Вилье-Де-Лиль-Адан Огюст Де
Вера

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Вилье де Лиль-Адан
ВѢРА.

Графинѣ д'Осмуа.

Форма тѣла существеннѣе содержанія.
Современная Физіологія.

   Любовь сильнѣе Смерти, сказалъ Соломонъ: да, ея таинственная власть безгранична.
   То было на склонѣ осенняго дня, въ наши годы, въ Парижѣ. Къ темному Сенъ-Жерменскому предмѣстью катились экипажи, съ уже зажженными фонарями, запоздавшіе, послѣ часа прогулки въ Булонскомъ лѣсу. Одинъ изъ нихъ остановился передъ порталомъ обширнаго аристократическаго дома, окруженнаго вѣковымъ садомъ; надъ аркой возвышался каменный щитъ съ гербомъ древней фамиліи графовъ д'Атоль, а именно: по лазоревому полю, съ серебряной звѣздой посерединѣ, девизъ "Pallida Victrix", подъ княжеской короной, опушенной горностаемъ. Тяжелыя двери распахнулись. Человѣкъ лѣтъ тридцати -- тридцати пяти, въ траурѣ, со смертельно-блѣднымъ лицомъ вышелъ изъ экипажа. На крыльцѣ мрачные слуги держали факелы. Не видя ихъ, онъ поднялся по ступенямъ и вошелъ. Это былъ графъ д'Атоль.
   Шатаясь, онъ поднялся по бѣлымъ лѣстницамъ, которыя вели въ ту комнату, гдѣ еще утромъ онъ уложилъ въ бархатный гробъ и покрылъ фіалками, въ волнахъ батиста, свою возлюбленную, свою блѣднѣющую супругу Вѣру, свое отчаяніе.
   Наверху тихая дверь скользнула по ковру; онъ приподнялъ занавѣсъ.
   Всѣ предметы были на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ наканунѣ ихъ оставила графиня. Внезапная Смерть поразила громомъ. Прошлую ночь его возлюбленная обезсилѣла въ восторгахъ, столь глубокихъ, изнемогла въ объятіяхъ, столь сладостныхъ, что ея сердце, разбитое наслажденіемъ, не вынесло: ея губы неожиданно омрачились смертнымъ пурпуромъ. Она едва успѣла дать своему супругу прощальный поцѣлуй, улыбаясь, не произнося ни одного слова; потомъ ея длинныя рѣсницы, подобно траурнымъ вуалямъ, опустились на прекрасную ночь ея глазъ.
   Миновалъ день, которому нѣтъ названія. Около полудня, графъ д'Атоль, послѣ ужасной церемоніи, въ фамильномъ склепѣ, отослалъ съ кладбища мрачную процессію. Потомъ, запершись одинъ съ похороненной между четырьмя мраморными стѣнами, онъ притворилъ за собою желѣзную дверь мавзолея. На треножникѣ, передъ гробомъ, курился ладанъ; свѣтящійся вѣнецъ лампадъ, въ изголовьѣ юной усопшей, сіялъ надъ ней,
   Графъ, задумчивый, полный однимъ чувствомъ безнадежной нѣжности, оставался тамъ, стоя, весь день. Около шести часовъ вечера, въ сумеркахъ, онъ покинулъ священное мѣсто. Запирая склепъ, онъ вырвалъ изъ замка серебряный ключъ и, поднимаясь на послѣднюю ступеньку порога, онъ осторожно бросилъ его во внутренность гробницы. Онъ бросилъ его на внутреннія плиты черезъ отверстіе въ формѣ трилистника, которое было надъ порталомъ.-- Зачѣмъ?... Вѣроятно, тайно рѣшившись не возвращаться сюда никогда.
   А теперь онъ снова увидѣлъ овдовѣвшую комнату.
   Окно, подъ широкими драпировками изъ кашемира цвѣта mauve, затканнаго золотомъ, было открыто: послѣдній вечерній лучъ озарялъ, въ рамкѣ изъ стариннаго дерева, большой портретъ усопшей. Графъ посмотрѣлъ вокругъ себя: платье, брошенное наканунѣ въ кресло, на каминѣ, драгоцѣнности, жемчужное колье, полузакрытый вѣеръ, тяжелые флаконы духовъ, вдыхать которые Она болѣе не будетъ. На кровати изъ чернаго дерева съ витыми колоннами, оставшейся неубранной, около подушки, на которой среди кружевъ еще былъ замѣтенъ слѣдъ дивной, обожаемой головы, онъ увидѣлъ платокъ, окрашенный каплями крови, въ которой передъ смертью трепетали крылья ея юной души. Открытое піанино, затаившее въ себѣ навсегда неоконченную мелодію; индійскіе цвѣты, сорванные ею въ оранжереѣ и умиравшіе въ старыхъ саксонскихъ вазахъ; а въ ногахъ ея кровати, на черномъ мѣхѣ, маленькіе туфли изъ восточнаго бархата, на которыхъ сверкалъ вышитый жемчугами ликующій девизъ Вѣры: Qui verra Vera l'ameira; обнаженныя ноги возлюбленной играли въ нихъ вчера утромъ, и лебяжій пухъ цѣловалъ ихъ на каждомъ шагу! А тамъ, тамъ, въ тѣни,-- часы, пружину которыхъ онъ сломалъ, чтобы они больше не били другихъ часовъ!
   Итакъ она ушла... Куда же?... Жить теперь? Къ чему?.. Это было невозможно, нелѣпо.
   И графъ терялся въ незнакомыхъ раздумьяхъ.
   Онъ думалъ о всей прошлой жизни.-- Шесть мѣсяцевъ прошло послѣ этого брака. Вѣдь это за границей, на балу въ одномъ посольствѣ, онъ увидѣлъ Вѣру въ первый разъ?... Да, это мгновенье воскресало передъ его взоромъ, со всей опредѣленностью. Онъ снова видѣлъ передъ собой этотъ балъ и ее, сіяющую. Въ тотъ вечеръ ихъ взгляды встрѣтились. Они признали другъ друга, поняли, въ самой глубинѣ души, что они -- близки, что они должны любить другъ друга -- вѣчно.
   Лживые намеки, подстерегающія улыбки, клевета, всѣ затрудненія, какія воздвигаетъ свѣтъ, чтобы замедлить неизбѣжное счастье тѣхъ, кто принадлежитъ другъ другу, разсѣялись передъ спокойной увѣренностью одного въ другомъ, которая овладѣла ими въ единый мигъ.
   Вѣра, утомленная приторными условностями своей среды, при возникновеніи первыхъ затрудненій, прямо пришла къ нему, упростивъ этимъ царственнымъ поступкомъ всѣ тѣ пошлые пріемы, въ которыхъ обычно растеривается драгоцѣнное время жизни.
   И всѣ пустые толки, какіе вела на ихъ счетъ равнодушная толпа, при первыхъ словахъ показались имъ стаей ночныхъ птицъ, возвращающихся въ мракъ! Какой улыбкой они обмѣнялись! Какимъ несказаннымъ объятіемъ!
   Однако жъ, ихъ души были, по-истинѣ, изъ самыхъ странныхъ!-- То было два существа, одаренныхъ чудесной чувствительностью, но исключительно земной. Ощущенія длились въ нихъ съ тревожной.напряженностью. Переживая ихъ, они въ этихъ ощущеніяхъ забывали сами себя. Наоборотъ, нѣкоторыя идеи, идея души, напримѣръ, Безконечности, даже идея Божества, были какъ бы скрыты отъ ихъ пониманія. Вѣра большинства людей въ сверхъестественное была для нихъ лишь предметомъ смутнаго удивленія: непроницаемая тайна, надъ которой они не задумывались, т"къ какъ у нихъ не было возможности ни отвергнуть ее, ни принять. Вотъ почему, отлично сознавая, что міръ чуждъ имъ, они удалились тотчасъ послѣ своего брака въ этотъ старинный и мрачный домъ, гдѣ глушью сада смягчался наружный шумъ.
   Тамъ оба влюбленныхъ потонули въ томъ океанѣ томительныхъ и извращенныхъ радостей, въ которыхъ духъ смѣшивается съ тайною плоти. Они исчерпали до дна всю силу желаній, всѣ содроганія и всѣ изступленныя ласки. Каждый изъ нихъ сдѣлался трепетомъ жизни другого. Въ нихъ душа такъ полно проникала тѣло, что формы ихъ тѣла казались имъ какъ бы одухотворенными, а поцѣлуи, какъ огненныя звенья цѣпи, сковали ихъ въ сліяніи неразрывномъ. Долгое обольщеніе! И вдругъ очарованіе исчезло; ужасный случай разъединилъ ихъ, ихъ руки разомкнулись. Что за тѣнь отняла у него дорогую умершую? Умершую! Нѣтъ. Развѣ душа віолончели умираетъ въ стонѣ лопнувшей струны?
   Проходили часы.
   Онъ смотрѣлъ изъ окна на ночь, которая торжествовала въ небесахъ -- и Ночь олицетворялась передъ нимъ: она казалась ему королевой, меланхолично бродящей въ изгнаніи, и, какъ брилліантовый аграфъ ея траурной туники, одинокая Венера блестѣла надъ деревьями, затерявшись среди лазурной глубины.
   "Это Вѣра", подумалъ онъ.
   При этомъ имени, произнесенномъ тихо, онъ вздрогнулъ, какъ человѣкъ, который просыпается, потомъ, выпрямившись, онъ посмотрѣлъ вокругъ себя.
   Предметы въ комнатѣ были теперь освѣщены раньше едва ощутимымъ свѣтомъ лампады, которая бросала синій отблескъ на темноту и тоже казалась звѣздой, благодаря ночи, взошедшей на небосклонѣ. Эта лампада, пахнувшая ладаномъ, была передъ божницей, семейной святыней Вѣры. Складень изъ стариннаго драгоцѣннаго дерева висѣлъ тамъ, на своей русской тесемочкѣ, между стекломъ и образомъ. Изнутри мерцающій отблескъ золота падалъ на колье и на другія драгоцѣнности, разложенныя на каминѣ.
   Вѣнчикъ Мадонны, въ небесныхъ одѣяніяхъ, блестѣлъ, осѣненный византійскимъ крестомъ, тонкія и красныя линіи котораго, постепенно теряясь, оттѣняли алымъ цвѣтомъ блескъ озаренныхъ жемчужинъ. Съ самаго дѣтства Вѣра привыкла, глядя большими глазами на чистый материнскій ликъ семейной иконы, жалѣть его, но, по своей природѣ, не могла посвятить Мадоннѣ ничего, кромѣ суевѣрной любви; и порой она ее предлагала ей наивно, задумчиво проходя передъ лампадой.
   Графъ, при этомъ видѣ тронутый до глубины души мучительными воспоминаніями, выпрямился, быстро задулъ священный огонь и, ощупью, въ темнотѣ, протянувъ руку къ шнурку, позвонилъ.
   Появился слуга; то былъ старикъ, одѣтый въ черное; онъ держалъ лампу, которую поставилъ передъ портретомъ графини. Когда онъ обернулся, то съ дрожью суевѣрнаго ужаса увидѣлъ, что его господинъ стоитъ, улыбаясь, какъ-будто въ его жизни не произошло ничего.
   -- Раймондъ,-- спокойно сказалъ графъ,-- сегодня вечеромъ мы очень утомлены, графиня и я; ты подашь ужинъ къ десяти часамъ. Кстати, мы рѣшили еще больше уединиться здѣсь, съ завтрашняго дня. Ни одинъ изъ моихъ слугъ, кромѣ тебя, не долженъ провести этой ночи въ домѣ. Ты выдашь имъ жалованье за три года, и пусть о ни уходятъ. Потомъ ты запрешь входъ на засовъ; зажжешь свѣтъ внизу, въ столовой; намъ будетъ достаточно твоихъ услугъ. Отнынѣ мы не будемъ никого принимать.
   Старикъ дрожалъ и внимательно смотрѣлъ на графа.
   Графъ закурилъ сигару и спустился въ садъ.
   Слуга подумалъ сначала, что слишкомъ тяжкое, слишкомъ отчаянное горе разстроило разсудокъ его господина. Онъ зналъ графа съ самаго дѣтства, онъ сразу понялъ, что толчокъ слишкомъ быстраго пробужденія могъ стать роковымъ для этого лунатика. По его первымъ долгомъ было -- оберегать подобную тайну.
   Онъ склонилъ голову. Преданное соучастіе въ этой благочестивой грезѣ? Повиноваться?.. Продолжать прислуживать имъ обоимъ, не принимая въ расчетъ Смерти? Что за странная мысль!... Продержится ли она одну ночь?...Завтра, завтра, увы!...Ахъ, какъ знать?...Быть можетъ!...Во всякомъ случаѣ, святой замыселъ!-- Какое право имѣетъ онъ разсуждать?...
   Онъ вышелъ изъ комнаты, съ точностью выполнилъ приказанія, и съ того же вечера началось необычайное существованіе графа.
   Нужно было создать ужасный миражъ.
   Неловкость первыхъ дней быстро сгладилась. Раймонду, сначала въ какомъ-то оцѣпенѣніи, потомъ со снисходительностью и съ нѣжностью, такъ хорошо удалось быть естественнымъ, что не прошло и трехъ недѣль, какъ онъ сталъ чувствовать себя почти обманутымъ собственнымъ усердіемъ. Задняя мысль блѣднѣла. Порою, испытывая нѣчто въ родѣ головокруженія, онъ долженъ былъ говорить себѣ, что графиня подлинно умерла. Онъ увлекался этой мрачной игрой и каждый мигъ забывалъ о дѣйствительности. Вскорѣ" ему уже нужно было нѣчто большее, чѣмъ простое размышленіе, чтобы убѣдить себя и опомниться. Онъ хорошо видѣлъ, что, въ концѣ концовъ, онъ всецѣло предастся тому страшному магнетизму, которымъ графъ пропитывалъ всю атмосферу вокругъ нихъ. Ему становилось страшно, но страхъ его былъ нерѣшительный, тихій.
   Въ самомъ дѣлѣ, д'Атоль жилъ въ полномъ невѣдѣніи о смерти своей возлюбленноні Образъ молодой женщины такъ былъ слитъ съ его собственнымъ, что она какъ бы постоянно была близъ него. То на садовой скамьѣ въ солнечные дни онъ читалъ вслухъ тѣ стихотворенія, которыя она любила; то вечеромъ у камина,-- двѣ чашки чая на столикѣ,-- онъ разговаривалъ съ улыбающейся Иллюзіей, сидѣвшей, въ его глазахъ, на другомъ креслѣ.
   Улетѣли дни, ночи, недѣли. Ни тотъ, ни другой не зналъ, что они творили. Уже совершались странныя явленія, въ которыхъ трудно было отличить ту точку, гдѣ вымышленное тожественно съ реальнымъ. Чье-то присутствіе рѣяло въ воздухѣ; какой-то образъ силился проявиться, выткаться на пространствѣ, ставшемъ неопредѣлимымъ.
   Д'Атоль жилъ двойной жизнью, какъ фанатикъ.
   Нѣжное и блѣдное лицо, мелькнувшее, какъ молнія, между двумя мгновеньями; тихій аккордъ, вдругъ взятый на піанино; поцѣлуй, закрывшій ему уста въ ту минуту, когда онъ начиналъ говорить; сродство женственныхъ мыслей, возникавшихъ въ его умѣ въ отвѣтъ на то, что онъ говорилъ; его собственный двойникъ, который различалъ онъ, какъ бы въ зыбкомъ туманѣ; головокружительно-нѣжные духи своей возлюбленной около себя, и ночью, между бодрствованіемъ и сномъ, едва разслышанныя тихія слова,-- все служило ему предвѣщаніемъ. Это было отрицаніе Смерти, возвысившееся до невѣдомой власти!
   Однажды д'Атоль почувствовалъ и увидѣлъ ее такъ близко около себя, что сжалъ ее въ своихъ объятіяхъ; но это движеніе разсѣяло ее.
   -- Дитя!-- прошепталъ онъ улыбаясь.
   И онъ уснулъ, какъ любовникъ, на котораго дуется его возлюбленная, смѣющаяся и полусонная.
   Въ день ея именинъ, онъ шутя присоединилъ безсмертникъ къ букету, который бросилъ на подушку Вѣры.
   -- Это потому, что она считаетъ себя умершей,-- сказалъ онъ.
   Благодаря глубокой и всесильной волѣ д'Атоля, который силой любви выковывала" жизнь и присутствіе своей жены въ уединенномъ домѣ, такое существованіе приняло, въ концѣ концовъ, мрачное и убѣждающее очарованіе. Даже Раймондъ не испытывалъ болѣе никакой боязни, освоившись постепенно съ этими впечатлѣніями.
   Черное бархатное платье, замѣченное на поворотѣ аллеи; смѣющійся голосъ, позвавшій его въ гостиной; звонокъ, раздававшійся утромъ, при его пробужденіи, какъ раньше,-- все это сдѣлалось для него привычнымъ, какъ-будто бы умершая играла въ невидимки, словно ребенокъ. Она чувствовала, что ее такъ любятъ! Это было вполнѣ естественно.
   Прошелъ годъ.
   Вечеромъ, въ годовщину, графъ, сидя у огня, въ комнатѣ Вѣры, только-что прочелъ ей флорентійское фабліо: Каллимахъ. Онъ закрылъ книгу; потомъ, наливая себѣ чаю:
   -- Душка,-- сказалъ онъ,-- помнишь ли ты Долину Розъ, берега Лана, замокъ Четырехъ Башенъ? Не правда ли, этотъ разсказъ напомнилъ тебѣ ихъ?
   Онъ всталъ и въ синеватомъ зеркалѣ увидѣлъ себя блѣднѣе обыкновеннаго. Онъ вынулъ изъ кубка жемчужный браслетъ и внимательно посмотрѣлъ на жемчуга. Развѣ Вѣра не сняла ихъ только-что съ руки, передъ тѣмъ какъ раздѣваться? Жемчужины были еще тепловаты, и ихъ блескъ казался какъ бы смягченнымъ теплотой ея тѣла. А опалъ сибирскаго ожерелья, который такъ любилъ прекрасную грудь Вѣры, что болѣзненно блѣднѣлъ въ своей золотой рѣшеткѣ, если молодая женщина забывала его на нѣкоторое время! Когда-то графиня любила за это свой вѣрный камень!.. Въ этотъ вечеръ опалъ сверкалъ такъ, какъ-будто его только-что сняли и какъ-будто онъ былъ еще проникнутъ чудеснымъ магнетизмомъ прекрасной усопшей. Кладя на мѣсто ожерелье и драгоцѣнный камень, графъ дотронулся нечаянно до батистоваго платка, на которомъ влажныя капли крови краснѣли, какъ гвоздики на снѣгу!... А тамъ, на піанино, кто же повернулъ послѣднюю страницу прежней мелодіи? Какъ! священная лампада снова зажглась передъ божницей! Да, ея золотистое пламя таинственно освѣщало ликъ Мадонны съ закрытыми глазами. А эти свѣже-сорванные восточные цвѣты, которые распускаются тамъ въ старыхъ саксонскихъ вазахъ,-- чья рука расположила ихъ тамъ? Какъ-то многозначительнѣе и напряженнѣе, чѣмъ обыкновенно, комната казалась радостной и наполненной жизнью. Но ничто не могло поразить графа! Это все казалось ему вполнѣ естественнымъ, и онъ даже не обратилъ вниманія на то, что снова шли часы, остановленные годъ тому назадъ.
   И, однако, можно было сказать, что въ тотъ вечеръ Вѣра изъ глубины тѣней страстно порывалась вернуться въ эту комнату, напоенную ею! Такъ много оставалось въ ней ея самой! Все, что составляло ея существованіе, влекло ее туда. Тамъ струилось ея обаяніе; долгія усилія, сдѣланныя страстной волей ея супруга, должны были ослабить тонкія узы Невидимости вокругъ нея!..
   Она была принуждена къ этому. Все, что она любила, было тутъ.
   Въ ней должно было возникнуть желаніе -- прійти и снова улыбаться себѣ въ этомъ таинственномъ зеркалѣ, въ которомъ она столько разъ любовалась своимъ лилейнымъ лицомъ. Тихая усопшая вздрогнула, должно быть, тамъ, подъ своими фіалками, подъ погасшими лампадами, божественная усопшая затрепетала, должно быть, въ своемъ склепѣ, гдѣ покоилась она совсѣмъ одна, глядя на серебряный ключъ, брошенный на плиты. Ей также захотѣлось прійти къ нему. Но ея воля терялась въ идеѣ ладана и одиночества. Смерть есть послѣднее рѣшеніе для тѣхъ, кто надѣется на небо; но Смерть, и Небо, и Жизнь,-- все это заключалось для нея въ объятіяхъ любви! И вотъ одинокій поцѣлуй ея супруга привлекалъ ея губы, во мракѣ. И отзвучавшія мелодіи, опьяненныя слова прошлаго, ткани, покрывавшія ея тѣло и хранившія прежнія благоуханія, эти волшебные каменья, хотѣвшіе ея, въ своей мрачной симпатіи,-- а главное, глубокое и абсолютное ощущеніе ея присутствія, увѣренность, раздѣляемая даже неживыми предметами,-- все призывало ее туда, влекло ее такъ давно и такъ нечувствительно, что не хватало лишь одной Ея, излѣчившейся, наконецъ, отъ сонной Смерти!
   Ахъ, Идеи -- это живыя существа!.. Графъ выдолбилъ въ воздухѣ форму своей любви, и было необходимымъ, чтобы эта пустота наполнилась единственнымъ существомъ, которое было однородно съ нимъ, иначе Міръ рухнулъ бы. Возникло въ тотъ мигъ ощущеніе, рѣшающее, простое, абсолютное, что Она должна была оказаться здѣсь, въ комнатѣ. Въ этомъ графъ была такъ же спокойно увѣренъ, какъ въ своемъ собственномъ существованіи, и предметы вокругъ него были насыщены этимъ убѣжденіемъ. Она была видна въ нихъ! И такъ какъ не хватало только самой Вѣры, осязаемой, внѣшней, это было необходимо, чтобы она находилась здѣсь и чтобы великое Сновидѣніе Жизни и Смерти пріоткрыло на мгновеніе свои безконечныя.двери! Путь воскрешенія былъ ей посланъ вѣрою! Свѣжій взрывъ музыкальнаго смѣха освѣтилъ своей радостью брачное ложе; графъ обернулся. И тамъ передъ его глазами, созданная волей и воспоминаніями, облокотившись, прозрачная, на кружевную подушку, поддерживая рукой свои тяжелые норные волосы, съ устами, восхитительно пріоткрытыми въ улыбку, таящую весь рай сладострастіи, прекрасная до того, что можно было умереть, словомъ,-- сама графиня Вѣра смотрѣла на него, еще не совсѣмъ пробудившись.
   -- Рожэ!..-- проговорила она отдаленнымъ голосомъ.
   Онъ подошелъ къ ней. Ихъ губы соединились въ блаженствѣ, божественномъ, все забывающемъ, безсмертномъ.
   И тогда они замѣтили, что, въ сущности, они лишь одно существо.
   Часы, своимъ чуждымъ полетомъ, едва касались этого экстаза, въ которомъ впервые сливались земля и небо.
   Вдругъ графъ д'Атоль вздрогнулъ, какъ бы пораженный какимъ-то роковымъ воспоминаніемъ.
   -- А, теперь я помню!..-- сказалъ онъ.-- Что со мной? Да вѣдь ты умерла!
   Въ тотъ же мигъ, при этомъ словѣ, таинственная лампада предъ божницей погасла. Блѣдный утренній свѣтъ,-- свѣтъ будничнаго, сѣроватаго и дождливаго утра,-- проникъ въ комнату сквозь щели занавѣсей. Свѣчи поблѣднѣли и потухли, язвительно задымивъ своими красными фитилями; огонь исчезъ подъ слоемъ тепловатой золы; цвѣты увяли и засохли въ нѣсколько мгновеній; маятникъ часовъ остановился снова. Несомнѣнность всѣхъ предметовъ неожиданно отлетѣла. Мертвый опалъ не сверкалъ болѣе; капли крови на батистѣ около него тоже померкли; и, исчезая изъ безнадежныхъ рукъ, тщетно искавшихъ новыхъ объятій, страстное бѣлое видѣніе вернулось въ пространство и потерялось въ немъ. Слабый прощальный вздохъ, явственный и отдаленный, долетѣлъ до души Рожэ. Графъ поднялся; онъ только-что замѣтилъ, что былъ одинъ. Его мечта разсѣялась разомъ; онъ порвалъ нить своей лучезарной ткани однимъ единственнымъ словомъ. Вокругъ теперь была та атмосфера, какъ въ домѣ, гдѣ покойникъ.
   Подобно такъ называемымъ батавскимъ слезкамъ, изъ стекла, элементы которыхъ сцѣплены между собою неправильно и которыя все же столь тверды, что ихъ нельзя разбить молоткомъ, если ударять по ихъ болѣе толстой части, но которыя разсыпаются во внезапную и неосязаемую пыль, если сломать ихъ оконечность, болѣе тонкую, чѣмъ булавочная головка,-- разсѣялось все.
   -- О,-- прошепталъ онъ,-- значитъ, все кончено!-- Погибла!.. И я совсѣмъ одинъ!-- По какой же дорогѣ теперь можно дойти до тебя? Укажи мнѣ тотъ путь, который приведетъ меня къ тебѣ!..
   Вдругъ, какъ бы въ отвѣтъ, съ брачнаго ложа на черную шкуру упалъ съ металлическимъ стукомъ блестящій предметъ, лучъ ужаснаго земного свѣта озарилъ его!... Покинутый нагнулся, схватилъ его, и прекрасная улыбка освѣтила его лицо, когда онъ узналъ эту вещь: то былъ ключъ отъ гробницы.
   

--------------------------------------------------------

   Источник текста: Вилье де Лиль-Адан. Жестокие рассказы. Перевод с французского Брониславы Рунт. Под редакцией и с предисловием Валерия Брюсова. -- Москва: Книгоиздательство "Польза", В. Антик и Ко, 1912.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru