Аннотация: De kleine Johannes.
Перевод с голландского Е. Н. Половцова (1897).
Фредерикъ ванъ Эедвнъ
Маленькій Іоганнесъ
De kleine Johannes, Frederick van Eeden [*].
Съ голландскаго перев. Е. Н. Половцова.
Санкт-Петербург. Вестник Европы. Г. 32 1897, Т.5 [кн. 10, Октябрь, стр. 550-583]; Т.6, [кн.11, Ноябрь, стр. 176-247]
[*] -- Едва ли какая другая литература, изъ западно-европейскихъ, пользуется у насъ такою малою извѣстностью, какъ голландская, а между тѣмъ, начиная съ пятидесятыхъ годовъ нынѣшняго столѣтія, художественное творчество и въ Голландія нашло себѣ замѣчательныхъ представителей, какъ Деккеръ, Нетшеръ, Куперусъ и др., обратившіе на себя вниманіе нѣмецкихъ критиковъ. Вышепоименованные автора считаются "отцами" современной голландской литературы. Съ начала 80-хъ годовъ выдвигаются "дѣти", составившія новую литературную школу. Всѣ они группируются нынѣ вокругъ органа "Новый вождь" (De nieuwe Gide). Во главѣ этой новѣйшей литературной школы стоитъ, именно, Фредерикъ ванъ-Эеденъ (Frederick van Eeden). Онъ родился въ Гаарлемѣ, въ 1860 году, въ зажиточной семьѣ, и въ университетѣ изучалъ медицину. Еще будучи студентомъ, ванъ-Эеденъ выступилъ впервые на литературное поприще съ нѣсколькими комедіями, изъ которыхъ "Сонетъ" и "Студентъ дома", имѣли большой успѣхъ на сценахъ Амстердама и Роттердама. Въ 1885 году онъ написалъ своего "Маленькаго Іоганнеса" ("De kleine Johannes"), которымъ открылся тогда новый органъ молодыхъ писателей, "Новый вождь"; этотъ разсказъ, фантастическій по формѣ, съ оттѣнкомъ сатиры, очевидно, близко коснулся разныхъ сторонъ теченія общественной и умственной жизни въ Голландіи, а потому обратилъ на себя всеобщее вниманіе и обезпечилъ автору его главенство въ новой голландской литературной школѣ.
I
Мнѣ хотѣлось бы разсказать вамъ кое-что о маленькомъ Іоганнесѣ. Мой разсказъ похожъ на сказку, а между тѣмъ все это было именно такъ. Если же вы перестанете мнѣ вѣрить, то и не читайте дальше, -- значитъ, не для васъ я это пишу. Точно также вы никогда и ничего не должны говорить о томъ, что вы прочтете, маленькому Іоганнесу, еслибы вамъ случилось съ нимъ гдѣ-нибудь встрѣтиться; ему это будетъ непріятно, да и я долженъ буду раскаяться въ томъ, что все это вамъ разсказалъ...
Іоганнесъ жилъ въ старомъ домѣ, окруженномъ большимъ садомъ. Мудрено тамъ было не заблудиться во множествѣ темныхъ проходовъ, лѣстницъ, комнатокъ и просторныхъ кладовыхъ; а въ саду всюду можно было наткнуться на ограды и оранжереи. Для Іоганнеса это былъ цѣлый міръ. Онъ могъ тамъ совершать длинныя прогулки, и всему, что тамъ было, онъ давалъ какое-нибудь имя. Для дома придумалъ онъ названіе изъ міра животныхъ: "заводъ гусеницъ", потому что самъ онъ тамъ разводилъ гусеницъ; одна комнатка была названа имъ "куриной", потому, что онъ тамъ однажды нашелъ курицу. Правда, курица эта попала туда не сама, а была заперта матерью Іоганнеса и посажена на яйца. Для сада онъ выбиралъ названія изъ міра растеній, обращая при этомъ главное вниманіе на тѣ продукты, которые были ему особенно милы. Такъ, у него были -- малиновая гора, грушевый лѣсъ и земляничная долина. Совсѣмъ въ концѣ сада находилось мѣстечко, которое онъ назвалъ раемъ, и гдѣ, конечно, все было чудесно. Тамъ было чуть не море -- прудъ, на поверхности котораго плавали бѣлыя водяныя лиліи, и тутъ же росъ высокій тростникъ, никогда не перестававшій шептаться съ вѣтромъ. По другую сторону пруда начинались дюны. Собственно раемъ была небольшая зеленая лужайка на берегу пруда, окруженная лѣсной чащей. Тамъ, въ высокой травѣ, часто лежалъ Іоганнесъ, и смотрѣлъ въ даль, сквозь волнующійся тростникъ, на верхушки дюнъ, по ту сторону пруда. Въ теплые лѣтніе вечера онъ уже непремѣнно бывалъ тамъ и глядѣлъ въ пространство, никогда при этомъ не скучая.
Онъ мечталъ о глубинахъ спокойной прозрачной водной поверхности, -- какъ хорошо должно быть тамъ, среди водныхъ растеній въ полумракѣ; -- или о далекихъ великолѣпно окрашенныхъ облакахъ, несшихся надъ дюнами, -- что тамъ могло бы быть за ними, и какъ бы хорошо было туда полетѣть. При заходѣ солнца облака нагромождались такъ высоко одно надъ другимъ, что, казалось, образовывали входъ къ какой-то таинственный гротъ, въ глубинѣ котораго свѣтился красноватый свѣтъ. Это особенно плѣняло Іоганнеса. "Еслибы я могъ туда полетѣть! -- думалъ онъ. -- Что можетъ быть тамъ такое? Можно ли когда-нибудь туда проникнуть"?! Но всякій разъ гротъ распадался на сѣроватыя облачка. У пруда становилось холодно и сыро, и Іоганнесъ долженъ былъ возвращаться въ свою темную комнату въ старомъ домѣ.
Тамъ онъ жилъ не совсѣмъ одинъ; у него былъ отецъ, который о немъ заботился, собака -- Престо я котъ -- Симонъ. Правда, отца онъ любилъ всего больше, но Престо и Симонъ занимали также видное мѣсто въ его сердцѣ. Даже Престо онъ чаще довѣрялъ свои тайны, нежели отцу; къ Симону же питалъ особое уваженіе. Да это было и неудивительно! Симонъ, это былъ большой вотъ, въ блестящей черной шубѣ и съ толстымъ хвостомъ. Глядя на него, всякій тотчасъ видѣлъ, что онъ вполнѣ убѣжденъ какъ въ своемъ величіи, такъ и въ опытности. Во всемъ его существѣ было что-то соразмѣренное и полное достоинства даже въ тѣхъ случаяхъ, когда онъ снисходилъ съ высоты своего величія, чтобы поиграть съ катающейся пробкой, или полизать выброшенную голову селедки, за какимъ-либо деревомъ. При видѣ иногда неистоваго бѣшенства Престо, онъ презрительно щурилъ свои зеленые глаза и думалъ: -- "Глупое животное! чего добраго отъ него ждать"!
Понятно, что Іоганнесъ долженъ былъ питать въ коту почтеніе. Зато съ маленькимъ рыжимъ Престо онъ былъ на гораздо болѣе короткой ногѣ. Престо не отличался ни красотой, ни знаменитостью рода, но былъ необыкновенно добродушнымъ я умнымъ животнымъ; никогда онъ не удалялся отъ Іоганнеса болѣе чѣмъ на два шага, и терпѣливо выслушивалъ разсказы своего господина. Едва ли мнѣ нужно говорить, что Іоганнесъ сильно любилъ Престо. Несмотря на то, въ его сердцѣ оставалось еще достаточно мѣста и для многаго другого. Темная комнатка, съ мелкими переплетами оконныхъ стеколъ, занимала въ этомъ сердцѣ тоже не мало мѣста. Онъ любилъ обои съ крупнымъ рисункомъ цвѣтовъ, въ которыхъ ему чудились лица, и форму которыхъ онъ такъ часто разсматривалъ, когда бывалъ боленъ, или когда по утрамъ, проснувшись, лежалъ въ кровати; онъ любилъ единственную на обояхъ картинку, на которой были изображены прогуливающіяся вычурныя фигуры вдоль гладкаго пруда, въ еще болѣе вычурномъ саду, съ высокими, до неба бьющими фонтанами и кокетливо плавающими лебедями. Больше же всего его занимали стѣнные часы. Онъ заводилъ ихъ всегда съ величайшей заботливостью, и считалъ внимательно, смотря на нихъ, когда они били. Если же по его небрежности часы останавливались, Іоганнесъ чувствовалъ себя какъ будто виноватымъ предъ ними, и просилъ у часовъ прощенія. Всякій, можетъ быть, улыбнулся бы, еслибъ подслушалъ его иной разговоръ съ часами или съ обоями. Но обратите вниманіе на то, что часто и мы сами съ собою разговариваемъ, и намъ это совсѣмъ не кажется смѣшнымъ. При томъ же Іоганнесъ былъ убѣжденъ, что его слушатели вполнѣ понимаютъ его, и не требовалъ никакого отвѣта, хотя иногда все-таки поджидалъ отвѣта, то отъ часовъ, то отъ обоевъ.
Въ школѣ Іоганнесъ хотя и имѣлъ товарищей, но друзьями его они не были. Онъ игралъ съ ними, участвовалъ въ школьныхъ заговорахъ и въ разбойничьихъ шайкахъ на дворѣ, но совсѣмъ хорошо себя чувствовалъ только тогда, когда оставался съ Престо наединѣ. Тогда ему совсѣмъ не нужны были товарищи, и онъ сознавалъ себя совершенно свободнымъ и спокойнымъ.
Его отецъ былъ умный, серьезный человѣкъ: онъ часто бралъ его на далекія прогулки въ лѣсъ и на дюны. Они разговаривали мало, и Іоганнесъ шелъ обыкновенно шагахъ въ десяти за отцомъ; улыбался цвѣтамъ, которые ему попадались, поглаживалъ маленькою ручкою твердую кору деревьевъ, обреченныхъ на всю жизнь неподвижно стоять на однихъ и тѣхъ же мѣстахъ. Благодушные великаны отвѣчали ему благодарнымъ шелестомъ листьевъ.
Иногда отецъ писалъ буквы на попадавшемся подъ ногами пескѣ одну за другой, а Іоганнесъ складывалъ изъ нихъ слова; иногда отецъ останавливался и училъ Іоганнеса названію того или другого растенія или животнаго.
Іоганнесъ въ свою очередь часто обращался съ вопросами, потому что видѣлъ и слышалъ кругомъ много загадочнаго. Иногда это были глупые вопросы: онъ спрашивалъ, напримѣръ, почему міръ такой именно, какой есть; зачѣмъ животныя и растенія должны умирать; могутъ ли происходить чудеса, и т. п. Отецъ Іоганнеса былъ умный человѣкъ и говорилъ ему не все, что самъ зналъ. Да это и хорошо было для Іоганнеса.
Вечеромъ, передъ тѣмъ какъ ложиться спать, Іоганнесъ читалъ обыкновенно длинную молитву. Этому научила его нянька. Онъ молился за отца и за Престо. За Симона, казалось ему, молиться не было надобности. Онъ молился потомъ долго за себя самого, и подъ конецъ почти всегда высказывалъ желаніе, чтобы когда-нибудь при немъ случилось какое-нибудь чудо. Произнеся "аминь", онъ, полный ожиданія, всматривался въ полутемной комнаткѣ въ фигуры на обояхъ, глядѣвшихъ на него въ слабомъ полумракѣ еще страннѣе обыкновеннаго, и на ручку двери и на часы, ожидая чуда. Но часы напѣвали все ту же пѣсню, ручка двери не двигалась; становилось совсѣмъ темно, и Іоганнесъ всегда засыпалъ, прежде чѣмъ чудо наступало. А все-таки когда-нибудь оно должно было совершиться, -- это онъ твердо зналъ.
II
У пруда было прохладно, и стояла мертвая тишина. Красное и утомленное дневною работою солнце, казалось, собралось отдохнуть на мгновенье, остановившись на дальнемъ краю дюнъ передъ тѣмъ, чтобы окончательно скрыться. Гладкая поверхность воды отражала его блестящій шаръ почти цѣликомъ. Висящіе надъ прудомъ листья бука какъ будто пользовались тишиной, чтобы полюбоваться собою въ зеркалѣ водъ. Одинокій аистъ, стоявшій на одной ногѣ между широкими листьями водяныхъ лилій, даже забылъ, что онъ вышелъ собственно для того, чтобы ловить лягушекъ, и глядѣлъ впередъ, погрузившись въ мысли.
Въ это время пришелъ Іоганнесъ на зеленую лужайку, чтобы посмотрѣть на воздушный гротъ изъ облаковъ. Лягушки запрыгали съ берега въ воду. Зеркало пруда заколыхалось, солнечное отраженіе искривилось въ широкія полосы, и листья бука недовольно зашумѣли: они еще не кончили любоваться собой.
Къ оголившимся корнямъ бука была привязана старая, маленькая лодка. Іоганнесу было строго запрещено въ нее садиться. Но какъ сильно было искушеніе сегодня вечеромъ! Уже облака нагромождались одно на другое, образовывая гигантскія ворота, за которыми солнце должно было спуститься на покой. Блестящія маленькія облачка собирались въ ряды подобно тѣлохранителямъ въ золотыхъ латахъ. Вся поверхность воды пылала, и красныя искры, подобно стрѣламъ, мелькали среди тростника.
Тихонько отвязалъ Іоганнесъ веревку отъ корней бука. Какъ хорошо плыть среди этого великолѣпія! Престо уже прыгнулъ въ лодку, и прежде чѣмъ Іоганнесъ рѣшился, раздвинулись стебли тростника, и лодка медленно и плавно понесла его по направленію къ вечернему солнцу, заливавшему всю окрестность своими послѣдними лучами.
Іоганнесъ прилегъ на носу лодки и вглядывался въ глубину блестящаго грота въ облавахъ: -- "Крылья бы! -- думалъ онъ, -- крылья бы -- и туда"! Солнце скрылось. Облава еще горѣли. На востокѣ небо было темно-синее.. Ивы стояли въ рядъ вдоль берега. Не шевелясь, протягивали онѣ узкіе бѣловатые листья въ пространство. На темномъ фонѣ онѣ выдѣлялись подобно свѣтло-зеленому кружеву чудной работы.
Вдругъ по водяной поверхности пробѣжалъ какъ бы шелестъ; легкій вѣтерокъ прорѣзалъ на водѣ бороздку, по направленію отъ дюнъ и облачнаго грота.
Оглянувшись, Іоганнесъ замѣтилъ, что большая голубая стрекоза сидѣла на краю лодки. Такой большой онъ никогда еще не видѣлъ. Она сидѣла тихо, но ея крылья, широко размахиваясь, трепетали. Іоганнесу казалось, что верхушки ея крыльевъ образовывали свѣтящееся кольцо.
"Это огненная бабочка, -- подумалъ онъ, -- онѣ очень рѣдки".
Кольцо становилось больше и больше, а крылья трепетали такъ быстро, что Іоганнесъ не видѣлъ ничего, кромѣ какого-то тумана. И постепенно стало ему казаться, что среди тумана засвѣтились два темныхъ глаза, и нѣжная стройная фигура въ свѣтло-голубомъ одѣяніи заняла мѣсто стрекозы. Вѣнокъ изъ бѣлыхъ вьюнковъ украшалъ свѣтлые волосы, а къ плечамъ плотно прилегали прозрачныя крылья, переливавшія, подобно мыльнымъ пузырямъ, тысячью цвѣтовъ. Удивленіе, смѣшанное съ восторгомъ, охватило Іоганнеса. Вотъ -- чудо! Наконецъ-то!
-- Хочешь быть моимъ другомъ? -- прошепталъ онъ.
При этомъ Іоганнесъ почувствовалъ, что странное голубое существо какъ будто было ему давно знакомо.
-- О, да, Іоганнесъ! -- прозвучалъ голосъ, похожій на шелестъ тростника, шепчущаго при вечернемъ вѣтеркѣ, или на шорохъ дождя, скользящаго по листьямъ деревьевъ въ лѣсу.
-- Какъ тебя зовутъ? -- спросилъ Іоганнесъ.
-- Я родился въ чашечкѣ вьюнка (Winde). Зови меня Виндекиндъ!
И Виндекиндъ улыбнулся и посмотрѣлъ на Іоганнеса такими довѣрчивыми глазами, что ему стало необыкновенно легко на душѣ.
-- Сегодня день моего рожденія, -- сказалъ Виндекиндъ: -- я сегодня вновь родился здѣсь изъ первыхъ лучей луны и послѣднихъ лучей солнца. Хотя и говорятъ, что солнце женскаго рода [Солнце по-голландски -- женскаго рода], но это не такъ; солнце -- мой отецъ.
Іоганнесъ мысленно пообѣщалъ себѣ завтра же въ школѣ заявить, что солнце -- мужескаго рода.
-- Смотри! вонъ выходитъ круглое бѣлое лицо моей матери. Ахъ, какая она опять печальная!
Виндекиндъ показалъ на востокъ. Большая и блестящая луна поднималась по темному небу, выползая изъ-за кружевного фона ивъ, который темнѣлся на ясномъ горизонтѣ, и грустно глядѣла на землю.
Изящное существо весело затрепетало крыльями, и слегка задѣло Іоганнеса по щекѣ ирисомъ, который оно держало въ рукѣ.
-- Ей не нравится, что я пришелъ къ тебѣ; ты -- первый, кто меня увидалъ. Но я тебѣ довѣряю, Іоганнесъ. Ты не долженъ никогда, никогда, никому выдавать коего имени, или говорить обо мнѣ. Обѣщаешь ты это?
-- О, да, да, Виндекиндъ, -- отвѣчалъ Іоганнесъ.
Онъ чувствовалъ себя невыразимо счастливымъ и боялся лишиться своего счастья. Не снилось ли ужъ ему все это? Но на скамейкѣ около него лежалъ Престо и спокойно спалъ. Теплое дыханіе собаки успокоило его. Комары кружились надъ водяной поверхностью и плясали въ мягкомъ воздухѣ, какъ всегда. Все вокругъ него было такъ ясно и такъ отчетливо; все казалось дѣйствительностью. И постоянно онъ чувствовалъ на себѣ полный довѣрія взглядъ Виндекинда. Снова послышался сладкозвучный голосъ.
-- Здѣсь я тебя видѣлъ часто, Іоганнесъ. Знаешь, гдѣ я былъ? Иногда я сидѣлъ на песчаномъ днѣ пруда между густыми водяными растеніями и смотрѣлъ вверхъ на тебя, когда ты наклонялся къ водѣ, чтобы напиться или чтобы разсмотрѣть водяныхъ жуковъ или саламандръ. Меня же ты не видѣлъ никогда. Часто наблюдалъ я за тобой изъ-за густого тростника. Тамъ я бываю очень часто. Обыкновенно я тамъ сплю, когда жарко, въ какомъ-нибудь пустомъ птичьемъ гнѣздѣ. Да, тамъ очень мягко.
Виндекиндъ весело покачивался на краю лодки и махалъ своимъ цвѣткомъ по комарамъ.
-- Мы будемъ добрыми друзьями, -- заговорилъ онъ снова: -- и я тебѣ буду много разсказывать; ты услышишь исторіи гораздо болѣе интересныя, нежели тѣ, которыя тебѣ разсказываютъ въ школѣ. Они тамъ ничего не знаютъ. И въ книгахъ ты этого не прочтешь. А если ты не повѣришь мнѣ на слово, то самъ можешь все увидѣть и услышать. Я тебя возьму съ собою.
-- О, Виндекиндъ, Виндекиндъ! такъ ты можешь взять меня съ собой туда? -- вскрикнулъ Іоганнесъ и показалъ въ ту сторону, гдѣ въ золотыхъ облачныхъ воротахъ сіялъ еще румяный свѣтъ заходящаго солнца.
Великолѣпная гигантская постройка уже готова была расплыться въ сѣромъ туманѣ, но блѣдновато-красный свѣтъ все еще лился изъ недосягаемой глубины.
Виндекиндъ посмотрѣлъ на свѣтъ, золотившій его тонкую фигуру и бѣлокурые волосы, и медленно покачалъ головой.
-- Теперь еще нѣтъ, теперь нѣтъ, Іоганнесъ! Ты не долженъ сразу желать слишкомъ многаго. Я и самъ никогда не былъ у моего отца.
-- А я всегда съ моимъ отцомъ, -- сказалъ Іоганнесъ.
-- Нѣтъ, это не твой отецъ. Мы съ тобой братья, потому что мой отецъ также и твой отецъ. Но твоя мать -- земля, а потому между нами большое различіе. При томъ ты родился въ домѣ, между людьми, а я въ чашечкѣ вьюнка. Но тѣмъ не менѣе мы все-таки будемъ прекрасно понимать другъ друга.
Виндекиндъ легко перепрыгнулъ на другую сторону лодки, не покачнувшейся даже при этомъ, и облобызалъ Іоганнеса въ лобъ.
Іоганнесъ почувствовалъ нѣчто крайне странное. Казалось, будто все вокругъ него мгновенно измѣнилось. Онъ сталъ видѣть все теперь лучше и яснѣе -- такъ по крайней мѣрѣ ему казалось. Онъ видѣлъ, что луна посмотрѣла на него гораздо дружелюбнѣе, и что у водяныхъ лилій были лица, которыя удивленно и задумчиво смотрѣли на него. Онъ вдругъ понялъ, зачѣмъ комары такъ весело толклись то вверхъ, то внизъ, одинъ надъ другимъ, по временамъ касаясь своими длинными лапами воды. Прежде онъ, правда, все это наблюдалъ и надъ этимъ задумывался, теперь же все стало ему понятнымъ.
Онъ узналъ вдругъ, о чемъ шепчетъ тростникъ, и подслушалъ, что деревья на берегу тихо жаловались другъ другу на то, что солнце зашло.
-- Дай мнѣ твою руку, -- сказалъ Виндекиндъ, расправляя свои разноцвѣтныя крылья. И онъ потянулъ Іоганнеса съ лодкою по водѣ, между листьями водяныхъ лилій, блестѣвшихъ при лунномъ свѣтѣ.
Кое-гдѣ виднѣлись лягушки, сидѣвшія на листьяхъ. Но онѣ не спрыгивали теперь въ воду при приближеніи Іоганнеса. Онѣ только слегка кланялись и квакали. Іоганнесъ отвѣчалъ на поклонъ такимъ же поклономъ.
Такъ они добрались до камыша; онъ былъ густъ, и лодка исчезла въ немъ, не дойдя до берега. Іоганнесъ ухватился крѣпко за своего провожатаго, и они выбрались по высокимъ стеблямъ камыша на берегъ.
Іоганнесу показалось, что онъ сталъ очень маленькимъ и легкимъ; но, можетъ быть, все это было только въ его воображеніи. Онъ не помнилъ, однако, чтобы когда-нибудь онъ могъ карабкаться по камышевому стеблю.
-- Смотри теперь, -- сказалъ Виндекиндъ: -- ты можешь увидѣть нѣчто очень интересное. -- Они пошли по высокой травѣ подъ темнымъ тернистымъ кустарникомъ, едва пропускавшимъ блестящую узкую полоску луннаго свѣта.
-- Слыхалъ ли ты, Іоганнесъ, на дюнахъ по вечерамъ пѣніе сверчковъ? Кажется, будто они даютъ концерты; но знай, они никогда не поютъ только ради своего удовольствія; звуки, которые до тебя достигали, исходятъ изъ школы сверчковъ, гдѣ сотни ихъ учатъ свои уроки наизусть. Тише, скоро мы будемъ тамъ.
Кустарникъ сталъ рѣже, и когда Виндекиндъ раздвинулъ своимъ цвѣткомъ стебли травы, Іоганнесъ увидѣлъ ярко освѣщенную площадку, на которой маленькіе сверчки были заняты среди тонкихъ узкихъ травокъ приготовленіемъ своихъ уроковъ.
Большой, солидной наружности сверчокъ выслушивалъ урокъ. Ученики подпрыгивали, одинъ за другимъ, къ нему, постоянно въ одинъ прыжокъ впередъ, и опять въ одинъ же прыжокъ назадъ на свои мѣста. Кто дѣлалъ при прыжкѣ ошибку, долженъ былъ въ видѣ наказанія стоять на грибѣ.
-- Вслушивайся, Іоганнесъ, хорошенько; можетъ быть, и ты можешь чему-нибудь при этомъ научиться, -- сказалъ Виндекиндъ.
Іоганнесъ хорошо понималъ, что отвѣчали сверчки. Но это совсѣмъ не было похоже на то, что говорилъ его учитель въ школѣ.
Сперва былъ урокъ географіи. О частяхъ свѣта они не знали ничего. Они должны были только твердо знать двадцать шесть дюнъ и два пруда. О томъ же, что лежитъ далѣе, никто, говорилъ учитель, не можетъ знать ничего, и все, что о томъ разсказывается, не что иное, какъ фантазія.
Потомъ дошла очередь до ботаники. Тутъ они всѣ оказались очень знающими, такъ что многимъ были розданы награды, преимущественно молодые нѣжные стебельки травы различной длины.
Но болѣе всего Іоганнесъ удивился уроку зоологіи. Животныя раздѣлялись на прыгающихъ, летающихъ а ползающихъ. Сверчки могутъ прыгать и летать, а потому стоятъ выше всѣхъ другихъ животныхъ; за ними слѣдуютъ лягушки. Птицы выставлялись съ видимымъ негодованіемъ въ высшей степени вредными и опасными. Подъ конецъ шла рѣчь и о людяхъ. Это -- большое, безполезное и даже вредное животное, стоящее на очень низкой степени развитія, потому что оно не можетъ ни летать, ни прыгать, хотя, въ несчастiю, послѣднее изрѣдка встрѣчается и между ними. Одинъ маленькій сверчокъ, который еще никогда не видѣлъ человѣка, получилъ три удара тросточкой за то, что онъ по ошибкѣ причислилъ человѣка къ безвреднымъ животнымъ. Ничего подобнаго Іоганнесъ никогда еще не слыхалъ.
Вдругъ учитель крикнулъ:
-- Смирно! Урокъ прыганья.
Немедленно всѣ сверчки замолчали и стали очень ловко и охотно кувыркаться. Толстый учитель прыгалъ впереди. Это было такое смѣшное зрѣлище, что Іоганнесъ отъ удовольствія захлопалъ въ ладоши. При этомъ вся школа въ одинъ мигъ разсыпаюсь по дюнамъ и на зеленой полянкѣ настала мертвая тишина.
-- Вотъ тебѣ и наказаніе, Іоганнесъ! Нельзя же быть такимъ грубымъ! Сейчасъ видно, что ты родился среди людей!
-- Мнѣ очень жаль; я буду впередъ осторожнѣе; но, право, мнѣ было такъ смѣшно.
-- Послѣ будетъ еще гораздо смѣшнѣе, -- сказалъ Виндекиндъ.
Они перешли полянку и поднялись на дюну съ другой стороны.
-- О!.. какъ трудно идти по глубокому песку! -- но Іоганнесъ ухватилъ Виндекинда за его воздушную голубую одежду и ваіетѣлъ легко и быстро наверхъ. На полъ-дорогѣ, не доходя вершины дюнъ, оказалась нора кролика. Кроликъ, жившій тамъ, лежалъ у входа въ нору, и, высунувъ голову и лапки, наслаждался чуднымъ ночнымъ воздухомъ. Дикія розы стояли еще въ цвѣту, и ихъ тонкій нѣжный ароматъ смѣшивался съ запахомъ богородицыной травки, росшей наверху дюны.
Іоганнесъ видѣлъ часто прежде кроликовъ, исчезавшихъ въ норки, и всегда спрашивалъ себя: "что у нихъ тамъ внутри? сколько ихъ тамъ вмѣстѣ сидитъ и не страшно ли имъ тамъ"?
Онъ чрезвычайно обрадовался, услышавъ, какъ его спутникъ спросилъ кролика, можно ли осмотрѣть норку.
-- Пожалуй, -- сказалъ кроликъ. -- Только, къ сожалѣнію, я на сегодняшній вечеръ сдалъ мою нору для благотворительнаго праздника, и потому въ собственномъ моемъ домѣ я не хозяинъ.
-- Такъ, значитъ, у васъ случилось несчастье?
-- Ахъ, да! -- сказалъ кроликъ грустно, -- огромное несчастье, которое не изгладится годами. Въ тысячѣ прыжкахъ отсюда построено человѣческое жилье, такое большое, большое! И тамъ поселились люди съ собаками. Семь членовъ моей семьи уже погибло и болѣе двадцати кроликовъ осталось безъ крова. А мышамъ и кротамъ, -- тѣмъ еще хуже. Даже на жабахъ отразилось это тяжелое несчастье. Вотъ мы и устроили праздникъ для оставшихся въ живыхъ. Всякій дѣлаетъ, что можетъ; я отдалъ свою нору. Нужно же для своихъ собратьевъ сдѣлать все возможное.
Сострадательный кроликъ вздохнулъ и потянулъ передней правой лапкой длинное ухо черезъ головку, чтобы обтереть нависшую слезу. Это замѣняло ему носовой платокъ.
Въ это время зашелестѣло въ травѣ, и толстая, тяжеловѣсная фигура приблизилась къ норѣ.
Крыса не обратила вниманія на слова Виндекинда, и ловко перелѣзла черезъ спинку кролика въ нору.
-- Можемъ ли и мы войти? -- спросилъ Іоганнесъ, любопытство котораго было очень возбуждено. -- Я бы охотно внесъ свою долю.
Онъ вспомнилъ, что у него былъ сухарь въ карманѣ.
Только когда онъ его вытащилъ, то замѣтилъ, насколько онъ самъ сталъ малъ. Іоганнесъ едва могъ поднять сухарь двумя руками, и удивился, что сухарь могъ помѣщаться въ его карманѣ.
-- Это рѣдкая и цѣнная вещь! -- вскричалъ кроликъ. -- Царскій подарокъ!
Вскорѣ они увидѣли блѣдно-зеленый огонекъ, приближавшійся въ нимъ. Это былъ свѣтящійся жучокъ, который предложилъ свои услуги освѣтить имъ путь.
-- Вечеръ обѣщаетъ быть довольно хорошимъ, -- сказалъ жучокъ, идя впереди. -- Уже много гостей собралось. Вы, должно быть, эльфы, не правда ли? При этомъ жучокъ посмотрѣлъ на Іоганнеса немного подозрительно.
-- Знаете ли вы, что и самъ король эльфовъ на вечерѣ? -- продолжалъ жучокъ.
-- Развѣ Оберонъ здѣсь? Это меня чрезвычайно радуетъ, -- воскликнулъ Виндекиндъ, -- я съ нимъ хорошо знакомъ.
-- А! -- сказалъ жучокъ, -- я не зналъ, что имѣю честь... -- и свѣтъ, распространяемый имъ, почти потухъ отъ испуга.
-- Да, онъ, правда, любитъ чистый воздухъ; но изъ-за благотворительной цѣли всегда готовъ на все. Праздникъ обѣщаетъ, впрочемъ, быть блестящимъ.
И правда. Большой залъ кроликова жилища былъ великолѣпно убранъ. Полъ былъ твердо утоптанъ и устланъ душистымъ тиміаномъ; передъ входомъ, поперекъ, висѣла летучая мышь, уцѣпившись задними ногами; она докладывала о гостяхъ и въ то же время служила занавѣсомъ. Такая двойная должность была предложена ей въ видахъ экономіи. Стѣны залы были декорированы съ большимъ вкусомъ сухими листьями, паутинами и маленькими летучими мышенятами. Между всѣми этими украшеніями, а также по потолку двигалась безчисленная масса свѣтляковъ, образуя великолѣпное подвижное освѣщеніе. Въ залѣ находился тронъ, выстроенный изъ гнилушекъ, распространявшихъ свѣтъ, что производило поразительный эффектъ. Это было великолѣпное зрѣлище!
Гостей появилось очень много. Іоганнесъ чувствовалъ себя въ чужомъ обществѣ не совсѣмъ по себѣ и близко прижался къ Виндекинду. Все, что онъ увидѣлъ, было необыкновенно. Кротъ оживленно бесѣдовалъ съ полевой мышью о прекрасномъ освѣщеніи и объ украшеніи залы. Въ одномъ уголку сидѣли двѣ толстыхъ жабы и, покачивая головами, жаловались на продолжительную засуху. Лягушка пробовала провести подъ руку черезъ залу ящерицу, что ей плохо удавалось, потому что вслѣдствіе нѣкоторой нервности и возбужденія она задѣвала за стѣнныя украшенія и приводила ихъ въ безпорядокъ. На тронѣ возсѣдалъ Оберонъ, король эльфовъ, окруженный своей свитой, посматривавшей нѣсколько презрительно на все окружающее. Но самъ Оберонъ былъ чрезвычайно любезенъ и ласково бесѣдовалъ съ нѣкоторыми изъ гостей. Онъ возвратился изъ путешествія на востокъ и былъ одѣтъ въ необыкновенный плащъ изъ чудныхъ разноцвѣтныхъ лепестковъ, "Такіе цвѣты не ростутъ здѣсь", -- думалъ Іоганнесъ. На головѣ его была надѣта темно-синяя чашечка, распространявшая свѣжій ароматъ только-что сорваннаго цвѣтка. Въ рукѣ, на подобіе скипетра, онъ держалъ тычинку лотоса.
Всѣ присутствующіе разсыпались въ похвалахъ его добротѣ. Онъ хвалилъ свѣтъ луны въ этихъ мѣстахъ и сказалъ, что здѣшніе свѣтляки почти такъ же хороши, какъ свѣтляки восточныхъ странъ. Онъ благосклонно осматривалъ стѣнныя украшенія, и одинъ изъ кротовъ даже замѣтилъ, что Оберонъ соблаговолилъ одобрительно кивнуть головою.
-- Пойдемъ со мной, -- сказалъ Виндекиндъ Іоганнесу, -- я хочу и тебя представить. -- Они протолкались къ креслу Оберона.
Какъ только Оберонъ замѣтилъ Виндекинда, онъ радостно протянулъ ему руки и поцѣловалъ его. Это возбудило среди гостей шопотъ, а въ свитѣ эльфовъ -- завистливые взгляды. Двѣ толстыхъ жабы зашептали что-то въ углу о "льстецахъ" и "низкопоклонникахъ", и о томъ, что "это не долго продлится", и многозначительно подмигивали другъ другу. Виндекиндъ долго бесѣдовалъ съ Оберономъ на иностранномъ языкѣ, а затѣмъ кивнулъ Іоганнесу.
-- Дай мнѣ руку, Іоганнесъ! -- сказалъ Оберонъ. -- Друзья Виндекинда -- мои друзья. Въ чемъ я могу, я тебѣ буду помогать. А въ знакъ нашего союза я тебѣ сдѣлаю подарокъ.
Оберонъ снялъ съ своей шейной цѣпочки маленькій золотой ключикъ и далъ его Іоганнесу, который почтительно принялъ его и крѣпко зажалъ въ рукѣ.
-- Ключикъ можетъ принести тебѣ счастіе, -- продолжалъ Оберонъ: -- онъ подходитъ къ золотому шкафику, гдѣ хранятся величайшія драгоцѣнности. Кто имъ обладаетъ, я не могу тебѣ сказать. Ты долженъ самъ усердно искать. Если ты останешься добрымъ другомъ Виндекинда и моимъ, будешь твердъ и вѣренъ, то это тебѣ удастся.
При этомъ король эльфовъ ласково кивнулъ прекрасной головкой, и осчастливленный Іоганнесъ поблагодарилъ его.
Въ это время три лягушки, сидѣвшія на небольшомъ возвышеніи изъ сырого мха, предложили начать медленный вальсъ и гости стали становиться въ пары. Зеленая ящерица, исполнявшая должность церемоніймейстера, озабоченно торопилась туда и сюда, отодвигая нетанцующихъ въ сторонамъ, въ большому неудовольствію обѣихъ жабъ, жаловавшихся, что имъ ничего не видно. Начались танцы.
Это была потѣха! Каждый танцовалъ по-своему, разумѣется, воображая, что онъ дѣлаетъ это гораздо лучше, нежели другіе. Мыши и лягушки танцовали на вытянутыхъ заднихъ лапкахъ; старая крыса вертѣлась такъ диво, что всѣ другіе танцующіе сторонились отъ нея; одна древесная улитка отважилась-было сдѣлать туръ съ кротомъ, но вскорѣ ей пришлось отказаться отъ этого подъ предлогомъ, что ей колетъ въ боку, на самомъ же дѣлѣ потому, что она совсѣмъ не умѣла танцовать.
Все, впрочемъ, прошло довольно торжественно и чинно. Удача празднества считалась, очевидно, важнымъ дѣломъ, и, боязливо поглядывая на Оберона, всѣ хотѣли прочесть на его лицѣ знаки одобренія. Самъ король боялся подать поводъ къ какому-либо неудовольствію и неподвижно смотрѣлъ впередъ. Лица его свиты, считавшія ниже своего достоинства принимать участіе въ танцахъ, пренебрежительно посматривали на танцующихъ.
Іоганнесъ долгое время сдерживался. Но когда онъ увидѣлъ, какъ длинная ящерица раскачивала маленькую жабу, которая часто не доставала до земли ногами, описывая въ воздухѣ полукруги, -- онъ разразился смѣхомъ.
Это произвело смятеніе. Музыка замолкла. Король сердито оглянулся. Церемоніймейстеръ стремительно подбѣжалъ къ смѣющемуся, убѣждая его приличнѣе вести себя.
-- Танцы очень серьезное дѣло, -- сказалъ онъ, -- и при этомъ не годится смѣяться. Здѣсь собралось знатное общество, танцующее совсѣмъ не ради шутки. Каждый прилагаетъ все стараніе для общаго блага, и никто не желаетъ быть осмѣяннымъ. Это невѣжливо. Кромѣ этого, мы присутствуемъ здѣсь на печальномъ торжествѣ, состоявшемся по серьезнымъ причинамъ. Слѣдовало бы вести себя прилично.
Послѣднія слова испугали Іоганнеса. Повсюду онъ видѣлъ враждебные взгляды. Уже его интимность съ королемъ доставила ему многихъ враговъ. Виндекиндъ отвлекъ его въ сторону.
-- Будетъ лучше, если мы уйдемъ, Іоганнесъ, -- шепнулъ онъ, -- ты опять все испортилъ. Да, да, это все отъ того, что ты воспитанъ между людьми.
Поспѣшно проскользнули они подъ крыльями летучей мыши, висѣвшей у входа, и вышли въ темный проходъ. Вѣжливый свѣтящійся жучокъ ожидалъ ихъ.
-- Хорошо ли вы повеселились? -- спросилъ онъ. -- Говорили ли вы съ королемъ Оберономъ?
-- Ахъ, да, веселый былъ праздникъ! -- сказалъ Іоганнесъ. -- А ты развѣ всегда долженъ оставаться въ этомъ темномъ проходѣ?
-- Это мое собственное желаніе, -- сказалъ жучокъ печальнымъ тономъ. -- Я не люблю подобныхъ развлеченій.
-- Да, прежде, прежде было время, когда я тоже участвовалъ на всѣхъ праздникахъ, и танцовалъ, и шалилъ. Теперь же путемъ страданій очистился, теперь... -- И онъ такъ взволновался, что его свѣтъ опять потухъ.
Къ счастію, они были уже близко къ выходу, а кроликъ, заслышавъ ихъ шаги, отошелъ немного въ сторону, чтобы лунный свѣтъ могъ имъ освѣтить путь.
Когда они вышли совсѣмъ, Іоганнесъ сказалъ:
-- Ну, разскажи намъ свою исторію, жучокъ.
-- Ахъ, -- вздохнулъ жучокъ: -- она проста и печальна и никакъ не можетъ васъ развеселить.
-- Разскажи, разскажи ее все-таки! -- закричали всѣ.
-- Ну, вы, конечно, знаете, что мы, свѣтящіеся жучки, совсѣмъ особыя существа. Я утверждаю, что мы, свѣтляки, наиболѣе одаренные между живыми существами.
-- Почему? хотѣлъ бы я знать, -- сказалъ кроликъ.
Жучокъ презрительно возразилъ:
-- Можете ли вы добывать изъ себя свѣтъ?
-- Ну, нѣтъ, -- долженъ былъ сознаться кроликъ.
-- А мы даемъ свѣтъ. И мы можемъ по нашему желанію свѣтить или уничтожать его. Свѣтъ -- это высшее благо, а умѣнье свѣтить -- высшая способность, какою только можетъ обладать живое существо. Можетъ ли кто-нибудь оспаривать наше первенство? Мы, самцы, имѣемъ кромѣ того крылья, я можемъ улетать на цѣлыя мили.
-- Этого я тоже не могу, -- вставилъ грустно кроликъ.
-- А вслѣдствіе того, что мы обладаемъ божественною способностью давать свѣтъ, -- продолжалъ жучокъ далѣе: -- насъ щадятъ всѣ другія животныя: ни одна птица не рѣшается напасть на насъ; только одно животное, самое низкое между всѣми, ищетъ насъ и ловитъ. Это -- человѣкъ, отвратительный выродокъ творенья.
Іоганнесъ взглянулъ при этой фразѣ на Виндекинда, какъ бы не понимая ея; но Виндекиндъ только улыбнулся и кивнулъ, чтобы онъ молчалъ.
-- Однажды порхалъ и я, свѣтлый, блуждающій огонекъ, весело между темными кустарниками. А на уединенной полосѣ свѣжей травы у края рва жила она, существованіе которой было нераздѣльно съ моимъ счастіемъ. Роскошно блистала она изумрудными огнями, переползая вдоль травокъ, и всецѣло завладѣла моимъ юнымъ сердцемъ. Я леталъ вокругъ нея и старался, перемѣняя цвѣта, обратить ея вниманіе на себя. Съ благодарностью увидѣлъ я, что она принимала мой привѣтъ и стыдливо уменьшала свой свѣтъ. Тронутый ея вниманіемъ, я трепеталъ, и былъ готовъ уже сложить свои крылья и приблизиться къ моей возлюбленной, какъ вдругъ какой-то сильный шумъ наполнилъ воздухъ. Приближались темныя фигуры. То были люди. Со страху бросился я въ бѣгство. Они преслѣдовали меня и старались чѣмъ-то ударить. Но за моими быстрыми крыльями не могли поспѣть ихъ неуклюжія ноги. Когда я возвратился...
-- Вы уже догадываетесь. Моя невѣста, самая блестящая между всѣми, исчезла, похищенная злыми людьми. Тихое, прохладное мѣстечко на лугу было истоптано, а ея любимое мѣсто отдохновенія около рва было темно и пусто. Я сталъ одинокъ на свѣтѣ.
Чувствительный кроликъ снова натянулъ ухо, чтобы осушить слезинку.
-- Съ тѣхъ поръ я измѣнился. Всѣ легкомысленныя удовольствія стали мнѣ противны. Я думаю только о ней, которую я потерялъ, и о томъ времени, когда я снова увижу ее.
-- Неужели? вы питаете эту надежду? -- радостно спросилъ кроликъ.
-- Болѣе чѣмъ надежду, -- я увѣренъ. Тамъ, въ безконечной вышинѣ, я снова увижу свою возлюбленную.
-- Но... -- хотѣлъ возразить кроликъ.
-- Кроликъ! -- сказалъ торжественно свѣтящійся жучокъ: -- я понимаю, что тотъ, кто бродитъ во тьмѣ, можетъ сомнѣваться. Но сомнѣніе зрячаго, который видитъ все собственными глазами, для меня -- загадка. Тамъ! -- продолжалъ онъ, и благоговѣйно посмотрѣлъ вверху, на усѣянное звѣздами небо, -- тамъ я вижу ее! Всѣхъ моихъ праотцевъ, всѣхъ моихъ друзей, а также и ее вижу я, сіяющую еще въ большемъ блескѣ, нежели здѣсь на землѣ. Ахъ! когда я смогу подняться изъ этой ничтожной безполезной жизни и летѣть въ ней, заманчиво зовущей меня? Ахъ, когда, когда?..
Со вздохомъ покинулъ свѣтящійся жучокъ своихъ слушателей и уползъ назадъ въ темное отверстіе.
-- Бѣдное существо! -- сказалъ кроликъ, -- но, быть можетъ, онъ правъ.
-- Я тоже хотѣлъ бы этому вѣрить, -- прибавилъ Іоганнесъ.
-- Я мало этому вѣрю, -- замѣтилъ Виндекиндъ, -- но все это было очень трогательно.
-- Милый Виндекиндъ, -- сказалъ Іоганнесъ, -- я очень усталъ и хочу спать.
Виндекиндъ взялъ свой голубой плащикъ и растянулъ его надъ Іоганнесомъ и надъ собой. Такимъ образомъ они улеглись въ душистой травѣ на склонѣ дюны, крѣпко обнявъ другъ друга.
-- Ваши головы лежатъ такъ низко, -- крикнулъ кроликъ, -- не хотите ли на меня облокотиться?
Іоганнесъ крѣпко сжалъ въ рукѣ свой золотой ключикъ, положилъ голову на пушистую шубку добраго кролика и спокойно заснулъ.
III
-- Гдѣ, Престо, твой маленькій хозяинъ? Какой былъ ужасъ тебѣ проснуться въ лодкѣ, въ тростникѣ, совсѣмъ одному, когда хозяинъ безслѣдно пропалъ! Еще бы не струсить въ такомъ положеніи! И давно Престо бѣгаетъ по всѣмъ направленіямъ и ищетъ его, не переставая нервно визжать! Бѣдный Престо! И какъ это онъ могъ такъ крѣпко спать и не услѣдить за своимъ хозяиномъ, когда онъ вышелъ изъ лодки? Вѣдь онъ всегда тотчасъ просыпался, стоило ему лишь пошевелиться. А на этотъ разъ даже всегда острое чутье покинуло его. Онъ едва могъ узнать, въ какомъ мѣстѣ Іоганнесъ присталъ къ берегу, а въ дюнахъ онъ окончательно потерялъ слѣдъ.
Вдругъ Престо сталъ неподвижно, пристально вглядываясь въ даль, и потомъ, вытянувъ голову впередъ, онъ понесся во весь духъ на своихъ тонкихъ ножкахъ къ какой-то темной точкѣ на склонѣ дюны.
Когда выяснилось для Престо, что это дѣйствительно былъ оплакиваемый имъ маленькій хозяинъ, то всѣ его усилія выразить радость и благодарность казались для него все еще недостаточными. Онъ вилялъ хвостомъ, прыгалъ, визжалъ, лаялъ я совалъ, облизывая и обнюхивая, свой холодный носъ прямо въ лицо Іоганнесу.
Понемногу въ душѣ заспавшагося ребенка начало пробуждаться сознаніе. Къ обнюхиванію Престо онъ привыкъ, -- это дѣлалось каждое утро. Но его глаза застилались еще легкими картинами сновидѣній, эльфовъ и луннаго свѣта, на подобіе того, какъ утренній туманъ застилалъ ландшафтъ дюнъ. Онъ боялся, чтобы свѣжая прохлада утра не разсѣяла ихъ.
"Закрою глаза, -- подумалъ онъ, -- а то опять увижу часы и обои, какъ всегда".
Но онъ чувствовалъ, что лежитъ какъ-то странно. Одѣяла не было. Медленно и осторожно открылъ онъ глаза, оставляя между вѣками маленькую щелку.
Яркій свѣтъ! Голубое небо! Облака!
Іоганнесъ открылъ широко глаза и произнесъ:
-- Такъ неужели это правда?
Да, онъ лежалъ среди дюнъ. Свѣтлый солнечный лучъ согрѣвалъ его; онъ втянулъ свѣжій утренній воздухъ; легкій туманъ еще окутывалъ дальніе лѣса. Надъ травою виднѣлись ему высокій букъ у пруда и крыша его дома. Пчелы и жуки гудѣли вокругъ него; надъ нимъ пѣлъ взвившійся жаворонокъ; издали слышался собачій лай и долеталъ шумъ отдаленнаго города. Все было на яву.
Что же, -- снилось ему все это, или нѣтъ? Гдѣ Виндекиндъ? Гдѣ кроликъ?
Онъ не видѣлъ ни того, ни другого. Только Престо сидѣлъ совсѣмъ близко около него, вилялъ хвостомъ и выжидательно смотрѣлъ ему въ лицо.
-- Неужели я лунатикъ? -- произнесъ онъ вполголоса.
Около него была дѣйствительно кроликовая нора, но вѣдь ихъ много на дюнахъ. Онъ приподнялся, чтобы лучше осмотрѣться. А что же это было у него въ крѣпко зажатой рукѣ?
Дрожь прошла по всему его тѣлу, когда онъ раскрылъ руку. Въ ней блестѣлъ маленькій золотой ключикъ.
Безмолвно сидѣлъ онъ нѣкоторое время.
-- Престо! -- сказалъ онъ, наконецъ, при чемъ глаза его почти наполнились слезами: -- Престо, вѣдь все это было!
Престо вскочилъ, стараясь лаемъ показать своему господину, что онъ голоденъ и хочетъ домой.
Домой?! Да объ этомъ онъ и не думалъ; ему вовсе не хотѣлось домой. Но вскорѣ онъ услышалъ разные голоса, называвшіе его по имени. И тутъ онъ понялъ, что его теперь не погладятъ по головкѣ, и что дома его, очевидно, ожидаетъ не совсѣмъ-то ласковая встрѣча.
Еще одно мгновеніе -- и слезы радости превратились бы въ слезы страха и раскаянія. Но онъ подумалъ о Виндекиндѣ, сдѣлавшемся теперь его другомъ и повѣреннымъ, о подаркѣ короля эльфовъ и о чудной и неоспоримой для него правдѣ всего, что произошло, и спокойно, на все готовый, направился по дорогѣ въ дому.
Дома встрѣча была хуже, чѣмъ онъ ожидалъ. Онъ не представлялъ себѣ страха и безпокойства своихъ домашнихъ настолько сильными. Отъ него требовали торжественнаго обѣщанія никогда не быть снова такимъ непослушнымъ и неосмотрительнымъ. Это вернуло его въ самообладанію.
-- Я не могу! -- сказалъ онъ рѣшительно.
Всѣ очень удивились. Его стали разспрашивать, убѣждать, угрожать. Но онъ думалъ о Виндекиндѣ и оставался непоколебимымъ. Что ему было за дѣло до наказанія, только бы сохранить дружбу Виндекинда -- и чего бы изъ-за него онъ только не вытерпѣлъ. Крѣпко прижалъ онъ ключикъ къ груди, сжалъ губы и отвѣчалъ на каждый вопросъ только пожиманіемъ плечъ.
-- Я ничего не могу обѣщать, -- твердилъ онъ.
Отецъ сказалъ:
-- Такъ оставьте его въ покоѣ. Это дѣло серьезное. Должно быть, съ нимъ произошло что-нибудь необыкновенное. Когда-нибудь онъ намъ разскажетъ.
Іоганнесъ улыбнулся, молча съѣлъ свой буттербродъ и ускользнулъ въ свою каморку. Тамъ онъ отрѣзалъ кусочекъ шнурка отъ сторъ, привязалъ на него драгоцѣнный ключикъ и повѣсилъ себѣ на голую грудь. Затѣмъ онъ спокойно пошелъ въ школу.
Въ этотъ день ему въ школѣ не везло. Онъ не зналъ ни одного изъ уроковъ и былъ невнимателенъ. Постоянно мысли его уносились къ пруду и къ чуднымъ приключеніямъ вчерашняго вечера. Странно было ему, что онъ, другъ короля эльфовъ, снова былъ обязанъ рѣшать ариsметическія задачи и спрягать глаголы. Хотя все происшедшее было для него дѣйствительностью, но никто ничего объ этомъ не зналъ, да и не повѣрилъ бы, начиная съ учителя, который мрачно поглядывалъ и презрительно назвалъ Іоганнеса лѣнтяемъ. Благодушно перенесъ онъ дурныя отмѣтки и принялся за работу, данную въ наказаніе за его разсѣянность.
"Они не имѣютъ о томъ никакого понятія. Пусть бранятся, сколько хотятъ. Я все-таки другъ Виндекинда, и Виндекиндъ для меня дороже ихъ всѣхъ, вмѣстѣ съ учителемъ"...
Конечно, это было весьма непочтительно со стороны Іоганнеса. Но вѣдь уваженіе къ людямъ не усилилось у него послѣ всего того дурного, что онъ слышалъ о нихъ вчера вечеромъ.
Когда учитель говорилъ, что лишь человѣкъ одаренъ разумомъ, а потому онъ и господинъ надъ всѣми другими животными, -- Іоганнесъ разсмѣялся. Послѣдствіемъ этого была плохая отмѣтка и строгій выговоръ. А когда его сосѣдъ прочелъ изъ книги прописей фразу: "Возрастъ моей тетушки великъ, но не такъ великъ, какъ возрастъ солнца" (der Sonne), Іоганнесъ быстро и громко вскрикнулъ:
-- Солнце -- мужескаго рода, надо: des Sonnes.
Всѣ разсмѣялись, а учитель, пораженный такой наглой глупостью, какъ онъ это назвалъ, оставилъ Іоганнеса послѣ уроковъ въ школѣ и приказалъ сто разъ написать: "Возрастъ моей тетушки великъ, во не такъ великъ, какъ возрастъ солнца; больше же того и другого -- моя наглая глупость".
Ученики разошлись, и Іоганнесъ сидѣлъ одиноко въ большой классной комнатѣ и писалъ. Солнечный лучъ весело заглядывалъ въ окно, освѣщая на своемъ пути тысячи бѣлыхъ пылинокъ и падая на выбѣленную стѣнку свѣтлыми пятнами, которыя медленно передвигались вмѣстѣ съ проходившими одинъ за другимъ часами. Учитель ушелъ и громко захлопнулъ за собой дверь. Іоганнесъ, казалось ему, дошелъ уже до пятьдесятъ-второй "тетушки", какъ вдругъ маленькій проворный мышенокъ съ черными глазами-жемчужинками и шолковыми ушками подкрался изъ отдаленнаго уголка класса и неслышно побѣжалъ вдоль стѣны. Іоганнесъ притаилъ дыханіе, чтобы не спугнуть хорошенькаго звѣрка. Но звѣрокъ не боялся и подошелъ въ тому мѣсту, гдѣ сидѣлъ Іоганнесъ. Оглядѣвшись пристально одну минутку маленькими блестящими глазками, онъ ловко, однимъ прыжкомъ, вскочилъ на скамейку, а другимъ на столъ, за которымъ Іоганнесъ писалъ.
-- Э! -- сказалъ онъ вполголоса, -- а ты вѣдь храбрый мышенокъ.
-- Я не знаю, кого же мнѣ бояться? -- отвѣтилъ тоненькій голосовъ, и мышенокъ, какъ бы смѣясь, показалъ бѣлые зубки.
Хотя Іоганнесъ уже много пережилъ чудеснаго, но все-таки изумился. Среди бѣла дня, да еще и въ школѣ, -- это было почти невѣроятно.
-- Меня ты не долженъ бояться, -- сказалъ онъ тихо, все еще боясь, чтобы мышенокъ не испугался: -- а ты не отъ Виндекинда ли?
-- Именно такъ; я пришелъ тебѣ сказать, что учитель совершенно правъ, и что ты вполнѣ заслужилъ наказаніе.
-- Но Виндекиндъ же сказалъ, что солнце мужескаго рода, потому что оно -- нашъ отецъ.
-- Да, но объ этомъ никому не слѣдуетъ знать. Какое дѣло до этого людямъ? Никогда объ этомъ не слѣдуетъ говорить съ людьми. Они слишкомъ грубы. Человѣкъ -- отвратительное, злое и грубое существо; онъ охотнѣе всего давитъ и ловитъ все, что ему попадается. Это мы, мыши, знаемъ по опыту.
-- Но, мышенокъ, зачѣмъ же ты остаешься жить вблизи него? Зачѣмъ не уходишь ты далеко прочь въ лѣса?
-- Ахъ, этого мы теперь ужъ не можемъ сдѣлать. Мы слишкомъ привыкли въ городской пищѣ. Къ тому же, при извѣстной осторожности и опасеніи, чтобы не попасть въ мышеловку или подъ тяжелыя ноги людямъ, можно еще жить среди нихъ. Къ счастью, мы достаточно проворны. Но главное горе въ томъ, что человѣкъ заключилъ Союзъ съ кошкой и устранилъ этимъ свою собственную неуклюжесть -- это большое несчастье. Зато въ лѣсу много совъ и кобчиковъ, а умирать всѣмъ когда-нибудь да придется все равно. Итакъ, Іоганнесъ, слушайся моего совѣта, скоро придетъ учитель.
-- Спроси Виндекинда, что мнѣ дѣлать съ моимъ ключикомъ. Я его повѣсилъ вокругъ шеи на грудь. Но въ субботу мнѣ дадутъ чистое бѣлье, и я страшно боюсь, чтобы кто-нибудь тогда его не увидѣлъ. Скажи мнѣ, мышенокъ, гдѣ бы мнѣ его можно понадежнѣе спрятать.
-- Въ землѣ, только въ землѣ, это самое вѣрное. Хочешь, я тебѣ его спрячу?
-- Нѣтъ, только не здѣсь, въ школѣ.
-- Такъ закопай въ дюнахъ. Я скажу своей полевой мышкѣ, чтобы она за этимъ приглядѣла.
Дверь хлопнула; вошелъ учитель.
Въ то время какъ Іоганнесъ обмакивалъ перо въ чернила, мышка исчезла. Учитель, самъ охотно желавшій уйти домой, простилъ Іоганнесу сорокъ-восемь строкъ.
Два слѣдующихъ дня Іоганнесъ жилъ подъ непрерывнымъ страхомъ. За нимъ строго слѣдили, и всякая возможность улизнуть на дюны была у него отнята. Наступила пятница, а онъ все еще носилъ на себѣ драгоцѣнный ключикъ. На слѣдующій вечеръ ему должны были надѣть чистое бѣлье, и тогда могли бы увидѣть ключикъ и отнять -- онъ содрогался при этой мысли. Въ домѣ и даже въ саду онъ не рѣшался его прятать; ни одно мѣстечко не казалось ему достаточно безопаснымъ.
Былъ вечеръ пятницы и наступали сумерки. Іоганнесъ сидѣлъ передъ окномъ въ своей каморкѣ, смотрѣлъ на зеленые кусты и его страшно тянуло къ далекимъ дюнамъ.
Вдругъ около него послышался легкій взмахъ крыльевъ, потянуло ароматомъ ландышей, и онъ услышалъ хорошо знакомый сладкій голосъ.
Виндекиндъ сидѣлъ около него на карнизѣ окна и покачивалъ ландышами на длинномъ стеблѣ.
-- Наконецъ-то ты здѣсь! -- воскликнулъ Іоганнесъ.
-- Пойдемъ со мной, Іоганнесъ, зарывать твой ключикъ.
-- Я не могу, -- вздохнулъ Іоганнесъ съ грустью.
Но Виндекиндъ взялъ его за руку, и онъ почувствовалъ, какъ тотчасъ же, легко, какъ бы на крыльяхъ, онъ понесся въ тихомъ вечернемъ воздухѣ.
-- Виндекиндъ, -- произнесъ Іоганнесъ, когда они полетѣли, -- я тебя очень люблю. Я думаю, что за тебя я ногъ бы отдать всѣхъ людей и даже Престо.
Виндекиндъ поцѣловалъ его и спросилъ:
-- А Симона?
-- О, Симону все равно, люблю ли я его. Я думаю, что онъ считаетъ это за ребячество. Онъ только и любитъ одну торговку рыбой, да и то только тогда, когда голоденъ. Какъ ты думаешь, Виндекиндъ, Симонъ -- обыкновенная кошка?
-- Нѣтъ, онъ раньше былъ человѣкомъ.
Въ это время толстый майскій жукъ натолкнулся прямо на Іоганнеса.
-- Нельзя видѣть ничего передъ собой, -- забормоталъ жукъ: -- эльфы летаютъ такъ, какъ будто они откупили весь воздухъ! По нашему, это все бездѣльники, летающіе всегда только для своего удовольствія; тому же, кто, какъ мы, исполняетъ свой долгъ, постоянно отыскивая пищу, -- они только мѣшаютъ летать.
Громко жужжа, полетѣлъ онъ дальше.
-- Онъ, кажется, обидѣлся на насъ за то, что мы мало ѣдимъ? -- спросилъ Іоганнесъ.
-- Да, они всегда такъ, майскіе жуки. Они считаютъ высшимъ долгомъ много ѣсть. Хочешь, я тебѣ разскажу исторію одного молодого майскаго жука. Жилъ былъ однажды красивый молодой майскій жукъ, только-что выползшій изъ земли. Это было для него удивительнымъ событіемъ. Цѣлый годъ онъ просидѣлъ въ темной землѣ, ожидая перваго теплаго вечера. И когда онъ высунулъ свою голову изъ земли, то вся зелень и поющія птички привели его въ большое смущеніе. Онъ рѣшительно не зналъ, что ему собственно дѣлать; онъ ощупывалъ находящіеся вблизи стебельки травы своими щупальцами, вытянувъ ихъ впередъ на подобіе вѣера. По этому онъ узналъ, что онъ самецъ, видный представитель своего рода. У него были блестящія черныя лапки, толстое, покрытое пушкомъ брюшко и грудь, блестѣвшая какъ зеркало. Бъ счастью, онъ скоро увидѣлъ въ недалекомъ разстояніи другого майскаго жука, правда, не такого красиваго, но зато вылетѣвшаго на свѣтъ Божій цѣлымъ днемъ раньше, слѣдовательно, уже довольно стараго.
Очень скромно, по своей молодости, окликнулъ онъ его:
-- Чего тебѣ, дружокъ? -- спросилъ тотъ сверху, увидѣвъ новичка: -- ты хочешь спросить меня о дорогѣ?
-- Нѣтъ, извини, -- сказалъ вѣжливо молодой: -- я не знаю, съ чего мнѣ начать? Что нужно дѣлать майскому жуку?
-- Ахъ, вотъ что! -- сказалъ опытный жукъ: -- такъ ты и этого не знаешь! Ну, это тебѣ простительно; со мной было тоже. Самое главное въ жизни майскаго жука -- p@;сть. Недалеко отсюда находится чудная липовая роща, и наша обязанность по возможности прилежно ее объѣдать.
Но какъ было добраться до липовой рощи?
Возлѣ жучка поднимался стройный и сильный травяной стебель, легко покачивавшійся изъ стороны въ сторону при вечернемъ вѣтеркѣ. Бъ нему-то и прицѣпился онъ довольно крѣпко своими шестью кривыми лапками. Снизу стебель казался высокимъ и довольно крупнымъ колосомъ; тѣмъ не менѣе, майскому жуку захотѣлось на него влѣзть и онъ сталъ неустрашимо взбираться. Дѣло шло медленно; часто онъ соскальзывалъ внизъ, но все же двигался впередъ; когда же, наконецъ, добрался до высочайшей вершины и сталъ мѣрно покачиваться на ней, тогда онъ почувствовалъ себя удовлетвореннымъ и счастливымъ. Какой видъ открывался передъ нимъ! Ему казалось, что онъ окидываетъ взглядомъ весь міръ! Какъ чудно было чувствовать себя окруженнымъ со всѣхъ сторонъ воздухомъ! Жадно впивалъ онъ воздухъ и наполнялъ свое брюшко. Въ восторгѣ расправилъ онъ верхнія крылышки и взмахнулъ нижними, сѣтчатыми.
Ему хотѣлось выше, все выше -- еще разъ затрепетали крылышки, лапки отдѣлились отъ стебелька и -- о, радость!.. Онъ полетѣлъ свободный и счастливый, въ тихомъ, тепломъ вечернемъ воздухѣ...
-- А дальше что же? -- спросилъ Іоганнесъ.
-- Продолженіе не веселое, я разскажу тебѣ его въ другой разъ.
Они сами летѣли надъ прудомъ. Двѣ запоздалыя бѣлыя бабочки порхали вмѣстѣ съ ними.
-- Куда направляетесь, эльфы? -- спросили онѣ.
-- Къ большому кусту розъ на дюнахъ; онѣ цвѣтутъ на томъ склонѣ.
-- И мы съ вами!
Уже издали виднѣлся кустъ съ безчисленными, нѣжно-желтыми, шелковисто-мягкими цвѣтами. Бутоны были красноваты, а на распустившихся цвѣтахъ виднѣлись красныя полоски, какъ воспоминанія того времени, когда они еще были бутонами. Въ тихомъ уединеніи цвѣла дикая роза дюнъ, наполняя окружающую мѣстность сладкимъ ароматомъ. Эти розы такъ чудно хороши, что эльфы только ими и питаются. Бабочки кружились надъ кустомъ и цѣловали одинъ цвѣтокъ за другимъ.
-- Мы прилетѣли довѣрить вамъ кладъ, -- крикнулъ Виндекиндъ; -- можете вы его сохранить?
-- Отчего же нѣтъ? Отчего же нѣтъ? -- зашепталъ кустъ. -- Мнѣ не надоѣстъ ожидать вашего возвращенія, да къ тому же я никуда не уйду, если меня не срубятъ; вдобавокъ, у меня острые шипы.
Тутъ прибѣжала полевая мышка, родственница мышонка изъ школы, и вырыла ходъ подъ корнями розы. Туда же она втащила и ключикъ.
-- Когда ты захочешь его получить обратно, то ты снова долженъ меня позвать. Такимъ образомъ ты ничуть не повредишь розъ.
Розовый кустъ сплелъ свои вѣтви съ шипами надъ входомъ. закрывъ отверстіе, и торжественно поклялся хранить его вѣрно. Бабочки были свидѣтелями.
На слѣдующее утро Іоганнесъ проснулся въ своей постели; Престо, часы, обои -- все было на своемъ мѣстѣ, но шнурка съ ключикомъ не было на шеѣ.
IV
-- Ахъ, какъ надоѣдаетъ это отвратительное лѣто! -- говорила, вздыхая, одна изъ трехъ печей, угрюмо стоявшая вмѣстѣ съ другими въ кладовой стараго дома: -- по цѣлымъ недѣлямъ не вижу я ни одной души и не слышу ни одного путнаго слова. И при этомъ такая внутренняя пустота. Совсѣмъ отвратительно!
-- А я вся заросла паутиной, -- говорила другая; -- зимой бы ужъ, конечно, этого со мной не случилось.
-- А во мнѣ такъ много накопилось пыли, что мнѣ страшно стыдно будетъ трубочиста, когда онъ опять покажется.
Кочерги и лампы, обернутыя тщательно въ бумагу, во избѣжаніе ржавчины, и разбросанныя тамъ и сямъ по полу, услышавъ такія легкомысленныя рѣчи, не могли скрыть своего неодобренія; но вдругъ всякій разговоръ прекратился. Задвижка у двери щелкнула, и лучъ свѣта проникъ въ самые темные углы кладовой, освѣтивъ все запыленное общество.
Это былъ Іоганнесъ; онъ зашелъ сюда и тѣмъ помѣшалъ общей бесѣдѣ. Кладовая всегда имѣла для него неотразимую прелесть. Теперь же, послѣ всѣхъ необыкновенныхъ его приключеній, послѣднее время онъ чаще сталъ скрываться сюда, гдѣ находилъ покой и уединеніе. Притомъ, здѣсь было окно, закрытое ставнями и выходившее на дюны. Большимъ наслажденіемъ для него было открыть окно и послѣ таинственной полутьмы кладовой вдругъ увидѣть передъ собой далекій, яркоосвѣщенный ландшафтъ, обрамленный длиннымъ рядомъ дюнъ.
Три недѣли прошли съ вечера той пятницы, а Іоганнесъ ничего не зналъ о своемъ другѣ. Ключика теперь тоже не было, а вмѣстѣ съ нимъ исчезло и всякое доказательство того, что все это ему не приснилось. Часто онъ со страхомъ говорилъ самъ себѣ, не было ли все это -- одно воображеніе. Онъ совсѣмъ присмирѣлъ, и отецъ, съ боязнью поглядывая на него, началъ предполагать, что Іоганнесъ съ той ночи на дюнахъ чѣмъ-нибудь занемогъ. Но Іоганнесъ только стремился всѣмъ существомъ въ своему Виндекинду.
"Неужели онъ меня меньше любитъ, нежели я его? -- сокрушался онъ, стоя у слухового окна и смотря въ даль черезъ зеленый цвѣтистый садъ: -- зачѣмъ же онъ не приходитъ во мнѣ чаще и на болѣе долгое время? Если бы я могъ... а можетъ быть у него много друзей? Любитъ ли онъ ихъ больше, нежели меня?.. У меня нѣтъ никакихъ другихъ друзей, -- ни одного. Я люблю только его!
Вдругъ онъ увидѣлъ на темносинемъ небѣ стаю бѣлоснѣжныхъ голубей, парившихъ надъ домомъ, и ясно услыхалъ размахи ихъ крыльевъ. Казалось, ими всѣми руководила одна мысль, когда они, измѣняя направленіе, какъ бы утопали въ морѣ солнечнаго свѣта и воздуха.
Они подлетѣли къ слуховому окну Іоганнеса и опустились съ большимъ шумомъ, трепеща крыльями, прямо въ жалобу крыши; тутъ они озабоченно стали ворковать и суетиться. У одного изъ нихъ было въ крылѣ красное перышко. Онъ теребилъ его до тѣхъ поръ, пока оно не осталось у него въ клювѣ; тогда онъ подлетѣлъ въ Іоганнесу и подалъ его ему.
Какъ только Іоганнесъ взялъ перо, ему показалось, что онъ сдѣлался опять легокъ и такъ же подвиженъ, какъ любой изъ голубей. Онъ вытянулъ члены, голуби поднялись съ мѣста, и Іоганнесъ свободно понесся среди нихъ, въ воздухѣ, при ясномъ солнечномъ сіяніи. Ничего не было вокругъ него, кромѣ чистой синевы неба и яркаго блеска бѣлыхъ голубиныхъ крыльевъ.
Они летѣли надъ большимъ садомъ въ лѣсъ, верхушки котораго колыхались вдали какъ волны зеленаго моря.
Іоганнесъ взглянулъ внизъ и увидѣлъ своего отца, сидѣвшаго у раскрытаго окна комнаты; Симонъ съ поджатыми передними лапками лежалъ на подоконникѣ и грѣлся на солнцѣ.
"Видятъ ли они меня"? -- думалъ Іоганнесъ, но позвать ихъ не рѣшался. -- Престо носился по саду, обнюхивая каждый кустъ, каждую стѣнку, и царапался въ каждую оранжерейную дверь, стараясь найти своего маленькаго хозяина.
-- Престо, Престо! -- закричалъ Іоганнесъ. -- Собачка посмотрѣла вверхъ, начала вилять хвостомъ и жалобно визжать.