Уэдсли Оливия
Ты - любовь

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Because.

Оливия Уэдсли

Ты -- любовь

Глава I

   -- Ты попросту делаешь из мухи слона, во всяком случае, незачем подымать такой чертовский шум из-за того, чего ты не в силах изменить, -- сказал Лоринг.
   Он поднялся, подошел к зеркалу, поправил галстук, провел рукой по своим густым, мягким волосам, затем обернулся и, взглянув на Селию, продолжал:
   -- В конце концов, чем ты недовольна, детка? Ты узнала, что я добываю средства к существованию азартной игрой, что я профессиональный игрок! Хорошо, но что же из этого? Ведь не устраиваешь же ты скандала из-за того, что за обедом рядом с тобой сидит биржевой спекулянт или тебе случается танцевать с дрессировщиком. Отец Арчи Маршала -- глава самой большой жульнической организации букмекеров "Леви и Каршелтан", спекулирующей на бегах; однако ты все же мечтаешь о молодом Арчи и...
   -- Ни о ком я не мечтаю, -- возразила Селия. -- О, если б я умела мечтать! Я не умею, потому что я до сих пор не встретила никого, кто заставил бы меня поверить, что он достоин этого. Впрочем, раньше я думала, что ты такой, а теперь...
   Она подошла к окну и остановилась там, рассеянно глядя на оживленное движение вокруг Беркли-сквера и на ярко-красные громады домов Пикадилли.
   После долгих лет, проведенных в школе, Лондон показался ей прекрасным, как волшебная сказка, ставшая действительностью, а теперь...
   И Лоринг казался раньше таким удивительным, веселым, необыкновенно благородным...
   "Бери все, что хочешь, все, что тебе нравится, детка, но только, ради Бога, покупай все в хороших магазинах и не приобретай дешевой дряни", -- говорил он всегда.
   Пару раз он ездил вместе с ней покупать платья и шляпы, и пленительно улыбающиеся и кивающие модели стали улыбаться и кланяться еще пленительней.
   Обаяние Лоринга как-то особенно действовало на окружающих. В его присутствии все оживлялись. Он был такой большой и крепкий, и необычайно жизнерадостный; казалось, он не умеет сердиться: он постоянно улыбался или пожимал плечами и никогда не придавал значения мелочам.
   Слуга Риккетс, бывший его денщиком еще во время войны, следовал за ним повсюду и был предан ему, как собака. При крике Лоринга: "Алло, Рикки!" -- он весь съеживался от волнения, и его бледное лицо загоралось жадным любопытством.
   Рикки пострадал на войне во время газовой атаки, и у него до сих пор бывали тяжелые припадки; кроме того, он был контужен в голову и ему иногда изменяла память.
   "Но он славный парень и вряд ли найдет такую должность как у меня", -- говорил о нем Лоринг.
   У Лоринга было бесконечное множество друзей, которые постоянно толпились в его большой квартире: веселые, очень изящные мужчины и прекрасно одетые женщины -- женщины, которые рассеянно улыбались Селии и тотчас же забывали о ней в первое время по ее возвращении домой. Но потом, по мере того, как появлялись заказанные Лорингом платья, приветливо говорили ей: "Какое у вас прелестное платье, детка! Где вы его заказали?" Селия всегда охотно называла магазин и прибавляла обычно, что это вкус Лоринга.
   По утрам она с Лорингом ездила кататься верхом -- быстрым галопом через Ричмондский парк. Они выезжали из дому в автомобиле; оседланные лошади уже ждали их, и две минуты спустя они мчались во всю прыть по блестящей влажной траве.
   Остальным временем Селия могла распоряжаться по своему усмотрению, если они не были никуда приглашены. Лоринг иногда брал Селию на такие сборища, и она встречала там людей того же сорта, на этот раз с моноклями в петлицах прекрасно сшитых фраков и в котелках, отлично сидящих на их напомаженных головах.
   Все они нравились Селии, и она обожала Лоринга до вчерашнего вечера.
   Все случилось так внезапно и так ужасно просто. Она была в театре с миссис Кердью. На обратном пути миссис Кердью сказала: "Вы можете идти спать, дорогая. Я посмотрю только, кому сегодня везет".
   Миссис Кердью Стефания -- единственная женщина, которую Селия хорошо знала, была большим другом Лоринга. В прошлом Лоринг был товарищем ее мужа и после войны, которая сделала Тривора калекой, вел все его дела.
   Стефания была очень хороша собой, прекрасно одевалась и, казалось, жила только для бедняжки "Бенни", как все звали Тривора.
   У них была маленькая, прекрасно обставленная квартирка около Шенхердского рынка; самое миниатюрное жилище, которое только могут иметь двое. Раз в неделю Лоринг и другие знакомые приходили к ним играть в бридж.
   У Стефании были очень ясные, голубые глаза, темные волосы и очаровательная улыбка. Она относилась к Селии по-дружески и обсуждала с ней множество вопросов: болезнь Бенни, их материальные затруднения; но большая часть времени постоянно уделялась словам, поступкам и внешности Дона, которому было семь лет, веснушчатому, бесстрашному и очаровательному.
   В тот вечер последние слова Стефании, которые она бросила через плечо, подымаясь по лестнице, были: "Вы придете за Доном завтра, в три, дорогая?" Селия шла за ней, с наслаждением вдыхая разлитый в воздухе тонкий аромат сирени -- любимых духов Стефании.
   Поцеловав ее на прощание у дверей гостиной, Селия заметила в слабоосвещенной комнате длинный стол с маленьким ковшиком для денег, употребляемым при игре в chemin de fer, она узнала несколько лиц, но так как "железка" была обычным явлением и ее мало интересовала, она, не останавливаясь, поднялась к себе.
   Лоринг отвел ей самую красивую комнату: маленькая серебряная кровать (серебряное плетение, вделанное в узкие рамки из матовой сикоморы), кремовые стены, изящные занавеси и немного старинной мебели, темной и тусклой.
   Селия подошла к овальному зеркалу и встретила взгляд своих серьезных, темных глаз; у нее были очень длинные ресницы и стриженые вьющиеся волосы, разделенные, как у мальчика, сбоку узким пробором.
   Женское чутье Селии подсказало ей, что она "радует глаз", как шутливо говорил Лоринг. Но она не знала, что Лоринг сказал Стефании: "Девочка обещает стать красавицей, когда подрастет и научится держаться".
   Это было год тому назад. Теперь Селия приобрела известное самообладание, не смущалась и не краснела больше так мучительно, как раньше, если кто-нибудь заговаривал с ней.
   -- Вы знаете, что напоминает мне ваша сестра? -- спросил кто-то Лоринга и, не ожидая ответа, продолжал: -- Она похожа на один из тех весенних цветков с длинным названием, как, бишь, он называется? Он, как будто, может погибнуть даже от легкого дуновения ветра. Кажется, анемоны, что ли? Они удивительно красиво окрашены. Так вот и она: вся соткана из сияния и ярких красок, а вместе с тем очень хрупкая и миниатюрная.
   -- Ударились в поэзию? -- усмехнулся Лоринг, потом прибавил: -- Вы правы, Гектор. Но Селия только выглядит хрупкой и нежной, в действительности же она очень крепкая девушка.
   -- Другие женщины из зависти будут говорить, что она красится, -- весело заметил Гектор, -- у нее такой изумительный цвет лица, что кажется неестественным.
   Когда Селия потушила свет и разделась, к ней донеслись звуки оркестра. Она накинула тонкий шелковый пеньюар, подошла к окну и опустилась около него на колени. Летняя ночь была дивно хороша, где-то танцевали; Селия могла различить полосатый, алый с белым, тент, полосу красного ковра и окна верхнего этажа большого дома напротив, отбрасывавшие продолговатые золотые блики света на сквер.
   Отзвуки музыки, мысль о сладком забытьи танца, бархатная мягкость июньской ночи разогнали ее усталость. Она вскочила и, бесшумно двигая маленькими белыми ножками, начала танцевать.
   Когда она остановилась, музыка еще продолжала играть. -- Не хотите ли вы мороженого? -- вежливо спросила она, обращаясь к себе, -- и прибавила: -- Возьмите, пожалуйста... или, может быть, фруктов?
   Она вышла на площадку лестницы и прислушалась: дверь в гостиную была закрыта; нигде не было видно ни единой души. Она быстро сбежала вниз по лестнице, покрытой толстым ковром, и вошла в маленькую столовую. Дверь была открыта, и в комнате горела только одна лампа. Входя, Селия услышала подавленный стон.
   Она увидела человека, стоявшего на коленях около стола, с головой, склоненной на протянутые вперед руки. Селия подошла к нему и дотронулась до одной из этих стиснутых рук.
   Он сильно вздрогнул и одним прыжком поднялся на ноги. Его лицо было мертвенно-бледно, глаза горели.
   -- Кто вы? -- спросил он. -- Что вам нужно?
   -- В чем дело? -- возразила Селия так же просто. -- Вы больны?
   -- Вы, вероятно, сестра Лоринга, -- сказал он. -- Если так, то для вас не будет новостью то, что ваш брат только что разорил меня окончательно. Я пришел сюда, чтобы застрелиться, но у меня не оказалось патронов. Бессмысленность этого поразила меня еще больше, чем моя потеря и низкое, бесчестное поведение вашего брата!
   -- Бесчестное поведение? -- Селия вспыхнула. -- Лоринг никогда не поступал бесчестно! Кто вы такой и как вы смеете говорить мне такие вещи? Вы не должны были играть, если...
   -- Если я не хотел? Сколько здравого смысла в ваших словах. Проклятая истина! Но я хотел играть ради игры, а вовсе не ожидал, что попаду в руки к профессионалам! -- с горечью воскликнул он.
   Со странно отвисшей челюстью он бессмысленно уставился на Селию, затем вдруг бросился в сторону, уронив на пол маленький револьвер.
   За дверью послышались шаги, и кто-то вошел в комнату.
   Почти не отдавая себе отчета в том, зачем она это делает, Селия спряталась за мягкими плотными занавесями.
   Из своего убежища она услышала очень спокойный и приятный голос Лоринга:
   -- Мне казалось, я слышал здесь голоса. Вы уже уходите? Мне очень жаль, Брекенридж, что вы так к этому относитесь. Но раз вы продолжаете придерживаться этой точки зрения и настаиваете на вашем обвинении -- ничего больше сделать нельзя. Я могу только повторить...
   -- Ложь, которую я уже слышал, -- перебил Брекенридж. -- И вы всегда выигрываете! У меня нет выхода, я это осознаю; но, клянусь, прежде чем я дойду до окончательного разорения, я отомщу вам!
   Селия услышала глухой удар, потом быстрый вздох и голос Лоринга, изменившийся до неузнаваемости:
   -- Убирайтесь вон отсюда!
   Брекенридж рассмеялся:
   -- Я ухожу. Я просто не догадался, что вы никогда не изберете прямого пути и что вы всегда вооружены, чтобы защитить свою драгоценную особу. Но ваш рот будет носить хотя бы некоторое время знак моей расплаты. Я ухожу, вы можете опустить револьвер.
   Селия услышала пересекающие комнату шаги, потом проклятие, смех и звуки ударов.
   -- Теперь вы получите хоть небольшое наказание, мошенник! -- с этими словами Брекенридж, выбив из рук Лоринга револьвер, бросился на него. Они стали бороться, как объятые ненавистью или страхом люди.
   Селия увидела нового Лоринга -- человека с жестоким лицом и дикими глазами; казалось, прежний приветливый, улыбающийся Лоринг никогда не существовал. Его губа была рассечена, и из нее все время капала кровь.
   Брекенридж дрался с ожесточением. Он был так ослеплен злобой, что большая часть его ударов не достигала цели. Охваченный страстным желанием отомстить Лорингу, он совершенно забыл о самозащите. Воспользовавшись этим, Лоринг изо всей силы ударил его снизу в подбородок. Брекенридж зашатался и, потеряв сознание, упал.
   Лоринг выпрямился и, тяжело дыша, позвонил.
   Вошел Рикки.
   Лоринг отрывисто сказал:
   -- Брекенридж следил за нами. Этот дурак Кемпьен небрежно передернул и промазал. Брекенридж заметил это. Он проиграл в прошлый раз две тысячи фунтов, и я уже получил деньги по его чеку. Сегодня он хотел хоть немного отыграться. Я думаю, он ничего не сделает. Отвези его домой, Рикки, но раньше дай мне чего-нибудь выпить.
   Он выпил рюмку коньяка, потом подошел к зеркалу и, внимательно разглядывая себя, стал вытирать лицо носовым платком, смоченным в холодной воде.
   Рикки, с заострившимся от волнения лицом, склонился к Брекенриджу и положил его голову к себе на колени.
   -- Он -- брат лорда Хайса, -- сказал Лоринг, -- их трое: сестра и вот этот парень, и все трое бедны, как церковные мыши. Старик еще жив, но не дает им ни полушки. Мне кажется, его дело скверное. Он потерял немного крови в этой драке и, надо полагать, что благодаря этому его ярость утихнет. Брызни на него водой, Рикки, приведи в себя и немедленно отвези домой. Я должен привести себя в порядок и затем снова вернуться к игре.
   Он мельком взглянул на лицо лежавшего без сознания. Потом вышел своей легкой походкой, бесшумно прикрыв за собой дверь.
   Селия покинула свое убежище и вышла на середину комнаты. Рикки поднял голову и, увидев ее, выругался про себя.
   Брекенридж на полу пошевелился и вздохнул.
   Селия опустилась на колени рядом с Рикки. Шепотом она спросила:
   -- Рикки, значит, это правда?..
   Он взглянул на нее с угрюмой нежностью; лицо его было озабочено.
   -- Значит, Лоринг шулер? -- прошептала Селия.
   Рикки ничего не ответил. Вместо этого он занялся Брекенриджем, который внезапно открыл глаза и, встретив взгляд Селии, неожиданно немного по-детски улыбнулся.
   Селия поднялась, открыла дверь и, не заботясь о том, что ее могут увидеть, прошла к себе.
   Она просидела всю ночь у открытого окна; и когда заря разбросала по сизо-серому небу множество ярких лепестков -- розовых, золотых, белых и аметистовых -- рухнул последний камень волшебного замка, в котором она жила до сих пор с Лорингом.
   Теперь они встретились при свете дня. Если не считать рассеченной губы, Лоринг был таким, как всегда, -- красивым, беззаботным и веселым.
   Прошедшая ночь принесла ему много неприятностей: на рассвете между ним и его партнерами произошла крупная размолвка, а утром Рикки сообщил ему, что "мисс Селия знает".
   Лоринг выпил кофе и, не откладывая дела в долгий ящик, в халате, с сигарой в руке поднялся к Селии.
   Войдя к ней, он сразу же понял, что она знает все; он присел на край кровати, покрытой белым шелковым одеялом, и сказал:
   -- Доброе утро, детка! Рикки сказал мне, что ты вчера ночью была в столовой. Мне очень жаль.
   Он внимательно наблюдал за ней все время. Бедняжка, она приняла это слишком близко к сердцу; очень странно, что девушки бывают так наивны, это создает массу неприятностей; даже если бы девушки не были так наивны... но он сумеет успокоить ее, она поплачет хорошенько, и все-таки выслушает его.
   Селия печально глядела на него широко открытыми, совершенно сухими глазами.
   -- Лоринг, ты шулер?
   Несмотря на все свое самообладание, выработанное превратностями суровой жизни, при этом вопросе краска залила его холодное смуглое лицо.
   -- Нет! -- солгал он, зная, что Селия поняла, что он лжет.
   -- Тогда Генри Кемпьен? И ты знаешь это? -- настаивала она.
   Лоринг встал и остановился около камина с незажженной сигарой в зубах. Медленно, отчеканивая каждое слово, он сказал:
   -- Послушай, Селия! Человек, добывающий себе средства к существованию на зеленом столе, не может избежать обвинений со стороны общества. Этого нельзя изменить. Многие считают, что все профессиональные игроки -- мошенники.
   -- Этот Брекенридж хотел застрелиться, -- перебила Селия, -- у него случайно не оказалось патронов, вот почему он не сделал этого.
   Лицо Лоринга резко изменилось: слегка презрительное выражение сменилось злобой.
   -- Щенок! -- процедил он.
   -- Лоринг, -- чуть слышно сказала Селия. -- Это все, что тебя беспокоит в данном случае?
   Разговор продолжался еще долго в том же духе. Наконец, Лоринг ушел, хлопнув дверью.
   Потом они встретились и опять начали сначала. Во время последнего разговора с братом Селия поняла, что ее попытки изменить взгляды Лоринга ни к чему не приводят и только раздражают его.
   Он подошел к ней и, обняв, сказал:
   -- Вот что, детка, я ведь знаю, что для тебя это было большим потрясением. Мне очень, очень жаль -- поверь мне!
   Он еще много говорил в том же духе и Селия как-то по-новому посмотрела на плотный шелк его рубашки, прекрасную обстановку (Лоринг любил красивые вещи), массу цветов, присланных из деревни. Она мало что уловила из всей длинной речи Лоринга.
   Но зато она поняла правду: Лоринг был шулером. Жил этим и всегда будет жить так. Каждое платье и шляпа, которые она носила, были оплачены чьими-то проигрышами.
   У нее больно сжалось сердце, когда Лоринг произнес: "Все будет в порядке, если только ты захочешь согласиться со мной".
   Наконец, он ушел играть в теннис, и Селия осталась дома одна. Она прошла в комнату, где обычно происходила игра. Там, в углу, скрытый шелковой портьерой, стоял сейф.
   "Как странно, что до сих пор Лоринг не возбуждал во мне никаких подозрений", -- с легким презрением подумала она.
   Вот уже целый год, как она дома, и большую часть времени они провели в Лондоне. Но, перебирая в памяти прошедшие годы, Селия вспомнила, что Лоринг проводил каникулы в таких местах, где крупно играли.
   "Мне восемнадцать лет, -- подумала она, -- и я не так уж глупа, однако, мне и в голову не приходило"...
   Подойдя в сейфу, она вдруг заметила, очевидно, случайно оставленный маленький позолоченный ключик. Селия открыла сейф и вынула оттуда записную книжечку и связку банковских билетов и чеков.
   Было уже шесть часов, когда она захлопнула книжечку. Она намного стала старше за это время.
   Положив книжечку на место, Селия заперла сейф и поднялась; в руках у нее было около двух тысяч фунтов, которые она решила отдать Брекенриджу. Она хотела попросить Стефанию Кердью приютить ее до тех пор, пока она не сумеет найти себе подходящей работы.
   Когда такси мчало ее по Пикадилли, улицы были запружены народом. Империалы [империал -- верхняя часть омнибуса] омнибусов были набиты. Все казались Селии счастливыми и радостными.
   В первый раз за все время Селия заплакала. Здороваясь со Стефанией, она еще улыбалась сквозь слезы.
   Стефания была уже предупреждена о случившемся. Она выслушала Селию молча, ласково глядя на нее. На ее губах играла немного ироническая усмешка. Потом она сказала:
   -- Дорогая моя, il faut de tout pour faire un monde [для того, чтобы создать мир, нужны всякие люди]. Пока жизнь идет, люди будут безумствовать и рисковать многим, и вы увидите, что и лучшие из нас наделены дурными качествами. Разве благородство Лоринга, его снисходительность, верность друзьям, искренняя любовь к вам не искупают того, что вам кажется таким ужасным?
   Краска сбежала с лица Селии, когда она взглянула на Стефанию.
   -- В той книжечке были вырезки из газет, -- сказала она медленно, -- где говорилось об облавах и о людях, вернее, мальчиках, которые застрелились.
   -- Но вы не можете обвинять во всем только Лоринга?! Вы должны быть снисходительней! -- воскликнула Стефания.
   Селия встала: краска вновь вернулась на ее щеки, и лицо ее ярко пылало.
   -- Я лучше уйду.
   Поцеловав Стефанию и Дона, она сбежала по лестнице и, стараясь казаться спокойной, весело крикнула снизу:
   -- Не беспокойтесь! Я сама открою дверь.
   С пылающими щеками и высоко поднятой головой она прошла на Керзон-стрит и опустилась на скамью в Гринпарке, чтобы собраться с мыслями.
   Одно было для нее ясно: она не могла больше жить на деньги, добытые таким путем.
   "За многое можно взяться, -- думала она, -- в конце концов, жизнь -- это только приключение. Сцена, кино, большие магазины -- я уверена, что найду что-нибудь подходящее".
   Потом она вспомнила вдруг, как волновался Лоринг и как он был нежен с ней во время ее болезни. Это было в начале осени, и он был приглашен на охоту в Йоркшир. Когда она заболела, он отказался от поездки и целые дни проводил около ее постели, болтая с ней, читал ей вслух, покупал цветы и подарил прелестную собачонку... Стефания сказала: "Даже лучшие из нас обладают дурными качествами", -- а худшие, казалось, были наделены наилучшими.
   Внезапно Селия почувствовала, что по ее лицу текут слезы. Она сидела в мягком полусвете сумерек и оплакивала свою любовь к Лорингу, прежнее счастье, прежнее доверчивое неведение.
   Когда она поднялась, было уже совсем темно; листья трепетали и при свете фонарей рисовали причудливые узоры на песке. В конце концов, ей придется вернуться на Брутон-стрит и остаться там, пока она не найдет работы; и ей придется сказать Лорингу, что она вернула Брекенриджу деньги.
  
   "Хайс -- или ангел, или настоящий дьявол, а вернее всего, и то, и другое вместе, и поэтому он -- самое обаятельное существо, которое я знаю", -- говорила о нем его тетка.
   Хайс, уютно устроившись около нее в кресле, глядел на нее с любовью.
   Вероника жила в "Браншес" со дня смерти его матери, и Хайс обожал ее.
   Поднявшись с кресла, он остановился перед ней. Каковы бы ни были его недостатки, в отсутствии привлекательности его нельзя было упрекнуть. Под лучами заходящего солнца его темно-каштановые волосы загорелись золотом. Когда он улыбался, его зубы на смуглом лице сверкали белизной; он был безупречно сложен, жизнерадостен и очень красив. Достав из кармана папиросу, он закурил.
   -- Ты обязательно должен уехать сегодня вечером, Ричард? -- спросила его тетка.
   Хайс улыбнулся.
   -- Должен обязательно -- звучит, пожалуй, слишком серьезно, дорогая! Дело в том, что у меня свидание.
   Он уставился на содержавшийся в образцовом порядке сад, разбитый перед террасой, и на длинную, тенистую аллею парка, сливавшуюся с закатным небом.
   -- Удивительно, почему это люди всегда делают что-нибудь такое, что не доставляет им особенного удовольствия, но что они любят все же достаточно для того, чтоб не избегать этого? -- лениво протянул он.
   -- Останься здесь, мы пообедаем на террасе, а потом будем играть в карты, -- предложила тетка.
   Темно-серые глаза Хайса сделались на мгновение задумчивыми, потом он сказал, повернувшись на каблуках:
   -- Невозможно, тетя, милая! -- и ушел.
   Полчаса спустя он уже сидел в своем автомобиле, а еще через час был в Кингстоне; в четверть девятого он остановился на Джордж-стрит.
   Выйдя из автомобиля и бросив взгляд на открытое окно комнаты брата, он свистнул. В ответ послышался такой же свист.
   Хайс улыбнулся и быстро поднялся наверх.
   -- Алло, Робин, как дела? -- спросил он входя. На пороге он остановился, глаза его быстро сузились, но он ничего не прибавил.
   Брекенридж, занятый упаковкой чемоданов, поднял голову и отрывисто сказал:
   -- Я сам виноват! Мне ничего другого не остается, как бежать! Я проиграл две тысячи фунтов -- все, что у меня было.
   -- Кому? -- спросил Хайс спокойно.
   Брекенридж покраснел, и в его глазах появилось виноватое детское выражение, как тогда, когда он встретил взгляд Селии.
   -- Лорингу. Ты мне говорил, что он -- мошенник. Я не поверил. Теперь я все там спустил.
   Хайс подошел к брату:
   -- Две тысячи? -- переспросил он. -- Конечно, тебя обобрали эти негодяи! Давай соберем сегодня друзей и накроем эту шайку. Мы не можем вернуть твои деньги, но мы можем показать Лорингу и компании, что мы о них думаем. Кстати, -- он присел на край стола, болтая ногой, -- куда ты думаешь ехать?
   -- В Южную Америку. В шахты, -- тихо сказал Роберт.
   Хайс одобрительно кивнул головой, не сводя блестящих глаз с лица брата. Он любил Роберта больше всего на свете. Он был моложе Хайса на десять лет, ему было всего двадцать четыре года. "Это было безумием -- определить его в гвардейский полк и надеяться, что он сумеет свести концы с концами, не имея никакого дохода", -- подумал Хайс.
   Сам он жил на деньги, получаемые от отца, и был всегда в долгу. Его необычайная популярность помогала ему сокращать расходы, и он всегда был "в порядке", как он говорил себе.
   Кивнув головой в сторону спальни, он сказал:
   -- Приведи себя в порядок и пойдем обедать. Так как ты скоро уезжаешь, мы постараемся использовать оставшееся время.
   Когда Роберт вышел из комнаты, Хайс опустился в кресло, напряженно вглядываясь в мягкую туманную темноту летней ночи. Он глубоко страдал при мысли, что может потерять Роберта. Его охватило желание отомстить за брата.
   После обеда они поехали на танцевальный вечер. Около часа ночи они с несколькими приятелями позвонили у дверей Лоринга. Их впустил Рикки. Хайс двумя прыжками взбежал по лестнице, другие вслед за ним.
   Когда они ворвались в гостиную, кто-то свистнул. Лоринг быстро сказал:
   -- Полиция, нас накрыли. Сюда, здесь выход.
   Хайс зло рассмеялся:
   -- Нет, мой друг, этот номер не пройдет! -- С этими словами он бросился на Лоринга, но в это время потух свет. В наступившей темноте кто-то изо всей силы ударил Хайса по голове и плечам.
   "Да, это настоящие разбойники!" -- подумал Хайс, схватившись за голову; при мысли, что и Роберт мог так же попасться, у него сжалось сердце.
   Подняв голову, он заметил, что стоит за портьерой и что окно за его спиной открыто. Он выпрыгнул из него в маленький садик, нашел калитку и очутился в каком-то гараже. Испытывая сильную боль в голове и плечах, он кое-как добрался до Джордж-стрит и нетвердым шагом поднялся по лестнице.
   В комнате Роберта было темно. Хайс повернул выключатель и в изумлении замер на пороге.
   На кушетке, свернувшись клубочком, спала девушка. Ее темные локоны разметались на белой подушке, а на губах играла прелестная улыбка спящего ребенка.
   Она была очаровательна. У Хайса сразу прошла головная боль, и он ощутил необычайную легкость и подъем духа.
   Тихонько рассмеявшись, он наклонился к кушетке и поцелуями разбудил девушку.
  

Глава II

   Поцелуй во сне -- это блаженство, уносящее вас далеко на волнах страсти. Вы чувствуете биение собственного сердца, которое дрожит в ответ поцелую...
   Вас могли целовать много раз, но все-таки ни разу по-настоящему.
   Поцелуй Хайса был для Селии первым настоящим поцелуем. Он пробудил ее от неясных мечтаний к действительности. Она робко протянула руку; Ричард сжал ее и обвил вокруг своей шеи; продолжая посмеиваться, он снова целовал девушку. Селия, в полусне, вся дрожа, притянула его голову к себе. Ричард, освещенная только отблеском огня в камине комната, поцелуи, горящие на губах, -- все это казалось ей какой-то сладкой тайной, слишком прекрасной и удивительной, чтобы оказаться правдой.
   Наконец, Хайс освободился из ее объятий и, вынув из портсигара не совсем твердой рукой папиросу, закурил.
   Он улыбался, глядя на Селию, которая устремила на него широко открытые удивленные глаза.
   В глубокой тишине было слышно, как тикают часы. Селия молчала. По улице кто-то прошел, насвистывая фокстрот "Немного любви". При звуке этой песенки Хайс невольно зашевелился, легко и плавно раскачиваясь в такт фокстрота; видно было, что танцы -- его стихия.
   -- Пойдем танцевать, -- мягко сказал он, улыбаясь и протягивая Селии руку.
   Он поднял ее с кушетки и, полунапевая, полунасвистывая мотив танца, закружился с ней по комнате.
   Потом, остановившись, спросил, сжимая ее руку:
   -- Кто вы? Я никогда не думал, что Робину так повезло! Вы с ним большие друзья? Если это так, то да здравствует братская любовь! И считайте меня также братом. Или, может быть, здесь сестринское чувство? Хотя, не думаю этого...
   -- Вы?..
   -- Я -- недостойный брат Брекенриджа, -- рассмеялся Хайс. -- Меня зовут Хайс, Ричард -- для краткости, Дикки -- для тех, кто меня любит!
   -- Я пришла сюда из-за вашего брата, -- сказала Селия робко.
   Хайс расхохотался.
   -- Я вам верю, очаровательная маленькая леди, и это преступная небрежность со стороны Робина не быть дома. Но я боюсь, что силы более могущественные, чем он, задержали его, вернее, сила, которая процветает, главным образом, на Вайн-Стрит [На Вайн-стрит находится отделение Главного Полицейского Управления. Вайн (vine) -- вино] и, несмотря на свое название, строго преследует всех несчастных, поклоняющихся Вакху.
   Селия глядела на него со все возрастающим изумлением. На мгновение ей показалось, что она еще спит, но она ясно видела догорающие огни камина, улыбающееся лицо Хайса, его блестящие глаза и белые зубы; а на диване, рядом с ней, все еще лежал сверток с деньгами.
   Селия протянула их Хайсу.
   -- Это его деньги, -- сказала она смущенно. -- Я потеряла их, но они принадлежат вашему брату. Я пришла сегодня вечером, чтобы объяснить ему все, но он так долго не возвращался! Я очень устала и поэтому уснула...
   -- Вы были очаровательны во сне, -- вставил Хайс.
   -- А потом вы пришли, -- закончила Селия.
   -- Увидел и поцеловал, -- улыбнулся Хайс. -- Мне чертовски повезло.
   Он с интересом разглядывал Селию.
   "Трудно определить, кто она, очень молода на вид, почти ребенок, но не совсем, -- подумал он, вспомнив, как она отвечала на его поцелуи. -- У Робина, оказывается, отличный вкус, а я и не подозревал этого. Девушка удивительно мила, совсем не обычный тип, и откуда это Робин выкопал ее?"
   Вслух он спросил:
   -- Откуда вы, милое дитя?
   Селия широко открыла глаза и, стараясь подавить постепенно охватывавшее ее отчаяние, ответила, улыбнувшись:
   -- Отовсюду.
   -- Я рад, что вы читали Джорджа Макдональда, -- полунасмешливо-полусерьезно сказал Хайс.
   -- Но где же точно находится ваше "отовсюду"?
   -- На Брутон-стрит, -- ответила Селия.
   Слегка приподняв брови, Хайс несколько сухо сказал:
   -- Ага. Значит, Брекенридж ждал вас. Кстати, знаете ли вы, который час?
   -- Не имею понятия, -- призналась Селия.
   Хайс взглянул на часы.
   -- Ровно три.
   -- Я лучше уйду, -- сказала Селия, потом внезапно и совсем уже по-детски прибавила: -- Я ужасно голодна.
   В глазах Хайса мелькнул насмешливый огонек. Это напоминание о еде в три часа утра ясно доказывало, что перед ним живое существо из плоти и крови, а не какой-нибудь заблудивший ангел из детской сказки, на которого она была так похожа. Какая очаровательная невинность! Он взял Селию за руку:
   -- Пойдем, поищем чего-нибудь поесть и выпить; если будут яйца, вы сумеете их приготовить?
   -- Я делала это в пансионе, -- сказала Селия, -- и смогу приготовить омлет.
   В маленькой кладовой было полутемно. Хайс как-то по-особенному чувствовал близость Селии, тонкий запах сирени, ее быстрое дыхание и веселый смех, который вызывали его слова.
   Странно, что Брекенридж, готовясь в дорогу, даже не упомянул о девушке.
   Вернувшись в гостиную и занявшись приготовлением пищи (Селия взбивала яйца для омлета, а Хайс держал сковороду), он спросил:
   -- Вы, конечно, знаете, что Роберт уезжает из Англии?
   -- Нет, я не знала этого. Вы не следите за омлетом, и он начал пригорать!
   "Она к нему совершенно равнодушна. Бессердечный чертенок!" -- решил Хайс, и, как ни странно, ему нравилась такая бессердечность.
   Они уселись рядом на диване и, весело болтая и смеясь, принялись за яйца с гренками и чай. Случайно наткнувшись на пачку кредиток, она вспомнила о цели своего прихода сюда.
   Она во второй раз протянула деньги Хайсу.
   -- Возьмите их, пожалуйста, и передайте вашему брату. Я должна идти, уже очень поздно и, кроме того... -- она побледнела, -- мне было бы трудно объяснить ему, в чем дело.
   -- Я вам верю, -- ответил Хайс улыбаясь, -- но зачем уходить сейчас, когда наше знакомство только началось? Конечно, я не Робин, но, может быть, вы согласитесь заменить его временно мной? Вы мне не сказали, как вас зовут; вежливость запрещает мне спрашивать об этом, но, конечно, у вас есть имя...
   -- Меня зовут Селия.
   -- Селия! Восхитительно! Многие поэты воспевали Селию, но они не сказали и сотой доли того, что я могу сказать настоящей Селии.
   Наклонившись к ней и не сводя с нее глаз, он взял ее руку. Восхищенный сам, он смущал ее.
   Он крепко сжал ее руку, и от этого пожатия Селия вновь, во второй раз в жизни, вся затрепетала. С дрожащими губами, задыхаясь, она поднесла руку к сердцу, которое колотилось так бешено, словно готово было выскочить.
   -- Вы очаровательны, -- шепнул Хайс, притягивая ее к себе.
   Ее голова очутилась у него на плече. Склонившись к ней, он крепко обнял ее. С легким вздохом, почти теряя сознание, Селия отдалась его ласкам. Откуда-то, словно из туманной дали, к ней донеслись слова: "Дорогая, вы -- самая лучшая, самая нежная"...
   Казалось, его поцелуям не будет конца. У Селии было ощущение, словно с концом, каждого поцелуя ее оставляет жизнь. Прижавшись к Хайсу, она прошептала прерывающимся голосом:
   -- Значит, это любовь!
   Хайс ничего не ответил. Он был слишком поражен силой собственного чувства. Его удивляло, что случайная встреча с этой девушкой в такой неурочный час, здесь, в комнате брата, так взволновала его.
   "Я, кажется, поступил довольно легкомысленно", -- с легким оттенком презрения подумал он.
   Все происходящее начинало раздражать его, хотя он и сознавал, что был вполне искренен. Очевидно, девушка принадлежала Робину, и это было нечестно целовать любовницу брата, как бы привлекательна она ни была и как бы она ни поощряла его к этому.
   Он резко отодвинулся.
   -- Пойдемте, я провожу вас домой, -- сказал он.
   Но Селия, крепко сжав его руки, страстно прошептала:
   -- Нет, нет, не гони меня, поцелуй меня еще, милый, любимый...
   Хайс, сжав ее в своих объятиях и осыпая страстными поцелуями, чувствовал, как ее сердце трепещет под его рукой, словно пойманная птичка. Он забыл Роберта, свои сомнения, свое недоверие: обаяние Селии покорило его так, как за долгие годы ни одна женщина не сумела этого сделать. Ее молодость и красота, ее хрупкое, нежное тело, прижавшееся к нему, ее пылкие ласки в ответ на малейшее проявление нежности -- все это опьяняло его.
   Шелковистые локоны девушки рассыпались по его плечу. Длинные загнутые ресницы отбрасывали тень на щеки; на полураскрытых губах играла та неопределенная улыбка, которую может вызвать только любовь.
   Слова: "Так это любовь?" трепетали на ее устах. -- Ты -- любовь, -- страстно шептал Хайс, заглушая слова поцелуями.
   Дверь открылась, и приятный женский голос произнес:
   -- Его еще нет дома, мы подождем.
   Вспыхнул свет.
   Мгновенно овладев собой, Хайс поднялся и повернулся к вошедшим, но Селия, слишком потрясенная новизной происшедшего, совершенно растерялась. Она крепко прижалась к Хайсу, и он вынужден был поддержать ее, чтобы она не упала.
   На пороге стояли двое: мужчина в цилиндре и женщина, завернутая в изумрудно-зеленое манто с большим воротником из шиншиллы; серебристо-серый мех красиво оттенял яркое золото ее волос.
   Хайс весело приветствовал их:
   -- Добро пожаловать, Пенси. Здравствуй, Бар. Мисс Фейн и я тоже ждем Роберта, -- он говорил совершенно спокойным и непринужденным тоном, не глядя на Селию. -- Он, очевидно, ночной гуляка или очень уж ранняя пташка, не знаю, что вернее. Кстати, раз вы уже здесь, не хотите ли чего-нибудь выпить или поесть?
   Войдя в роль хозяина, он отстранил Селию от себя и, сняв с серебряного блюда крышку, предложил девушке в зеленом манто бутерброды.
   Она взяла один из них и, улыбаясь ему, откусила кусочек.
   -- Ветчина! Как вкусно!
   У нее был холодный, медлительный голос. Селия отметила, что она была очень привлекательна и как-то по-особенному изысканна.
   Молодой человек, которого Хайс назвал Баром, неожиданно громко сказал:
   -- По-моему, не стоит ждать Робина. Я думаю, леди Виола, нам лучше уйти.
   Хайс не стал их удерживать.
   -- К сожалению, я не знаю, когда Робин вернется. Ему что-нибудь передать?
   -- Я бы хотела остаться, -- сказала леди Виола. -- Ричард, вы не хотите нас познакомить?
   Она тянула слова с легкой насмешкой в голосе, улыбаясь Хайсу из-под опущенных ресниц.
   -- Это леди Виола Трент, которую все ее друзья называют Пенси [пенси -- анютины глазки] потому, что это подходит к ее глазам и еще по многим другим причинам, а это -- мисс Фейн, -- спокойно сказал Хайс, обернувшись к Селии.
   Леди Виола уселась на диван и указала Селии место возле себя.
   -- Садитесь, пожалуйста. Хотите папиросу?
   Она протянула Селии изящный платиновый портсигар с бриллиантовым цветком на крышке.
   Селия молча взяла папиросу.
   -- Она умеет разговаривать? -- спросила леди Виола Хайса, точно Селия была глухонемая.
   -- О, конечно, даже очень мило и вполне естественно, -- ответил он.
   Все рассмеялись. Бар, смешивавший за маленьким столиком виски с содовой, издал хриплый смешок.
   Внезапно Селию охватила злоба: как они смели так обращаться с ней, словно она только для того и пришла сюда, чтобы служить для них забавой или предметом насмешек. Мысли в ее голове мчались с сумасшедшей быстротой. Она почувствовала вдруг, что ненавидит эту девушку с равнодушными голубыми глазами, ненавидит и хочет оскорбить ее.
   Полуопустив ресницы, она взглянула на Хайса, стоявшего за диваном. Леди Виола поймала ее взгляд, и легкая краска залила ее бледное лицо. Селия сразу поняла, как ей нужно действовать.
   Гибким и изящным движением она поднялась и с вызывающим видом остановилась перед ними, высоко подняв голову. Ее глаза сверкали, как темные звезды.
   Глядя на Хайса в упор, она сказала:
   -- Мне пора, Дикки. Вы меня проводите?
   Хайс поднял голову и взглянул на Селию с восхищением, смешанным с раздражением и веселым удивлением. Он тоже понял, в чем дело.
   -- Конечно, -- ответил он, -- но не можете ли вы подождать?..
   -- Мы уже уходим, -- перебила леди Виола. -- Нам тоже пора. Идемте, Бар.
   -- До свидания, Ричард, передай Робину, что я очень жалею, что мы не застали его. Он пригласил нас к завтраку, мы проголодались и пришли. Мне очень досадно, что мы так бесцеремонно вломились и помешали вам!
   -- Вы не сделали ни того, ни другого, -- сказал Хайс, улыбаясь леди Виоле.
   Пробурчав что-то неопределенное, Бар вышел вслед за ней. Хайс и Селия остались одни.
   -- Так-то! -- протянул Хайс, вопросительно подняв брови.
   Селия, не поднимая глаз, стараясь подавить душившие ее слезы, надела пальто.
   Потом, словно принуждаемая кем-то, взглянула на Хайса. Он стоял неподвижно и молча глядел на нее.
   Селия воскликнула задыхаясь:
   -- Вы вели себя отвратительно по отношению ко мне! Зачем вы сделали вид, будто знаете мое имя?! Зачем вы позволили леди Виоле смеяться надо мной?!
   В этот момент за окном раздался голос Бара:
   -- Послушайте-ка, Хайс!
   Хайс высунулся в окно.
   -- У них что-то случилось с автомобилем, -- сказал он и, быстро спустившись по лестнице, вышел на улицу.
   Селия наблюдала за ним, спрятавшись за оконной шторой. Леди Виола стояла около маленького закрытого автомобиля и курила папиросу, вставленную в длинный мундштук из прозрачного янтаря.
   Бар, нагнувшись, возился около мотора. Селия услышала его приятный, несколько хриплый голос:
   -- Проклятая рука. Я никак не могу пустить в ход эту штуку. При каждой перемене погоды моя рана дает себя знать. Попробуйте вы, Хайс!
   Он поднялся, сокрушенно потирая правую руку. Хайс нагнулся к пусковой ручке. Селия видела его склоненную голову и широкие плечи; одна его рука лежала на радиаторе; смуглая кожа казалась еще смуглее, благодаря белизне манжеты. Эта узкая, сильная рука как-то особенно взволновала Селию, ей стало нестерпимо больно, что Хайс оставил ее одну. То, что он помогал сейчас своим друзьям, людям своего круга, смеялся и шутил с ними, казалось, ставило преграду между ним и ею.
   Он смеялся, говорил что-то девушке, которую он назвал Пенси, и она, ласково улыбалась ему в ответ. Еще одно последнее усилие -- и машина запыхтела.
   Хайс выпрямился и сказал:
   -- Готово!
   Он подошел к Пенси, закурил и, опершись об автомобиль, стал рядом с ней, продолжая начатый разговор.
   Волна неизведанного до сих пор чувства, которое она не могла ни проанализировать, ни подавить, захлестнула Селию.
   В этот момент она ненавидела и Хайса, и Пенси, и Бара, и даже автомобиль.
   Совершенно бессознательно она крепко прижала руку к сердцу.
   Бар уже занял место шофера. Пенси лениво вошла в автомобиль; ее тонкая, изящная нога как бы случайно задержалась на подножке. Хайс продолжал стоять, прислонившись к автомобилю. Охваченная внезапно нахлынувшей злобой, Селия страстно пожелала, чтобы он вернулся к ней сейчас же, сию же минуту -- и как раз в этот момент Хайс поднял изящную ножку Пенси и водворил ее на место с каким-то веселым замечанием. Автомобиль тронулся.
   -- Увижу вас завтра, то есть сегодня, в половине второго в Беркли-сквере, -- крикнул Хайс, и Пенси, подражая американскому акценту, ответила:
   -- Конечно, милый!
   Когда Хайс вошел в комнату, Селия заметила в нем значительную перемену. Он вернулся в свой мир, где не признавали странных девушек, встреченных случайно на рассвете в комнате брата.
   -- Вы готовы? -- спросил он любезно.
   Он надел цилиндр и остановился в выжидательной позе.
   Свет вливался в комнату длинными, бледно-розовыми полосами.
   Селия увидела Хайса как бы впервые. Он был удивительно привлекателен; его волосы блеснули золотом, когда он выглянул из окна. Небрежно, через плечо, он бросил:
   -- Как ваше настоящее имя?
   Селия горько усмехнулась.
   -- К чему вам знать?
   Хайс обернулся и, улыбаясь, взглянул на нее.
   -- Правда, не к чему, -- равнодушно согласился он. -- Значит, отныне мы будем звать вас только Селией. Отлично. Итак, я больше ни о чем не спрашиваю.
   С этими словами он направился к двери. Он хотел, чтобы она поскорее ушла. Он даже не постарался скрыть этого.
   Селия обернулась, сжимая в руке деньги.
   -- Будьте добры, возьмите их, -- почти неслышно шепнула она, -- это деньги вашего брата. Вы не дали мне объяснить, в чем дело. Когда я хотела, наконец, сделать это, пришли ваши друзья. -- Она бросила Хайсу деньги.
   В это мгновение раздался стук.
   -- Я оставил дверь открытой, -- сказал Хайс, -- простите, я только пойду посмотрю, кто это.
   Он не успел подойти к дверям -- на пороге появился полицейский инспектор.
   -- Мисс Селия Лоринг?! -- спросил он, обращаясь к Селии.
  

Глава III

   Хайс быстро и взволнованно повторил:
   -- Селия Лоринг! -- и выпустил ее руку.
   -- Что такое, что случилось? -- спросила она.
   Она взглянула на Хайса, и ей показалось, что она читает на его лице гнев и отвращение.
   В страхе и отчаянии, она схватила его руку, крича:
   -- Вы мне должны сказать, в чем дело, Ричард?!
   Хайс резко отвернулся и отошел в сторону. Вынув из кармана портсигар и закурив, он обратился к инспектору:
   -- Расскажите, что случилось?
   Инспектор Твайн вынул записную книжку. Он колебался, не решаясь начать, потому что ему было жаль девушку.
   Сегодня ночью при облаве в одном игорном доме произошел несчастный случай, а, может быть, просто убийство (как склонен был думать инспектор Твайн), что побудило его разыскать Селию. Он нашел ее совершенно случайно: молодой констебль того района, где жила Селия, который уже давно был ее тайным поклонником и поэтому следил за ней, сообщил ему, что она вечером вошла в дом, где жил Брекенридж. Инспектор Твайн отправился по указанному адресу, увидел дверь открытой, поднялся по лестнице и на первом же этаже увидел Селию. -- "У нее черные, стриженые волосы и темные глаза, и, вообще, ее нельзя не заметить, вы ее сразу узнаете", -- сказал ему констебль.
   Рассматривая теперь Селию, инспектор Твайн должен был признать, что новый констебль совершенно прав. Ему предстояла очень неприятная миссия. Твайн быстро взглянул на Хайса; он знал его очень хорошо.
   "Какое он может иметь отношение ко всей этой истории?" -- подумал он и спросил:
   -- Не можете ли вы дать мне кое-какие сведения о том, как вы и молодая леди провели вечер, милорд? Где вы обедали и т. д.?
   Подавив охватившую его злобу, Хайс ответил с деланной веселостью:
   -- Конечно, инспектор. Я обедал с моим братом, потом мы танцевали в доме у одного приятеля, где и расстались на время. Потом я пришел сюда, чтобы подождать его, это ведь его квартира, как вам известно, и встретил здесь мисс Лоринг, которая также ждала его. Вот полный отчет о событиях сегодняшнего вечера.
   -- Спасибо, милорд. А вы, мисс?
   Хайс снова отвернулся от Селии, когда она инстинктивно обернулась к нему за поддержкой. Его поступок яснее слов говорил: "Выпутывайся сама из этого положения, как знаешь!"
   Она начала тихим, прерывающимся голосом:
   -- Я была в Грин-парке. Я была очень несчастна. Мне нужно было собраться с мыслями. Я хотела повидать мистера Брекенриджа, потому что я знала кое-что, что могло бы ему помочь. Я пришла сюда, но не застала его дома и решила подождать. Я ждала очень долго... и заснула. Потом пришел лорд Хайс, а после еще другие.
   -- Вы об этом не упомянули, милорд, -- вежливо заметил Твайн.
   -- Я не вижу надобности называть моих друзей, тем более, что они пробыли здесь очень недолго. Я сомневаюсь, чтобы вы имели право спрашивать их имена, инспектор! -- высокомерно сказал Хайс.
   -- Это не помешает мне спросить их, милорд, -- очень вежливо, но очень твердо возразил Твайн.
   -- Продолжайте, пожалуйста, -- обратился он к Селии, в ожидании ответа играя карандашом.
   Селия молчала, но глазами, полными слез, молила Хайса о помощи. Пожав плечами, он повернулся к ней спиной и сердито уставился в окно.
   -- Одна была леди Виола Трент, а имени ее спутника я не знаю, -- прошептала Селия.
   Инспектор Твайн мягко сказал:
   -- Барышня не помнит имени вашего друга, милорд. Не поможете ли вы мне?
   -- Мистер Мальс Баррингтон, -- отрезал Хайс.
   -- Благодарю вас. Теперь продолжайте, пожалуйста, мисс Лоринг. Значит, они пробыли здесь несколько минут и ушли. Когда это было?
   -- О, совсем недавно, -- ответила Селия, ломая руки. Она так дрожала, что с трудом произносила слова.
   -- Что случилось? -- спросила она, -- пожалуйста, скажите! Как вы нашли меня? Почему вы задаете мне все эти вопросы? Я ведь ничего дурного не сделала? Кто сделал? И какое это имеет отношение ко мне.
   -- Успокойтесь, мисс Лоринг, -- серьезно и ласково сказал Твайн. -- Посидите несколько минут спокойно, я вам все расскажу.
   Он усадил Селию на диван и, жестом подозвав к себе Хайса, протянул ему блокнот, на листке которого было написано: "Лоринга нашли мертвым".
   Твайн наблюдал за Хайсом, пока тот читал написанное. "Тверд, как железо, нет, еще тверже, пожалуй, -- как сталь, и, несмотря на всю красоту, ужасный эгоист", -- решил он.
   -- Скажите лучше вы, -- пробормотал Хайс. Очевидно, от него нечего было ждать помощи.
   С легким вздохом Твайн спрятал блокнот, разбавил немного виски с водой и протянул Селии. У него было ласковое выражение лица, и даже форма, символ официальной власти, не могла скрыть отцовской нежности, с которой он наклонился к Селии.
   -- Вы пейте это, мисс Лоринг, -- сказал он мягко. -- У меня плохие новости для вас: с вашим братом случилось несчастье.
   В одно мгновение Селия вскочила, бокал со звоном упал на пол. У нее был вид испуганного и обиженного ребенка.
   -- Он умер! -- глухо прошептала она и упала без сознания на руки инспектора.
   Голос Хайса нарушил внезапно наступившую тишину:
   -- Послушайте, инспектор, так как я уверен, что ничем не могу вам помочь, я ухожу. Вы можете найти меня, когда я вам понадоблюсь, у меня дома: Сент-Джемс-сквер. Спокойной ночи!
   -- Бессердечный эгоист, -- сердито проворчал Твайн, стараясь разжать стиснутые зубы Селии и влить ей в рот немного коньяка.
   Быстро шагая по залитой солнцем улице, Хайс выругался: он злился на судьбу, на себя и на Селию.
   Сестра Лоринга, этого бессовестного мошенника, этого мерзавца, который разорил Робина... Хайс резко остановился. "Кстати, где же Робин может быть теперь?" -- Мысль об отсутствии Робина начала его беспокоить по-настоящему. Тысячи различных предположений роились в его голове. Он повернулся и быстрым шагом направился на Брутон-стрит.
   Улица была совершенно пустынной, тихой, залитой солнцем, как все остальные улицы Мейфера в этот ранний час. Изумрудная листва деревьев в Беркли-сквере отливала золотом, все вокруг было таким радостным и сияющим.
   Хайс почувствовал раздражение, которое время от времени вызывается сознанием, что вы причастны к несчастью, происшедшему не по вашей вине.
   Когда он поднимался по лестнице в квартиру Лоринга, к дому подъехало такси, и из него вышли инспектор Твайн и Селия; таким образом, Селия и Хайс вошли в дом одновременно.
   В комнатах повсюду были расставлены полисмены: в передней и в большой сумрачной столовой.
   Селия молчала, ломая руки. У нее все еще был вид глубоко обиженного ребенка, который слишком устал от слез и поэтому больше не может плакать.
   Хайс остановил человека, который показался ему сыщиком:
   -- Что здесь случилось? Облава?
   Он пришел сюда с целью узнать что-нибудь о Роберте, и, как бы тяжело все это ни было для девушки, его больше беспокоила судьба брата.
   -- Вы угадали, лорд Хайс, -- ответил сыщик, -- и гости, задержанные здесь, находятся сейчас на Вайн-стрит.
   -- Спасибо, -- бросил Хайс, поворачиваясь, чтобы уйти. -- "Значит, и Роберт там, вот глупая история!" -- подумал он.
   В вестибюле его остановил инспектор Твайн.
   -- Я вас немного задержу, милорд. Один из моих подчиненных говорил, что перед тем, как перерезали провода, вы что-то говорили Лорингу.
   Страшно побледнев, сверкая потемневшими от гнева глазами, Хайс свирепо уставился на приветливое лицо инспектора.
   -- Послушайте, -- сказал он очень тихо, -- если вы хотите впутать меня в это дело, то я предупреждаю вас, что это бесполезно. Все вы, блюстители закона, думаете, что вы всесильны и поэтому позволяете себе слишком много. Запомните, что я вам скажу: если вы посмеете задержать меня сейчас, вы заплатите за это неудачное доказательство вашей предполагаемой власти потерей чина и смещением с должности. Я надеюсь, вы хорошо поняли меня?
   -- Отлично понял, милорд, -- вежливо возразил Твайн. -- Я выслушал все, что вы мне сказали. Однако, я все же позволю себе задать вам один вопрос: почему вы пришли сюда именно теперь, если все случившееся вас совершенно не касается?
   -- Я не считаю себя обязанным отвечать на ваши вопросы, -- с этими словами Хайс резко повернулся и направился к выходу.
   Спускаясь с лестницы, он увидел Селию с охапкой белых цветов в руках, стебли которых были еще влажными, она только что вынула цветы из воды.
   Их взгляды встретились. Краска медленно залила бледное личико Селии, ее губы дрогнули. С едва заметной улыбкой она поднялась мимо него по лестнице.
   Выйдя на улицу, Хайс закурил. Забыв на мгновение беспокойство и злобу, он думал только о Селии. Он раньше даже не заметил, насколько она привлекательна -- в действительности, она была очень хороша собой. Он ясно представил себе ее маленькую головку с густыми темными локонами, большие синие глаза и прелестный маленький ротик.
   -- Мне кажется, она самое очаровательное создание, какое я когда-либо видел, -- сказал Хайс громко.
   Она ему напоминала кого-то, вернее, какую-то картину. Он вспомнил: Каваллини в "Романе", когда она поет "Анни Лори" в любовной сцене. Такое же задумчивое очарование, такая же гибкость и изящество и такое же влекущее обаяние.
   Хайс откусил кусочек папиросы и бросил его в сторону. И подумать только -- она сестра Лоринга! Он отправился на Вайн-стрит. Роберта там не было.
   Было уже около семи часов, когда Хайс вернулся, наконец, в свой большой и мрачный дом на Сент-Джемс-сквере. Сторож с женой поддерживали в нем порядок; Хайс не мог себе позволить содержать дом целиком и, вместе с тем, не мог его сдать внаем.
   Насвистывая, он поднялся к себе в спальню по той самой лестнице, с которой один из его предков, еще более безрассудный, чем он сам, съехал в карете, запряженной четверкой.
   Открыв дверь, он остановился, изумленный, на пороге: на его кровати, погруженный в тяжелый сон, лежал Роберт. Он был одет, и его манишка была вся в крови.
   Хайс тихо приблизился к кровати и взглянул на брата. На столе стоял графин для коньяка, старинный хрусталь наполеоновских времен с выгравированной золотом буквой "N".
   Хайс инстинктивно обратил внимание на эти подробности.
   Присев на кровать, он слегка встряхнул Роберта. Он застонал, Хайс встряхнул его сильнее, но, убедившись, что это бесполезно, пошел в ванную (это была единственная роскошь, которую он ввел в доме) и, намочив в холодной воде губку, выжал ее на лицо Роберта.
   Тот проснулся и вскочил с целым потоком проклятий и восклицаний, задыхаясь от гнева и, как заметил по его глазам Хайс, от страха.
   -- Робин, успокойся, это я, Ричард, -- сказал Хайс, -- я повсюду искал тебя.
   Роберт, ухватившись за колонну из красного дерева, чтобы сохранить равновесие, хрипло спросил:
   -- Искал меня? Зачем?
   Хайс поднялся и, отыскав на своем туалетном столе какое-то лекарство, отлил изрядную порцию и протянул стакан Роберту. Питье оказало благотворное влияние: налитое кровью лицо Роберта побледнело и потеряло мрачное выражение, глаза прояснились. Он встал с кровати и, остановившись перед Хайсом, сказал:
   -- Дикки, я, кажется, здорово влопался. Я жду, понимаешь? Это был Лоринг, мне кажется, что я убил его.
   Хайс положил ему руки на плечи и, сжав их, сказал спокойно:
   -- Постараемся разобраться, в чем дело. Ты думаешь, что я убил Лоринга? Расскажи подробно, как и что произошло?
   -- Когда потух свет и все пустились бежать, я бросился в первый попавшийся выход. По-видимому, я наткнулся на потайную дверь, которая привела меня в маленькую совершенно пустую комнату. У открытого окна болталась веревочная лестница. В тот момент, когда я хотел воспользоваться ею, в комнату ворвался Лоринг, сжимая в руке револьвер. У него был страшный вид! Он хотел прогнать меня от окна и, очевидно, с этой целью ударил. Тогда я вышел из себя и бросился на него. Он дрался, не выпуская из рук револьвера, который неожиданно во время схватки выстрелил. Пуля попала в него. Как это произошло, я не знаю. Дикки! Я могу поклясться, что не трогал револьвера. После этого я подождал немного, но так как на шум никто не явился, я спустился по лестнице в какой-то переулок и очутился на свободе. Вот и все.
   -- Кто-нибудь видел, как ты вошел сюда? -- спросил Хайс.
   -- Никто. У меня был твой ключ, и я сам открыл дверь и добрался сюда. А потом мне стало страшно, и я напился. Дикки, что мне делать? Что со мной будет?
   Хайс ласково уложил его обратно.
   -- Ничего не будет, -- сказал он, -- а впрочем... ты уедешь в Рио сегодня же, первым пароходом, вот что будет.
  
   Стефания Кердью причесывалась, накинув легкий пеньюар из розового шифона с большим воротником из перьев марабу. Взглянув через плечо на мужа, она улыбнулась ему. Он весь просиял в ответ. Бенни Кердью был большой и широкоплечий мужчина. У него было тонкое и приятное лицо. До войны он был атлетом. Он женился на Стефании уже во время войны, когда впервые был представлен к награде и еще не был ранен. После этого он получил еще много других знаков отличия, но уже не мог лично явиться за ними: это было уже тогда, когда он узнал, что никогда больше не сможет ходить.
   Бенни обожал Стефанию, и она платила ему тем же. Сознание того, что он всецело зависит от нее, постоянно мучило Бенни, и он часто жалел, что не умер во время последней операции. Стефания всегда была очень ласкова и добра с ним, но болезнь сделала Бенни подозрительным. Он был убежден, что рано или поздно Стефании надоест возиться с ним. Поэтому он ежедневно с замиранием сердца ждал в ней признаков усталости и раздражения. В действительности же Стефания очень любила Бенни и обожала их маленького сына.
   Улыбаясь мужу, она сказала:
   -- Через полчаса Селия будет здесь.
   Лицо Бенни омрачилось, он неуклюже заворочался на диване.
   -- Что ты думаешь делать, Беби? -- спросил он, не глядя на жену. Голубые глаза Стефании смотрели в упор на его склоненное лицо с какой-то суровой нежностью.
   -- Что мы можем сделать, милый? -- сказала она. -- Смерть Лоринга явилась для нас очень тяжелой потерей. Наш и без того маленький доход сократится теперь наполовину. При создавшихся обстоятельствах мы ничего не можем сделать для Селии. Ведь каждый цент, который мы сумеем наскрести, нужен нам или Дону.
   -- Лоринг был чертовски хорошим малым! -- сказал Бенни сдавленным голосом.
   Стефания слегка нетерпеливо пожала плечами.
   -- Но, дорогой мой, ты ведь знаешь, что я не умею делать деньги! Если бы у меня были средства, я бы, конечно, помогла Селии. У меня их нет, следовательно, мы ничем не можем помочь ей. Все, что я могу сделать, это предложить... вообще, ты знаешь что.
   Бенни густо покраснел и отвернулся. Стефания принялась за прическу на этот раз с еще большей тщательностью.
   Из глубины квартиры раздался детский голос и взрыв смеха. Стефания остановилась и прислушалась с мягким и нежным блеском в глазах.
   -- Это Дон, -- сказала она, -- он рано вернулся сегодня.
   Минуту спустя Дон вихрем ворвался в комнату. Это был крепкий круглоголовый мальчик, веснушчатый и очаровательный, с прямым взглядом серых, как у отца, глаз, и с волосами, отливавшими темным золотом. Он бросился к матери и, смеясь, зарылся лицом в складки ее платья. Стефания подняла его и поцеловала. "Люблю и обожаю мамочку!" -- так говорить научил его Бенни. И сейчас он тоже произнес эту фразу. Глядя на сына и слушая его веселую болтовню, Кердью-старший забыл на время о своих горестях, позоре и отчаянии.
   Дон удостоил его посещением, усевшись верхом на его груди и почти уткнувшись голыми загорелыми коленями в лицо отца.
   Раздался звонок.
   -- Няня, возьмите Дона, -- позвала Стефания.
   Некоторое время спустя в комнату вошла Селия. Очень тоненькая и бледная, она была необычайно привлекательна. Поцеловав Стефанию, она присела на диван около Бенни, который в этот миг проклял и жизнь, и судьбу, и готов был наложить на себя руки. Он не мог вынести взгляда ее серьезных больших глаз и отвернулся. Лоринг был его лучшим другом, всегда любил и поддерживал его, а вот сейчас сестре Лоринга он и Стефания должны отказать даже в ничтожной помощи!
   -- Следствие назначено на завтра, -- ответила Селия на вопрос Стефании. -- Я не могла оставаться дома. Дорогие, мне очень не хотелось бы быть обузой для вас, но не могли ли бы вы приютить меня хоть ненадолго, пока я осмотрюсь? -- Она умоляюще глядела на них.
   -- Конечно, -- ответила Стефания ласково. Лицо Бенни при этих словах просветлело. -- Конечно, дорогая, вы должны жить у нас. Правда, для этого нужно будет выселить Дона, но он сможет отправиться с няней к ее родным в Уиледин.
   -- О нет, на это я не могу согласиться. Я думала, у вас есть совсем свободная комната, хотя бы самая маленькая.
   -- Я сдала ее под кладовую для соседней квартиры. Хозяин предложил мне за нее пять фунтов и плату вперед. Я, конечно, с радостью согласилась, -- сказала Стефания.
   "Если я впущу к себе бесприютную девушку, то вряд ли сумею так скоро от нее освободиться, и это доставит массу неприятностей, а я этого терпеть не могу", -- часто думала она.
   Вслух она сказала:
   -- Послушайте, Селия, милая, у меня есть отличный план, который может помочь нам обоим. Вы, конечно, знаете, что Лоринг много играл. Так вот, он обучил меня некоторым приемам игры, и я могу научить вас. Если бы вы согласились работать со мной в компании, мы сумели бы добыть столько денег, что хватило бы нам всем. Так как Лоринга нет, мне нужен партнер. Согласны ли вы попробовать?
   -- Я не умею играть в карты, -- устало ответила Селия, -- я ненавижу их. И я никогда не сумею научиться играть так хорошо, как вы. Просто не сумею.
   -- Дело не в умении, а в некоторой ловкости, дорогая, -- слегка покраснев, возразила Стефания. -- В действительности, я выигрываю всегда не потому, что хорошо играю, а просто потому, что подстраиваю все заранее.
   -- Значит, вы играете нечестно? -- почти шепотом спросила Селия.
   -- Я играю так, как меня научил ваш брат, вот и все.
   -- А если я не соглашусь на ваше предложение, вы мне ничем не поможете?
   -- Подумайте, дорогая, что мы можем для вас сделать -- Бенни и я?
   Селия поднялась, глядя на Стефанию в упор.
   -- Я все поняла и ухожу. -- С этими словами она вышла.
  

Глава IV

   В большом доме на Брутон-стрит остался один Рикки. Он двигался по комнатам, словно тень, принося в положенное время еду для Селии и убирая ее комнату. Он старался изо всех сил поддерживать в доме порядок.
   Шторы, опущенные в день смерти Лоринга, с тех пор ни разу не поднимались. Мрачная, душная полутьма, царившая повсюду, как-то по-новому поразила Селию. Был ясный летний вечер, а здесь... Подойдя к окну, она подняла штору и широко распахнула его.
   Легкий ветерок ворвался в комнату, принеся с собой отзвуки шагов, шум такси и экипажей и хрипение шарманки, игравшей так далеко, что нельзя было уловить мелодию. На освещенной лучами заходящего солнца улице жизнь шла своим чередом.
   Кто-то подошел к Селии и положил руку на подоконник. Она вздрогнула от неожиданности, но, узнав Рикки, улыбнулась ему. Он тихо спросил:
   -- Значит, поднять все шторы, мисс Селия?
   -- Рикки, милый, -- ласково сказала Селия, -- мы ведь должны жить дальше. Что толку непрерывно думать все об одном и том же? Прошлого нельзя вернуть! Произошло большое несчастье, большое горе, но теперь это уже прошло, и, раз мы живем, надо подумать о будущем, мы...
   -- Для меня еще ничего не кончилось, я ни о чем не могу думать до тех пор, пока не узнаю, как умер мистер Лорри, -- перебил Рикки. Его глаза на худом безобразном лице сверкали нездоровым огнем. -- Мистер Лорри был лучшим и благороднейшим человеком и храбрым солдатом, -- продолжал он горячо. -- Его подчиненные никогда не стыдились и не боялись его. Он не был из тех офицеров, которые заставляли своих солдат делать то, на что они сами не решились бы. Он всегда первый бросался навстречу опасности, а потом говорил нам, что было не так уж страшно, как показалось сразу. Я помню, как на вышке номер шестьдесят он обернулся к нам, весь в крови, и, смеясь, крикнул: "Вперед, ребята, за мной!" Он был честный, благородный человек, и если другие хотели играть с ним, а он играл лучше их и поэтому выигрывал, то разве он виноват в этом?
   "И все-таки Рикки был все время в курсе дела, -- подумала Селия, -- но только Рикки никогда не признается в этом". Селия чувствовала, что в своей слепой преданности Лорингу Рикки оправдывал все его поступки и, благодаря этому, убедил себя, что на Брутон-стрит всегда все было в порядке, и что мошенничество было только удачей.
   "Я не могу быть такой! -- с тоской подумала Селия. -- О, если бы я могла! Так трудно понять жизнь. Те, кого мы любим, наделены самыми блестящими качествами -- благородством, храбростью, добротой и, наряду с этим, они бесчестны. Лорри готов был отдать жизнь за своих друзей, но за карточным столом он мог их же обобрать. Ах, не нужно все время думать об одном и том же, это ни к чему не приведет, и чем бы Лоринг ни был, его сейчас уже нет. А по отношению ко мне он был всегда очень ласков и великодушен".
   Она быстро обернулась к Рикки:
   -- Дайте мне папиросу, Рикки!
   Рикки протянул ей пачку папирос и нетвердой рукой зажег спичку. Селия ласково погладила его жесткую дрожащую руку и сказала:
   -- Бодритесь, Рикки, милый!
   Селии стало бесконечно жаль его. Он стоял перед ней с измученным лицом и красными от слез глазами и был очень жалок и несчастен. Слепое преклонение было единственным, что ему осталось в жизни и что поддерживало его.
   Он освободил свою руку.
   -- Я знаю, что вам тяжело, мисс Селия, но вы еще молоды, а я нет. В марте мне будет уже сорок четыре года. Я любил мистера Лоринга; никто никогда не заботился обо мне, я был таким дураком, когда он меня взял к себе. Я мог перепутать все его вещи и поручения, и вообще наделать много глупостей -- он никогда не сердился, а только глядел на меня, приподняв брови, и голосом, в котором дрожал смех, говорил: "А, ну-ка, проделай это под музыку, Рикки", -- и заводил граммофон. Я его любил так, как никого больше не сумею любить, и я жизнь отдам, чтобы узнать, как он умер. Застрелился? Мог ли он это сделать? Может быть. Но этого никто не видел, и поэтому нет точных доказательств, что он действительно покончил с собой. А между тем по следам видно, что в этой комнате было двое, а в могиле только один из них! -- Он на мгновение остановился, потом с настойчивостью, испугавшей Селию, продолжал: -- Я совершу преступление, если понадобится, но я добьюсь своего!
   Некоторое время спустя он ушел. Селия осталась одна. Она была до глубины души потрясена разговором с Рикки и чувствовала сильную усталость. Ей казалось, что сама атмосфера дома наполнена страшными призраками будущих несчастий.
   Поддавшись впечатлению, она вышла на улицу и смешалась с толпой на Пикадилли.
   Увидев автобус, отправляющийся в Ричмонд, она внезапно решила поехать туда и взобралась на империал, -- все же это было лучше, чем оставаться одной в пустом, мрачном доме в такой прекрасный летний вечер.
   Она не знала, что одиночество иногда еще больше чувствуется в толпе, чем наедине с самим собой.
   В автобусе все места были заняты весело смеющимися и болтающими парочками. Одни возвращались домой, другие ехали за город погулять и развлечься, только Селии не с кем и некуда было ехать.
   В Ричмонде она остановилась на мосту. На реке, по-видимому, происходили гонки, она вся была запружена маленькими, красиво разукрашенными лодочками.
   На одном берегу играл духовой оркестр; откуда-то неслись звуки граммофона... Селия вспомнила, как Рикки говорил о любви Лорри к граммофону...
   Вся прошлая жизнь казалась такой далекой, точно она никогда не существовала, как и те вечера, когда Лорри, возвратясь рано со скачек или из клуба, насвистывая, звал ее: "Алло, детка! Где ты? Можно к тебе?"
   Он часто приносил ей целые охапки цветов. После игры в гольф в Стоке он всегда возвращался с изумительными цветами и фруктами и, усевшись на диване и закурив, говорил несколько лениво: "Заведи-ка граммофон, детка". Почти каждый день он покупал новые пластинки. Если попадался какой-нибудь особенно хороший фокстрот, он подымался, обнимая Селию, и они долго танцевали.
   Теперь ей не с кем было танцевать и некому было о ней заботиться.
   В глубине души Селия всегда чувствовала, что Стефания не только не окажет ей помощи в случае нужды, а, наоборот, даже отвернется от нее; и теперь для нее было странным облегчением то, что она узнала правду.
   "Для меня будет большой утратой отсутствие Дона и Бенни, -- подумала она. -- Было так приятно говорить с Бенни, он так хорошо умел слушать. А Дон... о, Дон был просто обворожителен!"
   "Как везет некоторым женщинам!" -- продолжала размышлять Селия. -- "Стефании, например; даже если Бенни -- калека, он все же известная защита, и кроме того, он ее очень любит. У нее есть свой настоящий дом. Ах, бедность не имеет никакого значения, если у человека есть все это"...
   Как отрадно сознавать, что тебя любят, что у тебя есть любимый, с кем можешь поделиться всем. Что у тебя есть кто-нибудь, кто считает тебя удивительной при всяких обстоятельствах, кто страдает, когда у тебя болит голова, кому нравится, когда ты изящно и красиво одета!
   У Селии часто сжималось сердце, когда она наблюдала за Стефанией и Бенни. Стефания могла сердиться на Бенни, Бенни мог проклинать и ругать жизнь, но когда он окликал Стефанию, и она подходила к нему, в ее глазах всегда светилась любовь; и тогда Бенни начинал ценить жизнь и верить, что ему станет лучше. Стефания была его божеством, всей радостью, всем счастьем жизни.
   Но все это могла дать только любовь! Чтобы любимый был всегда с тобой, чтобы в любой момент он мог подойти к тебе и, нежно обняв, ласково сказать, как часто говорил Бенни: "Устала, дорогая? Отдохни, деточка, а я сейчас приготовлю тебе чай".
   И странно, при мысли о неуклюжем ковылянии и неловких попытках милого Бенни приготовить чай для Стефании, ее память прорезало воспоминание о Хайсе, о той ночи, когда они вместе поджаривали хлеб, стоя на коленях у камина в гостиной.
   Совсем стемнело. Отражение фонарей задрожало в воде, словно огромные звезды или причудливые цветы. Селия погрузилась в воспоминания, забыв о своем одиночестве, о том, где она находится, и совершенно потеряв счет времени.
   Во все эти ужасные дни воспоминаниям не было места в ее душе. Они пугали ее, и она избегала думать об этой встрече. Сейчас, вдали от Брутон-стрит, от бедного Рикки, с немым упреком в глазах проклинающего жизнь за то, что она прекратилась со смертью его кумира, сейчас, когда Лоринга уже не было, когда, наконец, у нее было немного времени для самой себя, -- Селия вспоминала каждую минуту, проведенную с Хайсом.
   Она забыла о его жестокости. Она помнила только счастливые, сладостные мгновения. Сейчас, здесь, в ночной тишине он ей казался таким близким, таким живым! Она ясно представила себе его склоненную голову, его блестящие глаза, чувствовала, о, Боже! как она чувствовала его поцелуи. Даже в мечтах это было самое необыкновенное ощущение из всего того, что она когда-либо испытывала. Конец этого божественного вечера был страшен контрастами: несчастье следовало за несчастьем, удар за ударом. Все случившееся потом так взволновало Селию, что она никак не могла восстановить в памяти, как она рассталась с Хайсом. Просто после того, как появился инспектор Твайн, она перестала быть мыслящим существом, и ее охватило такое отчаяние, что она уже ничего не могла сообразить.
   Теперь, после нервного напряжения этих дней, к ней снова вернулась способность мыслить и чувствовать. Оживленная толпа, звуки музыки, огни, легкий ветерок, поднимающийся с реки, и, наконец, стремление всего живого к любви и к счастью взволновали Селию.
   "Конечно, если мужчина целует вас, то это ведь еще не любовь, -- робко возразила она своим мыслям, -- но... он так горячо целовал меня -- так целовал!.."
   Она не могла продолжать дальше даже мечтать. Воспоминания вызвали в ней целую бурю переживаний, она вся затрепетала, и сердце ее забилось, как раненая птичка.
   О да! Он целовал ее и до боли крепко сжимал в своих объятиях, но эта боль была ей приятна.
   "Но ведь это любовь, -- твердила она, задыхаясь, -- чувствовать так, знать, что ради этих поцелуев ты готова на все: на страдания, на пытку. Нет, жизнь не так ужасна и пуста, когда есть такие воспоминания! Потому, что мы встретимся еще -- мы непременно встретимся -- не теперь, а когда все будет налажено, решено. Но тогда"...
   Она готова была петь от радости. На пути домой, в автобусе, эта внутренняя радость прорвалась наружу, и она начала тихонько напевать. Но вскоре ей стало стыдно такого ребячества, и она замолчала.
   Теперь, когда ее мечты так чудесно вернули ей Дикки, такого удивительно живого и близкого, что-то все время пело в глубине ее сердца. Ничто не могло заглушить этого пения, хотя она и осознавала, что ничему, кроме печали, не должно быть места в ее душе.
   Даже дома печальный вид Рикки не мог омрачить ее тайной радости. Рикки принес ей ужин: яйца и кофе.
   -- Я должен ухаживать за вами, -- сказал он, -- мистер Лорри всегда говорил мне: "Ты должен смотреть за маленькой мисс Селией".
   Он был так невероятно одинок, что Селия, пока ужинала, задержала его у себя. Он молча принялся наводить порядок в комнате, бесшумно двигаясь из угла в угол.
   После ужина Рикки убрал поднос, и Селия легла спать. И снова в темноте ночи, озаренной лишь звездами, она ощутила всем своим существом совершенно такой же сладостный трепет, как тогда, когда Дикки целовал ее. Не в силах бороться с охватившим ее волнением, вся дрожа, она зарылась лицом в подушку.
  
   Рикки, с дергающимся лицом и горящими фанатичным огнем глазами, стоял перед Селией. На ладони его дрожащей руки лежала крупная жемчужина.
   -- Жемчужины мистера Лорри другого цвета и вообще отличаются по величине, -- сказал он. -- Значит, в комнате был еще кто-то, мисс Селия! Значит, я все-таки прав! Я ведь говорил вам, что мистер Лорри не мог застрелиться. Это на него совершенно не похоже. Он бы нашел какой-нибудь другой выход. Когда я был с ним, я видел, как он выпутывался из более сложных обстоятельств. Вы ведь не думаете, что он струсил? Я не могу поверить, чтобы он испугался. А теперь, в доказательство моих слов, я нашел эту жемчужину. Я сейчас же отнесу ее инспектору Твайну.
   -- Дайте ее мне, Рикки, -- сказала Селия спокойно.
   В глазах Рикки вспыхнуло подозрение, но он все же протянул Селии жемчужину. С неясным ощущением страха Селия взглянула на нее; это была прекрасная черная жемчужина из запонки, выпавшая из оправы. Где она видела такую же? Внезапно она вспомнила: в ночь смерти Лоринга она заметила две точно такие жемчужины у Хайса!
   "Множество мужчин носят запонки из черного жемчуга", -- подумала Селия, но гнетущий страх, охвативший ее вначале, не оставлял ее.
   -- Где вы нашли это, Рикки? -- спросила она.
   Рикки весь насторожился, как охотничья собака, делающая стойку при подозрительном шуме.
   -- Полиция опечатала ту комнату, -- ответил он, -- но они не знали о том, что известно мне: о маленькой двери около камина и ходе под камином, который мне когда-то показал мистер Лорри. Я целые дни проводил в этой комнате в тщетных поисках каких-нибудь улик. И только сегодня я нашел эту жемчужину. Я не заметил ее раньше только потому, что она такая темная.
   -- Откуда ведет ход? -- спросила Селия.
   -- Из винного буфета, что под лестницей. Две ступеньки внутри его -- это начало хода, -- ответил Рикки.
   Селия спрятала жемчужину в сумочку. На немой вопрос, застывший в глазах взволнованного Рикки, она мягко сказала:
   -- Не беспокойтесь, Рикки, я отдам ее вам, когда инспектор Твайн будет здесь.
   Немного позже, когда Рикки куда-то ушел, Селия подошла к буфету. Отперев его, она сразу увидела ступеньки, о которых ей говорил Рикки. Она зажгла спичку и, осмотревшись внутри буфета, заметила над своей головой большой крючок. Откинув его, она открыла небольшую дверцу и минуту спустя очутилась в той самой комнате, где нашли тело Лоринга.
   Кругом царила глубокая тишина. Склонив лицо почти в уровень с полом, она принялась шарить руками вокруг, в надежде найти то, что ей было нужно. Не найдя ничего, она попробовала поискать с помощью головной шпильки в щелях под панелью. Под окном она наткнулась на что-то твердое и выковыряла из глубокой щели круглую оправу от запонки, сделанную из платины.
   Она подняла ее. Посередине была выгравирована монограмма "Р. Б.". Вернувшись к себе, Селия примерила оправу к жемчужине, она точно подходила к ней. Эти маленькие буквы "Р. Б." угрожающе глядели на Селию. Ей стало страшно. Почему? Ведь у многих людей могли быть такие же инициалы! Но Селия знала только одного человека, имя которого начиналось этими двумя буквами -- Роберт Брекенридж.
   Внезапно она решила поговорить с Хайсом.
   -- Милорда нет дома, -- ответил ей лакей.
   -- Мне необходимо его видеть по важному делу. Я подожду. Лакей ввел ее в маленькую комнату с окнами, выходящими в небольшой сад, освещенный лучами заходящего солнца.
   "Ах, как хорошо!" -- подумала Селия, вдыхая аромат цветущих роз, вливавшийся в окно.
   Она оглядела комнату: вдоль стен стояли книжные шкафы, а в углу -- старинный письменный стол, на котором находилась большая фотография в лакированной, черной с золотом, раме.
   Селия подошла ближе, чтобы лучше разглядеть карточку. Из рамки на нее взглянуло спокойное лицо леди Виолы Трент. Внизу на фотографии была подпись: "Моя любовь всегда с вами -- Пенси".
   Волна противоречивых чувств захлестнула Селию. Внезапно охваченная гневом, с пылающими щеками и ярко горящими, как темные звезды, глазами, она резко отвернулась и столкнулась лицом к лицу с Хайсом, который бесшумно вошел в комнату.
   Их взоры встретились. Селия держала в руках карточку леди Виолы.
   -- Как поживаете, мисс Лоринг? Здравствуйте! -- непринужденно поздоровался Хайс. -- Лакей сказал, что вы ждете меня. Если б вы раньше позвонили мне по телефону...
   Он взял из рук Селии карточку и поставил ее на место, затем тем же любезным и равнодушным тоном сказал:
   -- Вы, вероятно, много пережили за это время. Мне очень жаль...
   Селия поняла, что он ждет от нее объяснения.
   Девушка молча глядела на него и, совершенно забыв о причине, которая привела ее сюда, думала: "Он совсем не такой, как тогда. Но почему? Почему? Если бы он хоть улыбнулся!.."
   Хайс вынул портсигар.
   -- Вы разрешите? Благодарю, -- и совсем недвусмысленно поглядел на часы.
   Щеки Селии запылали еще сильнее; она протянула Хайсу жемчужину и поломанную оправу от запонки.
   -- Вот, -- сказала она, -- это вещи вашего брата?
   Лицо Хайса мгновенно изменилось. Ничего не ответив, он бросил быстрый взгляд на Селию, потом на жемчужину.
   -- Я нашла это в комнате, где умер мой брат, -- пояснила она. -- Увидев эти инициалы, я решила показать запонку вам. Я видела у вас тоже черные жемчужины в запонках.
   -- Мой брат сегодня уехал из Англии, -- сказал Хайс.
   -- Уехал из Англии? -- повторила Селия, и ее глаза досказали то, чего не решились произнести губы.
   Хайс понял ее взгляд. Он был зол на себя за то, что сообщил Селии об отъезде Роберта, и совершенно бессознательно зол на Селию за то, что она узнала об этом.
   Он был уверен, что у Селии возникло подозрение, и она ломает себе голову, чем объяснить такой внезапный отъезд Роберта.
   Хайс вдруг сказал более резко, чем намеревался:
   -- Я, конечно, не знаю, каким образом эта запонка могла попасть в руки вашего брата.
   -- Как вы смеете! -- вспыхнула Селия, -- как вы смеете!
   И прежде чем Хайс успел что-либо возразить, она бросилась вон из комнаты и, стрелой спустившись с лестницы, выбежала на улицу.
   Хайс бросился вслед за ней, втайне проклиная свою резкость. Очутившись на тротуаре, он окликнул ее. Селия, не останавливаясь, полуобернулась. В этот момент из-за угла неожиданно вынырнуло такси. Раздался резкий предостерегающий гудок, но было поздно: Хайс увидел, как Селия нелепо взмахнула руками и упала.
  

Глава V

   Селия пришла в себя в комнате с белыми стенами и огляделась с любопытством и легким страхом. Она не произнесла обычного в таких случаях: "Где я?", но ее глаза яснее слов спрашивали это, и у нее было совсем испуганное лицо, когда она поздоровалась с входящим доктором.
   Вильям Уоллес был молодой, высокий и очень добрый шотландец; у него было очень мало денег, но много честолюбия, и ему приходилось вести жестокую борьбу с жизнью, чтобы кое-как свести концы с концами. Несмотря на это, он был постоянно в хорошем настроении, и хотя его обед часто состоял из селедки, хлеба с маслом и чая, он всегда был прекрасно одет и имел вид врача из Вест-энда с обширной практикой, что было его заветной мечтой.
   Он подошел к кровати и приветливо улыбнулся.
   -- Ну-с, маленькая леди, как дела? Голова все так же или стало легче?
   -- Как я попала сюда и чей это дом? -- вместо ответа спросила Селия.
   -- Какой-то автомобиль заметил вас, но, к сожалению, вы не, заметили его. Он сбил вас с ног, вы упали на мостовую и нанесли ей сильный удар, а мостовая возвратила вам его. Вот и все.
   Продолжая говорить тем же мягким приятным голосом с легким шотландским акцентом, он холодными пальцами нащупал пульс Селии.
   -- Вы несколько пострадали при падении и слегка разбили голову. Но теперь уже все в порядке: раны зашиты, и если вы сейчас не будете слишком быстро вертеть головой, то даже не почувствуете этого; кроме того, у вас еще сломано ребро -- вот почему вы так забинтованы; но это тоже скоро пройдет. А вот ваша сиделка -- сестра Харнер. Скажите, сестра, как наша больная провела эту ночь?
   -- Совершенно так же, как и предыдущую, доктор, -- ответила сиделка, протягивая ему листок с температурой.
   Быстро просмотрев его, доктор Уоллес сказал:
   -- Не правда ли, приятно, что мисс Лоринг поправляется? Еще немного и она подымется.
   Он отошел в сторону, разговаривая с сиделкой. Селия впала в странное полудремотное состояние. Какие-то люди входили и выходили из комнаты, что-то говорили и, расплываясь в туман, пропадали, сливаясь со стеной или исчезая за окном. Она не могла уловить звуки их голосов и шаги, но ясно видела, как они разговаривали. От этих неясных видений ей стало страшно, и она снова заметалась в бреду. Кто-то ласково взял ее за руку и настоящим, вполне достигающим сознания голосом, сказал:
   -- Успокойтесь, дорогая, все в порядке.
   Селия широко открыла глаза и встретила взгляд очень больших серых глаза. Она узнала сиделку, которая, как бы отвечая на вопрос Селии, сказала:
   -- Вы находитесь в доме лорда Хайса. Такси сбило вас с ног совсем близко отсюда, и лорд Хайс велел вас перенести к нему. Он прислал вам эти красные розы. А теперь выпейте лекарство и постарайтесь уснуть.
   Алые розы... она в доме Дикки... Он может каждую минуту войти сюда... И в первый раз за время болезни она погрузилась в крепкий здоровый сон.
   Хайс вошел в комнату, когда Селия спала. Он подошел к окну и остановился там, любуясь садиком, который так понравился Селии. Сиделка, бесшумно двигаясь, приводила в порядок и без того чистую комнату. Когда она прошла мимо Хайса, он тихо сказал:
   -- Как хорошо, что мисс Лоринг, наконец, пришла в себя!
   -- Конечно. Но, вообще, пять дней не такой уже большой срок для данного случая.
   -- Пять дней в бессознательном состоянии! Пять дней совершенно вычеркнутых из жизни! По-моему, это ужасно, -- прошептал Хайс.
   Он подошел к кровати и остановился около нее, заложив руки в карманы... Она выглядела совсем крошкой во сне... какие у нее пушистые волосы и тонкое личико... как она похудела, бедняжка!., какие у нее необычайно длинные ресницы... какая нежная прозрачная кожа.
   Он рассеянно закурил... Странно, как он волновался все время, как часто справлялся о ее состоянии, пока Селия была без сознания...
   Селия пошевельнулась. Сиделка предостерегающе взглянула на Хайса и свирепо уставилась на его папиросу. Хайс понял и вышел из комнаты.
   Когда он спускался по лестнице, его остановил лакей:
   -- Вас хочет видеть полицейский офицер, милорд... Я не сказал ему, что вы дома. Он вас ждет.
   Хайс остановился.
   -- Не Твайн ли это, Диксон?
   -- Да, милорд.
   -- Я сейчас выйду к нему. Проводите его в маленький кабинет.
   Когда Хайс вошел в кабинет, Твайн стоял около стола с фуражкой в руке.
   Хайс предложил ему сигару. Инспектор заботливо спрятал ее в карман и сказал своим несколько тягучим, но приятным голосом:
   -- Я пришел узнать, не сможете ли вы мне помочь, милорд? Бывший денщик мистера Лоринга, некто по имени Рикки, был у меня сегодня утром и рассказал странную историю. Вы знаете, конечно, что следствие не установило точной причины смерти Лоринга, и мы имеем полномочие продолжать дальнейшее расследование по этому делу. У этого Рикки не все в порядке после войны; он вбил себе в голову, что откроет истинную причину смерти своего господина. Он был предан мистеру Лорингу как собака. Его смерть разбила ему жизнь, и единственная цель, ради которой он теперь живет, это желание узнать правду. Он мне подробно рассказал, как нашел в той комнате, где умер мистер Лоринг, черную жемчужину. Мисс Селия взяла ее у него в тот самый день, когда с ней случилось несчастье. Он говорит, что она ушла из дому в два часа сорок пять минут, а попала под автомобиль, согласно показаниям дежурного полисмена, в три часа тридцать при выходе отсюда. Значит, нет ничего невероятного, что она прямо из дому направилась к вам. А если это так, то не можете ли вы мне сообщить, что знаете вы об этой жемчужине? Не упомянула ли о ней мисс Лоринг?
   Ни один мускул не дрогнул в лице Хайса. Спокойно глядя на бесстрастное и вместе с тем приятное лицо инспектора, он сказал:
   -- Нет. Мисс Лоринг пришла ко мне по личному делу, мы повздорили, и поэтому она так стремительно выбежала из дома.
   -- Благодарю вас, милорд. Когда доктор разрешит, я поговорю лично с мисс Лоринг. Я не стану вас дольше задерживать. Простите за беспокойство, милорд. До свидания.
   Он ушел странно легкой для такого большого человека походкой. Когда входная дверь за ним захлопнулась, Хайс раздраженно, с легким презрением к себе, подумал: "Зачем я солгал? Почему я не рассказал ему всю правду? Право же, я впутался в прескверную историю!"
   Он откусил кончик сигары, закурил и стал ходить из угла в угол по маленькой прохладной комнате.
   Теперь нужно предупредить Селию, чтобы она не выдала его. Просьба такого рода ясно покажет, что за ней скрываются веские причины к молчанию. Он совершенно растерялся, когда инспектор рассказал ему о намерениях Рикки.
   -- О, будь все проклято! -- громко выругавшись, он швырнул сигару в сторону и позвонил.
   Десять минут спустя в костюме для игры в поло он ехал в Ренли.
   Он играл долго и ожесточенно. Партия была очень трудная. Он скакал до тех пор, пока его шелковая рубашка не прилипла к плечам от пота, а на руках не появились мозоли, которые он натер, сдерживая лошадей. Кончив игру, он пошел в клуб, принял сначала горячий, потом холодный душ, оделся и, выйдя опять на свет Божий с единственным желанием чего-нибудь выпить, столкнулся лицом к лицу с леди Виолой Трент.
   -- Дикки! -- весело удивилась она, протягивая ему обе руки.
   -- Пенси! -- весело ответил он, подражая ее тону. -- Какой счастливый случай привел вас сюда? -- продолжал он, сжимая ее руки.
   -- Тот же, что и вас, -- ответила Пенси, не выпуская его рук и не сводя с него глаз. Оба рассмеялись. Хайс освободил руки и немного отодвинулся.
   -- Пошли выпьем чаю, а потом я отвезу вас домой. Хотите? -- предложил он.
   -- О, конечно. Я в восторге, -- просто ответила Пенси, и Хайс слегка раздраженно подумал, что было бы лучше, если бы она не была так откровенно "в восторге" от его предложения. Мысль о том, что так недавно он никогда не находил скучными ее слова и поступки и совершенно не испытывал желания критиковать ее, неприятно кольнула его. Сейчас, следуя за Пенси по густой низко срезанной траве, он думал о непостоянстве человеческой натуры, о том, что даже самые сильные привязанности со временем меняются и могут даже совсем исчезнуть. А ведь только месяц тому назад он готов был жениться на ней; Он любил ее красоту, веселый характер и живой ум.
   Она была очень богата -- он был очень беден; оба принадлежали к одному кругу: он очень хорошо знал ее родных, его семья была бы очень рада этому браку. Одним словом, женившись на Пенси, он бы доставил много радости своим близким, а ему этот брак мог бы принести известное удовлетворение, а, может быть, и счастье. Однажды вечером шесть недель тому назад, оставшись наедине с Пенси, он уже собирался сделать ей предложение, но кто-то вошел в комнату и помешал ему. Какой-то пустяк задержал тогда ход событий. На следующий день Пенси уехала из Лондона, и они встретились после этого на квартире Роберта только в ту ночь, когда началась вся эта кутерьма. Теперь он уже больше не думал о браке; он не мог точно назвать причину, но ясно чувствовал, что у него нет ни малейшего желания связать свою жизнь с ней.
   Он видел, что отношение девушки к нему совершенно не изменилось, она слишком ясно показывает ему это; может быть, поэтому он чувствовал себя немножко негодяем и испытывал угрызения совести.
   -- Отчего вы так молчаливы, Дикки, милый? -- спросила Пенси.
   Хайс взял себя в руки.
   -- Разве? Возмутительно с моей стороны! Но, может быть, мою вину искупит то, что если я не разговаривал с вами, то думал о вас.
   Пенси зарделась и очень нежно сказала:
   -- Тогда расскажите мне, что именно вы думали. Я вправе знать это, раз вы думали обо мне.
   Хайс, глядя на красные фраки музыкантов на эстраде и на яркие пятна цветов на террасе, совсем непринужденно ответил:
   -- Я думал о том, что вы -- мой единственный друг среди женщин, которому я могу все рассказать, всем поделиться; который никогда не истолкует превратно моего поведения и всегда снисходительно и одинаково хорошо относится ко мне.
   Краска сбежала с лица Пенси, она постаралась улыбнуться, хотя ее губы дрожали.
   -- Говорят, -- заметила она, -- что дружба между мужчиной и женщиной невозможна. Но ведь мы с вами другого мнения, не правда ли, Дикки? Вы мне очень льстите, милый! Посмотрите, вот Бар. -- Она слегка повысила голос и окликнула его.
   -- Здравствуйте! Вот повезло! Я знал, что вы играете, Дикки, Но, по-видимому, пропустил вас, и партия была уже закончена. Что мы будем пить? Пойдем в зал, я вас угощу отличным коктейлем. Это замечательно, что я вас встретил! Я уехал из дому один. Если хотите, Пенси, я вас отвезу домой в моем автомобиле. Согласны?
   Было очевидно, что она ждала возражений со стороны Хайса, но так как тот молчал, она быстро сказала:
   -- Конечно, я согласна, Бар. Спасибо...
   Они пили коктейль, искусно скрытый в чайных чашечках, в большом, прохладном и пустом зале, сидя втроем на диване, Пенси посередине.
   Бар не сводил глаз с Пенси -- он обожал ее, значение слова "непостоянство" было ему чуждо. По его лицу было видно, что в настоящий момент он окончательно сбит с толку. "Неужели у них ничего не вышло? Разве все кончено? Они почему-то не такие, как всегда. Может быть, они поссорились? Дикки ведь большой чудак, его не всегда поймешь. Я мог бы поклясться, что у них уже все условлено... Если она не хочет, если она не любит... то, может быть... в конце концов..." -- думал он.
   Но внезапно он увидел нечто, что заставило его сердце болезненно сжаться: Хайс поднес спичку к папиросе Пенси и, чтобы защитить пламя от ветра, взял ее руку и заслонил ею огонь. Когда он это сделал, Пенси сильно покраснела, и ее другая рука, лежавшая на коленях, нервно сжалась.
   "Я ошибся, она его любит", -- подумал Бар, снова испытывая безнадежность.
   Он почувствовал облегчение, когда в дверях показалась Анна Линдсей и, весело улыбаясь, направилась к ним.
   -- Четверо -- это уже общество, а трое -- ничто, -- ответила она на их приветствие. -- Один даст мне хорошую папиросу и зажжет ее, другой скажет, что я интересна, -- кстати, это новое платье и стоит гораздо больше, чем я когда-либо буду в состоянии заплатить, -- третий закажет для меня чай, а четвертый нальет его мне, когда он будет подан.
   Анна вышла замуж и овдовела в течение одного года. Она обожала своего покойного мужа и до сих пор не забыла его. Она была со всеми в приятельских отношениях и очень любила свою кузину Пенси.
   Обернувшись к Хайсу, она спросила:
   -- Как поживает ваша пострадавшая? Что за обуза для вас, Дикки, держать у себя эту мисс -- как, бишь, ее зовут?
   -- Кто эта девушка? -- спросила Пенси без всякого любопытства. Она читала о несчастном случае с Селией в газете, но это имя ей ничего не сказало, так как в ту ночь, когда они встретились, Хайс назвал Селию иначе.
   -- Она некая мисс Лоринг, -- ответил Хайс и прибавил: -- Она, наконец, пришла сегодня в себя.
   Анна выпила чай и сказала:
   -- Бар, обратно я поеду с вами, а Пенси пусть едет с Дикки; я хочу, чтобы вы помогли мне выбрать ракетку для Давида.
   Бар считался отличным игроком в теннис. Давиду, крестнику Бара, было семь лет, и он до известной степени связывал Анну с жизнью.
   Бар послушно поднялся.
   -- Хорошо. Вы готовы, Анна? Ну, пока! Пойдемте сегодня вместе обедать, а потом -- в дансинг. Хотите?
   Хайс спросил Пенси:
   -- Вы согласны? -- и, получив утвердительный ответ, сказал: -- Прекрасная идея, Бар! Значит, мы встретимся в половине девятого.
   Хайс и Пенси прошли к реке. Был тихий, теплый вечер. Они гуляли почти до семи, изредка обмениваясь короткими фразами. Наконец, Пенси сказала:
   -- Мне пора, Дикки. -- Они вместе направились к автомобилю.
   Обычно Хайс пускал свою машину полным ходом. И сейчас, на Барнском мосту, где вследствие большого движения очень трудно проехать, он взял небольшой подъем со скоростью сорок миль в час. Он сообразил об опасности только тогда, когда, стараясь избежать столкновения с идущим навстречу автобусом, чуть не попал под колеса огромного экскурсионного автомобиля. Хайс не мог остановиться, так как дорога была слишком запружена целым потоком автобусов, автомобилей и такси. Он мчался вперед, искусно лавируя между ними.
   Тогда он услышал задыхающийся шепот:
   -- Дикки... милый... замедлите ход, пожалуйста, милый... Может быть, это глупо... но я боюсь...
   Он послушно замедлил ход, свернул налево и остановил автомобиль.
   Пенси подняла к нему испуганное лицо и, сжимая его руки, сказала:
   -- Я не могла... Дикки, любимый... поймите, ведь вы могли погибнуть!
   Она была настолько потрясена, что потеряла свое обычное самообладание. Она прижалась щекой к плечу Хайса, руки ее сплелись с его руками. Ее глаза молили о том, что трепещущие губы не решались произнести.
   Хайс наклонился и поцеловал ее. Губы Пенси страстно прижались к его губам, она вся задрожала от его прикосновения. Потом, оторвавшись от него, с глазами, сияющими счастьем, сквозь слезы она взволнованно спросила:
   -- Значит, это все-таки правда, значит, вы все-таки любите меня? О, Дикки! Я так хотела этого, ведь я с самого начала полюбила вас.
   -- В самом деле? -- машинально спросил Хайс. В его голове был целый водоворот мыслей.
   Когда они подъехали к дому, где жила Пенси, она спросила, не снимая руки с его колена:
   -- Вы не подыметесь со мной, дорогой?
   Он вошел вслед за ней в дом и рассеянно выслушал целый поток восторженных поздравлений и наилучших пожеланий.
   Потом он поехал домой, чтобы переодеться к обеду и снова заехать за Пенси.
   В своей комнате Хайс постарался собраться с мыслями.
   "Может быть, это к лучшему. Пенси -- это как раз то, что нужно. И потом, я ее люблю, как будто..."
   -- Как будто, -- вслух, с оттенком горечи, повторил он. Как он мечтал о настоящей любви. Несмотря на свой образ жизни и репутацию бессердечного человека, он в глубине души сберег неясную мечту о том, какой должна быть подлинная любовь и любимая.
   Пенси не была той, о которой он грезил, но он давно решил, что это прекрасная партия, кроме того, он любил ее красоту и ему искренне нравились ее взгляды, ее прямота, а главное -- она так необычайно подходила ему.
   -- Итак, я помолвлен, -- сказал он громко и, устало поднявшись, стал одеваться.
  
   -- Не могу ли я его повидать? -- умоляла Селия, -- только на одну минуточку! Я хочу только поблагодарить его.
   -- Хорошо. Я посмотрю, -- пообещала, наконец, сиделка, -- только вы должны лежать спокойно, иначе у вас поднимется температура и тогда, конечно, нельзя будет позвать лорда Хайса.
   Когда она вышла, Селия прижала руку к сильно бьющемуся сердцу: "Я совсем не хочу благодарить его, я просто хочу видеть его, слышать его голос, я хочу..."
   Она находилась в возбужденном состоянии с того самого момента, как уяснила, где находится. Ведь она жила под одной крышей с Хайсом, который ее так целовал тогда!.. О, эти поцелуи были настоящие, и ничто не могло изгладить их из ее памяти!
   Дверь открылась, и в комнату вошел Хайс.
   Он был во фраке, который был ему очень к лицу.
   Он приблизился к кровати. Селия протянула ему руку. Хайс сжал ее в своей.
   Сиделка разговаривала с доктором Уоллесом в коридоре; Селия и Хайс были совершенно одни.
   Пожатие длилось долго; никто не отнимал рук. Селия сильно побледнела, изменился в лице и Хайс.
   Тогда Селия притянула его к себе за руку и, не сводя с него глаз, подняла к нему лицо.
   Доктор Уоллес с сиделкой вошли в комнату.
   -- Здравствуйте, -- сказал он, -- я слышал, что моя пациентка прекрасно себя чувствует. Не так ли, лорд Хайс?
   -- Отлично! -- ответил Хайс, не отходя от кровати и смачивая внезапно пересохшие горячие губы.
   Доктор Уоллес не отличался нетактичностью. Щупая пульс, он думал: "Ну и дурак же я! Вот не пришло бы в голову!" -- Быстро попрощавшись, он поспешил уйти.
   -- Дикки, -- шепнула Селия. Их руки вновь встретились, и опять обоих охватило сладкое томление.
   -- Вы не должны... Я не должен... -- бессвязно бормотал Хайс, -- вам нельзя волноваться, вы снова заболеете...
   -- Разве я могу быть спокойной, когда вы со мной, -- сказала Селия, -- я не могу... Вы не хотите меня поцеловать?..
   -- Очень хочу, -- вздохнул Хайс, и, обняв Селию, склонился к ней.
   Наступившую тишину нарушил холодный и удивленный голос Пенси, раздавшийся с порога.
   -- Так вот кто ваша пострадавшая, Дикки! Девушка, которую я видела тогда с вами! Но я не знала, что ее фамилия Лоринг!
  

Глава VI

   Селия откинулась на подушки. Хайс пошел навстречу Пенси, и сказал своим обычным любезно равнодушным тоном:
   -- Как это мило с вашей стороны, Пенси, что вы зашли за мной.
   И Пенси, так же, как всегда, спокойно, в тон ему ответила:
   -- Автомобиль был свободен, и я решила им воспользоваться.
   Хайс бегло взглянул на Селию, бросил "Спокойной ночи" и вышел вслед за Пенси, которая спускалась по широкой лестнице. Он видел ее высокую стройную фигуру, ее золотистую головку, с коротко, по-мальчишески, остриженными волосами. Внизу она остановилась и обернулась к нему; ее глаза были почти на уровне его губ.
   -- Поцелуйте меня, -- шепнула она.
   Хайс поцеловал ее.
   В этот день в Беркли был вечер "гала"; зеленые и серебряные колонны огромного зала были увиты цветами. Некоторые окна, выходящие на Пикадилли, были раскрыты настежь, обаяние и смех летней ночи снаружи сливались с весельем, царившим внутри.
   Танцорам раздавали воздушные шары, игрушки и шутовские колпаки с большими помпонами из цветной бумаги. Несколько шаров, выпущенных небрежной рукой, плавно качались под потолком, как огромные алые, оранжевые и лиловые плоды.
   Пенси, с прелестным серебряным шаром у кисти, танцевала все время с Хайсом. Оба танцевали прекрасно и скоро привлекли всеобщее внимание; публика остановилась, чтобы лучше разглядеть их. Слух об их помолвке уже успел распространиться, и на вопросы друзей и знакомых Пенси утвердительно кивала головой и улыбалась. Она вся сияла и была привлекательней, чем когда-либо.
   Ни она, ни Хайс не упомянули о Селии. Вначале Пенси охватила жгучая, болезненная ревность, но врожденная избалованность скоро вернула ей уверенность в себе. Всю жизнь Пенси принимала любовь и поклонение как должное; для нее это было так же естественно, как дышать. На один момент ее железная уверенность в своей неотразимости была поколеблена внезапно нахлынувшим потоком ревности, до того времени совершенно ей незнакомой. Раньше это чувство часто служило ей поводом к насмешкам.
   Во время очень короткой поездки в автомобиле, рука об руку с Хайсом, вопрос о Селии все время вертелся у нее на языке: "Спросить его? Потребовать объяснения?"
   Но что-то неуловимое в повороте головы и в сжатых губах Хайса не то чтобы испугало ее, но просто удержало от каких бы то ни было вопросов.
   Она промолчала. И сейчас была этому рада, потому что, танцуя с Хайсом, опьяненная его близостью, ярким светом, музыкой и мечтами о будущем счастье, она ни о чем другом не хотела думать.
   Тем не менее, ее сдержанность боролась в ее душе с желанием выяснить все.
   "Все это пустяки, флирт с девушкой не нашего круга для мужчины ничего не значит, они ведь не любят их по-настоящему; просто эти девушки -- милые и служат для них только развлечением, вот и все", -- убеждала она себя.
   Но все же, сжимая руку Хайса и кружась с ним в быстром темпе танца, она старалась вызвать в памяти лицо Селии... Конечно, хорошенькая; но в ней нет ничего особенного, ничего такого, что могло бы свести с ума... Может быть, Дикки не солгал тогда насчет ее имени и в действительности поверил тому, что ему сказали... Но дверь была открыта, и они вместе пили чай и... От Бара ничего нельзя было добиться, а Робин так внезапно уехал из Англии. Может быть, эта девушка, Лоринг, Лорри -- или как там ее зовут, -- может быть, она, действительно, была другом Роберта -- кто знает? Его внезапный отъезд из Англии, по-видимому, связан с ней. Это вполне возможно, и Дикки теперь заботится о ней ради Робина. Он ведь обожает брата и готов на все ради него.
   Музыка смолкла. Хайс проводил Пенси к столику, за которым сидели Бар и Анна. Глаза Бара были печальными, но он все же поздравил их, осушив залпом стакан шампанского.
   Анна была искренне рада за них, и ее глаза сияли счастьем, когда она поглядывала на Пенси или на Хайса.
   Однако имя Селии упомянула именно она, держа в своих тонких, белых пальцах длинный ониксовый мундштук и играя им, она наклонилась к Хайсу:
   -- Кстати, скажите, Дикки, эта девушка, которая находится у вас в доме, родственница того ужасного человека, который недавно застрелился? Говорят, в его притоне разорился сын бедной Онор Мередит и, вообще, Бог знает, сколько ему подобных.
   Этот вопрос был вызван простым любопытством. Анна не имела ни малейшего понятия, что затронула щекотливую тему, и когда Хайс сердито ответил:
   -- Я не много знаю о мисс Лоринг, -- смеясь, прибавила:
   -- Дикки, милый, у вас определенно виноватый вид! Расскажите-ка мне, в чем дело. Вы тоже играли у Лоринга? И там встретились с ней в первый раз?
   -- Анна, дорогая, -- сказал Хайс, улыбаясь одними губами, со злым блеском в глазах, -- я бы с удовольствием удовлетворил ваше любопытство, но, к сожалению, в вопросе о родственниках этого человека и его смерти я так же мало осведомлен, как и вы. Пойдем еще танцевать, Пенси, или вы устали?
   Когда они удалились, Анна слегка присвистнула и, удивленно приподняв брови, взглянула на Бара. Бар тотчас же отвел глаза в сторону.
   -- Бар, вы-то мне скажете, в чем дело? Ради Бога скажите, что я такое преступное сказала или сделала? Я ведь ничего не знаю об этой девушке, и спросила о ней просто из любопытства. Мне почему-то вспомнилось ее имя, и я сказала то, что подумала. Разве здесь есть какая-то тайна?
   -- Я не знаю никакой тайны, -- неуверенно пробормотал Бар, -- а почему бы ей быть?
   -- Какая же я дура! -- воскликнула Анна, -- ведь даже если и есть что-нибудь, один мужчина никогда не выдаст другого.
   К Пенси вернулись все прежние сомнения. Почему Дикки так вспылил? Мужчины не загораются так, если они равнодушны. Спросить его об этой девушке или не стоит?
   Хайс был возмущен до глубины души. Вопросы Анны, последовавшие непосредственно за приходом Пенси в комнату Селии, вызвали в нем целую бурю негодования. Его невероятно раздражало вся и все... Он чувствовал, что создалось ложное положение, которое все больше и больше запутывалось.
   "Будь все проклято! -- подумал он. -- Почему женщины не могут оставить нас хоть немного в покое? Если женщина любит нас, значит, мы должны распроститься со свободой и отдавать отчет даже в самых ничтожных поступках!"
   Он был в бешенстве, и, подавляя это чувство, в нем росло и ширилось ощущение обиды; как будто самое сокровенное в его душе, вера в светлое, чудесное была грубо смята, растоптана...
   Продолжая танцевать с Пенси и анализируя свои чувства, он вынужден был сознаться, что ненавидит в данный момент Анну за этот ненужный допрос, а Пенси за то, что она так внезапно вверглась в комнату и нарушила очарование, созданное близостью Селии.
   Хайс с нежностью и как-то совершенно по-новому подумал о том, какую огромную радость ему доставляют те минуты, которые он проводит с ней.
   Он проводил Пенси домой. В автомобиле она всю дорогу лежала в его объятиях, прижавшись щекой к его щеке. Ее губы искали его губ. Она была молода и хороша собой, и, вообще, обладала всем, чего можно только было пожелать, но Хайса тяготило ее присутствие, и ему была почти неприятна ее близость.
   Поцеловав ее на прощанье, он направился домой. Анна подъехала к дому Пенси вместе с Баром и скоро присоединилась к ней.
   Бар и Хайс постояли минуту в вестибюле, одновременно произнесли: "Спокойной ночи" и разошлись в разные стороны.
   "Бедняга Бар без ума от Пенси", -- устало подумал Хайс.
   "Дикки ее не любит по-настоящему, -- думал Бар, -- какая это сложная штука -- жизнь! Я готов ради нее на все, душу готов заложить дьяволу! Только бы она любила меня..."
   Он любил Пенси еще тогда, когда она была совсем девочкой со спущенной косой и в детском переднике. Когда она училась во Франции, он ездил в Париж специально для того, чтобы повидать ее и погулять с ней хотя бы полчаса в сопровождении надзирательницы. Пенси была единственной девушкой, на которой он хотел бы жениться, и которая, насколько он понимал, выходит замуж за человека, совершенно не любящего ее.
   "Ведь он ее ни во что не ставит", -- думал Бар.
   Он поднялся к себе; слуги не было дома. Подумав о виски с содовой, лег спать, но сон не шел. Попробовал читать, но не мог сосредоточиться; ворочаясь с боку на бок, он пролежал всю ночь, не сомкнув глаз. На рассвете встал, пошел в общественную конюшню, вывел свою лошадь и два часа скакал. Он вернулся домой смертельно усталый и пыльный, но такой же несчастный, как раньше.
  
   "Я старался сегодня быть честным, -- думал Хайс, -- я честно старался, но потом, по пути домой, вмешалась эта проклятая случайность; Пенси совсем потеряла голову, а я перестал управлять своими поступками. Почему бы мне не написать ей и чистосердечно не сознаться во всем? Неужели я такой уж трус? Мне кажется, это так. Но я не могу так поступить. Я не знаю, может быть, это и есть слабость, трусость... Ну, а если я порву с Пенси, что тогда? Я не понимаю, что со мной творится! Я как будто разучился выпутываться из различных ситуаций. Я никак не могу себе уяснить, что со мной произошло! Я ведь ни разу не подумал об этой девушке до того дня, как она принесла мне жемчужину, а с тех пор мысль о ней не покидает меня. Никто не может обмануть самого себя -- и все-таки... неужели я люблю ее? Я не знаю. О, если бы я знал это! Может быть, если бы я ее поцеловал сегодня вечером, когда мы были одни, я бы понял многое, и тогда все могло бы быть совсем по-другому. Но пришла Пенси... и теперь вся эта история только раздражает меня, вызывает возмущение против такого глупого стечения обстоятельств, против моей слабости, против зависимости Селии... Все стало преувеличенным до крайности и потеряло истинное значение. В конце концов, появление Пенси -- простая случайность; она, по-видимому, вовсе не намерена спрашивать о настоящем имени Селии и вообще о чем бы то ни было... О, если бы я мог освободиться от этого ужасного чувства, что я выбит из колеи, что меня обманули, обидели!.. К черту все! Я начинаю слишком углубляться в себя. Надо уехать хотя бы на несколько дней. Утром позвоню Пенси, скажу ей, что меня вызвали в "Браншес" и попрошу ее приехать туда в субботу. Там я, может быть, сумею забыть всю эту путаницу. Мы с Пенси отлично поладим, это вполне равный брак, и я постараюсь сделать ее счастливой. Мне кажется, у всякого в жизни бывает нечто вроде неосуществимой мечты о подлинной любви... И лучше, чтобы это осталось мечтой..."
   Он встал, отбросил сигару, потушил огонь и поднялся наверх.
   На площадке лестницы, завернувшись в пуховую шаль, наброшенную поверх пижамы, стояла Селия. В доме царила мертвая тишина. Хайс слышал собственное дыхание и уловил легкий прерывистый вздох Селии, когда остановился перед ней.
   Шепотом, очень нежно и мягко он спросил:
   -- Что случилось? -- и протянул ей, как маленькому ребенку, руку. Селия, схватившись за нее, прошептала в ответ, вся дрожа:
   -- Я не знаю... Я только что проснулась и услышала какой-то шум... Я очень испугалась и вышла сюда, чтобы позвать сиделку.
   -- Вы должны сейчас же лечь, -- сказал Хайс, -- я сам позову сиделку.
   Он почти донес ее до кровати. И снова, прижав ее к груди, он не мог удержаться от искушения и поцеловал ее.
   Этот первый поцелуй оказал на них волшебное действие; его сладкая власть покорила их обоих. Глубоко вздохнув, Селия притянула к себе голову Хайса.
   Под влиянием этого первого поцелуя они забыли обо всем -- о времени, о болезни, нерешительности и отчаянии. Хайс опустил Селию на подушки и, скользнув на колени, спрятал лицо у нее на груди.
   Он чувствовал биение ее сердца, которое трепетало под его поцелуями; он сам был взволнован до глубины души. Нежно и очень робко Селия провела рукой по его волосам и стала перебирать их пальцами.
   Хайс поднял голову и посмотрел на нее.
   -- Селия, -- нетвердым голосом сказал он, -- я негодяй, я... -- но продолжать не мог; он вдруг понял, что ни о чем, кроме любви, не может говорить с ней.
   Он сделал неопределенный жест, словно отмахнулся от чего-то неприятного, и очень тихо сказал:
   -- Я люблю тебя.
   -- О, скажи это еще раз, -- прошептала Селия, и Хайс так же уверенно и твердо повторил:
   -- Я люблю тебя!
   Он поднялся с колен и, присев на край кровати, взял ее на руки с бесконечной нежностью, боясь причинить боль.
   Он целиком поддался влиянию момента. Своеволие, безрассудность, необузданная сила страсти -- все, что руководило им в прежние дни, уступило место неизведанной до сих пор нежности. Волна этого нового чувства, слегка грустного и томительного, захлестнула его. Впервые в жизни он испытал радость от сознания своей покорности и робкого обожания. Его смирила ее необычайная чистота и невинность, и это было его первое смирение за всю жизнь.
   Его губы скользили по ее волосам, по закрытым глазам, шелковым ресницам, и, не в силах подавить внезапно охватившее его дикое желание, он снова прижался к ее губам. Селия ответила на этот безумный поцелуй. Она отдавалась его ласкам со всем нетронутым пылом и неопытностью своих восемнадцати лет, и Хайса волновало и трогало это, как ничто до сих пор в жизни.
   Сделав над собой усилие, он оторвался от ее губ, и стараясь говорить спокойно, сказал:
   -- Не надо больше, дорогая, это нехорошо ни для вас, ни для меня целовать вас так; вам особенно вредно, что вы не спите в такой поздний час. Я принесу вам чаю или горячего молока и чего-нибудь поесть, вы должны подкрепиться. Потом я уложу вас и уйду.
   Но Селия крепко обвила его руками, прижала голову к его груди и, умоляюще глядя на него, голосом, прерывающимся от счастья и любви, почти задыхаясь, прошептала:
   -- Нет-нет! Не оставляй меня! Я люблю тебя, люблю! Я не в силах расстаться и выпустить тебя из своих объятий. Ах, не уходи, ведь ты любишь меня, любишь?
   Хайс снова склонился к ней, но сейчас же вскочил, сильно побледнев.
   -- Селия, -- сказал он сдавленным голосом, -- я не могу остаться именно потому, что люблю тебя, к счастью, больше, чем самого себя; поэтому я должен сделать так, как сказал, и ты позволь мне это.
   Очень решительно он уложил Селию на подушки, укутал ее одеялом и, кивнув ей, вышел из комнаты.
   Селия лежала не шевелясь. Она была совсем обессилена. Этот последний поцелуй, который она так просила, казалось, истомил ее до конца. Точно сквозь туман, она видела, что Хайс вернулся, видела, как он подошел к ней, остановился около кровати; скорее почувствовала, чем увидела, его испытующий взгляд, потом живительный огонь коньяка обжег ей горло, и, придя в себя, она оперлась на поддерживающую ее крепкую руку Хайса и совсем бодро и счастливо шепнула:
   -- Вот так мне лучше!
   Хайс постарался выдавить улыбку. Он был очень испуган видом Селии.
   Теперь, успокоившись, он поставил электрический чайник, заварил чай, разрезал кекс, очистил персик и, положив все это на поднос, подошел к кровати.
   Они стали лакомиться, как дети.
   -- В этом ломтике кекса есть вишня, -- сказал Хайс. -- Открой-ка ротик и закрой глаза!
   Он держал ее чашку, пока она пила. Когда все было съедено и выпито, она попросила:
   -- А теперь покурить!
   Они курили одну папиросу, затягиваясь по очереди.
   Заря занялась как-то совсем неожиданно и мягкими волнами влилась в окно.
   Хайс поднялся, раздвинул занавес и вернулся к Селии. Прижавшись друг к другу, они следили, как небо из бледно-розового постепенно становилось алым и пылающим. Селия посреди разговора уснула на плече Хайса.
   Хайс, не шевелясь, глядел на нее, и снова нежная тревога и страх за нее овладели им. Что из всего этого выйдет?
   Он постарался отогнать от себя эту мысль. Очень осторожно, боясь потревожить Селию, Хайс освободил руку и на цыпочках вышел из комнаты. Селия не шевельнулась.
   В его спальне было светло от утреннего ветерка, ворвавшегося в окно. Хайс остановился около него и задумчиво взглянул на сквер, мирно зеленевший в бледных лучах зари.
   Сто лет назад кто-нибудь из его предков так же глядел в окно... был ли он счастлив?
   Глубоко вздохнув, он отошел от окна, разделся и лег в постель. Но заснуть не мог.
  
   "Она пошла к нему прямо из дому и взяла с собой жемчужину", -- в сотый раз повторял себе Рикки.
   Этот день был полон неожиданностей: как только Селия ушла из дому, пришел инспектор Твайн, и Рикки сразу же сообщил ему про жемчужину, но потом спохватился, что не может показать ее; его память часто выкидывала с ним досадные штуки со времени войны.
   Он с нетерпением ждал прихода Селии, но она в тот день не вернулась домой. Вместо нее пришел посыльный с известием, что с Селией Лоринг произошел несчастный случай, и что она в данное время находится в доме милорда Хайса на Сент-Джемс-сквер.
   Рикки тотчас же отправился по указанному адресу, но ему сообщили, что Селия находится в бессознательном состоянии. Все последующие дни он получал такой же ответ, и с каждым днем в его душе росла злоба. Время уходило, время, драгоценное для него, так как оно могло помочь отомстить за Лоринга.
   Теперь Рикки, оставшись совершенно одиноким в большом доме на Брутон-стрит, без устали думал об одном и том же. В своем страстном желании отомстить убийце своего кумира он потерял счет времени, забыл о еде, о самой жизни.
   Твайн долго и терпеливо выведывал у бедного Рикки все, что он знал, и Рикки, почувствовав теперь в полиции союзника, рассказал ему все подробно. Совершенно неожиданно для себя Твайн узнал такие детали, о существовании которых он не подозревал, а также получил полный список посетителей игорного дома Лоринга. Рикки добавил возбужденно, вцепившись в рукав инспектора:
   -- Если бы я увидел их лица, я в один момент узнал бы любого из тех, кто был здесь в ту ночь и чье имя я назвал.
   Твайн запомнил это обстоятельство.
   Сегодня, забившись в кресло, Рикки снова погрузился в тяжелые, грустные размышления.
   Он долго просидел так, несчастный, глухой ко всякой радости с тех пор, как в душе воцарилась печаль, равнодушный к сиянию солнца и ко всему, кроме желания отомстить, добившись правды.
   Вдруг ему в голову пришла мысль о Стефании: "Мисс Кердью. Она мне поможет, она ведь достаточно часто бывала здесь".
   Несколько минут спустя он звонил у подъезда дома, где жила Стефания.
  

Глава VII

   Стефания приняла его сразу же. Рикки, заикаясь, засыпал ее вопросами.
   -- Вы помните, что у вас бывал джентльмен с черными жемчужными запонками, мадам?
   Стефания внимательно рассматривала бледное измученное лицо Рикки; у нее не было ни малейшего желания впутываться в эту историю. Она считала, что каким-то чудом избежала в свое время обвинения в соучастии с Лорингом и, по мере возможности, всегда держалась вдали от всего, что могло доставить волнение или неприятности. С этой целью она отказала тогда в помощи Селии, за что Бенни дуется на нее до сих пор... Но Стефания воспринимала такие его настроения с философским спокойствием; один только раз она испытала подлинную любовь, и это была любовь к Бенни. После войны это чувство умерло, остались только жалость и терпение, но она когда-то все-таки любила Бенни, и, кроме того, он был отцом Дона.
   В отношении Дона Стефания была бесконечно честолюбива; он был ее радостью, ее блаженством. Вся ее настоящая жизнь сосредоточилась в нем, она гордилась им, боготворила его. Чтобы достать что-нибудь для Дона, чтобы доставить ему удовольствие, она готова была голодать, украсть и совершить любое преступление, правда, так, чтобы оно не было обнаружено; и это желание избежать наказания и разоблачения исходило исключительно из того факта, что такой результат мог быть пагубным для карьеры и всей будущности Дона.
   Рикки нерешительно сказал, комкая свою поношенную серую шляпу:
   -- Припоминаете ли вы, мадам, тот вечер среди гостей джентльмена с черными жемчужными запонками?
   -- Зачем это вам, Рикки? -- спросила Стефания с целью выиграть время. Ее мозг усиленно работал.
   Рикки, волнуясь, кратко изложил ей суть дела. Он закончил свою прерывистую речь словами:
   -- Эта запонка поможет нам раскрыть тайну, миссис Кердью, и, быть может, найти убийцу. Вот что это значит!
   -- Я ничего не могу вспомнить. Но я еще подумаю, Рикки. Приходите завтра утром. А я тем временем спрошу мужа, не помнит ли он. Если я только смогу, я непременно помогу вам, Рикки.
   Оставшись одна, Стефания подошла к своему письменному столу, открыла небольшой ящичек и вынула оттуда маленькую книжечку с замочком. Эта книжечка содержала полный список обычных посетителей Лоринга. Стефания считала, что такой указатель сможет когда-нибудь оказаться полезным. Она принялась терпеливо просматривать все имена, стараясь восстановить в памяти каждое лицо.
   Запонки из черного жемчуга были большой редкостью, а она была очень наблюдательной.
   Дойдя до имени Роберта Брекенриджа, она остановилась.
   Лоринг ей рассказывал об этой ужасной суматохе, связанной с этим юношей.
   Черные жемчужины почему-то ассоциировались с Брекенриджем.
   Она постаралась представить себе Роберта: высокий, молодой, темноволосый... и... да, у него были запонки из черного жемчуга!
   На следующее утро, отыскав в телефонной книжке номер Брекенриджа, она позвонила ему.
   Экономка Роберта ответила ей, что капитан Брекенридж уехал из Англии. Стефания весьма неопределенно сказала: "Благодарю!" и повесила трубку; обернувшись, она встретила жадный и полный отчаяния взгляд только что пришедшего Рикки.
   -- Ну, что вы узнали? -- спросил он.
   -- Ничего нового, -- ответила сухо и совершенно безразличным тоном Стефания. Рикки и его волнения перестали существовать для нее. Единственно важными были сейчас ее личные интересы.
   Она предложила Рикки виски с содовой и, когда он отказался, проводила его до дверей, пожав на прощание руку.
   -- Бодритесь, Рикки! -- сказала она, кивая и улыбаясь ему.
   Как только дверь за ним закрылась, Стефания вернулась в маленькую гостиную, закурила и, глубоко затягиваясь, стала нервно ходить из угла в угол.
   В большом зеркале отразилась ее высокая, стройная фигура, маленькая, красиво причесанная голова и задумчивое лицо.
   Всякий, глядя на Стефанию Кердью, сказал бы: "Очень хорошенькая женщина, и к тому же, весьма изысканная".
   Такое определение точно подходило к Стефании: у нее был какой-то особенно изысканный и очень светский вид. Ее нельзя было назвать красивой, но она всегда была хорошо причесана, у нее были правильные мелкие черты лица и обворожительная улыбка. Она всегда носила очень хорошо сшитые скромные костюмы "Tailleur" и блузы из мягкого крепдешина, а на шее -- небольшую нитку жемчуга; ее вечерние платья всегда были мягко прилегающие, какого-то очень красивого неопределенного цвета; кроме того, она всегда знала, что ей к лицу, и очень умело применяла косметику: еле заметный слой румян на щеках и чуть тронутые кармином губы.
   Но под этой внешней женственностью и мягкостью скрывался железный характер.
   Бенни хорошо знал это. Он столкнулся с этим свойством еще в первые ужасные месяцы своей болезни, когда он то бушевал, то смиренно молил ее о прощении, но постоянно обожал ее.
   Однажды вечером, когда он, наконец, узнал, что никогда больше не сумеет ходить, его охватила болезненная ярость, потом, совершенно обессиленный, он предложил Стефании развестись с ним и вернуть себе свободу.
   Стефания молча слушала его со странной улыбкой на губах, и бедняга Бенни, преисполненный сознанием, что случилось что-то непоправимое, схватил ее за платье, стараясь притянуть к себе.
   -- Перестань! -- отрезала Стефания, и Бенни тотчас же отпустил ее.
   Стефания поднялась и сказала ровным и спокойным голосом, подчеркивая каждое слово:
   -- Слушай, Бенни! Мы женаты. У нас есть ребенок. Я, конечно, могла бы сделать прекрасную партию, если бы была свободна, но я прежде всего мать, а потом все остальное. Я не знаю, почему все это так случилось, но это факт. Ты никогда не должен предлагать мне подобных вещей, упоминать о разводе. Я найду выход. Я буду добывать деньги для нас! Ты думаешь, я не хочу, чтобы у Дона все было самое лучшее? Я достану для него все! Он будет учиться в Тоне и Оксфорде. Каким образом, я еще сама не знаю, но он будет там!
   На другой день она позвонила Лорингу. Лоринг был влюблен в нее и хотел на ней жениться еще тогда, когда она не была замужем за Бенни.
   "Вы и я, -- говорил он, -- могли бы почистить вдвоем весь Лондон. Мне нужна именно такая женщина, как вы, у которой мужской ум, скрытый под пушистыми золотыми волосами".
   Стефания сразу угадала способ, которым он добывал средства к существованию, ведь недаром она была единственной дочерью адвоката, который всегда занимался подозрительными делами. Она восхищалась великолепным нахальством, необычайным апломбом и ловкостью Лоринга.
   Но Бенни каким-то образом сумел тогда затронуть ее сердце. Это было во время войны, и он вывел Стефанию из ее обычного равновесия своим стремительным ухаживанием, своим жадным обожанием.
   Бедный Бенни был тогда молод, весел, здоров и уверен в себе и в будущем...
   Он надоел Стефании почти сразу же, но она была благодарна ему за благородство, мягкость и нежность, с которыми он относился к ней... а потом родился Дон, и с его появлением сразу изменилась вся жизнь.
   Дону было около года, когда Бенни был ранен, и почти два, когда Стефания явилась к Лорингу и сказала:
   -- Вы мне когда-то говорили, что вам нужна такая женщина, как я, что я вам могу помочь и что вы мне многое можете доверить. Так вот, если вы не изменили вашего мнения, сделайте это теперь. Мне нужны деньги. Я знаю, как вы их добываете. В общем, возьмите меня в компанию.
   Лоринг взглянул на нее в упор; она выдержала его взгляд. Тогда он крепко сжал ее руку и ответил: "Хорошо. Я согласен".
   И с того вечера они выработали целый кодекс мошенничества.
   Стефания оказалась незаменимым партнером. Она была молода и привлекательна, и никому в голову не могло прийти подозревать ее в нечестной игре. Она удвоила доход Лоринга, и он честно платил ей.
   Мечты о будущем Дона не казались теперь неосуществимыми. Бенни никогда не знал, чем она занимается. Он думал, что она играет в бридж и изредка выигрывает.
   Смерть Лоринга была личным ударом для Стефании и огромной потерей в смысле материального благополучия. Заботы о будущности Дона, ее страстное желание доставить ему все самое лучшее теперь особенно усилились.
   Когда-то Стефания поклялась не трогать капитал, который она собрала за годы "работы" с Лорингом, но уже теперь ей было трудно поддерживать обычный образ жизни без помощи тех небольших сумм, которые она отделяла для этой цели из каждодневного выигрыша.
   Она закурила вторую папиросу. Сейчас она еще определенно не думала о шантаже, но потом -- кто знает... Она чувствовала, что Роберт Брекенридж был каким-то образом причастен к смерти Лоринга. Запонки из черного жемчуга не попадают случайно в комнату, где находят труп... тем более запонки с поломанной оправой -- платина ведь ломается с большим трудом...
   Она снова постаралась представить себе Брекенриджа и внезапно вспомнила, что лорд Хайс -- его брат.
   Раздался звонок. Ее звал Бенни. По лицу Стефании промелькнула недовольная гримаса. Она не тронулась с места, продолжая напряженно думать все об одном и том же. Раздался повторный звонок. С глазами, сверкающими гневом, Стефания быстро вышла из комнаты. Бенни, скорчившись, лежал на диване; он повернул к ней взволнованное, покрасневшее лицо.
   -- Очень болит, родная, -- сказал он жалобно, -- если бы я вовремя принял лекарство, этого бы не было.
   Ничего не возразив, Стефания достала стакан, налила лекарство и подала его Бенни. Он выпил его, умоляюще глядя на Стефанию.
   -- Приходил Рикки, -- коротко сообщила она. -- Он совсем помешался, охотясь за убийцей Лоринга!
   -- Как "убийцей"? Ведь Лоринг застрелился, -- сказал Бенни.
   -- Возможно!
   -- Что значит "возможно", дорогая? Я был уверен, что все точно установлено, -- в голосе Бенни звучала тревога.
   -- Так все думали. Но у Рикки есть другие доказательства, он говорит -- очень важные, и они указывают на убийство.
   -- Этот бедный малый всегда был на грани безумия, а теперь смерть Лоринга доконала его, -- сказал Бенни.
   -- Возможно, -- повторила Стефания, -- возможно.
   Всю ночь она напряженно думала, стараясь связать в одно целое отдельные сведения, которые у нее имелись, но к определенному выводу так и не пришла.
   Утром она получила извещение, что акционерное общество, в которое она вложила большую сумму, обанкротилось. Сильно побледнев, с внезапно пересохшими губами и холодными, как лед, руками, она несколько раз перечитала письмо.
   Дон в ослепительно белом матросском костюмчике, подпрыгивая на ходу, вбежал в комнату. Вслед за ним вошла такая же ослепительно чистая и очень дорого стоящая няня.
   Дон взобрался на кровать к матери и прижался к ней. Казалось, от него исходил запах чистоты, зубной пасты и чуточку, "совсем чуточку, мамочка, папочкиного бриллиантина, потому что он так хорошо пахнет".
   -- Нужно ли условиться на сегодня насчет первого урока верховой езды для Дона, мадам? -- спросила няня.
   Стоимость этого урока была гинея в час.
   -- Да, -- нет... то есть... мы еще подождем немного, -- ответила Стефания рассеянно. Она поцеловала Дона и отправила его завтракать.
   Когда он ушел, Стефания откинулась на подушку. Она должна добыть погибшие три тысячи фунтов какой угодно ценой!
   Дон не должен страдать оттого, что его мать недостаточно решительна и не обладает достаточными средствами.
   Стефания сняла трубку с телефона, стоявшего около кровати, и назвала номер Хайса. На ее просьбу позвать к телефону лорда Хайса мужской голос ответил, что милорда нет -- он уехал кататься верхом.
   -- Хорошо. Я позвоню позже.
   Она тщательно оделась: легкое, белое платье с большим воротником, белые чулки и туфли и большая белая шляпа с бантом из черного тюля делали ее еще более изящной и привлекательной. Стефания направилась к выходу.
   На пути к Сент-Джемс-скверу она еще раз внимательно продумала все имеющиеся у нее факты. Несмотря на жару, она вся дрожала, но была полна решимости и уверенности в успехе.
   Как это ни странно, она ничего не знала о несчастном случае с Селией. Очень многие могли не знать этого, потому что в Лондоне ежедневно бывает много жертв уличного движения.
   Пожилой человек с грубым лицом открыл ей дверь. Очевидно, простой сторож, исполняющий в данное время обязанности дворецкого.
   -- Лорд Хайс дома, -- ответил он на вопрос Стефании.
   -- Передайте ему, пожалуйста, что его хочет видеть миссис Кердью, с письмом от брата.
   Лакей проводил ее в ту же маленькую комнату, в которой когда-то ждала Селия. Стефания сняла шляпу и с любопытством огляделась. Когда Хайс вошел в комнату, она стояла у окна совершенно так же, как тогда Селия. Как только Хайс взглянул на Стефанию, его охватило странное, неясное и слегка раздражающее чувство, которое бывает, когда мы уверены, что не раз видели это лицо, но не можем вспомнить где. "Где я встречался с нею, и почему ее вид так неприятно действует на меня?"
   Он подошел к ней и, поздоровавшись, сказал:
   -- Простите, мой лакей не расслышал вашего имени.
   -- Миссис Кердью.
   -- Как поживаете, миссис Кердью? Садитесь, пожалуйста.
   Он сам остался стоять, внимательно разглядывая ее. Стефания посмотрела на него в упор своими голубыми глазами и не улыбаясь сказала:
   -- Вы удивляетесь, зачем я пришла? Это не так легко объяснить. Я не знаю вашего брата, письмо от него -- это, конечно, ложь. Но я знаю о нем многое и в связи с этим хочу поговорить с вами.
   -- Вы лично никогда не встречались с моим братом? -- спросил Хайс очень спокойно.
   -- Нет, а теперь уж, наверное, не встречусь, раз он уехал из Англии. Но, лорд Хайс, я была в одной комнате с вашим братом в доме Лоринга в тот вечер, когда он носил запонки из черных жемчужин, о которых Рикки, слуга Лоринга, говорил полиции.
   -- В самом деле? -- с деланным равнодушием спросил Хайс. В его мозгу мелькнуло: "Вот оно, началось! Интересно, во сколько это мне обойдется?"
   Стефания на мгновение замолчала. Было очень тихо вокруг: в открытое окно доносилось чириканье птичек в саду и глухой шум уличного движения на Пикадилли. Был прекрасный солнечный день, и это обстоятельство как-то неприятно кольнуло ее. Но прежняя выдержка победила, та выдержка, которая научила ее бороться за себя, всегда добиваться своего, не считаясь со средствами для достижения цели.
   Она резко бросила:
   -- Мое молчание стоит три тысячи фунтов стерлингов.
   Хайс усмехнулся.
   -- Всего?
   -- Всего.
   Она поднялась и направилась к двери.
   -- Подумайте о том, что я вам сказала, лорд Хайс. Я зайду через несколько дней. До свидания!
   Хайс был взбешен и обеспокоен.
   Раздался телефонный звонок: говорила Пенси.
   -- Милый, только что у Картье я видела необычайное кольцо -- один большой бриллиант. Я выбрала его. Можно прийти к вам показать его или вы придете сюда? Я сейчас у Картье. Приходите, пожалуйста, я подожду вас.
   -- Хорошо. Я сейчас приду, -- ответил Хайс.
   Он шел по улице быстрым шагом с горькой улыбкой на губах: три тысячи за безопасность Роберта, и Пенси выбрала кольцо, которое стоит тысячу или около этого!
   У него не было денег, значит, придется занять, в надежде на лучшее будущее. До сих пор он всегда обходился без помощи ростовщиков.
   Пенси сидела за одним из маленьких, обитых лайкой столиков большого ювелирного магазина. Перед ней лежала целая груда драгоценностей, сверкавших белым огнем. На ней было бледно-зеленое платье и большая шляпа из черного тюля, которая красиво оттеняла ее волосы и делала их похожими на солнечное сияние.
   Она протянула Хайсу руку, на безымянном пальце которой сверкал и переливался огромный бриллиант.
   -- Божественно, не правда ли? -- спросила Пенси весело.
   -- Изумительно, -- подтвердил он.
   От сдержанного владельца магазина Хайс узнал, что цена этого "божественного" 1200 фунтов.
   Выйдя из магазина вместе с Пенси, они направились на Бонд-стрит. Пенси понравились гардении в окне цветочного магазина, и Хайс купил их для нее.
   Они расстались у подъезда "Эмбеси", где Пенси должна была завтракать с Анной.
   -- Я зайду за вами в три часа, и мы поедем в деревню, -- сказала она на прощанье.
   Хайс шел обратно, охваченный тяжелыми безотрадными мыслями. На углу Сент-Джемс-сквера цветочница протянула ему букет золотистых роз. Хайс вспомнил Селию; он купил розы и поднялся с ними к ней в комнату.
   Несмотря на все волнения, его сердце забилось сильнее при виде ее изменившегося от радости лица, когда она встретила его взгляд. Он протянул ей розы.
   -- Золотистые розы -- в тон ваших волос, -- сказал он. -- Вы когда-нибудь видели золотистые розы на медно-красном песке? Приложите эти розы к вашим волосам и вы получите то же сочетание! Такой же темно-каштановый цвет со странными отливами. Это очень красиво!
   Сиделка готовила завтрак в соседней комнате. Рука Селии скользнула в его руку.
   -- Ведь то, то было -- не сон? -- спросила она.
   -- Конечно, не сон! -- серьезно ответил он.
   Он не мог и не хотел сопротивляться ей, он не хотел, чтобы это мгновение когда-нибудь кончилось. В те минуты, когда он бывал с Селией, он совершенно успокаивался, даже тревога за Роберта отступала на задний план.
   -- Останьтесь, пока я позавтракаю, -- попросила Селия. -- Это мой первый настоящий завтрак -- салат и холодный цыпленок. Останьтесь, и мы отпразднуем вместе это событие!
   Хайс остался. Он разрезал для нее цыпленка и намазал маслом гренки. Сиделка, слегка улыбаясь при виде этого, вышла из комнаты.
   "В конце концов, почему бы нет? Даже если мисс Лоринг так бедна, как говорит, то отчего лорд Хайс не может любить ее?" -- думала она.
   Оставшись одни, Хайс и Селия принялись болтать и смеяться, как дети; их охватила та изумительная безответственность, которой владеют только влюбленные.
   Был ясный, летний день. Селия чувствовала себя значительно лучше и была чрезвычайно привлекательна. Хайс, очарованный, не сводил с нее глаз. Они разрезали цыпленка пополам и по очереди тянули из маленькой бутылочки шампанское, которое доктор Уоллес прописал Селии. Хайс принес ей такую маленькую бутылочку со словами: "Она вполне соответствует вам по величине".
   Они были счастливы без всякой причины, просто потому, что были вместе, что никакие другие мысли не омрачали их душ, счастливы тем особым счастьем, которое приходит только один раз в жизни -- счастьем первой и разделенной любви.
   "Как это ни странно, -- думал Хайс, -- но это моя первая настоящая любовь. Я люблю Селию, которая кажется совсем ребенком; в этой девочке нет и намёка на те качества, которые я всегда любил в женщинах -- уравновешенности, светскости, самообладания, умения следить за собой; а между тем я готов на все ради нее. Я люблю ее всем, что в моей душе есть лучшего, чистого и благородного. Я хочу заботиться о ней; о, я хотел бы иметь право дать ей все то, чего она заслуживает! Я хочу ее! Я и не подозревал, что можно так пламенно желать. Я никогда не думал, что любовь будет такой. Я считал, что вначале она будет, как яркое пламя, а потом, как все обычно думают, -- нечто вроде мирного огонька, -- это в лучшем случае; а в худшем -- короткая страсть и затем пресыщение. Но, женившись на Селии, я никогда не испытал бы пресыщения. Она вся -- как ранняя весна, вся из благоуханных роз и блеска зари! В ней все нетронуто, все как-то особенно божественно невинно! Но что же мне делать? Боже мой, что делать?"
   В тот момент Селия ласково коснулась рукой его лба.
   -- Пустите меня туда, -- сказала она, -- дайте мне проникнуть за эти морщинки и узнать, почему у вас такие грустные глаза? Почему, милый?
   Это было ее первое "милый" за все утро, и Хайс весь просиял при этом слове. Печаль и забота, как по мановению волшебного жезла, исчезли из его глаз.
   -- Мне не о чем грустить, когда я с вами. Селия, любимая! -- он обнял ее за шею, и ее короткие волосы рассыпались, как мягкий шелк, по его руке.
   -- Моя любимая маленькая девочка! -- пылко шептал он, целуя ее шею и прижимаясь лицом к ее пушистым локонам.
   Почему-то в этот момент мысль о том, что он поступает нечестно, не пришла ему в голову, но близость и любовь Селии потрясли его до глубины души. Он не решался поднять голову и рассказать ей всю правду.
   "Может быть, все еще уладится", -- подумал он, цепляясь с отчаянием за последнюю надежду, которую иногда ощущает человек, когда все его начинания рухнули, все мечты погибли и только сознание, что "время поможет", поддерживает бодрость и дает силы жить.
   Селия притянула его щеку к своей, затем повернулась и поцеловала его. У нее были прохладные и робкие, но, вместе с тем, обжигающие губы. Она очень крепко поцеловала Хайса, потом удивленно посмотрела на него и сказала:
   -- О, милый! Если бы ты только знал, что я чувствую, целуя тебя! Как будто мое сердце, вся моя душа отдается тебе, словно каждый кусочек меня хочет рассказать тебе про мою любовь!
   Хайс понял ее порыв. Он притянул ее к себе и положил ее головку к себе на плечо.
   -- Девочка моя, маленькая, любимая! -- шепнул он, покрывая поцелуями ее волосы, грудь, ее дрожащий прелестный ротик.
   Сиделка заглянула в комнату и тотчас же на цыпочках отошла от дверей. В ее глазах появилось нежное выражение -- их настроение передалось и ей.
   Время шло. Селия уснула в объятиях Хайса. Косой луч солнца скользнул между кремовыми занавесями и зажег золотые блестки в ее волосах. Хайс подвинулся немного, чтобы защитить ее от света, и в этот момент она проснулась.
   Немного отклонившись, она взяла голову Хайса обеими руками и стала целовать его до тех пор, пока у нее не началось сердцебиение.
   -- Вот как я тебя люблю, -- прошептала она задыхаясь.
   В дверь постучали. Вошла сиделка.
   -- Полицейский инспектор к мисс Лоринг, -- сказала она.
  

Глава VIII

   -- Я знаю только одно: я обожаю его, -- сказала Пенси, усаживаясь поглубже среди белых шелковых подушек дивана. -- Я всегда любила его. Я не знаю, почему это так, Анна, но в Дикки есть какое-то особенное обаяние, которое так привлекает к нему всех. Может быть, это потому, что внешне он кажется совершенно равнодушным, а я знаю, что это только внешняя холодность и что в душе он совсем другой. Но Анна, -- она вдруг поднялась, опершись на локоть, -- я должна тебе признаться, что Дикки совсем не такой идеальный влюбленный, каким я его себе представляла раньше. Я не знаю точно, чего я от него ждала, но я чувствую, что это не то, что должно быть. Он, конечно, очень мил, нежен и внимателен ко мне, но все это не то. Я думала, что он будет совсем необычайным, когда по-настоящему полюбит.
   Она задумалась, и в ее глазах промелькнул вопрос, который не решились вымолвить губы.
   Тем не менее, Анна поняла ее и ответила. Отодвинувшись от зеркала, перед которым она пудрила лицо и пробовала на разные лады причесывать свои нестриженые, несмотря на моду, волосы, Анна сказала:
   -- Дикки боготворит тебя, дорогая. Я должна тебе сказать, что как бы он ни старался скрыть свои чувства, их очень легко отгадать.
   -- Анна, милая, ты в этом уверена?
   -- Совершенно уверена, клянусь тебе всем святым в этом, -- рассмеялась Анна.
   Поддавшись внезапному порыву, Пенси призналась:
   -- Я спрашиваю тебя потому, что недавно я была ужасно огорчена... Дикки такой спокойный, такой... ах, я не знаю, как это сказать... ну, совсем другой. Может быть, на него так подействовало то, что мы помолвлены. Что ты думаешь об этом, Анна?
   -- Я предполагаю, что у него просто денежные затруднения, и он улаживает сейчас свои дела, чтобы не возиться с ними в будущем, -- сказала Анна, стараясь ободрить ее. -- Ведь он очень беден, не так ли?
   -- Да, но зато я богата, -- невозмутимо заявила Пенси. -- В моем распоряжении всегда имеется много денег, которые мне дает отец, он ведь прямо ангел доброты. И, кроме того, еще бабушкины деньги. Таким образом, у меня есть пять тысяч фунтов в год, дорогая.
   Повернувшись в позолоченном кресле стиля ампир и глядя на Пенси, Анна сказала:
   -- Может быть, именно поэтому он так озабочен -- кто знает.
   -- Но ведь я могу и хочу ему помочь даже сейчас, если ему нужны деньги, -- воскликнула Пенси.
   Анна тихо рассмеялась.
   -- Конечно, дорогая, ты можешь. Но, может быть, он не захочет взять ни одного пенса из твоих денег. Я считаю, что новость о том, что он женится на тебе, несколько успокоит легионы кредиторов -- я не сомневаюсь, что их численность велика, -- а потом, когда вы повенчаетесь, ты будешь нести известную часть расходов, оплачивать свои туалеты, например. Так, мне кажется, должно обстоять дело.
   -- Я сделаю Дикки божественные подарки, -- сказала Пенси.
   Анна опять рассмеялась.
   -- Конечно, сделаешь, и ему это будет приятно.
   -- Значит, ты полагаешь, что материальные заботы сделали его таким? -- настаивала Пенси.
   -- Я полагаю, что он вовсе не изменился, -- несколько устало ответила Анна. -- Мне кажется, ты в глубине души начертала правила поведения для какого-то необыкновенного жениха, а Дикки, простой смертный, не сумел их исполнить -- вот почему ты слегка разочаровалась в его отношении к тебе. Признайся откровенно, разве это не так?
   Пенси внезапно сорвалась с места и, вся дрожа, упала к ногам Анны, обвив ее колени руками.
   -- О, как ты не понимаешь меня. Не хочешь понять. Неужели ты думаешь, что я настолько глупа, что ничего не вижу и не знаю моего жениха... Я знаю его очень хорошо. И я повторяю тебе: он совсем не такой, как раньше. Анна, ты мой друг, ты наверняка знаешь или слышала о Дикки что-нибудь, чего я не могу услышать. Смотри мне прямо в глаза -- скажи, у него есть кто-нибудь, кроме меня? -- с мольбой спросила она.
   Анна ласково погладила ее дрожащие белые плечи. Ее большие серые глаза спокойно встретили взгляд изумительных глаз Пенси.
   -- Насколько я знаю, нет. Я не слышала ни о ком, -- ответила она. -- Пенси, возьми себя в руки, дорогая, нельзя так распускаться.
   Пенси закрыла лицо руками, и Анна почувствовала, что она плачет. Наконец, подняв мокрое от слез лицо, Пенси просто сказала:
   -- Я не могла справиться с собой. Я очень мучилась, думая, что Дикки не любит меня. Теперь я знаю, что все в порядке; я возьму себя в руки. Мне нужно было высказаться. Прости, что я устроила такую сцену.
   -- Милая, милая девочка, -- мягко сказала Анна, лаская рукой золотистую головку Пенси.
   Бледная, дрожащая улыбка мелькнула по лицу Пенси. Она рассмеялась слегка надорванным смехом, поднялась и медленно подошла к зеркалу.
   -- Какой у меня ужасный вид. И зачем мы вообще плачем. Слезы ведь так портят лицо, -- сказала она.
   -- Ничто не может испортить твоей красоты, -- сказала Анна, любуясь Пенси, которая пудрила лицо. -- Пенси, скажи мне, что это за чувство -- сознание собственной безукоризненной красоты?
   Пенси покраснела и сказала несколько робко, но вполне искренне:
   -- О, это очень весело. Очень приятно знать, что все смотрят на тебя с удовольствием, а некоторые с завистью, и чувствовать, что ты очень хороша собой. Но единственное время, когда сознание своей красоты приносит настоящее счастье, -- это когда ты любишь. Тогда ты счастлива, безумно счастлива этим сознанием, потому что он с восторгом смотрит на тебя, гордится тобой, с удовольствием показывает тебя своим друзьям. О, тогда ты по-настоящему счастлива.
   -- Но если человек действительно любит, -- задумчиво сказала Анна, -- он ведь не перестал бы любить и тогда, если бы красота исчезла.
   -- Не перестал бы, -- скептически отозвалась Пенси. -- О нет, я не верю в это.
   Она переоделась, отвезла Анну в клуб, а сама отправилась в Ренли, чтобы встретиться там с Хайсом, который должен был поехать туда играть в поло.
   В клубе Анна столкнулась с Баром, который весь засиял при виде ее.
   -- Как Пенси? -- был его первый вопрос.
   -- Она только что рассталась со мной, -- ответила Анна, -- и поехала в Ренли, чтобы посмотреть, как Дикки развлекается там, я полагаю.
   Она внимательно следила за Баром и заметила, что его лицо омрачилось.
   Тогда, поддавшись внезапно нахлынувшему порыву, она спросила:
   -- Бар, вы часто встречались с Дикки последнее время?
   -- О нет! Чертовски мало.
   -- Бар, почему вы это говорите таким тоном?
   Горько усмехнувшись, Бар взглянул на нее.
   -- Потому, что это правда... Я не хочу видеть его больше вообще. Чем меньше я буду с ним встречаться, тем лучше.
   -- Почему?
   -- О, у меня есть на то основания, Анна.
   -- Я хочу знать их. Вы мне скажете, Бар?
   Лицо Бара внезапно перекосилось, глаза налились кровью, он резко сказал:
   -- Ходят слухи, что он без ума от той девушки, которая находится сейчас у него в доме. Мы видели ее, Пенси и я, как-то ночью, в квартире Робина. По-моему, поведение Хайса возмутительно, особенно теперь, когда он помолвлен с Пенси -- девушкой, за которую любой из нас продал бы дьяволу душу. И она Невеста Хайса. Они помолвлены, они повенчаются через месяц... А он проводит все свое свободное время с девушкой, о которой никто ничего не знает.
   -- Каким же образом вы узнали о нем такие подробности? -- вспыхнула Анна.
   -- Каким образом? Не все ли равно. Я очень хорошо осведомлен, и то, что я знаю, -- правда, -- выпалил Бар.
   Анна оставила его и прошла в комнату для игры в бридж.
   Значит, Пенси была права. Во время игры мысли Анны то и дело возвращались к Хайсу и к Пенси. Она вспомнила тот день, когда встретила их и Бара в Ренли, и они все вместе пили там чай; как она думала тогда, глядя на них, что Пенси очень влюблена в Хайса и как жаль, что Хайс не любит ее. А в тот же вечер состоялась их помолвка.
   "Тут дело нечисто: Пенси, должно быть, слишком стремительно атаковала его, -- решила Анна, -- за всем этим что-то кроется; если он не любит ее, то я буду молить Бога, чтобы этот брак расстроился. Хайс, искренне преданный, любящий, был бы идеальным мужем; но Хайс, преданный только по обязанности, Хайс ласковый и нежный только из вежливости или из жалости -- о, это было бы ужасно. Потому что Хайс принадлежит к числу тех людей, которые, хотя много играют в любовь, отдают ей всю жизнь, когда к ним приходит настоящее чувство. В этом его очарование, его сила... О, если бы Пенси могла понять это".
   Она кончила партию и выиграла; начала вторую, но внезапно, потеряв всякий интерес к игре, извинилась перед своими партнерами и направилась к выходу.
   В дверях она столкнулась с Пенси.
   -- Дикки не был в Ренли. Я сейчас позвоню ему.
   -- О, ты хочешь... -- начала Анна, но в этот момент радостно вскрикнула и поспешила навстречу молодому человеку, который окликнул ее таким тоном, точно ее имя было военным кличем, благословением и хвалебным гимном -- всем вместе.
   -- Это Борис, -- радостно сказала она, обращаясь к Пенси. -- Борис Дивин, мой кузен.
   Она протянула обе руки высокому молодому человеку, который почтительно поднес их к губам.
   -- Разве он не очарователен, -- рассмеялась Анна. -- Он наполовину русский, по отцу. Его матерью была Анита Ринли. Пенси, прости это отступление и разреши представить тебе Бориса. Борис, это леди Виола Трент, самая красивая девушка в Лондоне, как ты сам видишь.
   -- Действительно, -- сразу очень охотно согласился Борис, с нескрываемым восхищением глядя на Пенси своими светло-голубыми глазами.
   Когда он снова обернулся к Анне, Пенси взглянула на него с интересом. Он был действительно очень хорош собой: великолепно сложен, очень высокого роста, с широкими плечами атлета. Резкий контраст с его светлыми глазами составляли черные, как вороново крыло, волнистые волосы. На нем был темно-синий костюм и темный галстук, в который была вколота булавка с черной жемчужиной необычайной красоты.
   "Он какой-то необыкновенно жизнерадостный и крепкий", -- подумала Пенси.
   Сияя совсем детской улыбкой, Борис сказал:
   -- Теперь я никуда не отпущу вас, Анна, -- он резко повернулся и, не выпуская ее рук, взглянул на Пенси, -- и тем более вас, леди Виола. Теперь, когда судьба так чудесно столкнула нас. Знаете что: пойдемте сейчас ко мне, я живу совсем близко отсюда. Я приехал в Лондон на некоторое время по делу и потому снял и обставил для себя небольшую квартирку. Пойдемте. Неужели вы откажетесь?..
   -- Я с удовольствием пойду, -- сказала Пенси. -- А разве ты не хочешь, Анна?
   Так как у Анны было большое желание пойти к Борису, и она, по-видимому, была свободна -- она охотно согласилась, и они пешком отправились к нему.
   Борис очень оживленно болтал всю дорогу. Он отлично, почти без всякого акцента, говорил по-английски.
   Его родители безумно любили друг друга и боготворили Бориса, своего единственного сына. Несмотря на это, он совершенно не был избалован. Его отец погиб во время мировой войны на русском фронте, и это свело в могилу его мать. Борису было тогда девятнадцать лет. Он тотчас же реализовал все огромное состояние, доставшееся ему от отца, и навсегда покинул Россию.
   Долгое время он жил в Париже, а потом в Италии. Моментами он настолько остро чувствовал свое одиночество, что был близок к самоубийству.
   Сейчас, в течение этих пяти минут, вся его жизнь резко изменилась: он отчаянно и бесповоротно влюбился в Пенси.
   Его квартира находилась в двух шагах от Бонд-стрит. Когда они поднялись наверх, их обеих поразило огромное количество цветов, которые стояли повсюду; затем они отметили, что у Бориса отличный вкус -- это было видно по обстановке его квартиры. Стены гостиной, как он назвал комнату, в которой они находились, были обиты старинной тканью блекло-золотистого цвета; от этих стен веяло необычайным покоем. Такой же характер носили картины в широких рамах из черного дерева: березовый лес осенью или летний пейзаж после дождя. В комнате стояли огромные кресла, обитые гобеленами, маленький рояль из черного дерева, масса книг и очень красивый старинный письменный стол, заваленный письмами и бумагами.
   -- Мы сейчас будем пить чай, -- сказал Борис, нажимая кнопку звонка. На звонок явилась весьма мрачного вида личность -- лакей во вполне приличной ливрее, но почему-то в черном высоком жилете с серебряными пуговицами; узкая полоска безукоризненно чистого воротника служила границей между черной материей его костюма и почти таким же черным лицом, с которого угрюмо глядели тусклые глаза.
   Борис сказал ему что-то по-русски, и он улыбнулся, обнаружив исключительно красивые зубы. От этой улыбки лицо его совершенно преобразилось и прежнее мрачное выражение исчезло.
   Он низко поклонился Анне.
   Борис сказал Пенси:
   -- Он был слугой моей матери и обожал ее. Вы себе не можете представить, как он был ей предан -- как собака. Он готов был ради нее на все. Я только что сказал ему, что Анна -- ее кузина.
   Чай был подан: настоящий русский чай из прекрасного старинного самовара; лимон, нарезанный тонкими ломтиками, марципановый кекс и длинные желтые русские папиросы в маленьких изящных мундштуках.
   -- Я их привез из Вены, -- сказал Борис, -- то есть, вернее, Григорий.
   После чая он сел к роялю и долго и очень хорошо играл с очень серьезным выражением лица и печальными, устремленными вдаль глазами.
   Улыбаясь, он сказал Пенси:
   -- Я непременно должен снова встретиться с вами.
   -- Обязательно, -- улыбнулась она в ответ. На этот раз Борис, без улыбки глядя на нее своими голубыми глазами, спросил:
   -- Когда? Сегодня вечером? Где вы будете -- в театре или в дансинге?
   -- На балу у Баррингтона, -- ответила за нее Анна. -- Я возьму тебя с собой, Борис, если хочешь.
   -- Возьмете? Вы настоящий ангел, Анна. А леди Виола будет там? -- воскликнул он.
   -- Конечно, будет, -- сказала Анна. -- Ну, Пенси, пойдем, нам пора, если ты хочешь попасть туда. Ты знаешь, уже почти половина восьмого.
   Борис вышел их проводить и долго глядел им вслед, стоя с непокрытой головой на тротуаре.
   В автомобиле Анна обратилась к Пенси с нарочитой беспечностью:
   -- Обворожительный юноша, не правда ли? Женщины от него без ума.
   Пенси что-то пробормотала в ответ. Анна рассеянно кивнула. В ее мыслях мелькнуло: "Хорошо... А почему бы и нет".
   * * *
   Селия вся вспыхнула; она повернулась к вошедшей сиделке с выражением отчаяния на лице.
   -- Инспектор не сказал вам, зачем я ему нужна? -- тихо спросила она.
   -- Нет, он сказал только, что хочет поговорить с вами. Я сейчас позову его, а вы постарайтесь поскорее от него освободиться.
   -- Хорошо, я попробую, -- ответила Селия. Она быстро и глубоко вздохнула. Было очень досадно, что инспектор Твайн явился именно теперь и разрушил все очарование проведенных с Хайсом мгновений. За долгие недели болезни она забыла обо всем -- о прежней жизни, о жемчужине... А теперь все снова вернулось к ней.
   -- Мне лучше уйти или остаться с вами? -- мягко спросил Хайс.
   -- О, останьтесь, милый, навсегда, -- ответила она. Оба рассмеялись. Очарование минувшего часа, казалось, возвращается к ним.
   Когда инспектор Твайн вошел в комнату, Хайс каким-то подсознательным чувством, интуитивно, уловил, что надвигается опасность; он ясно почувствовал, что теперь ему придется столкнуться лицом к лицу с фактами, которых он так тщательно избегал раньше. Он не мог бы логически объяснить, откуда у него взялась такая уверенность, но он был убежден в этом.
   Поднявшись навстречу инспектору, он приветливо сказал:
   -- Здравствуйте, инспектор. Вы не должны утомлять мисс Лоринг, она была очень больна.
   -- Я слышал об этом, милорд. Я был очень огорчен, когда узнал это, -- ответил Твайн. -- Как вы себя чувствуете теперь, мисс Лоринг?
   -- О, значительно лучше, -- весело кивнула Селия. -- Почти совсем уже хорошо. Скажите, пожалуйста, инспектор, зачем вам понадобилось видеть меня? Это что-нибудь важное? Я надеюсь, что нет ничего страшного.
   -- Конечно, ничего, -- ответил Твайн успокоительно. -- Речь идет о черной жемчужине, мисс Селия. Вы помните, что слуга мистера Лоринга, Рикки, нашел черную жемчужину. В тот день, когда с вами произошел этот несчастный случай, он явился ко мне и рассказал весьма странную историю о ней, причем в заключение добавил, что эта драгоценность находится у вас. Тогда я решил, что как только вы сумеете меня принять, я попрошу вас показать мне эту вещь.
   Большой и плотный, он приятно улыбался, глядя на Селию; его присутствие действовало как-то успокаивающе, несмотря на цель его прихода.
   -- Покажите мне ее, пожалуйста, если вы ничего не имеете против, -- повторил он, -- и если не будет трудно найти ее.
   -- О нет, совершенно не трудно. -- Краска сбежала с лица Селии. -- Мне кажется, она была в моей сумочке; я сейчас попрошу сестру Харнер, она мне принесет ее.
   -- Где лежит ваша сумочка? -- спросил Хайс. -- Я найду ее, если вы скажете, где нужно искать.
   На одно мгновенье глаза инспектора блеснули любопытством. Он украдкой бросил быстрый, испытующий взгляд на Хайса. Потом опустил ресницы, и его лицо приняло прежний бесстрастный вид.
   -- Она лежит в этом ящике... Вот здесь, -- сказала Селия, указывая на шифоньерку, стоявшую в углу. -- Во втором ящике снизу, Дикки.
   Глаза Твайна снова блеснули тем же огнем, когда Селия так нежно назвала лорда Хайса по имени; он не следил за Хайсом, пока тот искал в ящике сумочку. Это был маленький мешочек из черной парчи, и Хайс нашел его сразу. Он открыл сумочку одной рукой, делая вид, что еще ищет ее. К счастью, в ней было очень мало вещей, и его пальцы нащупали жемчужину. Незаметно спрятав ее в руке, он отнес сумочку Селии.
   То краснея, то бледнея от волнения, Селия тщетно старалась отыскать в ней жемчужину. Наконец, она перевернула сумочку вверх дном и стала усиленно вытряхивать ее: оттуда выпала платиновая оправа от запонки. Селия снова принялась вытряхивать сумочку, сжимая мягкую парчу рукой; сумочка явно была пустой.
   -- Посмотрите сами, -- сказала она, протягивая сумочку Твайну. -- В ней ничего нет, а между тем я уверена, что там была жемчужина. Я показывала ее лорду Хайсу...
   -- Действительно, инспектор, -- перебил Хайс, -- мисс Лоринг показывала мне ее: это была черная жемчужина средней величины; этот кусочек изогнутой платины, по-видимому, часть оправы, из которой она выпала.
   -- Сколько может весить такая жемчужина и какова ее ценность, милорд? -- спросил Твайн.
   Но Хайса не так было легко поймать на удочку.
   -- Я не смогу вам точно сказать это, -- ответил он задумчиво. -- Но насколько помню, я подумал тогда, что это прекрасная вещь. Не забудьте, что я только мельком видел ее.
   -- Я спрашиваю вас об этом просто потому, что вы, вероятно, лучше меня знаете цену таким вещам, милорд, -- спокойно сказал Твайн. -- Может быть, у вас лично есть черные жемчужины? Вы разрешите мне взглянуть на них, чтобы иметь о них хоть какое-нибудь представление.
   Сердце Хайса бешено заколотилось: в этот момент он ясно понял, что Твайн подозревает в убийстве Лоринга его самого.
   Он тотчас же ответил:
   -- Я вам сейчас принесу мои черные жемчужные запонки.
   У себя в комнате он вынул из кармана жемчужину, которую нашел в сумочке Селии, и сравнил ее со своими запонками: жемчужины были совершенно одинаковы. Когда Роберту исполнился двадцать один год, отец подарил и ему такие же запонки.
   "Хотел бы я знать, что именно он знает, -- подумал Хайс, стоя посреди комнаты и разглядывая жемчужину. -- Он что-то подозревает и пришел сюда, по-видимому, с целью удостовериться в своих подозрениях. Ну, что ж. Пусть попробует. Хорошо, по крайней мере, что он не может добраться до Робина. Робин сейчас в безопасности, и я позабочусь о том, чтобы он жил так же спокойно и в будущем. Я ничего не пожалею, чтобы добиться этого".
   Он спрятал жемчужину в коробку с папиросами. "Никогда нельзя знать", -- пробормотал он, пожимая плечами. Вынув из маленького потертого футляра запонки, он вернулся в комнату Селии.
   Когда он вошел, Селия и Твайн разговаривали. Селия обратилась к нему:
   -- Вы знаете, Дикки, инспектор Твайн думает, что Рикки не совсем здоров. Он говорит, что Рикки прямо одержим желанием найти убийцу Лорри. Он ни о чем другом не думает и целые дни проводит в поисках. Разве это не трогательно?
   -- О, да. Бедняга, он очень несчастен, -- согласился Хайс. -- Я посмотрю, что для него можно будет сделать, Селия. Вот, инспектор, мои запонки. Я думаю, каждая жемчужина стоит пятьсот фунтов, а в точности веса их я не знаю.
   Твайн положил запонки на свою огромную ладонь и подошел к креслу Селии.
   -- Не можете ли вы мне сказать, мисс, была ли та жемчужина, которую нашел Рикки, похожа на эти. Может быть, вы помните, какой у нее был вид? -- спросил он.
   -- Мне кажется, она была такая же, -- с легким сомнением ответила Селия. -- Во всяком случае, такого же странного цвета -- серого с зеленоватым оттенком.
   -- К сожалению, это очень мало дает, -- улыбнулся Твайн. -- Ну, ничего. Мы все же отыщем эту жемчужину. -- Он обернулся к Хайсу. -- Мисс Лоринг предполагает, что жемчужина выскользнула из ее сумочки, когда автомобиль сбил ее с ног. Если так, то мы ее найдем, у кого бы она ни находилась. Мы пустим в ход все средства: перероем все ломбарды, предложим крупное вознаграждение. Однако мне пора, я не стану вас больше задерживать, милорд.
   Он попрощался с Селией.
   -- Благодарю вас за то, что вы приняли меня, мисс. -- В дверях он на мгновенье задержался и обратился к Хайсу:
   -- Не можете ли вы уделить мне несколько минут, милорд? Я задержу вас очень недолго.
   -- Пожалуйста, -- согласился Хайс, выходя вслед за инспектором на широкую площадку лестницы.
   -- Пройдемте в кабинет, -- предложил он.
   -- Спасибо, милорд.
   Маленькая комната была вся залита солнечным светом и напоена благоуханием цветов.
   -- Хотите сигару? -- предложил Хайс.
   -- Нет, благодарю вас, милорд. Я хотел бы получить другое, если вы ничего не имеете против.
   Он подошел к Хайсу и протянул свою большую руку.
   Их взгляды встретились: в них не было ни страха, ни угрозы. В них была настойчивость, выражение железной воли, сила...
   -- Я бы хотел получить ту черную жемчужину, которую нашел Рикки, -- добавил Твайн.
  

Глава IX

   В жизни каждого человека бывает момент, когда нужна стальная решимость и огромная сила воли, и в большинстве случаев этот момент наступает совершенно неожиданно -- точно гром при совершенно ясном небе.
   Голос Твайна отдавался в душе Хайса, по крайней мере, целую минуту после того, как Твайн замолчал, и все-таки Хайс не знал, что ответить.
   Потом он сказал очень спокойно, в упор глядя на инспектора:
   -- Я совершенно не понимаю вас!
   За этими обыкновенными словами скрывалось сильное волнение, и у него было такое чувство, словно ему нанесли тяжелый удар. Он сказал эту фразу только для того, чтобы выгадать время и успеть обдумать вопрос Твайна. В его уме беспрестанно вертелась одна и та же мысль: "Ясно, что он подозревает в убийстве одного из нас -- Робина или меня".
   Он достал из кармана портсигар, совершенно уверенной рукой вынул папиросу, спокойно закурил и решительно взглянул на Твайна:
   -- Итак? -- спросил он.
   -- Значит, вы отрицаете, что жемчужина у вас, милорд? -- возразил Твайн совсем шутливым тоном. -- Отлично. Оставим этот вопрос временно открытым. До свидания!
   Он вышел, тихо прикрыв за собой дверь. Хайс слышал, как он тяжелым ровным шагом спустился с лестницы, как открылась и захлопнулась за ним входная дверь, как мерные шаги инспектора прозвучали по каменному тротуару и затихли в отдалении.
   "Заметил ли он, что я спрятал жемчужину и потому заподозрил меня? -- думал Хайс. -- Но что толку ломать себе голову! Я ведь ничего не могу сделать. Мне бы только очень хотелось, чтобы все это не коснулось Робина!"
   Он нервно ходил из угла в угол, куря папиросу за папиросой.
   За окном сияло солнце, день склонялся к вечеру. У Хайса, по меньшей мере, три приглашения на сегодня: обед и танцы в двух местах. Лакей, постучавшись, напомнил ему об этом.
   -- Хорошо, -- рассеянно сказал Хайс, -- приготовьте мне ванну. Я сейчас приду.
   Погрузившись в мрачные, беспокойные размышления, он забыл обо всем, даже о Селии; но теперь, поднявшись по лестнице, перепрыгивая через три ступеньки, он на мгновение задержался у дверей ее комнаты, и его мысли вернулись к ней.
   Однако мрачное выражение его лица не изменилось: Твайн слишком резко разрушил очарование проведенных с ней вместе часов; она ведь тоже была замешана в этой ужасной истории.
   "К черту все! -- раздраженно подумал Хайс. -- И к тому же еще эта Кердью!"
   Постепенно его охватили усталость и подавленность. У него было такое ощущение, как будто на него набросили сеть, туго стянули ее и завязали над головой; он задыхался от сознания, что все идет не так, как нужно, и от того, что все как будто готово обрушиться на него.
   Немного позже, совсем готовый к выходу, он снова помедлил у дверей Селии. Но сладость и блаженство тех минут потускнели от последующих событий; горько усмехнувшись, Хайс подумал о том, как трудно вернуть потерянное счастье. Он спустился с лестницы и вышел в сквер.
   Огни автомобилей, стоявших около сквера, образовали вокруг него светящуюся изгородь; вечерняя толпа, состоявшая, главным образом, из людей его круга, шла своей дорогой -- обедать или в театр. Хайс смешался с толпой, он обедал сегодня с одним приятелем в клубе.
   Ужасная мысль мелькнула у него в мозгу, когда он перешагнул порог клуба; а что, если все эти люди знают, что его подозревают в убийстве и могут арестовать!
   Он постарался отогнать от себя эту мысль, но она то и дело возвращалась к нему. Харвей, его друг, с которым он обедал, спросил его весело:
   -- Что случилось? Кредиторы заедают или что-нибудь в этом роде?
   -- О нет, совсем другое, -- ответил Хайс, пытаясь улыбнуться.
   Он давно знал Харвея как хорошего порядочного человека, которому можно было вполне довериться.
   Наклонившись через стол к Харвею, Хайс сказал:
   -- Меня очень беспокоит Роберт.
   Харвей очень любил обоих братьев; он знал всю эту историю с игорным домом и помог Роберту при его внезапном отъезде. Взглянув на Хайса с выражением искреннего сочувствия на несколько грубоватом, но приятном лице, он спросил:
   -- Что с ним случилось?
   -- Не знаю сам; вся эта история не удалась, -- ответил Хайс сердито. -- Ты помнишь, Роберт проиграл две тысячи фунтов в притоне Лоринга? Я тебе рассказывал об этом. Так вот, как только мы вошли туда, полиция устроила облаву...
   -- Еще бы, как же я могу не помнить, когда я сам там был, -- возразил Харвей.
   -- Ах да, ты ведь был с нами! Ну а остальное ты, должно быть, знаешь из газет. Но настоящую правду нельзя узнать таким путем.
   -- Правду о тебе или о Робине? -- очень спокойно спросил Харвей.
   Хайс выдержал его взгляд.
   -- Правду о нас обоих, -- коротко сказал он и рассказал Харвею о посещении Твайна.
   Харвей молча уставился в тарелку. У него было огромное искушение задать Хайсу множество вопросов. Во-первых -- очень ли он влюблен в сестру Лоринга? И во-вторых -- отчего, черт побери, он держит эту девушку у себя? Разве ему не известно, что об этом уже все болтают?
   Но вместо этого он спросил:
   -- Какое отношение имеет сестра Лоринга к этому делу?
   Ответом на этот вопрос послужило мгновенно изменившееся и просветлевшее при упоминании о Селии лицо Хайса.
   "О да, он без ума от нее! -- подумал Харвей со странным чувством легкой зависти, потому что огонек, вспыхнувший в глазах Хайса, яснее слов говорил о любви. -- Он ее любит, ну а как же с Пенси?"
   -- Селия тут совершенно ни при чем, -- ответил Хайс, -- она уже достаточно пережила за это время, бедняжка!
   -- Совершенно... ни при чем... совершенно... -- внезапно оробев, забормотал Харвей.
   ...Так, значит, это правда! Старина Дик совсем потерял голову из-за этой девушки.
   "Какой она должна быть, -- думал Харвей, -- чтобы вывести из равновесия такого, как Ричард? Чтобы при воспоминании о ней он так загорался!"
   Ему пришло на ум, что будущее Хайса весьма запутано. Когда они шли по Джон-стрит, направляясь в дансинг, Харвей спросил:
   -- Когда твоя свадьба, Дик?
   Они завернули за угол и подошли к дому с полосатым тентом и красным ковром на лестнице. Хайс не успел ответить, так как в этот момент к дому подъехал автомобиль и из него вышла Пенси, а с лестницы ей навстречу быстро сбежал самый высокий молодой человек, которого Хайс и Харвей когда-либо видели. Он бросился к ней и протянул ей руку.
   У него был вполне светский и очень привлекательный вид, и он казался очень влюбленным в Пенси. Это было заметно в повороте его склоненной головы, в его протянутой руке, в его горячем взгляде; даже спина юноши выражала такое же благоговение, какое было написано на его лице, когда он спешил ей навстречу. Пенси радостно улыбалась ему, высоко подняв голову и глядя ему прямо в глаза. Харвей украдкой взглянул на Хайса. В этот момент Пенси заметила их и позвала.
   Хайс был высокого роста, но рядом с Дивиным казался маленьким. Оба очень внимательно принялись рассматривать друг друга, стараясь сделать это незаметно.
   -- Кто ваш спутник? -- спросил Хайс Пенси, когда они стояли в наполненном цветами вестибюле.
   -- Какой-то родственник Анны: кузен, кажется. Борис Дивин.
   Они поднялись по широкой лестнице в танцевальный зал. Во время танцев оба молчали. Как только Пенси освободилась, Борис пригласил ее.
   Они долго танцевали вместе и танцевали отлично.
   -- Вы прекрасно танцуете, -- сказала Пенси.
   Вместо ответа он крепче обнял ее; сквозь легкую золотистую ткань платья она чувствовала, как бьется его сердце.
   Вдруг он сказал:
   -- В этом доме на крыше есть сад. Я достаточно хорошо знаю Лондон и хозяйку дома и уверяю вас, что не будет ничего неприличного в том, если мы с вами подымемся сейчас туда любоваться звездами. Пойдем!
   Он взял ее под руку и повел наверх, даже не дождавшись ответа, точно все это, действительно, было в порядке вещей. Пенси все время улыбалась ему; она была настолько избалована, что ей даже доставляло некоторое удовольствие не повелевать, как всегда, а исполнять беспрекословно чье-то желание; в этом была известная прелесть новизны.
   В саду, на крыше, было очень свежо; железный барьер был искусно скрыт изгородью из розовых кустов; повсюду были расставлены низкие бамбуковые кресла, а на столе стояли напитки со льдом; льдинки тихо позвякивали о хрусталь.
   -- Не садитесь, пожалуйста! -- попросил Борис. -- Я хочу смотреть в ваши глаза; когда вы сидите, вы -- такая маленькая!
   Наверху над ними расстилалось сапфировое небо, и на нем, как бледные цветы, тускло мерцали звезды.
   -- Вы сказали, что хотите любоваться звездами, -- прошептала Пенси.
   -- Конечно! Я так и делаю: откройте пошире ваши глаза! Вот так. -- Борис рассмеялся. Потом он наклонился к ней и, глядя ей прямо в глаза, серьезно сказал: -- Вот где мои звезды!
   Наступило молчание, полное невысказанной нежности. Потом Борис тихо, но решительно сказал:
   -- Вы помолвлены, я знаю это. Но я имею такое же право на любовь, как и лорд Хайс! И я имею право спросить вас, потому что я люблю вас -- нет-нет, не уходите, дайте мне сказать, ведь правда не принесет вам вреда! Счастливы ли вы? Повторяю, я это спрашиваю только потому, что люблю вас!
   -- Конечно, конечно... -- задыхаясь, ответила Пенси; совершенно бессознательно она прижала руку к сердцу. Борис не сводил с нее испытующего взгляда.
   -- Если так, -- медленно сказал он, -- пойдемте вниз к вашему жениху. Видите ли, мне необходимо было узнать это!
   Они спустились вниз. Борис, улыбаясь, любезно болтал о пустяках. Пенси показалось, что это совсем другой человек -- не тот, который несколько минут назад так пылко шептал ей: "Ваши глаза -- вот где мои звезды!"
   -- Вы совершенно необыкновенный человек, -- сказала она. Борис быстро взглянул на нее и рассмеялся.
   -- Не думаю! -- ответил он. -- К счастью, нет. -- Он попрощался с ней и с Хайсом и ушел. Пенси рассердилась: она испытывала неясное ощущение обиды и разочарования, в котором не могла разобраться.
   -- Ваш русский друг очень красивый юноша, -- сказал Хайс, -- я его где-то встречал раньше. Что он делает в Лондоне?
   -- Право, не знаю, -- ответила Пенси и неожиданно спросила: -- Где вы были сегодня, днем, Дикки? Я специально, чтобы встретиться с вами, поехала в Ренли, но вас там не было. И вы даже не потрудились оставить в клубе записку для меня! Что с вами случилось?
   -- Мне очень жаль, -- сокрушенно начал Хайс; ему, действительно, стало стыдно. -- Дело в том, что у меня были очень важные дела, я задержался и...
   -- Но вы могли меня предупредить об этом по телефону или передать через кого-нибудь, -- перебила Пенси.
   -- Я знаю. Конечно, вы правы. Это было отвратительно с моей стороны. Простите, дорогая.
   -- У вас такой озабоченный вид! Вы знаете, я начинаю верить, что, кроме меня, у вас есть кто-нибудь еще, и вы были с ней!
   Пенси говорила смеясь, но глаза ее испытывающе смотрели на Хайса. Ни один мускул не дрогнул в его лице; он был совершенно спокоен и улыбался. Пенси вдруг почувствовала себя разбитой и усталой; тоном маленького ребенка она спросила:
   -- Вы все-таки любите меня, дорогой? Потому что я не могла бы жить без вашей любви!
   Совсем машинально, как бы отвечая на ее вопрос, Хайс крепко сжал ее руку, а в душе подумал:
   "Какой я мерзавец! Какой я исключительный негодяй!.."
  
   -- Мне необходимы деньги, -- очень тихим голосом сказала Стефания. -- Я должна достать их!
   Уроки верховой езды Дона, няня Дона, расходы по хозяйству -- все это сразу нагромоздилось в огромную кучу долгов.
   Раньше, когда был жив Лоринг, Стефания жила на небольшой процент от выигрышей, все остальные деньги она вкладывала в ценные бумаги.
   Бенни, ковыляя и волоча ноги, втащился в комнату; его лицо перекосилось от боли, но он постарался улыбнуться жене.
   -- Что с тобой, милая? У тебя несколько усталый вид. Что-нибудь случилось? -- тревожно спросил он.
   -- Самая обычная вещь, -- резко ответила Стефания. -- Долги!
   Бенни неуклюже опустился в кресло; улыбка сбежала с его лица.
   -- Я знаю, -- сказал он, -- это ужасно!
   Он достал папиросу, хотел закурить, но она выпала из его неуверенных пальцев и откатилась в сторону; он неловко попытался достать ее, потерял равновесие и упал. С подавленным восклицанием плохо скрытого возмущения, Стефания помогла ему встать. Он поднялся с мертвенно-бледным лицом.
   -- Я слышал, -- глухо сказал он, -- я не мог не слышать!
   Стефания снова обернулась к нему, стараясь скрыть бессильный гнев и раздражение, которые внезапно охватили ее и которые так трудно было подавить.
   -- Бенни, -- твердо сказала она, -- прости, я не могла удержаться. У меня вырвалось это невольно. Я так измучилась за последнее время! Но, дорогой, ты ведь знаешь, что я не такая плохая, как кажется. Прости меня!
   -- Простить тебя, -- мучительно краснея пробормотал Бенни, -- но мне нечего тебе прощать! Ведь я -- огромная обуза, губящая всякий проблеск радости в твоей жизни, тяжелый груз, погубивший всю твою молодость! О, если бы я мог получить хоть какую-нибудь службу. Должность секретаря, например, или что-нибудь в этом роде. Я знаю языки и сумел бы справиться с такой работой. О, если бы я мог оплатить хотя бы свое содержание! Этим я хоть немного помог бы тебе. Тебе нужно было бы на время уехать, дорогая; выезжать, веселиться... Ах, Боже мой! Зачем такие калеки, как я, живут?!
   Стефания была растрогана до глубины души. В этот момент Бенни стал ей ближе чем когда бы то ни было. Она подошла к нему и обняла, прижавшись щекой к его щеке. Они долго сидели так, погруженные в молчание. Потом Дон позвал Стефанию, и она ушла с ним.
   Бенни костылем достал газету и стал ее рассеянно просматривать; вдруг какое-то имя привлекло его внимание.
   Он перечел несколько раз сообщение, затем с трудом поднялся и заковылял к столику, где стоял телефон. Он позвонил по указанному в справочном бюро номеру, и мужской голос ответил ему, что Борис Дивин дома.
   -- Передайте ему, пожалуйста, что Кердью из пятнадцатого полка хочет говорить с ним, -- попросил Бенни. Минуту спустя раздался голос Бориса:
   -- Алло, Бенни. Как я рад...
   Бенни что-то бессвязно бормотал, он едва мог говорить от охватившего его радостного возбуждения.
   -- Я сейчас приеду к тебе, -- сказал Борис. -- Можно?
   Он приехал час спустя и почти задушил Бенни в своих объятиях.
   -- Ты здорово пострадал, -- мягко заметил Борис.
   Бенни кивнул.
   -- Да. Здорово. Ужасно для меня, но еще ужаснее для моей жены. Борис, она изумительная, она самая лучшая! Вот это ее карточка. Не правда ли, она прелестна! На этой фотографии она как живая, -- и мальчишка тоже. Не правда ли, он чудесный? Семья была бы хоть куда, если бы глава ее не подгулял! Послушай, Борис, я хочу попросить тебя найти для меня какую-нибудь работу. Ты это, вероятно, сумеешь сделать. Дело в том, что у нас очень стесненные материальные обстоятельства, кроме моей пенсии почти ничего нет. Это очень мало, и Стефании приходится очень трудно. Она никогда не жалуется, она принимает все как должное, но я ведь отлично знаю, что это не так, что ей, в действительности, очень тяжело. Такие люди, как я, не имеют права требовать, чтобы молодая женщина связала свою жизнь с ними. Я очень хочу, я всегда хотел, чтобы она бросила меня. Я несколько раз предлагал ей свободу, но ничего не вышло. Борис, ты помнишь, как мы, бывало...
   -- Я помню очень хорошо, что ты получил орден за боевые заслуги, спасая моего лучшего друга, -- мягко сказал Борис и добавил: -- Я, конечно, постараюсь помочь тебе, Бенни. Кстати, мне нужен секретарь. Не согласишься ли ты взять эту должность?
   -- Даже если это из жалости -- что я подозреваю -- даже если так, я с радостью соглашаюсь. Я очень благодарен тебе, Борис! Мне необходима работа, -- сказал Бенни, -- это будет совсем другая жизнь. Ты себе не можешь представить, как ужасно тяжело, когда сидишь запертым в четырех стенах, ковыляешь из комнаты в комнату на своих костылях и постоянно нуждаешься в посторонней помощи! А работа встряхнет меня, сделает человеком... и я хоть немного сумею помочь Стефании. -- Слегка покраснев, он широко открытыми глазами взглянул на Бориса. -- Ты знаешь, я до сих пор без ума от нее. Она совсем необыкновенная! Я не думаю, чтобы была еще подобная женщина -- такая необычайно правдивая. Ты знаешь, она почти нигде не бывает, она живет только для меня и для сына.
   Борис молча кивнул. Затем он стал говорить о своей жизни и работе, о своих планах на будущее.
   Они долго разговаривали, вспоминали, потом, к полному удовольствию Бенни, явился Дон. Он тотчас же подружился с Борисом и, взобравшись к нему на колени, принялся играть его жемчужной булавкой. Борис дал ему полкроны и рассказал о том, как его папочка храбро сражался.
   Несмотря на то, что Борис сидел у Бенни до семи часов, Стефания не вышла к ним. Уходя, он назначил Бенни срок для начала работы с будущего месяца и пообещал скоро опять навестить его. Выйдя из дома, погруженный в грустное раздумье, Борис медленно пошел вдоль маленькой улицы. Перед его глазами вставал прежний Бенни: красивый, жизнерадостный, энергичный. Его подчиненные обожали его, он был такой добрый и самоотверженный. Тогда ему было двадцать четыре года, а теперь всего тридцать -- но ему можно было дать пятьдесят!
   "Как безжалостна жизнь!" -- подумал Борис.
   Когда он переходил улицу на Сент-Джемс-сквере, из подъезда какого-то дома вышла молодая и очень изящная женщина. Она вышла из дома не то, чтобы таясь, но без той свободной беззаботности, которая обычно бывает у тех, которым нечего скрывать. В ее походке была заметна некоторая натянутость, которая почему-то привлекла внимание Бориса.
   Он с любопытством разглядывал идущую впереди него женщину. Ее лицо показалось ему знакомым. Где он мог видеть ее? В это время она подозвала такси, и Борис услышал адрес, который она назвала. Тогда он понял, что это Стефания Кердью -- жена Бенни.
   И она только что вышла из дома лорда Хайса!
   Борис, не останавливаясь, через плечо взглянул на дом и чуть не сбил с ног шедшего ему навстречу Бара.
   -- Вы слишком внимательно глазеете на нечто одного размера с вами, -- улыбаясь сказал Бар, -- чего это вы уставились на родовое гнездо Хайсов?
   -- Он живет здесь один? -- вместо ответа осведомился Борис.
   -- Да, совершенно один. Это казарма, а не дом!
   -- Да, он очень велик, -- согласился Борис.
   Он сказал Бару, что торопится по важному делу, и, позвав такси, отправился к Бенни.
   На этот раз в гостиной была Стефания; она очень любезно встретила его. Борис извинился и объяснил свое неожиданное возвращение тем, что забыл здесь важные бумаги. Стефания очень усердно помогала ему искать несуществующие документы.
   Он сказал ей, что был огорчен, не застав ее дома.
   -- Ах, я тоже была ужасно огорчена, -- сказала Стефания с подкупающей искренностью. -- Я провела все время после полудня у глупой портнихи. Я ведь теперь заказываю платья в очень скромном месте -- у Мейды Вель.
   -- Неужели? -- улыбнулся Борис. -- А они выглядят точно Мейфера!
   На обратном пути, в автомобиле, он откинулся на спинку сиденья. Глаза его сузились.
   Бедный, милый Бенни! Он так верит ей! Она так свободно и просто солгала про Мейду Вель! Это, вероятно, была ложь, к которой она прибегала неоднократно. "Так необычайно правдива", -- сказал Бенни.
   Внезапно Борис выпрямился, сжав в руках палку. Хайс! Ведь Стефания вышла из дома Хайса! Из дома человека, который был женихом Пенси!
   Когда он встретился с Баром, то как-то не сообразил этого, потом вспомнил, но почему-то не связал в одно всех деталей.
   Поднявшись к себе, он позвонил Пенси. Ему включили ее специальный телефон. Узнав Бориса, она радостно приветствовала его:
   -- Здравствуйте! Я очень рада...
   -- Хотите сегодня обедать со мной, вдвоем! А потом танцевать в Беркли? -- спросил Борис.
   -- К сожалению, не могу, я занята. Я обедаю сегодня с Дикки. Большое спасибо.
   -- Обедаете с Дикки, -- повторил Борис, вешая трубку. -- Хотел бы я знать где: на Сент-Джемс-сквере или в каком-нибудь ресторане?
   Он случайно узнал это, обедая один у Карлтона.
   Пенси не заметила его, Хайс также глядел в другую сторону. Они о чем-то очень серьезно разговаривали.
   Борис вдруг сорвался с места и подошел к их столику.
   -- Вы разрешите мне присоединиться к вам и выпить вместе с вами кофе? -- спросил он.
   -- Пожалуйста, -- очень вежливо ответил Хайс.
  

Глава X

   Хайс, в свою очередь, внимательно посмотрел на него. Они украдкой изучали друг друга, охваченные тем же острым любопытством, какое проснулось в них при самой первой встрече.
   У них было много общего: они оба принадлежали к тому типу людей, которые рождены, чтобы повелевать и выделяться повсюду; оба были бесстрашны и вспыльчивы, но в то же время сдержанны. Оба были всегда готовы отомстить за нечестный, по их мнению, поступок; в данном случае один не доверял другому. Оба были ревнивы, внешне -- исключительно любезны и приветливы.
   Дивин очень подробно расспрашивал Хайса об игре в поло.
   -- Я слышал, что вы отличный игрок! -- сказал он.
   -- Даже! -- ответил Хайс, улыбаясь, -- а вы решили убедиться в этом?
   -- Конечно.
   Разговор все время вертелся около обычных, ничего незначащих тем. Они говорили о спорте, о танцах, о политическом положении страны; и за каждой из этих красивых, невозмутимо спокойных масок таился вопрос: "Чего он, собственно говоря, хочет?"
   Дивин мысленно прибавил: "Влюблен ли он в эту Кердью? Какое она имеет к нему отношение?"
   "Он влюблен в Пенси. Интересно, куда он гнет?" -- думал Хайс.
   Они встали, чтобы пропустить Пенси, собиравшуюся танцевать с Хайсом. Несмотря на то, что Хайс был немного ниже ростом -- шесть футов -- он был по-своему так же привлекателен, как и Борис. Оба были одинаково сложены, с широкими плечами и тонкой талией: у обоих была одинаковая, несколько надменная посадка головы; каждый из них сказал бы о другом, встретив его на улице, отдавая должное его привлекательности и невольно восхищаясь им: "Красивый парень!"
   Пока Пенси и Хайс танцевали, Борис украдкой наблюдал за ними.
   Он осознавал, что влюбился в Пенси с того самого момента, когда впервые увидел ее, и воспринял этот факт как должное, как фаталист воспринимает все, что с ним случается. В его характере была известная склонность к фатализму -- черта, которая так часто встречается у русских. Мать Бориса была типичной англичанкой и воспитала своего сына в чисто английском духе, однако некоторые черты его характера -- сила любви и ненависти и молчаливая покорность судьбе -- выдавали его происхождение. Кроме того, у него было чрезвычайно развито то странное шестое чувство, которое позволяет правильно угадывать вещи, не имея на то точных доказательств. Так, например, как только он познакомился с Пенси, он сразу же почувствовал, что она несчастлива; потом, увидев Хайса, он почувствовал такую же непоколебимую уверенность -- хотя он никоим образом не мог бы доказать этого, -- что Хайс не любит Пенси.
   Сегодня знакомство со Стефанией Кердью еще больше укрепило его веру в собственную интуицию.
   С тех пор, как он встретил Пенси, он думал только о том, каким образом добиться ее любви. Теперь он понял, что имеет на это право, и радостная дрожь пробежала по его телу при мысли, что и он -- о, он был в этом уверен! -- небезразличен ей.
   Он больше не считался с Хайсом. С ним, если нужно будет, он столкуется потом. Все сомнения и угрызения совести сразу покинули его. Он уличил Стефанию Кердью во лжи и может также уличить сейчас и Хайса в нечестном поведении; однако он решил начать действовать только тогда, когда Хайс подаст к тому повод.
   Борис сидел неподвижно, куря одну за другой тонкие, длинные папиросы. Многие женщины за соседними столиками обращали на него внимание и поглядывали в его сторону. Но он ни разу не оглянулся; если бы он и сделал это, то совершенно без всякого интереса; единственное, что занимало сейчас его мысли, -- была Пенси.
   Следя глазами за серебристыми туфлями Пенси, украшенными бриллиантовыми пряжками овальной формы, и любуясь ее гибкостью, он совсем по-мальчишески подумал: "Я обожаю даже ее маленькие ножки -- и такие прелестные туфельки... Она -- самое очаровательное создание, какое я когда-либо видел! Интересно, смогу ли я заставить ее посмотреть на меня".
   Собрав всю свою силу воли, он устремил настойчивый взгляд на Пенси. В этот момент она разговаривала с Хайсом, глядя ему в лицо и улыбаясь его словам; потом, как бы почувствовав желание Бориса, ее взгляд на мгновение остановился, сделался беспокойным и, наконец, встретился с его взглядом.
   Дикая радость охватила Бориса, когда он увидел, что она вся зарделась от его взгляда. Она ответила ему, она сделала так, как он хотел!
   Когда танец кончился и Пенси с Хайсом вернулись к своему столику, Борис снова обжег ее быстрым взглядом, и снова краска залила лицо Пенси.
   Он протянул Хайсу золотой портсигар в форме листа. Это была очень красивая вещь старинной работы из необычайно тонкого золота.
   -- Кстати, Хайс, -- спросил он, поднося спичку к папиросе Хайса, -- не знаете ли вы неких Кердью?
   Пенси рассеянно прислушивалась к разговору, и Борис заметил, что она тоже внимательно смотрит на Хайса. Борис глядел на него с нескрываемым интересом. Ресницы Хайса дрогнули почти незаметно, но этого было вполне достаточно, чтобы удовлетворить Бориса. Потом Ричард сказал:
   -- Кердью? Да, мне знакома эта фамилия. А почему вы спрашиваете о них?
   -- Я пригласил к себе Кердью в качестве секретаря. Он служил в пятнадцатом полку и был награжден орденом за спасение моего лучшего друга. Он получил тогда высший орден за боевые заслуги, но заплатил за это дорогой ценой: он был совершенно искалечен снарядом, а бедняга Билль, которого он спас тогда, умер некоторое время спустя. Как бы то ни было, это был геройский поступок со стороны Кердью! Я на днях случайно встретился с ним. Он очень опустился, и у него очень стесненное материальное положение, так что я очень обрадовался, когда смог предоставить ему хоть какую-нибудь работу. Он такой славный, хороший малый! Не правда ли, у него очень хорошенькая жена?
   -- Очень, -- подтвердил Хайс; к нему снова вернулось прежнее самообладание, -- очень интересная женщина. Вы с ней тоже хорошо знакомы?
   -- До той встречи с Кердью я даже не знал, что он женат. У него прелестный мальчуган, -- ответил Борис.
   -- Вот как! -- вежливо, но равнодушно сказал Хайс. Он надеялся, что тема о Кердью будет этим исчерпана. Он не совсем понимал Дивина; хотя его собственная интуиция не была русского происхождения, а потому не такая проницательная, однако, до сих пор она вполне удовлетворяла его. И теперь, больше чем когда бы то ни было, он был уверен, что Дивин влюблен в Пенси. Следующее замечание Бориса ничуть не ослабило этого впечатления. Он весело сказал:
   -- Кстати, говоря о Кердью, мне показалось, что я видел вас с миссис Кердью на Сент-Джемс-сквере сегодня после полудня?
   -- Конечно, вам показалось, -- деланно лениво протянул Хайс, -- я ведь с ней даже незнаком. -- Теперь он ясно видел, что Дивин повел против него наступление, и это очень рассердило его. Однако он подавил возмущение и спокойно продолжал разговаривать с Дивиным. Он даже улыбнулся ему, Борис тоже улыбнулся в ответ и любезно согласился:
   -- Конечно, если вы с ней незнакомы. Но знаете, сходства бывают иногда поразительные, не правда ли?
   Он пригласил Пенси танцевать, и как только его рука обвила ее, вся сухость и безразличие исчезли из его глаз, и они стали мягкими и ласковыми.
   "Я бы с удовольствием свернул ему шею, -- подумал Хайс свирепо. -- Он что-то знает, что-то подозревает и в любой момент пустит все свои средства в ход, чтобы убрать меня со своего пути. Со своего пути! Но ведь Пенси, кажется, моя невеста!"
   Положение было весьма трагикомическое, и, хотя оно несколько раздражало его, Хайс рассмеялся: он любит Селию, Пенси любит его, Дивин любит Пенси. Получалась какая-то безнадежная путаница.
   Когда он предложил Пенси поехать домой, Борис тотчас же пригласил их на танцы в дом своего приятеля. Пенси очень горячо откликнулась на это предложение, и Хайс вынужден был согласиться.
   Борис отвез их туда в своем большом автомобиле и по дороге предложил Пенси управлять машиной. Он зажег электричество, так что свет падал прямо на золотистую головку Пенси, склоненную к рулевому колесу. Борис сел рядом с ней и принялся ее учить:
   -- Вот -- так, -- говорил он совершенно спокойным голосом, накрыв своими большими руками ее руки, -- а теперь сюда... правильно.
   Хайс, молча, наблюдал за ними со своего места в глубине купе.
   Как только они вошли в бальный зал, Хайс увидел Анну Линдсей. Он обратился к Пенси:
   -- Если вы ничего не имеете против, дорогая, позвольте мне уйти. Я смертельно устал. -- Он попрощался и ушел, оставив ее с Анной и Борисом.
   Наконец-то он очутился один на улице в прохладной темноте ночи, один со своими думами, со своим страданием; с воспоминаниями о Селии, которые озаряли его омраченную грустными думами душу светлой радостью.
   Он перебрал в уме события сегодняшнего дня.
   Твайн и его проклятое подозрение... эта Кердью с нелепым требованием еще более нелепой суммы за молчание... Дивин знает этих Кердью... Очень странно... Дивин -- это другая загадка, и очень сложная к тому же... А что, если... о, если бы Пенси полюбила его!..
   "Почему она должна полюбить его, чего это мне взбрело на ум? -- охваченный яростным отчаянием, подумал он. -- Чего я себе ломаю голову над такими вещами? Это очень низкая мысль, кстати. Единственное, о чем я должен думать сейчас, это -- что мне делать с Кердью?"
   Он поднялся к себе, открыл дверь своим ключом и вошел в кабинет. Навстречу ему из большего кресла поднялась Селия. Она бросилась в его объятия и, подняв к нему нежное, как цветок, лицо, прошептала:
   -- Я все время ждала тебя, я так хотела, чтобы ты пришел, о, мой милый, я люблю тебя, люблю безумно! Поцелуй меня!
   Хайс наклонился и поцеловал ее; потом поднял ее на руки и, опустившись вместе с ней на диван, стал осыпать ее поцелуями. Селия обвила одной рукой его шею; ее губы жаждали поцелуев; свободной рукой она нашла его руку и прижала ее к своему сердцу.
   -- Оно бьется только для тебя... ты самый лучший на свете, я живу только для того, чтобы любить тебя... Ричард, любимый, скажи, что и ты любишь меня!
   -- Я ведь тебе так часто повторял это, -- шепнул Хайс, целуя ее волосы.
   -- Да, но я так люблю слышать это, -- о, милый, скажи еще раз!..
   Прижавшись к ее губам, он без конца шептал ей слова любви. Прикосновение этих нежных губ развеяло все его мрачные мысли, сломило в нем всякую силу сопротивления -- в его душе осталась только одна безумная радость от сознания, что Селия любит его.
   В неясном полумраке она выглядела совсем ребенком. Закрыв глаза, она прижалась щекой к его плечу. Хайс чувствовал, что ее сердце трепещет под его рукой.
   В этот момент он почувствовал -- как чувствует всегда каждый мужчина, -- что Селия любит его страстно, со всей нежностью и верой молодости и что чувство это -- ее первая настоящая любовь; он понял также, какое это редкое счастье -- уметь так любить, а для него -- получить такую любовь. И он принял ее, не задумываясь, принял этот драгоценный самоотверженный дар юности... и что же он может дать ей взамен? Отчаяние, горе...
   Он наклонился к ней и сказал:
   -- Пора спать, дорогая. Пойдем, я отнесу тебя наверх.
   -- Ах нет, не надо еще! -- взмолилась Селия, -- я ждала тебя так долго, с тех пор, как сестра Харнер ушла домой.
   -- Ах, скверная девочка! -- сказал Хайс.
   -- Ужасно! -- рассмеялась она, -- но мне нравится быть такой.
   Хайс тоже рассмеялся. Что он мог сделать другое, держа Селию в своих объятиях, когда ее рука гладила его волосы? Хотя он испытывал странное чувство благоговения перед невинностью Селии, в глубине души он удивлялся, каким образом такая нетронутость могла существовать в наши дни. Он мысленно спрашивал себя, случалось ли кому-нибудь быть в таком положении, как он сейчас? Очень мягко и осторожно он попробовал обсудить с ней кое-какие вопросы.
   -- Ты знаешь, деточка, -- начал он, -- тебе бы не следовало ждать меня.
   -- Почему нет, если я так люблю тебя? -- спросила Селия, широко открыв глаза.
   -- Девочка, маленькая, это может скомпрометировать тебя и...
   -- Скомпрометировать? Но ведь мы же любим друг друга, -- спросила Селия, притягивая его голову к своей. -- Разве ты уже не любишь меня? Нет, нет, я знаю, что любишь меня, я чувствую это, потому что я слышу, как бьется твое сердце... О, ты любишь -- и какое мне дело до всего остального!..
   Хайс поцеловал ее. Он едва владел собой, кровь стучала в его висках, сердце бешено колотилось. Он поднял ее на руки и отнес наверх в ее комнату. Затем решительно попрощался с ней и быстро вышел из комнаты.
   Уходя, он видел ее протянутые к нему руки, ее глаза, в которых светилось обожание, ее губы, пылающие от его поцелуев... Улыбаясь ему вслед, она подразнила его:
   -- О, Дикки! Ты уже совсем не любишь меня, иначе ты не ушел бы так скоро!
   Выйдя из комнаты, он остановился, не выпуская из рук дверной ручки. Его поведение было возмутительно, бесчестно -- он ясно сознавал это; он стыдился самого себя.
   Он чувствовал, что должен быть честным с Селией, как бы больно это ни было. С намерением рассказать ей все, он снова открыл дверь, терзаемый мыслью о том, что собирался сделать, но твердо решил не обманывать ее больше.
   Дверь распахнулась бесшумно: Селия с закрытыми глазами стояла в кровати на коленях и молилась.
   "Нет, я не в силах сказать ей!" -- с горечью подумал Хайс.
   Он закрыл дверь и отправился к себе. Он никогда никого не любил так, как Селию; в эту любовь он вложил все, что в нем было самого лучшего, чистого, самоотверженного. И чем больше он думал об этом, тем большее отвращение и презрение к самому себе, к своей нерешительности охватывало его.

* * *

   -- Итак, я должен ее видеть, -- громко сказал Рикки. Он временно остался на Брутон-стрит, в качестве сторожа, и последнее время очень часто разговаривал сам с собой.
   Продажа имущества с аукциона должна была состояться на следующей неделе, и Рикки разрешили пока оставаться в доме. Он теперь очень часто разговаривал с Лорингом; по вечерам, в половине восьмого, он поднимался в комнату Лоринга и возился там, воображая, что вынимает костюмы для своего господина, отвечая на предлагаемые вопросы.
   -- Да, сэр. Я здесь. Вот горячая вода, сэр. Что вы оденете -- фрак или смокинг? Спасибо, сэр.
   Он зажигал электричество над туалетным столом, и ему казалось, что он ясно видит красивую голову Лоринга, отраженную в зеркале, и следит, как он быстро двигает щетками с ручками из слоновой кости, приглаживая свои мягкие блестящие волосы; затем немного бриллиантина из квадратной маленькой бутылочки с отверстиями в пробке -- и по комнате разливается очень хорошо знакомый, тонкий аромат фиалок. Потом Лоринг подходит к миске с инкрустациями и тщательно моет в горячей воде руки. Вся комната благоухает ароматическими солями, которые он всыпает в ванну. Потом он зажигает папиросу; на его туалетном столе всегда стоит большая коробка папирос. Рикки пересчитывает их каждый вечер, чтобы знать, не польстилась ли на них какая-нибудь легкомысленная юная горничная.
   После того, как выкурена папироса, Лоринг надевает фрак и осматривает карманы. -- Все ли я взял, Рикки, дружище? -- спрашивает он рассеянно; и Рикки перечисляет: -- Ключи, бумажник, носовой платок, мелочь? И все оказывается на месте.
   Иногда Лоринг говорит: Рикки, смешай-ка для нас коктейль! Сайд-Кар! -- Тогда Рикки уже знает, что сегодня был удачный День, потому что Сайд-Кар употреблялся только в очень торжественных случаях; и он торопится смешать коньяк с лимоном и со льдом и прилежно взбалтывает их.
   Потом Лоринг говорит:
   -- Смотри, Рикки, будь осторожен, впускай только своих. -- И Рикки, не сводя со своего обожаемого кумира глаз, полных собачьей преданности, отвечает:
   -- Конечно, сэр, можете положиться на меня!
   Лоринг весело улыбается, позвякивая серебром, бросает последний взгляд в зеркало, поправляет галстук, снимает воображаемую ниточку со своего безукоризненно сидящего костюма и спускается вниз...
   Сегодня вечером, стоя за дверью, Рикки думал, что он слышит отзвук этих легких шагов.
   Он приготовил комнату Лоринга к вечеру и стоял на месте, глядя вокруг себя безумными глазами -- это были глаза фанатика, одержимого видениями. Нервная система Рикки, сильно пострадавшая во время войны от раны, теперь окончательно расстроилась.
   Он был убежден, что если бы ему удалось найти жемчужину, он бы легко отыскал и убийцу Лоринга. Но в его больном мозгу все перепуталось. Этот инспектор, например, обещал помочь ему, сказал, что непременно найдет жемчужину, а между тем до сих пор ничего не сделал.
   Рикки всегда считал, что от полиции мало толку, а теперь он окончательно убедился в этом. "Если человек хочет добиться своей цели, он должен действовать сам и ни на кого не надеяться", -- подумал он. Он потушил свет и поплелся вниз. За последние несколько недель он очень похудел, и его шаги издавали странный шаркающий звук. Он одел свою потертую шляпу и вышел на улицу.
   Последний, кто держал жемчужину, была Селия -- значит, лучше всего повидать ее и поговорить с ней. Ему не пришло в голову, что было уже около одиннадцати часов вечера; но даже если бы он и подумал об этом, то вряд ли это обстоятельство могло изменить его намерение.
   Рикки знал, где искать Селию; он был настолько предусмотрителен, что записал на клочке бумаги ее адрес и всегда носил его с собой. Вынув его из кармана, он прочел: "Сент-Джемс-сквер"; значит, совсем близко отсюда.
   Он шел очень быстро, подгоняемый желанием как можно скорее поговорить с Селией.
   Дом был погружен в темноту. Рикки позвонил; ответа не было. Тогда он обошел дом со двора и, найдя незапертую дверь, открыл ее. Он спокойно вошел внутрь с сознанием того, что явился сюда на совершенно законном основании и абсолютно не сознавая того, что его вторжение в такой поздний час может быть превратно истолковано. На первом этаже Рикки не встретил никого. Он поднялся наверх; там тоже не было ни души.
   В тот вечер Хайс отпустил своего лакея и всех своих немногочисленных слуг, так что в доме никого не было.
   Рикки бесшумно бродил из комнаты в комнату, прислушиваясь к каждому шороху и заглядывая во все углы -- всюду было пусто и тихо.
   Наконец, в небольшой комнате, выходящей на площадку лестницы, он нашел мужские вещи, вроде тех, которыми постоянно пользовался Лоринг: массу ботинок и туфель на колодках, несколько маленьких щеток для головы, бутылку бриллиантина с пульверизатором, парчовую пижаму; в углу стояла небольшая кровать, совсем такая же, как у его господина. Рикки подошел к туалетному столу и принялся перебирать вещи: уложил на место щетки, отодвинул бриллиантин; затем он надел пижаму на вешалку и повесил ее в шкаф. На кровати он подобрал носовой платок и понес его к туалетному столу -- Лоринг держал платки в небольшом ящике слева. Рикки открыл этот ящик, чтобы положить туда платок, и увидел открытый футляр, в котором лежали запонки из черных жемчужин.
   Платок выпал из его рук. Дрожащими пальцами он схватил футляр -- это были точно такие же жемчужины, как та, которую он нашел. Его охватило странное полуобморочное состояние... Сама судьба послала его сюда... Он понял это теперь... Он всегда знал, что несправедливость будет отомщена... он найдет правду...
   И так оно и случилось! Раз он нашел черные жемчужины, значит, убийца здесь, близко; он отомстит за Лоринга! Рикки положил футляр в карман. С ним творилось что-то неладное; он сам это чувствовал; может быть, он был так слаб оттого, что забыл поесть? Он не мог вспомнить, когда ел в последний раз. Его дикий и вместе с тем робкий взгляд блуждал вокруг -- в его глазах не было злобы, они были испуганные и безумные.
   Стоявшие на небольшом столике графин с коньяком и тарелка с сандвичами привлекли его внимание. Как будто это было в порядке вещей, он подошел к столику и принялся есть и пить.
   Он был очень слаб, и коньяк тотчас же ударил ему в голову. Он споткнулся и упал. Как раз в этот момент Джонс, лакей Хайса, заглянул в комнату и, не заметив ничего подозрительного, потушил свет. Час спустя он лег спать. А еще час спустя Хайс, измученный и несчастный, вошел в комнату. Не зажигая света, он подошел к окну и остановился там, уставясь в спокойную тишину ночи, надеясь в ее ласкающем мраке обрести хоть частицу утраченного покоя.
   Потом он обернулся, подвинул к окну кресло и, опустившись в него, стал глядеть на ясное ночное небо.
   В это мгновение Рикки пришел в себя. Он приподнялся с пола и сел, удивленно озираясь вокруг. Внезапно он увидел резко выделяющийся на более светлом фоне окна темный силуэт головы.
   И Рикки понял! Это был человек, которому принадлежали черные жемчужины.
  

Глава XI

   Очень осторожно Рикки двинулся вперед; он поднял голову, как охотничья собака, почуявшая добычу; его сознание совершенно прояснилось, и только одна мысль сверлила его мозг -- это сидит человек, которому принадлежат черные жемчужные запонки, значит, это -- убийца!
   Он видел, как Хайс встал, зажег папиросу; как он подошел к открытому окну и, тяжело и устало вздохнув, стал смотреть на улицу.
   Рикки выпрямился, держась за спинку стула, и с ненавистью устремил свои слишком блестящие глаза на неподвижную фигуру у окна.
   Хайс, погруженный в глубокую задумчивость, не слышал, как Рикки приблизился к нему; Рикки настолько похудел за последнее время, что двигался совершенно бесшумно. Он набросился на Хайса с такой стремительностью, что последний ничего не успел сообразить.
   Выведенный из равновесия неожиданностью нападения, Хайс даже не попробовал сопротивляться; он нерешительно поднял руку, по его лицу промелькнуло удивленное и вместе с тем гневное выражение, он открыл рот, чтобы заговорить или крикнуть -- тогда Рикки изо всех сил ударил его по голове маленьким кастетом. Хайс покачнулся и, широко раскинув руки, упал, как подкошенный, лицом вниз.
   Рикки наклонился к нему и тихо сказал:
   -- Возможно, что вы встретите там мистера Лорри -- я надеюсь, что это так будет -- и он сам скажет все, что о вас думает. Я хотел вам все это рассказать, но вы слишком рано свалились, и я не успел этого сделать. Тогда вы могли бы ему передать, что Рикки не забыл отомстить за него.
   Он слегка толкнул бесчувственное тело Хайса ногой; и вдруг сильная усталость и слабость охватили его. Он выпрямился и, решив, что больше ему здесь делать нечего, направился к двери, но на пороге столкнулся с Селией.
   Ее голос прозвенел, вибрируя, как натянутая струна.
   -- Рикки! -- о, что вы сделали, Рикки?! -- Рикки повернул к ней пепельно-серое, бледное лицо, на котором сверкали безумным, фанатическим огнем глаза.
   Он сделал странный, полный достоинства, жест и очень четко сказал:
   -- Я отомстил за мистера Лорри. Этот человек убил его. Мистер Лорри был самым лучшим господином и вообще лучшим из людей.
   Селия с ужасом встретила взгляд его совсем уже сумасшедших глаз; сделав над собой усилие и стараясь говорить твердым голосом, она сказала:
   -- Отойдите в сторону, Рикки! Слышите?
   Он тупо, с выражением явного недоверия, уставился на нее, и внезапно безумный огонь, сжигавший его душу столько дней и ночей, погас. Он весь как-то сразу осунулся, съежился и превратился в худого, морщинистого, очень жалкого человека.
   -- Я не знаю, -- захныкал он, -- я не знаю, что случилось...
   Он попятился от Хайса и, бросившись мимо Селии к выходу, точно травимый зверь, слетел с лестницы.
   Селия видела, как он убежал, но это не дошло до ее сознания; она бросилась к телефону и позвонила доктору.
   Ответа не было. Селия ждала, охваченная волнением и отчаянием. Наконец, она повесила трубку. Хайс не шевелился. Она побежала к себе в комнату и принесла оттуда графин с коньяком. Опустившись на колени, она постаралась разжать его стиснутые зубы и влить ему в рот немного коньяка. Ее усилия оказались напрасными -- коньяк залил всю его манишку -- и это доказательство крайней беспомощности Хайса потрясло ее до глубины души.
   Она склонилась к нему и, очень осторожно приподняв его голову, прижала ее к своей груди; у него был вид крепко спящего и вполне здорового человека -- нигде не было видно следов ранения.
   Сердце Селии обливалось кровью, но плакать она не могла. Бессознательно она стала тихонько раскачиваться, убаюкивая его, как маленького ребенка, и нежно нашептывая ему на ухо:
   -- Дикки, Дикки... мой милый, любимый!..
   Но веки Хайса не дрогнули; его губы были по-прежнему плотно сжаты; руки безжизненно раскинуты.
   Мертвую тишину, царившую вокруг, прорезал оглушительный звонок у входной двери.
   Селия вздрогнула, но не двинулась с места, не зная, что предпринять. За дверью послышались тяжелые шаги, и с площадки лестницы раздался мужской голос:
   -- Констебль на посту заметил, что входная дверь в вашем доме распахнута настежь и...
   -- Идите скорее сюда, в освещенную комнату, -- закричала Селия.
   Высокий молодой полисмен показался на пороге. Он на мгновенье остановился, затем подошел к Хайсу и наклонился над ним.
   -- Кто это сделал? -- резко спросил он Селию.
   -- О, я не знаю, я ничего не знаю, -- растерянно пробормотала она, -- но, ради Бога, вызовите как можно скорее доктора! Я не могла дозвониться. Доктор Уоллес, Мейфер, девяносто три сорок восемь.
   Констебль подошел к телефону и позвонил.
   -- Говорят из дома лорда Хайса, -- сказал он, -- пожалуйста, приходите немедленно... говорит полицейский констебль.
   Селия продолжала неподвижно сидеть на полу, склонившись к Хайсу и обвив руками его голову.
   -- Кто еще есть в доме? -- спросил констебль.
   Селия неопределенно взглянула на него и покачала головой.
   Ей показалось, что прошла целая вечность до тех пор, пока она услышала голос доктора Уоллеса. В действительности же прошло не больше пяти минут.
   Он подошел к Селии и, опустившись около нее на колени, очень мягко сказал:
   -- Передайте его теперь мне, пожалуйста! -- Он осторожно разжал руки Селии и, поддерживая голову Хайса, положил руку Селии к себе на плечо.
   -- Мне бы очень хотелось, чтобы вы отдохнули немного вот там, в том кресле, и выпейте немного коньяка, пожалуйста! Вы ведь это сделаете? Я говорю это потому, что мне потом понадобится ваша помощь.
   Все время, пока доктор Уоллес говорил с Селией, он не спускал глаз с Хайса. Когда она опустилась в кресло, он знаком подозвал полисмена и они вдвоем, очень осторожно, подняли Хайса с пола и перенесли на кровать. Как только его голова коснулась подушки, у доктора Уоллеса вырвалось восклицание, которое он постарался подавить: кровь, просочившись сквозь густые волосы Хайса, образовала большое пятно вокруг его головы.
   Доктор Уоллес внимательно осмотрел рану, затем, с совершенно не изменившимся лицом, стараясь подавить волнение, подошел к телефону и, назвав номер, взглянул на Селию. Ее глаза молили его сказать ей правду; он ободряюще кивнул ей и откровенно заявил:
   -- Я хочу позвать сюда сэра Марселя Лайна, если это только удастся. Он большой специалист в этих делах. Лорд Хайс получил тяжелое ранение... Алло, алло!.. да... говорит... Филипп Уоллес из дома лорда Хайса... С лордом Хайсом случилось несчастье... положение очень серьезное... если бы вы могли приехать...
   Он повесил трубку и, облегченно вздохнув, обернулся к Селии:
   -- Сейчас приедет великий человек, это отлично.
   -- Я послал за инспектором, сэр, -- сказал констебль. В этот момент в дверях появился Твайн; спокойный, огромный и приветливый, как всегда, он уселся рядом с Селией и, мало-помалу, выведал у нее все, что она знала о происшедшем.
   Пока она говорила, он не перебивал и только время от времени кивал головой. Затем поднялся и вышел из комнаты.
   Когда приехал Марсель Лайн, все в доме были на ногах, готовые исполнить все, что потребуется. Инспектор Твайн всех разбудил, а лакей Хайса позвал сестру Харнер. Она сразу поняла, что понадобится хирургу и занялась приготовлениями.
   Когда сэр Марсель вошел в комнату, сиделка взяла Селию за руку, увела ее наверх, как маленького ребенка, и уложила в кровать.
   -- Он... умрет?.. -- прошептала Селия.
   -- Нет, конечно, -- воскликнула сиделка, стараясь улыбнуться, -- лорд Хайс тяжело ранен, но он отлично перенесет операцию и все будет хорошо!
   Она дала Селии снотворное и в очень тяжелом настроении возвратилась к хирургу.
   -- Удар был нанесен с невероятной силой, -- сказал сэр Марсель. Это был высокий, плотный человек с красным лицом; только по его рукам можно было узнать в нем хирурга: у него были длинные, холеные руки, кончики пальцев были несколько широки, но сами пальцы -- необычайно нежны и уверенны.
   Только когда в небе зажглась заря, сэр Марсель кончил свое дело, поднялся и глубоко вздохнул. Он сделал очень опасную и сложную операцию в очень тяжелых условиях, и она была проделана блестяще.
   -- Так-то! -- сказал он, громко зевая, -- нет ли чего-нибудь выпить, Уоллес?
   -- Сейчас, сэр, -- почти благоговейно ответил Уоллес. Он стремительно бросился в соседнюю комнату и принес коньяк.
   -- Я сегодня вечером, то есть, вернее, вчера, в восемь часов, делал трепанацию черепа в больнице, -- сказал сэр Марсель грустно, -- а позавчера до бесконечности возился с Клавдием Ревингтоном, так что немного устал.
   Он встряхнулся, как большой сенбернар, натянул пальто, приветливо попрощался с Уоллесом и с сестрой Харнер и направился к выходу.
   В вестибюле его остановила Селия. Она была в пижаме и имела вид совсем маленькой девочки. На один миг сэр Марсель подумал, что это дочь Хайса, но, сообразив, что это невозможно, решил, что она его сестра. Он ласково похлопал маленькую холодную ручку, уцепившуюся за его рукав.
   -- Я уверен, что все кончится благополучно, -- сказал он, -- успокойтесь!
   Но Селия, не будучи в силах совладать с собой, прильнула к нему и громко зарыдала. Среди всхлипываний сэр Марсель услышал слова:
   -- Я обожаю его...
   Выражение отеческой заботливости на его лице мгновенно сменилось самым неподдельным удивлением, но он продолжал ласково успокаивать ее.
   Селия сделала над собой усилие и, перестав плакать, отошла в сторону; глядя на нее в этот момент, сэр Марсель подумал, что ему редко приходилось видеть такое очаровательное и, вместе с тем, такое несчастное существо.
   -- Послушайте, -- твердо сказал он, -- вы не должны так распускаться. Обещайте мне, что вы сейчас же ляжете спать. Я ведь доктор, и поэтому имею право приказать вам: ступайте немедленно в постель и примите перед сном аспирин.
   -- Он... он будет жить? -- спросила Селия.
   -- Да, я надеюсь, что будет! -- искренне воскликнул сэр Марсель, -- и вы должны думать так же!
   Он вышел на улицу, унося с собой воспоминание о глазах Селии, мерцающих, как яркие звезды сквозь туман, и о ее коже, нежной, как лепестки цветов. В его голове все время вертелся вопрос: "Но, черт возьми, кто же она?"
   Теперь, успокоившись после всех волнений и неожиданностей, он вспомнил все о Хайсе и леди Виоле Трент.
   Когда он вернулся домой, его встретила жена с большой чашкой отлично приготовленного кофе в руках. Ее густые волосы были заплетены в две толстых косы: завернувшись в мягкий шелковый пеньюар, она ласково улыбалась ему.
   Он прошел в спальню, где для него уже была приготовлена постель, и, опустившись в ожидании горячей ванны в кресло около столика, на котором были кофе и сандвичи, сказал:
   -- Мэри, я не знаю, что я сделал, чтобы заслужить такую жену как ты. Слава Богу, тебе не семнадцать лет, у тебя нет ни стриженых волос, ни необузданных порывов! А, главное, слава Богу, что ты любишь меня так, как жена должна любить своего мужа, и ты отлично умеешь готовить кофе! Подойди ко мне и поцелуй. Ты знаешь, в этой зеленой штуке ты ничуть не выглядишь старше, чем во время нашего медового месяца, двадцать лет тому назад!
   Леди Лайн наклонилась, поцеловала его густые седеющие волосы и тихо рассмеялась, потом, присев на широкую ручку кресла, она спросила своим красивым, низким голосом с шотландским акцентом:
   -- Кого это ты видел, милый, со стрижеными волосами и с горячими порывами?
   -- Ах, -- сказал сэр Марсель, -- это совсем другое дело! Я был у лорда Хайса и возился с его головой; его здорово хватил кто-то, и я очень боюсь, что много времени пройдет, пока он выздоровеет.
   -- Он твой пациент, значит, все будет в порядке, -- сказала леди Лайн горячо.

* * *

   Вернувшись на Брутон-стрит, Рикки поспешил в комнату своего господина.
   Он вошел туда на цыпочках и, прикрыв за собой дверь, шепотом сказал:
   -- Я все устроил, мистер Лорри. Вы можете сегодня спать спокойно, сэр.
   Он стал бродить по комнате, разглаживая складки на скатерти, передвигая стулья и укладывая вещи; потом, откинув одеяло, спросил:
   -- Прикажете что-нибудь еще, сэр?
   Подождав несколько минут ответа, он ушел.
   В его голове все смешалось, и красные круги замелькали перед глазами. Он стал их тереть изо всей силы, но круги не исчезали.
   -- Мне дурно потому, что я давно не ел, -- сказал Рикки и, шатаясь, вышел на площадку лестницы. Ступени запрыгали перед его глазами и свалились в одну кучу, так что ему пришлось прыгнуть, чтобы спуститься вниз. Он споткнулся, упал и сильно ушиб лицо и руку. Он совершенно забыл о случившемся; у него было чувство удовлетворенности и облегчения, как после окончания трудной, утомительной работы.
   Придя на кухню, он забыл о том, что привело его сюда, но предположил, что пришел, чтобы поесть. На улице становилось светло, очевидно, приближалось время завтрака.
   Рикки наполнил чайник водой из крана и понес его к газовой плите, проливая воду на каждом шагу. Поставив чайник на плиту, он открыл газ. Газ почему-то не горел -- он просто забыл зажечь его -- и Рикки наклонился к трубке, чтобы посмотреть, в чем дело. Струя газа резко ударила ему в лицо, наполнила ноздри, рот, проникла в легкие... Он хотел отодвинуться, уйти, но у него не хватило сил оторвать ушибленную руку от трубки, в которую он вцепился.
   Газ продолжал выходить из трубки, сизо-серым туманом разливаясь по комнате.
   Рикки опустился на колени и упал лицом на плиту. Непонятное блаженство разлилось по его жилам, он потерял сознание и с легкой улыбкой счастья на губах погрузился в вечный сон.
   С этой застывшей на лице улыбкой его нашел пришедший на Брутон-стрит инспектор Твайн.
   Он легко поднял Рикки и положил его на стол в кухне, потом вынул из кармана большой носовой платок и накрыл им худое изможденное лицо слуги.
   Смит, констебль, который находился в распоряжении Твайна, подошел к столу.
   -- Вы можете идти завтракать, -- сказал Твайн. Он слышал, как тяжелые ровные шаги констебля мерно прозвучали по тихой улице и замерли в отдалении.
   Наконец, отойдя от тела и приготовившись писать протокол, Твайн сказал:
   -- Говорят, что в наше время нет истинной преданности! А это же что?
   -- Дикки ранен! -- повторила Пенси, широко раскрыв свои большие глаза, -- его почти убил какой-то противный маленький человек, который потом покончил с собой! О, как ужасно, как страшно.
   Она села на кровати -- у нее был удивительно привлекательный вид, а ее мать молча думала, что Пенси несколько странно отнеслась к такому известию. Сама она была очень потрясена и взволнована, но Пенси, казалось, была больше удивлена, чем обеспокоена или огорчена. Она совсем не была подавлена горем и отчаянием, как это было бы вполне естественно для девушки, жених которой так опасно ранен.
   Внезапно Пенси вся зарделась и низко опустила голову.
   Она призналась себе в том, чего бы никогда не решилась сказать кому бы то ни было, и эта правда заставила ее мучительно покраснеть от стыда.
   Теперь -- да, именно теперь, она не должна больше встречаться с Борисом, теперь, как бы ей ни хотелось этого, она не может порвать с Дикки.
   Она была безумно влюблена в Бориса. Сейчас, когда она знала, что не может поговорить с Дикки, не может вернуть ему слово, только сейчас она поняла, что не любит его, что ее сердце целиком принадлежит Борису, что все ее существо дышит им, что она не может без него жить.
   Подняв голову, она сказала матери:
   -- Мне тяжело об этом говорить, дорогая. Я встану и сейчас же пойду к Дикки.
   Она быстро оделась, не сказав ни слова своей горничной, и отправилась одна на Сент-Джемс-сквер. В сквере она встретила Бориса, который прогуливался с таким видом, точно весь мир был у его ног, и он был самым счастливым человеком на земле.
   Пенси издали заметила возвышающуюся над всеми фигуру и сразу поняла, сердце подсказало ей, что это Борис.
   Она взглянула на него, освещенного лучами утреннего солнца, и дрожь настоящего обожания пронизала ее. Он был таким красивым, крепким, молодым и жизнерадостным. Его серая шляпа съехала на затылок, в петличку темно-синего костюма была воткнута маленькая роза, а изящный голубой галстук как нельзя лучше подходил к его глазам.
   Когда он заметил Пенси, его лицо засияло радостью. Почти бегом он направился к ней и крепко сжал ее руки.
   -- Вы! О, как хорошо, какое необыкновенное счастье встретить вас в такой час одну! Я пойду с вами повсюду, куда бы вы ни шли, и проведу с вами все утро, а потом мы позавтракаем вместе в любом ресторане, какой вы выберете. И, знаете, Пенси, вы прекраснее самого прекрасного цветка во всей вселенной! Пожалуйста, не думайте уверять меня, что я не должен говорить вам этого, потому что я должен это сказать! Ведь это правда.
   Он смотрел на нее все время вопросительно и с нескрываемым обожанием и восхищением.
   Тогда Пенси, стараясь избежать его взгляда, дрожащим голосом рассказала ему о том, что произошло с Хайсом. Борис молча выслушал ее и сказал вполне искренне:
   -- Бедняга, вот не повезло! Во всяком случае, я вас провожу туда.
   Он был искренне огорчен, но не выведен из обычного состояния равновесия, как Пенси. Ведь то, что на Хайса напали и тяжело ранили, не уничтожало того факта, что он имеет какое-то отношение к Стефании Кердью и что его имя постоянно связывают с какой-то таинственной девушкой! Все это было налицо и, насколько Борис понимал, когда Хайс выздоровеет, он понесет должную ответственность за все это.
   Во всяком случае, сейчас он был глубоко огорчен тем, что "его Пенси" страдает. Сидя в гостиной Хайса в ожидании ее возвращения, он непрестанно думал о ней, и у него сжималось сердце при мысли, что ей тяжело.
   Он живо обернулся, когда открылась дверь, но его лицо тотчас же изменилось и приняло бесстрастное выражение -- вместо Пенси на пороге стояла девушка, которую он никогда не видел. Его глаза испытующе скользнули по ней: очень хорошенькая, но не в его вкусе и совсем дитя... Кто бы она была?
   Он спросил:
   -- Не можете ли вы мне сказать, как здоровье лорда Хайса?
   -- Ему немного, самую чуточку, лучше, -- ответила девушка дрогнувшим голосом.
   -- Ах, как это все печально! -- сказал Борис с неподдельной симпатией в голосе. -- Вы родственница лорда Хайса?
   Он задал этот вопрос, пытаясь по ответу выяснить, кто эта девушка.
   -- Нет, -- ответила она.
   Услышав это, Борис был искренне изумлен, но потом вдруг сообразил, что это, должно быть, та самая таинственная девушка, о которой он столько слышал. Значит, он все-таки открыл тайну, в конце концов! Теперь он думал только о Пенси. Он сказал, глядя на Селию в упор:
   -- Я пришел сюда с невестой лорда Хайса, леди Виолой Трент.
   Селия и раньше была бледна, но при этих словах она стала еще бледней.
   -- Невеста? -- повторила она шепотом, странно изменившимся голосом.
   -- Да, разве вы не знали? Мне кажется, у них уже назначен день свадьбы. -- Он говорил спокойно, не испытывая ни малейшего угрызения совести; по его мнению, Пенси была обманута, и это было единственное, что огорчало его.
   -- Так вот как! -- пробормотала Селия. Она улыбнулась очень жалкой, трогательной улыбкой и быстро направилась к выходу. Но Бориса теперь не трогало ничто, если только оно не имело отношения к Пенси.
   Немного позже Селия ушла из дому.
   -- Навсегда! -- твердила она страстно, -- навсегда!
  

Глава XII

   Селии показалось, что на Пикадилли было невыносимо жарко; все было слишком ярко освещено солнцем, и от этого блеска у нее заболели глаза.
   Окружающие ее люди, весело разговаривающие и смеющиеся, идущие мимо своей дорогой, казались ей невероятно бессердечными и шумными.
   Она направилась на Брутон-стрит и у подъезда дома, где жила раньше, столкнулась с инспектором Твайном. При виде Селии он на мгновение остановился, пораженный, молча глядя на ее бледное лицо. Затем сказал своим обычным ласковым и ровным голосом:
   -- У вас очень усталый вид, мисс Селия. -- Разговаривая с ней, он постарался, незаметно для нее, загородить вход в дом. Селия попробовала говорить, но не смогла. Твайн замолчал и посмотрел на нее с выражением жалости и недоумения, потом спросил:
   -- Интересно знать, что вы думаете теперь делать?
   Селия сделала над собой нечеловеческое усилие, стараясь проглотить комок, застрявший у нее в горле, и ответила очень дрожащим голосом:
   -- Я хочу найти какую-нибудь работу. Все равно что. Лишь бы это давало средства к существованию. Не можете ли вы мне в этом помочь? Я, правда, немногое умею: я хорошо знаю только языки и больше ничего. Немного -- правда?
   -- Не всякий и это знает, -- ободряюще возразил Твайн, не сводя глаз с Селии. "Она такая хрупкая и нежная и такая молоденькая; она, должно быть, очень несчастна и одинока сейчас, несмотря на то, что вокруг вся природа радуется солнцу и теплу!" -- При этой мысли у него сжалось сердце, и он нерешительно сказал:
   -- Вот что, мисс Селия: у меня есть дочь, приблизительно ваших лет, которая дает уроки танцев в клубе Вандербильт. Я слышал, что ей нужна помощница. Не хотите ли вы попробовать? Там не очень много платят, но зато, если вы умеете танцевать, можете хоть завтра приступить к работе без всякой предварительной подготовки. Клуб этот вполне приличный, иначе моя дочь не была бы там.
   Он вынул свою записную книжку.
   -- Приходите сегодня, в четыре часа, на Эмиайр Кресент, Брук-Грин, пять. Вы познакомитесь с моей дочерью, и мы все вместе обсудим, что можно будет для вас сделать.
   Твайн незаметно отвел Селию подальше от дома. Он не хотел, чтобы она вошла туда теперь и думал попрощаться с ней и уйти до того, как она успеет попросить у него ключи от входной двери.
   На Бонд-стрит он приветливо кивнул ей и быстро вскочил в автобус. Селия не успела даже поблагодарить его. Оставшись одна, она вспомнила, что хотела войти в дом на Брутон-стрит. Она повернула назад и очень медленно пошла по направлению к дому. У входной двери она позвонила, потом постучала, ответа не было. Тогда она, забыв о цели своего прихода, спустилась с лестницы и направилась в Грин-парк. Войдя в парк, она опустилась на траву.
   Вокруг нее играли дети. Трава была совсем теплая, даже в тени. Где то около Дворца играл военный оркестр. Селия закрыла глаза и погрузилась в воспоминания.
   Милый Дикки навсегда ушел из ее жизни. Он все время был женихом, а она не знала этого. Он женится на Пенси, на той девушке, которая появилась в самый первый вечер их знакомства.
   "Если бы только не пришлось встретиться с ним вновь, -- подумала она, -- если бы я только могла забыть!"
   Но разве кто-нибудь может забыть упоение первой, самой нежной и пылкой любви?!
   Даже стараясь не думать о Ричарде, она не могла вырвать из своей души ощущение восторга, которое она испытывала, когда он ласкал ее. Духовой оркестр заиграл новую мелодию, и легкий ветерок принес Селии припев: "О, только на мгновение..." Ее сердце сжалось от новой боли:
   -- О, хоть на мгновение обними меня, -- повторила она слова песенки.
   А Дикки больше никогда не будет держать ее в своих объятиях!
   Она прислонила голову к стволу тенистого дерева, под которым сидела, и, не стараясь больше отогнать от себя думы о минувшем Счастье, снова отдалась воспоминаниям. Она видела Дикки улыбающимся, когда он по утрам перед поездкой верхом поднимался к ней, чтобы посмотреть, как она выглядит.
   "Все, что я вижу, обворожительно", -- как-то сказал он.
   Она видела его, когда он входил к ней вечером, перед тем как отправиться обедать или танцевать, в прекрасно сшитом фраке, с черными жемчужными запонками в рубашке и с ониксовыми пуговицами на жилете, распространяя вокруг себя едва уловимый и очень приятный аромат.
   Она ясно видела его, прислонившегося к косяку окна, с папиросой в одной руке, опершегося другой рукой на подоконник -- такой тонкой смуглой рукой... О, эти видения и воспоминания о Дикки! Его голос, обычно такой спокойный, взволнованный и дрожащий от любви в те божественные мгновения... его волосы, мягкие и густые, растрепанные ее ласками и поцелуями... его свежие гладкие щеки... его руки, такие сильные и красивые... они поднимали ее так легко и нежно и никогда не делали ей больно...
   Теперь все прошло, все кончено!..
   -- Ах, нет! Это неправда! -- громко, с отчаянием, воскликнула Селия, -- это невозможно! Это просто кошмар, и я скоро проснусь.
   Как это ни странно, в этот момент она совершенно не думала о настоящем положении вещей, она не испытывала ни малейшего страха перед будущим, которое было весьма туманным; она не заботилась ни о том, сумеет ли найти какую-нибудь работу, ни о том, где проведет сегодняшнюю ночь. Разрыв с Ричардом парализовал ее способность соображать и думать о чем-нибудь другом -- ее мысли были направлены только в одну сторону, неслись только к нему. Может быть, после, когда-нибудь, она вернется к страшной действительности, но в это ясное утро в Грин-парке душой она еще была в том волшебном царстве, где повелевал Ричард.
   В ее сердце обаяние его личности царило над всем. Он никогда не был верен ей, она это поняла теперь, но они любили друг друга, и ничто не могло изменить этого -- ни время, ни расстояние не могли уничтожить эту дивную правду. Они любили друг друга, и Ричард был первым, кто научил ее любить, первым, кто поцеловал ее и, прижавшись к ее губам, шепнул: "Я люблю тебя".
  
   Пенси спустилась вниз более бледная и, по мнению Бориса, более привлекательная, чем всегда.
   Он подошел к ней и взял ее руки в свои. Пенси внезапно почувствовала, как от этого прикосновения по ее телу пробежал электрический ток. Она густо покраснела.
   -- Ну что, дорогая, -- спросил Борис, не заметив, как у него вырвалось это слово -- он так часто в мечтах говорил ей так.
   Но Пенси уловила это обращение и покраснела еще больше.
   -- Дикки значительно лучше, -- сказала она дрожащим голосом. -- Я говорила с доктором Уоллесом и сиделкой. Значит... значит, все в порядке.
   -- Значит, вы можете спокойно позавтракать со мной, и вас, во всяком случае, не сочтут бессердечной, -- улыбаясь ей, сказал Борис тоном, не допускающим возражения. -- Пойдемте, Пенси, вы расскажете мне все подробно по дороге, а это будет долго, потому что у нас много свободного времени. Сейчас только без четверти двенадцать, а мы раньше часа не сумеем позавтракать.
   Он крепко держал ее за руку, когда они шли через Сент-Джемс-сквер, и Пенси вновь почувствовала неизведанное до сих пор волнение. Внезапно он еще сильнее сжал ее руку и решительно сказал:
   -- Пенси, вы должны выслушать меня! Я безумно люблю вас, я обожаю вас. Я знаю, что не имею никакого права говорить вам об этом, потому что вы невеста другого, но я так же хорошо знаю, что ваше сердце ответило на мой призыв. Я знаю, что могу дать вам счастье, и вы должны разрешить мне попробовать это. Если вы мне откажете, если вы прогоните меня, я, конечно, не застрелюсь и не сделаю чего-нибудь в этом роде, что обычно делают в таких случаях, но моя жизнь, моя настоящая жизнь будет с этого момента разбита. Я уеду из Англии навсегда и, я надеюсь, больше не увижу вас и не услышу вашего имени... Пенси, что вы ответите на это?
   Они вошли в Грин-парк и пошли по широкой аллее, которая ведет от Пикадилли к Пел-Мелу. Борис вдруг остановился перед ней.
   -- Посмотрите на меня, -- твердо сказал он. -- Пенси, посмотрите мне в глаза, тогда я буду знать, что мне делать.
   Но Пенси молчала, опустив ресницы. Борис ждал, не сводя с нее неумолимого, жадного и страстного взгляда. И внезапно он поступил совершенно не по-английски и пренебрег всеми светскими правилами хорошего тона: он крепко обнял Пенси одной рукой и, приподняв другой ее склоненную головку, поцеловал ее прямо в губы. Тогда она взглянула ему в лицо полными слез глазами и совсем просто, как говорят дети, сказала:
   -- Я так люблю вас, так люблю.
  
   За завтраком, лежа в постели, Стефания Кердью рассеянно перебирала письма, лежавшие на подносе: письма, отпечатанные на машинке, большей частью неоплаченные счета; приглашение обедать, а потом играть в бридж -- это письмо Стефания отложила в сторону, там можно заработать. Много других приглашений на "парад дураков", как называл Бенни все эти вечера и музыкальные вечера, которые так любила Стефания. Совершенно равнодушно она вскрыла большой конверт, отличавшийся от других по размеру. Это было письмо от адвоката, извещавшего ее, что какой-то дальний родственник оставил ей наследство в пятьдесят тысяч фунтов. Это была самая большая и самая приятная неожиданность, которую она испытала в жизни.
   Она вскочила с кровати и, вся дрожа от радостного волнения и несвязно путая слова, побежала в комнату Бенни, размахивая письмом.
   Бенни провел очень тяжелую ночь, у него сильно болела нога и он был глух ко всем земным радостям. Однако при виде сияющего лица Стефании он постарался улыбнуться ей.
   -- Доброе утро, дорогая, -- сказал он. -- Что случилось? Очевидно, что-то очень хорошее для тебя. Я очень рад.
   Ответ Стефании был весьма неожиданным для бедняги Бенни: она подошла к его кровати, опустилась около него на колени и, обвив его шею руками, прижалась лицом к плечу. Бенни почувствовал, что она плачет.
   -- Стефания, дорогая, ради Бога, скажи мне, в чем дело? -- взволнованно спросил он. -- Ты должна сказать! Стефания, милая, возьми себя в руки и расскажи мне, что случилось?
   Она протянула ему письмо.
   -- Вот это, -- сказала она дрожащим от слез голосом, -- вот это. Ах, Бенни, -- продолжала она, всхлипывая, -- я так часто была жестока по отношению к тебе и не всегда вела честную игру, вернее, очень, очень часто... не с тобой... не в любви... а в карты. Но я делала это для Дона. Я хотела дать ему все самое лучшее, а для этого нужны были деньги... А теперь у него все будет! И мы сможем поехать на юг, посоветоваться с самыми известными врачами... ты выздоровеешь, милый, и я постараюсь сделать тебя счастливым. Я не была хорошей женой все время, но теперь я исправлю это! Я никогда не заслуживала той огромной любви, которую ты дал мне, и была недостойна быть матерью Дона, но зато теперь я сделаю все, чтобы искупить прошлое!
   Бенни ласково зажал ей рот рукой.
   -- Ты была всегда самой лучшей женой на свете! -- сказал он с очень серьезным выражением лица. -- Всегда! И если ты утверждаешь противное, то это значит, что ты мало знаешь себя. Ты очень счастлива, родная? По-моему, это так хорошо, так хорошо... словно никогда не было войны! А теперь поцелуй меня и пошли за мальчишкой, давай отпразднуем это событие, как мы делали с тобой в прежнее время!
   Некоторое время спустя Дон явился со своей няней в комнату Бенни, где был сервирован завтрак.
   Пока Стефания одевалась у себя в комнате, Бенни просматривал утреннюю газету.
   -- Послушай, Стефания, -- внезапно воскликнул он, -- слуга Лоринга, Рикки, покушался на жизнь Хайса! Этот парень совсем сошел с ума! В газете сказано, что он был одержим навязчивой идеей -- отомстить убийце Лоринга. Он считал, что Хайс виновен в смерти его господина.
   Радость Стефании омрачилась, когда она внимательно прочла сообщение. В тот же день, после полудня, побывав у адвоката и подписав нужные бумаги, она поехала на Сент-Джемс-сквер.
   Все шторы в доме были опущены. Стефания позвонила. Ей открыла дверь сиделка, очень миловидная девушка с большими серо-голубыми глазами.
   Она сообщила ей, что лорд Хайс чувствует себя значительно лучше.
   -- Передайте ему, пожалуйста, что заходила миссис Кердью, -- сказала Стефания, -- что она очень рада, что он поправляется, а, главное, что дело, о котором она говорила с ним, улажено.
   -- Хорошо, я не забуду передать все, -- сказала сестра Харнер. Она повернулась, чтобы уйти, но в этот момент доктор Уоллес быстро сбежал с лестницы и, не заметив Стефании, спросил:
   -- Послушайте, сестра, где же мисс Лоринг? Лорд Хайс все время зовет ее, и у него повышается температура.
   Стефания невольно спросила:
   -- Вы говорите о Селии Лоринг?
   -- Да, -- очень охотно ответила сиделка, -- ее перенесли сюда, когда ее сбил с ног автомобиль, и я тогда ухаживала за ней. Лорд Хайс в бреду (как это часто бывает с ранеными, особенно в голову) не перестает звать ее.
   Доктор Уоллес снова окликнул ее и, любезно извинившись, сестра Харнер закрыла дверь. Стефания несколько мгновений неподвижно стояла на тротуаре: Селия и лорд Хайс!..
   Глубоко задумавшись, она медленно шла по залитым солнцем улицам. Поднявшись к себе, она застала Бенни и Дона в очень счастливом и возбужденном состоянии.
   -- А ну-ка отгадай, кто был у нас? -- спросил ее Дон и, не ожидая ответа, сообщил:
   -- Селия!
   -- Где она теперь живет? -- быстро спросила Стефания, и Бенни смущенно признался, что ему не пришло в голову спросить ее об этом.
   -- Какое счастье, что на свете существуют женщины! -- поучительно заметила Стефания.
   -- Действительно, -- подтвердил Бенни, восхищенно глядя на нее.
   -- Ну, хорошо, а она умеет танцевать, папочка? -- спросила Сисси Твайн.
   Ее отец уселся поудобнее в своем глубоком кресле и, улыбаясь, возразил:
   -- А утки умеют плавать?
   У Сисси определенно было чувство юмора.
   -- Значит, с этим все в порядке, -- заметила она. -- А правда ли, что она необычайно красива? Внешность имеет большое значение. Во всяком случае, я испытаю ее. Кстати, как ее зовут?
   -- Мисс Селия, вот и все, -- ответил Твайн, слегка нахмурив брови. -- Ведь ее можно там так представить?
   -- Конечно, -- рассеянно ответила Сисси.
   -- А вот и звонок, это, должно быть, она.
   У Сисси был очень красивый цвет лица с ярким румянцем и большие серые, как и у отца, глаза, очень блестящие, с необычайно длинными ресницами.
   -- Войдите, пожалуйста, -- приветливо поздоровавшись с Селией, сказала она. -- Отец говорил мне о вас. Мы сейчас же после чая поедем в Вандербильт -- это название клуба. Пожалуйста, садитесь, вот чай и папиросы.
   Робко улыбаясь, Селия села. После завтрака, состоявшего из кофе с булочками, она провела все время в Грин-парке, и, приведя себя в порядок у Сельфриджа [Сельфридж-(selfridge) -- большой универсальный магазин, в котором за очень небольшую плату можно пользоваться дамской комнатой, телефоном и т. д.], точно в назначенное время пришла в Хаммерсмит.
   Ей очень понравилась Сисси, и она была в восторге от комнаты с большим французским окном, выходящим в сад, где цвели настурции и резеда. Вся ограда его была увита диким виноградом и жасмином.
   "Папа был прав, -- подумала Сисси, -- она, действительно, необычайно привлекательна. Но кто же она? Я как будто видела ее лицо в газете".
   Они вместе доехали автобусом до Бонд-стрит и подошли к небольшому дворику, где помещался клуб. Чтобы попасть туда, надо было пройти через узкие высокие ворота, где царил полумрак даже в самое ясное утро. После этой полутьмы прелестный четырехугольный дворик с фонтаном посредине, вокруг которого стояли кадки с геранью и белыми маргаритками, казался еще привлекательней.
   Вандербильт-клуб фактически содержался несколькими молодыми людьми, которые посещали его только ради удовольствия и очень весело проводили там время.
   Сисси завела граммофон и, протанцевав несколько танцев с Селией, одобрительно сказала ей:
   -- Вы отлично танцуете!
   Кивнув ей на прощанье, она ушла на свидание, и Селия осталась одна в пустом танцевальном зале. Она свернулась клубочком на одном из диванов, и волна воспоминаний тотчас же нахлынула на нее.
   -- О, Дикки, Дикки! -- прошептала она. Она вспомнила, как инспектор Твайн сказал ей: "Я велел перевезти ваши вещи к нам, мисс Селия, чтобы, вернувшись из клуба, вы могли переодеться. Я надеюсь, что вы поживете у нас, пока не устроитесь".
   Когда она возвращалась из Вандербильт-клуба, погруженная в свои невеселые мысли, то увидела у окна ювелирного магазина Бориса и Пенси. У них был необычайно счастливый, вид, и они весело и оживленно разговаривали.
   Пенси была вся в белом; она была одета с очень дорогостоящей простотой; к полям ее большой белой шляпы была приколота шелковая роза.
   "Дикки целовал ее много раз, так же, как меня, -- подумала Селия, -- он сжимал ее в своих объятиях и смотрел на нее тем же самым взглядом, который я так часто видела у него; взглядом, в котором была не только нежность, но и радость -- даже не радость, а счастье..."
   Борис и Пенси прошли дальше, а Селия перешла на другую сторону, чтобы сесть в автобус, и на тротуаре столкнулась лицом к лицу с доктором Уоллесом.
   -- Слава Богу! -- радостно воскликнул он, -- мы ищем вас повсюду. Почему вы так внезапно исчезли?
   -- Потому, что я случайно узнала то, что вы, должно быть, знали уже давно: что лорд Хайс помолвлен с леди Виолой, -- ответила Селия просто.
   Доктор Уоллес слегка покраснел и после минутного колебания сказал:
   -- Послушайте, мисс Селия, мне очень нужно с вами поговорить, пойдемте со мной, мой автомобиль здесь недалеко.
   Они вместе молча дошли до автомобиля, и, так же молча усевшись в маленьком купе, Селия ждала, пока доктор Уоллес заговорит.
   Он сказал несколько нервно:
   -- Я-то знал, но я не имел понятия, что вы этого не знаете. Но разве вам это помешает оказать лорду Хайсу помощь, в которой он так нуждается?
   -- Лорд Хайс нуждается в моей помощи? -- удивленно повторила Селия.
   -- Как бы то ни было, -- настойчиво продолжал доктор, -- лорд Хайс не перестает звать вас. Вы должны понять, и я уверен, что вы поймете, как опасно для серьезно раненного в голову всякое возбуждение. Если вы не вернетесь сейчас со мной на Сент-Джемс-сквер, это может сильно взволновать лорда Хайса и тогда... я не ручаюсь за последствия.
   Селия взглянула на решительное лицо доктора.
   -- Понимаете ли вы, о чем вы меня просите? -- медленно сказала она, и доктор Уоллес, к собственному удивлению, почувствовал, что краска заливает его лицо. В его голове промелькнула мысль: "Она совершенно права; ей, должно быть, чертовски трудно вернуться теперь к нему..."
   Он украдкой взглянул на Селию и подумал, что блеск ее юности уже омрачен горем; еще никогда в жизни ему не приходилось быть поверенным первой сердечной драмы молодой девушки.
   "Бедная милая девочка", -- подумал он, охваченный искренней симпатией, и, поддавшись порыву, пожал ее руку. Он сказал несколько грубовато, чтобы скрыть свое сочувствие:
   -- И все-таки поедемте, будьте молодцом!
   Селия посмотрела на него глазами, полными слез.
   -- Хорошо, я поеду.
   Доктор Уоллес облегченно вздохнул, и они поехали.
   Ехали молча, каждый думал о своем. На одном из перекрестков доктор вынужден был замедлить ход из-за сильного движения. Селия внезапно схватила его руку.
   Из самой гущи автомобилей, размахивая большим желтым плакатом, на котором огромными буквами было написано: "Трагическая смерть молодого лорда" -- вынырнул газетчик и пробежал мимо крича:
   -- Экстренный выпуск! Экстренный выпуск!
  

Глава XIII

   -- Купите, пожалуйста, купите газету! -- прошептала она дрожащими губами.
   Доктор Уоллес послушно замедлил ход и знаком подозвал к себе газетчика. Он быстро пробежал глазами заглавную строку и нарочито равнодушным тоном сказал:
   -- О, как неприятно! Это младший брат лорда Хайса, Роберт Брекенридж.
   Селия ничего не ответила; она откинулась на спинку сидения и закрыла глаза.
   Брат Ричарда, которого он так любил и благодаря которому судьба столкнула их -- ее и Хайса!..
   Закрыв глаза, она стала перебирать в памяти события последних недель: Роберт Брекенридж на коленях у стола в доме ее брата; Роберт глядит на нее в упор и говорит ей, что он хотел застрелиться... потом Ричард говорит о нем с такой любовью: "Мой младший братец... Роберт еще так молод!"
   В ее усталом от волнения мозгу мелькнуло воспоминание о черной жемчужине, которую нашел Рикки. Если Роберт, действительно, застрелил Лоринга, то теперь он дорогой ценой заплатил за это преступление, но и другие заплатили тоже!
   Автомобиль завернул на Сент-Джемс-сквер и остановился около дома Хайса.
   Очутившись на тротуаре у подъезда дома, Селия в нерешительности остановилась.
   -- Я не могу, -- задыхаясь, сказала она. -- Я не могу сейчас видеть Ричарда. Он, может быть, уже знает о случившемся -- и так как это произошло из-за моего брата, он, вероятно, не захочет меня видеть.
   С этими словами она подозвала такси и исчезла так быстро, что доктор Уоллес не успел остановить ее.
   Он долго глядел ей вслед, погруженный в глубокую задумчивость: может быть, она права; может быть, Хайсу было бы, действительно, очень тяжело видеть ее именно теперь...
   Доктор Уоллес позвонил и поднялся в комнату Хайса. Ричард спал, у него был усталый и изможденный вид, казалось, в нем не осталось и следа той изумительной жизненной энергии, которой он обладал раньше.
   -- Постарайтесь, пожалуйста, чтобы он каким-нибудь образом не узнал о смерти брата, -- посоветовал доктор Уоллес сиделке, -- я еще зайду сегодня вечером.
  
   Селия остановила такси на Пикадилли и оттуда пошла пешком. Ее мысли все время возвращались к Ричарду. Конечно, он не захотел бы ее видеть теперь -- именно теперь меньше, чем когда бы то ни было!
   Селии казалось, что в ее жизни не осталось ничего счастливого и радостного; у нее не было ни пенса за душой, не было никого близкого, кто бы любил ее; и была только видимость работы, которая должна была дать ей средства к существованию.
   Она доехала по пневматической железной дороге до Хаммер-смита и, поднявшись в квартиру Твайна, застала Сисси в обществе очень изящного и очень симпатичного молодого человека. Сисси разливала чай, а молодой человек глядел на нее взором, в котором светилось обожание, и счастливая улыбка играла на его губах.
   Немного позже, когда молодые девушки переодевались в комнате Сисси, она разоткровенничалась:
   -- Не правда ли, Филипп очень милый? -- спросила она. -- Мы... Я думаю, вы сразу догадались, в чем дело?
   -- Вы выходите за него замуж? -- спросила Селия.
   Сисси кивнула.
   -- Да, как только мы приобретем маленький домик. Вы знаете, я встречалась со многими, у меня была уйма знакомых, но как только я увидела Филиппа, я сейчас же почувствовала, что люблю его, и он тоже. Вы, вообще, верите в любовь с первого взгляда?
   -- О, да! Я верю. -- Селия вспомнила первую встречу с Ричардом и у нее болезненно сжалось сердце.
   -- Я вам рассказала все о себе. Теперь расскажите вы, -- попросила Сисси.
   -- Но мне нечего рассказывать. Правда, нечего. У меня нет никого.
   -- Так, значит, был кто-нибудь! -- лукаво заметила Сисси, а про себя прибавила: "Уж я теперь постараюсь, чтобы кто-нибудь появился снова!"
   Обе девушки и Филипп доехали до Бонд-стрит в такси.
   -- Вы обе такие милые, что я должен быть несколько экстравагантным, -- пояснил он эту роскошь, усаживаясь между ними и сжимая руку Сисси в своей руке.
   До девяти часов в клубе почти никого не было; а потом, совершенно неожиданно, Селия столкнулась лицом к лицу с Баром.
   Он удивленно уставился на нее, густо покраснел и с угрюмым видом, но приветливо, сказал:
   -- Здравствуйте, как поживаете? -- Он был один; после минутного колебания он добавил:
   -- Не хотите ли вы поужинать со мной?
   -- Я сейчас спрошу, можно ли мне уйти, -- ответила Селия. -- Я ведь служу здесь, танцую.
   Она подошла к Сисси. Эта веселая и наблюдательная девушка бросила быстрый взгляд на Бара и заявила:
   -- Конечно, идите. Желаю вам весело провести время! Я его знаю, он славный малый.
   Несмотря на все свои хорошие качества, Бар был невероятно молчалив. Он съел омара, не проронив ни слова, и, погруженный в такое же гнетущее молчание, принялся за цыпленка. Тогда, отчаявшись втянуть его в разговор, Селия спросила:
   -- Скажите, пожалуйста, мистер Баррингтон, не знаете ли вы, как себя чувствует лорд Хайс?
   Бар воззрился на нее с нескрываемым удивлением.
   -- Разве вы этого не знаете? -- резко спросил он.
   -- Откуда я могу знать это? -- печально возразила Селия. -- Скажите, как он перенес известие о смерти брата?
   Бар положил нож и вилку и, откинувшись на спинку красного бархатного кресла, достал из кармана портсигар.
   -- Вы разрешите? -- спросил он и, протягивая портсигар Селии, добавил: -- Хотите? -- Он поднес спичку к папиросе Селии, потом закурил сам и, очень осторожно потушив спичку, аккуратно положил ее в пепельницу.
   Глядя в упор на Селию, он спросил:
   -- Послушайте, какие у вас отношения с Хайсом? Почему вы теперь здесь, а не с ним, как были до сих пор?
   -- Я здесь для того, чтобы заработать себе на жизнь, -- ответила Селия. -- Я была в доме лорда Хайса только пока была больна. Теперь мне лучше, и я ушла оттуда.
   -- Вы хотите сказать, -- протянул Бар своим медлительным голосом, -- что между вами и Дикки ничего не было? Что он никогда не был влюблен в вас, а вы в него? -- Взглянув на Селию, он увидел, как яркая краска залила ее бледные щеки; выражение его лица мгновенно смягчилось, и изменившимся голосом, необычайно быстро для себя, он сказал:
   -- Простите меня! Я не имею никакого права задавать вам такие вопросы, я -- негодяй! Простите.
   -- Мне нечего прощать вам, вы ничего дурного не сделали, -- задумчиво сказала Селия, -- я расскажу вам все. Я полюбила Ричарда, безумно -- и он влюбился в меня. Я не знала, что он помолвлен, он все время избегал говорить мне об этом. Я ничего не знала до того самого дня, когда он был еще без сознания после операции. Я вошла в гостиную, и высокий молодой человек, которого я никогда не встречала раньше, сообщил мне, что он ждет леди Виолу Трент и что она -- невеста Ричарда. Тогда я ушла из дому и больше никогда не увижу Ричарда. Вот и все.
   Бар ни разу не взглянул на нее, пока она говорила. Когда она закончила, он глухо сказал:
   -- Пойдемте танцевать, хотите? Или, может быть, вам неприятно?
   Он танцевал очень легко и красиво, как это часто бывает у таких больших, полных людей. Когда они кончили танцевать и вернулись к своему столику, он вдруг резко спросил:
   -- Что же вы думаете теперь делать?
   -- Работать, -- ответила Селия. -- Здесь, если удастся. То есть, я думаю, танцевать. К сожалению, я ничего не умею делать, ничего путного, по крайней мере. Я ведь только недавно вернулась из пансиона, совсем незадолго до смерти Лорри. Я воспитывалась за границей и никогда не училась ничему полезному, то есть ничему такому, что помогло бы мне зарабатывать деньги. Но я все-таки уверена, что мне удастся как-нибудь устроиться.
   Бар глядел на нее со смешанным чувством жалости и восхищения; в его душе закипала злоба против Хайса.
   "Она еще совсем ребенок, -- подумал он, с удивлением разглядывая Селию. -- И так же невинна, как бывают только дети. Хайс -- свинья! Она его безумно любит: он сам пробудил в ней это чувство, а теперь -- я готов биться об заклад -- он даже не потрудится вспоминать о ней. Он будет только рад, что она сама ушла от него, и он, таким образом, избежал неприятной сцены прощания".
   Он громко сказал:
   -- Не согласились бы вы работать в цветочном магазине на Саус-Молтон-стрит? Моя кузина открыла этот магазин в пользу инвалидов, и ей нужен кто-нибудь, чтобы заведовать делом. Подойдет ли вам такое занятие? Мне не нравятся эти ночные клубы для молоденькой девушки. А кроме того, -- он робко улыбнулся, -- вы сможете их посещать со мной, если вам это нравится. После работы -- развлечение, не так ли?
   -- Вы очень добры! -- Селия была тронута его вниманием и протянула ему руку, чтобы поблагодарить. Бар крепко пожал ее и густо покраснел.
   "Она такая хорошенькая, -- думал он, -- прямо, как с картинки, а между тем это все естественное!"
   Бар долгие годы лелеял в душе любовь к Пенси, но ее роман с Борисом изменил его отношение к ней -- он не одобрял флирта такого рода, ведь Пенси была невестой другого. Вначале для него было большим ударом увлечение Пенси Ричардом, но так как в этом случае дело приняло серьезный оборот, то он примирился с этим обстоятельством и стойко переносил страдания. А потом вдруг началась эта история с Дивиным, которая дала пищу для сплетен и пересудов всему Лондону. Бар ненавидел сплетни и всякого рода гласность. Он вдруг стал тяготиться Пенси, ее красотой, ее избалованностью и ее, правда, только по отношению к нему -- бессердечностью.
   Сегодня вечером впервые за долгое время он не думал о бесполезности жизни и чувствовал, то это происходит благодаря встрече с Селией.
   -- Расскажите мне о ваших школьных днях, -- неожиданно попросил он.
   И Селия подробно рассказала ему о своей жизни в монастырском пансионе. Они принялись обсуждать этот вопрос очень детально, а потом перешли на тему о верховой езде. Селия ездила верхом еще во время пребывания в пансионе, а Бар -- почти с тех пор, как научился ходить. Он совсем оживился, когда разговор коснулся воспитания лошадей, видно было, что он очень любит их. В конце целой Диссертации на тему о породах лошадей он перегнулся через стол и очень серьезно сказал:
   -- У нас с вами, Селия, бесконечно много общих интересов!
   Совершенно незаметно для себя он назвал ее по имени, спохватился, покраснел и стал извиняться.
   -- Это сорвалось как-то невольно... вы кажетесь таким ребенком, -- просто сказал он.
   -- Мне это было очень приятно, -- ответила Селия.
   Он провел с ней вечер, отвез ее и Сисси домой.
   На следующее утро, очень элегантно одетый, он явился в цветочный магазин, где уже работала Селия. Она выбрала для него бутоньерку.
   -- Я зайду за вами в час, и мы пойдем вместе завтракать, -- спокойно сообщил он ей.
  
   -- Где Селия? -- беспрерывно повторял Хайс и шепотом прибавлял: -- Дорогая, я хочу, чтобы ты пришла, я люблю тебя...
   -- Он поправился бы в десять раз быстрее, если бы она была здесь, -- ворчал доктор Уоллес.
   Пенси приходила ежедневно, приносила цветы и фрукты и посылала их к нему наверх с коротенькими записочками. Хайс получал все, отвечал ей и снова погружался в забытье.
   Он выздоравливал. Хирург был вполне доволен его состоянием, но доктор Уоллес, который знал тайну Хайса, был неудовлетворен. Однажды днем он решил откровенно поговорить с Хайсом.
   -- А где теперь маленькая мисс Лоринг? -- весело спросил он. -- Она была здесь в день вашей операции, и с тех пор я ее не видел.
   Хайс молча взглянул на него; в его глазах промелькнуло задумчивое, трогательное выражение. Потом несколько нерешительно он сказал:
   -- Я ничего не слышал о ней.
   Доктор Уоллес хотел спросить: "Не могу ли я помочь вам в этом?" -- но у него не хватило на это мужества; он заколебался и пропустил удобный момент.
   Хайс вывел его из этого состояния нерешительности. Он спросил:
   -- Мне бы хотелось выйти, уйти из этой комнаты! Мне кажется, что я сумею завтра куда-нибудь поехать. Как вы думаете, доктор?
   Хайсу уже сняли повязку с головы, и волосы уже отросли; он сильно похудел за время болезни, но был по-прежнему очень привлекателен.
   Когда доктор Уоллес ушел, Хайс подошел к окну. Где она теперь? Почему она ничего не написала ему? Почему она так внезапно ушла? Почему, почему?.. Это слово сверлило его мозг весь день и всю ночь.
   В тот день, когда его впервые оставили одного, Хайс прокрался в комнату Селии и заперся там. Он был еще очень слаб после болезни; совсем обессиленный, он упал на кровать и долго лежал без движения. Наконец, собрав последние силы, он поднялся и, шатаясь, стал бродить по большой комнате, стараясь найти хоть что-то, напоминавшее о Селии.
   Он остановился у окна и вновь пережил те часы, которые они проводили вместе, особенно тот незабываемый день, когда, опустившись на колени перед ее кроватью, он долго-долго целовал ее, а она возвращала ему поцелуи.
   В те счастливые дни его ничто не трогало; все внешние неприятности, конечно, огорчали его, но ненадолго. Тогда произошла эта история с Твайном из-за жемчужины Робина... бедный милый Робин... он дорого заплатил за свой юношеский пыл!.. Было еще много других мелких неприятностей, но они все как-то проходили мимо него, не достигая сознания. Он и Селия были тогда в волшебном царстве, куда не могли проникнуть ни печаль, ни досада, ни беспокойство.
   Теперь все это вернулось...
   Он вошел тогда к себе в комнату, измученный и несчастный, и застал там Пенси, которая ждала его. И она в этот день была грустна. Хайс постарался развлечь ее и принялся болтать о том, что их раньше всегда так интересовало.
   Сегодня, после ухода доктора, Хайс стоял у окна, и, погрузившись в воспоминания, лениво следил за проезжающими автомобилями. Вдруг он заметил Пенси и рядом с ней того русского молодого человека -- Дивина, кажется?
   "Ну, и высокий же он!" -- подумал Хайс, глядя на Бориса. Он хотел махнуть им рукой, но поленился. Он не двинулся с места, продолжая наблюдать за Пенси и Борисом. Он видел, как Борис крепко сжал ее руку и, заглянув ей в лицо, улыбнулся; как Пенси подняла к нему глаза, полные любви. Хайс заметил это, несмотря на большое расстояние.
   Он понял это, даже не отдавая себе отчета -- как; просто он был уверен в этом. Что-то едва уловимое в выражении ее лица, в повороте головы ясно говорило о любви.
   Он отошел от окна и закурил. Ах, если бы это была правда! Если бы Дивин тоже любил ее!
   Но потом он вспомнил, что Селия ушла от него, что теперь из того, что Пенси полюбила другого и даст ему свободу?!
   Некоторое время спустя Пенси вошла в комнату. Она подошла к Хайсу и протянула ему губы для поцелуя. Он улыбнулся и слегка коснулся их губами.
   -- Как это мило с вашей стороны, что вы пришли, Пенси, -- сказал он. -- Как видите, я почти совсем здоров. Завтра я уже выйду на улицу. Поедемте со мной куда-нибудь!
   Его ум очень быстро работал, и он сразу же сообразил, что Пенси условилась на завтра с Борисом и ни за что бы не отказалась от этого, но в то же время она осознает, что ей нужно было бы провести этот день с ним.
   -- Может быть, вы уже условились с кем-нибудь на завтра? -- спросил Хайс. -- Если так, то, Пенси, милая, вы не должны отказываться от прогулки ради меня!
   -- Вы будете очень недовольны, если я именно завтра не поеду с вами? -- смущенно спросила Пенси. -- Я... мы... на завтра назначен пикник; мы поедем на автомобиле к реке, а там наймем баркас. Мне бы очень хотелось поехать, но ведь это будет ужасно бессердечно оставить вас одного в первый день вашего настоящего выздоровления!
   -- О, не беспокойтесь об этом, -- сказал Хайс, -- конечно, вы должны принять участие в пикнике! А кто еще будет там?
   Пенси храбро стала перечислять имена участвующих; когда она дошла до имени Бориса, то слегка замялась и сказала:
   -- И еще этот русский, Борис Дивин, он тоже будет.
   -- Он очень славный парень, -- сказал Хайс нарочито рассеянным тоном, исподтишка взглянув на Пенси: она вся зарделась и опустила глаза.
   Ему стало бесконечно жаль ее. Смешанное чувство досады и облегчения, охватившее его вначале, исчезло. Он глубоко сочувствовал бедной маленькой Пенси, которая полюбила другого и не решается в этом признаться.
   -- Пенси, -- мягко сказал он, ласково взяв ее руку в свою. -- Пенси, милая, не лучше ли сказать всю правду?
  
   У себя дома, прижавшись к Борису, Пенси говорила:
   -- Он влюблен в эту девушку -- Селию Лоринг, а она исчезла, попросту она оставила его.
   Борис слегка вздрогнул, потом сказал:
   -- Какой я ужасный дурак, беби! Ведь в этом виноват я -- она ушла от Хайса из-за меня!
   -- Что это значит? -- спросила Пенси.
   -- К сожалению, это правда, -- огорченно заявил Борис. -- Я ее видел в первый день болезни Хайса и рассказал о том, что вы помолвлены. Вы говорите, что она ушла из дому в тот же день? Тогда мне понятно все: она ничего не знала о вас и о Хайсе!
  
   Анна Линдсей вошла в комнату достаточно медленно для того, чтобы дать Пенси возможность подняться и подойти к зеркалу, делая вид, что она поправляет волосы. Анна остановилась на пороге и задумчиво поглядела на них своими большими, серыми глазами. Потом, протянув им руки, очень мягко сказала:
   -- Будьте счастливы, дети! -- и тихонько рассмеялась.
   Пенси густо покраснела. Борис быстро подошел к Анне и поднес ее руку к губам.
   -- Видите ли, -- сказал он, -- это должно было случиться!
   -- А что говорил Дикки? -- осведомилась Анна.
   -- О, он вполне согласен с нами, -- воскликнула Пенси. -- Разве это не чудесно, Анна? Ты знаешь, он любит ту девушку, из-за которой мы все так помучились, -- Селию Лоринг. Она сестра того Лоринга, у которого был игорный притон. Она очаровательна -- я ее знаю. Но теперь, увы, она пропала без вести!
   -- Пропала без вести! -- повторила Анна.
   -- Ну, да, -- сказала Пенси. -- Борис думает, что она ушла от Дикки, потому что узнала о нашей помолвке -- моей и Дикки.
   Анна удивленно поглядела на них.
   -- Она не исчезла совсем, дорогая. Я пришла сюда, чтобы рассказать тебе весьма занимательную новость. Я думаю, что наш милый Бар очень увлечен ею -- любит ее, пожалуй. Я их повсюду встречаю вместе. Эта девушка работает сейчас в его цветочном магазине, который он открыл в пользу увечных воинов; и магазин, и она пользуются необычайным успехом.
   -- А Дикки ничего не знает? -- медленно спросила Пенси.
   -- Он узнает об этом, как только начнет выходить, -- ответила Анна.
   -- Кто-нибудь должен ему сказать, -- решительно заявила Пенси.
   -- Что именно сказать? -- спокойно возразила Анна. -- Что мы думаем, что Бар хочет жениться на Селии Лоринг, но что мы в этом не уверены? Нет, дорогая, пусть Бар сам говорит за себя, тем более, что он, вероятно, скоро встретится с Дикки.
   А в это самое время в цветочном магазине Бар разговаривал с Селией. Он стоял, прислонившись к прилавку и, опершись локтем на ящик с гардениями, говорил Селии о своей любви, не обращая внимания на ее протесты.
   -- Ах, не говорите мне этого, пожалуйста, не говорите! -- умоляюще сказала она, склонившись над цветами.
   -- Нет, я должен сказать вам это, -- упрямо повторял Бар. -- Послушайте, вы одиноки; я очень хорошо знаю, что вы не любите меня, но я не требую вашей любви. Все, чего я хочу сейчас -- это получить право заботиться о вас, служить вам защитой. Я никогда не захочу знать, я никогда не спрошу вас о Хайсе. Все, чего я прошу -- позвольте мне взять на себя устройство вашей будущей жизни. Селия, будьте моей женой, и я клянусь, что вы никогда не пожалеете об этом.
  

Глава XIV

   Селия молча посмотрела на Бара и тотчас же отвела взгляд. Воцарилось тревожное молчание, полное невысказанных мыслей.
   "Должна ли я? -- спрашивала она себя. -- Должна ли я? Конечно, мне лучше согласиться -- он такой милый, он так бесконечно добр по отношению ко мне! Если бы не его великодушие, я бы сейчас была без всяких средств к существованию и не имела бы своего угла. Ах, я не знаю, что мне делать! Он мне нравится, я его даже немного люблю... но это не то, не так, как я любила Дикки. Я не дрожу вся, когда он берет меня за руку, блаженство не охватывает меня, когда он называет меня деточкой, как Дикки. Но разве можно так чувствовать дважды? О, нет! Никто не может! Такая любовь приходит только раз в жизни или совсем не приходит. Любовь, которая видна в каждом взгляде, которая чувствуется в самом ничтожном прикосновении и в каждом слове! Я испытала такую любовь, но она ушла от меня и никогда не вернется больше. Бар предлагает мне свою любовь -- самую лучшую, какую только может предложить мужчина девушке. Он искренне любит меня и будет всегда нежным и добрым ко мне. Он всегда будет обо мне заботиться, и теперь он так хорошо ко мне относится -- о, он вполне достоин моей любви! Если я соглашусь, если мы поженимся, я думаю, что мы будем счастливы. Я..."
   -- Деточка, -- несколько глухо сказал Бар, -- послушайте, я не хочу надоедать вам или принуждать вас. Я прошу вас только об одном: согласитесь пока только на помолвку, разрешите мне говорить, что вы -- моя невеста, пусть это будет пробой, а потом посмотрите. Хотите?
   Он выглядел в этот момент значительно моложе своих лет; у него были удивительно ясные глаза и приятная улыбка.
   -- Согласитесь, дорогая! Я всегда буду любить вас. Повторяю: я не буду торопить вас и настаивать на браке. Вы сами решите все. Селия, любимая, согласитесь!
   Он достал из кармана маленький футляр и открыл его: на темном бархате сверкал огромный бриллиант в тонкой платиновой оправе.
   -- Позвольте мне надеть вам это кольцо, -- молил Бар.
   И как раз в это самое мгновение в магазин вошел Хайс. Обернувшись к своему спутнику, он бросил ему что-то через плечо. Весело посмеиваясь над ответом своего приятеля, он повернул голову и увидел Селию. Их взгляды встретились.
   Улыбка сбежала с лица Хайса. Он замер, как вкопанный, на пороге и, не сводя с нее глаз, как бы задыхаясь, поднес руку ко рту. Селия видела, как дрожала его рука.
   Бар не успел закрыть футляр; он выпрямился и громко сказал:
   -- Здравствуйте, Хайс! Каким ветром вас занесло сюда?
   -- Я проходил мимо с Фолкнером, -- машинально ответил Хайс. -- Я хотел заказать цветы для его матери, у них вечер по случаю дня ее рождения, и я сегодня там обедаю.
   Очень подробно, точно отвечая хорошо выученный урок, Хайс рассказал о предстоящем обеде, все время не сводя глаз с Селии. От этого блестящего пронизывающего взгляда Селия побледнела как полотно.
   Бар обернулся и тоже взглянул на нее. На его лице появилось суровое, упрямое выражение. Очень спокойно и медленно он перегнулся через прилавок и, взяв руку Селии в свою, надел на ее безымянный палец кольцо. Потом потянул ее немного вперед и сказал, в упор глядя на Хайса:
   -- Поздравьте нас, Ричард.
   Хайс не двинулся с места. Не проронив ни слова, он вдруг резко повернулся и выбежал на улицу.
   -- Он оставил вас, он обманывал вас все время! -- почти неистово сказал Бар Селии. -- А я люблю вас, я всегда буду любить вас и заботиться о вас -- я ведь больше ни о чем не прошу. Я люблю вас всей душой и постараюсь, чтобы вы были счастливы!
  
   -- Это будет очень хорошо для вас, -- сказала Селии Сисси Твайн. Она пришла к Селии в магазин вместе с Филиппом. Оба сияли молодостью и счастьем. Они повенчались накануне, и объявление о помолвке Селии и Бара появилось в газетах в день их свадьбы.
   -- Селия, какие мы счастливые обе, не правда ли?
   -- Конечно, мы счастливы, -- ответила Селия, нагибаясь к большой корзине с розами, чтобы скрыть краску, залившую ее лицо. -- Бар так необыкновенно хорошо ко мне относится! Я не заслуживаю и половины тех благ, которыми он окружает меня.
   -- Еще меньше заслужила я то, что он прислал мне в виде свадебного подарка, но за что я была ему очень благодарна, -- рассмеялась Сисси. -- Это был самый изумительный подарок из всех, которые мы получили -- Пип и я: -- пианино. Бар говорит, что это потому, что отец и я хорошо относились к вам!
   -- Но ведь это правда, -- ответила Селия, -- вы всегда были очень добры ко мне.
   -- Чепуха, -- заявила Сисси. -- Вы просто очень понравились папе, и он хотел вам помочь. Когда ваша свадьба?
   -- Очень скоро, -- ответила Селия. -- Девятого или десятого, и во время медового месяца мы совершим прогулку в автомобиле.
   Она воткнула маленькую золотистую розу в петличку Пипа, дала Сисси ветку орхидей и, поцеловав обоих на прощание, проводила их до такси.
   Стоя у порога и махая им рукой на прощание, пока автомобиль не скрылся из виду, она подумала: "О, как они счастливы!"
  
   "Я была бы так же счастлива с Дикки!" -- страстно подумала Селия, и сердце ее сжалось. С того самого момента, как он вошел в магазин, мысль о нем не оставляла Селию. Она все время грезила о нем.
   Сейчас, стоя посреди роз, гераней и душистой сирени, она -- яснее, чем когда бы то ни было -- поняла, что не может согласиться на брак с Баром. Она должна ему сказать об этом. Пусть она не нужна Дикки, но она слишком сильно любит его, и поэтому не может стать женой Бара.
   "Это была бы жизнь, полная лжи, -- в отчаянии твердила она. -- Я не могу этого сделать, не могу!"
   Бар должен был заехать за ней, чтобы пойти вместе завтракать, значит, он скоро будет здесь, и тогда она ему все скажет.
   В ожидании Бара она стояла на пороге и глядела на освещенную солнцем улицу.
   Вдали показался большой блестящий на солнце автомобиль, идущий полным ходом. Перед ним внезапно из-за угла вынырнул мальчишка на велосипеде. Большой автомобиль сделал резкий поворот, чтобы не раздавить ребенка, и со страшной силой на полной ходу налетел на столб. Раздался оглушительный треск. Селия отвернулась и хотела войти в магазин, но в этот момент услышала, как кто-то за ее спиной произнес:
   -- Да ведь это автомобиль Баррингтона! И он сам управлял им. И подумать только: я его видел несколько минут назад!
   Только тогда Селия сообразила, в чем дело. Она пустилась бежать к месту происшествия и, протиснувшись сквозь собравшуюся вокруг автомобиля толпу, опустилась на колени около Бара.
   -- Бар, Бар! Милый! -- дико закричала она. Бар с трудом поднял отяжелевшие веки и посмотрел на Селию.
   -- Ах, это вы, деточка, -- с трудом произнес он, стараясь поднять руку. -- Это спина, -- слабым голосом прошептал он. -- Не горюйте, деточка... что же делать... не повезло, значит... это все было слишком хорошо, чтобы быть правдой... любовь, наш брак... Но я все устроил, беби... я оставил все вам... был утром у адвоката... поцелуй меня.
   Селия поцеловала его окровавленные губы.
   -- О, скажи, скажи... -- прошептал он.
   -- Я люблю тебя, -- сказала Селия, -- люблю.
  
   От этого ужасного места, где произошла катастрофа, ее увел Дикки; он все время нежно и заботливо ухаживал за ней и сообщил, что она теперь очень богата, так как Бар оставил ей все свое состояние.
   Был конец сезона. Улицы были совершенно пустынны. Селия вновь почувствовала необычайную тяжесть одиночества, когда Дикки сказал:
   -- Я уезжаю завтра. Мы еще, вероятно, увидимся?
   -- Вероятно, -- устало ответила Селия. Оба они замолчали. Июльские сумерки сгущались.
   -- Вы были так добры ко мне, -- наконец сказала Селия. -- Вы так много сделали для меня. Я вам очень благодарна.
   -- Не за что! Я ничего не сделал, -- живо возразил Хайс. -- Все это -- дело рук адвоката.
   Опять воцарилось молчание.
   На этот раз его нарушил Хайс.
   -- Что вы думаете теперь делать? -- мягко спросил он. -- Есть ли у вас какие-нибудь планы на будущее?
   Селия отрицательно покачала головой.
   -- Жаль, что у вас нет какой-нибудь приятельницы, -- продолжал он. -- Вам нужна была бы какая-нибудь милая женщина, которая постоянно была бы с вами. Например, Анна Линдсей. Она, наверное, согласится. Вам очень понравится, она удивительно славная.
   Немного позже он ушел, даже не пожав ей на прощание руку; он просто сказал: "До свидания" и, не оборачиваясь, вышел на улицу.
   На следующий день он позвонил ей, что к ней придет Анна Линдсей, и прибавил:
   -- Мне бы очень хотелось, чтобы у вас с ней вышло что-нибудь. Она такая прелесть!
   Такая прелесть! -- Селию раздражало, когда он говорил так о какой-нибудь женщине.
   Но как только она увидела Анну, тотчас забыла об этом. Анна сразу очаровала ее: она была такая милая и приветливая, такая веселая и остроумная.
   -- Знаете что, -- сказала она. -- Давайте совершим какое-нибудь путешествие! Я думаю, вам это понравится. Уезжать ведь так приятно именно потому, что знаешь, что вернешься назад!
   Она говорила, ласково улыбаясь Селии, и Селия невольно улыбнулась ей в ответ.
   -- И давайте уедем как можно скорее, -- прибавила Анна. -- У меня не очень много свободного времени, так как я должна вернуться к свадьбе Пенси с Дивиным. Борис -- мой кузен, а о леди Виоле Трент вы, вероятно, слышали...
   -- Но она... леди Пенси... я думала, она выходит замуж за Дикки... лорда Хайса? -- перебила Селия, бессвязно бормоча слова.
   -- Но они уже давно разошлись, -- весело ответила Анна. -- Разве вы не знали этого?
   -- Нет, я ничего не знала... ничего не слышала... иначе я бы... нет, я ничего не знала, -- так же бессвязно ответила Селия. Потом, задыхаясь, спросила:
   -- А он... лорд Хайс... очень огорчен?
   "Интересно, насколько она осведомлена", -- подумала Анна.
   -- О, совершенно не огорчен. Видите ли, они -- Пенси и он -- разошлись по взаимному согласию. Дело в том, что они попросту не любили друг друга.
   Еще долго после ухода Анны слова "Они просто не любили друг друга" звучали в мозгу Селии.
   Она с особенной тщательностью оделась и вышла на улицу, а некоторое время спустя подошла к дому на Сент-Джемс-сквере и позвонила.
   -- Милорд у себя, -- ответил дворецкий.
   -- В гостиной? -- задыхаясь, с сильно бьющимся сердцем, спросила Селия.
   -- Кажется, мисс, -- ответил дворецкий. Селия быстро прошла через вестибюль и тихо открыла дверь в маленькую комнату.
   Дикки не слышал, как она вошла. Он сидел у окна, погруженный в глубокую задумчивость, рассеянно глядя на маленький сад.
   -- Дикки! -- позвала Селия.
   Он обернулся и, увидев ее, вскочил:
   -- Вы?! -- воскликнул он.
   Селия кивнула. Она не могла говорить от волнения. Дикки подошел к ней совсем близко, так близко, что она слышала биение его сердца.
   -- Почему вы пришли? -- спросил он.
   -- Потому что я люблю тебя, -- ответила Селия. -- Потому...
   Она еще хотела многое сказать, но Дикки поцелуями заглушил ее слова, заглушил всякий страх в ее сердце, отогнал всякую мысль об одиночестве и несчастье, отогнал прочь все сомнения, развеял все -- кроме любви.
  

---------------------------------------------------------------

   Первое издание: Оливия Уэдсли. Ты - любовь. Роман. Пер. с англ. -- Рига: Orient, 1929. -- 178 с.; 21 см.
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru