Lib.ru/Классика: Уортон Эдит. Расплата

БРАЧНАЯ ЖИЗНЬ.

Американскіе разсказы Эдитъ Уортонъ.

Съ англійскаго.

Расплата.

I.

Заповѣдь о бракѣ въ новомъ законѣ будетъ слѣдующая:

"Не измѣняй самому себѣ".

Сдержанный ропотъ одобренія пронесся по студіи, и мистриссъ Уэстель увидала сквозь табачный дымъ, какъ ея мужъ, сойдя съ импровизированной каѳедры, очутился въ группѣ поздравлявшихъ его дамъ. Несистематическія собесѣдованія Уэстеля о "новой этикѣ" привлекли къ нему горячихъ послѣдователей изъ среды умственно незанятыхъ людей, тѣхъ, которые, по его собственнымъ словамъ, любятъ получать духовную пищу разжеванной.

Собесѣдованія начались случайно. О взглядахъ Уэстеля было извѣстно, что они "передовые", но до сихъ поръ онъ не высказывалъ ихъ публично. По мнѣнію его жены, онъ очень старался, чтобы личные взгляды не повредили его профессіональному положенію. Но въ послѣднее время у него явилась странная склонность къ догматизму, желаніе бросить вызовъ, высказать прямо въ лицо обществу свои личныя правила, а такъ какъ отношенія между полами -- тема, на которую всегда можно собрать аудиторію, то нѣсколько восторженныхъ друзей уговорили его подѣлиться своими взглядами съ публикой въ рядѣ собесѣдованій въ студіи у Ванъ Сидереновъ.

Супруги Ванъ-Сидеренъ были приняты въ обществѣ благодаря тому, что у нихъ была студія. Картины Ванъ-Сидерена имѣли главнымъ образомъ значеніе какъ части той mise en scène, которая отличала вечера его жены отъ вялыхъ собраній въ гостиныхъ Нью-Іорка и позволяла ей угощать друзей вмѣсто чая виски съ содовой водой. Мистриссъ Ванъ-Сидеренъ съ своей стороны старалась создать атмосферу, которая должна окружать мольбертъ художника. Если по временамъ ей становилось трудно поддерживать иллюзію, она теряла мужество и желала, чтобы Гербертъ дѣйствительно могъ писать картины, то она быстро справлялась съ минутной слабостью, призывая новый талантъ, какое-нибудь необычное подкрѣпленіе для поддержанія "артистическаго" настроенія. Въ поискахъ за такой поддержкой она ухватилась за Уэстеля, льстила ему, къ удивленію его жены, и старалась сдѣлать его соучастникомъ своего обмана. Въ кружкѣ Ванъ-Сидереновъ смутно сознавали, что всякая дерзость артистична, и что проповѣдникъ, признающій бракъ безнравственнымъ, такъ же выдается оригинальностью, какъ художникъ, пишущій красную траву и зеленое небо. Кружокъ Ванъ-Сидереновъ утомился общепринятой окраской въ живописи и въ поведеніи.

Юлія Уэстель уже давно имѣла собственный взглядъ на безнравственность брака; она желала сдѣлать мужа своимъ единомышленникомъ. Въ первое время ихъ союза она въ тайнѣ даже огорчалась его нежеланіемъ сдѣлаться послѣдователемъ новыхъ взглядовъ; она готова была обвинять его въ нравственной трусости; онъ долженъ былъ еще дорасти до убѣжденій, на которыхъ былъ основанъ ихъ бракъ. Это было еще въ началѣ его пропаганды, когда, чисто поженски, она хотѣла ввести въ общее правило совершонное ею нарушеніе закона. Теперь она чувствовала иначе. Она едва ли могла дать себѣ отчетъ въ происшедшей перемѣнѣ, но, какъ женщина, не допускавшая никогда безотчетныхъ чувствъ, объясняла это тѣмъ, что не хотѣла ложнаго толкованія своей вѣры толпой. Въ этомъ отношеніи она почти всѣхъ считала толпой; конечно, были нѣкоторыя лица, которымъ бы она охотно ввѣрила защиту своего эзотерическаго ученія. А Уэстель какъ разъ въ этомъ смыслѣ отказался отъ своихъ, правда, невысказанныхъ раньше принциповъ и спустился съ высотъ одинокаго мышленія, чтобы на улицахъ и площадяхъ кричать о своихъ убѣжденіяхъ.

На этотъ разъ неопредѣленное неудовольствіе мистриссъ Уэстель сосредоточилось на Унѣ Ванъ-Сидеренъ. Во-первыхъ, дѣвушкѣ совсѣмъ не для чего быть здѣсь. Это было "ужасно"; мистриссъ Уэстель вернулась къ старому женскому словарю,-- просто "ужасно" подумать, что молодая дѣвушка слушаетъ такія собесѣдованія. Тотъ фактъ, что Уна курила и при случаѣ пила грогъ, не отнималъ у нея лучезарной невинности, которая дѣлала изъ нея скорѣе жертву, чѣмъ сообщницу вульгарныхъ родителей. Юлія Уэстель, сознавая свою безпомощность, все-таки чувствовала, что надо что-нибудь сдѣлать; кто-нибудь долженъ поговорить съ матерью дѣвушки. И какъ разъ тутъ появилась сама Уна.

-- О, мистриссъ Уэстель! Какъ хорошо!-- Уна смотрѣла на нее большими ясными глазами.-- Вы, конечно, вѣрите во все это?-- спросила она съ ангельской серьезностью.

-- Во все это? Во что, дитя мое?

Дѣвушка сверкнула глазами:

-- Въ высшую жизнь, въ свободу развитія личности, въ заповѣдь о вѣрности самому себѣ,-- бойко повторила она.

Мистриссъ Уэстель къ своему удивленію вспыхнула горячимъ румянцемъ.

-- Дорогая Уна,-- сказала она,-- вы совсѣмъ не понимаете, о чемъ идетъ рѣчь.

Миссъ Ванъ-Сидеренъ взглянула на нее, слегка покраснѣвъ въ отвѣтъ:

-- Но вы-то понимаете?-- прошептала она.

Мистриссъ Уэстель засмѣялась:

-- Не всегда и не вполнѣ! Но сейчасъ мнѣ бы хотѣлось чаю!

Уна провела ее въ уголокъ, гдѣ разливались невинные напитки. Юлія, взявъ чашку, внимательнѣе посмотрѣла на дѣвушку. Въ-концѣ-концовъ это уже не лицо дѣвочки,-- опредѣленныя черты складывались подъ молодымъ румянцемъ. Она сообразила, что Унѣ должно быть двадцать шесть лѣтъ, и удивилась, что та еще не замужемъ. Хорошенькій запасъ идей она принесетъ мужу. Вотъ оно, приданое современныхъ дѣвушекъ!

Мистриссъ Уэстель вздрогнула, поймавъ себя на словѣ. Какъ будто говорилъ кто-то другой, чужой, только ея голосомъ. Вдругъ она рѣшила, что въ комнатѣ душно, а чай, налитый Уной, слишкомъ сладокъ; она поставила чашку и стала искать глазами Уэстеля. Встрѣтить его взглядъ было для нея давно прибѣжищемъ при всякомъ сомнѣніи; она и теперь поймала его, но какъ казалось -- случайно, по дорогѣ къ другой цѣли. Она посмотрѣла по направленію его взора, и тотъ привелъ ее въ уголъ, куда удалилась Уна,-- въ одинъ изъ уголковъ подъ пальмами, которымъ мистриссъ Ванъ-Сидеренъ приписывала прелесть своихъ субботъ. Черезъ минуту Уэстель всталъ и помѣстился рядомъ съ дѣвушкой. Она нагнулась впередъ и что-то оживленно говорила; онъ слушалъ съ насмѣшливой улыбкой, которая являлась какъ бы фильтромъ для лести и позволяла ему выслушивать ее въ громадномъ количествѣ, не проявляя черезмѣрнаго аппетита. Юлія содрогнулась отъ такого объясненія его улыбки.

Возвращаясь домой въ сумеркахъ по пустымъ улицамъ, Уэстель удивилъ жену внезапнымъ мальчишескимъ пожатіемъ руки.

-- Что, я хоть немного открылъ имъ глаза? Сказалъ имъ то, что вы хотѣли?-- весело спросилъ онъ.

Почти безсознательно она выдернула руку.

-- Что я хотѣла?

-- Ну, да развѣ вы все время не хотѣли этого?

Она почувствовала въ его тонѣ искреннее удивленіе.

-- Я думалъ, вы осуждаете меня за то, что я раньше не говорилъ открыто; вы по временамъ почти давали мнѣ почувствовать, что я жертвую принципами ради приличія.

Она подумала минуту надъ отвѣтомъ, потомъ спокойно спросила:

-- Что же заставило васъ рѣшиться больше такъ не поступать?

Она опять услыхала удивленіе въ его тонѣ.

-- Ну, желаніе доставить вамъ удовольствіе,-- отвѣтилъ онъ почти слишкомъ просто.

-- Въ такомъ случаѣ я желаю, чтобы вы не продолжали,-- рѣзко сказала она.

Онъ остановился, и она почувствовала, что въ темнотѣ онъ смотритъ на нее.

-- Не продолжать?

-- Позовите, пожалуйста, извозчика, я устала,-- вырвалось у нея отъ внезапнаго чувства физическаго утомленія.

Онъ тотчасъ же окружилъ ее заботами. Въ комнатѣ было адски жарко и потомъ этотъ проклятый табачный дымъ; онъ раза два замѣтилъ, что она блѣдна,-- ей не надо приходить въ будущую субботу. Она почувствовала, что сдается, какъ всегда, передъ его нѣжной заботливостью. Она, какъ женщина, отдалась попеченію мужчины съ сознаніемъ полной безпомощности. Онъ посадилъ ее въ экипажъ, и въ темнотѣ ея рука легла въ его руку. Набѣжали слезинки, и она дала имъ течь. Такъ пріятно было плакать о мнимыхъ волненіяхъ.

Вечеромъ онъ удивилъ ее, вернувшись къ предмету ихъ разговора. Онъ соединялъ въ себѣ мужскую нелюбовь къ щекотливымъ вопросамъ съ почти женскимъ умѣніемъ ихъ избѣгать, и она знала, что если онъ вернулся къ этому предмету, то имѣлъ на то особыя основанія.

-- Кажется, вамъ не понравилось, какъ я говорилъ сегодня. Развѣ я плохо освѣтилъ вопросъ?

-- Нѣтъ, вы освѣтили его прекрасно.

-- Но тогда что же вы имѣли въ виду, говоря, что не желаете, чтобы я продолжалъ?

Она нервно взглянула на него; не зная его намѣреній, она чувствовала себя еще болѣе безпомощной.

-- Мнѣ кажется, не слѣдуетъ такія вещи обсуждать публично.

-- Я васъ не понимаю!-- воскликнулъ онъ.

Опять чувство, что его удивленіе искреннее, придало неестественность ея положенію. Она не была увѣрена, что сама себя понимаетъ.

-- Можетъ быть, вы выскажетесь яснѣе?-- сказалъ онъ съ оттѣнкомъ нетерпѣнія.

Ея взоръ блуждалъ по знакомой гостиной, бывшей мѣстомъ столькихъ вечернихъ бесѣдъ. Лампы подъ абажурами, темныя стѣны, завѣшанныя гравюрами, блѣдные весенніе цвѣты, разбросанные тамъ и здѣсь въ венеціанскихъ стаканчикахъ и севрскихъ вазахъ почему-то напомнили ей комнаты, гдѣ она провела вечера послѣ перваго брака,-- масса розоваго дерева, мягкой мебели, надъ каминомъ картина, изображающая римлянку, и мраморная статуя греческаго раба въ открытыхъ дверяхъ гостиной. Это была комната, въ которой она никогда не могла чувствовать себя иначе, какъ путешественникомъ на станціи желѣзной дороги; а теперь, когда она смотрѣла на все окружающее, такое близкое и родное, на комнату, ради которой оставила прежнюю, ее поразило то же чувство отчужденности. Гравюры, цвѣты, блѣдные тона стараго фарфора, казалось, олицетворяли излишнюю утонченность, которая не отвѣчала глубочайшимъ запросамъ жизни.

Вдругъ она услыхала вторичный вопросъ мужа.

-- Не знаю, могу ли я это объяснить,-- прошептала она.

Онъ выдвинулъ кресло такъ, чтобы видѣть ее изъ-за камина. Свѣтъ лампы упалъ на его тонкія черты, въ которыхъ было что-то поверхностно-чувственное, соотвѣтствующее поверхностно-утонченной обстановкѣ.

-- Или вы больше не вѣрите въ наши идеи?-- спросилъ онъ.

-- Въ наши идеи?

-- Въ идеи, которыя я стараюсь проповѣдовать, въ идеи, за которыя, по мнѣнію всѣхъ, мы стоимъ...-- онъ на минуту замолчалъ.-- Въ идеи, на которыхъ былъ основанъ нашъ бракъ...

Кровь бросилась ей въ лицо. Онъ имѣлъ опредѣленную цѣль,-- теперь она увѣрена, что онъ имѣлъ опредѣленную цѣль. Когда въ продолженіе десяти лѣтъ ихъ брака кто-либо изъ нихъ говорилъ объ идеяхъ, на которыхъ онъ основанъ?

Когда это человѣкъ подрываетъ основаніе дома, чтобы посмотрѣть на его фундаментъ? Фундаментъ, конечно, тутъ и поддерживаетъ домъ, но живутъ наверху, а не въ подвалѣ.

Правда, вначалѣ она сама иногда настаивала на пересмотрѣ ихъ отношеній, на перечисленіи доводовъ, оправдывающихъ ея поступокъ, на признаніи, время отъ времени, ихъ принадлежности къ религіи личной свободы; но она давно перестала нуждаться въ такихъ идейныхъ знаменахъ и относилась къ своему браку такъ просто и естественно, какъ будто, онъ былъ основанъ на непосредственномъ голосѣ сердца и не требовалъ спеціальнаго объясненія или оправданія.

-- Конечно, я все еще вѣрю въ наши идеи,-- воскликнула она.

-- Тогда, повторяю, что я ничего не понимаю: однимъ изъ пунктовъ вашей теоріи было то, что нашъ взглядъ на бракъ долженъ получить возможно большее распространеніе. Вы измѣнили себѣ въ этомъ отношеніи?

Она колебалась.

-- Все зависитъ отъ обстоятельствъ, отъ публики, передъ которой говоришь. Общество, которое собирается у Ванъ-Сидеренъ, не интересуется тѣмъ, истинна или ошибочна доктрина; ихъ привлекаетъ только ея новизна.

-- А между тѣмъ, именно въ такомъ обществѣ мы съ вами встрѣтились и другъ отъ друга узнали истину.

-- Это было иначе.

-- Въ какомъ смыслѣ?

-- Начать съ того, что я не была молоденькой дѣвушкой. Совсѣмъ не слѣдуетъ молодымъ дѣвушкамъ присутствовать на... на подобныхъ собраніяхъ и слушать разсужденія о такихъ вещахъ.

-- Я думалъ, что вы считаете величайшимъ общественнымъ зломъ, что съ молодыми дѣвушками не говорятъ о такихъ вещахъ. Но это не относится къ дѣлу. Я не видалъ сегодня среди моей аудиторіи ни одной дѣвушки.

-- За исключеніемъ Уны Ванъ-Сидеренъ?

-- Да, миссъ Ванъ-Сидеренъ, конечно!

-- Почему, конечно?

-- Дочь хозяйки! Что же было дѣлать? Услать ее изъ дома съ гувернанткой?

-- Если бы у меня была дочь, я не допустила бы у себя въ домѣ ничего подобнаго.

Уэстель, съ улыбкой крутя усы, откинулся на спинку стула.

-- Мнѣ кажется, миссъ Ванъ-Сидеренъ сама сумѣетъ постоять за себя.

-- Ни одна дѣвушка не умѣетъ постоять за себя, пока не поздно.

-- И все-таки вы рѣшительно хотите отнять у нея вѣрнѣйшее средство самозащиты?

-- Что вы называете вѣрнѣйшимъ средствомъ самозащиты?

-- Предварительное знакомство съ человѣческой природой, въ отношеніи къ брачнымъ узамъ.

Она сдѣлала нетерпѣливое движеніе:

-- Неужели вы женились бы на подобной дѣвушкѣ?

-- Съ удовольствіемъ, если бы она подходила ко мнѣ въ другихъ отношеніяхъ.

Она попробовала воспользоваться иначе своимъ аргументомъ.

-- Вы ошибаетесь, если думаете, что такія бесѣды не волнуютъ молодыхъ дѣвушекъ. Уна была въ состояніи самаго нелѣпаго возбужденія.

Она остановилась, не понимая, зачѣмъ все это говоритъ.

Уэстель опять открылъ журналъ, который отложилъ въ началѣ спора.

-- То, что вы говорите, очень лестно для моего ораторскаго таланта, но, кажется, вы преувеличиваете впечатлѣніе. Увѣряю васъ, миссъ Ванъ-Сидеренъ не нуждается въ чужихъ мысляхъ. Она сама умѣетъ думать.

-- Вы, кажется, близко знакомы съ ея умственной дѣятельностью,-- неосторожно вырвалось у его жены.

Онъ спокойно поднялъ глаза отъ страницы, которую разрѣзалъ.

-- Я желалъ бы этого,-- отвѣчалъ онъ,-- она меня интересуетъ.

II.

Если люди различно смотрятъ на жену, непонятую мужемъ, то этого не было по отношенію къ Юліи Уэстель, когда она разошлась съ первымъ мужемъ. Всѣ были готовы ее извинять и даже защищать. Свѣтъ, украшеніемъ котораго она служила, призналъ, что Джонъ Арманъ былъ "невозможенъ", и хозяйки вздохнули съ облегченіемъ при мысли, что больше не было необходимости приглашать его обѣдать.

Разводъ не сопровождался скандаломъ; ни одна сторона не обвиняла другой въ нарушеніи вѣрности. Супругамъ Арманъ пришлось даже перейти въ подданство такого государства, которое признавало достаточнымъ поводомъ для развода, если супругъ пропадалъ безъ вѣсти, причемъ законъ былъ формулированъ такъ либерально, что въ каждомъ разрывѣ можно было найти признаки пропажи безъ вѣсти. Даже второй бракъ мистриссъ Арманъ не обезпокоилъ мирнаго сна традиціонной морали. Было извѣстно, что она не встрѣчалась со вторымъ мужемъ до развода; кромѣ того, она оставила богатаго человѣка для бѣднаго. Хотя Климентъ Уэстель былъ извѣстенъ, какъ юристъ, входящій въ славу, но всѣ чувствовали, что его состояніе не будетъ расти такъ же быстро, какъ слава. Уэстелямъ, вѣроятно, предстояло всегда жить скромно и ѣздить въ гости на извозчикахъ. Могло ли быть лучшее доказательство полнѣйшаго безкорыстія мистриссъ Арманъ?

Если разсужденія, которыми друзья оправдывали ея поступокъ, были нѣсколько грубѣе и менѣе сложны, чѣмъ ея собственное освѣщеніе дѣла, все же оба объясненія приводили къ одному заключенію: Джонъ Арманъ былъ невозможенъ. Единственная разница была въ томъ, что для жены чувство невозможности совмѣстной жизни лежало глубже, чѣмъ въ простой общественной неправоспособности. Однажды она сказала, иронически защищая свой бракъ, что, по крайней мѣрѣ, это избавляло ее отъ необходимости сидѣть съ нимъ рядомъ за обѣдомъ; но тогда она не сознавала, какой цѣной была куплена эта льгота. Джонъ Арманъ былъ невозможенъ, но самое ужасное было то, что онъ не позволялъ другимъ быть не такими, какъ онъ. Безсознательнымъ процессомъ исключенія онъ удалялъ все, въ чемъ лично не нуждался. Онъ какъ бы создавалъ атмосферу, въ которой могли выживать только люди съ его собственными требованіями. Это могло казаться выраженіемъ сознательнаго эгоизма, но въ Джонѣ Арманѣ не было ничего сознательнаго. Онъ дѣйствовалъ такъ же инстинктивно, какъ животное или дитя. Эта ребячливость иногда на минуту колебала взглядъ жены на него. Можетъ быть, просто у него отсроченъ трудный процессъ развитія? У него бывали проблески остроты ума, которые заставляютъ говорить о тупомъ человѣкѣ, что онъ "не дуракъ", и это-то качество особенно ставило въ затрудненіе его жену. Даже для натуралиста непріятно, когда его выводы нарушаются неожиданнымъ отклоненіемъ въ формѣ или функціяхъ; насколько же это тяжелѣй для жены, у которой самооцѣнка неизбѣжно связана съ оцѣнкой мужа.

Острота ума у Армана вовсе не обозначала постоянныхъ умственныхъ способностей; это былъ скорѣе зародышъ чувства и, быть можетъ, страданія въ потенціальномъ состояніи, но на этомъ Юлія старалась не останавливаться. Вполнѣ понимая собственные резоны для разрыва съ нимъ, она не хотѣла допустить, что они не такъ же ясны для мужа. Но въ минуты раздумья ее преслѣдовалъ его взоръ, полный смущенія, слишкомъ неопредѣленнаго, чтобы быть высказаннымъ словами.

Впрочемъ, такіе моменты бывали рѣдки. Ея бракъ былъ слишкомъ конкретнымъ несчастьемъ, чтобы смотрѣть на него съ философской точки зрѣнія. Если она была несчастна вслѣдствіе сложныхъ причинъ, то ея несчастіе было настолько реально, что казалось простымъ. Душу легче ранить, чѣмъ тѣло, а у Юліи былъ раненъ каждый фибръ ея души. Личность мужа, казалось, постепенно душила ее, скрывая небо, не давая доступа воздуху, пока она не почувствовала себя погребенной среди своихъ разбитыхъ надеждъ. Она приходила въ отчаяніе отъ сознанія, что старымъ, какъ свѣтъ, средствомъ ея заманили въ духовное и физическое рабство. Если бракъ являлся медленной пожизненной расплатой за долгъ, сдѣланный по незнанію, то онъ былъ преступленіемъ противъ человѣческой природы. Она съ своей стороны не приметъ участія въ защитѣ того ложнаго взгляда, жертвой котораго сдѣлалась: ложнаго взгляда, будто мужчина и женщина, находящіеся въ самыхъ близкихъ личныхъ отношеніяхъ, должны оставаться въ нихъ до конца, хотя бы они переросли другъ друга, какъ вырастаетъ взрослое дерево изъ желѣзнаго обруча, надѣтаго при прививкѣ.

Какъ разъ въ разгаръ нравственнаго возмущенія она встрѣтила Климента Уэстеля. Она сразу увидала, что онъ "заинтересованъ" ею, но старалась заслонить отъ себя это открытіе, боясь, что его вліяніе вновь завлечетъ ее въ узы общепринятыхъ отношеній. Чтобы избавиться отъ опасности, она рѣшительно высказывала ему свои взгляды и къ удивленію нашла, что онъ ихъ раздѣляетъ. Ее привлекала откровенность поклонника, который, ухаживая, признавался, что не вѣритъ въ бракъ. Онъ не удивлялся ея самымъ дерзкимъ мнѣніямъ, такъ какъ передумалъ все то, что она перечувствовала, и они пришли къ одному выводу. Люди развиваются различно, и ярмо, легкое для одного человѣка, можетъ другому казаться оскорбительнымъ. Разводъ нуженъ для исправленія личныхъ отношеній. Какъ только будетъ признана возможность ихъ измѣненій, они выиграютъ и въ благородствѣ, и въ гармоніи. Не нужно будетъ компромиссовъ и уступокъ, постоянныхъ жертвъ и униженій,-- всего того, на чемъ держатся теперь неудачные браки.

Обѣ стороны, вступающія въ союзъ, будутъ бодро смотрѣть впередъ, стараясь достичь высшей степени саморазвитія подъ страхомъ потерять взаимное уваженіе и привязанность. Болѣе мелкая натура не будетъ въ состояніи тянуть внизъ другую, а сама будетъ стараться подняться, или останется одна внизу.

Единственно необходимое условіе гармоничнаго брака -- откровенное признаніе этой истины и торжественное обѣщаніе обѣихъ сторонъ оставаться вѣрными самимъ себѣ и не жить ни минуты вмѣстѣ, послѣ того какъ исчезнетъ полнѣйшая гармонія. Адюльтеромъ будущаго будетъ измѣна самому себѣ.

На этомъ былъ основанъ ихъ бракъ, какъ справедливо напомнилъ ей Уэстель. Исполненіе церемоніи являлось мелкой уступкой общественнымъ предразсудкамъ: теперь, когда двери развода были широко открыты, бракъ переставалъ быть тюремнымъ заключеніемъ. Благодаря характеру ихъ привязанности, они стояли внѣ всякихъ случайностей и имѣли возможность легко ихъ обсуждать: Юлія съ спокойнымъ духомъ настаивала, чтобы Уэстель обѣщалъ ей уйти отъ нея, когда перестанетъ ее любить. Обмѣнъ такими обѣтами дѣлалъ ихъ въ извѣстномъ смыслѣ борцами за новый законъ, піонерами въ заповѣдномъ царствѣ личной свободы; они чувствовали, что достигли блаженства, не пройдя черезъ мученичество.

Оглядываясь на прошлое, Юлія видѣла, что таковы были ея теоретическія воззрѣнія на бракъ. Десять лѣтъ счастья съ Уэстелемъ безсознательно и коварно развили въ ней другой взглядъ на ихъ союзъ: скорѣе она вернулась теперь къ старому инстинкту подчиненія и обладанія во имя страсти, который заставлялъ ее возмущаться при малѣйшемъ намекѣ на перемѣну. Перемѣна? Обновленіе? Такъ они называли это на своемъ глупомъ жаргонѣ. Скорѣе можно сказать: уничтоженіе, разрушеніе, разрывъ тысячи нитей, связывающихъ съ другимъ существомъ. Другимъ? Но онъ не былъ другимъ. Онъ и она составляли единое въ томъ мистическомъ смыслѣ, который одинъ придаетъ значеніе браку. Новый законъ нуженъ не для нихъ, а для тѣхъ одинокихъ существъ, которыхъ связываетъ только пародія союза. Евангеліе, которое она проповѣдовала, не подходило къ ея случаю...

На другой день послѣ собесѣдованія у Ванъ-Сидереновъ, она послала за докторомъ и просила прописать ей что-нибудь отъ нервовъ. Она усердно принимала лѣкарство, но не находила успокоенія. Она не знала, чего боится, и отъ того страхъ только больше проникалъ въ нее. Мужъ не возобновлялъ разговора о субботнихъ собесѣдованіяхъ. Онъ былъ необычайно добръ и внимателенъ, съ какой-то мягкостью въ обычно рѣзкихъ манерахъ, съ оттѣнкомъ застѣнчивости въ заботахъ о ней, что наполняло ее новымъ страхомъ. Она говорила себѣ, что причиной тому ея плохой видъ,-- онъ зналъ о докторѣ и лѣкарствахъ, поэтому и былъ такъ предупредителенъ къ ея желаніямъ, старался избавить ее отъ нравственныхъ потрясеній, но это объясненіе только открывало путь новымъ волненіямъ.

Недѣля тянулась медленно, бездѣятельно, какъ одно сплошное воскресенье. Въ субботу утромъ пришло письмо отъ мистриссъ Ванъ-Сидеренъ. "Не попроситъ ли дорогая Юлія мистера Уэстеля придти на полчаса раньше обыкновеннаго, такъ какъ послѣ его бесѣды будетъ музыкальное отдѣленіе". Уэстель какъ разъ уходилъ на службу, когда жена прочла записку. Она открыла дверь въ гостиную и позвала его, чтобы передать порученіе.

Онъ взглянулъ на записку и бросилъ ее:

-- Досадно, мнѣ придется раньше кончить теннисъ. Ну, ничего не подѣлаешь. Напишите, что я согласенъ.

Юлія минуту колебалась, стиснувъ рукой спинку стула, на который опиралась.

-- Вы намѣрены продолжать эти бесѣды?-- спросила она.

-- Почему же нѣтъ?-- отвѣчалъ онъ.

Ее поразило, что на этотъ разъ его удивленіе перестало быть непритворнымъ. Подозрѣніе помогло ей найти нужныя слова.

-- Вы говорили, что начали ихъ для моего удовольствія.

-- Ну?

-- Я сказала вамъ на прошлой недѣлѣ, что они мнѣ не нравятся.

-- На прошлой недѣлѣ? Ахъ, да,-- онъ какъ будто старался припомнить.-- Я подумалъ, что вы нервничали; на другой день вы посылали за докторомъ.

-- Мнѣ нуженъ былъ не докторъ, а ваше обѣщаніе...

-- Мое обѣщаніе?

Внезапно она почувствовала, что полъ колеблется подъ ней. Она опустилась на стулъ съ сдавленнымъ горломъ; слова и мысли улетали отъ нея, какъ соломинки въ порывѣ вѣтра.

-- Климентъ,-- воскликнула она,-- развѣ недовольно того, что я ненавижу ихъ?

Онъ повернулся, закрылъ дверь, потомъ подошелъ къ ней и сѣлъ.

-- Что вы ненавидите?-- мягко спросилъ онъ.

Она сдѣлала отчаянное усиліе собрать разбитые аргументы.

-- Я не могу выносить, когда вы говорите такъ, какъ будто нашъ бракъ подобенъ другимъ... другимъ неудачнымъ. Когда я слышала, какъ вы обращались тамъ къ любопытной, болтающей публикѣ и провозглашали, что мужъ и жена имѣютъ право разойтись, когда надоѣдятъ другъ другу, или найдутъ другихъ...

Уэстель сидѣлъ неподвижно, не сводя глазъ съ рисунка обоевъ.

-- Значитъ, вы перестали раздѣлять этотъ взглядъ?-- сказалъ онъ, когда она замолчала.-- Вы уже не думаете, что мужъ и жена имѣютъ право разойтись при такихъ условіяхъ?

-- При такихъ условіяхъ...-- прошептала она.-- Да, я вѣрю въ это, но какъ можно рѣшать задругахъ. Что мы знаемъ объ условіяхъ?...

Онъ прервалъ ее:

-- Я считалъ основнымъ положеніемъ нашего ученія, что въ каждомъ частномъ случаѣ условія брака не должны мѣшать полному признанію личной свободы,-- онъ замолчалъ на минуту.-- Я думалъ, что на этомъ основаніи вы разошлись съ Арманъ.

Она покраснѣла до корней волосъ. Не въ его характерѣ было вносить въ споръ личный элементъ.

-- Да, на этомъ основаніи,-- просто сказала она.

-- Ну, такъ почему же вы отказываетесь теперь признать его цѣнность?

-- Я этого не дѣлаю, не дѣлаю, я только говорю, что нельзя рѣшать за другихъ.

Онъ сдѣлалъ нетерпѣливое движеніе.

-- Это просто хитросплетенія. Вы хотите сказать, что эти взгляды были нужны для вашей цѣли, а теперь вы отказываетесь отъ нихъ.

-- Хорошо!-- воскликнула она, опять краснѣя,-- если бы даже такъ, намъ-то какое дѣло?

Уэстель всталъ. Онъ былъ очень блѣденъ и стоялъ передъ женой въ офиціальной позѣ чужого человѣка.

-- Мнѣ есть дѣло,-- сказалъ онъ тихимъ голосомъ,-- вѣдь я не отказываюсь отъ своихъ взглядовъ.

-- Ну?

-- И я хотѣлъ прибѣгнуть къ нимъ, чтобы...-- онъ остановился и перевелъ дыханіе. Она сидѣла молча, почти оглушенная сердцебіеніемъ...-- чтобы вполнѣ оправдать свои будущіе поступки...

Юлія сидѣла неподвижно.

-- Какіе поступки?-- спросила она.

Онъ откашлялся.

-- Я хочу просить васъ исполнить ваше обѣщаніе.

На минуту у нея потемнѣло въ глазахъ, потомъ къ ней вернулась мучительная ясность зрѣнія. Каждая мелочь, ее окружавшая, давила на мозгъ; тиканье часовъ, солнечный лучъ на стѣнѣ, жесткій стулъ, на который она опиралась, ранили ея чувства.

-- Мое обѣщаніе?-- прошептала она.

-- Вашу долю взаимнаго обѣщанія освободить другъ друга, если одинъ изъ насъ этого пожелаетъ.

Она опять молчала. Онъ подождалъ минуту, нервно обдумывая положеніе, потомъ сказалъ съ оттѣнкомъ раздраженія:

-- Вы признаете нашъ договоръ?

Вопросъ какъ искра пробѣжалъ по ней. Она гордо подняла голову:

-- Я признаю договоръ,-- сказала она.

-- И вы не собираетесь отказаться отъ него?

Полѣно изъ камина выпало, и онъ машинально подошелъ и подтолкнулъ его.

-- Нѣтъ,-- тихо отвѣтила она,-- я не собираюсь отказываться отъ него.

Наступило молчаніе. Онъ стоялъ у камина, положивъ на него локоть. Около его руки была маленькая чашечка изъ нефрита, которую онъ подарилъ ей въ одну изъ годовщинъ ихъ свадьбы. У Юліи мелькнула мысль, замѣтилъ ли онъ это.

-- Вы собираетесь бросить меня?-- спросила она наконецъ.

Онъ жестомъ хотѣлъ остановить ея рѣзкое выраженіе.

-- Вы женитесь на комъ-нибудь?

Онъ опять запротестовалъ взглядомъ и движеніемъ руки.

Она встала и остановилась противъ него.

-- Почему же не сказать мнѣ? На Унѣ Ванъ-Сидеренъ?

Онъ молчалъ.

-- Желаю вамъ счастья,-- сказала она.

III.

Поднявъ глаза, она увидала, что одна въ комнатѣ. Она не помнила, когда и какъ онъ ушелъ, и сколько времени она просидѣла такъ. Огонь все еще тлѣлъ въ каминѣ, но солнечный лучъ исчезъ со стѣны.

Ея первой сознательной мыслью было, что она не нарушила слова, что она буквально исполнила договоръ. Не было возгласовъ, напоминаній о прошломъ, попытокъ смягчить или отклонить рѣшеніе. Она прямо пошла на выстрѣлы.

Теперь, когда все прошло, ей было странно, что она еще жива. Она осмотрѣлась, стараясь опредѣлить свое мѣсто среди окружающаго. Сознаніе ускользало отъ нея, какъ при обморокѣ.

-- Это моя комната, мой домъ,-- говорила она. Ея комната? ея домъ? Казалось, даже стѣны смѣялись надъ ней.

Она встала, чувствуя усталость во всѣхъ членахъ. Тишина комнаты пугала ее. Теперь она вспомнила, что давно слышала, какъ хлопнула парадная дверь: звукъ внезапно прозвучалъ въ ея памяти. Тогда, вѣроятно, ушелъ мужъ, -- ея мужъ! Она не знала даже теперь, какими словами мыслить? Простѣйшія фразы пріобрѣтали ядовитый смыслъ. Она опять опустилась на стулъ, охваченная странной слабостью. Часы пробили десять,-- было только десять часовъ! Вдругъ она вспомнила, что не заказала обѣда,-- или они обѣдаютъ въ гостяхъ сегодня?

Обѣдъ, обѣдать въ гостяхъ -- старыя безсмысленныя слова преслѣдовали ее. Она должна постараться думать о себѣ, какъ о другомъ человѣкѣ, о комъ-то, не связанномъ съ знакомой рутиной прошлаго, чьи желанія и привычки нужно постепенно изучать, какъ изучаютъ привычки страннаго животнаго.

Часы пробили еще разъ,-- одиннадцать. Она опять встала и пошла къ двери: рѣшила идти наверхъ въ свою комнату. Ея комната? Это слово опять звучало насмѣшкой. Она открыла дверь, перешла узкую переднюю и стала подниматься по лѣстницѣ. Проходя, она замѣтила палки и зонты Уэстеля; на столѣ лежала пара его перчатокъ. Тотъ же коверъ на лѣстницѣ лежалъ между тѣми же стѣнами, та же старинная французская гравюра въ узкой черной рамкѣ глядѣла на нее съ площадки. Эта зрительная связь съ прошлымъ была невыносима. Внутри разверзлась бездна, а снаружи оставалась та же невозмутимая, знакомая поверхность. Она должна уйти отъ нея прежде, чѣмъ начать думать. Но въ своей комнатѣ она опустилась на кушетку и стала погружаться въ безчувствіе.

Постепенно ея сознаніе прояснилось. Она поняла, что сдѣлалась плѣнницей собственныхъ убѣжденій: она сама была своимъ законодателемъ и теперь являлась жертвой изданнаго ею закона.

Послѣ полудня она вышла на улицу. Она шла съ безцѣльной поспѣшностью, боясь встрѣтить знакомыхъ. День былъ сверкающій, ясный, одинъ изъ тѣхъ прозрачныхъ американскихъ дней, которые какъ будто созданы для того, чтобы яснѣй видны были недостатки въ уборкѣ улицъ и утрировка въ архитектурѣ. Улицы казались голыми и отвратительными; все бросалось въ глаза, блестѣло. Она позвала извозчика и сказала адресъ мистриссъ Ванъ-Сидеренъ. Она не знала, что побудило ее къ этому поступку, но чувствовала, что рѣшилась говорить, кричать, предостерегать. Было поздно спасаться самой, но той дѣвушкѣ надо было все сказать. Пролетка катилась по 5-й Авеню, она сидѣла, не глядя по сторонамъ, боясь быть узнанной. У подъѣзда Ванъ-Сидереновъ она выскочила и позвонила. Движеніе прояснило мысли, и она почувствовала спокойствіе и самообладаніе. Теперь она ясно сознавала, что хотѣла сказать.

Никого нѣтъ дома... Горничная стояла и ждала карточки. Юлія, пробормотавъ что-то, отошла отъ двери и остановилась на тротуарѣ. Потомъ вспомнила, что не заплатила извозчику, вынула изъ кошелька долларъ и протянула ему. Онъ приподнялъ шляпу и уѣхалъ, оставивъ ее одну на длинной пустой улицѣ. Она пошла на востокъ по безлюднымъ переулкамъ, гдѣ не ожидала встрѣтить знакомыхъ. Сознаніе безцѣльности опять овладѣло ею. Потомъ она очутилась на Бродуэй въ послѣобѣденной толпѣ, которая понесла ее мимо блестящихъ лавокъ и сверкающихъ театральныхъ подъѣздовъ; а навстрѣчу ей тянулся рядъ равнодушныхъ лицъ. Чувство слабости напомнило ей, что она съ утра ничего не ѣла. Она свернула въ боковую улицу, съ низкими домиками и рядами ясеней за покосившимися простыми заборами. Въ окнѣ нижняго этажа она увидала вывѣску: ресторанъ для дамъ. Тортъ и блюдо съ пирожками лежали за пыльнымъ стекломъ, напоминая истлѣвшую пищу въ этнологическомъ музеѣ. Она вошла; молодая женщина съ кроткимъ выраженіемъ рта и наивными глазами очистила для нея столъ у окна. Столъ былъ покрытъ бѣдой бумажной скатертью съ красной каймой; его украшала вѣтка сельдерея въ толстомъ бокалѣ и солонка съ сѣрой, грязной солью. Юлія заказала чаю и долго сидѣла въ ожиданіи его. Она была рада, что ушла отъ шума и толкотни улицъ. Низкая комната была пуста, и двѣ-три служанки съ наглыми лицами стояли въ глубинѣ, глядя на нее и перешептываясь. Наконецъ ей принесли чай въ облѣзшемъ металлическомъ чайникѣ. Юлія палила полную чашку и быстро выпила ее. Чай былъ черный и горькій, но разлился по жиламъ, какъ живительный элексиръ. У нея отъ возбужденія закружилась голова. О, какъ она устала, какъ она невыразимо устала!

Она выпила вторую чашку, еще болѣе черную и горькую, и теперь ея мозгъ сталъ опять ясно работать. Она почувствовала себя такой же сильной и рѣшительной, какъ у подъѣзда Ванъ-Сидереновъ, но желаніе вернуться туда исчезло. Она поняла безплодность этой попытки и униженіе, къ которому она могла ее привести. Къ сожалѣнію, она не знала, что теперь дѣлать. Короткій зимній день угасалъ, и она понимала, что не могла больше оставаться въ ресторанѣ, не привлекая вниманія. Она заплатила за чай и вышла на улицу. Фонари были зажжены и мѣстами на неровную мостовую падали полосы свѣта изъ магазиновъ въ нижнемъ этажѣ. Въ темнотѣ улицъ было что-то мрачное, и она поспѣшила опять на пятую авеню. Она не привыкла бывать одна на улицѣ въ это время.

На углу 5-й авеню она остановилась, глядя на рядъ экипажей. Наконецъ, полицейскій замѣтилъ ее и далъ знакъ, что пропуститъ. Она не имѣла намѣренія переходить улицу, но машинально повиновалась и очутилась на противоположномъ углу. Тамъ она опять остановилась на минуту, но подумала, что полицейскій смотритъ на нее, и это заставило ее поспѣшно свернуть въ ближайшую улицу. Послѣ этого она долго шла безцѣльно... Наступилъ вечеръ, и по временамъ она видѣла въ окно проѣзжавшей кареты бѣлый вырѣзъ жилета, или бальное платье.

Вдругъ она очутилась на знакомой улицѣ и остановилась на минуту, тяжело дыша. Она повернула за уголъ, не замѣтивъ, куда идетъ, но теперь въ нѣсколькихъ шагахъ увидала домъ, гдѣ когда-то жила,-- домъ ея перваго мужа. Занавѣски были спущены, и окна лишь слабо просвѣчивали, какъ и стекло въ двери. Пока она стояла, послышались шаги, и человѣкъ прошелъ мимо нея по направленію къ дому. Онъ шелъ медленно, тяжелой походкой солиднаго человѣка; голова немного ушла въ плечи, надъ мѣховымъ воротникомъ пальто виднѣлась полоска шеи. Онъ перешелъ улицу, поднялся по ступенькамъ дома, вынулъ ключъ и вошелъ.

Никого не было кругомъ. Юлія долго стояла на углу, прислонившись къ забору, устремивъ взглядъ на фасадъ дома. Чувство физической усталости вернулось къ ней, но крѣпкій чай еще дѣйствовалъ на нервы и придавалъ необычайную ясность мыслямъ. Она опять услыхала шаги и быстро пошла впередъ; она тоже перешла улицу и поднялась по ступенькамъ дома. Чувство, приведшее ее сюда, заставило надавить кнопку электрическаго звонка, но тутъ же она почувствовала слабость и дрожь и схватилась за перила. Дверь открылась, и на порогѣ показался молодой лакей съ свѣжимъ наивнымъ лицомъ.

Юлія сразу почувствовала, что онъ пуститъ ее.

-- Я видѣла, что мистеръ Арманъ сейчасъ вернулся,-- сказала она.-- Попросите его принять меня на минуту.

Лакей колебался.

-- Кажется, мистеръ Арманъ пошелъ наверхъ одѣваться къ обѣду, сударыня.

Юлія вошла въ переднюю.

-- Я увѣрена, что онъ приметъ меня, я его не задержу,-- сказала она.

Она говорила спокойно, увѣренно, тономъ, который умѣютъ отличать хорошіе слуги. Лакей взялся за ручку двери.

-- Какъ доложить о васъ, сударыня?

Юлія вздрогнула. Она объ этомъ не подумала.

-- Скажите просто: одна дама,-- отвѣтила она непринужденно.

Лакей колебался, и она подумала, что все пропало; но въ это время дверь открылась изнутри, и Джонъ Арманъ вышелъ въ переднюю. Онъ быстро отшатнулся, увидавъ ее; его цвѣтущее лицо поблѣднѣло отъ неожиданности, потомъ кровь опять прилила, жилы на вискахъ вздулись, и толстыя уши покраснѣли.

Юлія давно не видала его и была поражена перемѣной въ его внѣшности. Онъ потолстѣлъ, огрубѣлъ, опустился. Но она замѣтила это безсознательно: ея единственная сознательная мысль была, что теперь, стоя съ нимъ лицомъ къ лицу, она не должна его отпускать, пока онъ ея не выслушаетъ. Она каждымъ біеніемъ сердца чувствовала необходимость своей миссіи.

Она подошла къ нему въ то время, какъ онъ отступалъ.

-- Мнѣ надо съ вами поговорить,-- сказала она.

Арманъ колебался, красный, весь дрожа. Юлія взглянула на лакея, и ея взоръ подѣйствовалъ, какъ предостереженіе.

Инстинктивный страхъ "сцены" преодолѣлъ всѣ другія чувства, и Арманъ тихо сказалъ:

-- Войдите.

Онъ вошелъ за ней въ гостиную и закрылъ дверь.

Юлія, войдя, смутно почувствовала, что комната не измѣнилась; время не сгладило ея безобразія. Римлянка все еще смотрѣла съ камина, а греческій рабъ загораживалъ входъ въ другую комнату. Это мѣсто связано со столькими воспоминаніями: они выглядывали изъ каждой складки желтаго атласа занавѣсокъ и скользили между углами мебели изъ розоваго дерева. Въ то время, какъ органы чувствъ доставляли эти впечатлѣнія мозгу, ея главное вниманіе было сосредоточено на томъ, чтобы овладѣть волею Армана. Страхъ, что онъ откажется ее выслушать, охватывалъ ее лихорадкою. Она чувствовала, что забываетъ свою цѣль, что у нея путаются слова и аргументы. На минуту голосъ измѣнилъ ей, и она подумала, что ее выгонятъ прежде, чѣмъ она заговоритъ; но пока она искала словъ, Арманъ выдвинулъ стулъ и спокойно сказалъ: "Вамъ дурно?"

Звукъ его голоса успокоилъ ее. Въ немъ не было ни доброты, ни злобы; казалось, Арманъ не принялъ никакого рѣшенія, ожидая внезапныхъ открытій. Она прислонилась къ спинкѣ стула и глубоко вздохнула.

-- Послать за чѣмъ-нибудь?-- продолжалъ онъ съ холодной вѣжливостью и смущеніемъ.

Юлія подняла руку:

-- Нѣтъ, нѣтъ, благодарю васъ, мнѣ совсѣмъ хорошо.

Онъ остановился на полдорогѣ къ звонку и повернулся къ ней:

-- Тогда позвольте спросить...

-- Да,-- прервала она его.-- Я пришла, потому что хотѣла васъ видѣть. Я должна вамъ нѣчто сказать.

Арманъ продолжалъ смотрѣть на нее.

-- Меня это очень удивляетъ,-- сказалъ онъ, -- мнѣ казалось, что вы могли бы имѣть сношенія со мною черезъ адвокатовъ.

-- Черезъ адвокатовъ!-- она засмѣялась. Я думаю, на этотъ разъ они мнѣ не помогутъ.

Арманъ насторожился:

-- Если рѣчь идетъ о помощи, конечно...

Ее странно поразило то, что она видала у него это выраженіе лица, когда какой-нибудь бѣднякъ приходилъ къ нему съ подписной книжкой. Можетъ быть, онъ думаетъ, что и она хочетъ, чтобы онъ подписалъ извѣстную сумму симпатіи, или даже денегъ. Эта мысль заставила ее улыбнуться. Она замѣтила, что онъ смущенъ. Выраженіе его лица всегда мѣнялось медленно, и она вспоминала, какъ нѣкогда ей доставляло удовольствіе однимъ словомъ заставлять его мѣняться въ лицѣ.Въ первый разъ ее поразила мысль, что она бывала жестока.

-- Рѣчь идетъ о помощи, -- сказала она гораздо мягче,-- вы можете помочь мнѣ, но только тѣмъ, что меня выслушаете; я хочу вамъ нѣчто сказать.

Арманъ не переставалъ противиться:

-- Не проще ли будетъ написать?-- предложилъ онъ.

Она покачала головой:

-- Писать некогда, да и разсказать недолго.

Она подняла голову, и ихъ взоры встрѣтились.

-- Мужъ меня бросилъ,-- сказала она.

-- Уэстель,-- пробормоталъ онъ, опять краснѣя.

-- Да, сегодня утромъ. Такъ же, какъ я бросила васъ. Потому что я ему надоѣла.

Слова, которыя она едва прошептала, казалось наполнили всю комнату. Арманъ посмотрѣлъ на дверь, потомъ его смущенный взоръ опять обратился къ Юліи.

-- Мнѣ очень жаль,-- неловко прошепталъ онъ.

-- Благодарю васъ...

-- Но я не понимаю...

-- Нѣтъ, но вы сейчасъ поймете. Вѣдь вы выслушаете меня?

-- Пожалуйста!

Инстинктивно она встала съ своего мѣста и остановилась между нимъ и дверью.

-- Это случилось сегодня утромъ!-- она говорила короткими фразами, не переводя дыханья.-- Я ничего не подозрѣвала. Я думала, что мы вполнѣ счастливы. Вдругъ онъ сказалъ, что я ему надоѣла. Ему больше нравится другая дѣвушка. Онъ ушелъ къ ней...

По мѣрѣ того, какъ, она говорила, въ ней подымалась затаенная тоска и овладѣвала ею, исключая всѣ другія чувства. Глаза болѣли, горло сжималось, и двѣ мучительныя слезы катились по лицу.

Смущеніе Армана явно увеличивалось.

-- Это... это... очень печально,-- началъ онъ.-- Но я думаю, законъ...

-- Законъ?-- иронически повторила она.-- Когда онъ требуетъ свободы.

-- Вы не обязаны ему давать ее!

-- И вы не были обязаны дать мнѣ ее, но вы это сдѣлали...

Онъ запротестовалъ.

-- Вы увидали, что законъ вамъ не поможетъ, не такъ ли?-- продолжала она. Это то, въ чемъ я теперь убѣдилась. Законъ ограждаетъ матеріальныя права, не болѣе того. Если мы не признаемъ внутренняго закона... обязанности, которую создаетъ любовь... когда любишь и любима... нѣтъ ничего, что могло бы помѣшать, предотвратить разрушеніе... вѣдь нѣтъ?-- она жалобно подняла голову съ видомъ заблудившагося ребенка.-- Вотъ, что я теперь поняла, что я хотѣла вамъ сказать. Онъ бросаетъ меня, потому что ему надоѣло... Но мнѣ не надоѣло, и я не понимаю, почему съ нимъ это произошло. Вотъ въ чемъ ужасъ положенія,-- въ пониманіи; я не знала прежде, что это значитъ. Но я думала объ этомъ цѣлый день и вспомнила то... то, чего я не замѣчала... когда вы и я...-- она ближе подошла къ нему и устремила на него взоръ, который говорилъ больше чѣмъ слова.-- Теперь я вижу, что вы не понимали, не такъ ли?

Ихъ взгляды встрѣтились съ внезапнымъ чувствомъ пониманія, какъ будто между ними упала завѣса. Губы Армана дрожали.

-- Нѣтъ,-- сказалъ онъ -- я не понималъ.

Она слегка вскрикнула, почти торжествуя:

-- Я знала это! Я знала это! Вы удивлялись, старались мнѣ объяснить, но не находили словъ. Вы видѣли, какъ разрушается ваша жизнь, свѣтъ уходитъ отъ васъ, и вы не могли ни двигаться, ни говорить!

Она опустилась на стулъ, на который опиралась.

-- Теперь я знаю, теперь я знаю,-- повторяла она.

-- Мнѣ васъ очень жаль,-- услышала она шопотъ Армана.

Она взглянула на него.

-- Я не затѣмъ пришла, мнѣ не нужно вашихъ сожалѣній. Я пришла просить у васъ прощенія... за то, что я не поняла, что вы не понимали. Это все, что я хотѣла сказать.

Она встала съ сознаніемъ, что все кончено, и протянула руку къ двери.

Арманъ стоялъ неподвижно. Она обернулась къ нему съ блѣдной улыбкой.

-- Вы меня прощаете?

-- Мнѣ нечего прощать.

-- Тогда дайте мнѣ руку.

Она почувствовала въ своей рукѣ его руку, безсильную, чужую.

-- Прощайте,-- повторила она,-- теперь я понимаю!

Она открыла дверь и вышла въ переднюю. Арманъ невольно сдѣлалъ шагъ впередъ, но въ это время лакей, хорошо знавшій свои обязанности, подошелъ проводить ее. Она услыхала, какъ Арманъ отступилъ. Лакей распахнулъ дверь, и она очутилась въ темнотѣ на улицѣ, одна.

Перевела H. М. Корелина.

"Русская Мысль", кн. XI, 1908

Оставить комментарий Уортон Эдит (перевод: H. М. Корелина) (yes@lib.ru) Год: 1908 Обновлено: 27/06/2024. 50k. Статистика. Рассказ: Проза, Переводы Брачная жизнь	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: Перевод H. М. Корелиной. Текст издания: журнал "Русская Мысль", кн. XI, 1908.

Уортон Эдит Расплата

Расплата.

I.

II.

III.

Уортон Эдит
Расплата