Тьер Адольф
Консульство и Империя

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    (Le Consulat et l'Empire).
    Статья восьмая.
    Текст издания: журнал "Отечественныя Записки", No 2, 1846.

КОНСУЛЬСТВО И ИМПЕРІЯ

СОЧ. ТЬЕРА.

Статья восьмая (*).

(*) Первыя семь статей напечатаны въ "Отечественныхъ Запискахъ" 1845 года (томы XL, XLI, XLII и XLIII).

Имперія. Впечатлѣніе, произведенное въ Европѣ смертію герцога ангьенскаго. Продолженіе процесса Жоржа и Моро. Самоубійство Пишгрю. Волненіе умовъ. Возвратъ къ монархическимъ идеямъ. Многочисленные адресы. Рѣчь де-Фонтана по случаю при веденія къ окончанію гражданскаго кодекса. Роль Фуше при этомъ обстоятельствѣ: онъ дѣлается орудіемъ готовящейся перемѣны. Камбасерисъ оказываетъ нѣкоторое сопротивленіе этой перемѣнѣ. Фуше настроиваетъ сенатъ. Первый консула не даетъ прямаго отвѣта сенату и обращается къ иностраннымъ дворамъ, чтобъ вызнать, признаютъ ли они его въ новомъ титулѣ, который онъ намѣренъ принять. Благопріятные отзывы Пруссіи и Австріи. Условія этого послѣдняго двора. живѣйшее расположеніе арміи провозгласить императора. Первый консулъ, послѣ довольно-долгаго молчанія, отвѣчаетъ Сенату, прося это государственное собраніе высказать вполнѣ мысль свою, сенатъ вступаетъ въ совѣщаніе. Трибунъ Кюре первый подаетъ голосъ о возстановленіи монархіи. Пренія по этому предмету въ трибунатѣ, и рѣчь трибуна Карно. Сенатъ обращается къ первому консулу съ предложеніемъ ему монархической власти. Необходимыя измѣненія въ консульской конституціи. Имперская конституція. Высшіе государственные сановники. Должности военныя и гражданскія. Сенатъ въ цѣломъ составѣ своемъ отправляется въ Сен-Клу и провозглашаетъ Наполеона императоромъ. Продолженіе процесса Жоржа и Моро. Осужденіе на смерть и казнь Жоржа. Помилованіе приговоренныхъ къ смерти: Армана де-Полиньяка и де-Ривьера. Изгнаніе Моро. Превращеніе республики въ военную монархію.

   Эффектъ, произведенный кровавою венсеннскою катастрофою, былъ, безъ-сомнѣнія, великъ во Франціи, но онъ былъ еще поразительнѣе въ Европѣ. Мы не удалимся отъ строгой истины, сказавъ, что эта катастрофа сдѣлалась главною причиною третьей всеобщей войны. Заговоръ французскихъ принцевъ и смерть герцога ангьенскаго были тѣми взаимными ударами, которыми революція и контр-революціями звали другъ друга на новую и упорную брань, вскорѣ распространившуюся отъ Альповъ и Рейна даже до береговъ Нѣмана.
   Для враговъ Франціи было истиннымъ кладомъ это ужасное происшествіе: оно породило новыя союзничества, которыя могли быть расторгнуты только пушечными выстрѣлами.
   Промахи противника -- жалкое вознагражденіе за наши собственныя ошибки. Какъ бы то ни было, Англія доставила своей соперницѣ такое вознагражденіе. Она совершила актъ, которому трудно дать имя: она доставляла деньги, необходимыя для приведенія въ исполненіе заговора, и принимала большее или меньшее участіе въ преступныхъ интригахъ трехъ своихъ агентовъ, бывшихъ уполномоченными ея министрами въ Касселѣ, Штутгардь и Мюнхенѣ. Первый консулъ отрядилъ въ Германію вѣрнаго офицера, который, переодѣвшись и выдавая себя за агента заговора, вкрался въ довѣренность гг. Дрека и Спенсера Смита. Вмѣстѣ съ извиненіемъ въ трудности собрать вдругъ значительныя суммы денегъ, онъ получилъ отъ нихъ, для передачи заговорщикамъ, болѣе ста тысячь франковъ золотомъ, которые немедленно и отдалъ въ руки французской полиціи. Рапортъ этого офицера, собственноручныя письма Дрека и Спенсера, были тотчасъ же собраны, внесены въ Сенатъ и сообщены дипломатическому корпусу, для удостовѣренія въ подлинности рукъ. Этого факта не было возможности отрицать. Рапортъ и письма эти, помѣщенные въ Монитерѣ и представленные иностраннымъ дворамъ, были причиною, что строгое порицаніе поступковъ Англіи заняло мѣсто сильнаго порицанія, котораго Франція въ-продолженіи нѣсколькихъ дней была исключительнымъ предметомъ. Люди безпристрастные совершенно убѣдились, что первый консулъ былъ вызванъ гнусными поступками своихъ враговъ, и сожалѣли, для его славы, что онъ не удовольствовался наказаніемъ, по законамъ, Жоржа и его сообщниковъ, и тѣмъ всеобщимъ презрѣніемъ, которому должна была подвергнуться англійская дипломація. Дрекъ и Смитъ, съ негодованіемъ высланные изъ Мюнхена и Штутгарда, быстро проѣхали по Германіи, не осмѣлившись нигдѣ показаться. Въ-особенности Дрекъ, при проѣздѣ чрезъ Берлинъ, получилъ отъ прусской полиціи приказъ ни дня не останавливаться въ этомъ городѣ. Онъ только проѣхалъ чрезъ эту столицу и поспѣшно отправился въ Англію, увозя съ собою стыдъ, которымъ покрылся за святотатственное оскорбленіе самыхъ священныхъ обязанностей.
   Поступокъ Дрека и его сотоварища только на короткое время заставилъ забыть смерть герцога ангьенскаго. Вскорѣ нѣкоторые европейскіе кабинеты изъявили живѣйшее свое негодованіе за гибель этой царственной жертвы. Въ это время, Пруссія и Россія взаимными деклараціями положили основаніе третьей коалиціи.
   Но всѣ дѣла, возбужденныя извнѣ венсеннскою катастрофою, едва отвратили вниманіе перваго консула отъ дѣлъ внутреннихъ, которыя достигли въ эту минуту настоящаго кризиса.
   Хотя въ скоромъ времени ослабло впечатлѣніе, произведенное смертью герцога ангьенскаго, однако умы все быди постоянно въ волненіи, по случаю процесса Жоржа, Моро и Пишгрю. Старая французская аристократія принимала живѣйшее участіе въ судьбѣ де-Ривьера и де-Полиньяка; дѣло Моро сильно интересовало всѣхъ, любившихъ славу Франціи. Но правосудіе должно было совершиться, и этотъ процессъ, еще на мѣсяцъ или на два, долженъ былъ смущать спокойствіе, обыкновенно-царствовавшее подъ правленіемъ перваго консула.
   Несчастный случаи, совершенно непредвиденный, еще болѣе придалъ мрачности этому положенію дѣлъ. Пишгрю, узникъ перваго консула, недовѣрявшій сначала его великодушію и съ трудомъ давшій вѣру его милосердымъ предложеніямъ, сообщеннымъ ему Реалемъ, вскорѣ былъ убѣжденъ, и съ довѣрчивостью предался мысли о сохраненіи себѣ жизни, и о томъ, что онъ снова обрѣтетъ себѣ честь, основавъ большую колонію въ Кайеннѣ. Предложенія перваго консула были чистосердечны, потому-что въ рѣшимости своей поразить только роялистовъ, онъ хотѣлъ дать помилованіе Моро и Пишгрю. Реалю, котораго нельзя подозрѣвать ни въ какомъ низкомъ чувствованіи, понесчастливилось на этотъ разъ не менѣе, какъ и въ дѣлѣ герцога ангьенскаго. Онъ опоздалъ въ Венсеннъ; теперь онъ очень-ридко являлся въ темницу Пишгрю, куда ему незачьмъ было ходить для допросовъ, такъ-какъ уже отчаялись допытаться чего-нибудь отъ столь скрытнаго и непреклоннаго человѣка, каковъ былъ старый генералъ республики. При множествѣ заботъ, Реалю было недосугъ посѣщать Пишгрю, который, не слыша болѣе ничего о предложеніяхъ перваго консула, и узнавъ о кровавомъ венсеннскомъ приключеніи, подумалъ, что нечего болѣе надѣяться на предложенное и обѣщанное ему милосердіе. Не смерть была страшна этому воину: вмѣстѣ съ жизнью терялъ онъ бѣдные останки своей уже столь-помраченной чести. Этотъ несчастливецъ предпочелъ непосредственную смерть, но смерть безъ стыда, который покрылъ бы его при публичномъ процессѣ. Это чувствованіе доказываетъ, что онъ былъ нисколько-лучше, нежели какъ заставляютъ полагать его прежніе поступки. Онъ взялъ у Реаля творенія Сенеки и однажды ночью, послѣ долгаго чтенія, оставивъ книгу раскрытою на томъ мѣстѣ, гдѣ говорилось о добровольной смерти, удавился посредствомъ шелковаго галстуха, изъ котораго свилъ веревку, и деревяннаго гвоздя, послужившаго ему рычагомъ. На разсвѣтѣ, стражи, услышавъ въ комнатѣ шумъ, вошли туда и нашли Пишгрю задохгаимся; лицо его было красно какъ у человѣка, пораженнаго апоплексіею. Призванные медики и должностныя лица не оставили ни малѣйшаго сомнѣнія на счетъ причины его смерти и убѣдили въ томъ со всею очевидностью людей добросовѣстныхъ.
   Но не существуетъ достаточно-яснаго доказательства для партій, рѣшившихся вьрить клеветь, или распростанять ее, не вѣря ей. Роялисты и люди праздные немедленно распространили слухъ, что Пишгрю былъ удавленъ сикаріями, убійцами, подосланными первымъ консуломъ. Эта катастрофа, названная тамильскою, была пополненіемъ катастрофы, названной венсеннскою, одна была продолженіемъ другой.
   Такимъ-образомъ, быстро созданъ былъ характеръ новаго Нерона. По примѣру римскаго владыки, онъ не имѣлъ почти переходнаго состоянія отъ добра къ злу, отъ добродѣтели къ предступлепію. Клеветники придумали и основаніе для своей лжи: они говорили, что правительство, потерявъ надежду убѣдить Пишгрю, умертвило его за тѣмъ, чтобъ онъ не явился, во время процесса, для оправданія своихъ единомышленникомъ.
   Это было самою безсмысленною, равно какъ и самою отвратительною выдумкой. Если былъ обвиняемый, котораго присутствіе въ судъ было бы необходимо въ интересахъ перваго консула, то это былъ Пишгрю. Пишгрю, лично, не могъ почесться опаснымъ соперникомъ съ-тѣхъ-поръ, какъ его доказанное соединеніе съ партіею роялистскою погубило его въ общественномъ мнѣніи; сверхъ того, показанія подсудимыхъ всѣхъ партій равно обвиняли его. Если было кого страшиться, то это -- Моро, котораго слава была еще незапятнана и котораго трудно было уличить; и если былъ подсудимый, полезный для его обличенія, то это былъ Пишгрю, служившій связью между республиканцами и роялистами.
   Различны были чувствованія, произведенныя въ массѣ народа политическими событіями. Если одни провозглашали гнуснымъ поступокъ съ герцогомъ ангьенскимъ, за то другіе находили не менѣе гнусными безпрерывно-возобновлявшіеся заговоры противъ особы перваго консула. Эти послѣдніе думали, что необходимо обмануть преступныя надежды роялистовъ. Они полагало, что человѣкъ, предметъ столь ужасныхъ кововъ, долженъ быть облеченъ саномъ короля или императора, за тѣмъ, чтобъ наслѣдственность, присоединенная къ его власти, дала ему непосредственныхъ преемниковъ но праву, -- чрезъ что уменьшились бы и посягательства на его особу, сдѣлавшись съ-тѣхъ-поръ безполезными. Вотъ съ какою быстротою Франція въ нѣсколько лѣтъ возвратилась къ идеямъ монархическимъ! Отъ пяти директоровъ, назначенныхъ на пять лѣтъ, сдѣлавъ былъ переходъ къ идеѣ о трехъ консулахъ, избираемыхъ на десять лѣтъ; потомъ, отъ идеи о трехъ консулахъ къ идеѣ объ одномъ консулѣ de facto, имѣвшемъ пожизненную власть. На такомъ пути нельзя было остановиться иначе, какъ сдѣлавъ послѣдній шагъ, т. е. возвратясь къ наслѣдственной власти. Для этого достаточно было малѣйшаго толчка, даннаго умамъ. Сами роялисты взяли на себя дать этотъ толчокъ, замысливъ умертвить перваго консула; и они представили тѣмъ очень-обыкновенное зрѣлище, ибо чаще всего сами враги правительства, своими безразсудными ковами, доставляютъ ему случай дѣлать быстрые успѣхи.
   Для всякой политической перемѣны необходимы люди, которые были бы орудіями осуществленія идей. Доселѣ Фуше, но остатку чистосердечія, порицалъ быстроту реакціи, съ которою Франція возвращалась къ прежнему порядку вещей; онъ заслужилъ даже благорасположеніе г-жи Бонапарте чрезъ то, что, казалось, раздѣлялъ ея неопредѣленные, смутные страхи; но за это онъ подвергся немилости ея честолюбиваго супруга. За эту неблагодарную роль тайнаго порицателя, Фуше лишился министерства и не хотѣлъ болѣе играть ее. Тогда онъ принялся за роль совершенно-противоположную. По своей доброй волѣ занимаясь полицейскими розъисками въ преслѣдованіи послѣдняго заговора, онъ самъ сталъ опять на свое мѣсто. Видя, что первый консулъ сильно раздраженъ на роялистовъ, онъ льстилъ его гнѣву и подстрекнулъ его на умерщвленіе герцога ангьенскаго. Если мысль, которую часто придавали первому консулу, -- заключить кровавый договоръ съ революціонерами и получить отъ нихъ корону за страшную цѣпу крови, если эта мысль входила тогда въ чью"нибудь голову, то навѣрное въ голову Фуше. Одобритель смерти герцога ангьенскаго, онъ былъ также пламеннѣйшимъ изъ новыхъ защитниковъ наслѣдственной власти. Въ монархическомъ рвеніи онъ превосходилъ даже гг. Талейрана, Редерера и де-Фонтана.
   Правда, не было нужды поощрять перваго консула въ его помыслахъ о тронь. Онъ желалъ самаго высшаго сана, но это не было его постоянною мыслью со времени итальянскихъ походовъ, ни даже со времени 18 брюмёра, какъ предполагали площадные разскащики; нѣтъ, не всѣ желанія разомъ овладѣли его душою. Его честолюбіе росло постепенно, подобно судьбѣ его. Достигши до главнокомандованія войсками, онъ увидѣлъ съ этой возвышенной точки еще болѣе возвышенныя вершины правленія республики и пожелалъ дойдтя до нихъ. Достигши этихъ высотъ, онъ увидѣлъ еще выше, надъ собою, безсмѣнное консульство и пожелалъ его. Добравшись до этой послѣдней выси, откуда онъ ясно созерцалъ тронъ,-- онъ захотѣлъ взойдти на него. Такъ шествуетъ человѣческое честолюбіе, и въ этомъ нѣтъ преступленія. Но умамъ ясно-видящимъ казалось опаснымъ это честолюбіе, безпрерывно возбуждаемое и безпрерывно удовлетворяемое, потому-что чрезъ всегдашнее удовлетвореніе все болѣе-и-болѣе возбуждалось оно.
   Но готовясь овладѣть властью, непринадлежащею ему по праву, всякій геній, какъ бы онъ un былъ отваженъ, бываетъ, по-крайней-мѣрѣ, поставленъ въ недоумѣніе, если не объемлется страхомъ. Въ подобномъ положеніи, невольная стыдливость овладѣваетъ самымъ пламеннымъ честолюбіемъ, и человѣкъ не дерзаетъ сознаться во всемъ, чего желаетъ. Первый консулъ, очень-мало говорившій о государственныхъ дѣлахъ съ своими братьями, имѣлъ въ нихъ, когда дѣло шло о его личномъ величіи, повѣренныхъ, которымъ охотно все высказывалъ, и къ-тому же повѣренныхъ болѣе пламенныхъ, нежели самъ онъ, потому-что они нетерпѣливо желали сдѣлаться принцами. Должно припомнить, что братья перваго консула съ презрѣніемъ смотрѣли на пожизненное консульство. Въ настоящее время, Люсіана не было во Франціи, а Іосифъ готовился оставить Парижъ. Люсіанъ женился на прекрасной вдовѣ, по этотъ бракъ очень-мало согласовался съ теперешнимъ положеніемъ семейства Бонапарте. Разссорившись, по поводу своей женитьбы, съ первымъ консуломъ, Люсіанъ удалился въ Римъ, разъигрывая роль изгнанника, и, по-видимому, ища въ наслажденіи искусствами утѣшенія за эту братнюю неблагодарность. Госпожа Лэтиція Бонапарте, которая, подъ скромностью женщины, рожденной въ бѣдности, къ тому же показывая видъ, что помнитъ о своемъ скромномъ происхожденіи, таила въ себѣ нѣкоторыя изъ страстей императрицы-матери, Лэтиція Бонапарте постоянно и неосновательно жаловалась на Наполеона, оказывая явное предпочтеніе сыну своему Люсіану: она послѣдовала за нимъ въ Римъ. Первый консулъ, исполненный нѣжности къ своимъ родственникамъ, даже и тогда, когда ему нельзя было похвалиться ими, напутствовалъ мать и брата своимъ всемогущимъ покровительствомъ и поручилъ ихъ благосклонности папы Пія VII.
   Іосифъ былъ также недоволенъ, и трудно представить себѣ чѣмъ, еслибъ исторія не взяла на себя груда разсказать объ этомъ. Онъ чувствовалъ себя оскорбленнымъ тѣмъ, что первый консулъ хотѣлъ назначить его президентомъ Сената, -- и онъ отвергъ это высокое назначеніе съ выраженіемъ оскорбленнаго достоинства. Первый консулъ, не любившій, чтобъ люди оставались праздными, приказалъ тогда сказать ему, чтобъ онъ отправился добывать себѣ величіе тамъ, гдѣ самъ онъ, первый консулъ, добыли свое собственное, т. е. въ армію. Іосифъ, назначенный полковникомъ 4-го линейнаго полка, отправился въ Булонь, въ ту самую минуту, какъ затѣвался великій вопросъ о возстановленіи монархіи. Итакъ, первый консулъ былъ лишенъ двухъ своихъ наперсниковъ, которымъ охотно сообщалъ все, касавшееся его собственнаго величія. Камбасересъ, съ которымъ онъ обыкновенно говорилъ обо всемъ,-- о дѣлахъ государственныхъ и о своихъ личныхъ, Камбасересъ, въ эпоху пожизненнаго консульства, избавилъ его отъ затрудненія высказать то, чего желалъ онъ. Но въ настоящее время, Камбасересъ безмолвствовалъ но двумъ побужденіямъ: одно изъ нихъ было хорошо, другое -- дурно. Хорошее побужденіе состояло въ томъ, что онъ, но своей рѣдкой предусмотрительности, страшился необузданности безпредѣльнаго честолюбія. Онъ слышалъ, какъ поговаривали о Галльской-Имперіи, о имперіи Карла-Великаго, и трепеталъ при мысли, что прочное величіе люневилльскаго мира будетъ принесено въ жертву гигантскимъ предпріятіямъ, въ-слѣдствіе возведенія генерала Бонапарте на тронъ императорскій. Дурное побужденіе происходило отъ нарушенія его личнаго интереса, потому-что отнынѣ онъ долженствовалъ быть отдѣленъ отъ перваго консула всею высотою трона и сдѣлаться, изъ соучастника въ верховной власти, какъ ни мала была его часть, простымъ подданнымъ будущаго монарха. Итакъ онъ безмолствовалъ, и на этотъ разъ (не такъ, какъ въ прошлый) не предоставлялъ своего вліянія къ услугамъ перваго консула. Третій консулъ, Лебренъ, въ высшей степени преданный первому консулу, но никогда ни во что невмѣшивавшійся, кромѣ администраціи, нисколько не могъ быть ему полезенъ.
   Фуше, въ жару своей ревности, по доброй волѣ сдѣлался агентомъ готовившейся перемѣны. Онъ ловко подступилъ къ первому консулу, котораго тайныя желанія отгадалъ, и представилъ ему необходимость скоро и окончательно на что-нибудь рѣшиться, настоятельную потребность покончить тревожное состояніе Франціи возложеніемъ на главу свою короны и совершеннымъ упроченьемъ результатовъ революціи.
   Онъ говорилъ ему, что всѣ классы націи одушевлены одномъ и тѣмъ же чувствомъ и нетерпѣливо желаютъ провозгласить его императоромъ галльскимъ или императоромъ Французовъ, какъ заблагоразсудится его политикѣ или его вкусу. Онъ часто принимался за эти убѣжденія, особенно стараясь дать почувствовать выгоды дѣйствовать кстати, въ ту минуту, когда Франція, приведенная въ безпокойство за жизнь перваго консула, была расположена согласиться на все, чего бы отъ нея ни потребовали. Отъ убѣжденій онъ переходилъ даже къ укорамъ, и сильно порицалъ нерѣшительность генерала Бонапарте. Тотъ не покидалъ своего уединенія въ Мальмезонь, со дня венсеннскаго происшествія. Фуше часто являлся туда, и когда не заставалъ перваго консула, отправившагося или на прогулку, или куда-нибудь, то нападалъ на его домашняго секретаря Мепваля, и предлинно разглагольствовалъ ему о выгодахъ наслѣдственной монархіи, и не только монархіи, но и аристократіи, какъ опоры и украшенія трона, присовокупляя, что если первый консулъ захочетъ возстановить ее, то онъ готовъ всѣми силами защищать мудрость новаго учрежденія, и, въ случаѣ надобности, готовъ даже самъ сдѣлаться дворяниномъ.
   Таково было рвеніе этого стараго республиканца, совершенно оставившаго свои заблужденія. Его безпокойная дѣятельность, возбужденная на этотъ разъ болѣе обыкновеннаго, заставляла его хлопотать уже черезъ мѣру и уподобляла мухѣ, справляющей въ путь дорожныхъ.
   И дѣйствительно, почти всѣ готовы были способствовать выполненію желаній перваго консула. Франція, видѣвшая, что уже издавна готовился ей властелинъ, который, впрочемъ, покрылъ ее славою и осыпалъ благодѣяніями, не хотѣла отказать ему въ такомъ титулѣ, какой наиболѣе полюбился бы его честолюбію. Государственныя собранія, генералы арміи, знавшіе; какъ невозможно впредь ни малѣйшее сопротивленіе, и видѣвшіе въ погибели Моро опасность несвоевременной оппозиціи, съ увлеченіемъ бросались во срѣтеніе новому Цезарю, чтобъ отличиться, по-крайней-мѣрѣ, своимъ рвеніемъ и извлечь себѣ пользу изъ возвышенія, которому воспрепятствовать было уже поздно. Всѣ встрѣчали затрудненіе только въ одномъ -- снова ввести въ употребленіе слова, прежде-изгнанныя, и отвергнуть другія, принятыя недавно съ такимъ энтузіазмомъ. Небольшая предосторожность въ выборѣ титула будущему монарху могла облегчить трудность самого дѣла. Такимъ образомъ, значительно уменьшилось бы затрудненіе, еслибъ новый владыка названъ былъ императоромъ, а не королемъ. Къ-тому же, для избавленія настоящаго поколѣнія отъ подобнаго затрудненія, невозможно было пріискать человѣка способнѣе прежняго якобинца Фуше, бравшагося подать собою примѣръ всѣмъ, и владыкѣ и подданнымъ, и старавшагося прежде всѣхъ произнести слова, которыми еще никто не дерзалъ обмолвиться.
   Фуше устроилъ все, вмѣстѣ съ нѣкоторыми зачинщиками въ Сенатѣ; а первый консулъ видѣлъ это, одобрялъ, по дѣлалъ видъ, какъ-будто ничего не знаетъ. Опасно было заговорить о необходимости новой перемѣны во французскихъ журналахъ, бывшихъ тогда въ совершенной зависимости отъ полиціи: могли бы подумать, что такое мнѣніе высказано но приказу. Правительство имѣло въ Англіи тайныхъ агентовъ, и при ихъ-то посредствѣ въ нѣкоторыхъ англійскихъ журналахъ было напечатано, что, со времени послѣдняго заговора, генералъ Бонапарте былъ безпокоенъ, мраченъ, грозенъ; что всѣ въ Парижѣ живутъ въ тревожномъ безпокойствѣ, что это -- естественное слѣдствіе правительственной формы, по которой все покоится на одной главѣ, и что потому во Франціи люди мирные желаютъ, чтобъ наслѣдственность, учрежденная въ семействѣ Бонапарте, доставила настоящему порядку вещей недостающую ему прочность. Такимъ-образомъ, англійскіе журналы, обыкновенно употреблявшіеся на обезславленіе перваго консула, на этотъ разъ были употреблены на служеніе его честолюбивымъ замысламъ. Эти статьи, будучи перепечатаны и истолкованы, произвели сильнѣйшее впечатлѣніе. Начало было сдѣлано. Въ это время, было нѣсколько выборныхъ коллегій, собранныхъ во многихъ департаментахъ. Не трудно было добыть отъ нихъ адресы. Равнымъ образомъ правительство само вызвало адресы со стороны муниципальныхъ совѣтовъ большихъ городовъ, каковы Ліонъ, Марсель, Бордо и Парижъ. Наконецъ, лагери, расположенные по берегамъ океана, въ свою очередь были приведены въ броженіе. Военные, вообще говоря, составляли классъ, наиболѣе-преданный первому консулу. За исключеніемъ нѣкотораго числа офицеровъ и генераловъ, изъ которыхъ одни были чистосердечные республиканцы, а другіе одушевлены старымъ соперничествомъ, раздѣлявшимъ солдатъ рейнскихъ и итальянскихъ,-- большая часть военачальниковъ провидѣла собственное свое возвышеніе въ этомъ возвышеніи военнаго человѣка на французскій престолъ. Итакъ, они были совершенно расположены быть зачинщиками въ этомъ дѣлѣ, и совершить то, что часто случалось въ Римской Имперіи, т. о. готовы были сами провозгласить императора. Генералъ Сультъ писалъ первому консулу, что ему удалось слышать, о чемъ говорили генералы и полковники, что всѣ желаютъ учрежденія новаго образа правленія, и готовы дать первому консулу титулъ галльскаго императора. Онъ испрашивалъ его приказаній касательно этого предмета. Просительныя грамматы ходили по драгунскимъ дивизіямъ, расположеннымъ лагеремъ въ Компьенѣ; эти грамматы покрывались рукоприкладствами и были отправлены въ Парижъ.
   Въ воскресенье, 4 жерминаля (25 марта), нѣсколько дней спустя послѣ смерти герцога ангьенскаго, многіе адресы избирательныхъ коллегій были представлены первому Консулу. Адмиралъ Гантомъ, одинъ изъ его приверженныхъ друзей, самъ поднесъ ему адресъ варской коллегіи, которой былъ президентомъ. Въ этомъ адресѣ говорилось, что не довольно наказать заговорщиковъ, но должно обширною системою учрежденій, которая бы упрочила и увѣковѣчила власть въ рукахъ перваго консула, утвердить спокойствіе Франціи и положить предѣлъ ея продолжительнымъ тревогамъ. Другіе адресы были прочитаны на той же аудіенціи, и непосредственно за ними была сказана рѣчь гораздо-высшаго разбора. Де-Фонтанъ быль сдѣланъ президентомъ въ законодательномъ сословіи и получилъ такимъ-образомъ, по милости семейства Бонапарте, мѣсто, котораго былъ достоинъ но талантамъ своимъ. На него было возложено принести поздравленіе первому консулу за окончаніе безсмертнаго творенія -- гражданскаго кодекса. Этотъ кодексъ, плодъ столькихъ ученыхъ бдѣній, памятникъ сильной воли и всеобъемлющаго ума главы республики, былъ приведенъ къ окончанію въ настоящій рядъ засѣданіи, и благодарное законодательное сословіе положило освятить это воспоминаніе, поставивъ въ залѣ своихъ засѣданій мраморный бюстъ перваго консула. Объ этомъ-то де-Фонтанъ возвѣщалъ на аудіенціи, и надо сознаться, что изъ всѣхъ титуловъ человѣка, котораго хотѣли прославить, ни одного нельзя было припомнить болѣе кстати въ минуту, когда готовились сдѣлать его наслѣдственнымъ властелиномъ въ странѣ, организованной его геніемъ. Дефонтанъ говорилъ такъ:

"Гражданинъ первый консулъ!

   "Громадная имперія уже четыре года покоится подъ сѣнью вашего мощнаго управленія. Мудрая соразмѣрность вашихъ законовъ еще болѣе и болѣе будетъ соединять подъ эту сѣнь всѣхъ гражданъ. Законодательное сословіе хочетъ освятить эту достопамятную эпоху: оно постановило, чтобъ ваше изображеніе, поставленное посреди залы ея совѣщаній, вѣчно напоминало ей ваши благодѣянія, равно какъ и обязанности и надежды французскаго народа. Двойственное право завоевателя и законодателя всегда заставляло смолкнуть всѣ прочія права; вы видѣли, какъ оно утверждено за вашей особою приговоромъ всей націи. Кто можетъ еще питать преступную надежду противопоставить Францію Франціи? Разъединится ли она за какія-нибудь воспоминанія о прошломъ, когда она сплочена воедино всѣми интересами настоящаго? У ней одинъ вождь -- вы; у ней одинъ врагъ -- Англія.
   "Политическія бури могли бросить даже и нѣкоторыхъ мудрыхъ на пути непредвидѣнные. Но лишь-только рука ваша подняла знаменія родины, всѣ добрые Французы узнали ихъ и потекли во слѣдъ онъ; всѣ перешли на сторону вашей славы. Тѣ, которые строютъ ковы въ нѣдръ вражьей земли, навсегда отрекаются отъ родной земли; и что могутъ они противопоставить вашему превосходству? У васъ -- непобѣдимыя арміи, у нихъ -- только пасквили да убійцы; и въ то время, какъ всѣ голоса религіи возносятся за васъ горе у подножія алтарей, возстановленныхъ вами, -- враги ваши наносятъ вамъ оскорбленія "посредствомъ жалкихъ орудій бунта и суевѣрія. Немощность ихъ кововъ дознана. Они ежедневно все болѣе и болѣе будутъ раздражать судьбу, ратуя противъ ея опредѣленій. Пусть, наконецъ, уступятъ они этому непреодолимому движенію, увлекающему вселенную, и пусть въ "безмолвіи помыслятъ о причинахъ паденія и возвышенія имперій."
   Это отреченіе отъ Бурбоновъ, высказанное предъ лицомъ вновь-избираемаго монарха въ такой торжественной рѣчи, было многознаменательно. Однакожь, правительство ничего не хотѣло обнародовать прежде, нежели не сдѣлаетъ перваго шага высшее въ государствѣ учрежденіе -- сенатъ, который, на основаніи конституціи, долженъ былъ первый подавать голосъ во всякомъ государственномъ дѣлѣ.
   Чтобъ заставить его сдѣлать этотъ шагъ, необходимо было поговорить съ Камбасересомъ, который правилъ сенатомъ но-своему. Для этого надо было объясниться съ нимъ и увѣриться въ его расположеніи, не потому, чтобъ можно было опасаться съ его стороны какого-нибудь противодѣйствія, но уже и самое его неодобреніе, хотя безмолвное, было бы истинно-досаднымъ въ такомъ обстоятельствѣ, гдѣ было очень-важно, чтобъ всѣ безъ исключенія казались увлеченными общимъ желаніемъ.
   Первый консулъ приказалъ позвать въ Мальмезонъ Лебрена и Камбасереса. Такъ-какъ Лебрена убѣдить было легче, то онъ былъ призванъ первый. Съ немъ не надо было дѣлать никакихъ усилій, потому-что онъ былъ рѣшительнымъ поклонникомъ монархіи, и въ-особенности когда она ввѣрялась генералу Бонапарте. Камбасересъ, недовольный тѣмъ, что готовилось, прибылъ, когда уже первый консулъ о многомъ успѣлъ переговорить съ Лебреномъ. Первый консулъ, сказавъ о настоящемъ движеніи умовъ, какъ-будто-бы самъ не принималъ въ этомъ никакого участія, спросилъ мнѣнія втораго консула о вопросѣ, столь-сильно занимавшемъ всѣхъ въ эту минуту,-- о вопросѣ касательно возстановленія монархіи.
   "Я все еще крѣпко сомнѣвался", отвѣчалъ ему Камбасересъ:-- "чтобъ дѣло дошло до того. Теперь вижу, что все стремится къ этой цѣли, и готовъ плакать". Тогда, плохо скрывая свое личное неудовольствіе, примѣшивавшееся въ душъ его къ мудрымъ видамъ, Камбасересъ изложилъ предъ первымъ консуломъ основанія своего мнѣнія. Онъ описывалъ ему республиканцевъ недовольными тѣмъ, что имъ не оставляли даже и мечты, которой они предавались, и роялистовъ возмущенными тѣмъ, что осмѣлились возстановить престолъ, не посадивъ на него Бурбона; онъ говорилъ, что опасно возстановлять прежній образъ правленія, и что за тѣмъ французамъ останется, пожалуй, только посадить одно лицо на мѣсто другаго, и такимъ-образомъ снова ввести старую монархію. Онъ приводилъ слова самихъ роялистовъ, которые громко хвастались тѣмъ, что имѣютъ въ генералѣ Бонапарте предтечу, посланнаго приготовить возвращеніе Бурбоновъ. Онъ показывалъ неудобства покой перемѣны, которая не могла принести ничего, кромѣ пустаго титула, потому-что власть перваго консула въ настоящее время была безгранична, и замѣтилъ, что часто бываетъ опаснѣе перемѣнять названіе вещей, нежели самыя вещи. Онъ ссылался на трудность получить отъ Европы признаніе монархіи, которую хотѣли основать, и еще на большую трудность заставить Францію выдержать третью войну, въ случаѣ, если бъ пришлось прибѣгнуть къ этому средству, чтобъ исторгнуть признаніе отъ старыхъ европейскихъ дворовъ; наконецъ, онъ представилъ много доводовъ, изъ которыхъ одни были превосходны, другіе посредственны, и чрезъ которые проглядывало неудовольствіе и досада, очень-мало свойственныя этому почтенному человѣку. Но онъ не осмѣлился высказать лучшіе изъ доводовъ, которые очень-хорошо сознавалъ въ душѣ своей, именно, что чрезъ это новое удовлетвореніе громаднаго честолюбія, нельзя уже будетъ остановиться ни на чемъ; потому-что, давъ генералу Бонапарте титулъ императора французовъ, тѣмъ самымъ приготовляли его желать титула императора Запада, чего онъ, въ-послѣдствіи, и желалъ въ-тайнѣ: это было не меньшею изъ причинъ, заставившихъ его переступить всѣ границы возможнаго, и чрезъ то пасть. Какъ всякій человѣкъ въ стѣсненномъ, неловкомъ положеніи, Камбасересъ не высказалъ, что наилучшаго объ этомъ предметѣ могъ высказать, и былъ побѣжденъ своимъ собесѣдникомъ. Первый консулъ, столь скрытный, притворный въ своихъ желаніяхъ во время учрежденія пожизненнаго консульства, на этотъ разъ самъ взялся за дѣло, видя, что другіе не хотятъ за него приняться. Онъ откровенно признался своему товарищу Камбасересу, что задумалъ возложить на себя корону, и объявилъ почему. Онъ утверждалъ, что Франція хотѣла короля, что это очевидно всякому, умѣвшему наблюдать; что она ежедневно покидала глупости, которыми ей когда-то набили голову, и что изъ этихъ глупостей самая величайшая была -- республика. "Франція", говорилъ онъ, "совершенно образумилась на-счетъ республики; она возведетъ на престолъ Бурбона, если ей не дадутъ Бонапарте; но возвратъ Бурбоновъ будетъ бѣдствіемъ, потому-что это будетъ чистою контр-революціею". Онъ присовокуплялъ, что, для самого себя не желая власти большей той, какая была въ рукахъ его, онъ уступаетъ въ этомъ случаѣ необходимой потребности умовъ, и интересу самой революція. Впрочемъ, но его словамъ, надо же было рѣшиться на что-нибудь, ибо армія приведена въ такое сильное движеніе, что, можетъ-быть, посреди двоихъ лагерей, провозгласитъ его императоромъ, и тогда его восшествіе на престолъ будетъ походить на преторіанскую сцену,-- а этого болѣе всего надо избѣгать.
   Эти доводы мало убѣдили Камбасереса, который и не желалъ быть убѣжденнымъ, -- и всякій остался при своемъ мнѣніи, негодуя на себя, что слишкомъ-много высказался. Такое неожиданное сопротивленіе Камбасереса смутило перваго консула, который, прикинувшись тогда менѣе нетерпѣливымъ, нежели какъ былъ на-самомъ-дѣлѣ, сказалъ обоимъ своимъ товарищамъ, что онъ ни во что не станетъ мѣшаться, и предоставитъ умы собственному ихъ движенію. Они разстались, недовольные другъ другомъ, и Камбасересъ, возвращаясь съ Лебреномъ поздно ночью въ Парижъ, сказалъ своему товарищу слѣдующія слова: "Дѣло кончено, монархія возстановлена; но у меня есть предчувствіе, что все это не будетъ продолжительно. Мы воевали съ Европою за тѣмъ, чтобъ дать ей республики, дочерей Французской-Республики; теперь мы будемъ воевать, чтобъ дать ей монарховъ, сыновей или братьевъ нашего,-- и истощенная Франція наконецъ падетъ отъ этихъ безумныхъ предпріятій."
   Но Камбасаресъ былъ безмолвнымъ неодобрителемъ; онъ и не думалъ поперечить пронырствамъ Фуше и его клевретовъ. Этимъ господамъ представлялся теперь превосходный случай. Въ-слѣдствіе принятаго обыкновенія сообщать сенату о важнѣйшихъ происшествіяхъ, представленъ былъ этому государственному собранію рапортъ великаго судьи касательно интригъ англійскихъ агентовъ, Дрека, Сненсера Смита и Тэйлора. Надо было отозваться на это сообщеніе правительства. Сенатъ назначилъ коммиссію, которая должна была представить ему проектъ отвѣта. Лазутчики, находя это обстоятельство благопріятнымъ, старались убѣдить сенаторовъ, что теперь настало время дать ходъ дѣлу о возстановленіи монархіи, что первый консулъ самъ въ большомъ недоразумѣніи, но что надо побѣдить его недоразуменія, представивъ ему недостатки настоящихъ учрежденій и указавъ на способъ исправить ихъ. Они напомнили, подъ-рукой, о томъ непріятномъ положеніи, въ которомъ находился сенатъ, два года тому назадъ, не съумѣвъ предупредить желанія генерала Бонапарте. Вслухъ высказали они причину, которая могла подвинуть сенатъ. Армія, говорили они, обожающая своего вождя, готова провозгласить его императоромъ, и тогда корона императорская дана будетъ, какъ въ Римѣ, преторіанцами. Надо спѣшить и избавить Францію отъ такого соблазна. Дѣйствуя такимъ образомъ, послѣдуютъ только примѣру римскаго сената, который не разъ спѣшилъ провозглашать нѣкоторыхъ императоровъ, за тѣмъ, чтобъ не принять ихъ изъ рукъ легіоновъ. Былъ потомъ и еще доводъ, котораго нечего было высказывать ни подъ рукою, ни въ-слухъ, именно, что правительству предстояло еще раздать большую часть сенаторскихъ воеводствъ (scnatorerics), учрежденныхъ во время пожизненнаго консульства, которыя доставляли доходъ въ пополненіе денежнаго содержанія, получаемаго каждымъ сенаторомъ. Сверхъ того предстояло раздать много новыхъ должностей. И потому, говорили, сенатъ не долженъ подвергаться опасности попасть въ немилость своего новаго владыки, если ужь не можетъ воспротивиться его возвышенію.
   Все это увлекло большинство сената, и потому было рѣшено дать многознаменательный отвѣтъ на представленіе перваго консула. Вотъ въ чемъ заключался смыслъ этого отвѣта.
   Учрежденія Франціи неполны въ двухъ отношеніяхъ. Во-первыхъ, нѣтъ судилища для высшихъ государственныхъ преступленій, и потому они судятся въ юридикціи недостаточной и слабой. Во-вторыхъ, правленіе Франціи покоится на одной главѣ, и это есть поводъ для безпрерывныхъ попытокъ заговорщиковъ, которые мечтаютъ, что, поразивъ эту главу, они вмѣстѣ съ тѣмъ ниспровергнутъ все. И этотъ-то двойственный недостатокъ въ учрежденіяхъ положено повергнуть на мудрое усмотрѣніе перваго консула.
   6 жерминаля (27 марта) сенатъ былъ созванъ для совѣщаній о проектѣ отвѣта. Фуше и друзья его приготовили все, не предувѣдомивъ консула Камбасереса, который обыкновенно предсѣдательствовалъ въ сенатѣ. Кажется даже, что они не предупредили и перваго консула для того, чтобъ пріятно изумить его. Но это вовсе не пріятно поразило Камбасереса, который окаменѣлъ отъ удивленія, слушая, какъ читался проектъ коммиссіи. При всемъ томъ онъ показалъ видъ совершеннаго безстрастія, и ничего не могли прочитать на лицѣ его многочисленные устремленные на него взгляды, ибо всѣ хотѣли дознаться, до какой степени все это было по-нраву первому консулу, котораго наперсникомъ и соумышленникомъ считали Камбасереса. При этомъ чтеніи, можно было разслышать очень-легкій, но очень-ощутительный ропотъ въ одной части сената; однако тѣмъ не менѣе проектъ былъ одобренъ огромнымъ большинствомъ и долженствовалъ на завтра же быть сообщенъ первому консулу.
   Тотчасъ по выходѣ изъ этого засѣданія, Камбасересъ, обиженный тѣмъ, что все это сдѣлали помимо его, послалъ къ первому консулу въ Мальмезонъ довольно-холодное письмо, въ которомъ извѣщалъ его о всемъ происшедшемъ. Первый консулъ возвратился на слѣдующій день въ Парижѣ, для принятія сената, и хотѣлъ предварительно объясниться съ обоими своими товарищами. Онъ казался какъ-бы удивленнымъ нечаянностью и поспѣшностью поступка сената, "Я не довольно обдумалъ все это", сказалъ онъ Камбасересу: "мнѣ нужно еще посовѣтоваться и съ вами и съ многими другими прежде, нежели рѣшусь на что-нибудь. Я скажу сенату, что -- подумаю. Но не хочу ни принимать его оффиціяльно, ни распубликовывать его предложеніе."
   Первый консулъ принялъ сенатъ и словесно отвѣчалъ его членамъ, сказавъ, что благодаритъ ихъ за изъявленіе ими своей приверженности, но что ему необходимо нужно зрѣло обсудить предметъ, повергнутый на его усмотрѣніе, и что прежде того онъ не можетъ дать всенароднаго и окончательнаго отвѣта.
   Прежде нежели стать на точку, съ которой невозможно отступленіе, первый консулъ хотѣлъ увѣриться въ расположеніи къ нему арміи и Европы. Собственно, онъ не сомнѣвался въ расположеніи ни той, ни другой, потому-что былъ любимъ первою, а для другой былъ страшенъ.
   По тогдашнимъ политическимъ отношеніямъ Франціи, только къ Испаніи, Пруссіи, Австріи и мелкимъ державамъ могъ обратиться первый консулъ съ вопросомъ, признаютъ ли онѣ его въ санѣ императора. Испанія была очень-слаба и не могла и помышлять объ отказѣ въ чемъ бы то ни было. Но пролитая кровь Бурбона заставляла помедлить нѣсколько недѣль прежде, нежели обратиться къ этой державѣ. Австрія наименѣе всѣхъ государствъ казалась раздраженною нарушеніемъ германской территоріи, и, при ея глубокомъ равнодушіи ко всему, что не составляло ея интереса, отъ нея, кажется, можно было добиться всего. Но, въ дѣлѣ этикета, она была причудлива, высокомѣрна, и не такъ-то легко можно было надѣяться получить отъ главы священной Римской-Имперіи признаніе титула новаго императора (ибо рѣшено уже было избрать этотъ титулъ, въ одно и то же время и болѣе-величественный, и болѣе-новый, и болѣе-воинственный, нежели королевскій).
   Фридрихъ-Вильгельмъ, король прусскій, узнавъ о желаніи перваго консула, поспѣшилъ написать собственноручно своему уполномоченному въ Парижѣ письмо, которое было сообщено Бонапарте, и въ которомъ король, въ самыхъ дружескихъ выраженіяхъ, объявлялъ, что съ удовольствіемъ готовъ признать новый порядокъ вещей во Франціи, упроченный учрежденіемъ наслѣдственности въ семействъ перваго консула.
   Эти слова, хотя чистосердечныя въ основаніи, не были, однакожь, совершенно-согласны съ духомъ трактата, заключеннаго Пруссіею съ Россіею) но желаніе мира доводило этого государя до подобныхъ поступковъ.
   Иначе дѣла шли въ Вѣнѣ. Австрійскій дворъ хотѣлъ за это признаніе получить себѣ какія-нибудь выгоды со стороны Франціи. И потому онъ объявилъ, что согласится выполнить желаніе перваго консула, если за австрійскимъ домомъ, но его наслѣдственнымъ владѣніямъ, будетъ признана корона не королевская, а императорская, такъ, чтобъ глава этого дома остался австрійскимъ императоромъ, въ случаѣ, если онъ перестанетъ быть германскимъ императоромъ, не будучи избранъ сеймомъ.
   Хотя первый консулъ мало сомнѣвался на-счетъ расположенія державъ, при всемъ томъ, отзывы ихъ принесли ему большое удовольствіе. Онъ изъявилъ самую дружественную благодарность прусскому двору. Не менѣе въ живыхъ выраженіяхъ отблагодарилъ Ѣнъ вѣнскій дворъ и отвѣтствовалъ, что безъ малѣйшаго затрудненія соглашается признать императорскій титулъ за австрійскимъ домомъ. Только онъ не хотѣлъ тотчасъ обнародовать этой деклараціи, чтобъ не показалось, что онъ за что-нибудь покупаетъ признаніе своего собственнаго титула. Онъ лучше желалъ обязаться секретнымъ трактатомъ признать позже преемника Франца II австрійскимъ императоромъ, въ случаѣ, еслибъ этотъ преемникъ утратилъ званіе германскаго императора. Впрочемъ, еслибъ вѣнскій дворъ сталъ настаивать, то онъ готовъ былъ уступить и въ этомъ обстоятельствѣ, непредставлявшемъ собственно никакихъ затрудненій, потому-что эти титулы не имѣли теперь настоящаго своего значенія. Со-времени Карла-Великаго до восьмнадцатаго столѣтія въ Европѣ былъ одинъ только императоръ, по-крайней-мѣрь на западѣ. Въ восьмнадцатомъ столѣтіи, царь русскій принялъ этотъ титулъ. Теперь, судя по тому, что происходило во Франціи, готовился явиться и третій императоръ. Явился бы и четвертый, еслибъ германскій сеймъ избралъ когда-нибудь императора Германіи не изъ австрійскаго дома. Полагали даже, что и англійскій король, назвавъ соединенный парламентъ шотландскій, англійскій и ирландскій императорскимъ парламентомъ, можетъ вздумать и самъ принять титулъ императора. Въ такомъ случаѣ было бы пять императоровъ. Но эти наименованія утратили то былое значеніе, какое они имѣли нѣкогда, когда Францискъ I и Карлъ V оспоривали другъ у друга избраніе германскихъ курфирстовъ.
   Независимо отъ этихъ отзывовъ европейскихъ дворовъ, первый консулъ получилъ отъ маршала Сульта извѣщеніе, что армія въ восторгѣ признать его самодержцемъ. Сверхъ того, въ-продолженіе двухъ или трехъ недѣль, употребленныхъ на переговоры съ Вѣною и Берлиномъ, большіе города Ліонъ, Марсель, Бордо, Парижъ, представили правительству адресы, въ которыхъ энергически говорили о возстановленіи монархіи. Увлеченіе было общее, и потому надо было, приступаете къ дѣлу оффиціальнымъ образомъ, объясниться наконецъ съ сенатомъ.
   Первый консулъ, какъ мы видѣли, не далъ сенату публичной аудіенціи, и только словесно отвѣчалъ на его предложеніе отъ 6 жерминаля. Вотъ уже около мѣсяца онъ заставлялъ его ожидать своего оффиціальнаго отвѣта. Этотъ отвѣтъ послѣдовалъ, наконецъ, 5 флореаля (25 апрѣля 1804 г.) и повлекъ за собою желаемую развязку". "Вашъ адресъ отъ 6 жерминаля", сказалъ первый консулъ: "не выходилъ изъ головы моей... Вы полагали, что наслѣдственность верховнаго сановничества необходима для обезопасенія французскаго народа отъ замысловъ нашихъ враговъ и отъ волненій, которыя могутъ породиться соперничествующими честолюбіями; многія изъ нашихъ учрежденій казались вамъ также долженствующими быть усовершенствованными для того, чтобъ навсегда упрочить торжество равенства и общественной свободы и доставить націи и правительству двойственное обезпеченіе, двойственную гарантію, въ которой они имѣютъ нужду... По-мѣрѣ-того, какъ я размышлялъ объ этихъ великихъ предметахъ, я болѣе-и-болѣе чувствовалъ, что, при обстоятельствѣ столько же новомъ, сколько и важномъ, мнѣ необходимы совѣты вашей мудрости и вашей опытности. И потому прошу васъ высказать мнѣ во всей полнотѣ мысль вашу."
   Это предложеніе еще не было распубликовано, равно какъ и то, на которое оно было отвѣтомъ. Сенатъ немедленно собрался для совѣщанія. Совѣщаніе не представляло затрудненій, и заключеніе было извѣстно уже напередъ: оно состояло въ предположеніи превратить консульскую республику въ наслѣдственную имперію.
   Однакожь, не слишкомъ-благовидно было повсемѣстное безмолвіе; для приличія надо было готовившуюся важную перемкну подвергнуть преніямъ въ такомъ государственномъ собраніи, гдѣ пренія происходили публично. Сенатъ не вступалъ въ пренія. Законодательное сословіе выслушивало оффиціальныхъ ораторовъ и съ безмолвіемъ подавало голоса свои. Трибунатъ, хотя уменьшенный и превращенный въ отдѣленіе государственнаго совѣта, еще сохранялъ право слова. Рѣшено было воспользоваться трибунатомъ, чтобъ съ единственной трибуны, сохранившей возможность противорѣчія, пустить въ народъ нѣсколько словъ, бывшихъ призраками свободы.
   Въ это время предсѣдателемъ трибуната былъ Фабръ-де-л'Одъ, человѣкъ преданный семейству Бонапарте. Правительство условилось съ Фабромъ на-счетъ избранія въ зачинщики по этому дѣлу человѣка, который былъ бы извѣстенъ прежде, какъ самый отчаянный республиканецъ. Трибупъ Кюрё, соотечественникъ и личный врагъ Камбасереса, былъ избранъ для разъигранія этой роли. Онъ начерталъ предложеніе, въ которомъ говорилось о возстановленіи наслѣдственности въ пользу семейства Бонапарте. Этотъ текстъ подвергся въ Сен-Клу странному измѣненію. Первый консулъ на мѣсто словъ: наслѣдственность въ семействѣ Бонапарте написалъ; наслѣдственность въ нисходящемъ потомствѣ Наполеона Бонапарте. Фабръ-де-л'Одъ былъ большой пріятель Іосифа. Очевидно, первый консулъ, недовольный своими братьями, не хотѣлъ имѣть никакого конституціональнаго обязательства съ-обща съ ними. Угодники Іосифа зажужжали вокругъ Фабра-де-л'Одъ, и проектъ предложенія былъ снова отправленъ въ Сен-Клу съ объясненіемъ, не поставить ли словъ: въ семействѣ Бонапарте вмѣсто словъ: въ нисходящемъ потомствѣ Наполеона Бонапарте. Проектъ былъ возвращенъ съ словами: въ нисходящемъ потомствѣ, -- безъ всякихъ объясненій.
   Фабръ рѣшился не разглашать объ этомъ обстоятельствъ и отдать трибуну Кюре текстъ предложенія въ такомъ видъ, какъ онъ вышелъ изъ рукъ перваго консула, но включивъ туда слова, предпочитаемыя клевретами Іосифа. Онъ думалъ, что когда это предложеніе разъ уже будетъ представлено и напечатано въ Монитерѣ, то никто не осмѣлится дѣлать въ немъ измѣненія, и онъ съ самоотверженіемъ готовился, еслибъ было нужно, на трудное объясненіе съ первымъ консуломъ. Это обстоятельство служитъ доказательствомъ, что партія около братьевъ Бонапарте была такъ сильна, что отваживалась, въ ихъ интересахъ, идти наперекоръ главѣ семейства. Обо всѣхъ этихъ продѣлкахъ изо-дня-въ-день даваемо было знать Іосифу, уже отправившемуся въ булоньскій лагерь.
   Въ субботу, 8 флореаля (28 апрѣля 1804 г.), предложеніе Кюре было внесено въ трибунатъ, а преніе по этому предмету было отложено до понедѣльника 10 флореаля. Толпа ораторовъ толпилась около трибуны въ намѣреніи поддержать это предложеніе, и они наперерывъ другъ передъ другомъ старались разглагольствовать о выгодахъ монархіи.
   Посреди этихъ низкихъ угодничествъ, только одно лицо обнаружило истинное достоинство. То былъ трибунъ Карно, человѣкъ, смѣло высказывавшій свое безкорыстное убѣжденіе. Смѣлость его была тѣмъ почтеннѣе, что онъ вовсе не выражался какъ демагогъ, а, напротивъ, говорилъ какъ гражданинъ мудрый, умѣренный, другъ порядка. Онъ объявилъ, что назавтра онъ покорится съ повиновеніемъ властелину, котораго поставилъ законъ; по что, въ ожиданіи этого закона, и такъ-какъ этотъ законъ подлежитъ обсужденію, онъ желаетъ высказать о немъ свое собственное мнѣніе.
   Трибунъ Карно съ благородствомъ говорилъ о первомъ консулѣ я объ услугахъ, оказанныхъ имъ республикѣ. По словамъ его, Французская-Республика въ кровавые дни своего существованія имѣла нужду, подобно древнему Риму, во временномъ диктаторѣ, и Наполеонъ Бонапарте могъ сдѣлать изъ этой диктатуры самое благородное, самое славное употребленіе, удержавъ ее въ рукахъ своихъ на время, необходимое для приготовленія Франціи къ свободѣ; но что, захотѣвъ обратить эту власть въ наслѣдственную и постоянную, онъ добровольно лишится славы единственной и безсмертной.
   Но это былъ гласъ вопіющаго въ пустынѣ. Въ засѣданіи 13 флореаля (3 мая), трибунатъ постановилъ слѣдующее:
   Во-первыхъ, чтобъ Наполеонъ Бонапарте, теперешній пожизненный консулъ, провозглашенъ былъ императоромъ, и, въ этомъ качествѣ, былъ правителемъ Французской-Республики.
   Во-вторыхъ, чтобъ титулъ императора и императорская власть были наслѣдственными въ его семействѣ, въ мужескомъ полѣ, по праву первородства.
   Въ-третьихъ, чтобъ, по учиненіи, въ устройствѣ конституціонныхъ властей, измѣненіи, требуемыхъ учрежденіемъ наслѣдственной монархіи, сохранены были равенство, свобода и права народа во всей своей неприкосновенности.
   Это постановленіе, одобренное огромнымъ большинствомъ на слѣдующій день, 14 флореаля (4 мая 1804 г.), было внесено въ сенатъ. Президентъ этого государственнаго собранія, выслушавъ депутацію трибуната, сказалъ трибунамъ: "Я не могу раздрать завѣсы, на время покрывающей занятія сената. Между-тѣмъ, я долженъ сказать вамъ, что, съ 6 жерминаля, мы обратили на тотъ же предметъ, какъ и вы, вниманіе перваго сановника. Но вотъ въ чемъ ваши преимущества: о чемъ размышляемъ мы въ-продолженіи двухъ мѣсяцевъ молча, о томъ, по вашимъ учрежденіямъ, дозволено вамъ вступать въ пренія предъ народомъ.
   "Въ вашихъ публичныхъ рѣчахъ мы обрѣли основу всѣхъ нашихъ мыслей. Подобно вамъ, граждане-трибуны, мы не хотимъ Бурбоновъ, потому-что не хотимъ контр-революціи, единственнаго дара, который могутъ принести намъ они.
   "Подобно вамъ, граждане-трибуны, мы желаемъ возвести новую династію, ибо хотимъ упрочить за народомъ французскимъ пріобрѣтенныя имъ права. Подобно вамъ, мы желаемъ, чтобъ не могли умалиться у насъ свобода, равенство, просвѣщеніе. Я не говорю о великомъ человѣкѣ, призванномъ славою дать свое имя своему вѣку... Не для себя самого, а для насъ долженъ онъ пожертвовать собою. Предлагаемое вами съ энтузіазмомъ сенатъ взвѣшиваетъ съ спокойствіемъ..."
   Изъ этихъ словъ видно, какъ сенатъ не хотѣлъ, чтобъ его опередили или превзошли въ дѣлѣ приверженности къ новому властелину. Люди, втайнѣ дававшіе направленіе готовившейся перемѣнѣ, очень-хорошо предвидѣли вліяніе, какое должны были произвести на это государственное собраніе пренія трибуната. Они воспользовались этимъ, для того, чтобъ ускорить рѣшимость сената; они говорили, что сенатъ долженъ дать свое рѣшительное мнѣніе въ тотъ самый день, какъ ему представлено будетъ мнѣніе трибуната, за тѣмъ, чтобъ казалось, что оба государственныя собранія встрѣтились другъ съ другомъ своими мыслями, а не казалось бы, что значительнѣйшее изъ нихъ обоихъ рабски слѣдуетъ за другимъ. И потому сенатъ со всею поспѣшностью принялся за это дѣло. Придумали поднести первому консулу меморію, въ которой сенатъ изложилъ бы свои мысли и представилъ бы основанія новаго органическаго сенатскаго постановленія. Въ-самомъ-дѣлѣ, эта меморія была совершенно готова въ то время, какъ была введена депутація трибуната. Редакція этой меморіи была одобрена, и положено было немедлено представить ее первому консулу. Хотѣли, чтобъ это представленіе сдѣлано было въ тотъ же день (14 флореаля). Въ-слѣдствіе того, отправлена была къ первому консулу депутація, которая вручила ему докладъ сената, вмѣстѣ съ меморіею, заключавшею въ себѣ идеи о новомъ монархическомъ устройствѣ Франціи.
   Должно было, наконецъ, дать этимъ идеямъ форму конституціональныхъ статей. Составлена была коммиссія изъ нѣсколькихъ сенаторовъ, и троихъ консуловъ: на нее возложено было начертать новое сенатское постановленіе. Не имѣя болѣе нужды брать предосторожность касательно гласности этого дѣля, правительство на слѣдующій день напечатало въ Монитёрѣ всѣ акты сената, сношенія его съ первымъ консуломъ, и всѣ адресы, съ нѣкотораго времени требовавшіе возстановленія монархіи.
   Назначенная коммиссія немедленно приступила къ дѣлу. Она собиралась въ Сен-Клу, въ присутствіи перваго консула и его обоихъ товарищей. Она разсмотрѣла и вслѣдъ за тѣмъ разрѣшила всѣ вопросы, возникшіе по случаю учрежденія наслѣдственной власти. Первый представившійся вопросъ относился до самого титула новому монарху. Будетъ ли онъ провозглашенъ королемъ или императоромъ? Та же причина, по которой, въ древнемъ Римѣ, цезари не возстановили титула царя и приняли совершенно-военный титулъ: императоръ -- заставила творцевъ новой конституціи предпочесть это послѣднее названіе. Оно было въ одно и то же время и ново, и величественно, и до извѣстной степени отклоняло воспоминанія о прошедшемъ, которое хотѣли возстановить отчасти, а не во всей цѣлости. Сверхъ-того, въ этомъ названіи было нѣчто неограниченное, что нравилось честолюбію Наполеона. Его многочисленные враги въ Европѣ, ежедневно приписывавшіе ему замыслы, которыхъ онъ вовсе не имѣлъ, или не имѣлъ еще, безпрестанно повторявшіе въ газетахъ, что онъ замышлялъ возстановить имперію Запада, или по-крайней-мѣрѣ Галльскую-Имисрію, его враги приготовили всѣхъ, и даже его-самого, къ титулу императора. Этотъ титулъ былъ на устахъ всѣхъ, друзей и недруговъ, гораздо-прежде до его принятія. Онъ былъ избранъ безъ возраженія. Въ-слѣдствіе того, рѣшено было провозгласить перваго консула императоромъ французовъ.
   Наслѣдственность, цѣль покой революціи, была, естественно, учреждена на началахъ салическаго закона, т. е. въ мужескомъ полѣ, по праву первородства. Такъ-какъ Наполеонъ не имѣлъ дѣтей, и, казалось, осужденъ былъ судьбою не имѣть ихъ, то было придумано предоставить ему право усыновленія, по примѣру римскихъ императоровъ. За неимѣніемъ усыновленнаго преемника, дозволено было перенести корону въ боковую линію, но не на всѣхъ братьевъ императора, а на двухъ исключительно, Іосифа и Лудовика. Только они пріобрѣли себѣ истинное уваженіе. Люсіанъ, по своему образу жизни, по своему недавнему браку, былъ признанъ неспособнымъ къ преемничеству. Іеронимъ, едва вышедшій изъ юношескаго возраста, женился на Американкѣ безъ согласія своихъ родственниковъ. И такъ, только Іосифъ и Лудовикъ были допускаемы къ наслѣдованію. Императору дана была неограниченная власть надъ членами императорской фамиліи, Было постановлено, что бракъ французскаго принца, заключенный безъ согласія главы имперіи, долженъ повлечь за собою лишеніе всѣхъ правъ на наслѣдство, какъ для самого принца, такъ и для дѣтей его. Одно только расторженіе брака, заключеннаго такимъ-образомъ, могло снова возвратить утраченныя права.
   Братья и сестры императора получали титулъ принцевъ и принцессъ, со всѣми почестями, приличествующими этому сану. Было рѣшено, что роспись содержанія императорской фамиліи будетъ утверждена на тѣхъ же началахъ, какъ роспись 1791 года, т. е. что она будетъ утверждена на все царствованіе, и будетъ состоять изъ уцѣлѣвшихъ еще королевскихъ дворцовъ, изъ сборовъ съ коронныхъ имуществъ и изъ ежегоднаго дохода въ 25 милліоновъ. Каждому французскому принцу было положено по мильйону въ годъ.
   При такомъ полномъ возвращеніи къ монархическимъ идеямъ, должно было окружить этотъ новый тронъ знатными сановниками, которые служили бы ему украшеніемъ и опорою. Къ-тому же, должно было подумать объ этихъ второстепенныхъ честолюбіяхъ, которыя добровольно уступили мѣсто высшему честолюбію, способствовали возвышенію его на верхъ величія и долженствовали быть, въ свою очередь, награжденными за свои заслуги частныя или личныя и общественныя. Всѣ думали о двухъ консулахъ, Камбасересѣ и Лебренѣ, которые, хотя, во всѣхъ отношеніяхъ, очень-далекіе отъ своего сотоварища, раздѣляли однакожь съ нимъ его верховную власть и оказали ему неоспоримыя заслуги мудростью своихъ совѣтовъ. И тотъ и другой присутствовали на совѣщаніяхъ сенаторской коммиссіи, начертывавшей въ Сен-Клу новую монархическую конституцію. Консулъ Камбасересъ, можетъ-быть, въ первый разъ въ своей жизни, не умѣя скрыть своего неудовольствія, былъ холоденъ и мало-сообщителенъ. Всѣ чувствовали необходимость удовлетворить обоихъ консуловъ, оканчивавшихъ свое назначеніе, и въ-особенности Камбасереса, который, не смотря на кой-какія смѣшныя стороны, пользовался величайшимъ общественнымъ уваженіемъ. Сначала, придумали-было, для подражанія во всемъ Римской-Имперіи, оставить по-прежнему обоихъ консуловъ подлѣ императора. Извѣстно, что, по возведеніи цезарей на императорскій престолъ, сохранено было званіе консуловъ, что одинъ изъ безумныхъ членовъ этой Фамиліи далъ титулъ консула своей лошади, что другіе давали его своимъ рабамъ и евнухамъ, и что въ Восточной-Имперіи, незадолго до ея паденія, было еще избираемо ежегодно по два консула, которыхъ обязанность состояла въ изданіи календаря. Это-то нелестное воспоминаніе внушило друзьямъ, впрочемъ благосклоннымъ, мысль сохранить двухъ консуловъ въ новой французской имперіи. Фуше, отвергая это предложеніе, сказалъ, что ни мало не надо заботиться о тѣхъ, которые потеряютъ нѣчто при новой организаціи; что важнѣе всего не оставить ни малѣйшаго слѣда отвергаемаго правленія, какимъ было тогда республиканское. "Люди, которые потеряютъ нѣчто при новомъ правленіи", возразилъ Камбасересъ, "могутъ утѣшиться, потому-что они унесутъ съ собою, что не всегда уносится, по оставленіи должностей, -- всеобщее уваженіе". Этотъ намекъ на Фуше и на его первый выходъ изъ министерства заставилъ улыбнуться перваго консула, который одобрилъ отвѣтъ, но постарался положить конецъ преніямъ, сдѣлавшимся невыносимыми. Второй и третій консулы не были болѣе приглашаемы въ засѣданія коммиссіи.
   Талейранъ, геніальнѣйшій изъ выдумщиковъ, когда дѣло шло о удовлетвореніи честолюбія, придумалъ заимствовать отъ Германской-Имперіи нѣкоторыя изъ ея сановитыхъ должностей. Каждый изъ семи курфирстовъ былъ, въ этой старой имперіи, одинъ маршаломъ, другой кравчимъ, третій казнохранителемъ, четвертый канцлеромъ Галліи или Италіи, и т. п. Еще смутно, неопредѣленно носилась мысль о возстановленіи, быть-можетъ, со-временемъ имперіи Запада въ пользу Франціи; а теперь готовились элементы для будущаго чрезъ окруженіе императора знатными сановниками, избранными въ настоящее время изъ французскихъ принцевъ и знатныхъ лицъ республики, но предназначенными въ-послѣдствіи сдѣлаться въ свою очередь королями, и составить свиту вассальныхъ монарховъ вокругъ престола новаго Карла-Великаго.
   Талейранъ, съ-обща съ первымъ консуломъ, придумалъ шесть высшихъ должностей, а именно должности: великаго избирателя, архиканцлера имперіи, государственнаго архиканцлера, государственнаго казначея (architrésorier), коннетабля и великаго-адмирала.
   Эти сановники не были отвѣтственными, и не могли быть отрѣшаемы отъ своихъ должностей. Они долженствовали имѣть права чисто-почетныя, и одинъ только общій надзоръ надъ тою частью правленія, съ которою имѣлъ соотношеніе ихъ титулъ. Такимъ-образомъ великій избиратель созывалъ законодательное сословіе, сенатъ, избирательныя коллегіи, приводилъ къ присягѣ избранныхъ членовъ различныхъ государственныхъ собраній, принималъ участіе во всѣхъ обрядахъ при созываніи и распущеніи избирательныхъ коллегій. Архиканцлеръ имперіи принималъ присягу отъ должностныхъ лицъ, или приводилъ ихъ къ присягѣ предъ императора, наблюдалъ за обнародованіемъ законовъ и сенатскихъ постановленій, предсѣдательствовалъ въ государственномъ совѣтѣ, верховномъ императорскомъ судѣ (о которомъ тотчасъ будетъ сказано), предлагалъ измѣненія, которыя желалось произвести въ законахъ; наконецъ, былъ оффиціальнымъ свидѣтелемъ при рожденіи, бракѣ и смерти членовъ императорскаго дома. Государственный архиканцлеръ былъ сановникъ по дипломатической части; онъ принималъ посланниковъ, представлялъ ихъ императору, подписывалъ трактаты и обнародывалъ ихъ. Государственный казначей имѣлъ въ своемъ вѣдѣніи большую государственную долговую книгу, скрѣплялъ своею подписью долговыя обязательства государства, провѣрялъ общую отчетность прежде представленія ея на усмотрѣніе императора, и предлагалъ свои соображенія касательно финансовыхъ оборотовъ. Коннетабль, относительно военнаго управленія, великій-адмиралъ, по морской части, имѣли совершенно-подобныя же обязанности. Наполеонъ положилъ правиломъ, что ни въ какомъ случаѣ ни одинъ изъ этихъ высшихъ сановниковъ не долженъ быть министромъ, затѣмъ, чтобъ почетное званіе было отдѣлено отъ дѣйствительной обязанности. Это были, для каждой части правленія, должности, учрежденныя по образцу самой верховной власти, недѣятельныя, безотвѣтственныя, почетныя, какъ и сама она, но, подобно ей-самой, долженствовавшія имѣть общій и верховный надзоръ.
   Лица, облеченныя въ эти званія, могли, въ отсутствіи императора, замѣнять его въ сенатѣ, или совѣтахъ, или въ арміи. Они составляли, вмѣстѣ съ императоромъ, верховный совѣтъ имперіи. Наконецъ, въ случаѣ прекращенія естественнаго и законнаго потомства, они избирали императора, и, въ случаѣ несовершеннолѣтія наслѣдника престола, составляли собою совѣтъ регентства.
   Мысль объ этихъ высшихъ должностяхъ была принята всѣми творцами новой конституціи. Каждое такое почетное лицо, если только оно въ одно и то же время не было и высшимъ сановникомъ и императорскимъ высочествомъ, должно было получать содержаніе, равнявшееся трети содержанія, получаемаго принцами, т. е. третьей части мильйона. Тутъ было что дать и двумъ братьямъ императора, и сто падшимъ соправителямъ, и знаменитѣйшимъ особамъ, оказавшимъ важныя государственныя или военныя заслуги. Всѣмъ пришли на мысль, послѣ двухъ братьевъ, Іосифа и Лудовика, консулы Камбасересъ о Лебренъ, Евгеній де-Боарне, усыновленный первымъ консуломъ, Мюратъ, своякъ Наполеона, Бертье, его вѣрный и полезный сотоварищъ по оружію, Талейранъ, посредникъ между Наполеономъ и Европою. Всѣ ждало отъ единой воли перваго консула раздачи этихъ высокихъ милостей.
   Также естественно было создать и въ арміи высшія мѣста, возстановить это маршальское званіе, существовавшее въ старой имперіи, и принятое въ цѣлой Европѣ, какъ самое блистательное знаменованіе военнаго начальничества. Положено было имѣть шестнадцать маршаловъ имперіи и еще четырехъ почетныхъ маршаловъ, избираемыхъ изъ старыхъ генераловъ, сдѣлавшихся сенаторами, и лишившихся, по этому званію, активныхъ функцій. Также возстановлены были званія генерал-инспекторовъ по артиллерійской и инженерной частямъ, и генерал-полковниковъ кавалеріи. Къ этимъ высшимъ военнымъ чинамъ присоединили высшіе гражданскіе чины, какъ наприм. каммергеровъ, церемоніймейстеровъ и т. п., и составили изъ тѣхъ и другихъ второй классъ сановниковъ, подъ именемъ высшихъ чиновъ имперіи, которые, подобно самимъ шести высшимъ сановникамъ, не могли быть отрѣшены отъ своихъ должностей. Чтобъ всѣхъ ихъ поставить сколько-нибудь на твердую ногу, вмѣнили имъ въ обязанность присутствовать въ избирательныхъ коллегіяхъ. Предсѣдательство каждой избирательной коллегіи предназначалось навсегда одному изъ высшихъ сановниковъ, или одному изъ высшихъ гражданскихъ и военныхъ чиновъ. Такимъ-образомъ, великій-избиратель долженъ былъ предсѣдательствовать въ брюссельской избирательной коллегіи; архиканцлеръ имперіи -- въ бордоской; государственный архиканцлеръ -- въ нантской; государственный казначей -- въ ліонской; коннетабль -- въ туринской; великій-адмиралъ -- въ марсельской.
   Высшіе гражданскіе и военные чины должны были предсѣдательствовать въ избирательныхъ коллегіяхъ меньшей важности. Человѣческое искусство не могло придумать ничего болѣе-ловкаго для представленія аристократіи въ совокупности съ демократіею, потому-что эта іерархія шести высшихъ сановниковъ и сорока или пятидесяти высшихъ чиновъ, поставленныхъ на ступеняхъ трона, была въ одно и тоже время аристократіею и демократіею: аристократіею -- но своему положенію, почестямъ, доходамъ, которые она вскорѣ должна была имѣть, благодаря побѣдамъ французскаго оружія; демократіею -- по своему происхожденію, потому-что она состояла изъ адвокатовъ, офицеровъ, выслужившихся изъ солдатъ, иногда и изъ простыхъ поселянъ, сдѣлавшихся маршалами, и должна была оставаться постоянно открытою всякому геніальному, или даже просто талантливому выскочкѣ. Всѣ эти творенія исчезли вмѣстѣ съ своимъ творцемъ, вмѣстѣ съ обширною имперіею, служившею имъ базисомъ; но дѣло статочное, что они могли бы, наконецъ, упрочиться, еслибъ время придало имъ свою силу и это право давности, внушающее почтеніе.
   Возстановивъ тронъ, украсивъ съ такою торжественностью его ступени, сочли не лишнимъ дать, въ утѣшеніе гражданамъ, нѣкоторыя небывалыя доселѣ обезпеченія его правъ. Такимъ-образомъ, сенату присвоена была привилегія быть блюстителемъ личной свободы гражданъ и свободы книгопечатанія, въ случаѣ, еслибъ та или другая подверглись противозаконному дѣйствію правительственныхъ властей.
   Въ глазахъ насмѣшливой націи смѣшнымъ казалось безмолвіе законодательнаго сословія, бокъ-о-бокъ съ излишнею болтливостью трибуната. Теперь дано было законодательному сословію право, по выслушаніи явившихся предъ него трехъ ораторовъ трибуната и трехъ государственныхъ совѣтниковъ, вступать, въ тайномъ комитетѣ, въ совѣщанія о представленныхъ на его усмотрѣніе предметахъ.
   Ко всему этому было, наконецъ, присоединено учрежденіе, недостававшее для безопасности правительства и для безопасности гражданъ, -- то былъ верховный императорскій судъ (la haute cour impériale), который въ Англіи, и ныньче во Франціи, находится въ нѣдрѣ палаты пэровъ. Недостатокъ въ этомъ учрежденіи сдѣлался чувствителенъ при слѣдствіи по жоржеву заговору и при несчастной венсеннской экзекуціи. И дѣйствительно, должно было доставить обезпеченіе правительству -- относительно злоумышленниковъ, составлявшихъ заговоры; гражданамъ -- относительно агентовъ правительства, злоупотреблявшихъ власть свою.
   Этотъ верховный судъ состоялъ, подъ предсѣдательствомъ архиканцлера, изъ ста двадцати членовъ, изъ которыхъ на половину было сенаторовъ.
   Положено было еще разъ прибѣгнуть къ волѣ націи и пригласить гражданъ къ поданію голосовъ на счетъ учрежденія наслѣдственности императорской власти въ потомствѣ генерала Бонапарте, и двухъ его братьевъ, Іосифа и Лудовика.
   Императоръ долженъ былъ, въ-теченіе двухъ лѣтъ, дать торжественную присягу учрежденіямъ имперіи, въ присутствіи высшихъ сановниковъ, высшихъ чиновъ, министровъ, государственнаго совѣта, сената, законодательнаго сословія, трибуната, кассаціоннаго суда, архіепископовъ, епископовъ, предсѣдателей судовъ-юстицій, предсѣдателей избирательныхъ коллегій и мэровъ тридцати-шести главнѣйшихъ городовъ республики. Эта присяга должна была быть дана,-- какъ гласилъ текстъ новаго конституціональнаго акта,-- французскому народу, на евангеліи. Она должна была состоять въ слѣдующихъ словахъ: "Клянусь сохранять неприкосновенность территоріи республики, чтить и заставлять чтить законы конкордата и свободы исповѣданій; чтить и заставлять чтить равенство правъ, политическую и гражданскую свободу, неотмѣнность покупокъ національныхъ имуществъ; не налагать никакого налога, ни установлять никакой таксы иначе, какъ въ силу закона; сохранять учрежденіе почетнаго-легіона; управлять единственно въ видахъ интересовъ, счастія и славы французскаго народа."
   Таковы-то были условія, принятыя для новой монархіи въ проектѣ сенатскаго постановленія, написанномъ просто, опредѣлительно и ясно, какъ писались всѣ законы того времени.
   Первый консулъ, желая вознаградить своихъ сотоварищей, Камбасереса и Лебрена, предназначилъ первому изъ нихъ санъ архиканцлера имперіи, а второму санъ государственнаго казначея. Такимъ-образомъ, онъ равнялъ ихъ съ своими родными братьями, которые также включались въ число шести высшихъ сановниковъ. Онъ объявилъ о своемъ намѣреніи Камбасересу, съ тою плѣнительною ласкою, которой никто не былъ въ состояніи противиться. "Я окруженъ" сказалъ онъ Камбасересу: "и буду окруженъ болѣе, нежели когда-нибудь, интригами, лживыми или корыстными совѣтами, одни вы такъ умны и чистосердечны, что говорите мнѣ правду. И потому я хочу еще болѣе приблизить васъ къ себѣ. Вы будете пользоваться полною моею довѣренностью и оправдаете ее." Эти хвалы были заслужены. Камбасересъ, которому нечего было болѣе желать, ни страшиться на такомъ высокомъ мѣстѣ, долженъ былъ быть, и былъ дѣйствительно самымъ чистосердечнымъ, самымъ правдивымъ изъ совѣтниковъ новаго императора, и одинъ только имѣлъ на него вліяніе.
   Іосифъ Бонапарте былъ назначенъ великимъ-избирателемъ, Лудовикъ Бонапарте коннетаблемъ. Двѣ должности -- государственнаго архиканцлера и великаго-адмирала не были никому отданы. Наполеонъ былъ въ недоумѣніи, не зная кого выбрать изъ членовъ своего семейства. Ему приходили на мысль и Люсіанъ, бывшій въ отсутствіи и въ немилости (недавній бракъ его, впрочемъ, надѣялись расторгнуть), и Евгеній де-Боарне, непросившій ничего, но съ совершенною покорностью ожидавшій всего отъ нѣжности своего названнаго родителя, и Мюратъ, домогавшійся кое-чего не самъ, но чрезъ свою жену, молодую, прекрасную, честолюбивую, любимую Наполеономъ и ловко пользовавшуюся нѣжностью, которую она внушила ему.
   Талейранъ, главный изобрѣтатель новыхъ сановничествъ, испыталъ, при этомъ случаѣ, первый непріятный толчокъ, имѣвшій гибельное вліяніе на его душевное расположеніе, и бросившій его, позже, въ оппозицію, роковую для него-самого, досадную для Наполеона. Талейранъ мечталъ, что онъ будетъ назначенъ дипломатическомъ сановникомъ, государственнымъ архиканцлеромъ. Но Наполеонъ высказалъ на этотъ счетъ положительно свой образъ мыслей. Онъ не допускалъ, чтобъ высшіе сановники могли быть министрами; онъ хотѣлъ, чтобъ министрами были люди, подлежащіе отвѣтственности и отрѣшенію, и которыхъ онъ могъ смѣнять и наказывать по своему произволу. Генералъ Бертьё былъ для него орудіемъ столь же драгоцѣннымъ, какъ и Талейранъ. Между-тѣмъ, онъ хотѣлъ его оставить министромъ, равно какъ и Талейрана, вознаградивъ ихъ обоихъ богатымъ содержаніемъ. Гордость Талейрана была сильно оскорблена, и, все оставаясь ловкимъ придворнымъ, онъ сталъ, однакоже, обнаруживать свое недовольство, которое было сначала очень-мало замѣтно, но, въ-послѣдствіи, усилилось и отозвалось ему жестокою немилостью.
   Сверхъ-того, и въ арміи и при дворѣ, оставалось еще довольно мѣстъ, могшихъ удовлетворить всѣмъ честолюбіямъ. На четыре мѣста почетныхъ маршаловъ Наполеонъ назначалъ: Келлерманна, въ воспоминаніе о дѣлѣ при Вальми; Левебра, за его испытанную храбрость и за приверженность съ самаго дня 18 брюмера; Нериньйона и Серрюрьё, за то уваженіе, которымъ они заслуженно пользовались въ войскѣ. Изъ числа шестнадцати маршальскихъ мѣстъ, предназначенныхъ для генераловъ, бывшихъ въ дѣйствующей службѣ, четырнадцать хотѣлъ отдать онъ немедленно, а два остальныя оставить у себя въ запасѣ для вознагражденія будущихъ заслугъ. Эти четырнадцать жезловъ были даны: генералу Журдану, въ намять славной побѣды при Флёрюсѣ; генералу Бергьё за его важныя и постоянныя заслуги по управленію главнымъ штабомъ; генералу Массенѣ за Риволи, Цюрихъ, Геную; генераламъ Ланву и Нэю за длинный рядъ геройскихъ подвиговъ; генералу Ожеро за Кастильйоне; генералу Брюну за Гельдеръ; Мюрату за его рыцарское мужество въ главѣ Французской кавалеріи; генералу Бессьёру за начальствованіе гвардіею, которое было въ рукахъ его со дня маренгскаго сраженія, и котораго онъ былъ достоинъ; генераламъ Монсе и Мортье за ихъ воинскія доблести; генералу Сульгу за заслуги въ Швейцаріи, подъ Генуей, въ будоньскомъ лагерь; генералу Даву за дѣйствія въ Египтѣ и за твердость характера, которую онъ вскорѣ доказалъ самымъ блистательнымъ образомъ; наконецъ, генералу Бернадотту за нѣкоторую славу, пріобрѣтенную имъ въ самбр-и-мааской и рейнской арміяхъ, въ особенности за его родство съ семействомъ Бонапарте, не смотря на вражду, которую Наполеонъ открылъ въ сердцѣ этого офицера, и на то, что самъ Наполеонъ неоднократно во всеуслышаніе изъявлялъ предчувствіе будущей перемѣны своихъ къ нему отношеній.
   Но въ спискѣ новыхъ маршаловъ не находилось имени генерала, который еще не бывалъ главнокомандующимъ, но который уже двигалъ, подобно генераламъ Ланну, Нэю, Сульту, значительными корпусами, и наравнѣ съ а помянутыми полководцами заслуживалъ маршальскій жезлъ. То былъ Гувіонъ Сен-Сиръ. Если онъ не могъ сравняться съ Массеною, но геройскому характеру, и о орлиному взгляду въ пылу сраженія, за то онъ превосходилъ его въ знаніи военнаго дѣла и въ воинскихъ соображеніяхъ. Съ-тѣхъ-поръ, какъ Моро былъ потерянъ для Франціи за свои политическія ошибки, съ-тѣхъ-поръ, какъ не существовали уже Клеберъ и Дезе, Сен-Сиръ былъ, вмѣстѣ съ Массеною, самымъ способнымъ человѣкомъ для командованія арміею; разумѣется, Наполеонъ не могъ быть поставленъ въ параллель ни съ кѣмъ. Но завистливый и неуживчивый правъ Сен-Сира начиналъ охлаждать къ нему верховнаго раздавателя милостей. Вмѣстѣ съ державною властью явились и слабости, и Наполеонъ, прощавшій все генералу Бернадотту, не умѣлъ прощать генералу Сен-Сиру его завистливаго глаза. Однакожь, генералъ Сен-Сиръ получилъ мѣсто генерал-полковника, и былъ назначенъ генерал-полковникомъ кирасиръ. Жюно и Мармонъ, вѣрные адъютанты генерала Бонапарте, было назначены генерал-полковниками гусаръ и егерей, Бараге-д'Иллье -- драгунъ. Генералъ Мареско получалъ званіе генерал-инспектора по инженерной части, генералъ Сультъ мѣсто генерал-инсоектора артиллеріи. Но морской части, вице-адмиралъ Брюй, начальникъ и устроитель флотиліи, получилъ адмиральскій жезлъ и былъ сдѣланъ генерал-инспекторомъ береговъ океана; вице-адмиралъ Декре былъ назначенъ генерал-инспекторомъ береговъ Средиземнаго-Моря.
   Дворъ былъ устроенъ со всею пышностью старинной французской монархіи, и съ большимъ великолѣпіемъ, нежели германскій императорскій дворъ. При немъ положены были: великій раздаватель милостыни, обер-каммергеръ обер-егермейстеръ, обер-шталмейстеръ, обер-церемоніимейстеръ, и обер-гофмаршалъ. Званіе великаго раздавателя милостыни было дано кардиналу Фешу, дядѣ Наполеона; званіе обер-каммергера -- Талейрану; званіе обер-егермейстера -- генералу Бертье. Двумъ послѣднимъ эти придворныя мѣста даны были въ вознагражденье за то, что они не получили двухъ изъ высшихъ сановничествъ имперіи. Званіе обер-шталмейстера было пожаловано Колэнкуру, въ возмездіе за клеветы роялистовъ, разсвирѣпѣвшихъ на него по смерти герцога ангьенскаго. Сегюръ, бывшій посланникъ Лудовика XVI при дворъ Екатерины-Великой, способнѣйшій всякаго другаго научить новый дворъ пріемамъ и обычаямъ стараго, Сегюръ былъ назначенъ обер-церемоніймейстеромъ. Дюрокъ, управлявшій консульскимъ дворомъ, по превращеніи этого двора въ императорскій, долженъ былъ управлять и имъ, будучи облеченъ въ званіе обер-гофмаршала.
   Не будемъ упоминать о должностяхъ низшихъ, ни о второстепенныхъ претендентахъ, оспоривавшихъ другъ у друга эти мѣста. Есть болѣе-достойные факты, о которыхъ должна повѣствовать исторія. Она нисходитъ до этихъ мелочныхъ подробностей только тогда, когда онѣ необходимы для цѣрной живописи нравовъ. Скажемъ только, что эмигранты, до смерти герцога ангьенскаго желавшіе приблизиться ко двору, а по смерти принца отдалившіеся на минуту, но, по забывчивости, свойственной всѣмъ людямъ, мало уже думавшіе о катастрофѣ, приключившейся два мѣсяца тому назадъ,-- эмигранты начали показываться въ числѣ искателей, желавшихъ добиться мѣстечка при дворѣ императорскомъ. Нѣкоторые изъ и ихъ получили себѣ мѣсто. Предметомъ особенныхъ стараній было -- устроить для императрицы великолѣпный штатъ. Особа знатнаго рода, г-жа де-Ла-Рошфуко, лишенная красоты, но не остроумія, отличавшаяся своимъ воспитаніемъ и пріемами, нѣкогда бывшая самою жаркою роялисткою, а теперь смѣявшаяся съ большою граціею надъ погасшими страстями, была назначена главною штатс-дамою Жозефины.
   Но важнѣе всѣхъ этихъ назначеній было назначеніе Фугае министромь полиціи; это мѣсто было возстановлено для него въ вознагражденіе заслугъ, оказанныхъ имъ при послѣднихъ событіяхъ.
   Надо было дать оффиціальный характеръ всѣмъ этимъ избраніямъ и главнѣйшему изъ всѣхъ, дѣлавшему изъ генерала республики наслѣдственнаго монарха. Начертано было окончательно сенатское постановленіе. Положено было представить его 26 флореаля (16 мая 1804 г.) сенату за тѣмъ, чтобъ оно было утверждено по обычной формѣ. По представленіи, немедленно назначена была коммиссія, долженствовавшая составить свой рапортъ. Начертаніе этого рапорта возложено было на Ласепеда, ученаго и самаго преданнаго Наполеону сенатора. Ласепедъ написалъ рапортъ въ двое сутокъ и представилъ его сенату на третій день, 28 Флореаля (18 мая). Этотъ день былъ назначенъ для торжественнаго провозглашенія Наполеона императоромъ. Было положено, что консулъ Камбасересъ будетъ предсѣдательствовать въ засѣданіи сената, за тѣмъ, чтобъ очевиднѣе было его личное одобреніе новаго монархическаго учрежденія. Едва Ласепедъ кончилъ чтеніе своего рапорта, какъ всѣ сенаторы единогласно одобрили сенатское постановленіе во всей его цѣлости. Они присутствовали даже съ видимымъ нетерпѣніемъ при обрядахъ, которыми долженъ быть сопровождаемъ такой актъ, потому-что торопились поскорѣй отправиться въ Сен-Клу. Положено было, что сенатъ во всемъ своемъ составь явится въ Сен-Клу для представленія своего декрета первому консулу, и для привѣтствованія его титуломъ императора. Лишь-только принято было сенатское постановленіе, какъ всѣ сенаторы шумно оставили засѣданіе и въ запуски другъ передъ другомъ бросились къ своимъ каретамъ,-- всякому хотѣлось прежде всѣхъ пріѣхать въ Сен-Клу.
   Сдѣланы были приготовленія въ зданіи сената, по дорогѣ, и въ самомъ Сен-Клу, для этого неслыханнаго зрѣлища. Въ прекрасный весенній день длинная вереница каретъ, сопровождаемая конною гвардіею, перенесла сенаторовъ въ самую резиденцію перваго консула. Наполеонъ и супруга его, извѣщенные заранѣе, ждали этого торжественнаго посѣщенія. Наполеонъ, стоя, въ военной одеждѣ, спокойный, какимъ онъ умѣлъ быть, когда зналъ, что на него смотрятъ,-- жена его, въ одно и то же время довольная и смущенная, встрѣтили сенатъ, во главъ котораго находился Камбасересъ. Камбасересъ, почтительный сотоварищъ и еще болѣе-почтительный подданный, произнесъ, преклопясь низко, слѣдующія слова солдату, котораго онъ провозглашалъ императоромъ:

"Государь,

   "Любовь и признательность французскаго народа уже четыре года тому ввѣрили вашему величеству бразды правленія и право избирать преемника вашей власти. Сегодня объявляемое вамъ болѣе-высокое назначеніе есть только дань, которую нація платитъ своему собственному достоинству и ощущаемой ею потребности -- оказывать вамъ ежедневно изъявленія своего уваженія и привязанности, увеличивающихся повседневно.
   "Дѣйствительно, можетъ ли французскій народъ помыслить безъ восторга о счастіи, которое онъ испытываетъ съ-тѣхъ-поръ, какъ Провидѣніе внушило ему мысль ввѣриться вамъ?
   "Войска были побѣждены, финансы въ разстройствѣ; общественный кредитъ исчезъ; партіи оспоривали другъ у друга остатки нашего древняго величія; идеи религіозныя и даже нравственныя были помрачены; безпрестанная смѣна сановниковъ лишила ихъ должнаго уваженія.
   "Ваше величество явились. Вы призвали снова побѣду подъ наши знамена, вы возстановили порядокъ и экономію въ общественныхъ расходахъ; нація, разувѣренная вашею распорядительностью, снова получила довѣренность къ своимъ собственнымъ средствамъ; ваша мудрость умѣрила ярость партій; религія дождалась возстановленія своихъ алтарей; наконецъ (и это, безъ сомнѣнія, величайшее изъ чудесъ, совершенныхъ вашимъ геніемъ), наконецъ, вы заставили этотъ народъ, не"обузданный въ-слѣдствіе гражданскихъ смутъ, -- полюбить и почтить власть, которою вы пользовались только для его славы и спокойствія.
   "Французскій народъ не имѣетъ притязанія быть судьею учрежденій другихъ государствъ; ему не-зачѣмъ разбирать чужихъ дѣлъ, ни слѣдовать ихъ примѣрамъ: впредь урокомъ ему будетъ служить опытность.
   "Онъ въ-продолженіи цѣлыхъ столѣтій пользовался выгодами, сопряженными съ наслѣдственностью власти; онъ выстрадалъ непродолжительную, но тяжкую опытность противоположной системы; онъ возвращается, по свободному и обдуманному размышленію, къ образу правленія, сообразному съ его духомъ. Онъ свободно пользуется своими правами, вручая вашему императорскому величеству власть, которую собственные его интересы не позволяютъ ему оставить въ своихъ рукахъ. Онъ обязывается за грядущія поколѣнія, и, торжественнымъ актомъ, ввѣряетъ счастіе своихъ внуковъ отраслямъ вашего рода.
   "Счастлива нація, которая, послѣ столькихъ смутъ, находитъ посреди себя человѣка, могущаго укротить бурю страстей, примирить всѣ интересы, и соединить всѣ голоса!
   "Если, по началамъ нашей конституціи, должно повергнуть на санкцію, на утвержденіе народа часть декрета, касающуюся учрежденія наслѣдственной власти, за то сенатъ счелъ долгомъ своимъ всеподданнѣйше просить ваше императорское величество изъявить согласіе на "немедленное исполненіе органическихъ постановленій, и, для лавы "равно какъ и для счастія республики, онъ теперь же провозглашаетъ Наполеона императоромъ Французовъ."
   Лишь-только архиканцлеръ произнесъ эти слова, клики: да здравствуетъ императоръ! раздались во дворцѣ Сен-Клу. Эти клики, съ радостью и громкими рукоплесканіями, повторились народомъ, толпившимся на дворахъ и въ садахъ дворцовыхъ. Довѣрчивость и надежда были на всѣхъ лицахъ, и всѣ присутствовавшіе, увлеченные Эффектомъ зрѣлища, увѣрены были, что надолго упрочено ихъ счастіе и благоденствіе Франціи. Архиканцлеръ Камбасересъ, увлеченный и самъ, всегда, казалось, хотѣлъ того, что совершалось въ настоящую минуту.
   Когда, наконецъ, водворилось безмолвіе, императоръ произнесъ сенату слѣдующія слова:
   "Все, что можетъ способствовать благу отечества, существенно связано съ собственнымъ моимъ счастіемъ.
   "Принимаю титулъ, который вы считаете полезнымъ для славы націи.
   "Повергаю на санкцію народа законъ о наслѣдственности. Надѣюсь, что Франція никогда не раскается въ тѣхъ почестяхъ, которыми она окружитъ мое семейство.
   "Во всякомъ случаѣ, духъ мой не будетъ болѣе съ моимъ потомствомъ въ тотъ день, когда оно перестанетъ заслуживать любовь и довѣренность великой націи."
   Новыми восклицаніями заглушены были эти прекрасныя слова. За тѣмъ, сенатъ, чрезъ посредство своего президента, Камбасереса, произнесъ нѣсколько поздравительныхъ словъ новой императрицѣ, которыя она выслушала, по своему обыкновенію, съ величайшею граціею и на которыя отвѣчала только глубокимъ смущеніемъ.
   Послѣ того сенатъ удалился, придавъ этому человѣку, рожденному такъ далеко отъ трона, титулъ императора, и этотъ человѣкъ навсегда сохранилъ данный ему титулъ, даже и послѣ своего паденія и въ изгнаніи. Впредь мы будемъ называть его этимъ титуломъ, который сдѣлался его собственностью съ описаннаго нами дня. Голосъ націи долженъ былъ рѣшить, быть ли ему наслѣдственнымъ императоромъ. Но, въ ожиданіи, онъ былъ императоромъ Французовъ, утвержденный властію сената, дѣйствовавшаго въ предѣлахъ правъ своихъ.
   Между-тѣмъ, какъ сенаторы удалялись, Наполеонъ удержалъ архиканцлера Камбасереса, и хотѣлъ, чтобъ онъ остался обѣдать вмѣстѣ съ императорскою фамиліею. Императоръ и императрица осыпали его ласками и старались заставить его забыть разстояніе, отдѣлявшее его съ-сихъ-поръ отъ его прежняго товарища. Впрочемъ, архиканцлеръ могъ утѣшиться: на дѣлѣ, онъ не снизошелъ съ той степени, на которой стоялъ; только владыка его взошелъ выше, и въ-слѣдъ за собою возвысилъ всѣхъ.
   Императору и архиканцлеру Камбасересу нужно было переговорить между собою о многихъ важныхъ предметахъ, имѣвшихъ связь съ событіемъ этого дня, именно о церемоніи коронованія и о новомъ образѣ правленія, который должно было дать Итальянской-Республикѣ, не могшей оставаться республикою подлѣ Франціи, превращенной въ монархію. Наполеонъ, любившій чудесное, возъимѣлъ смѣлую мысль, выполненіе которой должно было поразить умы и сдѣлать еще болѣе необыкновеннымъ его восшествіе на престолъ: онъ хотѣлъ, чтобъ его помазалъ на царство самъ папа, перевезенный на этотъ случай изъ Рима въ Парижъ. Дѣло безпримѣрное въ-продолженіе восьмнадцати-вѣковаго существованія церкви. Всѣ германскіе императоры, безъ исключенія, сами отправлялись на помазаніе на царство въ Римъ. Карлъ-Великій былъ провозглашенъ императоромъ Запада въ базиликѣ св. Петра, какъ-бы невзначай, въ день Рождества-Христова (800 г.), и папа для него не покидалъ Рима. Правда, Пепинъ быль коронованъ во Франціи папою Стефаномъ; но Стефанъ отправился туда для испрошенія помощи противъ Лонгобардовъ. Теперь впервые папа долженъ былъ покинуть Римъ, для освященія правъ новаго монарха въ собственной столицѣ этого государя. Сходство съ прошедшимъ состояло въ томъ, что и теперь церковь вознаграждала титуломъ императора счастливаго воина, оказавшаго ей помощь; чудное сходство съ Карломъ Великимъ, достаточно замѣнявшее законность, на которую вотще опирались Бурбоны!
   Наполеонъ рѣшился во что бы ни стало привлечь Пія VII въ Парижъ. Это было дѣломъ очень-труднымъ, и всякій другой на его мѣстѣ не могъ бы успѣть. Онъ хотѣлъ дѣйствовать чрезъ кардинала Капрэру, который безпрестанно писалъ въ Римъ, что безъ Наполеона религія погибла бы во Франціи, а, можетъ-быть, и въ Европѣ. Наполеонъ сообщилъ свой планъ архиканцлеру Камбасересу и условился съ нимъ на-счетъ того, какъ сдѣлать первое нападеніе на предразсудки и неподвижность римскаго двора.
   Что до Итальянской-Республики, Наполеонъ задумалъ составить изъ нея монархію вассальную и отдать ее хоть бы, на-примѣръ, Іосифу. Это значило положить основаніе имперія Запада, о которой уже мечталъ Наполеонъ въ своемъ честолюбіи, отнынѣ неимѣвшемъ границъ. Условлено было, что архиканцлеръ Камбасересъ, бывшій въ тѣсныхъ сношеніяхъ съ Мельци, вице-президентомъ республики, напишетъ ему предварительно объ этомъ предметѣ.
   Наполеонъ условившись съ своимъ прежнимъ сотоварищемъ обо всемъ этомъ, пригласилъ къ себѣ въ Сен-Клу кардинала-легата и объявилъ ему о своемъ желаніи такимъ рѣшительнымъ тономъ, что кардиналъ не посмѣлъ ничего возразить. Наполеонъ сказалъ ему, что онъ хочетъ чрезъ него предварительно увѣдомить папу, и потомъ уже, увѣрившись, что не послѣдуетъ отказа, обратится къ папъ съ формальною просьбою пріѣхать въ Парижъ; онъ присовокупилъ, что ни мало не сомнѣвается въ исполненіи своихъ желаніи и полагаетъ, что для пользы самой церкви будутъ чрезвычайно-важны и присутствіе въ Парижѣ первосвященника, и соединеніе, при этомъ необыкновенномъ случаѣ, торжествъ религіозныхъ съ торжествами гражданскими. Кардиналъ Капрара тотчасъ же отправилъ курьера въ Римъ, а Талейранъ, съ своей стороны, написалъ кардиналу Фешу, увѣдомляя его объ этомъ новомъ предположеніи и возлагая на него содѣйствовать этой негоціаціи.
   Была весна. Наполеонъ желалъ, чтобъ пана пріѣхалъ осенью. Онъ предполагалъ въ эту пору присоединить и другое чудо къ этому небывалому зрѣлищу -- къ коронованію напою въ Парижѣ представителя французской революціи, именно -- хотѣлъ привести въ исполненіе экспедицію въ Англію, экспедицію, отложенную имъ по случаю заговора роялистовъ и по случаю учрежденія имперіи. Онъ уже до того усовершенствовалъ всѣ приготовленія, что успѣхъ казался ему несомнѣннымъ. Нужно было подождать еще съ мѣсяцъ, не болѣе, чтобъ нанести Англіи этотъ громовый ударъ. Наполеонъ полагалъ совершить эту великую военную операцію въ іюлѣ или августѣ. Онъ надѣялся, что возвратится въ октябрѣ мѣсяцѣ, покрытый побѣдою, съ окончательнымъ миромъ въ рукѣ, и, исполненный всемогущества, увѣнчается императорскою короною въ началѣ зимы, въ годовщину 18 брюмера (9 ноября 1804 года). Въ пылкой головѣ его кипѣли разомъ всѣ эти планы, и вскорѣ увидимъ, изъ послѣднихъ придуманныхъ имъ соображеній, что эти планы не были пустыми химерами.
   Послѣдующіе дни были употреблены на принесеніе присяги новому властелину Франціи. Всѣ члены сената, законодательнаго сословія, трибуната, были вводимы по-одиначкѣ, одинъ въ-слѣдъ за другимъ. Архиканцлеръ Камбасересъ, стоя подлѣ сидѣвшаго императора, читалъ форму присяги; затѣмъ лицо, допущенное къ присягѣ, произносило клятву, а императоръ, приподнявшись въ половину съ своего императорскаго кресла, отвѣчалъ легкимъ поклономъ своему новому вѣрноподданному. Эта внезапная перемѣна, введенная въ сношеніяхъ между подданными и государемъ, который еще наканунѣ былъ имъ равенъ, произвела непріятное впечатлѣніе на членовъ государственныхъ собраній. Отдавъ корону по какому-то увлеченію, оно были теперь изумлены, увидѣвъ первыя послѣдствія того, что сдѣлали. Трибунъ Карно, вѣрный своему обѣщанію подчиниться закону, лишь-только онъ будетъ данъ, произнесъ присяжную клятву вмѣстѣ съ другими членами трибуната.
   Массы народа, восхищенныя правленіемъ столь же славнымъ, сколько и благодѣтельнымъ, пораженныя неслыханнымъ зрѣлищемъ, которое онѣ созерцали въ его цѣлостности, а не въ подробностяхъ, не зная и не завидуя этимъ счастливцамъ текущаго дня, которымъ удалось сдѣлать изъ своихъ дѣтей пажей, изъ своихъ женъ штатс-дамъ, а изъ самихъ-себя придворныхъ префектовъ и каммергеровъ,-- массы народа были внимательны и объяты изумленіемъ, обратившимся наконецъ въ восторгъ. Наполеонъ, изъ артиллерійскаго подпоручика сдѣлавшійся императоромъ, принятый, признанный Европою и поднятый на щитъ посреди глубокой тишины, покрывалъ блескомъ судьбы своей всѣ мелочныя ничтожности, вмѣшавшіяся въ это чудное событіе. Правда, теперь не чувствовали того увлеченія, которое, въ 1799 году, заставило ужасомъ пораженную націю бѣжать во срѣтеніе своему спасителю,-- не ощущали болѣе того чувства благодарности, которое, въ 1802 году, заставило восхищенную націю дать ея благодѣтелю безсмѣнную власть, и менѣе стремились отплатить благодарностью человѣку, который такъ хорошо вознаграждалъ себя своими собственными руками. Но всѣ считали его достойнымъ наслѣдственной верховной власти, дивились тому, что онъ рѣшается взять ее, одобряли ея возстановленіе, потому-что она служила самымъ полнымъ возвращеніемъ къ порядку; наконецъ, были ослѣплены чудомъ, котораго были свидѣтелями. Такимъ-образомъ, хотя съ чувствами нѣсколько-различными отъ тѣхъ, которыя переполняли сердца въ 1799 и 1802 годахъ, граждане съ увлеченіемъ, однако, спѣшили другъ передъ другомъ во всѣ мѣста, гдѣ только были открыты реестры, -- для того, чтобъ подавать тамъ голоса. Одобрительныя подписи насчитывались милліонами, и едва нѣсколько отрицательныхъ подписей, кое-гдѣ виднѣвшихся, какъ-бы для доказательства свободы, которою пользовались граждане, выдавались замѣтно посреди необозримой массы благопріятныхъ голосовъ.
   Наполеонъ долженъ былъ испытать еще послѣднее неудовольствіе прежде вступленія въ полное обладаніе своимъ новымъ саномъ. Надобно было покончить этотъ процессъ Жоржа и Моро. Не предстояло большихъ затрудненій касательно Жоржа и его соумышленниковъ, касательно самого Пишгрю, еслибъ онъ остался въ живыхъ. Процессъ долженствовалъ покрыть ихъ смущеніемъ и доказать соучастничество принцевъ-эмигрантовъ въ ихъ заговорѣ. Но въ это дѣло былъ замѣшанъ Моро. Въ началѣ, думали найдти противъ него болѣе уликъ, нежели сколько нашлось дѣйствительно, и хотя его проступокъ былъ очевиденъ для людей добросовѣстныхъ, при всемъ томъ, однакожь, недоброжелатели имѣли возможность отрицать вину этого генерала. Къ-тому же, господствовало какое-то невольное чувство при видѣ этого контраста двухъ величайшихъ генераловъ республики, изъ которыхъ одинъ всходилъ на тронъ, другой былъ въ оковахъ, въ ожиданіи смертной казни или изгнанія. Въ подобныхъ случаяхъ все отлагается въ сторону, даже и справедливость, и всѣ готовы скорѣе обвинить счастливаго, будь онъ даже и правъ.
   Всѣ раздѣлявшіе одинакую участь съ Моро, по увѣщанію своихъ защитниковъ, условились совершенно оправдать его. Въ началѣ процедуры, они были сильно раздражены на Моро, но интересъ взялъ верхъ надъ страстью, и они дали другъ другу слово снасти его, если только будетъ возможно. Во-первыхъ, чрезъ это нанесенъ былъ бы Наполеону сильнѣйшій правственный ударъ, именно -- еслибъ его соперникъ вышелъ съ побѣдою изъ оковъ, признанный невиннымъ, еще болѣе возвеличенный преслѣдованіемъ и сдѣлавшійся врагомъ неумолимымъ. Къ-тому же, если Моро не составлялъ заговора, то можно было утверждать, что вовсе не было никакого заговора, -- значитъ, не было ни преступленія, ни виновныхъ.
   Весь Парижъ интересовался судьбою Моро и возсылалъ мольбы о его спасеніи. Даже и тѣ, которые, не питая недоброжелательства къ Наполеону, видѣли въ Моро только знаменитаго и несчастнаго воина, котораго услуги могли быть еще полезны, желали, чтобъ онъ вышелъ изъ этого испытанія невиннымъ, и чтобъ могъ быть возвращенъ арміи и Франціи.
   Пренія открылись 28 мая (8 прэріаля XII года), посреди несметнаго стеченія народа. Обвиняемые были многочисленны и сидѣли на лавкахъ въ четыре ряда. Не всѣ они одинаково держали себя. Жоржъ и его сообщники принимали на себя видъ самоувѣренности: они чувствовали себя довольными, потому-что, какъ бы то ни было, они могли называть себя приверженными жертвами своего дѣла. Однакожъ, дерзкое высокомѣріе Нѣкоторыхъ изъ нихъ не расположило къ немъ публики. Жоржъ, хоть и возвышенный въ глазахъ толпы энергіею своего характера, вызвалъ противъ себя нѣсколько возгласовъ негодованія. Но несчастный Моро, удрученный славою, оплакивавшій въ эту минуту знаменитость, которая привлекала на него любопытные взоры толпы, не имѣлъ уже болѣе спокойной самоувѣренности, составлявшей нѣкогда его главнѣйшее достоинство на войнѣ. Онъ очевидно спрашивалъ самого-себя, зачѣмъ очутился онъ здѣсь, между роялистами,-- онъ, одинъ изъ героевъ революціи; и если онъ былъ справедливъ къ себѣ, то могъ сказать себѣ только одно -- что заслужилъ судьбу свою, предавшись жалкому пороку зависти. Посреди этихъ многочисленныхъ обвиненныхъ, публика искала глазами только его-одного. Здѣсь по-временамъ раздавались рукоплесканія старыхъ солдатъ, скрывавшихся въ толпѣ присутствующихъ, и возгласы пріунывшихъ революціонеровъ, которые думали, что видятъ самую республику на этой скамьѣ, гдѣ сидѣлъ главнокомандующій рейнскою арміею. Это любопытство, эти почести приводили въ смущеніе Моро: въ то время, какъ другіе съ важностью склоняли свои имена, ничтожныя и снискавшія себѣ жалкую извѣстность, онъ такъ тихо произносилъ свое славное имя, что оно едва было слышимо. Праведная кара за поруганіе столь-прекраснаго имени!
   Пренія были продолжительны. Заговорщики съ точностью выполняли придуманную ими систему оправданій. Жоржъ, де-Полиньякъ и де-Ривьеръ прибыли въ Парижъ, по словамъ ихъ, только потому, что имъ представили новое правительство совершенно-лишившимся своей популярности и всѣ умы готовыми снова призвать Бурбоновъ. Они не скрывали своей приверженности къ дѣлу законныхъ государей, ни своего расположенія содѣйствовать движенію, еслибъ такое движеніе было возможно; но, присовокупляли они, Моро, котораго интриганты представляла будто-бы готовымъ принять Бурбоновъ, нимало не думалъ о томъ и не хотѣлъ слушать никакихъ съ ихъ стороны предложеній; съ того времени имъ и въ голову не приходило составлять заговоръ.-- Жоржъ, вопрошенный объ основаніи замысла и поставленный на очную ставку съ своими первыми показаніями, въ которыхъ онъ сознался, что прибылъ съ цѣлью сдѣлать нападеніе на перваго консула на дорогъ въ Мальмезонъ, имѣя подлѣ себя французскаго принца, -- Жоржъ, смущенный, отвѣчалъ, что безъ-сомнѣнія объ этомъ подумали бы позже, еслибъ произвести возстаніе сочлось удобнымъ; но никто и не занимался планомъ нападенія, такъ-какъ ничто подобное не было возможно. Ему показывали кинжалы, мундиры, приготовленные имъ для шуановъ, на самыхъ этихъ шуановъ, сидѣвшихъ подлѣ него на скамьѣ подсудимыхъ: онъ не былъ, собственно говоря, поставленъ въ-тупикъ, но дѣлался тогда молчаливъ, и, казалось, своимъ безмолвіемъ свидѣтельствовалъ, что эта система, придуманная для оправданія его соумышленниковъ и Моро, не имѣла ни вѣроятія, ни достоинства.
   Было только одно обстоятельство, на-счетъ котораго всѣ они согласовались съ прежними своими показаніями, -- именно, пребываніе посреди ихъ Французскаго принца. И дѣйствительно, затѣмъ, чтобъ не попасть къ разрядъ разбойниковъ, они чувствовали нужду имѣть возможность сказать: "во главъ нашей шайки находился принцъ". Мало заботились они о томъ, что компрометируютъ королевское достоинство: Бурбонъ придавалъ имъ видъ солдатъ, сражающихся за законную династію" Впрочемъ, когда Бурбоны спасали жизнь свою въ Лондонѣ, по помышляя о своихъ несчастныхъ жертвахъ, эти жертвы имѣли право въ Парижѣ пытаться спасти если не жизнь свою, по-крайней-мѣрѣ честь.
   Что до Моро, его система оправданія была гораздо-вьроятнѣе; онъ изложилъ ее въ письмѣ къ первому консулу, къ-несчастію, написанномъ очень-поздно, много времени спустя послѣ безполезныхъ допросовъ великаго-судьи и когда уже правительство не могло прервать судопроизводства,-- а не то показалось бы, что оно боится публичныхъ преній. Моро сознавался, что видѣлся съ Пишгрю, но съ цѣлью примириться съ немъ и устроить ему средства возвратиться во Францію. По укрощеніи гражданскихъ смутъ, онъ думалъ, что покоритель Голландіи заслуживаетъ быть возвращеннымъ республикѣ. Онъ не хотѣлъ видѣться съ нимъ явно, ни прямо просить его возвращенія, потерявъ всякій вѣсъ по случаю своей размолвки съ первымъ консуломъ. Тайна, которою облекался онъ, не имѣла другаго повода. Правда, роялисты воспользовались этимъ случаемъ, чтобъ говорить ему о замыслахъ противъ правительства, но онъ отвергъ всѣ эти смѣшныя предложенія. Онъ не донесъ о нихъ, потому-что не считалъ ихъ опасными, и, сверхъ-того, такой человѣкъ, какъ онъ, не созданъ для ремесла доносчика.
   Оправданіе Моро, опровергаемое положительными уликами, было причиною самыхъ жаркихъ преній, посреди которыхъ Моро снова обрѣлъ истинное присутствіе духа, почти подобное тому, которое являлось у него на войнѣ, во время настоятельной опасности. Онъ далъ даже нѣсколько отвѣтовъ, исполненныхъ благородства, которымъ сильно рукоплескала слушатели. "Пишгрю былъ измѣнникъ" сказалъ ему президентъ: "и на него сами вы донесли Директоріи. Какъ могли думать вы примириться съ нимъ и возвратить его во Францію?" -- "Въ то время" отвѣчалъ Моро: "въ то время, когда армія Кондё наполняла собою парижскіе салоны и салоны перваго консула, я могъ заняться возвращеніемъ Франціи покорителя Голландіи." Но этому случаю, его спросили, почему онъ такъ поздно донесъ на Пишгрю, и, казалось, хотѣли набросить тѣнь подозрѣнія на его прошедшую жизнь. "Я скоро положилъ конецъ" отвѣчалъ онъ: "свиданіямъ Пишгрю съ принцемъ Конде на границѣ, положивъ побѣдами моей арміи разстояніе въ восемьдесятъ лье между принцемъ и Рейномъ. Когда миновала опасность, я предоставилъ военному совѣту заботу разсмотрѣть найденныя бумаги и отправить ихъ къ правительству, если онъ сочтетъ это полезнымъ."
   Моро, вопрошенный о существѣ заговора, къ которому пристать предлагали ему, продолжалъ утверждать, что онъ отвергъ это предложеніе. "Да" говорили ему: "вы отвергли предложеніе возвести снова на престолъ Бурбоновъ, но вы согласились воспользоваться Пишгрю и Жоржемъ для ниспроверженія консульскаго правительства, въ надеждѣ получить изъ ихъ рукъ диктатуру." -- "Мнѣ приписываютъ, какъ вижу" отвѣчалъ Моро: "смѣшное намѣреніе -- воспользоваться роялистами, чтобъ сдѣлаться диктаторомъ, какъ-будто-бы я могъ забрать себѣ въ голову, что роялисты, оставшись побѣдителями, вручать мнѣ власть. Я десять лѣтъ велъ войну и въ-продолженіе этихъ десяти лѣтъ не дѣлалъ, какъ мнѣ кажется, ничего смѣшнаго." Это исполненное благородства обращеніе къ его прошлой жизни было покрыто шумными знаками одобренія. Но не всѣ свидѣтели были посвящены въ тайну роялистовъ. Нѣкто, по имени Роланъ, по-прежнему продолжалъ подтверждать показанія, гибельныя для Моро. Буве де-Лозье, этотъ офицеръ жоржевъ, спасшійся отъ самоубійства за тѣмъ, чтобъ бросить на Моро страшное обвиненіе, не могъ отречься отъ слонъ своихъ и повторялъ ихъ, всѣми силами стараясь смягчить ихъ значительность. Но въ этомъ обвиненіи, изложенномъ письменно, онъ объявилъ только то, о чемъ зналъ отъ самого Жоржа. Жоржъ говорилъ, что Буве худо разслышалъ, худо понялъ и, въ-слѣдствіе того, сдѣлалъ невѣрный доносъ. Но оставалось это свиданіе ночью, на Бульварѣ-Магдалины, на которое сошлись вмѣстѣ Моро, Пишгрю и Жоржъ: это обстоятельство не клеилось съ простымъ намѣреніемъ возвратить Пишгрю во Францію.
   Моро при этомъ доводѣ упалъ духомъ, и замѣтно стало уменьшаться участіе къ нему присутствующихъ. Но неловкія укоризны президента на-счётъ его состоянія снова нѣсколько возбудили участіе, готовое совсѣмъ погаснуть, "Какъ бы то ни было, вы виноваты и тѣмъ, что не сообщили о томъ, что вамъ было извѣстно", сказалъ ему президентъ: "и не смотря на ваше увѣреніе, что такой человѣкъ, какъ вы, не созданъ для ремесла доносчика, вы должны были прежде всего повиноваться закону, повелѣвающему всякому гражданину, кто бы онъ ни былъ, доносить объ узнанныхъ имъ злоумышленіяхъ. Вы, сверхъ-того, обязаны были выполнить это въ-отношеніи къ правительству, осыпавшему васъ благодѣяніями. Не имѣете ли вы богатыхъ окладовъ, отели, земель?" -- Укоризна была неумѣстна, ибо относилась къ генералу безкорыстнѣйшему изъ всѣхъ въ то время.-- "Господинъ президентъ", отвѣчалъ Моро: "не кладите на вѣсы моихъ заслугъ и моего состоянія: между такими вещами не можетъ быть сравненія. Я получаю содержаніе въ сорокъ тысячъ франковъ, я имѣю домъ,землю, которые стоятъ триста или четыреста тысячъ франковъ. Я бы имѣлъ теперь пятьдесятъ мильйоновъ, еслибъ пользовался побѣдою, какъ многіе другіе".-- Раштадгъ, Биберахъ, Энгенъ, Мёскирхъ, Гогенлинденъ, эти славныя воспоминанія, поставленныя подлѣ ничтожной горсти денегъ, привели въ волненіе присутствующихъ и вызвали шумные знаки одобренія, которые начинали уже рѣдѣть отъ невѣроятности оправданіи.
   Преніе длилось въ-продолженіе двѣнадцати дней; волненіе умовъ было велико. Въ-присутствіи генерала торжествующаго и увѣнчаннаго короною, являлся генералъ въ несчастій и оковахъ, противополагавшій, своимъ защищенномъ, послѣднее возможное сопротивленіе власти, со-дня-на-день становившейся неограниченнѣе; посреди безмолвія національной трибуны раздавались голоса адвокатовъ, какъ-бы въ странѣ свободной, -- а здѣсь въ опасности люди знаменитые, принадлежавшіе одни къ эмиграціи, другіе къ республикѣ: правду сказать, было, чѣмъ тронуться сердцамъ всѣхъ и каждаго! Всѣ уступали справедливому состраданію, а можетъ-быть также и этому скрытному чувству, которое заставляетъ желать неудачъ счастливому могуществу; и, не будучи врагами правительства, многіе возсылали мольбы о спасеніи Моро. Наполеонъ, чувствовавшій себя неспособнымъ къ этой низкой зависти, въ которой его обвиняли, хорошо знавшій, что Моро, не желая возстановленія Бурбоновъ, хотѣлъ его смерти, чтобъ занять его мѣсто, Наполеонъ думалъ и говорилъ во всеуслышаніе, что ему должны оказать справедливость, осудивъ генерала, виновнаго въ государственномъ преступленіи. Онъ желалъ осужденія, какъ своего собственнаго оправданія; онъ желалъ этого осужденія не за тѣмъ, чтобъ срубить на эшафотѣ голову побѣдителя при Гогенлинденѣ, но чтобъ имѣть честь оказать ему помилованіе. Судьи знали это, публика также.
   Но судьи не поддались вліянію причинъ политическихъ и, наконецъ, послѣ сорока-дневныхъ преній, 21 преріаля (10 іюня) изрекли приговоръ. Они произнесли смерть Жоржу и его девятнадцати сообщникамъ. Моро, котораго матеріальное участіе въ заговори не было достаточно доказано, но котораго нравственное поведеніе было укоризненно, -- Моро былъ осужденъ на двухлѣтнее заключеніе въ темницѣ. Арманъ де-Полиньякъ и де-Ривьеръ были приговорены къ смертной казни, Жюль де-Полиньякъ и пятеро другихъ подсудимыхъ на двухлѣтнее заключеніе; двадцать-два человѣка признаны невидными.
   Этотъ приговоръ, одобренный людьми безпристрастными, причинилъ смертельное неудовольствіе новому императору, который съ живѣйшимъ увлеченіемъ порицалъ слабость судей, между-тѣмъ, какъ, въ тоже время, другіе обвиняли ихъ въ жестокости. Но вскорѣ Наполеонъ пришелъ въ себя, смягчилъ приговоръ Моро и согласился, чтобъ онъ отправился въ Америку.
   Этотъ несчастный генералъ изъявилъ желаніе продать свое имущество, и Наполеонъ далъ приказаніе немедленно пріобрѣсти его за самую высокую цѣну. Что до осужденныхъ роялистовъ, то постоянно строгій въ-отношеніи къ нимъ со времени послѣдняго заговора, онъ не хотѣлъ сначала ни одному изъ нихъ даровать помилованіе. Одинъ Жоржъ, энергіею своего мужества, внушалъ ему нѣкоторое участіе, но онъ видѣлъ въ немъ неумолимаго врага, котораго надо было извести для упроченія общественнаго спокойствія. Впрочемъ, не о Жоржѣ заботилась эмиграція: она сильно хлопотала за де-Полиньяка и де-Ривьера; она порицала безразсудство, вовлекшее этихъ людей знатнаго рода, утонченнаго воспитанія, въ сообщество, столь мало ихъ достойное; но она не могла выносить мысли быть зрительницею ихъ казни, и надо сказать правду, что ихъ проступокъ, происходившій отъ увлеченія духа партіи, могъ быть извиненъ и заслуживалъ снисхожденія отъ самого главы имперіи.
   Всѣ знали сердце Жозсфины, -- знали, что въ нѣдръ неслыханнаго величія, она сохранила трогательное добродушіе; знали также, что она жила въ безпрерывномъ страхъ, помышляя о кинжалахъ, безпрестанно угрожавшихъ ея супругу. Блистательный подвигъ милосердія могъ отвратить эти кинжалы и утишить раздраженныя сердца. Съумѣли вкрасться къ ней при посредствѣ г-жи де-Ремюза, состоявшей при ея особѣ, и ввели къ ней въ Сен-Клускій Дворецъ г-жу де-Полиньякъ, которая оросила слезами ея императорскую мантію. Жозефина растрогалась (какъ и надо было ожидать отъ ея чувствительнаго сердца), растрогалась при видѣ жены, умолявшей о помилованіи мужа. Она поспѣшила къ Наполеону. Тотъ, но своему обыкновенію, скрывая волненіе подъ жесткою и строгою наружностью, грубо отвергъ просьбу жены своей. Г-жа де-Ремюза была тутъ же. "Вы вѣчно принимаете участіе въ моихъ врагахъ", сказалъ онъ имъ обѣимъ: "они столько же безразсудны, сколько и виновны. Если я не проучу ихъ, они пріймутся за свое снова и будутъ причиною, что явятся новыя жертвы." Жозефина, послѣ такого отказа, не знала, что и дѣлать. Наполеонъ долженъ былъ, спустя нѣсколько минутъ, выйдти изъ залы совѣта и проходить но одной изъ галерей дворца. Она придумала, чтобъ г-жа де-Полиньякъ поджидала въ этомъ мѣстѣ, когда появится Наполеонъ, и бросилась бы ему въ ноги. Дѣйствительно, въ ту минуту, когда онъ проходилъ, г-жа де-Полиньякъ стала передъ нимъ, и, заливаясь слезами, умоляла о спасеніи жизни ея супруга. Наполеонъ, изумленный, бросилъ грозный взглядъ на Жозефину, соучастничество которой въ этомъ дѣлѣ было для него ясно; но тотчасъ же побѣжденный, сказалъ г-жѣ де-Полиньякъ, что онъ удивляется, находя въ заговорѣ, умышленномъ противъ его особы, Армана де-Полиньяка, товарища своего дѣтства по военной школѣ, но что онъ прощаетъ его ради слезъ супруги, и желаетъ, чтобъ эта слабость съ его стороны не имѣла гибельныхъ послѣдствій, ободривъ роялистовъ на совершеніе новыхъ безразсудствъ. "Сударыня", присовокупилъ онъ: "очень-виноваты тѣ принцы, которые подвергаютъ гибели жизнь своихъ вѣрнѣйшихъ слугъ, не раздѣляя съ ними ихъ опасностей".
   Г-жа де-Полиньякъ, исполненная восторга и благодарности, разсказала посреди испуганной эмиграціи объ этой сценъ, которая заставила тогда на минуту отдать справедливость Жозефинѣ и Наполеону. Де-Ривьеръ оставался въ опасности. Мюратъ и жена его пробрались къ императору съ тѣмъ, чтобъ побѣдить его и исторгнуть отъ него другую милость. Помилованье де-Полиньяка влекло за собою помилованье де- Ривьера. Наполеонъ тотчасъ же согласился. Великодушный Мюрать, одиннадцать лѣтъ спустя, не встрѣтилъ подобнаго же великодушія.
   Таковъ былъ конецъ этого жалкаго и ненавистнаго кова, который имѣлъ цѣлью извести Наполеона, и который, напротивъ, способствовалъ тому, что онъ восшелъ на престолъ, къ несчастно менѣе-чистый, нежели какимъ онъ былъ прежде. Таковъ былъ конецъ этого дерзновеннаго предпріятія, котораго слѣдствіемъ были: трагическая смерть французскаго принца, непринимавшаго никакого участія въ злоумышленіи, безнаказанность людей, бывшихъ виновниками заговора, и наконецъ изгнаніе Моро, единственнаго генерала этой эпохи,-- генерала, изъ котораго могли, преувеличая его славу и во многомъ умаляя славу Наполеона, сдѣлать соперника этому послѣднему. Поразительный урокъ, которымъ должны были бы воспользоваться партіи! Правительство, партія, или отдѣльный человѣкъ всегда пріобрѣтаютъ большую силу, когда противники ихъ пытаются свести ихъ съ лица земли преступными средствами.
   Съ-этихъ-норъ, побѣждено было всякое противодѣйствіе. Въ 1802 г. Наполеонъ преодолѣлъ гражданское сопротивленіе, уничиживъ трибунатъ; въ 1804 г., онъ сокрушилъ военное сопротивленіе, подорвавъ заговоръ эмигрантовъ съ республиканскими генералами. Въ то время, какъ онъ всходилъ по ступенямъ трона, Моро удалялся въ изгнаніе. Они должны были свидѣться другъ съ другомъ, на разстояніи пушечнаго выстрѣла, подъ стѣнами Дрездена, оба несчастливцами: одинъ приходилъ изъ чужой земли воевать противъ своей отчизны, другой злоупотребилъ свое могущество и чрезъ то вызвалъ всеобщую реакцію противъ величія Франціи; одинъ погибъ здѣсь отъ ядра французскаго, другой одержалъ послѣднюю побѣду, но уже видѣлъ разверзшуюся предъ нимъ бездну, поглотившую въ-послѣдствіи его чудную судьбину.
   Но какъ бы то ни было, эти великія событія были еще далеки. Наполеонъ казался тогда всемогущимъ на вѣки. Безъ-сомнѣнія, онъ испыталъ много скорби въ это послѣднее время, ибо, независимо отъ великихъ несчастій, Провидѣніе всегда скрываетъ какое-то предвкусіе горечи въ самомъ счастіи, какъ-бы затѣмъ, чтобъ образумить душу человѣческую и приготовить ее къ сильнымъ ударамъ судьбы. Эти двѣ недѣли были тяжки для Наполеона, но онѣ скоро миновали. Оказанное имъ милосердіе бросило кроткій свѣтъ на его раждающееся царствованіе. Смерть Жоржа никого не опечалила, хотя сто мужество, достойное лучшей участи, внушило нѣкоторое сожалѣніе. Вскорѣ сердца всѣхъ наполнились снова этимъ чувствомъ изумленнаго любопытства, которое испытывали люди, смотря на столь-необычайное зрѣлище.

"Отечественныя Записки", No 2, 1846

   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru