. Жолинон; Пер. с фр. С. Я. Парнок. -- М.; Л.: Гос. изд., 1926. -- 93 с.; 15 см. -- (Универс. б-ка; No 118--119).
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru