Lib.ru/Классика: Виньи Альфред. Альфред де-Виньи

АЛЬФРЕДЪ ДЕ-ВИНЬИ.

Я твердо вѣрую, что какое-то неизрѣченное призваніе ниспослано мнѣ свыше, вѣрую по причинѣ безграничнаго состраданія, которое внушаютъ мнѣ люди, спутники мои въ юдоли, бѣдствій, -- также по причинѣ ощущаемаго мною пламеннаго желанія протягивать имъ руку и пестовать ихъ безпрерывно словами сочувствія и любви.

За Елисейскими-Полями, въ одной изъ спокойнѣйшихъ улицъ Парижа, стоитъ домъ скромной наружности, къ которому разъ въ недѣлю направляется веселая фаланга молодыхъ и старыхъ, знаменитыхъ и безвѣстныхъ литераторовъ и артистовъ. Домъ этотъ обитаемъ самымъ граціознымъ, самымъ дѣвственнымъ изъ поэтовъ Франціи. Этотъ мыслитель съ широкимъ челомъ, съ кроткою рѣчью въ устахъ, съ благороднымъ и меланхолическимъ взглядомъ, погруженный въ самосозерцаніе, размышленіе и уединеніе, графъ Альфредъ де-Виньи.

"Никто изъ осѣненныхъ даромъ поэзіи (говоритъ одинъ изъ его біографовъ) не служилъ музѣ своей съ чувствомъ болѣе-пламеннымъ, болѣе-чистымъ. Нашъ поэтъ не влачилъ музы своей по стогнамъ, pour l'atteler hurlante au char des factions, онъ не искажалъ ея, чтобъ бросить въ снѣдь для утоленія ежедневной алчбы; не вынуждалъ ея производить, и никогда не исторгалъ у нея силою холодныхъ восторговъ и безплодныхъ ласкъ. Тѣмъ-менѣе онъ не отвращалъ ея отъ настоящаго затѣмъ, чтобъ заключить ее въ ребяческое и эгоистическое созерцаніе. Онъ показалъ ей жизнь, но съ возвышенной точки, не желая, чтобъ муза запятнала о землю свои бѣлыя одежды. Онъ сказалъ ей: склони слухъ свой къ тысячѣ отголосковъ вселенной и воспроизведи ихъ въ мелодической пѣснѣ, -- и голосъ музы, сладостный и печальный, отозвался въ сердцѣ поэта, и пѣснь поэта раздалась такъ же печально, но она дышала печалью кроткою, спокойною, подобясь отдаленному звуку, который становится чище, проходя чрезъ двойное эхо!"

Рискуетъ ошибиться тотъ, кто захотѣлъ бы построить біографію де-Виньи при пособіи его книгъ, или выпытать у его жизни тайну мрачнаго колорита, составляющаго основу и прелесть его вдохновеній. Способность страдать въ другихъ -- преимущество прекрасныхъ душъ и неисчерпаемый источникъ поэзіи. Въ твореніяхъ де-Виньи видно, что тотъ, кто такъ хорошо понялъ тяжкія лишенія поэта и скрытыя мученія воина, усвоилъ себѣ съ любовію чужія страданія; что онъ проходилъ поприще жизни болѣе какъ зритель, нежели какъ дѣйствующее лицо; но то былъ зритель внимательный, доступный всѣмъ впечатлѣніямъ, безмолвный, съ пламенною любовью къ ближнему, любившій страданіе такъ, какъ другіе любятъ радость, преданный душою и тѣломъ этому страданію, которое онъ изслѣдывалъ во всѣхъ его изгибахъ, наконецъ зритель, извлекавшій уже въ молодости своей, какъ говоритъ онъ самъ, изо всего себѣ пользу для будущаго.

Графъ Альфредъ де-Виньи принадлежитъ къ старинному воинственному роду Беосской Провинціи; отецъ его, кавалерійскій офицеръ при Лудовикѣ XV и Лудовикѣ XVI, женился въ Турени на дочери адмирала Бародена, и въ прелестномъ городкѣ Лотъ (Loches) родился поэтъ, 27 марта 1799 года. Младенчество его протекло въ замкѣ Тронше, въ Беосской Провинціи.

Едва изъ колыбели, онъ былъ уже серьёзенъ и внимателенъ: "я всегда любилъ слушать", говорилъ онъ позже: "и когда былъ еще дитятей, рано пристрастился къ этому, сидя по обыкновенію на израненныхъ колѣняхъ моего престарѣлаго отца; онъ показывалъ мнѣ войну въ своихъ ранахъ, войну на пергаментахъ и гербѣ своихъ предковъ, войну на огромныхъ портретахъ, развѣшанныхъ по стѣнамъ стариннаго замка. Я смотрѣлъ на дворянство, какъ на огромное семейство наслѣдственныхъ воиновъ, и только о томъ и мечталъ, когда выросту, чтобъ сдѣлаться солдатомъ".

Къ исходу временъ имперіи, молодой Альфредъ де-Виньи былъ посланъ въ Парижъ и отданъ въ лицей. Здѣсь еще разъ предоставимъ говорить ему самому. "Я былъ" говоритъ онъ: "разсѣяннымъ ученикомъ. Война стояла у насъ въ лицеѣ; барабанъ заглушалъ въ нашихъ ушахъ голосъ учителей, а таинственный голосъ книгъ говорилъ намъ холоднымъ и педантскимъ язычкомъ. Логариѳмы и тропы были въ нашихъ глазахъ только ступенями къ достиженію звѣзды почетнаго-легіона, прекраснѣйшей изъ небесныхъ звѣздъ для дѣтей...""

Молодой человѣкъ не долго оставался въ пансіонѣ; его семейство, испуганное этою пламенною страстью къ войнѣ въ эпоху, когда Франція начинала уже думать о покоѣ, ввѣрило его стараніямъ одного наставника и старалось, но тщетно, развлечь его отъ этой склонности; надо было наконецъ сдѣлать изъ него солдата. Между-тѣмъ, наступили времена реставраціи, и едва 16-ти лѣтъ отъ-рода, молодой де-Виньи былъ опредѣленъ въ красные мушкетеры королевскаго двора. Въ этомъ качествѣ, онъ предпринялъ путешествіе въ Гентъ и судьба хотѣла, чтобъ въ-продолженіе четырнадцати-лѣтней его службы это было первымъ и единственнымъ его походомъ. Въ 1816 году, по уничтоженіи полковъ красныхъ мушкетеровъ, онъ перешелъ въ гвардейскую пѣхоту. Съ этихъ-то поръ начинается для воинственнаго юноши періодъ разочарованія; онъ мечталъ о полѣ битвы, и нашелъ Марсово-Поле; вмѣсто лагеря, казарму, и парадъ вмѣсто сраженія. Будучи ребенкомъ, онъ воображалъ себѣ, какъ будетъ входить побѣдителемъ въ покоренные города; сдѣлавшись солдатомъ, онъ долженъ былъ влачить свою саблю въ ножнахъ изъ гарнизона въ гарнизонъ.

Не находя въ военномъ ремеслѣ того, чего искалъ, -- войны, де-Виньи обратился къ поэзіи, или лучше почувствовалъ съ-тѣхъ-поръ то, что выразилъ позже, то-есть, что онъ принялъ пламя юности за непреложное призваніе, что его каррьера была непонятымъ дѣломъ, что онъ внесъ въ совершенно-активную жизнь природу совершенно-созерцательную, что онъ родился поэтомъ, что онъ ошибся, сдѣлавшись солдатомъ; но, какъ бы то ни было, онъ выжидалъ еще долго, не осмѣливаясь изъ чести оставить шпагу, и боясь, чтобъ на другой день послѣ его отставки не началась кампанія. Въ 1823 году онъ перешелъ въ линейное войско, надѣясь, что ему будетъ наконецъ позволено повоевать въ Испаніи: но судьба отказала ему въ этой милости; единственный трофей, вывезенный имъ изъ Пиренеевъ, были двѣ изъ его поэмъ, Долорида и Потопъ. Наконецъ, два года спустя послѣ своей женитьбы въ 1826 году, онъ рѣшился снять съ себя навсегда свои капитанскіе эполеты.

Тѣмъ временемъ подросли крылья музы, и стихи потекли изъ источника поэзіи. Въ 1822 году во всей французской арміи едва-ли нашелся бы двадцати-трех-лѣтній офицеръ въ родѣ де-Виньи. Между-тѣмъ, какъ вся эта суетная, курящая, играющая, дерущаяся юность толпилась въ естамине вокругъ бильярдовъ или въ другихъ мѣстахъ, серьёзный и задумчивый поэтъ уходилъ прогуливаться съ нѣкоторыми старыми офицерами имперіи, съ согбенною спиною, съ сѣдымъ усомъ -- выслужившимися солдатами, сыновьями собственнаго своего меча, молчаливыми и холодными, какъ трапписты,-- въ обществѣ этихъ высокомѣрныхъ и заносчивыхъ подпоручиковъ, но благосклонныхъ и разговорчивыхъ съ этимъ молодымъ товарищемъ по оружію, который уважалъ ихъ мужественный характеръ, жадно вслушивался въ ихъ безъискусственные, но прекрасные истиною разсказы и любилъ ихъ, какъ Десдемона любила Отелло, всею великостью перенесенныхъ ими опасностей. Съ наступленіемъ вечера, де-Виньи возвращался въ свое уединенное убѣжище, раскрывалъ библію или Гомера, прочитывалъ въ полголоса отрывки изъ Андрея Шенье, напечатанные Шатобріаномъ въ Духѣ Христіанства (Génie du Christianisme); и по мѣрѣ того, какъ обожаемая имъ ночь покрывала небо, вдохновеніе нисходи по надушу поэта, изливалось гармоническими потоками, и онъ писалъ свои поэмы,-- поэмы странныя для той эпохи, поэмы о которыхъ можно было бы сказать, что онѣ родились скорѣе подъ клобукомъ какого-нибудь молодаго бенедиктинца, пламеннаго, наивнаго и мечтательнаго, нежели подъ шако подпоручика. Нельзя сказать, чтобъ эти поэтическія произведенія не имѣли ни какого отношенія къ общему движенію, начавшему тогда увлекать умы на пути идеализма, нельзя сказать, чтобъ они не могли въ извѣстной степени быть связаны съ первыми вдохновеніями Ламартина и Виктора Гюго; но въ ихъ формѣ господствуетъ какой-то странный характеръ, какая-то умышленная небрежность, неопредѣленность, которая не насыщаетъ, но нѣжно трогаетъ душу. За исключеніемъ нѣкоторыхъ поэмъ, каковы Элоа, Моисей, Елена, созданія полныя и законченныя, въ большей части произведеній де-Виньи видно, что вдохновеніе было обильно, но что поэтъ не хотѣлъ дать ему всего развитія, боясь, чтобъ оно не потеряло отъ-того своей свѣжести; это эпопеи въ первоначальномъ видѣ, удивительные эскизу, но при всемъ томъ эскизы.

Сдѣлаемъ имъ быстрый обзоръ, по старшинству ихъ появленія въ свѣтъ. Симета (Symetha), написанная въ 1815 году (поэту было тогда 16 лѣтъ),-- греческая элегія въ родѣ Андрея Шенье; это -- воспоминаніе о бѣлой Неерѣ.

Neere, ne vas pas te confier aux tlots,

De peur d'étre déesse, etc., etc.

сказалъ Шенье;

Je vais mourir, hélas! Symetha s'est fiée

Aux flots profonds, l'Atlique est par elle oubliée,

говоритъ де Виньи; здѣсь также вѣетъ античнымъ благоуханіемъ и отъ мысли и отъ Формы, но это подражаніе: де-Виньи еще не самостоятеленъ; тоже можно сказать о Дріадѣ, Сомнамбулѣ и нѣкоторыхъ другихъ произведеніяхъ, написанныхъ въ эту первую эпоху жизни поэта. Моисей проистекаетъ изъ другаго источника вдохновеній. Не смотря на библейское заглавіе, Моисей -- произведеніе психологическое, исполненное смѣлыхъ и глубокихъ чертъ. Дочь Іефѳая (La fille de Jephtè), огромная и великолѣпная сцена Потопа, Блудница, блещутъ этимъ обиліемъ образовъ, свойственнымъ духу библіи. Долорида -- лучшая изъ всѣхъ этихъ небольшихъ драмъ въ двѣсти стиховъ, которыя такъ любитъ де-Виньи. Долорида, задуманная при подножіи Пиринеевъ, -- ревнивая Испанка; мужъ обманываетъ ее, онъ у ногъ другой; она ждетъ его, онъ возвращается, чтобы прежде, чѣмъ умереть, вымолить себѣ прощеніе, потому-что онъ чувствуетъ, какое-то внутреннее пламя пожираетъ его; она безъ жалости внимаетъ ему, а онъ

Oh! parle; mon coeur fuit, quitte ce dur langage.

Qu'un regard... Mais quel est ce blanchâtre breuvage

Que tu bois à longs traits et d'un air insensé?

-- Le reste du poison qu'hier je t'ai versé (*).

(*) О! говори, умоляю тебя; сердце мое замираетъ; оставь эту жестокость; хоть одинъ взглядъ... Но что за бѣловатый напитокъ пьешь ты такъ медленно и съ такимъ безумнымъ видомъ?-- "Остатокъ яда, что я вчера подлила тебѣ."

Съ этою данною другіе составили бы претолстѣйшую книгу; де-Виньи написалъ прелестный миньятюръ, можетъ-быть неполный, потому-что переходы въ немъ отрывисты, но впрочемъ исполненный жизни и движенія, чистый, гармоническій, безукоризненный въ-отношеніи къ формѣ, за немногими исключеніями.

Въ томъ же 1823 году, написалъ де-Виньи свой поэтическій chef d'oeuvre: Элоа. Часто сравнивали Элоа съ Мессіадою Клопштока; но мы никакъ не можемъ понять, какое отношеніе между поэмою громадною, блистательною въ частяхъ, но неровною, лишенною единства и цѣлостности, исполненною мѣстами непостижимаго паѳоса, и теряющеюся въ нескончаемыхъ длиннотахъ, -- словомъ, между твореніемъ Клопштока и поэмою, которой немалое достоинство состоитъ въ томъ, что она составляетъ одно цѣлое, дивно законченное въ маломъ объёмѣ, произведеніе, выдержанное съ удивительнымъ искусствомъ отъ перваго стиха до послѣдняго, постоянно ясное и гармоническое по формѣ, постоянно логическое въ выводѣ идеи, и столь счастливо соединяющее въ себѣ грацію, блескъ, теплоту и страсть. Фюссли не безъ основанія сказалъ, что первыя десять пѣсней "Мессіады" были лебединою пѣснію, а послѣднія десять -- карканьемъ ворона. Элоа отъ начала до конца -- лебединая пѣсня. Темнота -- камень преткновенія для всѣхъ поэтическихъ произведеній, основанныхъ главнѣйше на внутреннемъ созерцаніи; и этого камня преткновенія не могъ избѣжать ни даже самъ Мильтонъ. Въ-особенности этотъ недостатокъ проявляется въ описательной части. И дѣйствительно, трудно изобразить съ ясностью то, что видишь только внутреннимъ окомъ. Человѣкъ -- падшій ангелъ, который носитъ въ себѣ воспоминаніе о небѣ, сказалъ какой-то поэтъ; да; но это воспоминаніе очень-смутно, какъ всякое воспоминаніе младенческихъ лѣтъ, и когда человѣкъ говоритъ о немъ, и особенно, когда онъ берется описать его, тогда слова человѣка бываютъ часто смутны, нелогичны, несвязны, velut aegri somnia. Альфредъ де-Виньи вышелъ съ честью изъ этого затрудненія: описывая небо, онъ не пренебрегаетъ земными красками. Элоа -- женщина, но женщина обожествленная. Отъ-этого де-Виньи написалъ религіозную поэму, которая соединяетъ съ эпическими красотами самаго высшаго порядка весь интересъ простаго и трогательнаго разсказа.

Какъ поэтъ, творецъ поэмы "Элоа" стоитъ, безъ сомнѣнія, не ниже всего, что только есть во Франціи великаго въ этомъ отношеніи; и потому удивительно, что общее мнѣніе считаетъ его второстепеннымъ; ибо, надо сказать правду, стихи его далеко не такъ популярны, какъ стихи Виктора Гюгб или Ламартина; можетъ-быть, самый этотъ неуспѣхъ при вступленіи на поэтическое поприще былъ главнымъ поводомъ, обратившимъ къ прозѣ организацію очевидно-риѳмическую, если можно такъ выразиться. Эта холодность со стороны публики къ поэмамъ де-Виньи зависитъ, кажется, отъ многихъ причинъ, излагать которыя было бы слишкомъ-долго; удовольствуемся главнѣйшею изъ этихъ причинъ.

Въ 1821 году, въ эпоху появленія большей части поэмъ де-Виньи, направленіе спиритуальное и мечтательное было въ самомъ разгарѣ. Байронъ съ одной стороны и потомъ Ламартинъ породили и усилили это движеніе; но это направленіе все было исполнено индивидуализма; поэзія была задушевная и личная; воспѣвали самихъ-себя или прямо, какъ авторъ Meditations, или не прямо, какъ авторъ Чайльд-Гаролѣда и въ ту самую минуту, какъ публика получила величайшій вкусъ къ этому аналитическому лиризму, къ этой поэтической психологіи, де-Виньи представилъ ей стихи, въ которыхъ самъ поэтъ не былъ видимъ, а видна была только поэзія,-- стихи, которыхъ странная и новая форма не зависѣла ни отъ кого, развѣ только отъ Шенье, и то въ нѣкоторыхъ только мѣстахъ. И такъ, поэмы античныя, библейскія и новыя молодаго поэта были вообще мало оцѣнены, за исключеніемъ нѣкоторыхъ избранныхъ кружковъ Парижа.

"Сен-Маръ" (Cinq-Mars), начатый при подножіи Пиренеевъ, продолжаемый при переходахъ поэта изъ гарнизона въ гарнизонъ, пополненный съ помощью частыхъ путешествій въ Парижъ и продолжительныхъ посѣщеній королевской библіотеки, былъ изданъ въ 1826 г. Это произведеніе имѣло быстрый успѣхъ, и въ 1829 г. вышло его уже четыре изданія. Едва-ли кто могъ забыть очаровательное созданіе Маріи Гонзагъ, трогательный эпизодъ Урбана Грандье, величественную и благородную фигуру Де-Ту; легко, но вѣрно наброшенный эскизъ Анны-Австрійской, немного-преувеличенно изображенную, по прекрасную голову Сен-Мара; жалкое и слабое лицо Лудовика XIII. Сознаемся, что намъ менѣе всего нравится портретъ Ришльё; мы не слишкомъ довѣряемъ этому портрету; и при этомъ случаѣ скажемъ, какимъ способомъ вообще де-Виньи поступаетъ съ исторіей. Онъ также обращается съ нею иногда очень-презрительно; онъ не преобразовываетъ ея сверху до низу, какъ дѣлаетъ часто Викторъ Гюго, но не довольствуется также и тѣмъ, чтобъ вырыть ее, подобно Вальтеру Скотту, во всей ея истинѣ, освѣтивъ поэзіей; онъ входитъ въ это святилище какъ человѣкъ, твердо-рѣшившійся передѣлать на свой ладъ всякую дѣйствительность, противоречащую его склонностямъ. Въ отличіе отъ школы фаталистовъ, Альфредъ де-Виньи проходить исторію съ инстинктивнымъ и сильнымъ отвращеніемъ ко всякому успѣху; онъ никогда не любитъ сильныхъ и побѣдителей; онъ любитъ слабыхъ и побѣжденныхъ. Такое чувствованіе, достойное великой души, будучи примѣнено къ созданьямъ чистой фантазіи, можетъ породить произведенія граціозныя, утѣшительныя, благодѣтельныя; но когда дѣло идетъ о воспроизведеніи исторической драмы со всѣми ея околичностями, о изображеніи фактовъ и людей, часто очень-близкихъ къ намъ, тогда, намъ кажется, нельзя позволить разскащику употреблять во зло свое поэтическое человѣколюбіе и творить изъ малыхъ -- великихъ и изъ великихъ -- малыхъ. Первая красота всякой исторической страницы -- истина; поэзія уже слѣдуетъ за нею. Въ сочиненіяхъ де-Виньи множество страницъ. которыя, кажется намъ, если не противны истинѣ, то просто невѣроятны. Такимъ-образомъ, не говоря уже о его Ришльё, на котораго онъ часто смотрѣлъ глазами Бассомпьерра и который столько же похожъ на настоящаго Ришльё, какъ и Ришльё Виктора Гюго, укажемъ, въ примѣръ этого направленія все передѣлывать, украшать, умалять, и, слѣдовательно, искажать исторію, на страницу впрочемъ прекрасную по слогу и одушевленію, на которой де-Виньи разсказываетъ въ эпизодѣ капитана Рено (Servitude et Grandeur militaires) разговоръ между папою Піемъ VII и Наполеономъ. Слова папы: Commediantel tragediantet очень эффектны въ разсказѣ, по ихъ надо было слышать, чтобъ повѣрить имъ.

То же можно сказать о многихъ сценахъ изъ эпизода Шенье въ Стелло, и въ особенности о сценѣ, происходящей у Робеспьерра. Избави Богъ, чтобъ мы хотѣли сдѣлать изъ гг. тріумвировъ гигантовъ: мы охотно допускаемъ, что убивать, чтобъ не быть убитыми, было основаніемъ тогдашней политической науки; по этихъ людей, которымъ сознаніе ихъ собственнаго положенія должно было насильно придать нѣкоторое величіе, де-Виньи изображаетъ такими ничтожными, такими смѣшными, такими нелѣпыми, что по-истинѣ, если повѣрить поэту, то не будешь знать, какъ назвать ту націю, которая допустила водить и истреблять себя-самое такимъ глупымъ извергамъ!

Иногда случается, что де-Виньи, въ своемъ презрѣніи къ успѣху въ политикѣ, доводитъ до ребячества вольтерьянскую теорію великихъ слѣдствіи и малыхъ причинъ. Напримѣръ, знаете ли почему побѣда осталась за членами Конвента въ знаменитый день девятаго термидора? какимъ образомъ Тальлнъ и прочіе ниспровергли кровавый тріумвиратъ Робеспьерра, Сен-Жюста и Кутона? Вы, можетъ-быть, приписываете этотъ важный результатъ ненависти, мщенію, энергіи, возбужденной страхомъ,-- всѣмъ этимъ страстямъ, ворочающимъ великими политическими событіями? Разочаруйтесь! Если судьбы Франціи измѣнились 9-го термидора, это потому, что долговязый и безстрастный канониръ Блеро (котораго портретъ, впрочемъ, прекрасно очерченъ), въ ту минуту, какъ надобно было стрѣлять въ залы Лувра, и разсѣчь, или лучше сорвать ядромъ вопросъ, Блеро натыкается колесомъ своего орудія на избитый троттуаръ (petit trottoir usé), который мѣшаетъ ему направить орудіе академически. Тогда онъ ложится на свою пушку, какъ обезкураженный артистъ, тушитъ фитиль, закуриваетъ трубку, и благодаря ему, ему одному, Конвентъ торжествуетъ надъ общиною. И вотъ де-Виньи дѣлаетъ воззваніе въ цѣлую страницу Блеро, неизвѣстному великому человѣку! Все это очень-мило, очень живописно, очень-забавно; но такъ, какъ Стелло восклицаетъ: "Да, это, должно быть, происходило такъ!" то читатель, немножко озадаченный, очень-радъ, что папа даетъ на отвѣтъ чернаго доктора.-- "Мои исторіи", говоритъ разскащикъ: -- "какъ всѣ людскія рѣчи, въ нихъ правды на половину". На половину! черный докторъ дѣлаетъ себѣ очень-много чести. Какъ бы то ни было, но намъ кажется, что во всякомъ случаѣ опасно злоупотреблять такимъ образомъ правомъ поэта изображать историческую дѣйствительность, особенно же, когда эта дѣйствительность такъ близка къ намъ, и когда она попадаетъ подъ руку такого таланта, какъ талантъ Альфреда де-Виньи. Этотъ презрительный фатализмъ, проповѣдуемый съ такой высоты, можетъ быть опаснѣе другаго; въ обѣихъ системахъ человѣчество не болѣе, какъ маріонетка: только въ одной, нить этой маріонетки держитъ сынъ судебъ; въ другой-первый встрѣчный шарлатанъ. Посреди всего этого, что станется съ сознаніемъ, разумомъ, свободнымъ произволомъ?

Въ 1828 году, де-Виньи перевелъ шекспирова "Отелло", который и былъ данъ на Французскомъ-Театрѣ 25-го октября 1829 года. Но эта попытка была не слишкомъ-удачна.

Маршальша д'Анкръ, представленная въ 1830 году, имѣла очень ограниченный успѣхъ; мы не имѣемъ мѣста разбирать этотъ трудъ. Въ 1832 году, де-Виньи выпустилъ въ свѣтъ Стелло; отсюда онъ взялъ эпизодъ Чаттертона, передѣлалъ его для сцены, и эта пьеса представлена была въ первый разъ на Французскомъ-Театрѣ 12-го февраля 1835 года. Потомъ, де-Виньи собралъ три прелестныя повѣсти, напечатанныя имъ въ Revue des Beux Mondes, въ одну книгу, вышедшую въ свѣтъ подъ заглавіемъ: Servitude et Grandeur militaires

Не имѣя возможности разбирать здѣсь всѣхъ произведеній Альфреда де-Виньи, удовольствуемся сказать нѣсколько словъ о Чаттертонѣ.

Вотъ что говоритъ объ этой пьесѣ очевидецъ:

"Эта драма имѣла огромный успѣхъ, и, по моему мнѣнію, она -- величественное созданіе. Никогда не забуду, какой эффектъ произвела на меня эта толпа, едва переводившая дыханіе, жадно вслушивавшаяся въ слова, произносимыя актёрами, -- толпа, которую поэтъ съумѣлъ расшевелить, тронуть, проникнуть страстью, поработить безъ треска, безъ шума, безъ великолѣпія, безъ помощи декоратора, костюмёра, машиниста -- единственно вліяніемъ простаго и трогательнаго созданія, облеченнаго язычкомъ самымъ чистымъ, самымъ гарконическимъ".

"Чаттертонъ" былъ мощною реакціею въ пользу идеи, которая умирала, задушаемая этими драмами, исполненными ядовъ, прелюбодѣяніи, кинжаловъ и сценической фантасмагоріи. "Чаттертонъ", подобно всему прекрасному, не обошелся безъ порицаній. Одни даже стали отъискивать досконально біографію молодаго англійскаго поэта; они доказывали де-Виньи, съ доводами въ рукахъ, что Чаттертонъ не былъ ни великъ, ни великодушенъ, ни несчастенъ; что это былъ крикливый мальчикъ, писака остроумный, но недобросовѣстный, низкій и злой. Что онъ умертвилъ себя не отъ нищеты, но отъ припадка гордости; изъ всего этого они заключили, что драма грѣшила въ основаніи, и потому ничего не стоила.

Такое умозаключеніе вовсе не вѣрно; не подлежитъ никакому сомнѣнію, что поэтъ не имѣетъ права брать изъ исторіи то или другое лицо, извѣстное, опредѣленное, прославившееся добромъ или зломъ, чтобъ сдѣлать себѣ по произволу изъ героя -- труса, изъ тирана -- патріарха, изъ развратницы -- весталку; такимъ образомъ, искаженная исторія не ведетъ ни къ чему, она тлитъ и унижаетъ народъ, позволяющій уничтожать свою славу или давать себѣ такіе чудовищные предметы для удивленія. Альфредъ де-Виньи въ своихъ романахъ, правда не совершенно, безукоризненъ въ этомъ отношеніи, какъ мы и сказали, говоря о его манерѣ выводить на сцену нѣкоторыя историческія лица: но здѣсь обвинять де-Виньи за то, что ему вспало на мысль нарисовать голову молодую, благородную, вдохновенную и прекрасную, и надписать надъ ней имя ребенка, едва только рожденнаго къ жизни, ребенка, котораго неизвѣстны съ точностью ни нравы, ни характеръ, и котораго талантъ и смерть одни только не подлежатъ сомнѣнію,-- это значитъ хотѣть отнять у поэта всякую свободу и приковать его къ настоящему прокрустову ложу.

Альфредъ де-Виньи не довольствовался тѣмъ, что питалъ свой геній прошедшимъ и будущимъ;онъ былъ великимъ поэтомъ, но въ то же время человѣкомъ своей эпохи; видѣлъ вокругъ себя множество страданій, тѣмъ болѣе ужасныхъ, что они были гордо скрываемы. Будучи солдатомъ, онъ вызналъ все, что таилось на сердцѣ у солдата; возвратясь къ гражданской жизни, онъ услышалъ, какъ говоритъ онъ самъ, выстрѣлъ уединенныхъ пистолетовъ (le bruit des pistolets solitaires); онъ содрогнулся предъ отвратительнымъ зрѣлищемъ переполненнаго общества, которое неблагодарно къ человѣку, посвящающему ему на службу и свое разумѣніе и свой трудъ,-- и тогда принялся говорить громко и за воина и за поэта, которыхъ онъ называлъ двумя новѣйшими паріями, и говорилъ объ этомъ, какъ самый пламенный, самый страстный адвокатъ, пріобрѣтающій уже въ самой важности своей роли право быть нѣсколько-пристрастнымъ.

Теперь скажемъ, существуетъ ли зло или нѣтъ? и здѣсь, оставивъ въ сторонѣ военные виды Альфреда де-Виньи, обратимъ вниманіе только на сдѣланную имъ апологію поэта (въ предисловіи къ Чаттертону); эта агіологія стѣсняетъ вопросъ и дѣлаетъ его неразрѣшимымъ. Альфредъ де-Виньи требуетъ, чтобъ правительство давало хлѣбъ поэту, т. е. человѣку, пишущему стихи, котораго, но его словамъ, не должно смѣшивать ни съ литераторомъ, всегда выпутывающимся изъ затруднительныхъ обстоятельствъ, ни съ настоящимъ писателемъ, который силенъ уже самъ-по-себѣ и не имѣетъ нужды въ состраданіи. Представляется первое затрудненіе; во-первыхъ, почти всѣ начинаютъ тѣмъ, что пишутъ стихи, дурные или хорошіе, и потому правительство должно заняться различеніемъ дурныхъ и хорошихъ стиховъ. Къ-тому же, по какому признаку отличить въ зародышѣ того, кого де-Виньи называетъ истиннымъ поэтомъ здѣсь де-Виньи даетъ намъ какъ образчикъ, какъ терминъ сравненія, Оду молодой плѣнницѣ (Ode à la jeune captive). По истинѣ, если правительство обязано давать пенсіоны на содержаніе однимъ только настоящимъ или будущимъ Андреямъ Шенье, то издержки его по этой части не будутъ обременительны. Сверхъ-того, Альфредъ де-Виньи говоритъ: "Но не-уже-ли вы думаете, что поэтъ вещь очень обыкновенная? Знаете ли вы, что всякая нація почтетъ себя счастливою и будетъ гордиться, имѣя даже двухъ поэтовъ въ-теченіе десяти вѣковъ?" Два въ десять вѣковъ! отвѣтитъ общество; но въ такомъ случаѣ, къ чему же платить такъ дорого за столько безплодныхъ опытовъ?

Намъ кажется, что поэтъ много бы выигралъ въ этомъ произведеніи, еслибъ развилъ предметъ свой шире и съ болѣе-высшей точки зрѣнія. Во Франціи теперь ежегодно выходитъ изъ всѣхъ коллегій по-крайней-мѣрѣ до десяти тысячь людей, получающихъ званіе bacheliers ès-lettres; многіе и многіе изъ нихъ не будутъ ни адвокатами, ни медиками, ни купцами, ни чиновниками, ни ремесленниками, ни земледѣльцами, а поступятъ въ ряды пишущей братіи, которая возрастаетъ со дня-на-день въ ужасающей прогрессіи, все это, по-большей-части, народъ очень и очень бѣдный, съ дарованіями часто посредственными, изрѣдка необыкновенными, но всегда съ огромнымъ запасомъ честолюбія. Болѣе-сильные или болѣе-счастливые изъ нихъ пристроятся какъ-нибудь въ литературѣ или въ журналистикѣ, но слабѣйшіе... что будетъ съ ними? "Что намъ за дѣло до слабыхъ?" говорятъ нѣкоторые экономисты: "они пристроятся какъ съумѣютъ; общество "обязано дать имъ только свободный "доступъ на конкурсъ жизни и ничего "болѣе; жизнь -- битва; горе побѣжденнымъ!.."

"Отечественныя Записки", No 8, 1846

Оставить комментарий Виньи Альфред (yes@lib.ru) Год: 1846 Обновлено: 05/03/2019. 29k. Статистика. Очерк: Проза, Публицистика, Биографическая проза Об авторе и его творчестве	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: Текст издания: журнал "Отечественныя Записки", No 8, 1846.

Виньи Альфред Альфред де-Виньи

АЛЬФРЕДЪ ДЕ-ВИНЬИ.

Виньи Альфред
Альфред де-Виньи