Толстой Лев Николаевич
К 70-летнему дню рождения Льва Толстого

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   
   Къ 70-лѣтнему дню рожденія Льва Толстого. 28-го августа исполнилось 70-лѣтіе рожденія Толстого и по случаю этого дня заграничные почитатели Толстого устроили цѣлый рядъ чествованій великаго писателя земли русской. Одинъ изъ нѣмецкихъ критиковъ, Левенфельдъ, составившій біографію Толстого, отправился къ нему въ "Ясную Поляну" и напечаталъ въ нѣмецкихъ газетахъ свои впечатлѣнія отъ этого визита. Приведемъ нѣсколько выдержекъ изъ его статьи, переведенной въ "Биржевыхъ Вѣдомостяхъ". Толстой сейчасъ же началъ со своимъ гостемъ разговоръ на литературную тему. Онъ освѣдомленъ обо всемъ, что есть выдающагося въ Германіи и Франціи въ области литературы, а также, посколько возможно слѣдить издали, въ области искусства.
   -- Я многое читаю изъ новѣйшихъ произведеній вашихъ молодыхъ писателей. Пишутъ много и, очевидно, есть не мало свѣжихъ литературныхъ талантовъ. Но я знаю только одно произведеніе, которое болѣе всего меня тронуло, это -- "Ткачи" Гергардта Гауптмана. Это настоящее искусство, почерпнутое изъ самаго сердца народа. Читали ли вы мое разсужденіе: "Что такое искусство?" -- пр" рвалъ самъ себя Толстой.
   Я отвѣчалъ, что только теперь, на пути изъ Москвы въ Тулу, познакомился съ первыми главами.
   -- Видите ли,-- продолжалъ Толстой,-- я изложилъ тамъ методически своя взгляды по этому поводу. Мы всѣ заблуждаемся. Мы творимъ не для народа, а это вѣдь значить ошибаться на счетъ всей нашей задачи. Только гауптмановскіе "Ткачи" являются произведеніемъ, дающимъ высшее художественное отраженіе чувствъ народа, и притомъ въ формѣ, которая понятна для всякаго изъ народа.
   Я спросилъ графа, читалъ ли онъ "Одинокихъ людей" (того же Гауптмана), которые мы въ Германіи особенно цѣнимъ. Онъ зналъ, если не ошибаюсь, всѣ драматическія произведенія Гауптмана, но относилъ ихъ къ тому роду искусства, который онъ теперь отвергаетъ.
   -- Видите ли, -- продолжалъ Толстой, -- для меня совершенно непонятно, почему нѣмцы ставятъ позднѣйшія произведенія Шиллера выше его первой работы -- "Разбойниковъ". Во время болѣзни я эту вещь прочиталъ еще разъ. Вотъ это народное искусство! Никогда еще послѣ того Шиллеръ столь мощно не отражалъ паѳоса народной души.
   Толстой вообще большій поклонникъ Шиллера, чѣмъ Гёте. Основной моральный тонъ шиллеровскихъ произведеній ближе къ Толстому, чѣмъ возвышенное спокойствіе Гёте.
   Д-ръ Лёвенфельдъ, стоящій въ настоящее время во главѣ Берлинскаго народнаго театра (Schiller-Theater) и вообще занимающійся организаціей разумныхъ развлеченій для народа, много говорилъ съ Толстымъ о своей дѣятельности. Я разсказалъ ему, говоритъ онъ, объ основаніи Шиллеровскаго театра, о моей четырехлѣтней дѣятельности, объ устраиваемыхъ нами, вечерахъ поэтовъ, о развитіи дѣла народныхъ бесѣдъ въ Германіи, которымъ интересуется множество серьезныхъ людей. Въ этихъ стремленіяхъ есть нѣчто родственное Толстому, хотя они и отличаются отъ его ученія въ самомъ существенномъ пунктѣ. Какъ велика эта разница, сдѣлалось мнѣ ясно на слѣдующій день, когда онъ по прочтеніи отчета о нашей дѣятельности высказалъ мнѣ свой взглядъ.
   -- Все, что вы тамъ дѣлаете, я нахожу превосходнымъ, но вы, повидимому стремитесь къ удовлетворенію эстетическихъ потребностей. Мнѣ кажется, что вы достигнете большаго вліянія, если будете имѣть въ виду болѣе нравственныя цѣли, если вы рядомъ съ вашими вечерами, посвященными Шамиссо, Шиллеру, Ленау, будете посвящать также вечера какому-нибудь Эпиктету, какому-нибудь Сакьямуни, какому-нибудь Паскалю. Германія вѣдь такъ богата народными поэтами! Я просмотрѣлъ всю вашу книжку и не нашелъ Бертольда Ауэрбаха и Гебеля. Одно имя нашелъ я такое, которое мнѣ чуждо -- Рейтеръ.
   Ауэрбахъ и Гебель -- любимые поэты Толстого съ ранней юности. Изъ мелкихъ стихотвореній Гебеля онъ и теперь еще знаетъ нѣкоторыя наизусть. Сорокъ лѣтъ тому назадъ онъ привелъ въ Киссингенѣ въ восхищеніе кружокъ нѣмецкихъ друзей своимъ знакомствомъ съ нѣмецкими поэтами.
   Интересны также разсказы Толстого объ его путешествіи въ Италію.
   -- Невозможно, чтобы вы, побывавъ въ Италіи, не видѣли Рима, -- сказалъ Левенфельдъ.-- Но объ этомъ нѣтъ нигдѣ и слѣда. И въ матеріалахъ, которыя я получилъ отъ графини въ 1890 году, ничего не было сказано о Римѣ.
   -- Я несомнѣнно былъ въ Римѣ, -- отвѣчалъ Толстой.-- Я очень хорошо знаю этотъ городъ и съ однимъ русскимъ художникомъ, имени котораго теперь не припомню, предпринималъ оттуда продолжительныя экскурсіи въ Неаполь, Помпею и Геркуланумъ. Мы сходились въ "Café Greco" и оттуда отправлялись въ путь. Благодаря своему многолѣтнему пребыванію въ Римѣ, онъ хорошо зналъ этотъ городъ.
   Само собою разумѣется, что рѣчь зашла о сокровищахъ искусства, находящихся въ Римѣ.
   -- Долженъ сознаться, -- сказалъ Толстой, -- что античное искусство не произвело на меня необычайнаго впечатлѣнія, которому, повидимому, подчинялись всѣ вокругъ меня. Я тогда много говорилъ по этому доводу съ Тургеневымъ, я былъ убѣжденъ въ томъ, что классическое искусство слишкомъ уже высоко цѣнятъ. Тургенева я пытался убѣдить въ томъ, что у большинства людей вовсе нѣтъ собственнаго чувства къ поэзіи и искусству и что они большею частью говорятъ съ чужого голоса, съ голоса авторитета. Въ доказательство я посовѣтовалъ ему предложить большому количеству людей стихотвореніе Пушкина, которое само но себѣ очень красиво, но въ которомъ есть довольно плохая строфа. Тотъ, кто не отличитъ тотчасъ же разницы между этой строфою и другими, тѣмъ самымъ засвидѣтельствуетъ, что у него нѣтъ тонкаго органа къ воспринятію искусства.
   -- Для меня, вообще, -- продолжалъ Толстой,-- человѣкъ представлялъ наибольшій интересъ. Въ томъ, что вы писали обо мнѣ, я прочелъ вчера замѣчаніе, которое мнѣ показалось удачнымъ. Вы говорите, что меня повсюду интересуетъ только человѣкъ; насколько это вѣрно, свидѣтельствуетъ мое пребываніе въ Римѣ. Когда я мысленно возвращаюсь къ тому времени, въ моей памяти пробуждается только одно маленькое событіе. Я предпринялъ со своимъ товарищемъ небольшую прогулку въ Монте-Пинчіо. Внизу, у подошвы горы, стоялъ восхитительный ребенокъ съ большими черными глазами. Это былъ настоящій типъ итальянскаго ребенка изъ народа. Теперь еще слышу его крикъ: "Вагени un baiocco". Все прочее почти исчезло изъ моей памяти. И происходитъ это потому, что я занимался народомъ больше, чѣмъ прекрасной природою, которая меня окружала, и произведеніями искусства.
   Левенфельдъ разсказываетъ еще слѣдующій курьезный случай, бывшій съ Толстымъ.
   Въ первый разъ "Плоды просвѣщенія" появились на сценѣ дворянскаго клуба въ Тулѣ. Толстой самъ руководилъ приготовленіями къ спектаклю, дочь его выступила въ качествѣ исполнительницы одной роли, всѣ вообще исполнители были не призванные артисты, а любители, а цѣль, само собою разумѣется, благотворительная. Одному изъ членовъ клуба пришлось играть роль слуги, который выбрасывалъ въ одной сценѣ мужиковъ изъ передней своего барина. Но онъ не могъ дѣйствовать такъ грубо, какъ требовалъ Толстой.
   -- Нѣтъ,-- сказалъ Левъ Николаевичъ,-- такъ нейдетъ. Это не вышвыриваніе. Вы должны налечь покрѣпче, какъ это только-что было продѣлано со мною.
   И затѣмъ Толстой разсказалъ слѣдующее.
   У дверей клуба, внизу, былъ поставленъ городовой съ приказомъ не впускать никого, кромѣ графа Толстого. Вдругъ онъ видитъ, къ своему величайшему удивленію, что подходитъ какой-то мужикъ въ полушубкѣ и безъ всякихъ разговоровъ направляется мимо него въ двери клуба. Возмущенный такою дерзостью, городовой приказываетъ ему остановиться, но мужикъ продолжаетъ спокойно подниматься вверхъ по лѣстницѣ. Не долго думая, озлобленный городовой кидается за нимъ, хватаетъ его за шиворотъ и, стащивъ съ лѣстницы, выбрасываетъ на улицу въ снѣгъ. Только тогда, когда мужикъ разъяснилъ ему, что онъ -- авторъ драмы и тотъ именно Толстой, котораго ожидаютъ, городовой пропустилъ его въ двери.
   -- Видите,-- закончилъ Толстой,-- онъ съумѣлъ. Это я понимаю -- вышвырнуть!
   По словамъ Левенфельда, Толстой вовсе не производитъ впечатлѣнія 70-ти-лѣтняго сторика. Видъ его очень бодрый, фигура -- мощная, глаза -- оживленные и блестятъ вѣчно-ровной добротою, бесѣда -- живая, когда предметъ разговора его воодушевляетъ. Онъ и теперь, какъ много лѣтъ назадъ, проходитъ пѣшкомъ огромныя разстоянія, ѣздитъ верхомъ часокъ и затѣмъ возвращается къ обѣду. Работаетъ Толстой не меньше прежняго, а читаетъ дчже больше, такъ какъ авторы посылаютъ ему свои произведенія со всѣхъ концовъ свѣта.

"Міръ Божій", No 10, 1898

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru