Зелинский Фаддей Францевич
В.Н.Ярхо. Ф.Ф.Зелинский - переводчик Софокла
Lib.ru/Классика:
[
Регистрация
] [
Найти
] [
Рейтинги
] [
Обсуждения
] [
Новинки
] [
Обзоры
] [
Помощь
]
Комментарии: 2, последний от 15/01/2011.
Зелинский Фаддей Францевич
(
yes@lib.ru
)
Год: 1990
Обновлено: 28/12/2007. 137k.
Статистика.
Очерк
:
Критика
Переводы трагедий Софокла
Скачать
FB2
Ваша оценка:
шедевр
замечательно
очень хорошо
хорошо
нормально
Не читал
терпимо
посредственно
плохо
очень плохо
не читать
В.Н.Ярхо. Ф.Ф.Зелинский - переводчик Софокла
----------------------------------------------------------------------------
Софокл. Драмы.
В переводе Ф. Ф. Зелинского, О. В. Смыки и В. Н. Ярхо
под ред. М. Л. Гаспарова и В. Н. Ярхо
Издание подготовили М. Л. Гаспаров и В. Н. Ярхо
Серия "Литературные памятники". М., "Наука", 1990
OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru
----------------------------------------------------------------------------
Вышедший в 1914-1915 гг. в издательстве М. и С. Сабашниковых трехтомник
Софокла в переводах Ф. Ф. Зелинского явился значительным событием русской
культурной жизни и, в частности, в истории приобщения русского читателя к
творческому наследию великого древнегреческого трагика. Впервые на русском
языке появились переведенные одним человеком не только все семь трагедий, но
и около девяти сотен фрагментов из его не сохранившихся полностью драм.
Сгруппированные по мифологическим циклам, они, помимо всего прочего,
составили еще и увлекательное собрание греческих преданий. Но главная
ценность издания Зелинского была все же не в отрывках из Софокла, обращенных
к достаточно подготовленному читателю. Гораздо важнее, что весь перевод был
выполнен в соответствии с едиными принципами и к тому же - крупным
филологом, отдавшим Софоклу более двух десятилетий своей жизни. В наше время
серьезная филологическая подготовка переводчика, берущегося за античного
автора, является первым и непременным условием. В XIX в. два качества -
поэтическое дарование и знание древнегреческого языка - не слишком часто
соединялись в одном человеке. Иначе обстояло дело с Зелинским.
Фаддей Францевич Зелинский (1859-1944) был очень крупной фигурой в
русской и мировой классической филологии в последние десятилетия прошлого и
в первой трети нынешнего века.
Получив гимназическое образование в Петербурге, он затем пробыл 4 года
в Русской филологической семинарии при Лейпцигском университете, где получил
степень доктора философии за работу, посвященную последним годам 2-й
Пунической войны (1880 г.). Другую диссертацию - на степень доктора
филологических наук - Зелинский защитил 6 лет спустя в Дерптском
университете (Тарту), уже будучи профессором классической филологии
Петербургского университета. В этой должности он пробыл около 40 лет,
подготовив несколько поколений отечественных филологов-классиков. С 1921 г.
Зелинский жил в Польше, оставаясь до конца жизни профессором Варшавского
университета, членом Польской Академии наук и многих иностранных академий,
почетным профессором целого ряда западноевропейских университетов.
Научные интересы Зелинского отличались необыкновенной широтой и
разносторонностью. В своих работах по древнеаттической комедии он по
существу открыл элементы ее симметричного построения и объяснил развитие в
пределах одного жанра весьма разнородных фольклорных истоков. Зелинский
первым сформулировал обязательный для гомеровского эпоса "закон
хронологической несовместимости" (действия одновременные изображаются как
следующие друг за другом); в то же время ему принадлежат ценные исследования
в области ритмического характера латинской прозы. Его капитальная монография
о месте ораторского наследия Цицерона в истории мировой культуры ("Cicero im
Wandel der Jahrhunderten") выдержала при жизни Зелинского четыре издания
(последнее - в 1929 г.).
Наряду со специальными исследованиями в области античной культуры
Зелинский отдавал много сил и времени ее популяризации, выступая как самый
горячий пропагандист ее непреходящего гуманистического значения. В царской
России на рубеже XIX-XX вв., когда классическое образование в результате
реформ Толстого и Делянова было загнано в узкое русло усвоения
грамматических правил и бесконечных исключений, культуртрегерская
деятельность Зелинского несомненно имела большое значение. Впрочем,
недостаток в живом слове об античности ощущался в это время, как видно, не в
одной России: лекции Зелинского, читанные в 1903-1905 гг. учащимся выпускных
классов гимназий и реальных училищ и объединенные затем в книгу "Древний Мир
и мы", были тут же переведены на немецкий, французский, английский,
итальянский и чешский языки, служа для многих тысяч читателей своеобразным
введением в культуру античного мира.
Любовь к популяризаторской деятельности была одной из причин дружбы
Зелинского с его ровесником - профессором того же Петербургского
университета, историком М. И. Ростовцевым, которому Зелинский посвятил свой
перевод Софокла.
Конечно, следует помнить, что восприятие античности у Зелинского было
достаточно субъективным и своеобразным. Античность не была для него
предметом умственно-беспристрастного изучения; он видел в ней не идеал для
подражания, не норму, а семя, из которого выросла вся культура нового
времени. Стремясь разрушить - с полным на то основанием - казенное
впечатление от античности, порожденное реакционными реформами классического
образования, Зелинский подходил к наследию древнего мира с позиций
психологии современного человека, окрашенной к тому же ярко выраженным
идеалистическим мировоззрением. Исторического материализма для Зелинского не
существовало; история культуры выводилась им из стремления человеческой души
к совершенствованию вложенных в нее природой задатков, к идеалам добра и
красоты. Ближе всего подошел к этому, с точки зрения Зелинского, "избранный
народ"древние греки. То, чего они не достигли или недоделали, надлежит
завершить современному человечеству. При такой посылке неизбежной была
модернизация античности, нередкая подмена исторического анализа чисто
субъективным "вчувствованием" в литературный источник.
Эта общеметодологическая концепция не могла не отразиться на
переводческой деятельности Зелинского. Профессиональным переводчиком он не
был, его переводы - по большей части побочный продукт его научной
деятельности. Зелинский переводил тех авторов, которыми занимался как
филолог, и его переводы должны были подтвердить правильность его понимания
того или иного древнего писателя. При этом он руководствовался вполне
определенными принципами, сформулированными в 1913 г. в предисловии к
переводу "Героид" Овидия (Зелинский назвал их "Баллады-послания"). Задача
перевода, по Зелинскому, - не буквалистское следование оригиналу (в этом с
ним едва ли есть необходимость спорить), а передача тех представлений и
чувств, которые заключены в подлиннике и могут извлекаться из контекста, не
будучи в нем никак названы. Понятно, что такой подход чреват
субъективностью, неизбежно ведущей к модернизации древнего автора, - этот
упрек бросил автору сразу же после выхода его Овидия В. Я. Брюсов. Мы
увидим, что почти то же самое можно сказать и о выполненных Зелинским
переводах Софокла.
Софокл привлек внимание Зелинского более чем за 20 лет до того, как
вышел в свет сабашниковский трехтомник. Еще в 1892 г. он выпустил
комментированное издание "Царя Эдипа"; шесть лет спустя - аналогичное
издание "Трахинянок". Эту трагедию он опубликовал тогда же в прозаическом
переводе {ФО, 1898. Т. XIV. Приложение.}, который, если и не может передать
поэтического своеобразия оригинала, позволяет часто более точно выразить его
мысль. Далеко не со всем в этих комментированных изданиях можно было
согласиться: например, Зелинский так и не привел достаточно веских
соображений в пользу отнесения некоторых кусков в "Царе Эдипе" к некоему
древнему варианту. Откровенно модернизирующий характер носили многочисленные
ремарки, к чему нам еще придется вернуться. Незадолго до выхода в свет
трехтомника Софокла отдельные его трагедии в стихотворном переводе
Зелинского стали появляться в периодической печати {"Трахинянки" // Журнал
Мин. Нар. проев, (далее: ЖМНП), 1911. июль; "Аянт биченосец" // Русская
мысль. 1912. Кн. V; "Электра" // Вестник Европы. 1912 г. Февраль-март.}. И
эти переводы, и комментированные издания, выполненные Зелинским, несомненно
принадлежали серьезному и оригинально мыслящему филологу, приступавшему к
работе с прекрасным знанием материала. К тому же и свой полный перевод
Софокла Зелинский рассматривал как новый вклад в пропаганду гуманистических
идеалов античной культуры: эпиграфом ко всему изданию, повторив его и во
втором томе, он выбрал знаменитые слова Антигоны:
Οὔτοι συνέκϑειν, ἀλλὰ
συμϕιλεῖν ἔϕυν
- "Делить любовь - удел мой, не вражду".
Софокловский трехтомник Зелинского вскоре же после его выхода в свет
получил весьма одобрительную оценку. "При большой близости к оригиналу он
(т. е. Зелинский) живо и образно передает возвышенный тон и малейшие изгибы
трагедии" {Голос минувшего. 1914. Э 10. С. 285. (С. И. Радциг).}. "Чудный
подарок нашей родине, прекрасный в знаменательный" {Гермес. 1915. Э 5. С.
106 (Э. Диль).}. "Событие, далеко не обычное в нашей научно-литературной
жизни" {Русская мысль. 1917. Сент.-окт. Разд. XIII. С. 1. (С. А. Жебелев).}.
Правда, никто из рецензентов, по справедливому замечанию С. И. Радцига,
не задавался целью сверить перевод, стих за стихом, с оригиналом может быть
в этом случае его оценка в деталях была бы менее восторженной. Так или
иначе, перевод Зелинского на добрых четыре десятилетия остался единственным
признанным русским Софоклом. (Появившийся в 1936 г. в изд. "Academia"
совместный перевод В. О. Нилендера и С. В. Шервинского, который к тому же
остановился на первом, "фиванском" томе, не мог быть признан достаточно
надежной альтернативой существовавшим переводам Зелинского).
Между тем со времени выхода в свет сабашниковского Софокла прошли почти
три четверти века - срок, за который достаточно основательно изменились и
наши представления о Софокле, и требования, предъявляемые к художественному
переводу. В какой мере труд Зелинского выдержал испытание временем? Чтобы
ответить на этот вопрос, надо прежде всего понять, как обстояло дело с
русскими переводами Софокла до Зелинского, что из сложившейся традиции он
мог использовать и от чего мог или должен был отказаться.
1
Первой трагедией Софокла, с которой познакомился русский читатель, был
"Филоктет": в 1799 г. в Москве вышел прозаический перевод В. Голицына
{Филоктет. Трагедия Софокла. Пер. с франц. М., 1799.}, в 1816 - перевод в
александрийских стихах, выполненный молодым С. Аксаковым {Филоктет. Трагедия
в трех действиях, в стихах, сочиненная на греческом Софоклом, а с греческого
на французский переложенная Ла Гарпом. М., 1816. О принадлежности перевода
С. Аксакову см.: Венгеров С. А. Критико-библиографический словарь русских
писателей и ученых. СПб., 1889. Т. I. С. 160-161.}. Интерес к "Филоктету"
едва ли оказался случайным: более, чем в какой-либо другой трагедии Софокла,
поэтика классицизма могла найти здесь столь дорогой ей конфликт между долгом
чести и долгом гражданским. Не случайно оба перевода были сделаны с
французского, и уже по одному этому от них трудно требовать верности
оригиналу. Так, Аксаков, следуя за Лагарпом {Лагарп вообще оставался долгое
время для русского читателя единственным источником сведений о Софокле. См.:
Лагарп Ф. Ликей, или Круг словесности. СПб., 1811. Кн. 2. С. 60-171.},
опустил все хоры; Голицын сохранил многие хоровые партии (из чего следует
сделать вывод, что он пользовался каким-то другим, скорее всего,
прозаическим французским переводом), но тяжеловесный язык конца XVIII в. в
лучшем случае передавал содержание трагедии, никак не ее художественные
достоинства.
Не могли существенно обогатить читающую публику и несколько отрывков из
"Антигоны" и "Эдипа в Колоне", которые перевел прозой П. Львов {Иппокрена,
1801. Ч. IX. С. 283-285; Ч. X. С. 201, 406-408.}, и из "Царя Эдипа",
переведенные тоже прозой Я. А. Галинковским для его многочастного "Корифея"
{Корифей, или Ключ литературы. М., 1803. Кн. 2. С. 129-133.}. Правда,
вступительный монолог Эдипа и ответ жреца были переведены здесь шестистопным
ямбом без рифм {Там же. С. 125, 127-129.}, представляя собой первый опыт
передачи на русский язык греческого триметра, но сам переводчик признавал,
что "в стихах ослаблен подлинник", и скромно назвал свой труд не более, чем
"подражанием" Софоклу. Наконец, отрывки из "Аякса", "Трахинянок", "Царя
Эдипа", "Эдипа в Колоне" и "Электры" в прозаическом переводе П. Соколова
были помещены в уже упоминавшемся издании "Ликея".
К началу XIX в. относится еще один любопытный документ из истории
освоения Софокла в России. В вышедших в 1811 г. "Цветах русской поэзии"
известного профессора Царскосельского лицея Н. Кошанского наряду с
греческими текстами и русскими переводами Биона и Мосха читателю был
представлен "Отрывок Клитемнестры, Софокловой трагедии, найденный и в первый
раз на греческом изданный Хр. Фр. Маттеем". Источником для перевода
нескольких сотен стихов, никакого отношения к Софоклу не имеющих, послужил
опубликованный Маттеи в 1805 г. текст из аугсбургской рукописи XVI в., по
неведомой причине принятый им за трагедию Софокла {Clytemnestrae, tragoediae
Sophoclis, fragmentum ineditum / Primum edidit Chr. Fr. de Matthaei.
Mosquae, 1805.}. Нас интересует здесь, однако, не сам факт этой вольной или
невольной мистификации, а средства, которыми греческий текст был переведен
на русский язык: для речевых партий Кошанский, как и пять лет спустя
Аксаков, использовал александрийский стих, а две пары строф в хоре "жителей
миценских" перевел рифмованными стихами (первую пару - четырехстопными
ямбами, вторую - преимущественно такими же хореями); между строфами была
соблюдена симметрия, включая сюда и эфимнии, выдержанные в двустопных
усеченных дактилях. Этот прием в передаче хоровых партий объективно оказался
прецедентом для многих последующих переводчиков Софокла, даже если они и не
были осведомлены о подложной "Клитеместре".
Первого полного Софокла русский читатель получил благодаря труду И. И.
Мартынова, выпустившего с 1823 по 1825 г. все семь трагедий отдельными
книжками. Мартынов переводил с древнегреческого (все трагедии вышли даже с
параллельным греческим текстом) и снабдил каждую трагедию примечаниями,
объясняющими отчасти ход действия в ней, отчасти - его перевод. В хоровых
партиях были выделены составляющие их структурные элементы - строфы,
антистрофы, эподы, но получить представление об их ритмическом своеобразии в
отличие от разговорных партий было нельзя, так как перевод был выполнен
прозой. Впрочем, в это же время появился и первый в России достаточно
крупный образец стихотворного перевода Софокла.
В вышедшие в 1825 г. "Подражания и переводы из греческих и латинских
стихотворцев" А. Ф. Мерзлякова с обширным введением "О начале и духе древней
трагедии..." вошел ряд сцен из трех греческих трагиков, в том числе большие
отрывки из "Эдипа в Колоне" (со ст. 1447 до конца трагедии) и "Антигоны" (ее
спор с Креонтом и выход Исмены, 2-й стасим, сцена Креонта с Гемоном и
следующий за тем 3-й стасим, наконец заключительный эпизод, начиная со ст.
1155). Речевые партии Мерзляков переводил традиционным для русской трагедии
александрийским стихом с чередованием мужских и женских рифм. Например:
Надменность не для тех, которых рок - служенье.
Достоин казней всяк, презрев мое веленье;
Достоин злейших кар дерзнувший предо мной,
Ругаясь, гнусною тщеславиться виной... {*}
{* В порядке курьеза заметим, что к александрийскому стиху спустя 70
лет после Мерзлякова вернулся некий И. Теодорович в переводе отрывка из
"Антигоны", 441-470. Заключительные стихи в монологе Антигоны звучали
следующим образом: А если видишь ты в моем поступке глупость, / Прости, - но
этим ты свою являешь тупость. См.: Циркуляр по Виленскому учебному округу.
1894. Э 1. С. 28-30.}
В передаче хоровых партий Мерзляков был не слишком последователен.
Иногда он пользовался рифмами на протяжении всего стасима, иногда вкраплял
их только кое-где, иногда и вовсе обходился без них. Само собой разумеется,
что в переводе использовались традиционные размеры - чаще всего
четырехстопные хореи или ямбы с анакрузой, но попадались и дактили - чистые
двустопные или же в комбинации с хореями. Мерзляков также не ставил перед
собой задачи хотя бы приблизительно передать количество и симметрию хоровых
строф.
Было бы, конечно, преувеличением назвать перевод Мерзлякова точным.
Если довод Креонта против выдачи Антигоны замуж за Гемона ("Для посева есть
и другие пашни"), до сих пор шокирующий читателей своей откровенностью, был
вовсе неприемлем для аудитории Мерзлякова, то все же его перевод ("Рассудок
над страстьми быть должен властелин. Ему невеста есть") нельзя назвать даже
пересказом оригинала. Есть и другие примеры достаточно вольного обращения с
текстом Софокла: опускаются отдельные реплики Корифея, в том числе -
анапестическая прокеригма перед выходом Гомона. Напротив, перед обращением
Креонта к Исмене в его уста вложены 11 стихов о тягости царской власти,)
отсутствующие в оригинале и представляющие собой достаточно вольный пересказ
рассуждений того же персонажа в "Царе Эдипе". В остальном перевод А.