Зайцев Борис Константинович
Начало художественного театра

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Зайцев Б. К. Собрание сочинений: В 5 т.
   Т. 6 (доп.). Мои современники: Воспоминания. Портреты. Мемуарные повести.
   М., "Русская книга", 1999.
   

НАЧАЛО ХУДОЖЕСТВЕННОГО ТЕАТРА

   Константин Васильевич Мошнин, веселый и красивый барин, слегка заикающийся, профессор механики в Александровском училище и страстный охотник, был приятелем моего отца. Отец управлял заводом Гужона. Мы жили в директорском особняке при заводе. Константин Васильевич у нас бывал, и мы у него. Однажды, в светлой нашей столовой с окнами в сад, за завтраком, обратился он к отцу:
   -- Ко-Константин Николаевич, а у меня но-вость. Я ведь те-атр сдал... У меня новая т-труппа сняла.
   Ему принадлежал дом в Каретном ряду, и такой невредный, что помещался там целый театр "Эрмитаж". Летом при нем открывался и сад со всякими увеселениями. Зимой больше оперетка, легкая комедия. Но вот тут появилось что-то другое...
   -- Неосновательный народ актеры (отец из какой-то причуды делал ударение на первом слоге). Что же они у вас будут изображать, тезка?
   -- Что-то но-овое. Да вы приезжайте погляде-деть. У меня пообедаем, а потом прямо в ли-терную ложу, она за м-мной...
   Отец налил ему рюмку водки.
   -- Пустое дело, тезка. Поедем лучше на волчью облаву. Чего там с актерами возиться. Ну-ка, чи-ик!
   Отец любил только деревню и охоту. И разговор тотчас перепрыгнул на то, как стреляет Алексей Николаевич Милюков, на Катуара, на обед в клубе, и тому подобное.
   Все-таки сообщением своим Константин Васильевич заинтересовал -- женскую половину и молодежь. Сестра моя училась у Игумнова в Консерватории, у нас всегда бывали ее приятельницы, жених сестры и я -- студенты, нас больше занимал театр, чем отцова охота. Мать поддержала нас. И вышло так, что однажды, на трех извозчиках двинулись мы перед вечером в Каретный ряд.
   Квартира у Мошнина была огромная, с явно охотничьим выражением лица: бесконечные чучела, шкуры, рога, ружья, патронташи. Произошло опять то же деление: на охотников и "штатских". Обед для последних не столь веселый, но около восьми Константин Васильевич поднялся, не обманув надежд:
   -- Ну, а теперь по-осмотрим...
   Дом был так устроен, что надо пройти коридорами, разными закоулками и переходами довольно далеко -- потом вдруг оказываешься у литерной ложи. Она совсем рядом со сценой. Занавес только что поднялся, рампа резко делит театр на две части: справа темная зала судей и зрителей, слева...-- там бояре, пир, вид на Москву -- "Царь Федор Иоаннович". Константин Васильевич был прав: театр, конечно, оказался "новым", и по постановке, и по игре. Всю левую часть сцены занимала крытая терраса "в русском духе", от зрителя ее отделяла балюстрада, срезавшая наполовину туловища артистов. Слуги подавали огромные блюда, на которых во весь рост -- свиньи, гуси, куски быка; вкатывались бочки с вином. Споры, балагурство бояр, подписывавшихся под челобитной царю, красавица княжна Мстиславская, обходившая гостей с кубком,-- все это особенное, ни на что ранее виденное не похожее -- живое, в старую Москву переносящее. И, наконец, сам герой дня, молодой, никому тогда еще не известный Москвин -- царь Федор -- "я царь, или не царь?" -- первый неврастеник на русском троне, обаятельный и несчастный, родственник "идиота" Достоевского, дальний предшественник несчастного царя Николая. Не-охотники так и впились в спектакль. Охотники сидели в глубине, посмеивались. В антракте публика аплодировала, но выходить на вызовы в этом театре не полагалось.
   -- Хо-хотят все по особен-ному,-- говорил Мошнин.-- Станис-славский -- Алексеев, он сам с Таганки, Хи-вы, купеческого рода, но б-большой чудак.
   -- Пойдемте, тезка, лучше пиво допивать,-- говорил отец.-- А актеры пусть доигрывают. Вы мне ружья нового еще не показали, где левый ствол чок-бор.
   И охотники ушли допивать пиво, а нам, оставшимся, показывал "большой чудак" Яузский мост с нищими и слепым певцом-гусляром. Толпился народ, вели на казнь Шуйского, окруженного стрельцами. Сторонники Шуйского пытались его отбить, стрельцы одолевали. Бабы целовали руки своему герою, прощались с ним. Опять это было совсем не то, к чему привыкли мы в Малом театре или у Корша (не говоря уже об опере).

* * *

   Вот что рассказывает сам Станиславский о первом представлении "Царя Федора": "Стараясь подавить в себе смертельный страх перед грядущим, представляясь бодрым, веселым, спокойным и уверенным, я перед третьим звонком обратился к артистам с ободряющими словами главнокомандующего, отпускающего армию в решительный бой. Нехорошо, что голос мне то и дело изменял, прерываясь от неправильного дыхания... Вдруг грянула увертюра и заглушила мои слова. Говорить стало невозможно, и ничего не оставалось сделать, как пуститься в пляс, чтобы дать выход бурлившей во мне энергии, которую я хотел тогда передать моим соратникам и молодым бойцам. Я танцевал, подпевая, выкрикивая ободряющие фразы с бледным, мертвенным лицом, испуганными глазами..."

* * *

   Картина получилась, вероятно, "достойная кисти Айвазовского". Действительно, чудак,-- но чудак оказался особенный, перворазрядный, создатель лучшего русского театра. А в тот вечер, 14 октября 1898 года, режиссер Александров с позором изгнал его со сцены.
   "Константин Сергеевич, уйдите! Сейчас же! И не волнуйте артистов..."
   "Мой танец прервался на полужесте, и я, изгнанный и оскорбленный в своих режиссерских чувствах, заперся у себя в уборной". Горько ему было, что вот он столько сил отдал этому спектаклю, а его гонят, точно постороннего!
   Но своим "Художественно-Общедоступным" театром заварил Станиславский кашу. Успех был большой, очень бурный. Отцы и дети разделились. Отцы или оказались холодны (как мой, например, любивший литературу, но театр находивший вообще слишком "преувеличенным" и "театральным") -- или прямо враждебны, особенно поклонники Малого театра. Мы -- то есть студенты, барышни, разные молодые экзальтированные дамы, затем все интеллигенты-провинциалы (без "традиций" театральных), сразу театром пленились. Вот именно его полюбили, как любили тогда Чехова, некую особую линию в московской -- и общерусской -- культуре.

* * *

   В том же сезоне шел "Потонувший колокол" Гауптмана -- мы смотрели его из той же литерной ложи. Бурджалов гоготал лешим, М. Ф. Андреева носилась по сцене феей Раутенделейн. Отец из ложи довольно громко и весело задавал ей разные вопросы -- приходилось его унимать: и в конце концов все-таки не досидел, ушел сговариваться о лосиной облаве с Мошниным и Милюковым. А колокол на сцене вызванивал что полагается.
   Но "Потонувший колокол" не был боевым спектаклем. Боевою оказалась чеховская "Чайка". Она дала лицо театру, окончательно завоевала Москву.
   История этой "Чайки" известна: предварительный провал в Александрийском театре, колебания Художественного -- большое желание Немировича-Данченко поставить пьесу и некое сопротивление (вначале) Станиславского. У самого Чехова, как раз, обострился туберкулез, близкие очень боялись, что неуспех пьесы может совсем дурно на него повлиять -- приезжала даже в Москву Мария Павловна, настаивала на отмене спектакля. Но спектакль был театру необходим -- и решили рискнуть...
   Чуть не сорок лет тому назад мы с сестрой, в юной компании, без взрослых, сидели в ложе бенуара справа -- в обыкновенной ложе, сообща купленной. Ни о каких волнениях автора и театра не знали. Даже не знали, что пьеса провалилась уже в Петербурге (у нас Москва, мы только своим интересуемся). Занавес поднялся -- на сцене полутемно, какой-то парк, прямо перед зрителем скамейка. Говорят и ходят довольно странно какие-то люди. Наконец, выясняется, что молодой писатель, нервный и непризнанный, ставит тут же, в саду, свою декадентскую пьесу. Молодая актриса, закутанная в белое, читает нечто лирико-философическое о мировой душе... На скамье сидят зрители -- спиною к публике...
   Все это поначалу показалось очень уж причудливым. Публика молчала, в недоумении. Но чем дальше шел первый акт, тем сильнее сочилось со сцены особенное что-то, горестно-поэтическое, сжимающее сердце. Что? Не так легко и определить. Внесловесное, может быть, музыкальное -- но некая власть шла оттуда -- зрительный зал подпадал сладостному наркозу искусства. Как удалось уловить "им" внутренний звук пьесы, ее стон, ритм? Это уж загадка художества, живого и органического, то есть очень таинственного дела. Пьеса, как говорят в театре, "дошла". Занавес опустился. Зрительный зал молчал. За сценой актеры умирали со страху. Одна из актрис упала в обморок.
   Молчание зрителей было плодоносное, самое дорогое для театра: настолько сильно впечатление и волнение, что не сразу и вырывается в аплодисмент. Зато, вырвавшись, долго не смолкает.
   ...Ничего актрисе было падать в обморок. Первый акт имел огромный успех -- он и нарастал до самого конца.

* * *

   В "Чайке" театр показал основные свои черты: единство спектакля, его музыкальную цельность, как бы оркестровый характер. Показал и основное ядро своих сил.
   Играли: сам Станиславский, Лужский, Вишневский, Артем, Книппер, Лилина. Все это -- будущая слава театра, художники, которым предстоял живой, естественный рост. Чудесного Артема, к сожалению, нет уже в живых, нет и Лужского, остальные здравствуют, напоминая собой о прекрасных, героических временах московского театра.
   Странна судьба двух участников первого представления "Чайки" -- Мейерхольда и Роксановой.
   Мейерхольд играл отлично -- неудачника. Треплев -- Мейерхольд стреляется по пьесе. Нервное, и одаренное, и недоодаренное дал Мейерхольд в этой фигуре: сыграл как бы себя самого. Черты талантливости без некоего "Божьего благословения", нервность без влаги, головная, сухая возбужденность и неспособность к творчеству органическому, из почвы, подсознания идущему -- это, кажется, и есть Мейерхольд. Он ушел довольно скоро от Станиславского. Как актер, ничего не дал. Как режиссер, обнаружил много и выдумки, и изящества -- прямо даже дарования ("Балаганчик" Блока -- замечательная постановка). Но, в общем, неблагодарность и бесплодие определили путь этого незаурядного человека. Он стал врагом Станиславского, врагом Москвы, корней, истинных соков русской земли. В жилах его будто не кровь, а клюквенный сок блоковского "Балаганчика". Как многие неудачники и полунеудачники, примкнул сразу, с бешенством и яростью, к коммунизму. Сделал одну-две интересные постановки и прославился "переделками" (искажениями) классических пьес. Сейчас, кажется, и у советской власти не в почете... {Строки эти были написаны до гибели Мейерхольда от руки Советов. Как именно он погиб, в точности не знаю.} А во всяком случае: как был, так и остался в безвоздушном пространстве.
   Роксанова...-- Станиславский, в воспоминаниях, перечисляет актрис, выдвинувшихся в "Чайке" (Книппер и Лилина). О Роксановой -- самой Чайке -- не сказано. И не мог он сказать: она просто плохо играла. Единственный слабый пункт пьесы -- сама Чайка! В тех же воспоминаниях говорится, что Чехов был в отчаянии от "одной актрисы"... Он даже требовал, чтобы у ней взяли роль. Она тоже не удержалась в театре, не прижилась в нем. Какова ее судьба дальнейшая, не знаю.
   ...Не она ли и упала в обморок после первого акта? Если да, то о пьесе ошиблась, а о себе -- нет.
   

КОММЕНТАРИИ

   Возрождение. Париж, 1932. 27 нояб. No 2735.
   ...помещался там целый театр "Эрмитаж".-- В 1894 г. сад в Каретном ряду арендовал Я. В. Щукин и построил там театр "Эрмитаж" для своей опереточной труппы. На этой же сцене давал спектакли МХАТ в 1898--1901 гг.
   С. 19. ..разговор тотчас перепрыгнул... на Катуара...-- Григорий Львович Катуар (1861--1926) -- композитор и музыковед; с 1917 г.-- профессор Московской консерватории.
   С. 20. "Царь Федор Иоаннович" -- трагедия А. К. Толстого (1817--1875), ставшая первым спектаклем Московского Художественного театра, основанного К. С. Станиславским и Вл. И. НемировичемДанченко. Премьера состоялась 14 октября 1898 г. Далее Зайцев цитирует книгу Станиславского "Моя жизнь в искусстве" (гл. "Перед открытием Московского Художественного театра"). "Успех "Царя Федора",-- вспоминал Станиславский (в неизданных записках),-- был так велик, что сравнительно скоро пришлось праздновать его сотое представление. Торжество, помпа, восторженные статьи, много ценных подношений, адресов, шумные овации свидетельствовали о том, что театр в известной части прессы и зрителей стал любим и популярен".
   ...не то, к чему мы привыкли... у Корша.-- Русский драматический театр Ф. А. Корша (основан в 1882 г., закрыт в 1932 г.) был крупнейшим среди частных театров не только в Москве, но и в России. В его спектаклях играли многие выдающиеся актеры (M. M. Климов, А. П. Кторов, Л. М. Леонидов, И. М. Москвин, П. Н. Орленев, А. А. Остужев). В 1915 г. у Корша была осуществлена постановка пьесы Зайцева "Усадьба Ланиных"; она шла здесь более пятидесяти раз и, по словам автора, "к удивлению моему, с большим успехом".
   С. 23. ...не кровь, а клюквенный сок блоковского "Балаганчика".-- Паяц в пьесе "Балаганчик", поставленной в 1906 г. В. Э. Мейерхольдом в Театре В. Ф. Комиссаржевской, восклицает: "Помогите! Истекаю клюквенным соком!"
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru