Жанлис Мадлен Фелисите
Дорсан и Люция

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

  

Дорсанъ и Люція.

Повѣсть госпожи Жанлисъ (*).

   (*) Справедливая во всѣхъ подробностяхъ, говоритъ г-жа Жанлисъ. Люція невыдуманное лице; она существуетъ; счастливая супруга и мать. Кто ее знаетъ, тому не трудно будетъ замѣтить, что списокъ мой весьма уступаетъ оригиналу.
  
   Вольнисъ, проживши около десяти лѣтъ въ печальномъ изгнаніи, наконецъ возвратился съ семействомъ своимъ во Францію. Проведя нѣсколько времени въ Парижѣ, отправился онъ въ деревню свою, находившуюся въ Бургони; онъ нашелъ ее совершенно разоренною; однѣ развалины хижинъ показывали то мѣсто, на которомъ нѣкогда существовало семейство многолюдное; поля были запущены; господскій домъ, церковь, сады -- все исчезло, повсюду являлись слѣды неистовой руки истребителей. Одна только бѣдная хижина уцѣлѣла; то было смиренное жилище Герара, прежняго управителя Вольнисова, старика добраго и необыкновенно честнаго, -- Вольнисъ затрепеталъ, увидя ету знакомую хижину, со всѣхъ сторонъ окруженную развалинами. Она поразила его какъ древній величественный памятникъ, котораго многіе вѣки не могли низпровергнуть..... нѣтъ сомнѣнія, что мы всѣ имѣемъ право оставить отечество, когда тиранство отыметъ у насъ свободу отправлять богослуженіе по закону отцовъ нашихъ, когда лишимся безопасности личной; но скольже напротивъ достойна будетъ удивленія нашего твердая неустрашимость того, кто, смѣло рѣшившись и самою жизнію пожертвовать вѣрѣ, останется посреди опасностей, и презритъ гоненія въ надеждѣ принести отечеству пользу хотя малую по какому нибудь чувству привязанности, благодарности, дружбы. Гераръ изъ любви къ доброму господину своему остался во Франціи, ибо онъ надѣялся сберечь нѣкоторыя нужныя вещи, ему принадлежавшія; Провидѣніе спасло его отъ погибели; онъ опять видѣлъ добраго своего господина; онъ отдалъ ему сохраненныя имъ важныя бумаги, безъ которыхъ Вольнисъ конечно не избѣгнулъ бы тяжбы, въ его положеніи чрезвычайно разорительной; нѣсколько драгоцѣнныхъ вещей, серебра и портретъ Вольнисова отца тутъ же сохранены были Гераромъ. Вольнисъ, жена его Ельмира и дѣти ихъ Юлія и Карлъ должны были на время поселиться въ Гераровой хижинѣ -- и добрый старикъ былъ внѣ себя отъ восхищенія.
   На друтое утро по пріѣздѣ своемъ въ деревню, Вольнисъ и Ельмира, проснувшись очень рано, пошли осматривать то мѣсто, на которомъ нѣкогда находились и замокъ и церковь -- и самое основаніе ихъ изчезло; но благодаря попеченіямъ Герара, слѣды разрушеннаго Божія храма были еще замѣтны. Въ етой церкви, говорилъ онъ Вольнису, благословили нѣкогда бракъ вашъ. Въ то самое время, когда она была разрушена, посѣялъ я между развалинами множество ландышей, фіялокъ и резеды -- всѣ цвѣты взошли въ следующую весну; а на томъ мѣстѣ, гдѣ находился олтарь, посадилъ я молодое гебановое дерево -- оно принялось, и вы найдете его теперь во всемъ цвѣтѣ. Всякое утро на зарѣ приходилъ я съ женою и дочерью въ етому дереву -- оно служило для насъ Божіимъ храмомъ; а мѣсто, на которомъ оно цвѣло, называли мы церковію замка, тамъ уже не было ни мраморнаго олтаря, ни прекрасныхъ образцовъ, ни позолоты богатой; но тамъ присутствовалъ самъ Господь: Онъ слышалъ наши молитвы, и Онъ ихъ исполнилъ; ибо добрые господа наши сохранены милосердіемъ Его, счастливы и опять вмѣстѣ съ нами. Подъ тѣнью гебановаго дерева на маленькомъ дерновомъ холмикѣ стоитъ деревянный крестъ -- я самъ его сдѣлалъ и тамъ утвердилъ, какъ скоро отечеству нашему возвратили спокойствіе и религію.
   Вольнисъ и Ельмира, взявшись за руки, пошли на мѣсто прежняго своего жилища -- они молчали, сердца ихъ были растроганы. Около четверти часа продолжалось ихъ шествіе; вдругъ Ельмира затрепетала, взорамъ ея представился молодой гебанъ, котораго вѣтви, обремененныя прекрасными какъ яркое золото блиставшими цвѣтами, пріятно склонялись на деревянный крестъ; она пожала Вольнисову руку -- супруги подходятъ и падаютъ на колѣна у подножія креста, на томъ самомъ мѣстѣ, на которомъ за семьнадцать лѣтъ соединились они союзомъ священнымъ... О, какъ съ того времени любовь ихъ усилилась посреди несчастій!... Съ какою живостію, съ какимъ глубокимъ чувствомъ благодарности возобновили они священную клятву, нѣкогда запечатлѣвшую ихъ узы. Вольнисъ сѣлъ на дерновый холмикъ, и крѣпко пожавъ Ельмирину руку, сказалъ: Другъ мой! когда твоя мать на самомъ томъ мѣстъ ввѣряла тебя моей любви и уступила мнѣ всѣ права свои надъ тобою, то она конечно надѣялась, что жребій дочери ея будетъ блестящій!... И что же я долженъ былъ раздѣлить съ тобою?... убожество и изгнаніе! Лучшіе годы жизни твоей протекли подъ чужимъ небомъ, въ нуждъ и печаляхъ! Но, другъ мой, безъ етихъ ужасныхъ несчастій я не узналъ бы ни твоего великодушія, ни силы твоего характера, ни силы чувствительности твоего сердца! -- "Ахъ, Вольнисъ! сказала Ельмира, Богъ слышитъ меня, я не жалѣла объ утратѣ богатства, оплакивала одну потерю нашихъ друзей, и не могла быть спокойна; ибо я думала, что ты несчастливъ. Опредѣленіе мущины есть быть полезнымъ -- но тысячи случаевъ могутъ или на время отдалить его отъ етой великой цѣли, или и навсегда лишить его способовъ къ ней достигнуть. Женщина, опредѣленная довольствоваться жребіемъ скромнымъ, не столько подвержена измѣненію фортуны: если она была нѣжною дочерью, вѣрною женою, доброю матерью, то всѣ уже требованія судьбы ея совершенно исполнены; а ихъ исполнить всегда въ ея волѣ -- не значитъ ли ето повелѣвать своею судьбою? Лишившись чиновъ и богатства, ты потерялъ всѣ средства служить отечеству и пріобрѣсть благородную славу; но я -- я сохранила и дѣтей и супруга; а раздѣляя съ ними изгнаніе, имѣла болѣе способовъ и любить ихъ и посвящать имъ всѣ попеченія моей нѣжности... Мой другъ! наше убѣжище было непышно; но въ етомъ непышномъ, гостепріимномъ убѣжищѣ я не была отдаляема отъ тебя обязанностями общежитія и благопристойности: а ты, не будучи развлеченъ ни честолюбіемъ, ни суетностію придворной жизни, всегда былъ, вмѣстѣ со мною. Ты одинъ заботился о воспитаніи нашего сына; каждый день видѣла я тебя добрымъ отцемъ, наставникомъ нѣжнымъ и неусыпнымъ; наконецъ одна я была повѣреннымъ твоихъ печалей, одна я была необходимою для тебя во всякую минуту жизни... въ какіе же дни, благопріятные для честолюбія и суетности, могла бы я насладиться такими чистыми благами?" -- Ельмира! сказалъ Вольнисъ: здѣсь ожидаетъ тебя то счастіе, которое; такъ трогательно тобою описано -- мы насладимся имъ безъ всякой примѣси безпокойства, въ отечествѣ, окруженны милыми намъ людьми. И самыя прежнія горести наши могутъ теперь послужить намъ въ пользу: онѣ научатъ насъ отличать истинныя блага, отъ ложныхъ. Мы уже не будемъ расточатъ нашу жизнь на суетное удовольствіе, ослѣплять глаза людей, намъ чуждыхъ; нашъ домъ не прослыветъ самымъ богатымъ и великолѣпнымъ въ провинціи; за то не станемъ входить и въ долги, чтобъ угощать въ немъ такихъ людей, которымъ сопутствуютъ скучное принужденіе и обряды; за то нашъ кругъ будетъ составленъ изъ друзей искреннихъ и намъ во всякое время пріятныхъ; никому не придетъ въ голову превозносить наши чудесные сады, въ которыхъ не найдутъ ни сырыхъ гротовъ, ни поддѣланныхъ рощъ, ни тинистыхъ озеръ, ни пустыхъ гробницъ, ни новыхъ развалинъ, ни утомительныхъ кривыхъ дорогъ, отъ которыхъ прогулка превращается въ трудное путешествіе -- за то, съ какимъ удовольствіемъ будемъ собирать плоды, собственною рукою нашею обработанныя! и какъ пріятно будетъ намъ, доживши до старости, сидѣть подъ тѣнію молодыхъ деревъ, нами воспитанныхъ, или нами насажденныхъ! О! благословляю, Провидѣніе, которое жестокими, но благодѣтельными и полезными уроками просвѣтило меня. Я знаю теперь, гдѣ обитаетъ прямое счастіе! Оно въ поляхъ, оно посреди сельскихъ, пріятныхъ работъ; удалено отъ суетности и честолюбія, въ союзѣ съ невинностію, природою, дружбою. И здѣсь я найду ето счастіе; но я обязанъ имъ буду одной Ельмирѣ!...
   Въ ету минуту явились ихъ дѣти, которыя вели съ собою архитектора, призваннаго изъ ближняго города, для сдѣланія плана будущему Вольнирову дому. Назначили мѣсто; начертили планъ -- прекраснаго, скромнаго и спокойнаго сельскаго замка, въ которомъ ничто нужное и служащее для истиннаго наслажденія жизнію не было забыто. Потомъ началась и постройка: Вольнисъ и Карлъ сами смотрѣли за всѣми работами. Ельмира и Юлія между тѣмъ, съ помощію дочери Гераровой, горничныхъ дѣвокъ и двухъ или трехъ молодыхъ крестьянокъ, вышивали мебели -- время летѣло, они его не примѣчали -- наконецъ домъ отстроенъ, мебели готовы, надобно разставаться съ хижиною Герара.
   И день переселенія въ новое жилищѣ былъ днемъ великуаго торжества для всего семейства. Какое счастіе наконецъ наслаждаться плодами собственнаго труда. И съ какимъ удовольствіемъ осматривали они всѣ горницы замка, убранныя просто, но чисто и со вкусомъ... Ахъ! мой другъ, сказала Ельмира, мы уже никогда неоставимъ етаго восхитительнаго мѣста -- здѣсь проведемъ, послѣдніе годы жизни! Полно скитаться! мы уже не удалимся отъ нашей родины, отъ счастливаго жилища нашихъ отцевъ! -- Такъ Ельмира, отвѣчалъ Вольнисъ, мы наконецъ пристали къ отеческому берегу послѣ несчастнаго плаванія по чужимъ морямъ. Вести спокойную жизнь въ отчизнѣ, въ кругу семейства и милыхъ друзей -- вотъ счастіе совершенное, вотъ то, что я называю благословеніемъ Неба! Ты будешь скитаться по землѣ, безъ пристанища! таково первое проклятіе противъ перваго преступника, изреченное Создаьелемъ!... Онъ не сказалъ братоубійцѣ: ты потеряешь силу, здоровье и бѣдственнымъ образомъ погибнешь; но Онъ возвѣстилъ ему всѣ печали, Онъ соединилъ для него всѣ горести и страданія въ одномъ ужасномъ приговорѣ: ты будешь скитаться по землѣ безъ пристанища! -- О мой другъ! воскликнула Ельмира, отдали отъ себя сіи печальныя воспоминанія!... "Нѣтъ, Ельмира, онъ со мною неразлучны; но я сохраняю ихъ въ сердцѣ своемъ безъ всякой причины негодованія или злобы. Я менѣе страдалъ, нежели другіе, ибо ничто не принуждало меня ненавидѣть, да и прежнія горести мои приготовили меня къ живѣйшему наслажденію настоящимъ.
   И въ етотъ день счастіе семейства Вольнисова увеличено было радостными извѣстіями изъ Америки; онъ получилъ письмо отъ брата своего Дорсана, который увѣдомлялъ, что наконецъ оставляетъ Америку, и что Вольнисъ не въ продолжительномъ времени увидитъ его у себя въ домѣ.
   Проходитъ мѣсяцъ -- ожиданіе увеличивается; наконецъ оно обратилось въ нетерпѣніе. Въ одинъ вечеръ Вольнисъ и его семейство сидѣли на прекрасной терассѣ замка -- вдругъ слышатъ они хлопанье бича, возвѣщающее прибытіе почталіона -- бѣгутъ. Они не обманулись -- посланный отъ Дорсана. Вольнисъ разспрашиваетъ его о братѣ, узнаетъ, что Дорсанъ здоровъ, что онъ уже близко, что онъ черезъ нѣсколько минутъ будетъ въ замкѣ. Какая радость! Вечеръ былъ прекрасный. Вольнисъ, Ельмира и дѣти ихъ бѣгутъ на встрѣчу къ милымъ путешественникамъ. Вольнисъ болѣе четырнадцати лѣтъ не видалъ Дорсана, съ которымъ до самой епохи изгнанія не разлучался ни на минуту -- можно вообразить его восхищеніе. Ельмира, всегда имѣвшаго нѣжнаго друга въ Люціи, Дорсановой женѣ, раздѣляла Вольнисову радость, и Карлъ и Юлія не менѣе ихъ восхищались; они увѣряли, что очень помнятъ и любезнаго своего дядюшку и братца Феликса, и были въ великомъ нетерпѣніи увидѣть людей, родителямъ ихъ столь близкихъ и имъ самимъ заранѣе уже любезныхъ. О лѣта счастія, въ которыя душа наша, еще неопытная, такъ быстро и такъ свободно предается привязанности нѣжной, въ которыя для удостовѣренія въ любви такъ мало размышленія, такъ мало доказательствъ намъ нужно, что кажется, будто невѣдомый таинственный голосъ говоритъ намъ: для наслажденія милою мечтою не теряйте первыхъ весеннихъ лѣтъ вашей жизни.
   Между тѣмъ Вольнисъ, Ельмира и дѣти ихъ вышли на большую дорогу -- вдругъ вдалекѣ показалась карета -- это они -- бѣгутъ, летятъ -- карета остановилась -- слышатся голоса -- знакомые, милые; обнимаются, проливаютъ сладкія слезы восторга... но въ ету минуту желаннаго соединенія нѣкоторое чувство прискорбія смѣшано было съ восхитительнымъ ощущеніемъ счастія, и нѣжность, которою сердцѣ наполнено и самая радость свиданія напоминаютъ о горестяхъ продолжительной разлуки, о драгоцѣнныхъ дняхъ, проведенныхъ въ изгнаніи и невозвратно погибшихъ для дружбы!... мѣсто встрѣчи окружали тѣнистыя деревья, было темно -- желали и нѣсколько страшились увидѣть другъ друга въ лице; ибо разстались во всемъ блистаніи молодости и красоты, а разлука продолжалась четырнадцать страшныхъ лѣтъ. Но Юлія, Карлъ и Феликсъ не могли имѣть етаго безпокойнаго чувства; они вошли въ освѣщенную залу съ ожиданіемъ пріятнымъ; первый взглядъ Юліи встрѣтился съ первымъ взглядомъ Феликса, и онъ и она были прекрасны, и мысль, что они должны другъ друга любить, наполнила въ ету минуту неизъяснимой радостію ихъ сердце.
   "Люція, тридцати шести лѣтъ, имѣла еще всю живость блестящей красоты, сама Ельмира не замѣтида въ ней никакой перемѣны, а женщина въ етомъ случаѣ, какъ и во многихъ другихъ, судитъ вѣрно, и взглядъ; ея бываетъ столь проницателенъ, что ни малѣйшее измѣненіе на лицѣ другой женщины не можетъ отъ него утаиться.
   Дорсанъ, проходя черезъ комнаты замка, нѣсколько разъ воскликнулъ съ прискорбіемъ : Все новое! все перемѣнилось! ни одного воспоминанія!... ни одного призрака первыхъ привязанностей и перваго счастія жизни!... Но вошедши въ гостинную и еще разъ обнявши Вольниса, онъ неизъяснимо обрадовался, когда, окинувъ глазами предметы, увидѣлъ самыя тѣ мебели, которыя вышивала нѣкогда мать ихъ -- и бархатъ, и цѣвтъ, и узоръ, и самое дерево были тѣ же; но мебели казались совсѣмъ обновленными. -- Загадку объяснили: онъ видѣлъ работу Ельмиры и Юліи, но самый образецъ сохраненъ былъ Гераромъ. Ельмира сняла богатый атласный чехолъ съ большаго кресла, стоявшаго у камина -- и Дорсанъ, увидя его, почувствовалъ въ сердцѣ своемъ трепетъ невольный -- на етомъ креслѣ обыкновенно сидѣла его мать! Надъ нимъ повѣшенъ былъ портретъ ихъ отца: Дорсанъ весьма долго съ чувствомъ благоговѣнія разсматривалъ етотъ образъ; все было въ немъ для него трогательно; самая древняя готическая рама имѣла особенную прелесть -- она приводила на память пpoшедшеё. Дорсанъ съ полными слезъ глазами протянулъ къ супругѣ своей руку. "О Люція! сказалъ онъ: для чего она въ ету минуту не съ нами! съ какимъ восхищеніемъ благословила бы тебя моя мать за то, что сдѣлала ты для ея сына! Я, кажется, вижу ея слезы; кажется слышу, какъ она своимъ пріятнымъ, трогательнымъ голосомъ благодаритъ мою Люцію за то, что она вопреки самой фортунѣ заставила меня всякую минуту восхищаться жизнію!" Люція заплакала; и ета минута могла бы наградить ее за все, когда бы нѣжность супруги уже давно не была для нее самою сладкою наградою... Весь етотъ вечеръ прошелъ какъ одна восхитительная минута; но радость соединенныхъ друзей была задумчивая, казалась унылою: такова радость людей, претерпѣвшихъ большія несчастія -- сердце растрогано, чувствительность его сходствуетъ съ печалію.
   Дорсанъ проснулся на другой день очень рано; онъ отворилъ окно, изъ котораго были видны съ одной стороны новый садъ, а съ другой луга, орошаемые прекрасною рѣкою и на берегу ея деревни, рощи, зеленые пригорки. Новое положеніе замка было несравненно выгоднѣе и лучше стараго -- но Дорсанъ по первому движенію сердца воскликнулъ съ нѣкоторою унылостію: "Боже мой! какъ ето печально! Мнѣ кажется, что я на чужой сторонѣ -- все видимое мною для меня ново и мнѣ совсѣмъ незнакомо." Съ такимъ же унылымъ чувствомъ прогуливался онъ и по саду; но въ вечеру, когда все семейство соединилось въ гостиной, ето уныніе совсѣмъ исчезло; Доранъ опять увидѣлъ себя въ кругу ближайшихъ сердцу его людей; онъ чувствовалъ одну восхитительную радость соединенія. Вольнисъ желая усовершенствовать удовольствія сего очаровательнаго вечера, просилъ Дорсана разсказать въ связи случившееся съ нимъ во все продолженіе изгнаннической жизни его, и ему почти неизвѣстное; ибо Дорсанъ очень мало имѣлъ способовъ часто писать изъ Америки и многія изъ писемъ его были потеряны.
   Дорсанъ весьма охотно согласился исполнить ето желаніе -- говоря о себѣ, онъ долженъ былъ говорить о Люціи; Онъ сѣлъ между Ельмирою и ея дочерью. Ты помнишь, сказалъ онъ Вольнису, наставленія батюшки, данныя намъ въ то время, когда онъ началъ думать о нашей женитьбѣ. Я повторю его слова, могущія для дѣтей нашихъ быть полезными. Друзья мои! сказалъ онъ: молодымъ людямъ всегда позволено избирать кругъ дѣйствія, приличный ихъ склонностямъ и дарованіямъ; но ета свобода необходимо должна согласоваться съ разсудкомъ и приличіями общежитія. То же самое надлежитъ наблюдать и при свободномъ выборѣ супруги: отецъ дастъ своему сыну ето право свободы съ тѣмъ необходимымъ условіемъ, чтобы онъ избиралъ не слѣпо, а согласуясь съ совѣтомъ разсудка. Чемъ выше занимаемая имъ въ обществѣ степень, тѣмъ менѣе позволено ему слѣдовать одному побужденію чувства: степени высокія можно назвать пожертвованіями, которыя любовь къ спокойствію дѣлаетъ благородной любви ко славѣ. Супружество Государей имѣетъ единственною цѣлію благо общественное. Государь, соединяясь съ Принцессою, нимало ему неизвѣстною, дѣйствуетъ какъ отецъ своихъ подданныхъ, какъ истинный благотворитель отечества. И торжество брака его, освященное сими возвышенными чувствами, должно производить всеобщую благодарность въ народѣ, ему подвластномъ. Частный человѣкъ имѣетъ въ етомъ случаѣ болѣе свободы, и онъ до нѣкоторой степени можетъ предаваться влеченію сердца; но со всѣмъ тѣмъ обязанности фамильныя должны имѣть большое вліяніе на его поступки: за избраніе супруги отвѣчаетъ онъ и своему роду и своимъ потомкамъ. Я соглашаюсь, что отвращеніе исключаетъ союзъ; но также не менѣе увѣренъ и въ томъ, что не одна любовь должна его производить, и что любовь не есть необходимое условіе счастія. Вотъ правила, мои друзья -- руководствуясь ими, ищите себѣ супругъ, которыя могли бы сдѣлать судьбу вашу счастливою; откройтесь мнѣ искренно, когда вы сдѣлаете выборъ, и знайте напередъ, что я и тогда соглашусь исполнить ваши желанія, когда бы самъ имѣлъ какіе нибудь и тайные и по моему мнѣнію болѣе выгодные планы для вашего супружества.
   Такъ говорилъ нашъ добрый отецъ. Послѣдствія доказали, что, онъ не имѣлъ причины раскаяваться въ снисходительности къ своимъ дѣтямъ, а мы съ своей стороны должны все простить фортунѣ; ибо, не смотря на ужасные перевороты ея, въ выборъ нашего сердца нашли мы и всѣ утѣшенія и награды.
   Люція была семьнадцати лѣтъ, а я имѣлъ не болѣе двадцати пяти, когда она отдала мнѣ руку. Союзъ нашъ, заключенный въ обстоятельствахъ благопріятныхъ, предсказывалъ намъ въ будущемъ счастіе: любовь, дружба, разсудокъ, фортуна, все было соединено для утвержденія етого счастія.
   Люція, извѣстно вамъ, родомъ Ирландка; она получила во Франціи то воспитаніе, которое въ свѣтѣ называется основательнымъ; она прекрасно говорила по англійски; любила читать, имѣла таланты -- но вѣчно живучи въ столицѣ; она не могла находить пріятной деревенской жизни: чтобъ жить съ удовольствіями въ деревнѣ, необходимо надобно познакомиться съ сельскими трудами.
   Люція, въ етомъ отношеній совершенно несвѣдущая, не пренебрегала однако и добрыхъ такъ называемыхъ деревенскихъ жителей; но думала, что живучи при дворѣ и будучи богата, совсѣмъ не имѣла нужды обращать вниманіе свое на то, какъ смотрятъ за пашнею, за скотнымъ дворомъ, за садомъ, за огородомъ. Я не былъ согласенъ въ етомъ мнѣніи съ Люціею; но чувствовалъ, что имѣя обширныя семейственныя обязанности, живучи въ большомъ свѣтѣ и занимая блестящее мѣсто въ Версали, я по неволѣ обязанъ былъ, особливо въ первые годы молодости, отказаться отъ деревенской жизни и всякаго хозяйственнаго занятія. Я же имѣлъ тогда полкъ. Словомъ, мои обстоятельства не позволяли мнѣ проводить болѣе одного мѣсяца въ деревнѣ. Мы пріѣзжали туда обыкновенно на Сентябрь, а въ началъ Октября возвращались въ Парижъ. Все это время проходило въ праздникахъ и веселостяхъ; сосѣди были чрезвычайно скучны для Люціи, разговоры ихъ ее усыпляли: чтобы понять ихъ, всякую минуту надлежало просить или истолкованія словъ или объясненія предметовъ. А деревенскія дамы съ своей стороны также не знали, о чемъ разговаривать съ Люціею; онѣ посѣщали ее съ принужденіемъ, и время визитовъ проходило въ скучномъ молчанія. Люція воображала, что она приводитъ ихъ въ замѣшательство своею свѣтскою ловкостію и своею пріятностію въ обращеніи; а выходило на повѣрку, что онъ просто дивились ея невѣжеству. Прелестная придворная дама казалась смѣшною для провинціалокъ, а добрыя провинціалки были забавны и скучны для милой придворной дамы; надлежало привлекать къ себѣ общество изъ Парижа -- играли комедіи, танцовали, давали концерты, и такимъ образомъ въ провинціи отдаленной возобновлялись блестящіе вечера Сенъ-Жерменьскаго предмѣстія.
   Я былъ влюбленъ и мнѣ легко было прощать моей Люціи ету наружную неосновательность, -- успѣхи ея въ свѣтѣ восхищали меня, а Люція была такъ непорочна въ поступкахъ, такъ удалена отъ всякаго кокетства, что сердце мое не могло быть смущаемо и тѣнію безпокойства, и будущее всегда представлялось мнѣ восхитительнымъ. Люція, одаренная отъ природы здравымъ умомъ и глубокою чувствительностію сердца, не могла не предпочитать внутренно сему разсѣянному образу жизни спокойныхъ и чистыхъ удовольствій дружескаго круга; но она съ малолѣтства пріучена была думать, что женщина для пользы супруга своего и дѣтей необходимо обязана исполнять условія общежитія, искать благосклонности министровъ и людей сильныхъ, и если можетъ, имѣть въ своемъ домъ общество блестящее. Правила сіи, которыя будучи приняты въ слишкомъ строгомъ смыслъ, вовлекли многихъ женщинъ въ интригу; они весьма нравятся женщинамъ вообще; и скажите сами, непріятно ли воображать, что предаваясь неограниченному разсѣянію, исполняешь всѣ должности совершенной супруги и матери. Но въ етомъ случаѣ, какъ и во многихъ другихъ, Люція отъ всего сердца была увѣрена, что ей не льзя поступать иначе. Думая, что исполняетъ обязанность общественную, полезную для настоящаго или для будущаго, она охотно принимала всякое приглашеніе на балъ и дѣлала визиты, весьма для нее скучные.
   Такъ кружились мы въ етомъ вихрѣ свѣта, который, не разрывая нашего союза, безпрестанно похищалъ насъ другъ у друга, не рѣдко разлучались мы на цѣлой день, а счастіе между тѣмъ улетало! Посреди етаго безпрерывнаго шума взаимное почтеніе осталось невредимымъ; но любовь, истинная любовь, основанная на сладкомъ сліяніи двухъ сердецъ, питаемая энтузіазмомъ, сія невинная, чистая любовь, одобряемая должностію, усиливаемая добродѣтелію -- могла ли она неохладиться посреди сего суетнаго разсѣянія?
   Всякая сильная страсть необходимо требуетъ, чтобы мы такъ сказать заключили себя въ самихъ себѣ: занимаясь ею, мы образуемъ ее и распаляемъ. Великія чувства не могутъ согласоваться съ вѣтренностію мыслей, а сильная, всегда владычествующая мысль оживляетъ чувствительность, воспламеняетъ геній; любовь услаждается тайнымъ мечтаніемъ, которое заступаетъ для нее мѣсто размышленія, и пламя ея, сколь бы оно ни было сильно, должно наконецъ потухнуть, если она сама не будетъ его хранить и безпрестанно давать ему новую пищу.
   Наслажденія суетности очень скоро становятся скучны. Прошло два года, и я уже пересталъ восхищаться успѣхами Люсіи въ свѣтѣ. Дарованія, любезность и красота другихъ женщинъ сдѣлались для меня замѣтны. Я съ удовольствіемъ смотрѣлъ на Люцію; но уже не она одна привлекала мои взоры, словомъ, я не былъ уже влюбленъ. Теперь признаюсь въ етомъ охотно, ибо тогда я видѣлъ въ Люціи одну любезную, достойную почтенія женщину, и не имѣлъ никакого понятія о совершенствѣ ея характера, о несравненной чувствительности ея сердца; не имѣлъ ни какого понятія о той высокой твердости, которая все презираетъ, когда покорствуетъ долгу, о томъ благородномъ и трогательномъ повиновеніи жребію, которое не есть унылое чувство невольника, уступающаго необходимости жестокой, но тихая, безропотная надежда чистой души, предающая себя въ волю верховнаго благотворящаго, непостижимаго Промысла; мнѣ не были извѣстны тогда ни тотъ высокой умъ, ни та восхитительная простота добродѣтели, которыя находятъ одно необходимое и весьма обыкновенное въ самыхъ героическихъ поступкахъ, если; только почитаютъ ихъ и возможными и полезными. Вотъ то неизчерпаемое богатство счастія, которое открыли намъ наши горести! О, благословляю васъ, страданія и бѣдствія, данныя мнѣ Провидѣніемъ милосердымъ!
   Пятый годъ нашего супружества былъ уже въ исходѣ, когда началась революція. Мы находились тогда въ деревнѣ; безпрестанно представлялись глазамъ нашимъ явленія ужаса; Люція была внѣ себя, и я уже начиналъ опасаться, что она потеряетъ разсудокъ: ея душа, непорочная и чистая, не могла быть твердою въ присутствія преступленія. Они умертвятъ тебя передъ моими глазами, они разорвутъ моего сына въ моихъ объятіяхъ! намъ надобно спасаться! скорѣе, скорѣе! такъ говорила мнѣ всякую минуту Люція. А въ ето время еще не были мы угрожаемы никакою опасностію; но скоро потомъ ужасныя произшествія принудили и меня и тебя оставить Францію; ты переѣхалъ въ Англію, а я рѣшился отправиться на первомъ кораблѣ въ Америку. Я не имѣлъ никакого средства взять съ собою много денегъ, и долженъ былъ оставить отечество безъ надежды, съ ужасною мыслію, что уже никогда не суждено мнѣ его увидѣть!.. Но я страдалъ еще болѣе, воображая, что Люція никогда не привыкнетъ къ етому страшному перевороту нашего жребія! И чего же возможно мнѣ было ожидать отъ молодой женщины, едва ли имѣвшей двадцать два года, воспитанной въ нѣгѣ, вѣчно жившей роскошно, посреди удовольствіи блестящаго двора, и показавшей такую великую слабость при первыхъ волненіяхъ революція.... Боже мой! думалъ я; какъ будетъ она переносить опасности и безпокойство продолжительнаго мореплаванія! какъ будетъ переносить томительную скуку уединенія и всѣ недостатки убожества!... Я знаю, какъ велика ея набожность, какое ангельское она имѣетъ терпѣніе! Она не позволитъ себѣ ни одной жалобы, но будетъ страдать; а я буду видѣть ее унылою, горестною, несчастною. Я буду видѣть ее увядающую въ цвѣтущіе годы жизни, и наконецъ она увянетъ! Какое мучительное зрѣлище! какія надежды! но что же будетъ моимъ утѣшеніемъ!... Мысли сіи терзали мою душу!... О Люція! цѣлою жизнію моею не заплачу тебѣ за такую несправедливость.
   Ужасы окружали насъ до самой минуты отплытія. Наконецъ мы взошли на корабль -- ето случилось ночью. Люція имѣла на рукахъ Феликса. Увидя себя внѣ опасности, она бросилась ко мнѣ на шею. Милый другъ, благодари Бога! воскликнула она, мы уже не во власти злодѣевъ! Я раздѣлилъ съ нею ету мгновенную радость, но скоро потомъ мучительное чувство наполнило душу мою; ибо я подумалъ, что мы принуждены радоваться въ ту минуту, въ которую навсегда разстаемся съ отчизною, съ друзьями, со всѣми выгодами фортуны блестящей... Непрерывныя страданія и безпокойство такъ изнурили Люцію, что она совсѣмъ почти не походила на самую себя. Она сидѣла на маленькомъ ларчикѣ, въ которомъ заключена было все наше богатство; держала на колѣняхъ сына, и старалась его усыпить. При свѣтѣ лампады, которая отъ качаніи корабля сіяла такимъ дрожащимъ и слабымъ свѣтомъ, что всякую минуту казалась мнѣ угасающею, разсматривалъ я ету несчастную, блѣдную, полуувядшую, но за нѣсколько мѣсяцевъ блиставшую всѣми пріятностями свѣжести и здоровья... Подымался вѣтеръ, все предвѣщало бурю.... Я бросилъ на жертву грабителей на слѣдъ моихъ отцовъ, я потерялъ имѣніе, чины, преимущества знатнаго рода; какъ бѣдный изгнанникъ стремился я въ новый міръ, къ судьбъ неизвѣстной, и въ тѣсномъ пространствъ корабельной каюты видѣлъ все оставленное мнѣ фортуною, моего сына, мою жену, и тотъ легкій ларчикъ, на которомъ она сидѣла.... и ето все мое послѣднее, мое драгоцѣннѣйшее, ввѣряю я бурному морю, стихіи ужасной, обманчивой какъ та судьба, которая намъ измѣнила,и грозной, какъ будущая наша участь!
   Вѣтеръ усиливался безпрестанно. Онъ страшнымъ образомъ свисталъ между корабельными снастями; мачты скрыпѣли; паруса хлопали, и бурныя волны съ шумнымъ плескомъ перебрасывались черезъ палубу. Спокойствіе и нѣкоторая веселя ясность Люціина лица изумили меня; она все еще держала на колѣняхъ спящаго Феликса -- но колебаніе корабля сдѣлалось такъ сильно, что бѣдный младенецъ проснулся; онъ началъ кричать: Люція сѣла на полъ; я сталъ подлъ нее на колѣни, чтобы помочь ей развеселить ребенка, который отъ страха метался и плакалъ. Успокойся, мой сынъ, говорила Люція, Создатель хранитъ насъ; Его покровительствомъ спасены мы отъ кинжала убійцы; Онъ и теперь надъ нами; подъ вѣрною защитою любви Его бѣжимъ мы отъ преступленія и нечестивыхъ. О! будьте благословенны, вы страшныя волны, вы грозные вѣтры, удаляющіе насъ отъ земли, оскверненной убійствомъ и кровію!... Буря не ужасаетъ меня; она увеличиваетъ быстроту нашего плаванія.
   Вѣтеръ свирѣпствовалъ болѣе сутокъ, и во все ето время Люція непоказывала ни малѣйшаго страха -- остатокъ путешествія нашего былъ счастливъ, мы наконецъ въ Америкѣ. Но горесть неизъяснимо тяжкая наполнила сердце мое, когда мы пристали къ берегу. Ахъ! можно ли равнодушно ступить на чужую землю, если увѣренъ, что долженъ остаться въ ней на вѣки. Я чувствовалъ, что наконецъ мой сынъ и моя жена въ безопасности -- и ето меня утѣшало; но сердце мое сильно стѣснялось, когда я смотрѣлъ на обширное море, на ету ужасную бездну, которая навсегда отдѣляла меня отъ Европы -- ахъ! мнѣ казалось въ ету минуту, что я разстаюсь съ жизнію, и безпредѣльное пространство имѣло для меня подобіе смерти, уничтожающей драгоцѣннѣйшія наши узы. Ни слава, ни самое обыкновенное самолюбіе, не могли уже болѣе оживотворить бытія моего, и что можетъ значить одобреніе чужеземцовъ, когда наши соотечественники въ немъ не участвуютъ, когда, похищена у насъ та награда, которая одна 6ыла нашею цѣлію!
   Первые мѣсяцы по пріѣздѣ моемъ въ Америку провелъ я въ Бостонѣ. Положеніе етаго города, цвѣтущаго и многолюднаго, прелестно. Проживши нѣсколько дней въ трактирѣ, я вздумалъ переселиться къ одной старой вдовѣ, госпожѣ Виллисъ. Честный Англійскій купецъ, мой знакомый, давшій мнѣ етотъ совѣтъ, вызвался меня проводить къ ней и быть моимъ переводчикомъ; ибо госпожа Виллисъ не знала Французскаго языка, а я въ то время еще ни слова не разумѣлъ по англйски. Мнѣ не хотѣлось возложить етаго труда на Люцію; ибо я внутренно былъ увѣренъ, что она найдетъ его непріятнымъ. Я увидѣлся съ госпожею Виллисъ: она показалась мнѣ доброю женщиною, но имѣла самую обыкновенную наружность и была до чрезвычайности болтлива. Какое общество для Люціи! А по условію надлежало и обѣдать и ужинать за однимъ столомъ съ хозяйкою, слѣдовательно проводить съ нею большую часть нашего времени. Я съ крайнимъ огорченіемъ воспоминалъ, что Люція нѣкогда скучала обществомъ нашихъ провинціалокъ, изъ которыхъ многія были и умныя и любезныя: я былъ увѣренъ, что женщина, ни о чемъ кромѣ хозяйства не разумѣющая, будетъ несносна для Люціи. Надобно было однако рѣшиться объявить ей, что мы переселяемся къ госпожъ Виллисъ и будемъ до тѣхъ поръ жить въ ея домъ, пока я не найду купить какую нибудь маленькую хижину въ окрестности Бостона; ибо небольшія привезенныя мною изъ Франціи деньги хотѣлъ я употребить на разведеніе сада. Люція съ обыкновенною кротостію своею согласилась на мое предложеніе, и мы въ тотъ же день перебрались на новую квартиру. Госпожа Виллисъ безъ всякой пощады овладѣла моею женою; несносное лепетанье етой старушки меня терзало; но Люція слушала ее со вниманіемъ, часто ей отвѣчала, и даже сама заводила съ нею разговоръ. -- Какое принужденіе, думалъ я, и ето принужденie для меня неописанно тягостное; ибо оно было ощутительно для одной только Люціи, продолжалось болѣе четырехъ мѣсяцевъ. Несмотря однако на тайную горесть мою, я имѣлъ утѣшеніе видѣть, что Люція становилась часъ отъ часу здоровѣе, что на лицѣ ея возвращалась прежняя свѣжесть, что красота ея разцвѣтала. Я приписывалъ ету счастливую перемѣну молодости, порядочному образу жизни, спокойствію, произведенному безопасностію; но я не могъ и вообразить, чтобы госпожа Виллисъ не утомляла ее продолжительностію своихъ разговоровъ; я даже не вѣрилъ и словамъ Люціи, которая старалась мнѣ доказать, что госпожа Виллисъ очень пріятна, что разговоры ея могутъ быть весьма занимательны.
   Дѣла мои всякой день заставляли меня уходить на нѣсколько часовъ со двора, и всегда по возвращеніи своемъ находилъ я или госпожу Виллисъ въ комнатъ Люціи, или самую Люцію въ комнатъ госпожи Виллисъ. Онъ были неразлучны. Ибо сколько разъ хотѣлъ я сказать неотступной хозяйкѣ нашей, что она посѣщаетъ жену мою слишкомъ часто, но Люція просила меня оставить ее въ покоѣ. Я почиталъ ето одною любезною снисходительностію; но иногда приходило мнѣ на мысль, что Люція не можетъ сносить уединенія совершеннаго -- а я намѣренъ былъ заключить ее въ тѣсную хижину! а я принужденъ былъ на вѣки, разлучить со свѣтомъ милое существо, одаренное такими совершенствами, красотою, талантами!.... Бѣдность непозволяла мнѣ имѣть и служанку, ибо намъ нуженъ былъ работникъ для сада, разумѣющій нѣсколько и поваренное искусство! Чтожъ будетъ съ Люціею въ етомъ бѣдномъ жилищѣ! что можетъ она дѣлать въ то время, когда я по цѣлымъ часамъ принужденъ буду рыться въ землѣ! что станемъ мы говоришь другъ съ другомъ! что будетъ между нами общаго и въ упражненіяхъ и въ чувствахъ! Она сокроетъ отъ меня свою скуку, а я принужу себя скрывать отъ нее свои печали -- всѣ прелести нашего союза должны исчезнуть, и прелести любви и прелести дружбы; несносное принужденіе между нами поселится, и всѣ наши радости должны наконецъ погибнуть. И самый нашъ Феликсъ можетъ произвести между нами раздоръ. Люція будетъ хотѣть, чтобы онъ имѣлъ пріятные таланты и то образованіе, которое уже неприлично скромному нашему жребію; а я напротивъ желалъ бы дашь ему свѣденія простыя, но для него нужныя, желалъ бы вселить въ него любовь къ земледѣлію. -- Таковы были мои мысли: онъ приводили меня въ отчаяніе, и тысячу разъ сожалѣлъ я, что не женился на простой провинціалкѣ, неимѣющей ни блестящаго ума, ни дарованій пріятныхъ, но пріученной довольствоваться уединеніемъ и находить счастіе въ занятіяхъ хозяйства. Я могъ сносить перевороты фортуны; но мысль, что я уже не властенъ осчастливить моей Люціи, была для меня несносна. Прошло болѣе четырехъ мѣсяцовъ съ того времени, какъ мы переселились въ домъ госпожи Виллисъ, а тѣсная дружба между ею и Люціею продолжалась по прежнему. Добрая старушка была въ восхищеніи отъ Люціина характера, глядѣла ей въ глаза, предупреждала ея малѣйшее желаніе, и часто пожимая руку ея, весело на меня посматривала и, восклицала: Нарру husbаnd! Нарру husbаnd {Счастливый мужъ!} Но въ ето время я слишкомъ далекъ былъ отъ Счастія!... Наконецъ мнѣ удалось найдти поблизости отъ Бостона опрятную хижину съ довольно большимъ садомъ, и также нанять негра сорока лѣтъ, хорошо знающаго садоводство; я сдѣлалъ его и кухмистеромъ замка; ибо онъ объявилъ мнѣ, что умѣетъ варить мясо и зелень. Я купилъ нѣсколько простыхъ мебелей, небольшую телѣгу и старую лошадь, на которой Іосифъ -- имя негра -- могъ бы два, или три раза въ недѣлю возить наши плоды и огородную зелень на продажу въ Бостонъ, а изъ города привозить нужный столовый запасъ -- хлѣбъ и мясо.
   Въ исходъ Августа мѣсяца переселились мы въ нашу убогую хижинку. Не могу описать того, что я чувствовалъ и думалъ, когда мы къ ней приближались. На канунѣ казалось мнѣ ето жилищѣ и пріятнымъ и спокойнымъ; но въ ту минуту я находилъ его печальнымъ, ужаснымъ, темницею для моей Люціи. Я переносился мыслію въ прежній Парижскій домъ нашъ, и, даже былъ въ замѣшательствѣ; какъ будто казалось мнѣ, что я одинъ причиною упадка нашей фортуны. Я не смѣлъ поднять своихъ глазъ на Люцію, опасаясь прочитать на лицѣ ея горесть -- наконецъ приближаемся къ хижинѣ, входимъ -- слава Богу! сказала Люція, обнимая меня, теперь имѣемъ пристанище собственное и спокойное!... По звуку ея голоса догадался я, что она плакала: ето отъ горести, подумалъ я съ нѣкоторою досадою; сердце мое оледенѣло; я не отвѣчалъ ни слова; мы вошли въ маленькой кабинетъ, назначенный мною для Люціи; потомъ въ другую горницу, болѣе просторную и лучше другихъ прибранную. Люція нашла въ ней горшки съ цвѣтами и, нѣсколько фарфору. Досада моя показалась ей унылостію; она захотѣла меня развеселить и сказала съ улыбкою: какая роскошь, мой другъ! етаго я неодобряю. Но слово роскошь принято было мною за насмѣшку, досада моя увеличилась и я опять не отвѣчалъ ни слова. Въ етой же комнатѣ стояло и маленькое фортопіано. Ета вещь кажется мнѣ полезною, сказала Люція; она можетъ иногда служишь къ твоему развеселенію!... Къ моему развеселенію! воскликнулъ я съ горестнымъ чувствомъ: съ етомъ минуты ничто, кромѣ полезнаго труда, не должно и не будетъ меня веселить. Понимая, что въ етихъ словахъ заключенъ былъ упрекъ, она сѣла за фортопіано и начала играть. Я устремилъ на нее глаза, и звуки инструмента противу воли заставили меня содрогнуться. Никогда пріятная игра милой женщины не могла произвести такого тягостнаго впечатлѣнія... Люція играла мое любимое рондо; оно оживило въ воображеніи моемъ прошедшіе дни нашего счастія, но въ ету минуту одна погибель счастливыхъ дней моей Люціи приводила меня въ отчаяніе!... Я не слыхалъ ее съ самаго начала революцій... а теперь видѣлъ передъ собою во всемъ блистаніи молодости и красоты... етотъ образъ возобновилъ въ моемъ воображеніи веселыя сцены Парижа, а мысль о прошедшемъ живѣе заставила меня почувствовать, сколько горестно было настоящее. Слушая музыку, смотря на Люцію, напрасно искалъ я вокругъ себя моего брата, его жены, его семейства, моихъ друзей!.... Я былъ одинъ, на отдаленномъ краю міра; въ двухъ тысячахъ миляхъ отъ моей отчизны!... Сердце мое стѣснилось и принужденъ былъ поспѣшно уйти изъ горницы.
   Запасшись въ Бостонѣ холоднымъ ужиномъ, я былъ избавленъ въ тотъ вечеръ отъ непріятности предложить Люціи невкусное стряпанье нашего негра. На другое утро по нужному дѣлу отправился я очень рано въ городъ, сказавши Люціи, что возвращусь къ самому обѣду. Но дѣло мое кончилось очень скоро, и я возвратился гораздо прежде того времени, въ которое могла ожидать меня Люція. Мысль о худомъ обѣдъ меня пугала: Іосифъ былъ очень неискусенъ въ своемъ ремеслъ; онъ умѣлъ варить въ водѣ мясо и зелень -- какая пища для женщины, которой вкусъ приученъ былъ къ разборчивости изобиліемъ! и мнѣ казалось. крайне жестокимъ осуждать ее на такую перемѣну въ образъ жизни!... Я вошелъ въ хижину съ горестію въ сердцѣ. Увы! говорилъ я самому себѣ, и найду здѣсь не счастливую и довольную жребіемъ своимъ супругу; но тихую, непорочную жертву, подругу несчастія, терпѣливую, покорную, безъ ропота, увядающую въ тоскѣ и скукѣ.
   Спрашиваю, гдѣ Люція. Іосифъ сказываетъ мнѣ, что она въ маленькой горницѣ, находящейся подлѣ кухни: дверь етой горницы, была растворена. Приближаюсь тихо -- вхожу -- вообразите мое удивленіе: вижу передъ собою крестьянку прелестную, одѣтую въ корсетъ изъ самой простой матеріи, въ коротенькой юбкѣ, въ фартукѣ, въ простыхъ кожаныхъ башмакахъ. Стройность гибкаго стана, прекрасные свѣтлые волосы, руки бѣлизны ослѣпительной, нѣжныя, совсѣмъ почти обнаженныя -- это Люція! но что она дѣлаетъ? къ чему такой нарядъ?... Я подхожу... Люція слышитъ шумъ -- оборачиваетъ голову... что же? она составляетъ тѣсто для хлѣба!... Я остолбенѣлъ, и сердце мое затрепетало такъ сильно, что я принужденъ былъ прислониться къ стѣнѣ. Люція сложила руки и съ умоляющимъ видомъ воскликнула, улыбнувшись какъ Ангелъ: "другъ мой, ради Бога не смѣйся надо мною... ето не въ первый разъ! увѣряю тебя, что я пеку хлѣбы не хуже Бетси!"... Я упалъ на колѣна, и слезы ручьями поб 23;жали изъ глазъ моихъ. Ето движеніе изумило Люцію -- то, что она дѣлала, казалось ей весьма обыкновеннымъ. Но, другъ мой! сказала она: когда же благодарила я тебя за то, что всякой день работаешь по нѣскольку часовъ въ нашемъ саду? Ты можешь копать свои гряды; а я могу печь хлѣбъ. Что же находишь въ етомъ удивительнаго?
   О Промыслъ непостижимый! воскликнулъ я: какою дорогою возвелъ ты меня на ету степень счасітя!... и я ропталъ!... Теперь не желаю забыть о нашихъ потерянныхъ благахъ! ета минута все замѣнила!.... Фортуна и почести, блага ничтожныя! сколь вы для меня презрѣнны!... О Люція! въ эту минуту я вижу тебя въ одной восхитительной красотѣ добродѣтели. Одно совершенство небесной души придаетъ въ ету минуту милому лицу твоему ту прелесть, ему одному свойственную, которая всякое движеніе твое дѣлаетъ трогательнымъ, любезнымъ, плѣнительнымъ. О, благословляю судьбу, которая все у меня похитила, что бы все даровать одной тебѣ, чтобы возвысить тебя надъ всѣми другими женщинами и сдѣлать для нихъ навсегда примѣромъ!... Слова сіи произнесены были съ движеніемъ страстнымъ и съ такимъ жаромъ, какого Люція никогда не замѣчала во мнѣ прежде. Ея изумленіе соотвѣтствовало моей чувствительности; по щекамъ ея тихо катились слезы. Она велѣла мнѣ сѣсть; сама подлѣ меня сѣла, прижала руку мою къ сердцу и сказала: благодарность твоя, мой милой другъ, неизъяснимо трогаетъ мою душу; но я и теперь не могу ее постигнуть. Скажи мнѣ, почему кажется тебѣ чудеснымъ то, что мы дѣлаемъ другъ для друга?.... Не думаешь ли, что эти новыя заботы мнѣ въ тягость? Ты ошибаешься; онѣ ни мало неутомительны, и я несравненно болѣе радуюсь теперь тому, что госпожа Виллисъ и ея Бетси выучили меня въ четыре мѣсяца печь хлѣбы, нежели музыкальному своему таланту, съ трудомъ пріобрѣтенному въ десять лѣтъ. Всякое истинно полезное дѣло всегда имѣетъ въ глазахъ нашихъ неописанную прелесть; но ета прелесть увеличивается, когда полезное почитаешь необходимымъ, и она обращается въ восхищеніе, когда трудишься для милаго человѣка. Не то же ли чувствуешь и ты, работая въ нашемъ саду? Милый другъ, таинственный голосъ увѣряетъ меня, что въ етомъ прекрасномъ, смиренномъ жилищъ, буду я несравненно счастливѣе нежели прежде. Для насъ не останется ни одной минуты принужденія, праздности, скуки, и съ етаго времени будетъ существовать между нами восхитительное согласіе, -- согласіе въ трудахъ и желаніяхъ; согласіе въ безпрестанной мѣнѣ услугъ взаимныхъ; согласіе въ образованіи новой, общей судьбы, сладостной и благородной.
   Я слушалъ ее съ неописаннымъ восхищеніемъ -- и самые глаза мои были очарованы. Никогда Люція не была для меня такъ прелестна, какъ въ етой простой одеждѣ. Весьма естественно! Прежде въ блестящемъ свѣтскомъ кругу я могъ невольно сравнивать ее съ другими, и даже во многихъ замѣчатъ съ нею нѣкоторое сходство -- но въ етомъ уборъ какая крестьянка могла съ нею сравниться? какая крестьянка могла имѣть такой прелестный станъ, такую пріятность въ движеніяхъ, въ голосѣ, въ разговорахъ, и наконецъ, могъ ли я видѣть такія нѣжныя руки, составляющіе тѣсто для хлѣба?
   Какая перемѣна въ моей судьбѣ! какую чудесную силу имѣетъ добродѣтель, соединенная съ чувствительностію сердца: и какъ въ ету минуту была украшена въ глазахъ моихъ та хижина, которая за нѣсколько времени представлялась мнѣ и печальною и слишкомъ бѣдною! Вмѣстѣ съ любовію находилъ я въ ней и спокойствіе и радость и счастливую беззаботность о будущемъ.... О моя Люція! говорилъ я: минуту, въ которую открылъ я такую нѣжность, такія высокія чувства въ душѣ моей, почитаю истиннынъ началомъ моего съ тобою союза. Счастливый день нашего брака ознаменованъ былъ великолѣпіемъ и блескомъ; холодное уваженіе, обыкновенная любовь, казались намъ вѣрнымъ основаніемъ счастія. Нѣтъ, Люція, нѣтъ! священныя узы брака соединили насъ только судьбою. Но та возвышенная любовь, любовь, воспламеняемая каждою мыслію и немогущею угаснуть отъ времени: -- она родилась въ етой хижинѣ! здѣсь заключили вы тотъ союзъ, который сливаетъ души, одна для другой сотворенныя.... Свѣтъ разлучилъ насъ, препятствуя намъ другъ друга узнать -- можемъ ли сожалѣть о его утратѣ? --
   Нѣсколько времени забывались мы въ етомъ разговорѣ, котораго восхитительное воспоминаніе никогда въ душъ моей не исчезнетъ. Наконецъ Люція встала, сказавъ мнѣ: приступъ къ хозяйству былъ для меня очень счастливъ; но мнѣ еще надобно приготовить обѣдъ.... -- Приготовить обѣдъ! что ето значитъ? -- "Я превеликая искусница стряпать!" -- Можно ли? -- "Если бы ты зналъ, какъ все удается тому человѣку, который имѣетъ и прилѣжаніе и нѣкоторую легкость въ понятіи. Обыкновенная служанка, неловкая и лѣнивая, должна учиться тому нѣсколько лѣтъ, чему я выучилась безъ всякаго почти труда въ четыре мѣсяца. Увѣряю тебя, что всѣ тѣ мѣлочи, которыми занимаютъ насъ въ молодыхъ лѣтахъ, какъ дѣломъ важнымъ, несравненно труднѣе полезныхъ упражненій хозяйства. Но полно говорить -- время приняться за дѣло! Поди въ садъ и нарви саладу, а я иду къ своему очагу." Она обняла меня, а я прижалъ ее къ сердцу, не будучи въ состояніи сказать ей ни слова. Непобѣдимая сила привязывала меня къ тому мѣсту, на которомъ я ее видѣлъ; мнѣ нужно было придти въ себя, нужно было успокоиться, чтобы думать о своемъ счастіи. Смутное упоеніе души моей препятствовало мнѣ разсматривать его въ подробностяхъ: я могъ только чувствовать его вообще; я видѣлъ одни только сдѣланныя ею хлѣбы; я могъ только повторять: Душа ея согласна съ моею!... Она будетъ счастлива!... Я не увижу ее ни томною, ни унылою, ни задумчивою, она будетъ счастлива!...
   Іосифъ пришелъ сказать мнѣ, что меня ожидаютъ обѣдать. Я вошелъ въ маленькую нашу столовую въ то время когда Люція брала изъ рукъ своего сына хлѣбъ, чтобы доложить его на столъ, ею самою накрытый. Щеки ея оживлены были яркимъ румянцемъ; она казалась мнѣ торжествующею, была весела какъ младенецъ, и эта веселость составляла прелестную противуположность съ тѣмъ милымъ и кроткимъ простосердечіемъ, которое во всякое время на лицѣ ея изображается. Какой восхитительный обѣдъ! какое очарованіе!.... "Отвѣдай моего хлѣба, Дорсанъ, сказала Люція: онъ долженъ быть очень вкусенъ, если вѣрить наружности..... А мой обѣдъ! каковъ онъ тебѣ кажется?" Въ это время она сажала за столъ Феликса, которому отрѣзала кусокъ своего хлѣба; Феликсъ отвѣдалъ его и сказалъ съ милою чувствительностію, принявши на себя важный видъ: прекрасной хлѣбъ, маминька; потомъ поглядѣвъ на меня, онъ прибавилъ: маминька пекла етотъ хлѣбь сама. Люція улыбнулась, и на глазахъ ея сверкнули слезы... А я въ восхищеніи поцѣловалъ Феликса, и воскликнулъ: какъ много люблю тебя, мой милой младенецъ! ты уже начинаешь чувствовать цѣну твоей матери! О, какъ ты будешь мнѣ дорогъ когда придешь въ тѣ лѣта, въ которыхъ и добродѣтели ея сдѣлаются для тебя понятны; когда мы будемъ съ одинакимъ чувствомъ о ней говорить, вмѣстѣ ее обожать, вмѣстѣ ею восхищаться!" Обѣдъ былъ очень вкусенъ, но я совсѣмъ не имѣлъ аппетиту и ѣлъ только для вида, въ угожденіи Люціи. Сердце мое такъ сильно было растрогано и такъ стѣснено разнообразными чувствами, что я почти не имѣлъ возможности говорить. Послѣ обѣда пошли мы въ садъ, и Люція, сѣвъ на скамейку, сказала мнѣ: теперь ты долженъ узнать, всѣ мои тайны. Опасаясь твоей недовѣрчивости, я принуждала себя скрываться: ты безъ сомнѣнія не повѣрилъ бы, чтобъ въ нѣсколько мѣсяцовъ было возможно пріобрѣсти знанія госпожи Виллисъ; но ты не одинъ разъ съ большимъ аппетитомъ ѣлъ и похлебку и зелень, изготовленныя мною, совсѣмъ не воображая, чтобы онъ были мое твореніе. Я не хотѣла однако открыть моего таланта; ты могъ бы подумать, что мнѣ помогаютъ. "Но по крайней мѣрѣ ты позволишь мнѣ отпустить Іосифа, на мѣсто его нанять служанку, которая могла бы облегчить для тебя работу." -- Нѣтъ! нѣтъ! ни за что на свѣтѣ! Я буду тогда менѣе для тебя полезна, и всѣ труды потеряютъ въ глазахъ моихъ главную свою прелесть. Пускай Іосифъ помогаетъ мнѣ исправлять тяжелыя работы, болѣе ничего и не требую. Но для меня останется еще много и другихъ занятій. Попеченія о хозяйствѣ займутъ не болѣе четырехъ часовъ въ сутки, то есть не болѣе того времени, которое, ты долженъ будешь посвящать садовымъ своимъ работамъ. Остатокъ нашего дня займемъ пріятными прогулками и прежними обыкновенными упражненіями: разговоромъ, музыкою, чтеніемъ, рисованьемъ, и время, которое такъ бременитъ празднаго человѣка, будетъ пролетать для насъ со всѣми прелестями счастливыхъ и спокойныхъ мечтаній невинности! Воспоминать объ немъ будетъ для насъ сладко; но въ етомъ воспоминаніи однообразности, не представляющемъ никакихъ произшествій замѣтныхъ, цѣлыя годы сольются для насъ въ одинъ прекрасный и тихой день... Другое признаніе, милой другъ: я продала всѣ свои дорогія платья и накупила простыхъ, приличныхъ деревенской хозяйк 23;..... "Какъ, Люція! ты хочешь всегда ходить въ етомъ уборѣ?" -- Для какихъ же визитовъ и церемоній могу я теперь наряжаться? но я имѣю и праздничное платье, бѣлое, самое простое, очень пріятной формы! Я увѣрена, что оно тебѣ понравится... Етого недовольно: деньги свои истратила я не на одни наряды, я продала и свои золотыя вещи -- на ету сумму купила мнѣ госпожа, Виллисъ прекрасную корову и куръ... Прошу тебя воздержаться отъ восклицаній! Благодаря наставленіямъ Бетси, умѣю очень искусно доить корову, дѣлать сыръ и смотрѣть за птичнымъ дворомъ; а на лугу, принадлежащемъ къ хижинъ, и корова и старая наша лошадь найдутъ для себя очень вкусную пищу; два раза въ недѣлю сама буду ѣздить въ Бостонъ продавать наши плоды и зелень, дабы не лишить тебя Іосифа, который во всякую минуту бываетъ нуженъ или въ саду, или въ домѣ. Мы будемъ жить въ довольствѣ, имѣя даже и прихоти. А ясность души, а счастливое одобреніе совѣсти, а н 23;жный союзъ и мыслей и чувства... а милый нашъ Феликсъ, рожденный съ прекрасною душою, привязанный къ однимъ только намъ, и зрѣющій въ нашихъ глазахъ, удаленъ будучи отъ всѣхъ опасностей и примѣровъ разврата.... О, Дорсанъ! если такое счастіе незамѣнитъ для насъ всего, что мы потеряли, то какъ велика будетъ неблагодарность наша къ Провидѣнію которое въ страшное время бѣдствій всеобщихъ даровало намъ наслажденія золотаго вѣка!" -- Послѣднія слова произнесла она прерывающимся голосомъ; а я облилъ руку ея слезами.... О сладость чистой любви! кто можетъ тебя изобразить! Среди ничтожныхъ свѣтскихъ суетъ любовь моя могла охладиться; но въ ету минуту восторгъ удивленія возобновилъ ее съ такою силою, которая до сего времени была для меня еще неизвѣстна. Любовь сія была оный священный огнь, которой угаснулъ отъ руки нечестивыхъ, и снова оживился отъ чистыхъ лучей небеснаго пламени.
   На другой день имѣли мы удовольствіе видѣть у себя госпожу Виллисъ -- единственное постороннее лице, которое не могло быть мнѣ въ тягость: она умѣла отдавать справедливость Люціи, и госпожа Виллисъ, пожавши руку мою сильнѣе прежняго, нѣсколько разъ воскликнула; hаppу husbаnd! hаppу husbаnd! Но какое слово могло достаточно изобразить мое счастіе!
   Я уже вамъ сказалъ, что Люція непремѣнно хотѣла сама ѣздить на рынокъ. Въ старое время, когда мы живали въ деревнѣ, она прекрасно управляла кабріолетомъ, слѣдовательно и теперь не трудно ей было привести въ послушаніе смирную нашу лошадь. Одѣтая въ крестьянское платье, съ большой соломенной шляпкѣ, съ корзинкою полною огородной зелени на рукѣ, прелестная какъ Ангелъ, съ видомъ царицы и непорочной дѣвы, взошла она въ первой разъ на свою тѣлегу и расположилась между капустою и рѣпою такъ непринужденно, такъ просто, какъ будто уже пріучена была въ тому продолжительнымъ навыкомъ. Я удивлялся, но менѣе удивлялся ея несравненнымъ поступкамъ, нежели той простотѣ, которою поступки ея украшены были во всякое время.
   Люція все успѣвала дѣлать, и никакого труда не находила она тяжкимъ. Минуты ея распредѣлены были такъ порядочно, съ такимъ благоразумнымъ разсчетомъ, что никогда не казалась она озабоченною своимъ дѣломъ, и я тѣмъ болѣе наслаждался ея трудолюбіемъ, что ни въ какомъ случаѣ не замѣчалъ въ ней усталости: совсѣмъ не помню, чтобы она или задумывалась, или скучала. Тихая веселость ея всегда была одинакова: трудомъ укрѣпила она свое здоровье, а на лицѣ ея, удивительно сохранившемъ свою бѣлизну, разцвѣтали и живость и свѣжесть.
   Я никогда не могъ привыкнуть къ тому удовольствію, съ какимъ смотрѣлъ на нее работающую или въ кухнѣ, или на птичьемъ дворѣ, или въ кабинетѣ, гдѣ она иногда рисовала цвѣтокъ, мною для нее возращенный, иногда играла на фортепіано какую нибудь Штейбельтову сонату, иногда сидѣла за книгою. Таланты придавали неизъяснимую прелесть ея хозяйственнымъ заботамъ, а ея превосходныя свѣдѣнія въ хозяйствѣ удивительно украшали сіи пріятные таланты.
   Мы собрали нѣсколько лучшихъ книгъ, и вечера были у насъ опредѣлены для чтенія. Въ ето время особенно нравились намъ изъ стихотворныхъ произведеній именно тѣ, которыя прежде казались искуственными и слишкомъ далекими отъ истины -- еклоги. Я не скажу, чтобы изображенія природы и сельской жизни, находящіяся въ сихъ поемахъ, совершенно меня удовлетворяли; но я уже не почиталъ ихъ ни мечтательными, ни слишкомъ украшенными. Какое изображеніе Виргиліевой, или Геснеровой пастушки могло мнѣ казаться не естественнымъ, когда я смотрѣлъ на Люцію, или ее слушалъ? И вся наша жизнь не была ли идиллія, достойная кисти добродѣтельнаго Цирхскаго Поета? Напротивъ, перечитывая буколическихъ стихотворцевъ, я замѣчалъ, что истинныя чувства были ими выражамы или слишкомъ слабо, или только слегка, и что любовь особенно рѣдко являлась у нихъ съ чертами чувствительности глубокой. Я сообщилъ свое замѣчаніе Люціи. "Ето происходитъ отъ того, отвѣчала она, что стихотворцы никогда не описываютъ счастливой любви супруговъ!" -- И я то же думаю; любовь, основанная на удивленіи сердца, любовь очищенная отъ ревности, безпокойства, сомнѣній, имѣетъ въ себѣ нѣчто небесное: кто же осмѣлится изображать ее?... -- "И надобно замѣтить, что истинная чувствительность согласуется съ одною только позволенною, непорочною любовію; ибо одна невинная, позволенная привязанность можетъ быть и продолжительна и постоянна. Она одна великодушна и благородна; всякая другая болѣе или менѣе смѣшана съ егоизмомъ: страсть необузданная всякую минуту готова пожертвовать и честію и славою и спокойствіемъ милаго предмета. О какъ ничтожны и слабы тѣ склонности, которыхъ неодобряетъ разсудокъ! Довольно одной разительной, справедливой мысли, чтобы заставить насъ отъ нихъ отказаться. А принужденіе ихъ скрывать, а стыдъ, сопутствующій ихъ открытію.... сколь тягостны они для души чувствительной и высокой!"... -- Описывая силу виновной страсти, всегда описываютъ одно несчастіе, ибо называютъ ее изступленіемъ. О Люція! мы не имѣемъ сего изступленія! Чѣмъ болѣе повинуемся разсудку, тѣмъ счастіе наше становится и чище и совершеннѣе! Любовь моя къ тебѣ можетъ увеличиться только тогда, когда и сердце мое пріобрѣтетъ болѣе добродѣтелей, благородства и чувствъ высокихъ; сдѣлавшись лучшимъ, я сдѣлаюсь болѣе чувствительнымъ: чтобъ охладеть въ любви, мнѣ надобно развратиться; а для такой любви, какова наша, ни призраки, ни заблужденія уже не существуютъ; она равно украшаетъ и ранніе и поздніе годы жизни: воспоминанія объ ней имѣютъ всю прелесть воспоминанія о добродѣтели. О Люція! скажи мнѣ, ета любовь не естьли единственное основаніе твоихъ поступковъ? -- "Нѣтъ, милой другъ! должность во всякихъ обстоятельствахъ жизни имѣетъ для женщины силу любви!" -- Но ты была бы менѣе счастлива. -- "Я наслаждалась бы другаго рода счастіемъ: я болѣе значила бы въ собственныхъ глазахъ своихъ; теперь напротивъ могу ли уважать сколько нибудь мои поступки? Я не упрекаю себя ни въ чемъ; я имѣю спокойствіе невинности: но если ни для какого поступка не нужно мнѣ дѣлать надъ собою усилія, ни подкрѣплять себя убѣжденіями разсудка, то какъ могу воображать, что я добродѣтельна? Ахъ, нѣтъ? я могу только радоваться своимъ счастіемъ!".... Такъ скромно судила o себѣ Люція.
   Къ усовершенствованію наслажденій нашихъ недоставало одного только свидѣтеля, способнаго меня понимать: я чувствовалъ что для меня необходимо было говоришь объ ней, и раздѣлять восхищеніе, мое съ другими. "Ахъ! восклицала тогда Люція, когда бы Вольнисъ, когда бы Ельмира были съ нами!"... Какъ живо участвовалъ я въ етомъ желаніи ея сердца!
   Все было соединено для очарованія нашей жизни: любовь, молодость, здоровье, непорочныя склонности, спокойствіе совершенное; мы были заключены, въ той счастливой посредственности, въ которой желанія не могутъ разшириться, не сдѣлавшись честолюбивыми? и мы, умѣя цѣнить пріятную свою ограниченность, искренно сожалѣли о тѣхъ несчастныхъ, которыхъ гибельное величіе окружено злодѣйствами, завистію, злобою, гоненіемъ. И самое удовольствіе благотворительности не было у насъ похищено. Люція въ началѣ каждой недѣли относила прекрасный хлѣбъ своего печенья къ одной бѣдной вдовѣ, имѣвшей трехъ малолѣтныхъ дѣтей, и жившей не подалеку отъ насъ; а я присоединялъ къ етому скромному подарку нѣсколько связокъ лучшаго салата: такимъ образомъ по силамъ своимъ помогали мы существовать горестному семейству. Добрая вдова жила рукодѣльемъ, и ета работа, соединенная съ нашимъ пособіемъ, составляла и для нее и для несчастной ея сироты пропитаніе вѣрное. Хижина бѣдной женщины сей была въ двухъ стахъ шагахъ отъ нашей -- ветхая, почти развалившаяся. Іосифъ съ моею помощію поправилъ ее, и она по крайней мѣрѣ могла уже давать защиту отъ холода или дождя. Люція между тѣмъ заботиламь и о привѣденіи въ лучшее состояніе хозяйства Мони (имя вдовы); она дарила ее посудою -- иногда какою нибудь оловянною чашею, глинянымъ горшкомъ, стеклянною кружкою; сама приносила ихъ въ хижину -- сама разстанавливала по полкамъ, и ета забота была чрезвычайно для нее пріятна -- она отступала на нѣсколько шаговъ, чтобъ издали полюбоваться своимъ порядкомъ -- опять приближалась -- еще что нибудь перемѣняла, снова отходила , словомъ, въ минуту благотворенія была младенецъ, но милый и восхитительный младенецъ. И всякой разъ ето разсматриваніе оканчивалось печальнымъ вздохомъ, котораго причина была весьма для меня понятна; Люція сожалѣла, что ето собраніе рѣдкостей было не полно, и что на полкахъ оставались пустыя мѣста, которыя, не смотря на ея стараніе расположить съ возможнымъ великолѣпіемъ стаканы, горшки и кружки, все еще оставались замѣтны. Она воображала, какой прекрасный видъ составили бы двѣ или три новыя вазы, и сожалѣла, что не имѣла на ту минуту ничего лишняго между своею посудою. И возвращаясь домой, я былъ увѣренъ, что найду ее въ великомъ размышленіи передъ шкапомъ, старающуюся доказать себѣ, что та или другая вещь для насъ безполезны, дабы имѣть основательную причину переселить ее на полку бѣдной сосѣдки. Милая, трогательная благотворительность! Сердцѣ ея хотѣло уклониться отъ того правила, которое предписываетъ намъ сохранять должную мѣру въ благотвореніи, дабы она могла быть и основательною и постоянною. Люція чувствовала, что настоящая возможность есть истинная мѣра благотворительности для добраго сердца. О благость Божественнаго Промысла! какія наслажденія и въ самыхъ несчастіяхъ даруешь ты чувствительному сердцу!
   Прошло болѣе двухъ лѣтъ со времени переселенія нашего въ Америку. Господинъ Т**, котораго мы часто видали въ Парижѣ; любезный своимъ умомъ, кроткимъ характеромъ и остроуміемъ въ разговоръ, также принужденъ былъ искать убѣжища въ етой части свѣта. Ему неизвѣстно было, что мы находимся въ Бостонѣ; ибо революція и отдаленіе совсѣмъ разорвали наши съ нимъ связи. Въ одно утро, прохаживаясь по городской площади, увидѣлъ онъ на одной телегѣ, остановившейся позади великаго множества другихъ, молодую крестьянку, которой необыкновенная красота его поразила: она показалась ему столь похожею на госпожу Дорсанъ, что онъ рѣшился подойти къ ней поближе. Подходитъ -- Люція узнаетъ его и кланяется. Что вы здѣсь дѣлаете? спрашиваетъ Т **, удивленный до чрезвычайности. -- "Дожидаюсь, чтобъ меня пропустили; хочу продавать свою зелень!" -- Въ ету минуту телеги тронулись, Люція ударила хлыстомъ свою лошадь и скрылась. Она успѣла однако пригласить господина Т** въ нашу хижину и разсказать ему, гдѣ мы жили. Онъ на другой же день отыскалъ наше жилище. Ето посѣщеніе его обрадовало меня несказанно: я видѣлъ наконецъ передъ собою человѣка, съ которымъ могъ говорить о Люціи языкомъ ему понятнымъ, и мы имѣли удовольствіе, описанное во многихъ романахъ, разсказать другъ другу случившееся съ нами въ послѣдніе два года. Разговоръ нашъ былъ прерванъ явленіемъ моего негра, который съ важнымъ своимъ лицомъ подошелъ прямо къ Люціи, оборотился къ ней спиною, и показавъ большую на камзолѣ своемъ прорѣху, сказалъ: надобно зачинить. Люція, которая въ ету минуту говорила, не оставляя матеріи, взяла иголку и зачинила Іосифовъ камзолъ: милая простота, съ которою она ето исполнила, была и трогательна и вмѣстѣ забавна.
   Прощаясь съ нами господинъ Т** сказалъ: весьма естественно сожалѣть о васъ при видѣ етой убогой хижины; но заглянувши во внутренность ея, нельзя удержаться отъ зависти! Пользуйтесь своимъ счастіемъ: никакая сила Фортуны и никакое волненіе имперіи не могутъ его у васъ похитить!
   Такъ конечно! и я умѣлъ чувствовать цѣну такого счастія!... Самое однообразіе нашей жизни имѣло особенную свою прелесть. Въ каждой недѣлѣ и въ каждомъ днѣ были для насъ епохи удовольствія, отличныя отъ прочихъ своею пріятностію -- и ета пріятность ни мало не уменьшилась отъ времени и привычки. Напримѣръ минута завтрака всегда бывала для насъ удивительно счастливою, особенно лѣтомъ, въ хорошій день на воздухѣ подъ тѣнію прекрасной виноградной бесѣдки; я никогда не садился за столъ безъ нѣкотораго радостнаго нетерпѣнія: работа усиливаетъ аппетитъ, а мой обѣдъ готовила Люція. Каждое новое блюдо выдуманное, или другимъ лучшимъ образомъ изготовленное, было въ нашемъ углу произшествіемъ важнымъ. Такимъ образомъ нѣжная чувствительность и чистота сердца самыя обыкновенныя удовольствія дѣлала для насъ благородными и высокими. А дни, въ которые Люція должна была ѣздить въ городъ? Какое впечатлѣніе всегда производилъ во мнѣ стукъ ея телеги! Взявшись съ Феликсомъ за руки, мы выбѣгали къ ней на встрѣчу. Мы видѣли ее вдалекѣ, мы слышали голосъ ея, понуждающій лошадь къ скорѣйшему бѣгу. Чтобы помочь ей сойти съ повозки, я бралъ ее на руки, и нѣсколько минутъ удерживалъ въ своихъ объятіяхъ; Феликсъ между тѣмъ, въ большомъ нетерпѣніи получить свой поцѣлуй, приподымался на цыпочки, дергалъ ее за платье, я кричалъ: но мнѣ, милая маминька!
   И каждый день становилась для насъ ощутительнѣе пріятность! искреннихъ нашихъ разговоровъ, пріятность взаимнаго сообщенія сокровеннѣйшихъ мыслей и скромныхъ плановъ для будущаго О.... А по скончаніи дня съ какимъ услажденіемъ, всегда для меня новымъ, слѣдовалъ я глазами за Люціею, когда она приближалась къ колыбели, спящаго своего сына, становилась подлѣ нее на колѣни и начинала молитву свою трогательнымъ благословеніемъ матери, которое призывало и безъ сомнѣнія влекло на главу его благословеніе Вездѣсущаго!... Черезъ нѣсколько времени: новое упражненіе увеличило для насъ пріятность уединенной жизни: -- забота о воспитаніи нашего сына. Я училъ его Латинскому языку, Исторіи, Географіи; а Люція давала ему уроки рисованья; онъ находился при; всѣхъ нашихъ чтеніяхъ, которыхъ прелесть увеличивалась отъ его присутствія, а милый характеръ его и прилѣжность были сладчайшею наградою за всѣ наши о немъ попеченія. Онъ обожалъ свою мать, и я наконецъ уже могъ говоришь съ нимъ о ея совершенствъ, могъ уже открывать ему свои чувства, которыя онъ понималъ, и словомъ, онъ былъ для меня и самый прелестный младенецъ и самый любезный повѣренный моего сердца.
   Наконецъ, по прошествіи четырнадцати лѣтъ, благодаря твоему старанію, я могъ возвратиться во Францію; но мы не безъ сожалѣнія прощались съ моею смиренною хижиною, въ которой не было для насъ ни единаго дня печали, въ которой изъ самыхъ горестей извлекали мы наслажденія прямыя.
   Путешествіе наше было благополучно. -- Увидя отечественный берегъ, я не почувствовалъ себя счастливѣе; но мнѣ показалось, что прежняя молодость ко мнѣ возвратилась -- а теперь, видя себя въ кругу драгоцѣннѣйщихъ для меня людей, чувствую во глубинѣ души, что счастіемъ совершеннымъ можемъ мы наслаждаться только въ отчизнѣ, а не въ разлукѣ съ милымъ семействомъ.

"Вѣстникъ Европы", No 23--24, 1810

  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru