Ваненко Иван
Тысяча и одна минута

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Собрание русских сказок. Книга третья.

  
  

ТЫСЯЧА И ОДНА МИНУТА.

Собраніе русскихъ сказокъ,
ПИСАННЫХЪ
Иваномъ Ваненко.

КНИГА ТРЕТЬЯ.

Сказка изъ похожденій слагается.
Казакъ Луганскій.

Изданіе Ю. М.
МОСКВА
184З.

ОГЛАВЛЕНІЕ ТРЕТЬЕЙ ЧАСТИ.

   V. Сказка про Грицка Гарбузка и про его похожденія всему свѣту на удивленіе
   VI. Сказка о солдатѣ Яшкѣ красной рубашкѣ-синія ластовицы
   VII. Сказка о сѣромъ Волкѣ и о печальныхъ приключеніяхъ, случившихся съ нимъ въ сто достопамятной жизни
   I. Каковъ былъ Уська сѣрой волкъ
   II. Медвѣдка, Уськина тетка
   III. Уську въ службу зачислили
   IV. Уська за взятки въ бѣду попалъ
   VIII. Сказка о Дурнѣ Бабинѣ, сынѣ Лукерьинѣ
   IX. Сказка о Дурнѣ, прозванномъ безроднымъ Дурындою
  

V.
СКАЗКА ПРО БАТРАКА ГРИЦКА ГАРБУЗКА
и
ПРО ЕГО ПОХОЖДЕНІЯ, ВСЕМУ СВѢТУ НА УДИВЛЕНІЕ.

   Врывайтеся столбы дубовые, стройся изба кленовая! входите, братцы-товарищи, садитесь по залавочью, вкругъ стола, слушать сказку новую!.. А буду я разсказывать сказку дивную, волшебную, сказку нашего края Украинскаго. Какихъ у насъ тамъ чудесъ не водится! Спросите хоть у нашего побратима, пасшника, Паньки Рудаво, онъ вамъ поразскажетъ, какъ чортъ пряталъ мѣсяцъ въ карманъ, а пьяный подьячій и видѣлъ всю эту проказію, да люди подумали, что ему сдуру мерещилось!
   Въ самомъ дѣлѣ, чего у насъ нѣту тамъ! И вѣдьмы Кіевскія, и русалки Днѣпровскія, и кикиморы домовыя и заморскія. А наши казаки живутъ себѣ, да надъ ними потѣшаются!

-----

   Былъ у насъ тамъ, примѣромъ сказать, одинъ старый казакъ, Данило. Съ виду что твой муромскій медвѣдь, бородища этакая!.. Какъ гаркнетъ "на коня!" такъ сосны дрожатъ. А какой былъ добрый, ласковый! Приди, бывало, къ нему въ хуторъ, радъ запоить запеканкою, закусить бублика и не спрашивай, все чистымъ свинымъ саломъ подчиваетъ. Не любилъ онъ смерть недруговъ Русской земли. Какъ, бывало, скажутъ на войну идти, хоть былъ онъ лѣтъ этакъ подъ семдесятъ, голова, что снѣгъ, бѣлехонька, а откуда возмется ловкость и сила молодецкая! вскочитъ на коня прежде всѣхъ, да какъ пріѣдетъ въ поле чистое да пойдетъ брить головы Турецкія, такъ по шею съ корнемъ и срѣзываетъ; а въ мирное время смѣшитъ да морочитъ Божій народъ; выйдетъ къ шинку, раскроетъ грудь широкую, станетъ насупротивъ какого хочешь орудія и не только изъ ружья, а хоть изъ пушки бомбой стрѣляй, и то синяго пятна не сдѣлаешь! Былъ онъ Христіанинъ православный, Государю служилъ, Богу вѣровалъ, безъ креста спать не ляжетъ, куска не съѣстъ. Ненавидѣлъ онъ еще, страхъ какъ, племя вражьяго, сирѣчь, силу нечистую; за то, бывало, русалки и вѣдьмы и вся челядь ихняя отъ его хутора за версту бѣгивали. Поймаетъ, бывало, чорта, да и запряжетъ въ оглобли, рыломъ къ санямъ; бьется, маится сердяга, ни назадъ податься ни впередъ бѣжать; смотришь бывало: никого не видно, а сани ѣлозіютъ взадъ и впередъ; православные такъ и покатываются со смѣху. За то ужъ какъ чортъ-то вырвется, такъ закажетъ правнукамъ и праправнукамъ въ казацкую хутку заглядывать. Вотъ каковы наши молодцы удалые! Такъ что тутъ дивовать на племя французское, что если бывало закричатъ: казакг! то цѣлый полкъ и бѣжитъ назадъ.

-----

   Про такого-то казака хочу я разсказывать вамъ, братцы-товарищи, и вамъ, мои читатели и миленькія читательницы; буде вы въ мою книжку заглянете, такъ прошу васъ не прогнѣваться, если иное слово не такъ скажется: вѣдь рѣчи пересказаныя, что снопы перевязаные, цѣпъ схвати да и молоти, а нечего ихъ рыть-перкапывать -- изъ старыхъ тряпьевъ не нашьешь обновъ.
  

ПОХОЖДЕНІЕ ПЕРВОЕ.

   Былъ Грицко Гарбузокъ славный, ловкій парубокъ. Оставилъ ему батько много казны и добра полнаго, да какъ нажилъ Грицко по его смерти свою волю, то и зачалъ поживать по казачьему: что у него было, въ шесть мѣсяцевъ все какъ водой снесло. Пришло Грицку, хоть не хочется, въ службу идти. Въ тѣ поры была въ нашемъ краю шляхта поганая; пошелъ Грицко къ зажиточному шляхтичу наниматься въ батраки. Видитъ шляхтичъ, что Грицко парень взрослый, здоровый; смѣкаетъ: отслужитъ-де онъ мнѣ одинъ за троихъ; нанимаетъ Грицка нашего; беретъ Грицко не много не мало, на каждый мѣсяцъ, на наши деньги по пяти алтынъ; только дѣлаетъ уговоръ съ шляхтичемъ, чтобъ ему Грицкѣ жить, хорошо служить, куда пошлютъ, идти не отказываться; а ему шляхтѣ не пятиться; не ссылать Грицка безо всякой вины; а если, или онъ Грицко не захочетъ жить, или онъ шляхта не захочетъ его держать, то первому не платить зажитаго жалованья, а другому дать своему хозяину хорошую тукманку за неустой, да и разкланяться. Уговоръ въ тѣ поры лучше денегъ былъ. Согласился шляхтичъ оставить Грицка; думаетъ себѣ: послужитъ онъ мнѣ, поработаетъ да и уйдетъ безо всего, а если надоѣстъ мнѣ слишкомъ, сгоню его; что за бѣда получить тукманку, съ этого рогъ не выростетъ, а шишка вскочитъ, такъ и опять пройдетъ.
   Вотъ сталъ Грицко жить у шляхтича; дѣлаетъ все, ворочаетъ одинъ за десятерыхъ, и туда поди Грицко и сюда вернись; да, кой чортъ, думаетъ онъ, я вѣдь тебѣ, шляхта поганая, не лыко достался помыкать такъ мною! Началъ Грицко нашъ надъ шляхтичемъ подтрунивать; что прикажутъ ему, а онъ будто не дослышитъ, не доразумѣетъ, да и сдѣлаетъ по своему, такъ, что ужъ сталъ надоѣдать своему шляхтичу. Одиножды сидитъ шляхтичъ подъ окномъ и видитъ, на огородъ его любимый быкъ вбѣжалъ, разыгрался тамъ, распрыгался, портивъ все да коверкаетъ, топчетъ ногами, разрываетъ рогами, да такъ реветъ, что страшно и подступиться. "Гей, Грицко!" закричалъ шляхтичъ, "добѣгай, тамъ въ огородѣ быкъ зашелъ, уйми его." -- Отъ за разъ!-- отвѣчалъ Грицко; вошелъ въ огородъ; увидалъ его быкъ, затрясъ головою, поднялъ хвоста., уставилъ рога и пустился прямо на Грицка бодать; только онъ добѣжалъ до него, какъ тотъ стукнулъ его кулакомъ между рогъ, взревѣла, быкъ упалъ на землю, да ужъ съ той поры и не вставала, никогда. Така, у шляхтича сердце и оборвалось. "Ахъ пане мій Боже! вотъ казацкій кулакъ каковъ! да этакъ онъ одинъ щелчокъ дастъ, такъ цѣлый вѣкъ сиднемъ просидишь!" Испугался нашъ шляхта; жалко ему быка, да страшно и кулака; думаетъ, какъ бы отъ Грицка отдѣлаться; пересказала, все паннѣ своей; та говоритъ: посмотримъ, постараемся его какъ нибудь съ рукъ спихнуть. Еще одинъ разъ сидитъ шляхта съ своею панною да разговариваетъ; разпѣлся ихъ пѣтухъ подъ окномъ, голоситъ, не даетъ слова выговорить. "Грицко!" закричала панна. "Поди махни на пѣтуха, что бы онъ пѣть пересталъ!" Пошелъ Грицко, да и отмахнулъ пѣтуху голову ножемъ; какъ стали его бранить и спрашивать, на что онъ это сдѣлалъ, онъ отвѣчалъ одно: "не разумію, що панна кажете: по нашему махнути, такъ по горлу махнуть!" Вотъ такъ-то потѣшался Грицко надъ своими панами. Что съ нимъ дѣлать, думаетъ шляхтичь, ломаетъ голову, такъ и сякъ мѣрекаетъ, какъ бы сбыть батрака, не получивъ кулака на свою долю.
  

ПОХОЖДЕНІЕ ВТОРОЕ.

   Услыхалъ панъ, разъ, что завелись гайдамаки въ лѣсу, не далеко отъ него, и нѣтъ отъ нихъ ни проѣзда конному, ни прохода пѣшему; губятъ всѣхъ на повалъ, да и все тутъ. Говоритъ шляхтичь Грицкѣ нашему: "сослужи, Грицко, службу, выживи гайдамаковъ изъ лѣсу; прибавлю тебѣ двойное жалованье." -- Гараздъ,-- молвилъ тотъ; -- почему не сдѣлать этого.-- Пошелъ Грицко въ лѣсъ; идетъ себѣ, съ ноги на ногу переваливается, потягиваетъ люльку, сирѣчь трубку свою, да постукиваетъ дубинкою по деревьямъ; въ лѣсу раздается, словно во Сто топоровъ рубятъ. Напались на него два гайдамака; ну приставать. "Чего ты, ледащій, разшумѣлся? хиба не хочешь до пана черта итти?"
   -- Ни,-- отвѣчалъ Грицко,-- а до вашего пана атамана.
   "Ну, чего треба? я атаманъ," обозвался одинъ гайдамакъ.
   -- А то мини треба, чтобъ вы зъ сего лиса за разъ геть!
   "Эге! погадаемъ ще! видкиль такій?"
   -- А отъ якій,-- сказалъ Грицко; -- давайте лишенъ, хошъ вы, господа атаманъ, хошъ вы господа гайдамакъ, потягнемся: якъ вы мене забьете, тогды я вже не буду бильшь до васъ гадовати, а якъ я кого смогу, то вамъ въ сего лису треба втикать!
   "Отъ-не славный," отвѣчалъ атаманъ; "отъ мое слово атаманское, що якъ ты зо мною сладишь, то мы ни тилко съ сего лиса, а гараздъ дальше въидемъ!"
   Вышелъ атаманъ противъ Грицка, да хотѣлъ схватить его поперегъ, да ударить о землю, какъ онъ это со многими дѣлывалъ, анъ нѣтъ: видно Вавилъ не на того наскочилъ. Нашъ Грицко, что врытый пень, не пошатнуть, ни къ верху поднять; а какъ ухватилъ онъ атамана поперегъ, да повернулъ его кругомъ разъ пять, да отбросилъ отъ себя на нѣсколько саженей, такъ у того въ глазахъ и замитусилось. Полежалъ тотъ на травѣ, отдохнулъ, вскочилъ и кинулся обнимать Грицка. Такая ужъ кровь украинская о любятъ подраться, лишь бы послѣ мировая была. Зарекся, закаялся атаманъ, и далъ вѣрное слово, дня не быть въ этомъ лѣсу съ своими гайдамаками.
   Пришелъ Грицко веселъ къ своему шляхтичу и донесъ ему, что гайдамаковъ въ этой сторонѣ болѣе не будетъ. Не повѣрилъ шляхта, сталъ засылать, раскрашивать, и точно: прошло два мѣсяца, никто ни одного гайдамака въ глаза не видалъ, хоть прежде они, бывало, что грибы въ лѣсу, такъ и лезли въ глаза всякому.
   "Нѣтъ," думаетъ шляхтичь, "видно его не возмешь силою. Какъ тутъ быть?" Узналъ онъ отъ своихъ крестьянъ, будто на его землѣ, въ прудѣ, за болотомъ черти водятся; страхъ какъ обрадовался. "Пошлю, думаетъ, Грицка туда; коли люди съ нимъ не совладали, то черти авось справятся." Призываетъ Грицка. "Хорошу, говоритъ, ты мнѣ службу сослужилъ, одолжилъ меня несказанно; вотъ тебѣ за то награжденіе, даю впередъ за мѣсяцъ, который придетъ, а за тѣ, которые отжилъ, послѣ сочтемся! Сдѣлай ты мнѣ еще небольшое дѣльце: есть, знаешь, у меня болото, а за тѣмъ болотомъ прудъ большой; завелась тамъ сила нечистая; ни подушныхъ, ни поземельныхъ не платитъ, а съ мѣста долой не сходитъ; я бы эту землю честнымъ людямъ въ наемъ отдалъ, а теперь ее у меня даромъ отняли; помоги мнѣ въ этомъ, какъ можешь; я тебя награжу больше теперяшняго."
   -- Надуваешь ты меня, шляхта поганая,-- думаетъ Грицко;-- чертей не то, что раковъ ловить! а дѣлать нечего, соглашается, беретъ батогъ да люльку свою и идетъ куда велѣно.
  

ПОХОЖДЕНІЕ ТРЕТЬЕ.

   Приходитъ Грицко къ пруду, сѣлъ на берегъ, снялъ съ себя веревку, которою былъ подпоясанъ и давай концы ее вмѣстѣ сплетать, а самъ потягиваетъ изъ люльки тютюнъ, да мурлыкаетъ съ горя пѣсенку свою любимую удалую:
  
   Ходывъ Гарбузъ по городу,
   Пытаючи свого роду:
   Ой чи жины, чи здоровы?
   Вси родычи Гарбузовы?
  
   Ходывъ Грицко по вулицѣ,
   Пытается дивуетца:
   Ой чи вышли чи у хаты,
   Вси хорошія дивчаты.
  
   Ой чу къ парубикъ,
   Излизъ на дубикъ,
   Нарвавъ ягодокъ,
   Назвавъ дивчатокъ:
  
   -- Ой, чуки, чуки, чуки,
   Вы дивчата билоруки,--
   Черны брови, кары очи,
   Що якъ зырочки у ночи!
  
   Ой чи хочете хадыти.
   Грицка Гарбузка любыти,
   Бо винъ парубикъ хорошій,
   Бо винъ маеіъ нсоби гроши!
  
   "Чомъ, чомъ, боса ходишь,
   На чеботы не заробишь?"
   -- Стану Грицынька любляти,
   На чеботы заробляти!
  
   "Что ты тутъ разпѣлся!" закричалъ чертъ, выскочившій изъ пруда.
   -- А якое тоби дѣло? отвѣчалъ Грицко.
   "А такое дѣло, что это мой прудъ; пошелъ прочь отсюда, а не то я тебя утоплю!"
   -- А отъ тоби втоплю, сказалъ Грицко; сотворилъ молитву, да какъ вытянулъ его батогомъ, черта какъ не бывало. Нырнулъ онъ въ прудъ къ своему водяному дѣдушкѣ и разсказываетъ: "пришелъ, дескать, какой-то повѣса къ нашему пруду, кричитъ во всю голову, я было его испугать-унять, высунулся изъ пруда, закричалъ на него, куда тебѣ, онъ и глазомъ не моргнулъ."
   -- А зачѣмъ онъ пришелъ? спрашиваетъ водяной дѣдушка.
   "Кто его знаетъ!"
   -- Поди, узнай отъ него поучтивѣе; можетъ быть, онъ хочетъ сказать намъ что нибудь дѣльное!
   "Нѣтъ, воля твоя, дѣдушка, отвѣчалъ чертъ," онъ мнѣ батогомъ сбоимъ такой разъ отмѣрилъ, что еще и теперь по спинѣ мурашки бѣгаютъ."
   -- Великъ ты выросъ, молвилъ черту водяной дѣдъ, а дуракъ дуракомъ. Развѣ съ людьми нашему брату надо грубо обходиться? Этакъ вѣкъ ничего не сдѣлаешь! позови ко мнѣ моего внука любезнаго!
   Кинулся чертъ ко дну пруда, схватилъ, лежавшій тамъ соляной куль, въ которомъ, десять лѣтъ тому назадъ, гайдамаки жида утопили, тряхнулъ его; оттуда выскочилъ чертенокъ, ростомъ въ полтора аршина и два вершка; онъ было тамъ пришелъ отдохнуть. "Чего тебѣ Хочется, что ты меня тревожишь?" закричалъ онъ.
   -- Пошелъ скорѣе къ дѣдушкѣ; онъ тебя спрашиваетъ! Мигомъ тотъ процарапалъ себѣ глаза лапами, утеръ носъ хвостомъ, обсмыгнулъ объ кулекъ тину съ рогъ и нырнулъ въ самый омутъ.
   "Что прикажете, водяной дѣдушка?" спросилъ онъ дискантомъ.
   -- Поди, милый внукъ мой, на берегу нашего пруда сидитъ человѣкъ; спроси, узнай чего ему отъ насъ хочется? Самъ бы пошелъ, глухота да слѣпота меня одолѣла, давно уже не могу толкомъ разобрать, что люди говорятъ или дѣлаютъ, но ты смышленъ не меньше моего, уму-разуму тебя неучить стать; поди поскорѣй. Тряхнулъ бѣсенокъ рогами, кивнулъ хвостомъ и въ минуту очутился на берегѣ.
   Грицко, занятый работою, и не видалъ, какъ онъ изъ пруда выскочилъ. Сдѣлалъ чертенокъ впередъ три шага, отставилъ правую лапу, хлопнулъ хвостомъ но землѣ и отвѣсилъ Грицку низкой поклонъ; увидѣвъ это Грицко поморъ со смѣху; смотри, думаетъ, какой вѣжливый, хоть бы нашему пану шляхтѣ такому быть!
   -- Що треба? спрашиваетъ онъ у чертенка.
   "Я пришелъ отъ моего дѣдушки узнать, зачѣмъ вы изволили къ намъ пожаловать?"
   -- А за тѣмъ, говоритъ Грицко, чтобы вы или отсюда убралися, или бы платили моему пану поземельныя.
   "Пана твоего мы не знаемъ, и поземельныя ему платить не станемъ." отлѣзалъ чертенокъ. "Тому тысяча лѣтъ, какъ нашъ Водяной родной дѣдушка этимъ прудомъ завладѣлъ, такъ стало быть твоему пану до него дѣла нѣтъ.
   -- Дѣло не до него, а до пруда его, прибавилъ Грицко; а коли вы мнѣ денегъ не заплатите, такъ я васъ всѣхъ отсюда повытаскаю.
   "А чѣмъ повытаскаешь? Нашъ прудъ бездонный."
   -- Да этою веревкою; посмотри-ка, и она безконечная.
   Взялъ чертенокъ веревку, вертитъ ее со всѣхъ сторонъ. "Поди ты, какое дѣло: въ самомъ дѣлѣ, ни конца ни начала нѣтъ."
   "Хорошо," говоритъ онъ Грицку, "пойду доложу дѣдушкѣ."
   Юркнулъ чертенокъ опять на дно, явился передъ дѣдомъ своимъ, что хорошаго? тотъ разпрашиваетъ.
   "Да что, дѣдушка, человѣкъ этотъ куда мудренъ: принесъ онъ веревку безконечную и хочетъ насъ ею, изъ бездоннаго омута, всѣхъ повытаскать, если мы не заплатимъ его пану пошлины за все время, которое здѣсь прожили."
   -- Гмъ! молвилъ дѣдъ, дѣло-то не такъ хорошо! Сказать мимоходомъ, водяной дѣдушка страхъ какъ любилъ копить денежку, хоть было у него вдоволь всего: и жабъ, и змѣи, и піявокъ, и всякой водяной гадины дѣвать некуды; жабъ онъ продавалъ иностранцамъ на соусы, змѣй въ кабинеты естественно-физически-натуральные и нашимъ штукарямъ, которые ихъ сюда возятъ за деньги показывать; піявокъ фершеламъ да аптекарямъ. Сбытъ былъ великъ, стало у дѣда лежало денегъ съ три-пропасти, а все и не много отдать было очень жаль. Что дѣлать, видно и у чертей много людскихъ слабостей!
   -- Поди, говоритъ онъ чертенку, какъ нибудь тамъ съ нимъ раздѣлайся, вотъ тебѣ моя палка желѣзная въ тридцать пудъ, кто ее изъ васъ выше вскинетъ, тотъ отъ другаго и будетъ вправѣ требовать чего ему хочется, только смотри же не затеряй!
   Схватилъ чертенокъ палку, очутился передъ Грицкомъ, объясняетъ чего требуетъ водяной дѣдушка.
  

ПОХОЖДЕНІЕ ЧЕТВЕРТОЕ.

   -- Хорошо, говоритъ Грицко, пожалуй спытаемъ; кидай впередъ!
   Кинулъ чертенокъ палку тридцати пудовую, легче, чѣмъ бы мы шапку бобровую, точно галка къ верху взлетѣла.
   "Кидай же ты теперь, дядюшка", сказалъ онъ Грицкѣ оскаляяся.
   -- Заразъ, заразъ, отвѣчалъ тотъ; взялъ ее въ руки; фу ты шельмовская! Былъ силенъ Грицко, а насилу на калѣно приподнялъ; вертитъ ее, да къ верху посматриваетъ.
   "Что же ты, дядюшка, не кидаешь?"
   -- А вотъ погоди, дай этому облачку подойти, за него и заброшу какъ разъ.
   Струсилъ чертенокъ. "Ай! что ты это выдумалъ? Да я послѣ съ дѣдушкой и не раздѣлаюся!" Схватилъ палку въ руки, да и въ прудъ скорѣй. "Ну, совсѣмъ бѣда, дѣдушка: онъ чуть чуть твою палку не зашвырнулъ за облако; хорошо, что я спохватиться успѣлъ. Что теперь дѣлать?"
   -- Поди, вотъ еще одно условіе: кто изъ васъ перебѣжитъ кого!
   Явился чертенокъ къ Грицку. "Давай, дядюшка, станемъ рядомъ, пустимся; кто изъ насъ кого обгонитъ, тотъ пусть съ другимъ что хочетъ и дѣлаетъ!"
  

ПОХОЖДЕНІЕ ПЯТОЕ.

   -- Ахъ, ты водяной гадъ, сказалъ Грицко, да мой братишка маленькой, безъ году семи недѣль, который еще въ люлькѣ и теперь качается, да еще бѣдненькой отъ природы косъ, и тотъ тебя загоняетъ такъ, что умаешься, а никакъ не сравняешься.
   "Покажи мнѣ его, дядюшка," молвилъ чертенокъ.
   Подвелъ его Грицко къ заячьей норѣ, да какъ гаркнулъ: бѣги! Вскочилъ заяцъ, заложилъ уши, пустился съ перепугу по пнямъ, по кустамъ, чертенокъ за нимъ. "Дядюшка, дядюшка! погоди, дай рядкомъ стать!" Куда тебѣ! нашего зайца и слѣдъ простылъ.
   Буркъ чертенокъ въ воду. "Плохо дѣло, дѣдушка; бѣгался я по твоему приказанію, и, кажись, я куда востеръ, а не только его, а самаго меньшаго изъ его братьевъ, которому только еще безъ году семь недѣль, и того никакъ не могъ перебѣжать."
   -- Ну, говоритъ дѣдъ, поди, попытай еще: кто изъ васъ поборитъ кого.
   Пришелъ чертенокъ, "давай," говоритъ, дядюшка, поборимся; ужъ если и въ етомъ ты осилишь, тогда воля твоя надъ нами бѣдными.
  

ПОХОЖДЕНІЕ ШЕСТОЕ.

   -- Ахъ ты постреленокъ этакой! отвѣчалъ Грицко; смѣшно мнѣ смотрѣть на тебя. Гдѣ тебѣ со мною справиться! Да высылай всѣхъ вашихъ большихъ и малыхъ чертей, хоть порознь, хоть поодиначкѣ, хоть каждаго особенно, похватаю я ихъ всѣхъ за хвостъ, да стукну о землю, такъ тутъ и растянутся; а тебѣ, этакому карапузику, не справиться съ моимъ дѣдушкой, которому еще съ годъ назадъ было сто семдесятъ лѣтъ, ни одного зуба во рту нѣтъ, да и борода-то отъ старости обвалилась, такъ и тотъ тебя поперегъ перегнетъ.
   "А ну, дядюшка, поведи меня къ нему. Какъ, думаетъ чертенокъ, съ старымъ не справиться! Зналъ Грицко берлогу медвѣжью, повелъ онъ туда чертенка. "Войди, говоритъ, да покличь его!"
   Только тотъ подошелъ, началъ кричать, выходитъ медвѣдь, всталъ на заднія лапы, ухватилъ чертенка и ну ломать.
   "Погоди, погоди, дѣдушка, дай ухватиться получше!" Медвѣдь не слушаетъ, коверкаетъ, да и только, пригнулъ рогами къ хвосту почти. Завизжалъ бѣсенокъ: "дѣдушка пусти, голубчикъ пусти, не буду болѣе съ тобою барахтаться." Медвѣдь и знать ничего не хочетъ. Грицко стоитъ вдали, покатывается со смѣху. Вырвался чертенокъ, да въ прудъ каткомъ.
   "Ну, дѣдушка, воля твоя, не буду болѣе съ нимъ тягаться; такъ меня отдѣлалъ его старый дѣдъ! Я думалъ, что онъ мнѣ всѣ кости повыломаетъ; хорошо, что я еще съ нимъ самимъ не схватился!"
   -- Испытай, другъ, послѣднее, говоритъ водяной дѣдушка; поди, попробуй: кто изъ васъ громче свиснетъ: когда ты сидѣлъ въ соловьѣ разбойникѣ, то сшибалъ свистомъ прохожихъ съ ногъ, гдѣ, кажется, ему въ этомъ противъ тебя устоять.
   "Охъ! водяной дѣдушка, едвали и въ этомъ одолѣть мнѣ его! Ну, да пойду, попробую, отъ этаго хуже ничего не будетъ.
  

ПОХОЖДЕНІЕ СЕДЬМОЕ.

   Пришелъ къ Грицку чертенокъ, бьетъ челомъ, говоритъ: "ну, дядюшка, теперь въ послѣдній разъ!.."
   -- Да долголи будутъ эти разы послѣдніе! закричалъ Грицко съ досадою. Что я, олухъ что ли вамъ достался какой?
   "Вотъ тебѣ, дядюшка, вся сила нечистая порукою, въ послѣдній разъ," отвѣчалъ чертенокъ, испугавшись;" больше не станемъ тревожить тебя."
   -- Ну чтожь вы хотите?
   "Давай, дядюшка, попробуемъ, кто изъ насъ шибче свистнетъ."
   -- Эка что еще выдумалъ! Пожалуй, давай; ну, свисти впередъ.
   Надулся чертенокъ, натужился, какъ свиснулъ, такъ листья съ деревъ и посыпались.
   -- Шибко свистишь, сказалъ Грицко, теперь моя очередь; только смотри стерпишь ли; сядь лучше вотъ здѣсь, да зажмурься, а не то ты моего свиста не вынесешь.
   Усадилъ онъ чертенка на бугоркѣ возлѣ пруда, велѣлъ ему зажмуриться, а самъ зашелъ сзади пруда да какъ звизнулъ его батогомъ по уху, такъ тотъ и скатился въ воду кубаремъ.
   "Отдавай скорѣй деньги, дѣдушка, не то бѣда будетъ намъ. Ахъ мои батюшки, да какой онъ прездоровенный!.. Свиснулъ я, листья cъ дерсьевъ посыпались, а енъ сще пожалѣлъ меня, велѣлъ зажмуриться, да какъ свисну я ъ самъ, свѣта не взвидѣлъ я, вотъ ровно кто меня изо всей мочи стукнулъ но уху; не помню, какъ и скатился сюда.
   -- Надо бы еще чѣмъ нибудь его попытать, сказалъ дѣдушка.
   "Нѣтъ ни за что! Посылай другаго; онъ и за этотъ разъ взбѣленился такъ, что куда тебѣ.
   -- Ну видно дѣлать нечего; поди спроси, многоли онъ хочетъ за прудъ выкупу?
  

ПОХОЖДЕНІЕ ВОСЬМОЕ.

   Явился къ Грицку чертенокъ, сталъ передъ нимъ смирнѣй прежняго. ".Иного ли вамъ, дядюшка, угодно съ насъ?" спрашиваетъ онъ.
   -- Да мнѣ многаго не надобно; вотъ, коли насыпите мою шляпу деньгами до верха, то и будетъ съ меня.
   "Очень хорошо-съ; теперь прикажете?"
   -- Нѣтъ, теперь мнѣ не треба, а приди ко мнѣ на гумно, сегодня ночью, въ двѣнадцать часовъ. Только, чуръ смотри, не обманывать!
   Пошелъ Грицко домой; чертенокъ поклонился ему и обѣщался сдѣлать все, какъ онъ приказываетъ, а самъ думаетъ себѣ: дуракъ ты не отесаной! Экъ, изъ чего вился? шляпу денегъ добыть! Да мнѣ бы, на твоемъ мѣстѣ, цѣлый возъ подавай.
   Пришедиш на гумно, выкопалъ Грицко большую яму, свелъ ее къ верху узкимъ отверстіемъ, вышибъ дно у своей шляпы, вставилъ ее туда и сталъ дожидаться чертенка.
   Наступаетъ полночь; видна по дорогѣ пыль страшная; мелькаютъ вдали хвостъ да рога; бѣжитъ чертенокъ къ Грицкѣ съ деньгами. Приволокъ мѣшокъ, бухъ въ шляпу, словно ничего небыло! "Что за диво?" думаетъ чертенокъ; кажись, шляпенка не великонька, всыпалъ цѣлый мѣшокъ въ нее, а и на днѣ не видать!
   -- Что это? закричалъ Грицко, только-то?
   "Я думалъ, что будетъ, дядюшка, а к"ль мало, не достало, еще принесу."
   Сбѣгалъ чертенокъ и другой разъ, приволокъ мѣшокъ больше прежняго. Тряхнулъ его въ шляпу, опять все провалилось. Диву дался чертенокъ. "Что это за хитрецъ," думаетъ онъ. "Шляпа у него чуть не съ дѣдушкинъ сундукъ!"
   Зачалъ Грицко бранить чертенка, что онъ мало носитъ; побѣжалъ тотъ за третьимъ мѣшкомъ, высыпалъ, опять ничего нѣтъ; принесъ и четвертый мѣшокъ, все ничего не видать. "Довольно, дядюшка, отпусти, не даетъ больше Водяной дѣдушка; онъ поди-ко какъ осерчалъ на меня, хочетъ, если еще приду за деньгами, прикатать меня своею палкою."
   -- Вотъ я-те дамъ, разбойнику, довольно! зашумѣлъ Грицко, хотѣлъ насыпать полную, такъ насыпь мнѣ, не то я васъ и съ дѣдушкой вотъ этимъ батогомъ отпочиваю!
   Дѣлать нечего; прибѣжалъ чертенокъ къ своему дѣдушкѣ, зачалъ просить, кланяться, чтобъ еще изъ сундука его одинъ мѣшокъ денегъ нагресть.
   Злится Водяной дѣдъ, ворчитъ-ругается, хочетъ своему любезному внуку палкой всѣ бока отмять, а что дѣлать, страшно и ему батога Грыцкина. "Ноди, "говоритъ, "разбойникъ, только смотри, послѣдній мѣшокъ; больше не дамъ ни денежки, пусть онъ тебя батогомъ хоть измолотитъ всего."
   Выпросивъ позволеніе, чертенокъ поднялся на хитрости: не пошелъ искать большаго мѣшка, а отрѣзалъ карманъ у пьянаго подьячаго, да какъ началъ въ него накладывать, чуть всѣ деньги Водянаго дѣдушки изъ сундука не повытыскалъ. Да какъ притащилъ его къ Грицку, тряхнулъ въ шляпу, такъ заразъ и насыпалъ до верху. Л пьяный подьячій всталъ, да и не догадался порядкомъ оглядѣться, и съ тѣхъ поръ думаетъ-не придумаетъ, что съ нимъ сталося. Кажись и много беретъ, и все въ одинъ карманъ кладетъ, а ничего не впрокъ, провалится-какъ-провалится!..
   Грицко нашъ закопалъ яму, взялъ только изъ нея пригоршни грошей, да и отнесъ къ своему Шляхтичу. Вотъ, говоритъ, черти прислали поземельныя; только и могли наорать, а больше не спрашивай!
   "Экой ты живущій, думаетъ ІІІляхтичь, я думалъ, только мы его и видѣли, а онъ, поди-ко ты, еще съ чертей гроши содралъ!" Пересталъ Шляхтичъ больше Грицка на досаду наводить; случится работа какая, другаго пошлетъ, а Грицко хочетъ идетъ, а хочетъ лежитъ-себѣ, да нѣжится. А, думаетъ Грицко, покаялся шляхта поганая; я тебя научу знать, безмозглый полякъ, что у всякаго хохла золотой чубъ, а уму-разуму и цѣны нѣтъ!
  

ПОХОЖДЕНІЕ ДЕВЯТОЕ.

   Прошелъ слухъ, что гдѣ-то за моремъ, въ чужой землѣ, у одного пана владѣтельнаго есть дочь красавица; много сваталось за нее царей и царевичей, да то бѣда: повадилася къ этой Паннѣ красавицѣ ходить по ночамъ сила нечистая, такъ ни одному жениху житья нѣтъ: перепятнаетъ такъ, что смотрѣть страшно: кому ухо отхватитъ, кому носъ оторветъ: иной, бѣдняжка, встанетъ безъ руки, безъ ноги, и ужъ развѣ какой явится счастливой-догадливой, что спохватится, да за добра-ума тягу задастъ. И объявилъ Панъ тотъ всему народу и своему и чужеземному: кто, дескать, отвадитъ отъ дочери силу нечистую, за того и отдамъ ее. А дочь его Панна прекрасная, была что лебедь бѣла, щечки или ротикъ пунцовый, что твой алый макъ махровый, а осаниста, величава, какъ заморская птица пава; глазкомъ ли поведетъ, такъ душа и замретъ, пройдется ли по двору широкому, такъ сердце и заходитъ ходенемъ!
   Вотъ узналъ это Грицко нашъ; "пойду-ко я," говоритъ, "поженихаюся, попытать-не устать, а за спросъ не откусятъ носъ; потерять нечего, а можетъ на нашу долю и достанется; а бы люди не помѣшали, а съ чертями какъ не справиться."
   Попросился онъ у своего Пана. Шляхтичь радехонекъ, только бы онъ ушелъ, еще денегъ на дорогу далъ. Пошелъ нашъ Грицко попытать счастья казацкаго; взялъ съ собою батогъ да свою люльку всегдашнюю спутницу, положилъ три цыбули въ карманъ и отправился путемъ дорогою.
   Проходитъ онъ всю почти землю Украинскую; попадается ему вѣдьма Кіевская. "Куда бредешь, добрый молодецъ?" Туда, отвѣчалъ Грицко, гдѣ тебя, старая корга, не спрашиваютъ. Разбѣсилась-разобидѣлася злая вѣдьма на грубый отвѣтъ, ударилась оземь, сдѣлалась свиньей, ну метаться на Грицка; теребитъ его за кожухъ, и на-поди. Погодижь ты, проклятая, говоритъ онъ, я тебѣ дамъ добрымъ людямъ надоѣдать! Изловчился, ухватилъ свинью за хвостъ, и ну ее батогомъ потчивать; лежитъ, проклятая, не шелохнется, словно стучатъ не по не,. а по дереву; смѣкнулъ Грицко, положилъ ее противъ солнышка да и зачалъ не по ней, а по тѣни бить. Завизжала вѣдьма, взмолилася.
   "Отпусти, родной, не буду болѣе мѣшать тебѣ; или своею дорогою!
   -- Брешь, канальская, отвѣчалъ Грицко, должна ты мнѣ разсказать за это, какъ мнѣ чорта отъ Панны будетъ прочь отогнать?
   "Ахъ, добрый молодецъ!" вѣдьма завопила; "вѣдь чортъ-то мнѣ тотъ племянникъ родной!"
   -- Ну тѣмъ лучше, старая вѣдьма; говоря, чего онъ не любитъ?
   "Накорми-напои его сладкимъ," молвила вѣдьма; онъ тебѣ и такъ Панну отдастъ."
   -- Брешь ты, корга?
   "Точно, батюшка, правда истинная; отпусти только, еще скажу."
   Выпустилъ Грицко хвостъ изъ рукъ, перекинулась свинья сорокою, взлетѣла на дерево, и ну Грицка ругать и позорить оттудова. Ладно, говоритъ Грицко, попадешься, старая корга, въ другой разъ, я тебя не такъ отдѣлаю.
  

ПОХОЖДЕНІЕ ДЕСЯТОЕ.

   Обходитъ Грицко нашъ море широкое, приходитъ въ темный-дремучій лѣсъ и выходитъ на поляну ровную-зеленую; завидѣлъ вдали палаты владѣтельнаго Пана Медовича, осмотрѣлся, оправился, взбилъ свои чубъ, подвинулъ шапку на ухо и вошелъ гоголемъ на широкой дворъ; увидала его въ окно молодая Панна, дочь Медовича; пришла ей по нраву поступь его казацкая-молодецкая; высылаетъ она своего пажа любимаго, спросить-узнать: чего нужно доброму молодцу? Пришелъ я, "отвѣчаетъ Грицко:" до Пана Медовича, помочь его горю великому, выжить изъ палатъ его силу нечистую, освободить Панну прекрасную отъ наговоровъ и нареканій злыхъ людей! Доложили пану Медовичу; выходитъ онъ изъ палатъ своихъ, встрѣчаетъ Грицка на красномъ крыльцѣ, проситъ его хлѣба-соли откушать; сажаетъ его въ передній уголъ, заставляетъ свою дочь Панну прекрасную его подчивать, самъ говоритъ ему рѣчи сладкія, раскрашиваетъ его: какой земли житель онъ, чьего рода и племени; какъ но имени и отечеству. Грицко отвѣчаетъ Медовичу: "въ нашей землѣ, дескать, обычай такой: не поѣвши, ничего не разсказывать." Были въ это время три гостя у пана Медовича, женихи Панны прекрасной, все царевичи; одинъ назывался Гай, королевичь Аглицкой, другой Але, царевичь французской, а третій Башлыкъ, сынъ Турецкаго паши Сточубушнаго. Сталъ ихъ всѣхъ за столомъ панъ Медовачь подчивать; Гай королевичь размялъ себѣ съ Чухонскимъ масломъ кортофеленку, царевичь Але полкотлетки съѣлъ, а Башлыкъ, сынъ паши Сточубушнаго, проглотилъ три ложки пшена сарачинскаго съ сахаромъ, и говорятъ, что сыты всѣ такъ, что ничего больше въ душу нейдетъ. Нашъ Грицко намялъ себѣ хлѣба, вынулъ три цыбульки, накрошилъ ихъ туда же, облилъ все квасомъ, скушалъ на здоровье, да спрашиваетъ у Медовича, нѣтъ ли у нихъ борщу Украинскаго; но какъ этаго кушанья на той сторонѣ не важивалось, то подали ему гуся жаренаго, чтобъ онъ отрѣзалъ себѣ крылышко; видитъ Грицко, всѣ ѣдятъ по маковому зернушку, отрѣзалъ крылышко, да и отложилъ его для всей компаніи, а остальное потрудился самъ съѣсть. Французъ, Англичанинъ да сынъ паши Сточубушнаго дивятся-не надивуются на Грицка. Вотъ, думаютъ ему гусь брюхо проѣстъ, да вонъ вылѣзетъ. Ничего не бывало; Грицко все кушаетъ, что еще на столъ подадутъ. Зачалъ панъ Медовичь гостямъ вина подносить. Башлыкъ отродясь не пьетъ, боится; Магометъ и въ рай не пуститъ; королевичъ Гай говоритъ: мнѣ лучше пива давай, а царевичь Але запросилъ такого вина, что нельзя и выговорить, того гляди языкъ свихнешь. Грицко говоритъ въ свою очередь: не люблю я смерть вина заморскаго, а нѣтъ ли у васъ простаго-запорожскаго? У пана Медовича былъ припасенъ боченокъ и въ двадцать лѣтъ только однажды потребовался. Велѣлъ онъ его откупорить, сталъ Грицку въ рюмку наливать. Не но сердцу это казацкому: ему подай то, въ чемъ принесли; принесли, поставили Грицку ендову на столъ. Взялъ онъ ее за ушки, да и вытянулъ до суха. Небось, прямой казакъ, на свое брюхо хулы не положитъ.
   Встали изъ за стола дубоваго, стали Грицка раскрашивать: кто онъ такой и откудова путь держитъ? Отвѣчаетъ онъ пану Медовичу: "родомъ я Запорожецъ-казакъ, изъ земли Украинской, именемъ Грицко Гарбузокъ. "Слыхалъ я объ вашей землѣ, сказалъ панъ Медовичь: и буде ты мнѣ сослужишь службу, за которой пришелъ, то я не только самъ увѣрюся, но и прикажу объявить и разсказывать, что въ вашей сторонѣ такой народъ, что нигдѣ лучше и не имѣется! Поблагодарилъ Грицко пана за отзывъ ласковой; а что касается до главнаго, сказалъ: "погадаемъ, може справимся." Такая ужъ натура казацкая: никогда не похвалится впередъ, хоть и навѣрное знаетъ, что сдѣлаетъ. "Эгѣ!" думаютъ королевичъ Гай, царевичъ Але, да Башлыкъ сынъ паши Сточубушнаго; "съ виду-то ты молодецъ, а видно не знаешь, какъ съ дѣломъ управиться."
  

ПОХОЖДЕНІЕ ОДИННАДЦАТОЕ.

   Скрылось за горы красное солнышко, налегаетъ сѣрый вечеръ на сыру землю, а тамъ катитъ и ночь черная; казацкому солнцу -- ясному мѣсяцу, видно не угодно было въ тотъ разъ на небо выкатываться, а густыя тучи кудрявыя такъ застлали ясныя звѣздочки, что страшно и на дворъ показаться. Вотъ кланяется панъ Медовичь гостямъ-женихамъ своей милой дочери, и ведетъ къ нимъ такую рѣчь: "соколы мои ясные, молодцы прекрасные! наступаетъ для васъ тотъ урочный часъ, въ которой требуется показать вамъ свою силу и смѣтливость молодецкую! Кому будетъ въ угоду изъ васъ идти въ эту ночь, стеречь мою дочь Панну прекрасную, вашу невѣсту нареченную?" Посмотрѣли молодцы другъ другу въ очи ясныя, взглянули на погоду ненастную, на ночь и тучи черныя, пробѣжала дрожь по ихъ тѣлу бѣлому. Башлыкъ, сынъ паши Сточубушнаго, говоритъ, что у него животъ болитъ, должно быть скушалъ что-нибудь лишнее; королевичь Гай отвѣчаетъ, что у него голова кружится, видно слишкомъ много перепилъ; а царевичъ Але жалуется, что сидѣлъ правымъ плечемъ подлѣ самаго окна, такъ ему вѣтромъ надуло болѣзнь какую-то мудреную, кажется, онъ назвалъ ее ревертизомъ. А какъ Грицко нашъ скушалъ себѣ сколько надобно, выпилъ сколько душа приняла, и хоть бока-то ему немножко и пораздуло, а въ плечо не надуло, то и пришло ему въ эту ночь Панну стеречь.
   Проситъ Грицко Медовича, что бы онъ приказалъ отпустить ему, чего онъ на ночь потребуетъ, и идетъ стеречь Панну прекрасную.
   Отворяютъ ему комнату передъ спальней дочери пана Медовича, ставятъ крытую скамью широкую, передъ нею столъ большой, а на немъ ендову вина зеленаго и спрашиваютъ: что онъ еще прикажетъ принесть? "Принесите мнѣ," говоритъ Грицко; "миску дегтю, да миску патоки, да по такой же мискѣ грецкихъ орѣховъ, да чугунныхъ пуль." Приносятъ ему, что онъ требуетъ. Садится Грицко на скамью приставивъ ее къ дверямъ спальни Панниной, придвигаетъ къ себѣ столъ, ставитъ на него четыре миски съ принесеннымъ снадобьемъ, закуриваетъ свою люльку съ тютюномъ и думаетъ такъ самъ про себя: "А что, кабы можно было посмотрѣть теперь на спящую Панночку, какъ она теперь закрыла очи ясныя, зажала губки малиновыя, разметала руки бѣлыя по пуху лебяжьему! какъ во снѣ грудь ея полная подымается, разыгрывается румянецъ на нѣжныхъ щекахъ и дрожать на нихъ двѣ чудныя ямочки, и какъ она сонная вздыхаетъ и улыбается... Закипѣла въ Грицкѣ кровь казацкая-молодецкая; хоть и видно, что онъ съ мѣста не ворошится, а мыслями весь подлѣ Панны прекрасной. Такъ-то думая и раздумывая, не чуетъ Грицко, какъ часы бѣгутъ.
   Но вотъ... ударило полночь, отозвалось въ лѣсу съ перекликами; ухнулъ филинъ, сова мяукнула, зашныряла по двору мышь летучая, закатилась за тучу звѣзда послѣдняя... Не вѣтеръ гудетъ, не мятелица, а слышанъ топотъ по чисту полю; спадаютъ сами запоры желѣзные, растворяются двери дубовыя, стучитъ и гремитъ по лѣстницѣ; размахнулись тихо двери къ Грицкѣ въ комнату, высунулъ чертъ голову, услыхалъ запахъ табаку казацкаго, какъ зачалъ чихать, чуть себѣ носа объ дверной замокъ въ кровь не растыкалъ.
   "Что тебѣ нужно?" спросилъ Грицко.
   Оправился чертъ, какъ только могъ, подошелъ къ Грицкѣ, посмотрѣлъ на него; онъ такого съ роду не видывалъ: случалось ему видать много удальцовъ, такъ почти всякой изъ нихъ, какъ только онъ еще застучитъ по лѣстницѣ, не знаетъ, куда кинуться, а какъ вступитъ за порогъ, такъ тотъ и лежитъ, какъ мертвый, какъ хочешь, такъ съ нимъ и дѣлайся; этотъ же совсѣмъ не на такую стать; сидитъ себѣ, потягиваетъ люлечку, грызетъ орѣшки, или нѣтъ-нѣтъ, да попробуетъ изъ миски патоки.-- А что, добрый человѣкъ, спросилъ Грицка чертъ вѣжливо, нельзя ли какъ нибудь попродвинуться, пропустить меня въ ту горницу?
   "А зачѣмъ тебѣ туда?" сказалъ тотъ, не трогаясь съ мѣста.
   -- Да такъ, есть дѣльце маленькое!
   "И, куда тебѣ спѣшить, почтеннѣйшій," отвѣчалъ Грицко, усмѣхался; "не угодно ли лучше сѣсть да поѣсть; садись-ко на чемъ стоишь, а хвостикъ-то свѣсь; вотъ мы съ тобой и потолкуемъ и познакомимся."
   Видитъ рогатой бѣсъ, что Грицко его не хочетъ пустить, задумалъ взять ласкою.-- Покорно благодарю, говоритъ, добрый человѣкъ за приглашеніе; почему не сдѣлать честнымъ людямъ компаніи!
   Усѣлся чертъ на полу, зачалъ его Грицко подчинять. "Вотъ не угодно ли, говоритъ, медку полакомиться?" Дастъ ему хлѣбнуть деготьку, а самъ лизнетъ патоки. Или орѣшковъ погрызть? Положитъ себѣ въ ротъ грѣцкій орѣхъ, а ему сунетъ пульку чугунную. Морщится чертъ отъ меду казацкаго; гложетъ орѣхи, инда зубы трещатъ, а не достанетъ ни одного ядрушка. Прискучило ему Грицкино подчиванье, сталъ онъ его задабривать словами ласковыми, зачалъ его разспрашивать.
   -- А что, добрый молодецъ, вы, я думаю, родомъ королевичъ или царевичь какой?
   "Ма-буть, що такъ!" отвѣчали. Грицко.
   -- Изъ какого нибудь королевства славнаго? Это замѣтно по вашему виду молодецкому.
   "Якъ же-жъ; я родомъ въ Высокобританіи."
   Чертъ хорошо знали, всю землю кругомъ, а про такое царство не слыхивалъ.
   -- Извѣстна мнѣ, говорить, Великая Британія, а про Высокобританію я что-то и не вѣдаю.
   "Какъ незнать! это тамъ, гдѣ высоко подбриваютъ чубчики."
   -- А, вотъ что! А далеко ли они отсюдова?
   "Да пойдешь, близко думаешь, а придешь, скажешь дорога дальняя."
   -- Такъ-съ. Въ которую же это сторону?
   "Коли вправо пойдешь, придешь съ правой стороны, а пойдешь въ лѣвую сторону, слѣва и туда придешь."
   -- Точно-съ. А велико ли ваше царство?
   "Такъ велико, что естьли на одномъ концѣ стогъ сѣна сожечь, на другомъ не увидишь и полымя."
   -- Видите что-съ! А много тамъ жителей?
   "Старыхъ вполтора меньше чѣмъ молодыхъ, а мущинъ и женщинъ поровну."
   -- Да-съ. Ну, а вашъ городъ у моря что-ль? Велико ли оно и какъ называется?
   "Называется оно море синее, широкое; а такъ велико, что человѣку ни за что безъ лодки не переплыть."
   -- Есть у васъ тоже-съ и рѣки большія?
   "Рѣки, какъ бы сказать, такія, что если тысяча воловъ будутъ цѣлую недѣлю пить изъ нихъ, то и до половины не убавятся."
   -- И воды есть цѣлительныя-съ?
   "Съ нашей воды еще никто не умиралъ, а иной съ похмѣлья только ею и отпивается."
   -- Такъ-съ. И заводы имѣются у васъ различные?
   "Да, есть такіе, что хоть бы тебя, примѣромъ сказать, въ лѣсъ или степь завести, будешь недѣлю плутать, на дорогу не нападешь, если кто не выведетъ."
   Чертъ мудренъ! Онъ весь этотъ разговоръ себѣ записывалъ, а послѣ и издалъ на французскомъ языкѣ описаніе Малороссіи. Оно было введено во Франціи во многихъ учебныхъ заведеніяхъ, а послѣ и на Россійскій языкъ переведено, да хорошо, что осталось оригиналомъ у переводчика.
   Потолковавши этакъ, чертъ зачалъ опять проситься у Грицка къ Паннѣ прекрасной пройти. Грицко думаетъ: погоди, подожди еще съ Московскій часъ. Самъ начинаетъ его опять заговаривать; но черту не терпится, юлитъ онъ передъ Троцкомъ, проситъ пустить его, знаетъ разбойникъ, что скоро пѣтухи заноютъ.
   "Послушай," говоритъ ему наконецъ Грицко, "мнѣ тебя отсюда нельзя пропустить, потому что я далъ слово цѣлую ночь эту дверь стеречь; но такъ, какъ ты мнѣ по нраву пришелъ: малой ты эдакой умной, вѣжливой, то я покажу тебѣ другую дорогу; тамъ себѣ пожалуй пройди: мнѣ не будетъ укора и тебѣ хорошо. Подниму я въ этомъ полу доску для тебя, а ты изъ подпола и въ другую горницу пройдешь; вашему брату не привыкать стать по подполью лазить."
   Чертъ радехонекъ. Сдѣлай одолженіе, Государь милостивой; всотеро тебя самъ одолжу.
   Поднялъ тотъ половицу; припалъ чертъ, просунулъ голову: хорошъ ли ходъ посмотрѣть, наступилъ Грицко на доску, ущемилъ чорту голову и ну его батогомъ лупить, приговаривать:" отъ тоби разъ за мини, отъ за панну разъ, отъ се тоби, отъ за тетку твою ведму лупоглазую, отъ ще, а отъ ще!...."
   Кряхтѣлъ прежде чортъ, оттерпливался, но и ему не въ моготу пришло. Зачалъ онъ Грицка упрашивать:
   -- Добрый человѣкъ! Что я тебѣ сдѣлалъ? За что ты напалъ на меня?
   "Не будешь ли къ Паннѣ ходить, не будешь ли людей пугать!" приговаривалъ Грицко, а самъ такъ трудится батогомъ, инда лобъ вспотѣлъ.
   -- Не буду, не буду. Вотъ тебѣ самъ нашъ Сатана порукою не буду!
   "Врешь, разбойникъ, твоя тетка вѣдьма лупоглазая обманула меня, а тебя я до тѣхъ поръ не выпущу, пока не поклянешься ходить въ домъ сюда!" И зачалъ сильнѣе стегать.
   -- Чтобы мнѣ ни одного мужа съ женой не смутить, чтобы мнѣ ни на минуту изъ кипучей смолы не вылѣзать, если я хоть подумаю заглянуть сюда.
   Пропѣлъ первый пѣтухъ. Завопилъ чертъ не своимъ голосомъ: Ай, что ты со мной дѣлаешь! Выпусти меня, что хочешь бери, только выпусти. Ай, бѣда моя, пѣтухъ пропѣлъ: выпусти добрый человѣкъ, ай выпусти!
   "Такъ не станешь больше къ Паннѣ ходить?"
   -- Ей, не стану вовѣки вѣчные, только выпусти.
   "Смотри же еще, чтобы здѣсь ни одного жениха Панны прекрасной не было; всѣхъ ихъ отсюда выгони. Слышишь?"
   -- Слышу, слышу, только выпусти, не будетъ ни одного. Ай, выпусти поскорѣй!
   Приподнялъ Грицко половицу, стегнулъ его еще разъ на дорогу; юркнулъ чортъ подъ полъ и провалился сквозь землю. То-то ему чай достанется, что опоздалъ на сходбище!
   А Грицко нашъ послѣ работки растянулся на лавкѣ, да и заснулъ богатырскимъ сномъ.
  

ПОХОЖДЕНІЕ ДВѢНАДЦАТОЕ.

   Подулъ вѣтерокъ утренній, запѣли птички малиновки; всталъ панъ Медовичь и велѣлъ позвать къ себѣ свою дочь Панну прекрасную. Явилася она къ своему родителю. Что такая за красавица! Въ полдень она, что ясная луна, вечеромъ она, что красное солнышко, утромъ что заря розовая.
   -- Дочь моя милая, ненаглядная! Каково ты ату ночь почивать изволила? Не видала ли ты сна страшнаго? Не пугала ли тебя злая сила нечистая?
   Отвѣчала Панна прекрасная: "Родимой мой батюшка! Спала я покойно въ эту ночь, не видала сна страшнаго, не пугала меня сила нечистая; а видѣла я веселый сонъ: будто ты меня родной батюшка выдаешь за гостя нашего, который стерегъ меня въ эту ночь, и будто я смотрѣла не насмотрѣлася, любовалась не налюбовалась на нарѣченнаго жениха моего, на очи его ясныя, на ставъ его осанистый, на поступь его молодецкую!"
   -- Видно, сказалъ панъ Медовичь своей дочери, правда эта вѣковѣчная, что утро мудренѣе вечера. О чемъ я вчера думалъ, то сегодня сдѣлалось. Видно, женихъ тотъ тебѣ суженой. Вотъ увидимъ, что скажетъ намъ другая ночь. Поди одѣнься теперь и выдь къ женихамъ своимъ.
   Обняла отца Панна прекрасная, поцѣловала его и пошла въ высокой теремъ, радехонька, что онъ сказалъ но ней.
   Собралися женихи къ пану Медовичу, угощаетъ онъ ихъ съ Панной прекрасною и проситъ Грицка Гарбузка разсказать имъ, что и какъ въ эту ночь ему приключилося.
   "Да что," говоритъ Грицко, "дѣло было страшное; не робокъ я, а и меня дрожъ проняла. Ударило двѣнадцать часовъ, поднялся вдругъ вѣтеръ такой страшный, я думалъ домъ своротитъ долой; вдругъ навѣяло въ комнату до ста чертей, да какіе все здоровенные, словно на подборъ одинъ къ одному, учали они плясать, кувыркаться, потомъ къ дверямъ приступать, лезутъ, ломятся, ка-бы не батогъ, мнѣ бы съ ними не справиться.
   -- Эгѣ! подумали королевичъ Гай, да царевичъ Але, да сынъ Паши Сточубушнаго; нѣтъ, видно стара штука, что бы мы пошли стеречь твою Панну прекрасную; одна голова, сорвутъ съ плечъ, другая не выроститъ".
   -- Какъ же теперь быть? говоритъ Грицку панъ Медовичь.
   "Да надобно идти на другую ночь!" За тѣмъ не сказалъ Грицко правды, что у него былъх другой умыселъ.
   Идетъ опять пиръ горой у пана Медовича; а въ пиру, вѣстимо, не дологъ день.
   Зардѣлось-застыдилось красное солнышко, что надобно ему опускаться въ море синее, цѣловаться съ волною зыбучею. Зарумянилась Панна прекрасная, что надо ей прощаться съ Грицкомъ Гарбузкомъ; онъ такъ умильно смотрѣлъ ей въ очи ясныя, что хоть и ни одного не вымолвилъ слова, а она какъ по писанному, прочла всю его думушку тайную.
   Скатилось солнышко съ неба яснаго, опустился туманъ на сыру землю: вышла Панна прекрасная съ пира пышнаго, пала грусть на сердце Грицкѣ Гарбузку; не хотѣлось ему разстаться съ Панной прекрасною; не пуля, видно, не калена стрѣла не ранятъ такъ сердце молодецкое, какъ ранятъ его очи прекрасныя.
   Встаетъ панъ Медовичь съ своего мѣста, кланяется своимъ дорогимъ гостямъ и ведетъ къ нимъ такую рѣчь: "Соколы мои ясные, молодцы прекрасные, наступаетъ для васъ тотъ урочный часъ, въ который требуется вамъ показать свою ловкость и смѣтливость молодецкую. Кто изъ васъ хочетъ стеречь въ эту ночь мою Панну прекрасную, вашу невѣсту нареченную?
   Королевичь Гай морщится, Царевичъ Але корчится, у Башлыка сына паши Сточубушнаго животъ подвело. Обозвался одинъ Грицко Гарбузокъ.
   "Давай панъ Медовичь, я одинъ пойду. Буде не совладаю съ силой нечистою, любо мнѣ будетъ положить животъ свой за Панну прекрасную, невѣсту мою нареченную.
   Похвалилъ его панъ Медовичь за рѣчь удалую, поклонился за любовь къ Паннѣ прекрасной, и въ другой разъ повторилъ при всѣхъ свое обѣщаніе: не только отдать свою дочь милую Панну прекрасную, но и дать ей въ приданое много добра всякаго, и ожерелье зерна бурмитскаго, и запястья золотыя съ камнями самоцвѣтными, и табунъ лучшихъ коней, и стадо овецъ, и стадо воловъ, и всего, что идетъ на потребу житейскую.
   Думаютъ королевичь Гай и царевичъ Але и Башлыкъ, сынъ Паши сточубушнаго: хороша-мылъ твоя Панна прекрасная, милы твои ожерелья зерна бурмитскаго и запястья золотыя съ камнями самоцвѣтными, а еще того лучше, коли своя голова цѣла на плечахъ.
  

ПОХОЖДЕНІЕ ТРИНАДЦАТОЕ.

   Разкланялся Грицко съ паномъ Медовичемъ и пошелъ на прежнюю половину дожидаться силы нечистой; онъ зналъ, что чортъ ему больше не покажется; не его онъ стеречь сбирался, нѣтъ, онъ зналъ также, что въ эту дверь ходъ въ комнату Панны прекрасной. Вотъ для чего остался онъ въ эту ночь. О, видно и Грицко нашъ малой себѣ на умѣ!..
   Позаснули всѣ въ домѣ пана Медовича.
   Сунулся-было чортъ по старой привычкѣ на лѣстницу, да вспомнилъ про Грицкинъ батогъ и пустился прочь, сломя голову; забѣжалъ только по дорогѣ къ женихамъ Панны прекрасной, Гаю королевичу, Але царевичу, да Башлыку, сыну Паши Сточубушнаго, да такъ ихъ съ досады передѣлалъ, что стыдно было показаться на бѣлый свѣтъ.
   А что нашъ Грицко? Небось, скажете, сѣлъ да заснулъ по вчерашнему? Да, какъ бы не такъ; нѣтъ, видно и ему не до сна пришло!..
   Кипитъ, бурлитъ, переливается кровь казацкая-молодецкая, ходитъ онъ по комнатѣ, маится, самъ точно на огнѣ горитъ; подойдетъ къ двери, посмотритъ въ замочную скважину, погладитъ свой темнорусый усъ, покачаетъ головою изъ стороны въ сторону и опять пойдетъ ходить взадъ и впередъ; кипитъ, бурлитъ, переливается кровь казацкая-молодецкая!..
   Что же теперь дѣлаетъ Панночка? небось спитъ, скажете, сладкимъ сномъ? Опять не угадали, люди добрые, какой уже тутъ сонъ красной дѣвицѣ, когда ея сердце стучитъ громко, что молотокъ въ кузницѣ, колыхается грудь бѣлая, что волна на морѣ.
   Раздѣлася Панна прекрасная, легла въ постель пуховую; не спится ей, моей красавицѣ; бродятъ у нея мысли, играютъ, что брага молодая, незаквашеная; такъ вотъ ей и мерещится, стоитъ Грицко у изголовья, да на нее поглядываетъ..... Стало ей какъ будто чего-то совѣстно; оборотила она къ стѣнѣ головку свою.
   Горитъ на столѣ двурогій свѣтецъ; то потускнетъ онъ, то блеснетъ яркомъ полымемъ, то задрожитъ на немъ голубой огонь: и разные оттѣнки такъ по стѣнѣ и разсыпаются; любуется ими Панна прекрасная; такъ, говоритъ, мелькаетъ свѣтится въ очахъ моего жениха милаго! И други.
   Боюсь, испугаетесь, мои красавицы, закройте мою книжку покудова, дайте сердцу успокоиться; мнѣ духъ перевести! Если же хотите читать безъ устали, пропустите эту страничку: дѣло страшное; а буде вы упрямы, не послушливы, мои голубушки бѣлыя, дѣлайте, что вамъ угодно, я низачто не отвѣтчикъ: грѣхъ на вашей совѣсти.
   Вдругъ.... пала на стѣну тѣнь, не чудовища крылатаго, не духа нечистаго-рогатаго, а тѣнь добраго молодца, статнаго, высокаго, перетянутаго кушакомъ по стану гибкому.
   Вскрикнула Панна прекрасная, оглянулася, стоитъ передъ ней Грицко Гарбузокъ, на яву, не во снѣ и точно живой; стоитъ онъ, не шелохнется; хочетъ что-то сказать, губы двигаются, а ротъ не разскрывается; на силу-на-силу вымолвилъ.
   Прости меня, Панна прекрасная! Я не думалъ обезпокоить-разбудить тебя; я думалъ, что ты почиваешь крѣпкимъ сномъ, и пришелъ легонько полюбоваться на тебя, порадоваться, утѣшить свое сердце и уйти тихонько, какъ пришелъ. Смотритъ Панна прекрасная, не вѣритъ, думаетъ, ей все мерещится.
   Не умѣлъ нашъ Грицко на одно колѣно становиться, говорить разныя заморскія эскузиціи, а оба колѣни его подогнулися; упалъ онъ что снопъ, передъ постелью Панны прекрасной, схватилъ ея руку бѣлую, поднесъ къ губамъ, ай, ай!.. Такъ вотъ, кажется, и хочетъ съѣсть, такъ губами и впивается, словно хочетъ всю кровь высосать! А самъ говоритъ такъ жалостно, что у бѣдной Панночки чуть слезы не покапали.
   "Али ты на меня разсердилася, Панна прекрасная, что не хочешь слова вымолвить, али я тебѣ не по нраву пришелъ?.. Не родиться-бы мнѣ легче на бѣломъ свѣтѣ, чѣмъ быть тебѣ не милу, заслужить твой гнѣвъ за свою провинность! Только лишь вели, сей часъ уйду и не покажусь тебѣ на глаза, пока не позволишь."
   То-то и дѣло, что Панночкѣ этого не хотѣлось.
   -- Я, говоритъ она, не осердилась, а немного испугалась.
   Обрадовался нашъ Грицко, что и сказать не льзя, ея слову ласковому; хочетъ благодарить Панну прекрасную, а самъ ни чего не выговорятъ, зажимаетъ себѣ ротъ ея рукою бѣлою, да и все тутъ.
   Ужъ давно на дворѣ бѣлехонько; Панна не видала, на Грицка заглядѣлась; а ему вѣстимо, гдѣ замѣтить: онъ все на колѣняхъ, задомъ къ свѣту простоялъ, да только и видѣлъ, что Панну прекрасную. Но вотъ заголосили пѣтухи поздніе, вздрогнули Грицко и Панна прекрасная; видятъ, пора имъ разстаться.
   -- Прощай, женихъ мой милый, говоритъ она, ужо увидимся. Показала ему дверь, да какъ поцѣловала его на дорогу своими устами сахарными!...
   -- Ахъ ты, мой Господи! Такъ Грицко точно паромъ и обдало, такъ въ глазахъ у него все и перевернулось на силу двери нашелъ.
  

ПОХОЖДЕНІЕ ЧЕТЫРНАДЦАТОЕ.

   Просыпается Панъ Медовичь, велитъ позвать къ себѣ дочь свою Панну прекрасную; приходитъ къ нему дѣвка Чернавка, служанка ея вѣрная, и докладываетъ пану Медовичу, что дочь его Панна прекрасная только что къ утру успокоилась.
   -- А кто же мѣшалъ ей спать цѣлую ночь? спрашиваетъ онъ.
   Отвѣчаетъ дѣвка Чернавка: "порядкомъ я этого не вѣдаю, панъ милостивый; спала я изволите видѣть, въ другой комнатѣ, слышу вдругъ: вскрикнула Панна прекрасная, и замолкла потомъ, точно нѣтъ ея тамъ, зачала разговаривать то своимъ, то чужимъ голосомъ; должно быть, ей что нибудь дурное привидѣлось! Нечего, панъ милостивый, сробила я, добралась кой какъ до покоевъ дворецкаго, да ужъ тамъ и пробыла до свѣту."
   -- Что бы это значило? говоритъ папъ Медовичь; ужъ не была ли, прости Господи, у моей дочери опять сила нечистая! Пошелъ онъ въ покой своей дочери. Спитъ она, моя голубушка, крѣпкимъ сномъ, румянецъ играетъ на ея щекахъ; не замѣтно, чтобъ она видѣла что нибудь страшное. Прошелъ Намъ Медовичь въ комнату, гдѣ былъ оставленъ на ночь Грицко Гарбузокъ; смотритъ, храпитъ тотъ на скамьѣ, какъ ни въ чемъ не бывалъ.
   Наступилъ день; давнымъ давно дожидается Панъ МеДовичь своей дочери и четверыхъ жениховъ ея, узнать и рѣшить, чему и какъ должно кончиться.
   Отворяются двери широкія по обѣ стороны; изъ однихъ выходитъ Грицко Гарбузокъ, изъ другихъ Панна прекрасная; взглянули они другъ на друга, потупились; вспыхнулъ румянецъ, пробѣжалъ по щекамъ. Распрашиваетъ панъ Медовичь: каково они ночь провели? Панночка говоритъ, что ни на яву, ни во снѣ ничего дурнаго не видала, а Грицко увѣряетъ, что выжилъ силу нечистую на вѣки вѣчные изъ дома пана Медовича. Обнимаетъ тотъ ихъ радостно, складываетъ вмѣстѣ руки и велитъ поцѣловаться, какъ жениху съ невѣстою; разумѣется, они не стали отнѣкиваться.
   Посылаетъ потомъ папъ Медовичь позвать и тѣхъ трехъ жениховъ своей дочери, чтобы объявить имъ, что онъ выбралъ мужа по сердцу своей дочери, а зятя себѣ, по своему обычаю.
   Пошелъ слуга по жениховъ, а тѣхъ давно и слѣдъ простылъ: уѣхали до свѣту. Какъ проснулся, видишь, королевичь Гай, смотритъ у него все бакембарды повыщипаны; очнулся королевичь Але, глядитъ, у него носа вдвое прибыло, и сталъ онъ красенъ, что жареной ракъ и съ синими оттѣнками: очувствовался Башлыкъ, сынъ Паши сточубушилго, глядь, вскочила у него на лбу шишка съ бараній рогъ. Стыдно показалось имъ явиться съ такими обновами передъ паномъ Медовичемъ и прекрасною Панною; собрались они еще до утренней зари, да и пустились поскорѣй во свояси, боясь, чтобы еще какого худа не было.
  

ПОХОЖДЕНІЕ ПОСЛѢДНЕЕ.

   Услышавъ это, панъ Медовичь посмѣялся надъ ними, потѣшился, а самъ честнымъ пиркомъ, да и за свадебку, и далъ Грицкѣ все, что обѣщалъ за своею дочерью, а Грицкѣ хоть бы и ничего не брать; дороже всего была ему Панна прекрасная. Пожилъ онъ у своего тестя пана Медовича сколько ему хотѣлось; потомъ распростился съ нимъ и поѣхалъ съ своею любезною Панночкою на свою родину, откупилъ тамъ у своего прежняго хозяина шляхтича его землю; а тотъ такъ испугался приѣзду Грицка, что былъ радъ ее даромъ отдать.
   Выстроилъ себѣ Грицко на гумнѣ, гдѣ у него были деньги запрятаны, хоромы каменныя и сталъ себѣ поживать съ Панною прекрасною, да дѣтей наживать.
   Это бы еще не штука, а вотъ что мудрено.
   Прежде никто Грицка и знать не хотѣлъ, и мотъ-то, вишь, онъ былъ, и такой сякой; а какъ приѣхалъ Грицко съ молодой жинкой, да съ деньгами; такъ столько къ нему понаторкалось на новоселье народу всякаго, что какъ не велика была его хутка казацкая, а такая въ ней сдѣлалась тѣснота, что хоть бы въ великій день въ церкви.
   Видно, это у людей не выведется, что кто ходитъ съ сумой, тотъ намъ чужой, хоть будь родимый братъ, а кто выстроилъ себѣ каменныя палаты, тотъ намъ родственникъ, хоть тѣмъ только, что сушили онучки на одномъ солнышкѣ. Это я молвилъ къ слову не въ осужденіе; тѣмъ и кончились Грицкины похожденія.
  

VI
СКАЗКА О СОЛДАТѢ ЯШКѢ,
КРАСНОЙ РУБАШКѢ СИНIЯ ЛАСТОВИЦЫ.

   Здравствуйте, братцы-товарищи, здравствуйте, мои соколы ясные! Давно я обѣщалъ вамъ сказку новую, да люди хитрые-книжные меня озадачили: сказали, что на землѣ ничего новаго нѣтъ, да что, видишь, и въ землѣ-то все старье напрятано!.. Не спорить съ ними стать, да не перестать И разсказывать: ну, коли новой сказки про васъ нѣтути, вотъ вамъ старая, подогрѣтая; вы, родимые, не прогнѣваетесь, пусть не будетъ муки въ закромѣ, лишь бы не переводился печеный хлѣбъ.
   Разскажу я вамъ сказку старую-бывалую; про солдата Яшку красную рубашку-синія ластовицы; а вы прикиньтесь-притворитеся, будто ее въ первой слышите, пусть смѣкаетъ всякій самъ, что не хитро и намъ изъ старыхъ заплатъ сшить новый халатъ.
   Начну я сначала, гдѣ голова торчала; а вы смотрите, мигните гдѣ буде не такъ молвится; а не то, пожалуй, чужой навернется, и сказку-то перебьетъ, да и самъ не разскажетъ, и придется намъ кушать лишенку изъ постныхъ яицъ. Есть на свѣтѣ разумники: въ чужой азбукѣ но толкамъ читаютъ, а въ своей складовъ не разберутъ; въ особенности если такъ переворотить:
   Ба, Ва, Га, Да....
   Такъ вотъ что въ старыхъ записяхъ, въ небылицахъ изукрашенныхъ, про солдата Яшку читается:
   Родился онъ, Яшка, солдатомъ -- пришлось ему такъ и вѣкъ свѣковать; а жилъ онъ, Яшка, на славу, по казацкому нраву. Солдату бывало, въ тѣ времена, три деньги въ день, куда хочешь туда и дѣнь; онъ, бывало, запрячетъ но деньгѣ въ карманъ да къ вечеру въ каждомъ барыша и доискивается; а карманы его были оброчники вѣрные, никогда платить не отказывались; набивалъ ихъ Яшка всякимъ добромъ, и плохимъ и хорошимъ, такъ, что если не подойдетъ рука ничего въ карманъ запрятать, такъ онъ хоть свою полу засунетъ: "на, говоритъ, хоть это, а то позабудешь пожалуй, что карманы не на то пришиты, чтобъ ихъ пустыми носить!"
   -- Ну, Яшка, плохая у тебя замашка! говорили товарищи,-- попадешь ты съ своими оброчниками въ просакъ, узнаешь смакъ въ березовой кашицѣ: попробуешь и дубовыхъ пироговъ съ жимолостнымъ масломъ!
   Яшка, бывало, въ отвѣтъ, вынетъ тавлинку узорчатую, со слюдой на красной бумагѣ да и попотчуетъ изъ ней табакомъ совѣтчика; тотъ станетъ нюхать, а онъ и спрашиваетъ: "что, братъ, хорошъ табакъ?"
   -- Знатной, березинской.
   "А отъ чего жъ у тебя такого нѣтъ?"
   -- Да купить неначто.
   "То-то же и есть, скажетъ Яшка, будешь бояться березовой кашицы и прочаго, такъ не будешь имѣть березинскаго, а намъ, подъ часъ, и рульной нипочемъ; держись, милый, пословицы: на то щука въ морѣ, что бы карась не дремалъ!"
   Такимъ-то побытомъ и такими-то мѣрами нажилъ себѣ нашъ Яшка красную рубашку съ синими ластовицами, по ней дано ему и прозвище.
   Далѣе читается о его приключеніяхъ:
   Придетъ куда полкъ, гдѣ Яшка числился, бѣдные солдатушки умаются; кто гдѣ привалился, тамъ и спитъ; иному не хочется и сухаря сжевать, не тянется и кашицы перехватить; а Яшка словно встрепаный, ему не до сна, не до ужина, пошелъ шнырять по избамъ...
   Попадется мужичекъ ему... "А, здорово землякъ, братъ Степанъ тебѣ кланяется; встрѣлись мы съ нимъ на походѣ, такой сытой, Богъ съ нимъ; велѣлъ тебѣ про его здоровье свѣчу поставить."
   -- Какой Степанъ?-- спроситъ мужикъ.
   "А развѣ его не Степаномъ зовутъ?... Ну, пропадай, забылъ совсемъ, на походѣ память притопчется; какъ же его зовутъ-бишь?"
   -- Кого?
   "Да брата твоего, что въ военной службѣ?"
   -- У меня брата никогда не было.
   "Такъ вѣрно родня какой нибудь, коротко тебя знаетъ."
   (Яшка въ это время сидитъ уже на лавкѣ, да къ хлѣбу, что на столѣ стоитъ, придвигается).
   -- Развѣ ужъ не племянникъ ли? онъ года съ четыре отданъ въ некруты.
   "Вѣрно племянникъ, а вишь какъ похожъ!.. тоже и борода рыжевата была, только теперь выбрита."
   (А самъ уже ломаетъ хлѣбъ да закусываетъ ).
   Мужичекъ и радъ растолковаться, раскрашиваетъ и самъ разсказываетъ. Яшка оплетаетъ себѣ, а на словахъ такъ мелкимъ бѣсомъ и разсыпается, обувшись въ ротъ лезетъ. Если же мужичекъ добръ черезъ-чуръ, то онъ наровитъ и вина чарку-другую съ него справить.
   Правда, случалось, что не всякій разѣвалъ ротъ на его росказни, иной разъ выпроваживали не честью изъ избы, если видѣли, что Яшка вретъ безъ милости; такъ онъ тогда наровитъ захватить что нибудь съ собой на память: или шапку съ лавки, или кушакъ со стѣны, а буде изловчится и кафтану спуску нѣтъ; если же въ избѣ не тяга, да до воротъ никто не доведетъ, такъ онъ осмотритъ, нѣтъ ли на телѣгѣ лишняго колеса: "Будетъ, говоритъ, и трехъ для мужицкой телѣги, я видалъ, что иногда и бояре только на двухъ ѣздятъ, да вѣдь не тише ихъ!" Выкатитъ за околицу, сколотитъ ободъ да продастъ кузнецу, а ступицу сволочетъ версты за три, что бы хоть подешевлѣ продать, да не даромъ отдать.
   Если застанутъ Яшку въ такой продѣлкѣ...-- Стой, служивый, что ты это дѣлаешь?.. (а онъ все таки съ оси колесо тащитъ ).-- Что ты, говорятъ тебѣ, дѣлаешь?
   "Постой, скажетъ Яшка, дай посмотрѣть, что это такое?.."
   -- Что жъ ты, аль не видишь, что колесо?
   "И впрямъ колесо!.. экъ я въ нѣмчурской-то землѣ насмотрѣлся, русскаго колеса не узнаю!.. Дѣло диковенное, поди ты, насилу разобрать могу!"
   (Самъ ходитъ кругомъ колеса, выпуча глаза, осматриваетъ).
   -- Да что тебѣ, служивый, ай мерещится?.. Чай и у нѣмчуры. такія жъ колесы; что у насъ.
   "То-то что не такія."
   -- А какія же?
   "Да тамъ совсѣмъ не такія, тамъ четыреугольныя; а хитро жъ и устроены, шибче нашихъ бѣгутъ!"
   -- Полно, служба, морочить; ну какъ это можно!
   "Эки пни, закричитъ Яшка, еще не вѣрятъ!.. Да сами взгляните: это-то колесо потихоньку вертится, а то, какъ не разъ, то аршина и нѣтъ; а пойдетъ катать, такъ хоть трехъ лошадей заразъ рядомъ пусти, и то не нагонятъ!"
   -- Да чай и тамъ лошади такія жъ, какъ и у насъ?
   "То-то вотъ ты много чаешь, а ничего не знаешь; лошади такія!.. Я на нихъ лѣтъ съ семь ѣзжалъ, а и теперь порядкомъ не знаю, что они за звѣри: глядишь -- спереду кобылка, а сзаду быкъ; или примѣрно мѣренъ, кажется гнѣдъ, а шерсти на немъ нѣтъ!"
   -- И, служивый, этому вовсе нельзя и быть...
   "Ну, закричитъ Яшка, васъ не переговоришь!" Махнетъ рукой и пойдетъ съ досадою домой; и не то ему досадно, что не вѣрятъ, есть ли въ его словахъ путь, а то досадно, что не дали колеса стянуть.
   Такія-то продѣлки у нашего Яшки бывали, и такъ его всѣ признали, что и до сихъ поръ помнятъ. Я и самъ слышалъ не разъ; сойдутся двѣ старухи, поразговорятся про старое житье-бытье, непремѣнно вспомянутъ и Яшку.
   "Что, Спиридоновна, у васъ ничего не слыхать? у насъ, говорятъ, постой поставить хотятъ."
   -- Ой-ли? ну, избави васъ Господи!.. У насъ былъ постой года три тому, да мы нечаяли какъ и отдѣлаться; напался служивый солдатъ Яшка; бывало ни себѣ, ни ребятишкамъ ничего получше въ печь не ставь, все пріѣстъ, разбойникъ!.. "Тѣ, скажетъ, малы, а ты стара, вы и черный хлѣбъ не отличите отъ пряника; а блины да пироги про насъ береги, наше дѣло солдатское, у насъ, съ хлѣба будетъ брюхо лупиться, такъ не годимся на службу царскую; а тогда вамъ же хуже, какъ начнутъ опять въ рекруты набирать!" Я было сначала и вѣрила, да спасибо кумъ наставилъ на умъ: "что ты, говоритъ, его слушаешь, онъ въ бусурманской землѣ всякимъ вракамъ научился, такъ тебя и дуритъ! "Я думаю, постой же отплачу тебѣ, голубчику! Пойдетъ онъ бывало въ праздникъ по деревнѣ шляться и оставитъ дома всю аммуницію; я его и спросила: что это, господинъ служивый, у васъ за сумочка, которую вы на стѣну вѣшаете?.. "Это, говоритъ, сумка съ партонами." Я и пристала: скажи-да-скажи, что это за партоны такіе?... Онъ и признался: "это, говоритъ, присяга солдатская..." Слышала я, что солдатъ безъ присяги не можетъ жить; вотъ, какъ онъ разъ пріѣлъ у насъ все, да ушелъ со двора; постой, говорю я, разбойникъ, я тебя сдѣлаю безъ присяги! Схватила сумку да въ печь... батюшки-свѣты!.. куда и печь и изба! не знаю, какъ сама осталась жива, а нашей полдеревни, какъ корова языкомъ слизнула, все выгорѣло!.. Помилуй Богъ отъ этихъ солдатъ! Я теперь всегда прочь бѣгу, коли хоть издали завижу какого нибудь.
  

ПРОДѢЛКА ПЕРВАЯ.

   Не смотря на страхъ Спиридоновпы, поставили постой. И Яшка, какъ тутъ, легокъ на поминѣ; прибѣжалъ въ избу къ товаркѣ Спиридоновны, видитъ, сидитъ старуха одна; молодые всѣ жать ушли.
   "Давай мнѣ, старая, ѣсть!" закричалъ Яшка; "я по командирскому велѣнью сюда обѣдать пришелъ."
   -- Да что я вамъ дамъ, господинъ служивый, у насъ и хлѣба нѣтъ и муки не бывало; вонъ хоть сами посмотрите: одна вода въ чугунѣ кипитъ, пейте, коли хотите, а кормить печемъ.
   У Яшки брюхо было понабито, онъ прибѣгъ понавѣдаться нѣтъ ли стащить чего.
   "Какъ, старая корга, ѣсть нечего... Да вотъ видишь подъ лавкой топоръ лежитъ?.. Вари топоръ!"
   -- Какъ это можно, господинъ служивый...
   "Какъ можно? а вотъ какъ!" схватилъ Яшка топоръ и сунулъ въ чугунъ; "ну, мѣшай, старая колдунья!"
   Полежалъ топоръ съ минуту, вынулъ его Яшка, "вотъ теперь, говоритъ, позавтракаю!"
   -- Да онъ, господинъ служивый, еще и не сварился; такой же, какъ былъ.
   "Ну, дѣла нѣтъ, что сыръ, не то вытопишь жиръ, хрящь останется, подавно не ужуешь!.. Прощай, старуха! я его дорогой съѣмъ; пока дойду до полка и полтопорища не останется."
   Приходитъ сынъ старухи; надо ему идти дрова колоть.
   "Матушка! гдѣ топоръ?"
   -- Да служивый съѣлъ.
   "Какъ съѣлъ?"
   -- Да такъ. Я ему и варила его; еще спасибо добрый солдатъ попался, не то, что у Спиридоновны: топоръ-то былъ совсѣмъ сырехонекъ; а служивый, такой добрый,-- ну, говоритъ, ужую какъ нибудь!
  

ПРОДѢЛКА ВТОРАЯ.

   Яшка между тѣмъ промѣнялъ топоръ на алтыны; а какъ еще рано было въ полкъ являться, то онъ отправился на новыя приключенія.
   Приходитъ въ другую избу въ деревнѣ, сидитъ старуха ленъ прядетъ.
   "Здравствуй, бабушка!.. каково живешьможешь, не ломаешь ли зубовъ, когда сухари гложешь?"
   -- Слава Богу, родимый, помаленьку живу себѣ.
   А родимый обернулся разъ пять кругомъ, видитъ стащить нечего, все припрятано; давай со старухой раздобарывать.
   "Ну, бабушка, внукъ твой тебѣ поклонъ прислалъ."
   Какой внукъ?
   "Ну молодой-то парень, что изъ вашей деревни въ солдаты отданъ!"
   -- Ужъ не Матвѣй ли?
   "Точно, внукъ твой Матвѣй; неужели ты его забыла?"
   -- Да вѣдь онъ умеръ прошлымъ годомъ, мы но немъ и панихиду справили.
   "Что за бѣда, что умеръ, умереть пожалуй умри, а службу знай; коли праздникъ да отдыхъ, будь себѣ покойникъ, а какъ на ученье или къ походу, опять вставай на работу!"
   -- Неужели, родной, у васъ и покойникамъ-то покоя нѣтъ?
   "Да, бабушка, что таить, таки и имъ достается!.. Вотъ на что я, примѣромъ сказать, разъ семь умиралъ, а побудешь на томъ свѣтѣ, да и тягу задашь: вѣдь если въ полкъ вовремя не явишься, такъ отдѣлаютъ, что и умирать закаешься!"
   -- Какъ же, батюшка, мужички-то? какъ умретъ, то ужъ и не встанетъ.
   "То мужички, а наше дѣло солдатское: забьютъ въ барабанъ, гдѣ хочешь будь а во фрунтъ явись!.. вѣдь если бы, бабушка, всякій солдатъ начистую умиралъ, ни одного бы и не осталось на свѣтѣ."
   -- И то, родимый; а вѣдь васъ тьма тьмущая, кажись и счета нѣтъ.
   "Много-то насъ много, да житье-то наше мудреное!.. Вотъ хоть бы твой внучекъ, Матвѣй; пришелъ сердяга съ того свѣта, весь износился, рубашенки на плечахъ нѣтъ; эхъ, говоритъ, кабы не дальняя дорога, пошелъ бы къ старушкѣ-бабушкѣ, дала бы она мнѣ холста на рубаху, такая она добрая!"
   -- Ахъ свѣтъ ты мой, Матвѣюшка, сказала старуха разжалобившись, да я для тебя, родимаго, хоть на три рубахи дамъ.
   "Ай, бабушка; вотъ добрая старушка, любитъ внучка!.. Дай-ко я ему отнесу, то-то онъ обрадуется!. будетъ за тебя Богу молить, будетъ благодарствовать."
   Встала старушка съ донца, пошла вынула холстъ и хочетъ отрѣзать внуку-покойнику на три рубахи.
   "Постой, бабушка, говоритъ Яшка, постой, дай я такъ отнесу: есть у насъ швецъ-портняга; онъ три рубахи выкроитъ да еще на четвертую выгадаетъ, а и то меньше холста пойдетъ, нежели ты сама отрѣжешь; дай я къ нему отнесу; а что останется, то тебѣ назадъ доставлю тотчасъ же."
   -- Изволь, родимый служивый, пусть онъ отрѣжетъ тамъ, какъ знаетъ; только-бы про насъ немного на нужду оставилъ.
   Отдала старушка холстъ, а Яшка и спасибо бабушкѣ: не даромъ у него день прошелъ, не даромъ онъ старуху уговаривалъ.
   Пришли домашніе; поразсказала старуха, какъ она внуку-покойнику послала холстъ, чтобы онъ на три рубахи отрѣзалъ себѣ.... Забранились на нее домашніе: что ты, старая, надѣлала! Вѣдь солдатъ-то плутъ обманулъ тебя, наговорилъ тебѣ небылицъ, а ты и повѣрила; поди скорѣе къ командиру, проси, чтобы онъ отдать приказалъ!"
   Спохватилась старуха. И въ самомъ дѣлѣ, говоритъ, ахъ плутъ-разбойникъ, вѣдь и то онъ обманулъ меня, хотѣлъ тотчасъ же назадъ принесеть, анъ ужъ вечеръ, а его нѣтъ, какъ нѣтъ!.. сей-часъ же пойду отыщу его, да еще командиру пожалуюсь!
   "А какъ ты его узнаешь?" говорятъ домашніе.
   -- Узнаю, тотчасъ узнаю; у меня вѣрная примѣта есть!
   Поплелась старуха жаловаться; пришла къ офицеру. Батюшка, командиръ милостивый, солдатъ твоего пока у меня обманомъ цѣлый холстъ стянулъ, прикажи мнѣ у него назадъ взять!
   "Я не знаю, старушка, который солдатъ; знаешь ли ты его имя?"
   -- Нѣтъ, кормилецъ, имени не знаю.
   "Какъ же я его отыщу?"
   -- Я узнаю его попримѣтѣ, только прикажи мнѣ осмотрѣть всѣхъ.
   "Изволь, бабушка; если узнаешь, то я его не помилую."
   Вывели всѣхъ солдатъ, поставили въ рядъ и Яшка тутъ же, какъ правый; бравѣе всѣхъ въ строю стоитъ.
   "Который же?" спрашиваетъ офицеръ.
   -- А вотъ сей-часъ осмотрю, родимый.
   Обошла старушка спереди, не можетъ узнать; а какъ поглядѣла сзади, такъ и ударилась выть голосомъ:
   -- Ахъ ты, батюшка мои, ахъ родной кормилецъ ты мои!. Да они у тебя таковскіе, у лихъ у всѣхъ сзади полы-то поразрѣзаны...
   Такъ старушка повыла-поплакала, а не нашла виноватаго.
  

ПРОДѢЛКА ТРЕТЬЯ.

   Яшка на другой день опять за проказы. Забѣжалъ въ третью избу, опять, кромѣ старухи, нѣтъ никого. Яшкѣ опять это на руку.
   "Ну что, бабушка-старушка, здорово; гдѣ твои молодые-то?"
   -- Да пошли всѣ въ поле на работу.
   "Эко дѣло! А что, небойсь скоро воротятся?"
   -- И нѣтъ, родимый, развѣ къ вечеру.
   "Эхъ досадно; а мнѣ бы хотѣлось съ ни мы повидаться, видно подождать придетъ!... Давай пока, бабушка, недосугѣ покалякаемъ... Ну, что, какъ у васъ въ деревнѣ?.. каковъ бурмистръ, староста, каковы оброки, хороши ли хлѣба уродилися?"
   Старуха радехонька поговорить; разсказываетъ да распрашиваетъ; а Яшка вертится на одномъ мѣстѣ туда и сюда, поглядываетъ и по стѣнамъ, и подъ лавками, нѣтъ ли чего на его руку лишняго, однако ничего не видать, все поприбрано.
   Старуха все пересказала, давай сама распрашивать.
   -- Отъ чего это, батюшка, васъ такъ много?.. откуда вы беретеся? неужто все изъ некрутовъ?..
   "Нѣтъ, бабушка, гдѣ изъ некрутовъ столько набрать; а вотъ мы, какъ выйдемъ въ поле чистое, то у насъ солдатъ солдата изъ глины лѣпитъ."
   -- Поди ты, какія чудеса!.. За то вѣдь, родимый, чаю васъ и на войнѣ много переводятъ?
   "Ну, гдѣ жъ много!.. Вѣдь у насъ штыки граненые, тесаки точеные, ружья заряженыя... такъ на каждаго солдата давай по пяти на брата, духомъ не попахнетъ!"
   -- Ну, а какъ пулями-то начнутъ палить, такъ небойсь наповалъ и валятъ?..
   "И, нѣтъ бабушка, пулямъ по насъ и попадать нѣкуда; если въ лобъ, такъ отскакиваютъ, а въ ротъ, такъ мы ихъ вотъ такъ, какъ твои голушки.. дай-ка сюда уполовникъ, смотри!.. вотъ мы ихъ такъ: разъ, два, три, четыре..."
   И началъ Яшка оплетать у старушки голушки; та только на него смотритъ да руками размахиваетъ... Да ужъ долго спустя спохватилась: батюшка, служивый, хоть ребятишкамъ оставь!
   Яшка остановился. "Это я, говоритъ, вѣдь такъ, къ примѣру съѣлъ; а то оно гораздо скорѣе бываетъ."
   -- А чаи, батюшка, у васъ страшно на войнѣ? прибавила старуха, не смотря на то, что солдатъ голушки поѣлъ.
   "Есть тотъ грѣхъ, бабушка, шуму да страху много бываетъ; вотъ такъ, напримѣръ: ты сидишь здѣсь, а я, примѣрно, прямо штурмомъ на батарею! ."
   Съ этимъ словомъ Яшка прямо вскочилъ на печь, увидавъ, что тамъ шубка какая-то съ полатей свѣсилась. "А ты" продолжалъ онъ, "и ну въ меня изъ пушекъ жарить... вотъ такъ.. вотъ этакъ..." при этихъ словахъ началъ Яшка пускать горшками съ печи. Старуха перепугалася, кричитъ что есть мочи, а Яшка ни слушать-ни знать ничего не хочетъ, бросаетъ объ полъ все, что ему на печи въ руки попадетъ. Старуха присѣла подъ столъ, ну молитву творить, ну приговаривать: убей Богъ солдата, утиши войну!
   Яшка покидалъ все съ печи, ухватилъ шубку старухиной невѣстки, опоясался ею, а самъ продолжаетъ про сраженіе разсказывать... "ты, говоритъ, примѣрно, истратила всѣ выстрѣлы, вотъ я и кинулся на тебя... а тебѣ дѣваться нѣкуда, ты скорѣе и тягу, вотъ такъ!" Распахнулъ Яшка дверь, выскочилъ въ сѣни и былъ таковъ; а старушка осталась безъ голушекъ и безъ шубки невѣсткиной; за то съ трофеями непріятельскаго пораженія: разбитыми горшками и Карпатами, и съ полнымъ свѣденіемъ о томъ, какъ бываетъ страшно на сраженіяхъ.
  

ПРОДѢЛКА ЧЕТВЕРТАЯ.

   Не все же Яшка управлялся съ однѣми старухами, случалось у него много приключеніи и съ другими прочими; напримѣръ.
   Идетъ Яшка селомъ и поглядываетъ кругомъ... и на улицѣ-то того и смотритъ, чтобы стащитъ что-нибудь. Только видитъ въ дали мужичекъ разнощикъ-офеня, вотъ что ѣздятъ съ книжками да съ коврижками да съ разными житейскими потребами,-- съ цыганкой раздобарываетъ и на возъ не глядитъ. Яшка было прямо къ возу, да Офеня вѣдь смышленный народъ увидалъ и спрашиваетъ:
   -- Что, кавалеръ, чего тебѣ? носочковъ, руковичковъ, али вариніковъ?
   "Нѣтъ, молвилъ Яшка, у меня сапоги скороходы не любятъ носковъ, а руки самохваты не жалуютъ ни рукавицъ ни варишковъ: въ нихъ неловко артикулъ выкидывать; а нѣтъ ли у тебя чего этакъ получше, мнѣ бы по рукѣ?"
   -- Ну да что жъ тебѣ? бритвы не надобится ль! знатныя Нѣмецкія есть, не хуже Тульскихъ хваленыхъ.
   "Вотъ-те догадываетъ! да куда мнѣ бритвы! это боярамъ въ пору, а служиваго и шило брѣетъ, слыхалъ ли ты?
   Межъ тѣмъ Яшка все на возу разглядываетъ: чтобы такое подешевлѣ, безъ платы упрятать въ карманъ.
   -- Слыхалъ, молвилъ торговецъ въ отвѣтъ, да невѣрится.
   "Мало ль чего не вѣрится! не всего же чего мы не видимъ, будто и на свѣтѣ нѣтъ, и не такія бываютъ диковинки.
   -- А что, кавалеръ, говорятъ вишь какой-то приворотной корень есть, я таки у старухи цыганки спрашивалъ, она говоритъ, что есть и у ней, да только вишь теперь не при ней.... правдали это, что бываютъ корешки такія? ай вретъ?
   Яшка радъ, что торговецъ съ нимъ такой разговоръ завелъ; пожалъ плечами, покачалъ головой и захохоталъ надъ торговцемъ. .
   "Ахъ ты, простая голова, нестриженая!.. такъ ты и вѣришь цыганамъ?... Ты лучше у солдата спроси: нашъ братъ, солдатъ, на своемъ вѣку повыходилъ всю поднебесную, такъ и знаетъ всю подноготную; онъ не только тебѣ сможетъ приворотной корешокъ достать, а добудетъ и выворотной... то есть, просто, залезетъ въ душу да ее оттуда такъ и вытащитъ!.. вотъ хоть бы, примѣрно, на такой манеръ..."
   Запустилъ Яшка руку въ возъ, да что наднѣ было къ верьху и вытащилъ.
   Торговецъ закричалъ на него: тише, служба, ты языкомъ говорить говори, а рукамъ воли недавай, не мни товаръ, мнѣ вѣдь его надо лицемъ продать!
   "Ничего, ничего; это я вѣдь къ слову такъ дѣломъ повернулъ: солдатская, знаешь, привычка, рука къ ружью пріобыкла, такъ вотъ и хочетъ, чтобы все живо шевелилось да ворочилось!-" А насчетъ корешка я тебѣ все таки скажу, что любой служивый изъ насъ его въ рукахъ не держалъ... Чего хмуришься, не вѣришь, борода курчавая; да хочешь ли на дѣлѣ покажу свою удаль молодецкую? Подай-ко свою шапку сюда, покажь-ко! да не бойсь, не возьму себѣ, на кои мнѣ рожонъ она: киверъ у меня новой есть, а фуражку свою я и на пять шапокъ не промѣняю этакихъ!"
   Какъ ни разсердился Офеня-продавецъ, что служивый у него товаръ перерылъ, а любопытно ему посмотрѣть было на штуку солдатскую. Снялъ шапку, отдалъ ему: какую-де онъ фигуру выкинетъ.
   Яшка повертѣлъ въ рукахъ шапку и спрашиваетъ: "не худа ли она?"
   -- Вотъ те разъ, ай не видишь, еще новенькая!
   "То-то, новенькая!... у васъ торговцевъ есть обычай такой -- выдавать старое за новое!-- Ну, смотрижъ, хочешь твоя шапка вороной обернется да къ верьху взлетитъ, или зайцемъ станетъ да въ лѣсъ убѣжитъ?.. хочешь-ли?"
   -- Нѣтъ, за-чѣмъ же это; мнѣ шапка надобна.
   "Экой скупяга, для штуки этакой шапки жалѣешь, да за такое дѣло бояре въ городѣ и тулупъ сошьютъ!"
   -- Мы и не бояре, а воронъ да зайцевъ видывали; такъ за это дать и шапки жаль.
   "Ахъ дуй-те горой, да смышленой ты какой!.. Ну инъ ладно, уважу дружка, выну сережку изъ ушка, подѣлюсь съ молодцемъ чѣмъ Ногъ послалъ!. Хочешь ли твоя шапка будетъ шапкою невидимкою, то есть не пропадетъ она, будетъ у тебя на головѣ торчать, а только станетъ шапкой невидимкою?..
   Торговецъ и это слыхалъ, а тоже не вѣровалъ, что такія шапки вправду водятся, поддался соблазну, захотѣлъ попытать... А ну, говоритъ, сдѣлай служивый, какъ это?
   "Изволь, братъ, уважу; подойдитко ко мнѣ!"
   Подшелъ офеня, а Яшка надвинулъ ему шапку по самыя плечи и спрашиваетъ: "что видишь ли что?"
   А самъ, въ одну минуту, хвать съ воза что поукладистѣе да и сунулъ въ карманъ, что тамъ ни попало, вѣдь не купленое!.
   -- Пусти, служба, кричитъ офеня изъ подъ шапки выдираючись, ни зги не видать.
   "А!.. Вотъ то-то и есть! Вотъ потому-то шапка твоя и стала теперь шапкою невидимкою."
   Торговецъ-офеня выдрался изъ подъ шапки да и смотритъ на возъ, догадываясь, что лукавый служивый стащилъ что-нибудь; и признать нельзя, товаръ перерытъ, кто его знаетъ, взято, нѣтъ ли, что.
   Яшка, замѣтивъ это, къ торговцу пристаетъ. "Что же, давай чтоль хоть гривну за штуку мою, я не даромъ съ тобою маялся!"
   -- Да, велика штука, я и самъ такихъ сто понадѣлаю.
   "Ну такъ песъ тебя дери, коли такъ, если хлопоты попустому шли, я не подъячій, породы собачьей, не стану бросаться да лаяться."
   Отвернулся, да и прочь пошелъ, а Офеня-продавецъ рылся, рылся насилу добился, что у него одной пачки нѣтъ, гдѣ дюжина очковъ была свернута. Качнулъ головой да махнулъ рукой. Ай-да, служба, говоритъ, протеръ мнѣ глаза, слизнулъ очки; дѣлать нечего, самъ виноватъ: проглазѣлъ-проглядѣлъ на колдовскомъ представленіи.
   А Яшка-солдатъ смѣнялъ очки на пятачки хоть и мѣдные да побрякиваютъ.
  

ПРОДѢЛКА ПЯТАЯ.

   Чаще случались у Яшки съ жидками разныя приключенія.
   То тамъ, вечеркомъ, волочетъ къ шинкарю мѣшокъ съ кладью, тотъ выскочитъ ко нему...
   -- Що это, слузывый, чи хапаное?..
   "Да, барана стащилъ; давай скорѣй двѣ кварты горѣлки, да не задерживай, я тебѣ и съ мѣшкомъ отдамъ."
   -- Ханка! закричитъ Жидъ женѣ, давай господину служивому горѣлки! а самъ такъ и прыгаетъ, что дешево покупка пришлась.
   Яшка возьметъ двѣ кварты вина, передастъ шинкарю мѣшокъ изъ рукъ въ руки, самъ поминай какъ звали. А жидъ вытряхнетъ дома покупку...
   -- Ай гвальдъ! ай ней-миръ! вмѣсто барана песъ запрятанъ въ мѣшкѣ.
  

ПРОДѢЛКА ШЕСТАЯ.

   Разъ онъ и такую продѣлку сдѣлалъ съ Евреемъ корчмаремъ. Стоялъ у того жидка, на квартирѣ полковой командиръ; а Яшка въ тѣ поры числился у него деньщикомъ. Досаждалъ жидъ Яшкѣ много разъ; но давалъ ни горѣлки даромъ, ничего, чтобы Яшка ни попросилъ у него. Сидитъ разъ корчмарь съ женою и дѣтьми въ своей каморкѣ, обѣдаетъ; Яшка вошелъ къ нему.
   "Что же, честный Еврей, дай горѣлки!"
   -- А гроши дашь?
   "За мною будетъ, разживусь, лишнее дамъ."
   -- Нѣтъ, я узъ васъ знаю, вы никогда не плоцыте, господинъ слузывый.
   "Говорятъ отдамъ."
   -- Нѣтъ, я узъ вамъ не вѣрю.
   "Такъ, жидъ не дашь?"
   -- Ужъ сказалъ не дамъ, цево пристаесъ?
   "Такъ вотъ же тебѣ!" сказалъ Яшка и харкнулъ жиду въ семейную чашку съ приправою, которую они только хотѣли ѣсть и ушелъ."
   Жидъ взбѣсился; побѣжалъ жаловаться командиру на Яшку. Въ это время у командира были гости и садились за столъ кушать.
   Прибѣжалъ жидъ внѣ-себя прямо къ столу и обратился прямо къ хозяину.
   -- А сцозъ Васо Высокородзіе, это хоросо будетъ ли, когда я вамъ въ цаску плевать буду, а вы и васы гости будете кусать?.. А?. Это вамъ будетъ хоросо?
   "Ахъ ты, жидовская даря!" вскричалъ вспыльчивый командиръ, "что это ты выдумалъ? я тебѣ дамъ мошеннику, за такія шутки... Яшка! Возьмико его, да поучи по военному!"
   Какъ ни кричалъ бѣдный корчмарь, что не самъ онъ выдумалъ, а Яшка; но его не слушали, и Яшка выдралъ его на обѣ корки, выучилъ какъ ногами артикулъ выкидывать; да еще и горѣлки сорвалъ, что не больно подчивалъ.
  

ПРОДѢЛКА СЕДЬМАЯ.

   Или... Пришелъ разъ Яшка къ одному жидку, къ страшному скрягѣ, скареду... "Здравствуй, честный Еврей!"
   -- Что вамъ нузно, господинъ слузывый?
   "Нехочешь ли у меня секретъ купить, какъ деньги копить?"
   -- А цто это, зекретъ? хапаное?
   "Какое хапаное, своего мастерства, въ отвѣтѣ не будешь, купи небойсь!"
   -- А ну, показте, какой такой.
   "Его надо на словахъ разсказать, а на дѣлѣ сдѣлать самъ потрудись... Вотъ вопервыхъ, для-ради примѣра, дай мнѣ рубль серебромъ, такъ я тебѣ такую штуку скажу, которая тебѣ будетъ милѣе ста рублей."
   -- Взаправдусь такъ?
   "Коли не вѣришь, побожусь изволь... да чего тебѣ лучше: если ты самъ не скажешь, что милѣе это ста рублей, то и и денегъ твоихъ не возьму."
   -- Ну, ну, сказыте!
   "Давай впередъ за мой секретъ; вѣдь да рома, мнѣ чтожъ за охота тебѣ разсказывать."
   -- Вы много хоцете, господинъ слузывый, пять грошей дамъ.
   "Вишь ты больно ловокъ, скряга какой, давай хоть два злота покрайности: а не то къ другому Еврею пойду, по мнѣ все равно."
   -- Ну, ну, говорите, говорите, узъ такъ и быть, одинъ злотъ есть у меня... ей-зэ ей послѣдній; нате, возмите, сказыте-зѣ скорѣе.
   "Экой ты скупяга, ну, только для тебя развѣ, изволь скажу... давай злотъ!"
   Вынулъ жидъ пяти-алтынный, одной рукой отдаетъ Яшкѣ, а другою его держитъ за руку. Ну, сказыте, цто-зэ мнѣ милѣе ста рублей?
   "Двѣсти рублей тебѣ милѣе ста?"
   -- Ну цто-зъ? милѣе.
   "Такъ пустижъ; вишь я не обманулъ тебя, сказалъ, что тебѣ милѣе ста рублей."
   -- Э, нѣтъ, господинъ слузывый, только-то и есть?.. это я и самъ знаю, за цтозъ вы взяли мой злотъ, подайте назадъ.
   "Коли знаешь, на чтожъ спрашивалъ... Да ну, ну, не шуми; погоди, я тебѣ еще открою настоящій секретъ, вишь вѣдь ты какая выжига, однимъ не довольствуешься, смотри сюда! Вотъ какъ деньги добывать, гляди да только послѣ самъ никого не учи, не отбивай хлѣбъ отъ меня... Видишь: если тебѣ деньги понадобятся, то ты сдѣлай такъ, какъ я научу: вишь вотъ у меня пустой кошелекъ?.. вотъ я положу въ него твой злотъ и вывѣшу за окно, видишь? теперь гляди далѣе..." спустилъ Яшка на бичевкѣ кошель за окно и мотаетъ имъ тамъ да приговариваетъ: и бездна бездну призываетъ, бездна бездну призываетъ! п потомъ вытащилъ опять кошелекъ, обернулъ его на руку, къ верьху дномъ, да и свои злотъ, приготовленный во время мотанья, изъ рукава вытряхнулъ. "Ну, теперь видишь? два ихъ стало; если опять опущу, опять будетъ два и такимъ манеромъ сколько хочу, столько и вытащу..."
   Жидъ смотритъ въ раздумьи, мудрено ему кажется.
   "Что жъ ты, нехристь, не вѣришь, вѣдь на дѣлѣ видалъ!" сказалъ Яшка, хлопнулъ дверью и былъ таковъ.
   Жидъ, оставшись, подумалъ-подумалъ, давай пробывать: навязалъ кошель на бичевку, положила, въ него карбованецъ, опустилъ въ окно и давай приговаривать: бездна бездну призываетъ!.. А Яшка, за угломъ стоя, только и ждалъ того; подскочилъ, отрѣзалъ бичевку и драла домой. Жидъ въ окно кричитъ, а Яшка будто не слышитъ, улепетываетъ.
   Выскочилъ жидъ изъ избы, кинулся за Яшкой въ догонку, прибѣжалъ въ избу, гдѣ Яшка жилъ; а тотъ ужъ раздѣться успѣлъ, снялъ рубашку; повѣсилъ ее будто просушивать и сидитъ себѣ въ чемъ мать родила.
   Еврей заоралъ, какъ на шабашѣ: что это, господинъ слузывый?.. хорошее ль дѣло цесныхъ Евреевъ обманывать!.. отдай мой злотъ да карбованецъ!
   Яшка уставился на жида, точно впервый разъ видитъ его. "Что ты орешь, еретикъ некрещенный, какіе я у тебя бралъ злоты да карбованцы?.. Я и денегъ такихъ въ глаза никогда не привидывалъ, и тебя знать не знаю и вѣдать не вѣдаю, и въ первый разъ тебя вижу отъ роду, чего ты пристаешь?"
   -- А когда такъ, сказалъ Еврей, пойдемте къ командиру!
   "Пожалуй пойдемъ; да мнѣ вытти не въ чемъ: у меня вишь всего одна рубашка, да и ту я, ловя рыбу сего дня, всю вымочилъ, въ ней я не смѣю показаться къ начальнику; да и сапогъ у меня крѣпкихъ нѣтъ, въ чемъ я пойду?"
   -- Коли затѣмъ стало, я все принесу, прибавилъ Еврей, только пойдемте къ командиру!.. Пусть онъ вамъ растолкуетъ, какъ цесныхъ людей обманывать!
   Сбѣгалъ Еврей опять домой, принесъ рубашку и сапоги; Яшка не упрямился, одѣлся и пошелъ съ жидомъ на судбище.
   Пришли; командиръ дома; что надобно?.. Да вотъ такъ и такъ, говоритъ Еврей, вашъ служивый у меня изъ окна стянулъ кошелекъ съ карбованцемъ.
   Яшка молчитъ.
   -- Онъ меня научилъ его вывѣсить за окно да приговаривать: бездна бездну призываетъ, такъ вишь деньги вдвое накопятся, да еще злотъ взялъ за эту выучку, такой обманщикъ, чтобъ его отцу и матери на томъ свѣтѣ понездоровилось!
   Яшка все молчитъ.
   Что жъ ты молчишь? спрашиваетъ Командиръ, слышишь, что про тебя жидъ говоритъ?
   "Да что ему вѣрить, Ваше благородіе, онъ помѣшанный! Сами посудите: ну можно ли такимъ манеромъ деньги добывать и на что мнѣ взять жидовскій кошель; что нужно я въ свои ранецъ кладу, да къ тому жъ я этого жида вижу въ первый разъ отъ роду и никакого дѣла съ нимъ не имѣлъ; присталъ онъ ко мнѣ, что слѣпой къ тѣсту, пойдемъ къ командиру, пойдемъ; я отказаться не могъ, а не знаю, за чѣмъ онъ меня привелъ къ вашей милости; онъ можетъ пожалуй и мое своимъ звать, да съ меня требовать.... пожалуй, скажетъ, что я его и сапоги ношу?"
   -- А какъ зэ, какъ зэ, господинъ слузывый, сапоги мои, я вамъ ихъ далъ.
   "Вотъ изволите видѣть; пожалуй скажетъ, что и рубашка на мнѣ его."
   -- Какъ-зэ? и рубаску я вамъ свою принесъ... она моя, моя собственная.
   "Ну, изволите слышать, ваше благородіе."
   А командиръ, или не тѣмъ занятъ былъ, или скучно ему стало выслушивать, или дѣло показалось такое безтолковое, что не разберешь ничего, припугнулъ жида, что онъ его попусту безпокоить пришелъ, и выгналъ вонъ.
   "Что, говоритъ Яшка жиду, вышедши, "что? лучше сдѣлалъ, что къ командиру пошелъ?.. Чего же ты, дура-голова, сердишься на меня?.. Развѣ я не показалъ тебѣ, какъ можно деньги добыть? Поди, сдѣлай съ своимъ братомъ Евреемъ тоже, что я съ тобой, такъ и ты себѣ добудешь денегъ еще больше моего, можетъ быть."
   Жидъ началъ ругать Яшку на чемъ свѣтъ стоитъ; а тотъ только на это приговариваетъ: "ну обижай, обижай, Богъ съ тобой; я вѣдь отъ этаго плакать не стану!"
  

ПРОДѢЛКА ВОСЬМАЯ.

   Много время прошло. Одинъ исъ офицеровъ отправился въ домовый отпускъ и взялъ съ собою Яшку вмѣсто слуги, потому, что и Яшкѣ захотѣлось на родину, и онъ отпросился въ отпускъ.
   Офицеръ былъ. богатъ и щедръ, Яшка ему поправился за его ловкость и услужливость; далъ ему Офицеръ денегъ, что бы расплачиваться съ жидками дорогою, что бы самому не смотрѣть на ихъ плутни, какія они безпрестанно дѣлаютъ съ постояльцами.
   Яшка на каждой станціи дѣлалъ проказы, заставляя хохотать своего начальника.
   Придется имъ ночевать въ корчмѣ; Офицеръ ляжетъ спать въ особой комнатѣ, а Яшка въ общей, гдѣ всѣ обыкновенно почуютъ. Вотъ и позоветъ корчмаря, раздѣлаться съ вечера за постой; высыпитъ на столъ всѣ деньги, серебро и золото, и станетъ перебирать руками... у жидка такъ глаза и разбѣгаются, такъ бы онъ деньги и съѣлъ кажись, а Яшка томитъ-томитъ его, послѣ соберетъ опять деньги въ кошель; "ну, скажетъ, завтра разочтемся!" самъ повѣситъ кошель на стѣну, на деревяный колышекъ, и ляжетъ на лавку къ другой стѣнѣ.
   Не пройдетъ пяти минутъ, Яшка храпитъ на всю избу, а корчмарь Еврей только того и дожидается: начнетъ красться нацыпочкахъ гдѣ кошель виситъ. Яшка храпитъ, будто ничего не слышитъ, а у самаго давно кашель припрятанъ подъ подушку въ головы.
   Ходитъ-ходитъ бѣдный жидъ въ потьмахъ, нѣтъ кошеля! придетъ въ свою спальну, что за печкой придѣлана... Хайка! дуй огонь! Вздуетъ Еврейка огонь, жидъ освѣтитъ издали комнату, гдѣ Яшка спитъ, глянетъ на стѣну: виситъ кошель! Что за притча? считаетъ Еврей на которомъ колышкѣ: ейнсъ, цвей дрей... точно, на третьемъ. Хайка, туши огонь! потушатъ огонь, опять Еврей крадется въ потьмахъ, щупаетъ колышки... ейнсъ, цвей, дрей: нѣтъ кошеля! съ другой стороны зайдетъ опять: ейнсъ, цвей, дрей: нѣтъ кошеля; опять идетъ къ женѣ: Хайка, давай огонь! освѣтитъ издали комнату -- опять виситъ кошель; опять считаетъ: ейнсъ, цвей, дрей, фиръ... на четвертомъ колышкѣ; Хайка, туши огонь! и опять пойдетъ плутать въ потемкахъ и опять кошеля нѣтъ, какъ нѣтъ! бьется этакъ жидъ цѣлую ночь; ни самъ не ляжетъ, ни женѣ покоя не дастъ, то и дѣло, то дуй, то туши огонь; а Яшка храпитъ себѣ, словно ни въ чемъ не бывалъ.
   Поутру спрашиваетъ корчмарь Офицера: "а цто, Васэ благородіе, чи всегда возьмете вы съ собой васего слузываго?"
   -- Да, я его всегда съ собой беру.
   "А отъ цегосъ другаго брать не изволите?"
   -- Хочу, что бы этотъ понаторѣлъ да понаучился въ дорогѣ кое чему.
   "Ну, Васе благородіе, ему никакой науки не надобна: онъ узэ у васъ такій завзятый, тилько поискать!... Вамъ дай Господи счансливый путь, а узъ ему и не знаю цего позелать: онъ всю ночь и самъ не спалъ и мнѣ съ женой спать не давалъ!"

-----

   Такія-то были похожденія нашего солдата Яшки красной рубашки-синія ластовицы; но онъ вскорѣ получилъ чистую отставку, пришелъ на родину и сталъ вести жизнь тихую и степенную; отъ всѣхъ проказъ своихъ отсталъ, а любилъ только иногда, вспоминая молодость свою, тѣшить насъ разсказами.
   Отъ него я слышалъ всѣ эти приключенія, изъ коихъ признаться позабылъ половину; а если припомню, пожалуй сначала перескажу, и передамъ ихъ вамъ такъ, какъ онъ самъ пересказывалъ.
   А засимъ, будетъ пока и этого.
  

VII.

СКАЗКА
о
СѢРОМЪ ВОЛКѢ
и

О ПЕЧАЛЬНЫХЪ ПРИКЛЮЧЕНІЯХЪ,
СЛУЧИВШИХСЯ СЪ НИМЪ ВЪ ЕГО
ДОСТОПАМЯТНОЙ ЖИЗНИ.

   Выкатывайся кадушка дубовая, раскупоривайся; вылезай моя сказка на бѣлый свѣтъ!..
   Въ добрый часъ молвить, въ худой помолчать, не приведи Господи, попадутся эти розсказни подъ руку человѣку книжному-знающему, у котораго чернилъ цѣлый прудъ, бумаги ворохи съ сѣнную копну, перьевъ дѣвать некуда, а досугу и еще того больше; начнетъ онъ катать на тебя челобитныя въ управу журналъную, пропадай совсѣмъ! зажуритъ, загоняетъ такъ, что и мѣста не отыщешь себѣ. Перья же нынче какой-то хитрый народъ за моремъ умудрился дѣлать желѣзныя, такъ не только однимъ перомъ испишетъ цѣлую книгу, а еще имъ же тебѣ, пожалуй, и глаза повыколетъ.
   Поталкиваютъ меня съ боку братцы-товарищи: "чтой-то, говорятъ, какую ты дичь занесъ! хочешь видно накликать бѣду на свою голову? Сиди себѣ смирно, да въ пол-рта говори!"
   Пришлось зажать половину рта да молвить шепотомъ: братцы, да я уже все высказалъ, что у меня было на сердцѣ!

-----

   Такъ мужичекъ Матвѣй: пошелъ онъ домой съ полевой работы; бѣжитъ къ нему сынъ и кричитъ издали: батюшка! я борону то къ овину отнесъ!
   "Что ты, полоумный, орешь!" сказалъ Матвѣй, "говори въ пол-рта: услышутъ унесутъ!"
   Пришелъ на утро къ нему сынъ, сталъ подлѣ него, захватилъ рукою себѣ половину рта и проговорилъ тихонько: батюшка! вѣдь борону-то украли!

-----

   Эхъ, эхъ! не тѣ нынче годы старые-бывалые! бывало пиши себѣ, какъ хочешь, абы только четко было, всякому по глазамъ!.. а нынче хитеръ сталъ православный людъ: напиши имъ и хитро и мудро и съ вычурами, и сладко, и гладко и съ краснымъ словцемъ, что бы видишь и въ сказкѣ-то были смыселъ да лигорія!.. А къ чему это?.. Развѣ мы какіе чернокнижники что ль?
   Развертывайся, тетрадка, ложись передъ добрыми людьми, да къ верху ногами не оборачивайся неучтиво. А кто любитъ просто сказки Русскія безъ прикрасъ вычурныхъ, хотъ будетъ себѣ читать, многаго на насъ не спроситъ. Ну-ка, что такое сначала написано покрупному? прочтико Степаша!..
   -- Сказка о сѣромъ Волкѣ!
   А, ну давай слушать о Волкѣ!
  

1.
КАКОВЪ БЫЛЪ УСЬКО СѢРЫЙ ВОЛКЪ.

   Идетъ сѣрый Волкъ по лѣсу темному и говоритъ такъ самъ съ собой... (это было при татарскомъ царѣ, при ханѣ Мамыкѣ; тогда волки и прочіе звѣри по людскому разговаривали) -- говоритъ такъ самъ съ собой:
   "Что это я дуракъ какой: зубы у меня есть, силка есть, ну что же, грѣхъ нажаловаться, есть тоже и смѣтливость; а нигдѣ я себѣ не пріищу мѣстечка теплаго-покойнаго, что бы этакъ безъ заботъ, безъ хлопотъ имѣть хорошее логовище, да сытный мясной столъ; ничего бы мнѣ больше и ненадобно!.. А то добывай все со страхомъ пополамъ, того и гляди за плохаго ягненка собственный тулупъ сымутъ!.. Пойду-ко я ударю челомъ нашему воеводѣ Мишкѣ мохноногому, авось онъ мнѣ какое нибудь мѣстишко дастъ!.. Только вотъ еще въ чемъ раздумье беретъ: куда мнѣ поступить, какое мѣсто въ службѣ выпросить?.. Пойдти въ ученые -- плохо: голову набьешь кой-чѣмъ, а брюхо все будетъ пусто; къ тому же я только выть хорошо умѣю, а больше ничему не гораздъ. Въ военные пойти, честно, да что толку -- опасливо: не вытрешь порядкомъ рыла послѣ обѣда, палками отколотятъ. Сдѣлаться подъячимъ... хорошо, слыхалъ я, да вотъ что бѣда: писать-то я не мастеръ; ну да что жъ такое, не я первый, не я послѣдній, выучусь подписываться, возьму себѣ какого нибудь бѣдняка-писца разумнаго, онъ у меня всѣ дѣла поведетъ, а мое дѣло будетъ только подмахивать: Сѣрый Волкъ Усько такой-то, и все тутъ."
   Потолковавши такъ разумно, пошелъ нашъ Усько сѣрый Волкъ къ медвѣжьей берлогѣ.
   Вы, господа почтенные, небойсь подумаете, что онъ такъ и полезъ прямо съ неумытою мордою къ самому воеводѣ Мишкѣ мохноногому?.. Нѣтъ, родимые, онъ сѣръ-сѣръ, а небойсь смышленъ: завернулъ по дорогѣ къ кумушкѣ Лисѣ Бобровнѣ посовѣтываться.
   Кто не знаетъ ума-разума, хитростей-мудростей и всякаго проворства лисьяго? Посмотрите есть книжка большая четвероугольная, съ диковенными картинками; ее къ намъ въ Москву изъ Питера привезли. И есть тоже книжка маленькая, коротенькая, только глазастому разобрать, и въ маленькой и въ большой одно написано, прочтите которую нибудь изъ нихъ, такъ узнаете всю жизнь и исторію Лисы, кумушки всѣхъ честныхъ звѣрей.
   Приходитъ Усько сѣрый Волкъ къ Лисѣ Бобровнѣ, кланяется. "Кумушка-голубушка, помоги горю, научи молодца; пристрой, присовѣтуй, помоги нашей дури своимъ умомъ-разумомъ!" и объясняетъ ей всю свою думу, все свое желаніе.
   Призадумалась Лиса Бобровна.-- Экой какой, говоритъ, тебѣ бы ко мнѣ давно придти. То-то вы, молодые ребята, много объ себѣ думаете: своимъ-дескать умомъ проживемъ! анъ вотъ и мы понадобились.
   "Матушка-кумушка, помоги, заставь за себя Богу молить!"
   -- Да вотъ что, куманекъ, какъ же я тебѣ такъ-то помогу?
   "Такъ-таки просто, родимая, скажи-посовѣтуй у кого спросить, какъ поразвѣдать..."
   -- Мнѣ тутъ придется и самой хлопотать...
   "Похлопочи, дорогая, похлопочи; при надобности я тебѣ и самъ заслужу!"
   -- Все знаю; да какъ такъ-то мнѣ приняться?
   Зачалъ опять сѣрый Усько толковать, какое у него желаніе имѣется и чему онъ гораздъ.
   -- Экой безтолковый, сѣрый!-- сказала кума Лиса съ досадою;-- не можетъ дѣла въ толкъ взять: какъ я тебѣ такъ-то помогу, съ пустыми руками-то?.. знаешь, надо просить, тратиться; у меня своя семья, понимаешь?..
   "Въ этомъ пожалуй я не постою; намедни я зарѣзалъ теленка, возьми пока хоть половину, а тамъ что понадобится еще добудемъ."
   -- Ладно, ладно, посмотримъ... У тебя нѣтъ ли кого родныхъ на примѣтѣ близко воеводы?
   "Есть старушка-тетка Медвѣдка; да признаться по совѣсти, я у нее давно не былъ; намедни въ день ея рожденія поклониться не пришелъ; чай старая серчаетъ..."
   -- Глупъ, сѣрка, глупъ! не хорошо старыхъ родныхъ забывать!.. Дѣлать однако нечего, надо поправить непорченое. Сходи-ко ты завтра къ ней, да смотри пойди на тощакъ, денекъ попостись, что бы брюхо было тонко и пусто, что бы и съ виду было замѣтно, что мало ѣлъ; а лапу не забудь лыкомъ перевязать; войдешь, прихрамывай, скажи свихнулъ и боленъ-молъ былъ; авось сжалится. Ступай теперь; объ остальномъ я похлопочу.
   "Спасибо, кумушка дорогая, покорно благодарствую за добрый совѣтъ."
   -- Не за что, покуда еще дѣло не начато. Не забудь полтеленка принесть, надо кой кому посволочь, да видно и своего придется добавить... Ну, поди теперь; будешь во времини, насъ вспомяни!
  

2.
МЕДВѢДКА, УСЬКИНА ТЕТКА.

   Сдѣлалъ Усько Волкъ, по совѣту Лисы Бобровны; прикинулся хворымъ-немощнымъ, пришелъ къ своей теткѣ Медвѣдкѣ; та было его тазать, гонять -- такой, сякой, непочтительный!.. Уська понурилъ голову, ни слова; только охаетъ.
   Устала Медвѣдка, наговорилась досыта. .-- Ну, на первый разъ Богъ проститъ; впередъ того не дѣлай. А гдѣ это, повѣса, изволилъ себѣ лапу-то вывихнуть?
   "Да голодъ не тетка, тетушка: пошелъ я себѣ на обѣдъ ягненка изъ стада поймать, кажись чтожъ бы, ихъ въ стадѣ много, а и тутъ какой-то пастухъ-ахаверникъ, пожадничалъ, пустилъ въ меня палкою."
   -- Поди ты какое дѣло!.. Да и ты какой озарникъ, ты бы его честью попросилъ, а то словно на разбой кидаешься.
   "Честью? у людей-то просить?.. Да у него посмотри-ко какіе два пса здоровенные, подойди-ко поближе попросить смирно да честно, такъ не честью выпроводятъ."
   -- Ну-имъ пріискалъ бы какое мѣстишко-должность и ѣлъ бы кусокъ безъ укора, безъ опаски.
   Уська заюлилъ хвостомъ отъ радости.
   "Да вотъ я, тетушка-медвѣдушка, слышалъ, родимая, что таковое мѣсто въ виду у нашего воеводы, да будетъ онъ сытенъ и долголѣтенъ, имѣется... да гдѣ мнѣ... я робокъ, не смѣлъ... Вотъ кабы ты, милостивая, ради меня бѣднаго поговорила... онъ для тебя чего не сдѣлаетъ!"
   -- Хорошо, хорошо, сказала тетка-медвѣдка, пожалуй, для меня это ничего не стоитъ; приди ко мнѣ послѣ завтра, я поговорю о тебѣ.
   Разсказала медвѣдка своему зятю-воеводѣ Мишкѣ мохноногому и попросила пристроить Уську сѣраго. Приказалъ Мишка мохноногой по законному порядку доставить аттестаты, гдѣ прежде Усько находился, чѣмъ занимался, какого онъ поведенія и также обращикъ его почерка.
   Составила Лиса Бобровна челобитную отъ имени Уськи и прописала: что, по слабости здоровья, онъ, Усько, по сіе время въ службѣ нигдѣ не числился, а потому у него аттестатовъ неимѣется; что же касается до его почерка, то пишетъ онъ, Уська сѣрый Волкъ, по-скорописному; и потому письмо свое не приставилъ, что, де-скать, мелкое письмо вредно для зрѣнія, и боится онъ, чтобы не потерпѣли отъ того ясныя очи воево* ды, которыя нужны для блага всего общества звѣринаго, видѣть ему ясно и чинить праведный судъ и расправу...
   Воеводѣ мохноногому такая заботливость пришла по сердцу; а тетка медвѣдка уладила остальное.
  

3.
УСЬКУ ВЪ СЛУЖБУ ЗАЧИСЛИЛИ.

   Приняли нашего Уську сѣраго; посадили въ совѣтъ за концемъ стола, дали ему четырехъ писакъ подъ начало; работаютъ они на него сердечные ночь и день, а онъ только сидитъ да подчеркиваетъ: съ подлиннымъ вѣрно; или: скрѣпилъ такой-то сѣрый Волкъ Усько! И живетъ себѣ нашъ Волкъ во всякомъ продовольствіи, не тужитъ, не горюетъ; отростилъ себѣ морду, больше чѣмъ брюхо у него прежде было, а брюху его теперь и мѣры нѣтъ.
   Но не все коту масляница, не все для юрки жареныя курки; придется же когда нибудь и корочку хлѣбца пожустрить за лакомство...
   Какъ-то воевода Мишка мохноногій былъ на пиру у посадскаго, у Тура Пѣгаго и покушалъ немного побольше обыкновеннаго; захворалъ нашъ воевода лихой болестью; назвалъ докторовъ, лѣкарей, подлѣкарей и разумныхъ фершеловъ... а въ тѣ времена только назови этого народа, не дадутъ долго маяться, заразъ выгонятъ всю болезнь и съ духомъ изъ тѣла вонъ, ляжешь на покой въ землянку. Наѣхали лекаря, дохтора, обдараторы... Кротъ прозорливый ничего и сквозь очковъ не видитъ порядочно, а говоритъ, что онъ славный обдираторъ: гдѣ-то видишь бѣльмо что слюду съ обоихъ глазъ содралъ, объ чемъ и печатный листъ крахмаленой бумаги показывалъ; другой козелъ - бодунъ, бородища, что помело, расталкиваетъ рогами всѣхъ, кричитъ: "меня по старшинству должно почесть, пустите впередъ, я помогу!"
   Дали козлу-бодуну дорогу; пришелъ онъ, осмотрѣлъ больнаго и взбѣленился:
   "Кто безъ меня смѣлъ кровь пустить?.. Ахъ вы коновалы! что вы? уморить что ль хотите?.. сей-часъ перевязать лапу! Тутъ надо давать лѣкарства сильно-дѣйствующія и сильно противу-дѣйствующія!.." Закатилъ онъ больному огромный ковшъ слабительнаго, да такой же крѣпительнаго.... и на другой же день все, какъ рукой сняло: лежитъ, хоть сей-часъ на погостъ тащи, что жалостливые-сердобольные, поплакавъ горькими слезами и сдѣлали. "Вотъ и сказалъ козелъ-бодунъ, "вотъ, я говорилъ ненадобно кровь метать!" Нѣтъ, кричалъ Кротъ прозорливый, не приняли моего предложенія, отъ того больной и умеръ, ему бы должно непремѣнно всю нечистоту изъ брюха вырѣзать: развѣ не видѣли, что у него желудокъ засорился!
   Воеводу Мишку мохноногаго похоронили порядкомъ, какъ водится; а на его мѣсто поступилъ Мишка второй, Таптыга; и этотъ воевода Таптыга былъ инаго характеру, не смотрѣлъ сквозь пальцевъ на своихъ подчиненныхъ; а принялся посвойски кой за кого...
   Первая Лиса Бобровна почуяла, что Мишка Таптыга второй, а не Мишка первый мохноногій... провѣдалъ воевода Таптига, что она мягко спитъ на перинѣ изъ перьевъ куриныхъ, на подушкахъ изъ пуха гусинаго; а кажется нигдѣ не служитъ, жалованья не имѣетъ, помѣстьевъ нѣтъ... приказано Лисѣ Бобровнѣ явиться въ судъ и отлипортовать, но какому резонту она живетъ такъ роскошно?..
   Вмѣсто отвѣта, Лиса Бобровна поджала хвостъ, собрала что имѣла своего, да и задала тягу въ сосѣдній лѣсъ.
  

4.
УСЬКА ЗА ВЗЯТКИ ВЪ БѢДУ ПОПАЛЪ.

   Черезъ нѣсколько времени послѣ того донесли недобрые на Уську сѣраго, будто въ его берлогѣ частенько слышно: то жалобно овца проблеетъ, то поросенокъ провизжитъ, то ржетъ жеребенокъ; а ужъ вѣрно эти звѣрки ходятъ къ нему не пиръ пировать...
   -- Приказалъ воевода Таптыга осмотрѣть тихонько ночью Уськино логовище.
   Приказано, сдѣлано. Многіе грызли зубы на Уськино мѣсто, нагрянули въ одну ночь врасплохъ; думаютъ, онъ покоится, глядь, а онъ, сердечный, сидитъ-себѣ трудится: бараньи косточки обгладываетъ.
   -- Ахъ ты сѣрый негодяй! закричали сыщики. Такъ то ты поживаешь?... ладно, любезный! пойдемъ-ко къ воеводѣ!
   Ухватили Уську два дюжіе медвѣдя, волокутъ... Взмолился сѣрый: "голубчики-родные, невыдайте!.. что вамъ угодно, все берите, только не выдайте; не губите моей бѣдной головушки!"
   -- Ну, разбойникъ, показывай все, что у тебя есть, безъ утайки!
   Повелъ Усько сѣрый волкъ своихъ гостей незваныхъ въ клодовую; и надушено тамъ у него десять овецъ, три козла, нѣсколько поросятъ, зайцевъ и прочаго мелкаго звѣрья...
   Посмотрѣли сыщики другъ на друга... жалко имъ стало Уську сѣраго: за что его совсѣмъ погубить, говорятъ они, если открыть всю правду, вѣдь его на первой осинѣ повѣсятъ!.. Посовѣтовавшись между собой, они сказали сѣрому; ну, мы какъ нибудь это дѣло поправимъ, только смотри, чтобы здѣсь къ завтрому все было чисто: перетаскай хоть къ намъ твою улику, а самъ подавай въ отставку, чтобы еще плоше не вышло.
   Сдѣлалъ Волкъ сѣрый по ихъ совѣту и приказанію, перетаскалъ въ эту ночь свою добычу къ сыщикамъ-милостивцамъ; самъ явился на другой день къ воеводѣ съ бумагами, проситъ его отставить отъ службы: Усько притворился, что будто обиженъ несправедливымъ подозрѣніемъ! Воевода спрашиваетъ, что оказалось при слѣдствіи?
   Приходятъ сыщики, отвѣчаютъ, что ничего де-скать такого особеннаго не замѣтили; а видѣли въ его логовищѣ лежатъ въ одномъ углу рога да копыты, въ другомъ шкура баранья; только-де и было всего поличнаго.
   Собралъ воевода совѣтъ, что онъ присудитъ сдѣлать надъ сѣрымъ Уською за его дѣла, про которыя всѣ разсказываютъ, и которыя видны изъ найденнаго наличнаго, то есть шкуры бараньей и прочихъ звѣриныхъ принадлежностей!.. Но, какъ судьи-совѣтники, были тѣже разыщики, или ихъ родственники, то и объявили они свое мнѣніе воеводѣ Таптыгѣ, съ прежнимъ схожее: "что, такъ какъ истцевъ живыхъ съ доносами на Полка не явилось, и никто не можетъ сказать, чтобы онъ кого нибудь или притѣснилъ, или содралъ съ кого шкуру послѣднюю; а что нашли у него Уськи рога да колыты, то онъ показываетъ на это достаточныя причины, что онъ-де Усько сѣрый Волкъ охотникъ до рѣдкостей, и тѣ рога и копыта были звѣрей невѣдомыхъ-допотоппыхъ, и шкура баранья изъ какого-то заморскаго города Колхиды, тамъ она была подъ великимъ охраненіемъ, а онъ ее досталъ ради рѣдкости и хотѣлъ набить чучелу и поднесть въ даръ воеводѣ. Итакъ его по виду хотя и можно почитать виноватымъ, а явныхъ уликъ нѣтъ, то мы и находимъ достаточнымъ: выключить его изъ службы безъ аттестата и оставить въ сильномъ подозрѣніи!.." Присуждено, исполнено и объявлено; и сталъ опять Усько сѣрый волкъ ни-то-ни-се; а можетъ еще хуже чѣмъ ни-то-ни-се сталъ онъ просто подъячій, изъ службы выгнанный.
  

5.
ТЯЖЕЛАЯ ЖИЗНЬ ВЪ ОТСТАВКѢ УСЬКИНА.

   Побѣжалъ Усько съ горя въ лѣсъ, рыскаетъ, а въ лѣсу, вѣстимо, овецъ не водится, поросятъ тоже,-- нападаетъ на кабана, тотъ самъ зубастъ, а зайцевъ хитро ловить. Онъ же сердечный отвыкъ было гоняться за съѣстнымъ снадобьемъ и доставать себѣ хлѣбъ пополамъ съ бѣдой: къ нему, бывало, придутъ истцы-челобитчики, а онъ ихъ тутъ и цапъ-царапъ.
   Долго слонялся по лѣсу сѣрый Усько; куска перехватить негдѣ сердечному; попьетъ водицы, поглодаетъ корешковъ; набилъ оскомину; развѣ иной разъ попадется на счастье падаль какая. Отощалъ нашъ сѣрый Волкъ, сталъ такой худой, поджарый, словно три года въ лихорадкѣ былъ. Идетъ онъ разъ этакъ по лѣсу и видитъ у куста сидитъ Лиса Бобровна, что-то возьметъ изъ лапы, почавкаетъ, оближетъ рыльце, тамъ опять примется чавкать.
   "Здравствуй, кумушка!" сказалъ Усько сѣрый, подошедши къ ней.
   Лиса Бобровна вздрогнула; обернулась проворно...
   -- Ахъ, голубчикъ-куманекъ! сколько лѣтъ, сколько зимъ не кидались!.. какими судьбами ты здѣсь? какой вѣтеръ занесъ въ нашу сторону?.. какъ ты похудѣлъ, мой батюшка! Что это съ тобою приключилося? Разскажи, любезный куманекъ, да смотри, ничего не утай... какъ я тебѣ рада!.. сядь вотъ здѣсь, къ кусточку, ты усталъ вѣрно; посиди, отдохни!
   И пока это она говорила куманьку любезному, сама тихонько лапами закапывала позади себя, что ѣла.
   "Что, кумушка, дѣло плохое," сказалъ вздохнувъ Усько сѣрый, "похудѣешь: все, что я имѣлъ, у меня отняли и выгнали вонъ изъ службы; чѣмъ хочешь, тѣмъ и живи. Вотъ третій день голодаю, маковой росинки ворту не было."
   -- Ахъ, ты мое сердечушко, поди-ко ты какая напасть!.. Да чего нынче ждать: весь свѣтъ такой, всѣ стали злые-эхидные, умирай съ голоду, никто куска хлѣба не дастъ!.. какъ бы я желала помочь тебѣ, мой любезный куманекъ, да самой жить нечѣмъ, что станешь дѣлать: бѣгаешь, бѣгаешь день-деньской высуня языкъ, дохлой вороны не достанешь!
   "Я, кажется, тебѣ помѣшалъ обѣдать," сказалъ Усько.
   -- И, батюшка-кумапекъ, чему мѣшать, какіе обѣды! Я давича съ большимъ трудомъ добыла-поймала себѣ рыбокъ съ пятокъ, хотѣла теперь съ голодухи перекусить, да одной что-то и въ душу нейдетъ; ты вотъ, куманекъ, попался, я тебя радехонька попотчивать... не обезсудь, чѣмъ богата тѣмъ и рада. Разжала Лиса лапку и поднесла Уськѣ сѣрому четыре снятка.
   -- На вотъ, мой дорогой, покушай, выбери себѣ, которые покрупнѣе.
   Слизнулъ Волкъ два снятка, пуще ему ѣсть захотѣлось.
   "Гдѣ ты, кумушка, достала рыбокъ такихъ?" спросилъ онъ у Лисы, "вѣдь тамъ ихъ чай можно много наловить?"
   -- Какъ же, конечно; кто гораздъ, тотъ наловитъ; да я еще какъ-то не умѣю.
   "А гдѣ и какъ это ловится?"
   -- Я ловлю въ нашей рѣкѣ: привяжу кувшинчикъ къ хвосту да и опущу въ прорубь; что набѣжитъ, тѣмъ и довольна.
   "Давай", говоритъ Усько сѣрый волкъ, я попробую; авось буду счастливъ, добуду себѣ столько, чтобы сыту быть. Поди, кумушка-голубушка, покажи мнѣ какъ это дѣлается!"
   Прежде надобно кувшинчикъ добыть. Я тебѣ бы и своего дала, да не знаю, какъ-то намедни стукнула имъ объ льдинку, и разбился... Такой грѣхъ!
   Пошелъ Усько добывать кувшинъ. Чтобы тебѣ голову сломить! думаетъ Лиса Бобровна только мнѣ ѣсть помѣшалъ, сѣрый дуракъ!
   Вырыла опять изъ земли сняточки, которыхъ накрала изъ крестьянскаго амбара, съѣла ихъ и пошла въ свою нору.
  

6.
УСЬКА РАДИ ПРОКОРМЛЕНІЯ ЗАНЯЛСЯ РЫБНЫМЪ ПРОМЫСЛОМЪ.

   Пырь ей опять на встрѣчу Усько; волочетъ кувшинъ.
   "Ну, кумушка, насилу добылъ: псы было заѣли проклятые; стоитъ у избы кувшинъ, сушится, я его знаешь и цапъ-царапъ, какъ напустится на меня стая собакъ деревенскихъ невѣжливыхъ; не бери, видишь, это хозяйское! кинулися за мной, насилу ноги унесъ! Поди, кумушка-голубушка, поучи рыбу ловить."
   Что дѣлать; пошла Лиса Бобровна показать своему куму то, чего сама никогда не дѣлывала.
   Приходятъ къ проруби, привязала Лиса крѣпко-накрѣпко кувшинъ къ хвосту Уськи сѣраго; опустилъ онъ хвостъ съ кувшиномъ въ прорубь; сидитъ, поджидаетъ -- вотъ рыба набѣжитъ... А кума Лиса по берегу похаживаетъ, глядитъ на небо, приговариваетъ:
   -- Выяснивайте, звѣздочки, выяснивайте! примерзай хвостъ у волка сѣраго!
   "Что ты, кумушка, говоришь?"
   -- Я, куманекъ, читаю заговоръ, чтобы рыба скорѣе ловилася.
   Сидитъ сѣрый Усько часъ-другой, спрашиваетъ: "не будетъ ли, кумушка, не вынуть ли вонъ?"
   -- И, что ты, куманекъ, сиди не ворохнись; теперь наступаетъ пора самая лучшая! А сама ходитъ по берегу, поджидаетъ утра, чтобы отучить Волка рыбу ловить.
   Примерзъ хвостъ Уськинъ, хоть топоромъ руби.
   "Эй, кумушка, пора вытащить," говоритъ онъ.
   -- Погоди, погоди крошечку еще, экой нетерпѣливый, самому будетъ любо.
   Занимается заря утренняя, поютъ пѣтухи въ деревнѣ; встаютъ молодицы и красныя дѣвицы, берутъ ведерки дубовыя, коромысла кленовыя и идутъ къ рѣкѣ водицы набрать. Завидѣла ихъ Лиса Бобровна еще издали и въ лѣсъ скорѣй.
   Пришли къ рѣкѣ молодицы и дѣвицы красныя, смотрятъ: сидитъ Волкъ у ихней проруби; опустилъ хвостъ въ воду, не тронется съ мѣста долой. Гукнули они на него... свѣта не взвидѣлъ сѣрый Усько нашъ, онъ же былъ отъ природы великій трусъ, рвется-мечется около проруби, а хвоста никакъ не отдеретъ. Подошли поближе къ нему дѣвицы и молодицы и ну его незванаго-непрошенаго дубасить по бокамъ коромыслами... воетъ сердяга сѣрый, а не оторвется прочь, какъ ни силится... Вотъ какая-то молодка догадливая стукнула его по хвосту, отшибла половину примороженую, а съ другою Уська успѣлъ въ лѣсъ живой убѣжать. Гонитъ сѣрый, не оглянется: все ему кажется, что по бокамъ стучатъ коромыслами; добѣжалъ до своей норы, бухнулся и цѣлыхъ трое сутокъ носа не показывалъ на бѣлый свѣтъ.
  

7.
НОВАЯ ДОБЫЧА УСЬКИНА НЕУДАЧНАЯ.

   Мучаетъ голодъ Уську сѣраго, переодолѣлъ онъ страхъ свой, вышелъ изъ логовища и побрелъ тихонько проселочной дорогой на поле. Что станешь дѣлать, надобно же ѣсть что нибудь; пойду, думаетъ, посмотрю; авось изловчусь хоть овцу словить, пусть поколотятъ; вѣдь съ голоду не легче умирать.
   Идетъ съ горькой думою сѣрый Волкъ повѣся голову; видитъ: пасется на полѣ молодой вороной конь. Не разъ случалось Уськѣ сѣрому и старыхъ сильныхъ одолѣвать; а этого, думаетъ, долго ли осилить! Радъ Усько находкѣ, потекли у него слюнки, давно онъ не ѣлъ куска сытнаго. Но, какъ извѣстно, Усько былъ приказная строка; не хорошо, говоритъ опъ, нападать безъ причины вдругъ, со стороны посмотрятъ, пожалуй деннымъ разбоемъ сочтутъ, дай я лучше подойду къ этому коню учтиво-вѣжливо и скажу, что я его съѣсть хочу; буде онъ мнѣ затрубитъ на это, тутъ ему и карачунъ. Подходитъ Усько къ вороному коню. "Эй, любезный, мнѣ хочется тебя съѣсть!"
   -- Что ты это, отвѣчаетъ конь, да за что это?
   "За что, за то, что я голоденъ."
   -- Отъ этого тебѣ легче не будетъ: на мнѣ мяса немного, и все оно Сухое, жилистое, не ужуешь, на одинъ день досыта не наѣшься.
   "Ужую ли, не ужую ли, это ужъ моя бѣда, только я тебя съѣмъ непремѣнно."
   -- Какой ты, чудакъ, да меня то ѣсть запрещено: я имѣю отъ воеводы охранной листъ. Ты гораздъ ли читать?
   "Какъ же не гораздъ? я служилъ судьею пять лѣтъ."
   -- Ну такъ прочти же, что написано.
   "Покажико, посмотримъ!" Пускай этотъ молокососъ не смѣется, что я прочесть не умѣю, думаетъ Усько, посмотрю, скажу что фальшивый листъ, а его таки съѣмъ. Ну, гдѣ онъ, показывай скорѣй!"
   -- Обойди, говоритъ конь, взгляни, онъ у меня сзади къ хвосту пришитъ.
   Зашелъ Усько сзади коня; оглядываетъ, гдѣ листъ охранной; а вороной жеребецъ изловчился да какъ брыкнетъ задними ногами отставному судьѣ по рылу, такъ того кубаремъ и отбросило; а самъ убѣжалъ къ своему табуну.
   Пролежалъ Усько-бѣдняга цѣлый день, насилу отдохнулъ; всталъ, потащился кои-какъ къ рѣчкѣ разбитое рыло промыть; смотритъ: двухъ зубовъ у него какъ не было! Пригорюнился сѣрый, сѣлъ на бережку думаетъ: "Дуракъ-я дуракъ, не разумный Волкъ!. Родился я неграмотнымъ быть, а туда же вздумалъ передъ другими себя показать!.. Вотъ и выучилъ меня этотъ разбойникъ знать и помнить, что никогда не надобно читать того, что не при насъ писано!.. "Пошелъ Усько сѣрый къ своему логовищу, стыдно ему показаться въ лѣсъ съ разбитымъ рыломъ; но голодъ все донимаетъ сѣраго... "Пойду, говоритъ, пущусь на отчаянность: кто попадетъ, перваго встрѣчнаго-поперечнаго непремѣнно съѣмъ; не стану читать никакого вида письменнаго, хоть будь онъ отъ его свѣтлости Тигра Барсовича!"
  

8.
ЕЩЕ БѢДА СЪ УСЬКОЮ.

   Выходитъ Усько на большую дорогу, нажидаетъ добычи. Идетъ изъ села деревенскій кузнецъ Ермилка чернорылый; увидѣлъ ёго Волкъ, подбѣжалъ къ нему: "и любезный" говоритъ "съѣмъ тебя!"
   Посмотрѣлъ на него Ермилка, спрашиваетъ:
   -- За что это, что я тебѣ сдѣлалъ?
   "Ничего не сдѣлалъ, да я ѣсть хочу."
   -- А развѣ кромѣ меня съѣсть некого?.. приходи ко мнѣ въ деревню, я тебѣ любаго барана на выборъ дамъ.
   "Слыхалъ я это," говоритъ Усько "ты, при нихъ пожалуй для меня и двухъ собакъ выбрать не постоишь; знаю я ваши обѣщанія!.. нѣтъ, любезный, теперь меня но надуешь! я тебя сей-часъ съѣмъ."
   -- Такъ неужели ты думаешь ѣсть такаго чернаго, какъ я теперь?.. Дай хоть вонъ къ этому ручейку подойти умыться; видишь какое лице и руки у меня!
   "Что жъ, думаетъ, Усько, ручей недалеко; пустить его въ самомъ дѣлѣ умыться, а то онъ пожалуй подумаетъ, что я родомъ холопъ какой -- ѣмъ что попало со всякою дрянью!.. Ладно, говоритъ, поди къ ручью, а я здѣсь подожду; да только смотри, не думай уйти; я какъ разъ нагоню, и тогда бѣда тебѣ: по частимъ разорву!"
   Пошелъ Ермилка чернорылый къ ручью, вырѣзалъ тамъ жимолостную палку потолще, спряталъ подъ полу и воротился къ Уськѣ сѣрому.
   -- Ну, говоритъ, теперь я совсемъ готовъ, только утереться не-обо-что; дай мнѣ хоть твоего хвоста пушистаго, я вытрусь до суха и тогда можешь скушать меня на здоровье!
   "На-вотъ пожалуй," сказалъ Усько, довольный тѣмъ, что Ермилка его оборванный хвостъ пушистымъ назвалъ, "утрись себѣ!"
   Ухватился Ермилка чернорылый за остатокъ хвоста Уськина и ну Волка лупить жимолостью, приговаривая: вотъ тебѣ обѣдъ, вотъ тебѣ баранъ! вотъ тебѣ на здоровье, ѣшь себѣ!.. Вотъ тебѣ разбойнику сѣрому: не смѣй на людей нападать, не смѣй охаверничать; вотъ тебѣ, вотъ!..
   Струсилъ Усько сѣрый, пуще чѣмъ отъ коромысельнаго подчиванья; ну, думаетъ, вѣрно онъ мнѣ хочетъ всю шкуру отъ костей отбить!.. мечется такъ и сякъ, обернуться не можетъ, а Ермилка честитъ его жимолостью и даетъ полезные совѣты какъ на свѣтѣ жить.
   Собралъ Усько послѣднія силы, рванулся, оставилъ послѣднюю половинѣ хвоста въ рукахъ Ермилки чернорылаго и пустился въ лѣсъ, какъ стрѣла изъ лука. Прибѣжалъ туда, отыскалъ своихъ прежнихъ волковъ-товарищей, показалъ имъ свои зубы выбитые, свой хвостъ оторванный и жалуется, и говоритъ, что все это сдѣлалъ надъ нимъ кузнецъ Ермилка: заманилъ будто-бы его обманомъ въ кузницу, наругался надъ нимъ, повыдергалъ ему зубы клещами, отрубилъ хвостъ тупымъ косаремъ и грозился надъ всѣми волками въ лѣсу сдѣлать то же самое!... Послушались его волки сѣрые, обидѣлись на такія слова Ермилкины и пустились за нимъ въ погоню.
   Ермилка чернорылый не дошелъ еще до деревни, слышитъ шумъ, оглянулся, видитъ, бѣжитъ за нимъ стая волковъ; уйти нельзя, спрятаться некуда, вскарабкался онъ на высокую ель.
   Прибѣгаютъ волки, видятъ Ермилку на деревѣ... какъ достать? Давай говорятъ прыгать другъ на друга; а такъ, какъ мы Усько за тебя заступаемся, то ты подъ низъ становись! Сталъ сѣрый Усько подъ дерево; прыгаютъ на него волки сѣрые одинъ на другаго; видитъ Ермилка, остается одному вспрыгнуть, достинутъ его, закричалъ изовсей мочи: оборваннаго бей!.. бей безхвостаго-то, что внизу стоитъ!.." Дрогнулъ Усько, выскочилъ изъ-подъ-низу, волки всѣ рухнулись въ разныя стороны, кто ногу свихнулъ, кто крестецъ отшибъ-и съ перепугу пустились кто куда.
   Ермилка избавился отъ бѣды и пошелъ въ свою деревню, радуясь, что но его смышлености все такъ хорошо съ рукъ сошло.
   А Усько сѣрый ударилъ въ лѣсъ опрометью да съ той поры никогда и не показывался: боялся и волковъ сердитыхъ на него, и лисицъ лукавыхъ, и людей догадливыхъ.
  

9.
ОСТАЛЬНАЯ ЖИЗНЬ И СМЕРТЬ ВОЛКА УСЬКИ СѢРАГО.

   Черезъ два года на третій видѣли его, что служитъ онъ, Уська сѣрый Полкъ, у своего родни, Волка обиралы притворникомъ. Хоть житье ему было и не такое, какъ когда онъ былъ самъ судьей, а все получше прежняго, какъ болтался безовсякаго дѣла: теперь, придетъ челобитчикъ къ Обиралѣ, постучится въ дверь, сѣрый Усько оскалитъ зубы, да и зарычитъ поволчьему, всякой и сунетъ ему кусокъ мясца; а не то недѣли двѣ проходитъ не увидитъ въ глаза Волка Обиралы, если Уськѣ недастъ ничего. Одно только случилось здѣсь съ нимъ дѣло досадное: охотникъ былъ онъ Уська сѣрый облизывать остатки лакомые послѣ сытнаго стола своего барина, Волка Обиралы, да однажды и пролизалъ насквозь блюдо серебряное, такъ, что его вовсе не видать стало. Говорятъ будто онъ его на барана промѣнялъ какому-то торгашу борову совѣстливому; но это только такъ догадывались. Откаталъ его за это палками судья Волкъ Обирала, а товарищи проходу не давали, до самой смерти дразнили его: "э, сѣрый Волкъ, лакало, хамово отродье, тарелку языкомъ продавилъ!.." что ему было крайне обидно.
   Переставился нашъ Усько сѣрый волкъ, въ тысячу сто семидесятомъ году отъ потопа, при славномъ царѣ Горохѣ. Товарищи Уськи сѣраго, зная и помня его жалкую участь, тужили по немъ; похоронили на свой коштъ и врыли на могилѣ пень великій съ таковою надписью:

Подъ симъ пнемъ
Лежитъ Усько сѣрый Волкъ.
Который во всемъ вѣдалъ исправно толкъ.
Восплачемъ о немъ;
Онъ былъ вельми корыстолюбивъ
И онымъ себя погубивъ.
Умеръ на сорокъ девятомъ году
Отъ роду.

   Надпись эту сочинилъ ихній волчій Дохтуръ литорики, боберъ съ просѣдью, и сочинивши, долго думалъ, чтобы еще приставить къ ней, да наконецъ только и выдумалъ, что поставилъ подъ надписью большую точку, которую назвалъ полатынскому: пунктумъ.

-----

   Прибавка:
   Когда дядя Пахомъ эту сказку покончилъ, то нашелся такой дурень, что принялъ ее на свой счетъ; надулся на дядю Пахома да и по сю пору еще на него сердится.
  

VIII.
СКАЗКА
О
ДУРНѢ БАБИНѢ,
СЫНѢ
ЛУКЕРЬИНѢ.

   .....Катай съ плеча! Будь присказка не толковига, да будь горяча; не ломитъ костей отъ пару, не боятся тепла, а берегутся угару; а гдѣ вишь тепленько да мокренько, тамъ и сладко побыть; намъ старикамъ въ поминку, а молодымъ въ диковинку.

-----

   То не наша поляница, то не намъ испечь, не про насъ тотъ говоръ, не про насъ та рѣчь!
   Гдѣ то, видишь далеко, да и давно при томъ, у лукоморья вишь зеленаго, да и царь-то Горохъ въ то время, поразскажутъ, едва на четверенькахъ ходилъ; такъ тогда то и тамъ то вишь Дурень жилъ. Отчества его не вѣдаю и племени тожъ, а былъ вишь тотъ Дурень во всемъ хорошъ, и статенъ, и виденъ, и ростомъ великъ; не доставало ему малости, ума не ума, а смышлености!..
   Искалъ, видишь онъ, смысла по крутымъ горамъ, а смыселъ на ту пору во рву отдыхалъ; искалъ онъ смысла въ темномъ лѣсу, а смыселъ въ ту пору по полю гулялъ; искалъ онъ смысла межъ честныхъ людей, а захватили смыселъ во пиръ пировать! бился нашъ Дурень, маялся, кричалъ-выкликалъ зычнымъ голосомъ: "Скажите мнѣ, люди добрые, бу де вы перевелись, хоть люди книжные, скажите, повѣдайте; помогите моей дури своимъ умомъ-разумомъ!.. Гдѣ найдти мнѣ смысла, не холостаго смысла буянливаго, а женатаго толанливаго, женатаго смысла на правдѣ истинной?.. Или онъ смыселъ въ водѣ потонулъ, или онъ въ землю запрятался!.. Якоремъ, удой ли смыслъ мнѣ достать, иль выкопать его скребкомъ, аль лопатою?..
   Разсмѣялись себѣ наумѣ люди добрые, и завопили люди книжные: Экой ты Дурень недогадливый! гдѣ тебѣ Дурню смысла искать?.. Хочешь ты при немъ правды да и приплода небойсь? нѣтъ, тебѣ вѣкъ про него не довѣдаться: смыселъ дается смышленому, а правда дается правдивому!
   "Да я тѣмъ же и правъ, молвилъ Дурень, что дуракъ давно!"
   -- Ну, сказали люди книжные, стало тебѣ не надо и смыслу!... А пожалуй, буде ты его крѣпко добиваешься, то покажемъ дорогу: летаетъ вишь онъ смыселъ по поднебесью; летала, слышь ты, ворона да каркала, а собака на хвостѣ сидѣла да лаяла, видно тутъ и смыселъ былъ и видно онѣ его завидѣли!
   Нотъ какъ ходилъ искать Дурень смыселу, я намъ поразскажу подробно про все; простите-не вините, люди добрые, что старье принесъ вашей милости: вѣдь мудренѣе-хитрѣе выдать старое за новое, чѣмъ изъ новаго да обнову сшить! Да вѣдь это дѣло было заморское...
   То не наша паляница (бубликъ), то не намъ испечь, не про насъ тотъ говоръ, не про насъ та рѣчь!
  

СЛУЧАЙ I-й.

   Былъ онъ Дурень-Бабинъ прозвищемъ, бабарихинъ мужъ, Лукерьинъ сынъ, а сестру звали Чернявою; только всей семьи и насчитывалось.
   Да прошу честную компанію вотъ еще запримѣтить что: что Дурень вѣдь Дурню врозь идетъ: иному Дурню не смѣй пальцемъ погрозить, а инаго по загорбку сколько хоть колоти, еще онъ же Дурень сдуру поклонится, таковъ и этотъ былъ Дурень-Бабинъ лукерьинъ сынъ.
   Вздумалъ онъ Дурень на Руси гулять, людей увидать, себя показать, да у православнаго народа смысла довѣдаться; и идетъ онъ сутки, то есть ночь со днемъ: то-то толкъ дурій, видно смыселу нѣтъ!. Къ чему бы ему ночь въ день оборачивать? Только днемъ дѣло дѣлай, а ночью спи, такъ и будешь здоровъ и не падать созывать лѣкарей-докторовъ; а то день то проспишь ино мѣсто, а ночь всю глазѣть готовъ!.. Ну хорошо ли это, Дурень, ладно ли? Нѣтъ, у насъ на Руси такъ не водится!.. у насъ ночь-то ночью, а день днемъ идетъ; такъ стало вы напрасно въ Русь и пожаловали искать смысла вровень вашей глупости! Вотъ въ заморской землѣ, на другомъ берегу, тамъ день деньской спятъ, дрыхнутъ безъ просыпу, а по ночамъ въ писаные ярлыки переметываются; мы люди крещеные, мы, бу де ино мѣсто лѣнь не возьметъ, любимъ и къ завтрени встать; а вѣдь у насъ не то, что за моремъ, около полудня то ударятъ, то нѣтъ; нашъ батюшка-отецъ велитъ часа въ четыре дьяку благовѣстить!..
   А Дурень Бабинъ и расхохотался на эту оказію!.. Да чтожъ ему и дѣлать, коли выспался.
   Вотъ идетъ Дурень, съ ноги на ногу переступаетъ, точно вчера хмѣленъ былъ, точно понатянулся того вина заморскаго, которое вишь если выговорить захочешь, то языкъ свихнешь, а какъ польешь его не мимо горла, зашиворотъ, то ужъ такъ на одну сторону и потягиваетъ!
   Идетъ Дурень и видитъ; рядомъ двѣ избы стоятъ, исписанныя-неузорчатыя и притулясь своими крышами къ сырой землѣ. Дурень себѣ на умѣ и посмѣивается: "видно, говоритъ, хозяинъ хорошъ, что объ домѣ не заботится, да видно, еще молвилъ, и исправникъ не глупъ, что позволяетъ донельзя стоять!" Ахъ ты Дурень, Дурень, еще умничаешь!.. Да ты свою избу построй, да и раздобарывай! Ну да пусто его Дурня, песъ его возьми, посмотримъ, что то вышло далѣе?.
   Зашелъ онъ въ избу, анъ нѣтъ никого; "вотъ думаетъ, глупый народъ! смотри пожалуй, все наровятъ на добряка напасть: и двери настежъ и окна безъ запора, и ротъ на распашку и языкъ на плечо, такъ вотъ и думаетъ, что народъ заморскій глупѣе ихъ; хорошо, что я не изъ этакихъ: я и при васъ да къ вамъ же въ ротъ влѣзу хоть обувшися, если вы таковскіе!" Вѣдь экой хитрецъ, посмотришь, щуку нырять выучитъ!
   Завидѣлъ Дурень свѣтъ подъ поломъ; поднялъ половицу, глядь: а тамъ и сидитъ сила нечистая, не къ ночи сказать, и занимается работою, хоть бы въ нору заморскому боярину, потасовываетъ да подсовываетъ.... Два то чорта тамъ были точно братья родимые похожи другъ на друга, какъ двѣ капли-вина не русскіе, и зовутъ другъ друга одинакимъ имянемъ; инда Дурень подивился такому сходству, хоть бы ему Дурню дивиться и послѣдовало. Одинъ изъ нихъ бумажки мечетъ на столъ писаные, а другой заглянетъ къ тому, что близко него сидитъ, да сзади побратиму чорту пальцами штуки и выкидываетъ.
   Смотрѣлъ-смотрѣлъ Дурень и диву дался, чего они пострѣлы распотѣшились! Иной загнетъ уголъ у ярлыка крашенаго да и брякъ на столъ, а тотъ, кто супротивъ стоитъ, покинетъ свои ярлыки на ту на другую сторону да и молвитъ: убито!.. и этотъ, что ярлыкъ загибалъ, начнетъ драть самъ себя за волосы... Ужъ лучше, думаетъ Дурень, онъ бы зналъ загибалъ, а таскать-то себя другому-бъ велѣлъ, а то что одному и за тѣмъ и за этимъ маяться.
   Заглянулъ Дурень подалѣе, видитъ дѣло не шутка, чуть ли и впрямь не караулъ кричать: понакидано у нихъ, у силы нечистой, золото грудами и вотъ такъ по столу и похаживаетъ, то тотъ, то этотъ къ себѣ прогребетъ, пусто ихъ знаетъ, какой тутъ расчетъ!
   Смотрѣлъ Дурень, выглядывалъ, да и молвилъ подурацки, посвоему: "люди добрые, молодцы скромные, успѣшной работки честнымъ господамъ!"
   Какъ воззрилась на него сила нечистая, да какъ увидала, что это не ихній приспѣлъ, кинулась къ нему, ну комшить, ну жучить, но бокамъ отхватывать, ноги ломать да руки вывертывать, какъ у комедіанта ученаго... Дурень съ испуга незналъ что и дѣлать, только началъ метаться туда и сюда; насилу-насилу отдѣлался, и то ужъ не самъ, а какой-то пѣтухъ добрый сжалился, да до поры до время кукореку пропѣлъ; всѣ окаянные изчезнули, остался Дурень какъ перстъ одинъ и поплелся во свояси.
   Пришелъ домой плачетъ-рыдаетъ, и себя ругаетъ и чертямъ спуску не даетъ.
   Спрашиваетъ мать Лукерья, довѣдывается жена Бабариха, допытывается сестра Чернава: что Дурня разобидѣло, отъ чего онъ Бабинъ кручиненъ пришолъ?
   Поразсказалъ Дурень что съ нимъ приключилося, отъ чего бѣда и горе случилося, емужъ стало хуже, напали на него, какъ воробьи на сову денной порой.. Ругаетъ вся семья, Лукерья ворчитъ,
   Бабариха сторчитъ, а Чернава такъ и разсыпается...
   "Да что ты, Дурень, съ ума что ли сошелъ, или ты Бабинъ до ума не дошелъ; какъ ты не смѣкнулъ-незамѣтилъ, что то были черти, а не люди добрые?.. Тебѣ, на ту пору, то же бы слово да не такъ сказать; молвилъ бы ты необинуючи: будь проклятъ врагъ, изчезни, згинь!.. Да три раза бы прибавилъ: аминь, аминь!. Черти бы проналіі-проналилися, а тебѣ бы Дурню ихъ деньги пригодилися, на цѣлый бы вѣкъ стало и намъ и тебѣ!"
   Ну, сказалъ Дурень, ладно мать Лукерья, Баба-бабариха, и ты Чернава; я уже Дурень таковъ не буду, такъ и молвлю, буде не забуду!. Видно на Руси не вся рыба-караси, а попадаются и ершики!
  

СЛУЧАЙ II-Й.

   Пошелъ Дурень на Русь гулять, пошелъ смысла искать-довѣдываться.
   Идетъ онъ полемъ, бабы огородъ полютъ, капусту садятъ; а мужички на току цѣпами стучатъ, ячмень молотятъ. Подшелъ къ нимъ Дурень, подбоченился Бабинъ, посмотрѣлъ, какъ баринъ, на все это... да вдругъ, ни съ того-ни съ сего, какъ харкнетъ да плюнетъ, гаркнетъ да бухнетъ: "Будь проклятъ врагъ, исчезни, згинь! будь тебѣ карачунъ, аминь, аминь!"
   Мужички на Руси христіане православные, съ крестомъ и сѣютъ и собираютъ, благословяся косятъ и жнутъ; хлѣбъ Божіимъ даромъ зовутъ; такъ, какъ сказалъ Дурень такое слово про хлѣбъ святой, мужички такъ и ахнули: что де это приплелся за невѣрный!.. Да молвивши рѣчь въ одно слово, ну его Дурня въ одинъ разъ цѣпами дубасить. Видитъ Дурень, что плохо, давай Богъ ноги!.. а все таки православные проводили до большой дороги: показали Дурню путь, заставили чай не разъ себя вспомянуть.
   Пришелъ домой Дурень, плачетъ, рыдаетъ, на обѣ ноги едва ковыляетъ.
   Напустилася дома вся семья: глупый ты Дурень, неразумный Бабинъ; это ты слово вѣдь некстати сказалъ: тебѣ бы поклониться добрымъ работникамъ, тутъ бы тебѣ и молвить: "Богъ вамъ на помощь добрымъ людямъ! Дай Богъ вамъ дѣла побольше, работать подольше; носить не переносить, возить не перевозить; по сту на день, но тысячу на недѣлю! "вотъ бы тебѣ, Дурню, спасибо и сказали; а можетъ, глядишь бы и на дорогу дали, кой чего бы тебѣ досталось и про насъ бы осталось.
   Ну, молвилъ Дурень, пусто васъ знаетъ, можетъ и я не такъ сказалъ, да полно и ваша рѣчь совсѣмъ ли права; намедни я почти то-же молвилъ, а вовсемъ отвѣчаетъ моя голова.
  

СЛУЧАЙ III-й.

   Пошелъ Дурень на Русь гулять. "Не пойду, говоритъ, нолемъ, пойду городомъ: тамъ народъ учливый и вѣжливый, буде не такъ скажу что, то все-таки авось въ обиду не дастъ."
   Идетъ по улицѣ широкой, по дорогѣ столбовой-большой; несутъ ему навстрѣчу покойника; дьяки поютъ, а люди за ними безъ шапокъ идутъ.
   Подшелъ Дурень гораздо близко, снялъ шапку, отвѣсилъ поклонъ и сказалъ погромче, чтобы дьяковъ перекричать; "Дай вамъ Богъ дѣла побольше, работать подольше, носить - не переносить, возить-не перевозить, по сту на день, по тысячѣ на недѣлю!"
   Накинулись на него люди добрые, давай тузить добраго молодца. Ахъ, ты болванъ неотесаный, что ты-дура съ печи городишь? Али ты не Русской, аль въ церкву не ходишь? Вишь нехристь какой, чѣмъ вздумалъ помянуть за упокой, чего вздумалъ пожелать, эка дурацка стать!
   Пошелъ Дурень прочь, опять плачетъ, разливается; а одна старуха увидала, да другой и показываетъ: "Вишь, говоритъ, какъ знать бѣдняку-то покойника жалко!" А чего тебѣ, то сдѣлала не жалость, а палка.
   Думаетъ Дурень: пошелъ бы домой, да опять, глядишь, мнѣ же браненому быть; дай лучше у этой старушки спросить. Подшелъ и спрашиваетъ: "А что, бабушка, коли кто умретъ, то какъ тутъ сказать?"
   А бабушка подумала, что онъ это съ горя городитъ, да и молвила: Вѣстимо царства небеснаго пожелать; всѣ подъ Богомъ ходимъ, всѣ помремъ; что но пусту плакать, да себя крушить.
   Ладно, Дурень молвилъ; такъ тому и быть; старуха пожила таки на свѣтѣ, ужъ видно такъ скажетъ, какъ надобно.
  

СЛУЧАЙ IV-Й.

   Пошелъ Дурень, пошелъ Бабинъ на Русь гулять; -- по селу пошелъ; -- далеко не отошелъ, попадается на встрѣчу ватага веселая, свадебной поѣздъ. Дружко съ подружьемъ верьхомъ впереди, позади молодые-новобрачные, и сваха, и провожатые-поѣзжане, и много народу разнаго, и все, что при свадьбѣ требуется. Подошелъ Дурень Бабинъ какъ надо, поклономъ молодыхъ чествуетъ; -- ужъ дружко-было и сулейку вынулъ, хочетъ, по обычаю, встрѣчнаго попотчивать,-- а тутъ Дурень и молви, пусто его: -- "Царство вамъ небесное, вѣчный упокой, мѣсто нетѣсное, отправляться домой!"
   Дружно первый услыхалъ, а за нимъ и прочіе... Ахти,-- говорятъ,-- никакъ то злодѣй-ворожей, хочетъ порчу навесть или молодыхъ известь! Смышленый дружко какъ хватитъ его на отмашь кружкой, да и выговорилъ: "згинь нечистивый съ своимъ дьявольскимъ навожденіемъ!-- Ребята! въ кнутовищи его!" Повалили Дурня наземь, да и кафтаиъ, извините на этомъ словѣ, къ верьху приподняли; да такъ отжарили, что небо Дурню съ овчинку показалось, что будто онъ три дня сряду на полкѣ въ банѣ парился.
   Идетъ Дурень домой, плачетъ-льется рѣкой, голосомъ воетъ-хлюпаетъ, да нѣтъ-нѣтъ, то за спину, то за другое себя пощупаетъ.
   Мать Лукерья ему-жъ пеняетъ, Бабабабариха его-жъ ругаетъ, сестра Чернава на него жъ нападаетъ.... "Глупый Дурень, неразумный Бабинъ, тоже бы ты слово да иначе молвилъ, не быть бы тебѣ биту, быть бы тебѣ сыту; глядишь виномъ бы напоили, пирогами бъ накормили, если бы ты молвилъ: "здравствуй князь со княгиней, съ новобрачной женой!.. Дай вамъ Боже любовно вѣкъ жить; дѣтей понажить и внучатъ возрастить!"
   -- Ну, молвилъ Дурень, песъ васъ разберетъ какому слову какой дать чередъ; теперь я Дурень таковъ не буду: прежде посмотрю, о всемъ разсужу, прежде подумаю, а тамъ и скажу!
  

СЛУЧАЙ V-Й.

   Пошелъ Дурень на Русь гулять, смысла находить, по оврагамъ ходить. Ходитъ полдня, ходитъ болѣе; дошло до вечера, а и сказать нечего -- ничего не нашелъ.
   Только подошелъ къ самому оврагу глубокому, слышитъ шумъ-голоса, что тутъ дѣется? Дай посмотрю поближе да высмотрю получше, хорошенько погляжу, можетъ и кстати слово скажу, можетъ и найду чего искалъ!
   Спустился въ самый ровъ, а тамъ и сидятъ станичники, дѣлятъ между собой добычу вчерашнюю, голосятъ да пируютъ, о новой добычѣ толкуютъ.
   Дурень близко подшелъ, стоитъ и смотритъ, мѣрекаетъ, что ему сказать при такой аказіи. Вдругъ завидѣлъ его одинъ изъ станичниковъ и гаркнулъ: "Ребята, подсматриваютъ!" Кинулись на Дурня, давай теребить, давай посвойски допытываться, зачѣмъ его нелегкая принесла дознаваться чужаго ремесла?
   Дурень Бабинъ баетъ: "Я пришелъ посмотрѣть да увидѣть, что сказать будетъ надобно..".
   -- А! завопили станичники, такъ ты хочешь быть донощикомъ!
   Взяли его, связали и ротъ глиной замазали, ужъ теперь Дуршо и подавно ничего промолвить нельзя; потомъ выволокли его на большую дорогу, и задумали непутные накинуть ему на шею кушакъ да дать Дурню немного на осинѣ провялиться. Глупъ-глупъ Дурень, а куда ему этого нехотѣлося: чуетъ, что будетъ это потѣха глупая и неловкая; да на счастье -- а счастье вѣдь что лихорадка: на кого захочетъ на того и нападетъ,-- на счастье Дурню, когда его при такой бѣдѣ дрожь проняла, ѣдутъ на ту пору чумаки съ обозомъ, бросили Дурня станичники, а добрые чумаки подняли, да еще на возъ посадили Дурня и руки развязали ему; вотъ только не на счастье ротъ ему опростали, глину повыковыряли, онъ бы, глядишь, Дурень счастливѣй былъ: зналъ ли бы что не зналъ ли, ни о чемъ бы не судилъ-не рядилъ, глупыхъ бы словъ по меньше шло; а то...
   Идетъ домой Дурень, кручинится Бабинъ; еще неудача да еще погибельная, а видно далека удача прибыльная!
   Узнали мать Лукерья, жена Бабариха и сестра Чернава, что приключилося; опять тазать, гонять, приговаривать, что не такъ молъ-Дурнемъ сказано, какъ отъ нихъ показано, а что надобъ-дескать, буде видишь ужъ такову бѣду, что напался на разбойника, то и скажи ему мошеннику: "Помоги тебѣ нечистый людей дурить, въ мутной водѣ рыбу ловить, хорошо воровать да концы хоронить!" Такъ вотъ, буде онъ ничего бъ не далъ, то покрайности бъ не обидѣлся; а можетъ ему бы это еще и понравилось.
   -- Ладно, ладно; теперь скажу складно; авось запомню, на слово нападу, авось хоть теперь не наживу бѣду!
  

СЛУЧАЙ VI-Й.

   Пошелъ Дурень, пошелъ Бабинъ людей видать и себя казать, на дурацку стать. Идетъ онъ, не то селомъ, не то городомъ, и видитъ Дурень: стоитъ изба большая, деревянная-брусеная, съ некрашеной крышей, съ высокимъ крыльцемъ, а при немъ два столбушка; а то Дурню такъ показалось, что эта изба, а то была не изба, а Ратуша, или Волостное Правленіе чтоль; и стоитъ у одного столбушка сутяга подъячій, на немъ тулупъ заячій, шапка въ три деньги и та набекрень; стоитъ подъячій и морщится, чего-то ему хочется....
   Подшелъ Дурень къ сутягѣ подъячему и кланяется, а тотъ вытянулъ руку, подставилъ ему и спрашиваетъ:
   -- А ну, ну, говори, что хотѣлъ сказать?
   Дурень и тяпнулъ, что ему сказано: "Помоги тебѣ нечистый людей дурить, въ мутной водѣ рыбу ловить, хорошо воровать да концы хоронить!"
   Какъ началъ подъячій Дурня лупить.... да еще послѣ говоритъ: Коль хочешь скорѣй мирись, а не то братъ берегись: въ сибирку спроважу и руки свяжу, а на судѣ докажу, что ругалъ ты меня порочилъ и на злыя дѣла подговаривалъ!
   И такъ и сякъ Дурень, а поплатился, съ подъячинъ помирился; радъ не радъ, а обнялъ сутягу какъ родимый братъ, сладко поцѣловалъ, и пополамъ съ горемъ денегъ далъ.
   Идетъ домой Дурень, и голову повѣсилъ, очень Бабинъ невесслъ: и денегъ ему жаль и подълчаго перетрусился.
   Пуще на него дома напустилися, опять его олухомъ зовутъ, опять ему совѣты даютъ, какъ и что дѣлать, чего захотѣть и отъ чего бѣгать.
   "Ты бы, дуракъ нетесаный, мужикъ нечесаный, говорятъ ему, ты бы тожъ слово да не такъ молвилъ, лучше бы ты то молвилъ судьѣ правдивому; посмѣялся бы онъ, или бы палкой тебя отвалялъ, и домой бы отпустилъ, а денегъ не взялъ; а то вотъ что ты понадѣлалъ своей глупостью!... Развѣ ты не знаешь и не слыхивалъ, что подъячаго бойся и лежачаго; а если при тебѣ и самъ встанетъ на ноги, такъ и за это съ тебя же на водку возьметъ!... А тебѣ бы только мимо пройдти, бу де онъ что молвитъ, то въ отвѣтъ тихомолкомъ сказать, а не то бы только на умѣ подержать: "Чортъ-молъ тебя возьми и съ дѣломъ твоимъ, что бы людямъ въ порадъ на твою работу накладъ да накладъ, а тебѣ бы только хлѣба сушенаго!"
   Ладно, молвилъ Дурень, не буду таковъ; пойду еще обдурю дураковъ; дурили же они меня умнаго, пусто ихъ!
  

СЛУЧАЙ VII.

   Пошелъ Дурень, пошелъ Бабинъ, пошелъ не спроста, не просто въ село, а въ Китай городъ. Только носъ туда показалъ, глядь въ сторону: сидитъ купецъ-продавецъ, ждетъ купца-покупателя....
   Дурень заглянулъ къ нему, а купецъ и спрашиваетъ: чего? нужно крашенины чтоль, аль китайки? отличная есть!
   Дурень пробормоталъ что-то сквозь зубъ, а купецъ ухватилъ его за руку да и тащитъ въ лавку: нѣтъ, скажи, что надобно?
   Коли надо, молвилъ Дурень, то пожалуй скажу, и проговорилъ какъ пописанному: "Чортъ тебя возьми и съ дѣломъ твоимъ! чтобы людямъ въ порадъ на работу твою накладъ да накладъ, а тебѣ бы только хлѣба сушенаго!"
   -- Такъ пождижъ, сказалъ купецъпродавецъ, ногодижъ, я тебѣ за это сукна отмѣряю!
   А Дурень Бабинъ и радъ слову ласковому; подошелъ къ лавкѣ и сталъ на вытяжкѣ; онъ видалъ какъ ученые портные сукно мѣряютъ. И началъ купецъ Дурпю желѣзнымъ аршиномъ сукно мѣрять... да все наровитъ по загорбку да по потылицѣ! и нерадъ Дурень даровой обновѣ такой, далъ стрекача домой.
   Разсказалъ, что съ нимъ подѣялось.
   "Ахъ ты, говорятъ, голова безтолковая, что намъ съ тобой дѣлать, какъ тебя учить уму-разуму, какими манерами!... Ты вѣдь видѣлъ, что-то купецъ, онъ тебя о товарѣ спрашивалъ; а тебѣ, буде-бъ купить не на-что, такъ бы постарался добыть какъ нибудь.... ты бы сказалъ что-нибудь веселое, или бы пѣсню спѣлъ удалую, похвалилъ бы удаль молодецкую, какъ любятъ и жалуютъ молодца дѣвушки красныя!"
   -- Ну, молвилъ Дурень, давно бы такъ; бу де пѣсню нужно, спою какъ нибудь; бу де за слово колотятъ неразумное, авось ночествуютъ за пѣсню смышленую!
  

СЛУЧАЙ VIII-Й.

   Пошелъ Дурень, пошелъ Бабинъ на Русь гулять, себя показать; пошелъ онъ за городъ, на дорогу проѣзжую; встрѣчу ему идетъ старецъ старехонькій, волосами бѣлехонькій; идетъ-переступаетъ. костылемъ подпирается....
   Дурень подшелъ, поклонился, старецъ и самъ кланяется; а Дурень Кабинъ состроилъ рожу, что смѣшно смотрѣть, да и запѣлъ-затянулъ пѣсню, ровно выпивши...
  
             ПѢСНЯ ДУРНЯ-БАБИНА.
  
             Ахъ ты Волга моя, Волга матушка,
             Полно ширель ты Волга, чѣмъ Смородинка?
             Что Смородинка рѣка, Самородинка что ль!
  
             Какъ на той ли рѣкѣ, на крутомъ берегу.
             Близко моста то было бѣлокаменнаго...
             Стоитъ молодецъ доборъ, ровно писаный!..
             Ужъ вѣдь чудо молодчикъ какой щеголекъ;
             На щекахъ по бородавкѣ, на носу горбокъ!.
  
             На другомъ берегу, сирѣчь супротивъ,
             Близкоулицы Лѣнивки, тамъ гдѣ мыльня стоитъ,
             Какъ похаживаетъ красна дѣвица,
             Что красна-пригожа ровно съ вербочки.
  
             Тутъ и вздумалъ молодчикъ, въ умѣ подражалъ:
             "Эхъ ты дѣвушка что ли, аль Аннушка?
             Знать не съ кѣмъ еще дѣвица и не вѣнчана,
             Такъ про диво тѣ, дѣвицѣ, знать и нечего;
             А ужъ я бы молодецъ, ровно писаный,
             Загадалъ бы тебѣ я загадочку,
             Распотѣшилъ бы дѣвичье сердечушко!..
  
             Вотъ, пропѣвши пѣсню, подскочилъ Дурень къ старцу и спрашиваетъ: "что, дѣдушка, я на правду напалъ?... Кстати-ль молвилъ слово кудреватое?"
   Плюнулъ старецъ да и вымолвилъ:
   -- Эхъ, ростомъ ты съ дуру, умомъ съ дурака; быть бы тебѣ биту, да жаль кулака!
   Тутъ двое прохожихъ, пѣсню Дурня выслушавши, видятъ, что онъ пристаетъ чего-то къ старцу, а тотъ сердится; подошли поближе, слушаютъ....
   А Дурень знай свое твердитъ, а Бабинъ, что клеитъ говоритъ, надокучаетъ старцу Лукерьинъ сынъ: "Вѣдь это я хвалю, говоритъ, твою удаль молодецкую, какъ любятъ и жалуютъ тебя молодца дѣвушки красныя!"
   -- Что это онъ мелетъ? молвилъ прохожій одинъ, одолжико мнѣ твоего костыля дѣдушка, я его за пустыя рѣчи отпочиваю!
   "Ну, пусто его" молвилъ старецъ, дуракамъ законъ не писанъ, какъ сказано."
   -- Нѣтъ, старинушка, дуракамъ и въ церкви не спускаютъ, идетъ пословица, постойко я его наставлю на путь истинный, чтобы онъ Дурень набирался ума, а не вралъ, чего не слѣдуетъ!
   Да съ симъ словомъ хвать его Дурня позагорбку, да еще разъ-два, да опрокинувши носомъ внизъ еще съ полдюжины!... кой-какъ Дурень выбился и пустился прочь, только пятки постукивали..
   Идетъ Дурень домой, опять плачетъ отъ побои; а мать Лукерья, жена Бабариха и сестра Черпака уже стоятъ рты поразинувши, уже готовы опять Дурня ругать, уже такъ и ждутъ, что напроказилъ-де видно что непутное; и разузнавши-развѣдавши, такъ въ одинъ голосъ и завопили; "глупый ты Дурень, неразумный Бабинъ, то же бы ты слово да не такъ бы молвилъ; видишь ты Дурень, что то честный старецъ, ты бы ему молвилъ: благослови старецъ на доброе дѣло, на путь на дорогу!..
   -- Ладно, мать Лукерья, Баба-бабариха, и ты Чернава! пошли бы вы сами; можетъ быть, вышлобъ лучше; иной не такъ смыслитъ, да кстати свиснетъ, а медъ вотъ и сладокъ, а въ жары киснетъ!
   Да споровши такую безтолковщину, опять сказалъ Дурень, что таковъ не будетъ.
  

СЛУЧАЙ ІХ-Й.

   Пошелъ Дурень, пошелъ Бабинъ на Русъ гулять, смысла искать, пошелъ онъ лѣсомъ; подшелъ онъ къ лѣсу и видитъ, за сосной ломаетъ медвѣдь корову, коверкаетъ,-- смотрѣлъ-смотрѣлъ Дурень и подшелъ къ нему, протянулъ руку и вымолвилъ: "благослови старецъ на доброе дѣло, на путь на дорогу!"
   Медвѣдь ухватилъ Дурня лапами, и давай его мять по своему, какъ у ихъ медвѣжьей братьи въ лѣсу обычай идетъ... Завопилъ Дурень не своимъ голосомъ, только еще онъ его прихватилъ немного, а какъ погнулъ къ землѣ, то тутъ Дурень такъ бѣдняга и опустился весь, такъ вотъ и чуетъ, что старецъ этотъ намѣренъ ему совсемъ голову отъѣсть.
   Да на ту пору пастухи прибѣжали, видно коровы искали, съ своими собаками, и съ дубьемъ и съ прочимъ снадобьемъ, медвѣдь выпустилъ Дурня и въ лѣсъ удралъ; а его сердягу насилу-насилу какъ надо расправили, насилу на ноги поставили...
   Идетъ Дурень, больно реветъ: отмялъ, говоритъ, старецъ и бока и животъ!
   А мать бранить, жена цѣнятъ, сестра туда же... ""Глупый ты Дурень, неразумный Бабинъ, какой въ лѣсу старецъ, то медвѣдь косматый!.. ты бы то же слово да не такъ бы молвилъ, ты бы хоть издали только бы завидѣлъ, то бы ты загайкалъ, ты бы зауськалъ, ты бы заулюкалъ; и самъ бы цѣлъ остался и пастухи бы спасибо сказали."
   -- Ну, сказалъ Дурень, давно бы мнѣ это вѣдать, что не ко всякому близко подходить, а издали горланить... уже теперь, коли пойду, таковъ не буду.
  

СЛУЧАЙ Х-Й.

   Пошелъ Дурень, пошелъ Бабинъ по Руси гулять; кажись всего насмотрѣлся, не нашелъ только чего надобно, а все жъ, говоритъ, доберусь какъ нибудь, найду смыселъ толковитый!... Вѣдь не боги горшки обжигали, а глядишь люди же!
   Пошелъ и выглядываетъ и высматриваетъ; тишкомъ, шажкомъ, сторонкою, по-дорогѣ проѣзжей идетъ, гдѣ торчатъ версты полосатыя, разъѣзжаютъ молодцы усатые...
   Вдругъ мчится, скачетъ, несется инда дорога трясется, и пыль столпомъ такъ и вьется кругомъ; ѣдетъ съ попойки на ухорской тройкѣ... Разъѣзжій ли то былъ, или кто другой, кто разберетъ за версту впередъ!.. а Дурень поджидаетъ: подскачетъ-де ближе, авось узнаю!.. такъ и есть, это его честь... постой же не оплошаю!..
   Только стала тройка равняться съ Дурнемъ и онъ загайкалъ, и онъ зауськалъ, и онъ заулюкалъ... кони такъ было поперегъ дороги и бросились; а разъѣзжій глядь на Дурня... "Ахъ, ты бездѣльникъ, что ты это затѣялъ за штуку шельмовскую!.." Гаркнулъ молодцамъ Козакамъ, что позадь верхомъ скакали съ нагайками. "Поймать его!" козаки не разслушаютъ, что командиръ кричитъ, а тройка знай сильнѣе мчитъ, а Дурень знай уськаетъ да голоситъ а-ту-ево! И любо ему Дурню, что съ конями-то не справятся...
   Тутъ еще набѣду близко бояринъ охотился съ своими псами да съ дворнею, да какъ услышалъ крикъ а-ту-ево, подумалъ, что зайца гонятъ по большой дорогѣ, пустился съ своею ватагою туда же навскачь; и разъѣзжій остановилъ тройку да къ Дурню отправился, и бояринъ со псами тудажъ прискакалъ... анъ глядь, то не заяцъ, а его родня, отставной юнкеръ, подпрапорщикъ, что подъ Турку хотѣлъ идти да угодилъ въ разъѣзжіе; удивился бояринъ и спрашиваетъ, съ чего его за зайца приняли?.. или въ самомъ дѣлѣ косой пробѣжалъ?
   Разъѣзжій со зла слова не выговоритъ, только ногами топаетъ да на Дурня нагайкой показываетъ.
   Дурень хохоталъ-покатывался, а какъ видитъ, что рѣчь про него идетъ, драло-было... анъ бояринъ велѣлъ его псами нагнать...
   Дурень не бывалъ на охотѣ, не зналъ, что отъ собакъ надо вилять въ сторону, напрямки побѣжалъ, а тутъ-то его бѣднягу и слапали... собаки-то собакими всего поизорвали, гдѣ и ненадобно, а ногайки-то-ногайками въ рукахъ добрыхъ молодцевъ такъ отбутетенили, что онъ какъ снопъ упалъ на сыру землю; хоть бояринъ его и громко на всѣ корки и на всѣхъ языкахъ ругалъ за свой перепугъ, и пинками его Дурня усовѣщивалъ, а Дурень не слышитъ-не видитъ, чуть-чуть дышитъ, да охаетъ.
   Бросили его на большой дорогѣ бояры и отправились; а Дурень Бабинъ лежалъ вплоть до ночи да къ утру уже кое-какъ ко двору дополозъ.
   Увидала его мать Лукерья, сшибла руки, такъ и ахнула, жена Бабариха такъ и завопила, сестра Чернава такъ и взвыла голосомъ; вѣстимо: бабій обычай слезами бѣдѣ помогать! Ревутъ да причитаютъ:
   "Что это съ тобой, Дурень бабинъ, подѣялось?... али ты на волковъ напался, али тебя сила нечистая такъ изуродовала?... Говорили мы тебѣ, толковали, приказывали, всему учили и наказывали; отъ звѣря бѣги, отъ бѣса молитву твори, а людямъ добрымъ ласковое слово говори, такъ и будешь умнымъ слыть, и не наживешь напрасной бѣды!"
   Дурень едва-едва поднялъ голову, завидѣлъ жену да и вымолвилъ: "эхъ, ты, Баба-бабариха, эхъ ты волкъ-те зарѣжь! настряпала ты мнѣ лиха, что втроемъ не съѣшь!.. не учила ты меня, а мучила, только съ толку сбила, а на путь не наставила!... Отъ звѣря я не убѣжалъ, отъ чертей не отошелъ молитвою, а отъ людей ни крестомъ-ни пестомъ не смогъ отдѣлаться!.. жить бы мнѣ просто, а не умничать, не искать бы смысла попусту, тамъ гдѣ нѣтъ его!"
   Сказалъ это Дурень и захрапѣлъ сердяга въ послѣдній разъ.
   Итакъ Дурень сколько ни жилъ, ни умничалъ, сколько умныхъ ни выслушивалъ, все ему Дурню не въ прокъ пошло!.. жилъ, маялся, бился и живота лишился, а до смыслу не добился.

-----

   "Да," сказала старушка Захарьевна, ячменной кутьей Дурня поминаючи "да, до смыслу добиться мудрено порой и умному!"

-----

   Покончивъ эту сказку, дядя Пахомъ вотъ еще какую намъ про другаго Дурня разсказывалъ,-- вы ее на слѣдующей страничкѣ увидите.
  

IX.
СКАЗКА
о
ДУРНѢ
ПРОЗВАННОМЪ
БЕЗРОДНЫМЪ ДУРЫНДОЮ.

   Эхъ, братцы-товарищи, эхъ вы мои любезные! Да ну-тежъ, полноте ко мнѣ приставать, какихъ вамъ еще сказокъ надобно?.. разскажешь сказку про Волка -- подъячій золъ, скажешь про Лису -- старушка обидится... когожъ въ сказкѣ чествовать прикажете?
   Вотъ вы и молвили: сказка-де не басня, говори чередомъ!
   Вотъ въ чемъ, братцы-товарищи, вотъ въ чемъ, други любезные, я обмишулился: я вѣдь сказку-то почитай за басню принялъ, вздумалъ: со стару знать, съ глупости, дай-де я сказку такъ поверну, что-де сказка та вышлабъ и не хитрая и мудреная, чтобъ дураку было бъ глубоко-попоясъ, а умному бъ не достало по щиколотки!
   Эхъ, какъ вы меня озадачили, братцы-товарищи! вы въ одну рѣчь въ одно слово молвили, молвили, что сказка-де есть старина стародавняя и еще прибавили, что буде-де сказку намѣренъ сказать, то говори, какъ старики разсказывали, а дальше не умничай!
   Подумалъ-было я стать въ уровень слову вашему, старыя сказки изо стара брать... да оно, не серчайте пожалуйста -- оно похоже на то, что изъ посѣву опять зерно выбирать да возить на мельницу, ей Богу такъ...
   Эхъ вы-люди, братцы-товарищи!.. по моему уму старому, а по старому ровно глупому, не присказка то ради сказки идетъ теперь, а идетъ уже сказка для присказки!.. Впрочемъ какъ себѣ знаете, такъ и смѣкаете.
   Стать починать, стать сказывать; намъ не переставать, вамъ не указывать.

-----

   Въ сторонѣ, гдѣ земли засѣять людей нѣтъ, лѣсу порубить не сыщется; а буде земля плодъ уродитъ, то и готовый собрать почитай нѣкому. Не пестра та земля камнями самоцвѣтными, не бѣла серебромъ, не красна золотомъ, да было къ ней много нужнаго: ржи, какъ песку, а гречи, хоть на земь мечи; а что протчаго-другаго снадобья такъ бывало море запруживали: заморскій народъ ловитъ, ловитъ инда устанетъ, и раздобарываетъ: "экая-де штука съ икрою щука! Да и икра больно спора, и такъ раскусишь и во щахъ сваришь!"
   То-то была сторонка благодатная!
   Вотъ тамъ-то стояла изба, околъ-близъ двора; окнами на улицу, воротами на дворъ; на дворѣ навѣсъ, у воротъ запоръ, или щеколда-что ли поихнему.
   И жили въ этой избѣ... какъ бы вамъ сказать по сказочному, два-то брата умныхъ, а третій дуракъ; онъ дуракъ не дуракъ, а родомъ такъ; ростомъ онъ дородствомъ, ну, можетъ выйдетъ съ польскаго пана шляхтича, а ума-разума въ его головѣ ей Богу меньше, чѣмъ въ кочнѣ капусты зеленой; что жъ дѣлать, видно такъ Богъ уродилъ. На бѣду еще, а можетъ такъ надобно, дался ему такой таланъ, что онъ-то дуракъ будь въ домѣ старше всѣхъ, ему приходилось всемъ въ домѣ править, всему порядокъ давать, знать, гдѣ столъ поставить, а гдѣ кровать. Онъ и сталъ все дѣлать по своему уму, сталъ о всемъ мѣрекать по своей смышлености... Л сдѣлалъ онъ, понадѣлалъ, все въ домѣ управилъ, всему порядокъ далъ, а, какъ я ужъ вамъ докладывалъ, какой порядокъ у несмышленаго, вѣдь и пошло все на вонъ-тараты!
   Вотъ люди умные-добрые сошлися, сказали слово разумное: что-де впору дураку умѣть на печи лежать не обжигаться, а буде-де онъ домомъ ворочать начнетъ, то спалитъ-де и умныхъ на залавочьи!
   Дуракъ бы и не радъ такой рѣчи, да старшіе присудили.
   Дали дураку дѣло не мудрое: по двору ходи, да дворъ мети; захочешь пирога, такъ хлѣба поѣшь, захочешь щей, похлебай водицы изъ колодезя, а творогу, аль вотрушки не спрашивай.
   Ходитъ дуракъ (онъ и Дурень тожъ), похаживаетъ, на другихъ людей поглядываетъ: пусто-де ихъ знаетъ, отъ чего они не такъ живутъ.
   Жилъ дуракъ долго такъ и дивовался на людей время не малое; да спохватившись себѣ-на умѣ и вымолвилъ: "постойте же, буду я себѣ самъ хлѣбъ добывать, своимъ горбомъ заработывать!" Вышелъ за ворота Дурень нашъ, глядь поглядь въ ту, въ другую сторону, идетъ староста Кузмичь, а за нимъ поодаль воловъ стадо гонятъ погонщики; кинулся Дурень прочь отъ воротъ.
   Умные люди подумали, что испугался-де Дурень старосты, анъ у Дурня было не то на умѣ: затѣялъ онъ дѣло непутное, а по его, по дурацки, смышленое: молвилъ Дурень себѣ на умѣ: постойте же люди разумные, обдурю я васъ моихъ милостивцевъ, да такъ сдѣлаю, что вамъ не въ домѣкъ, а мнѣ куда будетъ весело!
   Взялъ Дурень сѣна въ охапку и ну трясти по двору до самыхъ воротъ; тамъ растворилъ ворота, сѣлъ подъ навѣсъ и поджидаетъ; а чего, кто его знаетъ, кромѣ матери Глупости!..
   Чтожъ вышло, что случилось?.. почти вѣдь такъ и сталось, какъ Дурень смѣкнулъ: какой-то быкъ изъ стада, не то онъ былъ глупый, не то прожорливый, увидѣвши сѣно разметанное, вошелъ на дворъ и ну его подбирать-жевать; а Дурню только того и хотѣлося: вскочилъ онъ проворно, притворилъ ворота, засунулъ засовъ; хвать быка за рога и повелъ на задній дворъ; поставилъ за плетнемъ, задалъ сѣна животинѣ:" поѣшь, говоритъ, вѣдь ты мною не украденъ, а такъ добытъ; я слыхалъ отъ умныхъ людей, что такъ безспроса взять нужды нѣтъ, а воровать вишь такъ зазорно! "
   Пастухъ прогналъ стадо мимо и не замѣтилъ, что одной скотины нѣтъ; а Дурень нашъ пошелъ въ избу, завалился на полати и поджидаетъ вечера.
   Братьевъ дома не было, оставалися только двѣ невѣстки въ избѣ; стало вечерять, Дурень слѣзъ съ палатей, снаряжается; надѣваетъ свой армякъ засаленой.
   -- Чтой-то, говоритъ одна изъ невѣстокъ, чтой-то, какъ будто у насъ на дворѣ корова мычитъ?..
   "Вотъ те, молвилъ Дурень, это у меня въ животѣ бурчитъ, что-то нездоровится; а не то и впрямь пойти посмотрѣть, можетъ не зашла ли и то какая коровишка ледащая?"
   Пошелъ Дурень на дворъ и думаетъ: ловки вы больно, скажитко вамъ, что я быка добылъ, такъ можетъ онъ бѣдный только бъ и жилъ: завтра, глядишь бы, братья убили-изжарили, а мнѣ бъ и полакомиться не дали, сами жъ всего бъ съѣли! нѣтъ, теперь вамъ не провесть меня!.. Возьму-ко я его самъ поведу да продамъ пойду; а деньги припрячу подалѣе. Однако, вѣдь вотъ оно дѣло какое, вѣдь мнѣ его нельзя на базаръ-то вести: староста Кузмичь-то видѣлъ быковъ, смекнетъ старый, догадается плутъ! какъ же бы мнѣ сдѣлать тутъ?.. Э! постой, пойду въ лѣсъ, слыхалъ я отъ людей, что иной вишь человѣкъ все равно, что бревно, аль дерево, такъ стало и дерево за человѣка можно принять?. Быть такъ, пойду туда. Взялъ Дурень опять быка за рога, повелъ сердягу въ лѣсъ. Становится пора поздняя, Дурня и страхъ не беретъ и нуждушки ему нѣтъ, что онъ въ лѣсъ идетъ; ему все одно думается: какъ бы выгоднѣй быка продать, и послѣ какъ будетъ деньги счесть, что за быка возметъ, и что на эти деньги купить придетъ, и куда припрятать купленое, и какъ ѣсть лакомства, примѣрно баранки, али булку пшеничную, чтобы братья не замѣтили... и каковъ вкусъ будетъ во всемъ этомъ, что ему купить захочется... да и мало ли что Дурень не передумалъ себѣ на умѣ.
   Оно правда и то сказать, что иной и умный если пораздумается, какъ и что будетъ ему, какой барышь, когда онъ то-то и это сдѣлаетъ... еще и дѣла въ виду нѣтъ, въ рукахъ не имѣется, а онъ уже его покончалъ себѣ на умѣ, уже и выдумалъ пожалуй палаты состроить, коль барышь великъ; а глядь, придется на чужой койкѣ въ чужомъ домѣ спать.
   Эхъ, видно людская натура такая и равна видно она и у глупаго и у умнаго; а другая рѣчь, и то сказать: чтожъ бы люди были, еслибъ не думавши жили, вѣдь не скоты же они безсмысленные.
   Такъ себѣ умомъ-разумомъ смѣкая-раскидывая, далеко въ лѣсъ зашелъ Дурень нашъ; глядь, передъ нимъ поляна небольшая, а посередъ той поляны большой пень стараго дерева уже высохшаго.
   Дурень снялъ шапку и кланяется; ну, кажется, нашелъ покупателя! "Ты, дядюшка, какъ видно постарше всѣхъ, а можетъ еще и посмышленѣе: вотъ ужъ ты и ростъ пересталъ, и нѣтъ на тебѣ листа зеленаго, а ты все стоишь не клонишься, да еще и на просторѣ стоишь, а за деревья не хоронишься: купи быка!"
   Пень стоитъ и Дурень стоитъ передъ нимъ отвѣта ждетъ.
   "Что жъ, дядюшка, молви словечко! кажется, я ничего не сказалъ во гнѣвъ твоей милости; а, понимаю чего тебѣ хочется: тебѣ видно прежде покупку осмотрѣть желается, ты-таки пожилъ на вѣку, знаешь, что надо товаръ лицемъ покупать; да вишь дѣло какое, пора поздняя, нельзя всего оглядѣть какъ надобно; коль хочешь, я тебѣ пожалуй оставлю до завтраго, а завтра приду, осмотришь, сторгуемся; дорого не возьму, лишь деньги не задержинай; хоть дешево дай, да сейчасъ и отдай, а не сули: дамъ-молъ вчетверо, да уплата послѣ завтраго! это только такъ торговцы-горожане дѣлаютъ; а мы люди деревенскіе. Вотъ я тебѣ и товаръ довѣряю, такъ уже самъ честно поступи."
   Прикрутилъ Дурень кушакомъ своимъ быка рогами ко пню, что бы оставить до завтраго и пошелъ домой, въ надеждѣ на хорошую выручку, на вѣрный платежъ.

-----

   Приходитъ домой ополночь.-- Гдѣ это тебя нелегкая носила?
   "Чего носила!.. насилу домой дорогу нашелъ, доплелся налегкѣ; шапку и кушакъ оставилъ-забылъ у покупателя и товаръ ему жъ отдалъ, да завтра опять пойду..."
   -- Какой это товаръ, у какого покупателя, что ты за пустошь несешь!..
   Дурень и спохватился: эко-де, что я сгородилъ, чуть было на радостяхъ всего не выболталъ!.. "Да такъ, говоритъ, такое дѣло задалось причинное... Да ну, не спрашивайте, послѣ все разскажу, буде только меня замать не будете."
   Что это съ нимъ попритчилось, подумали братья; ужъ кто его на смѣхъ виномъ не напоилъ ли?.. Да нѣтъ, кажется, того незамѣтно, и онъ же, Дурень, отродясь въ ротъ хмѣльнаго не бралъ!..

-----

   На утро братья давно повставали, одѣлись, убрались, на работу отправились; а дуракъ лежитъ на печи, дрыхнетъ безъ просыпу... вотъ пора уже и къ завтраку.... какъ запахло кашей масленой, застучали по сковородѣ ложками, у Дурня и сонъ пропалъ, больно ему перекусить захотѣлося; всталъ онъ, анъ вотъ-те Маша сковорода, а не каша, положи себѣ! всталъ Дурень, а каша пріѣдена, лежитъ на столѣ чернаго черстваго хлѣба кусокъ, ѣшь не хочу!..
   Дурень принялся за него-было, да и пообдумался: чтой-то, дескать, стану я черствый хлѣбъ жевать!.. Дай пойду жъ я лучше теперь къ покупателю-пріятелю, да возьму у него казну мою; такъ накуплю себѣ такого лакомаго, что не только я, а и братья мои можетъ во вѣки не отвѣдывали!.."
   Всталъ да пошелъ; дураку собираться долго не надобно.
   Приходитъ Дурень въ лѣсъ; ходитъ-плутаетъ межъ деревьевъ, а ни коровы не видитъ, ни пня того нѣтъ, которому корову продалъ. Ходивши такъ долго, однако нашелъ таки... "Ба! говоритъ, да вотъ онъ; здорово, дядюшка!"
   А дядюшка стоитъ по вчерашнему не шелохнется; а быка и слѣдъ простылъ, только одни рога остались кушакомъ ко пню прикручены: видно волки надъ сердечнымъ сжалились, что-де ему зябнуть ночь цѣлую, и оплели-сожрали бѣднаго такъ, что и косточекъ нѣтъ.
   "Гдѣжъ мой быкъ?" спрашиваетъ Дурень.
   А пень все молчитъ, знать не хочетъ быть на волковъ докащикомъ.
   Дурень обошелъ вокругъ, посмотрѣлъ хорошенько... "Ба, да вотъ мой кушакъ!.. вотъ... что это? рога одни!.. Ахъ ты, пень злодѣйской прожорливый, подико, въ одну ночь цѣлаго быка съѣлъ!.. Ахъ ты, волкъ те сломай, экой здоровенной какой!.. кажись его вовсе не прибыло, а коровы какъ не было!.. что же, отдай деньги чтоль?.."
   Пень все молчитъ.
   "Не отдашь, плохо будетъ: съ корнемъ тебя выворочу!"
   Пень ни слова въ отвѣтъ.
   "Такъ-имъ ладно же, погодижъ, я тебя друга любезнаго опробую!"
   Пустился Дурень домой, взялъ ломъ да заступъ и явился опять въ лѣсъ къ своему новому пріятелю, упрямому пню покупателю. И давай его опять ругать и стращать, и ломъ съ лопатой показывать. Говоритъ угрожаючи:
   "Вотъ такъ тебя пня разомъ и выковыряю, какъ ученый фершелъ ковырялъ зубъ у нашего барина, (а гдѣ бъ ему Дурню и видѣть это, чай отъ людей слыхалъ!) слышишь, честью отдай!.."
   Пень все молчитъ.
   Вотъ Дурень нашъ, силка-то у него была-таки, давай землю рыть, подъ пень подкапываться; ужъ до корня дорылся, ужъ пень пошатывается... едва стоитъ... Вдругъ почуялъ нашъ Дурень, что подъ заступомъ застучало что-то такое мудреное... Давай еще сильнѣе докапываться. .
   Что же бы вы думали?.. Видно счастье дуракамъ на роду написано: какъ откопалъ Дурень землю прочь, глядь... а тамъ и стоитъ чугунный котелъ, крѣпко крышей прикрытый и глиной замазаный; взялся за него Дурень, вытащилъ, своротилъ крышу... ахъ ты, батюшки!.. все-то деньги понакладены разныя... Дурень смѣялся-смѣялся, да инда чуть въ присядку плясать не ударился. "Эко, говоритъ, грошей-то, грошей-то, и свѣтлыхъ и темныхъ, и бѣлыхъ и желтыхъ, и всякой масти, и большихъ и маленькихъ!"
   А въ самомъ дѣлѣ было на что даже и умному порадоваться, не только дураку: были тамъ и червонцы-арапчики, да все новые, не корноухіе поджареные, что изъ жидовскихъ рукъ идутъ, а словно только что съ молоточка, ясненькіе; были тамъ и копѣички и рубли серебряные, были и пятаки мѣдные, видно такъ, для разности понакладеные...

-----

   -- Что,-- спросилъ дядя Пахомъ слушателей,-- что если бы изъ васъ кому такой котелокъ довелось найти, что бы вы сдѣлали?
   Я,-- говоритъ одинъ,-- накупилъ бы себѣ всякихъ сластей, залегъ бы на печь, да все бы тамъ и лакомился. Я, сказалъ второй, сшилъ бы себѣ новый кафтанъ, купилъ бы сапоги лаковые, шляпу дорогую и прочее, да все бы по деревнѣ и похаживалъ, на диво всѣмъ. Л я, молвилъ третій, купилъ бы лукошко, натянулъ на него бъ пузырь, сидѣлъ бы себѣ да полемъ поколачивалъ. Я же, прибавилъ четвертый, просто ничего бы не дѣлалъ, а такъ бы жилъ!
   Ну, сказалъ дядя Пахомъ, мало же бы вы сдѣлали хорошаго; благодарите Бога, что вамъ до сихъ поръ не прилучилось найти котла съ деньгами.

-----

   Вотъ Дурень выкопавши котелъ, подхватилъ его и помчалъ домой; принесъ, положилъ подъ плетень и заметалъ хворостомъ. "Что, говоритъ, старый плутъ-лакомка, оплелъ быка и меня хотѣлъ оплесть, денегъ не хотѣлъ заплатить, такъ вотъ же я насильно взялъ!"
   Проспалъ ночь Дурень, вскочилъ по утру, опять за работу принялся: сталъ обдумывать, куда деньги дѣвать; какъ бы, говоритъ, братья не провѣдали, пойду, спрячу подалѣе; въ землю зарою и никому не скажу-не покажу, одинъ буду знать! Какъ видно ни глупъ былъ, а подѣлиться охоты нѣтъ.
   Ходилъ-ходилъ Дурень, носился-носился съ своимъ котломъ, и около рѣчки, что позадь деревни текла, и около лѣску искалъ мѣста укромнаго кладъ схоронить, а лучше не выдумалъ, какъ идти на гумно да пока въ скирдъ припрятать. Пришелъ къ скирду, давай подкапываться, да взглянулъ въ сторону, а у другаго скирда козелъ и стоитъ; такъ и ахнулъ Дурень: "ахъ злодѣй-бородачь, вѣдь это онъ подглядываетъ!.. вѣдь хочетъ видно моею казною воспользоваться!.. такъ нѣтъ же, шельмовскій, не на дурака напалъ ты, постой-ко вотъ я тебя отпотчиваю!.." взялъ жердь, которая потолще была, подкрался сзади къ козлу, да какъ вытянетъ его изо всей силы вдоль спины, такъ тутъ и растянулся бѣдный козелъ, не охнулъ-не вздохнулъ, ни ногой не дрлгнулъ, колода-колодой на земь бухнулся.
   Дурень увидѣлъ это и струхнулъ не путемъ: вѣдь мнѣ, думаетъ, за это достанется; какъ быть? пойду спрячу козла, чтобы братья не замѣтили! Схватилъ козла и котелъ оставилъ не совсѣмъ прикрытъ; побѣжалъ домой, волоча козла за собой; обѣжалъ позадь двора, перелѣзъ черезъ плетень, бросилъ козла въ погребъ, а самъ опять къ котлу отправился; глядь: стоитъ котелъ на прежнемъ мѣстѣ, а денегъ въ немъ нѣтъ.
   (Братья подсмотрѣли, что Дурень цѣлое утро съ чѣмъ-то носится, пошли слѣдомъ и нашли котелъ у скирда; вытряхнули скорѣй деньги всѣ и пустились съ ними домой, дивуяся, гдѣ это Дурень денегъ досталъ).
   Такъ и ахнулъ Дурень, увидѣвши пустой котелъ... смотритъ кругомъ и около, ни гроша невидать, а только поблизости сидятъ воробьи да голуби, клюютъ зерно, глядятъ на Дурня, да межъ собою перекликаются, будто надъ нимъ подсмѣиваясь.-- Ахъ, лукавый васъ съѣшь, говоритъ Дурень, вѣдь это знать вы все повытаскали? экая стая проклятая! видятъ не покрыто, такъ и надо таскать!.. и давай Дурень на птицъ шукать, бросать въ нихъ, что въ руки попадетъ, пока умаялся; и пошелъ домой, повѣся голову.

-----

   Идетъ Дурень домой и видитъ толпа народу стоитъ около одной бабы, слушаетъ ее, а баба голоситъ, воетъ, приговариваетъ: а не видали ли гдѣ, батюшки? скажите пожалуйста!.. вчера съ вечера отлучился не надолго и нынче нѣтъ, боюсь не случилось ли съ нихъ чего недобраго!.. кто меня бѣдную будетъ поить-кормить, кто призритъ нашихъ малыхъ дѣтушекъ!.." Такъ плачетъ баба на все село.
   (А плачетъ она, надо вамъ сказать, объ мужѣ, который ушелъ и не ворочается: видно радъ, что отъ жены отдѣлался; и плачетъ она не затѣмъ, что бы ей въ правду было мужа жаль, а чтобъ поморочить православный людъ, показать, что она жена добрая, что мужъ ей на свѣтѣ дороже всего... а приди онъ, такъ ну... порознь тошно, а вмѣстѣ тѣсно; это хоть не всегда, а не рѣдко однакожъ водится).
   Дурень подшелъ и слушаетъ, и втемяшилось ему, что это баба про козла говоритъ, его доискивается; отвелъ ее къ сторонѣ и началъ уговаривать.
   "Ну, тетка, дѣлать нечего, не плачь, не круши себя! знать его участь такая, а твоя такая доля горькая, мертваго слезами не подымешь, что тосковать попусту."
   -- Какъ мертваго? Да развѣ ты видѣлъ, что онъ умеръ?
   "Не только видѣлъ, а ужъ и сволокъ куда надобно. Правда, онъ вѣдь самъ виноватъ: я-бъ его не укокошилъ, еслибъ онъ не подглядывалъ; корысть злая его убила, а не я причиною."
   -- Кудажъ ты его дѣвалъ? скажи пожалуйста, дай мнѣ надъ нимъ хоть наплакаться! .
   (А баба не затѣмъ спрашивала, чтобы ей точно плакать хотѣлося, а затѣмъ, видите, что въ то время былъ обычай такой, что за такія дѣла, денежная пѣня была, такъ баба думала съ мужа или съ братьевъ за мужа содрать что нибудь).
   "Коли хочешь, пойдемъ, покажу."
   Дурень пошелъ и баба съ нимъ. Дурень дорогою и спрашиваетъ: "да полно твои ли онъ, не чужой ли смотри?"
   -- А каковъ онъ собою, батюшка?
   "Да такой гладкой, увѣсистый, я насилу доволокъ его."
   -- Да, да, онъ покойникъ дороденъ былъ.
   "Ну вѣдь и борода была у него?"
   -- Какъ же, батюшка, какъ надобно по христіанскому обычаю.
   "Еще онъ съ черными пятнами?"
   -- Да, были два родимыя пятнушка.
   "Ну, онъ и есть; эко дѣло, славный животъ, да жаль, что больно корыстливъ былъ."
   Привелъ Дурень бабу къ погребу, поставилъ ее у творила, а самъ въ яму полезъ вынимать покойника.
   "Вить какъ лежитъ и ноги раскинулъ врозь, словно съ дальней дороги отдыхать прилегъ!"
   А баба, услышавъ это, ну громче выть.
   "Эй, тетка!" кричитъ Дурень, подымая козла, "бери за рога! я одинъ не вытащу!"
   -- Какъ за рога?
   "Вѣстимо дѣло какъ: руками бери."
   -- Еще онъ же смѣется злодѣй! начала баба голосить-причитать, чтобы людей собрать, чтобы были свидѣтели. Да развѣ мой мужъ рогатой былъ?
   "Какой мужъ? Вотъ баба помѣшалась съ горести, козла мужемъ зоветъ!.. Да ну, тащи же чтоль!"
   Но видитъ, что баба воетъ, а не помогаетъ, понатужился и выкинулъ изъ ямы бородача рогатаго.
   Увидѣла баба и полно выть: да это козелъ! говоритъ она.
   "Вѣстимо козелъ, о которомъ ты ревела на все село: вотъ онъ, цѣлехонекъ, только не ворочается."
   -- А мужъ мой гдѣжъ?
   "Ну, про это онъ самъ вѣдаетъ, гдѣ онъ теперь, а мнѣ почему знать."
   Поднялась баба ругать Дурня, что онъ ее на смѣхъ поднялъ; сказалъ-де, что мужа убилъ, а козла показываетъ.
   Дурень только дивится, чего баба сердится и приплетаетъ своего мужа ни къ селу ни къ городу; слушалъ-слушалъ ее да и вымолвилъ: "такъ раздуй же тебя горой, пошла домой! коли этотъ козелъ не твой, другаго у меня нѣтъ про тебя!" И пошелъ-себѣ на печь спать.

-----

   Братья Дурня межъ тѣмъ между собою потолковали-помѣрекали -- откуда Дурень денегъ взялъ; спросить неловко: хоть глупъ, а пожалуй догадается; но долго ждавши, видятъ, что и слуху нѣтъ, кто бы про деньги спрашивалъ, положили навѣрное, что они некраденыя, и приступили къ дѣлу, носовѣтывались, какъ ихъ въ оборотъ пустить; прикупили лѣсу да хатку получше обстроили, прикупили земли да хлѣбомъ засѣяли; да какъ осталось еще казны, то они понакупивъ нарядовъ и прочаго, согласились пиръ задать, да сосѣдей позвать, а то-де будутъ нашему богатству завидовать, а добраго слова не скажутъ про насъ, а какъ угостимъ-употчиваемъ, то и будутъ насъ благодарить, будутъ про насъ ладно говорить.
   Ну, какъ затѣяли, такъ и сдѣлали. Поѣхалъ старшій братъ въ городъ, взялъ съ собою Дурня, накупилъ что надобно и отправилъ съ Дурнемъ.
   (А накупилъ онъ ложекъ новыхъ кленовыхъ, чашекъ золоченыхъ липовыхъ и горшкоѣъ коломенскихъ; купилъ столъ съ точеными ножками, хоть бы те у дворецкаго такому быть; купилъ соли и солоду. .)
   Пріѣхалъ Дурень домой, а ничего не привезъ. Второй братъ спрашиваетъ: что же вы ничего не купили въ городѣ? Вѣдь братъ за тѣмъ и отправился.
   "Какъ ничего не купили, сказалъ Дурень, купили всего, и ложекъ, и чашекъ, и столъ, и солоду, да все въ дорогѣ теперь."
   -- Какъ въ дорогѣ? кто же везетъ? съ кѣмъ отправили?
   "Никто не везетъ, все тамъ и осталося; а отправилъ все я, куда что надобно."
   -- Какъ такъ?
   "Да вотъ какъ..." и началъ Дурень свои глупыя похожденія разсказывать, свой умъ выказывать, какъ онъ въ дорогѣ смѣтливъ былъ. "Ѣду я, говоритъ, и правлю лошадью, а столъ мнѣ мѣшаетъ, торчитъ передо мной... я думалъ-думалъ какъ горю помочь, да и выдумалъ: вѣдь столъ-молъ на четырехъ ногахъ, тоже, какъ и лошадь моя, такъ отчегожъ ему самому не идти? снялъ я его да поставилъ на дорогу, пусть постоитъ, полѣнится, соскучится домой прибѣжитъ! Чашки да ложки я воронамъ расклалъ: такія этѣ вороны неучтивыя, кажись живутъ близко города, а не знаютъ, что горожане безъ ложекъ никогда не ѣдятъ, клюютъ носами, а мнѣ хотѣлось, чтобы онѣ лучше ѣли ложками. Соль да солодъ я въ рѣку высыпалъ; думалъ, уже лучше въ дорогѣ приготовить квасъ, благо рѣка на пути, чѣмъ домой послѣ воду таскать для этого! Да неудача сталась, хоть и хорошо я выдумалъ; мою стряпню всю водой снесло, я долго бѣжалъ по берегу вслѣдъ, хотѣлъ воротить, или рѣчку запрудить, а чтобы рыба солодъ не порастаскала, все горшками ее пугалъ, пока всѣ покидалъ... и такъ умаялся что насилу на телѣгѣ духъ перевелъ. Такъ-вишь все было куплено, да вотъ какія случились приключенія."
   Слушалъ его братъ меньшой и рѣчи не перебивалъ, только головою покачивалъ, а Дурню сдавалось, что онъ дивится его смышлености.
   -- Ну, сказалъ братъ меньшой, если ты дуракомъ родился, тутъ никто не виноватъ, а вотъ, что дурака за дѣломъ шлютъ, такъ ужъ въ этомъ виноваты умные!
   И пришлось умному дурака замѣнить, опять за тѣмъ же въ городъ отправиться.
   Ну, наконецъ накупили всего, начали къ пиру готовиться, наварили пива бочку сороковедрую, настряпали съѣстнаго всякаго, припасли вина и послали Дурня гостей сзывать, да толкомъ сказали ему: поди-де вотъ прежде къ старостѣ Ефрему, къ сотскому Лукѣ, къ десятскому Ѳедору; потомъ къ Ивану Бичугѣ, къ Ильѣ Степняку и прочее, разсказали всѣхъ поименно и но порядку, какъ итти къ кому.
   Пошелъ Дурень, обошелъ всѣхъ, какъ ему сказано, и домой пришелъ.
   Ждать-пождать нейдетъ никто.
   -- Да полно ты звалъ ли, голова безтолковая? спрашиваютъ братья.
   "Вотъ, какъ же не звать, мало звалъ, еще каждому кланялся."
   -- Ну чтожъ, они сказали, что придутъ чтоль?
   "Ничего не сказали, а только мѣстахъ въ трехъ въ зашей выгнали!"
   -- Да за чтожъ это? .
   "Кто ихъ знаетъ за что; не мужья правда гнали, а бабы что то на меня озартачились."
   -- Да какъ ты ихъ звалъ?
   "Такъ, какъ вы сказывали: величалъ каждаго по имяни и отечеству и приговаривалъ, что-де братья просятъ хлѣба-соли откушать, такъ идитежъ-молъ, ужъ все приготовлено!.. Они и спрашиваютъ: съ женами придти, а я вымолвилъ: какой-де ихъ чортъ, вашихъ глупыхъ бабъ, братья ихъ не велѣли звать!"
   -- Ахъ, ты дурья порода, да развѣ такъ на пиръ зовутъ кого?
   "Вотъ, дурья порода!.. я кажись съ вами породы одной, чего ругаетеся... вольно же не сказать, что-молъ всѣхъ надо звать!"
   -- Поди-имъ, дура голова, хоть сходи пока въ погребъ, пива нацѣди, да смотри ведра два не болѣе... а мы сами пойдемъ гостей созывать!
   Пошли братья по избамъ, куда Дурень ходилъ; простите-де, не вините насъ въ тонъ, что дуракъ вамъ сказалъ; мы ему совсѣмъ не такъ приказывали, да что станешь дѣлать, такая голова глупая!
   Ну, ради пира да извиненія, сосѣди не долго сердилися; собрались, отправились; пришли всѣ вмѣстѣ съ братьями Дурня; а его, Дурня нѣтъ, какъ нѣтъ.
   Посадили гостей, стали потчивать, да стали Дурня доискиваться, куда ушелъ, насилу-насилу вспомнили, что за пивомъ онъ посланъ былъ. Побѣжалъ старшій братъ въ погребъ, дверь приперта изнутри; стучитъ-кричитъ Дурню: эй! что ты тамъ дѣлаешь? Отпирай скорѣй!
   "Постой, отвѣчаетъ Дурень изъ за двери, дай подплыть!"
   -- Что ты тамъ городишь, голова глупая!... на чемъ это ты тамъ плаваешь?
   "Да на корытѣ, спасибо, что было тутъ, а не то бы бѣда, хоть захлебывайся!..
   Отворилъ дверь Дурень, смотритъ братъ! вотъ штука!.. и впрямь, точно море разливанное: яма пивомъ полнехонька, а Дурень въ корытѣ разъѣзжаетъ по немъ, да покатывается сосмѣху.
   -- Ахъ, ты злодѣй безсовѣстный!.. что ты это надѣлалъ, для чего ты это пиво-то выпустилъ?..
   "Радъ бы не выпустить, да какъ же быть: собака проклятая, распрострѣли ее, виновата все: стала въ творилѣ, заститъ мнѣ, мѣшаетъ пиво цѣдить, я отгонялъ-отгонялъ, словъ не слушаетъ, я и кинулъ затычкою, что въ рукахъ держалъ, заткнуть стало печемъ, а пиво течетъ... я метаться туда-сюда, а ужъ мнѣ по воротъ!... увидалъ я корыто, вскочилъ въ него.... да видя, что пиво въ бочку не нальешь опять, приперъ дверь, да съ горя и ну кататься по немъ!.. Чтожъ дѣлать, хоть и жалко да покрайности повеселить себя довелось!"
   Ужъ не знаю, чѣмъ братья угощали гостей и какъ они раздѣлались съ Дурнемъ за пиво; а только, по этому случаю, съ тѣхъ поръ видите и повелась пословица, что съ дуракомъ пива не сваришь!

-----

   Долго ли нѣтъ ли, а только жилъ Дурень благополучно съ своей глупостію, и можетъ быть ему бы такъ вѣкъ свѣковать; да случись къ этому такое дѣло: напади на него блажь: по свѣту пуститься странствовать, людей повидать и себя показать. Онъ наслушался, что вишь это куда хорошо, кто обошелъ края небывалые, и хоть бы ума въ немъ не было, хотя бы воротился такимъ же олухомъ, какъ и отправился, а все ему люди дивоваться будутъ: въ чужой-де землѣ побывалъ, разныхъ-де дивъ повидалъ; видѣлъ такую сторону иностранную, гдѣ всякій простой мужикъ умѣетъ говорить на иностранный ладъ, еще иногда и лучше, чѣмъ иные бояра у насъ! Вотъ такихъ-то рѣчей, Дурень наслушавшись и самъ вздумалъ идти странствовать по бѣлу свѣту.
   Не далеко же и ушелъ.
   Блудилъ-блудилъ по полямъ и по лѣсу, дошелъ до города какого-то да какъ увидѣлъ его церкви каменныя да домы высокіе съ тесовыми крышами, съ трубами кирпичными, такъ и всплеснулъ Дурень руками отъ радости: ну, пришелъ-де въ землю иностранную!..
   Подшелъ къ городу, стоитъ избушка писаная, полосатая; вышелъ изъ нея служивый и спрашиваетъ: кто ты такой? откудова?
   Дурень отвѣчаетъ не смутившися: "По моему я свой, а по вашему иностранный человѣкъ."
   -- А коль ты иностранный, то пойдемъ къ начальнику, онъ въ нашемъ городѣ только одинъ и умѣетъ съ иностранными раздобарывать.
   Пришли къ начальнику.
   -- Какой ты иностранный, говоритъ начальникъ, ты просто мужикъ нечесаный!. Покажи, гдѣ твой видъ?
   "Да вотъ видъ на мнѣ, отвѣчалъ Дурень, я и въ нашей сторонѣ таковъ видомъ былъ, и къ вамъ пришелъ видъ не перемѣнилъ."
   -- Что съ дуракомъ толковать, сказалъ начальникъ, можетъ онъ плутъ, бродяга какой; отведи его къ судьѣ, пусть тотъ его порядкомъ допросится.
   Дурень и къ судьѣ пошелъ; пришелъ, всталъ, оправился; судья давай его порядкомъ допрашивать...
   -- Чей ты такой?
   "Иностранный," говоритъ.
   -- Какой иностранный, изъ какой стороны?
   "Да изъ неблизкой: дней пять шелъ, стало изъ далека."
   Зачалъ судья спрашивать Дурня видъ его, Дурень ничего не знаетъ, не понимаетъ; ладитъ одно, что онъ иностранный человѣкъ и только.
   -- Изъ какой же ты стороны пришелъ, гдѣ ты жилъ?
   "Гдѣ, вѣстимо пришелъ изъ нашей деревни, такъ въ своей семьѣ проживалъ.
   -- Какъ велика ваша семья?
   А Дурень не съумѣлъ трехъ перечесть и вымолвилъ: а насъ всего семь братовъ, батюшка пятый да я четвертый!"
   -- Какъ тебя зовутъ?
   "Матушка звала Демкой, а батюшка дуракомъ называлъ, такъ ужъ не знаю завѣдомо, какъ лучше оно."
   Толковали съ Дурнемъ, билися, допытывались, переспрашивали, Дурень сталъ на одномъ, хоть колъ на головѣ теши, больше-де не умѣю сказать.
   Посмотрѣлъ на него Судья, оглядѣлъ съ нотъ до головы; видитъ что парень и взраченъ и дураченъ; Вынулъ судья изъ кармана тавлинку кованую, понюхалъ табаку изъ нея, взглянулъ еще разъ на Демку упрямаго да и вымолвилъ:
   -- Ну, что съ нимъ толковать? записать его Дурня непомнящимъ родства, да назвать Дурындою!
   Вотъ отъ чего онъ Демка и сталъ зваться безроднымъ Дурнемъ Дурындою.

-----

   Говорятъ, что будто ему Дурню опять повезло, что вишь онъ портняжить сталъ: боярскіе кафтаны чужими руками выкраивать, не умѣя самъ и зипуна состебать; и вывѣску вишь повѣсилъ во всю улицу; да какъ это кажется не можетъ быть, то ужъ нечего такія рѣчи и пересказывать; а надо только рукой махнуть, да и сказать, что кончено.

КОНЕЦЪ ТРЕТЬЕЙ ЧАСТИ.

  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru