Бенуа Александр Николаевич
Мои встречи с И. С. Тургеневым

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    В сокращении.

   ПРОМЕТЕЙ 8
   

Александр Бенуа

Мои встречи с И. С. Тургеневым

   Александр Николаевич Бенуа (1870--1960) -- выдающийся русский живописец, художественный критик и историк искусств. М. Эткинд в своей монографии о нем подчеркивает, что литературное наследие А. Н. Бенуа огромно, ибо "в течение многих лет, публикуя в газетах и журналах регулярные обзоры художественной жизни России, он в сотнях статей анализировал важнейшие события в области изобразительных искусств, архитектуры, театра, музыки" {М. Эткинд, А. Н. Бенуа. 1870--1960. М. -- Л., изд-во "Искусство", 1965, стр. 9.}.
   Исследователь при этом вовсе не упоминает о статьях А. Н. Бенуа, посвященных русской литературе или отдельным ее представителям. Существуют ли, однако, такого рода статьи в его литературном наследии? Думается, что на этот вопрос можно ответить утвердительно, хотя, очевидно, что подобные статьи едва ли составляют значительную часть в творчестве этого талантливого художественного критика и историка искусств.
   Ниже публикуется (с некоторыми сокращениями, отмеченными в тексте тремя точками, взятыми в ломаные скобки -- <...>) статья А. Н. Бенуа, названная им "Мои встречи с И. С. Тургеневым".
   Она написана художником к 60-летию со дня смерти писателя и, впервые опубликованная в парижской газете "Последние новости" (1933, 3 сентября, No 4547, стр. 2--3) {Вырезка из этой газеты любезно доставлена нам Т. А. Осоргиной (Париж).}, оставалась до сих пор неизвестной советским читателям.
   О том, что чтение Тургенева еще в юношеские годы производило на него сильнейшее воздействие А. Н. Бенуа писал и позднее. Вспоминая о том, как он "с жадностью" "поглощал один за другим все знаменитые рассказы" Тургенева, причем "наибольшее впечатление" оказывали на него "Ася" и "Вешние воды", А. Н. Бенуа подробно останавливается на "Призраках". "Я не только не смог бы в этой повести что-либо критиковать, но в целом я принял ее за нечто возможное, за жуткую и совершенно достоверную быль. В течение многих ночей я после этого ждал, что и меня посетит прелестных призрак <...>. В конце концов муки, причиняемые мне капризами моей главной "пассии", и нежелание тургеневского призрака меня осчастливить так, как он осчастливил героя рассказа, -- слились в одно сложное и необычайно нелепое чувство" {А. Бенуа, Жизнь художника. Воспоминания. Том II. Изд-во имени Чехова. Нью-Йорк, 1955, стр. 264.}.
   Упоминаемый в публикуемой статье Гриша К., с успехом читавший лекции о творчестве Тургенева, -- это гимназический товарищ будущего художника, Г. Калин. Он, по позднейшему признанию А. Н. Бенуа, "отличался редким остроумием", "самостоятельно изучил великое множество литературных произведений как русских, так и в переводе, иностранных". Г. Калин "обладал несомненным даром излагать свои мысли и серьезно готовился стать писателем <...>. Я пророчил Грише блестящее будущее..." {Там же, стр. 355.}, -- вспоминает А. Н. Бенуа.
   Статья -- воспоминания художника раскрывает перед нами характер восприятия им творчества Тургенева в разные периоды жизни А. Н. Бенуа. Она написана с присущим Бенуа-критику блеском и остроумием и свидетельствует о большой любви этого выдающегося художника к творчеству великого русского писателя И. С. Тургенева, 150-летие со дня рождения которого мы отмечаем в настоящем году.

Публикация и примечания
Л. Н. Назаровой
(Ленинград)

   
   Да простит мне читатель столь эффектное, не лишенное претенциозности заглавие: к тому нее в принятом понимании оно вовсе не соответствует истине. Тургенева я в глаза не видал и встретиться с ним лично не мог. Но я все же это заглавие оставляю, ибо как-никак оно выражает то, что я хочу сказать. Лично Ивана Сергеевича я не встречал, но он настолько был мне в разные моменты жизни близок, настолько мне казалось, что я и вижу и слышу его, что иначе как встречами я эти моменты весьма длительные, на годы растягивавшиеся моменты, назвать не могу. "Встречи" сменялись не менее длительными промежутками, когда я Тургенева "терял из виду", "раззнакомливался с ним", переставал его понимать, переставал его любить, но после того новые "встречи" бывали какими-то особенно для меня значительными.
   "Первая встреча" с Тургеневым относится еще к моим гимназическим годам. Наверное не помню, в каком я был тогда классе и сколько мне было лет, но отчетливо вспоминаю ту хрестоматию, по которой надлежало изучать "образцы русской словесности". Хрестоматию я также ненавидел, как и все прочие школьные книги, как и ту самую казенную гимназию, с которой началось мое "среднее" образование (слава богу, позже я перешел в гимназию Мая {В частной гимназии К. И. Мая в Петербурге А. Н. Бенуа учился в 1885--1890 годах (см.: А. Бенуа, Жизнь художника. Воспоминания. Том II, стр. 321).}, о которой храню самую благодарную память) <...>
   Так вот в этой хрестоматии рядом с выдержками из Пушкина и Гоголя, рядом со стихотворениями Кольцова были и два-три отрывка из "Записок охотника" и только потому, что они значились в этой книге, что надлежало "уметь их читать" в классе или корпеть над ними, разбирая строение их фраз и выискивая в них мысли для "письменной задачи", только поэтому мне был противен один вид их, одни их заглавия <...>
   Такова была моя "первая встреча" с Тургеневым, и ничто в ней не предвещало, что он станет моим любимым автором. Но прошел год, а то и два, и наша "вторая встреча" случилась при совершенно изменившихся обстоятельствах. В это время великий писатель уже скончался в Париже, и тело его было перевезено в Петербург. Тургеневу были устроены памятные в истории русской литературы похороны, столь торжественные и внушительные, что это даже возмутило людей "благоразумных". И у нас за семейными обедами шли горячие споры о том, позволительно ли было хоронить "сочинителя" с такой помпой и не было ли в этом безобразного преувеличения {Похороны И. С. Тургенева состоялись в Петербурге 27 сентября 1883 г. Для сопровождения погребальной процессии был назначен усиленный наряд полиции и жандармов (см.: Ю. Д. Левин, Одним нигилистом меньше! "Вопросы литературы", 1966, No 11, стр. 254--255).}. Я был живо заинтересован этими спорами, ибо за это время уже успел превратиться из отрока в юношу, и иные литературные вопросы начинали меня волновать сильнейшим образом, утратив совершенно свой "привкус гимназического учения".
   А тут как раз издатель Глазунов поднес моему отцу только что выпущенное им Полное собрание сочинений Тургенева, и хоть мне и было сказано, что чтение это "не для меня", но так как прямого запрета не последовало, то я все же попробовал ближе познакомиться с тем, о ком все говорили, и от первой же пробы я сразу перешел к упоению. Заброшены были уроки и даже игры, шалости. Я весь без остатка ушел в Тургенева...
   Один только том оставался без прочтения -- это именно "Записки охотника". На них оставался для меня налет опостылой гимназической скуки. Меня что-то раздражало в самих названиях и сопоставлениях: "Хорь и Калиныч", "Чертопханов и Недопюскин", "Ермолай и мельничиха". Мне не нравились (все в связи с гимназическими воспоминаниями) непонятные слова -- лебедянь, бирюк; мне было противно заглавие "Гамлет Щигровского уезда". Как раз я только что тогда видел на сцене самого Сальвинии {Сальвини Томмаэо (1829 -- 1916) -- знаменитый итальянский трагический актер. Гастролировал в России, в частности, в 1886 и 1900 гг. Лучшие его роли в трагедиях Шекспира, в том числе в "Гамлете".}, я всей душой переживал (разумеется, совершенно по-мальчишески) драму и особенно роман принца датского, и мне казалось уродливым сопоставление его имени с названием какой-то провинциальной трущобы. "Записки" были мной оставлены в стороне, зато с тем большим увлечением я проникал во весь остальной мир Тургенева, а через него я проникал в жизнь вообще, знакомился со всей сладостью ее соблазнов и, разумеется, с соблазном любовных радостей и страданий.
   Знакомство с Тургеневым, казалось, открыло мне глаза на окружающее, но в особенности на то, что творилось во мне. Непосредственно до Тургенева моими кумирами были Вальтер Скотт, Дюма-отец, Сю, Всеволод Соловьев {Скотт Вальтер (1771--1832) -- английский писатель, создатель жанра исторического романа; Дюма Александр (Дюма-отец, 1803--1870) -- французский писатель, автор авантюрно исторических романов; Сю Эжен (1804--1857) -- французский писатель; наиболее популярный роман его -- "Парижские тайны" (10 тт., 1842--1843); Соловьев Всеволод Сергеевич (1849--1903) -- автор псевдоисторических романов, имевших некоторый успех благодаря занимательности фабулы.} и т. п. Но боже, до чего кукольными, приблизительными, вздорными показались мне теперь все их герои рядом с тургеневскими -- туда-сюда меня продолжали убеждать в своем реальном существовании все "Четыре" мушкетера, Бальзамо, Мезон-Руж, Сергей Горбатов {"Четыре" мушкетера -- Атос, Портос, Арамис и д'Артаньян -- герои романов А. Дюма-отца: "Три мушкетера" (1844), "Двадцать лет спустя" (1845) и "Десять лет спустя, или Виконт де Бражешон" (1848--1850). Бальзамо и Мезон-Руж -- герои романов того же автора "Записки врача" (1846--1848) и "Кавалер де Мезон Руж" (1846); Сергей Горбатов -- герой романов В. С. Соловьева: "Сергей Горбатов" (1881), "Вольтерьянец" (1882) и "Старый дом" (1883).} -- словом, мужской персонал этих исторических романов, но как померили все "дамы", начиная от благородной графини Шарни и кончая коварной "Милэди" {Графиня Шарни и "Милэди" -- героини романов Дюма-отца "Графиня Шарни" и "Три мушкетера".}. Разве могли выдержать сравнение эти условные маски с совершенно живыми людьми Тургенева, с совершенно такими же людьми, какими были наши родные и знакомые, какими были мои друзья и товарищи, каким был я сам, а главное, какими были те особы женского пола, к которым я начинал относиться все с большим и с большим интересом.
   Но не только люди у Тургенева мне казались "нашими людьми", почти портретами, скопированными с натуры, но и все, о чем он говорил, в описаниях полностью соответствовало окружающей меня обстановке. Как раз к этому моменту относится мое первое знакомство с деревней, с усадебным бытом, и вот читать про то, прелесть чего передо мной только что раскрылась, читать это в таких метких, простых, дышащих подлинностью описаниях -- это особенно способствовало тому, что все тургеневское сделалось для меня совершенно близким, родным.
   Мне скажут, что 1880-е годы в России очень отличались от тех 1830-х и 40-х годов, в которых "происходят" мои любимые тургеневские романы, но этой разницы я совершенно не замечал, да, в сущности, и разницы не так уж было много; весь дух русского общества, несмотря на отмену крепостного права, на изменение экономических условий, продолжал оставаться во многом таким же, каким он был за сорок лет, и особенно это было так в нашем доме, с его старыми слугами, со всем его старомодным укладом.
   Впрочем, Тургенев был тогда принят мною целиком и вовсе не только в его "реалистическом аспекте"<...> "Призраки" буквально свели меня с ума<...> Как раз тогда у меня, четырнадцатилетнего мальчика, происходил роман, казавшийся мне роковым и убийственным; я был вообще расстроен во всем своем составе (одно из тургеневских выражений), и мысли о смерти и о какой-то чувственной загробной жизни преследовали меня. И вот сверхъестественные похождения с каким-то. сильфом представлялись мне верхом мучительного счастья... Словом, я был тогда так
   же очаровательно нелеп, как Вольдемар из "Первой любви", но я так же, как он, умел страдать, а от страданий переходить к беспредельному экстазу.
   Рядом с "Призраками" "Первая любовь" и была той повестью, которая более всего меня трогала, я ее читал и перечитывал. Она оказалась более всего созвучной с моими тогдашними настроениями, и до сих пор представляется для меня удивительным, что Иван Сергеевич в сорок с лишком лет мог до такой степени точно и верно передать страдания юной души, страдания русского Вертера, усугубленные всеми специфическими особенностями русских нравов. О, эта Зинаида, эта княжна <...> -- до чего ясно я ее видел, до чего мне были знакомы и ее голос и ее манера улыбаться, взглядывать, ее легкая поступь, ее жестокие шутки. И все то, что окружало ее, я как бы знал по личному опыту, видел собственными глазами -- эту дачу с колоннами, эти два флигеля, этот перегороженный сад и эту оранжерею в развалинах. На совершенно такие же "подвиги", как тот, что легкомысленно потребовала от Володи Зина, был способен и я. Случилось же мне полные трое суток голодать, чтобы как-нибудь задобрить покровительствующие любви силы, случилось же и мне изрезать перочинным ножом всю правую ладонь, за то, что я совершил, как мне казалось, какое-то "преступление" в отношении дамы моего сердца.
   И во всем этом нелепом мальчишестве вымыслы Тургенева и мои собственные совершению искренние переживания сплетались настолько неразрывным образом, что было невозможно распутать, что из творившегося во мне и творившегося мною было следствием литературных увлечений, а что в моих литературных увлечениях являлось отзвуком моих действительных переживаний...
   Я <...> не распространяюсь о тех впечатлениях, которые произвели на меня тогда "общественные", "главные" романы Тургенева. Читал я их с напряженным вниманием, они на многое открывали мне глаза, знакомили с такими вопросами и идеями, о которых я имел уже до того очень смутное представление. Как раз тогда ко мне был приглашен репетитор, юный, очень бедный и очень талантливый студент (впоследствии занявший выдающееся место среди петербургских публицистов), и вот с ним я мог во время затягивавшихся между занятиями антрактов вдоволь обсуждать все возникавшие при чтении "Отцов и детей", "Нови" и "Дыма" вопросы. Но вообще к этим вопросам я горел прохладным пламенем <...>.
   Тогдашняя моя "близость с Тургеневым" продолжалась несколько лет, но затем ее как бы стали вытеснять новые веяния...
   Упоение Бальзаком, Флобером, Золя {Бальзак Оноре де (1799--1850) французский писатель, крупнейший представитель французского критического реализма; Флобер Гюстав (1821 --1880) -- французский писатель-реалист; Золя Эмиль (1840--1902) -- французский писатель, теоретик натурализма во французской литературе.} и особенно Толстым. Тургенев постепенно спустился до уровня Доде, Жорж Санд {Доде Альфонс (1840--1897) -- французский писатель-реалист; Жорж Санд (псевд. Авроры Дюдеван; 1804--1876) -- французская писательница, автор социальных романов.}. Его не перечитывали, прежние впечатления не проверялись, его просто забывали, а забывая, сочиняли ему не очень лестную характеристику, согласно которой он становился каким-то олицетворением брезгливого барина и человеком, абсолютно лишенным искренности, тогда как искренность в ту пору становилась превыше всего, за нее можно было простить даже всякие плачевные недочеты.
   Это наше (говорю наше, в эти годы я познал силу групповых объединений) отношение вылилось, между прочим, и в ряде докладов, прочитанных одним из моих приятелей в том подобии самообразовательного клуба, из которого затем вырос "Мир искусства". Гриша К. {Гриша К. -- Калин Григорий (см. вступительную статью).} был очень неглупым и очень талантливым молодым человеком. Его лекции были интересны и сравнительно довольно почтительны в отношении Тургенева. Но уже никакого энтузиазма в них не проявлялось, хоть и он в свое время пережил культ автора "Первой любви". Много говорилось о стилистическом искусстве, о писательской виртуозности, о "языке" Тургенева. Распространялся также лектор и о ранних не совсем симпатичных черточках в личности Тургенева, об его коварстве, об его ненадежности, о некоторой его трусости (большое впечатление произвел рассказ о пожаре на пароходе), но почти ничего не говорилось о том, чем лет пять или шесть мы упивались, что перевернуло тогда всю нашу душу, что явилось главным элементом в воспитании нашего сердца, в процессе нашего осознания себя.
   А затем и вовсе Тургенева забыли; я лично забыл его почти начисто; я помнил, что я "этого человека" когда-то любил, но каков был сам человек, я бы уже не сумел рассказать. Переживая такое же увлечение Чайковским, Левитаном, Серовым {Чайковский Петр Ильич (1840-- 1893) -- композитор; Левитан Исаак Ильич (1861--1900) -- живописец, мастер реалистического пейзажа; Серов Валентин Александрович (1865--1911) -- живописец и рисовальщик-реалист. "Левитан, Серов, Коровин... вот мастера, сумевшие передать истинную красоту русской природы <...> Левитан... -- родной брат Кольцову, Тургеневу. Тютчеву" (А. Бенуа, История русской живописи в XIX веке. Изд-во "Знание". Спб., 1902 стр. 229).}, вспоминался иногда Тургенев "как певец усадебного быта", как первый русский "пейзажист". Отмечали сходство музыки "Онегина" с настроением тургеневских дворянских гнезд, а любуясь картинами осени, зимы, весны Левитана, Серова, Коровина {Коровин Константин Алексеевич (1861--1939) -- живописец и театральный художник, начавший с реалистических жанровых картин и пейзажей.}, мы вспоминали, что такие же картины вставали перед глазами, когда мы зачитывались Тургеневым. Но дальше констатирования подобных аналогий дело не шло. Единственно неоспоримыми оставались "стиль" Тургенева, легкость и пушкинское совершенство его языка, которые противопоставлялись небрежности, сумбурности стиля Достоевского и массивной тяжеловесности стиля Толстого. Но и к стилю Тургенева выработалось такое отношение, как то, что существует, ко всему, что считается классическим. Его "признавали", его цитировали, его ставили в пример, но его не любили. Самая его безупречность казалась близкой к холодной вылощенности. Русское общество тогда в целом, что греха таить, "раззнакомливалось с Тургеневым", его как бы переплели в золоченый переплет классика и... отставили на полочку.
   И вот именно в качестве такого < раззолоченного классика" (и отчасти движимый сентиментальным воспоминанием о своем прежнем увлечении) я преподнес Полное собрание сочинений Тургенева своей старшей дочери, когда ей минуло семнадцать лет. "Самый подходящий подарок для молодой девушки" -- гарантированная безвредность и "полезная образцовость". Пусть прочтет теперь, пусть через такого "абсолютно порядочного" писателя "немножко" познакомится с русской жизнью... Не знаю, принес ли именно эти плоды мой подарок, но принес он, во всяком случае (несколько позже), совершенно непредвиденные плоды -- и не столько дочь моя почерпнула из него пользу, сколько я сам благодаря этому подарку "снова встретился с Иваном Сергеевичем". Встретился сначала с некоторым недоверием, но затем постепенно от "холодного возобновления знакомства" я перешел к изумлению, к восторгу; наслаждение от раскрывающейся красоты правды становилось глубже и глубже. Но я не скажу, что в этом чувстве воскресло бы мое юношеское увлечение Тургеневым. Это было совершенно новое чувство, чувство, отвечающее всей той душевной сложности, которая образовалась в результате целой жизни, со всеми ее муками, сомнениями, ужасами и недоумениями.
   Попался мне первый том под руки совершенно случайно<...> Взял я его так, чтобы развлечься, освежиться <...> Но странное дело, раз взявшись за первую книгу, я так и не переставал читать Тургенева, пока не одолел все десять томов, а когда я кончил последний, то захотелось еще и еще перечитать все наиболее поразившее.
   И на сей раз на первом месте оказались рядом с "Первой любовью", с "Вешними водами" и "Записки охотника". При этом я не мог надивиться тому, как такого поэта можно было заподозрить в позерстве, в фальши, в "барском сюсюкании"? Как можно было такому подлинному художнику выдать аттестат "образцового", но холодного стилиста, как можно было этому мудрому сердцеведу отказать в глубине, в знании заветных и сердечных тайн?
   Но я не стану распространяться о всем том, что я нашел в Тургеневе при этой последней моей с ним "встрече". Пришлось бы написать томы, пришлось бы корявым языком комментатора, своими словами, при помощи бесчисленных цитат поведать вещи, которые ныне совершенно очевидны. Но одно мне все же хочется прибавить: накануне мучительной разлуки с родиной я именно благодаря Тургеневу еще раз увидал ее всю в целом -- и вовсе не в каком-либо прибранном, подслащенном виде. В частности, "Записки охотника" не оказались "сборником этюдов с натуры, составленных изучающим пейзанов барином", -- нет, это в своем роде какая-то печальная, но и очень полная, глубоко взволновывающая энциклопедия о русском человеке, о русской жизни и о русской земле, книга, уже пропитанная той ностальгией, которой болел всю жизнь добровольно оторвавшийся от России Тургенев {Тургенев последние годы постоянно жил за границей (во Франции) вместе с семьей знаменитой певицы П. Виардо, бывшей большим его другом. Весной или в летние месяцы он почти ежегодно приезжал в Россию.} и горечь которой и нам теперь пришлось отведать...
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru