Lib.ru/Классика: Троллоп Энтони. Золотой лев в Гронпере

Энтони Троллоп

Золотой лев в Гронпере

I.

Поблизости горного хребта Вогезов, на самой границе Лотарингии и Эльзаса, этой древней, спокон века наполовину германской провинции, находится деревня Гронпер, лежащая приблизительно на расстоянии тридцати миль от вновь возникшего, чисто французского местечка, минеральных вод Пломбьер. Как бы там ни порицали погибшее императорское правление, но нельзя опровергать того, что во во времена империи прокладывались прекрасные улицы; Эльзас в этом отношении также не был забыт Наполеоном, так что теперь вдоль Гронпера тянется большая дорога, сливающаяся при Ремиремон с линиею железной дороги, которая, в свою очередь, переходит в другую линию, по направлению в Кламар.

С тех пор как между Гронпер и Ремиремон ходит маль-пост, давший возможность чрез посредство железной дороги иметь сношение с другими провинциями, Эльзасские обыватели воображают, что в отношении образования они ничуть не уступают жителям больших городов. От внимательного путешественника впрочем не ускользнет, что действительное образование, в самом деле, стало проникать к ним еще прежде, чем императорская милость разлилась по стране, было ли это следствием открытия новых рельсовых дорог или следствием водяного сообщения, определить это трудно. Говорят, что сотню лет тому назад, в 1767 г., когда протестантский пастор Оберлин обзавелся своим домом, в приходе де ла Рош, жители этой области умственно были погружены в глубокий мрак. Невежественное, полуголодное и одичалое население, отрезанное от всякого сообщения, едва умело на столько возделывать свою родную почву, чтобы добыть из неё свое пропитание. Ни одно полезное ремесло не производилось здесь; и умственных способностей у католиков и протестантов, хватало только на то, чтобы враждовать между собой.

С появлением пастора Оберлина, этого избранного служителя церкви, в стране произошел значительный переворот; с тех пор Эльзас, мало-помалу, стал возвышаться и до сих пор продолжает идти вперед. Мирно живут между собою все приходы, не мучимые честолюбием и не показывая особенной симпатии к политическим вопросам. Жители пользуются, хотя и не ученым, но хорошим образованием и проявляют живую деятельность, при чём их жизнь принимает тот здоровый и свежий лоск, возбуждающий в нас такую зависть, когда мы находимся в известном Философическом настроении, но время которого думаем, что любим сельскую жизнь и смотрим на городского обывателя с соболезнующей улыбкой.

Хорошо ли видеть в народе равномерный успех, обнимающий всех вообще, не выделяя никого особенно, из своей среды, или же более желательно видеть в нём господство тех честолюбивых сил, в бурном соревновании стремящихся вперед и влекущих за собой как дворцы так и богадельни, эти вопросы пусть каждый решит себе сам. Но тот кто нечаянно заглянет в Гронпер, верно предпочтет первое, потому что им овладеет чувство такого внутреннего благосостояния, что он охотно откажется от роскоши, учености и господствующих мод. Кто знает может быть жители этих гор и долин, ставши теперь снова германскими, возвысятся еще более!

Гронпер довольно красивая деревня и могла бы претендовать на название города. Большая часть её домов занимаемы самими владельцами и содержатся в чрезвычайной чистоте и опрятности: ярко блестят на солнце их аспидные крыши. Почти над каждою дверью красуется вывеска, большие буквы которой объясняют, что домовладелец торгует полотнами, выделываемыми в целой стране. Не считая уютного, приятного впечатлении, производимого Гронпером, он обладает еще прекрасною окрестностью и кто раз только видел этот прелестный уголок земли, тот не может не полюбить его. Кроме того здесь большое изобилие воды: у подошвы покатостей лежит красивое озеро; многочисленные ручейки, журча, бегут из горных стран и своим течением приводить в движение, в своей прохладной глубине, колеса многих водяных мельниц. Там и сям стремится небольшой водопад и виднеется легко доступный горный хребет, с вершины которого открывается из-за Швейцарских гор восхитительное зрелище восхождения солнца, наконец в трех милях от деревни через дикое ущелье одиноко течет главная река и воды её особенно стремительны на том месте у новой улице в Мюнстер, где дугою изгибается мост. Она служит обитателям Гронпера богатым вознаграждением за недостаток в их природе величественных красот и вид, открывающийся с неё, вполне оправдывают все хвалебные песни деревни, о своей родине.

Обширная гостиница в Гронпере, под вывескою "Золотой лев" производит на путешественника странное впечатление своею неуклюжей, хотя и для хозяйства удобной, архитектурой и своим происхождением, по всей вероятности обязана всё более и более увеличивающейся торговли полотнами, равно как и прекрасному местоположению и чудному горному воздуху. Внутреннее помещение этого заведения может иметь только самую скромную претензию па французскую роскошь, но не смотря на то, дела хозяйства не перестают идти в гору и благосостояние хозяина "Золотого льва" всё более и более процветает.

Так как гостиница эта служит весьма важным источником для нашего рассказа, то пусть же читатель немедленно познакомится с её обывателями и в тоже время узнает, что если наш рассказ в состоянии возбудить в нём некоторый интерес, то до самого его конца он должен будет семейным образом расположиться в "Золотом льве", но не как гость, изредко приходящий и уходящий, а как друг дома, посвященный во все сокровенные деда семейства. Он не должен противиться разделить с хозяином его обед, обязан часок-другой побеседовать с хозяйкою и поближе сойтись с их сыном, знакомство с которым может принять, но желанию, более или менее интимный характер, и наконец он должен также уметь, со всею симпатиею дружбы принимать участие во всех радостях и горестях племянницы хозяина. Читатель, которому это не понравятся и который не в состоянии отказаться, на некоторое время, от общества знатных дам и кавалеров, сделает хорошо, если позволит автору предостеречь его ни па один шаг не вступать в гостиницу "Золотой лев".

Во время нашего рассказа, хозяин Михаил Фосс был человек довольно красивый, сильный, высокий и деятельный. Так как во всей общине каждый знал, что сыну его уже двадцать пять лет от роду, то не трудно было сосчитать, что ему самому стукнуло уже приблизительно пятьдесят, хотя по наружности этого и не было видно. Но смотря на довольно полную фигуру, походка его была чрезвычайно легка и рука хозяина дома обладала изрядною физическою силою. В его коротко остриженных, темных и кудрявых волосах пробивалась уже небольшая седина, но усы и борода сохраняли еще свой блестящий, каштановый цвет. При живых, умных и карих глазах, он имел нос с горбом и большой рот. Он был почти всегда в веселом расположении духа и любил свое семейство, но считал себя первым в доме и придерживался того воззрения, что преклонные года дают ему право лучше знать, чем молодым людям, что для них хорошо и что худо. В доме все его любили и в деревни он пользовался всеобщим уважением, но, в выпуклости его носа и в сверканье глаз, лежало нечто, что способно было возбудить страх в его приближенных. И в саном деле Михаил Фосс в состоянии был потерять терпение и прийти в сильную ярость.

Наш хозяин был во второй раз женат. От первой жены имел он единственного сына, Георга Фосса, который ко времени нашего рассказа достиг уже двадцатипятилетнего возраста. Георг между тем не находился под кровом своего отца; он па время перешел к владетельнице другой гостиницы Кольмар. Георг Фосс считался в деревне умным, сметливым молодым человеком и многие, в атом отношении, предпочитали его отцу. Когда он, ставши оберкелнером в гостинице в Кольмар, принял на себя управление всем домом, причём оказалось что Георг даже из этого ветхого, пришедшего в упадок, заведения сумел извлечь значительную пользу, то стали поговаривать, что Михаил Фосс поступил весьма опрометчиво, отпустив от себя сына. Истинная же причина удаления сего последнего, была небольшая ссора, происшедшая между отцом и сыном, a оба характерами так походили друг на друга, что отцу трудно было удержать свое господство, а сыну трудно подчиниться.

Георг Фосс был очень похож па своего отца, с тем исключением, однако, что своею наружностью далеко уступал ему, как часто говорили старички в Гронпере. Он был тщедушнее отца, несколькими вершками ниже его ростом, Соразмерно уже в плечах и никогда от его руки нельзя было ожидать такой же Физической силы. Но он имел те же ясные и кария, чрезвычайно умные глаза, тот же рог и орлиный нос, широкий лоб, хорошо сформированный подбородок и тоже выражение лица, по которому казались так и чувствовалось, что он охотнее повелевает, чем повинуется. И так произошла маленькая ссора и Георг Фосс перешел в дом родственницы своей матери и принял управление её делами.

Впрочем между отцом и сыном дело не дошло до разрыва и Георг не мог упрекнуть себя в неповиновении родительской воли. Дело просто на просто состояло в том, что их характеры были слишком сходны и когда Михаил, заподозрив сына к намерении совершить известную глупость, нашел нужным объяснить ему, что не допустит его до этого, то Георг заблагорассудил ответить, что для его успокоения, может уехать из Гронпера. Вследствие этого он и простился со своею родиною и отправился на почтовый двор в Кольмар, где стал правою рукою и подпорою своей престарелой родственнице, мадам Фарагон.

Обстоятельство, вызвавшее упомянутую ссору, было любовное дело, причём возник вопрос, влюбился ли Георг в племянницу своей мачехи, Марию Бромар и намерен ли он на ней жениться. Но прежде чем ближе объяснить этот случай, необходимо сперва познакомить читателя с мадам Фосс и её племянницей.

Мадам Фосс была почти двадцатью годами моложе своего супруга, которому принадлежала уже пять или шесть лет. Он взял ее из Эпиналя, где опа жила вместе с значительно старшею, овдовевшею сестрою, разлука с которою, при замужестве, была самая горестная.

-- "Если с Мариею случится какое-либо несчастье", сказала она Михаилу, перед тем чем дать ему свое согласие, "не правда ли, тогда Минни Бромар найдет у нас приют?" и Михаил Фосс, пылавший тогда любовью к избранной невесте -- горячо пылавший, не смотря на свои сорок четыре года -- охотно дал требуемое обещание. То, чего боялись, действительно случилось в скором времени: мадам Бромар переселилась в вечность и Минни Бромар -- или Мария, как ее называли впоследствии, нашла гостеприимное убежище в Гронпере. Михаил Фосс, как только ему напомнили о данном обещании, немедленно взял ее к себе. Если б даже я ничего не обещал, то тем не менее опа должна бы была переселиться к нам, сказал он. У нас в доме хватит место еще для одной дюжины. Слова эти вероятно относились к крошке, барахтающейся в то время в колыбели, в комнате его жены и служившей средством для мадам Фосс делать из своего супруга всё что ей было угодно и добиться у него, более или менее, всего чего желала. Таким образом случилось, что Мария Бромар, которой только что минуло пятнадцать лет, из Эпиналя перебралась в Гронпер и дом, действительно, ничего не потерпел от её присутствия. Мария, обладая нежным и любящим характером, скоро приноровилась к привычкам и желаниям своего старого дяди; она приучились набивать ому трубку, из её рук получал он тарелку супу, она подавала ему туфли и своими прекрасными руками обвивалась вокруг его шеи, так что решительно стала его любимицею. Когда она была еще ребенком, всё это чрезвычайно нравилось Михаилу; но через пять лет, когда Мария стала взрослой девушкой, в его голове возникла мысль, как неприлично было бы, если б в его доме, пока он сам еще в лучших годах, устроилось второе семейство -- в то время в колыбели лежала уже третья малютка -- тем более, что Мария не имела никакого приданого. В качестве старшей дочери, она сосредоточивала в себе все возможные достоинства, однако Михаил не мог сродниться с мыслью, чтобы Георг женился, не добыв предварительно себе самостоятельного положения в снеге. Благоразумие настоятельно требовало, чтобы он на этот счет объяснился с сыном.

Хотя мадам Фосс и была двадцатью годами моложе мужа, но никто не находил этот брак неравным и никто не смеялся над Михаилом, взявшим себе жену гораздо моложе себя, казалось что это так и должно было быть. Михаил отличался свежестью и бодростью, а мадам Фосс хотя и обладала приятною наружностью и в невестах, как говорили очевидцы, была даже красавицей, теперь же на вид казалась гораздо старее своих лет. Много забот и горя пережила она перед тем, как Михаил женился на ней; потом пошли дети и беспокойства, вызванные управлением огромного хозяйства. Привычка смотреть на Георга и Марию Бромар, как на своих собственных детей, изглаживало в ней всякую мысль о разнице лет, существующей между нею и её мужем. Как жена, она никогда не питала ни малейшего желания опередить своего супруга в чём бы то ни было -- с неё было довольно и того, что в некоторых вещах ее считали способною выражать свое мнение и давать советы. Теперь мадам Фосс постоянно носила белый чепец и платье из темной шерстяной материи, заменяемое ею, по праздникам, черным шелковым; на её руках были коричневые полуперчатки и в мягких войлочных туфлях бродила она по всему дому. Как хозяйка предавалась она полезной деятельности хотя и без особенной энергии, нежно была привязана к мужу, к которому питала однако небольшой страх, любила в некоторых мелочах следовать своему собственному рассудку, но в других, зависимых от неё делах, охотно позволяла руководить собою; огромная заботливость о детях, казалось, лишала ее способности много заниматься хозяйством. С племянницей обращалась она нежно, вообще была ласкова со всеми в доме и считала лучшим днем для себя воскресенье, когда она могла воспользоваться правом пригласить к своему столу господина пастора.

Будучи протестантом, Михаил Фосс не имел ничего против того, чтобы его преподобие обедало у него в праздничные дни, с условием, однако, чтобы он в разговоре сохранял надлежащие границы и благочестивый господин с удовольствием согласился на невинную беседу во время трапезы.

Перед тем, чем начать рассказ, нам необходимо сказать также несколько слов о Марии Бромар.

Мария Бромар, героиня нашего небольшого романа и нам бы хотелось описать читателю роль, которую она играла, подле дяди в обширной комнате верхнего этажа гостиницы Гронпера.

Мария была вполне развита и находилась в цвете лет, она отпраздновала уже двадцатилетий день рождения. Росту она казалась маленького, в сравнении с её очень высокими воспитателями, и отличалась Стройным, грациозным и чрезвычайно подвижным станом. Владея крепкими мускулами, ей доставляло удовольствие употреблять свои силы в дело, почему всякая домашняя работа была ей хорошо знакома. Во время пятилетнего своего пребывания в Гронпере, она сумела заставить посвятить себя во все тайны дядиного ремесла. Она умела различать достоинство вин по их букету; по чувству угадывала полновесен ли хлеб и по первому взгляду могла судить так ли делалось масло и сыр; что касается до живности, то никто, в целом приходе, не в состоянии был надуть ее; в яйцах она отлично знала толк и верным взглядом определяла доброту полотна. Она умела даже рассчитать, как долго продержится сено и сколько овса должно идти на конюшни. Еще году не прошло со времени её пребывания у дяди, как он уверился, что Мария не даром живет у него, а через пять лет Михаил Фосс готов был поклясться, что не только в Эльзасе, но и в целой Лотарингии не найдется девушки распорядительнее и умнее Марии. Ко всем этим достоинствам она присоединяла еще красоту: её роскошные, каштановые волосы кудрявыми волнами обрамляли лоб и коротко остриженные сзади, локонами вились вокруг красиво сформированной шеи. Её серые сверкающие глаза, хотя и имели небольшой зеленоватый отлив, но полные живости и ума, красноречиво разнизывали целые повести о том, что происходило в её душе; так и читалась в них вся подвижность её натуры и желание принимать участие во всём, что было ей под силу. Её отец, Иван Бромар, был такого же покроя как и Михаил Фосс, потому и у Марии был тот же римский нос с горбом, который придавал лицам хозяина и его сына выражение, заставлявшее остерегаться противоречить им. Её рот был хотя немного велик, но отличался белыми, безукоризненными зубами и невозможно было видеть ничего слаще её улыбки. Одним словом, Мария была прелестная девушка и Георг Фосс, чтобы не влюбиться в нее, при таком близком сожительстве, должен бы быть человеком без сердца.

По прошествии пяти лет, развивших Марию, все приближенные принуждены были сознаться, что наружностью и умом, она далеко превышала тетку. Но, почти невольно, сохраняла она все свои прежние привычки; прежде, постоянно, была она па ногах готовая к услугам всякого и каждого -- и теперь тоже самое. Садились ли дядя и тетка за стол, она всегда была у них под рукою, ухаживала за ними, прислуживала посетителям гостиницы и заботилась о всём доме, так что всем казалось, будто она никогда не думала о самой себе. Сидящею находили ее весьма редко; иногда пила она чашку кофе, стоя у маленького бюро, где вносила счеты в книгу или убирая со стола съедала кусочек мяса. Часто, во время ужина, Мария облакачивалась на кресло дяди, а когда тот приглашал ее придвинуть себе стул и разделить с ними трапезу, она обыкновенно отвечала, что предпочитает там и сям что-нибудь поесть. Дядя был для неё, во всех отношениях, предметом самой нежной внимательности, она но глазам угадывала его желания, ревностно старалась предупредить его малейшие нужды и содействовать к исполнению всех его планов. Подобного идолопоклонства не видно было в её обращении с теткою, но несмотря на то, она всегда была её правою рукою, так что мадам Фосс, лишенная деятельности Марии в хозяйстве, решительно не сумела бы управиться без неё. Таким образом, Мария Бромар стала ангелом хранителем в гостинице "Золотой лев" в Гронпере.

Теперь остается еще только упомянуть в немногих словах о спорном вопросе Георга Фосс и его отца, кончившемся тем, что Георг был отослан в Кальмар; необходимо также прибавить одно слово о том, что произошло между Георгом и Мариею. После этого мы можем начать. свой рассказ, ни мало не заботясь более о прошедшем.

Михаил Фосс, как человек справедливый, добросердечный и разумный, по всей вероятности ничего не имел бы против брака молодых людей, если б план к этому союзу первоначально был бы представлен его рассмотрению, в уважение его опытности и проницательного ума. Но идея к тому установилась таким образом, что в них возникла мысль, будто дело шло о тайной любовной сделке за его спиною. Дли него Георг был еще мальчик, а Мария почти что ребенок -- и не ломая долго благородной головы, решил он что история эта совершенно не приличная.

-- Я не потерплю этого, сказал он Георгу.

-- Чего не потерпишь ты, батюшка?

-- Не представляйся, ты знаешь, на что я намекаю! Если это дело нельзя будет устроить как-нибудь иначе, то тебе надо будет уехать отсюда. Прежде чём думать о женитьбе, ты должен составить себе состояние!

-- Да я вовсе и не думаю о женитьбе!

-- Где же были твои мысли, когда я застал тебя с Мариею? Я не дозволю этой глупости ради неё, ради тебя и, наконец, ради меня самого. Ты хорошо сделаешь, если на время удалишься отсюда.

-- Если вам угодно, батюшка, то я завтра снаряжусь в дорогу.

Михаил ни слова не возразил на это. На следующий день Георг действительно собрался в путь, едва давая себе час времени, чтобы привести в порядок ту часть отцовских дел, которые лежали на его обязанности. Надо знать, что в предприятиях отца Георг не оставался праздным зрителем и что, почти со времени его выхода из народной школы, ему был поручен надзор над торговлею срубленным лесом, равно как и над пильною мельницею. Отец Георга, выразивши, что перед вступлением в брак, сын должен сперва составить себе состоянии, не мог упрекнуть его в праздности. Георг в срубке леса и пильной мельнице знал столько же толку, сколько Мария в живности и полотне. Михаил не совсем был прав, разлучая молодых людей: они составили бы подходящую пару, а в его доме нашлось бы а для них местечко; в противном же случае в Гронпере имелось много пустого места, где можно было бы выстроить другой домик. Но глава дома, конечно, не мог спокойно смотреть на то, чтобы мальчики и девочки, составляющие его собственность, влюблялись под самым носом, не испросив первоначально его позволения и совета. "Это дело и для меня было не очень то легко", говаривал сам себе старик.

Правда, с другой стороны, Георг был уже слишком сух с отцом, но может быть ему самому не было ли приятно, воспользоваться этим обстоятельством, чтобы уйти из Гронпера и на время разлучиться с Мариею? Во всяком случае, не мешало ему поближе ознакомиться со светом и если Мария была красивая, умная девушка, то в чужих краях ему удалось бы может быть найти девушку еще красивее и умнее её!

Разговор отца и сына происходил в светлый, сентябрьский день и час спустя Георг был уже на горной вершине, подле работников, занимающихся сдиранием коры с больших, сосновых срубков; тут он пробыл до глубокой ночи. Вернувшись домой, он, в разговоре с мачихой, слегка коснулся своего намерения, на следующее утро отправиться в Кольмар и взять с собою из свопх вещей всё что было приведено в порядок. В этот вечер он не говорил с Мариею, а отцу отдал еще только некоторые отчеты о строевом лесе и мельнице; Каспар Мунц, главный лесной стрелок, сказал он, хорошо знаком с дедами и в состоянии руководить дальнейшими работами, пока отцу самому вздумалось бы посмотреть за ними. Михаил Фосс был грустно настроен и злоба снедала его; однако он ничем не выразил этого, передал сыну через жену сто Франков, не высказав ей при этом волновавших его чувств.

На утро следующего дня Георг, не повидавшись с отцом, выехал из Гронпера.

В день отъезда Мария была вставши, чтобы позаботиться о его завтраке. "Что это значит, Георг?" спросила она.

-- Отец полагает, что для меня лучше, если я уйду отсюда -- оттого я и отправляюсь своей дорогой!

-- А почему же это было бы лучше для тебя? Георг не отвечал. Выло бы ужасно, если б ты рассорился с отцом! мне кажется, что ничего худшего не могло случиться с тобою!

-- Между нами не произошло ссоры, то есть я не ссорился с ним; если он хочет придираться ко мне, то я тут ни при чём.

-- Нельзя же это так оставить, сказала Мария, ставя перед Георгом яичницу, собственноручно приготовленную для него. Я лучше желала бы умереть, чем видеть между нами раздор.

Наступила пауза.

-- Георг, не я ли тому причиною? начала она, снова собирая всё свое мужество.

-- Отец полагает, что я влюблен в тебя -- он и не ошибается.

Мария молчала несколько минут; она стояла совсем близко к Георгу, который, не смотря на интересный разговор, завтракал с большим аппетитом. Наполнив его тарелку во второй раз, Мария снова заговорила:

-- Что до меня, Георг, то я никогда не решусь сделать что-нибудь противное моему дяди.

Почему же это может быть противно ему? Он только всегда и всюду хочет поставить на своем.

-- Это правда.

-- Он мне сказал, чтоб я шел -- потому я и пойду. Для него работал я, как никто другой, никогда не проронив ни одного слова о своем праве, на долю в его имении -- мне это никогда не приходило в голову!

-- Ведь всё же и перейдет к тебе, Георг!

-- Почему же не пожениться нам, коли на то явилась у нас охота?

-- У меня, по крайней мере, пропадает всякая к тому охота, ответила она, торжественным голосом, если это возбуждает неудовольствие дяди.

-- Ладно, возразил Георг. Да вот уж и лошадь запряжена, пора мне и в дорогу.

Он отправился, не повидавшись ни с кем, кроме Марии Бромар. Как только он скрылся из её глаз, она поднялась на верх, в свою комнату, села на кровать и грустно задумалась. Она чувствовала, что горячо любя Георга, не в состоянии отказаться от него без мучительных страданий и боялась, что необходимость заставит теперь ее отречься от своей привязанности к нему. Хотя Георг признался, что любил ее, но признание это было такое холодное и лишенное всякой пылкой страсти, что ей казалось, если б он любил ее серьезно и имел бы действительное намерение жениться на ней, то он мог бы выразиться яснее и хоть издали намекнуть, что хочет постараться переломить упрямство отца. Но Георг ни слова ни сказал и Мария, в своем горестном раздумья, дошла до того убеждения, что между ними всё кончено. В душе её готова была, вспыхнуть искра негодования и раздражения против дяди, но она подавила эти чувства, уверяя себя, что всем своим существованием обязана ему и не считая при этом, подобно Георгу, всю пользу, принесенную ей самой всему дому Михаила Фосса. В собственных глазах она была ничто иное, как только слабая девушка, которая не в состоянии была оказать значительных услуг. В её голове промелькнула мысль уверить дядю в неосновательности его подозрений; ведь не могло же ей казаться неестественным желание дяди сделать сыну лучшую партию. Впоследствии же она отказалась от этого намерения, заключив, что это дело могло иметь свои трудные стороны и решилась молчать. Мария так и сделала, думала о Георге и молча страдала, хотя наружно, но крайней мере, сохранила свой обычный живой нрав; по прежнему оценивала живность, считала белье и сводила счеты, как будто с нею не приключилось никакой беды. Михаил Фосс делал вид, что ничего не замечает, но тем не менее высоко ценил честный поступок Марии и глубоко запечатлел его в своем сердце.

Между тем Георг, поселившись в Кольмаре, во всех своих предприятиях имел наилучший успех; это впрочем всегда было так, когда Фоссы брались за что-нибудь. Между ним и его родными не происходило переписки, хотя их разделяло только расстояние в десять миль.

Один только раз мадам Фосс съездила в Кольмар навестить Георга и вернулась с известием, что ему хорошо.

II.

Каждый вечер, ровно в восемь часов, громкий звон колокольчика в гостинице "Золотой Лев" в Гронпере, созывал всех соседних жителей к общему ужину. Стол был приготовлен на верху, в маленькой зале, освещенной каминными лампами, так как тазовое освещение не было еще в ходу в Гронпере. К этой трапезе собирались не только гости дома и члены семейства хозяина, но и некоторые жители деревни, которым нравилось распоряжение, за ежемесячную известную плату, получать у хозяина готовый стол, предпочитая его более дорогому, менее вкусному и к тому еще одинокому ужину дома.

Вследствие этого, когда раздавался звон колокола, несколько дюжин обывателей, по большей части молодые люди, занимающиеся торговлею полотнами, поспешно выходя из своих квартир, направлялись к "Золотом Льву" и каждый садился за свой прибор, где находил свою свернутую салфетку. Почетное место занимала мадам Фосс, являвшаяся всегда аккуратно три минуты спустя после звонка. По правую её сторону стояло кресло хозяина -- кроме него никогда никем не занимаемое, так как нередко случалось, что Фосс, задержанный делами, не являлся к столу. За отсутствием Георга, он сам взялся за торговлю лесом, что, как он сам зачастую выражался, было для него страшною тягостью. Подле его кресла и по левую сторону мадам Фосс, обыкновенно оставлялось несколько мест, для специальных друзей хозяйки, а на другом конце стола, к окну, назначались места приезжающим путешественникам. Там салфетки были несвернутые, а лежали всегда свежие и гладкие. Тарелочки с редискою, печеньем и сухими плодами, несколько уже раз сделали круговую и деревенское вино, в бутылках с длинными горлышками, на половину были уже осушены, когда доходили до отделения, занимаемого чужестранцами, потому что опыт доказал, что путешественники в это время охотнее пили чай и вино, более крепкого свойства, чем то, которым хозяин безвозмездно угощал своих гостей. Если же случалось, что они довольствовались обыкновенным вином, то хозяева ничего не имели против этого. Михаил Фосс не отказывался от барыша, но также высоко ценил принятые на его родине обычаи.

Однажды вечером в Сентябре, приблизительно двенадцать месяцев после отъезда Георга, мадам Фосс заняла свое место и обычные посетители, уже несколько минут ожидавшие её появления у двери, последовали её примеру. Немного погодя явились мосье Гонден, духовное лицо, с другим молодым пастором, его другом. Каждое воскресенье пастор обедал в отеле, как друг дома, за ужин же платил наравне с прочими гостями. Мне кажется, что по будням он не пользовался Формальным обедом, как это по настоящему случалось и у Фоссовых. В полдень, в комнатку между кухнею и приемною, ставилось на стол что попало; ведь это же не могло назваться обедом. Но по воскресным дням столь накрывался на верху в столовой заде и подавался суп, несколько соусов, жаркое -- всё как следует. Все блюда были хорошо приготовлены и служили доказательством что в "Золотом льве" имели понятие как должен составляться хороший стол. В остальные дни недели главною трапезою был ужин.

Вслед за господином Гондоном вошли две незамужние дамы из Эпиналя, проживающие в Гронпере ради перемены воздуха; когда все уселись, оставалось еще два свободных места, но вскоре явилась английская чета, путешествующая гю стране, так что комплект гостей был полный. Молодой пятнадцатилетний парень, известный в Гронпере прислужником, указал всем места и Мария Бромар, сама накрывшая и убравшая стол, стояла в конце комнаты, у другого стола перед мискою дымящегося супа.

Интересно было видеть, как глаза её блуждали вокруг, выжидая момента, когда можно было начать разливку супа и считая число гостей, чтобы судить, хватит ли на них приготовленных блюд. От её наблюдательных взоров не ускользнуло, что Едмунд Грейссе сел за стол с грязными руками и что старшая из двух дам, нашла хлеб слишком черствым, каковую беду она собиралась поправить немедленно после разливки супа.

Мы сделали давеча мамок, что легко было бы найти в Гронпере место для другого дома, куда Георг женившись ног поместить свою молодую жену; но мы не сказали, как чувствительно было бы в Гронпере отсутствие её умного, заботливого глаза.

Когда каждому был налит суп, в комнату вошел Михаил, в сопровождении молодого человека, было очевидно что последнего ожидали. Когда он уселся на стул подле мадам Фосс, опа ласково приветствовала его, и Михаил, в свою очередь, запил свое кресло. Мария налила еще две тарелки супу, поставила одну из них на стол, с тем чтобы прислужник ее отнес, сама же взяла другую, хотя ей вовсе не трудно было бы взять обе за раз и поставила ее перед дядей.

-- А Урманд разве не получит супу? -- спросил он, ласково пожимая руку племянницы.

-- Петр сейчас подаст ему его, -- ответила она.

-- Не сядет ли мадемуазель Мария подле нас? -- спросил молодой человек.

-- Если вы ее к тому принудите, то будете искуснее меня, -- возразил Михаил. -- Мария никогда не садится за стол и никогда ничего не ест и не пьет!

Она стояла за стулом дяди, положив обе руки к нему на плечи, что зачастую делала во время того как ужин был в полном ходу и изменяла свое положение только чтобы подать ему что-либо иди помочь там, где прислуга не могла поспеть. Теперь, в ответ на возражение дяди, он молча, но ласково потрепала его за уши.

-- Садись подле нас, Мария, сделай это хоть из любви ко мне, обратилась к ней мадам Фосс.

-- Нет, оставь меня милая тетя, это так глупо сидеть за столом ничего не кушая, а я уже раньше наелась. После этих слов она ушла на другой конец стола, где стала хлопотать подле обоих чужестранцев.

По окончании ужина, Михаил Фосс и молодой человек, по имени Адриян Урманд, зажгли сигары и сели на скамью перед дверью.

-- Говорили ли вы с нею так -- спросил Михаил.

-- Говорил ли? намеками, да.

-- Но не спрашивали -- вы знаете о ком я говорю -- не спрашивали, предана ли она вам?

-- Спрашивал, по крайней мере, в том смысле, но никогда не получал ответа. Когда же я, однажды, прямо спросил ее, то она просто на просто ушла от меня. Да, тянуть ее в разговор, дело не легкое.

-- Это и достоинство в женщине, если она не находит удовольствие в разговорах подобного рода. Ведь болтает же она, гуляя со мной, по воскресеньям, после обеда! Во имя Св. Якова, часто щебечет она но два часа кряду, когда я от усталости во время карабканья по горам, теряю дыхание и не в состоянии произнести ни одного слова.

-- Я охотно верю, что она умеет занять разговором.

-- Да, это ум она умеет; что же касается до хозяйства, то она управляет им так как ни одна девушка в целой стране; спросите хоть её тетку.

-- Мне известно как высоко ценится она ею; мадам Фосс говорила мне, как чувствительна была бы разлука с нею, как ей так и вам.

Михаил Фосс с минуту молчал; начинало темнеть, потому никто не заметил, как он отер слезу, выкатившуюся из его глаз.

-- Могу вам сказать, Урманд, -- начал он снова, -- что сердце мое надрывается при мысли лишиться Марии, ведь вы сами видите, как она хлопочет вокруг меня и как старается угадывать мои мысли! Но как бы пи болело мое сердце и как бы пи страдал дом от её отсутствия, то далека от меня мысль насильно оставить у себя эту милую девушку. Если вы друг друга любите, то я ничего не имею против вашего союза и я буду рад, когда вы сойдетесь в мыслях! Мария, пришедши ко мне, ничего не имела, но ее поведение, за всё это время было самое безукоризненное и примерное, почему я и позабочусь, чтобы она не покинула мой дом с пустыми руками.

Адриян Урманд был странствующий торговец полотнами из Базеля и как достоверно было известно, имел выгодную часть в хорошем торговом доме. Он быль хотя и немного тщедушный, но красивый молодой человек и если в его наружности что-либо могло не понравиться, так то были его руки, унизанные кольцами и множество драгоценных вещей выставляемых на показ на рубашке и жилетке. По крайней мере это находили достойным порицания, некоторые молодые люди, в Гронпере, где не столько любили украшаться золотыми погремушками, как в Базеле. Но Адриян отлично знал свое дело и имел состоянии и во всех отношениях осуществлял идеал, избранный Михаилом Фоссом в будущие супруги Марии; он не задумываясь отдал бы за него племянницу, если б они могли только придаваться друг к другу.

В любви Урманда не было ни малейшего сомнения, он ни па минуту нс задумался.

-- Я посмотрю не выслушает ли она меня сегодня, сказал Урманд, помолчав несколько времени.

-- Не попытаться ли мне или её тетки? предложил Михаил.

Но Адриян Урманд придерживался того мнения, что наслаждение любви состоит именно в том, чтобы самому преследовать её запутанные нити. Потому он поблагодарил за предложение и отказался от него, но крайней мере на время.

-- Не мешало бы, однако, прибавил он, чтобы мадам Фосс замолвила обо мне доброе словечко, после того, как я передам мадемуазель Марии, то что лежит у меня на сердце.

-- Хорошо, так оставимте это так, возразил Михаил. После этого разговора они молча продолжали курить свои сигары.

Целый вечер Андриян Урманд тщетно старался поймать Марию где-нибудь наедине. Мария, очень хороши знавшая о намерении своего обожателя, твердо решились воспрепятствовать ему в том и сумела так устроить, что он ни на минуту пе находил ее одну. Когда Адриян входил в маленькую приемную комнату, где была занята Мария, то случалось, что Петр всегда был подле неё и она удерживала его при себе, пока Адриян снова не уходил. Когда же надеялся найти ее. после оконченных работ, в гостиной, где Мария имела обыкновение оставаться еще с полчаса, перед тем чем подняться с теткою и детьми на верх, он снова увидел себя обманутым в своих надеждах. Ее уже не было там и ни к чему не повело, что Михаил тик старательно избегал встречи с ними.

Урманд, однако, твердо решился поставить на своем. Имея намерение через два дня вернуться в Базель, он желал перед отъездом покончить с делами своего сердца или, по крайней мере, подвинуться хоть на шаг вперед. На следующее утро ему предстояли различные торговые сделки с поселянами и их женами, у которых забирал полотна; быстро покончив с этими делами, Урманд поспешил в гостиницу. Ему было известно, что между шестью и восемью часами, Мария никем и ничем не позволит прервать своя великие заготовления к ужину; но в четыре часа, полагал он, ее верно можно будет застать спокойно сидящею за каким-нибудь женским рукодельем. Действительно, явившись к четырем часам, он нашел ее не с иголкою в руках, а что было еще лучше, совершенно праздною. У открытого окна, облокотившись на подоконник, стоила она неподвижно и смотрела в сад, погруженная в глубокие думы. "Не были ли её мысли заняты им?" мелькнуло в голове Адрияна.

-- Я покончил с своими продавцами и намерен завтра вернуться в Базель, сказал он, когда Мария заслышала шаги, обернулась и очутилась лицом к лицу.

-- Надеюсь вы успешно закупили ваш товар, господин Урманд?

-- Ах, что до этого, то в нынешние времена нельзя сделать выгодной покупки. Прежде еще можно было иметь какой-либо барыш, теперь же всякая деревенская баба в Эльзасе знает столько же, если еще не лучше меня, в какой цене стоит полотно в Верне и Париже и того мнения, что здесь в Гронпере может получить столько же.

-- Да, труд ваш не легкий и по всей справедливости должен же быть также вознагражден. К тому же всё так вздорожало!

-- Мой труд и будет вознагражден -- конечно как же делать закупки без барыша? Здешние жители воображают, что я приезжаю сюда ради их удовольствия. Он вдруг запнулся, вспомнив в эту минуту, что пришел не с намерением рассказывать Марии, как идут его дела, а что цель свою ему надлежит преследовать в совершенно другом направлении. Затруднение состояли теперь в том, как перейти на тот предмет.

-- Но я всё-таки думаю, что вы не без барыша закупили свой товар, заговорила Мария Бромар, удивленная его внезапным молчанием; но жизнь бедных, также не мало стоит. С усилием старалась она поддержать разговор на тему о продавцах и покупателях.

-- Мне необходимо поговорить с вами о другом предмете, Мария, возразил Урманд, прямо переходя на задуманную речь.

-- О другом? прошептала Мария, угадывая что наступил неизбежный момент.

-- Да -- о другом! Я думаю, что вы уже догадались о чём я хочу говорить с вами и полагаю, для вас не будет новостью услышать, что я вас люблю, Мария, не правда ли? Вам уже известно мнение о вас!

-- Нет оно мне неизвестно, возразила Мария, не имея однако намерения вызвать его этими словами на признание, а сказав их, потому что они первые пришли ей в голову.

-- Вся моя душа занята мыслью, что если вы согласитесь быть моей женой, я буду счастливейшим человеком в мире; ну, вот вам мое признание! Каждый знает, как вы добры, умны и прекрасны, но не думаю, чтобы кто-либо мог любить вас горячее меня! Мария, можете ли вы сказать, что отвечаете мне? вашему дяде был бы приятен наш союз и вашей тети также! Он стоял совсем близко к ней и хотел обвить ее своими руками.

-- Оставьте это, господин Урманд, ответила Мария, ускользая из его объятий.

-- Но это не ответ. В состоянии ли вы любить меня, Мария?

-- Нет, едва слышно, прошептала она.

-- И вам нечего более прибавить?

-- Что же еще?

-- Но ведь это желание ваших родных, дорогая Мария, не хотите ли вы, по крайней мере, попытаться полюбить меня?

-- Я знаю что они этого желают. Для девушки не трудно заметить в подобных вещах, клонится ли людское мнение за или против них. Мне хорошо известно, что дядя желает этот брак! Как он добр -- и вы без сомнения также -- поверьте, я глубоко чувствую оказываемую мне честь. Вы гораздо знатнее меня.

-- Не знаю чем же я знатнее? Если б вы могли читать в моем сердце, то не говорили бы так!

-- Но.

-- Не продолжайте Мария! Посоветуйтесь, дорогая, сначала со своим сердцем перед тем как дать ответ, сделающий меня пли самым счастливым человеком или очень несчастным.

-- Я уже обдумала свое решение. Для дяди, я готова бы была идти в огонь, если б он того пожелал.

-- Но он это и желает.

-- Несмотря на то, я не в состоянии исполнить его волю.

-- Почему же нет, Мария?

-- Я хочу остаться такою, какою есть и не имею ни малейшей охоты у идти отсюда -- вообще я не думаю когда-либо выйти замуж.

-- Неправда, Мария, когда-нибудь вы непременно выйдете замуж.

-- Уверяю вас, что нет -- это очень сомнительно. Есть девушки, никогда не достигающие этой цели, а здесь я чувствую себя на своем месте.

-- О я вижу, что вы говорите так, потому что не любите меня!

Я никогда не думаю любить -- в таком смысле, как вы полагаете. Теперь мне надо идти, господин Урманд, внизу меня ждут.

Она ушла, а Адриян более не упоминал ей о своей любви.

-- Я сам попробую поговорить с нею, -- сказал Михаил Фосс, когда молодой человек снова сидя вместе с ним на скамье перед дверью и куря сигары, сообщил ему о своей неудаче.

-- Это ни к чеку не поведет, -- возразил Адриян. -- Нельзя знать, чего незнаешь, -- противоречив ему Михаил.

-- Никогда не известно, что кроется в головках у этих девочек и чего они хотят. Когда вы завтра уедете, я сам примусь за нее. Она, я думаю, только еще не сообразила, что колос должен быть снят, когда он созревши. Иные ждут не дождутся, когда им наденут чепец, другие же сопротивляются, когда родители этого желают. Мне кажется понятным их сопротивление; Мария, однако не одна из худших и верно позволит себя вразумить, если я переговорю с нею!

-- Адрияну Урманду ничего более не оставалось, как согласиться на предложение хозяина.

Мысль, что его заступит другое лице, была не совсем в его вкусе, но не мог же он запретить дяди высказать племяннице свое мнение. Небольшой намек позволил еще себе сделать Адриян перед тем как уйти.

-- Нельзя, я думаю, предположит, чтобы она, мне предпочитала другого?

Михаил Фосс ничего не ответил и только покачал головою; таким образом Адриян мог рассчитывать, что с этой стороны ему нечего бояться.

Не смотря на свое покачиванье головой, Михаил Фосс испытывал некоторый страх при мысли что высказанное сомнение может иметь долю основания. Он однако счел за лучшее ответить немым движением головы, чем унизиться до лжи, подтвердив словами то, в чём сам еще не совсем был уверен.

Вечером того же дня, он насчет этого обстоятельства посоветовался с женою, выразив в тоже, время, свое решительное, желание, чтобы состоялось бракосочетание Марии Бромар с Адрианом Урмандом. -- Лучшей партии я не знаю для неё, -- заключил Михаил.

-- Да, она довольно приличная, -- выразила свое мнение мадам Фосс.

-- Приличная! я воображаю! При капитале в тридцать тысяч Франков, он еще и превосходный делец, такой же как и его покойный батюшка!

-- Только он чересчур уж щеголеват.

-- Да, так что ж из этого! возразил Михаил.

-- Кроме того, мне кажется, что он привязан к деньгам более чем бы следовало!

-- Ну, это может быть названо скорей хорошим недостатком. Значит жена и дети у него не будут терпеть нужду.

Мадам Фосс с минусу помолчала, перед тем чем выразить против этого союза свой последний и самый важный довод: -- Я не могу отказаться от мысли, что Мария всё еще не забыла Георга, -- сказала она наконец.

-- Если это правда, то Мария хорошо сделает, если откажется от этой дури, -- вспыльчиво возразил Михаил, -- потому что Георг вовсе не думает о ней. -- Он ничего более не сказал, но решился весьма основательно высказать свое мнение Марии Брокер.

III.

Старинная гостиница в Кольмаре, куда Георг поступил помощником и управителем к старой, дальней родственнице своих родных, была в совершенно другом роде чем "Золотой лев" в Гронпере. Она была значительно объемистее, а устроена на большую ногу и имела претензии считать себя наряду с первыми гостиницами. В то время, когда железная дорога не была еще проведена в Кольмар, служившим значительною почтовою станциею па столбовой дороге из Страсбурга в Лион, тогда Hotel de la Poste в том городе пользовался большею славою. Теперь же, хотя город и выиграл через устройство железной дороги, гостиница однако опустилась и была близка к упадку. Так как в Кольмаре, с памятником, сооруженным городом, в честь известнейшего его гражданина генерала Ропп, кончаются все его достопримечательности, то путешественников, желающих осмотреть один только этот памятник, слишком недостаточно для того, чтобы в честь их гостиница первого разряда могла бы содержаться всегда чисто и иметь в своих кладовых роскошные вина.

Но так как отель уже существует, то дородная, неповоротливая мадам Фарагон и продолжает его содержать, хотя ворчит и уверяет, что он более не приносит ей дохода ни одного су; она так храбро, как только в силах, переносит людскую несправедливость и ей кажется, что свет всё более и более лишается счастья и довольства и что в нём всё более и более прибавляется претензий. Во время её молодости действительно стоило еще содержать почтовый двор в городе и когда господин Фарагон женился на ней, тогдашней наследнице заведения, то имели полное право говорить, что он отлично устроился.

Теперь мадам Фарагон бездетная вдова и нередко выражает желание отказаться от отеля и прекратить все свои дела. Да и правда, стоило ли продолжать торговлю, не приносящую никакой пользы и ради того только, чтобы в Кольмаре существовал Hotel de la Poste? Но мадам Фарагон постоянно остановливала мысль что здесь, как бы то ни было она всё же находится в своей собственности; кроме того тут были старые слуги, которым она не решалась отказать, потому что привыкла к ним, а наконец, с этим старинным зданием сама того ясно не сознавая, связывали ее тысячу неразрывных цепей. К тому же дела её заведения стали заметно улучшаться, с тех пор как Георг взялся за управление им. Ее уже не так бессовестно обкрадывали и жители города стали снова заглядывать в её гостиницу, когда узнали, что у неё можно получить бутылку прекрасного вина и вкусный ужин. С введением же омнибуса, окончательно упрочилась надежда на прежнее её благосостояние.

Hotel de la Poste есть старинное, Фантастическое здание, тянувшееся вокруг неправильного двора, за которым лежит еще другой двор, как в том, так и в другом, конюшни и сараи так тесно связаны со входами в кухни и комнаты, что едва можно отличить какая часть здания назначается для людей и какая для скота.

По атмосфере, господствующей в нижнем жилье и к сожалению за частую также и в верхних этажах, невольно нужно было вывести заключение, что преимущество отдалось скоту. На это, весьма важное обстоятельство, нередко обращали внимание мадам Фарагон, но эта почтенная женщина, сохранявшая, но всех почти случаях, добродушное, ласковое обращение, нс в состояние была равнодушно снести даже самый скромный намек на то, что, к какой бы то ни было части её дома, чувствуется неприятный запах или виднеется недостаток в чистоплотности. Неоднократно жаловались, что её постели -- ну да -- её постели кишат маленькими обитателями, но до сих пор ни один из её слуг не смеет сознаться при ней в справедливости подобных жалоб. Если же какой либо путешественник имеет неосторожность дать ей заметить свое неудовольствие, то мадам Фарагон корчит, обыкновенно, кислую гримасу и не удостоивает его ни малейшим ответом. Но едва только он повернул спину, то целый поток речей, со всевозможными эпитетами, посылается ею вслед этому несчастному путешественнику и доказывает слушателям, что старая дама не лишена энергии. Не подлежит никакому сомнению, что мадам Фарагон твердо верит в то, что никакой заразительный запах не оскверняет святость её покоен, равно как и в то, что в постелях её дома никогда не находились какие либо другие живые существа, кроме ночующих у нее гостей.

Не легко было Георгу Фосс привести в исполнение все нововведения, предпринятые им со времени его пребывания в Кольмаре. Он принужден был во многом следовать своему собственному соображению. не испрашивая первоначально согласия мадам Фарагон и когда это доходило до её сведения, то между ними происходили довольно крупные стычки. В некоторых случаях он обращался к ней за её советом и мнением и тогда, чтобы добиться того, чего хотел, должен был запастись огромным терпением. Несколько раз он грозил ей своим уходом, тогда со многими вздохами соглашалась наконец мадам Фарагон на задуманное им дело. Таким же образом принудили ее выдать две тысячи Франков для заведения омнибуса, каковое предприятие первоначально шло совершенно безуспешно. Но когда Георг предложил изменить время обеда вместо двенадцати на час, что требовалось тогдашним изменившимся образом жизни людей, то она свято поклялась на этот раз ни за что не уступить! В подобных случаях мадам Фарагон придерживалась правилу лучше умереть, чем сдаться!

-- Ну так никто более не будет являться к нам, тогда по крайней мере совсем не надо будет готовить обеда, сказал Георг, все потянутся в "HТtel de l'Imperatrice". Это была новая гостиница и кал только упоминали о ней, мадам Фарагон казалось, будто ей в сердце вонзают острый кинжал. "Там наедят они себе смерть", отвечала она, "пусть их, так им и нужно, они ничего лучшего и не заслуживаюсь". Но предположенное изменение времени, всё-таки было заведено; в первые три дни хозяйка не показывалась и каждый раз руками затыкала себе уши, когда в тот, так произвольно назначенный, час раздавался звон колокола.

Не смотря на эти частые стычки, мадам Фарагон нередко упрашивала Георга, чтобы он вступил с нею в компанию и перенял после неё торговлю. Если б он мог только пожертвовать самым небольшим капиталом, предлагала она, -- капиталом, который отцу его ничего не стоило бы передать в распоряжение сына, тогда под дела перешло бы уже теперь в его руки, другая же половина после её смерти. Или, если б он предпочитал назначить ей небольшую пенсию -- самую скромную пенсию, она была бы даже согласна совсем отказаться от дела. В этих трогательных моментах, мадам Фарагон говаривала: "что Георг верно не пожалеет для неё комнатки, где бы она могла спокойно умереть!" По Георг оставался всегда при своем, а именно что у него нет денег, что он не может просить их у отца и что сам еще не решился, остаться ли ему в Кольмаре или перейти в какое либо другое место.

Мадам Фарагон, крепко желавшая исполнения своего плана и в тоже время мучимая любопытством об отношениях семейства Фосс, никак не могла сообразить настоящего положения дел в Гронпере. Разными окольными путями узнала она кое что о Марии Бромар, сам же Георг никогда не затрагивал этот предмет. Несколько раз она издали пробовала намекать, что не дурно бы ему жениться, но он всегда отвечал, что еще не думает о том но крайней мере в настоящее время, Георг был серьезный молодой человек, думавший более о деле, чем об удовольствиях и казался вовсе не расположенным шутить и забавляться с девушками.

Однажды в Кольмар явился Эдмунд Грейссе, тот самый молодой человек, который своею неряшливостью навлек на себя неудовольствие Марии Бромарь. Он был послан сюда, по поручению хозяина, на счет одного торгового дела и своею временною квартирою выбрал гостншиую мадам Фарагон.

Эдмунд Грейссе был скромный мальчик, без всяких претензий, едва достигши юношеского возраста, когда Георг уехал из Гронпера.

Во всё время своего отсутствия, Георг всего один раз встретил знакомого из родины, сообщившего ему известия и его домашних. Да один еще раз, как мы уже сказали, мадам Фосс предприняла путешествие в царство мадам Фарагон, чтобы навесил Георга. Письмами разменивались весьма скудно: хотя марки стоили во Франции почти также дешево, как и в Англии, но тогда еще мода на письма не очень была развита к народе Эльзаса.

Молодой Грейссе обратился к хозяйке, которую теперь уже никогда нельзя было встретить на верху, между гостями: ему назначили его комнату и до самого вечера не удалось Эдмунду видеться с Георгом, который только перед ужином узнал от мадам Фарагон, о приезде земляка.

-- К нам приехал кто-то из Гронпера, сказала она ему.

-- Из Гронпера? Кто ж бы это мог быть?

-- Я всё забываю его имя, но он мне сообщил, что ваши родные здоровы? Завтра, с рассветом, поедет он обратно, с закупками, сделанными на имя вашего дома. Теперь он верно уже ужинает.

В то время мадам Фарагон более уже не занимала почетного места у стола своей гостиницы. К несчастью, она слишком пополнела для того, чтобы выполнить эту роль с наслаждением для себя и к удовольствию других: ей накрывался стол в маленькой комнатке, внизу, где она вообще проводила всё свое время и откуда, из двух окошечек, приделанных в обоих дверях, она могла наблюдать за всем, что происходило в гостинице.

Георг также не хотел присвоить себе первое место. В Кольмаре устроилось так, как в большинстве отелей новейших времен, что обеденный стол уже более не был table d'hote. Переднее место занял толстый, мрачный господин, с плешью на голове, который вообразил, что через то возвысился над прочими гостями и вероятно перешел бы в Hotel de l'Imperatrice, если б вздумали оспаривать у него его первенство. Георг на этот раз подсел к своему молодому земляку и стал расспрашивать его о всех новостях в Гронпере.

-- А что поделывает Мария Бромар? спросил он напоследок.

-- Ты верно уже слышал о ней -- да я думаю, что слышал, сказал Эдмунд Грейссе.

-- Нет, я ничего не слышал о ней.

-- Она выходит замуж.

-- Мария Бромар выходит замуж? За кого же?

Эдмунд тотчас угадал, как важна была его новость и придал своей физиономии весьма значительное выражение.

-- Ах, Боже мой, да ведь это было на прошлой недели, когда он был у нас.

-- Да кто же?

-- Адриан Урманд, торговец полотнами из Базеля.

-- И Мария выйдет замуж за Адриана Урманд? Урманд еще при Георге, бывал в Гронпере, потому молодые люди были знакомы друг с другом.

-- Говорят, что он очень богат, сказал Эдмунд.

-- Мне всегда казалось, что он думает только о себе. Не правда ли? От кого ты это узнал?

-- Уверяю вас, что я говорю правду, но не могу никак припомнить, кто мне это сообщил. Да впрочем все говорят!

-- Не упоминал ли отец при тебе об этом браке?

-- Нет, он ничего не упоминал об этом.

-- Так, может быть, сама Мария?

-- Нет, нет не она. Девушки не говорят о таких пещах, как скоро они касаются до них самих!

-- Не слышал ли ты это от мадам Фосс?

-- О, та ни о чём не разговаривает. Но ты можешь быть уверен в достоверности моей новости. Да, теперь я вспомнил от кого ее узнал: от Петра Бека; ему должно быть хорошо, известно, что происходит в доме, так как он там живет.

-- Так от Петра Бека? От кого же тот, в свою очередь, мог ее узнать?

-- Разве эта свадьба кажется тебе невероятною? Ведь Мария так хороша! Весь свет единогласно утверждает, что она самая миловидная и прелестная девушка во всём околодке. Почему же ей и не выйти замуж? Если б я был богат, то также старался бы выбрать себе самую хорошенькую жену.

После этого не упоминалось более о свадьбе. Если действительно носился тот слух, о котором рассказывал Эдмунд, то по всей вероятности он был справедлив! Почему же это было бы и не так! Георг сознавал, что если бы Мария в салом деле задумала выходить за муж, то ни одна человеческая душа из всего Гронпера не поспешила бы уведомить его об этом. Но не клялась ли она ему, когда то в вечной любви и верности! Во всё время своего пребывания в Кольмаре Георг крепко верил в клятву Марии Бромар, хотя он и растился с нею с гневом и досадою. Отец выгнал его из дому, а Мария выразила, что никогда, без согласия дяди, не станет его женою; хотя она, при разлуке, только вскользь упомянула об этом, но слово её так тяжело легло на его душу, что целый год он не в состоянии был помириться с нею.

Вечером, когда смерклось, Георг вышел на улицу и раздумывая о полученных известиях, бродил он по Кольмару. Новость о предстоящей свадьбе Марии глубоко потрясла его, хотя он целый год выдержал не видя ее и ничего не слыша о ней, никогда не пронося её имени и едва сознавая, до какой степени она была необходима для счастья его жизни. Теперь же гнев и страдание давили ему грудь, при мысли что она ему предпочла другого. Он вспомнил, как клялся ей в своей любви, обещаясь никогда не обращать внимание ни на какую другую девушку и кап она, в свою очередь, дала ему клятву вечно остаться ему верною -- теперь же она была готова разорвать ее. Это воспоминание вызывало грозные, мрачные морщины на лбу Георга, но раскаяние тотчас же прогоняло их. Действительно, думал он, как глупо и необдуманно было с его стороны оставить ее одну, предоставляя каждому встречному уверять ее в любви и своим красноречием стараться склонить ее на свою сторону и наконец открывая свободное поле уговорам его отца, старавшегося, конечно, действовать против сына. По истине как он мог, при таких обстоятельствах, ожидать, чтобы она сохранила ему любовь и верность? Год ?оказался ему таким бесконечно длинным, каким же он должен был показаться ей? Георг всё ждал не потребует ли его отец обратно, не напишет ли и не намекнет ли что его возвращение в Гронпер будет принято с удовольствием. Однако отец был также горд, "как и сын и не посылал ему ожидаемого письма. Могло быть также и то, что отец, как старший и более рассудительный, придерживался того мнения, что временное отсутствие сына из Гронпера не должно было послужить ему по вред.

Выла уже глубокая ночь, когда Георг лег отдохнуть; но рано утром он уже снова был на ногах, чтобы повидаться еще раз с Эдмундом Грейссе, перед его отправлением в Гронпер. В тех краях вставали рано, поэтому возок, уже в половину пятого, стоял па заднем дворе гостиницы, готовый к отъезду.

-- Ты уже вставши, так рано? вскричал Эдмунд.

-- Что ж тут удивительного? Ведь не всякий день видишься с земляком, потому я и хочу проводить тебя.

-- Как это мило с твоей стороны!

-- Передай от моего имени поклоны всем домашним.

-- Хорошо, я с удовольствием исполню это.

-- Отцу, мадам Фосс и детям, также и Марии.

-- Ладно, ладно.

-- И скажи Марии, что ты мне сообщил о её замужестве.

-- По знаю, хорошо ли будет с моей стороны говорить с нею об этом?

-- Ничего, ведь не укусит же она тебя! Ты можешь еще прибавить, что я скоро приеду в Гронпер, чтобы навестить ее и других. Я приеду, как только управлюсь с делами.

-- Передать ли мне это отцу?

-- Нет, не надо, Мария сама уж ому скажет.

-- Когда же ты приедешь? Как рады будут все видеть тебя.

-- Погоди немного, а покуда исполни все мои поручения. Войди, еще на минутку, в кухню, там приготовлено для тебя чашка кофе и бутерброд с ветчиной. Такого хорошего знакомого как ты нельзя же отпустить с голодным желудком!

Так как Эдмунд заплатил уже свой счет, то ласковое внимание молодого хозяина весьма польстило ему и уплетая свой бутерброд он неоднократно повторял, что в точности выполнит все поручения.

Равно три дня после отъезда Эдмунда Грейссе, Георг сообщил мадам Фарагон, что намерен уехать на короткое время.

-- Куда ж вы хотите ехать, Георг! -- вскричала хозяйка, представляя собой картину самого безнадежного отчаяния.

-- Я поеду в Гронпер, мадам Фарагон.

-- В Гронпер! К чему? Зачем? Для чего? Господи, Боже мой! Отчего же вы раньше ни слова не сказали мне об этом, дитя мое?

-- Я вам сказал, как только сам принял это решение.

-- Но не сию же минуту вы отправитесь?

-- Нет, -- в понедельник.

-- Боже мой, уже так скоро? Все Святые! До понедельника займешься немногим. Когда же вы думаете вернуться?

-- Не могу сказать вам этого утвердительно, но по всей вероятности я не долго пробуду там.

-- А разве родные потребовали вашего возвращения?

-- Нет, по мне самому хочется их навестить. Кроме того, надо же принять какое либо решение на счет будущего.

-- Не уходите от меня, Георг, прошу вас, нс оставьте меня, -- вскричала мадам Фарагон. Всё заведение сейчас же может перейти к вам -- если вы только того пожелаете -- не оставьте меня только, ради самого неба!

Георг объявил ей, что не намерен так внезапно ее покинуть; и в задуманный понедельник, отправился в Гронпер. Он не слишком торопливо привел в исполнение свой план, ибо со времени отъезда Эдмунда прошла уже целая неделя.

IV.

Адриян Урманд уже несколько дней как уехал из Гронпера, а Михаил Фосс всё еще не нашел удобного случая для задуманного разговора со своею племянницею. Он мысленно рассуждал, что для этого не требовалось слишком большей поспешности. но нужна большая осторожность.

Он снова посоветовался с женой.

-- Если Мария думает о Георге, то она, по крайней мере, ничем не выразила этого, -- сказал он.

-- Молодые девушки любят скрывать свои сердечные дела, -- возразила мадам Фосс,

-- С этим я не совсем согласен! Они нет -- нет, да и изменять себе. А Мария ни в каком случае не производит собою впечатление девушки, оставленной своим возлюбленным и страждущей от любви к нему, а он? Он, во всё время своего отсутствия, ни разу даже не послал поклона ни одному из нас.

-- Когда я была у него, он просил передать тебе поклон полной любви и уважения, -- возразила мадам Фосс.

-- Но если он в самом деле привязав к нам, то почему нее ни разу даже не приехал сюда? Нет, не о нём думает Мария!

-- Тогда она ни о ком не думает, -- с уверенностью возразила мадам Фосс.

Взвесив в споем уме все эти обстоятельства, Михаил Фосс, для объяснения с племянницей, назначил следующее воскресенье.

В означенный день, после обеда, он пригласил Марию, пойти с ним на гору, где производилась рубка леса.

Был чудный осенний день одного из прекраснейших в году месяцев, когда солнце уже не так печет и дует прохладный, ароматический ветерок; когда комары уже не так кусают и можно оставаться на вольном воздухе не отыскивая тени от знойных, ослепляющих солнечных лучей; когда в природе еще виднеются остатки лета и всё вокруг еще улыбается, но уже чувствуешь с легкою грустью скорую её кончину.

Михаилу Фоссу и в голову не приходило, что на человека благотворнее всех месяцев действует сентябрь, но он невольно чувствовал это гуляя с Мариею и с наслаждением пользуясь своим свободным днем. Мадам Фосс не любила прогулок и предпочитала оставаться дома, в обществе пастора, охотно сидевшего еще некоторое время за чашкою кофе.

Фосс собирался заговорить с Мариею об Адрияне Урманде только на самой вершине горы, потому что взбиранье на нее причиняло ему удушье и следовательно лишило бы его возможности пустить в ход всё красноречие, необходимое для задуманного разговора.

Перед тем зашли они еще на лежащую у подошвы горы пильную мельницу, где сосчитали спиленные бревна; Михаил осмотрел колеса и нашедши, что желоба запущены, стал жаловаться на убытки, претерпеваемые им со времени отъезда Георга.

-- Кто знает, может быть он скоро вернется, заметила на это Мария. Он ничего пе отвечал и стал взбираться на гору.

-- Нынешняя осень принесла нам богатые сенокосы, начала Мария снова. Это настоящая благодать!

-- Да богатые -- очень богатые, согласился с нею дядя. Мария не стала однако продолжать разговора, потому что по звуку голоса дяди заметила что его мысли были далеки от сена, обыкновенно служившее интересною темою для их бесед. Осмотревши срубленные бревна и сделав также о лих кой какие замечания, Михаил Фосс обратился наконец к Марии с следующими словами:

-- Пойдем, дитя мое, сядь подле меня, я хочу поговорить с тобою.

Оба опустились на срубленную толстую сосну; севши подле дяди, Мария покраснела и затрепетала, но это не было замечено им, так как и у него самого не мало было на душе, от чувства некоторого страха, к предпринятой им трудной задаче.

-- Милое дитя мое, начал он, мне надо поговорить с тобою об Адрияне Урманд. Он сообщил мне, что сделал тебе предложение и что ты отказала ему.

-- Да это так и было, дядя Михаил.

-- Почему же мое сокровище? Разве ты имеешь в виду более выгодную партию? Может быть, лучше было бы, если я или твоя тетя, объяснили бы тебе, как во всех отношениях хорош этот брак и как он был бы вал по душе. Имеешь ли ты какую-либо особенную причину, отказывая Урманду в своей руке?

-- Нет я ничего не имею против него, но не смотря на то всё-таки отказала ему.

-- По если б он еще раз повторил свое предложение, приняла ли бы ты ого тогда, дитя мое?

-- Нет, дядя!

-- Почему же? Разве он не славный, честный молодой человек? Не знаю чего еще более можно желать при его блестящих обстоятельствах!

-- Я ничего и не желаю, дядя, -- как только всегда оставаться с вами!

-- Вот как -- но ведь разлука с нами неизбежна! С нашей стороны было бы крайне недобросовестно оставлять тебя девушкой до тех пор, пока красивое личико твое завянет и ты в наших глазах сделаешься старою девою. Ты очень хороша Мария и совершенно создана чтобы составить счастье мужчины, потому тебе необходимо выйти замуж. Говорю тебе это серьёзно и для твоего же блага. Урманд имеет дом в Базеле, довольно большое состояние, чтобы устроить всё по твоему желанию. Кроме того, моя племянница уйдет от меня не с пустыми руками!

Мария пододвинулась совсем близко к дяде, обхватила ого руку и нежно пожимая ее, посмотрела ему в лицо.

-- Я ничего не принесла, -- сказала она, -- и не хочу ничего унести с собой.

-- Ладно уж! Сокровище мое всё-таки не уйдет с пустыми руками; но Богу известно, что Урманд ни мало не задумываясь, был бы счастлив взять тебя и без всякого приданого. Да, не легко встретить человека, до такой степени влюбленного в девушку! Решайся, Мария! Не стыдись сказать мне то словечко, которое ты может быть не в состоянии выговорить ему.

-- Я не могу сказать то слово ни ему, ни вам, дядя!

-- Чёрт возьми, да почему же нет? -- вспыльчиво вскричал Михаил Фосс, утомившись долгими уговорами.

-- Мне хочется оставаться с тобою и тетей.

-- Ах, что за вздор!

-- Многие девушки никогда не расстаются со своею родиной, ведь не все же выходят замуж -- и я не хочу жить в Базеле.

-- Да тут нет ни смыслу, ни разума, -- возразил Михаил, вставая. -- Как послушное дитя ты исполнишь то, что от тебя требуют.

-- Но весьма дурно было бы с моей стороны выходить за человека, которого не люблю.

-- Почему же тебе не любить его -- человека, от которого почти все девушки без ума. Почему ты не можешь к нему привязаться? -- При этом вопросе голос Михаила дрожал, как будто от сдержанного гнева.

По-настоящему он представлял Марии полную свободу в выборе себе мужа, но ему досадно, что все его доводы оставались безуспешными. У Марии же, не смотря на её уступчивый характер, шевельнулась мысль, что дяди не следует говорить с нею в подобном тоне, поэтому она упорно молчала.

-- Надеюсь, что голова твои не занята кем-либо другим, -- продолжал Михаил.

-- Нет, робко шепнула Мария.

-- Может быть ты думаешь еще о Георге, оставившем нас, не помыслив даже о тебе? Вероятно ты не так глупа.

-- Мария сидела молча и неподвижно, глаза её имели мрачное выражение, видно было, что она чувствовала себя обиженною и огорченною. Но Михаил Фосс не смотрел ей в лицо, он пристально устремил взоры перед собою и в своей злобе далеко швырял от себя щепу, лежащую под его ногами.

-- Если это так, то я принужден заметить, что тебе следует выбросить из головы весь этот вздор, потому что он не поведет к добру. Тебе представляется отличная партия, будь милое дитя и скажи, что согласна со принять.

-- Но дядя, я чувствую, что это будет дурной поступок, если я соглашусь разделить свою судьбу с человеком, которого не могу любить!

-- Причиной твоей настойчивости не служит ли Георг, дитя мое? -- Михаил остановился на минуту, выжидая ответа. Но тщетно прождав его, он снова начал с какою то запальчивою неотступностью: -- Скажи, отказываешь ли ты молодому человеку, ради Георга?

Мария, с минуту помолчав ответила:

-- Нет, не он тому причиною!

-- Так не он?

-- Нет, дядя.

-- Отчего же ты не хочешь принять предложение Урманда.

-- Оттого, что нс люблю его. Дядя почему же не хочешь ты чтобы я осталась у вас?

В тоже время она крепко прижалась к нему, голос её прерывался от подавленных рыданий и глаза были влажны от слез. Михаил Фосс был человек мягкосердечный и в особенности кроток и ласков, когда дело касалось Марии Бромар; но теперь, как дядя и как опекун он считал своею святою обязанностью настоять на исполнение того, что находил нужным для её счастья. Он колебался между желанием сделать по своему и между влечением прижать ее к своей груди и поцелуями осушить слезы па её глазах.

Мария, тихо и нежно сжимая его руку, сказала:

-- Дядя, оставь меня у себя! Я так люблю тебя и тетю Йозефу, мое сердце так горячо привязано к детям, которые не могут обойтись без меня. Дорог мне также этот дом, где я умею быть полезною, не настаивай, дядя, не то я подумаю, что надоела вам!

-- Что за чепуху городишь ты, Мария! Что раз принято в свете, тому и надо следовать! Что же скажут соседи, когда мы тебя как чумичку будем держать при себе, вместо того, чтобы пристроить за хорошего человека. Ты забываешь Мария, что обязанность эта тяжело лежит у меня на душе!

-- Но если мне это противно? возразила Мария. Что нам за дело до соседей? Разве недостаточно, если мы друг другом довольны?

-- Но я неравнодушен к людским толкам! подхватил Михаил с живостью.

-- Не возможно же требовать, чтобы ради этого я связала свою судьбу с человеком, которому вполне равнодушна, возразила Мария голосом, трепещущим от негодования.

Михаил Фосс понимал, почему его племянница показывала такое упорное сопротивление, но он видел, что она имеет какую-то тайну на душе и понял, что было бы жестоко еще долее настаивать. Он едва не поддался искушению обнять ее своими мускулистыми руками и дать свое согласие на то, чтобы она, до конца жизни, как родная дочь, разделяла с ним его хлеб-соль; но с другой стороны, невыносима была для него мысль упустить такую, по его мнению, прекрасную партию.

Весьма сомнительно было, чтобы Адриян Урманд после этого оскорбительного, вторичного отказа, согласился еще подождать.

-- Мне кажется, сказал он, наконец, что твои понятия не совсем ясны. Я никак не думал, чтобы такая умная девушка как ты, могла поступать так глупо.

Мария не отвечала и они стали спускаться с горы. Михаил еще раз остановился и обратился к ней с вопросом, свидетельствовавшем о направлении его мыслей.

Уверена ли ты в том, спросил он, что твой поступок не есть следствием расчета на брак с Георгом?

-- Я в том уверена, ответила она вполголоса и незаметно ускоряя шаги.

-- Честное слово, ты для меня загадка. Не говорил ли Урманд, что-нибудь такое, что могло бы на него навлечь твое неудовольствие?

-- Нет, дядя, ни слова, и скорей чувствую к нему благодарность. Единственно, что меня удерживает, так это то, что не люблю его.

-- В таком случае, я, по совести, тебя не понимаю и непростительно было бы с моей стороны, не употребить все силы, чтобы уговорить тебя. Дней через десять Урманд снова приедет к нам и к тому времени ты верно одумаешься, Мария!

После этого они уже молча сошли с горы, каждый занятый мыслями другого, понятые ими однако совершенно превратно.

Михаил Фосс теперь был уверен, что Мария совершенно равнодушна к Георгу; жена должно быть ошиблась в своем предположении, думал он, как вообще ошибалась во всём, где требовался рассудок. Дело, которое ему так не нравилось, было конечно хотя и немного грубо, но всё-таки кончено и теперь у Марии Бромар не оставалось более ни какой основательной причины для отказа Адриян Урманд.

Мария в свою очередь, сознавала что не высказала в своих словах равнодушие и нелюбовь к Георгу. Не она забыла его, а он оставил ее и уехал. Но не смотря на то, она только тогда считала бы себя свободною принять предложение, так горячо Желаемое родными, если б однажды узнала, что он имеет намерение жениться -- а это рано или поздно должно же было случиться! Теперь же она всем своим существом принадлежала Георгу Фоссу и считала себя неразрывно связанною с ним своею клятвою. Кажущееся равнодушие Георга заставляло проливать ее горькие слезы, но тем не менее она решилась снято сохранить свою верность, пока он сам не откажется от неё. Таковы были её мысли до сих пор. А теперь? -- К чему повело бы питать несбыточную надежду, так как дядя ни в каком случае не согласился бы на их брак? А с другой стороны свет действительно осудил бы ее, если б она отказалась от предполагаемой ей партии. Тысячу сомнений терзали ее душу, когда повернув в деревню, дядя снова обратился к ней:

-- Не переменишь ли ты свое намерение, дитя мое? не правда ли, ты это сделаешь? Молчание с её стороны, Решайся же Мария, можешь ли ты по крайней мере обещать мне, подумать? Не правда ли, ты мне это обещаешь?

-- Хорошо дядя, я попробую!

Михаил Фосс пришел домой в наилучшем расположении духа, он чувствовал что одержал победу; бедная же Мария вернулась с растерзанным сердцем, ей стало ясно, что она на половину уже сдалась. Она видела что дядя торжествовал.

V.

Эдмунд Грейсе, при своем возвращении, очень хорошо помнил о возложенном на него поручении, но всё еще не знал как ему удобнее взяться за дело. Прежде всего необходимо было увериться, действительно ли Мария дала слово Адрияну Урманду. Перед отъездом Эдмунда, это обстоятельство было передано ему Петром, как нечто не подлежащее никакому сомнению, кроме того Эдмунд обсудил его с другими молодыми людьми, его товарищами и все уверяли, что Адрияну Урманду, в которого влюблялись все девушки, ни в каком случае не будет отказано. По возвращении же из Кольмара, Эдмунд узнал, что Петр уже не так уверен в успехе этого дела; тогда он понял, как трудно выполнить данное ему поручение, потому что он боялся сознаться Марии в распущенном о ней слухе и решился сообщить ей только о намерении Георга в скором времени приехать на родину.

-- Знает дядя о приезде сына? спросила Мария.

-- Нет, вы сами должны ему это сообщить, ответил Эдмунд Грейссе.

-- Почему же? Нет -- пойдите вы к нему сами.

-- Но Георг полагает, что лучше если отец узнает о его приезде через вас!

Это показалось Марии совершенно непонятным, но опа сознавала, что после последнего её разговора с дядей, ей неловко будет заговорить с ним о Георге, потому опа предпочла ничего ему не сказать. Таким образом случилось, что появление Георга Фосс в гостинице "Золотой лев" было совершенно неожиданно для его отца и для мадам Фосс.

Отец принял его ласково, а мачеха встретила так, как будто высоко ценила его приезд. Георг не старался узнать, добросовестно ли выполнил Эдмунд Грейссе данное ему поручение, и при первом его свидании с Мариею говорилось только то, что обыкновенно говорится молодыми родственниками после годовой разлуки. Георг был на стороже, чтобы не высказать своей привязанности девушке, забывшей его и как он полагал, обручившейся с другим, и Мария в свою очередь также твердо решилась не дать ему заметить ни малейшего признака своей горячей любви. Он приехал в тот самый момент, когда судьба её должна была решиться. Она поняла, как важно было то словечко, сказанное ею дяди из одного только страха еще более, раздражить его своим дальнейшим упорством, а принятое им как за уступку с её стороны. Девушки, которые соглашаются подумать о сделанном им предложении, наполовину выражают спою готовность принять его. По взглядам, звуку голоса и по всему обращению дяди, она ясно видела, что он именно в том смысле понял то, почти невольно вырвавшееся у нее слово и горько раскаивалась теперь в нём. До приезда Адрияна Урманда оставалось десять дней -- в эти десять дней должно было созреть ее решение и Георг, как посланник с неба, явился именно в этот роковой промежуток. Неужели он не поможет ей выйти из этого стесненного положения? Если б только он попросил ее остаться свободною из любви к нему, она с радостью повернула бы спину своему обожателю из Швейцарии, не смотря ни на какие возражения дяди. Ей конечно и в голову не приходило обручиться с Георгом, вопреки желания дяди, но один взгляд, одно слово любви, придало бы ей силу противиться этому ненавистному браку!

Наружность Георга казалась Марии теперь еще привлекательнее, чем прежде и какая девушка действительно могла бы колебаться в выборе между этими двумя молодыми людьми? Адриян, правда был очень приятный мужчина, с черными кудрявыми волосами, белыми руками, живыми, карими, маленькими глазками, к сожалению только слишком близкими друг к другу, правильным носом, маленьким ртом, черною бородкою, с тщательно закрученным Острым кончиком.

Георг за этот год значительно возмужал и хотя росту не прибавилось в нём, но за то плечи сильно развились. Кроме того в его глазах, римском носе, энергических губах и резко очертанномь подбородке, лежало то же повелительное выражение, как и у его отца; женщинам, руководящимся более чувством, чем разумом, это очень нравится. Было ясно, что если б Мария вышла за Адрияна Урманда, то всё в доме плясало бы но её дудке, между тем как не подлежало никакому сомнению, что Георг до конца своей жизни, сохранит роль повелителя. Но Мария ни минуты не колебалась бы в выборе. Георг Фосс был мужчина в полном смысле слона, Адриан Урманд же был только богатый купец, которому нужна была хозяйка.

Несколько дней после приезда Георга был зарезан откормленный теленок и нее между отцом и сыном шло в наилучшем порядке, они вместе ходили на гору для осмотра леса и вместе обсудили вопрос оставаться ли Георгу в Кольмаре.

-- Если ты полагаешь, что дом в Кольмаре что-нибудь да стоит, -- сказал Михаил Фосс, -- то я охотно пожертвую несколькими тысячами Франков, для того чтобы ты мог привести его в порядок и я думаю, что выгоднее всего для тебя будет назначить для мадам Фарагон ежегодную известную сумму.

Из теплого, полного участия сердца Михаила давно уже исчезло всякое неудовольствие и всякая злоба против сына.

-- Для тебя лучше этого и быть ничего не может, -- продолжал он. Но для этого, право, не нужно чтобы ты целый год не показывался к нам на глаза; тогда и мне можно будет также изредка предпринимать небольшие путешествия за горы и поживиться чем-нибудь в Кольмаре. Если ты можешь удовольствоваться десятью тысячью Франков, то они к твоим услугам.

Георг Фосс был того мнения, что этой суммы для него более, чем достаточно, но так как у него на сердце, как известно читателю, было еще что то такое, то он и не мог выразить свою благодарность, таким радостным и довольным тоном, как того был вправе ожидать отец.

-- Может быть ты имеешь что-нибудь против этого? -- спросил Михаил обычным раздраженным голосом, когда чувствовал себя неприятно затронутым.

-- Нет, медленно возразил Георг, -- но в уме у меня было нечто другое. Скажи мне батюшка, прошу тебя, верно ли то, что Мария выходит за Адрияна Урманда?

Михаил обдумывал с минуту свой ответ. Ему показалось, что оба забыли уже о своем небольшом прошлогоднем любовном приключении, что и подтверждалось спокойствием, с которым Георг предложил вопрос об этой предполагаемой свадьбе, к тому же Марии, еще перед приездом Георга, обещала подумать об атом деде, -- поэтому не имел ли он право Считать его почти что конченным.

-- Я думаю, что это будет так, -- ответил он наконец. Урманд сделал нам предложение и гак как я и жена считаем его отличным человеком, то и дали ему наше согласие.

-- А он уже объяснился с нею?

-- Да, он не замедлил этим.

-- Какой же ему дали ответ?

-- Право не знаю, можно ли уже об этом говорить! Мария на такая девушка, чтобы броситься тотчас же в объятия мужчины, но я думаю, что в будущее воскресенье, можно будет праздновать обручение. В среду он намерен приехать сюда.

-- Так она любит его?

-- Без сомнения любит.

Михаил Фосс без всякого намерения сказал эту ложь. Он был ослеплен желанием содействовать счастью своей любимице и готов на всякую жертву, подобно пеликану, питающему своих птенцов собственною кровью. Если б он только мог читать в сердцах обоих дорогих ему существ и имел бы только хоть смутное понятие о постоянстве Марии и твердом характере Георга, то верно бы отказался от Адрияна со всею его торговлею и домом в Базеле, посоветовав ему искать себе жену в каком-либо другом месте и дал бы свое родительское благословение на союз обоих любящих. Но, как у же сказано, ему недоставало ясного сознания.

-- Так это дело можно считать вполне решенным? -- спросил Георг, не выражая в голосе, пи малейшего признака того волнения, которое бушевало в его душе, при этом вопросе.

-- Да, я полагаю, -- ответил Михаил.

Прежде чем вернуться в гостиницу, Георг еще раз поблагодарил отца за его щедрый подарок и выразил свое намерение согласиться на планы мадам Фарагон. Он сообщил отцу, что должен вернуться в Кольмар в следующий понедельник -- равно за да дня до прибытия Адрияна Урманда в Гронпер.

Своей жене Михаил Фосс объяснял, как неосновательны были её опасения на счет Георга и выразил при том желание, чтобы он нашел себе где нибудь хорошую жену, так как может теперь устроить свой собственный домашний очаг.

Понедельник приближался, а между Георгом и Мариею всё еще не было произнесено ни одного слона, которое могло бы разъяснить им настоящий ходя дела.

Георг двадцать раз намеревался говорить с Мариею о предстоящем ее браке и столько же раз снова откладывал это. К чему послужит подобный разговор с нею? -- спрашивал он сам себя. Часто также придумывал он, как бы перед тем, чем на веки растаться, уязвить сердце Фальшиво? девушки, до такой степени, чтобы она почувствовали себя совершенно уничтоженною! Наконец, перед тем чем собраться в дорогу, случай помог ему остаться с Мариею наедине. Тогда он решился заговорить с нею.

-- Я слышу, что ты выходишь за муж, Мария, желаю Тебе счастья и успеха.

-- Кто тебе это сказал?

-- Во всяком случае, это кажется правда.

-- Не знаю. Если дядя и тетя находят удобным располагать мною, то я тут ни при чём.

-- Иногда девушки находят истинное счастье в том, что другие заботятся о их судьбе, это избавляет их по крайней мере от множества неприятностей.

-- Я не понимаю, что ты этим хочешь выразить. Георг, -- может быть это сказано с тем, чтобы обидеть меня?

-- Нет, ни в каком случае. К чему ж мне говорить тебе обидные слова? От души желаю я тебе счастья и всего хорошего и не сомневаюсь в том, что Адриян Урманд очень приличный муж для тебя. Прощай, Мария, через несколько минут я уезжаю. Тебе нечего мне сказать перед нашим расставаньем!

-- Прощай, Георг!

-- А было время, когда мы охотно виделись, Мария?

-- Да, было время.

-- Я всегда помнил те дни. Не обещаю приехать на твою свадьбу, это не могло бы доставить удовольствие никому из нас, но мои лучшие желания будут сопутствовать тебе! Бог да будет с тобою, Мария! При этом, по праву родственника, он обнял и поцеловал ее. Она не ответила ни одного слова и Георг уехал.

Марии было не по силам сказать Георгу всю правду. Тон, которым он заговорил с нею, отклонял всякую возможность сообщить ему, что она не обручена с Адрияном, и напротив, не чувствуя к нему ни малейшей привязанности, твердо решилась сопротивляться этому браку. Если б она созналась ему в этом, то ясно выразила бы желание снова привлечь его к себе. Этой мысли она ни за что не хотела допустить в нём. Но когда он ушел, предчувствие истины заставило содрогнуться Марию, она наполовину угадала душевное состояние этого человека относительно неё и в тоже время чувствовала полнейшую невозможность дать делу другой оборот: более чем когда-либо укрепилась в ней уверенность, что дядя никогда не согласится на её союз с Георгом. Что касается до последнего, то он уехал из Гронпера с полным убеждением, что Мария Бромар обрученная невеста Адрияна Урманда.

VI.

Марии Бромар, предоставленной самой себе, жизнь показалась тяжелым бременем. Хотя она не могла сомневаться в искренней привязанности многих, но теперь не имела никого к кому бы могла обратиться за советом и помощью. На дядю она в этом отношении долина была смотреть, как па противника, а тетка вполне от него зависела. Мадам Фосс в последние дни много хлопотала о распоряжениях, которых надлежало предпринять к приезду Адрияна Урманда, так как в этот раз он являлся в дом как жених и как гость Михаила.

-- Мне кажется, что ужин, который подается другим, будет и для него хорош, возражала Мария тетке. Когда же разбирался вопрос о вине, она заметила весьма колко: "Если он будет чувствовать жажду, то вина, подаваемого ему на прошедшей недели, хватит и к будущему его приезду; когда же он не захочет пить, то может ведь и оставить его!" Молодые девушки часто небрежно отзываются о своих женихах, поэтому мадам Фосс не обратила никакого внимания на эти возражения.

Мария всё еще раздумывала о последних словах, произнесенных между нею и Георгом и не в состоянии была забыть его поцелуй. "Выло, время когда мы охотно виделись", сказал он. и вслед за тем сознался, то помнил прошедшие дни.

Мария была умная, развитая девушка, и как все рассудительные женщины, умела растолковать себе каждый взгляд, брошенный на нее и малейший полунамек; она почувствовала, какой радостный трепет пробегал по ее членам при звуке голоса молодого человека и легко поняла, что не совсем забыта им. Он уехал однако не сказав то единственное слово, которое необходимо было для разъяснения истины -- уехал, ясно выразив, что находит Адрияна Урманда, приличным для неё мужем. Как должна была она это понять? Разве для такой глубоко уязвленной девушки существовало другое какое-либо объяснение, кроме одного: хотя он не совсем перестал ее любить, но как жена, она. ему не годится и потому он вину в нарушении клятвы старается свалить на нее. Он был для неё дороже всего на свете; но такое притворство возбудило в ней презрение. Ей показалось это вероломством; он обязан был угадать истину! Что давало ему право подозревать и в обмане ее -- никогда не произносившей ни одной лжи! И не должен ли он был как мужчина, обратиться ж ней с вопросом, который мог бы разъяснить все сомнения, если у него таковые имелись! Ей, как женщине, не приходилось говорить первой о своей любви и потому она принуждена была молчать. Мария чувствовала к Георгу тем большее раздражение, что вполне убеждена была в его к себе привязанности. Это доказывало его серьезная сосредоточенность во всё время его пребывания в Гропнере и дрожащий голос, которым он напоминал ей: что было время, когда они охотно виделись. Он намекнул на клятву, данную друг другу и на то, что между ними существует эта цель, но опять таки, не желание ли разорвать ее заставляло его свалить всю вину на нее.

Все эти сомнения терзали Марию и делали ее очень несчастною, но не смотря на то, она не бродила по дому с опущенными глазами и безутешным лицом; руки её также не оставались праздными; быстро и живо шла работа; только помогавшим ей приходилось жутко. Это было злое время для её первого министра Петра Бека. Как должен был он остерегаться её строгих слов! Эдмунда Грейссе также не миновали её колкости с тех пор, как ему пришлось только вполовину выполнить то несчастное поручение.

-- Да что такое с тобою, Мария? спросила тетка, когда Мария и ее отделала довольно грубо. Вместо всякого ответа, она только покачала головой и пожала плечами. "Если лицо твое не примет более ласковое выражение к приезду господина Урманда, то у него пропадет всякая охота оставаться у нас", стращала ее мадам Фосс, окончательно потерявшая терпение.

-- Кто же требует, чтобы он утруждал себя этим, раздражительно ответила Мария и выбежала из комнаты.

Мадам Фосс, которую муж уверил, что Мария, ни в каком случае не чувствует отвращения к Адрияну Урманду, никак не могла объяснять себе поведение племянницы.

-- Я вполне убеждена, что Мария чувствует себя несчастною, сказала она мужу, когда тот вернулся домой к обеду.

-- Да, ответил он, это странно! Но мне кажется и с самыми рассудительными девушками бывает, что они в своей скромности или стыдливости, чувствуют себя обиженными когда предполагают, что тот или другой является в дом, как жених! Ставши молодою женою Адрияна, она уж изменится!

Мадам Фосс не совсем была согласна с этим мнением: ей никогда еще не приходилось видеть, чтобы какая-либо молодая девушка, от объяснения в любви, почувствовала бы себя, до того обиженной в своей скромности, чтоб жизнь стала ей в тягость Но как всегда, так и теперь, подчинилась она воззрениям своего мужа. Она знала, что он от души любит племянницу и старалась успокоить себя тем, что всё делается для блага Марии и что ей самой противоречием не следует навлекать на себя неудовольствие супруга.

Во всё это время Михаил Фосс весьма мало или почти совсем не разговаривал с Мариею. Она на столько подчинилась его води, что обещала попытаться исполнить ее и он, в свою очередь, считал себя обязанным оставить ее в покое до поры, до времени. Михаилу было также не по себе и ему причиняло не малую боль, что Мария избегала его. Хотя за ужином опа всё еще стояла за его креслом, но руки её уже не. покоились на его плечах, а говорила она с ним только в крайних случаях, когда требовалось снабдить его чем-нибудь за столом. Два раза старался он уговорить ее сесть с ними за стол, для того чтобы обозначить этим изменившееся ее положение к доме, так как она собиралась сделаться невестой; но тщетны были все его попытки. Ни что не в состояние было принудит Марию отказаться от своих привычек, потому что она поняла, что этим ясно будет выражено её согласие.

Таким образом проходил день за днем, а дядя и племянница продолжали избегать друг друга и одна смотрели один на другого. Не было более и помину о тех маленьких, полных самого милого доверия, совещаниях, происходивших еще за две недели каждое утро и каждый вечер.

Только к детям Мария сохраняла нею свою прежнюю нежность; когда у неё оставалось несколько свободного времени, ила сажала их к себе на колени или собирала вокруг и более чем когда-либо осыпала их поцелуями и ласками. Они угадывали, что с Мариею должно совершиться что-нибудь неладное и что была же какая-нибудь причина её грусти и горячих ласк, как будто то были предвестники близкой разлуки; малютки гладили ее своими мягкими ручонками, выражая этим свое сочувствие к тому что должно было случиться с нею.

-- Разве кто-нибудь возьмет тебя от нас -- спросил ее маленький Миша, когда они были одни в комнате.

Мария взяла его на руки, крепко прижала к своей груди и слеза скатилась на личико ребенка.

-- Ах, -- продолжал лепетать малютка, -- уж верно кто-нибудь придет за тобой! Но разве пана не может защитить тебя?

Она ничего не ответила, но в эту минуту решилась помочь себе сама.

Наконец настал день, когда ожидали приезда Адриана Урманда. Ему приходилось ехать через Мюльгаузен и Ремиромон и Михаил Фосс отправился в последний, названный нами городок, чтобы там его встретить. Все сознавали, что приезд Урманда, этот раз имел особенно важное значение, потому что не совсем обыкновенные приготовления свидетельствовали довольно ясно, что его ожидали не как обыкновенного гостя.

Молодые люди собрались перед дверью раньше обыкновенного, чтобы приветствовать ожидаемого; между ними был и господин пастор в свежем белом воротнике и со своею наилучшею шляпою. Мадам Фосс, разряженная почти по воскресному, еще перед приездом мужа сошла в свою маленькую комнатку и запинаясь заметила Марии, что не мешало бы ей приколоть в груди бант или жабо. но Мария только молча посмотрела на нее. Ради Урманда она не приколола бы себе ни одного лишнего украшения, если б даже весь Гронпер восстал зато, против неё.

Наконец, нетерпеливо ожидающая молодежь завидела подъезжающий экипаж. Он остановился перед гостиницею и из него вышел Михаил, в сопровождении своего молодого друга, одетого по обыкновению с изысканным щегольством. Выпрыгнув из экипажа с саквояжем в руках, в развевающемся пальто, на шелковой подкладке, оп имел вид счастливого любовника, уверенного в своей победе.

Урманд прежде всего поспешил в маленькую комнатку, чтобы приветствовать мадам Фосс, вскоре туда же последовал за ним и Михаил.

А где же Мария? спросил Фосс и приказал Петру подняться наверх и передать Марии, чтобы она немедленно сошла; но Мария нс явилась.

-- Она еще у себя, в комнате, -- сообщил Петр. Тогда лицо Михаила насупилось. Молча пошли все в столовую, там, на споем обычном месте, стояла Мария, перед мискою с супом. Урманд подошел чтобы раскланяться с ней, по она, ни слова не сказав, едва протянула ему руку. Складки на лбу Михаила, становились всё мрачнее, но Мария от этого нисколько не потеряла присутствие духа и как ни в. чём ни бывало продолжала разливать суп.

VII.

Несмотря на свои нежные руки, свои кудри и шелковую подкладку своего пальто. Адриян Урманд имел всё-таки довольно ума, чтобы не опростоволоситься перед девушкою, которую намерен был сделать своей женой. Во время дороги из Ремиромон, в Гронпер, Михаил сообщил ему, что имеет надежду на согласие Марии и изливаясь во всевозможных похвалах о ней, дал Урманду в тоже время понять, что для обладания ею, необходимо употребить неимоверные старания, так как она имеет какое-то непонятное отвращение к идеи "выйти замуж". В этом отношении, -- говорил Михаил, -- она всё равно что молодой жеребец, который, знаете ли, боится и брыкается, когда его трогают.

-- Так вы того мнения, что никто другой не занимает ее? -- спросил Урманд, на что Михаил, с большою уверенностью, ответил; -- я знаю наверное, что она ни о ком не думает. -- Спокойно слушал Урманд, во время езды, разговор своего собеседника, сам же весьма мало говорил.

Но когда за ужином он заметил, что хозяином овладело какое то расстройство, что хозяйка усиливалась притворяться веселою, а Мария разливала суп, ли разу даже не подняв глаз, тогда он подумал, что теперь надлежит показать себя и действительно развернул всё свое красноречие. Обратившись к мадам Фосс, Адриян доверчиво болтал о всех новостях Базеля -- он упомянул о том, что ему кажется, будто торговля начинает снова процветать во Франции и что все швейцарские правительственные места всё еще не могут помириться с мыслью, что Немцы завладели Эльзасом, лен возвысился в цене более, чем он когда-либо думал; путешествующих Англичан этот год гораздо меньше против прежнего, так что владетели гостиниц в большом убытке.

Когда Марии случалась быть поблизости, то он и с нею заговаривал, сохраняя всё тот же веселый гон и всеми силами стараясь прервать это мрачное, томительное молчание. Вообще Урманд вел себя отлично и Михаил в душе был очень благодарен ему за то, но Мария сохраняла всё тот же угрюмый вид.

-- Господи, хоть бы он не приезжал! думала она. Чего он добивается? Какая подлость обращаться к помощи родственников, после того, как я, кажется, довольно ясно, отказала ему!

-- Правда, она обещала дяде подумать, но каждая жилка её сердца противилась исполнению дядиной воли.

По окончании ужина, Михаил остался со своим молодым другом, еще несколько времени за столом, потому что, в честь этого торжественного случая, хозяин раскупорил бутылку своего лучшего бургундского. После того, как были обнесены, мадам Фосс встала и вышла из-за стола, так что Михаил и Адриян остались одни.

-- Не говорите ей ничего до завтрашнего дня, сказал Михаил вполголоса.

-- Я этого и не сделаю, возразил Адриян.

-- Если Марии известна цель моего приезда, то меня нисколько не удивляет, что она избегает встречи со мной. Оставим ее в покое.

Мария в это время сидела на верху с детьми и твердо решилась ни за что не сходить вниз, пока гость не отправится в назначенную для него комнату. Имея обыкновение, перед тем чем лечь спать, осмотреть всё ли в доме в порядке, ей не хотелось, чтобы могли сказать, что сегодня, эта разряженная марионетка, заставила ее забыть свои привычки; но в тоже время она желала избежать встречи с ним и с дядей. Расположение духа, в котором она находилась теперь, не позволило бы ей выслушать Урманда с приличным достоинством и она только боялась, чтобы дядя во вздумал зайти к ней.

Но Фосс сам не хотел ее видеть в этот вечер, а через жену велел ей передать, что он ожидает видеть ее завтра веселее, при чём лицо его выражало страшное неудовольствие.

-- Я думаю, что она немного потеряла присутствие духа, возразила мадам Фосс.

-- Ах, что такое -- потеряла присутствие духа! По это можно потерпеть много что один вечер! Ведь обещала же она употребить все силы, чтобы встретить молодого человека ласково. Теперь же она принимает меня и его с угрюмым лицом и в каком-то поношенном платье. Да от кого ж подучает она свои платьи? Она имеет всё, что только пожелает -- совершенно как родная, а ей было трудно, в честь моего друга, изменить свой наряд -- ведь ты же сделала это! Я очень зол на нее! Чего она хочет, что себе воображает? Не думает ли она, может быть, что какой-нибудь знаменитый граф приедет из Парижа и увезет ее с собой!

-- Ах, нет, Михаил, этого уж она верно не воображает.

-- Тогда пусть она и ведет себя как другие девушки и делает что от неё требуют. Ведь он не стар, и не безобразен, не пьяница и не игрок. По совести, я не могу понять, чего она желает!

Всегда послушная приказаниям мужа, мадам Фосс поднялась наверх, где нашла Марию в детской. Она сидела там, облокотившись на стол и подперев руками голову, между тем, как дети спали вокруг неё.

-- Ах это ты, тетя Йозефа? сказала она. Я только жду, пока дядя и господин Урманд разойдутся, чтобы можно было внизу прибрать вино и Фрукты.

-- Не беспокойся об этом сегодня, Мария.

-- Нет, нет, как это можно, я тотчас же пойду и позабочусь об этом. Я раньте не успокоюсь, пока всё не будет на месте, теперь там всё в таком беспорядке. Мне кажется, что ради приезда господина Урманда из Базеля, вовсе не нужно чтобы всё валялось как ни попало!

-- Нет, зачем же всему валяться как ни помяло? усовещивала ее мадам Фосс. Однако, пойдем на минуту в мою комнату, Мария, мне надо с тобой поговорить; дядя теперь еще не придет на верх. Она пошла вперед, Мария последовала за нею.

-- Твой дядя начинает злиться, Мария, потому что ты...

-- Потому что я -- что жe? Разве я чем-нибудь навлекла на себя его немилость?

-- Почему ты так неласкова с этим молодым человеком?

-- Я с ним вовсе не особенно не ласкова, тетя Йозефа, а была так как всегда. Если дядя думает, что теперь всё должно перевернуться вверх дном, то это его, а не моя вина.

-- Он говорит, что ты дала слово быть вежливою с господином Урманд.

-- А разве я была с ним невежлива? защищала себя Мария.

-- Ты вовсе время не сказала ему ни одного слова.

-- Да ведь я ни с кем не говорю; голова моя не тем занята, чтобы терять время в пустой болтовне. Прекрасно пошли бы дела, если б я предоставила их этому маленькому остолопу Петру, а сама занялась бы бесконечными разговорами. -- Дядя ни во что не хочет войти, это вовсе не хорошо с его стороны!

-- Но, милое дитя мое, теперь время уже подумать, как бы тебя пристроить.

-- Я отлично пристроена и не желаю для себя ничего лучшего -- лишь бы только меня не мучили!

-- Слушай, Мария, начала мадам Фосс после короткого молчания, иногда мне кажется, что ты всё еще не забыла Георга Фосс?

-- Тетя Йозефа, он ли причиною того, что дядя так ревностно заботится о моем браке?

-- Ты не отвечаешь на мой вопрос, дитя мое.

-- Я не знаю, что ты от меня хочешь. Когда Георг был здесь, я едва с ним говорила; если дядя из-за этого так беспокоится, то я готова дать ему торжественную клятву ни за кого не выходить замуж без его согласия.

-- Георг Фосс вероятно ради тебя никогда не приедет сюда, возразила мадам Фосс.

-- Он бы приехал, если б я этого захотела, вскричала Мария, посмотрев на тетку сверкающими глазами. Осмелится ли кто-либо сказать, что я старалась, привлечь его к себе? Это была бы ложь! Так как он ушел, то пусть и останется там, где он есть. Я уж верно не призову его. Дяди Михаилу нечего бояться меня относительно Георга.

Мария говорила эти слова с таким гневом, что даже мадам Фосс испугалась.

-- Да никто и не боится тебя, Мария, успокаивала она ее.

-- Никто и не имеет на то причин. Если только меня оставят в покое, то я никому не стану поперек дороги.

-- Но, Мария, впоследствии ты может быть пожалеешь, что не вышла замуж?

-- Почему же и об этом пожалею? Если б я его любила, то и согласилась бы стать его женою! О, тетя Йозефа, а надеялась, что ты заступишься за меня.

-- Я де смею держать твою сторону, Мария, как скоро ты идешь наперекор дядиного желания. Он всё для тебя сделал и должен лучше всего знать, что для тебя хорошо. Но если ты будешь продолжать показывать такое упрямство, то ему ничего более не останется, кап думать, будто ты забрала себе в голову вернуть к себе Георга.

-- Вовсе я не думаю о Георге, возразила Мария, выходя из комнаты, -- совсем не думаю а о нём -- даже нисколько.

Полчаса спустя она услышала шаги дяди, отправлявшегося в спальню и это доказывало что внизу все уже успокоились. Тогда она решилась сойти, чтобы справить свои дела; приведя всё в порядок и записав счеты, она присела и задумалась о том, какое бы ей принять решение. Ничего так более не затронуло Марию, как уверение тетки, будто Георг ради неё не приедет, равно как подозрение выраженное теткою, что она рассчитывает на Георга. Со времени его отъезда из Гронпера, она ни разу не произнесла его имя и потому думала, что будет избавлена от позора подобного упрека. Чтобы отделаться от этого упрека, она уверила себя, что ей необходимо принять руку Адрияна Урманд.

Так, раздумывая, сидела она до глубокой ночи, пока дрожь не приняла ее и пока она почти совсем не помирилась с мыслью исполнить волю дяди. Что она не любила молодого человека, в том не было никакого сомнения, но тут любовь должна быть оставлена в стороне.

VIII.

-- Ну, так как нам быть? спросил на следующее утро Михаил свою племянницу, встретившись с нею в маленькой комнатке внизу, между тем как господин Урманд, в ожидании своего хозяина, сидел за столом, на верху. Михаилу страшно неприятна была мысль, что гость станет для него тяжким бременем, если заботу занять его нельзя будет свалить на женщин, что, по настоящему, не могло быть приведено в исполнение без согласия Марии. Оттого он и спросил: "как же нам быть?" и в тоже время гак настроил себя, что в следующую же минуту, смотря по первому звуку голоса или по выражению лица племянницы, готовый или вспыхнуть гневом и сохранить всю свою твердость перед этой вполне от него зависящей девушки или же ласково улыбнуться ей и осыпать ее любовью, добротою и доверием.

-- Что ты хочешь этим сказать, дядя Михаил? По звуку голоса хозяину показалось, что племянница склонна к уступке, потому он тотчас же предпочел кроткое обращение.

Видишь ли, Мария, оказал он, тебе очень хорошо знакомы наши общие желания. Надеюсь, что ты не сомневаешься в том, до какой степени ты нам дорога, поэтому мы и хотим упрочить твою будущность, вручая ее человеку, падежный характер которого служит нам порукою твоего счастья. Говоря так, он смотрел ей в лице, казавшимся кротким и задумчивым, а не угрюмым и презрительным, как в последний вечер. В наших глазах, к нашей великой радости и удивлению, из быстро растущего ребенка ты стали, прелестною девушкою.

-- Ах, как бы я желала быть всё тем же ребенком.

-- Ты не должна так говорить, мое сокровище. Мы все должны подчиняться общепринятому правилу. Теперь ты уже не ребенок и паша обязанность -- моя и твоей тетки -- когда Михаил делал вид, будто жена имеет право подавать голос, то это было доказательством его, в высшей степени, хорошего расположения духа -- наша обоюдная обязанность состоит в том, чтобы отыскать, в виду твоего блага, приличную для тебя партию.

-- Вы более всего заботились о моем благе, когда позволили мне оставаться при вас.

-- Да, да, дитя мое, надеюсь, что это было так. Живя здесь, ты, конечно, принаровилась к нашему образу жизни. Но часто глядя на тебя, как ты прислуживаешь всему дому, во мне возникала мысль, что это не совсем в порядке вещей; с тех пор -- ну, одним словом -- с тех пор, как ты стала такая прехорошенькая девчонка.

Мария засмеялась и отрицательно покачала головою, но по всей вероятности, комплименты дяди пе пропадали даром.

-- Бог даст, сказала она, мне никогда не придется краснеть за свое вам прислуживанье!

Услыша это, Михаил обнял и поцеловал ее. Если б в эту минуту он мог бы только угадать, какое чувство питала Мария к его сыну, то наверное дружественно посоветовал бы Адрияну вернуться в Базель, и если б он мог только иметь малейшее подозрение в том, что наполняло душу Георга, то он немедленно послал бы за ним в Кольмар.

-- Ну, сказал он, я рассчитываю, что ты набьешь мне трубку и подашь мне чашку кофе, когда я сделаюсь стариком и не в состоянии буду сам себе услуживать. Бот награда, на которую я рассчитываю. Но, Мария, смотря на тебя -- я и твоя тетя понимаем, что не может же это так продолжаться! Люди должны понять, что ты дочь наша, а не служанка. Ты должна согласиться с этим. Ну, вот явился к нам этот молодой человек. Я нисколько не удивляюсь, что он смертельно влюбился в тебя, потому что, если б я не был твоим дядей, то на его месте сделал бы тоже самое. При этом, она погладила его рукою, не могла же она не ласкать его, когда он говорил такие милые слова. Оттого мы нисколько не удивились когда он признался нам в своих чувствах. Право, он говорил о тебе в таких выражениях, как будто бы ты была самая аристократическая барышни во всей стране.

-- Но, дядя Михаил, если же я не чувствую к нему склонности.

-- Пустяки, мое сокровище, это-то именно я и считаю воображением и верь мне, если ты будешь предаваться своим Фантазиям, то скоро в них совсем запутаешься; поэтому то и хорошо, что за тебя действуем мы с тетей. Склонность дело хорошее и конечно должно ее чувствовать к мужу, но не годится молодым девицам слишком увлекаться романическими идеями,--да, это вовсе никуда не годится, дитя мое! Слыхивал я, как случалось, что девушки влюблялись в рыцарей из стихотворений и в героев, вычитанных из романов и вот сидели и ждали они, не явится ли за ними подобный же рыцарь! Но, рыцарь не являлся; иногда, впрочем, и покажется, что-нибудь в роде того, но тогда уж это бывает хуже всего.

-- Дядя Михаил, мне и на ум нейдет ждать какого-нибудь рыцаря!

-- Верю тебе! Сущность однако та, что ты сама не знаешь, чего ждешь. Конечно есть такие люди, которые в состоянии бросить свое дитя, в объятия норного встречного, благо бы он был только богат. Но я не из таких и не охотно видел бы, ежели б ты вышла за человека, хоть например моих лет.

-- А я и не посмотрела б на годы, если б любила.

-- Или за какого нибудь скрягу, продолжал Михаила, не обращая внимания на замечание. Марии, за ипохондрика или какого-либо игрока, который бы обходился с тобой, грубо. У этого же нет ни одного недостатка.

-- Именно таких-то я терпеть не могу.

-- Теперь дело в том, что завтра или послезавтра необходимо дать ему ответ. Надеюсь, что ты не забыла о своем обещании?

Мария очень хорошо его помнила, но знала также, что ему придавали больше значения, чем бы следовало.

-- Не думай, душа моя, чтобы я хотел принудить тебя, но ты не поверишь, как больно мне, не слышать от моей девочки, пи одного приветливого слова и не пользоваться её ласками. Эта мысль, Мария, так мучит меня, что не дает покоя даже и ночью.

Услышав это, молодая девушка обвила руки вокруг шеи дяди и нежно поцеловала его в губы и обе щеки.

-- Для меня, Мария, просто невыносимо, когда между нами не всё в порядке и чтобы успокоить твоего старого дядю, не откажи ему в одной просьбе. Сядь сегодня вечером, вместе с нами за стол и покажи через это всем, что мы не считаем тебя служанкою. Другое же всё отложим до завтра.

Могла ли Мария противиться просьбе, выраженной таким образом? Сознавая, что ей не оставалось другого исхода, как подчиниться этому желанию, она еще раз поцеловала дядю и в знак согласия ласково кивнула ему годовой.

-- И вот еще что, сердце мое, одень также хорошенькое платьице -- сделай это из любви ко мне. Мне так нравится видеть тебя одетою к лицу. После этих слов уже и речи не могло быть о сопротивлении.

Но уходе дяди, взвесив всё сказанное им, Мария ясно поняла, что исполнить его желание -- значило всё равно что вполне сдаться. На минуту в её голове мелькнула мысль, ни в каком случае не поддаваться просьбам Михаила, вопреки опасения даже навлечь на себя его гнев. Но, к сожалению, она уже дала слово и взять его обратно не было никакой возможности. Под конец Мария пришла к тому заключению, что лучше всего совсем не думать обо всём этом. В сущности, так как цель её жизни была недосягаема, то не всё ли равно было быть несчастною в Гронпере или в Базеле?

Михаил, между тем, поднялся к своему молодому другу и с четверть часа поболтав с ним о том о сем, поручил его своей жене.

Этот день решено было оставить молодую девушку в покое, пока она не явится к ужину в полном наряде. Михаил сообщил жене о результате своего разговора с Мариею, уверяя при этом, что ему почти удалось переломить её упрямство.

-- Из любви ко мне она постарается быть с ним как можно приветливее, говорил он, таким образом молодые люди ближе сойдутся друг с другом, а завтра, когда Урманд сделает Марии предложение, ей уже нельзя будет отказать ему.

Михаил ни мало не подозревал того, что столь дорогую ему девушку, приносит в жертву своим планам, и, напротив, был, вполне убежден, что поступает по совести и по долгу и сам еще похваливал себя за свой бескорыстный поступок.

После обеда мадам Фосс предложила Адриану Урманду пройтись с нею к водопаду. Прогулка эта. само собою разумеется, обоим не. обещала ничего кроме скуки, но так как следовало же занять чем-нибудь гостя, то и надо были покориться неизбежному. Во время того, как Урманд восхищался струившимися водами, мадам Фосс, по крайней мере, с дюжину раз, уверяла его в своем живейшем желании назвать его, как можно скорей, племянником.

Наконец, наступило время ужина.

Во весь день Мария была чрезвычайно молчалива, между тем как в ен голове бродили самые разнообразные, несбыточные мысли. Что, если б ей тайно убежать к своей двоюродной сестре в Эпиналь, а оттуда уж письменно объяснить, что ей не по силам согласиться на предлагаемый брак? Но кузина в Эпинале была всё равно что чужая, между тем как дядя заменял ей отца. Или не отправиться ли ей в Кольмар, прямо к Георгу и сознаться ему во всём? Но, но всей вероятности, он оттолкнул бы ее от себя. Значит и с этой стороны нельзя было рассчитывать на помощь. Не лучше ли всего пойти к дяди, во время отсутствия молодого человека, и прямо объявить ему, что ни за что в мире не выйдет за Адрияна Урманда? Но, не смотря на всё свое мужество, Мария отшатнулась от этих мыслей. Не говорил ли дядя, как больно ему, если между ними не всё ладно и не будет ли он иметь полное право упрекнуть ее в безжалостности и неблагодарности. Что же предстояло ей когда б она приняла предложение этого человека? С одной стороны жизнь была ей слишком хорошо знакома, для того, чтобы не уметь ценить приятность собственного домашнего очага, равно как и счастье даруемое, обладанием хорошего мужа и детьми, если б Бог послал ей таковых. С другой стороны она должна была согласиться с мнением дяди, что положение первой прислужницы в "Золотом льве" не открывало ей никакой надежды на блестящее будущее. Чем скорей приближался вечер, ем более росли сомнения Марии. Она накрыла стол раньше обыкновенного, потому что ей нужно было оставить себе несколько минут на то, чтобы переодеться.

Михаил Фосс, в этот вечер, против своего обыкновения, в ожидании звонка, стоил внизу у лестницы, и как только он загудел по всему дому. Михаил поднялся первый. Втайне он надеялся, что Мария уже внизу присоединится к ним и теперь боялся, чтобы она не изменила своему слову. За ним последовали жена, Урманд и прочие обычные посетители гостиницы, все вполне убежденные, но торжественной наружности хозяев и гостя, что за этим ужином непременно последует обручение. На мадам, Фосс было её праздничное, черное шелковое платье. Михаил надел другой сюртук и свежий галстук, а Адриан принарядился еще изящнее, чем всегда.

Всё это должно было броситься в глаза даже самому простодушному человеку. Обе пожилые дамы, вышедшие из своей комнаты, пятью минутами раньше обыкновенного, встретили весь cortegХ, уже на полном ходу.

Вошедши в столовую, Михаил увидел Марию, стоявшую повернув обществу спину, перед мискою с супом, и тотчас же заметил её народное пл. тье и приколотый к груди, бант. С этой стороны значит она сдержала свое обещание, но его терзали еще другие опасения что, если б например, одной из пожилых дам вздумалось сесть рядом с Адрияном -- нельзя было не заметить, что Мария для этого употребила маленькую хитрость. Но Михаил сначала знаками, потом довольно выразительными словами, дал понять старушке, чтобы она выбрала себе другое место; это требование показалось ей весьма оскорбительным: ведь лежала же на том месте её салфетка и стояла её обычная чашка, Мария слышала всё происходившее и была страшно раздосадована своею неудавшеюся попыткою. Дядя тотчас же вслед за тем обратился к ней и сказал:

-- Мария, дитя мое, что ж ты не идешь?

-- Сейчас дяди, -- ответила она своим звонким голосом, продолжая разливать суп. Окончив это Мария, несколько минут, как будто колебалась, но потом, собравшись с духом, твердыми шагами подшила к своему месту и села подле своего обожателя. Почувствовав, что её молчание окажется полоцким, она сказала:

-- Ну, вот и и дядя Михаил, ты увидишь, однако, что без меня дело не обойдется.

-- Я знаю кого то, кому ваше соседство, в тысячу раз вкуснее всякого ужина, -- заметила оскалив зубы одна из старух.

После её слов, наступила, тягостная пауза.

-- Так было может быть, в то время, когда вы еще принимали у себя молодых мужчин; нынче же для них весьма много значит хороший ужин, -- возразила наконец Мария, не будучи уже более в состояние совладать, с накипевшем, в ней раздражением, но тотчас же спохватившись горько раскаялась в своих необдуманных словах и едва могла сдержать свои слезы.

-- Я не намерена была вас обидеть, -- боязливо пролепетала бедная старуха.

-- Тут и речи не может быть об обиде, -- успокаивал ее Михаил.

-- Позвольте налить вам винца, обратился Адриян к своей соседке, с целью завязать с ней разговор.

Мария, однако, только молча протянула свой стакан и во всё время ужина ни разу даже не коснулась налитого им вина, гак что по окончании его Михаил чувствовал что ничего не было выиграно. Мария, за исключением упомянутой выходки, вела себя, вообще весьма сдержано. Она всеми силами старалась показать Адрияну Урманду что ей вовсе не тяжело сидеть за столом; тоже самое нельзя было сказать про других. Михаил никак не мог впасть в обычный тон и сохранить свой прежний авторитет, а мадам Фосс едва была в состоянии принудить себя, сказать несколько слов. Урманд, положение которого, было одно из тягостнейших, держался довольно храбро, но ему, не смотря на все его усилия, не удавалось завязать оживленную беседу. У старухи же пропала всякая охота к разговору и она едва осмеливалась раскрывать рот: тоже было и с её сестрой. Всем показалось как, будто у них, гора свалилась с плечь, когда мадам Фосс поднялась со своего места и этим подала другим знак, следовать её примеру.

Исполнив в этот вечер дядину волю и зная что ее, покуда, оставит в покое. Мария свободно бродила по дому; но душу её наполняли страх и забота к завтрашнему дню, тогда, как она предчувствовала что ей предстояло тяжелое испытание.

-- Я бы хотела тебя спросить об одном, дитя мое, начала мадам Фосс, вошедшая перед тем чем лечь спать, в комнатку Марии: -- Приняла ли ты уже свое решение?

-- Нет, -- ответила Мария, -- я еще ни на что не решилась.

Её тетка, несколько минут, молча и пристально смотрела па нее, после чего медленно удалилась.

На утро следующего дня, Михаил во всю почти ночь, не смыкавший глаза, на половину уже готов был предоставить племяннице полную свободу и посоветовать Урманду вернуться в Базель, потому что от его проницательности не укрылись страдания молодой девушке. Да и какую же цель преследовал он наконец, как не ту видеть ее довольною и счастливою? Его сердце всё более смягчалось и подвернись ему, только в эту минуту, Мария, он наверное исполнил бы свое намерение.

-- Пусть будет, что будет, -- говорил он сам себе, взяв трость и шляпу и отправляясь в лес. Если сегодня еще, она будет настаивать на том что не может его взять, то не стану ее далее уговаривать.

К завтраку Мария не сошла вниз, а осталась с детьми, что впрочем никого не удивило, но перед обедом, когда дядя был еще в лесу её тетка вошла к пей и спросила не согласна ли она выслушать Урманда.

-- Пожалуй, -- ответила Мария.

-- Где же ты его примешь, дитя мое?

-- Там, где ему будет угодно, -- сказала Мария раздражительно.

-- Так не подняться ли ему к тебе, наверх?

-- Как бы не так? Сюда что ли?

-- Нет эти не годилось бы; но вам ведь можно сойтись в гостиной.

-- Хорошо, я пойду в гостиную. И она пошла туда не сказав более ни слона.

Так называемая гостиная, была небольшая комната отделанная по понятиям Гронпера, со всевозможною парижскою изысканностью и назначавшаяся преимущественно для таких путешественников, которые не жалели денег на то, чтобы только получить удобную и роскошную комнату. Но желающих что либо подобное, являлось весьма редко в Гронпере, поэтому означенная гостиная по большей части оставалась пустою.

Теперь там, на мягком диване, красного бархата, сидела Мария в каком чо оцепенелом ожидании. Она, как мы уже говорили выше, была прелестная девушка, но в эту минуту, сидя одна, со сложенными на коленях руками, резкою чертою вокруг губ, угрюмым лицом и отталкивающим, презрительным взглядом, опа казалась так мало привлекательною, как это только было возможно при её красоте.

Когда явился Адриян, она допустив его совсем близко к себе, заговорила первая:

-- Тетя Йозефа, сообщила мне, о вашем желании, переговорить со мной.

Урманд чувствовал всю неловкость своего положения и хотя еще не совсем потерял присутствие духа, но смутно уже сознавал что дело идет не совсем ладно. Мария без сомнения, очень хороша. -- думал он, -- но и предстоящая ей партия, такого рода, что из Лотарингии и Эльзаса не одна девушка, позавидовали бы ей. Его пригласили в Гронпер именно как жениха и в присутствии всех разыгрывал он эту трудную роль, которую она ни чуть, не старалась облегчить ему, какими бы то ни было приятные последствиями, а напротив еще своим холодным обращением довела его до того, что не обещай он только возобновить своего предложения, то теперь, наверное, находился бы уже далеко от Гронпера. -- На этот раз Урманд твердо решился если получит вторичный отказ, что он будет последний.

-- Мария, сказал он, протягивая ей руку, без сомнения, вы угадываете, о чём я хочу говорить?

-- Я думаю, что да, возразила она.

-- Смею ли я надеяться, что вы не сомневаетесь в искренности моих чувств?

Помолчав несколько минут, Мария ответила.

-- Я не имею никакой причины сомневаться в них.

-- Нет, право нет! Клянусь в том, что люблю вас от всего сердца! Ваши родные уварены, что наш союз послужит нам счастьем. Что вы на это скажете, Мария?

Она молчала, тогда Урманд осмелился схватить её руку и крепко пожимая ее он снова спросил:

-- Обдумали ли вы ваш ответ, во время моего отсутствия?

-- Да, я его обдумала.

-- Ну -- и моя любовь?

-- Я думаю, что так будет лучше всего, ответила, как бы на свои мысли, Мария, вставая и освобождаясь от его рук.

Таким образом, опа приняла предложение молодого человека. Хотя при этом им и не овладело торжество счастливого любовника, но ему уже теперь ничего нс оставалось, как вернуться к себе, в Базель, обрученным женихом.

-- Постараетесь ли вы полюбить меня, Мария? спросил он, снова взяв ее за руку.

-- Да, постараюсь, возразила она.

-- Тогда Урманд обвил своими руками её талию и нежно поцеловал ее; в этот раз Мария уже не отвернулась от него. Я также употреблю все силы, чтобы сделать нас счастливою, сказал он ей.

-- Я знаю и верю, что это будет так, ведь намерение ваше доброе. Настала пауза во время которой он всё еще нс выпускал Марию из своих объятий. Теперь я могу идти, неправда ли? спросила она.

-- Но, Мария, ты еще не дала мне ни одного поцелуи.

Она исполнила его желание, но когда её холодные губы коснулись до него, тогда он почувствовал, что в её душе но было и искры любви к нему. Урманд понял в эту минуту, хотя и не совсем ясно, что Мария дала ему слово, только из повиновения дядиной воли и готов был рассердится на нее, но его Флегматическая натура одержала верх над этим чувством. Он убедил себя, что так как теперь уже обязан жениться на Марии, то с его стороны лучше всего смотреть на вещи с их лучшей точки зрения и не сомневаться в том, что она будет ему хорошею женою, старался успокоиться надеждою, что любовь придет со временем.

-- Сегодняшний вечер, мы проведем вместе, не правда ли? спросил Урманд Марию.

-- О да, если ты этого желаешь, возразила она, зная, что теперь уже и не могло быть иначе. После этого, он оставил ее, а она пошла в свою комнату.

IX.

-- Так верно будет лучше всего, ответила Мария, на предложение молодого человека. После долгих размышлений. она наконец так настроила себя, что сама начинала верить, будто это действительно, всего лучше для неё, хотя любя другого, никогда не могла допустить мысли о возможности привязаться к Урманду. Принимая его предложение, Мария отнюдь не руководствовалась, какими бы то ни было честолюбивыми расчетами, а единственно только убеждением, что если не примет его, то ей невозможно уже будет оставаться мод одною кровлею с дядей. Поэтому она и согласилась, уверяя себя, что так будет лучше всего. В среде, в которой она вращалась, существовал обычай, что молодые девушки, в выборе жениха должны были следовать приказаниям старших, поэтому никто из окружающих Марию, не подумал бы посоветовать ей, руководиться своими собственными чувствами.

Мария была умная живая девушка, и на развитие её умственных способностей не мало употреблено было стараний, да кроме того при её многочисленных занятиях, ей едва ли оставалось довольно времени, чтобы предаваться романическим размышлениям. Вся её жизнь была полна неутомимой практической деятельности и как всегда бывает у тех, которые много занимаются материальным, так и она чаще заботилась о нуждах её приближенных, чем о том, что происходило в её душе и касалось лично её. Болела ли у неё голова или перерезала ли она себе руки, Мария гораздо более пеняла о вреде, причиненном через 8то хозяйству, чем о собственном недуге. Она так умела владеть собой, что если б например, случайно узнала о намерении Георга Фосс жениться, то по наружности, при исполнении ею своих обязанностей, невозможно было бы узнать, до какой степени она страдала, или если б дошло до неё известие о его смерти, то по-видимому, по крайней мере, оплакивала бы его, как всякого более или менее равнодушного для неё человека. Таким образом, не встань только поперек её дороги Адриян Урманд, никто никогда не узнал бы всю глубину её горя. Но тут, когда потребовали от неё сделать тот важный шаг, который должен был решить её судьбу, тогда для неё явилась необходимость заняться своим внутренним миром и спросить себя, по силам ли ей будет нести свой крест.

Сначала конечно все чувства Марии восставали против этого принуждении, но потом чаще размышляя о том, какая она незначительная личность в доме у дяди и видя, как он сам так усиленно хлопотал о её замужестве, она, мало-помалу, убедила себя принять предлагаемую ей партию. "Так верно будет лучше всего для меня", сказала себе по этому Мария. И действительно, если она могла в Гронпере, у дяди, трудиться за свой хлеб насущный, то почему ж бы ей и не работать для её мужа в Базеле? Если еще что-нибудь заставляло ее колебаться, то это была мысль, что в этом браке, помимо труда требовалось многое другое, отчего её сердце невольно содрагалось, и убедившись, что ей не оставалось другого исхода, она превозмогла и это чувство.

Не каждый ли день виделись ясные примеры в том, что девушкам необходимо подчиняться предписанным им обязанностям? У протестантов в Эльзасе существовало, гораздо большая свобода в выборе. чем дозволяло строгое воспитание католиков. Мария и её тетка были католики, и горесть, равно как и чувство благодарности не позволяли ей воспользоваться тем обстоятельством, что её дядя был протестант. Таким образом созрело её решение и она воображала, что перенесет всё равнодушно, если б только не мучили и не заставляли ее наряжаться и садиться за стол. День свадьбы думала она, также предоставить выбору родных, удовольствуясь только замечанием; отложить его хоть на месяц приблизительно и хотела быть довольна всеми распоряжениями, если б только ее оставили в покое, до наступления рокового дня. Мария ясно сознавала, сколько страданий ей предстояло вынести, как в день разлуки со своими приближенными и со синим родным краем гак и еще в долгое время, после переселения на новую родину, но и с этою мыслью она мало-помалу сроднилась и раз приняв свое решение, намеревалась заботиться о благосостоянии своего будущего супруга, также точно, как некогда предполагала заботиться о счастье другого.

-- Теперь всё хорошо вскричала мадам Фосс, еще издали, влетая в комнату к Марии, с намерением наговорить ей целую кучу самых лестных и приятных вещей. Союз её племянницы, казался ей выходящим из ряду обыкновенных -- ведь руку её просил Адриян Урманд, молодой торговец из Базеля, человеке, находящийся в самых блестящих обстоятельствах. Мария через это в её глазах значительно возвысилась и стала почти другим созданием. Теперь всё хорошо, повторила она.

-- Да, я надеюсь.

-- Ты надеешься? Как так? Ведь это правда что ты дала ему свое согласие?

-- Я надеюсь, что так будет хорошо, хотела я сказать.

-- Уж конечно, это будет хорошо, возразила мадам Фосс и как же рад будет твой дядя.

-- Добрый дядя!

-- Он действительно желает тебе всего хорошего и его вcтревоженноcть, делала меня просто несчастною. Ведь он заботится о твоем пристройстве, так как будто бы ты была его родною дочерью и как велика будет его радость в том, что он достиг наконец желаемой цели! Как я слышала дом Урманда, лежит в самой лучшей окрестности города, подле самой церкви, откуда открывается чудесный вид на реку. Говорят также будто он отделал его, самым блестящим образом, тем более. что его отец, женившись, не пожалел капитала на его устройство. Что же касается до приданого его матери, относительно белья, то оно так роскошно, что выше всяких похвал. Кроме того, ты ведь должна сознаться в том что все в один голос уверяют, будто Урманд прекрасный молодой человек.

В программу Марии вовсе не входило позволить воодушевить себя похвалами, расточаемыми её нареченному и всего менее теткою. Поэтому она всё больше молчала и не согласилась даже, на её предложение, разобрать важный вопрос о назначении свадьбы дня. "До этого еще много времени, тетя Йозефа", сказала она ей, вставая чтобы отправиться к своим занятиям. Подобное поведение рассердило бы тетю Йозефу, если б она теперь уже не чувствовала такого чрезмерного уважения к племяннице.

Михаил вернулся домой только к семи часам вечера и через комнату жены, прошел прямо к Марии. сидевшей на споем обычном месте, в приемной. Лицо его было далеко не ласково, потому что во время своего отсутствия, он уверил себя, будто поведение племянницы в отношении его, в высшей степени не похвально.

-- Ну, -- спросил он, как только завидел ее, -- ну что же будет?

Она встала, обняла его и подставила ему щеку для поцелуя. В миг всё стало ясно Михаилу Фоссу и выражение его лица преобразилось как бы по волшебству и засияло радостью и довольством.

-- Милочка ты моя, голубушка, стал он ее ласкать и приговаривать, теперь всё пойдет хорошо! Как я доволен и счастлив, и не зная что ему делать от удовольствия, далеко отбросил шапку, со своей головы.

-- Правда, у нас в доме станет так тихо и скучно без тебя, моя девочка, но нечего делать, так должно быть. Когда ты в наших глазах росла такой красавицей, я всегда чувствовал, что для тебя существует только одно положение в свете, а именно быть госпожою. Мне было так больно -- теперь это можно высказать -- что ты прислуживала людям, подобно тем, какие приходят к нам в дом.

-- При всём том, дядя, я была так счастлива у тебя!

Хорошо, хорошо дитя мое! Хотя ты, правда, делаешь прекрасную партию, но уж и ему нельзя пожаловаться в противном, ибо, во всей стране я не знаю другой девушки, которая могла бы потягаться с тобой?

-- Дядя, почему говоришь ты мне столько любезностей.

-- Я свободен говорить и думать о моем сокровище, что мне угодно, вскричал он, закрывая ей рот поцелуями и прижимая ее к своей груди. Адриан Урманд может поздравить себя с и умным выбором. Не смотря на то, что во всём Базеле и Страстбурге, он мог избрать себе любую невесту, не прельстила же его ни одна из горожанок, ничего более не умеющих как наряжаться, обвешиваться разными побрякушками и расхаживать задравши нос к верху. Нет, больше их всех понравилась ему моя девочка и действительно, не достойно ли это похвалы, что он увезет теперь с собой прекраснейший цветок всего края! Мое сердце, мое сокровище, мое дитя!

Все эти слова были прерываемы бесчисленными восклицаниями и паузами, во время которых он буквально душил Марию своими поцелуями и ласками, выражая свое восхищение, со свойственною ему живостью. Торжество его было тем более полное, что он уже почти совсем отказался от надежды. Бродя по лесу Михаил обдумывал как вести себя, в случае если Мария откажется от повиновения и понемногу привел себя в такое настроение, которое хотя и не вытекало из рассудка, но вполне согласовалось с его характером. Он решился сначала излить на нее всё свое негодование за её упорство и в тоже время, дать ей почувствовать как глубоко оно огорчило его, и потом хотел смилостивиться над нею и снова принять ее в объятия, как свою возлюбленную Марию. Совсем оттолкнуть ее от себя, было для него невозможно, потому что он слишком много любил ее; но она должна была узнать, каков он был во гневе. Таким образом, Михаил вернулся домой мрачный и недовольный, готовый дать полную волю своему дурному расположению духа. Но вдруг, как всё изменилось! Как гордился он своею племянницею, которая довела его семейство до такого почета!

Слушая восторженные излияния дяди, Мария из любви к нему и сама старалась казаться веселою. Будучи её дядей, опекуном и по настоящему также её господином, Михаил вместе с тем был её действительным другом. Он был единственное существо, которое она лучше всего понимала, о котором больше всего думала, все желания и планы которого она ревностно старалась выполнить и наконец об интересах которого она постоянно помышляла. Женское сердце вообще так устроено, что необходимо должно привязаться к кому-нибудь особенно сильно. Предметы этой привязанности различны и весьма легко меняются; у молодых девушек например переходят они от матери, к возлюбленному, потом от супруга к детям, но всегда бывает женское сердце предано со всею пылкостью, какому-нибудь избранному, для которого с радостью готово на всякие жертвы. Этот избранный у Марии, был дядя; когда он чувствовал себя счастливым и здоровым, тогда это чувство сообщалось и ей; если ему что-нибудь нравилось, то нравилось также и ей и даже когда какое-нибудь блюдо приходилось, но его вкусу, то и она охотно ела его с ним. Бывал ли он весел, то его смех оживлял и ее, точно также как и ей было не по себе, если что-нибудь его сердито. Между ними существовала полнейшая симпатия и таким образом торжество дяди и его лицо сияющее радостью, невольно увлекло и Марию.

Милый мой дядя, -- сказала она, лаская его, как я рада что вижу тебя таким довольным.

-- Конечно, у нас станет так скучно без тебя, Машуточка и мне всё будет казаться будто я лишился своей правой руки. Но что делать? Нельзя же всё думать только об одном себе!

Мария понимала что теперь ни к чему не вело бы уверять, как ей у него было хорошо и привольно и не хотела отравлять его радости напомнив ему о себе, как о жертве.

В этот вечер вопрос об ужине не представлял уже никаких затруднений; всё должно было идти как всегда.

Дня через два Адриян Урманд хотел вернуться в Базель и после этого уже приехать к Бройлер с тем чтобы увезти с собой молодую жену. Михаил предоставил Марии права без всякого постороннего вмешательства, самой назначить день свадьбы. На этот вопросный пункт они смотрели совершенно равнодушно; долго оставаться в невестах, при таком положении дел, казалось ей не у места, поэтому она потребовала только отсрочки нескольких недель, много что месяца, во время которого она хотела свыкнуться к мыслью о браке с Урмандом. Ведь действительно, не был же он дурным человеком, а союз сам по себе был даже весьма почетен. Она старалась уверить себя, что в будущем, истинная дружба, соединит ее с супругом и твердо решилась употребить все усилия, чтобы быть ему хорошею женою, крепко держаться сто интересов и ревностно заботиться о его пользе. Что же при таком решении могла значить разница нескольких дней. Но не так думала ее тетя! Она была того мнения, что свадьба должна совершиться чем скорее, тем лучше, хотя никогда громко не высказывала своих мыслей. Обыкновенно мадам Фосс. считали не особенно проницательною, но на этот раз, она больше мужа, понимала душевное состояние Марии и всё еще утверждала что её сердце не бьется для Адриана Урманда. Сердечные чувства молодых девушек вообще, не имели однако особенной цены в её глазах и по её мнению, они, в этом отношении должны были молчать. Таким образом склонившись на сторону Урманда, она думала, что так как племянница уже назначена Адрияну, то и свадьбу не должно откладывать в долгий ящик.

-- Хорошо было бы, скорей, покончить со всем этим, -- сказала она мужу, многозначительно кивнув головой.

-- Я не хочу торопить Марию, -- объяснил Михаил.

-- Но всё-таки было бы лучше назначить какой-нибудь день в будущем месяце, настаивала мадам Фосс.

Звук её голоса показался Михаилу странным, поэтому он взглянул на нее и заметил необыкновенно умное выражение лица, своей жены. Он ничего не сказал, но после некоторого размышления, также кивнул головой и вышел из комнаты, вполне согласившись с нею. Женщины, думал он, иногда, имеют больше проницательности в некоторых вещах, которые нам, мужчинам кажутся загадочными. Ведь не знаешь что впереди и жена верно права.

К концу концов мадам Фосс действительно, сама назначила день свадьбы, на 15 октября, ровно через четыре недели. Она на этот счет предварительно посоветовалась с Адрианом Урмандом, которому впрочем всё было ладно. Увидя, что его предложение принято, ему вскоре опять удалось уверить себя, будто Мария необходима для его счастья, и что ему судьба во всём улыбается, в чём он было усомнилcя, в те сутки, в которые его нареченная так дурно обходилась с ним, что он ужо подумывал вернуться на свою родину. Но теперь нельзя было сомневаться в его искренней готовности, явиться к назначенному дню; в настоящее же время он хотел уехать, чтобы заняться приготовлениями к приезду своей молодой жены.

В последние дни обрученным очень мало случалось оставаться одним а только при прощании им удалось пробыть несколько времена наедине. В день отъезда тетя Йозефа сказала Урманду, что Марию он может отыскать наверху.

Войдя к ней в комнату Урманд сказал:

"Я пришел, чтобы проститься с тобой".

-- Прощай, Адриян, -- возразила Мария, протягивая обе руки и подставляя ему щеку для поцелуя.

Как я буду счастлив, возвращаясь сюда пятнадцатого числа, -- вскричал он.

Она улыбнулась, поцеловала его и не выпуская его руки, промолвила: -- Адриян.

-- Что такое, душа моя?

-- Во имя истинного Бога, я всё сделаю для того, чтобы быть тебе хорошею женою.

Тогда он обнял и горячо поцеловал ее; выходя из комнаты по его щекам струились слезы. В эту минуту только, он вполне сознавал всё свое счастье, и чувствовал как должен благодарить судьбу, давшую ему в жены такую прекрасную девушку.

X.

Так, кузина ваша, Мария выходит за муж, за молодого торговца полотнами в Базеле, -- сказала Георгу, однажды утром, мадам Фарагон.

Таким образом, он уже после отъезда Урманда, получил верные сведения о предстоящем браке. В Гронпере никому в голову не приходило писать об этом обстоятельстве Георгу. Отец, конечно, мог бы это сделать, ко он, кроме коротких деловых записок, никому не писал и мадам Фосс нашла более удобным, чтобы её пасынок узнал о свадьбе Марии через мадам Фарагон, которую она и известила о том письменно.

Между тем в Кольмаре решено было, что Георг, с первым числом нового года, перейдет во владение отеля, с тем чтобы он пожертвовал известною суммою для приведения его в более блестящее положение, а за мадам Фарагон должно было остаться право, открыть свою резиденцию в маленькой комнатке нижнего этажа, журить прислугу и перед чужими сохранять полный авторитет. Кроме того, что ей предоставлялась совершенная свобода действий, ей назначалась еще ежегодная небольшая пенсия. Когда договор этот был заключен с общего согласия, мадам Фарагон, не смотря на то, что всё устроилось по её собственному желанию, оно стоило, многих счетов, слез и вздохов. -- Я уверена, приговаривала она, -- что скоро умру и не долго буду в тягость Георгу. -- Но вопреки этого предсказания она выговорила себе новое кресло и поправку перины в её спальни.

И так мадам Фарагон сообщила Георгу, о браке Марии.

-- От кого вы это узнали? спросил он ее, стараясь придать своему голосу возможно большое спокойствие. Хотя известие это было для него ударом кинжала и застигло его совершенно врасплох. Но он слишком хорошо владел собой для того, чтобы высказать мадам Фарагон, как глубоко оно его взволновало.

-- Это не подлежит, никакому сомнению; слуга Штадель привез мне несколько строк от вашей мачехи.

-- Тут Георг не мог не задать себе вопроса, почему же слуга Штаделя и ему не привез несколько строк, на что впрочем тотчас же сам дал себе ответ весьма близкий к истине.

-- О да, продолжала мадам Фарагон, -- это совсем верно. Свадьба назначена на пятнадцатое октября; воображаю что и вы будете присутствовать на ней. -- Она произнесла последние слова плачевным голосом, чтобы выразить свое горе, потому что опять останется одна.

-- Нет, я не поеду на свадьбу, возразил Георг. Если они в самом деле женятся, то это может случиться и без меня.

-- Но вы можете положиться на то, что они действительно женятся. Мадам Фарагон почувствовала себя оскорбленною, тем что могли не верить в известие, полученное ею из таких достоверных рук. Конечно вам угодно сомневаться в истине, потому что я вам ее сообщаю.

-- Я вовсе и не думаю сомневаться, а напротив убежден в полнейшей её правдоподобности. Мне уже заранее было знакомо желание отца.

-- Вовсе и не мудрено, что это ого желание. Что ж ему было иметь против такого брака! Мария Брокер сама не имеет пи одного Франка за душою и не может ожидать, чтобы дядя, имея толпу ребятишек, мог дать ей приличное приданое.

-- Она однако, во всяком случае, получит от него что-нибудь; отец заботится о ней, как о собственной дочери.

-- Тогда он будет не прав, у вашего отца впрочем голова всегда была полна романических идей. Но как бы там ни было, партия эта, для неё, право, что-то очень великое, уверяю вас -- даже чересчур великое -- ведь она ни больше, не меньше, как простая прислужница в вашем отеле, в таком же роде, как у нас, Флоссэн. После того не удивительно, что там все так стоят за этот брак?

-- О, если она любит...

-- Любит ли? Я думаю, что это не подлежит никакому сомнению! Почему же ей и не любить его? Он молод и хорош, имеет прекрасную торговлю и я готова покляться в том, что у него нет ни одного су долгу. Кроме того, его дом весьма роскошно отделан. Конечно она должна его любить и право не понимаю в чём бы тут было затруднение!

-- Я также, согласился с нею Георг. Я охотно верю, что у женщин любовь, по большей части, зависит от подобных вещей.

Мадам Фарагон, не поняв горькую насмешку обращенную на весь её пыл, продолжала развивать свое мнение об этой свадьбе.

-- Не думаю, чтобы кому-нибудь пришло в голову, упрекать Марию Бромар, в том что она приняла это предложение? Должна же была она исполнить требование родных и не ей ведь приходилось уверять, будто Урманд, слишком знатен для неё!

-- Вовсе он не слишком знатен для неё, возразил Георг, сурово.

-- Нам тут нечем обижаться, Мария Бромар ведь не приходится вам сродни, Георг, она не кровная ваша родственница, а много что дальняя кузина. Я слышала, что она очень похорошела.

-- Да -- она очень красивая девушка.

-- Как я ее помню ребенком, она была коротка, широка и толста, и подобные личности, впоследствии, становятся, обыкновенно, такими же, какими были детьми. Но господин Урманд конечно, придерживается тому, что имеет перед глазами, и она, в свою очередь, знает что овес должен быть сжат, когда он зрел! Надеюсь однако, что люди, не будут иметь причины, говорить, будто наш отец, поймал жениха в "Золотом льве" и более не выпускает его.

-- Мой отец не такой человек, чтобы обращать внимание на людской толк!

-- Может быть, было бы и не худо, обращать на это внимание, возразила мадам Фарагон, качая головой.

После этого разговора, Георг, по-видимому так спокойно, занялся своими обыкновенными делами, что никто не мог заметить волновавших его чувств. Мадам Фарагон не имела ни малейшего подозрения в том, что свадьба Марии в состоянии была огорчить его, а напротив воображала будто Георг считает этот союз большою честью для семейства -- если только он не имел причины упрекнуть отца в слишком большой щедрости, относительно приданого Марии.

-- Хорошо, что вы получили свою небольшую долю, перед началом этой истории, сказала она Георгу, когда он после ужина, на минуту вошел к пей в комнату.

-- Ни в каком случае, уверяю вас, не обделили бы меня, ответил он, выходя от старухи со-злостью в сердце.

Во весь день Георг вполне владел собой и считая не достойным мужчине, выказывать хоть малейший признак озабоченности или горя, занялся с твердою волею, своими обычными дедами. Он старался как можно менее задумываться, но острая, жгучая боль ни на минуту не оставляла его. Вечером, покончив с дневным трудом и выйдя от мадам Фарагон, Георг пошел бродить по улицам, где дал полную волю своим мыслям. Здесь, зная что в темноте никто не мог обратить внимания на него, он более не удерживал всех мучительных чувств, охватывающих человека страстного темперамента, при мысли, что любимая им женщина, находится в объятиях другого.

Когда в первый раз, до него дошел слух об обручении Марии, тогда он исполненный сомнений, немедленно решился отправиться в Гронпер. Если слух этот не был справедлив, то она одним еловом могла оживить его надежды, в противном же случае не смела отпираться и тогда он, каким-нибудь жестким словом, хотел уязвить ее сердце, если оно еще хоть немного было доступно ему; но никогда однако, не должна была она узнать что разбила все его надежды. При этом решении, вызванном в Георге, мужскою гордостью, он был на столько близорук, что не мог сообразить, как много от него самого зависело восстановление их прежней любовной связи и что во всяком случае ему следовало сделать первый шаг. Отчего же не высказал он своего желания услышать от неё откровенное признание, причём так легко было бы ему выразить ей всю свою привязанность? Но вместо того Георг сделал неловкость спросить Марию только об её обручении с Урмандом не показывая при этом даже малейшего признака своего неудовольствия! Он не сообразил, что судя по его поведению, не должно ли было и в её сердце вспыхнуть, горькая злоба против него самого! Не сам ли он принудил ее к мысли, что для него её союз, с кем бы то ни было, должна казаться равнодушною, так как он и не думал просить её руки. Иди может быть он ждал, чтобы Мария поклялась ему, прожить весь свой век одинокою, потому что он покинул ее?

-- Когда мои родные, находят удобным располагать мною, то я тут ни при чём сказала она ему и вместо того, чтобы из этих слон вывести надлежащее заключение, он ушел, предоставляя ей полную свободу, считать его прежние клятвы одною ребяческою игрою в любовь.

Теперь бродя, по темным улицам, истина понемногу открывалась перед глазами Георга. Он однако всё еще не хотел извинить Марию, так как она поклялась ему в верности, а он, как воображал, не давал ей право усомниться в его постоянстве. Всё более обдумывая свое поведение, во время отсутствия, он не мог не сознаться в том, что сам много виноват в своем горе. Если б он действительно горячо любил, то не торопился бы так исполнить волю отца и не тотчас бы уехал; но так как уже случилось, что он уехал, то почему же, не возобновил он своих сношений с Мариею и не напомнил ей о своей постоянной любви, а предпочел упорное, упрямое молчание. Таким образом, поневоле в пей должны были зародиться сомнения, тем более что и при свидании он не показывал ей и следа прежнего ласкового расположения. Сообразив всё это, Георгом овладело мучительное раскаяние и тяжко упрекал он себя, что не боролся за свое сокровище, пока свадьба еще не была делом решениям. Он старался успокоить себя мыслью, что если б Мария, любила его истинно, то никогда никто не осмелился бы приступиться к ней с подобным предложением, по ничто не в состоянии было унять его страданий об утрате девушки, обладание которою, он так страстно желал! Но может быт время еще не ушло и ему удастся наверстать потерянное!

Кроме любви его подстрекало чувство мести. Теперь авторитет отца для него ничего не значит и отбросив в сторону все расчёты и соображения, он жаждал только наказать Марию за её предполагаемое вероломство и намерен был отправиться в Гронпер, с тем, чтобы своим внезапным появлением, поразить Марию, как молниею: в нём живы были еще все уверения в любви и он хотел попробовать не удастся ли ему пробудить в пей заснувшие воспоминания.

Вернувшись домой и встретясь еще на минуту с мадам Фарагон, Георг сказал ей:

-- Послезавтра я собираюсь в Гронпер.

-- В Гронпер -- послезавтра -- к чему?

-- К чему? я сам это еще хорошо не знаю. Но мне хочется еще раз увидеться с Мариею, перед её свадьбою.

И как он решил так и сделал.

XI.

На вопрос мадам Фарагон, долго ли он намерен остаться в Гронпере, Георг ответил:

-- По всей вероятности, одну только ночь, однако не хочу ничего обещать наверное.

Что он не долго думал быть в отсутствии, доказывалось тем, что он взял из гостиницы лошадь и сам правил экипажем. Таким образом выехавши рано утром, приехал Георг в Гронпер, приблизительно к двенадцати часам пополудни. Во время дороги терзали его самый скорбные мысли, и, завидя очерки деревни, он попридержал быстрый бег молодого животного. Что ему там делать и кому сообщить мучившие его мысли? Доехавши до двора, но обе стороны которого тянулась гостиница "Золотой лев", Георг не прямо въехал в главные ворота. Из домашних никого нс было видно, потому ему можно было сперва расспросить слугу, вышедшего ему на встречу. От него узнал Георг, что отец еще рано утром отправился в лес, и не скоро вернется, и что мадам Фосс и Мария Бромар были заняты в доме. После этого слуга с вдохновением сталь рассказывать об обручении. Никогда еще, говорил он, ни одна свадьба в Гронпере не возбуждала столько толков, как эта и воодушевление слуги достигло своего высшего апогея, когда он принялся разбирать счастье Марии и сокровища, которые достанутся на её долю. -- "Белья", уверял он, от восхищения растопыривая все десять пальцев, "столько-столько, что хватит и на внуков!" Георг слушал всё это улыбаясь, изредка только перебивая его тем или другим вопросом, и думая про себя, что, стоило ли труда совершить эту дальнюю дорогу, для того только, чтобы излить свой гнев, на девушку, позволившую подкупить себя всеми этими безделицами?

Георг сначала хотел идти к отцу в лес, но потом передумавши, медленными шагами направился к дому. К чему ему было идти к отцу и что ему сказать, ведь не его следовало упрекать! Марии была главная виновница его несчастья и на нее должно было масть всё его негодование.

Робко входил Георг в дом, почти страшась встретиться с того которую искал. Как бы чувствительнее нанести ей удар? Как указать ей всю глубину пропасти в которую она своим непостоянством ввергнула всё его счастье? Для этого необходимо было быть с Мариею наедине, на что он однако едва ли смел надеяться. Кроме того он чувствовал теперь к ней какую-то трусливую робость и хотя его решение сказать ей всю правду, было самое твердое, но он боялся чтоб ей не удалось смягчить его своими словами. Хотя Георг, ежедневно, даже ежечасно, старался уверить себя в Фальшивости Марии по какой-то инстинкт или тайное предчувствие всё твердил ому, что она слишком честна, чтобы быть способною на какую бы то ни было низость и что она девушка с твердым сердцем, возвышенным умом я благородными мыслями, которая всегда сумеет объяснить настоящую причину своих поступков.

Не встретясь ни с кем, дошел он до кухни, где нашел мадам Фосс с кухаркою и Петром. Тогда, конечно необходимо было найти какой-нибудь предлог своего внезапного приезда. На него посыпались вопросы: приехал ли он с мирными намерениями, или нет. И было ли обручение причиною того. На последний вопрос Георг отвечал утвердительно. "Ведь ты радуешься?" спросила мадам Фосс "и пожелаешь ей счастья, не правда ли?"

-- Конечно, пожелаю я ей счастья, отвечал он.

После этого кухарка и Петр принялись до небес возносить беспримерную честь оказанную "Золотому льву" объясняя при этом какая гордая невеста должна была быть Мария.

-- О, да, Мария будет жить в прекрасном доме иметь достаточно средств, чтобы обвешивать себя нарядами, заметил Георг скрежеща зубами и едва сдерживая свой гнев.

-- И кроме того еще будет обладать мужем, самым знатным из всей Швейцарии, возразила мадам Фосс раздражительно. Она и прислуга, ясно поняли, что Георг приехал из Кольмара не ради того только, чтобы выразить кузине, свою радость о её счастье.

Георг пошел в маленькую комнату, куда последовала за ним мачеха.

-- Георг, начала она, ты поступишь очень опрометчиво, если при отце будешь восставать против Марии.

-- Мне очень хорошо известно, возразил он, что для отца Мария имеет гораздо большую цену, чем я.

-- Нет, это не правда Георг!

-- Да, это и не мудрено. Она находится у вас в доме, между тем как я живу на чужбине. Конечно любил он ее, между тем как меня прогнал от себя. По не понимаю, по какому праву вообразил отец, что я, на эту свадьбу посмотрю теми же глазами как и он. Я никак не могу сообразить, почему бы была для нас такая высокая честь, то что Мария выходит за муж за богатого, молодого господина, который по моему мнению, не изобрел пороха!

-- Он в высшей степени деятельный молодой человек, очень хорошо понимает свое дело. Я также нередко слышала, что никто, из приезжающих в Гронпер, не умеет так хорошо закупать, как он.

-- Этому я охотно поверю!

-- И как бы это ни было, мне кажется что богатство вовсе не позор.

-- Но но всяком случае позорно придавать ему такую цену. Однако всё равно, словами тут ничего не сделаешь, потому и не стоит более говорить об этом.

-- Почему же ты приехал?

-- Потому что я хотел говорить с отцом.

Но, спохватившись, что сказал неправду и что настоящая причина его приезда не может остаться тайною Иезефе, прибавил: "Кроме того, я бы желал еще раз увидаться с Мариею, хотя я и совсем против её свадьбы. Впоследствии мы с нею более не встретимся, поэтому я и приехал теперь: у тебя верно найдется постель для меня?

-- Да, в этом у нас нет недостатка.

На этом разговор был покончен так как мадам Фосс не знала каким тоном снова заговорить со своим пасынком, то спросила не желает ли он закусить и не дождавшись даже его ответа, приказала Петру накрыть стол в маленькой комнатке. Георг между тем осведомился о детях и таким образом тягостный предмет был на время отложен.

В это время известие о приезде Георга достигло и до Марии. Опа часто раздумывала, что он будет делать, когда узнает о её обручении. Приедет ли он сам пожелать ей счастья или пришлет свадебный подарок, как это было в обычае той страны? Будет ли он присутствовать на свадьбе и каковы будут его чувства при этой церемонии? В её памяти глубоко и неизгладимо сохранялись те пламенные восхитительные слова любви, которыми они когда то разменивались. Ей казалось будто она еще чувствует нежное пожатие его руки и горячей поцелуй, когда она клялась принадлежать ему на веки. После этого он уехал и целый год не присылал ей ни одной весточки о себе, ни одного знака памяти. Потом он явился и спросил только обручена ли она с другим, и при этом вопросе жестоко дал ей почувствовать, что он, по крайней мере, предал забвению всё прошедшее между ними и считал всё это детскою шалостью.

С четверть часа обдумывала Мария, как ей лучше всего поступить потом решилась тотчас же спуститься вниз. -- Лучше, думала она, сейчас же встретиться с ним, чем за ужином перед всеми. Она намерена была вести себя так, как будто ни одно слово, никогда не было произнесено между ними и в случае того, если бы силы изменили ей, то лучше, так полагала она, если это случится при тетки, чем в присутствии дяди. Приняв это решение Мария, собравшись с духом сошла вниз.

Когда она вошла в комнату Георг сидевший у печи, тотчас же встал и лицо его приняло грустное выражение, Мария не могла не заметить этого он показался ей, еще более, дорогим потому что страдал. -- Как я рада видеть тебя Георг, сказала она. -- Мне так приятно что ты приехал.

-- Она протянула ему руку, которую он, поспешно схватил.

-- Я счел за лучшее поторопиться своим приездом, -- сказал он. -- У нас в гостинице, скоро будет много дела!

-- Не значит ли это, что ты не хочешь приехать ко мне на свадьбу? Сказав это Мария улыбнулась и старалась придать своему голосу радостное выражение. Она предпочла, без обиняков перейти на этот тягостный предмет разговора.

-- Да, возразил он, тогда меня не будет здесь.

-- Ах -- как чувствительно будет для отца твое отсутствие! Но если уж этого нельзя, то очень мило с твоей стороны, что ты теперь приехал. Мне было бы весьма грустно покинуть мою родину, не повидавшись еще раз с тобою. Хотя и недалеко от Кольмара до Вазеля, но всё же это не наш, милый, родной край, -- не так ли Георг?

Назвав его но имени, голос Марии имел столько задушевности, что вызвал в Георге смертельную боль. В этот момент вся его ненависть перешла на Адрияна. Как смела эта выскочка, эта ничтожная тварь, встать между ним и единственным женским существом, затронувшем его сердце. Он отвернулся и ничего не ответил. Георг только тогда чувствовал в себе достаточную твердость для пополнении своего решения, на счет того чтобы уничтожить Марию, когда её взгляд не был обращен на него, и когда до его слуха не проникал её милый голос. Ему не хотелось чтобы его приезд в Гронпер пропал даром. -- Теперь я пойду, -- продолжала Мария, но за столом, когда дядя придет я опять увижусь с гобой, неправда ли, Георг? Как отец будет рад! И ты расскажет нам тогда о всех обоих новых распоряжениях, в отеле. До свидания, покуда, Георг! -- Она исчезла прежде, чем он успел произнести одно слово.

Закусив он вышел на двор, закурил сигару и пошел прогуляться, но однако не потому направлению, где бы мог столкнуться с отцом. Оп побрел к водопадам и вернулся только с наступающею темнотою. Его встреча с отцом была весьма ласкова, при чём не говорилось ничего особенного; после чего сели ужинать.

XII.

Когда Георга за столом спросили, на долго ли он взял Отпуск, то Сообразив что до следующего дня не успеет выполнить свою задачу, он назначил свой отъезд в Кольмар на послезавтра Михаил избрал для разговора, ближайшую тему именно Кольмар, Вогезы и мадам Фарагон, потому что мадам Фосс успела уже шепнуть ему о неприятном настроении Георга. Он хотя и не мог понять почему бы сыну быть недовольным, при этом радостном событии, счел однако за лучшее проглотить свое неудовольствие и беседовать о посторонних предметах; мало-помалу ему удалось было завладеть прежним хорошим расположением духа, когда разговор коснулся новых учреждений на почте в Кольмар, закупке новых лошадей и других подобных вещах. Эти предметы всегда доставляли ему большой интерес, потому что тут высказывались всегда глубокие познания и способности Георга.

Мария ходила взад и вперед, изредка также вмешиваясь в разговор. Ей крайне хотелось завязать с Георгом хоть более или менее сносные отношения так как, с этих пор, должна была смотреть на него, только как на кузена и кроме того показать ему, что воспоминания о прошедшем, нисколько не тягостны дли неё, вследствие этого немного необдуманно сорвались с её губ слова:

-- Когда ты будешь иметь свой собственный дом, тебе также надо позаботиться и о хорошей жене.

-- Ну, это само собою разумеется, -- ревностно подхватил Михаил и мадам Фосс также пожелала ему добрую хозяйку, с тем чтобы наполнить последовавшую за этим тяжелую паузу,

Сам Георг ничего не отвечал и молча пил налитое ему вино. Мария почувствовала что поступила весьма опрометчиво затронув этот сердечный вопрос и что ей, пока Георг в Гронпере следовало бы избегать с ним всяких более или менее интимных разговоров.

Михаил Фосс пригласил сына проводить его на следующее утро в лес, на что тому ничего более не оставалось как согласиться. Решено было пуститься в дорогу в шесть часов утра и улыбаясь просил Михаил, Марию, приготовить им к тому времени, небольшую закуску, что она с радостью, обещала. Она охотно согласилась бы встать еще раньше если б могла надеяться хорошим завтраком вызвать в Георге более доброе расположение духа. Тот же втихомолку решил, что гроза над Мариею, должна разразиться в этот же вечер; его серьёзные, строгие черты, резко отличались от оживленного веселого лица Михаила и дело неминуемо дошло бы до взрыва, если б мадам Фосс не вмешивалась в их беседу и не старалась бы всеми силами предупредить чтобы не произнесено было имя Адрияна Урманда. Таким образом разговор всё более вертелся на интересах Георга, при чём отец нередко выражал свое удовольствие на самостоятельное устройство сына.

-- В противном случае, тебе, может быть, пришлось бы ждать довольно долго, -- заметил Михаил.

-- Мне это нисколько не было бы тяжело, возразил Георг.

-- Верю, верю, что ты не желаешь видеть своего старика под землею, но мне самому эта мысль не давала бы покоя. Если б даже я предоставил тебе леса, то и тогда сумма вырученная за них, была бы слишком недостаточною, чтобы доставить тебе самостоятельное положение в свете. Но, впрочем и не мешает молодому человеку выйти из родительского надзора, в этом я вполне убедился и теперь желал бы только видеть тебя почаще у нас.

Георгу удалось ускользнуть от отца, только к десяти часам и выходя в сени, прямо наткнулся на Марию, чем-то занятой там! Он пригласил ее к себе, потому что, в тех странах не считалось предосудительным для молодых девушек, входить в мужские спальни. Мария тогда тотчас поняла, что Георг приехал в Гронпер не собственно с тем, чтобы оказать внимание отцу и чтобы проститься с нею, перед её свадьбой. Что ей предстояла сцена, в том она была уверена, но в каком роде, это был вопрос. Но имея однако чистую совесть, Мария не боялась того, что угрожало ей и вошла в комнату с улыбающимся лицом.

-- Марии, начал Георг, ты видишь меня здесь, потому что я кой о чём должен переговорить с тобою, и при звуке этого голоса, улыбка исчезла с лица Марии, так как в нём слишком ясно слышался весь его сдержанный гнев. Так он намерен был осыпать ее серьезными упреками -- упреки ей, от человека, укравшего её сердце и оставившего ее потом на произвол судьбы -- упреки, от человека, который разбил все её надежды и заставил испытать все жестокие муки первой обманутой любви, который принудил ее отказаться от всех мечтаний о жизни, полной счастья и радостей, чтобы удовольствоваться одним долгом, при чём сердце должно было оставаться холодным и безучастными. Как ей не было горько от этих мыслей, но она решилась сохранить возможно большее присутствие духа и не дать ему заметить волнующих ее чувств.

-- Надеюсь, что в твоем сердце, Георг, ничего нет кроме доброго в отношении меня, возразила она ему, ведь нам предстоит такая скорая разлука.

-- Не знаю, что было бы причиною этих добрых чувств в моем сердце, был его ответ, после чего он немного призадумался, как бы поразить ее побольнее. Громкия слова неуместа там, продолжал он наконец, где происходило когда то, нечто выше всяких слов! Георг остановился на минуту, как бы давая время ответить, но она, в свою очередь ждала пока он вполне выскажется. "Может ли быть, Мария, чтобы ты забыла все свои клятвы?" и на этот прямой вопрос она молчала, ей казалось, что не настал еще момент, чтобы сказать ему те немногие слова, которые она для него приготовила. "Ты -- ты изменила своей клятве и растерзала мое сердце, потому что не была в состоянии сохранить мне верность, между тем, как я на твоем постоянстве основал все свои мечты о жизни, полной самого высокого земного счастья. Ты обещала принадлежат мне на веки и прежде чем прошел год ты обручилась с другим! И почему же? Потому что ты соблазнилась рассказами о его богатстве и доме, набитом роскошною мебелью. Кто знает, может быть в его доме для тебя загорится звезда счастья; для меня же и моего дома воспоминание и тебе, навеки будет служить проклятием!"

Эти признания поразили Марию, подобно молнии. Ничего подобного не ожидала она; будучи уверена в его равнодушии, она приготовилась выслушать самые жестокие несправедливые упреки и готова была отразить их одним коротким словом. Но на любовь его к ней -- нет, на любовь с его стороны она ни в каком случае не могла рассчитывать. Правда, он осыпал ее упреками, по они дышали самою жгучею страстью! Тяжелые вздохи прерывали его голос, когда он обвинял её в том, что она надломила ему сердце. Он уверял, что никогда не изменял ей, что все свои надежды полагал на нее и как теперь она стала проклятием всей его жизни. Какие мысли и чувства при атом должны были волновать душу Марии? Только одно убеждение в полнейшем равнодушии Георга, заставило ее принять руку Адрияна Урманда; в противном случае, ничто на свете, никакие доводы и уговоры родственников не принудили бы ее отдаться другому. Теперь все причины, казавшиеся ей до сих пор такими основательными разлетелись на ветер.

Конечно если б она была, независима и имела свободный выбор, то охотно на всю жизнь осталась бы служанкою у дяди и представила бы Адрияну Урманду право положить все свои сокровища к ногам какой-либо другой девушки. Но зависимая от чужой воли, она должна была подчиниться ей и послушно исполнять то, на что ей указывали, как на обязанность. И теперь согласно данному слову, она по настоящему, не должна бы была слушать пламенных упреков своего возлюбленного, но это было ей не по силам. Горячо сочувствуя ему, каждое слово его болезненно отзывалось в её душе; забыты были все несправедливости, всё кажущееся равнодушие с его стороны, всё, кроме настоящего. Если б она была уверена, что Георг мог ей простить, Мария готова была тотчас броситься перед ним на колени.

-- Георг, о, Георг, стонала она.

-- Что в том пользы, теперь? возразил он, отворачиваясь, Заметив что нанесенный удар остался не без последствий, ему скорей всего хотелось уже быть в Кольмаре.

Мария приблизилась к нему и нежно взяла его за руку.

-- Георг, правда ли то, что ты никогда не переставал любить меня -- и теперь еще любишь?

-- Люблю ли? не знаю, что ты называешь любовью: Разве я не поклялся вечно любить тебя одну? Не делал ли я нее, чтобы основать свой домашний очаг, потому что рассчитывал иметь тебя своей женой? Как могло бы мне прийти на ум изменить моей клятве? Не думаю, чтобы ты меня считала способным на измену!

-- Во имя истинного Бога, я была уверена в ней! И обливаясь слезами, Мария упала перед Георгом на колени.

-- Мария, прошу тебя, встань.

-- Не прежде, пока ты мне простишь! Во имя всего святого, я принуждена была думать, что ты меня забыл. Для тебя весь свет был открыт, между тем, как я могла только мысленно быть с тобой моим возлюбленным; ах, если б ты мог подозревать всю величину моей любви и потом всю глубокую скорбь, когда во мне утвердилась мысль о твоем забвении. Если б ты знал, как я боролась, чтобы исполнить волю дяди, когда мне уже более ничего не оставалось! И в своем отчаянии Мария обхватила колена Георга и прильнула к ним головою.

-- Кого же любишь ты теперь? спросил он прерывая её рыдания и подымая ее, меня или Урманда? Этот вопрос был излишним, так как её скорбь была довольно красноречивым ответом. Но Георгу хотелось слышать это признание из уст Марии.

-- Это грустно, начал он снова получив её ответ.

-- Богу известно, как это тяжело. Я считал тебя сильнее.

-- Не брани меня, Георг! Неужели же я действительно служу тебе проклятием?

-- О Мария, как твердо надеялся я найти в тебе мое счастье!

-- Скажи же Георг, что не проклинаешь меня!

Но он молчал. Между тем как она умоляла его о малейшем знаке прощения, он напрягал все умственные способности чтобы по возможности избавить себя и ее от предстоящей гибели. Теперь он уже не мог более сомневаться в том, что её сердце всё еще принадлежит ему, хотя она и отдала руку Урманду. Стоя перед Мариею, с насупившимся лицом и мрачно сверкающим взглядом, Георг мало-помалу, стал смягчаться, его гнев уступил место более нежному чувству и он стал сознавать каким образом, всё так пагубно сложилось для Марии, что заставило се считать себя забытою.

-- Я должен поверить, что ты так думала обо мне, -- сорвалось неожиданно с его губ.

-- Что я -- что думала, Георг?

-- Будто я тщеславный, пустой, лицемерный дурак, на слово которого нельзя положиться.

-- Нет, Георг, никогда не считала я тебя, таким дурным человеком, но, приехавши к нам, я не узнала тебя, потому что ты был так холоден и ни слова нс говорил со мной.

В эту минуту, в Марии исчезло всякое желание оправдываться Одно только ясно сознавала она, именно что своими сомнениями, навеки утратила единственное что считала для себя высшим благом и не с состояние была простить себе это роковое заблуждение.

-- Не стоит более об этом размышлять, заметил Георг. Теперь ты должна будешь сделаться женою того человека и хотя это сведет меня с ума, по я боюсь что тебе необходимо будет покориться.

-- Я сама этого боюсь, если только...

-- Что?

-- Нет, ничего Георг! Ведь так должно же быть, они все имеют мое слово. Ты же Георг верно простишь меня!

-- О, Мария, моя возлюбленная, пусть будет так! С его лица, однако, всё еще не исчезло мрачное горестное выражение и глаза всё еще смотрели угрюмо.

-- Ах, Георг, как я несчастна! Не успокоюсь я раньше, покуда ты не скажешь, что помирился со своей судьбой и что будешь искать счастье в другой!

-- Я не могу этого сказать, Мария. Никогда я не полюблю другую, потому что никогда не забуду тебя! Каждое слово Георга было ударом кинжала для сердца Марии, но она старалась не выказывать своих мучительных страданий.

-- Мы женщины верно не так сильны, как мужчины, -- сказала она наконец. -- О, скажи же, что прощаешь мне!

-- Я уже простил тебе! О Боже!

Георг взял ласково протянутую ему руку и несколько времени, держал в своей, Мария же смотрела на него как бы выжидая другого знака прощения, но видя, как он боролся со своего нежностью, она тихо выдернула свою руку и сказала.

-- Теперь я должна идти Георг. Прощай, покойной ночи.

-- Покойной ночи, Мария! Она ушла.

Оставшись один, Георг впал в глубокое раздумье. Какое преобразование случилось с ним. Не смотря на то что все его планы и надежды рушились, не малым утешением служила ему уверенность что его любят и предпочитают всякому другому. Теперь он звал что его возлюбленная не позволила подкупить себя красотою и богатством соперника, а была вполне ему предана и чтобы не выражали его черты лица, в душе, он уже давно простил ей. Что теперь оставалось делать? Она не была еще женою Адриана Урманда! Не блестел ли в этом луч надежды для обоих? Хотя он знал что на его родине обручение считалось уже на половину браком; но ему эти казалось ничтожным в сравнении, с теми неразрывными узами, по которым Мария была бы для него уже недосягаемою. Этот нелюбимый ею человек, не был еще её мужем и мог никогда не сделаться им, если б Мария имела только достаточную твердость, чтобы противиться влиянию всего семейства.

Вез её согласия, никакой пастор не мог бы обвенчать ее, и он сам -- Георг -- он хотел справиться с целой родней. Ему хорошо было известно, что в таком случае их обоих ждет отчуждение, как со стороны отца, так и со стороны всех других, но всё это, думал Георг, легко перенести, если б только ему удалось уговорить Марию Бромар вместе с ним пренебречь всеми нападками общества. Ложась в постель, Георг решился поговорить об этом предмете с отцом, во время завтрашней прогулки. Он не скрывал от себя, что этим вызовет его самый сильный гнев -- но рано или поздно, это должно же было случиться.

XIII.

На следующее утро, когда Михаил Фосс и его сын сошлись в кухне, Мария уже ожидала их там. "Браво, моя девочка", закричал ей дядя еще издали и принялся ласкать и целовать ее, "какой же славный завтрак приготовила ты нам, странникам!" Мария улыбнулась и сказала ему что то ласковое: не ее лицо не выражало того, чего ей это стоило. "В последний раз Георг получает его из твоих рук", продолжал Михаил болтать, а он, бездельник, не хочет ценить этого, как бы следовало". Георг стоял к ним спиною, не говоря ни слова и слыша подобные речи, не в состоянии был даже улыбнуться. Мария лучше владела искусством представляться и хотя говорила немного, но показывала, по крайней мере, вид, будто вполне сочувствует шуткам дяди. Завтрак скоро был окончен. Когда оба удалились, Мария осталась одна со своими думами и главною, преобладающею, над всеми другими, мыслями, была: будет ли Георг говорить с отцом о том, что произошло между ними вчерашний день, или нет?

Когда оба Фосса вышли из дому, начинало уже светать и дул свежий, резкий ветер. "Скоро настанут морозы и тогда уже не будет более корму для скота", начал старший.

-- До конца ноября можно еще будет посылать их на луга.

-- Да, да, они могут там пастись, но вопрос в том, найдут ли животные что-нибудь для себя; я вообще думаю, что у нас нынче будет ранняя зима и мне кажется, нужно будет опять приняться за швейцарский корм.

Пока Михаил, в своих разговорах, не упоминал о Марии, он находил в Георге добровольного слушателя. Взбираясь на гору он стал говорить о своих предприятиях: "Аренда, требуемая общиной, становится так велика, что вся торговля лесом не приносит никакого барыша. С виду это дело кажется таким обширным, потому что занимает столько рук, но, в сущности, оно ничего не стоит.

-- Ну, надеюсь, что это не так уж плохо, возразил Георг.

-- Честью уверяю тебя, что оно не многим лучше и я бы давно отказался от него, если б не всадил своих денег в эту пильную мельницу.

-- Я думаю, что если б ты привел в исполнение свое намерение, почувствовал бы будто тебе чего то не хватает, батюшка.

-- Может быть потому, что дело это доставляет мне деятельность и движение. В доме женщины без меня справляются работами; конечно, всё пойдет иначе, когда Марии не будет, я об этом еще хорошенько не подумал! Она выросла у нас, так что знает во всём толк и между сотнями едва ли можно найти одну, похожую па нее, могу тебя в этом уверить, Георг! Теперь у неё будет богатый муж, но человек посредственного состояния, нашел бы в ней чистый клад, потому что с такою хозяйкою ему можно было бы отложить копейку и на черный день, говорю тебе она знает и понимает всё.

К чему он говорил ему всё это? Георг вспомнил тот день, когда отец выгнал его из дому, как он выражался, потому только что ему вздумалось жениться на этой девушке, бывшей таким сокровищем для мужчины. В чём же заключалась его вина и почему отец упустил из виду для своего же семейства этот вполне завидный союз?

-- В Базеле ей не придется много напрягать своих сил, сказал наконец Георг, сердито.

-- Этого теперь еще нельзя знать, возразил отец. Человеку торговому жена всегда может принести пользу своею деятельностью и у Адрияна Урманда. который, по всей вероятности, будет жить открыто, верно найдется многое, за чем нужен будет присмотр хозяйки.

-- Он сам однако порядочная простофиля.

-- Простофиля? Что тебе это пришло в голову: Если б ты когда-нибудь видел, с каким толком он закупает свой товар, то имел бы о нём другое мнение. Нет, ни в каком случае его нельзя назвать глупым и он очень хорошо знает, какую берет умную жену.

-- Может быть, почем я знаю!

-- Тебе не следовало бы так необдуманно выражаться, в особенности о человеке, который, в скором времени, будет так близок к тебе.

Георг, имея в виду, еще до возвращения домой, высказаться отцу, остерегся еще более раздражить его противоречием. Он знал, что его признание ни в каком случае не смягчит его сердца и что, напротив, они войдут в гостиницу противниками но, уже раз решившись, ему не хотелось упустить столь удобного случая.

Они молча вошли на вершину горы, где повсюду разбросанными лежали толстые бревна и разговор снова обратился на торговлю лесом,

-- Я имел намерение передать это дело тебе, но оно слишком маловажно и сделало бы из тебя бедного человека.

-- Ах зачем не исполнил ты того, чего хотел!

-- Как можно так говорить! Теперь, по крайней мере, тебе все дороги открыты! -- Они сели на сосновый обрубок и Михаил Фосс, набил себе трубку.

-- Нет, сын мой, продолжал он, тебе будет лучше, чем твоему отцу! В городе жизнь значительно приятнее, там слышишь столько новостей и приобретаешь так много полезных познаний. Но я нс смею жаловаться, Богу так было угодно и мне только так взгрустнулось, при мысли о будущем, когда тебя и Марии не будет здесь. Часто я думаю, что, когда Мария оставит нас, тогда дли меня, одинокому, всего лучше будет сидеть тут со своею трубкою, потому что общество его преподобия, господина Гондена, не может же быть для меня особенно занимательно и приятно.

-- Что за несообразные мысли! думал между тем Георг. Кто же велел ему разлучить нас, вместо того как ничего не было бы легче как соединив нас оставить при себе. Нет, уж его жалобы на то что он сам причинил, заходят уж чересчур далеко!

-- И даже порядочного табаку нет, которого бы стоило курить, продолжал Михаил плачевным голосом.

-- Так я могу прислать тебе, батюшка, самого отменного из Кольмара!

-- Ты сделал бы мне этим большое одолжение! Но иногда я думаю совсем бросить курить! Право, что тут за удовольствие, только Дым остается па платьях.

-- Ты что го печален батюшка, не то тебе и в голову не пришли бы подобные мысли.

-- Твоя правда, Георг, я даже совсем убит горем! Только тогда понял я кое, что теряю в Марии. когда дело было уже решено, и мысль о том делает меня стариком. Конечно, жена моя прекраснейшая женщина и дети у нас также есть, но Мария была душою всего дома! Дай-ко мне еще огонька, Георг, не Знаю, почему моя трубка так плохо курится!

-- Так вот каково душевное состояние моего отца! думал Георг, едва приходя в себя от удивления. Все мы искренно любим друг друга и чувствуем, что друг без друга не можем быть счастливы; моему отцу кажется, даже, будто весь свет пусть, когда мы не при нём и не смотря на то он, безо всякой разумной причины, взял да и разлучил нас. Почему же? Потому что никто не осмеливается открыть отцу глаза, где именно ему следует искать счастья для себя и для тех, которых он любит!

Подобные мысли теснились в голове Георга, во время того, как он слушал жалобы отца на свою горькую судьбу и хотя его сердце было переполнено, но он всё еще не мог решиться высказаться ему.

Выкурив трубку, Михаил предложил сыну пойти на мельницу. Там Георг долго стоял погруженный в созерцание самостоятельного движения простого механизма, им самим устроенного, вдыхая при этом приятный запах свежих опилок и прислушиваясь, когда изредка умолкал шум колес, к мелодичному журчанью ручейка. Под впечатлением этой чудной природы, он живо сознавал, как всё здесь, вокруг него, в тысячу раз прекраснее той тесной комнатки в Кольмаре, где ому приходилось иногда отдавать отчеты мадам Фарагон и теперь Георг, более чем когда либо, почувствовал потребность объясниться с отцом. Может быть, думал он, всё обойдется благополучно.

Отец с сыном пробыли на мельнице около часа и Георг, не смотря на то, что его мысли были заняты другим, давал отцу многие полезные советы, которые тот охотно был готов исполнить.

-- Послезавтра же я отправляюсь в Эпиналь! -- говорил Михаил, выходя из мельницы, чтобы посмотреть, не достану ли я там упомянутые тобой новые оцепи.

-- У Гейнемон ты наверняка найдешь их.

До Гронпера им предстояло час ходьбы, почему Георг счел за лучшее, прямо, без обиняков, начать разговор, лежавший на его душе.

-- Если для тебя так тяжела разлука с Мариею, то я удивляюсь, батюшка, почему же ты так стараешься отделаться от неё.

-- Что же делать! Я считаю своею обязанностью ее хорошо пристроить.

-- Ты прав, батюшка!

-- Как же ты можешь говорить, что я стараюсь отделаться от неё! Не я посылаю ее от себя, а Урманд приедет и возьмет ее с собой; когда мы были молоды, то делали точно также, а теперь нас оставляют одних!

-- По ей вовсе не хочется, чтобы ее увезли, намекнул Георг, идя прямо к цели.

-- Что ты этим хочешь сказать?

-- Именно то, что сказал. Она подчиняется этому совсем против желания.

-- Что это значит? Разве ты говорил с нею и разве она жаловалась тебе?

-- Да, я говорил с нею, потому что собственно для этого и приехал сюда из Кольмара, когда узнал о её обручении. Не подлежит сомнению, что я имел полное право на то.

-- Право -- к чему? Я не знаю ни о каком праве! Если ты осмелился натворить бед дома, то я не прощу тебе этого во веки веков!

-- Сперва выслушай меня, а потом уже суди. Помнишь ли ты, то время, когда запретил мне думать о Марии.

-- Помню.

-- Но тогда уже дела зашли слишком далеко для того, чтобы их можно были оставить.

-- Бы выросли вместе -- вот и всё!

-- Не перебивай меня, батюшка, и погоди составлять свое мнение. Еще прежде, чем ты произнеся, хоть одно слово, Мария была уже обручена со мной.

-- Какой вздор!

-- Я имею её клятву, а она мою, и когда ты указал мне дверь, я ушел, правда сам еще не зная на что решиться, но с твердою уверенностью, что Мария останется мне верна.

-- Рассчитывать на подобную глупость было весьма безрассудно.

-- Дело только в том, что я не действовал. Месяц проходил за месяцем, а я всё еще медлил, потому что приходилось еще кое что обождать. Вдруг ко мне доносится слух, будто Мария невеста Урманда; хотя я этому не поверил, но всё-таки хотел удостовериться лично.

-- Этот слух был справедлив!

-- Нет -- тогда еще нет! Когда я еще сюда приехал, мною овладела сильная ярость, потому что Мария обошлась со мной очень холодно и не уверила меня что подобное обручение немыслимо. Ты видишь, что я ничего не скрываю от тебя, батюшка.

-- Теперь же она обручена с Адрияном Урмандом, это решено и подписано и из любви к нам, ты уже не смеешь вмешиваться.

-- Не перебивай же меня и дай сперва кончить. По возвращении моем в Кольмар, немного времени спустя, я снова узнал, на этот раз известие это было справедливо, что Урманд уже объявленный жених Марии. Тогда и опять пустился в дорогу, с тем, чтобы осыпать ее упреками за её вероломство.

-- В таком случае я сумею защитить ее от тебя! вскричал Михаил, поднимая трость, как будто с намерением ударит сына.

-- Ах, батюшка, возразил Георг, пристально глядя на отца. Кто ж защитит ее против тебя? Если б я был уверен, что судьба, приготовленная ей тобою, послужила бы ей действительным счастьем, то, высказавшись бы и дав ей понять, каким несчастным она меня сделала -- я уехал бы, с твердым намерением не быть вам более в тягость.

-- Хорошо было бы с твоей стороны, тотчас же выполнить это благое намерение; твое присутствие мне в высшей степени неприятно.

-- Теперь же я вполне убежден, что всего более страданий придутся на её долю, потому что она дала свое согласие тому человеку не из любви к нему, а только из повиновения твоим приказаниям!

-- Но так как она уже сказала да, -- то и будет его женою.

-- Конечно, нельзя утверждать, чтобы Мария поступила похвально; по, во всяком случае, батюшка, она не заслуживает такого тяжкого наказания. В состоянии ли ты сделать ее несчастнейшею женщиною, потому только, что вся её вина заключается единственно в старании исполнить твою волю?

-- В этом то, именно, она поступила как следует, а во всём другом нет ни одного осмысленного слова.

-- Так спроси же ее сам!

-- Я и не подумаю расспрашивать ее, но прикажу, чтобы она не осмеливалась сказать тебе хоть одно еще слово. Ты приехал сюда с злым намерением, поселить между нами раздор.

-- Как ты несправедлив, батюшка!

-- Однако это ведь правда! Без тебя, Мария была довольна и счастлива. Она привязана к этому молодому человеку и изъявила полную готовность встать с ним, в назначенный день, перед алтарем. Теперь, не подлежит уже никакому сомнению что она сделается его женой. Не можешь же ты считать нас способными изменить данному слову!

-- Понятно, что я на это не рассчитываю! Но если Урманд честный человек, то, когда Мария сознается, что раскаивается в своем поступке -- когда опа скажет ему всю правду, ему не останется другого исхода, как возвратить ей её слово. Я, по крайней мере, при малейшем даже намеке не задумываясь поступил бы таким образом!

-- Ничего подобное, однако, не должно случиться, потому что я этого не желаю! Мария более не думает о тебе и, с моей стороны, советую тебе. не начинать "того дела сызнова, если не хочешь быть прогнанным.

После этих слов Михаил, часто вытирая свой влажный лоб, быстро пошел вперед, не у достойная сына более ни одним взглядом. Как ни тяжела была ему разлука с Мариею, но одинаково невыносима была мысль, что его надежды и планы могут расстроиться. Не дав себе даже время обсудить признание Георга, он упорно стоял на одном, именно что будучи всегда верен своему слову и теперь также настоит на его исполнении. По этому, по его мнению, брак, во что бы то ни стало, должен был совершиться. До самого дома между отцом и сыном ни слова более не было говорено и только перед тем, чем войти, Михаил сказал: Надеюсь, что ты меня понял -- ни слова с Мариею!

Дорогой он решил не обращаться строго с племянницею и предложить ей только один вопрос, вследствие, чего и попросил жену пригласить к нему Марию.

-- Дитя мое, начал он, оставшись с нею наедине, и всеми силами стараясь казаться спокойным, хотя по его лицу ясно видно было, что произошло между отцом и сыном. -- Мария, девочка моя, не правда ли, ведь ничего нет такого -- чтобы могло служить препятствием для наших планов?

-- Б каком отношении, дядя? спросила Мария, с тою только целью, чтобы собраться с духом.

-- Всё равно! Скажи только, что всё в порядке; с меня и этого будет достаточно.

Молча стояла молодая девушка, не способная произнести ни одного слова.

-- Ты знаешь, что я хочу сказать Мария! Согласна ты выдти за Адрияна Урманда?

-- Если это непременно должно быть, шепнула она чуть слышно.

-- Слушай, Мария, если ты на этот счет имеешь хоть малейшее сомнение, то связь между нами порвана навсегда. Здесь дело идет о моей и о твоей чести.

После этих слов Михаил, не дождавшись ответа Марии, бросился вон из комнаты, прямо на двор. Гнев душил его и он боялся, чтобы его вспыльчивость не перешла все границы благоразумия.

Георг, увидя отца, стремительно шагавшего но двору, вошел в дом. Он думал немедленно отправиться в Кольмар и хотел еще только перед отъездом проститься с Мариею и мачехою. Нашедши обеих вместе, он объявил им о своем намерении.

-- Ты перессорился с отцом, Георг? спросила мадам Фосс.

-- Надеюсь, что он не назовет таким именем то, что произошло между нами; получше, если я уеду.

-- Георг, ведь туг нет ничего серьезного? При этом вопросе мадам Фосс взглянула на Марию; но та отвернулась, так что и Георгу невозможно было заметить выражение её лица.

-- Мария, можешь ли ты мне объяснить, что всё это значит?

-- Господи, хоть бы я умерла прежде чем войти в этот дом, простонала Мария. Я поселила раздор между теми, которые должны были бы друг другу быть дороже всего на свете!

Эти слова разъяснили мадам Фосс все её догадки.

-- Мария, -- начал Георг твердым и решительным голосом, -- тебе не придется проклинать твое присутствие в Гронпере, если только послушаешь голоса твоего сердца и последуешь ему. Но как скоро ты выйдешь за человека, которого не любишь, то совершить преступление не только в отношении меня и себя, но и в отношении самого Бога! -- сказав это он схватил шляпу и вышел.

На дворе он столкнулся с отцом.

-- Куда ты, Георг, спросил его отец.

-- В Кольмар. Это лучшее, что я могу сделать. Прощай, батюшка, сказал Георг, протягивая руку.

-- Говорил ты с Мариею?

-- Мать может повторить тебе каждое мое слово; я ничего не сказал ей наедине.

-- Упоминал ли ты о браке?

-- Да. Я сказал Марии, что она поступит против совести, если свяжет сбою судьбу с человеком, к которому не чувствует склонности.

-- Какое право имеешь ты, молокосос, вмешиваться в мои домашние обстоятельства? Постарайся как можно скорей убраться из моих глаз и помни, что если осмелишься показаться сюда до свадьбы, то я прикажу своим слугам выгнать тебя вон, -- всё ото Михаил проговорил задыхаясь почти от ярости. Георг молча отыскал свой возок, сел в него и умчался.

XIV.

Обдумывая все происшествия последних дней, Георгу не радостно было на душе и только одна мысль доставляла ему отраду, именно, что Мария не переставала его любить. -- Но что в том толку, -- думал он, -- если она один раз была слишком слаба для сопротивления, то так, верно, будет и во второй раз. Женщины уже так воспитаны, чтобы всегда подчиняться воли другого лица и для них главными средствами для достижения цели служат тонкая хитрость, льстивые речи и слезы. Всё это, конечно, Мария пустила в ход, но, вероятно, тщетно и потому подчинилась требованию дяди. -- Георг, хотя теперь и знал сердечную тайну Марии, но, как зачастую случается между молодыми людьми, слишком мало был знаком с её характером. Он не понимал, как глубоко должно было повлиять на нее его молчание и как натуральна в ней была вера в его забвение. Поэтому ему невозможно было сообразить, как совсем в ином виде должен был ей показаться брак с Урмандом теперь, когда она была уверена во взаимности своего возлюбленного, чем тогда, когда считала себя оставленною. Кроме того, Георг и не подозревал сколько самоотвержения заключалось в её повиновении дядиной ноли, которое опа считала своим долгом, в благодарность за всё, что он для неё сделал. Если б он всё это знал, то мнение его о Марии было бы, вероятно, другого рода и он не так твердо верил бы в непроложность её брака с Адрияном Урмандом.

Самые мучительные мысли преследовали Георга и чего чего не передумал он во время пути. -- Не собраться ли ему в Базель, с тем чтобы заставит своего соперника отказаться от невесты или, в случае несогласия, задушить его собственными руками? Но тотчас же, поняв всю несообразность этой мысли, он отбросил ее и стал обдумывать до мельчайшей подробности самые красноречивые Фразы, чтобы убедить его в подлости, пользоваться для своих видов, зависимым положением девушки. -- Она последует без малейшей искры любви и останется с тобой только до тех пор, пока твое присутствие не станет для неё до того невыносимым, что принудит ее искать спасение в бегстве. -- В таком роде хотел Георг разрисовать Урманду перспективу его будущей жизни, одним словом, он намеревался всё испробовать, чтобы только помешать этой свадьбе и с этим решением въехал он в Кольмар, по двор гостиницы.

Мадам Фарагон тотчас же осыпала его вопросами о дне свадьбы.

-- Не знаю, будет ли она вообще, -- резко ответил Георг.

-- Что такое? Неужели жених пошел на понятный? Не думала я от Михаила Фосса, чтобы он был такой человек, который мог бы допустит в женихе подобную мысль!

-- А я такой человек, который задушил бы его если б ему это не вздумалось, -- гневно вскричал Георг, выходя из двери.

Он тотчас же понял, как опрометчиво поступил, выразив мадам Фарагон свои чувства, но дело нельзя уже было поправить.

Вечером, поймав Георга, мадам Фарагон снова начала свои расспросы, от которых он сначала старался отделаться уклончивыми ответами. Когда ж она уж слишком стала приставать, он, наконец, сказал.

-- Помехой для свадьбы служит только самая безделица, именно то, что Урманд слишком ничтожен в глазах Марии.

-- Что вы говорите? Такой богатый, прекрасный молодой человек.

Да, действительно, не чудо ли это, что молодая девушка слепа ко всем этим достоинствам? Всё равно, однако, ее вероятно принудят, не спрашивая, согласна ли она или нет!

-- Разумеется, как его невеста должна же она будет его взять.

-- А потом будет тишина и спокойствие, -- насмехался Георг.

Еще один вопрос так и вертелся на языке у мадам Фарагон, но она не решалась высказать его прямо, и только обиняками достигла своей цели.

-- Я надеюсь, что вы не замешаны в это дело, Георг? -- спросила она между прочим.

-- О, никак нет, как бы это могло быть! Но в ту же минуту, пожалев о том, что обманул добрую старуху, так любившую его, Георг, прибавил.

-- Это дело, впрочем, на столько касается меня, что Мария дала слово быть моей женой, еще прежде, чем речь была об этом Урманде.

-- О, Георг! Никогда вы об этом не говорили ни одного слова! Думаете ли вы. что господин Урманд откажется, когда узнает обо всём?

Георг, немного подумав, отвечал:

-- Если в нём есть хоть искра честного человека, то ему нельзя будет поступить иначе!

-- А что же вы думаете делать, Георг?

-- Что я думаю делать? Да, ничего! Ведь отец прогнал меня!

Несколько дней вопрос этот не возобновлялся, но взоры мадам Фарагон с участием всюду следили за Георгом и она думала про себя, в состоянии ли подобная любовь разрушительно подействовать на такого молодого человека. Он в точности исполнял свою обыденную работу, но страдальческое выражение его лица болезненно отзывалось на сердце старухи и участие её к нему становилось всё теплее и живее.

-- Что если б вы поехали в Базель и переговорили бы с молодым человеком? -- посоветовала она как то Георгу, дружественно протягивая ему свою пухлую руку.

-- А что бы я ему мог сказать? Ведь он, по настоящему, ничем не виноват. Между нами, в случае если он также вспыльчив, как я, разве только могла бы произойти ссора.

-- О, Георг, только не ссора! К чему бы это повело? Ни к чему -- решительно ни в чему.

-- Когда же я ему причинил бы какой-либо вред, тогда уже не мог бы надеяться иметь Марию своей женой, а если б заставил его страдать ради неё, то этим возбудил бы в ней, может быть, только сочувствие к нему. Всего проще, конечно, было бы, если бы он меня спровадил со свету.

После этого разговора мадам Фарагон не упоминала уже больше о Базеле.

XV.

Остаток того дня, в который Георг уехал из Гронпера, прошёл сам собою разумеется не весело в "Золотом льве". Михаил, после своей раздражительной выходки, в отношении Марии, не говорил более с нею в этот вечер, но жене сообщил о случившемся. Она посоветовала ему не обращать внимания на речи Георга.

-- Всё пойдет по прежнему, если ты только будешь ласковее с ней, успокаивала она мужа. Ты, вообще, не должен допустить в ней предположение, будто в этом деле возможно малейшее колебание.

-- Я никогда и не думал давать ей повода к подобным мыслям, возразил он гневно.

-- Нет, мой милый, но не следовало и других допустить до этого; теперь же оставим дело так как оно есть. Когда она увидит, какие закупки делаются к её свадьбе и вспомнит, что всё это происходит с её согласия, то опа не в состоянии уже будет отказаться. Будь только к ней ласковей.

Михаил с неудовольствием покачал головой, будто жена говорила всё вздор, втихомолку же решился последовать совету своей половины, в тот же вечер. Встретясь с Мариею, перед ужином, он осыпал ее ласками, поцелуями и нежными именами, а она, в свою очередь, схватила его суровую руку и, горячо целуя ее, бросила на него умоляющие взгляды, как бы прося его о пощаде. Подобные нежные излияния, с поцелуями, рукопожатиями и сладким шёпотом, вовсе не входили в расчеты мадам Фосс, когда она советовала мужу быть ласковым с Мариею. Она терпеть не могла сентиментальностей, тем более, что никогда на самой себе не испытывала ничего подобного; для неё муж имел только весьма односложные ответы, по большей части только да, да, и нет, нет. По этому то понятно было её отвращение ко всяким поэтическим слабостям, как она называла все нежности.

-- Я, на твоем месте, поступала бы так как будто ничего не случилось, шепнула опа мужу перед тем, чем сесть за стол.

-- Ведь я так и делаю! И, действительно, чтобы я мог сказать?

-- Оставь, пожалуйста, все свои преувеличенные нежности и будь с Мариею как всегда.

-- Я и обращаюсь с нею как всегда, возразил он, хотя очень хорошо знал, что жена была права. Он не в состоянии был поступать иначе, потому что золотая середина бита недоступна ему; он уж предавался самому жестокому гневу или не знал границ своим нежностям.

Мария, между тем, чувствовала, что для неё настало время действовать. Её решение созрело уже в ту же самую ночь, которая следовала за признанием Георга, когда мучимая бессонницей, она спокойно обсудила и взвесила каждое его слово. Узнавши, как горячо он был привязан к ней, ничто уже не могло бы принудит се стать женою Адриана Урманда. Всё затруднение состояло теперь в том, как сообщить дяди о своем намерении. Она боялась, что если прямо и просто скажет ему о нём, то он употребит всю свою власть над нею, чтобы помешать ей. Во избежание этого, Мария решилась наконец, написать Урманду письмо и когда оно уже будет далеко от Гронпера, показать дяди копию с него. Мария Бромар не была такая артистка в составлении писем, как, по всей вероятности, большинство молодых дам, читающих эту историю; поэтому она должна была сидеть над ним полдня и часть ночи, по отъезде Георга. После неимоверных трудов, письмо было наконец написано и отправлено ею.

Вернувшись с почты, молодой девушкой овладело болезненное волнение и беспокойство; теперь надлежало показать дяди копию и собрать всё свое мужество, чтобы твердо и спокойно встретить его гнев.

Отобедав, Михаил, собравшись чтобы отправиться к своим обычным работам, вышел в сени. Мария тотчас же последовала за ним.

-- Дядя Михаил, обратилась она к нему, могу я тебя попросить, уделит мне несколько минут твоего времени, я бы хотела поговорить с тобой.

-- О чём же, Мария?

-- Когда ты вернешься на минутку в комнату, то я тебе покажу что то?

-- Покажешь мне что то? Но что же такое можешь ты мне показать?

-- Письмо, дядя Михаил. Ну, пойдем же со мной. Вошедши с ним в комнату бывшей теперь пустою, она вынула из кармана, копию с её письма к Урманду и передала ее дяди со словами.

-- Это самое письмо послала я сегодня утром к господину Урманду.

-- Письмо к Урманду? вскричал он, окидывая лоскуток бумаги недоверчивыми взглядами.

-- Да, дядя, я ему написала, потому что считала своей обязанностью сказать ему всю правду, с тем чтобы не взять на свою душу греха обмана. Боюсь что ты разгневаешься и прогонишь меня от себя, но видит Бог, что я не могла поступить иначе!

Содержание письма было следующее:

"Гронпер Золотой лев,"
1 Октября 187* года.

Господин Урманд!

С большим унынием и горем, берусь я за перо, чтобы попросить Вас не приезжать за мной, через две недели, как это было условлено между нами. Правда, и дала слово быть вашею женою, по теперь решительно не в состоянии выполнить его. Я знаю, что мое поведение достойно порицания, но оно было бы непростительным, если б я скрыла от вас истину. Прежде еще чем мы с вами познакомились, полюбила я другого, и как ни боролась сама с собой, чтобы повиноваться воли моего дяди, но ясно убедилась, что принять ваше предложение выше моих сил.

Дяди мое решение еще неизвестно, но я ему сообщу всё, когда отправлю это письмо к вам.

Мой поступок в отношении вас огорчает меня до глубины сердца; но, уверяю вас, что он был сделан, с моей стороны, без всякого дурного умысла. Смею предаваться надежде, что вы постараетесь забыть и простить меня. Никто лучше меня не знает как, дурно поступила я в отношении вас.

Ваша всепокорнейшая слуга
с полным уважением
Мария Бромар.

Долго писала Мария это письмо, по и не мало времени употребил дядя, чтобы прочесть его. Он прерывал себя на каждом слоне и каждое новое предложение вызывало в нём целый ряд размышлений, которыми он опровергал всё написанное, считая его чистейшим вздором и так как таким образом содержание письма только постепенно открывалось ему, то и гнев его не разразился в такой сильной степени, как ожидала Мария.

-- Хорошую кашу заварила ты тут, -- вскричал он, наконец. -- Но всё это ничего не значит.

-- Однако дядя Михаил, это должно что-нибудь да значить!

-- Говорю тебе, что я всей этой дребедени не придаю никакой цены и тотчас объясню тебе план своего действия. Немедленно отправлюсь я в Базель, куда через Кольмар, приеду к полуночи и постараюсь перехватить твое письмо. В случае же неудачи, во чтобы-то ни стало увижусь с Урмандом, прежде чем он его получит. Вот что я сделаю Мария и ты должна дать мне уполномочие, сообщить ему, как раскаиваешься в том, что написала это письмо.

-- Но, дядя Михаил, уверяю тебя, что я вовсе не раскаиваюсь в том. Да как же это и могло бы быть, когда всё написанное есть мое искреннейшее убеждение! Никогда я де соглашусь стать его женою-- нет, никогда! О, милый дядя, прошу тебя, не езди в Базель.

Но то что Михаил Фосс раз забрал себе в голову, то обыкновенно приводил в исполнение и таким образом оп собрался в Базель. К несчастью для Марии, поезд отходил только через несколько часов и ей таким образом пришлось вынести еще одну бурную, тяжелую сцену с дядей. Истощив все ласки и просьбы, чтобы добром склонить ее к опровержению письма, Михаил стал осыпать ее самыми жестокими, несправедливыми упреками, но всё было тщетно, молодая девушка оставалась тверда и непоколебима.

-- Дядя Михаил, сказала она наконец с таким достоинством и таким решительным тоном, что не замедлила произвести впечатление на него, если я такая, какою тебе угодно меня называть, то мне не остается другого исхода, как покинуть твой дом. Знаю, как дурно я поступила, приняв предложение господина Урманда и не смею против этого защищаться; но, не смотря на то, я всё-таки не в состоянии сделаться его женой и никто в мире не принудит меня к тому. Позволь же мне лучше уйти и поступить в услужение к нашим родственникам в Эпинале.

Ничего подобного не входило в расчеты Михаила Фосса, потому что он искренно был предан ей, хотя и обходился с ною так дурно в эту минуту и если опа только позволила бы ему заботиться о её благе, по собственному благоусмотрению, то с радостью готов бы был прижать ее к своей груди, как свое дорогое дитя. Но она не уступала; и в самом сильном гневе отправился Михаил в Базель.

XVI.

Остаток дня после отъезда Михаила Мария не слышала уже более упреков; ей предоставлена была свобода в полнейшем спокойствии заниматься своими работами. Но от её внимания не могли ускользнуть частые сношения её тетки с пастором Гонденом и она тотчас же сообразила, что темою для их разговора служили вероятно её поступки. Хотя ни один из них не упоминал о её непослушании и непокорности, по опа чувствовала, что уже составлен был реестр си грехов и что ей грозит самая строгая проповедь.

Пастор Гонден никогда ни нравился Марии, хотя она и не могла объяснить себе причину этого отвращения; поводом к тому, вероятно служило то, что его преподобие отличался не совсем светлым умом и чересчур уже заботился о домашних обстоятельствах своих ближних. Кроме того, он немилосердно нюхал табак, чего Мария терпеть не могла. Ей нравилось когда мужчина курил, потому, может бить, что её дядя имел эту привычку; но можно было почти предположить, что если бы дядя нюхал табак, а пастор курил, то её мнение верно изменилось бы, в пользу одного и во вред другого, Мария в продолжении целого вечера, ждала что за нею пришлют и во избежание этого навязала себе целую кучу дел по хозяйству. Но работы все уже были кончены, а всё еще не приглашали ее в маленькую комнатку тети Йозефы.

Мария, впрочем, не совсем ошиблась в своих расчетах. На следующее утро, к девяти часам, пастор Гонден снова явился в "Золотом льве" и мадам Фосс приказала привести ему чашку кофе. Мария злилась за его приход и поэтому поручила отнести ее Петру Беку, который через несколько минут вернулся с известием, что пастор желает говорить с нею.

-- Скажи ему, что я очень занята, так как за отъездом дяди все обращаются ко мне. Спроси, не может ли он отложить свой разговор до другого дня. Она очень хорошо знала, что все её отговорки ни к чему не поведут и хотела этим только выиграть время. Действительно, Петр вернулся с приказанием, передать ей, что тетка желает видеть ее немедленно. Со стиснутыми зубами и сжатыми кулаками спустилась Мария вниз.

-- Мария, дитя мое, господин пастор хочет говорить с тобою, кой о чём, поэтому я оставлю вас одних, и с этими словами тетя Йозефа ушла.

Молодой девушки ничего не оставалось, как покориться необходимости выслушать текст пастора, но в тоже время задалась мыслью, что так как имела довольно мужества для такого упорного сопротивления дяди, то никакая уже другая власть в мире не в состояние заставить ее колебаться.

-- Милая Мария, начал пастор, я слышал от вашей тети, что вы находитесь не совсем к ладу с вашим нареченным женихом; но садитесь же Мария, нам можно будет тогда поспокойнее обсудить это дело.

-- Но я не чувствую ни малейшей охоты к подобному разговору, возразила Мария и, вопреки своего желания, принуждена была сесть.

-- Однако, дитя мое, вам необходимо, в этом отношении позволить родственникам руководить собой; такая умная девушка как вы, должна понимать, что советы её семейства не могут быть пущены на ветер.

Марии смертельно хотелось объяснить пастору, что единственные приближенные, от которых она намерена выслушать советы, суть её дядя и тетка, но она удержалась и промолчала.

-- Дитя мое, в столь юном возрасте необходим руководитель и я думаю, что наиболее способным в этом отношении можно считать собственного духовника, не тал ли? При этих словах его преподобие взяло порядочную дозу табаку.

-- В делах касающихся церкви -- да, возразила Мария.

-- Конечно, это весьма близко даже касается церкви. Вообще мне неизвестна ни одна из наших житейских обязанностей, которые не были бы тесно связаны с церковью и как вы согласны со мной, не нуждались бы в отпущении грехов духовника.

-- Всё это однако, дела чисто церковного свойства, ответила Мария, не знавшая как ей поддержать спор.

-- Это совершенно всё равно, церковного или какого-либо другого. Ну, а если б например, болезнь приковывала бы вас к постели, то духовник разве ничего не значил бы для вас?

-- Но ведь я здорова, отец Гонден!

-- Здоровы телом да -- но больны душой, это вы должны допустить. Понимаете ли вы. дитя мое, что здесь дело идет о религиозном обязательстве -- не торжественно ли вы обручены с господином Урмандом?

-- Но вовсе не редки такие случаи, где за обручением не следует свадьба, быстро подхватила Мария. Я могу привести пример, в Анете Лольм из Сен Дье, обручившейся, в последнюю зиму с Жаном де-Пюгнак; между ними произошло какое-то недоразумение в денежном вопросе так что свадьба расстроилась и даже патер Каррое нашел это совершенно в порядке вещей. Если для Анеты Лольм дело могло устроиться, то и для меня оно верно также будет возможно.

Всё это хорошо было известно пастору, но он желал убедить Марию, что церковь, действительно, в некоторых обстоятельствах, разрешает от клятвы не в таком случае однако, когда это должно совершиться только по прихотям капризной молодой девушки. Церковь имеет тогда право, говорил он, употребить над него всю свою власть.

Одним словом, святой отец ничего не жалел, чтобы поддержать как авторитет родственников, так и свой собственный, но в тоже время боялся что светлый ум Марии не преклонится ни перед какими доводами.

-- Ведь нельзя же вам утверждать, что торжественные обеты, которыми вы разменялись с молодым человеком, могли бы считаться пустыми словами?

-- Я очень огорчена тем, что произнесла их, право очень огорчена, однако исполнит их не в моей власти.

-- Но вам необходимо принудить себя, потому что родные имеют в виду ваше же собственное благо. Вы не можете поставить себя на одну доску с Анетою Лольм, с которою был совсем особый случай и я считаю своею обязанностью обратит ваше внимание на то, что изменяя Адриану Урманду вы совершите тяжкий грех.

-- Когда Анета могла взять свое слово назад, потому что её избранный не имел достаточно денег, тогда и я свободна отказать моему жениху, но той причине, что не чувствую к нему склонности. Если я совершила какой либо проступок, то он заключается в отказе Урманду, а не единственно в неповиновении дяди Михаилу.

-- Вы провинились в одинаковой степени как перед одним, так и перед другим.

-- Нет, господин пастор. По моему мнению, вышедши за Урманда, я должна бы быть ему любящей, верной женой; к счастью еще заблаговременно открылось, что для выполнения этой обязанности у меня недостает довольно сил и поэтому я убеждена, что во избежание греха, мне не следует согласиться на этот брак, что я и сделаю.

Тщетна была всякая дальнейшая попытка пастора Гондена, все его просьбы и угрозы пропадали даром.

-- Не стоит долее по пустому тратить слов, -- сказала Мария наконец, -- ничто в мире по в состояние заставить меня отказаться от своего решения. Если я согрешила, как вы говорите, то я готова покаяться, зная, как дурно было действительно с моей стороны допустить в себе мысль о возможности сделаться женою Урманда, но не в состояние убедить себя, что грешу отказываясь от него.

С последними словами Мария удалилась и тотчас же после неё вошла мадам Фосс, чтобы узнать от пастора о результате его наставлений.

Михаил Фосс, между тем приехал в Базель, пятью часами раньше письма Марии и незнакомый с судебными порядками, он употребил все усилия, чтобы получить его в спои руки; но само собою разумеется, что попытка его осталась тщетною.

Когда Урманду прислали послание Марии, Михаил уже сидел у него и старался уговорить своего молодого друга не распечатывать письма. При этом, однако, ему пришлось в некоторой степени объяснить его содержание и этим только весьма понятно усилил желание несчастного любовника узнать все подробности, потому что, говорил он, лучше если всё откроется разом.

Таким образом Михаилу удалось добиться от Урмаида, не совсем твердое обещание не принять решение Марии за серьёзное.

-- Ведь вам известно, какие взбалмошные создания бывают иногда девушки, -- говорил он, -- они Бог весть что забирают себе в голову и, к концу концов, сами не знают чего хотят.

-- Но кто же тот другой? -- спросил Адриян прочитав письмо и не смотря на данное обещание, при этом вопросе, ясно изобличал, что верил каждому написанному слову. Его лицо представляло собой тип полнейшей безутешности и слабым, хриплым голосом прибавил он, когда Михаил медлил ответом: -- Вы должны же знать, кого она подразумевает! Кто же это?

-- Это верно Георг, -- возразил хозяин, -- во всю свою жизнь не говорила она ни с кем другим, да и с ним, в последние полтора года, едва виделась. Теперь же он приехал и самым коварным образом шепнул ей, что-то-напомнил, какое то ребяческое обещание, какую то состарившуюся, незначительную и бессмысленную клятву, которою они разменялись, бывши еще детьми и этим вогнал се в страх!

-- Зачем же мне никогда не говорили, что между ними когда то существовала связь, -- возразил Урманд, начинавший убеждаться, что ему пристало играть роль оскорбленного.

-- Да говорить то было нечего -- буквально нечего!

-- Они вероятно писали друг другу!

-- Никогда ни одной строки, честью уверяю вас в том. Я был рад, когда Георгь уехал от нас, потому что мне показалось, будто оба творят глупости, но никогда мне и с голову не приходило, что эти сумасбродства, могли бы иметь какое-либо значение в будущем. С тех пор между ними никогда ничего не произошло, что она сама лично может вам подтвердить. Теперь же это с её стороны, только одна, романическая выходка, будто непременно следует сдержать свое первое обещание, после того, как ей о нём напомнили.

Но никакие уверения не в состояние были успокоить Урманда, всё еще утверждавшего, что ему необходимо принять отказ Марии.

-- Хотя это весьма больно для меня, -- говорил он, потому что уже весь Базель знает о моей предстоящей свадьбе и меня осыпали уже целым градом всевозможных пожеланий, но еще больнее было бы, если б мне пришлось лично получить вторичный отказ Марии Бромар и этим навлечь на себя насмешку всего Гронпера.

Он был вполне согласен, что Георг поступил в высшей степени коварно и охотно сказал бы тоже самое про Марию, если б только Михаил Фосс позволил ему это. Но он всё утверждал, что Мария не столько виновата, как тот, который смутил ее и что Адриану только стоит показаться в Гронпере, как всё пойдет прежним порядком. Наконец мнение Михаила действительно одержало верх над сомнениями молодого человека и он согласился вернуться с ним в "Золотой лев".

На другой день, рано утром отправились они в дорогу и таким образом отец два раза проехал через Кольмар, ни разу не повидавшись с сыном.

XVII.

Путешественники наши весьма мало разговаривали друг с другом до самых Вогезских вершин, где им следовало остановиться, чтобы дать корм лошади. Михаил, в вознаграждение за бессонницы последних ночей, спал почти во всю дорогу, а Адриян, занятый нерадостными мыслями, не имел ни малейшего желания помешать ему в этом. Прежде, чем доехать до Кольмара, он уже несколько раз готов был вернуться, и если б не боялся Михаила, то наверное исполнил бы свое намерение. План его действий всё еще не был составлен, когда они остановились на вершине горы перед прелестною, маленькою ресторациею, обязанной своим существованием Императору. Михаил Фосс потребовал бутылку вина и пустился в рассуждения, как несносно должно быть местопребывание на этих высотах, во время зимы, когда глазам представляется только крутая, лесистая покатость и необозримая снежная Рейнская долина.

Но Урманд был неблагодарным слушателем, потому что голова его была занята единственно неутешительною для него перспективою, через три четверти часа находиться уже в Гронпере, где ему предстояло выступить на сцену действующим лицом. Теперь только пришел он к вполне ясному убеждению, что ему следовало бы оставаться в Базеле, удовольствовавшись отказом, заключенном в письме Марии. Он неоднократно принужден был прийти к тому убеждению, что так как его нареченная переменила свое мнение о нём, то нельзя же будет силою принудить ее выдти за него замуж. Так какую же роль должен был он играть в Гронпере? Эти мысли производили на него такое тягостное впечатление, что он в эту минуту, не смотря на производимую там выгодную торговлю полотнами, проклял судьбу занесшую его в Гронпер.

Когда Михаил принялся говорить об окружающей их природе, удивляясь, как хозяин той ресторации, мог выдержать всю зиму, начиная с октября до апреля, имея единственным развлечением табак и вино, то бедный молодой человек почувствовал себя даже оскорбленным тем, что тот мог говорить о таких обыкновенных вещах, когда он, Урманд, находился в таком стесненном положении; поэтому он отвернулся и проговорил сердито:

-- Мне решительно всё равно, чем бы он пи занимался; я знаю только одно, что всего приятнее было бы, когда б моя нога никогда не была в Гронпере.

-- Подкрепитесь стаканом вина, любезный друг, возразил Михаил, горный воздух дурно действует на вас. Уверяю вас, прежде чем кончится день, всё будет в лучшем порядке, успокаивал он его.

-- Никогда не поверю я, чтобы это дело могло хорошо устроиться, ответил Урманд, который хотя и выпил стакан вина, но не пришел от этого в лучшее настроение.

-- Ах, да почему же нет? Вы так говорите потому, что не знаете молодых девушек. Сделайте только так, как я вам советую и объясните Марии, что после всего происшедшего вы не можете и не желаете принять её отказ за серьёзное решение. Право, она ничуть даже не думает о Георге и я, со своей стороны, нисколько не сомневаюсь в том, кого она предпочитает; если б только не вздорное обещание и не манера, с какою Георг напомнил ей о нём, то ничего не изменилось бы.

Во время того, как экипаж катился по крутой горной дороге, оба сохраняли полное молчание, пока въезжая в деревню, Урманд не очень то ласково сказал:

-- Я тотчас же уеду, когда она не примет меня так как следует.

Михаил ответил несколькими, по-видимому добродушными Фразами, но в звуке его голоса и в сверканье его глаз, Урманд чувствовал немую угрозу.

Таким образом подъехали они к "Золотому льву". Михаил вошел первый, за ним, едва смея поднять глаза, следовал Урманд. Они нашли только мадам Фосс, так как Мария отретировалась заблаговременно чтобы обдумать как ей вести себя в этом затруднительном положении.

Михаил, хотевший казаться веселым и уверенным, поставил весь дом вверх дном, для того чтобы живей был подан обед. Урманд, в свою очередь, старался принять самый простодушный вид, встал к печке и принялся что то насвистывать.

-- Я думаю лучше всего прямо обратиться к цели, начал наконец Михаил. Где Мария?

Ответа не было.

-- Да где же Мария Бромар? -- повторил он свой вопрос, на этот раз уже с заметным раздражением.

-- Она наверху, -- ответил Петр, одергивая скатерть.

-- Так ступай и скажи ей, чтобы она сошла ко мне, -- приказал её дядя.

После этого в небольшой комнате настала глубокая тишина и Адриян ощущал весьма неприятное сердцебиение при мысли, что спорный пункт, как казалось, должен был быть разрешен перед всеми домочадцами. Однако присутствие духа не совсем еще покинуло его и он продолжал тихо насвистывать.

Петр вернулся и сообщил, что Мария, по всей вероятности, не сойдет.

-- Что же она сказала? -- спросил Михаил взволнованным голосом.

-- Она ни слова не сказала, -- и велела мне только убраться.

Тогда Михаил сделал несколько шагов, как будто сам хотел пойти за непокорною, но, одумавшись, послал жену. Однако и она вернулась ни с чем и тихо что-то шепнула мужу, после чего тот обратился к Урманду со словам:

-- Ее очень взволновал ваш приезд; дадимте ей время успокоиться, а теперь пойдемте кушать.

Мария, в это время, сидела на своей кровати, в самом несчастном настроении. Она от души любила дядю, но, в то же время, чувствовала к нему какой то благоговейный страх, поэтому, если была способна сохранить всю свою твердость перед теткою и пастором, то содрогалась от необходимости сопротивляться дяди. Невыносимо тяжела была для неё мысль, что он будет иметь право упрекать ее в неблагодарности, что с этих пор, между ними, навсегда, уже будет порвана та связь, полная любви и доверия, которая соединяла их доселе и что ей придется теперь пойти в услужение к чужим людям, Так, значит, настал тот мучительный момент, когда встреча с Урмандом должна была решить её участь! Мария ясно сознавала, что если в её обращении, после того, как она написала ему Подобное письмо, будет проглядывать хоть малейший оттенок ласки или приветливости, то этим покажет, что письму не следует придавать особенной цены. Этого она, ни в каком случае не могла допустить, письмо; во что бы то ни стало, должно было сохранить всё свое значение. Вследствие этого она и сказала тетке, когда та пришла за нею:

-- Право, тетя Йозефа, я не могу сойти вниз, потому что чувствую себя очень не хорошо; передайте пожалуйста дяде мой искреннейший поклон и попросите его меня извинить.

И так неподвижно и без слез, сидела она на кровати, но ломала руки в немом отчаянии, не зная как и где найти исход.

Обед прошел скучно и молчаливо и по окончании его Михаил, закурив, со своим молодым другом, сигары, сел вместе с ним па скамью перед домом.

Михаил, не любивший говорить, во время того как курил погрузился в раздумье, о предстоящих трудностях, которых ему следовало разрешить. При этом в его голове изредка мелькала мысль, что Георг действительно мог показаться, дли девушки более желанным мужем, чем сидящей, подле него молодой господин; однако он не позволил этой мысли созреть и развиться.

Урманд, между тем, убеждал себя в том, что ему следует показать себя мужчиной и что сидя здесь молча и спокойно, отнюдь не проявляет себя таковым. Ему страстно хотелось, чтобы у него попросили извинение в оказанной ему обиде, но он пе знал каким Образом достигнуть этой цели. Наконец его собственное беспомощное состояние и мрачное молчание соседа, показались Урманду просто невыносимыми и он вскочив со своего места, объявил что пойдет к одной торговки полотнами.

-- Так как я уже здесь, то ведь и не мешает приобрести маленький барыш, сказал он усиливаясь принять шутливый тон.

-- И хорошо сделаете, -- возразил Михаил, -- а я между сил поговорю с Мариею Бромар.

Когда Михаил Фосс называл Марию её полным именем, тогда это было верным признаком его дурного расположения духа. Как только Урманд исчез, он, тяжело ступая, отправился наверх, чтобы отыскать строптивую, непослушную девушку. Он нашел ее в спальни, где она всё еще, в том же положении, сидела на своей кровати. Увидев его еще издали, Мария поспешила к нему на встречу и горячо поцеловала его руку.

-- Дядя Михаил, -- умоляла она его, -- прошу тебя будь добр и пожалей меня.

-- Как хороши мои намерении, в отношении тебя это я кажется, довольно ясно доказываю.

-- Милый дядя! Тебе известно, до какой степени ты мне дорог и что для тебя, никакая жертва не показалась бы мне слишком тяжелою; но умоляю, не требуй от меня только этого одного! -- Она нежно обняла его и подставила ему губы для поцелуя, но он отвернулся и не хотел принять её ласки.

-- О! -- простонала тогда Мария, -- ты продолжаешь быть жестоким ко мне -- тогда я должна уйти -- уйти отсюда!

-- Что за ложные понятия Мария! Тебе можно уйти отсюда, только к мужу. Куда же иначе пошла бы ты?

-- Ах, не всё ли равно, куда идти?

-- Мария согласись быть женою Урманда и всё будет забыто!

Молодая девушка ничего не ответила на это. Михаил заключил, из её молчания, что если хорошо возьмется за дело, то ему верно удастся уговорить ее и не знал только действовать ли добром иди строгостью. Посмотрев на нее, она показалась ему такою нежною, преданною, что и дало ему право думать скорее всего достигнуть цели ласкою, Вследствие этого решения он обнял и поцеловал ее.

-- Ах милый, добрый дядя Михаил, -- просила она, -- дорогой дядя, скажи, что ты согласен пощадить меня!

-- Дорогое дитя мое, пойми, наконец, что я желаю этот брак, для твоего же блага.

-- Я -- не могу согласиться на него, дядя Михаил.

-- Скажи же, зачем? Узнала ты что-нибудь недоброе о нём или предубеждена, чем-нибудь против него?

-- Нет, ни то, ни другое! Я напротив, совершенно уверена, что он прекраснейший человек, поэтому то я и желаю ему лучшей жены, чем бы я могла быть для него.

-- Предоставь, пожалуйста, ему самому право судить об этом! Почему же ты не могла бы быть ему любящей женой! Укажи мне наконец, какую-нибудь благоразумную причину! -- произнес Михаил раздражительно, видя, как мало он подвигается вперед.

-- Хорошо я скажу тебе причину! Она состоит в том, что я горячо и всем своим существом прилизана к Георгу, Он мне дороже всего на свете и для него, одного бьется мое сердце. Суди же сам, было ли бы добрым поступком с моей стороны отдаться другому, с подобными чувствами!

-- Почему же дала ты ему свое согласие? С тех пор ведь ничего не изменилось!

-- Сознаюсь, что сделала тогда страшную несправедливость?

-- Этого я не нахожу;--во всяком случае теперь уже дело сделано и его нельзя уже изменить. Ведь тогда ты нисколько не думала о Георге!

Мария не знала что ответить на эту фразу, и наконец сказала: -- Я думала будто но мне всякое чувство умерло -- так что тогда мне было всё равно, за кого бы ни выйти. Но потом Георг приехал и открыл мне всё.

-- От души жалею, что он не остался там где был; здесь он был совершенно лишним, -- гневно вскричал хозяин.

-- Но он приехал, дядя Михаил, хотя я и не дала ему к тому ни малейшего повода.

-- Да, он приехал чтобы разрушить всё, что я, с таким трудом воздвигнул. Но тебе знакома моя воля, я не требую теперь от тебя ответа, обдумай его сперва хорошенько. Помни что Урманд, приехал сюда, по моему желанию и что если ты осрамить в его глазах меня, себя и весь наш дом, то я никогда не прощу тебе этого.

Тяжелою поступью, спустился Михаил вниз и не трудно было заметить, что и на его душе было не легко.

Оставшись одна, Мария снова в отчаянии бросилась на свою кровать. Она знала что встреча с Урмандом неизбежна и что теперь уже не смела обращаться с ним со свойственною ей презрительною гордостью, а скорей должна была преклониться и унизиться перед ним, чтобы только заставить его отказаться от всяких притязаний на нее.

Немного погодя, после ухода Михаила, явилась мадам Фосс и уговорила Марию, принять своего жениха в маленькой, хорошенькой гостиной, куда через несколько минут, действительно, привела его.

-- Вот, господин Урманд, желает поговорить с тобой; не забудь дядины и мои желания. -- С этими словами она ушла, Закрыв за собой двери и оставив их одних.

-- Я думаю, напрасно упоминать о том, что я выстрадал вчера, при приезде вашего дяди, -- начал Урманд. -- Прочитав ваше письмо, я не мог поверить, что оно писано вами.

-- Не смотря на то, оно всё-таки писано мной, господин Урманд?

-- Но почему же? В чём провинился я перед вами. Последним вашим словом, не было ли обещание, быть мне любящей женой?

-- Не совсем так, господин Урманд! Я думала что со временем нас соединит дружба и высказала вам, что всеми силами постараюсь добросовестно исполнить свои обязанности в отношении вас.

-- Так повторите это еще раз и всё будет хорошо!

-- Никогда однако я не обещала любить вас! это приходилось выше моих сил и поэтому то я поступила весьма дурно, позволив уговорить себя, принять ваше предложение. Но поверьте никто не в состоянии так строго судить этот мой проступок, как я сама!

-- Но Мария объясните же, вследствие чего не допускаете вы возможности полюбит меня?

-- Выслушайте меня, господин Урманд и будьте великодушны к бедной девушке, чувствующей себя очень, очень несчастной! Я вас не люблю, но не говорю чтобы не полюбила, если бы вы первый встретились на моей дороги. Ведь вы должны нравиться каждой девушке! Дело только к том, что Георг, опередил вас, ему принадлежит моя клятва--и моя любовь! Я не могу изменит этого, если б даже хотела. Поэтому, умоляю вас быть великодушным и отказаться от меня!

Признание Марии, звучало весьма неприятно для уха Адрияна; он бы скорей смягчился, если б ода только упомянула о любви Георга к ней. Его самолюбие было глубоко оскорблено тем, что Мария Бромар, слывшая одною из красивейших девушек Эльзаса и Лотарингии, предпочла ему какого то Георга. От проницательности Марии не ускользнуло это впечатление, почему она тотчас же прибавили:

-- Подумайте только о том, что я вас едва видела, когда уже любила Георга.

-- Наш дядя не желает этого союза.

-- Я никогда и не думаю, без согласия дяди, сделаться женой его сына -- нет, никогда!

-- И так как он никогда не даст своего согласия, то я не понимаю, для чего же мне отказываться от вас?

После краткого молчания, Мария ответила:

-- Для того, чтобы оградить себя от жизни подле женщины, не любящей вас и избавить меня от жертвы связать свою судьбу с человеком, к которому не чувствую склонности.

-- И другого ответа у вас не находится для меня?

-- Это последняя мольба, с которою я обращаюсь к вам! возразила Мария.

-- В таком случае, я пойду к вашему дяди!

И снова Мария осталась одна.

XVIII.

Кольмар считается своими жителями довольно значительным городом, и оборони нас Боже сомневаться в том. В то время, но крайней мере, когда Эльзас был Французскою страной, он слыл одним из главнейших городов департамента верхнего Рейна, всюду сооружены казармы и огромные бумагопрядильные Фабрики, находятся в беспрерывном движении; кроме того, там привыкли видеть префекта. Одним словом, Кольмар, играет известную, не совсем маловажную роль; но, не смотря на все ого достоинства, он не на столько велик, чтобы отдельные личности могли входить и выходить незамеченными и в атом то собственно состоит вся разница между большим и маленьким городом. Если б Михаил Фосс и Адриян Урманд проехали через Лион или Страсбург, то никто из знакомых не имел бы и малейшего подозрении об этом; пи так как им случилось проехать через Кольмар, то это и не могло обойтись без того, чтобы не дойти до слуха мадам Фарагон, а через нее конечно и до Георга.

Она живо интересовалась его сердечными делами, частью потому, что питала страсть ко всем любовным историйкам. частью и по тому, что по её мнению, будущий владелец Hotel de la Pesle в Кольмаре имел гораздо больший вес, чем какой бы то ни было торговец полотнами.

-- Я не понимаю, чего ваш батюшка хочет, говаривала она нередко, когда он и я были молоды, Базельцы были ему ни но чём, а на торговцев полотнами, толкающихся со своими тюками, он вовсе не обращал внимания.

Слабою стороною мадам Фарагон были воспоминания прошедших времен и часто довольно ясно намекала она Георгу, что только от неё зависело быть владетельницей гостиницы "Золотого льва" в Гронпере, чему, впрочем, он никогда не верил, так как хорошо знал огромную разницу лет между нею и его отцом. Молча слушал он также, как она хвалила звание хозяина и как можно более унижала этих базельских разносчиков, как она их называла, угадывая, что этим она старалась влить бальзам в его больное сердце. Услышан о проезде Урманда с отцом Георга, мадам Фосс тотчас же смекнула, что тут дело пошло на то, чтобы ускорить свадьбу.

-- На вашем месте, я бы совсем неожиданно явилась между ними, по советовала она своему любимцу.

Помолчав немного, Георг ответил:

-- Ваша правда, всего лучше будет поехать мне туда и привести дело в порядок.

-- Но, Георг, ведь вы не станете затевать ссоры?

-- Как вы это понимаете? Нельзя же предположить, чтобы мы встретились с этим человеком как нежные друзья!

-- Бога ради, ни навязывайтесь только сами на ссору! В таком случае, я бы лучше согласилась ехать туда, вместо вас!

Озабоченность мадам Фарагон была без сомнения самая искренняя, но не смотря на то весь этот роман производил на нее в высшей степени возбуждающее и оживляющее впечатление.

На следующее утро Георг отправился через горы, хотя и не мог рассчитывать, после случившегося, на ласковый прием и едва смел считать теперь Гронпер своею родиною. Неизвестно было ему также, как намерена поступить Мария. Одно только сознавал он ясно, а именно что если хочет добиться какого-нибудь благоприятного результата, то должен действовать быстро.

Весь погруженный в свои размышлении, повернул Георг в Гронпер и остановился перед гостиницей, посреди улицы, так как сам не знал, где ему пристать. К нему в ту же минуту подбежал конюх, а под воротами он увидел отца, которого уже никак не рассчитывал встретить дома. Но хозяина казался таким озабоченным, что едва ли мог заниматься кем-либо другим.

Адриян Урманд, в тот вечер, когда получил вторичный отказ Марии Бромар, не показывался более внизу, а прямо прошел в свою спальню, где и уснул в самом гневном расположении духа. Супруги Фосс, тщетно прождавшие его до глубокой ночи, должны были наконец убедиться, что беседа его с Мариею по всей вероятности, не имела желанного успеха.

На следующий день, рано утром, на семейный совет снова был приглашен господин пастор. Хотя это не совсем приходилось по вкусу Михаилу, который будучи протестантом, вообще не любил духовного вмешательства и считал ученье отца Гондена годным разве только для слабого пола; но, в этом крайнем случае, он превозмог себя, и обратился к его посредничеству, рассчитывая что, может быть, ему удастся уговорить Марию.

Отец Гонден, однако, мог только уверить, что тут ни он, ни церковь, ничего не в состояние сделать, а что цель могла быть только достигнута авторитетом Михаила, в качестве друга и советника.

-- Всё это теперь для Марии ничего не значит. С тех пор, как мальчишка был здесь, она не обращает более внимание ни на меня, ни на данное ее слово.

С негодованием оставил Михаил пастора с женой и только вы шедши за ворота заметил подъехавшего сына. Адриян также увидел Георга из окон бильярдной. Мария же, в ожидании дяди, не выходила из своей комнаты.

Михаил не трогался с места; он всё еще сильно сердился на сына, но все угрозы, сыпавшиеся па него так недавно, разлетелись теперь в прах -- ему и в голову не приходило прогнать сына из его родины. С засунутыми в карман руками, стоял он не отступая ни на один шаг и только в знак того, что узнал Георга, наклонил голову, как будто хотел этим выразить: "Я очень хорошо вижу тебя, но не могу оказать, чтобы ты быль желанным гостем в Гронпере".

Георг обратился к отцу с вопросом:

-- Правда ли то, что Адриян Урманд здесь, у вас?

-- Он вероятно там, где-нибудь дома, -- угрюмо ответил Михаил.

-- Можно мне с ним говорить?

-- Не стерегу же я его, -- его то во всяком случае, нет! -- прибавил он, сильно напирая на слово "его", чтобы показать этим что есть кто другой, кого он стережет. -- Ступай к матери.

Таким образом благополучно произошло свидание Георга с отцом и не повлекло за собой никаких дурных результатов.

-- О, Георг, мне даже и не снилось видеть тебя, здесь, сегодня, -- вскричала мадам Фосс, как только он вошел к ней.

-- Верю, что никто из вас не ожидал меня,-- возразил он. -- Ну, что, однако, принято ли какое-нибудь решение?

-- Я должна сознаться, к своему крайнему сожалению, что дело всё еще колеблется!

Так Мария не изменила ему! Какая ж была она, в таком случае, великодушное, прелестное, милое создание и как признателен хотел он ей быть! С какою радостью готов был принести ей всевозможные жертвы и с какою нежною и горячею любовью собирался беречь и холить ее!

-- Где же она? -- спросил Георг.

-- Она в постели, тебе нельзя ее видеть.

-- Но ведь она не больна?

-- Я знаю только одно, что опа всех в доме делает больными, -- с сердцем проговорила мадам Фосс.

-- И надо тебе сказать, Георг, что отец был бы вправе, с твоей стороны ожидать другого обращения. Это старить его. Ты знаешь, как горячо отец желает этот брак и кажется, ты мог бы уступить!

Эти слова ясно как день показывали, что Мария оставалась тверда и верна своей первой любви и то обстоятельство, что она до сих пор сохраняла свою непреклонность, позволяло надеяться, что свадьба не состоится. Адриян Урманд значит был тут ни при чём. Теперь оставалось только переселить отца.

-- Мужчина, в обстоятельствах подобного рода, не так легко может уступить, -- ответил Георг. Мадам Фосс молча продолжала заниматься своим шитьем. Тогда её пасынок пошел отыскивать Урманда, которого нашел в обществе своего отца, в бильярдной. Оба соперника раскланялись самым вежливым образом; они весьма мало знали друг друга, потому что близкие отношения Урманда с семейством Фосс, начались очень недавно.

Михаил обратился к сыну с несколькими не значу щи ми вопросами и наконец спросил, долго ли он намерен оставаться.

-- О, нет, батюшка. Я приехал, так как ты меня видишь, ничего даже не захватил с собой. --

Довольно и этого, если ты намерен служить нам помехою.

После этих слов настало глубокое, тягостное, молчание, во время которого Георг сел немного поодаль, а Адриян, вынув оной порт-сигар, предложил из него сигару своему старому другу, но Михаил отказался. Его голова была переполнена самыми тяжелыми мыслями, при виде как всё слагалось против него. Его тянуло к сыну, действующему, в чём он должен был сознаться, как истый мужчина, а обстоятельства вынуждали его обращаться с ним сухо и строго и вместо того, чтобы с любовью довериться сыну, он принужден был отвернуться от него и быть заодно с человеком, к которому в нём начинало уже шевелиться чувство, похожее на ненависть. Несмотря на то, для удовлетворении своей чести ему следовало настоять на браке Марии с Урмандом.

Последний зажегши сигару, встал, подошел к бильярду и стал катать шары, потому что это тяжелое молчание было для него невыносимо.

-- Если вы позволите, то я бы попросил вас уделить мне несколько минут для краткого переговори, -- обратился, наконец Георг к Урманду.

-- Для переговори!

-- Да, если вам это будет не особенно неприятно! Я думаю, нам не мешало бы объясниться.

-- В таком случае, я оставлю вас одних и прошу тебя только Георг не затевать ссоры, -- сказал Михаил выходя и не обращая внимание на боязливые взгляды Урманда.

-- Не знаю, для чего бы нужно было нам объясниться, -- возразил последний, всё еще катая шары.

-- Для того, что надо изложить вам следующее, -- ответил Георг коротко. -- Молодая девушка там наверху. позволила уговорил себя сделаться вашею женою, потому что она была уверена в моей измене.

-- О, нет, не потому!

Уверяю нас, что это так, как я вам говорю -- ступайте и спросите ее сами. Но если даже предположить, что это не так, то вам, во всяком случае, трудно будет настоять на брак против её желания, а когда вы всё-таки будете продолжать настаивать. то добьетесь разве только её отчаяния: женой же вашей она никогда не будет! Как честный человека вы верно не захотите еще дальше мучить ее, напирая па то обстоятельство, что имеете дядю, на своей стороне.

-- Кто смеет утверждать, что она не хочет иметь меня мужем?

-- Я -- да и она также!

-- Но так как мы обручены, то почему ж ей не быть моей женой?

-- Но той простой причине, что она этого не желается, и по той еще -- что не любить вас. Мне кажется, что этого больше, чем достаточно. Господи, Боже мой! Лучше согласился бы я пойти на галеры или толочь камень на дорогах, чем прижать к своей груди женщину, все помышления которой принадлежат другому.

-- Всё это звучит очень мило!

-- Так позвольте же нам сказать, что паши намерения ни в каком случае уж не могут быть названы милыми. Я не желал бы иметь с вами ссоры, почему в последний раз и спрашиваю вас: -- Угодно ли вам уступить и не мешать нам более? Говорят, что вы засыпаны всеми мирскими благами, так не трудно вам будет найти для себя лучшую партию, чем племянницу простого хозяина гостиницы -- девушку, занимавшуюся всю свою жизнь тяжелыми работами.

-- О конечно, если б я только захотел, то мог бы сделать лучшую партию, возразил Адриян.

-- Так не стесняйтесь. Разве вы не заметили, что и отцу надоела вся эта сумятица, которую вы здесь наделали. Не ждите же, чтобы вам это еще яснее дали почувствовать, указав на дверь.

-- Кому же, позвольте вас спросить, могло бы придти в голову подобная нелепость?

-- Мария не прочь сделать это и отец также.

-- Не воображайте, пожалуйста, чтобы он, только, ради исполнения своего желания, согласился бы сделать ее несчастною на целый век. Так решайтесь же скорее высказать, что во желаете более быть причастны к этому делу. Поступок ваш тогда будет вполне достоин мужчины.

Было весьма натурально что Георг смотрел на дело с этой точки зрения, но нельзя было и очень осуждать Урманда, взяв в соображение, до какой степени оказанная ему несправедливость должна была оскорбить его. Вследствие чего он весьма ясно изложил Георгу, что так как он сам не навязывался, а его же отец более чем на половину подстрекал его, то и не намерен уступить. Урманд, заключил, с самым простодушным видом.

-- И более вам нечего мне сказать, любезный друг?

-- Нет -- более нечего, но, если уж пошлю на то, так я от слова думаю перейти к Делу.

-- Хорошо! в случае, если мне понадобится ваш совет, то я дам вам знать. А что касается до дела, то мне кажется, что здесь, в доме, не вы господин! Желаю вам доброго утра!

Адриян Урманд вышел из комнаты, а немного погодя за ниц последовал и Георг.

Остаток дня прошел в таком неприятном настроении. что каждый старался, по возможности, скорей разойтись.

Георг только что собирался лечь на приготовленную для него на постель, пак к нему в дверь, кто то тихо постучался и одна из служанок сунула ему в руку записочку. На ней было написано следующее: "Никогда и никогда не выйду я за него замуж -- клянусь в этом своею жизнью".

XIX.

Михаил в это время чувствовал себя в высшей степени несчастным. С полным убеждением в правоте своего поступка, старался он подавить любовь Марии к Георгу и держать сторону Адрияна; но оборот, который, помимо его воли, приняли деда, сильно начинал его беспокоить, тем более, что он чувствовал, как отвращение к этому базельцу всё более и более росло в нём. Этот пошлый, маленький франтик, с его вечно парфюмированными батистовыми платочками и черною лоснящеюся головкою, протеснился в их мирный уголок и прогнал из него мир и веселье! С подобной точки зрения смотрел теперь Михаил на своего почетного гостя и делая сравнение между Адрияном и Георгом, невольно должен был сознаться, что всякая девушка с чувством и с здравым смыслом, ни на минуту не могла колебаться, кому из них отдать предпочтение. Он гордился сыном -- он гордился даже тем, что тот оказывал ему такое упорное сопротивление, -- но тем не менее его неудовольствие через это еще больше увеличивалось.

Два раза подходил он к постели Марии, с намерением сохранить перед нею нею свою твердость, но это было не легко для Михаила, потому что больная женщина была для него всегда предметом самого трогательного участия, а когда к тому еще примешивались слезы, то из него всё можно было сделать, что очень хорошо было известно его половине.

Таким образом, при виде больной молодой девушки, лежавшей в постели, такой хорошенькой в своем ночном чепчике, несмотря на бледное личико и заплаканные глаза, Михаил, при первой своей попытке, немедленно убежал, из страха поддаться, в своем мягкосердечии, трогательным просьбам, с которыми ей, может быть, вздумалось бы обратиться к нему. Но на следующий раз, он уже не мог устоять, чтобы не выслушать тихих, нежных жалоб этого дорогого ребенка, когда она в тоже время уверяла никогда не выходить ни за кого без согласия её милого дяди, если б только он согласился отказать Урманду.

-- Но каким жe образом отделаться мне от него, -- возразил Михаил сердито.

-- Тебе стоит только намекнуть ему на то, как он, верно, тотчас же уедет, -- уверяла Мария.

Михаил в ответ пробормотал себе что-то под нос о болезни Марии, потом, что теперь ничего нельзя поделать, и скрылся. У Марии же после этого разговора, воскресла надежда на победу. Ей хотелось, чтобы и Георг узнал о её полном разрыве с Урмандом, поэтому она и написала ту коротенькую записочку, где сообщала ему о своем твердом намерении не выходить ни за кого другого.

Ни следующее утро Михаил вышел из дому еще раньше обыкновенного. Он, но всю почти ночь не мог сомкнуть глаз, ломая голову, как вести себя в отношении как одного, так и другого.

-- Отказать Урманду! -- это легче сказать, чем исполнить, -- бормотал он про себя, взбираясь на гору, тот крепко будет держаться моего слова! Если б даже я согласился отдать преимущество Георгу, то как же объяснить это другому?

Хотя он всё еще считал невозможным устроить это дело, к общему согласию, но сам давно уже убедил себя, что молодой человек далеко не оправдал его ожиданий. Прежде, когда этот брак возбуждал еще живейший интерес Михаила Фосса, всё в Урманде казалось ему достоинством, не исключая даже запаха помады, распространявшегося с его головы. "Помада", говорил он тогда, -- служит признаком утонченной цивилизации горожанина.

Теперь же, сидя на сосновом обрубке, он, в своем одиночестве, он то и дело морщился, думая о несчастном Урманде! Что тут делать -- как быть? Не отказаться ли от своего авторитета и не дать ли свое родительское благословение на брак Марии и Георга, не смотря на то, что всей деревни уже было известно, что слово дано другому.

Размышляя таким образом, Михаил вдруг увидел перед собою Георга. Он насупился и продолжал курить, но в душе был очень благодарен сыну за то, что он отыскал его. Ему не нравилось сидеть всё одному, а еще более надоело общество Адрияна Урманда. Но, как бы там ни было, не ему приходилось делать первый шаг к примирению.

-- Я знал, что найду тебя здесь, батюшка, -- начал Георг.

-- Что тебе от меня нужно?

-- Я думал, что здесь, в лесу, нам лучше можно будет побеседовать, чем там, где под ногами всё вертится тот молодой человек. Тут, наверху, мы бывало, всегда всё обсуживали, помнишь ли?

-- То были другие времена. Тогда ты еще не умел играть роль самостоятельного господина и во всём противиться отцовской воли.

-- Кроме этого одного обстоятельства я, кажется, никогда ни в чём не ослушивался тебя, -- защищался Георг.

-- Да, тебе легко говорить: этого одного обстоятельства, но в том то и штука! Я употребил всё, чтобы сделать из тебя самостоятельного человека и добыть ей положение в свете -- и вот благодарность с обеих сторон.

-- Чего же хочешь ты от меня?

-- Чего же иначе, как только того, чтобы ты не расстраивал моих планов.

-- Но так как этот Адриян Урманд...

-- Не говори мне, пожалуйста, об этом Адрияне Урманде, -- вскричал Михаил с негодованием, причем Георг вытаращил глаза от удивления.

-- Нет, я не то хотел сказать, -- поправился его отец, -- но, действительно, он уже мне надоел. Если б в нём была хоть искра энергии и твердости, то давно бы Мария была уже увезена отсюда.

-- Об этом и не могу судить! Но, во всяком случае, до сих пор это еще не случилось. Сознайся, однако, батюшка, что тебе, как и ей, человек этот кажется весьма непривлекательным! Так посуди же, если в три дня он успел надоесть тебе, так каково ей было бы прожить с ним весь век.

-- Зачем дала она ему слово?

-- Кто знает, батюшка, может быть в этом деле каждый из нас виноват!

-- Только не я -- никак уж ни я! Против этого я должен восстать. Она сказала "да" и ее обручили, а его преподобие говорит, будто обручение почти одинаково связывают, как брак.

-- Кому какое дело до мнения патера Гондена?

-- Конечно уж не мне! -- возразил Михаил.

-- А по моему мнению, подобное обручение не имеет никакого значения, когда одна из сторон изменила свое мнение, как это и случилось с молодою девицею из Сен-Дье.

-- Молчи, пожалуйста, я не могу равнодушно слушать, когда упоминают о ней. Что мне, к чёрту, за дело до этой девчонки! Честные люди должны исполнять свой долг, а не брать пример с таких легкомысленных созданий!

Оба Фосса были еще далеко от своего отеля, как старший, уже вполне сознался, что Адриян Урманд страшная для него тяжесть, хотя всё еще не допускал возможности отделаться от него. Идея о свадьбе была отложена на неопределенный срок и в голове у Михаила возник вопрос, как бы спровадить Урманда в Базель.

-- Если у него явится охота, то он может потом вернуться, сказал он, но теперь, с его стороны всего благоразумнее было бы уехать. Пока Мария больна, ее следует оставить в покое.

Георг предложил, чтобы отец сам объяснил это Урманду, но казалось почти, что Михаил, не трусивший ни перед кем, чувствовал тайный страх, к этому маленькому швейцарцу.

-- По. что если б мать дала ему это понять! снова посоветовал Георг.

-- Нет, ни за что в мире не согласится она, ответил отец.

-- Мне это было бы нипочем!

-- Сохрани Боже, не смей и думать мешаться в это дело!

Георг, наконец, предложил пастора по отцу не хотелось обратиться к нему, так что войдя в дом между ними всё еще де состоялось никакого решения. У лестнице, ведущей к бильярдной, размахивая кием, стояло это маленькое пугало, Адриян, бывший теперь сучком в глазах у всех. Оба прошли мимо него с немым поклоном.

К сожалению, они должны были отказаться привести мысль в исполнение об отъезде Урманда, но поводу болезни Марии, потому что она сама встретила их. Георг поспешил поздороваться с нею и молча схватив её руку, не выпускал ее более. Что Мария шепнула ему, в виде приветствия, но осталось тайною для каждого. Когда дядя подошел обнять ее, она всё еще не отнимала своей руки у Георга. Это происходили в сенях и Адриян Урманд был свидетелем всей сцены, а Георг заметил, что всё его внимание сосредоточилось на них, еще крепче сжал руку Марии, чему она нисколько не противилась.

-- Что происходит здесь? -- спросил Урманд, подходя к ним.

-- Что вы хотите этим сказать? -- спросил в свою очередь Михаил.

-- И ничего не могу тут разобрать, -- продолжал удивляться Урманд.

-- Но, что же, наконец? -- возразил Михаил, не замечавший пожиманье рук молодых людей.

-- Как мне это понять? Могу ли я еще считать Марию Бромар своей невестой? Мне нужен ответ, чтобы знать, как поступать!

Подобное поведение изобличило в нём больше твердости характера, чем ожидал от него его противник в "Золотом Льве".

-- Что вы хотите этим сказать? Конечно, она ваша невеста и я не знаю, зачем об этом так много разговаривать.

-- Во всё время моего здесь присутствия, я в первый раз затронул этот предмет, -- защищался Урманд, и он, действительно, был прав. Но так как голова Михаила была полна всей этой историею, то ему и казалось, будто о ней говорилось беспрестанно.

Мария, между тем, улизнула в кухню. Туда за ней последовал Михаил и задумчиво прислонился к плите.

-- Скажи же ему, что он может отправляться в Базель, -- шепнула Мария дяде, но Михаил, тяжело вздыхая, покачал головой.

-- Я того мнения, что со мной здесь играют дурную шутку, -- обратился Адриян к Георгу, оставшись с ним вдвоем.

-- Не можете же вы ожидать от меня дружеских излияний, -- возразил Георг. -- Но если вы находите, что отец и прочие дурно обходятся с вами, то всего лучше повернуть им спину.

-- Я не могу позволить, чтобы кто-либо обращался со мной подобным образом, я к этому не привык.

-- Выслушайте меня, господин Урманд, -- сказал Георг. -- Я вполне с вами согласен, что с вами поступили не совсем хорошо и готов от имени всего семейства просись у нас прощения.

-- Мне от этого нисколько не будет легче.

-- Так чего же вы требуете?

-- Я хочу... хочу, однако, до того, что я хочу, вам нет никакого дела. Я объясню свои требования вашему отцу, но никак не вам. Во всяком случае, мне должна будет оказана справедливость, -- законы Франции гак же хорошо известны мне, как законы Швейцарии.

-- Если вы хотите призвать к себе на помощь законы, то не мешало бы вам тотчас же выписать себе адвоката из Базеля, -- подсмеивался Георг.

Об отъезде Георга Фосса теперь уже не могло быть и речи. Всё сложилось лучше, чем он смел ожидать и он был слишком умен для того, чтобы уехать, прежде чем кончится вся эта история.

Так прошел день и Мария, совершенно поправившаяся, снова принялась за свои обыденные занятия.

Георг и Адриян хотя и не искали случая встречаться, но и не теряли друг друга из виду, так что никому из них не удавалось заняться своими сердечными делами. Георг, впрочем, может быть, держался того мнения, что для него это было лишним, а Урманд, с своей стороны, не скрывал от себя, что обыкновенным путем ничего не добьется.

Михаил старался отыскивать себе занятии в доме: то ходил он в сараи и конюшни, то на бойню, всюду отдавая распоряжения и приказания, но каждый ребенок мог бы утвердительно сказать, что мысли ого были далеко от дела.

Мадам Фосс охотно бы следовала нашептыванью пастору, советы еоторого крепко держаться Урманда, если б только знала, чем повлиять на мужа, потому что немного надо было проницательности, чтобы видеть, как скоро звезда Адриана Урманда должна была потухнуть. Что касается до Марии, то легко было заметить, до какой степени она была оживлена надеждою. Мадам Фосс, в сущности, только мужу была обязана своим вдохновением к этому браку со швейцарцем, но если её племянницу можно было пристроить каким-либо другим образом, то она ничего не имела бы против этого.

Наступающий вечер всё еще не принес никакого результата, так как упорный молодой человек ни слова не говорил о своем отъезде в Базель.

XX.

Без сомнения, у всех, проводивших эту ночь, под кровлею "Золотого льва", укрепилась уверенность, что в следующий день непременно должно состояться какое-либо решение. Неприлично же было, молодой девушке терпеть при себе двух обожателей, из которых каждый считал себя вправе претендовать на её руку. Также нельзя было позволить молодым людям еще дальше преследовать друг друга враждебными взглядами. Супруги Фосс боялись, не без основания, что дело могло и не ограничиться одними взглядами, как это весьма нередко случалось. Урманд, вполне убежденный, в необходимости вырваться, каким бы то ни было образом из своего, в высшей степени неприятного и мучительного положения, находился под впечатлением самого сильного негодования на всех членов семейства Фосс. В особенности не мог он простить Марии, так схитрившей с ним, по его мнению, и самому хозяину почти насильно дотащившего его в Гронпер.

-- Если б только, -- так думал Урманд, -- он оставил меня спокойно следовать моему собственному убеждению, то верно, уж я, теперь, не находился бы в горьком положении осмеянного любовника.

-- И этот самый Фосс, сам же заварив всю эту нашу, готов оставить меня теперь на произвол судьбы!

Урманд был бы счастлив, как можно скорей, удалиться в Базель, потому что союз с семейством Фосс не был уже для него желаемою целью, так как оно, по его мнению, оказалось вполне необразованным и всё затруднение состояло лишь в том, как бы отступать без унижения. Его право на руку Марии было ясно, как день и невыносима была мысль отказаться от ней, ради какого-то другого; но также нельзя ему было не сознаться, как безрассудно и глупо было бы стоять на этой свадьбе. Ему говорили, будто он всюду может рассчитывать на гораздо лучшую партию, в чём он и нисколько не сомневался; но как выкарабкаться из этой истории, чтобы не показаться смешным? Как, о Господи, как выйти из этого проклятого дома!

Между тем Георг отыскал отца. Когда он крепко пожал протянутую ему руку, на глазах последнего выступили слезы.

-- Я привез пачку того табаку, о котором говорил тебе в последний раз, -- сказал ему Георг, вытаскивая из кармана пакетик.

-- Спасибо, Георг, спасибо; но теперь мне всё равно, чтобы ни курить. С тех пор, как я всюду вижу неудачу, меня уже ничего более не радует.

-- Не должно так говорить, батюшка!

-- Как же иначе? Вот, посмотри на того человека. Ну, что стану я с ним делать! Он кажется с места не сдвинется, пока не получит обещанную ему жену.

-- Отсюда он ни в каком случае не повезет с собой жену, хотя б ему пришлось ждать до тех пор, пока всё здание разрушится над его головой!

-- Теперь я сам это хорошо понимаю! Однако как свалю я его со своей шеи? Ведь и правду сказать, нельзя опровергать того, что мы поступили с ним весьма дурно.

-- Не согласен ли он будет отделаться деньгами, батюшка?

-- Нет, уж он не так дурен!

-- Я только так подумал, потому что он говорил об адвокатах.

-- Это им сказано было в сердцах! Во имя святого Георга, если б я находился в подобном положении, то не так бы еще поступил! Но как же нам теперь быть.

Георг посоветовал заложить экипаж и предложить молодому человеку отправиться в Ремиромон, но Михаил чувствовал, что дело должно совершиться формальнее, и со многими тяжелыми вздохами согласился он наконец поговорить наедине с Урмандом.

-- Это, конечно, будет лучше всего, -- согласился с ним сын, и чем скорее, тем лучше. А заложить экипаж, я думаю, всё-таки не мешает.

Михаил, молча, пошел отыскивать Урманда. Заметив Марию, но он приостановился на несколько минут, задумавшись сообщить ли ей о своем намерении или нет и рассудив, что так как дело касалось её счастья, то почему ж бы и не сказать ей о нём?

-- Вы оба, ты и Георг, одержали надо мной победу, -- обратился он к молодой девушке -- Что мне однако, делать, с тем человеком, наверху, это выше моих понятий. Слава Богу, что еще много лет до того времени, пока нам придется думать о пристройстве нашей Флосс!

Малютке Флосс, тогда едва минуло пять лет.

-- Надеюсь, милейший дядюшка, что никто не покажется тебе такою упрямою и не послушною, как я, -- ласкалась к нему Мария, крепко обнимая его. Она чувствовала себя неизъяснимо счастливою, так как ей удалось, наконец, освободиться от ненавистного жениха и вследствие этого могла надеяться принадлежать тому, кого любила. Кроме того, между нею и её дорогим другом, восстановилась, снова, полная гармония.

Дяди Михаила и от племянницы не мог добиться никакого совета, в том, как ему поступить в отношении молодого человека и таким образом уже сам должен был разрешить эту весьма грудную задачу.

Он нашел Урманда наверху, у окна, погруженного в созерцание уток, плескающихся в какой то луже и в таком настроении, в котором человек обыкновенно бывает способен придираться ко всякой безделице.

Завидев хозяина, он облегчил свою душу жалобами на страшную скуку в этом краю; но это нисколько но подвинуло Михаила к сто цели и он в замешательстве почесал себе за ухом. Теперь уже он не обманывал себя в том, какую тяжелую обузу взвалил на свои плечи поездкою в Базель. Несколько дней тому назад хвастался он перед молодым человеком своим авторитетом, перед которым все должны были преклоняться, а теперь ему предстояло сознаться в полнейшем своем бессилии.

-- Господин Урманд, -- решился он наконец заговорить, -- право, я очень огорчен -- уверяю вас, сильно огорчен этим неприятным оборотом дел!

-- Какие дела подразумеваете вы? -- спросил Адриян.

-- Ну, те -- которые касаются Марии. Когда я приехал к вам, в Базель, то мне и во сне не снилось, что всё могло бы так дурно устроиться, право нет!

-- А как же всё устроилось?

-- Я никак не могу заставить молодую девушку сказать "да", -- возразил Михаил.

-- В таком случае и я в свою очередь должен вам объяснить, господин Фосс, что если б даже, это молодая девушка, как вам угодно ее называть, сказала "да", то я теперь ее сам не хочу, потому что она опозорила и осрамила меня.

Михаил слушал эти выражения с полным душевным спокойствием.

-- Она осрамила вас.

При этих словах Михаил закусил губы, но чувствуя себя виноватым, промолчал.

-- И наконец, она осрамила самою себя, -- окончил Адриян с возможно большим пафосом.

-- Нет, это уж позвольте мне опровергнуть, --вскричал Михаил, близко подходя к своему противнику. -- Я опровергаю ваши слова, потому что они несправедливы и при мне никто не смеет говорить что-либо подобное о Марии, даже и не вы?

-- Но тем не менее, я остаюсь при том, что она осрамила себя. Зачем дала она мне слово, когда думала выходить за другого?

-- Но это было вовсе не так! И я, вот что еще скажу вам, мой друг -- меня и Георга вы можете бранить сколько вашей душе будет угодно; но я не желаю, чтобы вы в моем присутствии дурно отзывались о Марии Бромар. Кроме того, мы согласны дать вам такое удовлетворение, какое вы сами назначите!

-- Конечно, мне следует дать удовлетворение.

-- Чего же требуете вы? Денег, что ли?

-- Денег нет; этого добра у меня больше, чем у вас!

-- Ну, так что же, в таком случае? Ведь не девушку, наконец?

-- Нет, уж никак не ее. Я не взял бы ее и тогда, когда бы она на коленах умоляла меня о том.

-- Но что такое можем мы сделать для вашего удовлетворения? Да говорите же!

-- Я -- я хочу, -- но я не в состоянии высказать того, что хочу! Ваш поступок со мной сделал из меня посмешище всему свету! Ничего подобного, никогда не случалось мне видеть. Мне, не требовавшего ни одного франка приданого, предлагаете вы денег! Нет, никогда еще, ни с одним человеком не поступали так дурно!

С этими словами целый ноток слез хлынул из глаз Урманда.

При виде этих слез, сострадательное сердце хозяина растаяло, горько раскаялся он в том, что позволил себя упомянуть о деньгах и готов был испросить себе за то прощение. С этим благим намерением подошел он к Урманду, упавшему на стул.

-- Прошу у вас извинения, Урманд, униженно прошу вас о том. Признаюсь, мне не следовало бы упоминать о деньгах, но так как вы говорили об удовлетворении.

-- Не мог же я, под этими словами, подразумевать денежного удовлетворения -- никак уж не такое, оно относилось к моему чувству.

-- Но я готов сделать всё, что вы только потребуете, -- уверял Михаил жалобным голосом. -- Вся эта история сложилась так скверно, далека была от нас мысль оскорбить вас!

-- Если б только вы оставили меня, в покое в Базеле! -- жаловался, всё еще сильно огорченный молодой человек.

Михаил, сидя подле него, обращался с ним с такою любовью и нежностью, как с ребенком. Он мало-помалу пришел к убеждению, что его молодому другу не столько горя причиняет потеря невесты, как мысль о людской молве. Всему городу уже известно было о его свадьбе; что же, в самом деле, скажет он при своем возвращении?

-- Скажите только, что мы для вас слишком неотёсаны и необразованы, -- советовал ему Михаил.

Но Урманд всё еще не утешался.

-- Я думаю, лучше всего для меня уехать в Лион на несколько месяцев! Что мне теперь до моей торговли?

Таким образом, просидели они целое утро. Петр Бек несколько раз просовывал в дверь спою голову и каждый раз, возвращался с известием, что конференция еще не окончена.

-- Барин ни на один шаг не отходит от господина Урманда, -- рассказывал он, -- И такие там у них идут нежности, как будто у парочке голубков.

Мария слушала не говоря ни слова. Георг неоднократно пытался втянуть ее в тихую любовную беседу, но она не поддавалась. Тот, с которым она была обручена, находился еще у них в доме и хотя она была совершенно спокойна в отношении его, но всё-таки теперь считала еще неприличным слушать любовные объяснения другого.

Наконец открылась дверь. Урманд пошел в свою комнату, а Михаил присоединился к своим. Мария, сидевшая в соседней комнате, могла слышать каждое слово. Георг тотчас же подошел к отцу, а мадам Фосс спросила за всех:

-- Ну, как всё кончилось?

-- Я предложил маленький пикник, к водопадам, -- возразил Михаил.

-- Пикник! -- удивился пастор.

-- Пикник. Это в моем вкусе, -- вскричал Георг.

-- Пикник, -- повторила мадам Фосс, -- При такой сырости и таком ветре, дующем так резко с гор, что в состоянии кажется перерезать человека на части.

-- Что нам за дело до ветра! Мы вооружимся, шинелями, салопами и парасолями! Гораздо лучше быть на вольном воздухе, там Урманд скорей успокоится!

Мария, слушая всё это, решила с своей стороны ничего не пропустить, если только, хорошо наполненные корзины с провизиею могли способствовать к восстановлению спокойствия в душе отвергнутого обожателя. Она хотела наполнить их холодною дичью, бутылками с шампанским и всякою всячиною и несмотря на ветер и сырость, с радостью готова была расположить всё это у какого-нибудь утеса.

-- Так пикником должна кончится вся эта история , сказал пастор, с неудовольствием качая головой.

Из всего, что сообщил Михаил о своей длинной конференции, можно было заключить, что Адриян успокоился и но прежнему стал ласков и доверчив. Долго ломали оба головы, как бы придать делу такой оборот, будто свадьба разошлась по обоюдному согласию. Наконец, старику пришла счастливая идея о пикнике. "Я не подумал о Времени года, рассказывал он, но мне и Урманду показалось, что если перед его отъездом совершится какое-нибудь веселое происшествие, то это не дает повода думать, будто случилось что-либо неприятное".

-- При таком холоде мы все заморозимся до смерти, -- возразила мадам Фосс.

-- Ведь не надо оставаться там Бог весть как долго, -- успокаивал ее муж. И, прибавил он, отыскав Марию в соседней комнатке, -- Мария, смотри у меня -- веди себя хорошенько!

-- Будь покоен, дядя Михаил, вот ты увидишь!..

XXI.

В этот вечер все ужинали вместе и Марии, по обыкновению, разливала суп перед тем, чем сесть за стол. Она приготовила для себя место подле дяди, Урманд сидел по левую сторону мадам Фосс, около него пастор, а немного поодаль счастливый Соперник. Мария позаботилась устроить всё в таком порядке. Урманд, казалось, перенес уже худшее и превозмог даже себя до такой степени, что ласково поклонился Марии. Она, ответив на его поклон, молча продолжала есть свой суп. Михаил Фосс немного изменил своей роли, не совсем обыкновенною в нём разговорчивостью, но его супруга сумела умно привести всё в обычную колею. Георг рассказывал, как значительна в Кольмаре Французская партия и как мало подвинулись немцы в общественном мнении. Еще ужин не кончился, как Урманд уже без малейшего стеснения принимал участие в беседе и всё позволял думать, что все несчастные происшествии в "Золотом Льве", действительно кончатся самым миролюбивым образом. После стола отец, сын и оскорбленный любовник-- весьма дружно курили свои трубки в бильярдной, и никто из них, ни одним словом, не упоминал уже более о Марии.

На следующее утро ярко блестело солнце и была такая приятная погода, какую только возможно ожидать от октября месяца, так что даже мадам Фосс должна была сознаться, что день был весьма сносный для прогулки. Мария с вечера уже упаковала провизию в большие корзины. Решено было провести итог день по возможности весело и приятно и каждый старался употребить свободное до прогулки время на то, чтобы придать себе довольный и праздничный вид. В двенадцать часов назначено было пуститься в путь: к сожалению, на эту поездку нужно было употребить только полчаса. Приехавши на место предполагалось каждому предоставить право до двух часов проводить время по собственному благоусмотрению; в два часа назначено было отобедать, а потом, когда ничего уже более, не оставалось делать, то, закутавшись в шинели и шали и закурив сигары, пуститься обратно. Марии строго было наказано не заводить разговоров с Георгом и быть как можно приветливее с Урмандом. Обе старые дамы и пастор также должны были участвовать в прогулке. Хотя программа этого дня и не была особенно привлекательна, но Михаил полагал, что устроив всё таким образом, облегчит бедному Урманду его отъезд.

Всё удалось выше всякого ожидания. Время пролетело незаметно в созерцании огромных водяных масс, стремящихся но утесам и в назначенный час все весело уселись вокруг яств, расставленных около одного из утесов.

-- Теперь перейдемте к порядку дел, начал Михаил, погружая ножик и вилку в стоящий перед ним паштет. Мария не приготовила нам супу, так примемся же немедленно за более существенное. Вскоре щелкнула пробка, за ней другая, и кто был бы свидетелем этого маленького праздника, то никак не мог бы представить себе, что между членами его господствовали, несколько времени тому назад, раздор и несогласие. Сам Михаил Фосс был чрезвычайно оживлен. Уж он не знал как загладить дурной поступок в отношении бедного молодого человека.

-- Урманд, любезный друг, еще стаканчик Георг, дополни же стакан нашего друга! Только тише, Георг, тише, не то он получит одну только пену. Адриян Урманд, пью за наше дорогое здоровье и желаю вам счастья и всякого благополучия.

С этими словами Михаил залпом опорожнил спой стакан.

Урманда усадили в нишу, образовавшуюся в утесе, и для большего его удобства, принесена еще была из кареты подушка. Право, всё кажется было употреблено, чтобы заставить его забыть утрату своей невесты. Уже в третий раз пили за его здоровье, что чрезвычайно льстило его самолюбию и каждый раз он осушал свой стакан до последней капли. Другому это может быть бросилось бы в голову, но в нём вино увеличивало только уверенность. Он, грациозно подняв над головою свой стакан, встал с своего места.

-- Нам доставляет большую радость видеть вас посреди нас, любезнейший друг, заговорил также поднимаясь Михаил, смелость которого всё более росла. Сидевшая подле него мадам Фосс потянула мужа за рукав; тогда он снова сел, а Адриян, между тем всё еще стоявший, заговорил в свою очередь:

-- Вам, любезный друг и в особенности вам, добрейшая мадам Фосс, приношу я свою бесконечную благодарность за это прелестное торжество.

Михаил произнес тост за здоровье своего дорогого гостя а мадам Фосс еще крепче ухватила мужа за рукав.

-- Вез сомнения, продолжал Урманд, всего лучше то, что лежит у меня на душе, высказать прямо, без обиняков. Вам всем здесь известно, с какою целью я приехал сюда -- точно также знаете вы все, с чем я возвращаюсь. При этом голос его дрогнул и чуть было не отказался ему служить. Обе старые дамы не замедлили приложить нос ные платки к глазам, а Мария, покраснев, спрятала свое лицо на плече Михаила. Мадам Фосс сидела неподвижная; она питала чрезмерный страх ко всем симптомам того отважного духа, который следует за щелканьем пробок; однако тут ей нечего было бояться.

-- Само собою разумеется, что я к этому обстоятельству не могу относиться совсем равнодушно, продолжал немного успокоившись Урманд; так как это с моей стороны было бы заблуждение -- и заблуждение весьма тяжелое. Но, не смотря на то, я готов простить и забыть! Более мне нечего сказать!

Речь эта вызвала всеобщее удивление и за нею последовало, в продолжении нескольких минут самое глубокое молчание. У мадам Фосс не нашёлся под рукою быстрый ответ, а Георгу, как предпочтенному. не прилично было бы отвечать. Наконец Михаил, после того, как жена неоднократно подталкивала его локтем, собрался с духом и встал.

-- Во всю мою жизнь, ничто не тронуло меня так, начал он, и по совести мне кажется, что наш превосходный друг в этом затруднительном обстоятельстве так отлично вел себя, как... как... как ни один человек в мире. Больше мне нечего прибавить, потому что мы все знаем, причем находимся -- также известно нам, что молодые девушки всегда останутся молодыми девушками, с которыми трудно ладить.

-- Да перестань же, дядя Михаил, -- шепнула Мария.

Но Михаила никакой шепот и никакое подталкиванье не могли угомонить, когда он был в разгаре. "Вышло маленькое недоразумение, продолжал он, но теперь всё опять устроилось как нельзя лучше. Пью за здоровье нашего друга, Адрияна Урманда и верно всё общество разделит мои надежды и желания, чтобы он в скором времени добыл себе молодую женушку, с самым прекрасным приданым". После этой речи Михаил сел и все поочередно стали чокаться с Урмандом и пить за его здоровье.

Таким образом, импровизированный праздник кончился самым веселым порядком и всё общество вернулось в гостиницу, довольное друг другом и в наиприятнейшемь настроении.

На следующее утро, господин Урманд собрался в Базель, воспользовавшись дилижансом, идущим в Ремиромон. Все домочадцы были на ногах, чтобы проводить его и Мария собственноручно, перед его отъездом, поднесла ему чашку кофе. Эта сцена разыгралась с самою прелестною смесью грации и милого смущения. Молодая девушка сказала ему едва несколько слов, и что она сказала, того никто не слышал; при этом она сложила руки на своей груди, вдохновенная улыбка пробежала по её лицу и глаза в смущении были устремлены в землю -- и если кто-либо без слов мог красноречиво испросить себе прощение, то это случилось с Мариею Бромар.

-- О, да. -- произнес Урманд, в замешательстве, -- теперь всё хорошо -- совсем хорошо!

Тогда она на прощанье подала ему руку и быстро побежала к себе на верх.

Хотя одному жениху и было отказано, но всё-таки дядя до сих пор еще не проронил одного слова о своем согласии на то, чтобы она избрала себе другого, равно как и с Георгом не происходило никаких объяснений, кроме тех, о которых уже слышали.

-- А теперь? -- спросил Георг, как скоро экипаж выехал со двора,

-- Ну, что ж теперь? -- спросил в свою очередь отец.

-- Мне надо вернуться в Кольмар!

-- Только не сегодня, Георг.

-- Во всяком случае сегодня -- хоть к вечеру. Но об одном обстоятельстве я бы желал сперва получить некоторые разъяснения. Что ты на это скажешь, батюшка?

Михаил стоял отвернув голову и заложив руки в карманы.

-- Ты знаешь о чём я говорю! -- продолжал Георг.

-- Без сомнения знаю, о чём ты говоришь!

-- Я думаю теперь ты ничего уже более не будешь иметь против моего намерения?

-- Если б даже это и было, то вероятно, ни к чему не повело бы, -- ответил Михаил, проходя через двор.

Он ни чем более не выразил своего согласия, но сыну и этого казалось достаточно.

Георг, действительно, в этот вечер вернулся в Кольмар, потому что в делах он любил точность и аккуратность. Но перед его отъездом Мария еще порядком пожурила его.

-- С самого начала до самого конца, ты во всём один был виноват, -- говорила она.

-- Если ты непременно желаешь этого, то пусть будет по-твоему; но, признаюсь, что не разделяю твоего мнения.

-- Вот как! ну а если одна известная особа, не показывает признака жизни в продолжении круглого года, то, по-твоему, что же другая, известная особа, должна думать о том, Георг?

Тогда Георгу ничего более не оставалось делать, как торжественно поклясться, оставлять ее одну много что на один месяц.

Как отпраздновалась свадьба, каких затруднений стоило мадам Фарагон перебраться в Гронпер и как заготовленное для приданого белье, было перемечено из буквы У в букву Ф., обо всём этом верно догадается читатель и без подробного описания.

Конец.

----------------------------------------------------------

Источник текста: Золотой лев в Гронпере. Роман Антона Тролоппа -- СПб.: Типография К. Замысловского, 1873.

Оригинал здесь: Викитека.

Дополнительная правка: http://az.lib.ru, 23 августа 2015 г.

Оставить комментарий Троллоп Энтони (перевод: Без указания переводчика) (yes@lib.ru) Год: 1872 Обновлено: 24/07/2016. 280k. Статистика. Роман: Проза, Переводы Другая проза Иллюстрации/приложения: 1 штук.	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: The Golden Lion of Granpère. Русский перевод 1873 г. (без указания переводчика).

Троллоп Энтони Золотой лев в Гронпере