Вы читали объ этомъ не разъ, но только мелькомъ, въ газетахъ, въ отдѣлѣ телеграммъ или въ петитѣ хроники. И, вѣроятно, многое въ этихъ отрывочныхъ извѣстіяхъ оставалось для васъ непонятнымъ, недосказаннымъ...
Когда я былъ на волѣ, то мнѣ тоже приходилось встрѣчаться въ газетахъ съ подобными извѣстіями, но я не задумывался серьезно надъ ихъ значеніемъ и потому не могъ понять ихъ въ полномъ объемѣ. Но вотъ на моихъ глазахъ разыгралась судебная и тюремная драма, въ которой были двѣ сотни обвиняемыхъ и десятки приговоренныхъ къ смертной казни, въ которой было и униженіе покаявшихся революціонеровъ...
Можетъ быть, часть того, что я видѣлъ, будетъ интересна для людей, которые стараются осмыслить извѣстныя явленія нашей печальной русской жизни, но не были поставлены въ столь благопріятныя условія для наблюденій, какими пользовался я за послѣдніе годы. Постараюсь поэтому, насколько хватитъ силъ и умѣнья, передать прошедшія мимо меня картины.
I.
Томительно скучно тянулось время въ тюрьмѣ. Грязныя, полутемныя камеры со сводами... Уродливыя окна, загороженныя толстыми уродливыми полосами желѣза... Пыльный дворъ, окруженный высокой кирпичной стѣной... Напряженный гулъ множества голосовъ днемъ и жуткая, подстерегающая тишина ночью... Все это тупой тяжестью ложилось на душу.
Я сидѣлъ въ большой общей камерѣ. Число заключенныхъ колебалось въ ней отъ 40 до 70. Здѣсь содержались подслѣдственные политическіе и составъ ихъ мѣнялся каждый мѣсяцъ, каждую недѣлю. Одни выбывали изъ камеры. Другихъ приводили на ихъ мѣсто. Приводили изъ другихъ камеръ той же тюрьмы, приводили присланныхъ изъ другихъ тюремъ, а чаще всего приводили вновь арестованныхъ. Уводили изъ нашей камеры заключенныхъ то въ другія камеры, то въ контору тюрьмы на этапъ или на освобожденіе, то въ секретку -- приговоренныхъ къ смертной казни.
Кругомъ меня жили люди, изъ которыхъ многимъ не суждено было выйти на волю, люди, изъ которыхъ многіе носили уже печать смерти на челѣ. У каждаго была своя исторія. И исторія каждаго представляла собой отдѣльный осколокъ кошмарной русской жизни. И я жилъ среди этихъ людей, стараясь запечатлѣть въ памяти ихъ лица, стараясь разобраться въ тѣхъ силахъ, которыя привели всѣхъ ихъ въ тюрьму, а многихъ изъ нихъ къ подножію висѣлицы.
Здѣсь познакомился я съ Григоріемъ Клименкомъ и другими участниками той драмы, о которой я хочу разсказать. Помню свою первую встрѣчу и первый разговоръ съ Клименкомъ.
Я только что кончилъ утренній чай, когда рѣшетчатая дверь нашей камеры повернулась на ржавыхъ визжащихъ петляхъ.
-- Здравствуйте, товарищи! Къ вамъ на жительство!-- раздался съ порога громкій и грубый голосъ.
Я взглянулъ на вновь прибывшаго. Это былъ рабочій, лѣтъ 25 на видъ, высокаго роста, плечистый, съ большой головой, широкимъ, скуластымъ лицомъ и цѣлой копной густыхъ, непослушныхъ волосъ. Что-то медвѣжье было въ его грузной, могучей фигурѣ, все дышало въ немъ силой и притомъ какой-то элементарной, стихійной силой, которой не коснулось вліяніе культуры. Добродушное и вмѣстѣ съ тѣмъ упрямое лицо,-- типичное лицо малоросса. Рѣзко очерченный крупный ротъ съ блестящими бѣлыми зубами. Глаза смотрѣли твердо и прямо.
Я сразу узналъ Клименка, о которомъ уже много слыхалъ въ тюрьмѣ. Этого богатыря недолюбливали въ тюрьмѣ за его неуживчивый характеръ, за стремленіе повсюду властвовать, за постоянныя мелочныя ссоры съ товарищами. Но и разсорившіеся съ Григоріемъ товарищи считали его незаурядной личностью: за нимъ было славное прошлое. Въ 1905-омъ году Клименко стоялъ во главѣ рабочихъ огромнаго металлургическаго завода. Тысячи рабочихъ чуть не молились на него, администрація завода его боялась и втеченіе нѣсколькихъ мѣсяцевъ онъ былъ какъ бы признаннымъ "пролетарскимъ директоромъ" завода. И за эти мѣсяцы Григорій показалъ себя человѣкомъ желѣзной воли и человѣкомъ дѣла, а не фразы или личнаго самолюбія. Въ тюрьмѣ сидѣлъ онъ давно, съ 1905-го года, когда его схватили однимъ изъ первыхъ послѣ неудачной попытки возстанія, произведенной рабочими. Но и въ тюрьмѣ Клименко проявилъ себя человѣкомъ борьбы и непреклонной силы воли. Всѣ годы онъ держался въ тюрьмѣ крайне независимо и твердо, не гнулъ головы передъ начальствомъ, съ бѣшеной энергіей, ничего не боясь, протестовалъ противъ каждой несправедливости. Его нѣсколько разъ избивали въ тюрьмѣ за эти протесты,-- избивали безпощадно, били прямо на-смергь, и другой, вѣроятно, не выдержалъ бы такихъ истязаній. Но желѣзный организмъ Клименка выдержалъ все. И съ отбитыми внутренностями, съ надломленнымъ здоровьемъ, Григорій оставался такимъ же энергичнымъ и шумнымъ, казался такимъ же крѣпкимъ и сильнымъ, какимъ онъ былъ при приходѣ въ тюрьму нѣсколько лѣтъ тому назадъ.
Клименко тщательно уложилъ на нары свой матрацъ, разгладилъ его, застлалъ одѣяломъ, пристроилъ изголовье, аккуратно сложилъ свои мѣшки и, только устроивъ какъ слѣдуетъ все свое хозяйство, пошелъ здороваться съ товарищами. Но среди обитателей нашей камеры было много новыхъ, недавно прибывшихъ въ тюрьму, которыхъ Григорій не зналъ. Изъ старыхъ же обитателей тюрьмы почти половина была съ нимъ въ ссорѣ за старыя дѣла. Клименко сдѣлалъ видъ, будто не замѣчаетъ холоднаго пріема, оказаннаго ему камерой. Пожавъ руки 3--4 товарищамъ, онъ быстрой, дѣловой походкой подошелъ ко мнѣ и протянулъ мнѣ руку.
-- Вы товарищъ Сергѣй?
-- Да. А васъ я знаю.
-- Ну, я васъ тоже знаю съ разсказовъ другихъ. Здравствуйте. Мнѣ съ вами нужно кое о чемъ переговорить. Вы сейчасъ не заняты?
-- Нѣтъ. Чѣмъ могу вамъ помочь?
Мы присѣли на краешекъ наръ и Клименко началъ:
-- Я хотѣлъ съ вами посовѣтоваться на счетъ своего дѣла. Вѣдь вы юристъ?
-- Не совсѣмъ. Но въ тюрьмѣ, за неимѣніемъ лучшаго...
-- Ну, да это собственно и не важно. Вы съ нашимъ дѣломъ знакомы?
-- Знаю только, что вы сидите за 1905 г. А въ чемъ обвиняетесь, какія противъ васъ улики, кто съ вами вмѣстѣ по дѣлу,-- объ этомъ понятія не имѣю.
-- Ну такъ слушайте... Меня арестовали сразу послѣ забастовки и жандармы при арестѣ такъ мнѣ и сказали, что я задержанъ за подстрекательство къ забастовкѣ и за руководительство. Но затѣмъ, на слѣдствіи, мнѣ припаяли возстаніе и еще Богъ знаетъ что. Такъ, собственно, и все дѣло велось. Арестовывали за одно дѣло, на слѣдствіи предъявляли другое, судить будутъ за третье. Это-то и безпокоитъ меня. Нарочно смѣшали вмѣстѣ дѣла 3 заводовъ и чуть ли не 25 станцій желѣзной дороги. Свидѣтелей запугали и запутали до того, что тѣ сами не знаютъ, что показывали. Не знаю, когда будетъ судъ и чѣмъ онъ кончится. Но боюсь, что всѣ эти приготовленія сдѣланы не спроста. Боюсь, что судъ будетъ ужасный...
-- А противъ васъ какія улики? Найдено что-нибудь, или оговоръ?
-- Какія улики? Принадлежность къ с.-д. партіи я сразу призналъ. Значитъ, каторга уже есть,-- это вѣрно, какъ въ аптекѣ. Можетъ, и похуже что ждетъ... Впрочемъ, я не о своемъ личномъ дѣлѣ хотѣлъ посовѣтоваться. А какъ быть вотъ съ чѣмъ: привлекается насъ около 200 человѣкъ. И на этой недѣлѣ на свиданіи мнѣ передали изъ вѣрнаго источника, что на судѣ смертныя статьи будутъ предъявлены чуть ли не всѣмъ обвиняемымъ...
-- Какъ такъ "чуть ли не всѣмъ"?
-- Да такъ, очень просто... Такъ, вотъ, мнѣ передали.
-- Гдѣ же эти ваши сопроцессники, эти 200 смертниковъ?-- спросилъ я съ удивленіемъ:-- я бы зналъ въ тюрьмѣ...
-- Да въ тюрьмѣ насъ содержится съ пятаго года всего человѣкъ 10: вотъ, я, Зубковъ, Хавкинъ, Николаевъ, Яценко... Всего человѣкъ 10 или даже меньше. Остальные всѣ на волѣ. Кто подъ залогъ выпущенъ за 100--200 рублей, кто подъ поручительство или даже такъ, просто подъ подписку о невыѣздѣ, подъ надзоръ полиціи. И многіе увѣрены, что ихъ дѣло давнымъ-давно ужъ прекращено совсѣмъ. А между тѣмъ вокругъ ихъ шеи петля затягивается! Нужно было бы предупредить ихъ, да не повѣрятъ они предупрежденію. Никто даже объ организаціи защиты не заботится. Нужно хоть этимъ дѣломъ заняться. У васъ есть адвокаты знакомые?
-- Есть. Но вы хотѣли разсказать о дѣлѣ подробнѣе. А пока я съ самой сутью дѣла все же незнакомъ.
-- Ахъ, да! Собственно, общаго дѣла у насъ никакого не было. На желѣзной дорогѣ были свои дѣла, у насъ, на заводѣ да на рудникахъ,-- свои. Тамъ, на дорогѣ, до 5-го года и движенія-то не было никакого. А у насъ партійная работа пошла ужъ со 2-го года а въ 3-емъ уже кружки были въ полномъ ходу. Съ сентября 5-го года у насъ, какъ вездѣ, пошли митинги. Выступали и свои, и пріѣзжіе. Для веденія всѣхъ дѣлъ выбрали депутатовъ. Я на заводѣ дружину организовалъ, на случай погрома. И хорошая была дружина: парни одинъ къ одному... Только оружія было маловато. Все обѣщались прислать изъ городского комитета, а присылали самую малость... Такъ что къ пресловутому возстанію у насъ было всего штукъ 40 револьверовъ да винтовокъ... Ну, у желѣзнодорожниковъ было еще револьверовъ 100--150, вмѣстѣ съ бульдожками. А остальное все -- пики самодѣльныя.
-- Вы сами въ возстаніи не участвовали?
-- Нѣтъ. Наканунѣ какъ разъ я выѣхалъ въ деревню на крестьянскій митингъ. Нужно было оратора, который могъ бы по-малороссійски говорить, а отправить было некого. Ну, я и поѣхалъ. Если бы не это, пришлось бы, конечно, и въ бою съ войсками участвовать. Хотя дѣло было нелѣпое.
-- Почему же нелѣпое?
-- Да началось все такъ неожиданно, безъ всякой подготовки. Наканунѣ еще никто ничего не зналъ. А когда началось, остановить не сумѣли, и получилась исторія, въ которой самъ чортъ не разберется. Вѣдь забастовка и у насъ, и на дорогѣ протекала совершенно мирно. Только вдругъ прибыли на дорогу войска: немного,-- всего рота или даже полроты. Командовалъ солдатами какой-то молодой, зеленый совсѣмъ офицерикъ. Онъ избилъ собственноручно нѣсколькихъ рабочихъ и одного машиниста, который не хотѣлъ вести поѣздъ съ его солдатами. Съ этой станціи, гдѣ онъ хозяйничалъ, дали тогда телеграмму по линіи: просили помощи. Съ сосѣдней станціи тотчасъ же выѣхали дружинники, человѣкъ 18 или 20. Пріѣхали и офицера убили. Затѣмъ дружинники благополучно уѣхали себѣ домой. Только послѣ этого прибыли войска уже въ большемъ количествѣ и на станціи желѣзной дороги, и къ намъ на заводъ. Такъ какъ боялись нападенія со стороны рабочихъ, то солдаты расположились не въ самомъ заводѣ, а немного въ сторонѣ, у начала степи. Мы сразу поняли, что пахнетъ провокаціей, и держались очень осторожно. Но администрація заводская подняла носъ и начала на насъ насѣдать. Рабочіе волновались, такъ что дѣло съ каждымъ днемъ принимало болѣе серьезный оборотъ. Пришлось, наконецъ, отправить депутацію въ контору для объясненій. Я въ тотъ день съ ранняго утра уѣхалъ въ деревню. Пришлось идти Зубкову. Вы Матвѣя знаете?
-- Это безрукаго? Видѣлъ мелькомъ на пропускѣ.
-- Это желѣзный былъ человѣкъ въ 5-омъ году. Ораторъ чудный и смѣлый такой, рѣшительный... Его рабочіе чертовски уважали у насъ... Ну, Матвѣй пошелъ въ контору. За нимъ, какъ водится, рабочіе повалили толпой. Директоръ сперва не хотѣлъ ихъ принять совсѣмъ. Потомъ принялъ... Но полагаясь на солдатъ и на полицію, онъ такую повелъ линію, что Матвѣй не выдержалъ, бросился къ нему, схватилъ его за грудь... Конечно, вмѣшалась полиція. Началась сумятица, а тутъ подоспѣли войска. Зубкова хотѣли задержать, но рабочіе его отбили. Солдаты тогда пальбу открыли по толпѣ. Матвѣю пулей раздробило руку выше локтя, изъ рабочихъ двоихъ убили, нѣсколькихъ ранили. Толпа, конечно, разбѣжалась. Но горячія головы бросились прямо на станцію и бухъ телеграмму по линіи, чтобы со всѣхъ станцій собирались къ намъ на заводъ дружинники отомстить солдатамъ за пролитую кровь... Къ вечеру стали съѣзжаться дружинники: съ одной станціи 5 человѣкъ, съ другой -- 25, съ третьей 50. Иные съ револьверами или съ винтовками, иные съ самодѣльными пиками. Наши рабочіе тоже вооружились кто чѣмъ могъ. Ночью набралось вокругъ станціи человѣкъ съ 1000, а то и до 2000. Солдаты, человѣкъ 200--300, стоятъ съ другой стороны завода, у степи. Но какъ офицера у солдатъ не знаютъ, что дѣлать, такъ и наши -- мнутся на мѣстѣ, толпятся вокругъ вокзала и никакъ не могутъ рѣшить, съ чего начать. Я далеко въ ту ночь былъ. Зубковъ лежалъ въ больницѣ -- ему пришлось руку отнять по самое плечо. Толпой руководить некому. Выискался, было, какой-то интеллигентъ: "я, говоритъ, раньше офицеромъ былъ. Могу вами командовать..." Но знаете, какъ у насъ ко всякимъ командирамъ относятся?-- его рабочіе прогнали. Шумѣли, галдѣли... Наконецъ, уже послѣ 12 часовъ ночи учитель одинъ, изъ сосѣдней деревни, повелъ толпу прямо къ казармамъ. Спереди шли съ винтовками и съ револьверами. Было также бомбъ съ десятокъ или около того. А позади, чуть не на версту хвостъ пиконосцевъ. Окружили казарму... Казарма-то въ котловинѣ оказалась, кругомъ холмы, такъ что позиція у нашихъ вышла удобная, хоть куда. Бомбъ почему-то бросать не стали (а, можетъ быть, и бросали, но бомбы такія попались, что не взорвалась ни одна), открыли стрѣльбу по окнамъ... Солдаты, вмѣстѣ со своими офицерами, выскочили во дворъ и тоже давай палить. Учитель, какъ стоялъ впереди, такъ и свалился однимъ изъ первыхъ, и не застоналъ даже... Кругомъ тоже порядочно было убитыхъ и раненыхъ. А главное -- ночь, темень, ни эти не видно... Со всѣхъ сторонъ выстрѣлы гремятъ, а гдѣ свои стрѣляютъ, гдѣ солдаты, ужъ не разобрать совсѣмъ... Ну, рабочіе растерялись и дрогнули. Солдаты, конечно, этимъ воспользовались, пробились въ степь. Тамъ къ нимъ подкрѣпленіе подошло (не то сотня казаковъ, не то взводъ драгуновъ). Вотъ солдаты и двинулись на станцію. Тутъ картина совсѣмъ перемѣнилась. У нихъ винтовки чуть ли не на 5 верстъ бьютъ, а у нашихъ -- бульдожки несчастные да браунинги... Началась паника: рабочіе побросали оружіе и побѣжали -- кто въ село, кто къ руднику, кто на вокзалъ. Только крыловская дружина, человѣкъ 50, отступила въ полномъ порядкѣ къ желѣзной дорогѣ, укрѣпилась на эстакадѣ и продолжала отстрѣливаться. Когда ужъ остальные всѣ сдались, офицеръ предложилъ крыловцамъ почетную капитуляцію: чтобъ они прекратили стрѣльбу и уѣзжали съ оружіемъ и со знаменемъ. Дружинники такія условія приняли. Ну, подали имъ съ запасного пути особый поѣздъ, сѣли они и уѣхали съ марсельезой. А остальную толпу солдаты окружили кольцомъ, наставили ружья. Офицеръ приказалъ всѣмъ пѣть "Боже царя храни"... Тѣ пропѣли кое-какъ. Тогда офицеръ еще комедію примиренія разыгралъ: вызвалъ впередъ трехъ стариковъ съ бородами, обнялся и поцѣловался съ ними. Вотъ и все наше возстаніе...
-- А убитыхъ было много?
-- Порядочно. У насъ человѣкъ 30, да у солдатъ человѣкъ 20. Впрочемъ, въ оффиціальномъ сообщеніи они написали, что солдатъ меньше было убито.
-- Это серьезно. А аресты когда начались?
-- Тогда, послѣ бою никого не арестовали. Офицеръ, видно, на своихъ солдатъ не больно надѣялся. Да и вообще въ то время власти не знали, чѣмъ революція кончится. А потомъ уже начали хватать, когда увидѣли, что за ними верхъ остался. Хватали безъ всякаго толку, безъ разбору, кого попало, кто подъ руку подвернется. Каждый чинушъ хотѣлъ проявить свое усердіе. А другіе усердствовали, чтобы отъ себя подозрѣнія отклонить: вѣдь грѣховъ на каждомъ съ 5-го года накопилось достаточно. При арестѣ избивали, застращивали всѣхъ... Меня, впрочемъ, не били, такъ какъ схватили раньше, чѣмъ другихъ. Но статью всѣмъ предъявили сперва самую пустяшную: за участіе въ забастовкѣ. А передъ Думой, когда начались разговоры объ амнистіи, почти всѣхъ выпустили. Оставили въ тюрьмѣ только насъ, вотъ, человѣкъ десять... Тогда даже не зналъ никто, въ какомъ судѣ мы будемъ судиться. Думали, дѣло пойдетъ въ палату, такъ какъ въ то время военнаго положенія въ губерніи не было. А теперь дѣло перешло въ военный судъ. Обвинительный актъ, говорятъ, уже изготовленъ и статьи всѣмъ тамъ переиначили. Вотъ, и начинаютъ хватать на станціяхъ нашихъ обвиняемыхъ... Вы скоро увидите, товарищъ, этихъ людей, они съ революціей ничего общаго не имѣли! Эти годы они оставались на службѣ и всѣ были увѣрены, что и суда-то надъ ними никакого не будетъ. А теперь ихъ же будутъ судить по смертнымъ статьямъ!...
-- Вы говорили, предупредить ихъ нельзя, чтобы забирали свои пожитки и уѣзжали по-добру-по-здорову куда-нибудь подальше?
-- Можно предупредить! Да что толку? Эта публика нашимъ предупрежденіямъ, все равно, не повѣритъ. Нужно позаботиться о защитѣ. Съ мѣстными защитниками я говорилъ. Но ихъ не хватитъ. Народъ больно жидкій и ненадежный...
-- Васъ кто защищаетъ?
-- Я самъ буду защищаться. Но какъ быть съ этимъ стадомъ, которое къ намъ пригонятъ? Тамъ есть такіе типики, что способны въ союзъ русскаго народа обратиться за защитникомъ, если мы имъ защиты не подготовимъ.
-- Ну, о союзникахъ мы могли бы не безпокоиться. Да и откуда возьмутся среди вашихъ союзники?-- замѣтилъ я съ недовѣріемъ.
Григорій заволновался:
-- Вы не знаете, какъ велось у насъ слѣдствіе... Кого тамъ только нѣтъ! Эти желѣзнодорожные шмендрики сплошь да рядомъ другъ друга изъ мести оговаривали. Поссорятся двое изъ-за дѣвки и бѣгутъ къ слѣдователю или къ жандармамъ. "Онъ въ стачечномъ комитетѣ участвовалъ!" "Онъ убивать офицера ѣздилъ!" Жандармы обоихъ и заметаютъ... для счету. Благо, что улики противъ обоихъ нашлись... А то въ пьяномъ видѣ иной навралъ на себя съ три короба: знай, молъ, нашихъ, какіе мы герои. А на слѣдствіи такой герой по питейной части оказывается ужъ мало-мало не главой движенія... Другіе ради спасенія шкуры съ самаго 5-го года ужъ состоятъ въ патріотахъ. Эту публику знать нужно. А я то ее слишкомъ хорошо знаю. Не одни желѣзнодорожники здѣсь хороши: изъ рабочихъ забрали тоже совсѣмъ несознательныхъ. Иной въ 5-омъ году, въ массѣ, былъ туда-сюда, а теперь съ нимъ лучше не встрѣчаться. Я говорю вамъ, изъ нашего процесса столько грязи будетъ, что не оберешься. Объ этомъ нужно заранѣе подумать...
Клименко помолчалъ, и затѣмъ прибавилъ:
-- Что на судѣ грязь выступитъ, это я со своей точки зрѣнія говорилъ, какъ партійный человѣкъ... Но и о другомъ нужно позаботиться. Вѣдь нахватали и судить будутъ за наше дѣло людей, которые за наше дѣло не должны отвѣчать. А у нихъ семьи, дѣти. За свое дѣло мнѣ отвѣтить не тяжело. Но другихъ за собою тащить?.. Чтобъ за насъ мстили этому стаду?.. Это хуже всего. Этого нельзя допустить ни въ коемъ случаѣ!
Мы долго бесѣдовали съ Григоріемъ объ организаціи защиты къ предстоящему суду. Написали письма кое-кому изъ видныхъ русскихъ адвокатовъ. Но время было глухое, тяжелое. Политическіе процессы, даже съ двумя сотнями обвиняемыхъ, мало кого интересовали. И, не смотря на всѣ хлопоты, дѣло организаціи защиты очень слабо подвигалось впередъ.
II.
Начали приводить въ тюрьму вновь арестованныхъ желѣзнодорожниковъ, обвиняемыхъ въ захватѣ желѣзной дороги, въ забастовкѣ, въ возстаніи...
Въ первый вечеръ привели къ намъ въ камеру четверыхъ. Одинъ изъ нихъ былъ очень веселъ и казался ни чуть не смущеннымъ своимъ переселеніемъ въ тюрьму. Покачиваясь и широко улыбаясь, вошелъ онъ въ камеру, споткнулся было на порогѣ, но удержался за стѣну, добродушно выругался и сразу пошелъ знакомиться съ обступившими его заключенными. На видъ ему можно было дать 22--23 года. Средняго роста, съ непомѣрно большой головой, съ выпуклымъ, "умнымъ" лбомъ и маленькими осоловѣлыми глазами, съ выбритымъ по хохлацки краснымъ, лоснящимся отъ пота лицомъ, развязный и возбужденный,-- онъ казался разудалымъ парнемъ, загулявшимъ на радостяхъ.
-- Миръ вамъ, и я къ вамъ!-- весело кричалъ онъ: -- Всей честной компаніи наше съ кисточкой! Вашу руку, товарищъ. Паазвольте познакомиться: я -- Филипченко... можетъ быть, по обвинительному акту читали-съ про Филипченка, про машиниста Филдиченка? Такъ я тотъ самый машинистъ и есть, машинистъ Филипченко!.. Да-съ! И съ вами, господинъ студентъ, познакомиться позвольте. Очень пріятно... Филипченко я, и завсегда люблю съ образованнымъ человѣкомъ...
Филипченко со всѣми знакомился, всѣмъ одинаково радушно жалъ руки, а къ Григорію полѣзъ даже цѣловаться. Арестанты кругомъ смѣялись: слишкомъ ужъ отличалась сіяющая рожа пьянаго машиниста отъ унылыхъ физіономій, съ которыми обыкновенно приходятъ люди въ тюрьму.
Но прибывшіе съ Филипченкомъ товарищи не раздѣляли его радостнаго настроенія. Смущенные и подавленные стояли они у дверей, не зная, куда пойти, гдѣ сложить свои пожитки. Среди нихъ выдѣлялся высокій старикъ съ длинной сѣдой бородой и красивымъ выразительнымъ лицомъ. Онъ былъ одѣтъ въ форменную тужурку, на головѣ имѣлъ фуражку съ малиновымъ околышемъ. Старикъ, видимо, бодрился и старался не выдать ничѣмъ своего волненія, но глаза его и сжатыя губы показывали, чего стоитъ ему это наружное спокойствіе. Въ тюрьмѣ рѣдко можно встрѣтить человѣка съ сѣдой бородой и старость какъ-то невольно внушаетъ сочувствіе томящейся въ тюрьмѣ молодежи. Поэтому и на прибывшаго къ намъ высокаго старика арестанты смотрѣли съ сочувствіемъ и любопытствомъ.
Прибывшій вмѣстѣ со старикомъ молоденькій юноша въ формѣ желѣзнодорожнаго служащаго казался рядомъ съ нимъ жалкимъ, перепуганнымъ. Страхъ и отчаяніе были написаны на его красивомъ безбородомъ лицѣ. Лицо это было совершенно женственное: невысокій бѣлый лобъ, красивые каріе глаза, нѣжныя щеки, тонкій, изящно очерченный ротъ. Но было что-то отталкивающее въ его женственности и во всей его жиденькой фигуркѣ, затянутой въ франтовскую тужурку и такіе же франтовскіе узенькіе брючки.
Четвертый изъ вновь прибывшихъ былъ оборванъ и грязенъ, косматъ и безобразенъ съ лица. Невысокаго роста, очень плотный, въ огромной черной бородой, которая начиналась отъ самыхъ глазъ и закрывала половину груди,-- онъ былъ похожъ на сказочнаго гнома. Его крошечные вороватые глазенки быстро бѣгали изъ стороны въ сторону и весь онъ какъ-то странно ежился, будто стараясь сжаться въ незамѣтный комочекъ.
Филипченко, собравъ вокругъ себя человѣкъ 20 слушателей, ораторствовалъ:
-- Вы, товарищи, не думайте, что я пьянъ или что такое... я это въ правилахъ не имѣю. А что выпилъ, такъ что здѣсь такого, противоположнаго... Я больше черезъ жандарма, который, то есть, угощалъ... А то я ни-ни-ни. Смерти я, братцы, нистолечко не боюсь! Ничего не боюсь... Смерть,-- такъ смерть! Все одинъ чортъ для насъ. А только я вамъ скажу: я кое-что тоже знаю. Не какой-нибудь!.. А что знаю? Да черезъ меня и началось все. Не будь меня, ничего бы не было. Правду я имъ говорю? Григорій, другъ ситный! Ты хоть имъ скажи: правду я имъ говорю или нѣтъ? Безъ меня бы ничего, какъ есть, не было бы. Вотъ Клименко не дастъ соврать! Ей богу, такъ...
Но Клименко, повидимому, не хотѣлъ поддержать подгулявшаго машиниста.
-- Что это за фруктъ?-- спросилъ я его.
-- Да что про него сказать? Пьяница горькій. На волѣ я его часто встрѣчалъ. И всегда, какъ дымъ, пьянъ. Я и то удивлялся, какъ онъ съ паровоза пьяный не свалится... А въ тюрьму онъ попалъ черезъ пьянство да черезъ свой языкъ: пьяный онъ всегда врать начинаетъ -- вотъ какъ теперь. Помните, я говорилъ вамъ, какъ офицеръ избилъ одного машиниста, который не хотѣлъ вести его поѣздъ. Такъ это какъ разъ Филипченко ему подъ кулакъ и подвернулся. А когда, на другой день офицера застрѣлили, Филипченко напился и давай кричать, что это за него. Послѣ боя съ войсками онъ опять началъ звонить, что все съ него началось и что безъ него ничего бы не было... Пустой парень, а въ остальномъ ничего: не доносчикъ и вообще парень артельный...
Филипченко долго ораторствовалъ, но, наконецъ, мысли его окончательно смѣшались. Онъ промычалъ что-то объ усталости и черезъ пять минутъ пьяный машинистъ уже храпѣлъ, приткнувшись гдѣ-то въ уголкѣ на кучѣ мѣшковъ.
Ко мнѣ подошелъ чернобородый гномъ съ бѣгающими глазами.
-- Господинъ! не откажите товарищу... Письмецо я хотѣлъ бы старухѣ домой послать, а грамотѣ не знаю. Можетъ, вы напишете?
Я досталъ бумагу и конвертъ и приготовился писать.
-- Какъ звать вашу старуху?-- спросилъ я.
-- Маріей Павличенко. Я -- Егоръ Павличенко, а она, значитъ, жена моя, Марія. Старуха она. Пишите ей, товарищъ, чтобы не плакала. Да деньги пусть вышлетъ, на табачокъ, да на чай съ сахаромъ... Вѣдь они, бабы-то, не знаютъ, что въ тюрьмѣ надо. Думаютъ, здѣсь на всемъ готовомъ живутъ... Пусть хоть продастъ что...
И все время, пока я писалъ, Павличенко болталъ безъ умолку.
-- Вотъ спасибо вамъ, господинъ!-- говорилъ онъ, когда письмо было, наконецъ, написано:-- Большое спасибо... Вы ужъ и марочку пожертвуйте... То-то старуха моя дома убивается. Вѣдь изъ тюрьмы мнѣ не выйти больше: повѣсятъ меня злодѣи! Какъ Богъ святъ, повѣсятъ.
-- А обвиненіе у васъ тяжелое?
Павличенко покосился на подсѣвшаго къ намъ женоподобнаго юношу въ щегольской тужуркѣ и, наклонившись ко мнѣ, началъ быстрымъ шопотомъ.
-- Я, господинъ, двухъ казаковъ собственными своими руками убилъ. Истинно дѣло, не вру... Эти всѣ -- что? Только язычкомъ болтать: тары-бары да шуры-муры. А я... Вы, товарищъ, на то не смотрите, что я простой. Человѣка тоже понимать нужно... Клименко вотъ больно умный: мы передъ нимъ за дураковъ выходимъ. А что онъ дѣлалъ? языкомъ-то, языкомъ это всякій можетъ! А когда бой начался, онъ гдѣ былъ? Я туда, я сюда... Нѣтъ Клименка, да и шабашъ. Пропалъ, какъ чортъ отъ креста... А куда дѣлся? На печку залѣзъ? Къ бабѣ подъ юбку забился?.. Его спросите. А мнѣ что? Мнѣ все едино. Взялъ я ружье, влѣзъ на крышу. Смотрю, не покажутся ли ироды наши въ степи. Вижу: казаки скачутъ. Приложился... пифъ-пафъ... и снялъ одного. Приложился въ другой разъ... пифъ-пафъ... и другого туда же. Это -- по нашенски. Да!.. Вы напрасно, г. Лежневъ, зубы скалите,-- неожиданно обратился онъ къ юношѣ въ щегольской тужуркѣ:-- васъ тамъ не было. Значитъ, и сказать вы ничего не можете...
-- Да вѣдь и казаковъ въ тотъ день въ степи не было! Чего вы на свою голову наговариваете?
-- Какъ не было? Когда я самъ видалъ! лопни мои глаза... Разъ приложился и снялъ, а потомъ еще въ другой разъ... Первый такъ впередъ свалился, на шею лошади, за гриву рукой цѣплялся. А другой сразу упалъ и только ногами задрыгалъ... Я собственными глазами... А онъ говоритъ: "не было!" "Не было"? Да народъ не видалъ что-ли, какъ я стрѣлялъ?
-- Вообразите только, какой это глупый человѣкъ,-- обратился Лежневъ ко мнѣ:-- съ пьяныхъ глазъ два раза выстрѣлилъ въ пустую степь и выдумалъ, что двухъ казаковъ убилъ. А въ тотъ день кругомъ за 10 верстъ ни одного казака, ни одного солдата не было. Черезъ свой языкъ въ тюрьму попалъ. А все ему неймется. Все вретъ. Необразованность...
Лежневъ говорилъ слегка въ носъ, тономъ великаго превосходства надъ Павличенкомъ. Но тотъ не сдавался.
-- Вы-то, г. Лежневъ, больно образованные. То-то къ чужимъ женамъ все лазили, пока парни (дай имъ Богъ здоровья) васъ не поучили... Не черезъ эту ли свою образованность и въ тюрьму попали?..
-- Представьте, какіе подлые у насъ люди на станціи,-- говорилъ мнѣ Лежневъ, дѣлая видъ, будто совершенно не замѣчаетъ Павличенка.-- Изъ-за личной мести, изъ зависти оговорили меня два мерзавца. И имъ слѣдователь вѣрилъ, а мнѣ нѣтъ.
-- Васъ, собственно, въ чемъ обвиняютъ?
-- Тамъ много наговорено въ обвиненіи: за рѣчи, за возстаніе, вообще за руководительство... А я -- хоть вѣрьте, хоть нѣтъ -- и не участвовалъ совсѣмъ. Даже не до того совершенно было. Цѣлый день занятъ... Служба. Я этого не могу, кое-какъ дѣлать, какъ другіе. Разъ служба, то служба...
-- Это при Дашкѣ-то начальницкой ваша служба была,-- ехидно подсмѣиваясь, ввернулъ Павличенко.
Лежневъ покраснѣлъ, но сдѣлалъ видъ, будто не слышалъ этого замѣчанія, и продолжалъ въ прежнемъ тонѣ:
-- Всего-то одинъ разъ упросили меня товарищи газетку прочесть на собраніи въ депо. Больше за то, что я могу пѣть и голосъ у меня пріятный. Ну, отказаться, понимаете, я не могъ. Собраніе легальное было, открытое... Всѣ служащіе были, и даже съ семействами, такъ что и дамы были и все такое... я и прочелъ. А что въ той газетѣ было, я и не помню совсѣмъ. Можетъ быть, и либеральная была газета. Но вѣдь не я газету составлялъ! Если нельзя чего, пусть и слѣдятъ, чтобы такого не печатали. А я посмотрѣлъ: вижу, газета легальная, все какъ слѣдуетъ. Ну, и прочелъ. Думаю, что здѣсь можетъ быть? Въ партіяхъ я вѣдь не разбираюсь... Никогда не интересовался и нарочно подальше держаться старался отъ всѣхъ этихъ демократовъ и революціонеровъ. И вдругъ, такіе мерзавцы!.. Выставили меня за руководителя! И кто бы еще говорилъ, а то -- Антоновъ и Скворцовъ! Сами у себя бомбы прятали: у Антонова я собственными глазами ружье видѣлъ, а Скворцовъ съ самаго начала забастовки все съ кинжаломъ ходилъ. Но на судѣ я тоже молчать не буду. Нѣтъ, не буду! Я съ ними думалъ по благородному поступать, какъ интеллигентный человѣкъ... А они...
-- Это вамъ за вашу образованность, г. Лежневъ, за гордость вашу,-- опять ввернулъ Павличенко:-- я черезъ васъ, вотъ, мѣста лишился, послѣдняго, можно сказать, куска... А теперь вы попляшете!
Но Лежневъ не слушалъ его. Онъ весь дрожалъ отъ волненія. Слезы душили его. Голосъ прерывался. Лицо было блѣдно отъ злости и отчаянія.
-- Вѣдь второй разъ арестовываютъ меня черезъ этихъ мерзавцевъ,-- говорилъ онъ:-- тотъ разъ еще избили... какъ мужика какого-нибудь, избили. А я дворянинъ, сынъ чиновника... У меня связи, знакомства... Опозорили на всю жизнь меня, карьеру разбили... Я знаю, чьи это штуки... Я имъ покажу, выведу всѣхъ на чистую воду! На судѣ я прямо скажу: вотъ кто участвовалъ! вотъ кого судить надо!.. Я ихъ не побоюсь... Вѣдь говорить мнѣ дадутъ на судѣ?
-- Слово вамъ, конечно, дадутъ. Но чѣмъ больше вы будете оговаривать другихъ, тѣмъ хуже будетъ для васъ же самихъ. Другого потопите, но и сами ко дну пойдете.
-- Извините-съ! Не понимаю я этого. Какой же это законъ? Когда они врутъ, имъ вѣрятъ. А когда я правду хочу показать, по чести и совѣсти, мнѣ же хуже будетъ? Нѣтъ, я прямо скажу...
-- Не отвертитесь, г. Лежневъ, не отвертитесь!-- перебилъ его Павличенко.
Я всталъ изъ-за стола и пошелъ прочь. И долго еще долетали до меня отрывки безобразнаго спора.
-- Это вамъ за образованность вашу, за гордость...
-- Вы это за то лаете, что я вамъ тогда не далъ украсть мѣшокъ съ углемъ...
-- Угля мнѣ вашего и не надо было. А донесли вы на меня за то, что я ваши шашни съ Дашкой начальнику разсказалъ.
-- Я съ вами и говорить не хочу, съ такимъ мерзавцемъ.
-- Отъ мерзавца слышу.
Я долго лежалъ на нарахъ, но не могъ заснуть. Что это за люди? думалъ я. Случайно ли попали они на скамью подсудимыхъ въ качествѣ революціонеровъ -- героевъ возстанія 1905-го года? Или есть какая-то внутренняя логика въ томъ, что власти, подготовляя судъ надъ побѣжденными революціонерами, уловили въ свои сѣти я бросили на скамью подсудимыхъ именно эту мутную пѣну человѣческой волны? Случайность ли это? Или такъ должно было случиться въ силу внутренней необходимости? Или это сдѣлано сознательно тѣми людьми, которые привезли сюда въ тюрьму и повлекутъ на судъ всѣхъ этихъ жалкихъ Лежневыхъ, Филипченковъ и Павличенковъ?
III.
На другой день я узналъ исторію приведеннаго въ нашу камеру старика.
Звали его Владиславъ Бронскій. Онъ около 35 лѣтъ прослужилъ на различныхъ желѣзныхъ дорогахъ, занимая всевозможныя должности -- отъ конторщика до начальника станціи. Въ 1905-омъ году онъ служилъ помощникомъ начальника на довольно крупной станціи, куда перевелся незадолго до первой всеобщей забастовки.
Умный и гордый старикъ сразу занялъ замѣтное положеніе въ станціонномъ поселкѣ. Съ начальникомъ станціи онъ не сошелся и поддерживалъ съ нимъ лишь строго служебныя сношенія. Не смогъ онъ сблизиться и со своими ближайшими сослуживцами, привившими убивать время за выпивкой и за картами. Благодаря этому, у новаго помощника начальника станціи вскорѣ оказалось довольно много враговъ и недоброжелателей. Но низшіе служащіе полюбили его и охотно обращались къ нему за всевозможными совѣтами. И старикъ черезъ нѣсколько мѣсяцевъ послѣ своего прибытія на станцію сталъ какъ бы патріархомъ станціоннаго поселка. Онъ мирилъ поссорившихся супруговъ, разбиралъ столкновенія между сосѣдями, давалъ совѣты больнымъ,-- руководствуясь указаніями Кнейпа. Въ свободное время Бронскій бродилъ по сосѣднему лѣсу съ ружьемъ и собакой...
Такъ протекала его жизнь вплоть до октябрьской забастовки. Забастовка охватила желѣзную дорогу стихійно, какъ стихійно распространялась она въ то время по всей Россіи. Сперва забастовали конечныя станціи, въ которыхъ бился жизненный нервъ всей дороги. Потомъ стали главные узловые пункты. Промежуточныя станціи, полустанки и разъѣзды прекратили свою дѣятельность просто потому, что прекратилось движеніе проходившихъ черезъ нихъ поѣздовъ.
Жизнь желѣзно-дорожныхъ служащихъ, протекавшая до сихъ поръ по строго разсчитаннымъ расписаніямъ, утвержденнымъ начальствомъ, была рѣзко выбита изъ колеи. Больше всего растерялись начальники станцій, которые чувствовали себя отвѣтственными за происшедшее замѣшательство въ работѣ дороги. Необходимо было повидаться съ высшимъ начальствомъ и испросить точныя указанія относительно того, что дѣлать, чего придерживаться. И начальники станцій бросились въ губернскій городъ, въ главное управленіе дороги. Но и въ главномъ управленіи онй нашли полную растерянность, полное смятеніе. Оказалось, что и высшее начальство окончательно потеряло голову.
-- Сами не знаемъ, что теперь дѣлать,-- говорили въ главномъ управленіи:-- такъ все это неожиданно вышло... Лучше всего, поѣзжайте домой, на свою станцію: тамъ ваше присутствіе каждую минуту можетъ потребоваться. Ждите распоряженій. Лишь только получимъ указанія изъ Петербурга, немедленно телеграфируемъ вамъ... А если у васъ что случится, сообщите намъ, не теряя ни минуты.
Съ такимъ неудовлетворительнымъ отвѣтомъ вернулся на свою станцію и начальникъ Бронскаго. По природѣ нерѣшительный и робкій, окончательно сбитый съ толку растерянностью высшаго начальства, онъ долго не зналъ, какъ держать себя съ подчиненными. Наконецъ, онъ пригласилъ къ себѣ на совѣщаніе своихъ обоихъ помощниковъ и старшихъ станціонныхъ служащихъ. Разсказалъ имъ со всѣми подробностями о своей поѣздкѣ въ главное управленіе дороги.
-- Дѣло, господа, скверное,-- говорилъ онъ:-- сами посудите. Въ цейхгаузахъ у насъ грузовъ на десятки тысячъ рублей... На запасныхъ путяхъ -- вагоны. Пустые вагоны -- еще съ полгоря. Но вѣдь не отправлено 106 вагоновъ угля, 12 вагоновъ съ товарами, 28 вагоновъ хлѣба... Да тамъ и еще есть... Если забастовка продлится, у насъ все могутъ разбить и разграбить. А отвѣчать намъ же придется. Теперь еще другая бѣда. Жандармы наши -- уже недѣля, какъ на платформу не показываются, сидятъ оба дома, а можетъ быть, уже и оружіе свое сдали революціонерамъ. Значитъ, полицейской защиты у насъ нѣтъ никакой. А шахтеры въ любой день могутъ къ намъ на станцію нагрянуть. Въ городѣ мнѣ прямо говорили, что шахтеры возмущены противъ насъ за забастовку, которая лишаетъ ихъ заработка. Начальникъ дороги лично отъ губернатора слышалъ, что, если движеніе не возобновится въ 2--3 дня, нужно ожидать разгрома станцій со стороны шахтеровъ и крестьянъ. Губернаторъ еще предупредилъ начальника дороги, чтобъ на помощь его при началѣ погрома мы не надѣялись. Сами, молъ, виноваты, что забастовали... А какъ мы возстановимъ движеніе, когда у насъ на станціи ни одного паровоза?.. Хоть собирай пожитки, да уѣзжай съ семьей... А куда поѣдешь въ такое время... Не знаю, что и придумать, господа! Можетъ быть, что нибудь вы посовѣтуете.
Призванные на совѣщаніе служащіе сидѣли блѣдные и смущенные. Съ ужасающей ясностью представляли они себѣ мрачныя картины, нарисованныя начальникомъ: расхищеніе грузовъ... начетъ убытковъ на жалованье... безпомощность станціи, покинутой обоими жандармами... гнѣвъ шахтеровъ... нашествіе крестьянъ и рабочихъ на станцію... погромъ... разореніе, убійства... полная безвыходность положенія. Только Бронскій оставался спокоенъ и посмѣивался себѣ въ бороду. Наконецъ, онъ прервалъ молчаніе.
-- Дѣло не такъ плохо, какъ вы его намъ представили,-- сказалъ онъ начальнику станціи.-- Васъ, просто, городскія сплетни разстроили. Грузовъ нашихъ никто не тронетъ, въ этомъ я увѣренъ. Рабочіе не тронутъ, такъ какъ забастовку они не для грабежа объявили. А отъ постороннихъ жуликовъ мы устроимъ охрану, которая будетъ понадежнѣе нашихъ двухъ почтенныхъ жандармовъ... Насчетъ шахтеровъ что губернаторъ говорилъ, такъ это, я думаю, онъ просто хотѣлъ насъ припугнуть. Какихъ это шахтеровъ мы заработка лишили, когда и шахтеры бастуютъ? А если какіе-нибудь хулиганы и нагрянутъ на станцію,-- насъ здѣсь въ поселкѣ больше 80 мужчинъ. Неужто не сможемъ защититься? Да 10 человѣкъ достаточно, чтобы отстоять станцію отъ цѣлой толпы хулиганья. Значитъ, бояться намъ во всякомъ случаѣ нечего. А нужно сговориться съ низшими служащими и рабочими и установить правильныя дежурства по охранѣ станціоннаго имущества. Можетъ быть, достаточно будетъ устроить хотя бы только ночные обходы: днемъ все передъ глазами, ничто не пропадетъ.
-- Вѣрно все это, Владиславъ Осиповичъ,-- заторопился начальникъ станціи.-- Только какъ же это мы сговоримся съ рабочими? Да и въ ночные обходы кто согласится идти въ такое время? Изъ-за каждаго вагона, изъ-за каждаго угла могутъ камнемъ по головѣ двинуть... Благодарю покорно!.. На вѣрную смерть я идти не намѣренъ, да и никто на это не пойдетъ.
-- Ночью я шагу изъ дому не сдѣлаю,-- поддержалъ начальника молоденькій помощникъ.-- Лучше ужъ подамъ рапортъ объ увольненіи...
Бронскій засмѣялся.
-- Ночные обходы я всѣ на себя могу принять. Благо, ружьецо у меня есть, а ходить съ ружьемъ мнѣ не привыкать стать. Возьму съ собой хоть бы Лапина да кого-нибудь изъ машинистовъ... Только у Лапина ружья нѣтъ,-- такъ, можетъ быть, вы ему на время свой револьверъ уступите?-- предложилъ онъ начальнику.
-- Съ удовольствіемъ, съ удовольствіемъ! Сейчасъ я вамъ вынесу...
-- Вотъ, извольте, Владиславъ Осиповичъ: новенькій совсѣмъ. И патроны не распечатаны. Ровно 50 штукъ.
Старикъ полюбовался револьверомъ, попробовалъ курки, дунулъ раза два на блестящій холодный стволъ и хладнокровно сунулъ оружіе въ боковой карманъ тужурки.
-- Вы ужъ возьмите на себя и съ рабочими столковаться,-- просилъ его начальникъ станціи.-- Мнѣ, знаете, неудобно. На меня эти господа послѣднее время, какъ звѣри, смотрятъ. А васъ на станціи всѣ уважаютъ, какъ отца...
Бронскій былъ польщенъ предложеніемъ начальника и съ жаромъ принялся за дѣло. Созвавъ низшихъ служащихъ и рабочихъ въ станціонный залъ III класса, онъ обратился къ нимъ съ рѣчью. Объяснилъ, что забастовка можетъ привести къ расхищенію станціоннаго имущества.
-- А это, говорилъ онъ, намъ же будетъ не выгодно. Во-первыхъ, тогда скажутъ, что это мы растащили товары и что именно ради этого мы и пристали къ забастовкѣ.. Затѣмъ, если мы но убережемъ станціоннаго добра, жулики разные обнаглѣютъ настолько, что намъ придется дрожать и за цѣлость своихъ квартиръ. А, наконецъ, не знаемъ мы, чѣмъ вся нынѣшняя кутерьма кончится. Какъ бы послѣ забастовки дорога не взыскала съ насъ за всѣ упущенія и убытки?..
Рабочіе и служащіе согласились съ этими доводами. И, когда Бронскій предложилъ охотникамъ установить вмѣстѣ съ нимъ дежурства для охраны станціи, въ охотники вызвались чуть не всѣ.
Такъ образовалась "станціонная боевая дружина",-- какъ опредѣлили впослѣдствіи жандармы и прокуроръ эту добровольную охрану казеннаго добра. Такъ старикъ Бронскій "разоружилъ" своего начальника и произвелъ "революціонный захватъ" станціи!
Каждую ночь старикъ вскидывалъ ружье на плечо и вмѣстѣ въ молодымъ конторщикомъ Лапинымъ, въ сопровожденіи 3--4 вооруженныхъ рабочихъ, обходилъ всѣ станціонныя службы и запасные пути, провѣряя цѣлость охранительныхъ пломбъ.на вагонахъ и замковъ на дверяхъ станціонныхъ амбаровъ. И за все время забастовки на станціи не пропало ни одного мѣста грузовъ, не было разбито ни одного вагона.
На станцію ежедневно приходили толпы шахтеровъ, пріѣзжали и крестьяне изъ сосѣднихъ деревень. При общемъ возбужденіи каждый мигъ приходилось ожидать скандала и драки. Но начальникъ станціи трусливо сидѣлъ у себя на квартирѣ, дожидаясь обѣщанныхъ указаній изъ главнаго управленія. И опять Бронскому приходилось улаживать всѣ возникавшія на станціи недоразумѣнія.
Однажды шахтеры приняли какого-то господина на платформѣ вокзала за переодѣтаго офицера. Обступили его шумной толпой, осыпали его угрозами и оскорбленіями, заставили выворотить карманы, хотѣли бить. Лапинъ, который случайно оказался въ то время на платформѣ, бросился къ начальнику станціи. Но тотъ, ссылаясь на простуду горла, отказался выйти къ возбужденной толпѣ. Конторщикъ побѣжалъ къ Бронскому. Бронскій, надѣвъ красную фуражку дежурнаго на станціи, вышелъ къ шахтерамъ. Распросивъ ихъ, въ чемъ дѣло, онъ объявилъ подозрительнаго господина арестованнымъ, отвелъ его въ залъ I класса и даже приставилъ къ дверямъ стражу въ лицѣ двухъ вооруженныхъ дубинками стрѣлочниковъ. Затѣмъ, когда шахтеры немного упокоились, онъ зашелъ къ "арестованному", разспросилъ его, какъ его имя и фамилія, куда и зачѣмъ онъ собирается ѣхать и т. д. Послѣ этого, выйдя къ шахтерамъ, онъ объяснилъ имъ, что они совершенно напрасно оскорбили мирнаго и честнаго человѣка. Шахтеры поскребли себѣ въ головахъ и, хотя многіе изъ нихъ были крѣпко выпивши, но спорить все же не стали. Бронскій убралъ "стражу" отъ дверей зала I класса и инцидентъ былъ благополучно улаженъ.
Другой разъ пріѣхавшіе на станцію крестьянскіе парни, подгулявъ, начали громить мелочную лавченку какого-то еврея въ станціонномъ поселкѣ. Сообщили Бронскому. Вмѣстѣ съ 5 или 6 рабочими онъ бросился въ село и уговорами и угрозами прекратилъ буйство. При этомъ старикъ предупредилъ погромщиковъ, что въ случаѣ чего желѣзнодорожники пустятъ въ ходъ оружіе и для вразумленія показалъ имъ свой браунингъ... Въ обвинительномъ актѣ это явилось рѣшающимъ доказательствомъ того, что на станціи существовала боевая дружина, во главѣ которой стоялъ Бронскій.
Въ политическомъ отношеніи старикъ держался во время забастовки очень осторожно. Ни разу не ораторствовалъ на станціонныхъ политическихъ "митингахъ", гдѣ читались прокламаціи к произносились рѣчи пріѣзжими агитаторами. И даже въ разговорахъ съ сослуживцами старался избѣгать острыхъ политическихъ темъ. Сослуживцы замѣтили это и старались заставить его высказаться. Какъ-то разъ, когда на станціи было особенно много народу и старикъ совсѣмъ сбился съ ногъ отъ хлопотъ, его остановилъ на платформѣ старшій телеграфистъ, который всегда относился къ нему съ тайной враждебностью.
-- Владиславъ Осиповичъ,-- обратился онъ къ старику приторнымъ голосомъ -- у меня и вотъ у товарищей большая къ вамъ просьба. Вы образованнѣе насъ: въ гимназіи учились, газеты читаете, да и на свѣтѣ дольше живете.... Такъ объясните, пожалуйста, что это за вещь такая -- "самодержавіе"? Польза намъ отъ него, или вредъ? И какъ вы вообще: за самодержавіе или противъ?
Бронскій понялъ, съ какой задней мыслью былъ предложенъ ему этотъ вопросъ, и рѣзко отвѣтилъ:
-- Что вы ко мнѣ со всякой ерундой лѣзете? Некогда мнѣ разговаривать съ вами...
И, отвернувшись отъ телеграфиста, онъ отошелъ отъ него.
-- Это вы самодержавіе ерундой считаете?-- крикнулъ ему въ догонку его сослуживецъ...
Кончилась забастовка. Начальникъ станціи горячо благодарилъ Бронскаго за его труды и заботы. Губернаторъ оффиціально объявилъ благодарность желѣзнодорожнымъ служащимъ за то, что въ "тяжелые дни государственной смуты они уберегли казенное имущество отъ расхищенія". На станціи, гдѣ служилъ Бронскій, всѣ были увѣрены, что трусъ-начальникъ слетитъ и что старикъ будетъ назначенъ на его мѣсто.
...Но революціонное движеніе было подавлено. Высшее начальство, почувствовавъ твердую почву подъ ногами, ободрилось, вышло изъ своего оцѣпенѣнія и начало проявлять энергичную дѣятельность. Нужно было сгладить впечатлѣніе, которое осталось отъ слабости и растерянности начальствующихъ лицъ во время забастовки. Нужно было усиленной строгостью возстановить поколебленный престижъ власти. И начали искать виноватаго. Кто бастовалъ? Кто допустилъ забастовку? Почему низшіе служащіе не слушали своего прямого начальства? Почему начальство не сумѣло заставить слушать себя? Чего смотрѣли чины жандармеріи?
Въ данномъ случаѣ найти виноватаго было не трудно.
Начальникъ станціи показалъ, что въ эти дни онъ ничего не могъ предпринять, такъ какъ власть была фактически въ рукахъ его помощника Бронскаго, который отобралъ у него револьверъ, а самъ ходилъ все время вооруженный и окруженный тѣлохранителями.
Жандармы показали, что не могли выходить на платформу, такъ какъ станція была въ рукахъ желѣзнодорожниковъ, среди которыхъ особенно выдѣлялись Бронскій и Лапинъ.
Старшій телеграфистъ показалъ, что Бронскій велъ агитацію среди низшихъ служащихъ, а однажды публично, на полной народу платформѣ, сказалъ, что самодержавіе -- ерунда.
А главное -- факты на лицо: Бронскій передалъ Лапину револьверъ начальника; Бронскій арестовалъ на платформѣ неизвѣстнаго человѣка, въ которомъ подозрѣвали переодѣтаго офицера; Бронскій въ дружиной бѣгалъ въ село прекращать погромъ; Бронскій каждую ночь обходилъ станцію, съ ружьемъ на плечѣ, въ сопровожденіи Лапина и другихъ вооруженныхъ людей...
Уликъ было больше, чѣмъ достаточно. И Бронскій попалъ въ тюрьму по обвиненію въ революціонномъ захватѣ станціи. Черезъ нѣсколько дней былъ доставленъ въ тюрьму и его помощникъ Лапинъ, болѣзненный юноша, очень кроткій и необыкновенно религіозный.
Дѣйствительно ли ихъ считали революціонерами? Или ихъ забрали для счету, такъ какъ нужно было забрать кого-нибудь?..
IV.
Каждый день приводили въ тюрьму новыхъ обвиняемыхъ по дѣлу о захватѣ желѣзной дороги. Съ каждымъ днемъ увеличивалось въ тюрьмѣ число перепуганныхъ, недоумѣвающихъ людей, которымъ предстояло въ ближайшее время сѣсть на скамью подсудимыхъ передъ судьями, призванными произнести приговоръ надъ побѣжденными революціонерами. И я все съ большимъ интересомъ приглядывался къ этимъ людямъ. Въ нихъ было мало героическаго, это правда, но были они очень разнообразны, какъ разнообразны были и причины, которыя привели каждаго изъ нихъ въ тюрьму.
Среди обвиняемыхъ желѣзнодорожниковъ примѣтную фигуру представлялъ собой Кошкинъ. Невысокаго роста, юркій и суетливый, съ хитрымъ выраженіемъ узкаго птичьяго лица, съ кошачьими ухватками и приторно ласковыми нотками въ голосѣ -- онъ съ перваго взгляда производилъ отталкивающее впечатлѣніе. Особенно протовна была его привычка подслушивать чужой разговоръ. Неслышными, скользящими шажками подберется къ разговаривающимъ, остановится невдалекѣ отъ нихъ, вытянетъ шею,-- и раскуриваетъ себѣ съ самымъ безпечнымъ видомъ папироску.
-- Кошкинъ въ 9 верстахъ отъ меня служилъ,-- говорилъ старикъ.-- Я его часто встрѣчалъ и хорошо знаю. Служилъ онъ старшимъ конторщикомъ. Но затѣмъ начальникъ станціи поручилъ ему завѣдывать квартирами для служащихъ и рабочихъ. А эта должность, нужно вамъ сказать, у нихъ на станціи очень серьезная. Кругомъ вѣдь степь. До ближайшаго рудника больше 5 верстъ. А вокругъ станціи поселка настоящаго нѣтъ,-- потому что станція новая. Всѣ живутъ въ казенныхъ домахъ: холостые въ казармахъ или отдѣльныхъ комнатахъ, а семейнымъ отдѣльные домики предоставлены. Теперь, что ни потребуется въ домѣ -- крючокъ перемѣнить, стекло вставить, крышу или плиту починить,-- за всѣмъ приходится къ завѣдующему обращаться. А завѣдующій, конечно, можетъ этимъ пользоваться. Кошкинъ и пользовался своей властью во всю. Деньги дралъ съ рабочихъ за всякую мелочь. Не заплатишь ему,-- такъ онъ и разговаривать съ вами не станетъ. Да еще заставлялъ сослуживцевъ, приходившихъ къ нему по дѣлу, шапку на крыльцѣ снимать. Если кто шапки не снялъ, такъ тому онъ двери своей на откроетъ. Его ужъ давно хотѣли убить на станціи. И если бы не забастовка, навѣрное, не сдобровать бы ему: на станціи вѣдь пристукнуть человѣка не большая хитрость... И ни одна душа не узнаетъ.
-- Да какъ же попалъ такой человѣкъ въ революціонеры?-- удивился я.
-- Да черезъ то самое, о чемъ я вамъ говорилъ. Когда началась забастовка, Кошкинъ, понятно, перетрусилъ и рѣшилъ, что нужно перемѣнить фронтъ. Собрался у нихъ митингъ въ залѣ III класса. На станціи съ утра говорили, что сразу послѣ митинга пойдутъ громить Кошкина и еще другихъ... Ну, Кошкинъ -- онъ человѣкъ не трусливый и хитрый къ тому же -- рѣшилъ забѣжать зайцемъ впередъ... Выступилъ онъ на трибуну и принесъ публичное покаяніе. Пролилъ нѣсколько горячихъ слезъ, а затѣмъ понесъ о революціи: Кровь, молъ, льется! Нашихъ братьевъ убиваютъ! Постоимъ всѣ до одного! Оставимъ всякія дрязги! Вооружимся, объединимся для послѣдняго боя!.. И понесъ, и понесъ. Рабочіе диву дались, какъ быстро человѣкъ исправился! Былъ такой сволочью, а поди-жъ ты, какъ хорошо говоритъ. На этомъ митингѣ, какъ разъ комитетъ депутатовъ выбирали. Выбрали въ депутаты и Кошкина. Отказаться онъ, конечно, не могъ. А съ послѣдующаго дня онъ сказался больнымъ и, пока забастовка не кончилась, все сидѣлъ себѣ дома, какъ подъ домашнимъ арестомъ. Къ нему сколько разъ заходили звать его на собраніе или въ комитетъ: зайдутъ въ квартиру,-- а онъ лежитъ въ постели, голова повязана, стонетъ, какъ умирающій, а рядомъ жена плачетъ. Такъ и продепутатствовалъ до декабря.
Самъ Кошкинъ разсказывалъ исторію своей "революціонной дѣятельности" нѣсколько иначе.
-- Что я съ рабочихъ взятки бралъ,-- это брехня. Бралъ я только, что по закону полагается. Исполнялъ свою службу, а до того, что про меня люди брехали, мнѣ дѣла нѣтъ. На митингъ я идти не хотѣлъ. Насильно меня притащили,-- еще убить грозились, если не пойду. И говорить меня насильно заставили. А я всего-то только и успѣлъ сказать, что не надо всего этого... Народъ весь пьянъ былъ, кричали такъ, что больше и говорить-то нельзя было. Въ комитетъ этотъ дурацкій меня опять-таки безъ моего согласія выбрали. Я и кричалъ, что ничего этого не хочу, да ничего не слышно было за шумомъ. И больнымъ-то я все время сказывался, чтобы съ этими бунтовщиками дѣла не имѣть.
Болѣе правдоподобно звучалъ разсказъ Кошкина объ арестѣ и первомъ допросѣ.
-- Арестовали тогда всѣхъ, кто былъ въ комитетѣ. Ну, и меня въ томъ числѣ, хотя я и не участвовалъ. Тогда не разбирали, кто правъ, кто виноватъ: списокъ для арестовъ изъ города былъ присланъ.
Удивительнѣе всего было то, что Кошкинъ не представлялъ собою исключенія въ процессѣ желѣзнодорожниковъ: среди арестованныхъ было еще человѣка 4 такихъ же революціонеровъ, которые на митингахъ 1905-го года выкрикивали революціонныя фразы, чтобы избѣгнуть суровой расплаты, ожидавшей ихъ за дурное обращеніе съ подчиненными.
Нелѣпа была исторія Кошкина. Но еще нелѣпѣе попалъ въ тюрьму его сослуживецъ Груздевъ. По наружности онъ представлялъ прямую противоположность Кошкину: плотный, съ солиднымъ брюшкомъ, съ добродушнымъ, широкимъ и бѣлымъ лицомъ, ходилъ онъ, выставивъ грудь и животъ впередъ, закинувъ назадъ голову, и казался похожъ на самодовольнаго, важнаго, но ничуть не сердитаго индюка.
Попалъ онъ въ тюрьму черезъ бѣлую лошадь. И вотъ что разсказывалъ онъ объ этой лошади, сыгравшей роковую роль въ его жизни.
-- Про меня,-- говорилъ онъ,-- дурного никто ничего сказать не можетъ. Я 15 лѣтъ по желѣзнымъ дорогамъ служу. Не пью, не курю. Въ церкви ни одной обѣдни за 15 лѣтъ не пропустилъ. И да меня все начальство скажетъ, что я человѣкъ спокойный и трезвый и къ своему дѣлу усердный, а въ чемъ-нибудь такомъ никогда замѣченъ не былъ. Ужъ такъ остороженъ я всегда былъ, чтобы подъ замѣчаніе не попасть, что сказать вамъ не могу. Мы съ женой всегда такъ говорили: если только за собой наблюдать, такъ и люди ничего напротивъ сдѣлать не могутъ. И, когда эта самая забастовка началась, я ужъ такъ смотрѣлъ, такъ смотрѣлъ, чтобы чего не вышло. Цѣлыми днями, бывало, дома сижу. А какъ по расписанію день моего дежурства, выхожу на платформу и прогуливаюсь себѣ взадъ и впередъ съ утра до вечера; Сослуживцы думаютъ, что я это такъ себѣ, для здоровья прогуливаюсь,-- потому что на расписаніе-то дежурствъ въ тѣ дни, кромѣ меня, никто не смотрѣлъ. А я, между тѣмъ, дежурство свое отбылъ! Хе-хе-хе... Это потомъ всегда доказать можно. Но опять-таки и съ тѣмъ приходилось считаться, что въ селѣ у насъ въ то время Костылевъ былъ, изъ революціонеровъ. Нужно было умненько вести линію, чтобы и здѣсь, и тамъ угодить. Разъ ночью иду я къ себѣ домой съ вокзала -- а отъ вокзала я далеконько жилъ, за версту, а то и больше. Холодъ былъ лютый. Снѣгу кругомъ намело цѣлые сугробы. И темень такая, что хоть глазъ выколоть. Какъ шелъ я, вдругъ вижу передъ собой что-то большое такое, темное. Смотрю -- лошадь стоитъ. Сѣдло я нащупалъ, а поводья по снѣгу волочатся. Сталъ я поводья подбирать, вижу -- подлѣ лошади въ снѣгу человѣкъ лежитъ. Окликнулъ я его, а онъ только стонетъ. Закоченѣлъ совсѣмъ, сейчасъ замерзнетъ, помретъ. Ну, думаю, не оставлять же его здѣсь. Стащилъ я его къ себѣ домой. Лошадь тоже за поводъ на дворъ свой отвелъ. Отогрѣлъ я человѣка-то, накормилъ его, даже водочки ему поставилъ. Оказалось, что драгунъ это. Съ дороги онъ, видите-ли, сбился, а въ село боялся ѣхать, потому что тамъ забастовщики... Оружіе свое тоже растерялъ все и совсѣмъ пропалъ бы, еслибъ не я. Ужъ плакалъ онъ, плакалъ, какъ благодарилъ меня. А какъ отогрѣлся, сталъ опять въ дорогу сбираться. "Боюсь, говоритъ, оставаться у васъ. У васъ-то душа христіанская. А другіе узнаютъ, что я здѣсь,-- убьютъ." И ушелъ еще до разсвѣта. А лошадь у меня оставилъ: "Съ лошадью, говоритъ, скорѣй попадешься. А пѣшкомъ проберусь какъ-нибудь". Утромъ и сталъ я раздумывать, какъ мнѣ съ лошадью быть. У себя оставить -- скажутъ: укралъ. За ворота выгнать да пустить -- замерзнетъ скотина, и опять съ тебя спросятъ: зачѣмъ не усмотрѣлъ за скотиной казенной. По начальству представить -- гдѣ я полкъ этого драгуна найду. Наконецъ, рѣшили мы съ женой такъ сдѣлать: отведу я лошадь въ деревню и сдамъ ее Костылеву. Тамъ ужъ его будетъ отвѣтъ. Что дальше будетъ, ужъ не моя печаль. Такъ, я думалъ, и на одну сторону будетъ хорошо, и на другую сторону будетъ ладно. И правильно вѣдь разсчиталъ все. И вдругъ черезъ эту самую бѣлую лошадь (лошадь-то бѣлая оказалась) столько непріятностей получилъ...
-- Да какъ такъ?-- спрашивали его съ интересомъ.
-- А Костылевъ, представьте, лошадь себѣ оставилъ. И куда только надо, все на этой моей лошади ѣздилъ, какъ Скобелевъ какой-нибудь. И по селу на этой лошади все ѣздилъ. А на слѣдствіи и пошли распросы: Что за лошадь? Откуда у Костылева бѣлая лошадь взялась? Говорятъ, Груздевъ доставилъ. Костылевъ-то скрылся послѣ возстанія, уѣхалъ куда-то. А меня забрали. Я доказываю, что драгуна отъ смерти спасъ, отогрѣлъ его, напоилъ, накормилъ. А жандармскій ротмистръ говоритъ: зачѣмъ Костылеву лошадь казенную отдалъ? Я думаю въ судъ этого самаго драгуна представить свидѣтелемъ. Да гдѣ его найти? Я уже и къ воинскому начальнику обращался за справкой (25 рублей далъ), и въ газетахъ объявленіе печаталъ (тоже 9 р. 60 к. стоило), да не нашелъ драгуна... Теперь вотъ жена ищетъ. На свиданіи спрашивалъ я ее, какъ идутъ поиски. Плачетъ только...
Эту "исторію о бѣлой лошади" Груздевъ разсказывалъ намъ такъ часто и съ такими подробностями, что мы было перестали ему вѣрить. Но изъ обвинительнаго акта и изъ распросовъ сослуживцевъ Груздева я убѣдился, что бѣдняга не лгалъ и не преувеличивалъ ничего. Такъ и пошелъ онъ на каторгу за бѣлую лошадь да свою чрезмѣрную осторожность...
И Кошкинъ, и Груздевъ попали въ тюрьму благодаря тому, что перестарались -- одинъ въ хитрости, другой въ осторожности. Былъ среди желѣзнодорожниковъ и такой человѣкъ, который попалъ подъ судъ, исключительно благодаря своей болѣзненной трусости. Это былъ конторщикъ съ той станціи, гдѣ разыгралось столкновеніе рабочихъ съ войсками. Звали его Бергъ. Наружность его была самая невзрачная: низкій прыщеватый лобъ, узкіе мигающіе глазки, отвислыя, какъ бы размягшія губы, дряблыя помятыя щёки, рѣдкая бороденка клиномъ. Трудно было опредѣлить на глазъ, сколько ему лѣтъ. Держался онъ сутуловато, втягивая голову въ плечи, на ходу волочилъ за собой ноги и шаркалъ по полу туфлями. Когда онъ двигался, казалось, что у него нѣтъ костей и весь онъ состоитъ изъ рыхлой студенистой массы. Онъ сильно робѣлъ на людяхъ и могъ говорить съ кѣмъ-либо только наединѣ. Но временами на этого болѣзненно-тихаго и замкнутаго человѣка нападали припадки откровенности и, подсѣвъ къ кому-нибудь, онъ начиналъ изливать душу. Разсказывалъ всю свою жизнь и былъ при этомъ такъ болтливъ и такъ многословенъ, что собесѣдникъ его не зналъ, куда дѣваться. Мнѣ пришлось раза три выслушивать его изліянія и я пришелъ къ заключенію, что спастись отъ нихъ можно только бѣгствомъ. Но первый разъ я слушалъ Берга съ большимъ интересомъ.
-- Посмотрю я на свою жизнь и не знаю, зачѣмъ жилъ!-- говорилъ онъ плачущимъ голосомъ.-- Отецъ у меня былъ, можно сказать, звѣрь... Мы всѣ предъ нимъ дрожали. Особенно, когда, бывало, онъ пьяный домой вернется. И билъ насъ такъ, что и теперь, какъ вспомню, морозъ по кожѣ подираетъ. Съ дѣтскихъ лѣтъ, кромѣ крику да палки, я и не помню ничего... Затѣмъ служба пошла. Вѣдь 16 лѣтъ просидѣлъ я въ конторѣ и все работалъ, работалъ, работалъ. А какой прокъ съ моей работы? Получалъ я 35 рублей въ мѣсяцъ (ну, съ вычетами всякими мнѣ 32 рубля съ копѣйками приходилось), а жизни и не видѣлъ со всѣмъ. Другіе товарищи мои и то дѣлали, и это. А я все боялся. Начальникъ, бывало, въ контору зайдетъ,-- другіе ничего, только надъ столами нагнутся пониже да пишутъ, а я такъ и дрожу, и потъ на лбу выступаетъ. И самъ то знаю отлично, что бояться мнѣ нечего, а все дрожу. А начальникъ что мнѣ скажетъ, когда у меня все въ исправности, все въ наилучшемъ видѣ? Вотъ и за эту забастовку столько натерпѣлся я страху, что, кажется, вѣшать меня будутъ, а все хуже не будетъ. Передъ самой забастовкой женился я, да, кромѣ горя и срама, ничего отъ этой женитьбы не получилъ. А какъ началась забастовка, я, какъ шальной, отъ страху ходилъ. Все ждалъ: привезутъ пушки, пулеметы и начнутъ насъ разстрѣливать. А какъ вышла на заводѣ перестрѣлка -- когда еще Зубкова ранили -- да дали съ нашей станціи телеграмму по линіи, чтобы дружинники къ намъ съѣзжались, я совсѣмъ боленъ вдѣлался отъ страха. А тутъ еще конторщики наши, вмѣстѣ съ фельдшеромъ, затѣяли отрядъ Краснаго Креста устраивать. И, главное, не спросясь, и меня въ санитары поставили. Повязку съ крестомъ мнѣ на рукавъ накололи и къ носилкамъ приставили. Я хотѣлъ отказаться, объяснить, что слабъ я и на такое дѣло неспособенъ, да отъ страху языкъ не поворачивался. Что, думаю, если примутъ меня за хулигана, да и пристрѣлятъ на мѣстѣ? А куда мнѣ раненыхъ на носилкахъ таскать, когда я и крови видѣть не могу: сейчасъ въ обморокъ упаду. Ночью съѣхались къ намъ дружинники. Потомъ ушли всѣ со станціи, только нашъ Красный Крестъ остался. Разложили бинты на столахъ, разставили носилки, соломы откуда-то натащили... Я сижу на диванѣ ни живъ, ни мертвъ. Зубы стучатъ, въ глазахъ темно. А уйти нельзя. Не знаю, долго ли такъ ждать пришлось. Вдругъ прибѣгаетъ къ намъ человѣкъ какой-то, кричитъ: требуютъ санитаровъ, раненыхъ подбирать. Суматоха началась, собрали все и побѣжали со станціи по улицѣ. Темно было, такъ что я и не видѣлъ, куда мы бѣжимъ. Вдругъ остановились. Навстрѣчу толпа рабочихъ попалась. Кричатъ, что солдаты наступаютъ, сейчасъ здѣсь будутъ, разстрѣливаютъ народъ. А гдѣ солдаты, толкомъ никто не знаетъ. Вдругъ залпъ какъ гря-я-янетъ. Я такъ на землю и присѣлъ... Вой... Кругомъ убитые такъ и валятся. Одному голову пулей оторвало по самыя плечи. А другому въ животъ пуля попала, такъ что у него всѣ внутренности вывалились, по снѣгу волочатся. Бррр... И. теперь вспомнить страшно.
-- Пожалуй, голову пулей не могло оторвать,-- замѣтилъ я съ сомнѣніемъ.-- Да и насчетъ внутренностей вы того... сочиняете немного...
-- Какъ не могло оторвать, когда я своими глазами видѣлъ! Такъ за аршинъ отъ меня голова и покатилась... Въ картузѣ, съ усами черными-черными... Какъ теперь вижу!..
-- Ну, пусть оторвало. Спорить не буду. А дальше что было?
-- Дальше плохо помню. Какъ сквозь сонъ. Бросились мы бѣжать... А очнулся я ужъ на станціи, въ залѣ III класса, подъ столомъ... Подъ столъ насъ тамъ человѣкъ 20 забилось. Тѣснимся другъ къ другу... Столъ головами подпираемъ. А столъ тяжелый-тяжелый. А подъ окнами перестрѣлка идетъ. По вокзалу пули такъ и хлещутъ, такъ и хлещутъ... Вѣрно, отъ пуль мы подъ столъ и забились. А когда солдаты на станцію зашли, всѣ тѣ, что со мной подъ столомъ сидѣли, убѣжали: путь-то былъ свободенъ еще. А я хотѣлъ было бѣжать, да не могу: ноги какъ свинцомъ налитыя. Вошли солдаты въ залъ III класса. Я глаза закрылъ, думаю: сейчасъ смерть. Замѣтили меня. Кричатъ: вылѣзай! Вылѣзъ я... А тутъ на полу винтовка какая-то валялась, или, можетъ быть, ружье охотничье. Солдатъ поднялъ, посмотрѣлъ, и суетъ мнѣ въ руки: держи!.. Такъ и вышло, что я захваченъ во время боя съ оружіемъ въ рукахъ... А теперь что будетъ мнѣ, не знаю... Неужто повѣсятъ? Скажите, товарищъ! Вы лучше знаете... Повѣсятъ или нѣтъ?
Я подумалъ и отвѣтилъ:
-- Заранѣе трудно предсказать. Можетъ быть, и повѣсятъ. А, можетъ быть, и не повѣсятъ.
Что другое могъ я отвѣтить?..
V.
Съ каждымъ днемъ приводили въ тюрьму новыхъ арестованныхъ. Число желѣзнодорожниковъ въ тюрьмѣ быстро увеличивалось. И поражало меня, что среди нихъ почти не было дѣйствительныхъ участниковъ революціоннаго движенія 1905-го года. Очевидно, дѣйствительные герои возстанія, не ожидавшіе отъ торжествующаго врага ни милости, ни пощады, успѣли скрыться и оказались "внѣ предѣловъ досягаемости" для военныхъ судей. А уловить побѣжденныхъ революціонеровъ все же было необходимо. Ибо что же это за побѣда, если нѣтъ побѣжденныхъ, сидящихъ на скамьѣ подсудимыхъ? И нужно было уловить революціонеровъ побольше, такъ какъ только этимъ улавливатели могли доказать свое усердіе и умѣнье. И такимъ образомъ въ тюрьмѣ рядомъ съ дѣйствительными руководителями движенія, вродѣ Клименка, оказались десятки всевозможныхъ Филипченковъ, Лежневыхъ и Берговъ. Для счета, въ качествѣ статистовъ на предстоящемъ судѣ, и они были хороши.
Любопытно, что подъ вліяніемъ преслѣдованій эти люди прониклись своеобразнымъ уваженіемъ къ своей революціонной дѣятельности 1905-го года. Они стали считать, что въ этомъ году оказали революціи большія услуги. Но основное и общее убѣжденіе ихъ было то, что революціонеры отвѣтственны за ихъ арестъ и революціонеры обязаны позаботиться о нихъ на судѣ. Особенно ясно называлось это настроеніе желѣзнодорожниковъ въ разговорахъ о защитѣ на судѣ,-- а такіе разговоры велись въ камерахъ чуть ли не круглыя сутки.
-- Я ничего не знаю!-- ораторствовалъ громче всѣхъ Филипченко:-- кто насъ велъ, тѣ пусть и о защитникахъ хлопочутъ.
-- Что-то сознательныхъ въ тюрьмѣ не больно много видно,-- иронизировалъ Павличенко:-- языками-то болтать всѣ были хороши, а дѣло намъ пришлось дѣлать. Теперь и отвѣчать мы одни будемъ? А ихъ дѣло сторона? Нѣтъ, шалишь! Пускай хоть защитниковъ нанимаютъ... Не то сами же потомъ жалѣть будутъ.
Груздевъ, Лежневъ и другіе поддакивали имъ. И только Кошкинъ повторялъ:
-- Вы, господа, на сознательныхъ не слишкомъ полагайтесь и защитниковъ отъ нихъ тоже не ждите. Лучше бы къ Способному обратиться или хоть къ Булацелю... Это бы вѣрнѣе было!..
Но это предложеніе не встрѣчало сочувствія среди сопроцессниковъ Кошкина.
-- Какъ же мы къ правымъ обратимся?-- спрашивалъ Бронскій.-- Вѣдь правые-то и въ тюрьму насъ забрали, А вы хотите имъ же идти кланяться. Немыслимо это!
-- Да,-- подтверждалъ Груздевъ.-- Я раньше за правительство готовъ былъ всей душой. Но послѣ того, что пришлось пережить, я только вредить имъ могу. Какъ же стану я теперь правымъ кланяться?.
Клименко хлопоталъ надъ организаціей защиты, но дѣло всѣ не налаживалось.
Между тѣмъ положеніе въ нашей тюрьмѣ рѣзко измѣнилось. Нѣсколько человѣкъ смертниковъ предприняли безумно дерзкую попытку побѣга. Среди бѣлаго дня попытались взорвать динамитомъ одну изъ стѣнъ тюремной ограды и чрезъ эту брешь пробиться на волю. Администрація отвѣтила на эту попытку разстрѣломъ и избіеніемъ всей тюрьмы. Цѣлый часъ гремѣли выстрѣлы надзирательскихъ берданокъ и револьверовъ. Десятки заключенныхъ были убиты, десятки ранены, асфальтовый полъ тюрьмы покрылся зловѣщими лужами крови... Но этимъ не ограничилась месть тюремщиковъ. Съ этого дня начались избіенія заключенныхъ. И съ утра до ночи тюрьма оглашалась звуками ударовъ, криками ярости, стонами и воплями истязуемыхъ.
Тюрьма стала адомъ... Съ наибольшей жестокостью обрушились удары на политическихъ, особенно на тѣхъ политическихъ, которые раньше вооружили противъ себя начальство своей стойкостью. Звѣрски избивали Клименка, Зубкова и многихъ-многихъ другихъ. Инстинктъ самосохраненія подсказалъ желѣзнодорожникамъ отгородиться, отодвинуться какъ можно дальше отъ революціонеровъ. И вотъ мало-по-малу образовалась въ тюрьмѣ особая группа заключенныхъ, необыкновенно покорныхъ, почтительныхъ и преданныхъ начальству. Нѣкоторые изъ этихъ заключенныхъ не брезгали и доносами. Другіе ничего объ этихъ доносахъ не знали, но старались только держаться съ начальствомъ возможно "корректно". Начальство замѣтило эти старанія, оцѣнило поведеніе желѣзнодорожниковъ. Ихъ не били, не наказывали, съ ними бесѣдовали съ выраженіемъ благосклонности. Наконецъ, большую часть ихъ перевели въ особую камеру, изолировавъ ихъ такимъ образомъ отъ остальныхъ заключенныхъ.
Тогда окончательно сложилось среди желѣзнодорожниковъ рѣзко непріязненное, открыто враждебное отношеніе къ революціонерамъ, къ политикамъ. И чѣмъ дальше шло время, тѣмъ отчетливѣе выступало это настроеніе среди нихъ.
Такъ прошло нѣсколько мѣсяцевъ. Прошло лѣто, прошла осень. Но суда надъ желѣзнодорожниками почему-то все не было. Сессіи военнаго суда открывались въ нашемъ городѣ и заканчивались. Къ концу каждой сессіи секретки тюрьмы наполнялись приговоренными къ казни людьми. Къ началу слѣдующей сессіи снова очищались, опорожнялись эти секретки. А дѣло о захватѣ желѣзной дороги все не назначалось къ слушанію.
Желѣзнодорожники ждали суда съ нетерпѣніемъ и съ самыми горячими надеждами. У нихъ сложилось почему-то твердое убѣжденіе, что на судѣ все должно выясниться. Судъ сразу опредѣлитъ, что они не революціонеры, что арестованы они по ошибкѣ, по недоразумѣнію. Вѣдь тюремное начальство знаетъ, какіе они люди. А съ мнѣніемъ начальника тюрьмы судъ, конечно, будетъ считаться!
Съ нетерпѣніемъ и горячими надеждами ждали суда эти люди. Но судъ все не ѣхалъ.
Наконецъ, въ ноябрѣ 1908-го года начались въ нашемъ городѣ сразу три параллельныхъ сессіи военнаго суда. Двѣ сессіи занялась обычными мелкими дѣлами объ экспропріаціяхъ, сопротивленіяхъ, вымогательствахъ. Третья сессія была открыта спеціально для разсмотрѣнія дѣла о захватѣ желѣзной дороги.
VI.
Съ утра царило въ тюрьмѣ какое-то особенное возбужденіе. Изъ оконъ видно было, какъ къ тюрьмѣ подошла рота солдатъ. На этотъ разъ конвоированіе заключенныхъ, отправляемыхъ въ судъ, было возложено на стрѣлковъ: обычную конвойную команду сочли для этого дѣла недостаточно надежной; опасались вооруженнаго нападенія на конвой съ цѣлью отбитія арестантовъ.
Тѣсной толпой стояли обвиняемые на дворѣ тюрьмы у запертыхъ воротъ. Ихъ было около 80 человѣкъ, можетъ быть, немногимъ больше. Въ толпѣ преобладали молодыя лица, но были и старики. Мелькали форменныя пальто съ блестящими пуговицами и фуражки съ малиновомъ околышкомъ. Сравнительно меньше было рабочихъ картузовъ и мѣховыхъ шапокъ. Обвиняемые были сильно взволнованы и это выражалось въ ихъ взглядахъ, суетливыхъ и неувѣренныхъ движеніяхъ. Въ сторонѣ отъ другихъ держалась группа изъ 10 человѣкъ. Среди этой группы выдѣлялась плечистая грузная фигура Клименка и блѣдное выразительное лицо Зубкова, высокаго и худого, съ свободно висящимъ лѣвымъ рукавомъ пальто. Эти на видъ казались спокойными.
Долго тянулся обыскъ подъ воротами. По одиночкѣ обысканныхъ выводили на улицу, въ тѣсное кольцо солдатъ. Маленькій, рябой ефрейторъ съ озабоченнымъ видомъ сновалъ взадъ и впередъ среди арестантовъ, устанавливая ихъ по 4 въ рядъ.
-- Стоять смир-р-рно! Не разговар-р-ривать! Головы не поворачивай, сволочь!-- кричалъ маленькій ефрейторъ.
Когда всѣ были выведены, началась заковка арестантовъ. Сковывали по двое, рука съ рукой. Затѣмъ впередъ выступилъ офицеръ. Сознаніе важности было написано на его бѣлобрысомъ лицѣ.
-- Ар-р-рестанты, слушай!-- крикнулъ онъ:-- если кто вздумаетъ бѣжать, всѣхъ перебью! Какъ собакъ! По сторонамъ не смотрѣть! Не отставать! Не растягиваться! Идти въ затылокъ конвою! Кто оглянется -- въ рыло! Кто отставать начнетъ -- прикладомъ! Слушай команду!
Офицеръ выдержалъ паузу.
-- Р-рота! На первый, второй разсчитайся!.. Если кто изъ строя хоть шагъ выступитъ, стрѣляй! Если кто къ партіи подойдетъ, стрѣляй! Р-р-рота! Шагомъ... аршъ!
И партія двинулась въ путь. Солдаты, напуганные слухами о готовящемся нападеніи, взвинченные командой, всю дорогу придирались къ арестантамъ. И всю дорогу раздавались крики, ругательства и тупые звуки ударовъ...
Партія остановилась у угрюмаго зданія арестантскихъ ротъ. Огромное сѣрое зданіе съ золотымъ крестомъ надъ фронтономъ и съ желѣзными рѣшетками въ окнахъ было оцѣплено конными стражниками. У воротъ стояли солдаты. Въ отдаленіи виднѣлась толпа женщинъ. Были среди нихъ и дряхлыя старухи, и молодыя матери съ грудными дѣтьми. По горестнымъ лицамъ женщинъ, по ихъ заплаканнымъ глазамъ, по тому, съ какой тупой покорностью принимали они брань и угрозы тѣснившихъ ихъ стражниковъ, можно было сразу замѣтить, что не праздное любопытство привело ихъ сюда, къ этому дому.
Въ зданіи арестанскихъ ротъ долженъ былъ засѣдать военный судъ.
Обыскъ подъ воротами. Томительное ожиданіе во дворѣ. Снова ожиданіе въ тѣсной полутемной камерѣ... Забѣжали сюда на минутку два защитника во фракахъ. Но они успѣли только сообщить, что составъ суда очень плохой, и раньше 4-го, 3-го засѣданія допросъ свидѣтелей не начнется. Защитники очень торопились куда-то и быстро исчезли, оставивъ арестантовъ окончательно растерянными и смущенными...
Обширный залъ съ хорами освѣщался пятью огромными окнами, но свѣту въ немъ все же было недостаточно и въ углахъ господствовалъ полумракъ. Съ потолка спускалась огромная люстра, завѣшанная полинялой и ветхой зеленой тканью. Такая же выцвѣтшая ткань скрывала глубину зала. По складкамъ этой не доходившей до потолка завѣсы и по двумъ невысокимъ ступенькамъ, выбѣгавшимъ изъ подъ нея на середину зала, легко было догадаться, что за ней скрывается церковный иконостасъ и что этотъ обширный мрачный залъ суда до сихъ поръ служилъ тюремной церковью.
Передъ алтаремъ стоялъ длинный столъ, покрытый зеленымъ сукномъ. Торжественно выдѣлялись на свѣтло-зеленомъ фонѣ стопки бѣлой бумаги, карандаши и ручки для перьевъ. Посерединѣ стола высилась изящная трехгранная башенка съ золотымъ бордюромъ; возлѣ нея лежалъ на сукнѣ трехглавый, ярко вызолоченый орелъ -- разобранное судебное зерцало, символъ еще не вступившаго въ отправленіе своихъ обязанностей правосудія.
Противоположный конецъ зала былъ занятъ простыми деревянными скамьями для обвиняемыхъ. Въ широкомъ проходѣ между этими лавками и судейскимъ столомъ слѣва помѣщался довольно большой столъ для защитниковъ, справа -- крошечный столикъ прокурора.
Когда ввели обвиняемыхъ, на скамьяхъ, предназначенныхъ для подсудимыхъ, сидѣло уже человѣкъ 50. Это были обвиняемые, пришедшіе въ судъ съ воли. Среди скромныхъ желѣзнодорожныхъ тужурокъ и потертыхъ пиджаковъ выдѣлялись три господина, одѣтые въ длинные сюртуки. Эти трое, въ отличіе отъ остальныхъ обвиняемыхъ, держались независимо и увѣренно, какъ люди, попавшіе сюда совершенно случайно, по недоразумѣнію, которое черезъ часъ или два разъяснится послѣ чего передъ ними извинятся за невольно причиненную имъ непріятность.
У адвокатскаго столика сидѣло и стояло человѣкъ 15 защитниковъ въ открытыхъ жилетахъ и черныхъ фракахъ. Они тихо о чемъ-то совѣщались, озабоченно перебирая бумаги и поглядывая то на обвиняемыхъ, то на двери, въ которыя долженъ былъ войти судъ.
Кругомъ было очень много солдатъ. Солдаты стояли у дверей и у оконъ, солдаты стояли въ проходахъ между скамейками для обвиняемыхъ, солдаты стояли около судейскаго стола и около стола защитниковъ. Съ озабоченными лицами стояли у двери въ залъ два молоденькихъ офицера. Рядомъ съ прокурорскимъ столикомъ сидѣлъ на стулѣ маленькій старичокъ священникъ и перебиралъ обѣими руками цѣпь наперснаго креста.
Вошелъ въ залъ товарищъ прокурора -- тонкій и изящный, въ новенькомъ сюртукѣ. Быстрыми шагами, ни на кого не глядя, прошелъ онъ къ своему мѣсту, небрежно поздоровался со священникомъ и углубился въ бумаги. Обвиняемые насторожились и съ любопытствомъ разсматривали представителя обвиненія. Каждый думалъ про себя, что въ рукахъ этого человѣка -- его жизнь. Но товарищъ прокурора такъ низко склонился надъ своими бумагами, что лица его не было видно. Виденъ былъ только безукоризненный проборъ да торчали кончики длинныхъ бѣлокурыхъ усовъ.
-- Встать! Судъ идетъ.
Молоденькій юркій секретарь суда подбѣжалъ къ зеленому столу, быстро схватилъ золоченаго орла и вставилъ его въ верхушку трехгранной башенки.
Въ залъ входили судьи. Спереди шелъ суровый на видъ генералъ, плотный и грозный, съ сѣдѣющими усами, съ небольшой бородкой и густыми насупленными бровями. Глаза его смотрѣли сердито и на лицѣ была написана жестокость и непреклонность. Занявъ предсѣдательское кресло, онъ пальцемъ подозвалъ къ себѣ товарища прокурора и, когда тотъ подбѣжалъ, началъ о чемъ-то шептаться съ нимъ. Рядомъ съ предсѣдателемъ сѣлъ полковникъ высокаго роста, статный и красивый, съ умнымъ и довольно пріятнымъ лицомъ. За нимъ помѣстился толстый и круглый кавалеристъ съ лысой головой, лоснящимся двойнымъ подбородкомъ и сонными глазами. По другую сторону отъ предсѣдателя видѣлъ молодой офицеръ съ тупымъ деревяннымъ лицомъ и гордо выпяченной грудью, а рядомъ съ нимъ -- рослый казачій есаулъ съ типичнымъ скуластымъ лицомъ, узкими глазами и черными усиками.
Прошло нѣсколько минутъ въ напряженномъ молчаніи. Наконецъ, предсѣдатель взялъ листъ бумаги и сталъ перекликать обвиняемыхъ.
-- Григорьевъ! Встаньте... Ваше имя? А по отцу? Когда родились? Званіе? Грамотны? Копію обвинительнаго акта получили? Сядьте...
Долго тянулась эта перекличка. Инымъ обвиняемымъ каждый вопросъ приходилось повторять по 2--3 раза. Короткій зимній день догоралъ и уже начинались сумерки, когда закончился опросъ подсудимыхъ.
Предсѣдатель взглянулъ въ сторону товарища прокурора и сдѣлалъ ему знакъ головой. Товарищъ прокурора поднялся и началъ безстрастнымъ деревяннымъ голосомъ:
-- Въ виду того, что изъ обвиняемыхъ, къ которымъ была примѣнена низшая мѣра предупрежденія уклоненія отъ суда и которые были оставлены на волѣ, многіе не явились, а также въ виду тяжести наказанія, которое грозитъ всѣмъ обвиняемымъ, и несомнѣнности добытыхъ противъ нихъ на предварительномъ слѣдствіи уликъ, и въ интересахъ правосудія, дабы предотвратить уклоненіе обвиняемыхъ отъ суда и наказанія,-- я полагалъ бы мѣру пресѣченія, принятую относительно всѣхъ обвиняемыхъ, измѣнить, подвергнувъ всѣхъ безусловному содержанію подъ стражей.
Среди подсудимыхъ произошло движеніе. Одинъ изъ адвокатовъ поднялся со своего стула.
-- Прошу слова отъ лица защиты!-- обратился онъ къ предсѣдателю.
-- О чемъ вамъ слово?-- нахмурился предсѣдатель.
-- По поводу заключенія г. товарища прокурора...
-- О мѣрѣ пресѣченія? Такъ сядьте. Этотъ вопросъ васъ не касается.
-- Этотъ вопросъ глубоко затрогиваетъ интересы нашихъ довѣрителей.
-- Прошу въ пререканія со мною не вступать! Слова я вамъ не далъ. Прошу сѣсть!
Адвокатъ опустился на свое мѣсто.
Суровый генералъ шептался о чемъ-то съ сидѣвшимъ рядомъ съ нимъ красивымъ полковникомъ. Тотъ одобрительно кивалъ головой. Лысый кавалеристъ и скуластый казакъ наклонились въ его сторону съ выраженіемъ полнаго согласія съ мнѣніемъ его превосходительства. Пятый судья сидѣлъ неподвижно и на его незначительномъ лицѣ нельзя было прочесть никакой человѣческой мысли.
-- Судъ постановилъ удовлетворить ходатайство г. товарища прокурора, -- провозгласилъ предсѣдатель. И, обернувшись въ сторону двери, онъ крикнулъ:
-- Поручикъ!
Отъ двери отдѣлился и молодцовато подлетѣлъ къ генералу молодой офицерикъ.
-- Распорядитесь удвоить конвой.
-- Слушаю-съ!
Офицеръ исчезъ въ дверяхъ. Предсѣдатель кивнулъ секретари суда и тотъ началъ читать обвинительный актъ.
Читалъ онъ быстро и неразборчиво, глотая окончанія слезъ и цѣлыя фразы, перескакивая черезъ слова, которыя были напечатаны недостаточно ясно. Читалъ съ видомъ человѣка, превосходно понимающаго, что его никто не слушаетъ, что никому не интересно его чтеніе,-- ни судьямъ, ни товарищу прокурора, ни защитникамъ, ни обвиняемымъ. И, дѣйствительно, никто не слушалъ его. Все быстрѣе и монотоннѣе лилось чтеніе обвинительнаго акта. Секретарь совсѣмъ ушелъ въ свою роль и разсчитывалъ, повидимому, отбарабанить за одинъ разъ всю толстую тетрадь. Но предсѣдатель прервалъ его.
-- На сегодня будетъ,-- замѣтилъ онъ и сталъ собирать сваи бумаги. Затѣмъ, переглянувшись съ другими судьями, онъ поднялся съ своего кресла и сказалъ:
Гремя ружьями и стуча тяжелыми сапогами, вошелъ въ задъ новый воинскій нарядъ.
-- Выводи всѣхъ во дворъ!-- командовалъ молодой поручикъ: -- Тамъ обыщешь. Въ дверяхъ считай.
Подъ усиленнымъ конвоемъ прошли всѣ 132 обвиняемыхъ мимо кучки плачущихъ женщинъ. Только къ ночи, послѣ безконечныхъ унизительныхъ обыскокъ заперли ихъ въ назначенныхъ имъ камерахъ. И здѣсь могли они подвести итоги впечатлѣніямъ пережитаго дня.
VII.
Обвиняемые вернулись въ тюрьму, подавленные мрачной обстановкой суда, суровостью предсѣдателя, самоувѣренностью и деревянной безстрастностью товарища прокурора, безпомощностью-защитниковъ. Первый день сулилъ имъ мало хорошаго.
-- Какъ сталъ прокуроръ говорить,-- передавалъ свои наблюденія Филипченко,-- я все на полковника глядѣлъ, на того высокаго, что сидѣлъ рядомъ съ генераломъ. Этотъ, думаю, не выдастъ. А онъ (слѣдовало непечатное ругательство) зубы оскалилъ и головой киваетъ...
Только Кошкинъ былъ доволенъ первымъ днемъ суда: онъ злорадствовалъ по поводу того, что судъ постановилъ заключить подъ стражу обвиняемыхъ, которые до сихъ поръ гуляли на волѣ.
-- Что же, господа,-- говорилъ онъ,-- судъ правильно это разсудилъ, по закону. Чѣмъ Смирновъ или Вуичъ лучше насъ? Я долженъ здѣсь сидѣть, а они на волѣ гуляютъ. Это почему такъ? Что г. Смирновъ докторъ, г. Вуичъ инженеръ и тысячи загребаютъ, такъ это еще не причина! Я-то вѣдь знаю, кто въ 1905-омъ году больше всѣхъ бунтовалъ да рабочихъ подбивалъ на забастовку... Они думали, имъ все можно. Нѣтъ, шалишь. Пусть съ нами посидятъ, своимъ мясомъ вшей тюремныхъ покормятъ.