Уэдсли Оливия
Похищенные часы счастья

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Перевод Р. Быховской (1929).

Оливия Уэдсли

Похищенные часы счастья

ГЛАВА I
В когтях обстоятельств

   Как неприятно, как мучительно сообщать новости, которые, ты знаешь, причиняют боль.
   -- Проклятая необходимость, -- ворчал про себя Лестер.
   Лицо как указатель характера человека -- самый обманчивый на свете свидетель.
   Козимо Лестер выглядел человеком решительным, полным сил и благородных стремлений. То же выражение благородства было свойственно ему в дни его легкомысленной юности, и тогда он производил впечатление человека, преисполненного пылкого бескорыстного интереса к чужим горестям. У него были глаза энтузиаста, крепкая линия губ властного человека, и при этом он никогда не воспламенялся от чего-нибудь более высокого, чем его собственная ставка на скачках или возможность "подбить" кого-нибудь на участие в не совсем чистом деле.
   Однако он оставался обладателем прекрасных глаз и знал им цену.
   Женщины всегда были легкой добычей Лестера, но он только один раз настолько потерял голову, чтобы жениться. Мать Дианы стала жертвой, принесенной на алтарь его всепоглощающего эгоизма. Она доверилась его словам, и запоздалое открытие низкого обмана, может быть, к счастью для бедняжки, нанесло ее сердцу смертельный удар, и нравственный, и физический.
   Несмотря на печальное состояние Лестера, оставшегося в одиночестве, с ребенком на руках, нуждающимся в уходе, он вызывал легкую улыбку окружающих из-за того вида оскорбленной добродетели, которую выражала вся его внешность. Лестер был должен по длинному счету хозяйке того дома, который Диана выбрала местом своего рождения. Не имея ни денег, ни намерения оплатить счет, он с удовольствием принял предложение хозяйки, полюбившей ребенка, присматривать за крошкой. Облегчение, которое он почувствовал при этом, привело Лестера к весьма благоприятному для него заключению. Оказалось, что Диану -- злополучное бремя -- можно с успехом применять в качестве рычага, позволяющего поднимать симпатии и щедрость бездетных квартирных хозяек.
   Он лично никогда не находил Ди ни занимательной, ни интересной; ничто на свете, кроме этой женщины, на которую он в данный момент тратил деньги, не возбуждало его интереса; он жалел о каждом гроше, который уходил на дешевые платья Ди, на ее еще более дешевое образование.
   Воспитание Дианы не требовало больших расходов, иногда не требовало даже минимальных. Лестер брал ее в свои скитания по свету, потому что она, как он и предвидел, облегчала ему тяготы жизни; ее присутствие, особенно когда она была еще ребенком, прокладывало ему дорогу к каменным сердцам квартирных хозяек и содержательниц отелей. Диана быстро знакомилась со всеми и была всеми любима.
   В двенадцать лет она умела сама сшить себе платье, в шестнадцать -- была взрослой светской женщиной с душой ребенка.
   Ей исполнилось семнадцать лет в тот вечер, когда Лестер поджидал ее, проклиная необходимость открыть ей новость и не видя иного способа избежать непривычного для него испытания. На лестнице послышался звук легких шагов и в комнату вошла Ди.
   -- Ух, какая духота! -- Она распахнула настежь окно навстречу свежему весеннему ветерку, не обращая внимания на брюзгливое ворчание Лестера. -- Ведь свежий воздух дешево стоит, подумай об этом и возрадуйся, -- сказала Ди весело.
   Она подошла к нему, красиво и быстро двигаясь по комнате.
   -- Каждой своей жилкой я чувствую весну. Как прекрасно ощущать жизнь в эту пору дня, когда сумерки спускаются на деревья и все кругом становится туманным, прекрасным и полным тайны, когда фонари кажутся то синими, то золотыми звездами, а свет их дрожит под порывами ветра! Можно быть бедной и иметь кучу забот -- и все же испытывать весной радость жизни.
   Она наклонилась к отцу, продолжая свою речь приятным, мелодичным голосом.
   -- У меня есть для тебя угощение. Правда, несмотря на отсутствие денег в наших кошельках. Закрой глаза и протяни руку!
   -- Благодарю тебя, Боже, -- воскликнул Лестер.
   Он с любопытством смотрел на небольшой пакетик из мясной лавки.
   -- Разве тебя это не прельщает?
   -- Даже вид ощипанного голубя может быть приятен для человека с больным желудком, -- согласился он.
   -- Но ведь тебе теперь лучше, -- сказала Ди, -- и как только мы сможем откуда-нибудь раздобыть денег, мы сейчас же уедем на Ривьеру.
   Лестер быстро отвернулся. Слово "Ривьера" напомнило ему его миссию, и он снова с досадой подумал об ужасной необходимости.
   -- Я должен тебе кое-что сообщить, Ди, -- проговорил он резко, -- но, ради Бога, не поднимай шума.
   Ди играла с кошкой, стоя на коленях перед камином с дешевой папироской в зубах.
   -- У тебя какой-нибудь долг или...
   -- Ничего ужасного! -- сердито ответил Лестер, -- но проклятая бедность! Никогда нет денег на приличный обед, никогда нельзя пойти в приличное место. Это убивает душу, делает больным, портит жизнь. Я решил покончить с этим.
   -- Да, -- сказала Ди, затаив дыхание, -- но каким же образом?
   Лестер заерзал на своем кресле.
   -- Я снова женюсь, -- проговорил он наконец. Он усердно раскуривал свою сигару. Ее конец засветился, словно насмешливо подмигивающий глаз. -- Что ты скажешь на это?
   Ди сидела, вдавливая каблуки в пол. В спустившихся сумерках ее лицо казалось иссиня-бледным.
   -- Кто она?
   -- Я знаю, сейчас ты, конечно, разразишься жалкими и высокопарными словами, -- заявил Лестер, заранее полный ярости, так как сам знал, что в своем осуждении дочь будет совершенно права. -- Это Ами Дассет.
   -- Миссис Дассет, -- повторила Ди. Она коротко рассмеялась и прибавила:
   -- Тебя это касается больше, чем меня.
   Ди встала, стремительно бросилась к отцу и обняла его.
   -- Я не потому так говорю, что она ненавидит меня, совсем не потому, -- заговорила она не очень связно. -- Я знаю, что мы всегда были бедны, что мы не встречались с порядочными людьми, и все такое, но все же... О... но все-таки мы имеем право бывать в порядочном обществе, встречаться с людьми, которые что-либо значат. Отсюда не следует, что я сноб; но что-то, заложенное в глубине моего "я", тянет меня к людям, имеющим устои, а у этой женщины их нет. Я прощаю ей то, что она содержит дом для игры в баккара, и даже то, что она не в меру красится и душится. Это ведь все внешность; но не могу простить ей ее мыслей, ее взглядов, того, что она ради денег готова на что угодно. Она насквозь развращена, она...
   -- Не будь истеричным созданием, -- прервал ее Лестер. -- Ди сразу разжала объятия.
   -- Да, кажется, я смешна, -- сказала она поспешно. -- Во всяком случае, -- и она снова рассмеялась, -- ты, вероятно, больше моего пожалеешь о своем поступке.
   Дверь шумно распахнулась.
   -- Кто говорит о сожалении в день свадьбы? -- воскликнул женский голос.
   Лестер быстро поднял голову.
   -- Зажгите же свет! Подтянись, Козимо, шевелись, дорогой мой!
   Электрический свет упал на фигуру женщины, стоящей в дверях, крепкую, дородную, блистательную. Лестер украдкой старался придать себе достойный вид.
   Диана, бледная, смотрела на них широко открытыми глазами.
   -- В чем дело? -- обратилась женщина к Лестеру.
   -- Я как раз говорил Ди о нашей свадьбе.
   -- Она уже состоялась? -- спросила Диана.
   Женщина резко рассмеялась.
   -- Я бы сказала, что да. Во всяком случае я уже заплатила за брачное свидетельство. -- Она повернулась к Лестеру. -- Публика ждет обещанного обеда, и скоро наш поезд. Сказал ли ты Ди, что с ней будет дальше?
   -- Я не успел, -- отвечал Лестер. -- Скажи сама, дорогая, пока я буду укладывать вещи.
   Как только умолк звук шагов Лестера, лицо женщины сразу изменилось: оно стало жестоким.
   -- Ну вот, -- сказала она, вынимая папиросу из усыпанного камнями портсигара, -- вы меня не любите, дитя, и я не скажу, что обожаю вас. Но думаю, у вас достаточно здравого смысла, и хочу сразу сделать все ясным. Вы не приучены ни к какой работе, не так ли? А теперь окончились и ваши обязанности в отношении отца -- я не люблю жить втроем, никогда не любила. Мы отправимся с Козимо в длительное путешествие. Я решила прибрать его к рукам и думаю -- мне это удастся, у меня есть для этого деньги. Но мне не нужны свидетели. И вот я предлагаю вам переехать в мой дом Эгхэм Крессент. Вы знаете, как там ведется дело; все, чего я хочу от вас, -- чтобы оно и дальше так шло. Конечно, там останется мадам Ивонна, она будет принимать посетителей и так далее. Вы только должны иногда показываться гостям и быть приветливой. Нетрудная работа, не так ли?
   Ди смотрела ей прямо в глаза.
   -- Мы уезжаем с первым пароходом, -- продолжала миссис Дассет. -- Козимо настаивает на вашем переезде в Эгхэм Крессент.
   -- Я принуждена буду жить там, пока найду себе какую-нибудь работу, -- сказала Ди. -- Мне некуда больше деваться, ведь все это произошло так внезапно.
   Из холла послышался голос Лестера.
   -- Иду, дорогой, -- ответила ему жена. Она, все еще улыбаясь, смотрела на Ди. -- Итак, мы покончили. Пишите мне обо всем.
   Она исчезла в темноте, оставив после себя в маленькой комнате сильнейший запах духов.
   Ди услышала голос отца. Он разговаривал с шофером. Она высунулась из окна. "Отец", -- прошептала она. Снова донесся его голос, громкий, заносчивый:
   -- В отель "Савой", везите осторожно, слышите!
   Хлопнула дверца автомобиля, послышался шум отъезжающей машины.
  

ГЛАВА II
Колесо счастья

   -- Сейчас будет говорить Гюг Картон, -- сказала леди Ранкет. И, обернувшись к своей приятельнице, добавила с несколько принужденным смехом: -- Смотрите, какой интерес проявляют к нему женщины, сидящие на галерее.
   Она насмешливо и в то же время ревниво смотрела на подавшиеся вперед фигуры женщин; их позы и лица указывали, что они целиком поглощены личностью оратора. Ее приятельница видела Картона впервые, и по аналогии леди Ранкет вспомнила о своей первой встрече с Гюгом. С тех пор прошло уже несколько лет, но он так мало изменился за это время! Наклонившись немного, она могла видеть его все такие же густые, блестящие волосы, широкие плечи, все такую же стройную фигуру и красивые, сильные руки. Даже голос его звучал все так же -- лениво, но чарующе и властно.
   В парламенте Гюг Картон пользовался симпатиями, публика его баловала.
   Он сел на свое место, и тотчас же леди Ранкет поспешила к выходу. Случай благоприятствовал ей. Спустившись с лестницы, она увидела Гюга, поджидающего такси.
   -- Гюг, -- позвала она.
   Он быстро обернулся.
   -- Валерия, как это мило с вашей стороны!
   -- Я могу подвезти вас, Гюг, меня ждет автомобиль.
   Он колебался.
   -- Нет, благодарю вас. Дело в том, что я еду в одно подозрительное место, называемое Эгхэм Крессент. Виндльсгэм уговорил меня отправиться туда. Он будет ждать меня там.
   -- Двое повес, -- сказала леди тоном легкого упрека.
   Он откинул голову и звонко расхохотался.
   -- Что за удовольствие жить на свете, если не пользоваться радостями жизни!
   -- Ну, в этом отношении вы не можете упрекнуть себя, -- ответила она.
   -- Не теряй минуты и пользуйся случаем, -- все еще смеясь, проговорил Гюг, -- вот мой девиз.
   Он усадил ее в автомобиль, затем сам сел в такси и дал адрес шоферу.
   Он вспомнил то время, когда старался бывать всюду, где только мог встретить Валерию. И общества скольких женщин искал он с тех пор!
   Гюг грустно улыбнулся и тихонько присвистнул. Он устал от женщин. Теперь его манила власть. Он почувствовал ее силу и решил добиться намеченной цели.
   В данную минуту он жалел, что не остался на заседании парламента и не послал Виндльсгэма ко всем чертям, тем более, что идеи Тэдди об "интересных приключениях" бывали обычно довольно неудачны. Но сегодня Тэдди пристал к нему, и Гюг обещал приехать.
   Такси остановилось перед высоким домом.
   Поднимаясь по ступенькам лестницы, он снова ощутил смутное чувство предубеждения к этому приключению. Он уже повернул было назад, но затем, пожав плечами, с видом не то решимости, не то покорности шагнул на площадку и позвонил.
   Щеголеватый лакей открыл ему дверь, другой забрал у него шляпу и палку. Со скучающим видом Гюг осмотрел стандартную обстановку нарядного холла.
   Мраморный пол был покрыт коврами, настоящими или прекрасной имитацией, по углам стояли вазы с цветами и несколько высоких пальм, круглый дубовый стол с дорогими безделушками и иллюстрированными журналами дополнял убранство. Гюг был слегка удивлен тем, что обстановкой для "интересного приключения" Тэдди Виндльсгэма служила такая приличная квартира.
   -- Пожалуйте сюда, сэр, -- сказал лакей.
   Гюг последовал за ним по устланной ковром лестнице. Опять тишина, чинная обстановка, атмосфера покоя и благопристойности.
   Вдруг открылась дверь. Очевидно, она была вделана в самую стену, так как Гюг не заметил признака филенки или дверной ручки.
   -- Которая комната, сэр? -- почтительно прошептал слуга.
   -- Лорд Виндльсгэм должен был встретить меня здесь, -- сказал Картон.
   -- Я сейчас разыщу лорда.
   Они стояли в узком, слабо освещенном коридоре. Слуга раздвинул портьеру и, впустив Гюга в маленькую комнату, подал ему кресло, придвинул коробку с папиросами и исчез.
   Гюг взглянул на папиросы, отметил их высокое качество, улыбнулся с видом скорее недовольным и закурил.
   Чувствуя себя усталым -- сегодня был трудный день -- Гюг откинулся в кресле с ощущением ленивого покоя.
   Слабый, очень слабый звук донесся до него. Он поднял голову с большой черной подушки, прислоненной к спинке кресла, и прислушался. До него доносилось чье-то ровное дыхание: кто-то спал рядом с ним, в этом не могло быть никакого сомнения.
   -- Кто здесь? -- воскликнул он резко, и в то же мгновение из-за стоявшего рядом кресла показалась девушка. Она была небольшого роста, очень тоненькая; в эту минуту у нее был затуманенный взгляд человека, вырванного из мира сонных грез. Она вопросительно взглянула на Гюга и, увидев незнакомое лицо, собралась покинуть комнату.
   -- Мне очень жаль, что я разбудил вас, -- сказал он быстро. -- Я не предполагал, что здесь кто-нибудь спит, но у меня появилось неприятное ощущение от присутствия в комнате кого-то постороннего, и я хотел убедиться, верно ли оно.
   Он поднялся с кресла.
   -- Мое имя Гюг Картон, я здесь совершенно чужой.
   Он ждал, что девушка в свою очередь скажет, кто она, но вместо того она спросила, затаив дыхание:
   -- Это вы -- политический деятель, автор поэм, получивший знаки отличия в мировую войну?
   -- Да, это я.
   Он мог бы добавить: "И я тот Дон-Жуан, который мечется в вечных поисках прекрасного, часто считает, что нашел его, но -- увы! -- всегда ошибается".
   Гюг вынул портсигар.
   -- Не хотите ли остаться и выкурить со мной папиросу? Я здесь жду своего приятеля. Могу я узнать ваше имя?
   -- Я -- Диана Лестер. Скажите мне, как зовут вашего приятеля и что вы намерены здесь сегодня делать?
   Она взяла папиросу из его золотого портсигара. Гюг заметил при этом, что у нее очень красивые руки.
   -- Здесь делать? -- повторил он за ней. -- Но что здесь делают? Я совершенный профан. Виндльсгэм, мой приятель, сказал мне только, что мы отлично проведем здесь время.
   Он воздержался от готового сорваться с уст пошлого комплемента -- девушка выглядела такой молоденькой, такой странно-серьезной.
   -- Отлично проводить время, -- тоже повторила тихонько Диана, -- вот как они это называют, когда слишком много пьют и проигрывают в баккара все, что имеют.
   "Так это попросту -- игорный дом", -- подумал Гюг. Он снова взглянул на Диану.
   -- Скажите мне, ради Бога, что вы здесь делаете? -- спросил он.
   Яркие пятна выступили на щеках Ди, когда она отвечала ему:
   -- О, я здесь почти что хозяйка. Мой отец недавно женился на владелице этого дома.
   Откуда-то через открывшуюся на мгновение дверь раздался громкий смех и хриплый мужской голос воскликнул: -- Ставлю на все! -- затем дверь, очевидно, снова захлопнулась, так как воцарилась прежняя мягкая тишина.
   -- Вы хотите сказать... -- начал Гюг, но в эту минуту в комнату вошел Виндльсгэм.
   Он был слегка пьян и потому несколько развязен. Он бурно приветствовал Гюга, его пылающее лицо дрожало от смеха, голубые глаза весело сверкали.
   Вдруг он увидел Диану.
   -- Алло, Ди! -- воскликнул он фамильярно. -- Нужно выглядеть веселее, малютка, у вас такой вид, словно вы во власти чертей.
   Гюг крепко сжал его руку.
   -- Пойдем, Тэдди, -- сказал он, чувствуя, что фамильярность его друга глубоко оскорбляет девушку, и испытывая смутное желание отомстить ему за нее. -- Как насчет "интересного времяпрепровождения", которое ты мне обещал?
   Он слегка оттолкнул Виндльсгэма, раскрывшего перед девушкой дверь.
   -- Покойной ночи, -- произнес он приветливо, -- постарайтесь окончить сон, который я невольно прервал.
   Виндльсгэм обернулся.
   -- Вы, кажется, оба видели сны наяву, -- проговорил он со смехом.
   -- Виндльсгэм любит болтать вздор, -- поспешно сказал Картон, глядя на Диану.
   Лицо ее было бледно, но она улыбалась. Что-то трогательное и жалкое было в этой улыбке, и Картон почувствовал себя оскорбленным за девушку.
   -- О, они все ведут себя таким образом, -- сказала она, -- покойной ночи.
   Виндльсгэм взял под руку Гюга.
   -- Не красива, но очень мила, когда не дуется.
   Он потащил Гюга в комнату, где около десятка мужчин и женщин играли в баккара, шумно представил его им и усадил в кресло рядом с собой.
   Диана открыла окно и стала перед ним на колени.
   Слева в мягком тумане вырисовывался Лондон с его огнями и шпицами башен, направо простиралась степь, темная и таинственная. От тенистых деревьев веяло легким теплом.
   В такие вечерние часы оживали в душе Дианы тоска и томление, обострялось чувство одиночества, с новой силой разгоралась жажда счастья, которого молодость мощно требует и нетерпеливо ждет.
   Уже целый месяц жила она в этом доме, где днем было разлито томящее безделье, а ночью царило тяжелое, лихорадочное веселье. Стоя сейчас у раскрытого окна, она думала о неискреннем смехе, о фальшивом мужестве, о жадности, которые, казалось, поселились здесь.
   Где-то вдали пробили часы -- одинокий, звенящий звук, прорезавший тихий воздух; внизу под окном легким пятном белел в темноте куст боярышника.
   Диана взглянула на восток: в последнее время ей нередко случалось видеть восход солнца. Часто после ухода последних "гостей" Ивонна, заместительница Ами Лассет, приходила поболтать в комнату Ди. Между ней и Дианой установилась какая-то странная дружба: каждая из них нуждалась в поверенной и каждая только терпела другую.
   Ди, с ее любовью ко всему прекрасному, было приятно смотреть на волосы Ивонны, на ее золотистые глаза; всем своим изящным обликом, бледным лицом, яркими губами и огромными зовущими глазами Ивонна напоминала ей какое-то легендарное существо: не то Изольду, не то Джиневру.
   На самом же деле Ивонна была до корней волос деловой женщиной; она прекрасно знала, какую цену имеет наружность для той карьеры, которую избрала, она ненавидела труд и любила роскошь.
   Как многие женщины, которые ведут образ жизни, целиком основанный на эксплуатации других, Ивонна была до мозга костей безнравственна, но внешне вполне благопристойна. Ее главной целью было хорошо выйти замуж; поэтому она держалась скромно и считала себя добродетельной женщиной, даже после того как один юноша застрелился на ее глазах, потеряв у игорного стола все свое состояние.
   Ее жизненной философией было "никогда не делать самой глупостей, но не препятствовать другим совершать их".
   Ивонна знала, что Ами Дассет потеряла голову из-за отца Дианы, и, желая Ами безоблачного счастья, в душе поздравляла себя, предвидя новые возможности в своей деловой карьере.
   В общем она хорошо относилась к Ди: это было удобнее, так как гарантировало ее от шпионства и, кроме того, всегда лучше иметь друга, чем врага.
   В этот вечер в Эгхэм Крессенте было необычно много народу; проходя по комнатам, Ивонна заметила несколько новых лиц.
   -- Кто этот джентльмен? -- спросила она у Бесона, дворецкого, который вполне успешно соединял в своем лице роли сыщика и управляющего.
   -- Гюг Картон -- известная личность. Его присутствие может поднять марку нашего дома, -- отвечал Бенсон, -- Виндльсгэм привел его сюда. Тот снова пьян. Мне, вероятно, придется повозиться с ним, он становится всегда таким шумным.
   Дама с прекрасными драгоценностями и очень усталыми глазами поздоровалась с Ивонной и ответила на ее участливый вопрос:
   -- О, нет. Мне не везет. Я много проиграла, дорогая мадемуазель Ивонна. Пожалейте меня и утешьте.
   -- Не играйте больше, леди Уоралл, -- сказала Ивонна. Она отлично знала, что этот совет, который должен звучать как доказательство ее честности, всегда оказывает обратное действие на игрока.
   Она на минуту остановилась возле Гюга Картона и с удовольствием заметила, что он в большом выигрыше: тот, кто выигрывал в первый вечер, обычно становился здесь частым гостем. Несколько мужчин подошли к ней. Ивонна знала их всех, некоторые из них называли ее уменьшительным именем.
   -- Знаете, в одном из домов "для безумных игроков" была на днях облава, -- сообщил ей со смехом Ранкин. -- Там застали Биргесси, это может стоить ему карьеры, если только не удастся замять дело. Хорошенькие вещи придется ему рассказать на следующих выборах своим избирателям. Такие истории никогда не прощаются.
   -- Но другие дома так плохо управляются, не правда ли? -- произнесла Ивонна надменно.
   -- Не в этом дело, -- отозвался Ранкин. -- Просто им не повезло. Это может случиться... -- Он остановился; в ту же секунду погас огонь и раздалось растерянное восклицание Бенсона:
   -- Полиция!
   Истерический смех, проклятия, возгласы, легкие крики, звон золота, хруст банкнот, шум падающих стульев -- и сквозь все это слышался громкий упорный стук в какую-то отдаленную дверь.
   Как только поднялась тревога, Гюг вскочил.
   -- Черт возьми, -- пробормотал он тихонько. Он четко представлял себе, что может выйти, если его застанут в этом месте. Злобная усмешка искривила его губы. В течение нескольких минут в полицейском участке будут разбиты все его надежды на успех, на известность, на влияние.
   Кто-то зажег один электрический рожок, и слабый свет осветил растерянных мужчин и плачущих женщин.
   -- Нет ли отсюда другого выхода? -- спросил кто-то.
   Бенсон насмешливо усмехнулся:
   -- Неужели вы думаете, что мы сидели бы здесь как стадо овец, если бы он существовал?
   Гюг зажег папиросу и бесстрастно смотрел в пространство. Он подумал, что будет лучше, если его застанут подальше от игорных столов. Поэтому, выйдя из зала, он направился в уединенную комнату, где раньше застал Диану. Неожиданно ему пришла мысль, что можно было бы спастись бегством через какое-нибудь открытое окно. Гюг быстро вышел в коридор и затем поднялся вверх по лестнице, по которой в начале вечера ушла Ди. Дойдя до площадки, он услышал, что полиция входит в дом. Инстинктивно он открыл первую попавшуюся дверь, притворил ее за собою и запер на ключ.
   Кто-то, стоявший у окна, промолвил очень тихо:
   -- Это вы?
   Он узнал Диану.
   -- Полиция нагрянула сюда, -- сказал Гюг резко. -- Я хочу спастись, нет ли здесь какого-нибудь выхода?
   Он схватил ее за руку.
   -- Ради Бога, помогите мне, если можете, -- пробормотал он; все спокойствие, казалось, разом покинуло его.
   Он услышал ее слегка дрожащий голос:
   -- Конечно, я сделаю все, чтобы помочь вам.
   Смешанный гул голосов донесся до них.
   -- Идемте. Я покажу вам дорогу. Мы вылезем в окно, затем спустимся на крышу и сойдем по пожарной лестнице. Только быстрей.
   Они стояли рядом. Он все еще держал в своей руке ее маленькую холодную ручку. Несмотря на всю свою бешеную досаду, вызванную глупым положением, в котором он очутился, Гюг ощутил легкий аромат, окутывающий Диану.
   Она тихонько потянула его за руку.
   -- Я не могу согласиться на это, вы рискуете расшибиться, -- сказал он нерешительно.
   Она освободила свою руку и рассмеялась. Он уже слышал этот ее невеселый смешок.
   -- Как будто это имеет значение, -- сказала она мягко.
   Возле самого окна она остановилась.
   -- На мне белое платье, -- объяснила она, его могут заметить.
   Ди схватила темный плащ и накинула его на себя, обвязав вокруг талии обрывком ленты.
   -- Мы будем играть в "следуй за мной", -- сказала она шепотом. -- Делайте все, что буду делать я. Вы готовы? -- Она выскользнула из окна. Он увидел, что пальцы ее схватились за подоконник. Послышался легкий прыжок, затем донесся ее голос:
   -- Прикройте отвороты вашей визитки, чтобы не было видно рубашки.
   Он сделал это торопливо и неловко, затем прыгнул за парапет. Взглянув на открывшуюся внизу глубину, на узкий каменный карниз, на котором они стояли, он испытал чувство восхищения девушкой.
   -- Вы не могли бы справиться один, не правда ли? Обогните этот угол и увидите камень, за который сможете ухватиться.
   Он следовал за ней, беспрекословно во всем повинуясь. Когда они осторожно обогнули угол дома, замолк шум голосов, доносившихся изнутри. У Гюга инстинктивно вырвался вздох облегчения.
   -- Мы почти у цели, -- сказала Ди. -- Вот крыша, откуда идет вниз пожарная лестница. Как вы думаете, они сторожат на улице? Хотя если они даже там, -- добавила она успокоительно, -- я заговорю с ними, а вы за это время успеете скрыться. Мы с отцом проделали однажды такую штуку, и она вполне удалась.
   Гюг рассмеялся. Он с удивлением подумал, из какой среды происходит эта девушка, если побег от полиции является для нее самой обычной вещью, самым простым инцидентом, из которого следует только возможно ловче выпутаться.
   Когда они достигли подножья узкой и крутой лестницы, устроенной каким-то предусмотрительным хемстедским домовладельцем на случай пожара, на улице никого не было видно.
   -- Итак, нам это удалось, -- прошептала Ди.
   -- Теперь я постараюсь найти такси, -- сказал Гюг.
   Ди поспешно схватила его за руку.
   -- Нет, нет, не следует этого делать! Полиция сразу обратит внимание на вас, если вы покажетесь у Эгхэм Крессента и станете звать автомобиль. Мы должны пойти пешком и нанять его где-нибудь подальше. Так будет осторожнее.
   -- У вас голова сыщика или, может быть, это результат долгой практики? -- заметил Гюг сухо.
   Он был зол на себя за то, что поехал в этот игорный дом, за то, что попался в ловушку и должен был искать помощи у этой девушки, зол на нее за ее превосходство и за свою беспомощность; он остро чувствовал, какую недостойную роль играет.
   Однако Гюг быстро взял себя в руки, хотя голос его прозвучал резко от с трудом сдерживаемого раздражения:
   -- Это глупая критика с моей стороны, простите меня, пожалуйста. Если бы не вы, я, конечно, попал бы в историю. Я вам бесконечно благодарен.
   -- Не имеет значения, -- пробормотала Диана, -- я хочу сказать: тому, что вы говорите, я не придаю значения.
   Она замолчала, ему показалось, что в тусклом свете он видит слезы на ее глазах.
   -- Идите все прямо, -- продолжала она так же тихо, -- и дойдете до Хавэрсток Хилла. Там вы, по всей вероятности, достанете такси.
   Она повернула назад. Картон схватил ее за плащ.
   -- А вы, -- воскликнул он, -- что вы намерены делать? Вам нельзя возвратиться туда, иначе вы тоже...
   Своей маленькой, холодной ручкой она старалась освободить конец плаща.
   -- Ваши слова доказывают, как я была права, когда сказала, что ничего не значу, -- проговорила Ди.
   Голос ее задрожал. Гюг понял, что она готова расплакаться. Кровь бросилась ему в лицо. У него было такое чувство, как будто он ударил беззащитного ребенка, нанес ему горькую обиду.
   -- Послушайте, -- сказал он горячо. -- Я по-свински говорил с вами. Я был зол на самого себя и выместил свою злобу на вас. А вы ведь были на высоте. Я не знаю девушки, которая вела бы себя, подобно вам, особенно в отношении совершенно постороннего человека. Я ничего не знаю о ваших семейных делах кроме того, что Виндльсгэм рассказал мне, будто ваш отец женился на содержательнице игорного дома, и они отправились в свадебное путешествие. Не думаю, что вашему отцу доставило бы удовольствие узнать, что вы попались в руки полиции. Вы в отношении меня проявили большое великодушие. Не позволите ли и вы мне в свою очередь выразить вам благодарность и помочь в этом деле?
   Он взял ее под руку.
   -- Пойдемте со мной. Если вы не согласитесь, я попросту вернусь с вами обратно, туда.
   -- Но куда же мы пойдем? -- спросила Диана устало.
   -- Я все устрою, -- ответил Гюг неопределенно.
   На самом деле он не имел ни малейшего представления о том, что делать с Дианой; до сих пор он был всецело поглощен мыслью о собственной безопасности, но сейчас присущее ему рыцарственное чувство и глубокая благодарность к Диане за то, что она выручила его из неприятного положения, делали для него невозможным бросить ее одну, на произвол судьбы. Молча шли они по густой свежей траве. Предрассветный ветерок обвевал их лица.
   -- Вам холодно? -- спросил Гюг.
   Диана отрицательно покачала головой.
   -- Но вы дрожите.
   -- Это от нервного возбуждения, -- призналась она полузастенчиво, полушутливо. -- Я вся еще во власти этого необычайного приключения. Ведь это настоящее приключение -- наше бегство, и то, как мы, оторванные от всего мира, в час, когда все еще спят, бредем по стене при свете потухающих звезд.
   Она повернулась к нему порывистым движением.
   -- Как в романе! Мы с вами словно в сказке, -- сказала она с какой-то ласкающей ноткой в голосе. "Причудливое маленькое создание", -- подумал Гюг. Вслух же он спросил:
   -- Вы всегда создаете сказку вокруг каждодневных событий?
   -- Но ведь это нельзя назвать каждодневным событием, не так ли? -- вопросом на вопрос весело ответила Диана, вся порозовев. Ее смех звучал словно колокольчик. "Слава Богу, мы не всегда живем во время мятежа", -- сказал бы мой отец. Так он обычно выражался, счастливо избежав кредиторов или какой-нибудь другой неприятности. -- Но чем же жить, -- добавила она совсем просто после минутного колебания, -- если не стараться создавать себе сказки? Ведь очень скучно жить на свете, не имея никаких иллюзий.
   -- Не слишком ли рано начали вы заменять действительность сказкой? -- спросил Гюг рассеянно. -- Разве молодость не является той единственной очаровательной порой, когда сама действительность полна интереса и нет необходимости искусственно окутывать ее дымкой романтизма?
   -- Если бы вам на долю выпала моя судьба, вы нашли бы в ней мало интересного, -- сказала Диана. -- Счета, вечное бегство от кредиторов, бедность и ненависть к окружающей обстановке -- разве в этом есть очарование? Но, к сожалению, вот из чего складывается моя жизнь.
   -- Вы всегда жили с родными? -- спросил Гюг.
   -- У меня нет родных, только отец, -- отвечала Диана. -- Но, оглядываясь теперь назад и вспоминая ту огромную ответственность, которую я несла в отношении его, я, кажется, даже рада, что мне приходилось смотреть только за ним одним.
   Они дошли до конца пустыря. Длинный ряд огней, словно янтарные четки, тянулся вдоль улицы. Вдали, в темной ее глубине, два желтых глаза указывали на присутствие такси.
   Гюг свистнул, и машина пришла в движение. Остановившись у фонаря, они ждали ее приближения.
   -- Ах, как я устала, -- сказала вдруг Ди.
   Гюг взглянул на девушку, и сердце его болезненно сжалось. При мигающем свете фонаря она выглядела такой маленькой и трогательной. Густые волны темных волос бросали тень на ее бледное лицо.
   -- Бедная маленькая девочка, -- промолвил Гюг. Он отказался от мысли отвезти ее к одной знакомой, имевшей гостиницу в Актоне. Он отвезет ее к себе домой, а в гостиницу искать приюта на ночь отправится сам. Когда они доберутся до города, его квартира на Керсон-стрит будет уже не так далеко.
   Шофер, взглянув на Гюга, проворчал что-то о двойной плате, о том, что он смертельно устал, но, получив вперед соверен, отворил дверцы и галантно помог войти Ди.
   Гюг сел рядом с ней. Машина тронулась и быстро понеслась по пустынной дороге.
   Диана повернулась к Гюгу.
   -- У меня что-то с ногой, -- сказала она, -- на мне были тоненькие туфельки и, видимо, они совершенно стерлись.
   При свете фонаря в автомобиле она стала внимательно разглядывать одну из туфель: это был теперь жалкий, совершенно изорванный и испачканный клочок голубого шелка.
   -- Вы ссадили себе ногу? -- быстро спросил Гюг.
   -- Да, кажется, -- отвечала Ди, -- но это сущие пустяки.
   В следующее мгновение она уже спала, беспомощно раскачиваясь из стороны в сторону от толчков машины. Изорванная туфелька лежала у ее ног.
   Гюг посмотрел на часы: было около трех.
   Причудливый бледный свет занимающейся зари разливался кругом; золотой луч солнца прорезал лиловые тучи, словно меч, одержавший победу над чудовищем.
   Этот луч коснулся лица Дианы. Гюг осторожно поддерживал ее, защищая от толчков. Голова ее откинулась на его плечо. Он видел мягкие тени, которые длинные ресницы бросали на бледные щеки. Теперь он впервые рассмотрел ее лицо и отметил его очарование.
   Она спала, словно ребенок, прижавшись к нему, положив голову ему на плечо. Ветер ворвался в открытое окно и, растрепав пряди ее густых шелковых волос, щекотал его щеку. Гюг снова ощутил тот же легкий аромат, который окутывал ее в комнате.
   Он смотрел на Диану, на блестящие волосы, разделенные, словно у мальчика, на косой пробор, на темные ресницы, на красивый изгиб губ. Она казалась совсем маленькой, беспомощной. И он подумал о том, что может ждать ее в жизни.
   Словно почувствовав на себе его пристальный взгляд, Диана вздрогнула, открыла глаза и выпрямилась.
   -- Как, уже утро? -- воскликнула она.
   Он рассмеялся ее удивлению.
   -- Как свежо все вокруг, какой чудесный, чистый воздух! Кажется, что вся природа обновилась, не правда ли?
   Она высунулась в окно, ветер развевал ее волосы. В лучах восходящего солнца она выглядела каким-то духом зари, полным жизни и вечной молодости.
   С веселым смехом Ди опустилась на свое место рядом с Гюгом.
   Гюг, глядя на нее, тоже улыбнулся.
   -- Великая вещь молодость! Я чувствую себя сейчас столетним стариком и уверяю вас, что самый прекрасный восход солнца не вызовет у меня возгласа восторга.
   -- Сейчас я мечтаю вовсе не о красоте природы, а о завтраке, -- призналась она.
   -- Вы будете его иметь через пять минут, -- сказал Гюг, зевая, -- еще один поворот, и мы дома.
   Он открыл дверь английским ключом, повел ее вверх по лестнице, затем открыл другую дверь.
   -- Наконец мы в полной безопасности, -- произнес он, устало улыбаясь.
   В камине еще не потух огонь, окна были широко открыты, на накрытом к завтраку столе стояли кофейный прибор, цветы жимолости и нарциссы в высоком бокале.
   -- Теперь примемся за завтрак, -- сказал Гюг.
   -- Я сварю кофе, -- воскликнула Ди радостно. -- Я прекрасно умею готовить его!
   Гюг зажег спиртовку и внимательно посмотрел на Ди.
   -- У вас удивительно свежий вид, -- сказал он тоном легкой зависти. Она обернулась и бросила ему веселую улыбку.
   -- Я все еще во власти приключения. Я переживаю его всем своим существом.
   Казалось, вся она излучает молодое веселье, радость жизни, яркие краски.
   Гюг заставил ее выпить перед завтраком бокал шампанского и весело чокнулся с ней.
   -- Я пью за наше приключение, -- сказал он.
   Глаза Дианы над краем бокала улыбнулись ему.
   В комнату ворвался солнечный луч; он позолотил волосы Дианы и засверкал в гранях хрусталя.
   Еда и шампанское оказали свое действие. Гюг испытывал сейчас чувство реакции после неприятных переживаний этой ночи, он снова ощутил радость жизни, наслаждения от созерцания красоты.
   Он был спасен: ему не придется фигурировать в этом грязном деле, исчезла преграда на пути к известности и славе, а тут, перед его глазами, сама юность, казалось, приветствовала его и звала забыть все заботы.
   Он подошел к Ди и зажег ее папиросу, в ее поднятых на него глазах дрожали золотые огоньки.
   -- Что мы будем сейчас делать? -- спросил он, все еще стоя возле нее.
   Ди показала ему свою маленькую ножку в испачканном шелковом чулке.
   -- Если бы я могла принять сейчас ванну и лечь спать, -- сказала она. -- Я не знаю, как быть с целым рядом вещей! Например, мой туалет! Посмотрите, мои чулки (правда, не из настоящего шелка, но совсем шелковые на вид!) совершенно разорвались; и потом -- как я буду расхаживать завтра утром в вечернем платье?
   -- Зачем задумываться о завтрашнем дне, -- воскликнул Гюг, -- разве недостаточно хорош сегодняшний, вернее, сегодняшняя ночь?
   Он опустился перед ней на колени и нежно взял в свои руки ее маленькую ножку.
   -- Ди, -- произнес он неуверенно.
   Она встретила его взгляд, ресницы ее дрогнули, глаза широко раскрылись.
   Где-то под окном на дереве сонно чирикнула птичка. Этот звук из внешнего мира ворвался в атмосферу, вдруг ставшую напряженной.
   -- Слышите, птичка бранит вас. Она будто хочет сказать: "как, вы еще не спите?" -- вот она снова чирикает!
   Эти простые слова, этот слабый будничный звук нарушили настроение.
   Гюг быстро вскочил на ноги.
   -- Докурите прежде всего вашу папиросу, -- предложил он любезно.
   Диана не заметила перемены в его голосе. Она подошла к окну и высунула голову навстречу солнцу.
   -- Разве это не чудесное время, -- сказала она, -- когда все еще спят и кажется, что весь мир принадлежит только нам одним!
   Он угрюмо кивнул головой: ее невинная жизнерадостность теперь раздражала его.
   -- Я не могу оставаться здесь дольше, -- произнес он сердито, -- есть вещь, называемая приличием. Его требования всегда скучны и убивают всякие эмоции.
   Она быстро подошла к нему.
   -- Вы сердитесь? -- спросила она, глядя ему в глаза. -- Что я сделала? Может быть, я в чем-нибудь провинилась перед вами?
   Гюг, все еще нахмурившись, пристально смотрел на нее. По какой-то причине, объяснить которую он не мог бы и сам, ему хотелось сделать Диане больно, отомстить ей за то чувство беспокойства и неудовлетворенности, которое он испытывал.
   -- Нисколько, -- проговорил он, стараясь не встретиться с ее испуганным, вопросительным взглядом, -- подумал только, что вы поступаете неосторожно, обнаруживая ваше здесь присутствие, вот и все.
   -- Но ведь вы сами привезли меня сюда! -- воскликнула Ди с отчаянием в голосе. -- Разве есть что-нибудь особенное в моем присутствии здесь? Вы ничего не говорили...
   -- Я вел себя по-свински в отношении вас, -- сказал Гюг в порыве внезапного раскаяния. -- Конечно, в вашем присутствии здесь нет ничего особенного, ведь не было другого места, куда бы вы могли поехать. Диана, не огорчайтесь, прошу вас! Я употребил глупое выражение, вот и все.
   Ее широко раскрытые глаза все еще были устремлены на него.
   -- Нет, вы это думали, -- промолвила она тихонько.
   -- Клянусь, что нет, -- вскричал Гюг в ужасе, что она ему не верит.
   Диана прошла вглубь комнаты, он последовал за ней.
   -- Диана, -- это звучало почти просительно.
   Она улыбнулась ему слабой, неуверенной улыбкой, но он принял ее за знак примирения.
   -- А теперь я пойду приготовить вам свою комнату, -- сказал Гюг. -- Подождите здесь. Делайте все, что вам вздумается. Я не заставлю вас долго ждать.
   В дверях спальни он обернулся. Диана подошла к пианино, взяла с этажерки ноты, положила их на пюпитр и стала тихонько напевать, сама себе аккомпанируя. Это была любовная песенка из "Кармен". Гюг стоял и смотрел на нее. Его лицо отражалось в старинном квадратном зеркале, висевшем над пианино.
   Несмотря на свой архисовременный вид, Гюг вполне заслуживал данное ему прозвище Аполлона. В двадцать лет он был очень красив, но имел несколько изнеженный вид; сейчас же, к сорока годам, печать мужественности и следы пережитых чувств придавали его лицу особое благородство.
   Глядя на Диану, он почувствовал вдруг, что она за ним наблюдает, поднял глаза и встретился в зеркале с ее смеющимся взглядом.
   -- Значит, вы знали, что я здесь? -- сказал он, быстро подходя к ней.
   -- Я пела для вас, -- сказала она, наклонив голову, -- разве вы не почувствовали этого, о, бессердечный Дон-Жуан!
   -- Мне очень жаль, что я не знал этого, -- ответил он поспешно, -- спойте еще раз, может быть, вы не обманетесь в своих ожиданиях.
   -- Эта песня нуждается в аккомпанементе, -- сказала Ди. -- Чудесная музыка, не правда ли? Она как будто проникает в кровь и зажигает жизнь! Я слышала "Кармен" во Франции и Испании.
   Гюг снял ее руки с клавишей.
   -- Пойте, я буду играть, -- сказал он.
   -- Вам нельзя, -- сказала она, и ее лицо задрожало от смеха, -- в этот час ночи. Я хотела сказать -- утра. Могут войти...
   -- Никто не может войти, -- поспешил он ее уверить. -- Хозяин квартиры -- единственный человек в доме, кроме нас (мой слуга не ночует сегодня дома), но он не услышит, а если услышит кто-нибудь с улицы, то подумает, что это я занимаюсь по утрам музыкой.
   Он бравурно заиграл песнь тореадора. Диана слушала, стоя рядом с ним, губы ее были полуоткрыты, глаза сверкали.
   -- Где бы раздобыть кастаньеты? -- воскликнула она.
   Она окинула взглядом комнату, подбежала к столу и, схватив два пучка нарциссов, прикрепила их к волосам; ее маленькое личико выглядело вызывающе под цветами.
   -- Ну, вот, -- воскликнула она, -- накинув на плечи в виде шали шелковый платок, лежавший на кушетке. -- Начните сначала.
   Гюг сыграл вступительные такты, и Диана начала исполнять знаменитый танец.
   Он смотрел на нее сквозь опущенные веки.
   Она казалась сейчас пламенем, порывом, экзотическим цветком, в каждом ее движении, в развевающихся волосах, в полуоткрытых губах искрилась радость жизни.
   -- Пойте, -- сказал он ей тихим голосом, играя вступление к песне любви.
   Голос Дианы привел его в изумление -- в нем слышалась глубина и сила. Это был, правда, необработанный, но выдающийся голос.
   Опьяняющий запах нарциссов стал сильнее, как будто бьющие через край жизненные силы Дианы оказывали влияние даже на цветы.
   Гюг прекрасно играл. Музыка, радость, любовь, казалось, заполнили комнату. Последние ноты прозвучали, как любовный призыв, и Диана, обессиленная, бросилась на кушетку. Гюг приблизился к ней; она взглянула на него, все еще во власти музыки.
   -- Кармен! -- сказал он сдавленным голосом.
   -- Дон-Жуан! -- воскликнула она, смеясь.
   Он схватил ее за руки. Он вспомнил поездку домой в предрассветной мгле, сонное лицо Дианы, прижавшееся к его плечу, ее полураскрытые губы, ее беспомощный вид.
   Тогда она была так близко. Он поднял руку и обнял ее.
   -- Кармен! -- повторил он вдруг охрипшим голосом.
   Гюг увидел, как краска сбежала с пылающего лица Дианы, почувствовал, как бешено забился пульс под его рукой, как вся она задрожала от его легкого прикосновения. Его глаза остановились на ее губах, готовых к поцелую. Он понял, что победил. Но в эту минуту с улицы раздался смех и голос Виндльсгэма, зовущий его по имени.
  

ГЛАВА III
Непрошенный гость

   Гюг вскочил с сердитым восклицанием.
   -- Если вы не возражаете, -- сказал он порывисто, -- пройдите в мою комнату, я еще не успел приготовить ее для вас, возьмите сами все, что вам понадобится, и ложитесь спать.
   Он отворил перед ней двери спальни, внизу Виндльсгэм звонил, не переставая.
   Диана быстро взглянула на Гюга и молча прошла в спальню; Гюг поспешно закрыл за ней дверь.
   Оставшись в одиночестве, он отчаянно выругался, окинул комнату беглым взглядом, вышел и стал быстро спускаться по лестнице.
   Виндльсгэм стоял, прислонившись к дверям, и чуть не упал на впускавшего его Картона.
   -- Дружище Гюг! -- воскликнул он, хватаясь за Картона, как за точку опоры. -- Что за ночь, а! Вы удачно выпутались из этой истории, -- он стал, покачиваясь, подниматься по лестнице, -- но как вам удалось это сделать?
   -- Идите скорее, -- сказал нетерпеливо Гюг. -- Клянусь Богом, Тэдди, иногда вам приходят в голову дикие идеи. Чего ради, черт возьми, вздумалось вам явиться сюда в такой час? Почему вы не отправились прямо к себе домой?
   Виндльсгэм повалился на кушетку и громко зевнул.
   -- Во-первых, я хотел узнать, как вам удалось удрать оттуда, старый вы хитрец, во-вторых, зачем было мне идти к себе домой, когда я хотел вас видеть, а вы живете здесь?
   Он весело взглянул на Картона, его возбужденное лицо все дрожало от смеха.
   -- Вам хорошо рассуждать, когда я замучен до смерти, -- добавил он бесшабашно.
   Против своей воли Картон улыбнулся. Он стал готовить кофе.
   -- Вы отправитесь домой немедленно после того, как мы напьемся кофе, -- сказал он. -- Я вас провожу.
   -- Согласен, -- отвечал Виндльсгэм; затем мысли его вернулись к прежнему. -- Как вам удалось выйти чистым из этой истории? -- снова спросил он.
   -- Я выпрыгнул из окна -- приключение в стиле Шерлока Холмса -- и добрался до пустыря, -- коротко отвечал Картон. -- Оттуда я приехал домой, вот и все.
   Виндльсгэм покивал с сонным видом.
   -- Чисто сработано!
   -- Попадись я там, меня бы непременно провалили на следующих выборах, -- объяснил Картон.
   Виндльсгэм снова утвердительно кивнул.
   -- Вы вообще родились под счастливой звездой, -- сказал он. -- Мне кажется, вы можете достигнуть всего, чего пожелаете. -- Он с восхищением взглянул на Картона и продолжал торжественно:
   -- Вы -- победитель жизни. -- У вас есть все -- красота, ум, счастливая судьба и удача!
   -- Перестаньте болтать вздор, Тэдди, -- произнес Картон. -- Вы пьяны, дорогой мой. Вставайте, я отвезу вас домой.
   Виндльсгэм послушно встал.
   Они шли по пустынной, уже залитой солнцем улице. Пробило пять часов.
   -- Кошмарная ночь, -- сказал отрывисто Виндльсгэм.
   Свежий, прохладный воздух подействовал на него отрезвляюще, он выпустил руку Картона. -- Жизнь, в общем-то, хорошая штука, мы сами портим ее, -- он снова покачнулся: -- Если бы можно было начать все снова, опять быть молодым, опять иметь новые возможности, может быть тогда что-нибудь и удалось бы сделать в жизни, не правда ли?
   В его бессвязных словах была какая-то доля истины -- это поразило и почему-то рассердило Гюга.
   -- Новые возможности, -- повторил он, нахмурившись, -- то есть, другими словами, возможность повторить те же глупости. Нет, благодарю покорно.
   Они подошли к дому, где жил Виндльсгэм.
   -- Ну, покойной ночи, вернее -- с добрым утром! -- сказал беззаботно Тэдди. -- Я думаю, мы увидимся в течение дня. Мне, вероятно, придется сегодня предстать перед судом полиции и быть привлеченным к ответственности за игру в азартные игры и за другие прегрешения. Не повезло! Да, помните эту девушку, по фамилии Лестер, с которой вы разговаривали, когда я вошел в комнату? Она исчезла или что-то в таком роде. Ивонна сходит с ума по этому поводу. -- Он поднялся по трем мраморным ступенькам. Швейцар приветствовал его с веселой усмешкой.
   -- До скорого свидания! -- крикнул Виндльсгэм Гюгу и исчез в темном вестибюле.
   Гюг шел обратно по пустынным улицам. Гулко раздавались его шаги. Он мысленно повторял последние слова Тэдди, пытаясь проанализировать их и вывести какое-нибудь заключение.
   Итак, бегство Дианы уже обнаружено. Что за глупость вся эта история! Ее присутствие у него было сейчас чрезвычайно неудобно.
   И в эту минуту он мысленно представил ее себе, перед ним ожила сцена, которую Виндльсгэм нарушил своим приходом. Острое сожаление, смешанное с чувством раскаяния, охватило его; бессознательно он стал насвистывать любовную песенку Кармен.
   Диане не больше семнадцати лет -- она еще совсем ребенок, ему же минуло сорок.
   Семнадцать лет! Она обладает той молодостью, о которой мечтал Виндльсгэм, возможности, которых он жаждал, открыты перед ней.
   И Гюг мысленно возвратился к той поре, когда ему самому было семнадцать. Он учился в Итоне. Большинство суетных вещей, составляющих содержание светской жизни, было ему знакомо уже и тогда.
   Начиная с шестнадцати лет, с тех пор как он достиг шести футов роста, он стал баловнем женщин. Он до сих пор помнит имена некоторых из них.
   В те далекие, беззаботные годы ему часто случалось делать глупости, но тогда они не портили ему жизнь; совсем иначе обстояло дело теперь.
   Дойдя до улицы, на которой он жил, Гюг неуверенно остановился.
   -- Если бы не приход Тэдди, что это могла быть за ночь!
   И снова чувство ярости охватило его.
   Было слишком поздно или вернее слишком рано для того, чтобы постучаться в двери какого-нибудь отеля. Гюг взглянул на часы -- скоро шесть.
   Он решительно повернул назад и пересек улицу. Он решил направиться на Пиккадилли и посидеть на одной из скамеек возле Ритца.
   Стоявший на посту полицейский с подозрением оглянулся на его широкоплечую фигуру, затем подошел поближе, чтобы взглянуть на лицо ее обладателя.
   Гюг кивнул ему головой. Тот поспешно поздоровался.
   -- Я не могу войти к себе, так как забыл ключ от квартиры, -- сказал ему Гюг. -- Скоро придет мой слуга. Чудесное утро. Не правда ли?
   -- Прекрасное, сэр, -- согласился констебль. Он знал Гюга. -- Я слышал, сэр, что формируется новый кабинет, -- продолжал он, осклабившись.
   Гюг улыбнулся и предложил ему сигару, которую тот спрятал в свой шлем.
   -- Если желаете, я пойду и попытаюсь разбудить кого-нибудь в вашей квартире, -- предложил он.
   -- Не стоит, благодарю вас, -- отвечал Гюг. -- Я сам пойду сейчас домой.
   Он поднялся и направился на Вольтон-стрит.
   Улица уже просыпалась. Ехали повозки с молоком, в дверях домов показывались заспанные люди.
   Гюг вошел в дом и стал подыматься по лестнице.
   Дверь его квартиры была открыта. Его слуга стоял в передней.
   -- Доброго утра, сэр, -- приветствовал он Гюга.
   Он уже много лет служил у Картона, сопровождал его во всех поездках, был с ним и на войне. Сейчас он воспринял появление своего хозяина, одетого в вечерний костюм в шесть часов утра, как нечто вполне естественное.
   -- Том, -- сказал Гюг, -- у меня в комнате спит одна молодая леди. В игорном доме, куда я вчера отправился, была облава. Я спасся благодаря этой леди. У нее нет ничего с собой, кроме вечернего платья, в котором она была. Не можете ли вы достать синий суконный костюм, блузку, темные туфли, чулки и все прочие необходимые принадлежности туалета?
   -- В восемь тридцать я смогу все это купить на Викториа-уэй, -- сказал Том после минутного размышления. -- Высокого или низкого роста эта леди, мистер Гюг?
   -- Невысокого, она совсем маленькая. Я весь покрыт пылью, Том, -- прибавил он. -- Приготовьте мне, пожалуйста, ванну и затем завтрак.
   -- Хорошо, сэр, -- отвечал Том.
   Обхватив рукой подбородок, он нерешительно смотрел на Гюга и наконец промолвил:
   -- Относительно шляпы для молодой леди, сэр. Не лучше ли сказать, чтобы они прислали несколько шляп на выбор?
   -- Хорошо, -- отозвался Гюг рассеянно.
   В комнате все еще чувствовались духи Дианы; ноты лежали там, куда он их бросил, даже подушки на кушетке лежали так, как он их разместил для Дианы.
   Он постоял минуту, снова вспоминая ночную сцену, затем резко повернулся и направился в маленькую комнату, где Том обычно чистил платье и держал его ботинки и спортивные принадлежности.
  

ГЛАВА IV
Часы рассвета

   Диана проснулась. Лучи солнца падали прямо на ее подушку, ей показалось, что она вся окутана золотым туманом.
   Она села на постели и рассмеялась, откинув со лба пряди рассыпавшихся волос.
   Быть красивой, даже только что пробудившись от сна, при ярком свете солнца, -- триумф для каждой женщины. Только молодость и истинная красота дают возможность выдержать этот экзамен.
   И Ди выдержала его. Солнце зажгло вокруг ее головы золотой венец, сон придал щекам оттенок цвета яблони и наполнил глаза золотыми искринками. Она с восторгом вспомнила пережитое ночью приключение.
   Сейчас все было позади -- минули прекрасные часы, полные трепещущего интереса.
   Кто-то ходил в соседней комнате. С легкой гримаской она откинула одеяло, бесшумно выскользнула из постели и повернула в дверях ключ.
   В следующую минуту раздался негромкий стук в дверь и мужской голос произнес:
   -- С вами говорит слуга мистера Картона. Все нужные вам вещи стоят за дверью, мисс.
   Ди, подняв изумленно брови, втащила в комнату несколько картонок.
   Откуда они могли взяться?
   У нее вырвался радостный крик, когда она увидела в одной из картонок костюм и блузку. В другой было на выбор несколько пар туфель; все они оказались несколько велики -- у Ди была необычайно маленькая ножка, но одна пара была ей почти впору. Жакет и юбка тоже подошли.
   Она стала быстро одеваться.
   На туалетных щетках, пахнувших фиалками, стояли монограммы Гюга. Тот же запах фиалок она почувствовала вчера, когда он сел рядом с ней на кушетку.
   При воспоминании об этой минуте Ди показалось, что сердце ее перестало биться, а, может быть, внезапная дрожь мешала чувствовать его биение?
   Она видела свое отражение в зеркале, сразу побледневшее лицо глянуло на нее оттуда. Что-то совсем новое и непонятное происходило в ней. Она взяла щетку и нежно прижала ее к своей щеке.
   -- Готовы ли вы к завтраку? -- раздался голос Гюга.
   При звуке этого голоса щеки Дианы зарделись.
   -- Иду, -- ответила она.
   Она робко вошла в столовую. Гюг в сером коверкотовом костюме стоял у маленького буфета.
   -- Ветчины и яиц или рыбы? -- спросил он, с улыбкой повернув к ней лицо.
   Снова то же новое, странно-приятное чувство охватило Диану; голос ее задрожал, когда она отвечала.
   Гюг подошел к столу с блюдом в руках.
   -- Налейте, пожалуйста, кофе, -- сказал он, глядя на нее улыбающимися глазами. -- Отдохнули?
   Диана утвердительно кивнула.
   -- Я прекрасно выспалась, но вы, наверное, чувствуете себя уставшим. Ведь вы ушли с лордом Виндльсгэмом, да?
   -- Я проводил его домой. Устал ли я? Нисколько! Разве у меня усталый вид?
   Нет, он не выглядел утомленным. Его крепкое, мускулистое тело не знало усталости. Казалось, слабость, болезнь, уныние, не могли коснуться его.
   -- Сегодня -- великий день. Мы должны принять решение относительно вашего будущего.
   Словно тень легла на веселое лицо Дианы.
   -- Давайте прежде позавтракаем, -- попросила она, -- ведь полчаса не имеет значения, не правда ли?
   Гюг посмотрел на ее платье.
   -- Том гениален, -- сказал он. -- Честное слово, он оказался на высоте. Это он выбрал вам вещи. Том -- мой слуга. Он живет у меня уже много лет.
   -- Скажите мне, как мужчина сказал бы мужчине, идет мне этот костюм? -- спросила Диана робко.
   -- Как мужчина мужчине я отвечу вам: более чем хорошо.
   С улицы доносился шум городской жизни, лучи солнца врывались в открытые окна, приятно пахло цветами.
   Диана окинула взглядом комнату, уютную, комфортабельную, пропитанную атмосферой полного благополучия. Она вспомнила череду безликих меблированных комнат, в которых ей с отцом приходилось жить, их потертую обстановку, пестрые несвежие обои. Затем ее глаза снова остановились на освещенной солнцем фигуре Гюга, такой элегантной и красивой.
   Гюг казался Ди существом из какого-то другого мира. Он так по-дружески и ласково отнесся к ней! В чувстве огромной к нему благодарности не мелькнуло и тени сознания, что ведь это он обязан ей своим спасением.
   -- Штраф, -- раздался голос Гюга, -- или скажите, о чем вы задумались.
   -- Я думала о вас, -- ответила Ди тихо.
   Их глаза встретились, невидимая нить протянулась между ними. Прошло несколько мгновений. Быстро встав, Гюг сказал:
   -- Теперь поговорим о вашем будущем. Первый вопрос: где ваши родные?
   -- У меня нет никого, кроме отца, -- отвечала Ди, -- а он совершает сейчас свадебное путешествие по Ривьере и, вероятно, в эту минуту благодарит судьбу за то, что избавился от бремени забот обо мне.
   -- Но ведь должны же быть у вас какие-нибудь родственники, кроме отца? -- настаивал Гюг.
   Ди невесело улыбнулась.
   -- Есть еще сестра отца -- миссис Ги Вистон. Мы с отцом явились к ней однажды, но она велела сказать, что ее нет дома. А когда мы пришли во второй раз, она нас приняла в какой-то задней комнате и наговорила отцу много неприятных вещей; с тех пор он не упоминал больше ее имени. Ужасно неприятно слушать о себе правду, особенно когда она касается вещей, которые, ты надеялся, давно забыты и канули в вечность. Как вы думаете, могу ли я после этого рассчитывать на миссис Ги Вистон?
   Ди сидела на кушетке, прислонившись к черно-оранжевой подушке.
   -- Но что же вам делать? -- спросил Гюг мягко.
   -- Может быть, я могу убирать комнаты вместе с Томом? -- смеясь, спросила Ди. -- Здесь так уютно, -- добавила она.
   Воцарилось минутное молчание.
   Сумасшедшая мысль промелькнула у Гюга, но он постарался быстро отбросить ее прочь. Он поднялся, встряхнул головой и взглянул на Ди.
   -- Вы еще так молоды, -- сказал он тихо. -- Если бы миссис Вистон взялась присмотреть за вами хотя бы в течение года, другого... Со стороны вашего отца было очень неосторожно оставить вас в этом Эгхэм Крессенте.
   Ди встала и подошла к нему.
   -- Пожалуйста, не беспокойтесь обо мне, -- сказала она спокойно. -- Я отправлюсь к миссис Вистон, обещаю вам.
   Гюг отвел глаза.
   -- Я отвезу вас туда в такси, -- сказал он.
   "Другого выхода ведь нет, -- говорил себе Гюг, ожидая, пока Диана наденет шляпу. -- Что еще можно сделать?"
   Нахмурившись, он стал просматривать газету. В ней сообщалось о происшествии в игорном доме, и, конечно, его имя не было упомянуто. Имя Виндльсгэма фигурировало в первых же строках.
   "Будь проклята вся эта история!" -- в сотый раз подумал Гюг. Но когда он повторил эти слова Ди, лицо ее приняло напряженное выражение.
   -- Конечно, вы не должны рассказывать обо всем этом вашей тете, -- закончил Гюг.
   -- Что же мне сказать ей? -- устало спросила Ди.
   -- Расскажите ей, что была облава и что вы прямо оттуда отправились к ней искать помощи.
   -- Вы считаете, что я не должна говорить ей о том, что была с вами? -- спросила Ди настойчиво.
   Он отвернулся к окну, не выпуская изо рта папиросы.
   -- Лучше не говорить, если в этом не будет необходимости, -- ответил он, помолчав.
   Такси остановилось возле указанного номера на Гросвенор-стрит.
   Гюг вышел первым.
   -- До свидания, -- сказал он, подавая ей руку.
   Ее глаза были устремлены на него. Она изо всех сил старалась не расплакаться.
   -- До свидания, и спасибо...
   Запоздавшее чувство благодарности зашевелилось в нем.
   -- Это я должен благодарить вас! -- воскликнул он горячо.
   -- Того, что произошло прошлой ночью, нельзя ведь вычеркнуть, -- проговорила Ди, все еще глядя на него. -- Я навсегда сохраню память об этом. Прощайте.
   -- Позвоните мне по телефону сегодня в восемь часов -- я буду дома -- и сообщите, как ваши дела, -- крикнул Гюг из такси.
   Ди в последний раз увидела его лицо -- машина повернула за угол.
   Она все еще стояла на месте, ловя последние звуки удаляющегося автомобиля. Затем поднялась по ступенькам лестницы и позвонила.
   Представительный слуга открыл ей двери.
   -- Миссис Вистон очень больна, -- сообщил он ей любезно.
   -- Как жаль, -- промолвила Ди.
   Он дал ей адрес лечебницы, где миссис Вистон была сделана операция. Ди машинально повторила его.
   Затем он захлопнул дверь, и Ди пошла назад.
   Дойдя до Ганновер-сквер, она вставилась; легкая усмешка скользнула по ее губам. К ней вернулось философское отношение к действительности, выработавшееся за ее недолгую, но пеструю жизнь.
   -- Так суждено, -- сказала себе Диана.
   Оставалось послать телеграмму отцу -- затея, заранее осужденная на неудачу. И Ди подумала, что, может быть, лучше сохранить эти деньги. Из тех пяти фунтов, которые мачеха против воли сунула ей при прощании, оставалось уже немного.
   -- Очевидно, нужно поискать дешевую квартиру и работу, -- вслух сказала Ди; ей даже не пришло в голову, что она может обратиться к Гюгу за дальнейшей помощью. Как и всегда в трудную минуту, она рассчитывала только на себя и почувствовала прилив энергии.
   Был чудесный день. Казалось, будто весну, разлитую в природе, ощущают каменные улицы и скучные дома. Деревья в скверах выглядели пятнами изумрудов. Ди шла по направлению к Радиент-стрит, и ее незримо сопровождали образы-воспоминания прошедшей ночи...
   Теперь, на свободе, она могла спокойно обдумать все пережитое. Смутные впечатления сливались в ее душе в один образ -- образ Гюга; это он шел рядом с ней по заполненным людьми улицам под лучами горячего ласкового солнца.
   Но вместе с уходящими минутами и часами таяло радостное настроение Ди.
   Она наняла крошечную каморку в дешевых меблированных комнатах на Рэд-Лайон-сквер. Она уже жила там когда-то вместе с отцом. Найти работу не удалось. Конторы по найму служащих закрывались в шесть часов. Вначале на лаконические вопросы клерков она начинала перечислять все то, чего не умеет делать, к концу дня она заявляла, что берется за все. Но несмотря ни на что работы для нее все-таки не находилось. Из Актона Ди вернулась к Оксфорд Сиркусу. Она старалась прогнать мучительную усталость мыслью о том, что скоро наступит время для условленного телефонного звонка Гюгу.
   Она ждала у телефонной будки, пока часы не пробили восемь. Тогда она подошла к аппарату. Ди еще прежде узнала номер телефона Гюга. Дрожащим голосом назвала она номер и стала ждать.
   Раздался мужской голос:
   -- Алло!
   -- Это я, Диана! -- сказала она робко.
   Тот же голос ответил:
   -- С вами говорит слуга мистера Картона, мисс. Мистер Картон обедает в городе, он ушел из дома полчаса тому назад.
   -- Может быть, он поручил вам что-нибудь передать мне? -- сразу ослабевшим голосом спросила Ди.
   -- Нет, мисс. Передать мне ему, что вы звонили?
   Прилив отчаянного мужества и еще какое-то совсем непонятное чувство заставили Ди сказать:
   -- Пожалуйста, передайте мистеру Картону, что я звонила ему, чтобы сказать, что у меня все уладилось.
  

ГЛАВА V
Забыл

   Тот не знает, что такое одиночество, кто не стоял совершенно один, не имея никакой надежды увидеть дружественное лицо или услышать ласковое слово привета, на углу оживленной улицы в пору, когда весенние сумерки спускаются на землю и окутывают таинственной дымкой яркие огни и веселые лица.
   Перед усталыми глазами Ди лежала Оксфорд-стрит, с ее шумным движением и беспрерывным потоком людей.
   Она все еще стояла у телефонной будки. Впервые в жизни мучительное чувство одиночества охватило ее, затем она машинально повернулась и направилась домой, на Рэд-Лайон-сквер.
   При ярком свете прожектора в какой-то рекламной картине демонстрировались красоты Ривьеры. У Дианы не за что было даже послать отцу телеграмму с просьбой о помощи: у нее почти совсем не оставалось денег, не было работы и даже надежды найти ее.
   Диана медленно шла по пыльному тротуару, испытывая усталость, голод и нечто еще более мучительное, чем физические страдания, -- щемящую боль от крушения мечты, от гибели прекрасных грез.
   Только сейчас она поняла, что весь этот длинный мучительный день она прожила в надежде услышать вечером голос Гюга.
   -- А он забыл!..
   И внезапно жгучие слезы наполнили ее глаза. Ни горькая обида на отца, ни всевозможные неприятности, ни преследования кредиторов не могли исторгнуть слез из ее глаз; а сейчас, идя по улице, она горько плакала, и слезы сбегали с ее щек и падали на белую блузку, так заботливо выбранную для нее Томом.
   На площади играла шарманка. Звуки музыки ворвались в комнатку Ди, куда она поднялась по лестнице, покрытой размягченным от жары линолеумом. Это была избитая песня, но как бы далеко ей ни было до настоящей музыки, она обладала способностью трогать сердца.
   Ди знала шаблонные слова песни, они пронеслись в ее усталой голове и тупой болью отдались в груди. Она представила себе коттедж у подножия холма в лучах заходящего солнца и трогательную встречу двух влюбленных у дверей дома.
   Песнь оборвалась. Ди постаралась отогнать от себя эту ноющую тоску, это непонятное томление.
   Она поднялась со стула, зажгла газ, закурила папиросу, вынула из кулька хлеб и открыла банку с вареньем. И снова, испытывая прилив мужества, откинула назад голову и попыталась улыбнуться. Ведь будущее всегда таит в себе массу возможностей. Она стоит сейчас на пороге жизни, и рано или поздно счастье может еще улыбнуться ей.
   Однако среди этих бодрых рассуждений щемящее чувство одиночества снова овладело ею. Диана старалась побороть его; подняв голову, презрительно щуря глаза, она смотрела в пространство.
   -- Мне будет легче, если я услышу человеческий голос, -- сказала она громко.
   Не было еще десяти часов, и, наверное, хозяйка меблированных комнат, миссис Джерри, находилась еще на кухне. Ди открыла дверь, выходящую на темную площадку лестницы, намереваясь спуститься вниз, чтобы перекинуться с хозяйкой хотя бы несколькими банальными словами.
   Выйдя на лестницу, она споткнулась обо что-то и чуть не скатилась вниз. Темный предмет, на который она так неосторожно наткнулась, издал слабый стон. Ди опустилась на колени, ее глаза, освоившись с темнотой, различили фигуру мужчины, упавшего на лестнице.
   -- Вы больны? -- спросила она, осторожно тронув его за плечо. -- Позвольте, я помогу вам.
   -- Мне уже лучше, -- сказал он слабым голосом, -- мне кажется, я потерял сознание. Но сейчас уже все прошло.
   Он попытался встать на колени, но опять упал.
   -- Позвольте мне помочь вам, -- сказала Ди с решительным видом. -- Моя комната здесь рядом. Обопритесь о мою руку, я помогу вам дойти до нее; вы сможете отдохнуть там, пока вам не станет лучше.
   С помощью Ди, шатаясь, добрел он до дверей ее комнаты. Здесь, при свете газа, она могла рассмотреть его; это был юноша, почти мальчик, худенький, с густыми, спутанными волосами и бледным лицом.
   -- Только не подумайте, что я пьян, -- с трудом произнес он.
   -- Это бы меня нисколько не испугало, -- сказала Ди спокойно. -- Мне нередко приходилось приводить в чувство пьяных людей.
   Она вспомнила возвращение отца домой после "легких эскапад от бдительного ока", как он их называл, и свои хлопоты над ним.
   -- Через минуту я окончательно приду в себя, -- сказал юноша.
   -- Но вы совсем больны, -- ответила Ди и вдруг, по интуиции -- этому шестому чувству, которым обладают все женщины, поняла, что случилось с юношей.
   -- Если бы вы попробовали съесть кусочек хлеба с вареньем, -- сказала она поспешно, чувствуя, что краска заливает ее щеки. -- У меня, к сожалению, больше ничего нет, я... не обедала дома.
   Она отрезала несколько ломтиков хлеба и намазала их вареньем.
   -- Я как раз спускалась вниз, чтобы принести чаю, -- прибавила она. -- Вы обязательно должны выпить со мной чаю. Ведь это вам не повредит.
   Она быстро сбежала с лестницы и направилась прямо к миссис Джерри.
   -- Вот шесть пенсов, -- сказала она, протягивая ей монетку в виде залога будущей дружбы. -- Будьте так милы, миссис Джерри, еще более милы, чем всегда, и дайте мне кипятку. Скажите, кто этот юноша, который живет рядом со мной, -- блондин с серыми глазами и темными ресницами?
   -- Это иностранец, француз, по фамилии что-то вроде Дюран. Он уже две недели мне ничего не платит, к пятому числу ему придется освободить комнату, если у него до того времени не будет денег. Безработный. Все та же история. А вы, мисс Ди, нашли себе какую-нибудь работу?
   -- Нет еще, -- ответила Ди беззаботно, -- но, конечно, человек с моими талантами не может остаться непризнанным, не так ли, миссис Джерри?
   -- Это никогда нельзя знать заранее, -- ответила миссис Джерри серьезно.
   Ди звонко расхохоталась.
   Поднявшись в свою комнату, она с удивлением увидела, что от целого хлеба осталась одна горбушка, но зато на бледных щеках юноши появился признак румянца.
   -- Я... -- он вскочил на ноги, и Ди заметила, как дрожат его руки, которые он поспешил засунуть в карманы пиджака. -- Я просто умирал с голоду, -- невольно вырвалось у него. -- Я съел почти весь ваш хлеб. Но, клянусь, я заплачу вам за него. Я не хотел говорить вам, что голоден, но когда вы вышли из комнаты, я почувствовал такой ужасный голод, что не мог удержаться и съел почти все.
   Ди посмотрела на него: щеки его опять побледнели, но глаза сияли.
   -- Не стоит говорить об этом. Я так рада, -- пробормотала она несвязно и поставила на стол чайник и две чашки.
   -- У нас осталось еще несколько ломтиков хлеба к чаю, -- сказала она весело. -- А вот пять папирос. Это дешевый сорт, но они мне нравятся. Мы можем курить и разговаривать. Меня зовут Ди Лестер. У меня здесь никого нет. Да и во всей Англии у меня нет никого близкого.
   Юноша выпрямился. Улыбка промелькнула на его губах.
   -- И у меня тоже, -- сказал он. -- Мое имя -- Филипп Дюран. Я француз, вернее, мой отец был французом, но мы уехали из Парижа, когда мне было всего пятнадцать лет. Через год он умер здесь, в Лондоне. С тех пор, вот уже пять лет, я живу совсем один. Я работал наборщиком в одной типографии, но этой зимой она закрылась, и с тех пор я безработный. Вот и вся моя биография. Моя мать умерла, когда я был совсем малюткой.
   -- У меня тоже нет матери, -- сказала Ди. -- А теперь и отец как бы умер для меня -- он вторично женился.
   -- Я никогда не забуду, что вы для меня сейчас сделали, -- сказал Дюран. -- Теперь у меня снова есть силы двигаться, ходить искать работу. Мне было очень плохо, я чувствовал себя сегодня настолько больным, что не мог никуда пойти, хотя мне дали адрес одного места, где я мог бы, вероятно, получить работы. Завтра я отправляюсь туда.
   -- Я тоже ищу работу, -- сказала Ди, -- и возьмусь за все, что угодно. Может быть, вы сможете помочь мне?
   -- С удовольствием, -- ответил он быстро. Он наклонился к ней, его серые глаза ярко блестели. -- Я на все готов для вас.
   -- Из благодарности за хлеб с вареньем, чай и папиросы? -- рассмеялась Ди. -- Ведь это все, что я для вас сделала.
   -- Вы спасли мне жизнь. Вот что вы для меня сделали, -- промолвил Филипп очень тихо.
   Раздался голос миссис Джерри, громкий и властный:
   -- Пора тушить свет!
   -- Потушите лампу, -- сказала Ди, -- ведь мы прекрасно можем разговаривать и в темноте. Тем более, что теперь полнолуние и можно сесть у окна.
   Ди пододвинула кресло к открытому окну. Филипп облокотился о подоконник.
   -- Испытывали вы когда-нибудь, что такое одиночество? -- неожиданно спросила Диана.
   Он поспешно кивнул.
   -- И даже очень часто. Особенно сильно чувствую я его в такие ночи, как сегодня, когда в разлитом кругом серебристом свете рельефно выступают темные тени и листья деревьев. Тогда я выхожу из дому и отправляюсь гулять. И иду обычно в сторону Кью... Там, не доходя до Кью, есть фруктовый сад, деревья в нем рано расцветают. Я часто хожу туда, любуюсь ими, вдыхаю их нежный аромат. Сад примыкает к самой дороге, тут же проходит линия трамвая, но... -- и он глубоко вздохнул, -- поверьте мне, весной он кажется уголком потерянного рая, отрезанным от внешнего мира и живущим своей особенной жизнью.
   Ди протянула ему руку.
   -- Мне нравится то, как вы смотрите на вещи, как вы понимаете их, -- сказала она, -- будем друзьями.
   -- Разве мы уже не друзья с вами? -- спросил он. Он взял ее руку и прижал к своим горячим губам. Затем, словно угадав ее испуг перед этим внезапным порывом, рассмеялся:
   -- Это французское начало во мне делает меня несдержанным. Не сердитесь.
   -- Я не сержусь, -- ответила она.
   Она не сердилась, но эта мимолетная ласка с новой силой пробудила в ней воспоминание о прошлой ночи, о песенке Кармен, о склонившемся над ней лице Гюга. Словно меч, отравленный каким-то сладким ядом, воспоминания эти пронзили ее сердце.
   Она слышала голос Филиппа, но он доносился до нее как бы издалека.
   -- Мне пора уходить, -- говорил он, -- уже поздно.
   Он стоял возле нее, ожидая ответа.
   -- Я зайду за вами завтра утром. Мы отправимся вместе на поиски работы. -- Он подождал минуту, затем добавил поспешно: -- Мы с вами друзья, не правда ли? Могу я звать вас уменьшительным именем? И вы, пожалуйста, зовите меня так.
   Ди заставила себя вернуться к обыденной жизни, оторваться от прекрасной мечты.
   -- Конечно, -- сказала она глухо.
   -- Итак, покойной ночи, Ди!
   Она сделала усилие и постаралась сбросить с себя полное ко всему равнодушие, снова овладевшее ею.
   -- Покойной ночи, Филь!
  

ГЛАВА VI
Ее нет

   -- Какая досада! -- воскликнул Гюг.
   Он ехал на обед к премьер-министру. И вдруг в ту минуту, когда такси огибало Уайт-холл, вспомнил, что просил Диану позвонить ему по телефону в восемь часов.
   Часы как раз били восемь.
   -- Остановитесь у ближайшей телефонной будки, -- сказал он шоферу.
   Нетерпеливо назвал он номер своего телефона.
   -- Занято, -- прогудел голос.
   С подавленным восклицанием он повесил трубку. Очевидно, в эту самую минуту Диана звонила ему. Неприятный осадок оставался у него на сердце, пока он не приехал на Доунинг-стрит. Здесь, среди оживленной беседы, осадок исчез.
   Это был чисто деловой обед, без дам. Гюг понимал, что приглашение на этот обед повлечет за собой, вероятно, другое приглашение, но уже не к обеденному столу, а туда, где решаются судьбы нации. После обеда он отправился с Гарроном в оперу. В Ковент-Гардене давали "Кармен". Когда они раскрыли двери в ложу Гаррона, до них донеслись звуки песни тореадора. Во второй раз за этот вечер Гюг вспомнил о Диане.
   -- Чувствуешь, как кровь начинает быстрее течь в жилах, когда слышишь эту музыку, полную огня и жизни, не правда ли? -- лениво говорил Гаррон, глядя на Гюга. -- Клянусь вам, Гюг, вы помолодели на двадцать лет, вы выглядите сейчас совсем юношей.
   Гаррон был одним из наиболее влиятельных людей своего времени: он держал в руках власть с такой легкостью, с какой другой держит папиросу. Гюг постарался отделаться от нахлынувших воспоминаний, которые, несмотря ни на что, заставляли сильнее биться сердце.
   -- Я уже покончил с такого рода делами, -- сказал он поспешно, -- я ушел от всего этого, дорогой друг. Меня интересует теперь в жизни только то, что может дать пищу уму.
   -- Дизраэли приписывают слова, что все могущество, доступное человеку, не стоит одной улыбки женщины, любимой женщины, конечно, -- произнес Гаррон.
   -- Он сказал это в то время, когда уже устал от власти, -- сухо заметил Гюг.
   После окончания оперы он отвез Гаррона домой и, отпустив автомобиль, пешком вернулся к себе. Том открыл ему дверь и следом за ним вошел в комнату.
   -- Мисс Лестер звонила вам, сэр, как только вы уехали, -- сказал он. -- Она спрашивала, не поручали ли вы мне что-нибудь передать ей. Она просила сказать вам, что у нее все уладилось.
   -- Мисс Лестер, -- повторил Гюг. Он был погружен в чтение письма из деревни, от своего управляющего. -- Да, я помню. Значит, она передала, что у нее все уладилось?
   Он вошел в спальню и зажег свет. Какая-то записка лежала на его туалетном столе. Он с удивлением подумал, от кого бы она могла быть.
   "Я хочу еще раз поблагодарить Вас за все. Я не умею выразить словами свое чувство -- спасибо за все и до свидания.
   Диана"
   Написанная мелким почерком цифра 11.30 указывала на то, что Ди написала эту записку перед самым отъездом, тогда, когда пошла надевать шляпу. Это было трогательное письмецо. Он решил завтра же позвонить ей.
   Гюг не забыл своего решения и разыскал в телефонной книжке номер телефона миссис Вистон.
   На его счастье, к телефону подошел тот самый слуга, который говорил с Дианой.
   -- Вы говорите, ее нет дома. Где же тогда живет мисс Лестер? -- спросил Гюг.
   -- Не имею ни малейшего представления, сэр. Я дал мисс Лестер адрес лечебницы, где лежит миссис Вистон...
   Гюг позвонил в лечебницу, но там о Диане никто ничего не знал.
  

ГЛАВА VII
Продавщица

   Диана нашла место продавщицы.
   Поработав месяц, она часто думала, что, вероятно, легче подметать улицы, чем служить в магазине.
   Она была очень плохо приспособлена к такой работе, ей было мучительно трудно стоять на ногах с девяти до шести, пользуясь лишь получасовым перерывом на обед. Зато по субботам и воскресеньям она спала почти целый день, и только эти два вечера они с Филем посвящали "наблюдениям над жизнью", как они это называли.
   Филь снова служил в типографии. Это давало ему возможность снабжать книгами себя и Ди.
   Был обеденный перерыв. Ди медленно шла по длинному коридору, направляясь к выходу, когда ее позвал младший управляющий магазином, Исаак Коген.
   Она послушно остановилась.
   -- Вы чувствуете себя немного уставшей, милая? -- улыбаясь, спросил он.
   -- Такая ужасная жара, -- ответила Ди сухо.
   -- Послушайте, -- воскликнул Коген с живостью, -- я приобрел недавно небольшой двухместный автомобиль, и в воскресенье мы можем поехать покататься. Ждите меня у Сиркуса ровно в десять. Мы отправимся за город, и в понедельник утром, к началу работы, я вас доставлю сюда...
   Ди повернулась и побежала от него. До нее донесся смех Когена.
   Ди была так измучена, что не могла обедать. Когда она вернулась к своему прилавку, в глазах ее было выражение загнанного зверька. Коген не показывался больше, но другая продавщица, в изящных туфельках, с пальцами, унизанными перстнями, бросила ей аккуратно сложенную записку.
   Дрожащими руками Ди развернула ее.
   "Не будьте дурочкой, дорогая моя; ваш труд -- не очень доходная статья. Я хочу сказать вам, что Вы мне очень нравитесь. Я позабочусь о Вас, на будущей неделе Вам увеличат жалованье. Итак, в воскресенье в десять часов у Сиркуса.

И. К."

   Она подняла голову и встретилась глазами с наблюдавшим за ней Когеном.
   Диана вышла из-за прилавка и направилась прямо к нему.
   -- Вы -- мерзавец, -- сказала она звонким голосом.
   Она увидела, как побагровело лицо Когена, как злобно оскалились его зубы, но вдруг, к ее изумлению, он мило улыбнулся. Какой-то покупатель спрашивал, как пройти в одно из отделений, -- он, конечно, должен был услышать ее слова, обращенные к Когену. Диана повернулась.
   То был Гюг. Глаза их встретились.
   -- Здравствуйте, -- машинально произнесла Ди заплетающимся языком. Она видела Гюга, но точно в тумане -- какая-то неосязаемая пелена повисла между ними.
   Если бы не этот туман, который, становясь все гуще, обволакивал ее и мешал дышать, она, конечно, обратилась бы в бегство, но силы оставили ее. Неясно, словно шепот, донеслись до нее слова Гюга:
   -- Что вы здесь делаете? Где вы были все это время?
   Ди слабо улыбнулась. Он был так хорош сейчас в лучах яркого солнца, один вид его наполнял ее радостью.
   -- О, мне пришлось искать работу, -- сказала она.
   Коген медлил уходить, лицо его выражало жадное любопытство.
   Глаза всех служащих были обращены на Ди. Почувствовав это, она направилась к прилавку, словно желая укрыться за ним от любопытных взоров. Она уже дошла до прилавка, но тут развешенные куски кружев и цветных лент слились перед ее глазами в одно тусклое колышащееся пятно, образовали зыбкую, пенящуюся волну, которая все приближалась и наконец захлестнула ее.
   Ди пошатнулась и опустилась на колени, голова ее прислонилась к прилавку, руки беспомощно повисли, касаясь пыльного пола.
   -- Это -- результат переутомления, -- резко сказал Гюг, обращаясь к Когену.
   Он наклонился и осторожно поднял Ди. Коген суетился возле них. С его уст срывались бессвязные извинения, объяснения, выражения сочувствия.
   -- Покажите мне место, где мисс Лестер могла бы прийти в себя, -- обратился к нему Гюг, -- да поскорее.
   В магазине было помещение для отдыха -- пустая пыльная маленькая комнатка с плотно закрытыми окнами, из которых открывался скучный вид на склады.
   Гюг уложил Ди на жесткую кушетку и послал одну из продавщиц за водой. Ди лежала совсем тихо -- тоненькая девочка, слабое существо, лишенное жизненных сил, лишенное всяких желаний.
   Глубокая жалость сдавила грудь Гюга.
   Несмотря на снисходительное отношение к себе самому, несмотря на все растущий эгоизм баловня жизни, Гюг обладал врожденным благородством. Оно-то и беспокоило его все это время из-за того, что он забыл обещание, данное Ди в тот памятный вечер.
   Он приложил много усилий, чтобы разыскать Ди, но все они оказались тщетными, и Гюг постарался уверить себя, что Диана уехала к отцу. Однако он не мог забыть ее смеха, ее самоотверженного поведения во время облавы.
   Гюг был избалован удачей. Беззаботная жизнь, легкие победы над сердцами женщин и та легкость, с которой они шли ему навстречу, притупили в нем чувство благодарности. Но утонченность Ди, широта ее натуры, способность не думать о себе в опасную минуту ради интересов другого глубоко тронули его. Он не мог забыть об этом. И когда увидел, что след Ди потерян, не переставал упрекать себя. Гюг пробовал обратиться к сыщику, но очень трудно отыскать в Лондоне человека, не совершившего какого-нибудь преступления, ничем не известного, не старающегося скрыться от глаз полиции. Самое верное средство замести следы -- это вести будничный образ жизни. Сыщику не удалось напасть на след Дианы, и Гюг оставил поиски. И вот он наконец нашел Ди; но как мало сходства осталось в ней с той Кармен, что с таким упоением танцевала перед ним, так заразительно смеялась.
   Последние месяцы Гюг был загружен работой; кабинет еще не сместили, однако это могло произойти в ближайшем будущем. Гюг почти все время проводил в парламенте, стараясь укрепить свою кандидатуру, и постепенно всецело отдался работе, которую полюбил саму по себе, безотносительно к тому, что она должна была приблизить его к власти. Все другие интересы отошли на задний план.
   Теперь, когда он смотрел на Ди, ему казалось, что прошло бесконечно много времени с тех пор, как он впервые стоял возле нее в темной комнате, охваченный страхом быть пойманным полицией.
   В ту памятную ночь она, безусловно, спасла его карьеру, а что сделал он для нее? Сознание своего эгоизма заставило его особенно остро ощутить вину перед ней.
   Между тем Ди открыла глаза и слабо улыбнулась ему. Он сел на край жесткой узенькой кушетки и обнял девушку. И тотчас она, как маленький обиженный ребенок, прижалась лицом к его рукаву -- движением, полным доверия и счастливой уверенности.
   Вернулась продавщица со стаканом воды в руках. Гюг поднес его к губам Ди. Она попробовала сесть.
   -- Мне уже лучше, -- сказала она с улыбкой, -- уверяю вас. Она неуверенно посмотрела на него. -- Я думаю, мне пора возвращаться в магазин.
   -- Разве у вас были настолько стесненные обстоятельства, что вам пришлось взяться за эту работу? -- спросил Гюг.
   Ди утвердительно кивнула.
   -- Я часто думала, стоит ли это делать, -- сказала она с веселостью, напоминающей прежнюю Ди, -- то есть стоит ли жить на свете только для того, чтобы заниматься ежедневно делом, которое ненавидишь. Ведь, рассуждая логично, это глупо, не так ли?
   В комнату вошел Коген, предварительно осторожно кашлянув и постучав в открытую дверь. Он, очевидно, уже узнал, кто такой Гюг, и обратился к нему с подчеркнутой почтительностью.
   -- Наш хозяин просил меня передать вам, мистер Картон, что обморок мисс Лестер нисколько не вызван переутомлением; он очень просил вас переговорить с ним по этому поводу, если вам будет угодно. Он поручил мне также предложить мисс Лестер недельный отпуск с сохранением жалованья.
   Гюг встал и смерил Когена взглядом. Тот был высокого роста, но Гюг казался на голову выше него.
   -- Не будете ли вы так добры передать вашему хозяину, -- сказал он высокомерно, -- что мисс Лестер не намерена воспользоваться его великодушным предложением. Она сегодня же уходит от вас, вернее сейчас же. А теперь прощайте.
   -- Мне нравится быстрота, с которой вы с ним покончили, словно подвели итог на счете! -- сказала Ди. -- Но неужели вы полагаете, что облегчили мое положение тем, что отказались за меня от службы, в то время как у меня нет ни малейшей надежды на другое место; ведь скоро начнется мертвый сезон, и я...
   Она остановилась и, топнув ногой, воскликнула с горячностью:
   -- Как вы могли так поступить? Теперь вам придется исправлять это, а я должна буду быть особенно признательной за недельный отпуск. Нужно поскорее позвать сюда мистера Когена.
   Гюг лениво закуривал папиросу.
   -- Если вы не будете мешкать и сейчас оденетесь, -- сказал он, -- мы еще успеем выпить чаю на лоне природы. Я должен быть в городе к семи часам, и жалко терять драгоценное время. Я хочу отвезти вас в одно очень красивое место; дорога туда идет через лес, и будет досадно, если нам придется торопиться.
   -- Перестаньте! -- воскликнула Ди с отчаянием. -- Это ведь низко говорить мне о поездке за город, о лесах, в такой день, когда... когда так жарко и все кругом будто плывет у меня перед глазами, это все равно, что дразнить едой человека, умирающего с голода!
   -- Диана! -- воскликнул Гюг; в голосе его уже не звучали больше веселые нотки. -- Неужели вы можете подумать, что после всего того, что вы для меня сделали, я буду равнодушно смотреть, как вы убиваете себя непосильной работой в этом лишенном воздуха ужасном магазине? Неужели вы считаете меня таким бессердечным эгоистом? Может быть, я и плохой человек, но все же не настолько скверный, чтобы равнодушно видеть, как друг мой мучится на моих глазах, и не попытаться при этом прийти ему на помощь. Я беру на себя заботы о вас. Но ваша гордость нисколько не должна возмущаться. Я найду вам работу, и это не будет с моей стороны актом благотворительности. А сейчас, очень прошу, наденьте шляпу и едем хоть немного подышать свежим воздухом.
   Она молча стояла перед ним. Румянец то сбегал с ее щек, то снова появлялся, словно легкие облачка проносились на предрассветном небе; руки ее были крепко сжаты.
   -- Неужели, неужели вы серьезно говорите это?
   Гюг подошел к ней и легко положил руку ей на плечо. Ди вся вздрогнула от его прикосновения, он почувствовал это, дыхание его участилось.
   -- Конечно, серьезно, -- сказал он дрогнувшим голосом, -- а теперь торопитесь. Я буду ждать вас в автомобиле. Только не мешкайте.
   Комната для раздевания была пуста, когда Ди вошла в нее. Она быстро надела свою дешевенькую шляпку, свое бумажное пальтишко. Постояла с минуту, окидывая взглядом мрачную комнату с рядами висящих на вешалках дешевых пальто, с беспорядочно брошенными кульками от завтраков. Очевидно, она видела ее в последний раз.
   Но Ди не замечала окружающей обстановки -- перед ее зачарованным взором развертывались волшебные картины и губы шептали:
   -- Благодарю тебя, Боже, за Гюга!
   Они пили чай в саду старой деревенской гостиницы; возле их столика на грядках сочно краснели ягоды клубники.
   -- Давнишней мечтой моей жизни, -- торжественно заявила Ди Гюгу, -- было самой рвать клубнику и есть ее прямо с грядки.
   Она вела себя, как настоящее дитя.
   -- Вы -- второй Питер Пэн [герой сказки английского писателя Джеймса Барри -- мальчик, который всегда оставался ребенком], -- сказал ей Гюг, -- наверное, и в девяносто лет вы все еще не будете взрослой. Что делал с вами отец во время ваших частых разъездов?
   Ди горько рассмеялась.
   -- Уверяю вас, что не мне доставалась роль Питера Пэна, -- отвечала она, -- ведь тогда все заботы лежали на мне. Мне кажется, отец стал считать меня взрослой с той минуты, как я научилась ходить. Не было такого гнусного способа избавиться от уплаты долгов или "провести человека", которому бы он не пытался научить меня. Это мало вяжется с образом Питера Пэна, не правда ли?
   Ее блестящие глаза пристально смотрели на него.
   -- Я стараюсь забыть всю эту мерзость и гнусность, -- продолжала она, -- но мне кажется, что вещи, которые мы хотим забыть, подобны комьям грязи: даже отпав, они оставляют после себя следы. Я думаю, -- закончила она с отчаянием в голосе, -- что знаю много таких вещей, о которых вы не имеете даже представления.
   Они сидели под старым буком. Сквозь листву на них падали солнечные блики. Гюг растянулся на траве, прикрыв глаза шляпой.
   -- Я думаю, это не так страшно, -- сказал он, слегка улыбаясь. -- Но назовите мне эти ужасные вещи, о которых я не могу даже иметь представления.
   -- Вы смеетесь надо мной, -- отозвалась Ди.
   Он приподнялся и сел: его глаза с выражением насмешливым и нежным смотрели на нее.
   -- Нет, -- сказал он, -- я не смеялся над вами; я улыбнулся наивной вере семнадцатилетней девушки в незапятнанную невинность сорокалетнего мужчины.
   Ди была занята составлением букета из маргариток и трилистника.
   -- Если мужчина знает о всяких гнусных вещах, то это не имеет значения, -- сказала она медленно, -- но совсем другое дело в отношении девушек; к сожалению, мне пришлось со многим познакомиться. Отец не обращал никакого внимания на то, что я могу услышать, и на то, с кем я встречаюсь. Я сейчас объясню, почему нехорошо, когда девушки знают о слишком многом: мужчины теряют к ним уважение и перестают считаться с ними. Сегодня Коген лишний раз подтвердил мне это. Он без обиняков предложил мне уехать с ним, а когда я убежала от него, потому что мне стало очень противно и очень страшно, он не обратил на это ни малейшего внимания; он попросту не сомневался, что я поеду с ним: прислал записку, предлагая мне быть готовой в назначенное время, и сообщил о том, что прибавит мне жалованья. Вот о чем я хотела рассказать вам. Он, видите ли, знал, что я беззащитна, что я должна буду понять...
   -- Гнусный мерзавец! -- воскликнул Гюг. -- Рыцарственное чувство, заглушенное эгоизмом, заговорило с новой силой. -- Всякий приличный мужчина отнесся бы к вам с величайшим уважением, -- сказал он горячо.
   -- Ваши слова доставляют мне большое удовлетворение, -- сказала Ди с милой улыбкой. -- Я считала, что должна рассказать вам про Когена, хотя все время боялась, не зная, как вы к этому отнесетесь. Но, мне кажется, вы понимаете.
   Гюг поднялся с травы.
   -- Сейчас мы отправимся в одно место, где, я надеюсь, вы найдете работу получше.
   Автомобиль Гюга остановился перед большим белым особняком на Сауз-стрит.
   -- Здесь живет моя сестра. Подождите меня в машине, Ди!
   Он быстро пошел к высокой, блестящей парадной двери, которая отворилась прежде, чем он успел позвонить. В двери показался джентльмен с очень красным лицом, в цилиндре.
   Диана услышала, как он приветствовал Гюга:
   -- Здравствуйте, дружище Гюг! Какой попутный ветер занес вас сюда?
   Дверь снова распахнулась, и оба джентльмена вошли в нее.
   -- Наверное, в будуаре у Виолетты целая коллекция поклонников, -- сказал Бевис Драйтон, подмигивая Гюгу, -- пройдем ко мне и выпьем по рюмочке.
   -- Спасибо, но у меня нет времени, -- отвечал Гюг. -- Я должен видеть Виолетту по делу.
   -- По делу? -- весело расхохотался Бевис, обнаруживая при этом прекрасные белые зубы. -- Вот это мне нравится! Держу пари, что вы со дня своего рождения никогда не занимались никакими делами; не думаю, чтобы и она была способна на это. Желаю вам успеха, Гюг, но боюсь, что ваша попытка будет тщетной.
   Гюг оставил его и стал быстро подниматься по покрытой толстым ковром лестнице.
   Он послал слугу попросить Виолетту выйти к нему на минуту.
   Виолетта поспешно вышла из своего будуара.
   -- Что-нибудь случилось, дорогой? -- спросила она, прикоснувшись губами к его лбу.
   Она была одной из тех женщин, которые не обладают настоящей красотой, но, благодаря чрезвычайному изяществу и тщательно подобранному туалету, производят обаятельное впечатление.
   Виолетта положила на плечо Гюга свою красивую белую руку с тщательно отполированными ногтями.
   -- Скажи мне всю правду, -- попросила она, -- но прежде всего дай мне папиросу и знай, что ради тебя я покинула удобное кресло.
   -- Слушай, Ви, -- сказал Гюг отрывисто, передавая ей портсигар, -- я хочу просить тебя оказать мне услугу. Я знаю, что то, о чем я тебя попрошу, не будет тебе очень приятно, но все же надеюсь, что ты сделаешь это для меня. Обещаешь исполнить мою просьбу?
   -- Это ужасно таинственно, -- проговорила Виолетта.
   -- Сейчас я тебе все расскажу, -- прервал ее Гюг. -- Ты помнишь историю в игорном доме Эгхэм Крессент? Там еще застали Тэдди Виндльсгэма, миссис Пиррей, Форсайта и многих других. Я тоже был там в ту ночь, но, конечно, не мог допустить, чтобы мое имя фигурировало в таком деле. Ты ведь знаешь, как теперь требовательны массы в отношении своих избранников, и я просто не имел права участвовать в скандале. Как раз перед тем Гаррон дал мне твердое обещание, что я попаду в кабинет. И вот я вошел в комнату одной девушки -- только, ради Бога, не подумай ничего плохого, девушка тут абсолютно не при чем. Она не только помогла мне скрыться, но с опасностью для жизни сама указала мне дорогу.
   Сейчас эта девушка в очень тяжелом положении, и я хочу в свою очередь сделать ей добро. Не возьмешь ли ты ее к себе в дом в качестве компаньонки? Нет, подожди минуту. Конечно, я и сам знаю, что вовсе не нуждаешься в компаньонке, но хочу, чтобы Диана Лестер считала, что она честно зарабатывает свой хлеб, а в данную минуту я не знаю никого, кроме тебя, к кому бы мог обратиться... Если ты для меня это сделаешь, я улажу для вас дело с Лингфильдом -- заплачу ему все до копейки. Ты согласна?
   -- Что это за девушка? Почему ты в ней так заинтересован? -- воскликнула Виолетта. Ее глаза, очень похожие на глаза Гюга, несмотря на поднятые тушью ресницы, пристально смотрели на него. Она заметила, как кровь прилила к его щекам.
   -- Поверь мне, -- сказал он раздраженно, -- что я не влюблен в эту девушку -- она еще почти ребенок. Но неужели ты не можешь понять, что человек может бескорыстно захотеть сделать доброе дело? Диана совершенно одинока, без гроша денег. Конечно, она прилично воспитана и все прочее; кроме того, как я сказал, она оказала мне очень большую услугу. Ведь нельзя же задушить в себе всякое доброе чувство из страха, что люди неправильно поймут тебя! Так хочешь ты мне помочь или нет?
   -- Да, -- сказала Виолетта; выражение лица ее сразу смягчилось, -- я помогу тебе, Гюги.
   -- Спасибо, -- радостно сказал он, схватив ее за руку. -- А я сегодня же урегулирую твои дела. Я бесконечно благодарен тебе, Ви. Да, между прочим, у Дианы прекрасный голос. Я хочу, чтобы Линески давал ей уроки пения. Подожди одну минуту. Диана ждет меня в автомобиле, я сейчас приведу ее сюда.
   С порога комнаты он снова вернулся.
   -- Прошу тебя, Ви, -- воскликнул он совсем по-мальчишески, -- будь ласкова с ней. И позаботься о ее туалетах и о всем прочем. Я надеюсь на тебя.
   "Вот до чего мы дожили, -- подумала Виолетта, поджидая возвращения брата. -- Гюг способен на экстравагантные выходки. Он просит меня быть ласковой с этой девушкой и сам думает о ее туалетах. Это забавно. Он наверняка влюблен в нее", -- решила она. Но затем, увидев входящих в комнату Диану и Гюга, быстро отбросила это предположение.
   Виолетта вполне оправдала надежды Гюга и очень ласково встретила Ди.
   -- Идемте пить чай, -- сказала она, -- я познакомлю вас с моими гостями. Мой брат говорит, что вы поете. Я люблю музыку, но еще больше люблю пение. Если бы я могла испросить себе дар у богов, мне кажется, я попросила бы дать мне голос.
   Она проводила их в прекрасно обставленную, полную цветов комнату. Гюг был знаком почти со всеми присутствующими; через минуту он был вовлечен в водоворот разговоров и пришел в прекрасное настроение.
   Виолетта очень мило представила всем Диану. Гюг, чрезвычайно довольный тем, что смог отплатить Ди, позаботившись о ней, оглянулся, чтобы посмотреть, как она себя здесь чувствует. Она сидела в кресле, а у ее ног на пуфе поместился Лансинг, весьма приятный юноша, они весело болтали и смеялись. Гюг услышал, как Лансинг сказал:
   -- Вы должны разрешить мне, мисс Диана, научить вас управлять автомобилем. Вы позволите, не правда ли?
   Лансинг, по-видимому, увлекся Дианой, и это доставляло ей заметное удовольствие.
   -- Я предложу вам загадку, Ланс, -- обратилась к юноше одна из дам, но Виолетта, смеясь, ответила ей:
   -- Оставьте детей, пусть играют и будут паиньками.
   -- Мы не обращаем внимания на ваши насмешки, -- отозвался весело Лансинг, -- они продиктованы завистью к нашей молодости и непорочности!
   Гюг заметил, как Диана покраснела в ответ на какой-то невинный комплимент, и неожиданно почувствовал острую бессмысленную ненависть к Лансингу за то, что тот был молод, за то, что так ярко блестели его волосы, за его жизнерадостность, за близость к Диане.
   И он понял, почему все эти месяцы, с тех пор как исчезла Ди, его не покидало чувство беспокойства, и почему у него сейчас такое приподнятое настроение. Он понял, что любит Ди.
  

ГЛАВА VIII
Сердечные тайны

   -- Но ведь это не называется быть компаньонкой, дорогая миссис Драйтон, -- сказала жалобно Ди.
   Она сидела, прислонившись к груде покрытых кружевами подушек, а Виолетта Драйтон в удивительном ярко-красном с золотом капоте, закинув руки за голову, сидела на краю ее кровати.
   -- Мы не властны над нашими болезнями, -- сказала она рассеянно.
   -- Но я чувствую себя настолько хорошо, что могла бы смело встать, если бы не запрещение этого противного доктора, -- возразила Ди живо. -- А когда я сегодня сказала ему об этом, он только улыбнулся со своей раздражающей манерой и сказал что-то о надорванной конституции. Начать с того, что, когда я была бедна, я даже не знала, что у меня вообще есть какая-то конституция. Бедняки вовсе не подозревают о ее существовании, они не могут себе позволить такой роскоши. Это все равно, что несезонные блюда: они слишком дороги для того, чтобы можно было их есть. Я уверена, что модные доктора приклеивают этот ярлычок ко всем своим пациентам: это избавляет их от лишних хлопот и в то же время увеличивает их доходы.
   Виолетта рассмеялась.
   -- Примите более веселый вид, милая Ди, -- сказала она, -- и радуйтесь тому, что вы такая хорошенькая в постели. Многим женщинам это не к лицу и служит для них тяжелым испытанием. Но вы с вашими разметавшимися локонами, тоненькими ручками и нежной шейкой выглядите сейчас десятилетней девочкой. Между прочим, -- и она пристально взглянула на Ди, -- Гюг хотел прийти сегодня сюда выпить с нами чаю.
   У Виолетты сжалось сердце, когда она увидела, что догадка ее подтвердилась. При имени Гюга румянец вспыхнул на бледных щечках Ди, глаза потеряли скучающее выражение и застенчиво загорелись. Виолетта поднялась и подошла к зеркалу.
   "К чему это только может привести?" -- спросила она самое себя. Она стала приглаживать свои мягкие, тонкие волосы; зеркало отражало ее глаза, выражавшие легкое беспокойство. "К чему это только может привести?"
   И вдруг она приняла решение.
   -- Вы, конечно, знаете, Ди... -- начала она, но в эту минуту кто-то постучался в дверь.
   -- Да, -- ответила Виолетта, сама не зная, обрадовалась ли она или нет тому, что невольно приходилось отложить признание, которое она готова была сделать.
   Она услышала голос мужа:
   -- Ви, голубушка, ты мне нужна на минуту.
   Она вышла к нему.
   -- Послушай, Ви, -- обратился к ней Бевис с почти просительным выражением, -- ты знаешь, я редко тебя беспокою, не правда ли? Но на сей раз для меня это очень важно. Я пригласил к завтраку француза-спортсмена и его жену -- у нас с ним общие дела и все такое. Ты знаешь, он влиятельный человек, и я, как глава Скакового клуба, должен принять его. Не согласишься ли ты отложить все свои другие дела и поехать с нами в ресторан, приняв на себя роль хозяйки? Прошу тебя.
   Виолетта взглянула на мужа и рассмеялась.
   -- Значит и для меня нашлась роль, -- сказала она весело, -- хотя и чисто декоративная.
   Его красное лицо стало еще ярче.
   Как все глупые люди, он был очень злопамятен. Всякое замечание, не имеющее отношение к скачкам, собакам и охоте, -- единственным вещам, о которых он мог поддержать разговор, -- вызывало в нем подозрение.
   -- Если ты будешь так много рассуждать... -- проворчал он.
   Виолетта снова рассмеялась.
   -- Конечно, я поеду с тобой, Бевис, -- сказала она поспешно.
   Его лицо тотчас прояснилось.
   -- Это очень мило с твоей стороны, и знаешь, Ви, надень, пожалуйста, свое самое шикарное платье. Ты понимаешь?..
   Она очень хорошо понимала. И легкая улыбка, мелькавшая у нее на губах в то время, как она одевалась, была не из веселых.
   В течение всей своей замужней жизни Виолетта имела в глазах Бевиса лишь одно значение: ценного трофея. Он женился на ней только потому, что среди девушек, дебютировавших в тот год в свете, она имела наибольший успех, потому что столько других мужчин желали ее. Она полюбила его. Она приняла его вынужденную сдержанность за молчаливое обожание, его чрезмерную любовь к спорту -- за чисто английскую мужественность, его неловкость -- за недостаточное знание женщин.
   Но уже во время свадебного путешествия он показал ей свое истинное лицо: напился и оставил ее одну на шесть дней ради каких-то скачек. Обладание Виолеттой свело ее в его глазах на уровень других ценных трофеев. Она не играла важной роли в его жизни. В браке он видел только доказательство своей ловкости в деле ее завоевания. Ви продолжала его любить, пока был жив их сын. С окончанием его короткой жизни угасла и ее любовь к Бевису.
   И сейчас, надевая при помощи горничной свое лучшее парижское платье, Виолетта прекрасно знала, что Бевис требовал ее присутствия только для того, чтобы показать ее, и что, похваставшись ею, он перестанет интересоваться и ею самой, и той ролью, которую она будет играть в обществе этих знатных французов.
   Но все же она признавала в муже известные достоинства: он был щедр и никогда не задавал лишних вопросов.
   Одевшись, она зашла попрощаться с Ди и снова вспомнила о признании, которое собиралась сделать. Спускаясь по лестнице, она подумала: "Я непременно должна сегодня же рассказать об этом Диане".
   На Хилл-стрит она встретила Гюга, он весело махнул ей рукой.
   Свет падал ему в лицо, и Виолетта заметила, что он осунулся.
   Неужели он действительно влюблен в Ди? Если это неверно, то почему у нее всегда является такое предположение, когда она видит его в обществе Ди?
   Виолетта не решалась прямо спросить его об этом. И не потому, что боялась его гнева из-за того, что она вмешивается в его дела, -- нет, она страшилась разбудить, может быть, им самим еще не осознанное чувство.
   В том, что Ди любит Гюга, у нее уже не было сомнений. Но она смотрела на ее чувство, как на обычное девичье обожание знаменитости, и, кроме того, она так любила Гюга и так гордилась им, что влюбленность Ди казалась ей совершенно естественной. В ее глазах Ди была настоящим ребенком.
   За завтраком Виолетта много говорила и смеялась. Она была очаровательна, по временам даже блестяща, но чувство легкого беспокойства все время не покидало ее. Она не могла отделаться от него, перед ней все время стояло лицо Гюга, его сосредоточенный взгляд.
   В последнее время Гюг потерял присущую ему добродушную веселость. Но когда она спрашивала его, не чувствует ли он себя нездоровым, нет ли у него каких-нибудь неприятностей, он неизменно отвечал, что у него много работы и что сезон был страшно утомительным. Он очень вежливо, однако и очень решительно отклонял все ее тенденциозные расспросы.
   И Ви вздохнула с облегчением при мысли о том, что скоро все общество разъедется из Лондона. Она предполагала взять с собой Ди в Блеварон, а Гюг, она знала, будет занят в течение двух месяцев в разных других местах. И тут она подумала, что, может быть, глупо с ее стороны придавать всему этому так много значения. Вскоре Гюг и Ди будут разлучены на долгие месяцы. Гюг забудет свое временное увлечение -- она хотела верить, что с его стороны это было простым увлечением, а Ди -- предмет своего обожания. Среди спортивных приятелей Бевиса, приглашенных ею в Блеварон, было несколько милых юношей и среди них молодой Лансинг, который уделял много внимания Ди, пока внезапное нездоровье не уложило ее в постель.
   Болезнь Ди явилась непосредственным результатом месяцев, проведенных в магазине, когда ей приходилось много работать, мало спать и плохо питаться. Доктор, которого так осуждала Ди, быстро поставил диагноз ее болезни.
   -- Мисс Лестер будет всю жизнь возиться с легкими, если сейчас не принять серьезных мер, -- сказал он Виолетте. -- Она неоднократно простуживалась, и к тому же атмосфера в этом магазине...
   Главным огорчением Ди было то, что она не может честно зарабатывать своего жалованья. До болезни она настаивала на строгом выполнении своих обязанностей, которые старательно придумывала для нее Виолетта.
   Когда она говорила об этом с братом, он отвечал ей, что, конечно, впоследствии найдет Ди другую работу, но что пока просит Ви не оставлять ее своими попечениями.
   Гюг редко посещал их, но Ви заметила, что он никогда не приходил в то время, когда Дианы могло не быть дома, а два раза они встретили его даже там, куда обычно он никогда не заглядывал.
   Стараясь отделаться от своих мыслей, Виолетта обратилась к гостям с каким-то шутливым замечанием. Бевис пригласил мосье и мадам Ла-Виль проехаться с ними в Ранела. Виолетте пришлось против воли принять участие в поездке, хотя ее не покидала мысль о том, что Гюг обещал как раз в это время прийти пить чай с ней и с Ди.
   Когда Виолетта ушла, Ди продолжала спокойно лежать. Впервые в жизни ее баловали и, естественно, ей это было чрезвычайно приятно. Она любила уют и тишину своей маленькой комнаты. Отсутствие шума в доме действовало как укрепляющее средство на усталые нервы.
   Лучи солнца падали на вазу с белыми гвоздиками, их опьяняющий аромат наполнял комнату. Из груди Ди вырвался вздох блаженства. Вскоре горничная принесет ей завтрак -- вкусные блюда, приятные на вид. Потом она примет лекарство, слегка вздремнет, а затем -- затем придет Гюг...
   Ее чувство к Гюгу уже не было для нее тайной. Она поняла истину, и эта истина наполняла ее дни и ночи робкой, но глубокой радостью, на которую не могли повлиять никакие внешние события. Среди каждодневных впечатлений и разговоров эта мысль не покидала ее. Она была запрятана в ее душе, словно бесценное сокровище, она горела в ней, как звезда в далеком ночном небе.
   "Это -- любовь", -- шептала про себя Ди, и от одного этого слова у нее захватывало дыхание, оно приводило ее в трепет.
   Она много читала о любви, но мало знала о ней. И любовь застала Ди врасплох, словно маленького ребенка, ничего не знающего о ее силе и могуществе, о ее сладких дарах. Охватывающий Ди трепет казался ей тайной, в которой она не могла бы признаться никому, даже любимому.
   Когда Гюг брал ее за руку, когда он случайно прикасался к ней, даже при одном звуке его голоса сладкий восторг овладевал ею и минутами ей казалось, что она теряет сознание. Ей даже не приходило в голову, что Гюг может любить ее. Он был совсем особенным существом, перед алтарем которого она курила фимиам.
   Окончив завтрак, Ди вскочила с постели, взяла вазу с гвоздиками и поставила ее на маленький столик возле кровати. Она стала переставлять цветы в букете, с восторгом вдыхая их аромат. Потом взяла несколько белых гвоздик и попыталась прикрепить их к волосам. Гюг застал ее за этим занятием. Она быстро обернулась к нему, цветы упали и рассыпались по ее груди.
   -- Кармен в белых цветах! -- воскликнул Гюг. Он подошел к маленькому столику и взял Диану за руку.
   Как всегда при виде Гюга, Диану сковал прилив застенчивости.
   -- Вы очень молчаливы, маленькая леди, -- сказал ласково Гюг. -- Не болит ли у вас голова?
   -- Нет, нет, -- поспешно ответила Ди.
   Гюг положил на столик связку книг и коробку конфет.
   -- Я хотел хоть немного порадовать вас, -- сказал он.
   -- Прикажете развязать этот пакет для мадемуазель? -- спросила Луиза из дверей соседней комнаты.
   Старая Луиза знала свои обязанности и ревностно исполняла их. Она сидела вне поля зрения мосье Гюга, ее любимца еще со времен его детства, и маленькой леди, которая ей очень нравилась, но "все видела".
   Гюг отказался от ее помощи и сам помог Ди перерезать веревку, которой был связан пакет. Пальцы их встретились.
   -- С этим покончено, -- сказала Ди, с трудом переводя дыхание, когда "Белая птичка" Барри очутилась рядом с книгой стихов и коробкой шоколада.
   -- Можно мне закурить? -- спросил Гюг.
   -- Пожалуйста, -- ответила Ди, -- и разрешите, пожалуйста, сделать это также и мне.
   Он рассмеялся и, склонившись к Ди, протянул ей свою изящную золотую зажигалку.
   -- Теперь мы чувствуем себя уютно и совсем как дома, -- сказала Диана, выпуская длинную струю аметистового дыма.
   Гюг беспокойно вздрогнул. Слова "как дома" больно кольнули его. Перед ним мгновенно пронеслась картина того, как бы все могло быть, если бы слова Дианы были правдой. Его присутствие в спальне Ди как бы подтверждало эту возможность. Но усилием воли Гюг поборол себя. В ту же минуту он принял твердое решение и, боясь передумать, тотчас же сообщил о нем Ди.
   -- Я уезжаю через неделю.
   Он увидел, как краска сразу же сбежала с ее лица, и сердце его болезненно сжалось. Но разве в глубине души не испытал он при этом жгучей радости?
   -- Уезжаете, -- машинально повторила Ди. Она пыталась улыбнуться.
   -- Я еще не знаю куда -- в Шотландию или в Норвегию, -- продолжал он.
   -- Миссис Драйтон берет меня с собой в Шотландию, -- сказала Ди. В голосе ее прозвучали трогательные нотки. -- Не можете ли вы тоже приехать в Блеварон?
   Он не мог противиться бессознательному призыву ее глаз.
   -- Это было бы неплохо, -- ответил он неопределенно.
   И в то же мгновение лицо Ди просияло.
   -- Как вы напугали меня, -- воскликнула она весело. -- Я подумала, что вы на самом деле уезжаете.
   Он ощутил бешеное желание услышать от нее, что ей это не безразлично. Он жаждал, как каждый влюбленный, услышать слова признания, которые истинная любовь делает особенно трудными.
   Старая Луиза внесла чайный прибор.
   -- Я сама разолью чай, -- сказала Ди.
   Луиза оставалась в комнате. Шутя и смеясь, они пили чай. Съедены были последние сэндвичи и пирожные, и Луиза забрала поднос.
   -- В первый раз в моей жизни я болею с комфортом, -- сказала вдруг Ди. -- Прежде, когда мы жили в меблированных комнатах, я бывала во время болезни всем в тягость. Вы даже представить себе не можете, как мне приятно, что обо мне заботятся и что меня балуют. Но мне будет очень трудно отплатить за это внимание. -- Она остановилась на минуту. -- И всем этим я обязана вам одному, -- закончила она поспешно.
   Ни Диана, ни Гюг не могли бы сказать, чья рука протянулась первая, но они сидели, крепко сжимая друг другу руки, и это прикосновение доставляло обоим несказанную радость.
   -- Вам не холодно? -- заботливо спросил он ее.
   -- Нет, -- ответила Ди, сознавая с отчаяньем, что не чувство холода вызывает в ней эту безудержную дрожь, а совсем иные ощущения.
   Луиза дремала в кресле. В комнате, благодаря спущенным шторам, царил полумрак. Длинный жаркий день подходил к концу, легкий вечерний ветерок шевелил цветы, стоящие возле окна; замолкал шум движения на Парк-Лэйн.
   -- Нет, вам холодно, -- сказал Гюг настойчиво. -- Разрешите мне укрыть вас пледом или закрыть окно.
   Магическая сила прикосновения Гюга лишила Ди свойственной ей сдержанности. Кроме того, она была еще очень слаба после болезни, молода и совсем неопытна в вопросах любви.
   -- О, не уходите, прошу вас, и не выпускайте мою руку из своей! -- воскликнула она взволнованно. -- Мне не холодно и не от этого я дрожу. Я дрожу от того, что вы так близко от меня, от того, что я чувствую ваше прикосновение.
   Он взглянул на нее, лицо его побледнело, губы дрогнули.
   -- Ди, -- воскликнул он внезапно севшим голосом, -- ради Бога, не говорите мне этого. Я...
   -- Гюг, о, Гюг, не сердитесь на меня, -- прошептала она. -- Я не хотела вас обидеть...
   Ее слезы закапали на их все еще соединенные руки, она вырвала свою и закрыла лицо.
   Гюг вскочил с кресла. Он сделал последнее усилие овладеть собой и отвернулся от Ди. Она подняла на него полные слез глаза.
   -- Не уходите так... рассердившись на меня...
   Он быстро обернулся.
   -- Рассердившись на вас! -- воскликнул он. Теперь его глаза смотрели на нее зовущим взглядом, притягивая ее к себе, молили о поцелуе.
   Будто поняв его, Диана подняла лицо.
   Любовь, словно могучий поток, залила все ее существо. Не было больше застенчивости, робости перед Гюгом, она забыла все, кроме того, что он здесь, близко, рядом с ней. Она потеряла представление о времени, о месте, об обычных условностях и вся отдалась порыву своего сердца.
   -- Гюг, -- прошептала она, задыхаясь.
   Он схватил ее в объятия и, как человек, умирающий от жажды, приник к ее губам. Ди казалось, что это конец, что в этом поцелуе она отдает ему свой последний вздох. Она чувствовала себя жалкой былинкой, подхваченной вихрем страсти. Силы покидали ее, сердце бешено билось, готовое вырваться из груди.
   Но вот она почувствовала, что опять свободна.
   Она откинулась на подушки, обессиленная, слишком счастливая для того, чтобы говорить. Гюг стоял на коленях возле ее кровати; она положила руку на его темные волосы.
   Оба молчали. Наконец Ди промолвила:
   -- Я не знала, я даже не предполагала, что могу вам нравиться.
   Он поднял к ней взволнованное лицо.
   -- Нравиться, -- повторил он горько. -- Я весь охвачен любовью к вам, Ди, я весь измучен ею. Я знаю, что виноват. Ди, клянусь вам, я боролся. Умоляю вас, верьте мне. Я хотел уехать, уйти от вас, но не мог противостоять желанию увидеть вас в последний раз, и вот я пришел...
   -- О, если бы вы не пришли, -- вздрогнула Ди. Она приподнялась и взяла его лицо в свои ладони. -- Я не понимаю, в чем вы виноваты, -- сказала она, -- но я ничего не хочу знать кроме того, что вы любите меня. Повторите мне это еще раз. Я хочу услышать это от вас!
   Ее пылкость снова зажгла в нем страстный порыв. Он поднялся с колен и обхватил ее руками.
   -- Ваше сердце бьется под моей рукой, -- сказал он ей очень тихо; его губы нежно ласкали ее шею. -- Неужели вы не чувствуете, как я люблю вас? Вы слышите? Я люблю вас, я так люблю вас!
   В коридоре раздался голос Виолетты. Она, запыхавшись, вошла в комнату.
   -- Ты здесь давно, Гюги? -- спросила она.
   -- Я пришел к чаю, -- сказал он.
   Виолетта взглянула на Ди.
   -- У Ди очень усталый вид, -- сказала она. -- Я думаю, лучше тебе уйти.
   Она следила взглядом за ним, за тем, как он прощался с Дианой. Но не заметила ничего, кроме обычного рукопожатия, не услышала ничего, кроме обычных слов прощания. Взгляд, который Гюг бросил на губы Ди, его страстное пожатие остались незамеченными.
   Когда он ушел, Виолетта села в кресло, которое он только что оставил.
   -- Бедный Гюг, -- сказала она, -- у него сегодня был очень расстроенный вид. Я думаю, он иногда чувствует себя неважно, хотя и старается не показывать этого.
   Она остановилась и ждала. Ди молчала. Она вся ушла в воспоминания о поцелуях Гюга, о словах любви, о чудесной тайне, раскрывшейся перед ней.
   -- Вы, конечно, знаете, что он женат, -- продолжала Виолетта.
   -- Кто? -- спросила Ди, чувствуя, что от нее ждут каких-то слов. Она почти не слышала слов Виолетты.
   -- Гюг, конечно, -- отвечала та. -- Он женился шестнадцать лет тому назад на леди Гермионе Эпрель. Они уже много лет как разошлись, но Гермиона не хочет дать ему развод. Она, видите ли, католичка. Так что бедный Гюг одновременно и свободен, и связан. Большая неудача, не так ли?
  

ГЛАВА IX
Воспоминания

   Ди лежала совсем тихо в темноте; она слышала, как часы пробили двенадцать, потом час, два; скоро взойдет солнце, и весь мир засияет новой красотой.
   Теперь Ди все стало ясно, она все поняла; Гюг женат и никогда не сможет развестись со своей женой, а если бы это и стало возможно благодаря какому-нибудь чуду, развод погубил бы его карьеру.
   "Я должна побороть в себе это чувство, -- снова и снова в отчаянии твердила себе Ди. -- Ведь перестану же я когда-нибудь мучиться -- через год я не буду, просто не смогу уже так страдать, но только я не должна его больше видеть".
   В одном она была твердо уверена: надо положить всему конец. Несмотря на свою молодость, она успела усвоить твердые правила жизни, и первое из них гласило: "Не покушайся на то, что принадлежит другому".
   Ди откинула с лица упавшую на него прядь волос и села на кровати, обхватив руками колени.
   Она должна уехать отсюда, избежать возможности встретить Гюга. "Если я его снова увижу, я не в силах буду уехать", -- говорила она сама себе. Она вся трепетала при воспоминании о вчерашнем дне, пробовала забыть, не думать о поцелуях Гюга, о страшном могуществе его прикосновений, но это было выше ее сил. Несмотря на отчаяние, на тоску при мысли о предстоящем ей самоотречении, воспоминания сладкой болью сжимали сердце Ди.
   Она упала на постель и спрятала лицо в подушки.
   "О, Гюг, Гюг! -- шептала она. -- Я не могу отказаться от тебя, я хочу тебя, хочу тебя!"
   Ди страдала так сильно, как это возможно только в молодости. Она растерялась в этом мире новых для нее ощущений, где восторг и горькое страдание шли, казалось, рука об руку. Она лежала, обессиленная, глядя прямо перед собой мрачными, еще не просохшими от слез глазами. Тонкие полоски света пробивались сквозь темные шторы -- занимался новый день.
   "День, который нужно как-то прожить, -- с тоской подумала Ди. -- Длинный день, в течение которого придется казаться веселой и скрывать от всех муки сердца. А затем настанет ночь и принесет только одни воспоминания. И такова будет моя жизнь в течение многих лет. Вспоминать и влачить жалкое существование -- вот мой удел".
   Комната наполнялась светом, стали вырисовываться контуры отдельных предметов. Через ту же щель в шторах, сквозь которую проникал утренний свет, ворвался луч солнца; он упал на вазу с гвоздиками, стоявшую у постели Ди. Она взглянула на цветы. Они стояли на том же самом месте, что и вчера, но тогда с нею был Гюг... Он прикасался к цветам, вдыхал их аромат. Горячие слезы снова полились из ее глаз. Горько рыдая, Ди спрятала лицо в букет белых гвоздик.
  

ГЛАВА X
Признание

   Гюг шел домой. В бессильной злобе он проклинал и презирал себя. И в то же время в глубине его души светилась радость, радость, в которой он боялся признаться даже самому себе.
   В этот день он был приглашен на обед, но сейчас испытывал ко всем людям сильнейшее отвращение, ему хотелось быть одному. Он приказал Тому говорить всем, что его неожиданно вызвали из города.
   Расслабляющий зной, заливающий переполненные людьми улицы, казался чем-то осязаемым. Он повис над утомленными пешеходами, над беспрерывно движущимся потоком экипажей и автомобилей. Гюг открыл дверь квартиры английским ключом и бесшумно вошел в гостиную.
   Мужская фигура поднялась с кресла ему навстречу: то был Виндльсгэм.
   Гюг почувствовал досаду -- ему так хотелось быть одному.
   -- Алло, -- сказал он, стараясь придать своему голосу достаточно дружеский оттенок.
   -- Алло, -- повторил Виндльсгэм. В голосе его не слышалось обычной бесшабашности. -- Я знаю, что вы должны уйти, -- сказал он, -- но не задержу вас надолго. Мне очень нужен ваш совет.
   Виндльсгэм был младшим товарищем Гюга по Итону. Между ними была разница в шесть лет.
   -- Я сейчас в большом затруднении, -- продолжал он отрывисто. -- Я хочу нарушить свою помолвку с Сесиль, но у меня не хватает мужества. Может быть, вы сочтете меня подлецом, но, по-моему, большая подлость отказаться от девушки, которую ты любишь и которая, ты знаешь, любит тебя, чем порвать с девушкой, на которой обещал жениться, но которую не любишь. Скажите мне откровенно ваше мнение.
   Гюг мрачно взглянул на него.
   -- Кто та, другая девушка? -- спросил он.
   Краска залила лицо Виндльсгэма.
   -- Она всего лишь гувернантка, служит у Гортонов. Там я с ней и познакомился, она помогала хозяйке дома разливать чай.
   Гюг усмехнулся.
   -- Чему вы улыбаетесь? -- сердито спросил Виндльсгэм.
   -- Я смеюсь не над вами, -- отвечал Гюг, -- а над условностями нашей жизни. Как раз сегодня вы обращаетесь ко мне за советом! Это и смешно, и трогательно...
   -- Что же случилось сегодня?. Что вы хотите этим сказать? -- спросил Виндльсгэм испуганно.
   Гюг почувствовал внезапно желание открыть все о себе.
   -- Тэдди, помните вы мисс Лестер, девушку, которую мы встретили в Эгхэм Крессент? -- сказал он быстро. -- Это она помогла мне выбраться оттуда и спасти свое доброе тля. Она была в соседней комнате, когда вы в то утро на рассвете пришли ко мне. Я рассмеялся тому, что вы обратились сейчас ко мне за советом -- ведь ваше положение аналогично моему собственному. Вы любите одну женщину и должны принадлежать другой. И если не считать того счастливого обстоятельства, что вы еще не связаны с ней, -- это повторение моей собственной истории. Я люблю Диану Лестер, а Гермиона, как вы прекрасно знаете, никогда не согласится добровольно вернуть мне свободу.
   Виндльсгэм сидел, опустив глаза. Наконец, он поднял голову.
   -- Но я по-настоящему люблю свою маленькую девочку, -- сказал он недовольно.
   -- А вы считаете, что мое отношение к Диане совсем иного порядка? -- спросил Гюг едва слышно. Он коротко рассмеялся, затем подошел к окну.
   -- Я не хотел уколоть вас, -- сказал Виндльсгэм, -- но Диана -- ведь она, Гюг, еще совсем ребенок, и потом -- весной у вас была эта Цинтия Ревель, полная ее противоположность...
   Он сконфуженно замолчал. Гюг стоял, отвернувшись к окну.
   -- Я знаю, что могу показаться вам неделикатным, -- сказал Тэдди с отчаянием в голосе, -- но вы должны согласиться, Гюг...
   Гюг быстро обернулся к нему.
   -- Да, я, конечно, должен согласиться, что в моей жизни были другие женщины, кроме Дианы. Вы думаете, я забыл об этом? Может быть, и хотел бы забыть, но это ведь не в нашей власти. Вы не думаете, что я по-настоящему люблю Диану, и намекаете на ту пропасть, которая лежит между ней и Цинтией Ревель. Да, между ними лежит глубокая пропасть, и я бесконечно рад этому. Мне все равно, верите вы мне или нет, но я хочу сказать, что до тех пор, пока я не встретил Диану, я никогда не любил, даже не знал истинного значения этого слова. Я лгал, когда употреблял его по отношению к другим женщинам. Любовь для меня была символом обладания, символом бурной страсти, на смену которой быстро приходили усталость и скука.
   Вот к чему привели меня все те женщины, что клялись мне в любви. Гермиона вышла за меня замуж из-за денег, а когда увидела, что их меньше, чем она рассчитывала, то решила, что ее обманули. Меня же покорила ее прекрасная наружность. И когда я убедился, что ее холодность не исходит от темперамента, а является результатом сухой расчетливости, я тоже отошел от нее: мы оба заключили невыгодную сделку и оба раскаялись в этом. С тех пор все женщины, которые входили в мою жизнь, заключали со мной сделки в том или ином отношении. Бескорыстно они не давали ничего.
   И вот я встретил Диану. Она с первой же минуты проявила свое полное бескорыстие, она не ждала награды за свои поступки. Даже тогда, когда я встретил ее в магазине, больную, измученную, даже и тогда она не хотела принять от меня услугу без того, чтобы чем-нибудь не отплатить мне за нее. Клянусь вам, Тэдди, я боролся с этим чувством так, что едва не сошел с ума. Вы упомянули о молодости Дианы, как об аргументе, говорящем против моей любви к ней. Вы думаете, я хоть на одну минуту забыл о разнице лет, лежащей между нами? Думаете, я не твердил себе тысячу раз, что, когда она будет еще молода, я буду уже стариком? Повторяю вам, я боролся, старался преодолеть свое чувство, но оно победило меня. Теперь я уезжаю...
   -- Но ваше будущее -- пост в министерстве! -- воскликнул горячо Виндльсгэм.
   Гюг снова рассмеялся.
   -- Что значит власть, могущество, богатство, если любимая женщина тебе недоступна!
   Гюг стоял у стола. Свет лампы ярко освещал его лицо.
   -- Теперь я уезжаю, -- продолжал он очень тихо. -- Но прежде хочу позаботиться о будущем Дианы; я думаю, Виолетта поможет мне в этом. Мне кажется, она догадывается обо всем и жалеет меня. Как только я это устрою, я уеду.
   Виндльсгэм пристально посмотрел на Гюга.
   -- У вас очень измученный вид, -- сказал Он сочувственно и не мог не прибавить: -- Но несмотря на это, вы очень красивы.
   Тэдди казалось, что он видит перед собой нового Гюга: с его лица исчезло выражение скуки, глаза больше не светились насмешкой; несмотря на бледность и усталость, Гюг выглядел очень молодым.
   -- Я хочу попросить вас об одной вещи, -- сказал вдруг Картон. -- Навещайте по временам Диану и пишите мне о ней.
   -- Обещаю вам это, -- искренне ответил Виндльсгэм.
   -- Что же касается ваших невзгод, -- продолжал Гюг, -- то, заклинаю вас -- не связывайте себя. Вы не имеете права так поступить ни по отношению к себе, ни по отношению к женщине, которую любите. Как бы вас сейчас ни осуждали за то, что вы нарушите свое слово, -- не обращайте внимания. Лучше подвергнуться осуждению толпы, чем переносить презрение одной женщины, любящей и обманутой вами. Скажите откровенно всю правду Сесили, затем женитесь на девушке, которую любите, и будьте с ней счастливы, дружище.
   Виндльсгэм встал.
   -- Я хотел бы, чтобы и вы были счастливы, -- сказал он.
   -- Я совершил непоправимую ошибку, -- ответил Гюг, -- и получил по заслугам, как тот игрок, который начал игру с фальшивыми деньгами. В глубине души каждого мужчины живет вера, что он встретит в своей жизни единственную женщину, назначенную ему судьбой. Но если он, устав от ожидания, или по иной, еще более неосновательной причине, задушит в себе эту веру, он понесет впоследствии заслуженное наказание, -- голос Гюга упал. -- Но когда от этого страдает и другой человек, когда и он должен участвовать в расплате, -- вот тогда становится непереносимо тяжело.
   Виндльсгэм подошел к Гюгу.
   -- Мне очень жаль вас, Гюг, -- сказал он тихо. -- Обидно, что расплачиваться приходится именно вам. Я... на меня это подействовало бы не так сильно. Но я тоже изменился с тех пор, как встретил Дорис. Я оставил карты и пьянство. Она повлияла на меня тем, что никогда ни в чем меня не упрекала и во всем доверяла мне. Как это ни странно, я встретил ее на следующий день после истории в игорном доме. Теперь, Гюг, я ухожу. Я, конечно, исполню вашу просьбу относительно Дианы и буду писать вам о ней. Но надеюсь, что еще увижу вас до отъезда. Вы должны дать мне знать, когда окончательно соберетесь ехать. А теперь покойной ночи, Гюг.
   Гюг услышал, как Тэдди спускался по лестнице. Захлопнулась входная дверь -- он был один. Он оглядел комнату, показавшуюся ему какой-то чужой. Конечно, перемена произошла не в комнате, а в нем самом. В этой самой комнате несколько месяцев тому назад он сидел рядом с Дианой; она была тогда для него одной из многих женщин, одной из тех, которыми легко овладеть. При этой мысли кровь прилила к его лицу; какая низость думать подобным образом о той, которую он вознес неизмеримо высоко...
   Острой болью пронзило его воспоминание об ее прямоте, об ее невинности и глубокой вере в него. Гюг понял, наконец, правду жизни. Он разбил стену, воздвигнутую его эгоизмом и циничным взглядом на вещи, и это помогло ему открыть истину. Сейчас он глубоко презирал себя за свое прежнее отношение к жизни, за свою слабость. Он хотел в последний раз увидеть Диану, так как считал себя достаточно сильным, чтобы не показать ей своих чувств. Но при первом же шаге с ее стороны он рассеял по ветру все свои принципы, забыл все обещания, данные самому себе, и потерял веру в собственные силы.
   Он сидел на кушетке, опустив голову на руки, и жестоко теребил пальцами свои густые волосы. Он не предполагал, что Диана его любит, не считал это возможным. Мечты завладели им, вытеснили мысли о собственной низости, наполнили его радостью и восторгом. Он мысленно представил себе Ди здесь, рядом, своей женой.
   -- Ди, -- прошептал он, затаив дыхание. Он произнес ее имя, чтобы звук его снова раздался в тишине этой комнаты.
   Стемнело, в углах притаились тени; на столе горела одна лампа под матовым абажуром.
   -- Ди, -- позвал снова Гюг.
   Если бы Виндльсгэм увидел сейчас лицо Гюга, он бы сразу заметил ту печать, которую наложила на него любовь. Гюг выглядел совсем другим человеком.
   В дверь квартиры громко постучал почтальон. Через минуту в комнату вошел Том со стопкой писем на подносе.
   Гюг рассеянно стал просматривать их. Это были приглашения, по большей части дружественные записки от Гаррона. В самом низу лежало письмо от жены Гюга. Он быстро распечатал его. Это была новая просьба о деньгах. Его лицо стало жестким. С презрительным восклицанием он отбросил письмо в сторону. Но сейчас же поднял его и снова перечитал. Оно было кратко:
   "Дорогой Гюг!
   К моему великому сожалению, я принуждена просить Вас об увеличении месячного содержания. Я не могу содержать Хай Гров на те деньги, которые от Вас получаю. Не будете ли Вы добры сообщить своему поверенному, чтобы он снесся с Релли и Сангэтом или непосредственно со мной. До восемнадцатого числа я пробуду в Лондоне. Я слышала, что Вам предстоит великая честь войти в министерство. Заранее поздравляю.
   Ваша Г. К."
   Он спрятал письмо в карман и, не сказав ни слова ожидавшему приказаний Тому, быстро вышел из комнаты и спустился по лестнице.
   Если Гермиона хочет денег, она получит их, но долг платежом красен. Он предложит ей большую сумму за свою свободу, приняв заранее все условия, и тогда все будет улажено.
   Он весело улыбался, взбегая по ступенькам лестницы.
   Старый слуга с удивлением взглянул на него.
   -- Да, леди дома, но...
   -- Пожалуйста, скажите леди Гермионе, что я хочу ее видеть по важному делу, -- сказал Гюг, входя в холл.
   Полный нетерпения, он ждал в небольшой гостиной.
   Римская красавица улыбалась ему с картины мертвой улыбкой. Гюг подумал, что она смело могла бы сойти за одну из бабушек его жены. Он не мог усидеть на месте. Ему мучительно хотелось курить. Открылась дверь, и вошла Гермиона.
   -- Это вы, Гюг, -- сказала она томно, -- вот не ожидала...
   -- О, не старайтесь быть любезной, -- сказал Гюг порывисто. -- Слушайте, Гермиона, я получил ваше письмо с просьбой об увеличении вам содержания, и я...
   -- Мое теперешнее содержание так незначительно, -- растягивая слова, промолвила леди Гермиона.
   Гюг побледнел.
   -- Но мое положение нестерпимо, -- сказал он холодно. -- Я хочу помочь вам, однако только если и вы, в свою очередь, пойдете мне навстречу.
   -- Что вы хотите этим сказать?
   Он неожиданно схватил ее за руку.
   -- Гермиона, -- проговорил он хрипло, -- ради Бога, возвратите мне свободу. Клянусь вам, что ни малейшее пятнышко не ляжет на вашу репутацию, и я увеличу вдвое сумму вашего ежегодного дохода. Долгие годы я не возбуждал этого вопроса, но сейчас умоляют вас исполнить мою просьбу.
   -- Никогда, -- промолвила Гермиона; ее лицо вспыхнуло румянцем. -- Я уже сказала вам однажды, что не нарушу предписаний церкви, и сдержу слово. Я понимаю, что вы опять увлеклись какой-то новой женщиной, что вы испортили ей жизнь, и что она умоляет вас жениться на ней. Я жалею ту бедную женщину, которая поверила вашим легкомысленным обещаниям, но не нарушу своего слова. Если это -- единственная причина, ради которой вы пришли сюда, -- ваше посещение совершенно напрасно.
   -- Да -- единственная, -- воскликнул он горячо, -- но в таком случае и ваша просьба останется без ответа.
   Он захлопнул за собой дверь, и Гермиона услышала гул его шагов по мраморному полу холла. Через некоторое время дверь отворилась и, к ее удивлению, Гюг снова вошел в комнату.
   -- Гермиона, -- сказал он, -- послушайте меня, я знаю, что был во многом виноват перед вами. Знаю, я был недостоин, знаю, что немало портил вам жизнь, но ведь существует же на свете прощение, ведь нелегки были для меня эти годы рабства. Было время, когда я продал бы душу ради того, чтобы вы снова вернулись ко мне, но тогда вы не хотели поверить моим искренним обещаниям. Во имя светлых воспоминаний о вашей юности -- возвратите мне свободу, докажите, что вашей церкви знакомо не только правосудие, но и милосердие, не только покаяние, но и прощение...
   Гюг стоял сейчас рядом с ней. Она вновь увидела в нем возлюбленного. Ее лицо дрогнуло, появившееся на мгновение выражение мягкости сделало прекрасными ее слишком правильные черты. Но настойчивость и упрямство, свойственные всем ограниченным натурам, снова взяли верх.
   -- Нет, -- сказала она твердо, -- и это, Гюг, мое последнее слово.
   -- А учение о милосердии... -- начал он быстро, но быстро оборвал свою речь и вышел из комнаты.
   Гюг весь горел от страстного гнева; он шел, не останавливаясь, по извилистым улицам, не замечая ни жары, ни пыли, не сознавая ничего, кроме собственной ярости и того, что рухнули все его надежды.
   Наконец он очутился на мосту; на неподвижной темной поверхности реки светилась серебристая точка -- отражение далекой звездочки. Гюг с удивлением спросил себя, как он попал сюда, и вдруг вспомнил, что сегодня в парламенте происходят исключительно интересные дебаты.
   Гюг зажег спичку и взглянул на часы: была половина третьего. Он повернул в сторону своей квартиры. Уже светало, когда Гюг дошел до дома. Он бросился в постель, как был, одетый, и от усталости заснул мертвым сном.
  

ГЛАВА XI
Неожиданные новости

   Гюг еще спал, когда Том вошел в его комнату в девять часов утра. Том приходил и раньше, но побоялся будить своего хозяина. Сейчас он стоял и нерешительно смотрел на него, затем очень осторожно кашлянул.
   Гюг проснулся и поднял словно свинцом налитые веки.
   -- Вас просят к телефону, сэр, -- сказал Том, как бы извиняясь. -- Миссис Драйтон хочет немедленно поговорить с вами.
   -- Хорошо, -- ответил Гюг.
   Он прошел в соседнюю комнату.
   -- Алло, Ви! -- сказал он в трубку.
   -- Алло, дорогой! Кендрик сказал мне, что тебя не было вчера в парламенте, и я беспокоилась, не болен ли ты. Ты здоров? Прекрасно... Ты будешь сегодня у нас? Что? Ты уезжаешь за границу? Но почему?... Диана? О, разве ты не знаешь, разве она ничего не сказала тебе? Она уехала, даже не предупредив меня о своем намерении!
   -- Я плохо понимаю! -- воскликнул Гюг. -- Ди уехала? Уехала, куда?
   Он услышал голос Виолетты, ровный, безмятежно спокойный:
   -- Уехала совсем. Гюг, не можешь ли ты приехать ко мне, я хочу о многом с тобой поговорить.
   -- Я сейчас еду к тебе, -- ответил Гюг.
   За десять минут он оделся, через пятнадцать был на Сауз-стрит.
   Виолетта ждала его в маленькой гостиной. Гюг подошел к ней и, не обращая внимания на протянутую ему руку, стал рядом, глядя на нее холодными злыми глазами.
   -- Слушай, -- сказал он ей. -- Ты подстроила все это. Я знаю. Я уверен в этом. Ты обо всем догадалась, и вот...
   -- Я сообщила Диане, что ты женат, -- сказала Виолетта тихо.
   Она стояла у стола, судорожно ухватившись пальцами за его угол. К ее удивлению, выражение злобы сразу исчезло с лица Гюга. Она ждала, что он разразится гневной тирадой, потоком слов, полных упреков. Она приготовилась с твердостью выдержать натиск, но последовало лишь глубокое молчание.
   Наконец Гюг заговорил, и слова его удивили ее еще больше, чем то спокойствие, с которым они были произнесены.
   -- Ты думаешь, что Диана не знала об этом?
   Виолетта посмотрела на него широко раскрытыми глазами. Она все время считала, что исполняет его желание, скрывая от Ди, что он женат. А теперь, оказывается, он не предполагал даже, что Диана может не знать об этом.
   -- Значит ты... ты вовсе не хотел скрыть это от нее, -- пробормотала Виолетта.
   Она увидела, как волна крови залила его лицо.
   -- Я совершил в жизни много глупостей, -- сказал он сквозь зубы, -- но никогда не был подлецом. Значит, ты на самом деле считала, что я скрывал от Дианы то, что я женат, и старался, чтобы никто ей не открыл этого? Но разве в таком случае ты первая не подумала бы, что я затеял глупую и рискованную игру? Ведь каждый случайный знакомый, знающий меня и Гермиону, мог в любую минуту открыть Диане эту тайну.
   Виолетта быстро подошла к нему.
   -- Прости меня, Гюг! -- сказала она с дрожью в голосе. -- Я знаю, что повредила тебе, но я думала, что Ди для тебя лишь минутное увлечение, скоропреходящее развлечение, и я считала, что в таком случае тебе не стоит пускаться во всякого рода объяснения. Я сказала об этом Ди, когда увидела, когда поняла, что она сильно увлечена тобой. Ведь она по сравнению с нами -- настоящий ребенок, а в молодости страдания так больно ранят! Я хотела предостеречь ее от дальнейшего увлечения, помешать ей сильнее полюбить тебя. Мы сегодня все утро говорили об этом, и она взяла с меня слово, что я не скажу тебе, куда она уехала.
   -- У нее ведь совсем нет денег, -- сказал Гюг машинально.
   -- Я урегулировала эту сторону дела, -- поспешно ответила Виолетта. -- Можешь быть спокоен, Гюг, она будет в полной безопасности, и ей не придется снова нуждаться.
   Она нежно обняла брата.
   -- Гюги, не принимай этого близко к сердцу, -- она слегка улыбнулась. -- Все проходит, все рано или поздно кончается. Ты должен согласиться с этим; во всяком случае, ты всю жизнь придерживался подобного взгляда.
   -- Каждый согласен с таким взглядом, когда это не касается его слишком глубоко, -- сказал Гюг мрачно, -- но когда действительность предъявляет свои права и показывает свое истинное лицо, этот взгляд рассеивается как дым. Ты можешь мне не верить, но я люблю Диану. Я думаю, что полюбил ее с первой же встречи. Она -- то настоящее, что вошло в мою жизнь на смену всему преходящему, и я считаю, что вполне заслужил наказание, которое несу сейчас и буду нести до самой смерти... Всей своей предыдущей жизнью я вполне заслужил то, что, наконец, случилось. Я узнал, что такое любовь, но... слишком поздно.
   Он поднялся со своего места, подошел к открытому окну и стал смотреть на освещенные солнцем деревья парка, на солнечные блики, дрожащие на их листьях.
   Затем снова заговорил глухим голосом:
   -- Любовь -- самое прекрасное из того, что есть в жизни, -- ждала меня. Я же не знал об этом и довольствовался мимолетными увлечениями. А теперь, когда открылась эта единственная в моей жизни возможность, уже поздно!
   -- Но Диана еще такой ребенок, -- заметила Виолетта. -- Я отдаю должное ее свежести, ее очарованию, но, Гюги, ты ведь не думаешь...
   Он быстро обернулся. Его глаза сверкали. Лицо словно окаменело.
   -- Я думаю только об одном. Я знаю одно, -- вскричал он, -- Диана -- та единственная женщина, которую я хотел бы иметь своей женой, своим другом. Я знаю, о ком ты думаешь, критикуя Ди. Ты вспоминаешь о всех тех женщинах, с которыми я играл в любовь. Но я говорю тебе, что ни одна из них, даже самая красивая, даже самая обольстительная, недостойна мизинца Ди. Ты можешь думать, что я безумен, но мое безумие -- это та высшая мудрость, которую я наконец постиг. Еще раньше, чем ты сказала мне, что Ди уехала, я решил покинуть Англию...
   -- Но твоя карьера, Гюги! Обещание лорда Гаррона! -- воскликнула Виолетта.
   Гюг рассмеялся.
   -- Бог с ними! Мне все надоело, я слишком устал. Какую цену может иметь для меня карьера? Заслуживать почести для Гермионы? Зарабатывать деньги для себя или для того, чтобы отдавать их ей? Я решил покончить со всем этим, уехать за границу и спокойно жить там. Это лицемерное общество сводит меня с ума. Религия Гермионы! Религия, которой чуждо милосердие и великодушие, которая ради устарелых верований приносит в жертву две жизни! И это -- одно из достижений цивилизации, с которым человек должен считаться? А все эти насквозь прогнившие политические надстройки, при которых положение одного человека зависит от милостей другого! Где каждый старается с помощью прекрасных слов добиться власти и раболепствует перед толпой, чтобы собрать большее число голосов. И это -- жизнь? Меня тошнит от всего этого! Я хочу уехать; может быть, вне пределов Англии я смогу вздохнуть полной грудью, посмотреть на мир широко открытыми глазами, зажить другой жизнью...
   -- О, Гюги, не уезжай! -- вскричала Виолетта в ужасе. -- Теперь, когда ты стряхнул с себя этот удар, ты должен с удвоенной энергией взяться за работу. Ты должен воспользоваться возможностями, предоставляемыми тебе Гарроном. Это трусость с твоей стороны -- уехать сейчас, бросить все, отказаться от своих общественных обязанностей только потому, что ты не можешь иметь ту, которую жаждешь.
   -- Ты переоцениваешь мое значение, -- ответил Гюг угрюмо. -- Я, как и всякий другой, лишь пешка в политической игре. Сейчас я приобрел некоторое значение благодаря своему имени и известной материальной обеспеченности -- не больше.
   -- Это неверно, -- сказала Виолетта упрямо. -- Лорд Гаррон говорил мне, что если будет принята парцелляция земель, твоя помощь будет иметь существенное значение. Он сказал, что...
   Гюг пристально взглянул на нее, и слова замерли на ее устах. Она знала этот взгляд, выражающий непреклонную решимость. Гнев закипел в ней.
   -- Ди недостойна этой жертвы! -- крикнула она.
   Но Гюг был уже в дверях.
   И снова она с гордостью подумала, какой Гюг значительный и интересный человек. Но эта мысль только усилила ее гнев.
   Она вспомнила Ди, маленькую, незаметную. И ради этой незрелой девочки без денег, без особенного образования Гюг, который мог бы сделать выбор среди самых красивых женщин Европы, хочет отказаться от всего, изменить всю свою жизнь, разрушить свою карьеру!
   -- Это -- бессмысленное самоубийство, -- снова крикнула она.
   Гюг повернулся и взглянул на нее.
   -- Если ты когда-нибудь узнаешь, что такое любовь, -- сказал он спокойно, -- ты поймешь тогда всю необоснованность своих теперешних слов.
  

ГЛАВА XII
Клятва Филя

   -- Значит, конец? -- спросил Филипп Дюран очень тихо.
   Он сидел на подоконнике и наблюдал за тем, как Ди укладывала свои вещи.
   -- Но я никогда не забуду вас, -- добавил он неожиданно.
   Ди глубоко вздохнула, наклонившись над жалким коротеньким пальто.
   -- Не расскажете ли вы мне, Ди, что с вами случилось? -- спросил Филипп осторожно.
   Его пальцы, разминавшие папиросу, задрожали, когда он заметил слезы, набежавшие при этих словах на глаза Дианы.
   -- Мне не о чем рассказывать, -- ответила она с деланной беспечностью. -- Я прожила некоторое время на Сауз-стрит, а сейчас еду к отцу. Мне очень грустно, но... так надо.
   -- Хорошо, но почему вы едете? -- настаивал Филипп.
   Ди села на стул и внимательно посмотрела на него. Он заметил, как она похудела, какими огромными казались глаза на ее осунувшемся личике.
   -- Потому, что в жизни люди часто "ведут игру". Я тоже научилась этому. Вот и все.
   Ди поднялась, подошла к окну и облокотилась о подоконник. Спустились сумерки. Ее лицо оставалось в тени.
   -- Помните, Филь, тот первый вечер, который вы провели здесь? -- спросила она. -- Тогда сиреневый куст был весь в цвету, теперь он покрыт пылью и увядшими цветами. О, Филь, почему все самое прекрасное в жизни недолговечно? И как побороть свои чувства, когда это необходимо?
   -- Нельзя приказать сердцу молчать, -- сказал Филипп, низко склонив к ней лицо. -- Даже если знаешь, Ди, что чувство твое вполне безнадежно.
   -- О, Филь, не надо, прошу вас, не надо, -- прошептала Диана.
   -- Я не буду, -- сказал он, силясь улыбнуться. -- Мне кажется, я испугал вас. Я думал, вы знаете, что я готов не только умереть за вас, но отдать вам всю свою жизнь, до последнего мгновенья, готов работать для вас до полного изнеможения. Вот что я чувствую. Но вас это не должно беспокоить, ведь это касается меня одного, Ди...
   -- Хорошо, что я уезжаю, -- сказала она уныло. -- Мне кажется, я похожа на ту ракету, которая никогда не вспыхивает вовремя, а если загорается, то причиняет только вред.
   Она отвернулась от окна и подошла к наполовину уложенному чемодану.
   -- Принимайтесь за работу, -- сказал Филь решительно, -- а то вам никогда не поспеть к поезду.
   -- Вы ведь послали телеграмму?
   Он утвердительно кивнул головой.
   -- Да, конечно. По адресу отель "Англетер". Ди, обещайте мне одну вещь!
   -- Какую? -- спросила Ди.
   -- Обещайте, что ко мне первому обратитесь за помощью, если когда-нибудь снова очутитесь в беде.
   -- Обещаю вам это, -- машинально промолвила Ди.
   Он соскочил с подоконника, подошел к ней и опустился на колени подле нее, на грязный, неровный пол. В маленькой душной комнате было уже почти темно, но он мог еще ясно различить ее бледное лицо и усталые невинные глаза.
   В эту минуту в нем проснулось какое-то новое чувство, возможно, наследие одного из его отдаленных предков, рыцаря-крестоносца, сражавшегося во имя дамы своего сердца и умиравшего с ее именем на устах. Он схватил край ситцевого платья Ди и нежно прижал его к губам жестом, полным обожания, лишенным всякой театральности.
   -- До самой своей смерти я буду служить вам, -- сказал он очень тихо.
   На вокзале Чаринг-Кросс было еще более жарко, чем на лишенных свежего воздуха улицах. Огромные фонари ослепительно сияли, снопы голубовато-белого света то опускались, то подымались, словно зубы огромной жующей пасти. Толпы итальянцев, группы французов разговаривали, жестикулируя, у вагонов третьего класса. У Ди тоже был билет третьего класса, и Филь старался найти ей угловое место. Отдав проводнику весь свой наличный капитал, он добился того, что тот предоставил Ди место, занятое было каким-то другим пассажиром, и ее небольшой чемодан водворили в угол. Позади линии ослепительно горящих фонарей ряды железнодорожных рельсов уходили в темноту, к морю, в широкий мир надежд и возможностей.
   Филь приготовил Ди бутерброды, купил ей на дорогу несколько недорогих книжек, разложил ее вещи. Теперь он стоял рядом с ней без шляпы. Очень высокий, он казался еще выше из-за своей худобы. Его светлые волосы блестели в ярком свете фонарей, серые глаза сияли на тонком лице.
   -- Вы были для меня дорогим другом, Филь, -- сказала Диана.
   Он ответил ей улыбкой:
   -- Оказать услугу товарищу, который спас тебе жизнь, -- небольшое испытание для истинной дружбы.
   Пассажиры начали занимать места. На платформу вышли пассажиры первого класса, для которых места были оставлены заранее; услужливые носильщики тащили впереди них дорогие чемоданы и несессеры.
   Раздался свисток паровоза.
   -- Пишите мне, -- произнес Филь срывающимся голосом.
   -- Обещаю вам это, -- сказала Ди.
   Она вошла в душный, плохо освещенный вагон. Филь остался у открытой двери; лицо его было теперь в тени.
   -- Сейчас поезд тронется, -- сказал он.
   Он стоял неподвижно. Ди старалась всеми силами хотя бы в эту минуту не думать о Гюге, прогнать от себя воспоминание о его поцелуях и прикосновениях.
   Раздались возгласы кондукторов, послышался шум шагов, хлопанье дверей, смех и последние слова прощания.
   -- Филь! -- крикнула Ди.
   Он подошел ближе к вагону; она увидела его глаза, с выражением мольбы устремленные на нее, и еще раз почувствовала, какая благородная и самоотверженная душа скрывается под этой скромной внешней оболочкой.
   -- Я не поцеловала вас на прощанье, -- сказала Ди дрогнувшим голосом. -- Идите сюда, скорее!
   Он встал на подножку вагона, она наклонилась и, взяв его голову в обе руки, крепко поцеловала в губы.
   -- Сходите, -- раздался громкий голос, и Филь соскочил со ступеньки вагона.
   Несколько мгновений он шел рядом с поездом.
   -- Клянусь вам этим поцелуем, -- воскликнул он, -- когда бы и на какую ничтожную роль я вам ни понадобился, я всегда буду к вашим услугам!
   Поезд пошел быстрее, Филь побежал, чтобы не отстать от него.
   -- Прощайте, -- закричал он, и среди шума и грохота колес голос его ясно донесся до нее, -- каждую минуту я буду ждать вас!
   Море было спокойно, и Ди благодарила за это судьбу. Она провела ночь на палубе, сидя на чьем-то сундуке и наблюдая, как постепенно гасло в волнах отражение огней парохода, пока, насколько мог хватить глаз, не стало видно ничего, кроме морской глади. Не стоило больше бороться с воспоминаниями. Теперь, когда Ди была совершенно одна, они победно овладели ее сердцем и сознанием. Ди снова переживала те недолгие минуты, когда она и Гюг забыли все окружающее, забыли весь мир, чувствуя только счастье близости...
   На некоторое время этот восторг заставил Ди забыть о предстоящих мучительных днях. Но когда она достигла, наконец, Парижа и медленно передвигалась с одного вокзала на другой по огромному шумному городу, ее снова охватил ужас одиночества, она опять почувствовала себя несчастной.
   Итак, любовь -- это страстное желание, причиняющее острую боль; это -- беспрерывная жажда услышать голос, почувствовать прикосновение любимого; это -- ужас перед пустыми днями, лишенными его присутствия.
   "Я не могу перенести этого", -- в отчаянии шептала Диана, сознавая в то же время, что у нее нет другого выхода. Она не могла уснуть в поезде. Она видела, как рассвет расцветил небо нежными красками, смотрела на снежные шапки гор, будто выложенные изнутри зелеными и пурпурными драгоценными камнями. Ди хотела целиком отдаться их очарованию, наслаждению красотой природы, но не могла.
   "Гюг, Гюг", -- пели колеса поезда, и ее сердце отвечало им острой болью.
   Виолетта была вполне права, когда говорила Гюгу, что в молодости невзгоды переживаются особенно остро. И ни одно переживание не может сравниться с потрясающими нас муками первой любви. Позже, когда мы становимся старше, умение анализировать и рассуждать умеряет силу чувств. Но при первых разочарованиях юношеской любви невозможно ничего видеть, ни о чем думать, ничего чувствовать, кроме нашего безграничного страдания.
   Ди не осуждала Гюга за то, что он не сказал ей о том, что женат, она вообще ничего не ставила ему в вину -- он был для нее божеством, не способным ни на что дурное.
  

ГЛАВА XIII
Слишком поздно

   Длинная лента поезда "Ривьера-экспресс" остановилась у центрального вокзала Ниццы, и усталые пассажиры стали выходить из вагонов. В лучах заходящего солнца перед ними раскинулась красавица-Ницца. Море пламенело тысячами переливов, огромные белые здания отелей казались серебряными в яркой синеве неба.
   Ди медленно вышла из вагона, крепко сжимая в руках свой чемодан и пальто.
   Она была так измучена, что еле двигалась. Никто не встречал ее. Она не думала, что увидит отца на вокзале, хотя в глубине души и надеялась на это. Но ведь отчаяние ничему не помогает. Так как в кошельке у Ди оставался всего один франк, она пешком направилась к отелю. Местопребыванием ее отца служил на этот раз по-настоящему шикарный отель; очевидно, Лестер навсегда покончил с дешевыми пансионами и еще более дешевыми меблированными комнатами. Немногочисленные письма, полученные Ди от отца, были написаны на дорогой бумаге и украшены торжественными адресами, напечатанными золотыми буквами.
   Облава в игорном доме не оказала, по-видимому, большого влияния на материальное положение ее мачехи; в одном из писем отец писал ей, что очень доволен своим своевременным отъездом из Лондона. А Ди прочла в газете, что Ивонна заплатила штраф, и на том дело об Эгхэм Кроссент заглохло.
   Диана медленно тащилась по набережной с чемоданом в руках, остро ощущая как вес чемодана, так и тяжесть собственных уставших ног.
   Спускались сумерки, обволакивая все лиловатым туманом и придавая окружающему таинственный вид. Ей казалось, что перед ней лежит какая-то сказочная страна с золотыми точками огней и белыми дорогами под низким розоватым небом. Ди устало смотрела на эти красоты, она мечтала сейчас только о ванне и удобной постели. С горькой иронией она подумала о том, что прямолинейные поступки почти всегда приводят к большим неудобствам. "Как жаль, что добродетель не получает немедленной награды".
   Наконец появился отель "Англетер" -- величественное здание с высокой белой мраморной лестницей, устланной алым сукном, бесчисленным множеством маленьких зеленых балкончиков и с оранжево-белыми карнизами окон.
   Отель выглядел дорогим, но неуютным. Ди с трудом поднялась по высокой лестнице; торжественный, в ливрее с золотыми галунами, швейцар встретил ее в дверях.
   Ди вошла в великолепный холл. Она была слишком измучена для того, чтобы испытывать смущение из-за своих пыльных туфель и измятой юбки. Кругом двигались красивые женщины в прекрасных вечерних туалетах; почти все были в шляпах, так как позднее собирались пойти в казино. Воздух был напоен ароматом роз, растущих тут же в больших кадках, и бесчисленных других цветов, расставленных повсюду в красивых вазах. Безупречный слуга в коротких, до колен, штанах и куртке, украшенной серебряными галунами, выслушал вопрос Ди о том, находится ли ее отец сейчас в отеле, и вежливо ответил:
   -- Я не могу сказать вам этого, -- обратитесь, пожалуйста, в контору.
   Ди подошла к зеркальному окну, на котором золотыми буквами было написано "Бюро". Сидящий за стеклом молодой человек, выслушав ее, ответил с ленивым видом, стараясь подавить зевок:
   -- Ах, да, мосье Лестер жил здесь. Он уехал только вчера; вместе со своей супругой он отплыл на пароходе "Маргерит" в Южную Америку.
   В жизни каждого человека бывают минуты полного, ужасающего бессилия, когда во рту вдруг пересыхает, холодный пот выступает на теле и, кажется, отнимаются руки и ноги.
   Ди, словно парализованная, осталась стоять у окна, не в силах двинуться с места. Она бежала в Ниццу, спасаясь от опасности, и здесь попала в еще более опасное, просто безвыходное положение.
   Она увидела удивленный взгляд служащего за окном и, машинально подняв с пола свой чемоданчик, направилась к выходу.
   Когда она проходила по роскошному холлу мимо нарядных женщин, в глубине ее сознания шевельнулась неожиданная мысль: что если подойти к одной из них и обратиться к ней со словами: "Помогите мне! Ведь я такой же человек, как и вы. Ведь и вам, наверное, приходилось бывать в трудном положении. Помогите же мне, пожалуйста, ради Бога, помогите!".
   Ди взглянула на даму с безукоризненной прической, с ниткой жемчуга вокруг точеной шеи, в чудесном наряде, красиво облегающем стройную фигуру. Неужели она не поможет ей, не уделит крупицу своего счастья и богатства? Ди сделала шаг по направлению к ней. Женщина подняла голову, ее унизанные кольцами пальцы небрежно держали папиросу. Она медленно и лениво взглянула на девушку, затем отвернулась и зевнула.
   Ди поспешно направилась к двери и бегом бросилась вниз по устланной ковром лестнице. Уже наступила ночь. Набережная с рядами огней, освещающими белые фасады зданий, темная вода бухты, отражающая красный и зеленый свет фонарей, прикрепленных к лодкам, выглядели словно театральные декорации. Вдали заманчиво сверкало казино. Тихо-тихо, словно робкий шепот влюбленных, шелестели листья в воздухе, тяжелом от одуряющего аромата цветов апельсиновых деревьев, смешанного с резким запахом моря.
   Замерев от охватившего ее ужаса, стояла Ди среди снующей толпы, среди всего этого великолепия звуков и ароматов, огней и теней. Без крова над головой, без денег, одна на всем белом свете... Ей некуда деться, не к кому обратиться за помощью...
   И вдруг, будто в насмешку, рядом с ней раздался голос:
   -- Ну, малютка, вы, кажется, скучаете?
   Ди быстро обернулась и увидела смотрящего на нее и нагло улыбающегося прекрасно одетого господина.
   -- Вы хотите изобразить негодование, маленькая волшебница?
   Она повернулась и бросилась бежать. Кажется, никогда еще она не бегала так быстро.
   Ярко освещенный вокзал, откуда она недавно отправилась в город, привлек ее внимание. Ди решила, что здесь, в зале ожидания, она во всяком случае будет в безопасности. Но в вокзале было нестерпимо жарко, в воздухе стоял запах чеснока, который ели итальянские рабочие. Ди вышла на огромную платформу, положила на землю свой чемодан и уселась на него. Мало-помалу мужество снова стало возвращаться к ней. Ведь ей часто приходилось испытывать затруднения, правда, никогда еще ее положение не было так безвыходно. Ди открыла свой кошелек, в нем лежал все тот же франк, а она надеялась, что каким-то чудом там окажется еще монетка, не замеченная ею в минуту отчаяния.
   Один франк; его, конечно, не могло хватить на то, чтобы послать телеграмму Филю, заплатить за ночлег и за обед.
   Мальчик со значком английского школьника на соломенной шляпе, прошел мимо нее, напевая: "Разве пали мы духом?"
   -- Да, -- прошептала Ди, -- да, "пала" очень низко...
   Время близилось к десяти.
   Сидя на перроне на своем чемоданчике, Ди закрыла глаза. Она смертельно устала, она в безвыходном положении, но одного никто не может отнять у нее -- ее мечтаний.
   Она знала, что такое мечта; мечта, которая облегчает разлуку, смягчает горечь разочарований, мечта, которая никогда не обманывает и остается с тобой, когда все оставили тебя.
   Ди забыла об окружающем, не замечала больше шума, едкой пыли, пропитавшей раскаленный воздух и обжигающей глаза, грохота и сутолоки, -- она мысленно шла рядом с Гюгом, рука об руку, по узкой дорожке, ведущей к дому, к "их дому".
   У самой дорожки распустились белые цветы боярышника. Яркие свежие листочки похожи на сеть из изумрудов. Тропинка извивается, как все тропинки, по которым идут влюбленные; на одном из поворотов Гюг, обняв ее, крепко и нежно прижал к себе и, склонившись, припал к ее губам.
   Они бродили по саду, а затем подошли к дому. Это "их дом" с небольшой площадкой перед ним и кустами сирени по обеим сторонам низкой зеленой двери -- душистыми стражами счастья, царящего внутри...
   В гостиной этого волшебного домика стоит накрытый к ужину стол, в камине, потрескивая, горят дрова, и золотистое пламя освещает комнату мягким колеблющимся светом.
   Ди улыбнулась, длинные ресницы затрепетали над бледными щеками.
   Пронзительный свисток паровоза, более резкий, чем все предыдущие, неожиданно прорезал воздух. Ди открыла глаза и вскочила на ноги. Она забыла, совсем забыла, где находится, и вид огромного, полного суеты вокзала, залитого потоком света, привел ее в изумление. Затем все вспомнила...
   Она прислонилась головой к колонне, пытаясь вернуться к своим сладким грезам, погрузиться в них, но новый резкий свисток окончательно вырвал ее из мира мечты. Ди выпрямилась и устало осмотрелась.
   Все люди в этом огромном мире имели своих родных и близких. Ди стала наблюдать за теми, кто ожидал прибытия поездов, стараясь представить себе, что они чувствуют при виде медленно приближающегося поезда. "Как должно быть чудесно чувствовать себя настолько желанной и долгожданной, что тебя выезжают встречать даже на вокзал", -- думала она.
   К перрону медленно подходил длинный поезд -- он занял собой почти всю длину платформы. На вагонах Ди прочла волшебные слова: "Лондон" и рядом -- "Париж". Это был "Ривьера -- Бриндизи-экспресс".
   Из вагона-ресторана вышли одетые в белое слуги, платформа быстро наполнилась горами багажа.
   Перед мысленным взором Ди пронесся Лондон, каким она видела его в последний раз. Ей мучительно захотелось снова увидеть лондонского носильщика, услышать его характерный акцент. Тоска по родине больно сжала сердце. Жгучие слезы наполнили ее глаза, закрыли от нее все окружающее...
   "О, Гюг, Гюг", -- шептали ее губы.
   И кто-то ответил ей, кто-то назвал ее по имени, до нее ясно донесся голос Гюга. Значит, через разделяющее их пространство он услышал ее призыв и отозвался! Ди не могла поверить тому, что настоящий, живой Гюг стоит перед ней.
   Он наклонился и схватил ее за руку:
   -- Откуда? Что вы здесь делаете? Ди, отвечайте мне, Ди!..
   Она крепко уцепилась за рукав его пальто, смеясь от радости и от изумления перед этим чудом.
   -- Значит, это правда? -- спросила она прерывающимся голосом. -- Это в самом деле вы? Я так звала вас! Гюг, о, Гюг!
   Он снова схватил ее за руки и крепко сжал их.
   -- Скажите мне, Ди, скажите скорее, почему вы здесь одна в этот час и что означают ваши слова, что вы меня звали и я пришел? Вы ведь не могли знать, что я проезжаю Ниццу в этом поезде, разве что Виолетта сказала вам. Это она вам сказала, да?
   -- Я ничего не знала. Мне никто ни о чем не говорил, -- захлебываясь, стала говорить Ди. -- Я здесь совсем одна, без денег, и меня сильно напугали. Я сижу здесь потому, что вокруг много народу и... мужчины не могут говорить мне гадости, поэтому здесь безопасно. Я хотела дождаться утра и потом попытаться как-нибудь вернуться обратно, продать что-нибудь и послать телеграмму Филю. Я очень устала и пока сидела, заснула, и мне приснился чудный сон, будто мы с вами женаты, будто мы вместе, только свисток паровоза разбудил меня, и этот сон ушел. Но я снова и снова повторяла ваше имя и...
   Ее сияющее, мгновенно преображенное лицо тянулось к нему.
   -- Моя дорогая, моя любимая, -- шептал он, затаив дыхание.
   Она смеялась, трепеща от радости.
   -- Сама судьба свела нас, Гюг. Теперь все страдания остались позади.
   Синеблузый носильщик, присутствие которого не заметили ни Гюг, ни Ди, с равнодушным видом наблюдал за ними, в десятый раз повторяя один и тот же вопрос:
   -- Ваша багажная квитанция, сударь?
   Гюг обернулся и бросил на него невидящий взгляд.
   -- Что? -- спросил он резко.
   Носильщик повторил свой вопрос в одиннадцатый раз.
   Ди рассмеялась:
   -- Однако внешний мир все еще существует! Он спрашивает всего только о вашей квитанции.
   -- Я ехал в Бриндизи, -- сказал Гюг, -- и вышел на перрон, потому что обычно здесь обедаю. Здесь приходится долго ждать встречного поезда из Марселя.
   Он дал носильщику несколько серебряных монет и отпустил его, затем взял Ди под руку.
   -- Теперь идемте обедать. Я все еще ничего не понимаю, кроме того, что вы здесь и это такое счастье, в которое я не смею верить!..
   -- Но вы скоро убедитесь, что я совсем реальное существо и очень голодное к тому же, -- сказала Ди. -- За целый день мне пришлось съесть только апельсин и несколько сухарей. Нужно было очень экономить.
   -- Но Виолетта сказала мне, что она урегулировала этот вопрос, -- проговорил Гюг поспешно.
   -- Я... отослала ей деньги обратно, -- прошептала Ди.
   Они сидели в огромном зале вокзального ресторана за маленьким столиком, освещенным электрическими свечами под красными абажурами; из высокой вазы к ним склонялись пунцовые и желтые розы.
   -- Теперь расскажите все, -- попросил Гюг, не спуская с нее глаз.
   -- Мне не о чем долго рассказывать, -- промолвила Ди. -- Я приехала сюда с одним франком в кармане и отправилась прямо в тот отель, где жил мой отец. Я ему телеграфировала о своем приезде. Но в отеле мне сообщили, что он вчера отплыл в Южную Америку. Это известие как громом меня поразило... Затем я пришла сюда, на вокзал. Вот и все.
   -- Значит, вы теперь совсем одна на свете, -- сказал Гюг странным голосом.
   -- Нет, ведь вы со мной, -- ответила Ди.
   Лицо его побледнело под загаром.
   -- Знаете ли вы, Ди, почему я здесь? -- спросил он.
   -- Потому, что я так страстно хотела вас видеть, потому что всем существом я звала вас!
   Гюг взглянул на нее хмуро и печально.
   -- Вот потому именно, что это так, что те же чувства живут и во мне, я решил уехать, Ди. Я не ехал к вам, я покидал вас.
   -- Покидали меня? -- словно эхо, повторила она.
   -- Да, я недостаточно верил в себя, чтобы остаться. Я решил уехать еще прежде, чем Виолетта сказала мне, что вы ушли от нее. Мне не приходило в голову, что вы можете отправиться за границу. Я даже не подумал о такой возможности... и вот...
   -- И вот сама судьба свела нас, -- договорила Ди.
   -- Вы верите в судьбу?
   Ди взглянула на него, на его сильные, крепко стиснутые руки, лежащие на белой скатерти, на красивую темноволосую голову, на печальные синие глаза. Она была очень молода, очень неопытна, но в эту минуту высшая мудрость всех любящих женщин осенила ее.
   -- Я верю в судьбу, соединяющую влюбленных, -- сказала она. -- Я верю, что если мужчина и женщина по-настоящему любят друг друга, ничто не может их разделить -- они должны принадлежать друг другу, несмотря на все стоящие между ними преграды.
   Она дотронулась до его руки.
   -- Скажите, что и вы верите в это.
   Он поднял голову.
   -- Неужели вы не понимаете, что для меня самое легкое -- согласиться с вами, поддержать вас в мысли, что вы правы? Ведь я сам страстно хочу сказать вам те слова, которых вы от меня ждете, но я изо всех сил стараюсь быть порядочным человеком по отношению к вам, стараюсь помнить, что вы еще почти ребенок и не можете отвечать за свои слова. Диана, вы ведь знаете, что я женат?
   -- Да, -- ответила она чуть слышно.
   -- И что жена моя отказывается возвратить мне свободу? А это значит, что я никогда не смогу принадлежать другой женщине, что я не имею права говорить другой женщине о своей любви.
   -- Не смейте говорить "другой женщине" -- скажите "вам", если это относится ко мне.
   -- Хорошо, я скажу -- "вам", -- послушно повторил он. Его пальцы все крепче сжимали руку Ди, пока она чуть не крикнула от боли.
   -- Да, вам, Диана. Ведь с той минуты, как я узнал, что вы меня любите, с той минуты, как я сказал, что люблю вас, для меня не существует никого, кроме вас. Диана, я должен многое объяснить. Я настолько стар, что мог бы быть вашим отцом. Вы знаете, сколько мне лет?
   Она отрицательно покачала головой и, с улыбкой обожания глядя на него, проговорила:
   -- Сколько бы вам ни было лет, ваш возраст -- самый лучший возраст!
   Он коротко рассмеялся.
   -- Мне сорок лет, вам -- семнадцать, нет, восемнадцать, какое значение имеет в молодости один лишний год?
   -- Когда любишь, никакие годы не имеют значения, -- воскликнула она, вся покраснев.
   Его взгляд приковывал ее, приводил ее в трепет.
   -- О, Гюг, -- вздохнула она.
   Услужливый лакей поставил на стол блюдо со спаржей и стал невдалеке, почтительно глядя на них.
   Гюг вскочил с места.
   -- Выйдем на воздух, -- предложил он. Стоя в дверях ресторана, он заплатил по счету.
   За широкой набережной перед ними расстилалось море, мягко шумели волны, был отлив.
   Гюг усадил Диану на скамейку под огромным деревом. Его прикосновение, сознание его близости магически действовали на нее. Она крепко прижала к себе его руку, все ее существо тянулось к нему.
   -- Не надо, -- прошептал он, сдерживая дыхание. И порывисто повернулся к ней. -- Я не могу этого вынести, вы сводите меня с ума. Мне казалось, я почти справился с собой, но теперь, когда я снова увидел вас...
   Она резко отодвинулась.
   -- Вы не любите меня по-настоящему, вы не хотите меня. Вы считаете меня ребенком и не верите в мою любовь, вы...
   -- Клянусь, это неправда, -- перебил он, задыхаясь. -- Я знаю, что вы меня любите, и потому должен бороться за нас обоих. Я не хочу вас? Ни днем, ни ночью это желание ни на минуту не покидает меня! Вы говорите, я считаю, что вы еще дитя, обращаюсь с вами, как с ребенком. Как бы я хотел, чтобы это было правда! Я пытался, но из этого ничего не вышло, потому что я слишком хотел вас, Ди...
   Он схватил Ди в объятия и властно, жадно припал к ее губам.
   -- Это -- настоящая любовь? -- шептал он между страстными поцелуями. -- Теперь ты веришь, что я хочу тебя? Отвечай же мне! Отвечай!
   Она смеялась счастливым смехом, обхватив его голову, прижавшись щекой к его щеке.
   -- Скажи, что любишь меня. Скажи мне это!
   -- Люблю тебя! Я знаю, что я малодушный человек, что поступаю подло, говоря тебе о своей любви...
   -- Как можете вы это говорить? -- прошептала она. Ее дрожащие губы искали его губ. -- Как можете вы говорить такие ужасные вещи о таком прекрасном чувстве, как наша любовь? Гюг, я не ребенок. Я знаю о многом. Ваш брак не имеет для меня никакого значения... Я не хочу думать о нем. Не жертвуйте мной ради пустой формы, которая сейчас вам ничего не говорит. О, Гюг, не старайтесь отдалиться от меня...
   -- Вы не понимаете, что говорите, -- воскликнул он с горечью, -- вы не знаете людей!
   Она вырвалась из его объятий и бросилась бежать. Гюг в несколько шагов догнал ее: -- Диана!
   Она старалась вырвать свою руку; несмотря на все его отчаяние, мальчишество ее поведения вызвало у него улыбку.
   -- Вы стоите на своем, -- между тем бурно возмущалась Ди, -- вы думаете о "людях", а не о нашей любви. О том, что могут сказать...
   -- Сказать о вас, -- прибавил он тихо. -- Ведь весь позор падет на вас. Вот о чем я думаю.
   -- А я не хочу, чтобы вы об этом думали! -- вскричала она в отчаянии. Она повернула к нему лицо, и он увидел полные слез глаза. -- Еще раньше, чем я вас встретила, еще раньше, чем я вас увидела, я уже любила вас, и любовь эта все время причиняла мне страдания. Какой бы проступок вы ни совершили, как бы люди ни осуждали вас -- для меня это не имеет значения: все равно буду любить вас. Так уж я создана. Я понимаю, как отдают любимому себя всю -- свою душу, свою веру, свой мозг и свое тело. И вот так я люблю вас. Я не могу проснуться утром, чтобы в первое же мгновение не подумать о вас, и не могу лечь спать, чтобы последняя мысль не была о вас. В течение целого дня, о чем бы я ни думала, будь то самые обыденные вещи, мысль о вас не покидает меня. Вам это может показаться смешным, но когда я вижу в первый раз молодой месяц или первую звезду, появившуюся на вечернем небе, меня неизменно охватывает одно желание: "Пусть Гюг любит меня!" Вы -- вся моя жизнь, все самое для меня дорогое и святое. И когда вы говорите о людях, когда все время не перестаете считаться с ними -- вы разрываете мое сердце. Я не могу жить без вас. Этого не будет! Не будет! Возьмите меня с собой, позвольте мне быть возле вас. За одну вашу улыбку я забуду все косые взгляды, все слова осуждения, все уколы самолюбия! Я никогда не буду обращать на них внимания. Скажите мне, отвечайте же мне! Возьмете вы меня с собой или... или прогоните меня?
   -- Вы еще так молоды, -- он говорил, стараясь выиграть время, уяснить себе линию поведения, найти оправдание с точки зрения собственной морали. Он продолжал упрямо и отчаянно бороться с, собой.
   Ди высвободилась из его объятий.
   -- Можете идти, -- сказала она беззвучно. -- Вы никогда не любили меня; вы никогда не знали, что такое истинная любовь.
   При этих словах все первобытное в Гюге -- жажда обладания, стремление к полному подчинению себе, к полному порабощению женщины -- пробудилось в нем. Вокруг уже царила ночь. Она таинственно взывала к ним; ароматы, казалось, исходили из райских садов, слышался ропот разбивающихся волн.
   Гюг стоял рядом с Дианой, стараясь не касаться ее больше.
   -- Я люблю вас, -- сказал он. -- И эта любовь заставляла меня отказываться от вас. И вот что я еще хотел, хочу сказать вам. Я готов был бы перенести самые жестокие страдания, любые испытания, если бы благодаря им мог дать вам свое имя. Но я не могу этого. И никогда не смогу. И знайте, что если вы останетесь со мной, если ответите на мою любовь -- рано или поздно вам придется узнать, как дорого это стоит. Я не достоин ваших поцелуев, я не достоин вашей любви. Я много пережил в жизни, растрачивал себя по пустякам, многие будут говорить вам об этом. Но одно я утверждаю: до вас я не любил ни одной женщины. И в этом я клянусь вам...
   -- Значит, мы принадлежим друг другу! -- вскричала Ди.
   Она схватила его руку и прижала к своим губам.
   -- Ты -- моя, -- сказал он нежно. -- Моя Ди. Любовь моя!
  

ГЛАВА XIV
"Вилла грез"

   -- Ты уверена, что не будешь скучать здесь? -- спросил Гюг.
   -- С тобой?..
   Ди с восхищением рассматривала внутреннее помещение маленькой виллы.
   -- Этот домик словно выстроен и обставлен специально для нас, -- сказала она торжественно.
   Это был чудесный домик с черепичной крышей, зелеными ставнями, со старым, сбегающим уступами садом, полным цветов.
   Ди заметила его, когда они однажды проезжали мимо в автомобиле, и с того дня уютный отель стал казаться ей тюрьмой.
   -- Наймем эту виллу из сказки, -- попросила она Гюга, и густой румянец окрасил ее щеки. -- Устроимся по-настоящему. Мой любимый! Я буду вести хозяйство. Я прекрасно справлюсь с ним, и это не будет стоить нам дороже. У нас будет настоящая семейная жизнь. Мы будем чувствовать себя так, будто на самом деле женаты!
   Спустя две недели Гюг купил ей эту виллу, и после трогательного прощания с хозяйкой отеля, где они жили, они переехали к "себе домой".
   Взявшись за руки, они, как в памятном сне Ди, ходили по саду. Она была в восторге от всего, начиная с черепахи, которая энергично поедала молодые побеги, кончая кранами в ванной комнате и шкафами для белья.
   Острое жало угрызений совести больно кольнуло сердце Гюга, когда он посмотрел на ее восторженное лицо. Диана то целиком погружалась в рассмотрение стопок столового белья, которое она пересчитывала с озабоченным видом, то весело смеялась над комичными прыжками крошечного щенка и прижималась щекой к рукаву Гюга, крепко стискивая его пальцы.
   Он наблюдал хозяйственную деятельность Ди и мысленно видел ее в своем собственном доме, который по праву принадлежал ей и в который он страстно хотел ввести ее.
   С презрительной гримаской смотрел Гюг на маленькую веселую комнатку с ситцевыми обоями и хорошенькой мебелью "под старину", на цветы на окнах, купающиеся в знойных лучах солнца. Он представлял себе свое поместье, огромный дом с потемневшими от времени стенами, старый разросшийся парк и сад, полный роз, окруженный стеной вековых тисов. То была подходящая для Ди обстановка, а не этот пестрый кукольный домик на чужой земле.
   Острый прилив гнева снова охватил Гюга при мысли о Гермионе. Недавно он опять сделал попытку убедить ее возвратить ему свободу, послал к ней поверенного с предложением щедрого вознаграждения. Но она была непреклонна.
   И теперь он расплачивался за свою прежнюю жизнь с ее мишурными, преходящими удовольствиями.
   Угрызения совести терзали Гюга. Он слишком сильно любил Ди, чтобы освободиться от них, и знал, что так будет и дальше. А вместе с тем все казалось так хорошо: Ди пока ни от кого не видела пренебрежительного к себе отношения.
   Прямо с вокзала они отправились в тот отель, где Гюг обычно останавливался. Старая хозяйка восторженно встретила его, ни о чем не спрашивая. Ди была принята как его молодая жена, все было просто и ясно. Они не встретились ни с кем, кто мог раньше знать их, обитатели маленького отеля окружали их вниманием, баловали их. Новые платья мадам, подарки Гюга, детально обсуждались всеми присутствующими.
   Ди расцвела, словно цветок, нуждавшийся в солнце и наконец получивший возможность купаться в его лучах. Она стала почти красавицей. Воздушные платья, большие шляпы, нитка жемчуга, которую подарил ей Гюг, были последними штрихами, дополнившими ее красоту. Новое очарование появилось в ней.
   Ее полная поглощенность Гюгом вызывала всеобщее изумление -- ради него она забывала о себе.
   -- Ты слишком балуешь меня, -- сказал он ей однажды.
   -- Но так приятно чувствовать, что имеешь на это право, -- ответила она, нежно прижимаясь к нему. -- Ты не понимаешь, как чудесно сознавать, что я одна имею право пригладить твои волосы, когда они приходят в беспорядок, что одна я знаю, в каком ящике ты держишь свои носовые платки, что одна я умею унять твою головную боль... Мне кажется, женщины так уж устроены, -- закончила она весело, -- они чувствуют себя счастливыми, когда им есть кого баловать. Во всяком случае, я счастлива, что могу баловать тебя, мой дорогой; ты принадлежишь мне, никогда не забывай об этом!
   У нее была милая, одной ей свойственная манера перемешивать страстные, поэтические слова любви с самыми обыденными фразами. И Гюг, который знал женщин утонченных, прекрасных, экзотических и никогда не был целиком поглощен ни одной из них, нашел полное душевное удовлетворение в Диане, простой, искренней, не искушенной в делах любви. Ей отдал он свое сердце, ради нее отказался от эгоистических причуд, свойственных его натуре.
   До того как Ди вошла в его жизнь, дни часто казались ему пустыми и скучными, несмотря на массу развлечений, их наполнявших! Теперь же все его время было занято наблюдением за Ди, чтением с нею, помощью по хозяйству, по саду.
   Эта женщина-ребенок, которую он не имел право называть своей женой, научила его уважать женщину. Ничего в его прежней жизни не было похоже на то, что он чувствовал, когда по вечерам они сидели с Ди в саду и тихо беседовали, каждый раз заново открывая друг друга.
   Взгляды Ди на жизнь отличались прямотой и юношеской горячностью, узость и ограниченность были чужды ей. Любовь научила ее той мудрости, которую не успели дать годы.
   Когда Гюг уезжал в город, она никогда не спрашивала его заранее, когда он приедет, никогда по возвращении не задавала вопросов о том, где он был. Но он сам спешил обо всем рассказать ей. Он описывал ей свои партии в теннис, Ди с интересом выслушивала его и в свою очередь торопливо выкладывала все мелкие события дня. Когда обо всем было переговорено, Гюг поднимал ее на руки и нес домой через весь сад. Внешний мир, который в ее глазах отождествлялся с Лондоном, словно перестал существовать. Гюг написал как-то своему поверенному и получил в ответ целую кипу писем и деловых бумаг. Он дал их прочесть Ди. Цифры в счетах привели ее в ужас. Гюг смотрел на нее и весело улыбался.
   Денежные дела снова заставили его написать поверенному: он просил перевести известную сумму на имя Ди. Ему было неприятно называть имя Дианы, но он был уверен в скромности поверенного и в том, что тот сохранит тайну. Стыд снова охватил его при мысли, что он ставит ее в такое положение, но один взгляд ее глаз, сияющий, полный счастливой любви, прогнал все его мрачные предчувствия. Каким бы ни было их поведение с точки зрения прописной морали, оно выявляло в обоих все, что было в них лучшего.
   Гюг написал также Козимо Лестеру. Ценой мучений далось ему это письмо, но он считал необходимым написать его. Ответом явились просьба выслать порядочную сумму денег, несколько философских замечаний относительно изменения силы супружеской привязанности и необходимости поэтому материальной помощи, а также подробные сведения о климате Вальпарайсо. По мнению Ластера, это место, проклятое Богом, и ему совершенно непонятно, чем оно заслужило свое название: Вальпарайсо -- райская долина.
   Гюг сжег это письмо, послал Лестеру просимые деньги и понял, вероятно впервые, насколько тяжела была прежняя жизнь Ди.
   Мало-помалу она рассказала ему обо всем и, как это ни странно, он тоже открыл ей все свое прошлое. Рассказывая правду о своем браке, он знал, что этим не оттолкнет ее от себя. Окончив рассказ, он только спросил:
   -- Прощаешь мне это?
   И Ди простила ему его брак, как простила бы и всякую несправедливость в отношении себя самой. Она слишком любила Гюга, чтобы осуждать его. Она принимала его таким, каким он был, и любила в нем даже его слабости.
   К счастью, им не были чужды и мелкие человеческие недостатки. Горячая любовь не ограждала их от мелочей повседневной жизни. Ди сердилась на Гюга, когда он проявлял нетерпимость, и они даже слегка поссорились по поводу увольнения Марии, кухарки-француженки, которую Гюг обвинил в низком обмане, а Диана взяла под свою защиту. За свою жизнь с отцом она привыкла к условным понятиям о честности, и хотя ловкие маневры Марии не могли ускользнуть от нее, они не вызывали в ней чрезмерного гнева. Гюг рассердился на нее и надулся. Она же ходила, весело насвистывая. После завтрака пришел ее учитель пения, и Ди, желая уколоть Гюга, стала петь его любимые песни, прекрасно зная, что Гюг, не переставая сердиться, сидит под огромной магнолией. У нее был прекрасный голос, которому любовь придавала несказанное очарование.
   Мосье Брасский, русский, друг ее прежнего учителя пения, занимавшегося с ней у Виолетты, был в восторге от своей ученицы. Зная, что Гюгу это будет неприятно, Ди оставила его к чаю и задержала до самого обеда.
   Когда, наконец, после обеда они остались одни, Ди поднялась со своего места.
   -- Я очень устала, -- сказала она вежливо. -- Если ты ничего не имеешь против, я пойду спать.
   Гюг почтительно открыл перед ней дверь. Но он с удовольствием больно схватил бы ее за руку, когда она проходила мимо него, такая маленькая и спокойная.
   Он сел в шезлонг, стоявший у открытого окна, и стал смотреть в темноту ночи.
   "Ди нуждается в твердой руке", -- думал он с неудовольствием. Он поступил совершенно правильно, отправив недобросовестную служанку, и Ди должна согласиться с ним. Он, конечно, не станет делать попыток к примирению, они должны исходить от Ди.
   Диана в своей комнате тихо стояла у открытого окна. Легкая усмешка тронула ее губы -- она вспомнила взгляд, брошенный на нее Гюгом в ту минуту, когда она проходила через открытую им дверь. "Мужчины ведь во многом походят на детей", -- подумала она. А раз это так, им следует прощать. Она накинула белый шелковый халатик и бесшумно спустилась вниз по лестнице.
   Дверь в гостиную была открыта. В полумраке вырисовывалась высокая фигура сидящего в шезлонге Гюга. Легкими шагами Ди пересекла комнату. Он не заметил ее.
   Тихонько подойдя сзади, она наклонилась над ним, обхватила руками его подбородок и запрокинула назад его голову.
   -- Мне очень жаль, что я огорчила тебя, любимый, -- прошептала она тихо.
   Гюг быстро повернулся и схватил ее в объятия. Прикосновение ее тонких маленьких рук обожгло его, словно огнем.
   -- Я во всем виноват, дорогая, -- сказал он поспешно.
   Он усадил ее в кресло и опустился перед ней на колени.
   -- Ты должна выдерживать характер, -- говорил он, нежно прижавшись к ее щеке, -- и не позволять мне обижать тебя. Слышишь, моя маленькая?
  

ГЛАВА XV
Золотые дни, а затем...

   Бывают влюбленные, которые умеют так бережно относиться к своему чувству, что ни время, ни скучные мелочи повседневной жизни не могут его разрушить. Это своего рода гении в искусстве любви, и их единицы. Для большинства же людей семейное счастье очень быстро превращается в дело привычки. Уходит сияние, исчезает трепещущая радость любви, на смену им мало-помалу приходит спокойная уверенность.
   Может быть, для большинства из нас, поглощенных мелкими заботами и стремлениями, радость приобретает особенную ценность именно благодаря этой своей скоротечности; мы особенно жадно цепляемся за нее, зная, как легко может она уйти от нас.
   К счастью, каждый истинно любящий считает, что любовь его не знает границ, что до него никто еще так не любил, что чувство его бессмертно. И когда появляется на горизонте первое, чуть приметное облачко, он не замечает его; когда облачко становится темнее, а он все еще не обращает на него внимания. Привычка быть счастливым заменяет былую лучезарную радость. И только когда неожиданно с глаз мужчины спадает пелена уравновешенности, спокойствия и комфортабельной скуки, он вдруг видит, что любовь ушла, и то, что он привык считать счастьем, -- не что иное, как удобное существование, которое он навязал любимой женщине, как наиболее отвечающее его потребностям.
   Пока стояли золотые дни, пока ночи казались часами, похищенными у неба, Гюг верил, что ни один человек в мире не любил так, как он любит Ди.
   То, как она управляла их повседневной жизнью, доставляло особую радость его деятельной натуре. Она находила для него занятие в течение целого дня -- и он был доволен этим. Он научил ее управлять автомобилем, настаивал, чтобы она серьезно занималась пением. Их дни были заполнены.
   Так продолжалось до тех пор, пока однажды Гюг не подвернул себе ногу и не оказался прикованным к своему креслу. В это же время, впервые за все месяцы, начались дожди, и Гюг принужден был лежать в комнате.
   Ди была страшно огорчена. Она почти не оставляла его одного, и он почувствовал, хотя отчасти это можно было объяснить и болями в ноге, что ее чрезмерное внимание начинает раздражать его.
   Впервые Гюг пожалел, что не взял с собой Тома. Он вспоминал о своем молчаливом и спокойном слуге, об его интуитивной способности угадывать малейшие желания хозяина. Ему надоели вечные вопросы о том, не лучше ли его ноге, не слишком ли жарко в комнате, не желает ли он, чтобы затопили камин, не хочет ли он есть.
   Он не высказывал открыто своей досады по поводу вынужденного заточения, но его нервное настроение, казалось, пропитывало атмосферу маленького домика.
   А дождь все лил, небо было обложено тучами; везде стояли лужи; забрызганные грязью головки цветов поникли. Сад выглядел запущенным и неопрятным. Сырость проступила на хорошеньких цветных обоях маленьких комнат "виллы из сказки", и в них было слишком душно для того, чтобы можно было затопить камин. Мебель сразу приняла непривлекательный вид -- она казалась липкой.
   К довершению всех бед кухарка, сменившая Марию, объявила, что у нее заболела мать и она должна уйти. Ди вынуждена была сама взяться за стряпню. Она несколько потеряла к ней навык, месяцы счастливой беспечной жизни почти совершенно изгнали из ее памяти воспоминания о прежних днях, наполненных скучными работами по хозяйству. К тому же те простые блюда, которые она готовила для своего отца, сильно отличались от всевозможных омлетов, суфле и других изысканных лакомств, которыми следовало угощать Гюга.
   Омлет -- неизменная принадлежность завтрака -- скорее походил на тонкую полоску кожи, чем на золотисто-бронзовую легкую массу. Суфле всегда оказывалось сырым и состоящим из комочков под слоем подгорелой корки. Гюг смотрел через окно на непрекращающийся дождь и чувствовал, что ему надоела Ницца и вся жизнь, и он сам.
   Диана же смотрела на Гюга, и страх закрадывался в ее сердце. Она невольно переводила глаза на свои тонкие руки, замечала легкий ожог на одном пальце, маленькую царапину на другом и спешила уничтожить эти недостатки, пока Гюг не увидит их и не сделает ей замечания. Ди быстро убедилась в том, что он требует от всего окружающего полного совершенства и гармонии.
   Она взглянула на себя в зеркало, висевшее в ее комнате. Зеркало показало ей отражение кудрявой головки, разрумянившихся щек и блестящих испуганных глаз. Она быстро привела себя в порядок и возвратилась к Гюгу.
   -- Ты любишь меня? Ты всегда будешь любить меня? -- шептала она, прижимаясь к нему.
   Все страхи рассеялись, когда он поцеловал ее, дав обещание, которое она так жаждала от него услышать.
   Ди села возле него на край дивана.
   Гюг беспокойно заерзал.
   -- Спой что-нибудь, -- попросил он.
   Она сделала гримаску.
   -- Разве нельзя мне посидеть рядом с тобой? Мне так приятно...
   У Гюга был такой вид, словно он хотел зевнуть.
   Снова красные пятна выступили на щеках Ди. Она поспешно встала, подошла к пианино, с шумом открыла крышку, затем села и запела французскую песенку, модную любовную песенку, довольно шаблонную и сентиментальную.
   -- Я просил тебя спеть "что-нибудь", -- сказал Гюг сухо. -- Что-нибудь, имеющее хоть какую-нибудь художественную ценность.
   Глаза Ди тщательно прятались под длинными ресницами.
   -- Вагнера, Эльгара, Коуэна, Брамса? -- спросила она, прекрасно зная, что Гюг хочет услышать какой-нибудь хороший классический романс и что оперу он предпочитает слушать в Ковент-Гардене, а не у себя в гостиной.
   -- Если тебе не хочется петь, пожалуйста, не трудись, -- сказал он.
   В то же мгновение она очутилась рядом с ним, схватила его за руки, прижалась к его щеке.
   -- Не говори, не говори со мной так! Гюги, любимый, мне делается страшно, когда ты становишься таким далеким. Чем я могла тебя рассердить? Я тебе надоела? В этом дело?
   Он искренне любил ее, но был слишком избалован жизнью, и это притупило в нем способность чутко относиться к настроению близких ему людей. Однако он почувствовал глубокую тоску в вопросе Ди, и нежность к ней внезапно пробудилась в нем с новой силой.
   Он обнял ее и поцеловал так, как она любила, чтобы он ее целовал.
   -- Ничего подобного, деточка, -- уверял он с потемневшими от страсти глазами. -- Ты надоела? Никогда, слышишь ты, никогда ты не надоешь мне!
   Это были самые счастливые часы за всю неделю. Они сидели на диване, нежно прижавшись друг к другу, разговаривая, ласкаясь и весело смеясь.
   -- Смотри, какой-то мальчик ходит по саду, -- воскликнула вдруг Ди. -- Интересно, что ему здесь надо? Это, кажется, рассыльный.
   Через несколько минут женщина, помогавшая Ди по хозяйству, вошла в комнату с письмом.
   -- Рассыльный принес это письмо из отеля "Сплиндит", -- сказала она. -- Он ждет ответа.
   Гюг распечатал конверт.
   Ди наблюдала за ним, пока он читал записку, и видела, что лицо его выражает любопытство и напряженное внимание.
   -- Принеси мой бювар, Ди, -- сказал он, закончив чтение. -- Это от Гаррона. Он приехал вчера вечером, все время разыскивал меня и хочет немедленно меня видеть. Вызови, пожалуйста, по телефону такси, отдай это письмо рассыльному, дай ему на чай и скажи, чтобы он не мешкал. Проклятая нога! Гюг старался доковылять до стола, в то время как Ди поспешно направилась к телефону.
   "Гаррон, кто такой Гаррон?" Ее мысли вертелись вокруг этого имени, она старалась вспомнить, связать его с жизнью Гюга.
   Он часто рассказывал ей о своих друзьях, но ей казалось, что он никогда не называл среди них Гаррона. Она вызвала такси и вернулась к Гюгу. Он как раз кончил писать письмо.
   -- Гюг, кто такой Гаррон? -- спросила она.
   Гюг ковылял теперь по направлению к дверям.
   -- Лорд Гаррон, -- ответил он коротко, -- лорд-канцлер Англии...
   -- Но... что ему от тебя надо? -- воскликнула она.
   Ди заметила, как в глазах Гюга вспыхнул огонек.
   -- Не знаю, -- сказал он. -- Хотя отчасти догадываюсь, но у меня нет полной уверенности. Ди, достань мне свежие перчатки. О! И спроси эту старую идиотку, вычистила ли она мои коричневые ботинки. Никакие другие не влезут на повязку.
   С трудом, хромая, добрался он до такси.
   Приезд Гаррона в Ниццу привел Гюга в сильнейшее возбуждение. Он не был уверен в том, что Гаррон приехал ради него, хотя в душе очень надеялся на это.
   Первые же слова Гаррона оправдали его надежду.
   -- Наконец-то, дорогой Картон, -- сказал Гаррон дружеским тоном. -- Я все время разыскивал вас. Я приехал, чтобы увезти вас с собой.
   В комнате воцарилось минутное молчание; четко доносились звуки с улицы. Казалось, что вместе с ними ворвалась частица внешнего мира, мощно предъявлявшего к Гюгу свои требования.
   -- Вы хотите сказать, что действительно разыскивали именно меня? -- спросил Гюг отрывисто.
   Усталое, покрытое сетью морщин лицо Гаррона осветилось приятной улыбкой.
   -- Да, я хотел сказать именно это, дорогой друг, -- ответил он. -- Дело в том, что бедняга Вилькокс умер, и, следовательно, есть вакантное место в парламенте от Вест-Бертона. Вы и только вы один можете добиться того, чтобы оно досталось правительственной партии. Мы выставляем кандидатуру Саллинга. Единственным опасным для него противником является Феннинг. Вы знаете, какое влияние имеет Феннинг. Кроме того, он житель Вест-Бертона. Избиратели там больше, чем мы бы того хотели, прислушиваются к словам рабочей партии. От вас зависит завербовать этот округ для нас. Я думаю, с вами я могу говорить вполне откровенно: в настоящее время нам приходится дорожить каждым местом. Страна недовольна; мы не доверяем ее настроению, она не доверяет нам. У нас слишком много прекрасных ораторов и слишком мало верных друзей. Вы принадлежите к числу последних. Вы -- один из тех политических деятелей, которые знают своих избирателей и которым эти избиратели доверяют. Вы понимаете друг друга. Мы наметили для Вест-Бертона кандидатуру Саллинга, хотя он и чужой в этом округе, потому что он отличается блестящими способностями, кроме того, у него широкий размах. Ему принадлежит (он, как вы знаете, друг Дюргана) проект о пенсиях. Люди, подобные Саллингу, для нас очень ценны. Учтите также, что в последние годы Вест-Бертон был для нас потерян. В случае кризиса, если западный каменноугольный район будет против нас, правительство потерпит поражение еще до начала сражения. Но если самое сердце каменноугольного района будет принадлежать нам, если Вест-Бертон будет наш, мы победим. Теперь вы знаете, почему я вас разыскивал и почему вы нам необходимы. Когда вы можете выехать?
   -- Выехать? -- повторил за ним Гюг.
   Он был целиком поглощен настоящей минутой, захвачен прежними интересами, прежними делами. Он чувствовал торжество оттого, что ему одному решили поручить это дело, что его разыскивали, добивались. И понимал, что впереди его ждет еще больший триумф, если ему удастся завоевать нужный район для своей партии. Исчезло безразличие к политическим делам, владевшее им в последнее время, в эти дни острого счастья, когда жажда власти и честолюбие отступили перед смирением любви, когда трубный голос бурной политической жизни, голос побед, народного одобрения был заглушен смехом Ди, ее слезами и словами любви. Стремление к активной деятельности вновь вспыхнуло под влиянием слов Гаррона и внутреннего удовлетворения от обращения к нему как к человеку, сильная личность которого могла повлиять на судьбы партии и страны.
   Дождь прекратился, и снова выглянуло солнце. Но Гюг видел сейчас перед собой ярко освещенный зал собраний и себя на трибуне. Он произносил речь, бросал меткие ответы на предлагаемые вопросы, возбуждал смех аудитории, завоевывал ее симпатии, овладевал умами присутствующих, направляя их в нужное ему русло.
   Голос Гаррона, размеренный, но тем не менее властный, прервал нить его мыслей.
   -- Я полагаю, мы можем поспеть на ночной экспресс? -- спросил он так, будто не сомневался в ответе.
   -- Да, -- ответил тотчас же Гюг, все еще находясь под влиянием картины, пронесшийся перед его взором.
   -- Вы ведь пообедаете со мной? -- продолжал Гаррон спокойно.
   Он повернулся в своем кресле и в первый раз за все время пристально взглянул на Гюга.
   Гаррон о многом догадывался, хотя мало о чем знал; но он прекрасно разбирался в людях, особенно в тех, с которыми собирался заключать условия. Он заметил, как изменилось лицо Гюга при последнем вопросе, как взгляд его потерял выражение глубокой заинтересованности. Он почувствовал, что настроение Гюга сразу упало.
   Гюг отвел глаза.
   -- К сожалению, не могу, -- сказал он принужденно. -- Я... дело в том, что мне нужно привести в порядок свои дела и все прочее. Я должен сейчас же уйти, мне и так придется очень спешить...
   Гюг колебался, и Гаррон понимал это.
   Он вскочил на ноги с быстротой, которую трудно было ожидать от такого старого человека, и схватил Гюга за руку.
   -- Вы не можете отказаться, понимаете вы это, Гюг? -- сказал он уже тоном приказа. -- В случае, если вы станете колебаться, вспомните о моем обещании и о словах Дюргана, сказанных мне в парламенте три дня тому назад: "Передайте Картону, что победа в Вест-Бертоне даст ему не только возможность, но и уверенность". Вы знаете, что он под этим подразумевал: пост в кабинете министров. Но я знаю, что вы сделаете это не ради славы -- дело идет о чем-то более важном: страна нуждается сейчас в вас.
   Он отпустил Гюга, теперь он был твердо уверен в нем. Затем с усталым видом откинулся в кресле.
   -- Вернулась хорошая погода, мосье, -- весело сказал Гюгу шофер, останавливаясь у ворот виллы.
   Гюг увидел в окне белую фигуру Дианы; он знал, что она спешит сейчас к дверям -- навстречу ему.
   С сердитым и недовольным видом взглянул он на розовые стены виллы, перевел взгляд на расстилающуюся позади сапфировую поверхность моря. Он попал в западню, в которую рано или поздно попадает почти каждый мужчина, терзаемый борьбой между любовью и честолюбием. Нужно поступиться одним из этих чувств -- другого выхода нет, необходимо принести в жертву либо требования сердца, либо доводы рассудка.
   Гюг был слишком захвачен красноречием Гаррона, его уверениями, чтобы вовремя подумать о другой стороне жизни. А теперь уже поздно! Сейчас он вынужден действовать без лишних размышлений, не принимая во внимание участие во всем этом Дианы.
   Он вошел, ковыляя, в холл и поднялся оттуда в маленькую гостиную.
   -- А я занималась делами, -- со смехом встретила его Диана. -- У меня готов обед, дорогой.
   Нежная встреча, мысль о том, что Диана была всецело поглощена приготовлением ему обеда, заботами о нем, ожиданием его прихода, заставила Гюга почувствовать ненависть к самому себе.
   -- Мой любимый, ты не заболел? Не разболелась ли сильнее твоя нога? Ты так бледен! -- воскликнула Ди испуганно.
   Она стояла рядом с ним, ее пальцы ласкали его гладко причесанные волосы.
   Ее прикосновение заставило его вздрогнуть.
   -- Слушай, Ди, -- начал он отрывисто и остановился, не зная, как сказать Диане то, что он должен был ей сказать.
   -- Что? -- спросила она, прижавшись к нему.
   -- Хочешь узнать, зачем Гаррон прислал за мной?
   -- Страшно хочу, -- сказала Ди с легким смехом, -- но я не хотела надоедать тебе. Я думала, что ты сам мне все расскажешь, когда захочешь.
   -- Боюсь, тебе это может не понравиться, -- произнес Гюг почти неслышно.
   -- Что-нибудь случилось, что-нибудь, что может повредить тебе? -- спросила Диана испуганно.
   "Повредить ему? Помешать ему?" -- Гюг чуть не рассмеялся вслух над горькой иронией этих слов; прилив гнева на самого себя, на Гаррона, который вырвал у него обещание, охватил его.
   -- Но в чем же дело, дорогой мой? -- вскричала Ди. -- Не мучь меня, Гюги, скажи мне все!..
   -- Я уезжаю сегодня вечером с Гарроном, -- сказал Гюг. -- Он считает, что только я один могу завербовать для правительственной партии очень важный избирательный округ. Это -- вопрос чести. Я... Ты должна понять, Ди, я не представлял себе, что мне так скоро придется уехать отсюда. Не повезло мне, но...
   -- Ты хочешь сказать, что я не буду уже с тобой... больше? -- спросила Ди, отшатнувшись от Гюга.
   Он вскочил на ноги.
   -- Господь с тобой! -- воскликнул он горячо. -- Как можешь ты придавать моим словам такое значение?
   Он порывисто привлек ее к себе, нежно целуя закрытые глаза, немые губы, бледные щеки.
   -- Ди, моя дорогая малютка, любовь моя! Клянусь тебе всем святым, что для меня есть в жизни, клянусь нашей любовью, твоим безграничным великодушием, что никогда еще с тех пор, как мы встретились, я так сильно не любил тебя! Но я должен уехать, я не могу не откликнуться на этот призыв, обращенный к моей чести, не могу отказать в услуге своей партии. Я буду считать часы, приближающие нашу встречу. У меня есть готовый план. Мы найдем себе квартиру в какой-нибудь спокойной части Лондона, например в Кенсингтоне. Я завтра же, как только приеду в город, займусь этим. Ты приедешь прямо туда, я тебя буду ждать. Ди, взгляни на меня, умоляю тебя, не мешай мне, я должен так поступить.
   Диана открыла глаза и снова опустила веки, стараясь скрыть невольно подступившие слезы.
   -- Хорошо, -- сказала она кротко. -- Конечно, ты должен ехать. Ведь ты дал слово...
   -- Я знал, что ты согласишься со мной! -- воскликнул Гюг горячо, сразу испытывая чувство облегчения. -- Я знал, что ты не будешь мне мешать, что ты примиришься с этой необходимостью.
   Он снова целовал ее, слишком занятый своими мыслями, чтобы заметить, что поцелуи его остаются без ответа. Наконец он разжал объятия и поспешно взглянул на часы.
   -- Я должен торопиться! Идем, малютка, помоги мне уложить вещи. Будь ангелом, моя любимая!
   Они прошли вместе в маленькую спальню. Гюг сидел на кровати и торопливо складывал в чемодан вещи, которые Ди выкладывала из комода.
   -- Сколько времени займут у тебя сборы к отъезду? -- спросил он с отсутствующим видом, разбирая стопку рубашек.
   Диана стояла на коленях перед чемоданом, стараясь внести порядок в хаотическую кучу галстуков, носков, носовых платков и других мелких принадлежностей мужского туалета.
   Она взглянула на склоненное лицо Гюга и крепко стиснула руки.
   -- Около недели, -- проговорила она задумчиво, пристально глядя на него, и заметила, что лицо его при этом даже не дрогнуло.
   -- Хорошо, -- пробормотал он. Он поднял голову и передал ей стопку белья. -- За это время я успею снять квартиру.
   Она встала и подошла к комоду, слезы жгли ей глаза.
   Недельный срок казался ей вечностью: своими словами она хотела испытать его, но он вполне спокойно принял предстоящую разлуку. Он даже не попросил сказать точнее, когда она думает приехать.
   -- Значит, до нашей встречи пройдет дней десять-одиннадцать, принимая во внимание время, нужное на дорогу, -- сказала она нетвердо, все еще стоя к нему спиной.
   -- Прекрасно. Значит решено, -- отозвался Гюг. -- Да, кстати, раз мы заговорили о времени, пора уже вызывать машину.
   Прихрамывая, он вышел из комнаты. Ди слышала, как он тихонько насвистывал, ожидая у телефона, пока ответит станция.
   Она на цыпочках подошла к чемодану и опустилась перед ним на колени.
   В одном углу были сложены шелковые носки Гюга. Ди взяла одну пару, вспомнила, как она чинила их, а Гюг сидел рядом и дразнил ее тем, что она не умеет штопать. Сейчас эта недавняя картина стояла перед ее глазами и причиняла ей жестокую боль. Ди снова увидела себя сидящей в саду, рядом с Гюгом, увидела цветы, трепещущие от легкого ветерка, который поднимается обычно при заходе солнца. На Гюге в тот день был белый фланелевый костюм. Фигура его красиво вырисовывалась на фоне темных, слегка колышащихся листьев. Он смеялся над ее усилиями вдеть нитку в ушко иголки, над ее стараниями аккуратно натянуть носок на свою руку, над ее озабоченным лицом. Затем неожиданно схватил ее в объятия и покрыл всю горячими поцелуями. Она крепко прижала носки к своей груди, словно пытаясь унять рвущиеся из нее рыдания.
   Гюг возвращался в комнату, она услышала его шаги, положила носки на место и вскочила.
   -- Все кончено, -- промолвила она тихо, когда он вошел в комнату.
   -- Что за трагическое изречение, -- попробовал он пошутить, но лицо его тоже было печально.
   Он подошел в Ди и крепко обнял ее. Она дрожала от рыданий, которые не в состоянии была сдерживать дольше.
   -- Никогда уже не будет того, что было, -- прошептала она и увидела, как при этих словах лицо Гюга болезненно дрогнуло. Ди не хотела делать ему упреков -- она знала, что ими нельзя удержать любовь. Она взглянула на него сквозь мокрые от слез ресницы.
   -- Это вырвалось у меня нечаянно, -- сказала она, запинаясь.
   Вдали прозвучал рожок автомобиля. Лицо Гюга прояснилось.
   -- Я знаю, что ты не думаешь этого, дорогая, -- проговорил он торопливо. -- Это тяжелое испытание для нас обоих, очень трудное для нас обоих время. Я понимаю, что тебе нелегко примириться с необходимостью моего отъезда. И мне мучительно больно оставлять тебя здесь одну. Но ведь мы расстаемся на очень короткое время. Мы все равно не могли бы вечно оставаться на этой вилле.
   Всем своим существом Ди жаждала задать ему вопрос, который губы ее не решались произнести: "Почему не могли бы?"
   -- Рано или поздно, моя любимая, -- продолжал Гюг, -- нам пришлось бы подумать о будущем. Приезд Гаррона разрешил этот вопрос за нас. Вот и все.
   Старый Пиестро, запыхавшись, поднимался по лестнице.
   -- Автомобиль подан, -- доложил он.
   Он схватил один чемодан Гюга и поднял его на плечо, другой взял в руку и вышел из комнаты.
   Испуганные глаза Ди, казалось, уже сейчас видели опустевшую комнату. Она уже заранее переживала бесконечные часы приближавшейся ночи, то горькое чувство одиночества, которое охватит ее, как только закроется дверь за Гюгом.
   Гюг нетерпеливо искал свои перчатки. Он успел переодеться в серый дорожный костюм. Казалось, что необходимость двигаться чудодейственным образом исцелила его ногу.
   -- Мне будет казаться странным снова очутиться в городе, -- сказал он, не оборачиваясь.
   "Он чувствует себя почти счастливым, что уезжает", -- подумала с горечью Ди.
   Она молча смотрела на него, не в силах произнести слово или сделать движение.
   Стоя перед зеркалом, он завязывал галстук; Ди так часто наблюдала его за этим занятием, так любила смотреть на поворот его головы, на отражение его лица в старинном венецианском зеркале.
   Спускались сумерки. Под деревьями залегли густые тени. Небо было покрыто лиловатыми облаками, густые тучи на западе снова предвещали непогоду. Подавленное раздражение, которое нередко испытывают люди в минуту расставания, охватило Гюга. Ему неприятна была сама необходимость произносить слова прощания, не терпелось поскорее покончить с этим, оставить все это позади. Он наклонился к Диане и обнял ее.
   -- Не грусти, малютка! Через неделю ты приедешь ко мне.
   -- Через неделю? -- повторила Ди дрожащим голосом.
   -- Разве ты не хочешь поцеловать меня на прощание? -- спросил Гюг.
   Внезапно она крепко прижалась к нему и подняла лицо, страдальческое выражение которого потрясло Гюга.
   -- Ты никогда не изменишь мне, никогда не перестанешь любить меня? Поклянись мне в этом!..
   Гюг вдруг остро почувствовал, как нужен ей, почувствовал всю ее муку. Он встал перед ней на колени.
   -- Клянусь тебе! -- воскликнул он, горячо целуя ее в губы.
   Гаррон уже ждал Гюга. Он заранее занял места в вагоне-ресторане и, когда поезд стал плавно отходить от перрона, приказал налить в бокалы шампанское.
   Гаррон поднял свой бокал.
   -- Я пью за ваш успех, дорогой друг, -- сказал он, улыбаясь. -- За ваше будущее!
   Поезд быстро несся. Гюг наклонился вперед, с увлечением слушая Гаррона, развивавшего перед ним теорию мирового обогащения.
   Грохот при прохождении поезда по мосту едва дошел до сознания Гюга. Он взглянул в окно и узнал крошечную станцию, мимо которой проносился поезд. Он обещал Ди выглянуть из окна, когда они будут подъезжать к этому мосту, и махнуть ей платком. Но сейчас было уже слишком поздно. Он густо покраснел от досады за свою оплошность. Нить мыслей Гаррона ускользнула от него. Ему внезапно мучительно захотелось увидеть Диану, только сейчас он вполне осознал, что оставил ее совсем одну. От волнения у него пересохло во рту. Ощущение неотвратимой потери охватило Гюга.
   Гаррон потрепал его по плечу.
   -- Дело вот в чем, -- сказал он, наклонившись вперед и пристально глядя на Гюга, -- если Великобритания останется в стороне, чего можем мы ожидать для нее впоследствии?
   Гюг заставлял себя слушать и отвечать Гаррону, стараясь отбросить все личные мысли и желания. Это ему удалось. Через час, возвращаясь с Гарроном в свое купе, он был всецело поглощен мыслями о предстоящей работе.
   А в эту минуту на расстоянии многих миль за стенами маленькой виллы Диана стояла на коленях у открытого окна.
   -- Гюг, Гюг, -- снова и снова повторяла она, надеясь, что самый звук имени любимого принесет ей покой, облегчит ее страдания.
   Ночь стала светлее. Приближался рассвет, а Ди все еще продолжала стоять на том же месте.
   Она приходила вечером к мосту, она усердно махала платком, но ее напряженный взор не различил ответного знака. Только когда в комнату ворвался рассвет, Ди решилась отойти от окна и взглянуть на царящую вокруг пустоту. Страхи, с которыми она все время боролась, снова обступили ее. Она встала на ноги, будто собираясь во всеоружии встретить их. Страхи облеклись в определенные образы, вылились в слова.
   Не есть ли это наказание, посланное им за недозволенную любовь?
   Шатаясь, она подошла к кровати и упала на нее, закрыв лицо руками. И при первых лучах восходящего солнца слезы горячим потоком хлынули наконец из глаз Ди.
  

ГЛАВА XVI
Решение

   -- Итак, блудный сын вернулся наконец, -- обратилась Виолетта к Гюгу. -- Любящая сестра поспешила пригласить его на пир и приказала заколоть в его честь откормленного тельца. Но скажи, Гюг, разве лососина и ранняя спаржа не могут вполне заменить его?
   -- Спасибо, конечно. Я хотел сказать -- вполне могут, -- ответил Гюг рассеянно.
   Разговор происходил на Бонд-стрит, где Гюг на следующий день после своего приезда случайно встретился с Виолеттой.
   -- Бевис рассказал мне, что видел тебя вчера у дверей конторы по найму квартир, -- продолжала Виолетта. -- Разве ты собираешься менять квартиру?
   -- Нет, -- ответил Гюг почти резко. Он мысленно посылал проклятия Бевису: "Проклятый болван, глупый болтун. Что ему, черт побери, до того, что он, Гюг, делает в конторе по найму квартир?".
   А Виолетта продолжала, словно считая, что между этими вопросами существует или должна существовать какая-то связь.
   -- Да, Гюг, не видел ли ты Диану с тех пор, как она уехала от меня, или не слышал ли чего-нибудь о ней? Я лично не имела о ней никаких сведений.
   Вопрос был поставлен ребром, он не видел ни малейшей лазейки, через которую мог бы спастись. Он медлил.
   -- Почему ты меня спрашиваешь об этом? -- сказал он.
   Виолетта садилась уже в свой автомобиль.
   -- Мне было страшно за нее, за эту милую девочку, -- сказала она. Она взглянула на Гюга: -- Да, я хотела сообщить тебе, как только узнаю, где ты находишься, что Диана вернула мне деньги, которые я дала ей. Я была этим очень огорчена. Я пыталась разыскать ее, но мне это не удалось. Я часто думала о ней.
   Сознание трусости своего умалчивания и врожденное отвращение ко лжи заставили Гюга сказать сестре:
   -- Ты не должна беспокоиться о Диане. Я взял на себя заботы о ней.
   Он быстро перешел улицу и стал спускаться по Кондьют-стрит, прежде чем Виолетта успела задать вопрос, прежде чем успела остановить его. Она села в автомобиль и машинально назвала шоферу адрес. Мозг ее сверлила одна мысль. Она испытывала одновременно и страх, и злость, и обиду. "Неужели слова Гюга означают, что он... Нет, это невозможно".
   Краска залила ее бледные щеки. Нет, это не может быть, не должно быть правдой.
   Сама мысль показалась Виолетте смешной и совершенно недопустимой, и она с презрением прогнала ее прочь.
   Гюг же направился снова в контору по найму квартир, чтобы узнать адрес дома, отдающегося в наем на Эдуардс-сквер. Он дал полученный адрес шоферу и попросил его ехать быстрее. С тех пор как Гюг вернулся в город, он был буквально завален работой, замучен визитами и различными посещениями. На следующей неделе он должен отправиться в Вест-Бертон. Эта мысль заставила его сердито нахмуриться, так как он вспомнил, что Диана приедет в Лондон, вероятно, только за день до его отъезда. Этого нельзя изменить, но мысль об этом, однако, чрезвычайно неприятна. Совершенно невозможно взять ее с собой в поездку, посвященную политическим целям. Конечно, если бы она была его женой... Такси остановилось у небольшого домика, у белых дверей с никелевым молоточком. Гюг нашел домик прелестным; обстановка в нем тоже была хороша. Он решил снять домик и уехал, придя в несколько более спокойное настроение духа.
   Утром Гюг послал Ди телеграмму: у него не было времени написать письмо. Он хотел заняться днем в своем клубе. Но там его встретил Гаррон вместе с лордом Аверингом, и Гюг немедленно был вовлечен в деловой разговор, который не мог бы прервать при всем желании. Это было обсуждение очень важных политических вопросов -- само участие в нем являлось для Гюга большой честью. У него хватило времени только на то, чтобы поехать домой переодеться и пообедать вместе с Гарроном. Заседание в парламенте затянулось за полночь, затем последовало краткое партийное совещание. Когда Гюг наконец приехал домой, он чувствовал себя страшно уставшим.
   На столике возле его кровати лежало несколько писем, стопка остальных -- приглашения, счета, объявления -- была отложена Томом в сторону.
   Первое письмо, которое Гюг взял со стола, было от Дианы, Он вспомнил о своем так и не осуществленном желании написать ей. Он распечатал письмо и стал читать его, сидя на краю кровати и не выпуская изо рта недокуренной папиросы. Оно было кратко:
   "Мой дорогой и любимый!
   Мне все время так мучительно недостает тебя. Я часто прислушиваюсь и жду, затаив дыхание; мне все кажется, что я слышу твои шаги, твой голос, зовущий меня по имени. Не могу поверить, что ты в самом деле уехал. Я почти закончила упаковку вещей, очень тщательно сложила твои вещи. Я старалась посвятить этому занятию как можно больше времени: мне кажется, как будто это уменьшает расстояние, разделяющее нас. С нетерпением жду телеграммы с известием, что ты благополучно доехал. Ведь поезда и пароходы -- слишком опасные способы передвижения, чтобы можно было спокойно доверить им свое главное сокровище... Смейся, пожалуй, над моими глупостями -- при этом твои усики так смешно топорщатся. Я пытаюсь улыбнуться, думая о твоей ответной улыбке, но, увы, дорогой мой, готова сейчас расплакаться... я так люблю тебя. Спокойной ночи, властелин моего сердца!
   Твоя Диана".
   Взгляд Гюга оторвался от тоненького листка почтовой бумаги и устремился в пространство. Исчезла его спокойная, роскошно обставленная комната, с лампами, бросающими мягкий свет, со вспыхивающим в камине огнем. Вместо нее он увидел опустевшую комнату маленькой виллы, всю залитую лунным светом, и Диану, стоящую на коленях у открытого окна, -- маленькую, хрупкую, с грустными глазами, простирающую к нему руки и произносящую голосом, который, как он как-то сказал, мог бы заставить его выйти из могилы, слова любви: "Дорогой мой, как я люблю тебя!"
   И он видел себя на коленях перед Ди, нежно обнимающим ее, ощутил прикосновение ее мягких волос к своему лицу, к своей шее...
   В напряженной тишине лондонской ночи ему мучительно захотелось оказаться рядом с Дианой, утешить ее, убедиться в прежней силе их чувства.
   В эту минуту он снова ясно представил себе, какой мучительной должна быть эта разлука для Ди, осознавал всю глубину своего эгоизма по отношению к ней, и это наполнило его острой болью. Он поднялся с места и начал беспокойно ходить по комнате. Сейчас он оказался уже в самом центре политической борьбы и не мог даже мысленно отделить себя от нее. Он думал о той доле власти, которая должна была достаться ему, и снова почувствовал непреклонное желание добиться цели.
   Кроме того, как он мог отказаться теперь от данного слова? Гаррон заклеймил бы его презрением, он и сам презирал бы себя за это. Да и Диана, конечно, не захотела бы, чтобы он так поступил.
   Картон взглянул на письмо, которое все еще держал в руках. Три слова бросились ему в глаза: "Властелин моего сердца". Они пробудили в нем тысячу воспоминаний, проникнутых сейчас какой-то особенной, горькой усладой.
   В глубине души он знал, что обидел Ди, и не мог простить себе этого. Но ведь другого выхода не было!
   Гюг потушил свет и подошел к открытому окну. Когда приедет Ди, он постарается окружить ее полным комфортом. Он решил с утра написать ей письмо и отправить его спешной почтой.
   И снова чувство полуосознанного стыда охватило его.
   Однако не может ведь мужчина посвятить свою жизнь одной только любви! Он разъяснит это Диане, когда они снова будут вместе. Он подумал, что она полюбит маленький домик на Эдуардс-сквер, улыбнулся мысли о том, как она будет радоваться, когда он привезет ее к белым дверям домика. Затем снова нахмурился: мысль о домике заставила его вспомнить вопрос, заданный ему сестрой, и любопытные взгляды шурина...
   Их совместная жизнь на вилле не возбуждала ничьего любопытства -- там им ничего не угрожало; здесь же, в Лондоне, неминуемы всевозможные объяснения.
   -- Будь все проклято! -- сказал он тихо.
   Письмо Ди упало на пол от его резкого гневного движения. Он услышал, как зашелестела бумага.
   Гюг распахнул окно. Высоко в синем небе горела одинокая звездочка. Он так часто смотрел на нее, стоя рядом с Дианой, они еще всегда называли ее "нашей звездой". С улицы донесся женский голос. Он посмотрел вниз: при свете уличного фонаря можно было различить жалкое накрашенное лицо, пытавшееся изобразить подобие улыбки. Он не спускал с него глаз, и внезапно женщина сказала с горечью:
   -- Видно, не дождешься от вас сострадания и помощи, но, может быть, когда-нибудь близкая вам женщина узнает, что такое горе, и это причинит вам боль. Желаю вам этого!
   -- Послушайте, подождите! -- крикнул он хрипло. Быстро повернувшись, он схватил с туалетного столика пачку денег, завернул их в бумагу и бросил женщине.
   -- А теперь ступайте домой, -- сказал он, высовываясь из окна.
   -- Вам не придется повторять мне это, -- ответила женщина. Она уже отошла было, но потом снова обернулась. -- Я жалею, что сказала вам грубость, -- проговорила она резко. -- Но мне сейчас очень плохо. Жизнь -- трудная история для покинутой женщины. Покойной ночи.
   Гюг отошел от окна.
   Все, что было в его натуре лучшего, проснулось в нем. Его мысли устремились к Ди, как пламя жертвенного огня к божеству. Он нежно прижал к губам ее письмо.
   Разве она не отдала ему все, не доверилась во всем? Стоит ли задумываться над объяснениями, которые придется давать обществу, ведь мнение его не имеет в глазах их обоих никакого значения.
   В новом свете любви Гюг остро ощутил суетность всех этих условностей. Он решил, что напишет Ди, чтобы она, как только покончит со своими делами, немедленно ехала. Он прошел в гостиную и сел писать письмо. Это было длинное письмо, проникнутое любовью и нежностью. Запечатав его и оставив записку Тому с просьбой отправить его завтра утром пораньше спешной почтой, он лег спать.
   Гюг лежал в темноте. Начался дождь, и легкий шум падающих капель звучал, словно припев какой-то песни. Гюг старался различить отдельные слова, но сон стал овладевать им. Дождь все усиливался, и почему-то Гюг вспомнил, как однажды Ди вышла в город за покупками и попала под ливень. Он был в это время в теннисном клубе. Когда он вернулся домой, она рассказала ему о своем приключении.
   Припев в песне дождя внезапно прозвучал совсем отчетливо, он вплелся в его сон и смешался с воспоминаниями о Ди, с мечтами о маленьком домике, с мыслями о политических успехах. Слова припева громко прозвучали в его ушах: "Жизнь -- очень трудная история для покинутой женщины".
  

ГЛАВА XVII
На пороге новой жизни

   Наконец все было уложено, все до последней книги, до последнего листа бумаги.
   Ди оглянулась вокруг и, несмотря на свою усталость и унылый вид опустевшей комнаты, радостно улыбнулась. Сегодня ночью она уезжает из Ниццы, а через две ночи и один день увидит Гюга!
   Его письмо наполнило ее счастьем; сейчас оно лежало у ее груди, при каждом движении она ощущала его. Ди заранее восторгалась домиком с белой дверью и серебряным молоточком. Она прислонилась головой к сундуку, который старый Пиестро должен сейчас прийти завязать, и вся отдалась грезам о своей будущей жизни с Гюгом.
   Все страхи Дианы исчезли; она сознательно прогнала их от себя, хотя, может быть, прогнало их письмо. Ведь не могла быть греховной та любовь, которая доставляет столько счастья любящим!
   "И мы никому не приносим этим зла, -- доказывала себе Диана. -- Ведь жена Гюга не любит его, не желает его".
   Она не хотела рассматривать свое чувство с точки зрения мещанской морали, не хотела признавать никаких других законов, кроме законов любви. Легкий вздох сорвался с ее губ; она положила голову на руки и вернулась к своим грезам.
   Кто-то постучал в дверь, она не слышала. Стук повторился, затем дверь открылась и в комнату вошел ее отец.
   Ди поспешно обернулась.
   -- Ты!? -- воскликнула она изумленно.
   -- Да, это я, -- промолвил Козимо Лестер, пытаясь воспроизвести на своем лице милую улыбку.
   Он сел на стул и внимательно посмотрел на Ди.
   -- А где мой... псевдо-зять? -- спросил он.
   Ди вся вспыхнула, глаза ее заблестели.
   -- О, прости меня, -- сказал Лестер поспешно. -- Я не хотел быть навязчивым, к тому же я приехал, дорогое дитя, скорее для того, чтобы посмотреть на тебя, чем на Картона. Ты, конечно, знаешь о том, что Картон писал мне.
   -- Так вот откуда ты узнал мой адрес, -- промолвила медленно Ди. -- Я сразу не поняла...
   -- Мы обычно удивляемся вещам, пока голая истина не сделает всего чрезвычайно простым, -- проворно подхватил Лестер. В глубине души он очень обрадовался, что Гюг не рассказал Ди об их переписке.
   -- О, да, Картон написал мне очень милое письмо, -- сказал он небрежно.
   -- Сколько денег ты взял у него? -- спросила Ди. Глаза Лестера злобно блеснули.
   -- На расстоянии нескольких тысяч миль немного трудно тронуть сердце даже самых близких и дорогих, -- заметил он.
   Он наклонился вперед и поправил свой монокль.
   -- Вот почему, дорогое дитя, я постарался сократить, насколько возможно, это расстояние, -- добавил он с милой улыбкой.
   -- Но Гюг уехал, -- сказала Ди, поднимаясь. -- А у меня нет больших сумм, у меня ровно столько денег, чтобы покрыть расходы по переезду.
   -- По какому переезду, могу я спросить тебя?
   -- К Гюгу. А где твоя жена? -- спросила она быстро.
   -- Благодарение Богу, она в Вальпарайсо, -- ответил Лестер, содрогаясь. -- Всякий брак -- это ошибка, поверь мне, дорогая Ди.
   Он поднялся с места и зевнул.
   -- Нет ли у тебя чего-нибудь поесть? -- спросил он.
   Призыв к помощи, даже в такой маленькой вещи, всегда находил отклик у Дианы.
   -- Конечно, -- сказала она с оттенком теплоты. -- Позавтракай со мной.
   Она побежала на кухню, взяла бутылку вина, которое осталось от Гюга, и велела кухарке приготовить особенно вкусный омлет.
   Лестер с одобрительным видом понюхал вино. Он быстро выпил три стакана один за другим. И поскольку из-за своих скромных ресурсов он очень мало ел в течение этого дня, вино ударило ему в голову.
   -- Твоя жизнь, дорогая моя, несмотря на свою кажущуюся недозволенность, сложилась, по-моему, вполне удовлетворительно, -- заговорил он, с усмешкой глядя на Ди. -- Я очень рад... что отнесся так снисходительно к Картону... э... в отношении избранного им образа жизни.
   -- Как ты смеешь так говорить! -- набросилась на него Ди.
   -- О, я не осуждаю вас, моя дорогая. Я не собираюсь произносить проповеди. Картон уже заплатил мне один раз, теперь ему снова придется заплатить.
   -- Гюг заплатил тебе?
   Лестер был еще достаточно трезв для того, чтобы заметить свою ошибку.
   -- Небольшой заем, -- сказал он с чувством собственного достоинства. -- Дружеская услуга, которую один мужчина оказывает другому. Но ведь кроме всего, моя дорогая, существует еще вещь, называемая приличием. Ты не должна забывать об этом; и моя... готовность поддержать тебя в твоем положении будет иметь большое значение в глазах света. Запомни мои слова.
   Ди встала. Она подняла на него глаза, полные слез.
   -- Ты пачкаешь все, к чему ни прикоснешься! -- воскликнула она страстно. -- Ты словно жаждешь покрыть грязью все, что только есть прекрасного в жизни. Гюг... немедленно женился бы на мне, если бы мог это сделать, он...
   -- Но он не может, как мы все знаем, -- перебил Лестер. -- И вот именно это привело меня сюда, -- добавил он, кивая головой.
   Она с изумлением смотрела на него.
   -- Я читал утренний выпуск "Таймс" от четверга, -- продолжал он, снова качнув головой. -- Я еще не окончательно поглупел, дорогая моя. Я знаю, какое значение приобрел сейчас твой Гюг. Ему улыбнулось счастье, его признали -- вот и все. Другим это не удается. А у меня сейчас полоса невезения, и я хочу, чтобы он помог мне стать на ноги; он принужден будет это сделать.
   -- Но ты ведь не станешь шантажировать Гюга! -- воскликнула Ди.
   -- Боже меня сохрани, -- сказал Лестер. -- Я не думаю, чтобы пришлось прибегать к таким резким и неприятным средствам. Мне кажется, что несколько слов относительно вопросов морали, вовремя адресованных лицу, готовящемуся занять официальный пост в правительстве, окажется вполне достаточно. Ведь у публики такие узкие взгляды на мораль, когда дело касается лиц, находящихся у кормила власти. Не только скандал, а даже малейший намек на него -- и она готова поднять из-за этого целую историю. Нет, я не предвижу никаких неприятностей, уверяю тебя, я...
   -- Ты хочешь сказать, что ты попытаешься испортить Гюгу карьеру? -- спросила Ди прямо.
   -- Моя дорогая, ты впадаешь в мелодраму, -- сказал Лестер насмешливо. -- Ведь псевдо-зятья, поверь мне, созданы для того, чтобы служить источником дохода для других.
   Ди подошла близко к нему и посмотрела на него в упор; взгляд ее выражал глубокое презрение.
   -- Любовь пошла тебе впрок, ты похорошела, -- сказал Лестер, спокойно глядя на нее, -- но на твой характер она оказала, по-видимому, совсем обратное действие.
   -- О, как я ненавижу тебя! -- прошептала Ди.
   Он несколько съежился перед этой яростной ненавистью, затем деланно рассмеялся и вышел из комнаты.
   Ди узнала, что по расписанию есть еще другой поезд, который идет медленнее, но все же раньше прибывает в Лондон, так как значительно ранее отправляется. Хотя поездка в таком случае будет гораздо продолжительнее, она все же решила воспользоваться этим поездом. Все свои деньги она оставила отцу, поручив передать их ему после своего отъезда.
   Диана презирала и проклинала отца, но в то же время не могла забыть его лопнувших лакированных ботинок, его грязных манжет, которые он безуспешно засовывал в рукава.
   Багаж должен был идти следом за ней, она не хотела терять времени на его отправку. Ее единственной мыслью сейчас было -- как можно скорее приехать к Гюгу и предостеречь его, предотвратить опасность, грозящую его карьере. Мысль, что опасность эта угрожала ему из-за нее, наполняла ее ужасом.
   Заря застала Ди сидящей у запыленного окна вагона. Поезд тащился по ровным полям Франции.
   Наконец они достигли Парижа, здесь была пересадка. Луч радости снова озарил сердце Дианы. Что бы там ни было, сегодня вечером она опять увидит Гюга. Несмотря на все то, что ей предстоит сказать ему, он будет все так же любить ее, они все равно будут вместе. А это -- превыше всего, и этого никто не сможет уничтожить!
   Переехали через канал, и Ди села в лондонский поезд. Каждая уходящая минута приближала ее к Гюгу.
   Она не послала ему телеграммы с извещением о своем приезде -- у нее осталось денег только на то, чтобы доехать до дому.
   Лондон... Она в Лондоне в этот весенний вечер, когда ветер колеблет свет фонарей и тысячи огоньков автобусов разбегаются во все стороны. Ди подозвала такси и дала шоферу адрес квартиры Гюга.
   Сердце, казалось, готово было выпрыгнуть из ее груди, когда она, наконец, остановилась у его дверей. Дверь оказалась не запертой.
   Она на цыпочках вошла в холл и тихонько позвала Гюга.
   -- Гюг, это я, Диана. Гюг, ты где?
   В ту же минуту перед ней отворилась дверь. Ди стояла в полутьме холла; яркий сноп света, упавший из открытой двери, ослепил ее.
   Она различила высокую фигуру мужчины.
   -- Гюг, дорогой мой, -- сказала она, простирая к нему руки.
   Из-за фигуры стоящего впереди лорда Гаррона раздался голос Гюга, сдержанный, но полный злобы:
   -- Разрешите выпустить вас, Гаррон!
   Затем он повернулся к Диане.
   -- Гюг, что я наделала? Я не хотела рассердить тебя, я не предполагала, что у тебя кто-нибудь есть... Я...
   Гюг подошел к ней, страшно рассерженный, но всеми силами старающийся сдержаться.
   Не глядя на Ди, он тихонько подтолкнул ее к дверям гостиной. Почувствовав его прикосновение, она обернулась и прижалась к нему.
   -- Я так устала, -- прошептала она. -- Я не хотела... сделать тебе неприятность. О, Гюги...
   -- Почему ты не послала мне телеграмму? -- спросил Гюг сдавленным голосом.
   Слезы показались на глазах Дианы, голос ее прервался рыданиями.
   -- Я... о, разве ты уже не любишь меня по-прежнему? -- в отчаянии вскричала она.
   Она порывисто оторвалась от него, бросилась в большое кресло и, закрыв лицо руками, разразилась горькими рыданиями, прерываемыми несвязными, отрывистыми словами.
   По мере того как Гюг слушал ее, злоба его утихала. Он был искренне рад снова увидеть Диану. Его любовь к ней была и теперь не менее ярким, поглощающим чувством, чем в тот день, когда они сняли маленькую виллу на Ривьере. Только сейчас Ди не была уже единственным интересом его жизни. Его снова захватили политические страсти. Неудачное появление Ди во время визита Гаррона вызвало у него прилив гнева из-за того, что могло помешать ему, но отчасти и потому, что он слишком сильно любил ее. Он не только не находил ничего предосудительного в существующих между ними отношениях, но именно благодаря им глубоко уважал Диану и в то же время мучительно боялся, что другие мужчины могут отнестись к ней совсем по-иному.
   Ди подняла свое заплаканное личико, взглянула на него и вдруг улыбнулась. И в ту же минуту Гюг забыл о своей карьере, о возможных догадках Гаррона, о своем гневе -- он опустился перед ней на колени и заключил ее в объятия.
   Она обхватила рукой его голову, притянула ее к себе, и губы их встретились.
   -- Ты любишь меня по-прежнему? -- шептала она, нежно прижимаясь к его щеке.
   Все еще стоя перед ней на коленях, не выпуская ее из объятий, Гюг рассказал ей о маленьком домике, который он для нее нанял.
   Она была для него все тем же обожаемым существом, что и в первые дни их страстной любви, одновременно любовницей и ребенком.
   Ореол власти, деловые разговоры с лордом Гарроном отодвинулись на задний план. Он стоял на коленях перед Ди, смотрел в ее сияющие глаза, с восторгом прислушивался к ее смеху, к словам любви. Том заставил их спуститься на землю прозаическим докладом о том, что обед подан. Они обедали, сидя рядом, как часто делали это на своей вилле.
   Том с бесстрастным видом прислуживал им. Он уже давно догадался обо всем, знал тайну маленькой виллы в Ницце и, так как горячо любил Гюга, искренне желал, чтобы леди Гермиона или вовремя умерла (что было бы самым удобным), или же каким-нибудь другим путем освободила его хозяина.
   Том слышал слова Ди, обращенные к Гюгу:
   -- О, любимый, поедем туда, -- и замечание Гюга о том, что он должен быть в парламенте. А затем, через минуту, он услышал, как Гюг сказал со своей так хорошо известной Тому беспечной манерой:
   -- Едем, малютка! И пусть идут к черту дела нации и весь прочий вздор!
   Когда они садились в такси, Том разобрал адрес, данный шоферу: то был домик на Эдуардс-сквер.
   Перед Томом еще раз мелькнуло сияющее личико Ди, затем такси повернуло и помчалось по направлению к Пиккадилли.
   -- Само небо посылает нам эту чудесную ночь, -- сказала Ди, тихонько беря за руку Гюга.
   -- А вот и все необходимые аксессуары, -- воскликнул Гюг весело, -- звезды, луна и запах сирени. Небо покровительствует нам, моя любимая! Но вот последняя неожиданность, наша великая тайна -- дом, "наш дом".
   Он вышел первым и подал руку Диане. Они поднялись на две ступеньки, ведущие к белым дверям домика. Ди вскрикнула от восторга при виде серебряного молоточка.
   -- Я сказал женщине, которая будет прислуживать нам, что мы переедем не раньше четверга, -- промолвил Гюг, -- но, думаю, у нее уже все готово. А если что-нибудь не в порядке, мы ей поможем, не правда ли?
   Он шел рядом с Ди, весело улыбаясь ей. Он смотрел на нее тем взглядом, которым дарит мужчина только горячо любимую женщину, взглядом, выражающим и нежность, и страсть, и рыцарственное покровительство.
   -- Здесь ты будешь ждать моего возвращения после работы, любимая. Это тебе подарок от меня, -- сказал он тихо.
   Осторожно открылась входная дверь, и из нее выглянула старая женщина.
   -- Здравствуйте, миссис Банти, -- обратился к ней Гюг. -- Мы хотим переехать на день или два раньше, чем я рассчитывал. Можете вы нас принять?
   Он ввел Ди в холл. Миссис Банти рассыпалась в уверениях, что им не нужно беспокоиться, что в доме все готово. Она стояла в дверях миниатюрной столовой, с улыбкой прислушиваясь к восторженным возгласам Ди. В последние дни миссис Банти испытывала немалое беспокойство: у нее явились "подозрения" насчет будущей хозяйки. Но непринужденность Ди, ее радостные восклицания, ее бурный восторг при виде всех деталей обстановки маленького домика успокоили миссис Банти и совершенно прогнали ее опасения.
   "Она настоящая леди, -- сказала себе старая миссис со вздохом облегчения, -- и они составляют вместе красивую пару, несмотря на некоторую разницу в летах".
   Сверху раздался смех Ди, донесся ее голос:
   -- О, любимый мой, здесь все так чудесно; и какие красивые кафельные плитки в ванной комнате! Ты обо всем подумал!
   "Они недавно женаты, сказала бы я", -- рассуждала сама с собой миссис Банти, наводя порядок в кухне.
   Закончив осмотр дома, Гюг и Диана прошли в гостиную. Она была отделана в бледно-зеленых тонах. На полу лежал пушистый зеленый ковер, вышитые покрышки лежали на креслах и на старинном комоде; черным пятном выделялось крошечное пианино; большая японская ваза с ветками цветущей яблони украшала комнату.
   Ди облокотилась о комод, положила голову на плечо Гюга, он зажег папиросу, и они, смеясь, курили ее вдвоем.
   -- Теперь расскажи мне обо всем, -- сказала Ди со вздохом полного довольства.
   -- Только не начни и ты тоже интересоваться политикой, -- ответил Гюг поспешно. -- Пусть наша совместная жизнь будет свободна от всяких внешних событий и посторонних людей.
   При упоминании о "посторонних людях" лицо Ди дрогнуло, счастливое выражение мгновенно сбежало с него. Она вспомнила об отце, о той угрозе, которой он мог стать для карьеры ее возлюбленного, и выпрямилась, взглянув на Гюга.
   -- Я совсем забыла, -- сказала она тихо, -- об истинной причине своего внезапного приезда. Мой отец вернулся из Америки и совершенно неожиданно явился на виллу. Очевидно, он бросил жену, они разошлись, и он...
   -- Он приехал просить у тебя денег? -- закончил Гюг мягко.
   Ди потупила глаза.
   -- Да, -- прошептала она.
   Гюг поднял ее голову и посмотрел в глаза.
   -- И он запугал тебя или попробовал это сделать, пригрозив, что если не получит денег, то разоблачит нашу тайну?
   Она спрятала голову на его груди:
   -- Откуда ты узнал?
   На мгновение циничная усмешка тронула губы Гюга, но он взглянул на Диану, и усмешка исчезла.
   -- Нетрудно догадаться о многом, когда дело касается близкого тебе человека.
   Он крепко прижал к себе Ди.
   -- Слушай, любимая, -- сказал он. -- Я не говорил тебе раньше, так как не считал это необходимым, о том, что в самом начале написал твоему отцу и что он ответил мне. Он отнесся к нашим отношениям так, как я и предполагал, и поэтому я знал, как мне следует поступать. Этот вопрос не должен тебя беспокоить. Если он будет угрожать тебе, что приедет ко мне, пусть...
   -- Он грозил не только тем, что приедет к тебе, -- промолвила с трудом Ди, -- он говорил, что испортит тебе карьеру, если... если не получит просимого.
   -- Он сказал это? -- спросил Гюг, и глаза его блеснули угрозой. -- Ну что ж... посмотрим. Ни о чем не беспокойся, малышка.
  

ГЛАВА XVIII
В поисках тихой пристани

   В продолжение всей своей последующей жизни Ди помнила это последнее утро, проведенное ею в маленьком белом домике.
   Гюг сказал, что вернется к завтраку. После отъезда Виолетты в ее распоряжении оставался всего один час, в течение которого она должна была написать Гюгу и составить хоть какой-нибудь план своей дальнейшей жизни.
   Маленькие часы в гостиной отчетливо тикали, их ровный металлический звук заставил ее нахмуриться. Они отсчитывали последние минуты ее жизни с Гюгом, бессознательно она также отсчитывала эти минуты. Ди очень тихо сидела на большом диване, где еще прошлой ночью лежала в объятиях Гюга. Лучи солнца весело врывались в комнату, падали на красивые вазы с цветами, танцевали по маленькой затерянной фигурке, сидящей в трогательно-жалкой позе.
   В этой самой комнате, в этих самых стенах всего несколько часов назад Гюг стоял перед ней на коленях и говорил, что обожает ее, что она -- единственная женщина, которую он любил в своей жизни, что она ему необходима, что он боготворит ее.
   А теперь Ди добровольно покидает его!
   Одна фраза Виолетты особенно ярко врезалась в ее память: "Такая любовь, как ваша, когда мужчина не может жениться, подобна сети. Разве вы хотите, чтобы погибла его будущность, разрушилась его карьера?".
   "Нет", -- повторяла себе Ди шепотом.
   Беспощадные слова Виолетты открыли ей правду, она поняла теперь, почему Гюг так рассердился, когда она появилась в его квартире во время визита лорда Гаррона. Она вспомнила, что Гюг остался с нею в тот вечер вместо того, чтобы отправиться на заседание парламента.
   Этот факт, несмотря на то, что он был первым шагом на пути, ведущем к разрушению карьеры Гюга, доставил Ди подлинную радость: значит, она для него дороже, чем слава, чем власть, чем высокое положение в обществе.
   "Но не всегда так будет", -- казалось, произнес возле нее какой-то голос.
   Ди вскочила и стала ходить по комнате.
   Ведь в Ницце Гюг оставил ее одну. Он уехал, почти не испытывая сожаления; вернулся к своим делам, послушавшись голоса честолюбия. Разве рано или поздно он не может снова уехать от нее, покинуть ее?
   Предчувствие беды сжало сердце Ди. Как и тогда, в Ницце, страх овладел ею, ужас перед тем, что она несет наказание за свою недозволенную любовь. С беспощадной ясностью она внезапно осознала, что в жизни за все приходится расплачиваться и что расплата выпадает прежде всего на долю женщины. Разве не это означали слова Виолетты: "Мы можем: сколько угодно смеяться над условностями, но они дают женщине уверенность в любви, а мужчине -- сознание своего права, которое помогает ему работать и побеждать"...
   Если она останется с Гюгом, она помешает ему победить в жизни; и если люди откроют правду, которую они непременно должны будут открыть, если уже не открыли ее... Она начинала запутываться в сети.
   Из уст Ди вырвался легкий стон. Она в последний раз окинула взглядом комнату и решительно направилась к двери.
   Она оставляла все, что было у нее самого дорогого в жизни, обрекала себя на пустое и безрадостное существование.
   А все вокруг нисколько не изменилось, цветы сирени радостно раскрывались навстречу солнцу, люди на улице разговаривали и смеялись.
   -- Я не в силах перенести это, -- прошептала она вслух; смертельная боль стиснула ей грудь, слезы медленно катились из глаз.
   Внизу в кухне миссис Банти мурлыкала песенку, приготовляя завтрак.
   Громко прозвучал звонок. У Ди захватило дыхание. Что, если Гюг встретил Виолетту и теперь вернулся, чтобы сказать ей, что любит ее больше всего на свете, что она важнее для него карьеры, политики, морали? Да, это наверно был он!
   Сияющими глазами она смотрела на дверь, ожидая, что вот-вот она откроется и появится высокая фигура Гюга.
   На лестнице раздались шаги -- в глазах Ди потухло сияние; послышался голос миссис Банти: "Мистер Картон просит вас к телефону, мадам".
   С ее губ готовы были сорваться слова: "Скажите ему, что я не могу подойти", но страстное желание еще раз услышать голос Гюга победило все остальные соображения. Она подбежала к телефону и поспешно взяла трубку.
   -- Да, -- сказала она тихо.
   Отчетливо донесся голос Гюга; он казался возбужденным:
   -- Это ты, Ди? Я получил назначение. Лорд Гаррон ждал меня утром у меня на квартире. Я уезжаю в Уэльс дневным поездом, чтобы немедленно начать кампанию, и пробуду там неделю или две. Я сообщу по телеграфу свой адрес. У меня нет времени, чтобы проститься с тобой. Один Бог знает, как мне хотелось бы взять тебя с собой. Том говорил мне, что Виолетта звонила сегодня утром; если она найдет тебя, не пускайся с ней в излишние объяснения, в объяснения насчет... ты понимаешь... насчет наших отношений... Алло! Что? Не слышу! Мне показалось, ты что-то сказала. Значит, ты поняла, дорогая, что я хотел сказать тебе относительно Виолетты? Ди, между прочим, Гаррон очень прозрачно намекал относительно личных дел каждого. Я надеюсь, ты поняла... Ах, да, деточка, если опять появится твой отец... Алло! Ты у телефона? Алло! Станция, отчего вы меня разъединили? Пожалуйста, соедините еще раз. Алло! Алло! Ди!.. А, это вы, миссис Банти? Где миссис Картон? Только что вышла?.. Хорошо, спасибо. Нет, ничего не нужно передавать...
   Он позвонил Тому, занятому укладкой вещей, и сказал ему:
   -- Распорядитесь о ежедневной посылке свежих роз на Эдуардс-сквер.
   Он вскочил в поезд на вокзале Паддингтон в последнюю минуту.
   Из-за витрины с книгами Ди следила за ним. Она видела, как он бежал по платформе -- его лицо выражало при этом чисто спортивное увлечение, как он догнал тронувшийся поезд. Два носильщика, нагруженные его вещами, тоже смеясь, бежали позади; дождь мелких серебряных монет посыпался на платформу после того, как последний чемодан был вброшен в поезд.
   Поезд выехал из тени вокзала на яркое солнце и, извиваясь, исчез из виду.
   Гюг уехал, не сказав ей нежного слова прощания, не выразив даже сожаления об их внезапной разлуке; он обещал только "сообщить по телеграфу свой адрес"!
   На этом опустевшем, хотя и переполненном людьми, вокзале вся горечь мира, казалось, нахлынула на Ди.
   Итак, условности победили, они помогли Гюгу вырваться из этой сети, которую она, Диана, хотела разорвать ради него, пожертвовав своим собственным сердцем. Ее жертва оказалась излишней, его поведение ясно показало ей это.
   Напрасно думала Виолетта, что она может погубить его карьеру. Гюг никогда не любил ее так сильно; он не переставал думать о других вещах и каждую минуту готов был полностью уйти в свои дела.
   И другие слова Виолетты всплыли в ее памяти: "В жизни Гюга было столько женщин!".
   Значит она, Диана, была одной из них, не единственной!
   Она машинально шла по неровному тротуару. Прэд-стрит лежала перед ней, шумная, пестрая, залитая солнцем.
   Куда идти?
   Она устало смотрела по сторонам. Снова нужно приниматься за поиски работы и места, где она могла бы поселиться. Ди вспомнила о том времени, когда в первый раз убежала от любви Гюга. Но тогда любовь так быстро поймала ее в свои сети и, бесспорно, сделала ее самой счастливой из пленниц, когда-либо знавших неволю.
   Теперь с этим было покончено: покончено с любовью, вышедшей из-под защиты условностей. Вот что неминуемо должно было случиться с женщиной, которая любила ради самой любви, а не ради того положения, которое эта любовь могла ей дать. Когда женщина связывает мужчине руки, она мешает ему использовать открывающиеся перед ним возможности, и в этом его наказание. А ее наказание состоит в сознании того, что она связала его.
   Но во всяком случае Гюг был сейчас свободен!
   Ди не могла плакать; ей казалось, что она уже навсегда потеряла эту способность. Что пользы в слезах?
   Медленно поднялась Ди на империал автобуса. Она решила привести в исполнение наполовину оформившийся в ее сознании план, ничего другого она не в силах была сейчас придумать. Она снова вернется в меблированные комнаты на Рэд-Лайон-стрит и будет искать работу.
   В ее голове пронеслось воспоминание о Филе.
   Что скажет она ему? Что может она ему сказать? Впрочем, какое это имеет значение? Гюг ушел, любовь умерла...
   Хозяйка меблированных комнат шумно приветствовала ее.
   -- Я дам вам вашу прежнюю комнату, мисс Лестер. А сейчас готов будет чай.
   Ди вся содрогнулась, когда за ней закрылась дверь "ее прежней комнаты". Какие воспоминания притаились здесь, какие образы с наступлением ночи, насмехаясь, обступят ее? Она даже не посмотрела на себя в надтреснутое зеркало, с которого местами сошла амальгама, отчего образовались темные провалы.
   Чай был подан в столовой, на длинном столе, и миссис Джерри уже начала разливать его.
   Она представила Ди своим жильцам, при этом одни поклонились ей, другие просто взглянули, некоторые же не обратили на нее ни малейшего внимания. Здесь была обычная публика меблированных домов: мужчины, по большей части иностранцы, женщины почти все пожилые, но молодящиеся и жеманные.
   Ди постаралась поскорее уйти к себе в комнату и отдаться своему одиночеству. В ее голове в калейдоскопе мыслей проносились воспоминания о вилле, о первых днях их любви, о ее последних днях, о долгом путешествии в поезде в Лондон, к Гюгу.
   Она с горечью спрашивала себя, что хотел сказать ей Гюг относительно отца в ту минуту, когда она бросила телефонную трубку. Она сделала это потому, что не знала, хватит ли у нее сил дольше сдерживать рвущиеся из груди рыдания.
   Легкий стук в дверь вывел Ди из мучительного состояния полусна-полубодрствования, в котором каждая мысль и каждый удар сердца приносили боль...
   В ответ на ее тихое "войдите" дверь отворилась и вошел Филь.
   Он молча протянул к ней руки, и Ди, как будто завороженная серыми глазами, смотревшими на нее все с тем же восторженным обожанием, невольно шагнула ему навстречу.
   -- Вы здесь, Ди! Какое счастье снова видеть вас!
   -- Да, Филь, я опять здесь, и опять нужно искать работу, опять жить...
   Филь схватил ее за руки и горячо заговорил:
   -- О, Ди, Ди! Скажите только слово -- и вам не придется больше работать. Я буду, сколько у меня хватит сил, работать для вас. Я всего добьюсь ради вас, Ди! Я люблю вас, вы знаете об этом, вы должны это знать! Я полюбил вас с того дня, как мы встретились, с того дня, когда я умирал с голоду, и вы отдали мне последнее. А потом, когда вы уезжали, вы поцеловали меня; с тех пор я ношу этот поцелуй в своем сердце, в своей душе! Я знаю, что мне следовало подождать, что я не должен был сразу начинать этот разговор. Но когда я увидел вас как раз в ту минуту, когда думал о вас, -- а я всегда думаю о вас, вы моя постоянная мечта, -- я не мог удержаться, чтобы не сказать вам!
   -- Не продолжайте, -- сказала Ди глухо. -- Я не могу... О, Филь, Филь!..
   Он крепко сжал ее руку; бурный восторг покинул его, но глаза продолжали светиться радостью.
   -- О чем вы хотите рассказать мне, Ди? Для меня ничто не имеет значения, только скажите мне, что согласны выйти за меня замуж, что позволяете мне служить вам, работать на вас, любить вас! Ди, вы согласны?
   Она почувствовала, как дрожат его руки.
   -- Я не могу этого сделать, -- прошептала Ди.
   -- Моя дорогая, -- сказал он, -- с вами случились какие-нибудь неприятности? Счастье отвернулось от вас?
   Ди вырвала свою руку.
   -- Я отправилась в Ниццу, чтобы разыскать там своего отца, -- начала она дрожащим голосом, -- но оказалось, что он уехал в Южную Америку. Я осталась совсем одна... и тогда... я встретила человека, которого любила... Теперь вы можете догадаться об остальном и о том, почему я здесь. Теперь вы знаете, почему я не имею права, не могу ответить вам на ваш вопрос...
   Филипп знал теперь правду, но знал также, что у нее не осталось никого на свете.
   Словно откуда-то издалека прозвучал его голос:
   -- Что вы сказали? -- спросила Ди.
   Она услышала голос Филиппа, более отчетливо на этот раз:
   -- Я говорю -- "почему?"
   -- "Почему?" -- пробормотала она. -- Что вы хотите этим сказать?
   -- Почему вы не можете ответить мне? Мне кажется, что теперь больше, чем когда-либо, вы нуждаетесь в человеке, который заботился бы о вас. Позвольте мне быть этим человеком.
   Она почувствовала, что руки Филя нежно обняли ее, услышала его голос, низкий, прерывающийся от волнения.
   -- Мне нет дела до того, как вы жили, нет дела до того, кто любил вас, -- я знаю только, что люблю вас. И не перестану любить до самой смерти. Разрешите мне заботиться о вас, охранять вас от одиночества. Ди, взгляните на меня! Умоляю вас, ответьте! Скажите, что верите мне!
   -- Это будет нехорошо с моей стороны -- я не имею права. Я отдала другому всю свою любовь...
   Среди потока горячих слов, сорвавшихся с уст Ди, она беспомощно прижалась к Филиппу; ее слезы лились на его руки.
   -- Вы не можете любить меня, -- закончила она наконец совсем тихо.
   -- Больше, чем прежде, -- прозвучал над ее склоненной головой голос Филиппа. -- Ответьте же мне, Ди.
   И Ди, измученная, полная страха перед жизнью, перед любовью, перед самой собой, перед окружающим ее огромным враждебным миром, сказала: "Да".
   Филипп не пытался поцеловать ее в губы; он взял руку Ди, мокрую от ее собственных слез, и поднес к своим губам.
   -- Как можно скорее мы постараемся найти себе маленький домик, -- сказал он. Затем нежно улыбнулся ей и добавил:
   -- С завтрашнего же дня мы примемся за поиски!
  

ГЛАВА XIX
Освобождение

   Картон сошел с трибуны под громкие аплодисменты и гул одобрения.
   -- Вы завоевали их, мистер Картон, -- обратился к нему с ликующим видом агент по выборам. -- Самая блестящая речь, которую я когда-либо слышал, а я достаточно их наслышался! Вы на этот раз попали в самую точку. Они долго будут помнить вашу речь. Я теперь уверен, что большинство голосов достанется нам.
   Гюг молча кивнул. Он устал как нравственно, так и физически. Он поспешно направился к ожидавшему его автомобилю и попросил шофера как можно скорее отвезти его в отель.
   С измученным видом Гюг откинул голову на подушки сидения. Им снова овладела упорная и беспокойная мысль, не покидавшая его в течение всего дня: "Почему всю неделю нет писем от Ди?".
   Он телеграфировал ей свой адрес, писал ежедневно безрассудные письма -- от нее не было никакого ответа. Вчера он известил Ди, что сегодня ночью, когда освободится линия, он позвонит ей по телефону.
   Гюг прошел в гостиную отеля и попросил принести полученные на его имя письма. Он нетерпеливо схватил их, взглянул на конверты -- от Ди опять ничего не было. Его лицо казалось еще более усталым.
   -- Соедините меня, пожалуйста, с Лондоном, -- сказал он служащему, -- Я подожду здесь.
   Он попросил лакея принести ему чашку кофе и, ожидая, взялся за письма.
   Однако мысли Гюга все время возвращались к Ди. Он оставил ее ради своего дела, но, несмотря на достигнутый им и все возрастающий успех, ему все время мучительно недоставало ее. Он не мог понять ее молчания. Ведь нельзя было объяснить его тем, что Ди рассердилась на него за то, что он уехал из города, не повидавшись с ней, это непохоже на нее. Она, безусловно, должна была понять всю трудность его положения. В ту минуту он больше, чем всегда, мечтал о том, чтобы Диана была его законной женой. Гаррон очень недвусмысленно выразился о необходимости незапятнанной репутации для человека, не живущего со своей женой.
   Он внимательно прочел одно из писем. Лицо его вспыхнуло, затем побледнело. Письмо было от поверенного, но не от его, а от поверенного леди Гермионы. В нем в точных официальных выражениях сообщалось, что его жена, леди Гермиона Картон, начала против него дело о разводе. Он взглянул на остальные письма и на одном из конвертов узнал почерк Гермионы. Вскрывая конверт, он от волнения порвал вложенное в него письмо. Да, это правда! Гермиона решила развестись и начала против него процесс. Она желала снова выйти замуж. Затем следовало несколько пустых замечаний относительно предписаний религии и стояла подпись "преданная вам..."
   Он не мог отвести глаз от письма: ведь оно означало свободу, оно означало... чего только оно не означало! Осуществлялись все его желания: Ди будет его женой, его ждет блестящая карьера, высокое положение в обществе...
   К нему шел старший швейцар.
   -- Лондон отвечает, сэр.
   Он проводил Гюга в маленькую комнатку, где висел телефон, и закрыл за ним дверь.
   Сейчас он расскажет все Ди; скажет, что нет больше препятствий к их браку!
   Он поднял трубку.
   -- Это ты, Ди? -- спросил он.
   В телефоне слышался гул, он не мог разобрать слов и снова повторил имя Ди.
   Наконец послышался ответ:
   -- С вами говорит миссис Банти, сэр. Миссис Картон уехала в тот же день, что и вы. Я думала, она отправилась следом за вами. Здесь получена целая кипа писем. Я не знала вашего адреса...
  

ГЛАВА XX
Ради счастья любимой

   Было яркое солнечное утро, когда Гюг вернулся в Лондон. Он в последнюю минуту, уже на ходу, вскочил в почтовый поезд, уходивший из Кардифа. Как раз в ту минуту, когда Гюг давал распоряжение шоферу, в гостиницу явился агент по выборам и сообщил, что на следующий день назначен митинг шахтеров, которому придают очень большое значение.
   -- Я уезжаю в Лондон с почтовым поездом, -- сказал Гюг решительно. Он даже не хотел выслушать потока жалоб, просьб, а затем проклятий, которыми разразился пришедший в отчаяние маленький уэльсец.
   И вот он наконец в Лондоне после ужасной ночи, проведенной в страхе и в досаде на себя, на обязательства, временами даже на саму Ди.
   Гюг обернулся, чтобы указать носильщику свои вещи, и в эту минуту кто-то тронул его за руку. Он быстро оглянулся -- перед ним стоял лорд Гаррон.
   Гюг тотчас же понял, что агент телеграфно известил Гаррона об его отъезде. Злоба вспыхнула в нем при мысли, что Гаррон опять хочет насиловать его волю; Гюг заранее угадал его планы. Он спросил хладнокровно:
   -- Алло, Гаррон, куда вы едете?
   Тонкое лицо Гаррона было наполовину заслонено рукой, в которой он держал спичку, -- он зажигал в эту минуту папиросу.
   -- Я еду туда, куда едете вы, мой друг, -- сказал он мягко.
   Кровь прилила к лицу Гюга, от злости он даже несколько потерял самообладание.
   -- Это очень любезно с ваше стороны, -- сказал он с иронической вежливостью. -- Я думаю, что носильщик уже нанял мне такси.
   Гаррон слегка поднял брови, услышав, что Гюг назвал номер дома на Эдуардс-сквер. Он заглянул в лицо Гюга. Тот обернулся к нему:
   -- Может быть, в моем взгляде не отражается радость, разлитая в природе в это яркое солнечное утро? -- спросил он Гаррона с горьким смехом. -- Могу объяснить, почему у меня такой невеселый вид. Мы едем сейчас в дом, который я нанял для любимой женщины, но она оставила меня... -- он снова горько улыбнулся. -- Я думаю, вы приехали для того, чтобы постараться повлиять на меня. Но на сей раз вам это не удастся.
   Лицо Гаррона подернулось гримасой.
   -- Я пришел напомнить вам, что честный человек, если дал слово, не может нарушить его, -- сказал он холодно.
   Гюг снова безрадостно рассмеялся.
   -- Простите, мой дорогой Гаррон, что я вам прекословлю. Вы пришли, мне кажется, скорее для того, чтобы напомнить мне, что, если я вовремя не буду в Ланбене, чтобы выступить там перед шахтерами, то могу не считать себя больше протеже кабинета.
   Такси остановилось у маленького домика на Эдуардс-сквер.
   -- Я вижу, что всякий дальнейший разговор между нами бесполезен, -- колко заметил лорд Гаррон. Он наклонился к шоферу и назвал адрес своего клуба.
   Но Гюг с решительным видом взял его под руку.
   -- Нет, войдите, пожалуйста, -- сказал он странным голосом. -- Я хочу с вами поговорить.
   Гюг провел Гаррона в гостиную мимо миссис Банти, тщетно пытавшейся поделиться с Гюгом своими огорчениями, в ту комнату, где он провел с Ди последний, незабываемый вечер. Здесь он отпустил руку Гаррона и закрыл за собой дверь.
   -- Теперь, -- сказал он, глядя на него блестящими глазами, -- я хочу, чтобы вы ответили мне на один вопрос. Через кого постарались вы повлиять на ту женщину, которую я надеюсь вскоре назвать своей женой?
   -- Вы, должно быть, лишились рассудка, -- отрезал Гаррон, дрожащим от сдержанного гнева голосом, -- если можете допустить мысль о разрушении карьеры из-за этого увлечения, Вы не можете так поступить, слышите вы меня? У вас есть обязательства, и вы не можете нарушить их. Если мы потеряем Вест-Бертон -- вы, один вы будете ответственны за это. Вы должны вернуться туда, должны исполнить...
   -- Я должен? В самом деле? -- спросил Гюг. Его лицо пылало. -- Вот что я отвечу вам на это: у меня в жизни есть сейчас только один долг -- найти Диану. И вот что еще я хочу сказать вам, Гаррон: есть нечто в жизни, что дороже славы, дороже чести, дороже самой жизни, -- и это любовь! Хотя, как большинство из нас, я думал, что знаю это. И только перед угрозой потери я понял, что для меня превыше всего должны быть интересы той, которая любит меня и любит больше, чем самое себя. Мы, мужчины, редко способны на такое чувство. Мы любим женщину, но вместе с тем не забываем и о себе самих, о нашей карьере, о нашем честолюбии, о наших делах. Женщина, которую я люблю, покинула меня потому, что боялась связать меня. Связать меня! А теперь вспомните, как я в первый раз оставил ее, уехав вместе с вами, а затем вскоре опять сделал это ради призрака власти. Вы говорите о том, чтобы жить для чести, для славы. Но это не настоящая жизнь. Нет! Клянусь вам, что я готов отказаться от славы и любых почестей ради одного прикосновения Дианы, ради одного ее взгляда! Теперь вы все знаете и можете всем это рассказать.
   Он откинулся в кресле и взглянул на Гаррона. Несмотря на глубокую печаль, глаза его выражали восторг: он любил и знал ценность любви.
   Гаррон подошел к дверям, затем оглянулся и посмотрел на Гюга. Лицо его было сейчас прекрасно: оно светилось силой, светилось глубокой верой в могущество любви. И бремя лет как будто свалилось с плеч Гаррона, он забыл на мгновение о политической борьбе -- атмосфера романтизма, царившая, казалось, в этой комнате, коснулась и его...
   Уже взявшись за ручку двери, Гаррон на секунду задержался и мягко сказал:
   -- Желаю вам счастья, Гюг!
   Когда он ушел, в доме воцарилась страшная тишина. Гюг смотрел на комнату, с ее коврами, с ее старинным полированным столом, с широким диваном, где он еще так недавно сидел с Дианой. Эта тишина подчеркивала горькую истину, о которой он забыл во время своего горячего выступления в защиту любви. Но Диана ведь не могла его слышать, и он не знал, где ему искать ее.
   Ради любви он отказался от требований внешнего мира, но... не было возлюбленной, ради которой он сделал это.
   Гюг быстро вышел в переднюю и позвал миссис Банти. Ее рассказ не принес никаких особых подробностей.
   -- Приходила какая-то дама, после этого миссис Картон ушла и больше уже не возвращалась.
   -- Дама? -- переспросил Гюг. Он тотчас же подошел к телефону и вызвал Виолетту.
   -- Когда ты в последний раз видела Диану? -- спросил он ее.
   Голос Виолетты, только что радостно приветствовавший его, сразу упал.
   -- Я сейчас приеду к тебе, -- сказал Гюг.
   Он застал ее в будуаре.
   -- Мне кажется, это сильно упростит дело, -- начал он резко, -- если я прежде всего сообщу тебе, что покончил со своей политической карьерой, когда узнал, что Диана оставила меня. Если ты приложила к этому руку, лучше всего откровенно скажи мне. Я полагаю, ты сделала это из страха перед общественным мнением. Но теперь этот страх отнюдь не уменьшится, потому что если мне не удастся немедленно найти Диану, я прибегну к помощи полиции.
   -- Ты -- безумец, если решил отказаться от выпавшего на твою долю успеха!
   -- Я сейчас не хочу думать ни о чем, кроме того, чтобы найти Диану. И если ты собираешься мне помочь, то немедленно рассказывай все, в противном случае я ухожу. Знай это!
   На глазах Виолетты показались слезы ярости и обиды.
   -- Я не знаю, где сейчас Диана, -- начала она глухим голосом, -- а если бы и знала, то ради нее самой не открыла бы тебе этого. Да, я скажу тебе всю правду. Всю свою жизнь ты думал только о себе. Когда ты захотел Диану, ты взял ее, несмотря на то, что она была настоящим ребенком. О, конечно, она любила тебя. Я вполне отдаю должное твоему обаянию. У меня было много случаев видеть его результаты, я лишний раз убедилась в этом, когда была у Дианы. Она достаточно сильно любила тебя для того, чтобы желать тебе успеха и победы. Ты не любил ее и шел своей дорогой, ты знал, что не можешь жениться на ней...
   -- Ошибаешься! -- перебил Гюг. -- Гермиона дает мне развод, и как только я буду свободен, я тотчас женюсь на Диане. Должен признать, что во многом ты совершенно права, -- продолжал он медленно, -- но ты упустила из виду главное: я люблю Диану не меньше, чем она любит меня.
   Он подошел к Виолетте:
   -- Помоги мне! Обещай, если мне удастся найти Диану, смотреть за ней, пока я смогу назвать ее своей женой.
   Что-то в напряженном лице Гюга, страдальческое выражение его глаз, в которых Виолетта привыкла видеть веселую насмешку и презрение ко всем превратностям жизни, тронуло ее сердце.
   -- Я помогу тебе, Гюг, -- проговорила она.
   В течение последней недели Гюг использовал все средства для того, чтобы найти Диану. Но к концу недели он был так же далек от цели, как и в первый день своего приезда.
   Он прочел без всякого энтузиазма, что его партия одержала победу в Вест-Бертоне, и он был выбран в парламент.
   Гюг отбросил газету и в ту же минуту забыл об этом. Он ждал в клубе телефонного звонка из Скотланд-Ярда, где ему незадолго до того сказали, что они, кажется, напали на след. Однако в течение всей недели ему неоднократно говорили то же самое, и сейчас у него уже оставалось мало надежды.
   Он вышел из клуба и велел шоферу ехать домой, но потом передумал и поехал на Эдуардс-сквер.
   Маленькие комнаты были полны свежих цветов: он распорядился ежедневно присылать их; дом имел совсем жилой вид.
   Гюг сел на широкий диван и вспомнил, как уже сотни раз вспоминал в течение этой недели, о последнем вечере, проведенном с Ди. Она сидела, крепко прижавшись к нему, и они, смеясь, курили одну папиросу.
   Сейчас, сидя в одиночестве в полутемной комнате, Гюг спрашивал себя: почему так устроена человеческая натура, почему не может мужчина любить и не испытывать при этом других, противоречащих любви желаний или пресыщенности? И внезапно осознал это: потому, что он любил Диану только для себя, а не для нее самой. Любовь для него означала собственное удовольствие, а не исполнение ее желаний. Он понял, что любовь его, несмотря на всю ее силу, была крайне эгоистична. Диана знала это, она показала ему, что значит настоящая любовь. А он оставил ее ради открывшейся перед ним возможности приобрести положение и власть...
  

ГЛАВА XXI
Промедление

   -- Когда же мы повенчаемся? -- спросил Филь.
   Он сидел у ног Дианы, положив голову к ней на колени. Они поехали на прогулку в лес за город. Была суббота -- день отдыха Филя.
   -- Когда хотите, -- ответила она.
   -- Через неделю? -- мягко спросил Филь, не спуская с нее полных обожания глаз.
   -- Через неделю, -- согласилась Ди.
   Филь стал описывать их будущий дом, их будущую обстановку. Затем остановился и звонко, по-мальчишески, воскликнул:
   -- Представьте себе только, вы -- моя жена!
   Краска залила лицо и шею Ди, на глаза навернулись слезы. Как мало времени прошло с тех пор, как Гюг называл ее "моя жена" и поцелуями запечатлевал на ее губах эти слова...
   Она вдруг поняла, что не может выйти замуж за Филя, что даже мысль об этом ей нестерпима.
   -- Филь, -- начала она.
   Он быстро повернулся к ней.
   -- Вы устали? Я надоел вам своей болтовней? Вы хотите вернуться домой? Мы сейчас поедем. Подождите, я подниму вас, мне это доставляет такое удовольствие!
   И слова, которые Ди собиралась сказать, замерли у нее на устах. Как могла она сказать ему, что ей страшна самая мысль выйти за него замуж, когда все его помыслы были заняты ею одной?
   "Мне кажется, я самый неблагородный человек на свете", -- в отчаянии думала она, вернувшись вечером домой. Даже нежный поцелуй, с которым Филь пожелал ей спокойной ночи, заставил ее всю содрогнуться, хотя она сознавала всю скромность его поведения, всю непритязательность его любви. Он просил только об одном: позволить ему любить ее и служить ей. Он простил ей то, что редко прощает мужчина, и никогда даже не упоминал об ее прошлой жизни.
   Ди с трудом подняла руки и откинула со лба волосы. Лицо ее горело, несмотря на то, что она вся дрожала от холода. "Ах, если бы я могла заболеть и хоть на время забыть обо всем", -- пронеслось у нее в голове.
   Тянулись часы, и Ди почувствовала, что желание ее исполнилось. Острая боль прогнала из головы все мысли. Она с трудом добралась до квартиры хозяйки и позвала ее.
   -- Я надеюсь, у вас нет ничего инфекционного, -- сказала испуганно миссис Джерри, прикладывая к ее ногам горячую грелку.
   Врач, приглашенный Филем, объявил:
   -- Грипп и притом очень тяжелый!
   -- Итак, вашу свадьбу придется отложить на некоторое время, -- сказала Филиппу миссис Джерри.
   -- Да, -- печально подтвердил Филь.
   Он машинально исполнял свои обязанности по службе, а во время перерыва на завтрак спешил домой, чтобы принести Ди фрукты или какое-нибудь лакомство, которое, он надеялся, она съест.
   В одну из ночей Филь сидел у постели больной. Ди лежала очень тихо. Выло еще не поздно.
   Филь сидел, не спуская с нее глаз, держал ее руку, лежавшую на голубом стеганом одеяле.
   Вдруг раздался резкий звонок в передней.
   Филь нахмурился, затем на цыпочках вышел из комнаты. На пороге стоял незнакомый мужчина.
   -- Здесь живет мисс Лестер, мисс Диана Лестер? -- спросил он вежливо.
   -- Она вам нужна? Мисс Лестер серьезно больна и не может никого видеть, -- ответил тихо Филь.
   -- Больна? -- протянул мужчина. -- Вот в чем дело, -- сказал он с таинственным видом, -- мне поручено разыскать молодую леди.
   Он взглянул на Филя и подмигнул ему.
   -- Любовное дело. Мистер Гюг Картон, большая величина в политическом мире, собирается развестись с женой, и нам поручено разыскать мисс Лестер. Она не имеет никакого отношения к разводу, вы понимаете, ничего подобного -- он хочет жениться на молодой леди. Мои товарищи рассказывали, что она была с мистером Картоном в Ницце...
   Филь стоял в тени, при этих словах он отодвинулся еще дальше. Теперь он все знал, и острая злоба, словно пламя, вспыхнула в нем. В голове молниеносно пронесся целый вихрь мыслей. "Этот человек -- его зовут Картон -- будет свободен, и Ди..."
   -- Мне жаль разочаровывать вас, -- сказал он, делая шаг вперед, -- но мисс Лестер... уже вышла за меня замуж.
   Филь увидел, как молодой человек раскрыл рот от изумления, затем присвистнул и поспешно вышел. Филь закрыл дверь и поднялся наверх. Раздался голос Ди; он вошел в ее комнату.
   Глаза Ди, блестевшие, как звезды, были устремлены на него.
   -- Гюг, -- позвала она, и ее слабый, охрипший голос был полон нежности. -- Гюг!
   Она простерла руки навстречу Филю, он колебался мгновение, нахмурившись, кусая губы, потом быстро подошел к ней. Руки Ди обвились вокруг его шеи.
   -- Я знала, что ты вернешься, -- проговорила она, прижавшись к нему лицом.
   Он почувствовал, как бешено бьется ее сердце. Она вся трепетала от восторга, слезы счастья выступили на ее глазах.
   -- Я знала, что ты не изменишь мне, -- еле слышно продолжала она. -- Я знала, что ты придешь... -- Ди подняла голову и заглянула ему в глаза:
   -- Поклянись мне, что никогда не изменишь, -- повторила она настойчиво. -- Поцелуй меня и поклянись мне в этом.
   Он в отчаянии смотрел на нее, слова Ди, как острый нож, вонзались в сердце. Он склонил голову и коснулся ее губ.
   -- Клянусь, я никогда не изменю тебе, -- сказал он.
   На рассвете Диана пришла в себя и узнала Филя, сидящего у ее изголовья.
   Она слабо улыбнулась ему и прошептала:
   -- Вы, должно быть, смертельно устали?
   Филь взглянул на нее, взял ее руку и поднес к губам.
   -- Я никогда не устану служить вам, -- сказал он.
   И тогда она произнесла слова, которые на всю жизнь запечатлелись в его памяти:
   -- Никогда никто не любил меня так, как вы.
   Она улыбнулась ему и тихо уснула.
   Ди еще спала, когда Филь ушел на службу.
   -- Передайте Диане, когда она проснется, что я сегодня днем не смогу прийти к ней, -- сказал он миссис Джерри.
   Во время перерыва на завтрак Филь попросил освободить его на лишние полчаса. Он подошел к телефону и разыскал в справочнике нужный ему адрес. Затем сел в автобус, идущий в сторону Пиккадилли.
   Перед дверью квартиры Гюга Филь в нерешительности остановился. От него зависела сейчас возможность счастья, единственного счастья в его жизни. Если он войдет... все будет кончено.
   -- Я не могу жениться на Ди, пока она всего не узнает, -- от этой мысли не было спасения...
   Гюг принял его в гостиной.
   Они взглянули друг на друга. Филь увидел полные печали глаза, которые опустились под его взглядом. Он не мог не отдать дань красоте возлюбленного Ди.
   Затем он заговорил:
   -- Я сказал неправду, Ди еще не вышла за меня замуж. Она больна.
   Филь схватился за спинку стула.
   -- Она обещала выйти за меня, -- продолжал он. -- Я... я... настолько люблю ее, что мне не было дела до ее прошлого. Я просто хотел заботиться о ней. Но вас она любит и... и так как я люблю ее, я пришел к вам.
   Гюг схватил его руку своей крепкой, как сталь, рукой.
   -- Слушайте! -- вскричал он. -- Вы совершили сейчас самый благородный поступок, о котором я когда-либо слышал! Клянусь, я никогда этого не забуду. Где она живет? Где Ди?
   Ди все еще спала.
   Гюг встал перед ней на колени и прижался лицом к ее руке.
   Она проснулась от этого прикосновения. Изумление, отразившееся в ее взгляде, мгновенно сменилось светом глубокой радости.
   -- Прости меня! -- сказал Гюг. Его глаза были полны слез.
   Она нежным, материнским движением прижала его щеку к своей:
   -- Простить тебя? -- повторила она. -- Мне нечего тебе прощать. Я люблю тебя!
  

---------------------------------------------------------------

   Первое издание: Оливия Уэдсли. Похищенные часы счастья. Роман / Перевод с англ. Р. Быховской. -- Киев: Культура, 1929. -- 160 с.; 21 см.
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru