Lib.ru/Классика: Твен Марк. Роман эскимосской девушки

РОМАНЪ ЭСКИМОССКОЙ ДѢВУШКИ.

Разсказъ Марка Твена.

(пер. съ англійскаго).

-- Да, я вамъ разскажу кое-что о моей жизни, мистеръ Твенъ,-- кротко сказала она, спокойно остановивъ свой честный взоръ на моемъ лицѣ. Я разскажу вамъ нѣчто такое, что вамъ будетъ интересно слышать. Это такъ мило съ вашей стороны, что вы меня любите и относитесь ко мнѣ съ такимъ участіемъ.

Говоря это, она разсѣянно скоблила костянымъ ножомъ свои щеки, покрытыя китовымъ жиромъ, и вытирала ихъ рукавомъ своей мѣховой одежды. Надъ нами пламенѣло небо въ заревѣ сѣвернаго сіянія. Громадная равнина, покрытая снѣгомъ, переливалась всѣми цвѣтами радуги, а ледники походили на высокія церкви. Это было зрѣлище подавляющей красоты и блеска.

Наконецъ, она стряхнула свою задумчивость и приготовилась разсказать мнѣ обѣщанную исторію. Она расположилась поудобнѣе на ледяной глыбѣ, служившей намъ диваномъ, я усѣлся возлѣ,-- и весь обратился въ слухъ.

Это было восхитительное созданіе! Разумѣется, съ точки зрѣнія эскимосской, потому что человѣкъ другой національности могъ бы найти ее просто шарообразнымъ уродцемъ. Ей было ровно двадцать лѣтъ, и она слыла за самую очаровательную дѣвушку во всемъ своемъ племени, но теперь, на чистомъ воздухѣ, скрытая грубымъ безформеннымъ мѣховымъ одѣяніемъ, панталонами, сапогами и неумѣренно большимъ капюшономъ, красота ея чертъ была менѣе замѣтна. Приходилось принимать ее на вѣру. Среди многочисленныхъ посѣтителей гостепріимнаго дома ея отца я не замѣтилъ еще ни одной молодой дѣвушки, которая могла бы сравниться съ ней. Въ ней не было ничего испорченнаго. Она была кротка, прямодушна, искренна; быть можетъ, ей было присуще сознаніе своей красоты, но въ обращеніи ея этого совершенно не было замѣтно.

Мы съ нею уже цѣлую недѣлю были неразлучны, и чѣмъ больше я узнавалъ ее, тѣмъ больше любилъ. Она была воспитана съ нѣжною заботливостью, въ атмосферѣ утонченности, чрезвычайно рѣдкой въ этихъ сѣверныхъ странахъ, ибо отецъ ея, пользовавшійся большимъ почетомъ въ своемъ племени, достигъ по истинѣ вершины эскимосской культуры. Въ санкахъ, запряженныхъ собаками, мы подолгу катались съ Лаской -- это было ея имя,-- по снѣговымъ полямъ, и ни разу общество ея не утомило меня, а бесѣда съ нею всегда была для меня пріятна. Я вмѣстѣ съ нею ходилъ на рыбную ловлю, правда, не позволяя себѣ входить въ ея опасную лодку, и ограничиваясь тѣмъ, что слѣдовалъ за ней вдоль по берегу, покрытому льдомъ, и смотрѣлъ, какъ она поражаетъ добычу своимъ страшнымъ, заостреннымъ гарпуномъ. Не разъ я наблюдалъ, какъ она, вмѣстѣ съ остальными членами своей семьи, потрошили кита и добывали изъ него жиръ. Однажды я даже сопровождалъ ее на охоту за медвѣдемъ, но вернулся, не дождавшись конца, потому что, въ сущности, ужасно боюсь медвѣдей.

Вотъ въ какихъ выраженіяхъ она начала мнѣ разсказывать свою исторію.

-- Наше племя, какъ и многія другія, ведетъ бродячую жизнь и кочуетъ съ одного моря на другое. Но вотъ уже два года, какъ мой отецъ измѣнилъ этотъ образъ жизни и построилъ себѣ изъ кусковъ оледенѣлаго снѣга большой домъ, который вы видите тамъ, вдали. Посмотрите, въ немъ семь футовъ вышины, а длиною онъ превосходитъ въ три или четыре раза дома въ нашей деревнѣ. Съ тѣхъ поръ мы постоянно живемъ въ этомъ домѣ. Мой отецъ очень гордится имъ, и не даромъ: если вы внимательно смотрѣли его, вы, конечно, замѣтили, что онъ гораздо красивѣе и удобнѣе, чѣмъ всѣ другіе. А если вы еще не осмотрѣли его хорошенько, то осмотрите,-- и увидите, что онъ убранъ необыкновенно роскошно:-- напримѣръ, въ той сторонѣ дома, которую вы называете гостиной, площадка, построенная для обѣдовъ, гостей и членовъ нашей семьи, гораздо больше, чѣмъ всѣ площадки, какія вы могли видѣть въ другихъ домахъ. Не правда ли?

-- Да, вы правы, Ласка, это самая большая, какую я когда-либо видѣлъ. У насъ въ Соединенныхъ Штатахъ нѣтъ ничего подобнаго, даже въ самыхъ богатыхъ домахъ. При этихъ словахъ глаза ея блеснули радостью и гордостью. Я замѣтилъ это и поспѣшилъ принять къ свѣдѣнію.

-- Могу себѣ представить, какъ это васъ удивило,-- сказала она дальше,-- въ нашихъ постеляхъ слой мѣховъ гораздо толще, чѣмъ въ другихъ. У насъ есть всякіе мѣха: тюленя, выдры, темно-бурой лисицы, медвѣдя, куницы, горностая, вообще мѣховъ, сколько угодно;-- точно также и скамей для спанья изъ ледяныхъ глыбъ, приставленныхъ къ стѣнѣ, которыя вы называете кроватями. А у васъ площадки и скамьи для спанья лучше устроены?

-- О, нѣтъ, Ласка, у насъ онѣ далеко не таковы.

Это ей также доставило удовольствіе;-- она, видимо, цѣнила, главнымъ образомъ, число мѣховъ, которые ея отецъ хранилъ такимъ удивительнымъ способомъ, а не качество ихъ. Я могъ бы сказать ей, что такое огромное количество дорогихъ мѣховъ равнялось -- или, вѣрнѣе, равнялось бы на моей родинѣ -- цѣлому состоянію, но она не поняла бы меня. Семья ея слыла богатой, но не за это. Я могъ бы сказать ей, что платье, надѣтое на ней, и даже будничный скромный нарядъ самой бѣдной ея сосѣдки стоили болѣе тысячи долларовъ, и что у себя на родинѣ я не знаю женщины, которая надѣла бы на рыбную ловлю платье стоимостью въ тысячу долларовъ; но этого она точно также не поняла бы, и потому я не сказалъ ничего. Она продолжала.

-- А корыта для питья? У насъ стоятъ два въ гостиной, и два въ остальныхъ частяхъ дома. Это очень рѣдко бываетъ, чтобы въ гостиной стояли два корыта, а у васъ дома два, или одно?

При одномъ воспоминаніи объ этихъ корытахъ меня начало тошнить. Но я справился съ собой такъ быстро, что она ничего не замѣтила, и довѣрчиво сказалъ ей:

-- Видите ли, Ласка, мнѣ стыдно унижать передъ вами мою родину, и вы не должны заводить этого слишкомъ далеко, потому что я говорю съ вами совершенно откровенно. Но даю вамъ мое честное слово, что даже у самаго богатаго человѣка въ Нью-Іоркѣ не стоятъ въ гостиной два корыта.

Въ порывѣ невинной радости она всплеснула руками, на которыхъ были надѣты мѣховыя рукавицы, и вскричала:

-- Не можетъ быть, чтобъ это было такъ, не можетъ быть.

-- Увѣряю васъ, я говорю совершенно серьезно, дорогая моя. Взять хоть бы, напримѣръ, Ванъ-деръ-Бильта, Вандербильтъ самый богатый человѣкъ въ цѣломъ свѣтѣ, но хоть умереть сейчасъ, я готовъ присягнуть, что у него нѣтъ въ гостиной двухъ корытъ,-- больше того: у него ни одного нѣтъ. Провалиться на этомъ мѣстѣ, если я лгу.

Ея прелестные глаза расширились отъ удивленія, и она. тихо, съ какимъ-то испугомъ въ голосѣ, сказала:

-- Это странно, это невѣроятно, это непостижимо -- онъ, должно быть, очень скупъ.

-- Нѣтъ, не то. Его пугаютъ не расходы, а... какъ бы вамъ это сказать... мысль, что это можетъ показаться чванствомъ;-- да, да, это и есть настоящая причина. Онъ всегда держитъ себя очень просто и не любитъ выставляться на показъ.

-- Да?-- сказала Ласка.-- Скромность -- хорошая вещь, только не надо заводить ее слишкомъ далеко. Но, въ такомъ случаѣ, какъ же выглядитъ его домъ?

-- Ну, разумѣется, онъ кажется немного бѣднымъ, незаконченнымъ, но...

-- Я такъ и думала. Въ жизнь свою не слыхала ничего подобнаго. А помимо этого, домъ у него красивый?

-- Да, недуренъ. Иные отзываются о немъ очень хорошо.

Молодая дѣвушка съ минуту помолчала, задумчиво грызя кончикъ сальной свѣчи. Она, очевидно, хотѣла выяснить себѣ этотъ вопросъ. Въ концѣ концовъ она тихонько покачала головой и откровенно высказала мнѣ свое мнѣніе.

-- По моему,-- сказала она,-- если присмотрѣться поближе, то замѣтишь, что у иного скромность обращается въ своего рода тщеславіе. Когда человѣкъ имѣетъ средства поставить въ гостиной два корыта и не ставитъ ихъ, возможно, конечно, что онъ дѣлаетъ это изъ скромности, но изъ ста разъ девяносто девять онъ дѣлаетъ это только для того, чтобы обратить на себя вниманіе. Я того мнѣнія, что вашъ Вандербильтъ большой притворщикъ.

Я пытался оспаривать это мнѣніе, чувствуя, что по отношенію къ двумъ корытамъ нельзя еще судить о человѣкѣ, хотя ей такой способъ и казался непогрѣшимымъ. Молодая дѣвушка стояла на своемъ и не позволяла убѣдить себя. Она прибавила:

-- А есть ли у вашихъ богачей такія хорошія скамьи для спанья, какъ у насъ, изъ большихъ и широкихъ ледяныхъ глыбъ?

-- Да, скамьи для спанья у насъ недурны, даже очень хороши иногда, но только онѣ не дѣлаются изъ ледяныхъ глыбъ.

-- Хотѣлось-бы мнѣ знать, почему-же это ихъ не дѣлаютъ изъ ледяныхъ глыбъ?

Я объяснилъ ей, почему это было бы затруднительно, и сказалъ, что въ такой странѣ, гдѣ ледъ такъ дорогъ, какъ у насъ, надо очень осторожно къ нимъ обращаться, если не хотите, чтобы вашъ ледъ обошелся на вѣсъ золота.

-- Боже мой, вскричала она, развѣ вы покупаете ледъ?

-- Конечно, поневолѣ приходится это дѣлать, дорогая моя.

Она расхохоталась.

-- Ахъ, какое смѣшное вы разсказываете, -- невинно вскричала она.-- Здѣсь у насъ такъ много льду, и онъ ничего не стоитъ. Смотрите, вокругъ васъ на цѣлой милѣ все ледъ. И за все это я не дамъ и одной рыбьей кожи.

-- Да потому, что вы, провинціалы, не знаете ему цѣны. Будь у васъ этотъ ледъ лѣтомъ въ Нью-Іоркѣ, вы могли бы купить всѣхъ китовъ на рынкѣ.

Она посмотрѣла на него съ видомъ сомнѣнія и спросила:

-- Вы говорите правду?

-- Истинную правду, клянусь вамъ.

Она задумалась и, лукаво поглядѣвъ на меня искоса, сказала:

-- Вотъ гдѣ я хотѣла бы жить.

Я просто хотѣлъ дать ей примѣръ цѣнности, понятной для нея, но вышло совсѣмъ другое. Она только вообразила себѣ, что въ Нью-Іоркѣ очень много китовъ, и что они тамъ очень дешевы. И ей захотѣлось попасть туда. Я подумалъ, что лучше смягчить это впечатлѣніе, и прибавилъ:

-- Но если бы вы жили тамъ, вы не знали бы, что вамъ дѣлать съ китовымъ мясомъ. Его никто не употребляетъ.

-- Что?

-- Никто его не употребляетъ въ пищу.

-- Но почему же?

-- Не знаю право. Должно быть, это предразсудокъ. Да, навѣрное, предразсудокъ. Должно быть, въ одинъ прекрасный день, кто-нибудь, кому нечего было дѣлать, придумалъ предразсудокъ противъ китоваго мяса. А въ такихъ вещахъ, знаете, стоитъ только начать, и не знаешь, до чего можно дойти.

-- Это вѣрно, совершенно вѣрно,-- подумавъ, сказала молодая дѣвушка.-- Также точно у насъ образовалось предубѣжденіе противъ мыла. Вы знаете, что сначала наше племя не хотѣло ѣсть мыла.

Я украдкой взглянулъ на нее, чтобы убѣдиться, серьезно ли она говоритъ. Да, она говорила совершенно серьезно, въ этомъ не могло быть никакого сомнѣнія. Нѣсколько мгновеній я колебался, потомъ осторожно сказалъ:

-- Простите, Ласка, я не понялъ, вы говорите, у васъ было предубѣжденіе противъ мыла? Было? -- повторилъ я, удирая на это слово?

-- Да, но только вначалѣ. Никто не хотѣлъ ѣсть его.

-- Ахъ вотъ что,-- понимаю. Видите ли, я сразу не сообразилъ, что вы хотите сказать.

Она продолжала:

-- Но это было только предубѣжденіе. Въ первый разъ, какъ иностранцы привезли къ намъ мыло, никто не хотѣлъ его ѣсть, а потомъ, когда оно вошло въ моду, всѣ вдругъ сразу полюбили, и теперь каждый, кто можетъ, старается достать себѣ хоть маленькій кусочекъ. А вы любите его?

-- О, да, очень. Я бы умеръ, если бы у меня не было его, въ особенности въ этой странѣ. А вы его тоже любите?

-- Я обожаю.

-- А сальныя свѣчи вы любите?

-- Я считаю ихъ положительно необходимыми. А вы?

Она закрыла глаза, словно въ экстазѣ, и вскричала: "ахъ, не говорите: свѣчи, мыло!!"

-- А рыбьи кишки?

-- А ворвань?

-- А кашалотовое масло?

-- А китовый жиръ?

-- А гнилое мясо? А кислая капуста! а воскъ! а смола! а терпентинъ! а патока, а...

-- Ахъ, нѣтъ, нѣтъ, не говорите объ этомъ. Я умираю!..

-- Смѣшать все это вмѣстѣ, приправить ворванью, пригласить сосѣдей, и...

Но это было ужъ черезчуръ для нея. При мысли о такомъ блестящемъ праздникѣ бѣдняжка лишилась чувствъ. Я усиленно теръ ей снѣгомъ лицо, чтобы привести ее въ себя, и мало-по-малу возбужденіе ея улеглось.

Я постарался осторожно навести разговоръ на прежнюю тему и попросилъ продолжать свой разсказъ.

-- И такъ,-- начала она,-- мы жили здѣсь, въ этомъ прекрасномъ домѣ, но я не была счастлива, и вотъ почему: я родилась для любви, и, по моему, истинное счастье только въ ней. Я хотѣла, чтобы меня любили ради меня самой. Мнѣ нужно было найти кумира, чтобы сдѣлаться кумиромъ моего кумира. Только взаимное обожаніе могло бы удовлетворить мое пылкое сердце. У меня было много поклонниковъ -- даже слишкомъ много -- но рано или поздно я открывала въ каждомъ изъ нихъ непростительный недостатокъ. Ни одинъ изъ нихъ не былъ искреннимъ. Они добивались не моего сердца, а моего состоянія.

-- Вашего состоянія?

-- Да, мой отецъ гораздо богаче всѣхъ своихъ единоплеменниковъ, даже, можно сказать, самый богатый человѣкъ во всемъ округѣ.

Я съ недоумѣніемъ спрашивалъ себя, въ чемъ же могло заключаться это богатство? Очевидно, не въ домѣ, такъ какъ всякій могъ себѣ построить такой же, и не въ мѣхахъ, такъ какъ здѣсь имъ не знали цѣны. Сани, собаки, гарпуны, лодка, крючки или удочки изъ рыбьихъ костей также не могли назваться богатствомъ. Что же въ такомъ случаѣ дѣлало этого человѣка такимъ богатымъ, что многочисленные поклонники съ корыстною цѣлью искали руки его дочери? Въ концѣ концовъ мнѣ показалось, что лучшее средство узнать это -- спросить. Такъ я и сдѣлалъ. Дѣвушка видимо обрадовалась моему вопросу. Ей, кажется, именно этого и хотѣлось. Ей также пріятно было отвѣтить, какъ мнѣ слышать ея отвѣтъ. Она придвинулась ко мнѣ поближе и довѣрчиво спросила:

-- Угадайте, въ чемъ его богатство -- ни за что не угадаете.

Я сдѣлалъ видъ, что углубился въ размышленіе, а она съ видимымъ удовольствіемъ смотрѣла на мое сосредоточенно-напряженное лицо. Въ концѣ концовъ я увѣрилъ Ласку, что мнѣ ни за что не угадать, и сталъ просить ее положить конецъ моимъ страданіямъ и, не томя меня больше, сказать, въ чемъ заключается богатство этого сѣвернаго Вандербильта. Тогда она прижалась губами къ моему уху и прошептала:

-- Двадцать два крючка для уженія рыбы, и не изъ рыбьихъ костей, а заграничныя изъ настоящей стали.

И она мелодраматически откинулась назадъ, чтобы прослѣдить, какое впечатлѣніе произведутъ на меня эти слова. Я сдѣлалъ все, что могъ, чтобы оправдать ея ожиданія. Я поблѣднѣлъ и простоналъ: "Боже правый".

-- Это такъ-же вѣрно, какъ то, что мы здѣсь сидимъ, мистеръ Твенъ.

-- Ласка, вы меня обманываете. Не можетъ быть, чтобы вы хотѣли сказать...

Она испугалась и, вся дрожа, вскричала:

-- Мистеръ Твенъ, а вамъ сказала только правду съ первыхъ словъ до послѣднихъ. Вѣрьте мнѣ, прошу васъ, вѣрьте мнѣ. Скажите же, что вы мнѣ вѣрите.

-- Я... Хорошо... Да... я... стараюсь вамъ вѣрить. Но это было такъ быстро, такъ неожиданно. Вамъ не слѣдовало говорить мнѣ этого сразу... это...

-- Ахъ, какъ мнѣ досадно! Но я никакъ не думала...

-- Ничего, я не сержусь на васъ. Вы молоды и вѣтренны, и, разумѣется, не могли предвидѣть, какое это произведетъ на меня впечатлѣніе.

-- Нѣтъ, мистеръ Твенъ, милый мой мистеръ Твенъ, мнѣ, конечно, надо было васъ подготовить, но какъ?

-- Вы понимаете, Ласка, если бы вы сказали сначала пять или шесть крючковъ, и потомъ постепенно увеличивали бы ихъ число...

-- Да, я понимаю. Еслибъ я прибавила сначала одинъ, потомъ два, и т. д. Ахъ, зачѣмъ я не подумала объ этомъ раньше.

-- Не бѣда, дитя мое, мнѣ уже лучше, а черезъ минуту я совсѣмъ оправлюсь. Но бросить такъ вдругъ, сразу, такое страшное число крючковъ въ лицо человѣку, совершенно неподготовленному, да и не особенно крѣпкому...

-- Да, это было преступленіе. Но вы прощаете меня? Скажите, что вы меня прощаете, пожалуйста, скажите.

Послѣ множества просьбъ, очаровательныхъ минокъ и ласкъ, я простилъ ей; развеселившись, она снова вернулась къ своей исторіи. Я понялъ, что въ фамильной сокровищницѣ было еще нѣчто, и что она старалась подготовить меня къ этому посредствомъ всевозможныхъ уловокъ и обходовъ, боясь, какъ бы я опять не лишился чувствъ. Но я хотѣлъ узнать, въ чемъ дѣло, и убѣждалъ ее посвятить меня въ эту тайну. Она испугалась, я настаивалъ. Я сказалъ, что на этотъ разъ одѣну грудь свою броней, и ударъ не причинитъ мнѣ никакого вреда. Она, видимо, не довѣряла мнѣ, но искушеніе похвастаться своимъ сокровищемъ и насладиться моимъ восторгомъ и удивленіемъ было слишкомъ велико... Она призналась, что носитъ это на себѣ. Потомъ освѣдомилась, достаточно ли я подготовленъ, и т. д. Наконецъ, она сняла съ груди и показала мнѣ маленькій, четырехугольный кусочекъ кованнаго желѣза, все время не переставая зорко и съ любопытствомъ наблюдать за мною. Я сдѣлалъ видъ, что не могу усидѣть на мѣстѣ, и откинулся къ ней на плечо. Это было разыграно такъ удачно, что ея доброе, маленькое сердечко забилось отъ радости и отъ испуга. Когда я пришелъ въ себя и успокоился, она стала допытываться, что я думаю объ этой игрушкѣ.

-- Что я думаю о ней? Я думаю, что это самая изящная вещица, какую я когда-либо видѣлъ.

-- Въ самомъ дѣлѣ вы такъ думаете? Какъ это мило съ вашей стороны! Не правда ли, это прелесть?

-- Именно прелесть, я только что хотѣлъ это сказать. Я предпочелъ бы эту вещицу... даже экватору.

-- Я была увѣрена, что вы придете въ восторгъ,-- сказала она.-- Въ здѣшнихъ краяхъ другого такого сокровища нѣтъ. Къ намъ пріѣзжаютъ любоваться имъ съ береговъ Сѣвернаго Ледовитаго океана. Скажите, а вы видали когда-нибудь что-нибудь подобное? Жалѣя огорчить ее, я отвѣчалъ, что нѣтъ, но это была благочестивая ложь: я видалъ на своемъ вѣку милліоны такихъ сокровищъ, ибо предметъ ея восторженнаго поклоненія былъ не что иное, какъ багажный ярлычекъ Ньюйоркской центральной желѣзной дороги.

-- И вы носите это при себѣ и выходите одна, безъ провожатаго, не берете съ собой даже собаки.

-- Тсс! не такъ громко! Никто не знаетъ, что я ношу его при себѣ. Всѣ думаютъ что онъ лежитъ въ отцовской сокровищницѣ; да тамъ онъ и хранится обыкновенно.

-- А гдѣ же эта сокровищница?

Вопросъ былъ довольно смѣлый. Она остановилась, и въ глазахъ ея мелькнуло выраженіе подозрительности, но я поспѣшилъ прибавить:

-- О, не бойтесь! Меня вамъ нечего бояться. Въ моемъ отечествѣ шестьдесятъ два милліона жителей, и... мнѣ, можетъ быть, не слѣдовало бы говорить объ этомъ, но это такъ -- и ни одинъ изъ нихъ не колебался бы ни минуты, еслибъ я попросилъ его довѣрить мнѣ даже крючки, о которыхъ мы только-что говорили.

Это разувѣрило ее окончательно, и она сказала мнѣ, въ какой части дома ея отца были спрятаны пресловутые удочные крючки. Затѣмъ она перемѣнила разговоръ и принялась восхвалять прозрачность и величину ледяныхъ пластинокъ, вставленныхъ въ окна ея родного дома, и спрашивать меня, видалъ ли я такія у себя на родинѣ. На этотъ разъ я по совѣсти могъ сказать, что не видалъ, и это привело ее въ такой восторгъ, что она была не въ силахъ выразить свои ощущенія. Обрадовать ее было такъ легко и такъ пріятно, что я рискнулъ замѣтить:

-- Ахъ, Ласка, счастливица вы, право! Чего только у васъ нѣтъ! Чудный домъ, драгоцѣнный талисманъ, масса сокровищъ, пушистый снѣговой коверъ, блестящіе ледники, безконечная даль, свобода, величіе: всѣ глаза съ восторгомъ устремлены на васъ, всѣ повергаютъ къ ногамъ вашимъ дань уваженія и восторга; вы молоды, богаты, хороши собой, любимы; вамъ поклоняются и завидуютъ; вы не знаето, что такое неудовлетворенныя потребности, неисполненныя желанія -- да у васъ и нѣтъ такихъ желаній, которыхъ нельзя было бы осуществить. Вѣдь, это счастье безъ мѣры и границъ! Я видалъ тысячи дѣвушекъ, но, кромѣ васъ, я ни одну изъ нихъ не могу назвать счастливой. И въ глубинѣ моего сердца, Ласка, я чувствую, что вы достойны этого счастья!

Слушая меня, она сіяла безконечной радостью и гордостью. Она снова и снова принималась благодарить меня, и по голосу ея и по глазамъ видно было, до какой степени она была растрогана. Тѣмъ не менѣе, она возразила:

-- Да, это такъ; но солнышко не всегда свѣтитъ, бываетъ и пасмурная погода. Богатство -- часто тяжелое бремя! Иногда я спрашиваю себя, не лучше ли было бы для меня, еслибъ я была бѣдна, или, по крайней мѣрѣ, не такъ чрезмѣрно богата. Мнѣ больно видѣть, что, когда я прохожу мимо, сосѣди наши переглядываются между собой и почтительно шепчутъ: "Вотъ она, вотъ она дочь богача!" А у иного вырывается съ горечью: "У нея крючковъ хоть отбавляй, а у меня нѣтъ ничего, ничего!..." Такія рѣчи терзаютъ мнѣ сердце. Когда я была ребенкомъ, и мы были бѣдны, мы спали съ открытой дверью, когда намъ приходила такая фантазія, а теперь возлѣ нашего дома ночью ходитъ караульщикъ. Прежде отецъ мой былъ со всѣми вѣжливъ и любезенъ; теперь онъ сдѣлался суровымъ, надменнымъ и не выноситъ ни малѣйшей фамильярности. Въ былое время онъ только и думалъ, что о насъ, о своей семьѣ, а теперь у него цѣлый день крючки не выходятъ изъ головы. Больше того! Ради богатства, всѣ льстятъ ему и раболѣпствуютъ передъ нимъ. Прежде никто не смѣялся его шуткамъ, потому что эти шутки всегда старыя, натянутыя и плоскія, и даже добродушія въ нихъ нѣтъ, которое могло бы служить имъ извиненіемъ; теперь же всѣ заливаются-хохочутъ, когда ему вздумается пошутить, какъ бы глупо это ни вышло, а если кто не смѣется, отецъ сейчасъ же обидится и, не стѣсняясь, выскажетъ это. Прежде никто, бывало, съ нимъ не совѣтовался, потому что совѣты у него все какіе-то неудачные; а теперь, хотя онъ и не сдѣлался умнѣе, всѣ спрашиваютъ его мнѣнія и восхищаются его мудростью. А онъ всегда радъ придраться къ случаю, чтобъ его похвалили: такта у него и деликатности -- ни малѣйшей. Онъ перепортилъ все наше племя. Прежде у насъ люди были смѣлые и искренніе, а теперь чуть не каждый готовъ пресмыкаться и подличать передъ богачомъ. Охъ, ненавижу я иногда это богатство! Прежде мы были люди скромные и довольствовались крючками изъ рыбьихъ костей, такими самыми, какіе употребляли наши отцы и дѣды. Теперь насъ заѣла скупость, и мы готовы жертвовать и честью, и справедливостью ради этихъ гадкихъ заграничныхъ желѣзныхъ крючковъ... Впрочемъ, все это такъ печально, что лучше и не говорить объ этомъ. И такъ, я вамъ уже сказала, что моя мечта была, чтобы меня полюбили ради меня самой, а не изъ-за денегъ.

Эта мечта, повидимому, осуществилась. Однажды сюда пришелъ чужестранецъ; его звали Калула. Я назвала ему свое, и онъ сказалъ мнѣ, что любитъ меня. Отъ радости сердце мое готово было выскочить изъ груди: я сама полюбила его съ перваго взгляда. Такъ я ему и сказала. Онъ сжалъ меня въ своихъ объятіяхъ и сталъ увѣрять, что онъ страшно счастливъ, и что лучшаго счастья онъ и представить себѣ не можетъ. Мы долго бродили по обледенѣлымъ полямъ, весело болтая и строя всевозможные планы. О, какимъ прекраснымъ представлялось намъ будущее! Когда, наконецъ, мы почувствовали усталость, мы сѣли отдохнуть и закусить; у него было съ собой мыло и свѣчи, а я захватила немного китоваго жиру. Мы были голодны, и никогда еще пища не казалась намъ такой вкусной.

Его племя жило гораздо дальше на сѣверъ, и онъ ничего не слыхалъ о моемъ отцѣ. Когда я узнала это, радости моей не было границъ. То-есть, онъ слышалъ, конечно, о богачѣ, но только не зналъ его имени. Такимъ образомъ, вы, понимаете, онъ не могъ знать, что я богатая наслѣдница, а я, само собой, не разсказывала. Наконецъ-то меня полюбили ради меня самой. Я была довольна и такъ счастлива! Вы и представить себѣ не можете, какъ я была счастлива!

Приближался часъ ужина; я повела его домой. Подойдя въ дому, онъ остановился, пораженный изумленіемъ, и вскричалъ:

-- Какое великолѣпіе! Неужели это домъ твоего отца?

Сердце мое болѣзненно сжалось, когда я услыхала эти слова и замѣтила, какой огонекъ восторга сверкнулъ въ его глазахъ. По непріятное чувство скоро разсѣялось. Я такъ любила его! Онъ казался мнѣ такимъ добрымъ и благороднымъ! Вся наша семья, мои дяди, тетки и двоюродные братья были видимо довольны моимъ выборомъ. Мы созвали друзей и знакомыхъ, заперли всѣ двери и отверстія, зажгли лампы, и, когда всѣ согрѣлись, развеселились и начали уже немного задыхаться отъ жары, весело отпраздновали мою помолвку.

Подъ конецъ вечера тщеславіе моего отца таки сказалось: онъ не могъ устоять противъ искушенія похвастаться передъ Калулой своими богатствами и насладиться удивленіемъ бѣднаго юноши. Я хотѣла было вмѣшаться и не допустить этого, но противорѣчить отцу было опасно; поэтому, я не сказала ни слова и съ болью въ сердцѣ стала ждать, что будетъ дальше. Отецъ при всѣхъ подошелъ къ тайнику, открылъ его, досталъ крючки и высыпалъ ихъ мнѣ на голову, такъ что они соскользнули мнѣ на платье, а иные даже на полъ, къ ногамъ моего жениха.

Понятно, отъ такого зрѣлища у бѣднаго Калулы духъ захватило. Онъ онѣмѣлъ отъ изумленія и почти испугался, видя, что одинъ человѣкъ владѣетъ такими сокровищами. Наконецъ, онъ поднялъ глаза на отца и воскликнулъ:

-- Такъ это вы милліонеръ!

Отецъ, а за нимъ и всѣ громко расхохотались; когда же отецъ, небрежно подобравъ крючки, словно это были ничтожныя бездѣлушки, не имѣющія никакой цѣнности, понесъ ихъ обратно въ тайникъ, удивленіе Калулы перешло всякія границы.

-- Возможно-ли!-- воскликнулъ онъ.-- Вы прячете ихъ, даже не считая.

Отецъ залился горделивымъ смѣхомъ, похожимъ на лошадиное ржанье.

-- Сразу видно,-- сказалъ онъ,-- что вы никогда не были богаты. Какое серьезное значеніе имѣютъ въ вашихъ глазахъ такіе пустяки, какъ одинъ или два крючка!

Калула сконфуженно покачалъ головой и отвѣтилъ:

-- Да, это правда, у меня никогда не было въ рукахъ и тысячной доли такой драгоцѣнности. До сихъ поръ еще я не видалъ богача, которому не стоило бы считать свои крючки; самый богатый человѣкъ, какого я знаю, владѣетъ всего только тремя.

Отецъ зарычалъ отъ удовольствія при этомъ отвѣтѣ и не сталъ выводить его изъ заблужденія; Калула и съ нимъ всѣ продолжали думать, что отецъ не имѣетъ привычки считать свои крючки и не особенно бережетъ ихъ. Не считаетъ! Какъ бы не такъ! Онъ просто хотѣлъ похвастаться, а самъ считалъ ихъ каждый день.

Я встрѣтила своего жениха и познакомилась съ нимъ на разсвѣтѣ. Три часа спустя, когда я привела его къ намъ домой, начинало уже смеркаться; дни въ то время были очень короткіе, приближалась непроглядная шестимѣсячная ночь. Пиръ затянулся надолго. Наконецъ, гости наши разошлись. Мы размѣстились на полатяхъ, тянувшихся вдоль стѣнъ, и скоро всѣ уснули, кромѣ меня. Я была слишкомъ счастлива, слишкомъ возбуждена, чтобы спать. Долго, долго я такъ лежала, какъ вдругъ какая-то тѣнь промелькнула передо мной, и тотчасъ же скрылась въ темнотѣ на другомъ концѣ дома. Я не могла разобрать, мужчина это или женщина. Минуту спустя, та же тѣнь, или другая, похожая на нее, промелькнула въ обратномъ направленіи. Я стала раздумывать, что бы это значило, но ни къ чему не пришла, и среди своихъ размышленій заснула.

Не знаю, сколько времени я спала, разбудилъ меня страшный крикъ отца:

-- Клянусь великимъ богомъ снѣговъ, недостаетъ одного крючка!-- Что-то подсказало мнѣ, что эти слова предвѣщаютъ мнѣ горе, и кровь застыла у меня въ жилахъ. Предчувствіе мое скоро оправдалось.-- Вставайте!-- крикнулъ отецъ.-- Обыщите чужака! Со всѣхъ сторонъ слышались крики, ругань,проклятія; въ темнотѣ двигались какія-то неясныя фигуры. Я бросилась на помощь своему возлюбленному; но что могла я сдѣлать? Только ждать, ломая руки, и плакать. Меня уже отдѣляла отъ него живая стѣна; ему связали руки и ноги и не допускали меня къ нему, пока не отняли у него всякой возможности двигаться. Я кинулась на шею своему бѣдному, обиженному милому и на груди его излила свое горе, между тѣмъ какъ отецъ и родные насмѣхались надо мной и осыпали его угрозами и бранью. Онъ переносилъ оскорбленія спокойно и съ такимъ достоинствомъ, что я полюбила "его въ эти минуты еще больше, и радовалась, и гордилась, что страдаю за него и вмѣстѣ съ нимъ. Вдругъ я снова услыхала голосъ отца: онъ велѣлъ позвать стариковъ, чтобы судить моего бѣднаго Калулу.

-- Какъ!-- вскричала я.-- Посылать за стариками, не потрудившись даже поискать потерянный крючокъ!

-- Потерянный крючокъ: -- послышались возгласы кругомъ, а отецъ насмѣшливо прибавилъ:

-- Отойдите всѣ назадъ и не смѣйтесь! Она будетъ искать потерянный крючекъ. О! Она найдетъ его, въ этомъ нѣтъ сомнѣнія!

Всѣ еще пуще захохотали.

Я нисколько не смутилась. У меня не было ни страха, ни сомнѣній.

-- Можете смѣяться, сколько угодно, -- сказала я.-- Придетъ и нашъ чередъ. Смотрите -- и ждите.

Я взяла лампу, въ полной увѣренности, что сейчасъ же найду этотъ несчастный крючокъ, и такъ спокойно принялась за поиски, что всѣ вдругъ стали серьезны; у каждаго мелькнула въ головѣ смутная мысль, что, можетъ быть, они слиткомъ поторопились. Но, увы! увы! Я ничего не нашла. О, какъ горько было сознаться въ этомъ!

Нѣсколько времени царствовало глубокое молчаніе, за это время можно было десять или двѣнадцать разъ пересчитать свои пальцы; но, въ концѣ концовъ, я почувствовала, что мужество измѣняетъ мнѣ. Насмѣшки возобновились; съ каждой минутой родные смѣялись громче и безцеремоннѣе, и, когда я вернулась на мѣсто ни съ чѣмъ, меня встрѣтили криками и бранью.

Никто никогда не узнаетъ, сколько я выстрадала въ эту минуту. Но любовь укрѣпляла и поддерживала меня. Я опять обвила руками шею Калулы и шепнула ему:

-- Ты невиненъ, мой возлюбленный, я знаю это; но скажи мнѣ самъ, что ты невиненъ, только для того, чтобъ успокоить меня, и я твердо перенесу всѣ грозящія нам$ несчастья.

-- Я невиненъ!-- отвѣчалъ онъ мнѣ.-- Это такая же правда, какъ то, что я стою теперь на краю могилы. Успокойся, бѣдное, раненое сердце! Не волнуйся, дыханіе ноздрей моихъ, жизнь моей жизни!

-- Въ такомъ случаѣ, пусть приходятъ старики!

Не успѣла я вымолвить этихъ словъ, какъ на дворѣ захрустѣлъ снѣгъ подъ тяжелыми шагами новоприбывшихъ гостей, и въ дверь проскользнуло нѣсколько согбенныхъ фигуръ. То были старики.

Отецъ формально обвинилъ плѣнника и разсказалъ во всѣхъ подробностяхъ событія этой ночи. Около дома все время ходилъ караульщикъ, а въ домѣ никого не было чужого, кромѣ этого юноши. "Зачѣмъ домашнимъ воровать то, что и безъ того принадлежитъ имъ?" -- закончилъ онъ свою рѣчь. Старики долго не подавали голоса. Наконецъ, каждый изъ нихъ, по очереди, сказалъ сосѣду: "плохо дѣло!" Горько мнѣ было слышать такія слова. Отецъ сѣлъ на свое мѣсто. Ахъ, я несчастная! Даже въ эту минуту я еще могла доказать невинность моего возлюбленнаго, но я не знала!..

Старшій между судьями спросилъ:

-- Не желаетъ ли кто-нибудь защитить обвиняемаго?

Я встала и сказала:

-- Зачѣмъ ему было красть одинъ или два крючка? Когда-нибудь ему достались бы всѣ.

Я не садилась и ждала. Опять долго всѣ молчали. Дыханіе ихъ окутывало меня словно туманомъ. Наконецъ, старики, одинъ за другимъ, покачали головой, и каждый пробормоталъ: "А, вѣдь, дѣвочка, пожалуй, и дѣло говоритъ!". О, какъ ободрили меня эти слова. Въ нихъ не было еще ничего рѣшительнаго, но я точно ожила. Когда я сѣла на мѣсто, старшій изъ судей сказалъ:

-- Если кто-нибудь имѣетъ еще что-нибудь сказать, пусть говоритъ сейчасъ, а потомъ не вмѣшивается!

Поднялся мой отецъ.

-- Сегодня ночью,-- сказалъ онъ, -- мимо меня въ темнотѣ промелькнула какая-то фигура; она направлялась къ тайнику и скоро вернулась назадъ. Теперь я думаю, что это былъ Калула.

Мнѣ показалось, что я сейчасъ упаду безъ чувствъ. Я думала, что эта тайна принадлежитъ мнѣ одной, и даже рука великаго бога снѣговъ не могла бы вырвать ее изъ моего сердца. Старшій судья строго обратился къ Калулѣ:

-- Говорите!

Сначала Калула колебался, потомъ отвѣтилъ:

-- Это былъ я. Воспоминаніе объ этихъ чудесныхъ крючкахъ не давало мнѣ спать. Чтобы успокоиться, я подошелъ къ нимъ, цѣловалъ ихъ, гладилъ... Это было такое невинное удовольствіе!.. Потомъ я положилъ ихъ опять мѣсто. Можетъ быть, я и выронилъ какъ-нибудь одинъ, но не кралъ, увѣряю васъ, я не воръ!

Въ такую минуту это признаніе было роковымъ. Я поняла, что онъ самъ произнесъ себѣ приговоръ, и что все было кончено. На лицѣ каждаго изъ судей вы могли прочесть мысль: "Онъ хочетъ сознаться, но при этомъ лжетъ, изворачивается и не говоритъ всей правды".

Я сѣла, тяжко вздыхая, и опять стала ждать. Наконецъ, прозвучали торжественныя слова, которыхъ я ждала заранѣе, и каждое изъ нихъ, словно кинжаломъ, впилось мнѣ въ сердце!

Судъ рѣшилъ подвергнуть обвиняемаго испытанію водой.

-- О, да падутъ самыя страшныя проклятія на голову того, кто принесъ къ намъ этотъ обычай испытанія водой.

Уже много лѣтъ тому назадъ, предки наши заимствовали его у какого-то таинственнаго народа, живущаго невѣдомо гдѣ. Прежде наши дѣды прибѣгали къ гаданью и другимъ малонадежнымъ способамъ опредѣлять виновность, и, благодаря этому, не одинъ несчастный спасался отъ смерти. Но испытаніе водой совсѣмъ другое дѣло. Его изобрѣли люди поумнѣе насъ, бѣдныхъ, невѣжественныхъ дикарей, -- люди болѣе ученые и образованные. А ужъ въ этомъ испытаніи сомнѣній быть не можетъ. Если человѣкъ невиненъ, онъ сразу идетъ на дно, если виновенъ -- плаваетъ на поверхности; и въ томъ, и въ другомъ случаѣ гибель вѣрная. Сердце мое отчаянно билось въ груди, и я говорила себѣ: онъ невиненъ, онъ исчезнетъ подъ водой,-- и я никогда болѣе не увижу его.

Послѣ произнесенія приговора я не оставляла его ни на минуту. Все это время я проплакала въ его объятіяхъ, а онъ утѣшалъ меня, увѣряя меня въ своей глубокой и страстной любви. О, какъ я была несчастна и счастлива вмѣстѣ! Наконецъ, меня оторвали отъ него -- я, рыдая, послѣдовала за другими и закрыла лицо руками, чтобы не видѣть, какъ его бросили въ море. О, въ эту минуту я всѣмъ существомъ своимъ испытывала то странное чувство, которое называется агоніей!

Минуту спустя, въ толпѣ послышался крикъ злобной радости. Я отвела руки отъ лица, взглянула... О, какой ужасъ,-- онъ плавалъ! Сердце мое сразу какъ будто оледенѣло, обратилось въ камень. Я сказала себѣ: "онъ виноватъ, онъ мнѣ лгалъ", съ презрѣніемъ отвернулась и пошла домой.

Его увезли далеко въ открытое море и оставили на льдинѣ, которая медленно плыла по направленію къ югу.

Потомъ всѣ мои домашніе вернулись домой, и отецъ сказалъ:

-- Твой возлюбленный просилъ передать тебѣ прощальный привѣтъ: "Скажите ей,-- просилъ онъ,-- что я невиненъ, и что каждый день, каждый часъ, каждую минуту, пока я буду умирать съ голоду, я буду думать о ней, любить ее и благословлять день, когда я впервые увидалъ ея милое лицо." -- Это мило, не правда ли, даже поэтично!

-- Это презрѣнное существо,-- отвѣчала я,-- пусть никто болѣе не говоритъ со мной о немъ.

И подумать, подумать только, что онъ былъ все-таки невиненъ!

Прошло девять мѣсяцевъ, девять долгихъ, печальныхъ мѣсяцевъ; насталъ день ежегоднаго жертвоприношенія, день, когда всѣ молодыя дѣвушки нашего племени моютъ себѣ лицо и чешутъ волосы. Лишь только я провела гребнемъ по своимъ волосамъ, какъ этотъ злополучный крючокъ, запутавшійся въ нихъ, со звономъ покатился на землю, а я упала безъ чувствъ на руки отца". Его тоже мучило раскаяніе и угрызенія совѣсти, и онъ, вздыхая, говорилъ: "Мы убили его -- я никогда больше не буду улыбаться".

И онъ сдержалъ свое слово.

Съ тѣхъ поръ не проходило мѣсяца, чтобы я не расчесывала себѣ волосъ, но, увы! какая отъ этого польза теперь, когда прошлаго уже не вернешь!

Таковъ былъ конецъ исторіи бѣдной дѣвушки. Мораль ея такова, что если 500 милліоновъ долларовъ въ Нью-Іоркѣ и двадцать два стальныхъ удочныхъ крючка у береговъ Ледовитаго океана обусловливаютъ собою одинаковое финансовое положеніе въ обществѣ,-- человѣкъ, находящійся въ затруднительныхъ обстоятельствахъ, будетъ очень глупъ, если останется въ Нью-Іоркѣ, вмѣсто того, чтобы купить на десять центовъ крючковъ и эмигрировать къ эскимосамъ.

Конецъ.

"Міръ Божій", No 8, 1894

Оставить комментарий Твен Марк (перевод: Без указания переводчика) (yes@lib.ru) Год: 1893 Обновлено: 13/11/2020. 41k. Статистика. Рассказ: Проза, Переводы Рассказы	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: The Esquimau Maiden's Romance. Текст издания: журнал "Міръ Божій", No 8, 1894.

Твен Марк Роман эскимосской девушки

РОМАНЪ ЭСКИМОССКОЙ ДѢВУШКИ.

Твен Марк
Роман эскимосской девушки