Жанлис Мадлен Фелисите
Трогательная добродетель женщины

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Трогательная добродетель женщины

   (Сей анекдот взят из Souvenirs de Felicie, в которых гж. Жанлис описывает разные любопытные случаи и характеры большого парижского света, каков он был во время ее молодости. Сии воспоминания умной и чувствительной женщины можно, в некотором смысле, назвать занимательной галереей портретов. Живописец писал с натуры: истина привлекательнее выдумки. -- Добродетель госпожи Кюстин, здесь описанная, без сомнения тронет всякое доброе сердце. Муж ее, генерал французский, был казнен при Робеспьере.)
   Госпожа Л*, богатая вдова, славилась в Париже ветреностью; но дурная слава матери послужила, как видно, нравоучением для двух ее дочерей, милых и совершенно добродетельных. Старшая вышла за г. Лувуа; она в 20 лет по росту своему казалась ребенком, но была удивительно стройна и приятна лицом. Меньшая семнадцати лет имела уже величественную красоту Минервы, и не обманывала своей наружностью. Воспитанная матерью безрассудной, кокеткой и даже распутной -- не видав никаких хороших примеров, не слыхав ничего, кроме разговоров опасных и совсем противных благонравию, она сделалась набожна, строга к самой себе и снисходительна к другим. Евангелие, ею всякий день читаемое, произвело сие чудо. Девица Л* так любила эту книгу (в маленькой форма напечатанную), что всегда носила ее в кармане... К несчастью, она мне досталась, и есть главная драгоценность моей библиотеки.
   Госпожа Л* учила дочь свою только одному искусству -- танцевать; но дочь ему только не хотела учиться. Сперва ее не принуждали; но когда исполнилось ей пятнадцать лет, танцмейстер снова явился, и без всякого успеха. Мать хотела знать причину такого упрямства. Если не выучусь танцевать, сказала дочь, то мне легко будет отговариваться от балов. Ответ испугал госпожу Л*, которая вздумала, что дочь ее желает идти в монастырь, и просила господина Периньи, своего друга, узнать ее мысли. Девица Л* уверяла, что она хочет только благоразумно вести себя в свете, и нимало не думает оставить его. Следствием сего объяснения было то, что Периньи обещался дать ей тихонько Массильйоновы проповеди, которых она не читала, и на другой день привез их. С того времени он сделался ее другом. Ему было 50 лет, а девице Л* 16.
   Г. Лувуа жил в доме у тещи, которая, любя страстно дочь свою, не хотела с ней расстаться. Он был ветрен, изменял нежной супруге и не хотел уважать ее матери, которая за то не могла любить его, вздумала открыть глаза дочери своей насчет неверностей мужа, и разрушила навек ее спокойствие. Зять досадовал: начались ссоры, изъяснения -- и г. Лувуа, тихонько наняв дом, вдруг увез жену свою от тещи. Такой странный и грубый поступок чрезмерно огорчил госпожу Л*. Напрасно дочь писала к ней трогательные письма и сама приезжала: мать отказала ей от дома, отсылала письма назад не распечатанные, и клялась, что никогда не простит ее. К несчастью, она сдержала слово, и не хотела слушать друзей своих, ни любезной девицы Л*, которая напрасно омывала слезами руки ее. Но это жестокосердое упрямство расстроило здоровье госпожи Л*; ненависть к дочери приблизила ее к гробу: как жить неумолимой матери?.. За несколько дней до ее смерти упомянули о госпоже Лувуа: она велела замолчать. Старались возбудить в ней чувства христианки, но также без всякого успеха. Пришел духовник и советовал ей причаститься: она не отвечала. Он выговорил имя ненавистной дочери: больная с гневом сказала ему: поди вон! Между тем девица Л* велела тихонько приехать сестре, и выбрав минуту, упала на колени перед матерью, и с чувствительностью убеждала ее простить дочь; но слово: молчи! было единственным ответом. Госпожа Лувуа четыре дня и ночи провела на соломенном стуле в доме своей жестокой матери; в пятый день больная не имела уже никакой надежды, но была в совершенной памяти, призвала нотариуса, и выслала всех из комнаты. Девица Л*, догадываясь по некоторым словам ее, что она думает и в могиле мстить своей дочери, желала говорить наедине с господином Периньи и сказала ему: "Никого я так не уважаю, как вас, и должна открыть вам мое сердце. Приказные дела мне совсем неизвестны; однако знаю, что матушка может лишить наследства сестру мою. Думаю, что она это сделает. Бог видит мою душу; однако мне только 17 лет от роду: в такие лета не всегда можно отвечать за себя и за действие дурных советов. Я хочу обязать себя клятвой. Вас считаю вторым отцом своим и клянусь торжественно перед вами, что отдам сестре не часть, а половину имения... Теперь я спокойна: мне уже нельзя отказаться от данного слова!" Периньи был тронут до слез, удивляясь ее добродетельной и скромной недоверчивости к себе, тем более, что она всегда и во всем показывала великую твердость характера. Вот истинный знак ангельской души и христианской добродетели... Вечером снова девица Л*, обливая слезами руки матери, заклинала ее простить госпожу Лувуа, и наконец осмелилась сказать, что она тут и не спала уже несколько ночей. Вдруг больная встала и с ужасной злобой громко сказала: я проклинаю ее!.. Несчастная дочь, которая стояла за дверью, услышала их и без памяти упала на землю... Госпожа Л*, после такого страшного усилия ненависти, ослабела и скоро умерла... Ее сердце конечно бы тронулось и размягчилось, если бы она имела веру христианки!..
   Девица Л* удалилась на несколько времени в монастырь. Мать отказала ей по духовной все свое имение: поместья, дома, деньги, бриллианты. Дочь спешила отдать половину сестре, и с такой удивительной точностью, что велела разломить надвое серебряную ложку, которая составляла нечет. Госпожа Лувуа скоро умерла бездетной, и богатство возвратилось в чистые руки ее великодушной сестры и благодетельницы. Девица Л*, через год по кончине матери, вышла замуж за г. Кюстина. Никакая женщина не вступала в свет с лучшим именем. Периньи разгласил о добродетельном ее поступке с сестрой: все старались изъявлять ей душевное, искреннее уважение. Судьба хотела, чтобы она только самой себе обязана была своей добродетелью. Свекровь ее жила в Лотарингии: госпожа Кюстин не имела наставника, но не сделала ни одной ошибки в свете, во всех случаях показывала удивительную твердость правил, осторожность и благоразумие; обращала необыкновенный ум свой единственно на образование совершенного морального характера, и будучи молода, богата, прекрасна как ангел, вела уединенную жизнь: отказывалась от всех балов, ездила ко двору только по должности, в спектакли по снисхождению; никого не судила строго; скрывала даже свое природное остроумие, и сердечно радовалась, когда другие любовь ее к уединению считали леностью. Она говорила друзьям своим: лучше казаться холодной, нежели странной. Госпожа Кюстин не была ни супругой, ни матерью холодной: никто не мог превзойти ее в ревностном исполнении домашних обязанностей и в деятельности для пользы друзей своих.
   Она жила шесть лет в свете и наслаждалась тем почтением, на которое имеют право сорокалетние женщины, бывшие всегда образцом добродетели. Нарыв в груди в пять дней прекратил ее мирную, ангельскую жизнь. Г. Кюстин был за сто миль... Я ни днем, ни ночью не отходила от нее, и никогда не забуду сей христианской, примерной кончины. Больная знала свою опасность и не показывала ни малейшего беспокойства. Я всякий день читала ей вслух Евангелие или Подражание Христу. Она была тиха и молчалива; не хвалилась твердостью, не составляла красивых фраз, не говорила языком философии -- но Рафаэль и Пуссен захотели бы изобразить ее лицо, трогательное, милое, спокойное. Медик Троншень объявил в конце четвертого дня, что она не переживет пятого. Сей ужасный день настал... Это было воскресенье, больная накануне причастилась, и заклинала меня дружбой ехать к обедне. Она уже не страдала; была прекрасна и казалась веселой... Я не могла уверить себя в ее близкой смерти! Служанка подала мне молитвенник. "Возьми лучше мое Евангелие", сказала госпожа Кюстин. Сердце мое затрепетало: она никому не поверяла сей бесценной для нее книги... Я взглянула; и большие, черные глаза ее, выразительные и красноречивые, уверили меня в истине моего предчувствия... "Возьми же", повторила она с чувствительностью и с видом умиления... С неизъяснимым движением я взяла сию священную книгу: ах! она была последним даром нежности!.. Слезы лились из глаз моих; обнимая с горячностью милого друга, я не могла выговорить ни одного слова. Она прижала меня к сердцу и сказала тихонько: храни ее!.. Мы расстались навеки!.. Когда я возвратилась, друг мой уже скончался!..
   Суды Всевышнего праведны! Сия ангельская душа прежде времени оставила землю, быв счастливой супругой и матерью; но Провидение хотело избавить ее от ужаса видеть на одном эшафоте мужа и сына!

-----

   Жанлис С.Ф. де. Трогательная добродетель женщины / [Из Souvenirs de Felicie г-жи Жанлис]; [Пер. Н.М.Карамзина отр. из "Nouvelle bibliotheque des romans". 1802. T.2] // Вестн. Европы. -- 1803. -- Ч.7, N 4. -- С.249-257.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru