Волошин Максимилиан Александрович
Весенний праздник тела и пляски

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

М. А. Волошин

Весенний праздник тела и пляски

Христианство дало Эросу яду.
Он не умер от этого, но выродился в порок.
Ницше

...Один из всех зверей, он изобрел одежду,
Чтоб наслаждаться наготой...
Сюлли-Прюдом

   У художников сохранились свои исторические привилегии с тех пор, как лицемерное мещанство окончательно замкнуло человеческое тело в темницу одежды.
   Стыд тела, охвативший Европу, развился недавно. Въезд Карла V в Антверпен, когда его лошадь вели под уздцы четыре обнаженные девушки, выбранные из аристократических фамилий города, не художественная вольность Маккарта, а исторический факт, взятый им из записок современников. На пороге девятнадцатого века Полина Боргезе (Бонапарт) не стыдилась позировать нагой перед Кановой только в половине XVIП века был издан указ Екатерины II, запрещавший в России общие бани, причем исключение, допускавшее право входа в женские бани, было сделано для художников и врачей - "имея в виду их совершенствование в своей профессии".
   В то время, когда нравственность и красота регламентируются полицейскими предписаниями, когда в Германии обязательны костюмы в мужских банях и установлены абонементные билеты для посещения публичных домов, парижские художники сохранили право устраивать весной свой бал, на котором тело разбивает стены своей темницы.
   Это бал четырех искусств "Bal des Quat'z Arts", бал, на который допускаются только посвященные - художники и модели, весенний шабаш, на котором ликующее обнаженное тело получает свободу на одну ночь в году.
   Но оскорбленная стыдливость "непосвященных", проникавших обманом на бал, вызвала репрессии и посягновения на исторические привилегии от лица сенатора Беранже, и в этом году устроители бала имели малодушие дать подписку в том, что они не допустят полного отсутствия фиговых листиков. "Надевая на статуи фиговые листики, вы достигнете только того, что у молодых людей будут являться игривые мысли при виде фигового дерева", - говорит аббат Же-ром Куаньяр у Анатоля Франса.
   В ночь на 27 апреля отряды римских легионеров, в касках и сандалиях, с обнаженными голенями, гладиаторы, византийские патриции, греки из колоний, "перейдя воду" и пересекши Большие бульвары, мелькая пестрыми пятнами среди обычной уличной толпы, направлялись толпами к Монмартру.
   На бульваре Рошешуар стояла и гудела толпа любопытных, раздвинутая веревками и городовыми.
   Входящие пропускаются через жюри, решающее, достаточно ли артистичен костюм. Каждый должен назвать то ателье, в котором он работает, и быть узнанным своим "массье".
   Не удовлетворяющие этим требованиям безжалостно изгоняются.
   На больших пригласительных листах-билетах значится:
   "Старина (Mon vieux)! Мы тебя ждем в этом году на наш бал со всеми твоими маленькими приятельницами. Бал в этом году изображает ярмарку в Византии. Те идиоты, которые вздумают нарядиться в костюмы арлекинов или пьеро или возьмут их напрокат в мещанских лавчонках, могут искать других балов, где допускаются идиотские костюмы".
   Огромная зала полна толпой до краев. Она вся волнуется, плещется и расходится концентрическими кругами, как широкий бассейн. По краям ряды лож, устроенных различными ателье, которые группируются в них, размещаясь в декоративные группы.
   В одной норманские борцы, одежда которых состоит из черных шлемов и черных ленточек, охватывающих тело; в другой высокий трон, на котором стоит византийская царица с пальмовой ветвью, и группы придворных расположились по ступеням; дальше эшафот и орудия пыток, потом балаган, с эстрады которого выкликают шуточные приглашения...
   А посреди залы в бешеной сарабанде, схватившись за руки, с криками несутся танцующие...
   Трубы, барабаны, оркестр...
   Все стихает. Из дверей выходит процессия - Les Chars [колесницы (фр.)], которые медленно влекутся их устроителями вокруг залы.
   Впереди колесница с царским балдахином. На ней полунагая женская фигура. Все в том модном и легком византийском стиле, который создал Муха на афишах "Феодоры" у Сары Бернар, который ввел в моду в литературе еще раньше Поль Адан своим романом "Basile et Sophia", который с необычайной эрудицией и мастерством разработал его предшественник, давно позабытый и недавно открытый вновь - Жан Ломбар в своем романе "Вугапсе".
   Когда первая процессия медленно обошла залу при одобряющих кликах, выходит следующая.
   Это грациозное сооружение архитекторов из Ecole des Beaux Arts [Школа изящных искусств (фр.)].
   На куполе Айа-София, широко раскинув крылья, сидит орел, и на спине его лежит земной шар. И еще выше, попирая земной шар, на громадной высоте, почти под потолком, нагая женщина в тяжелых золотых запястьях и ожерельях.
   Дальше восточный караван с живыми верблюдами, на которых сидят восточные женщины в белых покрывалах, из-за которых смотрят газельи глаза, и еще один верблюд, на котором женщина в красном покрывале. И пред эстрадой, где сидят судьи, она движением плеча роняет покрывало и остается нагая, золотистая и стройная, как стебель ржаного колоса, с тонкими, приподнятыми стрельчатыми сосцами. И торжествующее целомудренное тело, плавно качаемое верблюдом, плывет над пеной сотен плещущих рук.
   А с другой стороны залы уже выходит целая галера, на которой матросы натягивают парус; за галерой - пурпурный балдахин с византийским императором, у ног которого лежат рабыни...
   И "шары" еще раз обходят залу, и первый приз общими криками присуждается женщине, попирающей земной шар.
   Процессии ушли. Начинается ужин. В буфете с боя берутся карточки с холодной закуской и бутылки вина. Располагаются как кто может - кто в ложах, кто на ступеньках, а большинство прямо на полу посреди залы.
   Шампанское не покупают, но, согласно традициям, крадут.
   И теперь, когда залу можно окинуть глазами, всю, с ее пестротой, с ее клочками пурпура, розового газа, серебряных блесток, золотых обручей, волнистых линий тела, подернутую легкой синеватой дымкой и угасшим головокружением танца, теперь исчезают балаганные детали маскарада и проступает величественно и властно античный мир, вечная всевременная и всенародная оргийная радость освобожденного и ликующего тела - языческого символа красоты и целомудрия.
   Мужское чувство, лежащее в основе наслаждения красотой, раздражаемое присутствием одежды, этой искусственной и лживой оболочкой тайны, переходит здесь в стихийную радость тела, в огне которой сгорает все личное, случайное, звериное.
   Когда выпито шампанское и разбиты бокалы, танец начинается снова.
   Танец...
   Здесь не видно этих обыкновенных видов классического танца - польки, вальса. Если какая-нибудь пара и попробует сделать несколько па, то ее быстро сметет и унесет набегающая волна. Здесь не видно и обычного chahut (канкана), развратного танца лжи, длинных юбок и шелковых dessous [белье (фр.)].
   Каждый танцует свой собственный танец, танец своей личности, - танцуют до самозабвения, танцуют, схватившись за руки, танцуют длинной вереницей, образующей волнистый, местами прерывающийся круг...
   На судейской эстраде появляется танцовщица, покрытая одной ниспадающей волной черного газа, который расходится и розовеет от каждого движения тела.
   -- Платья долой! A poil [нагишом (разг.)] - раздаются крики. Художники-администраторы стараются успокоить:
   -- Вы же давали подписку. Вы же знаете, что бал будет запрещен, если мы допустим полное nu. Нагота разрешена только в процессии.
   -- Я не давал подписки... Пусть лучше бала совсем не будет. Это наше право... Мы не хотим мещанских маскарадов... Мы - художники.
   Спорящих уносит водоворот сарабанды. Протест вырывается то здесь, то там криками "A poil!". Тело, в экстазе танца, старается сбросить с плеч одежду, отбросить движением стана оскорбительные ткани. Греческие пеплумы в повороте танца раскрываются и обнажают профиль фигуры.
   Мелькает тело египтянки, продолговатое и золотистое, как плод финиковой пальмы, сребристо-серые мулатки, точно вырезанные из bois de spa [Сорт дерева (фр.)], бронзовая кожа моделей итальянок, облитая зноем и солнцем, и тело парижанки, белесоватое и обесцвеченное, как стебель травы, выросший без солнца...
   Рассвет. Электричество гаснет. Синеватый подводный свет дня льется сквозь окна.
   Зал пустеет. Как осенние листья, уносятся последние танцоры бала. На полу, как следы урагана, остались куски разноцветной ткани, обрывки мишурных ожерелий, блестки золота, осколки бокалов, растерзанный букет цветов, забытый алый плащ.
   Кое-где в углах еще кружатся забывшиеся в экстазе танца плясуньи, которые продолжают танцевать одни, для себя, не слыша, что угас и рассыпался последний аккорд оркестра, и не замечая, что синеватая зала опустела и поблекла.
   Другие пользуются моментом, чтобы сбросить с себя на минуту ткани и скользнуть в последнем танце через залу, между угасающими блестками и лоскутами бала, точно лепестки розы, подхваченные ветром. Шесть часов утра. Золотистое весеннее утро, дымчатое и свежее... Пустынные и гулкие улицы просыпающегося Парижа, с их утренними обитателями: молочницы в голубых платьях, гарсоны, снимающие ставни с кафе, эписьерки [Бакалейщицы (epicieres, фр.)], булочницы, бонны в белых чепцах, растворяющие окна.
   И сквозь этот деловой, утренний, сдержанный Париж, с криками, песнями и музыкой, кто пешком, кто в каретах, кто верхом на извозчичьей лошади, кто взобравшись на верх кареты, разгоряченные пляской и головокружением бала, пестрой лентой в две тысячи человек, возвращаются художники с Монмартра, чтобы по старинной традиции заключить праздник на дворе Ecole des Beaux Arts.
   "A poil! A poil!! Эй, вы! Платье долой!!" - кричат они, обращаясь к женским фигурам, с любопытством выглядывающим из окон.
   И разгульный крик вырастает в этой утренней тишине Парижа до символического протеста жизни и язычества.
   Это идут последние непримиренные, последние язычники, последние, которых коснулся тирс Диониса.
   "A pile! A pile!!" Потом вся толпа начинает петь: "Conspuez Berenger... Conspuez Bereneer! Con-spu-e-ez!!" [Освистать Беранже! (фр.)]
   Ha Place du Carousel делает ученье батальон Национальной гвардии.
   Шествие останавливается.
   "Да здравствует армия! Salut а l'Armee!!"
   И все соскакивают с экипажей, сбрасывают плащи и шляпы, полуприкрывающие костюмы бала, и через пять минут вокруг всей Карусельной площади, замкнутой строгими колоннадами Лувра, с солдатами посередине, несется в бешеной пляске grand-rond [Большой хоровод (фр.)].
   Офицеры приветствуют художников восклицаниями. Потом все бегом возвращаются к своим экипажам. "Conspuez Berenger! Conspuez Berenger! Con-spu-e-eez!"
   Сена. Золотистые блики солнца в воде. Шелестящие тополя, с клейкими бледными листьями.
   Rue Bonaparte, как узкое сырое ущелье, прорезанное косым столбом света.
   И вот наконец старинный двор Ecole des Beaux Arts с почерневшими тонкими колоннами Ренессанса. "Conspuez Berenger! Conspuez Berenger! Con-spu-e-e-ez!"
   -- Товарищи! Мы теперь у себя, и здесь никакие глупые полицейские предписания нас не касаются! Поэтому будем продолжать здесь наш бал. А пока на память о бале получите это... Это великолепное средство против новой заразной болезни - стыдливости (pruderie), которое называется berengite!..
   И бозарец в костюме центуриона, взобравшись на серый цоколь статуи Демосфена, кидает в толпу пряники, имеющие вид поросят с надписью "Theodora".
   Их подхватывают с криками и хохотом.
   -- И мне одного Беранже! Эй ты! Сюда! Сюда Беранже!.. Еще!..
   -- A poil! A poil! Мы теперь у себя.
   Толпа расступается, и одна из натурщиц - девушка лет восемнадцати - выбегает на середину двора, сбрасывает с себя одежду и нагая начинает пляску. Вкруг ее стана вьются струйки золотистой газовой ткани. Она подхватывает ее рукой и жестом Саломеи обвивает вокруг головы.
   Острый утренний холод жжет тело. Сиреневые полосы тени чередуются с золотистыми столбами солнечной пыли. Зацветающие каштаны тянут свои лапчатые листья сквозь стрельчатые балюстрады и колонны.
   Строгие статуи богов и философов каменным оком взирают со своих пьедесталов.
   И на почерневших мраморных плитах, поросших мелкой травой и бурым мохом, под ясным пологом небесной лазури, перед лицом всего радостного и старого Парижа плывет, бьется, плещется розоватое, перламутровое женское тело, в размахе исступленной пляски, как воспоминание Древней Греции, как смелый жест Ренессанса, как воплощенная греза мужчины, греза о женщине-цветке, уносимом водоворотами танца, как последний протест язычества, брошенный в лицо лицемерному и развратному мещанству...
   И до самого вечера в разных кварталах Парижа по кафе мелькают одинокие затерявшиеся маски, как пестрые лоскутья на полу помутневшей рассветной залы, по которой прошел ураган весеннего шабаша.
  
   Впервые опубликовано: "Русь". 1904. No 129. 22 апр. С. 3.
   Исходник: http://dugward.ru/library/voloshin/voloshin_vesenniy_prazdnik.html
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru