Самакойс Эдуардо
Рик

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Rick.
    Текст издания: журнал "Вестник иностранной литературы, 1915, No 7.

Рик

Рассказ Эдуардо Самакойса.

Перевод с испанского.

0x01 graphic

I.

   Весь аристократический мир, посещавший постоянно главные ипподромы в Европе, знал о том, как жокей Хуан Том боготворил свою лошадь "Рик". В течение четырех лет подряд "Рик" был совершенно непобедим; перед его ловкостью и силою меркла слава всех других лошадей. Все лавры на ипподромах Парижа и Лондона пожинались им. Многие ветеринары и любители приходили осматривать его, полагая, что он сложен как-то особенно, иначе, чем другие лошади.
   Прошлое жокея Хуана Франциско не представляло ничего особенного. Он никогда не знал родителей и по выходе из сиротского приюта, двенадцати лет от роду, поступил в услужение к старому коннозаводчику, отдававшему также экипажи и лошадей на прокат. Здесь, у этого полного, невысокого старика, которого Хуан Франциско видел еще раньше в приюте, у мальчика появилась любовь к делу, ставшему впоследствии его профессией. Среда ведь очень влияет на человека и, так сказать, пристает к нему, как духи к платью. Таким образом, вид больших, светлых конюшен с запахом навоза, асфальтовым полом и стенами из белых плиток становился постепенно все ближе и милее будущему жокею. Каждое утро просыпаясь маленький конюх улыбался от приятной мысли: "Я буду жокеем"... Эта мысль наполняла его сердце радостью, так как давала его жизни, его бедной юной жизни цель и содержание.
   С раннего утра Хуан уже работал в конюшне: мыл пол, чистил упряжь, обмывал экипажи, таскал воду. Он был маленького роста, с бледным, впалым лицом и маленькими голубыми глазами. Ходил он всегда медленно и широко расставляя ноги, точно всадник, очень уставший от тяжёлого, утомительного дня. Топот его деревянных башмаков беспокоил сначала лошадей, и они оборачивались, настораживая уши и устремляя на него свои блестящие глаза. Одни нетерпеливо пыхтели, другие рыли землю, и металлический звони их уздечек наполнял солнечную тишину конюшни. Это слегка враждебное любопытство пугало сначала маленького конюха, но потом привычка вытеснила страх. Лошади в свою очередь привыкали видеть в нем своего благодетеля и стали ржать от удовольствия при виде его. Кончилось тем, что и он стал подходить к ним без страха и угощать их сахаром, похлопывая по блестящим, круглым бокам.
   Каждое утро, около-десяти часов, в конюшне появлялся хозяин дон Педро дель Реаль. Те, кто знали его в юности, рассказывали про него интересную любовную историю. Но, если дон Педро и был прежде неутомимым наездником, бесстрашным тореадором и счастливым покорителем женских сердец, то от этого славного прошлого не осталось теперь и воспоминания. Позднейшая жизнь отняла у него и красоту, и веселость. Дон Педро говорил мало, и страдания прорезали на его лбу глубокую складку. Но это не мешало Хуану Франциско любить его. Он нисколько не боялся своего хозяина и бежал ему навстречу, как только тот появлялся в конюшне. На щеках мальчика появлялся даже радостный румянец, как будто он узнавал в старике человека своей крови. Хуан Франциско часто думал впоследствии об этом странном чувстве радости.
   В одно прекрасное утро дон Педро оказался против обыкновения очень общительным и веселым. В этот день Хуану не пришлось выслушивать замечаний относительно дурного корма и недостаточной чистоты в конюшне. Дон Педро нашел все в полном порядке. Металлические части упряжи блестели на солнце, как полагается. Экипажи были только-что вымыты.
   Хуан Франциско в жилете с чужого плеча, доходившем ему почти до колен, следил взглядом за доном Педро, удивляясь происшедшей в нем перемене. Хозяин обратил вдруг внимание на него и, видя, что бледное лицо мальчика загорелось румянцем, улыбнулся добродушно-покровительственною улыбкою; затем он быстро приподнял его и снова опустил, словно испытывая его вес. Деревянные башмаки Хуана Франциско ударились о крепкий пол, наполнив конюшню треском. Несколько кучеров и конюхов смотрели на эту сцену улыбаясь. Дон Педро разглядывал мальчика. Его слабые, широко расставленные ноги, узкая грудь, худые, но мускулистые руки и выдающиеся скулы... все это обезьянье безобразие, по-видимому, приводило его в восторг.
   -- Ты любишь лошадей? -- спросил он.
   -- Да, синьор, очень, -- ответил Хуан Франциско.
   -- И ты не боишься их теперь?
   -- Нет, сипьор.
   -- Ладно, в таком случае...
   И старый коннозаводчик, обожавший свое дело, замолчал, чтобы вглядеться в мальчика пристально. Может-быть, это и был тоть идеальный жокей, легкий и. мускулистый, которого он мечтал воспитать.
   -- А ты хочешь сделаться жокеем? -- продолжал он.
   По обезьяньему лицу Хуана Франциско скользнула идиотски- счастливая улыбка. Он ответил не сразу:
   -- Да, синьор... Я. думаю, что хочу...
   -- Отлично! Так я научу тебя ездить верхом.
   В это самое утро Хуан Франциско взял первый урок верховой езды и, начиная с этого дня, каждое воскресенье и праздник учитель с учеником стали ездить верхом по аллее Эль Пардо. Это были ужасно утомительные поездки. Хуан Франциско возвращался домой бледный, как смерть, на взмыленной лошади.
   Мальчик делал быстрые успехи: и приобретал одновременно легкость и мускульную силу хороших наездников. У него было то, чему нельзя научиться, а именно известное чутье, инстинктивное понимание дела, благодаря которому верховая езда обращается в истинное искусство. Все великие жокеи со всемирною славою отличались не только ловкостью и хладнокровием, позволявшими им пользоваться всеми оплошностями соперников, но выделялись среди других также "пониманием" лошади, подсказывавшим им, когда и что делать. Хуан Франциско был одарен этим замечательным качеством в такой мере, что удивил даже дона Педро. Несмотря на полное отсутствие опыта с лошадьми, ему было достаточно одного беглого взгляда, чтобы понять лошадь, на которой он поедет. Чутье обманывало его очень редко. Можно было подумать, что между ним и лошадьми появлялся с первого момента магнитный ток, сливавший их волю воедино.
   В то время, как Хуан Франциско учился хорошо держаться в седле и справляться с самыми непокорными и горячими лошадьми одною силою своих пот, дон Педро учил его совершенствовать физические качества жокея.
   -- Хороший жокей должен соединять в себе, -- уверял старший наездник, -- большую мускульную силу и наименьший вес и рост. Одним словом, он должен быть геркулесом-карликом.
   Для достижения первой цели Хуан, делал гимнастику два-три часа в день, для второй -- хозяин назначил ему питательный режим, специальный массаж, длинные прогулки пешком, и потенье. Хуан Франциско переносил этот тяжелый режим превосходно без малейшего ущерба для своей мускульной силы. Маленький boy делался с каждым месяцем худее и бледнее. Казалось даже, что самый рост его уменьшился. Вес его дошел скоро до пятидесяти килограммов. Дон Педро внимательно следил за. ним и на его полном бесстрастном лице играла улыбка восторга.
   -- Ты родился жокеем, голубчик,--говорил он:--и наверно сделаешь блестящую карьеру. Я знаю в этом толк и не ошибаюсь.
   Он действительно не ошибался. По прошествии четырех лет Хуан Франциско выступил впервые перед мадридской публикой в качестве жокея и получил второй приз.

II.

   Когда дон Педро дель Реаль умер, Хуан Франциско поступил на службу к графу Нарсисо. Граф держал скаковую конюшню в Париже и был владельцем Турии, выигравшей в предыдущем году приз Жокей-клуба в сто тысяч франков.
   Граф Нарсисо пользовался репутацией одного из самых опытных и образованных коннозаводчиков в Европе. Разумное скрещивание дало ему выдающихся лошадей, выигравших на ипподромах Парижа и Лондона много тысяч франков. На лошадях графа, платившего весьма щедро, скакали лучшие жокеи в Европе, но немногим удалось завоевать его симпатию и\ особенно его доверие.
   Граф Нарсисо был человек лет пятидесяти, весьма корректный, очень сдержанный, одетый всегда изящно и не иначе, как в сером, сшитом в Лондоне платье и белых перчатках. Жокеев он принимал стоя, оглядывал их быстрым взором и отпускал презрительным, безапелляционным жестом.
   -- Вы не нужны мне пока, -- Говорил он, поворачиваясь к ним спиною. Авторитетное мнение графа Нарсисо было равносильно поэтому для профессиональных жокеев изречению важного профессора.
   Хуан Франциско явился к нему с хорошими рекомендательными письмами, но чувствовал себя тем не менее, как студент, который идет на экзамен, не зная предмета. Ему только что минуло двадцать лет; он был крошечного роста, худ, гибок, и податлив, точно в теле его не было скелета. Коротко остриженные рыжие волосы покрывали его плоский, крупный череп. Лоб был низкий и перерезан двумя глубокими морщинами. Глаза -- маленькие, круглые, голубые. Нижняя челюсть сильно выдавалась вперед и делала бледные щеки еще более впалыми.
   Лакей провел Хуана Франциско в кабинет графа.
   -- Будьте добры подождать здесь, -- сказал он. -- Его Сиятельство берет сейчас ванну.
   Молодой жокей остался стоять посреди комнаты, сильно волнуясь. Кабинет графа представлял большую светлую комнату с тремя окнами в сад. По стенам стояли шкафы с книгами в изящных переплетах. Там и сям в живописном беспорядке были расставлены снимки лошадей и знаменитых жокеев. Разглядев эту выставку ипподромных знаменитостей, Хуан Франциско подумал:
   -- Может быть, и я удостоюсь когда-нибудь чести красоваться здесь.
   Но дверь кабинета медленно открылась и под тяжелыми драпировками показалась корректная, симпатичная фигура графа Нарсисо. Благородная лысина этого спокойного, светского человека блестела под яркими солнечными лучами. Лицо его, слегка-загоревшее на открытом воздухе, заканчивалось седою, аккуратно подстриженною бородою. Он был одет, по обыкновению, в светло-серый костюм, сшитый по последней лондонской моде, и в лакированные ботинки.
   Хуан Франциско поклонился почтительно, вытянув руки вдоль туловища. Его невзрачная внешность, невольно заставлявшая вспомнить о теории Дарвина, по-видимому, удовлетворила графа. Жокей ожидал, что граф поставить ему несколько вопросов, но он ошибся. Граф Нарсисо ограничился одним взглядом, видимо, раздев п взвесив его мысленно. Ему понравился низкий лоб и узкая грудь жокея, и в то же время его умные глаза сразу оценили по достоинству крупную мускульную силу стоявшего перед ним карлика.
   -- Сколько вы весите? -- спросил он.
   -- Сорок восемь килограммов.
   -- Это хорошо.
   -- Но я надеюсь еще дойти до сорока пяти килограммов.
   По лицу графа Нарсисо, обыкновенно бесстрастному, промелькнула легкая улыбка восторга. Он был, видимо, очень доволен. Хуан Франциско покорил его не столько своим видом, сколько краткими ответами, в которых проглядывала "любовь к лошади", свойственная всем истым жокеям.
   -- А сколько вы желаете получать у меня? -- спросил граф.
   -- О... об этом, если вашему сиятельству угодно, мы поговорим позже, когда выяснится, чего я стою.
   -- Превосходно. В таком случае, начиная с сего момента, вы поступаете ко мне на службу и уедете завтра же в Париж
   -- Слушаюсь.
   -- Но прежде всего вы должны переменить свое имя. Найдите какое-нибудь экзотическое односложное имя, которое запоминалось-бы легко.
   Хуан церемонно поклонился и вышел. С этого дня скромный воспитанник сиротскаго приюта стал называться Хуаном Томом.
   Успех, достигнутый молодым жокеем вскоре после этого на Лоншанском поле, доставил ему почетное место среди самых знаменитых жокеев Европы.
   Хуан скакал в этот вечер на Апреле, пятилетней гнедой лошади, мало известной еще публике. Граф Нарсисо обменялся накануне скачек несколькими словами с Хуаном Томом. Он не желал давать ему никаких указаний относительно Апреля и предоставлял ему полную инициативу по отношению к лошади. Жокей ответил на это вполне уверенным тоном, как- будто говорил о старом друге:
   -- Не беспокойтесь пожалуйста, ваше сиятельство. Апрель и я, мы прекрасно понимаем друг друга.
   Скачки начались. Сигнал был подан и лошади помчались. Несколько первых мгновений все соперники шли одною общею группою. Но вскоре Апрель опередил их на несколько метров. Наравне с ним скакал Прометей II, чемпион английских ипподромов; англичане надеялись, что он возьмет в этом году grand-prix в сто тысяч франков. Апрель замедлил вдруг немного ход и Прометей II, подбодренный хлыстом своего жокея, занял первое место. Это был момент неописуемого возбуждения. Теперешний король Англии, -- в то время еще принц Уэльский -- смотрел на эту картину с трибун и замахал над головою белым платком в знак победы. Гортанные крики ура! вырвались из тысяч английских грудей и огласили пространство.
   Но Хуан Том не признал себя еще побежденным. Ловко направил свою лошадь в сторону от прямой линии, он бросился, как бы нечаянно, на соперника, отбивавшего у него первый приз. Колени Тома и другого жокея столкнулись и прижались друг к другу на несколько мгновений, так крепко, что даже кости захрустели. Но Хуан Том, не потерял самообладания и почувствовал вскоре, что колено врага давит на его ногу сзади. Это превосходство в несколько сантиметров решило борьбу в его пользу. Прометей II, выбитый из колеи ловкостью противника, отстал еще больше, и Апрель пришел первым под бурным градом аплодисментов.
   У Хуана Тома не было ни семьи, ни друзей, поэтому он отдавался весь своему делу. Все вечера он проводил на заводе графа Нарсисо, обдумывая, как изменить седла, чтобы они стали легче, и изучая корм для лошадей из боязни, как бы они не располнели. Сам он подвергал себя жестокому массажу и гимнастическим упражнениям, давшим его мускулатуре крепость железа. Назначив себе строгую диету, он дошел до очень ограниченного питания. Его заветною мечтою было добиться у себя детской тальи. По его мнению, у идеального жокея совсем не должно быть живота.
   В результате граф Нарсисо проникся беспредельным доверием к опытности своего жокея. Том руководил скрещиванием скаковых лошадей и поражал самых опытных людей уменьем найти производителей с изумительной ловкостью и выносливостью, возрождавшимися потом в их потомстве.
   От кобылы Росио и одного английского жеребца, стоившего графу Нарсисо восемьсот тысяч франков, родился Рик , тот самый, непобедимый под Томом Рик, которого приходили осматривать ветеринары и любители.

III.

   Хуан Том, достигший уже сорокалетнего возраста, обожал Рика и угадывал в нем инстинктивным чутьем старого жокея замечательные достоинства -- ловкость, силу и смелость.
   Эта страстная любовь к Рику была вызвана всею окружающею средою. Славный добрый Том, безобразный до смешного, с длинными мускулистыми руками и обезьяньей головою, не сумел создать себе семью. Кроме того, его пугала перспектива жить всегда под серым, часто печальным небом Парижа и Лондона. У него были небольшие сбережения, и теперь, когда старость была уже недалеко, ему захотелось вернуться в Испанию. Мечтам его представлялась деревня родной Кастилии, сухой и ровной. Он мог купить себе домик, копаться в саду, а потом, если судьба пошлет ему хорошую и бережливую жену, жениться и умереть спокойно среди семьи, забытый всеми, вдали от шумной суеты ипподромов.
   Появление Рика нарушило на время эти христианские стремления к тихому одиночеству. Рик родился на его глазах. Хуан Том воспитал его, искоренил в нем, дурные наклонности, развил его ум и мышцы, научил его слушаться и воспитал в нем инстинктивную гордость и самолюбие, дающие победу на скачках.
   Пяти лет от роду Рик был великолепен. Это был прелестный гнедой скакун с блестящею шерстью. Пылкий взор его черных глаз придавал его голове что-то мощное и внушительное. У него была широкая грудь и полные бока. Усталости он не знал совсем, а превосходство свое оберегал так ревниво, что не терпел подле себя никакой тени. Малейший шум заставлял его насторожиться и его поднятые уши выражали не столько удивление, сколько гнев. Его крупный рост внушал соперникам страх. В конюшнях графа Нарсисо была одна лошадь, которая в присутствии Рика опускала голову и покрывалась вся потом.
   Утром в день скачек Хуан Том входил всегда в конюшню поздороваться с Риком.
   -- Сегодня трудный день, Рик, -- говорил он: -- смотри, не осрамись.
   Благородное животное глядело на жокея, пыхтело и обнажало свои желтые зубы, словно улыбаясь гордою улыбкою. Том похлопывал его тогда звучно по бокам, гладил его гриву, целовал глаза и шептал на ухо слова любви. Лошадь с благодарностью опускала голову и закатывала глаза...
   Хуан Том и Рик составляли на ипподроме одно нераздельное целое, управлявшееся одною, всесильною волею, точно легендарный центавр. Сильная, непреклонная воля Рика не знала соперников. Кроме того, он действовал сознательно: Том мог смело выпустить узду из рук в уверенности, что Рик не упустить ни малейшей возможности победить соперника.
   Но не довольствуясь этим полным пониманием и согласием, Хуан Том научил свою лошадь слушаться одного гортанного крика, действовавшего на него, словно удар хлыста.
   -- Груиии!.. Груиии!..
   Это был краткий, хриплый вопль, звучный и дикий. Хитрый жокей прибегал к нему только в минуты исключительной опасности. Этот таинственный звук поражал может быть мозговые центры животного и заставлял его преобразиться. Никто не знал об этом средстве, даже граф Нарсисо. Но, если бы кто-нибудь и знал о нем, то не сумел бы воспользоваться. Значение таких слов, проникающих в самую глубину души, зависит не столько от их содержания и смысла, сколько от тона, которым они произносятся, и симпатии между говорящими. Если женщина равнодушна к мужчине, и он говорить ей: "Я люблю тебя", слова его ничуть не трогают ее. Если же то же самое говорит повеса, любезный ее сердцу, она сходит с ума.
   Хуан Том знал это и был уверен в своем непреодолимом влиянии на лошадь. Несколько раз приходилось ему пользоваться этим криком: "Груиии!.." и он всегда приходил первым. Слыша этот звук, Рик вытягивал шею и мчался с быстротой стрелы. Он не бежал, а летел. Публика не могла опомниться от изумления при виде такой быстроты.
   Сидя на широкой спине Рика, крошечный Хуан Том производил впечатление обезьяны, у которой болит живот. И тем не менее ему, бравшему призы на всех скачках, доставались все аплодисменты, рукопожатия и улыбки, часто весьма сладкие, элегантных дам, наполнявших трибуны. В своей жокейской шапочке, красной шелковой куртке, узких белых рейтузах и лакированных сапогах Хуан Том на зеленом ковре ипподрома был велик, как король. Но его крошечная фигурка оставалась равнодушною к фимиаму; губы, сложенные в презрительную складку, не улыбались. Маленькие, тусклые глаза беспокойно глядели вперед, пожирая пространство. Том на Рике был олицетворением бога Успеха. Победы знаменитой лошади имели значение крупной игры на бирже. Один критик написал в своей статье по поводу последней победы Хуана Тома, что кредитными билетами, выигранными Риком, можно устлать все Марсово поле.
   Доходившая до обожания любовь Тома к Рику, его самоубийственная старания похудеть и потерять в весе, риск и страх борьбы и аплодисменты, заслуженные совместно, укрепили еще больше узы почти отеческой любви жокея к лошади.
   Перебирая в уме прошлое, Хуан часто вспоминал, как он явился впервые много лет тому назад к графу Нарсисо. Вид графского кабинета запечатлелся в его уме с мельчайшими подробностями. Он вспоминал также желание, вспыхнувшее тогда в его душе: "А что, если и я сделаюсь жокеем со всемирною славою! Что, если и у меня будет лошадь, слава о которой перейдет в потомство!" Теперь он признавал, что жизнь улыбнулась ему: он достиг успеха, желание его исполнилось и давало ему приятное удовлетворение.
   В противоположность театральным подмосткам, где играющие вместе актеры часто завидуют друг другу, всемирная известность Рика только дополняла славу Хуана Тома. Общественное мнение льстило им обоим одинаково. Цвет шелковых курток Тома делался модным в Париже. Один сапожный магазин выставил на продажу такие же лакированные сапоги, как у Хуана Тома и назвал их в честь его. Фотографии непобедимого жокея и Рика часто появлялись на первой странице иллюстрированных журналов.
   Хуан находился на пути к бессмертию, и его вел к этому пути Рик, его создание, почти его сын.

IV.

   Каждый день после скачек Хуан Том уходил с Лоншанского поля выпить бутылку вина в ресторане одного уроженца Бордо, изъездившего в прежние времена всю Испанию. Веселый, живой разговор хозяина действовал на бедного жокея, как яркий луч родного солнца.
   Маленький Том садился обыкновенно на террасе ресторана, перед беспредельною зеленью Булонского леса. Эти теплые весенние вечера были очень приятны. Голубое небо, бледневшее под заходящим солнцем, затягивалось постепенно белыми облачками и розоватыми, прозрачными дымками. Публика, вернувшаяся в Париж, оставляла позади себя тишину, удивительную, спокойную тишину. Облако пыли, поднятое было ею, снова опускалось на землю, и воздух делался опять чистым, а ветви деревьев приобретали в очищенной атмосфере определенные контуры. И по мере того, как удалялся шум людской, природа снова завоевывала душу своей полнейшей тишиной и вечным спокойствием.
   Издали доносилось слабое чириканье засыпавших птиц и журчанье ручья. В душе Хуана Тома просыпалось желание мира и тишины. Еще час или два тому назад маленький жокей мчался на лошади, напрягая все свои силы и, когда он пришел в. конце концов первым, лицо его было бледно, как смерть. Теперь он отдыхал. Его бескровные губы с наслаждением открывались под свежим ветерком, и маленькие глазки с красными жилками зажигались живым блеском. Его наивная душа находила некоторое удовлетворение в физическом отдыхе.
   -- До июнях пор буду я жить так? -- думал, он. -- Это не может продолжаться всегда. Надо положить конец когда-нибудь. Отчего я не бросаю этой жизни, раз она не дает мне счастья?
   Нить его размышлений прерывалась обыкновенно синьором Густаво, хозяином ресторана. Этот краснолицый геркулес в жилете и переднике обращался к нему всегда с улыбками и смехом.
   -- Эй, синьор Том! -- кричал он. -- О чем это вы задумались?
   Жокей вздрагивал от неожиданного вопроса и отвечал не сразу.
   -- Я сам не знаю... Мне что-то скучно.
   -- Когда же мы вернемся в Испанию?
   -- Не знаю еще. Но поверьте, что я уеду когда-нибудь непременно.
   -- Само собою разумеется. Черт возьми! Меня также тянет назад в Бордо. Какое небо! Нигде больше нет такого... Да и потом, по-моему, люди должны непременно ехать умирать туда, где родились.
   Он садился и наливал себе с чисто южной бесцеремонностью стакан вина из бутылки жокея.
   -- За ваше здоровье!
   И он выпивал его одним залпом. Хуан Том глядел на него с улыбкой, чувствуя себя еще ничтожнее и меньше обыкновенного перед атлетическою фигурою веселого хозяина, который был вдовцом и утешался со всею женскою прислугою своего ресторана.
   У синьора Густаво была дочь Марта, с которой Хуан Том очень охотно беседовал. Это была симпатичная брюнетка с честными, умными глазами, внушавшими невольно желание составить себе семью. Жокей часто рассказывал ей про Испанию и, несмотря на то, что его рассказы вполне соответствовали истине и в них не было ничего особенно интересного, девушка выслушивала его внимательно. Однажды, когда они беседовали особенно тепло, Марта спросила:
   -- У вас есть отец?
   -- Нет.
   -- А мать?
   -- Тоже нет.
   -- А братья или сестры?
   -- Нет, никого нет. Я совсем одинок. Никто не ждет меня домой, в Испанию. У меня нет там даже друзей.
   -- Как это странно!
   -- Да, очень странно... Впрочем...
   И ей стало грустно вдруг. Она впервые заметила тут, что Хуан Том очень безобразен и волосы его уже поседели. Не понимая, почему она замолчала, жокей спросил:
   -- О чем вы думаете?
   -- Ни о чем...
   Том закрыл глаза и стал тщетно рыться в воспоминаниях о сиротском доме. Гам протекло его детство, оттуда начинались его воспоминания... Ему захотелось вдруг плакать, так как он. почувствовал, что жизнь не принесла ему радостей.
   На следующий вечер Хуану Тому не удалось поговорить с Мартой. Это было воскресенье, и ресторан наполнился с утра шумной публикой, громко кричавшей и смеявшейся. Свет ламп померк в пропитанной дымом атмосфере. Томь глядел с террасы внутрь. Синьор Густаво стоял за прилавком с засученными рукавами и как бы председательствовал в собрании. Марта переходила от стола к столу, одновременно, предупредительная и серьезная, и, когда она наклонялась вперед, подавая пиво или убирая стаканы, ее упругая грудь ясно вырисовывалась под тонкою тканью корсажа.
   Том разглядывал молодую девушку, и им овладевали печальные, почти тревожные мысли. Он заметил, что несколько полупьяных посетителей глядят на нее алчными глазами.
   -- Если бы Марта была моей невестой, -- раздумывал он: -- и какой-нибудь из этих негодяев оскорбил ее словами или действием, что сделал бы я тогда?
   И сознание своей слабости и ничтожности больно укололо его мужское самолюбие.
   Он только что кончил свою бутылку, когда опасения его сбылись. Один из посетителей потребовал себе кружку пива и вступил в разговор с Мартой. Это был нахальный блондин, заливавшийся громким хохотом. Девушка хотела было уйти, но собеседник удержал ее за передник и, воспользовавшись моментом, когда синьор Густаво стоял к ним спиною, протянул руку и жадно схватил ее за грудь. Девушка вскрикнула, а Хуан Том вне себя от бешенства ворвался в ресторан и бросился на негодяя с ловкостью кошки.
   -- Каналья, -- закричал он.
   Пьяница встал, подождал, пока жокей повторил нападение, и швырнул его одним единственным мощным движением на пол, к ногам Марты. К счастью на помощь ему поспешил синьор Густаво, догадавшийся о случившемся.
   -- Tonnerre de Dieu!..
   Его сведенные от негодования губы прошептали любимое французское ругательство со злобою. Пьяница пытался было защищаться, но его усилия оказались тщетными. Хозяин ухватил его за грудь одною рукою, чтобы нанести ему вернее удар другою рукою, и потом вышвырнул его на террасу с окровавленным лицом.
   В этот вечер Хуан Том сел ужинать вместе с синьором Густаво. Марта ужинала с ними, но ежеминутно вставала, чтобы служить им. Мужчины обсуждали случившееся, пережевывая все подробности. Хуан Том допил свою бутылку и сидел на террасе лицом к ресторану, глядя на Марту.
   -- Если бы вы не подоспели вовремя, -- заявил жокей с милой откровенностью: -- этот негодяй тут бы и прикончил меня.
   -- Да, уж со мною никому не поздоровится. У меня здоровые кулаки! Кого я схватил за шиворот, тому не сдобровать... -- И хозяин ресторана заливался громким хохотом, от которого звенели стекла в окнах. Но внезапно, заметив униженный вид жокея, он опомнился и сказал: -- Черт возьми! Но вы тоже вели себя молодцом. -- Хуан Том скромно опустил глаза. Синьор Густаво продолжал: -- Право, молодцом... Вы очень смелы. Ведь нельзя забывать, что у вас силы-то немного и стоит только чихнуть, как вы уж- повалитесь...
   Жокей ничего не ответил, а Марта добавила:
   -- Да, вы, бедненький, не могли больше сделать. Оно и понятно: вы так малы!..
   Том взглянул на девушку, и глаза ото были полны слез. Марта была выше его ростом и глядела на него сверху вниз сострадательным взором. Никогда еще не чувствовал себя несчастный таким ничтожеством.
   В это время в ресторан вошли два посетителя. Синьор Густаво, окончивший уже свой ужин, пошел подавать им. Хуан Том остался один допивать свой кофе. Время от- времени он вздыхал и глядел кверху, покуривая трубку. Но- вдруг ему стало легко на душе. Он заметил, что Марта поглядывает на него изредка из-за прилавка, делая в то же время вид, будто очень внимательно читает газету.

V.

   Проснувшись однажды утром, Хуан Том спросил себя:
   -- Почему это я так печален?
   И одеваясь, он серьезно задумался над странным чувством грусти, нахлынувшем на него, как волна горечи. Это не было сожаление о том, что он живет на чужбине, безобразен и беден, несмотря на тяжелый труд. Это было что-то иное... Но что же? Н вот, его недомогание и грусть вылились вдруг в определенную Форму.
   -- Я влюблен в Марту, -- решил он и сам изумился.
   Это новое чувство перевернуло всю наивную душу Хуана Тома в одну ночь. Не имея привычки анализировать свои переживания, Хуан Том жил совершенно бессознательно. Воспитанный в сиротском приюте, он испытывал теперь тоску по отце и матери, которых никогда не знал. Его тяготила также безотчетная тоска по родине, полное отсутствие семейной любви, бесплодная слава и утомительная, бесцельная жизнь и страх перед смертью, типичный у одиноких людей. И внезапно все эти тайные разочарования вылились в одно бурное стремление: сильную, все захватывающую любовь к Марте. Остальное перестало существовать для него. Он решил направить все усилия на то, чтобы приблизиться к ней, покорить ее себе. Она должна была несомненно дать ему радость и полное удовлетворение.
   И. кончая завязывать галстух перед зеркалом, Хуан Том решил окончательно:
   --- Да, потому-то я и печален. Я влюблен в Марту и не сознавал этого сам...
   Когда жокей признался молодой девушке в любви, она выслушала его спокойно и хладнокровно. Очевидно, она предвидела это признание и вовсе не жаждала его.
   -- С моей стороны не будет препятствий, -- сказала она: -- Я считаю вас хорошим человеком, а это главное. Но мне необходимо выслушать мнение отца. Я не сделаю ничего помимо его воли.
   -- В таком случае я поговорю с ним, -- ответил Хуан.
   -- Как угодно...
   Разговор Хуана Тома с синьором Густаво свелся к расчёту, приданое Марты не превышало пятнадцати тысяч франков. У Хуана было немногим больше, а на тридцать тысяч франков невозможно устроиться прилично. Хуан робко упомянул о своем желании поселиться в деревне. Но синьор Густаво перебил его. Марта привыкла к веселому шуму Парижа и несомненно не пожелала бы жить в деревне, да еще вдали от отца.
   -- Я не говорил с нею об этом, -- сказал он: -- но, зная ее, уверен, что она не согласится...
   Маленький Том чувствовал себя перед этим здоровенным и почти богатым человеком атлетического сложения совсем крошечным и ничтожным. О, если бы он мог выставить против самоуверенных требований будущего свекра утверждение в том, что Марта любит его! Но девушка сказала ему вполне ясно: "Я не сделаю ничего помимо воли отца". Он был лишен поэтому орудия борьбы и должен был покориться.
   -- Подумайте сами: что вы стали бы делать потом, когда явятся дети?
   Жокей покачал головою, не поднимая глаз с полу, в знак полного согласия со словами синьора Густаво.
   -- Поработайте еще несколько лет, -- продолжал тот: -- и тогда посмотрим. Моя дочь не торопится со свадьбою. Вы знаете, сколько ей лет?
   -- Лет двадцать, вероятно?
   -- Только что минуло девятнадцать. Она еще очень молода.
   -- Да, она молода, -- вздохнул Том. -- Она может подождать, конечно... Но я нет, я скоро буду стариком.
   Несмотря на первую неудачу, Хуан Том продолжал ходить в ресторан почти каждый вечер. Иногда он ужинал там, а потом углублялся в чтение газет, потягивая кофе и попыхивая трубкой. Когда же у него не было времени, он выпивал наскоро кружку пива и уходил. Марта прощалась с ним любезною улыбкою, положив руки в карманы белого передника с кружевами.
   -- Покойной ночи, синьорита Марта.
   -- Покойной ночи, синьор Том. До завтра.
   Эти обычные, простые слова давали ему иллюзию о желании девушки увидеть его вновь и утешали его в. горе.
   -- Если я перестану приходить, --думал он: -- там подумают, что я обиделся, и будут дурно отзываться обо мне.
   По понедельникам, когда было мало работы, синьор Густаво и Марта ужинали с ним. Хозяин ресторана очень любил скачки и играл каждое воскресенье. Дружба с Томом приносила ему большую выгоду. Благодаря его советам, он выиграл за последние два месяца более шестисот франков и проникся искреннею признательностью к жокею.
   -- Как это вам удается знать так хорошо каждую лошадь? -- спросил он однажды. -- Если бы я обладал вашими познаниями, поверьте, что я сделался бы скоро миллионером.
   Хуан Том, бледный и неподвижный, как восковая фигура, ответил, прищуривая глаза.
   -- Этим познаниям нельзя научиться. Я не изучаю лошадь, я чувствую ее...
   Он часто рассказывал про Рика, свою гордость и любовь, и описывал его масть, строение, выражение глаз, благородную осанку. В доказательство того, что лучшие лошади именно гнедые, он рассказал им сказку, которую слышал в юности от- своего первого хозяина дона Педро.
   Один слепой шейх бежал от врагов в сопровождении сына, преследуемый бешеными всадниками. "Сын мой, -- спросил шейх: -- на каких лошадях скачут наши враги?" -- "На белых, отец". -- "Так увлечем их туда, где солнце светит ярче, потому что они растают под его лучами". Прошло несколько часов. Шейх снова спросил сына: "Сын мой, какой масти кони, топот которых я слышу позади нас?" -- "Вороные, отец". -- "Так увлечем их на каменистую почву, и они разобьют себе голову"... Но, услышав погоню еще ближе, старый шейх с беспокойством осведомился опять, какой масти лошади, и, услыхав, что это гнедые теперь, воскликнул: "В таком случае нам лучше спрятаться и пропустить их мимо.. Иначе мы погибнем".
   -- Таков и Рик, -- закончил. Хуан Том. -- Он подобен этим арабским лошадям и может мчаться целый день неутомимо, как они под солнцем пустыни.
   Они болтали обыкновенно до половины десятого или десяти ночи, когда жокей уходил домой спать, так как вставал рано. Прощаясь с ним,-хозяин ресторана провожал его до двери ласковее прежнего, и во взоре его отражались нежность и симпатия, словно он хотел сказать: "Не думайте, что я забыл наш разговор. Мы с дочерью часто думаем о вас".
   Однажды вечером синьор Густаво и Марта пригласили Хуана Тома поужинать с ними. Оба казались очень-озабоченными и говорили мало. За сладким хозяин спросил:
   -- Скажите-ка, голубчик, вы очень доверяете Рику?
   -- Больше, чем самому себе, -- возразил жокей серьезно.
   Наступило продолжительное молчание. Том смутился. Неожиданный вопрос глубоко взволновал его. Синьор Густаво глядел на него, покуривая трубку; Марта читала газету. Синьор Густаво заговорил первый.
   -- Рик ни разу еще не был побежден?
   -- Ни разу, -- возразил Том, и глаза его загорелись гордостью.
   -- Дело в том, что самая лучшая лошадь может вдруг оплошать... отстать почему-либо...
   -- Но только не эта! -- перебил Том надменно. -- Я отвечаю за нее. Рик непобедим подо мною.
   Маленький жокей сразу преобразился при этих словах, и его обезьянье лицо загорелось благородным гневом. Марта опустила газету и устремила на него взор, полный любопытства и изумления.
   Синьор Густаво громко ударил кулаком по столу и воскликнул в порыве искреннего великодушия:
   -- Отлично! В таком случае Марта поставит свое приданое -- все пятнадцать тысяч франков -- на Рика. Тогда можете пожениться.
   Впалые, веснушчатые щеки жокея покрылись мертвенною бледностью, и по его жалкому крошечному телу пробежала, сильная дрожь.
   -- Это правда, Марта? -- пробормотал он. -- Вы слышали, что сказал синьор Густаво?
   Девушка улыбнулась слегка.
   -- Да, синьор. Раз отец сказал...
   Волнение душило Хуана Тома. Глаза его наполнились слезами, и он расплакался.
   -- Спасибо, -- залепетал он: -- очень, очень благодарен вам... Я счастлив... Я не сомневаюсь больше... Марта будет моею!
   И не сознавая, что делает, он встал со стула. Но ему пришлось снова сесть: он был ослеплен. Перед главами его вспыхнул яркий свет.

VI.

   Лоншанские скачки на grand-prix возбуждали в этом году большой интерес. В городе ходили слухи о пари на полмиллиона франков между графом Нарсисо и одним английским спортсменом, владельцем Кромвеля, взявшего приз Дианы и считавшегося первым скакуном английских ипподромов. Спортивные журналы уверяли, чт" состязание между Кромвелем и Риком будет крайне интересно. Эти две лошади, одинаково непобедимые, впервые состязались между собою. Многие стояли за Рика; другие же, наоборот, говорили, что силы "первой лошади Франции" падают, тогда как Кромвель, более молодой, чем его знаменитый соперник, только еще приближается к полному расцвету сил.
   Хуан Том со своей стороны ничуть не сомневался в победе. Оставаясь с Риком наедине в конюшне, он обнимал и целовал его, рассказывая о предстоящем состязании, от которого зависит его свадьба с Мартой.
   -- Если б ты знал, как я люблю ее! Эта женщина может дат мне счастье, Рик. Помоги мне получить ее. Разве тебе не хочется доставить мне счастье?
   Растроганный своими собственными словами, жокей чувствовал, что к его любви к Рику примешивается глубокая признательность. Рик слушал его, опустив голову книзу, чтобы жокей почесал ему лоб. Затем он поднимал свою мощную голову и гордо сопел.
   Но злая судьба расстроила вдруг все планы Хуана Тома. В начале апреля, за полтора месяца до скачек на grand prix, граф Нарсисо умер, а его сын и наследник, с которым Том имел неприятность незадолго до смерти отца, отпустил жокея.
   Хуан рассказал синьору Густаво со слезами об обрушившемся на него несчастье. Он был вне себя. Потеря Рика сводила его с ума; он не боялся за свое материальное положение, так как владелец Кромвеля немедленно пригласил его к себе на службу, но он любил Рика, и ему казалось, что вместе с лошадью у него отнимают и все славное прошлое. В первые моменты отчаяния жокей не говорил ни о своем будущем, ни о любви к Марте, а только о Рике, воплощавшем все его великолепное, увенчанное лаврами прошлое.
   -- Он родился у меня на глазах, -- говорил Хуан: -- я воспитал и вышколил его, как никакого другого скакуна. Это плод всех моих трудов... Без него слава моя погибнет, так я потерял охоту работать и буду одним из многих...
   Было уже поздно, и синьор Густаво запер ресторан, как только ушли последние посетители. Затем он поставил на стол три кружки пива, зажег трубку с самым озабоченным видом и, усевшись верхом на стул, стал ждать. Марта глядела на Тома, не понимая его, и подсмеивалась слегка над его любовно к своему созданию. Однако, слезы жокея растрогали южное, горячее сердце синьора Густаво.
   -- Нельзя падать духом, -- сказал он. -- Вы, кажется, готовы утонуть в ведре воды.
   -- Я? Да разве у меня петь основания отчаиваться? Разве вы не понимаете, что это разбивает все мои планы?
   -- Вовсе нет. Я обещал вам поставить на Рика пятнадцать тысяч франков Марты...
   -- Да, синьор.
   -- Так вот: я не привык брать свои слова обратно. Потому, если я не поставлю денег на Рика, то поставлю их на Кромвеля. Ну, что же, вы довольны? -- Хуан глядел, на пол нs отвечая. Великодушные слова синьора Густаво, по-видимому, не обрадовали его. Тот продолжал: -- Я питаю к вам безграничное доверие п надеюсь, что нам удастся еще выполнить договор. Скажите, вы надеетесь еще на то, что мы выполним договор?
   Наступило молчание. Марта выразительно взглянула на жокея, как бы подчеркивая глазами то, что говорил отец. Хуан продолжал стоять молча. Он сильно покраснел, дыхание его стало прерывистым, голубые глаза с красными жилками расширились. Его молчание было похоже на колебание и испугало Густаво.
   -- Вы видали уже Кромвеля?
   -- Видел, -- машинально ответил жокей.
   -- Сколько ему лет?
   -- Семь лет.
   -- Он -- действительно хорошая лошадь?
   -- Великолепная.
   -- Вы поедете на ней охотно? Вы считаете себя способным взять приз на ней?
   Снова воцарилось молчание. Маленький Том стиснул руки так крепко, что пальцы его затрещали.
   Хозяин вышел из терпения, и по лицу его пробежала тень недоверия.
   -- Дело в том, что мы должны объясниться откровенно! -- воскликнул он. -- Если вы не уверены в победе, черт возьми, нечего больше и вспоминать о сказанном.
   А Марта, опасавшаяся, по-видимому, за судьбу своих пятнадцати тысяч франков, добавила мягко.
   -- Я тоже считаю, что лучше обождать. Как вы полагаете, синьор Том? Вооружитесь терпением.
   Эти осторожные, исключающие всякую любовь, слова больно кольнули жокея, и он взглянул на Марту с гордостью. Лицо ее выражало покорность, а спокойная осанка подтверждала решение отца. Хуан Том почувствовал, что последняя надежда на счастье ускользает у него, и любовь к Марте и жокейское самолюбие вернули ему бодрость духа.
   -- Вы можете ставить на меня! -- воскликнул он. -- Кромвель возьмет приз несомненно.
   Но хозяин не был еще вполне убежден в успешном результате.
   -- А что, если вы ошибаетесь? -- спросил он.
   -- Нет, синьор, я не ошибаюсь.
   -- Это было-бы ужасно, если бы вы, под влиянием...
   Жокей остановил его надменным, царственным жестом.
   -- Повторяю вам, что я не ошибаюсь, -- сказал он. -- Я знаю, что обещаю. Кромвель победит.
   В течение сорока дней, оставшихся еще до знаменитых скачек, после которых начинается разъезд парижской аристократии на море и на воды, Хуан Том посвятил все свои силы физическому и моральному воспитанию Кромвеля. Это была великолепная крупная вороная лошадь с тонкими ногами и шеей. Голова ее, крупная и некрасивая, была невероятно сильна. Маленький Том проводил подле нее целые дни, изучая ее, регулируя ее корм, приучая ее к своим уловкам, заставляя ее упражнять мышцы для приобретения эластичности движений. По вечерам, перед тем, как лечь спать, он тоже навещал Кромвеля и ласкал его, стараясь возбудить в себе такую же любовь к нему, как к Рику. И в этом усилии было нечто похожее на старание матери, потерявшей ребенка, найти утешение в оставшемся ребенке.
   Хуан Том постарался также научить Кромвеля тому воинственному крику, который делал Рика непобедимым : -- Груиии!.. Груиии!..
   Но эти таинственные звуки не производили на Кромвеля никакого действия. Может-быть, у жокея, воспитавшего Кромвеля --одного из лучших жокеев Англии--было тоже какое-нибудь свое слово или уловка, действовавшая магически?.. Но это бегло невозможно проверить, так как жокеи не выдают никому своих тайн, и Хуан Том обрадовался при мысли, что никто не знает также об его уловке с Риком.
   Не удовлетворившись усовершенствованием физических и моральных качеств лошади, опытный жокей завел себе специальный хлыст, одновременно легкий и крепкий, и заказал седло, весившее не более двух фунтов. В довершение всего он назначил себе строгую диету и массаж и стал выглядеть еще меньше и слабее. Грудь его ввалилась. Землистые веснушчатые щеки покрылись мертвенною бледностью, обезьянья голова стала отвратительно отталкивающею. В один прекрасный день Хуан Том взвесился и узнал, к своей большой радости, что весит меньше сорока пяти килограммов.
   В ресторане синьора Густаво только и было разговоров, что о Gгаnd-Prix. Даже Марта выглядела взволнованною, как будто дело заключалось не в выгоде, а в удовлетворении самолюбия. Каждый вечер, после ужина, жених с невестой разговаривали несколько минут. Синьор Густаво не желал мешать им и садился с газетой в другом конце ресторана.
   -- Пусть привыкают друг к другу, -- думал он.
   За несколько дней до скачек Марта стала как-то разговорчивее и женственнее.
   -- Отец видел Кромвеля и пришел в восторг. Он нравится ему больше Рика. -- И она добавила шепотом, словно по секрету: -- Кажется, вместо пятнадцати тысяч он поставит двадцать тысяч--все, что у него есть. Пожалуйста, если он заговорит с вами об этом, сделайте вид, что вы ничего не знаете.
   Жокей кивнул головою в знак согласия! Он был, очарован девушкою. ее невинная просьба показалась ему нежной лаской. Он со своей стороны открыл Марте свое сердце.
   -- Я тоже поставлю на Кромвеля все свои сбережения: тридцать тысяч франков. Это немного... Но больше у меня нет, к сожалению. -- Она ласково назвала его "ненасытным". На пятьдесят тысяч франков они могли открыть ресторан или шляпную мастерскую и зажить припеваючи.
   -- Я выучилась еще раньше делать шляпы, -- сказала она: -- и это очень правится мне.
   Слушая ее, Хуан Том опускал взор, полагая, что счастье видно лучше, когда закроешь глаза. Затем он произнес робко:
   -- Почему-бы нам не уехать в Испанию, в деревню? Мне так хотелось-бы жить на лоне природы...
   Но Марта не дала ему договорить, и ее сухое возражение прозвучало очень жестко.
   -- Нет, это ни в каком случае. Я терпеть не могу деревенской жизни. Пожалуйста, бросьте эти затеи. Я не желаю уезжать из Парижа.
   Когда Хуан Том ушел, девушка проводила его до двери.
   -- До свиданья Марта. Завтра я приду пораньше.
   -- До свиданья, синьор Том.
   Он удалялся, оборачиваясь через каждые два-три шага, а она махала ему рукою. В конце улицы стоял фонарь, дальше которого ресторан терялся из виду. Жокей знал это и остановился там. Свет падаль прямо на его жалкую, смешную фигурку. Марта улыбалась. Маленький Том никогда еще не казался ей таким безобразным.

VII.

   Хуан Том взглянул на часы. Восемь. Пора ужинать. Не теряя ни минуты, он закрыл зеркальный шкал и. огляделся по сторонам, проверяя, все ли в порядке. Затем, он взял шляпу и стал спускаться вниз. Его худые, тонкие, как у ребенка, ноги в лакированных ботинках мягко ступали по устланной ковром лестнице.
   Когда он дошел до низу, ему подали красную визитную карточку с золотым обрезом. От нее пахло гелиотропом. На пурковисто-гладкой бумаге было написано белыми буквами женское имя: Анна Мария.
   -- Карточку принесла, видно, сама дама, -- сказала швейцариха. -- Вы ее знаете.
   Жокей пренебрежительно пожал плечами.
   -- Не помню.
   -- Ну, ну, полно. Не прикидывайтесь невинным голубком.
   Но Том ответил па ее лукавое замечание печальным, равнодушным жестом.
   -- Вы прекрасно знаете, что женщины не интересуют меня.
   -- Знаю, знаю, синьор Том.
   И сказав это, добрая женщина -- мать нескольких детей -- вздохнула и взглянула на своего жильца с искренним состраданием, как смотрят матери семейства на пожилых мужчин, не знавших никогда любви.
   -- Может быть, вы подождете немного... -- добавила она. -- Эта дама сказала, что зайдет скоро опять.
   Хуан Том глядел на карточку с таким же недоумением, с каким смотрят люди на книгу, написанную на незнакомом языке.
   -- Не знаю... право, не знаю, -- вздохнул он. -- А, может быть, она опоздает?
   В это время в подъезд вошла, шурша юбками, высокая блондинка поразительной красоты в огромной белой шляпе. Блуза цвета saumon с прозрачными, кружевными рукавами облегала ее великолепный пышный бюст. У нее были большие голубые глаза; и маленький носик; подкрашенные губы напоминали кроваво-красную гвоздику. Она выступала решительною походкою, уверенная в своей неотразимости.
   -- Вы--синьор Том?
   -- Точно так.
   -- Я имела честь занести вам сегодня свою карточку... Миге хотелось поговорить с вами.
   -- Я к вашим услугам, синьора. Не пожелаете ли подняться ко мне?
   Она разглядывала его с любопытством, удивляясь тому, что этот маленький человечек, вершитель судеб, на ипподромах, так безобразен и жалок вблизи.
   -- Нет, -- возразила она: -- поедемте прокатиться. У меня здесь мотор. Мы поедем, куда вы захотите.
   Они вышли. На ближайшем углу их ждал мотор Анны Марии--великолепный желтый Рено, трепетавший всем своим корпусом. Молодая женщина вошла в автомобиль первая; рядом с нею поместился Том. Ноги его еле доставали до полу. Крошечный жокей с бледным, малокровным лицом и в надвинутой до ушей шляпе казался в этом огромном экипаже /жалким, больным ребенком.
   Автомобиль катился тихо и ровно на своих пневматических шинах.
   -- Куда вы предпочитаете ехать? -- спросила молодая женщина.
   -- Мне безразлично, -- возразил Том вежливо. -- Как вам угодно.
   -- Да... но мне не хотелось бы нарушать ваших планов на этот вечер. Вы еще не ужинали? 1
   -- Нет, синьора,
   -- Не желаете ли поужинать со мною?
   Жокей хотел было согласиться, но образ Марты с ее большими, честными глазами вспыхнул вдруг в его памяти и кольнул его совесть.
   -- Я бы рад, -- забормотал он: -- но... я уже уговорился с одною семьёю... Меня ждут там...
   Авантюристка поняла; единственное, что может отвлечь мужчину от женщины, это другая женщина. И она улыбнулась при мысли, что Том может быть влюблен.
   -- Все равно, поужинаем в другой раз, -- Сказала она. -- Где вас ждут сегодня?
   -- На *** улице... Это очень далеко, за Нельи...
   -- Не беда. Для автомобиля не существует расстояний...
   Она забарабанила слегка тонкими, белыми пальцами по передним окнам мотора. Шофер обернулся, и его черные глаза, полные юношеского пыла, дерзко взглянули на женщину, как будто он видал ее когда-нибудь в иной, более интимной обстановке... может быть, вечером, когда ей было скучно одной...
   Анна- Мария крикнула:
   -- К воротам Мальо! -- Затем, обернувшись к жокею, она добавила вкрадчивым тоном: -- Мне немного надо сказать вам. Я думаю, что мы поймем друг друга.
   Она быстро показала ему, что знает его артистическую деятельность за последние полгода. Хуан Том улыбался от изумления и удовольствия. Она назвала ему имена знаменитых лошадей и упомянула о Рике и его успехах. ее легкомысленная болтовня, в которой мелькали имена жокеев и знаменитых спортсменов, доказывала, что она прекрасно знает всю жизнь ипподромов. Она очень увлекалась скачками и несколько раз теряла на них и вновь возвращала себе все свое состояние. Это безумное увлечение лишило ее самых щедрых любовников, бросивших ее из-за непосильных трат. В прошлом году она потеряла таким образом около полумиллиона франков. Она знала также Кромвеля.
   -- Цель моего визита, -- закончила она: -- состоят в том, чтобы угнать вполне определенно, уверены ли вы в победе Кромвеля на ближайших скачках.
   Лицо Хуана Тома приобрело вдруг сдержанное, холодное выражение.
   -- Я не моту дать вам вполне определенного ответа, -- сказал он, -- Жокеи выступают на ипподроме всегда с полной надеждой. Мы делаем, сколько можем... сколько знаем... но "надежда" на победу не есть еще "уверенность" в победе...
   Анна Мария перебила его со сладкою улыбкою, приятною, как прикосновение к бархату.
   -- Все это слова, синьор Том, и я не удовольствуюсь таким неопределенным ответом. Будьте откровенны, не бойтесь. Я живу с маркизом Лавери, владельцем Кромвеля... -- Искреннее удивление, отразившееся на лице жокея, снова вызвало на крашеных губах Анны Марии улыбку. -- Теперь вы видите, что говорите не с чужим человеком, -- сказала она и продолжала говорить вкрадчивым, мягким тоном. Ей хотелось поставить на предстоящих скачках все свое состояние: сто пятьдесят тысяч франков. Но на кого ставить: на Кромвель я или на Рика?
   Она схватила своими волшебными ручками жесткую, некрасивую руку жокея.
   -- Забудьте на минутку о своем профессиональном самолюбии, -- прошептала она. -- Я знаю, что прошу очень многого... Артисты--а вы именно артист--часто забывают все на свете, кроме своего искусства... Но если вы окажете мне услугу, то я сумею быть великодушною к вам...
   Она умолкла, глядя ему в лицо, и в ее больших, голубых глазах отразилась безграничная любовь. Маленький Том затрепетал, и на бледных щеках сто появился румянец.
   -- Продолжайте пожалуйста, -- пробормотал он,
   -- Мне нужно знать, -- продолжала Анна Мария: -- был ли Рик непобедим, потому что вы ездили на нем, или, наоборот, вы были непобедимы, потому что ездили на Рике. В первом случае я поставлю на Кромвеля, во втором -- на Рика.
   Она обвила полуобнаженною рукою тонкую шею Тома и привлекла его к себе на пышную, продушенную грудь. Хуан Том чуть было не высказал осуждения Рику, но удержался вовремя.
   -- Рик, -- сказал он: -- превосходная лошадь...
   -- Так значит он возьмет первый приз?
   -- Нет, синьорита. Выиграет Кромвель.
   -- Почему же?
   -- А зачем вам знать причину? Довольствуйтесь тем, что победа будет на моей... на нашей стороне... -- И внезапно, словно ему хотелось положить конец тому чувственному возбуждению, которое овладело им, благодаря присутствию молодой женщины, он добавил: -- У меня есть невеста, синьорита... и она ставит все свое состояние на Кромвеля.
   Это признание изменило характер разговора, как будто образ Марты встал вдруг между ними. Они заговорили теперь просто, откровенно, как два друга, обсуждающие выгодное дело.
   -- Итак, мы выиграем, синьор Том?
   -- Выиграем, синьорита. Не сомневайтесь в этом, I Автомобиль остановился.
   -- Что, мы уже приехали? -- опросила она.
   Жокей заглянул в окно и узнал фонарь, за которым ресторан Марты исчезал из виду.
   -- Да, мы приехали.
   Он вышел из экипажа и горячо пожал своими худыми руками нежные ручки Анны Марии.
   -- Навестите меня после скачек, -- воскликнула она. -- Я хочу, чтобы мой свадебный подарок был самым лучшим.

VIII.

   Наступил день, когда лучшие лошади в Европе должны были состязаться на grand-prix в сто тысяч франков. Огромное пространство Лоншашжаго поля было полно аристократической публики разных национальностей. Аллеи, ведущие к ипподрому, дрожали под быстрыми колесами тысяч экипажей. Автомобили оглашали Булонский лес резкими звуками своих рожков. Светлые платья разряженных дам выделялись яркими пятнами на зеленом фоне деревьев. Свет был ослепительно ярок. Трехцветные флаги весело развевались под ласковыми лучами солнца.
   Газеты этого дня привели постоянных посетителей ипподрома в сильное возбуждение. Некоторые из них, как, например, "Le Jоurnаl", стояли за Рика и приводили его биографию, заслужившую ему прозвище "первой лошади Франции". Наоборот, "Lеs Sports" держал сторону Кромвеля и напечатал его портрет. Это сильно возбуждало публику, и ставки росли неудержимо, распределяясь примерно поровну между обоими фаворитами.
   Мимо судейской беседки беспокойно проходили взад и вперед, под жадными взорами нарядной публики, лошади, поглядывавшие друг на друга с недоверием и нетерпеливо ожидавшие начала состязания.
   Появление Кромвеля вызвало бурю аплодисментов в группе англичан. Хуан Том в красной шапочке обвел многочисленную публику равнодушным, пренебрежительным взором п еле ответил па поощрительную улыбку Марты и отца, сидевших па трибунах. Его маленькие ноги в узких белых рейтузах нервно, сжимали крепкие бока лошади, а хрупкое туловище наклонялось вперед в кроваво-красной блузе, делавшей его бледное лицо еще бледнее и худее.
   Хуан Том был печален. Мысль о Рике не давала ему покоя в эти последние дни. Он вспоминал, как беспокоилась всегда перед скачками его любимая лошадь, словно ее мучило дурное предчувствие. Хуан Том ласкал ее тогда, говорил с нею приветливо, объяснял, что влюблен в Марту и хочет жениться на пей во что бы то пи стало. Но эта исключительная и приятная дружба прекратилась, и они стали врагами, вследствие превратности судьбы.
   Душа жокея терзалась в это время ужасными сомнениями и колебанием.
   -- Если я возьму первый приз, -- думал он: -- то женюсь па Марте и обеспечу себе счастливую будущность. Однако, если Кромвель победит Рика, то Рик будет опозорен и перестанет считаться "первою лошадью в мире"...
   И в душе Хуана Тома впервые боролись теперь служитель искусства и человек.
   Французы, сердившиеся на своего любимца-жокея за то, что он выступает против Франции на английской лошади, отпустили по его адресу несколько оскорбительных замечаний. И маленький Том, бледный и бесстрастный, как восковая кукла, подумал, что они правы, и он---плохой патриот, если выступает под английским флагом. В первом ряду сидела Анна Мария в роскошной, бросающейся в глаза белоснежной шляпе и кружевах и "любезно кивала ему, напоминая об их уговоре.
   Мимо нее проходила группа скакунов. За ними одиноко шел Рик, беспокоясь и отстав от других. Увидя своего прежнего жокея, благородное животное заржало, и его ржанье означало, казалось, что в этот день будет опозорен, один из них двух. Глаза Хуана Тома наполнились слезами.
   Жокеев взвесили. Скачки должны были начаться сейчас. Все судьи уже занимали свои места. Зрители столпились у барьера, становясь на цыпочки и вытягивая шеи, чтобы не пропустить ни одной подробности начала. Толпа заколыхалась, как огромная волна.
   Момент наступил. Жокеи в желтых, синих, зеленых и красных куртках старались выровняться на своих горячих, нетерпеливых лошадях. Но это было вовсе нелегко, в виду нежелания лошадей стоять смирно. В конце концов, после упорных усилий их заставили покориться. Сигнал был дан, и лошади помчались...
   Сперва все шли кучей, образуя одну трепещущую, страшную массу. Они мчались, почти прикасаясь брюхом к земле, с расширенными от гнева глазами и напрягая все мускулы. Жокеи приподнялись в стременах, чтобы весить меньше и подгоняли их шпорами и хлыстами.
   Рик вскоре обогнал других и бежал теперь быстро и спокойно, напоминая орлиный полет. Рядом с ним мчался Кромвель, менее крупный, чем его соперник, но такой же горячий и смелый.
   Состязание между обоими скакунами захватило всеобщее внимание. Во второй трети расстояния Хуан Том, не позволявший Рику опередить себя, приподнялся на стременах и стал бешено- хлестать Кромвеля; его шпоры оставили на дрожащих боках лошади кровавые следы. Кромвель, взбешенный от боли, мчался, как стрела.
   В течение нескольких секунд Рик и Кромвель шли наравне, и оба жокея чувствовали на себе несколько тысяч взоров. Они были бледны, покрыты потом и задыхались от быстрого движения. Но вот, под неутомимым хлыстом Тома, Кромвель стал опережать его... чуть заметно опережать, словно орел, который летит низко, над самою землею...
   Ужасный крик огласил все пространство.
   -- Рик отстает! -- закричали тысячи голосов. -- Рик отстает!
   Франции предстояло поражение. Англичане аплодировали. Хуан Том взглянул в сторону и увидал у своего колена голову любимой лошади, которая плакала, казалось, прощаясь с ним навсегда перед позорным поражением. Этот умный, отчаянный взгляд пронзил душу жокея. В голове его вспыхнула мысль, что он совершает дурной поступок, разрушая славу Рика, и что Рик не должен! отвечать за желание Анны Марии поправить свое состояние или за его любовник Марте...
   И снова артист взял верх над человеком. Хуан забыл о себе самом, о своей любви, о тридцати тысячах франков... и, наклонившись в сторону, издал тот странный, гортанный звук, который делал Рика непобедимым.
   -- Груиии!.. Груиии!..
   И Рик, вне себя, закусил удила и живо оставил позади себя Кромвеля, разрушив всю будущность Хуана Тома.
   Несмотря на это, когда маленький Том возвращался в этот вечер с Лоншанского поля под любопытными и слегка сострадательными взорами публики, он глядел перед собою гордо и благородно, как король...

------------------------------------------------------------------------

   Источник текста: журнал "Вестник иностранной литературы", 1915, No 7.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru