Верн Жюль
Путешествие к центру Земли

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Voyage au centre de la Terre.
    Переделка с французского.
    С приложением статьи "Очерк происхождения и развития Земного шара".
    Издание Е. Лихачевой и А. Сувориной. С.-Петербург. 1865.

   

ПУТЕШЕСТВІЕ КЪ ЦЕНТРУ ЗЕМЛИ

Соч. Ю. Верна.

ПЕРЕДѢЛКА СЪ ФРАНЦУЗСКАГО.
съ приложеніемъ статьи:
ОЧЕРКЪ ПРОИСХОЖДЕНІЯ И РАЗВИТІЯ ЗЕМНАГО ШАРА.

Съ рисунками первобытныхъ растеній и животныхъ.

   

ИЗДАНІЕ
Е. Лихачевой и А. Сувориной.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
1865.

0x01 graphic

ОГЛАВЛЕНІЕ.

   Отъ издательницъ.
   Путешествіе къ центру земли. Гл. I -- XXIII и заключеніе
   Исторія происхожденія и развитія земнаго шара.
   I. Начало земли во вселенной
   II. Огненно-жидкое состояніе земли
   III. Образованіе земной коры
   IV. Развитіе органической жизни на землѣ.
   

ОТЪ ИЗДАТЕЛЬНИЦЪ.

   Издавая настоящее сочиненіе Ю. Верна, мы должны повторить почти тоже самое, что сказали при изданіи "Слугъ желудка" Масе: т. е. мы выбрасывали ненужныя подробности въ однихъ мѣстахъ, въ другихъ дополняли или нѣсколько переиначивали. Мы думаемъ, что не смотря на всю свою фантастичность. "Путешествіе къ центру земли" прочтется съ большимъ удовольствіемъ и пользою, чѣмъ фантастическія сказки и разсказы, основанныя сплошь и рядомъ на изуродованной или подслащенной дѣйствительности. Мы думаемъ, что эта книжка можетъ, хотя нѣсколько, заохотить тѣхъ читателей, которыхъ мы имѣемъ въ виду, поближе познакомиться съ такою наукою, какъ геологія. Съ тою же цѣлью мы приложили "Очеркъ происхожденія и развитія земнаго шара", дополняющій и поясняющій многія геологическія явленія, о которыхъ Вернъ упоминаетъ безъ всякаго объясненія, считая ихъ всѣмъ извѣстными.
   Рисунки, приложенные нами къ этой книжкѣ, не находятся въ сочиненіи Ю. Верна,-- мы взяли ихъ (какъ и многія объясненія въ текстѣ) изъ другаго популярнаго сочиненія о геологіи, желая наглядно дать читателямъ понятіе о тѣхъ животныхъ, которыя когда-то населяли землю. Подобныхъ рисунковъ не появлялось еще въ русскихъ изданіяхъ, имѣющихъ своею цѣлью популярное изложеніе геологіи.
   
   10 ноября 1865.
   

ГЛАВА I.

   24 мая 1863 г., дядюшка вернулся домой раньше обыкновеннаго, чѣмъ несказанно смутилъ кухарку нашу Марту, у которой обѣдъ еще не былъ готовъ. Марта была въ отчаяніи.
   -- Что это онъ такъ рано вернулся? спрашивала она тоскливо. Вѣдь обѣдъ еще совсѣмъ не готовъ.
   -- А вотъ, вѣроятно, скажетъ онъ причину, отвѣчалъ я, и старался успокоить Марту, а самъ между тѣмъ думалъ, что если дядюшка голоденъ, то быть бѣдѣ. Дядюшка былъ очень нетерпѣливый человѣкъ. Мнѣ не хотѣлось попасться ему на глаза въ такую неблагопріятную минуту, и я уже думалъ улизнуть въ свою комнату на верхъ, когда дверь въ залу отворилась, и дядюшка быстро вошелъ. Бросивъ трость свою въ уголъ и, снявъ шляпу съ широкими полями, онъ проговорилъ:
   -- Аксель, иди за мной.
   Не успѣлъ я еще тронуться съ мѣста, какъ изъ кабинета раздалось, снова:
   -- Да что же ты? Гдѣ ты пропалъ?
   Я бросился въ кабинетъ. Дядюшка былъ человѣкъ не злой, но большой оригиналъ и крайне взбалмошный. Эта взбалмошность соединена была въ немъ съ неодолимымъ упорствомъ: ему стоило только чего-нибудь захотѣть, чтобъ ужъ не покидать своего намѣренія, пока оно не исполнится. Это, быть можетъ, происходило у него отъ слишкомъ большой учености и, какъ слѣдствія учености, большой увѣренности въ своихъ силахъ. Науку онъ любилъ до страсти, и на каѳедрѣ имѣлъ въ виду не степень развитія своихъ слушателей, не мастерское изложеніе своего предмета, а самого себя. Онъ читалъ не для слушателей, а для самого себя, для собственнаго своего наслажденія. Это былъ крайне самолюбивый ученый -- это былъ, если можно такъ выразиться, колодезь науки, изъ котораго съ трудомъ можно было что нибудь достать; однимъ словомъ, дядюшка былъ въ этомъ отношеніи скупецъ. Въ Германіи есть еще профессора такого рода.
   Во всякомъ случаѣ, дядюшка былъ настоящій ученый Онъ въ совершенствѣ зналъ минералогію и геологію. Съ своимъ молоткомъ, стальною иглой, магнитной стрѣлкой, паяльной трубкой и сосудомъ азотной кислоты, онъ быль очень силенъ. По излому, виду, твердости, способности плавиться, по звуку, запаху, по вкусу какого-нибудь минерала, онъ быстро распредѣлялъ его между шестью стами родовъ минераловъ, извѣстныхъ теперь въ наукѣ.
   Ученость дядюшки была всѣмъ извѣстна и снискала ему общее расположеніе. Его посѣщали, проѣздомъ чрезъ Гамбургъ Гомфри Дэви, Гумбольдтъ, капитаны Франклинъ и Сабинъ. Беккерель, Эбельманъ, Брюстеръ, Дюма, Мильнъ-Эдвардсъ часто совѣтовались съ нимъ по самымъ животрепещущимъ вопросамъ химіи.
   Вотъ каковъ былъ человѣкъ, звавшій меня такъ нетерпѣливо. Онъ былъ большаго роста, худой, желѣзнаго здоровья; бѣлокурые волосы молодили его на цѣлый десятокъ лѣтъ, а всего было ему лѣтъ 50. Большіе глаза его постоянно двигались подъ очками; длинный и тонкій носъ походилъ на отточенное лезвіе. Прибавьте ко всему этому, что дядюшка ходилъ быстро, дѣлая большіе шаги, со сжатыми кулаками -- признакъ пылкаго характера -- и вы получите довольно ясное понятіе о фигурѣ профессора.
   Жилъ онъ въ своемъ маленькомъ домѣ, въ одной изъ самыхъ старинныхъ улицъ Гамбурга -- Королевской; домикъ былъ старенькій, но еще довольно крѣпкій; окнами выходилъ онъ на одинъ изъ тѣхъ кривыхъ каналовъ, которые пересѣкаются въ самомъ старомъ кварталѣ Гамбурга, пощаженномъ страшнымъ пожаромъ 1842 г.
   Въ этомъ домикѣ, кромѣ дядюшки, жили я, племянница его, Гретхенъ, семнадцатилѣтняя дѣвушка, и Марта. Въ качествѣ племянника и сироты, я сдѣлался его помощникомъ во всѣхъ опытахъ и пристрастился къ геологіи такъ, что никогда не скучалъ въ обществѣ минераловъ. Говоря вообще, въ старомъ домикѣ жить было хорошо, не взирая на вспыльчивость и нетерпѣливость хозяина, который все-таки любилъ меня, хоть и по своему.
   И такъ я бросился въ кабинетъ.
   Кабинетъ этотъ былъ настоящій музей. Всѣ образцы минеральнаго царства соединены были въ немъ, съ приличными надписями, въ совершенномъ порядкѣ, по главнымъ раздѣламъ ихъ.
   Какъ хорошо мнѣ были знакомы всѣ эти представители минеральнаго царства. Сколько разъ, будучи еще мальчикомъ, я забывалъ игры и чистилъ метелкою эти графиты, лигниты, антрациты, эти различныя породы каменнаго угля и торфа. Какъ берегъ я отъ пыли эти горныя и древесныя смолы, эти органическія соли, эти металлы, начиная съ желѣза и кончая золотомъ, относительная цѣнность которыхъ исчезала передъ равенствомъ между собою всѣхъ образцовъ минеральнаго царства,-- и всѣ эти камни, которыхъ хватило бы, пожалуй, для постройки домика.
   Входя въ кабинетъ, я однакожъ вовсе не думалъ обо всѣхъ этихъ чудесахъ! Меня занималъ только дядюшка; онъ сидѣлъ въ широкомъ креслѣ и внимательно разсматривалъ книгу, которую держалъ въ рукахъ.
   -- Что за книга! что за книга! восклицалъ онъ.
   Это восклицаніе напомнило мнѣ, что дядюшка былъ также библіоманомъ въ досужее время; но въ его глазахъ только та книга имѣла цѣну, которую нельзя было нигдѣ найдти или же такая, которая была неудобочитаема.
   -- Чтожъ ты? или не видишь? Вѣдь это неоцѣненное сокровище! Я нашелъ эту книгу въ лавкѣ жида.
   -- Великолѣпно! сказалъ я съ поддѣльнымъ восторгомъ. Да и какъ можно было восторгаться старымъ инкварто, въ кожаномъ переплетѣ, пожелтѣвшемъ отъ времени!
   Но дядюшка восторгался и переплетомъ, и тѣмъ, что книга хорошо открывается, и тѣмъ, что она хорошо закрывается, и тѣмъ, что листы не вываливаются, и не знаю еще чѣмъ.
   -- А какъ называется это сочиненіе? спросилъ я.
   -- Какъ называется это сочиненіе! воскликнулъ дядюшка оживляясь: это Heimskringla Снорра Стурлезона, знаменитаго исландскаго ученаго и поэта двѣнадцатаго вѣка; Стурлезону приписываютъ обыкновенно сочиненіе Новой Эдди. Heimskringla -- хроника норвежскихъ князей, царствовавшихъ въ Исландіи.
   -- Въ самомъ дѣлѣ! Чтожъ это переводъ на нѣмецкій языкъ?
   -- Переводъ! презрительно отозвался дядюшка. Чтоже проку въ переводѣ, кому надобенъ переводъ? Это оригинальное сочиненіе, на исландскомъ языкѣ, на этомъ великолѣпномъ, богатомъ и вмѣстѣ съ тѣмъ простомъ языкѣ!
   -- Ну, а шрифтъ хорошъ?
   -- Шрифтъ!... Кто тебѣ говоритъ о шрифтѣ, несчастный Аксель! Ты, вѣроятно, думаешь, что это печатная книга? О, невѣжда, о несчастный ты человѣкъ!'--Это манускриптъ, руническій манускриптъ...
   -- Руническій?
   -- Да, руническій. Рунами называются буквы, употреблявшіяся въ древнія времена въ Исландіи и изобрѣтенныя, по преданію, самимъ Одиномъ. Слышишь ли? Самъ Одинъ ихъ изобрѣлъ! Смотри же; любуйся, наслаждайся!..
   Въ это самое время изъ книги выпалъ грязный пергаментъ, и дядюшка бросился поднимать его.
   -- Что это такое? протянулъ онъ, раскладывая осторожно на столѣ небольшой кусокъ пергамента, испещренный странными знаками.
   -- Это руны, воскликнулъ онъ наконецъ; эти буквы совершенно похожи на манускриптъ Снорри Стурлезона!.. Но... чтожъ бы такое это значило?..
   Профессоръ думалъ и волновался. Онъ слылъ настоящимъ полиглотомъ. Безъ сомнѣнія, онъ не говорилъ бѣгло на двухъ тысячахъ языкахъ и четырехъ тысячахъ нарѣчій, употребляющихся на земномъ шарѣ, но зналъ таки многіе изъ нихъ.
   -- Руны, повторялъ онъ, непремѣнно руны....
   Въ это самое время часы пробили два, и Марта, отворивъ дверь кабинета, сказала:
   -- Супъ поданъ.
   -- Убирайся ты къ чорту съ своимъ супомъ и тѣми, которые, его жрать будутъ! закричалъ дядюшка.
   Марта юркнула вонъ, за нею я, и не знаю какъ очутился я на своемъ мѣстѣ за столомъ. Нѣсколько минутъ я ждалъ. Неужели онъ обѣдать не станетъ, думалъ я, онъ, который такъ любитъ покушать. Подумавъ немного, я сталъ ѣсть, за. него и за себя.
   -- Ну, говорила Марта, не къ добру -- непремѣнно, что нибудь такое случится, что и-и-и...
   Ничего не случится, думалъ я. Развѣ вотъ только онъ взбѣсится, когда увидитъ, что я съѣлъ обѣдъ. Я уже кончалъ, когда вдругъ раздался голосъ дядюшки. Въ одинъ прыжокъ я былъ въ кабинетѣ.
   

ГЛАВА II.

   -- Это непремѣнно руны, говорилъ онъ, наморщивъ брови. Но тутъ есть тайна, которую я или непремѣнно открою, или... и онъ сдѣлалъ энергическій жестъ. Сядь-ка, продолжалъ онъ, къ столу и пиши, что я тебѣ диктовать буду. Да, смотри у меня, не ошибаться. Я стану диктовать буквы латинской азбуки, одну за другой, которыя соотвѣтствуютъ буквамъ исландскимъ... Ну!
   Онъ сталъ диктовать и я написалъ три столбца слѣдующихъ, совершенно непонятныхъ словъ:
   m.rnlls
   esreuel
   seec Jde
   sgtssmf
   unteief
   aiedrke
   kt, samn.
   atrate S
   Saodrrn
   emtnael
   nuaect
   rril Sa
   Atvaar
   .nscrc
   ieaabs
   ccdrmi
   eeutul
   frantu
   dt, iac
   oseibo
   Kedii I
   Дядя взялъ листокъ и сталъ его разсматривать: "Чтобы это такое значило? заговорилъ онъ машинально... Это кажется то, что мы называемъ криптограммой, т. е. такою формой письменной рѣчи, въ которой смыслъ скрытъ въ буквахъ, съ намѣреніемъ расположенныхъ въ разсыпную, а если ихъ поставить какъ слѣдуетъ, то фраза будетъ совершенно ясна... А вдругъ здѣсь объясненіе какого-нибудь великаго открытія"...
   Онъ взялъ снова пергаментъ и манускриптъ и сталъ ихъ сличать: "Эти два документа написаны не одной рукой -- это ясно. Криитограмма -- произведеніе новѣйшее: я заключаю объ этомъ потому, что первая буква въ ней двойной M, прибавлена къ исландской азбукѣ только въ XIV вѣкѣ, и въ книгѣ Стурлезона ея не найдти... Я убѣжденъ, что одинъ изъ владѣльцевъ манускрипта Стурлезона написалъ эту криптограмму. Быть можетъ онъ написалъ гдѣ-нибудь свое имя на манускриптѣ... Посмотримъ!"...
   Дядюшка снялъ очки, взялъ сильную лупу и сталъ перелистывать манускриптъ. На второй же страницѣ онъ увидалъ какое-то пятно, невооруженному глазу казавшееся съ перваго взгляда простымъ чернильнымъ пятномъ. Но при внимательномъ разсматриваніи его въ лупу, дядюшка открылъ, что тутъ руническими буквами написано: Арнъ Сакнуссемъ.
   -- Арнъ Сакнуссемъ! воскликнулъ Лиденброкъ въ восторгѣ. Да вѣдь это имя исландскаго ученаго шестнадцатаго вѣка, знаменитаго алхимика... Авиценнъ, Бэконъ, Лулли, Парацельсъ, и Сакнуссемъ -- вотъ эти алхимики, эти единственные ученые своего времени. Они сдѣлали великія открытія, и почему жъ. бы не думать, что подъ этой криптограммой Сакнуссемъ не скрылъ какого-нибудь важнаго открытія. Это очень немудрено. Это непремѣнно такъ, возгласилъ онъ.
   -- Очень немудрено, но желалъ бы я знать, осмѣлился я замѣтить, что за выгода была этому ученому скрывать подъ какой-то криптограммой великое открытіе?
   -- Что за выгода? Конечно я не знаю... Вѣроятно, нужно было такъ -- вотъ и все. Какъ бы то ни было, но я до тѣхъ поръ не стану ни ѣсть, ни спать, пока не найду ключъ къ этой задачѣ...
   -- Вотъ какъ, подумалъ я.
   -- И ты также, добавилъ дядюшка.
   -- А, подумалъ я снова -- хорошо, что я пообѣдалъ за двухъ.
   -- Прежде всего надо открыть языкъ этихъ шифръ, потомъ... потомъ законъ... законъ, по которому они составлены. Труднаго тутъ ничего не можетъ быть...
   И дядюшка принялся разсуждать вслухъ. Вопросъ о языкѣ онъ рѣшилъ очень скоро. Такъ какъ въ XVI вѣкѣ всѣ ученые писали полатыни, то, стало быть, и криптограмма записана полатыни же... Затѣмъ вопросъ о смыслѣ криитограммы рѣшительно не поддавался его соображеніямъ. Ужь онъ вертѣлъ, вертѣлъ его -- ничего не выходило.
   Сперва я слушалъ его, но потомъ невольно мысли мои перенеслись на другой предметъ. Я сталъ думать о Гретхенъ. Мы вмѣстѣ съ нею выросли, вмѣстѣ играли, вмѣстѣ раскладывали минералы и счищали съ нихъ пыль. Мы жъ сжились другъ съ другомъ, такъ полюбили другъ друга. Гретхенъ была красавица, бѣлокурая, съ голубыми глазами; характера сосредоточеннаго, ума серьознаго нѣсколько... Я скучалъ по ней. На нѣкоторое время она уѣхала въ Альтону, къ своей родственницѣ погостить. Я съ нетерпѣніемъ ждалъ ея возвращенія, и теперь, когда дядюшка трудился надъ разрѣшеніемъ неразрѣшимой задачи я вспоминалъ всякую малость изъ нашей жизни.
   Послѣ долгихъ размышленій, онъ продиктовалъ мнѣ криитограмму такимъ образомъ, что бралъ сперва первую букву каждаго слова, потомъ слѣдующаго, и т. д. Вышло вотъ что:
   mmess unka Senr А. icefdo K. segnittamurtn ecerts
   errette, rotaivsadua, ednecsedsadne lacarlniiilu Jsiratrac
   Sarbmutabi ledmek meretarcsiluco Ysleffen Snl.
   Дядюшка посмотрѣлъ на написанное, ударилъ крѣпко но столу, такъ что розлилъ чернила, и, воскликнувъ: "Нѣтъ, это не то,-- тутъ смысла никакого нѣтъ", быстро выбѣжалъ вонъ изъ дому.
   Я остался одинъ. Вошла Марта.
   -- Онъ ушелъ? сказала она.
   -- Да, ушелъ.
   -- А обѣдъ?
   -- Онъ не будетъ обѣдать.
   -- А ужинать?
   -- И ужинать не будетъ.
   -- Какъ? Да онъ такъ съ голоду умретъ.
   -- Что дѣлать, и я разсказалъ Мартѣ, изъ-за чего такъ убивается дядюшка. Марта качала головой и, серьезно встревоженная, ушла въ кухню. Я опять остался одинъ. Какъ мнѣ хотѣлось въ то время видѣть Гретхенъ, поговорить съ нею и вмѣстѣ придумать средство, чтобъ успокоить дядюшку и обратить его мысли на что-нибудь другое.
   Дядюшка не приходилъ. Гдѣ онъ, думалъ я? Куда онъ выбѣжалъ, какъ сумасшедшій? Разрѣшитъ ли онъ свою задачу, или вернется еще съ большимъ отчаяніемъ. Я машинально опустился на его кресла и сталъ разсматривать продиктованную мнѣ въ послѣдній разъ фразу. Я старался сгруппировать буквы такъ, чтобы составить изъ нихъ слова: соединялъ ихъ по двѣ, по три, по пяти, по шести -- получались слова, то англійскія, то французскія, то латинскія. Напрасно ломалъ я себѣ голову -- ничего не выходило. Но эта работа увлекла меня до такой степени, что я просидѣлъ за ней нѣсколько часовъ. Кровь прилила къ головѣ, въ глазахъ забѣгали у меня, какъ говорится, мальчики, мнѣ стало дышать тяжело; мнѣ нуженъ былъ свѣжій воздухъ. Машинально поднялся я съ кресла, съ роковымъ листомъ въ рукѣ, вертя его передъ собой такъ, что онъ показывался мнѣ обѣими сторонами, и той, на которой написаны были слова, и оборотной...
   Вдругъ, когда повернулся онъ ко мнѣ оборотной стороной, я прочелъ совершенно ясно сквозь листокъ латинскія слова "craterem" и "terrestre". Лучь свѣта блеснулъ у меня въ головѣ: я открылъ законъ этихъ шифръ. Прочесть этотъ документъ можно было не черезъ листокъ только, повернутый буквами къ свѣту, нѣтъ. Его можно было читать такъ, какъ онъ мнѣ былъ продиктованъ дядюшкой, выговаривая послѣдовательно каждое слово съ конца къ началу. Соображенія профессора оправдались. Онъ отгадалъ и языкъ, на которомъ написана, была записка, и расположеніе буквъ... онъ не отгадалъ только малости, совершеннаго вздора, который открылъ мнѣ случай...
   Читатель легко представитъ себѣ, какъ я былъ взволнованъ. Я разложилъ листокъ на столѣ и одного взгляда достаточно было бы, чтобъ прочесть загадку. Но у меня тряслись ноги, глаза ничего не видали... Я прошелся нѣсколько разъ по комнатѣ, чтобъ успокоиться... Наконецъ, снова подошелъ къ столу, и громко прочиталъ фразу, безъ отрыву...
   Я не въ состояніи описать того удивленія, того ужаса, которые охватили меня! Какъ пришибенный стоялъ я нѣсколько мгновеній! Какъ! Неужели это было? Неужели человѣкъ дерзнулъ?... Нѣтъ, дядюшка этого никогда не узнаетъ! разсуждалъ я. Ни за что, ни за что! Онъ пожалуй вздумаетъ тоже рискнуть... Онъ такой рѣшительный геологъ, такая горячая голова!... Нѣтъ, ни за что! Онъ и меня, пожалуй, потащитъ съ собою... А жизнь, а Гретхенъ?... Развѣ я сумасшедшій?! Я не скажу ему... Но вдругъ онъ самъ, наконецъ, случайно откроетъ загадку, какъ открылъ ее я... Гибель все равно неизбѣжна! Въ огонь же, проклятый документъ! воскликнулъ я, какъ трагическій актеръ, и, схвативъ и листокъ, и пергаментъ, чтобъ бросить ихъ въ каминъ... но вошелъ дядюшка... Я поспѣшно положилъ оба листа на столъ.
   Дядюшка былъ поглощенъ своей думой. Очевидно, онъ уходилъ для того, чтобы на свободѣ вновь все передумать, прибрать какія-нибудь новыя соображенія.
   Въ самомъ дѣлѣ, онъ тотчасъ же сѣлъ въ кресла, взялъ перо въ руки и сталъ дѣлать какія-то алгебрическія вычисленія; онъ работалъ три часа не вставая; онъ не слыхалъ, какъ вошла Марта, какъ спросила его, хочетъ ли онъ ужинать, какъ, не дождавшись отвѣта, снова ушла. Онъ не замѣтилъ также и моего ухода.
   Утромъ на другой день я его засталъ за той же работой. Блѣдный, съ раскраснѣвшимися глазами онъ сидѣлъ все на томъ же мѣстѣ и все вычислялъ. Мнѣ стало жаль его. Бывали минуты, когда я готовъ былъ открыть ему секретъ, но мысль о томъ, что онъ захочетъ погубить насъ обоихъ, всякій разъ меня останавливала. "Нѣтъ, думалъ я, пускай онъ самъ отгадаетъ, тогда по'крайней мѣрѣ, мнѣ не въ чѣмъ будетъ упрекать себя."
   Марта хотѣла было отправиться на рынокъ, но нашла дверь запертою. Съ умысломъ ли, или безъ умысла, дядюшка заперъ ее по возвращеніи наканунѣ вечеромъ домой, и оставилъ ключъ у себя. Спросить у него ключъ, когда онъ вокругъ себя ничего не видалъ и не слыхалъ, мы не рѣшились; приходилось ждать, хотя завтракъ не изъ чего было готовить. Къ полудню голодъ сталъ одолѣвать меня до такой степени, что я сталъ подумывать, ужъ не открыть ли ему секретъ. Пробило два часа. Невыносимо наконецъ становилось и смѣшно: невольно сталъ я думать о томъ, что придаю слишкомъ большую важность документу, что дядюшка не дастъ ему большой вѣры, что онъ увидитъ въ немъ простую мистификацію, и что, наконецъ, если онъ вздумаетъ отважиться на безразсудное путешествіе, то можно будетъ удержать его какъ нибудь. Эти соображенія, отвергнутыя мною вчера, сегодня показались мнѣ превосходными; я бранилъ даже себя за то, что такъ долго ждалъ. Гляжу, дядюшка всталъ, взялъ шляпу и приготовился идти. "Что за чортъ, подумалъ я, онъ опять уйдетъ и запретъ насъ. "Дядюшка", сказалъ я вслухъ. Онъ не слыхалъ. "Дядюшка Лиденброкъ", повторилъ я громче.
   -- А? протянулъ онъ какъ будто проснувшись.
   -- Что жъ ключъ-то?
   -- Какой ключъ? Отъ двери?...
   -- Отъ какой двери? Ключъ къ документу.
   Дядюшка посмотрѣлъ на меня, физіономія его оживилась и онъ словно спрашивалъ меня взглядомъ, крѣпко сжавъ мою руку. Нѣсколько мгновеній мы молча смотрѣли другъ на друга, не рѣшаясь говорить. Но по моей физіономіи, дядюшка очевидно замѣчалъ, что я что-то знаю; не выпуская моей руки, онъ еще настойчивѣе спрашивалъ меня взглядомъ. Приходилось отвѣчать.
   -- Такъ какъ же ключъ-то... Случай...
   -- Что ты говоришь? вскричалъ онъ въ неописанномъ олненіи.
   -- Прочтите-ка, сказалъ я подавая написанный мною листокъ.
   -- Ахъ, да это безсмыслица, отвѣчалъ онъ скомкавъ листокъ.
   -- Ну да, безсмыслица, если читать съ начала, а попробуйте съ конца...
   Едва произнесъ я это, какъ дядюшка громко вскрикнулъ, бросился къ листку и прочиталъ слѣдующую фразу:
   In Sneffels Yoculis craterem kern delibat timbra Scarlaris lulii intra calendes descende, audas viator, et terrestre centrum attinges. Kod feci. Arne Salmussemm, Переводъ этой плохой латыни таковъ:
   Сойди въ кратеръ Іокула Снефельса, который тѣнь Скартариса будетъ ласкать передъ іюльскими календами, отважный путешественникъ, и ты достигнешь центра земли. Это я сдѣлалъ. Арнъ Сакнуссемъ.
   Прочитавъ, дядюшка сдѣлалъ такой прыжокъ, какъ будто прикоснулся къ лейденской банкѣ. Онъ былъ великолѣпенъ: отвагой и радостью свѣтилась вся его физіономія. Онъ ходилъ взадъ и впередъ по комнатѣ, хватался руками за голову, бралъ книги, минералы -- былъ, однимъ словомъ, словно на иголкахъ. Наконецъ, нервы его поуспокоились, и онъ упалъ въ кресло.
   -- Который часъ? спросилъ онъ.
   -- Три часа, отвѣчалъ я.
   -- Въ такомъ случаѣ, скорѣй за столъ: я умираю отъ голода, а потомъ... уложи мой чемоданъ.
   -- Какъ? вскричалъ я.
   -- И свой, добавилъ неумолимый профессоръ, ходя по столовой.
   

ГЛАВА III.

   Отъ этихъ словъ дрожь проняла меня, но я старался казаться хладнокровнымъ. Я понялъ теперь, что только одни научныя доказательства могли остановить дядюшку; а доказательства, противъ подобнаго путешествія были очень хорошія. Что за безуміе: путешествовать къ центру земли! Но я приберегъ мое краснорѣчіе на послѣ обѣда.
   Нечего и говорить, что дядюшка разразился въ столовой бранью, увидавъ, что столъ не накрытъ, да и ѣсть было нечего; впрочемъ, скоро все объяснилось. Марта была выпущена на волю, и черезъ два часа мы были уже сыты. Послѣ обѣда дядюшка позвалъ меня къ.себѣ въ кабинетъ.
   -- Ну, Аксель, сказалъ онъ ласково, ты очень догадливый малый; ты оказалъ мнѣ такую услугу, которую я никогда не забуду, да еще въ такое время оказалъ, когда я ужь готовъ былъ все бросить: да, я этого никогда незабуду, и потому подѣлюсь съ тобой той славой, которую мы пріобрѣтемъ въ самомъ непродолжительномъ времени.
   Ладно, подумалъ я, ты теперь въ хорошемъ расположеніи духа, а потому, кажется мнѣ, время подшибить тебѣ крылья.
   !!!!!!Пропуск 17-32
   дуетъ, что мы должны какъ можно скорѣе пріѣхать въ Копенгагенъ и искать средствъ переѣхать въ Исландію. Иди же, готовься.
   Говоря это, дядюшка приказывалъ развязывать тюки, осматривалъ ихъ, и снова приказывалъ упаковывать. Въ тюкахъ были веревочныя лѣстницы, узловатыя веревки, факелы, тыквенныя бутылки, желѣзные крюки, палки съ желѣзными наконечниками, заступы, молотки, разные инструменты. Всего этого было столько, что шесть человѣкъ едва бы могли нести.
   И такъ пришла наконецъ рѣшительная минута. Говорятъ, что умирающій, узнавъ о близкой своей смерти, становится спокойнѣе, хотя умирать ему и не хочется. Со мной было тоже самое. Я почувствовалъ нѣкоторую бодрость и сталъ дѣятельно укладываться при помощи Гретхенъ, которая старалась меня развлечь и развеселить. До поздней ночи я укладывалъ свои вещи и дядюшкины, и такъ утомился. что уснулъ какъ убитый...
   -- Аксель, Аксель! будилъ меня на утро сквозь двери знакомый, ласковый голосъ.
   -- Сейчасъ, Гретхенъ, отвѣчалъ я, продирая глаза и быстро одѣваясь. Сердце у меня опять сжалось мучительной тоской при мысли о центрѣ земли, но я старался казаться спокойнымъ и даже веселымъ.
   Дядюшку я засталъ за столомъ: онъ съ величайшимъ аппетитомъ пожиралъ кушанья, и рукой пригласилъ меня сѣсть, такъ какъ ротъ его былъ полонъ. Позавтракавъ, онъ спросилъ меня, готовъ ли я.
   -- Совершенно, отвѣчалъ я.
   -- Прекрасно. Сейчасъ ѣдемъ. Лошади ужъ ждутъ.
   Послѣ завтрака, дядюшка сдѣлалъ необходимыя наставленія Гретхенъ, нѣжно поцѣловалъ ее, кивнулъ головой Мартѣ и направился къ двери. Я обнялъ Гретхенъ и поспѣшилъ за дядюшкой. Вещи наши уже были давно уложены:
   -- Прощайте, прощайте! закричала Гретхенъ съ порога.
   Кучеръ тронулъ лошадей, и мы помчались по пути къ Альтонѣ, откуда по желѣзной дорогѣ мы должны были ѣхать къ берегамъ Бельта.
   

ГЛАВА V.

   Чрезъ 20 минутъ мы были уже на Голштинской землѣ, и скоро экипажъ нашъ остановился у станціи желѣзной дороги; многочисленные тюки дядюшки были выгружены, свѣшены и съ наклеенными на нихъ ярлыками уложены въ багажный вагонъ. Паръ засвистѣлъ и мы поѣхали. Дядюшка сидѣлъ молча противъ меня и осматривалъ свои карманы и свой дорожный мѣшокъ съ самымъ тщательнымъ вниманіемъ. Я видѣлъ, что онъ запасся всѣмъ необходимымъ для своего путешествія. Между бумагами, я замѣтилъ письмо датскаго консула въ Гамбургѣ, Христіензена, дядюшкинаго друга, которое было конечно важно для насъ въ Копенгагенѣ, гдѣ мы могли съ помощію его получить рекомендательныя письма къ губернатору Исландіи. Я увидѣлъ также знаменитый документъ, запрятанный въ самый секретный кархманъ дорожнаго мѣшка, и послалъ ему проклятіе отъ всего сердца. Дядюшка окончилъ осмотръ, и сталъ смотрѣть изъ окна вагона на окрестности. Мѣстность, по которой мы проѣзжали, не представляла ничего интереснаго: это была однообразная низменная равнина, довольно плодоносная. Однообразіе это однако не успѣло мнѣ наскучить: чрезъ три часа послѣ нашего отъѣзда, мы остановились въ Килѣ, въ двухъ шагахъ отъ моря. Дядюшка торопился тотчасъ же ѣхать, но къ величайшему гнѣву его, параходъ отправлялся отсюда только въ ночь, и намъ приходилось ждать цѣлыхъ девять часовъ.
   -- Чортъ бы ихъ побралъ совсѣмъ, бранился дядюшка. Чего они ждутъ? Чего теряютъ понапрасну время.
   Онъ отправился было убѣждать капитана парохода тотчасъ же ѣхать, но капитанъ очень хладнокровно посовѣтовалъ ему "прогуляться и осмотрѣть прекрасныя окрестности".
   Приходилось послушаться совѣта, походить по зеленымъ бѣрегамъ залива, при которомъ расположенъ небольшой городъ, по густому лѣсу, который придавалъ Килю видъ гнѣзда среди чащи древесныхъ вѣтвей, полюбоваться на виллы, изъ которыхъ каждая имѣла небольшой домикъ съ холодными ваннами, и, наконецъ, посылать ко всѣмъ чертямъ пароходную компанію. Такъ провели мы время до десяти часовъ вечера, когда пароходъ Елленора отправился наконецъ. Переѣздъ отъ Киля къ Корзёру, маленькому городку на восточномъ берегу Зеландіи, не оставилъ во мнѣ никакого впечатлѣнія. Здѣсь мы снова пересѣли на желѣзную дорогу, и пріѣхали въ окруженный роскошною зеленью Копенгагенъ въ десять часовъ утра. Станція желѣзной дороги находится за городомъ. Мы переложили свои вещи въ экипажъ и чрезъ полчаса остановились въ гостинницѣ Фениксъ. Переодѣвшись, дядюшка спросилъ у слуги, гдѣ находится музей сѣверныхъ древностей, и потащилъ меня за собою.
   Музей этотъ очень замѣчателенъ. Многолѣтними трудами знаменитаго директора музея, г. Томсена, онъ приведенъ въ настоящій порядокъ и заключаетъ въ себѣ множество рѣдкостей: каменное оружіе, чаши и бокалы, драгоцѣнныя вещи, большое собраніе череповъ, и проч. По собраннымъ здѣсь древностямъ, очень легко наглядно представить себѣ весь бытъ первоначальныхъ обитателей Скандинавіи. Дядюшка поспѣшилъ въ музей не столько для того, чтобъ видѣть его рѣдкости, сколько для того, чтобъ познакомиться съ г. Томсеномъ, къ которому онъ имѣлъ рекомендательное письмо. Знаменитый ученый принялъ насъ чрезвычайно любезно и узнавъ, что мы хотимъ посѣтить Исландію, въ качествѣ путешественниковъ (о путешествіи къ центру земли, дядюшка, конечно, и не заикался), тотчасъ же отдалъ себя въ полное наше распоряженіе. Вмѣстѣ съ нимъ мы отправились на набережную искать судна, которое отправлялось бы въ Исландію. Поиски наши увѣнчались полнымъ успѣхомъ. Небольшое датское судно, Валькирія, 2 іюня отправлялось въ Рейкіавикъ. Капитанъ его, г. Бьярнъ, былъ на бортѣ, и мы тотчасъ же условились. Дядюшка былъ въ необыкновенномъ восторгѣ.
   -- Во вторникъ, въ семь часовъ утра, будьте здѣсь, сказалъ намъ на прощанье г. Бьярнъ.
   Намъ оставалось нѣсколько дней свободныхъ. Я бросился осматривать городъ и бродилъ по немъ и по его окрестностямъ съ какимъ-то особымъ наслажденіемъ. Дядюшка тоже гулялъ, но онъ, вѣчно занятый своими мыслями, едва ли что нибудь замѣтилъ. Копенгагенъ вообще выглядываетъ очень чисто и опрятно, но не поражаетъ ничѣмъ особеннымъ. Улицы узкія, площади самыхъ маленькихъ размѣровъ, дома довольно мрачнаго вида, окрашенные красною или сѣрою красками и покрытые черепицею. Стремленіе жмущагося населенія пріютиться непремѣнно въ самомъ городѣ замѣтно отражается во внѣшней архитектурѣ домовъ. Я нерѣдко видѣлъ дома въ два и даже одно окно и въ четыре или пять этажей. Между примѣчательностями скромной датской столицы, я посѣтилъ Торвальдсенскій музей и соборъ, въ которыхъ находятся многія лучшія творенія знаменитаго датскаго скульптора. Довольно большое зданіе музея выстроено въ восточномъ вкусѣ въ видѣ четырехугольника, или вѣрнѣе, четырехъ узкихъ продолговатыхъ четвероугольниковъ, окружающихъ со всѣхъ четырехъ сторонъ пустое пространство, на которомъ, подъ открытымъ небомъ, подъ плющемъ и цвѣтами, покоится прахъ Торвальдсена. Осмотрѣвъ незамѣчательный ничѣмъ королевскій дворецъ и красивенькое зданіе биржи, устроенное совершенно въ особенномъ вкусѣ и украшенное великолѣпнымъ шпицемъ въ видѣ трехъ или четырехъ гигантскихъ, переплетающихся между собою, змѣй, хвостами вверхъ, я отправился въ старый Розенборгъ, любимое мѣстопребываніе Христіана IV, выстроившаго. его по собственнымъ чертежамъ. Это очень любопытный обращикъ средневѣковой архитектуры, со рвомъ, съ подъемными мостами и съ подземельными подвалами, бывшими свидѣтелями не одной трагической сцены въ датской исторіи. Теперь Розенборгъ служитъ кладовою разнымъ рѣдкимъ и драгоцѣннымъ вещамъ, между которыми находятся и огромные золотые кубки, которыми угощали русскаго императора Петра I, при его посѣщеніи Копенгагена. Окрестности города необыкновенно пріятны -- сады, зелень и рощи, дачи копенгагенскихъ богачей -- все это такъ и манитъ къ себѣ. О, какъ славно бы погуляли мы здѣсь вмѣстѣ съ Гретхенъ!.. Но теперешній мой спутникъ былъ молчаливъ и вовсе не располагалъ ни къ какой веселости. Онъ ничего не замѣчалъ, кромѣ высокой башни, съ платформы которой поднимался длинный шпицъ, съ витою лѣстницей вокругъ. Туда устремлялись его взоры, и туда-то повлекъ онъ меня.
   -- Взойдемъ, сказалъ дядюшка, когда мы подошли къ церкви съ этой высокой башней.
   -- А головокруженіе? возразилъ я.
   -- Потому-то и взойдемъ -- надо привыкнуть къ головокруженію.
   -- Но...
   -- Иди, говорятъ тебѣ.
   Дѣлать нечего; надо было повиноваться. Сторожъ далъ намъ ключъ, и мы стали подниматься. Дядюшка легко шелъ впередъ; я слѣдовалъ за нимъ съ немалымъ страхомъ, потому что сильно былъ подверженъ головокруженію. Пока мы поднимались внутри башни, дѣло шло еще не дурно; но вотъ полтораста ступеней мы уже оставили за собой, и свѣжій воздухъ пахнулъ въ лицо. Мы были на площадкѣ, откуда начиналась наружная лѣстница, съ плохими перильцами, съ ступенями, постепенно съуживавшимися къ концу.
   -- Нѣтъ, я ни за что не пойду! вскричалъ я.
   -- Ахъ, ты трусишка эдакій! Иди! отвѣчалъ неумолимый профессоръ.
   Я почти поползъ за нимъ, въ величайшемъ страхѣ и отчаяніи, чувствуя какъ тряслась лѣстница; у меня подкашивало ноги, я поползъ на колѣняхъ, потомъ на животѣ; голова кружилась невыносимо. Наконецъ дядюшка схватилъ меня за воротникъ, и мы достигли купола.
   -- Гляди, сказалъ онъ, да хорошенько гляди. Надо пріучаться безъ страха смотрѣть въ бездну.
   Я долженъ былъ открыть глаза. Подъ нами, въ туманѣ виднѣлись дома, словно раздавленные, приплющенные къ землѣ. Надо мной проходили обрывистые клочки облаковъ, и, вслѣдствіе оптическаго обмана, казались неподвижными, между тѣмъ какъ башня, куполъ, я, все это неслось съ быстротой изумительной. Вдали, разстилалась съ одной стороны деревня вся въ зелени, съ другой -- блестѣло море; бѣлые паруса казались крыльями чайки, и тамъ, далеко, далеко чуть темнѣли берега Швеціи. Все это вертѣлось въ моихъ глазахъ... Надо было смотрѣть, однако; надо было держаться на ногахъ, которыя тряслись. Первый урокъ въ головокруженіи продолжался часъ. Когда, наконецъ, мнѣ позволено было сойдти, и ноги мои коснулись мостовой, -- я чувствовалъ себя совершенно разбитымъ.
   -- Завтра мы снова совершимъ восхожденіе, сказалъ дядя.-- И точно, въ теченіи пяти дней я, волей-неволей, долженъ былъ подниматься на башню, и сдѣлалъ значительные успѣхи въ искусствѣ безбоязненно смотрѣть съ вышины.
   Я пропалъ бы со скуки, еслибъ не удалось совершенно случайно натолкнуться мнѣ на одного вертляваго француза путешественника, который началъ таскать меня всюду и даже предложилъ познакомить меня съ Андерсеномъ. Имя этого знаменитаго сказочника извѣстно во всей Европѣ, и самъ я въ дѣтствѣ не разъ зачитывался его милыхъ, простодушныхъ и поэтическихъ сказокъ. Мнѣ очень хотѣлось бы увидѣть Андерсена, но я боялся, что французъ, увѣрявшій, что онъ даже друженъ съ Андерсеномъ, просто лжетъ, и потому я ловко отклонилъ отъ себя его предложеніе. Во всякомъ случаѣ, я обязанъ этому французу нѣсколькими часами истиннаго удовольствія. Онъ довольно хорошо былъ знакомъ съ датскою жизнью и разсказывалъ не мало о добродушномъ, услужливомъ и симпатичномъ датскомъ народѣ. Нужно было видѣть, съ какимъ удовольствіемъ датчане выслушивали исковерканныя датскія фразы изъ устъ француза. Имъ было пріятно, что иностранецъ знаетъ нѣсколько словъ на ихъ языкѣ и ради этого они готовы ужъ были на всякую услугу. Добродушіе, услужливость и честность лежатъ въ характерѣ датчанъ, и эти качества тотчасъ же бросаются въ глаза. Я никогда.не забуду памятника датскому поэту Эленшлегеру, на одной изъ копенгагенскихъ площадей. Этотъ памятникъ характеристиченъ именно потому, что только датчане могли соорудить его.
   Представьте себѣ довольно низкій, но чрезвычайно широкій пьедесталъ, на которомъ стоятъ чугунныя вольтеровскія кресла. На креслахъ сидитъ въ самой покойной позѣ, почти развалившись, изображеніе Эленшлегера, въ длинномъ халатѣ, туфляхъ, и чуть ли не въ ночномъ колпакѣ. Лицо поэта дышетъ добродушіемъ, и весь памятникъ такъ и говоритъ о покойной, домашней обстановкѣ. Ни будки, ни часоваго -- этихъ необходимыхъ принадлежностей многихъ памятниковъ въ европейскихъ городахъ -- и въ поминѣ нѣтъ. Французъ не понималъ этой простоты и глумился надъ безвкусіемъ датчанъ.-- Что за народъ, говорилъ онъ -- лучшаго поэта своего посадилъ въ халатѣ! Лиру бы нужно тутъ, воинственную осанку, волоса назадъ, развѣваемыя вѣтромъ, или что нибудь подобное.
   Французъ благоговѣлъ передъ солдатской имперіей и вездѣ желалось бы ему видѣть "великолѣпные спектакли". Кстати -- я былъ и въ копенгагенскомъ театрѣ -- всѣхъ ихъ кажется три -- я былъ въ королевскомъ театрѣ. Театръ датчане очень любятъ, и въ королевскомъ театрѣ почти нѣтъ мѣстъ не абонированныхъ. Многіе актеры уважаются здѣсь такъ, какъ нигдѣ въ Европѣ, и не рѣдкость увидѣть здѣсь на сценѣ, молодыхъ людей, блестящимъ образомъ кончившихъ курсъ въ университетѣ, людей, приготовившихся къ ученой карьерѣ. Смотря по степени успѣха своего на сценѣ, они или остаются на ней, или возвращаются къ прежнимъ занятіямъ.
   Вообще Копенгагенъ мнѣ понравился и съ французомъ я готовъ бы былъ пожить въ немъ еще нѣсколько дней. Но "былъ близокъ часъ", въ который мы должны были отправиться въ дальную сторону, гдѣ богъ вѣсть что ожидало насъ....
   

ГЛАВА VI.

   Насталъ день отъѣзда. Наканунѣ, обязательный Томсенъ далъ намъ рекомендательныя письма къ губернатору Исландіи, къ епископу и къ начальнику Рейкіавика.
   2-го числа, въ 6 часовъ утра, нашъ драгоцѣнный багажъ былъ уже на Валькиріи. Капитанъ отвелъ насъ въ карту, довольно тѣсную, и черезъ нѣсколько минутъ мы тронулись. Скоро Копенгагенъ сталъ исчезать въ волнахъ и мы подошли къ Эльсинору, мимо котораго проходитъ ежегодно пятнадцать тысячъ судовъ разныхъ націй и гдѣ датчане еще такъ недавно ни за что, ни про что сбирали пошлину съ всякаго, проходившаго черезъ Зундъ, судна. Подлѣ Эльинора стоитъ замокъ Кронборгъ, съ четырьмя башнями по угламъ и высокимъ шпицемъ по срединѣ. Въ полумилѣ за Кронборгомъ находится садъ и бывшій дворецъ датскихъ королей -- мѣсто дѣйствія шекспирова Гамлета. Въ этомъ саду, говорятъ, до сихъ поръ показываютъ площадку, на которой Гамлетъ говорилъ своему другу:
   
   Есть многое въ природѣ, другъ Гораціо,
   О чемъ не снилось нашимъ мудрецамъ.
   
   Все это мы миновали, какъ миновали и Гельзинборгскую башню, воздвигнутую на шведскомъ берегу, и наше судно вошло въ Каттегатъ.
   Я не стану подробно описывать наше плаваніе, ничѣмъ особеннымъ не замѣчательное. Морская болѣзнь, къ великому огорченію дядюшки, мучила его во все время переѣзда и нѣсколько смирила его нетерпѣливые распросы у капитана о томъ, скоро ли мы пріѣдемъ. Я страдалъ этой болѣзнью гораздо меньше.
   Черезъ двѣ недѣли мы вступили наконецъ въ Факсифіордъ, заливъ, на берегу котораго стоитъ столица Исландіи -- Рейкіавикъ. Дядя вышелъ изъ каюты блѣдный, помятый, но глаза его блестѣли и бѣгали изъ стороны въ сторону. Замѣтивъ на сѣверной сторонѣ залива высокую гору, съ двойнымъ конусомъ, покрытую снѣгомъ, онъ схватилъ пеня за руку и сказалъ съ восторгомъ: "Снефельсъ, Снефельсъ!"
   Населеніе городка толпилось у пристани, заинтересованное приходомъ судна. Тутъ же дядя встрѣтилъ и губернатора острова, которому вручилъ рекомендательныя письма и который принялъ насъ чрезвычайно радушно. Особенно же полезенъ намъ былъ Фридриксонъ, профессоръ естествознанія въ рейкіавикской школѣ. Такъ какъ онъ говорилъ по-датски и. по-латыни, то на послѣднемъ языкѣ и я объяснялся съ нимъ, что было мнѣ крайне, пріятно, потому что съ самаго выѣзда изъ Копенгагена я не могъ ни съ кѣмъ говорить, кромѣ дяди. Фридриксонъ предложилъ намъ двѣ комнаты въ своемъ домѣ, который состоялъ весь-то всего изъ трехъ, и мы скоро расположились въ нихъ съ нашимъ багажемъ, количество котораго нѣсколько удивляло исландцевъ. Не отдохнувъ порядкомъ, дядюшка бросился въ библіотеку, а я пошелъ бродить по городу. Заблудиться въ этомъ городкѣ, совершенно похожемъ на деревню довольно трудно, а потому я и не имѣлъ надобности кого-либо распрашивать о дорогѣ. Исландія вообще -- островъ по преимуществу вулканическій, и самое названіе столицы его -- Рейкіавикъ -- напоминаетъ вулканическія изверженія. Слово рейкъ значитъ по исландски паръ, дымъ, и соединяется съ названіями нѣкоторыхъ другихъ мѣстностей; Рейкіавикъ -- значитъ паровая бухта. Городокъ расположенъ на почвѣ довольно низменной и болотистой, между двумя небольшими холмами. Громадные потоки застывшей лавы покрываютъ съ одной стороны почву и опускаются отлогими скатами къ морю.
   Съ другой стороны лежитъ обширный заливъ, ограниченный съ сѣвера громаднымъ ледникомъ Снефельса. Самая большая изъ двухъ улицъ Рейкіавика идетъ параллельно берегу; здѣсь живутъ богатые купцы въ деревянныхъ домикахъ; другая улица, расположенная болѣе на западъ, идетъ къ небольшому озеру между домомъ епископа и другихъ лицъ, все принадлежащихъ къ торговому сословію.
   Въ три часа я осмотрѣлъ не только весь городъ, но и всѣ его окрестности. Виды вездѣ печальные; деревьевъ, кромѣ рябины, совсѣмъ почти нѣтъ; кое-гдѣ виднѣются небольшіе садики, или вѣрнѣе огороды съ капустой, картофелемъ и латукомъ; слѣды лавы почти на каждомъ шагу. Изъ достопримѣчательностей города можно назвать бѣдную протестантскую церковь, да національную школу, гдѣ, какъ узналъ я послѣ, преподаютъ еврейскій, англійскій, французскій и датскій языки.
   Хижины исландцевъ построены изъ земли и торфа и похожи издали на крыши, поставленныя на землю. Разница только въ томъ, что крыши эти покрыты травою, которая растетъ на нихъ довольно хорошо, благодаря теплотѣ внутри хижинъ. Во время покоса траву эту косятъ. Всѣхъ жителей въ Рейкіавикѣ немного больше тысячи, а потому неудивительно, что я во время своей прогулки рѣдко кого встрѣчалъ. Возвратясь въ торговую улицу, я замѣтилъ, что большая часть населенія занималась сушкою, солкою и нагрузкою трески -- важнѣйшимъ продуктомъ страны. Мужчины выглядывали крѣпкими, неповоротливыми и угрюмыми. Улыбку трудно было замѣтить на серьозныхъ лицахъ этихъ людей, вѣчныхъ тружениковъ, самыхъ ревностныхъ борцовъ съ природой, у которой они должны съ великимъ трудомъ отбивать всякій кусокъ хлѣба.
   Костюмъ исландцевъ состоитъ изъ грубой чорной матросской куртки, извѣстной во всѣхъ скандинавскихъ странахъ подъ названіемъ вадмель, изъ шляпы съ широкими полями, широкихъ панталонъ съ красной обшивкой и высокимъ башмаковъ изъ воловьей шкуры, овчины или тюленьяго мѣха. Женщины, въ противоположность мужчинамъ, стройны, ловки и красивы и сохранили древній костюмъ: чорный суконный корсетъ и длинное чорное платье, шелковый галстукъ и маленькую чорную шапочку съ длинною зеленой бахрамою. Я узналъ послѣ, что праздничное ихъ платье украшено серебряными галунами, а рукава -- висячими серебряными пуговками искусной работы; поясъ или весь серебряный, съ разными узорами, или бархатный, съ серебряными украшеніями. Головной уборъ напоминаетъ шишаки древнихъ норманокъ.
   Исландію открылъ въ 861 г. норвежскій морской разбойникъ Надоддъ, занесенный сюда противными вѣтрами Съ дружиной своей онъ вышелъ на берегъ и захватилъ оружіе, воображая встрѣтить на островѣ жителей. Но островъ былъ пустыненъ -- только нѣсколько могилъ съ крестами говорили о томъ, что здѣсь бывали уже люди. Дѣйствительно, прежде сюда пріѣзжали Ирландцы. Три года спустя, вѣтрами же занесенъ былъ сюда шведъ Гардаръ и первый объѣхалъ весь островъ. Возвратившись на родину, онъ описалъ землякамъ своимъ новый островъ самыми привлекательными красками, что побудило моряка Флокки поселиться тутъ. Говорятъ, что вмѣсто проводниковъ, онъ взялъ съ собою трехъ вороновъ, и отплывъ отъ Ферерскихъ острововъ, выпустилъ перваго ворона, который спокойно полетѣлъ въ Норвегію; Тогда онъ выпустилъ другого ворона, который покружился надъ кораблемъ и сѣлъ опять въ свою клѣтку. Третій воронъ полетѣлъ прямо на сѣверъ и привелъ Флокки въ Исландію. Побывъ два года на этомъ островѣ и обманувшись въ своихъ надеждахъ, Флокки возвратился на родину и назвалъ островъ Исландіей, т. е. ледяною страною.
   Не долго, однакожъ, оставалась Исландія пустынною. Вскорѣ часть норвежцевъ, не желавшихъ подчиниться деспотизму князька Гарольда, поселились въ Исландію. Свободу они цѣнили дороже всего и ради нея оставили свою родину. Около 920 года почти вся годная для жилья Исландія была уже заселена. Много бѣдствій потерпѣли исландцы на своемъ волканическомъ островѣ и закалили себя въ борьбѣ съ природою.
   Я вернулся на квартиру къ самому обѣду.
   За обѣдомъ хозяинъ нашъ выказалъ патріархальное гостепріимство. Насытившись, дядюшка и Фридриксонъ начали живой разговоръ. Дядюшка между прочимъ, замѣтилъ, что рейкіавикская библіотека очень плоха и состоитъ вся изъ разрозненныхъ томовъ.
   -- Какъ! сказалъ Фридриксонъ, да у насъ восемь тысячъ томовъ, изъ которыхъ большая часть -- драгоцѣнны и рѣдки, какъ напримѣръ сочиненія на древнемъ скандинавскомъ языкѣ. Кромѣ того изъ Копенгагена намъ доставляютъ всѣ замѣчательныя новыя сочиненія.
   -- Да гдѣ жъ они эти восемь тысячъ томовъ? воскликнулъ дядюшка. Я ихъ не видалъ...
   -- Ахъ, г. Лиденброкъ, они странствуютъ по жителямъ. Нашъ старый островъ питаетъ необыкновенную любовь къ образованію. У насъ нѣтъ ни одного фермера, ни одного рыбака, который бы не умѣлъ читать. Мы думаемъ, что книги назначены не для того, чтобъ лежать имъ и гнить за желѣзными рѣшетками или стеклянными рамами библіотеки, а для того, чтобъ быть въ рукахъ читателей и служить имъ на пользу. Наши книги вѣчно переходятъ изъ рукъ въ руки, изъ одной семьи въ другую, читаются, перечитываются и возвращаются наконецъ въ библіотеку черезъ годъ, иногда черезъ два.
   

ГЛАВА VII.

   Я не стану подробно описывать нашего путешествія до Снефельса. Маленькія исландскія лошадки шли ровнымъ шагомъ, не утомляясь, не останавливаясь передъ препятствіями, не пугаясь ничего. Эти лошади привыкли ко всякимъ невзгодамъ -- и ни снѣгъ, ни ледники, ни бури, ни что не ново имъ было. Дорога наша лежала по берегу моря, то усѣянная холмами, ущельями, потоками лавы, то ровная, съ жалкой травою, не зеленѣвшей, а скорѣй желтѣвшей но сторонамъ, то болотистая. Поселенія встрѣчались чрезвычайно рѣдко, иногда мили цѣлыя проѣзжаешь и не встрѣтишь ни одной хижины, ни однаго стада, только изрѣдка покажется нѣсколько коровъ или овецъ, пасущихся на волѣ, безъ всякаго присмотра. Одно изъ самыхъ пріятныхъ воспоминаній оставилъ во мнѣ нашъ первый ночлегъ подъ кровлею исландскаго крестьянина въ Воаль-Киркье (главной церкви).
   Ужъ должна была быть ночь, судя по часамъ, но на самомъ дѣлѣ было еще свѣтло, такъ какъ въ Исландіи въ іюнѣ и іюлѣ солнце не заходитъ. Становилось однако холодно, и я съ удовольствіемъ слѣзъ съ лошади передъ крестьянской хижиной. Хозяинъ вышелъ къ намъ на встрѣчу, пожалъ намъ руки и далъ знакъ слѣдовать за собой. Длинный, узкій и темный корридоръ проходилъ по этому жилищу, построенному изъ торфа; по обѣ стороны корридора расположены комнаты, которыхъ было четыре: кухня, прядильная, "бадстофа" (спальня) и комната для путниковъ -- лучшая изъ всѣхъ. Всѣ комнаты были низки, такъ что дядя стукался не разъ головой о выступы потолка. Въ нашей комнатѣ полъ былъ изъ убитой земли и одно окно, чрезъ пузырчатую раму котораго свѣтъ проходилъ слабо. На деревянной кровати, выкрашенной красной краской и украшенной изрѣченіями исландскихъ поэтовъ сдѣлана была постель изъ сухого сѣна. Такого удобства я не ожидалъ, признаюсь, но въ комнатѣ царствовалъ такой острый запахъ сушеной рыбы, вымоченной говядины и кислаго молока, что я едва выносилъ его.
   Скоро насъ позвали въ кухню, которая была и столовой, къ ужину. Здѣсь очагъ былъ устроенъ изъ сложенныхъ камней; вверху, въ крышѣ, виднѣлось отверстіе, сквозь, которое выходилъ дымъ; вмѣсто дровъ и каменнаго угля, на очагѣ горѣли сушеныя рыбьи кости и морскія водоросли. Когда мы вошли, хозяинъ снова привѣтствовалъ насъ словомъ "сельвертю" (будьте счастливы) и поцѣловалъ насъ въ виски; тоже самое повторила за нимъ и жена его, и затѣмъ оба они, положивъ правую руку на сердце, низко поклонились намъ. Сквозь клубы дыма, наполнявшаго комнату, мы не скоро замѣтили многочисленныхъ дѣтей хозяина, головы которыхъ виднѣлись то сямъ, то тамъ. Дѣти скоро окружили насъ, взобрались къ намъ на колѣи: и ласково говорили "сельвертю" на всѣ манеры.
   Когда пришелъ Гансъ, пустившій лошадей пастись на плохой травѣ, хозяинъ и хозяйка привѣтствовали его так же, какъ и насъ. Затѣмъ всѣ мы сѣли за ужинъ, который состоялъ изъ супа съ исландскимъ мхомъ, не противнаго на вкусъ, сушеной рыбы въ прогоркломъ маслѣ, кислаго молока съ сухарями и гречневой каши. Питье состояло изъ молока, разведеннаго водой. Я въ особенности напалъ на кашу, которой и уничтожилъ значительное количество.
   Послѣ ужина дѣти скрылись, и мы отправились спать Радушіе хозяевъ до сихъ поръ у меня въ памяти; утромъ дядя насилу упросилъ ихъ взять плату за это гостепріимство, которое въ Европѣ съ каждымъ днемъ все болѣе и болѣе исчезаетъ.
   Въ пять часовъ утра мы снова поднялись въ путь; почва становилась болотистою и трудною для ѣзды. На право, словно рядъ укрѣпленій, поднимались горы; ручьи часто преграждали намъ дорогу, и приходилось переправляться въ бродъ и замачивать багажъ. Мѣстность становилась все пустыннѣе и пустыннѣе; изрѣдка виднѣлись человѣческія фигуры, словно убѣгавшія вдаль; когда извилины дороги заставляли нечаянно натыкаться насъ на эти фигуры, мной овладѣвало чувство отвращенія при видѣ глянцовитой и синеватой кожи на лицѣ, голой, безъ единаго волоска, головы, покрытой струпьями, при видѣ шишекъ на рукахъ и ранъ, которыя проглядывали сквозь лохмотья. Эти несчастливцы не протягивали руки за подаяніемъ, но, напротивъ, старались скрыться, хотя Гансъ и привѣтствовалъ ихъ добродушнымъ "сельвертю".
   -- "Spetelsk", говорилъ онъ.
   -- Прокаженный! переводилъ дядя.
   Слово это непріятно дѣйствовало. Недостатокъ тѣлеснаго движенія во время всей зимы, испорченный воздухъ въ жилищахъ, совершенное отсутствіе растительной пищи и грязная шерстяная одежда, носимая на голомъ тѣлѣ -- производятъ въ Исландіи множество накожныхъ болѣзней, между которыми сѣверная проказа -- самая ужасная. Проказа не считается въ Исландіи прилипчивой болѣзнью, и потому больные ею, возбуждаютъ скорѣе состраданіе, чѣмъ отвращеніе. Самые безпомощные изъ нихъ содержатся въ трехъ небольшихъ богадѣльняхъ, содержимыхъ на общественный счетъ. Браки прокаженнымъ запрещены, такъ какъ проказа наслѣдственна.
   Не мало ручьевъ и рѣчекъ пришлось намъ переѣхать, не мало трудностей преодолѣть прежде, чѣмъ достигли мы мѣстечка Стапи, состоявшаго изъ десятковъ трехъ хижинъ и расположеннаго у подошвы, волкана, среди лавы, подъ лучами солнца, отражавшимися отъ горы. Стапи пріютилась въ углубленіи фіорда, вдавшагося въ базальтовую стѣну, самаго страннаго вида.
   Извѣстно, что базальтъ -- камень темнаго цвѣта, огненнаго происхожденія и расположенъ удивительно правильными группами. Природа поступала тутъ словно геометръ, словно человѣкъ, вооруженный циркулемъ, компасомъ и отвѣсомъ. Если въ большей части случаевъ, природа нагромождаетъ свои постройки безпорядочно, въ видѣ некон
   !!!!!Пропуск39-64
   все поднималась, колебались осколки скалъ, и требовалась крайняя осторожность, чтобъ не упасть. Гансъ тихо подвигался, скрываясь отъ насъ порою за выступами скалъ; рѣзкій свистъ его указывалъ намъ тогда направленіе, по которому слѣдовало идти. Часто останавливался онъ, собиралъ въ кучи осколки скалъ для того, чтобъ обозначить путь, по которому мы поднимались и по которому, какъ онъ предполагалъ, намъ придется спускаться. Предосторожность хорошая, но для насъ она оказалась совершенію безполезною. Три часа утомительнаго пути привели насъ только къ подошвѣ горы. Здѣсь мы позавтракали и пошли дальше. Снѣжная вершина Снефельса, вслѣдствіе оптическаго обмана, какъ это часто случается въ горахъ, казалась мнѣ очень близкою; на самомъ же дѣлѣ еще много часовъ самого утомительнаго пути предстояли намъ до этой вершины. Камни катились изъ подъ нашихъ ногъ внизъ съ невѣроятной быстротой и мы сильнѣе и сильнѣе опирались на палки съ желѣзнымъ наконечникомъ, чтобъ удержаться и не упасть. Иногда всходъ былъ крутъ и мы, съ помощью тѣхъ-же палокъ, помогали другъ другу. Я долженъ сказать, что дядя держался возлѣ меня какъ только можно было близко, не спускалъ съ меня глазъ и въ нѣсколькихъ случаяхъ поддерживалъ меня рукою. Исландцы взбирались съ необыкновенною ловкостью, какъ настоящіе горцы. Скоро восхожденіе наше было облегчено набросанными изверженіемъ волкана камнями, которые составляли нѣчто въ родѣ ступенчатой лѣстницы, по которой и стали мы взбираться довольно легко.
   Къ семи часамъ вечера мы прошли двѣ тысячи ступеней и достигли наконецъ того мѣста горы, откуда начинался самый конусъ.
   Мы были на три тысячи двѣсти футовъ надъ поверхностью моря; границу вѣчнаго снѣга мы уже миновали, такъ какъ въ Исландіи, по причинѣ суровости климата, она лежитъ довольно низко. Холодъ былъ жестокій, вѣтеръ дулъ сильно, я изнемогалъ. Увидавъ, что ноги мои отказываются далѣе служить, дядя рѣшился остановиться, и сдѣлалъ знакъ Гансу; но тотъ отрицательно качнулъ головой и указалъ рукою на долину. Мы взглянули туда и ужаснулись. Огромный столбъ песку, пыли и мельчайшихъ камней кружился тамъ подобно тромбу; вѣтеръ гналъ его на тотъ бокъ горы, на которомъ мы стояли,-- и надо было избѣжать опасности какъ можно скорѣе. Мы быстро послѣдовали за Гансомъ, который сталъ огибать конусъ горы немного наискось, чтобъ облегчить нашъ путь; скоро тромбъ опрокинулся на гору, которая затряслась отъ этого удара; подхваченные вѣтромъ, камни посыпались дождемъ, словно при изверженіи. Къ счастію мы были уже на противоположномъ склонѣ горы, внѣ всякой опасности; безъ предосторожности нашего проводника, мы были бы разорваны и уничтожены въ прахъ въ этомъ страшномъ вихрѣ.
   Гансъ считалъ не безопаснымъ ночевать на склонѣ конуса, а потому мы снова отправились въ путь; чтобы пройти полторы тысячи футовъ, которые намъ оставались до кратера, потребовалось пять часовъ; Я совершенно изнемогалъ отъ усталости, холода и голода. Воздухъ становился рѣже и рѣже и затруднялъ дыханіе.
   Наконецъ, въ 11 часовъ ночи, мы добрались до вершины Снефельса. Прежде чѣмъ нашли мы убѣжище внутри, кратера, я увидѣлъ "полуденное солнце", бросавшее свои блѣдные лучи на заснувшій у ногъ моихъ островъ.
   Поужинавъ, мы улеглись кое-какъ. Несмотря на жосткую каменную постель, на холодъ и другія неудобства, я уснулъ какъ убитый. Утромъ, значительно продрогнувъ, поднялся я при яркомъ свѣтѣ солнца и пошелъ смотрѣть на окрестности съ южной вершины Снефельса. Я могъ видѣть большую часть острова; на такихъ высотахъ всегда кажутся берега, крайнія линіи горизонта выше, чѣмъ середина обозрѣваемаго пространства, которая какъ будто углубляется. Глубокія долины пересѣкались по всѣмъ направленіямъ, пропасти казались колодцами, озера прудами, рѣки -- ручейками. По правую мою сторону растилались многочисленныя ледники и горныя вершины; нѣкоторыя изъ послѣднихъ курились чуть замѣтно, другія вѣнчались снѣгомъ словно пѣною. Обернувшись на западъ, я увидѣлъ подъ собой безграничный океанъ и едва различалъ гдѣ кончалась земля и гдѣ начинались волны. Я наслаждался этимъ видомъ долго, долго; я забывалъ гдѣ я, что я и воображеніе мое уже начинало гулять богъ знаетъ по какимъ странамъ, когда подошли ко мнѣ дядюшка и Гансъ и напомнили мнѣ о дѣйствительности. Повернувшись на западъ, дядюшка указалъ на какую-то полосу легкаго пара, на какое-то облачко, или признакъ земли, окаймлявшійся волнами.
   -- Гренландія, сказалъ онъ.
   -- Гренландія? повторилъ я съ удивленіемъ.
   -- Да; мы отъ нея всего въ тридцати пяти миляхъ, во время оттепели бѣлые медвѣди приплываютъ на льдинахъ къ самымъ берегамъ Исландіи. Ну, да это въ сторону. Главное -- мы на вершинѣ Снефельса; вонъ двѣ вершины -- одна южная, другая сѣверная. Гансъ скажетъ намъ, какъ называется вотъ эта вершина, на которой мы стоимъ теперь.
   -- Скартарисъ, отвѣчалъ Гансъ, когда дядюшка спросилъ его по-исландски. Дядя кинулъ на меня торжествующій взоръ и сказалъ не хуже любаго актера: "Къ кратеру."
   Кратеръ Снефельса походилъ на опрокинутый конусъ, окружность котораго могла имѣть около полумили въ поперечникѣ, глубина же -- около двухъ миль. Можно себѣ представить, что дѣлается въ такомъ огромномъ пріемникѣ, когда онъ наполняется громами и пламенемъ. Дно воронки казалось въ окружности сотенъ пять футовъ, такъ что бока конуса были довольно отлоги и позволяли легко спуститься до нижней его части. Гансъ пошелъ впереди, дѣлая длинные зигзаги внутри конуса, чтобъ облегчить нисхожденіе. Я пошелъ за нимъ, ни слова не сказавши, хоть въ головѣ у меня и вертѣлась мысль, что этотъ конусъ похожъ на жерло пушкни что. неблагоразумно лѣзть въ это жерло, когда порядкомъ не знаешь, заряжена ли пушка или нѣтъ. Часть конуса покрыта была льдомъ; Гансъ подвигался въ этихъ мѣстахъ съ чрезвычайной осторожностью, пробуя впереди себя палкою. Въ сомнительныхъ случахъ мы привязывали себя другъ къ другу длинною веревкою для того, что если бы кому нибудь пришлось оступиться и упасть, то другіе могли удержать его. Такая предосторожность не всегда, впрочемъ, помогаетъ въ опасности.
   Гаисъ не зналъ дороги въ кратеръ, но велъ насъ такъ осторожно, что все обошлось благополучно; исключая того развѣ, что одинъ изъ исландцевъ уронилъ пукъ веревокъ, который и скатился въ бездну.
   Въ полдень мы были на мѣстѣ. Поднявъ голову, я увидѣлъ верхнюю поверхность конуса, которая обрамливала почти совершенно круглый кусокъ неба; только въ одномъ мѣстѣ отдѣлялась длинная вершина -- Скартарисъ.
   На днѣ кратера открылись три дороги, которыми, во времена изверженій Снефельса, центральный огонь гналъ лаву и пары. Каждая изъ этихъ дорогъ имѣла въ поперечникѣ около ста футовъ. Онѣ разверзались подъ нашими ногами, и я боялся взглянуть въ нихъ. Профессоръ Лиденброкъ, напротивъ, тщательно изслѣдовалъ ихъ) нетерпѣливо бѣгалъ отъ одной къ другой, разводилъ руками и произносилъ какія-то непонятныя, слова. Гансъ и товарищи его, усѣвшіеся на кускахъ лавы, смотрѣли на него внимательно и, безъ сомнѣнія, считали безумнымъ.
   Вдругъ дядюшка испустилъ крикъ; ужь не оступился ли онъ и не упалъ ли въ пропасть, подумалъ я; но нѣтъ: разставивъ руки и ноги, онъ стоялъ передъ гранитной скалой, возвышавшейся въ центрѣ кратера; онъ стоялъ, пораженный удивленіемъ, которое быстро перешло въ безумную радость.
   -- Сюда, сюда, Аксель! кричалъ онъ.
   Я бросился къ нему. Гансъ и исландцы не пошевелились даже.
   -- Гляди! сказалъ мнѣ дядя.Если не могъ я раздѣлить съ дядей радости, я раздѣлилъ съ нимъ удивленіе, потому что на восточной сторонѣ скалы прочелъ тысячу разъ проклятое имя Арна Сакнуссема, начерченное рунами, немного стершимися отъ времени.
   -- Чтожь? И теперь ты сомнѣваешься? воскликнулъ дядя.
   Я не отвѣчалъ и въ совершенномъ отчаяніи опустился на кусокъ лавы. Очевидность подавила меня.
   Какъ долго оставался я неподвижно, погруженный въ свои думы -- не знаю. Когда я поднялъ голову, исландцевъ-носильщиковъ ужь не было со мной -- они отправились домой и поднимались вверхъ по конусу Снефельса. Гансъ спокойно спалъ у подошвы скалы, а дядя вертѣлся въ глубинѣ кратера, все что-то высматривая. Не имѣя ни малѣйшаго желанія подражать ему, я послѣдовалъ примѣру Ганса и постарался уснуть, хоть сонъ мой былъ тревоженъ, и я просыпался отъ какихъ-то звуковъ, которые, казалось мнѣ, выходили изъ кратера.
   Такъ прошла первая ночь въ кратерѣ.
   На утро сѣрое, облачное небо опустилось надъ кратеромъ. Дядя бѣсновался по очень понятной причинѣ: изъ трехъ дорогъ, открывавшихся подъ нашими ногами, Арнъ Сакнуссемъ шелъ по какой нибудь одной. Узнать эту дорогу можно было потѣни, которую бросалъ Скартарисъ на нее въ послѣдніе числа іюня. Въ самомъ дѣлѣ, эту острую вершину можно было счесть за стрѣлку громадныхъ солнечныхъ часовъ, тѣнь которой въ опредѣленный день должна была, по увѣренію Сакнуссема, указать дорогу къ центру земнаго шара. Было 25 іюня, и еслибъ солнце не показалось изъ за тучъ шесть дней, стало быть не было было бы и тѣни, и предпріятіе пришлось бы отложить на слѣдующій годъ. О, какъ желалъ я, чтобъ солнце не показывалось.
   Безсильный гнѣвъ дяди я не берусь описывать. День прошелъ безъ солнца. Гансъ не трогался съ мѣста и ничего не говорилъ, хотя, вѣроятно, и недоумѣвалъ, чего это мы ждемъ. Дядя тоже молчалъ и все глядѣлъ на небо. На слѣдующій день пошелъ дождь, перемѣшанный съ снѣгомъ и кропилъ цѣлый день. Гансъ построилъ изъ обломковъ лавы шалашъ, гдѣ можно было пріютиться. Дядя продолжалъ мрачно молчать, а я прислушивался къ потокамъ дождя, скользившимъ по стѣнамъ конуса и уходившимъ въ пропасть съ постепенно умолкавшимъ шумомъ.
   27 числа тоже. Но небо смилостивилось наконецъ надъ дядей: 28-го іюня солнце полило обильно лучи свои въ кратеръ. Каждый холмикъ, каждая скала, каждый выступъ освѣтился солнцемъ и бросалъ свою тѣнь; тѣнь Скартариса ложилась всего замѣтнѣе и двигалась вмѣстѣ съ солнцемъ. Дядя слѣдилъ за нею, неотрывая глазъ. Въ полдень, тѣнь эта чуть замѣтно коснулась краевъ центральной пропасти.
   -- Здѣсь, вскричалъ дядя, здѣсь! Къ центру земли! прибавилъ онъ по датски.
   Я взглянулъ на Ганса.
   -- Forüt! спокойно произнесъ онъ.
   -- Впередъ! сказалъ дядя.
   Было 35 минутъ втораго.
   

ГЛАВА IX.

   Началось настоящее путешествіе, и препятствія были на каждомъ шагу.
   Я еще не смотрѣлъ хорошенько въ этотъ бездонный колодезь, который долженъ былъ поглотить насъ. Теперь настало для этого время. Я могъ еще отказаться отъ предпріятія, но мнѣ, совѣстно было передъ охотникомъ: Гансъ такъ спокойно, такъ равнодушно, съ такой безпечностью пускался въ путешествіе, что я краснѣлъ при мысли показаться трусливѣе его. Если бы я былъ одинъ, то, конечно, нашелъ бы предлогъ воротиться назадъ, но въ присутствіи проводника долженъ былъ молчать и, скрѣпя сердце, подошелъ къ центральной трубѣ.
   Я уже сказалъ, что она имѣла 100 футовъ въ діаметрѣ и триста футовъ въ окружности. Я нагнулся надъ выступавшею скалою и сталъ смотрѣть внизъ -- волоса стали у меня дыбомъ. Пустота охватила меня; я чувствовалъ, что теряю центръ тяжести, что голова кружится, какъ у пьянаго, что пропасть втягиваетъ меня въ себя... Я упалъ бы непремѣнно, еслибы рука Ганса не удержала меня. Видно, я мало воспользовался уроками на копенгагенской башнѣ.
   Какъ ни мало смотрѣлъ я въ пропасть, но все таки могъ дать себѣ отчетъ о ея формѣ. Стѣны ея, почти отвѣсныя, представляли впрочемъ многочисленные выступы, которые облегчали нисхожденіе, образуя подобіе лѣстницы, хотя и безъ перилъ. Для поддержки насъ было бы довольно прикрѣпленной къ верхнему отверстію веревки; но какъ отвязать ее, когда спустишься до нижняго конца ея?
   Дядя устранилъ это затрудненіе очень просто. Онъ взялъ веревку толщиною въ палецъ и длиною въ четыреста футовъ; размотавъ сначала половину ея, онъ обернулъ ее вокругъ выступавшей глыбы изъ лавы и бросилъ другой конецъ въ пропасть. Такимъ образомъ каждый изъ насъ могъ спускаться держась рукою за обѣ половины веревки, которая не могла распуститься; сойдя на 200 футовъ, намъ было бы легко снять веревку, бросивъ одинъ конецъ ея и потянувъ за другой. Потомъ можно было опять начать тотъ же маневръ, и такъ до безконечности.
   -- Теперь, сказалъ дядя, окончивъ приготовленія, займемся нашимъ багажемъ; нужно раздѣлить его на три части, и каждый изъ насъ привяжетъ себѣ на спину одну изъ нихъ; я говорю только о хрупкихъ вещахъ. Гансъ возьметъ инструменты и часть съѣстныхъ припасовъ; Аксель другую часть припасовъ и. оружіе; я третью часть припасовъ и хрупкіе инструменты.
   -- А одежду, эту массу веревокъ и лѣстницъ, кто же спуститъ? спросилъ я.
   -- Они сами спустятся.
   -- Какъ такъ? спросилъ я съ удивленіемъ.
   -- Вотъ сейчасъ увидишь.
   Дядя любилъ прибѣгать къ сильнымъ средствамъ. По его приказанію, Гансъ сложилъ въ одну связку не ломкія вещи и бросилъ ихъ въ пропасть.
   Я прислушивался къ шуму, происходившему отъ передвиженія слоевъ воздуха. Дядя, наклонясь надъ пропастью, довольнымъ взглядомъ слѣдилъ за спускомъ багажа и выпрямился только тогда, когда связка пропала изъ виду.
   -- Ладно, сказалъ онъ, теперь наша очередь.
   Ссылаюсь на всякаго: можно ли было безъ трепета выслушать эти слова?
   Дядя привязалъ себѣ на спину связку съ инструментами; Гансъ взялъ другую часть ихъ, а я оружіе. Спусканіе началось въ слѣдующемъ порядкѣ: Гансъ, дядя, я. Мы молчали; тишина прерывалась только паденіемъ каменныхъ осколковъ, летѣвшихъ въ пропасть. Я спускался, крѣпко держась одною рукою за двойную веревку, а другою опираясь на палку съ желѣзнымъ наконечникомъ. Одна мысль занимала меня: я боялся потерять равновѣсіе. Веревка казалась мнѣ ненадежною, чтобъ удержать насъ троихъ. Поэтому я старался какъ можно менѣе разсчитывать на нее, а чтобъ сохранить равновѣсіе выдѣлывалъ эквилибристическія штуки, удерживаясь на выступахъ лавы, которые тщательно искалъ я ногами.
   Когда Гансъ чувствовалъ, что какая нибудь скользкая ступень подавалась подъ его ногами, онъ спокойно Говорилъ: Gif act.
   -- Осторожнѣй, повторялъ дядя.
   Черезъ полчаса, мы достигли поверхности скалы, сильно вдавшейся въ стѣну трубы.
   Гансъ потянулъ веревку за одинъ конецъ, другой поднялся на воздухъ и чрезъ нѣсколько секундъ упалъ, потащивъ за собою куски камней и лавы; этотъ градъ своего рода былъ довольно опасенъ.
   Наклонясь впередъ съ узкой площадки, на которой мы стояли, я убѣдился, что дна отверстія еще не видно. Маневръ съ веревкой повторился, и чрезъ полчаса мы спустились еще на глубину. 200 футовъ. Не знаю, рѣшился ли бы самый завзятый геологъ изучать, во время такого спусканія, свойства почвъ, окружавшихъ насъ. Съ своей стороны, я объ этомъ не заботился; будь тутъ какія угодно формаціи: пліоценовыя, міоценовыя, эоценовыя, мѣловыя, юрскія, тріасовыя, пермскія, каменноугольныя, девонскія, силурійскія или первичныя -- мнѣ было все равно. Но профессоръ, безъ сомнѣнія, наблюдалъ; во время одного отдыха, онъ сказалъ мнѣ: "Чѣмъ далѣе идемъ мы, тѣмъ болѣе проникаюсь я довѣріемъ; расположеніе этихъ вулканическихъ пластовъ положительно подтверждаетъ теорію Дэви. Мы находимся теперь въ первобытной почвѣ, въ которой произошло химическое образованіе металловъ, воспламенившихся отъ прикосновенія воздуха и воды; я положительно отвергаю теорію центральнаго жара. Впрочемъ, мы это увидимъ."
   Конечно, я не возражалъ. До возраженій ли было во время этого страшнаго пути? Прошло три часа, а конца трубы все еще не было видно. Поднявъ голову, я увидѣлъ верхнее отверстіе трубы, значительно уменьшившееся; стѣны ея, вслѣдствіе легкаго своего склоненія, будто сблизились. Темнота понемногу увеличивалась.
   Мы продолжали спускаться; мнѣ казалось, что звукъ отъ паденія камней, отдѣлявшихся отъ стѣнъ, становился все глуше и глуше и что они скорѣе достигали пропасти.
   Такъ какъ я внимательно считалъ всѣ маневры съ веревкой, то могъ дать себѣ отчетъ въ томъ, до какой глубины мы спустились и во сколько времени. Четырнадцать разъ повторили мы этотъ маневръ, продолжавшійся каждый разъ полчаса. Слѣдовательно -- всего семь часовъ; да четырнадцать четвертей часа отдыха, или три съ половиною часа, всего вмѣстѣ, стало быть, десять съ половиною часовъ. Мы пустились въ путь въ часъ, значитъ теперь должно было быть 11 часовъ. Перемѣнивъ веревку въ 200 футъ 14 разъ, мы значитъ спустились до глубины 2800 футовъ. Въ эту минуту раздался голосъ Ганса. "Стойте"! Я остановился и чуть было не задѣлъ ногами голову дяди.
   -- Пришли, сказалъ дядя.
   -- Куда? спросилъ я, скатившись къ нему.
   -- На дно перпендикулярной трубы.
   -- Стало быть, нѣтъ другаго выхода?
   -- Есть. Я вижу что-то въ родѣ узкаго прохода вонъ, тамъ, на право. Завтра разсмотримъ хорошенько, а теперь поужинаемъ и уснемъ.
   Было еще не совсѣмъ темно. Мы открыли мѣшокъ съ провизіею, поѣли и улеглись на камняхъ и осколкахъ лавы какъ могли. Растянувшись на спинѣ, я увидѣлъ надъ собой блестящую точку. Это была звѣзда безъ всякаго мерцанія, и, по моему разсчету, изъ группы Малой Медвѣдицы. Вскорѣ я уснулъ крѣпкимъ сномъ.
   Въ восемь часовъ утра, дневной лучъ разбудилъ насъ. Тысячи граней лавы на стѣнахъ пропасти отражали его и разсыпали дождемъ искръ. Свѣта этого было достаточно для того, чтобъ различать окружавшіе насъ предметы.
   -- Ну, Аксель, что скажешь? сказалъ дядя потирая руки. Проводилъ-ли ты когда-нибудь такую спокойную ночь въ нашемъ домѣ, на Королевской улицѣ, въ Гамбургѣ? Тутъ нѣтъ ни стука телѣгъ, ни крика разнощиковъ, ни брани лодочниковъ!
   -- Конечно, спокойно на днѣ этой пропасти, но въ этой тишинѣ-то есть что-то страшное.
   -- Ну, воскликнулъ дядя, если ты уже теперь начинаешь пугаться, то что же будетъ дальше? Мы вѣдь не вошли еще и на дюймъ во внутрь земли.
   -- Что вы хотите этимъ сказать?
   -- Я хочу сказать, что мы достигли только почвы острова. Эта длинная вертикальная труба, кончающаяся у кратера Снефельса, прекращается, почти что наравнѣ съ уровнемъ моря.
   -- Увѣрены-ли вы въ этомъ?
   -- Совершенно; взгляни на барометръ, ты самъ увидишь.
   Дѣйствительно, ртуть, поднимавшаяся въ трубочкѣ по мѣрѣ того, какъ мы спускались, остановилась на 29 дюймахъ.
   -- Видишь, продолжалъ профессоръ, здѣсь давленіе только одной атмосферы, а мнѣ бы очень хотѣлось скорѣе замѣнить барометръ манометромъ {Манометръ -- инструментъ, употребляемый для измѣренія упругости газовъ и давленія атмосферы, основанъ на слѣдующемъ физическомъ законѣ, открытомъ Маріотомъ; объемы газовъ находятся въ обратномъ отношеніи производимыхъ на нихъ давленій, т. е. если давленіе, претерпѣваемое газообразною массою, дѣлается въ два или три раза больше, объемъ ея дѣлается въ два или три раза меньше, а если давленіе дѣлается, въ два или три раза меньше, то газъ, вслѣдствіе своей расширяемости, принимаетъ объемъ въ два или три раза больше противъ того, какой онъ имѣлъ сначала.}
   Въ самомъ дѣлѣ, барометръ становился намъ не нуженъ, такъ какъ имъ можно было измѣрять атмосферное давленіе только до поверхности моря.
   -- Но не будетъ ли, замѣтилъ я, очень тяжело это постоянно увеличивающееся атмосферное давленіе?
   --Нѣтъ. Мы станемъ спускаться медленно, и легкія привыкнутъ вдыхать болѣе сжатый воздухъ. Воздухоплаватели, поднимающіеся въ высшіе слои атмосферы, почти совсѣмъ обходятся безъ воздуха, у насъ же его будетъ, можетъ быть, слишкомъ много. Во всякомъ случаѣ, лучше много, чѣмъ ничего. Нечего же терять времени. Гдѣ эта связка, которую мы бросили внизъ передъ тѣмъ, какъ начали спускаться?
   Я вспомнилъ, что мы долго искали ее наканунѣ вечеромъ. Дядя спросилъ Ганса, который, посмотрѣвъ внимательно опытнымъ глазомъ охотника, отвѣчалъ: "тамъ на верху".
   Дѣйствительно, связка зацѣпилась за выступъ скалы, на разстояніи сотни футовъ надъ нашими головами. Сейчасъ же ловкій исландецъ вскарабкался какъ кошка,.и черезъ нѣсколько минутъ, сбросилъ ее внизъ.
   Мы позавтракали, какъ слѣдуетъ людямъ, сбирающимся въ далекій путь. Сухари и сушеное мясо смочили нѣсколькими. глотками воды, смѣшанной съ водкой. Окончивъ завтракъ, дядя досталъ изъ кармана записную книжку, взялъ нужные инструменты и отмѣтилъ слѣдующее: Понедѣльникъ, 1 іюля.
   Хронометръ: 8 ч. 17 м. утра.
   Барометръ: 29 дюйм. 7 лин.
   Термометръ 6о.
   Направленіе ВЮВ.
   Послѣднее замѣчаніе относилось къ направленію темной галлереи и было показано компасомъ.
   -- Теперь, Аксель, восторженно сказалъ профессоръ, мы въ самомъ дѣлѣ начнемъ спускаться во внутренность земли. Вотъ настоящее начало нашего путешествія.
   Сказавъ это, дядя взялъ одною рукою приборъ Румкорфа, висѣвшій у него на шеѣ, другою привелъ въ соприкосновеніе электрическій токъ съ трубкою фонаря, и довольно сильный свѣтъ озарилъ галлерею.
   Гансъ несъ другой приборъ, который также былъ приведенъ въ дѣйствіе. Это удачное примѣненіе электричества позволяло намъ долго идти при искусственномъ свѣтѣ, даже среди весьма легко воспламеняющихся газовъ.
   "Въ дорогу"! сказалъ дядя. Мы взяли свою ношу, Гансъ, кромѣ того толкалъ передъ собою пукъ веревокъ и одежды, и мы вступили въ галлерею. Передъ входомъ въ темный проходъ, я поднялъ голову и въ послѣдній разъ увидѣлъ, чрезъ отверстіе огромной трубы, исландское небо, которое никогда уже не приходилось:мнѣ увидѣть болѣе.
   Во время послѣдняго изверженія въ 1229 г., лава открыла себѣ путь черезъ этотъ туннель. Она покрыла внутренность густымъ и блестящимъ составомъ; электрическій свѣтъ, отражаясь на ней, удесятерялъ свою силу.
   Вся трудность пути заключалась въ томъ, чтобы не слишкомъ скоро скользить по плоскости, наклоненной подъ угломъ въ 45 градусовъ; къ счастію, встрѣчавшіеся неровности и выпуклости замѣняли ступени; мы спускались легко, предоставляя нашему багажу, привязанному къ длинной веревкѣ, катиться впередъ сколько ему было угодно.
   По стѣнамъ галлереи были сталактиты; въ иныхъ мѣстахъ лава образовывала маленькіе округленные пузыри; кристаллы непрозрачнаго кварца, украшенные прозрачными каплями стекла, словно люстры, висѣвшими на сводѣ, казалось зажигались при нашемъ проходѣ.
   -- Великолѣпно, вскричалъ я невольно. Полюбуйтесь-ка, дядюшка, что за видъ! Поглядите на эти оттѣнки лавы, переходящіе незамѣтно изъ темно-краснаго въ ярко-желтый цвѣтъ, или на эти свѣтящіеся кристаллы.
   -- А, наконецъ-то, Аксель! сказалъ дядя, ты начинаешь восхищаться; но погоди -- не то еще увидишь. Впередъ, впередъ!
   Мы скользили безъ труда по этому скату. Стрѣлка компаса, на который я часто взглядывалъ, постоянно показывала юго-востокъ. Потокъ лавы не првертывалъ ни въ ту, ни въ другую сторону и неуклонно шелъ по прямой линіи.
   Между тѣмъ теплота не увеличивалась, что подтверждало теорію Дэви; нѣсколько разъ я съ удивленіемъ взглядывалъ на термометръ. Спустя два часа послѣ того, какъ мы тронулись въ путь, онъ показывалъ 10о, т. е. возвысился на 4о. Это давало мнѣ право думать, что мы спускались болѣе въ горизонтальномъ, нежели въ вертикальномъ направленіи. Узнать же пройденную глубину было весьма легко. Дядя тщательно вымѣрялъ углы отклоненія и наклоненія пути, но не показывалъ мнѣ своихъ вычисленій.
   Вечеромъ, около восьми часовъ,, мы остановились. Гансъ сейчасъ же сѣлъ, лампы мы повѣсили на выступѣ лавы. Осмотрѣвшись, мы увидѣли, что находимся въ пещерѣ, гдѣ не было недостатка въ воздухѣ, и даже дулъ откуда-то вѣтерокъ. Откуда взялся этотъ потокъ воздуха? Какое атмосферическое колебаніе производило его? Вопросъ этотъ я не пытался разрѣшить въ то время. Не до размышленій было, когда меня мучили усталость и голодъ. Нисхожденіе, продолжавшееся безъ отдыху семь часовъ, не могло не истощить значительно наши силы. Я былъ истощенъ и потому обрадовался отдыху. Гансъ разложилъ провизію на кускѣ лавы, и мы апетитно поѣли. Одно безпокоило меня: воды оставалось у насъ немного. Дядя разсчитывалъ набрать ея изъ подземныхъ источниковъ, но до сихъ поръ мы еще ихъ не встрѣчали. Я обратилъ его вниманіе на это обстоятельство.
   -- Тебя удивляетъ отсутствіе источниковъ? спросилъ онъ.
   -- Еще бы -- вѣдь у насъ воды-то всего дней на пять остается.
   -- Будь спокоенъ, Аксель. Ручаюсь, что мы найдемъ воду, и даже найдемъ больше, чѣмъ нужно.
   -- Когда же?
   -- А вотъ, когда выйдемъ изъ этой лавы. Какъ же могутъ течь источники черезъ эти стѣны?
   -- Хорошо. А что если этотъ проходъ тянется на значительную глубину? Вѣдь мы, надѣюсь, не много прошли въ вертикальномъ направленіи.
   -- Почему жъ ты такъ думаешь?
   -- Потому, что еслибы мы спустились на значительную глубину, то теплота усилилась бы.
   -- По твоей теоріи, отвѣчалъ дядя. А что показываетъ термометръ?
   -- Едва 15 градусовъ, что составляетъ увеличеніе на 9 градусовъ съ того времени, когда мы тронулись въ путь.
   -- Хорошо. Что жъ изъ этого слѣдуетъ?
   -- Слѣдуетъ вотъ что. По самымъ точнымъ наблюденіямъ, температура, по мѣрѣ углубленія внутрь земнаго шара, возвышается на одинъ градусъ на каждые сто футовъ. При нѣкоторыхъ условіяхъ мѣстности, эта цифра можетъ, конечно, измѣняться. Мы съ вами объ этомъ много толковали еще въ Гамбургѣ. Примемъ увеличеніе температуры на 1о на каждые 125 футовъ, какъ цифру наиболѣе достовѣрную. Девять разъ 125 футовъ составляютъ 1125 футовъ глубины.
   -- Совершенно вѣрно.
   -- И такъ?
   -- И такъ, по моимъ наблюденіямъ, сказалъ дядя, мы достигли глубины 10,000 футовъ ниже уровня моря.
   -- Возможно ли?
   -- Значитъ возможно, коли это такъ. Цифры не лгутъ.
   Вычисленія профессора были вѣрны, мы уже прошли на цѣлыя 6,000 футовъ глубже самыхъ глубокихъ рудниковъ.
   Температура должна была по теоріи, которую я поддерживалъ, дойти тутъ до 81 градуса, между тѣмъ, какъ на самомъ дѣлѣ она едва доходила до 15о. Я невольно призадумался.
   

ГЛАВА X.

   На слѣдующій день, во вторникъ 2 іюля, въ шесть часовъ мы снова начали спускаться. Путь нашъ лежалъ все по той же галлереѣ изъ лавы; въ 17 минутъ перваго часа мы догнали Ганса, который вдругъ остановился.
   -- Мы подошли къ концу галлереи, сказалъ дядя.
   Я оглядѣлся вокругъ; мы стояли на перекресткѣ, къ которому прилегали двѣ дороги, обѣ совершенно темныя и узкія. По которой идти?-- вотъ въ чемъ была штука.
   Однако дядя, не желая, вѣроятно, показаться нерѣшительнымъ ни передъ мною, ни передъ Гансомъ, указалъ на восточный туннель, и мы вошли въ него.
   Надо замѣтить, впрочемъ, что всякое колебаніе тутъ едва бы помогло, такъ какъ не было рѣшительно никакихъ признаковъ, по которымъ бы можно было предпочесть одинъ путь другому; приходилось идти на удачу.
   Эта новая галлерея склонялась почти нечувствительно, отличаясь во многомъ отъ предыдущей: передъ нами иногда развертывались готическія арки, иногда же головы наши наклонялись подъ сводами, опиравшимися на толстые столбы. Въ иныхъ мѣстахъ встрѣчались низкія подземныя постройки, похожія на работу бобровъ, и мы принуждены были ползкомъ проходить сквозь эти узкіе проходы. Температура была сносна, и невольно подумалось мнѣ, какъ высока была она въ то время, когда лава, извергаемая Снефельсомъ, текла по этой самой дорогѣ. Огненные потоки разбивались здѣсь объ углы галлереи и скоплялись въ высшей степени нагрѣтые пары въ узкихъ мѣстахъ.
   -- Лишь бы старый волканъ не вздумалъ повторить прежнее, думалось мнѣ.
   Однако я не сообщилъ этихъ размышленій Лиденброку: онъ не понялъ бы ихъ. Его занимала одна мысль: идти впередъ и впередъ. Онъ шелъ, ползъ, падалъ. Въ шесть часовъ вечера, послѣ неутомительной прогулки, мы прошли двѣ мили къ югу, но подвинулись едва на четверть мили въ глубину. Дядя далъ знакъ къ отдыху. Поужинавъ молча, мы легли спать. Приготовленіе ночнаго ложа было весьма просто; дорожное одѣяло, въ которое мы завертывались, составляло все наше постельное бѣлье. Намъ нечего было бояться ни холоду, ни чьего либо непріятнаго посѣщенія. Путешественники, углубляющіеся въ африканскія степи или первобытные лѣса новаго свѣта, принуждены караулить другъ друга во время сна,-- здѣсь же одиночество и безопасность были полныя. Ни дикари, ни хищные звѣри не нарушили бы покой нашъ.
   На другое, утро мы чувствовали себя свѣжѣе, и пошли далѣе. Невозможно было отличить свойства пластовъ, въ которыхъ проходила галлерея. Вмѣсто того, чтобы уходить въ глубину, она, казалось, принимала направленіе совершенно горизонтальное. Мнѣ показалось даніе, что она подымалась къ поверхности земли, и къ десяти часамъ утра я уже не сомнѣвался въ томъ, потому что усталъ ужасно, какъ устаютъ только поднимаясь въ гору.
   -- Дядюшка, я усталъ, сказалъ я.
   -- Что такъ скоро? Дорога превосходная и все подъ гору.
   -- То есть на гору. Вѣдь мы поднимаемся, дядюшка.
   -- Что за вздоръ такой.
   -- Ей богу, дядюшка, поднимаемся.
   -- Вздоръ говорю тебѣ -- идемъ.
   Дѣлать нечего -- опять пошли. Я старался завязать разговоръ съ дядей, но онъ молчалъ. А, подумалъ я,ты въ дурномъ расположеніи духа, а потому и молчишь. Вѣрно самъ замѣчаешь, что дѣло не ладно.
   Я старался не отставать отъ Ганса и дяди и не терялъ ихъ изъ виду, потому что мысль оптомъ, что можно заблудиться въ этомъ лабиринтѣ, ужасала меня. Кромѣ того, если поднимавшаяся въ гору дорога и была труднѣе, за то я утѣшался надеждою, что она приведетъ насъ на поверхность земли. Каждый шагъ подтверждалъ эту догадку.
   Въ полдень видъ стѣнъ галлереи измѣнился. Я замѣтилъ это потому, что стѣны менѣе стали отражать электрическій свѣтъ. Вмѣсто лавы показалась обыкновенная горнокаменная порода, пласты которой были расположены то наклонно, то вертикально. Мы были среди переходной эпохи въ полномъ силурійскомъ періодѣ {Силурійскимъ онъ названъ потому, что пласты его очень распространены въ Англіи, въ странахъ, населенныхъ когда-то кельтскимъ племенемъ Силурійцевъ. Эту почву можно наблюдать въ окрестностяхъ Петербурга, гдѣ она занимаетъ нижніе слои земли; также около Царскаго села и Павловска, на берегахъ Ижоры, Славянки, Пулковки и проч.}.
   -- Очевидно, сказалъ я, водяные осадки образовали во вторую эпоху жизни земли, эти сланцы, известняки и песчанники! Мы удаляемся отъ гранитныхъ массъ и походимъ на тѣхъ Гамбургцевъ, которые, желая попасть въ Любекъ, вздумали бы отправиться черезъ Ганноверъ.
   -- Что ты тамъ говоришь? спросилъ дядя.
   -- Посмотрите, сказалъ я, указывая на разнообразные ряды известняковъ, песчанниковъ и первые слѣды сланцевыхъ пластовъ.
   -- Ну?
   -- Мы дошли до періода, во время котораго показались растенія и первыя животныя!
   -- Ты полагаешь!
   -- Да посмотрите же, хорошенько! вы сами убѣдитесь!
   Я заставилъ профессора освѣтить лампою стѣны галлереи и ожидалъ какого-нибудь возгласа съ его стороны. Но онъ не сказалъ ни слова и мы продолжали идти дальше. Понялъ онъ меня или нѣтъ? Можетъ быть изъ самолюбія ученаго и дяди, онъ не хотѣлъ признаться передо мною въ своей ошибкѣ при выборѣ восточнаго прохода, или можетъ быть онъ хотѣлъ до конца изслѣдовать этотъ проходъ? Ясно было только то, что мы оставили уже путь лавы и что эта дорога не могла привести насъ къ очагу Снефельса.
   Однако я и себѣ не довѣрялъ. Дѣйствительно ли проходили мы по каменнымъ породамъ, лежащимъ наверху гранитныхъ массъ? Если я правъ, намъ попадутся какіе-нибудь остатки первобытныхъ растеній и тогда надо будетъ согласиться со мною. Не прошелъ я и ста шаговъ, какъ неотразимыя доказательства представились моимъ глазамъ, какъ и слѣдовало ожидать, потому что въ силурійскую эпоху въ моряхъ находилось болѣе полуторы тысячи растительныхъ и животныхъ породъ.
   Ноги мои, привыкшія къ твердой почвѣ лавы, вдругъ почувствовали подъ собою пыль, образовавшуюся изъ остатковъ растеній и раковинъ. На стѣнахъ ясно виднѣлись отпечатки водорослей и плауновъ; профессоръ Лиденброкъ не могъ долѣе обманывать себя, но онъ не хотѣлъ смотрѣть и продолжалъ прежній путь. Это крайнее упрямство возмущало меня. Я поднялъ отлично сохранившуюся раковину, принадлежавшую животному, теперь исчезнувшему, и показалъ ее дядѣ. Поглядите-ка, дядя! сказалъ я. Это что?
   -- Ну чтожъ, спокойно отвѣчалъ онъ: это не что иное, какъ раковина ракообразнаго животнаго изъ порядка трилобитовъ, теперь исчезнувшаго.
   -- Но вѣдь изъ этого слѣдуетъ...
   -- Что изъ этого слѣдуетъ -- я знаю, мы уже оставили гранитныя массы и путь лавы. Можетъ быть я ошибся, но я тогда только увѣрюсь въ ошибкѣ, когда дойду до конца галлереи.
   -- Вы можете поступать, какъ знаете, и я ни слова не сказалъ бы, еслибы не угрожала намъ страшная опасность.
   -- Какая?
   -- Недостатокъ воды.
   -- Чтожъ! раздѣлимъ запасъ воды на порціи...
   Дѣйствительно надо было раздѣлить воду между собою. Запаса нашего могло хватить развѣ на три дня еще. Я замѣтилъ это еще во время ужина; къ довершенію несчастія, на живой источникъ въ этихъ переходныхъ пластахъ надежда была плоха.
   Во весь слѣдующій день мы молча шли и молча любовались нескончаемыми арками галлереи.
   Дорога не поднималась. По временамъ она даже какъ будто шла наклономъ. Но это не могло успокоить меня, потому что пласты не измѣнялись, и переходный періодъ обнаруживался все болѣе и болѣе. Электрическій свѣтъ великолѣпно блисталъ въ сланцахъ, известнякахъ и старыхъ красныхъ песчанникахъ стѣнъ. Мы были въ девонгской формаціи, получившей свое названіе отъ Девоншира, въ Англіи. Образчики великолѣпныхъ мраморовъ покрывали стѣны, одни -- сѣраго агатоваго цвѣта, причудливо разрисованные бѣлыми жилами, другіе -- краснаго цвѣта или желтаго съ красными пятнами, далѣе куски крапчатаго мрамора темныхъ цвѣтовъ, передъ которыми цвѣтъ известняка выставлялся еще ярче.
   Большая часть этихъ мраморовъ носила на себѣ отпечатокъ первобытныхъ животныхъ, но міротвореніе сдѣлало уже шагъ впередъ, и вмѣсто первобытныхъ трилобитовъ попадались остатки болѣе совершенныхъ формъ; между прочимъ, рыбы изъ породы ганоидъ и тѣ остатки въ которыхъ глазъ палеонтолога могъ открыть первичныя формы пресмыкающагося. Девонскія моря были населены множествомъ животныхъ этого рода, тысячами отложившихся на пластахъ покой формаціи. Становилось ясно, что мы поднимались по ступенямъ животной жизни, творившей изъ простѣйшихъ формъ болѣе сложныя, и законченной человѣкомъ. Но профессоръ Лиденброкъ по видимому не замѣчалъ этого. Онъ продолжалъ ожидать одного изъ двухъ: или подъ ногами его откроется вдругъ вертикальный колодезь, по которому мы могли бы спуститься, или какое-нибудь препятствіе помѣшаетъ намъ продолжать путь. Но наступилъ и вечеръ, а надежда профессора не осуществлялась. Въ ночь подъ пятницу я началъ чувствовать мученія жажды. Утромъ мы снова пошли по извилинамъ галлереи, и послѣ десятичасовой ходьбы, я замѣтилъ, что отраженіе вашей лампы на стѣнахъ значительно уменьшалось. Мраморъ, сланецъ, известнякъ, песчанникъ стѣнъ смѣнялись темною массою безъ блеска. Въ узкомъ мѣстѣ туннеля я прислонился къ стѣнѣ, и когда взглянулъ на руку, то увидѣлъ, что она была совершенно черна. Я сталъ внимательнѣе наблюдать и убѣдился, что мы находились посреди каменноугольной формаціи.
   -- Каменноугольная копь! вскричалъ я.
   -- Копь безъ рудокоповъ, отвѣчалъ дядя.
   -- Кто знаетъ?
   -- Я знаю, возразилъ профессоръ рѣзко: я увѣренъ въ томъ, что эта галлерея прорыта сквозь каменно-угольныя пласты не рукою человѣка. Впрочемъ, природы ли дѣло это, нѣтъ ли,-- все равно. Пора ужинать.
   Гансъ приготовилъ пищу. Я немного съѣлъ и выпилъ нѣсколько капель воды, приходившихся на мою долю. Воды оставалось у насъ всего полфляжки.
   Поѣвши, спутники мои растянулись, подложивъ подъ себя одѣяла и мирно заснули; я не могъ спать и считалъ часы до утра. Въ шесть часовъ утра, въ субботу, мы снова двинулись въ путь. Минутъ черезъ двадцать мы пришли къ обширной пещерѣ и тогда я убѣдился, что человѣческая рука не могла вырыть эту угольную копь; выкопай ее человѣкъ -- онъ подперъ бы своды ея, чтобы она не могла обвалиться, а тутъ ничего подобнаго не было и своды держались сами собою, какимъ-то чудомъ. Пещера эта имѣла сто футовъ ширины и футовъ полтораста вышины. Почва была сильно взрыта подземнымъ сотрясеніемъ. Земная масса, уступивъ какому-то сильному толчку, разступилась, оставивъ эту большую пустоту, въ которую въ первый разъ вступали люди.
   Всю исторію каменноугольнаго періода можно было прочитать на этихъ темныхъ стѣнахъ и геологъ легко прослѣдилъ бы различные его фазисы. Угольные слои раздѣлялись слоями плотнаго песчанника или глины, и словно были сдавлены верхними пластами. Въ этотъ періодъ жизни земли, предшествовавшій вторичной эпохѣ, земля покрылась громадною растительностью, подъ вліяніемъ трехъ причинъ -- дѣйствія тропическаго жара, постоянной влажности и обилію въ воздухѣ углекислоты. Углекислота, вредная и даже гибельная для человѣка и большей части животныхъ, составляетъ главную пищу растеній, которыя разлагаютъ ее на составныя ея части -- кислородъ и углеродъ и образуютъ изъ послѣдняго большую часть своихъ твердыхъ составныхъ частей. Атмосфера, сильно насыщенная парами, окружала со всѣхъ сторонъ земной шаръ, не пропуская къ нему сквозь себя солнечныхъ лучей; можетъ быть, даже дневное свѣтило не было готово для своей блестящей роли. Различія климатовъ не было еще въ то время, и сильный жаръ господствовалъ на всей земной поверхности, какъ у экватора, такъ и полюсовъ. Откуда же брался этотъ жаръ? Изъ внутренности земнаго шара. Наперекоръ теоріи профессора Лиденброка, страшный огонь скрывался въ нѣдрахъ сфероида и сила его чувствовалась во всѣхъ пластахъ земной коры; растенія, развившіяся подъ вліяніемъ этихъ трехъ причинъ, лишенныя благодѣтельныхъ лучей солнца, не имѣли ни цвѣтовъ, ни запаха, но корни ихъ черпали могучую жизнь въ горячей почвѣ первыхъ дней.
   Деревьевъ было мало,-- большею частью тогдашнія растенія принадлежали къ низшему разряду тайнобрачныхъ, папортниковъ, лепидодендровъ, цикадей, сигиллярій, астерофилитовъ. Растенія эти достигали громадныхъ размѣровъ, и образовывали густые, непроходимые лѣса. Въ моряхъ жили только нѣкоторыя рыбы самыхъ причудливыхъ формъ и нѣсколько видовъ жалкихъ пресмыкающихся. Земля не оживлялась присутствіемъ животныхъ, и громадные лѣса были пусты. Тѣмъ не менѣе эти лѣса громадныхъ папортниковъ, пальмъ и др. растеній проложили дорогу болѣе высшему и болѣе современному органическому развитію. Они постепенно очистили воздухъ, замѣнили вредную для животныхъ углекислоту полезнымъ для нихъ кислородомъ, и дали возможность, такимъ образомъ, явиться впослѣдствіи млекопитающимъ и человѣку. Этой-же обильной растительности обязанъ каменный уголь своимъ происхожденіемъ.
   Во время переворотовъ на земномъ шарѣ, когда земная кора не достаточно еще окрѣпла, когда внутренній огонь поднималъ то одну, то другую часть ея,-- цѣлые лѣса покрылись моремъ изъ морской воды осадились на нихъ толстые тяжелые пласты несчанниковъ и глинъ; лѣса гнили и подъ давленіемъ воды и наносныхъ песчаиныхъ и глинистыхъ пластовъ обращались въ то, что называемъ мы теперь каменнымъ углемъ. Но какіе милліоны лѣтъ должны были пройдти для того, чтобы образовались эти громадные пласты каменнаго угля! Этого пространства времени мы и вообразить себѣ не можемъ, хоть нѣкоторые ученые и пытались опредѣлить его милліонами лѣтъ! Каменноугольные пласты отлагались первоначально въ горизонтальномъ и рѣдко въ волнообразномъ направленіи; земная кора уступала напору жидкой расплавленной массы, которую она покрывала. Отъ этого дѣлались трещины, провалы, пласты подвергались осажденіямъ, перемѣщеніямъ. Такъ образовались эти огромные пласты угля, которыхъ хватитъ еще на много вѣковъ, не смотря на то, что люди дѣятельно разрабатываютъ ихъ и употребляютъ какъ превосходный горючій матеріалъ.
   Эти размышленія занимали меня пока я разсматривалъ богатства каменноугольныхъ копей, собранныя въ этой части земной массы; вѣроятно, никогда ихъ не откроютъ. Разработка этихъ глубокихъ копей потребовала бы слишкомъ значительныхъ жертвъ. Да и зачѣмъ эти жертвы, когда уголь распространенъ во многихъ странахъ, почти на поверхности земли?
   Между тѣмъ мы шли впередъ и я одинъ только забывалъ длинный путь, увлекшись геологическими соображеніями. Температура была та же, что и въ галлереѣ изъ лавы и сланца. Только обоняніе мое страдало отъ сильнаго запаха углеводороднаго газа. Я понялъ, что въ этой галлереѣ скоплено значительное количество этого опаснаго газа, который рудокопы называютъ рудниковымъ газомъ и взрывъ котораго причинялъ множество ужасныхъ несчастій. Не будь у насъ прекраснаго прибора Румкорфа, освѣщай мы эту галлерею факеломъ -- путешествіе наше тотчасъ же окончилось бы страшнымъ взрывомъ.
   Мы шли среди этихъ каменноугольныхъ копей до вечера. Дядя едва сдерживалъ нетерпѣніе. Страшная темь мѣшала видѣть впередъ далѣе двадцати шаговъ и я начиналъ считать галлерею нескончаемою, когда вдругъ, въ шесть часовъ, мы неожиданно уперлись въ стѣну. Справа, слѣва, сверху и снизу, нигдѣ не было никакого прохода. Мы были наконецъ у самаго конца.
   -- Чтожъ, тѣмъ лучше! воскликнулъ дядя: по крайней мѣрѣ я знаю теперь, что дѣлать и какъ быть. Мы сбились съ дороги Сакнуссема и намъ остается только вернуться назадъ. Ночь ужъ, а потому отдохнемъ и чрезъ три дня будемъ опять тамъ, гдѣ раздваивалась дорога.
   -- Будемъ, если только хватитъ у насъ силъ.
   -- Почему же нѣтъ?
   -- Потому, что завтра у насъ совершенно не будетъ воды.
   -- А мужества развѣ не будетъ? спросилъ профессоръ, строго глядя на меня.
   Я не посмѣлъ отвѣчать ему.

0x01 graphic

ГЛАВА XI.

   На слѣдующій день мы рано пустились въ путь. Надо было торопиться; до перекрестка -- по крайней мѣрѣ пять дней пути.
   Не стану описывать наши мученія. Дядя сносилъ ихъ съ гнѣвомъ человѣка, сознающаго себя безсильнымъ, Гансъ -- съ покорностью; я же съ жалобами и отчаяніемъ.
   Опасенія мои оправдались: вода вышла къ вечеру перваго дня пути; у насъ оставалась еще водка, но она жгла горло и я не могъ даже смотрѣть на нее. Усталость мучила меня и воздухъ казался мнѣ душнымъ. Нѣсколько разъ я чуть не падалъ. Дядя и исландецъ останавливались тогда и подкрѣпляли меня, какъ могли. Но я видѣлъ, что дядя насилу одолѣваетъ страшную усталость и мученія жажды.
   Наконецъ, во вторникъ 9 іюля, ползкомъ,-- полумертвые, дотащились мы до перекрестка, гдѣ сходились двѣ галлереи, и я растянулся безъ движенія на лавѣ. Было 10 часовъ утра.
   Гансъ и дядя, прислонившись къ стѣнѣ, пытались грызть куски сухаря. Я стоналъ и скоро впалъ въ глубокую дремоту. Спустя нѣкоторое время, дядя подошелъ ко мнѣ и, приподнявъ меня на рукахъ, прошепталъ: "Бѣдняжка". Я былъ тронутъ этими словами, произнесенными съ искреннимъ выраженіемъ жалости; они тронули меня тѣмъ болѣе, что я не былъ пріученъ къ нѣжностямъ со стороны суроваго профессора. Я схватилъ дрожащія его руки, и еще нѣжнѣе, глазами полными слезъ, посмотрѣлъ онъ на меня, взялъ фляжку, висѣвшую у него съ боку, и къ моему изумленію поднесъ ее къ моимъ губамъ и сказалъ: "Пей".
   Я ушамъ своимъ не вѣрилъ. Неужели это такъ? Не съ ума ли ужъ сошелъ онъ? Тупо смотрѣлъ я на него, и не понималъ его словъ.
   -- Пей же, повторилъ онъ, и, опрокинувъ фляжку, опорожнилъ ее въ мой ротъ. О, какое неописанное блаженство! глотокъ воды смочилъ мой воспаленный ротъ и одного этого глотка было достаточно, чтобы вызвать во мнѣ снова жизнь, начинавшую уже исчезать. Горячо благодарилъ я его.-- Да, сказалъ онъ: глотокъ воды, но послѣдній! слышишь ли ты? послѣдній. Я тщательно хранилъ его въ своей фляжкѣ. Двадцать, сто разъ, я долженъ былъ преодолѣвать страшное желаніе выпить его! Но я не сдѣлалъ этого, Аксель: я берегъ его для тебя.
   -- Дядя! могъ я только проговорить, и крупныя слезы показались на моихъ глазахъ.
   -- Да, бѣдное дитя, я зналъ, что когда придемъ мы къ этому перекрестку, ты упадешь полумертвый и я сохранилъ нѣсколько послѣднихъ капель воды, чтобы оживить тебя.
   -- Благодарю, благодарю, говорилъ я. Хотя не совсѣмъ утолилъ я свою жажду, но силы немного возвратились; мускулы горла принимали свое нормальное положеніе, воспаленіе губъ уменьшилось, и я могъ говорить.-- Теперь, продолжалъ я, намъ остается вернуться назадъ, такъ какъ нѣтъ у насъ воды. Дядя отвернулся отъ меня и опустилъ голову.
   -- Нужно возвратиться, продолжалъ я, и отыскать дорогу къ Снефельсу. Лишь бы намъ Богъ далъ силу подняться до вершины кратера..
   -- Вернуться! воскликнулъ дядя, какъ бы отвѣчая самъ себѣ.
   -- Да, вернуться, не теряя ни минуты. Настало довольно продолжительное молчаніе.
   -- И такъ, Аксель, продолжалъ профессоръ страннымъ тономъ, эти капли воды не возвратили тебѣ энергію и бодрость?
   -- Бодрость!
   -- Ты такъ же убитъ, какъ и прежде, и говоришь съ такимъ же отчаяніемъ.
   -- Неужели вы не хотите вернуться?..
   -- Вернуться... отказаться отъ предпріятія въ то время, когда все обѣщаетъ намъ успѣхъ. Никогда!
   -- Стало быть, надо рѣшиться погибнуть?
   -- Нѣтъ, Аксель, нѣтъ! ты уходи. Я не хочу твоей смерти! Гансъ проводитъ тебя, а я останусь здѣсь.
   -- Васъ оставить!
   -- Да, оставь меня. Я началъ это путешествіе и доведу его до конца. Вернусь ли я, нѣтъ ли -- это мое дѣло. А ты, Аксель, иди, иди... Я не держу тебя.
   Дядя говорилъ съ чрезвычайнымъ раздраженіемъ. Тонъ его.рѣчи, сдѣлавшійся было на минуту мягкимъ, становился опять грубымъ и жосткимъ. Что мнѣ было дѣлать? И не хотѣлось оставить его одного въ этой пропасти, и инстинктъ самосохраненія нашептывалъ мнѣ, что слѣдуетъ уйти.
   Гансъ смотрѣлъ на эту сцену съ обычнымъ равнодушіемъ. Однако онъ понималъ что происходило между нами: наши, жесты достаточно ясно говорили о различныхъ путяхъ, на которые мы хотѣли увлечь другъ друга; но Гансъ, казалось, мало интересовался вопросомъ, который такъ близко его касался, и былъ готовъ по первому знаку дяди или вернуться, или остаться. Какъ мнѣ хотѣлось, чтобъ Гансъ понималъ меня!.. Я указалъ бы ему на опасности, которыхъ онъ по видимому и не подозрѣвалъ, и вдвоемъ, можетъ быть, намъ удалось бы убѣдить дядю, а то въ случаѣ нужды, пожалуй, и принудить его подняться къ вершинѣ Снефельса.
   Я подошелъ къ Гансу и взялъ его за руку. Онъ не тронулся. Я показалъ ему на дорогу къ кратеру. Онъ продолжалъ не двигаться; страданіе выражалось во всей моей фигурѣ и нельзя было не понять этого страданія. Исландецъ покачалъ головою, и спокойно показавъ на дядю, проговорилъ: "господинъ!"
   -- Господинъ! вскричалъ я. Ахъ ты, безумный, безумный! Раззѣ онъ господинъ твоей жизни? Надо бѣжать! Надо принудить и его, этого господина... Слышишь ли ты? Понимаешь ли ты меня?..
   Я схватилъ Ганса за руку и силился принудить его встать. Бѣшенство овладѣло мной и, готовый растерзать этого безчувственнаго болвана, я тормошилъ и толкалъ его.
   Подошелъ дядя, за минуту передъ тѣмъ оставившій васъ.
   -- Успокойся, Аксель, сказалъ онъ. Ты ничего не добьешься отъ этого безстрастнаго слуги. Выслушай-ка лучше меня.
   Я скрестилъ руки и смотрѣлъ на дядю въ упоръ.
   -- Недостатокъ воды, сказалъ онъ, единственное препятствіе къ осуществленію нашего предпріятія. Въ этой восточной галлереѣ, состоящей изъ лавъ, сланцевъ, угольныхъ пластовъ, мы не встрѣтимъ ни одной капли воды. Если же пойдемъ мы по западному туннелю, то, можетъ быть, будемъ счастливѣе.
   Я покачалъ недовѣрчиво головою.
   -- Выслушай меня до конца, продолжалъ профессоръ, возвышая голосъ. Пока ты лежалъ здѣсь безъ чувствъ, я осматривалъ устройство этой гаглереи. Она углубляется прямо во внутрь земнаго шара, и въ нѣсколько часовъ приведетъ насъ къ гранитной массѣ. Тамъ мы должны встрѣтить обильные источники. Природа скалъ требуетъ этого и инстинктъ согласуется въ этомъ случаѣ съ логикою. Теперь я предлагаю тебѣ вотъ что: когда Колумбъ просилъ у своего экипажа три дня, для открытія новыхъ земель, больные, измученные матросы уступили однако ему и онъ открылъ новый свѣтъ. Я, Колумбъ этихъ подземныхъ странъ, я у тебя прошу только одинъ день еще. Если, по прошествіи этого дня, мы не встрѣтимъ воды, то, клянусь тебѣ, мы возвратимся на поверхность земли.
   Не смотря на мое раздраженіе, я былъ тронутъ этими словами.
   -- Ну хорошо, воскликнулъ я, пусть будетъ такъ, какъ вы желаете и да награди васъ Богъ за вашу нечеловѣческую энергію. Въ дорогу.
   Мы начали спускаться по новой галлереѣ. Гансъ шелъ по обыкновенію впереди. Не пройдя и ста шаговъ, дядя, приблизивъ лампу къ стѣнѣ, закричалъ: "Вотъ первозданная почва! мы на хорошей дорогѣ. Впередъ же!"
   Когда въ первые дни существованія міра, земля мало по малу охладилась, уменьшеніе ея объема произвело въ корѣ трещины, разсѣлины, щели. Галлерея, по которой шли мы, принадлежала именно къ разсѣлинамъ такого рода: когда-то выходилъ черезъ нее расплавленный гранитъ, и, тысячью изгибовъ избороздивъ первобытную почву, образовалъ безвыходный лабиринтъ.
   По мѣрѣ того, какъ мы спускались, ряды пластовъ, составлявшихъ первичную формацію, выказывались яснѣе. Геологія принимаетъ эту первичную почву за основаніе земной коры и признаетъ, что она состоитъ изъ трехъ различныхъ слоевъ, сланцевъ, гнейса, {Гнейсъ того же состава, что и гранитъ съ того только разницею, что содержитъ болѣе слюды, отчего и сложеніе его пластинчатое.} слюдянаго сланца, лежащихъ на непоколебимой гранитной породѣ. Никогда минералоги не находились въ такихъ счастливыхъ условіяхъ для изученія природы, какъ мы. То, что буравъ, неразумный и грубый инструментъ, не могъ вынести на поверхность земли изъ ея внутренности, то мы могли изучать своими глазами и трогать руками.
   Между пластами сланца, окрашеннаго прекрасными зелеными цвѣтами, извивались металлическія жилы мѣди и марганца съ нѣкоторыми бороздками платины и золота. Боже мой, думалъ я, сколько богатствъ зарыто въ нѣдрахъ земли, такихъ богатствъ, которыми никогда не воспользуется человѣчество! Перевороты первыхъ дней зарыли эти сокровища въ такую глубину, что ни буравъ, ни заступъ не достанутъ ихъ. За сланцами слѣдовали гнейсы слоеваго строенія, замѣчательные правильностью и параллельностью слоевъ, а затѣмъ слюдяные сланцы, расположенные большими пластами, бросавшимися въ глаза сверканіемъ бѣлой слюды.
   Свѣтъ отъ нашей лампы, отражавшійся въ мелкихъ граняхъ скалистой массы, перекрещивалъ свои огнендые лучи подо всѣми углами, и мнѣ грезилось, что я путешествую въ пустомъ брилльянтѣ, въ которомъ лучи разбивались на тысячи отблесковъ.
   Около 6 часовъ вечера этотъ свѣтъ сталъ значительно ослабѣвать; стѣны приняли темный кристальный оттѣнокъ; слюда плотнѣе сливалась съ полевымъ шпатомъ и кварцемъ, и образовала настоящую каменную породу, въ такой степени твердую, что она выдерживала на себѣ четыре формаціи земнаго шара. Мы находились въ громадной гранитной тюрьмѣ.
   Было восемь часовъ вечера. Воды не осталось ни капли. Я страдалъ ужасно. Дядя шелъ впереди; онъ не хотѣлъ останавливаться и все прислушивался... Онъ ждалъ, вѣроятно, журчанья какого нибудь источника; но ничего не слышно было. Ноги отказывались служить. Я перемогалъ себя, чтобы не заставлять дядю останавливаться. Онъ пришелъ бы въ отчаяніе, потому что послѣдній по уговору день приходилъ къ концу... Наконецъ силы совсѣмъ оставили меня и вскрикнувъ: "сюда, сюда! смерть моя!", я упалъ. Дядя воротился. Онъ смотрѣлъ на меня скрестивъ руки.
   -- Все кончено! глухо проговорилъ онъ, сдѣлавъ гнѣвный жестъ.
   Больше я ничего не видалъ. Глаза мои сомкнулись и я впалъ въ безпамятство. Не знаю, сколько времени пролежалъ я въ такомъ положеніи; придя, наконецъ, въ себя, я увидѣлъ, что спутники мои неподвижно лежали, завернувшись въ одѣяла. Спали ли они, нѣтъ ли -- я не зналъ; но я не могъ уснуть; страданія мои все увеличивались, и я терзался мыслью, что нечѣмъ и некому помочь ни мнѣ, ни имъ. Послѣднія слова дяди "все кончено", раздавались у меня въ ушахъ; о томъ, чтобъ выйти на поверхность земли -- нечего было и думать. Земная кора въ полторы мили толщины отдѣляла насъ отъ божьяго свѣта и мнѣ казалось, что вся эта масса своею тяжестью лежала у меня на плечахъ. Я чувствовалъ себя придавленнымъ и употреблялъ всевозможныя усилія для того, чтобъ повернуться.
   Такъ прошло нѣсколько часовъ; вокругъ царствовала глубокая, могильная тишина... Я опять сталъ впадать въ забытье, когда вдругъ поразилъ меня шорохъ; въ туннелѣ становилось темно. Вглядѣвшись пристально, я замѣтилъ, что Гансъ съ лампой въ рукѣ уходитъ отъ насъ. Куда онъ шелъ? Ужь не хочетъ ли онъ кинуть насъ? Дядя спалъ. Я хотѣлъ закричать, но голосу не было. Стало совершенно темно и все стихло.
   Впрочемъ, мнѣ стало совѣстно моихъ подозрѣній противъ человѣка, въ поведеніи котораго до сихъ поръ ничего не было подозрительнаго. Онъ не убѣгалъ отъ насъ, онъ не шелъ вверхъ по галлереѣ, а спускался внизъ. Это успокоило меня немного и я сталъ думать о другомъ. Вѣрно что нибудь важное заставило спокойнаго Ганса отказаться отъ отдыха. Не услыхалъ ли онъ какого нибудь шума? Онъ такъ чутокъ...
   Въ продолженіе цѣлаго часа я все перебиралъ причины, которыя бы могли заставить Ганса уйти. Самыя нелѣпыя мысли путались въ моей головѣ. Я думалъ, что схожу съ ума.
   Наконецъ въ глубинѣ пропасти раздался шумъ шаговъ; Гансъ возвращался. Слабый свѣтъ начиналъ скользить по стѣнамъ, и потомъ показался въ отверстіи галлереи.
   Гансъ подошелъ къ дядѣ, взялъ его рукою за плечо.и разбудилъ. Дядя всталъ.-- Чего тебѣ надо? спросилъ онъ.
   -- Баттенъ! отвѣчалъ Гансъ.
   Надо предполагать, что во время сильныхъ страданій, всѣ становятся прозорливыми. Я не зналъ ни слова по-датски, однако инстинктивно понялъ слово, сказанное проводникомъ.
   -- Вода! вода! вскричалъ я, хлопая въ ладоши и вертясь какъ безумный.
   -- Вода! повторилъ дядя. Гдѣ? спросилъ онъ по исландски.
   -- Внизу, отвѣчалъ Гансъ.
   Я все понялъ. Я схватилъ руки Ганса и горячо и крѣпко жалъ ихъ, а онъ по прежнему. не смотрѣлъ на меня. Надежда оживила насъ...
   Быстро собравшись, мы стали спускаться по галлереѣ, покатость которой доходила до двухъ футовъ на каждую сажень. Въ продолженіе часа, мы прошли около тысячи сажень и спустились на двѣ тысячи футовъ. Тутъ мы ясно услышали необыкновенный звукъ, выходившій изъ стѣнъ гранитной массы, звукъ, похожій на глухой шумъ, напоминавшій отдаленные раскаты грома.
   -- Гансъ не ошибся, говорилъ дядя. Шумъ этотъ -- ревъ потока.
   -- Потока! воскликнулъ я.
   -- Безъ сомнѣнія. Вокругъ насъ течетъ подземная рѣка.
   Надежда придавала намъ силы и мы ускорили шаги. Я чувствовалъ, что усталость исчезаетъ у меня. Самый шумъ воды словно ужь освѣжалъ меня; постепенно усиливаясь, шумъ этотъ, долго раздававшійся надъ нашими головами, послышался за лѣвою стѣною. Я безпрестанно пробовалъ рукою стѣны, надѣясь найти на нихъ влажность, но влажности не оказывалось.
   Прошло еще полчаса. Еще полмили миновали мы.
   Ясно было, что Гансъ не могъ пройти такъ далеко во время своего отсутствія, какъ прошли мы теперь. Движимый инстинктомъ, обыкновеннымъ у горныхъ жителей, онъ "почувствовалъ" потокъ въ стѣнахъ, но не видалъ его и не напился воды.
   Скоро мы убѣдились, что продолжая идти впередъ, мы только удаляемся отъ потока, шумъ котораго начиналъ ослабѣвать. Мы дернулись. Гансъ остановился на такомъ мѣстѣ, гдѣ, казалось, потокъ былъ недалеко за стѣною.
   Я сѣлъ у стѣны и слушалъ, какъ бѣжала вода; бѣжала она съ чрезвычайною силой и, казалось, не далѣе двухъ футовъ отъ меня. О, зачѣмъ эта гранитная стѣна раздѣляетъ меня отъ живительной влаги?.. Не думая, не стараясь даже найти какое либо средство достать эту воду, я предался отчаянію.
   Гансъ посмотрѣлъ на меня; улыбка пробѣжала по его лицу. Онъ всталъ и взялъ лампу. Я пошелъ за нимъ. Подойдя къ стѣнѣ, онъ приложилъ къ ней ухо и сталъ прислушиваться. Я понялъ, что онъ ищетъ такого мѣста, гдѣ всего слышнѣе шумъ. Онъ нашелъ, наконецъ, такое мѣсто въ лѣвой боковой стѣнѣ, на три фута отъ пола.
   Я былъ слишкомъ взволнованъ, чтобъ угадать намѣреніе Ганса; но когда увидѣлъ, что онъ взялъ свою кирку и сталъ долбить ею въ стѣну, я не могъ удержаться отъ восторга...
   -- Спасены, вскричалъ я, спасены!
   -- Да, съ восторгомъ повторилъ дядя. Молодецъ Гансъ! Безъ него мы не догадались бы этого сдѣлать.
   Какъ ни просто было средство, оно не пришло бы намъ въ голову. Нѣтъ ничего опаснѣе, какъ ударять заступомъ въ этотъ остовъ земнаго шара. Вѣдь могъ сдѣлаться обвалъ, который бы придавилъ насъ. Могло быть и такъ, что потокъ, вырвавшись сквозь трещину, поглотилъ бы насъ! Эти опасенія существовали вовсе не въ нашемъ воображеніи; но теперь они не могли остановить насъ; наша жажда была такъ сильна, что мы готовы бы, для утоленія ея, пробуравить дно океана.
   Гансъ принялся за дѣло, которое ни дядя, ни я не могли бы сдѣлать. Нетерпѣніе наше было такъ сильно, что стѣна разлетѣлась бы въ дребезги. Проводникъ нашъ, напротивъ, всегда спокойный и хладнокровный, проламывалъ въ стѣнѣ, рядомъ несильныхъ ударовъ, отверстіе въ полфута шириной. Я слышалъ увеличивающійся шумъ потока и мнѣ казалось уже, что я испытываю благотворное дѣйствіе воды.
   Скоро кирка углубилась на два фута въ гранитную стѣну; работа длилась болѣе часу; я съ ума сходилъ отъ нетерпѣнія. Дядя хотѣлъ употребить сильныя средства, и схватилъ уже свою кирку, какъ вдругъ раздался свистъ. Струя воды вырвалась изъ отверстія и разбилась о противоположную стѣну. Ударъ былъ такъ силенъ, что Ганса качнуло въ сторону, и онъ болѣзненно крикнулъ. Я понялъ причину этого крика, когда, опустивъ руку въ воду, тоже вскрикнулъ: источникъ былъ горячій.
   -- Вода во сто градусовъ! закричалъ я.
   -- Такъ чтожь -- она остынетъ, сказалъ дядя.
   Галлерея наполнилась парами, и въ тоже время образовался ручей, побѣжавшій въ подземныхъ извилинахъ; скоро мы могли зачерпнуть изъ него первый глотокъ воды. Что за наслажденіе! Какая это вода? Откуда она?-- было все равно. Она была еще тепла, но уже возвращала угасавшую жизнь, Я пилъ не переставая, не замѣчая вкуса воды и только минуту спустя обратилъ вниманіе на то, что вода была желѣзистая.
   -- Отличная для желудка, возразилъ дядя; она въ высшей степени насыщена желѣзомъ! Вотъ бы куда ѣздить лечиться, а не въ Спа или Теплицъ.
   -- Великолѣпная вода, продолжалъ я восхищаться.
   -- Еще бы. Развѣ можетъ быть дурна вода на глубинѣ двухъ миль подъ землею: правда, вкусомъ она смахиваетъ на чернила, но чтожъ непріятнаго, во вкусѣ чернилъ? Отличный вкусъ. Ай-да Гансъ! Какой богатый запасъ открылъ онъ намъ. Назовемъ же этотъ благодѣтельный источникъ его именемъ.
   -- Назовемъ! сказалъ я, и имя Гансбахъ было сейчасъ же принято. Гансъ не возгордился этимъ. Освѣжившись умѣренно, онъ прижался, въ углу съ обычнымъ своимъ спокойствіемъ..
   -- Теперь ужъ не нужно терять этой воды.
   -- Почему жъ? сказалъ дядя, я подозрѣваю, что источникъ этотъ неизсякаемъ.
   -- Ну, а все-таки не мѣшаетъ наполнить наши мѣхи и фляжки. Затѣмъ попробуемъ заткнуть это отверстіе.
   Совѣтъ мой былъ принятъ. Съ помощью гранитныхъ обломковъ, Гансъ пытался заложить отверстіе, сдѣланное въ стѣнѣ. Но это было не легко. Вода жгла руки, и выбрасывала вложенные въ отверстіе камни. Напоръ ея былъ слишкомъ силенъ, и наши усилія оставались тщетными.
   -- Судя по силѣ потока, замѣтилъ я, начало его находится на большой высотѣ.
   -- Это не подлежитъ сомнѣнію. Давленіе тутъ громадное. Но знаете ли, что мнѣ приходитъ въ голову?
   -- Что?
   -- Зачѣмъ задѣлываемъ мы это отверстіе?
   -- А потому что.... и я не могъ прибрать основанія -- почему мы стараемся задѣлать его.
   -- Увѣрены ли мы, что найдемъ еще воду, когда наши фляжки опорожнятся?
   -- Конечно, нѣтъ.
   -- А въ такомъ случаѣ -- пускай течетъ себѣ съ Богомъ эта вода; вѣдь внизъ потечетъ она, а не вверхъ, и будетъ служить намъ путеводною питью, и станетъ освѣжать насъ.
   -- Вы, дядя, отлично придумали! воскликнулъ я. Съ такимъ товарищемъ, нечего бояться неудачи.
   -- А, наконецъ-то, смѣясь сказалъ профессоръ. Отдохнемъ же немного.
   Я забылъ совершенно, что уже была ночь: хронометръ показывалъ это ясно; скоро мы погрузились въ крѣпкій сонъ.
   

ГЛАВА XII.

   На другой день мы и забыли о прошлыхъ страданіяхъ. Только ручей напомнилъ мнѣ о нихъ. Мы позавтракали и напились славной желѣзистой воды. Я чувствовалъ себя бодрымъ и готовымъ продолжать путь, и если бы кто предложилъ мнѣ теперь воротиться назадъ, я съ негодованіемъ отвергнулъ бы предложеніе. Къ счастью, объ этомъ не было и рѣчи.
   -- Идемъ! Идемъ! кричалъ я, и эхо повторяло мои восторженные крики.
   Мы пустились въ путь въ четвергъ, въ 8 часовъ утра. Гранитная галлерея, изгибаясь излучисто, представляла неожиданные повороты и походила на лабиринтъ; главное направленіе, впрочемъ, было постоянно къ юго-востоку. Дядя не переставалъ внимательно смотрѣть на компасъ, желая дать себѣ отчетъ въ пройденномъ пути.
   Галлерея уходила почти горизонтально, съ наклоненіемъ въ два дюйма на сажень, никакъ не больше. Ручей, журча подъ нашими ногами, бѣжалъ не шибко, и я сравнивалъ его съ добрымъ геніемъ, ведущимъ насъ сквозь землю. Дядя; этотъ поклонникъ "вертикальныхъ линій", проклиналъ это горизонтальное направленіе галлереи.-- Это удлинняетъ только безъ нужды нашъ путь, говорилъ онъ. Мы двигаемся по гипотенузѣ, а не по радіусу.
   -- Эхъ, дядюшка, дядюшка, утѣшалъ я его. Слава богу; что какъ нибудь подвигаемся къ центру, а не на одномъ мѣстѣ замерли.
   Отъ времени до времени впрочемъ наклоненіе усиливалось, ручей съ пѣной низвергался и вмѣстѣ съ нимъ быстрѣе сходили мы внизъ. Вообще, въ этотъ и слѣдующій день мы много подвинулись по горизонтальному пути и мало по вертикальному.
   Въ пятницу вечеромъ, 12 іюля, мы были, по нашему разсчету, на тридцать миль къ юго-востоку отъ Рейкіявика, на глубинѣ двухъ съ половиною миль. Тутъ подъ нашими ногами вдругъ открылся довольно страшный колодезь. Дядя захлопалъ въ ладоши и сказалъ:-- вотъ это отлично. Далеко пройдемъ мы теперь, и, главное, пройдемъ легко, потому что выступы скалъ образуютъ настоящую лѣстницу.
   Веревки были расположены Гансомъ такъ, чтобъ предупредить всякое несчастіе. Мы начали спускаться. Колодезь этотъ, вѣроятно, образовался во время сжатія земной коры, въ эпоху ея охлажденія. Если прежде имъ выходили вулканическія изверженія въ Снефельсъ, думалъ я, то почему же они не оставили по себѣ никакого слѣда. Мы спускались по круглому ходу, какъ будто вырубленному человѣческою рукою.
   Каждыя четверть часа мы должны были останавливаться, чтобы дать отдыхъ нашимъ ногамъ. Мы усаживались на выступѣ, спускали ноги и, разговаривая, ѣли или пили воду изъ ручья. Само собою разумѣется, что въ колодцѣ, Гансбахъ обратился въ водопадъ и потому воды было меньше; но все-таки слишкомъ достаточно для утоленія нашей жажды.
   12 и 13 іюля, слѣдуя по извилинамъ колодца, мы проникли еще на двѣ мили въ земную кору, что вмѣстѣ съ прежними составляло около пяти миль ниже уровня моря. Но 14-го, около полудня, колодезь принялъ юго-восточное направленіе, съ болѣе легкимъ наклономъ, около сорока-пяти градусовъ. Дорога была легка и совершенно однообразна.
   Наконецъ, въ середу 17-го, мы были на глубинѣ семи миль подъ землею и на разстояніи пятидесяти миль отъ Снефельса. Здоровье наше, не смотря на утомленіе, было удовлетворительно и къ помощи дорожной аптеки мы еще не прибѣгали.
   Дядя каждый часъ записывалъ показанія компаса, хронометра, манометра и термометра, и потому легко могъ давать себѣ отчетъ въ нашемъ положеніи. Когда онъ мнѣ сказалъ, что мы находимся; по горизонтальному направленію, въ пятидесяти миляхъ отъ Снефельса, я не могъ удержаться отъ восклицанія.
   -- Что съ тобою? спросилъ онъ.
   -- Ничего особеннаго. Но мнѣ пришло въ голову, что если ваши вычисленія вѣрны, то мы уже болѣе не подъ Исландіею.
   -- Въ самомъ дѣлѣ? улыбаясь замѣтилъ онъ.
   -- Въ этомъ легко убѣдиться, и я прикинулъ наши измѣренія на картѣ.-- Я не ошибся, мы уже прошли мысъ Портландъ и теперь идемъ подъ открытымъ моремъ.
   -- Подъ открытымъ моремъ, повторилъ дядя, потирая руки.
   -- Да, воскликнулъ я. Океанъ -- надъ нашими головами.
   -- Чтожь удивительнаго тутъ, мой другъ. Развѣ нѣтъ въ Ньюкестлѣ каменно-угольныхъ копей, простирающихся далеко подъ водою.
   Профессоръ могъ считать наше положеніе очень простымъ; но мысль о томъ, что я прогуливаюсь подъ массою воды безпокоила меня. Впрочемъ пустыни ли и горы Исландіи; или волны Атлантическаго океана были надъ нами, для насъ въ сущности все равно, такъ какъ гранитная оболочка была прочна. Я скоро привыкъ къ этой мысли; то прямой, то извилистый проходъ, съ такими же непостоянными наклонами, направляясь къ юго-востоку, быстро велъ насъ въ глубину.
   Три дня спустя, 20 іюля, вечеромъ, мы пришли къ довольно обширной пещерѣ; дядя отдалъ Гансу его еженедѣльную плату и рѣшилъ, что завтра мы будемъ отдыхать.
   Проснувшись въ воскресенье, я былъ несказанно радъ тому, что цѣлый день буду отдыхать, хоть и на днѣ глубокой пропасти. Мы привыкли уже къ подземному существованію, и не думали о солнцѣ, звѣздахъ, лунѣ, деревьяхъ, домахъ, городахъ, обо всемъ томъ, къ чему такъ привыкъ подлунный человѣкъ. Въ качествѣ ископаемыхъ, мы пренебрегали этими ненужными чудесами.
   Пещера образовывала обширную залу; по ея гранитной почвѣ спокойно протекалъ нашъ вѣрный ручей, воды котораго пріобрѣли наконецъ температуру окружающаго воздуха, и мы безъ затрудненія могли пить изъ него.
   Послѣ завтрака, профессоръ хотѣлъ посвятить нѣсколько часовъ на то, чтобъ привести въ порядокъ свои ежедневныя замѣтки. "Сначала, сказалъ онъ, я сдѣлаю выкладки, чтобы точно опредѣлить наше положеніе; по возвращеніи, я непремѣнно издамъ карту нашего путешествія, которая будетъ изображать вертикальный разрѣзъ земнаго шара."
   -- Это будетъ очень любопытно, дядя; но совершенно ли точны ваши замѣтки?
   -- Еще бы. Я тщательно записывалъ углы и наклоненія и увѣренъ, что не ошибся. Посмотримъ же, гдѣ мы теперь. Возьми компасъ и говори, куда показываетъ стрѣлка.
   -- Востокъ-юго-юго-востокъ, отвѣчалъ я.
   -- Хорошо! сказалъ профессоръ, записывая и дѣлая выкладки. Мы прошли восемьдесятъ пять миль отъ Снефельса.
   -- И такъ мы путешествуемъ подъ Атлантическимъ океаномъ?
   -- Вѣрно!
   -- И, можетъ быть, въ эту самую минуту, тамъ свирѣпствуетъ буря и надъ нашими головами волны и ураганъ бросаютъ и качаютъ корабли.
   -- Очень можетъ быть.
   -- И киты бьютъ хвостами о стѣны нашей тюрьмы?
   -- Успокойся, Аксель, имъ не удастся поколебать ее. Возвратимся, однако, къ вычисленіямъ. Судя по моимъ прежнимъ замѣткамъ, а думаю, что мы достигли глубины шестнадцати миль.
   -- Шестнадцать миль! вскричалъ я.
   -- Безъ сомнѣнія.
   -- Но это почти крайняя граница, опредѣленная наукоюдля толщины земной коры.
   -- Вѣрно.
   -- И здѣсь, по закону увеличенія температуры, должна бы быть температура въ тысячу пятьсотъ градусовъ.
   -- Должна бы быть Аксель, но ты видишь, что ничего подобнаго нѣтъ, что гранитъ не расплавленъ, что термометръ показываетъ всего 27 градусовъ и что факты, по обыкновенію, опровергаютъ теорію.
   -- Удивительно, замѣтилъ я.
   -- Ученые ошиблись всего на 1473 градуса. Стало быть, постепенное возвышеніе температуры съ глубиною -- ошибка, а Гомфри Дэви правъ и я не напрасно ему вѣрилъ. Что ты на это скажешь?
   -- Ничего.
   По правдѣ, сказать-то было что. Я не допускалъ ни въ какомъ случаѣ теорію Дэви, и все еще вѣрилъ теоріи центральнаго жара, хоть и не чувствовалъ его дѣйствія. Я. охотнѣе допускалъ, что мы находимся въ жерлѣ потухшаго волкана, въ жерлѣ, которое лава покрыла чрезвычайно плотною и трудноплавящеюся массою, не пропускавшею высокой температуры сквозь свои стѣны. Спора съ дядею по этому, поводу я, однако, заводить не хотѣлъ, но рѣшился побить его собственными же его вычисленіями.
   -- Считая ваши вычисленія вѣрными, началъ я, позволяю себѣ сдѣлать изъ нихъ неизбѣжные выводы.
   -- Сдѣлай одолженіе, мой другъ.
   -- На томъ мѣстѣ, гдѣ мы теперь стоимъ, подъ широтою Исландіи, земной радіусъ имѣетъ около 1583 французскихъ миль?
   -- 1583 съ третью мили.
   -- Положимъ, кругло 1600 миль. Изъ 1600 миль, которыя предстоитъ намъ пройдти, мы прошли всего двѣнадцать:
   -- Совершенно вѣрно.
   -- Для того, чтобъ пройдти эти 12 миль по радіусу, мы должны были пройдти 85 миль въ діагональномъ направленіи.
   -- Справедливо.
   -- Почти въ двадцать дней.
   -- И это вѣрно.
   -- Шестнадцать миль составляютъ сотую часть земнаго радіуса; продолжая идти такимъ же образомъ, мы должны употребить двѣ тысячи дней, или пять съ половиною лѣтъ на то, чтобъ очутиться у земнаго центра.
   Профессоръ не отвѣчалъ.
   -- Но если считать, что на вертикальную линію въ шестнадцать миль приходится пройти по горизонтальной 80, то это составитъ восемь тысячъ миль къ югу-востоку и мы, такимъ образомъ, скорѣе очутимся на какой-нибудь точкѣ окружности, чѣмъ достигнемъ центра!.
   -- Къ чорту твои вычисленія, возразилъ дядя съ сердцемъ. На чемъ они основаны? Кто тебѣ сказалъ, что этотъ проходъ не ведетъ прямо къ нашей цѣли? Впрочемъ то, что я теперь дѣлаю, уже было сдѣлано другимъ, а что ему удалось, то удастся и мнѣ.
   -- Однако, позволительно...
   -- Да, позволительно замолчать тебѣ, Аксель, если ты хочешь разсуждать такимъ образомъ.
   Приходилось послѣдовать совѣту грознаго профессора, и забыть, что передо мною -- дядя.
   -- Теперь, продолжалъ онъ послѣ нѣкотораго молчанія, посмотри, что показываетъ манометръ.
   -- Значительное давленіе.
   -- Хорошо. Ты видишь, что спускаясь по немногу, привыкая мало по малу къ плотности этой атмосферы, мы нисколько не страдаемъ.
   -- Нисколько; только чувствуется маленькая боль въ ушахъ.
   -- Это не важно, и если хочешь, чтобъ не было этой боли, чаще дыши, то есть быстрѣй приводи въ сообщеніе наружный воздухъ съ воздухомъ заключеннымъ въ легкихъ.
   -- Хорошо, отвѣчалъ я, твердо рѣшившись не противорѣчить болѣе дядѣ. Знаете что -- даже ощущаешь какое-то удовольствіе въ этой плотной атмосферѣ. Замѣтили ли вы съ какою силою распространяется здѣсь звукъ?
   -- Конечно, здѣсь, пожалуй, и глухой сталъ бы слышать отлично.
   -- Но вѣдь эта плотность увеличится?
   -- Да, если вѣрить закону, во всякомъ случаѣ мало еще изслѣдованному.
   -- Знаю, но скажите мнѣ, развѣ этотъ воздухъ не достигнетъ наконецъ плотности воды?
   -- Подъ давленіемъ 710 атмосферъ достигнетъ.
   -- А ниже?
   -- Ниже, эта плотность еще увеличится.
   Я не смѣлъ пускаться въ дальнѣйшія изслѣдованія, чтобъ не натолкнуться на какую-нибудь новую невозможность, которая могла разсердить профессора.
   Было, однако, очевидно, что воздухъ, подъ давленіемъ нѣсколькихъ тысячъ атмосферъ, перешелъ бы наконецъ въ твердое состояніе и тогда, допустивъ, что наши тѣла вынесутъ это, мы все же принуждены были бы остановиться, несмотря ни на какія разсужденія.
   Но я не высказалъ этого довода. Дядя, отвѣтилъ бы мнѣ на это примѣромъ своего Сакнуссема, въ сущности совершенно вздорнымъ примѣромъ; допуская даже, что ученый исландецъ дѣйствительно совершалъ свое путешествіе, можно было бы возразить слѣдующее: въ XVI вѣкѣ не были еще изобрѣтены ни барометръ, ни манометръ; какъ же Сакнуссемъ могъ убѣдиться, что онъ достигъ центра земли? Но я оставилъ это возраженіе про запасъ на случай.
   Остатокъ дня мы провели за вычисленіями и въ разговорахъ. Я не противорѣчилъ профессору и завидовалъ полному равнодушію Ганса, который, не заботясь ни о чемъ, слѣпо шелъ куда вела его судьба.
   

ГЛАВА XIII.

   Нужно сказать, что до сихъ поръ все шло хорошо и съ моей стороны было бы неблагоразумно жаловаться. Я и не жаловался, я даже иногда думалъ: а что если и въ самомъ дѣлѣ мы достигнемъ центра земли. Какая слава осѣнила бы насъ!..
   Въ продолженіе нѣсколькихъ дней, спускаясь по довольно крутому наклону, иногда даже страшно вертикальному, мы ушли далеко въ глубину земли; были дни, въ которые, пройдя двѣ мили, мы приближались на полторы къ центру. Случались опасные спуски, во время которыхъ ловкость и удивительное хладнокровіе Ганса приносили намъ большую пользу. Безстрашный Исландецъ жертвовалъ собою, съ непонятною простотою, и, благодаря ему, мы преодолѣли бездну трудностей, изъ которыхъ не вышли бы сами собою. Его молчаливость увеличивалась съ каждымъ днемъ и замѣтно сообщалась всѣмъ. Внѣшніе предметы имѣютъ положительное вліяніе на мозгъ. Человѣкъ, запирающійся въ четырехъ стѣнахъ, кончаетъ тѣмъ, что теряетъ способность связывать мысли и слова. Сколько людей, подвергнутыхъ одиночному заключенію, сдѣлались безумными, если не совсѣмъ сумасшедшими, вслѣдствіе недостатка упражненія мыслительной способности.
   Въ двѣ недѣли, которыя прошли со времени нашего послѣдняго разговора, не случилось ничего особеннаго. У меня сохранилось въ памяти и не безъ причины, только одно происшествіе, чрезвычайно важное. Да и трудно забыть малѣйшую его подробность.
   7 августа, мы были на глубинѣ тридцати миль; другими словами, надъ нашими головами лежало тридцать миль каменныхъ породъ, океана, материка и городовъ. Отъ Исландіи мы были миль на двѣсти.
   Въ этотъ день туннель шелъ по мало-наклонной плоскости. Дядя несъ одинъ приборъ Румкорфа, я другой. Впереди шелъ я, и спокойно разсматривалъ гранитныя массы. Вдругъ обернувшись, я увидѣлъ, что я одинъ.
   Должно быть, я шелъ слишкомъ скоро, подумалъ я; а можетъ быть Гансъ и дядя остановились. Надо вернуться къ нимъ. Хорошо еще, что дорога не круто поднимается.
   Я воротился назадъ и шелъ съ четверть часа. Никого. Я кликнулъ. Нѣтъ отвѣта. Звукъ моего голоса терялся среди разбуженнаго эхо этихъ пещеръ. Мною начинало овладѣвать безпокойство.-- Дрожь пробѣгала по тѣлу.
   Нечего трусить, сказалъ я громко. Я увѣренъ въ томъ, что отыщу товарищей. Вѣдь нѣтъ двухъ дорогъ! Я шелъ впередъ, теперь пойду назадъ. Еще полчаса шелъ я назадъ, прислушивался, не звалъ ли кто меня, благо въ этой густой атмосферѣ голосъ можно было слышать изъ далека. Необыкновенная тишина царствовала въ галлереѣ.
   Я остановился, но не вѣрилъ моему одиночеству. Я допускалъ, что возможно заблудиться, но потеряться -- никогда. А если я заблудился, то могъ и отыскать дорогу. Вѣдь всего одна дорога, вѣдь они непремѣнно идутъ по этой дорогѣ -- значитъ -- я долженъ догнать ихъ. А чтобъ догнать, нужно продолжать идти вверхъ. Развѣ вотъ что: быть можетъ не видя меня и забывъ, что я шелъ впереди, они вздумали вернуться назадъ. Чтожъ! и въ этомъ случаѣ, если я пойду скоро, я отыщу ихъ. Это очевидно! Очевидно, повторилъ я, хоть и не былъ вполнѣ убѣжденъ, что это такъ. Впрочемъ, для того, чтобы связать эти простыя мысли, потребовалось не мало времени, и сомнѣніе вновь овладѣло мною. Шелъ ли я дѣйствительно впереди? Конечно. За мною шелъ Гансъ, а за нимъ дядя. Онъ даже останавливался на нѣсколько минутъ для того чтобы поправить багажъ, который несъ на плечахъ. Эту подробность я помнилъ ясно. Именно въ эту минуту они вѣрно и отстали отъ меня.
   Впрочемъ, думалъ я, вѣдь есть вѣрное средство для того, чтобы не заблудиться, есть нить, которая выведетъ меня изъ этого лабиринта и которая не можетъ порваться. Нить эта -- мой вѣрный ручей. Мнѣ слѣдуетъ только идти вверхъ по его теченію и я поневолѣ найду слѣды моихъ товарищей.
   Это размышленіе оживило меня, и я рѣшился, не теряя минуты, отправиться въ путь. О, какъ благословлялъ я тогда предусмотрительность дяди, когда онъ помѣшалъ Гансу заткнуть отверстіе въ гранитной стѣнѣ. И такъ этотъ благодѣтельный источникъ, утолявшій нашу жажду во вреля пути, будетъ служить мнѣ проводникомъ въ этихъ извилинахъ земной коры. Не дурно сперва умыться, подумалъ я, а потомъ и въ путь...
   Я наклонился, чтобы погрузить лицо свое въ воду Гансбаха.
   Каково же было мое удивленіе, когда лицо мое припало къ сухому и шероховатому грунту! Ручья не было у ногъ моихъ!.
   Трудно изобразить мое отчаяніе; никакой человѣческій языкъ не въ состояніи передать мои чувства. Я былъ заживо погребенъ и передо мною стояла смерть со всѣми мученіями отъ голода и жажды.
   Но какъ потерялъ я ручей? Теперь мнѣ понятна причина странной тишины, поразившей меня, когда я прислушивался, не зоветъ-ли кто меня изъ спутниковъ. Когда я пошелъ по этой дорогѣ, я забылъ о ручьѣ. Вѣроятно галлерея раздвоилась; Гансбахъ побѣжалъ по другому скату и скрылся вмѣстѣ съ моими спутниками.
   Какъ возвратиться? Слѣдовъ не оставалось на гранитѣ. Я ломалъ себѣ голову, придумывая какъ-бы разрѣшить эту неразрѣшимую задачу. Положеніе мое могло быть выражено однимъ словомъ: погибъ!
   Да! погибъ на глубинѣ, казавшейся мнѣ неизмѣримою. Эти тридцать миль земной коры страшною тяжестью давили мою грудь! Я былъ словно придавленъ. Я пытался думать о томъ, что было дорогаго для меня на землѣ, но удалось мнѣ это съ трудомъ. Гамбургъ, домъ въ Королевской улицѣ, моя бѣдная Гретхенъ, весь этотъ міръ, подъ которымъ я заблудился, быстро пронесся въ моемъ разстроенномъ воображеніи. Въ какомъ-то бреду повторялись передъ моими глазами подробности путешествія: море, Исландія, г. Фридриксонъ, Снефельсъ! Я сказалъ себѣ, что было-бы безумно въ моемъ положеніи еще сохранять надежду -- лучше не имѣть никакой.
   Дѣйствительно, какая человѣческая сила могла возвратить меня на поверхность земнаго шара и раздвинуть эти грамадные своды, скрѣпленные такъ плотно надо мною? Кто могъ указать мнѣ настоящую дорогу и свести меня съ моими спутниками?
   "О! дядя, дядя!" воскликнулъ я въ отчаяніи, и это былъ единственный упрекъ, вырвавшійся у меня, потому что я понималъ, какъ долженъ былъ страдать и бѣдный дядя въ эти минуты.
   Когда я увидѣлъ, что для меня нѣтъ ужъ и быть не можетъ человѣческой помощи, когда я увидѣлъ, что спастись нѣтъ никакихъ средствъ -- я прибѣгнулъ къ божьей помощи. Воспоминанія дѣтства, образъ моей матери, которая умерла Ужъ давно-давно, въ счастливые дни ребячества, ясно представились моей памяти. Я сталъ молиться, такъ усердно, такъ горячо, какъ, быть можетъ, никогда еще не, молился. Молитва немного успокоила меня, возвратила мнѣ нѣкоторую бодрость и я могъ обсудить свое положеніе.
   Припасовъ было со мной на три дня, фляжка была полна водой. Что было дѣлать? Одиночество слишкомъ гнело меня, я не могъ оставаться на одномъ мѣстѣ. Но куда жъ идти -- вверхъ или внизъ?-- Конечно вверхъ! все вверхъ!
   Такимъ путемъ, я долженъ былъ прійти на то мѣсто, гдѣ потерялъ изъ виду источникъ, когда встрѣтилъ погубившее меня развѣтвленіе галлереи. Если я найду ручей, то могу добраться до вершины Снефельса.... Какъ же это я прежде не подумалъ объ этомъ? Ясно, что есть еще средство къ спасенію... Надо только отыскать ручей; да, только отыскать ручей -- и я спасенъ. Ободренный этой надеждой, я всталъ и, опираясь на палку съ желѣзнымъ наконечникомъ, побрелъ вверхъ по галлереѣ. Подъемъ ея былъ довольно крутой; но я шелъ бодро и смѣло...
   Въ продолженіе получаса, ничто не останавливало меня. Я старался узнавать пройденный путь по формѣ галлереи, по выступамъ нѣкоторыхъ скалъ, по расположенію извилинъ, Но никакая особенность не бросалась мнѣ въ глаза и я скоро увидѣлъ, что эта галлерея не приведетъ меня къ цѣли. Она оказалась безъ выхода, я ударился о крѣпкую стѣну и упалъ на каменный полъ.
   Ужасъ и отчаяніе, овладѣвшіе тогда мною, были неизобразимы. Я былъ уничтоженъ; послѣдняя надежда разбилась объ эту гранитную стѣну.
   Нечего было искать, некуда идти... Извилины этого подземнаго лабиринта, перекрещивались по всѣмъ направленіямъ, -- кто жъ могъ найдти тутъ какой нибудь выходъ?.. Оставалось умереть самою ужасною смертью! И -- странная вещь -- вдругъ пришло мнѣ въ голову,; что если когда-нибудь мое ископаемое тѣло будетъ найдено, то эта находка на глубинѣ тридцати миль подъ землею, возбудитъ жаркіе споры между учеными, подастъ поводъ къ самымъ неожиданнымъ выводамъ.
   Я хотѣлъ крикнуть, пробовалъ громко говорить, но изъ-за высохшихъ губъ выходили какіе-то глухіе звуки. Я задыхался.
   Ко всѣмъ моимъ мученіямъ прибавилось новое. Вмѣстѣ со мною упала лампа моя, упала и испортилась, и не было средствъ у меня исправить ее. Блѣднѣлъ ея свѣтъ все болѣе и болѣе, и готовъ былъ совсѣмъ погаснуть!
   Рядъ движущихся тѣней показался на потемнѣвшихъ стѣнахъ. Я не смѣлъ моргнуть, словно. боясь потерять малѣйшую искру исчезавшаго свѣта, который угасалъ съ каждымъ мгновеніемъ, и темнота начинала окружать меня.
   Наконецъ задрожалъ послѣдній лучь въ лампѣ. Я слѣдилъ за нимъ, пожиралъ его взоромъ, сосредоточилъ на немъ всю силу моего зрѣнія и вдругъ былъ погруженъ въ совершенный мракъ.
   Страшный крикъ вырвался изъ моей груди! На землѣ, даже въ самыя темныя ночи свѣтъ не исчезаетъ совершенно; онъ бываетъ слабъ, ничтоженъ, но все-таки, какъ ни мало его остается, а сѣтчатая оболочка глаза все-таки ощущаетъ его. Здѣсь -- и признака свѣта не было. Какъ ни напрягалъ я свое зрѣніе -- все напрасно: въ совершенномъ мракѣ ничего не было видно и я ослѣпъ, ослѣпъ во всемъ значеніи этого слова..
   Тутъ я ужъ совсѣмъ потерялся. Протянувъ руки впередъ, я поднялся, пробуя ощупью пройти впередъ, и вдругъ бросился бѣжать, какъ безумный, словно какая сила подталкивала меня: на удачу шагалъ я въ безвыходномъ лабиринтѣ и, спускаясь все внизъ, кричалъ, вылъ, ударялся до крови о выступы скалъ, падалъ и подымался весь въ крови; я глоталъ эту кровь, покрывавшую все лицо мое, и все ожидалъ, что внезапно встрѣчу каменную стѣну, о которую разобьется голова моя.
   Куда вело меня это безумное бѣгство? Я не зналъ и до сихъ поръ не знаю. Совершенно истощенный упалъ я наконецъ и растянулся на каменной плитѣ безъ чувствъ и движенія.
   

ГЛАВА XIV.

   Очнувшись я почувствовалъ, что лице мое мокро, но мокро отъ слезъ. Сколько времени былъ я въ безчувственномъ состояніи,-- я не могу сказать. У меня не было никакой возможности дать себѣ отчетъ во времени.
   Я чувствовалъ большую слабость отъ потери крови. О, какъ я сожалѣлъ о томъ, что не умеръ, что смерть еще была впереди. Я не хотѣлъ болѣе думать, старался отогнать помыслы и, изнеможенный, легъ у противоположной стѣны.
   Ужъ я чувствовалъ новое приближеніе обморока и, вмѣстѣ съ нимъ, совершенное уничтоженіе, когда вдругъ сильный шумъ поразилъ мой слухъ. Онъ походилъ на продолжительные раскаты грома и звучныя волны его мало по малу терялись въ далекой глубинѣ пропасти.
   Откуда этотъ шумъ? Конечно его производитъ какое-нибудь явленіе, совершающееся внутри земной массы: взрывъ газа, или паденіе какого либо земнаго пласта.
   Я все прислушивался; мнѣ хотѣлось знать, повторится ли этотъ шумъ. Прошло четверть часа. Тишина царствовалъ въ галлереѣ. Я даже слышалъ біенія моего сердца.
   Вдругъ мое ухо, которое я приложилъ случайно къ стѣнѣ, какъ будто разслышало неясныя, неуловимыя, далекія слова. Я вздрогнулъ.
   "Это обманъ воображенія," подумалъ я.
   Но нѣтъ. Слушая со вниманіемъ, я дѣйствительно услыхалъ голоса. Слабость не позволяла мнѣ разпознать что говорилось. Однако я былъ убѣжденъ, что кто-то дѣйствительно говорилъ.
   На одно мгновеніе страшная мысль промелькнула у меня въ головѣ: не мои-ли это были слова, повторяемыя эхомъ? Можетъ быть я кричалъ самъ не зная того? Я крѣпко сжалъ губы и снова приложилъ ухо къ-стѣнѣ.
   "Да, говорятъ! дѣйствительно говорятъ!" Я проползъ немного вдоль стѣны, и сталъ слышать яснѣе. Мнѣ даже удалось схватить неясныя, странныя, непонятныя слова. Они доходили до меня какъ слова, произнесенныя тихимъ голосомъ, шопотомъ. Слово "förlorad" нѣсколько разъ было повторено съ выраженіемъ грусти.
   Что означало оно? Кто произносилъ его? Очевидно дядя или Гансъ. Но если я ихъ слышалъ, такъ и они могли услышать меня.
   -- Ко мнѣ! закричалъ я изо всѣхъ силъ, ко мнѣ!
   И я слушалъ, я ловилъ въ темнотѣ отвѣтъ, крикъ, вздохъ. Ничего не было слышно. Прошло нѣсколько минутъ. Цѣлый хаосъ мыслей возникъ въ моей головѣ, и я дрожалъ отъ страха, что мой ослабѣвшій голосъ не дойдетъ до моихъ спутниковъ.
   -- Это они, повторялъ я. Какіе другіе люди могли быть на глубинѣ тридцати миль подъ землею!
   Я вновь сталъ слушать. Прикладывая свое ухо то въ одномъ, то другомъ мѣстѣ стѣны я нашелъ, наконецъ, такое мѣсто, въ которомъ голоса раздавались какъ будто слышнѣе. Слово "förlorad" еще разъ послышалось мнѣ, а затѣмъ совершенно такой же раскатъ грома, какъ.и тотъ, который вывелъ меня изъ оцѣпенѣнія.
   -- Нѣтъ, сказалъ я, нѣтъ. Эти голоса проходятъ не черезъ эту массивную гранитную стѣну; она не пропустила бы даже самаго сильнаго шума. Голоса раздаются изъ самой галлереи! Должно, быть тутъ совершается особенное акустическое явленіе!
   Настороживъ опять свой слухъ, я убѣдился совершенно ясно, что произносится мое имя, да, мое имя! Я разпознавалъ, что дядя звалъ меня. Онъ разговаривалъ съ проводникомъ, и слово "förlorad" было датское.
   Тогда я все понялъ. Для того, чтобы слова могли достигать моего слуха, надо было произносить ихъ вдоль стѣны, которая проведетъ мой голосъ подобно тому, какъ желѣзная проволока проводитъ электричество.
   Нечего было, терять времени. Стоило моимъ спутникамъ удалиться на нѣсколько шаговъ и, акустическое явленіе могло исчезнуть. Поэтому, подойдя къ стѣнѣ, я произнесъ какъ можно отчетливѣе: "Дядя Лиденброкъ!" и сталъ ждать отвѣта съ живѣйшимъ нетерпѣніемъ. Звукъ распространяется не съ чрезвычайною скоростью. Большая плотность воздуха не увеличиваетъ скорость звука, а только придаетъ ему большую силу. Прошло нѣсколько секундъ, показавшихся мнѣ вѣками, и наконецъ слѣдующія слова достигли моего уха:
   -- Аксель, Аксель, ты ли это?

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   -- Да! да! отвѣчалъ я.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   -- Бѣдное дитя мое, гдѣ ты?

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   -- Заблудился въ самой страшной темнотѣ!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   -- Гдѣ-жъ твоя лампа?

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   -- Погасла.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   -- А ручей?

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   -- Исчезъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   -- Ободрись Аксель, мой бѣдный Аксель!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   -- Подождите немного, я изнемогъ, нѣтъ силъ отвѣчать. Говорите вы!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   -- Ободрись, продолжалъ дядя; не говори, а слушай меня. Мы тебя.искали и вверху и внизу галлереи, и нигдѣ не могли найти тебя; да, я ужъ оплакивалъ тебя бѣдное дитя мое! Наконецъ, предполагая, что ты не потерялъ изъ виду Ганебаха, мы спустились внизъ и стали стрѣлять изъ пистолета. Теперь мы обязаны чисто акустическоему явленію, что голоса наши слышны. Не отчаивайся Аксель, хоть мы и не знаемъ гдѣ ты, хоть и не можемъ пожать другъ другу руки. Ужъ и то важно, что мы можемъ слышать другъ друга!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Смутная надежда возвращалась въ. мое сердце. Я приблизился къ стѣнѣ и сказалъ:

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   -- Дядя!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   -- Что? послышалось въ отвѣтъ черезъ нѣкоторое время.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   -- Надо узнать сначала какъ велико разстояніе, раздѣляющее насъ?

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   -- Это легко сдѣлать.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   -- Съ вами вашъ хронометръ?

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   -- Да.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   -- Такъ возьмите его. Кликните меня, и точно замѣтьте секунду, въ которую произнесете мое имя. Я повторю его и вы также точно замѣтите секунду, въ которую мой отвѣтъ дойдетъ до васъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   -- Хорошо. Такимъ образомъ половина времени, которое пройдетъ между моимъ вопросомъ и твоимъ отвѣтомъ, покажетъ время, какое необходимо звуку для того, чтобы дойти до тебя."

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   -- Совершенно вѣрно, дядя.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   -- Готовъ ли ты?

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   -- Да.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   -- Слушай же со вниманіемъ, я сейчасъ произнесу твое имя.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Я приложилъ ухо къ стѣнѣ и какъ только слово "Аксель" достигло моего уха, я немедленно повторилъ его и сталъ ждать.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   -- Сорокъ секундъ, сказалъ дядя; прошло сорокъ секундъ между двумя словами; слѣдовательно звукъ доходитъ до тебя въ двадцать секундъ. А считая, что въ каждую секунду звукъ пробѣгаетъ тысячу двадцать футовъ, получимъ двадцать тысячъ четыреста футовъ, или немного болѣе полуторы мили.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   -- Между нами значитъ полторы мили! проговорилъ я.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   -- Чтожъ, Аксель, полторы мили можно пройти.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   -- Но какъ идти, вверхъ или внизъ?

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   -- Надо спускаться, Аксель, и вотъ почему. Мы подошли къ обширному пространству, къ которому примыкаетъ множество галлерей. Та галлерея, по которой ты шелъ, неизбѣжно приведетъ тебя сюда же, потому что, повидимому, всѣ эти разсѣлины и трещины земнаго шара расположены лучеобразно вокругъ громадной пещеры, въ которой мы теперь находимся. Вставай же и пускайся въ путь; иди, ползи, если нужно, скользи по крутымъ скатамъ, а мы будемъ ждать тебя и примемъ въ свои объятія. Иди же, дитя мое, иди!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Слова эти оживили меня.
   -- Прощай, дядя, закричалъ я. Иду. Голоса наши не будутъ уже слышны, какъ скоро я оставлю это мѣсто. Прощай же!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   -- До свиданья, Аксель! до свиданья!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Это были послѣднія слова, которыя я услыхалъ; ими кончился нашъ странный разговоръ, въ продолженіе котораго мы могли слышать другъ друга, хоть и удалены были одинъ отъ другаго на полторы мили. Я горячо поблагодарилъ Бога; ему, думалось мнѣ, обязанъ я тѣмъ, что попалъ на единственное, быть можетъ, мѣсто, съ котораго слышны были голоса моихъ спутниковъ, удаленныхъ на такое большое отъ меня разстояніе.
   Впрочемъ, это удивительное акустическое явленіе объяснялось очень просто физическими законами; оно зависѣло отъ формы галлереи и проводимости каменной породы; есть много примѣровъ такого распространенія звуковъ, слышныхъ только въ извѣстныхъ мѣстахъ. Я знаю, что подобное явленіе замѣчено, между прочимъ, во внутренней галлереѣ собора св. Павла въ Лондонѣ и особенно, внутри странныхъ сицилійскихъ пещеръ или каменоломенъ, находящихся близь Сиракузъ; самая чудесная изъ нихъ извѣстна подъ именемъ Діонисіева уха.
   Когда все это пришло мнѣ на умъ, я сообразилъ, что если голосъ дяди доходилъ до меня, -- значитъ между нами не было никакой преграды. Слѣдуя по нуги звука, я непремѣнно долженъ былъ дойти, какъ и онъ, если только силы не измѣнятъ мнѣ.
   Я всталъ и пошелъ, или лучше сказать потащился. Скатъ становился все круче и круче, а вмѣстѣ съ тѣмъ увеличивалась и быстрота моего нисхожденья; я несся съ быстротою необыкновенною, и не было силъ остановиться.
   Вдругъ подъ моими ногами пропала почва. Я чувствовалъ, что лечу, ударяясь о выступы вертикальной галлереи, настоящаго колодца; голова моя ударилась объ острый утесъ и я лишился чувствъ.
   

ГЛАВА XV.

   Очнувшись, я увидѣлъ себя въ полумракѣ, лежащимъ на толстыхъ покрывалахъ. Дядя сидѣлъ возлѣ меня и старался уловить на моемъ лицѣ проблескъ жизни. Когда замѣтилъ онъ, что я дышу, онъ взялъ меня за руку, и когда открылъ я глаза, онъ радостно вскрикнулъ: "Онъ живъ, онъ живъ!"
   -- Да, отвѣчалъ я слабымъ голосомъ, живъ.
   -- Дитя мое, сказалъ дядя, прижимая меня къ своей груди, теперь ты спасенъ!
   Меня тронули эти слова, въ которыхъ слышалось глубокое чувство, и еще болѣе тронула меня та нѣжная заботливость, съ которой онъ ухаживалъ за мной.
   Въ это время пришелъ Гансъ. Увидѣвъ, что я очнулся, онъ очень обрадовался.
   -- God dag, сказалъ онъ.
   -- Здравствуй, Гансъ, здравствуй, проговорилъ я. Скажите же, дядюшка, гдѣ мы теперь?
   -- Завтра, Аксель, завтра; сегодня ты еще слишкомъ слабъ; я обложилъ твою голову компрессами, которыхъ не нужно сдергивать; усни же, усни теперь, а завтра ты узнаешь все.
   -- По крайней мѣрѣ, возразилъ я, скажите мнѣ, который часъ и какой день у насъ сегодня?
   -- Одиннадцать часовъ вечера, воскресенье, 11-е августа. Вотъ все, что я скажу тебѣ теперь; больше не изволь распрашивать ранѣе двѣнадцатаго числа.
   Дѣйствительно, я былъ очень слабъ и глаза невольно закрывались. Мнѣ нужно было успокоиться, и я заснулъ съ мыслью о томъ, что мое одиночество продолжалось четыре долгихъ дня.
   На слѣдующій день, при моемъ пробужденіи, я оглядѣлся кругомъ. Ложе мое, составленное изъ всѣхъ дорожныхъ покрывалъ, было устроено въ прекрасномъ гротѣ, украшенномъ великолѣпными сталагмитами, а полъ усыпанъ мелкимъ пескомъ. Въ гротѣ былъ полумракъ; ни факела, ни лампы не было зажжено, а между тѣнь какой-то необъяснимый свѣтъ проникалъ извнѣ черезъ узкое отверстіе пещеры. Я слышалъ также неопредѣленное, глухое журчанье, похожее на шумъ волнъ, разбивающихся о песчаный берегъ, и отъ времени до времени даже чувствовалъ дуновеніе вѣтерка.
   Я спрашивалъ себя: дѣйствительно ли я проснулся, или вижу сонъ, не чудится-ли моему, быть можетъ, поврежденному во время паденія, мозгу, этотъ странный шумъ? Однако ни зрѣніе, пи слухъ не могли обманываться такъ сильно.
   -- Это солнечный лучъ, думалъ я, скользитъ черезъ щель скалы! Вотъ и говоръ волнъ! Вотъ дуновеніе морскаго вѣтра! Ошибаюсь я, или мы въ самомъ дѣлѣ вернулись на поверхность земли? Слѣдовательно дядя отказался отъ своей экспедиціи, или, можетъ быть, онъ ее благополучно кончилъ?
   Я довольно долго задавалъ себѣ эти неразрѣшимые вопросы;. наконецъ вошелъ профессоръ.
   -- Здравствуй, Аксель, сказалъ онъ весело. Я готовъ биться объ закладъ, что ты чувствуешь себя хорошо!
   -- Да, отвѣчалъ я, вставая.
   -- Я такъ и думалъ, потому что ты спалъ спокойно. Гансъ и я сидѣли у твоей постели по очереди и видѣли, какъ быстро подвигалось впередъ твое выздоровленіе.
   -- Я точно чувствую себя хорошо, и хочу ѣсть. Надѣюсь, вы мнѣ дадите чего нибудь закусить.
   -- Можно, мой милый; лихорадка прошла у тебя. Гансъ все лечилъ твои раны какою-то мазью, составъ которой извѣстенъ Исландцамъ, и вотъ раны твои отлично затянуло. Славный человѣкъ этотъ Гансъ!
   Говоря это, дядя приготовилъ мнѣ поѣсть, и я съ жадностью сталъ глотать, не обращая вниманіе на его совѣты быть воздержнѣе; въ тоже время я забрасывалъ его вопросами.
   Изъ отвѣтовъ дяди я узналъ, что мое чудесное паденіе привело меня къ краю почти перпендикулярной галлереи; я слетѣлъ внизъ вмѣстѣ съ цѣлой грудой камней, изъ которыхъ самый малый могъ бы задавить меня; -- я упалъ прямо на руки дяди, весь въ крови и безъ признака жизни.
   -- Удивительно, сказалъ онъ, что ты не разбился. Теперь же, ради Бога, не станемъ ужъ разставаться никогда; а то, пожалуй, навѣкъ разстанемся.
   -- Не будемъ разставаться! Такъ, значитъ, наше путешествіе еще не кончено? И я вытаращилъ на дядю глаза.
   -- Что съ тобою, Аксель? спросилъ онъ.
   -- Я хочу васъ спросить кое о чемъ. Вы говорите, что я здравъ и невредимъ?
   -- Да.
   -- Всѣ мои члены остались неповрежденными?.
   -- Конечно.
   -- И голова также?
   -- Твоя голова, за исключеніемъ нѣсколькихъ незначительныхъ ушибовъ, находится совершенно въ нормальномъ положеніи и на своемъ мѣстѣ.
   -- Если такъ -- значитъ мой мозгъ поврежденъ.
   -- Поврежденъ?
   -- Да. Развѣ мы не возвратились на поверхность земли?
   -- Конечно нѣтъ.
   -- Но въ.такомъ случаѣ, что значитъ этотъ дневной свѣтъ, этотъ вѣтеръ и шумъ волнъ!
   -- Только-то?
   -- Да, объясните мнѣ это.
   -- Ничего не могу я объяснить, потому что это необъяснимо; но ты увидишь и поймешь, что геологія еще знаетъ очень мало.
   -- Такъ дайте же взглянуть! сказалъ я, быстро вставая.
   -- Нѣтъ, Аксель, нѣтъ! свѣжій воздухъ можетъ повредить тебѣ.
   -- Свѣжій воздухъ?
   -- Да, вѣтеръ доволно силенъ. Рисковать тебѣ не зачѣмъ.
   -- Но увѣряю васъ, я совершенно здоровъ.
   -- Потерпи еще немного, мой другъ. Если болѣзнь твоя возобновится, то это поставитъ насъ въ большое затрудненіе, а намъ не слѣдуетъ терять времени, потому что плаваніе можетъ быть довольно продолжительно.
   -- Плаваніе?
   -- Да, отдохни еще сегодня, а завтра мы пустимся въ море.
   -- Въ море! воскликнулъ я и отъ удивленія даже подпрыгнулъ.
   Пуститься въ море?! Развѣ въ самомъ дѣлѣ передъ нами море, или рѣка, или озеро? Развѣ есть внутри земли моря и корабли?
   Любопытство мое было возбуждено въ сильнѣйшей степени. Напрасно старался дядя удержать меня; увидѣвъ, что мое нетерпѣніе можетъ принести мнѣ болѣе вреда, чѣмъ удовлетвореніе моихъ желаній, онъ уступилъ.
   Я быстро одѣлся и, завернувшись изъ предосторожности въ одно изъ одѣялъ, вышелъ изъ пещеры.
   Сначала я ничего не видѣлъ; глаза мои, отвыкнувшіе отъ свѣта, быстро закрылись. Когда же наконецъ я открылъ ихъ, то былъ не только удивленъ, но пораженъ совершенію.
   -- Море! восклицалъ я.
   -- Да, отвѣчалъ дядя, Лиденброкское море; я льщу себя мыслью, что ни одинъ мореплаватель не будетъ оспаривать у меня чести этого открытія и права назвать его моимъ именемъ!
   Представившаяся моимъ взорамъ поверхность воды, начало озера или океана, простиралась далеко за границы зрѣнія. Глубоко вогнутый берегъ усѣянъ былъ мелкимъ золотистымъ пескомъ и маленькими раковинками, въ которыхъ жили когда-то первыя созданія міра. Волны разбивались о берегъ съ звучнымъ шумомъ; легкая пѣна уносилась дуновеніемъ тихаго вѣтра, и нѣсколько брызгъ попали мнѣ въ лице.
   Въ нѣкоторыхъ мѣстахъ по берегу возвышались скалы я утесы, даже цѣлыя горы, поднимавшіяся на значительную высоту. То отступая отъ берега, то выступая впередъ острыми ребрами, онѣ образовывали мысы и полуостровки, разъѣденные по краямъ бурунами. Далѣе, на туманномъ фонѣ горизонта взору представлялась ясно очерченная масса этихъ горъ и скалъ.
   Да, передъ собой я видѣлъ настоящій океанъ, съ причудливыми очертаніями береговъ, океанъ пустынный и страшно дикій.
   Я могъ далеко видѣть, только благодаря совершенно особенному свѣту, освѣщавшему мельчайшія подробности картины. То не былъ свѣтъ солнца съ его блестящими, великолѣпными лучами; не блѣдный и тихій свѣтъ луны освѣщалъ это громадное пространство. Нѣтъ. Какое-то особенное, дрожащее сверканіе этого свѣта, ясная и сухая бѣлизна его, незначительное возвышеніе температуры, блескъ, превосходящій свѣтъ луны, -- все это доказывало чисто электрическое происхожденіе свѣта. Это освѣщеніе можно сравнить лучше всего съ освѣщеніемъ сѣвернаго сіянія.
   Сводъ, висѣвшій надъ моею головою, небо, если хотите, покрытъ былъ большими облаками, двигающимися и измѣняющимися парами, которые, сильно сгустившись, должны были, въ извѣстные дни, превращаться въ дождевые потоки. Я думалъ, что подъ такимъ сильнымъ давленіемъ атмосферы, испареніе воды было невозможно, однакожъ, вслѣдствіе неизвѣстнаго мнѣ физическаго закона, въ воздухѣ носились большія облака. Погода была прекрасная. Электрическіе слои производили удивительную игру свѣта на очень высокихъ облакахъ; живыя тѣни рисовались на ихъ нижнихъ клубахъ и часто, въ промежуткѣ, образовавшемся двумя разорванными облаками, скользилъ лучъ, доходившій съ изумительною силою даже до насъ. Но не былъ то лучъ солнца; этотъ лучъ былъ холоденъ и грустно дѣйствовалъ на меня. Я чувствовалъ, что вмѣсто блестящаго звѣзднаго небосклона, за этими облаками скрывается гранитный сводъ, давившій меня всею своею тяжестью, и всего этого пространства, какъ бы оно ни было громадно, было-бы недостаточно для обращенія самаго незначительнаго небеснаго свѣтила.
   Я невольно вспомнилъ теорію англійскаго капитана, уподоблявшаго землю обширному пустому шару, внутри котораго воздухъ свѣтился, вслѣдствіе сильнаго давленія земной коры, а два свѣтила, Плутонъ и Прозерпина, описывали въ пустомъ пространствѣ свои таинственныя орбиты. Ужъ не правъ ли онъ былъ? {Капитанъ Симмсъ полагалъ даже, что у сѣвернаго полюса, у 82-го градуса сѣверной широты, находилось громадное отверзтіе, черезъ которое выходилъ свѣтъ сѣвернаго сіянія и черезъ которое можно было спуститься въ пустоту земнаго шара. Симмсъ такъ твердо вѣрилъ въ это, что печатно приглашалъ Дэви и Гумбольдта предпринять экскурсію внутрь земнаго шара, но они не допускали такой смѣлой гипотезы и отказались отъ предпріятія.}
   Мы въ самомъ дѣлѣ были заключены въ огромной пещерѣ, о пространствѣ которой нельзя было судить, потому что берега, постепенно расширяясь, терялись изъ виду; горизонтъ рисовался въ дали неопредѣленною линіею. Что касается высоты пещеры, повидимому, она простиралась на нѣсколько миль. Гдѣ опирался этотъ сводъ на гранитныя горы -- глазъ не могъ видѣть; въ воздухѣ висѣло облако, на высотѣ приблизительно около тысячи восьми сотъ саженъ, т. е. выше, чѣмъ стоятъ пары надъ поверхностью земли; высота, на которую поднимались пары въ этой пещерѣ, безъ сомнѣнія зависѣла отъ значительной плотности воздуха.
   Слово "пещера" не можетъ дать ясное понятіе'объ этомъ громадномъ пространствѣ. Я не зналъ также, какимъ геологическимъ переворотомъ объяснить существованіе подобной пещеры. Могло ли произвести ее охлажденіе земнаго шара? Я зналъ, изъ разсказовъ путешественниковъ о нѣкоторыхъ знаменитыхъ пещерахъ, но ни одна изъ нихъ не представляла такихъ размѣровъ.
   Хотя Гумбольдъ, посѣтившій Гуахарскую пещеру въ Колумбіи, и не могъ изслѣдовать ее всю, а узналъ только на пространствѣ двухъ тысячъ пятисотъ футовъ, однако весьма вѣроятно, что она не особенно велика. Громадная Мамонтова Пещера, въ Кентукки, правда гигантскихъ размѣровъ, такъ какъ ея сводъ возвышается на пятьсотъ футовъ надъ глубокимъ озеромъ и путешественники проходятъ болѣе десяти миль, не встрѣчая конца ея. Но что значатъ эти пещеры передъ тою, которою я теперь, любовался, съ ея облачнымъ небомъ, электрическимъ свѣтомъ и обширнымъ моремъ?
   Молча любовался я этими чудесами. Словъ недоставало для передачи ощущеній. Мнѣ казалось, что я нахожусь на какой-то далекой планетѣ, Уранѣ или Нептунѣ, и мой земной организмъ отказывается понять происходящія на ней явленія. Для новыхъ ощущеній нужны были и новыя слова, а мое воображеніе не могло ихъ придумать. Я смотрѣлъ, думалъ и любовался съ изумленіемъ, которое близко подходило къ ужасу. Однако, неожиданность такого зрѣлища подѣйствовала на меня хорошо: на лицѣ моемъ показался здоровый румянецъ, свѣжесть весьма плотнаго воздуха оживила меня, доставляя болѣе кислорода моимъ легкимъ..
   Легко понять, что послѣ сорока-восьмидневнаго заключенія въ тѣсной галлереѣ, для меня было безконечнымъ наслажденіемъ вдыхать морской вѣтерокъ, пропитанный влажными соляными испареніями. Я не раскаивался въ томъ, что вышелъ изъ темной пещеры. Дядя, уже привыкшій къ этимъ чудесамъ, довольно равнодушно стоялъ возлѣ меня.
   -- Чувствуешь ли ты въ себѣ на столько силъ, чтобы погулять немного? спросилъ онъ меня.
   -- Я чувствую себя совершенно хорошо, отвѣтилъ я, и пройдусь съ великимъ удовольствіемъ.
   -- Въ такомъ случаѣ, давай руку, и пойдемъ по берегу..
   Мы пошли. Налѣво крутыя скалы, нагроможденныя одна на другую, образовывали исполинскую массу самаго страннаго вида. По бокамъ этихъ скалъ стремились съ шумомъ безчисленные водопады; тамъ и сямъ легкіе пары, переносясь съ однаго утеса на другой, указывали на присутствіе теплыхъ источниковъ, и ручьи, тихо журча, стекали въ общій бассейнъ. Между этими ручьями я призналъ и нашего вѣрнаго путеваго спутника.
   -- Ужь болѣе не будетъ съ нами этого ручья, сказалъ я съ сожалѣніемъ.
   -- Экая важность, отвѣчалъ дядя, не все ли, равно тотъ или другой будетъ съ нами?
   -- Ахъ, дядя, какой же вы неблагодарный.
   Въ эту минуту вниманіе мое было привлечено совершенно неожиданнымъ зрѣлищемъ. Въ пятистахъ шагахъ, за мысомъ, мы увидѣли высокій, тѣнистый, густой лѣсъ. Онъ состоялъ изъ деревьевъ средней высоты, имѣвшихъ видъ правильныхъ зонтиковъ, ясныхъ, геометрическихъ очертаній; атмосферныя теченія, казалось, не имѣли никакого вліянія на ихъ листву, и при дуновеніи вѣтра они оставались неподвижными, какъ глыбы окаменѣлыхъ кедровъ.
   Я ускорилъ шаги. Я не зналъ, какъ назвать эти странныя деревья. Принадлежали ли они къ тѣмъ двумъ стамъ тысячамъ видовъ растительнаго царства, которые извѣстны теперь, и слѣдовало ли причислить ихъ къ флорѣ морскихъ растеній? Нѣтъ; Когда мы приблизились къ нимъ, удивленіе мое перешло въ восторгъ.
   Я увидѣлъ передъ собою произведенія земли, но выкроенныя по гигантскому образцу. Дядя сейчасъ же узналъ, что это такое.
   -- Это лѣсъ грибовъ, сказалъ онъ.
   И онъ не ошибался. Какое громадное развитіе пріобрѣли здѣсь эти растенія! Я зналъ, что "Lycoperdon giganteum", по свидѣтельству Бюліара, достигаетъ восьми и девяти футовъ въ окружности; но здѣсь дѣло шло о бѣлыхъ грибахъ, имѣвшихъ отъ тридцати до сорока футовъ вышины, и такого же діаметра шляпки. Ихъ было тамъ цѣлыя тысячи; свѣтъ не проникалъ сквозь ихъ густую сѣнь и совершенная темнота царствовала подъ этими куполами, разросшимися на подобіе круглыхъ крышъ африканскаго города.
   Однако, мнѣ хотѣлось пройти далѣе. Смертельный холодъ вѣялъ изъ подъ этихъ лѣсистыхъ сводовъ. Цѣлые полчаса мы бродили въ сырыхъ потемкахъ и когда вышли потомъ на берегъ моря, то почувствовали себя особенно хорошо.

0x01 graphic

   Но растительность этихъ подземныхъ странъ не ограничивалась грибами. Далѣе возвышались группы деревьевъ съ безцвѣтными листьями. Распознать ихъ было легко; это были простые кустарники, но сказочныхъ размѣровъ, плауны вышиною въ сто футовъ, гигантскія сигилляріи, древовидные папоротники, лепидодендроны съ раздвоенными цилиндрическими вѣтвями, на которыхъ сидѣли длинные листья, покрытые грубыми ворсинками.
   -- Удивительно, великолѣпно, вскричалъ дядя. Вотъ вся флора первой эпохи міра. Вотъ эти скромныя, маленькія растенія нашихъ садовъ, бывшія деревьями въ первые вѣка земнаго шара! Смотри, Аксель, любуйся! Никогда еще ботаникъ не присутствовалъ на подобномъ праздникѣ!
   -- Вы правы, дядя; провидѣніе повидимому хотѣло сохранить въ этой громадной оранжереѣ допотопныя растенія, которыя теперь такъ точно воспроизведены учеными.
   -- Ты правду говоришь, мой другъ, это оранжерея; но ты сказалъ бы еще вѣрнѣе, еслибы прибавилъ, что это, можетъ быть, и звѣринецъ.
   -- Звѣринецъ!
   -- Конечно. Посмотри на эту пыль, которую мы попираемъ ногами, эти кости разбросанныя по землѣ.
   -- Кости! вскричалъ я.
   -- Да, кости допотопныхъ животныхъ!
   Я бросился на эти вѣковые остатки, состоявшіе изъ неразрушимаго минеральнаго вещества {Фосфорнокислой извести.}. Не запинаясь сталъ я называть по имени эти гигантскія кости, походившія на стволы высохшихъ деревьевъ.
   -- Вотъ нижняя челюсть мастодонта, {Кювье назвалъ большимъ мастодонтомъ животное, которое во Франціи долгое время было извѣстно подъ именемъ животнаго съ рѣки Огіо. Оно жило въ одно время со слономъ, и кости его находятъ вмѣстѣ съ костями слона въ Сѣверной Америкѣ и рѣже въ Старомъ свѣтѣ. Въ общемъ очертаніи мастодонтъ во многомъ отличается отъ слона: корпусъ его длиннѣе и члены толще, но хоботъ походитъ на хоботъ слона. Главное же отличіе мастодонта состоитъ въ коренныхъ зубахъ, которые приближаются къ четыреугольной формѣ, на поверхности своихъ вѣнчиковъ имѣютъ большіе наросты (tubérosités) съ округленными остреями, и расположены попарно, въ числѣ восьми или десяти, смотря по виду животнаго. Первыя свѣдѣнія объ ископаемыхъ костяхъ мастодонта были получены во Франціи въ половинѣ прошедшаго столѣтія. Французскій ффицеръ Лонгейль нашелъ ихъ на берегу одного болота въ Америкѣ, и привезъ въ Парижъ бедренную кость, конецъ клыка и три коренныхъ зуба. По мѣсту, гдѣ Лонгейль нашелъ кости ископаемаго животнаго, начали называть его слономъ, мамонтомъ и просто животнымъ Огіо. Но всѣ эти названія несвойственны ему: названіе "Огійскій слонъ" нейдетъ, потому что животное это не слонъ; мамонтомъ нельзя называть его потому, что это имя принадлежитъ уже слону Сибирскому; наконецъ нельзя удержать и названіе "Огійскаго животнаго" по той причинѣ, что остатки его находятъ не на однихъ берегахъ Огіо, но во всей Сѣверной Америкѣ и во многихъ мѣстахъ Стараго свѣта. Кювье прозвалъ его мастодонтомъ, словомъ, составленнымъ изъ двухъ Греческихъ словъ, означающихъ "животное съ бугорчатыми зубами". Природные жители Сѣверной Америки, также какъ Сибиряки говорили, что эти огромныя животныя жили въ одно время съ гигантами, людьми, ростъ которыхъ былъ пропорціоналенъ мастодонту, и высшее существо истребило молніей тѣхъ и другихъ. Когда громъ началъ поражать стадо мастодонтовъ, тогда одинъ самецъ подставилъ свою голову и долго выдерживалъ удары молніи; но будучи раненъ въ бокъ бросился въ большое озеро, гдѣ и до сихъ поръ скрывается. Форма зубовъ мостодонтовъ, похожихъ на зубы иппопотама, заставляетъ предполагать, что онъ питался предпочтительно корнями растеній, и безъ сомнѣнія, вырывалъ ихъ изъ мягкихъ и болотистыхъ береговъ рѣкъ; но онъ не жилъ въ водѣ, подобно иппопотаму, за неимѣніемъ плавательныхъ органовъ. Мастодонтъ есть животное чисто сухопутное. У нѣкоторыхъ мастодонтовъ было только пара огромныхъ клыковъ, которые служили имъ защитою отъ нападеній другихъ животныхъ; таковъ мостодонтъ, великолѣпный скелетъ котораго найденъ въ 1858 г. въ Туринѣ. Другіе мастодонты имѣли по двѣ пары клыковъ -- одна, меньшая пара, выступала изъ нижней челюсти, а большая изъ верхней.} говорилъ я; вотъ коренные зубы динотеріума {Динотеріумъ принадлежалъ также къ породѣ иппопотамовъ, но размѣрами своими превосходилъ не только теперешнихъ слоновъ, но даже мамонта и мостодонта. Цѣлая голова динотеріума найдена была въ Эппельсгеймѣ (въ герцогствѣ Гессенъ-Дармштадтскомъ), ее привезли въ 1837 году въ Парижъ и выставили для публики, которая удивлялась въ ней только ужасной величинѣ, имѣющей болѣе одного метра въ длину и почти столько же въ ширину; но для натуралистовъ она составляла самый привлекательный предметъ изученія. Въ самомъ дѣлѣ, разсмотрѣвъ мускулы, двигавшіе эту колоссальную голову, положеніе и форму частей, соединявшихъ ее съ корпусомъ, и шарньеръ, на которомъ двигалась челюсть; судя объ объемѣ мягкихъ частей, по величинѣ отверстій, изъ которыхъ выходили кровяные сосуды, назначенные для питанія этихъ частей; разобравъ наконецъ множество самыхъ скрытныхъ признаковъ, натуралисты составили идею объ общемъ строеніи динотеріума, о мѣстѣ его между позвоночными, о родѣ, его пищи, о мѣстѣ жительства и пр. Динотеріумъ -- млекопитающее, травоядное животное. Питался онъ растительной пищею, и потому долженъ жить въ прѣсныхъ водахъ, при устьяхъ большихъ рѣкъ и въ ихъ лощинахъ; его верхняя губа имѣла необыкновенную величину, а можетъ быть, была свернута въ хоботъ, служила орудіемъ для срыванія травъ, висѣвшихъ надъ водою или плававшихъ на ея поверхности; помощію клыковъ, которые выступали изъ нижней челюсти и были загнуты внизъ, какъ у моржа, онъ выкапывалъ сочные и твердые корни растеній. Болѣе всѣхъ толстокожихъ, иппопотамы предпочитаютъ мѣста влажныя; однако часть своей пищи ищутъ они на сушѣ, гдѣ проводятъ большую часть ночи; весьма сомнительно, чтобъ динотеріумъ имѣлъ такія же привычки. Что ему дѣлать на сушѣ? Онъ не могъ кормиться; длинные клыки, обременяя голову, заставляли его держать ее далеко отъ земли и мѣшали ему ходить; въ водѣ же, напротивъ, погруженная его голова много теряла изъ своего вѣса. Должно полагать, что подъ кожею динотеріума находился толстый слой жира, который облегчалъ его плаваніе и даже помогалъ ему держаться въ водѣ безъ движенія; такъ что для дыханія онъ выставлялъ только ноздри, подобно крокодиламъ, и также подобно имъ, онъ могъ поднимать голову посредствомъ двойнаго шарньера, соединяющаго его черепъ съ шеею. Нѣкоторые ученые думаютъ, что посредствомъ длинныхъ зубовъ своихъ динотеріумъ могъ держаться у береговъ, и выставивъ надъ водою однѣ только ноздри, онъ спалъ спокойно, не заботясь о теченіи воды.}, вотъ бедренная кость, принадлежавшая мегатеріуму {Кости этого животнаго почти всѣ найдены были въ одномъ мѣстѣ, а потому и легко было составить полный его скелетъ.. Мегатеріумъ почти равняется слону; его голова во многомъ сходна съ головою тихохода; отличается же отъ нея хоботомъ, или по крайней мѣрѣ, весьма длиннымъ рыломъ, которое впрочемъ болѣе, нежели у тапира, но менѣе, нежели у слона. Короткая шея слона требовала хобота; для животнаго же ископаемаго, имѣвшаго небольшую голову, далеко отстоящую отъ плечь, хоботъ былъ бы совершенно безполезенъ или даже безпокоилъ бы его. Нижняя челюсть мегатеріума была очень велика, потому что въ ней помѣщались огромные зубы, чудесно принаровленные для жеванія корней, вырываемыхъ имъ посредствомъ когтей, которыми были вооружены три или пять его пальцевъ переднихъ ногъ. Задніе члены мегатеріума были устроены грубо и прочно, и соединеніе ихъ съ тазомъ принаровлено. для поддержанія его тяжелаго корпуса, который сверхъ того могъ опираться на длинный и толстый хвостъ, когда животное оставалось въ покоѣ. Скелетъ мегатеріума находится въ мадридскомъ музеѣ.}, который былъ длиной въ 14 футовъ, а вышиною 8 футъ. Громадный тазъ его былъ въ 6 футовъ ширины и такой же громадный объемъ хвоста у самаго корня. Посмотрите же, какова эта бедренная кость -- вѣдь она въ три раза больше, чѣмъ у самаго огромнѣйшаго изъ теперешнихъ слоновъ. Да, это цѣлый звѣринецъ, потому что эти кости не могли быть занесены сюда наводненіемъ; животныя, которымъ онѣ принадлежатъ, жили на берегахъ этого подземнаго моря, подъ тѣнью этихъ древовидныхъ растеній. Смотрите, вотъ цѣлые скелеты. И однако....
   -- Однако? перебилъ дядя.
   -- Я не могу себѣ объяснить присутствіе подобныхъ четвероногихъ въ этой гранитной пещерѣ.
   -- Почему же?
   -- Потому что животныя появились на землѣ только въ эпохи, когда образовались наносные осадочные пласты, поверхъ расплавленныхъ горнокаменныхъ породъ первичной эпохи.
   -- Сомнѣніе твое разрѣшается очень просто: это осадочный пластъ.
   -- Какъ! на такой глубинѣ подъ поверхностью земли?
   -- Чтожь тутъ удивительнаго? Геологія удовлетворительно объясняетъ этотъ фактъ. Въ извѣстную эпоху земля состояла только изъ упругой коры, подвергавшейся, поперемѣннымъ колебаніямъ сверху и снизу, вслѣдствіе закона тяготѣнія. Вѣроятно при этомъ происходили осѣданія почвы и часть осадочныхъ пластовъ провалилась въ глубину внезапно разверзшихся пропастей.
   -- А, это понятно теперь. Но, ежели допотопныя животныя жили въ этихъ подземныхъ мѣстахъ, кто поручится намъ, что какое нибудь изъ этихъ чудовищъ не бродитъ еще и теперь въ этихъ темныхъ лѣсахъ, за этими обрывистыми утесами.
   При этой мысли, я съ ужасомъ посмотрѣлъ вокругъ себя и вдаль; но признака живаго существа не было на этихъ пустынныхъ берегахъ.
   Немного уставъ, я сѣлъ на выступъ скалы, у подошвы которой разбивались съ шумомъ волны. Отсюда я могъ разглядѣть всю бухту, образованную выемкою берега. Въ глубинѣ, между двумя пирамидальными утесами, находилась маленькая гавань. Ея тихія воды не безпокоилъ вѣтеръ. Одинъ бригъ и двѣ-три шкуны легко могли бы помѣститься въ ней. Я словно ждалъ, что вотъ выйдетъ изъ нея.какое нибудь судно на всѣхъ парусахъ и пустится въ море.
   Но эта мечта очень скоро разсѣялась. Мы были единственными живыми существами въ этомъ подземномъ мірѣ. Когда стихалъ вѣтеръ, наставала такая тишина, какой не было никогда въ пустыняхъ и словно давила на поверхность океана. Тогда я старался вглядѣться въ далекія туманъ и разорвать эту завѣсу, лежавшую на таинственномъ фонѣ горизонта. Разные вопросы тѣснились въ моей головѣ. Гдѣ кончалось это море? Куда вело оно? Откроемъ ли мы когда нибудь противоположные берега?
   Дядя не сомнѣвался, что откроемъ. Я же и желалъ этого, и боялся вмѣстѣ съ тѣмъ.
   Съ часъ просидѣли мы тутъ, и потомъ опять пошли по песчаному берегу въ пещеру; скоро я крѣпко заснулъ подъ обаяніемъ самыхъ странныхъ мыслей.
   

ГЛАВА XVI.

   На слѣдующій день я былъ уже совершенно здоровъ и, подумавъ, что выкупаться было бы весьма полезно, я тотчасъ же это исполнилъ, погрузившись на нѣсколько минутъ въ воды этаго Средиземнаго моря. Такое названіе ему подходило гораздо болѣе, чѣмъ тому Средиземному морю, которое омываетъ южные берега Европы.
   Я возвратился къ завтраку съ большимъ апетитомъ. Гансъ приготовилъ обѣдъ; въ его распоряженіи была теперь и вода, и огонь, такъ что онъ могъ нѣсколько разнообразить наши обыкновенныя кушанья. Вмѣсто дессерта, онъ подалъ намъ кофе, и никогда съ такимъ удовольствіемъ не пилъ я его, какъ въ подземномъ царствѣ.
   -- Теперь, сказалъ дядя, насталъ часъ прилива; надо воспользоваться случаемъ, чтобъ изучить это явленіе.
   -- Какъ, приливъ? воскликнулъ я.
   -- Да, мой другъ, приливъ.
   -- Неужели вліяніе луны и солнца простирается даже до этихъ мѣстъ?
   -- А то какъ же? Вѣдь всѣ тѣла подвержены всемірному тяготѣнію. Стало быть и эта масса, воды не можетъ быть исключеніемъ изъ общаго закона. Конечно, здѣсь атмосферное давленіе на поверхность воды больше, тѣмъ не менѣе ты увидишь, что и здѣсь вода поднимается, хоть и не такъ высоко, какъ въ нѣкоторыхъ мѣстахъ Атлантическаго океана.
   Въ эту минуту, мы шли по песку берега и волны мало по малу подвигались къ намъ.
   -- Приливъ начинается, сказалъ я.
   -- Да, начинается. По отложеніямъ волнъ, ты можешь судить, что море подымается почти на двѣнадцать футовъ.
   -- Это удивительно!
   -- Нѣтъ,-- это естественно.
   -- Вамъ это можетъ такъ казаться, но я считаю все это необыкновеннымъ, и едва вѣрю глазамъ своимъ. Кто могъ себѣ вообразить, что подъ земной корой существуетъ цѣлый океанъ съ приливами и отливами, вѣтромъ и бурями!
   -- Почему же не вообразить? Развѣ это противорѣчитъ какому-нибудь физическому закону?
   -- Я не могу объяснить себѣ этого; теоріей центральнаго жара этого нельзя объяснить.
   -- За то до сихъ поръ теорія Дэви оправдывается.
   -- Правда; вѣдь приходится, пожалуй, допустить, что внутри земли существуютъ цѣлыя моря, цѣлыя страны.
   -- Конечно существуютъ, только необитаемыя.
   -- Но почему же не могли бы находить себѣ пристанище въ этихъ водахъ нѣкоторыя рыбы неизвѣстныхъ еще породъ?
   -- До сихъ поръ по крайней мѣрѣ намъ ни одной не попадалось.
   -- А не сдѣлать ли удочекъ? Не попробовать ли, такъ ли успѣшно будетъ ловиться рыба здѣсь, какъ и въ подлунныхъ океанахъ?
   -- Попробуемъ, Аксель; надо разузнать всѣ тайны этихъ новыхъ странъ.
   -- Но гдѣ же мы находимся, дядя? Я еще не слыхалъ, чтобы вы задавали себѣ этотъ вопросъ. Ваши инструменты, конечно, должны разрѣшить его.
   -- Горизонтально, въ трехъ стахъ пятидесяти миляхъ отъ Исландіи.
   -- Неужели?
   -- Я увѣренъ, что не ошибаюсь даже на пять сотъ футовъ.
   -- А компасъ все указываетъ на юго-востокъ?
   -- Да, съ отклоненіемъ къ западу на девятнадцать градусовъ и сорокъ двѣ минуты, совершенно такъ же, какъ и на землѣ. Что касается склоненія стрѣлки, то тутъ замѣчается любопытное явленіе, которое я наблюдалъ съ большимъ вниманіемъ.
   -- Что же это такое?
   -- А то, что стрѣлка, вмѣсто того, чтобы склоняться къ полюсу, какъ это замѣчается въ сѣверномъ полушаріи, здѣсь, напротивъ, поднимается.
   -- Стало быть, изъ этого слѣдуетъ заключить, что точка магнитнаго притяженія находится между поверхностью земнаго шара и мѣстомъ, гдѣ мы теперь?
   -- Именно. Вѣроятно, еслибъ мы достигли полярныхъ странъ, того семидесятаго градуса, у котораго Джемсъ Россъ открылъ магнитный полюсъ, стрѣлка приняла бы вертикальное положеніе. Слѣдовательно, этотъ таинственный центръ притяженія находится вовсе не на большой глубинѣ.
   -- А вѣдь этого факта, наука и не подозрѣваетъ.
   -- Наука, мой другъ, полна ошибокъ, но ошибокъ полезныхъ, такъ какъ онѣ мало по малу ведутъ къ истинѣ.
   -- А на какой глубинѣ мы находимся?
   -- На глубинѣ тридцати пяти миль.
   -- Слѣдовательно, сказалъ я, смотря на карту, надъ нами гористая часть Шотландіи и Грампіеискія горы, со своими снѣжными вершинами.
   -- Да, смѣясь сказалъ профессоръ; это немножко тяжело, но сводъ крѣпокъ; великій всемірный строитель построилъ его изъ хорошихъ матерьяловъ и никогда человѣкъ не могъ бы придать ему такіе размѣры! Что такое арки мостовъ и своды соборовъ передъ этимъ куполомъ, радіусъ котораго имѣетъ три мили, подъ которымъ можетъ свободно развернуться цѣлый океанъ и разгуляться буря -- О! я не боюсь, что небо упадетъ на мою голову. Теперь, дядя, объясните-ка ваши планы. Не думаете ли вы возвратиться на поверхность земли?
   -- Возвратиться! Вотъ еще! Напротивъ, думаю продолжать путешествіе. Вѣдь до сихъ поръ оно было очень удачно.
   -- Но какъ же намъ удастся проникнуть подъ эту водную поверхность?
   -- Разумѣется не бросаться въ нее внизъ головою... Я думаю такъ: если океаны, собственно говоря ни что иное, какъ озера,-- вѣдь они же окружены землею, то тѣмъ вѣроятнѣе, что это внутреннее море окружено гранитною массою.
   -- Это несомнѣнно.
   -- Ну такъ я и убѣжденъ въ томъ, что на противоположномъ берегу найдутся новые выходы.
   -- А какъ вы считаете въ длину этотъ океанъ?
   -- Тридцать или сорокъ миль.
   -- А! сказалъ я, думая про себя, что эта цифра очень легко могла быть невѣрна.
   -- По этому намъ нечего терять времени и завтра же мы пустимся въ море.
   Я невольно сталъ искать глазами судна, на которомъ можно было бы ѣхать, и сказалъ:
   -- Такъ мы отправимся. Хорошо! А на какомъ же суднѣ совершимъ мы переѣздъ?
   -- Не на суднѣ, мой другъ, а на хорошемъ и прочномъ плоту.
   -- На плоту! воскликнулъ я; да плотъ также невозможно построить какъ и судно, и я не вижу....
   -- Правда, ты не видишь; а послушай, авось услышишь...
   -- Услышу?
   -- Да, услышишь удары молотка и догадаешься, что Гансъ уже за работою.
   -- Онъ строитъ плотъ?
   -- Да.
   -- Какъ! онъ уже срубилъ деревья?
   -- О! деревья уже были срублены. Пойди и посмотри.
   Чрезъ четверть часа я былъ уже у того мѣста, гдѣ работалъ Гансъ. Къ великому удивленію моему, я увидѣлъ на пескѣ полуоконченный плотъ; онъ былъ составленъ изъ бревенъ совершенно особаго дерева, и множество досокъ, сучковъ и всевозможныхъ стружекъ буквально покрывало землю. Тутъ было изъ чего выстроить цѣлый флотъ.
   -- Дядя, воскликнулъ я, какое это дерево?
   -- Это ель, сосна, лиственница, всѣ виды хвойныхъ деревьевъ сѣвера, окаменѣвшихъ подъ вліяніемъ морской воды.
   -- Возможно ли это?
   -- Это, такъ называемое "суртарбрандуръ" или ископаемое дерево.
   -- Но въ такомъ случаѣ оно, подобно лигниту, твердо какъ камень и не въ состояніи держаться на водѣ.
   -- Иногда это случается; есть деревья, превратившіеся въ совершенный антрацитъ, но есть и такія, вотъ какъ эти, которыя только еще начали превращаться въ ископаемыя. На вотъ, смотри, прибавилъ дядя, бросая въ море одинъ изъ кусковъ.
   Дерево, погрузившееся сперва въ воду, всплыло на верхъ и начало качаться на волнахъ.
   -- Убѣдился? спросилъ дядя.
   -- Убѣдился главнымъ образомъ въ томъ, что это невѣроятно.
   На слѣдующій день вечеромъ, благодаря искусству Ганса, плотъ былъ оконченъ; онъ былъ въ десять футовъ длины и въ пять ширины; бревна суртарбрандура, связанные между собою толстыми веревками, представляли прочную поверхность, и это судно, спущенное на воду, спокойно поплыло по волнамъ Лиденброкскаго моря.
   

ГЛАВА XVII.

   14-го августа, всѣ мы проснулись рано. Поставивъ мачту и укрѣпивъ веревками паруса, для которыхъ пригодились наши одѣяла, мы окончили оснащеніе немудренаго, но прочнаго судна.
   Въ шесть часовъ профессоръ далъ знакъ къ отплытію. Припасы, багажъ, инструменты, оружіе и значительное количество прѣсной воды были тщательно уложены.
   Гансъ придѣлалъ руль для управленія плотомъ и взялся за него. Я отвязалъ канатъ, которымъ плотъ былъ привязанъ къ берегу, подняли парусъ, и плотъ быстро отчалилъ отъ берега. При выходѣ изъ гавани, дядя, любившій давать названіе всякому мѣсту, хотѣлъ назвать гавань моимъ именемъ.
   -- Лучше предложу я вамъ другое имя.
   -- Какое?
   -- Имя Гретхенъ. Гавань -- Гретхенъ -- звучитъ очень хорошо.
   -- Идетъ, отвѣчалъ дядя. Гретхенъ, такъ Гретхенъ.
   Вѣтерокъ дулъ съ сѣверо-запада; мы быстро подвигались. Чрезвычайно плотные слои атмосферы производили значительное давленіе и дѣйствовали на парусъ, какъ сильный вѣтеръ
   По прошествіи часа, дядя могъ ужь дать себѣ отчетъ о скорости, съ которою мы плыли.
   -- Если мы будемъ продолжать такъ плыть, сказалъ онъ, то въ двадцать четыре часа сдѣлаемъ по крайней мѣрѣ тридцать миль и, такимъ образомъ, скоро увидимъ противоположные берега.
   Я не отвѣчалъ и сѣлъ на носъ плота. Уже сѣверный берегъ началъ исчезать на горизонтѣ. Передъ нашими глазами разстилалось громадное море; большія облака бросали на его поверхность свои сѣроватыя тѣни, которыя, словно давили на суровыя, мрачныя волны. Серебристые лучи электрическаго свѣта, отражавшіеся кое-гдѣ въ капляхъ, блестѣли на краяхъ плота свѣтящимися точками. Скоро земля совсѣмъ скрылась изъ виду, и намъ не почему было судить о быстротѣ нашего плаванія; только пѣнистая струя назади насъ показывала, что мы не стоимъ на мѣстѣ.
   Около полудня, на поверхности воды показались громадныя водоросли. Я зналъ съ какою силою разростаются эти растенія стелющіяся въ морѣ на глубинѣ двѣнадцати тысячь футовъ и болѣе, выростающія подъ давленіемъ почти четырехсотъ атмосферъ и образующія иногда банки, мѣшающія ходу судовъ; но нигдѣ, я думаю, не было такихъ гигантскихъ водорослей, какъ въ Лиденброкскомъ морѣ.
   Плотъ нашъ плылъ по водорослямъ, имѣвшимъ три и четыре тысячи футовъ длины и вившимся на подобіе громадныхъ змѣй, на нескончаемое пространство; въ продолженіе цѣлыхъ часовъ я только и думалъ о томъ, что вотъ-вотъ покажется конецъ громадныхъ растеній, и не видалъ конца, и приходилъ въ большее и большее изумленіе.
   Какая сила природы могла производить подобныя растенія и каковъ видъ должна была имѣть земля въ тѣ отдаленныя времена, когда, подъ вліяніемъ теплоты и влажности, только одно растительное царство развивалось на ея поверхности!
   Насталъ вечеръ, но, какъ и наканунѣ я замѣтилъ, свѣтъ не убавился. Онъ былъ явленіемъ постояннымъ, на продолжительность котораго можно было разсчитывать.
   Послѣ ужина, я растянулся у мачты и скоро заснулъ, предаваясь лѣнивымъ мечтаніямъ.
   Гансъ неподвижно стоялъ у руля, и вѣтеръ подгонялъ нашъ плотъ.
   Съ самаго нашего отъѣзда изъ гавани Гретхенъ, профессоръ Лиденброкъ поручилъ мнѣ вести "Журналъ", отмѣчать малѣйшія наблюденія, записывать интересныя явленія, направленіе вѣтра, скорость хода нашего судна, однимъ словомъ, всѣ подробности нашего страннаго плаванія.
   Привожу здѣсь эти ежедневныя замѣтки, писанныя такъ сказать подъ диктовку событій. Считаю, впрочемъ, нужнымъ сказать, что журналъ этотъ привелъ я въ порядокъ послѣ ужъ нашего странствованія и многое добавилъ по памяти. Читатель самъ увидитъ, что на нашемъ плоту въ нѣкоторые дни было не до журнала.
   Пятница, 16-го августа. Ровный сѣверо-западный вѣтеръ. Плотъ подвигается быстро и по прямому направленію. Берегъ въ тридцати миляхъ за нами. На горизонтѣ нѣтъ ничего. Сила свѣта не измѣняется. Погода хорошая, т. е. облака очень высоки, не густы и погружены въ бѣловатую атмосферу,. похожую на расплавленное серебро..
   Термометръ:+32о Ц.
   Въ полдень Гансъ приготовляетъ удочку на концѣ веревки; онъ прицѣпляетъ на нее кусокъ мяса и бросаетъ въ море. Въ теченіе двухъ часовъ, ничто не клюетъ. Неужели воды эти необитаемы? Нѣтъ. Замѣчается толчокъ. Гансъ вытягиваетъ удочку и вытаскиваетъ сильно бьющуюся рыбу.
   -- Рыба! восклицаетъ дядя.
   -- Это осетръ! кричу я въ свою очередь, маленькій осетръ.
   Профессоръ разглядываетъ внимательно рыбу и не соглашается съ моимъ мнѣніемъ. У этой рыбы голова круглая, передняя часть покрыта костяными пластинками, ротъ безъ зубовъ; грудныя плавательныя перья довольно развиты и прикрѣплены къ безхвостому тѣлу. Она принадлежитъ къ тому классу, къ которому естествоиспытатели причислили осетра, по отличается отъ послѣдняго довольно существенными чертами.
   Дядя не ошибается и, послѣ короткаго изслѣдованія, говоритъ:
   -- Эта рыба принадлежитъ къ семейству, исчезнувшему уже давно; ископаемые остатки его находятъ только въ девонскихъ пластахъ.
   -- Неужели это одинъ изъ обитателей первобытныхъ морей?
   -- Да, отвѣчалъ профессоръ, продолжая свои наблюденія. Погляди-ка получше: эти ископаемыя рыбы не имѣютъ ничего общаго съ живущими въ нынѣшнихъ водахъ.
   -- Но къ какому семейству принадлежитъ эта рыба?
   -- Къ семейству птерихтъ.
   -- Да, я готовъ поклясться, что это такъ. Но этотъ экземпляръ представляетъ особенность, которая, говорятъ, встрѣчается у рыбъ подземныхъ водъ.
   -- Что же это за особенность?
   -- Онъ слѣпъ.
   -- Слѣпъ!
   -- Не только слѣпъ, но у него совсѣмъ не достаетъ органа зрѣнія.
   Я смотрю. Совершенная правда. Но это можетъ быть особенный случаи. Удочка опять брошена въ море. Навѣрно въ этомъ океанѣ много рыбъ, потому что въ два часа намъ попалось множество птерихтъ, равно какъ и другихъ, принадлежащихъ къ исчезнувшему также семейству диптеридъ. Всѣ пойманные экземпляры лишены органа зрѣнія. Эта неожиданная ловля очень кстати пополняетъ наши припасы.
   Океанъ этотъ, очевидно, населенъ только ископаемыми породами.
   Можетъ быть, намъ попадется нѣсколько экземпляровъ ящерицъ, которыя такътискусно воспроизведены учеными по ископаемымъ остаткамъ.
   Я беру трубку и смотрю въ море. Ничего не видно. Вѣроятно, мы еще близко къ берегамъ.
   Смотрю вверхъ. Почему бы не летать здѣсь нѣкоторымъ изъ птицъ, воспроизведенныхъ безсмертнымъ Кювье, по остаткамъ ихъ скелетовъ. Рыбы доставляли бы имъ достаточную пищу. Я долго смотрю въ воздушное пространство, но и въ воздухѣ ничего не вижу, какъ не вижу ничего и въ морскихъ струяхъ.
   Однако воображеніе увлекаетъ меня въ чудесныя страны палеонтологіи. Я вижу сны на яву. Мнѣ чудятся на поверхности водъ громадныя допотопныя черепахи, походившія на пловучіе острова. Мнѣ кажется, что на потемнѣвшихъ несчанныхъ берегахъ ходятъ огромныя млекопитающія первыхъ дней: палеотеріумъ, {Палеотеріумъ отличается отъ аноплотеріума крѣпкимъ глазнымъ зубомъ, похожимъ на зубъвепря, только у палеотеріума онъ менѣе выставленъ, нежели у послѣдняго; у палеотеріума онъ закрытъ совершенно губами, какъ у гиппопотама, тапира и свиньи. Но аноплотеріумъ не имѣетъ такого зуба. Это различіе открываетъ разность характеровъ того и другаго животнаго; аноплотеріумъ былъ смиренъ, что означаетъ и самое его названіе, потому что слово "аноплотеріумъ" составлено изъ двухъ греческихъ словъ, означающихъ животное безобидное; "палеотеріумъ" значитъ только животное древнее.} аноплотеріумъ и другіе виды этого семейства, составленнаго изъ слоновъ, тапировъ, носороговъ. Далѣе, толстокожій лофіодонъ, этотъ гигантскій тапиръ, прячется за утесами, приготовляясь вырвать дрбычу у аноплотеріума, страннаго животнаго, походящаго частью на носорога, частью на лошадь, частью на гиппопотама и верблюда, словно зиждительная сила, торопилась въ первыя времена существованія міра, и соединила нѣсколько животныхъ въ одномъ. Гигантскій мастодонтъ вертитъ своимъ хоботомъ и раскалываетъ клыками береговыя скалы, между тѣмъ какъ мегатеріумъ, упершись на свои громадныя лапы, ростъ землю и своимъ рычаніемъ пробуждаетъ эхо въ звучныхъ гранитныхъ скалахъ. Вдали разгуливаетъ колоссальный мамонтъ, этотъ первобытный слонъ съ огромными кривыми клыками и длинною гривой. Выше, мезопитекъ, первая обезьяна, появившаяся на поверхности земнаго шара, ползетъ по крутымъ вершинамъ. Еще выше, рукокрылый птеродактиль {Птеродактиль очень странное допотопное животное, возбудивніее долгіе споры между учеными. Одни считали его птицей, другіе -- летучей мышью, третьи летающимъ пресмыкающимся. Скелетъ этого животнаго сохранился вполнѣ, и казались бы странными такія противорѣчивыя мнѣнія; но животное это въ самомъ дѣлѣ похоже на птицу формою головы и длиною шеи, на летучую мышь -- устройствомъ и расположеніемъ крыльевъ, наконецъ на пресмыкающагося -- маленькимъ черепомъ и 60 зубами въ клювѣ своемъ. Птеродактиль было животное не большое -- самые большіе экземпляры не превосходятъ ростомъ лебедя, а самые маленькіе съ бекаса. Крылья у него были перепончатыя, какъ у летучей мыши; съ помощію короткихъ переднихъ когтей оно могло цѣпляться за вѣтви деревьевъ; по землѣ оно ходило на заднихъ ногахъ, подобно птицѣ, и держало шею прямо, чтобъ сохранить равновѣсіе съ огромной головой.} подобно широкой летучей мыши, скользитъ въ плотномъ воздухѣ. Наконецъ, вижу я этихъ громадныхъ птицъ, которыя были сильнѣе казуара и больше страуса; онѣ раскрываютъ свои длинныя крылья и ударяются головою о гранитный сводъ.
   Весь этотъ ископаемый міръ выростаетъ въ моемъ воображеніи. Я переношусь въ самыя отдаленныя эпохи созданія, когда не было еще человѣка, когда несовершенная земля была непригоднымъ жилищемъ для него. Мечты мои предупреждаютъ появленіе живыхъ существъ. Млекопитающія исчезаютъ, затѣмъ птицы, потомъ пресмыкающіеся вторичной эпохи, и наконецъ рыбы, ракообразныя, моллюски, суставчатыя. Зоофиты (животно-растенія) переходной эпохи исчезаютъ въ свою очередь. Вся земная жизнь заключается во мнѣ одномъ, и мое сердце одно бьется въ этомъ пустынномъ мірѣ. Нѣтъ болѣе временъ года; нѣтъ болѣе климатовъ; собственная теплота земнаго шара безпрерывно усиливается и нейтрализуетъ теплоту лучезарнаго свѣтила. Растительность появляется въ изобиліи; я, какъ тѣнь, прохожу посреди древовидныхъ папоротниковъ, попирая несмѣлыми шагами радужную глину и пестрый песчанникъ; я прислоняюсь къ стволу громадныхъ шишконосныхъ; я ложусь подъ тѣнью сфнофилитовъ, астерофилитовъ и плауновъ, вышиною во сто футовъ.
   Вѣка проходятъ какъ дни; я переживаю рядъ переворотовъ на землѣ; растенія исчезаютъ; гранитныя скалы теряютъ свою твердость; твердыя вещества превращаются въ жидкія подъ вліяніемъ сильнаго жара; поверхность земнаго: покрывается водою; вода кипитъ и улетучивается, пары окружаютъ землю, мало по малу она превращается въ массу газовъ, раскаленную до бѣло-краснаго цвѣта; какъ солнце велика она и какъ солнце блестяща.
   Въ центрѣ этаго туманнаго пятна, въ 1,400,000 разъ превосходящаго шаръ, который оно впослѣдствіи образуетъ, я увлеченъ въ планетныя пространства; мое тѣло разжижается, превращается въ свою очередь въ паръ и смѣшивается, какъ невѣсомый атомъ, съ несмѣтными парами, которые описываютъ свои воспаленныя орбиты въ безконечномъ пространствѣ.
   Какой сонъ! Куда онъ уноситъ меня? Лихорадочно набрасываю я на бумагу странныя его подробности. Я все забылъ, и профессора, и Ганса, и плотъ! Галлюцинація овладѣла моей головой.
   -- Что съ тобою? говоритъ дядя.
   Я уставилъ на него открытые глаза и ничего не вижу.
   -- Берегись, Аксель, ты упадешь въ море!
   Въ ту же минуту, я чувствую, что Гансъ сильно хватаетъ меня. Безъ него, подъ обаяніемъ моего сна, я бросился бы въ волны.
   -- Не съума ли ты сходишь, братецъ? восклицаетъ дядя.
   -- Что же это такое со мною? говорю я наконецъ, приходя въ себя.
   -- Не боленъ ли ты?
   -- Нѣтъ, мною овладѣла на минуту галлюцинація, но она прошла. Впрочемъ, все хорошо.
   Да! вѣтеръ хорошъ; море прекрасно! мы подвигаемся быстро, и если мои предположенія не обманываютъ меня, скоро выйдемъ на землю.
   При этихъ словахъ, я поднимаюсь, смотрю на горизонтъ, но линія водъ все еще смѣшивается съ линіею облаковъ.
   

ГЛАВА XVIII.

   Суббота, 11-го августа.-- Море все также однообразно. Никакой земли не видно. Горизонтъ кажется чрезвычайно далекимъ.
   Голова моя еще тяжела послѣ сна; но дядя и не видалъ сновъ, а тѣмъ не менѣе мраченъ; онъ осматриваетъ все окружающее насъ пространство въ трубку и скрещиваетъ руки съ досадой.
   Я замѣчаю, что профессоръ Лиденброкъ опять становится прежнимъ, нетерпѣливымъ человѣкомъ и записываю этотъ фактъ въ журналъ. Только опасности и страданія, испытанныя мною, могли вытянуть изъ него искру человѣколюбія; но, со времени моего выздоровленія, натура его взяла верхъ. Однако, зачѣмъ сердиться? Развѣ путешествіе наше не совершается при самыхъ благопріятныхъ обстоятельствахъ? Развѣ плотъ нашъ не подвигается съ замѣчательною скоростью?
   -- Вы кажется безпокоитесь, дядя? сказалъ я, видя что онъ безпрестанно подноситъ къ глазамъ трубку.
   -- Безпокоюсь? Нѣтъ.
   -- Но я замѣчаю въ васъ нѣкоторое нетерпѣніе.
   -- Еще бы!
   -- Однако мы подвигаемся, съ скоростью...
   -- Эхъ, поди ты съ своей скоростью. Скорость не мала, а море слишкомъ велико!
   Я вспоминаю, что профессоръ, еще до нашего отплытія, полагалъ длину подземелья въ тридцать или около того миль. Теперь мы прошли втрое болѣе, а земля еще не показывалась.
   -- Понимаешь ли, продолжаетъ профессоръ, что это меня бѣситъ? Мы не спускаемся -- вотъ что. Все это потерянное время, а я не затѣмъ пришелъ сюда издалека, чтобъ покататься въ лодкѣ по пруду!
   Хорошъ, думаю я. Онъ называетъ эту переправу катаньемъ въ лодкѣ, а море прудомъ!
   -- Но, говорю я вслухъ, если до сихъ поръ мы слѣдуемъ по пути, указанному Сакнуссемомъ...
   -- Въ этомъ и вопросъ весь -- слѣдуемъ ли мы по этому пути? Встрѣтилъ ли Сакнуссемъ это море, переправлялся ли онъ черезъ него? Не сбилъ ли насъ съ пути ручей, за которымъ шли мы.
   -- Во всякомъ случаѣ, мы не можемъ сожалѣть о томъ, что пришли сюда. Зрѣлище это великолѣпно, и...
   -- Дѣло идетъ не о зрѣлищѣ. Я себѣ назначилъ цѣль и хочу достичь ее! Поэтому ни о какомъ зрѣлищѣ ты мнѣ не говори!
   Я принимаю это къ свѣдѣнію и предоставляю профессору кусать губы отъ нетерпѣнія. Въ шесть часовъ вечера, Гансъ требуетъ плату и слѣдующіе ему три рейхсталера отсчитаны.
   Воскресенье, 18-го августа. Ничего новаго. Погода та же. Вѣтеръ начинаетъ слегка свѣжѣть. Проснувшись, я тотчасъ провѣряю силу свѣта. Я все боюсь, чтобы электрическое явленіе не исчезло. Однако, все слава Богу: тѣнь плота отчетливо рисуется на поверхности волнъ.
   Но это море безконечно, наконецъ. Неужели оно имѣетъ ширину Средиземнаго моря и даже Атлантическаго океана? Отчего же и нѣтъ?
   Дядя нѣсколько разъ измѣряетъ его. Онъ привязываетъ самый тяжелый заступъ къ концу веревки, которую развертываетъ на двѣсти сажень. Дна не достаемъ, и съ трудомъ вытягиваемъ нашъ лотъ.
   Гансъ обращаетъ мое вниманіе на вытащенный изъ воды заступъ: на немъ замѣтны какіе-то слѣды, словно, этотъ кусокъ желѣза былъ сжатъ между двумя твердыми тѣлами. Я смотрю на охотника.
   -- Tänder! говоритъ онъ. Я не понимаю и оборачиваюсь къ дядѣ, совершенно погрузившемуся въ размышленія; безпокоить его не хочется, и я возвращаюсь къ исландцу. Онъ нѣсколько разъ открываетъ и закрываетъ ротъ и поясняетъ этимъ свою мысль.
   -- Зубы! говорю я съ изумленіемъ, внимательнѣе разсматривая слѣды на заступѣ.
   Да! это слѣды зубовъ; чьи-то зубы врѣзывались въ желѣзо, и челюсти, въ которыхъ сидятъ подобные зубы, должны быть очень сильны! Не движется ли въ глубинѣ водъ какое-нибудь чудовище изъ числа допотопныхъ, болѣе алчное нежели акула, болѣе страшное нежели китъ? Я не могу оторвать глазъ отъ изгрызеннаго желѣза. Ужь не сплю ли я?
   Мысли эти волнуютъ меня, но скоро воображеніе успокоивается и мало по малу я крѣпко засыпаю.
   Понедѣльникъ, 19-го августа. Цѣлый день я нахожусь въ полу-дремотномъ состояніи. Стараюсь припомнить инстинкты допотопныхъ животныхъ вторичной эпохи, которыя появившись послѣ моллюсковъ, ракообразныхъ и рыбъ, предшествовали появленію млекопитающихъ на земномъ шарѣ. Міръ принадлежалъ тогда пресмыкающимся.
   Эти чудовища властвовали надъ юрскими {Моря вторичной эпохи, образовавшія пласты, изъ которыхъ состоитъ между прочимъ горная цѣпь Юра.} морями. Природа надѣлила ихъ самою полною организаціею. Какое гигантское сложеніе! какая необычайная сила! Теперешнія ящерицы, самые огромные и страшные алигаторы и крокодилы, не что иное, какъ слабое подражаніе ихъ предкамъ первобытныхъ вѣковъ!
   Я вздрагиваю при воспоминаніи объ этихъ чудовищахъ. Ни одинъ человѣческій глазъ не видалъ ихъ живыми. Они появились на землѣ за тысячи вѣковъ до человѣка, но ихъ ископаемыя кости, отысканныя въ глинистой извести, которую англичане называютъ чернымъ мергелемъ, позволили анатомически воспроизвести и узнать ихъ колоссальное сложеніе.
   Въ Гамбургскомъ музеѣ, я видѣлъ скелетъ одной ящерицы, длиною въ тридцать футовъ. Не придется ли мнѣ стать лицомъ къ лицу съ представителями допотопнаго міра? Нѣтъ! это невозможно. Однако слѣды могучихъ зубовъ напечатлѣны на желѣзномъ заступѣ, и я узнаю, что зубы эти имѣютъ коническую форму, какъ у крокодиловъ.
   Глаза мои съ ужасомъ останавливаются на морѣ; я боюсь появленія одного изъ обитателей подводныхъ пещеръ.
   Полагаю, что профессоръ Лиденброкъ раздѣляетъ мои мысли, если не опасенія, потому что осмотрѣвъ заступъ, онъ бросаетъ взглядъ на океанъ.
   -- Ну ее къ чорту, говорю я про себя, профессорскую мысль объ измѣреніи этого моря! Мы побезпокоили, вѣроятно, какое-нибудь морское чудовище, и вдругъ оно нападетъ на насъ...
   Я бросаю взглядъ на наше оружіе и удостовѣряюсь въ томъ, что оно въ исправности. Дядя видитъ, это я одобряетъ меня жестомъ.
   Не большое волненіе, обнаруживающееся на поверхности воды, указываетъ на болѣе сильное волненіе въ нижнихъ слояхъ моря. Опасность близка. Надо сторожить.
   Вторигжъ, 20-го августа. Наступаетъ вечеръ, или лучше сказать, время, когда нами овладѣваетъ сонъ, потому что на этомъ океанѣ нѣтъ ночи, и неизмѣнный свѣтъ страшно утомляетъ наши глаза, словно плывемъ мы подъ лучами солнца арктическихъ морей. Гансъ у руля. Я засыпаю.
   Вдругъ сильный толчекъ пробуждаетъ меня. Плотъ приподнятъ надъ водоюсъ неимовѣрною силою и отброшенъ на двадцать сажень.
   -- Что случилось? восклицаетъ дядя; не подошли ли мы къ берегу?
   Гансъ показываетъ рукою на черную массу, то подымающуюся, то опускающуюся, саженяхъ въ двухъ стахъ отъ насъ. Я смотрю и восклицаю:
   -- Это колоссальная морская свинья!
   -- Да, возражаетъ дядя, а вотъ морская ящерица необыкновенной величины.
   -- А далѣе чудовищный крокодилъ! Взгляните на его широкую челюсть, вооруженную рядами зубовъ. Ахъ! онъ исчезаетъ!
   -- Китъ! китъ! кричитъ профессоръ. Я вижу его громадные плавники! Смотри, какъ онъ выгоняетъ воздухъ и воду своими дыхалами!
   Въ самомъ дѣлѣ, два столба воды подымаются на значительную высоту надъ моремъ. Мы поражены, изумлены, испуганы этимъ видомъ цѣлаго стада морскихъ чудовищъ. Размѣры ихъ сверхъестественны, самый ничтожный изъ нихъ, однимъ ударомъ зубовъ могъ бы разбить нашъ плотъ. Гансъ хочетъ направить судно по вѣтру, чтобы уйти отъ опаснаго сосѣдства, но замѣчаетъ на другой сторонѣ не менѣе страшныхъ враговъ: черепаху, шириною въ сорокъ футовъ, и змѣю, длиною въ сто, подымающую свою громадную голову надъ волнами.
   Уйти невозможно. Пресмыкающіяся приближаются, они кружатся вокругъ плота съ быстротою, превосходящею скорость экстреннаго поѣзда желѣзной дороги; концентрическіе круги образуются вокругъ плота; я беру карабинъ. Но что можетъ сдѣлать пуля съ чешуею, покрывающею тѣло этихъ животныхъ?
   Мы онѣмѣли отъ ужаса. Вотъ они приближаются. Съ одной стороны крокодилъ, съ другой змѣя. Остальная часть морскаго стада исчезла. Я хочу стрѣлять. Гансъ останавливаетъ меня знакомъ. Оба чудовища проходятъ въ пятидесяти саженяхъ отъ плота, бросаются другъ на друга и бѣшенство мѣшаетъ имъ замѣтить насъ.
   Бой завязывается во ста саженяхъ отъ плота. Намъ отлично видны оба дерущіяся чудовища.
   Мнѣ начинаетъ казаться, что теперь и другія животныя снова явились на поверхность, чтобъ принять участіе въ борьбѣ: морская свинья, китъ, ящерица, черепаха; онѣ появляются безпрестанно. Я ихъ показываю исландцу. Онъ отрицательно качаетъ головою.
   -- "Тма", говоритъ онъ.
   -- Что? два? Онъ увѣряетъ, что только два чудовища...
   -- Онъ правъ, говоритъ дядя, не отнимавшій отъ глазъ трубку.
   -- Не можетъ быть.
   -- Вѣрно, говорю тебѣ. У перваго изъ этихъ чудовищъ морда морской свиньи, голова ящерицы, зубы крокодила; это насъ и ввело въ заблужденіе. Передъ нами самое опасное изъ допотопныхъ пресмыкающихся,-- ихтіозавръ!
   -- А это другое что за животное?
   -- Другое, -- змѣя, съ чешуею черепахи, ужасный врагъ перваго -- плезіозавръ {Остатки этихъ страшныхъ животныхъ, наименѣе похожихъ на всѣхъ до сихъ поръ извѣстныхъ обитателей земли и наиболѣе изумляющихъ даже натуралистовъ строеніемъ своего тѣла, особенно часто находятъ въ Англіи.}.
   -- И такъ вотъ они, эти страшныя чудовища, эти пресмыкающіяся первобытныхъ океановъ. Я вижу кровавый глазъ ихтіозавра величиною въ человѣческую голову. Природа надѣлила его чрезвычайно сильнымъ оптическимъ аппаратомъ, способнымъ переносить давленіе слоевъ воды въ самыхъ большихъ глубинахъ, гдѣ онъ живетъ.. Его справедливо назвали китомъ пресмыкающихся, потому что онъ обладаетъ ихъ быстротою и ростомъ. Длина его не менѣе ста футовъ; я могу судить и о величинѣ его, когда онъ подымаетъ надъ волнами вертикальныя плавательныя перья своего хвоста. Челюсть его громадна; натуралисты насчитываютъ въ ней не менѣе ста восьмидесяти двухъ зубовъ.
   Плезіозавръ -- змѣя съ цилиндрическимъ туловищемъ, короткимъ хвостомъ, съ лапами, расположенными въ видѣ весла. Все его тѣло покрыто чешуею, а шея, гибкая какъ у лебедя, подымается надъ волнами на тридцать футовъ.
   Эти животныя нападаютъ другъ на друга съ невообразимымъ бѣшенствомъ. Они подымаютъ цѣлыя водяныя горы, доходящія до плота. Двадцать разъ мы рискуемъ опрокинуться. Раздаются сильные свистки. Оба животныя сцѣпились. Я не могу отличить однаго отъ другаго.
   Проходитъ часъ, другой. Борьба продолжается съ прежнею яростью. Сражающіеся то приближаются, то удаляются отъ плота. Мы не двигаемся и приготовились стрѣлять яри первой опасности.
   Вдругъ ихтіозавръ и плезіозавръ исчезаютъ. Проходитъ нѣсколько минутъ. Бой вѣрно кончится на глубинѣ моря?
   Но вотъ изъ воды показывается огромная голова плезіозавра. Чудовище смертельно ранено. Я не вижу болѣе его черепа, только длинная шея его показывается, наклоняется, приподнимается, вновь сгибается, разрѣзаетъ волны какъ громадный кнутъ, и свертывается какъ разрѣзанный червякъ. Вода взбрасывается на значительное разстояніе. Она ослѣпляетъ насъ, но скоро агонія пресмыкающагося приходитъ къ концу, его движенія ослабѣваютъ, судороги прекращаются и этотъ длинный обрубокъ змѣи вытягивается на успокоившихся волнахъ.
   Вернулся ли ихтіозавръ въ свою подводную пещеру, или онъ вновь появится на поверхности моря?.....
   

ГЛАВА XIX.

   Середа, 21-го августа. Къ счастью сильный вѣтеръ унесъ насъ отъ театра битвы. Гансъ все стоитъ у руля. Дядя погруженъ въ нетерпѣливое созерцаніе моря Однообразіе путешествія ничѣмъ не прерывается.
   Четвергъ, 22-го августа. Довольно неровный вѣтеръ съ сѣверо-сѣверо-востока. Температура жаркая. Мы дѣлаемъ три съ половиною мили въ часъ.
   Около полудня раздается очень отдаленный шумъ. Я записываю этотъ фактъ, не будучи въ состояніи объяснить его себѣ.
   -- Тамъ вдали, говоритъ профессоръ, долженъ быть утесъ или островокъ, о который разбиваются морскія волны.
   Гансъ влѣзаетъ на верхушку мачты, но не замѣчаетъ никакого утеса.
   Проходитъ три часа. Слышимый нами шумъ похожъ на шумъ далекаго водопада.
   Я замѣчаю это дядѣ; тотъ покачиваетъ головою. Между тѣмъ, я убѣжденъ, что не ошибаюсь. Ужъ не стремимся ли мы къ какому нибудь водопаду, который броситъ насъ въ пропасть? Если такой способъ нисхожденія можетъ нравиться профессору, такъ какъ онъ охотникъ до вертикальныхъ линій, то мнѣ онъ отнюдь не понутру...
   Во всякомъ случаѣ, въ нѣсколькихъ миляхъ отъ насъ происходитъ какое нибудь явленіе, сопровождаемое шумомъ, потому что шумъ этотъ раздается все сильнѣе и сильнѣе. Гдѣ происходитъ это явленіе: на небѣ или на океанѣ?
   Я смотрю на висящіе въ воздухѣ пары и стараюсь измѣрить ихъ глубину. Небо спокойно; облака, унесенныя на самую высоту свода, кажутся неподвижными и теряются въ сильныхъ лучахъ свѣта. Слѣдовательно нужно искать причину явленія въ другомъ мѣстѣ.
   Тогда я смотрю на чистый, нигдѣ не застланный туманомъ горизонтъ. Но если этотъ шумъ происходитъ отъ водопада; если весь этотъ океанъ стремится во внутренній бассейнъ, если шипѣніе происходитъ отъ падающей массы воды, то теченіе должно дѣлаться быстрѣе и усиливающаяся скорость можетъ служить мнѣ мѣриломъ угрожающей намъ опасности. Я наблюдаю теченіе. Оно ничтожно. Брошенная мною пустая бутылка остается скоро за нами.
   Около четырехъ часовъ Гансъ влѣзаетъ на мачту. Оттуда онъ обозрѣваетъ горизонтъ. Его фигура не выражаетъ никакого удивленія, но взглядъ останавливается на одной точкѣ.
   -- Онъ что-то увидалъ, говоритъ дядя.
   -- Кажется.
   Гансъ спускается и, протягивая руку по направленію къ югу, говоритъ:
   -- Der nere!
   -- Тамъ? спрашиваетъ дядя.
   И схватывая зрительную трубу, онъ внимательно смотритъ въ продолженіе нѣсколькихъ минутъ, показавшихся мнѣ вѣками.
   -- Да, да! восклицаетъ онъ.
   -- Что вы видите?
   -- Огромный столбъ воды, выходящій изъ моря.
   -- Неужели опять какое-нибудь морское чудовище!
   -- Можетъ быть.
   -- Въ такомъ случаѣ, направимте плотъ болѣе къ западу. такъ какъ мы уже знаемъ какого рода опасности подвергаетъ встрѣча съ допотопными чудовищами!
   -- Зачѣмъ же -- пусть будетъ что будетъ, отвѣчаетъ дядя.
   Я обращаюсь къ Гансу. Онъ съ непреклонною суровостью правитъ рулемъ.
   Однако если на разстояніи, отдѣляющемъ насъ отъ животнаго, а это разстояніе можно считать покрайней мѣрѣ въ двѣнадцать миль, можно замѣтить выбрасываемый имъ столбъ воды, то животное должно быть ужасающаго роста. По самымъ обыкновеннымъ правиламъ осторожности слѣдовало бѣжать. Но, предпринявъ путешествіе къ центру земли, мы не имѣли въ виду осторожности, и потому подвигаемся впередъ; чѣмъ болѣе мы приближаемся, тѣмъ столбъ кажется больше. Какое чудовище можетъ поглотить такое количество воды и извергать его непрерывно?
   Въ восемь часовъ вечера мы подошли къ нему на разстояніе двухъ миль. Его черноватое, громадное, холмистое тѣло протянулось на морѣ подобно островку. Заблужденіе ли это? Страхъ ли увеличиваетъ размѣры, но длина его, мнѣ кажется, превосходитъ тысячу сажень! Какое же могло быть это животное, о которомъ и не подозрѣвали ни Кювье, ни Блумембахъ? оно неподвижно и словно дремлетъ: словно море не можетъ его приподнять и волны вздымаются на бокахъ. Водяной столбъ, выбрасываемый на высоту пятисотъ футовъ, съ оглушительнымъ шумомъ падаетъ внизъ дождемъ. Какъ безумные, бѣжимъ мы къ этой могучей массѣ, для насыщенія которой было бы мало ста китовъ въ день.
   Мною овладѣваетъ ужасъ. Я не хочу идти далѣе! Если понадобится, я даже отрѣжу веревку у паруса. Я сержусь на дядю, который и не отвѣчаетъ на мои слова.
   Вдругъ Гансъ встаетъ и показывая на грозную массу, говоритъ: "Holme!"
   -- Островъ! восклицаетъ дядя.
   -- Островъ! говорю я въ свою очередь, пожимая плечами.
   -- Несомнѣнно, отвѣчаетъ профессоръ, разражаясь сильнымъ смѣхомъ.
   -- Но водяной столбъ?
   -- "Geyser", говоритъ Гансъ.
   -- Да, именно гейзеръ, повторяетъ дядя, гейзеръ подобный Исландскому {Знаменитый горячій ключъ у подошвы Геклы.}!
   Сначала мнѣ не хочется сознаться въ такой грубой ошибкѣ. Какъ можно принять островокъ за морское чудовище!
   По мѣрѣ приближенія, размѣры водянаго столба становятся грандіозными. Островокъ до невѣроятности похожъ на громадное китообразное животное, голова котораго возвышается на десять сажень. "Гейзеръ", означающее на исландскомъ языкѣ "бѣшенство", величественно выходитъ изъ верхней части головы. Временами раздаются глухіе раскаты и громадный водометъ взбрасывается до перваго слоя облаковъ. Одиноко шумитъ и брызжетъ этотъ ключъ. Его не окружаютъ ни фумеролы {Фумеролами называются клубящіеся дымы, выходящіе изъ вулкановъ.}, ни другіе горячіе источники, и вся волканическая сила сосредоточилась въ немъ. Лучи электрическаго свѣта, проникаютъ въ этотъ ослѣпительный столбъ, каждая капля котораго окрашивается самыми разнообразными цвѣтами.
   -- Причалимъ, говоритъ профессоръ.
   Прежде, однако, нужно тщательно объѣхать этотъ водяной смерчъ, иначе онъ можетъ немедленно потопить нашъ плотъ. Ловко маневрируя, Гансъ подводитъ плотъ къ другой сторонѣ островка.
   Я вскакиваю на скалу; дядя идетъ за мною, а Гансъ остается на мѣстѣ, какъ человѣкъ, ничему не удивляющійся.
   Мы илемъ по граниту перемѣшанному съ кремнистымъ туфомъ {Туфъ -- легкій ноздреватый камень.}; почва дрожитъ подъ нашими ногами, подобно стѣнкамъ пароваго котла, въ которомъ бурлитъ нагрѣтый до нельзя паръ; почва горяча. Мы приходимъ къ маленькому центральному бассейну, откуда подымается струя. Я погружаю въ шипящую воду термометръ, и вижу, что онъ показываетъ сто шестьдесятъ три градуса.
   Значитъ, вода эта выходитъ изъ какой нибудь пламенѣющей среды; я радуюсь, что это противорѣчитъ теоріи профессора Лиденброка, и не могу удержаться, чтобы не выразить ему своего мнѣнія.
   -- Да чтожъ тутъ противорѣчащаго моей теоріи? спрашиваетъ онъ.
   -- Ничего, сухо отвѣчалъ я, видя что имѣю дѣло съ непреклоннымъ упрямцемъ.
   Тѣмъ не менѣе, я принужденъ сознаться, что обстоятельства особенно покровительствовали намъ до сихъ поръ, и что, по неизвѣстной мнѣ причинѣ, путешествіе наше совершается при исключительныхъ условіяхъ температуры; но мнѣ кажется очевиднымъ даже, что когда нибудь мы достигнемъ тѣхъ странъ, гдѣ центральный жаръ доходитъ до крайней степени и превышаетъ всѣ градусы термометра.
   -- А вотъ увидимъ, говоритъ профессоръ, и, назвавъ волканическій островокъ моимъ именемъ, даетъ сигналъ къ отплытію.
   Нѣсколько минутъ я еще любуюсь гейзеромъ и замѣчаю, что струя его выбрасывается неровными порывами, то съ меньшею, то съ большею силою; это я приписываю измѣняющемуся давленію паровъ, находящихся въ его резервуарѣ.
   Наконецъ, мы оставляемъ островокъ, объѣзжая чрезвычайно крутые южные берега его. Гансъ въ наше отсутствіе привелъ въ порядокъ плотъ.
   Прежде, чѣмъ мы потеряли изъ виду островокъ, я вычисляю пройденное нами разстояніе и записываю его въ журналъ. Мы прошли двѣсти семьдесятъ миль по морю начиная отъ гавани Гретхенъ, и теперь находимся въ шестистахъ двадцати миляхъ отъ Исландіи, подъ Англіею.
   Пятница, 23 августа. На слѣдующій день великолѣпный гейзеръ исчезъ. Вѣтеръ усилился и унесъ насъ далеко отъ островка Аксель. Шумъ мало по малу утихъ.
   Погода скоро измѣнится. Атмосфера насыщается парами, уносящими съ собою электричество, развившееся вслѣдствіе испаренія соляныхъ водъ; облака замѣтно спускаются и принимаютъ однообразно оливковый оттѣнокъ; электрическіе лучи съ трудомъ проникаютъ черезъ темную завѣсу, закрывающую сцену, на которой разыграется драма бури.
   Я чувствую себя особенно впечатлительнымъ, какъ всякое существо при приближеніи бури. Кучевыя облака скопились на южной сторонѣ горизонта и пугаютъ меня своимъ зловѣщимъ, какимъ-то "безжалостнымъ" видомъ, который мнѣ случалось часто замѣчать при наступленіи грозы. Воздухъ тяжелъ, море покойно.
   Въ самой дали облака похожи на большія хлопья хлопчатой бумаги, скученныя въ живописномъ безпорядкѣ; мало по малу они словно надуваются, соединяются одно съ другимъ и дѣлаются большими; они такъ тяжелы, что не могутъ подняться съ края горизонта, но при дуновеніи вѣтра въ верхнихъ слояхъ атмосферы, распускаются постепенно, темнѣютъ и превращаются въ одну грозную, сплошную массу; изрѣдка появляются еще свѣтлые клубы паровъ на сѣроватомъ фонѣ, но скоро исчезаютъ въ темной массѣ.
   Очевидно атмосфера страшно наэлектризована; я весь пропитанъ электричествомъ, волоса подымаются на головѣ какъ при прикосновеніи къ электрической машинѣ. Кажется, еслибы мои спутники дотронулись до меня въ эту минуту, они почувствовали бы сильное сотрясеніе.
   Въ десять часовъ утра, признаки грозы обнаружились рѣзче; вѣтеръ стихалъ словно для того, чтобы лучше отдохнуть; небеса походили на громадный мѣхъ, въ которомъ скопилось все нужное для бури.
   Мнѣ не хочется вѣрить въ бурю, но я не могу не сказать вслухъ: "будетъ дурная погода."
   Профессоръ не отвѣчаетъ. Онъ въ страшно дурномъ настроеніи духа, потому что не видитъ конца морю. На мое замѣчаніе онъ только пожимаетъ плечами.
   -- Будетъ гроза, говорю я снова, показывая рукою на горизонтъ; облака спускаются на море словно хотятъ раздавить его.
   Общее молчаніе. Вѣтеръ стихъ. Природа словно умерла и не дышетъ. На мачтѣ вдругъ показывается легкій блуждающій огонь; опустившійся парусъ падаетъ тяжелыми складками. Плотъ стоитъ неподвижно посреди мрачнаго, совершенно гладкаго моря. Зачѣмъ намъ теперь этотъ парусъ, думаю я; вѣдь онъ погубитъ насъ при первомъ ударѣ бури.
   -- Спустимъ парусъ, говорю я вслухъ, и повалимъ мачту. Такъ будетъ спокойнѣе.
   -- Никогда, кричитъ дядя, къ чорту съ твоими совѣтами. Пусть вѣтеръ уноситъ насъ! пусть буря разражается надъ нами, лишь бы увидѣть мнѣ береговыя скалы; а тамъ пускай въ дребезги разобьется плотъ нашъ объ эти скалы.
   Не успѣлъ дядя произнести этихъ словъ, какъ горизонтъ на югѣ мгновенно измѣнился: скопившіеся пары превращаются въ воду; воздухъ внезапно стремится въ образовавшіяся -- вслѣдствіе сгущенія паровъ,-- пустыя пространства, стремится съ страшною силою и начинается ураганъ. Становится темнѣй и темнѣй. Я почти не вижу ничего...
   Волны поднимаютъ плотъ, подбрасываютъ его. Дядю перебросило на другое мѣсто. Я ползу къ нему и замираю отъ страха. А онъ, сильно уцѣпившись за конецъ каната, повидимому, съ удовольствіемъ глядитъ на разгулявшіяся стихіи.
   Гансъ неподвиженъ. Длинные волоса его, всклокоченные вѣтромъ, то отбрасываются назадъ, то падаютъ на неподвижное лицо и придаютъ ему самый странный видъ, потому что каждый волосъ ярко искрится на своемъ кончикѣ. Со страхомъ гляжу я на это ужасное лицо, и кажется мнѣ, что это допотопный человѣкъ, современникъ ихтіозавровъ и мегатеріумовъ.
   Мачта все еще держится, Парусъ надувается какъ пузырь, готовый лопнуть. Плотъ несется съ поразительной быстротой, и я кричу какъ безумный:
   -- Парусъ! парусъ! и показываю рукой, чтобы его спустили.
   -- Не нужно, отвѣчаетъ дядя.
   -- "Nej", тихонько говоритъ Гансъ, покачивая головою.
   Между тѣлъ дождъ льетъ ливмя и застилаетъ горизонтъ, къ которому мы безумно стремимся.. Скоро и мы будемъ подъ этимъ страшнымъ ливнемъ, шумъ котораго такъ ясно доносится до насъ... Но вдругъ облака разрываются, море пѣнится, словно кипитъ, и электричество, развившееся вслѣдствіе сильнаго химическаго процесса въ верхнихъ слояхъ воздуха, начинаетъ дѣйствовать. Слышатся страшные удары грома, сопровождаемые огненными молніями; словно тысячи змѣй бѣгаютъ, мѣшаются между собой, перекрещиваются извилистыя струи молній при страшныхъ раскатахъ грома; масса паровъ накаляется; крупинки града, ударяющіеся о наши инструменты и оружіе, искрятся; вздымающіяся волны похожи на огнедышащіе холмы, подъ которыми тлѣетъ внутренній огонь и каждая верхушка которыхъ окружена пламенемъ.
   Глаза мои ослѣплены сильнымъ свѣтомъ, я оглушенъ трескомъ грома, надо держаться за мачту, которая гнется какъ тростникъ отъ урагана.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   (Здѣсь мои путевыя записки становятся очень неполными. Я могъ собрать только бѣглыя замѣтки. Но эта краткость, эта неясность свидѣтельствуютъ о томъ волненіи, которое овладѣло мною, и характеризуютъ тогдашнее наше положеніе).

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Воскресенье, 25 августа.-- Гдѣ мы? Ураганъ несетъ васъ съ неимовѣрною быстротой.
   Ночь была ужасна. Гроза не унимается. Живемъ среди шума, треска и безпрерывныхъ раскатовъ грома. Кровь течетъ изъ нашихъ ушей. Слова другъ другу сказать нельзя.
   Молнія не перестаетъ. Вьющимися змѣями она падаетъ сверху внизъ, промелькнетъ и снова подымается вверхъ, разбиваясь о гранитный сводъ. Что если онъ.обрушится? Но не въ видѣ только змѣй вижу я молнію. Она принимаегъ иногда форму огненныхъ шаровъ, которые падаютъ внизъ словно бомбы. Громъ отъ этаго для насъ не усиливается; онъ уже и такъ перешелъ за предѣлы того, что можетъ ощущать человѣческое ухо, и еслибъ всѣ пороховые склады міра взорвало разомъ и тогда "мы не могли бы услыхать сильнѣе."
   Изъ облаковъ постоянно льется свѣтъ; электричество непрерывно выдѣляется изъ нихъ; безчисленные водяные столбы выбрасываются въ атмосферу и, пѣнясь, падаютъ внизъ.
   Куда идемъ мы?... Дядя лежитъ, растянувшись на концѣ плота. Жаръ усиливается. Я смотрю на термометръ; онъ показываетъ... (Цыфры нѣтъ.)
   Понедѣльникъ, 26-го августа: Конца не будетъ всему этому.
   Мы разбиты отъ усталости. Гансъ бодръ какъ всегда. Плотъ неизмѣнно плыветъ къ югу-западу. Мы отошли отъ островка "Аксель" болѣе чѣмъ на двѣсти миль.
   Въ полдень сила урагана удвоивается; приходится крѣпко держать весь нашъ грузъ; самихъ себя мы также привязываемъ. Волны перебрасываются черезъ наши головы.
   Уже три дня нѣтъ никакой возможности переброситься однимъ словомъ. Мы открываемъ ротъ, шевелимъ губами; не выходитъ никакого понятнаго звука. Даже говоря на ухо, нельзя ничего понять.
   Дядя придвинулся ко мнѣ. Онъ выговорилъ нѣсколько словъ. Мнѣ показалось, что онъ произнесъ: "мы погибли". Я рѣшаюсь написать ему слова: "Спустимъ парусъ". Онъ дѣлаетъ мнѣ знакъ, что согласенъ.
   Вдругъ на краю плота показывается огненный кругъ. Мачта и парусъ внезапно снесены; я видѣлъ какъ поднялись они на изумительную вышину, словно птеродактили, эти фантастическія птицы первобытнаго міра.
   Мы помертвѣли отъ ужаса; полу-бѣлый, полу-голубой шаръ, величиною съ десяти-дюймовую бомбу, медленно движется туда и сюда, вертясь съ необыкновенною быстротою въ вихрѣ урагана. Онъ переходитъ съ мѣста на мѣсто, вскакиваетъ на мѣшокъ съ провизіею, спускается, подпрыгиваетъ, касается ящика съ порохомъ. Ужасно! насъ взорветъ! Нѣтъ. Ослѣпительный кругъ отдаляется, онъ приближается къ Гансу; Гансъ пристально оглядываетъ его; приближается къ дядѣ -- онъ падаетъ на колѣни, чтобы спастись отъ него; ко мнѣ приближается; я дрожу, отъ страха и ужаса, онъ вертится у моей ноги; я хочу поднять ее и не могу.
   Запахъ азотистаго газа наполняетъ атмосферу; онъ проникаетъ въ горло, въ легкія. Мы задыхаемся.
   Отчего я не могу сдвинуть ногу? Развѣ она прикрѣплена къ плоту? А! понимаю: паденіе этого электрическаго шара намагнетизировало все желѣзо плота; инструменты, оружіе приходятъ въ движеніе, ударяясь другъ объ друга съ рѣзкимъ звукомъ; гвозди моихъ сапогъ сильно пристаютъ къ желѣзной пластинкѣ, врѣзанной въ дерево. Я не могу отдернуть ногу!
   Наконецъ, сильнымъ движеніемъ мнѣ это удается какъ разъ въ ту минуту, когда шаръ, въ своемъ вращательномъ движеніи, чуть чуть не захватилъ ее и не увлекъ меня самаго, если....
   Ахъ! какой сильный свѣтъ! шаръ лопается! мы покрыты струями пламени!,
   Потомъ все угасаетъ. Я успѣлъ взглянуть на растянувшагося на плоту дядю, на Ганса, стоящаго у руля и всего объятаго пламенемъ.
   Куда идемъ мы? куда идемъ мы?.....

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Вторникъ, 27-го августа... Я очнулся отъ продолжительнаго обморока; буря продолжается; молніи сверкаютъ и имѣютъ видъ множества змѣй, носящихся въ атмосферѣ.
   Мы еще все на морѣ? Да, и насъ уноситъ съ неимовѣрною быстротою. Мы проплыли подъ Англіею, Ламаншемъ, Франціею, можетъ быть подъ цѣлою Европою.....

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Слышенъ шумъ моря разбивающагося о скалы!.... Но въ такомъ случаѣ. . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

0x01 graphic

ГЛАВА XX.

   Тутъ кончается мой журналъ, спасенный къ счастью отъ крушенія и значительно дополненный мной впослѣдствіи, какъ уже сказано. Я опять возвращаюсь къ прежнему разсказу.
   Не могу сказать, что произошло когда плотъ ударился о береговыя скалы. Помню только, что я былъ выброшенъ въ море и обязанъ Гансу своимъ спасеніемъ отъ смерти.
   Мужественный исландецъ вытащилъ меня изъ воды, перенесъ въ безопасное отъ волнъ мѣсто, и положилъ возлѣ дяди на горячій песокъ.
   Потомъ онъ воротился къ скаламъ, о которыя ударялись бѣшеныя волны, для того чтобы спасти что нибудь отъ крушенія. Я не могъ говорить; я былъ разбитъ совершенно, и въ продолженіе цѣлаго часа не могъ прійти въ себя. Между тѣмъ проливной дождь продолжалъ идти все сильнѣе и сильнѣе -- и это послѣднее обстоятельство давало надежду, что буря скоро кончится. Нѣсколько каменныхъ глыбъ, лежавшихъ другъ на дружкѣ, доставили намъ убѣжище отъ дождя. Гансъ приготовилъ пищу, но я не могъ ѣсть; истомленные безсонницею въ теченіе трехъ ночей сряду, мы заснули скоро тяжелымъ сномъ.
   На слѣдующій день погода была превосходная. Небо и земля, словно сговорясь, успокоились. Слѣдовъ бури не осталось. Когда я проснулся, профессоръ весело меня привѣтствовалъ. Онъ было страшно веселъ.
   -- Ну что, мой другъ, хорошо ли спалось?
   Это было сказано такимъ тономъ, что можно было подумать, что мы находимся въ нашемъ домѣ на Королевской улицѣ, что я спокойно схожу къ завтраку и что въ тотъ же день должно совершиться мое бракосочетаніе съ Гретхенъ...
   Увы! еслибъ буря отбросила немного къ востоку нашъ плотъ, мы прошли бы подъ Германіею, подъ моимъ дорогимъ Гамбургомъ, подъ тою улицею, гдѣ жило все, что я любилъ. Только сорокъ миль раздѣляли насъ! Но сорокъ миль по вертикальной, гранитной стѣнѣ, а въ сущности нужно было пройти болѣе тысячи миль.
   Всѣ эта грустныя размышленія быстро пробѣжали въ моемъ умѣ прежде, чѣмъ я отвѣтилъ на вопросъ дяди.
   -- Что жъ ты не говоришь, хорошо ли ты спалъ?
   -- Очень хорошо, отвѣтилъ я. Немного, правда, чувствую себя разбитымъ, но это пройдетъ.
   -- Конечно, пройдетъ. Ты усталъ -- вотъ и все.
   -- Но вы дядюшка, кажется, особенно веселы.
   -- Я въ восторгѣ, мой другъ! рѣшительно въ восторгѣ Мы достигли наконецъ....
   -- Конца нашего путешествія?
   -- Нѣтъ, конца моря только, которое казалось безконечнымъ. Теперь мы опять пойдемъ сухимъ путемъ и уже въ самомъ дѣлѣ начнемъ опускаться въ нѣдра земли.
   -- Дядя, позвольте мнѣ сдѣлать одинъ вопросъ.
   -- Позволяю, Аксель.
   -- Когда жъ мы возвратимся?
   -- А! такъ ты ужъ думаешь о возвращеніи, когда мы еще не достигли цѣли?
   -- Нѣтъ, мнѣ хочется только знать, какимъ образомъ мы возвратимся.
   -- Самымъ простымъ. Какъ скоро дойдемъ до центра земли, мы, или найдемъ новый путь на земную поверхность, или скромно возвратимся по прежнему. Надѣюсь, онъ не закроется за нами.
   -- Въ такомъ случаѣ, надо будетъ исправить плотъ.
   -- Совершенно необходимо.
   -- Но довольно ли у насъ запасовъ, чтобы совершить всѣ эти великіе подвиги?
   -- Еще бы. Гансъ ловкій малый; я убѣжденъ, что онъ спасъ большую часть вещей. Впрочемъ, пойдемъ освѣдомиться объ этомъ.
   Мы вышли изъ грота. Я надѣялся, что страшная буря совершенно разрушила плотъ и волны поглотили все, что на немъ было. Я ошибался. На берегу я увидѣлъ Ганса, и возлѣ него множество въ порядкѣ уставленныхъ предметовъ. Дядя съ благодарностью пожалъ ему руку. Нашъ проводникъ, человѣкъ безпримѣрно преданный, работалъ всю ночь, пока мы спали и, съ опасностью жизни, спасъ самыя драгоцѣнныя для насъ вещи.
   Конечно, потеряно было не мало вещей нужныхъ, оружіе напримѣръ; но въ сущности можно было обойтись безъ него. Порохъ остался неповрежденнымъ.
   -- Такъ какъ у насъ нѣтъ ружей, сказалъ профессоръ, то мы не будемъ охотиться.
   -- Хорошо; а инструменты?
   -- А вотъ видишь, манометръ цѣлъ; это самая полезная для насъ штука; за него я отдалъ бы все остальное. Съ помощью манометра я могу измѣрять глубину и узнаю, когда мы достигнемъ центра. Безъ него же мы были бы, какъ безъ рукъ, и, пожалуй, за земной центръ ушли бы и къ антиподамъ бы вышли. Я вовсе этого не желаю.
   Дядя говорилъ это самымъ веселымъ тономъ.
   -- А компасъ? спросилъ я.
   -- А вотъ и компасъ, на скалѣ лежитъ, въ цѣлости, и хронометръ тутъ, и термометры здѣсь же. Да! драгоцѣнный человѣкъ этотъ Гансъ!
   Все нужное дѣйствительно было на лицо. На пескѣ, въ безпорядкѣ лежали лѣстницы, веревки, кирки, лопаты, и пр.
   Оставалось разъяснить вопросъ о съѣстныхъ припасахъ.
   -- Ну, а провизія наша? спросилъ я.
   -- Посмотримъ и ее, отвѣчалъ дядя.
   Ящики съ провизіею стояли на пескѣ въ совершенной сохранности; море пощадило большую часть ихъ, и, осмотрѣвъ все: сухари, соленую говядину, водку и сушеную рыбу, можно было смѣло разсчитывать на четыре мѣсяца.
   -- Въ четыре мѣсяца, воскликнулъ профессоръ, мы успѣемъ побывать и у центра земли, и вернуться домой. Остатками же я угощу всѣхъ моихъ гамбургскихъ пріятелей, товарищей и профессоровъ.
   Мнѣ уже давно слѣдовало привыкнуть къ характеру дяди, однако всякій разъ я все-таки удивлялся еще этому человѣку.
   -- Теперь, сказалъ онъ, мы возобновимъ наши запасы воды дождемъ, который налила гроза во всѣ эти гранитные бассейны, и ужъ не станемъ болѣе бояться жажды. Что касается плота, я попрошу Ганса, какъ можно лучше починить его, хотя онъ ужъ болѣе не понадобится намъ, я думаю.
   -- Какъ такъ? спросилъ я.
   -- А такъ, мой другъ. Я думаю, что намъ не прійдется возвращаться тѣмъ же путемъ, какимъ мы пришли сюда.
   Я недовѣрчиво взглянулъ на профессора и спрашивалъ себя, не сошелъ ли онъ съ ума.
   -- Пойдемте завтракать, прибавилъ онъ.
   Взойдя съ нимъ на возвышеніе, мы отлично позавтракали сухарями, сушеной говядиной и чаемъ. Голодъ, свѣжій воздухъ, спокойствіе, смѣнившее волненіе -- все способствовало усиленію нашего аппетита.
   Во время завтрака, я спросилъ профессора, гдѣ мы находимся теперь. Кажется, довольно трудно вычислить это, прибавилъ я.
   -- Вычислить точно -- дѣйствительно трудно, отвѣчалъ онъ, даже невозможно, такъ какъ въ эти три, бурные дня я не отмѣчалъ скорость и направленіе плота; но мы можемъ приблизительно вычислить.
   -- Дѣйствительно, послѣднія наблюденія были сдѣланы у островка гейзера...
   -- У островка Аксель, мой другъ. Не скромничай: первый островокъ, встрѣченный нами въ глубинѣ земли, окрещенъ твоимъ именемъ.
   -- Хорошо! До островка Аксель мы проѣхали моремъ семьдесятъ миль и находились въ шести стахъ миляхъ отъ Исландіи.
   -- Такъ! будемъ считать отъ этой точки и прибавимъ четыре дня бури, во время которыхъ мы плыли со скоростью не менѣе восьмидесяти миль въ сутки. Навѣрно, слѣдовательно, нужно прибавить триста миль.
   -- Да; Лиденброкское море простирается отъ одного берега до другаго на шестьсотъ миль!
   -- Знаешь, Аксель, вѣдь оно можетъ поспорить въ величинѣ съ Средиземнымъ?
   -- Да, особенно если мы его проѣхали въ ширину!
   -- Что весьма возможно!
   -- Но вотъ что любопытно, прибавилъ я; если наши вычисленія вѣрны, то теперь надъ нами Средиземное море.
   -- Въ самомъ дѣлѣ!
   -- Навѣрно, потому что отъ Рейкіявика мы удалились теперь на девятьсотъ миль.
   -- Хорошій конецъ сдѣлали мы, мой другъ; но находимся ли мы теперь подъ Средиземномъ моремъ, или подъ Турціею, или подъ Атлантическимъ океаномъ -- это зависитъ оттого, не измѣнялось ли во время нашего плаванія направленіе вѣтра, и не уклонялись ли мы въ сторону.
   -- Нѣтъ, вѣтеръ кажется былъ постояненъ, и я думаю, что этотъ берегъ лежитъ къ юго-востоку отъ Гавани Гретхенъ.
   -- Въ этомъ можно удостовѣриться при помощи компаса. Посмотримъ его.
   Профессоръ направился къ скалѣ, на которой были разложены инструменты. Онъ былъ веселъ, вертлявъ, потиралъ руки и принималъ различныя позы. Настоящій молодой человѣкъ! Я пошелъ за нимъ, желая узнать, не ошибся ли я въ разсчетѣ.
   Прійдя къ скалѣ, дядя взялъ компасъ, поставилъ его горизонтально и началъ наблюдать за стрѣлкою, которая, послѣ нѣсколькихъ колебаній, остановилась въ одномъ положеніи.
   Дядя посмотрѣлъ.... потеръ глаза.... опять посмотрѣлъ. Наконецъ въ изумленіи обратился ко мнѣ.
   -- Что такое случилось? спросилъ я.
   Дядя сдѣлалъ знакъ, чтобы я взглянулъ на компасъ.
   У меня вырвался крикъ изумленія. Стрѣлка показывала сѣверъ тамъ, гдѣ мы предполагали югъ? Она была обращена къ берегу, вмѣсто того, чтобъ указывать на открытое море!
   Я пошевелилъ компасъ, осмотрѣлъ его; онъ былъ совершенно въ порядкѣ. Какое ни давалъ я положеніе стрѣлкѣ, она настойчиво принимала неожиданное нами направленіе.
   И такъ, было ясно: во время бури, не замѣченный вами поворотъ вѣтра принесъ плотъ къ тому берегу, косамой гавани Гретхенъ, но я думаю, что проплывъ немного далѣе вдоль этихъ береговъ, мы найдемъ эту гавань.
   -- Въ такомъ случаѣ, отвѣчалъ дядя, совершенно безполезно продолжать наши изслѣдованія далѣе, и лучше всего вернуться. Но, не ошибаешься ли ты, Аксель?
   -- Трудно, конечно, сказать утвердительно, такъ какъ скалы эти однообразны. Но мнѣ кажется, что я узналъ то мѣсто, гдѣ Гансъ строилъ плотъ. Мы должны находиться возлѣ гавани; мнѣ даже кажется, дядя, что вотъ это мѣсто удивительно напоминаетъ гавань Гретхенъ.
   -- Нѣтъ, Аксель, ты ошибаешься. Мы нашли бы свои слѣды, между тѣмъ я ничего не вижу.
   -- А я вижу! закричалъ я, бросаясь къ блестѣвшей на пескѣ вещи.
   -- Что это такое?
   -- А вотъ что, отвѣчалъ я, показывая дядѣ поднятый мною кинжалъ.
   -- Ба! сказалъ онъ, такъ ты бралъ съ собою кинжалъ?
   -- Нѣтъ, я не бралъ, но кажется вы взяли?
   -- Тоже не бралъ -- да у меня никогда и не было подобной вещи.
   -- А у меня и подавно.
   -- Странно....
   -- Ничего нѣтъ страннаго. Исландцы часто употребляютъ это оружіе, и вѣроятно Гансъ потерялъ его на берегу....
   -- Гансъ! проговорилъ дядя, качая головою и внимательно разсматривая кинжалъ.
   -- Знаешь что, Аксель, продолжалъ онъ важнымъ тономъ, это оружіе шестнадцатаго вѣка; это одинъ изъ тѣхъ кинжаловъ, какіе носили тогда дворяне, стало быть онъ не принадлежитъ ни тебѣ, ни мнѣ, ни Гансу....
   -- Вы такъ утвердительно говорите....
   -- Смотри, онъ такъ зазубренъ не оттого, что погружался въ человѣческое горло; лезвее его покрыто слоемъ ржавчины, которая насѣла не въ одинъ день, не въ годъ и не въ столѣтіе!
   -- Да, Аксель, продолжалъ онъ съ воодушевленіемъ: мы на пути къ великому открытію. Это лезвее лежитъ на пескѣ сто, двѣсти, триста лѣтъ и зазубрилось о камни этаго подземнаго моря.
   -- Но оно не само же собою пришло сюда! воскликнулъ я; не само же собою и искривилось оно! Кто нибудь предупредилъ насъ!...
   -- Да, насъ предупредилъ человѣкъ.
   -- Кто же человѣкъ этотъ?
   -- Онъ навѣрно вырѣзалъ свое имя этимъ кинжаломъ! Этотъ человѣкъ еще разъ хотѣлъ обозначить путь къ центру земли. Поищемъ, Аксель, поищемъ!
   Сильно заинтересованные, мы пошли вдоль стѣны, осматривая всѣ трещины, представлявшія какую нибудь возможность проникнуть въ галлерею, и дошли наконецъ до такого мѣста, гдѣ берегъ съуживался. Море почти касалось подошвы переднихъ горъ, оставляя проходъ не шире одной сажени. Между двумя выступами утесовъ открывался входъ въ темный туннель.
   Здѣсь, на гладкомъ гранитѣ виднѣлись двѣ таинственныя, на половину вытертыя, буквы, двѣ начальныя буквы имени смѣлаго, фантастическаго путешественника.
   -- А. С.! закричалъ дядя. Арнъ Сакнуссемъ! Все Арнъ Сакнуссемъ! Вездѣ онъ!
   

ГЛАВА XXI.

   Мнѣ столько разъ приходилось изумляться во время этого путешествія, что пора бы уже и потерять эту способность. Однако, увидѣвъ эти двѣ буквы, вырѣзанныя на гранитѣ триста лѣтъ тому назадъ, я былъ озадаченъ до нельзя.
   Надо было быть чрезвычайно недовѣрчивымъ, чтобы все таки сомнѣваться въ существованіи путешественника и дѣйствительности его путешествія. Буквы А. С. были передо мной, и въ моихъ рукахъ было даже то оружіе, которымъ онѣ были вырѣзаны.
   Пока предавался я такимъ размышленіямъ, профессоръ Лиденброкъ говорилъ диѳирамбъ Арну Сакнуссему.
   -- Чудный геній! восклицалъ онъ, ты ничего не забылъ, что могло открыть другимъ смертнымъ пути въ земной корѣ, и твои ближніе могутъ отыскать слѣды, начертанные тобою три вѣка тому назадъ, въ глубинѣ этихъ темныхъ подземелій. Ты предоставилъ взорамъ другихъ созерцаніе этихъ чудесъ! Твое имя, начертанное въ разныхъ мѣстахъ, прямо ведетъ смѣлаго путешественника къ цѣли, и мы найдемъ твое имя, написанное твоею же рукою въ самомъ центрѣ земли! Тамъ и я подпишу мое имя подъ послѣднею гранитною страницею! Но пусть, съ этой же минуты, этотъ мысъ, видѣнный тобою возлѣ этого моря, открытаго тобою, носитъ на вѣчныя времена имя мыса Сакнуссема!
   Вотъ что я услышалъ! энтузіазмъ дяди охватывалъ и меня. Внутренній огонь загорѣлся въ моей груди! Я все забылъ, и опасности путешествія, и ужасъ возвращенія. Мнѣ захотѣлось сдѣлать то, что сдѣлалъ другой, и ничто человѣческое не казалось мнѣ невозможнымъ!
   -- Впередъ, впередъ! закричалъ я.
   Я уже устремился въ темную галлерею, какъ вдругъ меня остановилъ профессоръ и посовѣтовалъ вооружиться терпѣніемъ и хладнокровіемъ.
   -- Возвратимся сначала къ Гансу, сказалъ онъ, и приведемъ къ этому мѣсту плотъ.
   Я повиновался приказанію и сталъ быстро пробираться по береговымъ утесамъ.
   -- Знаете ли что, дядя, говорилъ я дорогой, вѣдь намъ удивительно до сихъ поръ благопріятствовали обстоятельства!
   -- А! ты находишь, Аксель!
   -- Еще бы, когда даже буря навела насъ на хорошую дорогу. Благословенная буря! Она привела насъ къ этому берегу, откуда хорошая погода удалила бы насъ! Допустимъ на минуту, что мы пристали бы къ южнымъ берегамъ Лиденброкскаго моря. Что сталось бы тогда съ нами! Имя Сакнуссема мы не увидали бы, и попали бы, пожалуй, въ безвыходное положеніе.
   -- Да, Аксель, есть что-то чудесное въ томъ, что, плывя по направленію къ югу, мы приплыли къ сѣверу и именно къ мысу Сакнуссемъ. Я долженъ сознаться, что это болѣе чѣмъ удивительно, и тутъ кроется что-то такое, чего я не могу объяснить.
   -- Э, что за важность! не объяснять слѣдуетъ случайность, а пользоваться ею!
   -- Конечно, мой другъ но...
   -- Но мы вѣдь предпримемъ опять путь на сѣверъ, пройдемъ подъ сѣверными странами Европы, подъ Швеціей, Россіей, потомъ подъ Азіей, Сибирью, и Богъ знаетъ еще подъ какими другими странами, а не углубимся подъ пустыни Африки или подъ волны океана,-- вотъ что я знаю, а болѣе знать ничего не хочу!
   -- Да, Аксель, ты правъ, и все къ лучшему. Оставимъ это горизонтальное море,-- оно никуда бы насъ не привело. Станемъ спускаться, спускаться и спускаться! Знаешь ли ты, что до центра земли остается всего полторы тысячи французскихъ миль!
   -- Вотъ какъ! воскликнулъ я, ну объ этомъ и толковать нечего. Въ дорогу же, въ дорогу! Эти безумныя рѣчи вели мы до тѣхъ поръ, пока не подошли къ Гансу. У него все было готово къ немедленному отъѣзду; сѣвъ на плотъ и поднявъ парусъ, мы направились по берегу къ мысу Сакнуссемъ.
   Дулъ неблагопріятный вѣтеръ для насъ, а потому, въ нѣсколькихъ мѣстахъ намъ приходилось подвигаться при помощи палокъ съ желѣзными наконечниками. Часто скалы, высунувшись изъ воды, заставляли насъ дѣлать большіе объѣзды. Наконецъ, послѣ трехчасоваго плаванія, именно около шести часовъ вечера, мы нашли удобное для высадки мѣсто.
   Я первый выскочилъ на землю, за мною дядя и исландецъ. Переѣздъ не успокоилъ меня. Напротивъ, я даже предлагалъ сжечь наши корабли, чтобы отрѣзать путь къ возвращенію. Но дядя воспротивился этому. Онъ какъ видно остылъ и успокоился.
   -- Покрайней мѣрѣ, говорилъ я, пустимся въ путь не теряя ни минуты.
   -- Да, мой другъ; но прежде осмотримъ эту новую галлерею и узнаемъ, нужно ли приготовить лѣстницы.
   Дядя привелъ въ дѣйствіе приборъ Румкорфа; плотъ привязали къ берегу. Отверстіе галлереи находилось въ двадцати шагахъ отъ берега и мы тотчасъ же отправились туда.
   Почти круглое отверстіе имѣло около пяти футовъ въ діаметрѣ; темный туннель былъ высѣченъ въ скалѣ и тщательно высверленъ лавою, которая когда-то проходила черезъ него; нижняя сторона отверстія была въ ровенъ съ почвою, такъ что пройти въ него ничего не стоило.
   Мы шли почти по горизонтальному направленію, какъ вдругъ передъ нами появилась громадная каменная глыба.
   -- Проклятый камень! закричалъ я со злостью передъ этой непроходимою преградой.
   Сколько ни искали мы прохода, сверху, снизу, справа, слѣва, нигдѣ его не было. Но я не хотѣлъ этому вѣрить, и потому наклонился посмотрѣть подъ камень -- никакого отверстія. Сверху -- таже гранитная преграда. Гансъ подносилъ лампу ко всѣмъ угламъ стѣны,-- опять ничего. Нужно было смириться, стало быть отказаться отъ надежды пройти впередъ. Съ сильной досадою сѣлъ я на землю; дядя быстро ходилъ по галлереѣ.
   -- Какъ же Сакнуссемъ-то прошелъ? воскликнулъ я...
   -- Да, перебилъ дядя,-- остановила ли его эта каменная дверь?
   -- Нѣтъ, нѣтъ! отвѣчалъ я съ живостью. Эта часть галлереи, вѣроятно, внезапно была закрыта вслѣдствіе какого нибудь толчка, какого нибудь явленія, поколебавшаго земную кору. Вѣроятно много лѣтъ прошло между возвращеніемъ Сакнуссема и паденіемъ этого камня. По моему, не можетъ быть сомнѣнія, что въ былое время по этой галлереѣ текла лава, т. е. расплавленныя вещества свободно проходили черезъ нее. Посмотрите вотъ на эти. недавніе трещины, бороздящія гранитный потолокъ, обратите вниманіе на то, что онъ образованъ изъ разныхъ каменныхъ глыбъ, принесенныхъ сюда словно какимъ нибудь гигантомъ; въ, одинъ прекрасный день послѣдовалъ сильный толчекъ и эта глыба, какъ недостающій замковой камень свода, скатилась на полъ и загородила проходъ. Да, это случайное препятствіе, не встрѣчавшееся Сакнуссему, и если мы не преодолѣемъ его, то не стоимъ того, чтобы дойти до центра земли!
   Такъ говорилъ я. Словно профессорская душа всецѣло переселилась въ меня, и жажда открытій, воодушевила меня. Я забывалъ прошлое, презиралъ будущее. Ничто болѣе для меня не существовало на поверхности этого сфероида, внутрь котораго я зашелъ,-- ни города, ни деревни, ни Гамбургъ, ни Королевская улица, ни моя бѣдная Гретхенъ, вѣрно считавшая меня навсегда погибшимъ въ нѣдрахъ земли.
   -- Опрокинемъ эту глыбу ударами заступа или кирки, и пройдемъ впередъ! сказалъ дядя.
   -- Нѣтъ, такими орудіями мы ничего съ ней не подѣлаемъ, сказалъ я.
   -- Ничего, въ раздумьи повторилъ дядя.
   -- Да, ничего... но я знаю средство: употребимъ въ дѣло порохъ, подведемъ мину и взорвемъ ее!
   -- Порохъ!
   -- Да! вѣдь только нужно разбить эту глыбу.
   -- Гансъ, къ дѣлу! воскликнулъ дядя.
   Исландецъ пошелъ къ плоту и скоро возвратился съ киркою, которою онъ выдолбилъ яму для мины. Работа была не легкая. Нужно было сдѣлать такое углубленіе, въ которое помѣстилось бы пятьдесятъ фунтовъ гремучей хлопчатой бумаги, сила которой превосходитъ въ четыре раза силу пороха.
   Я былъ въ сильно возбужденномъ состояніи. Пока Гансъ работалъ, я помогалъ дядѣ приготовлять длинный полотняный фитиль, который мы набили пороховою пылью.
   -- Теперь ужъ пройдемъ! подтвердилъ я.
   -- Непремѣнно пройдемъ, повторилъ дядя.
   Къ полуночи мина была готова; зарядъ гремучей хлопчатой бумаги былъ вложенъ въ яму, и фитиль, протянутый вдоль галлереи, кончался внѣ ея. Одну искру сюда -- и взрывъ послѣдовалъ бы.
   -- До завтра, сказалъ дядя.
   Надо было покориться и ждать еще цѣлыхъ шесть часовъ!
   Памятенъ былъ для насъ слѣдующій день четвергъ, 29 августа. Безъ ужаса я не могу вспомнить о немъ. Съ этого дня нашъ умъ, разсудокъ, находчивость,-- все было потеряно, и мы сдѣлались игрушкою въ рукахъ судьбы.
   Въ шесть часовъ мы уже были на ногахъ. Приближалось время порохомъ пробить себѣ проходъ черезъ земную кору.
   Я просилъ, чтобъ на мою долю выпала честь зажечь мину, и получилъ согласіе. Мы условились такимъ образомъ: я долженъ былъ зажечь фитиль и спѣшить къ дядѣ и Гансу на плотъ, который мы не разгружали, чтобъ тотчасъ же пуститься въ море. Этимъ маневромъ мы думали избѣжать тѣхъ опасностей, которыми могъ сопровождаться взрывъ, мы предвидѣли, что взрывъ этотъ, пожалуй, не ограничится одной глыбой, подъ которою мы положили порохъ, а распространится и далѣе. Но никогда мы не воображали того, что случилось.
   По нашимъ разсчетамъ фитиль долженъ былъ горѣть десять минутъ прежде, чѣмъ огонь сообщится пороху. Мнѣ, стало быть, оставалось довольно времени, чтобы безопасно добраться до плота.
   Не безъ нѣкотораго волненія, приготовлялся я исполнить свою задачу.
   Наскоро поѣвъ, дядя и Гансъ отправились на плотъ, а я остался на берегу. У меня былъ зажженный фонарь, чтобъ зажечь фитиль. Уходя, дядя пожалъ мнѣ руку и сказалъ:
   -- Иди же, мой другъ, и скорѣй спѣши къ намъ.
   -- Будьте покойны, отвѣчалъ я, забавляться дорогой не стану, и направился къ отверстію галлереи, открылъ фонарь и взялъ конецъ фитиля.
   Профессоръ стоялъ на плоту съ хронометромъ въ рукахъ.
   -- Готовъ? закричалъ онъ.
   -- Готовъ.
   -- Зажигай же, мой милый.
   Я быстро поднесъ къ огню фитиль, который сейчасъ же затлѣлся и бѣгомъ бросился къ берегу.
   -- Садись на плотъ, сказалъ дядя, и отчалимъ.
   Гансъ съ силою оттолкнулся отъ берега. Плотъ быстро отплылъ сажень на двадцать.
   Мы всѣ были взволнованы сильно. Профессоръ слѣдилъ глазами за стрѣлкою хронометра.
   -- Пять минутъ осталось, говорилъ онъ. Четыре, три...
   Пульсъ бился у меня чрезвычайно сильно.
   -- Двѣ минуты... Одна!..... Падайте же, гранитныя стѣны!
   Я смутно вспоминаю это страшное мгновеніе, и не знаю -- слышалъ ли я громъ выстрѣла, нѣтъ ли. Но я видѣлъ, какъ мгновенно измѣнилась форма скалъ; онѣ раздвинулись какъ занавѣсь, и передъ моими глазами открылась неизмѣримая пропасть, море замутилось, закружилось словно отъ вихря, и вздулось въ одну громадную волну, которая подняла нашъ плотъ и поставила его въ вертикальномъ направленіи.
   Мы всѣ трое упали. Въ тоже мгновеніе свѣтъ исчезъ и настала самая страшная тьма. Я почувствовалъ, что прочной опоры нѣтъ ни для меня, ни для плота, который, думалъ я, стоитъ отвѣсно. Ничего, однако, подобнаго не было. Мнѣ хотѣлось сказать что нибудь дядѣ, но шумъ, произведенный волнами, помѣшалъ бы ему услышать меня.
   Не смотря на темноту, шумъ, удивленіе и страхъ, а скоро сообразилъ, что творилось съ нами.
   За взорваннымъ утесомъ была пропасть. Взрывъ произвелъ что-то въ родѣ землетрясенія въ этой почвѣ, прорѣзанной щелями; пропасть раскрылась и море, превратившись въ потокъ, увлекало насъ въ нее.
   Я чувствовалъ, что погибаю.
   Часъ, два, ужъ не знаю сколько времени, прошли такимъ образомъ. Мы крѣпко схватились другъ за друга, чтобъ не упасть съ плота; когда онъ ударялся о стѣны пропасти, мы чувствовали чрезвычайно сильные толчки. Однако это случалось рѣдко, изъ чего я заключилъ, что галлерея значительно расширялась. Безъ сомнѣнія, Сакнуссемъ шелъ по этому пути, если только дѣйствительно онъ побывалъ у центра земли; мы были несчастнѣе его, потому что по неосторожности увлекли за собою цѣлое море..
   На силу неясно и сбивчиво могъ я собрать свои мысли во время этого страшнаго паденія, превосходившаго, конечно, быстроту самыхъ быстрыхъ поѣздовъ паровозовъ. Зажечь факелъ при этихъ условіяхъ было невозможно, а нашъ послѣдній электрическій приборъ разбился во время самаго взрыва.
   Поэтому я крайне удивился, когда вдругъ увидѣлъ возлѣ себя свѣтъ. Спокойная фигура Ганса освѣтилась. Ловкій охотникъ съумѣлъ зажечь фонарь и хотя пламя мерцало и чуть не гасло, однакожъ все-таки нѣсколько лучей бросали свѣтъ среди этой тьмы.
   Галлерея была широка, какъ я и предполагалъ; но разсмотрѣть, при слабомъ освѣщеніи, стѣны пропасти было невозможно. Паденіе воды, уносившей насъ Богъ вѣсть куда, едва ли можно было сравнить съ паденіемъ водъ въ самыхъ быстрыхъ американскихъ потокахъ. Словно множество стрѣлъ, соединенныхъ между собою и пущенныхъ изъ самаго сильнаго лука -- таково было это паденіе. Лучшаго сравненія я не могу прибрать, хотъ, сознаюсь, что оно странно. По временамъ, плотъ нашъ, подхваченный водоворотами, спускался кружась.
   Когда онъ подходилъ къ стѣнамъ галлереи, я наводилъ на нихъ свѣтъ фонаря и могъ судить о скорости нашего плаванія по выступамъ скалъ, которыя, хотя и отставали другъ отъ друга очевидно на значительное разстояніе, мелькали однакоже такъ часто, что казалось составляли.одну непрерывную линію. Надо полагать, что мы двигались со скоростью тридцати миль въ часъ.
   Дядя и я, прижавшись къ обломку мачты, переломившейся во время взрыва, съ ужасомъ поглядывали вокругъ. Теченіе воздуха было такъ сильно, что мы боялись задохнуться, и прижимали наши рты къ тому же обломку мачты.
   Проходили часы. Положеніе наше не измѣнялось; я сталъ уже привыкать къ, нему, сталъ питать нѣкоторую надежду на спасеніе, хотя и не могъ сказать, откуда могло придти оно -- вдругъ, новое обстоятельство еще болѣе усложнило наше положеніе.
   Разглядывая наши вещи, я увидѣлъ, что большая часть ихъ изчезла во время взрыва, когда такъ сильно взволновалось море. При свѣтѣ фонаря, я хотѣлъ опредѣлить, чего именно не доставало у насъ. Изъ инструментовъ оставались только компасъ и хронометръ. Отъ веревокъ и лѣстницъ оставался обрывокъ каната, которымъ обвернутъ былъ обломокъ мачты. Ни кирки, ни заступа, ни молотка,-- ничего этого не было. Но самое ужасное несчастіе состояло въ томъ, что погибла вся наша провизія, такъ что ея не хватило бы даже на одинъ день! Кусокъ говядины и нѣсколько сухарей -- вотъ все, что у насъ было.
   Безсмысленно смотрѣлъ я вокругъ и ничего не понималъ. Недостатокъ пищи поразилъ меня, хотя въ сущности поражаться тутъ было нечѣмъ. Въ самомъ дѣлѣ, чтожъ тутъ было ужаснаго?
   Если бы припасовъ хватило у насъ на цѣлые мѣсяцы, годы,-- зачѣмъ они, когда никакая сила, повидимому, не могла насъ вытянуть изъ этой пропасти, въ которую васъ увлекалъ страшный потокъ? Зачѣмъ же было бояться мученій голода, когда можно было тысячу разъ умереть при такой обстановкѣ и не отъ голода только? Развѣ можно было прожить столько времени, чтобъ умереть отъ истощенія?
   Между тѣмъ, по необъяснимой странности воображенія, я забывалъ о той опасности, которая была на носу, и думалъ о будущемъ, представившемся мнѣ во всемъ своемъ ужасѣ. Впрочемъ, можетъ быть мы еще спасемся, можетъ быть мы вернемся еще на поверхность земнаго шара. Какъ? я не знаю. Гдѣ? Не все ли равно? Вѣроятно, надежда на спасеніе не покидала меня ни на одну минуту, но когда ко всѣмъ ужасамъ нашего положенія прибавился ужасъ голодной смерти -- я впалъ въ отчаяніе.
   Сказать ли объ этомъ дядѣ? промелькнуло у меня въ головѣ. Не слѣдуетъ ли вычислить, сколько времени остается намъ жить? Но я рѣшился лучше молчать и не тревожить его. Пускай наслаждается своимъ хладнокровіемъ.
   Въ это время, свѣтъ фонаря мало по малу ослабѣвалъ и погасъ наконецъ совсѣмъ. Фитиль догорѣлъ до конца. Наступила совершенная тьма. Нечего было и думать о томъ, чтобы разсѣять непроницаемый мракъ. Оставался еще факелъ, но онъ не могъ долго горѣть. Въ совершенномъ отчаяніи я закрылъ тогда глаза и еще крѣпче прижался къ мачтѣ.
   Спустя довольно продолжительное время, скорость нашего движенія усилилась. Я замѣтилъ это по болѣе сильному теченію воздуха, который билъ мнѣ въ лицо. Паденіе водъ стало еще круче. Мы просто падали, и падали, казалось мнѣ, совершенно вертикально. Дядя и Гансъ схватили меня руками, боясь, чтобы я не упалъ.
   Вдругъ, не знаю ужъ по прошествіи какого времени, я почувствовалъ толчокъ; плотъ не ударился о твердое тѣло, но внезапно остановился. Водяной смерчъ, большой столбъ воды упалъ на его поверхность. Я задыхался, тонулъ.
   Однако это внезапное наводненіе не долго продолжалось. Черезъ нѣсколько секундъ я всѣми легкими вдыхалъ воздухъ. Дядя и Гансъ сжимали мнѣ руку до боли, а плотъ продолжалъ насъ нести.
   

ГЛАВА XXII.

   -- Полагаю, что это происходило около десяти часовъ вечера. Ко мнѣ возвратилось чувство слуха, которое я потерялъ совершенно среди этого шума въ теченіе цѣлаго дня. Я услышалъ тишину, да именно услышалъ, какъ ни странно звучитъ такое выраженіе. Затѣмъ до меня дошли слѣдующія слова дяди:
   -- Мы подымаемся!
   -- Что вы хотите сказать? воскликнулъ я.
   -- Да, мы подымаемся, мы подымаемся!
   Я вытянулъ руку и ощупалъ стѣны; рука покрылась кровью. Мы подымались съ чрезвычайною быстротою.
   -- Факелъ! Факелъ! закричалъ профессоръ.
   Гансъ съ трудомъ зажегъ факелъ и хотя пламя задувалось сверху къ низу, вслѣдствіе восходящаго движенія, однако все-таки посвѣтлѣло.
   -- Такъ я и думалъ, сказалъ дядя. Мы въ узкомъ колодцѣ, сажени четыре въ діаметрѣ. Вода, дойдя до дна пропасти, подымается къ своему уровню и подымаетъ насъ вмѣстѣ съ собою.
   -- Куда?
   -- Не знаю, по надо быть на-готовѣ. Мы подымаемся со скоростью, которую я полагаю въ двѣ сажени въ секунду, т. е. сто двадцать сажень въ минуту, или болѣе трехъ съ половиною миль въ часъ. Подвигаясь такъ, можно далеко уйти.
   -- Да, если ничто насъ не остановитъ, если у этаго колодца есть выходъ. Но если его нѣтъ, если воздухъ мало по малу сжимается подъ давленіемъ водянаго столба, если мы будемъ раздавлены!
   -- Аксель, съ величайшимъ спокойствіемъ отвѣчалъ профессоръ: наше положеніе почти отчаянное, но есть все-таки разсчеты на спасеніе, и ихъ-то я и обсуждаю теперь. Если ежеминутно мы можемъ погибнуть, то можемъ также ежеминутно спастись. Будемъ же наготовѣ для того, чтобъ воспользоваться малѣйшими обстоятельствами.
   -- Но что же дѣлать?
   -- Подкрѣпить наши силы, то-есть закусить надо.
   При этихъ словахъ, я безсмысленно посмотрѣлъ на профессора.
   -- Закусить? повторилъ я.
   -- Да, немедленно.
   Профессоръ сказалъ нѣсколько словъ Гансу по-датски. Гансъ покачалъ головою.
   -- Какъ! закричалъ дядя, наша провизія погибла?
   -- Да, вотъ все что остается! кусокъ сухой говядины на всѣхъ!
   Дядя смотрѣлъ на меня, словно не желая понимать моихъ словъ.
   -- Дядя! сказалъ я, неужели вы еще надѣетесь спастись?
   На этотъ вопросъ онъ промолчалъ.
   Прошелъ часъ. Я начиналъ чувстовать сильный голодъ. Мои спутники также страдали, и никто изъ насъ не смѣлъ дотронуться до жалкихъ остатковъ припасовъ.
   Однако мы продолжали быстро подыматься; временами воздухъ мѣшалъ намъ дышать, какъ воздухоплавателямъ, во время быстраго восхожденія. Но если, послѣдніе ощущаютъ вмѣстѣ съ тѣмъ холодъ по мѣрѣ своего поднятія въ высшіе атмосферные слои,-- съ нами происходило совершенно противное. Жара усиливалась и начинала безпокоить насъ, потому что доходила, по моему мнѣнію, градусовъ до сорока.
   Что значила подобная перемѣна? До сихъ поръ факты подтверждали теорію Дэви и Лиденброка; до сихъ поръ особенныя условія, въ которыхъ находились каменныя породы, электричество и магнетизмъ измѣняли общіе законы природы, т. е. дѣлали температуру умѣренною: я оставался при томъ убѣжденіи, что одна только теорія центральнаго жара истинна и вполнѣ объяснима. Не идемъ ли мы теперь въ такую среду, гдѣ теорія центральнаго жара доказывается на дѣлѣ, со всею строгостью и непогрѣшимостью, гдѣ страшно высокая температура плавитъ каменныя породы. Эта мысль пугала меня.
   -- Если мы не потонемъ и не разобьемся, если мы не умремъ съ голоду, сказалъ я, то, конечно, будемъ сожжены живыми.
   Дядя только пожалъ плечами и снова впалъ въ прежнее раздумье.
   Прошелъ часъ, и температура слегка возвысилась; все остальное было въ томъ же порядкѣ, и наше положеніе нисколько не измѣнилось. Наконецъ дядя прервалъ молчаніе.
   -- Надо же наконецъ, сказалъ онъ, на что-нибудь рѣшиться.
   -- Рѣшиться? повторилъ я.
   -- Да. Нужно подкрѣпить наши силы. Что толку въ томъ, что мы станемъ беречь этотъ кусокъ мяса, когда, быть можетъ, понадобиться очень скоро вся наша энергія? Не безумно ли не подкрѣпить себя хотя не много пищею вмѣсто того, чтобъ безнадежно ждать конца.
   -- Да, конца, который не заставитъ себя долго ждать, И, наконецъ, дядя, вѣдь у насъ ничего не останется когда мы съѣдимъ это мясо.
   -- Согласенъ, Аксель, что ничего; но развѣ лучше пожирать это мясо глазами? Развѣ ты скорѣе такимъ образомъ насытишься? Ты разсуждаешь просто какъ мальчикъ, у котораго ни воли, ни энергіи нѣтъ.
   -- А вы развѣ не отчаиваетесь? вскричалъ я раздражительно.
   -- Нѣтъ! твердо отвѣтилъ профессоръ
   -- Какъ! вы еще вѣрите въ возможность спасенія?
   -- Да, вѣрю! и пока бьется сердце въ человѣкѣ, пока живетъ его тѣло, -- онъ не долженъ отчаиваться. Отчаиваются только трусы, люди безхарактерные.
   Человѣкъ, произносившій эти слова при такихъ неблагопріятныхъ обстоятельствахъ, былъ, конечно, хорошаго закала.
   -- Наконецъ, сказалъ я, что вы намѣрены дѣлать?
   -- Съѣсть этотъ кусокъ мяса до послѣдней крошки и подкрѣпить наши силы. Пускай этотъ обѣдъ будетъ послѣднимъ; по крайней мѣрѣ, подкрѣпившись, мы снова сдѣлаемся людьми!
   -- Пусть будетъ по вашему. Давайте ѣсть! воскликнулъ я.
   Дядя взялъ кусокъ мяса и нѣсколько сухарей, спасенныхъ отъ крушенія, раздѣлилъ ихъ на три ровныя порціи и роздалъ намъ. На каждаго изъ насъ пришлось около фунта пищи. Профессоръ съѣлъ свою порцію съ жадностью, даже съ нѣкоторою лихорадочностью; я -- безъ всякаго удовольствія, почти съ отвращеніемъ, хоть и былъ голоденъ; Гансъ -- спокойно, умѣренно, не слышно прожовывая маленькіе кусочки и наслаждаясь ими съ спокойствіемъ человѣка, котораго нисколько не безпокоятъ заботы о будущемъ. Порывшись вокругъ себя, онъ нашелъ фляжку, до половины наполненную водкой, и предложилъ ее намъ. Эта благодѣтельная влага немного оживила меня.
   -- Förträfflig! сказалъ Гансъ, выпивъ въ свою очередь.
   -- Превосходная! повторилъ дядя.
   Я немножко ободрился, хоть и зналъ, что это послѣдній обѣдъ. Было пять часовъ утра.
   Человѣкъ такъ ужь созданъ, что скоро мирится съ самымъ сквернымъ положеніемъ, какъ только удовлетворены первыя потребности. Когда голодъ мучилъ меня, я приходилъ въ отчаяніе, потому что чувствовалъ, какъ будутъ увеличиваться мои страданія, какъ придетъ голодная смерть. Подкрѣпивъ же себя пищею, я успокоился, потому что мнѣ труднѣе стало на сытый желудокъ представить себѣ муки голода, и на будущность сталъ смотрѣть я менѣе тревожно.
   Послѣ обѣда, каждый изъ насъ молча предался своимъ размышленіямъ. Я не знаю и не могъ бы отгадать, о чемъ думалъ Гансъ -- этотъ человѣкъ крайняго запада, въ которомъ преобладалъ покорный фатализмъ людей востока. Я же весь предался воспоминаніямъ, и воображеніе уносило меня на поверхность земнаго шара, и я сожалѣлъ, что пустился богъ вѣсть куда, богъ вѣсть зачѣмъ. То ли дѣло -- моя безмятежная жизнь въ домикѣ на Королевской улицѣ, гдѣ хорошо мнѣ порой бывало съ моей милой Гретхенъ, гдѣ добрая Марта готовила такой вкусный обѣдъ и такъ довольна была, когда были мы сыты и счастливы. Образъ Гретхенъ носился передо мною въ яркихъ чертахъ и словно манилъ меня къ себѣ, и чудился мнѣ въ глухихъ звукахъ, раздававшихся вокругъ насъ, шумъ роднаго города. О, сколько лѣтъ жизни отдалъ бы я за свое спасеніе!...
   Дядя вѣчно былъ занятъ своимъ дѣломъ; этотъ желѣзный человѣкъ, вѣроятно, не уносился воображеніемъ на поверхность земли; его мысль была прикована къ настоящей обстановкѣ, и съ факеломъ въ рукѣ, внимательно разматривалъ онъ земные пласты и, казалось, старался опредѣлить по ихъ расположенію и составу, то мѣсто, въ которомъ мы находились. Такое опредѣленіе, конечно, возможно, но приблизительно только. Казалось дядя увлекся своми изслѣдованіями, потому что глазъ не отрывалъ отъ стѣнъ пропасти и даже сталъ бормотать про себя геологическіе термины. Я сталъ прислушиваться.
   Я услышалъ, какъ онъ бормоталъ научныя слова геологіи; я ихъ понималъ и невольно интересовался выводами профессора.
   -- Гранитъ огненнаго происхожденія, говорилъ онъ; мы еще въ первозданныхъ пластахъ. Но кто знаетъ?-- вѣдь довольно быстро подвигаемся мы вверхъ! Да, довольно быстро. Кто знаетъ?! Надежда, очевидно, не покидала его... Онъ ощупывалъ рукою стѣну, и нѣсколько минутъ спустя, продолжалъ:
   -- Вотъ гнейсъ, слюдистый сланецъ! Хорошо! Скоро начнутся пласты переходной эпохи, и тогда....
   Что хотѣлъ сказать профессоръ? Могъ ли онъ измѣрить толщину земной коры, висѣвшей надъ нашей головою? Было ли какое нибудь средство вычислить ихъ? Нѣтъ, у него не было манометра и никакое знаніе не могло его замѣнить.
   Между тѣмъ, температура замѣтно возвышалась и я рѣшительно вымокъ въ этой жгучей атмосферѣ. Сравнить ее можно было съ жаромъ, выходящимъ изъ плавильной печи во время плавки металловъ. Другъ за другомъ, Гансъ, дядюшка и я принуждены были мы снять наши сюртуки и жилеты; самая легкая одежда становилась тяжела или лучше сказать невыносима.
   -- Да не подымаемся ли мы къ расплавленнымъ металламъ, воскликнулъ я, когда жара еще болѣе усилилась.
   -- Нѣтъ, отвѣтилъ дядя, этого быть не можетъ.
   -- Однако, сказалъ я, прикасаясь рукою къ стѣнѣ, стѣна накалена!
   Произнося эти слова, я нечаянно дотронулся рукою до воды.
   -- Кипятокъ! воскликнулъ я, отдергивая руку.
   На этотъ разъ профессоръ ничего не отвѣчалъ, но по фигурѣ его было видно, что онъ сердится.
   Съ этой минуты мною овладѣлъ невыразимый ужасъ, который я никакъ не могъ преодолѣть. Пылкое воображеніе рисовало мнѣ страшныя сцены. Мысли, сначала смутныя, неопредѣленныя, лѣзли мнѣ въ голову. Я старался оттолкнуть ихъ отъ себя и не могъ. Я самъ боялся убѣдиться въ справедливости своихъ предположеній. Но все, что смутно замѣчалъ я убѣждало меня въ томъ, что я не ошибаюсь; при тускломъ свѣтѣ факела я замѣчалъ безпорядочное движеніе въ гранитныхъ слояхъ: очевидно готовилось явленіе, въ которомъ играло роль электричество; наконецъ этотъ страшный жаръ, эта кипячая вода. Я взглянулъ на компасъ.
   Но компасъ.... вертѣлся!
   Да, вертѣлся! Стрѣлка прыгала отъ одного полюса къ другому и бѣгала по всему кругу, точно круговой баранъ.
   Я зналъ, что всѣ наиболѣе авторитетныя теоріи допускали, что земная кора никогда не бываетъ въ безусловномъ покоѣ; измѣненія, происходящія отъ разложенія, внутреннихъ слоевъ, движеніе большихъ потоковъ жидкостей, дѣйствіе магнетизма, все это стремится безпрестанно колебать ее, между тѣмъ, какъ существа, разсѣянныя на еа поверхности, и не подозрѣваютъ объ этомъ. Впрочемъ, одно это явленіе не могло меня испугать, или по крайней мѣрѣ не породило бы въ моей головѣ ужасной мысли.
   Другія явленія, другіе факты пугали меня; взрывы слышались все чаще и сильнѣе; они походили на шумъ множества телѣгъ, скоро ѣдущихъ по мостовой. Громъ этотъ былъ безпрерывный.
   Компасъ, вертѣвшійся подъ вліяніемъ электричества, еще болѣе убѣждалъ меня, что дѣло не ладно; земная кора готова была лопнуть, гранитныя массы должны были соединиться, трещины должны были сплотиться, пустоты -- наполниться, а мы, жалкіе атомы, готовились погибнуть въ этихъ ужасныхъ объятіяхъ.
   -- Дядюшка, дядюшка, мы пропали, воскликнулъ я.
   -- Откуда опять этотъ ужасъ? отвѣтилъ онъ мнѣ съ удивительнымъ спокойствіемъ. Что съ тобою?
   -- Что со мною! Обратите вниманіе на эти дрожащія стѣны, на эти шатающіяся глыбы, этотъ жгучій жаръ, кипящую воду, эти сгущающіеся пары и наконецъ на эту сумасшедшую магнитную стрѣлку и вы увидите всѣ признаки землетрясенія!
   Дядя слегка покачалъ головою.
   -- Землетрясенія? спросилъ онъ.
   -- Да.
   -- Другъ мой, мнѣ кажется, что ты ошибаешься!
   -- Какъ! вы не узнаете этихъ признаковъ?
   -- Землетрясенія?.. нѣтъ. Я ожидаю'лучшаго.
   -- Что вы хотите сказать?
   -- Изверженія, Аксель.
   :-- Изверженія! такъ мы значитъ попали въ жерло дѣйствующаго волкана!
   -- Я такъ думаю, сказалъ профессоръ улыбаясь и для насъ это -- самое большое счастье!
   Счастье! Да ужъ не рехнулся ли дядюшка? Что онъ хочетъ сказать? Отчего онъ такъ спокоенъ и чему онъ улыбается?
   -- Какъ! воскликнулъ я, мы попали въ волканическое изверженіе! судьба бросила насъ на дорогу расплавленной лавы, накаленныхъ скалъ, кипящей воды и всѣхъ извергаемыхъ матерій! Насъ будетъ двигать, коверкать, бросать, и наконецъ мы вылетимъ съ кусками скалъ, въ дождѣ пепла и шлака, въ вихрѣ пламени и это-то считаете вы нашимъ счастьемъ?
   -- Да, отвѣтилъ профессоръ, глядя на меня сквозь очки, потому что это единственная возможность -- возвратиться на поверхность земли!
   Я не стану передавать тѣхъ мыслей, которыя пришли мнѣ въ голову. Дядюшка былъ правъ, совершенно правъ, и никогда онъ мнѣ не казался такимъ отважнымъ, какъ въ эту минуту, когда онъ спокойно ожидалъ изверженія.
   Между тѣмъ, мы все подымались. Такъ прошла вся ночь; окружающій шумъ все увеличивался, я почти задыхался и думалъ, что наступилъ мой послѣдній часъ; воображеніе однако работало неутомимо и самыя странныя мысли тѣснились въ моей головѣ.
   Ясно было, что мы попали въ потокъ волканическаго изверженія; подъ плотомъ кипѣла вода, а подъ водой слой лавы, куча камней, которые на вершинѣ кратера разлетятся во всѣ стороны. Да, мы были въ жерлѣ волкана.
   Но на этотъ разъ вмѣсто погасшаго Снефельса мы попали въ волканъ въ полномъ дѣйствіи. Я спрашивалъ себя, какой же это волканъ и въ какую же часть свѣта выброситъ онъ насъ.
   Безъ сомнѣнія, въ сѣверныя страны.
   Компасъ до самаго того времени, какъ началъ вертѣться, не измѣнялся нисколько. Начиная съ мыса Сакнуссема, мы все стремились къ сѣверу, мы прошли сотни миль. Не возвратились ли мы подъ Исландію? Выброситъ ли насъ изъ кратера Геклы или изъ другихъ огнедышащихъ горъ острова? На пространствѣ пяти сотъ миль къ западу я находилъ въ этой параллели только мало извѣстные волканы на сѣверо-западномъ берегу Америки. Къ востоку, подъ восьмидесятымъ градусомъ широты, есть только одинъ, Эскъ, на островѣ Янъ-Майенъ, не далеко отъ Шпицбергена! Конечно, у всѣхъ у нихъ есть кратеры и притомъ такіе большіе, что изъ нихъ можетъ выйти цѣлая армія! Но изъ какого же выйдемъ мы -- вотъ что я старался угадать.
   Къ утру мы стали подниматься скорѣе. Если жаръ увеличился вмѣсто того, чтобы уменьшиться по мѣрѣ приближенія къ земной поверхности, то это возвышеніе температуры было чисто мѣстное и происходило отъ волканическихъ вліяній. Страшная, неодолимая сила, нѣсколькихъ сотъ атмосферъ, произведенная скопившимися въ центрѣ Земли парами, толкала насъ. Но сколько же предстояло намъ опасностей!
   Вертикальная галлерея расширялась и въ нее сталъ проникать тусклый свѣтъ. По обѣимъ сторонамъ я увидѣлъ глубокія воронки, похожія на громадные тоннели, изъ которыхъ вылетали густые пары, а сверкающее пламя лизало стѣны этихъ тоннелей.
   -- Посмотрите, посмотрите, дядюшка, воскликнулъ я.
   -- Чтожъ! это сѣрное пламя,-- вещь совершенно естественная во время изверженія.
   -- Но если это пламя. охватитъ насъ?
   -- Никогда.
   -- А если мы задохнемся?
   -- Нѣтъ, не задохнемся; галлерея расширяется и если понадобится, мы бросимъ плотъ и пріютимся въ какой-нибудь расщелинѣ.
   -- А вода?
   -- Воды больше нѣтъ, Аксель,-- подъ нами нѣчто въ родѣ тѣста изъ лавы, которое и поднимаетъ насъ вмѣстѣ съ собою до вершины кратера.
   Жидкій столбъ дѣйствительно изчезъ и замѣнился кипящей, густой матеріей. Температура дѣлалась невыносимою, и термометръ показалъ бы здѣсь болѣе семидесяти градусовъ. Я рѣшительно обливался потомъ. Еслибы не быстрота движенія вверхъ, мы бы навѣрно задохлись.
   Профессоръ хорошо сдѣлалъ, что оставилъ мысль о томъ, чтобъ бросить плотъ; эти, кое-какъ связанныя бревна изъ дерева, почти окаменѣвшаго, давали намъ такой твердый оплотъ, лучше котораго нельзя было сыскать.
   -- Что это значитъ? спросилъ я, почувствовалъ сильный толчекъ вслѣдствіе остановки плота.
   -- Остановка, отвѣтилъ дядя.
   -- Не утихаетъ ли изверженіе?
   -- Надѣюсь, нѣтъ.
   Я всталъ и старался разглядѣть что нибудь вокругъ себя.
   Быть можетъ плотъ, остановленный выступомъ скалы, задержалъ на время извергавшуюся массу.
   Въ такомъ случаѣ, нужно было поторопиться высвободить его какъ можно скорѣе.
   Ничего подобнаго не было. Остановилась вся масса пеплу, шлаку и каменистыхъ обломковъ.
   -- Не остановилось ли изверженіе? воскликнулъ я снова.
   -- А, ты боишься, сказалъ дядя сквозь зубы; успокойся: задержка не можетъ долго продолжаться; и то прошло ужъ пять минутъ; вотъ увидишь, какъ скоро мы опять начнемъ подниматься.
   Говоря это, профессоръ не переставалъ смотрѣть на хронометръ. Оказалось, что и на этотъ разъ онъ былъ правъ. Скоро плотъ снова быстро сталъ подниматься и минуты черезъ двѣ опять остановился.
   -- Ладно, сказалъ дядя, смотря на часы, черезъ десять минутъ онъ снова пустится въ дорогу.
   -- Черезъ десять минутъ?
   -- Да. Мы имѣемъ дѣло съ волканомъ, въ которомъ происходитъ изверженіе. Онъ и самъ отдыхаетъ, и намъ даетъ возможность отдохнуть.
   Это была совершенная правда. Въ опредѣленную дядей минуту мы стали подниматься вверхъ съ чрезвычайною быстротою; нужно было крѣпко держаться за бревна, что бы не слетѣть съ плота. Потомъ движеніе опять прекратилось.
   Впослѣдствіи я не разъ думалъ объ этомъ странномъ явленіи и не могъ его хорошо себѣ объяснить. Во всякомъ случаѣ, мнѣ кажется очевиднымъ, что мы двигались не по главному жерлу волкана, но по одному изъ боковыхъ проходовъ, въ которомъ чувствовалось отражательное дѣйствіе.
   Я не могу сказать, сколько разъ повторялись эти остановки, но всякій разъ послѣ нихъ мы подымались съ возрастающею силой и неслись подобно ядру. Во время остановокъ мы задыхались; при движеніи жгучій воздухъ рѣзалъ дыханіе. Минутами я мечталъ о томъ, какъ было бы пріятно теперь находиться въ полярныхъ странахъ, въ тридцатиградусномъ холодѣ. Напряженное воображеніе разгуливало по снѣжнымъ равнинамъ полярныхъ странъ, и я мечталъ о той минутѣ, когда буду лежать на ледяныхъ поляхъ. Мало по малу голова моя стала кружиться. Не держи меня Гансъ, не разъ уже я разбилъ бы себѣ черепъ о гранитныя стѣны.
   Въ моей памяти сохранилось только смутное воспоминаніе о томъ, что было съ нами въ послѣдніе часы. Я смутно помню безпрерывные раскаты грома, постоянныя сотрясенія земной коры, кругообразное движеніе нашего плота, плывшаго на волнахъ лавы подъ пепельнымъ дождемъ, словно страшный ураганъ раздувалъ подземные огни. Въ послѣдній разъ передо мною показалась фигура Ганса при блескѣ пожара и мною овладѣлъ тотъ ужасъ, который должны испытывать преступники, привязанные къ жерлу пушки, въ ту минуту, когда раздается выстрѣлъ, разрывающій ихъ на части. . . . . . . .

0x01 graphic

ГЛАВА XXIII.

   Открывши глаза, я увидѣлъ, что Гансъ крѣпко обхватилъ меня за талію одною рукою, а другою поддерживалъ дядю. Я нигдѣ не былъ опасно раненъ, но чувствовалъ себя совершенно разбитымъ. Осмотрѣвшись кругомъ, я замѣтилъ, что лежу на скатѣ горы въ двухъ шагахъ отъ пропасти, въ которую могъ упасть при малѣйшемъ движеніи. Гансъ спасъ меня отъ смерти въ то самое время, когда я катился по склону кратера.
   -- Гдѣ мы? спросилъ дядя, повидимому очень недовольный тѣмъ, что мы вернулись на землю.
   Гансъ только пожалъ плечами,-- не знаю молъ.
   -- Въ Исландіи? спросилъ я.
   -- Нѣтъ, отвѣчалъ Гансъ.
   -- Какъ нѣтъ! воскликнулъ профессоръ.
   -- Гансъ ошибается -- проговорилъ я вставая.
   Послѣ безчисленныхъ и самыхъ неожиданныхъ случайностей, которыми было преисполнено наше путешествіе, приходилось удивляться опять. Я искалъ глазами вершину, покрытую бѣлымъ снѣгомъ, среди безплодной сѣверной пустыни, блѣдно освѣщаемой лучами полярнаго солнца, но, вопреки всѣмъ ожиданіямъ моимъ, дяди и Исландца, мы лежали на склонѣ горы, накаленной лучами солнца, которое страшно насъ пекло.
   Я не хотѣлъ вѣрить моимъ глазалъ, но ощущеніе теплоты, испытываемое моимъ тѣломъ, не позволяло далѣе сомнѣваться. Полунагіе вышли мы изъ кратера и солнце, у котораго мы ничего не просили въ теченіе двухъ мѣсяцевъ, расточало теперь на насъ въ изобиліи свѣтъ и теплоту.
   Когда мои глаза немного привыкли къ ослѣпительному блеску, котораго они уже такъ давно не видали, я сталъ внимательно всматриваться, чтобъ окончательно убѣдиться, что мы не на Шпицбергенѣ.
   Дядя заговорилъ первый.
   -- Право, это не похоже на Исландію.
   -- Не островъ ли это Янъ-Майенъ?
   -- Нѣтъ, мой другъ. Это вовсе не сѣверный волканъ съ гранитными боками и снѣжной вершиной.
   -- Однако....
   -- Смотри Аксель, смотри!
   Надъ нашими головами, въ разстояніи пяти сотъ футовъ, открывался кратеръ волкана, изъ котораго каждые четверть часа съ сильнымъ громомъ вылеталъ высокій огненный столбъ пемзы, пепла и лавы. Я чувствовалъ судорожныя движенія горы, дышавшей словно китъ и выбрасывавшей по временамъ огонь изъ своихъ огромныхъ дыхалъ. Внизу, по довольно крутому скату, скатертью разстилались изверженныя матеріи на протяженіи семи или восьми сотъ футовъ; такимъ образомъ высота волкана не превышала трехъ сотъ сажень. Его основаніе скрывалось въ чащѣ зеленыхъ деревъ, между которыми я могъ различать оливковыя и фиговыя деревья и виноградные кусты съ висѣвшими на нихъ тяжелыми кистями.
   Конечно, все это вовсе не походило на сѣверную страну.
   Когда удавалось проникнуть взлядомъ за эту зеленѣющую стѣну, то глазамъ представлялось чудное море или озеро, которое окружало со всѣхъ сторонъ эту чудную землю, казавшуюся островомъ, пространствомъ въ нѣсколько миль. Къ востоку виднѣлись нѣсколько домовъ, а за ними небольшая гавань, въ которой качались на голубыхъ волнахъ суда оригинальной формы. Далѣе рисовались многочисленные острова, соединенные въ группы, и похожіе на обширный муравейникъ. На западѣ виднѣлись на горизонтѣ отдаленные берега; на нихъ мѣстами подымались голубыя горы и еще далѣе виднѣлся высокій конусъ, съ дымящеюся вершиною. На сѣверѣ сверкала подъ лучами солнца громадная водяная равнина, на которой кое-гдѣ мелькали то верхушка мачты, то надутый вѣтромъ парусъ.
   Это великолѣпное зрѣлище привело меня въ восторгъ.
   -- Гдѣ мы, гдѣ мы? повторялъ я въ полголоса, задыхаясь отъ наслажденія.
   Гансъ равнодушно закрывалъ глаза, а дядя смотрѣлъ ничего не понимая.
   -- Какая бы ни была эта гора, сказалъ наконецъ дядя, на ней немножко жарко; сотрясенія не уменьшаются, и право не стоило спасаться отъ изверженія, чтобы подставлять голову подъ летящіе камни. Спустимся съ горы и посмотримъ, что намъ дѣлать. Къ тому же я просто умираю отъ голода и жажды.
   Профессоръ не понималъ, какъ говорится, ни уха ни рыла въ поэзіи и не могъ оцѣнить великолѣпнаго вида окружавшаго насъ. За то я забылъ и усталость, и голодъ, и жажду, и готовъ былъ оставаться на этомъ мѣстѣ нѣсколько часовъ; по дѣлать нечего -- приходилось. слѣдовать за моими спутниками.
   Спускъ былъ довольно крутой и мы катились по грудамъ пепла, тщательно избѣгая потоковъ лавы, которые извивались точно огненныя змѣи. Спускаясь, я не переставалъ говорить; мое воображеніе разыгралось сильно -- и языкъ работалъ словно добрая мельница.
   -- Мы въ Азіи, воскликнулъ я, на берегахъ Индіи, на Малайскихъ островахъ, въ Океаніи. Мы прошли весь земной шаръ и очутились у антиподовъ Европы.
   -- Но компасъ? отвѣчалъ дядюшка.
   -- Да, компасъ! продолжалъ я въ замѣшательствѣ. Если вѣрить компасу, то мы двигались по направленію къ сѣверу.
   -- Значитъ, компасъ ошибся?
   -- Ошибся!
   -- Если только это не сѣверный полюсъ!
   -- Полюсъ! нѣтъ, но...
   Тутъ дѣло становилось необъяснимымъ и я не зналъ, что придумать.
   Между тѣмъ, мы приближались къ равнинѣ, которую такъ пріятно было видѣть. Меня также томила жажда и голодъ. Къ счастію, послѣ двухъ-часовой ходьбы, мы увидѣли красивую деревню, всю покрытую оливковыми и гранатовыми деревьями и виноградными кустарниками. Съ какимъ наслажденіемъ мы поѣли этихъ вкусныхъ плодовъ и свѣжаго, сочнаго винограда! Не вдалекѣ, подъ роскошною тѣнью деревьевъ, я открылъ ручей и мы освѣжили въ немъ свои руки и лицо.
   Пока каждый изъ насъ по своему наслаждался покоемъ, не вдалекѣ, въ чащѣ оливковыхъ деревьевъ, показался мальчикъ.
   -- А! Житель этой счастливой страны! воскликнулъ я.
   Этотъ мальчикъ имѣлъ видъ нищаго, одежда его была самая жалкая и кажется увидѣвши насъ онъ сильно испугался; по правдѣ сказать,-- было чего и испугаться: полунагіе, съ взъерошенными бородами, мы повидимому не обѣщали ничего хорошаго, и если только эта страна не населена ворами, то мы могли перепугать ея жителей.
   Увидавши насъ, мальчишка бросился было бѣжать, но Гансъ его догналъ и привелъ къ намъ, не смотря на всѣ его усилія вырваться.
   Дядюшка старался его успокоить и наконецъ спросилъ по-нѣмецки:
   -- Какъ называется эта гора, любезный другъ?
   Мальчикъ не оти чалъ.
   -- Хорошо, сказалъ дядя, значитъ мы не въ Германіи. Дядя, впрочемъ, могъ бы догадаться о томъ, что мы не въ Германіи и потому, что въ Германіи нѣтъ ни одного волкана.
   Онъ повторилъ тотъ же вопросъ по-англійски.
   Мальчикъ по прежнему молчалъ.
   Меня это ужасно интересовало.
   -- Да что онъ, нѣмой, что ли? воскликнулъ профессоръ и, весьма довольный случаемъ обнаружить свое знаніе иностранныхъ языковъ, повторилъ вопросъ по французски.
   Мальчилъ молчалъ.
   -- Ну такъ попробуемъ по-итальянски, продолжалѣдядя и, обратившись къ мальчику, спросилъ его:
   -- Dove noi siamo? {Гдѣ мы?}
   Но тотъ упорно молчалъ.
   Я повторилъ тотъ же вопросъ, но не получилъ отвѣта.
   -- Да отвѣтишь ли ты наконецъ, закричалъ дядюшка, уже начинавшій сердиться, и схвативъ мальчугана за шиворотъ, крикнулъ: Gome si noma questa isola? {Какъ называется этотъ островъ.}
   -- Stromboli, отвѣтилъ мальчикъ, и, ловко выскользнувъ изъ рукъ Ганса, бросился бѣжать и тотчасъ же скрылся за оливковыми деревьями.
   Намъ больше было не до него! Стромболи! Какое удивительное дѣйствіе произвело это имя на мое воображеніе. Мы значитъ были на Средиземномъ морѣ, среди миѳологическаго эолійскаго архипелага, въ древней Стронгиліи, гдѣ Эолъ держалъ на цѣпи вѣтры и бури... А эти голубыя горы, которыя виднѣлись на востокѣ, были значитъ горы Калабріи! А волканъ, возвышавшійся на южномъ горизонтѣ -- это была Этна.
   -- Стромболи, Стромболи! повторялъ я. Дядя поддакивалъ мнѣ словами и жестами. Мы точно будто хоромъ пѣли.
   Вотъ такъ путешествіе! Удивительное путешествіе! Войдя въ одинъ волканъ, мы вышли изъ другаго, который находится болѣе чѣмъ на тысячу-двѣсти миль отъ Снеффельса, отъ пустынной Исландіи, заброшенной на краю міра! Случайность перенесла насъ въ лучшія страны! Мы покинули область вѣчныхъ снѣговъ и сѣрыхъ тумановъ и очутились въ вѣчной зелени и подъ лазуревымъ небомъ Сициліи.
   Позавтракавъ отличными фруктами и напившись свѣжей воды, мы пустились въ дорогу, къ гавани Стромболи. Разсказывать, какъ мы попали на островъ, мы нашли неблагоразумнымъ; суевѣрные итальянцы пожалуй сейчасъ бы заподозрили въ насъ демоновъ, вылетѣвшихъ изъ ада; поэтому мы рѣшились выдавать себя за людей, выброшенныхъ на берегъ кораблекрушеніемъ. Хоть это и не окружало насъ славой, за то было безопаснѣе.
   По дорогѣ я слышалъ, какъ дядюшка ворчалъ про себя:
   -- Но компасъ! компасъ, который, показывалъ сѣверъ... чѣмъ объяснить это явленіе?
   -- Стоитъ думать объ. этомъ! перебилъ я, гораздо проще -- совсѣмъ его не объяснять!
   -- Какъ бы не такъ! вѣдь какой же срамъ профессору, если онъ не съумѣетъ объяснить космическое явленіе.
   Говоря такимъ образомъ, полунагой, съ кожанымъ кошелькомъ, привязаннымъ къ поясу -- дядюшка поправлялъ на носу свои очки и становился по прежнему страшнымъ профессоромъ минералогіи.
   Часъ спустя послѣ того, какъ мы оставили за собою оливковый лѣсъ, мы входили въ портъ Санъ-Виченцо, гдѣ Гансъ потребовалъ жалованье за тринадцатую недѣлю своей службы; жалованье это ему было отдано съ горячими пожатіями рукъ.
   Въ эту минуту и Гансъ, казалось, измѣнился: воодушевленіе замѣчалось и на этомъ безстрастномъ лицѣ, и, что всего замѣчательнѣе,-- на немъ играла улыбка...
   

ЗАКЛЮЧЕНІЕ.

   Приближаюсь къ концу разсказа, которому не повѣрятъ даже и такіе люди, которые рѣшительно ничему не удивляются. Я, впрочемъ, заранѣе приготовился къ человѣческой недовѣрчивости.
   Стромбольскіе рыбаки приняли насъ съ тѣмъ радушіемъ, съ которымъ вообще встрѣчаютъ людей, потерпѣвшихъ крушеніе на морѣ. Они насъ надѣлили одеждой и съѣстными припасами. Черезъ сорокъ-восемь часовъ, мы отправились, 3-го сентября, на маленькомъ суднѣ, въ Мессину, гдѣ отдохнули нѣсколько дней и совершенно оправились отъ усталости.
   Въ пятницу, 13-го сентября, мы сѣли на французское почтовое судно Volturne и черезъ три дня высадились въ Марсели. Насъ озабочивалъ только этотъ проклятый компасъ. 20-го сентября вечеромъ мы прибыли въ Гамбургъ.
   Я рѣшительно отказываюсь описывать удивленіе Марты и радость Гретхенъ.
   -- Теперь, милый мой герой, мой милый Аксель, тебѣ больше нѣтъ нужды оставлять насъ, сказала моя невѣста.
   Я взглянулъ на нее -- на лицѣ ея была улыбка и слезы.
   Предоставляю всѣмъ судить о томъ впечатлѣніи, которое произвело въ Гамбургѣ возвращеніе профессора Лиденброка. Благодаря болтливости Марты, всюду разнеслась вѣсть объ его отъѣздѣ къ центру.земли. Этому не хотѣли вѣрить и не вѣрили даже тогда, когда онъ вернулся.
   Но присутствіе Ганса, различныя извѣстія, приходившія изъ Исландіи, убѣдили, наконецъ, общественное мнѣніе въ томъ, что профессоръ Лиденброкъ совершилъ путешествіе къ центру земли. Дядюшку потомъ прославили великимъ человѣкомъ; въ честь его давались празднества, дѣлались оваціи; нѣмцы возгордились еще болѣе и, подымая носъ хвастались, что имъ удалось прежде всѣхъ европейцевъ достигнуть до центра земли. На публичномъ собраніи ученыхъ и профессоровъ онъ разсказалъ наши похожденія со всѣми подробностями, умолчавъ однако о компасѣ. Онъ передалъ въ городской архивъ документъ Сакнуссема и при этомъ выразилъ сожалѣніе, что непреодолимыя препятствія помѣшали ему дойти до центра земли по слѣдамъ исландскаго путешественника.
   Впрочемъ, у него скоро явились противники. И такъ какъ его теорія, основанная на безспорныхъ фактахъ, противорѣчила теоріи центральнаго жара, то онъ затѣялъ одушевленную полемику съ учеными разныхъ странъ.
   Что касается до меня, я долженъ сознаться, что мало довѣряю и теоріи Дэви, и теоріи центральнаго жара. Едва ли когда-нибудь ученые узнаютъ достовѣрно, что такое происходитъ внутри земли. Во такомъ случаѣ, теперь они знаютъ еще очень мало. Въ самый разгаръ полемики, дядюшка былъ огорченъ отъѣздомъ Ганса; который оставилъ Гамбургъ не будучи въ состояніи преодолѣть тоску по Исландіи.
   "Färval," сказалъ онъ однажды и простившись такимъ образомъ -- уѣхалъ въ Рейкіявикъ, куда и прибылъ благополучно.
   Не смотря на славу и извѣстность которыми пользовался дядюшка, его мучило безпокойство. Случай съ компасомъ оставался необъяснимымъ. Для профессора это было просто мученье. Наконецъ, судьба сжалилась надъ нимъ.
   Однажды, приводя въ порядокъ минералогическую коллекцію въ его кабинетѣ, я увидѣлъ знаменитый компасъ и сталъ его разсматривать.
   Уже шесть мѣсяцевъ стоялъ онъ тутъ, въ уголку, нисколько не подозрѣвая того -- какое мучительное безпокойство доставилъ онъ намъ.
   Вдругъ... каково же было мое удивленіе! Я вскрикнулъ. Прибѣжалъ профессоръ.
   -- Что такое? спросилъ, онъ.
   -- Этотъ компасъ?...
   -- Ну?
   -- Его стрѣлка показываетъ не сѣверъ, а югъ!
   -- Что ты говоришь?
   -- Да посмотри! У него полюсы перемѣнились.
   -- Перемѣнились!
   Дядюшка посмотрѣлъ, посмотрѣлъ... вдругъ сдѣлалъ такой прыжокъ, что всякій посторонній непремѣнно бы расхохотался. Лучъ свѣта осѣнилъ насъ.
   -- Такъ значитъ, воскликнулъ дядя, когда къ нему возвратилась способность говорить, послѣ того, какъ мы достигли мыса Сакнуссема, стрѣлка этого проклятаго компаса стала показывать на югъ вмѣсто сѣвера?
   -- Конечно.
   -- Тогда наше заблужденіе объясняется просто. Но какое явленіе могло произвести это измѣненіе полюсовъ?
   -- Очень простое, я думаю.
   -- Скажи, скажи, мой другъ.
   -- Во время бури на Лиденброкскомъ морѣ этотъ огненный шаръ, который намагнетизировалъ желѣзо на нашемъ плоту, измѣнилъ и указанія компаса.
   -- А! воскликнулъ профессоръ покатившись со смѣху, такъ значитъ это штука электричества?
   Съ этого дня дядюшка сдѣлался счастливѣйшимъ ученымъ, а я сталъ счастливѣйшимъ человѣкомъ въ мірѣ съ тѣхъ поръ, какъ Гретхенъ сдѣлалась моею женою.
   

ИСТОРІЯ ПРОИСХОЖДЕНІЯ И РАЗВИТІЯ ЗЕМНАГО ШАРА.

I.
НАЧАЛО ЗЕМЛИ ВО ВСЕЛЕННОЙ.

   Было нѣкогда время, когда все необъятное міровое пространство, въ которомъ движутся теперь миріады звѣздъ и наше солнце, съ вращающеюся около него, въ числѣ другихъ планетъ, землею, не заключало въ себѣ еще ни одного подобнаго тѣла.
   Во всемъ пространствѣ, среди непроницаемаго мрака и холода, покоилась одна лишь первичная газообразная матерія, состоящая изъ безконечно малыхъ частицъ (атомовъ). Матеріи этой присуща была та зиждущая сила, отъ вліянія которой развились и всѣ другія, дѣйствующія донынѣ, силы -- химическое сродство, свѣтъ, теплота, электричество, магнетизмъ.
   Первичная матерія можетъ быть была тотъ-же, повсюду проникающій вселенную, эфиръ, дрожательныя движенія котораго, происходящія отъ свѣтилъ небесныхъ, достигая оптическаго нерва нашего глаза, производятъ явленіе свѣта, подобно тому, какъ волнообразныя движенія воздуха отъ звучащихъ тѣлъ производятъ въ нашемъ ухѣ впечатлѣніе звука.
   Присущая же этой матеріи сила была -- притяженіе. Притягательная сила существуетъ и нынѣ вездѣ, гдѣ только есть матерія, въ какой бы нибыло формѣ. Какъ солнце притягиваетъ планеты на разстояніи для насъ едва понятномъ, такъ точно взаимно притягиваются каждыя двѣ пылинки, каждыя двѣ капли. Уроните на стекло каплю ртути и рядомъ съ нею другую -- онѣ притянутся, сольются въ одну большую. Сила притяженія дѣйствуетъ тѣмъ сильнѣе, чѣмъ больше массы тѣлъ и чѣмъ ближе разстояніе между ними.
   Когда началось дѣйствіе силы притяженія, разсѣянныя частицы газообразной матеріи пришли въ движеніе, стали сближаться другъ съ другомъ; отъ этого газъ сгустился и вселенная приняла видъ однообразнаго, слабосвѣтящагося тумана.
   Тамъ, гдѣ частицы сблизились прежде, образовались центры притяженія для прочихъ частицъ; отъ этого газообразная матерія продолжала сгущаться не равномѣрно къ одной точкѣ, а разсѣдаясь на отдѣльныя массы,-- массы эти отъ взаимнаго дѣйствія притяженія ихъ одна на другую, когда еще притягательная сила ихъ центровъ не была велика, должны были имѣть, безъ сомнѣнія, самыя разнообразныя формы; но, когда центральное притяженіе возрасло до той степени, что частицы матеріи подчинялись лишь дѣйствію центра той одной массы къ которой онѣ принадлежали, тогда массы, приняли шарообразную форму, подобно тому, какъ брошенная на стекло капля жидкости раздробляется на нѣсколько меньшихъ шарообразныхъ капель;
   Такихъ шарообразныхъ массъ образовалось столько, сколько звѣздъ во вселенной. Массы эти постепенно сгущались болѣе и болѣе; въ каждой изъ нихъ образовывалось ядро; ядро это, становясь плотнѣе и свѣтлѣе, принимало форму звѣзды, окруженной сначала туманною оболочкою; потомъ оболочка эта, постепенно сближаясь съ ядромъ, исчезала и тогда изъ туманной звѣзды являлась настоящая звѣзда.
   Къ заключенію о такомъ именно образованіи звѣздныхъ міровъ приводятъ насъ астрономическія наблюденія.
   Когда астрономъ, въ тщетной надеждѣ сосчитать звѣзды, устремилъ свой телескопъ къ отдаленнѣйшимъ точкамъ вселенной, онъ открылъ, что въ небесныхъ пространствахъ и нынѣ происходитъ образованіе новыхъ звѣздныхъ міровъ. Во многихъ мѣстахъ неба телескопъ показалъ астроному существованіе слабо означенныхъ, тусклымъ блескомъ пятенъ, называемыхъ туманными пятнами. Пятна, эти имѣютъ разнообразную форму: круглую, элиптическую, отчасти спиральную, или даже вовсе неправильную; однѣ изъ нихъ блестятъ одинаково по всей поверхности, другія же, напротивъ, съ болѣе яркимъ ядромъ внутри; наконецъ открыты также и туманныя звѣзды. Въ нѣкоторыхъ изъ туманныхъ пятенъ, со времени ихъ открытія, замѣчены уже измѣненія въ ихъ формѣ. Такимъ образомъ, процессъ сгущенія первичной матеріи какъ бы совершается предъ нашими глазами. Хотя въ послѣднее время нѣкоторыя изъ туманныхъ пятенъ Россовскій телескопъ показалъ состоящими изъ скученныхъ въ одну группу звѣздъ, но большая часть ихъ, не разрѣшаясь въ звѣзды, при самомъ сильномъ телескопическомъ увеличеніи, должны быть принимаемы за развивающуюся первичную матерію, которая въ теченіи сотенъ и тысячъ лѣтъ, постепенно сгущаясь, обратится въ міровыя тѣла. Туманныя звѣзды почти уже оканчиваютъ свое развитіе; туманныя пятна, съ обозначившимися ядрами, представляютъ переходъ въ туманныя звѣзды; пятна же однообразнаго блеска, вѣроятно, еще только начинаютъ развиваться, и то, что нынѣ кажется такимъ туманнымъ пятномъ, заблеститъ со временемъ, можетъ быть, даже цѣлою группою звѣздъ.
   Такъ явились звѣзды во вселенной. Какъ же образовалось солнце со своею планетною системой?
   Солнце наше -- та же звѣзда; оно только несравненію ближе къ намъ, чѣмъ прочія звѣзды, отчего и отличается отъ нихъ и величиною, и яркостью свѣта. Солнце, въ началѣ образованія своего, было свѣтящимся туманнымъ шаромъ. Шаръ этотъ былъ громадной величины -- онъ, занимая все пространство планетной системы, простирался за границы окружности, по которой обращается около солнца самая отдаленная планета, Нептунъ.
   Въ шарѣ этомъ происходило сгущеніе, т. е. движеніе частицъ со всѣхъ сторонъ отъ поверхности къ центру; но движеніе это было неравномѣрно -- однѣ частицы двигались скорѣе, другія медленнѣе; отъ этого въ шарѣ началось круговое вращеніе около оси.
   При вращательномъ движеніи около оси всегда развивается центробѣжная сила, подъ вліяніемъ которой въ частицахъ движущейся массы обнаруживается стремленіе удалиться отъ центра вращенія.
   Центробѣжная сила обнаруживаетъ свое дѣйствіе тѣмъ сильнѣе, чѣмъ быстрѣе движеніе и чѣмъ движущіяся частицы отстоятъ далѣе отъ центра.
   Примѣръ дѣйствія центробѣжной силы мы можемъ видѣть, если станемъ вертѣть некрѣпкую веревку съ привязаннымъ на концѣ камнемъ. Веревка сначала натянется, а потомъ, при усиленіи верченія, оборвется, и оборвется тѣмъ скорѣе, чѣмъ она длиннѣе.
   Такимъ же образомъ развивается центробѣжная сила и при вращательномъ движеніи шара, но такъ какъ при этомъ наибольшая скорость движенія происходитъ на экваторѣ, т. е. на кругѣ, проходящемъ чрезъ центръ шара перпендикулярно къ оси его, и всего менѣе на полюсахъ его, т. е. на оконечностяхъ оси, то напряженіе центробѣжной силы при вращеніи шара появляется наиболѣе у экватора, наименѣе у полюсовъ.
   Первымъ дѣйствіемъ центробѣжной силы на образовавшійся газообразный шаръ солнца было то, что частицъ! матеріи, лежащія ближе къ экватору, стали удаляться отъ центра, а ихъ мѣсто, при удобоподвижной туманной, массѣ, занимали другія, притекавшія отъ полюсовъ. Отъ этого шаръ у экватора расширился, а у полюсовъ сжался, и, вслѣдствіе того, принялъ форму эллипсоида.
   Второе дѣйствіе центробѣжной силы состояло въ слѣдующемъ: чѣмъ болѣе шаръ сплющивался, тѣмъ больше становилась окружность по экватору, а, слѣдовательно, тѣмъ болѣе'увеличивалась скорость движенія частицъ на этой окружности, а съ нею увеличивалась центробѣжная ихъ сила и уменьшалось дѣйствіе притяженія къ центру. Наконецъ центробѣжная сила превзошла притягивающую силу центра и частицы, опоясывавшія шаръ по экватору его отлетѣли прочь отъ шара.
   Отъ шара отдѣлилась часть массы въ видѣ замкнутаго кольца, въ центрѣ же его остался шаръ. Шаръ вращался на оси, а около него кружилось кольцо.
   Съ отдѣленіемъ кольца, напряженіе центробѣжной силы на поверхности шара ослабѣло, отчего притяженіе частицъ къ центру стало сильнѣе; шаръ сгустился еще болѣе, получилъ большую плотность и уменьшился вслѣдствіе этого въ объемѣ до границъ орбиты, слѣдующей за Нептуномъ планеты, Урана.
   Съ увеличеніемъ плотности шара, частицы его сохраняли ту же скорость, которую имѣли при прежнемъ объемѣ, но какъ съ уменьшеніемъ объема они въ тотъ же промежутокъ времени пробѣгали меньшее пространство, то скорость вращенія шара относительно массы его увеличилась. Это вызвало вновь дѣйствіе центробѣжной силы съ тѣми же послѣдствіями, какъ и прежде: на экваторѣ шара отдѣлилось другое кольцо, болѣе плотное, но менѣе окружностью, чѣмъ первое; шаръ сталъ еще плотнѣе и уменьшился до границъ орбиты планеты Сатурна.
   Такимъ образомъ отдѣлилось отъ газообразнаго шара солнца еще девять колецъ, окружность которыхъ опредѣлялась границами слѣдующихъ за Сатурномъ планетъ: Юпитера, Астероидовъ, Марса, Земли, Венеры и Меркурія.
   Всѣ образовавшіяся кольца, заключаясь одно внутри другаго, вращались около шара, какъ около общаго средоточія; вращеніе это происходило въ плоскости экватора шара; дальнѣйшія отъ шара кольца двигались медленнѣе ближайшихъ; ближайшія кольца были плотнѣе дальнѣйшихъ.
   Кольца эти не могли быть, по всей окружности своей, одинаковой ширины и толщины; вслѣдствіе этого болѣе широкія и толстыя мѣста сильнѣе притягивали къ себѣ ближайшія частицы; отъ этого кольца должны были наконецъ разорваться и при дѣйствіи той же притягательной силы приняли шарообразную форму.
   Но такъ какъ наружныя частицы колецъ двигались быстрѣе внутреннихъ, то при переходѣ ихъ въ шарообразныя массы, послѣднія получили въ тоже время вращательное движеніе около осей.
   Такъ произошли планеты, которыя, продолжая сгущаться и уменьшаться, получили наконецъ, въ теченіе длиннаго ряда вѣковъ, настоящую величину.
   Изъ нихъ, седьмой шаръ въ порядкѣ времени образованія и третій -- въ порядкѣ разстоянія отъ солнца и есть наша земля.
   Съ нѣкоторыми изъ планетныхъ шаровъ, въ то время, когда они не успѣли еще достаточно сгуститься, повторялось тоже, что и съ главнымъ туманнымъ шаромъ: они въ свою очередь отдѣлили отъ себя кольца; кольца лопались и формовались въ шары меньшей величины. Шары эти вращались около осей своихъ и въ тоже время около тѣхъ планетъ, отъ которыхъ они отдѣлились. Такъ произошли спутники планетъ, а въ числѣ ихъ спутникъ нашей земли -- луна.
   Подобный процессъ образованія планетъ подтверждается во многомъ самымъ устройствомъ планетной системы: солнце обращается на оси своей отъ запада къ востоку; въ томъ же направленіи обращаются около солнца и всѣ планеты, а около планетъ ихъ спутники; пути обращенія планетъ около солнца лежатъ въ плоскостяхъ почти совпадающихъ съ плоскостью экватора; дальнѣйшія отъ солнца планеты движутся около него съ меньшею скоростью, чѣмъ ближайшія; равнымъ образомъ и плотность дальнѣйшихъ планетъ менѣе плотности ближайшихъ.
   Около одной изъ планетъ -- Сатурна -- кружится еще и понынѣ уцѣлѣвшее кольцо. Подобно тому, какъ туманныя пятна показываютъ намъ процессъ образованія звѣздъ, такъ кольцо Сатурна представляетъ процессъ образованія планетъ. На кольцѣ этомъ замѣчаются уже признаки дѣленія и, можетъ быть, предъ глазами отдаленныхъ потомковъ обитателей земли совершится преобразованіе этого кольца въ восьмаго спутника Сатурна.
   Согласіе же изложеннаго процесса образованія планетъ съ законами физики и механики, которые безъ сомнѣнія были и при образованіи вселенной тѣ же, какіе и нынѣ, видно какъ нельзя лучше въ слѣдующемъ простомъ опытѣ Плато:
   Въ стеклянный сосудъ, наполненный смѣсью воды и спирта, вливается немного масла. Масло тотчасъ, вслѣдствіе взаимнаго притяженія частицъ, принимаетъ шарообразную форму. Затѣмъ опускается въ сосудъ ось (металлическій прутъ) съ маленькимъ кружкомъ на концѣ такъ, чтобы кружокъ этотъ занялъ средину маслянаго шарика. Особый механизмъ приводитъ ось въ быстрое движеніе. Отъ движенія оси масляный шарикъ начинаетъ обращаться около нея и отъ дѣйствія центробѣжной силы, сплющиваясь у полюсовъ, разширяется подъ экваторомъ. При усиленіи движенія сплющеніе шарика увеличивается и онъ, все болѣе и болѣе расширяясь въ горизонтальномъ направленіи, наконецъ отдѣляется отъ надѣтаго на ось кружка и принимаетъ форму правильнаго кольца. Если въ средину этого кольца опустить ось съ меньшимъ кружкомъ и продолжать вращеніе, то кольцо распадается на нѣсколько отдѣльныхъ массъ, изъ которыхъ каждая приметъ форму шара. Массы эти, въ моментъ своего образованія, получаютъ весьма часто вращательное движеніе около самихъ себя въ томъ же направленіи, которое имѣло движеніе кольца, и въ тоже время вращаются нѣкоторое время около кружка.
   Изложенная теорія, образованія міровыхъ тѣлъ изъ газообразной матеріи, посредствомъ сгущенія, высказана философомъ Кантомъ, астрономомъ Гершелевъ и математикомъ Лапласомъ.
   Теорія эта имѣетъ въ свою пользу также и то, что всѣ извѣстныя намъ тѣла могли быть въ газообразномъ состояніи.
   Опытъ показываетъ намъ, что нѣтъ ни одного тѣла, которое не могло бы быть обращено въ газъ. Всѣ самые огнеупорные камни -- гранитъ, алмазъ и др., плавятся и испаряются при сильномъ жарѣ. Всѣ самые тугоплавкіе металлы, какъ напр. золото, платина, находясь въ расплавленномъ состояніи, точно также испаряются, окрашивая отдѣляющимися частицами пламя и оставляя слѣдъ на повѣшенныхъ надъ ними металлическихъ пластинкахъ.
   Но представляется вопросъ: могла ли умѣститься въ газообразномъ состояніи вся масса солнца и планетъ въ томъ пространствѣ, на которомъ дѣйствуетъ солнечное притяженіе?
   Сдѣлано вычисленіе, что вся вмѣстимость пространства, на которое имѣетъ дѣйствіе солнечное притяженіе, принимая, что оно оканчивается за орбитою послѣдней планеты Нептуна, составляетъ 904 1/2 секстильона кубическихъ миль; астрономы же, по притягательной силѣ солнца и планетъ, опредѣлили вѣсъ ихъ въ 170 квадрилліоновъ пудъ. Раздѣливъ послѣднее число на первое, получимъ, что на одну кубическую милю пространства приходится матеріи солнца и планетъ не много болѣе одной четырехъ-милліонной доли лота. Слѣдовательно для газообразной матеріи солнца и планетъ мѣста было довольно.
   Но самое исчисленіе это вызываетъ другой вопросъ, противуположный первому: не было ли газообразной матеріи не много, а напротивъ мало сравнительно съ пространствомъ длятого, чтобы на самыхъ крайнихъ предѣлахъ солнечной системы (гдѣ частицы матеріи должны были быть въ наибольшемъ удаленіи другъ отъ друга) возможно было уже образованіе планетныхъ колецъ?
   Вопросъ этотъ также легко устраняется: извѣстно, что всякая вообще матерія способна дѣлиться на столь малыя части (атомы), что о величинѣ и вѣсѣ мы не можемъ даже составить себѣ понятія. Такъ серебрянная пластинка, повѣшенная надъ расплавленнымъ золотомъ, позолочивается; очевидно, что это происходитъ отъ улетучившихся частицъ золота; между тѣмъ золото, въ вѣсѣ не уменьшается. Изъ подобныхъ же безконечно малыхъ частицъ состояла газообразная матерія солнца и планетъ; а потому въ туманномъ шарѣ солнца. матерія эта не могла быть разсѣяна на столько рѣдко даже и въ то время, когда окружность шара этого совпадала съ орбитами отдаленныхъ планетъ: слѣдовательно и въ это даже время возможно было отдѣленіе отъ шара планетныхъ колецъ.
   Теорія сгущенія газообразной матеріи не объясняетъ однако, между прочимъ, одного важнаго обстоятельства въ устройствѣ нашей солнечной системы.
   По теоріи, съ каждымъ отдѣленіемъ отъ туманнаго шара солнца новаго планетнаго кольца, шаръ долженъ былъ становиться все плотнѣе; поэтому, казалось бы, что плотность самаго солнца должна была бы быть болѣе плотности всѣхъ планетъ; между тѣмъ солнце въ четыре раза менѣе плотно, чѣмъ земля.
   Но это еще не можетъ служить опроверженіемъ теоріи. Инаго, болѣе вѣроятнаго, процесса образованія небесныхъ тѣлъ, мы предположить себѣ не можемъ.Поэтому меньшая, чѣмъ слѣдовало бы, плотность солнца должна считаться не дѣйствительнымъ противорѣчіемъ, а обстоятельствомъ, не получившимъ еще, при настоящемъ состояніи нашихъ познаній, точнаго разъясненія.
   

II.
ОГНЕННО-ЖИДКОЕ СОСТОЯНІЕ ЗЕМЛИ.

   Склубившись изъ кольца въ шаръ, земля въ первое время послѣ образованія своего, имѣла огромный размѣръ. Окружность лунной орбиты показываетъ величину земли во время отдѣленія ею кольца, изъ котораго образовалась луна. Въ это рремя радіусъ шара земли равнялся, слѣдовательно, 52,000 миль, такъ какъ эту величину имѣетъ радіусъ лунной орбиты или разстояніе луны отъ земли.
   Но газообразное вещество шара продолжало сгущаться, и нынѣ радіусъ земли имѣетъ только 859 миль {Здѣсь берется географическая миля; у Верна -- французская миля.}.
   Отсюда видно, какъ громадно было сжатіе матеріи земнаго шара, пока онъ не уменьшился до настоящихъ размѣровъ.
   Всякому извѣстно, что монета, при сжатіи ея штампомъ, отъ одного удара уже разогрѣвается такъ, что ее неохотно можно взять въ руки. Холодное желѣзо при кованіи, вслѣдствіе сжатія, накаливается до того, что можетъ зажечь дерево. Воздухъ, будучи сжатъ только въ 10 разъ менѣе своего объема, какъ напримѣръ, въ воздушномъ огнивѣ, уже зажигаетъ трутъ. Очевидно, что матерія при сжатіи нагрѣвается и даже при незначительномъ уменьшеніи объема нагрѣвается такъ, что происходитъ горѣніе.
   Какъ же должны были нагрѣться частицы газообразной матеріи земли, когда она отъ сгущенія сжалась такъ сильно, что уменьшилась по радіусу въ 52 раза!
   О температурѣ, которая развилась при этомъ, мы не моліемъ составить и понятія. Можетъ быть это была температура солнца, лучи котораго, пройдя до земли 21 милліонъ миль, плавятъ золото, если будутъ собраны въ фокусѣ зажигательнаго стекла въ 2 квадратные фута.
   При такой степени жара частицы газообразной матеріи земли превратились въ расплавленныя капли и земля приняла видъ огненно-жидкаго шара. При этомъ состояніи земли расплавленныя частицы первичной матеріи должны были вступить между собою въ химическое соединеніе и образовать металлы и матеріалы для тѣхъ минераловъ, которые впослѣдствіи составили основу твердой коры земной. Тѣ изъ этихъ веществъ, которыя, при существовавшей тогда температурѣ, могли находиться, не испаряясь, въ жидкомъ состояніи, входили въ составъ расплавленной массы, расположившись въ ней по ихъ вѣсу, а именно тяжелѣйшія ближе къ центру, болѣе легкія ближе къ поверхности; другія же, не выдержавшія этой температуры, облегали землю въ видѣ свѣтящейся атмосферы. Было, слѣдовательно, время, когда земля наша горѣла на небѣ подобно солнцу.
   Огненно-жидкое состояніе земли не есть только послѣдствіе одной теоріи образованія ея изъ газообразной матеріи. Это подтверждается непосредственными наблюденіями надъ землею въ настоящемъ ея положеніи.
   Положительными опытами найдено, что кромѣ теплоты, доставляемой землѣ солнцемъ, она имѣетъ еще и собственно принадлежащую ей теплоту, и что солнце согрѣваетъ ее только до извѣстной глубины. Такъ въ рудникахъ и каменоломняхъ и лѣтомъ и зимою температура одна и та же, и чѣмъ глубже рудникъ или каменоломня, тѣмъ выше эта постоянная температура, такъ что въ глубокихъ рудникахъ температура доходитъ до 20 градусовъ, хотя бы они лежали въ холодныхъ странахъ. Опредѣлено, что съ углубленіемъ въ землю на каждые 18 сажень глубины, температура возрастаетъ на одинъ градусъ по Реомюру. При такомъ увеличеніи температуры, на глубинѣ 5 верстъ вода должна быть уже въ видѣ пара; на глубинѣ жё 70 верстъ температура должна достигать 2,000 градусовъ, а при такомъ жарѣ всѣ извѣстные намъ металлы и горныя породы должны быть въ расплавленномъ состояніи.
   Огнедышащія горы (волканы), какъ извѣстно, извергаютъ изъ нѣдръ земли, вмѣстѣ съ дымомъ и пламенемъ, огненную рѣку растопленныхъ камней и лавы. Волканы эти, уничтожающіе иногда цѣлыя окрестности, представляются такимъ образомъ какъ бы предохранительными клапанами между внутренностью земли и ея атмосферою, безъ которыхъ все земное погибло бы въ страшномъ взрывѣ.
   Землетрясенія -- тоже дѣйствіе внутренняго огня земли. Образуемые имъ пары и газы скопляются между расплавленною внутренностью земли и твердою ея корою. При огромной упругости, которую пары и газы имѣютъ при высокой температурѣ, сила ихъ должна быть чрезвычайна; съ этою силою ища себѣ выхода, они на далекое пространство потрясаютъ землю, производя въ одну секунду еще страшнѣйшія опустошенія, чѣмъ продолжительное дѣйствіе волкановъ.
   Во многихъ мѣстностяхъ изъ земли бьютъ источники кипящей воды, какъ напримѣръ исландскій Гейзеръ, выбрасывающій струю воды до 100 футовъ, или Кумскій источникъ близъ Неаполя, въ водѣ котораго брошенное яйцо сваривается въ одну минуту.
   Многіе изъ находящихся на землѣ минераловъ, каковы граниты, базальтъ и др. носятъ на себѣ видимые слѣды плавленія. Извѣстно также, что если мы расплавимъ напр. сѣру и дадимъ ей остынуть, то она приметъ кристаллическое сложеніе, структура же многихъ горныхъ породъ также всегда кристаллична. Въ виду всѣхъ этихъ фактовъ теорія огненножидкаго состоянія земли, такъ-называемая теорія плутоническая, признается за истину большинствомъ ученаго міра, со временъ Буха и Гумбольдта. Но рядомъ съ этою теоріею существуетъ издавна другая, противуположная ей -- теорія нептуническая, развитая въ новѣйшее время Бишофомъ и Фольгеромъ. По этой теоріи земное вещество было растворено въ текучей жидкости и твердый остовъ земнаго шара образовался изъ нея осажденіемъ. Всѣ явленія, въ которыхъ плутонисты видятъ дѣйствіе огненнаго ядра земли, нептунисты объясняютъ послѣдствіемъ той теплоты, которая развивается вслѣдствіе химическихъ процессовъ, происходящихъ въ землѣ отъ дѣйствія воды и растворенныхъ въ ней веществъ на осѣвшіе прежде пласты; а землетрясенія, по ихъ объясненію, происходятъ часто отъ прямаго дѣйствія воды; она размываетъ нижніе слои земли, отчего опиравшіеся на нихъ верхніе пласты опускаются и обрушиваются. Теорія нептунистовъ имѣетъ, безъ всякаго сомнѣнія, свое большое значеніе. Въ природѣ сходныя дѣйствія происходятъ часто отъ не одинаковыхъ причинъ. Такимъ образомъ землетрясенія могутъ происходить какъ отъ волканическихъ изверженій, такъ и отъ обваловъ пластовъ. Во всякомъ случаѣ, при настоящихъ геологическихъ свѣдѣніяхъ, вопросъ объ огненно-жидкомъ состояніи ядра земли далеко нерѣшенный, да и едва ли можетъ быть рѣшенъ когда нибудь положительно. Мы излагаемъ въ настоящемъ очеркѣ общепринятую теорію, которою всего легче объясняются всѣ волканическія явленія на землѣ.
   И такъ земля наша изъ газообразнаго шара перешла въ огненно-жидкій. Мы знаемъ, что высокія горы даже подъ экваторомъ покрыты вѣчнымъ снѣгомъ; по разсказамъ воздухоплавателей, чѣмъ выше аэростатъ поднимается къ предѣламъ атмосферы, тѣмъ болѣе уменьшается температура ея и воздухъ становится рѣже и рѣже. При опытѣ съ воздушнымъ насосомъ можно въ разрѣженномъ подъ колоколомъ воздухѣ заморозить жидкость. Все это свидѣтельствуетъ о низкой температурѣ на предѣлахъ атмосферы земли.
   Посредствомъ анализа явленій, какія должны бы происходить на землѣ, окруженной пространствомъ лишеннымъ всякаго тепла, французскій ученый Фурье вычислилъ, что температура небеснаго пространства около 60о ниже нуля по Цельсіевому термометру (стоградусному).
   Носясь въ такомъ холодѣ, расплавленная масса земли необходимо должна была охлаждаться, испуская лучистый теплородъ свой въ небесное пространство. При охлажденіи же всѣ тѣла твердѣютъ. Отвердѣніе это или застываніе происходитъ всегда отъ поверхности къ центру. На поверхности является сначала тонкая пленка; пленка превращается въ болѣе плотную кору, которая и утолщается постепенно. Пока кора эта еще тонка, застываніе идетъ быстро, но когда она достигаетъ извѣстной толщины -- что зависитъ отъ массы нагрѣтаго тѣла и отъ разности его температуры съ температурою окружающаго пространства -- тогда застываніе идетъ медленнѣе, и наконецъ утолщеніе коры прекращается, хотя бы еще оставалась незастывшая жидкость. Примѣръ этому можемъ видѣть въ образованіи льда на рѣкахъ: рѣки не замерзаютъ до самаго дна, а покрываются только сверху ледяною корою. Точно также образовалась кора и на расплавленной массѣ земли. Но находившаяся подъ корою жидкая масса, подчиняясь притягательному дѣйствію солнца и луны, подверглась такимъ же измѣненіямъ, какія испытываетъ вода въ настоящее время. Извѣстно, что въ береговыхъ странахъ океана вода ежедневно поднимается и, достигнувъ наибольшей высоты, опускается къ прежнему уровню. Такое движеніе жидкой массы земли подвергало едва образовавшуюся кору разрушенію: кора растрескивалась, взламывалась въ куски, куски эти сближаясь, соединялись въ большія массы; жидкая же масса снова застывала и снова ломалась; число отдѣльныхъ кусковъ увеличивалось; наконецъ изъ спекшихся кусковъ образовалась настолько прочная кора, что она не разламывалась уже въ отдѣльные куски, а давала только трещины. Такимъ образомъ земля достигла до состоянія расплавленнаго ядра, окруженнаго со всѣхъ сторонъ твердою корою, которая въ свою, очередь окружена была атмосферою.
   Не смотря на значительное охлажденіе, степень жара въ землѣ была еще очень высока, такъ что большое число веществъ, находящихся теперь въ жидкомъ или твердомъ состояніи, были тогда въ парообразномъ видѣ и входили, поэтому въ составъ тогдашней атмосферы, которая была несравненно сложнѣе нынѣшней. Въ составъ ея должны были входить не только вся вода, но ртуть, цинкъ, мышьякъ и множество кислотъ.
   Наконецъ температура земли понизилась до такой степени, что носившаяся надъ нею огромная масса водяныхъ паровъ перешла въ капельно-жидкое состояніе и стала падать на землю цѣлыми потоками горячей воды.
   При высокомъ давленіи тогдашней атмосферы, вслѣдствіе большей ея плотности, вода въ то время могла оставаться, не испаряясь, при температурѣ высшей той, при которой она кипитъ нынѣ, т. е. 80 градусовъ, а потому образованіе воды произошло когда кора, земли имѣла еще болѣе 100 градусовъ. Поэтому, падавшая вода, отъ прикосновенія съ достаточно еще горячей корою земли, снова превращалась въ пары. Пары эти, болѣе легкіе, чѣмъ остальная атмосфера, поднимались громадными тучами до самыхъ высшихъ ея слоевъ, на границѣ съ холоднымъ пространствомъ; тамъ они снова обращались въ воду и снова падали на землю. Развивавшееся при этомъ электричество производило такіе раскаты грома, такіе потоки молніи, которыхъ не въ состояніи представить наше воображеніе. Падая на землю, вода превращалась въ пары, какъ мы видѣли, отъ теплоты распаленной коры земли; отъ этого послѣдняя все болѣе и болѣе охлаждалась, и температура ея понизилась до такой степени, что образованіе паровъ должно было прекратиться: тогда покрылъ землю одинъ безбрежный океанъ, изъ котораго кое гдѣ выдавались болѣе высокія точки земли, состоявшія изъ взгромоздившихся другъ на друга кусковъ ея коры.
   Съ появленіемъ на землѣ воды, начался для земли тотъ періодъ ея образованія, въ который она постепенно принимала настоящій свой видъ и который продолжается и понынѣ.
   Кора, покрывшая расплавленную массу земли, представляетъ, сравнительно съ послѣднею, слой весьма тонкій. Судя потому, на сколько увеличивается теплота съ углубленіемъ въ землю по вертикальной линіи, кора эта должна быть едвали толще 5 миль (35 верстъ); при величинѣ радіуса земли въ 859 миль это составитъ 1/172 его часть. Мы получимъ ясное понятіе о величинѣ этого отношенія между твердою корою земли и жидкою ея внутренностью, если возьмемъ такой стеклянный сосудъ, стѣнки котораго толщиною въ одну линію (толщина стѣнки обыкновеннаго стакана), діаметръ 1 1/4 аршина. Но равномѣрное увеличеніе температуры съ углубленіемъ внутрь земли, по несогласію между собою наблюденій, представляетъ мало вѣроятія; и потому многіе геологи принимаютъ толщину земной коры отъ 20 до 50 миль.
   Какое же время необходимо было для того, чтобы земля могла охладиться до образованія наней такого слоя?
   Здѣсь слѣдуетъ замѣтить, что хотя кора земная съ появленіемъ воды значительно уже остыла, но тѣмъ не менѣе температура ея была такъ высока, что долго еще послѣ того на землѣ не было различія существующихъ нынѣ климатовъ: тропическаго, умѣреннаго и холоднаго, а былъ на всей землѣ только одинъ тропическій климатъ. На основаніи опытовъ надъ остываніемъ раскаленныхъ камней, составляющихъ кору земли, Фурье, нашелъ, что для охлажденія земли отъ 1,200 -- 1,600 градусовъ температуры, которую должна была имѣть земля, чтобы быть въ расплавленномъ состояніи, до 27о подъ экваторомъ, необходимо 49 мильоновъ лѣтъ! Бишофъ же вывелѣдля охлажденія земли отъ 2,000 градусовъ до температуры, при которой еще на всей землѣ былъ тропическій климатъ, число еще громаднѣйшее -- 353 милліона лѣтъ.
   Разница въ вычисленіяхъ безъ сомнѣнія громадная; но все-таки вычисленія эти даютъ понятіе о громадности времени, необходимаго для охлажденія земли; такъ оба вычисленія согласны въ томъ, что охлажденіе происходило не годами, не столѣтіями, не даже тысячелѣтіями, а милліонами лѣтъ!
   Такая продолжительность остыванія земли едва, ли можетъ казаться невѣроятною. Чѣмъ больше масса тѣла, тѣмъ оно стынетъ медленнѣе. Въ примѣръ медленности остыванія большихъ массъ можно указать на лаву мексиканскаго волкана Хорулло. Послѣ бывшаго въ 1750 г. изверженія его, чрезъ 44 года Гумбольдтъ закуривалъ еще сигару.горячею лавою, а Шлюдеръ въ 1846 г., почти чрезъ 100 лѣтъ, видѣлъ еще выдѣлявшіеся изъ лавы пары. Между тѣмъ, какъ ничтожна эта масла лавы въ сравненіи съ массой земли!
   Охлажденіе земли продолжается и въ настоящее время, такъ какъ каждый потокъ лавы, выброшенный волканомъ, каждый горячій источникъ, бѣгущій изъ земли, уносятъ непрерывно изъ ея глубины извѣстное количество теплоты. Существовало даже прежде мнѣніе, что отъ этаго охлажденія со временемъ вся.земля.должна покрыться льдомъ, какъ подъ полюсами. Но метеорологія показала неосновательность этого предположенія, такъ какъ теплота земли на ея поверхности зависитъ единственно отъ солнечныхъ лучей, но нисколько не отъ собственнаго внутренняго жара. Мы видимъ, напримѣръ, что въ Якутскѣ, не смотря на то, что земля оттаиваетъ лѣтомъ едва на одну сажень, зрѣютъ многія растенія.

0x01 graphic

III.
ОБРАЗОВАНІЕ ЗЕМНОЙ КОРЫ.

   Огненно-жидкое состояніе земли закончилось, какъ мы видѣли, образованіемъ сплавленной коры, которую всю покрыла вода. Какъ же образовались настоящіе, поднимающіеся надъ водою въ видѣ острововъ, материки и тѣ разнообразныя массы камней и слои земель, изъ которыхъ составлены материки? Материки появились вслѣдствіе подземнаго огня расплавленной массы земли. Развивавшіеся между ею и корою пары постепенно поднимали послѣднюю надъ уровнемъ моря, когда дѣйствіе паровъ было слабо, или, въ противномъ случаѣ, пары разрывали кору и чрезъ образовавшіяся въ ней трещины выливалась наружу расплавленная масса, отчего кора, утолщаясь, должна была также возвыситься надъ уровнемъ воды. Но скоплявшіеся подъ корою пары, по легкой удобоподвижности, могли перемѣнять мѣсто свое, отчего кора опускалась снова тамъ, гдѣ была приподнята, и поднималась въ другой части, гдѣ была подъ водой.
   Такъ дѣйствуетъ подземный огонь и въ настоящее время. Утолщеніе имъ земной коры мы видимъ въ дѣйствіяхъ волкановъ.
   Много есть также примѣровъ и поднятія и пониженія земной коры безъ явнаго волканическаго дѣйствія. Берега скандинавскаго полуострова, омываемые ботническимъ заливомъ, отъ Фридрихсгаля до Або поднимаются медленно, безъ всякихъ потрясеній, въ теченіе столѣтія на три фута, такъ, что деревни, которыя прежде стояли на берегу моря, находятся теперь на нѣсколько верстъ отъ него. Около Неаполя (близъ Пуццоли) на развалинахъ храма Сераписа или Нимфъ находятся 3 мраморныя колонны въ 40 футовъ вышины; онѣ на 12 футовъ отъ основанія на протяженіи 9 футовъ источены молюсками. Это доказываетъ, что мѣстность, на которой стоялъ храмъ, когда-то опустилась до 12 футовъ въ воду и потомъ вновь поднялась. Кромѣ того, колонны храма Нимфъ и Нептуна, древнія римскія дороги, дворецъ Тиверія на Капри, находятся теперь подъ водою. Погруженіе въ воду всѣхъ этихъ построекъ произошло отъ пониженія почвы, на которой они были возведены, а не отъ возвышенія уровня воды въ морѣ, потому что въ такомъ случаѣ уровень воды возвысился бы во всемъ Средиземномъ морѣ; но этого не замѣчается. Точно также по берегамъ всей западной Европы до юга Италіи находятся погруженные въ воду цѣлые лѣса. Въ 1831 г. у береговъ Сициліи, изъ глубины моря въ 100 саженъ, подводное изверженіе подняло островъ около 200 футовъ вышиною и 1 1/2 версты въ окружности и когда чрезъ полгода волны размыли его, снова поднялся въ 1851 г. и вновь исчезъ чрезъ нѣсколько мѣсяцевъ. Наконецъ въ южной Америкѣ, берегъ Чили, послѣ изверженія мѣстныхъ волкановъ, поднялся на протяженіи 300 миль на 3 или 4 фута и продолжаетъ замѣтно возвышаться по настоящее время.
   Очевидно, что при подобномъ процессѣ поднятія материковъ, всѣ пять частей свѣта не могли появиться надъ водою вдругъ въ томъ видѣ, въ какомъ они рисуются на картахъ, а появлялись сначала только отдѣльные разбросанные острова; острова эти, увеличиваясь въ объемѣ и соединяясь другъ съ другомъ перешейками, постепенно принимали форму и величину современныхъ материковъ. Изъ нихъ одни должны были образоваться раньше, другіе позже; есть основаніе предполагать, что большая часть новаго свѣта образовалась въ послѣднее время. Притомъ поднятіе надъ водою новыхъ материковъ погружало въ воду материки уже образовавшіеся, отчего новый материкъ являлся на мѣстѣ прежняго дна морскаго, а заливавшійся моремъ старый материкъ, весь или частію, становился дномъ морскимъ. Изъ этого видно, что форма материковъ, ихъ поверхность и очертаніе морского дна, измѣнялись постоянно и, какъ видно изъ приведенныхъ выше примѣровъ, измѣняются даже и въ настоящее время.
   Точно также, какъ материки, образовались и горы, съ тою только разницею, что образованіе горъ при поднятіи земной коры произошло отъ быстраго напора на нее снизу, тогда какъ материки, большею частію,-- результатъ медленнаго поднятія.
   Такимъ образомъ образовались слѣдующіе виды горъ:
   1) Поднятыя горы. Они образовались, когда кора земли поднята была съ такою силбю и постояннымъ напоромъ, что она возвысилась вьющимися громадами съ выпуклымъ сводообразнымъ хребтомъ. Наибольшая часть величайшихъ горныхъ хребтовъ, какъ Гималай, Анды, Альпы, Уралъ, Балканы,-- подъемнаго происхожденія.
   2) Складочныя горы. Образованіе ихъ произошло, какъ побочное явленіе, при развитіи поднятыхъ хребтовъ, которые ударами боковъ своихъ сдвигали близлежащіе пласты материковъ, отчего пласты эти согнулись, какъ листы бумаги, восходящими и нисходящими складками. Такимъ образомъ поднятіе Альпъ образовало складочныя горы юрскаго хребта.
   3) Вылившіяся горы возникли, когда чрезъ разрывъ земной коры вылилась на ея поверхность огненная масса и застыла куполами и конусами: таковы рейнскія горы и волканы.
   Поднятіемъ материковъ изъ водъ моря объясняется также происхожденіе существующихъ нынѣ громадныхъ соляныхъ озеръ, каковы аральское и каспійское. Озера эти остатки прежнихъ морей, дно которыхъ поднялось, но вся вода не слилась, а задержалась въ болѣе глубокихъ впадинахъ дна.
   Отъ внѣшняго вида земной коры обратимся къ ея составу и строенію.
   Въ настоящее время кора эта состоитъ изъ кристаллическихъ массъ и слоистыхъ пластовъ болѣе или менѣе твердыхъ. Тѣ и другія называются въ геологіи горными породами.
   Всѣ горныя породы по различію состава и сложенія раздѣляются на три группы:
   1) Породы плутоническія или огненныя или изверженныя. Наружный видъ ихъ всегда болѣе или менѣе кристаллическій.
   2) Породы нептуническія, осадочныя или флецовыя. Онѣ не кристалличны, а представляютъ большею частію ряды горизонтальныхъ слоевъ.
   3) Породы метаморфическія или первозданные сланцы. Сложеніе ихъ кристаллическое и вмѣстѣ съ тѣмъ слоистое.
   Плутоническія формаціи состоятъ изъ гранита, сіенита, грюнштейновъ или зеленыхъ камней, порфира, базальта и трахита. Всѣ эти породы имѣютъ между собою большое сходство въ составѣ. Гранитъ есть зернисто-кристаллическая смѣсь трехъ минераловъ: полеваго шпата, слюды и кварца; если же два послѣдніе замѣнены минераломъ, роговою обманкою, тогда гранитъ переходитъ въ сіенитъ. Такимъ же образомъ переходитъ онъ въ грюнштейны, если полевой шпатъ замѣняется другими извѣстными минералами. Грюнштейны чрезвычайно походятъ на базальты. Если въ гранитѣ исчезаетъ ясное зернисто-кристаллическое сложеніе такъ, что онъ представляется плотною массою, въ которую вкраплены кристаллы полеваго шпата и другихъ минераловъ, тогда онъ носитъ названіе порфира. Порфиры же переходятъ въ трахитъ, когда полевой шпатъ замѣщенъ стекловиднымъ шпатомъ. Такой переходъ однихъ плутоническихъ породъ въ другія ясно доказываетъ одинаковое ихъ происхожденіе. А такъ такъ базальты и трахиты извергаются и нынѣ волканами, то ясно, что всѣ плутоническія породы образовались дѣйствіемъ подземнаго огня.
   Огненное происхожденіе плутоническихъ породъ доказывается также тѣмъ, что въ нихъ никогда не встрѣчается органическихъ остатковъ растеній и животныхъ.
   Такъ какъ гранита и другихъ упомянутыхъ породъ, кромѣ базальта и трахита, въ продуктахъ волканическихъ изверженій не встрѣчается, то ихъ прежде признавали самыми древнѣйшими породами, и полагали, что они составляютъ первоначальную земную кору, образовавшуюся при ея застываніи. (Вернъ держится еще этого же мнѣнія) Но нынѣ пришли къ иному заключенію.
   Пласты, изъ которыхъ состоитъ земля, какъ увидимъ ниже, образовались уже послѣ появленія земной коры. Между тѣмъ гранитъ во многихъ мѣстахъ, какъ напр. въ горахъ Гарца, прорываетъ эти слои и лежитъ сверху ихъ, слѣдовательно гранитъ и прочія сродныя съ нимъ породы появились на землѣ послѣ уже образованія первоначальной коры, подобно тому, какъ базальты и трахиты, посредствомъ изліянія ихъ на ея поверхность.
   При изученіи строенія высокихъ горъ замѣчено, что гранитъ никогда не прорываетъ другихъ, встрѣчающихся съ нимъ вмѣстѣ, плутоническихъ породъ и лежитъ всегда сверху ихъ, а не подъ ними. Это показываетъ, что гранитъ вылился на поверхность земли прежде всѣхъ другихъ породъ. Изъ нихъ базальтъ и трахитъ прорываютъ всѣ прочія и самый гранитъ, а потому они должны быть признаны вылившимися на землю послѣ: какъ гранита, такъ и сіенита, порфира и грюнштейновъ. Вслѣдствіе этого въ настоящее время плутоническимъ породамъ придается общее названіе -- изверженныхъ породъ, и онѣ раздѣляются на двѣ группы -- на древнѣйшія и новѣйшія или вулканическія; къ послѣднимъ относятся базальтъ и трахитъ, а къ первымъ гранитъ и остальныя.
   Нептуническія породы состоятъ изъ пластовъ глины, песчанника и известняка, а также, но въ несравненно меньшемъ количествѣ, гипса, каменнаго угля и соли. Во всѣхъ этихъ пластахъ разсѣяны ископаемые и окаменѣлости, т. е. проникнутые отвердѣвшимъ минеральнымъ растворомъ остатки существовавшихъ на землѣ, въ разное время, животныхъ и растеній.
   Нептуническія формаціи, за исключеніемъ каменнаго угля, образовались отъ разрушенія водою плутоническихъ породъ. Дѣйствіе воды было противоположно дѣйствію огня, образовавшаго плутоническія породы. Огонь поднимавъ материки и горы, и утолщалъ кору земли изверженіемъ на ея поверхность новыхъ породъ. Вода же, напротни, проникая въ трещины коры земной и плутоническихъ породъ, растворяла въ тебѣ ихъ составныя части въ видѣ мелкихъ частицъ, осаждая потомъ ихъ, на впадинахъ дна своихъ вмѣстилищъ, рядомъ слоевъ. Вода сравнивала, такимъ образомъ, земную поверхность и уничтожала произведенныя огнемъ возвышенія.
   Разрушеніе водою коры земной и образованіе ею осадочныхъ пластовъ происходило слѣдующимъ образомъ: первые осадки изъ воды въ то время, когда она покрывала всю поверхность земной коры, облегли кору горизонтальными слоями и образовали, такимъ образомъ, древнѣйшія нептуническія породы. Но потомъ, отъ поднятія коры дѣйствіемъ подземнаго огня при образованіи материковъ и отъ изверженія изъ внутренности земли плутоническихъ породъ, слои эти измѣняли свое положеніе; они изгибались, прорывались и опрокидывались. Поднявшіяся при этомъ, изъ подъ воды, первыя нептуническія породы, подвергались вновь разрушенію воды, которая проникала въ нихъ или упадая изъ атмосферы въ видѣ дождей, или снова покрывая ихъ собою, если материки, которые составляли эти породы, снова, дѣйствіемъ подземнаго огня, погружались въ море; отъ этого на первыя нептуническія породы ложились новыя и т. д. Дѣйствуя, такимъ образомъ съ самаго образованія коры земной до настоящаго времени, вода покрыла ее цѣлымъ рядомъ многочисленныхъ пластовъ.
   Вода выдѣляетъ растворенныя въ ней частицы твердыхъ тѣлъ осажденіемъ, оттого, что при извѣстномъ объемѣ и при извѣстной температурѣ она можетъ растворять только опредѣленное количество твердаго вещества; поэтому, если это количество содержится уже въ растворѣ, то съ уменьшеніемъ объема воды, посредствомъ испаренія, или съ охлажденіемъ ея, она выдѣляетъ изъ раствора излишнее количество. Такимъ образомъ осѣли изъ воды: глины, песчанники, гипсъ, соль и нѣкоторые известняки. Большая же часть известняковъ, а въ томъ числѣ и мѣлъ, выдѣлены изъ воды не испареніемъ или осажденіемъ, а посредствомъ незамѣтныхъ для невооруженнаго глаза микроскопическихъ животныхъ (инфузорій). Животныя эти, развиваясь въ водѣ, поглощаютъ ее какъ пищу; при этомъ въ организмѣ инфузорій выдѣляется содержащаяся въ водѣ известь и входитъ въ составъ твердыхъ оболочекъ, покрывающихъ ихъ тѣло. Отъ скопленія оболочекъ погибшихъ инфузорій, преимущественно такъ называемыхъ корненожекъ, образовались всѣ громадныя толщи известняковъ, а между тѣмъ корненожки эти такъ малы, что въ одномъ кубическомъ дюймѣ помѣщается ихъ тысячи милліоновъ! Подобнымъ же образомъ дѣйствуютъ и полипы (кораллы), образуя цѣлые коралловые рифы и острова.
   Выше мы сказали, что нептуническіе пласты образовались изъ разрушенія плутоническихъ породъ. Слѣдовательно составныя части тѣхъ и другихъ должны быть однѣ и тѣже. Химія дѣйствительно показываетъ, что глиній и кремній, изъ которыхъ состоятъ минералы, образующіе плутоническія породы -- гранитъ, порфиръ и др., входятъ въ составъ глинъ и песчанниковъ нептуническихъ пластовъ. Въ составъ же известняковъ, гипса и соли входятъ другіе металлы -- кальцій и натрій, но хъ ни въ одномъ минералѣ плутоническихъ породъ не встрѣчается и какимъ образомъ известь и соль появились въ водѣ, наука до настоящаго времени объяснить не въ состояніи. Что же касается до каменнаго угля, то онъ образовался отъ скопленія и разложенія растеній. Это видно изъ того, что составъ каменнаго угля и растеній сходны между собою; при томъ въ нѣкоторыхъ сортахъ каменнаго угля можно еще узнать, подъ микроскопомъ, растительную ткань, и пласты глины и песчанника, между которыми встрѣчается обыкновенно уголь, имѣютъ много отпечатковъ или оттисковъ листьевъ, а иногда содержатъ даже цѣлые стволы деревъ. Самый процессъ образованія угля происходилъ такъ: цѣлые лѣса, отъ пониженія материка, покрылись моремъ, изъ воды на нихъ осадились пласты глины и песку. Этимъ преградился свободный притокъ къ деревьямъ воздуха; они пришли въ тлѣніе или гніеніе, при которомъ всегда развивается теплота, часто очень значительная; отъ чего растительность разлагаясь, превратилась въ уголь и смолистое вещество (нефть, асфальтъ); давленіе же верхнихъ пластовъ придало всей массѣ -- плотное, каменистое состояніе. На этомъ слоѣ развивались одна за другою новыя генераціи лѣсовъ, ихъ покрывала снова вода и осѣдавшіе изъ нея пласты глины и песку; процессъ разложенія растительности повторялся снова и т. д.
   Матеріалъ для каменнаго угля накоплялся также отъ деревьевъ, снесенныхъ большими рѣками въ одно мѣсто, и изъ остатковъ морскихъ водорослей; осѣдающихъ на дно. Настоящія большія рѣки: Амазонская, Миссисипи и др., во время разлива, наносятъ въ океанъ такое количество лѣса, что покрываютъ имъ пространство въ нѣсколько миль шириною и нѣсколько сотъ миль длиною. Въ Атлантическомъ же океанѣ находятся громадныя пространства покрытыя водорослями, извѣстныя Подъ именемъ Сѣвернаго и Южнаго Саргосовыхъ морей, такъ что плывущіе корабли съ трудомъ пробиваются чрезъ нихъ въ теченіе нѣсколькихъ дней. Различные виды каменнаго угля -- графитъ, антрацитъ, чорный уголь, бурый уголь или лигнитъ отличаются между собою содержаніемъ смолистаго вещества, котораго въ первыхъ двухъ вовсе не содержится. Всѣ они образовались процессомъ, подобнымъ описанному, съ тѣмъ только различіемъ, что образованіе ихъ происходило въ разное время:-- такъ лигнитъ есть новѣйшій, графитъ -- самый старый по времени образованія. Впрочемъ образованіе антрацита происходило также и при участіи огня, именно тамъ, гдѣ чрезъ слои каменнаго угля прорывались расплавленныя волканическія породы, уголь лишался смолистаго вещества и превращался въ антрацитъ.
   Нептуническія породы, которыя признаются образовавшимися въ одно время, называются формаціями. Формаціи, которыя по составу своему и по содержащимся въ нихъ окаменѣлостямъ, представляютъ близкое между собою сходство, соединяются въ періоды; на томъ же основаніи періоды соединяются въ эпохи. Такимъ образомъ всѣ нептуническія породы раздѣляются на четыре эпохи:
   1) Первичная или Палеозойская обнимаетъ 5 періодовъ.,
   2) Вторичная или Месозоическая съ 3 періодами.
   3) Третичная или Кенозойская заключаетъ въ себѣ 3 періода.
   и 4) Потретичная или новѣйшая изъ двухъ періодовъ.
   Метаморфическія породы состоятъ изъ гнейса и сланцевъ: слюдянаго, тальковаго, хлоритоваго и глинистыхъ. Гнейсъ имѣетъ тотъ же минералогическій составъ, какъ и гранитъ, т. е. состоитъ изъ полеваго шпата, слюды и кварца. Только слоистое сложеніе отличаетъ его отъ гранита. Если въ этомъ соединеніи недостаетъ полеваго шпата, то оно называется слюдянымъ сланцемъ; когда же кварцъ замѣщается частію минералами, талькомъ и хлоритомъ, тогда называются тальковыми и хлоритовыми сланцами. Глинистые сланцы называются такъ потому, что при вывѣтриваніи быстро обращаются въ глину, по составу же сходны съ хлоритовымъ сланцемъ.
   Происхожденіе метаморфическихъ породъ объясняется тѣмъ, что во время оброзованія осадковъ изъ воды, вслѣдъ за тѣмъ, какъ она покрыла кору земли, послѣдняя была еще такъ тонка, что отъ внутренняго огня сильно нагрѣвалась. Отъ этого первые, образовавшіеся изъ воды, осадки расплавлялись до нѣкоторой степени; но не измѣняясь совершенно въ сложеніи своемъ, а только метаморфизируясь (перемѣняя наружный видъ), получили кристаллическій видъ, сохранивъ вмѣстѣ съ тѣмъ слоистое сложеніе. Изъ этого само собою уже видно, что метаморфическія породы принадлежатъ къ самымъ древнѣйшимъ и лежатъ непосредственно напервоначально образовавшейся земной корѣ.
   Къ числу метаморфическихъ породъ, но болѣе поздняго происхожденія должно отнести и мраморъ. Онъ оброзовался отъ измѣненія расплавленными плутоническими породами, при ихъ изверженіи, осадочныхъ известковыхъ пластовъ, которые, полурасплавившись, скристаллизовались и застыли.
   Кромѣ описанныхъ породъ существуютъ еще такія, хотя и не въ значительномъ, сравнительно съ ними, количествѣ, которыя не могутъ быть причислены, по способу образованія своего, ни къ одной изъ группъ этихъ породъ, это конгломераты и эрратическіе камни.
   Конгломераты произошли отъ раздробленія извергавшимися плутоническими породами готовыхъ уже породъ. Они носятъ названіе пудингови -- когда округлены и брекчій -- когда угловаты. Эрратическіе камни -- осколки плутоническихъ породъ, разнесенные отъ мѣста ихъ образованія дѣйствіемъ текучей воды, спускающимися съ горъ массами льда (глетчерами), или плавающими льдами. Эрратическими камнями называются камни большой величины. Таковъ напримѣръ, камень, составляющій пьедесталъ статуи Петра Великаго; камни же небольшой величины и округленные называются валунами; къ нимъ принадлежитъ извѣстный булыжникъ. Къ эрратическимъ же явленіямъ относятся также и находящіеся на лѣвомъ берегу Финляндскаго водопада Иматры такъ называемые исполиновы котлы. Это углубленія въ гранитѣ, на внутреннихъ стѣнкахъ которыхъ видны винтовыя линіи, а на днѣ лежитъ округленный камень; углубленія эти выточены въ скайѣ дѣйствіемъ водоворотовъ.
   Всѣ описанныя породы лежатъ на первоначальной корѣ, подъ которой находится расплавленное ядро земли: но изъ чего состоитъ эта кора -- неизвѣстно, такъ какъ до сихъ поръ не случилось еще дорыться до нея -- всѣ углубленія внутрь земли недостигаютъ еще и одной мили. Разсмотрѣнныя нами горныя породы расположены въ земной корѣ въ слѣдующемъ порядкѣ. Къ ней непосредственно прилегаютъ первозданные сланцы-метаморфическія породы: сначала гнейсъ, потомъ сланцы слюдовый, тальковый, хлоритовый и глинистые. На первозданныхъ же сланцахъ лежатъ нептуническія породы.
   Нептуническія формаціи, равно какъ и первозданные сланцы приподняты, прорваны и иногда перевернуты проникающими ихъ въ разныхъ направленіяхъ изверженными изъ. внутренности земли плутоническими породами, которыя, образуя основы горныхъ кряжей, выходятъ въ нѣкоторыхъ мѣстахъ на самую поверхность земли.. Нептуническія формаціи, по времени образованія ихъ, идутъ за первозданными сланцами въ слѣдующемъ порядкѣ:
   А) формаціи Первичной или Палеозойской эпохи.
   1) Періодъ Кембрійскій.
   2) Періодъ Силурійскій.
   3) Періодъ Девонскій.
   4) Періодъ Каменноугольный.
   5) Періодъ Пермскій.
   Б) формаціи Вторичной или Месозоической эпохи.
   6) Тріасовой періодъ.
   7) Юрскій или Оолитовый періодъ.
   8) Мѣловой періодъ.
   B) формаціи Третичной или Кенозоической эпохи.
   9) Періодъ Эоценовой.
   10) Періодъ Міоценовой.
   11) Періодъ Пліоценовый.
   Г) формаціи Потретичной или Новой эпохи.
   12) Послѣ -- Пліоценовый періодъ (дмллювій),
   и 13) Періодъ Современный (аллювій). (*)
   (*) Названіе періодовъ Кембрійскаго, Силурійскаго, Девонскаго, Пермскаго, Юрскаго -- заимствовано отъ тѣхъ мѣстностей, гдѣ они преимущественно встрѣчаются; періоды каменноугольный и мѣловой, называются такъ по преобладанію въ нихъ угля и мѣла; Тріасовый періода, носитъ это названіе потому, что состоитъ изъ трехъ формацій. Названія же періодамъ третичной эпохи, а также первому періоду Покой эпохи даны геологомъ Ляйэллемъ по количеству встрѣчающихся въ нихъ раковинъ. Названія эти означаютъ: Эоценовый -- новая зоря, Міоценовый -- менѣе новый, Пліоценовый -- болѣе новый; всѣ эти три періода носятъ также яазваніе моллассовой группы, послѣ -- Пліоценовый -- послѣдующій за болѣе новымъ; даллювій -- древніе наносы, аллювій -- новые.
   
   Формаціи каждаго изъ періодовъ образовались одна послѣ другой, такъ что самыя древнія изъ нихъ,-- формаціи Кембрійскаго періода, потомъ Силурійскаго, Девонскаго и т. д. до формацій новѣйшаго періода или аллювія, который представляется самою позднѣйшею, и образованіе ея совершается еще въ настоящее время.
   Полный рядъ формацій всѣхъ періодовъ никогда не встрѣчается въ одномъ и томъ же мѣстѣ, но во всякой мѣстности нѣтъ большаго или меньшаго ихъ числа. Такъ иногда поверхность земли состоитъ изъ однихъ пластовъ Девонскаго періода или между пластами двухъ, не слѣдующихъ другъ за другомъ періодовъ, нѣтъ вовсе пластовъ среднихъ періодовъ, напримѣръ между девонскими и пермскими пластами нѣтъ каменноугольныхъ.
   Неполнота эта объясняется тѣмъ, что всѣ нептуническія формаціи образовались посредствомъ осадка изъ воды, а потому гдѣ во время образованія кокой либо формаціи была суша, тамъ очевидно этой формаціи быть не можетъ и такъ какъ вслѣдствіе дѣйствія подземнаго огня, материки и дно морское неоднократно мѣняли свое положеніе, то морскіе, осадки появлялись въ разное время въ разныхъ мѣстахъ и получали разныя очертанія.
   Какъ же въ такомъ случаѣ сдѣлалось извѣстно, что нептуническія формаціи образовались одна за другою въ томъ именно порядкѣ, въ какомъ онѣ приведены выше? Основаніемъ къ этому послужило то, что никогда, за весьма незначительными исключеніями, формаціи верхнихъ періодовъ не встрѣчаются подъ пластами нижнихъ, а всегда лежатъ надъ ними. Такъ нигдѣ нельзя встрѣтить, что бы мѣлъ лежалъ подъ каменнымъ углемъ, а всегда, если только они встрѣчаются рядомъ, каменный уголь лежитъ подъ мѣломъ, но такой способъ опредѣленія древности формацій примѣнимъ только къ тѣмъ изъ нихъ, которыя рѣзко различаются по своему минеральному составу, большинство же нептуническихъ формацій состоя изъ глины, нее чайниковъ и известняковъ, весьма сходны въ составѣ. Въ этомъ случаѣ руководителями для геолога служатъ ископаемые и окаменѣлости растеній и животныхъ, такъ какъ они въ формаціяхъ, слѣдующихъ одна за другою, бываютъ всегда различны, между тѣмъ въ однихъ и тѣхъ же формаціяхъ представляютъ чрезвычайно большое сходство и извѣстныя ископаемыя и окаменѣлости свойственны исключительно извѣстнымъ формаціямъ.
   Обстоятельство это весьма важно не только въ научномъ, но и въ практическомъ отношеніи. Напримѣръ, каменный уголь находится въ огромномъ количествѣ только въ пластахъ каменно-угольнаго періода; въ пластахъ же другихъ періодовъ онъ встрѣчается и въ меньшемъ количествѣ и качества худшаго. А потому весьма важно узнать, что тотъ пластъ, который предполагается разработать, принадлежитъ къ каменно-угольному періоду. Пласты, въ которыхъ образовался въ этотъ періодъ каменный уголь, состоятъ изъ темной глины, сѣрыхъ и черныхъ сланцовъ, но такая же глина и сланецъ встрѣчаются въ формаціяхъ другихъ періодовъ. Если въ глинѣ этой находятъ ископаемыхъ, жившаго въ каменно-угольный періодъ молюска (продукта), или окаменѣлые стволы произраставшаго тогда дерева (сигиляріи,) то разработка пласта можетъ быть начата съ полною увѣренностью, что разработываться будетъ дѣйствительно каменно-угольный пластъ. Напротивъ, если въ той же глинѣ найдены будутъ обломки трилобитовъ или граптолитовъ, которые свойственны силурійскому періоду, или раковины амонитовъ, принадлежащихъ къ мѣловому періоду, то навѣрное можно сказать, что это пласты не каменно-угольные, а силурійскіе и мѣловые.
   Зная въ какомъ порядкѣ слѣдуютъ обыкновенно различныя напластованія земли, легко опредѣлить періодъ образованія горъ или относительную ихъ древность.
   Горы, какъ мы видѣли, образовались отъ поднятія земной коры дѣйствіемъ подземнаго огня. Очевидно, что при этомъ, существовавшіе еще до образованія горъ пласты, должны были быть также подняты на бокахъ образовавшагося подлѣ ихъ горнаго хребта; пласты же, осѣвшіе послѣ образованія хребта, должны были лечь сверху поднятыхъ пластовъ въ горизонтальномъ направленіи. По этому, чтобы опредѣлить относительную древность горъ, слѣдуетъ только привести въ извѣстность какія изъ формацій, составляющихъ ея бока, находятся въ косвенномъ и какія въ горизонтальномъ положеніи; промежутокъ времени между окончаніемъ образованія верхней изъ косвенныхъ формацій и нижней изъ горизонтальныхъ, будетъ временемъ поднятія горы. Такимъ образомъ, если въ какомъ нибудь горномъ хребтѣ силурійская и девонская формаціи лежатъ въ косвенномъ направленіи по бокамъ хребта, тогда какъ лежащія сверху ихъ формаціи каменнаго угля и пермская сохранили положеніе горизонтальное, то это показываетъ, что горный хребетъ поднялся послѣ образованія девонской формаціи; если же на бокахъ горы подняты и каменноугольные пласты, а пермская и другія формаціи горизонтальны, то это значитъ, что хребетъ образовался послѣ каменно-угольной формаціи. Вслѣдствіе этого къ самымъ древнимъ горамъ принадлежатъ Нижне-Рейнскія горы, потомъ Гарцъ, далѣе Пиринеи и Апенины, приморскія Альпы, за тѣмъ главныя. Альпы; наконецъ Этна и Везувій самыя позднѣйшія.
   Опредѣляя, такимъ образомъ, древность горъ, французскій ученый Эли де Бомонъ пришелъ къ тому заключенію, что послѣ образованія каждой формаціи происходила какая нибудь изъ горныхъ системъ нашего материка.
   Различіе ископаемыхъ, встрѣчающихся въ нептуническихъ пластахъ, смотря по тому, были ли это остатки растеній и животныхъ морскихъ, или материковыхъ, указываетъ на то, гдѣ въ періодѣ извѣстной формаціи было море и гдѣ суша. Если сверху материковыхъ пластовъ находятся пласты съ признаками морского образованія, то это ведетъ къ заключенію, что земля опускалась и покрывалась водою. Различіе же ископаемыхъ растеній и животныхъ по климатамъ, въ которыхъ они нынѣ встрѣчаются, указываетъ на климатъ каждаго періода. Однимъ словомъ, нептуническія формаціи даютъ возможность получить полное понятіе о томъ, какъ развивалась кора земная со времени ея перваго образованія и вмѣстѣ съ тѣмъ служатъ эпохами въ исторіи этого развитія. Но полной, отчетливой, исторіи развитія земли въ настоящее время еще не существуетъ, такъ какъ геологія, занимающаяся изученіемъ строенія земной коры, наука еще новая, и геологически изслѣдованы весьма не многія страны, преимущественно западной Европы, при томъ и эти изслѣдованія не полны и во многомъ требуютъ повѣрки.
   Въ первую эпоху существованія земной коры въ эпоху Первичную -- земля представлялась въ видѣ не многихъ, разбросанныхъ по безграничному океану, полосъ и группъ земель. Въ силурійскій періодъ этой эпохи на томъ мѣстѣ, гдѣ нынѣ Европа, самыми обширными материками были только Швеція и Норвегія и часть Россіи на сѣверѣ, въ западной Финляндіи и остзейскомъ краѣ. Великобританія и Франція представляли нѣсколько не большихъ острововъ на западной ихъ сторонѣ; Германія представляла архипелагъ такихъ же острововъ тамъ, гдѣ нынѣ находятся ея наиболѣе возвышенныя части. Вся же южная Европа, за исключеніемъ не многихъ частей Италіи и Турціи, была покрыта моремъ. Въ періодъ каменноугольный, на мѣстѣ, гдѣ теперь сѣверовосточная часть Америки, былъ уже значительный материкъ, но вся западная ея часть отъ Миссисипи до Ледовитаго океана вовсе не существовала. По этому, первичная эпоха можетъ быть названа океаническою или островною.
   Сходство ископаемыхъ растеній и животныхъ первичной эпохи какъ въ полярныхъ, такъ и экваторіальныхъ мѣстахъ показываетъ, что въ это время на землѣ былъ повсюду одинъ жаркій климатъ, зависѣвшій оттого, что внутренній жаръ земли, при незначительности толщины ея коры, оказывалъ на ея поверхность замѣтное вліяніе.
   Во Вторичную эпоху -- прежніе острова значительно увеличились въ объемѣ, а океанъ образовалъ изъ себя обширныя,. замкнутыя моря; отчего вторичная эпоха можетъ быть названа морскою.
   Эпоха эта -- начало различія въ климатахъ.
   Въ Третичную эпоху прежніе острова соединились въ болѣе или менѣе сплошную массу суши. Въ Европѣ середина материка, Германія и Франція, только изрѣдка были прорѣзаны полосами воды. Великобританію составляли уже большіе острова. Скандинавія оставалась, по прежнему, большимъ отдѣльнымъ островомъ, отдѣленнымъ еще отъ Россіи. Три южные полуострова: Италія, Греція и Турція, поднялись уже изъ воды, но Бельгія, Данія, Пруссія, часть Германіи и югъ Россіи еще залиты были водою; поэтому третичную эпоху можно назвать материковою.
   Судя по растеніямъ, находимымъ въ третичныхъ формаціяхъ, температура земли немного превышала ту, которую она имѣетъ въ настоящее время. Собственно теплота земли ослабѣла уже такъ, что опредѣлилось различіе климатовъ -- холоднаго, умѣреннаго и жаркаго, зависящее отъ положенія земли къ солнцу.
   Въ налалѣ новой эпохи послѣдовало, но всѣмъ вѣроятіямъ, поднятіе въ южной Америкѣ великой Кордильерской цѣпи, простирающейся на 16,000 верстъ въ длину. Это доказываютъ значительное число дѣйствующихъ вулкановъ, расположенныхъ вдоль всей цѣпи, и частыя землетрясенія въ прилегающихъ къ этой цѣпи странахъ. Въ это же время материки сѣвернаго полушарія -- Европа, Азія и сѣверная Америка -- понизились надъ уровнемъ воды. Въ Европѣ въ началѣ послѣ-пліоценоваго періода море покрывало всю сѣверную часть Финляндіи, остзейскій край, сѣверную Германію и Великобританію, отъ воды свободна была лишь средняя, высшая часть Скандинавіи. Затѣмъ наступило время, когда земля поднялась до того уровня, что Англія и Франція соединены были между собою сушею и значительная часть Сѣвернаго моря также превратилась въ сушу. Послѣ этого снова наступило пониженіе, вслѣдствіе котораго Англія и Франція опять отдѣлились и дно Сѣвернаго моря покрылось водою. Отношеніе Европы къ сосѣдней части свѣта, Африкѣ, представлялось въ слѣдующемъ видѣ: африканская пустыня Сахара была морскимъ бассейномъ, а сѣверо-западная Африка, Азорскіе острова и Португалія соединены были съ юго-восточною-сѣверною Америкою въ одинъ большой материкъ.
   Настоящій климатъ Европы зависитъ, между прочимъ, отъ теплыхъ потоковъ воздуха, идущаго отъ знойной пустыни Сахары и отъ морскаго теченія, гольфштрома. Извѣстно, что въ океанѣ вода не течетъ какъ въ рѣкахъ, но въ нѣкоторыхъ мѣстахъ океана встрѣчаются такія полосы -- гдѣ происходитъ теченіе, тогда какъ по ту и другую сторону теченія, воды океана находятся въ покоѣ. Теченія эти идутъ: одни:-- холодныя -- отъ полюсовъ къ экватору, а другія -- теплыя -- отъ экватора къ полюсамъ. Къ числу этихъ теченій принадлежитъ и Гольфштромъ, который, проходя близъ береговъ западной Европы, согрѣваетъ ихъ на столько, что климатъ западной Европы несравненно теплѣе, чѣмъ подъ тѣми же широтами въ другихъ частяхъ свѣта.
   Въ послѣ -- пліоценовый періодъ, какъ мы сказали, вмѣсто Сахары былъ морской бассейнъ, отчего тогда въ Европѣ не могло быть настоящаго теплаго, южнаго, климата. Соединеніемъ же африканскаго материка съ сѣверной Америкой и югомъ Европы отрѣзывался отъ твердой части Атлантическаго океана согрѣвающій нынѣ западъ Европы, Гольфштромъ. Вслѣдствіе этого въ Европѣ, въ началѣ послѣ-пліоценоваго періода, былъ болѣе суровый климатъ. Въ это время сѣверъ Европы, находившійся подъ водою, покрытъ былъ громадными плавающими льдами; горы же Скандинавіи, Великобританіи, Англіи, Тироля и Швейцаріи покрыты были ледниками. Поэтому, послѣ-пліоценовый періодъ называютъ ледяными періодомъ.
   Тоже было и въ сѣверной Америкѣ.
   Періодъ послѣ -- пліоценовый назывался прежде допотопнымъ. Существовало мнѣніе, что въ это время земля испытала на себѣ послѣдствія громаднаго наводненія.
   Во многихъ странахъ встрѣчаются огромные пласты наносной глины, которой дали названіе диллювія. Сверхъ того, по всей сѣверной и средней Европѣ, на пространствѣ, опредѣляющемся линіею, идущею отъ истоковъ Сѣверной Двины чрезъ Тулу, Бреславль, Голландію и Лондонъ, разсѣяны эрратическіе камни, часто громадной величины, которые составляютъ обломки скандинавскихъ и финляндскихъ гранитныхъ горъ. Объяснить эти явленія не находили ни чѣмъ другимъ, какъ предположеніемъ, что воды океана, оставивъ, вслѣдствіе неизвѣстной причины, дно свое, съ необычайнымъ напоромъ вторгнулись въ материкъ, и, разрушая лежавшія на пути ихъ движенія, горы и скалы, усѣяли обломками ихъ материкъ и отложили на немъ длинныя полосы ила.
   Въ настоящее время такое предположеніе не имѣетъ уже значенія. Наблюденія, обнаружившія материковое пониженіе въ началѣ послѣ-пліоцеоноваго періода и существованіе въ это время въ Европѣ суроваго климата съ плавающими льдами около береговъ и сильно развитыми ледниками въ гористыхъ странахъ, разъяснили дѣйствительное происхожденіе какъ диллюзіальныхъ наносовъ, такъ и эрратическихъ камней. Лежавшія на горахъ массы льда съ наступленіемъ условій, измѣнившихъ климатъ Европы въ болѣе теплый, должны были придти въ движеніе, спуститься съ горъ въ долины; двигаясь по скаламъ,-- ледники стирали своими тяжелыми массами огромныя массы мелкой пыли и уносили съ собою падавшіе на нихъ обломки скалъ. Массы стертой пыли разнеслись потомъ тающею водою и осадились въ видѣ диллювія, а лежавшіе на ледникахъ камни остались тамъ, гдѣ растаяли ледники; камни эти переносились также по всей вѣроятности и плавающими льдами.
   Такимъ объясненіемъ наносовъ и эрратическихъ камней очевидно устраняется предположеніе о внезапномъ, стремительномъ наводненіи, такъ какъ тотъ фактъ, что въ началѣ послѣ -- пліоценоваго періода большая часть европейскаго материка покрыта была водою, не подлежитъ сомнѣнію, и названіе допотопнаго періода оставлено, потому что подобнаго рода наводненія, отъ материковаго пониженія, не составляютъ вовсе особенности послѣ-пліоценоваго періода, а случались во всѣ періоды развитія земли.
   За послѣ-пліоценовымъ періодомъ, наступилъ періодъ современный, -- періодъ образованія земли, очертанія материковъ и морей, климата; все пришло въ настоящее положеніе. Къ этому времени относятъ и появленіе въ Европѣ огнедышащихъ горъ Этны и Везувія.
   Послѣ всего сказаннаго объ устройствѣ коры земной, мы можемъ сдѣлать слѣдующій очеркъ ея развитія.
   Послѣ того, какъ на застывшую кору земли упала съ высотъ атмосферы вода, она подверглась разрушительному дѣйствію воды; вслѣдствіе чего и образовались первые осадочные пласты; всѣ они одинаковаго состава, потому что матеріалъ, изъ котораго они образовались, былъ постоянно одинъ и тотъ же. Слои эти отъ дѣйствія внутренняго жара на кору, принимали частію кристалическій видъ, образовавъ метаморфическія породы -- гнейсъ и первозданные сланцы.
   Въ то же время земная кора, охлаждаясь, сжималась и отъ дѣйствія внутренней расплавленной массы,-- трескала съ.
   Вылившаяся въ эти трещины огненно-жидкая масса застывала въ нихъ или надъ ними и образовала плутоническія горныя породы: гранитъ, сіенитъ, базальтъ и др.
   Съ охлажденіемъ коры, охлаждалась также и внутренняя расплавленная масса; такимъ образомъ кора утолщалась.
   Такъ какъ составныя части расплавленной массы расположены были по вѣсу ихъ -- легкія ближе къ корѣ, тяжелѣйшія глубже внутрь, то плутоническія породы, выливаясь на поверхность коры и до настоящаго времени, должны были быть различны и въ своемъ составѣ. Отсюда различіе породъ плутоническихъ древнихъ отъ новыхъ или волканическихъ. Сила подземнаго огня, приподнимая кору изнутри или извергая на ея поверхность расплавленныя массы, образовала материки и горы. При чемъ осаждавшіеся водою пласты изогнулись, прорывались и переворачивались. Въ образованіи нѣкоторыхъ пластовъ, напр. известковыхъ и каменноугольныхъ, принимала участіе также и органическая жизнь, но большинство пластовъ образовано непосредственно водою отъ разрушенія ею плутоническихъ породъ. При этомъ неоднократно происходили поднятія и пониженія коры и изверженія расплавленной массы, сопровождавшіяся частыми измѣненіями въ положеніи моря и суши. Въ этомъ и заключалась вся исторія земной коры послѣ того, какъ она покрылась водою до того времени, когда она приняла настоящій свой видъ.
   Въ настоящее время есть возможность приблизительно опредѣлить продолжительность этой исторіи, т. е. опредѣлить пространство времени, въ которое образовалась земная кора.
   Сравненіе измѣреній толщины всѣхъ нептуническихъ пластовъ, сдѣланныхъ въ различныхъ мѣстностяхъ, показало, что вертикальный разрѣзъ, или толщина, всѣхъ осадочныхъ пластовъ составляетъ, какъ полагаетъ Бурмейстеръ, 16,000 футовъ или 3/4 мили. Время же, необходимое для образованія каждаго фута пласта, можно опредѣлить по отложеніямъ Нила. Пилъ ежегодно, послѣ разлитія своего, осаждаетъ на берега свои слои ила, и обноситъ имъ также, со всѣхъ сторонъ, омываемыя имъ пирамиды и обелиски, время построенія которыхъ извѣстно. Раздѣливъ толщину осадка на число лѣтъ зданія, увидимъ, что въ одно столѣтіе образуется осадокъ толщиною въ 3 1/3 дюйма, что составитъ 10 дюймовъ въ 300 лѣтъ или 5 футовъ въ 1800 лѣтъ. Если принять, что съ такою же скоростью происходило во все время образованіе осадочныхъ пластовъ, то для того, чтобы пласты эти достигли настоящей толщины 16,000 футъ необходимо было около 6-ти милліоновъ лѣтъ.
   Главными дѣятелями въ исторіи коры земной были двѣ силы -- подземный огонь и вода. Но не къ одной цѣли стремились они. Огонь выдвигалъ изъ подъ воды кору, вода, напротивъ, разрушая материкъ, стремилась сгладить возвышенія коры. Та же борьба между огнемъ и водой происходитъ и въ настоящее время. Мы видимъ: огонь то медленно, то быстро, то въ одномъ, то въ другомъ мѣстѣ поднимаетъ кору надъ водою; вода же, можетъ быть, болѣе медленно, но съ большимъ постоянствомъ, размываетъ берега и наполняетъ, частицами ихъ, углубленія дна своего. Къ какому же результату приведетъ эта борьба огня и воды? Она приведетъ, по мнѣнію нѣкоторыхъ ученыхъ къ тому, что въ далекомъ будущемъ земля остынетъ на столько, что кора земли станетъ достаточно сопротивляться дѣйствію подземнаго огня, поднятіе ея прекратится; вулканическія изверженія перейдутъ, можетъ быть, для потомковъ нашихъ въ область мифовъ; а вода, не встрѣчая болѣе противодѣйствія уравнивающему стремленію своему, размоетъ всѣ выдающіяся надъ нею части материковъ и разольется по всей поверхности земли однимъ ровнымъ слоемъ.
   

IV.
РАЗВИТІЕ ОРГАНИЧЕСКОЙ ЖИЗНИ НА ЗЕМЛѢ.

   Откуда взялись на землѣ первые организмы, когда впервые началась на ней органическая жизнь, появилось ли на ней вдругъ все современное.разнообразіе растительнаго и животнаго міра, было ли между этимъ и прошлымъ міромъ полное сходство?
   Вотъ тѣ вопросы, которые должны возникнуть въ умѣ всякаго, кому становится извѣстно, что земной шаръ нашъ существуетъ уже милліоны лѣтъ, что во все это время всѣ условія жизни, почва, вода, климатъ, атмосфера, были совсѣмъ иные, чѣмъ нынѣ, и что только путемъ постепеннаго измѣненія, условія эти пришли въ то положеніе, въ которомъ мы нынѣ видимъ ихъ.
   Отвѣчать на вопросъ о первомъ началѣ жизни паука не въ состояніи, точно также, какъ по можетъ объяснить она -- откуда въ печеномъ хлѣбѣ, подвергнутомъ такому сильному жару, который не выносимъ ни для какого органическаго зародыша, зарождается плесень, состоящая, какъ показываетъ микроскопъ, изъ малѣйшихъ грибовидныхъ растеній; или отчего зарождаются инфузоріи въ загнивающей, но передъ тѣмъ чистой, стоячей водѣ?
   Микроскопическое изслѣдованіе строенія растеній и животныхъ показываетъ, что и тѣ и другія состоятъ изъ мельчайшихъ, разнообразной формы и разнообразно сгруппированныхъ, перепончатыхъ. ячеекъ или клѣточекъ. Клѣточки эти ростутъ всасываніемъ жидкости чрезъ стѣнки своихъ оболочекъ и размножаются посредствомъ дѣленія себя на части, изъ которыхъ каждая становится впослѣдствіи самостоятельною. Этотъ процессъ размноженія свойственъ какъ растеніямъ, такъ и животнымъ. Между клѣточкой, образующей инфузорію, и растительной клѣточкой все различіе заключается въ томъ, что первая отдѣляется отъ своей родоначальницы, тогда какъ клѣточка растенія остается соединенною съ ней. Клѣточка является, такимъ образомъ, основною формою всякаго организма; такъ что первичная клѣточка есть, по всему вѣроятію, исходная точка всего существующаго на землѣ. Но дальше этого, наблюденія наши не идутъ,-- и вопросъ о томъ: какимъ образомъ появляется эта первичная клѣточка остается для науки непроницаемою тайной.
   Дѣло становится яснѣе, когда мы обратимся къ другимъ вопросамъ развитія органической жизни. Тутъ наука нашла книгу, изъ которой могла почерпнуть свѣдѣнія для того, чтобы дать, хотя и не полный отвѣтъ. Книга эта -- кора земная; листы ея -- пласты земли, буквы, которыми она написана,-- ископаемыя этихъ пластовъ, а содержаніе книги -- лѣтопись творенія жизни. Но буквы этой книги -- ископаемыя -- представляются большею частію обломками, иногда отъ нихъ остался только оттискъ и отпечатокъ, свидѣтельствующій о присутствіи организма. Только во льду, янтарѣ и каменной соли сохранились животныя болѣе или менѣе совершенно. Такъ, въ Сибири находимы были замерзшіе трупы древнихъ носорога и мамонта. Янтарь и каменная соль сохранили прекрасно насѣкомыхъ. Животныя, тѣло которыхъ студенисто, каковы всѣ такъ-называемыя низшія животныя, сохраниться въ пластахъ земной коры не могли; отъ тѣхъ только изъ нихъ могли сохраниться остатки, которыя имѣли твердые покровы, состоящіе изъ минеральныхъ веществъ. Такъ остались оболочки инфузорій, полипняки полиповъ, раковины слизняковъ, твердые покровы ракообразныхъ. Точно также отъ позвоночныхъ животныхъ остались только костистые остовы ихъ и наружные покровы тѣхъ изъ нихъ, которыя покрыты, какъ напр. рыбы, твердыми пластинками -- чешуею, но и эти части сохранились не отъ всѣхъ животныхъ; отъ иныхъ остались только двѣ, три кости, или одни зубы; отъ другихъ -- копролиты (окаменѣлыя изверженія), часто даже одни слѣды ногъ животнаго. Однако и эти скудные остатки доставили возможность возсоздать съ большою вѣроятностью цѣлыя животныя, которымъ они принадлежали. Такое возсозданіе основывается на законѣ соотношенія органовъ, по которому извѣстная форма одной части тѣла предполагаетъ извѣстную же форму и въ всякой другой части. Подобно тому, какъ по правой половинѣ тѣла можно судить о лѣвой, такъ по формѣ зубовъ можно сдѣлать заключеніе объ устройствѣ всего животнаго и объ образѣ его жизни.
   Весь органическій міръ состоитъ изъ двухъ царствъ: царства растеній и царства животныхъ. Каждое царство, по различію устройства организаціи отдѣльныхъ членовъ раздѣляется на нѣсколько группъ.
   Растительный міръ составляютъ два отдѣла: тайнобрачныя -- не цвѣтущія и явнобрачныя -- цвѣтущія растенія.
   Тайнобрачныя заключаютъ въ себѣ классы: 1) безцвѣтковыя водоросли, лишаи, грибы; 2) ячеистые мхи; 3) сосудистые хвощи, папортники, плауны. Три же класса составляютъ и явнобрачныя растенія: 1) голосѣмянныя -- хвойныя деревья (сосна, ель) и саговыя; 2) односѣмянодольныя -- сѣмя ихъ всходитъ однимъ листомъ -- злакни пальмы; (3 двусѣмянодольныя -- дубъ, береза, ива, всѣ лиственныя деревья.
   Животный міръ составляютъ тоже два отдѣла -- безпозвоночныя и позвоночныя животныя.
   Къ безпозвоночнымъ относятся классы: 1) безформенныя -- губки, инфузоріи. 2) Лучистыя -- полипы (кораллы), морскія лиліи, морскія звѣзды, морскіе ежи. 3) Моллюски или слизняки -- организмы живущіе въ раковинахъ, улитки, каракатицы. 4) Членистыя или суставчатыя -- раки, насѣкомыя, пауки.
   На четыре же класса дѣлятся и позвоночныя: 1) рыбы; 2) пресмыкающіеся или амфибіи; 3) птицы и 4) млекопитающія.
   Вся эта классификація основана на большемъ совершенствѣ организмовъ одной группы предъ другой. Каждый животный организмъ тѣмъ несовершеннѣе, тѣмъ ниже его мѣсто въ классификаціи, чѣмъ проще его устройство; когда онъ, какъ губки, представляетъ собою лишь простое скопленіе клѣточекъ, подобное растенію; когда онъ. лишенъ способности перемѣнять свободно мѣсто, какъ полипы и морскія лиліи; когда онъ не имѣетъ отдѣльныхъ органовъ для разнообразныхъ отправленій дыханія, питанія и пищеваренія, когда органы чувствъ, мозгъ и нервная система, развиты слабо. Однимъ словомъ, чѣмъ менѣе организмъ приближается къ организаціи человѣка, тѣмъ онъ несовершеннѣе.
   На этомъ основаніи растенія ниже животныхъ. Изъ растеній -- тайнобрачныя ниже явнобрачныхъ. Между животными безпозвоночныя ниже позвоночныхъ, такъ какъ позвоночный хребетъ есть одинъ изъ центровъ нервной системы. Въ отдѣлѣ безпозвоночныхъ низшее мѣсто занимаютъ безформенныя, выше стоятъ лучистыя, еще выше слизняки, далѣе моллюски, потомъ членистыя. Между позвоночными сначала идутъ рыбы, за ними пресмыкающіеся, потомъ птицы и наконецъ млекопитающія, а за ними -- вѣнецъ развитія -- человѣкъ.
   На томъ же основаніи различаются по совершенству своему и организмы каждаго изъ классовъ. Такъ изъ членистыхъ -- насѣкомыя, не испытывающія превращеніе изъ яйца въ гусеницу и куколку, ниже испытывающихъ это превращеніе. Также рыбы съ хрящевымъ скелетомъ или съ позвоночнымъ столбомъ на одной половинѣ хвоста, стоятъ ниже рыбъ съ костянымъ скелетомъ и съ позвоночникомъ, оканчивающимся въ срединѣ хвоста.
   Этотъ краткій обзоръ органической жизни необходимъ для лучшаго знакомства съ тѣми выводами, которые сдѣлала палеонтологія (наука объ ископаемыхъ).
   Многія животныя выносятъ очень высокую температуру, какъ напр. коловратки, инфузоріи, развивающіяся въ стоячихъ водахъ, безвредно выносятъ непродолжительное время температуру кипѣнія воды. Личинки нѣкоторыхъ насѣкомыхъ живутъ въ теплыхъ ключахъ, имѣющихъ 50о. Нѣкоторые изъ слизняковъ найдены въ водахъ, имѣющихъ до 50о. Въ горячихъ ключахъ (60о) находили даже рыбъ. Пауки живутъ около огнедышащихъ горъ, въ мѣстахъ, имѣющихъ такой жаръ, котораго долго не выдерживаетъ обутая нога человѣка.
   Если многія изъ современныхъ животныхъ выносятъ, такимъ образомъ, температуру свыше 50о тепла, то первые организмы могли показаться въ первоначальномъ океанѣ уже въ то время, когда онъ охладѣлъ до этой степени.
   Но первые листы лѣтописи творенія повреждены огнемъ. Первозданные сланцы образовались при дѣйствіи столь сильнаго жара, что если бы и въ то время существовала уже органическая жизнь, то имъ не было ни какой возможности сохраниться. Не встрѣчается органическихъ остатковъ и въ первыхъ осадочныхъ пластахъ въ кембрійскомъ періодѣ, нижніе слои которыхъ носятъ на себѣ также слѣды дѣйствія огня. Впрочемъ встрѣчающіеся здѣсь пласты известняка, -- если вспомнить какъ образовались они, -- даютъ намекъ о существованіи органической жизни уже въ этотъ періодъ. Но явные, несомнѣнные слѣды жизни встрѣчаются только въ силурійскомъ періодѣ.
   Число различныхъ видовъ всѣхъ извѣстныхъ нынѣ ископаемыхъ простирается до 2 тысячъ растеній и 25 тысячъ животныхъ.
   Всѣ ископаемыя не встрѣчаются вмѣстѣ въ однихъ и тѣхъ же пластахъ; напротивъ, каждый періодъ болѣе или менѣе отличается отъ другого по формамъ сохранившихся въ нихъ остатковъ растеній и животныхъ. Въ каждомъ новѣйшемъ періодѣ являются и новые организмы,-которыхъ не встрѣчается въ древнѣйшихъ періодахъ; существовавшіе же въ послѣднихъ виды не всегда находятся въ послѣдующихъ періодахъ, но не рѣдко исчезаютъ на всегда. Если пласты всѣхъ періодовъ образовались, какъ мы уже знаемъ, не въ одно время, а послѣдовательно, другъ за другомъ въ теченіе милліоновъ лѣтъ, то отсюда ясно, что и современные разнообразные роды растеній и животныхъ появлялись на землѣ также одинъ за другимъ чрезъ большіе промежутки времени, но не явились вдругъ въ какой либо одинъ моментъ или въ одну изъ эпохъ существованія земли.
   Разсматривая ближе распредѣленіе ископаемыхъ въ корѣ земной, находимъ, что появленіе на землѣ организмовъ находится въ тѣсной связи съ совершенствомъ ихъ организаціи. Древнѣйшіе пласты содержатъ въ себѣ остатки только низшихъ организмовъ; здѣсь изъ растеній -- одни тайнобрачныя; изъ животныхъ -- одни безпозвоночныя; только въ болѣе новыхъ слояхъ начинаютъ уже встрѣчаться высшія организаціи -- растенія явнобрачныя и животныя позвоночныя.
   Но и эти отдѣлы органической жизни не являются вдругъ, а тоже постепенно: ранѣе -- менѣе совершенные и позже -- болѣе совершенные организмы. Такъ изъ явнобрачныхъ растеній появляются сначала голосѣмянныя -- хвойныя, потомъ односѣмянодольныя -- пальмы и наконецъ двусѣмянодольныя -- лиственныя деревья. Точно также и въ мірѣ животномъ. Между позвоночными явились прежде всего рыбы, позже -- земноводныя, далѣе -- птицы и за ними уже млекопитающія, а въ концѣ всего -- человѣкъ.
   Та же постепенность замѣчается изъ отношеніи дальнѣйшихъ подраздѣленій. Такъ изъ членистыхъ явились насѣкомыя, сначала не испытывающія превращенія, а потомъ уже испытывающія его; изъ рыбъ прежде тѣ, которыя съ хрящевымъ скелетомъ, а потомъ съ костянымъ; прежде тѣ, которыя съ несиметричнымъ хвостомъ, а потомъ съ симетричнымъ.
   Въ первичную эпоху, въ періодъ силурійскій, явились первые два класса тайнобрачныхъ растеній, мхи, грибы, и безпозвоночныя животныя -- кораллы, моллюски, ракообразныя; въ девонскій періодъ -- высшія изъ тайнобрачныхъ растеній -- папортники, плауны; изъ животныхъ -- рыбы и незначительные слѣды пресмыкающихся; въ каменноугольный и пермскій періоды -- низшія изъ явнобрачныхъ растеній -- голосѣмянныя хвойныя и саговыя; птицъ и млекопитающихъ все еще не было
   Во вторичную эпоху, въ тріасовый періодъ,-- многія земноводныя и слѣды птицъ; въ юрскій періодъ уже видны первые слѣды млекопитающихъ; въ мѣловой періодъ появились послѣдніе два высшіе класса растеній сначала односѣмянодольныя, а потомъ двусѣмянодольныя.
   Въ третичную эпоху существовали уже всѣ классы растеній и животныхъ, явились только новые ихъ роды и виды, но не было еще человѣка.
   Въ новую эпоху явился наконецъ и человѣкъ.
   Но тѣмъ высшимъ организмамъ, которые наиболѣе свойственъ! каждой эпохѣ, онѣ могутъ быть названы:
   Первичная эпоха -- царствомъ рыбъ.
   Вторичная эпоха -- царствомъ пресмыкающихся.
   Третичная эпоха -- царствомъ млекопитающихъ.
   Новая эпоха -- царствомъ человѣка.
   Чѣмъ древнѣе слой, тѣмъ наибольшее замѣчается несходство организмовъ съ современными ихъ формами. Первыя рыбы, напримѣръ, были такъ мало похожи на нынѣшнихъ, что ихъ нѣкоторое время принимали за раковъ или за большихъ водяныхъ жуковъ. Многихъ первобытныхъ формъ уже не существуетъ. Но чѣмъ новѣе слой, тѣмъ наибольшее сходство съ современнымъ міромъ. Въ формаціяхъ, слѣдующихъ за мѣловою, т. е. въ третичную эпоху, встрѣчаются остатки нынѣ еще существующихъ животныхъ и число ихъ увеличивается отъ начала эпохи и до конца ея.
   Нынѣ растенія и животныя различныхъ мѣстностей тѣмъ болѣе не сходствуютъ между собою въ формахъ, чѣмъ больше разницы въ разстояніи каждой мѣстности отъ экватора, т. е. несходство это обусловливается различіемъ климатовъ. Но въ древнѣйшихъ періодахъ такого разнообразія формъ, зависящаго отъ географическаго положенія мѣстности, не замѣчается; различіе это дѣлается яснымъ только въ третичную эпоху. До этого времени всѣ органическія существа имѣли тропическій характеръ, по этому подъ всѣми широтами въ полярныхъ и экваторіальныхъ странахъ встрѣчаются такія растенія и животныя, которыя нынѣ живутъ только въ жаркомъ климатѣ.
   Прежде полагали, что съ окончаніемъ каждаго періода всѣ существовавшія въ это время растенія и животныя погибали, а въ слѣдующемъ періодѣ являлись уже совершенно новыя ихъ формы, такъ что современныя намъ растенія и животныя не произошли отъ первобытныхъ организмовъ, а возникли независимо отъ нихъ. Это мнѣніе въ особенности распространилось и получило силу со временъ Кювье, великаго Французскаго естествоиспытателя.
   Но внимательное изученіе ископаемыхъ показало, что между формами ископаемыхъ различныхъ періодовъ хотя и существуетъ несходство, но ни въ одномъ періодѣ несходство это не проявляется рѣзко, вдругъ, а обнаруживается постепенно, такъ что въ двухъ, лежащихъ рядомъ пластахъ различныхъ періодовъ однѣ и тѣ же животныя и различіе между ними весьма незначительное; различіе это выдается рѣзко только между началомъ одного и концемъ другого періода. Какъ растительные, такъ и животные организмы большею частію переходятъ изъ одного періода въ другой, слѣдующій за нимъ, періодъ. Такъ вторичная эпоха характеризуется преобладаніемъ въ ней пресмыкающихся, но они появляются уже въ девонскихъ пластахъ первичной эпохи. Въ третичной эпохѣ преобладаютъ млекопитающіе, -- но первые слѣды ихъ появленія находятся еще въ юрскихъ пластахъ вторичной эпохи. Все это убѣждаетъ въ томъ, что органическая жизнь на земной поверхности никогда не уничтожалась и что съ тѣхъ поръ, какъ появилась на землѣ жизнь, она не прекращалась ни на одинъ моментъ. Слѣдовательно всѣ современныя растенія и животныя произошли отъ первобытныхъ и ни что иное, какъ потомки ихъ. Подобно тому, какъ мы замѣчаемъ нынѣ, что извѣстныя породы растеній и животныхъ перерождаются, если будутъ переведены изъ одного климата въ другой, такъ переродились и первобытныя животныя въ теченіе милліоновъ лѣтъ ихъ существованія вслѣдствіе постояннаго измѣненія всѣхъ, необходимыхъ для жизни условій, какъ то: теплоты, свѣта, воздуха, пищи и т. п.
   Отъ этихъ общихъ выводовъ перейдемъ къ отдѣльному разсмотрѣнію первобытныхъ растеній и животныхъ каждой эпохи развитія земли и ознакомимся. при этомъ съ самою ихъ физіономіею.
   Изъ организмовъ,-- растенія должны были появиться на землѣ прежде животныхъ. Растенія по организаціи своей стоятъ ниже животныхъ; а низшіе организмы, какъ мы видѣли, всегда предшествуютъ высшимъ. Кромѣ того растенія могутъ существовать безъ животныхъ, тогда какъ существованіе послѣднихъ обусловливается существованіемъ растеній. Ласточка, которая питается насѣкомыми, умерла бы съ голода въ пустынѣ безъ растеній, потому что безъ нихъ не было бы тамъ и насѣкомыхъ.
   По этому мы и начнемъ съ растеній.
   

Первобытныя растенія.

   Первыми представителями растеній въ первичную, эпоху были водоросли (фукусы); въ самыхъ позднихъ глинистыхъ, сланцовыхъ пластахъ силурійскаго періода встрѣчаются отпечатки этихъ простѣйшихъ организмовъ. Здѣсь замѣчаются также слабые оттиски стебельчатыхъ грибовъ.
   Другихъ высшихъ растеній здѣсь не встрѣчается;, они начинаютъ возникать только въ слѣдующемъ, девонскомъ, и развиваются съ изумительною силою въ каменноугольномъ періодѣ. Материкъ покрылся въ это время громадными лѣсами, но въ числѣ растеній небыло ни лиственныхъ, ни пальмъ. Всѣ деревья принадлежали, по прежнему, къ тайнобрачнымъ, хотя и высшему классу ихъ. Это были папортники, хвощи и плауны.
   Первое мѣсто между ними занимали папортники. Они растутъ и нынѣ. Въ нашихъ климатахъ -- это травянистыя растенія съ зубчатыми или разрѣзными, вѣерообразными листьями; но въ жаркихъ странамъ папортники представляются деревьями. Первобытные папортники были сходны съ настоящими, но отличались отъ нихъ своимъ громаднымъ размѣромъ, достигая 30 и болѣе футовъ.
   Хвощи прозябаютъ нынѣ въ болотистыхъ мѣстахъ. Съ коленчатымъ и бороздчатымъ стеблемъ, оканчивающимся чешуйчатою шишкою и съ тонкими листьями, они рѣдко бываютъ выше трехъ футовъ и едва полдюйма въ діаметрѣ. Хвощи каменноугольнаго періода, достигая 15 футовъ вышины и до фута въ діаметрѣ, представлялись деревьями. Отъ сходства съ тростникомъ (calamus) они называются каламитами.
   Плауны. Въ нашихъ лѣсахъ -- это мхи, ползущіе по землѣ длинными, развѣтвленными стеблями, которые покрыты густо сидящими короткими и острыми листками желтовато -- зеленаго цвѣта; они сухи и во время жизни. Плауны каменноугольнаго періода росли громадными деревьями, они имѣли до 80 футовъ въ вышину при діаметрѣ около 3 футовъ въ стволѣ. Стволъ и вѣтви ихъ покрыты были и густо усажены листьями, которые опадая, оставляли на корѣ рубцы въ мѣстахъ своего прикрѣпленія; отчего на корѣ былъ красивый чешуйчатый узоръ. По формѣ этихъ рубцовъ различаютъ два вида первобытныхъ плауновъ: лепидодендры, когда форма рубцовъ четырехгранная и расположены, они спирально; сигилляріи -- если рубцы овальны, похожія на печать (sigilium) и расположены вдоль ствола прямыми рядами, раздѣленными бороздками.
   Въ каменноугольныхъ породахъ находятъ часто неправильные короткіе стволы, усѣянные мѣтками величиною въ горошину. Стволы эти, считая за особыя деревья, назвали стигмаріями, но потомъ, когда найденъ былъ какъ-то стволъ сигилляріи съ корнемъ, оказалось, что стигмаріи, были корни сигилляріи; мѣтки на нихъ,-- слѣды отлавшихѣ корневыхъ мочекъ.
   Формъ плауновъ каменноугольнаго періода нынѣ не существуетъ вовсе: въ современной Флорѣ нѣтъ ни одного растенія, похожаго на лепидодендры и сигилляріи.
   Въ каменноугольномъ періодѣ, и въ особенности въ пермскомъ, встрѣчаются также хвойныя и саговыя деревья, но здѣсь они еще малочисленны, и развиваются только въ слѣдующую эпоху.
   Міръ каменноугольной флоры отличался многочисленностью отдѣльныхъ растеній и величиною ихъ, но онъ былъ бѣденъ породами растеній. Тайнобрачные великаны его не имѣли ни цвѣтовъ ни, плодовъ, и листья ихъ были не зеленые, ä желтоватые -- въ растеніяхъ зеленый цвѣтъ развивается только отъ вліянія солнца, въ первичную же эпоху, отъ внутренняго жара земли испаренія воды были такъ сильны, что сквозь нихъ лучи солнца не могли проникать на землю.
   Изъ растительности каменноугольнаго періода образовался первый каменный уголь. Но растительность пермскаго періода не обуглилась, а только покрылась глиною и пескомъ, изъ которыхъ кремнеземъ, главная составная часть песку-выдѣлившись, замѣстилъ мало по малу всѣ волокны дерева и превратилъ ихъ въ окаменѣлость, образовавъ при этомъ агаты, опалы и халцедоны. На Вандименовой землѣ находится цѣлый окаменѣлый лѣсъ, большая часть котораго превращена въ прекраснѣйшіе опалы.
   Во вторичную эпоху встрѣчаются тѣ же папортники, хвощи и плауны, но они не имѣютъ уже болѣе большихъ стволовъ, а сходны съ нынѣшними, отъ которыхъ отличаются однимъ своимъ объемомъ. Здѣсь появляются въ большомъ обиліи камыши, такъ что изъ нихъ состоитъ весь каменный уголь этой эпохи; они проникаютъ также въ слои песчанника, получившаго, во этому, названіе камышеваго.
   Въ тоже время здѣсь преимущественно развиваются явнобрачныя растенія -- голосѣмянныя, между которыми преобладаетъ семейство кипарисовыхъ; представителемъ его, въ настоящее время, въ тропическомъ климатѣ кипарисъ и туя, а у насъ можжевельникъ. Изъ ископаемыхъ видовъ этого семейства извѣстна фольція, отличавшаяся листьями различной величины, на однѣхъ и тѣхъ же вѣтвяхъ, отчего и называется двояколистною.
   Характеристический же растеніями вторичной эпохи были цикадеи (саговики); они находятся во всѣхъ слояхъ этого времени; число ихъ видовъ простирается до 70. Нынѣ цикадеи всѣ растутъ въ жаркихъ климатахъ; вѣчно зеленѣющія, они похожи на первобытные папортники и на современныя пальмы. Стволъ ихъ неуклюжій цилиндрическій, а иногда шарообразной формы; листья перисторазрѣзные, т. е. по серединѣ широкая жилка, а по обѣимъ сторонамъ боковыя пластинки, какъ у пера; эти листья, называемыя ваіями, плотны и сухи, какъ пергаментъ, почему хорошо сохранились въ ископаемомъ состояніи и даже еще гибки; они выходятъ изъ ствола въ видѣ султана на всѣ стороны: Отпадая листья оставляютъ чешуеобразные рубцы, которые потомъ сростаются и образуютъ около ствола кору, подобную корѣ лепидодендровъ и сигилляріевъ. Вершина этихъ деревьевъ круглый годъ украшена листьями, цвѣтами и плодами. Таковы были и первобытныя цикадеи, съ тѣмъ только различіемъ, что они росли выше настоящихъ, достигая 5 и болѣе саженъ, и встрѣчались не только въ экваторіальномъ поясѣ, но и въ Европѣ.
   Особый видъ растительности этого времени придавали также панданы, стоявшіе на своихъ воздушныхъ корняхъ, какъ на ходуляхъ и красовавшіеся листвяною кроной на концахъ вѣтвей. Впрочемъ ни листьевъ, ни корней этихъ растеній не найдено въ ископаемомъ состояніи, а открыты лишь въ юрскихъ пластахъ большіе шарообразные плоды ихъ.
   Между хвойными особенно часто встрѣчаются красивыя аукаріи съ иглистыми листьями, сидѣвшими на вѣтвяхъ, расположенныхъ на стволѣ веретенообразно.
   Съ послѣдняго періода вторичной эпохи, мѣловаго, начинаются пальмы; онѣ мало отличались отъ настоящихъ тропическихъ пальмъ. За ними являются и самыя высшія растенія -- двусѣмянодольныя -- лиственныя деревья. Первыя деревья этого класса были ивы, которыя обыкновенно ростутъ на самой дурной почвѣ, если только она содержитъ достаточно влажности. Здѣсь встрѣчаются также тополи и орѣшникъ. Кромѣ того найдены остатки листьевъ, принадлежащихъ липамъ, или еще выше ихъ стоящимъ, тюльпаннымъ деревьямъ. Вся растительность, въ концѣ вторичной эпохи, одѣвшаяся, отъ дѣйствія лучей солнца, въ настоящій зеленый цвѣтъ, представляла большое сходство съ современною.
   Въ третичную эпоху растительность потеряла совсѣмъ первобытный характеръ. Въ это время прозябали также папортники, хвощи и плауны; на уже подобные нынѣшнимъ. Въ это время существовали болѣе или менѣе всѣ современные роды растеній: букъ, липа, ива, тополь, орѣховое дерево, клёнъ и тюльпанное дерево. Послѣднее отличается формою листьевъ своихъ, которая ему только и свойственна. Листья эти похожи на кленовые, но не имѣютъ средняго, выдающагося, кончика, отчего листъ представляется продолговатымъ четыреугольникомъ. Но климаты въ третичную эпоху такъ рѣзко, какъ нынѣ, еще не различались, и потому растительность умѣренныхъ странъ представляла смѣшеніе настоящей растительности съ растительностью жаркаго пояса. Такъ въ Европѣ, на ряду съ теперешними деревьями, росли еще пальмы, мирты, лавры и хлопчатникъ, находящіеся въ ископаемомъ состояніи даже въ Англіи и Франціи.
   Изъ растительности третичной эпохи образовался бурый уголь (лигнитъ), который встрѣчается во всѣхъ формаціяхъ этой эпохи. Уголь этотъ обильно пропитанъ-смолистымъ веществомъ. Оно извѣстно подъ именемъ асфальта, если лишено жидкихъ частей и болѣе или менѣе плотно. Если же смолистое вещество несовсѣмъ плотно, тогда оно называется ископаемой смолой, а въ совершенно жидкомъ состояніи -- горнымъ масломъ; самое чистое горное масло есть нефть. Вещество это просачивается иногда сквозь дно озеръ и превращается на поверхности его въ плотные куски асфальта, какъ напримѣръ въ Палестинѣ на Мертвомъ морѣ и на озерѣ острова Тринидата; въ послѣднемъ образуется такое количество асфальта, что на берегахъ озера стоятъ цѣлыя асфальтовыя скалы. У насъ, въ Баку, получается самая лучшая нефть, вытекающая изъ песчаннаго берега Каспійскаго моря. Здѣсь она въ нѣкоторыхъ мѣстахъ выходитъ изъ земли въ видѣ газа, который будучи зажженъ, горитъ яркимъ пламенемъ и употребляется для, освѣщенія домовъ.
   Съ бурымъ углемъ встрѣчается также янтарь, который есть ничто иное, какъ ископаемая смола хвойнаго дерева третичной эпохи, называемаго янтароносною сосною. Янтарь образовался отъ нахожденія дерева долгое время въ влажной почвѣ на значительной глубинѣ. Янтарь обыкновенно лежитъ въ корѣ деревьевъ, но чаще въ береговыхъ странахъ Нѣмецкаго и Балтійскаго морей; пласты, въ которыхъ находится янтарь, размываются водою и онъ выбрасывается на берегъ.
   Отъ растеній перейдемъ къ животному міру.

0x01 graphic

Первобытныя животныя.

   Животный міръ въ первичную эпоху состоялъ преимущественно изъ безпозвоночныхъ и притомъ изъ самыхъ низшихъ животныхъ этого отдѣла. Изъ позвоночныхъ -- здѣсь начинаются пресмыкающіяся, но ихъ было мало; вѣнцомъ творенія были рыбы. Разнообразія животныхъ, по различнымъ мѣстностямъ, почти не существовало; тѣже самыя животныя, которыхъ теперь находимъ въ Европѣ, существовали тогда и во всѣхъ другихъ частяхъ свѣта. Всѣ животныя, за исключеніемъ незначительнаго числа пресмыкающихся, были водныя. Въ природѣ не было ни одного живаго звука.
   Въ силурійскомъ періодѣ всѣ классы безпозвоночныхъ -- безформенныя, лучистыя, моллюски и членистыя имѣли уже своихъ представителей.
   Безформенныя, къ которымъ принадлежатъ инфузоріи, по всей вѣроятности, были первыя изъ появившихся на землѣ животныхъ, такъ какъ они могли существовать въ водѣ еще весьма горячей, какою была она во время образованія первыхъ осадочныхъ пластовъ. Встрѣчающіеся въ этихъ пластахъ слои кремнезёма считаютъ за остатки оболочекъ инфузорій; но самыхъ животныхъ въ ископаемомъ состояніи не осталось. Настоящія же инфузоріи представляются въ видѣ простыхъ клѣточекъ разнобразныхъ формъ, шаробразныхъ, угловатыхъ, полукруглыхъ и т. п. Они имѣютъ два отверстія: одно для принятія пищи, другое для выдѣленія ненужныхъ веществъ. Около рта ихъ находятся лопасти,-- приводимыя животными въ быстрое круговое движеніе, отчего вода пригоняется ко рту ихъ.
   Изъ лучистыхъ первое мѣсто занимали полипы и морскія лиліи. Къ животнымъ этого класса также принадлежатъ морскія звѣзды и морскіе ежи. Два послѣдніе рода составляютъ высшіе, сравнительно съ первыми, организмы, такъ какъ въ нихъ замѣчается уже присутствіе мускуловъ и нервовъ; ихъ въ первичную эпоху было не много.
   Полипы (кораллы) были сходны съ настоящими. Это мелкія животныя не больше булавочной головки. Тѣло ихъ представляетъ пустой цилиндръ; на верху его находится ротъ съ восьмью или двѣнадцатью щупальцами, а внизу удлинненіе въ видѣ ножки; ножкою этою полипы прикрѣпляются ко дну моря такъ, что остаются на всегда неподвижными. Щупальцами животныя привлекаютъ къ себѣ пищу, состоящую изъ инфузорій. Размножаясь, полипы живутъ вмѣстѣ и изъ выдѣляемой ими изъ воды извести образуются деревья или даже цѣлыя горы и острова, которыя въ первобытномъ морѣ занимали большое пространство. Въ силурійскихъ пластахъ изъ полиповъ особенно замѣчательны граптолиты (писаные камни); такъ названы известковые камни съ оттисками этихъ коралловъ. Они состоятъ изъ известковаго вѣтвистаго стержня; на концахъ вѣтвей находятся углубленія, въ которыхъ жили полипы.
   Морскія лиліи (энкриниты) состояли изъ тонкаго известковаго стебля, вышиною въ сажень, прикрѣплявшагося ко дну моря; стебель этотъ былъ гибкій, потому что внутри имѣлъ кожистые каналы. На верхушкѣ стебля сидѣло самое животное, похожее на цвѣтокъ съ лепестками. Цвѣтокъ было тѣло животнаго, а лепестки -- щупальцы его, которыми оно привлекало къ себѣ добычу. Изъ лучистыхъ животныхъ морскія лиліи были всего болѣе распространены въ первичную эпоху; изъ стеблей ихъ образовались цѣлыя горы. Но затѣмъ они.все болѣе и болѣе исчезаютъ и нынѣ ихъ существуетъ весьма мало. Это объясняется тѣмъ, что въ первобытное время дно морское состояло изъ скалъ, къ которымъ животныя эти прочно прикрѣплялись своими стеблями; но когда вода, разрушивъ подводныя скалы, обратила ихъ въ песокъ, то въ немъ лиліи не находили уже, при движеніи волнъ, прежней прочной опоры.
   Моллюски состоятъ изъ студенистаго тѣла съ органами питанія и пищеваренія, имѣютъ печень, сердце, жабры, во рту ихъ видны челюсти и зубы; они одарены глазами. Выдѣляющаяся изъ тѣла ихъ известь образуетъ около нихъ створки раковинъ, къ которымъ приростаютъ животныя. Обладая мускулами, моллюски раскрываютъ створки по произволу. Классъ моллюсковъ представляетъ четыре типа. Два изъ нихъ -- безъ головы и не имѣютъ ни глазъ, ни щупалецъ; два другіе,-- съ головою, снабженною глазами и щупальцами. Къ безголовымъ принадлежатъ раковины и руконогіе; первые ползаютъ и плаваютъ, а послѣдніе прикрѣпляются неподвижно на отросткахъ тѣла. Между головчатыми моллюсками самыя простѣйшія -- ползающія -- улитки, а наиболѣе развитыя -- плавающія головоногія. Руконогіе и головоногіе особенно изобилуютъ въ первичной эпохѣ. Характеристическими видами ихъ были въ силурійскомъ періодѣ унгулиты -- небольшія, тонкія, какъ ноготь, раковины и ортоцератиты съ конусообразною раковиной. Съ приближеніемъ къ настоящему времени число руконогихъ и головоногихъ становится все меньше и меньше, тогда какъ раковины и улитки напротивъ умножаются.
   Представителями членистыхъ были ракообразные трилобиты (трехдольчатые). У обыкновенныхъ раковъ и крабовъ голова и туловище находятся въ сросшихся щиткахъ и двигаются посредствомъ хвоста; у трехдольчатыхъ же раковъ всѣ эти три части ясно отдѣлены другъ отъ друга. Туловище ихъ состояло изъ подвижныхъ сочлененій, позволявшихъ животному свертываться въ шаръ. Клешней, которыми отличаются нынѣшніе раки, у трилобитовъ вовсе не было; по наружному виду они представляютъ сходство съ мокрицами. Трилобиты -- низшіе изъ ракообразныхъ; изъ высшихъ животныхъ этого класса, каковы крабы и морскіе раки, въ силурійскій періодъ еще не было. Въ этотъ періодъ трилобиты представлялись самыми совершенными животными.
   Девонскій періодъ. Рыбы, характеризующія собой всю первичную эпоху, какъ наиболѣе распространенныя въ ней изъ животныхъ высшей организаціи, появляются уже съ силурійскаго періода. Такъ въ Россіи въ этихъ пластахъ найдены были мелкіе зубы, приписываемые акуламъ, но тольковъ девонскомъ періодѣ начинается настоящее ихъ развитіе;
   Всѣ рыбы первичной эпохи, за исключеніемъ акулъ, раздѣляются на ганоидовъ, цефаласпидовъ и целекантиновъ.
   Ганоиды или твердочешуйчатыя отличались своимъ покровомъ, состоящимъ изъ блестящихъ эмальныхъ чешуй, большею частію ромбоидальной формы, сросшихся между собою отростками. Къ ганоидамъ принадлежитъ, свойственный лишь первобытному морю, птерихтъ (крылатка). Тѣло его, покрытое твердыми щитами, какъ у черепахи, было неподвижно; двигался же онъ посредствомъ коническаго хвоста, покрытаго чешуею и плавательными перьями, которыя на подобіе крыльевъ сидѣли на головѣ; подъ глазами птерихтъ имѣлъ рога. Величиною онъ былъ въ полфута.
   Цефаласпиды имѣли продолговатое тѣло съ короткимъ коническимъ хвостомъ; оно покрывалось свободными, несросшимися, костяными, эмалированными пластинками; подобною же широкою пластинкою покрывалась и верхняя часть головы въ видѣ щита; на этомъ щитѣ находились рядомъ два глаза, какъ у настоящихъ рыбъ и верхоглядовъ. Цефаласпиды, имѣя слабо развитые плавники, двигались медленно; у большей части ихъ, не было вовсе зубовъ и величина ихъ не превосходила одного фута, а потому они были мирными обитателями морей.
   Целекантгты представляли совершенную противуположность цефиласпидамъ. Сильные, неуклюжіе, длиною въ нѣсколько футовъ, они отличались огромною пастью, со множествомъ большихъ зубовъ. Тѣло ихъ было также покрыто эмалированной чешуей, но щита на головѣ не было. У целекантиновъ находятъ большія твердыя кости, имѣющія внутри пустоту, которыя, предполагаютъ, были наполнены мозгомъ, чего не встрѣчается однако у настоящихъ рыбъ. Мозговыя кости составляютъ принадлежность только земноводныхъ, птицъ и млекопитающихъ. Целекантины были хищники морей первичной эпохи. Къ этому семейству относится встрѣчающійся часто въ девонскихъ пластахъ Россіи, въ Остзейскомъ краѣ и С.-Петербургской губерніи голонтихій благороднѣйшій съ элиптическимъ туловищемъ и полукруглою-головою.
   Между всѣми описанными рыбами и теперешними бросается въ глаза весьма рѣзкое различіе. Всѣ онѣ имѣли хрящевой скелетъ, который у настоящихъ рыбъ состоитъ изъ костяныхъ позвонковъ; кромѣ того у новѣйшихъ рыбъ позвоночный столбъ оканчивается въ томъ мѣстѣ, гдѣ начинается хвостовое перо и лучи пера этого, раздѣляясь отъ точки окончанія позвоночнаго столба на двѣ равной величины части, образуютъ правильный симетричный хвостъ. Но у первобытныхъ рыбъ позвоночный столбъ не оканчивается передъ хвостовымъ перомъ, а продолжается до самаго конца и хвостовые лучи раздѣляются на части не равной величины, отчего хвостъ выходитъ не правильный -- несемитричный. По хрящевому скелету и по неправильности хвоста, на древнихъ рыбъ похожи изъ настоящихъ -- окуни, осетры и щуки.
   Всѣ настоящія рыбы въ зародышномъ состояніи имѣютъ позвоночный столбъ, также хрящевой, а у нѣкоторыхъ, какъ у лосося, хвостъ несиметричный; но съ выростаніемъ, скелетъ костенѣетъ и хвостъ принимаетъ правильную форму. Это показываетъ, что древнія рыбы стояли, по своей организаціи, на такой степени развитія, на которой находятся настоящія рыбы въ зародышномъ состояніи. А этимъ подтверждается предположеніе о происхожденіи современныхъ животныхъ отъ первобытныхъ. Какъ зародышъ настоящей рыбы, развиваясь въ теченіе непродолжительнаго лишь времени, становится настоящею рыбою, такъ и первобытныя рыбы, развиваясь въ теченіе милліоновъ лѣтъ, перешли въ современныя намъ формы.
   Отъ пресмыкающихся, которыя начинаются въ этотъ періодъ, дошли до насъ незначительные остатки. Найдены шарообразныя окаменѣлости, принимаемыя за яйца пресмыкающихся; а въ недавнее время открытъ пятидюймовый скелетъ саламандры, названной телепертонъ.
   Каменноугольный и пермскій періоды весьма бѣдны зоологическими остатками. Характеристическими окаменѣлостями ихъ служатъ руконогіе моллюски -- продукты, двустворчатая раковина которыхъ имѣетъ видъ развернутаго вѣера или крыла. Въ каменноугольномъ періодѣ являются первыя насѣкомыя въ родѣ стрекозъ, сверчковъ и таракановъ; всѣ они принадлежатъ къ отдѣлу не подвергающихся полному превращенію. Растенія, на которыхъ жили эти насѣкомыя были папортники, хвощи и плауны. Замѣчательно, что и понынѣ на этихъ растеніяхъ находятся только тѣже насѣкомыя. Въ каменноугольныхъ пластахъ открыты остатки скелета археозавра, т. е. первой ящерицы; животное это похоже было вмѣстѣ на ящерицу, лягушку и крокодила; одна голова его была величиною въ полъ аршина, а все тѣло до десяти футовъ. Остатки пресмыкающихся встрѣчаются и въ пермскомъ періодѣ; но также, какъ и въ каменноугольномъ, весьма рѣдко.
   Малочисленность ихъ объясняется тѣмъ, что атмосфера въ то время наполнена была углекислотою -- газомъ, который убиваетъ дыханіе; а потому пресмыкающіяся, какъ дышащія воздухомъ существа, находились въ условіяхъ весьма невыгодныхъ для своего развитія. но какъ только растительность конца первичной эпохи, поглотивъ изъ воздуха углекислоту, о количествѣ которой свидѣтельствуютъ громадные пласты каменнаго угля, очистила воздухъ, земноводныя въ слѣдующую же затѣмъ вторичную эпоху являются въ такомъ количествѣ, что занимаютъ первое мѣсто между животными того времени. ,
   Во вторичную эпоху существовали всѣ прежніе классы животныхъ, но прежніе виды здѣсь по большей части исчезаютъ, и вмѣсто нихъ являются другіе, болѣе совершенные. Изъ лучистыхъ, вмѣсто приростающихъ ко дну морскихъ лилій, начинаютъ преобладать одаренныя способностью движенія морскія звѣзды и морскіе ежи; насѣкомыя являются въ формахъ, совершенно сходныхъ съ настоящими; но между ними не было еще питающихся цвѣтами, пчелъ и бабочекъ; между рыбами показываются породы съ костяными позвонками и симетричнымъ хвостомъ. Пресмыкающіеся,-- ящеры, крокодилы и черепахи представляются во множествѣ. Появляющіяся здѣсь, впервые, птицы и млекопитающія, играютъ ту же незначительную роль, какъ въ первичную эпоху классъ пресмыкающихся. Однообразіе животныхъ по мѣстностямъ продолжается по прежнему. Число сухопутныхъ животныхъ было еще незначительно -- большая часть ящерицъ и крокодиловъ были обитателями морей.
   Въ тріасовый періодъ число пресмыкающихся увеличилось, но все еще не было такъ велико, какъ въ слѣдующій, за нимъ, юрскій періодъ. На первомъ планѣ между ними является хиротеріумъ (четырерукій) или лабиринтодонъ (извилистозубый). Такъ названо это животное потому, что оставшіеся въ глинистыхъ пластахъ оттиски лапъ его сходны съ человѣческой рукой, а зубы его представляютъ въ разрѣзѣ извилисто-запутанное строеніе. Лабиринтодонъ былъ лягушкообразное животное. Настоящія лягушки имѣютъ лапы, сходныя тоже съ руками, и если лягушка идетъ медленно, то она ставитъ въ землю сперва маленькую переднюю лапу, а потомъ приближаетъ къ ней заднюю большую лапу. Оттого, въ найденныхъ слѣдахъ лабиринтодона всегда видны рядомъ отпечатки большой и малой лапы. Зубы лабиринтодона замѣчательны, кромѣ строенія, твердостью своей, такъ какъ о нихъ притупляется даже сталь. На слѣдахъ его переднихъ лапъ находятъ слѣды огромныхъ когтей. Все это обнаруживаетъ плотоядный нравъ животнаго, которое могло раскусывать зубами животныхъ, покрытыхъ, подобно черепахамъ, костяными щитами. Настоящія лягушки также плотоядны, потому что питаются насѣкомыми. Лабиринтодонъ былъ величиною съ большую свинью. Въ одно время съ нимъ жило другое замѣчательное пресмыкающееся нотозавръ; это былъ предшественникъ тѣхъ громадныхъ крокодиловъ, которые являются въ слѣдующемъ періодѣ.
   Къ тріасовому періоду должно отнести и появленіе первыхъ птицъ. Но отъ нихъ остались не кости, а только слѣды ногъ. Слѣды эти оставлены исполинскою птицею, о которой трудно составить какое нибудь понятіе, такъ какъ шагъ ея имѣлъ въ длину болѣе сажени. Вообще о первобытныхъ птицахъ извѣстно весьма мало, потому, что по хрупкости своей кости ихъ не сохранились.
   Въ юрскомъ періодѣ прежде всего обращаютъ на себя вниманіе головоногіе моллюски -- аммониты и белемниты. Первые сходны съ настоящимъ корабликомъ, а вторые съ каракатицей. Корабликъ и каракатица различаются между собой главнымъ образомъ тѣмъ, что корабликъ имѣетъ наружный скелетъ -- раковину; а каракатица внутреній -- известковую пластинку. Аммониты имѣли раковину спирально свернутую, какъ бараній рогъ; она была раздѣлена на камеры, въ послѣдней изъ нихъ жило самое животное; камеры эти, сообщаясь между собою трубкою, образовывали подобіе лодки, на которой аммонитъ, выпустивъ изъ раковины щупальцы, носился по морю за добычей; когда же камеры раковины, по произволу аммонита, наполнялись, чрезъ трубку, воздухомъ, онъ становился болѣе тяжелымъ и опускался отдыхать на дно моря. Белемнитъ имѣлъ на ногахъ своихъ, сидѣвшихъ у него на головѣ, известковые крючки; онъ также, какъ и каракатица, обладалъ способностью выдѣлять изъ себя черную жидкость и мутить ею воду, спасаясь отъ преслѣдованія. Но при продолговатомъ, сплюснутомъ тѣлѣ своемъ, имѣвшемъ величину болѣе трехъ футовъ, белемнитъ быстро плавалъ и, сдерживая крючковатыми ногами добычу свою, самъ былъ однимъ изъ сильныхъ хищниковъ. Известковые остовы белемнитовъ попадаются очень часто въ окаменѣломъ состояніи и называются народомъ чортовыми пальцами.
   Но самыми замѣчательными животными юрскаго періода, какъ по численности, такъ и по формамъ своимъ, были ящерообразныя пресмыкающіяся -- ихтіозавръ, плезіозавръ, гелеозавръ и птеродактиль.
   Ихтіозавръ -- полурыба и полуящерица. Онъ имѣлъ морду морской свиньи, зубы крокодила, плавники и хвостъ кита. Размѣры его тѣла замѣчательно огромны; длина его была около 30 футовъ; пятую часть этой длины занимала одна голова, во впадинахъ ея сзеркали глаза, величиною съ столовую тарелку, на обѣихъ челюстяхъ сидѣло до 150 кривыхъ и острыхъ зубовъ; когда это чудовищное животное лишалось старыхъ зубовъ, у него выростали новые. Тѣло ихтіозавра было голое, а плавники покрыты костяною чешуей. Животное это было до того хищно и прожорливо, что пожирало себѣ подобныхъ, какъ доказываютъ его копролиты (окаменѣлыя изверженія). Ихтіозавръ принадлежалъ къ живородящимъ животнымъ.
   Плезіозавръ (сосѣдній ящеръ) названъ такъ потому, что обыкновенно встрѣчается по близости съ ихтіозавромъ. Но онъ былъ по своему устройству еще удивительнѣе. Это былъ крокодилъ съ плавнями кита и имѣлъ лебединую шею вдвое длиннѣе туловища, чего не встрѣчается нынѣ ни у одного животнаго; туловище же его.равнялось 18 футамъ. Голова плезіозавра, вооруженная крѣпкими клыками, была, сравнительно съ тѣломъ, не велика; а потому онъ далеко не былъ такимъ страшилищемъ какъ ихтіозавръ. Но, живя въ водѣ, онъ, благодаря длинной шеѣ своей, не только могъ издалека высматривать своіо добычу, но и схватывать ее съ берега.
   Телеозавръ по строенію похожъ на индійскихъ крокодиловъ, гавіяловъ,, но былъ стройнѣе и проворнѣе ихъ; онъ могъ жить какъ въ морѣ, такъ и на берегу, длина его доходила до 30 футовъ, изъ которыхъ 6 футовъ приходилось на одну голову; разверзая широкую пасть свою, телеозавръ способенъ былъ проглотить животное величиною съ быка. Онъ представлялъ замѣчательную особенность въ томъ, что костяная чешуя его покрывала не только спину и хвостъ, но даже животъ.
   Гелеозавръ (лѣсной ящеръ) жилъ уже на землѣ, а не въ водѣ, какъ всѣ предъидущіе ящеры; въ длинѣ онъ, какъ полагаютъ, не уступалъ ихтіозавру. Но всѣ остатки гелеозавра ограничиваются рядомъ длинныхъ, остроконечныхъ костей, которыми въ видѣ зубцовъ усаженъ былъ хребетъ животнаго. Обломки большихъ костяныхъ пластинокъ, которыя встрѣчаются съ этими остатками, вѣроятно составляли броню, которая покрывала его кожу.
   Птеродактиль (перстокрылъ) былъ воздушною крылатою ящерицею. Голое туловище его было не болѣе лебедя, а нѣкоторые виды не превосходили воробья. На длинной, тонкой шеѣ находилась большая голова съ клювовидными челюстями. Посредствомъ перепонки, прикрѣплявшейся, какъ у нашей летучей мыши, къ пальцамъ переднихъ и заднихъ ногъ, птеродактиль совершалъ свои воздушные полеты. Около него всегда находятъ много насѣкомыхъ въ особенности стрекозъ, которыми онъ вѣроятно и питался. Птеродактиль напоминаетъ собою фантастическаго дракона, точно также, какъ плезіозавръ -- баснословную гидру.
   Замѣченные въ этомъ періодѣ слѣды млекопитающихъ заключаются въ остаткахъ костей, приписываемыхъ двуутробкамъ. По несовершенству устройства мозга и по рожденію еще недоношенныхъ дѣтей, двуутробки представляются низшими изъ млекопитающихъ. Этимъ и объясняется, почему снѣ появились первыя изъ всѣхъ млекопитающихъ.
   Въ мѣловомъ періодѣ мы остановимся на двухъ только животныхъ мегалозаврѣ и игуанодонѣ. Они оба сухопутно-пресмыкающіяся.
   Мегалозавръ, появляющійся еще въ юрскій періодъ, былъ громадный ящеръ на короткихъ ногахъ. Длина его простиралась до 40 футонъ. По строенію своему онъ похожъ на игуана и монитора, пресмыкающихся, живущихъ нынѣ въ Индіи. Онъ имѣлъ голову крокодила и на спинѣ панцырь изъ крупныхъ щитовъ; длинный, коническій хвостъ тащился за нимъ по землѣ. Многочисленные зубы его показываютъ, что онъ былъ плотоядное животное. Пищу его составляли крокодилы среднихъ размѣровъ и черепахи.
   Игуанодонъ былъ еще громаднѣе мегалозавра. Это было самое колоссальное пресмыкающееся первобытнаго міра -- онъ достигалъ въ длину 50 футовъ. Отличительный его признакъ состоялъ въ костяномъ рогѣ на носу. Игуанодонъ сходствуетъ въ этомъ съ настоящимъ игуаномъ, который имѣетъ на носу подобный же костяной наростъ; но нашъ игуанъ не бываетъ болѣе 3 футовъ. Тѣло игуанодона покрывала чешуйчатая броня, а на хребтѣ, подобно гелеозавру, онъ имѣлъ остроконечные костяные зубья. Судя по зубамъ полагаютъ, что животное это питалось растительною пищею. Впрочемъ, иные причисляютъ игуанодона къ дельфинамъ или къ китамъ.
   Третичная эпоха представляется вполнѣ отпечаткомъ настоящаго времени. Низшія животныя, въ организаціи, сходны съ настоящими. Всѣ своебразные типы вторичной эпохи, аммониты, белемниты, ихтіозавры и птеродактили здѣсь уже не встрѣчаются болѣе. Является различіе животныхъ по географическому положенію странъ; такъ беззубые (лѣнивцы, броненосцы), живущіе нынѣ исключительно въ Бразиліи, находятся только тамъ и въ ископаемомъ состояніи. Точно также и окаменѣлости двуутробокъ встрѣчаются лишь въ Австраліи, гдѣ мы ихъ находимъ и въ настоящее время. Господствующими животными третичной эпохи были млекопитающія.
   Въ эоценовомъ періодѣ встрѣчаются всѣ существенныя видоизмѣненія нынѣшнихъ млекопитающихъ. Такъ мы видимъ млекопитающихъ съ плавательными перьями, копытныхъ, хищныхъ животныхъ, грызуновъ. Но вмѣстѣ съ этимъ находимъ здѣсь животныхъ, принадлежащихъ исключительно этому времени, именно: анаплотерія и палеотерія. Самый обыкновенный видъ аноплотерія (безоружное животное) по величинѣ и строенію приближается къ ослу, хотя имѣлъ, какъ рогатый скотъ, два копыта; у него были длинный, достававшій до земли, хвостъ, какого нынѣ не имѣетъ ни одно изъ копытныхъ животныхъ; полагаютъ, что аноплотерій хорошо плавалъ и что при этомъ хвостъ его служилъ ему рулемъ. Зубы его были всѣ ровные и расположены непрерывнымъ рядомъ, какъ у человѣка. По носу и верхней губѣ аноплотерій походняѣ на лошадь. Нѣкоторые виды этого животнаго, какъ ксифодонъ, походили на оленя и отличались красотою сложенія. Палеотерій (древнее животное) отличался отъ аноплотерія зубами, которые походили на зубы носорога. Нѣкоторые виды его были величиною съ лошадь, а другіе съ зайца.
   Періоды міоценовый и пліоценовый могутъ быть разсматриваемы вмѣстѣ, такъ какъ между ними нѣтъ большаго различія. Здѣсь являются кашалоты, дельфины, моржи, тюлени и обезьяны (мезопитекъ). Но рядомъ съ этими, донынѣ существующими видами, жили исчезнувшіе въ ту же эпоху -- цейглодонъ, динотерій, мамонтъ и мастодонтъ.
   Цейглодонъ принадлежалъ къ породѣ китовъ, но былъ короче, стройнѣе нынѣшнихъ и имѣлъ меньшую голову, сходную съ головою тюленя; форма тѣла его похожая на змѣю, свидѣтельстующая о его ловкости, и огромные зубы съ острыми зубцами указываютъ на то, что въ противуположность китамъ, это было хищное и прожорливое морское животное.
   Полнаго скелета динотерія не сохранилось, а потому его относятъ то къ млекопитающимъ съ четырьмя плавательными перьями, въ родѣ моржа, то къ толстокожимъ, приближающимся къ слонамъ. Ни одно ископаемое не возбуждало такихъ противоположныхъ предположеній, какъ найденный черепъ динотерія. Новѣйшія изысканія Годри въ Аттикѣ, гдѣ нашли нѣсколько огромныхъ костей, повидимому, принадлежащихъ динотерію, заставляютъ предполагать, что это животное скорѣе приближалось, по устройству своего организма, къ слонамъ и жило на сушѣ. Если справедливо такое предположеніе, то, имѣя въ длину 25 футовъ, динотерій былъ величайшимъ земнымъ животнымъ. По строенію его головы видно, что онъ имѣлъ хоботъ; но вмѣстѣ съ тѣмъ на нижней челюсти его сидѣли два большіе крючковидные рѣзца, торчавшіе внизъ, которые придавали ему сходство съ моржемъ. Объ образѣ жизни его трудно еще сказать что-нибудь опредѣлительное, хотя форма коренныхъ зубовъ и указываетъ на то, что онъ былъ животное травоядное.
   Мамонтъ и Мастодонтъ -- первобытные слоны. Мамонтами называютъ слоновъ, находимыхъ въ старомъ свѣтѣ, а мастодонтами -- слоновъ Сѣверной Америки. Первобытные слоны отличались отъ настоящихъ только ростомъ и устройствомъ коренныхъ зубовъ. Ростомъ они были вдвое болѣе настоящихъ. Коренные же зубы ихъ, какъ у свиней, имѣли сильно развитые бугорки.
   Какъ ни велико сходство животныхъ новой эпохи съ настоящими, тѣмъ не менѣе и здѣсь встрѣчаемъ животныхъ нынѣ не существующихъ. Различіе животныхъ по климатамъ выставляется уже рѣзче, но все таки въ началѣ этой эпохи находимъ въ умѣренныхъ климатахъ такихъ животныхъ, которыя живутъ преимущественнно въ жаркомъ поясѣ. Такъ, въ это время жили еще въ Европѣ слоны, львы и тигры. Новой эпохѣ принадлежатъ первые слѣды существованія человѣка.
   Послѣ пліоценовый періодъ. Къ изчезнувшимъ и наиболѣе замѣчательнымъ видамъ животныхъ этого вре меня принадлежитъ мохнатый мамонтъ, исполинскій олень и встрѣчающіеся исключительно въ новомъ свѣтѣ (Америкѣ) мегатеріумъ, милодонъ и глиптодонъ. Кромѣ того почти во всѣхъ странахъ свѣта находятъ много окаменѣлостей, такъ называемыхъ пещерныхъ животныхъ: львовъ, тигровъ, медвѣдей, гіенъ, лосей, по большей части тоже исчезнувшихъ.
   Мохнатый мамонтъ принадлежитъ къ породѣ слоновъ. Кожа его покрыта была жидкими, толстыми волосами, длиною въ 10 дюймовъ, между ними находилась густая, рыжеватая шерсть. Зубы его (бивни) искривлялись на подобіе серпа и расходились отъ головы, какъ рога у быка. Въ Сибири мамонтовъ находятъ замерзшими во льду даже съ мясомъ и шерстью. Во рту ихъвстрѣчаются остатки пищи, состоящіе изъ еловыхъ иглъ и кедровыхъ орѣховъ. Мамонтъ жилъ также и въ сѣверной Америкѣ и былъ тамъ современникомъ мастодонта.
   Мамонты первоначально найдены въ Россіи. Палласъ говоритъ, что это слово происходитъ отъ мамма, что на нѣкоторыхъ татарскихъ нарѣчіяхъ значитъ земля. Другіе ученые производятъ его отъ библейскаго бегемота, или отъ эпитета мегемотъ, которое арабы даютъ слонамъ особенно большимъ. Какъ бы то ни было, мамонтовъ очень много находятъ въ особенности въ Сибири, гдѣ кости ихъ лежатъ въ почвѣ въ такомъ изобиліи, чти составляютъ значительный предметъ торговли. Торговля мамонтовой костью будетъ еще значительнѣе, если на нее обратятъ серьезное вниманіе -- т. е. если сѣверо-американцы овладѣютъ ею, такъ какъ мы, русскіе, все привыкли выпускать изъ своихъ рукъ. Въ музеѣ академіи наукъ есть полный скелетъ мамонта, найденный въ 1806 г. русскимъ натуралистомъ Адамсомъ. Дѣло было такъ. Въ 1799 г. тунгузскій охотникъ замѣтилъ на берегахъ Ледовитаго моря, возлѣ устья Лены, среди льда, безобразную глыбу; годъ спустя, глыба немного обнажилась отъ льда, но все-таки тунгузъ не могъ сказать, что это такое. Въ концѣ слѣдующаго лѣта цѣлый бокъ животнаго и одинъ изъ клыковъ его совершенно вышли изъ льда. Спустя только пять лѣтъ все животное оттаяло и повалилось на песокъ, а еще два года спустя, адъюнктъ академіи наукъ Адамсъ, путешествовавшій вмѣстѣ съ графомъ Головкинымъ, посланнымъ въ качествѣ посла въ Китай, узналъ объ этомъ открытіи въ Якутскѣ и отправился къ мѣсту нахожденія мамонта. Животное уже было обезображено. Сосѣдніе якуты отрывали куски мяса мамонта и кормили имъ своихъ собакъ, дикіе звѣри также принимали участіе въ истребленіи громаднаго тѣла; но скелетъ былъ совершенно цѣлъ, исключая одной передней ноги. Спина, лопатка, тазъ и три ноги были еще соединены связками и частью кожи. Недостающая другая лопатка была найдена вблизи. Голова была покрыта высохшею кожей. Пучокъ волосъ висѣлъ по концамъ одного уха, хорошо сохранившагося, и можно было еще различить глазной зрачокъ. Мозгъ находился еще въ черепѣ, но уже въ высохшемъ видѣ; губы были обглоданы. Шея украшалась длинною гривой; кожа была покрыта чернымъ волосомъ и шерстью, и остатки ея были такъ тяжелы, что десять человѣкъ насилу могли нести ее. Болѣе тридцати фунтовъ шерсти и волоса вытащили изъ снѣгу, куда забили ихъ бѣлые медвѣди пожирая оторванные клоки мяса. Животное было самецъ; длина клыковъ его по изгибамъ равнялась девяти футамъ, а голова, безъ клыковъ, вѣсила 400 фунтовъ.
   Нѣтъ ни малѣйшаго сомнѣнія, что въ Сибири находятся еще цѣлые мамонты, совершенно сохранившіеся. Льды, двинувшіеся съ сѣвера, захватили ихъ въ расплохъ и погребли ихъ подъ собою на цѣлыя тысячелѣтія. Любопытны мнѣнія туземцевъ объ этихъ громадныхъ животныхъ, которыя вѣроятно не разъ были открываемы и сдѣлались добычею дикихъ звѣрей. Якуты, тунгусы и остяки говорятъ, что мамонты живутъ въ обширныхъ подземельяхъ, откуда никогда не выходятъ; они увѣрены также, что какъ скоро мамонты видятъ свѣтъ, они тотчасъ же умираютъ и что находимые мертвые мамонты погибли именно потому, что вышли изъ своихъ подземелій.
   Постояннымъ спутникомъ мамонта является длинно-волосый носорогъ.
   Исполинскій олень, котораго находятъ въ Ирландіи, отличался толстыми, большими, вѣтвистыми рогами, разстояніе между которыми достигало до 11 футовъ. Нѣкоторые, однако, относятъ его къ настоящему времени.
   Мегатеріумъ и милодонъ принадлежатъ къ одному и тому же семейству исчезнувшихъ беззубыхъ тихоходовъ или косолапыхъ лѣнивцевъ. Мегатеріумъ отличался величиною своею, имѣвшею до двухъ сажень въ длину и 9 въ вышину. Съ толстыми костями, не имѣя возможности, по устройству своему, привести во взаимное прикосновеніе ноги, мегатеріумъ было животное чрезвычайно неуклюжее и ходило съ большимъ трудомъ на наружныхъ краяхъ, лапъ, обращая подошвы другъ къ другу; широкій, костистый хвостъ, его касался земли. Переднія лапы мегатеріума были длиннѣе заднихъ и имѣли на пальцахъ длинные когти. Полагали, что животныя эти, подобно нынѣшнимъ лѣнивцамъ, лазили по деревьямъ и питались древесными листьями. Но едва ли это было возможно при тяжеломъ туловищѣ мегатеріума, котораго не выдержали бы и огромныя деревья; вѣроятнѣе, что мегатеріумъ поднимался на своихъ заднихъ ногахъ, опираясь при этомъ на свой твердый хвостъ, и срывалъ вѣтви съ деревьевъ. Милодонъ отличался отъ мегатеріума только меньшею величиною своей и огромными когтями.
   Глиптодонъ относится также къ беззубымъ, но къ другому семейству -- броненосцевъ. Броня ихъ облегала тѣло кругомъ кольцами и состояла изъ шестистороннихъ щитовъ. Нынѣшніе броненосцы не болѣе 3-хъ футовъ, тогда какъ глиптодоны достигали величины носорога.
   Всѣ пещерныя животныя отличаются отъ новѣйшихъ только большею величиною. Называются ойи такъ потому, что кости ихъ находятъ большею частію въ пещерахъ, куда они занесены были водою. Изъ такихъ пещеръ особенно замѣчательна галенрейтерская (во Франконіи). Подобныя пещеры существуютъ также и въ Россіи близъ Одессы и въ Сибири.
   Послѣ-пліоценовый періодъ заключаетъ въ себѣ и несомнѣнные слѣды человѣка.
   Во многихъ мѣстахъ сѣверной Франціи и южной Англіи въ диллювіальныхъ наносахъ вмѣстѣ съ костями пещерныхъ животныхъ, погибшихъ предъ новѣйшимъ періодомъ образованія земли, находятъ уже человѣческія кости и въ особенности сдѣланные изъ кремня ножи, стрѣлы, топоры, найдено даже было ожерелье изъ раковинъ съ нѣкоторыми другими украшеніями изъ кости.
   Вопросъ о томъ, когда и какъ явился человѣкъ, въ особенности много занималъ ученыхъ въ послѣднее время, когда открыта была въ диллюзіальныхъ наносахъ Абевиля (во Франціи) ученымъ Буше де Пертъ человѣческая челюсть. Эта находка челюсти въ такой почвѣ, гдѣ общепринятое мнѣніе не допускало существованія человѣка, вызвала цѣлую бурю въ ученомъ мірѣ. Ученые англійскіе, Французскіе, нѣмецкіе съѣхались на мѣсто находки, разсуждали, спорили, горячились и даже подозрѣвали Буше де Перта въ обманѣ. Наиболѣе авторитетные ученые, впрочемъ, признали аббевильскую челюсть за дѣйствительно принадлежавшую человѣку, жившему въ одно время вмѣстѣ съ прежними медвѣдями, пещерными гіенами и мамонтами. Къ числу такихъ ученыхъ принадлежалъ и знаменитый англійскій геологъ Ляйэль. За то другіе ученые, въ особенности Французскіе, не хотѣли признать очевиднаго факта, основываясь на мнѣніи Кювье, который не допускалъ существованія человѣка ранѣе современной эпохи. "Геній не можетъ ошибаться! і" восклицалъ одинъ изъ поклонниковъ Кювье; но геній безъ сомнѣнія ошибся, и ошибся не разъ: онъ утверждалъ также, что не можетъ быть найдено ископаемыхъ обезьянъ, между тѣмъ въ настоящее время извѣстенъ не одинъ видъ этихъ животныхъ въ ископаемомъ видѣ.
   Нахожденіе человѣческихъ костей въ диллювіальныхъ наносахъ началось уже давно; еще въ концѣ прошлаго вѣка находили такія кости, но на эти находки мало обращали вниманія и не придавали имъ никакого значенія. Авторитетъ Кювье сдерживалъ ученыхъ, которымъ приходилось утверждать, что они не видятъ того, что лежало передъ ихъ глазами. Но въ послѣднее время, благодаря Ляйэлю и Дарвину, авторитетъ Кювье значительно пошатнулся въ вопросахъ геологическихъ. Его знаменитая теорія о внезапныхъ переворотахъ на земномъ шарѣ, измѣнявшихъ мгновенно всю его поверхность, теперь также покинута. Все гораздо естественнѣе объясняется переворотами медленными и мѣстными, совершавшимися въ громадныя періоды времени.
   Только въ послѣдніе годы, вопросъ о существованіи человѣка во время диллюзія сталъ на первое мѣсто. Еще прежде Буше де Перта, профессоръ Фульротъ нашелъ замѣчательные остатки ископаемаго человѣка въ пещерѣ недалеко отъ Дюссельдорфа, въ той части долины Дюссель, которая извѣстна подъ именемъ Неандерталя. Между этими остатками человѣческихъ костей въ особенности замѣчателенъ черепъ, совершенно симетричный, который и подалъ поводъ къ продолжительнымъ спорамъ и къ самымъ нелѣпымъ, со стороны нѣкоторыхъ ученыхъ, предположеніямъ. Черепъ этотъ удивительно напоминаетъ черепъ обезьяны (гориллы) и принадлежалъ очевидно породѣ людей, далеко неразвитой. Въ этомъ отношеніи большинство ученыхъ согласилось; но между ними находились и такіе, которые выразили самыя странныя мнѣнія; такъ напр. Майеръ объявилъ, что неандертальскій черепъ принадлежалъ одному изъ монгольскихъ казаковъ, которые, подъ начальствомъ Чернышева, были въ Германіи въ 1814 году.
   Какъ бы то ни было всѣ новѣйшія розысканія доказываютъ, что человѣкъ существовалъ въ диллювіальный періодъ вмѣстѣ съ самыми страшными изъ тогдашнихъ животныхъ, съ которыми долженъ былъ вести борьбу, безъ сомнѣнія, самую ожесточенную и трудную. Эта борьба тѣмъ труднѣе была для тогдашняго человѣка, что средства защиты были у него самыя неудовлетворительныя -- обожженная дубина, каменный топоръ, быть можетъ также каменныя стрѣлы. По своему нравственному и физическому развитію человѣкъ тогдашній близко подходилъ къ нынѣшнимъ Малайцамъ и другимъ племенамъ, которые наиболѣе напоминаютъ собою гориллу. Человѣческая порода также постоянно совершенствовалась, какъ совершенствовалось все живущее на землѣ. Есть ученые, которые прямо говорятъ, что человѣкъ произошелъ отъ обезьяны, и что такое происхожденіе подтверждается всѣми анатомическими признаками. но есть и другіе ученые очень почтенные, которые не допускаютъ такого предположенія и ставятъ человѣка особнякомъ въ природѣ, какъ существо, надѣленное такими качествами, которыя ставятъ между нимъ и остальнымъ животнымъ міромъ цѣлую бездну.
   Давно ли человѣкъ живетъ на землѣ? Этотъ вопросъ рѣшался и рѣшается различно. Въ послѣднее время, однако, и въ этомъ отношеніи мнѣнія болѣе или менѣе сходятся. Никто уже не говоритъ, что человѣкъ живетъ на землѣ менѣе десяти тысячелѣтій. Лондонское геологическое общество производило буренія въ Нильской долинѣ въ періодъ 1851--1854 г. Эти буренія дали нѣсколько данныхъ о древности аллювіальной (новѣйшей) почвы Нильской долины. На 60--70 футахъ глубины находили при этомъ кости, горшки, кирпичъ, т. е. такіе предметы, которые свидѣтельствуютъ о существованіи человѣка тогда, когда этихъ 60--70 футовъ наноснаго нильскаго ила еще не было. По вычисленіямъ, сдѣланнымъ учеными, отложенія въ 60 футовъ вышины могли нарости только въ 14,400 лѣтъ. Обожженный же кирпичъ, найденный на глубинѣ 60 футовъ, свидѣтельствуетъ уже о значительной степени цивилизаціи, человѣчества. Сколько же прошло времени до того, пока человѣкъ научился обжигать кирпичи?.. Скелету, найденному въ почвѣ, около Новаго Орлеана (въ Америкѣ), даютъ древность въ 57,600 лѣтъ. Какъ ни громадны уже и эти періоды, но они относятся къ современному періода, а человѣкъ существовалъ, какъ уже почти доказано, въ періодъ дилювіальный. На основаніи научныхъ данныхъ, многіе геологи полагаютъ, что аллювіальному періоду 100,000 лѣтъ; такой же періодъ времени продолжался и періодъ дилювіальный. Стало быть, человѣкъ существуетъ на землѣ, можетъ быть, уже двѣсти или триста тысячъ лѣтъ. Въ такой громадный періодъ времени, о которомъ трудно даже составить себѣ понятіе, какимъ измѣненіямъ, какому усовершенствованію не могъ подвергнуться человѣкъ, когда мы знаемъ, что типы мѣняются и совершенствуются въ несравненно меньшіе періоды времени...

КОНЕЦЪ.

   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru