Уэллс Герберт Джордж
Муравьиная империя

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Герберт Уэллс.

Муравьиная империя.

The Empire of the Ants (1905).

Перевод В. А. Азова.

  
   Первая публикация перевода: Уэллс Г. Странная орхидея и другие происшествия. - М.-Л.: ЗиФ, 1925.
   Источник текста: Уэллс Г. Собрание фантастических романов и рассказов. Т. 4. - М.: Век (Литературная газета), 1995. - 400 с.
   Примечание: печаталось по собранию сочинений Уэллса, выпущенном издательством "Земля и Фабрика" в 1930 г.
   Оптическое распознавание символов и вычитка: http://sobakabaskervilej.ru (Официальный сайт повести Артура Конан Дойла "Собака Баскервилей").
  
   Когда капитан Гэрилльо получил приказание отправиться со своей новой канонеркой "Бенжамен Констан" в Бадаму, на Батэме, рукаве Гуарамадемы, чтобы оказать местному населению помощь в борьбе против муравьев, он заподозрил власти в желании посмеяться над ним. Отдание этого приказа произошло несколько романтическим и не совсем правильным образом, -- чувства одной знатной бразильской дамы и нежные глаза капитана сыграли в этом деле не последнюю роль, и газеты высказались по этому поводу с прискорбным неуважением. Теперь он чувствовал, что снова готовится дать им предлог к непочтительности.
   Сам капитан был креолом, а его представление об этике и дисциплине -- чистокровно португальским, и только Холройду, инженеру из Ланкашира, -- да и то больше ради практики в английском языке, -- он открыл свою душу.
   -- Это все для того, -- сказал он, -- чтобы поставить меня в дурацкое положение. Что может поделать человек против муравьев? Они приходят и уходят.
   -- Говорят, -- сказал Холройд, -- что эти не уходят. Этот малый, которого вы называете Самбо...
   -- Цамбо, -- мы так называем особый вид метисов.
   -- Так вот, этот Самбо. Он говорит, что уходят-то люди. Капитан некоторое время сердито курил.
   -- Такие вещи случаются сами собой, -- сказал он наконец. -- В чем дело? Все эти нашествия муравьев и прочей пакости -- от Бога. Случилось раз такое же вот нашествие в Тринидаде: маленькие муравьи, которые объедают листья. Все апельсинные деревья, все манговые... Какое вам до этого дело? Иногда муравьиные армии нападают на дома, -- это уже воинственные муравьи, другая порода. Вы уходите, а они очищают дом. Потом вы можете вернуться снова: дом чист, точно новенький. Ни тараканов, ни блох -- ничего.
   -- Этот маленький Самбо, -- сказал Холройд, -- говорит, что существуют разные муравьи.
   Капитан пожал плечами, выпустил дым и сосредоточил все свое внимание на папиросе. Немного погодя, он возобновил разговор:
   -- Дорогой мой Холройд, что я стану делать с этими дьявольскими муравьями?
   Капитан задумался.
   -- Это просто нелепо, -- сказал он.
   После обеда, однако, он надел полную форму и сошел на берег. Вскоре на судно стали прибывать бутылки и ящики, а вслед за ними вернулся и капитан. Холройд сидел на палубе, дыша вечерней прохладой, курил и дивился на Бразилию. Шесть дней уже шли они вверх по Амазонке и находились на расстоянии нескольких сот миль от океана, а между тем и к западу и востоку все еще расстилалось до самого горизонта водное пространство, напоминавшее море, и лишь на юге виднелась песчаная отмель с редкими зарослями хворостинника. Вода неслась стремительно, словно ее выпустили через шлюз, -- загустевшая от ила, оживленная крокодилами и носящимися над ней птицами, питаемая какими-то неистощимыми источниками. Заброшенность, которой веяло от всего этого, наполняла его душу тоской. Город Алемкуэр со своей маленькой церковкой, крытыми тростником сараями вместо домов и выцветшими развалинами, свидетелями лучших дней, казался маленькой безделушкой, затерянной в этой пустыне, монетой в шесть пенсов, оброненной в Сахаре. Холройд был молодым человеком. Это было его первое знакомство с тропиками. Он приехал прямо из Англии, где природа, скованная изгородями, канавами и дренажами, доведена до совершенного подчинения, -- тут же он впервые обнаружил незначительность человека. В течение шести дней они плыли, удаляясь от моря, по пустынному речному пути, и человек встречался здесь так же редко, как какая-нибудь редкая бабочка. Один день им навстречу попался челнок, на другой день они проплыли мимо уединенной стоянки, на третий день они не видели ничего, кроме воды. Холройд начал приходить к убеждению, что человек действительно редкостное животное, обладающее лишь весьма ненадежной властью над этой страной.
   Холройд все более убеждался в этом, по мере того как проходили дни, и он продолжал свой извилистый путь к Батэмо, в обществе этого замечательного командира, которому была предоставлена власть над одной большой пушкой, но строго запрещено тратить боевые припасы. Холройд усиленно изучал испанский язык, но все еще должен был ограничиться в разговоре настоящим временем и существительными; кроме него, единственной персоной, владевшей несколькими английскими словами, был негр-кочегар, безбожно их коверкавший. Помощником командира был португалец Да-Куна, говоривший по-французски, но это был совсем другой французский, чем тот, которому Холройд обучался в Саутпорте, и их беседа ограничивалась обменом любезностями и простейшими замечаниями о погоде.
   И погода, как и все остальное в этом поразительном новом мире, была какая-то нечеловеческая: жаркая ночью и жаркая днем. Воздух казался паром; даже ветер был здесь горячим паром, пропахшим запахом гниющей растительности. Аллигаторы, странные птицы, мухи разных видов и величин, жуки, муравьи, змеи и обезьяны -- все, казалось, недоумевали, что может делать здесь человек -- в этой атмосфере, где солнечный свет не дает, радости, а ночь прохлады. Ходить в платье было невыносимо, но сбросить его значило быть опаленным днем и предоставить еще более обширное поле деятельности москитам ночью; если вы выходили днем на палубу, вас ослеплял безжалостный блеск, а оставаясь внизу, можно было задохнуться. Днем появлялись какие-то мухи, чрезвычайно умные и зловредные, увивавшиеся вокруг рук и лодыжек. Капитан Гэрилльо, единственное существо, отвлекавшее Холройда от этих физических страданий, стал наводить на него невыносимую скуку; он повторял изо дня в день незамысловатую историю своих сердечных чувств к целой плеяде анонимных женщин, точно перебирал четки. Иногда они стреляли в аллигаторов, и в редкие дни наталкивались на человеческие поселения в лесной пустыне и оставались там на денек-другой, чтобы выпить и отдохнуть. Раз ночью им даже удалось потанцевать с креольскими девушками, которые нашли жалкие познания Холройда в испанском языке, исключавшие употребление прошедшего и будущего времени, вполне удовлетворительными для своих надобностей. Но это были лишь светлые проблески в унылом, сером коридоре струящейся реки, вверх по которой продвигалась трепещущая машина. Некое великодушное языческое божество в образе большой оплетенной бутылки принимало поклонение в кают-компании, а также, по всей вероятности, и на баке.
   Но Гэрилльо все больше и больше узнавал о муравьях, -- то на той, то на этой остановке, -- и начинал интересоваться своей миссией.
   -- Это новая порода муравьев, -- говорил он, -- нам придется набраться этой... как ее... энтомологии, что ли? Огромные! Пять сантиметров! А некоторые и того больше. Чудно, что нас, словно обезьян, посылают уничтожать насекомых.
   Он разразился негодованием:
   -- Представьте себе, что выйдут какие-нибудь осложнения с Европой, а я прозябаю здесь -- скоро мы будем в Рио-Негро -- и моя пушка бездействует!
   Он обнял свое колено и задумался.
   -- Эти люди, в том месте, где мы танцевали, были оттуда. Они потеряли все, что имели. Раз днем муравьи нагрянули на их дом. Все выбежали. Знаете, когда муравьи появляются, ничего другого не остается: все убегают, и они занимают дом. Если вы останетесь, они съедят вас, понимаете? Хорошо... Затем они вернулись. Они думали, что муравьи ушли... но муравьи не ушли. Они попытались войти -- сын вошел. Муравьи сейчас же набрасываются...
   -- Карабкаются на него?
   -- Кусают. Он выбежал назад и побежал мимо своих прямо к реке. Понимаете? Бросается в воду и топит муравьев. Да, -- Гэрилльо остановился и, приблизив свои влажные глаза к лицу Холройда, постучал по его колену суставом пальца. -- В ту же ночь он умер, словно его укусила змея.
   -- Он был отравлен... муравьями?
   -- Кто знает! -- Гэрилльо пожал плечами. -- Быть может, они сильно искусали его... Когда я поступал на службу, я шел, чтобы сражаться с людьми. Эта пакость -- муравьи... они приходят и уходят. Это не человеческое дело.
   После этого он часто заговаривал с Холройдом о муравьях, и всякий раз, когда ему удавалось наткнуться на какое-нибудь человеческое подобие в этой пустыне из воды, солнечного света и далеких деревьев, Холройд, благодаря увеличившемуся знанию языка, убеждался, что грозное слово Sauba приобретает все более и более полную власть над всем.
   Он заметил, что муравьи начинают становиться интересными, и чем больше приближался к ним, тем интереснее они казались. Гэрилльо внезапно забросил свои прежние темы, а португалец-лейтенант превратился в разговаривающую величину. Он кое-что знал о муравьях, уничтожающих, листья, и излагал, как мог, свои познания, Гэрилльо иногда переводил Холройду то, что он хотел сказать. Лейтенант рассказывал о маленьких строителях, которые работают и вступают в бой, и о больших строителях, которые повелевают и правят; о том, как эти последние всегда ползут к шее, и как на месте их укусов появляется кровь. Он рассказывал, что они срезают листья и собирают целые пласты их, и что муравейники в Каракасе местами достигают сотни ярдов в поперечнике.
   Холройд, португалец и капитан потратили два дня на спор о том, если ли у муравьев глаза. На второй день прения приняли очень ожесточенный характер, и Холройд спас положение, отправившись в лодке на берег, чтобы наловить муравьев и проверить это. Он поймал несколько образчиков и вернулся на судно, причем оказалось, что у одних были глаза, а у других нет. Они поспорили также о том, кусаются ли муравьи или жалят.
   -- У этих муравьев, -- сказал Гэрилльо, собрав сведения на одном ранчо, -- большие глаза. Они не накидываются слепо, как большинство муравьев. Нет, они забиваются в углы и следят за тем, что вы делаете.
   - А они жалят? -- спросил Холройд.
   -- Да, жалят. В их жале есть яд, -- он задумался. -- Не понимаю, что могут поделать люди против муравьев? Они приходят и уходят.
   -- Но эти, говорят, не уходят.
   -- Уйдут, -- уверенно сказал Гэрилльо.
   За Таманду тянется миль на восемьдесят длинный низкий берег, совершенно необитаемый, а за ним -- слияние главной реки с рукавом Батэме, при чем на этом месте река расширяется в большое озеро. Дальше начинается лес, спускающийся все ближе к воде и, наконец, подходящий вплотную к берегу. Характер реки меняется -- в этой части она изобилует затопленными деревьями. В ту же ночь "Бенжамен Констан" ошвартовался в самой тени больших деревьев. В первый раз за много дней почувствовалась прелесть прохлады, и Холройд с Гэрилльо просидели до поздней ночи, куря сигары и наслаждаясь этим восхитительным ощущением. Мысли Гэрилльо были о муравьях и о том, что можно предпринять против них. Наконец, он решился лечь спать и растянулся на матрасе на палубе; он производил впечатление человека, попавшего в безнадежный тупик, и его последними словами, когда он, казалось, уже спал, был полный отчаяния вопрос: "Что может поделать человек против муравьев?.. Все это одна ерунда".
   Холройд, оставшись один, принялся чесать свои искусанные руки и размышлять.
   Он сидел на палубе и прислушивался к легкому дыханию Гэрилльо, пока тот не заснул окончательно. Затем его мысли привлекли рябь и переливы реки, снова пробуждая в нем ощущение необъятности, зародившееся у него, как только он оставил Пара и отправился вверх по реке. Сначала раздавались кое-какие разговоры, потом наступила тишина. Он перевел глаза с неясных, темных очертаний средней части канонерки на берег, на мрачную подавляющую тайну леса, изредка прорезаемую светляками; там никогда не прекращались шорохи, говорящие о чуждой и таинственной деятельности...
   Именно эта нечеловеческая необъятность страны поражала и угнетала его. Он знал, что в небесах нет людей, звезды казались пятнами в невероятной огромности пространства; он знал, что океан велик и неукротим, но в Англии он привык думать, что Земля принадлежит человеку. Дикие существа живут, поскольку их терпят, растут на привязи; повсюду дороги, ограды и полная безопасность. В атласе Земля принадлежит человеку и раскрашивается разными цветами, чтобы указать его права на нее, в противоположность однообразной независимой синеве моря. До сих пор он твердо верил, что настанет день, когда повсюду на Земле воцарятся плуг и культура, свет, трамвай, хорошие дороги, и организованная безопасность; но теперь он сомневался.
   Этот лес представлялся ему бесконечным и непобедимым, а человек, казалось, являлся в лучшем случае лишь одиноким ненадежным пришельцем. Можно было проходить милю за милей, и повсюду аллигатор, черепаха и бесконечное разнообразие птиц и насекомых казались у себя дома, жили на своем месте -- но человек, человек держался главным образом коварных прогалин, сражался с травами, зверями и насекомыми за каждый шаг, делался добычей змеи и зверя, насекомого и лихорадки и, наконец, изгонялся. Во многих местах на реке были ясно видны следы его отступления: то тот, то другой пустынный ручей сохранял еще название casa, а развалившиеся белые стены и разрушенные башни подчеркивали урок. Пума и ягуар были тут более властными господами.
   Но кто же властвовал здесь по-настоящему?
   В этом лесу, на несколько миль в глубину, должно быть больше муравьев, чем существует людей на всем белом свете. Это показалось Холройду совершенно новой мыслью. За несколько тысяч лет люди перешли из состояния варварства к той стадии цивилизации, которая им позволяет чувствовать себя господами будущего и владыками земли. Но что могло бы помешать муравьям развиться таким же образом? Те муравьи, которых мы знаем, живут маленькими общинами в несколько тысяч индивидуумов, не делая совместных усилий против большого мира. Но у них есть язык, у них есть разум. Почему же они должны застыть на этом? Ведь люди же не остановились на варварской стадии? Предположите далее, что муравьи начали накоплять знания так же, как это делали люди, при помощи книг и воспоминаний, употреблять оружие, основывать большие государства, вести систематическую и организованную войну.
   Холройду пришли на память сведения, собранные Гэрилльо о муравьях, к которым они приближались теперь. Они выделяли яд, похожий на змеиный. Ими руководили более сильные вожди, чем муравьями, срезывающими листья. Они были плотоядными, и если куда приходили, оставались там...
   В лесу было совсем тихо. Вода беспрерывно ударялась о борт. Вокруг фонаря наверху кружился бесшумный водоворот призрачных ночных бабочек. Гэрилльо шевельнулся в темноте и вздохнул. -- Что тут можно поделать? -- пробормотал он, повернулся и снова затих.
   Жужжание москита отвлекло Холройда от размышлений, начинавших принимать мрачный оборот.
  

II

   На следующее утро Холройд услышал, что они находятся в сорока километрах от Бадамы, и его интерес к берегу усилился. Всякий раз, как ему представлялся случай, он сходил на землю, чтобы ближе познакомиться с окружающей местностью. Ему не удалось, однако, найти никаких следов человеческих поселений, кроме поросших травой развалин одного дома и покрытого зелеными пятнами фасада монастыря Моху; из пустого окна его росло лесное дерево, а пустой портал был окутан сетью разросшихся ползучих растений. Стаи странных бабочек с полупрозрачными крыльями перелетали через реку; многие из них садились на канонерку, и люди убивали их. К полудню они подошли к заброшенной куберте (*).
   Сначала она не произвела на них впечатления заброшенной; оба ее паруса были подняты и вяло висели в дневном штиле, а на носу около большого весла сидела человеческая фигура. Другой человек, казалось, спал лицом вниз наподобие продольного мостика, который имеется обыкновенно на этих судах посредине. Но вскоре, по вилянию ее руля и по тому, как она пошла по течению вслед за канонеркой, стало ясно, что на куберте что-то не ладно. Гэрилльо начал рассматривать куберту в полевой бинокль и заинтересовался необычайно темным цветом лица сидящего человека; лицо у него было очень красное, на нем не было носа, и он скорее скорчился, чем сидел; и чем больше капитал смотрел, тем неприятнее ему становилось смотреть и тем менее он чувствовал себя в силах опустить бинокль.
   Однако, в конце концов, он сделал это и отошел немного, чтобы позвать Холройда. Затем он вернулся обратно и окликнул куберту.
   Он окликнул ее снова, но она так и проплыла мимо, не ответив. Ее название -- "Санта Роза" -- ясно выступало на борту. Проходя мимо, она слегка накренилась, и фигура скорчившегося человека вдруг упала, точно все суставы сразу подались. Шляпа скатилась, открыв изуродованную голову, тело вяло распласталось, покатилось за бульварк и скрылось из виду.
   -- Карамба! -- воскликнул Гэрилльо и тотчас же обратился к Холройду. Холройд был на полпути к мостику. -- Видели?
   -- Мертвый? -- сказал Холройд. -- Да. Следовало бы послать туда лодку. Там что-то неладно.
   -- Вы... случайно не разглядели его лицо?
   -- Нет. А что?
   -- Брр... просто слов не подберу! -- Капитан повернулся спиной к Холройду и сразу превратился в деятельного и решительного командира.
   Канонерка изменила курс и, держась параллельно неправильному ходу куберты, спустила лодку с лейтенантом Да-Куна и тремя матросами. Когда лейтенант поднялся на борт куберты, любопытство заставило капитана подойти к ней почти вплотную, и вся "Санта Роза" -- палуба и трюм -- оказались как на ладони перед Холройдом.
   Теперь он ясно видел, что всю команду судна составляют эти два мертвеца. Он не мог видеть их лиц, но по распростертым рукам, сплошь покрытым изодранным мясом, заключил, что они подверглись какому-то странному, исключительному процессу разложения. На минуту его внимание сосредоточилось на этих двух загадочных грудах грязного платья и вяло разбросанных членах, затем он перевел глаза дальше, вперед -- на открытый трюм, доверху нагруженный сундуками и ящиками, и опять назад -- туда, где зияла необъяснимой пустотой маленькая каюта. Тут только он заметил, что доски средней палубы испещрены точками.
   Эти точки приковали его внимание. Они все двигались по радиусам от упавшего человека, точно толпа (образ сам собой возник в его голове), расходящаяся после боя быков.
   Он почувствовал рядом с собой присутствие Гэрилльо.
   -- Капитан, -- сказал тот, -- при вас бинокль? Можете вы поставить его так, чтобы разглядеть вот эти доски?
   Гэрилльо попробовал, фыркнул и протянул ему бинокль. Исследование длилось минуту.
   -- Это муравьи, -- сказал англичанин и вернул полевой бинокль обратно Гэрилльо.
   Он вынес впечатление множества больших черных муравьев, отличающихся от обыкновенных только величиной и тем, что на некоторых, самых крупных из них, было что-то вроде серого одеяния. Но в ту минуту наблюдения его были слишком поверхностны, чтобы он мог разглядеть подробности. Голова лейтенанта Да-Куна показалась на лодке. Произошел короткий разговор.
   -- Вы должны подняться на борт, -- сказал Гэрилльо. Лейтенант возразил, что судно полно муравьев.
   -- Вы в сапогах, -- сказал Гэрилльо. Лейтенант переменил тему.
   -- Отчего умерли эти люди? -- спросил он.
   Капитан Гэрилльо пустился в рассуждения, за которыми Холройд не мог следить, и оба моряка начали спорить с возрастающей запальчивостью. Холройд снова взял полевой бинокль и возобновил свои наблюдения над муравьями, а потом над мертвым человеком посреди судна.
   Они превосходили по величине муравьев, каких ему доводилось когда-либо видеть, и двигались с неизменной рассудительностью, сильно отличающейся от бессмысленной суетни обыкновенных муравьев. Один из примерно двадцати особей был значительно крупнее своих товарищей и обладал необыкновенно большой головой. Это сразу напомнило Холройду главных строителей, которые, как говорят, правят муравьями, уничтожающими листья. Крупные муравьи эти, казалось, направляли и координировали массовые движения. Они как-то странно откидывали свои туловища назад, точно пользовались каким-то образом передними конечностями, и ему померещилась причудливая подробность: будто на большей части этих муравьев было что-то вроде обмундирования -- какие-то штуки, прикрепленные вокруг туловища широкими белыми полосами, напоминающими металлические нити...
   Он резко опустил бинокль. Возникший между капитаном и его подчиненным спор о дисциплине обострился.
   -- Это ваш долг, -- говорил капитан, -- подняться на борт. Я приказываю вам сделать это.
   Лейтенант, казалось, был готов отказаться. Голова одного из мулатов-матросов появилась около него.
   -- Я полагаю, что эти люди были убиты муравьями, -- резко сказал по-английски Холройд.
   Капитан впал в бешенство. Он не ответил Холройду.
   -- Я приказал вам подняться на борт! -- крикнул он своему подчиненному по-португальски. -- Если вы сейчас же не подниметесь, это будет бунт, -- бунт и трусость! Где мужество, которое должно воодушевлять вас? Я закую вас в кандалы, я прикажу пристрелить вас, как собаку!
   Капитан разразился потоком проклятий и оскорблений; он метался взад и вперед, он потрясал кулаками и, казалось, был вне себя от ярости, а лейтенант стоял, бледный и безмолвный, глядя на него.
   Команда взошла на нос с удивленными лицами.
   Вдруг во время какой-то паузы, прорезывавшей эту бурю, лейтенант принял героическое решение. Он отдал честь, взял себя в руки и взобрался на палубу куберты.
   -- А! -- произнес Гэрилльо, и рот его захлопнулся, как западня. Холройд увидел, как муравьи отступали перед сапогами Да-Куна. Португалец медленно направился к упавшему человеку, нагнулся, заколебался на минуту, потом схватил его за платье и перевернул. Черный рой муравьев устремился из его одежды, и Да-Куна быстро отступил и два или три раза топнул ногой по палубе.
   Холройд поднял бинокль. Он увидел, как муравьи рассыпались около ног незваного пришельца и проделали то, чего никогда не делали прежде на его глазах муравьи. У них не замечалось ничего похожего на бесцельные движения обыкновенных муравьев; они смотрели на португальца, как толпа людей могла бы смотреть на какое-нибудь гигантское чудовище, рассеявшее ее.
   -- Отчего он умер? -- крикнул капитан.
   Холройд понял из ответа португальца, что тело слишком изъедено, чтобы это можно было узнать.
   -- Что там впереди? -- спросил Гэрилльо.
   Лейтенант прошел несколько шагов вперед и начал отвечать по-португальски. Вдруг он резко остановился, сбил что-то с своей ноги, сделал несколько странных движений, как будто хотел раздавить ногами что-то невидимое, и быстро направился к борту. Затем, овладев собой, он снова повернулся и осторожно пошел вперед к трюму. Он забрался наверх, на переднюю палубу, с которой работают длинными веслами, некоторое время постоял, нагнувшись над вторым человеком, громко проворчал что-то и вернулся обратно к каюте, двигаясь очень напряженно. Он обернулся и обратился к капитану. Разговор с обеих сторон велся в холодном официальном тоне, резко отличавшемся от злобных, оскорбительных выпадов, которыми они обменивались за несколько минут до этого.
   Холройд только урывками улавливал содержание этого разговора. Он снова вернулся к биноклю и удивился, увидев, что муравьи исчезли со всех открытых поверхностей палубы. Он направил бинокль на тени под палубой, и ему показалось, что они кишат там, посматривая вокруг настороженными глазами.
   Было установлено, что куберта покинута, но она была слишком полна муравьями, чтобы можно было перевезти на ней людей; решили взять ее на буксир. Лейтенант пошел на нос, чтобы взять и укрепить канат, а люди в лодке встали и приготовились помогать ему. Глаза Холройда искали шлюпку.
   Ему все больше и больше начинало казаться, что на куберте идет какая-то значительная, хотя незаметная и скрытая, деятельность. Он заметил, что значительное количество гигантских муравьев -- они, казалось, имели по нескольку дюймов в длину -- перебегало из одного темного пункта в другой. По открытым местам они двигались не колоннами, а развернутыми рассыпными линиями, странно напоминающими перебежки современной пехоты, наступающей под огнем. Многие укрывались под одеждой мертвеца, а у спуска, через который Да-Куна должен был вскоре пройти, собрался целый муравейник.
   Холройд не заметил, как они бросились на лейтенанта, но не сомневался, что нападение было произведено согласованно. Вдруг лейтенант начал кричать, ругаться и топтать ногами. -- Меня ужалили! -- крикнул он, обратив в сторону Гэрилльо полное ненависти и упрека лицо.
   Затем он исчез за бортом, упал в лодку и сразу погрузился в воду. Холройд услышал плеск. Три человека из лодки вытащили его и подняли на борт. В ту же ночь он умер.
  

III

   Холройд и капитан вышли из каюты, в которой лежало распухшее и скорченное тело лейтенанта, и остановились на корме канонерки, глядя на зловещее судно, которое они тащили за собой. Ночь была темная, душная, освещаемая лишь призрачным мерцанием зарниц. Куберта -- смутный черный треугольник, -- колыхаясь, двигалась по следу канонерки; паруса ее висели, болтаясь; черный дым из трубы канонерки, то и дело освещаемый искрами, струился над качающимися мачтами.
   Мысли Гэрилльо неуклонно обращались к нелюбезным словам, который лейтенант произнес в жару своей предсмертной лихорадка:
   -- Он сказал, что я убил его! -- протестовал он. -- Это просто нелепо! Надо же было кому-нибудь подняться на борт? Не можем же мы, в самом деле, бежать от этих проклятых муравьев, как только они покажутся?
   Холройд ничего не ответил. Он думал о дисциплинированном нападении, произведенном этими маленькими существами на освещенных солнцем голых досках.
   -- Он должен был подняться туда, -- твердил свое Гэрилльо. -- Он был укушен при исполнении своего долга. На что он может жаловаться? Я убил его!.. Просто бедный малый сошел с ума... Он был не в себе. Как он раздулся от этого яда... Брр...
   Наступило долгое молчание.
   -- Мы потопим эту лодку... сожжем ее.
   -- А потом?
   Этот вопрос привел Гэрилльо в ярость. Плечи его поднялись, руки распростерлись, образуя прямой угол с туловищем.
   -- Что же тут можно сделать? -- сказал он, и голос его поднялся до злобного визга. -- Во всяком случае, -- продолжал он мстительно, -- вcex муравьев до единого на этой куберте я сожгу живьем.
   Холройд был в неразговорчивом настроении. Отдаленные вопли обезьян наполняли знойную ночь зловещими звуками; по мере того как канонерка приближалась к таинственным, мрачным берегам, к этой симфонии прибавлялось угнетающе громкое кваканье лягушек.
   -- Что тут можно сделать? -- повторил капитан после паузы и вдруг, сделавшись сразу деятельным и свирепым, забогохульствовал и решил сжечь "Санта Розу" без дальнейших проволочек. Все на борту обрадовались этой мысли и с усердием принялись помогать. Они втащили канат, спустили лодку, подожгли судно паклей и керосином, и куберта весело затрещала и запылала среди необъятности тропической ночи. Холройд следил за желтым пламенем, поднимавшимся на фоне сплошной черноты, и за багровыми вспышками зарниц, появлявшихся в исчезавших над верхушками леса, обращая людей на мгновение в силуэты. Кочегар стоял за ним, тоже наблюдая. Он был взволнован до глубины своих лингвистических познаний...
   -- Sauba хлоп, хлоп, вся полопалась, -- сказал он и громко расхохотался.
   Но Холройд думал о том, что эти маленькие существа там на палубе тоже обладают глазами и мозгом.
   Все это производило на него впечатление чего-то очень нелепого и неправильного. Но что тут можно сделать?.. Этот вопрос с новой силой возник перед ним на следующее утро, когда канонерка пришла, наконец, в Бадаму.
   Это местечко, с покрытыми тростниковыми крышами хижинами и навесами, с обросшим ползучими растениями сахарным заводом, маленькой пристанью из строевого, леса и тростника, казалось таким мирным в утреннем зное; людей не видно было и следа, а муравьи были слишком малы, чтобы их можно было заметить на таком расстоянии.
   -- По-видимому, все люди ушли, -- сказал Гэрилльо. -- Но все-таки мы сделаем одну вещь: мы начнем гикать и свистеть.
   Итак, Холройд загикал и засвистел. Но вскоре капитан ощутил прилив сомнений самого мучительного свойства.
   -- Мы можем проделать еще одну штуку, -- сказал он вскоре.
   -- Что именно? -- спросил Холройд.
   -- Снова погикать и посвистеть.
   Так они и сделали.
   Капитан шагал по своей палубе и жестикулировал, обращаясь к самому себе. В его голове, казалось, было много планов. С губ срывались отрывки речей: он словно обращался то по-испански, то по-португальски к какому-то воображаемому общественному трибуналу. Опытное ухо Холройда уловило что-то насчет боевых припасов. Гэрилльо перешел вдруг на английский язык.
   -- Дорогой Холройд! -- воскликнул он, -- ну что тут можно сделать?
   Они сели в лодку, взяли полевые бинокли и подъехали вплотную к берегу, чтобы осмотреть место. Они увидели множество больших муравьев, облепивших край грубо сколоченной пристани. Спокойные позы насекомых внушали мысль, будто они наблюдают за людьми. Гэрилльо попробовал, без всякого успеха, выстрелить в них несколько раз из револьвера. Холройду показалось, что он различил странные земляные работы, тянувшиеся между ближайшими домами; это могло быть работой насекомых, завоевавших человеческие поселения. Наблюдатели проплыли мимо пристани и заметили лежавший невдалеке человеческий скелет без всяких признаков мяса, -- очень яркий, чистый и блестящий. Они молчали, рассматривая его...
   -- Я должен, однако, беречь жизнь своих людей! -- сказал вдруг Гэрилльо.
   Холройд повернулся и уставился на капитана, медленно соображая, что под названием людей он подразумевает помесь рас, из которой состояла его команда.
   -- Высадить партию на берег?.. Невозможно, совершенно невозможно! Они будут отравлены, они распухнут и умрут, обвиняя меня... Это совершенно невозможно! Если уж высаживаться, то я должен один... Один, в толстых сапогах, крепко держа себя в руках... Быть может, я останусь жив. Или еще -- я могу не высаживаться. Не знаю, не знаю...
   -- Вся эта штука, -- сказал вдруг Гэрилльо, -- придумана для того, чтобы поставить меня в дурацкое положение. Вся штука в этом!
   Они объехали кругом, осмотрели чистый белый скелет с различных пунктов и вернулись в канонерку. Тут нерешительность Гэрилльо приняла ужасающие размеры. Днем он приказал развести пары, и канонерка двинулась вверх по реке с таким видом, точно она собиралась спросить у кого-то о чем-то, а к закату она вернулась обратно и стала на якорь. Собралась и разразилась гроза, а за ней наступила великолепная ночь, прохладная и тихая, и все улеглись спать на палубе.
   Все, кроме Гэрилльо, который бродил взад-вперед и бормотал. На заре он разбудил Холройда.
   -- Господи! -- произнес Холройд. -- Что еще?
   -- Я решил, -- сказал капитан.
   -- Что? Высадиться? -- сказал Холройд, вскакивая.
   -- Нет, -- ответил капитан и замолчал. -- Я решился, -- повторил он...
   Холройд начал проявлять признаки нетерпения.
   -- Ну да, -- сказал капитан, -- я решил выстрелить из большой пушки.
   Он так и сделал. Бог знает, что подумали об этом муравьи, но он сделал так. Он дал два залпа, с большой серьезностью и со всеми церемониями. Вся команда заткнула себе уши, и впечатление было такое, точно они, наконец, решительно взялись за дело. Первый выстрел попал в старый сахарный завод и нанес ему повреждение, а второй разрушил покинутые склады за пристанью. Но тут Гэрилльо испытал неизбежную реакцию.
   -- Это не годится, -- сказал он Холройду, -- совсем не годится, ни к черту! Нам нужно вернуться обратно за инструкциями. Кошмарная выйдет история из-за этих снарядов. О, чертовская шумиха! Вы не знаете, Холройд...
   Он стоял некоторое время, созерцая мир в бесконечном недоумении.
   -- Но что еще можно было сделать? -- воскликнул он.
   Днем канонерка снова двинулась вниз по реке, а вечером команда отвезла тело лейтенанта и похоронила его на берегу, в том месте, где до сих пор еще не появились муравьи.
  

IV

   Мне рассказал эту историю Холройд, отрывками, недели три назад. Эти новые муравьи засели у него в голове, и он вернулся в Англию с мыслью, как он говорит, "возбудить людей" против них, "пока еще не поздно". Он говорит, что они угрожают Британской Гвиане, которая находится не далее тысячи миль от их теперешней сферы распространения, и что министерство колоний должно немедленно приступить к работе, чтобы подготовиться к борьбе с ними. Он с пафосом восклицает: "Ведь это разумные муравьи! Подумайте только, что это значит!"
   Несомненно, это серьезное бедствие, и бразильское правительство поступило правильно, предложив премию в пятьсот фунтов за действенное средство для уничтожения муравьев. Так же несомненно, что муравьи одержали необычайные победы с тех пор, как они впервые появились на холмах под Бадамой около трех лет назад. Весь южный берег реки Батэмо фактически в их владении: они совершенно изгнали оттуда людей, заняли плантации и поселения и захватили одно судно. Говорят даже, что они каким-то необъяснимым образом переправились через очень значительный рукав Капуарану и подвинулись на много миль по самой Амазонке. При этом едва ли можно сомневаться в том, что они значительно умнее и лучше организованы социально, чем все известные до сих пор виды муравьев. Вместо того, чтобы жить рассеянными общинами, они слиты в одно целое, являющееся по существу единой нацией; но своеобразная и непосредственная угроза их заключается не столько в этом, сколько в разумном пользовании ядом, который они пускают в ход против более крупных врагов. Яд их, очевидно, очень похож на змеиный, и они, по всей вероятности, сами вырабатывают его. Самые большие по размеру особи, нападая на человека, похоже, носят на себе кристаллы яда в виде иголок.
   Конечно, чрезвычайно трудно получить какие-нибудь точные сведения об этих новых конкурентах в борьбе за суверенитет над миром. Ни один очевидец, кроме таких поверхностных наблюдателей, как Холройд, не пережил встречи с ними. В области Верхней Амазонки ходят самые необычайные легенды об их храбрости и способностях, и эти легенды обрастают подробностями с каждым днем, по мере того как упорное наступление муравьев подстегивает человеческое воображение страхом... Этим странным маленьким существам приписывают не только пользование орудиями и знакомство с огнем и металлами, но и сознательное применение инженерного искусства. Так, например, в 1841 году муравьи в Рио-де-Жанейро прорыли тоннель под Парахибой, в том месте, где она напоминает шириной Темзу у Лондонского моста. До сих пор их деятельность сводится к упорному распространению и оседанию, влекущему за собой бегство и уничтожение всех человеческих существ в новых местностях, которые они наводняют.
   Число муравьев быстро возрастает, и Холройд убежден, что они, в конце концов, отвоюют у человека по крайней мере всю тропическую Южную Америку.
   А почему они должны остановиться на тропической Южной Америке?
   Как бы то ни было, сейчас они там. К 1930 году, продолжая двигаться с той же быстротой, они перережут Капуаранскую железную дорогу и заставят европейских капиталистов обратить на себя внимание.
   К 1940 году они пройдут уже полдороги к устью Амазонки. В 1950 или в 1960 году они... откроют Европу.
  

Примечание:

   Куберта -- парусное судно на Амазонке.
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru