Уэдсли Оливия
Песок

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Оливия Уэдсли

Песок

Sand (1922)

Перевод с англ. В. и Л. Шполянских (1928).

  

ГЛАВА I

   -- Я знал, что объяснения неизбежны, -- сказал Клэвленд.
   Он помолчал минуту, обдумывая дальнейшие слова.
   Легкий вызов прозвучал в его прекрасном голосе.
   -- Во всяком случае, я знал, что женщине такие объяснения покажутся необходимыми.
   Если он надеялся услышать ответ на свое вызывающее замечание, он ошибся. Каро сидела совершенно неподвижно в венецианском кресле с высокой спинкой, опершись своей стройной рукой на темную резьбу деревянной ручки и откинув голову назад.
   Внизу, под окнами, прозвучал рожок автомобиля. Где-то оркестр играл какой-то красивый мотив.
   "Вероятно, в Грин-парке", -- подумал Клэвленд.
   Стоило ли затевать ссору в такой прекрасный летний день? Начинать такой ненужный разговор? Ведь так легко все можно было уладить. Он увидел свое отражение в зеркале и аккуратно поправил свой галстук.
   Скучающий взор его снова остановился на Каро. Время проходило, а она все еще ничего не говорила.
   -- Ну? -- спросил он.
   Она посмотрела на него со странным выражением, и Клэвленд невольно подумал о том, какие красивые глаза у Каро. Он вспомнил, что всегда любовался ее "необыкновенными глазами". Они были действительно необыкновенные: глубокие, прозрачные и зеленоватые, с ясным, почти детским выражением.
   -- Джон, -- мягко сказала Каро, -- о чем ты думаешь?
   Мальчишеская улыбка озарила лицо Клэвленда, придавая ему какое-то странное очарование. Он подошел к Каро и остановился около нее.
   -- О твоих глазах, -- сказал он. -- Знаешь, дорогая, они... они такие замечательные.
   Несмотря на улыбку, он был настороже и, заметив странное выражение ее ясных глаз, внезапно нахмурился, отошел и быстро произнес сквозь зубы:
   -- Боже! Неужели мы не перестанем думать об этой проклятой истории! Неужели ты не можешь понять меня! Я не знаю, как объяснить тебе, но, видишь ли, мужчина может увлекаться другой женщиной и это совершенно не влияет на жизнь, на его любовь, на его настоящую любовь к жене.
   -- Я могу этому поверить, -- сказала Каро, -- я могу даже с этим согласиться.
   -- В таком случае, дорогая, если ты можешь понять, то почему же не забыть обо всем раз навсегда и продолжать нашу прежнюю жизнь? Если ты все понимаешь, то зачем мы спорим о пустяках?
   -- Мы не спорим о пустяках, -- прервала его Каро, -- мы вообще не спорим, мы стараемся обсудить вопрос о твоей и моей совместной жизни.
   -- Опять все сначала, -- с раздражением заметил Клэвленд.
   С резким движением он отошел от нее.
   -- Мы еще ни разу не обсуждали этого вопроса, -- ответила Каро.
   Она встала и подошла к Джону, который стоял у окна, сердито глядя на улицу. Она молча посмотрела на него, изучая его лицо.
   Он с некоторым удовлетворением почувствовал ее пристальный взгляд, так как гордился своей наружностью. Его внешность во многом помогала ему в жизни, особенно в отношении женщин.
   Каро решительно прервала его размышления. Его красивая наружность давно перестала нравиться Каро.
   -- Джон, -- произнесла она очень спокойно, -- наша совместная жизнь не может больше продолжаться.
   Он обернулся к ней резко, с низко наклоненной головой, словно дикий зверь, готовый к прыжку. Его гневный взгляд был устремлен на нее.
   Каро побледнела. Джон дрожал от бешенства. Несвязные слова срывались с его уст.
   -- И, -- продолжала Каро ясным, но тихим голосом, -- я ухожу от тебя. По крайней мере, на некоторое время. Я уезжаю завтра.
   -- Неужели? -- спросил Джон хрипло. -- Ты уезжаешь? Я не допущу этого. Ты думаешь, что я позволю тебе поступить таким образом и сделать меня всеобщим посмешищем? Ты так много говорила о долге, чести, сдержанности, совести и тому подобной чепухе. Может быть, ты повторишь все это себе самой? Я поступил глупо -- я ничего не отрицаю, -- и сознался тебе, что жалею о случившемся, я сделал все, что мог. Разве твоя собственная совесть безукоризненно чиста, не правда ли?!
   -- Да, чиста, -- сказала Каро страстно, обернувшись к нему при его последних словах. -- Ты это знаешь, в глубине души ты никогда не сомневался, что я и Чарлз были лишь друзьями. Да, я нуждалась в друге в то ужасное, тягостное время, когда ты был влюблен в Сильвию Беннет, когда тебе было безразлично, что все знали, говорили об этом и что я так страдала.
   Джон стоял неподвижно, то бледнея, то краснея, с вызовом во взоре и гневной улыбкой.
   -- Мы решили не говорить о прошлом. По крайней мере, я был уверен, что все забыто. Но теперь я убеждаюсь, что все твои уверения о прощении -- лишь пустые слова. Но, во всяком случае, ты могла бы не напоминать мне каждый раз об этом прошедшем эпизоде, из-за которого ты оставляешь меня.
   -- Нет, -- ответила Каро тем же ровным, холодным голосом. -- Я не настолько безрассудна и несправедлива. Я ухожу от тебя из-за того, что ты не сдержал своего слова, которое ты дал мне.
   -- Каким образом? -- спросил он резко.
   Каро снова посмотрела на него с тем странным выражением, которое он прежде заметил в ее глазах, когда стоял около нее.
   -- Каким образом? -- повторил он враждебно.
   -- Три месяца тому назад, когда мы ужасно поссорились, -- сказала она, -- ты обвинил меня, что я люблю Чарлза Форсайта. Ты выразился более грубо, более низко. Потом ты просил у меня прощения, клялся мне, что сам не верил в свое обвинение. Ты знал, что был не прав тогда, а сегодня, после всего, ты опять намекаешь на это. Я никогда не прощу тебе. Это так низко, подло и достойно презрения! Ты знал, что Чарлз защищал тебя всегда, так как был твоим другом и хотел предотвратить трагическую развязку, предвидя, чем должен кончиться такой брак, как наш. Ты знал, с какой чуткостью и благородством Чарлз делал все для нас, и ты оскорбляешь его и меня таким обвинением, желая унизить меня и оправдать свою собственную измену.
   Густая краска залила лицо Джона.
   -- Это подло с твоей стороны все время напоминать о том же! -- крикнул он вне себя. -- Я уже говорил тебе и снова говорю то же самое -- я жалею, что Сильвия Беннет не умерла. Я ненавижу ее, ненавижу одно напоминание о ней!
   -- О Джон! -- прервала Каро с презрением. -- Мы не должны разговаривать таким образом -- я не допущу этого. Я должна была сказать тебе раньше и жалею, что не сказала. Я знаю всю правду, знаю, что ты вернулся к Сильвии, даже знаю, сколько раз ты виделся с ней за последние месяцы. А ты ведь по собственной воле поклялся мне никогда больше не встречаться с ней.
   Резкое восклицание сорвалось с уст Джона. Он закусил губу, и тонкая полоска крови показалась на ней под рядом белых зубов. Лицо его побледнело и выглядело испуганным и смущенным.
   Каро не могла видеть его смущения. Она услыхала сдавленный, беззвучный голос Джона:
   -- Кто сказал тебе, черт возьми? Если я узнаю, я разделаюсь с ним. Кто сказал тебе, я спрашиваю?
   Он схватил Каро за плечи и грубым движением притянул к себе.
   Не стыд и унижение от сознания собственной вины и измены заговорили в нем, а лишь дикая вспышка безвольной натуры, которая боится нести ответственность за собственные поступки.
   Каро вначале надеялась, что Джон сознается во всем, поступит по отношению к ней так же честно, как она поступила по отношению к нему.
   Но вместо этого она услыхала слова:
   -- Кто сказал тебе, черт возьми?
   Она ответила ледяным голосом:
   -- Это совершенно безразлично, как я узнала. Я знаю и поэтому ухожу от тебя.
   -- Проклятие! -- воскликнул Джон. -- Разве я не сказал тебе, что ненавижу эту женщину? Неужели ты не хочешь понять, что я говорю правду?
   Его слова вызвали в Каро негодование.
   -- Как ты смеешь! Как ты смеешь! -- сказала она гневно. -- Ведь ты же помнишь... ты... ведь ты любил эту женщину.
   -- О, любовь! -- прервал он презрительно. -- Женщины всегда говорят о любви. Я увлекся ею. Мы, мужчины, все таковы. Может быть, ты и права, но такие вещи не имеют для нас никакого значения. Ты, наверно, сочтешь мои слова ложью, если я скажу тебе, что значение Сильвии в моей жизни было ничтожно. Мое чувство к ней было страстью, вот и все.
   -- Не говори о любви или страсти, ты недостоин этого, -- устало произнесла Каро.
   Взор Джона остановился на ее лице. Усталость в ее голосе показалась ему нежностью. Он смягчился и подошел к ней.
   -- Слушай, Каро. Все произошло таким образом. У Сильвии были мои письма, я должен был вернуть их. Она поклялась, что отдаст их только мне лично. Мне пришлось отправиться за ними. Это было после того, как я дал тебе слово, понимаешь? Она лгала, конечно. Такие женщины всегда лгут. Неужели ты не хочешь понять? Но, Каро, видишь ли, я не хотел идти...
   -- О Джон, не лги больше. Не лги, не лги!.. Я не спрашиваю тебя ни о чем, ты ничего не должен говорить мне или, по крайней мерю, не говори неправду. Ведь я все знаю, знаю, почему ты вернулся к Сильвии. Я знаю все о твоих письмах, которые ты написал ей в течение последних трех месяцев. Она сама прислала их мне.
   -- Эти письма у тебя? Ты... ты читала их? -- пробормотал Джон.
   Инстинктивно он поднял руки, словно желая закрыть ими лицо, но остановился и сжал руки в кулаки. Затем он быстро повернулся к ней спиной, и она увидела, как темная краска стыда залила его шею. Ей показалось, что стыд давит его, и, несмотря на ее безразличие к нему, возникшее за последние месяцы, она страдала за Джона. Она разделяла его унижение. Каро снова заговорила, стараясь словами заглушить неприятное чувство, но охрипший, бормочущий голос Джона прервал ее:
   -- Ради Бога, не говори больше!
   Она поняла его мольбу, но не поддалась состраданию. Нужно было покончить раз навсегда.
   -- Джон, мы должны поговорить об этом, -- сказала она неуверенно. -- Неужели ты не видишь, что мы не можем продолжать нашу жизнь, словно ничего не случилось? Я могла бы, по крайней мере я думаю, что смогла бы, простить обыкновенную измену. Ведь ты сам говоришь, что для мужчины это так мало означает. Я поборола бы себя, но твоя измена была глубже, ужаснее, я никогда не прощу тебя.
   -- Боже! Как подлы некоторые люди, -- произнес Джон. -- Сохранить мои письма и послать тебе... Каро!
   Он быстро обернулся к ней с протянутыми руками.
   -- Если бы только ты знала! Тысячу раз я проклинал себя за то, что упоминал о тебе и Чарлзе в этих письмах. Это было низко, несказанно подло с моей стороны. Я не знаю, как я мог... я, вероятно, потерял голову, так как ревновал тебя, а ты была так холодна ко мне после первой ссоры. О, ты старалась скрыть свои чувства, но ты стала иной.
   -- Как все могло остаться по-прежнему? -- резко спросила Каро. -- Ведь мы любили друг друга, во всяком случае думали, что любим. Для многих людей любовь кажется тем, чем они хотят изобразить ее. Я любила тебя, я думала и даже теперь думаю, что ты отвечал мне тем же, поскольку ты вообще способен любить.
   -- Я обожаю тебя, Каро. Клянусь тебе!
   Он подошел к ней, и на его бледном лице, преображенном на мгновение, засверкали глаза с тем выражением обожания и страсти, которое она когда-то любила в нем.
   -- Перестань! -- сказала она. -- О Джон, не стоит больше говорить, все кончено. У нас есть единственный выход: остаться друзьями. Я могу быть твоим другом, Джон.
   -- Другом! -- сказал он хрипло. -- Боже, и это жена предлагает своему мужу!
   -- Да, и это все, -- сказала Каро дрожащим шепотом.
   С уст Джона сорвался сдавленный звук -- не то смех, не то рыдание. Каро подняла глаза и увидела его искаженное лицо, на нем не было ни малейшего следа нежности и сдержанности. Вид его снова вернул ей спокойствие.
   -- Ты думаешь, -- начал Джон, -- что я соглашусь с твоим глупым предложением? Мы будем друзьями! Но ведь ты -- моя жена. Это твои проклятые холодность и сдержанность заставили меня уйти к другой. Ты говорила, что простила меня, но была так холодна со мной. Ты говорила мне нежные слова, но обращалась со мной черство и презрительно. Вот как ты поступила. Я не стараюсь казаться святым. А ты все время изображала святую и продолжала встречаться с Чарлзом, пока я не потерял голову. А теперь, после всего, ты обвиняешь меня и грозишь уйти от меня. Что бы я ни сделал, ты виновата во всем! Ты заставила меня...
   "Снова та же вспышка слабой и подлой натуры, которая во всем находит себе оправдание", -- подумала Каро.
   "Ты заставила меня" -- было припевом и подействовало успокаивающе на уставшие нервы Каро. Она сказала спокойно:
   -- Это твой ответ и оправдание. По-твоему, я совершила преступление и толкнула тебя на низкую измену, когда ты предавал все наши лучшие чувства. К несчастью, этот факт, который ты для себя считаешь оправданием, с другой точки зрения может показаться достаточным основанием для того, чтобы я оставила тебя. Ты говоришь, что моя холодность, мое неумение прощать заставили тебя поступить так. Теперь снова ты хочешь, чтобы я простила. Но в таком случае мое прощение опять было бы таким же холодным и неполным, и это для тебя послужит основанием искать развлечений, считая, что я являюсь виной твоих поступков. Таким образом, наша совместная жизнь превратится в беспрерывные измены с твоей стороны (виной которых буду я, конечно), а с моей стороны в притворное прощение. Разве тебя прельщает такая жизнь?
   Джон сделал резкое движение гнева и раздражения.
   -- Подходящий разговор для супругов, -- произнес он.
   -- Да, ты прав, -- коротко ответила Каро, -- поэтому окончим его, Джон. Я уезжаю завтра. Я буду путешествовать целый год. Нашей семье ты можешь дать какие угодно объяснения. Я ни в чем не буду возражать тебе. Я повидаюсь с моим отцом перед отъездом и ему одному скажу всю правду.
   -- Ты, кажется, подумала обо всем, -- горько рассмеялся Джон.
   Она сделала рукой легкое, беспомощное движение; это напомнило ему всю беспомощность и нежность, которую он так любил в ней когда-то и которая теперь только раздражала его.
   -- А, хорошо. Ты уезжаешь и предоставляешь мне объясняться со всеми, -- сказал он вне себя от гнева. -- Прекрасное развлечение для меня!
   -- Джон, -- воскликнула Каро, -- мы расстанемся скоро, очень скоро... Мы были женаты четыре года. Мне двадцать три, а тебе двадцать семь. Жизнь сулила нам так много прекрасного, и ничего не сбылось из всех ожиданий. Эти годы прошли бесследно. Ты изменял мне, а я была холодна к тебе, не могла простить твоих поступков -- по нашей вине мы дожили до этого объяснения сегодня. Мы не можем продолжать...
   -- Я могу... я мог бы... -- начал он.
   -- А я не могу. У меня не осталось никаких чувств к тебе, никакой любви. Дай мне уйти от тебя мирно, расстанемся друзьями.
   Ее слова "дай мне уйти" тронули Джона, разбудили в нем воспоминания. Он остановился около нее, тяжело дыша, и она заметила, что он дрожал.
   -- Каро, -- сказал он очень тихо, -- Каро, моя дорогая, маленькая Каро.
   Она отпрянула от него.
   -- Молчи, молчи, я не могу этого перенести.
   -- Ты должна выслушать меня. Я хочу, чтобы ты выслушала меня. Я люблю, я буду любить тебя новой любовью. Я ведь так обожал тебя, Каро!
   Каро посмотрела на Джона сквозь слезы, покачав головой, и слова ее падали вместе со слезами:
   -- Оставь меня... дай мне уйти... я не могу вынести этого. Все прошло: любовь, гордость, вера.
   И он внезапно понял, что прошлого не вернуть, что он взывал о том, чего уже не было.
   Он отошел от Каро, готовый расплакаться.
   -- Хорошо, -- проговорил он с усилием, -- может быть, я виноват, но я получил по заслугам. Я уйду, я не могу видеть, как ты уезжаешь! Прощай!
   Она старалась произнести что-то и не могла; она почувствовала, как Джон взял ее руку, затем услыхала, как захлопнулась дверь.
   Он ушел.

ГЛАВА II

   На лестнице Джон встретился со своим тестем.
   Они поздоровались: сэр Джорж -- с улыбкой, Джон -- с мрачным лицом.
   Джон никогда не любил старика, так как был жертвой его остроумных насмешек, и, как всякий тщеславный человек, не умел смеяться над собственными недостатками. Насмешки своего тестя он считал глупыми.
   Сэр Джорж был поражен странным поведением своего зятя. Сэр Джорж женился на матери Каро, потому что она была очень красивой. После двух лет замужества она умерла при рождении дочери. Жена надоела ему в первую неделю совместной жизни, и после ее смерти ему никогда не приходила в голову мысль о возможности вторичной женитьбы.
   До семилетнего возраста дочери он не обращал на нее внимания, пока он не явился однажды в детскую и не сделал при этом случайного открытия, что девочка была худенькой и очень хорошенькой. И он занялся ее воспитанием, путешествовал с ней, следил за ее образованием.
   Когда Каро исполнилось девятнадцать лет, она влюбилась в обаятельного и красивого Джона Клэвленда. Сэр Джорж был в отчаянии, но дал свое согласие. Джон был прекрасной партией и наследником титула. Каро очень любила его, и он отвечал ей взаимностью. Было бы безумием противиться их браку, а сэр Джорж никогда не противился неизбежному. Но он знал Джона и предугадывал будущее, понимая, что и Каро скоро обнаружит истину. Он жалел ее, так как был уверен, что это неизбежно случится, и относился к Джону с некоторым предубеждением. Но Джон отчасти нравился ему: он был таким красивым, легкомысленным, физически сильным и так безмерно любовался самим собой.
   Сэр Джорж был высокого роста, со светлыми волосами песочного цвета, которые так медленно седеют, переходя в светлое серебро, с загорелым лицом, тонкими губами, прелестной улыбкой и голубыми глазами. Он одевался моложаво и был прекрасным спортсменом. Обладал большим состоянием и дал Каро крупное приданое после ее свадьбы. Гордость, остроумие, любознательность, спокойная вежливость были отличительными чертами его характера. Он провел бурную, интересную жизнь и был большим эгоистом.
   Медленно поднимаясь по лестнице в комнату Каро, он почувствовал волнение за дочь и был оскорблен за нее.
   Окна были открыты, и лучи заходящего июньского солнца розовыми полосами ложились на маленький письменный стол из черного дерева и широкую кушетку с большими мягкими подушками. Маленькая собачка побежала ему навстречу. Он поднял ее, погладил и затем спустил на пол.
   -- Славная собачка. Откуда она у тебя? -- приветствуя дочь, спросил сэр Джорж.
   -- Джон подарил ее мне.
   Сэр Джорж сел и снова погладил собаку, все время думая: "Как я начну говорить с Каро?"
   Каро сама помогла ему, начав разговор.
   Она подошла к кушетке, села около него и сказала:
   -- Папа, завтра я оставляю Джона.
   Сэр Джорж все еще продолжал гладить голову собаки.
   -- Ты уверена, что имеешь основание поступать таким образом? -- спросил он, не глядя на нее.
   -- Да, я уверена. Ты, наверно, слышал о миссис Беннет?
   -- Конечно. Но это неважно, ведь такая связь будет продолжаться недолго.
   -- Это продолжалось уже слишком долго, и то обстоятельство, что она не имела особого значения для Джона, еще больше унижает меня.
   Сэр Джорж посмотрел в темные золотистые глаза собачки, которая уставилась на него.
   -- Я думал, -- сказал он, наконец, -- что ты однажды уже обсуждала с ним этот вопрос и что Джон разошелся с миссис Беннет, но, видно, я ошибся.
   Каро рассмеялась тихим, невеселым смехом.
   -- Ты, наверное, знаешь лучше меня все подробности этой маленькой скандальной истории, но конца ты, видно, не знаешь. Джон разошелся с ней, и я помирилась с ним; но на прошлой неделе миссис Беннет прислала мне письма, которые она получала от Джона в течение последних трех месяцев.
   -- Такие женщины, дорогая моя, всегда способны на подлость, -- мягко сказал сэр Джорж.
   В глубине души он испытывал к Джону презрение, смешанное с жалостью.
   Спокойным голосом Каро продолжала объяснять отцу:
   -- Надеюсь, ты поверишь моим словам. Даже после получения писем я старалась беспристрастно обсудить этот вопрос. Не только из-за того, что Джон не сдержал своего слова и изменял мне, но потому, что я узнала, как он низок, я не могу оставаться. Я просила, чтобы в наших отношениях никогда не было лжи, но все оказалось лишь ложью и обманом!
   -- Надеюсь, ты не поступила опрометчиво? -- спросил сэр Джорж. -- Очень трудно прощать, моя дорогая, но еще труднее сознавать, что ты недостоин прощения. Знаешь, Каро, при примирении женщина требует, чтобы жизнь продолжалась по-старому, и глубоко оскорблена, когда недостойный супруг снова поступает так, как свойственно его натуре. Она не хочет понять, что он не может поступить иначе, что она сама скоро разочаровалась бы в нем, если бы он изменился! Что думает Джон по этому поводу?
   -- О, кроме критики Чарлза Форсайта, его собственного друга, бескорыстно защищавшего его, он не нашел других возражений.
   "Его любовь просто прошла", -- подумал сэр Джорж, а вслух сказал:
   -- Критика Чарлза? В чем она, собственно, заключалась? Относилась ли его критика к тебе также?
   -- Если бы это не было так смешно, я могла бы принять его обвинения за оскорбление.
   -- Оскорбление, которое ты не можешь простить? Но ты, наверно, часто встречалась с Форсайтом после примирения с Джоном?
   -- Да, я часто виделась с ним.
   -- И Джон, самолюбивый и тщеславный, посчитал себя оскорбленным. Это понятно. Ведь на его глазах его жена была любезна с его другом.
   Каро устало вздохнула и печально сказала:
   -- Не стоит снова и снова возвращаться к этому. Много раз я старалась привести разные доводы для его оправдания и не могу простить ему того, что он предал меня в своих письмах. Не стоит продолжать жизнь с человеком, которому нельзя простить и нельзя верить. Для нас обоих остается лишь один исход: сознаться без горечи, что наш брак был ошибкой.
   Я пыталась, -- с жестом отчаяния она поднесла руку к губам, -- я пыталась быть великодушной...
   Она хотела продолжать, но не могла, быстро встала и подошла к окну, глядя отсутствующим взором на багровый свет заката.
   После длительной паузы сэр Джорж спросил:
   -- Что ты хотела сказать словами, что Джон предал тебя в своих письмах к миссис Беннет?
   Каро ничего не ответила.
   Он оглянулся и заметил, что она старалась сохранить спокойствие. Он нагнулся к собачке и погладил ее темное тельце.
   Тихий, почти беззвучный голос Каро прервал молчание:
   -- Я думаю, что многое можно простить любимому человеку, но никогда нельзя простить ему, если знаешь, что многие подробности совместной жизни известны третьему лицу. Некоторые привычки, ласковые слова, веселые шутки стали дорогими для влюбленных. Но если они теряют свою интимную прелесть и становятся достоянием посторонних, они просто смешны и лишены всякого смысла. Каждое нежное слово, которое я говорила Джону и которое он говорил мне, каждая малейшая привычка, укоренившаяся за годы совместной жизни, -- все было известно миссис Беннет, служило ей поводом для насмешек.
   Супруги прежде всего должны уважать друг друга, -- продолжала она после паузы, -- а у Джона больше не было уважения ко мне. Если женщина, ее привычки, разговоры и даже образ мыслей становятся объектом насмешек для мужчины, то это лучшее доказательство, что он не только не любит, но даже никогда не любил ее, может быть, просто некоторое время увлекался ею. Нельзя издеваться над тем, кого любишь. Можно сердиться, можно даже оскорблять любимого человека, но нельзя предавать каждое слово, каждое воспоминание о том, что было между влюбленными. Нельзя примириться с таким оскорблением, даже если можно примириться с изменой. Такое слабоволие было бы достойно презрения, а презрение убивает любовь. Такая жизнь была бы трагедией для нас обоих. Я не знаю, почему обыкновенная измена кажется мне не такой ужасной, как подобное предательство. Слова любви, нежные ласки -- все это должно быть неотъемлемой тайной супругов. Я могла бы простить Джону, что он забыл и разлюбил меня, но я не могу простить, что он осквернил все мои лучшие воспоминания.
   Наступило долгое молчание.
   На улицах Лондона кипела шумная жизнь. В темнеющем воздухе загорались фонари, и легкий ветерок раскачивал золотые точки их огней. Сэр Джорж терпеливо ждал.
   Наконец, сэр Джорж поднялся и подошел к Каро. Когда он взял ее руку в свои, она обернулась к нему и ответила на его невысказанный вопрос:
   -- Это все, отец.
   Он кивнул головой: "Да".
   И печально посмотрел на нее, словно глядел в будущее; оно казалось неясным и угрожающим.
   -- Конечно, это избитая фраза, -- медленно начал он, -- но, моя дорогая, время исцеляет все и смягчает многое, как тебе известно.
   -- Да, но только не такое разочарование. Я не смогу, никогда не смогу примириться с таким оскорблением! Я не могу говорить об этом страдании, я хочу уйти от него, забыть его и поэтому уезжаю.
   -- Я понимаю, -- сказал сэр Джорж. -- Но когда ты вернешься -- что тогда? -- внезапно добавил он.
   -- О, я думаю, полная свобода. Мы разойдемся без шума, без скандала, надеюсь, не оскорбив при этом семью Джона. Он может им сказать, что хочет. Через год мы оба не будем думать друг о друге с такой горечью и сможем спокойно все обсудить.
   -- Ты, кажется, обо всем подумала заранее, -- сухо заметил сэр Джорж.
   Он увидел, как дрогнуло лицо Каро, и она показалась ему беспомощным ребенком с большими напуганными глазами и дрожащими губами. В следующее мгновение он понял, что ее спокойные рассуждения о будущем, ее философские замечания -- все было лишь словами, лишь ненадежной защитой, при помощи которой она старалась сохранить спокойствие, восстановить утраченное душевное равновесие, чтобы наладить свою будущую жизнь. Под маской этого притворного мужества и спокойной независимости скрывалось горькое разочарование разбитой мечты ее жизни.
   Он взял ее руки в свои и нежно сказал:
   -- Слушай, моя дорогая, маленькая Каро. Пойди и переоденься. Мы пойдем обедать. Я поговорю с Джоном вместо тебя и улажу все.
   Он помолчал и затем добавил:
   -- Лучше кончить все сразу, лучше страдать, чем согласиться на компромисс.
   Он нежно погладил ее руку.
   -- Я приеду за тобой через полчаса.
   Каро только кивнула головой в ответ.
   -- Через полчаса в таком случае, -- повторил он и вышел из комнаты.
   Золотистые сумерки летнего дня наполняли комнату. Через открытые окна вливался беспрерывный шум города. Находившиеся напротив деревья с нежно-зеленой листвой темной массой выделялись на оранжевом, прозрачном фоне неба, где серебристые звезды загорались первыми бледными искрами.
   Бесконечная печаль, еще усугубленная благоухающей прелестью летнего вечера, наполняла душу Каро при мысли о горе, постигшем ее. Слабый свет угасавшего дня походил на ее печальные мысли об ушедшем счастье и утраченных надеждах.
   Невольно она вспомнила о том, что все окружающее осталось таким же, что ничто не изменилось вокруг, в то время, как она сама испытывала такую тоску и разочарование. Знакомая комната, в которой она находилась, приобрела для нее какую-то прелесть теперь, когда она должна была покинуть родной дом. С какой любовью она и Джон устраивали свое жилище перед свадьбой. Для этой комнаты она выбирала мебель сама и обставила ее и свою спальню по собственному вкусу, так как Джон предоставил ей полную свободу в выборе. Дом и весь инвентарь некогда принадлежали семье Джона, но обстановку этих комнат Джон с любовью подарил Каро. В этот час ее комната напоминала ей безвозвратно ушедшее счастье, словно видения прошлого смотрели на Каро из всех углов.
   Как много значила сила привычки! Кушетка, на которой она отдыхала, когда Джон так часто подходил к ней и целовал ее; большой камин, перед огнем которого они сидели вдвоем; портрет Джона над камином, перед которым Джон останавливался иногда, распевая забавную, глупую песенку:
  
   Высоко почтенный,
   Такой разумный,
   Такой красивый
   Молодой человек!
  
   Вспомнив эти слова, она снова увидела красивое, смеющееся лицо Джона, поющего слова из модной оперетты. Это было в первый год после их женитьбы.
   Самая большая трагедия любви заключается в том, что любовь проходит и остаются лишь одни воспоминания о пережитом счастье и магической силе прошедшей страсти. Каро старалась спокойно думать о Джоне, каким он был теперь, но воспоминания о прошлом возбудили в ней такую горечь, что она была близка к слезам.
   Она стояла в надвигающейся мягкой темноте, освещенная слабым отблеском уличных фонарей, захлестнутая волной печальных воспоминаний.

ГЛАВА III

   Наверху в большой, прохладной спальне горничная Каро складывала ее вещи. На кровати лежала целая гора платьев, завернутых в белую пену папиросной бумаги. Весь пол был уставлен коробками, картонками и чемоданами различных размеров.
   Нагнувшись над коробкой, в которую она укладывала туфли, Сариа наблюдала исподтишка за своей госпожой. Сариа всегда была безупречно одета, безупречно вежлива и спокойна. Ее шелковистые волосы отливали медью. Она была очень привязана к Каро и прекрасно знала цену ее мужу.
   Бросив пытливый взгляд на Каро, она поднялась с пола, подвинула стул к зеркалу и предложила ей сесть. Когда Сариа начала расчесывать темные, блестящие волны ее волос, Каро нагнулась к зеркалу, разглядывая свое отражение. При мягком свете горящих свечей почти не было видно следов слез на ее лице.
   Рассеянно Каро неожиданно произнесла:
   -- Как приятен свет от свечей.
   -- Да, конечно, но свечи устарели, -- согласилась Сариа. -- Если их все же употребляют, несмотря на прогресс, на изобретение электричества, это только доказывает, что многим приятен их свет и что многие хотят отдохнуть от всего нового и вернуться к старому, хотя это иногда невозможно.
   Она внезапно остановилась, словно боясь сделать какой-нибудь вывод из своих слов, и быстро добавила:
   -- Заколоть волосы бриллиантовыми шпильками?
   -- Нет! -- почти резко ответила Каро.
   Она не хотела носить те украшения, которые ей подарил Джон.
   Когда Сариа помогала ей надеть платье, Каро незаметно сняла все свои кольца и быстро спрятала их в ящик...
   Обед в Савой-отеле прошел очень удачно. Ни Каро, ни ее отец не вспоминали больше о Джоне. Они говорили о знакомых, живущих в различных городах, в которых Каро должна была останавливаться во время своего путешествия.
   Протанцевав до одиннадцати часов, они покинули отель и решили отправиться в гости к Рите.
   -- Я рад, что она свободна и может сопровождать тебя, -- сказал сэр Джорж, -- но я бы не мог путешествовать с ней. Ее голос! Я думаю, что многим ее голос нравится, но я предпочел бы, чтобы он был более ясным и звонким. Иногда мне кажется, что только благодаря ее голосу Тэмпест стал исследователем таких дальних стран.
   -- Он стал им еще до того, как узнал Риту, -- ответила Каро.
   -- Насколько я знаю, он продолжает путешествовать, -- сказал сэр Джорж.
   Их провели в гостиную, которая была вся уставлена сиренью и цветами миндаля. Миссис Тэмпест пела у рояля.
   Несмотря на то, что ее голос многим не нравился, она пела очень хорошо. Она с восторгом встретила сэра Джоржа и Каро.
   Они попросили ее, чтобы она окончила свою песнь, и Рита исполнила их просьбу. Затем она встала и подошла к камину, украшенному цветами.
   Рита была маленького роста, стройная и темноволосая. У нее были красивые глаза и умное лицо, которое так прекрасно поддается фотографии и в жизни кажется более красивым, чем многие хорошенькие лица. У нее был мальчишеский вид, придававший ей больше очарования, и она носила великолепные украшения.
   Рита была дочерью канадского миллионера, и ее замужество с бедным исследователем вызвало много толков, особенно то обстоятельство, что Барри Тэмпест продолжал путешествовать и после женитьбы. Когда ее жалели по поводу долгого отсутствия мужа, Рита выслушивала дружеские соболезнования и в душе смеялась над ними. Она вышла замуж после тридцати лет, потому что заранее нарисовала себе идеал мужа, которого она хотела бы иметь. В таком муже она могла быть уверенной и сумела бы хранить ему неизменную верность.
   В Барри Тэмпесте она нашла свой идеал. Это был человек необычайной доброты и кротости, не замечавший ее слабостей, не мешавший ее затеям и совершенно не заинтересованный в ее богатстве. Он был необыкновенно честен по натуре, совершенно чужд мелочности и тщеславия и считал Риту непогрешимой. Во всем он видел прекрасное и возвышенное. У него была необыкновенно красивая наружность, и он считался одним из лучших ученых по естествоведению. Его любили все: женщины, дети и даже животные. Сын их учился в университете. Они оба обожали его. От матери сын унаследовал ум, от отца -- наружность.
   Когда Каро попросила Риту сопровождать ее во время ее путешествия, Рита тотчас же согласилась.
   -- Конечно, я поеду с вами во Францию, Италию, Египет и даже дальше. Если же Барри вернется во время моего отсутствия, он поедет за нами и привезет с собой Тима, у которого начинаются каникулы.
   Она не спросила даже, какая причина побуждает Каро оставить свой дом на неопределенное, долгое время как раз в начале сезона; она также не поинтересовалась, что по этому поводу думает Джон. Рита многое знала о Джоне и о многом догадывалась. В этот вечер она говорила обо всем, только не упомянула о дне отъезда. Хотя сэр Джорж и находил, что у нее неприятный голос, но, по мнению Каро, она, очевидно, нравилась ему, потому что он продолжал сидеть с ней, смеясь и разговаривая. В действительности голос миссис Тэмпест не был неприятным, а скорее странным -- низким и тихим.
   Было уже поздно, когда Каро, наконец, вернулась домой, но она только была рада этому. Она отворила дверь ключом -- слуги уже спали и в доме царила мертвая тишина.
   Ей казалось странным, что она возвращается так поздно. Раньше она всегда ожидала Джона. О, как это случилось? Почему Джон увлекся Сильвией Беннет? Почему? Как жестока жизнь!
   Она заперла входную дверь и с болью в сердце поднялась по лестнице в свою комнату. Завтра она будет в Париже, и эти стены, окружающие ее, и все эти предметы и привычки, заполняющие ее жизнь, исчезнут навсегда.
   Прохладный ветер раздувал мягкие занавеси на окнах ее комнаты. Маленькая лампа под темным абажуром горела около ее кровати. В прохладном воздухе носился запах духов и пудры. Она сняла платье, накинула легкий капот и распустила волосы.
   Последняя ночь... на целый год. Где был Джон? Словно откликнувшись на ее зов, он появился около нее. В неясном освещении она увидела его глаза, гневные и умоляющие, полные любви и страдания.
   Он обвил ее руками, прежде чем она успела произнести слово, и его губы искали ее рта. Прерывистые слова, произнесенные шепотом, достигли ее слуха:
   -- Моя... ты моя... ты не можешь забыть... клянусь тебе... я сдержу свою клятву. Вернись ко мне, Каро, Каро!..
  
   Однажды он уже звал ее так, после первой ссоры.
   Как далекое эхо, в ней проснулось воспоминание о прошедших годах, разрывавшее ей сердце. Невольно она смягчилась, и с интуицией влюбленного Джон понял ее минутную слабость. Униженное смущение, испытанное им раньше, сменилось чувством торжества.
   -- Я люблю тебя... я люблю тебя... -- прошептал он.
   Звук его голоса, такой знакомый и родной, звал Каро, словно манил во сне, далекий, еле слышный. Но ее душа на этот раз осталась холодной.
   Она высвободилась из его объятий быстрым движением.
   -- Джон, пожалуйста, пожалуйста, уходи.
   -- Уйти?.. -- повторил он.
   И подлинная его натура проявилась в следующих словах:
   -- Было бы смешно, если бы я это сделал.
   Он снова пытался обнять ее, но она его оттолкнула:
   -- Не трогай меня, я не потерплю этого.
   Затем слова ее полились быстрым потоком:
   -- Джон, будь великодушным хоть раз. Ведь наступил конец. Дай мне уйти, дай мне унести светлую память о тебе на всю жизнь. Если бы я могла, я бы все начала сначала. Но я не могу. Моя душа разбита. Может быть, я недостаточна добра, чтобы все простить. Может быть, я могла бы простить, но забыть -- никогда! Воспоминания останутся в моей душе и не дадут мне покоя. Дай мне уйти, дай мне свободу. О Джон, будь добр ко мне, не забывай меня...
   Джон схватил ее за руку.
   -- Перестань, -- начал он, -- ради Бога, перестань. Хорошо, ты уедешь. Я это заслужил. Я знал, что ты никогда не поймешь. Можно изменять, но сохранить любовь в своем сердце. Ты думаешь, что это не так? Тебе непонятны мои слова. Иногда я думаю, хочу думать, что неизменная любовь, наполняющая сердце человека, и есть наивысшее проявление верности. Мои воспоминания о тебе останутся навсегда прекрасными и незапятнанными. Вот и все. Может быть, это и глупо... Прощай!
   Он подождал мгновение, затем вышел.
   Входная дверь захлопнулась за ним внизу, и вслед за тем раздался звук отъезжающего автомобиля.

ГЛАВА IV

   Переезд по Каналу был спокойным. В Кале пришлось долго ждать, и остаток пути до Парижа был необыкновенно скучным.
   Раньше Каро всегда думала, что путешествие является лучшим развлечением, отвлекающим от воспоминаний и тягостных мыслей. Теперь же оно ей показалось нескончаемым.
   Под конец жаркого, пыльного дня в розовом закате показался Париж, чарующий, шумный и яркий.
   -- Каждый раз, когда я подъезжаю к Парижу, мне кажется, что это мое первое посещение, и в то же самое время я рада, что знаю Париж так хорошо, -- сказала Рита.
   Очутившись одна в большой комнате отеля, Каро устало начала ходить взад и вперед. Теперь только она поняла, что она свободна, что все осталось позади, и чувство безграничного одиночества овладело ею. Она села на диванчик в стиле Рекамье, покрытый кружевным чехлом, и взяла свою собачку на руки. Появившаяся Сариа с мягкой улыбкой объявила, что ванна готова. Каро встала, обрадовавшись ванне, что вполне естественно после пятичасового путешествия в летней пыли.
   Когда Каро оделась, Рита вошла из соседней комнаты:
   -- Мы отправимся пообедать к Фуке, на террасу. Сегодня чудная ночь.
   Автомобиль быстро повез их по шумным улицам, и Каро перестала себя чувствовать такой одинокой. Но ресторан оказался переполненным, и они поехали в другой, где их повели к столику, стоявшему около плетеных перил террасы, с которой открывался вид на Булонский лес, темную феерию переплетающихся теней, мягких, мигающих огней города и далеких звезд.
   Рита заказала обед с умением распоряжаться, свойственным ей. Как большинство женщин, много путешествовавших в своей жизни, она прекрасно знала обычаи чужих стран и всюду имела много знакомых. И теперь она раскланялась с некоторыми дамами и заговорила с молодым человеком, вскочившим с места, когда она и Каро прошли мимо его столика.
   Козимо Лиар низко поклонился и подошел к ним. Рита знала его давно. Он был дипломатом, типичным представителем этого круга: ленивый и вежливый, очень легкомысленный и довольно красивый, с безупречными, любезными манерами.
   -- Куда вы отправляетесь сегодня? -- спросила миссис Тэмпест.
   -- Я еще не знаю. Думаю, в какое-нибудь место для увеселений, но не по собственному желанию, а по долгу службы.
   -- Вы слишком много работаете, -- улыбнулась Рита. -- Вы выглядите усталым, Козимо мио.
   Светлые, красивые глаза Лиара искрились смехом.
   -- Смейтесь надо мной сколько угодно, но эту неделю я действительно много работаю. Я должен развлекать его светлость, Гамида эль-Алима; это очень трудная задача, поверьте мне. Он силен, как Геркулес, и любопытен, как мальчишка.
   -- Где он? -- спросила Рита с интересом.
   -- Вот там, за моим столом, господин с темными волосами. Привести его к вам? Можно?
   -- Конечно, но расскажите нам прежде, кто он.
   -- Кто и что? Его светлость, представитель молодого Египта. Он учился в Итоне, и в нем соединяется восточная лень с энергией европейца. Он путешествует по свету, желая ознакомиться с ним. Он хитер, умен и очень интересная личность. Я приведу его.
   Лиар ушел и скоро вернулся с очень высоким, необыкновенно красивым человеком. Египтянин был еще молод, но казался уже вполне зрелым. Его загорелая кожа золотистого цвета казалась еще темнее из-за прозрачных голубых глаз под густыми черными ресницами, которые придавали его взгляду странное выражение. Словно утомленный всем, он резко выделялся среди всей окружающей обстановки. У него был красивый, смеющийся рот с прекрасными зубами и стройные, тонкие руки, которые, несмотря на холеные, блестящие ногти, казалось, таили в себе огромную нервную силу. На его левой руке блестел золотой браслет, и обращали внимание жемчужные запонки большой ценности. Говорил он с живостью, подчеркивая свои слова легкими движениями руки. Красота его придавала очарование всем его движениям. Он смотрел на Каро, почти не отрывая глаз, пока Рита разговаривала с Лиаром, и Каро чувствовала на себе его тяжелый, пристальный взгляд, заметив с некоторой долей раздражения, что она невольно покраснела. Гамид увидел это и сейчас же сказал откровенно, не отводя взора от ее лица:
   -- Смотреть на вас -- словно видеть цветок, солнечный закат, драгоценный камень или что-нибудь другое совершенное и прекрасное.
   Она быстро спросила:
   -- Как долго вы предполагаете оставаться в Париже, ваша светлость?
   Гамид пожал плечами:
   -- Пока не начну скучать. Оставаться после этого безрассудно, не правда ли?
   Выражение презрительного разочарования обострилось в его глазах. В этот момент он показался ей типичным представителем Востока, усталым фаталистом, разочарованным во всем.
   Внезапно лицо его изменилось и посветлело. Быстрым движением он наклонился вперед:
   -- Вы, наверно, ездите верхом? Не хотите ли со мной завтра покататься? У меня прекрасные лошади. Я предоставлю вам одну из них завтра утром. Хорошо? Рано утром, в восемь часов. Начинающийся день так прекрасен, так молод, так чист. Асфальтовые улицы города умыты, на деревьях блестит роса, и все так красиво кругом. Вы поедете со мной. Не правда ли?
   Он просил, как ребенок, и весело рассмеялся:
   -- Скажите, вы поедете?
   -- Я думаю, что поехала бы охотно. Посмотрим! Миссис Тэмпест и я останемся здесь недолго. Видите ли, я скоро уезжаю в Италию и оттуда в Египет.
   Гамид развел руками, а затем сложил их.
   -- Это судьба, конечно, -- сказал он серьезно. -- Вы уезжаете в Египет, в мою страну, куда еду и я очень скоро, -- задумчиво продолжал он. -- Мы встретимся там, и я покажу вам многое. Конечно, это судьба, что мы познакомились с вами сегодня. Что будет дальше, кто знает? Я покажу вам Египет.
   Он посмотрел на Каро, прищурив глаза.
   -- Вы читали о нем так много. Не правда ли? О, конечно, читали, я знаю. И слышали много? Об очаровании пустыни, о горящем костре каравана, о громкой молитве туземцев, воспевающих славу Аллаху, молящихся солнцу и вечно просящих милостыню. Я знаю, что вам все известно. Вы слышали о ярко-голубой дали неба, о золотых звездах, об ослепительных потоках жаркого солнца, о широком Ниле, сверкающем между песчаных берегов. Это тот Египет, о котором вы слышали, который вы видите, глядя из окон Шепхэрд-отеля или из автомобилей Кука. Кроме этого Египта, описанного туристами и случайными путешественниками, такого Египта, каким его себе представляет большинство приезжих (то же самое, если вообразить себе, что Темза, Вестминстерское аббатство и Вест-Энд представляют собой всю Англию), я покажу вам Египет настоящий, Египет романтический и странный, с его горячей золотой пылью, выжженными солнцем пустынями и плодоносными полями.
   Он умолк внезапно, когда Лиар обернулся к нему, вопросительно взглянув на него.
   -- Поедем куда-нибудь танцевать, -- предложил он.
   Он увел их из этого укромного уголка, перила которого были обвиты белой и розовой геранью, и с головокружительной быстротой повез их в своем автомобиле по Булонскому лесу.
   -- Я люблю быстроту, -- сказал он Каро, сидевшей около него, -- люблю силу!
   Он ускорил ход, и машина покатилась бесшумно со скоростью шестидесяти километров в час.
   -- В такие ночи в Египте все кажется огромным, величественным, здесь же все игрушечное, словно не хватает места, -- проговорил он...
   Танцевал он прекрасно, совершенно не уставая, как большинство крупных людей. Он совершенно не разговаривал во время танцев.
   Рита очень устала, когда они вернулись в отель.
   -- Его светлость Гамид эль-Алим очень красивое молодое животное, -- заметила Рита, зевая и докуривая последнюю папиросу. -- Он вам нравится? Козимо смеется над ним.
   -- Не знаю! Принц -- оригинальный тип. Мне нравится его наружность, его молодость.
   -- Ему около тридцати лет, -- сухо заметила Рита. -- По крайней мере, двадцать семь.
   -- Он собирается показать нам настоящий Египет.
   -- Неужели? -- воскликнула Рита. -- Каро, вот так удача!
   Она направилась к двери и дружески кивнула ей головой:
   -- Спокойной ночи, моя дорогая.
  
   Когда она ушла, Каро начала медленно раздеваться. Сариа спала уже давно. Раздевшись, она потушила свет и подошла к открытому окну, через которое вливался прохладный ночной воздух.
   Вандомская площадь лежала перед ней, широкая, строгая и красивая. Каро подумала о том, как Гамид жаловался, что здесь в Париже мало места. Ей самой казалось, что кругом было мало простора. Неясная тоска давила ее. Она не могла уйти от своих мыслей, своих воспоминаний о Джоне, уйти от себя самой. Противоречивые мысли приходили ей в голову. Отец ее был прав: когда пройдет этот год, что будет тогда?
   Полная свобода? Но даст ли ей свобода то счастье, которое она не могла найти в любви?
   Она снова вспомнила о Гамиде, который, по словам Козимо Лиара, не знал преграды в своих желаниях и был свободен во всех своих действиях.
   На вид Гамид не отличался от большинства молодых людей. Он одевался у лучших лондонских портных, прекрасно владел иностранными языками, был очень богат и пользовался всеми благами жизни. Но в нем было что-то странное, не совсем обычное, что поразило ее.
   Легкий шум заставил ее вздрогнуть. Она быстро обернулась.
   У входа стояла Рита.
   -- Я не могла уснуть и снова пришла, -- сказала она и медленно прошла по большой неосвещенной комнате.
   Ее шелковый халат светло-лимонного цвета в неясном отблеске фонарей казался совершенно белым. Она была стриженой и очень худенькой, что придавало ей еще более мальчишеский вид.
   -- Собственно говоря, вам давно пора спать, -- сказала она, усаживаясь в большое кресло. -- Почему вы не спите?
   Не дождавшись ответа, она продолжала своим тихим, странным голосом:
   -- Я не жду от вас признаний. И не хочу их. Я знаю, какая тайная враждебность возникает между друзьями после таких откровенностей. Странно слышать об ошибках другого и порицать его за это. Часто женщины под влиянием порыва делают излишние признания. Как долго вы думаете оставаться в Париже?
   Эта быстрая перемена тона не удивила Каро. Она привыкла к изменчивым настроениям Риты.
   -- Не знаю, -- сказала Каро медленно. -- Остаться ли здесь, чтобы посмотреть спектакли во всех театрах, или поехать в Женеву, а оттуда через Альпы в Италию автомобилем? Мне хочется продлить наше путешествие.
   -- Хорошо, -- согласилась Рита.
   Она встала и неслышно заходила взад и вперед, тихо напевая, от времени до времени поглядывая на подоконник, на котором сидела стройная белая фигура, глядевшая в бархатную темноту неба.
   Рита запела громче, желая своим пением разбудить Каро от глубокого, печального раздумья.
   "Боже мой, как низки мужчины", -- подумала Рита невольно.
   Она запела слова из стихотворения Прюдома:
  
   Здесь на земле все люди страдают
   из-за любви и дружбы...
  
   Каро повернула к ней голову.
   Очарование теплого, тихого голоса Риты подействовало на нее.
   "Она еще так молода", -- мысленно продолжала Рита и пропела слова:
  
   Мне снятся поцелуи, не забываемые никогда.
  
   Каро спустилась с подоконника и слушала молча, с болью в сердце. На глаза навернулись слезы, скрытые темнотой. Такие невыплаканные слезы только усугубляют горе.
   Словно почувствовав это, Рита оборвала песнь и начала напевать какую-то веселую английскую песенку о деревьях и ручейках, и ее голос невольно напомнил Каро о свежести серебряных струй и утешил ее в ее одиночестве, словно нежная ласка.

ГЛАВА V

   Радостное оживление наполняло Каро, когда она на следующий день спустилась по лестнице отеля.
   Было дивное летнее утро. По оживленным улицам проезжали коляски, запряженные прекрасными лошадьми, тянулись вереницы блестящих автомобилей. Серая линия домов ярко выделялась на синем фоне неба.
   Каро гуляла одна.
   -- Вы, конечно, собираетесь купить шляпу, -- раздался голос позади нее.
   Каро оглянулась и увидела Гамида эль-Алима, такого же сияющего, как солнечное утро. В петличке его изящного костюма красовалась роза; шляпа была сдвинута на затылок и открывала его смеющееся лицо.
   "На него приятно смотреть", -- невольно подумала Каро, разглядывая его в ярком солнечном освещении и невольно восхищаясь его красивой внешностью, изяществом его движений и темной синевой его глаз.
   -- Разрешите мне сопровождать вас, -- попросил он. -- Я умею выбирать шляпы, уверяю вас.
   -- Я верю вам и так, -- ответила Каро.
   Они весело болтали, направляясь к магазину, где Каро всегда покупала шляпы.
   Владелица магазина, мадемуазель Жанна, любезно встретила Каро. Гамид присутствовал при том, как Каро примеряла шляпы. Несмотря на его безразличный вид и восточную лень в движениях, от его проницательного взора не ускользала ни малейшая подробность. Ему очень нравилось следить за Каро, когда она примеряла шляпы. У нее были прекрасные волосы, густые и блестящие, украшавшие ее лицо, к которому шли все шляпы. Когда Каро вышла из магазина, на ней была маленькая черная шляпа, украшенная ярко-изумрудной пряжкой.
   -- Вам так идет зеленый цвет из-за ваших прекрасных глаз с зеленоватым отливом, -- заметил он спокойно.
   Из-под опущенных ресниц она бросила быстрый взгляд на лицо Гамида. Оно не выражало ничего, кроме обычного ленивого безразличия, с которым он наблюдал за шумной уличной жизнью столицы.
   Последовавшее за этим замечание поразило ее:
   -- Я не знал, что вы замужем.
   -- Конечно, я замужем, -- ответила Каро.
   -- Ваш муж не сопровождает вас?
   -- Так же, как не сопровождает нас Барри Тэмпест.
   -- О, он часто отсутствует, ведь он исследователь и вообще странный тип. Но мистер Клэвленд не занимается исследованиями, и все-таки вы одна.
   -- Как видите.
   В ее тоне прозвучала холодная сдержанность, что заставило Гамида переменить разговор, и он снова заговорил о Египте.
   -- Вы все поймете, -- сказал он, окончив свое описание.
   -- Почему вы так думаете? -- спросила Каро. -- Я могу не оправдать ваших надежд. Никогда нельзя предсказать, какое впечатление произведет незнакомая страна. Я очень часто встречала людей, обожавших Париж, но часто сталкивалась и с такими, которые ненавидели его.
   -- Конечно, -- спокойно согласился Гамид. -- Люди с мелкой душой и узким кругозором видят в Египте все его недостатки, его отрицательные стороны. Такие люди во всем видят только плохое, где бы они ни находились; они знают Египет по описанию Кука и покупают скверные фотографии пирамид и сфинкса. Они уносят с собой впечатление, что все гостиницы очень дороги, а страна переполнена нищими. Но есть люди, которые поймут тайну Египта, величие его тысячелетней истории, красоту Нила, на берегах которого зародилась цивилизация.
   Когда Гамид замолк, Каро заметила, что они остановились перед витриной магазина. Его красочные, страстные слова, которыми он описывал свою родину, заинтересовали ее.
   Голос Риты, раздавшийся неожиданно рядом, прервал мысли Каро. Рита поздоровалась с ними, и Каро почувствовала облегчение, что разговор с Гамидом кончился.
   -- Вот вы где! -- сказала Рита с живостью. -- Вы долго гуляли? По-видимому, вы не очень устали. А, новая шляпа, и прекрасная к тому же.
   -- Не правда ли? -- спросил Гамид. -- Особенно пряжка.
   Его блестящие, улыбающиеся глаза не отрываясь смотрели на Каро.
   -- Мы позавтракаем в кафе "Де Пари", -- сказала Рита очень оживленно, -- я очень голодна. Каро, вы, вероятно, встали рано?
   Она весело болтала по дороге в ресторан, но, несмотря на ее внешнее оживление, она была смущена мыслью, пришедшей ей в голову.
   За завтраком она незаметно наблюдала за Гамидом. Хотя она должна была сознаться, что он очень красив и обладает каким-то странным очарованием, он не нравился ей. Его беззаботность, веселье, его милые мальчишеские манеры и безукоризненная внешность не могли вызвать в ней симпатию к нему.
   "Лучше поговорить о Джоне", -- внезапно решила Рита.
   Когда Гамид велел подать кофе, она сказала:
   -- Миссис Клэвленд говорила вам, что мы собираемся поехать вместе в Египет, ваша светлость. Вы так любезно обещали показать нам все достопримечательности вашей страны. Мой муж тоже приедет туда. Вы никогда не встречались с ним?
   -- Я очень много слышал о мистере Тэмпесте, -- почтительно ответил Гамид.
   -- Да, Барри знают почти все, -- сказала Рита. -- Он будет очень рад ознакомиться с Египтом под вашим руководством. Какая удача!
   -- Для меня, -- любезно заметил Гамид.
   -- Для обоих. Я не хочу хвастать, но уверена, что мой муж -- очень незаурядная личность. Между прочим, ваша светлость, вы любите спорт? Мистер Клэвленд -- один из лучших спортсменов. Он получил в текущем году первый приз по атлетике.
   -- Неужели? Это замечательно, -- любезно сказал Гамид, -- я никогда не слыхал о мистере Клэвленде как о спортсмене.
   Вскоре после этого он поднялся и простился с ними.
   -- Интересная личность, -- сказала Рита, зажигая папиросу.
   Каро ответила с легким смехом:
   -- Он умеет заказывать прекрасный кофе.
   Большую часть дня они провели в магазинах, делая разные покупки.
   Вечером Рита предложила отправиться в театр, и Каро согласилась сопровождать ее. Хотя она очень устала, она была рада всякому развлечению, чтобы уйти от самой себя.
   Рита получила большое количество писем, Каро ни одного. Направляясь по коридору гостиницы в свою комнату, она снова почувствовала себя ужасно одинокой.
   Когда она открыла дверь, она остановилась в изумлении.
   Комната была украшена бледно-розовыми и золотистыми орхидеями. Сариа стояла там, любуясь цветами.
   -- Вот карточка, -- сказала она, протягивая запечатанный конверт.
   Каро распечатала письмо.
   Над именем Гамид эль-Алим было написано: "Я выбрал эти цветы, хотя они недостаточно красивы для вас".
   -- Я никогда еще не видала таких орхидей, -- сказала Сариа почтительно. -- Они необыкновенно красивы.

ГЛАВА VI

   Гамид лежал на низкой кушетке. Темноволосая голова его покоилась на оранжевой шелковой подушке, а ноги в кожаных красных туфлях -- на другой. На нем был халат из темного, очень тонкого шелка с разводами. Он рассеянно слушал ритмические звуки фокстротов, которые наигрывал граммофон, но лицо его было мрачным и задумчивым.
   Слуга его, молодой араб, принес кипу бумаг и с легкой усмешкой положил их на маленький столик около кушетки.
   Гамид перелистал их, пока не нашел того, что искал. Он достал газету "Таймс" и просмотрел ее. Затем он поднял голову с подушки и обратился к своему секретарю, стройному молодому греку:
   -- Дайте мне календарь.
   Ксавье Цахилинос, служивший уже несколько лет у Гамида и получавший большое жалованье, безмолвно исполнил приказание и быстро принес с письменного стола календарь в серебряной оправе. Гамид поднялся и бросил недокуренную папиросу в пепельницу, которую подал слуга. Просмотрев календарь, он записал что-то на одном из листов и отдал его секретарю.
   -- Где я должен быть сегодня? -- спросил он коротко.
   -- Вы обедаете у господина де Рон в восемь часов, ужинаете после театра с мадемуазель Габи, кроме того, вы должны быть сегодня в английском посольстве.
   -- Знаю. Позвоните Рабун Бею и спросите его, не сможет ли он повидаться со мной в одиннадцать часов вечера. Впрочем, подождите! Позвоните ему, а я сам поговорю с ним.
   Повесив телефонную трубку после разговора, он кивнул Ксавье:
   -- Вы можете идти. Отправьте письма. Что вы собираетесь делать сегодня вечером? У меня есть для вас два билета в театр. Это все.
   -- До свидания!
   Ксавье вышел из комнаты.
   Гамид зевнул, потянулся так, что халат распахнулся на его широкой груди, затем он вдруг рассмеялся, произнеся несколько слов по-арабски.
   Слуга его, Азра, снял с него халат, и Гамид отправился в ванную комнату, где воздух был насыщен запахом духов.
   Пока он купался, Азра снова завел граммофон, внимательно следя за вращающейся пластинкой, а Гамид тихо напевал в соседней комнате какую-то арабскую песенку.
   Когда Гамид вернулся из ванной, он остановил граммофон и с улыбкой зажег папиросу. Азра молча поклонился, поднеся руку ко лбу, а Гамид подошел к зеркалу и долго рассматривал свое красивое лицо, на котором появилось выражение не то скуки, не то насмешки.

ГЛАВА VII

   Рабун Бей был видным ученым, достигшим известности в Лондоне и Париже. Жил он в небольшой квартире, в одном из самых скромных кварталов Парижа. Гамид поехал туда в своем автомобиле, в большом "роллс-ройсе", которым сам управлял.
   В гостиную Рабун Бея Гамид вошел, когда часы пробили одиннадцать. Он весело провел вечер, хорошо пообедал и был в хорошем настроении. Рабун Бей поднялся ему навстречу. Отец Рабун Бея был турком, а мать француженкой, но внешностью он походил на истого француза. Он был маленьким, полным человеком в очках, с небольшой бородой и добродушным лицом.
   -- А, мой друг! -- приветствовал он Гамида, пожимая ему руку.
   -- Как поживает мадемуазель Фари? -- спросил Гамид вежливо.
   Рабун Бей церемонно поклонился:
   -- Благодарю вас! Моя маленькая девочка живет очень хорошо.
   При последних словах вошла Фари. Она была очень стройна, с черными волосами, темными глазами и бровями, и лицо ее под легким, прозрачным покрывалом нежностью красок напоминало цветок магнолии.
   У нее были огромные красивые глаза, и белое покрывало придавало ей очарование скромности.
   Давно уже отец Гамида, Гассейн эль-Алим, решил женить своего сына на Фари, и Гамид знал об этом решении, с которым также был согласен и Рабун Бей. Оба они хорошо знали и очень уважали друг друга. Гамид знал, что Рабун Бей был несметно богат.
   Фари наливала кофе своими тонкими, изящными пальцами, исподтишка все время поглядывая на Гамида. С отцом она разговаривала по-арабски.
   Рабун Бей наблюдал за Гамидом, невольно думая о предстоящем браке Гамида со своей дочерью. Он знал, что Гамид беспрекословно повиновался во всем воле своего отца. Рабун Бей не считался с желаниями дочери, но все же он хотел, чтобы Фари в своем будущем муже видела принца из сказки и чтобы она понравилась Гамиду и его отцу.
   Фари получила прекрасное образование, но воспитывалась под строгим надзором, как и все восточные женщины, что очень нравилось отцу Гамида, пожилому Гассейну эль-Алиму, приверженцу всех старых обычаев и предрассудков.
   Гассейн эль-Алим был типичный представитель старого Востока, фанатик и непримиримый враг всяких новшеств. Несмотря на свое богатство, он жил очень скромно, придерживаясь традиций, освященных веками, довольствуясь своим образом жизни, своим гаремом и своими делами. Он боялся за Гамида, когда тот уехал в Англию учиться, но не препятствовал ему и пошел на эту жертву, поняв, что наступают новые времена, требующие новых людей. За все время отсутствия Гамида он не переставал опасаться за сына, боясь влияния женщин Запада.
   Терпеливо и непрерывно он выслеживал все действия и поступки Гамида и был непримирим в своей вражде к Западу и западной культуре.
   Рабун Бей прекрасно знал Гассейна эль-Алима и заслужил его доверие, так как старику было известно, что Рабун не изменил своей религии и в душе критически относился к ненавистной Европе, хотя и преуспевал в одной из западных стран.
   Гамид вдруг поднял глаза и встретился со взором Фари, улыбнувшись ей. Легкая краска залила ее лицо под тонким покрывалом, но глаза ее смеялись.
   -- Не сыграете ли вы что-нибудь? -- попросил Гамид. -- Спойте!
   Она ничего не ответила и подошла к маленькому роялю.
   Фари играла очень хорошо, но слишком холодно и старательно, словно желая, чтобы ее игра понравилась ему. Но затем она увлеклась игрой, и легкая музыка итальянских опер полилась из-под ее пальцев. У нее было прекрасное, низкое сопрано, и легкое покрывало трепетало над ее губами, когда она пела, словно белая бабочка над красным цветком.
   Неожиданно оглянувшись и встретившись с взглядом Гамида, она внезапно взяла басовую ноту, подражая барабанному бою, и запела какую-то отрывистую восточную песнь. Она раскачивалась из стороны в сторону в такт пению, и в этом медленном, равномерном движении таилась какая-то страстная нега. Песнь продолжалась -- однообразная, но возбуждающая в своей однотонности.
   Гамид нагнулся вперед с блестящими глазами. Ему представились костры, горящие в пустыне, он чувствовал запах их дыма, раскаленный зной безбрежных песков. Маленькая, скромная комната с дешевой обстановкой исчезла, и перед ним возникли знакомые образы: черная глубина ночного неба, золотые языки пламени, поднимающиеся с земли, приятный запах жарившихся на огне туш, гортанные, хриплые крики нубийцев, суетящихся между верблюдами, белая палатка с ярко-красными полосами. Он увидел самого себя в этой палатке вместе с этой девушкой, которая ему пела.
   Фари умолкла.
   Он глубоко вздохнул. Внизу на улице громко прозвучал рожок автомобиля, прервав очарование. Гамид поднялся, по-арабски попрощался с Рабуном и подошел к Фари. Оба молча посмотрели друг на друга, и оба улыбнулись. Гамид взял ее руку, поцеловал ее и вышел.
   Когда он направлялся к актрисе, он думал, что Фари будет его любимой женой. С ней он сможет говорить обо всем, с ней он не будет скучать. Он был уверен, что ограниченность восточной женщины ненадолго сможет пленить его. Он мог любить и уважать ее, но его европейское воспитание сказывалось в нем. Гамид был рад, что выбор его отца пал на эту девушку, соединявшую в себе восточную негу и европейскую утонченность. Он не был увлечен ею, но она нравилась ему. Женщины для него всегда были лишь мимолетными развлечениями.
   Мадемуазель Габи встретила его поцелуями и цветами. Она носила драгоценное украшение -- прекрасный рубин, который он подарил ей.
   Гамид с улыбкой наблюдал за Габи, наливавшей шампанское в шербет, приготовленный для него. Она была очень живой, очень хорошенькой и очень накрашенной.
   Неожиданно в памяти Гамида встала Каро. Он не мог определить того впечатления, которое она произвела на него. Каро была какой-то необычной со своими прозрачными зеленоватыми глазами, блестящими, шелковистыми волосами, стройной, гибкой фигурой. Внезапно поднявшись, он сказал, что ему нужно домой.
   Очутившись на улице и почувствовав легкий прохладный ветерок, он не направился домой, а повернул на набережную. При своей физической силе он никогда не знал, что такое усталость, никогда не чувствовал утомления, привыкнув к вольной, дикой жизни в пустыне.
   Уже занялась заря, когда Гамид вернулся домой. Окна его комнаты были открыты, и аромат благовоний носился в воздухе. Гамид аккуратно подсчитал оставшиеся деньги, бывшие при нем, разделся, зевая, и отправился спать.

ГЛАВА VIII

   Рита пела, сидя у рояля в гостиной и исподтишка разглядывая Гамида. Она должна была сознаться, что он ей совсем не нравился.
   "Как Каро может", -- подумала она, хотя и не знала, действительно ли он нравился Каро. Она была с ним любезна, как женщины бывают большей частью любезны с безупречно воспитанными молодыми людьми, обладающими красивой внешностью. Рита не имела никаких оснований думать, что за этой милой любезностью могло скрываться какое-нибудь чувство. Она сама имела много друзей среди знакомых ей мужчин, но все-таки... У нее не было друга, египетского шейха. Конечно, Гамид эль-Алим был скорее европейцем, чем египтянином.
   "Я очень рада, что этот красивый молодой бедуин скоро уедет на родину", -- подумала она. Кроме того, Каро несвободна. Рита знала, что Гамид чувствовал ее неприязнь к нему, и она обвиняла себя в несправедливости по отношению к Гамиду, что ей было крайне неприятно.
   -- Когда вы уезжаете в Каир, ваша светлость? -- спросила она внезапно.
   -- Очень скоро, миссис Тэмпест. Когда вы приедете в Египет?
   -- Не знаю.
   Она пожала плечами, напевая про себя и подбирая мелодию на рояле.
   -- Наши планы еще не выяснены и меняются каждый день. Я хочу подольше пробыть в Италии, которую я очень люблю.
   -- Но я надеюсь, что после Италии вы приедете в Египет.
   -- До сих пор наше путешествие было забавным; может быть, в Египте оно станет интересным, -- ответила она.
   Гамид усмехнулся:
   -- Почему вы так думаете? Вы многого ожидаете от Египта. Надеюсь, вы не разочаруетесь в нем.
   Она тоже улыбнулась. Она знала, что он угадал ее скрытую мысль, и сердилась на себя, что не умела скрыть свое неприязненное чувство к нему.
   Рита перестала играть и откровенно созналась:
   -- Мысль о Египте интересует меня. Я была в Александрии, Каире и видела все, что полагается видеть. Но я никогда не была в пустыне, которую вы обещали показать мне и Каро.
   -- И Нил, -- добавил Гамид мягко. -- На моей парусной барке вы должны подняться по Нилу. Могильная тишина нависает над ним в полдень, когда пылает солнце, а в часы вечерней прохлады...
   Легкая усмешка скользнула по губам Риты.
   Словно тень упала на лицо Гамида, и он резко прервал на полуслове. Рита, по его мнению, была вульгарной и неинтересной. Несмотря на ее остроумие, живость и веселье, единственным интересом для него в Рите было ее огромное состояние. Как женщина, она не нравилась ему совершенно, и он опасался, что она могла помешать дружеским отношениям, возникшим между ним и Каро.
   Гамид достал тонкий портсигар и предложил Рите папиросу. Она неизменно отказывалась от них, а он столь же неизменно предлагал их ей. Он знал, что это раздражало Риту, и поэтому дразнил ее.
   Появилась Каро, вся в розовом, и Рита заметила, что пристальный взор Гамида остановился на ней с выражением, которое не понравилось Рите.
   "Что в нем могло привлекать Каро! -- подумала Рита. -- Но, может быть, он не так уж сильно ей нравится. Она, правда, болтала с ним, смеялась и шутила, быть может, чаще, чем со многими другими мужчинами, с которыми она встречалась в обществе, бывая в театрах, на балах и в ресторанах. Но Гамид никогда не встречался с Каро наедине".
   Гамид явился к завтраку, после которого он хотел повезти их в Версаль. Он обещал повести их в маленькое кафе, где подавали прекрасную гусиную печенку.
   "Стоит ли для этого ехать с ним за сорок километров", -- с раздражением подумала Рита. Она готова была пожаловаться на головную боль и остаться дома, чтобы вечером отправиться в театр, но, подняв глаза и заметив, что Гамид смотрит на Каро, которая не заметила его взгляда, она переменила свое решение. Гамид стоял очень близко от Риты, около открытого окна, и она заметила выражение его лица, так как он не подозревал, что за ним наблюдают. Для Риты этого было достаточно, чтобы решиться участвовать в поездке...
   "Предупредить ли Каро?" -- подумала она. Но как часто такое предупреждение лишь возбуждало интерес и любопытство, заставляя пренебрегать опасностью. "Я ничего не скажу. Такое предупреждение может оскорбить Каро".
   Рита запела венгерскую народную песнь, зная, что веселый, беззаботный мотив не понравится Гамиду при его теперешнем настроении, жаждавшем другой музыки. Когда она кончила песенку, она встала и закрыла крышку рояля.
   -- Вот и все! -- сказала она, подойдя к открытому балкону.
   Гамид тихо рассмеялся.
   Рита взглянула на него, и весь его вид -- красивое лицо, блестящие черные волосы, широкие плечи и стройная фигура в изящном костюме -- возбудил в Рите ненависть. Она возненавидела его в это летнее утро в Париже, когда на улицах кипела шумная жизнь столицы и золотые лучи солнца заливали комнату, украшенную цветами, -- и ненавидела его потом всю жизнь.
   Был чудный, яркий, сверкающий день, когда они ехали в автомобиле. Рита старалась забыть свои мысли о Гамиде, но настоящая ненависть нелегко забывается и отравляет радость жизни. Рита заставила себя думать о другом, чтобы забыть это неприятное чувство. Она стала глядеть на извилины дорога, по которой они проезжали, вспомнила о Тиме, и мысль о сыне была приятна, как прохладный ветерок в знойный день.
   По субботам она всегда навещала его в университете в Гарроу. Они гуляли вместе по маленьким, извилистым улицам, сидели на террасе, куря папиросы и глядя в даль, где на горизонте вырисовывались очертания далекого Лондона. В отдалении проходили поезда, маленькие, точно игрушечные. Когда они прощались, Тим провожал мать до ее автомобиля и долго еще глядел ей вслед.
   Совершенно неожиданно мысли Риты перешли к сэру Джоржу. Нельзя было рассчитывать на его вмешательство в этом вопросе. Рита ясно представила себе его холодные голубые глаза с насмешливым выражением, ясно слышала его приятный, спокойный голос: "Моя дорогая, маленькая леди, зачем беспокоиться напрасно, никто из нас не может управлять чужой судьбой, вы подумайте, как это было бы скучно. Вмешиваться в дела других людей так бесполезно".
   Автомобиль остановился перед маленьким отелем с верандой, обвитой настурциями. На веранде под навесом с белыми и красными полосами стояли зеленые столики и стулья. Хозяин гостиницы, высокий человек с бледным лицом и умными глазами, встретил их и, выслушав распоряжения Гамида, поспешил удалиться, чтобы исполнить их.
   В отдалении раздался его голос, прервавший царившую тишину.
   Последовало долгое ожидание, и Рита чуть не заснула, сидя на стуле. Каро и Гамид прогуливались по дороге, окаймленной кустами, на которых лежала белая летняя пыль. От высоких елей против кафе падала прохладная, приятная тень. В маленькой рощице, куда они отправились, было очень тихо. Каро бросила недокуренную папиросу на землю, усыпанную опавшей хвоей. Мгновенно вспыхнуло смолистое пламя, но вскоре потухло, курясь ароматным дымком в неподвижном воздухе.
   -- Я люблю приятные запахи, -- медленно заметила Каро, -- люблю благовоние крепких духов, запах горящих костров, благоухающих смолой, аромат цветов, скошенной травы, запах пыли и сирени, который весной наполняет улицы Лондона. Удивительно, как запахи связаны с воспоминаниями. Я никогда не вдыхаю аромата черемухи, чтобы не вспомнить своего детства, когда я маленькой девочкой ожидала своего отца в большой прохладной комнате монастыря, где я воспитывалась. Тогда в большой вазе на столе благоухал букет черемухи. Я всегда вспоминаю Сару Бернар, понюхав фиалки. Мне было пятнадцать лет, когда я видела ее в первый раз. Она играла "Даму с камелиями". А, кроме запахов, как много значат звуки -- тембр голоса, например. Я не забуду ее голоса. Сколько в нем было страсти и нежности! Мне было пятнадцать лет, и я в первый раз была в театре, я не спала три ночи после этого спектакля, мне все еще казалось, что я слышу ее прекрасный голос. Когда она уезжала после гастролей, я поехала на вокзал. Там на платформе я увидела ее у открытого окна вагона. Я купила огромный букет фиалок и, набравшись храбрости, подбежала к окну и протянула ей букет. Она стояла у окна, разглядывая толпу. Она была вся в зеленом, ее зеленоватые глаза смотрели на меня и улыбались. Вероятно, я показалась ей совсем ребенком. Она взяла цветы, поцеловала их и вернула мне несколько фиалок с улыбкой, сказав своим прекрасным голосом: "На добрую память!" Я была в восторге и с тех пор люблю фиалки.
   Когда она обернулась, чтобы покинуть прохладную, зеленоватую тень рощи и вернуться в ресторанчик, Гамид сказал:
   -- Не хотите ли остаться еще немного? На террасе так жарко и миссис Тэмпест, наверно, заснула. Вот посмотрите!
   Он опустился на колени, перебирая пальцами густой, мягкий покров опавшей хвои.
   -- Мягко и сухо, как шелк. Сядьте здесь. Подождите!
   Он снял свой плащ и положил его на землю. Она оперлась о широкий ствол дерева. Он сидел напротив нее, скрестив ноги и весело улыбаясь.
   -- Тут очень хорошо.
   -- Да.
   -- И прохладно.
   -- Да.
   Они оба рассмеялись.
   -- И тенисто.
   -- Да.
   -- Вы любите красивый тембр голоса? Я также люблю... ваш!
   Он нагнулся вперед, чтобы зажечь ее папиросу. В этот момент он показался ей типичным европейцем. В его стройной фигуре, в светлом изящном костюме, в его смеющихся глазах, шаловливой мальчишеской улыбке не было ничего, что напоминало бы его восточное происхождение.
   Как будто поняв ее мысли, он быстро продолжал:
   -- Вы, конечно, знаете, и, вероятно, уже многие говорили вам, что у вас очаровательный голос. Какая-то прелесть, словно благоухание цветка, чувствуется в нем. Такое впечатление...
   Он говорил очень медленно, у него самого был низкий, бархатный голос; сдержанная сила звучала в нем. Каро чувствовала это и быстро ответила:
   -- Мы должны вернуться. Рита подумает, что мы заблудились.
   Она посмотрела на Гамида и поднялась с улыбкой, но поскользнулась на гладком ковре хвои.
   Гамид вскочил, и в следующее мгновение она почувствовала, как его руки обвились вокруг нее, как под тонким шелком его рубашки сильно и ровно билось его сердце. Она вспомнила внезапно Джона, единственного мужчину, обнимавшего ее, и поспешила мягко высвободиться из его объятий.
   -- Благодарю вас. Хвоя такая скользкая, -- сказала она холодно, но в ее голосе звучало легкое волнение, противоречившее ее вежливым словам.
   Гамид не ответил и только тихо рассмеялся. Все еще улыбаясь, он нагнулся и поднял свой плащ, а затем опустился на одно колено перед Каро, чтобы снять приставшие иглы к ее туфлям. Он низко наклонил голову, и она видела его темные блестящие волосы, чувствовала его горячие пальцы сквозь тонкую лайку туфли. У него были такие широкие плечи, обтянутые белым шелком рубахи, он был такой сильный, удивительно стройный.
   Все еще стоя на коленях, он с распростертыми руками посмотрел на нее, и казалось, что в следующее мгновение он заключит ее в свои объятия, притянет ее голову к себе на грудь.
   Он не сделал этого, но скрытая страсть трепетала в его взоре.
   Он встал, накинул плащ и спросил:
   -- Идемте?
   Они направились к маленькому ресторану. Вскоре подали горячее, ароматный кофе, блюдо прекрасного гусиного паштета и свежие фрукты. В это время из рощи выехал всадник, остановился перед гостиницей и медленно слез с лошади.
   Рита, Каро и Гамид эль-Алим рассеянно наблюдали за ним. Всадник бросил на них быстрый взгляд, и лицо его просияло от радости при виде Риты. Он подошел к террасе, ведя лошадь за собой, и поклонился ей:
   -- Синьора Тэмпест!
   -- Джиованни! -- воскликнула Рита в восторге.
   С видимым удовольствием она обернулась к Каро и сказала:
   -- Это маркиз Сфорцо, большой друг Барри, а также и мой. Он -- брат молодого исследователя Роберта Эссекса.
   Она говорила быстро и оживленно. Из ее слов они оба поняли, что мать маркиза была замужем вторично, что Сфорцо сам был прекрасным спортсменом, много путешествовал с Барри и имел дворец в Венеции.
   Прервав поток своей речи, она вдруг спросила маркиза:
   -- Каким образом вы очутились здесь?
   Каро незаметно наблюдала за маркизом и увидела выражение легкой иронии в его глазах, когда он слушал Риту.
   Сфорцо объяснил, что здесь поблизости находится его небольшое имение.
   Каро посмотрела на него внимательней. У маркиза была прекрасная внешность, хотя его нельзя было назвать красивым. Тонкое лицо, спокойные, сдержанные манеры, и какое-то очарование сквозило в его улыбке, когда он оживлялся.
   Каро должна была сознаться, что он производил впечатление незаурядного человека, и она сама не знала, почему он напомнил ей средневекового рыцаря.
   "Это потому, что он похож на портрет времен Ренессанса, -- решила она. -- У него тяжелые веки, тонкие ноздри и странные линии вокруг узкого рта, как бывает на картинах этой эпохи. Он не такого высокого роста, как Гамид, но, вероятно, так же силен".
   Сфорцо прервал ее размышления замечанием, что знает родственников Джона. Он пристально глядел на нее, когда они разговаривали, но Гамид эль-Алим принял участие в их разговоре, и беседа стала общей.
   Сфорцо отличался веселым, хотя и холодным остроумием. Его тон становился сердечным, лишь когда он обращался к Рите. Он попросил у нее разрешения навестить ее и вскоре уехал. На лошади он сидел прекрасно.
   Рита оживленно обернулась к Гамиду:
   -- Вы знаете сводного брата маркиза Роберта Эссекса?
   Гамид спокойно ответил:
   -- Нет, но я много слышал о нем.
   Рита рассказала, что Роберт происходил от второго брака маркизы Сфорцо. Она встретилась на балу с лордом Эссексом, и они влюбились друг в друга. Оба были счастливы в браке. Эссекс, упав с лошади, погиб на охоте через два года после женитьбы, и его жена ненамного пережила его. Сфорцо, которому тогда было четырнадцать лет, заботился о младшем брате, воспитал его, живя ради него большей частью в Англии. Когда Роберту исполнилось восемнадцать лет, он уехал в Египет на время каникул, но остался тем, живя в пустыне, как принц из арабской сказки. О нем много говорили: о его храбрости и неустрашимости, о его лагере в пустыне, где его окружали преданные арабы, о том, что он сам стал настоящим сыном пустыни.
   Рита сказала медленно, пристально глядя на Гамида:
   -- Как странно, что вы не встречались с ним никогда.
   -- К моему величайшему сожалению, -- ответил Гамид холодно.
  
   Через несколько дней Сфорцо явился с визитом, но застал только одну Риту. Они весело и оживленно поговорили о Барри и Тиме, о различных вещах, интересующих Риту. Рита первая упомянула имя Каро.
   -- Она очень красивая, -- серьезно сказал Сфорцо.
   Рита была поражена его тоном. Хотя она и старалась смеяться над своими, ни на чем не основанными, опасениями, но не хотела, чтобы Сфорцо страдал. Ведь он не мог влюбиться в Каро! Это показалось ей полнейшим абсурдом. И все-таки в его голосе было что-то такое, что она внимательно посмотрела на него.
   Сфорцо нагнулся вперед, доставая портсигар; другая его рука покоилась на ручке кресла. Кольцо с драгоценным камнем блестело на его пальце. Рита внезапно вспомнила о девизе маркизов Сфорцо -- череп, украшенный венком из роз. Когда-то Барри сказал о нем, что это -- воплощение странного характера Сфорцо.
   "Все в роду Сфорцо были незаурядными, утонченными людьми, помешанными на всем красивом, -- говорил Барри. -- Они были способны пожертвовать жизнью за мечту, погибнуть из-за химеры".
   Глядя на Сфорцо, Рита думала о том, не был ли и он таким, скрывая под маской кажущегося безразличия и тонкой иронии свою настоящую душу.
   Она заговорила о Каро самым естественным образом, о Тиме, о сэре Джорже, намекнула на причины, заставившие Каро и ее предпринять это длительное путешествие.
   -- Я понимаю, -- сказал Сфорцо спокойно.
   И добавил:
   -- Я знал, что миссис Клэвленд несчастна, это видно по ее глазам.
   Рита не могла удержаться от замечания:
   -- Джиованни, вы, кажется, слишком внимательно изучали Каро.
   Сфорцо зажег папиросу. Он посмотрел на нее. В руке он держал спичку, освещавшую неправильные черты его лица и темную глубину его глаз.
   -- Я не мечтал бы о лучшей участи, -- сказал он серьезным и спокойным тоном.
   В это время вошла Каро в сопровождении Гамида. Мужчины поклонились друг другу, но вскоре после этого Сфорцо ушел.
   Когда Гамид тоже оставил их, Рита сказала:
   -- Как они ненавидят друг друга.
   -- Глупости, -- ответила Каро и добавила, подумав: -- Сфорцо не такой человек.
   Рита села к роялю и запела.
   Под звуки музыки она думала: "Как было бы хорошо, если бы Каро была свободна и вышла замуж за Сфорцо. Она не могла бы мечтать о лучшем муже. Он необыкновенно умен, так много видел на своем веку и смог бы создать ей такую интересную жизнь, но... -- аккорды все громче и громче полились из-под ее пальцев, -- я не хотела бы, чтобы они встретились с Гамидом эль-Алимом на своем жизненном пути".
   На следующий день приехал Тим, у которого начались каникулы, и Рита была слишком занята, чтобы думать о Каро и Гамиде.
   Сфорцо приходил к ним часто, и его "сдержанная враждебность к Гамиду", как выразилась Рита, забавляла ее. Гамид был хитрый и остроумный, Сфорцо же отличался утонченным умом и проницательностью. Гамид отзывался с насмешкой об итальянцах, а Сфорцо никогда не говорил о Гамиде.
   -- Сфорцо проявляет слишком большой интерес к Каро, -- заметил мудро Тим, завязывая галстук перед зеркалом в комнате матери. В этот день он старался одеться особенно тщательно, так как Сфорцо и Гамид обедали с ними. Он надел платиновые часы, подарок отца, и с гордостью, присущей юности, осмотрел себя с ног до головы в зеркале. -- Думаю, и ты тоже это заметила? -- продолжал он. -- Есть вещи, которые трудно не заметить.
   Рита уверила его, что она совершенно не думала этого, и, улыбнувшись, посмотрела ему в лицо. Он был очень высокого роста, широкоплечий и стройный, с серьезным лицом, красивыми большими глазами и смеющимся, почти детским ртом.
   Она обняла его голову и притянула ее к себе.
   -- Поцелуй меня, -- сказала она нежно.
   Он обнял и поцеловал ее быстро, по-мальчишески.
   -- У меня хорошо завязан галстук? -- озабоченно спросил он.
   -- Замечательно, -- уверила она его, ласково улыбаясь.
   Тим все еще не выпускал ее из своих объятий.
   -- Ты знаешь, мамочка, ты так чудно сегодня выглядишь!
   -- И ты также, -- ответила она.
   Они оба рассмеялись, он снова поцеловал ее, потом вернулся к зеркалу.
   -- А теперь мне надо заказать вино, как ты меня просила, -- с важностью заявил молодой человек.
   Тим достал шелковый носовой платок и, засунув его в манжету, последний раз полюбовался собой в зеркале. Затем он ушел.
   Через минуту Рита услыхала, как он здоровался с Сфорцо, любезно и предупредительно. И его звонкий голос донесся до ее слуха:
   -- А, маркиз, добрый вечер. Садитесь, пожалуйста, вот сюда. Вам угодно папиросу или сигару? Простите меня на минуту, я только скажу маме, что вы пришли.
   Сообщив ей об этом, он вернулся в гостиную, болтая с маркизом по-английски. Тим очень любил и уважал его, отчасти оценив его остроумие, отчасти оттого, что Сфорцо обращался с ним, как со взрослым, разговаривая с юношей о политике, спорте, о странах, по которым он путешествовал. Но Гамида эль-Алима Тим ненавидел.
   "В нем слишком много хорошего, -- говорил он с мальчишеской откровенностью и явным раздражением. -- Он слишком красив, слишком хорошо одет, слишком весел и слишком самоуверен. Я его терпеть не могу".
   Рита старалась успокоить его:
   "Мой дорогой мальчик, нельзя поощрять ни на чем не основанное предубеждение".
   "Он животное", -- резко ответил Тим.
   -- Вам нравится принц эль-Алим? -- обратился он к Сфорцо.
   -- Он очень способный человек, -- ответил маркиз.
   -- Можно быть способным, но это не исключает того, что он животное. Кроме того, я видел, как он ударил собаку.
   Это было самым веским аргументом для Тима, который видел однажды, как Гамид ударил маленькую желтую собачку.
   "Скотина!" -- подумал Тим тогда, а вслух сказал с раздражением:
   -- Попробуйте ударить кого-нибудь вашего роста.
   После этого он целый день не разговаривал с Гамидом.
   Сегодня Гамид особенно раздражал его всем своим видом.
   "Он отвратителен", -- подумал Тим.
   В этот вечер Тим, наверное, избил бы его, если бы присутствовал во время игры в бридж. Обыкновенно Каро играла очень хорошо, но сегодня она была рассеянной и усталой. Поклонение Сфорцо и Гамида утомляло ее.
   Как всякая женщина, предчувствовавшая надвигающееся несчастье, она говорила себе: "Что же я могу сделать?" -- и успокаивала себя тем, что она ведь не искала дружбы обоих мужчин. Она никогда не поощряла их ухаживаний. Каро не могла отрицать, что Сфорцо нравился ей своей необычностью и спокойной сдержанностью -- качества, имеющие особое очарование.
   "Почему у женщины не может быть романтической дружбы с мужчиной?" -- думала она, но в глубине души знала, что это невозможно. "Сфорцо такой милый", -- размышляла она, и в ее безупречном отношении к нему сквозило теплое чувство. Каро обманывала себя, закрывала глаза на действительность и играла с огнем, предвидя смутную опасность, грозившую ей.
   В это утро она получила письмо от Джона, в котором он просил ее "уладить все вопросы". Каро понимала, что это означает.
   Скоро она будет свободной, свободной!..
   Голос Гамида вывел ее из задумчивости:
   -- Вы проиграли пять фунтов.
   Каро поняла, как она рассеянно играла, и постаралась сосредоточить все свое внимание на картах.
   Гамид играл очень осторожно, а Сфорцо удваивал ставки. Ему везло. Каро заметила улыбку Гамида, в которой сквозила неприязнь.
   -- Вы снова удваиваете ставку, маркиз? -- спросил Гамид.
   -- Совершенно верно, -- кивнул Сфорцо.
   Гамид рассмеялся коротким смехом.
   Когда маркиз выиграл, Гамид слегка покраснел и обратился к нему:
   -- Иногда стоит играть в карты, не правда ли?
   И он пристально посмотрел на него. Глаза маркиза холодно встретились с его взглядом. Тонкие линии около его рта углубились, словно легкая бледность покрыла его лицо.
   Оба молчали, затем Сфорцо обратился к Рите:
   -- Мы будем продолжать? -- спросил он. -- Ваш ход, синьора Тэмпест.
   Он снова выиграл.
   -- Я устала и сегодня играю отвратительно, -- заявила Каро, вставая. -- Боюсь, что дальше будет еще хуже.
   Сфорцо открыл дверь перед ней, затем вернулся к Гамиду и Рите.
   -- Вы уходите, ваша светлость? -- холодно спросил он.
   Рита испугалась, услышав ледяной тон его голоса.
   Оба попрощались и вышли вместе. Улицы были пустынны, Гамид пошел вперед, но Сфорцо нагнал его. Оба молчали. В плохо освещенном, пустынном переулке Сфорцо остановился.
   -- Вы разрешили себе критиковать мою игру, ваша светлость, -- сказал он ледяным тоном.
   Гамид рассмеялся; теперь, когда азарт игры прошел, он успокоился. Он терпеть не мог проигрывать деньги и тратил юс только на женщин.
   Он сказал полуснисходительно, полудерзко:
   -- Мой дорогой маркиз, я даже не помню...
   -- Может быть, вы вспомните теперь, ваша светлость? -- сказал Сфорцо тем же ледяным голосом и ударил принца по лицу. -- Я пошлю вам моих секундантов.
   Он остановился в ожидании.
   Удар Гамида пришелся ему по груди и мог бы убить человека.
   На один момент Сфорцо показалось, что он упадет в обморок. Он ясно увидел себя лежащим у ног египтянина. Усилием воли он удержался на ногах, стараясь побороть дурманящее чувство слабости. Он стоял, покачиваясь, плотно сжав губы, тяжело дыша от боли в груди. Он был высокого роста, но более худой, чем Гамид.
   Гамид эль-Алим достал портсигар и, рассмеявшись, сказал:
   -- Спокойной ночи, маркиз, приятных сновидений.
   Сверкающие огни плясали перед глазами Сфорцо.
   "Убить его, убить голыми руками!"
   В тот момент, когда Гамид спрятал портсигар, он бросился на него.
   -- Я заставлю вас драться, -- сказал он, и его железный кулак опустился на Гамида.
   С проклятиями Гамид начал защищаться. Изнежившись за последнее время спокойной жизни, он отвык от бокса, но этого итальянца, проявлявшего такой интерес к Каро, он хотел наказать. Он обхватил Сфорцо обеими руками, словно собираясь переломить ему кости.
   Несмотря на острую боль, Сфорцо сохранил спокойствие и, подняв тяжелый кулак, ударил Гамида с размаху по лицу. Он почувствовал, что тиски, державшие его, разжались. Он покачнулся, стараясь сохранить равновесие и тяжело дыша. Только в следующую секунду он заметил, что эль-Алим лежал распростертый у его ног.
   Придя несколько в себя, он нагнулся и положил руку на сердце Гамида. Оно билось медленно, но равномерно.
   Сфорцо выпрямился, стараясь дышать спокойнее, и медленно направился домой, даже не оглянувшись на неподвижное тело, лежавшее на земле.
   В отеле его ждал слуга, прослуживший у него уже много лет, крепкий, загорелый юноша, исполнявший у него также и роль шофера. Гостиная была слабо освещена, и Карло приготовил вино и сандвичи на столе. С улыбкой он подвинул серебряное блюдо. Но улыбка исчезла с его губ, когда он увидел лицо своего господина.
   -- Маркиз, -- пробормотал он, -- вы больны, вот коньяк!
   Он подошел с бутылкой коньяку в руке, желая поддержать Сфорцо.
   -- Не трогайте меня, -- сказал маркиз, -- я ранен. Приготовьте мне горячую ванну и дайте мне сейчас же бренди.
   Он опустился в одно из кресел и сидел неподвижно, опершись о ручки кресла. Не отрываясь, смотрел он в одну точку перед собой. Он не замечал мраморных стен, наполнявшей комнату прохлады, серебра и фруктов на кружевной скатерти стола. Теперь только он понял, что полюбил Каро на всю жизнь. На своем жизненном пути он встречался со многими женщинами, иногда увлекался той или иной из них, затем забывал их, поглощенный своей карьерой. Теперь все это не имело никакого значения по сравнению с женщиной, которую он полюбил на тридцать восьмом году жизни глубокой и страстной любовью.
   Он был от нее в восторге. Каро была для него идеалом -- умная, красивая и чуткая. Он знал, что она замужем и что не могло быть речи о разводе. Он наслаждался ее обществом, ее присутствием, старался нравиться ей, развлечь ее. Но до сих пор он не сознавал всей силы своей любви. Только Гамид эль-Алим помог ему разобраться в его настоящих чувствах.
   С первого момента их встречи он знал, что Каро нравится Гамиду, и бешеная ревность проснулась в нем в эту ночь. Он мог бы притворяться и скрывать свои чувства от Каро, но он не мог скрывать их в присутствии другого мужчины. За карточным столом он глядел поочередно то на Каро, то на Гамида и инстинктом, свойственным ревности, понимал причину своей дикой ненависти к Гамиду.
   "Я должен был понять, что это любовь", -- думал Сфорцо, глядя на темное звездное небо.
   Он был уверен в одном. Если бы не его ревность к Гамиду, он был бы счастлив одним ее присутствием, довольствовался бы ее видом, ее улыбкой, не требуя ничего другого. Но ревность сорвала повязку с его глаз, открыла ему истину о всей глубине страданий его пламенной, безнадежной любви.
   Карло вернулся, заявив, что ванна готова. Сфорцо медленно поднялся. Все тело болело так, что ему было трудно дышать. Но он невольно улыбнулся при воспоминании о том, как он снова и снова бил кулаком по лицу Гамида.
   Когда вскоре после ванны он лежал в своей узкой постели, глядя в мягкую темноту ночи, он почувствовал удовлетворение, что избил его.
   На следующее утро его радость сменилась мрачным отчаянием, заставившим его забыть обо всем остальном. Он не мог оставаться дольше в Париже, и он понял это еще в предыдущий вечер, тем более теперь, после его стычки с Гамидом.
   Он не сможет заставить себя встречаться с Каро после случившегося. Это было выше его сил. Он уедет и постарается забыть все. Но куда он отправится?
   Освещенный ярким солнечным светом, держа дымящуюся трубку в зубах, он старался обдумать создавшееся положение. Его собачка, Бальди, сидела около него, глядя на него своими умными глазами янтарного цвета. Тим очень любил Бальди, но он вообще любил всех собак, а всем остальным Бальди не нравился.
   Тим явился к нему после утренней прогулки верхом.
   -- Почему вы не катаетесь верхом, маркиз? Лень? Лучше лежать на кушетке?
   Сфорцо улыбнулся.
   Тим нагнулся и погладил желтую голову собаки, а Бальди ворчал от удовольствия.
   -- Я получил телеграмму, -- внезапно сказал Сфорцо. -- Мне нужно уехать в Бриндизи.
   -- Неужели?
   Лицо Тима опечалилось.
   -- Как жаль. Мы будем скучать без вас. Вы скоро вернетесь, не правда ли?
   Появился Карло, неся поднос с чашкой кофе и булочками.
   -- Здравствуйте, Карло! Как жаль, что маркиз уезжает в Бриндизи.
   Умные глаза неаполитанца встретились с глазами Сфорцо, и он спокойно ответил:
   -- Да, синьор Тим. Очень жаль.
   Он развел руками, поклонился и быстро исчез.
   -- Нам будет скучно без вас, маркиз, -- повторил Тим.
   -- Мне тоже очень жаль, -- мягко сказал Сфорцо и невольно подумал, как бы он был счастлив, если бы имел такого сына, как Тим, юного, неиспорченного и откровенного...
   -- Боюсь, что не смогу даже явиться к вам, чтобы попрощаться, -- продолжал он спокойно. -- Я напишу, конечно. Не можете ли вы передать мой сердечный привет?
   -- Когда вы уезжаете? -- спросил Тим.
   -- В полдень.
   Тим поднялся:
   -- Хорошо, я буду на вокзале. Аддио!
   Когда он ушел, с балкона появился Карло. Его взор выражал упрек.
   Сфорцо сказал ему:
   -- В полдень мы уезжаем в Бриндизи, а оттуда в Египет к синьору Роберту.

ГЛАВА IX

   -- Он уезжает в двенадцать часов, -- запыхавшись, произнес Тим.
   Каро еще не встала. Рита слушала рассказ Тима, причесываясь перед зеркалом и размышляя: "Что могло случиться? Была ли я права в моих опасениях вчера вечером?"
   Она вошла в комнату Каро, которая еще лежала в постели и выглядела почти девочкой. В высокой вазе стояли бледно-сиреневые орхидеи.
   -- Какая красота! -- воскликнула Рита, притронувшись к ним, и добавила: -- Сфорцо уезжает в Италию двенадцатичасовым поездом. Он передал нам свой прощальный привет.
   Каро задвигалась на подушках и села. Вьющиеся волосы ниспадали на белую шею и плечи. Глаза выражали разочарование.
   -- Сфорцо уезжает? Почему?
   -- Дела, по-видимому. Тим и я проводим его. Вставайте и поедем с нами.
   -- Но я не могу понять, -- повторила Каро.
   -- Моя дорогая, поезд отходит в двенадцать. Я ухожу. Вы поедете?
   Каро вскочила с кровати, когда Рита вышла из комнаты. Но она не начала одеваться и не позвонила Сариа.
   Она остановилась в нерешительности, чувствуя обиду и раздражение. Сфорцо так нравился ей. Известие, что он уезжает, даже не попрощавшись, глубоко оскорбило и удивило ее. Последние недели прошли так весело и беззаботно; она только теперь поняла, как приятно она провела эти дни и как много значил для нее Сфорцо. Воспоминание о счастливых часах, проведенных вместе, и о ее дружеских чувствах к нему, по-видимому, для него не имело значения.
   За завтраком Тим был очень расстроен. Рита рассказывала об отъезде Сфорцо.
   -- Он просил передать вам привет, Каро.
   -- Я не понимаю, почему он так внезапно уехал? -- заметил Тим с сожалением.
   -- О, у него, вероятно, дела, -- коротко ответила Рита.
   -- Вот едет этот египтянин, -- сказал Тим, подойдя к окну, -- я вижу его роскошный автомобиль. Я ухожу.
   Он исчез, когда доложили о Гамиде эль-Алиме.
   Гамид явился с предложением отправиться к Версальскому озеру. Рита отказалась, смеясь. Тим не показывался, только Каро согласилась после небольшого колебания.
   В конце концов, почему не поехать? Гамид ведь так старался угодить ей, и она была так одинока. Весь день и весь вечер она провела с Гамидом, поклонение которого ей было приятно, льстило ей и вызывало в ней странное чувство, словно она старалась забыть оскорбившее ее невнимание Сфорцо.
   Был уже поздний вечер, когда они, пообедав в маленьком ресторане, отправились, наконец, в обратный путь. Сидя рядом с ним, она глядела на огни, горевшие на берегу, к которому направлялась их маленькая моторная лодка.
   -- Словно золотые цветы среди темной листвы, -- заметила Каро.
   Всходила луна, янтарная, огромная. Им казалось, что они одни в целом свете. Единственным звуком, прерывавшим тишину, был мягкий плеск волн, разрезаемых носом лодки, скользившей вперед.
   Раздался голос Гамида, тихий, едва слышный:
   -- Через несколько недель мы встретимся в Каире?
   -- Да, -- ответила Каро.
   Наступила пауза -- напряженное молчание невысказанных слов.
   Гамид спросил:
   -- Вы рады этому?
   Его голос был не совсем уверенным.
   Каро внезапно вздрогнула. В неясном, бледном свете лицо Гамида казалось еще моложе, его глаза смотрели на нее с мольбой. Ее сердце сильно забилось, и она испытывала смущение и даже беспокойство.
   -- Скажите, что вы рады.
   Гамид отпустил колесо и, нагнувшись к ней, взял ее руку в свои. Ее рука дрожала, и она почувствовала горячее биение его крови.
   -- Мы должны вернуться, -- сказала она неуверенно.
   -- Нет, останемся здесь, на этом золотом озере, еще немного...
   Его слова прозвучали лаской, нежной и трепетной. Ее рука задрожала, и страсть в его голосе возросла:
   -- Я знаю, я слышал, что вы скоро будете свободны, я могу ждать. Разве не ждал я этого мгновения?
   Каро старалась высвободить руку:
   -- Вы не должны говорить подобных вещей, а я не должна их слушать.
   Он рассмеялся и поднес ее руку к губам.
   -- Не должны, не должны, -- повторил он с легкой насмешкой. -- Разве я сказал что-нибудь такое, что не могло быть сказано?
   Его глаза искрились смехом, и, прижав губы к ее ладони, он прошептал еле слышно три слова. Затем он быстро отпустил ее руку, вернулся к колесу и повернул лодку, направляя ее к берегу.
   Он вынес ее из лодки и на одно мгновение подержал в своих объятиях, не опуская на землю. Лицо его было в тени, но, казалось, он улыбался.
   В его голосе прозвучала насмешка:
   -- Вы не забудете.
   Он отвез ее домой на быстро мчавшемся автомобиле, помог ей выйти из него, низко поклонился и, стоя перед ней, сказал церемонно:
   -- Передайте мой привет миссис Тэмпест и ее милому сыну.
   -- Почему вы сами не подниметесь наверх, чтобы проститься с ними? -- спросила Каро также холодно.
   Он рассмеялся:
   -- Я, пожалуй, зайду, миссис Тэмпест будет, вероятно, рада видеть меня.
   Но никого не было дома: мать и сын были в театре. Гамид вскоре ушел и, остановившись на лестнице, в последний раз простился с ней.
   Каро слышала его легкие шаги на мраморных ступенях, затем шум удаляющегося автомобиля. Она прошла в свою комнату и опустилась на кушетку, стараясь определить свои чувства после разноречивых впечатлений этого дня.
   Отъезд Сфорцо, часы, проведенные с Гамидом эль-Алимом.
   Она постаралась честно отдать себе отчет в своих переживаниях.
   "Конечно, я безразлична к нему... Мужчины так легко увлекаются... Очень легко принять мимолетное увлечение за настоящее чувство.
   Я думаю, что даже женщины..." Но в душе она решила: "Мне не следует ехать в Египет", хотя знала, что поедет наверно.
   Голос Тима позвал ее; она ответила, что сейчас же спустится вниз.
   В гостиной раздавались звуки рояля; Рита пела романс Шумана со словами:
  
   В предрассветных сумерках
   цветут розы и горят
   воспоминания о твоих
   поцелуях.
  
   Внезапно она вспомнила голос Гамида, спрашивавший в благоухающей темноте летней ночи: "Вы будете рады?"
   Она глубоко вздохнула и вошла в ярко освещенную гостиную.

ГЛАВА X

   На следующий день все переменилось с неожиданной быстротой, как это часто бывает в жизни.
   Заболел Тим.
   Каро долго еще не могла забыть то чувство, почти походившее на зависть, с которым она вошла накануне в гостиную, где пела Рита. Рита и Тим были счастливы, а она нет. Она еще больше чувствовала свое одиночество, думая об их спокойной, счастливой жизни...
   -- Если Тим умрет, моя жизнь окончится, -- говорила Рита на второй день его болезни. -- О, я знаю, останется Барри, и я люблю его. Но Тим для меня все. Он так бесконечно дорог мне и заполняет всю мою жизнь! Хотя он уже взрослый, но мне он все еще кажется ребенком, бесконечно дорогим и любимым.
   Они стояли на балконе. Внизу шумела оживленная улица, переполненная экипажами и автомобилями. Торговцы фруктов проносили полные корзины с золотистыми, спелыми апельсинами.
   Бирюзово-синее небо сверкало в летнем зное, и жизнь кипела под ослепительными лучами солнца.
   -- О, если бы мы были в Лондоне и шел дождь! -- сказала Рита беззвучным голосом, почувствовав резкий контраст между окружающим оживлением и собственным горем.
   Она вернулась к постели Тима и опустилась на колени около него. Больной беспокойно ворочался на подушках, терзаемый лихорадкой. Рита послала за врачом, знаменитым специалистом по горловым болезням, и он вошел в этот момент, сопровождаемый молодым врачом, который опасался, что Тим болен дифтеритом. Знаменитый врач осмотрел Тима, затем, подняв голову, взглянул своими уставшими, добрыми глазами на Риту.
   Она хрипло спросила, покачав головой, словно от невыносимой боли:
   -- Значит, это правда?
   Вошедшей Каро Рита беззвучно сообщила:
   -- Это дифтерит.
   Каро подошла и остановилась около нее, а доктор заговорил успокаивающим тоном. Он положил руку на широкую молодую грудь Тима, одобрительно покачал головой. Тим открыл свои золотисто-карие глаза и устало попытался улыбнуться.
   -- Вот так лучше, вот так лучше, -- сказал молодой врач.
   Когда они прощались, знаменитый врач обратился к Рите:
   -- Будьте мужественны.
   За эти недели Рита, казалось, постарела. Она сильно похудела и выглядела больной. Она старалась казаться спокойной, обедала и завтракала с Каро, одевалась так же изысканно, как всегда, и даже носила свой жемчуг, прекрасное ожерелье, и длинные серьги из белых и черных жемчужин. Тим всегда любил эти украшения на ней. Целые дни и ночи она проводила у постели Тима, несмотря на то, что у него было две сиделки, которые ухаживали за ним.
   Погода стояла жаркая. Раскаленный зной навис над городом, возрастая все больше и больше.
   Лицо Тима осунулось и стало прозрачно-белым. Его темные кудри разметались на подушке. Он лежал с закрытыми глазами, и его детский рот был плотно сжат, словно от невыносимой боли. Рита стояла на коленях около него, держа его руку в своих. В страхе она молилась давно забытому Богу: "Я хочу отдать ему мою жизнь. Спаси его, дай мне умереть вместо него, моего Тима, моего ребенка, моего сына".
   Снова вернулся Февр -- знаменитый врач, но Рита не заметила его присутствия. Она слышала, что он вошел, слышала его шаги, его голос, но все окружающее не доходило до ее сознания. Все ее помыслы, все ее существо, ее душа горели мольбой.
   День проходил, но жара все возрастала. Рита все еще стояла на коленях, положив голову на исхудавшую руку Тима, которую держала в своих. Когда наступил вечер, поднялся легкий ветер, зашевелив лепестки цветов, стоявших в вазе на окне. Заходящее солнце окрасило розовым их белые лепестки, и яркие краски заката бледнели в голубеющем небе. На улицах раздавался шум кончавшегося делового дня. Откуда-то издали доносились мягкие звуки игравшего оркестра.
   Рита подняла голову и увидела какую-то перемену в лице Тима. Он старался произнести что-то, но не мог говорить, и неясный звук сорвался с его губ. Его голова устало скатилась с подушки. Рита посмотрела в лицо Февра.
   -- Сделайте что-нибудь, ради Бога, -- прошептала она вне себя.
   Он покачал головой:
   -- Здоровая натура вашего сына должна сама побороть болезнь.
   Он посмотрел на нее с бесконечным состраданием, она бессильно опустила голову.
   Она вспомнила Тима, веселого, здорового, игравшего в футбол в светлое весеннее утро. Она видела его оживленное, раскрасневшееся лицо, когда он стрелой бежал по ровному полю.
   Больной беспокойно задвигался на подушках, и Рита подумала: "Есть горе ужасней смерти -- видеть, как мучается собственный ребенок, и не быть в состоянии помочь ему, облегчить его страдания".
   Не сознавая, что говорит вслух, она обратилась к сыну:
   -- Мой мальчик, мой дорогой мальчик, не оставляй меня!
   Тим открыл глаза и удивленно посмотрел на нее. Яркая краска залила его лицо, а затем он снова побледнел. Сдавленный, задыхающийся стон раздался в тишине. Его дыхание было почти неслышным.
   За окнами шумел город. В деревьях бульвара зачирикала птичка, легкий ветерок шевелил листвой, с Сены донесся далекий звук сирен. Рита и доктор ждали с напряжением в надвигающейся тени вечера.
   Когда на небе угасли розовые отблески заката, Тим устало поднял голову. Угасающий дневной свет упал на его лицо. Он посмотрел на Риту, улыбнулся и сказал хриплым, странным, детским голосом:
   -- Мама, ты здесь?
   Февр нагнулся над ним. Рита улыбнулась ему с усилием. Тим кивнул головой, снова опустился на подушки и почти мгновенно заснул спокойным сном глубокой усталости.
   -- Он спасен, -- проговорил Февр уверенно.
   Рита поднялась с колен. Она даже не могла плакать. Она молча схватила его за руку. Доктор понял ее и кивнул в ответ, отдал сиделкам все нужные распоряжения и скоро ушел на цыпочках. Рита сидела у изголовья кровати, прислушиваясь к ровному дыханию Тима, который спал спокойным сном в первый раз за три недели.
   Наступил вечер. На темном небе загорались первые звезды.
   У входа появилась Каро. Она много раз в течение дня посещала больного. Она вошла и опустилась на колени около Риты, и в первый раз Рита заплакала и заговорила о Тиме.
   Каро отправилась в соседнюю комнату и приготовила чай. Появилась сиделка, дежурившая ночью, и они обе начали уговаривать Риту лечь спать в эту ночь. Рита вначале возражала, но уступила, наконец, настояниям Каро и молодой сиделки.
   Выйдя с Каро на балкон, Рита внезапно схватила ее за руку:
   -- Я будто вернулась снова к жизни, -- сказала она. -- Какое огромное счастье, огромное облегчение снова чувствовать себя счастливой!

ГЛАВА XI

Потухший огонь часто дремлет под пеплом.

Корнель

   О поездке в Египет не могло быть и речи, по крайней мере на некоторое время.
   Тим еще недостаточно окреп для такого путешествия и переезда по морю. Они все отдыхали, гуляли, читали, лениво проводили жаркие дни. Невыразимый покой наполнял души Риты и Тима, и невольно Каро поддавалась этому чувству. Она не сознавала всей прелести этих жарких летних дней, пока не пришла телеграмма от Джона:
   "Выехал Каир семнадцатого. Жду в Шепхэрд-отеле. Важные дела. Джон".
   Когда пришло известие, Каро была одна. Впечатление, произведенное на нее телеграммой, было сильнее, чем она могла предполагать. Она должна поехать, она хотела поехать в Каир, хотя знала, что поедет одна, так как Тэмпесты не могли сопровождать ее.
   Каро посмотрела на расписание поездов. Ей нужно было завтра утром отправиться в Бриндизи. Только вечер и ночь до отъезда.
   Что ожидало ее? Солнце, безбрежное море, пустыня, приключения? Конечно! Почему же нет! Ее жизнь была такой спокойной, скучной и однообразной. Еще задолго до ее знакомства с Гамидом эль-Алимом она и Рита собирались поехать в Египет, но теперь Рита не могла сопровождать ее и она поедет одна.
   Спустившись вниз на террасу, где Рита и Тим сидели в низких удобных креслах, Каро села около них.
   -- Друзья, я уезжаю завтра в Бриндизи, -- она протянула Рите телеграмму. -- Я должна ехать.
   -- Конечно, -- согласилась Рита. -- Но, Каро, вы не можете оставаться там и должны вернуться в Италию, куда приедем и мы, когда Тим поправится.
   -- Может быть, -- ответила Каро. -- Трудно заранее строить планы, -- продолжала Каро. -- Знаете ли, как странно, я хочу ехать и в то же самое время не знаю, рада ли я этому путешествию. Когда я прочла телеграмму, я испытала какое-то радостное возбуждение, а теперь нет.
   Рита улыбнулась и спросила:
   -- Ничто не может изменить вашего решения?
   Каро рассмеялась:
   -- Конечно, нет. Я уезжаю.
   Рита посмотрела на нее и подумала: "Она так красива".
   -- Каро Клэвленд уезжает в Каир по вызову ее мужа, -- повторил Тим сонно, улыбаясь Каро. -- Вы думаете, что встретите шейха? Его светлость Гамида эль-Алима?
   Рита уже подумала об этом раньше, как только Каро объявила о своем отъезде, и невольно испытывала смутное опасение. Она внимательно прислушалась к голосу Каро, стараясь уловить в нем какую-нибудь необыкновенную ноту.
   Но Каро говорила спокойно, отвечая Тиму:
   -- Я не знаю. Он не в Каире сейчас. Он уехал в Египет во время вашей болезни.
   -- Почему Джон не может приехать сюда? -- спросила Рита. -- Тогда вы могли бы не предпринимать этого длительного путешествия.
   -- Он, вероятно, выехал уже в Египет, -- ответила Каро.
   Они весело провели последний вечер, смеясь и болтая. Рита пела, Каро лениво слушала. Но под внешним спокойствием и веселой беззаботностью возникала неотвязчивая мысль о Египте, о Гамиде эль-Алиме.

ГЛАВА XII

   Каро в сопровождении Сариа приехала в Порт-Саид, где они должны были пересесть на поезд.
   Каро была разочарована первым впечатлением, находя, что все порты одинаковы, шумные и грязные. Но колорит Африки сказывался в окружающем, хотя громкие гортанные крики пестрой оживленной толпы, царящая всюду суета напоминали ей одновременно и Марсель, и Бриндизи, и Гамбург, и Гавр, и Ливерпуль. Каро не нравилась Африка по описаниям и фотографиям, и она невольно подумала, что, вопреки ожиданиям, ей все показалось обычным и неинтересным.
   Сариа, бледная и усталая, пришла за ней:
   -- Я приготовила чай и уже наняла для вас экипаж.
   -- Сариа, вы сокровище, -- заметила Каро.
   Пока багаж сносили с парохода и грузили на поезд, Сариа принесла поднос с чашкой чаю.
   -- Так вот и Африка! -- сказала Сариа.
   Она спокойно разглядывала набережную. Один из проходивших арабов посмотрел на нее, усмехнулся и с наглым добродушием кивнул ей головой. Сариа покраснела, презрительно посмотрела на него и отвернулась.
   -- Принц не походил на своих соотечественников, -- заметила она сердито.
   Каро устала и была разочарована. Ее утомляла жара, и ничто не могло вызвать в ней интереса или понравиться ей, так как она была критически настроена. Она не ответила Сариа и была рада, когда поезд тронулся, наконец, унося их вдаль по пустынным, однообразным равнинам.
   Наступили сумерки. Лампы тускло горели в вагоне. Внезапно из темноты показался Каир: блеск бесчисленных огней, шум голосов, оживленная толпа, наполняющая вокзал и улицы, переполненные залы Шепхэрд-отеля с его широкой террасой, уставленной пальмами и тропическими растениями и возвышающейся над шумной, освещенной ночной улицей.
   Когда Каро поднялась по лестнице отеля, араб в белоснежном одеянии поклонился ей, второй встретил ее у входа. Ее провели в большую комнату, из окон которой открывался вид на город с светившимися квадратами домов и темными очертаниями высоких мечетей. Через открытые окна доносился отдаленный шум города, вливались странные, смешанные, благоухающие запахи.
   Каро приняла ванну, переоделась и спустилась вниз пообедать на террасе. Она попросила слугу отвести ей столик, откуда она могла бы видеть темное небо с сверкающими звездами. Пообедала она очень быстро и обратилась к метрдотелю с просьбой предоставить ей проводника для небольшой прогулки.
   Тот почтительно поклонился и попросил подождать минутку. Вскоре он вернулся с высоким юношей в шафранно-желтом одеянии и в тюрбане из ярко-зеленого шелка.
   Он поклонился Каро и сказал, улыбаясь и показывая при этом ряд великолепных белых зубов:
   -- Да, я говорю по-английски. Куда миледи желает направиться?
   -- Погулять, -- объяснила Каро. -- Все равно куда, -- добавила она неопределенно.
   -- Я понимаю. Я к услугам миледи!
   Он пошел вперед, и они спустились по широкой лестнице, украшенной высокими вазами с яркими цветами. Когда они вышли на оживленную, узкую улицу, Каро показалось, что темнота сразу сомкнулась вокруг них.
   Чтобы сказать что-нибудь, Каро спросила проводника:
   -- Как вас зовут?
   -- Садул, миледи.
   Он снова улыбнулся и указал на высокий дом направо:
   -- Вот типично арабский стиль.
   Оттуда доносились заглушенные звуки однообразной музыки. Садул повел ее в узкий переулок, где высокие арки соединяли громады домов и терялись в высоте, темнея на бархатном фоне ночного звездного неба.
   В конце переулка неясно горел красноватый фонарь. Внезапно Каро при свете фонаря узнала во встречном Гамида эль-Алима. Он собирался подойти к одному из узких входов, когда невольное восклицание Каро, сразу узнавшей его, привлекло его внимание:
   -- Вы!
   Почти бессознательно он повторил за ней "вы!", и они пожали друг другу руки, причем невольное чувство беспокойства и неуверенности наполнило Каро, как и при их последней встрече.
   Стараясь говорить спокойным тоном, она произнесла с невольно участившимся сердцебиением:
   -- Как удивительно, ваша светлость, что мы встретились здесь! Я приехала сюда, чтобы увидеться с моим мужем.
   Гамид спокойно произнес:
   -- Неужели?
   Он отпустил ее руку и повторил:
   -- Мистер Клэвленд должен приехать?
   -- Да, он скоро будет здесь. Я приехала сегодня из Парижа, где после вашего отъезда мы пережили столько волнений. Тим Тэмпест чуть не умер от дифтерита.
   -- Какой ужас! -- сказал Гамид серьезно. -- Я рад, что мальчику лучше. Он здесь со своими родителями?
   -- Нет, я здесь одна, -- ответила Каро.
   -- Одна? -- повторил он.
   -- До приезда моего мужа.
   -- Семнадцатого?
   -- Как, откуда вам известно число?
   Гамид рассмеялся:
   -- Я знаю, в какие дни приходят большие пароходы из Европы. Я не ясновидец, уверяю вас.
   И быстро добавил:
   -- Мой автомобиль здесь, в конце улицы. Не хотите ли вы поехать со мной, я повезу вас за город показать вам пустыню. Ночь такая дивная.
   Он взял ее под руку и повел направо. По извилистому переулку они вышли на главную улицу. Араб в темной ливрее ждал около автомобиля. Гамид сказал ему что-то и обратился с каким-то распоряжением к проводнику.
   -- Он вас будет ждать здесь, -- объяснил он Каро.
   Укрыв ее ноги пледом, он сказал:
   -- Теперь вам будет тепло.
   Поспешным и легким движением он вскочил в автомобиль и сел около нее. Машина покатилась быстро и бесшумно.
   -- В Париже вы обещали показать мне Египет, -- сказала Каро, -- помните?
   Гамид обернулся к ней с тем выражением на красивом лице, какое она видела в солнечный час, проведенный ими в роще, а затем в лунную ночь на озере, когда он спросил ее: "Вы будете рады?" Каро только теперь заметила, что Гамид был в феске, придававшей его лицу какое-то новое очарование.
   Автомобиль ехал по пустыне. Вся дорога из Порт-Саида в Каир вела по пустыне. Но там она была населенной. Здесь же не было ни души, нигде не виднелось ни одного человеческого жилья.
   -- Выйдем из автомобиля, -- предложил Гамид.
   Он легко выпрыгнул из него и помог ей сойти, заметив при этом:
   -- Покажите мне ваши туфли.
   Гамид осмотрел их и рассмеялся:
   -- Зеленые каблуки? Они очень красивы, но слишком высоки и неудобны для этой дороги, по которой я поведу вас.
   Он выпрямился, взял ее под руку, и они медленно пошли неслышными шагами по мелкому песку. Навстречу им дул легкий ветер, шурша тонким песком.
   -- Послушайте, -- сказал Гамид, внезапно останавливаясь, -- прислушайтесь к ночным шорохам пустыни, к ее торжественной, глубокой тишине. Ветер несется по песчаным просторам, принося с собой далекие запахи, еле слышные шорохи. Вы видите перед собой сердце Египта.
   Он говорил тихо, очень медленно, почти однообразно, и звук его голоса, очарование его слов, казалось, гипнотизировали Каро. Этот час в пустыне, присутствие Гамида -- все казалось ей сном.
   Летучая мышь пролетела мимо нее так близко, что задела ее крылом. Каро вздрогнула и схватила Гамида за руку. Его горячая сухая рука сомкнулась вокруг ее руки. Он посмотрел ей в лицо, кажущееся таким бледным в белом сиянии луны.
   -- Не бойтесь, -- сказал он очень нежно и успокаивающе.
   Каро нервно рассмеялась:
   -- Я думаю, что переутомилась, и из-за этого я так нервничаю. Уже, вероятно, поздно, ваша светлость, давно пора спать.
   Гамид быстро сказал:
   -- Конечно, мы вернемся тотчас же, если вы желаете.
   Его слова и тон, которым они были произнесены, смутили Каро, и она поняла, что чем-то оскорбила его.
   С легким смехом, желая исправить ошибку, она сказала:
   -- Мне так нравится ваша пустыня.
   Он помолчал минуту, тоже рассмеялся и сказал:
   -- Вы еще увидите ее. Мы вернемся сюда и выедем в пустыню далеко-далеко.
   Внезапно нагнувшись к ней, он спросил:
   -- Вы рады, что приехали сюда?
   Она смутилась еще больше и ответила коротко:
   -- Уже поздно. Я очень устала и думаю, что пора вернуться домой.
   -- Как вам угодно, -- ответил Гамид.
   Они молча сели в автомобиль и в полном молчании вернулись в город.
   У подъезда отеля Гамид произнес:
   -- До свидания!
   -- Спокойной ночи, -- ответила Каро.
   Она остановилась на мгновение, но Гамид низко поклонился ей и уехал, даже не повернув головы. Каро подумала, что он был слишком чувствителен и самолюбив.
   Вернувшись в свою комнату, она нашла там бледно-розовые орхидеи. Сариа уже отправилась спать. Каро остановилась около высокой вазы. Гамид знал о ее приезде и не обмолвился об этом ни словом. Он показался ей странным, непостоянным в своих настроениях, романтичным, и она вспомнила пустыню, залитую лунным светом, и страстное обожание Гамида, таящееся в его взгляде, его словах.
   Каро подошла к окну. Слабые, неясные звуки, таинственные шорохи ночи доносились до ее слуха. Она находилась в Египте, в шумном Каире. За городом расстилалась пустыня, таинственная и безбрежная. Каро была рада новым впечатлениям, неизведанным приключениям, которые ожидали ее здесь...
  
   На следующее утро пришла телеграмма от Джона, извещавшая о его прибытии в Александрию. Через несколько часов он прибыл в Каир.
   Приехал он недовольный и утомленный, со скучающим видом разглядывая необычную обстановку с ее яркими красками, шумной уличной жизнью, темными лицами арабов под пестрыми тюрбанами. Джон медленно вышел из автомобиля и поднялся по лестнице навстречу Каро, нервно и рассеянно поздоровавшись с ней:
   -- Ну, моя дорогая, как поживаешь?
   Он стоял перед ней, сняв шляпу, улыбаясь своей обычной мягкой улыбкой.
   Какое-то неясное внутреннее чувство подсказало Каро, что он уже не был прежним и что-то изменилось в нем.
   -- Мы будем завтракать в твоей гостиной, если ты ничего не имеешь против, -- предложил Джон. -- Я только приму ванну и переоденусь. Я приехал с моим начальником.
   Он посмотрел на нее с гордостью:
   -- Я теперь занимаю дипломатический пост в посольстве.
   -- Я очень рада, если ты этим доволен, -- сказала Каро неуверенно.
   -- Очень доволен. Это помогло мне вначале забыть многое, а потом мне понравилось мое занятие. Я давно должен был заняться чем-нибудь, и лучше начать поздно, чем никогда.
   И лицо его осветилось очаровательной улыбкой.
   После завтрака Джон отправился в посольство, и, когда он уходил, Каро, провожавшая взглядом его знакомую стройную фигуру, испытала какую-то глухую, неясную печаль. Она побежала в свою комнату со слезами на глазах.
   Сариа накрывала на стол. Она взяла несколько орхидей и в хрустальной вазе поставила их перед прибором Каро. За обедом Джон говорил о своей работе. Сариа прислуживала за столом.
   Когда Каро осталась наедине с Джоном, он встал и начал ходить по комнате. Он остановился около Каро и зажег ей папиросу. Когда он поднес ей спичку, она увидела, что его рука слегка дрожала. Когда он подошел к окну, спрятав руки в карманы своего пиджака, она обратила внимание, что Джон выглядел очень юным, красивым, привлекательным, и Каро показалось, что он был чем-то опечален. Она сама испытывала смущение и сердилась на себя за это.
   Молчание было, наконец, прервано Джоном:
   -- Ты знаешь, Каро, что мой дядя Ричард недолго проживет, он очень болен и сознает, что он при смерти. Поэтому я решил, что нам с тобой нужно прийти к какому-нибудь соглашению, Каро...
   -- Да.
   Их взоры встретились, оба слегка покраснели.
   -- Каро, слушай. Разве ты, разве ты не... Я думаю... О, черт возьми! Разве ты не думала о том, что пора решиться на что-нибудь, пойти на примирение?
   Они снова посмотрели друг на друга, и при первом взгляде Каро поняла правду.
   Джон был смущен.
   Она уже видела такое выражение в его глазах год тому назад. Что-то произошло, что было причиной странного поведения Джона. Она не отдавала себе ясного отчета в своих чувствах, но была близка к слезам. Любовь Джона принадлежала другой, и новое чувство было причиной такой перемены в нем.
   Она сказала тихо и очень решительно:
   -- Нет!
   Джон глубоко вздохнул и откровенно сознался:
   -- Я должен был предложить это, но я рад за нас обоих, услышав твой отказ. Конечно, я предвидел твой ответ. Когда ты ушла от меня, я старался забыть все. Я ненавидел тебя за те страдания, которые ты мне причинила. Наш брак, Каро, вначале был счастливым. Я...
   Он умолк, затем продолжал, не глядя на нее:
   -- Я никогда не смогу так сильно любить, как я любил тебя тогда. Наша жизнь вначале была таким чистым и светлым счастьем. Но мы не сумели сберечь его, и оно прошло безвозвратно. Я оскорбил тебя, ты охладела ко мне, и мы стали чужими друг другу. Я...
   Его светлые глаза встретились с ее глазами.
   Каро улыбнулась:
   -- Джон, милый, кто она?
   -- Конечно, я знал, что ты догадаешься, -- пробормотал он. -- Это моя кузина, Виктория Чандос.
   Нежный румянец исчез с лица Каро и снова появился на нем. Снова чувство горького разочарования наполнило ее душу. Маленькая Виктория Чандос. Ей всего восемнадцать лет. Она была такой милой и юной. Как будут рады родственники Джона, так критически относившиеся к его первому браку. Ведь после развода с Каро Джон женится на маленькой Виктории Чандос, и вся трагедия кончится к всеобщему благополучию.
   Голос Джона прервал ее размышления:
   -- Я понимаю твои чувства, Каро. Но я... Каро, когда начнется дело о нашем разводе? Лучше по возможности скорее, не правда ли? Предоставь мне уладить все. Я извещу наших адвокатов и соглашусь со всеми их предложениями.
   Он беспокойно зашагал по комнате, затем подошел к ней:
   -- Денежный вопрос... -- начал он заглушенным голосом, -- конечно, я улажу все. После смерти дяди Ричарда я буду очень богат, и наши адвокаты позаботятся о том, чтобы ты...
   Каро тихо рассмеялась.
   -- Я знаю, что тебя не интересует этот вопрос, но надо поговорить обо всем, -- поспешно добавил Джон, снова зашагав по комнате.
   -- Ты очень великодушен ко мне, -- заметила Каро.
   Он испытывал желание оставить ее, уйти из этой большой комнаты.
   Он был ужасно смущен. Но все худшее было уже позади. Он сказал все необходимое.
   С улицы доносился шум шагов, грохот проезжавших автомобилей и экипажей. Джон повернулся к Каро с серьезным лицом:
   -- Ты недолго останешься здесь? Я думал, что ты приедешь сюда с Тэмпестами. Я, вероятно, недели через две уеду в Париж.
   -- Думаю, что я не смогу поехать с тобой, -- холодно сказала Каро с невольной горечью в голосе.
   -- Да, это неудобно, -- согласился он тотчас же.
   Из-за полуопущенных век он глядел на нее, наклонив голову. Странные, горькие чувства волновали его. Он не мог забыть свою прежнюю любовь к ней, хотя был уверен в своем чувстве к Виктории. Он хотел бы подойти к ней, обнять ее и сказать, как говорил ей когда-то: "Дорогая, не печалься. Я не могу видеть тебя огорченной".
   Ему показалось странным и бессмысленным, что он теперь не имел права сделать это. Он побледнел, внезапно поняв, что в последний раз видится с Каро, что теряет ее навсегда.
   -- Я лучше уйду, -- сказал он тихо.
   Джон даже не сделал попытки взять руку Каро: он знал, что не сумеет совладать с собой, если притронется к ее руке.
   Он быстро подошел к двери, открыл ее и вышел.
   "Словно смерть, словно умерла часть моей души", -- подумала Каро.
   Она поняла, что Джон изменился, что его ждала новая жизнь, работа, любовь к светлой, чистой девушке.
   Джон навсегда ушел из ее жизни. Через некоторое время она действительно будет свободна.

ГЛАВА XIII

   Дом Гассейна эль-Алима находился в узком переулке, и входные ворота выходили на улицу. Из его окон, закрытых резными ставнями, открывался вид на город. Высокие стены окружали дом и цветущий сад позади него. Ворота всегда были заперты, но Гамид имел ключ и уходил и приходил, когда ему было угодно.
   Гамид подъехал к дому в маленьком туземном экипаже и вошел в ворота. Яркий солнечный свет заливал двор. Гамид на минуту остановился перед тем, как войти в прохладный дом. В комнатах его ожидал слуга, который быстро помог ему переодеться в национальный костюм -- белое одеяние, серебряный парчовый кафтан, вышитый красным шелком, и белый, украшенный золотом тюрбан. Из-под шелковых складок повязки его глаза глядели спокойно, с холодным фатализмом, свойственным его расе. В новой одежде он казался другим человеком. Было трудно представить себе его в европейской обстановке. Это был настоящий сын пустыни в одеянии варвара, смелый и сильный, властный и жестокий. Теперь он казался еще выше, с резкими чертами лица, со скрытой силой в движениях. Он ходил быстро и беззвучно, словно молодой, сильный зверь, выросший на свободе.
   В комнатах его отца царил полумрак и носился сильный запах мускуса. Раздался шелест шелка и тихий шепот, но, когда Гамид вошел, он застал своего отца одного. Гассейн эль-Алим лежал на подушках и молча курил. Он поднял голову и пристально посмотрел на сына, любовь и гордость всей его жизни. Гамид, приложив руку ко лбу, низко поклонился отцу. Гассейн эль-Алим благословил его и пригласил его сесть. Слуга Гамида принес ему трубку и беззвучно вышел. Некоторое время оба молча курили. Где-то в отдаленных комнатах раздавалась тихая музыка. С полузакрытыми глазами Гамид погрузился в раздумье.
   Гассейн медленно повернулся на подушках:
   -- Говорят, что Роберт Эссекс пользуется огромной популярностью среди арабов, -- заметил он с холодным раздражением, взглянув на сына.
   -- Роберт Эссекс, молодой англичанин, ставший почти арабом? -- небрежно произнес Гамид. -- Он позер.
   Гамид много слыхал о молодом Эссексе и, как было свойственно его натуре, никогда ни о ком хорошо не отзывался.
   Снаружи раздался резкий звук, прервавший глубокую тишину. Это был голос, возвещавший благоверных о часе захода солнца.
   Гамид быстро поднялся и, протянув руку, помог отцу встать. Они прошли в маленькую комнату, окна которой были обращены к Мекке. Оба опустились на ковер, и громкий, красивый голос Гассейна эль-Алима пропел слова молитвы.
   Когда Гамид простился с отцом и вернулся в свою комнату, он не нашел своего слуги. Гамид не позвал его, а сам переоделся в европейский костюм, снова став европейцем. За углом его ожидал автомобиль, и он велел шоферу ехать в Шепхэрд-отель. Весь день он предвкушал этот час, все время думал о нем.
   Небо пламенело в алых красках заката, на улицах царило оживление, зажигались огни, начинался час развлечений. Наступал вечер, предвестник дивной южной ночи. Поток людей, гортанный говор, шум уличного движения и блеск огней -- все пьянило Гамида, возбуждало его. Он сразу заметил, что Каро не было на веранде.
   Гамид поднимался по лестнице, когда она появилась наверху. К ней подошел какой-то господин, приехавший в отель одновременно с Гамидом. Гамид остановился, затем подошел к ним, по дороге раскланиваясь со знакомыми. Взор его был устремлен на Каро и на человека, который, как он знал, был ее мужем. Каро познакомила их, и Джон любезно с ним поздоровался. Как истого англичанина, его мало интересовало знакомство с экзотическими принцами. Конечно, он был очень вежлив, но и очень холоден, давая понять, что у него и Гамида эль-Алима не могло быть никаких общих интересов.
   Когда они стояли вместе, разговаривая о пустяках, внизу прошел маркиз Сфорцо. Невольно Каро произнесла его имя. Он остановился, увидел ее, и его глаза напряженно остановились на ее лице. Гамида эль-Алима от него скрывала толпа, и он не мог его видеть. Сфорцо быстро взбежал по лестнице и склонился над рукой Каро. Когда их руки встретились, он посмотрел ей в глаза, словно стараясь узнать все ее тайные мысли. Подняв голову, он внезапно увидел Гамида эль-Алима.
   Оба молчали, и Каро, почувствовав наступившую напряженность, поспешила познакомить Джона с Сфорцо. Они пожали друг другу руки. Джон был вежлив и очень любезен, по обыкновению. Сфорцо разговаривал с ним, пока Каро говорила с Гамидом, а затем простился, пригласив Каро и Джона пообедать с ним на следующий день.
   -- Если я не уеду, маркиз, -- ответил Джон.
   Сфорцо обменялся с ним еще несколькими фразами, попрощался и ушел.
   На террасе его остановила хорошенькая женщина:
   -- Маркиз, маркиз! Как вы жестоки! Почему вы не хотите узнавать меня? Посидите со мной, я одна; мой бедный муж очень занят. Останьтесь и постарайтесь меня утешить.
   -- Мадам Дартуа, я с удовольствием останусь с вами, -- сказал Сфорцо.
   Ему очень нравилась маленькая, изящная мадам Дартуа, веселая и остроумная.
   Она засыпала его вопросами и шутливыми замечаниями:
   -- Когда вы были в Париже? Вы видели египетский балет? Это чудесно, мой друг. Вы разговаривали с этой прелестной миссис Клэвленд? Вы знакомы с ней? Говорят, принц Алим безумно влюблен в нее. Об этом говорил весь Париж весной. Теперь они встретились здесь. Как романтично! Английские женщины очень смелые. Я не доверяла бы египтянину. Но, может быть, она выйдет за него замуж? Может ли англичанка выйти замуж за магометанина? Он замечательно красив, не правда ли? Как вам нравится мистер Клэвленд? Он очень симпатичный. Она, наверно, разведется с ним. Очень жаль, но иметь мужа, который любит другую женщину, это -- трагедия. Я бы сошла с ума!
   -- Я не знал, что миссис Клэвленд хочет развестись со своим мужем, -- с усилием произнес Сфорцо.
   У него захватило дыхание, и он старался не глядеть на мадам Дартуа, чтобы не выдать своего волнения. Он никогда не думал, что Каро может быть свободной. Он достал портсигар и закурил папиросу.
   Мадам Дартуа продолжала с легким смехом:
   -- О, это всем известно. Он увлекся другой женщиной, все знали о его связи. Его жена очень спокойно отнеслась ко всему, с гордостью и большим достоинством оставила его и уехала путешествовать с миссис Тэмпест. Теперь миссис Клэвленд одинока, и принц сможет утешить ее.
   Сфорцо машинально слушал легкую болтовню мадам Дартуа.
   Ни на чем не основанные гнев и раздражение против хорошенькой француженки росли в нем, но вскоре сменились сожалением и болью, когда он вспомнил, как Каро должна была страдать от измены мужа. Может быть, лишь в этот час он понял всю глубину своей страсти к ней.
   Сфорцо сидел неподвижно, рассеянно слушая поток веселых слов, и наклонил голову так, что его длинные ресницы бросали легкую тень на его загорелые щеки. Почувствовав на себе неожиданно чей-то взгляд, он поднял глаза и встретился с глазами Гамида эль-Алима, в которых прочел выражение ненависти и торжества.
  
   Рабун Бей подавил зевоту. Он надеялся, что старик не начнет длительных философских рассуждений, и, чтобы предупредить готовящуюся речь, мягко спросил:
   -- Что ваша светлость может сказать относительно моей дочери Фари?
   Рассеянный взгляд Гассейна скользнул по лицу Рабун Бея. Гассейн был смущен слухами о том, что Гамид увлекается белой женщиной. Намек Рабуна заслужил его одобрение. Гамиду пора было жениться. Эта женитьба должна заставить Гамида забыть о его новом увлечении.
   -- Как вы думаете, друг мой, нельзя ли ускорить свадьбу вашей дочери с моим дорогим сыном?
   Рабун не пытался скрыть своей радости, он даже начал заикаться от удовольствия.
   Гассейн становился все любезней и заговорил о свадебных преподношениях и приданом. Оба решили, что свадьба будет отпразднована по возможности скорее.
   Выслушав торжественные, напыщенные рассуждения Гассейна, Рабун Бей оставил его.
   Гассейн позвал слугу и велел ему прислать Цахилиноса. Молодой секретарь побаивался старика и повиновался ему беспрекословно. Цахилинос пришел тотчас же. Он молча вглядывался в темное, суровое лицо старика.
   -- Что вы можете сказать мне? -- спросил Гассейн эль-Алим, внимательно рассматривая грека.
   -- Ваша светлость, принц Гамид вчера обедал с белой женщиной на террасе Шепхэрд-отеля. Затем он уехал и вернулся на рассвете.
   -- Он вернулся на рассвете от англичанки? -- резко прервал Гассейн.
   -- Нет, нет! Он провел ночь в кафе "Брижон" с танцовщицей Мерседес.
   Гассейн эль-Алим издал звук, выражавший презрение:
   -- Вы думаете, что принц Алим увлечен англичанкой?
   Цахилинос повел плечами:
   -- О ваша светлость, в Париже об этом говорили. Теперь она собирается развестись со своим мужем.
   Гассейн сурово посмотрел на него и отрезал:
   -- Можете идти.
   Цахилинос поклонился и ушел.
   Луч света, проникавший через ставни, падал на ковер. Гассейн непрерывно глядел на золотую полоску. Гамид и раньше увлекался белыми женщинами, но его увлечения продолжались недолго. Но с этой женщиной он встречался в Париже, а теперь она приехала в Каир.
   Гассейн поднялся, подошел к окну и стал глядеть на улицу сквозь резьбу ставен. С невыразимым презрением он глядел на оживленную улицу с вереницей автомобилей, сетью телеграфных проволок, высокой линией домов. Он ненавидел цивилизацию, все, что было связано с ней и что она дала миру.
   Он вспомнил о своей юности... О тех днях в пустыне, проведенных на свободе в битвах или отдыхе. Он вспомнил чувство, которое он испытывал, сидя на лошади, когда он несся с громким криком по простору.
   Проехал автомобиль. В нем сидел его сын, управляя машиной, и рядом с ним молодая женщина. Автомобиль замедлил ход, и Гассейн успел разглядеть ее лицо, затем машина исчезла в водовороте уличного движения.
   Дикий гнев исказил резкие черты Гассейна. Его сын, такой сильный, красивый и гордый, увлекся этой белой женщиной.
   -- Гамид должен жениться на Фари, и чем скорей, тем лучше. Нельзя медлить! -- прошептал старик.

ГЛАВА XIV

   Автомобиль привез их в пустыню, представшую перед ними в знойном золотом сиянии.
   Каро всегда видела пустыню лишь издали. Теперь Гамид показал ей все ее величие. Они были одни в золотом мареве, которое окружало их со всех сторон.
   Гамид прервал молчание:
   -- Вот там, на севере, проходят большие караваны, -- указал он ей.
   "Большие караваны". В этих словах заключалось все очарование Востока, вся история его тысячелетий.
   -- Я хотела бы жить в пустыне, хоть ненадолго, -- сказала Каро, -- вернее, проехать по ней на верблюде, отдыхать в паланкине.
   Гамид обернулся к ней с интересом. Его опущенные веки скрывали выражение его глаз.
   -- Почему же нет? -- спросил он весело, закуривая папиросу. -- Почему же нет? -- повторил он. -- Я легко могу устроить все. Вы можете поехать в сопровождении вашей горничной.
   -- Вы думаете? -- спросила Каро, а затем рассмеялась: -- Это было бы так чудесно! Словно сон. Но это невозможно.
   -- Почему же? -- спросил Гамид.
   Каро пожала плечами:
   -- К сожалению, это возможно лишь в книгах, герои которых не возвращаются. Они или остаются там, или гибнут, затерявшись в песках.
   Она оглянулась со смехом:
   -- Они теряют даже своих проводников.
   -- С вами этого никогда не случится, -- спокойно сказал Гамид. -- Я все приготовлю и устрою.
   -- Такое путешествие было бы сном, -- мягко сказала Каро, -- чудным сном покоя и одиночества.
   Гамид подошел к ней и остановился так близко от нее, что она почувствовала его горячее дыхание, его сдержанное волнение. В ней проснулось чувство невольного беспокойства, которое всегда испытывает женщина в присутствии мужчины, когда она знает, что он любит ее.
   После паузы он спросил с тайным вызовом в тоне:
   -- Почему вы ищете покоя?
   Его слова напомнили ей о Джоне, его любви к Виктории, его радости при мысли о предстоящей свободе. Она больше не видела Джона, но знала, что он должен был уехать, может быть, уже уехал.
   -- Почему вы ищете покоя? -- повторил Гамид.
   Она не ответила. Наступила пауза.
   Затем он сказал, указывая хлыстом на восток:
   -- Слушайте!
   В отдалении совершенно ясно раздавался звук возносящихся к небу вечерних молитв. Ясный свет проходящего дня падал на их лица, заливая багровыми полосами вечернее небо и золотую даль пустыни.
   Гамид посмотрел на нее, и в его глазах отразилось чувство, наполнявшее его душу.
  
   Было уже поздно, когда они вернулись в отель.
   Каро отправилась в свою комнату, но по дороге, ей навстречу, поднялся Джон, сидевший в одном из удобных кресел большого вестибюля. Она подождала, чтобы он подошел к ней, и ей было странно встретиться с ним здесь как с чужим.
   Он приблизился к ней, какой-то смущенный, и в голосе его звучала неловкость, когда он сказал:
   -- Послушай, Каро, я хотел сказать тебе... Надеюсь, ты не обидишься и правильно поймешь меня, но дело вот в чем. Ты не должна так часто встречаться с этим египтянином. Ходят слухи, которые я не могу передать тебе, но ты должна верить мне; я думал, что ты сама поймешь...
   -- Что? -- спросила Каро с легкой улыбкой.
   Джон покраснел:
   -- Ты знаешь, что я хочу сказать. Женщине, занимающей известное положение в обществе, не подобает так часто встречаться с египтянином, будь он даже принцем.
   Под маской насмешливого безразличия Каро скрывала резкое раздражение и гнев.
   -- Твоя забота обо мне очень трогательна, но совершенно лишняя, -- медленно произнесла она.
   Джон сердито усмехнулся:
   -- Я мог предвидеть, какой ответ получу от тебя! Я хотел... О, я не знаю... Мне все равно. Я уезжаю завтра. Прощай!
   Несмотря на гнев и раздражение, в сердце Каро слово "прощай" отозвалось болью. Прощаться с ним здесь, в отеле, таким образом, после всего, что было в прошлом!
   -- Прощай, -- сказала она машинально.
   Джон взял ее руку и смущенно произнес:
   -- Каро, я не хотел тебя обидеть, я хотел лишь предупредить тебя...
   Он ушел и исчез в темноте звездной ночи, словно оставив позади себя все прошедшие годы и готовясь начать новую жизнь.
   Каро увидела его стройную фигуру из окна своей комнаты и на короткое мгновение была готова позвать его, согласиться на примирение. Свет фонаря проехавшего мимо автомобиля упал на его лицо, и она знала, что он улыбается.
   Ужасное чувство одиночества охватило ее.

ГЛАВА XV

   Сфорцо обедал со своим братом в прохладном зале ресторана, переполненного изысканной публикой. На столике стояли красные цветы и лампочка под красным абажуром. Посетители ресторана поглядывали на них и тихим шепотом передавали друг другу, что высокий, стройный, темноволосый человек за изящным столиком был знаменитый Эссекс.
   Роберт откинулся на спинку стула:
   -- Я лишь вчера вернулся из моего путешествия по пустыне, где я нашел новый оазис. Скажи, Джиованни, ты знаешь принца Гамида эль-Алима?
   -- Да.
   -- Говорят, он ухаживает за прекрасной миссис Клэвленд, которая разводится со своим мужем.
   Сфорцо прервал его движением руки.
   -- Ты хорошо обо всем осведомлен, -- холодно заметил он.
   Роберт рассмеялся веселым, мальчишеским смехом:
   -- Я хорошо осведомлен обо всем, что творится здесь.
   Бросив внимательный взгляд в залу ресторана, он быстро спросил:
   -- Кто эта красивая женщина, которая вошла одна?
   Сфорцо знал, не оборачиваясь, что это была Каро. Он оглянулся машинально. Конечно, это вошла она.
   -- Боже мой, какая красавица! -- продолжал Роберт. -- Такая молодая и прелестная, как весна, как распустившийся цветок. Ты знаком с ней, Джиованни?
   -- Это миссис Клэвленд, -- спокойно ответил Сфорцо.
   У Роберта вырвалось восклицание удивления:
   -- Миссис Клэвленд, за которой ухаживает Гамид эль-Алим?
   -- Да, -- медленно подтвердил Сфорцо.
   Его сердце так сильно билось, что у него захватило дыхание.
   -- Говорят, что он безумно влюблен в нее. Они каждый день уезжают верхом в пустыню. Я думаю, что он хотел бы жениться на ней, но это невозможно, -- продолжал младший брат, не замечая волнения старшего.
   Сфорцо принудил себя к спокойствию.
   -- Почему? -- спросил он.
   Роберт посмотрел на него и рассмеялся:
   -- Мне кажется невозможным, чтобы такая женщина, чуткая и утонченная, могла выйти замуж за араба. Ты, кажется, знаком с ней, Джиованни?
   -- Да, -- повторил Джиованни. -- Познакомить тебя с ней?
   Они подошли к столику Каро, которая посмотрела на них, улыбаясь.
   "Она хорошо относится к старине Джиованни", -- решил Роберт, и его предубеждение, испытываемое им по отношению к ней, сразу исчезло.
   Сфорцо представил Роберта, и они решили выпить кофе вместе.
   -- Я очень рад видеть вас, миссис Клэвленд, -- сказал Роберт любезно. -- Джиованни и я начали скучать в обществе друг друга.
   -- Мы так часто встречаемся, -- заметил Сфорцо серьезно.
   Он чувствовал огромную радость при виде ее, радость, смешанную с острым страданием. Он никогда не думал о том, что Каро может стать свободной, а теперь известие о ее разводе не радовало его. Если Роберт сказал правду и она действительно была увлечена Гамидом эль-Алимом?
   Под маской холодного равнодушия он испытывал такое чувство, словно палящее пламя коснулось его сердца. Оно вызывало в нем бешенство, несвойственное его натуре. При мысли о Гамиде в нем с такой силой проснулась жажда убийства, что у него пересохло в горле и сжимались руки. Огромным усилием воли он овладел собой.
   Каро рассказывала о пустыне. Звук ее голоса успокаивал его, как тихое журчание серебристого ручейка. Он посмотрел на нее, любуясь ее тонкими руками. У нее были такие красивые, белые руки, такая нежная, стройная шея. Сфорцо подумал, что не видел еще ни одной женщины с такой ослепительно белой кожей, выглядевшей еще белее от черных кружев платья.
   Когда он смотрел на ее нежную шею, он невольно вспомнил слова из какой-то японской поэмы: "Солнечный луч, упавший на лепестки цветка, -- это словно поцелуй возлюбленного, коснувшийся уст любимой женщины".
   Шея Каро была белая и нежная, как цветок. Чьи поцелуи касались ее? Ее мужа? Этого легкомысленного, самодовольного мальчишки? Или... Он не мог дальше думать об этом. Образ ненавистного лица Гамида встал перед ним, лишая его спокойствия и самообладания.
   Вскоре он и Роберт проводили ее к лифту и остановились внизу в вестибюле. Каро посмотрела сквозь стеклянные двери, ведущие наружу.
   -- Какая дивная ночь, -- сказала она, и неясная нотка тоски прозвучала в ее голосе.
   Роберт быстро предложил:
   -- Не хотите ли отправиться с нами на прогулку? Пешком или вы предпочитаете проехаться в автомобиле?
   Каро согласилась и послала слугу к Сариа, чтобы она принесла ей манто.
   Сариа явилась, неся манто из светло-синего шелка, опушенного темным мехом.
   После знойного дня наступил дивный, прохладный вечер.
   Даже Сфорцо забыл свои мучительные мысли и поддался очарованию и тишине южной ночи. Каро шла между Робертом и Сфорцо. Он никогда не думал, что любовь может так заполнить жизнь, заставить забыть обо всем остальном, кроме любимой женщины. Целыми днями он мечтал о встрече с ней. Теперь она была здесь, около него, и ее близость, ее присутствие казались ему сном.
   Роберт рассказывал о пустыне, а Каро внимательно слушала его. Он рассказывал о знойных золотых днях, проведенных среди желтых безбрежных песков, о серебристом сиянии лунных ночей, о медленном шаге караванов, идущих по пустыне.
   Внезапно тон его изменился, какая-то нотка презрения прозвучала в нем, когда он упомянул о Гамиде эль-Алиме.
   -- Да, я слышал о нем. Он прекрасно ездит верхом, не правда ли?
   После небольшой паузы он добавил:
   -- Вы не были в его вилле? У него чудесная вилла, парусная барка на Ниле, обставленная со всевозможной роскошью. Его отец, старый шейх Гассейн эль-Алим, предпочитает жизнь в пустыне, ненавидит все чужеземное и живет как истый мусульманин.
   -- Какой образ жизни ведете вы, мистер Эссекс?
   Роберт рассмеялся:
   -- Образ жизни варвара. Я очень романтичен, миссис Клэвленд. Я -- настоящий кочевник, любящий простор, вольное звездное небо и очарование пустыни.
   Они шли по узкой, извилистой улице, освещенной слабым мерцанием фонарей, лишь изредка встречая прохожих.
   Каро испытывала странное чувство, словно шла во сне. Ее сердце сильно билось. Молчание Сфорцо удивляло ее, какое-то необъяснимое разочарование закрадывалось в ее душу. Издали доносился шум большого города, кипевшего ночной жизнью.
   У дверей отеля оба брата простились с ней, поцеловав ей руку.
   Когда Каро обернулась к Сфорцо, чтобы проститься с ним, она остановилась на мгновение, как будто желая сказать ему что-то, но слова остались невысказанными. Сфорцо поднес ее руку к губам. Затем он отвернулся, и оба брата удалились.
   Оскорбленная гордость заговорила в Каро, наполнив ее сердце нестерпимой болью. Ее душа рвалась к нему, но он был так холоден с нею.
   Единственным утешением для нее было то, что он не мог подозревать о чувствах, волновавших ее.
   Как она была безрассудна в те солнечные летние дни, которые она провела вместе с Сфорцо в Париже! Она поняла теперь, что он не был ей безразличен. Она никогда не сможет забыть эти золотистые и голубоватые дни, как не забудет сладкого запаха жасминов, которые Сфорцо приносил ей так часто. Но и тогда он был сдержанно вежлив и рассеян, а теперь он относился к ней с холодным безразличием.
   "Пусть! Мне все равно", -- думала о нем Каро с горечью.
   Она чувствовала себя несчастной. Новое счастье Джона, его веселое настроение, которое он испытывал при мысли о предстоящем разводе, даже не стараясь скрыть своих настоящих чувств, оскорбляло ее. Каро давно уже не любила его, но воспоминания об их прежней счастливой жизни были ей бесконечно дороги, и его бессмысленный эгоизм и невнимание к ней возмущали ее.
   Одиночество и пустота жизни пугали Каро. Она жалела, что оставила Париж и общество Тэмпестов. Она решила вернуться туда, а потом уехать в Англию, где у нее было много друзей. Свет был велик, и где-нибудь она сможет найти новое счастье, начать новую жизнь.
   Каро подошла к окну, стараясь спокойно обдумать положение. Может быть, она слишком многого требовала от жизни и людей, и потому она ни в чем не находила удовлетворения и не была счастливой. Она подняла руки к вискам: "О, я не знаю", -- прошептала она с отчаянием, готовая заплакать. Пять лет тому назад она верила, что любовь Джона составляла все ее счастье. Теперь все прошло безвозвратно.
   "Все проходит, -- думала она. -- Все".
   Громкий зов муэдзинов раздался в тишине, возносясь к темному, бездонному небу.
   Каро очнулась и с глубоким вздохом отошла в глубь комнаты.

ГЛАВА XVI

   Каро открыла глаза.
   Золотые полосы света падали через открытые окна на высокие вазы с бледно-розовыми орхидеями. Сариа бесшумно двигалась по комнате, приготовляя для Каро платье из золотистого муслина, чулки такого же цвета, бронзовые туфли и желтую соломенную шляпку с зеленой отделкой. Каро лениво следила за ней. В воздухе носилось благоухание духов, и легкий ветер врывался в открытое окно.
   -- В такой чудный день должно произойти что-нибудь приятное, -- медленно сказала Каро.
   -- Конечно, -- согласилась Сариа, обрадовавшись хорошему настроению Каро.
   Последние дни она была такой печальной. В начале замужества Каро Сариа радовалась их браку: оба были такие молодые, счастливые и радостные. Но вскоре Сариа разочаровалась в Джоне и возненавидела его, узнав о его похождениях. Теперь, наконец, все кончено, раз навсегда. Для ее госпожи начиналась новая жизнь.
   -- Я хотела бы поехать посмотреть пирамиды и сфинкса, -- сказала Сариа. -- Говорят, это так интересно и поучительно.
   Каро согласилась с ее мнением; закурив папиросу, она подумала о том, что Гамид обещал ей показать сфинкса.
   -- Принц эль-Алим собирается повести меня ночью к пирамидам, -- сказала она рассеянно.
   Сариа неодобрительно на нее посмотрела, но ничего не сказала.
   -- Я думаю, что пора вставать, -- заметила Каро.
   Одевшись, она спустилась вниз на террасу, раскланялась с некоторыми случайными знакомыми и села у столика, когда на прекрасной лошади подъехал Гамид эль-Алим. Он легко спрыгнул с седла, взбежал по ступенькам и подошел к Каро, улыбаясь.
   -- Знаете, у меня новый план, -- сказал он, поздоровавшись с ней и усаживаясь около нее. -- Один из моих друзей уезжает в Персию по делам и сообщил мне, что на время своего отсутствия сдает свою виллу внаем. Вилла находится около Люксора, в прекрасном месте, среди апельсиновых рощ и садов роз. Когда Мир Джоким сообщил мне об этом, я вспомнил, что вы сможете воспользоваться его предложением. Я позабочусь о том, чтобы устроить ваш переезд. Вы можете поехать по Нилу на моей барке, если пожелаете. Вы сможете увидеть настоящую пустыню, о чем вы так мечтали, и будете себя прекрасно чувствовать на вилле "Зора".
   -- Какое странное название, -- сказала Каро, повторяя его.
   Гамид закурил папиросу.
   Держа горящую спичку в руке, он посмотрел на Каро и продолжал:
   -- В вилле есть все удобства современного комфорта и, конечно, целый штат прислуги.
   -- Мне кажется, что мне не совсем удобно будет жить там одной с моей горничной, -- нерешительно сказала Каро.
   Гамид рассмеялся:
   -- Конечно, решайте сами. Но вы бы жили одна в какой-нибудь вилле, около Сорренто, например, или в другом месте? Почему же вы не можете сделать этого здесь? У вас будет проводник, и я всегда смогу приезжать к вам, чтобы сопровождать вас во время путешествий по пустыне. Мы сможем вместе ездить верхом.
   Он глядел на оживленную улицу. На его лице было какое-то странное выражение насмешки и нетерпения.
   -- Я думал, вам понравится мой план, -- сказал он с сожалением. -- Я так на это надеялся.
   Он подождал минуту и произнес медленно, с заметным сомнением и ожиданием в голосе:
   -- Поезжайте.
   -- Я бы очень хотела. Вы себе не можете представить, как меня прельщает ваше предложение.
   -- Вы должны поехать, вы поедете, -- сказал Гамид с такой сдержанной силой, что его голос дрогнул. -- Подумайте о глубоком покое, о красоте, которые ожидают вас там, в пустыне.
   Каро нравились прелестные виллы на берегу Нила. Она всегда мечтала поселиться в одной из них, проехаться на барке по Нилу, увидеть пустыню. Непреодолимое очарование нового и неизведанного влекло ее туда, особенно теперь, в этот час, когда все, заполнявшее до сих пор ее жизнь, безвозвратно ушло в прошлое.
   "Да, я поеду, я хочу поехать", -- подумала Каро. Не пригласить ли кого-нибудь из знакомых женщин поехать с ней? Но это испортило бы всю прелесть этой поездки, а она так хотела предпринять ее. И, в конце концов, почему же нет: она была свободной, никто не вмешивался в ее жизнь!
   Горькое разочарование проснулось в ней, когда она вспомнила о своем одиночестве.
   Она обернулась к Гамиду:
   -- Я очень хочу поехать на виллу "Зора", и было бы глупо с моей стороны медлить решением. Благодарю вас за предоставленную мне возможность.
   -- Прекрасно! -- воскликнул Гамид. -- Теперь поговорим о подробностях. Когда вы поедете? Отправить ли мне теперь телеграмму? Я должен предупредить обитателей виллы.
   Гамид строил планы, написал нужные телеграммы и заметки.
   Теперь, когда Каро приняла решение, она радовалась предстоящему отъезду. Они позавтракали на террасе и, когда подали белое вино и замороженные фрукты, снова заговорил о пустыне, о Ниле, о доме, лежащем посреди садов из роз.
   Когда Гамид ушел, Каро побежала наверх и позвала Сариа:
   -- Сариа, нам предстоит настоящее приключение. Мы уезжаем через несколько дней на виллу в пустыне.
   Сариа сдержанно заметила:
   -- Я начну укладывать вещи.
   Каро рассмеялась:
   -- Сариа, вы чудо и всегда верны себе. Разве вы не рады такому путешествию?
   -- Конечно, мадам, -- ответила Сариа. -- Но почему вы решили предпринять его?
   -- Принц Гамид эль-Алим предложил мне поселиться на вилле его друга, которая построена среди апельсиновых рощ и садов из роз и находится на берегу Нила, на границе пустыни.
   -- Все преимущества, -- холодно заметила Сариа, думая о том, будет ли их сопровождать принц.
   Сариа была слишком откровенна, чтобы не сказать:
   -- Мы поедем одни, мадам?
   -- Да, конечно, -- ответила Каро небрежно. -- Но у нас будет проводник и целый штат слуг на вилле.
   -- Это будет очень интересно. Я не знала, что в пустыне могут расти розы и апельсиновые деревья.
   -- При вилле "Зора" имеется прекрасный сад; ведь берега Нила очень плодородные, -- пояснила Каро, словно читая из книги.
   -- Да, я слыхала об этом, -- ответила Сариа. -- Эта вилла построена, по-видимому, в прекрасном месте.
  
   "Конечно, -- думала Каро, -- не стоит в отеле никому сообщать о моих планах".
   Она никому не сказала об этом, кроме управляющего отелем, которому отдала нужные указания насчет своего багажа.
   Радостное ожидание отъезда омрачило маленькое событие. С дорожной фуражкой в руке вошел в ее комнату Джон.
   -- Я слышал случайно, как Фрегори отдавал распоряжения относительно твоих сундуков. Неужели эта правда? Ты собираешься уезжать?
   Каро улыбнулась:
   -- Ты, кажется, хочешь поразить меня своей сообразительностью?
   Он сделал нетерпеливое движение.
   -- Каро, куда ты едешь?
   -- Я еду в пустыню, как тебе известно.
   Джон подошел к ней.
   -- Не делай этого, не уезжай, -- сказал он.
   Каро с раздражением усмехнулась:
   -- Предоставь мне поступать, как мне удобно. Оставь меня, уходи, пожалуйста.
   Он покраснел и отвернулся, но медлил уходить, желая сказать последнее слово в их споре.
   -- Я видел тебя вчера в автомобиле с Гамидом эль-Алимом. Я уже предупреждал тебя и предупреждаю снова, хотя заранее знаю твой ответ.
   Он ушел. Дверь захлопнулась за ним.
   В вестибюле Джон встретил Сфорцо и под влиянием мгновенного порыва не мог удержаться, чтобы не сказать ему:
   -- Я уезжаю в Англию. Между прочим, маркиз, вы друг Тэмпестов и моей жены, миссис Клэвленд. Я слышал, что она уезжает в пустыню, и нахожу, что это не совсем безопасно. Может быть, вы повлияете на нее?
   -- Боюсь, что не смогу этого сделать, -- спокойно возразил Сфорцо.
   Ему не нравился Джон, но он ценил в нем некоторые привлекательные черты характера и знал, что Джон к нему хорошо относится.
   -- Где ваш брат? -- спросил Джон.
   -- Он вернулся в свой лагерь, -- ответил Сфорцо.
   Джон простился с ним и ушел, рассерженный его холодностью.
   Когда он исчез, Сфорцо сел на свое прежнее место. Он сидел, нагнувшись вперед, сжав нервные, тонкие руки. Так его застала Каро, когда спустилась вниз и вышла из лифта.
   При виде его яркая краска залила ее лицо и так же быстро исчезла. С внезапным сердцебиением и каким-то тяжелым чувством она поняла, что любит Сфорцо. Но ее смущение длилось недолго, она овладела собой. Сфорцо подошел к ней и поцеловал ее руку. Сердце ее снова тревожно забилось.
   "Я схожу с ума", -- подумала она с раздражением.
   Холодно, почти резко он обратился к ней:
   -- Я слыхал, что вы уезжаете в пустыню, и нахожу это неразумным.
   Вся прелесть их неожиданной встречи исчезла. Его слова вызвали в Каро враждебное чувство к нему.
   -- Ничуть, -- ответила она, полузакрыв глаза.
   -- Это не совсем безопасно, -- продолжал Сфорцо.
   Каро улыбнулась:
   -- Опасность существует всюду. Я все же поеду.
   -- Вы едете одна в сопровождении вашей горничной? -- спросил он.
   -- Да.
   Она не добавила ничего, и он не хотел ее расспрашивать подробнее. Сфорцо посмотрел на нее, желая что-то сказать, когда в вестибюль отеля вошел Гамид эль-Алим.
   Принц подошел к Каро, улыбаясь и совершенно не замечая Сфорцо.
   -- Уже есть билеты, и я нанял проводника. Вы должны выехать сегодня вечером ночным экспрессом.
   Сфорцо посмотрел на него с побледневшим лицом.
   Отвернувшись от Гамида, он обратился к Каро:
   -- Разрешите попрощаться с вами.
   У входа он остановился на минутку, и его стройная фигура ярко выделялась в залитом солнцем квадрате открытых дверей. Затем он вышел, спустился по лестнице и исчез в толпе.
   Каро показалось, что с его уходом померк яркий солнечный день. И, чтобы забыть это ощущение, она была особенно любезна с Гамидом, который проводил ее на вокзал, куда явился нагруженный цветами, журналами и газетами для нее. Огромный вокзал был залит светом.
   -- Мы скоро увидимся, -- прошептал он, склонившись над ее рукой.
   Поезд двинулся и ушел в темноту. Шумное освещенное здание вокзала осталось позади.
  
   С вокзала Гамид поехал в дом своего отца и прошел в свои комнаты, где его встретил отец.
   При виде отца Гамид покраснел от неожиданности. Присутствие старика в его комнатах поразило его. Опустив глаза, он молча слушал, что говорил ему старик.
   Когда Гассейн эль-Алим удалился, он подошел к окну и долго стоял там, пока не явился Азра, его слуга, который принялся раскладывать одежду для своего господина. Гамид подошел к нему и поднял кафтан, расшитый золотом и жемчугом.
   Насмешливая улыбка исказила его красивое лицо.
   -- Мой свадебный костюм, -- произнес он тихо, с иронией.
   Из соседних комнат доносился звук голосов и смех. Гамид ясно представил себе Фари, которую женщины одевали в гареме для предстоящей брачной церемонии. Сладкий запах благовоний носился в воздухе...
   Фари осталась одна. Она была очень спокойна и счастлива. Она выходит замуж за Гамида; наконец, он будет принадлежать ей одной. В этот день торжествующая радость наполняла ее душу, и она была довольна, что смеющиеся и болтающие женщины оставили ее одну на некоторое время.
   Пока Азра помогал ему одеваться, Гамид предался размышлениям. Его не тревожила мысль о предстоящей женитьбе. Он был безразличен к Фари и находил ее скучной и бесцветной. Все его мысли принадлежали Каро, стремились к ней, волновали его.
   Представители посольств были приглашены на его свадьбу. Гамид сам разослал приглашения.
   Шагая нервно по комнате, погрузившись в раздумье, Гамид подошел к зеркалу и начал разглядывать себя. В белом одеянии, в тюрбане, украшенном драгоценными камнями, он показался самому себе марионеткой из арабской сказки. Воспоминания о его жизни в Европе всплыли перед ним, затем он снова вспомнил о Каро, и ее пленительный образ заставил его забыть обо всем остальном.

ГЛАВА XVII

   На рассвете, когда Каро проснулась, поезд все еще шел по выжженной солнцем пустыне. Золотые лучи восходящего солнца пламенели в небе, и в нежных красках раннего утра алел восток.
   С возгласом восхищения Каро поднялась с дивана. Перед ней лежала пустыня -- сверкающая, золотистая даль под голубым сводом неба. Она открыла окно, и холодный ветер ворвался в купе. Каро невольно вздрогнула и рассмеялась. Когда наступил полдень, радостное возбуждение Каро прошло. Она устала от возрастающей жары и пыли. Но конец путешествия был близок.
   Еще задолго до захода солнца проводник Гассан сказал, указывая вдаль:
   -- Вот там находится вилла "Зора", миледи.
   Каро была в восторге.
   Вилла, построенная посреди цветущих апельсиновых рощ и садов из роз, была поразительно красива. Там были все удобства: прекрасная ванная, красиво обставленная спальня. Каро радовалась, как ребенок, когда в сопровождении Сариа осматривала дом. Во всех комнатах были белые стены, увешанные коврами и драпировками из тонкого вышитого шелка, паркетные полы, бронзовые лампы, диваны с шелковыми подушками, низкие, мягкие кресла и блестящее, дорогое оружие, развешанное повсюду на стенах. Вилла была построена и обставлена в восточном вкусе, что придавало ей особую прелесть в глазах Каро. Кругом были сады с цветущими розами, запах которых наполнял воздух. Когда дул северный ветер, он срывал нежные лепестки роз и уносил их к Нилу; они падали в воду и плыли вниз по течению.
   В полдень ей был подан изысканный обед безупречной прислугой. После обеда Каро ушла в сад, куда ей принесли кофе. Она услыхала голос Сариа, которая в столовой отдавала какие-то распоряжения. Каро с улыбкой подумала, что она и Сариа были единственными белыми женщинами на много миль вокруг. Но она не чувствовала себя одинокой и была довольна своим новым местопребыванием. Все прошлое было позади. Вольный простор вокруг, глубокий покой нравились ей. Но когда наступила темнота, она испытала какое-то смутное беспокойство.
   По Нилу проплыла большая барка, ярко освещенная золотистыми и красными фонарями. С внезапным чувством страха Каро испытала глубокое чувство одиночества, тяготившее ее душу.
   Каро снова вспомнила о Сфорцо. Где он был? Еще в Каире? Почему он приехал туда? Из-за своего брата, наверно. Он приехал повидаться с Робертом. Как медленно летящие птицы, мысли ее неслись к нему. Ему понравился бы сад из благоухающих роз. Она знала его вкусы и наклонности, угадывала их с чуткостью, свойственной влюбленным. Но как мало она знала о нем и как хорошо запомнила его загорелое лицо с резкими, красивыми чертами, волосы, драгоценные кольца на тонких, нервных пальцах. Она снова вспомнила свое первое впечатление, когда она нашла в нем сходство с средневековым рыцарем. Она ясно представляла себе его в костюме времен Ренессанса.
   "Почему я не знала, не поняла тогда, весной?" -- спрашивала себя Каро с отчаянием.
   Она вспомнила, как Сфорцо описывал свой дом -- построенный в четырнадцатом веке старинный замок со стенами, выложенными резным темным дубом, с высокими потолками, покрытыми фресками. Сфорцо любил свой замок и гордился им.
   С Нила доносились звуки музыки и заглушенного смеха. Над золотистыми берегами реки в темнеющей синеве неба пылали яркие краски заката. Каро вздрогнула от охватившего ее чувства одиночества.
   Когда Сариа ушла, Каро не могла заснуть. Она потушила все лампы, кроме одной, и начала ходить взад и вперед. Снаружи поднялся ветер, легкий и шуршащий, словно однообразная жалоба. Сладкий запах роз доносился в комнату, и, казалось, розы благоухали сильней под знойным дыханием ветра. Удивляясь своей собственной нервности и желая забыть об окружающей пустыне и своем одиночестве, Каро отправилась вниз, чтобы взять там забытую книгу. Неясная высокая фигура поднялась ей навстречу и вышла из тени. Каро вздрогнула и невольно от нее отшатнулась.
   -- Я напугал вас, миледи? -- услыхала она тихий голос проводника Гассана. -- Я сторожу здесь всю ночь. Кругом нет никого, кроме пустыни, -- он протянул свою длинную руку, и желтый свет лампы отразился в его темных глазах.
   Он отошел и низко поклонился ей.
   -- Миледи хочет посидеть в этой комнате?
   Каро покачала головой:
   -- Нет, я только хотела взять книгу.
   Она взяла французскую книгу и, желая услышать человеческий голос, спросила Гассана:
   -- Вы уже бывали здесь прежде?
   Глаза араба странно блеснули, и он медленно ответил:
   -- Все знают эту виллу, миледи. Леди и джентльмены часто осматривают прелестную виллу "Зора".
   -- А почему же ее владелец отдает ее внаем? -- спросила Каро.
   Снова какой-то блеск появился в глазах Гассана, и он неопределенно ответил:
   -- Я не знаю, миледи.
   Он сделал легкое движение, чтобы удалиться, но Каро не хотела оставаться одна.
   -- Чья барка остановилась на противоположном берегу, Гассан? -- спросила она рассеянно.
   Гассан развел руками:
   -- Это барка перса Мира Джокима, миледи. Он, я думаю, устроил праздник на борту.
   -- Но я слышала, что Мир Джоким, владелец виллы, уехал в Персию.
   -- Не знаю, миледи, может быть, -- медленно ответил Гассан.
   Прежде чем Каро успела задать новый вопрос, он вышел из комнаты, и мягкий звук его шагов замер в отдалении.
   Взяв книгу Роше-Брюнна о Востоке, Каро вернулась в свою комнату. Она устала и хотела спать. Потушив лампу, она легла в постель.
   Последней мыслью перед сном было воспоминание о пустыне, которая простиралась вокруг маленького оазиса из роз под темным небосводом, усеянным звездами.

ГЛАВА XVIII

   На следующее утро явился Гассан и с глубоким поклоном заявил, что он приготовил ей какой-то сюрприз. Каро последовала за ним во двор позади виллы, и Гассан с видом заговорщика повел ее к полуоткрытой двери. На его громкий зов появился нубиец, который вывел во двор верблюда. На спине его возвышался удобный паланкин.
   -- Может быть, миледи хочет проехаться верхом? -- предложил Гассан торжественно. -- Вот, -- указал он на верблюда. -- Я поеду на осле, а может быть, тоже на верблюде.
   С радостным удивлением Каро разглядывала молодое животное, не зная, на что решиться.
   -- Я никогда не ездила на верблюде, Гассан, -- сказала она.
   -- Попытайтесь, миледи, -- предложил Гассан с радостной улыбкой. -- Очень хорошее животное и прекрасная прогулка. Мы можем отправиться осмотреть забытый храм, находящийся в пустыне, -- с улыбкой уговаривал он.
   Каро рассмеялась и пошла переодеться для прогулки, радуясь маленькому приключению.
   Гассан помог ей взобраться в паланкин и заставил верблюда подняться с земли. Молодой араб сел на другого верблюда, и они поехали. Каро тихо раскачивалась в такт мерного шага верблюда.
   Утро было прозрачно-ясное, жаркое, но освеженное легким, почти прохладным ветром, и под мерный бег верблюдов Каро казалось, что она находится во сне. Гассан тихо напевал про себя. Иногда вдали подымался тонкий столб пыли, рассыпаясь золотистыми песчинками, словно тая в прозрачном воздухе. Высоко в бездонной глубине голубого неба реяли птицы, и, когда они спускались ниже, далекий крик их доносился до слуха всадников. Они подъехали к развалинам храма, где подымались высокие колонны, у подножия которых скользили зеленые ящерицы, которые исчезли с шуршанием при появлении всадников. Глубокий золотой покой пустыни царил повсюду.
   -- Здесь поклонялись давно забытому Богу, -- сказал Гассан задумчиво и умолк, глядя вдаль.
   Каро казалось, что она одна со своими мыслями в знойном молчании пустыни. Она смотрела на массивные, сломанные колонны, построенные некогда в честь какого-то Бога, и при виде их думала о канувших в вечность столетиях, об исчезнувших поколениях, некогда поклонявшихся здесь забытому теперь божеству.
   У подножия колонны мелькнула ящерица и исчезла среди камней.
   Не говоря ни слова, боясь прервать очарование тишины, Каро вошла в храм, где царили полумрак и прохлада. Но она не оставалась долго среди развалин и снова вышла в золотое сияние дня.
   Когда она вернулась домой, цветущий сад показался ей пестрой сказкой, возникшей из сверкающего миража пустыни.
   Два садовника поливали розы, мальчик-нубиец играл на свирели. Из виллы доносились звуки голосов, позвякивание посуды. Накрывали стол к завтраку.
   -- Сариа, -- позвала Каро свою камеристку, входя в дом. -- Я знаю теперь, что буду любить это место.
   Гассан в восхищении кивнул головой.
   Сариа медленно ответила:
   -- Надеюсь, мадам.
   Она знала изменчивое настроение Каро, переходившее от глубокой печали к беспричинной жизнерадостности.
   Веселое настроение Каро продолжалось до вечера. Когда наступили короткие сумерки и с далекой барки на Ниле донеслись звуки музыки и смеха, она глубоко вздохнула и подумала:
   "Я хотела бы, чтобы приехал кто-нибудь, с кем бы я могла поговорить и посмеяться".
   Она вспомнила Париж, дни, проведенные в обществе Сфорцо, тот вечер, который они провели в его имении. Она видела перед собой дом с широкой террасой, обвитой плющом, темный сад, в котором носились светлячки. Они сидели все на террасе в удобных, низких креслах, шутили и смеялись. Все воспоминания, связанные с Сфорцо, всплывали перед ней; она видела его взгляд, странный и глубокий, слышала его тихий голос. Однажды они поехали в какое-то местечко осмотреть старинную церковь. Сфорцо управлял автомобилем, и она невольно любовалась его прекрасными, тонкими, нервными руками, державшими колесо. В церкви, полутемной и прохладной, Каро присела отдохнуть и, утомленная жарким днем и долгой ездой, невольно задремала. Она проснулась словно от толчка, и первым, что она увидела, было лицо Сфорцо, склонившееся над ней. Их взоры встретились на одно мгновение, и в его глазах она прочла какое-то странное, сдержанное волнение. Она рассмеялась и встала, и они вскоре уехали в автомобиле.
   Каро сама удивлялась силе своего чувства; она никогда не думала, что была способна на такую любовь.
   Закат алел, горя пурпуровыми красками, которые постепенно бледнели и угасали в небе.
   "Вторая ночь", -- подумала Каро со вздохом.
   Она обошла виллу и увидела, что вдали, в пустыне, с далеких костров подымались тонкие струи дыма. Во дворе сидела группа арабов, куря и разговаривая. Один из них поднялся и подошел к ней. Это был Гассан.
   -- Караван остановился в пустыне, миледи, и нубийцы говорят, что по этому поводу в деревне всю ночь будут танцы. Миледи желает поехать посмотреть их?
   -- Думаю, что поеду, -- ответила Каро.
   -- Хорошо. Я приду позже за миледи.
   Каро едва успела пообедать, как явился Гассан. Каро быстро поднялась и последовала за ним по узкой, каменистой дорожке, ведущей в далекую деревню.
   Гассан расхваливал танцовщиц, которых они должны были увидеть.
   -- Они недавно танцевали в Каире, -- добавил он с гордостью.
   Танцы должны были начаться в маленьком здании кофейни, находящейся в начале деревни. Гассан бесцеремонно растолкал группу арабов и принес стул для Каро. Воздух был душный и насыщен благовониями. Каро испытывала разочарование. Танцовщицы, столпившиеся в углу, показались ей некрасивыми, почти смешными в своих дешевых, унизанных блестками украшениях.
   -- Я не останусь здесь, -- внезапно встав, сказала она Гассану.
   Несмотря на упрек, который ясно читался в глазах Гассана, Каро направилась к выходу, и проводник последовал за ней. Он проводил ее до виллы, молча поклонился и исчез.
   -- Вам не понравились танцы? -- спросила Сариа.
   -- Было слишком жарко, -- ответила Каро.
   -- Всегда душно и мало места в этих маленьких африканских кофейнях, -- заметила Сариа и после небольшой паузы добавила: -- Здесь проезжал недавно молодой араб на замечательной лошади. Он был весь в белом, с белым тюрбаном на голове и прекрасно сидел в седле. Лошадь шла неспокойно, и он, смеясь, успокаивал ее, гладя ее по шее. Когда я увидела его лицо, я испугалась, так он был похож на маркиза Сфорцо. Вылитый его портрет, только более загорелый.
   -- Это, должно быть, брат маркиза, мистер Эссекс, -- сказала Каро. -- Я жалею, что не видела его.
   Каро долго оставалась в саду со смутной надеждой, что, может быть, неизвестный всадник вернется. Было прохладно и тихо. Сладко благоухали розы в темном саду. Каро чутко прислушивалась к неясным звукам, доносившимся из деревни. Никто не приехал.

ГЛАВА XIX

   Среди всех разнообразных впечатлений последних дней в Гамиде просыпалось одно страстное желание -- увидеть Каро. Мысль о ней мучила его.
   "Я схожу с ума по ней, -- сознавался он сам себе и с лихорадочной тоской мечтал о встрече с Каро. -- Я должен поехать, должен увидеться с ней".
   Влияние его европейского воспитания было забыто. Когда он думал о Каро, о своей любви к ней, в нем просыпался первобытный варвар, не знавший преграды своим желаниям.
   Он глубоко вздохнул и вздрогнул, когда голос Рабун Бея произнес за его спиной:
   -- Мечтаете?
   Холодный блеск голубых глаз Гамида встретился со спокойным, почти насмешливым взглядом старика.
   Рабун Бей улыбнулся. Он погладил двумя пальцами свою остроконечную бородку и спросил:
   -- Где Фари?
   -- У себя, -- коротко ответил Гамид.
   Появление Рабун Бея напомнило ему о его молодой жене. Гамид не тяготился своей женитьбой. Она была необходимой; к тому же ему нравилась Фари. Сквозь тонкую пелену дыма, подымавшегося из его трубки, он наблюдал за лицом Рабун Бея. Подозревает ли тот о его чувстве к другой женщине? При проницательности, свойственной старому ученому, это было весьма возможно, и холодный гаев проснулся в Гамиде при мысли о том, что его отец и Рабун Бей связали его свободу этой женитьбой.
   Когда Рабун Бей ушел, Гамид отправился к Фари. Весь этот последний вечер в Каире он провел с Фари и был нежен с ней. Они сидели под широким шелковым навесом на плоской крыше дома, на которой лежали темные ковры и длинные, пестрые подушки. Гамид в национальном белом одеянии, с белым тюрбаном на голове полулежал на них, а Фари сидела около него, положив свою темноволосую головку к нему на плечо. Она была очень юной, худенькой и стройной, страстно любила Гамида, и эта любовь превратила ее в настоящую восточную женщину, уничтожив все следы европейского воспитания. Она тихо говорила с ним по-арабски, забыв о том, что она некогда так любила французский язык, и называла его нежными именами, с какими все восточные женщины обращаются к своим мужьям.
   Фари обвила его шею своими тонкими руками и непрерывно спрашивала его:
   -- Мой господин, ты любишь меня?
   Гамид, рассеянный и безразличный, машинально клялся ей в своей любви.
   Фари, глубоко и долго глядя на него, неожиданно заявила:
   -- Мой господин, если ты полюбишь другую -- я не вынесу. Это будет моим смертным приговором, моим концом.
   Глаза ее горели мрачным огнем, и свет фонарей отражался в них золотистыми искрами. Глаза ее были подведены тушью, а губы кармином, и это еще увеличивало очарование ее узкого личика.
   -- Ты слышишь меня? -- спросила она, дрожа нервной дрожью.
   Гамид поднял голову, обнял ее и притянул к себе.
   Когда Фари заснула, успокоенная, он отнес ее вниз, как ребенка, уложил в постель и, не оглядываясь, вышел из ее комнаты.
   Пройдя к себе, он взял широкий плащ и бесшумно вышел из дома. Он уехал скорым поездом и вышел на станции, затерянной в пустыне. Там его ждал слуга, встретивший его подобострастными поклонами.
   -- Все готово? -- спросил Гамид и, получив ответ, прошел мимо него.
   Они поехали на лошадях, направляясь на восток, и в полдень достигли местечка, где его ожидал караван. Во главе его Гамид эль-Алим направился на юго-восток. Один из молодых арабов, ехавший во главе каравана, запел какую-то дикую арабскую песенку о любви, крови и смерти, ударяя в такт песни в ладоши. Однообразный ритм песни успокаивал Гамида, и медленный шаг каравана усыплял его.
   Гамид забыл о Фари, обо всем, что он оставил позади себя, и думал лишь о Каро, о своей встрече с ней. Ночью, когда он ложился спать в своей палатке, улыбка радости и удовлетворения появилась на его лице.

ГЛАВА XX

   "Здесь так тихо, здесь такой глубокий покой", -- говорила себе Каро каждый день. Но каждую ночь, когда с реки подымался ветер, этот покой оставлял ее, словно скрытая опасность таилась в ночном молчании пустыни, и очарование золотых дней исчезало бесследно. Она часто ездила одна к развалинам храма и проезжала деревню с ее вылепленными из глины хижинами без окон, целой оравой нагих ребятишек на узких, кривых уличках, где сновали бесчисленные собаки и редко показывались любопытные туземцы.
   Днем маленькая кофейня казалась еще более убогой с ее деревянными скамьями и стойкой, на которой стояло несколько бутылок абсента.
   На вилле установился определенный порядок дня. Сариа возилась с цветами в саду, шила, гуляла и ухаживала за Каро. Каро читала, играла на рояле, ездила в пустыню, словно погружаясь во время этих поездок в странный, неясный сон. Только ночью она была расстроена и опечалена своим одиночеством. Барка, стоявшая у противоположного берега, снялась с якоря и уплыла вниз по течению. Умолкли звуки флейт и гобоев, треск барабанов и взрывы веселого смеха. Только ветер шуршал песком пустыни и шевелил лепестками роз, медленно осыпавшихся под его знойным дыханием.
   Часто Каро лежала в саду, под навесом из густого, темного газа, в пестром гамаке, протянутом между стволами пальм. Она проводила там целые дни, вспоминая Сфорцо и временами забывая, где она находилась. Вскоре она вернется к прежней жизни, снова войдет в обычную колею повседневности, но эти дни, проведенные в романтическом одиночестве, были дороги ее сердцу. Для ее мыслей и мечтаний пустыня была тем же, что лучи солнца для распускавшихся цветов. В знойном дыхании безбрежных песков просыпалась душа ее для новых, неизведанных до сих пор чувств, нежных и страстных. Здесь, в благоухающем одиночестве, невыполнимое казалось ей возможным, и пустота ее прежней светской жизни, требования и предрассудки света были для нее теперь просто смешными.
   В один из таких ярких дней, когда краски заката пламенели в небе, явился Гамид эль-Алим. Он приехал верхом и в своем белом одеянии, пестром кафтане и тюрбане с драгоценными камнями показался ей видением из арабской сказки.
   Остановив лошадь у ворот, он спросил, улыбаясь:
   -- Вы не узнаете меня?
   Спрыгнув с лошади, он подошел к ней, заметив восхищение в ее глазах.
   -- Как вы великолепно выглядите в этом костюме! -- сказала она откровенно и добавила с улыбкой: -- Словно сошли с картины.
   Он радостно улыбнулся:
   -- Видите ли, я нахожусь в родной мне обстановке. Может быть, потому я произвожу такое впечатление.
   Они медленно направились к гамаку, около которого стояли складные стулья.
   Гамид, указывая на гамак, попросил:
   -- Сядьте снова.
   Каро удобно устроилась в нем, а он сел около нее и, достав свой плоский портсигар, осыпанный бриллиантами, закурил папиросу.
   -- Какое у вас красивое кольцо на руке! -- сказала она внезапно.
   Горящая спичка упала на ладонь Гамида, он сомкнул пальцы над ней, не замечая боли. Кольцо скрылось в складках бурнуса.
   Не отвечая на замечание Каро, он спросил:
   -- Скажите, вы теперь довольны?
   Каро тихо рассмеялась:
   -- Очень; вы даже не можете себе представить, как я рада. Сначала я была поражена окружающим, теперь я очарована. Я поддалась очарованию тишины, покоя, золотой дали, -- понизив голос, закончила она.
   -- Но вы еще не знаете настоящей жизни пустыни, -- спокойно возразил Гамид, -- настоящей жизни, которой живем мы. Когда-нибудь я покажу ее вам.
   Он пристально посмотрел на нее, и в его спокойных глазах Каро угадала скрытое чувство, словно тайный, важный смысл был в его словах.
   Испытывая смущение, почти страх, она быстро произнесла:
   -- Вы пообедаете со мной, не правда ли, ваша светлость?
   Гамид весело рассмеялся:
   -- Я почту это за честь. Я тронут вашей снисходительностью, вашей добротой ко мне.
   Наступили короткие южные сумерки.
   Гамид продолжал говорить, расспрашивая о Сариа и Гассане, вспоминал Париж и Каир. Становилось темнее. Гамид задумался. Горящий конец его папиросы вспыхивал в темноте, освещая его лицо и линию шеи.
   -- О чем вы думаете, Каро? -- прервал он молчание.
   Первый раз за все время он назвал ее по имени.
   Каро ответила с легким, нервным смехом:
   -- О вас.
   Она остановилась, а затем продолжала другим тоном:
   -- Я думала о том, как живописен ваш костюм.
   Появившийся бесшумно Гассан объявил, что обед подан. Он низко поклонился Гамиду, приложив руку ко лбу.
   Каро казалось странным обедать наедине с Гамидом. К своему удивлению, она заметила, что он употреблял духи, сладкое благоухание которых доносилось до нее.
   -- Какие духи вы употребляете? -- спросила она. -- Мне очень нравится их запах.
   -- Это арабские духи со странным названием "Дивный час", -- ответил Гамид.
   В его голосе дрогнуло теплое чувство. Легкая краска залила лицо Каро.
   -- Красивое название, -- сказала она рассеянно.
   -- Как хорошо прожить дивный час, воспоминание о котором навсегда останется в памяти, -- тихо произнес Гамид.
   -- Где находится ваш лагерь? -- спросила Каро.
   -- Вот там, вблизи гор, -- указал он на восток.
   -- Но вы должны переплыть Нил! -- воскликнула Каро удивленно.
   -- Что же вас удивляет? У меня есть фелука.
   -- О, я понимаю, -- ответила Каро и заговорила о своей жизни на вилле, о золотых песках пустыни, о глубоком покое и одиночестве, которое подчас тяготило ее. -- Я думаю, что женщине, принадлежащей к обществу и привыкшей к шумной жизни больших городов, не так легко отречься от своих обычных интересов, друзей и развлечений, -- закончила она.
   -- Вы думаете, что для такой женщины было бы жертвой провести всю жизнь в пустыне? Вы считаете, что все эти обычные интересы, друзья и развлечения имели бы для нее такое значение, если бы она полюбила человека, с которым должна была бы остаться в пустыне?
   Каро медлила ответом.
   При новых чувствах, проснувшихся в ней, она не знала, что сказать.
   -- Так трудно ответить на такой вопрос, -- произнесла она, наконец.
   -- Неужели? Мне это было бы нетрудно. Я пожертвовал бы всем, собственной жизнью, жизнью других, всеми моими интересами, всем, что заполняет мое существование, ради любимой женщины, ради ее любви ко мне.
   Он говорил медленно, тихо и мягко, но в его словах, его голосе трепетала затаенная страсть, лишавшая Каро спокойной уверенности. Скрытая напряженность чувствовалась между ними, как бывает всегда, когда мужчина и женщина заговорят о любви.
   Запах цветущих апельсиновых деревьев и роз вливался в комнату. Каро в первый раз поняла, какая сила страсти таится в Гамиде. Он был очень живописен в белом широком бурнусе, стройный, высокий и красивый. Они вышли в сад, и он остановился около апельсинового дерева, сорвав благоухающий листок.
   Странным, задыхающимся голосом он спросил ее:
   -- Вы ждали, что я приеду?
   К глубокому огорчению, Каро почувствовала снова, что невольно краснеет.
   -- Конечно, я думала, что вы приедете. Я очень рада видеть вас, -- сказала она холодно, почти безразлично.
   Гамид рассмеялся:
   -- Ваш тон противоречит вашим словам.
   -- Нет, нет, -- пробормотала Каро с легким смущением. -- Я действительно обрадовалась вам. Несмотря на очарование окружающего, я все же чувствовала себя одинокой, -- оправилась от смущения Каро.
   Гамид ничего не ответил.
   Каро стояла около него так близко, что он слышал ее ровное дыхание. Ему стоило только протянуть руки, чтобы схватить ее в свои объятия. Она была здесь в его власти. Страсть туманила его мозг, опьяняла его, но он сдержался, принудив себя к спокойствию. Он знал, что еще не настало время, и со спокойствием и терпением истого фаталиста решил ждать.
   Они медленно шли между кустами роз, из-за которых доносился плеск волн широкого Нила. Гамид заговорил о прогулках, которые они должны были предпринять вместе.
   -- Вы приедете осмотреть мой лагерь, не правда ли?
   -- Я бы очень хотела. Расскажите мне о нем.
   -- Я расскажу вам. У меня очень большая палатка с тремя входами. Она украшена коврами (подобных им вы не достанете ни за какую цену в Париже) и очень просто обставлена мягкими диванами с широкими подушками, с простотой, свойственной всем восточным жилищам в отличие от европейских домов.
   -- Я люблю Восток с его странным очарованием, таким непонятным для европейцев, но я мало знаю о его искусстве, чудесах, тайнах, скрытых в нем, -- произнесла Каро задумчиво.
   -- Я люблю слушать ваш голос. Ваши слова -- словно чистый ручеек, успокаивающий мои усталые мысли, -- произнес Гамид внезапно. -- Вы помните тот день, когда я сказал вам, что очарован вашим голосом, тот день в роще?..
   -- Помню, -- нервно прервала его Каро и добавила: -- Уже поздно. Мне пора вернуться домой.
   Гамид ничего не сказал.
   Он проводил ее до дверей, поцеловал ее руку и отправился разыскивать свою лошадь. Немного позже из своей комнаты Каро услыхала быстрый топот конских копыт. Она выглянула из окна и увидела удаляющегося всадника, прислушиваясь, пока топот копыт не замер в отдалении.
   Теперь ее одиночество было прервано неожиданным образом.
   Была ли она рада или недовольна? Она не знала сама. Гамид был очень привлекателен в одеянии шейха, но его присутствие странно действовало на Каро. В эту ночь первый раз за время их знакомства в ней проснулось критическое отношение к нему. Ей казалось, что он чем-то вызвал в ней раздражение, и она не могла определить, что именно в нем ей не нравилось, почти отталкивало.
   На следующее утро явился Гамид в белом верховом костюме, ничем не напоминающем одеяния шейха.
   -- Поедем верхом, -- весело предложил он Каро.
   -- Хорошо, -- ответила она и начала торопить Сариа.
   Каро выглядела очень юной в костюме для верховой езды. Она быстро подбежала к Гамиду и прыгнула в седло.
   -- Я очень люблю кататься верхом по пустыне, -- сказала она, радостно вздохнув.
   Они погнали лошадей. Гамид обогнал ее. У него была великолепная лошадь, чистейшей арабской крови. Гамид рассказал Каро, что она отличалась необыкновенной выносливостью и происходила из конюшен его отца, у которого были самые лучшие чистокровные лошади.
   Воздух был такой прозрачный, что далекие стройные пальмы ясно выделялись на голубой лазури неба, сливавшегося с живописной далью пустыни. Враждебное чувство к Гамиду, испытанное Каро накануне, исчезло. Она наслаждалась прелестью утра, очарованием ранней прогулки. Гамид был очень весел.
   -- Ваш лагерь, вероятно, находится недалеко, если вы смогли приехать так рано сегодня утром? -- неожиданно спросила Каро.
   -- Он находится недалеко, -- ответил Гамид. -- Но в пустыне расстояния кажутся такими обманчивыми.
   Он не счел нужным объяснить ей, что провел ночь в деревне, у танцовщиц, что было известно лишь одному Гассану.
   У развалин храма они позавтракали сушеными финиками и сандвичами и, выпив холодного черного кофе, закурили папиросы.
   Гамид говорил о храме и объяснял ей иероглифы на плитах.
   -- Храм был посвящен богине света, -- произнес он медленно.
   Он подошел к Каро и опустился около нее на землю, опершись на локоть и глядя ей в лицо.
   -- А теперь он разрушается, превращаясь в развалины, -- задумчиво сказала Каро.
   Она смотрела на колонны, залитые ярким солнечным светом. Взгляд Гамида был устремлен на нее. Он любовался ее длинными ресницами, нежным ртом, мягкой линией лица и шеи.
   Каро почувствовала его взор на себе, и ей казалось, что он ее гипнотизировал. Не поворачивая головы, она знала, что Гамид улыбается.
   -- О чем вы думаете? -- произнес он совсем спокойно.
   Она повернулась к нему, ничего не ответив.
   Когда они поднялись и подошли к лошадям, он легко, без малейшего усилия, поднял ее и посадил на лошадь. Каро заметила, что его дыхание даже не участилось при этом.
   Она рассмеялась и сказала:
   -- Вы очень сильны, ваша светлость.
   Он тоже рассмеялся, и они отправились в обратный путь.
  
   На следующий день он не явился, и Каро тщетно прождала его. Вечером она почувствовала себя одинокой, еще более одинокой, чем всегда, разочарованная тщетным ожиданием.
   Гамид устроил праздник в своем лагере. Он привез танцовщиц, и они танцевали перед ним в багровом свете горящих костров, зажженных его слугами. Глядя на них, он думал о Каро, представляя ее себе в своей большой белой палатке, окруженной многочисленными темнолицыми, преданными ему арабами. Он радовался тому, что вернулся к дикой, вольной жизни, когда он мог поступать по своему желанию, освободившись от предрассудков и требований цивилизованного общества.
   Под звуки барабанов и флейт, раскачиваясь в быстром ритме танца, плясали арабы, и высокие языки пламени подымались к звездному небу, рассыпаясь сверкающими искрами в черном мраке ночи.

ГЛАВА XXI

   "Я должен уехать домой. Лучше уехать", -- говорил себе Сфорцо и все-таки не уезжал из Каира, будучи уверен, что дома он будет так же одинок, как и здесь, в Каире, или где бы то ни было.
   Единственным приятным сюрпризом за долгое время был для него приезд Барри Тэмпеста, Риты и Тима. Он увидел их с террасы отеля, когда подъехал автомобиль. Рита заметила его и помахала ему рукой.
   Когда он сбежал с лестницы террасы им навстречу, Рита сразу заметила, что его тонкое лицо похудело еще больше и глаза, с темными тенями вокруг, казались печальными.
   Она почти тотчас же спросила его:
   -- Где Каро Клэвленд? В своей комнате?
   Все ее опасения и догадки сразу подтвердились, когда она услышала ответ и тон его голоса:
   -- Миссис Клэвленд уехала в пустыню две недели тому назад.
   У Риты сорвалось легкое восклицание:
   -- Она уехала ненадолго? Я надеюсь, она скоро приедет? С кем она отправилась в путешествие? Очень жаль, что ее нет, тем более что мы привезли ей печальное известие.
   Барри, отдав все нужные распоряжения в отеле, подошел к ним с Тимом. Он поздоровался с Сфорцо весело и радостно, словно расстался с ним недавно, хотя не виделся с ним более десяти лет.
   -- Очень рад видеть вас! Где Эссекс? Уехал в лагерь? Рита говорит, что миссис Клэвленд уехала в пустыню? Куда? Далеко?
   -- Я не знаю ничего определенного, -- ответил Сфорцо. -- Управляющий гостиницей, наверное, знает что-нибудь о ее местопребывании.
   -- С кем она уехала?
   -- Кажется, миссис Клэвленд уехала со своей горничной.
   Барри свистнул:
   -- Вы хотите сказать, что она уехала одна?
   Сфорцо ответил сухо:
   -- Кажется, да.
   -- Черт возьми! -- воскликнул Барри удивленно.
   Вскоре на террасе снова появились Рита, которая успела переодеться, и Тим в белом фланелевом костюме.
   Сфорцо невольно подумал: "Я скоро узнаю".
   Вместо этого он услышал, как Барри спрашивал Риту, заказать ли ей кофе или чай, а Тима -- хочет ли он пива.
   Рита, заметив тревожное выражение его глаз, сказала серьезно:
   -- Маркиз, у нас очень печальное известие для Каро. Ее муж умер на прошлой неделе. Он заразился какой-то болезнью и умер на борту корабля через день после того, как унаследовал титул и состояние своего покойного дяди. Вы помните, как мы с Каро говорили о лорде Вильтшире? Это был дядя Джона. Адвокаты Клэвлендов протелеграфировали Каро в Париж, я распечатала телеграмму, и мы с Барри решили лучше приехать сюда. Где Каро? Ей, конечно, можно протелеграфировать?
   -- Наверно. Я ничего не знаю, -- ответил Сфорцо сдавленным голосом.
   Он знал лишь одно: она была свободна, совершенно свободна, и она уехала в пустыню с Гамидом эль-Алимом. Душу его терзала ревность. До сих пор она была недоступна, она была женой другого. Он верил в Каро, он знал, что она была чуткой и чистой, с тонкой, прекрасной душой, и он не мог представить себе, что она была способна на низкий поступок. Теперь она была свободной, и Алим мог знать об этом.
   Голос Барри прервал его размышления:
   -- Я пойду к управляющему и попытаюсь узнать ее адрес, чтобы послать ей телеграмму.
   -- Может быть, мы поедем за ней? Я всегда мечтал о поездке по пустыне, -- заметил Тим.
   Отец улыбнулся:
   -- Это путешествие будет слишком длительным, Тим.
   Когда он ушел, Рита обратилась к Сфорцо:
   -- Джиованни, вы знаете, с кем Каро уехала на эту виллу?
   Сфорцо ответил:
   -- Миссис Клэвленд уехала одна в сопровождении своей горничной.
   -- Одна? -- повторила Рита, нахмурив брови. -- Но... но... -- она смущенно рассмеялась, -- в этом, конечно, нет ничего предосудительного, но все же Каро не должна была ехать одна. Где находится вилла?
   -- Кажется, к югу от Люксора.
   -- Но это очень долгое путешествие. Туда нужно ехать больше суток.
   Наступило молчание.
   Рита опустила глаза на свою чашку, закусив нижнюю губу. Лицо ее выражало досаду и беспокойство. Тим разглядывал оживленную улицу. Сфорцо испытывал гнетущее чувство тоски и недовольства. Появился Барри. С необычайной для него поспешностью он подошел к столу.
   Он бросил недокуренную сигару, сел к столику и сказал ровным голосом:
   -- Фрегори дал мне адрес. Я хотел послать телеграмму, но это невыполнимо, так как нет телеграфного сообщения.
   Сфорцо внезапно поднялся:
   -- Это можно уладить, Тэмпест. Я думаю, что смогу помочь вам. Сегодня вечером я хотел выехать в пустыню, где должен встретиться с моим братом. Я поеду к миссис Клэвленд и передам ей письмо или устное известие от вас, а также смогу сопровождать ее обратно в Каир.
   Барри посмотрел на Риту и, наконец, сказал:
   -- Очень любезно с вашей стороны. Не правда ли, Рита?
   Рита быстро взглянула на Сфорцо. Обычное насмешливое выражение в ее глазах исчезло. Она казалась озабоченной, почти печальной.
   -- Это очень благородно с вашей стороны, -- произнесла она тихо, -- я не знаю, что бы мы делали, если бы вы не помогли нам.
   -- Мне надо уйти, чтобы подготовить все для моего путешествия, -- сказал Сфорцо. -- Нужно купить билет и позаботиться о дальнейших средствах передвижения после того, как поезд достигнет конечной станции.
   Он простился и быстро ушел, исчезнув среди толпы.
   Барри зажег новую сигару и, нагнувшись вперед, сказал:
   -- Странно, что Каро уехала одна в такое путешествие.
   Он встретился взглядом с глазами Риты. Ее взгляд был яснее слов.
   -- Не думаешь ли ты, что за этим скрывается что-нибудь?
   Рита пожала плечами и улыбнулась. Когда она ушла с террасы и очутилась в своей комнате, она начала ходить взад и вперед по ней, преисполненная беспокойства.
   Вошел Барри:
   -- Вернулся Сфорцо. Тебе надо спуститься вниз и сказать ему, что передать Каро.
   -- Иду, -- ответила Рита.
   Она хотела поговорить с Сфорцо наедине, хотя не знала определенно, что сказать ему. Сфорцо встретил ее у подножия лестницы. Он улыбнулся ей, и она невольно подумала, какая у него прелестная улыбка. Когда он улыбался, его лицо преображалось. Казалось, его обычная сдержанность уступала место мальчишескому задору и его глаза смеялись.
   Рита поняла, наконец: "Он так рад увидеть Каро, что все остальное для него не имеет значения", -- подумала она. Она не поверила ему, что он и раньше собирался уезжать в этот вечер. Сфорцо был в костюме для верховой езды, прекрасно сидевшем на его стройной фигуре.
   -- Когда вы думаете вернуться? -- спросила она.
   -- Через пять дней, -- сказал он, подумав.
   -- Через пять дней? -- Разочарование слышалось в ее голосе.
   -- Может быть, и раньше, но, миссис Тэмпест, путешествие долгое, и, может быть, миссис Клэвленд уехала куда-нибудь дальше.
   Рита спросила:
   -- Разве у нее есть здесь знакомые или друзья?
   Их взгляды встретились, и она поняла, что он ничего не скажет ей.
   -- Я так мало знаю о планах миссис Клэвленд! -- ответил он.
   Она кивнула головой:
   -- Как жаль, что ее нет здесь.
   -- Да, миссис Клэвленд?
   -- Теперь ее зовут иначе, но так трудно привыкнуть к новым именам, -- прервала она его.
   -- Я ухожу, миссис Тэмпест. Я передам ваше письмо в собственные руки.
   Они оба рассмеялись, и Рита добавила: "Леди Вильтшир".
   Тим проводил его на вокзал. Они заговорили о Париже и о болезни Тима.
   -- Болеть так неприятно. Какое беспокойство я причинил моим родителям! Скажите, вы не знаете, где теперь принц Гамид эль-Алим, который посещал нас в Париже? Вы не видели его за последнее время?
   -- Нет.
   -- Я его терпеть не мог, -- откровенно сказал Тим. -- Кажется, и вы не любите его.
   -- Нет, -- снова ответил Сфорцо.
   Тим махал ему рукой, когда отошел поезд. Он любил Джиованни, как называл Сфорцо, и очень жалел, что ему пришлось так скоро расстаться с ним.

ГЛАВА XXII

   Сфорцо сидел с Робертом в маленьком кафе на одной из узких улиц Люксора. Роберт был в арабском костюме, который очень шел ему.
   Своей высокой, стройной фигурой и смуглым загорелым лицом он походил на настоящего араба.
   -- Сегодня ночью, когда взойдет луна, мой караван уходит на восток.
   -- Но почему ты решил теперь предпринять эту поездку по пустыне? -- спросил Роберт.
   Темнота ночи, душевная усталость и тоска, давившая его, невольно заставили Сфорцо сказать брату:
   -- Я приехал сюда, чтобы разыскать миссис Клэвленд и увезти ее в Каир. Ее муж умер. Они должны были развестись. Я люблю ее, я любил ее с первого мгновения, как увидел ее.
   Роберт ничего не ответил.
   После небольшой паузы он спросил:
   -- Джиованни, ты знаешь, где находится миссис Клэвленд?
   -- На вилле "Зора", находящейся около деревушки по имени Руспа.
   "Значит, он ничего не подозревает", -- подумал Роберт, не зная, что сказать ему. Единственный человек в мире, которого он любил, был Сфорцо. Джиованни был старше его на двенадцать лет, и для Роберта старший брат был идеалом. Сфорцо воспитал его и относился к нему с отеческой нежностью. Они редко виделись за последние годы, но их глубокая привязанность друг к другу лишь возрастала при разлуке.
   Они вышли на улицу. После недолгого молчания Сфорцо спросил:
   -- Где находится Руспа?
   -- Недалеко от моего лагеря, -- ответил Роберт.
   -- Как долго нужно ехать туда?
   -- Во вторник вечером ты сможешь увидеть миссис Клэвленд. Но нам придется торопиться, чтобы быть там к этому времени.
   -- Что собой представляет вилла "Зора"? -- спросил Сфорцо.
   В его голосе не было и тени подозрения.
   -- Почему ты не спрашиваешь, кому она принадлежит? -- резко спросил Роберт.
   Он не мог перенести этого дальше, не хотел больше скрывать истину.
   Услыхав, как Сфорцо глубоко вздохнул, Роберт произнес, стараясь говорить обычным голосом:
   -- Гамид эль-Алим -- владелец виллы.
   Затем он продолжал уже гневно:
   -- Он находится там, в пустыне. Они проводят время вместе. Я проезжал мимо виллы и хотел заехать к ней, но не сделал этого, так как узнал о его присутствии. Что ты сможешь сделать? Ничего! Она любит его. Ведь она выехала из Каира после его женитьбы или незадолго до нее.
   -- Его женитьбы? -- повторил Сфорцо задыхающимся голосом.
   Он сейчас же, однако, овладел собой.
   -- Я ничего не знал об этом.
   -- Неужели? -- спросил Роберт.
   Он не находил слов, страдая за брата. Он вспомнил тот вечер, когда они обедали втроем в Шепхэрд-отеле: Каро, Сфорцо и он. Роберт вспомнил, какой она была изящной, прелестной и как она понравилась ему. Его поражало, что такая женщина могла полюбить Гамида, и это унижало ее в его глазах. Он знал, каким гордым и самолюбивым был его брат, сколько страданий он должен был испытать из-за своей любви к этой женщине, недостойной его.
   Они подошли к каравану, который их ожидал около какой-то высокой стены. При их появлении заржала лошадь.
   -- Это Нано, -- объяснил Роберт с гордостью.
   Он взобрался на своего верблюда, и Сфорцо последовал его примеру. Под громкие крики погонщиков с шумом и лязгом караван тронулся в путь, подымая облака песочной пыли. Когда высокая стена осталась далеко позади, взошла луна, огромная, кроваво-красная, багровый шар на темном фоне иссиня-черного небосвода.
   Сфорцо не сознавал окружающего, не слышал, что творится вокруг, и лишь думал об одном, мучительном и страшном. Теперь он узнал о том, чего опасался, что вызывало в нем дикие вспышки ревности. В коротких словах Роберт сообщил ему правду, совершившийся факт. Горечь и презрение наполняли его душу. Презрение к самому себе терзало его.
   "Безумный, -- говорил он себе. -- Ведь я любил в ней лишь образ, который я создал себе. Разве возможно, чтобы ей было неизвестно, в чьей вилле она живет и какому человеку она доверяет?"
   Безжалостная действительность разбила его мечту, уничтожила его счастье. Он старался забыть, не думать о том, что было для него страданием. Все эти дни в пустыне она провела с Гамидом эль-Алимом. Может быть, в этот момент Каро стояла около него, находилась около Гамида. У него захватило дыхание, словно раскаленное железо коснулось его груди.
   Все эти годы он ждал, зная, что придет настоящая любовь, а теперь...
   Он никогда не знал, что ревность может быть таким безмерным страданием. Он презирал за это других, считал это слабостью, а теперь он видел Каро и Гамида вместе, представлял себе выражение его глаз, слышал тон его голоса...
   Часы проходили. Наступил рассвет, и громкая молитва правоверных арабов вознеслась к небу. Караван сделал привал, и они подкрепились финиками и кофе. Затем они снова двинулись в путь по безграничным песчаным равнинам, где изредка росли чахлые кустарники и желтые груды песка образовали волнистые дюны. Далеко на востоке возвышалась темная цепь невысоких гор. Жара все возрастала.
   Вдруг, неизвестно откуда, из золотисто-голубоватой дали показалась кучка всадников, направляясь к каравану. Роберт отдал какое-то распоряжение. Верблюды остановились, и арабы собрались около них.
   -- Набег, -- коротко объяснил Роберт брату. -- Достань свой револьвер. Люди очень храбрые, посмотри на них.
   Сфорцо оглянулся и увидел темные, мрачные лица арабов, готовящихся к бою. Холодная решимость, дикая ненависть светились в их глазах, жажда крови и битвы искажала их лица.
   Нападающие врассыпную приближались к ним и начали стрелять. Один из арабов был ранен. Пуля попала в одного верблюда, затем в другого. С диким криком нападающие налетели на караван. Два араба упали со своих коней, которые встали на дыбы от испуга.
   Роберт выстрелил в предводителя нападающих -- высокого всадника в белом одеянии, расшитом золотом. Тот покачнулся и упал с лошади. Арабы перешли в наступление. Сфорцо и Роберт дрались в их рядах.
   Сфорцо почувствовал острую боль в руке, увидел, как Роберт упал на колени, потом снова поднялся и бросился вперед. Около Сфорцо упал сраженный пулей человек. Затем он услыхал слово "буря", после которого наступила внезапная тишина. Он оглянулся. Нападающие исчезли.
   Роберт схватил его за руку.
   -- Самум! -- прокричал он и бросился на землю, потянув его за собой.
   Сфорцо показалось, что на них надвигается высокая стена песку. Он лежал около Роберта, и горячий песок засылал ему рот, глаза, мешая дыханию и паля огнем. Ветер свистел, принося с собой непроницаемые облака песочной пыли. Затем наступила тишина. Кругом не слышно было ни звука.
   -- Все прошло, наконец, -- раздался голос Роберта, охрипший, еле слышный.
   Сфорцо поднялся, и вслед за ним поднялись арабы. Роберт осмотрел свою лошадь, затем, перевязав раны у своих людей, велел собираться в дальнейший путь.
   Когда Роберт подошел к брату, он воскликнул:
   -- Ты ранен?
   Он осмотрел раненую руку Сфорцо, залил рану йодом и тщательно перевязал ее.
   -- Вот теперь все в порядке.
   -- Очень больно, -- не то с улыбкой, не то с гримасой сознался Сфорцо.
   -- Рана легкая и скоро заживет, -- уверял его Роберт.
   Затем он добавил:
   -- Мы опоздали и не доберемся сегодня до нашей цели. Я отдал распоряжение остановиться на ночь в оазисе Орназа. Люди устали.
   Сфорцо подошел к своему верблюду. Караван отправился в дальнейший путь.

ГЛАВА XXIII

   -- Сегодня, -- сказал Гамид, -- я покажу вам настоящую жизнь пустыни.
   Он посмотрел на Каро, освещенную яркими лучами солнца, и загадочная улыбка мелькнула на его губах.
   Каро глядела на розы, распускающиеся золотистыми венчиками.
   -- Вы знаете, у меня сегодня последний свободный день, -- сказала она рассеянно. -- В субботу я уезжаю в Каир, и завтрашний день мне придется провести в приготовлениях к отъезду.
   Гамид молча посмотрел на нее, любуясь ее белоснежной кожей, мягким блеском ее волос, нежными, белыми руками, которые притрагивались к лепесткам красных и желтых роз. Кровь сильно билась в его жилах, когда он думал о ней, о ее нежной красоте, которая сводила его с ума.
   Он оглянулся вокруг; голубело далекое небо, в желтом блеске сверкала пустыня. Он мечтал о движении, о быстром беге в сияющую даль. Его лошадь терлась головой о его плечо. Он обнял красивую голову и погладил ее.
   Одетый в костюм для верховой езды, Гамид уговаривал и Каро переодеться.
   -- Это самый удобный костюм, -- убеждал он, -- хотя часть пути вам придется проехать на верблюде в паланкине.
   -- Я, пожалуй, переоденусь, -- согласилась Каро. -- Но мы должны вернуться к десяти часам. Сариа будет очень беспокоиться, если мы опоздаем. Иначе нельзя. К десяти часам я должна быть дома. Так заявила мне Сариа.
   -- Прекрасно, -- согласился Гамид.
   Ожидая Каро, он нервно закуривал папиросу за папиросой и бросал их, не докурив до конца. Ему не пришлось долго ждать, но ему казалось, что время тянется бесконечно. Он нервничал, но ни на одно мгновение не колебался, правильно ли поступает. Он не хотел задумываться над этим вопросом, он лишь мечтал о выполнении своего желания, самого страстного желания, которое он испытывал когда-либо в жизни.
   Он никогда не мечтал ни об одной женщине так, как мечтал о Каро. Она была недоступной в своем холодном спокойствии и не сознавала своей власти над ним, что лишь усиливало его страсть. Он был слишком умен, чтобы не понимать, что, кроме дружбы, она не испытывала к нему никаких других чувств, и ее ровные дружеские отношения усиливали ее очарование. Он знал, что страсть еще никогда не просыпалась в ней, но что такие женщины, как она, были способны любить глубокой, пламенной любовью.
   Каро вышла в сад и подошла к лошадям. Гамид посадил ее в седло, вскочил на лошадь, и они выехали в пустыню по направлению к востоку.
   Каро помахала хлыстом Сариа, которая вышла в сад, чтобы, по обыкновению, проводить свою госпожу. Они быстро удалились, и фигура Сариа скрылась из виду.
   -- Как дивно все вокруг: воздух, небо, пустыня, поездка, которая предстоит нам. Куда вы везете меня, Гамид?
   -- В мой лагерь. Я хочу показать вам его. Я думаю, что мы сможет вернуться к десяти часам.
   В его голосе прозвучала нотка, удивившая Каро.
   Она обернулась и внимательно посмотрела на него. Гамид громко рассмеялся, и его беспричинный смех смутил ее.
   -- Почему вы смеетесь? -- спросила она.
   -- Я вспомнил слова Сариа, которая назначила час вашего возвращения.
   Они ехали некоторое время молча, пока не оставили деревню далеко позади.
   -- Мы никогда еще не ехали этой дорогой, -- заметила она.
   -- Нет, -- коротко ответил Гамид.
   Они продолжали путь молча.
   Пламенные краски заката загорались в небе, когда Гамид внезапно обернулся к ней и невольно воскликнул:
   -- Как вы красивы!
   Слова сорвались с его губ, словно крик наболевшей души.
   Каро посмотрела на него, улыбаясь. Его восторженное замечание не оскорбило ее, потому что казалось таким искренним.
   -- Как вы молоды, -- ответила она шутя.
   Гамид покраснел.
   Выражение его лица смягчилось:
   -- Такие слова женщины говорят только из чувства нежности.
   Его замечание прозвучало словно предупреждение.
   Но Каро лишь пожала плечами. Завтра все будет позади, завтра она вернется в Каир, а оттуда в Италию, в Париж, и Гамид навсегда исчезнет из ее жизни. Может быть, она снова встретится с Сфорцо, может быть!..
   Наступили сумерки, легкие и прозрачные. Словно по мановению волшебной палочки из песчаных дюн появились люди с верблюдами. Небо пламенело в ярких красках, и розоватые отблески заката падали на землю золотыми и янтарными полосами.
   Гамид помог Каро взобраться в паланкин, затем последовал вслед за ней внутрь его. Верблюд поднялся и двинулся в путь.
   -- Хотите закурить папиросу? -- спросил голос Гамида из бархатной темноты.
   Он достал свой портсигар и крошечную золотую зажигалку. Запах дыма наполнил узкое пространство. Каро отодвинула занавес и взглянула в темнеющее фиолетовое небо.
   -- Какая дивная ночь! -- сказала она.
   Гамид повторил ее слова. Он наклонился к ней, притронувшись к ее руке. Каро отодвинулась. Он пробормотал извинение, но она знала, что прикосновение к ее руке не было случайным.
   "Я не должна была ехать с ним, -- подумала она с нетерпением. -- Во всяком случае, это приключение скоро будет позади".
   Верблюд шел вперед. Каро показалось смешным, что она сидела в паланкине, словно восточная женщина. Она хотела, чтобы путешествие кончилось поскорее.
   -- Наверно, уже очень поздно? -- заметила она. -- Может быть, вернуться, не увидев вашего замечательного лагеря?
   -- Уже недалеко, -- ответил Гамид спокойно.
   Но, несмотря на его уверения, нигде не было видно и следа лагеря. Кругом простиралась пустыня: безбрежное серовато-белое пространство, а над ним высокий свод темнеющего неба.
   Каро невольно вздрогнула. Гамид взял ее руку. Каро чувствовала горячее биение его крови, и казалось, что волнующий жар его сухой, сильной ладони передавался ей.
   По возможности спокойно она сказала:
   -- А... ваша рука такая теплая: надеюсь, я не простудилась, я вздрогнула от холода.
   -- Я могу дать вам лекарство в моем лагере, -- ответил Гамид, все еще не выпуская ее руки.
   -- Я уверена, что уже поздно, -- снова начала Каро.
   Она попыталась отделаться шуткой:
   -- Как вы думаете, не лучше ли нам вернуться теперь, чтобы вовремя быть дома?
   -- Мы дома, -- сказал Гамид, -- в моем доме. Посмотрите!
   Огни костров внезапно показались вблизи. Запах дыма донесся в паланкин, раздались звуки голосов и лай собак, ржание лошадей, весь шум большого оживленного лагеря.
   Верблюд опустился на колени. Многочисленные арабы с горящими факелами окружили их, когда Гамид вынес ее из паланкина.
   Сквозь толпу арабов он повел ее по плетеному ковру в большую палатку. Ее смутные опасения и еле сдерживаемый гнев прошли при виде окружавшей ее роскоши. Белые стены палатки были покрыты драгоценными, вышитыми шелком коврами. На полу лежали ковры, которым не было цены. У шелковых стен стояли низкие диваны с замечательными подушками, прекрасный рояль и стол, уставленный золотой посудой. Всюду во всех углах были огромные вазы с розами, с красной геранью, с цветами мимозы и пальмовыми листьями.
   Гамид исчез. На пороге бесшумно появилась девушка и, поклонившись Каро, повела ее в следующую маленькую комнатку, где на маленьком столике стоял хрустальный сосуд с водой, флаконы всевозможных духов, пудра и даже помада для губ.
   Легкая насмешливая улыбка появилась на губах у Каро. Она знала, что Гамид любил роскошь, но не подозревала до какой степени. Она привела себя в порядок и вернулась в большую круглую комнату.
   Гамид встал ей навстречу. Он успел переодеться в арабский костюм.
   Каро улыбнулась, но невольно, при виде его высокой фигуры в живописном одеянии, смутное чувство тревоги снова проснулось в ней. Она старалась не поддаваться страху, забыть свои неясные опасения.
   Они сели к столу. Гамид сидел на груде подушек. Высокий слуга в белом бурнусе явился с большой золотой чашей для омовения рук. Каро следила за всеми движениями Гамида, когда слуга опустился перед ним на колени, протянув ему чашу.
   "Словно в арабской сказке", -- подумала она с иронией. И должна была все же сознаться, что это одеяние придавало Гамиду какое-то спокойное достоинство, преображавшее его.
   Обед продолжался долго. Он был очень обильный и прекрасно приготовлен французским поваром. Вина, подававшиеся к столу, были редкие и очень дорогие. Гамид не притронулся к ним, а Каро выпила лишь несколько глотков. Затем явившиеся слуги бесшумно вынесли стол из палатки.
   Каро встала и подошла к выходу. Ночь, прохладная и звездная, простиралась над безмолвной пустыней. Каро остановилась, опершись рукой о раму полотняной двери и глядя в темноту. Гамид встал и подошел к ней.
   -- Уже поздно; нужно возвращаться, я думаю. Ваш лагерь действительно замечательный, -- начала она.
   Каро нервничала и говорила быстро, отрывисто.
   Гамид тихо рассмеялся. Он нагнулся к двери, закрыл ее и опустил тяжелую портьеру, закрывавшую вход.
   -- Мы находимся в десятках миль от человеческого жилья. Кругом нет никого, кроме моих преданных слуг. Вы затеряны в сердце пустыни...
   Каро попыталась рассмеяться, но губы ее искривились в гримасу. Мягкость и любезность Гамида пугали ее. Она медленно прошла в палатку и остановилась под филигранной серебряной лампой, свисавшей с потолка. Она старалась казаться спокойной и сохранить присутствие духа.
   -- Боюсь все же, что мне пора уезжать, -- сказала она с улыбкой, к которой с усилием принудила себя. -- Может быть, вы будете так любезны послать кого-нибудь со мной. Вы не должны сопровождать меня обратно на виллу. Ведь уже так поздно, а путь далек.
   Она ждала его ответа, стараясь убедить себя, что все ее опасения ни на чем не основаны. Но какое-то чувство, какой-то инстинкт говорили ей, что страх ее не был напрасен.
   Гамид стоял около дивана, покрытого огромной тигровой шкурой и мягкими шелковыми подушками. Он повернул голову и со странным выражением посмотрел на нее. В его глазах ярким огнем горело страстное желание, искажавшее его красивое лицо.
   -- Вы знаете, что вы не уедете, -- сказал он очень мягко. -- Со свойственным женщине притворством вы стараетесь не смотреть истине в глаза и обмануть себя.
   Он откинул голову назад и рассмеялся. Его загорелая шея выделялась среди белых складок бурнуса.
   -- Все женщины одинаковы, как на Востоке, так и на Западе, -- продолжал он.
   Он подошел к ней и остановился так близко, что почти прикасался к ней.
   -- Но в одном вы не похожи на остальных женщин, Каро, -- продолжал он, -- я никогда еще не видел такой женщины, как вы, никогда ни одна женщина не сводила меня так с ума. Вы так красивы, у вас такая белая кожа, такие необыкновенные волосы! Я любовался вами, я потерял голову от дурманившего желания. Вот посмотрите!
   Он взял ее руку и приложил к своему сильно бьющемуся сердцу.
   Каро остолбенела и не находила слов. Она пыталась заговорить, но с ее пересохших губ не сорвалось ни слова. Она тяжело вздохнула, словно собирая силы.
   Гамид следил за ее движениями и тихо рассмеялся.
   -- Я ваша гостья, принц, -- с огромным усилием произнесла она. -- Вы были моим другом. Я всецело в вашей власти. Я доверяла вам, когда приехала сюда. Я прошу вас отпустить меня в сопровождении ваших слуг. Я должна вернуться на виллу.
   Она умолкла, и только звук ее неровного дыхания нарушал тишину, царившую в большой палатке.
   Гамид внезапно нагнулся и обнял ее. Он поднял ее, словно ребенка, и понес к дивану, покрытому тигровой шкурой и подушками из серебряной парчи. Держа ее в своих объятиях, он опустился на диван.
   Каро не произнесла ни слова. Ее глаза с безмерным презрением смотрели на него.
   Гамид улыбнулся, нагнулся к ней и поцеловал ее губы медленным, пламенным поцелуем.
   Каро не могла двинуться в железных объятиях, сжимавших ее; он прижал ее к себе, нагнувшись над ней, не выпуская своих объятий.
   Наконец Гамид отпустил ее и поднял голову, глядя на нее со странной улыбкой. Каро высвободила руку и прижала ее к губам, отвернув голову. Его правая рука все еще обнимала ее, и она не могла сдвинуться с места.
   Стараясь побороть слезы, навертывающиеся на глаза, она еле слышно произнесла:
   -- Я взываю к вам, ради нашей прежней дружбы, ради воспоминаний о наших встречах в Париже, когда я считала вас человеком, достойным моего доверия. Я беззащитна теперь и в вашей власти. Вы нанесли мне несказанное оскорбление. Вы не можете, не смеете удерживать женщину, которая презирает вас, вы...
   -- А... вы презираете меня?
   Свободной рукой он вынул гребень из ее волос, рассыпавшихся блестящими кудрями под его прикосновением.
   Дикий гнев проснулся в Каро при этом движении его руки.
   -- Презираю вас! -- повторила она, задыхаясь. -- Я ненавижу, ненавижу вас! С каждым мгновением мое презрение к вам возрастает все больше. Вы привезли меня сюда, я ваша гостья, я доверяла вам, и вы знали это и знали, что я считала вас приличным человеком.
   -- Приличным? -- повторил Гамид, забавляясь. Он положил руку на ее голову, притянул ее к себе и прижал к своей груди. Его голос, тихий и страстный, прошептал над ней: -- Приличным. Нет, вы ошиблись! Я дикарь, не знающий преград своим желаниям. Я ждал этого момента, я заранее наслаждался им. Вы вспоминаете о Париже, говорите о нашей дружбе. Но я любил, я желал вас с первой нашей встречи. Вы помните тот вечер в роще, ту ночь, проведенную нами на озере? Я мечтал тогда лишь об одном: заключить вас в свои объятия, поцеловать вас. И теперь, при виде вас, я теряю голову, я...
   Он побледнел, глядя на нее. Его дыхание было тяжелым и прерывистым.
   Каро вздрогнула и, выскользнув из его рук, вскочила на ноги. Он поймал ее и снова притянул к себе, сжав ее с такой силой, что у нее захватило дыхание. Она чувствовала, что близка к обмороку. Он отпустил ее. Она открыла глаза, и их взоры встретились. Она поднялась, опираясь на подушки и прижав руку к сильно бьющемуся сердцу. В своем смятении она повторяла себе, словно во сне: "Ведь теперь двадцатое столетие, и такие вещи не происходят в жизни".
   Она прошептала, задыхаясь:
   -- Вы не должны, не можете удерживать меня силой.
   Он снова рассмеялся:
   -- Вы ненавидите, вы презираете меня за то, что я удерживаю вас силой, за то, что я не признаю требований приличий и предрассудков, которыми живет ваше цивилизованное общество. Вы презираете меня за то, что я не стараюсь лицемерить, за то, что следую моим порывам и желаниям, не считаясь ни с какими препятствиями, встречающимися на моем пути. Вы играли с огнем с первого дня нашей встречи. Вы знали это. Вам льстило мое безмерное обожание, вам нравилась ваша власть надо мной. Я знал ваше чувство, угадывал ваши тайные мысли и ждал этого момента, когда вы будете в моей власти, не сможете уйти от меня. Наступил час расплаты. Вы останетесь здесь! Теперь вы знаете все, -- закончил он торжественно. Взор его был устремлен на ее лицо. Он видел, как оно дрогнуло, и Гамид знал, что он победил.
   Выражение его лица изменилось и озарилось нежностью и страстью. Внезапным мягким движением он опустился около нее на колени, обвив руками ее стройное тело, и выражение безмерной любви и обожания отразилось на его лице.
   Несмотря на презрение к нему, на испытываемый гнев и усталость, от которой у нее кружилась голова, Каро поразилась перемене, происшедшей с ним, осветившей его прекрасное лицо необычайным чувством.
   Оба молчали, словно зачарованные этим странным, коротким мгновением.
   Голос Гамида, тихий, почти неслышный, раздался в тишине:
   -- Я люблю вас, я обожаю вас. Все сказанное вами забыто. Я боготворю вас и буду боготворить всю жизнь. Все эти недели я вспоминал вас, ваше лицо, звук вашего голоса... Я окружу вас несказанной роскошью, я отдам вам всю мою любовь, жизнь, мою душу. Я люблю вас так, как никогда не любил.
   Он нагнулся и поцеловал ее нога.
   Даже сквозь тонкую лайку высоких ботинок она почувствовала его горячее прикосновение. Его темное лицо, наклонившееся над ней, показалось ей изображением какого-то мрачного божества.
   Неожиданно в ее памяти встал забытый храм в пустыне. Неясные образы пронеслись перед ней.
   "Я теряю сознание", -- со страхом подумала она.
   Гамид снова обнял ее, и она чувствовала громкое биение его сердца.
   Опять прежняя мысль промелькнула в ее усталом мозгу: "Теперь двадцатое столетие, и такие вещи не происходят".
   Глаза Гамида смотрели на нее с бесконечной нежностью. Он выглядел теперь очень юным.
   Каро с усилием улыбнулась:
   -- Я могу уйти теперь, не правда ли?
   Он улыбнулся ей в ответ, но ничего не сказал, обняв ее голову и прижав ее к своей груди.
   -- Гамид, вы понимаете... -- продолжала Каро.
   -- Что? -- спросил он.
   Тон его голоса не выражал его сокровенных мыслей.
   Она удерживала слезы, стараясь сохранить спокойствие.
   Очень медленно Гамид произнес:
   -- Вы поцелуете меня, Каро. Один поцелуй, который вы подарите мне сами.
   Сердце ее громко забилось. Она не сможет вырваться отсюда. Надежда оказалась напрасной. Она старалась спокойно обдумать положение, зная свою власть над Гамидом.
   Она снова улыбнулась ему:
   -- Я не могу поднять голову -- помогите мне.
   Он нежно приподнял ее на подушках и опустился на коленях около нее, положив свою голову к ней на грудь. Сладкий, крепкий запах духов, который так понравился ей тогда в первый вечер, исходил от него. Его голова лежала на ее груди, его сильные, стройные руки обнимали ее.
   Как уйти, как спастись отсюда?
   Гамид поднял голову. Он дрожал от сдерживаемой страсти. Рука его лежала на ее плече.
   -- Любимая, -- прошептал он. -- Я схожу с ума по вас. Вы чувствуете, как бьется мое сердце?
   Он приложил ее руку к своей груди. Его сердце билось так громко, словно грозило разорваться.
   Каро испугалась, почувствовав его дикую, сдерживаемую силу. Она схватила его за руку:
   -- Гамид, дайте мне встать, отведите меня к двери подышать воздухом. Я задыхаюсь.
   Он поднял ее на руки, как ребенка, и понес к выходу.
   Лагерь находился на небольшом расстоянии от палатки. Арабы сидели вокруг горящих костров, и фантастические черные тени плясали вокруг огней. Каро подумала о том, что ни один из арабов не поможет ей -- чужестранке, привезенной принцем.
   Она выскользнула из объятий Гамида и остановилась около него, с безумной надеждой прислушиваясь к каждому шороху, который мог быть для нее спасением. Она старалась успокоиться, зная, что только спокойствием сможет предотвратить неизбежное.
   Где-то заржала лошадь.
   -- Али услыхал мой голос, -- заметил Гамид.
   -- Где находится ваша лошадь? -- спросила Каро.
   -- Там, налево.
   Она обернулась в направлении, в котором он указывал.
   -- Покажите ее мне, -- сказала она, стараясь говорить естественным голосом.
   Он повел ее в темноту, держа ее за руку.
   Она пыталась ни о чем не думать... При мысли о предстоящем она начинала задыхаться... Она была бессильной, но должна была сохранить спокойствие.
   В лагере рядами стояли привязанные лошади. Али был привязан отдельно от других коней. Он повернул к ним голову с блестящими глазами, радостно встречая своего господина.
   -- Это лучшая лошадь во всей пустыне, -- сказал Гамид с гордостью.
   Невольно Каро подумала: "На этой лошади я могла бы убежать. Я могла бы уехать на рассвете. Бежать, бежать! Лучше смерть, чем это!"
   -- Я очень устала, -- сказала Каро, когда они вернулись в палатку.
   Гамид отодвинул занавес, который вел в маленькую комнату, где Каро уже была раньше.
   Занавес закрылся за ней. Она была одна. Она оглянулась вокруг. Высокие вазы с цветами, коробки и флаконы на столе. Золотые ножницы, острые и тонкие, лежали около пушка для пудры.
   В соседней комнате Гамид ходил взад и вперед. Она слышала, как он рассмеялся. Раздался чей-то голос. Гамид ответил на вопрос, затем наступило молчание.
   Каро стояла, прислушиваясь. Она взяла ножницы в руки. Когда холодный металл коснулся ее руки, она внезапно поняла все. Гамид отчасти был прав. Она играла с огнем, не сознавая опасности. Каро пожала плечами. Она поплатится за свою ошибку. Она посмотрела на ножницы. Мысль о предстоящей смерти наполнила ее холодным отчаянием. У нее не было другого выбора, другого оружия. Она спрятала ножницы на груди, отодвинула занавес и выглянула в палатку.
   У входа стояло двое мужчин. Один из них говорил по-английски. Каро вскрикнула.
   В этот момент появился Гамид. Его взгляд остановился на ней. Она стояла у занавеса, тяжелые золотые складки которого ниспадали позади нее. Затем он заметил обоих пришельцев.
   Один из арабов произнес на прекрасном английском языке:
   -- Я привез известие для миссис Клэвленд, ваша светлость. Для этого я приехал из Каира. Известие очень важное. Я заехал на виллу, но узнал от горничной, что миссис Клэвленд поехала с вами в лагерь пообедать.
   -- Не только пообедать, -- с невозмутимым спокойствием ответил Гамид. -- Вы видите, что миссис Клэвленд чувствует себя здесь как дома! -- добавил он.
   Произнеся эти слова, он выстрелил, держа револьвер в складках своего бурнуса.
   Человек, стоявший перед ним, покачнулся и упал к его ногам. Выстрел был бесшумный.
   Все продолжалось лишь мгновение, но Гамид не успел сдвинуться с места, как второй человек прыгнул на него, причем упал его тюрбан.
   Каро увидела лицо Сфорцо.
   Он не заметил ее. Он в этот момент ничего не видел. Он знал лишь, что Гамид убил его брата и что, наконец, он сам сможет убить его.
   Револьвер Гамида упал на землю. Ударом ноги Сфорцо отбросил его в угол.
   Он убьет его, убьет собственными руками этого человека, которого он ненавидел больше всего в жизни. Он отомстит ему за смерть Роберта, за свою поруганную любовь.
   Словно дикий зверь, он прыгнул на Гамида, обвил его руками, и Гамид чуть не потерял равновесие от сильного толчка. Однако он удержался на ногах, стараясь схватить Сфорцо за горло. Они дрались почти бесшумно, даже дыхание их было еле слышно, с таким диким напряжением боролись они в смертельной схватке. Лица их были ужасны -- посеревшие, искаженные маски с горящими глазами, оскаленными зубами. Оба не произнесли ни звука.
   Каро почувствовала сильную боль в пальцах. С тупым изумлением она посмотрела на них. Она с такой силой ухватилась за складки занавеса, что тяжелая парча порезала пальцы до крови, словно ножом.
   Снова и снова неясные слова мелькали в ее мозгу: "Ведь это двадцатое столетие, такие вещи не происходят теперь".
   Сфорцо и Гамид упали на землю и покатились к ее ногам; она увидела, что Сфорцо брал верх над противником. С огромным усилием он приковал его к земле. Гамид поднял голову, стараясь освободиться.
   Взгляд его упал на Каро, горя зловещим огнем.
   -- Я люблю тебя, -- прохрипел он, -- люблю, люблю, слышишь? И скоро...
   Пальцы Сфорцо сдавили ему горло. Гамид увернулся, и они покатились в смертельной схватке.
   Сфорцо собрался с последними силами. Огромным усилием он сжал Гамида в железных тисках, навалившись ему на грудь. Гамид слабел. Он разжал руки и выпустил Сфорцо. На губах Гамида выступила кровавая пена. У него были переломаны ребра. Сильное внутреннее кровотечение лишило его сил и помогло Сфорцо одержать победу над ним. Кровь потоком полилась у него изо рта.
   -- Я умираю, -- сказал он ясно.
   Сфорцо поднялся, шатаясь.
   Гамид поднял голову и посмотрел на Каро. Дрожащей рукой он провел по лицу, залитому кровью. Глаза его были обращены на нее.
   -- Я люблю тебя, -- прошептал он.
   Из его горла вырвался хрип, он прошептал что-то по-арабски и упал навзничь, заметив при этом Сфорцо.
   -- Собака! -- прошептал он беззвучно, стараясь подняться, но не мог. Жизнь оставляла его. Он умер.
   Жуткая тишина наступила в палатке. Снаружи раздавался равномерный бой барабанов, звук гобоев.
   Сфорцо не глядел на Каро, он неподвижно смотрел на Роберта. Он подошел к нему и опустился около него на колени, взяв его руку, но рука Роберта безжизненно упала.
   Тогда он поднялся и оглянулся на Каро.
   -- Надо бежать, -- сказал он. -- Идемте.
   Каро посмотрела на него. Она не поняла его слов, не понимала вообще, что с ней происходит. Он отстранился и дал ей пройти вперед.
   Они вышли из палатки, не боясь быть замеченными, словно не сознавая окружающего, не понимая грозившей им опасности.
   Сфорцо притронулся к ее руке:
   -- Вот сюда.
   Направо у костров пировали арабы Гамида. Ночь проходила, близился рассвет. Из темноты выступила неясная фигура араба, державшего двух лошадей.
   Сфорцо подошел к нему и молча помог Каро взобраться в седло. Он, подойдя к своей лошади, глухо сказал:
   -- Я должен вернуться.
   -- Нет, нет, -- прошептала Каро, но он не слышал ее слов.
   Она спрыгнула с лошади и, спотыкаясь, побежала за ним, повторяя его имя:
   -- Джиованни, Джиованни!
   Он вошел в палатку и встал на колени около Роберта. Закрыв глаза, он нагнулся над безжизненным телом брата, и его смуглое лицо окаменело в страдании; рука его держала неподвижную руку Роберта. Несказанный ужас охватил Каро в давящем молчании палатки.
   Она невольно вскрикнула. При звуке ее голоса Сфорцо поднял голову, словно прислушиваясь.
   Мягким и нежным движением он сложил руки Роберта на груди и поднялся на ноги.
   Из-за дверей заглянуло чье-то лицо и тотчас же исчезло.
   Сфорцо подошел к Каро.
   -- Идемте, -- сказал он.
   Она не двинулась с места.
   -- Я не могу, -- прошептала она, -- не могу.
   Взгляд ее остановился на теле Гамида с застывшей, кровавой пеной на губах.
   В следующий момент Сфорцо заметил, что звук барабанов и гобоев внезапно оборвался. Наступила тишина, жуткая и глубокая, таящая в себе неведомую угрозу.
   Сфорцо подошел к Каро и увлек ее к двери.
   Когда они выбежали, спотыкаясь, громкие крики раздались в лагере.
   -- Каро, -- резко произнес Сфорцо, который почти нес ее на руках.
   Он опустил ее на землю и, приблизив свое лицо к ее лицу, сказал:
   -- Вот мой револьвер. Нам придется прибегнуть к нему. У нас нет другого выхода. Слуга Роберта удрал с лошадьми, мы не можем бежать.
   Его голос, его слова вернули ее к действительности.
   Беззвучно, точно повторяя заученный урок, она сказала:
   -- Налево -- Али, лошадь Гамида. Лучшая чистокровная лошадь во всей пустыне.
   -- Налево, -- повторил он.
   Он не успел произнести это слово, как из темноты выступили неясные фигуры, надвигавшиеся на них. Глубокая тишина прервалась громкими криками.
   -- Скорей! -- крикнул Сфорцо и потащил Каро налево.
   Раздались выстрелы. Она слышала возглас Сфорцо, затем он вскочил на лошадь и поднял ее в седло.
   Лошадь поднялась на дыбы, кружась на месте, затем помчалась стрелой. Каро чувствовала, что ледяной ветер дул ей в лицо. Она повернула голову и прижала ее к груди Сфорцо. Лошадь неслась в быстром беге.
   Лагерь с его ужасными воспоминаниями остался далеко позади.
   Когда взошло солнце, уставшая лошадь споткнулась и упала, сломав ногу. Сфорцо и Каро упали на песок.
   Каро лежала неподвижно, широко раскинув руки, на ее пальцах виднелись маленькие глубокие ранки.
   Сфорцо заметил их, когда поднялся.
   Достав револьвер и все еще думая о Каро, он подошел к Али и, закрыв рукой прекрасные, страдающие глаза лошади, застрелил ее. Лошадь дрогнула и, выпрямившись, застыла неподвижно.
   Сфорцо стоял около нее, оглядываясь вокруг усталыми, налитыми кровью глазами. Кругом простиралась пустыня, бесконечная и безмолвная в розовом свете зари.
   Он посмотрел на Каро. Лучше ей было не приходить в себя, лучше им обоим умереть вместе от пули, но необъяснимая, неискоренимая жажда жизни мешала ему поступить таким образом. И опасность лишь углубляла это чувство.
   Сфорцо оглянулся и побледнел. У него захватило дыхание, и он беззвучно прошептал, точно задыхаясь от долгого бега:
   -- Это мираж!
   В золотой дали пустыни он увидел деревья и маленькую палатку.
   Спотыкаясь, он побежал туда, протянув руки вперед, как будто боясь упасть. Он притронулся к палатке, почувствовал грубый крепкий холст под пальцами, увидел колодец в тени тамариндовых деревьев.
   Испытывая огромное облегчение, заставившее его забыть обо всем остальном, он вошел в палатку. Тонкий слой песка покрывал все предметы. Какая-то одежда висела на стене. На полу лежал матрац и стояла большая чаша, около которой лежал кусок мыла и валялось полотенце. Матрац был покрыт одеялом. Сверху лежали две или три подушки. В углу находился большой полотняный мешок с финиками, пачками кофе, муки и бутылками коньяку, а также с несколькими плитками шоколада. Складной стол валялся у входа. Сфорцо поднял его и поставил посредине палатки. Он заметил, что около стола на земле лежала большая фотография. Он поднял ее и задохнулся от нахлынувших чувств. Он поднес руки к вискам, не веря себе. Это был его собственный портрет. Два или три года тому назад он снимался в этом костюме у одного из лучших фотографов Лондона, чтобы послать портрет Роберту.
   -- Роберт, -- прошептал он еле слышно.
   Он увидел Роберта, веселого, оживленного, а потом увидел его спокойное, безжизненное лицо, его холодную руку с кольцом его матери, которое он носил всегда...
   -- Это палатка Роберта, -- произнес он вслух.
   Его усталые мысли снова и снова возвращались к тяжелой утрате. Да, конечно, Роберт часто говорил ему об остановках в пустыне, о случайных привалах по дороге, во время которых он жил в палатках.
   Здесь, в этом маленьком шатре, он еще недавно жил, двигался, дышал, смеялся...
   Через открытый вход палатки он увидел мелькнувшую тень. Внезапная мысль испугала его. Он подошел к двери и увидел коршуна, кружившегося в глубокой выси.
   Вспомнив о трупе лошади и о Каро, лежавшей там, в пустыне, он быстро побежал к ней, не замечая возрастающей жары. Птица реяла все ниже и ниже, он ясно слышал хлопанье ее огромных крыльев.
   С усиливающимся страхом Сфорцо подбежал к Каро, опустился около нее на колени и приподнял ее голову, не сознавая ясно своих движений.
   -- Солнце, -- произнес он громко, -- солнце!
   Каро открыла глаза, и ее отсутствующий взгляд остановился на его лице. Он помог ей подняться на ноги, и они направились к палатке, медленно и спотыкаясь. Когда они вошли в палатку, Каро обернулась к Сфорцо. Губы ее дрожали.
   -- Все в порядке. Вы спасены, -- сказал он успокаивающе.
   Она повторила его слова. Казалось, она не понимала смысла их.
   Почти с отчаянием Сфорцо указал на матрац:
   -- Вы можете прилечь отдохнуть.
   Она послушно, как ребенок, опустилась на матрац и легла, закрыв глаза.
   Сфорцо со страхом поглядел на нее. Было ли ее состояние болезнью и признаком полного изнеможения? У него самого ужасно болела голова и ломило все тело. Со смутной тоской он мечтал о покое.
   Он отошел от Каро и принялся снова осматривать палатку; он нашел медную кастрюлю, спички, спирт в бутылке, несколько пледов, револьвер и коробку с пулями. Он собрал хворост и зажег огонь, на котором сварил кофе.
   Налив в кофе немного коньяку, он подошел к Каро и, нагнувшись над ней и поддерживая ее, поднес чашку к ее губам. Она прижала голову к его плечу. Сфорцо обнял ее одной рукой, чтобы поддержать ее, и его губы прикасались к ее волосам. Когда она выпила все до дна, он снова уложил ее на подушки. Она вскоре заснула.
   Сидя на полу и скрестив ноги, он сам подкрепился чашкой кофе. Неясные мысли пробуждались в его мозгу. Каро была здесь, около него. Смерть Роберта потрясла его настолько, что он лишь теперь начал сознавать все случившееся. Он не отдавал себе отчета в своих чувствах, события последних часов поразили его сердце и туманили мозг. Мысли его были неясные, он жаждал лишь покоя.
   Снаружи пламенело ослепительное солнце, сверкала голубая даль неба и золотистый простор песков. В неясном освещении палатки лицо Каро казалось смертельно бледным. Сфорцо нашел подушку и лег недалеко от Каро, прямо на землю, не взяв даже пледа.
   "Сколько ночей я не спал уже", -- подумал он и тотчас же заснул.
  
   Он проснулся, когда было темно и наступил резкий холод, и приподнялся быстрым движением. Все его тело болело. Он оперся на локоть, собираясь с силами, чтобы подняться на ноги. Глаза начали привыкать к окружающей тьме, и он увидел, что матрац был пуст.
   Он встал, шатаясь, с сильно бьющимся сердцем, и громко позвал Каро по имени.
   Тотчас же ее голос раздался у порога:
   -- Я здесь. Я проснулась до наступления темноты.
   Сфорцо подошел к ней, хотя и испытывал страшную усталость. Все его тело болело после борьбы с Гамидом. Он пошатнулся и упал бы, если бы Каро не поддержала его. Она протянула руки и обхватила его, поддерживая со всей силой.
   Оба стояли, словно оглушенные, тесно прижавшись друг к другу. Каро глубоко вздохнула. Сфорцо вздрогнул, как от электрического тока. Ему показалось, что кровь с новой силой потекла по его жилам, возвращая ему утерянную жизненную энергию.
   Кругом царила полная тишина. Не было слышно ни звука, кроме тихого дыхания Каро. Она была здесь, около него, сводя его с ума своей близостью.
   Несвязные мысли проносились в его мозгу, и он повторял про себя слова: "Моя, она моя теперь".
   В этот момент, обнимая Каро, чувствуя ее дыхание, биение ее сердца у своей груди, он забыл обо всем, и ему казалось, что, наконец, он нашел ее и она принадлежит ему.
   Затем, словно от внезапного толчка, он пришел в себя и вспомнил все происшедшее накануне. Он быстро выпустил Каро и оперся о полотняную стенку палатки. Она дышала теперь быстро и неровно, звук ее дыхания волновал его.
   -- Я нашел в палатке кофе и финики. Палатка принадлежала Роберту, -- резко сказал он и умолк.
   Каро ничего не ответила. Она не могла говорить теперь. Объятия Сфорцо лишили ее сил, пробудили в ней то пламенное чувство, которое она питала к нему. Она задрожала от его прикосновения и чуть не упала, когда он оттолкнул ее. Переход в его чувствах был слишком резкий, слишком безжалостный. Она невольно прижала руку к бьющемуся сердцу.
   Сфорцо продолжал ледяным тоном:
   -- Мы сможем пробыть здесь некоторое время. Лошадь сломала себе ногу, и мне пришлось ее застрелить. Когда я впервые увидел палатку, я решил, что это мираж.
   -- Да, -- пробормотала Каро.
   Она не знала, что сказать. Пока Сфорцо спал, воспоминания о прошедшем обуревали ее, лишая сил. Она не знала, как она попала в палатку, каким образом они спаслись. Ей было все равно, она знала лишь, что Сфорцо был около нее, и больше ей ничего не было нужно.
   Глядя в темноту наступающей ночи, она испытывала странные, противоречивые чувства: ужас при мысли о вчерашней ночи леденил ее кровь. Но она старалась забыть, не думать об этом, заглушить те страдания и угрызения совести, которые терзали ее душу. Она не хотела думать о Гамиде, и присутствие Сфорцо вытесняло все остальные мысли. Несмотря на испытываемые ужас, сожаление и безмерное страдание, она радовалась тому, что Сфорцо был около нее.
   Она ждала его пробуждения, чтобы подойти к нему и молить о прощении. Но между ними ничего не было сказано, и такая попытка казалась ей невозможной: голос Сфорцо, его отношение к ней внезапно сделали его чуждым и далеким, как будто широкая пропасть разверзлась между ними. Холодное отчаяние наполнило Каро, когда она вернулась в палатку.
   -- Можно зажечь свет? -- спросила она тихо. -- Или вы думаете, что это небезопасно?
   -- Небезопасно? -- повторил Сфорцо и коротко рассмеялся. -- Вы и я затеряны в пустыне, -- продолжал он усталым голосом. -- Для нас нет спасения и не существует опасности! Мы не можем надеяться на возвращение, а если даже нас и найдут здесь, то это могут быть только враги.
   Каро сухо заметила:
   -- Вы рисуете наше будущее в нерадостных красках.
   Он жалел, что говорил так резко, но он нервничал и не мог говорить иначе. Он не мог ей сказать, что их единственным спасением была скорая смерть. Он чувствовал, что задыхается при мысли о горькой иронии судьбы, сыгравшей с ними такую злую шутку.
   Сфорцо говорил с усилием, стараясь казаться спокойным:
   -- Я жалею, что напугал вас слишком мрачной картиной. Как вы думаете, не приготовить ли нам какую-нибудь еду, чтобы подкрепиться?
   Они занялись приготовлением трапезы: вскипятили воду, почистили финики и приготовили немного лепешек из имевшейся у них муки. При этом занятии оба почувствовали некоторое облегчение. Они пообедали, сидя рядом на матраце и кушая пальцами. Когда они кончили обедать, Каро взглянула на свои часы, которые она носила на руке. Было двенадцать часов. Оба молчали, не зная, что сказать.
   Наконец, Сфорцо заметил:
   -- Я попытаюсь развесить несколько пледов, чтобы устроить себе отдельное помещение.
   Он тотчас встал и взял два самых больших пледа, лежавших в углу палатки. Закрепив их головными булавками Каро, он развесил пледы перед палаткой.
   -- Я лягу здесь и буду спать под ними, -- произнес Сфорцо.
   Он остановился перед входом в палатку; огонь догорал, и настала темнота, в которой неясно белели их лица.
   -- Вы не боитесь? -- он старался говорить очень спокойно.
   -- Конечно, нет.
   -- Спокойной ночи.
   Что-то в его голосе, странное и необъяснимое, взволновало Каро.
   "Как я могла, как я могла полюбить человека, который так безразличен ко мне?! -- думала она, когда Сфорцо исчез, оставив ее одну. -- Эта ночь, это одиночество пугают меня. Я не могу думать о моих чувствах к нему, я сойду с ума. Я не могу оставаться здесь с Джиованни целые дни и недели".
   Она не могла заснуть. Услыхав в темноте легкое движение, она села с сильным сердцебиением, поняв, что это Джиованни повернулся на своем жестком ложе. Потом бессознательно прислушивалась, ловя каждый звук, испытывая жуткое волнение, от которого замирало ее сердце. Она снова села, сжав голову руками.
   "Что мне делать, что мне делать? Я люблю, я безумно люблю его".
   Она закрыла лицо руками, стыдясь самой себя, своего чувства.
   Вчера из-за нее, вернее, по ее вине, были убиты двое. Сегодня она думала о любви, жила силой своего чувства. Как она могла после такой трагедии жить рядом с человеком, которого она так безумно любила и который столько страдал из-за нее?..
   Она опустилась на подушки, спрятала в них лицо, чтобы заглушить подступавшие рыдания. Но заснуть она не могла. Она укрылась грубым одеялом, вздрогнув от холода. После полного отупения последних часов и сравнительного покоя глубокого сна она не могла найти забвения. Она прислушивалась к каждому звуку -- к шороху тамариндов, к шелесту песка, гонимого ветром, к собственному неровному дыханию. Она снова вздрогнула.
   Ночной ветер усиливался. Ей казалось, что его холодное дыхание коснулось ее лица. Она еще вечером переоделась в одеяние, висевшее на стене палатки. Оно было из теплой, белой шерсти, сверху она надела лайковый пояс от своего верхового костюма.
   Как должен был мерзнуть Джиованни перед палаткой!
   Она встала и вышла, захватив с собой еще два пледа. Закрепленные им пледы были сорваны ветром и, упав на землю, закрывали его. Он лежал на земле под звездным небом и крепко спал под слоем песка, засыпавшего его лицо.
   Каро опустилась около него на колени. Она подложила ему сложенный плед под голову, нежно приподняв ее. На одно мгновение она прижала к себе его усталую, бесконечно дорогую ей голову, затем уложила его на мягком пледе и укрыла его другим.
   Когда Сфорцо спал, он выглядел удивительно юным, что придавало ему еще больше очарования. С бесконечной, страстной любовью она глядела на его узкое, прекрасное лицо.
   Кругом царило безмолвие и одиночество пустыни, в которую они оба были заброшены навсегда. И это чувство лишь усиливало ее любовь и нежность к нему. Здесь не могло быть предрассудков, ни требований приличия, ни устоев общепринятой морали; здесь были лишь они, два человеческих существа, отрезанных от мира, предоставленных сами себе. Кругом были сыпучие, безбрежные пески, далекое небо, голубеющее днем в огненном сиянии солнца, сверкающее ночью золотистыми искрами звезд, и здесь были затеряны они оба в безмерном одиночестве пустыни.
   Она поднялась на ноги. Она была с ним здесь одна, должна была проводить с ним дни и ночи, чувствовать его близость, разделять с ним одиночество, сознавая, что его брат был убит из-за нее, что он сам перенес из-за нее столько страданий. Ведь он нашел ее в палатке Гамида.
   Она старалась не думать об этом, забыть позорное воспоминание, но оно было сильнее ее, не давало ей покоя. С безнадежной тоской и отчаянием она махнула рукой. Зачем эти мысли, эти страдания? Она оглянулась на Сфорцо. Он лежал неподвижно.
   Она медленно вошла в палатку и снова легла, стараясь уснуть.

ГЛАВА XXIV

Жизнь, пламенная и печальная,

умерла вокруг.

Все прошло, кроме любви,

пламенной и печальной.

Сюлли Прюдом

   Только обоюдное страстное чувство может скрасить трудности жизни. Оно сглаживает неприятности, облегчает горе, заставляет забыть о долгих часах скуки.
   Сфорцо и Каро делили все маленькие печали их необычной совместной жизни, стойко переносили все трудности, встречавшиеся им на каждом шагу. Палатка Роберта служила ему лишь временным привалом, и, кроме обильных запасов еды, в ней ничего не было, даже вилки, или ножа, или зеркальца. У Каро остался маленький гребешок. Она предложила Сфорцо пользоваться им. Золотые ножницы, сохранившиеся у нее, он употреблял вместо бритвы. При помощи горячей воды, небольшого количества мыла и тонкой блестящей жестянки он умудрялся бриться.
   Когда он расчесывал маленькой гребенкой свои густые, темные волосы, Каро думала с невольной горечью:
   "Если бы он любил меня, я причесывала бы его прекрасные, мягкие волосы, я старалась бы понравиться ему".
   Она причесывала свои волосы, заплетая их в длинную косу, которая ниспадала на спину, придавая ей еще более юный, девичий вид.
   За несколько недель Сфорцо сильно похудел. Его манеры стали резкими, движения отрывистыми. Под маской холодного равнодушия он старался скрыть свои истинные чувства. Он мечтал о просторе, о быстром движении, в котором он мог бы забыться, но никуда не уходил из палатки, боясь потерять ее из вида, словно предчувствие и страх перед опасностью приковывали его к ней, чтобы быть вблизи Каро. Он не думал ни о чем, боялся заглянуть в будущее, забыл обо всем, что лежало позади. Все его мысли были посвящены Каро, их глубокому одиночеству, их постоянной близости.
   Сначала он был оглушен всеми событиями, обрушившимися на них. Затем, когда зажила его рана на руке и он немного оправился от всех потрясений, сознание всего происшедшего нахлынуло на него с новой силой. Прошлое с его душевными страданиями, с гнетущей тоской по Каро казалось ему теперь бледным и бесцветным. Тогда он мечтал о невыполнимом, тогда он не видел Каро, она не была с ним рядом, они были чужими друг другу.
   А теперь...
   Теперь она была возле него, каждый час, каждое мгновение. При ярком свете дня, в темноте звездной ночи он чувствовал ее присутствие, видел ее стройную фигуру, ее нежное лицо, прозрачную глубину ее зеленоватых, глубоких глаз, слышал звук ее голоса. Ее образ преследовал его даже в те минуты, когда он не видел Каро.
   В алые часы заката, в долгие темные ночи, когда мерцание звезд слабо озаряло бездонное небо и пустынную даль песков, Сфорцо думал о Каро, и какое-то успокоение наполняло его душу. Когда они разговаривали или молча сидели в легкой мгле наступающих сумерек, он забывал обо всем, о Гамиде эль-Алиме, тень которого разделяла их, все еще возбуждая в нем дикую ревность к прошлому. Но такое успокоение продолжалось недолго. Какое-нибудь движение Каро, какое-нибудь слово, произнесенное ею, -- и все менялось, словно гладкая поверхность воды под порывом ветра. Страстное желание, дикая ревность снова просыпались в нем с удвоенной силой.
   Иногда ей казалось, что в его отношении к ней вкрадывалось какое-то новое чувство, но никогда она не могла бы подумать, что Сфорцо любит ее. Может быть, прежде он не был равнодушен к ней, но не теперь.
   Не только его мучили воспоминания о ночи, проведенной в палатке Гамида, -- и она страдала при мысли об этом. Она была так же несчастна, как он.
   Иногда Каро сравнивала свою прежнюю жизнь с теперешней и поражалась перемене, происшедшей с ней за это время. Она не жалела о цивилизованном мире, от которого они были отрезаны. Ее любовь к Сфорцо, окружавшему ее своим вниманием и заботливостью, помогала ей переносить все лишения и трудности.
   Иногда наступали короткие часы безоблачного счастья, точно лазурь голубого неба, просвечивающая сквозь обрывки серых грозовых туч.
   Однажды Сфорцо пытался устроить маленький бассейн и начал рыть землю при помощи деревянной доски, найденной в палатке. Он поранил себе руки. Песчаная почва оказалась слишком рыхлой для этой затеи. Когда он убедился в бесплодности ее, он пошел к Каро, которая следила за его работой, приготовляя кофе. Она принесла ему полотенце и горячую воду, а когда он помылся -- подала ему кофе. Сидя на матраце, он смотрел на нее с искрой юмора в печальных глазах.
   Ей хотелось обнять его голову, прижать к своей груди, чтобы лаской и шуткой развеселить и утешить его. Вместо этого она сказала:
   -- Вы так работали, что, наверно, устали. Я приготовила к ужину нечто вроде пирога. Посмотрите!
   Сфорцо посмотрел, и искра юмора в его глазах разгорелась. Каро не умела готовить, но кофе был прекрасным.
   -- Пирог, наверно, чудесный, -- сказал он серьезно, разглядывая серую лепешку, в которой неровными рядами торчали сушеные финики.
   -- Я видела, как вы работали, и тоже хотела сделать что-нибудь полезное, -- продолжала Каро.
   Сфорцо низко опустил голову на грудь, разглядывая неудачный пирог. Внезапно он быстро обернулся к Каро, и их взоры встретились. Она выглядела совсем девочкой, чистой и нетронутой.
   Он быстро поднялся, вспомнив Гамида, и вышел из палатки, не оглядываясь.
   Было еще жарко. Солнце клонилось к западу. Сфорцо бросился на песок около высокой дюны. Его глаза болели от усталости и бессонных ночей. Вначале он спал прекрасно, теперь он совершенно лишился сна. Он закрыл глаза израненными руками, чтобы не видеть пылавшего зноя.
   Чем все это кончится? Он опустил руки и поднял взор к ярко-синему небу, на котором все еще светило жаркое солнце, заливая все вокруг ярким золотом своих огненных красок. Бывали моменты, -- и они часто теперь повторялись, -- что жизнь казалась ему бессмысленной, невыносимой и пустой, как это бездонное пустое небо над ним. Все его чувства, мысли, переживания принадлежали Каро, снова и снова возвращались к ней. Он мечтал о любви Каро, все остальное для него не имело значения.
   Но разве могла она полюбить его? Он старался овладеть собой, забыть терзающие его мысли. Он сел, обхватив колени руками. Он говорил себе, что одиночество пустыни, однообразие проходящих дней являлись виной его слабости, его страданий. При условиях нормальной жизни он сумел бы найти средство, чтобы забыться, создать себе новые интересы, пересилить себя и вырвать с корнем свою любовь, чего бы это ему ни стоило.
   Но такой выход был невозможен. Для него не было спасения. Любить и подозревать одновременно, жалеть и презирать любимую женщину было несказанным мучением, в котором сгорала его душа. Они были одни, затеряны в одиночестве, таком огромном и безмерном, как его любовь к ней, заполнившая всю его жизнь.
   Стоя у дверей палатки, Каро позвала его. В широком просторе песков ее голос прозвучал звонко и нежно. Сфорцо направился к ней.
   Он шел очень быстро, почти неслышно. За короткие недели он сильно загорел, и его темные, глубокие глаза ярко блестели на бронзовом лице. На пламенном фоне вечернего неба ясно выделялась его стройная, высокая фигура, направляющаяся к Каро.
   Когда они сели за вечернюю трапезу, настали сумерки. В воздухе носился запах горевшего хвороста и аромат крепкого кофе... Пальмы, растущие в маленьком оазисе, бросали легкую тень на палатку и окружающие ее песчаные дюны.
   Оба молчали. Сфорцо устал после целого дня работы, и его настроение невольно отражалось на Каро. Печаль, и усталость, и какое-то неясное, непонятное беспокойство овладели ими.
   Сфорцо произнес отрывисто:
   -- Я устал, и пора отдохнуть, я думаю.
   Он протянул руку, чтобы помочь Каро встать.
   Когда их руки встретились, ему показалось, что ее рука дрогнула от его пожатия. Почти невольно он на мгновение сжал руку Каро. Она стояла от него так близко, что при самом легком движении он мог бы прикоснуться к ее губам.
   В его душе снова прозвучали слова, которые он произнес тогда, в первую ночь: "Моя, она моя теперь".
   Каро слегка отодвинулась.
   Если бы Сфорцо мог подозревать, как ее волновало его прикосновение, он не отпустил бы ее. Но ему показалось, что она хотела высвободить руку, и он тотчас же отошел от нее.
   На его короткое пожелание спокойной ночи она не могла ответить ни слова от волнения. Она ушла в палатку и легла на матрац, прислушиваясь к движениям Сфорцо, укладывавшегося спать на пледах. Внутренний холод леденил ее.
   Как могла она так затрепетать от его прикосновения и как он мог не заметить ее чувств? Этот человек, которому она отдала свое сердце, свою любовь, мог проводить с ней дни и недели в полном одиночестве и оставаться таким чуждым и безразличным.
   И все-таки, все-таки...
   В то чудное, счастливое лето, которое казалось таким далеким прошлым, он был увлечен ею. Она знала это, была уверена в том, что тогда он был неравнодушен к ней. Затем из-за Гамида эль-Алима он перестал интересоваться ею.
   Что она могла сделать?
   Сказать ему, что она не была любовницей Гамида эль-Алима? Что он должен поверить ей, несмотря на то, что нашел ее в палатке у него?
   Но разве она могла сказать ему это? Нет, никогда!
   Что бы ни думал Сфорцо, она не могла разуверить его, убедить его в истине.
   За все время их пребывания в пустыне он лишь кратко упомянул о причинах, приведших его к ней. Он передал ей известие, привезенное Тэмпестами. Она молча выслушала его и ничего не сказала. Лишь когда он упомянул о Сариа, которая с одним из людей Роберта должна была уехать в Каир, она прошептала: "Бедная Сариа".
   Прошлое было для них теперь таким далеким и утерянным навсегда.
   Иногда, когда она просыпалась ночью, ей казалось невозможным, что они находятся здесь, в пустыне, отрезанные от всего мира. Иногда она тосковала о прошлом, чувствуя, что самообладание оставляет ее. Но гордость брала верх, и она спокойно переносила все невзгоды и лишения, утешаясь тем, что Сфорцо разделял с ней одиночество.
   Снаружи поднялся ветер; он шуршал песком, гнул высокие пальмы к земле и раскачивал палатку.
   В эту ночь Сфорцо не мог заснуть; он вспоминал свою прежнюю жизнь: книги, которые он любил, музыку, которую он слышал, свой дом в Париже, в Венеции. Он видел шумные улицы больших городов, знакомые лица друзей, залитые светом залы, наполненные пестрой толпой. Все это он потерял навсегда.
   В его жизни осталось одно: Каро.
   На следующее утро Каро заболела. У нее сильно болела голова. Она жаловалась на боль в горле. Она так охрипла, что говорила шепотом, все же стараясь улыбнуться.
   Сфорцо сварил кофе, принес ей чашку горячего напитка и убрал палатку. Он был очень нежен и внимателен к ней.
   К вечеру ей стало хуже. Она лежала неподвижно, с закрытыми глазами и плотно сжатыми от боли губами. Дверь палатки была закрыта, так как Сфорцо опасался сквозного ветра.
   -- Я вынесу вас на солнце, -- предложил он, нагнувшись к ней.
   Он поднял ее на руки. Каро лежала в его объятиях, отвернув от него лицо. Она чувствовала, как билось его сердце. Слезы усталости, любви и сожаления покатились по ее щекам.
   Сфорцо вздрогнул, увидев ее слезы, которые отозвались острой болью в его сердце. Почему она плакала?
   -- В чем дело? -- спросил он резко, боясь выдать свое волнение. -- Вам хуже? Ваше горло...
   Каро тихо, печально усмехнулась:
   -- Нет, нет, нет. Ничего. Я просто устала. Вам тяжело держать меня. Пожалуйста, отнесите меня в палатку.
   Не говоря ни слова, Сфорцо отнес ее туда. Он оставил ее одну и сел около палатки. Она видела его склоненную голову, его тонкую, сильную, загорелую руку, бессильно опущенную на песок.
   О, взять его руки в свои, прижать их к своему сердцу, сказать ему о своей любви, наконец!
   "Если я умру здесь... Но я не хочу умереть без его любви. Если спросить его или сказать ему?" -- думала она с отчаянием. Рыдания подступили к ее горлу.
   -- Если бы я могла умереть, -- произнесла она вслух.
   -- Вы звали меня? -- спросил Сфорцо с места.
   -- Нет. Но я ужасно одинока, Джиованни.
   Она назвала его по имени, хотя никогда до сих пор не делала этого.
   Последовала короткая пауза, затем Сфорцо спросил:
   -- Можно мне войти и посидеть с вами?
   -- Да, пожалуйста.
   Его фигура показалась в залитом светом четырехугольнике входа. Он сел около нее. В неясном свете, царившем в палатке, Каро старалась разглядеть его лицо.
   -- Прочитайте какое-нибудь стихотворение, -- попросила она.
   -- Какое? -- спросил он мягко, без всякой насмешки, сразу поняв ее настроение.
   Каро тихо ответила:
   -- Какую-нибудь поэму о любви.
   Горькая ирония ее слов не ускользнула от чуткого слуха Сфорцо. Он вспомнил несколько строк из стихотворения Россетти, которое он очень любил.
   Почти шепотом он начал читать слова бессмертного произведения:
  
   Я смотрел и видел твои глаза
   под тенью твоих волос,
   как усталый спутник видит
   ручеек в лесной тени;
   и я сказал: мое сердце трепещет.
   Остаться ли здесь и погрузиться в сон,
   глубокий сон тоски и одиночества.
  
   -- Это стихи Россетти? -- прошептала Каро.
   -- Да, -- ответил Сфорцо. -- Вы знаете их?
   Он посмотрел на нее. Их взоры встретились. Он тихо продолжал, чтобы скрыть дрожь в своем голосе:
  
   Я смотрел и видел твою душу,
   отражавшуюся в твоих глазах,
   как усталый путник видит
   золото в прозрачных водах потока.
   И я сказал: мое сердце трепещет;
   остаться ли здесь и погрузиться в сон,
   глубокий сон тоски и одиночества.
  
   Наступило молчание.
   Они все еще глядели друг на друга, затем Каро задумчиво заметила:
   -- Вы любите стихи Россетти? У меня был сборник его стихов, прекрасная книга в темно-зеленом переплете, тисненном золотыми узорами, и когда я... о Джиованни, Джиованни!..
   Внезапно она поднялась и схватила его за руку, дрожа всем телом, не в состоянии произнести ни слова.
   С бесконечной нежностью он начал уговаривать и успокаивать ее, как ребенка.
   Каро чувствовала горькое разочарование. Если бы он вместо слов обнял и поцеловал ее, она отдала бы все за это.
   -- Вы устали и потому так нервничаете, -- произнес он спокойно. -- Успокойтесь. Вы не должны волноваться. Я уверен, что тут скоро пройдет караван. Этот оазис служил постоянным привалом для Роберта, что видно из большого количества запасов, оставленных здесь. Он останавливался здесь часто, и оазис лежит недалеко от дороги, по которой проходят караваны. Рано или поздно нас найдут.
   -- Вы успокаиваете меня, -- сказала Каро. -- Скажите, вы мечтаете о часе освобождения?
   Тон ее слов поразил его. Он был холодным, резким, почти сердитым.
   -- Конечно, интересно будет снова вернуться к цивилизации, -- медленно ответил Сфорцо.
   Каро рассмеялась. Беспричинное раздражение овладело ею.
   -- Как вы будете рады, когда станете, наконец, свободным!
   -- Свободным? -- повторил Сфорцо.
   Каро села, наклонив свое нежное, раскрасневшееся лицо к его лицу. Он видел, как подымалась и опускалась ее грудь.
   -- Когда избавитесь от меня, моего постоянного общества, моего неизменного присутствия.
   Она положила руки к нему на грудь и снова рассмеялась:
   -- Вы избавитесь от женщины, которую вы должны развлекать, с которой вы должны разговаривать, о которой вы должны заботиться. И эта женщина для вас... -- она остановилась на мгновение, -- ничто.
   В ее голосе, в ее словах была мольба, звучало страдание, сдержанная любовь.
   Каро медленно подняла голову, их взгляды встретились, и ее глаза говорили ему о ее чувстве.
   Сфорцо постепенно бледнел, словно вся кровь отлила от его лица. Каро казалось, что он должен был слышать, как билось сердце в ее груди. Сфорцо глядел на нее, не сознавая окружающего. Он знал лишь одно: она была здесь, около него, она ждала его ласки, его поцелуя. Он хотел поднять дрожащие руки, обнять ее и притянуть к себе.
   Она опустилась на подушки и прошептала беззвучно:
   -- Я так ужасно устала.
   Сфорцо сидел неподвижно. Его охватила какая-то апатия, наступившая после вспышки чувств, обуревавших его и сменившихся усталостью и безразличием.
   Она не поняла всей силы его любви, горящей в нем, и в ответ нашла лишь слова: "Я так устала".
   Несмотря на нежность, испытываемую к ней, он не мог подавить разочарования и горечи. Он дарил ей лучшие чувства, но они не находили отклика в ее душе.
   Он встал и спокойно произнес:
   -- Я приготовлю для вас кофе.
   -- Вы так добры, -- сказала Каро.
   Снова обида и раздражение прозвучали в ее ответе. Она не могла понять молчания Сфорцо, глубоко оскорбившего ее.
   Сфорцо молча сварил кофе и принес ей чашку. Словно капризный ребенок, Каро испытала желание рассердить его.
   -- Какой контраст между палаткой Гамида и нашей, не правда ли? -- с вызовом и насмешкой сказала она.
   Она сама не считала себя способной на такое замечание. Но в минуту гнева и обиды она хотела оскорбить его, вызвать его гнев.
   Сфорцо стоял у дверей. При ее словах он обернулся к ней, точно зашатавшись от удара, и остановился неподвижно. Он не хотел верить, что Каро могла сказать что-нибудь подобное, вспомнить хладнокровно о человеке, убившем Роберта.
   Ярость и холодная злоба проснулись в нем. Он сдержался с усилием. Под его внешним, неизменным спокойствием и сдержанностью скрывалась его настоящая буйная натура. В порыве гнева он был способен на все. В таком порыве он убил Гамида, и теперь снова бешенство просыпалось в нем. Он задыхался, не в силах произнести ни слова.
   Каро поняла, какое страдание причинила ему своими словами. Она встала, неуверенно подошла к нему и с отчаянием в голосе произнесла:
   -- Джиованни, простите меня, я поступила необдуманно. Я не знаю, что говорю. Но я, я...
   Она протянула к нему руки и обняла его, положив голову на его плечо.
   Он замер на мгновение, затем он тихо отстранил ее и вышел из палатки в темноту ночи.

ГЛАВА XXV

Только мы вдвоем до самой смерти,

только ты и я.

   На следующее утро Каро стало лучше.
   Она встретилась с Сфорцо, словно ничего не произошло прошлой ночью. Оба были смущены и молчаливы. День проходил, приближаясь к концу. Когда наступила ночь, прохладная и темная, Каро показалось, что с Сфорцо произошла какая-то перемена. Он стал еще холодней и сдержаннее, чем всегда.
   Они сидели около палатки, изредка обмениваясь замечаниями. Над ними в глубине ночного неба мерцали звезды, изредка вспыхивали далекие зарницы.
   -- Будет буря, -- беспокойно заметил Сфорцо.
   -- Мне все равно, -- ответила Каро.
   В ее теперешнем настроении она обрадовалась бы даже опасности, которая могла бы принести с собой забвение.
   Совершенно неизвестно почему они заговорили о Париже, вспомнили свою первую встречу, и слова "помните ли вы" часто повторялись ими.
   Под влиянием необъяснимого импульса Каро сказала:
   -- Я впервые встретила Гамида эль-Алима в Париже.
   Сфорцо ничего не ответил, ожидая, что она скажет дальше.
   -- Какие ошибки иногда делаешь из тщеславия! -- продолжала она, набираясь храбрости.
   Сфорцо все еще молчал.
   После небольшой паузы Каро снова заговорила:
   -- Я сделала такую ошибку. Я хочу сказать... Я никогда ни в чем не поощряла ухаживания Гамида эль-Алима, но я также и не порицала его за это. Он заполнял пустые часы в моей жизни. Иногда приходится расплачиваться за собственную снисходительность. Но никогда еще никто так ужасно не поплатился, как я, за мою оплошность и тщеславие.
   Ее голос дрогнул.
   Стараясь скрыть свое волнение, Сфорцо сказал медленно и сухо:
   -- Вы не должны так отчаиваться.
   Каро горько рассмеялась, и в ее смехе слышались слезы:
   -- Ваш совет бесполезен, нельзя не отчаиваться, когда за случайную оплошность расплачиваешься счастьем целой жизни.
   Настало молчание.
   -- Мое путешествие в пустыню я предприняла в минуту разочарования и оскорбленного самолюбия, -- продолжала она. -- Мой муж сознался мне, что полюбил молодую девушку, на которой он хотел жениться. Я давно уже, правда, перестала любить и уважать его. И я должна была обрадоваться ожидавшей меня свободе. Вместо этого я была глубоко оскорблена и чувствовала себя ужасно одинокой. Он просил меня не уезжать на виллу "Зора", а я поссорилась с ним, твердо решив предпринять это путешествие. Вы также просили меня не делать этого, но я ведь сердилась на вас за то, что вы уехали из Парижа, не попрощавшись со мной. Я никому не была дорога, никто не нуждался во мне, а это так тяжело для женщины. Гамид эль-Алим был внимателен ко мне, он старался развлечь и утешить меня в моем одиночестве. Когда я уехала в пустыню, новая обстановка очаровала меня, успокоила меня ненадолго. Я хотела уехать в Каир на следующий день после посещения лагеря Гамида.
   Ее голос замер. Ведь для Сфорцо были безразличны ее объяснения.
   Он ничего не сказал, ничем не облегчил ей ее задачи.
   Она не знала, как продолжать, и приходила в отчаяние при мысли о том, что была бессильна объяснить ему все.
   Холодным, ничего не выражающим голосом он внезапно спросил:
   -- Вы хотите сказать, что попали в лагерь эль-Алима против вашей воли?
   -- Нет, я поехала по собственному желанию, чтобы чем-нибудь заполнить время.
   -- Но если бы Роберт и я не приехали в эту ночь?..
   Его голос был таким же ровным и тихим.
   Каро прошептала с усилием:
   -- Я бы убила себя.
   Она услыхала, как Сфорцо глубоко вздохнул. Он поднялся на колени и коротко, почти резко спросил:
   -- Почему?
   Слова с трудом срывались с губ Каро:
   -- Разве вы не знаете... ведь вы должны знать. Я не любила Гамида... Я никогда не любила его... Я не из тех женщин... Я предпочла бы умереть, чем принадлежать Гамиду. Эти ножницы, острые, как бритва, было все, что я нашла... мое единственное оружие... я решила умереть... все равно каким образом... Разве я могла принадлежать другому, любя вас?
   Она произнесла это почти бессознательно и умолкла.
   -- Меня? -- глухо повторил Сфорцо.
   Слова полились бурным потоком из уст Каро:
   -- Да, вас. С первой нашей встречи в Париже... и тогда в Каире... О, я могу сказать вам теперь. Что бы вы ни чувствовали по отношению ко мне, я должна сказать вам, что люблю вас, и только вас, и никогда другого не любила...
   Она стояла теперь на коленях, протянув к нему руки:
   -- Я не должна говорить вам это, но мы здесь одни, вы и я, и я люблю вас.
   Сфорцо поднял ее и притянул к себе. Они стояли неподвижно, прижавшись друг к другу. Он нагнулся к ней и поцеловал ее в губы. Рука Сфорцо с бесконечной нежностью коснулась ее шеи. Она прижала ее к себе.
   -- Вот здесь мое сердце, оно в твоих руках, -- прошептала она.
   Его губы беззвучно повторяли слова:
   -- Моя, моя теперь.
   -- Да, твоя. Теперь и навсегда.
   Медленно и торжественно он произнес:
   -- Я никогда, до самой смерти не забуду этого мгновения. Вся моя жизнь принадлежит тебе. Я люблю тебя, Каро.
   Она положила голову к нему на грудь. Они забыли о своей прошлой жизни, о пустыне, окружающей их, они жили лишь настоящим мгновением глубокого счастья.
   Она обняла его голову и притянула ее к себе.
   -- Каро, Каро, -- шептал он между поцелуями.
   Он распустил ее волосы, и они рассыпались легкими шелковистыми волнами. Сфорцо обвил их вокруг своей руки.
   -- Моя дорогая!
   Каждое его слово было нежной лаской. Она прижала голову к его груди, и он целовал блестящие пряди ее волос.
   -- Джиованни, -- шептала она.
   Он поднял ее голову и заглянул ей в глаза.
   -- Моя, моя теперь, -- произнес он, целуя ее нежные губы...

ГЛАВА XXVI

   -- И все-таки мы были счастливы, -- сказала Каро.
   Она следила за Сфорцо глазами. Он почувствовал ее взор на себе, подошел к ней и обнял ее.
   -- Я люблю тебя больше жизни, -- сказал он тихо.
   Он сел у ее ног и медленно продолжал:
   -- Я никогда не знал, каким счастьем может быть любовь. Только теперь я понял, что жизнь без нее -- ничто.
   -- Мой дорогой, -- нежно сказала она.
   Он угадал ее мысль: она подумала о том, что никого не любила, кроме него, что только он дал ей настоящее счастье.
   -- Я забыла все, у меня нет воспоминаний, -- сказала она, -- в моих мыслях, в моей душе не осталось ничего, кроме моего чувства к тебе.
   Сфорцо продолжал задумчиво:
   -- Все влюбленные повторяют фразу: "Никто не любил так, как мы". И эту фразу повторим мы тоже. Мы здесь с тобой одни, отрезанные от всего мира. Чем бы была наша жизнь, если бы мы не любили друг друга! Кругом пустыня, и мы вдвоем, ты и я, до самой смерти.
   -- Да, -- задумчиво повторила Каро. -- Навсегда!
   Озабоченное выражение появилось в глазах Сфорцо и тотчас же исчезло. Несколько часов назад он обнаружил, что источник в их оазисе иссякал. В первый момент он испытал ощущение, будто получил сильный удар в самое сердце. У него захватило дыхание, и он был близок к обмороку. Он боялся, что Каро знала об угрожающей опасности, но потом убедился, что его опасения были ни на чем не основаны.
   Он обнял ее. Она была такой худенькой и стройной, и она заполняла всю его жизнь. Он подумал, что они не могут умереть теперь, когда они так счастливы, он не мог себе представить, что Каро, преисполненная такой жизнерадостностью, таким весельем, может лежать безжизненной здесь, на песке.
   -- Джиованни, -- прервал ее голос его мрачные размышления.
   Он невольно вздрогнул.
   -- О чем ты думал?
   -- О тебе, -- быстро ответил Сфорцо. -- У тебя такие необыкновенные глаза, такие нежные и глубокие. Выражение твоих глаз одновременно напоминает глаза женщины и ребенка.
   Она улыбнулась ему, забыв спросить, почему он только что выглядел таким мрачным.
   Он не мог примириться с мыслью о смерти, не мог покориться судьбе.
   Ночью, когда Каро заснула, он в первый раз зажег яркий костер. Поднялся ветер, несясь со свистом по безбрежному простору. Пальмы гнулись и трещали под напором ветра, и языки пламени подымались высоко в воздухе, рассыпаясь искрами. Сфорцо поднял голову, обернувшись к ветру, который дул ему в лицо.
   Он думал о предстоящем конце. Он застрелит Каро, а затем себя. Днем в ярком сиянии солнца они вместе уйдут в пустыню и останутся там навсегда.
   Он круто повернулся и вошел в палатку. Лунный свет падал через открытые двери, и золотые полосы его освещали лицо Каро, ее распущенные волосы, которые он так любил. Он стал на колени около нее и долго любовался ею. У них осталось так мало времени. Неизбежная смерть была так близка.
   Он поднял ее, притянув к себе. Она открыла глаза, улыбнулась ему и обвила его шею руками, нашептывая ему слова любви и нежности.
  
   -- Здесь и так трудно следить за своей внешностью, -- весело произнесла Каро. -- Но если я даже не смогу мыться, подумай только, дорогой!
   -- Ты так красива, что сможешь обойтись и без этого, -- уверял ее Сфорцо шутливо, но глаза его были мрачными.
   Ему пришлось сознаться Каро, что источник временно иссяк.
   Каро беззаботно заметила:
   -- Какая неудача!
   И занялась приготовлением кофе для завтрака.
   Она подошла сзади и положила ему руку на плечо:
   -- Мой дорогой.
   -- Да? -- Он не имел сил повернуть голову.
   -- С нашим источником что-то случилось -- он совсем иссяк!
   Она почувствовала, как он вздрогнул.
   -- Он почти высох, -- ответил он, помолчав.
   Каро спрятала голову на его плече, и голос ее был глухим, когда она ответила:
   -- Так вот в чем дело!
   Он быстро обернулся и взглянул на нее.
   "Какая она храбрая, стойкая, прекрасная", -- подумал он с восхищением и вслух сказал, разводя руками:
   -- Боюсь, что это так.
   За целый день они больше не упомянули об источнике.
   "Ночью она заговорит об этом", -- думал Сфорцо и был прав.
   Вечером, когда они отдыхали, лежа перед палаткой, Каро спросила, гладя его волосы:
   -- Как долго мы сможем продержаться, Джиованни?
   -- Думаю, не больше недели, -- ответил Сфорцо, -- а через неделю... -- он прижал свою голову к ее плечу. -- Но, может быть, за неделю здесь пройдет караван, -- продолжал он, -- случайно проедут солдаты, или, может быть, люди Роберта найдут нас. Неделя!.. Моя маленькая, дорогая Каро, за неделю создавались и гибли целые царства.
   -- И целую неделю я не смогу помыть лица, -- прервала его Каро, шутя.
   Он рассмеялся:
   -- Хорошо, дитя. Ты сможешь умыться.
   Но ночью она не могла заснуть.
   Когда Сфорцо спал глубоким сном около нее, обняв ее одной рукой, она думала о смерти, ожидавшей их. Она вспоминала о прошлом, о Джоне, об ошибках, совершенных ею. Она не была счастлива тогда, все казалось ей теперь таким далеким и чуждым. Год тому назад она покинула Англию. Жизнь будет всюду продолжаться по-прежнему, когда ее самой уже не будет больше.
   Ей казалось странным, почти невозможным, что где-то, за тысячи миль отсюда, друзья вспоминали о ней, шутили, смеялись, веселились, а она была здесь, затерянная в песках, и ничто уже не могло спасти ее.
   Пустыня захватила их, завладела ими навсегда.
   Но здесь, среди одиночества песков, она нашла Сфорцо, здесь она обрела свою любовь. Могла ли она жаловаться на жестокость судьбы! Предпочла бы она жизнь без него, пустую и гнетущую? Ведь умирать было так легко...
   "Но я хочу жить, я хочу жить еще!" -- кричала ее душа.
   Словно угадав ее мысли, Сфорцо проснулся.
   -- Мы будем всегда вместе, -- тихо сказал он.
   Последние дни были для них праздником. Они гуляли, шутили беззаботно, ели финики и шоколад; каждый день Каро умывалась торжествующе.
   Только однажды они заговорили о предстоящем. Дни проходили, и они храбро ждали конца. Сфорцо гордился ею. Она не боялась смерти.
   Однажды днем, когда она спала, он зарядил револьвер. Каро не спросила его, какой смертью они умрут, но он знал, что она догадывалась.
   Иногда он удивлялся самому себе, замечая, что он становится суеверным. Он следил за песком, гонимым ветром, и думал: "Если он упадет здесь, пройдет караван", или, смотря на легкие облака, несущиеся по вечернему небу, повторял про себя: "Если из-за облаков выйдет луна, мы будем спасены".
   Он рассказал об этом Каро, и оба рассмеялись над его мыслями. Они заговорили об инстинктах и суевериях, унаследованных от предков, о вере в переселение душ.
   -- Я хотела бы знать, какой смертью я умирала прежде, -- шутя заметила она.
   Он нагнулся к ней и поцеловал. Слезы стояли в его глазах.
   -- Но не умирала так храбро и просто, как теперь, -- сказал он хрипло.
   -- Но ведь ты со мной, -- ответила Каро. -- Ты здесь, около меня, и до конца будешь со мною. Мы никогда не расстанемся. В смерти лишь страшна разлука, а я умру с тобой.
  
   Когда настала последняя ночь, Сфорцо зажег большой костер, разгоревшийся ярким золотисто-багровым пламенем.
   Глядя на костер, Сфорцо думал: "Он угаснет на рассвете, когда пройдет наша последняя ночь".
   Как это ни было странно, они заснули глубоким, спокойным сном в объятиях друг друга.
   Солнце уже светило в небе, когда они проснулись. Они позавтракали под пальмами и сели на горячий песок около них. Взоры их встретились, и она прочла безграничное обожание в его глазах.
   -- Помнишь нашу первую встречу? -- спросила она. -- Помнишь, Джиованни, маленькую гостиницу, цветущие настурции, рощу, из которой ты появился так внезапно?
   -- Ты сидела в зеленом кресле, -- продолжал Сфорцо. -- Ты была в золотистом платье и такой же шляпке с отделкой цвета твоих глаз, зеленых и прозрачных... Какой ты была красивой!
   -- Да, была, -- пробормотала она.
   -- Нет, ты и сейчас прекрасна, ты всегда была такой.
   -- Мой дорогой, ты пристрастен и видишь меня...
   -- Я вижу тебя такой, какая ты есть. Ты моя душа, моя жизнь. Ты самая прекрасная, самая храбрая женщина...
   -- Храбрая... -- прошептала она.
   Он заметил, что губы ее дрогнули. Он знал, что ее мучила жажда.
   Стоя перед ней на коленях, он повторил:
   -- Ты самая храбрая женщина, которую я когда-либо знал, дорогая.
   Каро тихо рассмеялась и сказала:
   -- Помоги мне быть такой. Уйдем отсюда. Здесь так жарко. Мы снова вспомним о Париже, о нашей первой встрече, когда ты...
   -- Что, дорогая?
   Она улыбнулась:
   -- Когда ты так понравился мне.
   -- Я люблю тебя, Каро, -- тихо произнес он, целуя ее.
   Она была очень бледна. Легкая тень появилась под глазами. Оба молчали. Над ними сияло солнце, яркое, безжалостное. И оба знали...
   Каро остановилась первая.
   Она посмотрела на Сфорцо и сказала:
   -- Поцелуй меня, как тогда, в первый раз, мой любимый и... -- ее губы дрожали -- ... обещай мне, что твоя рука не дрогнет.
   -- Обещаю, -- ответил он.
   Он обнял и поцеловал ее. В этом поцелуе растворились их души. Они стояли, прижавшись друг к другу, и солнце освещало их фигуры.
   Каро сказала:
   -- Джиованни! Умереть так, в ярком свете дня! Мой дорогой, я хотела бы жить ради нашей любви.
   Она обняла его голову:
   -- Любимый, ты вся моя жизнь.
   В ее глазах светилась безграничная нежность.
   Он сказал еле слышно:
   -- Моя дорогая, моя прекрасная маленькая Каро; видишь вот там голубую даль неба, сверкающий блеск песков? Мы одни, но мы умираем вместе. Знай, что мы будем принадлежать друг другу всегда.
  
   OCR & SpellCheck: LarisaF, 2011.
   Источник текста: Уэдсли Оливия. Жажда любви; Песок: Романы / Перевод с английского. - M.: ТЕРРА, 1993. - 560 с.
   Первоисточник текста: Песок (Sand). Роман / Перевод с англ. В. и Л. Шполянских; Оливия Уэдсли. - Москва: Пучина, [1928] (Тверь: гостип. им. К. Маркса). - 247 с., 18x13 см.
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru