Уайльд Оскар
Статьи и письма в защиту "Портрета Дориана Грея"

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    I. Письма о Дориане Грее: "Скверная история мистера Уайльда". (St.-James Gazette, 26 июня 1890 г.);
    II. Снова о мистере Уайльде;
    III. Защита мистера Уайльда (St.-James Gazette, 28 июня 1890 г.);
    IV. (St.-James Gazette, 30 июня 1890 г.);
    V. Дориан Грей (Daily Chronicle, 2 июля 1890 г.)
    Перевод С. А. Бердяева.

   

Статьи и письма Оскара Уайльда

в защиту "Портрета Дориана Грея"

Перевод: С. А. Бердяева

   Уайльд Оскар. Портрет Дориана Грея. -- Санкт-Петербург: СЗКЭО, 2021

0x01 graphic

I
ПИСЬМА О ДОРИАНЕ ГРЕЕ

"Скверная история мистера Уайльда".
(St.-James Gazette, 26 июня 1890 г.)

   Издателю St.-James Gazette.
   Сэр, я прочел ваш критический разбор моего произведения "Портрет Дориана Грея". Едва ли нужно оговариваться, что я не собираюсь спорить с вами о его достоинствах и недостатках или о его персонажах и мировоззрениях этих персонажей. Англия -- свободная страна, и английская критика вольна и совершенно свободна также. Должен, однако, заявить, что по причине ли моего темперамента, или ума, а то, пожалуй, и обоих вместе, я окончательно неспособен понять -- как художественное произведение может быть рассматриваемо с точки зрения морали. Область искусства и область морали -- совершенно раздельны и различны. Спутыванию этих двух областей мы и обязаны существованием миссис Грюнд, этой забавной старой леди, единственного самобытного юмористического образа, который дали средние классы нашей страны.
   Но против чего я сильно протестую -- это против расклейки вами по всему городу плакатов, на которых огромными буквами напечатано:

ПОСЛЕДНЕЕ ОПОВЕЩЕНИЕ МИСТЕРА УАЙЛЬДА.
Странная История.

   К чему собственно относятся последние слова -- к моей ли книге или настоящему положению правительства -- не могу понять. Но как неумно и неуместно это слово "оповещение". Думаю, что могу сказать без тщеславия -- хотя я и не хочу выставлять себя человеком без всякого тщеславия -- вряд ли есть в Англии другой человек, который меньше меня нуждался бы в оповещениях. Я до смерти устал от оповещений обо мне и чувствую себя дурно, когда вижу в газете свое имя. Хроника меня совершенно не интересует. Я написал эту книгу для собственного удовольствия, и мне доставляло огромное удовольствие писать. Получила ли она распространение или нет, мне абсолютно безразлично. Боюсь, сэр, что настоящим оповещением о ней является ваша столь умно написанная статья. Английская публика ведь считает произведение искусства неинтересным, если оно не прослывает безнравственным, и ваша реклама, нисколько не сомневаюсь, весьма посодействует сбыту книги. Об этом усиленном сбыте думаю с грустью -- денежно от этого я ничего не выиграю.
   Остаюсь, сэр, вашим покорным слугой,

Оскар Уайльд.

   

II
СНОВА О МИСТЕРЕ УАЙЛЬДЕ

   Сэр, в вашем сегодняшнем номере вы заявляете, что мое коротенькое письмо, помещенное на столбцах вашей газеты, служит лучшим ответом на вашу статью о "Дориане Грее".
   Это не так. Я не предполагал там вступать в спор по существу, но лишь ограничился заявлением, что статья вашего критика полна самых несправедливых нападок, какие были когда-либо сделаны на писателя за много последних лет. Написавший ее был совершенно не в силах скрыть личной злобы, что значительно повредило впечатлению, которое он желал произвести, и, по-видимому, он не имеет ни малейшего представления о том, что к суждению о художественной вещи следует приступать спокойно. Говорить, что моя книга должна быть "брошена в огонь" -- глупо. Скорее, так следует поступить с газетами. Что же касается ценности псевдо-этической критики художественного произведения -- я уже высказался раньше. Но, так как автор статьи в вашей газете рискнул все-таки выступать на опасной почве литературной критики, то прошу предоставить мне, во имя справедливости, не только ко мне одному, но и ко всем, вообще, людям, для которых литература -- высокое искусство, сказать несколько слов о его критическом методе.
   Он начинает с весьма забавного ожесточения, с которым набрасывается на меня за то, что главные персонажи моей вещи -- молокососы. Они молокососы. Я нахожу, что молокососы чрезвычайно интересны -- как с художественной, так и с психологической точки зрения. Они, безусловно, кажутся мне более интересными, чем дураки. И я того мнения, что сэр Генри Уоттон является превосходной поправкой к тому скучному идеалу, что мрачной тенью блуждает в полутеологическом романе нашего времени.
   Критик делает туманные и нерешительные намеки насчет моей грамматики и образования. В смысле грамматики -- я держусь того, что правильность всякой прозы должна быть подчинена художественному дефекту и музыкальному ритму. Некоторые синтаксические особенности, могущие встретиться в "Дориане Грее", допущены мною вполне обдуманно, именно для того, чтобы показать на деле ценность моей художественной теории. Автор статьи не приводит примеров таких особенностей, не думаю, чтобы он способен был их подметить. Что же касается образования, то часто даже самый скромный из нас забывает, что и другой может знать что-нибудь так же хорошо, как и он. Сознаюсь откровенно, что не в силах вообразить -- как эта случайная ссылка на Свето-ния, или Петрония Арбитра, может быть перетолкована, как явное желание поразить безобидную и малообразованную публику, приписав себе высшие знания. А я бы думал, что самый заурядный ученик прекрасно знаком с "Жизнеописаниями Цезарей" и "Сатириконом". Во всяком случае, "Жизнеописание Цезарей" составляет часть оксфордской программы по факультету Litterae Humaniores. Что же до "Сатирикона", то он известен всякому встречному, хотя я и полагаю, что только в переводе.

0x01 graphic

   Автор статьи также заявляет, что я, подобно великому и благородному художнику графу Толстому, получаю интерес к предмету только, когда он опасен. По поводу этого можно сказать вот что:
   Романтическое искусство имеет дело с исключениями и с индивидуальным. Хорошие люди, как им и должно, принадлежат к нормальному, следовательно часто повторяющемуся типу и поэтому не представляют художественного интереса. Плохие люди, с художественной точки зрения, представляют увлекательный объект изучения. В них есть красочность, разнообразие, необычность. Добрые люди -- раздражают наш ум, дурные -- волнуют наше воображение. Ваша критика, если уж я должен дать ей это почтенное название, утверждает, что люди, выведенные в моей вещи, взяты не из жизни, что они, по вашему сильному, но несколько вульгарному выражению, -- "Лишь громовое описание того, чего не существует". Совершенно верно. Если бы они существовали, я бы не написал о них ни слова. Функция художника -- творить, а не списывать. Если бы они существовали, я бы не захотел о них писать. Жизнь своим реализмом всегда портит предмет искусства. Высочайшее наслаждение в литературе -- реализовать несуществующее. Наконец, скажу следующее: вы воспроизвели в газетной области комедию "Много шуму из ничего" и, конечно, испортили ее. Бедная публика, услыхав от такого авторитета, как вы, что моя книга -- вещь нечестивая и должна быть изъята и уничтожена правительством тори, несомненно набросится на нее и станет читать. Но, увы, она увидит, что это -- произведение с моралью. А мораль такова: все излишества, даже в добре -- как, например, полное самоотречение -- несут наказание в самих себе. Художник Бэзил Холлуорд, боготворя физическую красоту слишком сильно, как и большинство художников, умирает от руки того, в чьей душе он зародил чудовищное и нелепое тщеславие. Дориан Грей, проведя жизнь только в наслаждениях, пытается убить свою совесть, но этим убивает самого себя. Лорд Генри стремится к одному: быть только зрителем жизни. И он находит, что не принимающие участия в ее битвах часто бывают тяжело ранены, чем непосредственно участвующие. В Дориане Грее есть грозная мораль, которой не в силах найти предубеждение, но легко открывающаяся всякому здоровому уму. Не есть ли это художественный грех? Боюсь, что да. Это -- единственный грех книги.
   Остаюсь, сэр, вашим покорным слугой,

Оскар Уайльд.

0x01 graphic

III
ЗАЩИТА МИСТЕРА УАЙЛЬДА

(St.-James Gazette, 28 июня 1890 г.)

   Издателю St.-James Gazette.
   Сэр, вы все еще продолжаете, хотя и в более мягкой форме, ваши нападки на меня и на мою книгу и тем даете мне не только право, но и обязанность отвечать вам. Вы говорите, что я ложно истолковываю вас, когда привожу ваши слова, что моя книга нечестива и что правительство тори должно бы ее изъять и уничтожить. Теперь же вы не только предлагаете, но прямо внушаете ему это. Когда вы говорите, что не знаете, думает ли правительство предпринять что-нибудь против моей книги, а затем прибавляете, что прежде авторы более или менее нечестивых книг преследовались законом, -- внушение тут очевидно. Ваша жалоба на ложное истолкование, как видно, не вполне правильна. Однако же, я нисколько не встревожен и не придаю этому подстрекательству никакого значения. Но чему я, действительно, придаю значение -- это тому, что издатель газеты, подобной вашей, может являться сторонником чудовищной теории исполнения правительством цензорского дела по отношению к изящной словесности. Это такая теория, против которой и я, и все литературные люди, каких я только знаю, -- сильнейшим образом протестуем. И всякая критика, способная допустить разумность этой теории, тем самым показывает, что она не в состоянии понимать, что такое литература и какими правами она обладает. Государство столь же может пытаться научить художника -- как писать, скульптора -- как лепить, сколько может вмешиваться в стиль, обработку и предмет литературного произведения. Не писатель, как бы славен или скромен он ни был, даст свою санкцию теории, которая гораздо более может унизить литературу, чем какие бы то ни было книги -- дидактические, или, так называемые, безнравственные.
   Затем, вы выражаете удивление -- как "такой опытный литературный господин" мог вообразить, будто ваша критика проникнута чувством личного озлобления против него. Выражение "литературный господин" -- гнусное выражение, но уж пусть его! Я очень охотно принимаю ваше уверение, что ваш критик лишь оценил мою вещь тем способом, какого она заслуживает, но все же чувствую себя правым, оставаясь при собственном мнении о том, что много написано.
   Он начинает свою статью грубой личной выходкой против меня. Это уж я позволю себе назвать непростительной погрешностью критического вкуса -- этого ничем нельзя оправдать, только личной злобой. И вы, сэр, не должны были санкционировать этого. Критика обязана уметь разбирать художественное произведение без ссылок на личность самого автора. С этого начинается настоящая критика. Однако -- не только его личная выходка заставляет меня думать, что критик действовал под влиянием злобы. Меня вполне утвердили в моем первом впечатлении его частые повторения, что моя книга скучна и нелепа. Если бы я сам критиковал свою книгу, написанную мной с известными намерениями, то я прежде всего счел бы своим долгом указать на слишком большое нагромождение в ней сенсационных случайностей и слишком много парадоксов, из которых, собственно говоря, и состоит вся разговорная часть. Вот -- истинные недостатки произведения с художественной точки зрения. Но "скучным и нелепым" его назвать нельзя.
   Ваш критик отвергает обвинение в злобе. Его и ваших уверений вполне для меня достаточно. Но он молчаливо признает, что, действительно, не обладает критическим чутьем, а это по отношению к литературе, осмелюсь скромно заметить, составляет более серьезную вину, чем злоба, какого бы рода она ни была. Наконец, сэр, позвольте мне сказать следующее. Статьи, подобные напечатанной вами, заставляют меня сомневаться в возможности существования в Англии какой бы то ни было культуры. Будь я французским писателем и выйди моя книга в Париже, ни один литературный критик какого бы то ни было французского издания с известным значением не стал бы думать во время критического разбора о моральной точке зрения. А если бы подумал, то на него посмотрели бы как на глупца -- не только люди, причастные к литературе, но и большинство читающей публики.
   Вы сами часто высказывались против пуританизма. По-моему, сэр, пуританизм никогда так не разрушителен и не опасен, как в вопросах искусства. Тут он радикально ошибочен. Этот-то пуританизм, проявленный, между прочим, и вашим критиком, всегда подавлял английский художественный инстинкт. Раз вы не склонны его поощрять -- вы должны были бы выступить против него и попытаться научить вашего критика различию между искусством и жизнью. Господин, разбирающий мою книгу, совершенно безнадежен в этом отношении, а ваша попытка помочь ему, заявляя, что предмет искусства должен быть ограничен -- дела не поправляет. Не приличествует ограничению добираться до области искусства. Искусству принадлежит все, что существует, и все, что не существует, и никакой редактор лондонской газеты не имеет права стеснить свободу искусства в выборе его предмета. Я полагаю, сэр, что теперь нападки на меня и на мою книгу прекратятся. Это были такие формы оповещений, на которые я не давал и не дал бы полномочий.
   Ваш покорный слуга, сэр,

Оскар Уайльд.

   

IV

(St.-James Gazette, 30 июня 1890 г.)

   Издателю St.-James Gazette.
   Сэр, в вашем сегодняшнем вечернем выпуске вы напечатали письмо "от лондонского издателя", которое, в последнем параграфе, ясно намекает на то, что я некоторым образом санкционировал распространение мнения издателей Lippincott Magazine о художественной ценности моего произведения "Портрет Дориана Грея". Позвольте заметить, сэр, что для подобных намеков нет оснований. Я даже не знал, что такой документ существует. И я написал уже агентам -- м-рам Чарду и Доку, которые, я уверен, неповинны в его появлении, -- изъять его из обращения. Конечно, не издателю следует выражать мнение о том, что он издает. Это всецело должна решить литературная критика. Должен признать, как человек, на глазах которого современная литература настойчиво возвеличивается критикой, что единственная вещь, способная предубедить меня против книги, -- ее литературный стиль. Но я совершенно не в состоянии понять -- почему бы всякий заурядный критик мог быть предубежден против книги, которая появляется одновременно с неуместным и ненужным панегириком ее издателя. Издатель -- просто полезный посредник. Не ему противопоставлять свое мнение критике. Могу, однако, пока выразить свою благодарность "лондонскому издателю" за то, что он обратил на это мое внимание. Я верю в непокоримость чисто американских методов действия, когда люди на деле вступают в противоречие со своими собственными словами. Он заявляет, что смотрит на выражение "совершенный", в применении к произведению, как на "избыток усердия, чтобы побить цену". В этом, мне кажется, он плачевно заблуждается. Моя вещь не "новеллетта", это название приложимо к ней менее всякого другого. Да и слова "новеллетта" нет в английском языке. Его не следует употреблять. Оно, пожалуй, подходит разве к жаргону Флит Стрит. В другой части вашего письма, сэр, вы заявляете, что я принимаю ваше уверение в отсутствии злобы у вашего критика "несколько недоверчиво". Это не так. Я искренно принимаю это уверение и считаю совершенно достаточными ваши слова и слова вашего критика. Великодушнее этого я ничего не мог сказать. Но вы лично, спасая вашего критика от обвинения в злобе, достигли этого, только уличив его в непростительном преступлении, недостатке критического чутья. Называть же мою книгу неудачным покушением создать аллегорию, которая мистером Апелеем могла бы быть выполнена изумительно, -- явный абсурд.
   Сферы в литературе -- моя и м-ра Апелея различны.
   Итак, вы серьезно спрашиваете меня, какими правами по-моему обладает литература. Вот, в самом деле, необыкновенный вопрос со стороны издателя такой газеты, как ваша. Права литературы, сэр, -- это права интеллекта. Я припоминаю выражение Ренана, который говорит, что скорее желал бы жить под игом военного деспотизма, чем под игом церковного, так как первый ограничивает только свободу действия, второй же -- свободу мысли. Вы говорите, что произведение искусства есть один из видов действия. Нет, это высочайшая форма мысли. В заключение, позвольте просить вас, сэр, не вынуждать меня к продолжению этой корреспонденции ежедневными нападками. Это неприятный труд. Так как вы напали на меня первым, то за мною остается право последнего слова.
   Пусть этим словом будет данное письмо, и да будет моя книга предоставлена бессмертию, если она этого заслуживает.
   Ваш покорный слуга, сэр,

Оскар Уайльд.

0x01 graphic

V
ДОРИАН ГРЕЙ

(Daily Chronicle, 2 июля 1890 г.)

   Издателю Daily Chronicle.
   Позвольте мне, сэр, исправить несколько ошибок, в которые впал ваш критик, делая разбор моего произведения "Портрет Дориана Грея", напечатанный в сегодняшнем номере.
   Он начинает с утверждения, что я делаю безнадежные попытки "заштопать" мораль в моей вещи. Я должен искренно сознаться, что не знаю, что там "заштопано". Время от времени я, действительно, вижу в газетах таинственные объявления о том "как штопать", но что это может в самом деле значить -- остается для меня тайною, которую я и другие надеемся когда-нибудь раскрыть. Однако, я не собираюсь спорить о нелепом термине, употребляемом современным журнализмом. Все, что я желаю сказать, сводится к следующему: как далек я был от желания выразить в нем какую бы то ни было мораль -- свидетельствует моя забота, чтобы заключающиеся в нем очевидные крайности морали подчинить художественному и драматическому эффекту. Я ведь не первый создал образ молодого человека, который продает свою душу в обмен за вечную юность -- мысль не новая в истории литературы, я только облек ее в новую форму; я чувствовал при этом, насколько трудно, во имя эстетической точки зрения, отодвинуть мораль на подобающее ей второе место. Я не чувствовал себя уверенным, что сумею это сделать, и боюсь, они слишком уж очевидны. Когда книга выйдет отдельным томом -- я надеюсь исправить этот недостаток.
   Критик ваш полагает, что моя мораль предписывает человеку -- если он чувствует себя "слишком ангелоподобным" -- стремиться стать "звереподобным". Не могу сказать, чтобы я это считал моралью. Настоящая мораль моей вещи -- та, что всякое излишество, даже в добре -- каково, например, сыноотречение, -- несет в себе наказание. И эта мораль, по художественным соображениям, так далеко отодвинута на задний план, что ее вовсе не следует рассматривать как какое-то общее правило; да и вообще, реализуя ее в жизни отдельных личностей, надо делать ее только драматическим элементом искусства, а не объектом его.
   Ваш критик тоже ошибается, когда говорит, что Дориан Грей обладает холодным, расчетливым, бессовестным характером, что он был непоследователен, желая уничтожить изображение своей души лишь потому, что оно было так отвратительно, и что он даже должен был рассматривать это как свой хороший поступок. Дориан Грей вовсе не обладает холодной, расчетливой, бессовестной душой. Наоборот, он крайне импульсивен, нелепо романтичен и мучается всю жизнь от преувеличенной совестливости, которая отравляет его удовольствия и предостерегает его, что юность и наслаждение -- еще не все в жизни. Именно для того, чтобы отвязаться от совести, много лет сторожившей каждый его шаг, он и захотел уничтожить картину. Но, пытаясь убить свою совесть, Дориан Грей убил самого себя.

0x01 graphic

   Затем ваш критик говорит о "навязчивом, дешевом мудрствовании". Однако то, что он величает "мудрствованием" отличается несомненным благородством стиля и утонченностью языка. Моя книга не содержит ни научных, ни псевдонаучных бесед, и единственные сочинения, о которых там упоминается, таковы, что мало-мальски образованный человек знает их, как, например, Сатирикон Петрония Арбитра и Готье -- "Эмали и Камеи".
   Такая же книга, как Le Conso -- "Clericalis Disciplina", -- относится не к литературе, а к курьезам. И всякого не знающего ее легко извинить.
   Наконец, скажу следующее: эстетическое движение создало некоторые характеры утонченной привлекательности и почти мистического очарования. Это была и есть наша реакция против грубой первобытности устоев более почтенных, быть может, но менее культурных времен. Моя вещь -- опыт декоративного искусства. Она реагирует против суровой грубости плоского реализма. Она, если хотите, опасна, тем не менее вы не можете отрицать, что она совершенна, и совершенство это и есть то, к чему мы, художники, стремимся.
   Остаюсь, сэр, вашим покорным слугой,

Оскар Уайльд.

   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru