Lib.ru/Классика: Тикнор Джордж. История испанской литературы. Том второй

ТИКНОРЪ.

ИСТОРІЯ ИСПАНСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ.

ПЕРЕВОДЪ СЪ 4-ГО АНГЛІЙСКАГО ИЗДАНІЯ

ПОДЪ РЕДАКЦІЕЙ
Н. И. Стороженка.

Томъ II.

Изданіе Н. Т. Солдатенкова.

МОСКВА.
Типографія В. Ѳ. Рихтеръ, на Тверской улицѣ, домъ Мартынова.
1886.

СОДЕРЖАНІЕ ВТОРАГО ТОМА.

Второй періодъ.

(Продолженіе.)

ГЛАВА V.
Дидактическая поэзія и проза.-- Кастильскій языкъ.

Ранняя дидактическая поэзія

Луисъ де Эскобаръ

Алонсо де Кореласъ

Гонзалесъ де да Toppe

Дидактическая проза

Франциско де Виллалобосъ

Фернанъ Пересъ де Олива

Хуанъ де Седеньо

Сервантесъ де Саласаръ

Луисъ Мехіа

Педро де Наварра

Педро Мехіа

Херонимо де Урреа

Паласіосъ Рубіосъ

Ванегасъ и Хуанъ де Авила

Антоніо де Гевара

Его Relox de Principes

Его Decada de los Cesares

Его письма

Его остальные труды

Его Diálogo de las Lenguas

Вѣроятный авторъ этого сочиненія

Состояніе кастильскаго языка со временъ Хуана де Мены

Вклады въ сокровищницу кастильскаго языка

Грамматики и словари

Образованіе языка закончено21

Діалекты

Чисто-кастильскій языкъ

ГЛАВА VI.
Историческая литература.

Исчезновеніе хроникъ

Антоніо де Гевара

Флоріанъ де Окампо

Перо Мехіа

Разсказы о Новомъ Свѣтѣ

Фернандо Кортесъ

Франциско Лопесъ де Гомара

Берналь Діасъ

Гонзало Фернандесъ де Овіедо

Его Historia de las Indias

Его Quinquagenas

Бартоломе де Ласъ Казасъ

Его Brevisima Relacion

Его Historia de las Indias

Бака, Хересъ и Сарате

ГЛАВА VII.
Театръ въ эпоху Карла V и въ первую половину царствованія Филиппа II.

Оппозиція церкви

Вмѣшательство Инквизиціи

Религіозная драма

Свѣтскія пьесы. Кастилехо. Олива

Хуанъ Парижскій

Хауме де Уэте

Агостинъ Ортисъ

Драматическіе попытки въ народномъ духѣ

Лопе де Руэда

Его четыре комедіи

Los Engaños

Медора

Eufemia

Armeliná

Его два пастушескіе діалога

Его десять Pásos

Его два стихотворныхъ діалога

Незатѣйливая обстановка его сцены

Онъ -- основатель народнаго театра

Хуанъ де Тимонеда

Его Корнелія

Его Menennos

Его Слѣпые Нищіе и Мальчикъ

ГЛАВА VIII.
Театръ. (Окончаніе.)

Подражатели Лопе-де-Руэды

Алонсо де ла Вега. Сиснеросъ

Театръ въ Севильѣ

Хуанъ де ла Куэва

Ромеро де ла Сепеда

Театральныя представленія въ Валенсіи

Кристовалъ де Вируэсъ

Заимствованія изъ древнихъ

Вилльялобосъ. Олива

Босканъ. Абриль

Херонимо Бермудесъ

Лунерціо Архенсола

Состояніе испанской драмы въ это время

Немногочисленныя попытки создать національную драму

Несовершенство сценической постановки

Связь драмы съ городскими госпиталями

Театральные дворы въ Мадридѣ

Отсутствіе рѣзко опредѣленнаго направленія

Потребность созданія національной драмы

ГЛАВА IX.
Луисъ де Леонъ.

Религіозный элементъ въ испанской литературѣ

Луисъ де Леонъ

Его происхожденіе и воспитаніе

Профессура въ Саламанкѣ

Его переводъ Пѣсни Пѣсней

Преслѣдованія

Луисъ де Леонъ передъ судомъ Инквизиціи

Заключеніе въ тюрьму

Приговоръ суда

Возвращеніе въ Саламанку

Его Nombres de Cristo

Его Perfecta Casada

Его толкованія на книгу Іова

Его смерть

Поэтическія произведенія Луиса де Леона

Его переводы

Его оригинальныя стихотворенія

Его характеръ

ГЛАВА X.
Мигуэль де Сервантесъ Сааведра.

Родъ Сарвантеса

Его рожденіе и воспитаніе

Его первые поэтическіе опыты

Путешествіе въ Италію

Сервантесъ дѣлается воиномъ

Сражается при Лепанто и въ Тунисѣ

Алжирскіе пираты берутъ Сервантеса въ плѣнъ

Его рабство въ Алжирѣ

Жестокость его неволи

Его освобожденіе

Его отчаянное положеніе

Сервантесъ вновь поступаетъ въ военную службу

Его Галатея

Женитьба Сервантеса

Его литературныя связи

Его первые драматическіе опыты

Его Trato de Argel

Его Нуманція

Характеристика драмъ Сервантеса

ГЛАВА XI.
Сервантесъ. (Продолженіе.)

Сервантесъ переселяется въ Севилью

Его жизнь въ Севильѣ

Ищетъ мѣста въ Америкѣ

Его мелкія стихотворенія

Ламанчское преданіе о Сервантесѣ

Онъ отправляется въ Валльядолидъ

Первая часть Донъ-Кихота

Сервантесъ въ Мадритѣ

Связи его съ мадридскими поэтами

Отношеніе къ Лопе де Вегѣ

Изданіе Novelas Exemplares

Діалогъ Adjunta

Комедіи Сервантеса

Его восемm Entremees

Вторая часть Донъ-Кихота

Болѣзнь Сервантеса

Его смерть

ГЛАВА XII.
Сервантесъ. (Окончаніе.)

Персилесъ и Сигизмунда

Донъ-Кихотъ. Первая часть

Цѣль произведенія

Страсть къ рыцарскимъ романамъ

Сервантесъ задался цѣлью подорвать ее

Характеръ первой части Донъ-Кихота

Вторая часть Донъ-Кихота, написанная Авелльянедой

Ея оцѣнка

Насмѣшки Сервантеса надъ ея авторомъ

Вторая часть Донъ-Кихота

Ея характеристика

Донъ-Кихотъ и Санчо

Недостатки Донъ-Кихота

Его достоинства и слава

ГЛАВА XIII.
Лопе Фэликсъ де Вега Карпіо.

Его происхожденіе

Его воспитаніе

Лопе поступаетъ въ военную службу

Епископъ Манрике ему покровительствуетъ

Лопе -- баккалавръ Алькальскаго университета

Его Доротея

Лопе -- секретарь у Антонія Альбы139

Его Аркадія

Женитьба Лопе

Дуэль и изгнаніе въ Валенсію

Жизнь въ Валенсіи

Переселеніе въ Мадритъ

Смерть жены

Поступаетъ на службу въ непобѣдимую Армаду

Вторая женитьба

Семейство Лопе

Смерть жены и сыновей

Лопе принимаетъ санъ священника

Пишетъ поэму въ честь св. Исидора-Пахаря

Поэма "Красота Анжелики"

Пѣснь о Драконѣ (Драконтея)

Романъ "Странникъ въ своемъ собственномъ отечествѣ"

Поэма "Завоеванный Іерусалимъ"5

ГЛАВА XIV.
Лопе де Вега. (Продолженіе.)

Отношеніе Лопе къ церкви

Его "Виѳлеемскіе пастухи"

Его мелкія статьи

Беатификація св. Исидора и его канонизація

Томе де Бургилльосъ

Кошачья война

Разныя произведенія Лопе

Его Novelas

Лопе въ роли инквизитора

Его религіозныя поэмы

Его "Трагическая Корона"

Его поэма "Лавръ Аполлона"

Его "Доротея"

Послѣднія произведенія Лопе

Его болѣзнь и смерть

Похороны Лопе и его завѣщаніе

ГЛАВА XV.
Лопе де Вега. (Продолженіе.)

Разныя произведенія Лопе

Ихъ характеристика

Раннія драмы Лопе, написанные въ Валенсіи

Состояніе театра

Пастораль "Вѣрный Любовникъ"

Постораль "Гіацинтъ"

Моралите, написанныя

"Странствованіе души"

"Блудный Сынъ"

"Свадьба души и божественной..... любви"

Мадритскій театръ

Изданныя пьесы Лопе

Ихъ громадное количество

Драматическая система Лопе181

Разнообразіе въ духѣ, формѣ и постройкѣ пьесъ

Комедіи "Плаща и Шпаги"

Ихъ характеристика

Ихъ громадное количество

Пьеса "Мадритская Сталь"

"Ночь св. Іоанна въ Мадритѣ"

"Вечеръ наканунѣ св. Іоанна

"Глупая для другихъ и мудрая для себя"

"Награда за доброе слово"

Разнообразныя пьесы Лопе

ГЛАВА XVI.
Лопе де Вега. (Продолженіе.)

Историческія или героическія драмы

"Сожженный Римъ"

"Образцовый Государь"

"Колумбовъ Новый Свѣтъ"

"Наказаніе безъ мщенія"

"Звѣзда Севильи"

Пьесы на національные сюжеты

Пьесы Лопе разнообразнаго содержанія

Характеристика героическихъ драмъ Лопе

ГЛАВА XVII.
Лопе де Вега (Продолженіе).

Пьесы изъ обыденной жизни

"Мудрецъ у себя на дому"

"Дѣвица Теодора"

"Плѣнники въ Алжирѣ"

Три рода свѣтскихъ пьесъ

Вліяніе церкви

Духовныя драмы Лопе

"Рождество Христово"

Остальныя духовныя драмы

Пьесы изъ жизни святыхъ

"Св. Исидоръ Мадритскій"

Autos Sacrainentales

Праздникъ Тѣла Господня

Количество Autos Лопе

Ихъ форма

Loas и Eutremeses

Характеръ самихъ Autos

Свѣтскія интермедіи (Entrenieses) Лопе

Народный тонъ драмы Лопе

Его эклоги

ГЛАВА XVIII.
Лопе де Вега. (Окончаніе.)

Разнообразіе пьесъ Лопе

Общая ихъ характеристика

Дѣйствующія лица и Діалогъ

Неправильность въ постройкѣ

Пренебреженіе къ исторической истинѣ

Географія пьесъ Лопе

Ихъ мораль

Пьесы Лопе -- драматизированныя новеллы

Побочная комическая интрига229

Роли шутовъ (Graciosos)

Поэтическій стиль Лопе

Разнообразіе размѣровъ

Народные романсы, вставленные въ пьесы

Народный характеръ пьесъ Лопе

Успѣхъ Лопе на родинѣ и за границей

Его большіе доходы

И сравнительная бѣдность

Громадное количество его произведеній

Склонность Лопе къ импровизаціи

ГЛАВА XIX.
Франциско Кеведо.

Его рожденіе и воспитаніе

Его изгнаніе

Служба Кеведо въ Сициліи и Неаполѣ

Преслѣдованія дома

женитьба и новыя преслѣдованія

Смерть

Разнообразіе его произведеній

Многія изъ нихъ уничтожены

Его стихотворенія

Ихъ характеристика

Cultismo

Баккалавръ де ля Toppe

Прозаическія сочиненія Кеведо

жизнь и приключеніе Пабло изъ Сеговіи

Различныя произведенія Кеведо

Рыцарь -- "Жила"

"La Fortuna son Seso"

"Видѣнія" (Suenos)

Характеръ Кеведо254--255

ГЛАВА XX.
Драматурги школы Лопе.

Мадритъ -- столица Испаніи

Вліяніе этого факта на драму

Даміанъ де-Вегасъ

Франциско де-Таррега

Его Enemiga Favorable

Гаспаръ де-Агиляръ

Его "Влюбленный купецъ"

Его "Неожиданное счастье"

Гильенъ де Кастро и его драмы

Его "Неравные браки" и его "Донъ-Кихотъ"

Его "Милосердіе и Справедливость"

Его "Святая Варвара"

Его "Mocedades del Cid"

Сравненіе Корнелева Сида съ Сидомъ де Кастро

Остальныя пьесы де Кастро

Луисъ-Велесъ де Гевара

Его пьеса "Король важнѣе узъ крови"

Остальныя пьесы Гевары

Хуанъ Пересъ де Монтальванъ

Его "Жизнь св. Патрика"

Его "Орфей"

Его пьесы

Его "Теруэльскіе Любовники"

Его "Донъ-Карлосъ"

Его "Autos"

Его драматическая теорія

Его успѣхи

ГЛАВА XXI.
Драматурги школы Лопе (Окончаніе.)

Тирсо де Молина и его пьесы

Его "Burlador de Sevilla"

Его "Донъ-Хиль"

Его "Застѣнчивый во дворцѣ"

Его драматическая теорія

Мира де Мескуа, его драмы и поэмы

Іосифъ Вальдивіельсо и его Autos

Его духовныя драмы

Антоніо де Мендоза

Руисъ де Аларконъ и его драмы

Его "Сеговійскій ткачъ"

Его "Истина, внушающая подозрѣніе"

Остальныя пьесы Аларкона

Бельмонте, Кордеро

Энрикесъ, Вилльезанъ

Барбадилльо, Солорцано

Un Ingenio и Дьяволъ Проповѣдникъ

Оппозиція школѣ Лопе

Со стороны ученыхъ людей

Со стороны церкви

Побѣда драмы

Слава Лопе

ГЛАВА XXII.
Педро Кальдеронъ де-ля Барка.

Рожденіе и семья

Воспитаніе

Празднество въ честь св. Исидора

Кальдеронъ въ военной службѣ

Начинаетъ писать для сцены

Пользуется покровительствомъ Филиппа IV

Возстаніе въ Каталоніи

Кальдеронъ дѣлается членомъ религіознаго братства

Отношеніе его къ Карлу II

Смерть и погребеніе

Личность и характеръ Кальдерона

Его литературная дѣятельность

Его драматическія произведенія

Многія изъ нихъ несправедливо ему приписываютъ

Количество пьесъ, дѣйствительно ему принадлежащихъ

Его Autos Saerainentales

Его различныя Autos

Его "Божественный Орфей"

Популярность его Autos

Духовныя драмы Кальдерона

Столкновеніе съ церковью

Драма о св. Патрикѣ

"Поклоненіе св. Кресту"

"El Magieo Prodigioso"

Другія пьесы подобнаго же содержанія

ГЛАВА XXIII. Кальдеронъ.
(Продолженіе.)

Общая характеристика пьесъ Кальдерона

Драматическій интересъ

Любовь, Ревность и Честь

"Любовь послѣ смерти"

"Врачъ своей чести"

"Живописецъ собственнаго позора"

"Нѣтъ чудовища ужаснѣе ревности"

"Непоколебимый принцъ"

ГЛАВА XXIV.
Кальдеронъ. (Окончаніе.)

Комедіи "Плаща и Шпаги"

"Прежде всего моя дама"

"Дама Волшебница (La Dama Duende)

"Шарфъ и Цвѣтокъ"

Источники Кальдероновыхъ пьесъ

Преобладаніе кастильскаго тона

Преувеличенное до нелѣпости понятіе о чести

Дуэли

Безнравственныя тенденціи его пьесъ

Ихъ порицатели и защитники

Придворный тонъ пьесъ Кальдерона

Его слогъ и стихосложеніе

Его продолжительные успѣхи

Отсутствіе коренныхъ измѣненій въ формѣ драмы

Возвышенный тонъ пьесъ Кальдерона

Его характеръ, какъ драматурга

ГЛАВА XXV.
Драматурги школы Кальдерона.

Блестящій періодъ испанской драмы

Морето и его драмы

"Comedias de Figuron

"Прекрасный Донъ Діего"

"Нашла коса на камень"

Франциско де Рохасъ и его драмы

"Никто, кромѣ короля"

Совокупный способъ сочиненія пьесъ

Альваро Кубильо

Лейва, Кансеръ-и-Веласко

Энрике Гомецъ, Сиглеръ, Забалета, Сараше

Мигуэль де Барріосъ, Діаманте

Монтезеръ, Куэлларъ

Хуанъ Хозъ

Хуанъ де Матосъ Фрагозо

Себастіанъ де Виллависіоза

Антоніо де Солисъ

Франциско Кандамо

Zarzuelas

Попытка внести оперу въ Мадритъ

Антоніо де Замора

Ланини, Мартинесъ, Росете, Виллегасъ

Іосифъ де Каньисаросъ

Упадокъ драмы

Vcra y Yillaroel, Inez de la Cruz и Tellez de Azevedo

Старая драма Лопе и Кальдерона

ГЛАВА XXVI.
Характеристика стариннаго испанскаго театра

Національный характеръ драмы

Авторъ или директоръ театра

Отношеніе его къ драматическимъ писателямъ

Количество актеровъ

Знаменитѣйшіе изъ испанскихъ актеровъ

Ихъ характеръ и тяжелое положеніе

Дневныя представленія

Бѣдность сценической постановки

Сцена и публика

Mosqueteros

Gradas, Cazuelas и Aposenlos

Плата за входъ

Грубость театральной публики

Честь, оказываемая авторамъ

Театральныя афиши

Названіе пьесъ

Представленія

Luas

Первый актъ пьесы

И первая интермедія

Второй актъ и вторая интермедія

Третій актъ и Saynete

Танцы и баллады

Xacaras и Zarabandas

Народный характеръ испанской драмы

Большое количество драматурговъ

Покровительство, оказываемое королевской властью

Громадное количество пьесъ

Народный духъ, ихъ проникающій

ГЛАВА XXVII.
Повѣствовательно-историческая поэзія.

Старинныя попытки въ эпическомъ родѣ

Возрожденіе ихъ въ эпоху Карла V

Херонимо Семпере

Луисъ де Сапата

Діего Хименесъ де Айльонъ

Ипполитъ Санцъ, Эспиноза, Колома

Алонзо де Эрсилья

Его "Арауканія"

Діего де Осоріо

Педро де Онья

Лассо де ля Вега

Антоніо де Сааведра

Хуанъ де Кастельяносъ

Сентенера

Виллягра

Религіозно-повѣствовательныя поэмы

Эрнандесъ Бласко и Габріэль де Мата

Вируэсъ и его поэма Monserrate

Николай Браво

Вальдивіельсо

Діего де Охеда и его Christiada

Діасъ, Эскобаръ, Азеведо, Сантаренъ, Родригесъ де Варгасъ, Узіэль, Ніева Кальво, Вивасъ, Давила, Гомесъ, Камарго и Энсизо

Романическія или вымышленныя поэмы

Orlando Furioso

Эспиноза

Мартинъ де Болеа и Гарридо де Виллена

Августинъ Алонзо

Луисъ Барахонаде Сото и его "Слезы Анжелики"

Бернардо де Бальбуена и его поэма "Бернардо дель-Карпіо"

ГЛАВА XXVIII.
Повѣствовательно-историческая поэзія. (Окончаніе.)

Поэмы на классическіе сюжеты

Босканъ, Мендоза, Сильвестре, Монтемайоръ, Пересъ

Ромеро де Сепеда

Гонгора, Вилламедіана, Панталеонъ де Рибера, Монкайо и Виллальпандо

Поэмы на разнообразные сюжеты

Саласъ

Сильвейра и Сарате

Герои комической поэмы

Альдана

Мерктиссо

Виллависіоза и его Mosquea

Gatomauhia Лопе де Веги

Героическія поэмы о Д. Хуанѣ Австрійскомъ

Кортереаль

Гутьерре Руфо

Везиллья Кастелльяносъ

Хинеръ, Діасъ, Замора

Кристоваль де Меса

Куэва, Лопесъ

Москера, Васконселлосъ

Бернарда Ферейра, Фигероа и Эскилаче

Расцвѣтъ и упадокъ героической поэзіи

ИСТОРІЯ ИСПАНСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ.

ВТОРОЙ ПЕРІОДЪ

(Продолженіе).

ГЛАВА V.

Дидактическая поэзія.-- Луисъ де Эскобаръ.-- Кореласъ.-- Toppe.-- Дидактическая проза.-- Виллялобосъ.-- Олива.-- Седеньо.-- Саласаръ.-- Луисъ Мехіа.-- Педро Мехіа.-- Наварра.-- Урреа.-- Ванегасъ.-- Хуанъ де Авила.-- Антоніо де Гсвара.-- Diálogo de las Lenguas.-- Развитіе кастильскаго языка отъ Хуана II до вступленія на престолъ императора Карла V.

Въ то время какъ въ испанской лирической и пастушеской поэзіи сталъ преобладать итальянскій духъ или, по крайней мѣрѣ, усвоеніе итальянскихъ формъ, дидактическая литература, какъ прозаическая такъ и стихотворная, приняла нѣсколько иное направленіе.

Въ дидактической поэзіи, на ряду съ другими формами, старинная форма вопросовъ и отвѣтовъ, (preguntas y respuestas) извѣстная со времени Хуана де Мены и встрѣчающаяся въ Cancioneros вплоть до Санчеса Бадахоса, (См. о немъ Томъ I, стр. 362, Прим. 14) продолжала пользоваться большимъ почетомъ. Первоначально подобные вопросы представляли собой повидимому ничто иное, какъ загадки и остроты, но въ XVI столѣтіи они постепенно принимали все болѣе и болѣе серьезный характеръ и кончили тѣмъ, что усвоили себѣ рѣшительно дидактическое направленіе и создали форму, въ которую отлились два замѣчательныя, написанныя легкими и плавными стихами, произведенія. Первое изъ нихъ носитъ названіе: "Четыреста отвѣтовъ на такое же количество вопросовъ, которые предложилъ знаменитый Донъ Фадрикъ Энрикесъ, адмиралъ Кастиліи и другія лица" {Имѣющійся у меня экземпляръ этой книги носить слѣдующее заглавіе: "Vol. I., Las Quatrocientas Respuestas á otras tantes Preguntas que el illustrissime (sic) Señor Don Fadrique Enriquez, Almirante de Castilla y otras diversas personas einbiaron a proguntar al autor, ec., 1545". Она была напечатана въ Сарагоссѣ, In-folio готическими буквами въ два и три столбца. Vol. II, La Segunda Parte de las Quatrocientas Respustas, напечатана въ Валльядолидѣ въ 1552. In-folio, тоже готическимъ шрифтомъ въ два столбца. Большая часть ея написана прозой.}. Она вышла тремя изданіями въ 1545 г., въ годъ ея перваго появленія, и имѣла несомнѣнно большой успѣхъ въ томъ классѣ общества, для котораго предназначалась и чьи нравы и образъ мыслей она воспроизводитъ съ такой поразительною вѣрностью. Она содержитъ въ себѣ по меньшей мѣрѣ двадцать тысячъ стиховъ; вслѣдъ за нею въ 1552 г. былъ выпущенъ второй томъ подобнаго же содержанія, написанный преимущественно прозою и обѣщанъ третій, никогда, впрочемъ, не появлявшійся на свѣтъ. За исключеніемъ пяти сотъ "пословицъ", (названіе не совсѣмъ къ нимъ идущее), помѣщенныхъ въ концѣ первой книги и пятидесяти "глоссъ", находящихся въ концѣ втораго тома, вся книга состоитъ изъ остроумныхъ вопросовъ, въ разрѣшеніи которыхъ старый знатный дворянинъ временъ Карла V и его друзья искали себѣ забавы или поученія. Вопросы эти касаются предметовъ самыхъ разнообразныхъ -- религіи, нравственности, исторіи, медицины, магіи -- однимъ словомъ всего, что только могло придти на умъ празднымъ и любознательнымъ людямъ того времени. Всѣ они были посланы на разрѣшеніе Францисканскаго монаха, Луиса Эскобара, весельчака и остряка, который, будучи прикованъ къ постели подагрою и другими серьезными болѣзнями, не находилъ для себя лучшаго занятія какъ придумывать на нихъ отвѣты.

Отвѣты его составляютъ главную часть сочиненія. Одни изъ нихъ проникнуты мудростью, другіе -- легкомысліемъ, одни полны учености, другіе -- нелѣпы; но всѣ они носятъ отпечатокъ своего вѣка. Здѣсь мы между прочимъ находимъ одно длинное посланіе, содержащее совѣты относительно благочестивой жизни, посланіе, адресованное на имя адмирала и несомнѣнно вполнѣ соотвѣтствовавшее своей цѣли. Тутъ же неоднократно повторяются жалобы самаго старца-монаха на его страданія, пересыпанныя разсказами объ его собственномъ препровожденіи времени, такъ что прочтя оба тома можно составить себѣ довольно ясное представленіе, если не о занятіяхъ, то о забавахъ придворнаго общества въ эпоху, когда отвѣты эти были писаны. Поэтическій талантъ Эскобара представляетъ значительное сходство съ произведеніями его современника англійскаго поэта Тоссера, но стихи испанскаго поэта живѣе и лучше {Эскобаръ былъ родомъ изъ Сахагуна, самъ же онъ проживалъ въ монастырѣ св. Франциска въ Ріосеко, составлявшемъ часть владѣній великаго адмирала. Онъ говоритъ объ этомъ въ предисловіи ко второй части. Въ другомъ мѣстѣ онъ жалуется, что многіе изъ присланныхъ ему вопросовъ изложены такими плохими стихами, что ему стоило большаго груда придать имъ надлежащую форму; и дѣйствительно, нельзя не сознаться, что какъ вопросы, такъ и отвѣты кажутся написанными одной и той же рукой. Иногда въ текстѣ вставляются, особенно во второй прозаической части, длинныя нравственныя разсужденія; отвѣты же рѣдко страдаютъ длиннотой. Лучшіе изъ нихъ находятся во второмъ томѣ; NoNo 280--2 весьма любопытны по содержащимся въ нихъ подробностямъ о самомъ поэтѣ, умершемъ, должно полагать, послѣ 1552 г. Въ предисловіи къ первому тому онъ говоритъ, что адмиралъ умеръ въ 1538 г. Если бы сочиненіе было доведено до конца, согласно плану автора, то оно содержало бы въ себѣ ровно тысячу вопросовъ и тысячу отвѣтовъ. Для образца укажемъ на вопросъ No 10 [Ouatrocientas Preguntos, Saragosa, 1545, In-folio], какъ одинъ изъ наиболѣе смѣшныхъ, гдѣ адмиралъ спрашиваетъ сколько ключей передалъ Христосъ св. Петру; на вопросъ подъ No 190, какъ одинъ изъ наиболѣе остроумныхъ, гдѣ адмиралъ освѣдомляется, слѣдуетъ ли при исповѣди преклонять колѣна передъ священникомъ, въ томъ случаѣ, когда кающійся находитъ это для себя обременительнымъ?.. На что старый монахъ отвѣчалъ ему умно и справедливо:

El penitente que liene dolor,

Estar de rodillas no y necessidad;

Mas tenga verguenèa y gran humildad

Y amor у obediencia, qne es mucho mejor.

T.-e. искренно сокрушающемуся грѣшнику нѣтъ нужды становиться на колѣни. Гораздо важнѣе для него смиреніе, сердечное сокрушеніе, любовь и послушаніе.

Пятая часть перваго тома состоитъ изъ загадокъ въ старинномъ стилѣ. Это, прибавляетъ Эскобаръ, дѣйствительно весьма старыя загадки; на столько старыя, что онѣ должны быть всѣмъ извѣстны. Адмиралъ, для котораго предназначались чти "Respuestas", былъ энергичный старый дворянинъ, исполнявшій должность регента Испаніи во время одной изъ отлучекъ Карла V и имѣвшій смѣлость давать своему повелителю совѣты, исполненные искренности и благоразумія. [Salazar, Dignidades, 1618, Lib. III e. 15; Ferrer del Rio, Decadencia de España, 1850, pp. 16, 17.]}.

Вторая упомянутая нами книга вопросовъ и отвѣтовъ гораздо серьезнѣе первой. Вызванная громаднымъ успѣхомъ сочиненій Эскобара, она была напечатана въ теченіе слѣдующаго года подъ слѣдующимъ заглавіемъ: "Trescientas cuestiones naturales, con sus respuestas". (Триста вопросовъ изъ области естественныхъ наукъ съ отвѣтами на нихъ). Авторомъ ея былъ Алонзо Лопесъ де Кореласъ, по профессіи докторъ, обладавшій, быть можетъ, большей ученостью, чѣмъ монахъ, которому онъ подражалъ, но уступавшій ему и въ остроуміи и искусствѣ стихосложенія, такъ какъ стихи его ниже и по отдѣлкѣ и по звучности стиховъ его предщественника. {Къ книгѣ Kope.iaca "Trezientas Preguulas" [Valladolid, 1546, 4-toj приложенъ ученый комментарій въ прозѣ, замѣчательный по своему дидактическому стилю. Кажется, существовало болѣе равнѣе изданіе вышедшее въ томъ же году и содержавшее въ себѣ всего двѣсти пятьдесятъ вопросовъ и столько же отвѣтовъ. [См. Salva "Catalogues", 1826 и 1829, Nos. 1236, 3304.]}

Изъ подражателей Эскобара нужно упомянуть о Гонзалесѣ де ля Toppe, посвятившемъ въ 1590 году наслѣднику испанскаго престола томъ прескучнѣйшихъ загадокъ духовнаго содержанія, подобныхъ тѣмъ, какими восхищались столѣтіе раньше {Docientas Preguntas, etc, por Juan Gonzalez de la Torre Madrid 1590, 4-to.}. Но никто, изъ посвятившихъ себя этому оригинальному роду дидактической поэзіи не превзошелъ Эскобара: успѣхъ его послѣдователей былъ кратковременный и объ нихъ скоро забыли {Вѣрнѣе, пожалуй, будетъ сказать, что кругъ читателей Prejun las вскорѣ ограничился свѣтскими кружками и академіями того времени, весьма остроумно описанными Кальдерономъ въ первомъ актѣ (jornada) его комедіи "El Secreto á Voces". (Открытая тайна).}.

Около того же времени вошло въ моду подражать въ прозѣ римскимъ дидактическимъ писателямъ, на подобіе того, какъ имъ подражали въ Италіи Кастильоне, Бембо, Джіовани де ла Каза и другіе. Эта новая литературная отрасль всецѣло развилась подъ вліяніемъ новѣйшихъ, а не древнихъ писателей. Не Цицеронъ или Сенека, но ихъ итальянскіе подражатели дали первый импульсъ къ образованію школы дидактическихъ писателей, по ту сторону Пиренеевъ {Доказательствомъ тому служитъ общее направленіе и тонъ дидактической прозы въ царствованіе Карла V; а предисловіе историка Моралеса къ изданію сочиненій его дяди, Фернанда Переса де Оливы, показываетъ какимъ образомъ совершилась эта перемѣна. Изъ этого любопытнаго документа видно, что многіе Испанцы, поощренные примѣромъ Италіи, устыдились писать на латинскомъ языкѣ, сознавая, что ихъ собственный могъ быть съ успѣхомъ примѣненъ къ обсужденію серьезныхъ нравственныхъ вопросовъ. [Obras de Oliva, Madrid 1787, 12 mo, Tom. I, pp. XVI -- XLVII].}. Конечно мода не имѣла на этотъ разъ того значенія и вліянія, какое она недавно оказала по отношенію къ испанской, поэзіи, но этотъ фактъ все таки заслуживаетъ вниманія, какъ по результатамъ достигнутымъ въ теченіе царствованія Карла V, такъ и по тому болѣе или менѣе сильному вліянію, которое онъ вообще оказалъ на испанскую прозу.

Старѣйшимъ изъ выдающихся писателей этого направленія былъ Франциско Виллялобосъ, о которомъ намъ извѣстно лишь, что онъ принадлежалъ къ семьѣ изъ рода въ родъ, въ теченіе нѣсколькихъ поколѣній занимавшейся исключительно медициною, что самъ онъ былъ докторомъ сперва при Фердинандѣ Католикѣ {Существуетъ письмо Виллалобоса, помѣченное Калатаюдъ, 6-го октября, 1515 г., въ которомъ онъ говоритъ, что былъ задержанъ въ этомъ городѣ серьезною болѣзнью короля. [Obras, Çaragoèa, 1544, In-folio, f. 71, b.]. Эта была та самая болѣзнь, отъ которой Фердинандъ и умеръ четыре мѣсяца спустя.}, потомъ при Карлѣ V, что въ 1498 г. онъ издалъ поэму, сюжетомъ для которой послужила его собственная наука. Поэма эта состояла изъ пяти сотъ строфъ и излагала въ стихахъ предписанія Авиценны {Mendez Typographie, р. 249, Antonio, Bib. Vetus, ed. Bayer, Tom. II, p. 344, примѣчаніе.}. До 1543 г. онъ продолжалъ пользоваться извѣстностью, какъ писатель, издававшій сочиненіе о предметахъ, находившихся въ связи съ его профессіею; но еще ранѣе, утомившись придворною жизнію, онъ удалился въ добровольное уединеніе, гдѣ и умеръ, болѣе чѣмъ семидесяти лѣтъ отъ роду {Изъ вышеупомянутаго письма можно заключить, что онъ былъ не доволенъ своимъ положеніемъ уже въ 1515 г., но не смотря на это провелъ при дворѣ еще болѣе двадцати лѣтъ и покинулъ его бѣднымъ и нравственно разбитымъ человѣкомъ. [Obras, f. 43]. На основаніи одного мѣста этого самого письма, я полагаю, что онъ оставилъ дворъ въ 1539, вскорѣ послѣ смерти императрицы.}. Его переводъ "Амфитріона" Плавта скорѣе относится къ театру, но, подобно переводу Оливы, о которомъ будетъ рѣчь впереди, не имѣлъ вліянія на сцену и наравнѣ съ его учеными трактатами не заслуживаетъ отдѣльнаго разсмотрѣнія. Остальныя его сочиненія, и въ томъ числѣ чисто литературные изданы въ небольшомъ томѣ, посвященномъ инфанту Лудовику Португальскому.

Главное изъ этихъ сочиненій озаглавлено: "El libro de los Problemas" (Книга Проблеммъ) и состоитъ изъ двухъ трактатовъ. Въ первомъ изъ нихъ, очень краткомъ, говорится о солнцѣ, планетахъ, четырехъ стихіяхъ и земномъ раѣ; во второмъ, болѣе обширномъ,-- о человѣкѣ и нравственности; этотъ послѣдній начинается статьей о сатанѣ и оканчивается опытомъ о лести и льстецахъ, спеціально посвященномъ наслѣднику испанскаго престола, впослѣдствіи Филиппу II. Каждому изъ подраздѣленій предшествуютъ въ обоихъ трактатахъ осьмистрофные въ старинномъ стилѣ стихи, служащіе какъ бы задачею, или текстомъ, а слѣдующее за стихами разсужденіе въ прозѣ, играющее роль объясненія, или глассы, составляетъ суть книги. Въ цѣломъ сочиненіе отличается весьма смѣшаннымъ характеромъ: большая часть его написана въ серьезномъ тонѣ; таково напр. "Discurso de los Caballeros y de los Perlados" (Разсужденіе о Рыцаряхъ и Прелатахъ), а иногда и въ забавномъ, какъ напр. "El viejo que не casa" (О старикѣ, который хочетъ жениться) {Если бы бездѣлка Поджіо, "Au Sent sit Uxor ducenda", (Слѣдуетъ ли жениться старику?) была издана въ ту пору, когда писалъ Виллялобосъ, я бы не усомнился въ томъ, что онъ имѣлъ ее подъ руками. Во всякомъ случаѣ, совпаденіе это едва ли случайно, такъ какъ Поджіо умеръ въ 1449, хотя Діалогъ его, сколько мнѣ извѣстно, не былъ напечатанъ до нынѣшняго столѣтія.}. Лучшія мѣста въ немъ тѣ, гдѣ преобладаетъ сатирическое направленіе, напримѣръ, глава гдѣ осмѣяны старики -- сутяги и старики, прибѣгающіе къ румянамъ {Problemas составляютъ первую часть Оbras de Villalobos, 1544, и заключаютъ въ себѣ тридцать четыре листа. Нѣкоторыя изъ стихотвореній Виллялобоса вошли въ Cancionero 1554 г.; но они гораздо хуже, чѣмъ его проза. Лучшія произведенія Виллялобоса перепечатаны въ Biblioieea de Autores Españoles, Tom. XXXVI , 1855.}.

Совершенно въ томъ же итальянскомъ духѣ написаны діалоги о перемежающейся лихорадкѣ, о естественной теплотѣ человѣческаго тѣла и діалогъ между докторомъ и герцогомъ, его паціентомъ, съ тѣмъ лишь различіемъ, что въ послѣднемъ встрѣчается мѣстами широкій и свободный юморъ, близко подходящій къ тону комедіи, или даже фарса {Obras, f. 35.}. Слѣдующій трактатъ, озаглавленный: "De las très grandes, á saber: de la gran parleria, de la gran porfia y de la gran risa" (О трехъ великихъ недостаткахъ, или о многоглаголеніи, страсти много спорить и страсти много смѣяться) {Въ подлинникѣ стоитъ только "Très Grandes". Виллялобосъ говорить въ предисловіи, что заглавіе нарочно не окончено, чтобы каждый могъ закончить его по своему желанію. Въ числѣ рукописей Мадритской Истерической Академіи находится забавный "Coloquio", Виллялобоса, посвященный медицинскому вопросу и нѣсколько его прелестныхъ писемъ. См. испанскій переводъ моей книги, T. II, р. 506.}; и другой болѣе серьезный разговоръ о любви (Acerca del amor), помѣщенный въ концѣ книги; вотъ все, что достойно вниманія въ сочиненіяхъ этого писателя. Названныя произведенія ни чѣмъ не отличаются отъ остальныхъ смѣшанныхъ сочиненій Виллялобоса, развѣ только слогъ его мѣстами отличается большею чистотой и достоинствомъ, чѣмъ слогъ предшествовавшихъ ему дидактическихъ трактатовъ въ прозѣ, и главнымъ образомъ большею ясностью и точностью выраженія. Иной разъ попадается у него оригинальная, смѣлая и оживленная рѣчь, отчасти вознаграждающая насъ за устарѣлыя и нелѣпыя теоріи естествознанія и медицины, которыми Виллялобосъ наполняетъ свои произведенія, такъ какъ они были общепринятыми въ его время.

Слѣдующій писавшій въ томъ же родѣ, но въ общемъ заслуживающій большаго вниманія писатель, былъ Фернанъ Пересъ де Олива, уроженецъ Кордовы, родившійся въ 1492 г. и умершій еще молодымъ въ 1530. Отецъ его былъ записнымъ любителемъ литературы и далъ своему сыну, какъ послѣдній самъ сообщаетъ, съ ранняго возраста весьма тщательное образованіе. Будучи двѣнадцати лѣтъ, онъ уже посѣщалъ въ качествѣ студента Саламанкскій университетъ; оттуда онъ сперва отправился въ только что начинавшую входить въ славу Алкалу; позже въ Парижскій университетъ, куда въ продолженіе среднихъ вѣковъ стекалась молодежь со всѣхъ концовъ Европы, и наконецъ въ Римъ, гдѣ, благодаря покровительству дяди, онъ очутился при блестящемъ дворѣ Льва X, и гдѣ онъ могъ пользоваться всѣми удобствами, какія только можно было найдти въ просвѣщеннѣйшей столицѣ христіанства. По смерти дяди ему было предложено занять нѣсколько мѣстъ, оставшихся вслѣдствіе этой смерти вакантными; но онъ предпочелъ науку и, возвратившись въ Парижъ, состоялъ въ теченіе трехъ лѣтъ преподавателемъ въ тамошнемъ университетѣ. Вѣсть объ его успѣхахъ дошла до Рима и новый папа Адріанъ VI сдѣлалъ снова попытку вернуть его въ Римъ. Но любовь къ родинѣ и наукѣ превозмогла въ сердцѣ Оливы надъ желаніемъ занять почетное духовное мѣсто и вмѣсто Рима онъ вернулся въ Саламанку, гдѣ сталъ однимъ изъ первыхъ членовъ богатой "Епископской коллегіи", основанной въ 1528 г. и былъ сначала избранъ профессоромъ этики, а потомъ и ректоромъ университета. Едва достигнувъ высшаго почета, онъ умеръ скоропостижно, въ минуту, когда на него возлагались самыя блестящія надежды. Вся Испанія оплакивала его смерть, какъ невознаградимую потерю для литературы {Самое подробное жизнеописаніе Оливы находится въ Rezabal у Ugarte "Biblioteca de los Ecritores, que han sido individuos de los seis Colegios Mayores" [Madrid, 1805, 4-to. pp, 239 и проч.]. Но всѣ, представляющіе дѣйствительный интересъ факты его жизни изложены имъ самимъ въ автобіографической запискѣ, поданной имъ въ совѣтъ Саламанкскаго университета во время происходившаго тамъ публичнаго конкурса для занятія каѳедры нравственной философіи. [Obras, 1787, tom. II, рр. 26 -- 51]. Здѣсь онъ говоритъ, что изъѣздилъ болѣе трехъ тысячъ миль по Испаніи и за границею для пріобрѣтенія своихъ познаній.}. Во время своихъ занятій въ Римъ, Олива имѣлъ случай убѣдиться, съ какимъ успѣхомъ итальянскіе писатели подражали античнымъ и возгорѣлся желаніемъ чтобы и его соотечественники шли по тому же пути. Онъ видѣлъ, какъ бы обиду для своего отечественнаго языка въ томъ, что почти всѣ серьезные прозаическіе трактаты въ Испаніи въ большинствѣ случаевъ все еще продолжали писаться на латинскомъ {Obras, tom. I, р. XXIII. Подобныя же мысли высказывалъ современникъ Оливы Луисъ де Леонъ, но мнѣніе его было обнародовано много позже. [См. ниже, гл. IX, прим. 12]. При всемъ томъ латинскій языкъ оставался еще въ теченіе болѣе двухъ столѣтій исключительнымъ языкомъ испанскихъ университетовъ. Въ анонимномъ полемическомъ памфлетѣ, изданномъ въ Мадритѣ и озаглавленномъ "Carta de Paracuellos" читаемъ [р. 29]: "Los años pasados el Consejo de Castilla mаndo a las Universidades del Reyno que, en las funciones literarias, solo se hallase en Latin. Bien niandado, ec". И однако въ столь раннюю эпоху, какъ 1589 г., въ адресѣ къ Филиппу II, несостоятельность этого обычая была превосходно выставлена извѣстнымъ ученымъ Педро Симономъ де Абриль и доводы, приведенные противъ этого устарѣлаго обычая весьма энергичны и опредѣленны. См. его "Apuntamientos de como же deven reformer las doctrinas у la inanera de ensenallas". Изданія этого дѣльнаго трактата появились также въ 1769 и 1817 гг.;-- послѣднее съ примѣчаніями и вступительнымъ этюдомъ Хозе Клементе Карисеро возъимѣло, повидимому, нѣкотрое вліяніе на общественное мнѣніе.}. Слѣдуя примѣру автора "Cortigiano" и на перекоръ установившемуся между современными учеными, мнѣнію Олива началъ писать дидактическій діалогъ "О человѣческомъ достоинствѣ", настойчиво отстаивая за собою, какъ за испанцемъ, право писать на своемъ родномъ языкѣ. Кромѣ того онъ написалъ нѣсколько дидактическихъ трактатовъ въ строгомъ значеніи этого слова: одинъ изъ нихъ носилъ названіе "Объ умственныхъ способностяхъ и ихъ надлежащемъ употребленіи", въ другомъ онъ настаивалъ на томъ, чтобы Кордова, его родной городъ, улучшилъ судоходство по Гвадалквивиру, съ тѣмъ чтобы быть въ состояніи принять участіе въ богатой торговлѣ съ Индіею, составлявшей тогда монополію Севильи; третій былъ имъ прочтенъ публично въ Саламанкѣ, когда онъ добивался каѳедры нравственной философіи въ тамошнемъ университетѣ. Руководящею идеею всѣхъ этихъ сочиненій, по увѣренію его племянника, историка Амброзіо де Моралеса, было горячее желаніе доказать на практикѣ силу и богатство испанскаго языка {Сочиненія Оливы имѣли по меньшей мѣрѣ два изданія; первое было сдѣлано его племянникомъ, Амброзіо де Моралесомъ [in 4-to Cordova, 1585], а второе вышло въ Мадритѣ [1787, 12 vols, 12 то]. Index Expurgatonus, 1667 г. [р. 424] запрещаетъ читать ихъ впредь до исправленія, -- фраза, отдававшая, повидимому, каждое изъ его сочиненій, на полное усмотрѣніе духовника автора. Въ изданіи 1787 цѣлый листъ, заключавшій въ себѣ примѣчанія Моралеса, былъ уничтоженъ. См. Index 1790 г. Къ тому мелкихъ произведеній Оливы, Моралесъ приложилъ пятнадцать своихъ собственныхъ нравственныхъ разсужденій и трактатъ Педро Валлеса Кордовскаго, О страхѣ смерти. Ни одно изъ нихъ не имѣетъ литературнаго значенія, хотя иныя, какъ напримѣръ, Разсужденіе о преимуществахъ обученія, основаннаго на кротости, и О различіи междгу Геніемъ и Умомъ, написаны весьма умно.}.

Мысль Оливы возвысить достоинство отечественнаго языка путемъ введенія его вмѣсто латинскаго во всѣ главныя отрасли человѣческаго познанія была несомнѣнно весьма похвальна и вскорѣ нашла себѣ подражателей. Въ 1536 г. Хуанъ де Седеньо издалъ два діалога въ прозѣ о Любви и діалогъ о Счастіи, первый написанъ въ граціозномъ тонѣ свѣтской любезности, а послѣдній въ болѣе философскомъ духѣ и съ изяществомъ рѣдкимъ для того времени {Siguense dos Cologuios de Amores y otro de Bienaventuranèa, ete. por Juan de Sedeno, vezino de Arevalo, 1536, sm. 4-to, безъ обозначенія имени издателя и мѣста изданія. Это тотъ самый Хуанъ де Седеньо, который въ 1540 г. переложилъ драму "Celestine" въ стихи, и написалъ "Suina de Varones Ilustres" [Arevalo, 1551, и Toledo, 1590, in folio], плохой біографическій словарь, заключающій въ себѣ около двухсотъ жизнеописаній замѣчательныхъ личностей, помѣщенныхъ въ алфавитномъ порядкѣ, начиная съ Адама. Седеньо былъ военный человѣкъ и состоялъ на службѣ въ Италіи.}. Франциско Сервантесъ де Саласаръ, человѣкъ обширной учености, закончилъ діалогъ Оливы о "Человѣческомъ Достоинствѣ", и, посвятивъ его Фернанду Кортесу, издалъ въ 1546 г. {Весь этотъ діалогъ,-- какъ часть, написанная Оливою, такъ и часть, принадлежащая перу Франциско Сервантеса -- вышелъ въ Мадритѣ [1772, in 4^о] въ новомъ изданіи Серда-и-Рико, по своему обыкновенію обильно снабдившаго его предисловіемъ и своими обширными, хотя и не всегда умѣстными, примѣчаніями.} вмѣстѣ съ длинною басней въ прозѣ Луиса Мехіи О Праздности и Трудолюбіи. Басня эта написана правильнымъ и даже возвышеннымъ слогомъ, но къ сожалѣнію авторъ ея слишкомъ много позаимствовалъ изъ "Видѣніи" Баккалавра де ла Toppe {Оно было перепечатано въ книгѣ упомянутой въ послѣднемъ примѣчаніи: но мы ничего не знаемъ объ его авторѣ.}. Фадрике Серіоль напечаталъ въ 1559 г. въ Антверпенѣ нравственный и политическій трактатъ подъ заглавіемъ "El Consejo у Consejeros del Principe, (Совѣтъ и Совѣтники Государя)". Трактатъ этотъ, написанный въ либеральномъ духѣ, не могъ имѣть успѣха въ Испаніи, но пользовался уваженіемъ за границей и былъ переведенъ на иностранные языки {Только первая часть его была издана [Anvers, 1559]. Его можно найти въ Biblioteca de Autores Españoles, Tom. XXXVI, 1855.}. Педро де Наварра издалъ въ 1567 г. сорокъ нравственныхъ діалоговъ, которые отчасти представляютъ собою результатъ бесѣдъ, имѣвшихъ мѣсто въ кружкѣ избранныхъ лицъ, собиравшихся отъ времени до времени у Фернандо Кортеса {Diálogos muy Subtiles у Notables, "te., por D. Pedro de Navarra, Obispo de Comenge, Çaragoèa, 1567, 12-mo, 118 листовъ. Въ первыхъ пяти діалогахъ трактуетсяо томъ, какими качествами долженъ обладать королевскій лѣтописецъ; въ слѣдующихъ четырехъ -- о различіи сельской и городской жизни; а въ остальныхъ тридцати одномъ -- о приготовленіи къ смерти. Всѣ они написаны простымъ и чистымъ кастильскимъ языкомъ, но не представляютъ въ философскомъ отношеніи ничего новаго или выдающагося. Авторъ говоритъ, что по уставу кружка, носившаго названіе Академіи, всякій пришедшій послѣднимъ на засѣданіе, долженъ былъ предложить тему для преній и избрать кого нибудь изъ членовъ для письменнаго изложенія замѣчаній, могущихъ возникнуть по поводу этой темы. Членами этой академіи состояли кардиналъ Поджіо, Хуанъ де Эстуньига, великій командоръ Кастиліи и другія высокопоставленныя лица. Наварра прибавляетъ, что онъ написалъ двѣсти діалоговъ, въ которыхъ почти исключительно разработывались темы, затронутые на собраніяхъ Академіи и обращаетъ вниманіе на то, что вопросъ "о Приготовленіи къ Смерти" обсуждался послѣ кончины Кобоса, довѣреннаго министра Карла V и что онъ самъ въ этомъ засѣданіи исполнялъ должность секретаря. Что до современныхъ событій, то они рѣдко находятъ себѣ мѣсто въ изданныхъ имъ сорока діалогахъ;-- важнѣйшее изъ упоминаемыхъ въ нихъ событій, это отреченіе Карла V и его удаленіе въ монастырь св. Юста, на которое добрый епископъ смотрѣлъ, какъ на искреннее отреченіе императора отъ всѣхъ мірскихъ страстей и помысловъ. Я не нашелъ въ этихъ діалогахъ ничего, чтобы могло пролить свѣтъ на характеръ Кортеса, за исключеніемъ того факта, что собранія происходили въ его домѣ. Сервантесъ въ своемъ Донъ-Кихотѣ [Parte II, с. 18] называетъ его -- быть можетъ на основаніи послѣдняго факта, быть можетъ ради игры словъ -- "cortessisimo Cortes". Я не знаю въ характерѣ и жизни этого жестокаго завоевателя ничего такого, что давало бы ему право на такой эпитетъ, за исключеніемъ развѣ покровительства, оказаннаго имъ упомянутой Академіи.

По справедливому замѣчанію Гаяйнгоса (см. испанскій переводъ моей книги, T. II, стр. 508--510), мода на дидактическіе діалоги въ прозѣ была весьма распространена въ этотъ періодъ въ Испаніи и перешла даже за 1600 г. Въ подтвержденіе своего мнѣнія Гайянгосъ приводитъ не малое число авторовъ, мною пропущенныхъ и большинство которыхъ теперь позабыто. Лучшими изъ нихъ были: Diego de Salazar, 1536; Francisco de Miranda y Villafano, 1582; Bernardino de Escalante, 1583; Francisco de Valdés, 1586; Juan de Guzman, 1589; Diego Nunez de Alva, 1589 и Sancho de Lodoiio, 1593. Особеннаго вниманія между ними заслуживаетъ, по моему мнѣнію, Нуньесъ де Альва, діалоги котораго въ имѣющемся у меня экземплярѣ такъ озаглавлены: "Dialoges de Diego Nunez de Alva de la Vida del Soldado en que se quentan la conjuracion у pacificacion de Alamana con todas las batallas, recuentros у escaramuèas que en elle acontecieron en los anos de 1546, у 7, ec. [En Salamanca, Andrea de Portinaris, Dialogo primero, 1552, Dialogo segundo, 1553". Но полное изданіе его діалоговъ помѣчено: Cuenca, 1589]. Діалоги Нуньеса написаны правильнымъ, бойкимъ слогомъ и не лишены значенія по упоминаемымъ въ нихъ историческимъ фактамъ; но главнымъ образомъ они интересны по заключающимся въ нихъ подробностямъ о военной жизни во времена Карла V, столь отличной отъ нынѣшней.}. Историкъ Педро Мехіа написалъ "Silva de Varia leccion, ó miscelanea erudita", раздѣленную въ послѣднихъ изданіяхъ на шесть книгъ, заключающихъ множество самостоятельныхъ историческихъ и нравственныхъ статей. Въ предисловіи авторъ заявляетъ, что его сборникъ, первая книга подобнаго рода, написанная на испанскомъ языкѣ, который по его мнѣнію, столь же пригоденъ для подобнаго рода сочиненій, какъ и итальянскій {Silva de Varia Leccion, por Pedro Мехіа. Первое изданіе [Sevilla, 1543, fol.] состоитъ всего изъ трехъ частей. Другое изданіе, также находящееся у меня, (Madrid 1669 г.) въ шести книгахъ, и содержитъ въ себѣ около 700 страницъ убористаго шрифта in-4^о; но пятая и шестая книга, но моему мнѣнію впервые появились въ изданіи 1554, вышедшемъ два года спустя по смерти автора, и повидимому ему не принадлежатъ. Сочиненіе Мехіи долгое время пользовалось большею популярностью и выдержало нѣсколько изданій, не говоря уже о переводахъ его на итальянскій, нѣмецкій, французскій, голландскій и англійскій языки. Древнѣйшій изъ англійскихъ переводовъ принадлежитъ Томасу фортескью; онъ вышелъ въ свѣтъ въ 1571 году. [Warton's Eng. Poetry, London, 1824, 8 vo, Tom, IV, p. 312]. Другой, анонимный, носитъ слѣдующее заглавіе: "The Treasure of Ancient and Modern Times, ete., translated out of that worthy Spanish Gentleman, Pedro Mexia, and Mr. Francisco Sansovino, the Italian" ete. [London, 1613, fol.). Это любопытное смѣшеніе сходныхъ по духу разсужденій различныхъ авторовъ, испанца, итальянца и француза. Отдѣлъ, посвященный Мехіи, начинается въ 8-й гл. 1-й книги.}. Къ этой изданной въ 1543 г. книгѣ, на которую можно смотрѣть, какъ на подражаніе Макробію или Атенею, Мехіа прибавилъ, въ 1548 г., шесть любопытныхъ, но не имѣющихъ большаго значенія, дидактическихъ діалоговъ. Въ первомъ изъ нихъ, изящнымъ и правильнымъ языкомъ, какого трудно было бы ожидать, обсуждаются выгоды и невыгоды имѣть постояннаго домашняго врача {Первое изданіе діалоговъ Мехіи, вышло по моему мнѣнію въ Севильѣ въ 1542, а второе въ 1562. Я имѣлъ подъ рукой оба изданія; они напечатаны in-12 готическими буквами. Второй діалогъ "Приглашеніе на пиръ", довольно забавенъ; но послѣдній, касающійся физическихъ вопросовъ, какъ то причинъ грома, землетрясеній и появленія кометъ, кажется въ настоящее время не только курьезнымъ, но даже смѣшнымъ. Въ концѣ діалоговъ, а иногда и въ концѣ старинныхъ изданій Silva, помѣщается вольный переводъ l'arenesis или Увѣщанія къ добродѣтели Исократа, сдѣланный съ латинскаго перевода Акриколы, такъ какъ Мехіа не зналъ греческаго языка. Переводъ этотъ не имѣетъ никакого значенія.}. Послѣднимъ въ короткомъ перечнѣ этого рода писателей былъ Урреа, одинъ изъ любимыхъ полководцевъ императора, исполнявшій нѣкоторое время должность вицекороля Апуліи извѣстный своимъ плохимъ переводомъ Аріосто, упоминаемымъ въ Донъ-Кихотѣ. Въ 1566 г. онъ издалъ "Діалогу объ истинной воинской чести", написанный легкимъ, игривымъ слогомъ и содержащій въ себѣ не малое количество забавныхъ анекдотовъ о дуэляхъ и приключеніяхъ изъ тогдашняго военнаго быта, перемѣшанныхъ разсужденіями человѣка, заявляющаго, что онъ воспиталъ себя для славы чтеніемъ рыцарскихъ романовъ {Dialogo de la Verdadera Honra Militär, por Geronimo Ximenez de Urrea. Существуютъ изданія 1566, 1575, 1661 и др. гг. [Latassa, Bib. Arag. Nucva, Tom. I, p. 264]. Имѣющееся у меня изданіе состоитъ изъ небольшаго тома in-4 (Zaragoza, 1642]. Одно изъ самыхъ забавныхъ мѣстъ въ діалогѣ Урреи находится въ первой части и содержитъ въ себѣ любопытныя подробности касательно предполагавшагося поединка между Францискомъ I и Карломъ V. Нѣкоторые изъ стихотвореній Урреи помѣщены въ Cancionero 1554, а въ библіотекѣ сарагоскаго университета хранятся въ рукописи второй и третій темы его рыцарскаго романа, "Don Clarisel de las Flores". См. испанскій переводъ моей книги, T. II. стр. 511.}.

Оба сочиненія Педро Мехіи, но главнымъ образомъ его "Silva", пользовались довольно большою извѣстностью въ теченіе XVI и XVII вв., и въ стилистическомъ отношеніи они, конечно, не безъ достоинствъ. Но ни одно изъ произведеній только что перечисленныхъ авторовъ по силѣ и оригинальности не можетъ быть поставлено рядомъ съ первой частью "Діалога о человѣческомъ достоинствѣ" Оливы, хотя и послѣдняго нельзя назвать геніальнымъ писателемъ. Воображеніе его никогда не воспламеняется до поэтическаго творчества; онъ рѣшительно не въ состояніи взглянуть на изображенный имъ предметъ съ новой точки зрѣнія а его систематическое подражаніе латинскимъ и итальянскимъ образцамъ, конечно скорѣе способно было ослабить чѣмъ укрѣпить полетъ его идей. Впрочемъ во всемъ, что онъ говоритъ, неизмѣнно просвѣчиваютъ здравый смыслъ и житейская мудрость, подкупающіе въ его пользу и часто удовлетворяющіе насъ. Благодаря этимъ качествамъ, а также и его слогу, хотя и впадающему иногда въ декламаторскій тонъ, но въ общемъ правильному и прекрасно обработанному, и его счастливой мысли выступить поборникомъ введенія кастильскаго діалекта, имѣвшаго въ ту пору всѣ права на живой языкъ, онъ составилъ себѣ болѣе прочную литературную извѣстность, чѣмъ кто либо изъ современныхъ испанскихъ прозаиковъ {Оппозиція противъ употребленія кастильскаго діалекта въ разсужденіяхъ о важныхъ вопросахъ существовала еще въ столь позднюю эпоху, какъ 1592 г., годъ появленія въ свѣтъ "Convercion delá Magdalena", Педро Матона де Чайде. Педро говоритъ, что его обвиняли въ "святотатствѣ" за то, что онъ писалъ о подобномъ предметѣ не на латинскомъ языкѣ [f. 15]. На что, какъ истый испанецъ, онъ отвѣчаетъ, что для подобныхъ цѣлей кастильскій языкъ пригоднѣе латинскаго и греческаго, и что онъ надѣется не въ далекомъ будущемъ видѣть свой родной языкъ также далеко распространеннымъ, какъ и военная слава Испаніи [f. 17]. Впрочемъ съ другой стороны появившійся въ 1543 г. трактатъ Франциско де Оссуны "О священныхъ привязанностяхъ",-- "(Ley de Amor Sancto)," -- изложенный вполнѣ правильнымъ слогомъ, мѣстами возвышающимся до истиннаго краснорѣчія и посвященный Франциско де Кобосу, секретарю Карла V, былъ изданъ безъ всякихъ извиненій въ томъ, что онъ написалъ по испански. Я полагаю, что трактатъ этотъ вышелъ въ свѣтъ уже послѣ смерти Оссуны.}.

Тоже общее стремленіе къ болѣе точному и изящному способу изложенія встрѣчается у нѣсколькихъ нравственныхъ и религіозныхъ писателей царствованія Карла V, писателей, до сего времени еще не забытыхъ, каковы напр. Поласіосъ Рубіосъ, написа_вшій въ поученіе своему сыну трактатъ "О Воинской доблести"; {У Ресабаля и Ггарте [Biblioteca, рр. 266--271] помѣщена подробная біографія Хуана Лопеса де Виверо-Паласіосъ Рубіосъ, пользовавшагося въ свое время большимъ значеніемъ и принимавшаго участіе въ трудахъ по составлеи и знаменитаго свода испанскихъ законовъ, носившаго названіе "Leyes de Toro". Сочиненія его на латинскомъ языкѣ весьма многочисленны, но на испанскомъ онъ издалъ только трактатъ "Boi Esfueero Belico Heroyco," (О воинской доблести), появившейся первоначально въ Саламанкѣ въ 1524 in-folio. Существуетъ также прекрасное мадритское изданіе 1793 года, in-folio, съ примѣчаніями Франсиско Моралеса.} Ванегасъ, давшій намъ подъ заглавіемъ "Agonia del transito delamuerte" -- "(Предсмертная агонія)" -- нѣчто въ родѣ размышленій аскета о благочестивой жизни; {Antonio. Bib. Nov., Tom. I, p. 8. Онъ пользовался наибольшей извѣстностію между 1531--1545. Его "Agonia del Tránsilo de la Muerte", съ приложеннымъ къ ней объяснительнымъ словаремъ, составленнымъ самимъ авторомъ, помѣчена 1543 годомъ, но была впервые издана по исправленной рукописи лишь нѣсколько лѣтъ спустя. Экземпляръ находящійся у меня повидимому перваго изданія, помѣченъ: Alcalá, 1574 in-12^о. Ему же принадлежитъ трактатъ, озаглавленный "Diferencias de Libres que ay en el Universo" и написанный тѣмъ же авторомъ, хотя подъ нимъ стоитъ подпись Venegas; онъ былъ оконченъ въ 1539 и напечатанъ въ Толедо въ 1540, in-4^о. Слогъ его хорошъ, хотя мѣстами и страдаетъ изысканностью мыслей и напыщенностью изложенія. Это не сборникъ критическихъ отзывовъ о книгахъ и авторахъ, какъ можно было бы заключить по заглавію, но мнѣніе самого Ванегаса относительно того, какъ мы должны изучать великую книгу Бога: природу, человѣка и христіанство. Цѣль автора отвратить отъ чтенія большинства модныхъ, но, по его мнѣнію, негодныхъ книгъ.} и Хуанъ де Авила, именуемый иногда апостоломъ Андалузіи, письма котораго, содержащія въ себѣ горячія увѣщанія къ добродѣтельной и религіозной жизни, написаны изящнымъ и мѣстами даже краснорѣчивымъ, хотя и не вполнѣ правильнымъ, слогомъ {Онъ умеръ въ 1569. Въ 1534 онъ томился въ заключеніи въ темницахъ инквизиціи, а въ 1559 одна изъ его книгъ попала въ Index Expurgatorius. Тѣмъ не менѣе, онъ считался чуть не святымъ. [Llorente, Histoire de l'inquisition, Tom II, рр. 7 и 423]. Его "Carlas Espirituales" были изданы, какъ я полагаю, не ранѣе его смерти. [Antonio, Bib. Nova, Tom. I, рр. 639--642]. Его трактаты о Самопознаніи, Молитвѣ и другихъ религіозныхъ сюжетахъ написаны также хорошо и краснорѣчиво. Подробное его жизнеописаніе, или скорѣе похвальное слово ему предпослано Хуаномъ Діасомъ къ первому тому полнаго собранія его сочиненій. [Madrid, 1595, 4 tom.].}.

Изъ писателей, дидактическаго направленія, наибольшимъ вліяніемъ при своей жизни пользовался Антоніо де Гевара, одинъ изъ оффиціальныхъ исторіографовъ Карла V. Онъ былъ родомъ изъ Бискаіи и въ молодости провелъ нѣсколько лѣтъ при дворѣ королевы Изабеллы. Въ 1528 г. онъ сдѣлался монахомъ Францисканскаго ордена. Будучи любимцемъ императора, онъ мало по малу преобразился въ истаго придворнаго, сопровождалъ своего государя въ его путешествіяхъ, находился при немъ во время его пребыванія въ Италіи и другихъ европейскихъ государствахъ и благодаря высокому покровительству монарха послѣдовательно занималъ высшія должности, придворнаго проповѣдника, императорскаго исторіографа, епископа Кадикскаго и епископа въ Мондоньедо. Онъ умеръ въ 1545 году. {Біографія Гевары предпослана изданію его Epistolas, [Madrid, 1673, 4 to]; кромѣ этого въ прологѣ къ его "Menosprecio de Corte" находится превосходный біографическій очеркъ Гевары, составленный самимъ авторомъ.}

Сочиненіи Гевары были не многочислены, но вполнѣ соотвѣтствовали потребностямъ среды, въ которой зародились и потому пользовались тотчасъ по выходѣ въ свѣтъ большою популярностью. Книга его "Relox de Principes" ("Часы Государей") или "Marco Aurelio", изданная впервые въ 1529 г.,-- плодъ, какъ онъ самъ заявляетъ, одиннадцатилѣтнихъ трудовъ,-- {См. содержаніе его "Década de los Cesares".} была не только часто перепечатываема въ Испаніи, но и переведена на латинскій, итальянскій, французскій и англійскій языки. Переводъ ея на два послѣдніе языка вышелъ нѣсколькими изданіями еще до конца XVІ столѣтія {Уаттъ въ своей "Bibliotheca Britannica и Брюнё въ своемъ Manuel du Libraire" даютъ подробный перечень различныхъ изданій и переводовъ сочиненій Гевары, свидѣтельствующій о громадной его популярности во всей Европѣ. Во Франціи въ XVI в. число переводовъ его сочиненій дошло до баснословной цифры. См. La Croix du Maine et du Verdier, Bibliothèques, [Paris, 1772, 4-to, tom. III, p. 123J" и указанныя здѣсь статьи.}. Это родъ романа изъ жизни Марка Аврелія, отчасти напоминающій собою Киропедію Ксенофонта; онъ написанъ съ цѣлью выставить императору Карлу V образецъ государя, превосходившаго своею мудростью и добродѣтелями всѣхъ прочихъ государей древности. Но епископъ Монденьедскій этимъ не довольствуется. Онъ утверждаетъ, что его произведеніе не романъ, а настоящая исторія, и въ подтвержденіе ссылается на никогда не существовавшую рукопись Флорентинской библіотеки, переводомъ которой онъ будто бы только и ограничился. Заявленіе это вызвало въ 1540 г. со стороны Педро де Руа, профессора изящной литературы при коллегіи въ Соріа, письмо, въ которомъ онъ разоблачилъ подлогъ Гевары. Послѣдовавшія затѣмъ еще два письма, написанныя слогомъ болѣе изящнымъ и правильнымъ, чѣмъ какое либо изъ сочиненій самого епископа, окончательно разсѣяли въ прахъ всѣ утвержденія Гевары {Существуютъ два изданія писемъ баккалавра де Руа, (Carta del Bachiller Rua, Burgos, 1549, 4-to, Madrid, 1736, 4-to. Біографію его можно найти у Бэйля въ его Diet. Historique, Amsterdam, 1740, tom. IV, p. 95. Письма Rua или Rhua, какъ часто пишутъ его имя, замѣчательны но слогу, но критическіе пріемы ихъ вполнѣ соотвѣтствуютъ вѣку и странѣ, въ которыхъ суждено было жить ученому баккалавру. Краткій отвѣть Гевары, приложенный ко второму письму де Руа, не дѣлаетъ чести его автору. Въ хроникѣ Фрапсесилльо де Цуньига, остроумнаго шута Карла V, встрѣчается нѣсколько забавныхъ остротъ на счетъ Гевары. Въ главѣ LXXXIV онъ разсказываетъ что однажды дворъ былъ очень взволнованъ извѣстіемъ о чудесахъ, совершавшихся въ глубокой пещерѣ близь Бургоса, оттуда будто бы слышался чудодѣйственный голосъ, дававшій отвѣты на предлагаемые вопросы. Много народу посѣщало эту пещеру. Въ числѣ другихъ отправился туда въ большомъ обществѣ и Гевара, и когда пришла его очередь предлагать вопросы, хроникерѣсатирикъ увѣряетъ, что онъ спросилъ: "Querria saber, Señora Voz, si tengo de ser niejorado en algun obispado, e que I'uese presto.... e si han de creer to de Io que yo escribe?", т.-е. "Желательно знать, Господинъ Голосъ, получу-ли я какое нибудь епископство и скоро-ли это будетъ... и нужно-ли вѣрить всему, что я пишу?" Но, отбросивъ въ сторону насмѣшки Франсесилльо, Гевара былъ, несомнѣнно, какъ отзывается о немъ Феррера дель Ріо "hombre de escasissirna conciencia" т.-е. человѣкъ съ самой умѣренной совѣстью. Въ юности онъ, повидимому, былъ повѣсою. [Decadencia de España, 1850, рр. 139, sqq.] До чего нетерпимымъ и жестокимъ онъ сдѣлался впослѣдствіи, мы видѣли выше (см. томъ I, стр. 376, прим. 8).}.

Послѣдній впрочемъ защищался сколько могъ: сначала довольно осторожно; впослѣдствіи же, выведенный на чистую воду, онъ прибѣгнулъ къ защитѣ, не выдерживающей критики, утверждая, что вся исторія древности на столько же достовѣрна, какъ и его романъ о Маркѣ Авреліи, и что онъ, въ виду своихъ высокихъ цѣлей, имѣлъ такое же право вымышлять какъ Геродотъ и Титъ Ливій. Разумѣется, за это напали на него еще яростнѣе, тѣмъ болѣе, что незадолго передъ тѣмъ былъ открытъ грубый подлогъ Анніуса де Витербо. Во всякомъ случаѣ жестокія нападки, которымъ подвергся за свою продѣлку Гевара, представляетъ яркую противуположность похваламъ, которыми осыпали во Франціи, въ концѣ XVIII вѣка, подобную, написанную на томъ же сюжетъ, книгу Тома {Антоніо Bib. Nova, tom. I, p. 125] строго относится къ Геварѣ, но тонъ его мягокъ въ сравненіи съ тономъ Бэйля [Diet. Hist., tom. II, p. 621], который всегда находилъ особенное удовольствіе выставлять на видъ пороки священиковъ и монаховъ. Существуютъ изданія "Relox de Principes" 1529, 1532, 1537 и др. гг. Извѣстный англійскій переводчикъ XVI в. Томасъ Нортъ издалъ въ 1557 г. переводъ "Relox" въ трехъ книгахъ, прибавивъ совершенно неумѣстно, въ видѣ четвертой "Despertador de Cortesanos" и посвятилъ свой трудъ королевѣ Маріи, женѣ Филиппа II. По его словамъ переводъ этотъ былъ имъ сдѣланъ еще въ юности, когда онъ былъ студентомъ въ Lincoln's Tun; несмотря на это, въ немъ встрѣчается много прекрасныхъ старинныхъ англійскихъ оборотовъ. Находящійся у меня подъ рукой экземпляръ книги Норта изданъ in Folio и помѣченъ 1568.}.

Въ сущности книга Гевары не заслуживала вызваннаго ею негодованія: она полна писемъ и рѣчей, плохо составленныхъ, мало идущихъ къ дѣлу и къ тому же изложенныхъ цвѣтистымъ и напыщеннымъ слогомъ. Въ настоящее время, ея главная заслуга въ нашихъ глазахъ, это -- внушенная ею прекрасная басня Лафонтэна "Le Paysan de Danube", очевидно навѣянная французскому баснописцу одной изъ рѣчей, съ помощью которыхъ Гевара старался придать жизнь и правдивость своимъ вымысламъ {Ср. La Fonlaine, Fables, Lib. XI, fab. 7 и Guevara, Kelox, Lib. III, c. 3. Рѣчь, которую испанскій епископъ, истинный творецъ этого удачнаго вымысла, влагаетъ въ уста своего крестьянина пожалуй слишкомъ длинна; но она была очень популярна.-- Тирсо де Молина, описавъ крестьянина, пришедшаго съ просьбой къ царю Ксерксу, говоритъ въ прологѣ къ одной изъ своихъ пьесъ: "словомъ, онъ живо напоминалъ собою того крестьянина, который такъ смѣло говорилъ передъ римскимъ сенатомъ". (Cigarrales de Toledo, Madrid, 1624, in 40). Впрочемъ Лафонтенъ ни мало не заботился ни объ испанскомъ подлинникѣ, ни объ его популярности. Онъ заимствовалъ сюжетъ своей прекрасной басни изъ стариннаго французскаго перевода, сдѣланнаго однимъ дворяниномъ, посѣтившимъ Мадритъ въ 1526 въ свитѣ кардинала Граммона, по случаю заключенія Франциска I. Переводъ сдѣланъ прекраснымъ стариннымъ французскимъ языкомъ того времени, и Лафонтенъ часто усвоиваетъ себіі, съ свойственнымъ ему искусствомъ, его живописные обороты. Я полагаю, что это тотъ самый переводъ, который Брюне приписываетъ Рене Берто и который выдержалъ нѣсколько изданій. Находящееся у меня изданіе парижское, 1540, in-folio; оно сдѣлано Галльотомъ Дюпре [Galliot du Prè] и озаглавлено Horloge des Princes, traduict Despaignol en Langage Franèais", но безъ имени переводчика.}. Въ томъ же духѣ, но съ меньшею оригинальностью написана его Decada de los Cesares, т. e. жизнеописаніе десяти римскихъ императоровъ, теже посвященная императору Карлу V. Здѣсь, вообще, онъ идетъ по слѣдамъ своихъ источниковъ Діона Кассія и другихъ второстепенныхъ латинскихъ историковъ, обнаруживая при этомъ явное желаніе подражать Плутарху и Светонію, которыхъ онъ называетъ своими образцами. Но онъ былъ не въ состояніи вполнѣ устоять противъ искушенія включить вымышленныя письма и лишенные исторической достовѣрности разсказы, что придало ложное освѣщеніе, если не историческимъ фактамъ, то нѣкоторымъ выведеннымъ имъ личностямъ. Слогъ этой книги, при всей своей неправильности и не соотвѣтствіи сюжету во всякомъ случаѣ лучше и проще слога романа "Маркъ Аврелій" {"Decada de los Cesares" и другіе упомянутые здѣсь трактаты Гевары за исключеніемъ его писемъ находятся въ собраніи его сочиненій, первоначально изданныхъ въ Валльядолидѣ въ 1539. У меня подъ рукой находился экземпляръ этого изданія равно какъ и изданія 1545 г. Гевара, повидимому, былъ на столько же взыскателенъ относительно изданія своихъ произведеній, какъ и относительно ихъ слога. Кромѣ вышепоименованныхъ его сочиненій, я имѣю его "Epistolas" въ изданіяхъ 1539, 1542, 1543 гг.; его "Oratorio de Religiosos" 1543 и 1645 гг. и его "Monte Calvario", 1543 и 1549 гг.,-- все это увѣсистые фоліанты, напечатанные готическимъ шрифтомъ въ различныхъ городахъ Испаніи. Всѣ они отличаются въ типографскомъ отношеніи замѣчательной чистотой и правильностью. Англійскій переводъ Декады, сдѣланный Эдуардомъ Геллоуесомъ (London 1577), и посвященный королевѣ Елизаветѣ, хотя и далеко уступаетъ Нортову переводу "Relox", но онъ также не безъ достоинствъ. У меня есть нѣсколько итальянскихъ переводовъ различныхъ сочиненій Гевары, но они не имѣютъ значенія.}.

Тѣми же недостатками страдаетъ и обширная коллекція его ни" семъ, изданная еще въ 1539 г. Многія изъ этихъ писемъ адресованы на имя современныхъ высокопоставленныхъ лицъ, какъ-то: маркиза Пескары, герцога Альбы, Иньиго де-Веласко, великаго коннетабля кастильскаго и Фадрике Энрикеса, великаго адмирала Испаніи. Но нѣкоторыя изъ нихъ очевидно не были никогда посланы по адресу, какъ напр. благородное письмо, адрессованное на имя Хуана Падильи, главы Communeros и два дерзкія письма на имя штадгальтера Люиса Браво, имѣвшаго глупость влюбиться на старости лѣтъ. Прочія письма -- чистые вымыслы. Къ числу ихъ принадлежитъ переписка императора Траяна съ Плутархомъ и римскимъ сенатомъ, которую Гевара, будто-бы перевелъ съ какой-то греческой рукописи {Несмотря на это, сэръ Джефри Фентонъ счелъ ихъ заслуживающими перевода на англійскій языкъ и они вошли въ составъ (ff. 68--77) изданнаго имъ любопытнаго сборника сочиненій различныхъ авторовъ подъ заглавіемъ "Golden Epistles". (London, 1575.), Впрочемъ, Эдуардъ Геллоуэсъ еще годомъ раньше перевелъ всѣ письма Гевары; въ 1657 г. они снова появились въ новомъ и на этотъ разъ довольно плохомъ переводѣ Савэджа.} и длинное посланіе о Лаисѣи другихъ гетерахъ древности, гдѣ онъ сообщаетъ содержаніе ихъ бесѣдъ, съ такими подробностями, какъ будто онъ самъ ихъ слышалъ. Большинство писемъ Гевары, не смотря на то, что они носятъ заглавіе "Epistolas familiares", въ сущности -- статьи или разсужденія, а иныя даже имѣютъ форму проповѣдей съ обозначеніемъ случаевъ, по поводу которыхъ они были произнесены. Ни въ одномъ изъ нихъ нѣтъ и слѣда той непринужденности, которую всегда отличаетъ дружеская переписка. Все это наводитъ на мысль, что они предназначались для печати и заранѣе били на эффектъ; не смотря однакожь на ихъ искусственность и аффектацію, въ то время ими восхищались не мало. Выдержавъ нѣсколько изданій въ Испаніи, они были переведены на главнѣйшіе языки Европы и получили названіе Золотыхъ Писемъ (Las epistolas t'e oro"). Впрочемъ, этотъ ранній успѣхъ не помѣшалъ имъ впасть въ долгое забвеніе, а въ настоящее время только тѣ мѣста ихъ, которые касаются современныхъ автору событій или подробностей жизни Карла V, могутъ быть прочитаны съ интересомъ и удовольствіемъ {Epistolas Familiares de D. Antonio de Guevara, Madrid, 1673, 4-to, p. 12 Сервантесъ въ предисловіи къ первой части Донъ-Кихота упоминаетъ мимоходомъ о письмѣ Гевары, относящемся къ Лаисѣ.}.

Кромѣ этихъ сочиненій, Гевара написалъ нѣсколько спеціальныхъ трактатовъ. Изъ нихъ первые два отличаются строго богословскимъ характеромъ {Одинъ изъ нихъ озаглавленъ "Monte Calvarid", 1425 г. и былъ переведенъ на англійскій языкъ въ 1595 г., а другой -- Oratorio de Religioses въ 1543. Это рядъ краткихъ поученій или бесѣдъ съ текстомъ по главѣ, каждой изъ нихъ. Первый, въ силу Index's 1667 г. (р. 67) подвергся измѣненіямъ и оба прошли черезъ цензуру въ 1790 г.}. Въ третьемъ идетъ рѣчь объ изобрѣтателяхъ искусства мореплаванія и объ его примѣненіи -- предметъ, который, казалось бы, не подлежалъ вѣдѣнію епископа, но съ которымъ, по его словамъ, онъ коротко ознакомился, благодаря многочисленнымъ морскимъ путешествіямъ и посѣщенію большинства гаваней Средиземнаго моря Изъ остальныхъ его сочиненій заслуживаютъ упоминанія два трактата: одинъ озаглавленъ "Menospreсіа de Corte у alabanea de Aldea" ("Порицаніе придворной жизни и восхваленіе сельской"); а другой -- Aviso de privados у doctrine de courtisanes (Совѣты любимцамъ и поученія придворнымъ). Это нравоучительныя размышленія, задуманныя по образцу Cortegiano Кастиліоне, книги, бывшей въ то время въ зенитѣ своей популярности. Трактаты эти, обработанные весьма тщательно, изложенные слогомъ торжественнымъ, на столько же близки къ истинѣ и мудрости, насколько аркадскія пасторали близки къ природѣ {Hellowes также перевелъ и этотъ трактатъ и напечаталъ его въ 1578 г. (Sir Brydges, Censura Literaria, т. III, 1807, p. 210). Сюжетъ этотъ крайне неблагодаренъ для изложенія на какомъ бы то ни было языкѣ, но въ подлинникѣ Гевара съумѣлъ придать ему нѣкоторую занимательность, а слогу своему не привычную для него легкость и естественность. Интересъ къ наукамъ, находящимся въ связи съ мореплаваніемъ, пробудился въ Севильѣ вслѣдствіе торговыхъ сношеній этого города съ Америкою въ царствованіе Карла V, когда проживалъ тамъ Гевара. Предполагаютъ, что первые дѣйствительно хорошія морскія карты были изданы въ Севильѣ. (Памешапи р, 173). "Arte de Navegar" Педро де-Медины, появившееся въ Севильѣ въ 1545 г. и вскорѣ затѣмъ переведенное на итальянскій, французскій и нѣмецкій языки, была, какъ говорятъ, древнѣйшая книга, изданная по этому предмету въ Европѣ. См. Literatura Española... en el Prefacio de N. Antonio, cc. p. 1787, p. 55, примѣчаніе. Оба эти трактата были переведены на англійскій языкъ; первый сэромъ Фрэнсисомъ Бранантомъ въ 1548 г. (Amés's Typog. Antiquities, ed Dibdin, London, 1810, 4-е^о, Tom. III, p.460).}.

Всѣ сочиненія Гевары носятъ отпечатокъ своего вѣка и заставляютъ догадываться, что авторъ ихъ былъ человѣкъ придворный. Они преисполнены учености и житейской мудрости; въ нихъ, вообще говоря, не мало остроумія и здраваго смысла, но они однообразны по торжественной формѣ, въ которую Гевара считаетъ обязательнымъ для себя облекать свои мысли и по риторическимъ украшеніямъ, посредствомъ которыхъ онъ надѣялся возвысить ихъ значеніе въ глазахъ читателей. Впрочемъ при всѣхъ своихъ недостаткахъ они представляютъ лучшіе обращики той литературной манеры, которая была наиболѣе въ модѣ при дворѣ Карла V и особливо во вторую половину его царствованія.

Лучшее прозаическое дидактическое сочиненіе того времени, хотя ставшее извѣстнымъ и появившееся въ свѣтъ лишь два столѣтія спустя, это -- безспорно "Діалогъ объ Языкахъ" (Dialogo de las Leagues). Сочиненіе это, которое во всякое время обратило бы на себя вниманіе естественностью и чистотою своего слога, было въ особенности замѣчательно для эпохи когда въ литературѣ господствовало искусственное и вычурное краснорѣчіе. "Я пишу", замѣчаетъ его авторъ, "какъ говорю; разница лишь въ томъ, что я даю себѣ болѣе труда обдумать то, что я хочу сказать и затѣмъ обдуманное я излагаю на столько просто, на сколько могу, такъ какъ по моему мнѣнію, аффектація неумѣстна во всѣхъ языкахъ". Кто былъ писатель, высказавшій столь вѣрное и столь необычайное для своего времени мнѣніе, неизвѣстно съ достовѣрностью. Вѣроятнѣе всего, что это былъ Хуанъ Вальдесъ, человѣкъ, котораго по моему мнѣнію, нѣкоторые несправедливо считаютъ однимъ изъ первыхъ послѣдователей Лютерова ученія въ Испаніи. Онъ воспитывался въ алькальскомъ университетѣ и въ теченіе извѣстнаго періода своей жизни, состоя при особѣ императора, игралъ довольно видную политическую роль. Неизвѣстно, что сталось съ нимъ впослѣдствіи, но вѣроятно онъ умеръ въ 1540 г., за шесть лѣтъ до попытки Карла ввести инквизицію въ Неаполѣ, гдѣ Вальдесъ проживалъ довольно долго, и потому невѣроятно, чтобы онъ во время своего пребыванія въ Неаполѣ, подвергался серьезнымъ преслѣдованіямъ, хотя, конечно, его религіозныя мнѣнія не всегда соотвѣтствовали требованіямъ испанской церкви {Лоренте [Hist. de l'inquisition, tom. II, рр. 281 и 478] впадаетъ въ нѣкоторыя ошибки относительно личности Вальдеса. Подробности объ его жизни можно найти у Маккри "Hist. of the Progress, etc. of the Reformation in Italy", [Edinburgh, 1827, 8-vo, pp. 106 и 121] и въ его "Hist. of the Progress, etc. of the Reformation in Spain" [Edinburgh,1829, 8-vo, pp. 140--146). Полагали, что Вальдесъ держатся ученія антитринитаріевъ, но Маккри отвергаетъ это.}.

"Dialogo de las Lenguas" происходитъ, какъ полагаютъ, между двумя испанцами и двумя итальянцами въ сельскомъ домикѣ, на берегу моря, близъ Неаполя. Это -- остроумные дебаты о происхожденіи и характерѣ кастильскаго діалекта. Нѣкоторыя части этого діалога отличаются ученостью, хотя и не вполнѣ безупречною {Главная ошибка автора состоитъ въ предположеніи, будто греческій языкъ былъ нѣкогда господствующимъ языкомъ въ Испаніи и послужилъ основой для древняго испанскаго языка, который, по его мнѣнію, былъ распространенъ на всемъ полуостровѣ еще до появленія тамъ римлянъ.}; нѣкоторыя изложены живо и занимательно; наконецъ нѣкоторыя отличаются здравомысліемъ и вѣрнымъ критическимъ тактомъ. Главное дѣйствующее лицо -- поучающее и разъясняющее все дѣло носитъ имя Вальдеса. Это обстоятельство въ связи съ нѣкоторыми намеками находящимися въ самомъ Діалогѣ, даетъ поводъ къ заключенію, что Хуанъ Вальдесъ былъ авторомъ книги и что она была имъ написана до 1536 г. {На основаніи выше упомянутыхъ намековъ можно заключить, что Вальдесъ, фигурирующій въ Діалогѣ, былъ въ Римѣ, пользовался нѣкоторымъ авторитетомъ и долго жилъ въ Неаполѣ и другихъ городахъ Италіи. Онъ говоритъ о Гарсильяссо де ля Вега, какъ о живомъ человѣкѣ, между тѣмъ извѣстно, что Гарсильяссо умеръ въ 1536 г. Лоренте въ приведенномъ отрывкѣ, прямо называетъ Ваіьдеса авторомъ "Dialogo de las Lenguas"; а Клеменсинъ, на авторитетъ котораго можно вполнѣ положиться -- въ одномъ примѣчаній къ Донъ-Кихоту tom. IV", р. 285] подтверждаетъ мнѣніе Лоренте, хотя въ другихъ примѣчаніяхъ онъ говоритъ о "Dialogo de las Longues", какъ о произведеніи неизвѣстнаго автора.} Если остановиться на этомъ предположеніи, то изъ него удовлетворительно объясняется фактъ запрещенія рукописи, какъ.сочиненія человѣка подозрѣваемаго въ ереси. Во всякомъ случаѣ, діалогъ не былъ напечатанъ до 1737 г., и вслѣдствіе этого, въ качествѣ обращика правильнаго и легкаго слога, онъ, можно сказать, совсѣмъ не существовалъ для эпохи, породившей его {"Dialogo de las Lenguas" появился впервые въ "Origenes de la Lengua Española" Майянса-и-Сискара [Madrid, 1737, 2 tom., 12 moj; онъ наполняетъ собою первую часть втораго тома и служитъ лучшимъ украшеніемъ сборника. Діалогъ, вѣроятно, оттого такъ долго скрывался отъ глазъ публики, что считался произведеніемъ еретика. Майянсъ утверждаетъ, что рукопись первоначально принадлежала историку Зуритѣ, и что въ 1763 г. она была пріобрѣтена королевскою библіотекою, когда Майянсъ состоялъ тамъ библіотекаремъ. По мнѣнію Гайянгоса она хранится теперь въ Британскомъ Музеѣ, но это не вѣрно. Въ Additional Mss. подъ No 9939 находится только списокъ ея и притомъ довольно поздній. Въ подлинной рукописи не было одного листа (вѣроятно уничтоженнаго цензурою) -- котораго Майянсъ ни какъ не могъ достать. Хотя онъ, повидимому, и былъ увѣренъ въ томъ, что Вальдесъ былъ авторомъ "Діалога", но избѣгалъ говорить объ этомъ быть можетъ изъ боязни обратить на рукопись вниманіе инквизиціи. [Origenes, Tom. I, рр. 173--180]. Иріарте въ "Aprobacion". (Aprobacion -- одобреніе цензурою соотвѣтствующій терминъ нашему печатать позволяется. Прим. переводчика) сборника говоритъ о "Dialogo", какъ о произведеніи неизвѣстнаго автора.

Съ тѣхъ поръ какъ предшествующая часть этого примѣчанія и то, что касается этого вопроса въ текстѣ были напечатаны въ 1849 г., появились новыя свѣдѣнія относительно автора Діалога, и я хочу познакомить читателей съ состояніемъ этого вопроса въ настоящемъ 1864 г.

Дознано, что было двое братьевъ Вальдесовъ -- Хуанъ и Альфонсъ -- что они были близнецы и столь походили другъ на друга и характеромъ и наружностью, что Эразмъ, описывая ихъ въ письмѣ, помѣченномъ 1-го марта 1528 г., говоритъ, что они кажутся не близнецами, но положительно однимъ и тѣмъ же лицомъ,-- "non duo gemelli, sed idem prorsus homo". Оба они состояли секретарями при Карлѣ V; оба сопровождали его въ путешествіи въ Германію и Италію; оба были людьми вліятельными и даровитыми, писавшими и поучавшими въ духѣ благоразумія и либерализма, вообще весьма рѣдкомъ и въ особенности въ ту смутную пору. Вслѣдствіе множества сходныхъ чертъ между ними и того факта, что ихъ мнѣнія не могли въ то время открыто и вполнѣ высказываться, братьевъ не рѣдко смѣшивали, какъ относительно событій ихъ жизни, такъ и относительно сочиненій, вышедшихъ изъ подъ ихъ пера. Не подлежитъ ни малѣйшему сомнѣнію, что Хуанъ написалъ замѣчательное сочиненіе "Dialogo de las Lenguas". Въ 1860 г. вышло въ Мадритѣ лучшее изданіе Діалога, сдѣланное по единственно древней рукописи, хранящейся въ тамошней національной библіотекѣ, по той самой рукописи, которою пользовался Майянсъ въ 1737 г. Послѣднее изданіе рѣшаетъ вопросъ относительно имени автора и дѣлаетъ вѣроятнымъ предположеніе, что само сочиненіе было первоначально озаглавлено, какъ и слѣдовало въ единственномъ числѣ "Dialogo de la Eengua", а не во множественномъ "Dialogo de las Lenguas", потому что оно на самомъ дѣлѣ касается только испанскаго языка, хотя въ немъ и встрѣчаются необходимыя ссылки на другіе языки. Но кромѣ весьма толковаго обзора всѣхъ этихъ вопросовъ въ предисловіи, упомянутое изданіе содержитъ въ себѣ около тысячи не равнаго достоинства примѣчаній, помѣщенныхъ на поляхъ книги и свидѣтельствующихъ о необыкновенномъ терпѣніи и тщательности издателя.

Перу Хуана де Вальдеса принадлежатъ и другія сочиненія въ значительной части или всецѣло, (какъ напр. его толкованія на посланіе св. Павла), богословскаго характера. Самыя замѣчательныя изъ нихъ, по моему мнѣнію слѣдующія: "Alfabeto Christiano" и "Ciento y Diez Consideraciones", оба предназначенныя для христіанскаго назиданія; послѣднее изъ нихъ отличается замѣчательной глубиною мысли. Къ сожалѣнію ни одно изъ нихъ не дошло до насъ въ томъ видѣ, какъ они вышли изъ подъ пера автора т. e. ira чистомъ кастильскомъ языкѣ. Такъ какъ издавая эти сочиненія авторъ имѣлъ въ виду своихъ итальянскихъ друзей, то первое изъ нихъ было издано на итальянскомъ языкѣ въ 1546 г., безъ обозначенія мѣста изданія, а второе тоже на итальянскомъ въ Базелѣ въ 1550 г. Съ этого послѣдняго языка были послѣдовательно сдѣланы переводы на новѣйшіе языки и между прочимъ на испанскій. Его "Consideraciones", въ англійскомъ переводѣ Николая Феррара, были изданы сначала въ Оксфордѣ въ 1638 г., и потомъ въ 1646 г. въ Кембриджѣ, съ примѣчаніями благочестиваго поэта Герберта, см. Izaak Walton's, Life of Herbert, 1819, p. 266; слѣдуетъ замѣтить впрочемъ, что свѣдѣнія, сообщаемыя Уолтономъ о Вальдесѣ, большей частью не вѣрны.

Изъ сочиненій Альфонса Вальдеса замѣчательны два, которыя до послѣдняго времени приписывались его alter ego Хуану, такъ что даже послѣдній издатель "Dialogo de la Lengua" утверждаетъ на основаніи внутреннихъ причинъ, что они отчасти принадлежатъ перу Хуана. Они обыкновенно носятъ простое заглавіе "Dos Dialoges", подъ которымъ и были первоначально напечатаны около 1530 г. Первый изъ нихъ, это -- діалогъ между Меркуріемъ, Харономъ и нѣсколькими вновь прибывшими душами на берегахъ Стикса; онъ не могъ быть написанъ ранѣе 1528 г., такъ какъ въ немъ помѣщено письмо Карла V, помѣченное этимъ годомъ. Слѣдующій діалогъ происходитъ между молодымъ человѣкомъ по имени Лактансіо, за личностью котораго скрывается самъ авторъ, и духовнымъ лицомъ въ военномъ костюмѣ, только что прибывшимъ изъ Рима, гдѣ, среди смутъ и насилій, сопровождавшихъ взятіе вѣчнаго города испанцами, монахи и священники сражались и одѣвались какъ солдаты. Оба дѣйствующія лица испанцы, случайно встрѣчающіяся въ общественномъ саду въ Валльядолидѣ и удаляющіяся для болѣе спокойнаго собесѣдованія въ сосѣднюю церковь, гдѣ они, ничѣмъ не стѣсняемые, обстоятельно толкуютъ о неурядицахъ своего времени, описаніе которыхъ и составляетъ содержаніе "Dialogo". По всей вѣроятности онъ былъ написанъ въ 1528 г. и несомнѣнно былъ извѣстенъ въ 1529, такъ какъ въ этомъ году Альфонсъ Вальдесъ, считавшійся его авторомъ, подвергся упрекамъ за свои еретическія мнѣнія отъ Кастильоне, папскаго повѣреннаго въ Испаніи, колко заявившаго ему при этомъ, что если судьба бы забросила его въ Германію, то онъ можетъ разсчитывать на радушный пріемъ со стороны Лютера. Оба эти любопытныя и интересныя разсужденія были написаны съ цѣлью защитить императора отъ нареканій по поводу взятія Рима и вызова на поединокъ Франциска I -- современныя событія, бывшія тогда на устахъ у всѣхъ. Въ обоихъ діалогахъ сообщается не мало важныхъ фактовъ, свершившихся на глазахъ автора, и еще чаще встрѣчаются описанія мыслей и чувствъ, волновавшихъ общество въ эту эпоху величайшаго возбужденія и тревоги; въ обоихъ заключается не малая примѣсь религіозной контроверсы; но хотя въ нихъ и попадаются мѣста, гдѣ смѣло обличаются пороки духовенства и описывается жалкое положеніе христіанства, тѣмъ не менѣе, по моему мнѣнію, нельзя считать Вальдеса протестантомъ, какъ это часто дѣлали, такъ какъ онъ, не смотря на складъ своего ума, въ высшей степени наклоннаго къ духовному христіанству и образъ мыслей, исполненный мудрой терпимости, всюду выказываетъ безграничное обожаніе императора и полную покорность папѣ и католической церкви. Главная прелесть діалоговъ Альфонса Вальдеса составляетъ ихъ живой и правильный языкъ, ихъ остроуміе и юморъ, и замѣчательное умѣнье автора посредствомъ искусно подобранныхъ фактовъ и подробностей передать читателямъ нравственную физіономію той необыкновенной эпохи, въ которой ему пришлось жить. Въ 1850 г. діалоги Альфонса Вальдеса вышли въ свѣтъ новымъ изданіемъ. Хотя мѣсто изданія на нихъ не обозначено, но я полагаю, что они были изданы въ Мадритѣ и при томъ тѣмъ же лицомъ, которое впослѣдствіи въ 1860 издало "Dialogo de la Lengua".

Относительно братьевъ Вальдесъ, см. предисловія къ изданіямъ "Ciento у Diez Consideraciones" 1855 и 1863, "Alfabeto Christiano" 1861, "Dialogo de la Lengua" 1860 и "Dos Dialogos" 1850. Всѣ эти изданія, какъ я полагаю, были напечатаны въ Мадритѣ, хотя издатели, донъ Люисъ де Узосъ-и-Ріо и Беньяминъ Виффенъ, квэкеръ, живущія близь Бедфорда и братъ переводчика Гарсильяссо де ла Веги, и не упоминаютъ объ этомъ. См. также, любопытныя подробности относительно братьевъ Вальдесъ въ Young's "Life aud Times of Aonio Paleario" London, 1860, 8 vo, Vol. I, pp. 201--238 и 547--551. Обстоятельная біографія Хуана Вальдеса, содержащая въ себѣ все, что только можно было собрать относительно него, написана квакеромъ Виффеномъ (London 1865); но я не могъ воспользоваться ею, такъ какъ предыдущее примѣчаніе было написано за годъ до ея появленія. Хотя біографія, изданная Виффеномъ, и содержитъ много важныхъ свѣдѣній относительно политическихъ и религіозныхъ убѣжденій Вальдеса, я однако не нашелъ въ ней ничего, чтобы я могъ добавить къ моей характеристикѣ его, какъ писателя.}.

Для насъ это сочиненіе имѣетъ большую цѣнность, такъ какъ юно полнѣе всякаго другаго современнаго литературнаго памятника отражаетъ въ себѣ то состояніе, въ какомъ находился испанскій языкъ въ царствованіе императора Карла V; обстоятельство это настолько важно и для состоянія литературы, что мы должны остановиться на немъ нѣсколько подробнѣе.

Оглядываясь на прошлое, мы находимъ, что впрочемъ и слѣдовало ожидать, что литературный языкъ въ Испаніи сдѣлалъ значительные успѣхи съ того времени, какъ мы въ послѣдній разъ говорили о немъ, т. е. со времени царствованія Хуана II. Примѣръ Хуана де Мены нашелъ послѣдователей; поэты слѣдовавшіе одинъ за другимъ въ теченіе столѣтія обогащали народный языкъ словами, заимствованными изъ языковъ классическихъ.

Въ то же время въ сокровищницу испанскаго языка приходили важные вклады изъ другихъ источниковъ и иными путями. Благодаря полувѣковымъ торговымъ сношеніямъ съ Америкою, названія вывезенныхъ оттуда произведеній стали общеупотребительными въ Испаніи; названія эти, правда, были немногочисленны, но вошли въ ежедневный обиходъ {Hagans у Siscar, Origenes, Tom. I, p. 97.}. Еще большее количество выраженій было заимствовано изъ Германіи и Нидерландовъ, вслѣдствіе возшествія на испанскій престолъ Карла V {Ibid., p. 98.}, который къ великому неудовольствію его испанскихъ подданныхъ явился въ Испанію въ сопровожденіи иностранныхъ придворныхъ и самъ говорилъ съ иностраннымъ акцентомъ на языкѣ страны, которою былъ призванъ управлять {Сандоваль говоритъ, что Карлъ V, при своемъ первомъ посѣщеніи Испаніи, много потерялъ во мнѣніи испанцевъ, вслѣдствіе того, что не настолько владѣлъ испанскимъ языкомъ, чтобы быть въ состояніи объясняться на немъ безъ переводчика. "Это равнялось", прибавляетъ онъ, "полной невозможности говорить съ народомъ". Historia, Anvers, 1681, Folio, Tom. I, p. 141. Когда Карлъ V захотѣлъ принять лично участіе въ отправленіи правосудія, онъ очутился въ еще болѣе затруднительномъ положеніи. (Argensola, Anales de Aragon, Zaragoza, 1630, Folio, Tom. I, p. 441). Первое прошеніе, съ которымъ Кортесы, не забывшіе вѣроятно этого событія, обратились къ Филиппу II, при вступленіи его на престолъ, состояло въ томъ, чтобы онъ постоянно жилъ въ Испаніи. Capitules у Leges, Cories de Valladolid, Valladolid, 1558, f. I.}. Небольшое число словъ было также случайно заимствовано изъ Франціи; а позже въ царствованіе Филиппа II вслѣдствіе усилившагося вліянія итальянской культуры, въ испанскій языкъ вторглось столько иностранныхъ словъ и выраженій, сколько не вторгалось въ него со временъ арабскаго завоеванія {Hagans y Siscar, Origenes, Tom. II, рр. 127--133. Авторъ "Dialogo" настаиваетъ на введеніи во всеобщее употребленіе значительнаго числа словъ, заимствованныхъ съ итальянскаго, какъ-то: diseurs о, facilita г. fantasia, novela и проч. Слова эти давно уже приняты академіей. Діэгоде-Мендоза, отчасти и самъ приверженецъ итальянской школы, возставалъ противъ введенія слова centіnela, какъ ненужнаго итальянизма, но оно вскорѣ сдѣлалось достояніемъ испанскаго языка (Guerra de Granada, ed. 1776, Lib. III, c. 7, p. 176). Немного позже Луисъ Велесъ де-Гевара въ X отдѣлѣ своего "Diablo Cojuelo" (Хромой Бѣсъ) отказываетъ въ правѣ гражданства словамъ fulgor. pur pu rear, pompa и многимъ другимъ, теперь уже вошедшимъ въ употребленіе. Такъ Фигероа въ своемъ "Pasagero", 1617, f. 85, b) жалуется также на современныя ему вторженія иностранныхъ словъ въ испанскій языкъ:,Se han ido poco а poco convirtiendo en propios muchos meramente Latinos, como г epulsa, id one о, lustro, prole, p о steridad, astro, у otros sin numéro." Всѣ перечисленныя ямъ слова вошли теперь въ составъ кастильскаго. Гайянгосъ указываетъ на Франсиско Нуньеса де-Веласко, который въ своемъ "Dialoges de Contencion entre la milicia у la ciencia," тоже соболѣзнуетъ о томъ, что въ кастильскій языкъ вводились безъ всякой надобности итальянскія слова и фразы. Но онъ не подозрѣваетъ, что приводимыя имъ слова estala, estival не итальянскаго, но германскаго происхожденія. См. испанскій переводъ моей книги, T. II, стр. 513).}.

Такимъ образомъ въ обозрѣваемую эпоху мы можемъ считать испанскій языкъ не только вполнѣ образовавшимся, но и достигшимъ полноты присущихъ ему характеристическихъ чертъ. Дѣйствительно, уже въ теченіе полувѣка онъ былъ подвергнутъ самой тщательной обработкѣ. Алонзо де-Паленсіа, долгое время послужившій своей странѣ въ должности посланника, а впослѣдствіи исторіографа, издалъ въ 1490 г. латинско-испанскій словарь; это былъ древнѣйшій изъ словарей, заключавшихъ въ себѣ сборникъ кастильскихъ словъ и ихъ этимологію {Mendez, Typographie, 175. Antonio, Bib. Vetus, ed. Bayer, Tom. II, p. 333.}. Два года спустя появилась кастильская грамматика Антоніо де-Лебрихи, еще раньше издавшаго латинскую грамматику на латинскомъ языкѣ и переведшаго ее, какъ онъ самъ сообщаетъ намъ, на испанскій для придворныхъ дамъ {Mendez, Typog., pp. 239--242. Относительно великихъ услугъ, оказанныхъ Антоніемъ Лебрихой испанскому языку. См. "Specimen Bibliothecae Hispano-Mayansianae ex Museo D. Clementis", Hannoverae, 1753, 4-t^о, pp. 4--39.}. Вслѣдъ за этою попыткою появились другія столь же удачныя. Въ 1492 г. вышелъ въ свѣтъ первый въ своемъ родѣ словарь кастильскаго языка, составленный Лебоихой, а вслѣдъ за нимъ, въ 1499 году, духовный словарь на латинскомъ и испанскомъ языкахъ, составленный Санта Эллою; оба эти словаря часто перепечатывались впослѣдствіи и долгое время считались образцовыми {Mendez, pp. 243 и 212, и Антоніо, Bib. Nova, Tom. II, p. 266.}. Всѣ эти труды, имѣвшіе столь важное значеніе для упроченія языка и такъ тщательно выполненные, что въ теченіе болѣе столѣтія не появлялось ничего имъ равнаго по достоинству {Грамматика Хуана Навидада, 1567, не составляетъ въ этомъ случаѣ исключенія, такъ какъ она была написана съ цѣлью преподаванія испанскаго языка итальянцамъ.}, были предприняты подъ непосредственнымъ и личнымъ покровительствомъ королевы Изабеллы. Королева эта, какъ въ данномъ случаѣ, такъ и во многихъ другихъ, показала, насколько она отличалась дальновидностью въ дѣлахъ государственныхъ и просвѣщеннымъ вкусомъ во всемъ, что касалось умственнаго развитія ея подданныхъ {Clemencin, in Mem. de la Academia de Historia, Tom. VI, p. 472. Примѣч.}.

Образовавшійся такимъ образомъ языкъ быстро распространился по полуострову и вытѣснилъ діалекты, изъ которыхъ нѣкоторые, не уступающіе ему въ древности, одно время, повидимому, готовы были превзойти его развитіемъ и распространенностью. Древнегалиційскій діалектъ, природный языкъ Альфонса Мудраго, на которомъ онъ иногда писалъ, сдѣлался литературнымъ языкомъ только въ Португаліи, гдѣ онъ на столько отдѣлился отъ своего корня, что почти утратилъ память своего происхожденія. Валенсійскій и каталанскій діалекты, родственные языку провансальскому, вліяніе которыхъ въ тринадцатомъ столѣтіи чувствовалось на всемъ полуостровѣ, сохранили въ описываемую нами эпоху остатки своего первоначальнаго значенія лишь у подошвы прибрежныхъ холмовъ Средиземнаго моря. Одинъ только бискайскій діалектъ, твердый какъ укрывающія его скалы, удержалъ за собою характеръ, присущій ему съ древнѣйшей эпохи, характеръ, который въ своихъ существенныхъ чертахъ остался неизмѣннымъ вплоть до настоящаго времени.

Но, хотя всеобщее распространеніе кастильскаго діалекта было обезпечено тѣмъ обстоятельствомъ, что онъ считался оффиціальнымъ органомъ правительства, которое въ описываемую эпоху не обращалось ни на какомъ иномъ языкѣ ко всѣмъ народамъ Испаніи, все-таки народныя и мѣстныя привычки, окрѣпшія въ продолженіе четырехъ столѣтій, не могли быть сразу уничтожены. На галиційскомъ, валенсійскомъ и каталонскомъ діалектахъ продолжали говорить въ царствованіе Карла V; на нихъ говорятъ и теперь массы народа въ провинціяхъ, гдѣ и образованная часть общества не вполнѣ отреклась отъ нихъ. Даже Андалузія и Аррагонія не совершенно еще освободились отъ своихъ первоначальныхъ діалектовъ. Точно также нѣкоторыя обширныя провинціи полуострова, бывшія нѣкогда независимыми государствами, какъ напр. Эстрамадура и Ламанча, до сихъ поръ сохранили особенности своей фразеологіи и произношенія {Достойно замѣчанія то, что какъ авторъ "Dialogo de Lenguas" (Origenes, Tom. 31) писавшій около 1535,-- такъ и Майянсъ, (Origenes, Tom. I. p. 8), писавшій въ 1737,-- и Сарміенто, (Memorias, р. 94) писавшій 1760, всѣ отзываются почти въ однихъ и тѣхъ же выраженіяхъ о характерѣ кастильскаго языка и широкомъ распространеніи мѣстныхъ діалектовъ въ Испаніи.}.

Одна Кастилія и преимущественно Старая, съ начала XV вѣка, заявляетъ притязаніе, на чистоту испанскаго языка, какъ на свое законное наслѣдство. Виллалобосъ вѣчно льстившій королевской власти, утверждаетъ, что эта прерогатива была естественнымъ результатомъ мѣстопребыванія королей и двора {De las Fiebres Interpoladas, Metro I, Obras, 1643, f. 27.}; но вѣрнѣе, что самый чистый кастильскій діалектъ слѣдуетъ искать въ Толедо, въ императорскомъ Толедо (Toledo Imperial) какъ его называютъ, древней столицѣ готской монархіи, возведенной впослѣдствіи тотчасъ послѣ изгнанія Мавровъ, въ санъ духовной столицы всей христіанской Испаніи {См. повѣствованія Маріаны о словѣ Толедо (Historia, lib. XVI, с. 15 и въ другихъ мѣстахъ). Онъ самъ былъ уроженцемъ толедскаго королевства и нерѣдко съ гордостью отзывается объ его славныхъ дѣяніяхъ. Сервантесъ, въ Донъ-Кихотѣ (Parte II, с. 19), упоминаетъ, что въ его время толедскій діалектъ считался самымъ чистымъ испанскимъ языкомъ. И въ настоящее время онъ стремится сохранить за собою это право.}. Верховенство этой почтенной столицы въ дѣлѣ чистоты языка было настолько установлено, что еще въ XIII в. толедское нарѣчіе было признано Оффиціальнымъ и Альфонсъ Мудрый, въ собраніи кортесовъ тутъ происходившемъ, издалъ указъ, чтобы значеніе каждаго спорнаго слова, опредѣлялось его значеніемъ въ Толедо {Въ томъ же собраніи кортесовъ, тѣмъ же королемъ, Донъ-Альфонсомъ X, было постановлено, что на случай если въ какой либо части его государства, возникнетъ сомнѣніе относительно значенія какого-нибудь кастильскаго слова, то за разъясненіемъ его слѣдуетъ обращаться въ столицу Кастиліи, владѣющую какъ бы нормой кастильскаго языка, (como a metro de la lengua Casteliana), и держаться того значенія и опредѣленія, которыя будутъ тамъ признаны, потому что языкъ, которымъ говорятъ въ Толедо -- самый совершенный". (Francisco de Pisa, Descripcion de la Imperial Ciudal de Toledo, ed. Thomas Tamaio de Vargas, Toledo, 1617, fol., Lib. I, с. 36, f. 56). Засѣданіе Кортесовъ, о которомъ здѣсь упоминается, по словамъ Ппзы, происходило въ 1253 г., и на немъ, какъ гласитъ хроника Альфонса X (Valladolid 1554, fol, с. 2) присутствовалъ самъ король. (См. также, Paton, Eloquencia Espauola, 1604, f. 12). Законное, равно также и традиціонное право на верховенство признано за толедскимъ діалектомъ въ "Historia de Tobias", поэмѣ Кодевилльи Сантарены, 1615, Canto XI, гдѣ онъ такъ выражаетъ о Толедо:

Entre otros muchos bienes y favores

Quel soberano Dios hizo a esta gente

Fue darle la facundia у los primores

De hablar su Castellano castamente,

Y assi porjusta ley de Emperadores,

Se orden, que, si alguno, estando ausente,

Sobre qualquier vocablo porfiasse,

Quel que se usa en Toledo guardasse. f. 190, а.}. Во всякомъ случаѣ, не подлежитъ сомнѣнію, что съ царствованія Карла V и до нашего времени, толедское нарѣчіе считалось нормой національнаго языка, и что съ той же самой поры, кастильскій діалектъ, одержавъ полную побѣду надъ всѣми остальными діалектами, сталъ единственнымъ общепризнаннымъ языкомъ классической поэзіи и прозы на всемъ полуостровѣ {Естественнымъ слѣдствіемъ завоеваній и вліянія Карла V на всю Европу было то, что испанскій языкъ сталъ болѣе, чѣмъ когда-либо, извѣстнымъ за границею. Маргарита Валуа, сестра Франциска I, прибывшая въ 1525 г. въ Мадритъ, чтобы утѣшить своего брата въ его заточеніи, говорила ему: "Le langage Castillan est sans comparaison mieux déclarant cette passion d'amour que n'est le Franèais (Heptaméron, Journée III, Nouvelle 24, ed. Paris, 1615 p. 263)". А Доменики, въ предисловіи къ переводу его Prazonamiento de Empresas Militares, сдѣланномъ Уллоа (Leon. de Francia, 1561, 4-to, p. 175), выражается объ испанскомъ языкѣ, что изъ всѣхъ языковъ Европы онъ самый международный. (Es lengua muy comun a todas naciones) -- знаменательное признаніе въ устахъ итальянца. Извѣстно, что Ришелье любилъ писать по-испански. (Наvemann, р. 312). Благодаря супружеству Филиппа II съ Маріею Тюдоръ, испанскій языкъ проникъ въ Англію, гдѣ одно время онъ былъ въ большой модѣ при дворѣ, а самъ Карлъ, какъ императоръ, распространилъ его въ Германіи, подобно тому, какъ онъ это сдѣлалъ инымъ путемъ и въ силу подобныхъ же соображеній въ Фландріи и Италіи. Въ прологѣ въ книгѣ Патона Eloquenica Española (1604 рр. 7, et seq.) можно найти много любопытныхъ фактовъ, свидѣтельствующихъ о распространеніи испанскаго языка въ Италіи и Франціи въ серединѣ XVI вѣка.}.

ГЛАВА VI.

Исчезновеніе хроникъ.-- Карлъ V.-- Гевара.-- Окампо.-- Сепульведа, -- Мехіа.-- Разсказы о Новомъ Свѣтѣ.-- Кортесъ.-- Гомара.-- Берналь Діасъ дель Кастильо.-- Овіедо.-- Ласъ Казасъ.-- Кабеса де Вака.-- Хересъ.-- Сарате.

Начало XVI вѣка было несомнѣнно эпохой вымиранія испанской хроники {Доказательствомъ тому, что время хроникъ прошло, можетъ служить комическая хроника придворнаго шута, составленная въ началѣ царствованія Карла V, озаглавленная "Cronica de Don Francesillo de Zuñiga, criado privado biienquisto у predicador del Emperador Carlos V dirigida а su а su Majestad porel mismo Don Frances". Первоначально она была напечатана въ Biblioteca de Autores Españoles", Vol XXXVI, 1555. Очевидно, не шутъ писалъ ее, равно какъ и приложенныя къ ней письма, хотя онъ и носилъ прозвище придворнаго шута и пользовался всѣми преимуществами этого званія. Слогъ хроники легокъ и правиленъ, но въ ней больше остроумія, чѣмъ тщательности, больше здраваго смысла, чѣмъ историческихъ фактовъ. По самому заглавію видно, что хроника шута есть карикатура на стиль хроникъ уже выходившій тогда изъ моды.}. Правда въ этомъ отношеніи, какъ и во многихъ другихъ, считали полезнымъ въ интересахъ достоинства монархіи сохранить хоть на нѣкоторое время старинные величавые атрибуты королевской власти. Въ силу такого взгляда, Карлъ V имѣлъ при себѣ нѣсколько оффиціальныхъ исторіографовъ, людей почтенныхъ и весьма свѣдущихъ; какъ бы желая посредствомъ чтенія описанія своихъ подвиговъ укрѣпить въ себѣ честолюбивые планы новыхъ завоеваній. Но на солнечныхъ часахъ тѣнь не отступитъ назадъ даже и по королевскому приказу. Величайшій монархъ своего времени могъ содержать при своей особѣ хроникеровъ, но онъ не могъ вдохнуть въ нихъ духъ отживающей эпохи. Хроники, заказанныя Карломъ V, или совсѣмъ не были начаты, или же остались неоконченными. Антоніо де Гевара, бывшій однимъ изъ императорскихъ исторіографовъ, повидимому крайне совѣстливо относился къ своимъ обязанностямъ. Разсказываютъ, что по его желанію жалованье его за одинъ годъ, въ который онъ не успѣлъ ничего написать было возвращено въ казну. Изъ этого, конечно, еще не слѣдуетъ, что онъ былъ хорошимъ историкомъ {Antonio, Bib. Nov., tom. I, p. 127 и предисловіе къ "Epistolas Familiares", Гевары, изданіе 1673 г.}. Все написанное имъ не признано было его современниками достойнымъ обнародыванія; вѣроятно и наше время отнеслось бы къ нему не менѣе строго, если бы онъ въ своей хроникѣ не выказалъ большаго уваженія къ исторической правдѣ и не написалъ бы ее лучшимъ слогомъ, чѣмъ тотъ, которымъ написаны его разсужденія о жизни и характерѣ Марка Аврелія {См. рѣзкую статью о Геварѣ въ словарѣ Бейля.}.

Флоріанъ де Окампо, другой изъ замѣчательнѣйшихъ хроникеровъ Карла V, выказалъ громадное честолюбіе въ планѣ своей работы, задумавъ начать свою хронику Карла V со всемірнаго потопа. Не удивительно, что всей его жизни едва хватило для выполненіи лишь небольшаго отрывка своего колоссальнаго труда; онъ окончилъ лишь четвертую часть перваго изъ четырехъ задуманныхъ имъ громадныхъ отдѣловъ {Лучшая біографія Окампо находится въ "Biblioteca de los Escritores que han sido Individuuos de los Seis Colegios Mayores" ets. por Don Josef de Hezabal y Ugarte [pp. 233--238]. Біографія Окампо предпослана также изданію его хроники 1719 г.}. Но и этого отрывка вполнѣ достаточно для доказательства, что время подобныхъ сочиненій окончательно миновало {Первое изданіе первыхъ четырехъ книгъ хроники Окампо было напечатано въ Заморѣ, въ 1544 г., прекраснымъ готическимъ шрифтомъ, in folio; въ 1553 г. появилось изданіе всей хроники въ Мединѣ дель Кампо. Лучшее же изданіе хроники Окампо по моему мнѣнію то, которое вышло въ Мадритѣ, въ 1791 г., въ 2-хъ томахъ, in-4to.}. И не потому, конечно, чтобы Окампо не отличался легковѣріемъ; это качество у него развито даже больше, чѣмъ слѣдуетъ. Но его легковѣріе не имѣетъ ничего общаго съ поэтической довѣрчивостью его предшественниковъ, любившихъ старинныя народныя преданія, и есть ни что иное какъ отсутствіе критики, принимающее за истину нелѣпыя выдумки Бероза или Манефона {Относительно этихъ недостойныхъ измышленій см. Niceron [Hommes Illustres, Paris. 1730, tom. XI pp. I--II; tom. XX, 1732, pp. 1--6]. Чтобы составить себѣ понятіе о легкомысліи, съ какимъ Окампо довѣрялся имъ, достаточно прочесть послѣднюю главу его первой книги и всѣ мѣста, гдѣ онъ цитируетъ Витербо и Бероза.}, потерявшихъ всякій кредитъ вскорѣ послѣ появленія ихъ произведеній на свѣтъ, за полвѣка передъ тѣмъ, какъ Окампо задумалъ употребить ихъ въ дѣло, воображая найти здѣсь весьма вѣроятное, по его мнѣнію, указаніе для установленія родословной испанскихъ королей по прямой линіи отъ Тубала, внука Ноя. Подобное легковѣріе никому не покажется привлекательнымъ. Кромѣ того, сочиненіе Окампо сухо и нелѣпо по своему складу, и въ добавокъ написано тяжелымъ и высокопарнымъ языкомъ, дѣлающимъ чтеніе его почти невозможнымъ. Флоріанъ Окампо умеръ въ 1555 году, въ самый годъ отреченія императора отъ престола, не оставивъ намъ никакихъ основаній сожалѣть, что его хроника не пошла дальше Сципіоновъ {Кортесы созванные въ 1555 г. въ Валладьядолидѣ, въ своей "Peticiones" СXXVIII и СХХІХ просили правительство назначить пенсію Окампо, ссылаясь на то, что ему уже пятьдесятъ пять лѣтъ и онъ состоитъ хроникеромъ съ 1539. [См. Capitoles y Leges", Valladolid, folio, 1558, f, lxi.]}.

Хуану Хинесу де Сепульведѣ {См. заключительныя строки Перо Мехіа къ его "Historia Imperial y Cesarea". Сепульведа, проведшій 22 года въ Италіи и походившій столько же на итальянца, сколько и на испапца, умеръ въ 1573, 83 лѣтъ, въ своемъ загородномъ домѣ въ Сіерра Моренѣ. Онъ весьма живописно рисуетъ свое послѣднее мѣстопребываніе вводномъ изъ неизданныхъ его писемъ. [См. Alcedo, Biblioteca Americana, родъ словомъ Sepulveda. Рукопись]. Не лишнее замѣтить, что латинскій слогъ Сепульведы отличается замѣчательнымъ изяществомъ.} и Перо Мехіи {Capmany, Eioquencia Española, tom. II, p. 295.} также поручено было императоромъ разсказать событія его царствованія. Хроника Сепульведы была издана впервые Академіею въ 1780 г., на латинскомъ языкѣ, а хроника Мехіи составленная имъ повидимому, позже 1545 г. и доведенная до коронованія императора въ Болоньѣ никогда не была издана вполнѣ {Я говорю "повидимому", потому что въ своей "Historia Imperial y Cesarea" онъ заявляетъ, говоря о подвигахъ Карла V, "что онъ никогда не былъ на столько самонадѣянъ, чтобы считать себя способнымъ описать ихъ". Это было писано въ 1545 г., а исторіографомъ онъ былъ назначенъ въ 1548 г. См. біографическія замѣтки о немъ Пачеко въ Seminario Pintoresco. Онъ умеръ въ 1552 г. "Его исторія Императора" обрывающаяся на пятой книгѣ, находится въ числѣ рукописей національной мадритской библіотеки, впрочемъ вторая книга итого сочиненія, содержащее описаніе войны Comunidades въ Кастиліи, вошла въ Bib. de Autores Españoles [tom. XXI, 1852]. Ферреръ дель Ріо очень восхваляетъ хронику Мехіи за искусное расположеніе матерьяла и за ея чистый и величавый слогъ. Ее слѣдовало бы издать вполнѣ; изданная же часть проникнута чрезмѣрнымъ чувствомъ вѣрноподданичества. Со временъ Карла V повидимому вошло въ обычай держать два рода хроникеровъ; государственныхъ и хроникеровъ частной исторіи королей. Что касается до Карла V, то Окампо и Гарибай состояли при его дворѣ ради первой цѣли, а Гевара, Сепульведа и Мехіа для второй. Въ числѣ придворныхъ хроникеровъ Карла V упоминается также (Dormer, Progresses, Lob. И, cap. 2) Лоренцо де Пади.мья, малагскій архидіаконъ. Въ сущности, представляется довольно затруднительнымъ перечислить всѣхъ тѣхъ, кто удостоился чести носить это званіе. Пореньо говоритъ, что Филиппъ II былъ слишкомъ скроменъ чтобы держать на жалованьи историка своихъ дѣлъ (Dichos, etc., 1666, p. 130).}. Послѣдній оставилъ намъ болѣе обширный трудъ, состоящій изъ жизнеописаній всѣмъ римскихъ императоровъ, начиная съ Юлія Цезаря и кончая Максимильяномъ Австрійскимъ, предшественникомъ Карла V". Это сочиненіе было неоднократно напечатано въ видѣ введенія къ его хроникѣ. Не смотря на недостатки слога, видно, что авторъ задался цѣлью написать подлинную и правдивую исторію; въ каждомъ отдѣлѣ онъ указываетъ на источники, которыми пользовался {Первое изданіе его появилось въ 1545 г. Я пользуюсь антверпенскимъ изданіемъ 1561 г., in-folio. Лучшія біографическія свѣдѣнія о Мехіи находятся по моему мнѣнію въ статьѣ, посвященной ему въ Biographie Universelle.}.

Разсмотрѣнныя сочиненія показываютъ, что мы дошли уже до послѣднихъ предѣловъ стариннаго лѣтописнаго стиля и что въ литературѣ испанской уже начинаютъ появляться задатки новыхъ болѣе правильныхъ формъ историческаго изложенія. Воспользуемся этимъ моментомъ, чтобы остановиться на небольшомъ количествѣ историческихъ повѣствованій и разсказовъ о Новомъ Свѣтѣ. Въ царствованіе Карла V сочиненія этого рода имѣли больше значенія, нежели перечисленныя нами плохія хроники Испаніи. Лишь только авантюристы, отправившіяся вслѣдъ за Христофоромъ Колумбомъ, достигли западныхъ береговъ Атлантическаго Океана, какъ тотчасъ же начинаютъ появляться болѣе или менѣе подробныя описанія ихъ открытій и основанныхъ ими колоній. Одни изъ этихъ разсказовъ написаны живо и съ большимъ вкусомъ; другіе мало привлекательны по слогу, но почти всѣ интересны по предмету и содержанію, если даже у нихъ и не имѣется никакихъ литературныхъ достоинствъ.

На первомъ планѣ этой живописной группы смѣлыхъ авантюристовъ выдѣляется величественная фигура Фернанда Кортеса, по справедливости прозваннаго Завоевателемъ, El Conquistador. Онъ былъ родомъ изъ благородной семьи и получилъ хорошее воспитаніе. Безпокойный и предпріимчивый характеръ заставилъ его выйти изъ Саламанки раньше окончанія курса и въ 1504 г. онъ отправился въ Новый Свѣтъ, едва достигнувъ 19 лѣтъ {Кортесъ покинулъ Саламанку за два или за три года до отъѣзда въ Новый Свѣтъ. Старый Берналь Діасъ, хорошо знавшій Кортеса отзывается о немъ такъ: "Это былъ ученый, и я слышалъ, что его называли бакалавромъ правъ. Когда ему случалось бесѣдовать съ юристами и учеными, онъ отвѣчалъ имъ по латыни. Онъ былъ также отчасти поэтъ и писалъ copias стихами и прозою, [en métra y en prose], и проч. [Conquisla, 1632, с. 2031. Любопытно было бы видѣть поэмы Кортеса и въ особенности то, что грубый, старый лѣтописецъ называетъ cорlаs en prosа, хотя въ этомъ дѣлѣ онъ былъ вѣроятно столько же компетентенъ, сколько и Monsieur Jourdain въ комедіи Мольера. Кортесъ всегда любилъ общество образованныхъ людей. Въ его домѣ въ Мадритѣ [см. выше, стр. 8, прим. 21], по его возвращеніи изъ Америки, засѣдала одна изъ тѣхъ Академій, которыя начали тогда появляться, въ подражаніе итальянскимъ.}. Полученное имъ прекрасное воспитаніе, которымъ вовсе не отличалось большинство авантюристовъ, ясно проглядываетъ и въ письмахъ Кортеса и во всѣхъ его произведеніяхъ, изданныхъ и неизданныхъ, Любопытнѣйшими изъ нихъ несомнѣнно должны быть признаны его четыре или пять длинныхъ и подробныхъ донесеній (Relaciones) королю о мексиканскихъ дѣлахъ. Первое изъ нихъ относятъ къ 1519 году, а послѣднее къ 1526 году {Напечатаны у Барсіа въ "Historiadores Primitives de las Indias Occidentales", [Madrid, 1749, 3 tour., in-folio],-- сборникѣ, вышедшемъ послѣ смерти его издателя и очень плохо составленномъ. Барсіа пользовался литературной извѣстностью, принималъ участіе въ государственныхъ дѣлахъ и былъ однимъ изъ основателей испанской Академіи. Онъ умеръ въ 1747 г. [Baena, Hijos de Madrid, tom I, p. 106]. Послѣднее не изданное "Relacion" Кортеса также какъ и его неизданныя письма были мнѣ доставлены моимъ другомъ Прескотомъ, такъ хорошо воспользовавшимся ими въ своемъ сочиненіи "Conquest of Mexico" (Завоеваніе Мексики).

Послѣ того какъ это примѣчаніе появилось въ первый разъ въ печати [1849] было издано послѣднее Донесеніе Кортеса, (Bibl. de Autores Españoles, Tom. XXII, 1852], помѣченное 3 сентября, 1526 г. Письмо отъ "Justicia у Begimiento" изъ Вера Круса, помѣченное 10 іюля, 1519 г. предпослано у Барсіа четыремъ Belacions, въ видѣ перваго Веіасіоп. Это вѣроятно и подало поводъ къ предположенію, что одно изъ Донесеніи Кортеса было затеряно, хотя оно въ сущности ни когда не было написано. Мнѣ кажется весьма вѣроятнымъ, что ихъ было написано самимъ Кортесомъ всего четыре, хотя одно, посланное отъ имени Justicia, 1519 г., весьма сходно съ ними по характеру и досто вѣрности фактовъ.}. Всѣ эти четыре донесенія, признанныя за несомнѣнно принадлежащія ему написаны изящно, изложены тѣмъ сильнымъ и яснымъ дѣловымъ слогомъ, который отчасти напоминаетъ слогъ Relazioni Макіавелли и Комментаріевъ Юлія Цезаря. Съ другой стороны письма Кортеса отличаются претензіей на витіеватость слога. Въ одномъ изъ нихъ, по сю пору неизданномъ и написаномъ около 1533 г. въ эпоху неудачъ автора, онъ краснорѣчиво описываетъ свои заслуги и перенесенныя имъ обиды, увѣряетъ императора, что "хранитъ какъ священныя реликвіи, два письма его величества, и добавляетъ, что "милости E. В. по отношенію къ нему были слишкомъ велики для столь ничтожнаго сосуда", словомъ, здѣсь мы встрѣчаемъ придворныя, исполненныя изящества фразы, подобныхъ которымъ мы уже не находимъ въ позднѣйшихъ писаніяхъ Кортеса, когда, разочарованный жизнью и не надѣясь больше на дворъ, онъ удалился въ свое печальное уединеніе, гдѣ и умеръ въ 1554 году, не находя утѣшенія ни въ своемъ высокомъ званіи, ни въ богатствѣ, ни въ славѣ.

Баснословные героическіе подвиги Кортеса въ Мексикѣ, были еще разсказаны, если и не съ такою точностью, за то гораздо подробнѣе, Францискомъ Лопесомъ де Гомарой, старѣйшимъ изъ такъ называемыхъ историковъ Новаго Свѣта {"Первымъ достойнымъ этого имени", говоритъ Муньосъ, Hist. del Nuevo Mundo, Madrid, 1793, folio, p. XVIII.}. Гомара родился въ Севильѣ въ 1510 году и нѣкоторое время былъ профессоромъ риторики въ Алькалскомъ университетѣ. Проведя свою юность въ Севильѣ, бывшей въ то время сборнымъ пунктомъ американскихъ авантюристовъ, онъ такъ заинтересовался ими и такъ ознакомился съ ихъ подвигами и приключеніями, что задумалъ написать ихъ исторію, а пребываніе въ Италіи, о которомъ онъ не разъ упоминаетъ, въ особенности въ Венеціи и Болоньи, гдѣ онъ имѣлъ случай сблизиться съ такими замѣчательными людьми, какъ Саксонъ Грамматикъ и Олай Великій, дало ему возможность обогатить себя знаніями, далеко превышавшими уровень познаній современныхъ ему испанскихъ ученыхъ; тутъ онъ и пріобрѣлъ такую подготовку къ его труду, какой не могла ему дать его родина. Труды его (за исключеніемъ одного или двухъ маловажныхъ) слѣдующіе: 1) Исторія Индіи (Historia de las Indias), которая по испанскому обычаю начинается съ сотворенія міра и кончается прославленіемъ Испаніи, хотя въ сущности авторъ имѣлъ въ виду написать только исторію Колумба и открытія и завоеванія Перу, 2) Хроника Новой Испаніи (Cronica de la Nueva España), которая въ дѣйствительности есть ничто иное какъ исторія и жизнь Фсрнанда Кортеса, (Historia y vida de Hernando Cortes), заглавіе болѣе точное, подъ которымъ она и перепечатана Бустаманте, въ Мексикѣ, въ 1826 году {Оба сочиненія Гомары можно найти у Барсіа въ его "Hisloriadores Primitivos", гдѣ они наполняютъ собой весь второй томъ и въ XXII томѣ Рибаденейеровской Библіотеки. Они были въ первый разъ напечатаны въ 1552, 1553 и 1554 гг., и не смотря на то, что какъ выражается Антоніо [Bib. Nov., Tom. I, p. 437], тотчасъ же послѣдовало запрещеніе не только перепечатывать ихъ по даже читать, они до конца столѣтія выдержали четыре изданія, не говоря уже о томъ, что они были переведены на языки англійскій, итальянскій и французскій и по нѣсколько разъ перепечатывались на каждомъ изъ этихъ языковъ.}. Какъ древнѣйшія извѣстія о странахъ и событіяхъ, волновавшихъ тогда весь христіанскій міръ, книги эти имѣли большой успѣхъ; онѣ выдержали одно за другимъ два изданія и въ скоромъ времени были переведены на Французскій, англійскій и итальянскій языки.

Хотя слогъ Гомары одинаково легокъ и плавенъ какъ въ разсказахъ о подвигахъ испанцевъ, такъ и въ подробномъ описаніи естественныхъ богатствъ новооткрытыхъ странъ, труды его далеко не пользуются авторитетомъ. Будучи секретаремъ у Фернанда Кортеса, онъ былъ нерѣдко введенъ въ заблужденіе свѣдѣніями, полученными имъ какъ отъ своего патрона, такъ и отъ другихъ лицъ, которые были слишкомъ сильно заинтересованы въ событіяхъ, чтобъ быть въ состояніи правдиво говорить о нихъ {"Относительно этой первой экспедиціи Кортеса монахъ Гомара разсказываетъ въ своей исторіи вещи совсѣмъ неправдоподобныя, какъ это и можно было ожидать отъ человѣка, знакомаго съ нею лишь со словъ другихъ или на основаніи разсказовъ самаго Кортеса. Гомара состоялъ въ качествѣ капеллана при Кортесѣ, послѣ того какъ по возвращеніи изъ своей послѣдней экспедиціи онъ былъ сдѣланъ маркизомъ". (Las Casas Historia de las Indies, Parte III, c. 113, MS). Ласъ-Казасъ -- свидѣтель пристрастный, но относительно фактовъ ему лично извѣстныхъ, онъ вполнѣ достоинъ довѣрія.}. Отсюда у Гомары много крупныхъ ошибокъ, подробно указанныхъ Берналемъ Діасомъ, старымъ воиномъ, который, совершивши раньше дважды путешествіе въ Новый Свѣтъ, сопровождалъ Кортеса въ Мексику въ 1519 году {См. "Historia Verdadera de la Conquista de la Nueva España, por ol Capitan Bernal Diaz del Castillo, uno de los Conquistadores", Madrid, 1632, folio, cap. 211. Это сочиненіе было приготовлено къ печати Альфонсомъ Рамономъ или Ремономъ, авторомъ исторіи Ордена Милосердія и многихъ другихъ сочиненій, въ числѣ которыхъ встрѣчаются и драмы. (Ср. Ant. Bib. Nov., Tom. I, p. 42). Но изданіе 1632 сдѣлано съ не совсѣмъ полной рукописи, а новѣйшее изданіе, сдѣланное Кано, въ 4 томахъ, представляетъ не болѣе какъ искаженіе изданія 1632 г. Тѣмъ не менѣе оно перепечатано въ Рибаденейровской Библіотекѣ (Tom. XXVI, 1853) съ превосходнымъ предисловіемъ Дона Энрико де Ведіа, который воздалъ полную справедливость достойному старому хроникеру, не возвратившемуся болѣе въ Испанію и умершему въ глубокой старости въ Гватемалѣ.} и сражался подъ его начальствомъ такъ часто и такъ долго, что впослѣдствіи по его словамъ, онъ могъ спать покойно, только въ полномъ вооруженіи {Но его словамъ, онъ участвовалъ въ ста девятнадцати битвахъ, (f. 254, 6) включая, вѣроятно, въ это число всякаго рода незначительныя стычки.-- а изъ пятисотъ пятидесяти человѣкъ сопровождавшихъ его въ Мексику въ 1519 году только пятеро было въ живыхъ въ то время, когда онъ писалъ свою хронику Гватемалѣ, въ 1568 г., f.}. Едва прочелъ онъ описаніе Гомары, слишкомъ лестное по отношенію къ Кортесу и слишкомъ несправедливое по отношенію къ его сподвижникамъ, какъ тотчасъ же принялся писать возраженіе на него и кончилъ свой трудъ въ 1568 году {Книга Діаса была посвящена Филиппу IV. Нѣкоторыя изъ заключающихся въ ней подробностей весьма забавны. Онъ напримѣръ перечисляетъ по именамъ всѣхъ лошадей, участвовавшихъ въ великой экспедиціи Кортеса, и нерѣдко описываетъ ихъ отличительныя качества съ такою же тщательностью, какъ и качества ихъ всадниковъ. Тѣмъ не менѣе точность его -- принимая въ расчетъ отдаленность событій -- замѣчательна. Сайясъ (Anales de Aragon, 1667, с. 30, p. 218) отдаетъ ей полную справедливость, а на его слова въ этомъ случаѣ можно вполнѣ положиться.}. Въ отвѣтѣ Діаса много болтовни; слогъ его довольно грубъ и авторъ нерѣдко вдается въ ненужныя и утомительныя подробности, но за то въ разсказѣ стараго воина много естественности и горячаго патріотизма, одушевлявшаго старинныхъ испанскихъ лѣтописцевъ. Читая книгу Діаса, мы невольно переносимся въ то отдаленное время, дышемъ той атмосферой энтузіазма и наивной вѣры, которой мы не находимъ въ твореніяхъ Гомары и Кортеса.

Однимъ изъ самыхъ первыхъ и замѣчательныхъ американскихъ авантюристовъ, оставившихъ намъ любопытныя и обстоятельныя описанія своихъ приключеній, былъ Гонзало Фернандесъ де Овіедои-Вальдесъ. Родился онъ въ Мадритѣ, въ 1478 году {"Yo naci ano de 1478" (Я родился въ 1478 г.) говоритъ онъ въ своихъ "Quinqnagenas" по поводу Педро Фернандеса Кордовы и не разъ въ другихъ мѣстахъ онъ упоминаетъ о себѣ какъ объ уроженцѣ Мадрита. Онъ также вразумительно говоритъ, что присутствовалъ при взятіи Гранады и видѣлъ Колумба въ Барселонѣ послѣ его перваго возвращенія изъ Америки, въ 1493 г. Quiqnagenas, MS.)} и получилъ тщательное воспитаніе при дворѣ Фердинанда и Изабеллы, гдѣ онъ былъ однимъ изъ пажей mozos de camara принца Дона Хуана, Въ 1513 г. онъ былъ назначенъ правительственнымъ инспекторомъ золотыхъ рудниковъ въ С. Доминго (Tierra Ferme) {"Veedor de las Fundiciones de Oro", такъ онъ величаетъ себя въ предисловіи къ сочиненію, поднесенному имъ Карлу V, въ 1525 г. (Barcia, Tom. I); и много лѣтъ спустя, въ началѣ XL VII книги своей исторіи, до сихъ поръ неизданной, онъ именуетъ себя тѣмъ же титуломъ.} гдѣ и пробылъ безѣвыѣздно (за исключеніемъ нѣсколькихъ кратковременныхъ поѣздокъ въ Испанію и разныя испанскія владѣнія въ Америкѣ) около сорока лѣтъ, посвятивши себя всецѣло дѣламъ Новаго Свѣга. Еще въ юности Овіедо имѣлъ страсть знакомиться съ замѣчательными личностями и описывать ихъ. Кромѣ нѣсколькихъ менѣе важныхъ трудовъ, къ числу которыхъ нужно отнести неоконченныя хроники Фернанда и Изабеллы, Карла V и жизнь кардинала Хименеса {Я думаю, что Антоніо ошибается приписывая Овіедо составленіе отдѣльнаго жизнеописанія кардинала Хименеса, такъ какъ біографія его, находящаяся въ "Quinquagenas", очень подробна. Что касается до хроникъ Фердинанда и Изабеллы и Карла V, онѣ несомнѣнно принадлежать Овіедо; онъ самъ упоминаетъ объ этомъ въ посвященіи Карлу V. Ни одна изъ этихъ хроникъ не была напечатана.}, онъ оставилъ два сочиненія, имѣющія немалую цѣнность.

Важнѣйшее изъ нихъ -- Естественная и общая исторія Индіи (Natural y generalhistoria de las Indias~)vb пятидесяти частяхъ, изъ которыхъ первыя двадцать одна были изданы въ 1535 г. Около 1525 г., поднося Карлу V въ Толедо краткую исторію испанскихъ завоеваній въ Новомъ Свѣтѣ, изданную три года спустя, онъ выразилъ желаніе видѣть напечатаннымъ обширнѣйшій изъ своихъ трудовъ. Но судя по 33-й и 34-й частямъ, онъ еще работалъ надъ ними въ 1547 и 1548 годахъ, и по заключительнымъ фразамъ 37-й части можно думать, что онъ еще не подвергъ окончательной обработкѣ главнѣйшіе отдѣлы своего сочиненія и продолжалъ пополнять ихъ новыми фактами, чуть ли не до конца своей жизни {Въ своемъ посланіи къ императору, приложенному и о концѣ "Sumario", въ 1525 г., онъ даетъ своему сочиненію заглавіе: "La General y Natural Historia de las Indias, que de ini mano tengo escrita." Во введеніи къ XXXIII книгѣ, онъ говоритъ"En treinta у quatro annos que ha que estoy en estas partes." Въ девятой главѣ въ концѣ XXXIV книги онъ упоминаетъ о событіи, относящемся къ 1548 году. Судя по всѣмъ этимъ даннымъ, онъ несомнѣнно работалъ двадцать три года надъ этимъ громаднымъ трудомъ. Въ концѣ ХXXVII книги онъ говоритъ: "Y esto baste quanto а este breve libro del numero treinta y siete, hasta que el tiempo nos avise de otras cosas que en el se aerescientan." Изъ этихъ словъ я заключаю, что онъ въ теченіе всей своей жизни оставлялъ каждую книгу или каждый важный отдѣлъ своего сочиненія открытымъ для дополненій и вслѣдствіе этого многія части его сочиненія могли быть написаны въ столь позднюю эпоху, какъ 1557 годъ.}.

Овіедо поясняетъ намъ, что императоръ уполномочилъ его затребовать отъ губернаторовъ испанской Америки всѣ документы, необходимые для его сочиненія {"У меня былъ въ рукахъ королевскій указъ, повелѣвавшій всѣмъ губернаторамъ доставлять мнѣ для моей исторіи всѣ необходимыя свѣдѣнія, касающіяся ихъ провинцій." (Lib. XXXIII, Introd., MS.). Я заключаю изъ этого, что Овіедо былъ первымъ оффиціальнымъ исторіографомъ Новаго Свѣта. Окладъ по этой должности превышалъ одно время всѣ прочіе оклады по должностямъ подобнаго рода въ Испаніи и ее въ разныя времена занимали Эррера Тамайо, Солисъ и другіе извѣстные писатели. Должность эта была кажется, упразднена съ основаніемъ Исторической Академіи въ Мадритѣ.}. Судя по тому, что отдѣлы труда Овіедо вполнѣ соотвѣтствуютъ естественному географическому дѣленію Новаго Свѣта, слѣдуетъ признать, что онъ добросовѣстно воспользовался своимъ полномочіемъ. Но собранные имъ такимъ образомъ матеріалы вслѣдствіе хаотическаго состоянія, въ которомъ они находились, были слишкомъ трудны для обработки, да и вообще и вся задача была ему не по силамъ по своей обширности и разнообразію. Вотъ почему изложеніе его страдаетъ расплывчатостью, непослѣдовательностью и отсутствіемъ философской сосредоточенности. Вмѣсто краткаго систематическаго обзора Овіедо на манеръ старинныхъ лѣтописцевъ даетъ намъ цѣлый рядъ старинныхъ преданій я безконечно-длинныхъ документальныхъ свѣдѣній о вновь открытыхъ странахъ и необычайныхъ событій въ нихъ совершившихся; свѣдѣнія эти иногда слишкомъ кратки и поверхностны, иногда же слишкомъ подробны и утомительны для читателя. Авторъ былъ несомнѣнно человѣкъ начитанный; онъ велъ постоянную переписку съ итальянскимъ географомъ Рамузіо и переписка эта была безъ всякаго сомнѣнія одинаково полезна для нихъ обоихъ {"Мы должны быть,-- говоритъ онъ,-- весьма признательны тѣмъ, кто сообщитъ намъ свѣдѣнія о невиданныхъ и неслыханныхъ нами вещахъ. Такъ я самъ крайне обязанъ одному замѣчательному человѣку, члену славнаго венеціанскаго сената, Хуану Батиста Рамузіо, который услыхавъ о предметѣ моихъ теперешнихъ занятій, не будучи лично знакомымъ со мною, искалъ моей дружбы, вошелъ въ переписку со мною, прислалъ мнѣ новую географію и проч." (Lib. XXXVIII, MS.).}. Овіедо старался выработать себѣ изящный и краснорѣчивый слогъ и по временамъ онъ достигаетъ своей цѣли. Не нужно забывать, что въ концѣ концовъ, онъ далъ намъ цѣлый рядъ разсказовъ объ естественныхъ богатствахъ Новаго Свѣта, его первоначальныхъ обитателяхъ и объ административно-политическомъ состояніи обширныхъ американскихъ владѣній Испаніи въ половинѣ XVI в. Разсматриваемыя съ этой точки зрѣнія, сочиненія Овіедо помимо литературныхъ достоинствъ, имѣютъ важное значеніе, какъ обширный складъ интересныхъ фактовъ {Какъ образчикъ литературной манеры Овіедо я позволяю себѣ привести въ переводѣ разсказъ объ Альмагро, одномъ изъ первыхъ испанскихъ піонеровъ въ Перу, казненномъ приверженцами Пизаро, лишь только имъ удалось покорить эту страну:

"Прочтите какихъ угодно авторовъ и сравните черта за чертой все, что они разсказываютъ о щедрости не королей, но простыхъ смертныхъ и вы убѣдитесь, что нѣтъ никого, кто бы былъ въ этомъ отношеніи равенъ Альмагро и что даже никого нельзя сравнивать съ нимъ, ибо короли могутъ, конечно, раздавать и раздаютъ по своему желанію города, земли, сеньоріи и другіе великіе дары, но чтобъ простой человѣкъ, который вчера еще былъ бѣденъ, обладалъ бы силой духа, необходимаго для совершенія, всего, что я разсказываю -- это я считаю до того великимъ дѣломъ, что не знаю ничего подобнаго ему ни въ наше, ни въ прежнее время. Ибо я самъ былъ свидѣтелемъ того, что когда Пизарро прибылъ изъ Испаніи въ Панаму съ отрядомъ изъ трехсотъ человѣкъ, то большинство его людей, а можетъ быть и всѣ навѣрное погибли бы, еслибы Альмагро не оказалъ имъ самаго широкаго гостепріимства, свойственнаго его великодушному сердцу, ибо въ странѣ господствовала эпидемія и жизненныя припасы были такъ дороги, что корзина масла стоила два или три піастра, а мѣхъ (arroba) вина шесть или семь золотыхъ дукатовъ. Для всѣхъ новоприбывшихъ Альмагро былъ и отцомъ и братомъ и вѣрнымъ другомъ, ибо подобно тому, какъ для нѣкоторыхъ людей доставляло удовольствіе получить барышъ и копить деньги и разныя богатства, такъ для него было пріятно дѣлиться съ людьми своими средствами, раздавать имъ пріобрѣтенное, такъ что онъ считалъ потеряннымъ тотъ день, въ который ему не удавалось раздать что-нибудь другимъ. И мы сами могли видѣть, какъ по его лицу разливалось удовольствіе и истинное наслажденіе, когда ему представлялся случай помочь нуждающемуся. Какимъ образомъ дружба, связывавшая этихъ двухъ великихъ вождей съ того времени, какъ средства ихъ были ничтожны и число приверженцевъ немногочисленно и до той поры, когда они имѣли право считать себя богатыми и могущественными, внезапно охладѣли, какъ между ними начались раздоры и скандалы -- все это кажется удивительнымъ всѣмъ, тѣмъ болѣе намъ, знавшимъ ихъ въ низменной долѣ и бывшимъ свидѣтелямъ ихъ счастія и славы" (General у Natural Historia de las Indias. Lib. XLVII. Рукопись). Въ подобномъ же расплывчивомъ и поучительномъ стилѣ старинныхъ хроникъ изложена большая часть сочиненій Овіедо.

Уже по напечатаніи предшествовавшаго примѣчанія (въ 1849 г.) "Historia General" Овіедо была издана Испанскою Историческою Академіею въ четырехъ томахъ (in folio, Madrid, 1851--1558) подъ редакціею донъ Хозе Амадоръ делосъ Ріоса. Изданію предпослана біографія Овіедо и разборъ его сочиненій, изъ которыхъ два несомнѣнно заслуживаютъ упоминанія. Первое это -- "Claribalte", написанный въ ту пору, когда Овіедо находился въ немилости у двора и напечатанный въ Валенсіи въ 1519 г. Весьма странно, что онъ могъ написать подобную книгу, такъ какъ это ничто иное, какъ рыцарскій романъ, а извѣстно, что въ преклонныхъ годахъ, когда сочиненія этого рода были въ наибольшей модѣ, никто яростнѣе его не нападалъ на нихъ. Второе сочиненіе проникнуто аскетическимъ духомъ и озаглавлено: "Reglas de la Vida" (Правила жизни). Овіедо говоритъ, что перевелъ его съ тосканскаго. Оно было напечатано въ Севильѣ въ 1548 г. и въ настоящее время составляетъ такую библіографическую рѣдкость, что Амадору де Лосъ Ріосу не удалось ни разу его видѣть, вслѣдствіе чего онъ и не могъ опредѣлить съ точностью въ чемъ состоитъ содержаніе этого трактата и кѣмъ онъ былъ первоначально написанъ. Изъ неизданныхъ сочиненій Овіедо, число которыхъ, за исключеніемъ двухъ Quinquagenas, доходитъ до шести, наибольшій интересъ, по моему мнѣнію, представляетъ описаніе происшествій и толковъ при Мадритскомъ дворѣ во время плѣненія Франциска I, въ 1525 г.}.

Другое обширное сочиненіе Овіедо, плодъ его преклонныхъ лѣтъ посвящено воспоминаніямъ о родной странѣ и объ замѣчательныхъ личностяхъ съ которыми онъ тамъ встрѣчался. Называется оно Las Battalias y Quinquagenas (т. е. Пятидесятилѣтнія Воспоминанія) и состоитъ изъ ряда діалоговъ, въ которыхъ безъ особаго порядка и системы авторъ сообщаетъ намъ интересныя подробности о самыхъ выдающихся личностяхъ Испаніи въ царствованіе Фердинанда и Изабеллы и Карла V. Тутъ -- не безъ нѣкотораго наивнаго тщеславія -- собраны воспоминанія и анекдоты, на сколько они могли удержаться въ памяти человѣка много жившаго и видѣвшаго на своемъ вѣку. Изъ разговора о кардиналѣ Хименесѣ и изъ другихъ мѣстъ книги мы заключаемъ, что Овіедо уже въ 1545 г. трудился надъ своими воспоминаніями {"En este que estamos de 1545. Batallas у Quinquagenas. Ms. El Cardinal Cisneros.}. Еще чаще упоминается въ его воображаемыхъ діалогахъ 1550 годъ {Такъ напримѣръ въ діалогѣ о Хуанѣ Сильвѣ, графѣ Сифуентэ, онъ говоритъ: "En este anno en que estámes 1550". Въ діалогѣ о Мендозѣ, герцогѣ Инфантадо, онъ повторяетъ туже фразу, равно какъ и въ діалогѣ о Педро Фердинандѣ де Кордова. Превосходная замѣтка объ Овіедо помѣщена въ американскомъ изданіи "Ferdinand and Isabella" моего друга Прескотта (Vol. I, р. 112), которому я крайне признателенъ за доставленные мнѣ списки Batallas у Quinquagenas и Historia General. "Batallas у Qninqnagenas" не слѣдуетъ смѣшивать съ поэмою Овіедо, озаглавленною "Las Quinquagenas", въ которой Овіедо описываетъ знаменитыхъ испанцевъ всѣхъ временъ. Поэма эта была окончена въ 1556 и содержала въ себѣ сто пятьдесятъ стансовъ въ пятьдесятъ стиховъ каждый, т. е. семь тысячъ пятьсотъ стиховъ. Въ первомъ изданіи моего сочиненія я самъ впалъ въ эту ошибку, главнымъ образомъ вслѣдствіе неясности характеристики двухъ "Quinquagenas", сдѣланной Клеменсиномъ въ его Elоgіо королевѣ Изабеллѣ. Было бы желательно видѣть оба эти сочиненія изданными; до тѣхъ же поръ нельзя себѣ составить правильнаго понятія о нихъ.}, изъ чего можно вывести весьма вѣроятное заключеніе, что онъ продолжалъ трудиться надъ ними, какъ и надъ своимъ историческимъ сочиненіемъ, до конца своей жизни, что впрочемъ все-таки не помѣшало ему оставить свои діалоги въ неоконченномъ видѣ. Овіедо умеръ въ Валльядолидѣ въ 1557 г.

И при жизни, и послѣ смерти Овіедо имѣлъ яростнаго противника, который подобно ему также занимался изученіемъ Новаго Свѣта, но почти постоянно приходилъ къ противуположнымъ выводамъ. Это былъ никто иной, какъ Бартоломей де Ласъ Казасъ, апостолъ и защитникъ американскихъ индійцевъ {Предки Ласъ Казаса были французскаго происхожденія и писали свою фамилію Casaux; въ такой формѣ имя это появлялось весьма рано въ испанской исторіи, именно въ Севильскомъ Repartimiento, 1253 года. (Zuniga, Anales de Sevilla, 1677, p. 75). Въ хроникѣ Хуана II, предки индійскаго апостола носятъ фамилію Las Casas, самъ же онъ писалъ ее двояко. Впослѣдствіи потомки его вернулись къ первоначальной орѳографіи своей фамиліи (Gudel, Familia de los Girones, 1577, f. 98).}, человѣкъ, который былъ бы замѣчательнымъ въ какую угодно эпоху и который, повидимому, до сихъ поръ не оцѣненъ по достоинству. Родился онъ въ Севильѣ, вѣроятно въ 1474 году, а въ 1502, кончивши курсъ въ Саламанкѣ, отплылъ въ Индію, гдѣ отецъ его, отправившійся съ Колумбомъ 9 лѣтъ раньше, уже успѣлъ составить себѣ порядочное состояніе.

Вниманіе молодаго Ласъ Казаса сейчасъ же было обращено на положеніе туземцевъ; недаромъ одинъ изъ нихъ, подаренный Колумбомъ отцу юноши, былъ слугой у него еще во время студенческой жизни въ Саламанкѣ. Прибывъ на Испаньйолу, Ласъ Казасъ не замедлилъ убѣдиться, что индійскіе невольники, люди кроткаго характера и слабаго сложенія, несли у европейцевъ труды въ рудникахъ и на другихъ работахъ, до того не посильные, что первоначальные обитатели острова уже начинали вымирать. Съ этой минуты Ласъ Казасъ рѣшился посвятить жизнь свою ихъ освобожденію. Въ 1510 г. онъ вступилъ въ духовное званіе и сначала въ качествѣ священника, а потомъ епископа Чіапскаго, онъ впродолженіе сорока лѣтъ поучалъ, поддерживалъ и утѣшалъ ввѣренную ему несчастную паству. Не менѣе шести разъ онъ переплывалъ Атлантическій океанъ, чтобы ходатайствовать передъ правительствомъ Карла V объ улучшеніи участи индійцевъ и поѣздки его всегда сопровождались большимъ или меньшимъ успѣхомъ. Наконецъ, но не раньше 1547 года, когда ему было уже болѣе 70 лѣтъ, онъ возвратился въ Испанію, въ Валльядолидъ, гдѣ и провелъ остатокъ своей мирной старости, беззавѣтно отдавшись тому великому дѣлу, которому онъ посвятилъ и всю свою юность. Умеръ онъ въ 1566 г. въ Мадритѣ, куда ѣздилъ по дѣламъ, достигши, какъ обыкновенно полагаютъ, 92 лѣтъ {Превосходную біографію Ласъ Казаса можно прочесть у Quintana въ его "Vidas de Españoles Célebres" (Madrid, 1833, 12 mo, Tom. Ш, рр. 255--510). Особенно интересна седьмая статья приложенія, выясняющая отношенія Ласъ Казаса къ торговлѣ неграми. На основаніи неизданныхъ документовъ неоспоримой достовѣрности, авторъ доказываетъ, что одно время, въ виду облегченія индійцевъ, Ласъ-Казасъ, подобно многимъ современнымъ ему филантропамъ, одобрялъ переселеніе негровъ въ Вестъ-Индію; имъ въ этомъ случаѣ руководила мысль, что въ силу международнаго права, негры были какъ бы военноплѣнными португальцевъ и слѣдовательно ихъ законными рабами, но что впослѣдствіи онъ измѣнилъ свой взглядъ, и прямо объявилъ, что рабство негровъ такая же несправедливость, какъ и рабство индійцевъ,-- "ser tan injusto el cautiverio de los Negros como el de los Indios",-- и даже выразилъ опасеніе, что врядъ ли онъ найдетъ себѣ оправданіе передъ божественнымъ правосудіемъ за свой первоначальный образъ дѣйствія, хотя онъ и впалъ въ ошибку по невѣдѣнію и руководимый желаніемъ помочь несчастнымъ.(Quintana, Tom. III.р. 471).}.

Въ числѣ лицъ, не раздѣлявшихъ человѣколюбивыхъ стремленій Ласъ Казаза, были Сепульведа, одинъ изъ самыхъ ученыхъ литераторовъ и знаменитѣйшихъ испанскихъ казуистовъ того времени, и Овіедо, который, по своимъ отношеніямъ къ работамъ на островахъ и по своему участію въ управленіи нѣкоторыми изъ новооткрытыхъ провинцій, невольно отстаивалъ интересы, совершенно противоположные интересамъ Ласъ Казаса. Эти два человѣка интриговали и писали противъ Ласъ-Казаса и употребляли всю силу своего ума и вліяніе, чтобъ помѣшать его планамъ. Но онъ былъ не изъ тѣхъ, которые боятся оппозиціи или позволяютъ себя обмануть софизмомъ и интригой. Такъ, въ 1519 году, во время спора съ Сепульведой относительно индійцевъ, Ласъ Казасъ, въ присутствіи молодаго и гордаго императора Карла V, не побоялся сказать: "Отнюдь не желая нарушить словами моими уваженія и почитанія должнаго высокой и могущественной особѣ Вашей, государь, я не могу не сказать, что при всемъ моемъ уваженіи къ B. В. и вѣрноподданническихъ чувствахъ, одушевляющихъ меня какъ вѣрнаго подданнаго, я не сдѣлалъ бы нѣсколькихъ шаговъ по этой комнатѣ, чтобы услужить B. В. если бы не былъ увѣренъ, что въ то же время я служу и Богу" {Qnintana, Españoles Célebres, Tom. III, p. 321. Я полагаю, но не увѣренъ, упоминаетъ ли Квинтана о томъ, что Ласъ Казасъ былъ сдѣланъ капелланомъ Карла V, вслѣдствіе личнаго къ нему уваженія императора -- обстоятельство, упоминаемое Архенсолою, у котораго, кстати сказать, находится правдивая и интересная характеристика апостола индійцевъ. (Anales de Aragon, Tom. I, 1630, p. 547).}. Этими словами онъ прекрасно характеризовалъ то чувство, которое дѣйствительно руководило имъ всю жизнь и было основой его громаднаго нравственнаго вліянія. Чувствомъ этимъ проникнуты всѣ его сочиненія. Первое изъ нихъ, подъ заглавіемъ Brevissima Relation de la destruction de las Indias. (Краткое описаніе разрушенія Индіи) относится къ 1542 году {Quintana (p. 413, Примѣчаніе) не знаетъ достовѣрно, когда былъ написанъ этотъ знаменитый трактатъ. Самъ Ласъ-Казасъ говоритъ въ началѣ своего "Brevisima Relacion", что онъ былъ написанъ къ 1542, а въ концѣ упоминаетъ, что онъ былъ оконченъ въ Валенсіи, 8-го декабря 1542 г. Въ экземплярѣ, которымъ я пользовался, есть еще прибавленіе или Postscripium, помѣченное 1546 г.} и посвящено наслѣдному принцу, впослѣдствіи Филиппу II. Въ этой книгѣ страданія и бѣдствія индійцевъ конечно слишкомъ преувеличены негодующимъ чувствомъ автора, но сущность ея все-таки справедлива, и несомнѣнно, что горячее, полное энергіи, слово Казаса обратило вниманіе Европы на массу несправедливостей, которыя творились въ Новомъ Свѣтѣ За первымъ трактатомъ послѣдовали другіе, меньшіе по объему, но написанные въ томъ же духѣ и съ тою же силой, особенно отвѣты Казаса Сепульведѣ; но ни одинъ изъ нихъ не перепечатывался такъ часто и въ Испаніи, и въ другихъ странахъ, какъ первый {Этотъ важный трактатъ долгое время печатался отдѣльно и въ Испаніи, и за границей. У меня подъ рукой экземпляръ въ два столбца, изъ которыхъ одинъ на испанскомъ, а другой на итальянскомъ языкѣ (Venezia, 1643, 12-mo). Но какъ и все остальное "Brevisima Relation" слѣдуетъ читать въ полномъ собраніи сочиненій Ласъ Казаса, сдѣланномъ Ллоренте, (Paris 1822, 2 vol). Почти одновременно вышелъ и переводъ Ллоренте на французскій языкъ. Кстати замѣчу, что переводъ Ллоренте не всегда точенъ и что не вполнѣ доказано, что два новые трактата приписываемые имъ Ласъ Казасу, а также и сочиненіе объ авторитетѣ королей, дѣйствительно принадлежали ему.

Вышеупомянутый переводъ Ласъ-Казаса на французскій языкъ появился тоже въ 1822 г., а къ нему приложена была "Apologie de Las Casas" Грегуара, письма Фунеса и Мира и примѣчанія Ллоренте -- всѣ направленныя въ защиту Ласъ Казаса по вопросу о торгѣ неграми. но какъ мы уже видѣли, Квинтана на основаніи подлинныхъ документовъ доказалъ, что Ласъ Казасъ сначала благопріятствовать торгу неграми, и что онъ измѣнилъ свой взглядъ на это дѣло, только впослѣдствіи.}, и ни одинъ не произвелъ такого глубокаго поражающаго впечатлѣнія на публику. Всѣ они были собраны вмѣстѣ и изданы въ 1552 году; независимо отъ переводовъ ихъ на разные языки сдѣланныхъ въ XVI в., Ллоренте сдѣлалъ въ 1822 г. въ Парижѣ два изданія (одно на испанскомъ, другое на Французскомъ), полнаго собранія сочиненій Ласъ-Казаса, съ прибавленіемъ двухъ трактатовъ, невошедщихъ въ первое севилльское изданіе.

Обширнѣйшее сочиненіе Ласъ Казаса остается по сю пору неизданнымъ. Это его Historia General de las Indias desde el anno 1492 hasta el de 1520, (Всеобщая Исторія Индіи съ 1492 по 1520 г.), начатая въ 1527 и оконченная въ 1561 году, и которую онъ завѣщалъ обнародовать не ранѣе, какъ черезъ 40 лѣтъ послѣ его смерти. Подобно другимъ сочиненіямъ Ласъ-Казаса, Исторія Индіи страдаетъ поспѣшностью работы и небрежностью, но тѣмъ не менѣе, несмотря даже на извѣстное пристрастіе автора къ индійцамъ, она отличается большими достоинствами. Ласъ Казасъ находился въ личныхъ сношеніяхъ со многими изъ первыхъ завоевателей Новаго Свѣта; одно время онъ даже имѣлъ у себя подъ руками бумаги Колумба и другіе важные документы, нынѣ утраченные. Кортеса, по его словамъ, онъ лично зналъ, въ то время, когда тотъ былъ такимъ ничтожнымъ и смиреннымъ, что "заискивалъ у послѣдняго слуги Діэго Веласкеса". Зналъ его и позже, когда тотъ, гордый своимъ высокимъ положеніемъ при императорскомъ дворѣ, подсмѣивался надъ ролью корсара, которую ему пришлось разыграть въ исторіи съ Монтезумой {"Tode ersto me dixo el mismo Cortes con otras cosas cerca dello, despues de Marques, en la villa de Monèon, estando alli celebrando cortes el Emperador, anno de mil y quinientos y quarenta y dos, riendo у mofando con estas jqrmales palabras, а la mi fé andubé por alli como un gentil cosario". (Historia General de las Indias, Lib. III, c. 115, MS.). Замѣчательно, что въ томъ самомъ 1542 году, въ которомъ Кортесъ произнесъ эти циническія слова, Ласъ Казасъ написалъ свой "Brevisima Relation".}. Зналъ онъ также Гомару и Овіедо, и подробно разъясняетъ, почему онъ расходится съ ними въ мнѣніяхъ. Словомъ, сочиненіе Ласъ Казаса, состоящее изъ трехъ частей, является великой сокровищницей свѣдѣній изъ которой Эррера, а за нимъ и всѣ прочіе историки Индіи почерпали свой матеріалъ; даже и въ наши дни безъ него нельзя написать сколько нибудь обстоятельную исторію древнѣйшихъ испанскихъ поселеній въ Америкѣ {Обзоръ всѣхъ сочиненій Ласъ Казаса можно найдти у Quintana, Vidas, Tom. III, pp. 507--510.}.

Намъ нѣтъ нужды продолжать изученіе старинныхъ описаній открытія и завоеванія испанской Америки. Въ числѣ ихъ есть конечно и разсказы путешественниковъ о странахъ, полныхъ чудесъ, есть и хроники приключеній, столь-же невѣроятныхъ какъ приключенія, описанныя въ рыцарскихъ романахъ; много тутъ безполезныхъ, лишнихъ подробностей, но за то много и свѣжести, живописности, силы тона и колорита; наконецъ вообще всѣ эти произведенія любопытны по фактамъ, ими сообщаемымъ и по тому свѣту, который они бросаютъ на тогдашніе нравы и характеры. Къ такимъ произведеніямъ относятся напр. разсказы Альваро Нуньеса де-Вака, о претерпѣнномъ имъ кораблекрушеніи, объ его десятилѣтнемъ плѣнѣ въ Флоридѣ, съ 1527 по 1537 годъ и объ его позднѣйшемъ трехгодичномъ управленіи Ріо дела Платою {Два сочиненія Алваро Нуньеса Бака, а именно: "Naufragios" и "Comentarios у Sucesos de su Gobieruo en el Rio de la Plata", были въ первый разъ изданы въ 1555. Они напечатаны у Барсіа въ его Historiadores Primitives, tom. 1 и въ Biblioteca de Autorês Españoles, tom. XXII, 1852. Эти оба сочиненія, въ особенности Naufragios представляютъ собою сборникъ самыхъ невѣроятныхъ и фантастическихъ разсказовъ. Такъ напримѣръ въ Naufragios (Chap. XXII) авторъ помѣстилъ странныя и романтическія описанія необыкновенныхъ приключеній и страданій, и повидимому самъ былъ серьезно убѣжденъ, что при Божьей помощи ему не только удалось излѣчить больнаго, но однажды даже воскресить мертваго. Не смотря на все это, авторъ былъ несомнѣнно человѣкъ въ высшей степени мужественнаго, стойкаго и возвышеннаго характера.}. Сюда же слѣдуетъ отнести краткое описаніе завоеванія Перу, составленное Франциско Хересомъ, секретаремъ Пизарро {Сочиненіе Франциско Хереса "Conquista del Peru", написанное по приказанію Франциско Пизарро, было въ первый разъ издано въ 1534 и 1547 гг. и перепечатано у Рамузіо [Venezia, ed. Giunti, folio, tom. III] и въ сборникѣ Барсіа [tom. III]. У Барсіа оно оканчивается нѣсколькими плохими стихами въ защиту автора, принадлежащими одному изъ его друзей. Стихи эти въ edicio princeps гораздо длиннѣе, интереснѣе и содержатъ въ себѣ нѣсколько свѣдѣній изъ жизни Хереса. Они перепечатаны въ Biblioteca de Autores Españoles, tom. XXVI, 1853. Гайянгосъ думаетъ, что они принадлежатъ перу Oviedo.}, и болѣе подробный разсказъ о томъ же событіи Августина Сарате, начатый на самомъ мѣстѣ событій, но оконченный уже по возвращеніи автора въ отечество, благодаря препятствіямъ со стороны Карвахаля, одного изъ чиновниковъ Гонзало Пизарро {"Historia del Descubrimiento у Conquista del Peru" была въ первый разъ напечатана въ 1555 и затѣмъ имѣла нѣсколько изданій. Ее можно найти въ сборникѣ Барсіа [tom. III] и въ Biblioteca de Autores Españoles, tom. XXVI; существуетъ итальянскій переводъ ея; сдѣланный Ulloa. Сарате былъ посланъ въ Перу Карломъ V, чтобы изслѣдовать на мѣстѣ источники доходовъ страны; онъ доводитъ свой разсказъ до низложенія Гонзало Пизарро. См. превосходную характеристику Сарате въ концѣ послѣдней главы книги Прескотта "Завоеваніе Перу". Pedro Cieza de Leon, проведшій около семнадцати лѣтъ въ Перу, издалъ также важное сочиненіе объ этой странѣ [Seville 1553] озаглавленное "Primera Parte de la Chronica del Peru". Онъ имѣлъ намѣреніе пополнить его и издать еще три части, но умеръ въ 1560 г., г e infecta, на сорокъ третьемъ году своей жизни. Первая часть его труда была перепечатана въ Biblioteca de Autoros Españoles, tom. XXVI, а рукопись третьей части, по слухамъ, находится въ рукахъ Джемса Ленокса [James Lenox] въ Нью Іоркѣ. Гайянгосъ упоминаетъ еще о небольшой брошюрѣ въ восемь листовъ, находящейся въ Британскомъ Музеѣ и озаглавленной La Conquista del Peru. Онъ говоритъ, что эта брошюра имѣетъ видъ газеты и по всѣмъ вѣроятіямъ была первымъ, по времени, описаніемъ Перу.}. Всѣ эти сочиненія мы имѣемъ полное право пройти молчаніемъ: они не такъ важны, какъ произведенія разсмотрѣнныя нами, которыхъ совершенно достаточно для уясненія себѣ этого рода литературныхъ произведеній, во многомъ сходнаго съ старинными хрониками, но возвѣщающаго собою скорое появленіе болѣе совершенныхъ формъ историческаго изложенія.

ГЛАВА VII.

Театръ.-- Вліяніе церкви и инквизиціи.-- Мистеріи.-- Кастилльехо, Олива, Хуанъ Парижскій и другіе писатели.-- Запросъ со стороны народа на драматическую поэзію, -- Лопе де Руэда.-- Его жизнь, комедіи, Coloquios, Pasos и діалоги въ стихахъ.-- Его характеръ, какъ основателя народной драмы въ Испаніи.-- Хуанъ де Тимонеда.

Испанскому театру, какъ и театру другихъ новѣйшихъ европейскихъ народовъ, суждено было съ самого своего зарожденія бороться съ величайшими препятствіями. Здѣсь болѣе чѣмъ гдѣ либо драматическія представленія находились въ теченіе вѣковъ въ рукахъ церкви, которая нисколько не была расположена выпустить театральную дирекцію изъ своихъ рукъ и отдать театръ въ руки свѣтскаго и антирелигіознаго направленія, уже просвѣчивающаго, какъ мы видѣли, въ пьесахъ Нахарро. Вотъ почему инквизиція заблаговременно присвоила себѣ право распорядиться судьбами театра, хотя это право было ей уступлено не государствомъ, а развѣ настроеніемъ общественнаго мнѣнія. По выходѣ севильскаго изданія "Propaladia" въ 1520 г., сколько времени спустя мы не знаемъ, представленіе драмъ Нахарро было запрещено инквизиціей и запрещеніе это тяготѣло надъ ними до 1573 г. {Въ мадритскомъ изданіи 1573, in-8^о сказано "La Propaladia estava prohibida en estos reynos, anos avia"; и Мартинесъ ли ла Роза [Obras, Paris, 1827, 12 mo, Tom. II, p. 382] говоритъ, что это запрещеніе было наложено вскорѣ постѣ 1520 и снято лишь въ августѣ 1573 г. Опредѣленіе срока запрещенія весьма важно и думаю, что слова Мартинеса де ла Розы о снятіи запрещенія относится не къ представленію Пропаладіи, но къ ея изданію, такъ какъ это изданіе помѣченное 21 августа 1573 г., вышло въ свѣтъ съ большими пропусками.} Изъ небольшаго числа пьесъ, написанныхъ въ началѣ царствованія Карла V, почти всѣ, за исключеніемъ пьесъ строго религіознаго содержанія, подверглись запрещенію. О существованіи многихъ пьесъ, какъ-то "Orfea", 1534 г. и "Custodia", 1541 г., мы узнаемъ только потому, что они попали въ Index Expurgatorius {Онѣ упоминаются въ Catalogo L. F. Moralin, подъ No 57 и 63, Obras, Madrid, 1830, 8 vo, Tom. I, Parte I.}. Другія пьесы, какъ напр. "Amadis de Gaula" Висенте, хотя и были напечатаны и выпущены въ свѣтъ, но не допущены къ представленію {Судьба этой длинной героической испанской драмы не лишена оригинальности. Какъ говорятъ, она была запрещена инквизиціей еще въ Index Expurgatorius 1549 [1559?] хотя и не появлялась въ печати до 1562 г., и не выходила отдѣльнымъ изданіемъ до 1586 г. По лиссабонскоку Index'у 1624 г. она могла быть издана только съ пропусками, вслѣдствіе этого существуетъ лиссабонское изданіе ея, вышедшее въ этомъ же году. Такъ какъ она никогда не была напечатана въ Испаніи, то слѣдуетъ думать, что запрещеніе относилось главнымъ образомъ къ ея представленію на сценѣ. (Barbosa, Bib. Lusitana, Tom. II, p. 584).}. Напротивъ того старинная религіозная драма пользовалась поддержкою духовныхъ властей. Это доказывается заглавіемъ мистерій, исполнявшимися отъ времени до времени, и общеизвѣстнымъ фактомъ что въ Валльядолидѣ, въ 1527 г., по случаю крещенія инфанта, впослѣдствіи Филиппа II, отпразднованнаго съ великолѣпіемъ, свойственнымъ двору Карла V, пять религіозныхъ драмъ, сюжетомъ одной изъ которыхъ было крещеніе св. Іоанна, вошли въ составъ пышной церемоніи. {Описаніе этой церемоніи и свѣдѣнія касательно этихъ драмъ приводятся Сандовалемъ въ "Historia de Carlos V" [Anvers, 1681, fol. Tom. I, p. 619, Lib. XVI, § 13] и не лишены значенія для исторіи испанской драмы. Слѣдуетъ также обратить вниманіе, что хотя на празднествахъ, сопровождавшихъ бракосочетаніе Максимиліана II, императора германскаго, съ Маріею, старшею дочерью Карла V, въ Валльядолидѣ, въ 1548 г., присутствовалъ Филиппъ II, а самъ Максимильянъ получилъ воспитаніе въ Испаніи, тѣмъ не менѣе наиболѣе подходящими пьесами для представленія была найдена одна изъ комедій Аріосто въ оригиналѣ, которая и была представлена, какъ сказано "con todo aquel aparatode theatre y scenas que los Romanos las solian representar, que fue cosa muy real y sumptuosa." [Calvete de Estrella, Viage de Pelipe, Hijo del Emperador Carlos V, ec. Anveres, folio, 1552, f 2, b.] Полагаю несомнѣннымъ, что выборъ палъ бы на испанскую пьесу, если бы въ испанскомъ репертуарѣ существовала хотя одна драма соотвѣтствующая данному случаю и могущая понравиться избранной публикѣ, собравшейся чествовать національное торжество Испаніи.} Подобныя произведенія однако не способствовали развитію драмы, хотя, можетъ быть, иныя изъ нихъ, какъ напр. пьеса Педро де Алтамара "La Cena de Emaus", и не были лишены поэтическихъ достоинствъ {Она была напечатана въ 1523 г., и обширныя выдержки изъ нея можно найти у Моратина "Catalogo," No 36.}. Скорѣе ихъ цѣлью было удержать за театральными представленіями ихъ старинный религіозный характеръ {Образчикъ мистерій временъ Карла V можно найдти въ чрезвычайно рѣдкой книгѣ безъ обозначенія года изданія, озаглавленной соотвѣтственно тремъ частямъ, на которыя она дѣлится, "Triaca del Alma" "Triaca de Amor и "Triaca de Tristes." Авторомъ ея былъ Марсело де Тебриха, сынъ извѣстнаго ученаго Антоніо Либрихи. Изъ посвященія и конца первой части можно заключить, что она была написана авторомъ на сороковомъ году его жизни, по смерти отца его, случившейся въ 1522 г., во время царствованія императора Карла V. Въ первой части, которую главнымъ образомъ я имѣю въ виду, находится мистерія воплощенія, содержащая въ себѣ болѣе восьми тысячъ короткихъ стиховъ. Все ея дѣйствіе заключается въ явленіи Богородицѣ архангела Гавріила подъ руку съ Разумомъ, въ образѣ женщины и въ сопровожденіи другаго ангела, выступающаго во главѣ семи добродѣтелей, а содержаніе состоитъ изъ бесѣдъ этихъ лицъ между собою и заканчивается заключительной рѣчью автора въ защиту благочестивой жизни. Конечно, произведенія столь несложной постройки и, къ тому же написанныя сомнительнаго достоинства стихами, отнюдь не могли содѣйствовать развитію испанской драмы въ XVI вѣкѣ. Мистерія эта однако предназначалась для сцены. "Я написалъ ее" говоритъ авторъ, "въ восхваленіе и прославленіе таинства воплощенія, написалъ такъ, чтобы она могла быть представлена какъ фарсъ [la puedon por farea representat] благочестивыми монахинями въ монастыряхъ, такъ какъ въ ней нѣтъ мужчинъ, а дѣйствуютъ только ангелы и юныя дѣвицы". Слѣдуетъ замѣтить, что мистерія въ томъ значеніи въ какомъ оно здѣсь употребляется, производилось иногда отъ слова mіnesterium, такъ какъ мистеріи исполнялись служителями [mіnіsters] церкви, а не потому что въ нихъ излагались таинства религіи, какъ это было обыкновенно во Франціи, гдѣ мы имѣемъ напр. "Le Mistère de la Passion" и др.

Вторая часть этого оригинальнаго сочиненія, болѣе поэтичная, чѣмъ первая, возстаетъ противъ земной любви и превозноситъ любовь божественную; а третья, очень длинная, состоитъ изъ ряда утѣшеній въ различныхъ человѣческихъ скорбяхъ и несчастіяхъ; вслѣдствіе чего эти двѣ послѣднія части по необходимости проникнуты поучительнымъ тономъ. Всѣ три посвящены различнымъ членамъ знаменитой фамиліи герцоговъ Альба, которая покровительствовала автору. Въ цѣломъ, сочиненіе озаглавлено Triaca, означающее противоядіе, но, по словамъ Лебрихи здѣсь оно употреблено имъ въ смыслѣ Ensalada, винигрета или смѣси; подобно Cancioncros Generales оно носитъ на себѣ рѣзкій отпечатокъ эпохи, не уступая этимъ послѣднимъ и въ поэтическихъ достоинствахъ.}. Попытки дать драмѣ другое направленіе не отличались ни здравомысліемъ, ни прочнымъ успѣхомъ. Мы пройдемъ молчаніемъ "Constanza" Кастилдьехо, написанную, повидимому, въ духѣ Нахарро и относимую къ 1522 году {Moratin, Catalogo, No 35, и выше T. I, стр. 417 прим. 6. Моратинъ дѣлаетъ изъ нея короткое извлеченіе, а Вольфъ въ своей статьѣ о Кастилльехо, [1849, р. 10] говоритъ что болѣе обширное извлеченіе изъ нея было издано въ 1542 г., подъ псевдонимомъ Фрей Ниделя; но лучшій и обстоятельнѣйшій отчетъ о ней даетъ Галлардо въ письмѣ къ Гайяногсу, помѣщенномъ въ испанскомъ переводѣ моей книги (Tom. II, р. 500).}. Пьеса эта вслѣдствіе своей непристойности никогда не была издана вполнѣ и теперь вѣроятно утрачена. Мы оставимъ также безъ вниманія вольные переводы сдѣланные около 1 530 г. Пересомъ де Оливой, ректоромъ Саламанскаго университета, Амфітріона Плавта, Электры Софоклэ и Гекубы Эврипида. Переложенія эти въ ту эпоху остались безъ всякаго вліянія на первые всходы народнаго театра, не имѣвшіе ничего общаго съ духомъ древности {Олива умеръ въ 1533 году, но переводы его, по правдѣ сказать слишкомъ вольные, появились въ печати лишь въ 1585 году. Монтіано превозносить ихъ чистый и правильный слогъ, но Моратинъ порицаетъ Оливу за произведенныя имъ рискованныя и не драматическія измѣненія текста.}. Въ доказательство медленнаго развитія испанской драмы мы остановимся на одной пьесѣ, "Эклога", напечатанной въ 1536 году. Написана она Хуаномъ Парижскимъ размѣромъ de arte mayor, т. е. длинными стихами, раздѣленными на восьми строфные стансы, тщательное построеніе которыхъ обнаруживаетъ не мало труда и искусства {Списокъ этой чрезвычайно любопытной драмы, былъ мнѣ любезно доставленъ Терно-Кампаномъ изъ Парижа. Она заглавлена "Egloga nuevamente composta por Inan de Paris, en la quai se introducen cinco personas: un Escudero llamado Estacio, у un Hermitano, у una Moèa, у un Diablo, у dos Pastores uno llamado Vicente у el otro Cremon". [1536]. Она напечатана готическимъ шрифтомъ безъ обозначенія мѣста изданія и имени издателя; но я полагаю, что она была издана въ Сарагосѣ или въ Мединѣ дель Кампо. По словамъ Ф. Вольфа въ мюнхенской библіотекѣ находится экземпляръ ея, помѣченный 1551 г.}. Въ ней шесть дѣйствующихъ или правильнѣе разговаривающихъ лицъ: рыцарь, отшельникъ, юная дѣвица, дьяволъ и двое пастуховъ. Первымъ на сценѣ появляется отшельникъ. Онъ стоитъ, надо полагать, среди луга и размышляетъ о суетѣ жизни человѣческой; и затѣмъ, набожно помолившись, удаляется, чтобы навѣстить другаго отшельника. Его останавливалъ оруженосецъ, со слезами жалующійся на жестокость съ нимъ Купидона; въ доказательство жестокаго характера послѣдняго онъ указываетъ на его участіе въ несчастіяхъ Медеи, въ паденіи Трои, судьбѣ Пріама, Давида и Геркулеса; въ заключеніе рыцарь объявляетъ о своемъ рѣшеніи покинуть свѣтъ и укрыться въ кельѣ уединеннаго монастыря. Онъ вступаетъ въ разговоръ съ отшельникомъ который пускается въ разсужденія о безуміи любви и совѣтуетъ искать исцѣленія своихъ печалей въ религіи и богоугодныхъ дѣлахъ. Юноша рѣшается послѣдовать мудрому совѣту старца, и они вмѣстѣ направляются къ жилищу отшельника. Но едва они оставляютъ сцену, какъ появляется дьяволъ; онъ горько жалуется на то, что оруженосецъ готовъ ускользнуть изъ его рукъ, и намѣревается употребить въ дѣло всю свою власть, чтобы удержать его. Одинъ изъ пастуховъ, по имени Висенте, входитъ на сцену и мелькомъ видитъ удаляющагося злаго духа; онъ страшно пораженъ его видомъ, который, дѣйствительно, судя по описаніямъ пастуха и по изображенію на заглавномъ листѣ, имѣетъ въ себѣ нѣчто фантастическое и ужасное. Висенте прячется съ испугу но въ это время появляется на сценѣ молодая дѣвушка, возлюбленная рыцаря, извлекаетъ его изъ засады и между ними завязывается въ нѣкоторомъ родѣ метафизическій разговоръ о любви, прерываемый приходомъ другаго пастуха, по имени Кремона; вслѣдствіе чего между пастухами возникаетъ ссора; дѣвушкѣ удается помирить ихъ, а Кренонъ сообщаетъ ей, гдѣ находится отшельникъ и рыцарь, котораго она отыскиваетъ. Всѣ затѣмъ направляются къ жилищу отшельника. Увидѣвъ свою возлюбленную, рыцарь внѣ себя отъ радости, заключаетъ ее въ свои объятія и восклицаетъ:

"Я отрекаюсь отъ печальнаго монашества; отнынѣ я не желаю сдѣлаться болѣе ни отшельникомъ, ни монахомъ"{Agora reuiego de mala fraylia,

Ni quiero hermitano ni fraile mas ser.}.

Отшельникъ вѣнчаетъ ихъ и ѣдетъ съ ними въ городъ чтобъ погостить въ ихъ домѣ. Драма довольно оригинально заканчивается Villancico, съ слѣдующимъ припѣвомъ:

"Не будемъ подчиняться любви, такъ какъ въ награду она даетъ страданіе" {Huyamos de ser vasallos

Del amor,

Pues por premio da dolor.}.

Пьеса любопытна по странному смѣшенію духа старинныхъ мистерій съ духомъ эклогъ Хуана Энцины и комедій Нахарро; она наглядно показываетъ къ какимъ неловкимъ средствамъ должны были прибѣгать авторы, желавшіе въ одно и тоже время и угодить церкви и снискать благосклонность публики, искавшей развлеченія и питавшей мало симпатіи къ монахамъ и отшельникамъ.

Въ литературномъ отношеніи пьеса очень слаба: въ ней нѣтъ поэзіи и весьма мало драматическаго движенія. Начальный стансъ представляетъ собою прекрасный образецъ слога и размѣра всей пьесы. Отшельникъ входитъ на сцену, разсуждая самъ съ собою:

"Тяжелая жизнь, которую мы, смертные, ведемъ здѣсь на землѣ, если здраво взглянуть на нее, представляется полною самыхъ тяжкихъ бѣдъ и мученій, столь великихъ и многочисленныхъ, что ихъ не перечтешь; въ довершеніе всего она также быстро блекнетъ, какъ роза на розовомъ кустѣ" {Такъ какъ только благодаря счастливому случаю можно отыскать другой экземпляръ этой пьесы, то я позволю себѣ привести оригиналъ переведеннаго въ текстѣ отрывка, сохраняя его первоначальную орѳографію.

HERMITANO:

"La vida penosa, que nos los mortales

En aqueste mundo; terreno passamos

Si con buen scntido; la considérámes

Fallarla henios; lleno de muy dures males

De tantos tormentos; tan grandes y taies

Que aver de contallos; es cuento infinita

Y alleude de aquesto; tan presto es marchita

Como la rosa; qu'esta en los resales".

"Una Farèa a Manera de Tragedia", написанная прозою, отчасти въ пастушескомъ родѣ и напечатанная въ Валенсіи въ 1537 г. безъ имени автора имѣетъ повидимому сходство, по крайней мѣрѣ въ нѣкоторыхъ подробностяхъ, съ разобранной нами пьесою. Арибо упоминаетъ о ней въ своей "Biblioteca de Autores Españoles", 1846, Tom. II p. 193, въ примѣчаніи.}.

Вслѣдъ за этой пьесой послѣдовали другія и еще ближе подходившія къ типу, созданному Нахарро. Одна изъ этихъ пьесъ носитъ заглавіе "La Vidriana" и написана Хауме де Уэте (Jaume de Huete); въ ней изображена любовная исторія одного дворянина и аррагонской дамы, упросившихъ автора сдѣлать ее сюжетомъ своей драмы {"Comedia Hamada Vidriana, compuesta por Jaume de Huete agora nuevamente" etc. 4-to напечатана готическимъ шрифтомъ на 18 листахъ, безъ обозначенія года, мѣста и издателя. Въ пьесѣ десять дѣйствующихъ лицъ и она заканчивается извиненіемъ со стороны автора, написаннымъ по-латыни, въ томъ, что онъ не можетъ писать, какъ Мена (я полагаю, что здѣсь разумѣется Хуанъ де Мена), хотя непонятно, почему именно авторъ упоминаетъ о немъ, такъ какъ пьеса очевидно написана въ подражаніе Нахарро.}; другая пьеса того же автора, озаглавленная "La Tesorina" была впослѣдствіи запрещена инквизиціей {Эта драма находится въ одномъ томѣ съ двумя послѣдними. Моратинъ (Catâlogo, No 47), никогда не видавшій ее, отыскалъ ея заглавіе въ валльядолидскомъ Index Expurgatorius 1559 г. и произвольно отнесъ ее къ 1531 году. Вотъ ея полное заглавіе: "Comedia intitulada Tesorina, la materia de la quai es unes amores de un penado por una Señora у otras personas adhérentes. Hecha nuevamente por Jaunie de Huete. Pero si por ser su natural lengua Aragonesa, no fuere por muy cendrados termines, quanto a este inerece perdon". Напечатана она in 4^о, на пятнадцати листахъ готическимъ шрифтомъ, безъ обозначенія года, мѣста и издателя. Въ ней десять дѣйствующихъ лицъ и она является полнымъ подражаніемъ Нахарро, впрочемъ о немъ и упоминается въ нѣсколькихъ плохихъ латинскихъ стихахъ, которыми заканчивается пьеса и въ которыхъ авторъ выражаетъ надежду, что муза его найдетъ благосклонный пріемъ "quamvis non Тorris digna Naharro venit".}. Эта послѣднія представляетъ собою явное подражаніе Нахарро: въ ней есть вступленіе (Introito); она раздѣлена на пять актовъ(Iornadas) и написана короткими стихами. Въ концѣ упоминается имя Нахарро съ весьма лестными для него отзывами автора, который на заглавномъ листкѣ объявляетъ, что онъ самъ аррагонецъ, и это все, что мы знаемъ о немъ. Наконецъ у насъ есть пьеса въ пяти актахъ и въ томъ же стилѣ, съ Introito въ началѣ и съ Villancico въ концѣ, написанная Агостиномъ Ортисомъ {}, и не оставляющая ни малѣйшаго сомнѣнія, что драматическая манера Нахарро нашла себѣ подражателей и цѣнителей въ Испаніи. Но народная жилка все еще оставалась не затронутой. За исключеніемъ драматическихъ представленій религіознаго характера, находившихся въ рукахъ духовенства, не было ни одной драмы, въ которой принималъ бы участіе народъ. Опытъ этотъ былъ наконецъ сдѣланъ и сдѣланъ £ъ^ успѣхомъ. Творцемъ былъ севильскій ремесленникъ,йДопе де Руэда".золотыхъ дѣлъ мастеръ по ремеслу, сдѣлавшійся, по причинамъ намъ неизвѣстнымъ, актеромъ и драматическимъ писателемъ.

"Comedia intitulada Radiana, compuesta por Agostin Ortiz", Напечатана въ небольшомъ форматѣ, готическимъ шрифтомъ, безъ обозначенія года, мѣста изданія и имени издателя. Она раздѣлена на пять jornadas и имѣетъ десять дѣйствующихъ лицъ -- очевидно излюбленное число. Помѣщена она въ вышеупомянутомъ томѣ, содержащимъ кромѣ того: 1) Плохой разсказъ въ прозѣ, пересыпанный діалогами; сюжетъ -- исторія Мирры, заимствованная главнымъ образомъ изъ Овидія. Она озаглавлена "La Tragedia de Mirrha" и написана баккалавромъ Виллалономъ. Онъ былъ изданъ въ Мединѣ дель Кампо, въ 1536 г., Педро Торансомъ, въ небольшую, четверку и готическимъ шрифтомъ; 2) Эклога, отчасти въ родѣ эклогъ Хуана Энсины, написанная для представленій и озаглавленная Farza: "El Farza siguiente hizo Pero Lopez Rranjel" etc. Она занимаетъ всего 4 листа и содержитъ въ себѣ три Villancicos. На заглавномъ листкѣ ея находится грубо сдѣланная гравюра, изображающая ясли съ Виѳлеемомъ на заднемъ планѣ; 3) Небольшой скучный фарсъ, озаглавленный "Jacinta", не имѣющій впрочемъ ничего общаго съ Хасентой Нахарро. Этими тремя произведеніями, равно какъ и четырьмя упомянутыми выше, я пользовался по экземпляру, хранящемуся въ библіотекѣ Леонса Терно Компана.

Перечень грубыхъ драматическихъ опытовъ, написанныхъ въ формѣ наиболѣе распространенной въ Испаніи въ царствованіе Карла V, приведенъ въ испанскомъ переводѣ моей книги (Tom. II. рр. 520--538) и служитъ какъ бы дополненіемъ къ извѣстному каталогу Моратина. Въ спискѣ этомъ упоминается: 1) заглавія Autos и другихъ драмъ, принадлежащихъ перу страннаго чудака Танко дель Фрехеналя или Фрексеналя (см. ниже, гл. XXIX, прим.) теперь затерянныхъ и не стоющихъ того, чтобы ихъ отыскивать; 2) заглавія двухъ или трехъ подражаній Энсинѣ, Нахарро и Целестинѣ и (второе изданіе) весьма незатѣйливой комедіи, подъ заглавіемъ "Preteo y Tibaldo", начатой Перальваресомъ де Айлльономъ и оконченной послѣ его смерти Луисомъ Уртадо, авторомъ Пальмерина Англійскаго. Гайянгосъ приводитъ значительныя извлеченія изъ этого послѣдняго сочиненія, но всѣ эти извлеченія не прибавляютъ ничего существеннаго къ нашимъ свѣдѣніямъ объ исторіи театра того времени. Время его дѣятельности обнимаетъ, какъ полагаютъ, періодъ между 1544 и 1567 гг.; въ этомъ послѣднемъ году и немъ уже упоминается, какъ объ умершемъ. Мѣстомъ его драматической дѣятельности служили Севилья, Кордова, Валенсія, Сеговія и вѣроятно другіе города, гдѣ разыгрывались съ успѣхомъ и не безъ выгоды для него его комедіи и Фарсы; мы знаемъ напр., что онъ давалъ свои представленія въ 1558 г. въ Сеговіи, въ новомъ соборѣ въ теченіе недѣли, слѣдовавшей за его освященіемъ; на этихъ представленіяхъ присутствовали Сервантесъ и несчастный Антоніо Пересъ, которые оба., отзываются съ восторгомъ объ его сценическомъ талантѣ. Первому изъ нихъ было двадцать лѣтъ въ 1567 году, считающемся обыкновенно годомъ смерти Руэды {Достовѣрно извѣстно, что онъ умеръ въ 1567 году, ибо въ изданіи его Comedias, выпущенномъ въ этомъ году въ Валенсіи его другомъ Тимонедою, въ концѣ его пьесы "Enganos" помѣщенъ сонетъ на его смерть, написанный Франсиско де Ледесма. Послѣдній въ сущности почти единственный помѣченный годомъ фактъ его жизни, это участіе его въ представленіяхъ происходившихъ въ 1558 г. въ сеговійскомъ соборѣ, фактъ, на который имѣется ясное указаніе въ ученомъ и добросовѣстномъ трудѣ Діего де Кольменареса "Исторія Сеговіи" (Segovia, 1627, fol., p. 516), гдѣ говорится, что на сценѣ, устроенной между хорами "Лопе де Руэда, знаменитый актеръ (famoso comediante) того времени, разыгрывалъ забавную комедію (gustosa comedia").

По словамъ Гайянгоса Тимонеда относитъ смерть Лопе де Руэды къ 1566 г. Подобное предположеніе могло возникнуть, какъ я полагаю, только на томъ основаніи, что "Epistola", приложенная къ изданію "Евфеміи и Армелины", (1567 г.), носитъ на себѣ цензурную помѣтку отъ октября 1566 года.}, а второму восемнадцать; слѣдовательно Руэда еще при жизни пользовался замѣчательнымъ успѣхомъ, а по смерти, не смотря на то, что онъ принадлежалъ къ презираемому и отверженному сословію актеровъ, онъ былъ похороненъ съ почетомъ среди лѣса исполинскихъ колоннъ большаго собора въ Кордовѣ {Хорошо извѣстное мѣсто о Лопе де Руэдѣ въ прологѣ Сервантеса къ его комедіямъ важнѣе всего, что мы знаемъ о немъ. Впрочемъ біографическія свѣдѣнія можно найти у Наваретте въ его "Vida de Cervantes" рр. 255--260; и у Пеллиссера въ "Origen de іа Comedia у del Histrionisme en España" (Madrid, 1804, 12 mo, Tom II, pp. 72--84).}.

Произведенія его были собраны послѣ его смерти его другомъ Хуаномъ Тимонедой и отъ 1567 до 1588 выдержали нѣсколько изданій {Вышедшее въ 1576 г. въ Севильѣ подъ заглавіемъ: "Las Quatro Comedias y Dos Coloquios Pastorales del excelente poeta у gracioso representante, Lope de Rueda" содержитъ въ себѣ главныя его произведенія и кромѣ того "Dialogo sobre la Invencion de las Calzas que se usan agora". Изъ посланія (Epistola), предпосланнаго этому изданію Хуаномъ Тимонедою можно заключить, что онъ сдѣлалъ нѣкоторыя, хотя вѣроятно, незначительныя измѣненія въ подлинныхъ рукописяхъ, озаглавленныхъ Лопе де Руэдой. Что касается до Deleytoso, напечатаннаго въ Валенсіи, въ 1567 г., то знакомство мое съ этимъ произведеніемъ ограничивается только многочисленными извлеченіями, сдѣланными Моратиномъ и содержащимъ шесть Pasos и одинъ Coloquio. Первое изданіе Quatro Comedias, etc., появилось въ 1567 г. въ Валенсіи, а послѣднее въ Логроньо, въ 1588 году.}. Они состоятъ изъ четырехъ комедій, двухъ пастушескихъ Coloquios, десяти Pasos или діалоговъ въ прозѣ и двухъ діалоговъ въ стихахъ. Всѣ они очевидно были написаны для сцены и несомнѣнно разыгрывались передъ публикою странствующей труппой, во главѣ которой стоялъ самъ авторъ. Комедіи раздѣлены на сцены и не длиннѣе обыкновенныхъ фарсовъ, съ которыми онѣ вообще сходны по характеру. Первая изъ нихъ "Los Enganos" (Обманы) {Въ валенскомъ изданіи Хуана Мея, in-8^о, 1567, пьеса эта озаглавлена "Los Enganados" -- Обманутые.} содержитъ въ себѣ исторію дочери Виргинія, бѣжавшей изъ монастыря, гдѣ она воспитывалась и поступившей въ качествѣ пажа къ Марсело, своему прежнему любовнику, покинувшему ее вслѣдствіе подозрѣнія въ невѣрности. Клавела, особа, за которой теперь ухаживаетъ Марсело, влюбляется въ прекраснаго пажа, точь точь какъ Оливія въ комедіи Шекспира "Двѣнадцатая ночь". Ошибка эта дала поводъ ко многимъ эффектнымъ сценамъ и положеніямъ. Братъ близнецъ пажа -- женщины послѣ долгаго отсутствія возвращаются домой, онъ настолько схожъ съ сестрою, что оказывается вторымъ Созіей. Появленіе его производитъ сначала страшную суматоху, но все кончается тѣмъ, что онъ женится на Клавелѣ, предоставляя сестру ея прежнему возлюбленному. Здѣсь по крайней мѣрѣ есть завязка и въ діалогахъ встрѣчаются мѣста весьма остроумныя, свидѣтельствующія о драматическомъ талантѣ автора.

Слѣдующая комедія "Medora" изобличаетъ въ авторѣ также нѣкоторое знакомство съ требованіями драматическаго искусства и Сценическихъ эффектовъ. Интересъ пьесы держится главнымъ образомъ на путаницѣ, возникающей вслѣдствіе сходства между похищенной въ дѣтствѣ цыганами молодой дѣвушкой и героинею, ея сестрою-близнецомъ. Здѣсь даже встрѣчаются превосходно очерченные характеры, изъ которыхъ въ особенности выдаются два: характеръ Гаргульо напоминающаго собою воина хвастуна комедіи Плавта или капитана Бобадиля, который хвастается своими подвигами -- какъ это вѣрно подмѣчено авторомъ -- не только въ обществѣ, но и когда онъ остается наединѣ съ самимъ собою, и характеръ цыганки, обманывающей и обирающей Гаргульо, въ то время, когда онъ самъ намѣревался обмануть и обобрать ее {Это -- Злодѣи старинныхъ испанскихъ драмъ и романовъ, немного негодяй, немного лгунъ, а въ цѣломъ -- плутъ;-- личность не имѣющая ничего общаго съ злодѣемъ новѣйшихъ временъ, который есть ничто иное, какъ старинный Alcahuete (сводникъ). Ср. Schack,Geschichie der dram. Literatur in Spanien, I Baud, s. 228. Примѣчаніе.}.

Сюжетъ "Eufemia " имѣетъ нѣкоторое сходство съ исторіей Имоджены у Шекспира, а характеръ Мельхіора Ортиза, это почти точное воспроизведеніе характера шута въ старинной англійской драмѣ -- хорошо выдержанное и забавное смѣшеніе наивности и лукавства. "Armelina", четвертая и послѣдняя изъ длинныхъ пьесъ Лопе де Руэды, смѣлѣе другихъ по драматическому замыслу {Замѣчательно то, что обѣ пьесы "Almelina" и "Eufemia" начинаются тѣмъ, что раннимъ утромъ поднимаютъ съ постели молодаго лѣнивца,-- сценами подобными первой сценѣ "Облаковъ" Аристофана.}.

Героиня, подкинутое дитя изъ Венгріи, послѣ ряда странныхъ приключеній, брошена въ испанской деревнѣ; здѣсь она усыновлена деревенскимъ кузнецомъ, воспитывающимъ ее кротко и съ любовію, въ то время, какъ ея отецъ въ Венгріи на мѣсто ея воспитываетъ съ неменьшею добротою побочнаго сына того-же кузнеца, привезеннаго туда его недостойной матерью. Наконецъ отецъ героини догадываясь, что его дочь находится въ Испаніи, отправляется въ сопровожденіи своего воспитанника отыскивать ее. Здѣсь онъ обращается за совѣтомъ къ кудеснику -- мавру, который посредствомъ страшныхъ чаръ вызываетъ изъ адской бездны Медею. Послѣдняя открываетъ отцу, что дочь его живетъ въ той самой деревнѣ, гдѣ они всѣ находятся. Тѣмъ временемъ дѣвушка находитъ случай увидѣть прибывшаго изъ Венгріи юношу и молодые люди сразу влюбляются другъ въ друга. Не зная ничего этого, кузнецъ намѣревается выдать свою питомицу за башмачника, которому онъ еще прежде обѣщалъ ее. Обстоятельство это какъ и слѣдовало ожидать, влечетъ за собой самыя печальныя послѣдствія. Чтобы разомъ покончить съ своимъ горемъ, молодая дѣвушка рѣшается утопиться и бросается въ море, гдѣ Нептунъ принимаетъ ее въ свои объятія и спокойно переноситъ въ жилище свое, на дно океана. Потомъ въ надлежащій моментъ онъ является съ нею на землю и разъясняетъ все дѣло. Пьеса заканчивается свадьбою и танцами. Все это, несомнѣнно, крайне дико и нелѣпо, особенно тѣ сцены, гдѣ дѣйствуютъ съ одной стороны волшебникъ и Медея, съ другой Нептунъ; но тѣмъ не менѣе разговоры ведены живо, увлекательно, а вся пьеса написана слогомъ естественнымъ и бойкимъ.

Два Coloquios Pastorales (пастушескіе діалоги) отличаются отъ комедій менѣе тщательнымъ построеніемъ интриги и торжественнымъ, педантическимъ и весьма мало привлекательнымъ тономъ. Въ сущности они тѣже драмы и названы иначе только потому, что пастушескій тонъ пользовался всегда популярностью въ испанской поэзіи и со временъ Энцины его считали особенно пригоднымъ для сценическихъ представленій. Если что въ Coloquios имѣетъ драматическое значеніе, такъ одни мѣста комическія. Слѣдующій отрывокъ изъ діалога Tymbria можетъ быть лучше характеризуетъ легкій и естественный стиль Лопе де Руэды, чѣмъ какая-либо сцена изъ его драмъ. Содержаніе отрывка -- споръ между Лено, хитрымъ шутомъ и Троико {Слѣдуетъ замѣтить, что Троико переодѣтая женщина.},-- споръ, въ которомъ Лено старается посредствомъ разныхъ уловокъ оправдаться отъ обвиненія въ томъ, что онъ съѣлъ сладкій пирогъ, врученный ему Тимбріей для передачи ея возлюбленному Троико.

Лено. Троико, ты здѣсь?-- Троико. Здѣсь дружище; развѣ ты не видишь меня?-- Лено. Лучше-бы было, еслибъ я тебя не видѣлъ.-- Троико. Почему, Лено?-- Лено. Потому что ты не узналъ-бы о только-что случившемся несчастій.-- Троико. О какомъ несчастій?-- Лено. Какой у насъ сегодня день?-- Троико. Четвергъ.-- Лено. Четвергъ? А черезъ сколько дней будетъ вторникъ?-- Троико. Съ вторника прошло два дня.-- Лено. Это много! Но скажи, есть-ли еще дни такіе же несчастные, какъ вторникъ? {Объ этомъ повѣрьѣ часто упоминается въ старинныхъ испанскихъ драмахъ:

Esta escrito.

El Martes es dia aciago.

(Lope de Vega, El Cuerdo en su Casa Acto II, Comedias, Madrid, 1615, 4-to, Tom. VI, f. 112, а.)}-- Троико. Къ чему этотъ вопросъ?-- Лено. Я это спрашиваю, потому что если есть несчастные четверги, то есть также и несчастные сладкіе пироги.-- Троико. Я полагаю, что есть.-- Лено. Слушай-же; если-бы съѣли твой пирогъ въ четвергъ, на кого обрушилось-бы несчастіе, на пирогъ или на тебя?-- Троико. Конечно на меня.-- Лено. И такъ, другъ Троико, мужайся, страдай и терпи, потому что, какъ говорятъ, люди отъ рожденія обречены на несчастія, которыя въ концѣ концевъ происходятъ отъ Бога; придетъ урочный часъ, ты также можешь умереть, и тогда, какъ говорится, наступятъ твои послѣднія минуты; и потому сноси все терпѣливо и помни, что сегодня мы здѣсь, а завтра насъ нѣтъ.-- Троико. Боже помилуй насъ! Развѣ кто-нибудь умеръ изъ родныхъ моихъ, иначе къ чему эти утѣшенія, Лено?-- Лено. Еслибъ это было угодно Богу, Троико.-- Троико. Но что же такое случилось? Развѣ не можешь ты мнѣ этого передать безъ лишнихъ разглагольствованій? Къ чему эти предисловія?-- Лено. Принесшій мнѣ извѣстіе о смерти моей матери прибѣгалъ къ большимъ изворотамъ, чѣмъ Пизуерга или Сапардіело {Рѣки, лежащія на сѣверѣ Испаніи и часто упоминаемыя въ испанской поэзіи, особенно первая изъ нихъ.}.-- Троико. Я не понимаю, что ты хочешь этимъ сказать. У меня нѣтъ матери и я никогда не зналъ ее.-- Лено. Понюхай этотъ платочекъ.-- Троико. Ну что же! я понюхалъ его.-- Лено. Чѣмъ же онъ пахнетъ?-- Троико. Чѣмъ-то въ родѣ жира.-- Лено. Ты имѣешь право сказать: "здѣсь была Троя".-- Троико. Что это значитъ, Лено?-- Лено. Онъ предназначался для тебя; Тимбрія прислала тебѣ его, онъ былъ весь усѣянъ орѣхами; Богу извѣстно, что я подобно всѣмъ смертнымъ, влюбленъ во все вкусное и какъ только я увидалъ, такъ и впился въ него глазами, какъ коршунъ въ цыпленка.-- Троико. Въ кого, злодѣй? въ Тимбрію?-- Лено. Да нѣтъ-же, храни меня Богъ! Онъ былъ одно масло и сахаръ.-- Троико. Кто?-- Лено. Сладкій пирогъ. Развѣ ты не догадался?-- Троико. Но кто же мнѣ прислалъ его?-- Лено. Синьора Тимбрія.-- Троико. Гдѣ же онъ?-- Лено. Онъ исчезъ.-- Троико. Какимъ образомъ?-- Лено. Отъ дурнаго глаза.-- Троико. Кто же смотрѣлъ на него?-- Лено. Къ несчастью -- я.-- Троико. Какимъ образомъ?-- Лено. Я присѣлъ отдохнуть на дорогѣ.-- Троико. И что же?-- Лено. Взялъ его въ руки.-- Троико. И затѣмъ.-- Лено. Мнѣ захотѣлось узнать, каковъ онъ на вкусъ, и такъ какъ мнѣ пришлось потомъ идти и направо и налѣво, то когда я вспомнилъ объ немъ, отъ него не оставалось даже воспоминанія.-- Троико. Однимъ словомъ ты его съѣлъ?-- Лено. Весьма вѣроятно.-- Троико. Нечего сказать, ты хорошо исполняешь порученія.-- Лено. Право? ты это находишь? Теперь, если когда-нибудь поручатъ мнѣ снести два пирога, я съѣмъ ихъ оба, чтобы лучше исполнить порученіе.-- Троико. Хорошее дѣло.-- Лено. И хорошо, и безъ труда, и къ моему удовольствію. Пойдемъ же если хочешь, посмѣемся надъ Тимбріей.-- Троико. Какимъ образомъ?-- Лено. Ты скажешь ей, что съѣлъ пирогъ, она тебѣ повѣритъ; то-то мы будемъ хохотать, ты просто умрешь со смѣху.-- Троико. Твой совѣтъ хорошъ,-- Лено. Такъ-то. Благословенны люди повинующіеся голосу разсудка! Но скажи мнѣ, Троико, съумѣешь-ли ты разыграть съ нею эту комедію, съ серьезнымъ лицомъ?-- Троико. Еще-бы нѣтъ. Къ чему же мнѣ смѣяться?-- Лено. Развѣ ты не находишь смѣшнымъ, что она будетъ думать, что ты съѣлъ пирогъ, тогда какъ его съѣлъ твой другъ Лено?-- Троико. Ты говоришь, какъ мудрецъ; но довольно, убирайся къ чорту и и т. д. {Les Quatro Comedias de Lope de Rueda, Sevilla. 1676 года Намекъ на Трою въ устахъ пастуха можетъ показаться неумѣстнымъ, но не нужно забывать, что приведенная фраза была тогда въ большомъ употребленіи среди простонародья. Донъ-Кихотъ употреблялъ ее, покидая Барселону и бросая послѣдній взглядъ на этотъ городъ, бывшій для него мѣстомъ столькихъ неудачъ и окончательнаго посрамленія. Въ произведеніяхъ старинныхъ испанскихъ драматурговъ намекъ на Трою она попадается весьма часто.}

Десять Pasos имѣютъ большое сходство съ этимъ діалогомъ; это небольшія бойкія сценки безъ интриги и развязки, предназначенныя позабавить на нѣсколько минутъ праздную публику. Сюжетомъ двухъ Pasos служатъ продѣлки обжоръ, въ родѣ Лено; въ другихъ происходятъ сцены между трусами и мошенниками; вообще сюжеты Pasos взяты изъ обыденной жизни и обработаны очень остроумно. Весьма вѣроятно, что нѣкоторые изъ нихъ были заимствованы изъ драматическихъ произведеній, болѣе обширныхъ и законченныхъ, но незаслуживающихъ, по мнѣнію издателя, быть напечатанными цѣликомъ {Я вывожу это заключеніе изъ того, что въ концѣ изданія Comedias y Coloquios, 1576, находится Tabla de los de pasos graciosos que se pueden sacar de las presentes Comedias y Coloquios у poner en otras obras". Въ сущности pasos означаетъ мѣсто въ рѣчи. Тѣмъ не менѣе, несомнѣнно, что нѣкоторыя изъ отдѣльныхъ произведеній Лопе де Руэды носили названіе pasos до тѣхъ поръ, пока Тимонеда не далъ имъ названія en tremeses (интермедіи). Впрочемъ весьма возможно, что первоначально они служили прологами къ длиннымъ драмамъ.}.

Два стихотворныхъ діалога Лопе де Руэды весьма любопытны, какъ единственные дошедшіе до насъ образчики его поэзіи, если не считать нѣсколькихъ пѣсенъ и одного отрывка сохраненнаго Сервантесомъ {Въ концѣ "Comedias" помѣщена Glosa, не имѣющая впрочемъ большаго значенія. Отрывокъ, сохраненный Сервантесомъ, находится въ концѣ его "Banos de Argei".}. Первый изъ этихъ діалоговъ носитъ заглавіе: Prendas de amor (Залоги любви) и имѣетъ характеръ пасторали; это -- споръ между двумя пастухами о томъ, кто счастливѣе въ любви, тотъ-ли кто получилъ отъ своей возлюбленной кольцо или тотъ, кому подарена серьга? Діалогъ написанъ легкими плавными quintillas и не длиннѣе прозаическихъ діалоговъ Руэды. Второй озаглавленъ; "Dialogue sobra la invencion de las calzas qae se usan agora" (Діалогъ по поводу изобрѣтенія модныхъ панталонъ). Онъ написанъ такими-же легкими стихами, какъ и первый, но гораздо болѣе носитъ на себѣ слѣдовъ оригинальной манеры автора. Разговоръ происходитъ между двумя слугами и начинается прямо съ слѣдующаго:

Перальта. Синьоръ Фуэнте, что вы такъ потолстѣла? Не панталоны-ли причиною этого превращенія?-- Фуэнте. Синьоръ, это модные панталоны.-- Перальта. Я ихъ принялъ за юбку.-- Фуэнте. Я нисколько не стыжусь этого сходства. Развѣ можно носить такіе, какъ ваши? Мой другъ, такихъ уже больше не носятъ.-- Перальта. Но чѣмъ вы ихъ подбили, что они такъ пышно держатся? Фуэнте. О, бездѣлицей, старою щеткою и поношеннымъ плещемъ; безъ этого модные панталоны не мыслимы.-- Перальта. Я, съ своей стороны, посовѣтовалъ бы положить въ нихъ также и чепракъ.-- Фуэнте. Иные запихиваютъ въ нихъ множество соломы и сѣна, чтобы они казались еще пышнѣе.-- Перальта. Въ этихъ вѣроятно устроено цѣлое помѣщеніе для животныхъ.-- Фуэнте. Я знаю, что въ панталоны кладутъ также драгоцѣнныя вещи, чтобы придать имъ больше цѣнности.-- Перальта. А я не знаю, отчего-бы человѣку, набивающему свои панталоны соломою, не заказать себѣ вьючное сѣдло {Per. Señor Fuentes, que mndanza

Habeis hecho en el calzado,

Con que andais tan abultado?

Fuent. Señor, calzas á la usanza.

Per. Pense qu'его verdugado.

Fuent. Pues yo d'ellas no me corro

Que hau de ser como las vuesas?

Hermann, ya no usan d'esas Per.

Mas qne les hechais de aft'oro,

Que aun se paran tan tiesas?

Fuent. D'eso poco: un say о viejo

Y toda una ruin capa,

Que а esta calza no eseapa.

Per. Pues, si van а mi consejo,

Hecharan una gualdrapa.

Fuent. Y aun otros mandan poner

Copia de paja y esparto,

Porque les abulten harto.

Per. Esos deben de tener

De bestias quiza algun quarto.

Fuent. Pondrase qualqnier albaja.

Por traer calza gallarda.

Per. Cierto yo no sé que aguarda.

Quien va vestido de paja

De hacerse alguna albarda.

Сколько мнѣ извѣстно, этотъ діалогъ напечатанъ только въ концѣ изданія "Comedias"1576 г. Въ немъ очевидно идетъ рѣчь о входившихъ тогда въ моду панталонахъ или ботфортахъ съ чрезмѣрно широкими отворотами, которыя дочь Санчо въ пылу тщеславія пожелала видѣть на своемъ отцѣ, узнавъ о его назначеніи правителемъ Барратаріи;-- о тѣхъ ботфортахъ, какіе, по разсказу де Ту, носилъ Донъ-Карлосъ, и въ складкахъ которыхъ онъ имѣлъ обыкновеніе прятать пистолеты, наводившіе страхъ на Филиппа II:-- "Caligis, quae amplissimae de more gentis in usu sunt". Ботфорты эти оыли запрещены королевскимъ указомъ въ 1623 году. См. двѣ забавныя исторіи въ примѣчаніяхъ къ Донъ-Кихоту Пеллисера (Parte II, с. 60) и начало Lib. XLI Thuani Historiarum. Ботфорты эти, подобно другимъ принадлежностямъ испанскаго костюма, шляпѣ съ перьями, плащу и т. п. вошли въ моду въ другихъ европейскихъ государствахъ, вмѣстѣ съ распространеніемъ политическаго вліянія Испаніи и ея престижа, т. е. по той же самой причинѣ, по какой французское платье и моды вошли въ употребленіе въ Европѣ со временъ Людовика XIV. У Фигероа (Plaèa Universal, 1651, ff. 226, 227) встрѣчается забавная глава о Портныхъ, въ которой онъ подноситъ мадритскимъ портнымъ пальму первенства за искусство и вкусъ и утверждаетъ, что превосходство ихъ въ ономъ отношеніи признано во Франціи и Италіи. Извѣстно, какъ высоко они цѣнились въ Англіи во времена Елизаветы и Іакова I. Roger Ascham, въ своемъ "Schoolmaster", упоминаетъ, говоря объ испанскихъ модахъ, о громадныхъ ботфортахъ, какъ о неприличіи, которое слѣдуетъ изгнать изъ употребленія наравнѣ съ "чудовищными испанскими шляпами" и проч.}.

Главной цѣлью разнообразныхъ формъ драмы, созданныхъ Лопе де Руэдой, было желаніе позабавить публику низшаго класса. Но для достиженія этой цѣли, театральныя приспособленія, которыми онъ располагалъ, были черезчуръ бѣдны и несовершенны.

"Во времена этого знаменитаго испанца", говоритъ Сервантесъ, {Comedias Pròlogo.} "всѣ бутафорныя принадлежности умѣщались въ одномъ мѣшкѣ и состояли изъ четырехъ бѣлыхъ, пастушескихъ куртокъ съ кожаными отворотами и съ позолотою, четырехъ бородъ, коллекцій париковъ и четырехъ или болѣе посоховъ. Пьесы, на подобіе эклогъ, состояли изъ разговоровъ между двумя или тремя пастухами и пастушкою. Въ нихъ вставлялись двѣ или три интермедіи, гдѣ появлялись негръ, негодяй, шутъ, а иногда бискаецъ. Всѣ эти четыре роли и многія другія исполнялъ самъ Лопе съ неподражаемымъ искусствомъ... Сцена состояла изъ четырехъ скамеекъ, образующихъ четыреугольникъ и устланныхъ досками; она возвышалась надъ поверхностью земли не болѣе какъ на четыре пяди... Старое одѣяло, отдергивавшееся съ помощью двухъ веревокъ, отдѣляло отъ публики такъ называемую уборную, гдѣ помѣщались музыканты, которые пѣли старинныя баллады, не имѣя даже гитары для аккомпанемента".

Подобные первобытные театры обыкновенно устроивались на площадяхъ, и представленія начинались, когда собиралось достаточное количество зрителей, и до полудня и послѣ полудня, такъ какъ въ концѣ одной изъ своихъ пьесъ Лопе де Руэда приглашаетъ публику разойтись покушать и затѣмъ возвратиться на свои мѣста {"Auditores, no hagais sino comer, y dad a vuelta á la plaza."}.

Четыре длинныя драмы Лопе де Руэды имѣютъ сходство съ появившимися около того же времени первыми зачатками англійской комедіи; каковы напр. "Ralph Royster Doyster" и Gammer Gorton's Needle". Онѣ дѣлятся на такъ называемыя сцены; наиболѣе короткія изъ нихъ состоятъ изъ шести сценъ, наиболѣе длинныя -- изъ десяти; въ сценахъ этихъ мѣсто дѣйствія мѣняется рѣдко, а дѣйствующія лица вѣсьма часто, -- обстоятельство не имѣющее впрочемъ большаго значенія, такъ какъ вся тогдашняя обстановка не задавалась серьезной попыткой произвести сценическую иллюзію {Въ пятой сценѣ "Eufemia" при появленіи Вальяно происходитъ перемѣна мѣста дѣйствія. Очевидно что Лопе де Руэда не зналъ значенія слова сцена, или неправильно употреблялъ его.}. Успѣхъ драмъ зависѣлъ главнымъ образомъ отъ роли шутовъ или простаковъ (Simples), которые въ драмахъ Лопе де Руэды являются важными дѣйствующими липами и почти не сходятъ со сцены {Первые очерки этихъ simple s, преобразовавшихся впослѣдствіи въ graciosos, встрѣчаются въ пьесѣ Висенте "Parvos",}. Немало также способствовали успѣху пьесъ двусмысленности и недоразумѣнія, имѣвшія свой источникъ либо въ дурномъ произношеніи кастильскихъ словъ лицами, игравшими роли Мавровъ и Негровъ. Каждая пьеса начиналась короткимъ прологомъ, заключавшимъ въ себѣ изложеніе сюжета и закончивалась какой нибудь шуткой или извиненіемъ передъ публикою. Естественность замысла, въ высшей степени легкіе, характерные, чисто кастильскіе, обороты, добродушная, искренняя веселость, и удачное острое чутье комическаго, воспроизведеніе обыденныхъ нравовъ и обстановки -- вотъ выдающіяся черты драматическихъ произведеній Лопе де Руэды, отличающія также его остальные, менѣе объемистые, литературные опыты. Изъ этого видно, что онъ попалъ на настоящую дорогу и вотъ почему Сервантесъ и Лопе де Вега справедливо признавали его истиннымъ основателемъ народнаго испанскаго театра {Сервантесъ, въ извѣстномъ уже намъ прологѣ, называетъ его великимъ Лопе де Руэда (el gran Lope de Rueda), а говоря объ испанской драмѣ отзывается о немъ, какъ о "еl primero quo en España las saсò de mantillas y las puso eu toldo y vistio de gala y apariencia". Это было сказано 1615 году. Сужденіе Сервантеса основано на его личномъ знакомствѣ съ произведеніями Лопе де Руэды и на личныхъ воспоминаніяхъ о немъ.-- Въ 1620 г. въ прологѣ къ тринадцатому тому своихъ комедій (Madrid, in-4^о) Лопе де Вега говоритъ: La comedias no eran mas antiguas que Rueda, a quien oyeron muchos que hoy viven.}.

Первымъ изъ послѣдователей Лопе де Руэды былъ другъ его и издатель его сочиненій Хуанъ де Тимонеда, валенсійскій книгопродавецъ, жившій во второй половинѣ XVI вѣка и умершій, вѣроятно, въ глубокой старости, вскорѣ послѣ 1597 г. {Ximeno, Escritores de Valencia, Tom. I p. 72 и Fuster, Biblioteca Valenciana, Tom. I, p. 161. Лучшая характеристика его находится въ Barreira y Leirado ad verb.}.-- Тринадцать или четырнадцать написанныхъ имъ пьесъ носятъ разныя заглавія и въ значительной степени разнятся одна отъ другой по характеру; лучшія изъ нихъ тѣ, которыя наиболѣе окрашены народнымъ колоритомъ. Четыре изъ нихъ носятъ названіе "Pasos", а четыре "Farsas",-- онѣ всѣ весьма схожи между собою. Двѣ озаглавлены "Comedias"; одна изъ нихъ "Aurelia" написана короткими стихами, раздѣлена на пять jornadas и имѣетъ introito по образцу Нахарро; другая же "Cornelia" дѣлится просто на семь сценъ и написана по примѣру Лопе де Руэды прозою. Кромѣ того въ числѣ пьесъ Тимонеды находилась одна, которую можно бы назвать интермедіей (Entremes); одна трагикомедія, представлявшая собою смѣшеніе миѳологіи съ новѣйшей исторіей; далѣе пьеса религіознаго характера (Auto), содержавшая въ себѣ исторію потерянной овцы и наконецъ переводъ или, скорѣе подражаніе "Менехмамъ" Плавта. По всему видно, что онъ основывалъ успѣхъ всѣхъ своихъ пьесъ на бойкихъ и забавныхъ діалогахъ, напоминающихъ діалоги Лопе де Руэды; и что всѣ его пьесы предназначались для представленія на городскихъ площадяхъ, на что въ нихъ не разъ встрѣчаются указанія {Въ прологѣ къ "Cornelia" одно изъ дѣйствующихъ лицъ выражается о героѣ пьесы, что онъ живетъ въ Валенсіи,-- "въ домѣ, который отсюда видно", и при этомъ картинно указываетъ зрителямъ на нѣсколько домовъ, что, конечно, не лишено было извѣстной доли комизма. Подобная же выходка повторяется въ той же пьесѣ немного далѣе другимъ дѣйствующимъ лицомъ.}.

Сюжетъ пьесы "Cornelia" появившейся въ первый разъ въ печати въ 1559 г., нѣсколько запутанъ.

Дѣйствующими лицами здѣсь являются: юная особа, похищенная въ дѣтствѣ маврами и возвратившаяся въ цвѣтѣ лѣтъ на родину, гдѣ никто не узнаетъ ее; обманутый женою сумасбродъ, очень забавный несмотря на свое горе, благодаря уцѣлѣвшей въ немъ дозѣ остроумія, Паскино, на половину докторъ-шарлатанъ, на половину магъ и волшебникъ, а въ сущности отъявленный плутъ и еще пять или шесть личностей, такъ что обиліе матеріала далеко не соотвѣтствуетъ небольшому объему пьесы. Нѣкоторые изъ діалоговъ полны жизни и движенія; два или три характера превосходно очерчены, въ особенности характеръ мужа Корналлы. Чтодо главнаго дѣйствующаго лица -- мага и волшебника -- то оно является, пожалуй, сколкомъ съ героя поставленной на сцену почти за тридцать лѣтъ передъ тѣмъ комедіи Аріосто "Чернокнижникъ" "Negromante". Фактъ, свидѣтельствующій, что Тимонеда, если и страдалъ отсутствіемъ оригинальности, то не былъ лишенъ извѣстной доли образованности {"Con privilégie. Comedia Hamada Cornelia, nuevameute compuesta, por Juan de Timoneda. Es rnuy sentida, graciosa, y vozijada. Año 1559". 8 vo.}.

Прозаическая комедія "Близнецы" (Menennos), появившаяся въ печати въ томъ же году, какъ и "Cornelia", служитъ новымъ доказательствомъ его начитанности. Сюжетъ ея заимствованъ у Плавта, хотя авторъ сдѣлалъ въ немъ значительныя измѣненія. Дѣйствіе происходитъ въ Севильѣ; пьеса раздѣлена на четырнадцать сценъ по примѣру Лопе де Руэды и отражаетъ въ себѣ чисто испанскіе нравы. Въ ней даже припоминается Лазарильо де Тбрмесъ по поводу одного безнравственнаго молодаго слуги" {Намекъ этотъ встрѣчается въ XII сценѣ. "Es el mas agudo rapaz del mundo y es lierinano de Lazarillo de Tórmes, el que luvo trezientos y cincuenta amos".}.

Разговоры въ ней большею частью ведутся бойко и естественно и кажутся какъ будто выхваченными изъ жизни, какъ и въ драмахъ того же автора; словомъ, какъ забавная передѣлка (rifacimento) комедіи Плавта, она читается съ удовольствіемъ {Con privilégie. La Comedia de los Menennos, traduzida por Juan Timoneda у puesta en gracioso estilo у elegantes sentencias. Ano 1559". 8 vo.}.

Наиболѣе характеристичной и для автора и для школы, къ которой онъ принадлежалъ, служитъ небольшая пьеса (Paso) подъ заглавіемъ "Слѣпые Нищіе и Мальчика" (Paso de dos Ciegos y un Mozo). Она написана короткими не совсѣмъ правильными стихами и начинается съ монолога, въ которомъ мальчикъ Палильосъ обращается къ публикѣ съ просьбою дать ему мѣсто и въ доказательство своихъ способностей разсказываетъ, какимъ остроумнымъ способомъ онъ обокралъ своего хозяина, слѣпаго нищаго. Въ эту минуту слѣпой нищій, о которомъ идетъ рѣчь, по имени Мартинъ Альваресъ, показывается на углу площади, распѣвая молитвы, какъ обыкновенно дѣлаютъ люди его профессіи, бродящіе по улицамъ испанскихъ городовъ; въ то же время съ противоположной стороны той же площади идетъ другой слѣпой Перо Гомесъ, собратъ перваго по ремеслу. И тотъ, и другой предлагаютъ свои молитвы въ обмѣнъ на милостыню и тѣмъ настойчивѣе, что дѣло происходитъ наканунѣ Рождества. Мартинъ Альваресъ поетъ:

"Благочестивые христіане, кто изъ васъ закажетъ мнѣ пропѣть особую молитву, вновь сложенную въ честь Богородицы"?

Услыхавъ хорошо знакомый голосъ, мальчикъ Палильо ощущаетъ страхъ и хочетъ обратиться въ бѣгство, но, вспомнивъ, что въ этомъ нѣтъ необходимости, такъ какъ нищій слѣпъ, спокойно остается на мѣстѣ въ то время, какъ его прежній хозяинъ продолжаетъ:

"Заставьте же меня пропѣть, вѣдь теперь канунъ Рождества, молитву, что поютъ въ честь Рождества Христова".

Но такъ какъ никто не подаетъ ему милостыню, то онъ восклицаетъ:

"Іисусе! я никогда ничего не видалъ подобнаго; страхъ овладѣваетъ мною: у меня пересохло въ горлѣ отъ распѣваемыхъ мною молитвъ, а прибыли ни на грошъ. Неужели люди стали такъ жадны, что жалѣютъ денегъ на молитвы"?

Подходитъ другой слѣпой нищій Перо Гомесъ и затягиваетъ:

"Почтенные люди, кто изъ васъ попроситъ меня помолиться, за тѣхъ я пропою съ благоговѣніемъ покаянные псалмы, за которые папа Климентъ даровалъ отпущеніе грѣховъ и кромѣ того.... молитву на Рождество Христа" {Devotes cristianos, quien

Manda rezar

Una oracion singulãr

Nueva de nuestra Señora?

Mandadme rezar, pues que es

Noche santa,

La oracion segun se canta

Del nacimiento de Cristo.

Iesus! nunca tal he visto,

Cosa es esta que me espanta:

Seca tengo la garganta

De pregones

Que voy dando por cantones,

Y nada no me aprovecha:

Es la gente tan estrecha,

Que no cuida de oraciones.

Quien manda sus dovociones,

Noble gente,

Que rece devotaniente

Los salines de penilencia,

Por los cuales indulgencia

Otorgo'el Papa Clemente?

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

La oracion del nacimiento

De Christo.

L. F. Moralin, Obras, Madrid, 1830, 8 vo, Tom. I, p. 648.}.

Слѣпцы, узнавъ другъ друга по голосу, вступаютъ въ разговоръ, воображая, что они одни. Альваресъ разсказываетъ, какъ его обворовалъ мошенникъ проводникъ, а Перо поясняетъ, что онъ во избѣжаніе подобнаго несчастія, всегда зашиваетъ собираемые имъ дукаты въ шапку. Выслушавъ все это Полильо, недовольный сверхъ того только-что даннымъ объ немъ отзывомъ, подкрадывается къ Гомесу, сбиваетъ съ него шапку и убѣгаетъ съ ней. Гомесъ полагая, что слѣпой товарищъ подшутилъ надъ нимъ, вѣжливо проситъ его возвратить шапку. Альваресъ отзывается, конечно, полнымъ незнаніемъ о случившемся; Гомесъ настаиваетъ на своемъ и споръ ихъ оканчивается, подобно большинству споровъ этого рода, ссорою и дракою, несомнѣнно къ великому удовольствію того сорта публики, которая собиралась на площадяхъ Валенсіи или Севильи {Это Paso, воспроизводящее, насколько можно судить, сопоставивъ его съ одной сценою въ "Diablo Cojuelo" Tranco VI, весьма вѣрно современные нравы, было перепечатано Моратиномъ (Obras, 8 vo, Madrid, 1830, Tom. I, Parte II, p. 644), въ сочиненіяхъ котораго (Parte I, Catalogo, Nos. 95, 96, 106--118) встрѣчается лучшая оцѣнка произведеній Тимонеды. Обычай пѣть на улицахъ народныя пѣсни всякаго рода былъ весьма распространенъ въ Испаніи со временъ Гитскаго пресвитера (Соріа 1438) и сохранился до нашихъ дней. Мнѣ не разъ случалось слышалъ и даже записать нѣсколько романсовъ въ обмѣнъ за подаяніе, совершенно такъ, какъ это происходитъ въ Paso Тимонеды.

Въ одной изъ комедій Сервантеса "Pedro de Urdemalas" герой является въ роли слѣпаго нищаго и возвѣщаетъ о своемъ прибытіи пѣніемъ, точь въ точь какъ слѣпой въ пьесѣ Тимонеды. Онъ поетъ:

"Я знаю (молитву) души одинокой,

Я знаю молитву св. Панкратія,

Молитву св. Кирика и Акакія.

Я знаю молитву отъ замерзанія,

Ту, что исцѣляетъ отъ желтухи

И ту, что спасаетъ отъ золотухи.

"Se la del anima sola

Y se la de San Pancracio,

Sa de San Quirce у Acacio,

Se la de los sabanones,

La de curar la tericia

Y resolver lamparones.

(Comedias, Madrid, 1615, 4 to, f. 207).}.

ГЛАВА VIII.

ТЕАТРЪ.-- ПОДРАЖАТЕЛИ ЛОПЕ ДЕ РУЭДЫ.-- АЛОНСО ДЕ ЛА ВЕГА.-- СИСНЕРОСЪ,-- СЕВИЛЬЯ. МАЛЯРА. КУЭВА.-- СЕПЕДА.-- ВАЛЕНСІЯ.-- ВИРУЭСЪ.-- ПЕРЕВОДЫ И ПОДРАЖАНІЯ ДРЕВНИМЪ АВТОРАМЪ.-- ВИЛЛЬЯ ЛОБОСЪ.-- ОЛИВА.-- БОСКАНЪ.-- АБРИЛЬ.-- БЕРМУДЕСЪ.-- АРХЕНСОЛА.-- СОСТОЯНІЕ ТЕАТРА.

Въ составѣ труппы Лопе де Руэды находились двѣ личности, бывшіе подобно ему, и драматургами и актерами вмѣстѣ. Первый изъ нихъ былъ Алонсо де ла Вега, умершій въ Валенсіи, въ 1566 году, -- въ томъ самомъ году, когда три его прозаическія драмы, изъ которыхъ одна, прямое подражаніе учителю, были изданы Хуаномъ Тимопедою {C. Pellicer, Origen de la Comedia, Tom. I, p. III; Tom. II, p. 18; L. F. Moralin, Obras, Tom. I, Parte II, p. 638 и его Catalogo, Nos. 100, 104 и 105.}. Другой Антоніо Сиснеросъ, дожившій до 1579 года, хотя мы не знаемъ, дошло ли до насъ хоть одно изъ его драматическихъ произведеній {C. Pellicer, Origen, Tom. I, p. 116; Tom. II, p. 30.}. И тотъ, и другой гораздо ниже Лопе де Руэды и Хуана Тимонеды, но всѣ они вмѣстѣ имѣли въ свое время громадное вліяніе на театръ, вліяніе, которое не прекратилось и до сихъ поръ; доказательствомъ чему служатъ краткія драматическія произведенія, которыя съ ихъ легкой руки навсегда сдѣлались популярны на испанской сценѣ.

Впрочемъ драматическій репертуаръ въ Испаніи 1560--90 годовъ не ограничивался пьесами, сочиненными Лопе де Руэдою, его друзьями и завѣдуемой имъ труппою странствующихъ актеровъ. И въ другихъ мѣстахъ были дѣлаемы попытки иного рода, основанныя на другихъ началахъ, иногда сопровождавшіяся успѣхомъ, иногда совсѣмъ не имѣвшія его. Особенно въ этомъ отношеніи отличилась Севилья и весьма вѣроятно, что комедіи Хуана Маляры или Маль-Лары, уроженца Севильи, разыгрывались тамъ въ эту эпоху. Всѣ онѣ въ настоящее время утрачены {Navarrete, Vida de Cervantes, p. 410. О Маль-Ларѣ я буду говорить впослѣдствіи (Періодъ II, Глав. XXXIX), но думаю, что кстати будетъ теперь же упомянуть о томъ, что за годъ до своей смерти онъ издалъ описаніе встрѣчи Филиппа II въ Севильѣ, въ маѣ 1570 г., во время посѣщенія этого города Филиппомъ по окончаніи войны его съ Маврами. Самъ Маль-Лара сочинилъ на латинскомъ и испанскомъ языкахъ объяснительные надписи къ разнообразнымъ аллегорическимъ изображеніямъ, составлявшимъ главныя украшенія празднества. Надписи эти, равно какъ и описаніе всего, что происходило въ этотъ день въ Севильѣ, онъ включилъ въ свою книжку "Recivimiento que hizo la muy leal Ciudad de Sevilla á la C. R. М. dol Rey Felipe N. S." и проч. (Sevilla, 1570, 18 mo, ff. 181). Небольшая книжка Маль-Лары весьма любопытна отчасти по свѣдѣніямъ, сообщаемымъ ею о Филиппѣ II, Фердинандѣ, Колумбѣ, Лебрихѣ и др., по главнымъ образомъ по заключающемуся въ ней, написанному на прекрасномъ кастильскомъ языкѣ, описанію города и всѣхъ происходившихъ въ немъ церемоній и празднествъ.}. Напротивъ, комедіи Хуана де ла Куэвы отчасти сохранились, отчасти и заслуживаютъ вниманія во многихъ отношеніяхъ, главнымъ образомъ потому, что нѣкоторыя изъ нихъ принадлежатъ къ разряду историческихъ. Комедіи эти, по крайней мѣрѣ то небольшое количество, которое дошло до насъ, были поставлены на сцену въ 1579 и слѣдующихъ годахъ, но напечатаны только въ 1588 г., и всего въ одномъ томѣ {L. F. Moralin, Obras, Tom. I, Parte I, Catälogo, Nos. 132--139, 142--145, 147 и 150. Martinez de la Rosa, Obras, Paris, 1827, 12 mo, Tom. II, pp. 167 и проч.}. Каждая изъ нихъ подраздѣляется на четыре Jornadas или акта; написаны онѣ самыми разнообразными размѣрами; встрѣчаются тутъ terza rima, бѣлые стихи, сонеты, но главнымъ образомъ redontillas и осьмистрочные стансы. Сюжеты нѣкоторыхъ изъ нихъ заимствованы изъ національной исторіи, таковы Семь инфантовъ Лары, Бернардо дель Карпіо, Осада Заморы, есть сюжеты изъ древней исторіи, напр. Аяксъ, Виргинія, Муцій Сцевола, далѣе, есть сюжеты, прямо придуманные, каковы напр. Влюбленный Старикъ, Обезглавленный,-- пьеса основанная на одномъ мавританскомъ преданіи. Наконецъ одна изъ комедій Куэвы El Saco de Roma имѣетъ своимъ сюжетомъ событіе позднѣйшей эпохи, именно взятіе и разграбленіе Рима коннетаблемъ Бурбономъ. Всѣ онѣ отличаются неуклюжестью плана и неровностью въ его исполненіи, напр. El Saco de R о in а ничто иное, какъ рядъ нисколько не связанныхъ другъ съ другомъ діалоговъ, описывающихъ дѣйствія императорской арміи со времени римской осады въ маѣ 1527 до коронованія Карла V въ Болоньѣ, т. е. до февраля 1530. Описаніе разграбленія Рима не лишено извѣстной доли правдивости; но за то въ другихъ мѣстахъ правды очень мало, и испанцы всюду окружены ореоломъ славы {Пьеса эта перепечатана у Ochoa, Teatro Español, Paris, 1838, 8 vo, Tom. I, p. 251.}.

El Infаmаdor (Клеветникъ) передаетъ совершенно въ иномъ тонѣ исторію молодой дѣвушки, отвергающей любовь одного развращеннаго юноши, который изъ мести обвиняетъ ее въ убійствѣ и другихъ преступленіяхъ. Она уже осуждена на смерть, но спасается при участіи сверхъестественныхъ силъ, а ложный доносчикъ несетъ назначенную ей кару. Пьеса производитъ возмутительное впечатлѣніе, особенно въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ родители героя и героини желаютъ смерти собственныхъ дѣтей; въ цѣломъ же она кажется еще нелѣпѣе, благодаря обычной тогда смѣси языческой миѳологіи съ нравами и понятіями новѣйшихъ временъ. Здѣсь даже нѣтъ и слѣда поэтической струнки, которая мѣстами еще звучитъ въ другихъ драмахъ Куэвы; вообще пьеса написана такъ небрежно, что въ ней даже нѣтъ дѣленія актовъ на сцены. {"El Infamador" тоже перепечатанъ у Ochoa, Tom. I, р. 264. Нѣкоторыя думали, что характеръ Лейсино (Leucino) въ этой комедіи послужилъ прототипомъ для Донъ Жуана Тлрсо де Молины, но по моему мнѣнію сопоставленіе этихъ характеровъ другъ съ другомъ не подтверждаетъ этой гипотезы.} Трудно поэтому представить себѣ, чтобы большинство изъ написанныхъ имъ 12 или 14 драмъ могло быть поставлено на сцену. По всей вѣроятности, ихъ діалоги были просто читаны одинъ за другимъ, чтобы ознакомить публику съ ихъ сюжетами, но безъ всякой попытки произвести сценическую иллюзію. Подобная догадка находитъ себѣ подтверженіе въ томъ фактѣ, что драмы, о которыхъ идетъ рѣчь, были, какъ значится на ихъ заглавномъ листкѣ, представлены въ саду нѣкоей доньи Эльвиры въ Севильѣ {Одна изъ пьесъ Куэвы была розыграна не въ саду доньи Эльвиры, а при дворѣ Донъ Хуана; другая въ Atarazanas, т. е. арсеналѣ или цейхгаузѣ, но ни одна изъ нихъ, повидимому, не появлялась на подмосткахъ общественнаго театра.}.

Двѣ комедіи Хожина Ромеро де Сепеды (Ioaquin Romero de Zepeda) изъ Бадахоса, напечатанныя въ Севилльѣ въ 1582 г., далеко не похожи на комедіи Куэвы. Одна изъ нихъ, носящая заглавіе Мetаmorfosеа (Превращеніе), хотя и дѣлится на три jornadas или, акта, но по характеру своему примыкаетъ къ стариннымъ драматическимъ пасторалямъ. Это -- шутливыя состязанія въ остроуміи и любви между тремя пастухами и тремя пастушками, которые постоянно ссорятся между собою, но въ концѣ концовъ примиряются и соединяются, за исключеніемъ одного пастуха, съ самого начала отвергавшаго всякую любовь и пастушки Белизены, которая была слишкомъ жестока къ одному изъ своихъ поклонниковъ, въ свою очередь была отвергнута другимъ и которая кончаетъ тѣмъ, что отъ нея отвертываются всѣ. Первые два акта другой комедіи Сепеды, озаглавленной La Соmedіа Salvage (Дикая комедія), заимствованы изъ знаменитой драматической исторіи "Селестины", а третій и послѣдній актъ переполненъ всякими ужасами собственнаго изобрѣтенія автора. Пьеса получила свое названіе отъ дикарей, которые являются въ ней дѣйствующими лицами, точно также какъ они фигурируютъ въ рыцарскихъ романахъ и старинной англійской драмѣ и своей грубостью и нелѣпостью вполнѣ оправдываютъ свое названіе. Повидимому, ни одна изъ пьесъ Сепеды не имѣла сколько нибудь значительнаго вліянія на развитіе драмы въ Севильѣ, хотя въ обѣихъ ихъ не мало легкихъ, плавныхъ стиховъ и попадаются иногда граціозные обороты фразъ и мыслей {Обѣ эти пьесы находятся въ Obras de loachim Romero de Zepeda, Vezino de Badajoz", (Sevilla, 1582, что, ff, 130 и 118) и были перепечатаны Oroa. Замѣчательно начало второй хорнады "Metamorfosea", хотя поэтическія красоты ея, проникнутыя чисто-античнымъ духомъ, скорѣе лирическія, чѣмъ драматическія. Другая пьеса, отысканная Такомъ въ одной рукописи и помѣченная 1626 г. свидѣтельствуетъ, что Сепеда еще долго работалъ для театра. [Nachträge, 1854, р. 59]. Другіе писатели, жившіе въ описываемую эпоху въ Севильѣ, перечислены Куэвой въ его "Exemplar Poêtico" [Sedano, Parnaso Español, Tom. VIII.р. 60):

Los Sevillanos, comicos, Guevara,

Gulierre de Cetlna, Cozar, Fuentes,

El ingeniose Ortiz, который прибавляетъ при этомъ, что было еще много другихъ (оtros muchоs), но что сочиненія ихъ затеряны. Изъ нихъ нѣкоторые, по его словамъ, подражали древнимъ. Можетъ быть, къ этимъ послѣднимъ онъ относилъ Маляру и Мехію.}.

Подобное же поэтическое движеніе, сообщившее свой толчекъ и драмѣ, происходило въ ту же эпоху изъ Валенсіи и весьма возможно, что въ немъ принималъ участіе Лопе де Вега, жившій изгнанникомъ въ Валенсіи около 1585 года. Какъ-бы то ни было, но Кристобаль де Вируэсъ, другъ Лопе, который часто упоминаетъ о немъ, родившійся въ Валенсіи въ 1550 году, -- былъ однимъ изъ писателей, сильно содѣйствовавшихъ развитію любви къ драматическому искусству въ родномъ городѣ. По его словамъ, онъ Первый сталъ дѣлить пьесу на три jornadas или акта, и хотя Лопе де Вега поддерживаетъ своимъ авторитетомъ слова своего друга, но тѣмъ не менѣе оба они ошибаются, ибо теперь достовѣрно извѣстно, что это дѣленіе было впервые предложено Францискомъ де Авенданьо ранѣе 1553 года, т. е. когда Вируэсу было не болѣе трехъ лѣтъ отъ роду {См. L. F. Moralin, Catâlogo No 84.}.

Изъ драматическихъ произведеній Вируэса до насъ дошло пять стихотворныхъ комедій. Предполагаютъ, что онѣ написаны въ періодъ между 1579--81 годами, напечатаны же онѣ были лишь въ 1609 году, когда въ полной силѣ было вліяніе Лопе де Веги. Такимъ образомъ, весьма возможно, что во время печатанія драмы Вируэса подверглись измѣненіямъ и поправкамъ, чтобы приблизить ихъ къ типу драмы, созданному геніемъ его друга. Сюжеты двухъ изъ нихъ Кассандра и Марсела, по всей вѣроятности изобрѣтенные самимъ авторомъ, отличаются крайней дикостью. Въ пьесѣ Неистовый Аттила (El Atila Furioso) погибаютъ насильственною смертью пятьдесятъ дѣйствующихъ лицъ, не считая экипажа галеры, гибнущаго въ пламени, ради утѣхи тирана и его приближенныхъ. Въ "Семирамидѣ" {} сюжетъ такъ обработанъ, что самъ

"Semiramis" была перепечатана въ Лейпцигѣ въ 1858 г. Изданіемъ ея въ свѣтъ неизвѣстный издатель оказалъ не малую услугу изученію старинной испанской литературы. Только напрасно онъ въ предисловіи ссылается на авторитетъ Шака, какъ бы желая дать понять, что знаменитый критикъ раздѣляетъ его взглядъ на эту дикую пьесу, какъ на произведеніе выдающихся литературныхъ достоинствъ и цѣнности. По моему мнѣнію ссылка эта доказываетъ, что онъ не вполнѣ вдумался въ смыслъ разбора этой пьесы, сдѣланный Шакомъ. [Dramat, Lit., Vol., I, p. 296]. Для меня также нѣтъ никакого сомнѣнія, что онъ и въ глаза не видалъ единственнаго подлиннаго изданія пьесъ Вируэса, вышедшаго 1609 г., а изъ примѣчаній, помѣщенныхъ въ концѣ его перечня errata, видно, что онъ не всегда понималъ издаваемый имъ текстъ. Такъ напримѣръ, если бы онъ зналъ, что существуетъ рѣка Is и при ней городъ того же имени, упоминаемый Геродотомъ [Lib. I, Cap. 179] и близь котораго находились богатыя залежи асфальта, то онъ конечно написалъ бы это слово съ заглавной буквы, какъ оно написано у Вируэса и тогда 690 стихъ третьей хорнады пересталъ бы ему казаться непонятнымъ. Далѣе если бы онъ прочелъ со вниманіемъ приводимое имъ мѣсто [Jorn. III, у 632, и др.], онъ не сталъ бы утверждать, что "въ немъ очевидно недостаетъ цѣлой строки". Я также полагаю, что издатель "Semiramie" несправедливо корить [Предисловіе, стр. ХI] Вируэса его ученостью, почерпнутой будто бы изъ вторыхъ рукъ. Въ неправильности своего мнѣнія онъ можетъ убѣдиться, прочтя то мѣсто у Геродота, изъ котораго, по моему мнѣнію, испанскій поэтъ заимствовалъ свое описаніе Вавилона. Кальдеронъ, взявши его для своихъ двухъ пьесъ, озаглавленныхъ Дочь Воздуха (La Hija del Aire), не смотря на ослѣпительный блескъ своего поэтическаго генія, ничего не могъ сдѣлать съ топорнымъ произведеніемъ своего предшественника. Всѣ его четыре пьесы нелѣпы.

"Elisa Dido" гораздо выше и ее по справедливости можно разсматривать, какъ попытку придать драмѣ болѣе художественную форму, она состоитъ изъ пяти актовъ и въ ней соблюдены "единства", хотя Вируэсъ едва ли ясно понималъ то, что впослѣдствіи разумѣлось подъ этимъ техническимъ выраженіемъ. Интрига, изобрѣтенная имъ самимъ и имѣющая мало общаго съ повѣствованіями Виргилія или старинныхъ испанскихъ хроникъ, состоитъ въ томъ, что королева карѳагенская погибаетъ отъ собственной руки, чтобы быть вѣрной памяти Сихея и избѣжать брака съ Ярбасомъ. Акты въ этой пьесѣ не раздѣлены на сцены, но за то каждое дѣйствіе снабжено хоромъ. Словомъ, это подражаніе стариннымъ греческимъ образцамъ; въ своей же лирической части, а также и въ нѣкоторыхъ мѣстахъ діалога, она вполнѣ достойна таланта автора эпической поэмы "Monserrate" и во всякомъ случаѣ представляетъ собою замѣчательное для той эпохи произведеніе. Что до характеровъ, то они здѣсь очерчены плохо, равнымъ образомъ дѣйствію пьесы не достаетъ жизни и поэтическаго одушевленія. Короче попытка Вируэса сообщить испанской драмѣ новое направленіе, прямо противоположное тому, котораго она держалась прежде, была неудачна и не имѣла успѣха {Въ обращеніи къ читателю "[Discreto Letor]", предпосланному единственному изданію "Obras iragicasy liricas del Capitan Cristoval de Virues" (Madrid, 1609, 12-то IF. 278] говорится, что авторъ стараіся въ первыхъ четырехъ трагедіяхъ "соединить что есть лучшаго въ древнемъ и новомъ искусствѣ"; о Дидонѣ говорится, что она "va escrita toda por el estilo de Griegos i Ealinos con cuidado у estudio". См. такжсъ. F. Moratin, Catalogo, Nos. 140. 141, 146, 148, 149 Ср. Martinez de la Rosa, Obras, Tom. II, pp. 153--167. Пьеса Andreis Rey de Artieda "Теруэльскіе любовники" относится къ той же эпохѣ. См. Xmeno, Tom I, р. 263; Foster, Tom. I, p.212.}.

Тѣмъ не менѣе она была повторена и не разъ. Этому благопріятствовало самое время. Это была эпоха, когда Испанія начала серьезно знакомиться съ древнимъ театромъ. За упомянутыми уже переводами Вилльялобоса въ 1515 и Оливы около 1530 года, слѣдовали въ 1540 году переводы изъ Эврипида Боскана {Переводы изъ Эврипида, сдѣланные Босканомъ, никогда не были изданы, несмотря на то, что они упомянуты въ разрѣшеніи печатать сочиненія Боскана, выданномъ Карломъ V, 18 февраля 1543 г. Женѣ его и приложенномъ къ первому изданію его сочиненій, вышедшему въ томъ же году въ Барселонѣ. Босканъ умеръ въ 1540 г.}, двухъ комедій Плавта, неизвѣстнаго переводчика {L. F. Moratin, Catalogo Nos. 86 и 87.} "Плутуса" Аристофана "Медеи" Эврипида и переводъ шести комедій Теренція, сдѣланный Педро Симономъ де Абрилемъ въ 1570--77 годахъ {Pellicer, Biblioteca de Traductores Españoles, Tom. II, 145 и проч. Къ переводамъ Абриля изъ Теренція приложенъ латинскій текстъ и судя по прологу цѣлью переводчика было содѣйствовать преобразованію испанскаго театра. Можетъ бытъ переводчикъ даже разсчитывалъ, что они будутъ поставлены на сцену.}. Попытки Тимонеды въ его Близнецахъ и Вируэса въ его Дидонѣ также были знаменіями времени, и за ними слѣдовали и другія, изъ которыхъ двѣ заслуживаютъ упоминанія.

Первая принадлежитъ Херонимо Бермудесу, уроженцу Галиціи, родившемуся, какъ предполагаютъ, около 1530 г. и жившему до 1585 года. Онъ былъ профессоромъ богословія въ саламанскомъ университетѣ и издалъ въ 1577 г. въ Мадритѣ, двѣ драмы, которыя онъ смѣло назвалъ первыми испанскими трагедіями (Primeras Tragedies Españolas) {Sedano "Parnaso Español", [Tom. VI, 1772] содержитъ обѣ драмы Бермудеса и біографическія о немъ свѣдѣнія.

Я полагаю, что кромѣ упомянутыхъ драмъ все, что намъ осталось отъ Бермудеса, ограничивается "Hesperodia", панегирикомъ великому герцогу Альбѣ, написаннымъ въ 1589 но возвращеніи автора изъ его долгихъ странствованій по Франціи и Африкѣ. Эте холодная элегія, первоначально написанная по латыни и напечатанная въ первый разъ у Седано Parnaso [Tom. VII 1773, р. 146] Мѣстами она нѣсколько темна, а о цѣломъ, переведенномъ на испанскій языкъ въ угоду другу или женѣ друга, самъ авторъ весьма правильно отзывается, что оно не столько интересно,, чтобы лишить ихъ сна``. Въ посвященіи, къ "Nise Lastimosa", онъ намекаетъ на то, что будучи уроженцемъ Галисіи, онъ не вполнѣ хорошо владѣетъ кастильскимъ языкомъ. Я однако не замѣтилъ шероховатости въ его слогѣ; впрочемъ его діалектъ помогъ ему справиться съ португальскимъ языкомъ Феррейры. Слѣдуетъ упомянуть, что обѣ трагедіи Бермудеса были изданы подъ псевдонимомъ Антоніо Сильвы, можетъ быть потому, что онъ былъ доминиканскимъ монахомъ. Тощій томикъ сочиненій Бермудеса изданъ въ 1577 въ Мадритѣ и напечатанъ очень плохимъ шрифтомъ.}. Обѣ онѣ драматизируютъ исторію Инесы де Кастро; обѣ состоятъ изъ пяти актовъ, отличаются разнообразіемъ метра и снабжены хорами, по античному образцу. Но литературное достоинство ихъ далеко неодинаково. Первая "Nise Lastimosa", т. e. Злополучная Инеса (Nise -- довольно плохая анаграмма имени "Инеса") есть ни что иное, какъ хорошій переводъ португальской пьесы Inéz de Castro, написанной Феррейрою и которая, несмотря на нѣкоторые недостатки въ планѣ, отличается глубокой нѣжностью и замѣчательными поэтическими красотами. Вторая "Nise. Laureada" или Торжествующая Инеса драматизируетъ исторію Инесы съ того мѣста, гдѣ остановилась первая, т. е. со смерти принцессы. Здѣсь мы видимъ, какъ трупъ ея вырываютъ изъ могилы черезъ 20 лѣтъ послѣ смерти и коронуютъ и какъ принцъ возобновляетъ свой бракъ съ останками своей возлюбленной.

Казнь ея убійцъ изображена въ концѣ пьесы съ такой грубостью языка и подробностью, что она производитъ возмутительное впечатлѣніе. Впрочемъ, ни та, ни другая пьеса не оказала замѣтнаго вліянія на развитіе испанской драмы. Тѣмъ не менѣе въ "Nise Lastimosa" есть не мало истинно поэтическихъ мѣстъ; таковы -- прекрасный хоръ о любви въ концѣ перваго акта, сонъ Инесы -- въ третьемъ и проникнутый чисто греческимъ духомъ разговоръ принцессы съ хоромъ женщинъ изъ Коимбры; впрочемъ, два послѣднія мѣста чуть не цѣликомъ заимствованы Бермудесомъ изъ пьесы Феррейры {"Inez de Castro" Антоніо Феррейры, одно изъ самихъ прекрасныхъ и поэтическихъ произведеній, написанныхъ на португальскомъ языкѣ, находится въ его "Poemas [Lisboa, 1771, 12 mo, Tom. II, pp. 23 etc.) Феррейра умеръ во время чумы въ Лиссабонѣ въ 1569 г., на сорокъ второмъ году своей жизни.}.

Три трагедіи Луперсіо Леонардо Архенсолы, превосходнаго лирическаго поэта, о которомъ впослѣдствіи мы будемъ говорить подробнѣе, произвели при своемъ появленіи несравненно больше впечатлѣнія, что впрочемъ не мѣшало имъ быть также забытыми, какъ и ихъ предшественницы. Архенсола написалъ ихъ, будучи всего двадцатилѣтнимъ юношей, а играны онѣ были около 1585 года., развѣ вы не помните", говоритъ каноникъ въ Донъ-Кихотѣ, "что нѣсколько лѣтъ тому назадъ въ Испаніи были поставлены на сцену три трагедіи -- сочиненные однимъ знаменитымъ поэтомъ, которыя были такъ хороши, что привели въ восторгъ и удивленіе всѣхъ, кто ихъ видѣлъ: и невѣждъ, и ученыхъ, и толпу, и избранное общество, и что эти три трагедіи давали актерамъ такіе сборы, какихъ они не могли получить съ тридцати лучшихъ пьесъ, написанныхъ позже?-- Вы, конечно, отвѣчалъ директоръ театра, съ которымъ бесѣдовалъ каноникъ, "разумѣете трагедіи: "Isabela" "Philis" и "Alexandra" {Don Quixote, Parte I, c. 48.}.

Сужденіе Сервантеса весьма замѣчательно въ устахъ мудраго толедскаго каноника оно кажется еще замѣчательнѣе. Но несмотря на быстрый и блистательный успѣхъ трагедій Архенсолы, засвидѣтельствованный Сервантесомъ, пьесы эти такъ безслѣдно исчезли, что самое имя знаменитаго поэта долго оставалось неизвѣстнымъ. Подозрѣвали даже, что Сервантесъ хотѣлъ похвалить самого себя. Только открытіе между 1760--70 годами, двухъ изъ упомянутыхъ пьесъ "Александры" и "Изабелы", уничтожило всякія сомнѣнія; съ тѣхъ поръ онѣ безспорно признаются твореніями Луперіо Леонардо де Архенсолы {Онѣ впервые появились у Седано въ VI томѣ "Parnaso Español". Всѣ необходимыя къ нимъ поясненія можно найти у Седано, Моратина и Мартинеса де ла Розы. "Philis" не была отыскана. Подлинныя рукописи двухъ напечатанныхъ пьесъ находились въ 1772 г. въ архивѣ "Escuclas Pias" города Балбастро въ Аррагоніи, куда онѣ были доставлены наслѣдникомъ поэта. По слухамъ текстъ ихъ лучше, чѣмъ текстъ, которымъ использовался Седано. Ради почтенной памяти поэта слѣдовало бы справиться объ этомъ. (Sebastian de Latre, Ensayo solde le Teatro Españlo, folio, 1773, Prologo).}.

Къ сожалѣнію, онѣ нисколько не оправдываютъ ожиданій, порожденныхъ великодушнымъ отзывомъ Сервантеса. Правда, стихосложеніе ихъ отличается стройностью, плавностью и разнообразіемъ метра, но въ планѣ замѣтно подражаніе греческимъ образцамъ, вызванное, можетъ быть, недавней попыткой Бермудеса. Каждая трагедія дѣлится на три акта; хоры, первоначально сочиненные для каждаго акта, болѣе не существуютъ. Изъ дошедшихъ до насъ трагедій Архенсолы "Alexandra" -- худшая. Дѣйствіе ея происходитъ въ Египтѣ и сюжетъ, съ начала до конца выдуманный, полонъ нелѣпыхъ ужасовъ. Всѣ дѣйствующія лица, за исключеніемъ развѣ одного вѣстника, погибаютъ. На сценѣ рѣжутъ дѣтямъ головы и бросаютъ ихъ къ ногамъ родителей. Измѣнница -- королева, которую заставляютъ омыть руки въ крови ея недостойнаго любовника, откусываетъ себѣ языкъ и выплевываетъ его въ лице своего ужаснаго супруга. Среди такихъ чудовищныхъ жестокостей даже измѣна и бунтъ кажутся свѣтлыми точками.

"Isabela" -- лучше "Александры", хотя и она не заслуживаетъ особыхъ похвалъ. Главнымъ героемъ является одинъ изъ первыхъ мавританскихъ властителей Сарагоссы, который, потерпѣвъ неудачу въ любви своей къ христіанкѣ Изабеллѣ, изгоняетъ изъ своего государства всѣхъ христіанъ. Изабелла съ своей стороны влюблена въ знатнаго мавра, котораго она обратила въ христіанство и который вмѣстѣ съ нею удостоивается мученическаго вѣнца. Эпизодовъ тутъ много и нѣкоторые изъ нихъ очень удачны, но въ ихъ связи и расположеніи нѣтъ и слѣда драматическаго искусства; равнымъ образомъ и въ діалогахъ мало естественности и жизни; вслѣдствіе чего они и не производятъ должнаго впечатлѣнія. И эта пьеса, подобно своей предшественницѣ, исполнена всякихъ ужасовъ. Девять главныхъ дѣйствующихъ лицъ ея погибаютъ насильственною смертью и головы ихъ выставляются на сценѣ; впрочемъ въ концѣ пьесы авторъ, какъ бы устыдившись своей жестокости, долго колеблется совершить передъ зрителами одно совершенно излишнее самоубійство. Пьеса открывается прологомъ, въ которомъ Слава оплакиваетъ печальную судьбу театра, а въ концѣ пьесы появляется тѣнь недавно умершей Изабеллы, чтобы прочесть довольно плоскій и совершенно ненужный эпилогъ. Нужно прибавить впрочемъ, что въ массѣ длинныхъ и скучныхъ разсужденій, изъ которыхъ главнымъ образомъ составлена пьеса, попадаются тамъ и сямъ мѣста, если и не поэтическія, то во всякомъ случаѣ весьма краснорѣчивыя. Разъ или два замѣтны проблески чисто трагическаго паѳоса, именно въ разсужденіяхъ Изабеллы и ея семьи о грозящемъ имъ изгнаніи и о гибели всего ихъ рода, и затѣмъ -- въ сценѣ между Адульсомъ, возлюбленнымъ Изабеллы, и сестрой короля Ахой, которая безкорыстно любитъ Адульса, хотя и знаетъ объ его страсти къ своей соперницѣ, прекрасной христіанкѣ. При всемъ томъ трудно объяснить, какимъ образомъ подобная пьеса могла имѣть приписанный ей успѣхъ, если только мы не предположимъ, что испанцы уже въ самомъ началѣ до того полюбили театральныя зрѣлища, что любое драматическое произведеніе, поставленное на сцену при благопріятныхъ условіяхъ, производило Эффектъ и увлекало ихъ за собою {Существуетъ нѣсколько старинныхъ романсовъ на сюжетъ этой пьесы. См. Wolf, "Uber eine Sammlung Spanischer Romanzen" (Wien, 1850, pp. 33, 34); самое-же историческое преданіе находится въ "Cronika General", Parte III, c. 22, ed, 1604, ff. 83, 84.}.

Если не по своему характеру и духу, то по времени своего появленія, драмы Архенсолы прямо приводятъ насъ къ періоду, который открывается знаменитыми, безсмертными именами Сервантеса и Лопе де Веги. Такимъ образомъ, драмы эти являются послѣднею гранью, раздѣляющею собою два періода въ исторіи стариннаго испанскаго театра. Если мы оглянемся назадъ и припомнимъ характеръ этого театра и условія его развитія въ теченіе разсмотрѣннаго нами длиннаго періода, мы легко прійдемъ къ тремъ важнымъ выводомъ. {Весьма вѣроятно, что рано или поздно найдется не малое количество драмъ, принадлежащихъ къ періоду между Лопе де Руэдою и Лопе де Вегою, т. е. между 1560 и 1590 гг., самыя названія которыхъ до сихъ поръ остаются неизвѣстными публикѣ, но весьма сомнительно, чтобы знакомство съ ними прибавило что нибудь важное къ нашему пониманію характера и развитія драмы того времени. Aribau, Biblioteca, Tom. II, рр. 163, 225, примѣчаніе. Названія многихъ изъ этихъ драмъ, частью написанныхъ по испански, частью по латыни, частью на обоихъ языкахъ, но по характеру своему родственныхъ стариннымъ мистеріямъ и Autos, можно найдти въ испанскомъ переводѣ моей книги, Т. II, стр. 543-- 550. Повидимому, большинство ихъ было играно въ монастыряхъ, куда, какъ извѣстно, также проникла впослѣдствіи свѣтская драма и даже нашла себѣ весьма благосклонный пріемъ.}

Во-первыхъ, мы убѣждаемся, какъ незначительны и рѣдки были попытки создать и развить національную драму. Въ продолженіе двухъ вѣковъ со времени ея появленія, т. е. съ 1250 года, мы не видимъ почти ничего, кромѣ грубыхъ пантомимныхъ спектаклей, хотя весьма вѣроятно, что къ нимъ иногда присоединялись діалоги, подобные тѣмъ, какіе мы встрѣчаемъ въ ту же эпоху въ самыхъ первобытныхъ религіозныхъ представленіяхъ Франціи и Англіи. Въ слѣдующемъ столѣтіи, вплоть до временъ Лопе де Руэды, лучшее изъ того, что до насъ дошло -- это Стансы Минго Ревульго, больше похожіе на остроумную политическую сатиру, чѣмъ на истинную драму; за ними слѣдуютъ эклоги Хуана Энцины и Висенте, Propaladia Торреса Нахарро, вещь несомнѣнно болѣе драматическая, и наконецъ нѣсколько малоизвѣстныхъ переводовъ изъ древнихъ авторовъ. Въ полстолѣтіе, слѣдующее за попыткой Лопе де Руэды создать народную драму, мы встрѣчаемъ лишь небольшое количество Фарсовъ, сочиненныхъ самимъ Лопе или его послѣдователями; встрѣчаемъ рѣдкія попытки, сдѣланныя въ Севильѣ и Валенсіи, пока наконецъ не доходимъ до трагедій Бермудеса и Архенсолы, несомнѣнно старавшихся идти по слѣдамъ знаменитѣйшихъ драматурговъ Греціи. Итакъ три съ половиной или четыре вѣка дали Испаніи меньше драматическихъ произведеній, чѣмъ одно полстолѣтіе того же періода Франціи и Италіи. Къ концу этого періода, т. е. около 1585 года, національный геній Испаніи повидимому столь же мало посвящалъ себя обработкѣ драмы, какъ и въ Англіи, гдѣ Гринъ и Пиль только что начали подготовлять дорогу Марло и Шекспиру.

Пойдемъ далѣе. Сценическая обстановка того времени, со включеніемъ декорацій и костюмовъ, была очень плоха. Въ теченіе большей части разсмотрѣннаго нами періода драматическія представленія въ Испаніи ограничивались религіозными пантомимами, разыгрываемыми въ церквахъ для назиданія народа, или доступными немногимъ частнымъ спектаклямъ, исполнявшимся при дворѣ и во дворцахъ вельможъ. Лопе де Руэда первый вывелъ эти представленія на городскую площадь и приспособилъ ихъ къ пониманію, вкусамъ и нравамъ толпы. Но у него не было своего постояннаго театра и остроумные Фарсы Руэды исполнялись на временныхъ подмосткахъ, труппою странствующихъ актеровъ, которые даже въ самыхъ большихъ городахъ останавливались лишь на нѣсколько дней и были особенно популярны преимущественно въ простомъ народѣ.

Въ 1568 г. мы впервые встрѣчаемся съ чѣмъ-то въ родѣ постояннаго театра, да и то далеко не въ настоящемъ смыслѣ этого слова. Театръ этотъ обязанъ своимъ бытіемъ состоявшейся сдѣлкѣ или соглашенію съ церковью, слѣды котораго и теперь еще замѣтны въ Мадритѣ и другихъ мѣстахъ. Отправляясь изъ того, что драматическія представленія въ Испаніи были религіознаго происхожденія и имѣли своей цѣлью назиданіе народа, правительство офиціально объявило, что въ Мадритѣ актеры могутъ давать спектакли только въ опредѣленныхъ мѣстностяхъ, указанныхъ двумя извѣстными религіозными братствами, и непремѣнно подъ условіемъ арендной платы въ пользу братствъ. Послѣ 1583 года право, данное двумъ братствамъ, было распространено особымъ указомъ и на городской госпиталь. Въ силу этого указа, начиная съ 1586 года въ Мадритѣ открылись публичныя представленія въ нѣкоторыхъ, опредѣленныхъ братствами, помѣщеніахъ безъ крыши, безъ мѣстъ для зрителей, съ тѣми только сценическими приспособленіями, которыя, по остроумному описанію Сервантеса, могли быть уложены вмѣстѣ съ костюмами труппы въ нѣсколько большихъ мѣшковъ.

Въ такомъ видѣ театръ существовалъ нѣсколько лѣтъ. Существовали только странствующія труппы, остававшіяся въ городахъ, даже и въ Мадритѣ, на самое короткое время. Опредѣленнаго мѣста для театральныхъ представленій не было, благочестивыя братства предоставляли актерамъ по своему усмотрѣнію то тотъ, то другой дворъ. Спектакли происходили днемъ по воскресеньямъ или въ праздники, да и то только въ случаѣ благопріятной погоды. Женщины стояли отдѣльно отъ мужчинъ. {Братства эти были Cofïadia de la Sagrada Pasion, основанное 1565 г., и Cofradia de la Soledad, основанное въ 1567. Очеркъ первоначальной исторіи мадритскаго театра, правду сказать, далеко не обстоятельный, можно найти у Пеллисера въ его "Origen de a Comedia en España"; (Tom. I p. 43--77) впрочемъ и нѣтъ.} Зрителей было такъ немного, что прибыль двухъ братствъ и госпиталя не превышала 40 и 50 франковъ съ каждаго представленія. {С. Pellicer, Origen, Tom. I p. 83.} Наконецъ въ 1576 и 1583 годахъ, актерамъ были даны въ постоянное пользованье два задворка при двухъ домахъ, выходившихъ въ улицы "Principe" и "Cruz". Тутъ уже было впервые устроена нѣчто въ родѣ грубой сцены, а для зрителей были поставлены скамейки, но кровли или покрышки все еще не хватало. Зрители помѣщались или подъ открытымъ небомъ или въ окнахъ дома, къ которому примыкалъ театральный дворъ. Актеры играли подъ плохенькимъ и тоненькимъ навѣсомъ, не имѣя въ своемъ распоряженіи никакихъ сценическихъ приспособленій. Отсюда ясно, что до 1586 г. мадритскіе театры находились въ такомъ плохомъ состояніи, которое никоимъ образомъ не могло способствовать развитію истинной національной драмы. {Ibid., p. 56.} Наконецъ въ третьихъ нужно замѣтить, что небольшое число существовавшихъ тогда пьесъ въ большинствѣ случаевъ не отличалось рѣзко-опредѣленнымъ направленіемъ, къ которому могла бы примкнуть національная драма. Эклоги Хуана Энсины, первыя драматическія произведенія, представленныя въ Испаніи лицами не духовнаго и не рыцарскаго сословія, оставались въ сущности все-таки эклогами, не смотря на измѣненія, внесенныя въ ихъ буколическій характеръ вторженіемъ политическихъ и религіозныхъ идей. Двѣ или три комедіи Торреса Нахарро и нѣкоторыя изъ пьесъ Куэвы представляютъ уже болѣе серьезную попытку создать драматическую интригу и сообщить театру историческое направленіе, хотя вліяніе комедій перваго сказалось въ Испаніи довольно поздно, такъ какъ онѣ долгое время печатались въ одной только Италіи. Переводы античныхъ пьесъ, сдѣланные Виллалобосомъ, Фернаномъ Пересомъ де Оливою, Педро Симономъ Абрилемъ и другими, повидимому, не предназначались для сцены, да и не могли разсчитывать на успѣхъ въ народныхъ массахъ. Наконецъ Бермудесъ со своими заимствованіями изъ португальскаго и съ своей собственною пьесой, наполненной всякими ужасами, тоже очевидно былъ мало оцѣненъ вначалѣ и совсѣмъ забытъ впослѣдствіи.

Такимъ образомъ до 1586 года мы видимъ только двухъ писателей, которые могли бы водворить на постоянной сценѣ національную драму. Это, во-первыхъ, Археясола, три трагедіи котораго имѣли небывалый успѣхъ, но онѣ такъ мало проникнуты народнымъ духомъ, что вскорѣ были преданы забвенію; во-вторыхъ -- Дрпе де Руэда, авторъ и актеръ въ одно и то же время, потѣшавшій народъ своими фарсами и создавшій свою школу, въ которой образовались Алонсо де ла Вега и Сиснеросъ. Оба они писали подобные же фарсы, большею частью въ прозѣ и разсчитанные на такой мимолетный успѣхъ, что ни одно изъ ихъ произведеній не дошло до насъ. Очевидно, что немногія, сдѣланныя до 1586 года, попытки создать драму въ Испаніи, отправлялись изъ столь различныхъ и противоположныхъ принциповъ, что изъ нихъ оказывалось невозможнымъ выработать прочныя основы національнаго театра.--

Но хотя этихъ основъ еще не было, тѣмъ не менѣе все способствовало ихъ подготовкѣ. Сцена, хотя и весьма грубая, имѣла уже два своихъ постоянныхъ помѣщенія, послужившихъ (любопытный фактъ) мѣстомъ, на которомъ воздвигнуты два главнѣйшіе театра въ Мадритѣ. Число актеровъ было, правда, не велико, но оно въ такой степени способствовало-развитію вкуса къ театральнымъ представленіямъ, что Лопесъ Пинсіано, человѣкъ образованный и едва-ли способный удовлетворяться грубой игрой; говорилъ: "Когда я вижу на афишѣ имена Сиснероса или Гальвеса, я, во что бы то ни стало, стремлюсь ихъ видѣть; когда же я сижу въ театрѣ зимой, я не чувствую холода, а лѣтомъ -- зноя" {Philosophia Antiqua Poetica de А. L. Pinciano. Madrid, 1596, 4-to, p. 128, Сиснеросъ билъ знаменитый актеръ временъ Филиппа II. По поводу его Донъ Карлосъ имѣлъ ссору съ кардиналомъ Эспинозою. Cabrera, Felipe II, Madrid, 1619, folio, p. 470. Ссора эта составляетъ эпизодъ драмы Педро Хименеса, озаглавленной "El Principe Don Carlos" и выведена въ Jornada И. (См. Parte XXVIII de Comedias de varies aulores, Huesca, 1634, f, 183, а). Сиснеросъ пользовался наибольшею извѣстностью между 1579--1586 гг. С. Pellicer, Origen Tom. 1, рр. 60, 61. Лопе де Вега говоритъ объ немъ съ большимъ восхищеніемъ, какъ объ актерѣ, не имѣющемъ себѣ равнаго съ тѣхъ поръ, какъ существуетъ театръ". (Peregrine en su Patria, ed., 1604 f. 263). Любопытный періодъ въ исторіи испанскаго театра, простирающійся отъ смерти Лопе де Руэды до первыхъ тріумфовъ Лопе де Веги, лучше всего прослѣдить по Моратинову "Catalogo" (Obras, 1830, Tom I, pp. І92--300). Хотя въ этотъ каталогъ и не занесены многія изъ грубыхъ попытокъ, но не пропущено ни одной, имѣющей значеніе. Гайянгосъ въ испанскомъ переводѣ моей книги (см. прим. 2 къ этой главѣ) перечислилъ заглавія многихъ изъ нихъ, и могъ бы, конечно, собрать гораздо больше, еслибы стоило надъ этимъ трудиться. Нѣкоторыя изъ поименованныхъ имъ пьесъ были изданы, но большинство до сихъ поръ находится въ рукописи. Нѣкоторыя написаны по-латыни, нѣкоторыя по-испански, нѣкоторыя на обоихъ языкахъ вмѣстѣ. Однѣ изъ нихъ духовныя, другія свѣтскія. Большинство изъ нихъ было, вѣроятно, играно въ помѣщеніяхъ религіозныхъ братствъ, въ іезуитскихъ коллегіяхъ и въ монастыряхъ по случаю такихъ торжествъ, какъ избраніе епископа или канонизація святаго. Впрочемъ о нѣкоторыхъ изъ нихъ нельзя дѣлать никакихъ заключеній. Но въ цѣломъ онѣ нисколько не измѣняютъ сдѣланной нами характеристики старинной испанской драмы. Знакомство съ ними вполнѣ убѣждаетъ насъ, что онѣ принадлежали къ переходной эпохѣ и что этотъ переходъ къ лучшему совершался крайне медленно.}.

Въ концѣ концовъ публика, усердно посѣщавшая устроенные для нея плохія представленія, если еще и не могла опредѣлить, какого рода драма сдѣлается національною, то уже предрѣшала, что время созданія національной драмы наступило и что она должна отражать въ себѣ характеръ и нравы испанскаго народа.

ГЛАВА IX.

Луисъ де Леонъ.-- Его молодость.-- Преслѣдованія.-- Переводъ "Пѣсни Пѣсней".-- Его "Nombres de Cristo".-- Его "Perfecta Casada" и другія прозаическія произведенія.-- Его смерть.-- Его поэмы.-- Его личность и характеръ.

Не слѣдуетъ забывать, что говоря о происхожденіи итальянской школы испанской поэзіи и существовавшемъ въ ту пору театрѣ, мы имѣли весьма рѣдко случай останавливать наше вниманіе на одномъ выдающемся элементѣ испанскаго народнаго характера, неизмѣнно проникающемъ собою всю громадную массу національной литературы; я разумѣю элементъ религіозный. Вслѣдствіе многовѣковой борьбы съ Маврами въ старинномъ кастильскомъ характерѣ, на ряду съ вѣрностью королю и рыцарскимъ духомъ, развилось благоговѣніе къ церкви, или вѣрнѣе сказать къ религіи церкви, и глубокое чувство набожности. Хотя это чувство принимало по временамъ ложныя формы и направленія, тѣмъ не менѣе оно съ самаго начала съумѣло найти для себя подходящее поэтическое выраженіе. Что въ чувствѣ этомъ въ теченіе XVI столѣтія не произошло ни малѣйшей перемѣны, поразительнымъ тому доказательствомъ служитъ личность извѣстнаго испанца, родившагося черезъ двадцать лѣтъ по смерти Діэго де Мендозы, но благодаря болѣе мягкимъ и серьезнымъ свойствамъ своей натуры, весьма легко усвоившаго направленіе, отъ котораго старый воинъ такъ рѣшительно уклонился.

Личность эта -- Луисъ де Леонъ, прозванный вслѣдствіе своихъ раннихъ и непрерывныхъ связей съ церковью "Fray Luis de Leon" (братъ Луисъ де Леонъ). Онъ родился въ Бельмонте въ 1528 г. и прожилъ тамъ до пяти или шести лѣтъ, пока отецъ его, бывшій королевскимъ адвокатомъ, не переѣхалъ съ семьей сначала въ Мадритъ, а затѣмъ въ Валльядолидъ. Относительно воспитанія юный поэтъ пользовался всѣми преимуществами, составлявшими въ ту пору исключительное достояніе высшихъ классовъ общества. По достиженіи четырнадцати лѣтъ его помѣстили въ находившійся по сосѣдству Саламанскій университетъ, гдѣ онъ, повинуясь природному и неодолимому религіозному влеченію, поступилъ въ монастырь ордена св. Августина. Этимъ шагомъ окончательно опредѣлилось направленіе всей его послѣдующей жизни. Онъ навсегда остался монахомъ и никогда не разставался въ воспитавшимъ его университетомъ. Въ 1560 онъ получилъ степень лиценціата богословія и непосредственно затѣмъ степень доктора. Въ слѣдующемъ году, будучи тридцати четырехъ лѣтъ, онъ занялъ каѳедру св. Ѳомы Аквинскаго, одержавъ на публичномъ конкурсѣ верхъ надъ всѣми другими кандидатами, изъ которыхъ четверо были профессорами. Десять лѣтъ спустя къ занимаемымъ имъ почетнымъ должностямъ, онъ присоединилъ также должность профессора библейской литературы.

Вліяніе и уваженіе, которыми онъ пользовался, не замедлили однако создать ему толпу враговъ, усердно старавшихся лишить его добытаго имъ съ бою высокаго положенія {Obras del Maestro Fray Luis de Leon ((Madrid, 1804--1816, 6 tom, 8-vo) Tom. V, p. 292. Въ богатой и важной "Coleccion de Documentes ineditos para la Historia de España por D. Miguel Salvá у D. Pedro Sainz de Baranda" (Tomos X, XI, Madrid, 1847--8, 8-vo) находится полный отчетъ о судѣ надъ Луисомъ де Леономъ, заимствованный изъ архивовъ инквизиціоннаго трибунала въ Валльядолидѣ и хранящійся теперь въ Мадритской библіотекѣ. На сколько мнѣ извѣстно, это одинъ изъ наиболѣе важныхъ подлинныхъ документовъ, касающихся едва:іи не самаго интереснаго изъ литературныхъ процессовъ, веденныхъ грознымъ инквизиціоннымъ трибуналомъ. Дѣло это такъ объемисто, что занимаетъ болѣе девятисотъ страницъ. Оно полно поучительныхъ указаній и намековъ на захватъ власти духовенствомъ и на тѣ потаенные, хладнокровно обдуманные и утонченные способы, посредствомъ которыхъ инквизиція душила умственную свободу и правильное развитіе народа. Относительно враждебныхъ отношеній доминиканцевъ, главныхъ заправителей инквизиціи, къ Луису де Леону и зависти къ нему побѣжденныхъ имъ соперниковъ, См. вышеупомянутое Colleccion de Documentes, T. X, p. 100 и множество другихъ мѣстъ.}. Главными изъ нихъ были во-первыхъ монахи враждебнаго ордена св. Доминика Саламанскаго, съ которыми ему, повидимому, не разъ приходилось вступать въ горячіе споры на публичныхъ университетскихъ диспутахъ; изъ нихъ нѣкоторые были его конкурентами на каѳедру св. Ѳомы Аквинскаго и потерпѣли пораженіе на конкурсѣ. Въ томъ и другомъ случаѣ мотивы, руководившіе ихъ дѣйствіями, были очевидны.

Для подобныхъ людей, неразборчивыхъ на средства, случай къ нападенію не замедлилъ представиться. Предлогомъ сначала послужилъ его кастильскій переводъ "Пѣсни Пѣсней" Соломона, будто бы передѣланный имъ въ эклогу. За первымъ обвиненіемъ немедленно послѣдовало второе, состоящее въ томъ, что онъ на публичныхъ университетскихъ диспутахъ позволилъ себѣ заявить, что латинскій переводъ Библіи подлежитъ исправленію. Наконецъ появилось обвиненіе въ пристрастіи къ новой опасной ереси, т. е. къ лютеранству, и обвиненіе въ склонности къ еврейскому толкованію Священнаго Писанія. Послѣднее выставлялось тѣмъ болѣе вѣроятнымъ, что въ жилахъ Леона текла отчасти жидовская кровь, испоконъ вѣка ненавистная испанцамъ, кичившимся чистотою своего происхожденія и православіемъ своихъ предковъ {Documentes, Tom. X, рр. 6, 12, 19, 146--174, 207, 208, 449--467.}.

Первый доносъ на него инквизиціи былъ сдѣланъ въ Саламанкѣ 17 декабря 1571 г. Въ началѣ все дѣло велось подъ строжайшимъ секретомъ, такъ что въ Леонѣ не могло зародиться ни малѣйшаго подозрѣнія. Въ скоромъ времени въ Саламанкѣ было допрошено до двадцати свидѣтелей, дававшихъ свои объясненія письменно, и были получены свидѣтельскія показанія изъ Гренады, Валльядолида, Мурсіи, Картагены, Аревало и Толедо. Такимъ образомъ съ самаго начала дѣло приняло характеръ, сохранившійся за нимъ до конца, т. е. характеръ широко распространеннаго заговора противъ лица, на которое не безопасно было нападать явно, безъ основательной и осторожно веденной подготовки {Documentos, Tom. X, рр. 26. 31, 74, 78, 81, 92. Позднѣе было добыто свидѣтельское показаніе Куско изъ Перу относительно распространенія въ той странѣ Луисова перевода "Пѣсни Пѣсней" (р. 505).}.

Наконецъ, когда все было готово, послѣдовалъ рѣшительный ударъ. 6 марта 1572 г. Луисъ де Леонъ предсталъ лично передъ судомъ инквизиціи въ Саламанкѣ, по обвиненію въ переводѣ на отечественный языкъ "Пѣсни Пѣсней" Соломона и въ распространеніи этого перевода; остальныя обвиненія были пока отложены въ сторону, чтобы воспользоваться ими впослѣдствіи, если окажется въ томъ надобность. Отвѣтъ Луиса -- въ оффиціальныхъ бумагахъ, названный крайне неточно "исповѣдью¹¹, тогда какъ на самомъ дѣлѣ это его защитительная рѣчь -- былъ искрененъ, ясенъ и точенъ. Онъ прямо призналъ переводъ своимъ, но заявилъ, что сдѣлалъ его для одной монахини (una religiosa), которой онъ лично передалъ его и въ скоромъ времени лично получилъ отъ нея обратно;-- что, безъ его вѣдома, переводъ былъ впослѣдствіи переписанъ монахомъ, прислуживавшимъ въ его кельѣ и тайкомъ пущенъ въ обращеніе; что онъ тщетно пытался пріостановить его дальнѣйшее распространеніе, отобравъ нѣсколько списковъ, сдѣланныхъ обманомъ; и что только слабое здоровье помѣшало ему докончить то, что онъ уже началъ,-- т. е. латинскій переводъ "Пѣсни Пѣсней", съ его собственными строго ортодоксальными примѣчаніями.

Закончилъ онъ свою рѣчь прямымъ и торжественнымъ заявленіемъ о своей готовности безпрекословно подчиниться приговору инквизиціоннаго суда и о горячемъ желаніи всегда и повсюду защищать высокочтимые имъ ученіе и догматы римско католической церкви {Documentos, Tom. X, рр. 9--101. Мильтонъ также (Church Governement Book II, Introd.) смотритъ на "Пѣснь Пѣсней" какъ на божественную пастушескую драму. Точно также относятся къ ней и многіе другіе писатели, какъ свѣтскіе, такъ и духовные.}.

На этомъ пунктѣ, послѣ полнаго откровеннаго сознанія обвиняемаго -- не будь другихъ причинъ къ обвиненію -- все дѣло, несомнѣнно, должно было быть покончено и сдано въ архивъ. Но на дѣлѣ вышло совершенно иначе. Леонъ имѣлъ личныхъ, жестокихъ, безсовѣстныхъ враговъ, которые повсемѣстно распространили клевету -- какъ это было сдѣлано и относительно его друга Аріаса Монтано,-- что его громадная библейская ученость ведетъ его быстрыми шагами къ ереси, и что, быть можетъ, онъ уже давно протестантъ въ душѣ. Вслѣдствіе этого допросъ его продолжался съ неослабною строгостью, и скоро все дѣло было перенесено изъ Саламанки въ высшій инквизиціонный трибуналъ въ Валльядолидѣ. 27 марта того же 1572 г., Луисъ былъ арестованъ и заключенъ въ секретную тюрьму (carceles secretas) инквизиціи, гдѣ на первыхъ порахъ, ему даже не дали ножа для разрѣзыванія пищи, и гдѣ во все время заключенія онъ не могъ получить клочка бумаги или книгу, безъ спеціальнаго на то разрѣшенія судей. Несмотря однако на новыя многочисленныя обвиненія, взведенныя на него его преслѣдователями, осужденіе Луиса состоялось только на основаніи двухъ первыхъ пунктовъ -- перевода "Пѣсни Пѣсней" и его мнѣнія о Вульгатѣ.

На всѣ выставленныя противъ него обвиненія и клеветы Луисъ де Леонъ отвѣчалъ чистосердечно, талантливо и ясно. Его допрашивали болѣе пятидесяти разъ и защитительныя рѣчи, произнесенныя имъ на судѣ и сохранившіяся понынѣ въ подлинныхъ рукописяхъ, занимаютъ болѣе двухъ сотъ печатныхъ страницъ. Хотя рѣчи Луиса и не отличаются тѣмъ изящнымъ краснорѣчіемъ, которое въ другихъ сочиненіяхъ льется у него потокомъ, но тѣмъ не менѣе онѣ написаны самымъ правильнымъ кастильскимъ языкомъ и притомъ чрезвычайно тонко и умно {Вообще при процессахъ инквизиціоннаго суда, свидѣтельскія показанія хотя и давались на прочтеніе подсудимому, но всегда безъ обозначенія именъ свидѣтелей. Поэтому, когда Луису де Леону вручены были анонимныя показанія его враговъ, онъ только по внутреннему характеру этихъ показаній могъ догадаться объ ихъ авторахъ, которыхъ онъ смѣло называлъ по именамъ и клеймилъ ихъ несправедливость и лживость. Въ теченіе всего процесса Луисъ де Леонъ былъ неподдѣльно искрененъ, строго логиченъ, послѣдователенъ и безстрашенъ. Documentos, Tom. X, рр. 317, 326, 357, 368--371, 423, 495 и другія мѣста.}. Наконецъ послѣ почти пятилѣтнихъ тщетныхъ усилій инквизиторской изобрѣтательности сломить его хотя и кроткій, но твердый духъ, 28 сентября 1576 г., состоялся приговоръ суда. Приговоръ этотъ былъ крайне оригиналенъ. Четверо изъ семерыхъ его судей подали голосъ за то, чтобы подвергнуть обвиняемаго пыткѣ (quistion de tormentо), чтобы узнать какія были у него намѣренія совершить то, въ чемъ его обвиняютъ, но присовокупляли при этомъ, что пытать слѣдуетъ умѣренно, въ виду слабаго сложенія подсудимаго и затѣмъ, обнадеживали, что по дѣлу его впослѣдствіи можетъ состояться иной приговоръ. Двое изъ судей были того мнѣніи, что ему слѣдуетъ сдѣлать выговоръ въ присутствіи инквизиціоннаго суда за то, что онъ осмѣлился касаться вопросовъ, могущихъ произвести соблазнъ и потребовать отъ него, чтобы онъ въ присутствіи всего университетскаго синклита сознался въ томъ, что нѣкоторыя его мнѣнія, извлеченныя изъ отобранныхъ у него бумагъ, "рискованны и подозрительны" и въ заключеніе запретить ему преподаваніе во всѣхъ общественныхъ заведеніяхъ. Наконецъ одинъ изъ судей просилъ позволенія подать отдѣльное мнѣніе; подалъ-ли онъ его или нѣтъ, а если и подалъ, было-ли оно болѣе или менѣе жестоко, чѣмъ мнѣнія его товарищей, осталось неизвѣстнымъ.

Но всѣ эти приговоры -- даже наименѣе суровый изъ нихъ не находили себѣ оправданія ни въ одномъ изъ свидѣтельскихъ показаній, ни въ поведеніи и образѣ мыслей подсудимаго, обнаруженномъ во время процесса. Въ сущности слабѣйшее изъ предложенныхъ наказаній равнялось страшному униженію и позору для благочестиваго монаха, между тѣмъ какъ наказаніе, предложенное большинствомъ суда, было столь жестоко, что слабое тѣлосложеніе Луиса едва-ли бы его вынесло. По счастію, ни одинъ изъ этихъ приговоровъ не былъ приведенъ въ исполненіе. Члены высшаго мадритскаго инквизиціоннаго совѣта, съ которыми судъ не разъ совѣщался по различнымъ вопросамъ вовремя процесса, выказали въ своемъ окончательномъ приговорѣ свойственную имъ холодную, безстрастную осмотрительность: они прошли полнымъ молчаніемъ приговоры низшихъ инстанцій и въ силу своего новаго и торжественнаго приговора отъ 7-го декабря 1576 г. объявили подсудимаго Луиса де Леона вполнѣ оправданнымъ (absuelto de la instancia destejuicio) съ условіемъ -- чтобы онъ впредь былъ осмотрителенъ, какъ въ способѣ, такъ и въ выборѣ мѣста для обсужденія вопросовъ подобныхъ тѣмъ, которые подали поводъ къ его процессу, и соблюдалъ бы большую выдержку и благоразуміе, чтобы прекратить всѣ поводы къ соблазну. Переводъ же его "Пѣсни Пѣсней" рѣшено было уничтожить. По объявленіи ему оффиціальнымъ порядкомъ въ Валльядолидѣ этого окончательнаго приговора, онъ былъ выпущенъ изъ тюрьмы, съ обычнымъ въ такихъ случаяхъ предупрежденіемъ не питать злобы на лицъ, которыхъ онъ подозрѣвалъ въ свидѣтельствѣ противъ него и хранить въ глубокой тайнѣ все происходившее на судѣ, ибо въ противномъ случаѣ ему грозило отлученіе отъ церкви и другія наказанія по усмотрѣнію инквизиціи. Выслушавъ этотъ приговоръ Луисъ де Леонъ далъ за собственноручною подписью обѣтъ искренняго подчиненія и покорности, и -- въ этомъ нѣтъ повода сомнѣваться,-- остался вѣренъ данному слову {Documentos, Tom. XI, рр. 351--357. Приговоръ обыкновенно скрѣплялся четырьмя особыми тайными знаками (rubrieas) четырехъ служителей этого высокаго и таинственнаго трибунала -- высшаго въ Испаніи,-- и только одинъ секретарь скрѣплялъ его открыто своей подписью.}.

Такъ закончился этотъ необычайный и жестокій процессъ, мельчайшія подробности котораго, сохраненныя въ объемистыхъ подлинныхъ документахъ, свидѣтельствуютъ до какой степени утонченна, осторожна и безсовѣстна была инквизиція въ преслѣдованіи высоко даровитыхъ личностей, исполненныхъ самого глубокаго смиренія и покорности къ церкви, если только эти личности или становились предметомъ зависти и недоброжелательства инквизиторовъ, или заподозривались въ обсужденіи вопросовъ, способныхъ поколебать строго опредѣленную норму вѣры, обязательную для каждаго подданнаго испанской короны. Скажемъ болѣе. Самое благородство, съ которымъ Луисъ де Леонъ преклонился передъ авторитетомъ мрачнаго и жестокаго судилища, искренне признавши за нимъ его права и заранѣе подчинившись всѣмъ его приговорамъ, служитъ самымъ прискорбнымъ доказательствомъ того порабощенія, до какого были доведены духовною тираніею умы наиболѣе возвышенные и образованные, не говоря уже о томъ, что это порабощеніе было печальнымъ предзнаменованіемъ близкаго упадка національнаго характера.

Университетъ оставался однако вѣрнымъ Луису де Леону во все время его процесса;-- настолько вѣрнымъ, по крайней мѣрѣ, что ни одна изъ каѳедръ, занимаемыхъ имъ, не была передана другому лицу или объявлена вакантной. Поэтому тотчасъ по выходѣ изъ темницъ инквизиціи, онъ снова появился въ старинныхъ аудиторіяхъ Саламанки. Возвращеніе его ознаменовалось прекраснымъ фактомъ: когда 13-го декабря 1576 г., Луисъ де Леонъ снова занялъ свое обычное мѣсто на каѳедрѣ, окруженный многочисленной толпой слушателей, жаждавшей услышать изъ устъ профессора намеки на вынесенныя имъ преслѣдованія, онъ началъ просто слѣдующими словами: "какъ было замѣчено нами на послѣдней лекціи", и затѣмъ продолжалъ свой курсъ, какъ будто бы воспоминаніе о пяти тяжелыхъ годахъ притѣсненій и оскорбленій совершенно изгладилось изъ его памяти.

Впрочемъ, кажется, нашли нужнымъ, чтобы онъ очистилъ свою репутацію отъ наброшенной на нее тѣни, и вслѣдствіе этого въ 1580 г., по просьбѣ своихъ друзей, онъ издалъ на латинскомъ языкѣ пространный коментарій на "Пѣснь Пѣсней", съ толкованіемъ каждой ея части тремя разными способами прямымъ, символическимъ и мистическимъ. Онъ придалъ всему сочиненію характеръ на столько богословскій и темный, что оправдалъ ожиданія самыхъ ортодоксальныхъ умовъ. При этомъ Луисъ не отступился однако отъ своего первоначальнаго мнѣнія, что внѣшняя форма "Пѣсня Пѣсней", напоминаетъ собою эклогу {Около того же времени было сдѣлано ученымъ Аріасомъ Монтано стихотворное переложеніе "Пѣсни Пѣсней". Я не знаю, когда впервые было напечатано это переложеніе. Его можно найдти въ Fioresta Фабера, подъ No 717. Хотя оно и растянуто, но въ немъ есть прекрасныя мѣста. Нѣкоторые факты изъ процесса Луиса де Леона даютъ право заключать, что онъ находился въ частыхъ сношеніяхъ съ Монтано, и что они даже вмѣстѣ обсуждали "Пѣснь Пѣсней". При этомъ изъ процесса обнаруживается тотъ знаменательный фактъ, что до Леона, томившагося въ сarceles secretas въ Валльядолидѣ, дошелъ въ 1574 г. слухъ о смерти Монтано, на самомъ дѣлѣ умершаго въ 1598 г., т. е. двадцать четыре года спустя. Такъ какъ для заключенныхъ въ тюрьмахъ инквизиціи прерывались всякія сношенія съ внѣшнимъ міромъ, то эта новость могла дойти до Луиса де Леона не иначе, какъ черезъ посредство самихъ слугъ инквизиціи, желавшихъ этимъ путемъ вынудить у Луиса показанія, компрометирующія его друга Монтано, который, какъ намъ извѣстно, съ трудомъ спасся отъ когтей инквизиціи, долго и безуспѣшно изыскивавшей поводы привлечь его къ суду.-- Documentos, Tom. XI, рр. 18, 19, 215, etc.}.

Другое сочиненіе на тотъ же сюжетъ, написанное по испански и во многихъ отношеніяхъ сходное съ тѣмъ, которое было причиной привлеченія Луиса къ суду, найдено было въ его бумагахъ послѣ его смерти. Напечатать его нашли возможнымъ только въ 1798 г. Но даже и тогда переложеніе "Пѣсни Пѣсней" испанскими октавами, въ видѣ эклоги, предназначавшееся первоначально сопровождать это сочиненіе, не было издано и появилось въ свѣтъ только въ 1806 г. Это -- прекрасный переводъ, изобличающій въ авторѣ не только поэтическій даръ, но и смѣлость въ богословскихъ изысканіяхъ, весьма рѣдкую въ странѣ, гдѣ подобная смѣлость въ то время не была терпима {Luis de Leon, Obras, Tom. V, pp. 258--280. Отрывокъ изъ Луисовой "Пѣсни Пѣсенъ" въ прозаическомъ переводѣ на кастильскій діалектъ напечатанъ въ его процессѣ. (Documentos, Tom. X, рр. 449--467.). Онъ отличается, хотя и не существенно, отъ того же самаго отрывка въ томъ видѣ, въ какомъ онъ находится въ переводѣ, впервые изданномъ въ 1798 г. См. Obras, Tom. V, рр. 1--31.}. Отрывокъ защиты этого перевода, или нѣкоторыхъ частей его помѣченъ 1573 г., т. е. тѣмъ годомъ, когда Луисъ находился въ темницѣ; отрывокъ этотъ былъ найденъ долго спустя въ Симанскомъ архивѣ въ кучѣ другихъ государственныхъ бумагъ {Ibid., Tom. V, рр. 281.}.

Во время пребыванія своего въ тюрьмѣ Луисъ трудился надъ длиннымъ прозаическимъ трактатомъ, которому онъ далъ заглавіе "Nombres de Cristo" (Имена Христовы). Трактатъ этотъ представляетъ собою оригинальный образчикъ испанской богословской учености, краснорѣчія и набожности. Онъ остался недоконченнымъ, но первыя три книги его были изданы авторомъ между 1583--1585 {Ibid., Tom. Ш и IV.}. Nombres de Cristo написаны въ формѣ діалога, по образцу "Тускуланскихъ Бесѣдъ" Цицерона, которому авторъ видимо подражаетъ. Цѣль автора путемъ послѣдовательнаго анализа характера Спасителя, выраженнаго въ именахъ Сына, Князя, Пастуха. Царя, возбудить въ читателяхъ благочестивыя чувства. Разсматриваемая съ этой точки зрѣнія форма трактата не можетъ быть названа вполнѣ выдержанной. Діалогъ вмѣсто преній представляетъ въ сущности рядъ монологовъ: въ одномъ мѣстѣ встрѣчается даже настоящая проповѣдь, достоинствомъ своимъ пожалуй превосходящая всѣ проповѣди на испанскомъ языкѣ {Эта проповѣдь находится въ первой книгѣ трактата. Obras, Tom. III. рр. 160--214.}. Взятое въ цѣломъ, все сочиненіе можно разсматривать, какъ рядъ разсужденій о характерѣ Христа съ точки зрѣнія наиболѣе благочестивыхъ членовъ современной автору испанской церкви. Многія мѣста отличаются краснорѣчіемъ, нерѣдко принимающимъ блестящій колоритъ, свойственный памятникамъ старинной испанской литературы. Таковъ, напримѣръ, слѣдующій отрывокъ, служащій иллюстраціей къ наименованію Христа Княземъ Мира и доказывающій красоту гармоніи нравственнаго міра путемъ аналогіи его съ міромъ физическимъ:

"Еслибы разумъ ничего не говорилъ намъ, и не было бы никакихъ иныхъ способовъ убѣдиться въ прелести мира, то достаточно бросить взглядъ на разстилающійся надъ нами сводъ небесный, усѣянный миріадами свѣтилъ, составляющихъ одно гармоническое цѣлое, чтобъ убѣдиться въ этомъ окончательно. Ибо что такое при взглядѣ на него наполняетъ веселіемъ наше сердце, какъ не миръ, какъ не мысль о томъ, что онъ представляетъ собою совершеннѣйшій образъ мира? Если миръ, согласно справедливому опредѣленію св. Августина, есть спокойный порядокъ, если онъ заключаетъ въ себѣ элементы спокойствія и твердости, необходимыя для поддержанія порядка,-- то созерцаемый нами небесный сводъ есть его вѣрное изображеніе; ибо покрывающее его безчисленное количество звѣздъ раздѣлено на правильныя группы, причемъ каждая звѣзда неизмѣнно сохраняетъ свое положеніе, не захватываетъ мѣста своей сосѣдки и, двигаясь сама, не мѣшаетъ исполнять свои обязанности и другимъ. Вѣрные завѣту создавшаго ихъ Бога, онѣ образуютъ между собою какъ бы братскій союзъ; большія сообщаютъ свой свѣтъ меньшимъ и тѣмъ даютъ другъ другу доказательства любви и взаимнаго уваженія, соединяя свои лучи и свой свѣтъ въ одно великое и единое цѣлое, гдѣ совокупность различныхъ вліяній образуетъ святую, могущественную и вѣчную гармонію міровъ. И поэтому съ полнымъ правомъ можно утверждать, что онѣ не только составляютъ, если можно такъ выразиться, прекрасный и совершенный образъ мира, но своимъ звѣзднымъ языкомъ ясно и поэтически говорятъ о благахъ, заключающихся въ мирѣ и повсемѣстно имъ порождаемыхъ" {Obras Tom. Ш, рр. 342, 343. Этотъ превосходный отрывокъ ложно сравнить съ еще болѣе поэтической одой Луиса, озаглавленною "Noche Serena" (ясная ночь), съ которой онъ имѣетъ очевидное сходство. Подобно большинству знаменитыхъ писателей, Луисъ тщательно отдѣлывалъ свои сочиненія. Въ письмѣ къ своему другу Пуэрто Карреро (предпосланному третьей книгѣ "Nombres de Christo") онъ не безъ остроумія объясняетъ причины, вслѣдствіе которыхъ онъ пишетъ на испанскомъ языкѣ, а не на латинскомъ, въ чемъ, кажется, его упрекали. Это было въ 1585 г., въ томъ самомъ году, когда были изданы сочиненія Оливы, написанныя на испанскомъ языкѣ и возбудившія много толковъ и споровъ. (См. выше, гл. V, примѣч. 6, 12 и 25). Но Луисъ де Леонъ идетъ еще далѣе, онъ доказываетъ, что весьма трудно писать хорошо на испанскомъ языкѣ. "El bien hablar", говоритъ онъ, "no es coniun, sino negocio de particular juicio, asi en lo que se dice, como en la manera como se dice; у négocie que de las palabras que todos hablan, elige las que conviienen y mira el sonido dellas, y aun cùenta á veces las letras, у las pese, у las mide, у las compone, para que no solamente digan con claridad lo que se pretende decir. sino tambien con armonia y dulèura".}.

Краснорѣчивый трактатъ "Nombres de Christo" не былъ однако самымъ популярнымъ изъ прозаическихъ сочиненій Луиса де Леона. Эта честь принадлежитъ его "Perfecta Casada" (Совершенная Хозяйка), трактату, написанному въ видѣ коментарія къ притчамъ Соломона для одной новобрачной. Трактатъ этотъ былъ впервые напечатанъ въ 1583 г. {Ibid., Tom. IV.} Нѣтъ нужды подробно останавливаться, какъ на этомъ сочиненіи Луиса, такъ и на его двухтомныхъ толкованіяхъ на книгу Іова, предпосланныхъ его поэтическому переложенію самой книги. Трудъ этотъ, начатый имъ въ тюрьмѣ, для собственнаго утѣшенія, былъ оконченъ въ годъ смерти, но до 1779 г. никто не рѣшался его напечатать {Ibid., Tom. I и II.}. Оба эти произведенія проникнуты тою же смиренною вѣрою, тѣмъ же энтузіазмомъ и по временамъ отличаются тѣмъ же пламеннымъ краснорѣчіемъ, какимъ блещутъ нѣкоторыя страницы "Nombres de Christo". Въ этомъ послѣднемъ трудѣ, бывшемъ плодомъ вполнѣ созрѣвшаго генія автора, стиль его достигаетъ небывалой и вполнѣ увѣренной въ себѣ силы. Впрочемъ общій характеръ его прозаическихъ произведеній, включая сюда и чисто дидактическія -- повсюду одинъ и тотъ же, и приведенный отрывокъ представляетъ собою прекрасный образчикъ того роскошнаго, образнаго стиля, къ достиженію котораго онъ постоянно стремился во всѣхъ сочиненіяхъ.

Хотя здоровье Луиса де Леона, сильно пострадавшее отъ пребыванія въ тюрьмѣ, никогда вполнѣ не поправлялось, но онъ тѣмъ не менѣе прожилъ около четырнадцати лѣтъ по выходѣ на свободу. Большинство его сочиненій, какъ на кастильскомъ, такъ и на латинскомъ языкѣ, было написано имъ или до или во время заключенія; тѣ же изъ нихъ, которыя онъ задумалъ впослѣдствіи, какъ то: Vida de Santa Teresa и др. не были никогда окончены. Жизнь онъ велъ весьма уединенную, а его молчаливость и сдержанность вполнѣ соотвѣтствовали строгости его нравовъ. Посылая экземпляръ своихъ стихотвореній своему другу Пуэрто Карреро. государственному человѣку при дворѣ Филиппа II и члену высшаго инквизиціоннаго совѣта. Луисъ де Леонъ говоритъ, что во всей Старой Кастиліи, гдѣ онъ поселился съ юныхъ лѣтъ, у него едва ли найдется до десяти человѣкъ коротко знакомыхъ {Obras, Tom. VI, p. 2.}. Несмотря на такую замкнутую жизнь, онъ пользовался большою извѣстностью и общимъ уваженіемъ, Въ особенности подъ конецъ жизни, его дарованія и претерпѣнныя имъ страданія, его безропотность и чистая вѣра, окружили его личность ореоломъ святости не только въ глазахъ друзей, но и враговъ. Не одно рѣшеніе, касающееся монашескаго ордена, котораго онъ состоялъ членомъ, или университета, гдѣ онъ преподавалъ, не было принято безъ его совѣта и одобреніе. Вліяніе его неослабно возрастало до самой его кончины, послѣдовавшей въ 1591 г. Незадолго до смерти состоялось избраніе его въ начальники ордена и въ послѣдніе дни своей жизни онъ былъ занятъ составленіемъ новыхъ правилъ для преобразованія ордена {Наиболѣе обстоятельные матерьялы для біографіи Луиса де Леона до 1576 г., т. е. до конца его процесса и заключенія, заключаются въ его собственныхъ разсказахъ (Documentos, Tom. X, рр. 182, 257 etc.). Не мало также подробностей объ его жизни встрѣчается въ любопытной рукописи Пачеко, напечатанной въ Senianario Pinloresco, 1844, p. 374; у N. Antonio, Bib. Nova, ad. verb.; у Sedano, Parnaso Español, Tom. V; и въ предисловіи къ собранію стихотвореній Луиса де Леона, изданныхъ въ Валенсіи Майянсомъ -- и -- Сискаромъ, въ 1761 г., и въ сочиненіи Майянса и Сискара "Cartas de Varios Autores" (Valencia, 1773, 12, Tom. IV, pp. 399, etc.). У Пачеко находится описаніе наружности Луиса и упоминается объ одной любопытной подробности, нигдѣ болѣе не встрѣчающейся, что онъ любилъ заниматься живописью и удачно нарисовалъ свой собственный портретъ.}.

Ко всему сказанному о Луисъ де Леонъ слѣдуетъ прибавить, что онъ былъ поэтомъ и поэтомъ недюжиннымъ. Правда, онъ, повидимому, не вполнѣ сознательно относился къ своему поэтическому таланту, или по крайней мѣрѣ придавалъ ему мало значенія. Онъ не дѣлалъ ни малѣйшей попытки развить его и даже не взялъ на себя труда издать хотя одно изъ своихъ поэтическихъ произведеній. Можетъ быть это происходило отъ того, что онъ дорожилъ болѣе чѣмъ слѣдовало мнѣніемъ нѣкоторыхъ изъ своихъ современниковъ, считавшихъ занятіе поэзіею неприличнымъ въ его положеніи, ибо въ предисловіи къ своимъ Salmos (Духовнымъ пѣснямъ) онъ говоритъ, какъ бы въ извиненіе себѣ: "Не слѣдуетъ считать переложеніе въ стихи священныхъ сюжетовъ неумѣстнымъ нововведеніемъ. Напротивъ, стихи здѣсь вполнѣ умѣстны и примѣненіе ихъ въ данныхъ случаяхъ практиковалось съ начала церкви вплоть до нашихъ дней и не мало людей, извѣстныхъ своею ученостью, употребляли для этой цѣли свой поэтическій талантъ. Дай Богъ, чтобы намъ и не приходилось слышать другихъ стиховъ, кромѣ этихъ;чтобы священныя стихотворенія были единственными стихотвореніями, дающими отраду душѣ нашей, чтобы на улицахъ и площадяхъ ночью не раздавалось иныхъ пѣсенъ, кромѣ религіозныхъ; чтобы ребенокъ учился говорить, затверживая ихъ наизусть; чтобы дѣвица въ минуты духовнаго созерцанія находила въ нихъ отраду, а труженникъ облегченіе послѣ дневныхъ трудовъ своихъ! Забвеніе христіанскихъ добродѣтелей дошло до такого безстыдства и легкомыслія, что мы перелагаемъ въ стихи наши пороки и, не довольствуясь тайной поблажкой имъ, ликующимъ тономъ во всеуслышаніе воспѣваемъ нашъ стыдъ".

Но, каковы бы ни были собственные взгляды Луиса на занятіе стихотворствомъ для человѣка его профессіи, достовѣрно одно, что большинство его стихотвореній, дошедшихъ до насъ, было написано имъ въ юности, а собраны они уже были въ послѣдніе годы его жизни и то по просьбѣ близкаго друга, отнюдь не помышлявшаго издавать ихъ. Вотъ почему стихотворенія Луиса де Леона появились въ печати только спустя сорокъ лѣтъ послѣ его смерти, когда Кеведо выпустилъ ихъ въ свѣтъ съ цѣлью преобразовать съ ихъ помощью испорченный вкусъ современной ему эпохи. Съ тѣхъ поръ они выдержали нѣсколько изданій, но только въ изданіи 1816 г. они появились въ надлежащемъ видѣ, тщательно просмотрѣнныя и приведенныя въ порядокъ" {Стихотворенія Луиса де Леона наполняютъ собою послѣдній томъ полнаго собранія его сочиненій, но между ними по всей вѣроятности есть не мало подложныхъ. Perеоntrа въ Bibliotica de Autores Españoles, 1855 Tom. XXXVII, вмѣщающей всѣ его какъ поэтическія, такъ и прозаическія произведенія Луиса на ряду съ наиболѣе важными документами его процесса сверхъ всего этого имѣется еще нѣсколько переводовъ, писанныхъ его рукою и что всего важнѣе ода "A la vida religiosa". Слѣдуетъ замѣтить, что томъ его стихотвореній, изданный Кеведо въ 1631 г. въ Мадритѣ, былъ перепечатанъ въ томъ же году въ Миланѣ въ 12 долю по приказанію великаго канцлера герцога де Феріа.}.

Стихотворенія Луиса безспорно имѣютъ большое литературное значеніе. Они состоятъ изъ перевода всѣхъ эклогъ и двухъ Георгинъ Виргилія, тридцати одъ Горація, сорока Псалмовъ и нѣсколькихъ отрывковъ изъ греческихъ и итальянскихъ поэтовъ. Переводы эти, повидимому, служившіе Луису не болѣе какъ для упражненія и развлеченія, исполнены легко, точно, художественной притомъ на чистомъ кастильскомъ языкѣ. Не смотря однакоже на выработанную имъ необыкновенную легкость и правильность стиха Луисъ писалъ сравнительно весьма немного. Его оригинальныя стихотворенія занимаютъ не болѣе ста страницъ; но между ними едвали найдется одинъ неудачный стихъ; а всѣ они, взятыя вмѣстѣ, достойны занять одно изъ первыхъ мѣстъ въ ряду лучшихъ образцовъ испанской лирики. Содержаніе ихъ большею частью религіозное, ясно указывающее на основной источникъ его вдохновенія. Луисъ де Леонъ, въ душѣ котораго было много еврейскаго, почерпалъ свой энтузіазмъ изъ еврейскихъ книгъ, всецѣло сохраняя при этомъ національный духъ своего племени. Почти всѣ лучшія его поэтическія произведенія -- оды, написанныя стариннымъ кастильскимъ размѣромъ и отлитыя въ классически правильную и строго законченную форму, неизвѣстную до тѣхъ поръ въ Испаніи и рѣдко встрѣчающуюся и впослѣдствіи {Замѣчаніе мое о томъ, что Луисъ де Леонъ былъ въ душѣ еврей, напомнило мнѣ объ одномъ изъ его современниковъ, въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ родственномъ ему по духу и имѣвшемъ судьбу еще болѣе странную и несчастную, чѣмъ Луисъ де Леонъ. Я разумѣю Хуана Пинто Дельгадо, португальскаго еврея, жившаго долгое время въ Испаніи, принявшаго христіанство и затѣмъ снова возвратившагося къ вѣрѣ своихъ отцевъ. Онъ бѣжалъ отъ ужасовъ инквизиціи во Францію и умеръ тамъ около 1590 г. Въ 1627 г. томъ его произведеній, содержащій въ себѣ эпическія поэмы объ Эсфири и Руфи, свободное переложеніе старинными національными quintillas плача Іереміи, сонеты и другія мелкія стихотворенія большею частью въ итальянскомъ духѣ былъ изданъ въ Руанѣ во Франціи и посвященъ кардиналу Ришелье, въ то время всемогущему министру Лудовика XIII. Основное чувство, проникающее стихотворенія Хуана Дельгадо, это чувство горечи изгнанія и тоски по утраченномъ отечествѣ. Нѣкоторыя изъ нихъ не только исполнены нѣжности, но и отличаются мелодичностью и правильностью стихосложенія. Еврейскій духъ автора, собственное имя котораго Moseli Delgado, просвѣчиваетъ постоянно, какъ и слѣдовало ожидать, во всѣхъ его произведеніяхъ. Barbosa, Biblioteca, Tom II, p. 722. Amador de les Rios, Judios de España, Madrid, 1848, 8 vo, p. 500.}.

Лучшимъ изъ поэтическихъ произведеній Луиса испанцы считаютъ оду, заключающую въ себѣ всѣ выше упомянутыя достоинства и озаглавленную Profesіa del Tаjо (Пророчество Тахо), оду, въ которой богъ рѣки предсказываетъ Родрику завоеваніе страны его маврами въ наказаніе за изнасилованіе этимъ государемъ Кавы, дочери одного изъ его вельможъ. Ода эта представляетъ собою очевидное подражаніе той одѣ Горація, въ которой Нерей появляется изъ волнъ и предсказываетъ паденіе Трои Парису, увозящему похищенную супругу Менелая въ Трою, которой суждено сдѣлаться театромъ жестокой борьбы между двумя народами. Ода Луиса написана старинными испанскими quіntіlas, любимымъ размѣромъ поэта и своею естественностью, свѣжестью и прелестью напоминаетъ старинные народные романсы {Разсматриваемая ода, по числу одиннадцатая, должна быть сопоставлена съ одою Горація (Lib I, Cann. 15), въ подражаніе которой она и была написана. Этой же самой одѣ Горація, которой Луисъ де Леонъ подражалъ съ такимъ удивительнымъ успѣхомъ, подражалъ въ томъ же духѣ и на тотъ же сюжетъ по нѣсколько раньше Франсиско де Медрано. Ода Медрано начинающаяся словами. "Rendido el postrer Godo" -- какъ и всѣ его переводы и подражанія Горацію, достойны вниманія, хотя и не можетъ быть сравнена но богатству и силѣ ясыка съ одою Луиса де Леона. По всему видно, что Горацій и Виргилій были любимыми латинскими поэтами этого послѣдняго. Во время своего заключенія, когда ему можно было имѣть книги не иначе какъ по спеціальному разрѣшенію суда, онъ просилъ доставить ему по одному экземпляру его любимыхъ авторовь изъ его собственной кельи, прибавляя при этомъ съ весьма характеристическою наивностью: "Тамъ ихъ у меня много",-- Documentos., Tom X, р. 510.}.

Впрочемъ, иностранцы, менѣе заинтересованные чисто испанскими чертами его поэзіи, а равно также обиліемъ намековъ на испанскую исторію, предпочитаютъ оды болѣе спокойныя: Vida reti radа (Уединенная жизнь) или оду Immortalіd d, (Безсмертіе), или еще лучшую изъ нихъ Noche Serena (Ясная ночь). Всѣ эти оды написаны одинаково правильно, въ томъ же возвышенномъ духѣ, однимъ и тѣмъ же національнымъ размѣромъ и носятъ на себѣ одинъ и тотъ же національный характеръ.

Лучшимъ образчикомъ лирическаго настроенія, преобладающаго въ стихотвореніяхъ и даже во всѣхъ остальныхъ произведеніяхъ Луиса де Леона можетъ служитъ его гимнѣ Ala Ascencion (На Вознесеніе Христово). Основная мысль этого гимна и оригинальна и естественна. Въ немъ выражены смущеніе и скорбь, охватившія учениковъ при видѣ ихъ Учителя, исчезающаго изъ ихъ глазъ въ разверстомъ лонѣ небесной лазури. Гимнъ начинается такъ:

"Ты оставляешь, святой пастырь, твое стадо въ этой глубокой и темной долинѣ въ одиночествѣ и въ слезахъ! А самъ, разсѣкая воздушное пространство, уносишься въ безсмертное жилище."

"Мы, бывшіе прежде столь счастливыми, теперь опечалены и огорчены. Воспитанные въ любви къ тебѣ,-- лишившись тебя, куда мы обратимся?" {Въ подлинникѣ стихи эти написаны размѣромъ quintіllas:

Y dexas, pastor santo

Tu grey en este valle hondo oscuro

Con soledad y llanto,

Y tu rompiendo el puro

Ayre, te vas al inmortal seguro!

Los antes bien hadados,

Y los agora tristes у afligidos,

А tus pechos criados,

De ti desposeidos,

А de couvertirán ya sus sentidos?

Obras de Luis de Leon. Madrid, 1816, Tom. VI, p. 12

Для хорошо знакомыхъ съ нѣмецкимъ языкомъ рекомендую переводъ поэмъ Луиса де Леона, сдѣланный С. Б. Шлютеромъ и Шторномъ (Münster, 1853). Вышеупомянутая ода переведена здѣсь размѣромъ подлинника и находится на странницѣ 130. Другой подобный же переводъ этой оды помѣщенъ Дипенброкомъ въ его Geistlicher Blumenstraus, 1852, p. 157.}

Впрочемъ для правильнаго пониманія генія и духа Луиса де Леона слѣдуетъ изучить не только его лирическія стихотворенія, но и большинство его прозаическихъ произведеній. Какъ авторъ религіозныхъ одъ и гимновъ, прекрасныхъ по чистотѣ и строгой правильности стиля, онъ можетъ быть поставленъ выше Клопштока и Филикайи, между тѣмъ какъ его прозаическія произведенія, написанныя языкомъ не менѣе оригинальнымъ и правильнымъ чѣмъ его стихи, сразу поставили въ ряды великихъ мастеровъ кастильской прозы {Въ 1837 г. Донъ Хозе де Кастро-и-Ороско поставилъ на мадритской сценѣ драму подъ заглавіемъ "Fráy Luis de Leon," гдѣ онъ изобразилъ Луиса отрекающимся отъ міра вслѣдствіе несчастной любви и удаляющимся въ монастырь. Одну изъ главныхъ ролей въ пьесѣ играетъ Діэго де Мендоза. Не смотря на неудачный выборъ сюжета и плохую завязку, драма написана легкимъ и игривымъ языкомъ и не лишена поэтическихъ достоинствъ.}.

ГЛАВА X.

Сервантесъ. Его происхожденіе. Его воспитаніе. Его первые стихотворные опыты. Пребываніе въ Италіи. Участіе Сервантеса въ битвъ при Лепанто. Алжирскій плѣнъ. Возвращеніе на родину. Служба въ Португаліи и жизнь въ Мадритѣ. "Галатея" и ея характеристика. Женитьба. Сервантесъ пишетъ для сцены. Его "Los Tratos de Argel" (Алжирскіе нравы). Его "Нуманція."

Мигуэль Сервантесъ Сааведра былъ родомъ изъ Галиціи; въ эпоху появленія его на свѣтъ, фамилія Сервантесовъ не только считала за собой пятьсотъ лѣтъ рыцарства и общественной службы, не только была широко распространена по всей Испаніи, по имѣла своихъ представителей въ Мексикѣ и другихъ частяхъ Америки {Изъ множества біографій Сервантеса заслуживаютъ вниманія только четыре: во 1) написанная Майнсомъ -- и -- Сискаромъ и предпосланная его изданію Донъ-Кихота (London, 1738, 4 vol in 4-to). Этотъ безспорно ученый трудъ представляетъ собою первую попытку собранія матеріаловъ для біографіи Сервантеса; къ сожалѣнію онъ составленъ плохо, расположеніе матеріала неудовлетворительно, и въ настоящее время трудъ Майнса -- и -- Сискара -- имѣетъ значеніе только относительно нѣкоторыхъ частныхъ вопросовъ. 2) жизнь Сервантеса въ связи съ анализомъ Донъ-Кихота, написанная Висенте де Лосъ Ріосомъ и предпосланная роскошному изданію Донъ-Кихота, изданному Мадритской академіей (Madrid 1780, 4 Tom in Folio) и съ тѣхъ поръ не разъ перепечатанному. Сочиненіе Висенте написано гораздо лучше предыдущаго и содержитъ въ себѣ нѣсколько новыхъ фактовъ, но тонъ автора полонъ педантизма и нерѣдко сбивается на черезъ чуръ восторженный панигирикъ. 3) Свѣдѣнія о жизни Сервантеса, соч. Антоніо Пеллисера, первоначально помѣщенныя въ его "Ensayo de una Biblioteca de Traductores" 1778 и впослѣдствіи значительно расширенныя въ его изданіи Донъ-Кихота (Madrid, 1797--1798 г. 5 Tom. in 8), сочиненіе плохо обработанное, полное странныхъ, хотя и любопытныхъ, соображеній, но превосходящее богатствомъ матеріала обѣ предъидущія біографіи Сервантеса и наконецъ 4) жизнь Сервантеса, соч. Наваретте, изданная въ 1819 г. испанской академіей, лучшая всѣхъ предъидущихъ и которую можно вообще назвать одной изъ лучшихъ біографій, когда-либо написанныхъ. Авторъ съ большимъ искусствомъ употребилъ въ дѣло много новыхъ матеріаловъ; онъ между прочимъ пользовался богатой коллекціей документовъ, найденныхъ въ архивѣ индійскихъ дѣлъ въ Севильѣ, въ числѣ которыхъ находится объемистое Informacion, посланное Филиппу II самимъ Сервантесомъ въ 1590, когда онъ хотѣлъ получить какое-нибудь мѣсто въ испанскихъ колоніяхъ въ Америкѣ; кромѣ того черезъ его руки прошла масса подлинныхъ свидѣтельствъ, изъ которыхъ видно, какъ много пришлось вынести автору Донъ-Кихота со времени его перваго поступленія на службу въ 1571 и до прибытія его въ 1582 г. на Азорскіе острова. Прекрасный трудъ Наваретте былъ мастерски сокращенъ Луи Віардо въ предисловіи къ его французскому переводу Донъ-Кихота (Paris, 1836, 2 vol.) и онъ же легъ въ основу книги Томаса Роско, Life and Writings of Miguel Cervantes Saavedra), London 1839 r. Предложенный мною въ текстѣ біографическій очеркъ Сервантеса (за исключеніемъ тѣхъ мѣстъ, гдѣ цитируются другіе источники и пособія), тоже основанъ главнымъ образомъ на книгѣ Наваретте; въ дѣлѣ критики произведеній Сервантеса Наваретте едва-ли можетъ оказать какую-либо помощь, потому что онъ почти не касается ихъ.}.

Кастильская вѣтвь этой фамиліи, соединявшаяся въ XV в. путемъ брачныхъ узъ съ фамилій Сааведра, въ XVI в. пришла, повидимому, въ сильный упадокъ. Мы знаемъ по крайней мѣрѣ, что родители Мигуэля, покрывшаго свою фамилію славой и спасшаго ея старинное благородство отъ забвенія, были бѣдные обитатели небольшаго, но цвѣтущаго городка Алкалы Энаресской, находящагося на разстояніи двадцати миль отъ Мадрита. Здѣсь онъ родился въ началѣ октября 1547, будучи младшимъ изъ четырехъ дѣтей своихъ родителей {Сервантесъ быль крещенъ 9 октября 1547, а такъ какъ у католиковъ былъ обычай совершать этотъ обрядъ скоро послѣ рожденія, то отсюда съ достаточной вѣроятностью можно заключить, что онъ родился либо въ этотъ самый день, либо наканунѣ. Нѣмецкій переводчикъ моего труда Юліусъ дѣлаетъ остроумное предположеніе, что Сервантесъ родился 29 сентября въ день св. Михаила, ибо у Испанцевъ было въ обычаѣ давать ребенку имя того святаго, въ день котораго онъ родился, а отъ дня св. Михаила до дня крещенія Сервантеса прошло всего десять дней.}.

Нѣтъ никакого сомнѣнія, что первоначальное воспитаніе онъ получилъ въ своемъ родномъ городкѣ, находившемся тогда въ зенитѣ своего благосостоянія вслѣдствіе славы, которой пользовался основанный здѣсь пятьдесятъ лѣтъ тому назадъ кардиналомъ Хименесомъ университетъ. Подобно многимъ великимъ людямъ, Сервантесъ съ видимымъ удовольствіемъ вспоминаетъ въ различныхъ мѣстахъ своихъ сочиненій о своемъ дѣтствѣ. Такъ напр. въ Донъ-Кихотѣ {Донъ-Кихотъ, Часть I, глава 29.} онъ повторяетъ преданіе, по всей вѣроятности слышанное имъ въ дѣтствѣ, о чарахъ знаменитаго мавра Музарака и о погребеніи его на высокомъ холмѣ Зулемскомъ; такъ въ своемъ пастушескомъ романѣ Галатея онъ дѣлаетъ мѣстомъ дѣйствія самыхъ очаровательныхъ эпизодовъ "берега славнаго Энареса" {En "Las riberas del famoso Henares" (Galatea, Madrid. 1784, Tom. I, p. 66.) Въ другихъ мѣстахъ онъ упоминаетъ о "nuestro Henares", о "famoso Compluto" (p. 121), о "nuestro fresco Henares" (p. 108).}. Впрочемъ объ его юности мы знаемъ только то, о чемъ онъ самъ случайно вспоминаетъ: что онъ находилъ большое удовольствіе присутствовать на театральныхъ представленіяхъ Лопе де Руэды {Comedias, Madrid 1749, 4-to Tom. 1, Prologo.}, что онъ весьма рано началъ писать стихи {Galatea, Tom. T, p. X. Pròlogo и въ знаменитой четвертой главѣ своего "Путешествія на Парнасъ" (Viage al Parnaso, Madrid, 1784, p. 54) онъ выражается такъ:

Desde mis tieruos aiios amé el arte

Dulce de la agradable poesia,

Y en ella procuré siempe agradarte, т. е. "съ самаго нѣжнаго возраста я любилъ сладкое искусство очаровательной поэзіи и ею одною я хотѣлъ тебѣ нравиться."}, что онъ читалъ все, что попадалось подъ руку, хотя бы это были клочки бумаги, подобранные имъ на улицѣ {"Come soy aficionado á leer aunque sean las papeles rotos de las calles, Ilevado desta mi natural inclination, tomé un cartapacio etc., говоритъ онъ въ Донъ-Кихотѣ (часть I, глава 9), разсказывая о томъ, какъ въ лавкѣ продавца шелковыхъ матерій онъ нашелъ свертокъ бумагъ, оказавшихся жизнью Донъ-Кихота, написанною на арабскомъ языкѣ.}.

Полагаютъ, что онъ продолжалъ свое образованіе въ Мадритѣ и есть даже вѣроятность въ томъ предположеніи, что не смотря на бѣдность своего семейства, онъ провелъ два года въ Саламанскомъ университетѣ.. Достовѣрно одно, что не будучи еще двадцати двухъ лѣтъ отъ роду онъ удостоился публичнаго выраженія уваженія отъ одного изъ своихъ наставниковъ: въ 1569 г. профессоръ Лопе де Ойосъ издалъ по распоряженію правительства сборникъ стихотвореній на смерть несчастной Изабеллы Валуа, супруги Филиппа II, написанныхъ большею частью его учениками. Здѣсь между прочимъ находится шесть элегій Сервантеса, котораго профессоръ называетъ своимъ "дорогимъ и возлюбленнымъ ученикомъ". Нѣтъ никакого сомнѣнія, что это былъ первый литературный дебютъ Сервантеса, и хотя упомянутыя стихотворенія не говорятъ много въ пользу его поэтическаго таланта, но сопровождающее ихъ сердечное заявленіе учителя, а равно и то обстоятельство, что въ одной изъ своихъ элегій онъ говоритъ отъ лица всего университета, доказываютъ, что онъ пользовался уваженіемъ наставника и любовью товарищей {Упомянутыя въ текстѣ элегіи Сервантеса помѣщены отчасти у Ріоса "Pruebas de le Vida de Cerváhtes, ed. Academia. No 2--5 и отчасти у Наваррете, Vida de Miguel de Cervantes pp. 262--263. Элегіи Сервантеса довольно плохи и получаютъ значеніе лишь въ силу того, что Ойосъ, бывшій профессоръ изящной словесности въСаламанкѣ, неоднократно называетъ его "caro dіscіpulo" и "amadо dіscіpulo" и говоритъ, что его элегія написана "еn nombre de todо el estudio". Элегіи эти вмѣстѣ съ другими стихотвореніями Сервантеса, впервые изданы вполнѣ въ первомъ томѣ выходившей подъ редакціей Арибо "Biblioteca de Autores Españoles" (Madrid, 1846, pp. 612--620) и показываютъ, что Сервантесъ находился въ дружескихъ отношеніяхъ со многими изъ выдающихся поэтовъ того времени, каковы: Падилья, Мальдональдо, Барросъ, Ягуэ де Сахасъ, Эрнандо де Эррера и др. Любопытныя свѣдѣнія объ Ойосѣ и изданномъ имъ сборникѣ элегій можно найти у Пеллисера въ его "Disertacion Historico Geographico de Madrid" (Madrid, 1803, p. 108 et seq.).}.

Въ 1570 Сервантесъ по неизвѣстнымъ намъ причинамъ покинулъ родину и очутился въ Римѣ въ должности дворецкаго у кардинала Аквавивы,, того самого, который былъ въ 1568 посланъ папой съ спеціальнымъ порученіемъ къ Филиппу II и на возвратномъ пути въ Италію взялъ съ собой Сервантеса, желая содѣйствовать развитію его таланта, такъ какъ онъ, повидимому, любилъ покровительствовать ученымъ и писателямъ. Сервантесъ, впрочемъ, оставался у него на службѣ весьма недолго. Онъ былъ слишкомъ испанецъ, другими словами слишкомъ гордъ въ душѣ, чтобы довольствоваться своимъ скромнымъ, нѣсколько двусмысленнымъ, положеніемъ, въ особенности въ ту эпоху, когда люди выше всего цѣнили приключенія и военную славу.

Каковы бы ни были мотивы, руководившія его рѣшеніемъ, но онъ въ скоромъ времени простился и съ Римомъ и папскимъ дворомъ. Въ 1571 Папа, Филиппъ II и Венеція заключили тройственный союзъ противъ Турокъ, извѣстный подъ именемъ Священной Лиги и поручили командованіе союзнымъ флотомъ и войскомъ побочному сыну Карла V, рыцарственному Донъ-Хуану Австрійскому. Трудно было двадцатитрехлѣтнему Сервантесу устоять отъ искушенія участвовать въ этой романтической и грандіозной экспедиціи противъ старинныхъ угнетателей Испаніи и страшныхъ враговъ всего христіанства, и въ слѣдующемъ году мы слышимъ о Сервантесѣ, что онъ поступилъ волонтеромъ въ союзную армію въ качествѣ простаго рядоваго. Въ одномъ изъ своихъ сочиненій, писанныхъ незадолго до смерти, Сервантесъ высказываетъ свое наблюденіе, "что лучшіе воины тѣ, которые оставили науку ради войны и что хорошій студентъ всегда будетъ храбрымъ солдатомъ" {"No hay mejores soldados, que los que se Irasplantan de la tierra de los estudios en los campos de la guerre; ninguno salid de estudiante para soldato que no lo fuese por éstretno" etc. (Persiles y Sigismunda, Lib. III. c. 10, Madrid,Tom. II, p. 128).}. Одушевленный этимъ убѣжденіемъ, онъ поступилъ въ ряды той испанской арміи, которая наполняла собой большую часть Италіи и, прослуживъ отечеству до 1575 г., съ почетомъ вышелъ въ отставку.-- Въ продолженіе этихъ четырехъ или пяти лѣтъ онъ получилъ много суровыхъ жизненныхъ уроковъ. Октября 7 то 1571 г., не смотря на томившую его лихорадку, онъ принималъ участіе въ большимъ морскомъ сраженіи при Лепанто, рѣшительно остановившемъ вторженіе Турокъ въ Западную Европу. Галера, въ которой находился Сервантесъ, попала въ самый пылъ сраженія, и онъ до самой смерти носилъ на себѣ славное и вмѣстѣ съ тѣмъ мучительное доказательство исполненнаго долга по отношенію къ родинѣ и христіанству, ибо вслѣдствіе одной изъ полученныхъ имъ въ битвѣ ранъ, онъ лишился на всю жизнь употребленія лѣвой руки. Вмѣстѣ съ другими ранеными онъ былъ отвезенъ въ госпиталь въ Мессинѣ, гдѣ оставался до апрѣля 1572 г. Едва оправившись отъ раны, онъ принялъ участіе въ экспедиціи на востокъ подъ начальствомъ Марка Антонія Колонны, о которой онъ съ такимъ чувствомъ самоудовлетворенія вспоминаетъ въ посвященіи къ Галатеѣ и которую онъ такъ прекрасно описалъ въ исторіи плѣнника въ Донъ-Кихотѣ.

Въ слѣдующемъ году онъ принималъ участіе въ морскомъ сраженіи при Голетѣ въ Тунисѣ подъ командой Донъ-Хуана Австрійскаго и въ томъ же году возвратился съ своимъ полкомъ въ Сицилію {Полкъ, въ которомъ служилъ Сервантесъ, былъ одинъ изъ славнѣйшихъ полковъ въ арміи Филиппа II. Онъ назывался Tcrcio de Flandes (Третій Фландрскій); командиромъ его былъ.lone де Фигероа, котораго Кальдеронъ выводитъ въ двухъ пьесахъ: "Amor despues de la Muerte" (Любовь за гробомъ) и "El Alcalde de Zalamea" (Саломенскій Алькадъ). Весьма вѣроятно, что Сервантесъ впослѣдствіи вступилъ снова въ ряды своего любимаго полка и участвовалъ вмѣстѣ съ нимъ въ Португальской экспедиціи 1581, ибо мы знаемъ, что и Сервантесъ и Третій Фландрскій полкъ были въ этомъ году въ Португаліи. Оживленный разсказъ о битвѣ при Голетѣ въ Тунисѣ можно найти въ небольшомъ трактатѣ Гонзало де Илльескаса (Biblioteca de Autores Españoles, Tom. XXI, p. 451--458), автора изданной въ 1574 г. скучнѣйшей исторіи папъ, которую въ томъ же духѣ продолжали Луисъ де Бавіа и др.}. Благодаря своимъ походамъ и экспедиціямъ онъ успѣлъ побывать во многихъ мѣстахъ Италіи, а въ Неаполѣ онъ даже провелъ безвыѣздно болѣе года {Въ сочиненіяхъ Сервантеса нерѣдко встрѣчаются намеки на перенесенныя имъ испытанія и на посѣщенныя имъ страны. Такъ въ своемъ путешествіи на Нарваесъ (Viage del Parnaso, с. 8, p. 126) при взглядѣ на Неаполь онъ воскликаетъ:

Esta citidad es Napoles, la illustre,

Que yo pisé sus ruas mas de un ano."}. Не смотря на претерпѣнныя страданія, онъ никогда не сожалѣлъ объ этомъ періодѣ своей жизни; напротивъ того сорокъ лѣтъ спустя, съ гордостью вспоминая все, что онъ перенесъ, онъ заявилъ, что если бы ему предоставленъ былъ выборъ жизненнаго поприща, онъ снова избралъ бы свои раны, которыя онъ считаетъ легкимъ искупленіемъ за славу быть участникомъ такого великаго предпріятія {Въ отвѣтъ на грубые личные намеки Авилльянеды, Сервантесъ въ прологѣ ко второй части Донъ-Кихота говоритъ слѣдующее: "Si ahora me propusieran y facilitarian nu imposible, quisiera ántes haber me hallado en aquella faccion prodigiosa, que sano ahora de mis heridas, sin haberme hallado en ella".}. Вышедши въ 1575 г. въ отставку и запасшись рекомендательными письмами отъ герцога Сесы и Донъ-Хуана, которые въ лестныхъ выраженіяхъ рекомендовали его королю, Сервантесъ отплылъ въ Испанію. Но 26 сентября корабль, на которомъ онъ ѣхалъ, былъ захваченъ алжирскими крейсерами и отведенъ въ Алжиръ {Алжирскій пиратъ Арнаутъ, захватившій Сервантеса въ плѣнъ, не разъ упоминается въ романсахъ того времени. См. Duran, Homancero General. Tom. I, pp. XIV и 147.}. Здѣсь онъ провелъ пять лѣтъ болѣе несчастныхъ и исполненныхъ приключеній чѣмъ пять предыдущихъ. Онъ служилъ поочередно у трехъ жестокихъ господъ: ренегата Грека, ренегата Венеціанца и наконецъ у самого алжирскаго дея. Первые мучили его съ той утонченной злобой, которую обыкновенно питаютъ ко всѣмъ христіанамъ люди, отступившіе во имя недостойныхъ мотивовъ отъ вѣры отцовъ своихъ; послѣдній же, считая Сервантеса своимъ невольникомъ, обращался съ нимъ съ тѣмъ большей суровостью, что онъ бѣжалъ отъ своего прежняго господина и сдѣлался страшенъ новому вслѣдствіе цѣлаго ряда попытокъ бѣжать самому и освободить своихъ товарищей по неволѣ.

По всему видно, что жестокая неволя вмѣсто того, чтобъ сломить духъ Сервантеса, еще болѣе возвысила и укрѣпила его. Однажды онъ покушался убѣжать сухимъ путемъ въ Оранъ, испанское поселеніе по африканскому берегу, но оставленный своимъ проводникомъ, былъ принужденъ возвратиться назадъ. Въ другой разъ онъ скрылъ тринадцать своихъ товарищей по плѣну въ одной пещерѣ на морскомъ берегу и, ежеминутно рискуя своей жизнью, снабжалъ ихъ въ продолженіи нѣсколькихъ недѣль провизіей въ ожиданіи христіанскаго судна, которое взяло бы ихъ всѣхъ на бортъ; наконецъ, когда онъ самъ присоединился съ нимъ, ему низко измѣнили и онъ великодушно принялъ на себя всю отвѣтственность за неудавшійся побѣгъ.-- Разъ онъ покушался освободиться силою, но письмо его было перехвачено. Потомъ онъ составилъ планъ освобожденія себя и шестидесяти товарищей, и когда этотъ планъ, подобно одному изъ предшествующихъ, не удался вслѣдствіе измѣны, онъ и на этотъ разъ объявилъ себя единственнымъ его виновникомъ. Наконецъ онъ составилъ грандіозный проэктъ возстанія всѣхъ невольниковъ-христіанъ въ Алжирѣ, проэктъ не совсѣмъ неисполнимый въ виду того, что число ихъ въ Алжирѣ доходило до двадцати пяти тысячъ. Смѣлый проэктъ Сервантеса не на шутку напугалъ дея, который при этомъ случаѣ сказалъ своимъ приближеннымъ: "стерегите покрѣпче этого калѣку испанца, тогда и моя столица, и мои невольники и мои галеры -- все будетъ цѣло" {Одинъ изъ самыхъ достовѣрныхъ и любопытныхъ источниковъ для этой части жизни Сервантеса представляетъ собою книга Діэго де Аэдо (Diego de Haedo) "La Historia y Topografia de Argei". (Valladolid, 1612, In Folio), въ которой часто упоминается имя Сервантеса. Повидимому книга эта была совершенно неизвѣстна біографамъ Сервантеса, пока въ 1752 г. не обратилъ на нее вниманіе Сарміенто. Въ ней-то и встрѣчаются приведенныя въ текстѣ слова алжирскаго дея, показывающія, какъ онъ боялся Сервантеса: "Decia Asan Bajá, Rey de Argel, que como el tuviese guardado al estropeado Español tenia seguros sus cristianos, sus baxeles у aun toda la ciudad." (f. 185). Упомянувъ нѣсколько раньше о смѣломъ проэктѣ Сервантеса поднять всѣхъ христіанскихъ невольниковъ и взять приступомъ городъ, авторъ заключаетъ: "Y si a su animo industria, у trazas, correspondiez la ventura, hoi fuera el dia, que Argel fuera de cristianos; porque no aspiraban á menus sus intentes". Нужно имѣть въ виду, что все это было издано за четыре года до смерти Сервантеса. Книга Аэдо, заключающая въ себѣ не только исторію, но и нѣсколько діалоговъ о страданіяхъ христіанъ въ Алжирѣ, весьма любопытна и проливаетъ много свѣта на тѣ мѣста въ сочиненіяхъ испанскихъ писателей 16 и 17 вѣка, гдѣ упоминается о Маврахъ африканскаго берега и ихъ христіанскихъ невольникахъ.}. За свои неудавшіяся попытки къ освобожденію Сервантесъ всякій разъ былъ подвергаемъ строгому, хотя и не унизительному, наказанію {Намекая на себя въ исторіи плѣнника въ Донъ-Кихотѣ (часть I, глава 40) Сервантесъ съ чисто-испанской гордостью говоритъ о деѣ: "Solo libró bien con él un soldado Español llamado tal de Saavedra, al quai con haber hechо cosas que quedarán en la memoria de aquellas goules por muchos anos, y todos por alcanzar libertad, jamas lo dió palo, ni se lo mandó dar, ni le dixo mala palabra, y por la menor cosa de muchas que hizo, teiniamos todos que habia de ser empallado, y asilo temio' el mas de una vez."}. Четыре раза онъ ожидалъ, что его ежеминутно сожгутъ или посадятъ на колъ, а въ послѣдній разъ петля уже была надѣта ему на шею съ цѣлью исторгнуть у его великой души имена его сообщниковъ.

Наконецъ часъ его освобожденія насталъ. Старшій братъ его, захваченный въ плѣнъ вмѣстѣ съ нимъ, былъ выпущенъ три года назадъ, а теперь бѣдной вдовѣ матери пришлось для освобожденія младшаго сына отдать все свое имущество до приданаго дочерей включительно. Но всего этого оказалось мало, и сумму не достающую до пятисотъ кронъ, въ которыя была оцѣнена свобода сына, пришлось дополнить мелкими займами и пожертвованіемъ религіозныхъ братствъ. {Съ глубокой признательностью вспоминаетъ Сервантесъ въ своей повѣсти Española Inglesa (Novellas, Madrid, 1783, Tom. I, pp. 358--59) о безкорыстіи и усердіи бѣдныхъ монаховъ и священниковъ, которые приходили въ Алжиръ, нерѣдко рискуя жизнью, чтобъ выкупать изъ плѣна христіанъ, въ особенности объ одномъ изъ нихъ, который остался въ плѣну въ залогъ четырехъ тысячъ дукатовъ, занятыхъ имъ съ цѣлью выкупить изъ неволи нѣсколькихъ христіанъ. О монахѣ Хуанѣ Хилѣ, который устроилъ его личное освобожденіе, Сервантесъ въ своемъ Trato de Argel говоритъ слѣдующее:

Un frayle Trinitario, Christianissimo,

Amigo de hacer bien y conoeido,

Porque ha estado otra vez en esta tierra,

Rescatando Christianos, у diò exemple

Da una gran Christiandad y gran prudencia;

Su nombre es Fray Juan Gil (Jornada V), т. е. христіаннѣйшій монахъ ордена св. Троицы, любящій дѣлать добро и хорошо извѣстный въ этой странѣ, потому что онъ не разъ приходилъ сюда выкупать христіанъ, явилъ собою примѣръ великой христіанской любви и великой мудрости.Имя его -- братъ Хуанъ Хиль". Аэдо даетъ подобный-же отзывъ о братѣ Хуанѣ (Topografia de Argel, 1612 г. f. 114 и слѣд.). Не мало нищенствующихъ монаховъ (padres de la limosna) обрисовано самыми симпатичными чертами въ этой любопытной книгѣ, и нѣтъ никакого сомнѣнія, что они вполнѣ заслуживали оказываемаго имъ всеобщаго уваженія.} Такимъ образомъ состоялся выкупъ Сервантеса 19 сентября 1580, въ тотъ самый день, когда онъ вмѣстѣ съ своимъ господиномъ собирался сѣсть на корабль плыть въ Константинополь, откуда его было бы невозможно выручить. Нѣсколько времени спустя онъ оставилъ Алжиръ, гдѣ онъ, какъ мы достовѣрно знаемъ, своимъ великодушіемъ, мужествомъ и вѣрностью, возбудилъ къ себѣ восторженную преданность и удивленіе въ массѣ христіанскихъ невольниковъ, наполнявшихъ этотъ проклятый городъ {Сервантесъ, по всему видно, былъ человѣкъ великодушный и кроткій, но и онъ не могъ побѣдить въ своемъ сердцѣ ненависти къ Маврамъ, унаслѣдованной отъ предковъ и усиленной его алжирскимъ плѣномъ,-- Этимъ чувствомъ проникнуты двѣ его пьесы, написанныя въ разное время на сюжеты, заимствованные изъ его жизни въ Алжирѣ; оно проявляется по временамъ и въ другихъ его сочиненіяхъ. (См. Донъ-Кихотъ, часть 2, глава 54 и Персилесъ и Сигизмунда, кн. III, гл. 10 и др.). Но за исключеніемъ этой ненависти и нѣсколькихъ случайныхъ сатирическихъ выходовъ противъ женщинъ -- въ которыхъ впрочемъ Кеведо и Луисъ де Гевара нисколько не уступаютъ ему -- да нѣкоторой горечи въ отзывахъ о домовыхъ священникахъ, пріобрѣтавшихъ сильное вліяніе въ домахъ вельможъ и пользовавшихся имъ большею частью не на добро, я не знаю во всѣхъ сочиненіяхъ Сервантеса ничего, что противорѣчило бы представленію объ его гуманномъ и добромъ характерѣ. (См., Don Quixote, ed. Ciemencin, Vol V, p. 260, примѣчаніе и стр. 138, примѣчаніе).}.

Но хотя Сервантесъ былъ наконецъ возвращенъ своему семейству и отечеству, хотя душа его была первое время охвачена свѣжимъ и счастливымъ чувствомъ свободы, которое онъ не разъ описывалъ съ такимъ краснорѣчіемъ {См. великолѣпное мѣсто о свободѣ, въ Донъ-Кихотѣ, часть II, начало 58 главы.}, тѣмъ не менѣе мы не должны забывать, что онъ возвратился на родину послѣ десятилѣтняго отсутствія, что въ томъ возрастѣ, въ которомъ онъ тогда находился, трудно было начать жизнь съизнова или завоевать себѣ среди враждующихъ другъ съ другомъ интересовъ прочное соціальное положеніе. Отца его уже не было въ живыхъ. Семейство его, и безъ того небогатое, было доведено двумя выкупами до крайней бѣдности. Одинокій, безъ друзей, безъ знакомыхъ, онъ долженъ былъ по временамъ ощущать чувство безпомощности и разочарованія, можетъ быть болѣе горькія, чѣмъ тѣ, которыя ему приходилось испытывать, будучи солдатомъ или живя въ неволѣ." -- Нѣтъ ничего удивительнаго поэтому, что онъ вмѣстѣ съ своимъ братомъ не нашли ничего лучшаго, какъ поступить въ тотъ полкъ, гдѣ онъ прежде служилъ и который теперь былъ посланъ поддерживать власть Испаніи въ новопріобрѣтенномъ португальскомъ королевствѣ. Сколько онъ пробылъ тамъ, -- неизвѣстно, но мы знаемъ, что онъ былъ въ Лиссабонѣ и участвовалъ подъ командой маркиза Санта Крусъ въ экспедиціи 1581 г. и въ другой болѣе важнѣйшей, предпринятой въ слѣдующемъ году на Азорскіе острова съ цѣлью окончательно покорить ихъ власти Филиппа II.

Къ этому времени нужно отнести начало основательнаго знакомства Сервантеса съ португальской литературой, равно и начало его симпатіи къ Португаліи, которую онъ выражаетъ въ третьей книгѣ Персилеса и Сигизмунды съ теплотой и великодушіемъ, весьма рѣдкими въ испанцѣ вообще и въ особенности въ испанцѣ эпохи Филиппа II {"Weil doth the Spanish hind the difference know.

Twixt him and Lusian slave, the lowes of the low" т. е.:

Таково мнѣніе испанцевъ о португальцахъ, подслушанное въ Испаніи Чайльдъ-Гарольдомъ; онъ могъ-бы услышать нѣчто подобное и два вѣка раньше.}.

Нѣтъ ничего невѣроятнаго, что пребываніе въ Португаліи осталось не безъ вліянія на направленіе первыхъ серьезныхъ литературныхъ трудовъ Сервантеса, именно на его пастушескій романъ Галатею, изданный вскорѣ послѣ возвращенія его въ Испанію. Прозаическіе, пастушескіе романы были любимой формой романтическаго вымысла въ Португаліи, начиная съ "Менины и Мосы" {Menina e Moèa -- небольшой граціозный отрывокъ прозаической пасторали, написанной около 1500 Бернардино Рибейро и всегда вызывавшій восторгъ и удивленіе, котораго онъ и заслуживаетъ. Заглавіе его произошло отъ первыхъ двухъ словъ, которымъ онъ начинается, фактъ, показывающій насколько это небольшое прелестное произведеніе было популярно въ тѣхъ классахъ общества, которые не любятъ называть книгу ея литературнымъ именемъ.} и вплоть до нашихъ временъ и уже были въ то время введены въ испанскую литературу знаменитымъ португальскимъ поэтомъ Монтемайоромъ, чья Diana Enatnorada(Влюбленная Діана) и продолженіе ея, написанное Хиль Поло, были, какъ мы знаемъ, любимыми книгами Сервантеса.

Какъ бы то ни было, но Галатея была разрѣшена 1 февраля 1584 г. и въ декабрѣ вышла въ свѣтъ. Онъ самъ назвалъ ее эклогой и посвятилъ "этотъ первый плодъ своего таланта" {"Estas primicias de mi corto ingenio". Dedicatoria. До 1618 г. появилось семь изданій Галатеи.} сыну того Колонны, подъ начальствомъ котораго онъ двѣнадцать лѣтъ тому назадъ дѣлалъ экспедицію на востокъ. На самомъ дѣлѣ Галатея есть прозаическій пастушескій романъ въ духѣ Хиль Поло, и ея дѣйствующія лица -- какъ самъ авторъ предупреждаетъ въ предисловіи -- пастуха и пастушки только по одеждѣ {"Muchos de los disfrazados pastores della lo eran solo en el hàbito".}. Извѣстно, что подъ именемъ Галатеи выведена особа, на которой впослѣдствіи женился Сервантесъ, что въ лицѣ героя романа Элисіо онъ изобразилъ самого себя и что подъ пастушескими именами Лаусо, Тирси, Дамона и др. выведены литературные друзья Сервантеса Луисъ Барахона де Сото, котораго онъ высоко ставилъ, какъ поэта, Франциско де Фигероа, Педро Лайнесъ и др. Во всякомъ случаѣ герои и героини Галатеи выражаются очень учено и съ такой искуственной граціей, что самъ авторъ счелъ нужнымъ оправдываться въ томъ, что ихъ разговоры слишкомъ утонченны {"Cujas razones y argumentes mas parecen de ingenios entre libres у las aulas criados, qae no de aquellos que entre pagizas cabañas son crecidos". T. e.: ихъ разсужденія и доказательства болѣе умѣстны въ устахъ людей, развившихся при дворахъ и въ занятіяхъ наукой, нежели въ устахъ людей, выросшихъ въ своихъ крытыхъ соломою хижинахъ". (Libro IV, Toms II, p. 90) Это извиненіе было вмѣстѣ съ тѣмъ любезностью по отношенію къ Фигероа и др. (См. ниже, глава XXIII, прим. 8).}.

Подобно другимъ пастушескимъ романамъ, Галатея основана на аффектаціи, которая могла только повредить ей, а вплетеніе въ фабулу множество эпизодическихъ исторій, присутствіе неумѣстныхъ метафизическихъ размышленій и наконецъ разсѣянныя по всему роману довольно плохія стихотворенія дѣлаютъ его особенно неудачнымъ. Можетъ быть ни одинъ изъ испанскихъ пастушескихъ романовъ XVI и XVII столѣтія не страдаетъ въ такой степени невѣрностью тона. Впрочемъ во многихъ мѣстахъ Галатеи видны слѣды житейской опытности и поэтическаго таланта автора. Нѣкоторые изъ эпизодовъ, напр. исторія Силено во второй и третьей книгахъ, читаются съ интересомъ, другіе, какъ напр. разсказъ о пребываніи Тимбріо въ плѣну у Мавровъ, напоминаютъ намъ собственныя приключенія и испытанія автора и наконецъ исторія Росавры и Грисальдо въ четвертой книгѣ совершенно свободна отъ аффектаціи и игры словами, свойственной пастушескимъ произведеніямъ. Все произведеніе изобилуетъ мѣстами, написанными плавнымъ и краснорѣчивымъ языкомъ, хотя въ нихъ еще мало того, что составляетъ особенность стиля Сервантеса. Самые крупные недостатки Галатеи заключаются въ неумѣлой постройкѣ фабулы и въ смѣшеніи христіанскихъ идей съ миѳологическими представленіями древности, почти неизбѣжнымъ въ подобнаго рода произведеніяхъ; равнымъ образомъ въ высшей степени несообразно было со стороны автора вывести маститаго воина и образцоваго государственнаго человѣка Діэго де Мендозу въ видѣ недавно умершаго пастушка {Въ шестой книгѣ главныя дѣйствующія лица Галатеи, руководимыя мудрымъ и кроткимъ христіанскимъ священникомъ, посѣщаютъ могилу Мендозы. Тамъ имъ является тѣнь классической музы Калліопы, произносящая скучнѣйшій стихотворный панигирикъ современнымъ испанскимъ, теперь большею частью позабытымъ, поэтамъ. Въ концѣ XVIII столѣтія Галатея была сокращена Флоріаномъ. Къ ней было придѣлано приличное заключеніе и въ такомъ видѣ она не разъ издавалась въ эпоху, когда были такъ популярны идилліи Геспера. Во всякомъ случаѣ попытка Флоріана была гораздо удачнѣе попытки Донъ Кандидо Марія де Тригуэроса, послѣдовавшаго его примѣру въ своемъ романѣ Los Епаmorados о Galatea, Madrid, 1798.}.

Но произнося такое суровое сужденіе о Галатеѣ, мы не должны забывать, что хотя она растянулась на два тома, она все-таки не кончена, что многія мѣста, которыя кажутся намъ лишними или непонятными, получили бы свое настоящее мѣсто и значеніе, если бы вторая часть, объ изданіи которой Сервантесъ говорилъ за нѣсколько дней до своей смерти {Въ предисловіи къ повѣсти Персилесъ и Сигизмунда, написанномъ 19 апрѣля 1616 г. только за четыре дня до его смерти.} была издана въ свѣтъ. Во всякомъ случаѣ при оцѣнкѣ Галатеи мы должны имѣть въ виду трогательныя слова автора, когда онъ описываетъ, какъ священникъ и цырюльникъ нашли ее въ библіотекѣ Донъ-Кихота {Parle Primera, cap. 6.}. "А какая тамъ слѣдующая книга?" спросилъ священникъ. "Галатея Мигуэля Сервантеса, отвѣчалъ цырюльникъ. "Это мой старинный другъ, сказалъ священникъ, и я хорошо знаю, что онъ богаче несчастіями, чѣмъ хорошими стихами. Фабула и планъ его книги не лишены достоинствъ; къ сожалѣнію, онъ много начинаетъ и ничего не кончаетъ. Нужно подождать обѣщанной имъ второй части; можетъ быть послѣ окончательной обработки она заслужитъ пощаду, въ которой ей теперь слѣдуетъ отказать, а пока это сбудется, храните ее, любезный кумъ, у себя".

Если справедливо преданіе, что Сервантесъ написалъ Галатею, чтобы снискать благосклонность дамы своего сердца, то успѣхомъ его у ней объясняется, почему онъ мало заботился объ окончаніи своего произведенія, ибо 12 декабря 1584, почти непосредственно вслѣдъ за выходомъ въ свѣтъ первой части Галатеи, онъ женился на дѣвушкѣ хорошей фамиліи родомъ изъ мѣстечка Эскивіаса близь Мадрита {Въ своихъ произведеніяхъ онъ дважды упоминаетъ о селеніи Эскивіасѣ и дважды хвалитъ тамошнія вина. Первый разъ въ пьесѣ "Cueva de Salamanca" (Comedias, 1749, Tom. II. p. 313) и второй въ предисловіи къ повѣсти "Персилесъ и Сигизмунда", хотя здѣсь онъ также распространяется объ его славномъ прохожденіи (illustres linages).}. Обнародованныя Пелиссеромъ {См. Біографію Сервантеса, предпосланную его изданію Донъ-Кихота (Tom. I. p. CCV). Повидимому между семействами жениха и невѣсты были старинныя фамильныя связи, ибо мать невѣсты была душеприкащицей отца Сервантеса, умерпіаго въ то время, когда его сынъ томился въ плѣну въ Алжирѣ.} подробности брачнаго контракта показываютъ, что женихъ и невѣста быти оба бѣдны, а изъ Галатеи видно, что Сервантесъ имѣлъ сильнаго противника въ лицѣ одного португальца, который въ одно время едва не отбилъ у него невѣсту {Въ концѣ шестой книги.}. Но бурнымъ или ровнымъ потокомъ текла его любовь до женитьбы, его тридцатилѣтняя супружеская жизнь была, повидимому, счастлива, и вдова его изъявила передъ смертью желаніе быть похороненной рядомъ съ мужемъ.

Чтобъ содержать семью Сервантесъ жилъ по всей вѣроятности въ Мадритѣ, гдѣ, какъ мы знаемъ, онъ былъ близокъ съ нѣкоторыми современными поэтами Хуаномъ Руфо, Педро де Падилья и другими, которыхъ онъ съ свойственной ему добротой и часто не по заслугамъ постоянно превозноситъ въ своихъ послѣднихъ произведеніяхъ. Побуждаемый этой цѣлью и можетъ быть и своими литературными связями, онъ окончательно отказывается отъ исполненной приключеній жизни, которая прежде такъ привлекала его, и пытается жить литературнымъ трудомъ.

Его первые опыты были посвящены театру, который естественнымъ образомъ долженъ былъ привлечь къ себѣ человѣка, съ дѣтства любившаго драматическія представленія и въ настоящее время нуждавшагося въ немедленномъ заработкѣ. Но драма въ то время находилась еще въ весьма грубомъ состояніи. Мы привели выше отзывъ о ней Сервантеса, который, вѣроятно еще передъ отъѣздомъ своимъ въ Италію, самъ присутствовалъ при ея первыхъ шагахъ во время Лопе де Руэды и Нахарро {См. Pròlogo al Lector, предпосланный къ его восьми пьесамъ и восьми Entremeses. Madrid 1616 г. 4-to.}. Изъ его описаній костюмовъ и сценическихъ приспособленій видно, что театры въ Испаніи были въ то время хуже управляемы и обставлены чѣмъ кукольныя комедіи нашего времени. Нѣсколько человѣкъ, въ томъ числѣ Бермудесъ, Архенсола, Вируэсъ и Куэва, пытались вывести театръ изъ его жалкаго состоянія, но результаты не оправдали потраченныхъ на нихъ трудовъ. Подобной же цѣлью задался и Сервантесъ, и онъ настолько успѣлъ въ этомъ дѣлѣ, что тридцать лѣтъ спустя онъ считалъ себя въ правѣ публично гордиться своими успѣхами {Adjunta al Parnaso, впервые напечатанное въ 1614 и уже упомянутый прологъ къ Персилесу и Сигизмундѣ.}.

Любопытно, какими способами онъ хотѣлъ достигнуть этой цѣли. По его словамъ онъ уменьшилъ количество актовъ съ пяти до трехъ, но эта реформа не могла имѣть важныхъ послѣдствій, не говоря уже о томъ, что она была введена задолго до него Авенданьо, чего повидимому и не подозрѣвалъ Сервантесъ. Кромѣ того онъ претендуетъ на введеніе въ драму фантастическихъ существъ или вѣрнѣе аллегорическихъ фигуръ въ родѣ Войны, Моровой язвы, Голода, но помимо того, что это нововведеніе было раньше его сдѣлано Куэвой, въ сущности оно было возвращеньемъ къ исжитымъ уже мотивамъ средневѣковой религіозной драмы. Наконецъ онъ пытался наполнить какъ свои драмы, такъ и другій произведенія воспоминаніями о своихъ странствованіяхъ и страданіяхъ. Хотя онъ самъ и не придаетъ этому обстоятельству большаго значенія и не на немъ основываетъ свои заслуги въ области драмы, но несомнѣнно, что въ этомъ случаѣ онъ шелъ безсознательно по шламъ тѣхъ писателей, которые впервые изобрѣли подобныя представленія въ новой Европѣ. Но у такого генія, какъ Сервантесъ, даже подобныя попытки и преобразованія, при всей ихъ грубости и несовершенствѣ, не могли остаться безъ послѣдствій. Онъ написалъ -- какъ онъ самъ выражается съ какой-то характеристической небрежностью -- либо двадцать, либо тридцать пьесъ, принятыхъ съ одобреніемъ -- число до котораго едва-ли доходилъ кто-либо изъ предшествующихъ писателей, не говоря уже о выходящемъ изъ ряда вонъ успѣхѣ ихъ. Ни одна изъ этихъ пьесъ не была издана при его жизни, но онъ оставилъ намъ названіе девяти пьесъ, изъ которыхъ двѣ были отысканы въ 1782 и впервые напечатаны въ 1784 {Онѣ изданы вмѣстѣ съ "Viage de Parnaso". Madrid 1784, in 8.}.

Остальныя, къ сожалѣнію, едва ли не потеряны безвозвратно и въ числѣ ихъ La Confusa, о которой Сервантесъ спустя долго послѣ того какъ Лопе де Вега сообщилъ народной драмѣ окончательную форму, говорилъ съ любовью какъ объ одной изъ лучшихъ народныхъ пьесъ {Adjunta al Parnaso p. 139 ed. 1784.} -- приговоръ, къ которому и мы готовы присоединиться, если его любимица не уступаетъ въ силѣ и оргигинальности двумъ упомянутымъ выше драмамъ Сервантеса.

Первая изъ нихъ носитъ заглавіе "El Trato de Argel" или "Los Tratos de Argel" (Алжирскіе нравы). Интрига этой пьесы слаба, а діалогъ такъ плохъ, что она въ этомъ отношеніи развѣ немногимъ лучше старинныхъ эклогъ, легшихъ въ основу древняго испанскаго театра. Цѣлью автора было представить испанской публикѣ основанную на собственномъ опытѣ картину страданій плѣнныхъ христіанъ въ Алжирѣ и пробудить сочувствіе къ нимъ въ странѣ, которая сама поставляла туда наибольшее число плѣнныхъ. Въ виду этой цѣли Сервантесъ мало заботился о правильной постройкѣ пьесы, если даже предположить, что онъ придавалъ этому достоинству большое значеніе; вмѣсто послѣдовательнаго развитія дѣйствія онъ предлагаетъ публикѣ грубую и неестественную любовную исторію, которую однакожъ онъ считалъ на столько хорошей, что повторилъ ее дважды: въ одной изъ своихъ позднѣйшихъ пьесъ и въ одной изъ своихъ новеллъ {Въ "Baños de Argel" и "Amante Liberal".}, а главный успѣхъ пьесы основываетъ на эпизодическихъ сценахъ. Нѣкоторыя изъ этихъ эпизодовъ дѣйствительно поразительны. Такова напримѣръ сцена, въ которой Мавры издѣваются надъ Сервантесомъ и его двумя плѣнными товарищами, какъ надъ рабами и христіанами, и въ которой послѣдніе разсказываютъ о мученической смерти одного испанскаго священника, послужившей впослѣдствіи сюжетомъ для одной драмы Лопе де Веги. Хороша также дышащая правдой попытка Петро Альвареса убѣжать въ Оранъ, въ основѣ которой безъ сомнѣнія лежитъ подобная попытка же самого Серватеса. Далѣе въ пьесѣ есть двѣ или три грустныя сцены продажи невольниковъ, въ особенности маленькихъ дѣтей, сцены, видѣнныя авторомъ во очію и которыя Лопе де Вега перенесъ на подмостки театра, впослѣдствіи, когда онъ, по выраженію Сервантеса, сдѣлался неограниченнымъ властелиномъ испанской сцены {Пьеса "Esclaves En Argel" (Алжирскіе невольники) Лопе де Веги, помѣщенная въ XXV томѣ собранія его драматическихъ произведеніи (Çaragoca, 1647, in 4-to p. 231--260), показываетъ, что Лопе многое заимствовалъ изъ неизданной тогда драмы Сервантеса, которой онъ пользовался въ рукописи. Сцены продажи христіанскихъ дѣтей и сцены между дѣтьми, когда одинъ изъ нихъ принялъ магометанство (рр. 249 и 250) заимствованы изъ соотвѣтствующихъ сценъ въ пьесѣ Сервантеса (рр. 316--323 и 364--366, изд. 1784). Главный сюжетъ и множество отдѣльныхъ мѣстъ также заимствованы. Мученическая смерть валенсійскаго священника, о которой только разсказывается у Сервантеса, сдѣлалась главнымъ драматическимъ мотивомъ третьяго акта пьесы Лопе, гдѣ самая казнь со всѣми своими возмутительными подробностями, совершается на сценѣ (р. 263). Казнь эта, описанная впервые Сервантесомъ, дѣйствительно имѣла мѣсто въ Алжирѣ, въ 1577 г. во время пребыванія тамъ автора Донъ-Кихота. Подробное описаніе ея можно найти у Hacdo (Topografie, if. 179, а, ро 183, а); оно можетъ служить прекраснымъ обращикомъ отношеній испанцевъ къ ихъ заклятымъ врагамъ. Заимствованія Лопе де Веги у Сервантеса менѣе существенны въ описаніи казни, чѣмъ въ другихъ мѣстахъ пьесы.}. Пьеса раздѣлена на пять jornadas или актовъ и написана октавами, redondiilas, ter za rima, бѣлыми стихами и прочими размѣрами, употребительными въ испанской поэзіи; въ числѣ ея дѣйствующихъ лицъ играютъ довольно важную роль Левъ, Демонъ и аллегорическія фигуры Необходимость и Случай.

Не смотря на небрежность постройки и досадное смѣшеніе стилей въ пьесѣ Сервантеса есть мѣста исполненныя высокой поэзіи. Герой ея, Авреліо, христіанинъ-плѣнникъ, обрученный съ христіанкой -- плѣнницей Сильвіей, страстно любимъ знатной мавританской дамой по имени Зарой. Наперсница послѣдней Фатима прибѣгаетъ къ волшебству, чтобъ съ помощью его заставить плѣнника отвѣчать любви ея госпожи. Въ силу ея чаръ на сценѣ появляется Демонъ и предоставляетъ въ ея распоряженіе Необходимость и Случай. Съ помощью этихъ духовныхъ силъ, невидимыхъ для Авреліо, но видимыхъ для зрителей, она пытается, смутивъ воображеніе Авреліо страстными мыслями, заставить его склониться на желаніе прекрасной язычницы {Сервантесъ безъ всякаго сомнѣнія былъ самъ очень доволенъ введеніемъ аллегорическихъ фигуръ въ дѣйствіе пьесы. Послѣ него обычай этотъ сдѣлался Господствующимъ на испанской сценѣ. Кальдеронъ въ своей пьесѣ "Gran Principe de Fez" (Comedias, Madrid, in 4-to, Tom. 111, p. 389) даетъ такое объясненіе двумъ аллегорическимъ фигурамъ: "Онѣ изображаютъ внѣшнимъ образомъ происходящую въ душѣ героя борьбу между его добрымъ и злымъ ангеломъ" -- объясненіе, которое въ полной мѣрѣ примѣняется и къ Сервантесу.}. По удаленіи ихъ со сцены Авреліо въ монологѣ выражаетъ смутное состояніе своихъ чувствъ, едва не доведшее его до паденія:

"Авреліо, куда ты идешь? Куда направляешь ты твои блуждающіе шаги? Кто руководитъ тобой? Вѣроятно, ты мало боишься Бога, если ты идешь, руководимый прихотью твой безумной фантазіи и т. д. {Aurelio, donde vas? para dó meuves

El vagaroso paso? Quien te guia?

Con tan poco temor de Dies te alreves

A contenlar tu loca fantasia? etc.

(Jornada V.)}.

Основной мотивъ этого монолога, равно какъ и предыдущей сцены, не имѣетъ въ себѣ ничего драматическаго, но тѣмъ не менѣе Сервантесъ гордился введеніемъ аллегорическихъ фигуръ въ свои пьесы; нельзя впрочемъ отрицать, что какъ монологъ, такъ и сцена не лишены истинной поэзіи. Въ этой части пьесы, равно какъ и остальныхъ частяхъ ея, видна, упорная борьба чувства и фантазіи автора съ его незнаніемъ истинныхъ законовъ драмы и съ грубостью современнаго ему драматическаго искусства. Хотя Сервантесъ называетъ свою пьесу комедіей, но на самомъ дѣлѣ она не комедія и не трагедія. Подобно стариннымъ мистеріямъ, она представляетъ собой попытку изобразить въ живыхъ образахъ рядъ несвязанныхъ между собою событій; завязка ея задумана неудачно и самъ авторъ откровенно сознается, что пьеса не имѣетъ и настоящей развязки {Y aqui da este trato fin,

Que no lo tiene el de Argel.

Этой шуткой оканчиваетъ Сервантесъ другую пьесу на тотъ же сюжетъ, изданную тридцать лѣтъ спустя послѣ представленія "Los Tratos de Argel". Клеменсинъ (Notas a' D. Quixote, III, p. 253, 254) увѣряетъ, что Сервантесъ потому не напечаталъ своей первой алжирской пьесы, что считалъ ее недостойной себя, но это мнѣніе не выдерживаетъ строгой критики въ виду того, что онъ также поступилъ съ драмой Нуманція, хотя несомнѣнно, что онъ ставилъ ее высоко. (D. Quixote) II. р. 48).}.

Сюжетъ второй пьесы Сервантеса, относящейся къ тому же пeріоду его жизни, основанъ на трагической судьбѣ Нуманціи, которая послѣ четырнадцати-лѣтняго геройскаго сопротивленія римлянамъ {Хорошо прочесть параллельно съ пьесой Сервантеса соотвѣтствующее мѣсто у римскаго историка Флора (Epit. II, 18) и въ особенности проникнутое гордымъ національнымъ духомъ описаніе осады Нуманціи у Маріаны (Lib. III cap. 6--10).} была наконецъ принуждена къ сдачѣ голодомъ. Римскія силы состояли изъ восьмидесяти тысячъ человѣкъ, а защитниковъ Нуманціи было всего четыре тысячи; когда римляне вступили въ городъ, они не нашли ни одного изъ нихъ въ живыхъ {Сципіонъ у Сервантеса говоритъ по поводу осады Нуманціи: "Прошло шестнадцать и болѣе лѣтъ" (Diez y seis años son y mas pasados). На самомъ же дѣлѣ вся война съ Нуманціей длилась четырнадцать лѣтъ, а послѣдняя осада всего 14 мѣсяцевъ.}. Сервантесъ избралъ этотъ сюжетъ, руководимый патріотическими чувствами, которые пробуждала и до сихъ поръ продолжаетъ пробуждать въ сердцахъ его соотечественниковъ героическая защита Нуманціи; вслѣдствіе этого онъ и наполнилъ свою драму рядомъ ужасныхъ сценъ, бывшихъ слѣдствіемъ самоотверженія жителей Нуманціи.

Пьеса Сервантеса раздѣлена на четыре акта (jornadas) и подобно предыдущей драмѣ писана различными размѣрами; впрочемъ въ мѣстахъ, гдѣ дѣйствіе идетъ ускореннымъ ходомъ, авторъ предпочитаетъ старинные redoudillas. Дѣйствующихъ лицъ въ ней не менѣе сорока, и въ числѣ ихъ встрѣчаются слѣдующія аллегорическія фигуры: Испанія, рѣка Дуэро, Тѣло убитаго воина, Война, Болѣзнь, Голодъ и Слава; послѣдняя играетъ роль пролога. Дѣйствіе начинается прибытіемъ Сципіона. Онъ осыпаетъ упреками римскую армію за то, что она въ продолженіе столькихъ лѣтъ не могла справиться съ горестью испанцевъ -- такъ вездѣ изъ патріотизма авторъ называетъ жителей Нуманціи -- и объявляетъ, что Нуманція должна быть взята голодомъ. Затѣмъ появляется на сцену Испанія въ видѣ прекрасной женщины, и узнавъ, что ожидаетъ ея любимый городъ, взываетъ къ рѣкѣ Дуэро двумя поэтическими актами {Duero gentil, que con torcidas vueltas,

Huinedeces gran parte de mi seno,

Ansi en tus aguas siempre veas envueltas

Arenas de oro dual el Tajo amcno,

Y ausi las ninfas fugitivas sueltas,

De que esti el verde prado y bosque Ueno,

Vengan humilides á tus aquas claras

Y en prestarte favor no sean averas.

Que prestes á mis ásperos lamentos

Atento oido é que á escucharlos vengas

Y aunque dexes un rato tus conlentos,

Suplicote que en nada te detengas:

Si tu con tus continnos crecimienlos

Deslos fieros Homauos no te vengas,

Cerrado veo ya qualqieer camino

A la salud del pueblo Numanlino (Jorn I. se 2)

T. e. "Прекрасная Дуэро, омывающая твоими излучинами большую часть моей груди! Да хранишь ты постоянно въ своихъ нѣдрахъ золотые пески, подобно спокойному Тахо! Пусть бѣглянки нимфы -- когда луга зеленѣютъ и деревья одѣнутся листвой -- прибѣгутъ къ твоимъ свѣтлымъ водамъ и не поскупятся на свои ласки тебѣ! Склони свой слухъ къ моимъ горькимъ стенаніямъ, помоги твоему народу! Умоляю тебя, не медли! Если ты не отомстишь жестокимъ римлянамъ, то скоро будетъ закрыть всякій путь къ спасенію Нуманціи!"}. На этотъ зовъ выходитъ рѣка съ тремя впадающими въ нее рѣчками. Она не подаетъ Нуманціи никакой надежды на спасеніе, но предсказываетъ, что придетъ время, когда Готы, коннетабль Бурбовъ и герцогъ Альба отомстятъ римлянамъ за нее. Этимъ оканчивается первый актъ.

Остальные три акта наполнены ужасами осаднаго положенія, выдерживаемаго несчастными гражданами Нуманціи; предвѣстіями ихъ гибели, ихъ жертвами и молитвами объ избавленіи отъ нея; колдовствомъ, съ помощію котораго мертвое тѣло оживляется и предсказываетъ будущее и ужасными страданіями юношей и старцевъ, любящихъ и любимыхъ, вплоть до невинныхъ дѣтей, которые раздѣляютъ жестокую участь города. Пьеса оканчивается добровольнымъ самоубійствомъ всѣхъ уцѣлѣвшихъ отъ голодной смерти жителей и смертью юноши, который, передавъ ключи отъ города римскому полководцу, бросается головой внизъ съ башни и гибнетъ послѣдней жертвой патріотическаго самоотверженія.

Въ этой исторіи нѣтъ ни завязки, ни правильнаго развитія драматическаго дѣйствія. Но трагедія дѣйствительной жизни рѣдко была выводима на сцену въ такихъ кровавыхъ подробностяхъ и еще рѣже подобное изображеніе достигало такой поэтической силы, -- какъ въ пьесѣ Сервантеса. Въ одной сценѣ втораго акта чародѣй Маркино, послѣ нѣсколькихъ тщетныхъ попытокъ заставить душу павшаго воина снова войти въ его тѣло, чтобъ узнать отъ нея о судьбѣ осажденнаго города, въ негодованіи восклицаетъ:

"Мятежная душа, вселись снова въ жилище, оставленное тобою нѣсколько часовъ тому назадъ!"

Душа повинуется, но, войдя въ тѣло воина, говоритъ:

"Удержи ярость твоей жестокой власти, Маркиной довольно, слишкомъ довольно страданій, которыя я испытываю въ странѣ мрака, чтобъ ты пожелалъ еще болѣе увеличивать ихъ. Ты ошибаешься, думая, что я съ удовольствіемъ возвращаюсь къ тягостной, несчастной и кратковременной жизни, которой я теперь живу и которая скоро меня покинетъ. Напротивъ того ты меня заставляешь испытывать горькія страданія, потому что вторично подвергаешь меня ужасамъ смерти, которая снова восторжествуетъ надо мною и моею жизнію. Мой врагъ одержитъ теперь двойную побѣду; съ толпою другихъ подвластныхъ тебѣ темныхъ силъ онъ ждетъ, пылая яростью, пока я извѣщу тебя о жестокихъ страданіяхъ и о печальной участи, ожидающей Нуманцію" {Marquinо

Alma rebelde, vuelve al aposento

Que pocas horas ha desoeupaste

El Cuerpo

Cese la furia del rigor violente

Tuyo,Marquino, baste, triste baste e. c. t. (Jorn. II, 5 c. 2).}.

По силѣ и достоинству рѣчи монологъ этотъ гораздо выше заклинаній Фауста въ современной Нуманціи пьесѣ Марло. Даже вызванная вѣдьмами мертвая голова въ шлемѣ, къ которой обращается съ своими преступными вопросами Макбетъ (Актъ IV, Сц. 1) не возбуждаетъ въ насъ такого состраданія, какъ эта бѣдная душа, призванная къ жизни только для того, чтобы еще разъ испытать муки смерти. Поразительны также нѣкоторыя сцены, изображающія страданія, порожденныя голодомъ. Въ особенности хороша сцена между матерью и ребенкомъ и слѣдующая за ней между Морандро и его возлюбленной, когда онъ ее видитъ изнемогающую отъ голода и подавленную всеобщимъ бѣдствіемъ. Чтобъ скрыть свои страданія она отворачиваетъ отъ него лицо свое и хочетъ уйти, а онъ говоритъ ей съ любовью:

"Не уходи отъ меня, Лира, съ такой поспѣшностью. Дай мнѣ насладиться благомъ, которое способно превратить самую смерть въ полную радости жизнь. Позволь моимъ глазамъ еще разъ насладиться созерцаніемъ твоей красоты, ибо горе истерзало меня. О милая Лира, твой голосъ раздается въ моей душѣ какъ звуки сладкой гармоніи, способной превратить въ торжество всѣ мои страданія. Что съ тобой? О чемъ ты думаешь, слава и сокровище моей мечты?

Лира. Я думаю о томъ, что нашему счастью скоро наступитъ конецъ и что я умру раньше чѣмъ окончится осада нашего роднаго города.

Морандро. Что говоришь ты, сокровище моей души?

Лира. Я изнемогаю отъ голода, я чувствую, что скоро онъ одержитъ побѣду надъ моею жизнью. Какъ можешь мечтать ты о счастьи съ той, которая до того истощена голодомъ, что боится не прожить и одного часу. Вчера истерзанный муками голодной смерти умеръ мой братъ; отъ голодной смерти погибла и моя матушка, и если муки голода еще не свалили меня, то только благодаря моей молодости. Но вотъ уже сколько дней, какъ я не могу защищаться отъ него, и мои слабыя силы въ конецъ истощились.

Морандро. Утри свои слезы, Лира; пусть твое горе польется двумя ручьями изъ моихъ печальныхъ глазъ. Голодъ можетъ тебя терзать, по пока я живу -- не дамъ тебѣ умереть отъ него. Я прыту въ ровъ, я перелѣзу черезъ крѣпостную стѣну, я кинусь въ объятіе самой смерти, чтобъ спасти тебя отъ нея. Я безстрашно вырву кусокъ хлѣба у римлянина и поднесу его къ твоему рту. Рука моя проложитъ дорогу либо къ твоей жизни, либо къ моей смерти, ибо видѣть тебя въ этомъ положеніи выше моихъ силъ. Я добуду тебѣ пищи на зло всѣмъ римлянамъ, если мои руки остались тѣмиже, какими онѣ были прежде.

Лира. Ты говоришь, Морандро, какъ влюбленный. Но пища купленная цѣною твоей опасности не будетъ вкусна для меня. Она мало подкрѣпитъ меня, а между тѣмъ ты скорѣй погибнешь, чѣмъ я спасусь. Нѣтъ, лучше наслаждайся твоей свѣжей и сильной юностью; твоя жизнь важнѣе для города, чѣмъ моя. Ты лучше можешь защищать городъ отъ вражескихъ приступовъ, чѣмъ я, слабая дѣвушка. И такъ, мой милый другъ, оставь эту мысль; повторяю, я не хочу пищи, купленной цѣною твоей опасности. Ты можешь отсрочить мою смерть много-много на нѣсколько дней; вѣдь голодъ все равно долженъ-же насъ свалить.

Морандро. Напрасно ты стараешься отвратить меня отъ пути, по которому велятъ мнѣ идти и моя воля и моя судьба. Ты лучше моли въ это время боговъ, чтобъ они дозволили мнѣ возвратиться сюда съ добычей, которая прекратитъ и твои терзанія и мое безпокойство.

Лира. Морандро, мой милый другъ, не уходи, мнѣ кажется, я уже вижу непріятельскій мечъ, обагренный твоею кровью. Морандро, сокровище моей жизни; откажись отъ этой экспедиціи; опасна вылазка и еще опаснѣе обратный путь" {Jornada III. Sc I. Весь тонъ этой сцены, самоотверженіе Лиры, еще болѣе укрѣпляющее отчаянное рѣшеніе ея возлюбленнаго, кажется мнѣ вѣрнымъ природѣ. Чтобы понять прелесть послѣднихъ словъ Лиры ихъ нужно прочесть въ подлинникѣ.}.

Но Морандро стоитъ на своемъ. Сопровождаемый вѣрнымъ другомъ, онъ проникаетъ въ римскій лагерь и добываетъ хлѣба; на возвратномъ пути его преслѣдуютъ, онъ раненъ, но одушевленный, энергіей отчаянія, онъ мечемъ прокладываетъ себѣ путь въ городъ, вручаемъ Лирѣ хлѣбъ, обагренный своей кровью и умираетъ у ея ногъ.

Одинъ писатель, пользующійся большимъ авторитетомъ въ области драматической критики, считаетъ Нуманцію не только однимъ изъ лучшихъ опытовъ стариннаго испанскаго театра, но однимъ изъ замѣчательнѣйшихъ памятниковъ новѣйшей поэзіи {А. W. Schlegel, Vorlesungen, Heidelberg 1811, В. II, Abt. II, s. 345, Сервантесъ говоритъ о своей драмѣ болѣе скромно, но это не мѣшаетъ ему сопоставлять ее съ пьесами Лопе-де-Веги, Авилы и Таррегя (Don Quixote, Purte I. С. 48) Сохранился курьезный договоръ, заключенный Сервантесомъ съ какимъ то Родриго де Осоріо въ Севильѣ 5 Сентября 1592 г. Въ силу этого договора Сервантесъ обязался написать шесть пьесъ по 50 дукатсвь за каждую, съ обязательствомъ что написанныя имъ пьесы будутъ однѣ изъ лучшихъ въ Испаніи; въ противномъ случаѣ онъ не получаетъ ничего. Были ли написаны эти пьесы, тѣ ли онѣ самыя шесть пьесъ, о которыхъ онъ упоминаетъ въ 1614 г. въ "Adjunta al Parnaso" -- вопросъ этотъ едва ли когда нибудь будетъ рѣшенъ (Nuevos Documentes, Sevilla, 1864. рр. 26--29). Договоръ этотъ относится къ 1592 г. тому періоду въ жизни Сервантеса, когда онъ занимался заготовленіемъ запасовъ для правительственныхъ учрежденій въ Андалузіи и тому подобными не особенно пріятными и выгодными занятіями.}. Сомнительно, чтобы это мнѣніе достигло когда нибудь всеобщаго признанія. Однако нужно сознаться, что пьеса Сервантеса въ цѣломъ отличается оригинальностью, что нѣкоторыми своими эпизодами она способна сильно трогать наше сердце, такъ что, не смотря на слабость драматической композиціи и сценической техники, она можетъ служить доказательствомъ высокихъ поэтическихъ дарованій ея автора и его смѣлыхъ и благородныхъ усилій поднять современное ему драматическое искусство.

ГЛАВА XI.

Сервантесъ въ затруднительномъ положеніи.-- Переселеніе въ Севилью.-- Его неудачи.-- Просьба о мѣстѣ въ Америкѣ.-- Въ Вальядолидѣ.-- Изданіе первой части Донъ-Кихота.-- Переселеніе въ Мааритъ.-- Его отношенія къ Лопе-де-Вегѣ.-- Его новеллы и ихъ достоинства.-- "Путешествіе на Парнассъ" и защита собственныхъ пьесъ.-- Изданіе его пьесъ и интермедій.-- Ихъ характеръ.-- Вторая часть Донъ-Кихота.-- Смерть Сервантеса.

Несовершенное состояніе современнаго театра было большимъ несчастіемъ для Сервантеса. Оно помѣшало ему получить достаточное вознагражденіе за его труды на драматическомъ поприщѣ, хотя послѣдніе, по его словамъ, снискали всеобщее сочувствіе среди публики. Если прибавить къ этому, что теперь онъ былъ уже женатъ и долженъ былъ содержать одну изъ своихъ сестеръ, въ то время какъ самъ былъ калѣкой и человѣкомъ забытымъ, то нисколько не покажется удивительнымъ, что, пробившись кое-какъ три года въ Эскивіасѣ и Мадритѣ, онъ убѣдился въ необходимости искать средствъ къ существованію въ другомъ мѣстѣ. Поэтому въ 1588 году онъ переселился въ Севилью, которая была тогда главнымъ рынкомъ для торговли съ Америкою и, какъ онъ впослѣдствіи назвалъ ее, "пріютомъ для бѣдныхъ и убѣжищемъ для несчастныхъ". {"Volvime á Sevilla",-- говоритъ Берганца въ своей новеллѣ "Coloquio de los Perros", que es aniparo de pobres y refugio de desdiehados." Novelas, Madrid, 1783, II, 362 Пребываніе Сервантеса въ Севильѣ въ 1588, 1589, 1590, 1592 и 1593 гг. несомнѣнно доказываютъ документы, опубликованные въ Севильѣ въ 1864 г. Дономъ Хозе Маріа -- Асенсіои -- Толедо, на которые мы ссылались въ 44 прим. къ послѣдней главѣ.} Здѣсь онъ былъ нѣкоторое время агентомъ у Антоніо де Гевара, королевскаго коммиссара по дѣламъ американскаго флота, а затѣмъ сборщикомъ недоимокъ правительству и долговъ частнымъ лицамъ. Мѣсто это, конечно, было незавидное и очень безпокойное, но все-же оно доставило ему кусокъ хлѣба, котораго онъ тщетно добивался на другомъ поприщѣ.

Главная польза этихъ занятій для человѣка съ геніемъ Сервантеса заключалась, можетъ быть, въ томъ, что они принуждали его въ продолженіе десяти лѣтъ много странствовать по различнымъ частямъ Андалузіи и Гранады и близко познакомиться съ жизнью и нравами этихъ живописныхъ областей его отечества. Въ послѣдніе годы своей службы, отчасти вслѣдствіе банкротства лица, которому онъ отдалъ на храненіе часть собранныхъ имъ денегъ, отчасти, какъ надо полагать, благодаря собственной небрежности, онъ сдѣлался должникомъ правительству и, обвиненный въ растратѣ, былъ заключенъ въ Севильѣ въ тюрьму; ничтожность суммы, которой онъ былъ не въ состояніи заплатить, указываетъ на то, что онъ находился теперь въ такой бѣдности, какой еще никогда не испытывалъ. Послѣ настоятельной просьбы къ правительству онъ былъ выпущенъ на свободу перваго декабря 1597 года, пробывши въ заключеніи, какъ кажется, около трехъ мѣсяцевъ. Однако денежные его счеты съ правительствомъ продолжались до 1608 года. Неизвѣстно, какимъ образомъ они были покончены, но послѣ указаннаго года его, повидимому, болѣе не безпокоили по этому дѣлу. Во время своего пребыванія въ Севильѣ, продолжавшагося съ нѣкоторыми перерывами отъ 1588 до 1598 года или, можетъ быть, нѣсколько долѣе, Сервантесъ сдѣлалъ безуспѣшную попытку получить отъ короля какое-нибудь мѣсто въ Америкѣ. При этомъ онъ, основываясь на достовѣрныхъ документахъ, составляющихъ теперь самый цѣнный матеріалъ для его біографіи, представилъ общій отчетъ о своей службѣ, приключеніяхъ и страданіяхъ въ бытность его солдатомъ въ Левантѣ и во время его рабства въ Алжирѣ {Это огромное собраніе документовъ сохраняется въ "Archives de las Indies", превосходно устроенномъ въ старомъ прекрасномъ зданіи биржи въ Севильѣ, построенномъ Эррерою, когда Севилья былъ главнымъ складочнымъ мѣстомъ для торговли Испаніи съ ея колоніями. Указанныя бумаги можно здѣсь найти въ Estante II, Cajon 5, Legajo 1; ихъ открылъ въ 1808 году почтенный Сеанъ Бермудесъ и показывалъ мнѣ ихъ въ 1818 г. Важнѣйшія изъ нихъ были изданы вполнѣ, а остальныя въ хорошемъ сокращеніи, сдѣланномъ Наваретте въ его біографіи Сервантеса (рр. 311--388). Сервантесъ просилъ въ нихъ назначенія на одно изъ четырехъ слѣдующихъ мѣстъ:-- счетчика Новой Гренады или галеръ въ Картагенѣ; правителя провинціи Soconusco и мѣсто начальника города Paz.}. Это было въ 1590 году. Просьба его осталась безъ послѣдствій, и все это дѣло убѣждаетъ насъ только въ томъ, что онъ находился въ крайне затруднительномъ положеніи, заставившемъ его искать убѣжища въ тѣхъ самыхъ колоніяхъ, о которыхъ онъ постоянно отзывался какъ объ огромномъ скопищѣ негодяевъ {"Vièndose pues tan falto de dineros y aun no con muchos amigos, se acogió al remedio á que otros muchos perdidos en aquella ciudad [Sevilla] же acogen; que es, el pasarse á las Indias, refugio у aniparo de los desesperados de España, iglesia de los alzados, salvo conducto de los homicides, pala у cubier ta de los jugadores, anagaza general de mugeres libres, engano coniun de muchos y remedio particular de pocos, т. e. лишенный средствъ и не имѣя друзей онъ прибѣгнулъ къ средству, къ которому прибѣгали многіе, затерянные въ этомъ городѣ (Севильѣ), къ переселенію въ Индію, убѣжище всѣхъ сорви-головъ въ Испаніи, храмъ банкротовъ, пріютъ убійцъ, прибѣжище игроковъ, приманку куртизанокъ, обманъ для большинства и пособіе для весьма немногихъ". El Zeloso Estremeño, Novelas, Tom. II, p. 1.}.

Пребываніе въ Севильѣ оставило мало слѣдовъ его литературной дѣятельности. Въ 1595 году онъ послалъ въ Сарагоссу нѣсколько незначительныхъ стихотвореній которые доставили ему одну изъ премій, объявленныхъ при канонизаціи св. Гіацинта {Эти стихи напечатаны у Navarrette, Vida, рр. 444, 445.}; въ 1596 году онъ написалъ сонетъ, въ которомъ осмѣялъ внезапный приливъ показной храбрости въ Андалузіи, уже послѣ того какъ миновала всякая опасность и англичане очистили Кадиксъ, который занимали короткое время подъ начальствомъ Эссекса, любимца Елизаветы {Пеллисеръ, Vida, ed. Don Quixote, (Madrid, 1797, 8-vo, Tom. I. p. LXXXV), приводитъ этотъ сонетъ.}: въ 1598 году онъ написалъ еще сонетъ въ насмѣшку надъ скандаломъ, разыгравшемся въ севильскомъ соборѣ при религіозныхъ церемоніяхъ послѣ смерти Филиппа II, вслѣдствіе мелочнаго соперничества муниципалитета съ инквизиціей {Sedano, Parnaso Español, Tom. IX p. 193. Въ "Viage al Parnaso" онъ называетъ этотъ сонетъ "Honra principal de mis escritos". Онъ или заблуждается или только шутитъ, что мнѣ кажется вѣроятнѣе. Отчетъ объ скандалѣ, осмѣянномъ Сервантесомъ, необходимый для объясненія этого сонета, см. Seniinario Pintoresco, Madrid, 1842, p. 177, и Espinosa, Hist. de Sevilla, 1627, Segunda Parle, ff. 112117. Лучшіе городскіе художники трудились надъ катафалкомъ, разрушеннымъ во время этого скандала, и сдѣлали его насколько было возможно великолѣпнымъ (Stirling, Artists of Spain, 1848, vol. I. pp. 351, 403, 463.) Рѣчь, произнесенная по этому случаю Maestro Fray Inan Bernal и напечатанная въ Севильѣ въ 1599 г., (4-to, ff. 18), не лишена извѣстнаго рода грубаго простодушнаго краснорѣчія, особенно въ той ея части, гдѣ проповѣдникъ сравниваетъ Филиппа II съ Эзекіей, преслѣдовавшемъ еретиковъ, и хвастаетъ тѣмъ, что "подобно Фениксу, каковымъ онъ и былъ, онъ умеръ въ самимъ имъ построенномъ гнѣздѣ",-- т. е. въ знаменитомъ Эскуріалѣ. Берналь умеръ въ 1601 году; въ Севильѣ была издана для народа его біографія, состоящая изъ quintillas числомъ около 60, написанныхъ дурными стихами, полная каламбуровъ и весьма характеристичная для того періода, въ который шутовство часто являлось однимъ изъ средствъ, съ помощью которыхъ религія дѣлалась пріятнѣе для вкуса толпы.

Приводимъ обращикъ:

Y que varon soberano

Fuesse Padre Santo es llano,

Pues, quando le amortajaron,

Mil eardenales le hallaron

Hechos de su propriа mаno.}. Но кромѣ этихъ мелочей намъ неизвѣстны какія-либо другія произведенія этого дѣятельнаго періода его жизни, если не отнести къ этому времени нѣкоторыхъ изъ его новеллъ, которыя, какъ "Española Inglesa", связаны съ извѣстными современными событіями, или, какъ "Rinсonete y Cortadillo", такъ сильно отзываются нравами Севильи, что, кажется, не могли быть написаны въ другомъ мѣстѣ.

О слѣдующемъ важномъ періодѣ его жизни, непосредственно предшествующемъ изданію первой части Донъ-Кихота, мы знаемъ еще менѣе, чѣмъ о предыдущемъ. Но единодушное преданіе разсказываетъ, что онъ получилъ отъ великаго пріора ордена св. Іоанна въ Ла-Манчѣ порученіе по сбору платежей монастырю этого ордена въ деревнѣ Аргамазильѣ, что онъ уже приступилъ къ этому неблагодарному занятію, но что попытки его не увѣнчались успѣхомъ: должники отказались платить и послѣ всяческихъ притѣсненій бросили его въ тюрьму, гдѣ онъ въ негодованіи началъ писать Донъ-Кихота, сдѣлавъ своего героя уроженцемъ той деревни, которая такъ дурно обошлась съ нимъ и пріурочивъ большую часть первыхъ приключеній этого рыцаря къ Ла-Манчѣ. Все это возможно и даже весьма вѣроятно, но прямыхъ доказательствъ на этотъ счетъ мы не имѣемъ. Сервантесъ, правда, говоритъ въ предисловіи къ первой части, что Донъ-Кихотъ начатъ въ тюрьмѣ {"Se engendrò en una cárcel". Авельянеда говоритъ то же самое въ своемъ предисловіи, по при этомъ презрительно прибавляетъ: "Pero disculpan los yerros de su Primera Parte en esta materia, el haberse escrito entre los de una cárcel, etc. Я первоначально думать, что употребленный здѣсь членъ los указываетъ на то, что заключеніе въ тюрьму можетъ быть поставлено въ упрекъ Сервантесу. Но сэръ Эдмундъ Гедъ (Head) -- отличный знатокъ всего испанскаго, искусно умѣющій прилагать къ дѣлу свои познанія -- обратилъ мое вниманіе на каламбуръ въ словѣ "yerros" (ошибки), которое обыкновенно произносится очень похоже на "hierros" (оковы). Обратившись къ первоначальному изданію Авельянеды (1614), я нашелъ, что тамъ прямо употреблена форма "hierros", между тѣмъ какъ большой Академическій Словарь (1739, подъ словомъ "yerro"), допуская, что "yerros" (ошибки) иногда пишется "hierros", ставитъ вопросъ о правильности этого. Въ своей самой мягкой формѣ это есть недостойная выходка, имѣющая цѣлью попрекнуть Сервантеса его несчастіями. Подобный же каламбуръ на это слово находится въ "Dorotea" Лопе, Acte III. Esc. 7.}, но это можно отнести къ его болѣе раннему заключенію въ Севильѣ или къ болѣе позднему въ Вальядолидѣ. Поэтому можно считать достовѣрнымъ только то, что онъ имѣлъ въ Ла-Манчѣ друзей и родственниковъ, что въ одинъ изъ періодовъ его жизни ему представился случай пріобрѣсти то близкое знакомство съ ея населеніемъ, древностями и топографіей, которое обнаружено имъ въ Донъ-Кихотѣ, и что это всего вѣроятнѣе могло случиться въ промежутокъ между концомъ 1598 года, когда теряются всѣ слѣды его пребыванія въ Севильѣ, и началомъ 1603 года, когда мы находимъ его на жительствѣ въ Вальядолидѣ.

Въ Вальядолидъ онъ отправился, повидимому, вслѣдъ за дворомъ, который привелъ сюда капризъ Филиппа III и интересы его фаворита герцога Лермы; но и здѣсь, какъ и вездѣ, на него не обратили вниманія и оставили въ прежней бѣдности. Да и вообще мы едва ли и знали бы объ его пребываніи въ Вальядолидѣ до изданія первой части Донъ-Кихота, если бы съ этимъ пребываніемъ не были связаны два несчастныхъ обстоятельства. Во-первыхъ, мы имѣемъ писанный собственною рукою Сервантеса счетъ заказовъ по шитью, которымъ занималась его сестра, употребившая все свое имущество на выкупъ брата изъ плѣна и жившая во время своего вдовства до самой смерти въ его домѣ. Во-вторыхъ, намъ извѣстно, что во время одной изъ обычныхъ ночныхъ ссоръ между испанскими придворными какой-то иностранецъ былъ убитъ подлѣ дома, гдѣ жилъ Сервантесъ; благодаря этому обстоятельству и вслѣдствіе подозрѣній, павшихъ на его домашнихъ, онъ, согласно съ строгими испанскими законами, былъ заключенъ вмѣстѣ съ другими главными свидѣтелями въ тюрьму до производства надлежащаго разслѣдованія {Пеллисеръ, стр. CXVI--СХХХІ. На основаніи одного сатирическаго сонета, приписываемаго Гонгорѣ (Gongora), полагали, что Сервантесъ получилъ отъ герцога Лермы приглашеніе описать празднества въ честь англійскаго посланника Говарда, имѣвшія мѣсто въ 1605 году. Но подлинность сонета сомнительна и, по моему мнѣнію, онъ не допускаетъ того толкованія, которое даютъ ему. (Navarrete, Vida, p. 456. D. Quixote, ed. Peliicer, 1797, Tom. I, p. CXV). Была также высказана догадка, что въ томъ же самомъ 1605 году Сервантесъ написать въ Вальядолидѣ, на пятидесяти листахъ in 4^о, отчетъ о празднествахъ, происходившихъ тамъ по случаю рожденія Филиппа IV". Но, по моему мнѣнію, онъ былъ тогда слишкомъ мало извѣстною личностью, чтобы получить подобное порученіе. См. Испанскій переводъ моей книги, Tom. II, р. 550.

Одинъ изъ свидѣтелей въ упомянутомъ судебномъ слѣдствіи говоритъ, что Сервантесъ былъ посѣщаемъ разными лицами, "por ser hombre que escribe y trata négocies".}.

Проводя жизнь въ бѣдности и тревогахъ и занимая болѣе чѣмъ скромное положеніе агента и исполнителя порученіе для всѣхъ, кто нуждался въ его услугахъ, Сервантесъ тѣмъ не менѣе приготовилъ къ печати первую часть Донъ-Кихота, которая была дозволена къ печатанію въ 1604 году въ Вальядолидѣ и издана въ 1605 году въ Мадритѣ. Книга имѣла такой рѣшительный успѣхъ, что въ томъ же году было напечатано три новыхъ изданія: одно въ Мадритѣ и два въ другихъ городахъ. Весьма естественно, что это обстоятельство, послѣ столь многихъ неудачныхъ попытокъ Сервантеса снискать себѣ средства къ жизни, обратило теперь его вниманіе на литературу болѣе, чѣмъ въ какой-либо изъ предшествующихъ періодовъ его жизни.

Когда дворъ въ 1606 году вернулся въ Мадритъ, Сервантесъ послѣдовалъ за нимъ и провелъ здѣсь остальную жизнь, перемѣнивъ свое мѣстопребываніе въ разныхъ частяхъ города, по крайней мѣрѣ семь разъ въ продолженіе десяти лѣтъ; къ чему его принуждали, какъ кажется, денежныя затрудненія. Въ 1609 году онъ вступилъ въ братство Св. Тайнъ, одно изъ модныхъ тогда религіозныхъ обществъ, -- то самое, членами котораго были Кеведо, Лопе де Вега и другіе выдающіеся современные писатели. Около этого времени, вѣроятно, онъ и познакомился съ большинствомъ ихъ, а также и съ другими любимыми при дворѣ писателями, къ числу которыхъ принадлежали Эспинель и оба Аргенсола; объ его отношеніяхъ къ нимъ намъ ничего неизвѣстно кромѣ того, что они предпосылали сочиненіямъ другъ друга хвалебные стихи.

Много и безуспѣшно спорили объ его отношеніяхъ къ Лопе де Вегѣ. Достовѣрно одно, что Сервантесъ часто восхвалялъ этого литературнаго идола того времени и что четыре или пять разъ Лопе спускался съ высоты своего величія, чтобы похвалить Сервантеса и притомъ нисколько не болѣе, чѣмъ другихъ писателей, имѣвшихъ несравненно меньшее право на это отличіе. Но по всякомъ случаѣ очевидно, что въ своемъ величественномъ полетѣ Лопе парилъ слишкомъ высоко надъ авторомъ Донъ-Кихота, за которымъ онъ упорно отказывалъ признать его величайшія заслуги {Laurel de Apolo, Silva 8, гдѣ ему воздаютъ похвалы только какъ поэту.}; и хотя я не нахожу достаточнаго основанія для предположенія, дѣлавшагося нѣкоторыми, будто ихъ отношенія другъ къ другу были запятнаны завистью или недоброжелательствомъ, я не считаю однако возможнымъ утверждать, что эти отношенія были искренны и дружественны. Напротивъ того, если мы обратимъ вниманіе на добродушіе Сервантеса, заставлявшее его доходить до крайностей, восхваляя наравнѣ съ величайшими геніями почти всѣхъ современныхъ ему писателей, и если мы примемъ въ соображеніе свойственную тому времени гиперболичность этихъ похвалъ, вслѣдствіе чего онѣ имѣли тогда меньшее значеніе, чѣмъ теперь, то и со стороны Сервантеса мы можемъ за мѣтить извѣстную холодность въ его выраженіяхъ тамъ, гдѣ онъ говоритъ о Лопе, показывающую, что онъ, не преувеличивая своихъ собственныхъ заслугъ и притязаній, чувствовалъ всю разницу въ ихъ положеніи и несправедливость судьбы къ себѣ, являвшуюся ея результатомъ. Дѣйствительно, всякій разъ, какъ онъ говоритъ о Лопе, онъ дѣлаетъ это съ такимъ сознаніемъ собственнаго достоинства, которое приноситъ ему особенную честь {Большую часть матеріаловъ для установленія взгляда на эту сторону характера Сервантеса находимъ у Наваретте (Vida, 457--475), который утверждаетъ, что Сервантесъ и Лопе де Вега были искренними друзьями, и у Уэрта (Ieccion Critica, Madrid, 1785, 18-to, р. 43), который выставляетъ Сервантеса завистливымъ соперникомъ Лопе. Оба мнѣнія и въ особенности послѣднее я считаю несправедливыми; съ своей стороны я прибавлю одно или два замѣчанія.

Лопе былъ пятнадцатью годами моложе Сервантеса: ему было 43 года, когда была издана первая чась Донъ-Кихота, но съ этого времени и до смерти Сервантеса, слѣдовательно въ продолженіи 11 лѣтъ, онъ, на сколько мнѣ извѣстно, ни разу о немъ не упоминаетъ. Среди безчисленнаго количества произведеній Лопе де Веги мнѣ извѣстны только слѣдующіе пять случаевъ, гдѣ онъ говоритъ о Сервантесѣ: 1) Въ "Dorotea", 1598, дважды вскользь упоминается Сервантесъ, но безъ похвалъ; 2) Въ предисловіи къ своимъ собственнымъ новелламъ (1621) Лопе говоритъ о Сервантесѣ еще поверхностнѣе и даже, по моему мнѣнію, холоднѣе; 3. Въ "Laurel de Apoto" (1630), четырнадцать лѣтъ послѣ смерти Сервантеса, мы находимъ на двѣнадцати строчкахъ холодную и натянутую похвалу послѣднему; 4) Въ пьесѣ Лопе "El Premio del Bien Hablar", напечатанной въ Мадритѣ въ 1635 году, Сервантесъ только упоминается (Comedias. 4-to, Tom. XXI, f. 162); и 5) Въ "Amar sin Saber á Quien" (Comedias, Madrid, Tom. XXII, 1635), гдѣ (Jornada primera) Леонарда, одно изъ главныхъ дѣйствующихъ лицъ, говорить своей служанкѣ, которая только-что процитировала ей балладу "Audalla е Xarifa": "Берегись Инеса, ты все читаешь баллады, какъ бы тебѣ не уподобиться бѣдному рыцарю. " Инеса возражаетъ, прерывая госпожу: "Донъ-Кихотъ Ла-Манчскій -- да проститъ Господь Сервантеса!-- былъ однимъ изъ тѣхъ бродячихъ рыцарей, которыхъ такъ прославляетъ хроника. Что касается до меня, то я только читаю баллады и съ каждымъ днемъ онѣ мнѣ все болѣе нравятся." -- Всѣ эти выраженія очень сдержанны. Не должно упускать изъ виду, что Лопе представлялись безчисленные случаи упомянуть подобающимъ образомъ о заслугахъ Сервантеса, къ которымъ онъ не долженъ былъ бы оставаться равнодушнымъ,-- въ особенности послѣ того, какъ въ своей собственной пьесѣ "Esclaves de Argel" онъ такъ безцеремонно воспользовался.,fralo de Argel" Сервантеса, прямо выводя его на сцену и давая ему значительную долю участія въ дѣйствіи (Comedias, Caragoèa, 1647, 4-to, Tom. XXV. pp. 245, 251, 257, 262, 277), и не выказывая при этомъ чувствъ любви и уваженія, выраженіе которыхъ въ этихъ случаяхъ было обычнымъ на испанской сценѣ относительно друзей и что дѣлалъ такъ часто Кальдеронъ относительно Сервантеса (напр. въ "Casa con Dos Puertas," lorn. I. и др.). Принимая все это въ соображеніе, мы едва ли будемъ не вправѣ заключить, что Лопе намѣренно проходилъ молчаніемъ Сервантеса, по крайней мѣрѣ, со времени напечатанія первой части Донъ-Кихота въ 1605 и до смерти его автора, послѣдовавшей въ 1616 году.

Съ другой стороны, Сервантесъ, начиная съ "Canto de Callope" въ Галатеѣ (1584), когда Лопе было только 22 года, до предисловія ко второй части Донъ-Кихота (1615), написаннаго лишь за годъ до своей смерти, постоянно воздавалъ Лопе похвалы, подобающія человѣку, который въ глазахъ современниковъ безспорно стоялъ во главѣ тогдашней испанской литературы. Въ числѣ другихъ доказательствъ такихъ возвышенныхъ и благородныхъ чувствъ можно указать на хвалебный сонетъ, предпосланный имъ въ 1598 году "Dragontea" Лопе. Но въ то же самое время нѣкоторыя изъ его замѣчаній о Лопе выказываютъ достойную сдержанность и осторожность, показывающія, что онъ былъ побуждаемъ къ нимъ вовсе не горячимъ и личнымъ уваженіемъ; эта осторожность такъ бьетъ въ глаза, что Авельянеда, въ предисловіи къ своему Донъ-Кихоту, злобно выдаетъ ее за зависть. Поэтому, по моему мнѣнію, трудно не придти къ заключенію, что отношенія между двумя великими испанскими писателями были таковы, какихъ можно было ожидать въ томъ случаѣ, когда одинъ изъ нихъ былъ баловнемъ судьбы, идоломъ своего времени, а другой горемыкой и пренебрегаемымъ человѣкомъ.

Послѣ напечатанія предыдущаго примѣчанія (1849 г.) были открыты новые матеріалы относительно личныхъ отношеній между Сервантесомъ и Лопе и къ несчастію такія, которые не оставляютъ никакого сомнѣнія въ томъ, что Лопе питалъ неблагородныя чувства къ своему великому современнику. Эти матеріалы изданы въ "Nachträge zur Geschichte der dramatischen Literatur und Kunst in Spanien von А. D. von Schack", (Frankfurt am Main, 1854, 8-vo, pp. 31--34), и состоятъ въ извлеченіяхъ, сдѣланныхъ Дюраномъ (Duran), изъ подлинныхъ писемъ Лопе, найденныхъ между бумагами покровителя и друга Лопе, герцога де Сесса, который похоронилъ его на свой счетъ и получилъ въ свое владѣніе его рукописи. Самое интересное для насъ письмо помѣчено 4 августа 1604; оно относится къ тому самому времени, когда печатался Донъ-Кихотъ. Читая его, мы должны помнить, что Сервантесъ не былъ поклонникомъ тогдашней моды помѣщать въ началѣ своихъ сочиненій хвалебные стихи, написанные чьей-либо дружеской рукою и совершенно осмѣялъ эту моду въ шутливыхъ и сатирическихъ стихахъ, предпосланныхъ имъ Донъ-Кихоту отъ имени Амадиса Гальскаго, Неистоваго Роланда и др. При такомъ положеніи дѣлъ Лопе пишетъ своему другу герцогу: "О поэтахъ я не говорю. Многіе начинаютъ только распускаться для будущаго года; но изъ нихъ нѣтъ ни одною столъ плохою, какъ Сервантесъ, и ни одного столь глупаго, чтобы хвалить Донъ-Кихота", (pero ninguuo hay tan malo como Cervantes, ni tan necio que alabe А Don Quixote). И далѣе, говоря о сатирѣ, онъ замѣчаетъ. "Эта вещь мнѣ такъ-же ненавистна, какъ мои маленькія сочиненія Альмендаресу и мои піесы Сервантесу". Конечно, не можетъ быть сомнѣнія относительно тѣхъ чувствъ, которыми продиктованы эти горькія слова. Ихъ жестокость увеличивается тѣмъ, что Сервантесъ былъ тогда страдающимъ человѣкомъ и жилъ въ крайней бѣдности въ Вальядолидѣ, что было извѣстно Лопе.

Я не знаю, кто скрывается подъ именемъ Альмендареса, но подозрѣваю, что здѣсь мы имѣемъ невѣрное произношеніе или опечатку имени Альмендариса (Almendariz), который издалъ въ 1603 и 1613 годахъ плохіе стихи религіознаго содержанія, написанные въ народномъ вкусѣ -- populari carmine -- и получилъ за нихъ отъ Сервантеса похвалу въ его Viage al Parnaso.

Я ничего не сказалъ о сонетахъ, впервые изданныхъ Пеллисеромъ въ его "Biblioteca de Traductores" (Tom. I., 1778, pp. 170, etc.). Я разумѣю два сонета, приписываемые Сервантесу, и одинъ -- Лопе, въ которыхъ оба великіе человѣка весьма плоско осмѣиваютъ другъ друга. Я не упомянулъ объ этихъ сонетахъ, отчасти потому, что, какъ уже выставлено на видъ Пеллисеромъ, подлинность ихъ весьма подозрительна, но главнымъ образомъ потому, что этотъ вопросъ въ свое время изслѣдовали Huerta, Forner и др. и доказали ихъ несомнѣнную подложность. См.,Leccion Critica", ut supra;-- ,tentativa de aprovechar el merito de la Leccion Critica, en defense de Cervantes por Don Placido Guerrero", (Madrid, 1785, 18-mo, pp. 30, ec.) и наконецъ "Reflexiones sobre la Leccion Crilica por Tome Cecial, ec. las publica Don I. P. Forner". Madrid, 1786, 18-mo, pp. 107--123.}.

Въ 1613 году Сервантесъ издалъ въ одномъ томѣ двѣнадцать своихъ "Novelas Exemplares", т. е. Нравоучительныхъ Повѣстей {Въ предисловіи онъ объясняетъ смыслъ, который онъ желаетъ придать слову exemplares, говоря: "Heles dado nombre de Eхemplаres, y si bien io miras, no hay ninguna de quien no se puede sacar algun exemple provechoso. т. е. я далъ имъ названіе образцовыхъ (exemplares), потому что если вы вникните въ нихъ, то въ числѣ ихъ нѣтъ ни одной, откуда нельзя было бы извлечь образецъ для подражанія". Слово exemple со временъ пресвитера Хитскаго и Дона Хуана Мануэля имѣло значеніе наставленія или наставительнаго разсказа. Novelas составляютъ самое удачное произведеніе Сервантеса послѣ его Донъ-Кихота.}. Нѣкоторыя изъ этихъ новеллъ были написаны нѣсколькими годами раньше, какъ напр. "Curioso Impertinente" включенная въ первую часть Донъ-Кихота {Новелла "Curioso Impertinente", впервые напечатанная въ 1605 году, въ первой части Донъ-Кихота, была перепечатана въ Парижѣ въ 1608 году пятью годами ранѣе появленія въ Мадритѣ собранія всѣхъ новеллъ -- однимъ учителемъ испанскаго языка при французскомъ дворѣ, по имени Caesar Oudin. По его иницитіавѣ было издано и нѣсколько другихъ испанскихъ книгъ въ Парижѣ, гдѣ языкъ Кастиліи, благодаря бракамъ между французскимъ и испанскимъ королевскими домами, былъ очень распространенъ. Oudin напечаталъ Curioso Impertinente безъ имени автора въ концѣ книги, озаглавленной "Silva curiosa de fulian Medrano, cavallero Navarro, ec., corregida en esta nueva edicion, ec.," por Cesar Oudin. Paris, 1608, 8-vo, p. 328. Можно привести много другихъ доказательствъ популярности испанскаго языка во Франціи. Сервантесъ говоритъ нѣсколько преувеличенно: "En Francia ni ranger ni varon dexa de aprender la lengua Castellana" (Persiles, Lib. III. c. 13). Но достаточно указать, что въ Парижѣ двѣнадцать лѣтъ существовалъ испанскій театръ. См. ниже главу XXVI. прим. 12.}, и "Rinconetey Cortndillo", упоминаемая тамъ, такъ что обѣ онѣ могутъ быть отнесены къ 1604 году; другія содержатъ въ самихъ себѣ указанія на время ихъ происхожденія, какъ напр. "Española Inglesа", написанная, вѣроятно, въ 1611 году. Всѣ эти новеллы, какъ видно изъ предисловія Сервантеса, самостоятельны и по большей части основаны на его личной опытности и личныхъ наблюденіяхъ {Въ прологѣ Сервантесъ говоритъ, что эти новеллы были старѣйшими на кастильскомъ нарѣчіи. "Yo soy el primero que he novelado en lengua Castellana"; объясняя свои слова, онъ замѣчаетъ, что его предшественники въ новеллахъ заимствовали свои произведенія изъ другихъ языковъ. Это вѣрно относительно Тимонеды (Timoneda), но невѣрно относительно графа Луканора(Conde Lucanor). Я думаю, однако, что онъ намекаетъ здѣсь на "Novelas", которыя входили тогда въ моду и заимствовались съ итальянскаго. Новеллы Сервантеса безъ сомнѣнія составляютъ послѣ Донъ-Кихота самое любимое изъ его произведеній и наиболѣе заслуживаютъ этого. Нельзя, поэтому, пройти молчаніемъ одного свидѣтельства на ихъ счетъ. Въ Локартовой Life of Scott (London, 1839. Vol. X. p. 187) разсказывается, что В. Скоттъ "выражалъ свое безграничное удивленіе передъ Сервантесомъ и говорилъ, что "Novelas" этого писателя наполнили его голову честолюбивыми мечтами превзойти другихъ въ области поэтическаго вымысла, и что онъ до своей послѣдней болѣзни былъ ихъ постояннымъ и усерднымъ читателемъ".}.

Ихъ достоинства не одинаковы, потому что онѣ написаны съ различными цѣлями и отличаются такимъ разнообразіемъ въ стилѣ и манерѣ, какого не замѣчается ни въ одномъ изъ произведеній Сервантеса; большая часть ихъ отмѣчена оригинальными особенностями его таланта, полна того цвѣтущаго краснорѣчія и тѣхъ увлекательныхъ описаній природы, которыя всегда съ такою легкостью льются изъ подъ его пера. Онѣ имѣютъ мало общаго съ граціознымъ новеллистическимъ геніемъ Боккачьо и его послѣдователей и еще менѣе съ строго практическимъ тономъ разсказовъ Дона Хуана Мануэля; съ другой стороны, ихъ нельзя сравнивать, исключая развѣ Curioso Impertinente, съ тѣми короткими повѣстями, которыя были въ ходу въ другихъ странахъ въ послѣднее столѣтіе. Чѣмъ болѣе мы изучаемъ ихъ, тѣмъ болѣе убѣждаемся, что онѣ оригинальны по отношенію къ композиціи и общему тону и носятъ на себѣ отпечатокъ индивидуальнаго генія ихъ автора и особыхъ чертъ національнаго характера, что составляетъ, безъ сомнѣнія, причину ихъ неувядающей популярности на родинѣ и низшей, чѣмъ онѣ заслуживаютъ, оцѣнки въ другихъ странахъ. Какъ произведенія творческой фантазіи, онѣ занимаютъ мѣсто непосредственно за Донъ-Кихотомъ, но по правильности и прелести стиля превосходятъ его.

Первая изъ этихъ новеллъ "Маленькая цыганка" есть исторія прекрасной Преціозы, украденной еще ребенкомъ изъ одного благороднаго семейства и выросшей среди дикой жизни цыганъ, этого загадочнаго и униженнаго племени, которое, за исключеніемъ послѣднихъ пятидесяти лѣтъ, постоянно процвѣтало въ Испаніи со времени своего перваго появленія тамъ въ XV столѣтіи. Въ отдѣльныхъ частяхъ этой маленькой исторіи мы находимъ правдивость и живость, которыхъ нельзя пройти молчаніемъ. Описаніе перваго появленія Преціозы въ Мадритѣ во время большаго религіознаго празднества, Эффектъ, произведенный на улицахъ ея пѣніемъ и пляской, ея посѣщенія богатыхъ домовъ, куда призывали ее для увеселенія ихъ обитателей, разговоры, похвалы и представленіе -- все это изображено удивительно рельефно и не оставляетъ никакого сомнѣнія въ истинѣ и реальности самыхъ фактовъ. Но въ новеллѣ есть другія мѣста, выставляющія характеръ цыганъ въ невѣрномъ свѣтѣ; оне обязаны своимъ происхожденіемъ скорѣе такимъ подражаніямъ, какъ Life of Bampfylde Moore Carew, чѣмъ знакомству съ жизнью тогдашнихъ цыганъ въ Испаніи {Этотъ разсказъ нѣсколько разъ обрабатывался въ Испаніи въ драматической формѣ. Имъ пользовались и въ другихъ странахъ для различныхъ цѣлей и, между прочимъ, имъ воспользовался Карлъ Марія Веберъ для своей оперы "Преціоза". См. Примѣчаніе о "Gitanilla" Солиса (Solle), ниже, гл. XXV'.}.

Слѣдующая новелла другаго рода, но также не выходитъ изъ личной опытности самого Сервантеса. Она называется "Благородный любовникъ" и имѣетъ сюжетъ почти одинаковый съ эпизодомъ, вставленнымъ въ "Trato de Argel". Дѣйствіе происходитъ на Кипрѣ въ 1570 году, два года спустя послѣ взятія этого острова турками. Сюжетъ ея основанъ на приключеніяхъ, пережитыхъ имъ самимъ въ Алжирѣ, которыя вмѣстѣ съ тѣмъ доставили ему матеріалъ и колоритъ для турецкаго элемента въ его разсказѣ; живость описаній свидѣтельствуетъ о томъ, какъ много реальнаго въ этомъ произведеніи.

Третья новелла "Rinconete y Cortadillo" въ свою очередь не похожа на другія. Она содержитъ занимательную и живую исторію, написанную отчасти въ стилѣ picaresque, двухъ молодыхъ скитальцевъ, которые пристаютъ въ 1569 году въ Севильѣ къ одной изъ тѣхъ организованныхъ шаекъ разбойниковъ и бродягъ, которыя составляютъ частое явленіе въ исторіи испанскаго общества и нравовъ за послѣднія три столѣтія. Царство ихъ предводителя Моннподіо съ перваго раза напоминаетъ Альзатію въ романѣ В. Скотта "Nigel" и сходство дѣлается затѣмъ еще болѣе очевиднымъ, когда въ "Разговорѣ собакъ" мы находимъ того же Мониподіо въ тайномъ союзѣ съ слугами правосудія {Имя "Monipodio" употреблено не случайно, какъ я имена îonathau Oldenbuck, Mr. Allworthy и сотни другихъ подобнаго сорта. Обширный словарь испанской Академіи объясняетъ слово Monipodio какъ народное искаженіе слова Мотроно, а Антоніо Пересъ, въ одномъ изъ своихъ писемъ къ Gil de Mesa, придаетъ атому слову смыслъ, равносильный слову мошенничество.}. Чтобы показать, съ какою вѣрностью Сервантесъ рисовалъ съ натуры, достаточно одной черты. Члены этого союза, ведущіе самую распущенную и безшабашную жизнь, вмѣстѣ съ тѣмъ суевѣрны, почитаютъ иконы и посѣщаютъ мессы, вносятъ лепту на благотворительныя учрежденія, какъ будто бы разбойничество было законнымъ и почтеннымъ занятіемъ, часть доходовъ съ котораго должна быть удѣляема на религіозныя цѣли, чтобы тѣмъ освятить остальную часть. Это заблужденіе существуетъ въ Испаніи въ формахъ то смѣшныхъ, то возмутительныхъ съ самыхъ раннихъ временъ и вплоть до нашихъ дней {Чрезвычайно интересно, что когда Ринконете, впервые познакомившись съ однимъ изъ разбойниковъ, спрашиваетъ его: "Es vuesa merced par ventura ladron? (т. e. А ваша милость тоже разбойникъ?) Тотъ отвѣчаетъ: "Si, para servir à Diosy à la buen gente". (Да, я разбойникъ, чтобъ служить Богу и добрымъ людямъ). [Novelas, Tom. I, р. 135). Не менѣе удачны и вѣрны дѣйствительности сцена принятія въ число разбойниковъ Ринконете и Кортадильо (рр. 242--247) и то, гдѣ двѣ безстыдныя женщины этой шайки стараются запастись свѣчами, чтобы возжечь ихъ, какъ благочестивыя приношенія, передъ святыми патронами. Изъ этой новеллы и изъ нѣкоторыхъ Entremeses Сервантеса видно, что онъ былъ хорошо знакомъ съ жизнью тогдашнихъ воровъ и разбойниковъ. Fermin Caballero въ сочиненіи "О Географическихъ познаніяхъ Сервантеса" (Pericia Geografies de Cervantes, Madrid, 1840, 12-mo), отмѣчаетъ вѣрность, съ какою Сервантесъ указываетъ тѣ мѣстности въ большихъ городахъ Испаніи, гдѣ собираюсь и скрывалось ихъ бродячее населеніе (р. 75). Севилья въ этомъ отношеніи первенствовала. Гевара, описывая подобную шайку, помѣщаетъ ее, какъ и Сервантесъ, въ Севильѣ. Diablo Cojuelo, franco IX.}.

Легко было бы пойти далѣе и показать, какъ остальныя новеллы изобилуютъ такими же чертами, полными правды и естественности. Сюда относятся, напримѣръ, разсказъ о приключеніяхъ испанской дѣвушки, увезенной въ Англію послѣ разграбленія Кадикса въ 1596 году; (Española Inglesa) затѣмъ "Ревнивый Эстремадуріецъ" (El Celoso Extremeno) и "Обманное супружество" (Casamiento Enganoso), очевидно основанныя на дѣйствительныхъ фактахъ, даже "Мнимая тетка" (La Тіа Fingida), которую не слѣдовало бы теперь включать въ собраніе его сочиненій, потому что онъ самъ не рѣшился напечатать ее, конечно, вслѣдствіе ее неприличія и которая представляетъ все-таки разсказъ о дѣйствительно случившемся въ Саламанкѣ въ 1575 г. {Не смотря на всю свою неприличность. "Тіа Fingida" была найдена вмѣстѣ съ "Rinconete у Cortadillo" и нѣкоторыми другими новеллами и очерками въ одномъ рукописномъ собраніи исторій и всякой смѣси, сдѣланномъ въ 1606-- 1610 годахъ для увеселенія архіепископа Севильскаго Д. Фернандо Ниньо де Гевара и долго впослѣдствіи сохранявшемся іезуитами въ St. Ilermenegildo. Арріета въ своемъ "Espiritu de Miguel de Cervantes'" (Madrid, 1814, 12-mo) напечаталъ эту новеллу въ искаженномъ видѣ, но вскорѣ послѣ этого, если не ошибаюсь, прусскій посланникъ въ Испаніи пріобрѣлъ копію съ нея въ ея настоящемъ видѣ, вѣрность которой удостовѣрилъ Наваретте и послалъ ее въ Вердинъ, гдѣ она была издана знаменитымъ эллинистомъ Ф. А. Вольфомъ сначала въ одномъ изъ берлинскихъ журналовъ, а затѣмъ отдѣльно. См. его Vorbеricht къ "Тіа Fingida, Novela inédita de Miguel de Cervantes Saavedra", Berlin, 1818, 8-vo). Послѣ этого новелла была напечатана въ Испаніи въ ряду другихъ новеллъ Сервантеса. Остроумный и оригинальный разборъ, для Fingida, находится у D. Bart. José Gallardo въ первомъ номерѣ его "Criticon" 1835 г.

Нѣкоторыя новеллы Сервантеса были переведены на англійскій языкъ еще въ 1640 году, но на французскій языкъ первый хорошій переводъ сдѣлалъ Віардо (Paris, 1838, 2 Tom. 8-vo). Но и этотъ переводчикъ не отважился перевести темныхъ намековъ и шутокъ "Licenciado Vidriera". Этой новеллой воспользовалси Морето для своей пьесы съ тѣмъ же заглавіемъ, но послѣдняя изображаетъ безуміе лицеятіата притворнымъ, а не дѣйствительнымъ, и страдаетъ недостаткомъ юмора, изобилующаго у Сервантеса. (Comedias Escogidas, Madrid 4-to, Tom. V. 1653). Подъ названіемъ "Ldocadie" Флоріанъ издалъ плохое сокращеніе новеллы "Fuerza be la Sangre". Старый англійскій переводъ новеллъ, сдѣланный Мэббомъ (Mabbe) (London, 1640, folio) Годвинъ называетъ "самымъ образцовымъ прозаическимъ переводомъ существующимъ на англійскомъ языкѣ" (Lives, of Е. and.I. Philips, London, 1815, 4-to, p. 246]. Эта похвала слишкомъ преувеличена, но переводъ дѣйствительно хорошъ. Онъ заключаетъ, впрочемъ, только шесть новеллъ.} Всѣ эти новеллы выросли на богатой почвѣ національнаго характера, какимъ онъ является въ Андалузіи; притомъ онѣ написаны такою сочною кистью, съ такою живостью и изяществомъ, что до сихъ поръ остаются недостягаемыми образцами того рода повѣстей, который введенъ ими въ испанскую литературу. Въ девять лѣтъ онѣ выдержали десять изданій.

Въ 1614 году, черезъ годъ послѣ изданія новеллъ, Сервантесъ напечаталъ свое "Путешествіе на Парнассъ", сатиру въ терцинахъ, раздѣленную на 8 короткихъ главъ и написанную, вѣроятно, въ подраженіе одной итальянской сатирѣ Чезаре Капорали на тотъ же сюжетъ и тѣмъ же размѣромъ {Первое изданіе, путешествіе на Парнассъ" (Madrid. 1614, in 12^о, 80 листовъ) напечатано лучше всѣхъ другихъ произведеній Сервантеса, вышедшихъ при его жизни. Сочиненію Чезаре Капорали "Viaggio del Parnaso" Сервантесъ подражалъ только въ самомъ началѣ; его поэма въ пять разъ длиннѣе итальянской. "Viage del Parnaso" не имѣло успѣха. Исключая миланскаго изданія 1624 года, о которомъ упоминаетъ Н. Антоніо, оно было издано вторично только въ 1736 году.}. Поэма Сервантеса не отличается большими достоинствами. Онъ разсказываетъ о призывѣ Аполлономъ къ себѣ на помощь всѣхъ хорошихъ поэтовъ для изгнанія съ Парнасса бездарныхъ; вслѣдствіе этого Меркурій отправляется къ Сервантесу на великолѣпномъ кораблѣ, аллегорически оснащенномъ различными родами стиховъ, чтобы тайно спросить у него совѣта о томъ, какихъ испанскихъ поэтовъ можно взять въ союзники для борьбы съ дурнымъ вкусомъ; это даетъ ему поводъ высказать свое мнѣніе относительно различныхъ вопросовъ, касающихся тогдашней поэзіи.

Самую интересную часть составляетъ четвертая глава, въ которой онъ слегка касается собственныхъ произведеній {Между прочимъ онъ говоритъ о написанныхъ имъ романсахъ:

Yo he compuesto Romances infinitos,

Y el de los Zelos es aquel que eslimo

Entre otros, que los tengo por malditos. C. 4. T. e.:

"Я написалъ множество романсовъ; романсъ О Ревности я ставлю выше всѣхъ, считая остальные проклятыми".

Всѣ эти романсы потеряны, исключая тѣхъ, которые разсѣяны по его болѣе обширнымъ сочиненіямъ или вошли, какъ предполагаютъ, въ Romancero General См. примѣчанія Клеменсина къ его изданію Донъ-Кихота, Tom. III, рр. 156, 214. Coleccion de Poeslas de Don Ramon Fernandez, Madrid, 1796, 8-vo, Tom. XVI. p. 175. Mayans, Vida de Cervantes, No 164.} съ веселостью, доказывающею его добродушіе, по отношенію къ бѣдности и пренебреженію, выпавшимъ на его долю {Аполлонъ разсказываетъ ему (Viage, ed. 1784, p. 55):

"Mas si quieres salir de tu querella,

Alegre y no conf'uso y consolado

Dobla tu capa у siëntate sobre ella.

Que tal vez suele un venluroso eslado,

Quandо le niega sin razon la suerte,

Honrar mas merecido que alcanzado".

"Bien parece, Señor, que no se advierte",

Le respondi, "que yo no tengo capa".

El dixo: Aunque sea asi, gusto de verte".}. Трудно, можетъ быть, провести черту между тѣми чувствами, которыя Сервантесъ здѣсь настойчиво высказываетъ, и родственными имъ чувствами честолюбія и тщеславія; однако, если принять въ соображеніе его геній, лишенія и мужественную борьбу противъ самыхъ тяжелыхъ жизненныхъ несчастій и если прибавить къ этому его безпечность и простоту, съ которою онъ постоянно говоритъ о себѣ и снисхожденіе, которое онъ выказываетъ къ другимъ, то едва ли многіе рѣшатся порицать его за то, что онъ съ нѣкоторою смѣлостью выставляетъ притязанія на почести, право, на которыя онъ сознавалъ за собою, но въ которыхъ судьба ему упорно отказывала.

Въ концѣ онъ прибавилъ юмористическій діалогъ въ прозѣ подъ названіемъ "Adjunta", въ которомъ защищаетъ свои піесы и нападаетъ на актеровъ, отказывающихся представлять ихъ. Онъ говоритъ, что написалъ 6 длинныхъ пьесъ и 6 интермедій (Entremeses) или фарсовъ, но театръ имѣетъ своихъ оплачиваемыхъ поэтовъ и поэтому ничего не принимаетъ отъ него. Однако въ слѣдующемъ году, когда онъ былъ уже авторомъ 8 пьесъ и 8 интермедій, онъ нашелъ издателя, хотя и не безъ трудности, ибо книгопродавецъ, какъ онъ разсказываетъ въ предисловіи, получилъ предостереженіе отъ какого-то благороднаго писателя, что его проза подаетъ большія надежды, но поэзія -- никакихъ. И дѣйствительно, его отношенія къ театру были незавидны. Тридцать лѣтъ прошло съ тѣхъ поръ, какъ онъ сталъ писать съ успѣхомъ для сцены; двадцать или болѣе піесъ, написанныхъ имъ тогда, изъ которыхъ о нѣкоторыхъ онъ вспоминаетъ съ большимъ удовольствіемъ {Изъ числа его раннихъ пьесъ "Confusa" была очевидно наиболѣе любима имъ.

Въ "Viage" онъ говоритъ о ней:

Soy por quien La Confuse nada fea

Parecirt en los teatros admirable,

т. е. "Я стою за того, кто мою пьесу Confusa находитъ удивительной на сценѣ", и затѣмъ въ "Adjunla": "De la que nias me precio fué у es, de una llamada La Cоnfusа, la quai, con par. sea dieho, de quantas comedias de capa y espada hasta hoy se han representado, bien puede teuer lugar senalado por buena entre las mejores", т. e. "Я цѣню выше всѣхъ пьесу, называемую La Confusa; въ ряду пьесъ плаща и шпаги, представленныхъ до сихъ поръ, она можетъ считаться хорошею даже среди лучшихъ". Не слѣдуетъ забывать, что эта похвала самому себѣ написана въ 1614 году, когда Сервантесъ напечаталъ первую часть Донъ-Кихота и когда Лопе де Вега и его школа стояла на высотѣ своей славы. Однако, въ настоящее время мы, вѣроятно, съ большимъ удовольствіемъ посмотрѣли бы его "Batalla Naval", въ которой, по моему мнѣнію, отражаются его личныя впечатлѣнія въ битвѣ при Лепанто, подобно тому какъ въ "Trato de Argel" находитъ себѣ выраженіе пережитое имъ въ Алжирѣ.}, были, безъ сомнѣнія, давно уже забыты. Въ этотъ промежутокъ времени, какъ онъ самъ разсказываетъ, "Лопе де Вега, это великое чудо природы, возвысилъ себя на степень владыки театра, подчинилъ его своему контролю, поставилъ актеровъ въ полное повиновеніе себѣ и наводнилъ литературу пьесами, удачно и хорошо написанными.... и еслибы кто-нибудь (и такихъ въ дѣйствительности не мало) пожелалъ соперничать съ нимъ и раздѣлить славу его трудовъ, то все, сдѣланное всѣми ими вмѣстѣ, не сравнялось бы съ половиною того, что сдѣлано имъ однимъ" {Упомянувъ о своихъ раннихъ драматическихъ опытахъ, Сервантесъ, въ предисловіи къ новымъ піесамъ, продолжаетъ: "Tuve otras cosas en que ocuparme; dexé la pluma y las comedias, y entró luego el monstruo de naturaleza, el gran Lope de Veda, y alzóse con la monarqui'а cbmica; avasalló у puso debaxo de su jurisdiccion á todos los Farsantes, llenó el mundo de Comedias proprias, felices у bien razonadas; у tantas que passan de diez mil pliegos los que tiene escritos, y lodas (que es una de las mayores cosas que puede decirse) las ha visto representer, ú oido decir (por lo menos) que se han representado; у si algunos, (que hay rnuchos) han querido enlrar á la parte у gloria de sus trabajos, todos juntos no Began en lo que han escrito á la mitad de lo que él solo" etc.}.

Число такихъ писателей для сцены было въ 1615 году, по свидѣтельству Сервантеса, очень значительно, и когда онъ причисляетъ къ лучшимъ имена Mira de Mescua, Guillen de Castro, Aguilar, Luis Veles de Guevara, Gaspar de Avila и др., то этимъ онъ опредѣляетъ въ главнѣйшихъ чертахъ направленіе и характеръ испанской драмы. Естественно поэтому, что поприще, которое открывалось передъ нимъ, когда писалъ онъ свои юношескія піесы, было теперь для него закрыто; а такъ какъ онъ писалъ подъ давленіемъ нужды, то онъ долженъ былъ подражать тѣмъ образцамъ, которые ввелъ въ употребленіе Лопе де Вега и его подражатели.

Вслѣдствіе этого восемь піесъ или комедій, написанныхъ имъ теперь, въ стилѣ и формѣ стиха носятъ на себѣ отпечатокъ моднаго вкуса того времени. Сюжеты ихъ также разнообразны, какъ и сюжеты его новеллъ. Одна изъ нихъ есть передѣлка (rifacimento) его "Trato de Argel" и любопытна потому, что повторяетъ нѣкоторыя части и иногда даже самую фразеологію разсказа плѣнника въ Донъ-Кихотѣ, и потому, что Лопе де Вега счелъ ее достойною для того, чтобы воспользоваться ею для своего собственнаго "Esclaves en Argel" {Эта пьеса "Los Baños de Argel" (Comedias, 1749, Tom. I. p. 125) начинается сценой, гдѣ мавританскій корсаръ причаливаетъ къ берегу Валенсіи, и описываетъ страданія плѣнниковъ, захваченныхъ при этомъ, а также и другихъ въ послѣдующее время; она оканчивается мавританской свадьбой и мученіемъ христіанъ. (См. раньше, гл. X). Онъ самъ говоритъ о ней:

No de la imaginacion

Este trato se sacó,

Que la verdad lo fraguó

Bien lejos de la ficcion. p. 186,

т. е. "Не фантазіи обязанъ этотъ сюжетъ своимъ происхожденіемъ; истина, а не вымыселъ произвели его".

Дословное сходство между пьесой и исторіей плѣнника встрѣчаемъ главнымъ образомъ въ первой jоrnаdа; ср. Донъ-Кихотъ, ч. 1, гл. 40.}. Значительная часть этой піесы основана на дѣйствительныхъ фактахъ; сюда относится мученія дитяти въ третьемъ актѣ и представленіе одного изъ Coloquios или Фарсовъ Лопе де Руэды рабами на тюремномъ дворѣ.

Другая пьеса, основанная, какъ говорятъ, также на истинномъ происшествіи, есть "El Gallardo Español", т. е. "Смѣлый Испанецъ" {Часть этой пьесы, которую мы менѣе всего расположены считать истинной, состоитъ въ роли веселаго и хвастливаго солдата, который живетъ тѣмъ, что выпрашивая милостыню для душъ, обрѣтающихся въ чистилищѣ, употребляетъ ее на удовлетвореніе собственнаго обжорства. Сервантесъ ручается за ея вѣрность истинѣ: "Esto de pedir para las animas es cuento verdadero, que yo lо vì". Удивительно, какъ могли допускать на сцену подобное представленіе. Однажды, напримѣръ, будучи въ большой опасности, онъ молился такъ, какъ будто читалъ "Облака" Аристофана:

Animas de l'urgatorio!

Favorced me, Señoras!

Que mi peligro es nutorio,

Si ya no estais en estas lieras

Durmiendo en el dormitorio.

Tom. I. p. 34, т. е. "Души чистилища, помогите мнѣ синьоры! Опасность моя вамъ извѣстна, если вы въ настоящую минуту не спите въ вашей спальнѣ".

Въ концѣ онъ говоритъ, что его главною цѣлью было:

Mezclar verdades

Con fabulosos intentes,

т. e. мѣшать истину съ вымысломъ.

Вполнѣ испанская мораль пьесы -- все для любви и славы -- хорошо выражено въ двухъ слѣдующихъ стихахъ второй jornada;

Que por reynar y por amor no hay culpa,

Que no teogu perdon, у halle disculpa.

т. e. "въ дѣлѣ власти и любви нѣтъ той вины, которая не заслуживала бы прощенія".}. Ея герой по имени Сааведра и поэтому, можетъ быть, изъ той самой древней фамиліи, съ которою много раньше вступила въ родственныя отношенія фамилія Сервантеса, отправляется на нѣкоторое время къ Маврамъ, вслѣдствіе касающагося одной дамы дѣла чести, но повсюду ведетъ себя, какъ истинный испанецъ, особенно въ утонченномъ обращеніи съ дамами. "Султанша" основана на исторіи одной испанской плѣнницы, которая пріобрѣла такое расположеніе султана, что сдѣлалась не только фавориткой, но и настоящей султаншей, не переставая быть христіанкой,-- разсказъ, которому легко вѣрили въ Испаніи, хотя только первая половина его согласна съ истиною, что должно было быть извѣстно Сервантесу, такъ какъ его героиня Катарина была его современницей {Se vino и Constantinopla,

Creo el ano de seiscientos, Lor. III.

Т. е. она отправилась въ Константинополь полагаю въ 1600 г.}. "Rufian Dichoso" -- это Донъ Жуанъ по части свободныхъ нравовъ и преступленій, который обращается на путь истины и дѣлается столь необыкновеннымъ святымъ, что для того чтобы искупить душу умирающей грѣшницы, Доньи Анны де Тревиньо, онъ формально передаетъ ей свои собственныя добродѣтели и добрыя дѣла, принимаетъ на себя ея грѣхи и начинаетъ снова, среди невѣроятныхъ страданій, длинный путь раскаянія и нравственнаго усовершенствованія. Сервантесъ увѣряетъ, что всѣ грубыя и возмутительныя подробности этой исторіи происходили въ дѣйствительности и что онъ самъ былъ очевидцемъ всего описаннаго имъ {Молитва въ церкви, представляемая въ этой піесѣ, особенно во 2 актѣ, и особаго рода формальный договоръ, которымъ передаются заслуги здравствующаго святаго умирающей грѣшницѣ,-- принадлежатъ къ числу самыхъ отталкивающихъ подробностей испанской драматической литературы, которыя съ перваго раза кажутся необъяснимыми, но дѣлаются легко понятными при ближайшемъ знакомствѣ съ нею. Сервантесъ во многихъ мѣстахъ этой странной піесы подтверждаетъ справедливость представляемаго имъ, говоря:

"Todo esto fuè verdad",

"Todo esto fu6 asi",

"Ast se cuenta en su historia" и т. д.}.

Четыре остальныя піесы также разнообразны въ своихъ сюжетахъ и обработаны также небрежно. Всѣ восемь пьесъ раздѣлены на три jornadas -- терминъ, употребляемый Сервантесомъ, какъ синонимъ слову актъ {Онъ употребляетъ оба слова, какъ совершенно равнозначущія. Tom. I. рр. 21, 22; Tom. II, р. 25, etc.}. Въ каждой является шутъ (Gracioso), который въ одной пьесѣ представленъ духовною особой {Въ пьесѣ "Bail os de Argel", гдѣ авторъ не разъ выражается довольно безцеремонно, какъ напримѣръ, когда онъ говоритъ (Tom. I. р. 151), что причина, почему его старый генералъ Донъ Хуанъ Австрійскій не взялъ Алжира, заключается въ слѣдующемъ:

Sin doda, que, en el cielo,

Debia de haber gran guerra,

Do el General faltaba,

Y á Don Juan se llevaron para serlo,

т. е. нѣтъ никакого сомнѣнія, что на небѣ въ это время свирѣпствовала страшная война, и за неимѣніемъ полководца взятъ былъ на небо Донъ Хуанъ".}; всѣ онѣ охватываютъ такой періодъ времени и разыгрываются на такомъ пространствѣ, какое казалось необходимымъ автору; Rufian Dichoso, напримѣръ, начинается въ Севильѣ и Толедо во время юности героя и оканчивается въ Мексикѣ во время его старости. Число дѣйствующихъ лицъ чрезвычайно велико, нерѣдко болѣе тридцати и среди нихъ кромѣ разнообразнѣйшихъ человѣческихъ типовъ мы встрѣчаемъ злыхъ духовъ, душъ изъ чистилища, Люцифера, Страхъ, Отчаяніе, Ревность и т. п. олицетворенія. Дѣйствительно, Сервантесъ отказался отъ всѣхъ тѣхъ драматическихъ принциповъ, которые были выражены имъ въ первой части Донъ-Кихота десятью годами раньше; и теперь, вслѣдствіе ли собственнаго желанія или только побуждаемый бѣдностью,-- не только въ самихъ пьесахъ, но и въ своего рода предисловіи ко второму акту "Rufian Dichoso" онъ вполнѣ и сознательно принялъ драматическія теоріи школы Лопе.

Восемь Entremeses лучше его піесъ. Это короткіе фарсы, большею частью въ прозѣ, съ легкою интригою или совсѣмъ безъ нея, назначеніе которыхъ состоитъ лишь въ томъ, чтобы забавлять публику въ антрактахъ между актами болѣе длинныхъ піесъ. "Зеркало чудесъ", напримѣръ, есть только рядъ шутокъ съ цѣлью напугать зрителей кукольнаго представленія, убѣдивъ ихъ, что они видятъ то, чего нѣтъ въ дѣйствительности на сценѣ. "Ревностный стражъ" представляетъ интересъ въ томъ отношеніи, что Сервантесъ здѣсь рисовалъ самого себя; встрѣчающійся здѣсь годъ 1611 указываетъ, можетъ быть, время написанія этого произведенія. "Ревнивый старикъ" есть драматическое воспроизведеніе разсказа "Ревнивый Эстремадуріецъ" съ другимъ, болѣе остроумнымъ заключеніемъ. "Cueva de Salamanca" принадлежитъ къ числу тѣхъ шутокъ на счетъ мужей, которыя были довольно обыкновенны какъ на испанской сценѣ, такъ безъ сомнѣнія и въ испанской жизни и нравахъ; были-ли онѣ основаны на дѣйствительныхъ фактахъ или нѣтъ -- неизвѣстно, но колоритъ реализма и правды, которымъ онѣ окрашены, безспорно входилъ въ намѣренія автора.

Успѣху Сервантеса на драматическомъ поприщѣ мѣшало одно непреодолимое препятствіе. Сервантесъ не имѣлъ ни драматическаго таланта, ни яснаго представленія о томъ, какими средствами могутъ быть произведены драматическіе эффекты. Съ тѣхъ поръ, какъ онъ написалъ "Trato de Argel", бывшее изображеніемъ бѣдствій, которыхъ онъ самъ былъ очевидцемъ и жертвой въ Алжирѣ, онъ былъ убѣжденъ, что все, что истинно и поразительно, можетъ быть съ успѣхомъ представлено на сценѣ. Такимъ образомъ онъ смѣшивалъ область романа и повѣсти съ областью драмы и часто разсчитывалъ правдивымъ изображеніемъ событій обыденной жизни, описанныхъ простымъ стилемъ, достигнуть эффектовъ, которые могутъ быть достигаемы путемъ идеальнаго освѣщенія дѣйствительно поразительныхъ фактовъ, которые въ состояніи возбудить драматическій интересъ.

Это происходило отчасти вслѣдствіе особеннаго направленія его природнаго геніи, отчасти вытекало изъ состоянія сцены, которую онъ нашелъ во время своей юности въ самомъ жалкомъ положеніи, открывавшемъ обширное поприще для всякаго рода опытовъ. Но какова бы ни была причина его неудачи, сама эта неудача сдѣлалась камнемъ преткновенія для испанскихъ критиковъ, которые прибѣгали къ довольно искусственнымъ толкованіямъ, чтобы спасти репутацію Сервантеса въ этомъ отношеніи. Такъ BlasdeNasзиге, королевскій библіотекарь, повторившій въ 1749 году изданіе этихъ несчастныхъ піесъ, впервые появившихся на свѣтъ сто лѣтъ раньше,-- старается убѣдить насъ въ предисловіи, что эти пьесы составляютъ пародію и каррикатуру на театръ Лопе де Веги {См. первую часть "Prologo del que haee imprimir". На Blas de Nasarre въ этомъ отношеніи вообще нельзя полагаться. Такъ, въ предисловіи къ напечатанному имъ въ 1732 году изданію продолженія Донъ-Кихота, написаннаго Авельянедою, онъ выражаетъ мнѣніе, что Санчо Пансо у этого писателя естественнѣе, чѣмъ у Сервантеса, что послѣдній заимствовалъ у Авельянеды вторую часть Донъ-Кихота и что оба произведенія одинаковаго достоинства. "No se puede disputar -- говоритъ онъ -- la gloria de la invencion de Cervantes, aunque no es inferior la de la imitacion de Avellaneda" (т. e. безспорно Сервантесу принадлежитъ честь изобрѣтенія, хотя подражаніе Авельянеды нисколько не хуже); и затѣмъ прибавляетъ: "Es cierto que es necessario mayor esfuerzo de ingenio para añadir á las primeras invenciones, que para hacerlas" (см Avellaneda. Don Quixote, Madrid, 1805, 12-mo, Tom. I. p. 34) ( т. е. извѣстно, что нужно больше генія, чтобы добавить что-нибудь къ изобрѣтенному сюжету, чѣмъ самому изобрѣтателю). Эти слова взяты изъ собственнаго предисловія (Juicio) Насарре, который, однако, утверждаетъ, что оно написано не имъ, а какимъ-то анонимнымъ другомъ, какъ бы стыдясь признать такія мнѣнія за свои (Pellicer, Vida de Cervantes, ed. Don Quixote, I. p. cl. XVI). Этимъ объясненіемъ дается нечестный видъ тому, что иначе могло сойти лишь за нелѣпость. Вся эта выходка, въ связи съ его перепечаткой неудачныхъ пьесъ Сервантеса и предисловіемъ къ нимъ, смахиваетъ на желаніе подорвать репутацію геніальнаго писателя, понимать котораго онъ былъ не въ силахъ.

Въ анонимномъ памфлетѣ "Examen Critico del Tomo Primero de Anliquixote" (Madrid, 1806, 12-tno) намекается, что Nasarre симпатизировалъ Авельянедѣ, потому что оба они были аррагонцами; этотъ намекъ заслуживаетъ вниманія, такъ какъ указанный памфлетъ приписываютъ I. А. Пеллисеру, издателю Донъ-Кихота. Къ этому можно прибавить, что Nasarre былъ приверженцемъ французской эстетической школы 18 столѣтія, которая находила мало достоинства въ старой испанской драмѣ. Его замѣчанія о послѣдней, въ предисловіи къ сочиненіямъ Сервантеса, и о современной школѣ англійской комедіи обнаруживаютъ это довольно ясно, не оставляя сомнѣнія въ томъ, что его познанія на этотъ счетъ были ничтожны, а его вкусъ такъ дуренъ, какъ это только возможно.}, но оставляя въ сторонѣ все, что намъ извѣстно о личныхъ отношеніяхъ обоихъ авторовъ, ничего не можетъ быть серьезнѣе того интереса, съ которымъ Сервантесъ относился къ судьбѣ своихъ пьесъ и той увѣренности, которую онъ выражалъ относительно ихъ драматическихъ достоинствъ; что до самихъ пьесъ, то мы не находимъ въ нихъ ни одной строчки, которая отзывалась бы пародіей {Нелѣпое мнѣніе, будто эти пьесы написаны Сервантесомъ, съ цѣлью осмѣять бывшія тогда въ модѣ драмы, подобно тому какъ Донъ-Кихотъ написанъ для осмѣянія модныхъ рыцарскихъ романовъ,-- не осталось безъ возраженій уже въ то время. Годъ спустя послѣ того какъ оно было высказано, появился памфлетъ, озаглавленный "La Sinrazon impugnada у Beata de Lavapiès, Coloquio Critico apuntado al disparatado Prólogo que sirve de delantal (segun nos dice su Autor) á las Comedias de Miguel de Cervantes, conipuesto por Don loseph Carrillo" (Madrid, 1750, 4-to pp. 25). Это остроумная брошюра, посвященная главнымъ образомъ защитѣ Лопе и Кальдерона, хотя въ ней не забывается и Сервантесъ (рр. 13--15). Но въ томъ же самомъ году появилось болѣе обширное сочиненіе съ тою же цѣлью: "Diseurso Critico sobre el Origen, Calidad, у Eslado presente de las Comedias de España, contra el Dictámen que las supona corrompidas, etc., por un Ingenio de esta Corte" (Madrid, 1750, 4-to, pp. 285). Авторомъ его былъ мадритскій адвокатъ Д. Томасъ Сабалета (D. Thomas Zabaleta), который обнаруживаетъ также мало вкуса и знанія дѣла, какъ и другіе современные испанскіе критики; однако съ Bias de Nasarre онъ церемонится очень мало.}.

Сознавая неосновательность этого мнѣнія, Лампильясъ, написавшій во второй половинѣ прошлаго столѣтія длинную защиту испанской литературы отъ нападеній итальянскихъ историковъ Тирябоски и Беттинелли, серьезно утверждаетъ, что Сервантесъ, дѣйствительно отправилъ 8 пьесъ и 8 Eutremeeea для напечатанія книгопродавцамъ, но послѣдніе подмѣнили ихъ и напечатали 8 другихъ подъ его именемъ и съ его предисловіемъ. Не слѣдуетъ однако упускать изъ виду, что Сервантесъ написалъ послѣ этого еще два произведенія, и еслибы съ нимъ дѣйствительно поступили такъ безцеремонно, какъ утверждаетъ Лампильясъ, то, судя по тому, какъ онъ отнесся къ менѣе грубому оскорбленію Авельянеды, онъ, вѣроятно, разразился бы на всю страну своими упреками и обвиненіями {"Ensayo Histórico-apologético de la Literatura Española", Madrid, 1789, 8-vo, Tom. VI, pp. 170, etc. "Suprimiendo ltrs que verdaderamente eran de él" -- таковы смѣлыя слова критика.}.

Поэтому намъ остается только допустить -- что въ дѣйствительности кажется совершенно безспорнымъ -- что Сервантесъ написалъ нѣсколько пьесъ, которыя значительно ниже того, чего можно было отъ него ожидать. Правда, въ нихъ можно найти мѣста, гдѣ выказывается его геній. "Лабиринтъ любви", напримѣръ, написанъ въ рыцарскомъ духѣ съ соотвѣтствующимъ сюжетомъ, дѣлающимъ его интереснымъ, а интермедія "Мнимый Бискаецъ" проникнута тѣмъ оригинальнымъ юморомъ, съ которымъ мы всегда соединяемъ имя его автора. Другіе носятъ на себѣ печать поэтическаго генія, никогда совершенно не покидавшаго Сервантеса. Поэтому можно считать весьма правдоподобнымъ, что Сервантесъ пожертвовалъ своими воззрѣніями на драму народному вкусу, и если наложенныя имъ такимъ образомъ на себя оковы были одною изъ причинъ его неудачи, то это даетъ намъ только еще одно новое основаніе для участія къ судьбѣ великаго человѣка, вся жизнь котораго изобиловала всякаго рода испытаніями и бѣдствіями {Едва ли можно сомнѣваться, что такъ и было въ дѣйствительности, послѣ того какъ мы сравнимъ мнѣнія, выражаемыя каноникомъ относительно драмы въ первой части Донъ-Кихота (1605), съ воззрѣніями, встрѣчающимися въ началѣ втораго акта "Rufian Dichoso" (1615).}.

Подъ давленіемъ всѣхъ этихъ безпокойствъ и страданій жизнь Сервантеса быстро приближалась къ концу. Въ октябрѣ того же года (1615) онъ издалъ вторую часть Донъ-Кихота, гдѣ въ посвященіи графу де Демосу, который нѣкоторое время покровительствовалъ ему {Обыкновенно думаютъ, что графъ де Демосъ и архіепископъ Толедскій покровительствовали и помогали Сервантесу; самое утѣшительное доказательство этого мы находимъ въ посвященіи ко второй части Донъ-Кихота. Я опасаюсь, однако, что ихъ покровительство слишкомъ походило на милостыню. Дѣйствительно, оно и названо limоsna въ томъ единственномъ случаѣ, гдѣ одинъ изъ современниковъ Сервантеса упоминаетъ о немъ. См. Salas Barbadillo, въ посвященіи къ "Estafeta del Dios Momo", Madrid, 1627, 12-mo.}, онъ говоритъ о своемъ разстроенномъ здоровья, выражая опасеніе, что проживетъ не болѣе нѣсколькихъ мѣсяцевъ. Однако бодрое расположеніе духа, которое пережило страданія въ Левантѣ, Алжирѣ и испанскихъ тюрьмахъ и было въ состояніи, когда онъ приближался уже къ семидесятому году, произвести на свѣтъ такое произведеніе, какъ вторая часть Донъ-Кихота,-- и теперь не покинуло его, когда силы его уже были растрачены болѣзнью и старостью. Съ не уменьшавшеюся энергіею работалъ онъ надъ своимъ романомъ "Переклесъ и Сигизмунда", кручинясь только о томъ, что у него не хватитъ жизни окончить его и поднести своему великодушному покровителю, какъ послѣднее выраженіе своей благодарности. Весною онъ отправился въ Эскивіасъ, гдѣ у него было небольшое имѣньице, полученное имъ за женою, и послѣ своего возвращенія написалъ предисловіе къ неизданному роману, гдѣ съ свойственнымъ ему задушевнымъ юморомъ, онъ разсказываетъ веселую исторію о томъ, какъ на обратномъ пути въ Мадритъ онъ встрѣтилъ студента-медика, который надавалъ ему много хорошихъ совѣтовъ относительно водяной, отъ которой онъ страдалъ, на что онъ возразилъ, что, судя по состоянію своего пульса, онъ не проживетъ далѣе ближайшаго воскресенья. "Итакъ -- заканчиваетъ онъ это замѣчательное предисловіе -- прощайте шутки, прощай веселое настроеніе духа, прощайте друзья: я чувствую, что умираю, и у меня остается только одно желаніе увидѣть васъ вскорѣ счастливыми на томъ свѣтѣ!"

Въ такомъ расположеніи духа онъ сдѣлалъ всѣ приготовленія къ смерти, какъ дѣлали тогда многіе добрые католики {"Who, to be sure of Paradise,

Dying put on the weeds of Dominic,

Or in Franciscan think to pass disguised.

(т. e. которые -- какъ выражаетъ Мильтонъ, чтобы обезпечить за собой рай облекались въ рясу доминиканца или францисканца).

Альфонсо Вальдесъ -- если онъ авторъ замѣчательнаго діалога "Меркурій и Харонъ" ("Dialogo de Mercurio y Caron", около 1530 г. См. выше, гл. V, прим. 42) -- имѣлъ объ этомъ такое же понятіе, какъ Мильтонъ, и болѣе разумное, чѣмъ у Серваптеса; ибо онъ заставляетъ одного религіознаго человѣка разсказывать Харону, что, лежа на одрѣ смерти, когда друзья упрашивали его возложить на себя одѣяніе св. Франциска, онъ отвѣчалъ имъ: "Hermanos, уа sabeis quanto me guarde siempre de enganar a ninguno; para que quercis que me ponga ahora en engañar a Dios?"Ed. 1850, p. 172. (т.-е. "вы знаете братья, какъ я всегда остерегался обмануть кого-нибудь, зачѣмъ же вы настаиваете, чтобъ я обманулъ Бога?").}: 2 апрѣля 1616 года онъ вступилъ въ орденъ Францисканцевъ, рясу которыхъ онъ надѣлъ тремя годами раньше въ Алькалѣ. Но даже и теперь все еще не покидали его авторскія чувства, живость ума и благодарность къ благодѣтелямъ. 18 апрѣля онъ получилъ окончательное помазаніе, а на слѣдующій день написалъ посвященіе своего послѣдняго произведенія графу де Лемосу, отличающееся въ одинаковой степени какъ его обычнымъ добродушнымъ юморомъ, такъ и торжественнымъ строемъ мыслей и вполнѣ соотвѣтствовавшему его состоянію {Единственная извѣстная мнѣ вещь, которую можно сравнить съ упомянутымъ посвященіемъ Сервантеса, представляетъ прекрасное посвященіе Аддисона своихъ произведеній своему другу и преемнику по должности, секретарю Краггсу (Craggs), помѣченное 4 іюня 1719 года, стало бытъ за 13 дней до его смерти. Но въ посвященіи Сервантеса гораздо болѣе глубины и сердечности.}. Этотъ послѣдній извѣстный фактъ жизни Сервантеса показываетъ, что онъ до конца дней сохранилъ всѣ свои способности и всю свою душевную ясность. Онъ умеръ четыре дня спустя, 23 апрѣля 1616 года, шестидесяти восьми лѣтъ отъ роду {Боуль говоритъ (Anotaciones a Don Quixote, Salisbury, 178'1,4-to, Pròlogo IX, примѣчаніе), что Сервантесъ умеръ въ одинъ день съ Шекспиромъ; но это невѣрно, такъ какъ календарь въ то время не былъ еще измѣненъ въ Англіи, вслѣдствіе чего разница между календарями обѣихъ странъ должна была быть въ десять дней.}. Онъ былъ похороненъ, вѣроятно согласно его желанію, въ женскомъ монастырѣ св. Троицы; нѣсколько лѣтъ спустя монастырь былъ перенесенъ въ другую часть города, и что сдѣлалось послѣ этого съ прахомъ величайшаго генія Испаніи, осталось неизвѣстнымъ {До 1835 года въ Испаніи не было памятника Сервантесу. Въ этомъ году была поставлена на Plaza del Estamento въ Мадритѣ бронзовая его статуя болѣе, чѣмъ въ натуральную величину, отлитая въ Римѣ скульпторомъ Сола изъ Барселоны. (См. El Artista, Madrid. 1834, 1835, Tom. I. p. 205; Tom. II, p. 12; и Seminario Pintoresco, 1836, p. 249). X меня есть прекрасная мраморная копія головы этой статуи, сдѣланная самимъ Solá въ 1855 году для моего друга испанца Дона Гильермо Пикарда (Don Guillermo Picard), человѣка одареннаго большимъ и эстетическимъ вкусомъ, и подаренная имъ мнѣ въ 1859 году. На сколько мнѣ извѣстно, до 1835 года память Сервантеса не была увѣковѣчена никакимъ произведеніемъ искусства, если не считать выбитой въ 1818 году въ Парижѣ медали и небольшаго медальона или бюста, помѣщеннаго въ 1834 году, на средства частнаго лица, надъ дверью дома въ улицѣ de los Francos въ Мадритѣ, гдѣ онъ умеръ.

Что касается до настоящей наружности Сервантеса -- vera effigies -- то объ этомъ идетъ почти столѣтіе споръ, который едва ли скоро окончится. Обычный портретъ Сервантеса представляетъ копію съ стариннаго оригинала принадлежащаго Испанской Королевской Академіи, которая приложила гравюру съ нея къ великолѣпному изданію Донъ-Кихота 1780 года, выставивъ основанія для этого въ Prologo (Leet. XVII -- XX). Navarette удовлетворился доводами Академіи (Madrid, 1819, рр. 196, 536--539). Съ тѣхъ поръ, однако, было найдено еще нѣсколько портретовъ, но ни одинъ изъ нихъ, по моему мнѣнію, не имѣетъ достаточной авторитетности. Послѣдній изъ нихъ, сопровождаемый не лишеннымъ претензій примѣчаніемъ, помѣщенъ передъ собраніемъ Documentos Nuevos para ilustrar la Vida de Cervantes", изданнымъ въ 1864 году въ Севильѣ Дономъ Хосё-Марія-Асенсіо-и-Толедо. Представляемые имъ факты слѣдующіе:

Въ 1850 году Донъ Хосе прочелъ анонимную рукопись безъ обозначенія времени, принадлежавшую Дону Рафаэлю Монти Севильскому и озаглавленную"Relacion de Cosas de Sevilla de 1590 и 1640. Въ этомъ манускриптѣ онъ нашелъ извѣстіе, что на одной изъ 6 картинъ, нарисованныхъ Франциско Пачеко и Алонсо Васкесомъ для "Casa Grande de la Merced", былъ портретъ Сервантеса, въ числѣ другихъ лицъ, бывшихъ въ Алжирѣ; эта картина представляла "los Padres de la Redencion con cautivos". Въ 1864 году Донъ Xocé, по его мнѣнію, нашелъ полное подтвержденіе этому извѣстію въ рукописи о "Verdaderos Retratos de ilustres y mémorables Varones por Francisco Pacheco", сообщающей, что онъ нарисовалъ портретъ съ отца Хуана Берналя, выдающагося духовнаго лица (см. выше, стр. 114, прим.), бывшаго въ Африкѣ. По словамъ Дона Xocé, эти 6 картинъ находятся въ севильскомъ "Museo Provincial" и одна изъ нихъ, No 19, Pedro de Nolasco", по его мнѣнію, и есть та самая картина, о которой было говорено выше, такъ какъ она изображаетъ сцену прибытія изъ Африки Padres Redentores съ выкупленными плѣнниками, и одинъ изъ послѣднихъ, barquero или лодочникъ, съ багромъ въ рукѣ, изображаетъ Сервантеса и представляетъ вѣрный портретъ съ него. Documentos, рр. I, II, IV, X, XI, 68--82.

Оставляя въ сторонѣ болѣе мелкія возраженія на эту теорію, которыхъ наберется нѣсколько, я приведу два другихъ, рѣшающихъ, по моему мнѣнію, дѣло. 1) Нѣтъ никакого основанія предполагать, что No 19 содержитъ изображеніе стца Берналя, потому что мы имѣемъ свѣдѣнія только о портретѣ его, нарисованномъ Пачеко, но нигдѣ не говорится, чтобы его изображеніе входило въ какую-нибудь картину. Пачеко такъ выражается: "Yo le retraté" 2.) Нѣтъ точно также никакого основанія предполагать, что картина, содержащая портретъ Берналя, должна содержать и портретъ Сервантеса, такъ какъ оба они никогда не упоминаются вмѣстѣ.-- Невѣрность той или другой изъ этихъ посылокъ разрушаетъ всю теорію Дона Xocé; поэтому нѣтъ необходимости идти далѣе.

Гарценбушъ, въ письмѣ, предпосланномъ "Documentes" (р. XVII), думаетъ, что голова barquero и голова, объявленная академіей за Сервантесовскую, могутъ представлять одно и то же лицо въ различные періоды жизни -- pueden representar una persona, ec.; и Донъ Хосе (p. 87), повидимому, соглашаетси съ Гарценбушемъ. Съ своей стороны, я не вижу сходства между ними, но если оно есть, то голова b а rquero подтверждала-бы подлинность принятаго академіей портрета, если допустить, что barquero есть изображеніе Сервантеса; не слѣдуетъ однако упускать изъ виду, что молодой, прекрасный лодочникъ совершенно не похожъ на то описаніе, которое даетъ себѣ самъ Сервантесъ въ предисловіи къ своимъ новелламъ (1613); между тѣмъ какъ, съ другой стороны, мы не можемъ не согласиться съ осторожнымъ Наваретте, что старая академическая картина "conforme en todo" съ этимъ очень подробнымъ описаніемъ. Vida. р. 196.

Къ величайшему сожалѣнію, портретъ Сервантеса, который нарисовалъ, какъ видно изъ предисловія къ новелламъ, "el famoso Juan de Jauregui", до сихъ жоръ не найденъ, хотя его усердно отыскивали. Повидимому, онъ совершенно удовлетворялъ самого Сервантеса и рѣшилъ бы всѣ вопросы.

Мы должны еще прибавить, что въ описаніи самого себя, о которомъ не разъ говорилось въ этомъ примѣчаніи, Сервантесъ говоритъ, что онъ былъ заикою, tarta mudо. Выраженіе рта на академическомъ портретѣ и статуѣ Сола, какъ мнѣ кажется, указываетъ на этотъ недостатокъ, точно.также какъ это замѣтно на бюстахъ Демосѳена, дошедшихъ до насъ изъ древности, и какъ это выражено геніемъ Микель-Анджело въ его хорошо извѣстной статуѣ Моисея. (Visconti, Iconografia Greca, 8-vo, Milano, 1823, Tom. I. p. 335). Если я не ошибаюсь, то этотъ фактъ подтверждаетъ подлинность портрета, изданнаго академіей.}.

ГЛАВА XII.

Сервантесъ.-- Его Персилесъ и Сигизмунда и характеръ этого произведенія.-- Донъ-Кихотъ.-- Обстоятельства, при которыхъ онъ былъ написанъ.-- Его цѣль и общій планъ.-- Первая часть.-- Авельянеда.-- Вторая часть.-- Характеръ цѣлаго произведенія.-- Характеръ Сервантеса.

Спустя шесть мѣсяцевъ послѣ смерти Сервантеса {Передъ Смертью Сервантесъ болѣе или менѣе приготовилъ къ печати слѣдующія произведенія: "Las Semanas del Jardin", объявленное еще въ 1613 году; вторую часть "Галатеи", объявленную въ 1616 году; "Бернардо", упомянутое передъ самою смертью въ Посвященіи къ "Персилесу", и, наконецъ, нѣсколько пьесъ, упоминаемыхъ въ предисловіи къ раньше изданнымъ пьесамъ и въ приложеніи къ "Uiage del Parnaso". Всѣ эти произведенія въ настоящее время, вѣроятно, потеряны. Приписывались ему и другія произведенія. О "Buscapid" я буду говорить въ Приложеніяхъ, а о двухъ апокрифическихъ главахъ Донъ-Кихота въ примѣчаніи къ ятой главѣ. Сюда можно присоединить также письмо о народномъ празднествѣ, часть котораго напечатана въ 12-томъ томѣ "Biblioteca de Autores Españoles", 1851, p. XXVII.} его вдовѣ было дано позволеніе на изданіе "Персилеса и Сигизмунды" и въ 1617 году это произведеніе было напечатано {Первое изданіе Персилеса и Сигизмунды было напечатано съ слѣдующимъ заглавіемъ: "Los trabajos de Persiles у Sigimunda, Historia Setentrional, por М. de Cervantes Saavedra, dirigida", etc., Madrid, 1617 8-vo, por Juan de la Cuesta; перепечатки его явились въ томъ же году въ Валенсіи, Памилонѣ, Барселонѣ и Брюсселѣ. У меня есть одинъ экземпляръ перваго изданія и того, которое напечатано было въ томъ же году въ Памилонѣ. Но самое лучшее изданіе Мадритское, 1802 года, in 8^о, въ 2 томахъ. Существуетъ англійскій переводъ М. L., изданный въ 1619 году; я его никогда не видалъ, но, безъ сомнѣнія, изъ него Флетчеръ заимствовалъ матеріалы для той части Персилеса, которою онъ воспользовался (вѣрнѣе сказать: которою онъ злоупотребилъ) въ своей піесѣ "Custom of the Country", поставленной на сцену еще въ 1628 году, но напечатанной только въ 1647 году; даже имена дѣйствующихъ лицъ иногда тѣ же самыя. См. Persiles, кн. I, гл. 12 и 13; и ср кн. II, гл. 4 съ англійской пьесой актъ IV, сц. 3, и кн. III, гл. 6 и т. д. съ актомъ II, сц. 4 и т. д. Иногда попадаются буквальные переводы, подобно слѣдующему:

"Sois Castellano?" me preguntd en su lengua Portuguesa. "No, Señora", le respond: yo; "Sino forastero, y bien lejos de esta tierra". "Pues aunque fuerades mil veces Castellano", replied ella, "os librara yo, si pudiera, y os libraré si puedo; subid por cima deste lecho, у éntraos debaxo de este tapiz, y éntraos en un hueco que aqui hallareis, y no os movais, que si la justicia viniere, me tendra respeto, y créera lo que yo quisiere decides". Persiles, Lib. III, cap. 6.

Флетчеръ передаетъ это слѣдующимъ образомъ:

Guiomar. Are you a Castilian?

Rutilio. No, Madam: Italy claims my birth.

Gui. lask not with purpose to betray you. If you were ten thousand times а Spaniard, the nation we Portugals most hate, I yet would save you, if it lay in my power. Lift up these hangings; Behind my bed's head there`s а hollow place, into which enter.

(Rutilio retires behind the bed.)

So;-- but from this stir not.

If the officers come, as you expect they will de, I know they owe such reverence to my lodgings, that they will easily give credit to me and search no farther.

Act II. Sc. 4.

Можно привести и другія параллельныя мѣста; но не слѣдуетъ забывать, что между обоими произведеніями есть одна существенная разница: въ то время какъ "Персилесъ" отличается большою чистотою мысли и чувства, "The Custom of tho Country" представляетъ собою одну изъ неприличнѣйшихъ пьесъ на англійскомъ языкѣ. Она такъ неприлична, что Драйденъ нѣсколько смѣло называетъ ее худшею въ томъ отношеніи, чѣмъ всѣ собственныя его пьесы вмѣстѣ. Dryden's Works, Skott's ed., London, 1818, 8 v., Vol. XI, p. 239. На сколько я помню, самый ранній видѣнный мною переводъ Персилеса и Сигизмунды былъ французскій Франсуа де Россе, Парижъ, 1618 года; но лучшій переводъ это анонимный англійскій (Лондонъ, 1854), приписываемый миссъ Л. Д. Стэнли, но въ немъ пропущено много хорошихъ мѣстъ, напр. кн. III, гл. VI, VII, VIII и т. д. У меня есть также итальянскій переводъ Франческо Элла (Francesco Ella), напечатанный въ Венеціи въ 1626 году.}. Намѣреніе автора состояло, повидимому, въ томъ, чтобы написать серьезный романъ, который былъ бы для подобныхъ произведеній тѣмъ же, чѣмъ Донъ-Кихотъ былъ для романа комическаго. Такъ, по крайней мѣрѣ, можно заключить изъ выраженій самого Сервантеса и его друзей. Въ посвященіи ко второй части Донъ-Кихота онъ говоритъ: "въ числѣ забавныхъ книгъ эта будетъ или худшею или лучшею на нашемъ языкѣ". Къ этому онъ прибавляетъ, что его друзья считали ее достойною удивленія, а Вальдивіельсо {Въ Aprobacion отъ 9 сентября 1616 года. изд. 1802, LII, Томъ I. стр. VII.} говорилъ послѣ его смерти, что въ этомъ сочиненіи онъ, если не превзошелъ всѣ свои предыдущія произведенія, то по меньшей мѣрѣ сравнялся съ ними.

Но серьезный романъ, продуктъ исключительно современной цивилизаціи, тогда еще не былъ достаточно развитъ, чтобы доставить Сервантесу возможность достигнуть особеннаго успѣха въ этой области, тѣмъ болѣе, что его геній былъ отъ природы склоненъ къ юмору... Мнимыя путешествія Лукіана, три или четыре греческихъ романа и романы рыцарскіе составляли все, чѣмъ могъ руководствоваться Сервантесъ; тогда еще не было ничего, чтобы ближе стояло къ современному роману, чѣмъ нѣкоторыя изъ его собственныхъ новеллъ. Можетъ быть, сначала онъ хотѣлъ написать рыцарскій романъ, измѣненный согласно съ духомъ вѣка и свободный отъ тѣхъ нелѣпостей, которыми изобиловали романы, написанные до него {Такъ можно думать, основываясь на началѣ 48-й главы первой части Донъ-Кихота.}. Но если у него и была подобная мысль, то успѣхъ его Донъ-Кихота почти по необходимости долженъ былъ отвратить его отъ попытки привести ее въ исполненіе. Поэтому вѣроятнѣе, что онъ имѣлъ въ виду греческіе романы и взялъ образцомъ для себя, на сколько онъ въ этомъ нуждался, "Ѳеагена и Хариклею" Геліодора {Однажды онъ намекаетъ, что это переводъ, но не говоритъ съ какого языка (см. начало 11 книги). Одинъ остроумный и изящный критикъ нашего времени говоритъ: "Des naufrages, des déserts, des descentes par mer, et des ravissements, c'est donc toujours plus ou moins l'ancien roman d'Héliodore". (Sainte-Beuve, Critiques, Paris, 1839, 8-vo, Tom. IV, p. 173). Эти слова можно отнести болѣе, чѣмъ къ половинѣ Персилеса и Сигизмунды. Два подражанія Персилесу или, по крайней мѣрѣ, тому греческому роману, который послужилъ ему образцомъ, скоро появились въ Испаніи. Первое: это "Historia de Hipólito y Aminta" Франциско де Кинтана (Madrid, 1627, 4-to), раздѣленная на восемь книгъ и содержащая въ себѣ значительное количество стиховъ. Второе подраженія: "Eustorgio y Clorilene, Historia Moscovica" Энрике Суаресадъ-де-Мендоса и -- Фигероа (1629), въ 13 книгахъ, съ обѣщаніемъ продолженія; имѣющійся у меня экземпляръ напечатанъ въ Сарагосѣ, въ 1665 году, in 4^о. Оба подражанія написаны безъ таланта и, разсматриваемыя какъ произведенія фантазіи, не имѣютъ никакой цѣны. Второе изъ нихъ, повидимому, вызвано къ жизни непосредственно Персилесомъ.}. Свое произведеніе онъ назвалъ "Сѣвернымъ романомъ" и сдѣлалъ главнымъ его сюжетомъ страданія Персилеса, сына короля исландскаго, и Сигизмунды, дочери Фрисландскаго короля. Дѣйствіе одной половины романа происходитъ на сѣверѣ Европы, а другой -- на югѣ. Сервантесъ имѣлъ кое-какія свѣдѣнія о морскихъ короляхъ и пиратахъ Сѣвернаго моря, но очень мало зналъ географію тѣхъ странъ, изъ которыхъ они происходили. Нѣтъ поэтому ничего болѣе фантастичнаго и невѣроятнаго, какъ его описанія дикарей и обледенѣлыхъ острововъ, гдѣ по его волѣ имѣютъ мѣсто грубыя и странныя приключенія.

Когда дѣйствіе переносится въ Португалію, Испанію и Италію, черезъ которыя его герой и героиня, постоянно скрываясь подъ именами Періандро и Ауристелы, совершаютъ паломничество въ Римъ, -- мы не встрѣчаемъ уже большинства тѣхъ странностей, которыя портятъ первую половину романа. Но взятый въ цѣломъ, романъ все же представляетъ изъ себя какой-то лабиринтъ разсказовъ, обнаруживающій, правда, силу воображенія, изумительную въ человѣкѣ столь преклоннаго возраста, какъ Сервантесъ, перевалившаго уже за шестьдесятъ три года, относительно котораго, притомъ, можно было бы предполагать, что горькія испытанія и неизлѣчимая болѣзнь сломили его силы; но все же это лабиринтъ, изъ котораго мы выпутываемся съ радостью и чувствуемъ облегченіе, когда труды и испытанія Персилеса и Сигизмунды кончаются и они, по устраненіи всего, что препятствовало ихъ любви, счастливо соединяются бракомъ въ Римѣ. Нѣтъ сомнѣнія, что въ длинномъ ряду отдѣльныхъ разсказовъ, которыми переполнено это странное произведеніе, нѣкоторые граціозны сами по себѣ, другіе интересны потому, что содержатъ слѣды жизненной опытности Сервантеса {Изъ начала III книги мы узнаемъ, что дѣйствіе Персилеса и Сигизмунды происходитъ во время Филиппа II или Филиппа Ш, когда въ Лиссабонѣ жилъ испанскій вице-король. Путешествія героя и героини по югу Испаніи и Италіи являются какъ бы воспоминаніемъ о собственномъ путешествіи Сервантеса въ этихъ странахъ во дни юности, между тѣмъ, какъ 10 и 11 главы Ш книги носятъ на себѣ слѣды его горькихъ воспоминаній о своемъ плѣнѣ въ Алжирѣ. Слѣдуетъ также отмѣтить его близкое знакомство съ Португаліей, обнаруживаемое въ этомъ произведеніи. Какъ почти во всемъ, что имъ написано, такъ и здѣсь мы часто встрѣчаемъ черты и факты изъ его собственной жизни. Изъ всѣхъ произведеній Сервантеса "Персилесъ и Сигизмунда" имѣли наибольшій успѣхъ. Въ два года явилось восемь его изданій, а отъ 1618--1626 гг. оно было переведено на итальянскій, французскій и англійскій языки.}; вообще всѣ они написаны такимъ тщательно отдѣланымъ слогомъ, какъ, можетъ быть, ни одно другое изъ его произведеній. Но въ концѣ концовъ этотъ романъ далекъ отъ того, чѣмъ считали его самъ Сервантесъ и его друзья, видѣвшіе въ немъ образцовое произведеніе въ этомъ поэтическомъ родѣ и лучшее твореніе его автора.

Такая честь безспорно принадлежитъ, по единодушному приговору двухъ столѣтій, его Донъ-Кихоту, -- произведенію, которое болѣе, чѣмъ всякое другое современной автору эпохи и даже позднѣйшихъ временъ, носитъ на себѣ глубочайшій отпечатокъ національнаго характера, выразителемъ котораго оно является и которое вслѣдствіе этого снискало, въ свою очередь, всеобщую любовь націи въ такой степени, какая никогда не выпадала на долю другимъ художественнымъ произведеніямъ {Мои собственныя наблюденія въ Испаніи вполнѣ подтверждаютъ увѣреніе Инглиса (Inglis, Rambles in the Footsteps of Don Quixote, London, 1837, 8-vo, p. 26), что "нѣтъ ни одного испанца, которому Сервантесъ былъ бы совершенно неизвѣстенъ". По крайней мѣрѣ никто изъ тѣхъ, къ кому я обращался съ вопросомъ -- въ числѣ ихъ было много лицъ изъ низшихъ слоевъ общества -- не выказалъ полнаго незнакомства съ Донъ-Кихотомъ и Санчо Пансо.}. Когда Сервантесъ началъ его писать -- совершенно неизвѣстно. Въ продолженіе двадцати лѣтъ до появленія первой части Донъ-Кихота онъ почти ничего не напечаталъ {Онъ самъ считалъ это время печальнымъ періодомъ своей жизни, какъ видно изъ его словъ въ Prologo, al cabo de tantos anos como ha, que duermo en el silencio del olvido" и т: д. (т. е.: въ концѣ столькихъ лѣтъ, проведенныхъ мною въ тишинѣ забвенія и т. д.) Дѣйствительно, съ 1584 до 1605 года онъ ничего не напечаталъ, исключая нѣсколькихъ небольшихъ стихотвореній невысокаго достоинства; все его время было, повидимому, занято тяжелою борьбою за обезпеченіе своего существованія.}, и то немногое, что мы знаемъ о немъ въ въ этотъ длинный и печальный періодъ его жизни, показываетъ только, съ какимъ трудомъ онъ добывалъ средства къ жизни для содержанія себя и семейства, находя себѣ занятія, которыя, какъ можно предполагать, вообще были неважны и мелочны, да кромѣ того, безъ сомнѣнія, вели иногда къ непріятнымъ послѣдствіямъ. Поэтому, преданіе о преслѣдованіяхъ, которымъ подвергся онъ въ Ла-Манчѣ, и собственное свидѣтельство, что Донъ-Кихотъ начатъ въ тюрьмѣ,-- вотъ все, что намъ извѣстно относительно обстоятельствъ, среди которыхъ романъ былъ впервые задуманъ. Что эти обстоятельства привели къ такому блестящему результату,-- это составляетъ поразительный фактъ не только въ жизни Сервантеса, но и въ исторіи человѣческаго генія и показываетъ, насколько складъ его темперамента былъ далекъ отъ того, какой обыкновенно встрѣчается у геніальныхъ людей.

Подъ руками нѣкоторыхъ черезчуръ утонченныхъ критиковъ цѣль написанія Донъ-Кихота иногда слишкомъ расширялась. Утверждали, что Донъ-Кихотъ есть выраженіе присущаго нашей природѣ контраста между поэтическимъ и прозаическимъ элементами, между героизмомъ и великодушіемъ съ одной стороны, являющимися чистою иллюзіей, и холоднымъ эгоизмомъ съ другой, составляющими настоящую и дѣйствительную основу жизни {Эта мысль отчасти развита Бутервекомъ (Geschichte der Poesie und Beredsamkeit, Göttingen, 1813, 8-vo, Tom. III. pp. 335--337); ее же развилъ полнѣе и отстаивалъ съ своимъ обычнымъ краснорѣчіемъ Сисмонди. Littérature du Midi de l'Europe, Paris, 1803, 8-vo, Tom. III. pp. 339--343.}. Но это чисто метафизическое заключеніе, извлеченное изъ такихъ взглядовъ на романъ, которые въ одно и то же время и недостаточны, и преувеличены. Оно противорѣчитъ духу того вѣка, который не былъ склоненъ къ сатирѣ столь философскяго и общаго характера, противорѣчитъ и характеру самаго Сервантеса, если мы прослѣдимъ его съ того времени, когда онъ впервые поступилъ въ военную службу и томился въ плѣну въ Алжирѣ и вплоть до того момента, когда его теплое и благородное сердце продиктовало ему посвященіе "Переклеса и Сигизмунды" графу Лемосу. Вся его душа была скорѣе полна радостною вѣрою въ человѣческую добродѣтель и весь его образъ дѣйствій противорѣчитъ, повидимому, тому обезкураживающему и горькому презрѣнію ко всему возвышенному и благородному, которое необходимо предполагается при подобномъ толкованіи Донъ-Кихота {Много другихъ толкованій выпало на долю Донъ-Кихоту. Нелѣпѣйшее изъ нихъ принадлежитъ Даніелю Дефо, который считаетъ его "эмблематической исторіей и справедливой сатирой на герцога Медину Сидоніа, значительную личность въ тогдашней Испаніи". (Wilson's Life of De Foe, London, 1830, 8-vo, Vol. III. p. 437, note). Въ "Buscapiè" -- если только существовало подобное сочиненіе -- утверждалось, что въ Донъ-Кихотѣ описываются "нѣкоторыя предпріятія и любовныя дѣла императора Карла V." См. Приложеніе (D).}.

Самъ Сервантесъ не даетъ намъ права придавать его роману подобный скрытый смыслъ. Въ самомъ началѣ его онъ возвѣщаетъ, что единственная его цѣль -- подорвать славу и авторитетъ рыцарскихъ романовъ, а въ концѣ онъ снова заявляетъ отъ своего имени, что у него было только одно желаніе: внушить отвращеніе къ лживымъ и нелѣпымъ разсказамъ рыцарскихъ книгъ {Въ предисловіи къ первой части онъ говорилъ: "No mira á mas que á deshacer la autoridad у cabida, queen el mundo у en el vulgo tienen lorlibres de Caballerias. т. e. "Здѣсь дѣло идетъ о томъ, чтобы подорвать авторитетъ и распространеніе въ народѣ рыцарскихъ книгъ". Десять лѣтъ спустя онъ оканчиваетъ вторую часть слѣдующими замѣчательными словами: "No ha sidootro mideseo, que poner en aborrecimiento de los hombres laa fingidas у disparatadas historias de los libros de Caballerias, que por las de mi verdadero Don Quixote van ya tropezando, у han de caer del todo sin duda alguna. Vale", т. e. "Я не имѣлъ другой цѣли какъ сдѣлать проливными людямъ вымышленныя исторіи рыцарскихъ романовъ, которыя будутъ вытѣснены правдивой исторіей моего Донъ-Кихота и безъ сомнѣнія скоро совсѣмъ исчезнутъ. Прощай." Тяжело слышать, что искреннее признаніе великаго человѣка черезъ два столѣтія послѣ его смерти подвергается сомнѣнію представителями черезъ-чуръ утонченной критики. Частью, но не вполнѣ устранилъ это затрудненіе Д. Висенте Сальвй въ своемъ умномъ и интересномъ этюдѣ: "Оцѣненъ ли до сихъ поръ Донъ-Кихотъ по достоинству"? Онъ утверждаетъ, что Сервантесъ не имѣлъ намѣренія осмѣять рыцарскіе романы въ ихъ сущности, но только изгнать изъ нихъ нелѣпости и невѣроятности, и что онъ, собственно говоря, написалъ только новый романъ въ томъ же родѣ, уничтожившій всѣ предшествовавшіе, потому что былъ безконечно выше ихъ. Ochoa, Apuntes para una Biblioteca, Paris, 1842, 8-vo, Tom. II. pp. 723--740.}; причемъ онъ радуется своему успѣху, какъ имѣющему не малое значеніе подвигу. Такъ въ дѣйствительности и было. Мы имѣемъ не мало свидѣтельствъ, что увлеченіе этими романами было такъ велико въ XVI столѣтіи въ Испаніи, что возбуждало тревогу въ болѣе разсудительныхъ людяхъ. Многіе изъ выдающихся современныхъ писателей говорили о несчастныхъ послѣдствіяхъ этого увлеченія; къ числу ихъ принадлежали Fernandez de Oviedo, почтенный Luis de Granada, Luis de Leon, Luis Vives, великій ученый, и Malon de Chaide, авторъ краснорѣчиваго произведенія "Обращеніе Маріи Магдалины" {См. Oviedo, Hist. General у Natural de las Indias, Ed. Rios, Tom. I. 1851, p. XXIX. Simbolo de la Fé, Parte II. Cap. 17, въ концѣ. I. P. Forner, Reflexiones, ets., 1786, pp. 32--35. Conversion de la Magdalena, 1592, Prologe al Letor. Всѣ пятеро строги въ своихъ сужденіяхъ; къ нимъ можетъ быть причисленъ Хуанъ Санчесъ Вальдесъ де ла Плата, который въ предисловіи къ своей "Chronica del Hombre" (folio, 1595), говоритъ: "Молодые люди и дѣвушки и даже люди зрѣлаго возраста тратятъ свое время на чтеніе книгъ, которыя съ полнымъ правомъ могутъ быть названы сборниками проповѣдей сатаны; онѣ преисполнены хвастовствомъ и геральдическими бреднями разныхъ Амадисовъ и Эспландіаповъ и имъ подобныхъ бродягъ, набивающими головы читателей ложью и вздорными фантазіями, что составляетъ вещь очень желательную дьяволу". Слѣдуетъ, однако, замѣтить, что въ концѣ XVII вѣка Николай Антоніо вовсе не желалъ уничтоженія рыцарскихъ книгъ. См. предисловіе къ Bibliotheca Nova, § 27.}. Гевара, ученый и счастливый придворный Карла V, замѣчаетъ, что въ его время "публика ничего не читала кромѣ такихъ постыдныхъ книгъ, какъ "Амадисъ Гальскій", "Тристанъ", "Прималеонъ" и т. п. {"Vemos, que ya no se ocupan los hombres sino en leer libros que es affrenta nombarlos, como son Amadis de Gaula, Tristan de Leonis, Primaleon" ect. Obras de Ant. de Guevara, Valladolid, 1545, folio, f. CLVIII, b.}; остроумный авторъ "Діалога о языкахъ" говоритъ, что десять лѣтъ, проведенныхъ имъ при дворѣ, онъ потратилъ на изученіе "Флоризанда", "Лузуарте", "Крестоваго рыцаря" и другихъ подобныхъ книгъ, которымъ онъ и названія не помнитъ {Это мѣсто слишкомъ длинно для цитаты, но оно написано въ очень строгомъ стилѣ. См. Mayans y Siscar, Origenes, Tom. II. рр. 157, 158.}; мы знаемъ изъ различныхъ источниковъ, какъ и отъ самого Сервантеса, что многіе считали эти выдумки за истинныя происшествія {См. выше, T. I, стр. 205--209. Также и Francisco de Portugal, умершій въ 1632 году, разсказываетъ въ "Arte de Galanterie" (Lisboa, 1670, 4-to, p. 96), что Simon de Silveira (вѣроятно, это португальскій поэтъ, жившій около 1500 года, Barbosa, Tom. III. p. 722) однажды клялся надъ евангеліемъ, что онъ считаетъ всего Амадиса за истинную исторію.}. Наконецъ эти книги были сочтены столь вредными, что въ 1553 году закономъ были запрещены ихъ печатаніе и продажа въ американскихъ колоніяхъ, а въ 1555 году кортесы добивались того же запрещенія относительно самой Испаніи, выражая желаніе, чтобы были преданы сожженію и всѣ раньше напечитанные экземпляры ихъ {Clemencin, въ предисловіи къ изданію Донъ-Кихота, Tom. I. рр. XI--XVI, приводитъ много другихъ доказательствъ страсти къ рыцарскимъ книгамъ въ Испаніи въ этотъ періодъ и относительно закона 1553 года ссылается на "Recopilacion de Leyes de las Indias", Lib. I. Tit. 24, Ley 4. У него напечатана также очень интересная петиція кортесовъ 1555 года, извѣстная мнѣ только по оффиціальному изданію: "Capitules у Leyes" (Valladolid, 1558, fol. LV, b.), которая вѣроятно имѣла бы результатомъ обнародованіе требуемаго закона, еслибы отреченіе императора въ томъ же году не затормозило этого дѣла.}. Зло, дѣйствительно, сдѣлалось страшнымъ и благоразумные люди понимали это.

Уничтожить страсть, пустившую такіе глубокіе корни во всѣхъ классахъ общества {Въ Донъ-Кихотѣ, ч. I, гл. 32 и другихъ мѣстахъ, находимъ очень удачные намеки на увлеченіе низшихъ классовъ рыцарскими книгами. Это увлеченіе раздѣлялось и болѣе просвѣщенными классами. Francisco de Portugal въ "Arte de Galanterie", написанномъ раньше 1632 года, разсказываетъ слѣдующій анекдотъ: "Одинъ рыцарь, вернувшись однажды домой съ охоты, услышалъ вопли жены, дочерей и ихъ служанокъ. Удивленный и опечаленный, онъ спросилъ ихъ, не умеръ ли кто изъ дѣтей или родственниковъ? "Нѣтъ", отвѣчали онѣ, рыдая. "Такъ отчего же вы такъ плачете?" снова спросилъ онъ, еще болѣе удивленный. "Ахъ!-- отвѣчали онѣ: Амадисъ умеръ". До этихъ поръ онѣ дочитали". Стр. 96.}, отвратить его отъ того единственнаго чтенія, которое можно считать самымъ моднымъ и популярнымъ для того времени {Самъ Сервантесъ, какъ показываетъ Донъ-Кихотъ, былъ въ извѣстный періодъ жизни ревностнымъ читателемъ рыцарскихъ романовъ. Его близкое знакомство съ ними обнаруживается между прочимъ изъ конца 20 главы I части, гдѣ, говоря о Газабалѣ изъ Галаора, онъ замѣчаетъ, что это имя только однажды упоминается въ исторіи Амадиса Гальскаго. Чтобы повѣрить эти слова, неутомимый Боуль прочелъ весь этотъ безконечный романъ. См. его "Письмо къ д-ру Перси о новомъ классическомъ изданіи Донъ-Кихота". London, 1777, 4-to, p. 25.},-- было, конечно, смѣлымъ предпріятіемъ, которое не могло никоимъ образомъ исходить отъ человѣка съ надорванной и разочарованной душой, не имѣющаго вѣры въ то, что составляетъ лучшую принадлежность нашей природы. Всего болѣе достойно удивленія, что цѣль Сервантеса увѣнчалась такимъ успѣхомъ, въ которомъ невозможно сомнѣваться. Послѣ появленія Донъ-Кихота въ 1605 году не было написано ни одной рыцарской книги; съ того же времени перестали перепечатываться, за однимъ или двумя неважными исключеніями, даже тѣ книги, которыя уже пользовались величайшею популярностью {Faria y Sousa въ комментаріяхъ на Лузіаду, 1637 года (Canto VI. fol. 138), говорить уже, что вслѣдствіе появленія Донъ-Кихота рыцарскія книги "no son tan leidos". Изъ посвященія къ мадритскому изданію Донъ-Кихота 1968 года мы узнаемъ, что его предыдущія изданія "han desterradо los libros de caballerias tan perjudiciales a las costumbres". Navarrete, pp. 500, 502. Клеменcинъ въ предисловіи 1833 года замѣчаетъ, что романѣ "D. Policisne de Boecia", напечатанный въ 1602 году, былъ послѣднею рыцарскою книгою, написанною въ Испаніи, и прибавляетъ, что послѣ 1605 года "по se publico de nuevo libro alguno de caballerias, y dejaron de reimpriinirse los anteriores" (стр. XXI). Есть однако исключенія. Такъ "Genealogia de la Toledana Discrets, Primera Parte" Евгенія Мартинеса, рыцарская поэма въ октавахъ, недурно написанная, была перепечатана въ 1608 году; также "El Caballero del Febo" и "Claridiano", его сынъ, существуютъ въ изданіяхъ 1617 года. О времени наибольшей популярности подобныхъ книгъ въ Испаніи можно судить по Библіографическому каталогу и замѣткамъ Salvá въ Reoertorio mericano (London, 1827, Tom. IV. pp. 29--74) и еще лучше по каталогу, который Гайянгосъ помѣстилъ въ Rivadeneyra, Biblioteca, Tom. XL. 1857. Этимъ временемъ было все XVI столѣтіе.}, такъ что съ тѣхъ поръ и до нашего времени онъ постоянно исчезали и составляютъ теперь великую библіографическую рѣдкость. Здѣсь мы имѣемъ единственный въ своемъ родѣ примѣръ силы геніальнаго ума, который однимъ хорошо разсчитаннымъ ударомъ уничтожаетъ цѣлую цвѣтущую и популярную область литературы великой и гордой націи.

Планъ, который принялъ Сервантесъ для достиженія этой цѣли, можетъ быть, еще не предвидя всего его развитія, а еще менѣе всѣхъ его результатовъ, былъ столько же простъ, сколько оригиналенъ. Въ 1605 году {См. Приложеніе (Е).} онъ издалъ первую часть Донъ-Кихота, въ которой изобразилъ одного провинціальнаго дворянина изъ ЛаМанчи, проникнутаго истинно кастильскою честностью и энтузіазмомъ, человѣка мягкаго и достойнаго характера, уважаемаго друзьями и любимаго подчиненными -- до такой степени сведеннымъ съ ума продолжительнымъ чтеніемъ знаменитѣйшихъ рыцарскихъ книгъ, что онъ считаетъ ихъ за истину и чувствуетъ въ себѣ призваніе сдѣлаться однимъ изъ тѣхъ невозможныхъ странствующихъ рыцарей, которыхъ онѣ описываютъ, мало того,-- онъ дѣйствительно пускается въ странствованія для защиты угнетенныхъ и мщенія за оскорбленныхъ, какъ поступали герои его романовъ. Онъ мастеритъ себѣ странное вооруженіе и, чтобы довершить свое рыцарское снаряженіе, беретъ себѣ изъ сосѣдства оруженосца,-- крестьянина среднихъ лѣтъ, невѣжественнаго и легковѣрнаго до крайности, но очень добродушнаго, обжору и лгуна, себялюбиваго и неуклюжаго, но преданнаго своему господину, при случаѣ достаточно смышленнаго, чтобы понять нелѣпости своего положенія, и всегда забавнаго, а нерѣдко и ѣдкаго въ своихъ истолкованіяхъ.его. Оба они отправляются изъ родной деревни на поиски за приключеніями, которыя повсюду въ изобиліи находитъ возбужденная фантазія рыцаря, превращающая вѣтряныя мельницы въ гигантовъ, пустынныя гостинницы въ замки и галерныхъ преступниковъ въ несправедливо утѣсненныхъ дворянъ, между тѣмъ какъ оруженосецъ переводитъ все это на обыкновенную прозу дѣйствительности, дѣлая это съ удивительною простотою, повидимому совершенно не сознавая своего юмора, представляющаго полнѣйшій контрастъ съ возвышенною и утонченною важностью и блестящими иллюзіями его господина. Подобныя приключенія могли, конечно, привести только къ одному результату. Рыцарь и его оруженосецъ претерпѣваютъ рядъ забавныхъ неудачъ и наконецъ доставляются, какъ сумашедшіе, домой въ родную деревню, гдѣ Сервантесъ оставляетъ ихъ, намекая, что исторія ихъ странствованій далеко еще не кончилась

Съ этого времени мы слышимъ мало о Сервантесѣ и ничего объ его героѣ, до тѣхъ поръ пока въ іюлѣ 1613 года, въ предисловіи къ своимъ новелламъ, онъ ясно не говоритъ о второй части Донъ-Кихота. Но прежде, чѣмъ эта вторая часть могла быть издана, даже прежде, чѣмъ она была окончена, нѣкто, называющій себя Алонсо Фернандесъ де Авельянеда, судя по встрѣчающимся у него провинціализмамъ, аррагонецъ и, какъ видно изъ нѣкоторыхъ "актовъ, доминиканскій монахъ, -- выступилъ лѣтомъ 1614 года съ книгой, которую онъ безстыдно назвалъ "второю частью похожденій остроумнаго рыцаря Донъ-Кихота Ламанчскаго" {Сервантесъ попрекаетъ Авельянеду его аррагонскимъ происхожденіемъ, потому что онъ иногда опускаетъ членъ тамъ, гдѣ кастилецъ поставилъ бы. (Донъ-Кихотъ, ч. II, гл. 59). Другія свѣдѣнія о немъ находимъ у Пеллисера: Vida, рр. CLVI--CLXV, у Наваррете: Vida, рр. 144--151; у Клеменсина въ примѣчаніяхъ къ Донъ-Кихоту, часть II, гл. 59, и въ "Conde Duque de Olivares" сочиненіе Adolfo de Castro, Cadiz, 1846, 8-vo, pp. 11, etc. Этотъ Авельянеда кто бы онъ ни былъ, назвалъ свою книгу "Segundо Tomo del Ingenioso Hidalgo Don Quixote de la Mancha" и т. д. (Tarragona, 1614, 12-mo) и напечатать ее такъ, что она очень походила на изданіе 1605 года первой части Донъ-Кихота, напечатанное въ Валенсіи. У меня есть оба изданія. Существуетъ нѣсколько изданій книги Авельянеды: Мадрить 1732, 1805 и 1851 гг. и переводъ Лесажа 1704 года, въ которомъ переводчикъ по своему обыкновенію безъ церемоніи измѣняетъ и удлинняетъ оригиналъ.

Можетъ быть заслуживаетъ замѣчанія, что Попъ въ своемъ "Essay on Criticism" (267 и т. д.) разсказывая одинъ анекдотъ о Донъ-Кихотѣ, ссылается на книгу не Сервантеса, но Авельянеды и притомъ въ передѣлкѣ Лесажа, Liv. LII, chap. 29 Лица, хорошо знакомыя съ Сервантесомъ, нерѣдко приходятъ въ уныніе, что не могутъ отыскать этого мѣста, полагая, что ссылка Попа относится къ настоящему "Донъ-Кихоту".}.

Относительно этой книги замѣчательны два факта. Во-первыхъ, то, что хотя трудно допустить, чтобы имя автора не было извѣстно многимъ и въ особенности самому Сервантесу, однако только по догадкѣ этотъ романъ сначала часто приписывали королевскому духовнику Luis de Aliada, личности, на которую, вслѣдствіе ея вліянія при дворѣ, не считали возможнымъ напасть открыто; а потомъ его иногда связывали также съ именемъ Хуана Бланко де Насъ (Juan Blanco de Paz), доминиканскаго монаха, бывшаго личнымъ врагомъ Сервантеса въ Алжирѣ. Второе, заслуживающее вниманія, обстоятельство заключается въ томъ, что неизвѣстный авторъ имѣлъ, повидимому, свѣдѣнія о принятомъ Сервантесомъ планѣ второй, тогда еще не оконченной, части Донъ-Кихота и воспользовался этими свѣдѣніями самымъ недостойнымъ образомъ, заставивъ Дона Альваро Тар"е играть ту же самую роль, которую играютъ относительно Донъ-Кихота герцогъ и герцогиня и натолкнувъ своего рыцаря на приключеніе въ тавернѣ съ актерами, разыгрывающими одну изъ пьесъ Лопе де Веги, близко напоминающее мастерски описанный Сервантесомъ эпизодъ съ кукольнымъ комедіантомъ {Avellaneda, с. 26. Другой французскій переводъ, гораздо лучшій чѣмъ переводъ Лесажа, сдѣланъ Ніермонъ де Лавинь (Paris, 1853, 8-vo), снадбившимъ его предисловіемъ и примѣчаніями, частью предназначенными для реабилитаціи Авельянеды.

Fr. Luis de Aliaga быль одно время генералъ-инквизиторомъ и лицемъ съ большимъ политическимъ значеніемъ; но въ царствованіе Филиппа IV онъ отказался отъ своего мѣста или былъ смѣненъ и умеръ вскорѣ въ изгнаніи 3 декабря 1626 г. Онъ фигурируетъ у Кеведо въ "Grandes Anales de Quince Dias". Подробныя свѣдѣнія о немъ можно найти въ "Revista de Cieneias" etc., Sevilla, 1856, Tom. III, pp. 6, 74, etc., См. также Latassa, Bibl. Nov., III, 376.}.

Но это составляетъ все, чѣмъ можетъ насъ интересовать эта книга, которая, если въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ и не безъ достоинствъ, въ общемъ пошла и скучна и была бы теперь забыта, еслибы не была связана съ знаменитымъ романомъ. Въ предисловіи авторъ обходится съ Сервантесомъ грубо и недостойно, издѣваясь надъ его лѣтами, неснастіями и даже надъ его заслуживающими уваженія ранами {"Tiene mas lengua que manos", т. e. "у него длиннѣе языкъ, чѣмъ руки", грубо замѣчаетъ Авельянеда.}. Въ самой книгѣ характеръ Донъ-Кихота, являющагося здѣсь обыкновеннымъ сумасшедшимъ, воображающимъ себя то Ахилессомъ, то какимъ-либо другимъ лицомъ, которое взбредетъ на умъ автору {Гл. 8. Онъ заставляетъ также Донъ-Кихота принять бѣднаго крестьянина въ дынномъ саду за Неистоваго Роланда (гл. 6),-- маленькую деревеньку за Римъ (гл. 7) и ея скромнаго священника то за Лиргандо, то за архіепископа Турпина. Для сравненія обоихъ Донъ-Кихотовъ всего лучше, можетъ быть, взять исторію о козахъ, разсказанную Санчо въ 20 гл. I части у Сервантеса, съ разсказомъ о гусяхъ въ 21 главѣ Авельянеды, потому что послѣдній берется превзойти перваго.-- Его неудача въ этомъ, однако, достаточно очевидна.}, до такой степени лишенъ достоинства и послѣдовательности, что становится очевиднымъ, что Авельянеда былъ совершенно не въ состояніи понять того, кого онъ такъ низко поносилъ и такъ нагло стремился свергнуть съ почетнаго мѣста. Лучшую часть романа составляютъ сцены, гдѣ является Санчо, худшею -- неприличные разсказы и приключенія Барбары, представляющей грубую каррикатуру привлекательной Доротеи и принимаемой рыцаремъ за королеву Зенобію {Вся исторія о Барбарѣ, начинающаяся въ 22 главѣ и идущая почти до конца всей книги, страшно пошла и скучна.}. Но въ цѣломъ книга утомительно скучна и жалкимъ образомъ оканчивается заключеніемъ Донъ-Кихота въ сумасшедшій домъ {Въ 1824 году была сдѣлана, вѣроятно какимъ-нибудь остроумнымъ нѣмцемъ, курьезная попытка прибавить двѣ главы къ Донъ-Кихоту, которыя будто бы были запрещены при печатаніи второй части. Но испанская академія не сочла ихъ даже достойными печати. См. Донъ-Кихотъ, изд. Клеменсина, т. VI, стр. 296.}.

Сервантесъ очевидно узналъ объ этой наглой поддѣлкѣ только тогда, когда уже онъ далеко подвинулся впередъ въ сочиненіи второй части. Въ 59 главѣ, написанной несомнѣнно въ то время, какъ онъ впервые познакомился съ нею, онъ обрушивается на нее и съ этого момента не перестаетъ всячески преслѣдовать и остроумно пробирать Авельянеду до тѣхъ поръ, пока съ 74 главой не оканчиваетъ своего труда. Даже Санчо съ своимъ обычнымъ юморомъ и простоватостью напускается на несчастнаго аррагонца. Узнавши отъ одного путешественника, который познакомилъ ихъ съ этой книгой, что его жена вмѣсто Терезы Панса названа въ ней Маріей Гутіерресъ, онъ воскликнулъ: "Вотъ такъ историкъ! Объ нашихъ дѣлахъ онъ не знаетъ ни крошки, если мою жену, Терезу Панса, называетъ Маріей Гутіерресъ. Возьмите-ка, сударь, книгу снова и посмотрите, нѣтъ ли меня тамъ и не измѣнено ли и мое имя?". "Судя по вашимъ словамъ, другъ мой, -- отвѣчалъ путешественникъ -- вы, безъ сомнѣнія, Санчо Панса, оруженосецъ Донъ-Кихота". "Онъ самый" -- подтвердилъ Санчо: "и я горжусь этимъ". "Въ такомъ случаѣ,-- замѣтилъ путешественникъ,-- этотъ новый авторъ обходится съ вами безъ достаточнаго уваженія; онъ представляетъ васъ обжорой и глупцомъ, нисколько не забавнымъ и совершенно непохожимъ на того Санчо, который описанъ въ первой части исторіи вашего господина". "Да проститъ ему небо!" -- воскликнулъ Санчо: "но я полагаю, что онъ могъ бы оставить меня въ покоѣ и не безпокоиться обо мнѣ долѣе. Пусть его пишетъ по своему разумѣнію, вѣдь каждый у себя дома, что св. Петръ въ Римѣ" {Parte II, с. 59.}.

Подстрекаемый появленіемъ этого романа и оскорбленный его нападками, Сервантесъ поспѣшилъ со своею второю частью и, судя по ея нѣсколько спѣшному виду, привелъ ее къ окончанію скорѣе, чѣмъ намѣревался {См. Приложеніе (Е).}. Во всякомъ случаѣ, въ февралѣ 1615 года она была окончена и издана слѣдующею осенью, послѣ чего мы уже ничего не слышимъ объ Авельянедѣ, хотя тотъ выражалъ намѣреніе выставить Донъ-Кихота въ другомъ рядѣ приключеній въ Авилѣ, Вальядолидѣ и Саламанкѣ {Въ концѣ 36 главы.}. Вотъ это-то продолженіе Сервантесъ и постарался предотвратить. Нѣсколько измѣнивъ свой планъ и опустивъ турниръ въ Сарагоссѣ, потому что Авельянеда отправлялъ туда его героя {Донъ-Кихотъ, узнавши о томъ, что Авельянеда разсказываетъ о его пребываніи въ Сарагоссѣ, восклицаетъ: "Por el mismo caso, no pondre los pies en Zaragoza, y así sacaré á la plaza del mundo la mentira dese hitoriador moderno". Parte II, c. 69. T. e., послѣ этого нога моя не будетъ въ Сарагоссѣ, и я разоблачу такимъ образомъ передъ всѣмъ свѣтомъ лживость этого новѣйшаго историка}, онъ сдѣлалъ такъ, что въ концѣ концовъ Донъ-Кихотъ послѣ тяжелой болѣзни излѣчивается отъ сумасшествія, отказывается отъ всѣхъ безумствъ странствующаго рыцарства и, какъ мирный христіанинъ, умираетъ на своей постели. Такимъ образомъ была уничтожена всякая возможность дальнѣйшей попытки продолженія исторіи Донъ-Кихота.

Эта послѣдняя часть Донъ-Кихота совершенно противорѣчитъ цитируемой въ ней Сервантесомъ пословицѣ, что "вторыя части" не были никогда особенно удачными {Это одно изъ злобныхъ замѣчаній баккалавра Самсона Карраско. Parte II, с. 4.}. На самомъ дѣлѣ она гораздо лучше первой. Въ ней болѣе свободы и силы творчества и, если каррикатура достигаетъ въ ней иногда до послѣдняго предѣла позволеннаго, то вымыселъ и все содержаніе въ ней богаче, а отдѣлка законченнѣе. Напримѣръ, характеръ Сампсона Карраско представляетъ очень счастливое, хотя и нѣсколько смѣлое прибавленіе къ первоначальнымъ дѣйствующимъ лицамъ романа Приключеніе въ замкѣ герцога и герцогини, гдѣ Донъ-Кихота дурачатъ до послѣдней степени, распоряженіе Санчо въ качествѣ губернатора острова, видѣнія и сны въ пещерѣ Монтезино, сцены съ Roque Guinart'омъ, морскимъ разбойникомъ, и съ Gines de Passamonte, галернымъ преступникомъ и кукольнымъ комедіантомъ, шутливо-героическое гостепріимство Дона Антоніо Морено въ Барселонѣ и конечное пораженіе здѣсь рыцаря -- все это превосходно. Дѣйствительно, всякая мелочь въ этой второй части, а въ особенности ея общій обликъ и тонъ, показываютъ, что время и успѣхъ, какого авторъ до сихъ поръ еще не имѣлъ, укрѣпили и усовершенствовали его мужественное чувство и какъ бы еще болѣе изощрили его способность проникновенія въ самую глубь человѣческой природы, которая замѣчается во всѣхъ почти его произведеніяхъ, а здѣсь дѣлается какъ бы частью его оригинальнаго генія, воспитаннаго горемъ и страданіями его измѣнчивой жизни. {Don-Quixote, Parte II, с. 4. Стиль обѣихъ частей настоящаго Донъ-Кихота, какъ и можно ожидать, свободенъ, свѣжъ и плавенъ, геніаленъ, какъ ихъ авторъ, полонъ оригинальныхъ красотъ, по никоимъ образомъ не бузупреченъ.

Garcés ("Fuerza у Vigor de la Lengua Castellana", Tom. II Pròlogo, также и въ другихъ мѣстахъ итого превосходнаго сочиненія) превозносилъ его, можетъ быть, болѣе чѣмъ слѣдуетъ; между тѣмъ какъ Клеменсинъ въ примѣчаніяхъ къ своему изданію слишкомъ строгъ и безпощаденъ къ его случайнымъ недостаткамъ.}

Въ обѣихъ частяхъ своего романа Сервантесъ обнаруживаетъ съ особенною ясностью силу своего природнаго генія въ развитіи характеровъ Донъ-Кихота и Санчо, въ удачномъ контрастѣ и противоположности которыхъ заключался богатый матеріалъ для его оригинальнаго юмора и немалая часть того, что во всемъ романѣ является наиболѣе замѣчательнымъ. Это главные герои его романа и потому онъ съ удовольствіемъ держитъ ихъ, насколько возможно, на первомъ планѣ. По мѣрѣ того, какъ онъ подвигается впередъ, они видимо пріобрѣтаютъ все больше и больше его расположеніе и любовь къ нимъ постоянно заставляетъ его выставлять ихъ въ такомъ свѣтѣ и въ такихъ обстоятельствахъ, которыя онъ такъ же мало могъ предвидѣть, какъ и его читатели. Рыцарь, который первоначально долженъ былъ, повидимому, быть пародіей на Амадиса, становится мало-по-малу особеннымъ, своеобразнымъ и вполнѣ независимымъ типомъ, въ который вложено авторомъ столько честнаго и возвышеннаго, такая утонченная деликатность, такое чистое чувство чести и столько теплой любви ко всему благородному и доброму, что мы чувствуемъ къ нему почти ту же привязанность, какъ цирюльникъ и священникъ, и готовы почти также печалиться объ его смерти, какъ его близкіе {Уордсвортъ въ своей "Prelude", кн. 5, выражается о Донъ-Кихотѣ весьма характеристично:

Nor have I pitied him, but rather felt

Reverence was due to а being thus employed;

And thought that, in the blind and awful lair

Of such а madness, reason did lie couched.

T. e., не сожалѣніе я чувствовалъ къ человѣку, преслѣдующему такія цѣли, по скорѣе благоговѣніе и думалъ, что на днѣ его слѣпаго и восторженнаго безумія лежитъ мудрость."}.

"Такому же, въ нѣкоторыхъ откошеніяхъ даже, можетъ быть болѣе полному, превращенію подвергся и Санчо. Вначалѣ онъ вводится въ дѣйствіе какъ прямая противоположность Донъ-Кихоту и служитъ только къ тому, чтобы еще болѣе оттѣнить странности своего господина. Но прежде, чѣмъ прочесть почти половину первой части, мы встрѣчаемъ одну изъ тѣхъ его поговорокъ, которыя впослѣдствіи въ изобиліи уснащаютъ его рѣчь и служатъ главнымъ проявленіемъ его юмора {Кеведо въ своемъ "Cuento de Cuentos" (1626) осмѣялъ излишнее употребленіе пословицъ, направляя свою сатиру, по моему мнѣнію, не противъ Донъ-Кихота, но скорѣе противъ нелѣпой современной моды, что сдѣлалъ и самъ Сервантесъ. Отвѣтъ на это -- въ "Vengansa de la Lengua Castellana" -- приписываемый Fr. Luis de Aliaga и напечатанный, какъ я полагаю, in. томъ же году, можно найти въ "Seminario Erudito", Tom. VI, p. 264.}; и только въ началѣ второй части, когда онъ выступаетъ въ роли губернатора Баратаріи, являясь въ одно и то же время и смѣлымъ и легковѣрнымъ, характеръ его достигаетъ полнаго ризвитія и окончательно выливается въ свою забавную, но пропорціональную форму.

Сервантесъ, дѣйствительно, подъ конецъ сталъ любить эти созданія своей чудной фантазіи, какъ будто они были дѣйствительными и близкими ему лицами, сталъ говорить объ нихъ и обращаться съ ними съ такою серьезностью и участіемъ, которыя много способствуютъ иллюзіи читателей. И Донъ-Кихотъ и Санчо являются вслѣдствіе этого передъ нами до такой степени реальными личностями, что до сихъ поръ образы помѣшаннаго, худощаваго, но проникнутаго достоинствомъ рыцаря и его кругленькаго, эгоистичнаго и въ высшей степени забавнаго оруженосца живутъ въ воображеніи всѣхъ сословій христіанскаго міра болѣе, чѣмъ какое-либо другое созданіе человѣческаго генія. Величайшіе изъ великихъ поэтовъ -- Гомеръ, Дантъ, Шекспиръ, Мильтонъ -- парили, безъ сомнѣнія, выше, затрогивали могущественнѣе благороднѣйшія стороны нашей природы; но Сервантесъ, творя постоянно подъ непреодолимымъ побужденіемъ собственнаго генія и безсознательно перенося въ свое твореніе всѣ наиболѣе оригинальныя черты своего народа, сталъ роднымъ для всѣхъ временъ и народовъ, одновременно стоящимъ какъ на низшей, такъ и на высшей ступени цивилизаціи, и поэтому болѣе чѣмъ всякій другой писатель получилъ взамѣнъ заслуженную дань симпатіи и удивленія всего человѣчества {Много повсюду найдется лицъ, которыя высказываютъ свои мнѣнія о Донъ-Кихотѣ и его оруженосцѣ и толкуютъ о "донкихотствѣ", "зломъ Санчо" и т. п., но вмѣстѣ съ тѣмъ никогда не читали романа Сервантеса и даже не знаютъ его содержанія. Другаго рода факть, напоминающій энтузіазмъ древнихъ грековъ, отмѣченъ въ Rocca's "Memoirs of the War of the French in Spain" (Лондонъ, 1816, стр. 160). Когда одинъ отрядъ французскихъ войскъ вступилъ въ Тобозо -- совершенно вѣрно, по его словамъ, описанный Сервантесомъ -- они такъ были увлечены воспоминаніями о Дульцинеѣ и Донъ-Кихотѣ, пробужденными этимъ мѣстомъ, что сразу вошли въ хорошія отношенія съ его жителями, и Сервантесъ сдѣлался причиной взаимнаго доброжелательства, которое не только удержало жителей отъ бѣгства, какъ они дѣлали въ подобныхъ случаяхъ, но и побудило солдатъ обращаться съ ними и ихъ домами съ необычайнымъ уваженіемъ. Такъ, говоря словами поэта, "великій завоеватель пощадилъ домъ Пиндара, когда храмъ и башня были стерты съ лица земли; и пѣснь печальнаго поэта Электры имѣла силу спасти стѣны Аѳинъ отъ разрушенія".}.

Трудно повѣрить, что, окончивъ это произведеніе, Сервантесъ не понималъ всей цѣны его. Въ самомъ Донъ-Кихотѣ есть, правда, мѣста, доказывающія, что онъ сознавалъ и свой геній, и свой талантъ, и силу своего ума {Въ такомъ тонѣ написаны, напримѣръ, заключительныя строки романа, а также тѣ мѣста, гдѣ говорится объ Авельянедѣ. Меньшее значеніе я придаю одному мѣсту (II, гл. 16), гдѣ Донъ-Кихотъ хвастается, что напечатано уже 30,000 экземпляровъ первой части и столько же ожидается впереди; это только родомонтада безумнаго героя или насмѣшка надъ притязаніями "Guzman de Alfarache" сочиненіемъ Алемана (см. ниже, гл. XXXIV, прим. 4). Но Сервантесъ, по моему мнѣнію, говоритъ совершенно серьезно, влагая въ уста Санчо слѣдующія слова къ его господину: "бьюсь объ закладъ, что въ скоромъ времени не будетъ ни одной грошовой харчевни, ни одного плохенькаго кабака и ни одной жалкой гостинницы или цирюльни, гдѣ бы стѣны не были увѣшаны картинами нашихъ похожденій". Parte II. с. 71.}. Однако, съ другой стороны, повсюду въ романѣ встрѣчаемъ такую небрежность, такія погрѣшности и противорѣчія, которыя повидимому указываютъ на его полнѣйшее равнодушіе къ успѣху среди современниковъ или къ славѣ въ потомствѣ. Его планъ романа, нѣсколько разъ, повидимому, измѣнявшійся во время его писанія, сбивчивъ и нестроенъ; его слогъ, хотя и богатый чисто кастильскими красотами, очень часто неправиленъ, а факты и событія, изъ которыхъ состоитъ романъ, полны анахронизмовъ, которые Los Rios, Pellicer и Eximeno тщетно старались согласовать или съ главнымъ ходомъ самаго разсказа или другъ съ другомъ {Лосъ Ріосъ въ "Análisis", предпосланномъ академическому изданію, принимаетъ на себя защиту Сервантеса, основываясь на авторитетѣ древнихъ, какъ будто Донъ-Кихотъ есть поэма, написанная въ подражаніе Одиссеѣ. Pellicer въ четвертой главѣ "Discurso Preliminar" къ своему изданію Донъ-Кихота (1797) поступаетъ точно также и кромѣ того въ концѣ пятаго тома предлагаетъ очеркъ, который онъ съ важностью называетъ "Географическо-историческимъ описаніемъ путешествій Донъ-Кихота", съ приложеніемъ карты, какъ будто бы добрую половину упоминаемыхъ тамъ мѣстъ можно гдѣ-нибудь найти, кромѣ богатой фантазіи самого Сервантеса. Вслѣдствіе подобныхъ невозможныхъ географическихъ указаніи Николай Пересъ, родомъ изъ Валенсіи, напалъ на Сервантеса въ "Anti-Quixote", первый томъ котораго былъ изданъ въ 1805 году, а остальные пять предположенныхъ томовъ никогда не были напечатаны. Это произведеніе получило обстоятельный, но слишкомъ суровый отвѣтъ въ памфлетѣ, изданномъ въ Мадритѣ въ 1806 году (in 12) Пеллисеромъ безъ своего имени подъ заглавіемъ "Kxamen Critico del Tomo Priniero de el Anti-Quixote". И наконецъ Донъ Антоніо Эхимено въ своей "Apologia de Miguel de Cervantes" (Madrid, 1806, 12-mo) извиняетъ или защищаетъ все въ Донъ-Кихотѣ, представляя новый хронологическій перечень (р. 60) съ точными астрономическими вычисленіями (р. 129); среди другихъ столь же мудрыхъ предположеній онъ между прочимъ утверждаетъ, что Сервантесъ намѣренно представилъ Донъ-Кихота живущимъ въ болѣе раннюю эпоху и въ свое собственное время, для того, чтобы смутить любопытныхъ читателей и заставить ихъ отнести приключенія героя къ какому-нибудь воображаемому времени, (рр. 19, etc.). Все это въ высшей степени нелѣпо, но составляетъ только слѣдствіе того слѣпаго поклоненія, предметомъ котораго служилъ Сервантесъ въ Испаніи во второй половинѣ прошлаго и въ началѣ нынѣшняго столѣтій и которое само отчасти было результатомъ той холодности, съ которою относились къ нему въ предшествующій почти столѣтній періодъ его ученые соотечественники. Don-Quixote, Madrid, 1819, 8-vo, Pròlogo de la Academia, p. (3).}. Такъ, въ первой части, Донъ-Кихотъ выставляется человѣкомъ отдаленной эпохи, исторія котораго написана однимъ стариннымъ арабскимъ писателемъ {Конде, авторъ "Dominacion de los Arabos en España", въ памфлетѣ, написанномъ въ сотрудничествѣ съ Пеллисеромъ, старается доказать, что имя этого воображаемаго арабскаго писателя, Cid Hamete Benengeli, есть комбинація арабскихъ словъ, означающихъ: благородный, сатирическій и несчастный. (Carta en Castellano, etc., Madrid, 1800, 12-mo, pp. 16--27). Это возможно, no не въ обычаѣ Сервантеса пускать въ ходъ подобныя тонкости или выставлять на показъ свою небольшую ученость, которая, повидимому, не простиралась далѣе знанія народнаго арабскаго говора, употребляемаго въ Берберіи, а также языковъ латинскаго, итальянскаго и португальскаго. Однако, подобно Шекспиру, Сервантесъ прочелъ и держалъ въ памяти почти все, что было напечатано на его родномъ языкѣ, и постоянно раскрываетъ при случаѣ передъ читателемъ свои познанія въ этой области. Поэтому, мнѣ кажется, что Клеменсинъ расширяетъ область начитанности Сервантеса болѣе, чѣмъ необходимо. Такъ (Don-Quixote, Tom. III, р. 132) онъ думаетъ, что рѣчь рыцаря въ 37 и 38 гл. И части имѣетъ источникомъ одинъ латинскій трактатъ подобнаго содержанія, напечатанный въ 1549 году. Нѣтъ необходимости искать спеціальнаго источника для предмета столь яснаго, въ особенности испанцу временъ Сервантеса; но если ужь искать источникъ, то наиболѣе вѣроятный можно найти въ посвященіи къ "Flores de Seneca traducidas por Juan Cordero" (Anvers, 1556, 12-mo) лицомъ, пользовавшимся значеніемъ и уваженіемъ современниковъ, какъ мы можемъ заключить со словъ Ximeno и Fuster'а.

Существовалъ отвѣтъ на "Carta en Casteliana" Конде, озаглавленный "Respuesta а la Carta en Castellano, etc., por Don Juan Fran. Perez de Cacegas" (Madrid, 1880, 18-mo, pp. 60). Едва ли была въ немъ нужда; къ тому же по характеру онъ нисколько не лучше подобныхъ же полемическихъ произведеній, обычныхъ въ испанской литературѣ. Но нѣкоторые его нападки на примѣчанія Неллисера къ Донъ-Кихоту вполнѣ основательны.}; между тѣмъ составъ его библіотеки показываетъ въ немъ современника Сервантесу, а его возвращеніе домой, послѣ всѣхъ приключеній, прямо отнесено авторомъ къ 1604 году. Наше недоумѣніе увеличивается еще болѣе, когда во второй части, начинающейся лишь мѣсяцъ спустя послѣ событій первой и продолжающейся всего нѣсколько недѣль, мы встрѣчаемся, на ряду съ ссылками на стариннаго арабскаго писателя, съ разсказомъ объ изгнаніи мавровъ {Don Quixote Parte II. с. 54.}, имѣвшемъ мѣсто послѣ 1609 года, и съ критикой на книгу Авельянеды, напечатанную въ 1614 году {Критика на Авельянеду начинается, какъ мы сказали, въ 59 гл. II части.}.

Но это еще не все. Какъ будто для того, чтобы увеличить число противорѣчій и несообразностей, самыя подробности выдуманной имъ исторіи находятся въ странномъ противорѣчіи другъ съ другомъ и съ тѣми историческими событіями, на которыя онѣ намекаютъ. Такъ, въ одномъ случаѣ, о событіяхъ, представленныхъ совершившимися въ одинъ вечеръ, на слѣдующее же утро говорится, что они продолжались два дня {Parte I. с. 46.}; другой разъ, авторъ усаживаетъ общество за поздній ужинъ и послѣ разговоровъ и событій, которые должны были бы занять всю ночь, онъ говоритъ: "Ночь ужъ наступала" {"Llegaba уа la noche" -- говоритъ онъ въ 42 гл. I части, въ то время, какъ всѣ происшествія со средины 37 главы случились послѣ того, какъ всѣ усѣлись за ужинъ.}. Одни и тѣ же лица онъ называетъ въ разныхъ мѣстахъ различными именами и, что всего забавнѣе, однажды упрекаетъ Авельянеду въ ошибкѣ, которую сдѣлалъ самъ {Сервантесъ называетъ жену Санчо тремя или четырьмя различными именами (Parte I, c. 7 и 52, и Parte II. с. 5 и 59); Авельянеда до извѣстной степени подражалъ ему въ этомъ, а между тѣмъ Сервантесъ смѣется надъ этимъ смѣшеніемъ, не замѣчая, что ошибка принадлежитъ ему самому.}. Наконецъ, замѣтивъ несообразность въ томъ, что Санчо семь разъ описывается ѣдущимъ на ослѣ, послѣ того какъ Gines de Passamonte укралъ его, онъ постарался въ единственномъ просмотрѣнномъ имъ изданіи первой части исправить эту ошибку въ двухъ мѣстахъ, оставивъ въ прежнемъ видѣ остальныя; а когда онъ издалъ вторую часть, онъ отъ души смѣялся надъ всѣмъ -- и надъ ошибками и надъ поправками, -- считая все это не имѣющимъ большаго значенія ни для себя, ни для другихъ {Относящіеся сюда факты слѣдующіе. Gines de Passamonte, въ 23 гл. I части (изд. 1605, л. 108), крадетъ осла у Санчо. Но черезъ три страницы того-же самаго изданія мы встрѣчаемъ Санчо снова возсѣдающемъ на своемъ бѣдномъ животномъ, которое еще 6 разъ выступаетъ въ той же роли. Въ изданіи 1608 года Сервантесъ поправилъ два изъ этихъ недосмотровъ на стр. 109 и 112, но оставилъ пять другихъ по прежнему, и въ 3 и 27 главахъ II части (изд. 1615 года) онъ шутитъ надъ всѣмъ этимъ и не выказываетъ никакой склонности дѣлать дальнѣйшія исправленія.}.

Однако, этотъ романъ, который онъ такъ безпечно выпустилъ въ свѣтъ, считая его, по моему убѣжденію, скорѣе смѣлой попыткой подорвать нелѣпую любовь къ рыцарскимъ книгамъ, чѣмъ какимъ-нибудь болѣе важнымъ произведеніемъ, сдѣлался, при постоянномъ и безспорномъ успѣхѣ со времени своего появленія, не только старѣйшимъ классическимъ образцомъ романическаго вымысла, но и однимъ изъ самыхъ замѣчательныхъ памятниковъ поэтическаго генія новѣйшихъ временъ. Но хотя этого достаточно, чтобы преисполнить мѣру человѣческой славы, это еще далеко не все, чего заслуживаетъ Сервантесъ. Если мы желаемъ воздать ему должное такъ, какъ было бй ему всего пріятнѣе, и захотимъ сами вполнѣ понять и насладиться его Донъ-Кихотомъ, мы должны, читая его, постоянно держать въ памяти, что этотъ превосходный романъ не былъ результатомъ юношеской полноты чувствъ и счастливыхъ внѣшнихъ условій, не былъ написанъ въ его лучшіе годы, когда духъ его парилъ высоко и былъ полонъ блестящихъ надеждъ, но что онъ, при всемъ своемъ неистощимомъ и увлекающемъ юморѣ, при всемъ свѣтломъ взглядѣ на міръ и радостной вѣрѣ въ добро и добродѣтель, былъ написанъ авторомъ въ глубокой старости, на закатѣ жизни, каждый шагъ которой былъ отравленъ несбывшимися ожиданіями, обезсилѣвающею борьбою съ лишеніями и страданіями, что онъ былъ начатъ въ тюрьмѣ, а оконченъ тогда, когда Сервантесъ уже чувствовалъ на своемъ сердцѣ тяжелую и холодную руку смерти. Только при такомъ условіи мы можемъ проникнуться вообще не только удивленіемъ и благоговѣніемъ къ живой поэтической силѣ, бьющей ключемъ изъ Донъ-Кихота, но и къ характеру и личности самаго Сервантеса; упустивъ же все это изъ виду, мы не будемъ въ состояніи оцѣнить по достоинству ни то, ни другое {Послѣ того, какъ я высказалъ столь высокое мнѣніе о заслугахъ Сервантеса, я не могу отказать себѣ въ удовольствіи привести слова скромнаго и умнаго сэра Вильяма Темпля, который, говоря о сатирическихъ произведеніяхъ и упрекая Раблэ въ непристойности и цинизмѣ, замѣчаетъ: "Несравненный авторъ Донъ-Кихота заслуживаетъ удивленія преимущественно за то, что написалъ подобное превосходное сатирическое и юмористическое произведеніе безъ этихъ ингредіентовъ, въ самомъ достойномъ и высокомъ тонѣ, который когда-либо употреблялся или будетъ употребляться въ подобнаго рода сочиненіяхъ". (Works, London, 1814, 8-vo, vol. III. p. 436). Къ этому можно прибавить кстати мнѣніе д-ра Джонсона, который, по словамъ мистриссъ Піоцци, говоря о Донъ-Кихотѣ, какъ о забавной книгѣ, тѣмъ не менѣе "утверждалъ, что романъ Сервантеса есть величайшее произведеніе въ свѣтѣ послѣ Гомеровой Иліады". Boswell's Johnson, Croker's edition, 1831, vol. IV. pp. 377, 378. См. Приложеніе (E).}.

ГЛАВА XIII.

Лопе де Вега. Его молодость. Военная служба. Аркадія. Женитьба. Дуэль и бѣгство въ Валенсію. Смерть жены. Участіе Лопе въ экспедиціи непобѣдимой Армады. Возвращеніе въ Мадритъ. Вторичная женидьба. Смерть его сыновей. Поступленіе въ духовное званіе, Положеніе Лопе, какъ писателя. Его Святой Исидоръ (San Isidro) Красота Ангелики (Hermosura de Angelica), Доротея, Странникъ въ своемъ собственномъ отечествѣ и Освобожденный Іерусалимъ.

Говоря о Сервантесѣ, какъ о великомъ геніи, созданномъ испанской націей, нельзя не вспомнить объ его соперникѣ Лопе де Вегѣ, далеко превосходившемъ его популярностью и достигшемъ еще при жизни своей и Сервантеса такой славы, какой не достигалъ ни одинъ испанецъ и какой пользовались немногіе знаменитые люди и въ другихъ странахъ. По этому, разсмотрѣвъ права Сервантеса на извѣстность, мы естественно обращаемся къ оцѣнкѣ заслугъ этого великаго писателя, оказанныхъ имъ почти всѣмъ отраслямъ національной литературы.

Лопе Феликсъ де Вега Карпіо родился 25 ноября 1562 г. въ Мадритѣ, куда его отецъ недавно переселился изъ своего родоваго помѣстья Веги, находившагося въ живописной долинѣ Карріедо въ Галиціи {Существуетъ біографія Лопе де Веги написанная лордомъ Голландомъ; первое изданіе ея въ одномъ томѣ вышло въ 1806; второе, заключающее въ себѣ также жизнеописаніе Гильена де Кастро, вышло въ 1817 г. Книга лорда Голланда, написанная очень занимательно, содержитъ въ себѣ обстоятельныя свѣдѣнія о жизни обоихъ писателей и здравую оцѣнку ихъ произведеній. Она не менѣе интересна и въ другомъ отношеніи, какъ доказательство образованнаго вкуса и великодушныхъ стремленій ея автора, который провелъ часть своей молодости, когда ему было около тридцати лѣтъ, въ Испаніи и съ тѣхъ поръ съ живымъ интересомъ слѣдилъ за ея литературой и политическими судьбами. Онъ былъ связанъ узами дружбы съ Ховелльяносомъ, Бланко Уайтомъ и другими знаменитостями Испаніи. Вслѣдствіе наполеоновскаго погрома и недостойнаго царствованія Фердинанда VII много испанцевъ удалилось въ Англію и пользовалось истинно-царскимъ гостепріимствомъ въ домѣ лорда Голланда; и они могли оцѣпить по достоинству то несравненное радушіе и внимательность, которыя распространялись благородными хозяиномъ на все собиравшееся у него общество, состоявшее изъ лучшихъ представителей европейской интеллигенціи.

Замѣчателенъ собственный разсказъ Лопе о своемъ происхожденіи въ отвѣтномъ стихотворномъ посланіи къ одной перувіанской дамѣ, которая писала къ нему письма въ стихахъ подъ псевдонимомъ Амариллы. Переписка Лопе помѣщена въ первомъ томѣ его Obras Sueltas (Madrid, 1776 -- 1779, въ 21 томѣ in 4-to) См. письмо XV--XVI. Посланіе, о которомъ идетъ рѣчь, было издано, если я не ошибаюсь, самимъ Лопе въ 1624 г. Изъ него мы приводимъ слѣдующее замѣчательное мѣсто: "Долина, именуемая Карріедо, находится въ цвѣтущемъ уголкѣ славной горной Кастиліи. Нѣкогда вся Испанія состояла изъ одной Кастиліи; ей она обязана своимъ происхожденіемъ, но что пользы родиться лавромъ и потомъ превратиться въ простой кустарникъ? Мой отецъ былъ родомъ изъ мѣстности Вега: такъ благородство возноситъ бѣдныхъ! За нимъ слѣдовала до Мадрита, ослѣпленная ревностью, его влюбленная жена, испанская Елена. Тамъ они сошлись снова и въ этотъ день положили основной камень моего существованія. И такъ я былъ плодомъ ревности или лучше сказать -- перемирія ревнивой фантазіи. Каково происхожденіе! Согласитесь, что быть обязаннымъ своимъ бытіемъ такой причинѣ -- не послѣднее чудо". Далѣе Лопе очень мило разсказываетъ, какъ онъ сталъ писать стихи чуть-ли не съ того времени какъ началъ говорить, какъ онъ преклонялся передъ Раймундомъ Лулліемъ, моднымъ философомъ того времени, сообщаетъ подробности о своихъ занятіяхъ и о своей семьѣ. (Лопе любилъ вспоминать о томъ, что онъ родился въ горахъ. Онъ намекаетъ на это обстоятельство въ своемъ Laurel de Apollo (Silva VIII), а въ двухъ или трехъ своихъ пьесахъ онъ заставляетъ своихъ героевъ хвастаться тѣмъ, что они родомъ изъ той мѣстности, откуда онъ происходилъ самъ. Такъ въ пьесѣ La Venganza Vent и rosa (Comedias, in 4-to, Madrid 1635, Tom XXI, fol. 159) великодушный старый рыцарь Фелиціано говоритъ слѣдующія слова: "Унаслѣдованную мною благородную землю я никогда не уступлю богатому негодяю, чтобы никто въ долинѣ Карріедо не называлъ меня безчестнымъ". Далѣе въ началѣ комедіи Premio del bien hablar онъ устами одного изъ дѣйствующихъ лицъ повидимому разсказываетъ свою собственную исторію: "Хотя я родился въ Мадритѣ, но очагъ моего благороднаго происхожденія, земля моихъ отцовъ и дѣдовъ находится въ Галиціи. Три области въ Испаніи слузгать источникомъ благороднаго происхожденія -- Галиціи, Бискаія, Астурія; ихъ называютъ общимъ именемъ горы". (О уа montañas le Hainan). Долина Карріедо замѣчательна живописна, и Миньяно въ своемъ Diccionario Geografico (Madrid, 1826, T. II p. 40) говоритъ, что родовое помѣстье фамиліи Вега живописно расположено на берегахъ рѣчки Сандоньяны.}. Необыкновенныя способности его обнаружилась еще въ раннемъ возрастѣ. Если вѣрить его другу Монтальвану, то пятилѣтній Лопе могъ читать съ одинаковой легкостью и по испански и по латыни и при этомъ отличался такой любовью къ поэзіи, что, не умѣя самъ писать, отдавалъ часть своего завтрака старшимъ товарищамъ съ условіемъ, чтобы они записывали стихи, которые онъ импровизировалъ {Другъ и панигиристъ Лопе Моптальванъ разсказываетъ, что Лопе любилъ сочинять стихи раньше чѣмъ научился писать и что онъ уступалъ часть своего завтрака одному изъ своихъ старшихъ товарищей, который записывалъ за Лопе его стихотворныя импровизаціи. (Fama Póstuma. Obras Sueltas. Tom XX. p 28).}. Отецъ Лопе, бывшій, но словамъ сына, тоже поэтомъ {Въ Laurel de Apollo Лопе сообщаетъ, что разбирая бумаги отца онъ нашелъ среди нихъ нѣсколько стихотвореній, которые показались ему гораздо лучше его собственныхъ.}, посвятилъ остатокъ дней своихъ дѣламъ благотворительности. и умеръ когда Лопе былъ еще ребенкомъ. Кромѣ Лопе у него былъ сынъ, погибшій въ 1587 въ экспедиціи непобѣдимой Армады и дочь, умершая въ 1601 году. Послѣ смерти отца Лопе, бѣдность разсѣяла все семейство въ разныя стороны и въ продолженіе этого періода своей жизни юный Лопе жилъ у своего дяди инквизитора Донъ-Магуэля Карпіо, о которомъ онъ впослѣдствіи вспоминаетъ съ большимъ уваженіемъ {См. Посвященіе къ пьесѣ Hermosa Ester (Comediás, Madrid 1021. Tom XV).}.

Не смотря не разстройство дѣлъ въ семьѣ Лопе, воспитаніе его не было запущено: онъ былъ помѣщенъ въ Мадритскую королевскую_.гимназію, и во время своего двухлѣтняго пребыванія въ этомъ заведеніи оказалъ большіе успѣхи въ нравственной философіи и изящной словесности и обнаружилъ, какъ самъ въ этомъ признается, большее нерасположеніе къ математикѣ, которая если и была доступна его способностямъ, то не соотвѣтствовала его характеру, и наклонностямъ. Въ составъ программы Мадритской коллегіи входило также фехтованіе, танцы и музыка, которыми довершалось образованіе. Своими успѣхами въ этихъ искусствахъ юный Лопе начиналъ уже радовать своихъ родныхъ, но четырнадцати лѣтъ отъ роду онъ былъ охваченъ непреодолимымъ желаніемъ видѣть свѣтъ, и въ сопровожденіи одного изъ своихъ товарищей бѣжалъ изъ заведенія. Первые два или три дня молодые искатели приключеній шли пѣшкомъ; потомъ они купили себѣ какую-то клячу и отправились на ней въ Асторгу, въ сѣверозападной части Испаніи, лежавшую не вдалекѣ отъ родоваго помѣстья фамиліи Вега; но тутъ они почувствовали такую усталость отъ непривычнаго путешествія и такое стѣсненіе отъ отсутствія обычныхъ житейскихъ удобствъ, безъ которыхъ имъ казалось такъ легко обойтись, что порѣшили возвратиться домой. Въ Сеговіи они пытались продать одному ювелиру золотую цѣпь и размѣнять нѣсколько дублоновъ на мелкую монету, но были заподозрѣны въ воровствѣ и задержаны.-- Впрочемъ судья, къ которому ихъ привели, сразу догадался, что они виновны только въ глупости, велѣлъ ихъ отпустить на свободу, но желая оказать услугу какъ роднымъ юныхъ шалуновъ, такъ и имъ самимъ, онъ сдѣлалъ распоряженіе, чтобы полицейскій офицеръ сопровождалъ ихъ до Мадрита.

Пятнадцати лѣтъ отъ роду Лопе, какъ онъ самъ сообщаетъ въ одномъ изъ своихъ стихотворныхъ посланій {Это любопытное мѣсто находится въ посланіи или въ лирическомъ стихотвореніи (Metro lyrico) къ Дону Луису де Харо (Obras Sueltas IX, 379):

Mi mi fortune muda

Ver en très lustros de mi edad primera

Con la espada desnuda

Al bravo Portugues en la Tercera,

Ni despues en las naves Españolas

Del mar Ingles los puertos у las olas.

Я не могу себѣ представить, чтобы разсказываемое здѣсь происходило въ 1577, хотя собственное свидѣтельство Лопе не допускаетъ никакихъ сомнѣніи. Такъ (Сеschichte der dramatischen Literatur in Spanien, II. Band, s. 164) думаетъ, что здѣсь разумѣются пятнадцать лѣтъ военной службы Лопе, начавшейся будто бы въ 1573 г. на двѣнадцатомъ году его жизни и продолжавшейся до 1588, когда онъ достигъ двадцати шести лѣтъ. Ошибка Шака прямо возникаетъ изъ его ошибочнаго предположенія, что поэма Gatomachia посвящена Лопе самому себѣ, тогда какъ онъ посвятилъ ее сыну, тоже называвшемуся Лопе и служившему -- какъ мы увидимъ впослѣдствіи -- пятнадцати лѣтъ отъ роду подъ начальствомъ Маркиза Санта-Крусъ. Упоминаемый въ этомъ посвященіи Вооруженный Купидонъ (Cupido Arinado) не служитъ къ подтвержденію гипотезы Шака, и мѣсто о пятнадцати годахъ въ стихотвореніи Лопе остается также темнымъ, какъ и прежде. См. Schack. В. II. s. 157 и слѣд.).}, участвовалъ въ войнѣ съ Португальцами на островѣ Терсейрѣ; вскорѣ послѣ этого онъ исполнялъ какую-то должность при особѣ Херонимо Маприке, епископѣ Авилейскомъ, благосклонности котораго онъ, по собственному показанію, былъ обязанъ многимъ. Въ честь его Лопе написалъ нѣсколько эклогъ {Біографы и панигиристы Лопе считаютъ эклоги самыми ранними его произведеніями. (Obras Sueltas, Tom. XX p. 30); ихъ нужно отнести къ 1582--83 г. Пастушеская пьеса Хацинто (Pastoral de Jacinto), впервые изданная только въ 1623 г., помѣщена въ XVIII томѣ его Comedias.} и сверхъ того посвятилъ ему довольно длинное отступленіе въ своей поэмѣ Іерусалимъ. Вѣроятно благодаря покровительству этого епископа Лопе попалъ въ Алькальскій университетъ, гдѣ онъ несомнѣнно учился нѣкоторое время, получилъ степень баккалавра и едва не поступилъ въ духовное званіе {Въ посланіи къ доктору Грегоріо де Ангуло (Obras Sueltas T. I. p. 420) Лопе выражается такъ: "Воспиталъ меня донъ Херонимо Маприке. Я учился въ Алькальскомъ Университетѣ, гдѣ и получилъ степень баккалавра. Я имѣлъ уже намѣреніе вступить въ духовное званіе, но безумная любовь (да простить меня Господь!) помѣшала этому. Теперь я уже женатъ, и кто испыталъ это зло -- не боится ничего. (Quien tiene tanto ma-lninguno terne).-- Въ другихъ мѣстахъ своихъ сочиненій Лопе еще теплѣе выражаетъ свою благодарность епископу. Такъ напр. въ посвященіи своей пьесы Бѣдность не порокъ (Pobreza no es Vilesa) онъ выражаетъ свои чувства съ поразительной энергіей. (Comedias, T. XX. Madrid. 1629).}. Сдѣлать этотъ невозвратный шагъ помѣшала ему, какъ мы знаемъ изъ его собственныхъ признаній, любовь. Если вѣрить тому, что онъ разсказываетъ о себѣ въ своей Доротеѣ, произведеніи написанномъ въ юности и изданномъ имъ самимъ въ старости, эта юная страсть (Лопе было тогда не болѣе семнадцати лѣтъ) заставила его выстрадать многое. Положимъ, что нѣкоторые изъ эпизодовъ этого замѣчательнаго драматическаго романа, гдѣ Лопе выводитъ себя подъ именемъ Фернандо, вымышлены {См. Доротея. Актъ I, Сц. 6-ая, гдѣ герой, спокойно обдуманъ свое рѣшеніе покинуть Марфизу, является къ ней и разсказываетъ фантастическую исторію о томъ, какъ онъ въ ночной ссорѣ убилъ одного противника и ранилъ другаго; выманивъ посредствомъ этой наглой лжи брилліанты у несчастной дѣвушки, онъ ихъ употребляетъ на собственныя надобности. Франциско Лопесъ де Агиляръ, защитникъ театра въ эпоху Лопе, такъ выражается о Доротеѣ: "Siendo cierta imitation de verdad le parecia que no lo séria hablando las personas en verso". (Obras de Lope, Tom VII, p. VII).}, все таки нужно допустить, что сцена между героемъ и Доротеей въ первомъ актѣ, разсказъ о томъ, какъ онъ плакалъ съ Марфизой въ день, когда она должна была навѣки соединиться съ другимъ, наконецъ нѣкоторыя описанія въ четвертомъ актѣ, дышутъ такой жизненной правдой, что едва-ли можно сомнѣваться въ ихъ реальности {Актъ I, Сц. 5 и Актъ IV, Сц. I такъ и дышутъ реальностью. Но другія мѣста, напр. размышленіе по поводу того, что письмо, назначенное одному лицу, попало въ руки другаго (Актъ V, сц. 3), слишкомъ невѣроятны, не говоря уже о томъ, что они напоминаютъ собою подобныя же мѣста въ драматическихъ произведеніяхъ Лопе. Тѣмъ не менѣе Форіэль, мнѣніе котораго въ подобныхъ вопросахъ всегда будетъ имѣть значеніе, считаетъ цѣлое произведеніе автобіографическимъ. (Revue des Deux Mondes, 1839, 1 Septembre).}. Взятыя въ цѣломъ, мѣста эти впрочемъ заставляютъ сомнѣваться, чтобы въ юности Лопе былъ человѣкомъ безупречной нравственности и рыцаремъ чести.

Изъ Алькаль Лопе отправился въ Мадритъ и поступилъ на службу къ герцогу Альбѣ, но не къ жестокому фавориту Филиппа II, (какъ многіе полагали,) а къ его внуку Антонію Альбѣ, наслѣднику всѣхъ богатствъ своего дѣда, но не унаслѣдовавшему его ужаснаго характера {Лордъ Голландъ смѣшиваетъ его со старымъ герцогомъ Альбой (Life of Lope de Vega, London 1817; 2 vol.), а Соути (Quarterly Review, 1817, vol. XVIII, p. 2) силится доказать, что иначе и быть не можетъ. Николай Антоніо считаетъ это сомнительнымъ, хотя все таки самъ склоняется въ пользу стараго герцога Альбы (Bibl. Nova, Tom. II, р. 74). Между тѣмъ тутъ не можетъ быть никакихъ сомнѣній, ибо самъ Лопе не разъ называетъ своего покровителя Антоніо внукомъ герцога Альбы. Такъ напр. въ своемъ посланіи къ епископу Oviedo онъ говоритъ

Y yo del Duque Antonio dexé el Alva.

(Obras Sueltas. Tom. I. p. 289).

А въ начальныхъ словахъ посвященія своего Domine Lucas Лопе выражается такъ: "Sirviendo al Excellentisimo Don Antonio de Toledo у Beamonte, Duque de Alva, en la edad quo pude escribir:

La verdo primavera

De mis floridos anos (Comedias 1617 г. Tom. XVII, f. 137. 6).

Впрочемъ Лопе во второй, третьей и пятой книгѣ своей Аркадіи осыпаетъ похвалами стараго герцога Альбу, описываетъ его смерть и славные подвиги его внука, котораго онъ тутъ-же называетъ своимъ патрономъ. Дѣло стало быть совершенно ясно и удивительно, что оно могло возбуждать сомнѣнія. Мысль же изобразить страшнаго министра Филиппа II въ видѣ пастушка сама по себѣ кажется нелѣпостью, хотя отголосокъ итого нѣкогда общаго убѣжденія можно найти въ Seminario Pintoresco 1839, p. 18.}. Новый патронъ полюбилъ Лопе и сдѣлалъ его своимъ довѣреннымъ лицомъ и секретаремъ. Лопе жилъ съ герцогомъ при дворѣ и послѣдовалъ за нимъ въ деревенское уединеніе, въ замокъ Альбу, гдѣ они повидимому больше занимались литературой, чѣмъ войной и политикой. По настоянію герцога Лопе написалъ свою Аркадію -- пастушескій романъ довольно значительнаго объема, въ которомъ проза причудливымъ образомъ перемѣшивалась со стихами. Подобный произведеніи -- какъ я уже имѣлъ случай замѣтить -- были весьма популярны въ Испаніи; послѣднее изъ нихъ, именно изданная въ 1584 г. Галатеи Сервантеса была быть можетъ поводомъ къ написанію возникшей вслѣдъ за ней Аркадіи. Большинство произведеній этого рода имѣютъ въ себѣ одну общую оригинальную черту, состоящею въ томъ, что въ нихъ подъ покровомъ пастушеской обстановки древняго міра выводятся современныя и дѣйствительныя событія, происшедшія при жизни ихъ авторовъ. Герцогу хотѣлось фигурировать въ сонмѣ фантастическихъ пастуховъ и пастушекъ; вотъ почему онъ убѣдилъ Лопе написать Аркадію и сдѣлать его героемъ романа, для каковой цѣли онъ сообщилъ автору нѣкоторые факты изъ своей жизни. По крайней мѣрѣ такъ поняли Аркадію въ Испаніи и во Франціи, въ эпоху ея появленія, въ 1598 г. Впрочемъ на этотъ счетъ самъ Лопе нѣсколько лѣтъ спустя въ предисловіи къ своимъ мелкимъ стихотвореніямъ выражается весьма опредѣленно: "Аркадія, говоритъ онъ, есть правдивая исторія" {О реальной подкладкѣ нѣкоторыхъ разсказовъ Аркадіи можно заключить изъ таинственныхъ намековъ самого Лопе въ предисловіи къ первому изданію романа, изъ Эклоіи къ Клавдіо (Egloga á Claudio) и изъ предисловія къ Rimas (1602) въ формѣ письма къ Хуану де Аргуихо Квинтана, посвящая Лопе свои Experiencias de Amor y Fortuna (1626 г.), говоритъ объ Аркадіи, что подъ грубой оболочкой она заключаетъ въ себѣ описаніе благородныхъ сердецъ и дѣйствительно совершившихся событій. См. Lope. Obras Sueltas, Tom. XIX, p. XXII и Tom. II, p. 456. Что такой взглядъ на Аркадію Лопе существовалъ и во Франціи, это видно изъ предисловія къ переводу Стараго Ланселота, вышедшему въ 1624 г. подъ заглавіемъ "Délices de la vie Pastorale". Фигероа (Pasagcro, 1617, X. 17) смотритъ такимъ же образомъ на всѣ пастушескіе романы и въ подтвержденіе своего мнѣнія ссылается на Галатею и Аркадію. Для насъ важно отмѣтить этотъ фактъ, ибо мы вернемся къ нему впослѣдствіи (См. глава XXXIII, примѣчаніе 8).}.

Но правдивая-ли она или вымышленная, въ литературномъ отношеніи она ничтожна. Въ Аркадіи Лопе обыкновенно видатъ подражаніе Аркадіи Саннацаро, испанской переводъ которой появился въ 1547 году; на самомъ же дѣлѣ какъ своей Фабулой, такъ и стилемъ она гораздо болѣе напоминаетъ собою пастушескія произведенія Монтемайора и Сервантеса. Въ ней какъ въ Діанѣ и Галатеѣ мы находимъ странное смѣшеніе магіи и метафизики съ картинами пастушеской жизни; въ ней, какъ и въ нихъ, возбуждаютъ слабый интересъ бѣдствія и страданія любовника, который не съумѣвъ понять истинныхъ чувствъ своей возлюбленной, обращается съ ней такимъ образомъ, что ей не остается инаго исхода, какъ выйти замужъ за другаго; посредствомъ разныхъ чаръ сердце этого любовника такъ освобождается отъ отчаянія и любви, что въ немъ, какъ въ сердцѣ Орландо, не остается никакихъ слѣдовъ прежняго чувства. Все это, конечно, не естественно; герои Лопе таковы, что они не могли существовать въ дѣйствительности; они выражаются языкомъ напыщеннымъ, мало соотвѣтствующимъ прозаической формѣ рѣчи; о вѣрности обстановки и нравовъ нѣтъ и помину; повѣсть до того напичкана всякой ученостью, что потребовался особый объяснительный словарь встрѣчающихся въ ней выраженій, который и приложенъ въ концѣ. Къ тому же повѣсть Лопе отличается громадными, почти нелѣпыми размѣрами, хотя ряды ея изданій показываютъ, что она не казалась слишкомъ длинна его современникамъ. Впрочемъ слѣдуетъ замѣтить, что въ повѣсти Лопе есть мѣста поразительнаго риторическаго краснорѣчія, есть описанія, свидѣтельствующіе о богатствѣ и силѣ фантазіи автора {Аркадія наполняетъ собою шестой томъ Obras Sueltas.lone. Изданія ея выходили въ 1598, 1599, 1601, 1602, дважды, въ 1603, 1605, 1612, 1615, 1617, 1620, 4630 и т. д. свидѣтельствуя о большой популярности этого произведенія. Первое изданіе 1598, которое находится у меня въ рукахъ и представляетъ, по моему мнѣнію, самое раннее изъ напечатанныхъ произведеній Лопе, состоитъ за исключеніемъ предисловія и Indexia изъ 312 листовъ. Оно вышло изъ типографіи Санчеса въ Мадритѣ. Къ изданію приложенъ гравированный на деревѣ портретъ Лопе, изображающій его пестро одѣтымъ молодымъ человѣкомъ.}.

Въ эпоху созданія Аркадіи Лопе женился на Изабеллѣ де Урбина, дочери герольдмейстера при Филиппѣ II и Филиппѣ III, особѣ пользовавшейся большимъ уваженіемъ въ высшемъ кругу общества, къ которому она принадлежала {Отецъ ея Діэго де Урбино былъ человѣкъ не безъ значенія: это доказывается тѣмъ, что онъ удостоился фигурировать въ числѣ замѣчательныхъ гражданъ Мадрида въ произведеніи Баэны Hijos de Madrid.}. Но его семейное счастье было непродолжительно. Лопе поссорился съ однимъ гидальго весьма сомнительной репутаціи, осмѣялъ своего противника въ сатирическомъ стихотвореніи, былъ имъ вызванъ на дуэль и ранилъ его; за это, равно какъ и за свои прежнія юношескія безумства, которыя теперь кстати вспомнились, онъ былъ посаженъ въ тюрьму {Монтальванъ охотно проходилъ мимо этихъ "ударовъ судьбы, вызванныхъ пылкой юностью Лопе и отягченныхъ интригами его враговъ", но самъ Лопе видитъ въ нихъ причину своего изгнанія; "трофеемъ моей юношеской любви, было изгнаніе, а результатомъ ея -- мои трагедіи" (Epislola Primera А О. Aul. de Mendoza). Впрочемъ въ другомъ мѣстѣ, именно въ одной прекрасной балладѣ, гдѣ онъ изображаетъ себя созерцающимъ развалины Сагупта и размышляющимъ по этому поводу о своей судьбѣ, онъ сваливаетъ вину своего изгнанія на голову своихъ ложныхъ друзей. "Ложныя друзья -- говоритъ онъ -- привели меня сюда". (Obras Sueltas, Tom. XVII p. 434 и Romancero General 1602, f. 108). Онъ возвращается къ этому вопросу во второй части Филомены 1621. (Obras Sueltas, T. II, p. 452) и на этотъ разъ приписываетъ постигшее его несчастіе оскорбленному чувству любви. "Любовное мщеніе, принявшее форму правосудія, изгнало меня". Но весь этотъ отдѣлъ біографіи Лопе довольно теменъ. Нѣкоторый свѣтъ на этотъ вопросъ бросаетъ письмо Лопе къ королю, помѣченное 1598 г. За доставленіе копіи съ этого письма я обязанъ Лорду Голланду, сыну біографа Лопе, которому оно было сообщено много лѣтъ тому назадъ Донъ-Мартиномъ Фернандесомъ Наваретте. Въ виду важности этого письма сколько мнѣ извѣстно, по сю пору не изданнаго, я считаю не лишнимъ привести его цѣликомъ. Повидимому, оно было писано съ одной изъ загородныхъ мадритскихъ виллъ. "Señor, Lope de Vega Carpio, vecino de esta villa dice; Que V. М. le ha hecho merced de alzarle lo que le faltaba de cumplir de diez anos de destierro en que fue condenado por los Alcaldes de Corte desto reyno, los dos que cumplio у los ocho della y cinco léguas, porque se le opusó haber hecho ciertas satiras contra Geronimo Velasquez, autor de comedias y otras personas de su casa, y porque durante dicho destierro á cosas forzocas que se le ofrecieron enlrii en esta corte у otras partes en quebrantamiento del; suplica le haga merced de remitirle las penas que por ello incurió". Къ этому письму Наваретте приложилъ слѣдующее собственноручное примѣчаніе: "Me le envió de Simancas el Sr. D. Tomas Gonzalez, encargodo del arreglo de aquel archive nacioual"; а на оборотѣ стоитъ надпись: "Carta de Lope de Vega al Rey pidiendo le haga la gracia de remitir las penas incurridas por el, año 1598". Изъ этого письма видно, что общепризнанной причиной изгнанія Лопе былъ его пасквиль на Херонимо Веласкеса, автора комедій и другихъ людей его пошиба, что Лопе нарушилъ приговоръ суда запрещавшій ему приближаться менѣе чѣмъ на пять миль къ мѣсту пребыванія двора и что онъ просилъ короля не подвергать его за это наказанію. У Пеллиссера (Origen de la Comedia, Madrid 1804, Tom. II, p. 161) упоминается какой-то Веласкесъ тоже Autor de Comedias, который соотвѣтствуетъ всѣмъ перечисленнымъ Моптальваномъ и Лопе признакамъ, а Пеллиссеръ приводитъ даже отрывокъ народной сатиры на него, за которую быть можетъ и пострадалъ Поле. Пеллиссеръ впрочемъ не подозрѣвалъ чтобы приводимыя имъ стихи могли принадлежать такому славному поэту, да и не зналъ что Веласкесъ носилъ имя Херонимо.}. Впрочемъ въ несчастіи Лопе не остался безъ истиннаго друга. Клавдіо Конде и впослѣдствіи имѣвшій случай не разъ выказать свою любовь и преданность къ Лопе, добровольно раздѣлилъ его заключеніе, а по освобожденіи его послѣдовалъ за нимъ въ ссылку, въ Валенсію, гдѣ поэтъ былъ окруженъ любовью и уваженіемъ, хотя по временамъ, по его собственному выраженію, подвергался такимъ же великимъ опасностямъ, какимъ онъ подвергался прежде въ Мадритѣ {Отношенія Лопе къ Клавдіо описаны имъ самимъ въ посвященіи своей пьесы Buscar su propria desdicha. (Въ поискахъ за своимъ собственнымъ несчастіемъ). По словамъ Лопе "заглавіе пьесы вполнѣ отвѣчало судьбѣ моего друга, когда онъ, движимый любовью ко мнѣ, отправился за мной сначала въ тюрьму, а потомъ въ Валенсію, когда въ Валенсіи мы подвергались опасности, не меньшей чѣмъ въ Мадритѣ и когда мнѣ удалось отплатить ему, освободивши его изъ тюрьмы и отъ объявленнаго ему строгаго приговора". (Comedias, Tom. XV, Madrid, 1621, f. 2G).}.

Ссылка Лопе продолжалась по меньшей мѣрѣ два года и все это время онъ провелъ въ Валенсіи, самомъ литературномъ городѣ Испаніи послѣ Мадрита. Онъ не преминулъ воспользоваться выгодами своего положенія. Нѣтъ никакого сомнѣнія, что во время своего пребыванія въ Валенсіи онъ подружился съ Гаспаромъ де Агиляромъ и Гильеномъ де Кастро; дружба эта нашла отголосокъ во многихъ его произведеніяхъ. Съ другой стороны есть основаніе предполагать, что театръ въ Валенсіи, только что начинавшій вырабатывать художественную форму, былъ многимъ обязанъ таланту Лопе, сообщившему ему направленіе, отпечатокъ котораго онъ сохранилъ навсегда. Какъ бы то ни было, но мы знаемъ, что Лопе былъ на дружеской ногѣ съ валенсійскими поэтами и что эти послѣдніе являются нѣсколько позднѣе въ числѣ его видныхъ подражателей въ области драмы. Несмотря на все это, пребываніе въ Валенсіи было для Лопе все таки ссылкой, ссылкой подчасъ горькой и тяжелой, такъ что онъ при первой возможности съ радостью возвратился въ Мадритъ.

Между тѣмъ Мадритъ уже пересталъ быть для него тѣмъ, чѣмъ былъ прежде. Его молодая жена умерла менѣе чѣмъ черезъ годъ послѣ его возвращенія. Одинъ изъ друзей Лопе нѣкто Педро де Мединилья {Валтасаръ Элизіо де Медипилья, насильственную смерть котораго Лопе оплакиваетъ въ одной элегіи, помѣщенной въ первомъ томѣ собранія своихъ сочиненій, написалъ поэму подъ заглавіемъ "Liinpia Concepcion de la Virgen Nuestra Señora, Madrid, 1617, in 12-mo", надъ которой по его словамъ, онъ трудился цѣлыхъ семь лѣтъ и которая была издана на тридцать второмъ году его жизни. Не смотря на увѣренія Лопе, что въ этой поэмѣ нѣтъ буквы, которая не была бы изъ чистаго золота, поэма очень скучна. Она раздѣлена на пять книгъ и заключаетъ въ себѣ около пятисотъ осьмистрочныхъ стансовъ, начинающихся молитвами Іоакима о потомствѣ и оканчивающимися описаніемъ таинственнаго зачатія Дѣвы Маріи. Благодаря сюжету, очень популярному въ Испаніи, поэма Мединильи имѣла болѣе успѣха, чѣмъ она заслуживала. Впрочемъ изданіе ея не было повторено.} раздѣлялъ его скорбь и оплакалъ его потерю въ эклогѣ, посвященномъ покровителю Лопе, герцогу Альбѣ {Obras Sueltas, Tom. IV, рр. 430--443. Лопе выведенъ въ этой эклогѣ подъ именемъ Белярдо;-- имя, которымъ онъ самъ называетъ себя въ своей Аркадіи, какъ это видно изъ сонета, написаннаго въ честь автора Амфризо или Антоніо Альбой. Лопе носилъ это поэтическое имя до самой своей смерти, что видно изъ начала третьяго акта драмы посвященной его памяти. (Obras Sueltas, Tom. XX. р. 494). Это обстоятельство было извѣстно его перувіанкѣ Амариллѣ, которая въ своемъ стихотворномъ посланіи къ Лопе называетъ его Белярдо и его постоянно нужно имѣть въ виду, когда изучаешь поэзію современную Лопе, гдѣ онъ часто выступаетъ подъ своимъ поэтическимъ псевдонимомъ.}. Поэма эта ничтожна въ литературномъ положеніи и выражаетъ гораздо слабѣе чувства Лопе, чѣмъ множество его собственныхъ стихотвореній, посвященныхъ памяти жены, которую онъ воспѣвалъ подъ именемъ Белизы. Стихотворенія эти, первоначально вставленныя въ его различныя произведенія, вошли впослѣдствіи въ число старинныхъ романсовъ {Белиза анаграмма Изабеллы, перваго имени его жены, какъ это видно изъ сонета Лопе на смерть ея матери Теодоры Урбина, гдѣ онъ называетъ ее "божественнымъ подобіемъ своей Белизы, чья улыбка и нѣмыя слова утѣшали его въ изгнаніи". (Obras Sueltas, Tom. IV, p. 278) Въ Romancero General есть нѣсколько романсовъ связанныхъ съ ея именемъ и одинъ очаровательный романсъ, вставленный въ третью повѣсть Лопе и очевидно написанный тогда, когда онъ еще жилъ у Герцога Альбы. (Obras, Tom. VIII, р. 148).}.

Впрочемъ вопросъ объ отношеніяхъ Лопе къ женѣ довольно темный. Собственныя стихотворенія Лопе свидѣтельствуютъ, что жена сильно ревновала его къ одной красавицѣ, которую онъ воспитывалъ подъ именемъ Филиды и что эта ревность причиняла ему не мало огорченій, и хотя въ однихъ стихотвореніяхъ онъ признаетъ эту ревность неосновательной, въ другихъ -- онъ самъ оправдываетъ ее. {Такъ напр. въ одномъ прекрасномъ романсѣ начинающемся словами: "Llenos de lagrimas tristes" (Romancero, изд. 1602, fol. 47) онъ говоритъ, обращаясь къ Белизѣ: "Пусть небеса осудятъ меня на вѣчныя вздохи, если я не обожаю тебя и не питаю отвращеніе къ Филидѣ" -- признаніе, которому совершенно противорѣчитъ одинъ прекрасный романсъ, написанный Филидѣ Amada pastora mia и еще нѣсколько стихотвореній, дышущихъ болѣе или менѣе нѣжной страстью къ ней.} Какъ бы то ни было, но послѣ смерти жены, онъ не скрывалъ болѣе своей страсти къ соперницѣ, отравившей ея спокойствіе. Искательства его не увѣнчались успѣхомъ. Вслѣдствіе неизвѣстныхъ намъ причинъ красавица отвергла Лопе. Стихотворенія его свидѣтельствуютъ о силѣ его отчаянія, которому впрочемъ онъ предавался не долго. Менѣе чѣмъ черезъ годъ послѣ смерти жены все это было забыто, и чтобъ чѣмъ нибудь наполнить свою жизнь онъ прибѣгнулъ къ чисто-испанскому способу разсѣянія скуки, именно поступилъ въ военную службу.

Время, когда онъ сдѣлалъ этотъ рѣшительный шагъ своей жизни, какъ разъ совпало съ эпохой сильнаго возбужденія военными подвигами и приключеніями, которое невольно должно было сообщиться человѣку, вѣчно искавшему сильныхъ и страстныхъ ощущеній. Это было время снаряженія Филиппомъ II своей Непобѣдимой Армады съ цѣлью однимъ ударомъ сокрушить могущество Елисаветы и возвратить еретическую Англію въ лоно католической церкви. Видя, что дама сердца глуха къ его мольбамъ, Лопе, какъ онъ самъ разсказываетъ въ одной изъ своихъ эклогъ, взвалилъ свой мушкетъ на плечо и, одушевляемый общимъ энтузіазмомъ, въ сопровожденіи своего вѣрнаго друга Конде, отправился въ Лиссабонъ. Здѣсь онъ вступилъ на бортъ корабля, входившаго въ составъ величественной эскадры, имѣющей отплыть къ берегамъ Англіи, и по дорогѣ, какъ онъ самъ выражаетъ, забилъ зарядъ своего мушкета стихотвореніемъ написаннымъ въ честь жестокой красавицы. {Volando en tacos del canon violento

Los papeles de Filis por el viento. (Egloga а Claudio, Obras, Tom. IX, p. 356).}

Цѣлый рядъ бѣдствій слѣдовалъ за этой не рыцарской выходкой. Братъ его, съ которымъ онъ долго не видался и который служилъ лейтенантомъ на кораблѣ Св. Іоаннъ, гдѣ находился Лопе, умеръ на его рукахъ отъ раны, полученной въ стычкѣ съ голландцами. За этимъ несчастіемъ не замедлили послѣдовать другія. Буря разсѣяла Непобѣдимую Армаду; бѣдствія всякаго рода разрушили грандіозные планы Филиппа, и Лопе долженъ былъ считать себя счастливымъ, когда по истребленіи Армады, ему удалось прибыть здравымъ и невредимымъ сначала въ Кадиксъ, а потомъ въ Толедо и Мадритъ. Надо полагать, что въ послѣдній городъ онъ прибылъ не ранѣе 1590 г. Замѣчательно для характеристики Лопе то обстоятельство, что среди всѣхъ нравственныхъ и физическихъ страданій, выпавшихъ на его долю въ этой несчастной экспедиціи, онъ имѣлъ большой запасъ досуга и спокойствія духа, чтобъ написать большую часть своей обширной поэмы Красота Анжелики, которую онъ задумалъ какъ продолженіе Аріостова Неистоваго Орланда. {Одинъ изъ поэтовъ панигиристовъ Лопе такъ выражается объ Армадѣ послѣ смерти Лопе: "Здѣсь, въ Кадиксѣ онъ написалъ свою Анжелику". (Obras, Tom. XX, p. 448). Остатки уничтоженной Армады, отплывши отъ Лиссабона въ маѣ 1588, только въ сентябрѣ прибыли въ Кадиксъ, такъ что Лопе пришлось провести на морѣ около четырехъ мѣсяцевъ. Въ третьей пѣснѣ Corona Tragіca и во второй пѣснѣ Филомены находятся подробности о пребываніи Лопе на морѣ.}

Впрочемъ по возвращеніи домой Лопе вмѣстѣ со всею испанской націей не могъ не ощущать чувства нѣкотораго разочарованія и униженія, которое было непосредственнымъ слѣдствіемъ истребленіе Непобѣдимой Армады. Можетъ быть оно и заставилъ его снова войти въ узкую колею частной жизни, которую онъ велъ прежде, когда служилъ секретаремъ у герцога Альбы. Теперь онъ снова занялъ подобную же должность сначала при особѣ маркиза Мальники, а потомъ при особѣ благороднаго маркиза де Сарріа, который впослѣдствіи, получивъ титулъ графа Лемоса, сдѣлался покровителемъ Сервантеса и Аргевсолы. Состоя на службѣ у маркиза де Сарріа и сдѣлавшись уже извѣстнымъ драматургомъ, Лопе влюбился въ донью Хуану де Гуардіо, особу хорошей фамиліи въ Мадритѣ и женился на ней въ 1597 г., Оставивъ службу у графа Лемоса, Лопе не имѣлъ другихъ покровителей, кромѣ тѣхъ, которыхъ привлекала къ нему его литературная извѣстность. Такимъ напр. былъ герцогъ де Сесса. {Донъ Педро Фернандесъ де Кастро, графъ Лемосъ и маркизъ де Сарріа, родился около 1576 г. въ Мадритѣ. Онъ былъ женатъ на дочери извѣстнаго временщика и министра, герцога де Лермы; возвышался и падалъ вмѣстѣ съ своимъ тестемъ. Зенитомъ его величія и славы былъ 1610 г., когда онъ былъ назначенъ вице-королемъ въ Неаполь, гдѣ онъ окружилъ себя блестящимъ литературнымъ дворомъ, во главѣ котораго стояли оба Аргенсолы и къ которому въ одно время примыкалъ Кеведо. Онъ умеръ въ 1622 г. въ Мадритѣ. Знакомство его съ Лопе относится къ времени его молодости, когда онъ еще не былъ графомъ Лемосомъ. Самъ Лопе на заглавномъ листѣ своей Аркадіи (1598 г.) называетъ себя секретаремъ маркиза де Сарріа; много лѣтъ спустя въ письмѣ къ графу Лемосу Лопе выражается такъ; "Вы знаете, какъ я люблю и уважаю васъ; вы помните, что много ночей я спалъ подобно собакѣ, у вашихъ ногъ". (Obras Sueltas, Tom. XVII, p. 403. Clemencin, Don Quixote. Parte II, Примѣчаніе къ Посвященію.}

Лопе теперь достигъ уже 35 лѣтъ и повидимому въ продолженіе нѣсколькихъ лѣтъ мирно наслаждался супружескимъ счастіемъ, которое онъ описалъ съ большимъ изяществомъ и граціей въ своихъ двухъ поэтическихъ посланіяхъ. {Epistola al Doctor Mathias de Porras и Epistola а Araarylis. Къ этому нужно присоединить шутливое посланіе къ Франциско де Ріохѣ, въ которомъ онъ описываетъ свой садъ и посѣщавшихъ его друзей.} Но это счастье было не продолжительно. Его нѣжно-любимый сынъ Карлосъ умеръ, недостигши семи лѣтъ {См. о немъ Obras, Tom. I, p. 472; трогательная канцона на его смерть помѣщена въ XIII томѣ. Ему посвятилъ Лопе свои Pastores de Belen и написалъ по этому поводу прекрасное посвященіе.}, вслѣдъ за нимъ умерла и мать его отъ родовъ, давши жизнь дочери Фелиціанѣ, {Obras, Tom. I р. 472 и Tom. XX, р. 34.} вышедшей впослѣдствіи замужъ за донъ Луиса де Усатегви, издателя посмертныхъ произведеній своего тестя. Эта двойная потеря горько отозвалась въ сердцѣ Лопе и онъ съ большимъ чувствомъ выразилъ свое горе въ поэмѣ, обращенной къ его вѣрному другу, Конде. {Obras, Tom, IX, p. 355.} Горе, впрочемъ, не помѣшало Лопе быть въ 1605 г. отцомъ побочной дочери, по имени Марселы, которой онъ въ 1620 г. въ самыхъ восторженныхъ выраженіяхъ любви и удивленія {"El Remedio de la Desdicha" (Утѣшеніе въ несчастій) -- пьеса, сюжетъ которой заимствованъ изъ Діаны Монтемайора. (Comedias, Tom. XIII, Madrid, 1020). Въ предисловіи Лопе проситъ свою дочь прочесть и исправить его пьесу; онъ молитъ небо сдѣлать ее счастливой, хотя сознаетъ что при совершенствахъ, которыми она обладаетъ, счастье для нея почти невозможно. Марселя многими годами пережила своего отца и умерла всѣми уважаемая въ 1688 г.} посвятилъ одну изъ своихъ драмъ. Въ слѣдующемъ году эта самая Марселя неожиданно оставила свѣтъ и поступила въ монастырь, чѣмъ причинила большое горе отцу, переносившему свою потерю въ силу своихъ религіозныхъ убѣжденій, не только съ терпѣніемъ, но даже съ нѣкоторой гордостью. {Описаніе его скорби и его религіозныхъ чувствъ не лишено торжественности и величія; къ сожалѣнію Лопе съ видимымъ удовольствіемъ распространяется о блескѣ, приданной церемоніи постриженія присутствіемъ короля и герцога де Сессы, которыя хотѣли этимъ путемъ почтить знаменитаго и уважаемаго ими поэта. (Obras, Tom. I, рр. 313--310).} Въ 1606 г. донья Марія де Люксанъ, мать Марселы, родила ему сына, котораго онъ назвалъ Лопе и который четырнадцати лѣтъ отъ роду уже участвовалъ въ поэтическомъ конкурсѣ, объявленномъ по случаю канонизаціи св. Исидора. {Obras, Tom. XI, pp. 495 и 596, гдѣ отецъ подшучивалъ надъ его стихотвореніемъ, принадлежавшимъ къ разряду такъ называемыхъ глоссъ (glosa); Авторъ подписался Lope de Vega Carpio, el mоzо (младшій), а въ примѣчаніи сказано, что ему еще нѣтъ четырнадцати лѣтъ.} Лопе желалъ чтобы сынъ, подававшій такія надежды, избралъ себѣ литературную карьеру, но юноша настоялъ на своемъ и поступилъ въ армію, сражался подъ начальствомъ маркиза де Сента Крусъ съ Голландцами и Турками и погибъ вмѣстѣ съ своимъ кораблемъ, на шестнадцатомъ году своей жизни. {Obras, Tom. I, рр. 472 и 316.} Лопе излилъ свою скорбь по сынѣ въ эклогѣ, далеко уступающей въ глубинѣ чувства стихотворенію на постриженіе Марселы. {Въ эклогѣ (Obras, Tom. X, p. 362) юноша названъ по своему отцу и матери Don Lope Felix del Carpio y Luxan.}

Послѣ рожденія Марселы и Лопе мы ничего не слышимъ объ ихъ матери. Съ этихъ поръ Лопе, достигшій уже того возраста, когда утихаютъ страсти, начинаетъ, сообразно съ духомъ своего времени и страны, обращать свои мысли къ религіи {Такъ и должно было думать пока не появились въ свѣтъ неизвѣстныя Тикнору письма Лопе. Изъ нихъ видно, что ни дѣла благотворительности, ни тонзура не измѣнили страстной натуры Лопе, что въ послѣдніе годы своей жизни Лопе привязался со всѣмъ пыломъ запоздалой и безумной страсти къ доньѣ Мартѣ де Наваресъ, супругѣ донъ Эрнандеса де Айялы, которую онъ воспѣвалъ подъ именемъ Амариллы и которой онъ посвятилъ нѣсколько своихъ произведеній. Отъ нея онъ имѣлъ дочь Антуанету. Исторія этой любви подробно изложена въ любопытной книгѣ Ultimos Amores de Lope de Vega, revelados por 61 mismo. Madrid 1877. Примѣчаніе переводчика.}. Подобно своему отцу онъ посвящаетъ себя дѣламъ благочестія, посѣщаетъ больницы, ежедневно ходитъ въ церковь; онъ вступаетъ въ члены свѣтско-религіозной корпораціи, а въ 1609 г., по свидѣтельству Наваретте, принимаетъ постриженіе въ Толедо и дѣлается священникомъ. Въ слѣдующемъ году онъ вступилъ въ ряды того братства, членомъ котораго впослѣдствіи состоялъ Сервантесъ {Pellicer, Don Quixote, Tom. I, p. CXCX; Na varrete, Vida de Cervantes, 1819, p. 468.}. Въ 1625 г. онъ дѣлается членомъ особой духовной конгрегаціи, которая состояла только изъ природныхъ мадритцевъ и такъ ревностно исполняетъ свои обязанности, что въ 1628 г. его назначаютъ главнымъ капелланомъ конгрегаціи. Такимъ образомъ въ послѣдніе двадцать шесть лѣтъ своей жизни Лопе является человѣкомъ тѣсно связаннымъ съ церковью и ежедневно посвящающимъ ей часть своего времени {Вопросъ о принятіи Лопе священническаго сана весьма запутанъ. Если онъ принялъ постриженіе въ 1609 г. то не могъ быть въ 1611 г. Женатымъ человѣкомъ, между тѣмъ Шакъ (Nachträge, s. 31) приводитъ слѣдующія слова изъ собственноручнаго письма Лопе, найденнаго въ бумагахъ его покровителя и душеприкащика герцога де Сессы и помѣченнаго Мадритъ, Іюля 6, 1611 года: "Aqui paso, Señor Excellentissimo, mi vida con este mal importune de mi mujer, egercitando actes de paciencia, que si fuesen voluntaries como precisos no fuera aqui su penitencia menos que principio del purgatorio". Въ другомъ письмѣ, отъ 7 сентября 1611 г. онъ пишетъ, что отношенія его къ женѣ Хуанѣ улучшились. Если даты этихъ писемъ справедливы, то расчетъ Пеллиссеръ и Наваретте оказывается невѣренъ, и Лопе не могъ быть посвященъ въ священники раньше 1611 или 1612 года. Но его связь въ 1605--6 съ Маріей де Люксанъ вполнѣ объясняетъ тѣ семейныя непріятности, о которыхъ онъ вспоминаетъ въ своихъ письмахъ. Что до братства, членами котораго были Сервантеса и Лопе, то для вступленія въ него не требовался обѣтъ безбрачія.}.

Не нужно однакожъ заблуждаться относительно новаго соціальнаго положенія Лопе и преувеличивать жертвы имъ налагаемыя. Тѣсная связь съ церковью не была въ то время равносильна съ отреченіемъ отъ міра и его удовольствій. Скорѣе наоборотъ въ немъ видѣли одно изъ средствъ для пріобрѣтенія себѣ досуга, необходимаго для литературныхъ занятій и жизненнаго комфорта. Такъ именно и пользовался своимъ духовнымъ званіемъ Лопе де Вега, ибо долгій періодъ своей жизни, когда онъ былъ священникомъ и удѣлялъ ежедневно часть своего времени на дѣла религіи и благотворительности, былъ вмѣстѣ съ тѣмъ періодомъ его величайшей литературной извѣстности, а что всего удивительнѣе такъ это то, что къ этому періоду относится большинство его драмъ, въ которыхъ встрѣчаются сцены соблазнительныя для христіанской нравственности, хотя это не мѣшало автору, на заглавныхъ листахъ и въ посвященіяхъ тщательно перечислять свои духовные титулы и въ особенности выставлять на видъ свое званіе слуги св. инквизиціи {Уже въ 1609 въ Jerusalem Conquistada Лопе называетъ себя слугой св. Инквизиція (Familiar del Santo Oficio). Впослѣдствіи въ своихъ Comedias (Tom. II, VI, XI etc.) онъ не ставитъ другаго титула рядомъ съ своимъ именемъ, какъ будто бы этотъ одинъ могъ удовлетворять его честолюбіе. На языкѣ XVI в. Familiar означало добровольца, услуги котораго инквизиція могла требовать когда ей вздумается, но который не занималъ никакой опредѣленной должности при ней. (Covarruvias, sub voce) Лопе въ своемъ "Peregrino en su Patria (1664) воздалъ хвалу инквизиціи, назвавши ее: "Esta Santa y venerable Inquisicion". Иногда Лопе называетъ себя на заглавіяхъ своихъ сочиненій Frey; это слова не нужно смѣшивать съ словомъ Fray, хотя они оба происходятъ отъ латинскаго Frater, ибо Fray есть монахъ и въ обыденномъ разговорѣ монахъ какого нибудь нищенствующаго ордена, тогда какъ Fray есть братчикъ или членъ какого нибудь свѣтскаго, духовнаго или военнаго сообщества или ордена. Такъ Лопе де Вега былъ "Frey del Orden de Malta" -- честь не малая по тому времени, а Хуанъ де ла Крусъ былъ монахомъ одного изъ самыхъ суровыхъ монашескихъ орденовъ и назывался "Fray Descalzu de la Reforma de Nuestra Señora del Carmen".}.

Несомнѣнно, что въ теченіе счастливѣйшаго періода своей семейной жизни Лопе положилъ прочныя основанія своей поэтической извѣстности. Сюжетъ его поэмы былъ выбранъ очень удачно; онъ задался цѣлью воспѣть прославленнаго святаго Исидора-Пахаря (San Isidro Labrador). Предполагаютъ, что этотъ замѣчательный человѣкъ, играющій также выдающуюся роль въ церковной исторіи Мадрита, родился въ XII столѣтіи въ томъ мѣстѣ, на которомъ впослѣдствіи была построена столица Испаніи. Согласно легендѣ, онъ велъ такую благочестивую жизнь, что ангелы нисходили съ небесъ и обработывали за него землю, такъ какъ святой мужъ, посвятивъ все свое время религіозному созерцанію, нерѣдко забывалъ о ней. Поэтому съ древнихъ временъ онъ считался покровителемъ, какъ Мадрита, такъ и его окрестностей. По самыя высокія почести стали ему воздавать съ 1598 г., когда Филиппъ III опасно заболѣлъ въ одномъ мѣстечкѣ близь Мадрита; городъ тотчасъ же послалъ останки святаго къ королю. Филиппъ III выздоровѣлъ и съ этихъ поръ возрасла слава святаго {Св. Исидоръ съ отдаленнѣйшихъ временъ былъ почитаемъ и до сихъ поръ почитается на своей родинѣ, въ Мадритѣ; его кроткій характеръ и низменное происхожденіе безъ сомнѣнія не мало способствовали его популярности. Въ одной поэмѣ конца XVIII в. перечислены всѣ короли чтившіе бѣднаго пахаря и въ числѣ ихъ встрѣчаются имена св. Фердинанда и Альфонса Мудраго. (Ezquerra, Elogio a San Iisdro, Labrador, Patron de Madrid, Madrid, 1779 p. 14).}. Лопе воспользовался этимъ случаемъ и написалъ длинную поэму изъ жизни Св. Исидора-Пахаря, прозваннаго такъ въ отличіе отъ другаго святаго того же имени, мужа ученаго, проживавшаго въ Севильѣ. Несмотря на то, что поэма заключаетъ въ себѣ десять тысячь стиховъ, раздѣленныхъ на десять пѣсней, вся она была окончена въ годъ и издана въ 1599 г. Поэма Лопе не отличается большими поэтическими достоинствами, да онъ о нихъ и не заботился; его цѣлью было создать популярное произведеніе, и онъ дестигъ своей цѣли. Поэма написана стариннымъ народнымъ размѣромъ, пятистрочными, тщательно риѳмованными, стансами (quintillas); не смотря на очевидную трудность этого размѣра онъ всюду являетъ ту плавность и легкость стиха, которыми впослѣдствіи прославился Лопе. Ея наивный и на нашъ взглядъ несоотвѣтствующій святости предмета тонъ безъ всякаго сомнѣнія вполнѣ соотвѣтствовалъ духу времени и былъ главной причиной ея успѣха. Возьмемъ для примѣра сцену въ третьей пѣснѣ, гдѣ описывается какъ ангелы явились къ Исидору и его женѣ Маріи, которые были слишкомъ бѣдны, чтобъ принять и угостить ихъ. Сцена эта, долженствующая быть торжественной, ибо она содержитъ въ себѣ факты, послужившіе главнымъ основаніемъ для канонизаціи святаго, изложена Лопе въ слѣдующихъ стихахъ, которые могутъ служить обращикомъ плавности размѣра и развязности тона автора:

"Три ангела нѣкогда явились Аврааму въ урочищѣ Маврійскомъ^ они явились втроемъ, потому что изображали собой Тріединаго Бога. Къ Исидору же ихъ явилось цѣлыхъ шесть. Великій Боже", что это могло означать? И гдѣ ихъ всѣхъ помѣстить? Но они не для того пришли чтобъ ѣсть, но чтобъ утѣшить святаго. Если бы Марія, подобно Сарѣ, могла тотчасъ же приняться печь хлѣбы, если бы святой, подобно Аврааму, могъ найти пасущагося окна и надавить меду изъ сотовъ, я убѣжденъ, онъ пригласилъ бы ихъ къ себѣ, но если ничего этого нѣтъ дома, все нужно купить. Вотъ почему святаго нужно извинить, что онъ не пригласилъ гостей къ себѣ -- бѣдность помѣшала ему. Пусть Авраамъ ищетъ окна, ты же Исидоръ, повергнувшись въ прахъ передъ Богомъ, отдай ему свою душу. И никогда Господь не погнушается такой жертвой, какъ смиренное сердце. Онъ не хотѣлъ, чтобъ Исаакъ былъ принесенъ своимъ отцомъ въ жертву. Онъ хотѣлъ только послушанія Авраама" {Très angeles á Abraham

Una vez aparecieron,

Que á verle á Membre vinicron etc. (Obras Sueltas, Tom. XI, p. 69).

Три ангела, явившіеся Аврааму часто принимались старинными теологами, которымъ слѣдовалъ и Лопе, за символъ св. Троицы. Наваретте, болѣе извѣстный подъ именемъ Нѣмаго Живописца (El Mudo), старался придать имъ соотвѣтствующее значеніе и въ живописи. (Stirling, Artists in Spain, 1844, vol. I, p. 255).}.

Нѣтъ никакого сомнѣнія, что многое въ поэмѣ придумано ad hoc, хотя Лопе подкрѣпляетъ почти всякую подробность ссылками -- обычай, къ которому Лопе впослѣдствіи прибѣгалъ весьма рѣдко. Какъ бы то ни было, но поэма Лопе менѣе чѣмъ въ девять лѣтъ выдержала четыре изданія, и затронувъ народное чувство гораздо въ большей степени чѣмъ Аркадія, она послужила первымъ основаніемъ извѣстности Лопе, какъ національнаго поэта.

Въ это время Лопе принялся работать для театра и съ такимъ успѣхомъ, что у него оставалось мало времени для другихъ произведеній. Поэтому вплоть до 1602 г., когда появилась Красота Анжелики, онъ не написалъ ничего замѣчательнаго {"Fiestas de Dénia" поэма въ двухъ небольшихъ пѣсняхъ, написанная по случаю торжественнаго пріема, сдѣланнаго Филиппу III вскорѣ послѣ его свадьбы въ городкѣ Деніа близь Валенсіи -- не имѣетъ литературныхъ достоинствъ.}. Выше было уже упомянуто объ этой поэмѣ, написанной Лопе во время его службы на несчастной Армадѣ. Возникшая изъ претензіознаго желанія служить продолженіемъ Неистоваго Орландо, поэма Лопе растянулась на цѣлыхъ двадцать пѣсень и заключаетъ въ себѣ не менѣе одиннадцати тысячъ осьмисложныхъ стиховъ (Octava rima). Въ предисловіи Лопе говорилъ, что онъ "написалъ ее на бортѣ корабля св. Іоанна подъ знаменами католическаго короля и что онъ и главнокомандующій экспедиціей одновременно покончили свою работу",-- слова, которыя не нужно принимать буквально, потому что въ XIII и XIV пѣснѣ упоминаются событія, случившіяся только въ царствованіе Филиппа III. Далѣе въ посвященіи Лопе сообщаетъ, что онъ долго не издавалъ своей поэмы, потому что не имѣлъ досуга исправить ее, что онъ и теперь оставляетъ многое въ неоконченномъ видѣ, предоставляя окончательную обработку ея болѣе счастливому поэту.

Нѣтъ ничего невѣроятнаго, что причиной побудившей Лопе приняться за свою поэму былъ успѣхъ многихъ произведеній, написанныхъ на тотъ же сюжетъ и въ томъ же стилѣ. Я разумѣю Анжелику Луиса Барахона де Сото, которая превозносится до небесъ при обзорѣ библіотеки Ламаншскаго рыцаря, а также и въ концѣ Донъ-Кихота, гдѣ осыпается нѣсколько запоздалыми похвалами и поэма Лопе. Оба поэта явно подражали Аріосто, и если поэма де Сото удостоилась большихъ похвалъ, то несомнѣнно что ихъ больше и заслуживаетъ. Впрочемъ и въ Красотѣ Анжелики авторъ дѣйствовалъ въ сферѣ сродной его генію; съ одной стороны сюжетъ, наполненный фантастическими приключеніями рыцарей, давалъ полный просторъ его фантазіи и избавлялъ до нѣкоторой степени отъ обязанности слѣдовать твердому и опредѣленному плану; съ другой примѣры Аріосто и де Сото какъ бы приглашали его геній броситься въ открытое море разнузданной фантазіи и позабыть о берегѣ и о подводныхъ камняхъ. Весьма возможно впрочемъ, что эта безграничная свобода и была главной причиной неудачи Лопе: сюжетъ его поэмы, весьма слабо связанный съ граціознымъ вымысломъ Аріосто {Пунктъ, въ которомъ сюжетъ поэмы Лопе отдѣляется отъ поэмы Аріосто -- именно 16 стансъ, 13-ой пѣсни Orlando Furioso -- представляетъ собой прекрасное начало для поэмы Лопе.}, уже слишкомъ фантастиченъ и нелѣпъ. Король Андалузіи, умирая, оставляетъ свое царство самому красивому мужчинѣ или самой красивой женщинѣ {La Angelica. Canto III.}. Всѣ стремятся получить такой богатый призъ, и къ числу самыхъ забавныхъ эпизодовъ поэмы нужно отнести тотъ эпизодъ, когда на состязаніе являются старики и уроды и воображаютъ себя красавцами. Въ пятой пѣснѣ Медоръ и Анжелика, оставленные Аріосто въ Индіи, получаютъ тропъ благодаря несравненной красотѣ Анжелики и торжественно коронуются въ Севильѣ.

Собственно на этомъ и должна была покончиться поэма, если бы въ созданіи ея авторъ слѣдовалъ какому нибудь строго опредѣленному плану, но вмѣсто окончанія передъ нами проходитъ цѣлая вереница войнъ и несчастій, порожденныхъ завистью оставшихся за штатомъ соперниковъ и грозящихъ тянуться до безконечности. Для героевъ начинаются всякого рода испытанія. Видѣнія, волшебства и заклинанія неизвѣстно зачѣмъ слѣдуетъ другъ за другомъ, составляя эпизоды не имѣющіе связи ни съ главнымъ дѣйствіемъ, ни между собою, и когда наконецъ счастливая парочка достигаетъ пріобрѣтеннаго такими усиліями престола, мы чувствуемъ себя утомленными этимъ избыткомъ воображенія болѣе чѣмъ мы могли быть утомлены монотонностью, происходящею отъ отсутствія творческой фантазіи у автора. Лучшія мѣста поэмы тѣ, которыя содержатъ въ себѣ описаніе лицъ и красотъ природы {Cantos IV и VII.}; худшія тѣ, въ которыхъ Лопе щеголяетъ своею ученостью, наполняя цѣлыя стансы собственными именами.-- Стихосложеніе поэмы отличается необыкновенною плавностью {По словамъ издателя "Смѣшанныхъ сочиненій"Лопе La Hermosnra de Angèlica была впервые издана въ 1604 г., но Сальва упоминаетъ о болѣе древнемъ изданіи 1602 г. Несомнѣнно, что существуетъ изданіе поэмы Лопе, вышедшее въ Барселонѣ и помѣченное 1605 г. Статьи, наполненныя массой собственныхъ именъ, доказывающія, что Лопе не даромъ заслужилъ обвиненіе въ аффектаціи -- встрѣчаются во 2-мъ томѣ Obras (рр. 27, 55, 233, 236 etc.).}.

Написанная на бортѣ злополучной Армады, поэма Лопе тамъ и сямъ отражаетъ въ себѣ патріотическія и религіозныя чувства автора, естественно навѣянныя его положеніемъ. Эти чувства еще съ большой силой и полнотой выражены авторомъ въ другой поэмѣ, напечатанной въ томъ же томѣ и составляютъ ея главное содержаніе. Поэма называется Драконтея или Пѣсня о Драконѣ и содержитъ въ себѣ описаніе послѣдней экспедиціи и смерти Фрэнсиса Дрэка. Едва-ли во всѣхъ литературахъ міра найдется поэма написанная въ строгомъ эпическомъ стилѣ и посвященная поруганію частнаго лица; она прекрасно показываетъ, какъ извѣстно и страшно было имя знаменитаго англійскаго моряка въ Испаніи.

Дрэкъ началъ свою каррьеру въ качествѣ пирата въ южной Америкѣ по крайней мѣрѣ за тридцать лѣтъ до своей смерти; онъ безпокоилъ своими набѣгами всю Испанію, опустошая ея берега и захватывалъ Кадиксъ; всѣ эти дѣйствія неустрашимый морякъ называлъ. по свидѣтельству Бэкона, терминомъ: "поджечь бороду королю Испаніи" {См. любопытный политическій трактатъ Бэкона "Considerations touching a war with Spain, inscribed to Prince Charles" 1624. (Bacon. Works, London 1810, vol. III, p. 517).}. Онъ достигъ своей высшей славы, въ качествѣ помощника главноначальствующаго англійскимъ флотомъ, уничтожившимъ Непобѣдимую Армаду; извѣстно, что одинъ изъ самыхъ большихъ испанскихъ кораблей сдался при одномъ звукѣ его грознаго имени. Въ Испаніи, гдѣ его столько же ненавидѣли, сколько и боялись, онъ считался, типомъ смѣлаго и счастливаго пирата и его несчастная кончина въ 1526 въ Панамѣ разсматривалась, какъ актъ божественнаго правосудія за всѣ его злодѣйства. Доказательства такого взгляда испанцевъ на Драка представляетъ вся современная народная литература, въ особенности народные романсы {Mariana (Historia подъ 1596) называетъ его просто англійскимъ корсаромъ, а въ одномъ прелестномъ безыменномъ романсѣ, написанномъ въ подражаніе еще болѣе прелестной балладѣ Гонгоры, мы находимъ яркое выраженіе національнаго чувства испанцевъ по отношенію къ Драку. Романсъ этотъ, начинающійся словами "Hermano l'crico" находится въ Romancero General 1602, fol. 34; въ немъ встрѣчается слѣдующее характеристическое мѣсто, которое стоитъ перевести; "мой братъ отправлялся въ Англію чтобы убить Дрэка и захватить лютеранъ съ королевой во главѣ. Онъ мнѣ долженъ привести съ войны маленькаго лютеранина съ цѣпью на шеѣ и маленькую лютеранку для моей бабушки"! Онъ перепечатанъ также въ любопытномъ и рѣдкомъ изданіи "Entremes de los Romances", составляющемъ Parle Tercera de las Comedias de Lope de Vega у otros Autorcs, Barcelona 1614, гдѣ впрочемъ помѣщено только три пьесы Лопе. Я пользовался этимъ изданіемъ въ Ватиканской библіотекѣ, гдѣ испанскихъ книгъ гораздо больше чѣмъ думаютъ.}.

Главнымъ памятникомъ національной ненависти испанцевъ къ Драку служитъ Драконтея, Лопе, состоящая изъ десяти пѣсень, писанныхъ октавами. Поэма эта представляетъ собою нѣчто странное. Она начинается молитвой Христіанства, изображеннаго въ видѣ прекрасной женщины передъ престоломъ Божіимъ о защитѣ Испаніи и Америки отъ "шотландскаго пирата -- протестанта" {На самомъ дѣлѣ онъ былъ родомъ изъ Дэвоишира (см. Fuller, Worthies and Holy State).}. Она оканчивается ликованіемъ въ Панамѣ по случаю гибели Дракона (такъ всюду въ поэмѣ называется Дрэкъ), отравленнаго своими собственными согражданами и благодарственнымъ гимномъ Христіанства за то, что его молитвы услышаны и что "облеченная въ пурпуръ вавилонская царица" (т. е. королева Елизавета) потерпѣла наконецъ пораженіе. Содержаніе поэмы вполнѣ соотвѣтствуетъ ея началу и концу: оно исполнено всякихъ ужасовъ и неистовствъ. Не смотря однакожъ на то, что Драконтея льстила господствовавшемъ во время Лопе національнымъ предразсудкамъ, она не имѣла большаго успѣха. Написанная въ 1597 г. по горячимъ слѣдамъ упоминаемыхъ въ ней событій, она была впервые издана въ 1604 г. и съ тѣхъ поръ перепечатана только одинъ разъ въ 1776 г. въ собраніи смѣшанныхъ сочиненій Лопе {На англійскомъ языкѣ существуетъ любопытная поэма Чарльза Фицджефри Life and Death of sir Francis Drake, впервые изданная въ 1596. Ее слѣдуетъ сравнить съ Драконтеей Лопе, хотя бы ради ихъ противоположности, тѣмъ болѣе, что поэма Фицджефри имѣла больше успѣха въ Англіи, чѣмъ Драконтея въ Испаніи (см. Wood, Atlsenae Oxon. London 1815, in 4-to, vol. II, p. 607) Пачеко въ своей замѣткѣ о Лопе, напечатанной въ 1609 г. стало быть всего пять лѣтъ послѣ изданія Драконтеи. называетъ ее "El mas ignorado de sus libres". (Obras Sueltas, Tom. XIV, p. XXXII).}.

Въ теченіе того самого года, когда увидѣла свѣтъ Драконтея, Лопе написалъ прозаическій романъ подъ заглавіемъ "Странникъ въ своемъ собственномъ отечествѣ" (El Peregrino en su patria).-- Романъ этотъ посвященъ маркизу Пріего; посвященіе написано въ Севильѣ и помѣчено послѣдними днями 1603 г. Эта исторія двухъ любовниковъ, которые послѣ различныхъ приключеній въ Испаніи и Португаліи попадаютъ въ плѣнъ къ Маврамъ и, одѣтые пилигримами, возвращаются черезъ Италію въ Испанію. Мы впервые знакомимся съ ними въ Барселонѣ послѣ претерпѣннаго ими кораблекрушенія; и главныя сцены романа имѣютъ мѣсто здѣсь, а также въ Валенсіи и Сарагоссѣ. Развязка происходитъ въ Толедо, гдѣ съ согласія друзей любовники заключаютъ другъ съ другомъ вѣчный союзъ {Содержаніе этого романа относится къ 1598 -- 99 г., когда Филиппъ III женился.}. Къ этому основному мотиву искусно приплетено множество эпизодовъ; кромѣ того въ рамку романа вставлено нѣсколько стихотвореній, очевидно написанныхъ первоначально для другой цѣли, а равно также и нѣсколько драматическихъ этюдовъ, которые повидимому были даже разыгрываемы на сценѣ {Въ концѣ книги содержится извѣстіе, что въ восемь вечеровъ, слѣдовавшихъ за бракосочетаніемъ, било представлено кромѣ того восемь другихъ драмъ, заглавія которыхъ и приводятся.-- Двѣ изъ нихъ "El Perseguidо" (Преслѣдуемый) и "El gal an Agra decide" (Услышанный любовникъ) не встрѣчаются въ числѣ изданныхъ пьесъ Лопе по крайней мѣрѣ подъ этими заглавіями.}. Весь романъ раздѣляется на пять книгъ и въ литературномъ отношеніи обработанъ весьма тщательно Матеріалами для него очевидно послужили нѣкоторыя происшествія, случившіяся съ самимъ Лопе въ Валенсіи и другихъ мѣстахъ, но на все это наброшенъ поэтическій колоритъ до такой степени, что за икслюченіемъ нѣкоторыхъ подробностей относительно городской жизни и нѣкоторыхъ описаній мѣстностей почти все въ романѣ Лопе лишено реальной подкладки {Мѣста, наиболѣе отзывающіяся реальностью, относятся къ представленіямъ пьесъ въ различныхъ мѣстностяхъ; также дышать жизненной правдой описанія Монсерата и окрестностей Валенсіи въ первой и второй книгахъ. Въ пятой книгѣ есть разсказъ о привидѣніяхъ, въ основѣ котораго лежитъ повидимому дѣйствительно происшедшее событіе.}. Самая Фабула -- если посмотрѣть на нее съ точки зрѣнія автора -- полна глубокаго интереса; во всякомъ случаѣ впрочемъ романъ Лопе одинъ изъ самыхъ раннихъ и лучшихъ представителей романтическаго вымысла въ испанской литературѣ {Первое изданіе "Peregrino en su Patria", вышедшее въ Севильѣ въ 1604 г., было вскорѣ перепечатано; но лучшее изданіе этого произведенія то, которое вошло въ пятый томъ Obras Sueltas. Въ 1738 г. какой-то анонимъ издалъ весьма плохое сокращеніе его на англійскомъ языкѣ. Нѣмецкій переводъ, также значительно сокращенный и опустившій стихотворенія и драмы, вышелъ въ Ахенѣ, въ 1824 подъ заглавіемъ Der Pilger von Lope de Vega, übersetzt von Richard. Сколько мнѣ извѣстно переводчикъ служилъ офицеромъ въ Колумбійской войнѣ въ 1808--14 и перевелъ также Аркадію и Доротею Лопе и нѣсколько его повѣстей. Свѣдѣнія о Ричардѣ и его переводахъ можно найти въ "Kritische Bemerkungen über Kastilische und Portugiesische Literatur von Аlvaro August Liagno", написанныхъ въ 1829--30 годахъ чтобъ поддержать предпринятое ахенскимъ книгопродавцемъ Майеромъ изданіе главнѣйшихъ испанскихъ классиковъ. Благодаря энергіи Майера появились въ переводѣ на нѣмецкій языкъ сочиненія Гарсильяссо, Каталонская война Мело, Хромой бѣсъ Гевары, Лазерильо Мендосы, Діана Поло и большая часть сочиненій Сервантеса. Нѣкоторыя изъ предисловій, написанныхъ къ этимъ переводамъ Наньо, довольно любопытны, но вообще говоря они не имѣютъ научнаго значенія. Что до составленнаго имъ. Repertoire de l'Histoire et de la Littérature Espagnole et Portugaise, Berlin 1826, то онъ изъ рукъ вонъ плохъ.-- Повидимому Ліаньо былъ разочарованный человѣкъ, и перенесъ снѣдавшую его тоску и въ свои сочиненія.}.

Оставляя покуда въ сторонъ мелкія стихотворенія Лопе и его Новое искуство сочинять пьесы (Arte nuevo de Hacer Comedias), къ которымъ придется возвратиться впослѣдствіи, мы переходимъ теперь къ другому грандіозному произведенію его къ Завоеванному Іерусалиму Jerusalem Conquistada), которое первоначально появилось въ 1609 и затѣмъ въ продолженіи десяти лѣтъ дважды перепечатывалось. Лопе назвалъ это произведеніе трагической эпопеей (Epopeya tragica). Оно состоитъ изъ двадцати книгъ, написано осьмистрочными стансами и содержитъ въ себѣ 22,000 стиховъ. Попытка Лопе принадлежитъ къ числу смѣлыхъ, потому что Лопе задался мыслью состязаться съ Торквато Тассо и притомъ на такой почвѣ, на которой великій итальянскій поэтъ стяжалъ свои лучшіе лавры.

Какъ и слѣдовало ожидать, онъ потерпѣлъ неудачу. Самый выборъ сюжета нельзя назвать счастливымъ, ибо Лопе воспѣваетъ не завоеваніе Іерусалима христіанами, а неудачную попытку отвоевать святой городъ у невѣрныхъ, предпринятую въ концѣ XII в. Ричардомъ Львиное Сердце -- сюжетъ очевидно неудачный для христіанской эпопеи. Все что можно было сдѣлать въ этомъ случаѣ поэту -- это заимствовать изъ исторіи рядъ событій, присоединить къ нимъ нѣсколько эпизодовъ и украшеній изъ собственной фантазіи и придать этой смѣси насколько возможно величавую и округленную форму эпопеи. Но Лопе даже этого не сдѣлалъ. Онъ просто написалъ длинную эпическую поэму, сдѣлавъ ея героемъ Ричарда Львиное Сердце, но весь интересъ дѣйствія основалъ на соперничествѣ Ричарда съ другимъ героемъ Альфонсомъ VIII Кастильскимъ, который появляется въ сопровожденіи своихъ рыцарей и съ пятой книги выступаетъ самъ на первый планъ -- пріемъ не художественный и даже просто нелѣпый, такъ какъ Альфонсъ Кастильскій никогда не бывалъ въ Палестинѣ {Лопе при всякомъ удобномъ случаѣ настаиваетъ на томъ, что Альфонсъ принималъ участіе въ крестовыхъ походахъ. Такъ, въ своей комедіи "La bоba para los otros y discrete para si" (Глупая для другихъ и мудрая для себя) онъ дѣлаетъ слѣдующее замѣчаніе: "въ этотъ крестовый походъ отправились Французы, Англичане и нашъ король Альфонсъ" (Comedias, Tom. XXI, Madrid 1635, fol. 60). Но преданіе объ участіи Альфонса въ крестовыхъ походахъ выдумка послѣдующаго столѣтія, и за излишнее довѣріе къ этому преданію Наваретте въ своей прекрасной статьѣ объ участіи испанцевъ въ крестовыхъ походахъ (Memories de la Academia de la Historia, Tom. V, 1817, p. 87) справедливо упрекаетъ Лопе де Вегу.}. Другая несообразность состоитъ въ томъ, что сюжетъ поэмы собственно оканчивается въ XVIII книгѣ возвращеніемъ обоихъ героевъ на родину; девятнадцатая книга содержитъ въ себѣ исторію преемниковъ Альфонсэ; въ двадцатой описывается плѣнъ Ричарда и тихая смерть Саладина, безпрепятственно царствовавшаго въ Іерусалимѣ -- заключеніе до того неожиданное и неудовлетворительное, что съ трудомъ вѣрится, что оно могло войти въ первоначальный планъ автора.

Если исключить все относящееся къ испанскимъ авантюристамъ, то нужно признать, что историческія событія блестящаго похода Ричарда Львиное Сердце изображены въ довольно правдивомъ освѣщеніи, но все дѣло портится введеніемъ видѣній и аллегорическихъ фигуръ, многочисленныхъ эпизодовъ и любовныхъ приключеній, прерывающихъ нить разсказа до такой степени, что становится невозможнымъ внимательно слѣдить за его ходомъ. Правда, легкое и граціозное стихосложеніе, встрѣчающееся во всѣхъ поэтическихъ произведеніяхъ Лопе, встрѣчается и здѣсь, но разсказъ даже въ описаніи такихъ мѣстъ какъ Св. Земля, островъ Кипръ, Птоломаида, Тиръ, лишенъ жизни и движенія и плетется какимъ то крайне тяжелымъ и лѣнивымъ шагомъ. О планѣ, пропорціональности и соотвѣтствіи частей, необходимыхъ для созданія эпическаго цѣлаго, нѣтъ и помину. Тѣмъ не менѣе Лопе завѣряетъ, что его поэма обработана тщательно и пересмотрѣна предварительно изданія ея въ свѣтъ {См. прологъ къ поэмѣ въ Obras Sueltas, Tom. XIV и XV. Впрочемъ Лопе всегда питалъ къ ней нѣкоторое пристрастіе. Такъ въ одномъ письмѣ къ герцогу де Сесса отъ 3 сентября 1605 г. стало быть незадолго до изданія ея въ свѣтъ Лопе говоритъ: "Я написалъ эту поэму въ лучшіе годы моего творчества, задаваясь цѣлями инаго рода чѣмъ тѣ, съ которыми написаны произведенія моей юности, созданныя въ эпоху наибольшаго господства страстей" (Schack, Nachträge, 1854, s. 33).}. Онъ посвятилъ ее королю, и изъ посвященія видно, что онъ ее считалъ достойной вниманія короля.

ГЛАВА XIV.

Лопе де Вега (продолженіе). Его отношенія къ церкви. Его "Виѳлеемскіе Пастухи". Его религіозныя поэмы. Его участіе въ празднествахъ по случаю канонизаціи св. Исидора. Томе Бургилльосъ. Кошачья война. (La Gatoniachia). Ауто-де-фе. Божественные тріумфы. Поэма о Маріи, королевъ Шотландской. Ларъ Аполлона. Доротея. Старость Лопе и его смерть.

Въ эпоху изданія Завоеваннаго Іерусалима Лопе вступилъ въ духовное званіе; на заглавномъ листѣ этой поэмы Лопе впервые называетъ себя слугой св. Инквизиціи (Familiar del Santo Oficio). Признаки перемѣны жизни не замедлили отразиться и на его произведеніяхъ. Въ 1612 г. онъ издалъ въ свѣтъ длинную пастушескую повѣсть подъ заглавіемъ Виѳлеемскіе Пастухи (Pastores de Belen). Она состоитъ изъ пяти книгъ, писана на половину прозой, на половину стихами и содержитъ въ себѣ обработанный въ духѣ народныхъ преданій отрывокъ изъ священной исторіи новаго завѣта отъ рожденія Дѣвы-Маріи до прибытія св. семейства въ Египетъ. Разсказъ объ этихъ событіяхъ вложенъ въ уста современныхъ виѳлеемскихъ пастуховъ.

Пастораль Лопе страдаетъ недостатками общими всѣмъ пастушескимъ повѣстямъ того времени: стихотворенія, въ нее вставленныя, такъ неумѣстны и плохи, какъ только можно себѣ представить. Также не легко объяснить, почему вставлены сюда три или четыре поэтическія состязанія и нѣсколько испанскихъ народныхъ игръ. Но съ другой стороны нужно сознаться, что повѣсть Лопе насквозь проникнута духомъ мягкости и кротости, вполнѣ соотвѣтствующимъ ея содержанію. Нѣкоторые разсказы, заимствованные изъ Ветхаго Завѣта, переданы съ большой граціей, а переводы псалмовъ и другихъ еврейскихъ стихотвореній сдѣланы весьма удачно; вставленныя же въ повѣсть собственныя стихотворенія Лопе принадлежатъ къ его лучшимъ стихотвореніямъ. Такова напримѣръ пѣсенка, которую поетъ подъ сѣнью пальмы св. Дѣва, склонившись надъ колыбелью своего ребенка; отъ нея вѣетъ тѣмъ же духомъ католической набожности, которымъ проникнуты написанныя на подобный сюжетъ картины Мурильо: "Св. Ангелы, блуждающіе подъ сѣнью пальмъ, удержите ихъ вѣтви, чтобъ мое дитя не проснулось! А вы виѳлеемскія пальмы, качаемыя бурными вѣтрами, не шумите своими вѣтвями, чтобъ мое дитя не проснулось! Божественный малютка, утомленный земными горестями и страданіями, забылся сномъ. Не шумите же своими вѣтвями, чтобы мое дитя не проснулось! Отовсюду на него вѣетъ холодомъ и нечѣмъ мнѣ прикрыть его. Ангелы Божіи, летающіе надъ землею на своихъ крыльяхъ, удержите вѣтви пальмъ, чтобъ мое дитя не проснулось" {Pues andais en las palnias,

Angelos santos

Que se duerme mi nino,

Tened los ramos etc. (Obras Sueltas, Tom. XVI, p. 332).}.

Произведеніе это Лопе посвятилъ въ простыхъ, и трогательныхъ выраженіяхъ своему сыну Карлосу, прелестному ребенку, умершему на седьмомъ году своей жизни, о которомъ Лопе всегда вспоминаетъ съ большой нѣжностью. Неизвѣстно, почему это произведеніе, такъ хорошо принятое публикой и перепечатанное въ четыре года не менѣе четырехъ разъ, осталось неоконченнымъ.

Въ 1612 г.-- годъ изданія Виѳлеемскихъ Пастуховъ -- Лопе выпустилъ въ свѣтъ нѣсколько религіозныхъ романсовъ и Мысли на прозѣ (Pensamientos en prosa), будто бы переведенныя имъ съ латинскаго, изъ Габріэля Падекопео -- неловкая анаграмма его собственнаго имени; въ 1614 г. онъ издалъ цѣлый томъ, состоящій изъ небольшихъ стихотвореній духовнаго содержанія, къ которымъ онъ присоединилъ нѣсколько торжественныхъ и поразительныхъ по своей силѣ поэтическихъ размышленій и молитвъ, сочиненныхъ имъ въ то время, когда онъ, колѣнопреклоненный передъ крестомъ, вступалъ въ общество кающихся; далѣе двѣ благочестивыхъ проповѣди, написанныя имъ по просьбѣ членовъ этого братства, сборникъ духовныхъ стихотвореній и наконецъ Via Crucis или Размышленія надъ переходомъ I. Христа изъ судилища Пилатова на Голгофу {Obras, Tom. XIII, etc.}. Одни изъ этихъ стихотвореній дышатъ глубокой и торжественной набожностью {Напр. сонетъ, начинающійся словами; "Yo dormird en el polvo" ("Я буду спать въ пыли") см. Obras, Tom. XIII, р. 186.} другія отличаются странной вульгарностью и грубостью тона {Таково напр. стихотвореніе: "Gertrudis siendo Dios tan amoroso" (Obras. Tom. XIII, p. 223).} и только весьма немногія причудливы и безсодержательны {Нѣкоторыя изъ нихъ даже просто пошлы; таковъ напр. сонетъ: "Quando en tu alcazar de Sion". (Obras, Tom. XIII, p. 225).}. Нѣкоторыя изъ религіозныхъ романсовъ Лопе до сихъ поръ поются на улицахъ Мадрита нищими слѣпцами; этотъ фактъ служитъ доказательствомъ благочестивыхъ чувствъ, наполнявшихъ по крайней мѣрѣ по временамъ душу ихъ автора. Эти стихотворенія, равно какъ и изданное четыре года спустя повѣствованіе о мученической смерти множества христіанъ въ Японіи въ 1614 {Triumfo de la Fd en los Reynos del Japon. (Obras, Tom. XVII).} наполняютъ собою сборники смѣшанныхъ произведеній, напечатанныхъ Лопе между 1612 и 1620 г.; все остальное время этого періода его жизни наполнено его блестящими трудами въ области свѣтской и духовной драмы.

Въ 1620 г. для Лопе представился удачный случай выступить передъ дворомъ и публикой въ роли духовнаго лица и драматурга, какъ нельзя болѣе соотвѣтствовавшей его способностямъ и притязаніямъ. Это было по случаю канонизаціи св. Исидора, въ честь котораго Лопе двадцать лѣтъ тому назадъ написалъ стихотвореніе, положившее основу его популярности, какъ поэта, въ этотъ длинный промежутокъ времени слава святаго значительно возрасла. Филиппъ III со времени своего исцѣленія не переставалъ ходатайствовать передъ церковью о причтеніи къ лику святыхъ того, чьей чудотворной силѣ онъ былъ обязанъ своимъ выздоровленіемъ. Наконецъ ходатайство его увѣнчалось успѣхомъ и 19 мая 1620 г. была назначена беатификація благочестиваго "мадритскаго пахаря".

Въ то время большіе города Испаніи пользовались подобными торжествами какъ удобными случаями для назиданія толпы и прославленія своихъ національныхъ поэтовъ. Церковь охотно освящала своимъ авторитетомъ объявленныя по этому поводу поэтическія состязанія, которыми она хотѣла по возможности замѣнить рыцарскіе турниры, производившіе въ Европѣ въ продолженіе многихъ столѣтій далеко не назидательное впечатлѣніе. Эти поэтическія состязанія, сопровождаемыя различными призами и наградами, носили названіе поэтическихъ турнировъ (Justas poéticas) и въ скоромъ времени сдѣлались однимъ изъ самыхъ любимыхъ народныхъ празднествъ. Мы уже имѣли случай говорить объ этихъ торжествахъ, начало которыхъ относится къ концу XVI столѣтія, по поводу полученія Сервантесомъ перваго приза въ Сарагоссѣ въ 1595 г. {См. выше Томъ I, стр. 279.} Что до Лопе, то онъ получилъ первую награду въ іюнѣ 1608 въ Толедо {Конкурсное произведеніе Лопе былъ шуточный романсъ, не имѣющій большихъ поэтическихъ достоинствъ. Онъ помѣщенъ въ Obras Sueltas Tom. XXI, рр.-- 171--177.}, а въ сентябрѣ 1614 онъ былъ избранъ судьею поэтическаго состязанія по случаю беатификаціи св. Терезы въ Мадритѣ, гдѣ произвелъ большое впечатлѣніе на публику своимъ мелодическимъ голосомъ и своей манерой чтенія стихотвореній {Свѣдѣнія о поэтическихъ состязаніяхъ этого времени можно найти у Наваретте (Vida de Cervantes, § 162 и Примѣчанія и въ испанскомъ переводѣ моего труда. (Tom. III, рр. 527--529). Я имѣлъ случай просматривать нѣкоторыя изъ этихъ конкурсныхъ стихотвореній; поэтическое достоинство ихъ весьма не велико. Описаніе поэтическихъ турнировъ находится въ сборникѣ Iustа Poetіca въ честь Мадонны Сарогосской, составленномъ Хуаномъ Батистой Фелисса де Касересъ (Çaragossa, 1629, in 4-to), въ которомъ фигурируютъ loseph de Valdivielso и Vargas Machuca. Съ теченіемъ времени состязанія эти происходили такъ часто, что сдѣлались смѣшными. Въ "Caballero Descortes" Саласа Барбадильо (Madrid, 1621, in 12-mo f. 99 etc.) описано стихотворное состязаніе по поводу отысканной шляпы. Въ другомъ сатирическомъ произведеніи того же автора (La Estal'eta del Dios Momo, 1627), состоящемъ изъ ряда писемъ, въ которыхъ описываются современныя глупости и чудачества. Въ XVII письмѣ Барбодильо говорить о сапожникѣ, устроивающемъ поэтическое состязаніе и предлагающемъ призы для него. Нерѣдко случалось, что эти литературные турниры имѣли чисто духовный характеръ. Такимъ характеромъ отличалось состязаніе, устроенное по случаю канонизаціи см. Петра изъ Альконтары въ 1670 г., состоявшее изъ чтенія 16 проповѣдей, приложенныхъ къ написаннымъ по этому случаю стихотвореніямъ.-- Оно было издано Антоніо де Уэрта подъ заглавіемъ Trimfоs Glorioses и состоитъ изъ 415 страницъ. Едва-ли во всѣхъ литературахъ найдется болѣе скучная книга.}.

Беатификація святаго, считавшагося патрономъ Мадрита, имѣло гораздо большее національное значеніе, чѣмъ всѣ предшествующія торжества этого рода. Въ немъ принимали живое участіе всѣ классы населенія "героическаго города" (какъ называли тогда Мадритъ), потому что всѣ они были увѣрены, что это торжество будетъ способствовать общему благосостоянію {Подробности торжества, равно какъ и написанныя по случаю его стихотворенія были напечатаны въ Мадритѣ въ 1620 въ небольшомъ in 4-to. Въ XI томѣ сочиненій Лопе онѣ занимаютъ собою около 300 страницъ. Количество стихотвореній, представленныхъ на конкурсъ, было довольно значительно, хотя впрочемъ далеко уступало количеству произведеній, обыкновенно представляемыхъ для поэтическихъ состязаній. Фигероа въ своемъ Passagère (Madrid, 1617, in 12-mo, fol. 118) разсказываетъ, что на поэтическое состязаніе, устроенное незадолго передъ тѣмъ въ Мадритѣ, для чествованія св. Антонія Падуанскаго, было представлено пять тысячъ различнаго рода стихотвореній. Лучшія изъ нихъ были развѣшены по стѣнамъ церкви и монастырей, предложившихъ темы для конкурса; остальныя были распредѣлены по всѣмъ монастырямъ Испаніи. Этотъ обычай перешелъ и въ Америку. Въ 1585 г. Бальбуэна одержалъ въ Мексикѣ побѣду надъ тремя стами конкурентовъ, См. его біографію, предпосланную академическому изданію его "Siglo de Oro". (Madrid, 1821, in 8^о).}, Церковь св. Андрея, гдѣ почивали останки блаженнаго пахаря, была украшена съ необыкновеннымъ великолѣпіемъ. Богатые мадритскіе купцы оковали церковные алтари чистымъ серебромъ; золотыхъ дѣлъ мастера положили тѣло святаго, нисколько не измѣнившееся въ продолженіи пяти вѣковъ, въ серебряную, художественно сдѣланную, раку. Другіе классы населенія принесли свои приношенія; всѣ эти пожертвованія отличались богатствомъ, которое тогда разливалось золотой рѣкой изъ рудниковъ Мексики и Перу по привиллегированнымъ сословіямъ испанскаго народа. Прямо передъ церковью была устроена великолѣпная платформа, съ которой читались присланныя на конкурсъ стихотворенія. Этой частью празднества распоряжался Лопе де Вега.

Передъ началомъ торжества было прочитано, какъ бы въ видѣ пролога, нѣсколько сатирическихъ посланій; цѣлью ихъ, которой они безъ всякаго сомнѣнія достигли, было возбудить веселое настроеніе въ собравшейся публикѣ. Вслѣдъ за этимъ Лопе открылъ торжество похвальной рѣчью въ честь св. Исидора, заключавшею въ себѣ около семи сотъ стиховъ. Далѣе слѣдовало чтеніе темъ, заданныхъ девятью музами для предстоящаго состязанія въ связи съ правилами, которыми должны руководствоваться судьи въ присужденіи наградъ. Вслѣдъ за ними началось чтеніе самыхъ стихотвореній. Въ числѣ соискателей были знаменитѣйшіе поэты того времени: Сарате, Гильенъ де Кастро, Хореги, Эспинель, Монтальванъ, Пантолеонъ, Сильвейра, юный Кальдеронъ и наконецъ самъ Лопе съ своимъ юнымъ сыномъ, также носившимъ имя Лопе. Все это происходило съ важностью, приличной значенію самого событія, но послѣ того какъ чтеніе конкурсныхъ стихотвореній было окончено, появился какой то замаскированный человѣкъ, носившій имя Томе Бургильосъ, который придалъ особое оживленіе празднеству своими забавными стихами, осмѣивая всѣхъ и все подобно gracioso народнаго театра или интермедіямъ, исполняемымъ послѣ каждаго акта на правильной сценѣ.

Лопе почти не скрывалъ, что эта сатирическая интермедія принадлежала его перу; драматическій инстинктъ вѣрно подсказалъ ему, что введеніе комическаго элемента еще болѣе оттѣнитъ важность и серьезность торжества {"Читатели должны помнить -- замѣчаетъ Лопе -- что стихи Бурглл.тьоса чисто фиктивнаго свойства, потому что онъ самъ не появлялся на сценѣ и все произносимое отъ его имени маской имѣетъ цѣлью сообщить всему торжеству болѣе пикантности." Такъ какъ Бурглльосъ не являлся лично на конкурсъ, то публика думала, что это было лицо вымышленное самимъ Лопе. (Obras, Tom. XI, р, 401, см. также ibid. р. 528. Розелль (Bibl. Rivadeneyra, XXXVIII, Prologo. p. XVI, примѣчаніе), увѣряетъ, что стихотворенія приписываемыя Томе Бургилльосу, переписанныя собственной рукой Лопе, находятся у Маркиза Пидаля.}. Всѣ представленныя на конкурсъ стихотворенія были имъ прочитаны съ замѣчательнымъ искусствомъ, а въ заключеніе онъ прочелъ написанный размѣромъ народныхъ романсовъ забавный перечень всего происходившаго. Послѣ всего этого судьи провозгласили имена побѣдителей, но кто они были мы не знаемъ, такъ какъ списокъ ихъ не дошелъ до насъ. Что до самихъ конкурсныхъ стихотвореній, то Лопе не замедлилъ издать всѣ, какъ удачныя, такъ и неудачныя.

Два года спустя совершилось еще большее торжество. Въ началѣ царствованія Филиппа IV переговоры, которыя велъ его предшественникъ съ папой, увѣнчались полнымъ успѣхомъ, и глава католической церкви повелѣлъ, чтобъ св. Исидоръ вмѣстѣ съ тремя другими благочестивыми испанцами былъ причисленъ къ лику святыхъ путемъ формальной канонизаціи. Населеніе Мадрита обратило вниманіе въ папской буллѣ лишь на то, что относилось къ своему любимому святому и патрону. Почести, оказанныя св. Исидору, были чрезвычайныя {Описаніе всѣхъ церемоній этого втораго великаго народнаго торжества съ относящимися сюда стихотвореніями издано въ 1G22 г. въ Мадритѣ in 4-ю и наполняетъ собою XII томъ Obras Sueltas Лопе.}. Праздникъ, устроенный по этому случаю, длился цѣлыхъ девять дней. Въ разныхъ частяхъ города было воздвигнуто восемь пирамидъ, болѣе чѣмъ въ семьдесятъ футовъ каждая, кромѣ того было устроено девять великолѣпныхъ алтарей, замокъ, временный театръ и разбитъ роскошный садъ. Лучшіе дома города были убраны великолѣпными тканями и коврами; религіозныя процессіи, въ которыхъ самые знатныя лица добровольно приняли на себя исполненіе самыхъ низменныхъ ролей, то и дѣло двигались по улицамъ. Ко всему этому присоединилось популярнѣйшее изъ народныхъ увеселеній -- бои быковъ, въ которыхъ для забавы публики было принесено въ жертву болѣе двухъ тысячъ этихъ благородныхъ животныхъ.

Часть торжества составляло поэтическое состязаніе, происходившее 19 мая, ровно черезъ два года послѣ беатификаціи. Лопе по прежнему появился на сценѣ, устроенной какъ разъ передъ церковью св. Андрея. Снова выступили на состязаніе знаменитѣйшіе современные поэты, желавшіе почтить память знаменитаго святаго; снова появился Томё Бургильосъ съ своими забавными выходками. Лопе получилъ первую награду, прочія были розданы Сарате, Кальдерону, Монтальвану и Гильену де Кастро. На подвижныхъ сценахъ были представлены въ присутствіи короля, двора и многочисленной публики, двѣ пьесы, одна изъ дѣтства, другая изъ молодости святаго, заказанныя Лопе городомъ. Благодаря всему этому, Лопе игралъ главную роль въ празднествѣ, прекрасно характеризующемъ и духъ времени и религію, подъ сѣнью которой онъ совершался. Полное описаніе празднества съ приложеніемъ конкурсныхъ стихотвореній и своихъ собственныхъ пьесъ было издано Лопе въ концѣ года.

Успѣхъ Лопе на этихъ двухъ празднествахъ несомнѣнно льстилъ его самолюбію. Оба празднества происходили при большемъ стеченіи публики, тема для поэтическихъ состязаній была одна изъ самыхъ популярныхъ; все это вмѣстѣ взятое способствовало его популярности гораздо больше, чѣмъ его успѣхи на драматическомъ поприщѣ. Въ особенности были приняты публикой съ восторгомъ забавныя, хотя и нерѣдко весьма грубыя, сатирическія выходки Томе Бургилльоса. Успѣхъ ихъ побудилъ Лопе написать множество стихотвореній въ подобномъ тонѣ, а въ 1634 г. онъ издалъ подъ псевдонимомъ Бургилльоса цѣлый томъ сатирическихъ произведеній. Большинство ихъ составляютъ сонеты и небольшія поэмы, изъ которыхъ нѣкоторыя отличаются замѣчательной комической солью, не говоря уже о плавномъ стихѣ, составляющемъ достоинство всѣхъ ихъ вообще. На одной изъ нихъ, которая къ тому же отличается болѣе значительнымъ объемомъ, слѣдуетъ остановиться подробнѣе.

Это герои -- комическая поэма въ шести пѣсняхъ, написанная различными размѣрами и носящая заглавіе Gatomachia или Кошачья Война, потому что въ ней описывается поединокъ между двумя котами, влюбленными въ одну кошку. Подобно всѣмъ произведеніямъ этого рода, не исключая отсюда и Ватрахоміомахіи, поэма Лопе черезъ чуръ длинна. Въ ней около 25,000 стиховъ, написанныхъ самыми разнообразными размѣрами. Но если поэма Лопе не первая по времени изъ произведеній этого рода въ испанской литературѣ, то она несомнѣнно первая по внутреннимъ достоинствамъ. Въ особенности хороши послѣднія двѣ пѣсни (Silvas), написанныя отчасти въ стилѣ Аріосто, отчасти въ духѣ народныхъ романсовъ и отличающіяся замѣчательной игривостью и остроуміемъ. Вслѣдствіе этого поэма Лопе съ самаго появленія своего пользовалась большой популярностью въ Испаніи, да и въ настоящее время изъ смѣшанныхъ произведеній Лопе она читается едва ли не болѣе всѣхъ. Въ изданіи поэмы 1794 г. утверждается, хотя и безъ солидныхъ доказательствъ, что Томе Бургилльосъ былъ дѣйствительное лицо; нашлось весьма мало людей, которые этому повѣрили, и хотя самъ Лопе въ предисловіи къ первому изданію поэмы и распространяется объ ея мнимомъ авторѣ, но это не могло никого ввести въ заблужденіе, ибо тотъ же Лопе уже на первомъ празднествѣ въ честь св. Исидора почти прямо заявилъ, что Бургильосъ лицо имъ вымышленное, для того чтобы придать больше пикантности литературному состязанію. Фактъ этотъ вполнѣ подтверждается какъ предпосланнымъ поэмѣ цензурнымъ одобреніемъ, подписаннымъ Кеведо, такъ и слѣдующимъ за нимъ стихотвореніемъ Коронеля {Изданіе поэмы, отстаивающее реальность личности Бургилльоса, перепечатано въ XVII томѣ "Poesis Castelianas", собранныхъ Фернандесомъ и другими учеными. Но кромѣ словъ самого Лопе, приведенныхъ въ предъидущемъ примѣчаніи, можно привести слова Кеведо изъ Aprobaccion, что "слогъ поэмы таковъ, какой встрѣчается только въ собственныхъ произведеніяхъ Лопе", а Коронель въ своихъ предпосланныхъ поэмѣ стихахъ (Décimas), прямо говоритъ, что "стихъ поэмы обличаетъ перо Феникса Испаніи" -- слова, которыя Лопе никогда бы не напечаталъ, если бы въ самомъ дѣлѣ поэма была написана кѣмъ-либо другимъ. Стихотворенія, приписываемыя Томб Бургилльйосу, перепечатаны въ XIX томѣ Obras Sveltas съ изданія 1634 г., вышедшаго подъ редакціею самого Лопе. Прекрасный нѣмецкій переводъ поэмы Лопе помѣщенъ въ Bertuch's, Magazin der spanischen und portugiesischen Literatur, Dessau, 1781, Band I.}.

Въ 1621 г. въ промежуткѣ между двумя празднествами въ честь св. Исидора Лопе издалъ "борникъ своихъ произведеній", въ которомъ помѣщена между прочимъ поэма Филомена. Первая пѣснь этой поэмы содержитъ въ себѣ миѳологическую исторію Тезея и Филомены; вторая -- аллегорическое оправданіе самого себя подъ видомъ защиты соловья отъ завистливаго дрозда. Кромѣ того въ томъ же сборникѣ находятся Тапада -- стихотворное описаніе помѣстья герцога Браганцскаго въ Португаліи; Андромеда съ миѳологическимъ сюжетомъ, какъ и Филомена; Судьба Діаны (Las Fortunas de Diana), самая ранняя изъ прозаическихъ повѣстей Лопе; нѣсколько поэтическихъ посланій и небольшихъ поэмъ и переписка по поводу такъ-называемой Новой поэтической школы (Nueva Poesia), гдѣ находятся злыя выходки по поводу бывшей тогда въ большой модѣ поэтической школы Гонгоры {Поэмы напечатаны во второмъ томѣ Obras Sueltas; Разсужденіе о новой школѣ поэзіи въ четвертомъ (стр. 459--482). Сюда должны быть отнесены различныя выходки по адресу Гонгоры, разсѣянныя въ другихъ сочиненіяхъ Лопе и въ особенности его сонетъ, Boscan, tarde lleganios, вошедшій впослѣдствіи въ Laurel de Apolo (1630, f. 123); все это показываетъ, что если иногда Лопе и самъ писалъ бывшимъ тогда въ модѣ изысканнымъ слогомъ, онъ тѣмъ не менѣе всегда былъ противникомъ аффектаціи. Новеллы этого сборника вошли въ VIII томъ Obras Sneltas. Слѣдуетъ замѣтить, что и въ Доротеѣ есть сонетъ, начинающійся словами "Palulaudo de cultо, Claudio amigo", посвященный осмѣянію современнаго аффектированнаго стиля (Cultismo).}. Взятый въ цѣломъ, сборникъ мало прибавитъ къ поэтической славѣ Лопе, но отдѣльныя части его, напр. отрывки изъ посланій и Филомены полны глубокаго интереса по существующимъ въ нихъ намекамъ на обстоятельства личной жизни великаго испанскаго поэта.

Второй сборникъ подобнаго же смѣшаннаго содержанія былъ изданъ Лопе въ 1624. Въ немъ помѣщены три поэмы, написанныя октавами: Цирцея -- не совсѣмъ удачная обработка извѣстнаго эпизода Одиссеи; Утро св. Іоанна (lа Mañana de San Juan) -- описаніе граціознаго народнаго праздника, такъ какъ онъ праздновался въ то время и легенда о. происхожденіи Бѣлой Розы. Къ нимъ Лопе присоединилъ нѣсколько посланій въ прозѣ и стихахъ и три небольшихъ повѣсти въ прозѣ, составляющія вмѣстѣ съ упомянутой выше повѣстью, все что было имъ издано въ области романическаго вымысла {Три поэмы помѣщены въ третьемъ томѣ Obras Sueltas; посланія -- въ первомъ (стр. 279 и т. д.), а повѣсти въ осьмомъ.}.

Эти три повѣсти безспорно составляютъ украшеніе сборника. Весьма вѣроятно, что онѣ были написаны въ подражаніе повѣстямъ Сервантеса, изданнымъ одиннадцать лѣтъ назадъ и пользовавшимися большой извѣстностью во всей Европѣ.-- Но область романическаго вымысла также мало соотвѣтствовала таланту Лопе, какъ драматическая дѣятельность Сервантесу. Повидимому онъ самъ понималъ это, ибо въ предисловіи къ первой новеллѣ, онъ сознается, что только желаніе угодить одной дамѣ побудило его выступить въ той области литературнаго творчества, которую онъ считалъ себѣ чуждой; три остальныя повѣсти, посвященныя той же особѣ, по всей вѣроятности, возникли подъ вліяніемъ того же чувства {Obras Sueltas, Tom. VIII, p. 2; см. также предисловіе къ третьему, тому. Серда-и-Рико, издавая эти повѣсти Лопе, замѣчаетъ, что лучшія повѣсти на испанскомъ языкѣ принадлежатъ Сервантесу и что Лопе настолько хорошъ насколько онъ съумѣлъ овладѣть манерой Сервантеса (Tom VIII, Prblogo, p. VI).}. Ни одна изъ этихъ повѣстей не произвела при своемъ появленіи большаго эффекта, но двадцать лѣтъ спустя онѣ были перепечатаны вмѣстѣ съ четырьмя другими повѣстями подобнаго же пошиба, не принадлежащими Лопе. Лучшая изъ повѣстей этого сборника -- послѣдняя, "El zeloso para morir" (Ревнивый до смерти), хотя и она оканчивается довольно неискусно увѣреніемъ, что за ней будетъ слѣдовать другая. Всѣ эти повѣсти помѣщены въ полномъ собраніи смѣшанныхъ произведеній Лопе (Obras Sueltas), хотя только первыя четыре имѣютъ право считаться его произведеніями {Отдѣльныя изданія всѣхъ этихъ восьми повѣстей выходили въ Сарагоссѣ (1648), Барселонѣ (1650) и другихъ мѣстахъ. Существуетъ путаница относительно помѣщенныхъ въ этомъ сборникѣ стихотвореній, ибо нѣкоторыя изъ нихъ вошли впослѣдствіи въ собраніе сочиненій Сарате (Alcala, 1651. Ср. Obras Sueltas, Tom. III, p. III). Но подобныя смѣшенія не рѣдкость въ испанской литературѣ и мы возвратимся къ нимъ, когда будемъ говорить о Сарате.}.

Въ годъ, предшествующій изданію этихъ повѣстей, мы видимъ Лопе въ новой роли, роли инквизитора. Одинъ бѣдный Францисканскій монахъ былъ заподозрѣнъ въ ереси; подозрѣніе это казалось тѣмъ болѣе основательнымъ, что мать его была еврейка. Изгнанный изъ двухъ монастырей, онъ помѣшался и однажды во время обѣдни въ припадкѣ яростнаго безумія выхватилъ изъ рукъ священника освященный опрѣснокъ и разорвалъ его на мелкіе кусочки. Само собою разумѣется, что онъ былъ тотчасъ же арестованъ и преданъ суду инквизиціи. Послѣдняя въ виду его упорства заключила, что онъ лютеранинъ и кальвинистъ и присоединивъ къ этому преступленію его еврейское происхожденіе, въ свою очередь предала его свѣтской власти для соотвѣтствующаго наказанія. Обыкновенное въ этихъ случаяхъ наказаніе было сожженіе живымъ, и въ январѣ 1623 оно было приведено въ исполненіе за Алькяльской заставой въ Мадритѣ. Религіозный фанатизмъ былъ возбужденъ въ высшей степени; громадныя толпы народа присутствовали при этомъ назидательномъ зрѣлищѣ; присутствовалъ и дворъ; театры и публичныя увеселенія были по этому случаю закрыты на цѣлыхъ двѣ недѣли. Современники разсказываютъ что, Лопе, выразившій въ нѣкоторыхъ мѣстахъ своей Драконтеи духъ ярой нетерпимости, былъ однимъ изъ главныхъ распорядителей этой возмущающей душу церемоніи {Разсказъ объ этомъ ауто-да-фе можно найти въ рукописной исторіи Мадрита Леона Пинелло, хранящейся въ мадритской королевской библіотекѣ. Здѣсь же мы находимъ біографическую замѣтку о самомъ Лопе, помѣченную годомъ его кончины. Извлеченіе изъ нея сдѣлано Касьяно Пеллисеромъ въ "Origen de las Comedias". Madrid, 1804, Tom. I, pp. 104--105.}.

Впрочемъ религіозный фанатизмъ не ослабилъ его любви къ поэзіи. Въ 1625 г. онъ выпустилъ въ свѣтъ поэму въ пяти пѣсняхъ Божественные Тріумфы, написанную въ стилѣ Петрарки и его любимымъ размѣромъ. Она начинается побѣдами "Божественнаго Пана" и оканчивается тріумфомъ христіанства {Obras Sueltas, Tom. XIII.}. Произведеніе это не имѣло успѣха главнымъ образомъ потому, что самое заглавіе невольно наводило на мысль сопоставлять его съ Trionfi знаменитаго итальянскаго поэта. Рядомъ съ поэмой было напечатано въ той же книгѣ небольшое собраніе стихотвореній религіознаго содержанія, постоянно увеличивавшееся съ каждымъ новымъ изданіемъ, пока оно въ свою очередь не выросло въ цѣлую книгу. Нѣкоторыя изъ этихъ стихотвореній проникнуты нѣжностью и глубокимъ чувствомъ, такова напр. канцона Лопе на смерть сына {"A la Muerte de Carlos Felix". (Obras, Tom XIII, p. 365).} и сонетъ на свою собственную смерть, начинающійся словами: "Я буду почивать въ прахѣ" (Yo dormirè en el polvo), но за то другія, напр. Vilancіcos къ св. таинству причащенія, отличаются неумѣстнымъ легкомысліемъ, а подчасъ грубымъ и чувственнымъ оттѣнкомъ {См. въ особенности два первыхъ (Obras Sueltas, Tom XIII, p. 413 и 423.}. Всѣ они вмѣстѣ взятыя даютъ намъ прекрасное понятіе о томъ, что разумѣли благочестивые и просвященные люди XVII в. подъ именемъ религіи,-- Подобное замѣчаніе примѣняется въ полной мѣрѣ къ поэмѣ Лопе Трагическая Корона (Corona Trágica), основанной на трагической судьбѣ Маріи Стюартъ и изданной въ 1627 г., ровно черезъ сорокъ лѣтъ послѣ ея смерти {Она перепечатана въ четвертомъ томѣ Obras Sueltas.}. Она состоитъ изъ пяти пѣсенъ, написана восьми-строчными стансами и по мысли Лопе должна была служить образчикомъ религіозной эпопеи, но на самомъ дѣлѣ она представляетъ собою образчикъ проникнутой нетерпимостью религіозной конгроверсы. Марія изображена здѣсь чистой и святой мученицей католицизма, тогда какъ Елисавета поочередно именуется Іезавелью и Аталіей, причемъ Филиппу почти ставится въ вину, что онъ, бывши въ качествѣ супруга Маріи Тюдоръ королемъ Англіи, пощадилъ ея сестру {Это ужасное мѣсто находится на стр. 5. Въ письмѣ къ мальтійскому уполномоченному Овандо, припечатанному въ концѣ Laurel deApolo (Madrid 1630, f. 118) Лопе упоминаетъ о своей поэмѣ и говоритъ, что она писана въ деревенскомъ уединенія, когда душа человѣка проникается мягкимъ и кроткимъ настроеніемъ.}. Вообще говоря, это довольно скучное произведеніе; оно начинается исторіей Маріи Стюартъ, которую она сама разсказываетъ находившимся при ней въ тюрьмѣ дамамъ, и оканчивается ея смертью на эшафотѣ. Поэма Лопе насквозь проникнула религіознымъ духомъ, одушевлявшимъ собой каждаго испанца эпохи Филиппа II, тѣмъ духомъ, который -- ненужно упускать этого изъ виду -- придалъ особый характеръ испанской инквизиціи. Можетъ быть въ силу этого Лопе считалъ свою поэму достойной посвященія папѣ Урбану VIII, который самъ написалъ эпитафію на смерть несчастной шотландской королевы, о. чемъ Лопе не преминулъ упомянуть въ предисловіи, сказавши, что папа предрекъ беатификацію Маріи. Льстивая выходка Лопе была принята благосклонно. Папа написалъ ему любезное письмо, возвелъ его въ степень доктора богословія, прислалъ ему мальтійскій крестъ св. Іоанна и назначилъ его въ почетныя должности Фискала апостольской камеры и нотаріуса римскихъ архивовъ. Такимъ образомъ мѣра духовныхъ отличій, о которыхъ развѣ только могъ мечтать Лопе, была полна.

Въ 1630 г. Лопе издалъ поэму Лавръ Аполлона, нѣсколько напоминающую Путешествіе на Парнассъ Сервантеса, но только болѣе обширную, болѣе обработанную и еще болѣе неудовлетворительную. Въ ней описывается поэтическій праздникъ, данный богомъ поэзіи въ апрѣлѣ 1628 г. на горѣ Геликонѣ. На этомъ праздникѣ были присуждены награды болѣе чѣмъ тремъ стамъ испанскимъ поэтамъ. Огромность этой цифры не замедлила отразиться и на изложеніи поэмы, которое сдѣлалось крайне монотоннымъ отчасти вслѣдствіе невозможности ярко охарактеризовать множество ординарныхъ поэтовъ, отчасти вслѣдствіе того, что Лопе задался цѣлью похвалить каждаго изъ нихъ. Поэма приняла вслѣдствіе этого чрезвычайные размѣры: она распадается на десять silvas и содержитъ въ себѣ болѣе семи тысячъ стиховъ {Къ XXXVIII томѣ Biblioteca de Autores Españoles (Madrid, 1856) помѣщенъ списокъ поэтовъ, упоминаемыхъ въ Laurel de Apolo, съ біографическими указаніями относительно ихъ произведеній, большинство которыхъ не лишено литературнаго значенія. Сотый томъ, заключающій въ себѣ извлеченіе изъ Obras Sueltas Лопе по изданіи Серда-и-Рико (въ двадцати одномъ томѣ) составленъ весьма умѣло дономъ Костяномъ Роселемъ.}. Въ той же книгѣ Лопе напечаталъ, кромѣ нѣсколькихъ мелкихъ стихотвореній, драматическую эклогу въ семи сценахъ, которая раньше была представлена въ присутствіи короля и двора съ необыкновенной роскошью и великолѣпіемъ постановки -- обстоятельство, доказывающее какъ высоко цѣнили Лопе, если для написанной имъ бездѣлки не пожалѣли такихъ издержекъ {Не легко объяснить, почему эти позднѣйшія произведенія Лопе попали въ первый томъ Obras Sueltas (1776--79 г.). Издатель ихъ Серда-и-Рико, быль человѣкъ ученый, но лишенный эстетическаго вкуса и критическаго такта.}.

Послѣднимъ изъ большихъ сочиненій Лопе была Доротея, длинный прозаическій романъ, разбитый на діалоги {Онъ наполняетъ собою весь седьмой томъ Obras Sueltas. Къ концу тома приложенъ списокъ пословицъ, въ немъ встрѣчающихся; ихъ не болѣе полутораста, но зато онѣ очень хороши. Онѣ главнымъ образомъ заимствованы изъ части романа, носящей заглавіе Gerarda, которая есть подражаніе Целестинѣ.}. Онъ былъ написанъ Лопе еще въ юности и -- какъ уже было выше замѣчено -- содержитъ въ большей или меньшей степени факты изъ юношеской жизни поэта. Какъ бы то ни было, но извѣстно, что Лопе питалъ особое пристрастіе къ Доротеѣ, называлъ ее самымъ любимымъ изъ своихъ произведеній (lа mas querida de sus obras) и говорилъ, что въ старости онъ тщательно пересмотрѣлъ свой юношескій трудъ я сдѣлалъ къ нему много добавленій {Въ эпилогѣ къ Клавдію Лопе выражается такъ: "Доротея, посмертное дитя моей музы и мое послѣднее и самое любимое произведеніе, до сихъ поръ жаждетъ своего появленія на свѣтъ". (Obras, Tom. IX, p. 867).}. Доротея впервые вышла въ свѣтъ въ 1632 г. Значительное количество стиховъ пестрятъ собою прозаическую ткань изложенія, отливающую во многихъ мѣстахъ свѣжестью и реальностью красокъ, которые бросаютъ свѣтъ на жизнь Лопе въ періодъ предшествующій его участію въ экспедиціи Непобѣдимой Армады. Герой романа Фернандо -- поэтъ подобно Лопе. Онъ влюблялся не разъ, былъ даже женатъ и подъ конецъ своей жизни отказывается отъ Доротеи, которую любилъ въ юности, и поступаетъ въ монахи. Все это разсказывается въ пяти длинныхъ актахъ, безъ обдуманнаго плана, даже безъ строгой послѣдовательности между отдѣльными сценами. Въ настоящее время Доротея Лопе, если и читается, то только ради своей образцовой роскошной прозы, ради заключающихся въ ней просвѣтовъ въ душу автора, да отчасти развѣ ради вставленныхъ въ нее стихотвореній, большинство которыхъ вызвано на свѣтъ событіями, не имѣющими никакого отношенія къ содержанію романа.

Послѣднее произведеніе, отданное въ печать Лопе, была эклога въ честь одной португальской дамы, а послѣдняя вещь имъ написанная -- это небольшая поэма El Sigio de Oro (Золотой вѣкъ), замѣчательная по силѣ и гармоніи стиха и сонетъ на смерть одного изъ своихъ друзей {Всѣ эти три произведенія, любопытныя какъ послѣдніе поэтическіе плоды музы Лопе -- помѣщены въ его Obras Sueltas, Tom. IX рр. 2 и 10 и T. X, р. 193. У меня есть списокъ съ древнѣйшаго весьма рѣдкаго изданія этихъ произведеніи, приготовленнаго къ печати самимъ Лопе. Въ подлинникѣ оно носитъ заглавіе: Filis, Egloga a la Decima Musa, Dona Bernarda Ferriera de la Cerda, Señora Portuguese, Frei Lope Felix de Vega Carpio, del abito de San Juan. Ano 1635". Это плохо напечатанная книжечка, состоящая всего изъ одиннадцати листочковъ in 12^о. Дама, которой Лопе посвятилъ свои послѣднія произведенія, была извѣстная поэтесса того времени. См. о ней ниже Гл. XXVIII.}. Всѣ эти произведенія вошли въ сборникъ произведеній Лопе, большею частью драматическаго содержанія, изданный его зятемъ Луисомъ де Усатеги черезъ два года послѣ смерти поэта.

По мѣрѣ того, какъ жизнь Лопе подвигалась къ концу, религіозное, окрашенное мрачнымъ фанатизмомъ, настроеніе все болѣе и болѣе овладѣвало его душой. Это настроеніе отражается во многихъ его произведеніяхъ этой эпохи; подъ конецъ оно достигло такой силы, что онъ почти постоянно находился въ состояніи, которое въ то время уже начинали называть ипохондріей {"Постоянное меланхолическое настроеніе, которое недавно стали называть ипохондріей" -- такъ называетъ эту болѣзнь Монтальванъ. Далѣе у него слѣдуетъ разсказъ о послѣднихъ минутахъ Лопе, (Obres, Tom. XX, рр. 37 и слѣд. См. также Baena, Hijos de Madrid, Tom. Ш, pp. 360--363. Подобный взглядъ на меланхолію высказанъ Кальдерономъ въ послѣднемъ актѣ (Jornada) его пьесы Врачъ своей чести. На вопросъ Хацинты, что такое ипохондрія? Кокинъ отвѣчаетъ:

Es una enfermedad que no la habia

Habrá dos años, ni en el mundo era.

Гарценбушъ относитъ эту пьесу на довольно солидныхъ основаніяхъ къ 1635 г., году смерти Лопе, стало быть два опредѣленія ипохондріи совершенно совпадаютъ другъ съ другомъ.}. Въ первыхъ числахъ августа онъ почувствовалъ себя необыкновенно слабымъ и впалъ въ страшное уныніе, окончательно подкосившее остатокъ его силъ. Тѣмъ не менѣе, онъ думалъ только о своей душѣ: доведенный до крайняго истощенія силъ, онъ все еще продолжалъ поститься, и однажды, неизвѣстно по какому случаю, такъ немилосердно отбичевалъ себя, что на полу его комнаты остались слѣды крови. Съ этихъ поръ онъ уже болѣе не поправлялся. Въ эту же ночь ему сдѣлалось хуже и, исполнивъ съ чувствомъ покорности и благоговѣнія всѣ обряды, предписанные церковью, онъ испустилъ духъ 27 августа 1635 г. на семьдесятъ третьемъ году своей жизни, сожалѣя только о томъ, что не посвятилъ всей своей жизни Богу.

Впечатлѣніе, произведенное его смертью, было такъ сильно, какъ это рѣдко бываетъ даже при потерѣ людей, отъ жизни которыхъ зависитъ благосостояніе всего народа. Другъ и покровитель Лопе, герцогъ де Сесса, которому онъ, умирая, оставилъ свои рукописи, устроилъ ему похороны, соотвѣтствующіе своему богатству и своему высокому общественному положенію {См. замѣчательное посвященіе Лопе своихъ комедій герцогу де Сесса (Tom. IX, 1618). Маркизъ де Пидаль, щедрый покровитель испанской литературы и одинъ изъ первыхъ знатоковъ ея древняго періода, по слухамъ обладаетъ значительнымъ собраніемъ писемъ Лопе къ герцогу де Сесса, котораго онъ называлъ Люссиндо. Я надѣюсь, что рано или поздно эти письма будутъ изданы въ свѣтъ.}. Они продолжались цѣлыхъ девять дней. Громадныя толпы народа присутствовали при церемоніи {Въ предисловіи къ "Fama immortal del Fenix de Europa" Хуана де ля Пенья (Madrid, 1635, f. 16, in 12-mo), одномъ изъ многихъ произведеній, вызванныхъ смертью Лопе мы читаемъ, что "el concurso de gente que acudió a su casa а verle у al entierro fue el mayor que se ha visto".}. Священнодѣйствовали три епископа и первые сановники государства шли за гробомъ.

Число стихотвореній, вызванныхъ смертью Лопе, достигло баснословной цифры. Изъ стихотвореній, написанныхъ въ одной Испаніи, образовался объемистый томъ, заключающійся драматической апоѳеозой Лопе. Другой такой же величины томъ составился изъ стихотвореній, написанныхъ въ Италіи {См. Obras Sueltas, Tom. XIX--XXI, гдѣ перепечатаны стихотворенія, вызванныя смертью Лопе и написанныя на языкахъ испанскомъ, латинскомъ, французскомъ, итальянскомъ и португальскомъ. Испанскія стихотворенія были собранныя Моптальваномъ, предпославшимъ имъ свою "Fama Póstuma de Lope de Vega," можно разсматривать какъ нѣкотораго рода поэтическое состязаніе въ честь великаго поэта, въ которомъ конкурировали болѣе полутораста современныхъ поэтовъ.}. Но трогательнѣе всего была просьба его нѣжно любимой дочери, уже четырнадцать лѣтъ затворившейся въ монастырѣ, которая просила, чтобы похоронная процессія прошла мимо ея монастыря и позволила ей взглянуть въ послѣдній разъ на дорогія черты своего великаго отца, а торжественнѣе всего были слезы многочисленной толпы, провожавшей любимаго писателя въ его послѣднее жилище {Obras Sueltas, Tom. XX, p. 42. При составленіи этой главы я многимъ обязанъ прекрасной статьѣ Соути о смѣшанныхъ произведеніяхъ Лопе, помѣщенной въ Quarterly Review 1818, No 85.

Духовное завѣщаніе Лопе, сколько мнѣ извѣстно, никогда не было напечатано вполнѣ. Благодаря любезности лорда Голланда, у меня есть списокъ съ него. Это тотъ самый списокъ, который Наваррете послалъ своему отцу, біографу Лопе и который, по его словамъ, онъ нашелъ въ "El Arihivio de Escrituras de Madrid", отыскивая духовное завѣщаніе Сервантеса. Въ виду важности этого любопытнаго документа я позволяю себѣ привести его въ подлинникѣ:

"TESTAMENTO DE LOPE DE VEGA.

"En el nombre de Dios nuestro Señor, amen. Sepan los que vieren esta escritura de testamento у ultima voluntad, como yo Frey Lope Félix de Vega Carpio, Presbitero de la sagrada religion de San Juan, estando enferme en la cama de enfermedad que Dios nuestro Señor fué servido de me dar, y en mi memoria, juicio у entendimiento natural, creyendo у confesando, como verdaderamente creo у confieso, el misterio de la Ssma. Trinidad, Padre, Hijo y Espiritu Santo, que son très personas y un solo Dios verdadero, y lo dénias que créé у ensena la Santa Madré Iglesia Catölica Romana, y en esta fe me güelgo haber vivido у protesto vivir y morir: y con esta invocacion divina otorgo mi testamento, desapropiamiento у declaration en la forma siguiente.

"Lo primero, encomiendo mi aima á Dios nuestro Señor que la hizo у crié á su iinagen у semejanza y la redimió por su preciosa sangre, al quai suplico la perdone у lleve á su sánta gloria, para lo quai póngo por mi intercesora á la Sacratisima Virgen Maria, concebida sin pecado original, y á todos los Santos у Santas de la corte del cielo; y defunto mi cuerpo sea restituido á la tierra de que fué formado.

"Difunto mi cuerpo, sea vestido con las insignias de la dicha religion de San Juan, у sea depositado en la iglesia у lugar que ordenara el exîmo. sr. Duque de Sessa mi señor; y paguese los derechos.

"El dia de mi entierro, si fuere hora y si no otro siguiente, se diga por mi aima misa cantada de cuerpo presente en la forma que se acostumbra con los demas religiosos; y en quanto al acompanamiento de mi entierro, honras, no venario y demas exóguias y misas de aima y rezadas que por mi alma se han de decir, lo dexo al parecer de mis albaceas, ó de la persona que legitimamente le tocare esta disposicion.

"Declare que, antes de ser sacerdote у religiose, fui casado segun orden de la Santa Madre Iglesia con Da. Juana de Guardio, hija de Antonio de Guardio у Da. Maria de Collantes, su muger, difuntos, vecinos que fueron desta villa, у la dha. mi muger traxó por dote suyo а mi poder viente у dos mil trescientos у ochenta у dos rs. de plata doble. é yo la hice de arras quinientos ducados de que otorgué escritura ante Juan de Piiia, у dellos soy deudor á D". Feliciana Félix del Carpio, mi hija tinica у de la dicha de mi muger, а quien mando se paguen у restituyan de lo mejor de mi hacienda con las ganancias que le tocare.

"Declare que la dicha Da. Feliciana, mi hija, esta casada con Luis de Usátegui, vecino de esta villa, у al tiempo que se trald el dicho casamiento le ofreci cinco mil ducados de dote, compreheiidiéndose en ellos lo que á la dicha mi hija le tocase de sus abuelos maternos, у dellos otorgo scriptura ante el dho. Juan de Piña, а que me remito, у respecte de haber estado yo alcanzado no he pagado ni salisfecho per cuento de la dicha dote inrs. ni otra cosa alguna, aunque he cobrado de la herencia del otro mi suegro algunas eantidades, como pareeerá de las cartas de pago que ho dado: mando se les paguen los dho. cinco mil ducados.

"А las mandas forzosas si algun derecho tienen. les uiando quatro rs.

"А los lugares santos de Jerusalem mando veinte rs.

"Para casamiento de doncellas güérfanas un real = у para auyda de la beatificacion de la Beata Maria de la Cabeza otro real.

"Y para cumplir у pagar este mi testamento у declaracion, nombre por mis albaceas á el dho. exîmo. sr. Duque de Sessa, Dn. Luis Fernandez de Cordoba, у Luis de Usategui, mi yerno, у á qualquiera de los dos in sólidum, a los quales con esta facultad doy podcr para que luego que yo fallezca vendan de mis bienes los necesarios, у cumplan este testamento, y les dure el ano del albaceazgo.

"Declare que el Rey nuestro señor (Dios le gue.) usando de su benignidad у largueza, ha muchos anos que en remuneracion de el mucho afecto у voluntad con que le he servido, me ofreció dar un oficio para la persona que casase con la dha. mi hija, conforme á la calidad de la dha. persona, у porque con esta esperanza tuvo efecto el dho. matrimonio, у el dho. Luis de Usátegui, mi yerno, es hombre principal у noble, у esta muy alcanzado, suplico а S. М. con toda humildad у al exîmo. sr. Conde Duque en atencion de lo referido honre al dho. mi yerno, haciéndole merced, como lo fio de su grandeza.

"Cobrese todo lo que parecicre me deben, у páguese lo que legitimamente pareciere que vo debo.

"Y cumplido, en el remanente de todos mis bienes, derechos y acciones, nombre por mi heredera universal á la dha. Da. Feliciana Felix del Carpio, mi hija finica; у en quanto á los que pueden locar á la dha. sagrada religion de San Juan tambien cumpliendo con los estatutos della nombre а la dha. sagrada religion para que cada uno lleve lo que le perteneciere.

"Revoco у doy por ningunos у de ningun efecto todos у qualesquier testamentos, cobdicilos, desapropiamentos, mandas, legados у poderes para testar que antes de este haya fecho у otorgado por escrito, de palabra, o en otra qualquier manera que no valgaran, ne hagan fe, en juicio ni fuera dél, salvo este que es mi testamento, declaracion у desapropiamieuto, en quai quiere у manda se guarde y cumpla por tal, o como mejor haya lugar de derecho. Y lo olorgo ansf ante el presente escribano del nñmero у testigos de yuso escritos en la villa de Madrid á veinte у seis dias del mes de Agosto ano de mil у seis cientos у treinta у cinco; é yo el dbo. escribano doy fe conozco al dho. Señor otorgante, el quai parecid estaba en su juicio у entendimiento natural, у lo firnid: testigos el Dr. Felipe de Vergara medico, y Juan de Prado, platero de oro, y el licenciado, Josef Ortiz de Villena, presbitero, у D. Juan de Solis у Diego de Logroño, residentes en esta corte, y tambien lo firmáron tres de los testigos = F. Lope Felix de Vega Carpio = El Dr. Felipe de Vergara Testigo, = D. Juan de Solis = El liedo. Josef Ortiz de Villena = Ante mi: Francisco de Morales.}.

ГЛАВА XV.

Лопе де Вега (продолженіе). Характеристика его смѣшливыхъ произведеній. Его драмы. Его жизнь въ Валенсіи. Его Моралите. Его успѣхи въ Мадритъ. Громадное количество написанныхъ имъ драмъ. Ихъ содержаніе и разнообразныя формы.-- Его комедіи Плаща и Шпаги (Comedias de Сара y Espada) и ихъ характеристика.

Разсмотрѣнныя нами произведенія Лопе-де-Веги далеко не объясняютъ той популярности и любви, которой онъ пользовался чуть не съ самаго начала своего авторскаго поприща. Они безпорне отличаются большой силой оригинальности, еще большей силой творчества и поразительной плавностью стиха, но возвышенный духъ истинной поэзіи ихъ посѣщаетъ только изрѣдка; вообще говоря они страдаютъ безсвязностью и отсутствіемъ законченности, и въ большинствѣ случаевъ даже отсутствіемъ національнаго отпечатка, условливающаго собою прочное вліяніе поэтическаго таланта на народъ.

Разгадка этого факта состоитъ въ томъ, что Лопе въ своихъ, такъ-называемыхъ, смѣшанныхъ произведеніяхъ, рѣдко шелъ по пути, ведущему къ несомнѣнному успѣху. Литературное повѣтріе, господствовавшее тогда при дворѣ и въ высшихъ классахъ испанскаго общества, постоянно сбивало его съ истиннаго пути. Босканъ и Гарсильясо не болѣе какъ за полстолѣтіе прославили себя тѣмъ, что усвоили родной поэзіи поэтическія формы итальянцевъ -- сонетъ и канцону. Въ эпоху формированія таланта Лопе эти два счастливца были идолами своего времени, и послѣднему естественнымъ образомъ должна была придти мысль, что подражаніе этимъ блестящимъ образцамъ есть вѣрный залогъ успѣха. Онъ впрочемъ не думалъ на этомъ успокоиться. Чувствуя въ своей груди великія силы, онъ смѣло вступилъ въ борьбу не только съ Саннацаро и Бембо, съ которыми состязались его предшественники, но и съ Аріосто, Торквато Тассо и Петраркой. Одиннадцать его большихъ поэмъ, эпическихъ, повѣствовательныхъ и описательныхъ написаны величавымъ размѣромъ его великихъ учителей (ottava rima). Онъ кромѣ того оставилъ намъ двѣ большія пастушескія поэмы въ духѣ Аркадій Саннацаро, нѣсколько смѣлыхъ опытовъ дантовскими терцинами и массу стихотвореній во всѣхъ родахъ итальянской лирики, включая сюда около семисотъ сонетовъ.

Нужно сознаться, что во всѣхъ этихъ произведеніяхъ очень мало чисто національнаго, проникнутаго стариннымъ кастильскимъ духомъ, и если бы Лопе ограничился только этимъ, то его слава далеко бы не достигла той высоты, на которой мы ее находимъ въ настоящее время.-- Его пасторали въ прозѣ и его романы гораздо лучше его эпическихъ поэмъ; его дидактическія стихотворенія, его посланія и элегіи нерѣдко превосходны, но только тогда, когда Лопе вполнѣ стоитъ народной почвѣ, только въ своихъ Glosas, Letrillas, своихъ романсахъ и рондо, онъ достигаетъ роскоши красокъ и граціи выраженія, составляющихъ характеристическія черты его поэзіи. Читая народныя произведеніи Лопе, мы сразу чувствуемъ, что это та почва, съ которой онъ долженъ бы былъ никогда не сходить, стоя на которой онъ съ своими необыкновенными способностями легко могъ достигнуть неувядающей славы, но къ сожалѣнію Лопе часто уклонялся въ другую сторону, и это не потому, чтобы онъ былъ безусловнымъ сторонникомъ нововведеній Боскана и Гарсильясо, ибо въ своей Филоменѣ онъ весьма вразумительно замѣчаетъ, что своими несчастными подражаніями итальянцамъ они нанесли ущербъ испанскому народному генію {Philomena, Segunda Parte, Obras Sueltas, Tom. II, p. 458.}, а потому что, модныя литературныя теоріи часто сбивали его съ истиннаго пути, хотя и не могли вполнѣ подчинить себѣ его великій талантъ. Вотъ почему въ массѣ произведеній Лопе только небольшое число носитъ на себѣ отпечатокъ національнаго кастильскаго генія.-- И такъ, чтобы объяснить постоянные успѣхи и необыкновенную популярность Лопе, мы должны принять въ разсчетъ другую отрасль его творчества, именно его драмы. Здѣсь онъ съ такой-же готовностью проникается народнымъ духомъ, съ какой въ другихъ произведеніяхъ избѣгалъ его, и достигаетъ такой высоты, какой онъ никогда не могъ бы достигнуть инымъ путемъ.

Невозможно опредѣлить съ точностью, съ какого времени Лопе сталъ писать для театра, но когда бы это ни случилось, несомнѣнно, что онъ нашелъ театръ въ грубомъ и неразвитомъ состояніи. Что онъ съ самаго начала своей карьеры испытывалъ свои силы въ этомъ родѣ произведеній, можетъ быть не имѣя намѣренія ставить ихъ на сцену -- это мы знаемъ изъ его собственныхъ признаній. Въ своей любопытной дидактической поэмѣ Новое искусство писать драмы, (Arte nuevo de hacer Comedias), изданной въ 1609 г., но читанной имъ нѣсколькими годами раньше въ одномъ литературномъ салонѣ въ Мадритѣ, Лопе выражается вполнѣ ясно:

"Славный капитанъ Вируэсъ первый придалъ трехъ-актную форму театральнымъ пьесамъ, которыя до него ходили на четверенькахъ, какъ дѣти. Комедіи только-что вступили тогда въ дѣтскій возрастъ. Между одиннадцати и двѣнадцати годами я писалъ ихъ не мало, каждую dъ четыре акта, по листу на актъ. Въ промежуткахъ же между тремя актами ставили на сцену три маленькія интермедіи" {Obras Sueltas, Tom. IV. p. 412.

"El capitan Virues, insigne ingenio.

Puso en très aetos la Comedia, que antes

Andaba en quatro, como pies de niño etc".

Существуетъ автографъ драматическихъ произведеній Лопе, помѣченныхъ 1593--1594 г. (Schack, Beiträge, p. 45).}.

Это было около 1574 г. Нѣсколько лѣтъ спустя, около 1580 г., Лопе, имѣвшій не болѣе 18 лѣтъ отъ роду, написалъ пастушескую поэму, которая обратила на него вниманіе его перваго покровителя епископа Авильскаго Маприке.-- Далѣе слѣдовали его студенчество въ Алькалѣ, служба у юнаго герцога Альбы, женитьба и наконецъ ссылка, продолжавшаяся нѣсколько лѣтъ. Всѣ эти событія должны были случиться между 1580 и 1588 г., когда мы видимъ Лопе участвующимъ въ экспедиціи Непобѣдимой Армады. Въ 1590 г., если не годомъ раньше, Лопе возвратился въ Мадритъ, и весьма естественно предположить, что въ скоромъ времени, будучи всего 28 лѣтъ, онъ сталъ уже извѣстенъ въ качествѣ драматурга.

Драматическая каррьера Лопе повидимому началась еще во время его ссылки; тамъ онъ въ извѣстной степени подготовился жъ ожидавшей его болѣе обширной популярности. Лопе провелъ часть своего изгнанія въ Валенсіи, а въ Валенсіи театръ существовалъ съ давнихъ поръ {Сохранились свидѣтельства о какихъ-то драматическихъ представленіяхъ, происходившихъ въ Валенсіи въ XIV столѣтіи. Такъ наприм. говорятъ, что въ 1394 года была представлена въ королевскомъ дворцѣ трагедія, озаглавленная: L'hom enamorat e la fembra satisfela, coruu. Моссена Доминго Моспонса, совѣтника короля Іоанна I. Нѣтъ никакого сомнѣнія, что актерами этой пьесы были придворные трубадуры. Весьма вѣроятно, что Entremesos, о представленіи которыхъ въ Валенсіи упоминается подъ 1412, 1413 и 1415, были того же характера. Во всякомъ случаѣ онѣ составляли принадлежность придворныхъ празднествъ, подобно упомянутымъ нами выше интермедіямъ коннетабля Альваро де Люны. См. Aribau, Biblioteca de Autores Españoles, Madrid, 1846, Tom. II, p. 178. Примѣчаніе, а также превосходную статью Фердинанда Вольфа о старинномъ испанскомъ театрѣ въ Blätter für literarische Unterhaltung, 1848 г. S. 1287. Примѣчаніе.}. Начиная съ 1526 больница получила съ него извѣстный процентъ на свое содержаніе; подобныя же сдѣлки были заключены впослѣдствіи и мадритскими гоститалями, собиравшими съ театровъ ежегодную контрибуцію {Jovellanos, Diversiones Publiées, Madrid, 1812, p. 57.}. Для Валенсійской сцены работали капитанъ Вируэсъ, другъ Лопе, о которомъ онъ упоминаетъ не разъ и Тимонеда, издатель произведеній Лопе де Руэды. Пьесы обоихъ этихъ драматурговъ были изданы въ Валенсій около 1517 г. За исключеніемъ произведеній Руэды, пьесы, игранныя на валенсійской сценѣ, не отличаются большими достоинствами. Тоже слѣдуетъ сказать и драматическихъ опытахъ Куэвы и его учениковъ въ Севильѣ около 1580 г. Даже поставленныя нѣсколько позднѣе въ Мадритѣ произведенія Сервантеса, не смотря на ихъ несомнѣнное литературное достоинство, не могутъ считаться основаніемъ испанскаго народнаго театра.

Въ самомъ дѣлѣ, если мы взглянемъ на судьбы испанской драмы, начиная отъ эклогъ Хуана Энцины 1492 года, до появленія Лопе де Веги, мы не только найдемъ, что количество пьесъ было незначительно, но что самыя пьесы были отлиты въ такія разнообразныя и притомъ не рѣдко противоположныя другъ дружкѣ формы, что изъ изученія ихъ нельзя было извлечь никакихъ указаній относительно пути, по которому должна впослѣдствіи пойти народная драма. Мы можемъ даже сказать, что за исключеніемъ Лопе де Руэды ни одинъ драматическій писатель не пользовался большой популярностью, а такъ какъ въ это время прошло ужъ болѣе двадцати лѣтъ послѣ его смерти, то для таланта Лопе представлялось обширное и почти не початое поле дѣятельности.

Къ сожалѣнію, изъ его первыхъ драматическихъ опытовъ сохранилось весьма немногое. Онъ повидимому началъ съ эклогъ и моралите, религіозное направленіе которыхъ снискало ему терпимость церкви, не запасшись которой трудно было въ чемъ-нибудь успѣть въ Испаніи {Въ одномъ изъ своихъ раннихъ драматическихъ опытовъ (Obras, Tom. V, р. 346) Лопе выражается такимъ образомъ: "Законы защищаютъ ихъ мало". Впрочемъ къ этому вопросу мы еще возвратимся впослѣдствіи.}. Одна изъ такихъ эклогъ, повидимому предназначенная для представленія и о которой говорится, что она въ самомъ дѣлѣ была поставлена на сцену, помѣщена въ третьей книгѣ Аркадіи, самомъ раннемъ изъ печатныхъ произведеній Лопе и написанномъ еще до его ссылки {По внутреннимъ основаніямъ можно заключить, что эта эклога, равно какъ и нѣкоторыя другіе, помѣщенныя въ Аркадіи Лопе, были розыграны въ присутствіи герцога Антоніо Альбы. Во всякомъ случаѣ мы знаемъ, что подобныя представленія были весьма обыкновенны въ эпоху Сервантеса и Лопе, что они существовали раньше ея и сохранились позднѣе.}. Въ другихъ произведеніяхъ Лопе попадаются подобныя же грубыя попытки религіознаго характера, повидимому переносящія насъ въ эпоху Хуана Энцины и Хиль Висенто; не мало пьесъ подобнаго же характера разсѣяно по его многочисленнымъ произведеніямъ {Подобныя драмы между прочимъ вставлены въ третью книгу "Pastores dе Helen" и попадаются и въ другихъ произведеніяхъ Лопе.}.

Изъ болѣе правильныхъ пьесъ Лопе двѣ самыя раннія, впослѣдствіи вошедшія въ собраніе его драматическихъ произведеній, носятъ на себѣ подобные же слѣды своего происхожденія. Обѣ принадлежатъ къ пастушескому роду. Первая изъ нихъ носитъ заглавіе Вѣрный Любовникъ (El verdadero Amante); она была написана, когда Лопе было всего четырнадцать лѣтъ; издавая ее въ свѣтъ на 58 году своей жизни, Лопе естественнымъ образомъ долженъ былъ многое измѣнить и исправить. Это исторія пастуха, который, рискуя своей жизнью, отказывается жениться на пастушкѣ, обвиняющей его въ убійствѣ своего мужа. Послѣдняя очень хорошо знаетъ, что мужъ ея умеръ естественной смертью, и придумала это обвиненіе съ цѣлью заставить пастуха жениться на себѣ, ибо только показаніе ея, какъ ближайшей родственницы убитаго, можетъ освободить мнимаго убійцу отъ суда. На этомъ вертится все дѣйствіе драмы, напоминающей исторію Сида, съ той только разницей, что Химена выходитъ за Сида по повелѣнію короля.-- Лопе самъ называлъ свою драму произведеніемъ грубымъ, но она отличается замѣчательною плавностью и гармоніей стиха, составляющею достоинство Лопе де Веги на всемъ протяженіи его литературной дѣятельности {"El Verdadero Amante" напечатана въ четырнадцатой части Comedias Лопе [Madrid, 1620] и посвящена сыну Лопе, умершему въ слѣдующемъ году пятнадцати лѣтъ отъ роду. Въ посвященіи пьесы сыну Лопе говоритъ: "Она была написана, когда я былъ твоихъ лѣтъ".}.

Второй, ранней пьесой Лопе была пастораль Гіацинтъ (La pastoral de Jacinto). По свидѣтельству Монтальвана, эта первая трехактная пьеса Лопе, написанная имъ еще въ то время, когда онъ состоялъ при особѣ епископа Авильскаго, стало быть около 1580 г., но такъ какъ она была издана въ свѣтъ только тридцать три года спустя, то естественно должна была подвергнуться большимъ исправленіямъ, чтобы привести ее въ соотвѣтствіе со вкусомъ публики, который въ этотъ промежутокъ времени развился столько же, сколько и самъ театръ. Въ посвященіи Лопе говоритъ, что пьеса была написана имъ въ юности. Въ основѣ ея лежитъ не совсѣмъ правдоподобная Фабула, состоящая въ томъ, что одинъ пастухъ, влюбленный въ возлюбленную своего товарища, съумѣлъ возбудить въ немъ ревность, думая этимъ путемъ поссорить ихъ другъ съ другомъ и самому овладѣть сердцемъ отвергнутой дѣвушки. Для этой цѣли онъ самъ разыгрываетъ роль втораго Гіацинта, котораго будто бы искренно любитъ дѣвушка. Драма эта тоже отличается плавностью и гармоніей стиха: въ художественномъ же отношеніи она нисколько не выше предыдущей, написанной за два или за три года до Гіацинта {Вотъ слова Монтальвана: "Лопе снискалъ благосклонность епископа Авильскаго написанными для него эклогами и драмой La Pastoral de Jacinto самой ранней изъ его трехъ-актныхъ пьесъ". [Obras, Tom. XX, р. 30]. Она была впервые издана Санчесомъ въ 1613, въ Мадритѣ, въ сборникѣ, озаглавленномъ: Quatro Comedias Famosas de Dou Luis de Góngora y Lope de Vega Carpio"; потомъ вошла въ 18-томъ Comedias Лопе [Madrid, 1623]. Существуетъ отдѣльное изданіе этой пьесы, носящее двойное заглавіе: La Selva de Albania y el Celoso dè si mismo.}.

Въ произведеніяхъ Лопе попадаются иногда -- тамъ, гдѣ ихъ меньше всего ожидаешь -- пьесы идандагельнаго содержанія и аллегорическаго характера, изъ которыхъ нѣкоторыя написаны съ большимъ талантомъ и несомнѣнно были играны на сценѣ. Четыре такихъ моралите вставлены въ его повѣсть "Странникъ по своему собственному Отечеству" (El Peregrine en su Patria), содержащую въ себѣ нѣсколько намековъ на жизнь Лопе во время ссылки и нѣсколько фактовъ изъ времени его пребыванія въ Валенсіи.

Одна изъ подобныхъ пьесъ La Salvacion del hombre (Спасеніе человѣка) была разыграна предъ вратами Сарагосскаго собора и представляетъ собою любопытный обративъ испанскихъ мира ли то, ибо въ ней содержатся свѣдѣнія объ участіи церкви въ ея представленіи, а заключается она, какъ и подобаетъ религіозной драмѣ, описаніемъ возношенія св. Даровъ {Она наполняетъ собой около пятидесяти страницъ въ третьей книгѣ повѣсти.}.

Вторая моралите подъ заглавіемъ Странствованіе души (El viage del alma) была представлена на площади въ Барселонѣ {Она вставлена въ первую часть повѣсти и озаглавлена "Нравоучительное представленіе странствованія Души" [Representacion moral del viage del Alma].}. Она открывается романсомъ, исполняемымъ тремя лицами; далѣе слѣдуетъ прологъ, преисполненный тяжеловѣсной учености, потомъ другой романсъ, подъ звуки которой актеры танцовали "съ большимъ искусствомъ и граціей" -- такъ по крайней мѣрѣ гласитъ описаніе. За этимъ введеніемъ слѣдовала и самая моралите (auto moral). Выходила на сцену душа, одѣтая въ бѣлое (такъ обыкновенно изображали душу); одновременно съ ней влетаютъ на сцену шутъ, представляющій Человѣческую Волю, и молодцоватый юноша, изображающій Память. Одинъ изъ нихъ убѣждаетъ душу обратиться на путь спасенія; другой всѣми силами старается отвратить ее отъ этого благаго намѣренія. Въ эту критическую минуту появляется Дьяволъ въ видѣ капитана корабля, одѣтый въ черный костюмъ и окруженный пламенемъ; его сопровождаютъ Себялюбіе, жадность и другіе пороки, одѣтые въ матросскія куртки, и убѣждая душу пуститься съ ними въ плаваніе, весело подпѣваютъ:

"Сегодня корабль наслажденія отправляется въ открытое море. Кто желаетъ сѣсть на него? Сегодня корабль удовольствія при попутномъ вѣтрѣ съ радостью отправляется въ страну, гдѣ нѣтъ ни пресыщенія, ни раскаянія, ни скорби; сегодня летитъ онъ въ открытое море, окрыляемый попутнымъ вѣтромъ. Кто хочетъ плыть на немъ? {Oy la Nabe del deleyte

Se quiere hazer á la Mar;--

Ay quien se quiera embarear?

Oy la Naba del contento

Con viento en popa de gusto,

Donde jamas ay disgusto,

Penitencia, ni tormento,

Viendo que ay prospero viento,

Se quiere hazer á la Mar

Ay quien se quiera embarear?

[El Perigrino en su Patria.

Sevilla, 1604, f 36, b.]}

Цѣль странствованія -- новый свѣтъ, и Воля спрашиваетъ: тотѣли это новый свѣтъ, который открытъ Колумбомъ? На этотъ вопросъ Дьяволъ отвѣчаетъ уклончиво, и увѣряетъ, что онъ болѣе опытный морякъ, чѣмъ Магелланъ или Дрэкъ и что всѣмъ своимъ пассажирамъ онъ гарантируетъ благополучное путешествіе. Память говоритъ противъ путешествія, но послѣ нѣсколькихъ возраженій, засыпаетъ, а Разсудокъ въ видѣ почтеннаго, сѣдовласаго, исполненнаго мудрыхъ совѣтовъ старца, приходитъ тогда, когда искатели приключеній уже уѣхали. Тѣмъ не менѣе онъ кричитъ имъ вслѣдъ и шлетъ свои предостереженія до тѣхъ поръ, пока на перерѣзъ убѣгающему кораблю не идетъ корабль Покаянія съ крестомъ вмѣсто мачты, на которомъ кормчимъ самъ Спаситель, а матросами -- святые и угодники. Послѣдніе убѣждаютъ душу пересѣсть на ихъ корабль. Смущенная и озадаченная Душа не знаетъ, что дѣлать, но пьеса все-таки оканчивается тѣмъ, что она переходитъ на корабль Покаянія при радостныхъ кликахъ зрителей, на которыхъ подобное представленіе должно было дѣйствовать весьма назидательно.

Третья пьеса подобнаго же характера содержитъ въ себѣ исторію блуднаго сына. Есть извѣстіе, что она была представлена въ Перпиньянѣ, тогда еще испанской крѣпости, солдатами ея гарнизона. Въ длинномъ, скучномъ и напичканномъ нелѣпой ученостью прологѣ одинъ изъ актеровъ даже названъ по имени {Часть четвертая. Замѣчаемыя здѣсь похвалы актеру доказываютъ, что пьеса была играна. Впрочемъ это можно заключить изъ всего пролога [Obras, Tom. V, р. 347].}. Разговаривающія лица въ этой моралите Зависть, Юность, Раскаяніе и Добрый сов23;ть и въ числѣ ея монологовъ встрѣчается облеченное въ гармоническую стихотворную форму переложеніе извѣстной Гораціевой оды: Beatus іllе, вложенное въ уста собственника стада свиней, которое пасетъ блудный сынъ.

Четвертая моралите, вставленная въ романъ El Peregrino en su Patria, озаглавлена: "Свадьба Души и Божественной Любви" (Las bodas del Alma con el Amor divino). Предполагаютъ, что она была представлена на одной изъ площадей Валенсіи по случаю происходившаго въ этомъ городѣ бракосочетанія Филиппа III съ Маргаритой Австрійской. Есть извѣстіе, что самъ Лопе выступалъ въ этой пьесѣ въ роли шута {Миньяна въ своемъ продолженіи хроники Маріаны (Lib. х, с. 15, Madrid, 1804, folio, p. 589), говоря о бракосочетаніи Филиппа III въ Валенсіи, замѣчаетъ: "въ числѣ этихъ разнообразныхъ удовольствій не было недостатка въ великолѣпныхъ празднествахъ и маскахъ, гдѣ самъ Лопе де Вега исполнялъ роль шута" [gracioso]. Миньяна впрочемъ не говоритъ намъ, въ какой пьесѣ Лопе выступать въ этой роли. Мнѣ кажется, что это скорѣе всего могло быть въ моралите о блудномъ сынѣ, вставленной въ четвертую часть "El Peregrino en su Patria", о которой, хотя и говорится, что она была представлена въ Перпиньянѣ, но которая была также исполнена -- какъ это можно заключить изъ одного мѣста на стр. 211, изд. 1604 -- и въ Валенсіи по случаю свадьбы Филиппа и Маргариты въ 1599. Здѣсь Gracioso выступаетъ подъ именемъ Belardo, однимъ изъ поэтическихъ псевдонимовъ Лопе. См. выше, гл. XIII, примѣчаніе 18.} и что въ виду этого онъ тщательно приспособилъ давно написанную пьесу къ сценическому представленію {Во второй части повѣсти.}. Дѣйствующія лица въ ней Mіръ, Грѣха, Іерусалима и Вѣра, одѣтая неизвѣстно почему въ костюмъ генералъ-капитана Испаніи. Въ первой сценѣ является какъ бы выходящая изъ ада и изрыгающая пламя Зависть, а въ послѣдней мы видимъ Іюбовь пригвожденную ко кресту и соединяющуюся брачными узами съ Человѣческой Душой, изображенной въ видѣ прекрасной дѣвушки. Нѣкоторыя сцены этой, пьесы должны показаться намъ весьма кощунственными. Такова напр. сцена прибытія снабженной божественными аттрибутами Маргариты Австрійской на галерѣ Вѣры; сцена вступленія Филиппа III въ Валенсію представлена такъ, какъ будто бы вмѣсто Филиппа вступалъ въ Валенсію самъ I. Христосъ; пророки, мученики и различные чины небесной іерархіи замѣняютъ здѣсь представителей высшаго дворянства и духовенства, которые на самомъ дѣлѣ фигурировали въ этой церемоніи {Лопе ставить это перемѣщеніе въ большую заслугу себѣ. "Именно такимъ образомъ,-- говорить онъ -- его величество король Филиппъ вступилъ въ Валенсію" [Obras, Tom. V, р. 187].}.

Таковы были первые, еще довольно шаткіе опыты, которыми Лопе началъ свою драматическую каррьеру во время своей ссылки въ Валенсіи и въ первые годы своего пребыванія въ Мадритѣ. Конечно, постройка ихъ довольно неуклюжа, чувства въ нихъ выражаемыя по временамъ грубоваты, но они едва ли уступаютъ въ этомъ отношеніи современнымъ аллегорическимъ представленіямъ Англіи и Франціи и далеко превосходятъ эти послѣднія въ общемъ тонѣ и стилѣ. Долго ли Лопе продолжалъ писать такія пьесы и много ли онъ вообще написалъ ихъ -- мы не знаемъ. Ни одна изъ нихъ не вошла въ собранія его пьесъ, которыя стали издаваться съ 1604 г. {Впрочемъ годомъ раньше вышло въ Мадритѣ любопытное собраніе пьесъ Лопе и другихъ авторовъ, экземпляръ котораго попался мнѣ въ Biblioteca Ambrogiana въ Миланѣ. Вотъ полное заглавіе этого сборника: "Seis Comedias de Lope de Vega Carpio y de olros autores cujos nombres dellas soti estos".

1. De la Destruicion de Constantinopla.

2. De la Fundacion de la Alhambra de Granada.

3. De los Amigos enojados.

4. De la Libertad de Castilla.

5. De las Hazanas del Cid.

6. Del Perseguido.

Con licencia de la S-ta Inquisicion у Ordinario. En Madrid, impreso pai Pedro de Madrigal. Ano 1603, 272 листка въ малую in 4-to.

Всѣ эти шесть пьесъ по каталогу Уэрты (Huerta) приписываются Лопе, но нѣтъ никакого сомнѣнія, что первая изъ нихъ "La Destruicion de Constantinopla" принадлежитъ не ему, но Габріэлю Ласко де ля Вега. Третья и шестая вошли въ первый томъ Comedias Лопе (изд. 1604 г.); первая подъ заглавіемъ "Amistad pagada", вторая подъ заглавіемъ "Carlos el Perseguido". Пьесу подъ No 4 "La Liberiad de Castilla" можно найти въ XIX томѣ собранія сочиненій Лопе (изд. 1626 г.), гдѣ она озаглавлена "El conde Fernen Gonzalez". Всѣ эти три пьесы безъ сомнѣнія принадлежатъ Лопе. Я не имѣлъ времени прочесть, но только успѣлъ просмотрѣть пьесы Миланскаго сборника. Первая изъ нихъ и самая короткая, принадлежащая Габріэлю Ласко де ла Вега, написана въ грубомъ стилѣ эпохи предшествовавшей Лопе; въ ней дѣйствуютъ аллегорическія фигуры Смерть, Раздоръ и др. Третья и шестая написаны въ духѣ зрѣлой манеры Лопе. Въ пятой, содержащей въ себѣ взятіе Валенсіи и смерть Сида, дѣйствуютъ болѣе 50 аллегорическихъ фигуръ; четвертая написана стариннымъ языкомъ [lengua antique].} хотя духъ аллегорій по временамъ посѣщаетъ и другія его пьесы совершенно свѣтскаго характера. Но что Лопе писалъ первоначально пьесы религіознаго содержанія, и что онъ въ послѣдующіе годы своей жизни написалъ ихъ не мало -- этотъ фактъ не подлежитъ никакому сомнѣнію.

Переселясь въ Мадритъ, Лопе правда не встрѣтилъ большихъ препятствій для своихъ драматическихъ реформъ, но за то не встрѣтилъ и большаго содѣйствія. Къ его услугамъ находились два плохихъ театра или скорѣе два задворка, приспособленныя для представленія фарсовъ, да постепенно развивающійся въ народѣ вкусъ къ сценическому {Въ повѣсти донъ Патрисіо де ла Эскоура ["Ni Rey, ni Roque, 1835, Tom I. cap. 4] можно найти описаніе воображаемаго представленія народной драмы въ маленькомъ городкѣ Кастиліи около 1595 г. Описаніе это стоитъ прочесть, чтобъ видѣть грубость тогдашней сценической постановки и техники.}. Но и этого было довольно для такого таланта какъ Лопе. Успѣхи его были быстры и рѣшительны; его популярность необыкновенная. Мы видѣли, что Сервантесъ называлъ Лопе "чудомъ природы" (monstruo de naturaleza) и хотя самъ стремился достигнуть успѣха и славы на поприщѣ драматическаго писателя, тѣмъ не менѣе великодушно признавалъ своего великаго соперника единственнымъ властелиномъ сцены {См. "Comedias" Madrid, 1615, Pròlogo. Нѣкоторые видѣли въ этомъ выраженіи Сервантеса сатирическую выходку противъ Лопе. Но это несправедливо. Это выраженіе очень обычное въ испанскомъ языкѣ, и хотя его иногда можно истолковать in malam partem, какъ наприм. въ слѣдующемъ мѣстѣ Донъ-Кихота [Parte I, cap. 46]. "Vete de mi presencia, monstruao de naturaleza", но вообще говоря это эпитетъ весьма похвальный. Такъ наприм. въ концѣ перваго акта пьесы Лопе Прекрасная Эс&#1139;ирь [Hermosa Ester], Ассуръ, восхищаясь ея красотой, восклицаетъ:

... Tanta belleza

Monstruo sera de la naturaleza.

Я нисколько не сомнѣваюсь, что Сервантесъ употребилъ это выраженіе какъ терминъ удивленія передъ его изумительной производительностію.}.

Не мало однакожъ прошло лѣтъ, прежде чѣмъ Лопе издалъ въ свѣтъ первый томъ своихъ пьесъ, которыми онъ плѣнялъ публику Мадрита и окончательно опредѣлилъ формы національной испанской драмы. Это безъ всякаго сомнѣнія произошло отчасти отъ существовавшей въ Испаніи со времени основанія сцены привычки считать театральныя пьесы неудобными для обнародованія путемъ печати, отчасти вслѣдствіе того, что авторъ, поставивъ свою пьесу на сцену, обыкновенно переставалъ считаться собственникомъ ея по крайней мѣрѣ на столько, что не имѣлъ права издавать ее въ свѣтъ безъ согласія актеровъ. Какъ бы то ни было, но несомнѣнно, что множество драмъ Лопе было представлено на сценѣ, прежде чѣмъ появилось въ печати хоть одна изъ нихъ и что до сихъ поръ едва-ли напечатана и четвертая часть всего имъ написаннаго {Лопе долженъ былъ начать писать для театра не позже 1586 или 1587, ибо въ 1590 г. онъ былъ уже популярнымъ писателемъ въ Мадритѣ. Тѣмъ не менѣе ни одна изъ приписываемыхъ ему пьесъ не восходитъ ранѣе 1593--1594 г. [Schack, Nachträge, 1854, s. 45], и нѣтъ извѣстіи чтобы до 1617 г. хоть одна изъ его пьесъ появилась въ печати съ его согласія. Въ предисловіи къ "Peregrino en su Patria", дозволенной къ печати въ 1603 г., Лопе приводитъ названіе 219-ти своихъ пьесъ, и въ томъ же предисловіи замѣчаетъ, что число написанныхъ имъ пьесъ восходитъ до 230, Въ имѣющемся у меня изданіи этого произведенія 1733 г. число это возросло до 349, но въ Obres Sueltas, оно снова уменьшается, можетъ быть подъ вліяніемъ изданія 1605, до239. По моему мнѣнію наиболѣе вѣроятности имѣетъ за себя число перваго изданія, ибо весьма трудно найти достаточно основаній приписывать Лопе всѣ пьесы, поименованныя въ послѣдующихъ изданіяхъ Peregrino, хотя съ другой стороны, нѣтъ ничего невѣроятнаго, что нѣкоторыя пьесы, ставшія извѣстными подъ именами другихъ авторовъ, принадлежатъ Лопе. Сколько мнѣ извѣстно, существуетъ восемь изданій Peregrino, включая сюда и то, которое помѣщено въ пятомъ томѣ сборника Санчо [1777], Въ 1618 г. Лопе [Comedias, Tom. XI, Barcelona 1618, Prologo] говоритъ, что онъ написалъ 800 пьесъ, изъ которыхъ напечатано только 134 большія пьесы и нѣсколько интермедій. Наконецъ изъ 1800 пьесъ, приписываемыхъ Лопе въ 1635, стало быть послѣ его смерти, Монтальваномъ и др. [Obras Sueltas, Tom. XX, p. 49] только 320 вошли въ собраніе его сочиненій, а Лордъ Голландъ [Life of Lope de Vega, vol. II, pp. 158--180] насчитываетъ всего 516 драмъ Лопе, присчитывая сюда autos и тому подобныя произведенія, число которыхъ увеличило бы Моптальваповскій списокъ до 2200 пьесъ.}.

Уже одно количество пьесъ Лопе должно было служить значительнымъ препятствіемъ къ ихъ обнародованію, ибо по самымъ скромнымъ исчисленіямъ число ихъ все таки оказывается баснословнымъ. Въ 1603 Лопе сообщаетъ заглавія 219 записанныхъ имъ пьесъ {Этотъ любопытный списокъ вмѣстѣ съ предисловіемъ, въ которое онъ вставленъ, слѣдуетъ изучить внимательно, ибо здѣсь содержится много указаній для исторіи развитія драматическаго таланта Лопе. Онъ имѣетъ такое же значеніе для Лопе, какъ извѣстный списокъ произведеній Шекспира, составленный въ 1598 г. Миресомъ, для изученія Шекспира. Онъ всего лучше сохранился въ первомъ изданіи Peregrino 1604 г. Въ испанскомъ переводѣ моей книги (Tom. II, рр. 551--552), въ Nahtfrage (s. 45--50) Шака и въ Documentos Ineditos можно найти перечень всѣхъ дошедшихъ до насъ автографовъ пьесъ Лопе. Оказывается, что по крайней мѣрѣ двѣ изъ нихъ никогда не были изданы: 1) Brasil Restituido, заключающая въ себѣ взятіе С. Сальнадора Испанцами въ 1625 г. и 2) "Lа Reina Dona Маrіа" фабула которой основана на странныхъ происшествіяхъ сопровождавшихъ рожденіе Don Jaime El Conquistador, наивно разсказанныхъ въ Мунтанеровой хроникѣ. Впрочемъ съ содержаніемъ послѣдней пьесы, автографъ которой принадлежитъ Кн. Меттерниху, весьма обстоятельно знакомитъ статья Ф. Вольфа, помѣщенная въ Sitzungsherichte Вѣнской Академіи за апрѣль мѣсяцъ 1855 г.

Въ 1860 г.-- стало быть послѣ изданія въ свѣтъ предшествующаго параграфа -- въ 52 томѣ Риваденейровской Biblioteca появилось въ высшей степени любопытное дополненіе къ библіографіи Comedias и Antos Лопе. Оно составлено англичаниномъ Чорлеемъ [Chorley], но исправлено и дополнено синьоромъ донъ Каэтано де Баррерой, составителемъ извѣстнаго словаря испанской драматической литературы, о которомъ будетъ упомянуто въ другомъ мѣстѣ. Насколько значительны дополненія и поправки, сдѣланныя Баррерой, мы не знаемъ, но великій результатъ, достигнутый имъ, состоитъ въ томъ, что изъ напечатанныхъ подъ именемъ Лопе пьесъ, только 403 принадлежатъ ему; 63 могутъ быть приписаны ему съ нѣкоторой вѣроятностью. Что до пьесъ, перечисленныхъ въ предисловіи къ Peregrino, то 106 изъ нихъ до сихъ поръ не розыскано; неизданныхъ -- 11, сомнительныхъ по разнымъ соображеніямъ -- 25; все это составитъ круглымъ числомъ 608 пьесъ, изъ которыхъ завѣдомо принадлежатъ Лопе, составляютъ его "répertorie conocido" только 439 пьесъ. Число loas и entre meses нельзя опредѣлить съ точностью, потому что даже подлинность тѣхъ, которыя приписываются Лопе, сомнительна.}; въ 1609 онъ увеличиваетъ ихъ число до 483 {Въ своемъ трактатѣ "Новое искуство сочинятъ пьесы" (Arte nuevo debater comedias) Лопе говорить: "Я написалъ до сихъ поръ 483 пьесы, включая сюда и драму, оконченную мной на нынѣшней недѣли". Arte nuevo было напечатано впервые въ 1604 году, но написано по всей вѣроятности три или четыре года раньше. Послѣднія же слова были приписаны Лопе, при отдачѣ сочиненія въ печать [Obras Sueltas, Tom. IV, p. 417].}. Въ 1619 онъ опредѣляетъ количество ихъ круглымъ числомъ 900 {Въ прологѣ къ Comedias, Tom. XI, Barcelona 1818 г., заключающемъ въ себѣ остроумное обращеніе Сцены къ зрителямъ.}, а въ 1624 онъ насчитываетъ ихъ уже 1070 {Comedias, Tom. XIV. Madrid 1620. См. посвященіе пьесы: "El Verdadero Amante" сыну.}. Въ 1635 г. уже послѣ смерти Лопе его другъ и панигиристъ Пересъ де Монтальванъ, три года назадъ объявившій, что число пьесъ Лопе не превышаетъ 1500, не включая сюда небольшихъ пьесъ духовнаго содержанія {Comedias. Tom. XX, Madrid 1629, см. Предисловіе, гдѣ Лопе говоритъ слѣдующее: "Добрыя души безъ сомнѣнія пожелаютъ, чтобъ я достаточно жившій чтобъ написать 1070 пьесъ, жилъ-бы еще столько чтобъ имѣть возможность издать ихъ въ свѣтъ". Томъ этотъ разрѣшенъ къ печати въ 1624--5 гг.} провозгласилъ, что Лопе написалъ 1800 пьесъ и 400 autos или духовныхъ драмъ {Въ своемъ "спискѣ знаменитыхъ мужей Мадрита" [Indice de los Ingenios de Madrid], приложенномъ къ его напечатанному въ 1632 г. сочиненію Para todos [для всѣхъ]. Монтальванъ говоритъ, что Лопе издалъ двадцать томовъ своихъ пьесъ и что число драмъ поставленныхъ имъ на сцену восходитъ до 1500, не включая сюда пьесъ духовнаго содержанія [autos]. Тѣмъ же числомъ опредѣляетъ количество имъ написанныхъ пьесъ и самъ Лопе въ своей Эклогѣ къ Клавдіо [Egloga и Claudio], изданной послѣ смерти Лопе, но написанной не позже 1632 г., потому что здѣсь говорится о Доротеѣ, напечатанной въ этомъ году, какъ о сочиненіи, еще готовящемся къ печати.}; въ 1618 онъ ихъ насчитываетъ уже 800 {Fama Pòstuma, Obras Sueltas, Tom. XX, p. 49.}. Число это принято на вѣру Антоніо въ его біографическомъ очеркѣ Лопе {См. статью Lupus Felix de Veda.} и итальянцемъ Франки, хорошо знавшихъ Лопе въ Мадритѣ и написавшихъ послѣ его смерти одно изъ многочисленныхъ похвальныхъ стихотвореній {Obras Sueltas, Tom. XXI, pp. 3, 19.}. Поразительная производительность Лопе, выражаемая вышеприведенными цифрами, подтверждается его собственнымъ свидѣтельствомъ: въ одной изъ своихъ пьесъ Лопе говоритъ что она была написана и поставлена на сцену въ пять дней {"Она была и написана и разучена въ пять Дней". [Comedias, Tom. XXI, Madrid, 1635, f. 72, 6.} и анекдотами, сообщаемыми Монтальваномъ, что Лопе написалъ въ Толедо въ пятнадцать дней пять большихъ пьесъ, что однажды рано утромъ онъ написалъ въ нѣсколько часовъ цѣлый актъ,-- и все это безъ всякаго усилія надъ собой {Obras Sueltas, Tom. XX, p. 51--52. Съ какимъ нетерпѣніемъ и поспѣшностью актеры желали ставить пьесы Лопе на сцену, а публика ихъ смотрѣть видно изъ факта, сообщеннаго самимъ Лопе въ его эклогѣ къ своему другу Клавдіо, что болѣе сотни его пьесъ были поставлены на сцену не болѣе какъ черезъ двадцать четыре часа по ихъ окончаніи. [Obras Sueltas, Tom. IX, p. 368]. Пачеко въ своей замѣткѣ о Лопе, предпосланной его поэмѣ Навоеванный Іерусалимъ 1609 г., говорить, нѣкоторыя изъ его прославленныхъ пьесъ были написаны въ дна дня (Obras Sueltas, Tom. XIV, p. XXXII).}.

Изъ всей этой массы драмъ, написанныхъ Лопе де Вегой, около пяти сотъ было напечатано въ разныя времена. Большая часть изъ нихъ появилась въ двадцати пяти томахъ или правильнѣе двадцати восьми томахъ собранія его драматическихъ сочиненій, которое печаталось въ различныхъ городахъ между 1604--1647 г. Полную коллекцію томовъ этого изданія въ настоящее время по, чти невозможна найти {Лучшій по моему мнѣнію, экземпляръ Comedias Лопе де Вега принадлежитъ лорду Таунтону и хранится въ его помѣстья Stoke Park возлѣ Лондона. Сборникъ избранныхъ драмъ Лопе, сдѣланный Гарценбушемъ для Biblioteca de Autores Españoles [томы XXIV, XXXIV и XLIJ исполненъ съ знаніемъ дѣла, хотя вообще говоря изданіе Лопе сдѣлано Гарценбушемъ менѣе тщательно чѣмъ его же изданіе драматическихъ произведеній Кальдерона.}. Изучая это собраніе съ точки зрѣнія законовъ драматическаго искусства, мы приходимъ къ убѣжденію, что Лопе, заставъ театръ въ грубомъ состояніи, отказался отъ попытки преобразовать его на основаніи какой нибудь предвзятой теоріи или древнихъ и новыхъ образцовъ и поставилъ еврей цѣлью идти на встрѣчу вкусамъ современной ему театральной публики {Уже въ 1603 г. Лопе высказываетъ эту теорію въ предисловіи къ "Реregrinо"; она встрѣчается впослѣдствіи во многихъ его произведеніяхъ, напр. въ прологѣ къ его драмѣ, cаstigо sin Vengаnzа" [Наказаніе безъ мщенія] и наконецъ высказывается Лопе какъ завѣтъ потомству въ его посмертной эклогѣ къ Клавдіо. Она развита подробно въ его трактатѣ "Nuevо Arte de Нacer comedias" и безъ всякаго сомнѣнія составляетъ задушевное убѣжденіе Лопе, котораго онъ повидимому крѣпко держался въ продолженіе всей своей драматической каррьеры.}. Эту цѣль онъ весьма ясно выражаетъ въ своемъ Искусствѣ сочинять драмы и въ предисловіи къ двадцатому тому своихъ, драмъ, такъ что не можетъ быть никакого сомнѣнія, что достиженія ея было главной задачей его дѣятельности, какъ драматурга. Несомнѣнно, что моментъ для достиженія предположенной Лопе цѣли былъ самый благопріятный, и обладая къ тому же соотвѣтствующимъ талантомъ, онъ сдѣлался творцомъ испанскаго національнаго театра, который съ тѣхъ поръ продолжаетъ развиваться на основахъ, положенныхъ для него геніемъ Лопе.

Но драматическая система Лопе -- если можно назвать системой то, что скорѣе было внушеніемъ его драматическаго инстинкта -- почти неизбѣжно привела его къ разнообразію формъ, которыми онъ поддѣлывался подъ разнообразные вкусы публики. Вотъ почему мы находимъ въ его пьесахъ такое разнообразіе въ духѣ, тонѣ и постройкѣ, призванное удовлетворять капризнымъ настроеніямъ народнаго вкуса и -- какъ мы знаемъ,-- постоянно сопровождавшееся успѣхомъ. Различалъ-ли самъ Лопе въ своихъ произведеніяхъ различные драматическіе роды -- неизвѣстно; въ изданномъ имъ собраніи пьесъ нѣтъ никакой попытки ихъ техническаго раздѣленія, кромѣ того, что попадающіяся въ первомъ и третьемъ томѣ прозаическія интермедіи или фарсы напечатаны въ концѣ въ видѣ приложеній. Всѣ же остальныя пьесы этого собранія написаны стихами и носятъ общее названіе comedias, которое нужно перевести не словомъ комедіи, но словомъ ірамы, потому что только этомъ терминомъ можно выразить разнообразіе ихъ содержанія. Каждая изъ драмъ раздѣлена на три Jornadas или акта;. къ этимъ одномъ онѣ сходны. Во всемъ остальномъ нѣтъ предѣла ихъ разнообразію. Содержаніе ихъ нисходитъ отъ самой возвышенной трагедіи до самаго грубаго Фарса, отъ самыхъ высокихъ тайнъ религій до самыхъ скабрёзныхъ сценъ обыденной жизни; слогъ ихъ заключаетъ въ себѣ все разнообразіе тона и метра, свойственное стихотворному языку Испаніи.-- Слѣдуетъ прибавить, что во всей этой разнообразной массѣ драмъ Лопе одинъ родъ нечувствительно переходитъ въ другой; свѣтское и духовное, трагическое и комическое, героическое и вульгарное до того перемѣшиваются другъ съ другомъ, что по временамъ кажется, будто ни одинъ изъ этихъ элементовъ не имѣетъ у Лопе ни отдѣльной формы, ни свойственныхъ ему аттрибутовъ.

Впрочемъ это только такъ кажется съ перваго раза.-- Лопе безъ всякаго сомнѣнія не всегда отдавалъ себѣ отчетъ и не очень хлопоталъ о томъ, въ какую форму выльется содержаніе его драмы, но все таки существуютъ извѣстные формы и аттрибуты, частью изобрѣтенные имъ самимъ, частью подсказанные Лопе его предшественниками, которымъ болѣе ши менѣе удовлетворяетъ каждая изъ его драмъ. На самомъ дѣлѣ только весьма немногія изъ нихъ стоятъ на узкой полосѣ, отдѣляющей два различнаго рода драмы, такъ что, строго говоря, ихъ трудно отнести къ тому или другому роду; напротивъ въ самыхъ причудливыхъ и неправильныхъ изъ нихъ ясно можно отличить одинъ родъ отъ другаго, тогда какъ всѣ онѣ вмѣстѣ взятыя національнымъ духомъ ихъ одушевляющимъ ясно указываютъ источникъ, изъ котораго онѣ вытекли и направленіе, по которому имъ суждено идти.

Первый классъ пьесъ, повидимому составляющій собственное изобрѣтеніе Лопе, классъ имъ наиболѣе любимый и до сихъ поръ самый популярный въ Испаніи -- это, такъ-называемыя, Комедіи плаща и шпаги (Comedias de Сара y espada). Онѣ обязаны своимъ названіемъ тому обстоятельству, что главныя дѣйствующія лица въ нихъ принадлежатъ къ высшему классу общества, носившему во время Лопе де Веги живописный національный костюмъ, необходимую принадлежность котораго составляли шпага и плащъ. Этимъ онѣ отличились съ одной стороны отъ драмъ, въ которыхъ дѣйствовали короли и съ другой отъ драмъ, посвященныхъ изображенію нравовъ низшихъ слоевъ общества жизненный нервъ ихъ дѣйствія -- это ухаживанье за дамами, такое, какое практиковалось во времена Лопе. Сюжетъ ихъ всегда запуганъ и основанъ на интригѣ; рядомъ съ главной интригой развивается интрига побочная, интрига лакеевъ и горничныхъ, представляющая собою пародію на характеры и интригу господъ.

Заглавія этихъ пьесъ били на эффектъ и нерѣдко заимствовались изъ старинныхъ риѳмованныхъ пословицъ, очень популярныхъ въ Испаніи и нерѣдко внушавшихъ автору и самый сюжетъ драмы {Заглавія пьесъ нерѣдко поэтому писались размѣромъ старинныхъ романсовъ, а если встрѣчались въ самой пьесѣ, то обыкновенно въ концѣ. Такъ напр. пьеса "El Ameto de Toledo" оканчивается слѣдующимъ двустишіемъ:

Que con este se da fin

Al Amete de Toledo.

Такъ въ окончаніи пьесы El ausente en el Lugar упоминается ея заглавіе:

El ausente en el Lugar

Se queda en el у contente.

[Comedias, Tom. II, 1618].

Кальдеронъ и другіе драматурги держались того же обычая.}. Объемъ ихъ обыкновенно равнялся длинѣ нынѣшнихъ театральныхъ пьессъ; каждая изъ нихъ дѣлилось на три акта (Jornadas). Дѣйствіе каждаго изъ актовъ, по мнѣнію Лопе, не должно превышать предѣловъ одного дня, хотя онъ самъ не всегда слѣдовалъ своимъ предписаніямъ. Названіе комедіи къ нимъ не подходитъ, потому что одѣ наполнены поединками и убійствами; назвать ихъ трагедіями тоже нельзя, ибо помимо ихъ счастливаго окончанія, онѣ состоятъ изъ чувствительныхъ или юмористическихъ діалоговъ, а главными носителями ихъ дѣйствія являются либо романическіе любовники, либо люди низкаго общественнаго положенія, потѣшающіе публику своими шутовскими выходками. Не нужно упускать изъ виду, что все это было новостью на испанской сценѣ и если отдѣльные элементы этихъ нововеденій появлялись со временъ Торреса Нахарро, то соединеніе ихъ, равно какъ и тонъ, нравы и костюмы были дѣломъ Лопе Веги.

Такихъ пьесъ Лопе написалъ громадное количество -- по крайней мѣрѣ нѣсколько сотенъ. Его богатый, самостоятельный и въ высшей степени изобрѣтательный геній былъ прекрасно приспособленъ для такого рода произведеній и въ созданіи большей части ихъ онъ проявилъ много таланта и драматическаго такта. Къ лучшимъ изъ нихъ принадлежатъ: Безобразная красавица {Comedias, Tom. XXIV, Zaragoza 1641, f. 22 etc.}. Деньги дѣлаютъ человѣкомъ {"Dinerоs son Calidad" извѣстна мнѣ только по изданію ея въ Obras Sueltas. Принадлежность ея Лопе доказывается тѣмъ, что она напечатана въ XXIV томѣ изданія, напечатаннаго въ Сарагоссѣ въ 1632 г. стало быть еще при жизни Лопе. Въ это изданіе вошло не мало пьесъ, перешедшихъ потомъ въ XXIV томъ другаго собранія пьесъ Лопе, напечатаннаго въ 1641 тоже въ Сарагоссѣ. Есть еще третье изданіе XXIV тома, напечатанное въ 1638 въ Мадритѣ. Внутреннія достоинства пьесы несомнѣнно убѣждаютъ насъ, что она есть произведеніе Лопе.}. Жеманство Белизы {Comedias, Tom. IX, Barcelona 1618, f. 277. Пьеса эта впослѣдствіи часто перепечатывалась подъ заглавіемъ La Melindrosa. Отмѣчая тотъ фактъ, что въ этой пьесѣ соблюдены правила ложно-классической теоріи, мы должны прибавить, что она написана не болѣе какъ за полтора года до смерти Лопе. См. Примѣчаніе въ концѣ главы.}, удовлетворяющая всѣмъ требованіямъ ложноклассической теоріи; Невольница своего возлюбленнаго {Comedias, Tom. XXV. Zaragoza, 1647, f. 1 etc.}, пьеса, въ который Лопе проникъ въ самые тайники любящаго женскаго сердца и Собака садовника, въ которой; онъ съ не меньшей психологической глубиной раскрылъ тайны человѣческаго тщеславія {Comedias, Tom. XI, Barcelona 1618, f. 1 etc. Предисловіе къ этому тому [Pròlogo del Teatro] любопытно, потому что содержитъ въ себѣ жалобы Лопе на книгопродавцевъ. Лопе жалуется, что книгопродавцы тайно перепечатывали его пьесы, что, по его мнѣнію, было вредно для самого театра. Онъ даетъ понять, что нѣкоторыя изъ его пьесъ были играны по 70 разъ.}. Но найдется еще не мало пьесъ, которыя лучше поименованныхъ выкажутъ характеристическія черты этого рода произведеній Лопе и его отношенія къ нимъ. На двухъ или на трехъ изъ нихъ мы и остановимся.

Одна изъ нихъ подъ заглавіемъ Мадритская Сталь (Еl Azero de Madrid) принадлежитъ къ самымъ раннимъ пьесамъ Лопе. {Azero de Madrid, написанная еще въ 1603, часто выходила отдѣльными изданіями раньше чѣмъ появилась въ собраніи пьесъ Лопе (Tom. XI, Barcelona, 1618. f. 27 etc.). Лопе намекаетъ на это модное лѣкарство въ своей Доротеѣ (Act. V, Sc. I).} Заглавіе это происходитъ отъ обычая дѣлать медикаменты изъ стали, который сталъ входить въ моду во времена Лопе. Содержаніе пьесы состоитъ въ томъ, что юная легкомысленная дѣвушка обманываетъ своего отца и свою старую ханжу тетку, притворяясь больной и глотая стальные порошки, приготовляемые ей мнимымъ докторомъ, другомъ ея возлюбленнаго, который кромѣ того прописываетъ ей отдаленныя прогулки и всякаго рода свѣтскія развлеченія, способствующія сближенію влюбленныхъ.

Едва-ли можно сомнѣваться въ томъ, что эта пьеса послужила источникомъ для комедіи Мольера Medécin malgré lui (Врачъ по неволѣ), и хотя оригинальность Мольерова генія не подлежитъ сомнѣнію, однако счастливѣйшія мѣста его комедіи должны быть сопоставлены съ соотвѣтственными мѣстами пьесы Лопе. Характеръ героини, напримѣръ, лучше обрисованъ въ испанской пьесѣ, чѣмъ во французской. Характеру тетки и ханжи, которая играетъ роль дуэньи при своей племянницѣ и которой ханжество выступаетъ еще ярче, когда она сама влюбляется, Мольеръ могъ развѣ позавидовать, потому что, какъ исключительно испанскій, онъ не могъ быть перенесенъ на французскую, стѣсненную условными придворными приличіями, сцену.

Вся пьеса полна жизни и движенія и дышетъ такой истиной, такой жизненной правдой,.какую рѣдко можно встрѣтить на сценѣ. Всѣ эти качества обнаруживаются уже въ самомъ ея началѣ, которое представляетъ собой типическій обращикъ свойственнаго Лопе умѣнья однимъ рѣшительнымъ движеніемъ ввести зрителя въ самый разгаръ дѣйствія и познакомить съ дѣйствующими лицами драмы, характеры которыхъ будутъ развиваться передъ нимъ впослѣдствіи. Герой пьесы Лисардо и его другъ Рисело стоятъ у дверей одной модной церкви въ Мадритѣ, поджидая окончанія обѣдни, чтобъ повидаться съ дамой, въ которую влюбленъ Лисардо. Толпа проходитъ мимо ихъ; ожиданіе начинаетъ дѣйствовать утомительно и Рисело наконецъ объявляетъ, что онъ не намѣренъ утомлять себя ради фантазіи своего пріятеля. Въ это время появляется Белиза въ сопровожденіи своей тетки, одѣтой въ строгій монашескій костюмъ и не перестающей читать наставленія своей племянницѣ:

Теодора. Будь благоразумна и скромна. Благоразумныя ходятъ спокойно; скромныя смотрятъ только въ землю, по которой идутъ.

Белиза. Да я такъ и дѣлаю, какъ вы говорите.

Теодора. Зачѣмъ ты смотрѣла на этого молодаго человѣка?

Белиза. Вѣдь вы меня учили, чтобъ я смотрѣла въ землю, а развѣ этотъ человѣкъ не изъ земли?

Теодора. Я говорила о землѣ, по которой мы ходимъ.

Белиза. Та по которой я хожу, покрыта моимъ платьемъ и юбкой.

Теодора. Подобныя слова неумѣстны въ устахъ благовоспитанной дѣвушки. Клянусь прахомъ твоей матери, я разоблачу всѣ эти хитрости. Вотъ сейчасъ ты на него взглянула второй разъ.

Белиза. Я?

Теодора. Развѣ ты не дѣлаешь ему знаковъ?

Белиза. Отъ вашихъ вопросовъ, и отвѣтовъ я чуть не упала. Я смотрѣла, кто въ такомъ случаѣ меня поддержитъ.

Рисело. Она падаетъ. Иди поскорѣе поддержи ее.

Лисардо. Простите, сударыня, что я осмѣлился предложить вамъ мою руку.

Теодора. Виданы-ли подобныя вольности?

Белиза. Благодарю васъ, синьоръ. Если бы вы не поддержали меня, я бы навѣрное упала.

Лисардо. Такъ упалъ бы, ангелъ, синьора; такъ упали бы звѣзды, которымъ сообщаетъ свой свѣтъ солнце.

Теодора. Я тоже могу упасть. Прощайте, милостивый государь! съ Богомъ!

Лисардо. Прощайте! Да хранитъ васъ Богъ! А меня да хранитъ отъ такой странной встрѣчи!

Теодора. Прекрасно упала. Надѣюсь, ты теперь довольна, что онъ подалъ тебѣ руку.

Белиза. И вы тоже довольны, потому что у васъ есть теперь предлогъ мучить меня цѣлую недѣлю.

Теодора. Зачѣмъ ты обернулась назадъ?

Белиза. Развѣ вы не находите благоразумнымъ взглянуть на то мѣсто, гдѣ я чуть не упала, чтобъ не поскользнуться второй разъ?

Теодора. Чтобъ тебѣ не было радостной пасхи! Я понимаю всѣ твои хитрости. Ну что, ты и теперь скажешь, что не смотрѣла на этого молодаго человѣка?

Белиза. Это справедливо.

Теодора. Ты сознаешься?

Белиза. Если онъ подалъ мнѣ руку; развѣ мнѣ не слѣдуетъ поблагодарить его за это?

Теодора. Ну, ступай домой.

Белиза. О сколько распеканій предстоитъ мнѣ! {Comedias de Lope de Vega, Tom. XI, Barcelona, 1618, f. 27. Приличія, о которыхъ говорится въ первыхъ строкахъ приводимой мною сцены, соблюдавшіяся и прекрасной Доротеей Сервантеса, считались въ то время атрибутами не чопорности, но самой обыкновенной скромности. "Las dias que iba á misa его de manana у tan acompañada de mi madré у de otras criadas y yo tan cubierta y recatada, que apenas vian mis ojos mas tierra de aquella donde ponia los pies. [Don Quixote, Parte I, c. 28].}

Въ пьесѣ не мало мѣстъ столь же остроумныхъ и вполнѣ національныхъ. Сцена въ началѣ 2-го акта между Октавіо, вторымъ обожателемъ Белизы и его слугой, подшучивающимъ надъ страстью своего господина, а также слѣдующая сцена съ мнимымъ докторомъ не менѣе поразительны по своей художественности и жизненной правдѣ и должны были произвести большой эффекть на мадритскую публику, которая могла прекрасно оцѣнить ихъ вѣрность дѣйствительности и современнымъ нравамъ.

Но не всѣ драмы Лопе написаны для мадритскихъ театровъ. Онъ былъ столько же придворный, сколько и народный драматургъ. Мы сейчасъ разсказали содержаніе пьесы, дышущей духомъ его молодости и вполнѣ кастильской, такъ какъ она имѣла въ виду народную аудиторію; теперь мы обратимся къ другой его пьесѣ, не менѣе смѣлой, не менѣе кишащей дѣйствіемъ, но написанной Лопе въ старости и предназначенной для представленія при дворѣ. Я разумѣю Ночь св. Іоанна въ Мадритѣ (La noche de san Juan en Madrid), которая докажетъ намъ, что Лопе былъ постоянно вѣренъ своей манерѣ, ждалъ-ли онъ одобренія безпокойной народной толпы, скопившейся въ одномъ изъ задворковъ Мадрита или приговора нѣсколькихъ представителей всего, что было развитаго и образованнаго въ Испаніи.

Обстоятельство, по поводу котораго была написана эта цьееа и приготовленія, сдѣланныя для постановки ея на сценѣ, сразу дадутъ намъ понятіе о великолѣпіи королевскихъ театровъ въ эпоху Филиппа IV и объ уваженіи, которымъ пользовался любимый при дворѣ поэтъ. {Замѣчанія мои относительно этой пьесы частью навѣяны самой пьесой, помѣщенной въ Comedias, Tom. XX, частью заимствованы изъ сочиненія Пелиссера Origen у Progresses de la Comedia. Madrid, 1804, Tom. I, pp. 174--191. Интермедія Беневенте Las Due lias [Joco-Seria, 1653, ff. 168--172] также входила въ составъ драматическихъ увеселеній праздника.

Подобный же праздникъ былъ данъ Филиппу IV въ день его рожденія его супругой въ великолѣпномъ помѣстьѣ Аранхузсѣ въ 1622. Знаменитый итальянскій архитекторъ фонтана построилъ для этой цѣди великолѣпный театръ, а несчастный графъ Вилламедіана былъ поставщикомъ литературной части праздника. Драма, написанная имъ по этому случаю и во многомъ напоминающая собою англійскія маски, была исполнена королевой и ея придворными дамами. Она помѣщена въ собраніи сочиненій графа [Zaragoza, 1629, рр. 1--55]. Описаніе этого праздника, поражающаго своей безумной роскошью, сдѣлано Антоніо де Мендозой. [Obras, Lisboa, 1690, рр. 426--464]. Любопытный англійскій переводъ описанія Мендозы помѣщенъ въ приложенія къ переводу его пьесы "Querer por solo querrer", сдѣланному сэромъ Робертомъ Феншо [Fanshawe] См. ниже Прим. къ XXI главѣ.} Пьеса была спеціально заказана для великолѣпнаго праздника, который герцогъ Оливаресъ задумалъ дать для короля въ одномъ изъ мадритскихъ садовъ въ іюнѣ 1631 г. наканунѣ дня св. Іоанна. Расточительный временщикъ не щадилъ никакихъ издержекъ, чтобы угодить своему благосклонному повелителю. Маркизъ Хуанъ Баттста Крессенціо, строитель мрачнаго Эскуріальскаго Пантеона, завѣдывалъ архитектурной частью праздника и построилъ роскошные павильоны для короля и его свиты и насупротивъ ихъ великолѣпное зданіе для театральнаго представленія. Въ этомъ театрѣ при свѣтѣ факеловъ двѣ знаменитѣйшія труппы того времени исполнили двѣ пьесы, изъ которыхъ одна была написана сообща Франциско Кеведо и Антоніо де Мендозой, а другая, составлявшая главное украшеніе праздника, Лопе де Вегой.

Лопе весьма удачно заимствовалъ сюжетъ своей пьесы изъ проказъ, постоянно продѣлывавшихся наканунѣ дня св. Іоанна въ Испаніи. Канунъ этотъ играетъ важную роль въ старинныхъ испанскихъ легендахъ и романсахъ, такъ какъ и мавры и христіане посвящали его суевѣрнымъ забавамъ и разнообразнымъ затѣямъ, которыми этотъ день выгодно отличается отъ прочихъ національныхъ праздниковъ {Въ 1624 году Лопе издалъ на этотъ сюжетъ цѣлую поэму, занимающую тридцать страницъ въ третьемъ томѣ собранія его сочиненій. Лучшее описаніе проказъ ночи наканунѣ св. Іоанна, прекрасно иллюстрирующее пьесу Лопе и все, что говорится объ этой ночи въ Испанской поэзіи, находится въ письмахъ Бланко Уайта [Leucadio Doblado, Letters, London 1822], заключающихъ въ себѣ въ высшей степени вѣрные характеристики испанскихъ нравовъ.}. Поэтому пьеса, игранная наканунѣ дня св. Іоанна, представляла двоякій интересъ для зрителей, какъ по мѣсту, такъ и по времени представленія.

Героиня пьесы Леонора прежде всѣхъ является на сцену и признается въ своей любви къ донъ Хуану де Уртадо, богатому дворянину, недавно возвратившемуся изъ Индіи. Она живо разсказываетъ, какъ онъ объяснялся ей въ любви по всѣмъ правиламъ національнаго любовнаго этикета, сначала днемъ въ церкви, а потомъ вечеромъ у ея рѣшетчатаго балкона. Не подозрѣвая ничего этого, братъ Леоноры донъ Луисъ охотно знакомится съ ея возлюбленнымъ, которому онъ повѣряетъ свой планъ жениться на доньѣ Бланкѣ, сестрѣ Бернардо, закадычнаго друга донъ Хуана. Желая помочь брату своей возлюбленной, донъ Хуанъ отправляется къ Бернардо, и въ разговорѣ съ нимъ остроумно описываетъ всѣ приготовленія для предстоящаго придворнаго праздника и даже упоминаетъ о пьесѣ Лопе; этимъ самымъ онъ искусно заставляетъ зрителей вѣрить, что одновременно съ дѣйствіемъ, происходящимъ передъ ними въ саду, въ одной изъ улицъ Мадрита разыгрывается настоящая драма изъ дѣйствительной жизни.-- Это мѣсто, заключающее въ себѣ между прочимъ комплименты королю и герцогу и похвалы Кеведо и Мендозѣ, должно было произвести необыкновенный эффектъ на публику. Вслѣдъ за этимъ донъ-Хуанъ начинаетъ свое ходатайство относительно руки доньи-Бьянки для донъ Луиса. Донъ Бернардо ничего не имѣетъ противъ этой свадьбы, но въ разговорѣ съ другомъ высказываетъ желаніе, поражающее того какъ громомъ, самому жениться на Леонорѣ.

Съ этого пункта и начинаются всевозможныя препятствія и затрудненія. Долгъ дружбы не позволяетъ донъ Хуану заявить и свои права на Леонору и онъ рѣшается бѣжать. Въ это же самое время оказывается, что донья-Бланка любитъ другаго, именно благороднаго рыцаря донъ-Педро, и никогда не согласится отдать свою руку донъ Луису. И такъ какъ въ томъ, такъ и въ другомъ случаѣ потокъ истинной любви встрѣчаетъ на своемъ пути препятствія, обѣ дамы заявляютъ свою твердую рѣшимость быть вѣрными своимъ возлюбленнымъ, хотя Леонора, замѣтивъ со стороны донъ Хуана мнимую холодность, происходящую отъ его излишней щекотливости въ вопросахъ чести, предается отчаянію при мысли, что онъ можетъ измѣнить ей.

Такъ кончается первый актъ. Второй актъ открывается разсказомъ Бланки о своемъ возлюбленномъ, его общественномъ положеніи и о томъ, какъ онъ ей объяснился въ любви въ общественномъ саду. Все это въ высшей степени вѣрно національнымъ нравамъ. Но лишь только Бланка задумала привести въ исполненіе свой планъ бѣжать съ возлюбленнымъ и обвѣнчаться съ нимъ тайно, какъ входитъ въ комнату ея братъ донъ-Бернардо и проситъ ее сдѣлать визитъ Леонорѣ и похлопотать въ его пользу. Между тѣмъ бѣдная Леонора, томимая муками сомнѣнія, выходитъ изъ дому въ сопровожденіи своей горничной и встрѣчается на улицѣ съ слугой своего возлюбленнаго, играющимъ въ пьесѣ роль шута, который сообщаетъ ей, что его господинъ донъ Хуанъ, не будучи въ состояніи совладать съ своими страданьями, рѣшился покинуть Мадритъ. Въ это время поспѣшно вбѣгаетъ на сцену донъ-Хуанъ, дѣйствительно одѣтый по дорожному. Леонора падаетъ въ обморокъ. Очнувшись и объяснившись съ донъ Хуаномъ, она рѣшается тотчасъ же обвѣнчаться съ нимъ, такъ что намъ предстоитъ быть свидѣтелями сразу двухъ тайныхъ, обставленныхъ препятствіями, браковъ. Но улицы Мадрита наполняются разгульными толпами, предающимися свойственной празднику, карнавальной веселости и свободѣ. Буйный слуга донъ Хуана затѣваетъ ссору съ нѣсколькими молодыми людьми, которые наговорили дерзостей его господину и перепуганной Леонорѣ. Обѣ стороны обнажаютъ шпаги; полицейскіе арестуютъ и уводятъ донъ-Хуана, и Леонора, спасаясь бѣгствомъ, случайно попадаетъ въ домъ, который оказывается принадлежащимъ донъ-Педро. Но его нѣтъ дома: онъ отправился на поиски за дамой своего сердца Біанкой. Съ трудомъ пробившись сквозь бушующую толпу, онъ возвращается домой, и клянется честью кастильца защищать беззащитную неизвѣстную ему даму, которая въ это время стоитъ на балконѣ его дома, боязливо слѣдя взорами за движеніями тысячной толпы, въ надеждѣ увидѣть среди ея своего возлюбленнаго.

Въ послѣднемъ актѣ мы узнаемъ, что донъ-Хуанъ, отдѣлавшись съ помощью взятки отъ полицейскихъ, бѣгаетъ по шумнымъ улицамъ, отыскивая Леонору. Онъ встрѣчается съ донъ-Педро, котораго никогда не видалъ прежде. Послѣдній, принимая его за брата Леоноры, отъ котораго она скрывается, утаиваетъ отъ него ея мѣстопребываніе. Къ несчастью, является донья Бланка, замѣшкавшаяся по случаю скопленія народа на улицахъ. Донъ-Педро предлагаетъ ей переждать у него въ домѣ до начала брачной церемоніи. Бланка входитъ въ домъ, но встрѣтивъ тамъ другую женщину, стремительно выбѣгаетъ изъ дому, считая измѣну своего возлюбленнаго вполнѣ доказанной. Леонора слѣдуетъ за ней; происходитъ объясненіе, но въ самомъ разгарѣ его вбѣгаютъ братья, ищущіе своихъ сестеръ. Слѣдуетъ общее замѣшательство и взаимные упреки; наконецъ все это разъясняется и занавѣсъ опускается посреди ликованія двухъ паръ счастливыхъ любовниковъ. Въ заключеніе авторъ заявляетъ отъ своего собственнаго лица, что хотя сущность драматическаго искусства и дозволяетъ ему не стѣсняться обычными двадцатью четырьмя часами, но что въ данномъ случаѣ онъ строго держался правила и сжалъ все дѣйствіе пьесы меньше чѣмъ въ десять часовъ.

Изъ пьесъ, посвященныхъ характеристикѣ испанскихъ нравовъ Вечера наканунѣ св. Іоанна, безспорно, одна изъ лучшихъ. Любовныя сцены проникнуты чувства чести и страстностью поистинѣ кастильскими; сцены между кавалерами и уличной толпой полны грубой веселости, а сцены, гдѣ дѣйствуетъ болтливый слуга, играющій роль шута, очерчены мастерски и проникнуты чисто національнымъ характеромъ.-- Пьеса эта, имѣвшая блистательный успѣхъ, заключала собою великолѣпный герцогскій праздникъ, длившійся -- если принять въ разсчетъ музыкальную часть, танцы и всякаго рода угощенія -- отъ девяти часовъ вечера до самаго разсвѣта, когда король въ сопровожденіи герцога Оливареса, сидѣвшаго на козлахъ его кареты вмѣсто лакея, отправился обратно во дворецъ.

Другая пьеса Лопе, составляющая переходъ отъ пьесъ Плаща и Шпаги къ героической драмѣ, носитъ заглавіе: "Глупая для другихъ и мудрая для себя" (La boba para los otros y sabiapara si misma). Она веселѣе и живѣе большинства пьесъ этой категоріи {Comedias, Tom. XXI, Madrid, 1835, f. 45 etc.}. Діана, воспитанная цастухами, и совершенно не подозрѣвающая, что она дочь и наслѣдница герцога Урбино, внезапно получаетъ извѣстіе, что отецъ ея умеръ и что она должна вступить на престолъ. Окруженная кознями враговъ, она побѣждаетъ ихъ только тѣмъ, что притворяется простушкой во всѣхъ своихъ словахъ и поступкахъ, а между тѣмъ ничего не упускаетъ изъ виду и заводитъ интригу съ герцогомъ Александромъ Фарнезе, за котораго и выходитъ замужъ.

Интересъ пьесы состоитъ въ томъ искусствѣ прикрывать свои слова и поступки личиной простоты, которымъ въ совершенствѣ владѣетъ героиня. Въ самомъ началѣ напр., освѣдомившись тайно о настоящемъ положеніи вещей, она заранѣе составляетъ себѣ планъ дѣйствія. Прибывшіе изъ Урбиво посланные торжественно возвѣщаютъ ей о смерти отца.

Камило. Сеньора, герцогъ скончался {Camilo. Señora, el Duque es muerto.

Diana. Pues que se me da á mi? pero si es cierto. Enterralde, Señores,

Que yo no soi el Cura. (Comedias, Tom. XXI, Madrid, 1635).}.

Діана. Что мнѣ до этого? Впрочемъ, если онъ дѣйствительно умеръ, то похороните его, сеньоры -- вѣдь я не священникъ.

Такой тонъ выдержанъ въ пьесѣ всюду, гдѣ только появляется героиня, и это обстоятельство даетъ Лопе случай выказать во всемъ блескѣ свое легкое, игривое остроуміе, которое у него лилось черезъ край.

Мало походитъ на разсмотрѣнныя пьесы, хотя и относится къ той же категоріи, Награда за доброе слово, {El premio le bien hablar см. Comedies, Tom. XXI, 1635, f. 158 etc.} -- очаровательная пьеса, въ которой разсказъ о происхожденіи и воспитаніи героя до того напоминаетъ извѣстные факты изъ юношеской исторіи Лопе, что едва-ли подлежитъ сомнѣнію, что Лопе до нѣкоторой степени срисовалъ этотъ характеръ съ самого себя. Герой пьесы донъ-Хуанъ вмѣстѣ съ нѣсколькими праздными франтами стоятъ у вратъ собора въ Севильѣ и ожидаютъ выхода дамъ. Здѣсь донъ-Хуанъ защищаетъ честь одной неизвѣстной ему дамы, о которой франты позволяютъ себѣ легкомысленныя шутки.-- Происходитъ ссора. ДонъХуанъ ранитъ своего противника и преслѣдуемый полиціей случайно скрывается въ домѣ той дамы, честь которой онъ защищалъ такъ храбро. Изъ благодарности дама его прячетъ и комедія окончивается свадьбой, хотя въ ней кромѣ того скрещиваются нѣсколько побочныхъ интригъ, по обыкновенію наполняющихъ собой трехъ актныя пьесы Лопе.

Къ этимъ пьесамъ можно прибавить еще нѣсколько комедій, которыя разнообразіемъ своего тона, характера могутъ дать намъ понятіе о разнообразныхъ талантахъ необыкновеннаго человѣка ихъ создавшаго. Таковы напр. пьесы: Por la Puente Juana {Comedias, Tom. XXI, Madrid. 1635, f. 243 et sequ. Она была часто издаваема отдѣльно, и между прочимъ одинъ разъ въ Лондонѣ. Заглавіе пьесы есть начальный стихъ одного стариннаго романса.}, El Anzuelo de Fenisa {Comedias, Tom. VIII, Madrid, 1617. Эта пьеса, замѣчательная по своей веселости и остроумію, также была издаваема отдѣльно много разъ.}, El Ruy Señor de Sevilla {Comedias, Tom XXII, Madrid, 1621, fol. 187, etc.}, Porfiar hasta Morir {Comedias, Tom XXIII, Madrid 1638, f. 96, etc.}. Сюжетъ послѣдней заимствованъ изъ исторіи Влюбленнаго Маціаса, такъ любимой старинными испанскими и провансальскими поэтами. Слѣдуетъ упомянуть также о Bizarrias de Belisа,-- веселой комедіи, интересной въ особенности потому, что она была написана въ 1634 году, когда Лопе было, около семидесяти двухъ лѣтъ. Но въ виду того, что сказано объ общемъ характерѣ этого рода пьесъ, нѣтъ ни необходимости, ни возможности перечислять ихъ всѣ, и потому мы обратимся къ другому отдѣлу драматическихъ произведеній Лопе {Изъ испанскаго перевода моей книги (Tom. II, р. 551), я позволяю себѣ привести хронологическія данныя относительно происхожденія пьесъ Лопе, основанныя на свидѣтельствѣ его собственныхъ рукописей:

Prueba de los Amigos. 12 сентября 1604.

Carlos V en Francia, 20 ноября 1604.

Batalla del Honor, 18 апрѣля 1608.

Encomienda mol guardada, 19 апрѣля 1610.

Lo que ha de ser, 2 сентября 1624.

Competencia en los Nobles, 16 ноября 1625.

Sin Secreto no hay Amor, 18 іюля 1626.

Bizarrias de Belisa, 24 мая 1634.

Къ этому я могу присоединить свидѣтельство мнѣ принадлежащей рукописи: Çastigo sin Venganza, 1 августа 1631 г.

См. также Salva y Baranda, Documentos Ineditos, Tom. I, и упомянутый выше Каталогъ Чорлея.}.

ГЛАВА XVI.

Лопе де Вега (продолженіе). Героическія драмы Лопе и ихъ характеристика. Пьесы изъ Испанской исторіи и современныхъ событій.

Слѣдующій разрядъ свѣтскихъ драмъ Лопе назывался Героическія или Историческія драмы (Comedias Heroicas или Comedias Historiales). Главное различіе пьесъ этого разряда отъ пьесъ нами уже разсмотрѣнныхъ состоитъ въ томъ, что въ героическихъ драмахъ выводятся на сцену короли и знатные вельможи, что они обыкновенно имѣютъ историческую основу или по крайней мѣрѣ заимствуютъ изъ исторіи имена героевъ и что преобладающій тонъ въ нихъ серьезный, возвышенный, иногда даже трагическій. Ту же запутанную интригу, тѣ же чувства ревности и болѣзненно-щекотливой чести, то же введеніе комическаго и карикатурнаго, которое мы отмѣтили въ пьесахъ "Плаща и Шпаги", встрѣчается и здѣсь. Филиппъ II не одобрялъ этого рода пьесъ и думалъ, что онѣ стремятся умалить престижъ королевской власти,-- фактъ, живо рисующій и настроеніе общества и вліяніе театра на общество {Lope de Vega, Obras Sueltas Tern IV, p. 10. Подобныя пьесы назывались также иногда трагедіями: "Aquella. donde se introduce Key о Siñor soberano es Tragedia." См. Lagrimas Panegiricas Монтальвана 1639, f. 150, b.}.

Лопе де Вега написалъ множество пьесъ въ героическомъ родѣ, впервые имъ изобрѣтенномъ, можетъ быть не меньше чѣмъ въ другихъ родахъ. Онъ заимствовалъ ихъ сюжеты изъ разныхъ историческихъ источниковъ, начиная съ древнѣйшихъ историческихъ преданій человѣчества вплоть до современныхъ ему событій, но отдавалъ предпочтеніе сюжетамъ, заимствованнымъ изъ классической древности и изъ старинныхъ испанскихъ хроникъ и романсовъ.

Какъ Лопе обращался съ античными сюжетами можно видѣть изъ его драмы Созженный Римъ (Roma Abrasada), хотя вообще говоря она представляетъ собою плохой обращикъ историческихъ пьесъ {Comedias, Tom XX, Madrid 1629, f. 177. Она озаглавлена Tragedia Famosa.}. Событія, легшія въ ея основу, заимствованы изъ общеизвѣстнаго источника, главнымъ образомъ изъ Всеобщей Испанской Хроники (Crónica General), во они не обработаны авторомъ въ одно законченное цѣлое {Любопытно сравнить разсказъ Светонія (Кн. V и VI) и Cronica General (Parte I, с. 110 -- 111) съ соотвѣтствующими мѣстами въ Roma Abrasada. Въ третьемъ актѣ Лопе приводитъ романсъ, начальныя строки котораго встрѣчаются въ первомъ актѣ "Целестины".}, а представляютъ собой все, что произошло въ Римѣ по смерти Мессалины, въ царствованіе Клавдія и до смерти Нерона, который играетъ здѣсь не только роль героя, ни и шута (gracioso) пьесы. Первый актъ, оканчивающійся убійствомъ Клавдія Нерономъ и Агриппиной, содержитъ въ себѣ извѣстную шутку Клавдія, подославшаго убійцъ къ женѣ и удивляющагося, что она долго не приходитъ къ обѣду. Съ цѣлью польстить народной аудиторіи, Лопе вплетаетъ сюда похвалы Испаніи, а также Лукану и Сенекѣ, называя обоихъ испанцами, а послѣдняго сверхъ того изображаетъ столько же астрологомъ, сколько и моралистомъ. Во второмъ актѣ Неронъ начинаетъ свое царствованіе съ самыми благими намѣреніями. Слѣдуя Светонію и Всеобщей Хроникѣ, авторъ заставляетъ Нерона жалѣть, что онъ умѣетъ писать, такъ какъ ему придется подписывать смертные приговоры; вслѣдствіе этого быстро наступившая потомъ рѣзкая перемѣна въ его характерѣ является совершенно не мотивированной. Перемѣна эта излагается просто какъ фактъ, съ котораго начинается длинная вереница преступленій и злодѣйствъ Нерона. Любопытная, чисто-испанская, сцена служитъ первымъ признакомъ начинающейся перемѣны въ характерѣ Нерона. Онъ влюбляется въ Эту, но ухаживаетъ за ней совершенно не по римски. Онъ поетъ ночью подъ ея окномъ серенаду, убиваетъ одного изъ четырехъ замаскированныхъ людей, желавшихъ помѣшать его свиданію, и съ большимъ трудомъ спасается отъ агентовъ своей собственной полиціи; словомъ, все происходитъ такъ, какъ будто онъ не римскій императоръ, а странствующій рыцарь временъ Филиппа III {Эта сцена находится во второмъ актѣ и составляетъ часть интермедіи, гдѣ Неронъ играетъ роль шута.}. Далѣе слѣдуетъ извѣстная, засвидѣтельствованная исторіей, любовь его къ Поппеѣ и потрясающая сцена свиданія съ матерью, вслѣдствіе которой онъ даетъ приказъ умертвить ее. Исполненіемъ этого приказанія и оканчивается актъ, который при всей своей грубости далеко уступаетъ возмущающему душу разсказу старинной хроники, откуда заимствовано его содержаніе.

Въ третьемъ актѣ Лопе съумѣлъ за одно польстить и національной гордости испанцевъ и обезпечить себѣ благосклонность церкви, къ которой онъ, подобно всѣмъ своимъ современникамъ, питалъ чувства благоговѣнія, смѣшаннаго со страхомъ Для этой цѣли онъ выводитъ нѣсколько благочестивыхъ христіанъ, которые произносятъ полное исповѣданіе своей вѣры, начиная отъ сотворенія міра и до крестной смерти Спасителя и сообщаютъ подробности о самомъ раннемъ изъ двѣнадцати преслѣдованій христіанъ. Далѣе слѣдуетъ смерть Сенеки и Лукана и пожаръ Рима. Пожаръ этотъ, составляющій самую эффектную часть представленія, помѣщенъ Лопе въ самомъ концѣ, послѣ постройки Нерономъ своего великолѣпнаго дворца, тогда какъ на самомъ дѣлѣ aurea donius былъ построенъ на пожарищѣ Рима. Для удовольствія зрителей вставлена въ пьесу сцена, происходящая въ Испаніи, именно заговоръ противъ Нерона. Пьеса заключается смертью Поппеи, обставленной менѣе ужасными подробностями чѣмъ въ Хроникѣ, смертью Нерона и провозглашеніемъ на его мѣсто Гальбы -- все это скучено въ періодъ времени, слишкомъ краткій сравнительно съ важностью историческихъ событій, которымъ онъ служитъ рамкой.

Впрочемъ Лопе рѣдко писалъ такъ грубо и плохо.-- Сюжеты современные и въ особенности сюжеты національные почти всегда удавались ему гораздо лучше, а въ обработкѣ нѣкоторыхъ изъ нихъ онъ достигалъ поразительной силы.-- Въ числѣ пьесъ этого рода замѣчательна, не столько впрочемъ по своимъ внутреннимъ достоинствамъ, сколько по своей оригинальности и успѣху, пьеса, Образцовый Государь {Comedias, Tom XI. Barcelona, 1618, ff. 121 el sequ.}. Здѣсь онъ выводитъ идеалъ государя въ лицѣ Донъ-Хуана Португальскаго, сына Альфонса V и современника Фердинанда и Изабеллы. Въ началѣ втораго акта другъ и довѣренное лицо Донъ-Хуана рисуетъ его портретъ съ такимъ обиліемъ деталей, что не остается никакого сомнѣнія относительно качествъ, которыми, по мнѣнію Лопе, должны обладать государи эпохи Филипповъ и которыя цѣнились бы въ и наше время.

Въ другомъ мѣстѣ пьесы Донъ-Хуанъ, оказавшій чудеса храбрости въ несчастной битвѣ при Торо, возстановляетъ на престолѣ своего отца, который прежде отрекся въ пользу сына, а потомъ вновь сталъ заявлять претензіи на престолъ. Личная храбрость и строгая справедливость пріобрѣли ему титулъ образцоваго государя. Онъ выказываетъ первую, защищая свою собственную жизнь отъ убійцы и участвуя въ боѣ быковъ, при чемъ онъ подвергаетъ себя большой опасности; любовь его къ справедливости доказывается множествомъ приводимыхъ на сценѣ фактовъ, между прочимъ покровительствомъ, оказаннымъ имъ Колумбу послѣ возвращенія великаго мореплавателя изъ Америки, хотя онъ очень хорошо понималъ, что открытія Колумба послужили къ славѣ Испаніи и какую ошибку онъ сдѣлалъ самъ, не воспользовавшись ими на пользу своей Португаліи.

Донъ-Хуанъ де Сосса, любимецъ короля, былъ дважды посылаемъ съ важными порученіями въ Испанію. Проживая тамъ въ домѣ одного изъ своихъ родственниковъ, онъ влюбился въ его дочь Леонору и съ своей стороны возбудилъ въ ней нѣжное чувство. Возвращаясь послѣ исполненія своихъ порученій въ Португалію, ДонъХуанъ забываетъ свои клятвы и каждый разъ заставляетъ сильно страдать покинутую дѣвушку. Не зная, что думать, она сама пріѣзжаетъ съ своимъ отцомъ въ Лиссабонъ въ свитѣ испанской принцессы Изабеллы, вышедшей замужъ за сына Португальскаго короля. Но и тутъ вѣроломный рыцарь отказывается признать свои обязательства по отношенію къ ней. Тогда она въ отчаяніи является къ королю и объясняетъ ему свое положеніе въ слѣдующемъ разговорѣ, который можетъ служить прекраснымъ обращикомъ легкаго повѣствовательнаго стиля, составляющаго одно изъ выдающихся достоинствъ пьесъ Лопе:

Леонора. Государь, тебя называютъ совершеннымъ и въ мирѣ и на войнѣ. Выслушай женщину.

Король. Говори.

Леонора. Я дочь губернатора донъ-Фадрике де Лара.

Король. Надѣйтесь и простите, что не зная васъ, синьора, я не исполнилъ долга вѣжливости по отношенію къ вамъ и вашему отцу.

Леонора. Любезность ваша достойна Вашего генія, которому удивляется весь міръ. Одинъ гидальго пріѣзжалъ дважды изъ Вашей страны въ нашу Кастилію. Я вамъ не открою его имени, пока Вы не узнаете его безчестнаго поступка я знаю, что Вы такъ любите его, что я могла бы опасаться не найти здѣсь справедливости, если бы Вы не были Вы. Дважды этотъ гидальго гостилъ въ нашемъ домѣ и впервые возбудилъ во мнѣ любовь...

Король. Продолжайте, не конфузьтесь: передъ судьею должно говорить какъ на исповѣди.

Леонора. Я поддалась обману. Онъ уѣхалъ; я плакала по немъ, но продолжала любить его. Онъ пріѣхалъ еще разъ; онъ пѣлъ сладко, какъ сирена. Я не подозрѣвала его коварства. Боже! Если ты мужчинамъ далъ такой языкъ, то лучше было бы намъ родиться совсѣмъ глухими! Онъ опять приманилъ меня къ себѣ, какъ охотникъ приманиваетъ въ свои раскинутыя въ травѣ сѣти куропатку. Я противилась, но что я могла сдѣлать, если самая сильная крѣпость не можетъ устоять противъ любви, дочери звѣздъ. Онъ написалъ мнѣ письмо; онъ далъ мнѣ обѣщаніе жениться, напередъ зная, что возвратившись въ Португалію легко нарушить это обѣщаніе -- какъ будто небо и его вѣчное правосудіе не распростерты надъ всѣмъ міромъ? Наконецъ онъ уѣхалъ, гордясь своей побѣдой надъ отдавшейся ему женщиной, ибо гдѣ любовь -- тамъ нѣтъ сопротивленія. Онъ удалился съ этой добычей въ свое отечество, какъ будто она была отнята въ Ареалѣ у мавровъ, которыхъ онъ побѣдилъ въ юности, или захвачена на бѣло-песчаныхъ берегахъ отдаленнаго моря, откуда твои корабли привозятъ тебѣ черныхъ невольниковъ. Съ тѣхъ поръ онъ ни разу не написалъ мнѣ. Моя любовь оплакала свои похороны; мои слезы были ей надгробнымъ памятникомъ: они потушили пламень любви. Твой сынъ женился на нашей инфантѣ на благо обоимъ государствамъ. Мой отецъ сопровождалъ ее и я отправилась за нимъ въ Лиссабонъ, гдѣ этотъ гидальго отрекся отъ всѣхъ своихъ обязательствъ. Не будучи въ состояніи долѣе выносить его презрѣніе, я рѣшилась покончить съ собой, если Ваше Величество не защитите несчастной женщины.

Король. Письмо его у васъ сохранилось?

Леонора. Была бы съ моей стороны большая ошибка, если бы я его не сохранила.

Король. Я узнаю почеркъ, если только его писалъ одинъ изъ моихъ придворныхъ.

Леонора. Вотъ оно, государь.

Король. Подписано -- донъ-Хуанъ де Сосса! Никогда я не повѣрилъ бы вамъ, если бы не зналъ его руки: онъ такъ честенъ и благоразуменъ {Приведенное мѣсто находится въ концѣ пьесы и ведетъ къ развязкѣ путемъ плавнаго и изящнаго разсказа, напоминающаго разсказы итальянскихъ новеллъ. Лопе часто прибѣгаетъ къ этому средству, когда интрига и драматическая фабула настолько обширны, что наполняютъ собою три обычные акта. Городъ Аріііла, о которомъ упоминается въ текстѣ, былъ отнятъ у Мавровъ 24 августа 1471 г.}.

Развязка пьесы естественно заключается въ свадьбѣ; въ устройствѣ ея и состоитъ правосудіе образцоваго короля.

Однимъ изъ дѣйствующихъ лицъ пьесы, какъ уже было замѣчено, является Колумбъ. Онъ вводится въ дѣйствіе не особенно искусно; впрочемъ Лопе съумѣлъ оттѣнить въ немъ достоинство, основывающееся на сознаніи значенія своихъ открытій. Характеръ Колумба очерченъ лучше и полнѣе въ другой пьесѣ Лопе, посвященной открытію Америки и носящей названіе Колумбовъ Новый Свѣтъ (El nuevo mundo de Colop). Пьеса обнимаетъ собой четырнадцать лѣтъ изъ жизни великаго мореплавателя отъ его первыхъ безплодныхъ усилій получить помощь отъ португальскаго правительства до его торжественнаго представленія различныхъ предметовъ Новаго Свѣта Фердинанду и Изабеллѣ въ Барселонѣ {Comedias, Tom IV, Madrid, 1614. См. также приложеніе къ книгѣ Ochoa,Teatro Escogido de Lope de Vega" (Paris, 1838), Изъ этой пьесы Фернандо де Сарате заимствовалъ нѣсколько сценъ (напр. начало втораго акта) для своей драмы. "Conquista de Mexico" (Comedias Escogidas, Tom XXX, Madrid 1668).}. Пьеса эта принадлежитъ къ самымъ неправильнымъ и фантастическимъ пьесамъ Лопе, хотя она и носитъ на себѣ нѣкоторыя характеристическія особенности его таланта, но главное она полно и ярко отражаетъ въ себѣ національные взгляды испанцевъ на Америку, какъ на часть свѣта, отнятую христіанствомъ у язычества. Нѣкоторыя изъ сценъ этой пьесы происходятъ въ Португалія, нѣкоторыя -- въ равнинахъ Гранады въ эпоху ея паденія, нѣкоторыя, изображающія бунтъ матросовъ, на бортѣ Колумбова корабля, нѣкоторыя въ Вестъ-Индіи и наконецъ нѣкоторыя разыгрываются по возвращеніи Колумба въ Испанію передъ лицемъ его повелителей Фердинанда и Изабеллы. Кромѣ лицъ, естественнымъ образомъ связанныхъ съ ходомъ событій, изображенныхъ Лопе, въ пьесѣ появляются Гонзальвъ Кордуанскій, мавры, американскіе индійцы, а также нѣсколько аллегорическихъ фигуръ: Провидѣніе, Христіанство и Язычество. Послѣднее говоритъ съ большимъ жаромъ передъ судомъ Провидѣнія противъ вступленія испанцевъ и введенія католицизма въ Новый Свѣтъ, и нѣкоторымъ его аргументамъ, подобнымъ приводимому ниже, нельзя отказать въ справедливости: "О божественное Провидѣніе, не попусти, чтобъ надо мной обрушилась эта несправедливость. Жадность подъ покровомъ религіи служитъ главнымъ мотивомъ ихъ дѣйствій. Они ищутъ золота и серебра скрытаго въ этой сокровищницѣ" {No permitas Providencia

Hacerme esta sinjusticia;

Pues los Ileua la codicia

A hacer esta diligencia.

So color de religion.

Van à buscar plata y oro

Del encubierto tesoro (El Nuevo Mundo, lornada I).}.

Большая часть пьесы и лучшія ея сцены происходятъ въ Америкѣ, но трудно представить что-либо несообразнѣе ея фабулы, всѣ правила драматической иллюзіи систематически попраны: индійцы еще до появленія европейцевъ поютъ гимны Фебу и Діанѣ и говорятъ по испански, но по прибытіи испанцевъ оказываются не понимающими испанскаго языка.

Сцена, въ которой язычество отстаиваетъ свои права передъ судомъ Провидѣнія, сцены обращенія язычниковъ въ христіанство и наконецъ сцены, гдѣ дѣйствуетъ демонъ, были бы у мѣста въ самой грубой моралите. И наоборотъ сцены, въ которыхъ изображены естественныя чувства простыхъ и невѣжественныхъ дикарей, равнымъ образомъ тѣ сцены, въ которыхъ выступаетъ Колумбъ съ свойственнымъ ему достоинствомъ, не лишены положительныхъ драматическихъ достоинствъ. Правда, не многія могутъ быть названы истинно поэтическими, но даже въ худшихъ изъ нихъ есть поэтическія мѣста и событія, въ нихъ изображенныя, смотрятся съ неослабѣваюшимъ интересомъ.

Хотя въ пьесѣ повторяется извѣстное преданіе, что Колумбъ родился въ Нерви и что въ Мадерѣ одинъ умирающій матросъ завѣщалъ ему карту, руководившую его въ открытіи Новаго Свѣта, но замѣчательно, что Лопе во многихъ мѣстахъ пьесы отступаетъ отъ этого преданія и намекаетъ, что Колумбъ былъ вдохновленъ свыше. Монахъ въ сценѣ бунта прямо высказываетъ это и самъ Колумбъ въ разговорѣ съ своимъ братомъ Бартоломео, когда ихъ положеніе становится почти отчаяннымъ, весьма ясно намекаетъ на это въ слѣдующихъ словахъ:

"Таинственная божественная сила влечетъ меня и говоритъ мнѣ, что это правда. Во снѣ и на яву она побуждаетъ меня исполнить задуманное. Ибо что же вселилось въ меня? Что потрясло все мое существо? Куда направляюсь я? Слѣдуя чьимъ велѣніямъ я избралъ этотъ путь? Кто привелъ сюда меня, бѣднаго и разбитаго человѣка, матроса, задумавшаго къ нашему міру присоединить другой столь отдаленный міръ? {Una sccreta deidad

А que lo intente me impele,

Diciéndome, que es verdad.

Vue en fin, que duenna o que vele,

Persigue mi voluntad.

Que es esto que ha entrado en mi?

Quien me lleva o mueve ansi?

Donde voy, donde cainino?

Que derrota, que destine,

Sigo, ó que conduce aqui?

Un hombre pobre, y aun roto,

Que ansi lo puedo decir,

V que vive de pilote,

Quiere а'este mundo anadir

Otro mundo tan remoto! (El Nuevo Mundo, Iornada I).}.

Освѣщеніе характера Колумба съ этой стороны весьма удачно, ибо оно основано, сколько извѣстно, на его личномъ глубокомъ убѣжденіи; мотивъ этотъ могъ бы быть разработанъ полнѣе и поэтичнѣе, но удобный случай, какъ это разъ случилось съ Лопе, былъ имъ пропущенъ либо по небрежности, либо вслѣдствіе поспѣшности.

Другая драма въ этомъ-же родѣ Еl Castigo sin Venganza (Наказаніе безъ мщенія) интересна какъ по способу обработки сюжета, такъ и потому, что исторія ея происхожденія можетъ быть опредѣлена съ большей точностью, чѣмъ какой-либо другой драмы Лопе. Въ основу ея положена темная и возмутительная исторія, разсказанная въ Феррарскихъ лѣтописяхъ XV в., которую лордъ Байронъ нашелъ въ Гиббоновыхъ Древностяхъ Брауншвейгскаго дома. (Antiquities of the House of Brunswick) и сдѣлалъ сюжетомъ своей Паризины {Исторія эта, случившаяся въ І405 г., была очень хорошо извѣстна, благодаря своимъ ужасамъ, болѣе чѣмъ за два столѣтія до драмы Лопе, который замѣчаетъ въ предисловіи, что она существуетъ на латинскомъ, французскомъ нѣмецкомъ, итальянскомъ и испанскомъ языкахъ.}. Слѣдуя сказаніямъ старинныхъ Феррарскихъ хроникъ, Лопе представилъ эту исторію въ нѣсколько иномъ свѣтѣ и съ большимъ искусствомъ облекъ ее въ драматическую форму.

Въ драмѣ Лопе командующій папскими войсками герцогъ Феррарскій изображенъ доблестнымъ, умнымъ и опытнымъ въ государственныхъ дѣлахъ человѣкомъ. Достигнувъ почтеннаго возраста онъ задумалъ жениться на дочери герцога Мантуанскаго и посылаетъ своего побочнаго сына Федериго въ Мантую за прелестной невѣстой, которую тотъ долженъ проводить до самой Феррары. Но прежде, чѣмъ достигнуть Мантуи, Федериго случайно встрѣчаетъ свою будущую мачиху на дорогѣ и спасаетъ ей жизнь; съ этихъ поръ начинается сближеніе молодыхъ людей, которое оканчивается преступной связью. Этотъ роковой шагъ отчасти объясняется взаимной страстностью любовниковъ, отчасти тѣмъ обстоятельствомъ, что самъ герцогъ обнаруживаетъ не только холодность, но и невѣрность по отношенію къ своей молодой и пылкой супругѣ. Возвратившись однажды изъ удачнаго похода, герцогъ узнаетъ объ этой связи. Въ его сердцѣ происходитъ сильная борьба между привязанностью къ сыну и отравляющимъ чувствомъ собственнаго позора. Онъ рѣшился наказать виновныхъ, но такъ, чтобы мотивы его гнѣва остались никому неизвѣстными. Для этой цѣли онъ запираетъ жену въ темную комнату, привязываетъ ее къ креслу и кладетъ ей платокъ въ ротъ, чтобы она не могла произнести ни слова. Закутавъ ее съ ногъ до головы въ покрывало, онъ призываетъ сына, которому сообщаетъ, что подъ покрываломъ находится измѣнникъ, котораго Федериго долженъ убить, чтобы спасти жизнь отца. Ничто не подозрѣвая, молодой человѣкъ наноситъ ударъ и какъ безумный выбѣгаетъ изъ комнаты, но тутъ же падаетъ подъ ударами людей, заранѣе приготовленныхъ отцомъ, который объясняетъ, что Федериго убилъ свою мачиху и что руки его обагрены ея кровью.

Лопе окончилъ эту пьесу 1 августа 1631 г., когда ему было около семидесяти лѣтъ. Не смотря на это, немногія пьесы Лопе, принадлежащія къ этому классу, отличаются такой поэтической силой и ни одна не можетъ сравняться съ ней въ легкости и разнообразіи метра {Въ пьесѣ встрѣчаются образчики многихъ стихотворныхъ размѣровъ Kedondillas, Tercetas, одинъ сонета и т. д. Въ первомъ актѣ есть одна Silva (размѣръ, въ которомъ одиннадцати-сложные стихи чередуются съ семи-сложными), отличающаяся замѣчательной легкостью и плавностью.}. Характеры дѣйствующихъ лицъ, въ особенности характеры отца и сына, лучше очерчены и выдержаны, чѣмъ обыкновенно бываетъ у Лопе, а масса какъ крупныхъ, такъ и мелкихъ поправокъ, которыми испещрена подлинная рукопись Лопе, до сихъ поръ сохранившаяся, показываетъ, что разбираемая пьеса была обработана имъ съ особымъ тщаніемъ. На сцену впрочемъ она была постановлена не ранѣе 9 мая 1632 г., потому что испанскій дворъ не особенно любилъ, чтобы царственныя особы выводились на сцену въ такомъ отталкивающемъ видѣ. Когда же позволеніе было наконецъ дано, то оно сопровождалось заявленіемъ, что герцогъ долженъ быть изображенъ съ почтеніемъ, слѣдуемымъ его особѣ. Не смотря на эту предосторожность, пьеса Лопе, игранная знаменитой труппой Фигероа и произведшая глубокое впечатлѣніе на публику, была дана всего одинъ разъ, причемъ роль сына игралъ, такъ превозносимый Монтальваномъ, актеръ Аріасъ {Гаяйнгосъ догадывается, что пьеса Лопе была снята со сцены на томъ основаніи, что въ ней содержались намеки на исторію Донъ-Карлоса. Я не знаю, на какихъ данныхъ онъ основываетъ свою догадку, но только мнѣ она не представляется вѣроятной.}. Въ 1634 г. Лопе весьма тщательно издалъ ее въ Барселонѣ, посвятивъ ее своему знаменитому покровителю герцогу де Сессѣ, при дворѣ котораго онъ состоялъ, а черезъ годъ послѣ смерти Лопе она была напечатана, хотя и безъ посвященія, въ 21 томѣ полнаго собранія его драматическихъ произведеній, приготовленнаго имъ самимъ къ печати, но изданнаго его дочерью Фелиціаной {У меня находится собственноручная рукопись Лопе, испещренная множествомъ поправокъ и вставокъ, сдѣланныхъ имъ самимъ. Она была очевидно предназначена для актеровъ, потому что разрѣшена къ представленію, другомъ Лопе, поэтомъ Педро де Варгасомъ Мачукой, исправлявшимъ въ то время должность театральнаго цензора. Онъ между прочимъ участвовалъ въ Поэтическихъ состязаніяхъ въ честь св. Исидора (Iustas Poéticas), изданныхъ Лопе въ 1620 и 1622 и въ Поэтическихъ состязаніяхъ въ честь Пресвятой Дѣвы., изданныхъ въ 1629 Касересомъ. Произведенія Педро де Варгаса, помѣщенныя въ этихъ сборникахъ, не обнаруживаютъ въ немъ присутствія большаго поэтическаго таланта, что не мѣшало ему пользоваться большой популярностью между современниками (Alvarez y Baena, Hijos de Madrid, Tom IV, р. 199) Онъ велъ свое происхожденіе отъ знаменитаго Діего Переса де Варгаса, героя старинныхъ романовъ и хроникъ, который, лишившись своего оружія въ битвѣ при Хересѣ во времена св. Фердинанда, отломилъ сукъ оливковаго дерева и перебилъ имъ не мало мавровъ, за что и получилъ прозвище "Machuca", т. е. Толчея (Almelo, Valerie de las Hysterias Escolasticas, Toledo 1541, f. 15, а. Lope de Vega, Laurel de Apolo, 1630, f. 75). На верху каждой страницы въ рукописи Лопе де Веги находится крестъ съ именами Іисусъ, Марія, Іосифъ, а на послѣдней страницѣ слова Laus Deo et Mariae съ подписью автора и обозначеніемъ времени, когда окончена пьеса. Неизвѣстно, хотѣлъ-ли Лопе скрыть подъ покровомъ священныхъ символовъ глубокую безнравственность сюжета, но если дѣйствительно таково было его намѣреніе, то оно вполнѣ отвѣчало духу времени. Обыкновенно въ началѣ рукописи или письма испанцы всегда ставили крестъ. Лопе въ своей пьесѣ "Perro del Hortelano" (Iornada II) намекаетъ на этотъ обычай, который, какъ и въ данномъ случаѣ, подавалъ поводъ къ подобному же несоотвѣтствію священнаго символа съ соблазнительнымъ содержаніемъ. Не смотря на все это обычай продолжалъ существовать до конца XVIII в., по крайней мѣрѣ въ одной драмѣ того времени, гдѣ между прочимъ поднимается вопросъ объ отмѣнѣ его, на вопросъ одного изъ дѣйствующихъ лицъ о пользѣ этого обычая, другое объясняетъ, что самъ дьяволъ испугается, распечатавъ такое письмо.}.

Подобно драмъ Наказаніе безо мщеніи, и другія пьесы этой категоріи исполнены глубокаго трагическаго паѳоса, какъ напримѣръ драма Кавалеры -- Губернаторы въ Кордовѣ {Los Caballeros Comniendadores de Cordoba (Comedias, Tom II, Madrid, 1609.) Кромѣ этой драмы Лопе еще въ двухъ пьесахъ -- Fuente Ovejuna и Peribanez -- выводитъ на сцену командоровъ различныхъ военныхъ орденовъ и изображаетъ ихъ людьми въ родѣ Front-de Boeuf въ Айвенго Вальтеръ-Скотта, въ высшей степени гордыми и преданными самымъ низкимъ страстямъ.}. Сюжетъ этой пьесы не уступитъ своими ужасами исторіи Климемнестры и Эгиста, но мужъ вмѣсто того чтобъ подвергнутыя участи Агамемнона, побуждаемый дико понятымъ чувствомъ чести самъ умерщвляетъ не только измѣнницу жену, но и всѣхъ своихъ домочадцевъ. Нѣкоторымъ сценамъ этой пьесы нельзя отказать въ поэзіи, но къ сожалѣнію вся эта поэзія тонетъ въ морѣ жестокостей и изувѣрства.

Отъ этого упрека свободна гораздо болѣе трагическая пьеса, Звѣзда Севильи (La Estrella de Sevilla), нѣсколько напоминающая собою Корнелева Сида {Такъ какъ старинные экземпляры этой пьесы необыкновенно рѣдки, то я заказалъ себѣ списокъ ея, съ котораго были сдѣланы въ Америкѣ два изданія. La Estrella de Sevilla продолжаетъ держаться до сихъ поръ на испанской сценѣ; она была издана въ Лондонѣ и Мадритѣ, съ большими измѣненіями подъ заглавіемъ Sancho Ortiz deias Ro el as. Превосходное извлеченіе изъ пьесы Лопе съ близкимъ переводомъ отрывковъ изъ нея сдѣлано Лордомъ Голландомъ (Life of Lope, Vol. I. pp. 155-200). Отсюда, а не изъ испанскаго подлинника заимствовалъ Зейдлицъ свою Der Stern der Sevilla, пьесу не безъ достоинствъ, изданную въ Штутгартѣ и игранную съ успѣхомъ во многихъ мѣстахъ Германіи. Мѣстности, упоминаемыя въ пьесѣ до дома Таберо Бусто, возлюбленнаго героини, включительно, до сихъ поръ показаваются любопытнымъ въ Севильѣ. (Latour, Etudes sur l'Espagne, Paris 1835, Tom. III, p. 52 etc.).}. Одинъ севильскій рыцарь, вѣрный долгу вассала, убиваетъ по приказанію короли своего друга, брата своей невѣсты. Напрасно король употребляетъ всѣ усилія спасти его отъ кары закона; королевскіе судьи отказываются отступить для него отъ закона, и только откровенное сознаніе короля въ своемъ преступленіи освобождаетъ его отъ смерти. Это одна изъ немногихъ пьесъ Лопе, совершенно лишенныхъ комическаго элемента, одна изъ тѣхъ, гдѣ его геній паритъ необыкновенно высоко. Въ ней не мало прекрасныхъ сценъ. Къ числу самыхъ поразительныхъ нужно отнести сцену, гдѣ король убѣждаетъ рыцаря убить своего друга; сцену, когда къ любящей дѣвушкѣ наканунѣ ея свадьбы, въ минуту сладкаго упоенія своимъ счастьемъ, приносятъ трупъ брата, убитаго ея женихомъ, и наконецъ сцена, когда алькадъ, вопреки королевскому приказу величественно отказывается нарушить законъ. Развязка естественнѣе чѣмъ у Корнеля. Героиня покидаетъ свѣтъ и удаляется въ монастырь.

Изъ множества героическихъ драмъ Лопе слѣдуетъ упомянуть только о немногихъ, да и то съ цѣлью охарактеризовать направленіе, данное имъ этой группѣ своихъ драматическихъ произведеній. Въ одной изъ нихъ, напримѣръ, драматизирована исторія Бамбы, перешедшаго отъ плуга на испанскій престолъ {Comedias, Tom. I, Valladolid, 1604, f. 91 etc.-- Здѣсь Лопе благоразумно слѣдовалъ монастырской легендѣ, оставивъ въ сторонѣ разсказъ Cronica General (Раrte II, cap. 51) и еще болѣе осторожный разсказъ Маріаны (Hist., Lib. VI, Cap. 12),}; другая, носящая названіе Послѣдній изъ Готовъ (El postrer Godo de España) основана на народныхъ преданіяхъ о гибели Испаніи при королѣ Родерикѣ {Comedias, Tom. XXV. Çaragoèa, 1647, ff. 369 etc. Она названа "Трагикомедіей."}. Хотя первая изъ нихъ принадлежитъ къ числу самыхъ раннихъ изъ печатныхъ пьесъ Лопе {Первый томъ перваго изданія драмъ Лопе вышелъ въ Валльядолидѣ въ 1604 г.}, а вторая вышла въ свѣтъ черезъ двѣнадцать лѣтъ послѣ его смерти, но обѣ построены по одному плану и проникнуты однимъ и тѣмъ же духомъ. На такой занимательный сюжетъ, какъ жизнь Бернардо дель Карпіо, Лопе написалъ нѣсколько пьесъ. Одна изъ нихъ называется Юношескія приключенія Бернардо и заключаетъ въ себѣ изображеніе подвиговъ національнаго испанскаго героя до той поры, когда онъ узнаетъ тайну своего происхожденія. Другой, носящей названіе Подвиги Бернардо дель Карпіо (Los Mocedados de Bernardo del Carpio), я никогда не видалъ, но она была извѣстна лорду Голланду. Наконецъ въ третьей El Casamiente en la muеrte (Бракъ въ объятіяхъ смерти) изображено недостойное поведеніе короля Альфонса. Здѣсь находится та раздирающая душу сцена, въ которой трупъ отца Бернардо передается сыну, принесшему все въ жертву сыновней любви и погибающему отъ нея {Первая изъ этихъ двухъ пьесъ, не вошедшихъ въ полное собраніе драматическихъ произведеній Лопе, была много разъ издаваема отдѣльно; послѣднюю же можно только найти въ Валльядолидскомъ изданіи и его перепечаткахъ. При созданіи ея Лопе широко пользовался стариннымъ романсомъ о Белермѣ и Дурандарге.}. Семеро дѣтей Лары также не забыты Лопе; онъ написалъ двѣ пьесы на этотъ сюжетъ, изъ которыхъ одна называется ихъ именемъ, а другая, еще болѣе потрясающая, озаглавлена, Побочный сынъ Мударра {"Siete Infantes de Lara" находится въ Мадритскомъ изданіи Comedias 1615. Tom. V, а "Bastardo Mudarra" въ XXIV томѣ Сарагосскаго изданія, вышедшаго только въ 1641.}. Повидимому, ни одно интересное событіе испанской исторіи не было оставлено Лопе безъ вниманія {Такъ интересный сюжетъ, легшій въ основу пьесы El Mejor Alcalde el Rey (Лучшій алькадъ-король) заимствованъ изъ четвертой книги "Cronica General".}. Выведши на сцену главныхъ героевъ испанской исторіи и народныхъ преданій вплоть до своего времени, Лопе озирается по сторонамъ и ищетъ сюжетовъ для своихъ произведеній не только въ Испаніи, но и въ другихъ странахъ. Такъ между прочимъ онъ написалъ одну пьесу изъ жизни Бориса Годунова {"El Gran Duché de Muscovia, Comedias, Tom. VII, Madrid. 1617.}; сюжетомъ другой сдѣлалъ взятіе Арауко въ Чили въ 1560 г. {"Arauco Domado", Comedias, Tom. XX, Madrid. 1629. Дѣйствіе пьесы происходитъ около 1560. Постановкой ея на сцену Лопе очевидно хотѣлъ сдѣлать любезность сыну завоевателя Перу, еще находившемуся въ живыхъ. Посвящая ему пьесу, Лопе замѣчаетъ, что все въ ней изображенное исторически вѣрно, но само собою разумѣется, что не мало и вымышлено, особенно въ тѣхъ мѣстахъ, которыя имѣли цѣлью прославить испанцевъ. Въ числѣ дѣйствующихъ лицъ выведенъ авторъ героической поэмы Araucana Алонсо де Эреила, который появляется на сценѣ съ барабаномъ и бьетъ наступленіе. Есть еще одна изъ раннихъ пьесъ Лопе, которую можно сопоставить съ "Arauco Domado;" я разумѣю "Los Guanches de Tenerife." (Comedias, Tom X, Madrid, 1620, f. 128). Сюжетъ ея -- завоеваніе Канарскихъ острововъ въ эпоху Фердинанда и Изабеллы; здѣсь, какъ и въ Arauco, туземцы играютъ важную роль.}; наконецъ сюжетъ третьей заимствованъ изъ исторіи священной лиги противъ невѣрныхъ (La Santa Liga), которая увѣнчалась великой побѣдой при Лепанто въ 1571 г. Такъ какъ изображать морское сраженіе на сценѣ было не совсѣмъ удобно, то Лопе для избѣжанія его долженъ былъ прибѣгнуть къ еще большему неудобству, именно, онъ вывелъ на сцену аллегорическую фигуру Испаніи, которая описываетъ публикѣ битву, происходящую въ то же самое время на берегахъ Греціи {"La Santa Liga" (Comedias, Tom XV, Madrid. 1621).}.

Не нужно упускать изъ виду, что весь отдѣлъ героическихъ и историческихъ драмъ Лопе не имѣетъ никакихъ претензій на историческую точность. Почти-въ каждую пьесу вставлена любовная интрига, полная опасностей, вспышекъ ревности и щекотливыхъ вопросовъ чести, и хотя въ нѣкоторыхъ драмахъ историческія событія изображены вѣрно, какъ напр. въ пьесѣ Храбрый Сеспедесъ, о которой самъ Лопе выражается, что кромѣ любовной интриги въ ней все истинно {"El Valiente Cespedes." (Comedias, Tom XX, Madrid 1629). Лопе нарочно дѣлаетъ эту оговорку, чтобы спасти честь доньи Маріи де Сеспедесъ, которая изображена на сценѣ далеко не въ томъ свѣтѣ, въ какомъ желали ее видѣть ея потомки.}, тѣмъ не менѣе было бы странно утверждать, что въ историческихъ пьесахъ Лопе вѣрно изображены нравы чуждыхъ народовъ или сторго выдержанъ общій колоритъ эпохи. Такъ въ одной пьесѣ Неронъ разгуливаетъ по улицамъ Рима какъ испанскій amoroso съ гитарой въ рукахъ и поетъ серенаду подъ рѣшетчатымъ окномъ своей любезной {Въ пьесѣ "Roma Abrasada" (Acte II, f. 89), о которой уже было упомянуто раньше.}. Такъ въ другой пьесѣ Велисарій въ эпоху своей славы играетъ роль Пирама въ интерлюдіи, разыгриваемой въ присутствіи императора Юстиніана, какъ нудто бы онъ былъ однимъ изъ товарищей Ника Боттома въ пьесѣ Шекспира Сонъ въ лѣтнюю ночь; вслѣдъ за этимъ его обвиняютъ въ ухаживаніи за императрицей и выкалываютъ глаза {Jornada II въ пьесѣ "Exemple Мayоrde la Desdiеnay Capitan Belisario" (Несчастнѣйшій изъ полководцевъ Велисарій), которая не вошла въ полное собраніе сочиненій Лопе, хотя и не разъ издавалась отдѣльно съ его именемъ. Лордъ Голландъ не обинуясь, включилъ ее въ составленный имъ списокъ пьесъ Лопе. Въ любопытномъ сборникѣ "Comedias de Diferentes Antores" (Tom. XXV, Çaragoèa, 1633), вышедшемъ въ свѣтъ еще при жизни Лопе, она приписана Монтальвану. Въ концѣ-концовъ оказывается, что она не принадлежитъ ни тому, ни другому, ибо Шакъ нашелъ въ драгоцѣнномъ собраніи рукописей герцога Оссуны въ Мадритѣ подлинную рукопись пьесы, писанную собственноручно авторомъ ея Мирой де Мескуа. Тутъ же находится и собственноручное Aprovacion Лопе подписанное Іюль, 1635 г., въ которомъ онъ любезно привѣтствуетъ Миру де Мескуа, какъ автора Велисарія (Schack, Nachträge, 1854, p. 57). Я нарочно оставилъ у себя безъ измѣненія текстъ и примѣчаніе, написанные задолго до открытія Шака, потому что все это дѣло представляетъ забавный обращикъ легкомысленной небрежности издателей испанскихъ пьесъ въ XVII в.}. Такъ въ третьей пьесѣ Великій Киръ, вступивши на престолъ, женится на пастушкѣ {"Contra Valor no hay Desdicha" (Мужество сильнѣе несчастія). Подобно предыдущей пьесѣ драма эта была часто перепечатываема. Она начинается романическимъ изображеніемъ того, какъ ребенокъ Киръ былъ обреченъ на смерть вслѣдствіе сна его дѣда и оканчивается побѣдой Кира надъ Астіагомъ и всѣми своими врагами.}. Но подобнымъ несообразностямъ въ пьесахъ Лопе нѣтъ конца, и единственное ихъ объясненіе состоитъ въ томъ, что въ его время онѣ не считались несообразностями. Соблюденіе исторической истины по отношенію къ нравамъ и обстановкѣ считалось во времена Лопе также маловажнымъ, какъ соблюденіе трехъ единствъ, также маловажнымъ, какъ столѣтіе спустя соблюденіе исторической вѣрности въ безконечныхъ романахъ Кальпренеда и Скюдери или въ настоящее время въ итальянской оперѣ, ибо согласно глубокому замѣчанію величайшаго представителя исторической драмы {Шекспира. См. Сонъ въ Лѣтнюю ночь. Актъ V, См. 1. Примѣчаніе переводчика.} и лучшіе люди суть только тѣни, и худшіе перестанутъ быть таковыми, если фантазія украситъ ихъ".

ГЛАВА XVII.

Лопе де Вега (Продолженіе).-- Драмы съ сюжетомъ изъ обыденной жизни.-- "Мудрецъ на родинъ." -- "Дѣвица Теодора." -- "Плѣнники въ Алжирѣ" -- Вліяніе церкви на драму.-- Пьесы Лопе на сюжеты изъ священнаго писанія.-- "Рождество Христово.-- "Созданіе міра".-- Пьесы Лопе изъ жизни святыхъ.-- "Св. Исидоръ Мадритскій." -- Священныя пьесы (Autos) Лопе, написанныя имъ для праздника Corpus Christi.-- Ихъ прологи, -- Ихъ интерлюдіи.-- Самыя пьесы.

Историческія драмы Лопе представляютъ собою не болѣе какъ отклоненіе отъ наиболѣе національнаго типа Comedia de Сара у Espada., заключавшееся въ введеніи историческихъ именъ для главныхъ дѣйствующихъ лицъ, вмѣсто именъ изъ придворной или рыцарской среды. Однако, онъ не ограничился только однимъ этимъ {Мы встрѣчаемъ иногда выраженіе Comedias de ruidо, но оно не обозначаетъ особаго класса пьесъ, отличающагося отъ другихъ особыми правилами композиціи, (дно относится къ машинамъ, употреблявшимся при ихъ представленіи, такъ что Comedias de capa y espada и въ особенности Comedias de santоs, требовавшія часто обширныхъ приспособленій, нерѣдко бывали comedias de ruidо, иначе называемыми Comedias de casо или Comedias de fabrica. Такимъ же образомъ Cоmedias de aparencias назывались пьесы, требовавшія много декораціи и частыхъ перемѣнъ.}. Иногда онъ отклонялся такъ далеко въ другую сторону, что создалъ особый родъ пьесъ, заимствованныхъ изъ обыденной жизни, въ которыхъ главныя дѣйствующія лица, какъ напримѣръ въ "La moza de cantaro" (Перевозчица) и "La esclava de su galau" (Раба своего возлюбленнаго) принадлежатъ къ низшимъ классамъ общества {"La Moza de Cantaro" и "La Esclava de su Galan" до нашего времени продолжали быть популярными. Первая пьеса была напечатана въ Лондонѣ немного лѣтъ тому назадъ, а послѣдняя -- въ Парижѣ, въ собраніи Ochoa (1838, 8-vo) и Бильфельдѣ въ Сборникѣ Шютца 1840, 8-vo).

За сюжетами для своихъ пьесъ Лопе иногда даже спускался въ среду публичныхъ женщинъ и всякаго рода негодяевъ, какъ въ "Anzuelo de Fenisa" (сюжетъ которой, по моему мнѣнію, онъ заимствовалъ изъ Декамерона, VIII-и день, 10-я новелла). "El Rulian Dichoso" и нѣкоторыхъ другихъ.}. Подобныхъ пьесъ онъ оставилъ немного, но всѣ онѣ интересны.

Едва-ли не лучшій обращикъ ихъ представляетъ "Мудрецъ у себя на родинѣ," герой которой Мендо, если его можно назвать "героемъ,-- сынъ бѣднаго угольщика Онъ женился на единственной дочери уважаемаго фермера и живетъ зажиточно, имѣя передъ собой открытую дорогу для возвышенія и веселой жизни. Но онъ предпочитаетъ остаться у себя дома и отклоняетъ совѣты сосѣдняго адвоката или клерка, который, участвуя въ общественныхъ доляхъ, очень желалъ бы, чтобы честный Мендо походилъ на какого-нибудь hidalgo или Caballero. Въ особенности въ важнѣйшемъ пунктѣ семейной жизни -- въ отношеніяхъ къ своей прекрасной женѣ -- онъ выказываетъ неизмѣнный здравый смыслъ, между тѣмъ какъ его болѣе честолюбивый другъ попадаетъ въ серьезныя затрудненія и въ концѣ-концовъ принужденъ просить у него совѣта и помощи.

Мораль пьесы хорошо выражена въ слѣдующемъ отвѣтѣ Мендо своему другу, который побуждалъ его вести болѣе свѣтскую и блестящую жизнь и возвысить общественное положеніе отца: "Человѣку, рожденному въ низменной долѣ, не идетъ быть кавалеромъ. Мой отецъ родился простымъ Леонардо и такимъ же хочетъ и умереть. Я родился отъ угольщика, а умру земледѣльцемъ -- это все-таки ступенью выше. Нужно, чтобы кто-нибудь обрабатывалъ землю. Сосудъ всегда принимаетъ вкусъ той жидкости, которою онъ былъ наполненъ {Comedias, Tom. VI, Madrid, 1615, ff. 101, etc. Слѣдуетъ замѣтить, что Мендо похожъ на Камачо во второй части Донъ-Кихота, которая впервые была напечатана въ 1615 году. Сходство между обоими однако не очень сильно и, можетъ быть, совершенно случайно, хотя Лопе и не заботился объ указаніи источниковъ. Comedias, Tom. VI, Madrid. 1615; fol. 117.}.

Сюжетъ этой пьесы Лопе менѣе значителенъ, чѣмъ многихъ другихъ его пьесъ, но сцены обыденной жизни нерѣдко очень живы, какъ, напримѣръ, та, въ которой Мендо разсказываетъ о первой встрѣчѣ съ своей будущей женой, занятой домашнимъ хозяйствомъ, и хорошо обработанная сцена крестинъ его перваго дитяти {На этихъ страницахъ иногда является эвфуистическій стиль, бывшій тогда въ модѣ подъ именемъ estilо cullo, которымъ Лопе иногда забавлялъ аристократическую часть своихъ зрителей, хотя въ другихъ случаяхъ онъ рѣшительно возставалъ противъ него.}. Съ другой стороны, характеры лучше и опредѣленнѣе обрисованъ, чѣмъ въ другихъ пьесахъ Лопе, а характеръ простаго практическаго мудреца Мендо выдержанъ съ начала до конца съ большимъ искуствомъ и производитъ хорошій драматическій эффектъ {Мнѣ кажется, что эта пьеса внушила Кальдерону его "Alcalde de Zalamea", въ которой характеръ крестьянина Педро Креспо обрисованъ съ большею опредѣленностью, чѣмъ у него обыкновенно бываетъ. Въ общемъ собраніи комедій Кальдерона эта піеса -- послѣдняя; почти всѣ ея характеры очерчены удачно.}.

Другая изъ этихъ домашнихъ пьесъ называется "Дѣвица Теодора" и показываетъ, какъ удачно и умно умѣлъ Лопе пользоваться ее временными разсказами для драматическихъ цѣлей. Разсказъ, которымъ онъ воспользовался на этотъ разъ, носитъ то же названіе. Онъ чрезвычайно простъ и приписывается какому-то арагонцу, о которомъ намъ извѣстно только то, что онъ назывался Альфонсо {Это одинъ изъ самыхъ любопытныхъ старыхъ испанскихъ народныхъ разсказовъ. N. Antonio (Bib. Nov., Tom. I. p. 9) не опредѣляетъ ни вѣка его автора, ни времени его изданія. Denis въ "Chroniques de l'Espagne" etc. (Paris, 1889, 8-vo, Tom. I. p, 285) не разъясняетъ дѣла, но въ одномъ изъ примѣчаній встрѣчающіяся въ разсказѣ понятія изъ области естественной исторіи считаетъ средневѣковыми. Однако, судя по содержанію, онъ написанъ, кажется, послѣ паденія Гранады. Гайянгосъ относитъ изданія "Donzella Teodor" къ 1537 и 1540 гг. и упоминаетъ объ арабскомъ переводѣ ея, который приводитъ его къ догадкѣ, что арагонецъ Альфонсо, которому Антоніо приписываетъ этотъ разсказъ, есть не кто иной, какъ крещеный еврей Pedro Alfonso, написавшій въ XII в. "Disciplina Clericalis" (См. испанскій переводъ этой Исторіи, Tom. II, рр. 353--357). Но я не могу считать его древнѣе времени Карла V; вѣроятно, его нельзя отнести ко времени ранѣе взятія Туниса въ 1535 г. Находящійся у меня экземпляръ напечатанъ въ 1726 г., что доказываетъ популярность этого разсказа въ XVIII столѣтіи; у меня есть еще другое лубочное изданіе около 1845 г. Довольно рано мы встрѣчаемъ ссылки на Donzella Teodor, какъ на хорошо извѣстную личность; такъ въ "Скромномъ человѣкѣ при дворѣ" Тирсо де Молины -- одно изъ дѣйствующихъ лицъ, говоря объ одной интересовавшей его дамѣ, восклицаетъ: "Que Donzella Teodor!" Cigarrales de Toledo, Madrid, 1624, 4-to, p. 158.}. Въ этомъ оригинальномъ разсказѣ дѣвица Теодора -- рабыня въ Тунисѣ, и принадлежитъ венгерскому купцу, живущему тамъ и потерявшему все свое состояніе. По ея настоянію хозяинъ предлагаетъ ее королю Туниса, который такъ былъ пораженъ ея красотой и ученостью, что далъ за нее высокую цѣну, которая привела въ прежнее состояніе дѣла ея хозяина. Сущность всего разсказа заключается въ обнаруженіи познаній Теодоры въ спорахъ съ учеными людьми, но предметы большинства этихъ разговоровъ самаго обыкновеннаго характера. Достоинство всего разсказа очень незначительно. Онъ далеко уступаетъ "Монаху Бэкону," англійскому разсказу, съ которымъ его можно сравнить въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ {Англійское народное сказаніе "Fryer Bacon" (Монахъ Бэконъ) едва ли древнѣе конца XVI ст., хотя нѣкоторыя изъ его подробностей могутъ быть прослѣжены до Gesta Romanorniu. Піеса Роберта Грина того же содержані была напечатана въ 1594 г. Оба англійскихъ произведенія составляютъ параллель съ испанскимъ разсказомъ и пьесой "Donzella Teodor"; чтеніе ихъ можетъ принести пользу при сравненіи англійской драмы съ испанской.}.

Но Лопе зналъ свою публику и съумѣлъ приноровить этотъ старинный разсказъ къ ея вкусу. У него Теодора -- дочь одного профессора въ Толедо и изучила всѣ пауки, преподаваемыя въ школѣ ея отца. Однако, это не избавило ея отъ внушеній нѣжной страсти: она бѣжала съ своимъ возлюбленнымъ, но была захвачена корсаромъ съ Варварійскаго берега и повезена въ качествѣ рабыни сначала въ Оранъ, потомъ въ Константинополь и наконецъ въ Персію, гдѣ была продана шаху за огромную сумму вслѣдствіе ея рѣдкихъ познаній, обнаруживаемыхъ въ послѣднемъ актѣ пьесы такъ же, какъ и въ оригинальномъ разсказѣ Альфонсо и иногда съ употребленіемъ тѣхъ же самыхъ выраженій. Черезъ всю пьесу проходитъ любовная интрига, съ множествомъ разнообразныхъ приключеній и мученій ревности, оканчивающаяся тѣмъ, что шахъ, узнавши истинныя отношенія всѣхъ лицъ, собравшихся у него, даетъ Теодорѣ заплаченную за нее плату въ качествѣ приданаго и выдаетъ замужъ за возлюбленнаго, съ которымъ она бѣжала первоначально изъ Толедо. Комическій элементъ какъ пьесы, такъ и разсказа состоитъ въ томъ, что одинъ ученый докторъ, пораженный Теодорою въ публичномъ состязаніи, долженъ, согласно условіямъ спора, явиться передъ всѣми голымъ и откупается отъ этого позора извѣстной суммой денегъ, которая еще болѣе увеличиваетъ приданое дѣвушки и состояніе ея мужа {Comedias, Tom. IX, Barcelona, 1618, ff. 27, etc.}.

Послѣдняя пьеса Лопе, принадлежащая къ числу тѣхъ, сюжеты которыхъ взяты изъ обыкновенной жизни, можетъ быть болѣе всѣхъ другихъ прямо обращается къ національному чувству. Это "Плѣнники въ Алжирѣ" {Comedias, Tom. XXV, Çaragoèa, 1647, ff. 231, etc.}, о которой мы уже упоминали, какъ о заимствованной и передѣланной изъ пьесы Сервантеса. Въ первыхъ ея сценахъ одинъ мавръ изъ Валенсіи оставляетъ страну, гдѣ такъ много терпѣлъ его народъ, и, водворившись среди своихъ соотечественниковъ въ Алжирѣ, возвращается ночью въ качествѣ корсара и, благодаря близкому знакомству съ испанскимъ берегомъ, гдѣ онъ родился, легко захватываетъ извѣстное число христіанскихъ плѣнниковъ. Судьба этихъ жертвъ и тѣхъ, которыхъ они находятъ въ Алжирѣ, въ числѣ ихъ двухъ возлюбленныхъ, составляетъ сюжетъ драмы. Въ ней мы встрѣчаемъ сцены, гдѣ испанцы-христіане продаются публично на рынкѣ рабовъ, христіанскія дѣти отнимаются отъ родителей и обращаются въ магометанство {Этими мѣстами Лопе много обязанъ "Trato de Argel" Сервантеса.}, а одинъ дворянинъ претерпѣваетъ за свою вѣру самыя страшныя мученія;-- однимъ словомъ, мы видимъ передъ собою все то, что могло болѣзненно затрогивать и возбуждать интересъ и симпатію зрителей въ Испаніи, въ то время какъ множество испанскихъ семействъ оплакивали своихъ дѣтей и друзей, захваченныхъ въ плѣнъ маврами {См. passim. Haedo: "Historia de Argel"(Madrid, 1612, folio). Онъ насчитываетъ 25,000 христіанскихъ плѣнниковъ въ Алжирѣ, преимущественно испанцевъ.

Въ испанскихъ піесахъ часто повторяется мотивъ возвращенія ренегатовъ съ Варварійскаго берега къ тѣмъ частямъ береговъ своей родной страны, которыя были имъ наиболѣе извѣстны, съ цѣлью брать въ плѣнъ христіанъ. Лопе де Вега въ своемъ "Peregrino en su Patria," Libro II, описываетъ одно мѣсто на берегахъ Валенсія, гдѣ часто происходилъ подобный захватъ, бывшій, безъ сомнѣнія, общимъ явленіемъ. См. ниже въ гл. XXV о "Redentor Cautivo" Матоса Фрагоэо и въ прим. о "Azote de su Patria" Морето. Сервантесъ устами плѣнника въ Донъ-Кихотѣ разсказываетъ, что эти ренегаты могли явиться изъ Тетуана ночью и послѣ удачнаго грабежа успѣвали заснуть дома.}. Пьеса оканчивается описаніемъ представленія, устроеннаго христіанскими рабами въ одномъ изъ ихъ обширныхъ тюремъ, въ честь недавней свадьбы Филиппа III; изъ чего, такъ какъ изъ упоминанія великолѣпныхъ празднествъ, послѣдовавшихъ за него въ Деяіа, въ которыхъ Лопе, какъ нгмь извѣстно, принималъ участіе, мы можемъ вывести заключеніе, что "Cautivos de Argel" были написаны не ранѣе 1598 года и, вѣроятно, немного позднѣе {Lope, Obras Sueltas, Tom. III. p. 377. Я склоненъ думать, что подъ пьесой, игранной въ алжирской темницѣ, Лопе разумѣлъ собственную моралите "Бракосочетаніе Души съ Божественною Любовью", содержащуюся во 2-й книгѣ "Puregrino en su Patria".}.

Одна любовная исторія объединяетъ разрозненныя части пьесы въ одно цѣлое; но наибольшій интересъ для насъ представляетъ роль Сервантеса, являющагося подъ своимъ родовымъ именемъ Сааведра и выведеннаго безъ всякой маскировки, хотя и безъ особаго изъявленія уваженія {Мѣста, въ которыхъ упоминается о Сервантесѣ, находятся на страницахъ 245 и 251 и особенно 262 и 277. Comedias, Tom. XXV.}. Принимая въ соображеніе, что Лопе заимствовалъ отъ него лучшій матеріалъ для самой этой пьесы и что страданія и героизмъ Сервантеса въ Алжирѣ должны были придти ему на умъ, когда онъ писалъ ее, мы едва-ли сдѣлаемъ несправедливость популярному поэту, сказавъ, что онъ или долженъ бы былъ дать Сервантесу болѣе достойную роль и говорить о немъ съ уваженіемъ и симпатіей, или уже совсѣмъ удержаться выводить его.

Разсмотрѣнныя нами три формы драмы Лопе, очень близкія другъ къ другу {Сліяніе трехъ этихъ формъ можно видѣть сразу въ прекрасной пьесѣ Лопе "El Mejor AleaIde ef Bey" (Comedias, Tom. XXI, Madrid, 1635), основанной на одномъ мѣстѣ IV'-й части "Всеобщей Хроники" (Изд. 1604 г., стр. 327). Герои и героиня принадлежатъ къ сословію крестьянъ, лицомъ, причиняющимъ имъ зло, является ихъ ленный владѣлецъ, и съ конца втораго акта главныя роли въ піесѣ играютъ король и два или три придворныхъ сановника. Вся пьеса, взятая въ цѣломъ, должна быть отнесена къ числу comedias heroicas или historiales; однако, лучшія и важнѣйшія сцены тѣ, которыя относятся къ обыденной жизни, между тѣмъ какъ другія, не менѣе важныя, принадлежатъ къ разряду комедій capa y esрada.}, были, безъ сомнѣнія, самостоятельными произведеніями его собственнаго генія, хотя и видоизмѣненными согласно съ существовавшими до него условіями и со вкусомъ и желаніемъ публики, для которой онъ писалъ. Вѣроятно, еслибы онъ былъ предоставленъ самому себѣ и находился подъ вліяніемъ однихъ только сценическихъ соображеній, онъ писалъ бы только такія пьесы, которыя подходили бы подъ одно изъ этихъ подраздѣленій. Но ни онъ самъ, ни его публика не имѣли права вполнѣ распоряжаться въ этой области. Церковь, всегда могущественная въ Испаніи, а особенно въ послѣднюю половину царствованія Филиппа II, когда Лопе сталъ пріобрѣтать извѣстность,-- чувствовала себя, и не безъ основанія, оскорбленной пьесами, пользовавшимися тогда большою популярностью. Ихъ вольныя любовныя исторіи, дуэли и вообще ихъ понятія о домашней жизни и личномъ характерѣ были, безспорно, всего менѣе христіанскими {Какъ должны были смотрѣть на испанскій театръ во время Филиппа IV, можно судить по слѣдующимъ замѣчаніямъ, читаннымъ въ 1796 году въ Испанской Исторической Академіи Iovellanos'омъ о подобныхъ пьесахъ, продолжавшихъ представляться въ концѣ XVIII в. Этотъ мудрый и добросовѣстный сановникъ котораго нельзя пройти молчаніемъ, говоря объ его времени, говоритъ слѣдующее: "Что касается до меня, то я убѣжденъ, что не можетъ быть болѣе рѣшительнаго доказательства паденія нашего вкуса, какъ то холодное равнодушіе, съ которымъ мы допускаемъ представленіе пьесъ, въ которыхъ открыто попираются ногами скромность, нѣжныя привязанности, вѣрность, приличіе и всѣ добродѣтели и основы здравой морали. Неужели думаютъ, что невинныя дѣти и пылкіе юноши, праздная и разборчивая знать и невѣжественная толпа -- могутъ безъ вреда для себя смотрѣть на подобные примѣры безстыдства и грубости, наглаго и нелѣпо преувеличеннаго чувства чести, презрѣнія справедливости и законовъ,-- представляемые на сценѣ въ самыхъ живыхъ краскахъ и сдѣланные привлекательными очарованіемъ сценической иллюзіи и прелестями музыки и стиха? Поэтому, позвольте намъ честно исповѣдать истину. Подобный театръ есть общественная язва и правительство не имѣетъ другаго выбора, какъ только или преобразовать его или совершенно уничтожить". Memorias de la Acad., Tom. V, p. 397.

Въ другомъ мѣстѣ своей превосходной рѣчи авторъ показываетъ, что онъ не былъ нечувствителенъ къ поэтическимъ красотамъ стараго театра, нравственное вліяніе котораго осуждалъ.

"Я всегда первый готовъ" -- говоритъ онъ -- "признать его неподражаемыя прелести, свѣжесть фантазіи, очарованіе стиля, плавную естественность разговоровъ, удивительное остроуміе интриги, легкость, съ которою все въ концѣ-концовъ объясняется и устраивается, блестящій интересъ, юморъ, остроуміе,-- которые мы встрѣчаемъ при каждомъ шагѣ впередъ;-- но что намъ во всемъ этомъ, если та же пьеса, разсматриваемая при свѣтѣ истины и мудрости, является зараженною пороками и испорченностью, которыхъ не можетъ терпѣть здравая нравственность и мудрое правительство?" Ibid., р. 413.}. Весьма естественно, что вслѣдствіе этого возникъ споръ относительно дозволительности пьесъ этого рода который продолжался до 1598 года, когда королевскимъ декретомъ представленіе свѣтскихъ піесъ было совершенно запрещено въ Мадритѣ и общественные театры были закрыты почти въ продолженіи двухъ лѣтъ {С. Pellicer, Origen del Tentro, Madrid, 1804, 12-mo, Tom. I. pp. 142--148. Въ Барселонѣ пьесы были запрещены въ 1591 г. епископомъ, но запрещеніе это недолго соблюдалось и въ 1597 г. было возобновлено съ большею строгостью. Bishe у Vidal, Tratado de las Comedias, Barcelona, 1618, 12-mo, f. 94,-- интересная книга, нападающая на испанскій театръ съ большимъ благоразуміемъ, чѣмъ другіе извѣстные мнѣ памфлеты противъ него, но безъ особеннаго успѣха. Авторъ ея желалъ бы, чтобы до представленія пьесы тщательно разсматривались и очищались, а затѣмъ допускались къ представленію, но не актерами по профессіи, а гражданами того мѣста, гдѣ игралась пьеса, извѣстными за почтенныхъ людей и скромныхъ юношей. "Если бы это дѣлаюсь впродолженіи столѣтій" -- прибавляетъ онъ -- "то не было бы такихъ странныхъ пороковъ, которые составляютъ слѣдствіе нашихъ теперешнихъ нравовъ" (f. 106).Bishe у Vidal есть псевдонимъ Хуана Ферреръ, который стоялъ во главѣ обширнаго общества благочестивыхъ людей въ Барселонѣ и до того былъ возмущенъ современнымъ состояніемъ театра, что издалъ упомянутый памфлетъ противъ него въ пользу братства, духовнымъ вождемъ котораго онъ состоялъ. (Torres Amat, Biblioteca, Art. Ferrer.) Это произведеніе преисполнено теологической учености, но въ меньшей мѣрѣ чѣмъ другія подобныя сочиненія того времени, и нерѣдко впадаетъ въ нелѣпости, достойныя тогдашняго ханжества и народнаго невѣжества. Такъ, драмѣ приписывается появленіе ереси величайшаго зла, которое только можетъ постигнуть королевство (de major mal que a una republica о reyno le puede venir) и успѣхъ ученія Лютера въ Германіи. Гл. XI. Ферреръ былъ іезуитомъ.}.

Лопе былъ принужденъ приспособиться къ новому порядку вещей и сдѣлалъ это, повидимому, легко и съ обычной ловкостью. Какъ мы видѣли, ранѣе онъ писалъ духовныя пьесы на подобіе старыхъ мистерій и моралите; теперь онъ задался цѣлью влить ихъ духъ въ болѣе привлекательныя формы своей свѣтской драмы и дать имъ такое содержаніе, которое удовлетворило бы вкусу столичной публики, а вмѣстѣ съ тѣмъ избѣгло бы нападокъ церкви. Успѣхъ его и въ этомъ былъ такъ же значителенъ, какъ прежде, и новое разнообразіе формъ, въ которыхъ нашелъ себѣ теперь выраженіе его геній, было едва-ли менѣе поразительнымъ.

Главнымъ его источникомъ было св. писаніе, которымъ пользовались для драматическихъ цѣлей въ продолженіе болѣе четырехъ столѣтій во время большихъ религіозныхъ празднествъ испанской церкви, вслѣдствіе чего представители этой церкви едва-ли могли сдѣлать ему какое нибудь возраженіе по этому поводу. Лопе по этому черпалъ изъ св. писанія полною рукою и составлялъ пьесы, которыя можно бы принять за старинныя мистеріи, еслибы онѣ и были менѣе поэтичны и не походили бы на его собственныя комедіи интриги такъ сильно, что, исключивъ ихъ религіозныя части, ихъ можно причислить къ тому самому чисто свѣтскому и модному классу пьесъ, который былъ только-что запрещенъ.

Въ примѣръ духовныхъ пьесъ перваго рода можно привести его {Comedias, Tom. XXIV, Zaragoza, 1641, ff. 110, etc. Такія пьесы были часто играемы на Рождествѣ, отчего и носили названіе Nacimientos. Это остатокъ древнихъ пьесъ, упоминаемыхъ въ "Partidas" и писавшихся въ различной формѣ даже послѣ времени Хуана де ля Энцины и Хиля Висенте. Согласно указаніямъ Рохаса ("Viage", 1602 г.) и дрписателей, онѣ игрались, смотря по желанію, не только въ частныхъ домахъ и церквахъ, но и на общественныхъ сценахъ и на улицахъ. Онѣ не были собственно autos, но очень похожи на нихъ, какъ можно видѣть изъ "Nacimiento de Christo" Лопе де Веги (въ интересной книгѣ, озаглавленной "Navidad у Corpus Christi Festejados", Madrid 1664, 4-to, f. 346). Эта пьеса не имѣетъ ничего общаго съ упомянутой въ текстѣ, хотя и носитъ тоже названіе. Есть еще третья пьеса, помѣщенная въ той же книгѣ и также приписываемая Лопе: "Autо del Nacimiento de Christo Nuesro Señor". Въ той же книгѣ находимъ Nacimientos, приписываемые Кубильо (f. 375) и Вальдивіельсо (f. 369).

"Nacimientos" продолжали даваться въ XVIII и XIX вв. преимущественно въ частныхъ домахъ и какъ пантомимы. У меня есть книжечка въ стихахъ, озаглавленная "Disseño metrico en que se manifesta un Nacimiento con las figuras correspondientes segun el estilo que se pratica en las casas particulares de este corte, ec., por D. Antonio Manuel de Cardenas, Conde del Sacro Palacio", Madrid, 1766, 18-mo. Она составлена въ стилѣ народныхъ романсовъ и подробно описываетъ, какъ Мадонна и Младенецъ были взяты на прокатъ въ одномъ монастырѣ, а быкъ -- въ сосѣдней деревнѣ, и т. д. Другое подобное описаніе, но написанное въ quintillas, озаглавлено: "Liras a la Representacion del Drama, El Nacimiento, Pieza inedita de D. T. B. Colonies", Valencia, 1807, 18-mo.} "Рождество Христово". Пьеса раздѣлена на три акта и начинается въ раю непосредственно за сотвореніемъ міра. Въ первой сценѣ выводятся Сатана и Гордость, Красота и Зависть. Первые является съ крыльями дракона, съ косматыми волосами и змѣиной головой надъ ними; у Зависти въ волосахъ змѣи, а въ рукахъ сердце. Послѣ разсказа о твореніи являются Адамъ и Ева въ образѣ короля и королевы. Въ то же время приходятъ Невинность, представляющая комическую личность въ піесѣ, и Грація, одѣтая въ бѣлое. Въ присутствіи Сатаны, спрятавшагося съ друзьями въ чащу лѣса, происходитъ слѣдующій разговоръ, который можно считать характеристичнымъ не только для этой пьесы, но и для цѣлаго класса, къ которому она относится:

Адамъ. Сядь, королева, здѣсь, на этотъ коверъ изъ зелени и цвѣтовъ.

Невинность. Клянусь, мнѣ нравится, что онъ называетъ ее королевой.

Граціи. Развѣ ты не видишь, что она его жена, плоть отъ его плоти и кость отъ его кости?

Невинность. Значитъ, въ силу того, что она составляетъ часто его самого, онъ и говоритъ ей такія сладкія слова.

Грація. Конечно, ихъ двое, но они одна плоть.

Невинность. И пусть ихъ союзъ длится тысячу лѣтъ и между ними вѣчно будетъ пріятный миръ!

Грація. Для прекрасной королевы король оставляетъ отца и мать.

Невинность. Но у него отъ роду не было отца, и потому ему не будетъ очень тяжело его оставить. Но, ей Богу, любезный мой Адамъ, какъ ни разукрашены вы Граціей, но я неменѣе безпокоюсь о васъ, чѣмъ о другихъ принцахъ, созданныхъ изъ глины. Но я допускаю, что нужно было большое искусство со стороны вашего Господа и Бога, чтобы изъ земли сотворить въ одинъ день такое прекрасное созданіе, отражающее въ себѣ весь міръ.

Грація. Тому, кто въ состоянія создать своей властью величайшіе міры, не трудно было совершать эти легчайшія дѣла на землѣ. Развѣ не видишь ты два прекрасныхъ свѣтильника, которые онъ прикрѣпилъ къ небу?

Невинность. Подобно тому какъ усѣялъ онъ землю цвѣтами, онъ усѣялъ небо звѣздами *)?

{*) Adan. Aqui, Reyna, en esta alfobra

De yerua у flores te assienta.

Inоc. Esso á la fe me contenta.

Reyna y Señora la nonibra.

Gra. Pues no ves que es su muger,

Carne de su carne y hueso

De sus huesos?

Inоc. Y au por esso,

Porque es como ser su ser,

Lindos requiebros se dizen.

Gra. Dos en una carue son.

Inоc. Dure mil años la union,

Y en esta par se eternizen.

Gra. Por la Reyna dexará

El Rey а su padre y madre.

Inос. Ninguuo nació con padre,

Poco eu dexarlos hari;

Y á la fe, Señor Adan,

Que aunque de Gracia vizarro,

Que los Principes del barro

Notable pena me dan.

Brano artilicio tenia

Vuestro soberano dueno,

Quando un mundo aunque pequeno

Hizo de barro en un dia.

Gra. Quié los dos mundos ma yores

Pudo hacer con su palabra,

Que mucho que roinpa y abra

En la tierra estas labores.

No ves las laniparas bellas,

Que de los cielos colgó?

Inоc. Como de llores sembró

La tierra, el cielo de estrellas.

Comedias de Lope de Vega, Tom. XXIV, Zaragoza, 1641, f. III.}

Немедленно послѣ грѣхопаденія -- и, слѣдовательно, согласно обыкновенному лѣтосчисленію, за четыре тысячи лѣтъ до своего рожденія -- является Божья Матерь и лично гонитъ сатану въ адъ, между тѣмъ какъ ангелъ изгоняетъ Адама и Еву изъ рая. Затѣмъ на опустѣвшую сцену являются Божественный Принцъ и Небесный Императоръ (такъ названы Спаситель и Богъ Отецъ) и въ совѣщаніи, преисполненномъ теологическихъ тонкостей, устанавливаютъ планъ искупленія посредствомъ Мессіи, о чемъ архангелъ Гавріилъ, "сопровождаемый полчищами звѣздъ, проливающихъ свѣтъ въ пространство" {Ваха esclareciendo el ayre

Con exercitos de estrellas.}, объявляетъ, по повелѣнію Бога, въ Галилеѣ. Этимъ оканчивается первый актъ.

Второй актъ открывается изъявленіями радости Змія, Грѣха и Смерти, увѣренныхъ, что міръ теперь въ ихъ рукахъ. Но это продолжается недолго. При звукѣ трубъ является на верхней части сцены Божественное Милосердіе и изгоняетъ все это грѣховное отродье изъ его воображаемыхъ владѣній, объясняя затѣмъ Міру, являющемуся на сцену въ качествѣ одного изъ дѣйствующихъ лицъ, что Св. Семейство вскорѣ даруетъ спасеніе человѣческому роду.

Въ восхищеніи Міръ отвѣчаетъ:-- "О святое милосердіе, я уже вижу ихъ и не смотря на холодную ночь, я сдѣлаю такъ, что цвѣты запестрѣютъ на заиндевѣвшей поверхности земли, что нѣжныя почки выступятъ изъ древесныхъ вѣтвей, а изъ высокихъ горъ побѣгутъ кристальные ручьи. По моему приказанію ключи будутъ бить молокомъ, а изъ ясеней будетъ струиться медъ для удовлетворенія нашихъ потребностей {Comedias, Tom. XXIV, Zaragoza, 1641, fol. 116.}."

Слѣдующая сцена происходитъ въ Виѳлеемѣ. Іосифъ и Марія просятся въ гостинницу, но вслѣдствіе тѣсноты они принуждены помѣститься въ хлѣву подлѣ города. На поляхъ пастухи и пастушки, не смотря на холодную ночь, весело распѣваютъ свои грубыя пѣсни. Среди ихъ веселья является въ облакѣ ангелъ съ извѣстіемъ о рожденіи Спасителя, и второй актъ кончается тѣмъ, что всѣ рѣшаются отыскать божественное дитя и принести ему радостное привѣтствіе.

Послѣдній актъ занятъ главнымъ образомъ разговорами тѣхъ же пастуховъ о случившемся и о посѣщеніи матери съ младенцемъ. Нѣкоторыя части этого акта не лишены поэтическаго достоинства. Оканчивается онъ появленіемъ трехъ царей, предшествуемыхъ танцующими цыганками и негритянками, и всеобщей молитвой и приношеніями новорожденному Спасителю.

Подобныя пьесы, повидимому, не были любимы самимъ Лопе де Вегою, а, можетъ быть, также и его публикою. По крайней мѣрѣ, въ числѣ печатныхъ его произведеній ихъ находится немного. Кромѣ уже упомянутой, самая замѣчательная и интересная пьеса носитъ названіе "Твореніе міра и грѣхопаденіе человѣка" {Эта пьеса находится въ 24-мъ томѣ комедій Лопе (Мадрита, 1632) и принадлежитъ къ числу немногихъ его религіозныхъ пьесъ, перепечатывавшихся нѣсколько разъ.} и, наоборотъ, на пьесу "Выкупленный залогъ" можно указать, какъ на самую странную и грубую. Но еще чаще обращался онъ къ библейскимъ разсказамъ, выказывая и здѣсь свой оригинальный талантъ. Такъ, имъ написаны длинныя пьесы на исторію Товіи и на разсказы о дѣвушкѣ, обрученной семь разъ {"Historia de Tobias", Comedias, Tom. XV, Madrid, 1621, ff. 231, etc.}, объ Эсфири и Агасферѣ {"La Hermosa Ester", Ibid., ff. 151, etc.} и о похищеніи Дины, дочери Іакова, согласно книгѣ Бытія {"El Robo de Dina", Comedias, Tom. XXIII, Madrid, 1638, ff. 118, etc. Къ этому нужно прибавить одну лучшую пьесу "Los Trabajos de lacob" съ библейскимъ сюжетомъ объ Іосифѣ и его братьяхъ (Tom. XXIV, Madrid, 1635).}. Во всѣхъ этихъ и подобныхъ имъ пьесахъ проглядываютъ скорѣе испанскіе нравы и мысли, чѣмъ еврейскіе, и такимъ образомъ разсказъ, заимствованный въ существенныхъ чертахъ съ еврейскаго, сдѣланъ, въ угоду мадритской публики, болѣе привлекательнымъ, чѣмъ онъ былъ въ своей первоначальной простотѣ. Такъ, напримѣръ, въ "Эсѳири" имъ введенъ комическій эпизодъ о кокетливой пастушкѣ и ея возлюбленномъ, съ цѣлью возвысить интересъ пьесы въ глазахъ публики {Этотъ второстепенный эпизодъ лишь слегка связанъ съ главной исторіей Эсѳири тѣмъ, что царь Агасверъ сзываетъ къ себѣ всѣхъ красивыхъ дѣвушекъ своего царства, вслѣдствіе чего пастушка Силена оставляетъ своего возлюбленнаго Selvagio, чтобы испытать свое счастье при дворѣ. Она терпитъ неудачу и вернувшись домой, отвергается прежнимъ возлюбленнымъ, но не смотря на это до конца сохраняетъ свое кокетство и веселость, какъ будто ничего не случилось.-- Лучшими мѣстами этой пьесы являются наиболѣе религіозные, въ родѣ молитвы Эсѳири въ первомъ и послѣднемъ актахъ и романса, пропѣтаго ею на торжественномъ празднествѣ, когда Агасверъ побѣждается ея красотой. Но вся пьеса, взятая въ цѣломъ, подобно многимъ другимъ того же сорта, разсчитана на то, чтобы подъ прикрытіемъ священнаго сюжета служить цѣлямъ свѣтскаго театра.

Одинъ изъ самыхъ забавныхъ примѣровъ нелѣпости, которыхъ у Лопе не мало, находимъ въ первой Iornada "Trabajos de Jacob", гдѣ Іосифъ, спасаясь отъ жены Пентерфія и оставляя свою одежду въ ея рукахъ, восклицаетъ:

Y assi haras en essa cappa,

Cou vengauza de muger,

Lo que el toro sue le hacer

Del hombre que se escapa.

(Такъ ты, какъ женщина, можешь исполнить свою месть надъ моей одеждой какъ дѣлаетъ быкъ съ одеждой человѣка, увернувшагося отъ него).

Но какъ ни нелѣпо и неумѣстно это мѣсто, ему, вѣроятно, громко аплодировала публика, думавшая несравненно болѣе о бояхъ быковъ, чѣмъ о правилахъ драмы.}.

Однако, даже эти пьесы не были въ состояніи удовлетворить зрителей, привыкшихъ къ болѣе національнымъ пьесамъ, основаннымъ на жизни высшаго общества и полнымъ интригъ и приключеній. Приходилось поэтому расширить кругъ сюжетовъ и прибѣгнуть къ разнообразнымъ событіямъ и случаямъ религіознаго характера, въ особенности изъ жизни святыхъ. Занимательныя пьесы были составлены Лопе изъ разсказовъ объ ихъ чудесахъ и мученіяхъ, которыя часто бывали не менѣе интересны, чѣмъ интриги испанскихъ любовниковъ или подвиги древнихъ испанскихъ героевъ, а иногда и не менѣе свободны и безцеремонны. Въ одной изъ такихъ пьесъ выводится на сцену, подъ именемъ Кардинала Виѳлеемскаго (El Cardenal de Belen), св. Іеронимъ, сначала веселымъ молодымъ дворяниномъ, потомъ святымъ, наказываемымъ ангелами и одерживающимъ публично блестящую побѣду надъ сатаною {"El Cardenal de Belen", Comedias, Tom. XIII, Madrid, 1620.}. Въ другой пьесѣ, св. Діего Алькальскій изъ скромнаго пустынника дѣлается предводителемъ большаго войска, совершаетъ настоящія солдатскія жестокости на Канарскихъ островахъ, а потомъ, вернувшись домой, умираетъ, окруженный ореоломъ святости {²⁸) Этой пьесы нѣтъ въ собраніи комедій Лопе, но она находится въ спискѣ лорда Голланда. У меня есть старое изданіе этой пьесы, напечатанное въ Вальядолидѣ, но безъ означенія года. Есть она у меня, слѣдовательно, и въ "Comedias Escogidas", Tom. Ш, 1653, f. 222.}. Въ нѣсколькихъ еще пьесахъ Лопе взяты историческіе сюжеты религіознаго характера, напримѣръ, о Бамбѣ, святомъ VII вѣка, который изъ земледѣльца былъ возведенъ, по чудесному приказанію, на престолъ Испаніи {"Comedias", Tom. I, Valladolid, 1604, ff. 91, etc.}, или о магометанскомъ принцѣ изъ Морроко, который былъ обращенъ въ христіанство въ 1593 г. и торжественно крещенъ въ присутствіи Филиппа II, имѣя воспріемникомъ наслѣдника престола {"Bautismo del Principe de Marruecos" съ 60 дѣйствующими лицами. Comedias, Tom. XI, Barcelona, 1618, ff. 269, etc. c. Pallicer, Origen del Teatro, Tom. I, p. 86. Подобное крещеніе -- перенесенное при томъ на сцену -- звучитъ очень странно; но странныя вещи подобнаго рода случались иногда вслѣдствіе тѣсныхъ отношеній, бывшихъ часто между христіанами-плѣнниками и ихъ невѣрующими господами. Такъ, въ 1646 г. старшій сынъ тунисскаго бея бѣжалъ въ Палермо съ намѣреніемъ сдѣлаться христіаниномъ и съ большою церемоніей былъ принятъ въ лоно церкви. См. "Relazion de la Venida a Sicilia del Principe Mamet, Iiijo primogenito de Amat Dey de Tunis, а volverse Christiano, por el P. Fr. Donato Ciantar, ec., Tradocida de Toscano en Español, en Sevilla, por Juan Gomez de Blas, Ano de 1646", 4-to, pp. 4. Это очень любопытная книжка, оправдывающая многое въ пьесѣ Лопе, кажущееся невѣроятнымъ.}.

Всѣ эти и многія подобныя пьесы были представляемы съ согласія духовныхъ властей, иногда даже въ монастыряхъ и другихъ церковныхъ зданіяхъ, но чаще публично и всегда подъ очевиднымъ наблюденіемъ церкви {С. Pellicer, Origen, Tom. I, p. 153. Когда въ 1625 г. былъ канонизованъ Francisco de Borja, были устроены большія празднества впродолженіи нѣсколькихъ дней, а въ мадритскомъ театрѣ, принадлежавшемъ іезуитамъ, ордену которыхъ онъ служилъ украшеніемъ, была представлена, въ присутствіи Филиппа IV и инфанта, пьеса на сюжетъ изъ его жизни. Кто написалъ эту пьесу, я не знаю, потому что отчетъ о праздникѣ только говоритъ, допуская, быть можетъ, игру словъ: "Por ser el Autor de la Compañia, la modestia le venera en silencio". За пьесой слѣдовалъ маскарадъ и поэтическое состязаніе (certamen) и т. п., но все это подъ наблюденіемъ церкви. Elogio del S. P. Francisco de Borja, Duque de Gandia, ec., por el Doctor Juan Antonio de Pena, Natural de Madrid, 1625, 4-to, f. 6, etc.}. Матеріалъ для подобныхъ пьесъ сталъ, наконецъ, почти исключительно черпаться изъ жизни наиболѣе чтимыхъ народомъ святыхъ. Вскорѣ послѣ 1600 года число этихъ пьесъ сдѣлалось такъ велико, что онѣ составили особый классъ подъ названіемъ. Comedias de Santos." Много подобнаго рода пьесъ написалъ Лопе. Кромѣ уже упомянутыхъ, мы имѣемъ отъ него драматическія представленія изъ жизни св. Франциска, св. Петра изъ Нолы (San Pedro de Nolasco), св. Ѳомы Аквинскаго, св. Юліана, св. Николая Толентинскаго, св. Терезы, св. Исидора Мадритскаго (три пьесы) и мн. др. Многія изъ нихъ, въ родѣ "San Nicolas, de Tolentino," {"San Nicolas de Tolentino", Comedias, Tom. XXIV, Zaragoza, 1641, ff. 167, etc. Каждый актъ, какъ нерѣдко встрѣчается въ старомъ испанскомъ театрѣ, представляетъ самъ по себѣ отдѣльную пьесу съ отдѣльнымъ спискомъ дѣйствующихъ лицъ впереди. Въ первомъ актѣ ихъ 22, въ числѣ которыхъ находятся: Богъ, Божья Матерь, Исторія, Милосердіе, Справедливость, Сатана и т. д. Онъ открывается живой маскарадной сценой на общественной площади, непосредственно за которой слѣдуетъ сцена въ небесахъ, содержащая божественный судъ надъ душой человѣка, умершаго въ смертномъ грѣхѣ. Затѣмъ слѣдуетъ снова оживленная сцена на площади, гдѣ монахъ-фанатикъ произноситъ пылкую проповѣдь передъ уличными зѣваками. Послѣ этого слѣдуетъ сцена, въ которой Николай, побужденный этою проповѣдью поступить въ монастырь, испрашиваетъ согласіе своего семейства, которое дается ему съ сожалѣніемъ. И все оканчивается разговоромъ, исполненнымъ самаго грубаго юмора, между слугою Николая, шутомъ пьесы, и служанкой, на которой онъ намѣревался жениться, но теперь оставляетъ свое намѣреніе, рѣшившись слѣдовать за господиномъ въ его благочестивое уединеніе, которое онъ дѣлаетъ смѣшнымъ своими шутками и пародіями. Таковъ первый актъ, въ подобномъ же родѣ два остальныхъ.} крайне оригинальны и странны, а иныя довольно поэтичны. Но самое лучшее понятіе о пьесахъ этого рода можетъ дать первая, написанная имъ въ этомъ духѣ, пьеса о любимомъ святомъ его роднаго города -- San Isidro de Madrid {Эта другая пьеса, чѣмъ тѣ двѣ, которыя были представлены подъ открытымъ небомъ въ 1622 году, по распоряженію городскихъ властей Мадрита. при канонизаціи св. Исидора и напечатаны въ XII томѣ Obras Sueltas Лопе. Но сравненіе показываетъ, что она была употреблена въ дѣло при сочиненіи послѣднихъ. Дѣйствительно, она была напечатана пятью годами ранѣе въ 7 томѣ комедій Лопе (Madrid, 1617) и долго пользовалась популярностью, что видно изъ ея перепечатки въ XXVIII части "Comedias Escogidas de los Mejores Ingenios", Madrid, 1667, 4-to.}.

Эта пьеса отличается, повидимому, почти тѣмъ же разнообразіемъ дѣйствія и характеровъ, которое составляетъ принадлежность свѣтской испапской драмы. Въ ней есть сцены, возбуждающія, живой интересъ; такова сцена между воинами, только-что вернувшимися въ Мадритъ изъ удачнаго похода противъ мавровъ* есть веселыя сцены съ деревенскими плясками и играми, какъ напримѣръ сцена при свадьбѣ Исидора и рожденіи его сына; наконецъ, комическая сцена, въ которой церковный причетникъ жалуется на то, что благодаря значенію св. Исидора у Бога, у него совсѣмъ прекратился доходъ отъ похоронъ, такъ что онъ думаетъ, что смерть переселилась въ другія страны. Но черезъ всю пьесу проходитъ любящій и набожный характеръ самого святаго, давая ей извѣстнаго рода поэтическое единство и силу. Ангелы сходятъ съ неба пахать вмѣсто него, чтобы онъ, имѣя возможность присутствовать у обѣдни, не подвергался вмѣстѣ съ тѣмъ упрекамъ въ лѣности, а отъ прикосновенія его посоха въ пустынѣ начинаетъ бить ключъ чистой воды, чтобы утолить жажду его несправедливаго господина. Въ то же время діалогъ оживляется народными пѣснями {При свадьбѣ молодаго святаго поется сопровождаемая танцами веселая народная пѣсня, начинающаяся словами:

А! villano se lo dan

La cebolla con el pan.

Mira que el tosco villano,

Quando quiera alborear,

Saiga con su par de bueyes

Y su arado otro que tai.

Le dan pan, le dan cebolla,

Y vino tambien le dan и т. д.

Comedias, Tom. XXVIII, 1667, p. 54.}, стихотвореніями, въ родѣ пародіи на старую мавританскую балладу "Милая рѣка, милая рѣка" {Rio verde, rio verde,

Mas negro vas que la tinta

De sangre de los Christianos,

Que no de la Moreria.} и намеками на образъ Альмудены и церковь св. Андрея. Все это было хорошо знакомо каждому мадритскому зрителю и во время перваго представленія пьесы находило звучный отголосокъ въ каждомъ сердцѣ. Въ самомъ концѣ тѣло усопшаго святаго выставляется передъ хорошо извѣстнымъ алтаремъ его любимой церкви а сюда, согласно преданію, являются поклониться ему его бывшій господинъ и королева и, совершая благонамѣренное святотатство, пытаются украстьего мощи, чтобы быть подъ ихъ покровительствомъ и защитой, за что немедленно подвергаются наказанію посредствомъ чуда, которое даетъ послѣднее, убѣдительное доказательство высокихъ заслугъ святаго и достойнымъ образомъ заканчиваетъ пьесу.

Нѣтъ сомнѣнія, что подобная пьеса, захватывающая періодъ въ 40--50 лѣтъ и выводящая на сцену пеструю толпу дѣйствующихъ лицъ, въ числѣ которыхъ находятся ангелы и демоны, Зависть, Ложь и рѣка Мансанаресъ.-- была бы сочтена въ настоящее время крайне грубой и даже кощунственной. Но во времена Лопе публика не только благосклонно и довѣрчиво относилась къ подобнымъ пьесамъ, но и съ удовольствіемъ смотрѣла на представленіе чудесъ, которое связывало почитаемаго ими святаго и его благодѣтельные подвиги съ ихъ собственнымъ временемъ и съ ихъ личнымъ благополучіемъ {До какой степени эти пьесы считались священными смотрѣвшимъ на нихъ народомъ, можно судить по тысячѣ доказывающихъ это примѣровъ. Между прочимъ Madame d'Aulnoy разсказываетъ, что когда въ 1679 году св. Антоній на сценѣ сталъ читать Confiteor, всѣ зрители пали на колѣни, ударили руками въ свою грудь и воскликнули: Меа culpa!.. Voyage d'Espagne. Ala Haye, 1693, 18-mo, Tom. I, p. 56.}. Если мы прибавимъ къ этому гоненія на театръ и чрезвычайную липкость, умѣнье и находчивость, съ которыми Лопе приспособлялся ко вкусу публики, то въ нашихъ рукахъ будетъ все необходимое для объясненія громаднаго количества написанныхъ имъ духовныхъ пьесъ, были-ли онѣ въ стилѣ мистерій, разсказовъ св. писанія или житій святыхъ. Онѣ принадлежали его вѣку и странѣ столько же, сколько и онъ самъ.

Но Лопе съ успѣхомъ писалъ и другаго рода драматическія произведенія, еще болѣе своеобразныя, чѣмъ длинныя духовныя драмы, и съ еще болѣе очевидными назидательными цѣлями -- т. н. "Autos Sacramentales," -- особаго рода религіозныя пьесы, представлявшіяся на улицахъ, переполненныхъ веселыми толпами народа, во время пышныхъ церемоній праздника "Corpus Christi" {Auto было первоначально юридическимъ терминомъ, отъ лат. actus и означало рѣшеніе или приговоръ суда. Впослѣдствіи оно стало прилагаться къ этимъ духовнымъ драмамъ, называвшимся Autos sacra in entales или Autos del Corpus Christi и къ Autos de fe инквизиціи, въ обоихъ случаяхъ потому, что онѣ разсматривались какъ торжественные религіозные акты. Covarrubias, Tesoro de la Lengua Castellano, ad verl. Auto. Относительно подробностей этой процессіи и ея исторіи см. ВіЬliotecario, 1841, fol., рр. 25--27.}. Это древнѣйшій родъ испанской драмы, господствовавшій наиболѣе продолжительное время и постоянно пользовавшійся горячимъ сочувствіемъ зрителей. Подобныя пьесы, какъ мы уже видѣли, встрѣчаются среди самыхъ раннихъ зачатковъ испанской литературы и какъ мы увидимъ впослѣдствіи, онѣ лишь съ трудомъ были запрещены королевскою властью во второй половинѣ XVIII вѣка. Въ вѣкъ Лопе и непосредственно слѣдовавшій за нимъ онѣ были на верху своей славы и сдѣлались важною частью религіозныхъ церемоній, совершавшихся при торжественномъ празднествѣ, которому онѣ были посвящены, не только въ Мадритѣ, но и во всей Испаніи. При этомъ всѣ театры закрывались на одинъ мѣсяцъ, чтобы дать имъ мѣсто и оказать честь {Съ самыхъ раннихъ временъ и вплоть до нынѣшняго вѣка процессіи Corpus Christi совершались по всей Испаніи съ величайшею пышностью, какъ можно видѣть изъ ихъ описаній въ Валенсіи, Севильѣ и Толедо въ Semanario Pintoresco, 1839, р. 167; 1840, р. 187; и 1841, р. 177. Изъ описанія процессіи въ Толедо мы узнаемъ, что Лопе де Руеда писалъ драматическія представленія, связанныя съ нею, въ 1561 г. и что за нимъ послѣдовали Alonso Cisneros, Crislöbal Navarro и другіе извѣстные писатели того времени для народной сцены, пролагая путь Лопе де Вегѣ и Кальдерону.

Но во всѣ періоды, отъ перваго до послѣдняго, настоящіе autos были грубы и непристойны, вслѣдствіе чего они и были запрещены въ 1765 г. Заслуживаетъ удивленія, что въ обществѣ, претендовавшемъ на имя христіанскаго, они поощрялись и церковью и свѣтскою властью, хотя Mariana въ трактатѣ "De spectaculis" (1609) доказалъ съ достаточною ясностью, что они не заслуживали такого покровительства. Въ испанскомъ переводѣ итого замѣчательнаго трактата, сдѣланномъ самимъ великимъ историкомъ, есть лишняя глава (XII), въ которой онъ говоритъ, что самый нескромный танецъ (zarabanda) совершался со всѣми своими непристойными тѣлодвиженіями въ церемоніяхъ autos на праздникѣ Corpus Christi.}.

Но, по понятіямъ нашего времени, эти пьесы, не смотря на ихъ притязанія быть религіозными, почти всецѣло являются грубыми и далеко не набожными. Дѣйствительно, самая обстановка, среди которой онѣ представлялись, доказываетъ, повидимому, что онѣ не разсматривались исключительно какъ благочестивыя духовныя пьесы. Особаго рода грубый маскарадъ, не заключающій, конечно, въ себѣ ничегостепеннаго и серіознаго, предшествовалъ имъ при процессіи по переполненнымъ народомъ улицамъ, на которыхъ окна и балконы лучшихъ домовъ украшались по случаю праздника коврами и шелковыми матеріями. Въ этой своеобразной процессіи двигалась впереди фигура уродливаго морскаго чудовища, наполовину змѣи, носившаго названіе Tarasca и приводившагося въ движеніе скрытыми въ его брюхѣ людьми. На чудовищѣ сидѣла другая маска, представлявшая Вавилонскую блудницу. Все это должно было исполнять удивленіемъ и страхомъ стекавшихся сюда бѣдныхъ поселянъ, шляпы которыхъ зачастую стаскивались прожорливымъ чудовищемъ и дѣлались законной добычей его проводниковъ {Pellicer, примѣчанія къ Донъ-Кихоту, Tom. IV, рр. 105, 106 и Covarrubias, ut sapra, ad verb. Tarascа. Въ Толедо народъ называлъ женщину, сидѣвшую на чудовищѣ, Анною Болейнъ. Sein. Pint., 1841, p. 177.}.

Затѣмъ слѣдовала группа красивыхъ дѣтей, съ вѣнками на головахъ, распѣвавшихъ церковные гимны и литаніи, а иногда и группы мужчинъ и женщинъ съ кастаньетами, танцевавшихъ національные танцы. За ними слѣдовали двое или болѣе великановъ, мавровъ или негровъ, сдѣланныхъ изъ картона (Gigantones), которые неуклюже прыгали и скакали къ большому ужасу менѣе опытныхъ зрителей и къ большому удовольствію остальныхъ. Затѣмъ, съ большою торжественностью, при звукахъ музыки, шествовали священники, неся св. Дары подъ великолѣпнымъ балдахиномъ. За ними уже слѣдовала длинная благоговѣйная процессія, среди которой можно было видѣть въ Мадритѣ, наравнѣ съ самымъ послѣднимъ подданнымъ, короля со свѣчей въ рукахъ, а также главныхъ сановниковъ государства и иностранныхъ посланниковъ, увеличивавшихъ своимъ присутствіемъ блескъ празднества {Самое живое описаніе этой процессіи я нашелъ въ loa къ первой fіеstа или auto Лопе (Obras Sueltas, Tom. XVIII рр. 1--7). Съ другимъ описаніемъ этой процессіи, какъ она происходила въ 1655--1665 гг., мы встрѣтимся, когда дойдемъ до Кальдерона. Вышеприведенное описаніе относится ко времени Лопе. Рисунокъ этой процессіи, какъ она происходила въ Мадритѣ въ 1623 году, находитъ въ Semanario Pintoresco, 1846, p. 165. Но lоa Лопе заслуживаетъ большаго довѣрія. Что касается до провинцій, то лучшій авторитетъ представляетъ Овандо съ своимъ поэтическимъ описаніемъ процессіи въ Малагѣ въ 1655 г., гдѣ въ числѣ другихъ иррелигіозныхъ странностей, танцовали цыганки съ тамбуринами. Ocios de Castalia por Juan de Cvando Santarem, 4-to, Malaga, 1663, f. 87, ec.}. Послѣ всего ѣхали разукрашенныя колесницы, наполненныя актерами различныхъ театровъ, которые должны были играть въ тотъ день. Эти лица были столь важными участниками праздника, что по нимъ весь онъ на народномъ языкѣ назывался "Праздникомъ колесницъ" --"La Fiesta de los Carros" {Хорошее понятіе o carro можно получить изъ описанія ея въ Донъ-Кихотѣ, который встрѣтился съ ней, возвращаясь изъ Тобозо.}.

Въ провинціальныхъ городахъ и деревняхъ эта процессія не была, конечно, такъ великолѣпна, какъ въ столицѣ, но всегда совершалась съ пышностью, какую только позволяли мѣстныя средства. Время отъ времени процессія останавливалась передъ домомъ какого-нибудь важнаго лица -- вѣроятно, президента Кастильскаго совѣта въ Мадритѣ и алькада въ деревняхъ -- и здѣсь совершались духовенствомъ извѣстные религіозные обряды, причемъ народъ стоялъ колѣнопреклоненнымъ, какъ въ церкви. По окончаніи ихъ или нѣсколько позже на сосѣдней сценѣ являлись актеры и на открытомъ воздухѣ исполняли священное auto, спеціально написанное для этого праздника и имѣющее къ нему прямое отношеніе. Такихъ autos Лопе де Вега написалъ, какъ мы знаемъ изъ вѣрнаго источника, до 400 {Монтальванъ въ своей Fama Pòstuma.}. Изъ нихъ сохранилось болѣе 30, включая сюда нѣсколько рукописныхъ. Значительное число ихъ печаталось только для того, чтобы провинціальные города и деревни могли насладиться тѣмъ же благочестивымъ зрѣлищемъ, которымъ наслаждались дворъ и столица. Такъ всеобща была страсть къ этой оригинальной формѣ увеселеній и такъ глубоко коренилась она въ народномъ характерѣ. По словамъ Монтальвана, Лопе на смертномъ одрѣ сожалѣлъ, что не посвятилъ всей своей жизни писанію autos и др. подобныхъ религіозныхъ прозведеній {Предисловіе Joseph'а Ortis de Villena, предпосланное Autos въ т. XVIII Obras Sueltas. Онѣ были напечатаны только въ 1644 г., спустя 9 лѣтъ послѣ смерти Лопе, въ Сарагоссѣ. Другое auto, приписываемое Лопе "El Tira.no Castigado", находится въ рѣдкой книгѣ "Navidad у Corpus Christi Festejados", собр. Isidro de Robles.

Общее число autos Лопе по Ghorley слѣдующее: напечатанныхъ и безспорныхъ 18, другихъ, болѣе или менѣе спорныхъ 26, исключая 3, составляющихъ автографы.}.

Въ болѣе раннее время и, можетъ быть, при первомъ появленіи Лопе, эта часть праздника состояла изъ очень простаго представленія, сопровождаемаго деревенскими пѣснями, эклогами и танцами, какъ мы можемъ видѣть изъ обширнаго собранія рукописныхъ autos. Два изъ нихъ напечатаны и такъ несложны по строенію и такъ грубы въ діалогахъ, что должны быть отнесены къ началу періода Лопе {Рукописное собраніе, упомянутое въ текстѣ, было пріобрѣтено Національной Библіотекой въ Мадритѣ въ 1844 г. Оно состоитъ изъ 468 листовъ in folio и содержитъ 95 драматическихъ произведеніи. Всѣ они анонимны, исключая одного о Каинѣ и Авелѣ, приписываемаго Maestro Ferruz. Всѣ имѣютъ религіозные сюжеты, исключая одного подъ названіемъ "En ire mes de las Esteras". Всѣ другія носятъ названія Coloquios, Farsas и Autos или Farsas del Sacramento, представляющее, повидимому, синонимъ къ послѣднему. Только одна пьеса имѣетъ дату. Именно "Auto de la Resurrecion de Christo", дозволенное къ представленію 28 марта 1568 года. Двѣ пьесы изданы въ Museo Literario, 1844, Дономъ Евгеніо де Tapia, членомъ Королевской Библіотеки въ Мадритѣ и хорошо извѣстнымъ испанскимъ ученымъ и писателемъ нашего времени. Первая, озаглавленная "Auto de los Desposorios de Moiseu", представляетъ очень слабое произведеніе, написанное, исключая пролога, въ прозѣ. Другая, "Auto de la Residencia del Hombre" -- нисколько не лучше, но вся въ стихахъ. Въ одномъ изъ послѣдующихъ нумеровъ "Museo" Донъ Евгеніо напечаталъ полный списокъ заглавій этихъ пьесъ съ figuras или дѣйствующими лицами каждой. Очень было бы желательно, чтобы вся рукопись была надлежащимъ образомъ издана. Пока мы знаемъ только, что иногда между различными частями представленій вставлялись saynètes, что аллегорическія лица были въ изобиліи и что среди нихъ постоянно встрѣчается Bobo, т. е. шутъ. Нѣкоторыя изъ нихъ, вѣроятно, ранѣе времени Лопе де Веги и, можетъ быть, относятся ко времени Лопе де Руеды, который, какъ я уже говорилъ выше въ прим. 38-мъ, писалъ autos для города Толедо въ 1561 г. Но языкъ и стихосложеніе двухъ напечатанныхъ пьесъ и общій характеръ вымысла и аллегоріи остальныхъ, насколько можно судить по тому, что издано, указываетъ на періодъ не позднѣе Лопе де Вега.}; но въ продолженіе его жизни и преимущественно подъ его вліяніемъ они сдѣлались обычной народной забавой, причемъ были раздѣлены на три части, изъ которыхъ каждая имѣла свой отличный характеръ.

Первою частью была Lоа (Прелюдія). Она всегда отличалась характеромъ пролога, но иногда являлась въ формѣ діалога между двумя или болѣе актерами. Одинъ изъ лучшихъ подобныхъ прологовъ Лопе имѣетъ слѣдующее содержаніе. Крестьянинъ, придя въ Мадритъ посмотрѣть на это самое празднество, потерялъ въ толпѣ свою жену. Послѣ безплодныхъ поисковъ онъ утѣшаетъ себя и успокаиваетъ свою совѣсть тѣмъ, что разъ или два кричалъ ей и поэтому долженъ примириться съ случившимся и взять себѣ новую. Но въ это самое время приходитъ потерянная жена и очень живо описываетъ чудеса видѣнной ею процессіи совершенно такъ, какъ видѣли ее сами зрители. Такимъ образомъ, этотъ прологъ является веселымъ и вполнѣ умѣстнымъ введеніемъ къ пьесѣ, которая должна слѣдовать {Это первая изъ loas, помѣщенныхъ въ этомъ томѣ и, взятая въ цѣломъ, самая лучшая. Мои другъ, Mr. J. R. Chorley, знаніе котораго испанской литературы и въ особенности всего, относящагося къ Лопе, такъ обширно и точно, сомнѣвается, чтобы loas, изданныя въ числѣ произведеній Лопе, дѣйствительно принадлежали ему и ссылается для доказательства на Предисловіе къ Комедіямъ, т. VIII и на Прологъ Pando у Mier къ Autos Кальдерона. Я не сомнѣваюсь, что онъ правъ. Относительно loas см. ниже, гл. XXVI.}. Другая изъ loas Лопе содержитъ разговоръ между веселымъ молодымъ человѣкомъ и крестьяниномъ, который на своемъ грубомъ языкѣ толкуетъ объ ученіи о пресуществленіи {Obras Sueltas, Tom. XVIII, p. 367.}. Въ другой loa является ни сцену мавръ и въ монологѣ на своемъ оригинальномъ нарѣчіи разсказываетъ о выгодахъ и невыгодахъ своего дѣйствительнаго обращенія въ христіанство, послѣ того какъ онъ нѣсколько времени обманнымъ образомъ снискивалъ себѣ пропитаніе тѣмъ, что выпрашивалъ милостыню въ одеждѣ христіанскаго пилигрима {Ibid, p. 107.}. Всѣ онѣ забавны, хотя ихъ комизмъ довольно низкаго разбора, но нѣкоторыя изъ нихъ ничуть не похожи на религіозныя представленія.

Послѣ Loa слѣдовала Entremas. Всѣ дошедшія до насъ entre moses Лопе чистые фарсы, подобно интерлюдіямъ и теперь представляемымъ въ испанскихъ театрахъ. Въ одномъ случаѣ онъ дѣлаетъ entremes сатирой на адвокатовъ, въ которой одинъ изъ нихъ, какъ во французской пьесѣ "Maistre Pathelin," подвергается ударамъ и грабежу со стороны одного съ виду простоватаго крестьянина, который сначала выставляетъ его въ смѣшномъ видѣ, а потомъ спасается, переодѣвшись слѣпымъ пѣвцомъ, и поетъ я танцуетъ въ честь праздника,-- заключеніе, которое можетъ казаться крайне неумѣстнымъ {Obras Sueltas, Tom XVIII. p. 8. "Entremes del Letrado".}. Въ другой интермедіи онъ осмѣиваетъ современныхъ поэтовъ, выводя на сцену одну даму, которая, чтобы выдти замужъ за одного поэта, увѣряетъ, что она только, что вернулась изъ Индіи съ значительнымъ состояніемъ и достигаетъ своей цѣли. Но оба оказываются обманутыми: у дамы нѣтъ никакого состоянія, кромѣ того, которое она можетъ добыть парою кастаньетъ, а поэтъ оказывается простымъ слагателемъ балладъ. Оба, однако, имѣютъ достаточно здраваго смысла, чтобы удовольствоваться другъ другомъ, и соглашаются отправиться вмѣстѣ въ странствованіе по свѣту, добывая хлѣбъ пѣніемъ и танцами, обративъ которыхъ они немедленно даютъ зрителямъ въ финалѣ entremes {Ibid., p. 114. "Entremes del Poeta".}. Къ числу другихъ удачныхъ попытокъ Лопе въ этомъ родѣ принадлежитъ интерлюдія, содержащая въ себѣ представленіе пьесы о похищеніи Елены, напоминающее подобное же представленіе о Пирамѣ и Тисбѣ въ шекспировскомъ "Снѣ въ лѣтнюю ночь. "Но оно внезапно прерывается въ срединѣ дѣйствія дѣйствительнымъ бѣгствомъ актера, игравшаго Париса, съ актрисой, изображавшей Елену,-- и піеса оканчивается смѣшной сценой ссоры и конечнаго примиренія участвующихъ {Ibid., p. 168. "El Robo de Helena".}. Наконецъ, другая интерлюдія Лопе заключаетъ въ себѣ пародію на самую процессію съ ея великанами, колесницами и т. п.-- все это въ самомъ веселомъ и шутливомъ тонѣ {Ibid., p. 373. "Muestra de los Carros".}. Указанныя до сихъ поръ драматическія представленія при этихъ религіозныхъ празднествахъ были явно комическими. Но сами autos, которыми все оканчивалось и къ которымъ все предшествующее служило только введеніемъ, имѣютъ притязаніе быть болѣе серьезными въ своемъ общемъ тонѣ, хотя въ нѣкоторыхъ случаяхъ, отдѣльныя части ихъ, подобно прологамъ и интерлюдіямъ, такъ причудливы и эксцентричны, что не заключаютъ въ себѣ ни тѣни серьезнаго. Въ такомъ родѣ "Мостъ міра" (Anto de la puènte del mundo) {Это послѣдняя пьеса въ собраніи и что касается до поэтическихъ достоинствъ, одна изъ лучшихъ въ числѣ двѣнадцати, если не самая лучшая.}. Здѣсь изображается, какъ Князь Тьмы помѣщаетъ гиганта Левіаѳана на мосту міра, чтобы защищать проходъ черезъ него противъ всѣхъ не признающихъ его власть. Адамъ и Ева, которые являются, какъ узнаемъ изъ указаній актерамъ, "одѣтыми очень изящно по французской модѣ," первые приходятъ къ мосту {Указаніе патеромъ слѣдующее: "Salen Adan y Eva vestidos de Franceses muy galanes".}. Они подчиняются тяжелому условію и въ глазахъ зрителей переходятъ черезъ мостъ. Такимъ-же образомъ, какъ мы узнаемъ изъ діалога, переходятъ патріархи съ Моисеемъ, Давидомъ и Соломономъ. Наконецъ является лично Рыцарь Креста, "Божественный Амадисъ Греческій", ниспровергаетъ притязанія Князя Тьмы и съ тріумфомъ проводитъ Душу Человѣка по роковому проходу. Вся пьеса представляетъ очевидно пародію стараго разсказа о гигантѣ, зачищающемъ Мантибльскій мостъ {См. Historia del Emperador Cárlos Magno, Cap. 26, 30 etc.}: если къ этому прибавить пародіи баллады о "Графѣ Кларосъ", примѣненной къ Адаму {Гигантъ говоритъ Адаму, намекая на искушеніе:

Yerros Adan por amores

Dignos son de perdonar, etc.

Эти стихи изъ прекраснаго и хорошо извѣстнаго стараго романса о графѣ Кларосѣ, начинающагося "Pèsame de vos, el Conde", о которомъ мы уже упоминали выше въ первомъ томѣ нашего труда. Онъ долженъ быть хорошо извѣстенъ многимъ зрителямъ Лопе, и намекъ на него могъ, безъ сомнѣнія, произвести впечатлѣніе далеко не религіознаго характера.}, и другихъ древнихъ романсовъ, примѣненныхъ къ Спасителю {Обращеніе музыки: "Si dormis, Principe mio" относится къ романсамъ о тѣхъ, возлюбленныя которыхъ были взяты въ плѣнъ маврами.}, то смѣщеніе аллегоріи и фарса, религіи и безумія покажется полнѣйшимъ.

Другія autos болѣе серьезны съ начала до конца. "Жатва" есть искусный пересказъ евангельской притчи о полѣ, засѣянномъ добрымъ сѣменемъ и плевелами {"La Siega" (Obras Sueltas, Tom. XVIII, p. 328). Превосходный переводъ ея находимъ въ Dohrn's. Spanische Dramen, Berlin, 1841, 8-vo, Tom. I.} и проводится съ извѣстною торжественностью; но несчастные плевелы, которые грозятъ вырвать и бросить въ огонь, суть ничто иное, какъ Іудейство, Идолопоклонство, Ересь и всякое Сектантство, которыя съ трудомъ спасаются отъ своей участи обращеніемъ къ Милосердію Господина Жатвы и его прекрасной супруги -- Церкви. Однако, несмотря на нѣсколько подобныхъ нелѣпостей и неловкостей въ аллегоріи и очень не кстати вставленныхъ комплиментовъ къ царствующему королевскому дому,-- это одна изъ лучшихъ и наиболѣе торжественныхъ піесъ того класса, къ которому она принадлежитъ. Менѣе, сравнительно съ другими, заслуживаетъ упрека также пьеса "Возвращеніе изъ Египта" {"La Vuelta de Egypto", Obras, Tom. XVIII, p. 435.}, которая, выставляя на сцену пастуховъ и цыганъ, не лишена идиллической прелести, а своими балладами и находными пѣснями пріобрѣтаетъ отчасти ту привлекательность, которая составляетъ принадлежность свѣтскихъ піесъ Лопе. Обѣ эти пьесы вмѣстѣ съ пьесой "Волкъ, обратившійся въ пастуха", представляющею аллегорію на то, что дьяволъ выдаетъ себя за истиннаго пастыря стада -- составляютъ, какъ мнѣ кажется, лучшіе обращики настоящаго испанскаго auto старой школы. Всѣ онѣ основываются на важнѣйшихъ изъ господствующихъ религіозныхъ понятій; всѣ обращаются, какъ только могутъ, и шуточно, и серьезно, къ народнымъ чувствамъ и предразсудкамъ. Многія изъ нихъ пропитаны духомъ древней національной поэзіи, что и составляло главную причину ихъ успѣха, который, если принять въ соображеніе религіозную цѣль празднества, былъ необыкновенно продолжителенъ.

Но entremeses или интерлюдіи, употреблявшіяся для оживленія этого суроваго, хотя и пышнаго церемоніала, не были связаны съ нимъ неразрывно. Онѣ, какъ уже было сказано, ежедневно игрались на общественныхъ театрахъ, гдѣ, со времени введенія полныхъ пьесъ, онѣ вставлялись между ихъ отдѣленіями и актами для большей забавы зрителей. Лопе написалъ большое количество ихъ, но сколько -- неизвѣстно. Благодаря ихъ легкому характеру, ихъ сохранилось едва-ли болѣе 30 и нѣкоторыя изъ нихъ, носящія его имя, вѣроятно не принадлежатъ ему. Мы имѣемъ впрочемъ достаточное число подлинныхъ интерлюдій, чтобы показать, что здѣсь, какъ и въ другихъ формахъ своей драмы, Лопе преимущественно старался о произведеніи эффекта въ народѣ и что гибкость его генія какъ и всегда обнаруживается въ разнообразіи тѣхъ формъ, въ которыя онъ отливалъ свой матеріалъ. Говоря вообще, онѣ написаны въ прозѣ, очень коротки и не замысловаты по содержанію, представляя только діалоги -- фарсы, извлеченные изъ обыденной жизни.

Исключеніе въ этомъ отношенія представляетъ "Мелисендра", {"El Pastor Lobo у Cabaña Celestial;" Ibid., p. 381.} напечатанная одною изъ первыхъ. Она почти вся въ стихахъ, раздѣлена на части и имѣетъ loa или прологъ; однимъ словомъ, это -- пародія въ формѣ правильной пьесы, основанная на исторіи Кайфероса и Мелисендры старинныхъ балладъ {Primera Parte de Entremeses, "Enlremes Primero de Melisendra," Comedias, Tom. I, Valladolid, 1604, 4-to, ff. 333, etc. Она основана на прекрасныхъ старыхъ романсахъ Romancero 1550--1555 гг. "Asentado esta Gayferos" и др., тѣхъ самыхъ, которые изображалъ странствующій актеръ на своемъ кукольномъ театрѣ въ присутствіи Донъ-Кихота въ гостинницѣ [Don-Quixote, Parte II. с. 26.]}. "Padre Engapad," (Обманутый отецъ) которую Голькрофтъ перенесъ на англійскую сцену подъ именемъ "The Father Outwitted," составляетъ другое исключеніе, будучи живымъ. Фарсомъ въ 8 или 10 страницъ, изображающимъ комическіе хлопоты одного отца, который отдаетъ свою переодѣтую дочь тому самому любовнику, отъ котораго онъ заботливо старался ее удалить {Comedias, Valladolid, 1604, Tom. I, p. 337.}. Но большинство интерлюдій, въ родѣ "Индѣйца," "Колыбели" и "Обманутыхъ воровъ," которыя при представленіи заняли бы едва-ли болѣе пятнадцати минутъ, представляютъ легкіе діалоги въ шутовскомъ родѣ, продолжавшіеся такъ долго, какъ позволяло время между актами, и потомъ внезапно прерывавшіеся, чтобы дать мѣсто главной драмѣ {Всѣ эти три пьесы находятся въ томъ же томѣ.}. Рѣдко въ нихъ чувствуется недостатокъ въ мужественномъ чувствѣ и народномъ, грубомъ юморѣ.

Но всякій разъ, какъ Лопе писалъ для театра, онъ, повидимому, помнилъ его старыя основы и выказывалъ стремленіе построить на нихъ, сколько возможно, свою собственную драму. Это ясно видно въ только, что упомянутыхъ интерлюдіяхъ. Ихъ можно прослѣдить назадъ до Лопе де Руэды, короткіе фарсы котораго были того-же характера, и послѣ введенія трехактныхъ пьесъ употреблялись съ тою-же цѣлью {"Лопе де Руеда" -- говоритъ Лопе де Вега -- "далъ первый примѣръ такихъ пьесъ въ Испаніи; отъ него ведется обычай называть старыя пьесы "Entremeses". [Obras Sueltas, Tom. IV, p. 407]. Одна сцена, взятая изъ пьесы и употребленная такимъ образомъ, называлась Paso. Подобныя мы встрѣчали уже у Лопе де Руеды. См. выше, стр. 44 и слѣд.}. То же стремленіе замѣтно, какъ мы видѣли, въ его поучительныхъ и аллегорическихъ пьесахъ, въ его священныхъ autos и драмахъ, заимствованныхъ изъ св. писанія и изъ житій святыхъ, которыя всѣ основываются на древнихъ мистеріяхъ и моралите. Наконецъ, мы находимъ то же стремленіе въ піесахъ Лопе новаго рода -- въ его эклогахъ и пастораляхъ, подобныя которымъ относятся еще ко времени Хуана де ля Энцины. Такихъ пьесъ Лопе написалъ значительное число; болѣе 20 сохранилось до нашего времени. Многія изъ нихъ носятъ ясные слѣды своего происхожденія въ той оригинальной смѣси буколическаго и религіознаго элементовъ, которая замѣчается въ первыхъ начаткахъ испанскаго народнаго театра.

Нѣкоторыя эклоги Лопе были, какъ намъ извѣстно, представлены, какъ напримѣръ -- "Лѣсъ безъ любви" (Selva sin Amor), которая была разыграна передъ королемъ и королевскимъ семействомъ съ большою пышностью и многими сценическими приспособленіями {Obras, Tom. I. p. 225. Декораціи и машины были устроены флорентинскимъ архитекторомъ Cosmo Lotti и, по словамъ Старлинга", поразили придворное общество своей красотой и замысловатостью". Artists of Spain, 1848, Vol. II. p. 566.}. Другія, въ родѣ семи или восьми, вставленныхъ въ его "Pastores de Belen", одной, изданной подъ названіемъ "Tome de Burguillos,"написанныхъ очевидно для Рождества и другихъ праздниковъ,-- такъ похожи на тѣ, которыя представлялись, какъ намъ извѣстно, при подобныхъ случаяхъ, что мы едва-ли можемъ сомнѣваться въ томъ, что и онѣ были исполняемы, подобно упомянутымъ {Obras, Tom. XVI, passim, и XIX. p. 278.}, на сценѣ, тогда какъ другія были, по всей вѣроятности, предназначены только для чтенія. Сюда относится первая его эклога "Amorosa" и послѣдняя, посвященная Филидѣ, а также двѣ на смерть жены и на смерть сына {См. Obras, Tom III. p. 463; Tom. X. p. 193; Tom. IV. p. 430; n Tom. X. p. 362. Послѣдняя эклога заключаетъ въ себѣ почти все, что мы знаемъ объ его сынѣ, Лопе Феликсѣ.}. Но всѣ онѣ могли быть представляемы, если мы можемъ судить по обычаю того времени, когда, какъ намъ извѣстно, игрались эклоги, никогда не предназначавшіяся для сцены, какъ будто онѣ были нарочно написаны для нея {См. сцену во II-ой части Донъ-Кихота, въ которой нѣсколько джентльменовъ и дамъ для развлеченія въ деревнѣ хотятъ представить эклоги Гарсильяссо и Камоэнса. Такимъ же образомъ, какъ я думаю, были представляемы или писались для представленія хорошо извѣстная эклога Лопе, посвященная герцогу Антоніо Альба [Obras, IV. р. 295], эклога къ Amaryllis, самая длинная изъ написанныхъ имъ [Tom. X. р, 147], для Prince Esquilache [Tom. 1. p. 352] и большинство изъ находящихся въ его "Arcadia" [Tom. VI]. Я не знаю, почему названа "эклогой" поэма къ его другу Клавдіо [Tom, IX, р. 355], представляющая собственно лишь разсказъ о нѣкоторыхъ случаяхъ изъ его собственной жизни и не имѣющая ни въ тонѣ, ни въ формѣ ничего пастушескаго Можетъ быть, что это слово употреблено здѣсь въ смыслѣ греческаго ἐἐκλογύ. Точно также я не могу отнести ни къ какому классу "Dialogo militar a honor de Marques Espinoia" [Tom. X. p. 337], хотя, какъ я думаю, этотъ діалогъ въ драматической формѣ и былъ, вѣроятно, представленъ по какому-нибудь особому случаю, въ присутствіи самого маркиза. Подобныя представленія бывали въ тотъ же періодъ и въ другихъ странахъ, но рѣдко, по моему мнѣнію, они бывали въ буколическомъ родѣ. Однако, извѣстный царь болтуновъ, Tallemant des Réaux, въ примѣчаніи къ "La Présidente Perrot", утверждаетъ, что подобное представленіе имѣло мѣсто въ Парижѣ въ одномъ частномъ домѣ.}. Во всякомъ случаѣ, всѣ произведенія Лопе въ этомъ родѣ показываютъ, какъ удачно исвободно его геній выливался въ самыя разнообразныя формы драмы, какія только были популярны или допускались въ его время.

ГЛАВА XVIII.

Лопе де Вега. (Продолженіе).-- Его особенности, какъ драматическаго писателя.-- Сюжеты, характеры и діалогъ.-- Пренебреженіе правилами, историческою правдою и нравственнымъ приличіемъ.-- Побочная комическая интрига и Gracioso.-- Поэтическій стиль и манера.-- Способность пріобрѣтать всеобщее расположеніе.-- Его успѣхъ.-- Его судьба и огромное количество его произведеній.

Чрезвычайное разнообразіе въ характерѣ пьесъ Лопе замѣчательно не менѣе ихъ числа и не мало способствовало тому, чтобы сдѣлать его властителемъ сцены при жизни и великимъ національнымъ драматургомъ въ послѣдующее время. Но хотя это безконечное разнообразіе и неистощимая плодовитость составляютъ два краеугольныхъ камня, на которыхъ основывается его успѣхъ,-- однако здѣсь имѣли мѣсто и другія обстоятельства, которыя отнюдь не слѣдуетъ упускать изъ виду, если мы хотимъ изслѣдовать не только удивительные результаты его драматической дѣятельности, на и средства, которыми они были достигнуты.

Сюда во-первыхъ относится проходящій черезъ всѣ его большія пьесы принципъ подчиненія всего другаго интересу Фабулы. Характеры, очевидно, имѣютъ у него меньшее значеніе. Ни въ одной изъ своихъ пьесъ онъ не задается идеей представить какую-нибудь одну страсть, которая даетъ рѣшительное направленіе всѣмъ силамъ энергичнаго характера, какъ въ Ричардѣ III, или разстропваетъ ихъ не менѣе рѣшительно, какъ въ Макбетѣ.

Иногда, правда, хотя и рѣдко, какъ напр. въ лицѣ Санчо Ортиса, онъ обрисовываетъ выразительными чертами выдающійся и благородный характеръ, но никогда это не бываетъ главною цѣлью и никогда не дѣлается такъ, чтобы замѣтно было искусство художника или обдуманное намѣреніе. Напротивъ того, огромное большинство его характеровъ -- почти такія же опредѣленныя и постоянныя персонажи, какъ Панталоне на венеціанской сценѣ или Скапенъ на французской. Primer galan или герой -- весь любовь, честь и ревность; dama, или героиня -- исполненная не меньшей любви и ревности, но еще болѣе смѣлая и неосторожная, и братъ, или если не братъ, то barba, т. е. старикъ и отецъ, готовые покрыть сцену кровью, если замѣтятъ любовника въ домѣ героини,-- всѣ эти личности постоянно встрѣчаются не только въ свѣтскихъ, но часто и въ духовныхъ пьесахъ и служатъ твердыми пунктами, вокругъ которыхъ вращается разнообразное дѣйствіе съ его разнообразными перипетіями.

Равнымъ образомъ діалогъ служитъ почти исключительно для развитія дѣйствія, а не характеровъ. Это видно изъ длинныхъ рѣчей, состоящихъ иногда изъ 200 и 300 стиховъ, которые такого же чисто повѣствовательнаго характера, какъ итальянская новелла, и часто очень похожи на послѣднюю. Это видно также изъ массы отдѣльныхъ случаевъ и фактовъ, составляющихъ дѣйствіе, которое нерѣдко не находитъ достаточнаго пространства, чтобы распутать остроумно завязанные узлы и сдѣлать ихъ легко понятными. Эта запутанность, дѣйствія заставляетъ однажды Лопе въ самомъ началѣ пьесы предостерегать зрителей, чтобы они не пропустили ни одного слога изъ даваемаго объясненія, иначе имъ останется непонятнымъ все послѣдующее дѣйствіе.

Повинуясь тому же принципу, онъ жертвуетъ правильностью и правдоподобностью сюжета, разъ онъ можетъ сдѣлать его интереснымъ. Его большія пьесы, правда, правильно раздѣлены на три jornadas или акта, но это дѣленіе, не смотря на его притязанія, не есть его изобрѣтеніе и составляетъ лишь средство сдѣлать паузы, необходимыя для удобства актеровъ и зрителей и не имѣющія часто въ его театрѣ ничего общаго съ строеніемъ и размѣрами самой пьесы {Это раздѣленіе можно прослѣдить вплоть до пьесы Франциска де Авенданьо 1563 года. F. L. Moralin, Obras, 1830, Tom. I. Parte I. p. 182.}. Что касается до шести пьесъ, которыя, по словамъ самаго Лопе, написаны имъ согласно съ правилами,-- то испанскіе критики тщетно искали ихъ {Лопе говорить въ своемъ "Arle Nuevo": исключая шести, всѣ мои 483 пьесы сильно погрѣшили противъ правилъ [el arte]". См. Montiano у Luyando, "Discurso sobre las Tragedias Españolas" [Madrid, 1750, 12-mo, p. 47] и Huerta въ предисловіи къ "Teatro Hespanol" о трудности набрать даже эти шесть пьесъ.}, и ни одна изъ нихъ теперь, вѣроятно, не существуетъ, если когда нибудь и существовала, если не отнести сюда "La Melindrosa. " (Чопорная) Но онъ очень честно сознается, что въ правилахъ всякаго рода видитъ лишь препятствія своему успѣху. "Когда я собираюсь писать пьесу" -- разсказываетъ онъ -- "я запираю на ключъ всякія наставленія и выношу изъ своей комнаты Теренція и Плавта, чтобы они не свидѣтельствовали противъ меня, такъ какъ истина обыкновенно заставляетъ говорить и безгласные томы, -- все это потому, что я иду по слѣдамъ тѣхъ, которые искали одобренія толпы, которой нужно поддакивать въ ея безуміи, такъ какъ она платитъ за это" {Arte Nuevo de Hacer Comedias, Obras, Tom, IV. p. 406. И въ Посвященіи къ "Lo Cierto per lo Dudoso", говоря о драмахъ, онъ замѣчаетъ; "En España no tienen préceptes". Когда однако Лопе издалъ въ 1619 году двѣнадцатый томъ своихъ комедій, онъ, повидимому, воображалъ, что пишетъ болѣе тщательно, потому что онъ говоритъ, что писалъ ихъ не для толпы, а для четырнадцати или пятнадцати человѣкъ "que luvo en su imaginacion". Однако, трудно было бы сказать, какъ приложилъ бы онъ это замѣчаніе къ "Еі Marques de Mantua", помѣщенной седьмого въ томѣ, и къ "Fueule Ovejuna" -- послѣдней.}.

До какой степени Лопе, слѣдуя этому принципу, приносилъ въ жертву драматическую правдоподобность и вѣроятность, географію, исторію и нравственность,-- можно судить, лишь прочтя значительное число его пьесъ. Но и немногіе примѣры могутъ отчасти выяснить это. Въ его "Первомъ королѣ Кастильскомъ" событія захватываютъ 36 лѣтъ изъ половины XI вѣка и на сцену выводится цыганъ за 400 лѣтъ ранѣе, чѣмъ цыгане стали извѣстны въ Европѣ {"El Primer Bey de Castilla" Comedias, Tom. XVII, Madrid, 1621, ff. 114, etc.}. Въ пьесу "Mudarra" включена цѣликомъ романтическая исторія о 7-ми дѣтяхъ Лары {"El Bastarde Mudarra, Comedias, Tom. XXIV, Zaragoza, 1641.}. Въ "Незапятнанной Чистотѣ" (La limpieza no manchada) фигурируютъ вмѣстѣ: Іовъ, Давидъ, Іеремія, Іоаннъ Креститель и Университетъ Саламанскій {"La Limpieza no Manchada", Comedias, Tom. XIX, Madrid, 1623.}; а въ "Рождествѣ Христовѣ" дѣйствіе охватываетъ періодъ отъ сотворенія міра до рожденія Спасителя {"El Nacimiento de Christo, Comedias, Tom. XXIV, ut supra.}. Такъ Лопе обращается съ исторіей. Не лучше обращается онъ и съ географіей, объявляя, что Константинополь отстоитъ отъ Мадрита на 4000 миль {Это говорить та самая ученая Теодора, которая приводитъ въ смущеніе ученыхъ профессоровъ, приглашенныхъ испытать ее. La Donzella Teodor, конецъ 2-го акта.}, и заставляя испанцевъ высаживаться на берегъ въ Венгріи {Такая необычайная высадка происходить въ "Animal de Ungria" (Comedias, Tom. IX, Barcelona, 1618, ff. 137, 138). Это напоминаетъ подобную же ошибку въ шекспировской "Зимней Сказкѣ", по любопытно то, что герцогъ де-Люипь любимецъ Людовика XIII, около того же времени высказалъ такое же ошибочное мнѣніе лорду Герберту Чербэри, бывшему посланникомъ во Франціи (1619--1621. Herbert's Life, by himself, London, 1809, 8-vo p. 217.}. А что касается до нравственности, то не легко понять, какъ Лопе примирялъ свои мнѣнія на этотъ счетъ съ собственной драматической практикой. Въ предисловіи къ XX-му тому своихъ пьесъ онъ замѣчаетъ относительно собственной пьесы "Мудрое Мщеніе," что ея заглавіе нелѣпо, потому что всякое мщеніе немудро и незаконно,-- между тѣмъ какъ кажется, что половина его пьесъ стремятся доказать противное. Св. Исидору ставится въ заслугу, что онъ укралъ у своего господина хлѣбныхъ зеренъ, чтобы накормить голодныхъ птицъ {См. "San Isidro Labrador" въ Comedias Escogidas Tom. XXVIII, Madrid, 1667, f. 66.}. Молитвы Николая Толентинскаго считаются достаточными для спасенія одного его родственника, который послѣ развратной жизни умеръ, отягощенный смертнымъ грѣхомъ {"San Nicolas de Tolentino", Comedias, Tom. XXIV, Zaragoza, 1641, f. 171.}, и, наконецъ, жестокое и кровавое завоеваніе Арауко выставляется доблестнымъ дѣломъ одной благородной фамиліи и украшеніемъ испанскаго оружія {"Aranco Domado", Comedias, Tom. XX, Madrid, 1629. Прочтя подобныя нелѣпости, мы менѣе будемъ удивляться, что Сервантесъ, хотя нерѣдко и самъ дѣлалъ такія же погрѣшности, заставляетъ кукольнаго комедіанта воскликнуть: "Развѣ не ставятся теперь на сцену тысячи пьесъ, полныхъ тысячью несообразностей и нелѣпостей, которыя, однако, пользуются успѣхомъ и смотрятся не только съ одобреніемъ, но и съ удивленіемъ?" D. Quixote, Parte II. с. 26.}.

Но всѣ эти нарушенія фактической истины и простѣйшихъ правилъ христіанской морали, извѣстныхъ Лопе лучше, чѣмъ всякому другому, ускользали отъ вниманія его самого и зрителей, поглощенныхъ исключительно сюжетомъ пьесы и ея интригой. Драматированная новелла была той формой, которую онъ избралъ для своихъ пьесъ, и ему удалось сдѣлать ея характеръ главнымъ принципомъ испанской сцены. "Новеллы -- объявляетъ онъ -- имѣютъ тѣ же правила, какъ и пьесы, цѣль авторовъ которыхъ состоитъ въ томъ, чтобы доставить удовольствіе и забаву публикѣ, хотя бы при этомъ были нарушены всѣ правила искусства" {"Tienen las novelas los rnismos preceptos que las comedias, cuyo fin es halier dado su autor eontento y gusto al pueblo, aunque se ahorque el arte". Obras Sueltas, Tom. VIII, p. 70.}. Въ другомъ мѣстѣ, защищая свои мнѣнія, онъ говоритъ: "Пусть развязка пьесы будетъ неясной и сомнительной до послѣдней сцены, потому что, какъ скоро публика узнаетъ, какъ все должно кончиться, она обратится лицомъ къ дверямъ и спиной къ сценѣ" {Arte Nuevo, Obras, Tom. IV. p. 412. Изъ одной сохранившейся до нашего времени собственноручной рукописи Лопе оказывается, что онъ писалъ иногда свои пьесы сначала въ формѣ маленькихъ новеллъ (peqnenas novelas). Scinanario Pintoresco, 1839, p. 19.}. Ранѣе никто не высказывалъ ничего подобнаго и хотя нѣкоторые слѣды запутанныхъ интригъ можно найти съ временъ Торреса де Нахарро, однако никто не думалъ основывать на нихъ успѣхъ пьесы, пока Лопе не далъ примѣра, которому такъ вѣрно послѣдовала его школа.

Другимъ элементомъ, введеннымъ имъ въ испанскую драму, была побочная комическая интрига. За единственнымъ блестящимъ исключеніемъ "Звѣзды Севильской," почти всѣ его пьесы имѣютъ ее, иногда въ пасторальной формѣ, но большею частью какъ простую примѣсь фарса. Характеры, выводимые въ этой части каждой его пьесы, представляютъ такія же постоянныя маски, какъ и въ болѣе серьезной части, и были хорошо извѣстны подъ именемъ graciosos и graciosas, шутниковъ или шутихъ къ которымъ впослѣдствіи былъ прибавленъ, vegete {Figueroa (Pasagero, 1617, f. III) называетъ vegete "natural enemigo del lacayo".}, т. е. маленькій, старый и брюзгливый дворянинъ, который постоянно хвастается своимъ происхожденіемъ и часто употребляется на то, чтобы раздразнить gracioso. Въ большинствѣ случаевъ эти лица представляютъ пародію на діалогъ и приключенія героя и героини, какъ Санчо есть отчасти пародія Донъ-Кихота, и въ большинствѣ случаевъ являются слугами главныхъ дѣйствующихъ лицъ. Мужчины -- слуги выставляются веселыми трусами и обжорами, женщины злыми кокетками; и тѣ, и другіе полны остроумія, злорадства и притворной простоты. Слабые слѣды подобныхъ характеровъ находимъ на испанской сценѣ еще въ "Serafina" Торреса Нахарро, а въ срединѣ XVI ст. bobo или шутъ свободно фигурируетъ въ фарсахъ Лопе де Руэды, какъ ранѣе Simple или простакъ фигурировалъ въ фарсахъ Хуана де ля Энсины. Но разнообразно-остроумный gracioso, полнѣйшая пародія на героическіе характеры пьесы, этотъ драматическій picaro (плутъ) есть изобрѣтеніе Лопе де Веги. Впервые онъ ввелъ его въ "Francesilla," въ которой Тристанъ, старѣйшій представитель этого характера, былъ игранъ знаменитымъ тогдашнимъ актеромъ Ріосомъ и произвелъ огромный эффектъ {См. Посвященіе "Francesilla" Хуану Пересъ де Монтальвану [Comedias, Tom. XIII, Madrid, 1620], гдѣ встрѣчаемъ слѣдующія слова: "Замѣчу мимоходомъ, что это первая пьеса, выводящая на сцену шутника, чему впослѣдствіи такъ часто подражали. Его игралъ Ріосъ, неподражаемый во всѣхъ роляхъ и заслуживающій быть упомянутымъ здѣсь. Прошу васъ прочесть эту пьесу, какъ новую, потому что когда я писалъ ее, васъ еще не было на свѣтѣ". На не, панской сценѣ, какъ впослѣдствіи на французской, Gracioso вообще обозначался особымъ именемъ. Такъ Кальдеронъ часто называетъ своего Gracioso Clarin. т. е. Труба, какъ Мольеръ называлъ своего Sganarelle, намекая на его страсть къ обманамъ. "Простофиля" (simple), котораго, какъ и сказалъ можно прослѣдить до Энсины, несомнѣнно тоже что bobo и пользовался большимъ успѣхомъ, что видно изъ словъ Лопеса Пинсіано въ его "FilosofiaAntiqua Poètica." [1596, р. 402]"Это характеры, которые обыкновенно забавляютъ болѣе, чѣмъ какіе-нибудь другіе, являющіеся въ пьесахъ." Gracioso Лопе, какъ и весь его театръ, былъ основанъ на томъ, что уже существовало до него; только самый характеръ былъ имъ болѣе развитъ и получилъ новое имя. D. Quixote, Clemencin, Parte II. cap. 3, note.

Но типъ этотъ былъ въ высшей степени въ національномъ вкусѣ и подъ руками Лопе сдѣлался важнымъ дѣйствующимъ лицемъ. Когда писался романъ Сервантеса Персилесъ и Сигизмунда, это лицо считалось совершенно необходимымъ, какъ мы можемъ видѣть это изъ смѣшныхъ безпокойствъ, причиненныхъ безусловною необходимостью ввести его въ пьесу, въ которой подобная фигура не могла найти себѣ подобающаго мѣста. Кн. III, гл. 2.}. Это обстоятельство случилось, -- какъ говоритъ 1620 г. Лопе въ посвященіи этой пьесы своему другу Монтальвану,-- ранѣе рожденія этого друга, слѣдовательно ранѣе 1602 года.

Съ этого времени мы встрѣчаемъ gracioso почти во всѣхъ его пьесахъ и почти въ каждой другой пьесѣ, игранной на испанской сценѣ, съ которой онъ перешелъ сначала во французскій, а потомъ и въ другіе театры. Превосходными образцами этого характера являются у Лопе: пономарь въ "Алжирскихъ плѣнникахъ"и слуги въ "Канунѣ св. Іоанна" и "Безобразной красавицѣ." Въ этихъ пьесахъ, какъ и во многихъ другихъ, gracioso выводится очень искусно частью для того, чтобы осмѣять героическое сумасбродство и хвастовство главныхъ дѣйствующихъ лицъ, частью для того, чтобы прикрыть самаго автора отъ порицанія добродушнымъ признаніемъ отъ его имени, что онъ вполнѣ его заслужилъ. Употребляя выраженіе Донъ-Кихота въ разговорѣ объ этомъ предметѣ съ баккалавромъ Самсономъ Карраско, мы можемъ сказать о подобныхъ лицахъ, что во всякой пьесѣ они являются хитрѣйшими плутами. Что касается до другихъ, некстати вставленныхъ съ ихъ дурацкими колпаками и погремушками въ самыя серьезныя и трагическія сцены такихъ пьесъ, какъ "Обрученіе послѣ смерти," -- то мы можемъ только сознаться, что хотя они требовались вкусомъ того времени, ничто ни въ какой вѣкъ не въ состояніи оправдать ихъ.

Говоря о средствахъ, посредствомъ которыхъ Лопе достигъ огромнаго успѣха, невозможно оставить безъ вниманія его поэтическій стиль, усвоенную имъ систему стихосложенія и въ особенности его пользованіе древней испанской литературой. Во всемъ этомъ онъ заслуживаетъ похвалы, если исключить тѣ случаи, когда онъ, чтобы снискать всеобщее одобреніе, позволялъ себѣ употребленіе темнаго и аффектированнаго стиля, котораго требовала придворная часть его публики, хотя самъ онъ постоянно порицалъ его и осмѣивалъ {Примѣры его дурнаго вкуса въ подобныхъ случаяхъ очень многочисленны. Для примѣра можно указать на: "El Cuerdo en su Casa" (Comedias, Tom. VI, Madrid, 1615, ff. 105, etc.), "Nina de Plata" (Comedias, Tom. IX, Barcelona, 1618, ff. 125, etc.), "Cautivos de Argel" (Comedias, Tom. XXV, Zaragoza, 1647, p. 241) и т. д. Но въ противоположность всему этому см. его обдуманное осужденіе подобныхъ эвфупсіическихъ сумасбродствъ въ Obras Sueltas, Tom. IV, рр. 459--482, и шутки на ихъ счетъ въ Amistad у Obligation" и Melindres de Belisa" (Comedias, Tom. IX, Barcelona, 1618). Вообще говоря, языкъ Лопе естественъ, чистъ и націопаленъ. Vargas у Ponce (Declamacion, p. 23) слишкомъ усердствуетъ, утверждая, что онъ всегда таковъ.}.

Безъ сомнѣнія, немаловажную причину его успѣха среди народа нужно искать въ прелести стиха, нерѣдко небрежнаго, но почти всегда сильнаго, плавнаго и выразительнаго. Замѣчательно также его разнообразіе. Лопе не оставилъ безъ употребленія ни одного метра, свойственнаго его языку. Итальянскія октавы встрѣчаются постоянно, часто попадается ter za rima, хотя и употребляется болѣе бережливо, и рѣдкая изъ его пьесъ обходится безъ одного или болѣе сонетовъ. Все это дѣлалось для того, чтобы понравиться самой свѣтской и образованной части зрителей, которая долго бредила всѣмъ итальянскимъ, и хотя не все было удачно, въ родѣ сонетовъ съ эхо, {Сонеты были, по видимому особаго рода изысканнымъ блюдомъ, преподносившимся утонченной части его аудиторіи. Обыкновенно ихъ встрѣчается въ пьесѣ одинъ или два, но въ "Discreta Venganza" ихъ пять. (Comedias, Тога. XX, Madrid, 1629). Въ "Palacios de Galiana" (Comedias, Tom. XXIII, Madrid, 1638, f. 256) есть нелѣпый сонетъ съ эхо и другой въ "Historia de Tobias" (Comedias, Tom. XV, Madrid, 1621, f. 244), Сонетъ въ "Niña de Plata" (Comedias, Tom, IX, Barcelona, 1618, f. 124). осмѣивающій сонеты, очень остроуменъ и вызвалъ подражанія на французскомъ и англійскомъ языкахъ. Figueroa (Pasagero, 1617, f. III), осмѣивая этотъ обычай, говоритъ, что не слѣдуетъ вставлять болѣе семи сонетовъ въ одну пьесу. Сонеты, въ качествѣ украшенія, извѣстны въ драмѣ другихъ странъ. Шекспиръ вставляетъ ихъ даже въ раздирающее сердце письмо Елены къ ея свекрови, "All's Well that Ends Well", Act III, Se. 4.} однако все было красиво, плавно и все находило одобреніе.

Кромѣ silvas, т. е. неправильныхъ стиховъ, quintillas, пятистрочныхъ стансовъ, и liras, шестистрочныхъ, Лопе преимущественно употреблялъ народные размѣры, какъ романсъ съ начальной рифмой такъ и redondilla съ риѳмой между первымъ и четвертымъ стихами. Въ этомъ онъ безспорно правъ. Первыя драматическія попытки въ Испаніи были въ нѣсколько ларическомъ тонѣ, и поэтому, болѣе искусственныя формы стиха, въ особенности съ краткими чередующимися строчками, были употребляемы Хуаномъ де ля Энсина, Торресомъ Нахарро и другими, хотя впослѣдствіи въ этомъ отношеніи, какъ и во многихъ другихъ, въ испанской драматической поэзіи господствовала значительная неурядица. Лопе-же, придавъ своей драмѣ болѣе повѣствовательный характеръ, чѣмъ прежде, сразу и навсегда основалъ ее на истинномъ національномъ повѣствовательномъ размѣрѣ. Но онъ пошелъ еще далѣе, ввелъ въ драму многое изъ древней испанской литературы романсовъ и многіе отдѣльные романсы своего сочиненія. Такъ въ пьесѣ "Неподвижное солнце" (El sol parado) магистръ ордена св. Іакова, сбившись съ пути, останавливается и поетъ романсъ {"El Sol Parado", Comedias, Tom. XVII, Madrid, 1621, pp. 218, 219. Ona напоминаетъ несравненно лучшую Serra na Маркиза де Сантильяны, начинающуюся словами: "Moza tan forinosa", но слишкомъ вольна.}, а въ другую пьесу "Бѣдность не порокъ" онъ вставилъ прекрасный романсъ, начинающійся стихами: "Благородный испанскій рыцарь, почему ты спѣшишь на битву? Тебя зоветъ труба и призываетъ побѣда" {"Pobreza no es Viieza", Comedias, Tom. XX, Madrid, 1629, f. 61.}, и т. д.

Однако, по всей вѣроятности, еще большій эффектъ производили стихи не собственнаго его сочиненія, но заимствованные изъ старыхъ и хорошо извѣстныхъ романсовъ или даже содержащіе въ себѣ только намекъ на эти романсы. Такими отрывками полны его пьесы. Такъ, напримѣръ, "El Sol Parado" и "Embidia de la Nobleza" изобилуютъ мавританскими романсами, которымъ такъ удивлялись въ его время. Въ первой пьесѣ взяты романсы, относящіеся къ любви Газуля и Заиды {Онъ даже осмѣлился взять прекрасный извѣстный романсъ "Sale la Estrella de Venus", находящійся въ Romancero General, въ "Guerras de Granada" и многихъ другихъ мѣстахъ, и переложить его въ діалогъ, "El Sol Parado", Comedias, Tom. XVII, Madrid, 1621, ff. 223, 224.}, а въ послѣдней романсы о кровавыхъ раздорахъ Зегриса и Абенсеррагеса изъ "Междоусобныхъ войнъ Гранады" {Такимъ же образомъ онъ пользуется романсомъ "Reduan bien se te acoerda" въ "Embidia de la Nobleza", Comedias, Tom. XXIII, Madrid, 1638, f. 192.}. Едва-ли менѣе значительно употребленіе имъ древнихъ романсовъ о Родриго въ "Послѣднемъ Готѣ" {Напр., романсъ изъ Romancero 1555 г., начинающійся "Despues que el Rey Rodrigo", въ концѣ второй jornada "Et Ultimo Godo", Comedias, Tom. XXV, Zaragoza, 1647.}, романсовъ о дѣтяхъ Лары въ нѣсколькихъ его пьесахъ, относящихся къ ихъ трагической исторіи {Cp. "El Bastardo Mudarra" (Comedias Tom. XXIV, Zaragoza, 1641, ff. 75, 76] съ романсами "Ruy Velasquez de Lara" и "Llegados son los Infantes", и, въ той же пьесѣ, разговоръ между Mudarra и его матерью (f. 83) съ романсомъ "Sentados á un ajedrez".}, и романсовъ о Бернардо дель Карпіо въ "Обрученіи по смерти" {"El Casarniento en la Muerte" [Comedias, Tom. I, Valladolid, 1604, ff. 198, etc.), гдѣ Лопе свободно воспользовался слѣдующими хорошо извѣстными старыми романсами: "О Belerma! О Belerma!" "No Tiene hercdero alguno", "Al pie de un tamulo negro", "Banando esta las prisiones" и др.}. Въ иныхъ случаяхъ эффектъ удачнаго введенія такихъ романсовъ долженъ былъ быть очень великъ. Такъ, когда въ его пьесѣ "El Cerco de Santa-Fé", наполненной подвигами Эрнандо дель Пульгаръ, Гарсильяссо де ля Вега и всѣмъ, что было наиболѣе славно и замѣчательно въ осадѣ Гранады,-- одно изъ дѣйствующихъ лицъ запѣваетъ съ небольшимъ измѣненіемъ хорошо извѣстный старый романсъ: "Теперь Санта-Фе окружена; она заперта въ своихъ собственныхъ окопахъ. Вокругъ ея стѣнъ разбросаны многочисленныя палатки, вышитыя шелкомъ и золотомъ {Этотъ романсъ находится въ послѣдней главѣ "Guerras Civiles de Granada", но Лопе даетъ его въ слѣдующемъ видѣ, слегка измѣняя фразеологію:

Cercada esta Sancta Fé

Con mucho lienèo encerado;

Y al rededor mue lias tiendas

De terciopelo y damasco.

Онъ встрѣчается во многихъ собраніяхъ романсовъ и основывается на томъ фактѣ, что раскинутыя подлѣ Гранады богатыя палатки были обращены послѣ случайнаго пожара въ городъ, до сихъ поръ существующій. Въ его стѣнахъ были подписаны капитуляція Гранады и разрѣшеніе Колумбу отыскивать Новый Свѣтъ. Подражаніе Лопе этому романсу находится въ его "Cerco de Santa Fe", Comedias, Tom. I, Valladolid, 1604, f. 69. О г. Санта-Фе смотри "Viaggio" Navagiero, посѣтившаго его въ 1526 г. (1563, f. 18). Въ настоящее время онъ до извѣстной степени обратился въ развалины. По словамъ Гавеманна, это имя дали ему потому, что считали его единственнымъ испанскимъ городомъ, въ которомъ никогда не возносилось ни одной магометанской молитвы.},-- то это должно было дѣйствовать на его публику, какъ звукъ военной трубы.

Во всякомъ случаѣ, Лопе всегда хорошо понималъ, какъ пріобрѣсти всеобщую любовь и какъ создать и упрочить свое счастливое положеніе руководящіе драматическаго писателя своего времени. Прежнія основы театра, какъ онѣ существовали при первомъ появленіи Лопе, были мало измѣнены имъ. Онъ велъ драму, по его словамъ, по той дорогѣ, на которой нашелъ ее, не посягая соблюдать правила искусства, потому что, сдѣлай онъ это, публика отвернулась бы отъ него {См. Предисловіе къ "Peregrino en su Patria", 1603 года, гдѣ онъ даетъ списокъ своихъ пьесъ до этого времени.}. Онъ свободно пользовался уже существовавшими, хотя необработанными и неустановившимися, элементами, но лишь настолько, насколько они соотвѣтствовали его главной цѣли. Съ инстинктомъ генія онъ усвоилъ: дѣленіе на три акта, извѣстное такъ мало, что онъ самъ приписывалъ его Вируэсу, хотя оно существовало много ранѣе, стихотворный размѣръ романсовъ, который робко употреблялся Таррегой и двумя или тремя другими писателями, но никѣмъ не былъ упроченъ, и наконецъ запутанный сюжетъ и второстепенную комическую интригу, слабые слѣды которой, существовавшіе у Торреса Нахарро, давно уже были забыты. Изъ всего этого и изъ богатыхъ и обильныхъ изобрѣтеній собственной роскошной фантазіи онъ составилъ драму, которая, взятая въ цѣломъ, была не похожа ни на что прежнее и однако была до такой степени по-истинѣ національна и такъ твердо покоилась на традиціи, что никогда впослѣдствіи не теряла своего преобладанія до тѣхъ поръ, пока его не утратила цѣлая литература, столь блестящую часть которой она составляла.

Быстрый успѣхъ Лопе де Веги находился, какъ мы видѣли, въ прямомъ отношеніи къ его великимъ дарованіямъ и благопріятнымъ обстоятельствамъ. Впродолженіе долгаго времени никого не слушали на сценѣ съ такою охотою и во всѣ сорокъ или пятьдесятъ лѣтъ, въ которыя онъ писалъ для сцены, онъ пользовался недосягаемою для другихъ популярностью. Его безчисленныя пьесы и Фарсы всѣхъ формъ, какія только требовались вкусомъ вѣка и позволялись церковью, наполняли театры столицы и провинцій. Толчокъ, данный имъ драматическимъ представленіямъ, былъ такъ необычайно великъ, что хотя при началѣ его дѣятельности въ Мадритѣ были только двѣ труппы странствующихъ актеровъ, въ годъ его смерти ихъ было не менѣе сорока, насчитывавшихъ почти тысячу сочленовъ {См. любопытные факты, собранные относительно этого въ примѣчаніи Пеллисера къ Донъ-Кихоту. Изд. 1798 г., ч. II, т. I, стр. 109--111.}.

За границей онъ пользовался не меньшей славой. Въ Римѣ, Неаполѣ и Миланѣ его пьесы игрались въ оригиналѣ на испанскомъ языкѣ; во Франціи и Италіи для привлеченія публики объявлялось на афишѣ его имя, хотя бы въ тотъ день не игралось ни одной изъ его пьесъ {Это удостовѣряетъ хорошо извѣстный итальянскій поэтъ Марини въ своемъ Похвальномъ Словѣ Лопе. (Obras Sueltas. Tom. XXI, p. 19.) Его пьесы часто печатались въ Италіи при его жизни и послѣ его смерти. У меня есть экземпляръ его "Vellocino de Oro", прекрасно изданный въ Миланѣ въ 1649 году.}. Одна его пьеса была даже представлена однажды а можетъ быть и нѣсколько разъ, во дворцѣ султана въ Костантинополѣ {Obras Sueltas, Tom. VIII, рр. 94--96 и примѣчаніе Пеллисера къ Донъ-Кихоту, ч. I, т. III, стр. 93. Одна изъ его пьесъ была переведена въ 1652 г. на нѣмецкій языкъ Греффлингеромъ, но, вообще говоря, въ Германіи въ XVII ст. обращали очень мало вниманія на испанскую литературу.}. Но, можетъ быть, ни вся эта популярность, ни толпы народа, слѣдовавшія за нимъ по улицамъ и дожидавшіяся на балконахъ его прохода {Это было сказано въ одной надгробной рѣчи при погребеніи его въ церкви св. Себастьяна. Obras Sueltas, Tom. XIX, p. 329.}, ни имя Лопе, дававшееся всему, что считалось особенно хорошимъ въ своемъ родѣ {Кеведо въ Aprobacion къ "Tomé de Burguillos" говоритъ: "Братъ Лопе Феликсъ де Вега, имя котораго сдѣлалось нарицательнымъ для всего хорошаго". [Obras Sueltas de Lope, Tom. XIX, p. XIX]. Монтальванъ замѣчаетъ: "Вошло въ обычай оцѣнивать хорошую вещь, называя ее а Lope, такъ что драгоцѣнности, брилліанты, картины и т. п. возвышались въ своемъ достоинствѣ, когда ихъ называли его именемъ". (Obras Sueltas, Tom. XX. p. 53). Сервантесъ выражается такимъ же сбразомъ въ своей entremes "La Guarda Cuidadosa".}, -- не можетъ

служить такимъ поразительнымъ доказательствомъ его драматическаго усіѣха, какъ тотъ фактъ, часто оплакиваемый имъ самимъ и его друзьями, что множество его пьесъ мошеннически записывались во время представленія и потомъ печатались для наживы по всей Испаніи и что множество пьесъ другихъ авторовъ являлись подъ его именемъ и представлялись по всѣмъ провинціальнымъ городамъ, причемъ онъ узнавалъ объ ихъ существованіи только тогда, когдь онѣ уже были изданы и поставлены на сцену {Его жалобы объ этомъ начинаются еще въ 1603 г., когда еще не было издано ни одной его пьесы [Obras Sueltas, Tom. V, р. XVII), и возобновляются въ "Egloga a Claudio" (Ibid., Tom. IX, p. 369), напечатанной послѣ его смерти; кромѣ того онѣ встрѣчаются въ предисловіяхъ къ его комедіямъ. [Tom. IX, XI, XIII, XV, XXI и др.] какъ предметъ, постоянно, повидимому, безпокоившій его. У меня есть одно изъ этихъ подложныхъ изданій, озаглавленное "La Comedias del Famoso Poeta, Lope de Vega Carpio, recopilados por Bernardo Grassa ec., Ano 1626, Çaragoèa, 4-to, ff. 289. Этотъ любопытный томъ открывается одиннадцатью Lоаs, изъ которыхъ почти каждая оканчивается приглашеніемъ соблюдать тишину и содержитъ 12 пьесъ, представляющихъ на дѣлѣ лишь плохую и неправильную перепечатку перваго тома его "Comedias".

Забавную исторію разсказываетъ Figueroa (Plaèa Universal, 1615, f. 237, а) насчетъ употреблявшагося иногда способа кражи пьесъ. Онъ говоритъ, что былъ одинъ господинъ по имени Luis Ramirez de Arellano, [думаю, что это то же самое лицо, которое было однимъ изъ секретарей у графа Лемосъ;, который могъ запомнить цѣлую пьесу, прослушавъ ее три раза; такъ дѣйствительно и было съ двумя хорошо извѣстными пьесами Лопе де Веги: "Dama Boba" и Principe Perfeto". Это, конечно, не могло нравиться. Поэтому одинъ разъ, когда давали пьесу "Galan de la Membrilla" -- находящуюся въ десятомъ томѣ пьесъ Лопе съ ѣдкимъ, сатирическимъ предисловіемъ -- Санчесъ, хорошо извѣстный современный актеръ, такъ искажалъ свою роль, что оскорбленная публика съ крикомъ требовала объяснить причину этого. Актеръ отвѣчалъ, что въ театрѣ находится личность, которая можетъ унести въ своей памяти цѣлую пьесу, если не измѣнить ея. Съ этими словами онъ указалъ на Luis de Arellano. Поднялся шумъ и послѣдній долженъ былъ покинуть залу. Фигероа говоритъ, что онъ самъ былъ свидѣтелемъ этой странной сцены. Лопе де Вега, намекая на этотъ способъ кражи пьесъ, говоритъ, что было двое лицъ, особенно искусныхъ въ этомъ, одного изъ которыхъ простой народъ называлъ "Memorilla", а другаго "Gran Memoria". А esto se aflade el hurtar las comedias estes que Haman el vulgo al uno" Memorilla у al otro Gran Memоriа los quales con algunos versos que aprenden mezclan infinitos suyos barbares, con que ganan la vida, vendiendolas", ec. Comedias, Parte XIII, Madrid, 1620, Prologo.}.

Обширный доходъ былъ естественнымъ слѣдствіемъ подобной популярности, такъ какъ его пьесы высоко оплачивались актерами {Цѣну каждой пьесы Монтальванъ обозначаетъ въ 500 реаловъ и говоритъ, что такимъ способомъ Лопе въ продолженіи своей жизни получилъ 80,000 дукатовъ. Obras, Tom. XX, p. 47.} и онъ имѣлъ щедрыхъ покровителей, неизвѣстныхъ въ наше время и во всякомъ случаѣ нежелательныхъ {Одинъ только герцогъ Сесса передалъ Лопе въ различное время 24,000 дукатовъ и синекуру съ 300 дукатовъ ежегоднаго дохода.}. Но онъ былъ небережливъ и неразсчетливъ, чревычайно благотворителенъ и расточителенъ въ гостепріимствѣ своимъ друзьямъ. Вслѣдствіе., этого, онъ почти всегда былъ въ стѣсненномъ положеніи. Въ концѣ своего "Іерусалима," напечатаннаго въ 1609 году, онъ жалуется на стѣсненность своихъ денежныхъ обстоятельствъ {Libro XX, три послѣднихъ станса. Снова въ 1620 г., посвящая "Verdadeго Amante" своему сыну Лопе, высказывавшему поэтическія наклонности, онъ, ссылаясь на собственный примѣръ, предостерегаетъ его отъ увлеченія стихотворствомъ, прибавляя: "У меня, какъ тебѣ извѣстно, плохой домъ, а моя постель и мой столъ не лучше".}, а въ старости онъ написалъ въ качествѣ просьбы нѣсколько стиховъ къ еще менѣе разсчетливому Филиппу IV, прося средствъ къ жизни себѣ и своей дочери {"У меня есть дочь, и я старъ", говоритъ онъ. "Музы доставляютъ мнѣ почести, но не доходъ" и т. д. (Obras, Tom. XVII, р. 140). Изъ его завѣщанія видно, что Филиппъ IV обѣщалъ должность лицу, которое женится на его дочери, но не сдержалъ своего слова. См. выше, примѣчаніе въ концѣ XIV главы.}. Послѣ его смерти бѣдность была засвидѣтельствована его душеприкащикомъ, и тѣмъ не менѣе, принимая во вниманіе относительную цѣнность денегъ, мы можемъ сказать, что ли одинъ поэтъ, можетъ быть, никогда не получалъ такого щедраго вознагражденія за свои труды.

Однако, не слѣдуетъ забывать, что никогда не одинъ поэтъ не писалъ столько произведеній, пользовавшихся такою популярностью. Если мы начнемъ съ его драматическихъ произведеній, составляющихъ лучшую часть его сочиненій, и перейдемъ къ эпическимъ, наименѣе ему удававшимся {Подобно нѣкоторымъ другимъ знаменитымъ писателямъ, онъ былъ склоненъ низко цѣнить то, что ему наиболѣе удавалось, и высоко ставить то, что всего менѣе заслуживало этого. Такимъ образомъ, изъ Предисловія къ его Комедіямъ [Vol. XV, Madrid, 1621], видно, что онъ предпочиталъ свои большія поэмы своимъ пьесамъ, которыя, по его словамъ, онъ считалъ "дикими полевыми цвѣтами, выросшими безъ, обработки и ухода".}, то мы найдемъ совершенно безпримѣрнымъ то количество написаннаго имъ, которое принималось съ восторгомъ, лишь только появлялось въ печати. Если къ этому мы должны прибавить, на основанія собственныхъ его словъ передъ смертью, что большая часть его сочиненій оставалась еще въ рукописи {См. Montalvan "Fama Pòstuma". Но и самъ Лопе ясно выражаетъ это въ "Egloga и Claudio", говоря: "Напечатанная часть моихъ сочиненій, хотя и чрезвычайно велика, но очень мала въ сравненіи съ тою, которая остается не изданною". (Obras Sueltas, Tom. IX, p. 369). Дѣйствительно, намъ извѣстно, что мы имѣемъ едва-ли четвертую часть его большихъ пьесъ, только около 30 autos изъ 400, и только 20 или 30 entremeses изъ "безконечнаго числа" ихъ, приписываемаго ему. Pacheco, въ изданіи сочиненій Лопе 1609 г., говоритъ, что до этого времени на каждый день жизни Лопе приходится среднимъ числомъ по три огромныхъ листа [très pliegosl его произведеній. Obras Sueltas, Tom. XIV. p, XXXI.}, мы остановимся въ удивленіи и прежде, чѣмъ повѣрить такому увѣренію, попросимъ нѣкотораго объясненія, которое доказало бы его вѣрность. Это объясненіе тѣмъ важнѣе, что оно представляетъ ключъ ко многимъ сторонамъ его личнаго характера и его поэтической карьеры. Оно заключается въ слѣдующемъ. Ни одинъ извѣстный сколько-нибудь поэтъ не обладалъ талантомъ, столь близкимъ къ таланту импровизатора, и ни одинъ не отдавался такъ свободно своей склонности къ импровизаціи. Эта способность всегда существовала у южныхъ народовъ Европы и въ Испаніи съ самаго начала она произвела различными путями самые необыкновенные результаты. Этой способности мы обязаны созданіемъ и усовершенствованіемъ древнихъ романсовъ, которые первоначально импровизировались и потомъ сохранялись устной передачей; ей же мы обязаны разнаго рода плясовыми пѣсенками, въ родѣ seguidillas и boleros и всѣми другими формами народной поэзіи, которыя еще существуютъ въ Испаніи, ежедневно) слагаются вновь пылкой фантазіей необразованныхъ классовъ народа и поются на народные мотивы, которые ночью такъ же, кажется, насыщаютъ атмосферу Испаніи, какъ лучи солнца днемъ.

Во времена Лопе де Веги страсть къ подобной импровизаціи сдѣлалась еще сильнѣе, чѣмъ прежде, если не распространилась шире. Актеры иногда импровизировали на темы, данныя публикою {Bishe y Vidal ("Tratado de Comedias", 1618, f. 102) говоритъ о "варіяціяхъ, которыя импровизировали актеры на стихи, данные на сценѣ".}. Не рѣдкость были пьесы, сочиненныя ex tempore съ соблюденіемъ всѣхъ стихотворныхъ размѣровъ, которые требовались вкусомъ зрителей, Филиппъ IV", покровитель Лопе, присутствовалъ при исполненіи подобныхъ пьесъ и даже самъ принималъ въ нихъ участіе {Viardot, Eludes sur la Littérature en Espagne, Paris, 1835, 8-vo, p. 339.}. Знаменитый графъ Лемосъ, вице-король Неаполитанскій, которому такъ много былъ обязанъ Сервантесъ, держалъ при себѣ, какъ привилегію своего званія, поэтическій дворъ, главными украшеніями котораго были два Аргенсола. На придворномъ театрѣ графа Лемоса исполнялись съ блестящимъ успѣхомъ пьесы ex tempore {Pellicer, Biblioteca de Traductores Españoles (Madrid, 1877, 4-to, Tom. I. pp. 89--91), гдѣ есть любопытный разсказъ T,iero, герцога Эстрады, объ одномъ изъ подобныхъ представленій (смѣшной пьесѣ объ Оріреѣ и Эвридикѣ), исполненномъ передъ вице-королемъ и его дворомъ. Графъ Лемосъ, очень образованный государственный человѣкъ, умеръ въ 1622 году Прекрасную біографію его см. въ Barrera, ad verb.}.

Талантъ Лопе де Веги былъ безъ сомнѣнія близко родственъ этому чисто-народному генію импровизаціи и тѣмъ же путемъ и въ томъ же духѣ произвелъ необыкновенные результаты. Говорятъ, что Лопе сочинялъ стихи съ необыкновенной легкостью и диктовалъ ихъ скорѣе, чѣмъ секретарь могъ записать ихъ {Obras Sueltas, Tom. XX. pp. 51, 52.}, что въ два дня онъ писалъ цѣлую пьесу, которую его перепищикъ съ трудомъ могъ переписать въ то же время. Онъ не былъ настоящимъ импровизаторомъ, потому что воспитаніе и положеніе естественно заставили его посвятить себя письменной работѣ, но онъ постоянно стоялъ на границахъ области, составляющей исключительную принадлежность импровизатора. Его достоинства и недостатки, легкость, прелесть и находчивость, грубоватость и необузданность, его счастливый стихъ и удивительное обиліе образовъ -- постоянно указываютъ на то, что будь чуть чуть болѣе свободы и гибкости въ его ощущеніяхъ и фантазіи, онъ всецѣло сдѣлался бы не только просто импровизаторомъ, но и самыми замѣчательнымъ изъ всѣхъ импровизаторовъ, которые когда-либо жили {На русскомъ языкѣ существуютъ переводы слѣдующихъ пьесъ Лопе: 1) Собака на сѣнѣ (Библіотека для чтенія 1843 г.), 2) Наказаніе -- не мщеніе и 3) Овечій источникъ. Послѣдніе два принадлежатъ С. А. Юрьеву, но помѣщены въ его книгѣ Испанскій театръ. Часть I. (Москва 1854 г.). Кромѣ того переводилъ Лопе де Вегу г. Пятницкій, переводы котораго помѣщались въ Отеч. Запискахъ начала пятидесятыхъ годовъ. Примѣчаніе переводчика.}.

ГЛАВА XIX.

Кеведо.-- Его жизнь, о6щественныя заслуги и гоненія на него.-- Его изданныя и неизданныя сочиненія.-- Его стихотворенія.-- Бакаллавръ Франциско де ла Toppe.-- Его прозаическія сочиненія религіознаго и дидактическаго характера.-- Его grand Tacano.-- Его сатиры въ прозѣ и его Suenos.-- Его характеръ.

Франциско Гонецъ де Кеведо-и-Виллегасъ (Francisco Homez de Quevedo y Villegas), современникъ Лопе де Веги и Сервантеса, родился въ Мадридѣ въ 1580 г. {Пространная біографія Кеведо была издана въ Мадридѣ, въ 1663 г., Пабло Антоніо де Тарсіа, неаполитанцемъ, и помѣщена въ десятомъ томѣ изданія сочиненій Кеведо, сдѣланнаго Санчо (Madrid, 1291--4, въ 11 томахъ). Болѣе краткая и въ цѣломъ болѣе удовлетворительная біографія Кеведо находится во второмъ томѣ сочиненія Баепы Hijos de Madrid, p. 137--154.

Но лучшая изъ его біографій предпослана полному собранію его сочиненій, первый и второй томъ которыхъ составляютъ XXIII и XLVIII тома Biblioteca de Autores Españoles. Здѣсь сочиненія Кеведо издана съ большимъ знаніемъ дѣла Ореліано Фернандецомъ Гверра-и-Орбе. Жаль только, что трудъ его прерванный въ 1859 г., не нашелъ до сихъ поръ достойнаго продолжателя.

Ни одинъ изъ испанскихъ писателей не вознаградитъ такъ трудовъ комментатора и ни одинъ такъ не нуждается въ объяснительныхъ примѣчаніяхъ какъ Кеведо. Я позволяю себѣ заявить, что не могу согласиться со всѣми заключеніями дона Оренано и между прочимъ съ тѣмъ, что Кеведо во всѣхъ своихъ сочиненіяхъ, даже въ Sueños, преслѣдуетъ политическія цѣли. (См. рр. XV, X и XXI).}. Семья его была родомъ изъ сѣверо-восточныхъ горныхъ странъ, и происхожденіемъ своимъ онъ, какъ и прочіе испанцы, очень гордился {Въ своихъ "Grandes Anales de Quince Dias" (Obras, Томъ XI, p. 63), говоря о всемогущемъ президентѣ Acevedo, Кеведо замѣчаетъ: "и я не былъ ему особенно пріятенъ, ибо будучи самъ горцемъ по происхожденію, я никогда не льстилъ его стремленію стать выше тѣхъ людей, которые подобно намъ не признаютъ надъ собой никого высшаго."

Слѣдующій анекдотъ даетъ понятіе о томъ значеніи какое придавали вѣрности горцевъ, предполагаемыхъ потомковъ Пелайо, во времена котораго горные жители одни оставались вѣрными и преданными слугами короля. По прибытіи въ Пампелуну 23-го апрѣля 1646 г., Филиппъ IV потребовалъ къ себѣ носителя государственнаго меча маркиза де Карпіо. Когда маркизъ явился къ нему, держа въ рукахъ обнаженный государственный мечъ, Филиппъ собственными руками вложилъ его въ ножны, прибавивъ при этомъ что въ Наварскомъ королевствѣ нѣтъ необходимости въ мечѣ. Этими словами -- говоритъ современникъ -- онъ желалъ дать понять окружающимъ что онъ былъ вполнѣ увѣренъ въ преданности жителей Наварры. (Relacion embiada de Pamplona de la Entreda que hizo su Magestad en aquella Cindad. Sevilla 1646 in 4-to p. 4).}. Отецъ его занималъ довольно важное мѣсто при дворѣ Филиппа II, благодаря чему онъ въ эпоху рожденія своего сына жилъ въ столицѣ,-- обстоятельство, имѣвшее Несомнѣнно весьма благотворное вліяніе на развитіе дарованій юнаго Кеведо. Но каковы бы тамъ ни были благопріятныя обстоятельства окружавшія его юность намъ извѣстно, что уже пятнадцати лѣтъ отъ роду онъ получилъ ученую степень богословія въ Алькальскомъ университетѣ, гдѣ онъ не только изучилъ языки древніе и новѣйшіе, наиболѣе для него полезные, но и включилъ въ кругъ своихъ занятій гражданское и церковное право, математику, медицину, политику и многія другія отрасли человѣческаго знанія. Изъ всего этого можно заключить, что въ немъ съ раннихъ лѣтъ зародилось честолюбивое стремленіе сдѣлаться великимъ ученымъ. И дѣйствительно масса пріобрѣтенныхъ имъ знаній была громадна, что и доказывается множествомъ научныхъ свѣдѣній, разбросанныхъ въ его сочиненіяхъ и свидѣтельствующихъ объ его неутомимомъ прилежаніи и необыкновенныхъ природныхъ дарованіяхъ.

По возвращеніи въ Мадридъ, Кеведо, повидимому, сошелся и съ наиболѣе извѣстными учеными, и съ фэшенебельною молодежью того времени. Приключеніе, въ которомъ по чувству чести онъ случайно долженъ былъ принять участіе, едва не оказалось роковымъ для его высокихъ стремленій. Женщинѣ почтенной на видъ, во время богослуженія въ одной изъ мадритскихъ приходскихъ церквей, на страстной недѣлѣ, было нанесено въ его присутствіи грубое оскорбленіе. Кеведо вступился за нее, хотя и оскорбитель и оскорбленная были ему равно неизвѣстны. Дуэль состоялась тутъ же на мѣстѣ и Кеведо оказался убійцею лица высокопоставленнаго. Онъ естественно поспѣшилъ покинуть Мадридъ и отправился искать убѣжища въ Сициліи. Здѣсь онъ получилъ приглашеніе явиться къ пышному двору герцога Оссуны, вице-короля Филиппа III, который вскорѣ затѣмъ поручилъ ему важныя государственныя дѣла, требовавшія, по словамъ его племянника, личнаго мужества и даже подвергавшія жизнь его опасности {Нѣсколько позже -- въ Венеціи въ 1618 г -- жизнь его подвергалась по моему мнѣнію гораздо большей опасности, и онъ спасся отъ рукъ правосудія только благодаря костюму нищаго и своему превосходному венеціанскому выговору. Его обвиняли въ участіи въ заговорѣ, который благодаря Сенъ-Реалю, Лафоссу и Отвею сдѣлался классическимъ, но самъ по себѣ настолько нелѣпъ и романиченъ, что существованіе его не разъ подвергалось сомнѣнію. Вслѣдствіе возведеннаго на него обвиненія, Кеведо по приговору венціанскаго сената и согласно обычаямъ инквизиціи былъ заочно осужденъ на сожженіе, хотя, какъ я полагаю, онъ нисколько не былъ виноватъ въ томъ, въ чемъ его обвиняли -- обстоятельство, повидимому не имѣвшее большаго значенія въ глазахъ его обвинителей.}.

По окончаніи срока управленія Сициліею герцогомъ Оссуна, въ 1615 г., Кеведо былъ посланъ въ Мадридъ, въ качествѣ уполномоченнаго, для подвериденія за испанской короною признанныхъ уже за нею правъ на доходы съ острова и для предложенія новыхъ, увеличенныхъ субсидій. Гонецъ съ такими пріятными вѣстями не могъ быть дурно принятъ. Его прежній проступокъ былъ забытъ; ему назначили пенсію въ четыреста дукатовъ и онъ вернулся, покрытый почестями, къ герцогу, своему патрону, назначенному во время его отсутствія на болѣе важный и почетный постъ вице-короля Неаполитанскаго.

Въ Неаполѣ Кеведо получилъ портфель министра финансовъ и съ такимъ искусствомъ и честностью исполнялъ обязанности, сопряженныя съ его должностью, что, не обременяя народъ новыми налогами, значительно увеличилъ доходы государства.

На него также было возложено порученіе вести важные переговоры съ Римомъ. Въ 1617 г. онъ снова посѣтилъ Мадритъ и былъ такъ милостиво принятъ королемъ, что удостоился возведенія въ санъ рыцаря ордена Сантъ-Яго. По возвращеніи въ Неаполь, или по крайней мѣрѣ въ теченіе девяти лѣтъ, проведенныхъ имъ внѣ Испаніи, онъ заключилъ договоры съ Венеціею, Савоіею, а также и съ папою, и почти постоянно былъ занятъ разрѣшеніемъ трудныхъ и щекотливыхъ дѣлъ, касающихся до администраціи герцога Оссуны.

Но въ 1620 году все измѣнилось. Герцогъ впалъ въ немилость и всѣ его министры раздѣлили участь своего повелителя. Кеведо былъ отправленъ въ изгнаніе въ наслѣдственное свое имѣніе Toppe Хуанъ Абадъ и въ другія мѣста, гдѣ онъ выдержалъ всего два съ половиною года заключенія или ареста и затѣмъ былъ выпущенъ на свободу безъ суда и безъ обвиненія въ какомъ либо опредѣленномъ проступкѣ. Послѣднія событія излѣчили его отъ всякаго стремленія къ общественнымъ почестямъ и королевскимъ милостямъ. Онъ отказался отъ предложенныхъ ему мѣстъ государственнаго секретаря и посланника въ Генуѣ и принялъ только номинально званіе королевскаго секретаря. Онъ на самомъ дѣлѣ рѣшился посвятить себя литературѣ и остался вѣренъ этой цѣли до конца дней своихъ. Но хотя онъ съ этихъ поръ и не занималъ болѣе никакого оффиціальнаго положенія, но по временамъ принималъ участіе въ обсужденіи общественныхъ вопросовъ своего времени, какъ то видно во-первыхъ изъ его "Tira la Piedra", гдѣ онъ разбираетъ вопросъ о пониженіи цѣнности монеты (за что онъ и подвергся сильнымъ нападкамъ со стороны историка Маріаны);-- во-вторыхъ изъ его "Memorial de St. Jago", за который онъ былъ въ 1628 г. осужденъ на нѣсколько мѣсяцевъ изгнанія, и въ третьихъ изъ его письма въ Лудовику XIII по случаю войны 1635 г. Судя по другимъ его мелкимъ сочиненіямъ можно думать, что онъ никогда не относился равнодушно къ вопросамъ дня.

Въ 1634 г. онъ женился, но жена его вскорѣ умерла, оставивъ его одного бороться съ жизненными невзгодами, продолжавшими преслѣдовать его. Въ 1639 г. король нашелъ за обѣдомъ подъ своей салфеткой сатирическіе стихи; надлежащаго дознанія сдѣлано не было, но въ сочиненіи ихъ обвинили Кеведо. Вслѣдствіе этого онъ былъ арестованъ позднею ночью съ большою поспѣшностью и таинственностью въ домѣ герцога Медины-Сели, увезенъ и подвергнутъ строгому заточенію въ тюрьмѣ монастыря Санъ Марко де Леонъ.

Пребываніе въ сырой и зловонной темницѣ оказало вредное вліяніе на его здоровье; открылись болѣзни, отъ которыхъ онъ никогда не могъ оправиться. Состояніе его было конфисковано и онъ для поддержанія своего существованія долженъ былъ обращаться къ благотворительности. Всѣмъ этимъ жестокостямъ былъ повидимому причастенъ безсовѣстный королевскій фаворитъ герцогъ Оливаресъ, и гнѣвъ, естественно возбужденный ими въ душѣ Кеведо, можетъ служить достаточнымъ оправданіемъ двухъ памфлетовъ противъ министра, обыкновенно приписываемыхъ Кеведо и полныхъ чувства ненависти и личнаго озлобленія {Первый изъ этихъ памфлетовъ, озаглавленный "Caida de su Privanza y Muerte del Conde Duque de Olivares", весьма любопытенъ. Онъ помѣщенъ въ Seminario Erudite (Madrid, 1787, 4-to, Tom. III). Второй, подъ заглавіемъ "Memorial de Don. F. Quevedo contra el Conde Duque de Olivares" помѣщенъ въ томъ же сборникѣ (Tom XV).}.

Нельзя также ему не извинить раздирающаго душу письма, написаннаго имъ Оливаресу послѣ почти двухлѣтняго заточенія, въ которомъ онъ тщетно взываетъ къ чувству справедливости своего гонителя и говоритъ въ отчаяніи: "Ни милосердіе не можетъ придать мнѣ нѣсколькихъ лѣтъ жизни, ни жестокость отнять ихъ у меня!" {Письмо это, не однажды перепечатанное, находится въ Mayans y Siscar "Cartas Morales" etc. Valencia, 1773, 12-mo, Tom. I, p. 151. Изъ другаго его письма къ своему другу Адану де ла Парра, заключающаго описаніе его препровожденія времени въ заключеніи, видно, что онъ былъ чрезвычайно дѣятеленъ. Дѣйствительно занятія служили ему главнымъ средствомъ развлеченія во время заключенія въ монастырѣ Сапъ Марко де Леонъ, Seminario Erudite, Tom. I, p. 65.}. Наконецъ часъ паденія любимца насталъ и среди всеобщаго ликованія Мадрита онъ былъ отправленъ въ изгнаніе. Кеведо, какъ и слѣдовало ожидать, былъ тотчасъ же освобожденъ, ибо уже стало извѣстно {Sedano, Parnaso Español Tom. IV, p. XXXI.}, что другое лицо было авторомъ стиховъ за которые онъ несправедливо вынесъ цѣлыхъ четыре года самыхъ жестокихъ страданій {Въ посвященіи своего сочиненія "Жизнь св. Павла" президенту Кастиліи, Кеведо весьма оригинально описываетъ свой арестъ и заключеніе:, я. былъ схваченъ самымъ жестокимъ образомъ въ одиннадцать часовъ ночи 7-го декабря и столь поспѣшно увезенъ, что, не смотря на мои преклонные года, не имѣлъ времени запастись ничѣмъ необходимымъ, такъ что офицеръ, арестовавшій меня, въ видѣ милости, снабдилъ меня байковымъ плащемъ и двумя рубашками, а одинъ изъ алгвазиловъ подарилъ мнѣ пару шерстяныхъ чулокъ. Я провелъ въ заточеніи четыре года -- два изъ нихъ, какъ дикій звѣрь, въ одиночномъ заключеніи, лишенный всякаго общенія съ людьми, и умеръ бы отъ лишеній и голода, если бы не подоспѣла мнѣ на помощь благотворительность герцога Медины-Сели, замѣняющая мнѣ до сихъ поръ мои вотчинныя владѣнія. Отъ этой цѣпи жестокихъ бѣдствій я былъ освобожденъ, благодаря правосудію и милосердію его величества, обратившаго на меня вниманіе вслѣдствіе просьбы вашего превосходительства, въ чьи руки я и передалъ мое дѣло, при производствѣ котораго не было заявлено ни одного свидѣтельства противъ меня, ни разу не призывали меня къ допросу, а по освобожденіи не оказалось ни одного юридическаго документа, относящагося къ моему дѣлу". Obras, Tom. VI, р. 8. Заключеніе Кеведо длилось съ 7-го декабря 1639 г. до начала іюня 1643 г.}. Но правосудіе было ему оказано слишкомъ поздно. Правда, онъ провелъ нѣсколько времени въ Мадритѣ среди своихъ друзей, пытаясь вернуть себѣ часть утраченнаго состоянія, но не успѣвъ въ этомъ и не имѣя средствъ жить въ столицѣ, онъ удалился въ горы, на родину своихъ предковъ. Впрочемъ недуги сопровождали его повсюду; перенесенное имъ заточеніе и огорченія надломили его энергію и онъ умеръ въ 1645 г., истощивъ всѣ свои силы въ битвѣ съ жизнію {Его племянникъ въ предисловіи ко второму тому стихотвореній своего дяди, изданныхъ въ Мадритѣ въ 1670, in 4^о, говоритъ, что Кеведо умеръ отъ двухъ нарывовъ, образовавшихся у него въ груди во время его послѣдняго заключенія. Превосходный портретъ Кеведо, съ громадными очками, приложенный къ четвертому тому Седано "Parnaso Español", принадлежитъ кисти Веласкеса и носитъ глубокій отпечатокъ характера автора Suenos. Stirling's Artists of Spain, 1848, Vol. II, p. 635.}.

Кеведо, какъ писатель, пробовалъ свои силы въ самыхъ разнообразныхъ отрасляхъ литературы, начиная съ богословія и метафизики и кончая разсказами изъ обыденной жизни и цыганскими романсами. Но бумаги его частью пропали во время его двукратнаго арестованія, частью были затеряны въ теченіе его исполненной всякихъ превратностей жизни. Вслѣдствіе этихъ и многихъ другихъ причинъ, по словамъ его друга Антоніо де Тарсіа, большая часть его сочиненій осталась неизданной, и намъ извѣстно, что многія изъ нихъ, писанныя его рукою, находятся еще и теперь въ Мадритской національной и въ другихъ частныхъ и общественныхъ библіотекахъ Испаніи {Obras, Tom. X, p. 45 и N. Antonio. Bib. Nova, Tom. I, p. 463. Значительное количество его мелкихъ произведеній помѣщено въ Seminario Erudite, Tom. I, Ш, VI и XV.}. Изданныя его сочиненія составляютъ одиннадцать большихъ томовъ; восемь -- прозы и три -- стихотвореній. Намъ, вѣроятно, не придется много сожалѣть о судьбѣ остальныхъ, за исключеніемъ быть можетъ его драмъ, изъ которыхъ двѣ, еще при жизни ихъ автора, были разыграны съ большимъ успѣхомъ на Мадритской сценѣ {Кромѣ этихъ драмъ, названіе которыхъ намъ неизвѣстно, онъ написалъ въ сотрудничествѣ съ Антоніо Уртадо де Мендозой драму подъ заглавіемъ "Quien mas miente, medra mas". (Кто больше вретъ, тотъ больше возвышается). Драма эта была написана по заказу герцога Оливареса, впослѣдствіи такъ жестоко поступившаго съ Кеведо и предназначалась для пышнаго празднества, устроеннаго этимъ расточительнымъ министромъ въ честь Филиппа IV наканунѣ Иванова дня 1631 г. См. описаніе этого празднества выше въ главѣ о Лопе де Вегѣ стр. 186--187 и ниже гл. XXI, примѣчаніе 22.-- Въ числѣ драматическихъ произведеній Кеведо было десять "Entremeses" и десять "Bayles". Нѣкоторыя изъ нихъ были изданы его племянникомъ частью въ "Très Ultimas Musas 1670" и частью въ "Entremeses Nuevos 1643". Я полагаю, что нѣсколько пьесъ Кеведо до сихъ поръ остаются неизданными.}.

Что касается до его стихотвореній, то насколько намъ извѣстно, онъ не издалъ ничего подъ своимъ именемъ, за исключеніемъ плохихъ переводовъ изъ Эпиктета и Фокилида, но за то нѣкоторыя изъ его мелкихъ стихотвореній помѣщены въ изящномъ и любопытномъ сборникѣ друга его Педро де Эспинозы, озаглавленномъ "Flores de poetas ilustres" и изданномъ, когда Кеведо было всего двадцать пять лѣтъ. Замѣчательно, что въ этомъ по всей вѣроятности первомъ дебютѣ Кеведо на поэтическомъ поприщѣ ясно сказалось его будущее поэтическое направленіе и что два или три изъ этихъ раннихъ стихотвореній, какъ напримѣръ одно, начинающееся словами:

"Могущественный рыцарь Донъ Деньги" {Poderoso cavalière

Es Don Dinero, etc.

помѣщено въ сборникѣ Эспинозы "Flores de Poetas Ilustres", Madrid, 1603, 4-to, f. 18.}, можно считать въ числѣ его наиболѣе удачныхъ поэтическихъ опытовъ. Хотя самъ онъ едва ли издалъ хоть одно изъ своихъ стихотвореній, но количество ихъ послѣ его смерти представляло весьма значительную цифру, во всякомъ случаѣ гораздо болѣе значительную чѣмъ та, какая, говорятъ, нашлась между его бумагами нѣсколько лѣтъ спустя {"Не сохранилось и двадцатой части стихотвореній, о существованіи которыхъ при жизни автора знало множество лицъ и которыя, благодаря моимъ постояннымъ и дружескимъ сношеніямъ съ нимъ, я имѣлъ тысячу разъ въ рукахъ", говоритъ Гонзалесъ де Саласъ въ предисловіи къ первой части Musas de Quevedo 1648.}. Причиной этого было, по всей вѣроятности, то обстоятельство, что незадолго до смерти, "онъ долженъ былъ представить всѣ свои сочиненія инквизиціонному суду, для того, чтобы мѣста, противныя приличію и скромности, были вычеркнуты, что и было сдѣлано по серьезномъ и зрѣломъ размышленіи" {Предисловіе къ его Obras VII. Index Expurgatorius за 1667 г. на стр. 425, съ торжествомъ заявляетъ, что Кеведо, умирая, просилъ, чтобы почти всѣ его сочиненія, какъ изданныя, такъ и неизданныя, были уничтожены. Несомнѣнно, что нѣкоторыя изъ нихъ настолько непристойны, что вѣроятно никогда не будутъ разрѣшены къ печати или, по крайней мѣрѣ, не должны быть разрѣшены.}.

Однако тѣ изъ его стихотвореній, которыя легко было разыскать, всѣ напечатаны: первый томъ его ученымъ другомъ Гонзалезомъ де Саласъ въ 1648 г., а остальныя въ 1670 г. его племянникомъ Педро Альдеретте, весьма небрежно и неисправно и въ добавокъ подъ изысканнымъ заглавіемъ: Испанскій Парнассъ съ двумя вершинами и девятью кастильскими музами. Сборникъ этотъ состоитъ изъ произведеній весьма разнообразнаго характера, такъ что иногда даже трудно понять, на какомъ основаніи нѣкоторыя пьесы отнесены къ отдѣлу, поставленному подъ покровительство той, а не другой музы. Большинство стихотвореній отличается краткостью, причемъ сонеты и романсы количественно преобладаютъ надъ другими родами, хотя здѣсь также встрѣчаются въ изобиліи канцоны, оды, элегіи, посланія, всякаго рода сатирическія произведенія, а также идилліи, quintillas и redondillas. Сверхъ того тутъ помѣщены четыре, не имѣющія впрочемъ большаго значенія, интермедіи и отрывокъ поэмы на сюжетъ Orlando Furioso, написанный отчасти въ духѣ Берни, но слишкомъ впадающій въ каррикатуру.

Обширнѣйшимъ изъ девяти отдѣловъ является отдѣлъ, носящій имя Таліи, богини безъискуственнаго сельскаго остроумія, а также и комедіи. Дѣйствительно наиболѣе характеристическія черты этого сборника,-- это смѣлый и грубый юморъ и сатира, отзывающаяся мѣстами подражаніемъ древнимъ, въ особенности Ювеналу и Персію, но чаще изобилующая двусмысленностями, остротами и намеками, которые были не вполнѣ ясны даже въ пору ихъ перваго появленія, а теперь стали совершенно непонятны {"Los equivocos у las alusioncs suyas son tan frequentes y in ul tipi ica d os, aquellos у estas, ansti en un solo verso y aun en una palabra, que es bien infalible que mucho numero sin advertirse se haya de perder", говоритъ его издатель въ 1648 г. Obras, Tom. VII, Elogios, etc.}. Комическіе сонеты Кеведо,-- подражаніе итальянскимъ стихотвореніямъ этого рода,-- лучшіе изъ существующихъ на кастильскомъ языкѣ и представляютъ собой рѣдкое сочетаніе горечи и остроумія. Нѣкоторые изъ его романсовъ могутъ также занять первое мѣсто въ ряду произведеній этого рода, пятнадцать же романсовъ, написанныхъ имъ на дикомъ цыганскомъ діалектѣ, съ самаго ихъ появленія пришлись чрезвычайно по вкусу низшимъ классамъ народа. До сихъ поръ, или весьма недавно, ихъ можно было слышать наравнѣ съ другими народными пѣснями, распѣваемыми по всей Испаніи поселянами и солдатами подъ аккомпаниментъ гитары {Онѣ помѣщены въ концѣ седьмаго тома Obras и въ Hidalgo "Romances de Germania" (Madrid, 1779, 12-mo, pp. 226--295). Изъ романсовъ на хорошемъ кастильскомъ языкѣ слѣдуетъ въ особенности обратить вниманіе на "Padre Adan, по lloreis duelos" (Tom. VIII, p. 187), и "Dijo á la rana el mosquito" (Tom. VII, p. 514).}. Въ серьезной сатирѣ онъ шолъ большею частію по слѣдамъ, проложеннымъ Ювеналомъ, и въ своихъ жалобахъ на развращеніе нравовъ въ Кастиліи и въ Опасностяхъ супружества можетъ быть причисленъ къ числу самыхъ смѣлыхъ и счастливыхъ послѣдователей римскаго сатирика {Obras, Tom. VII, pp. 192--200 и VIII, pp. 533--550. Послѣдняя нѣсколько грубовата, хотя и не настолько какъ ея образецъ.}. Нѣкоторыя изъ его любовныхъ стихотвореній, а также стихотвоній на религіозные сюжеты, въ особенности тѣ, въ которыхъ преобладаетъ меланхолическій тонъ, исполнены прелести и нѣжности {См. Cancion (Tom. VII, p. 323), начинающуюся словами "Pues quita al ano Primavera el ceno", и нѣсколько стихотвореній въ отдѣлѣ музы Эрато, посвященныхъ "Филидѣ", женщинѣ наиболѣе имъ любимой.}. Разъ или два въ спеціально дидактическомъ родѣ онъ является столько же серьезнымъ и возвышеннымъ, какъ и могучимъ {Преимущественно въ поэмѣ Su en о (Tom. IX, p. 296) и въ одѣ Alas estrellas, p. 338.}.

Главный недостатокъ Кеведо -- помимо неприличія нѣкоторыхъ стихотвореній и неясности и вычурности, непріятно пестрящихъ, большинство всего имъ написаннаго -- состоитъ въ употребленіи словъ и выраженій вульгарныхъ и въ сущности не поэтическихъ. Насколько можно судить теперь, этотъ недостатокъ былъ отчасти слѣдствіемъ поспѣшности и небрежности работы, отчасти результатомъ усвоенной имъ ложной теоріи. Кеведо всюду гнался за силой выраженія и преслѣдуя ее нерѣдко впадалъ въ аффектацію и грубость. Но мы не должны судить его слишкомъ строго. Мы должны помнить, что хотя онъ и писалъ много и съ большею легкостью, во неохотно печаталъ написанное, заявляя открыто о своемъ намѣреніи исправить и приготовить свои стихотворенія къ печати, когда у него будетъ больше времени и спокойствія душевнаго. Этому желанію не суждено было осуществиться. Слѣдовательно намъ приходится скорѣе удивляться тому количеству тонкаго и блестящаго остроумія и поэтическихъ красотъ, какое мы встрѣчаемъ въ его произведеніяхъ, чѣмъ жаловаться, что между ними попадаются вялые, неправильные, а подчасъ и совершенно непонятные стихи.

Разъ и только одинъ разъ, Кеведо издалъ небольшой томъ стихотвореній, который тогда уже приписывали ему, хотя первоначально онъ вышелъ не подъ его именемъ. Поводъ къ изданію этого томика былъ достоинъ генія Кеведо и успѣхъ, выпавшій на долю поэта, вполнѣ соотвѣтствовалъ потребностямъ времени. Съ нѣкоторыхъ поръ въ испанскую литературу проникла аффектація, имѣвшая много общаго съ эвфуизмомъ, господствовавшимъ незадолго передъ тѣмъ въ Англіи. Аффектація эта была извѣстна подъ именемъ cultismo или изящнаго слога. Когда намъ придется говорить объ ея наиболѣе выдающихся представителяхъ, мы будемъ имѣть случай подробнѣе ознакомиться съ характерными особенностями испанскаго эвфуизма. Теперь достаточно будетъ сказать, что во времена Кеведо эта модная мономанія достигла апогея своего безумія. Сознавая всю нелѣпость этой мономаніи, Кеведо направилъ противъ нее стрѣлы своей безпощадной сатиры въ нѣсколькихъ мелкихъ стихотвореніяхъ, въ своемъ "Aguja para navegar cultos" (Компасъ для образованныхъ людей) и въ прозаической сатирѣ подъ заглавіемъ: Катихизисъ фразъ для обученія дамъ латинизированному испанскому языку {У Кеведо есть нѣсколько стихотвореній, направленныхъ противъ cultismo, Obras, Tom. VIII, рр. 82, etc. "Aguja de Navigar Cultos" находится въ Tom. I, p. 443. За нимъ непосредственно слѣдуетъ Катехизисъ, курьезное заглавіе котораго я позволилъ себѣ сократить.}.

Видя, что зло пустило глубокіе корни въ національномъ вкусѣ "что ему необходимо противупоставить образцы болѣе простаго и правильнаго поэтическаго стиля, Кеведо издалъ въ 1631 году -- въ томъ самомъ, въ который съ тою же цѣлью онъ выпустилъ въ свѣтъ сборникъ стихотвореній Луиса де Леона -- небольшой томъ, подъ заглавіемъ Poesias del Bachiller Francisco delá Torre (Стихотворенія баккалавра Франциско де ла Toppe). Въ предисловіи онъ отзывается объ авторѣ какъ вполнѣ неизвѣстномъ ему поэтѣ, рукопись произведеній котораго съ приложеннымъ къ ней одобреніемъ Алонзо де Эрспллы, онъ пріобрѣлъ случайно отъ одного книгопродавца и предполагаетъ, что авторъ изданныхъ имъ стихотвореній былъ тотъ самый древній испанскій поэтъ, о которомъ Босканъ упоминаетъ почти за сто лѣтъ передъ тѣмъ. Тѣмъ не менѣе небольшой томикъ, изданный Кеведо, представляетъ собою не малую литературную цѣнность. Онъ содержитъ сонеты, оды, canciones, элегіи и эклоги; многія изъ этихъ произведеній вполнѣ проникнуты античною граціею и простотою; стиль ихъ -- легкій и естественный, а стихъ отличается правильностію и благозвучіемъ. Однимъ словомъ, это одинъ изъ лучшихъ сборниковъ разнаго рода стихотвореній на испанскомъ языкѣ {Можетъ быть, что въ стихотвореніяхъ баккалавра Франциско де ла Toppe слишкомъ преобладаетъ подражаніе Петраркѣ и итальянской школѣ; при всемъ томъ я нахожу ихъ не только граціозными и прекрасными, но и проникнутыми національнымъ духомъ и исполненными нѣжности и искренней любви къ красотамъ природы. Укажу для примѣра на оду "Alexis que contraria" въ изданіи Веласкеса (р. 17), оду въ чисто гораціевомъ духѣ (р. 44), начинающуюся словами "О très y quatro veces venturosa", заключающую въ себѣ описаніе солнечнаго восхода, и сонетъ веснѣ (р. 12). Слѣдуетъ также обратить вниманіе на первую эклогу и всѣ endechas, написанныя шестисложными гармоническими стихами. Встрѣчаются у него и не риѳмованныя лирическія стихотворенія, написанныя старинными метрами, не всегда безупречныя, но рѣдко лишенныя изящества.}.

Повидимому, ни въ моментъ появленія сборника, ни долго спустя не возникало ни малѣйшаго сомнѣнія въ томъ, что заключающіяся въ немъ стихотворенія принадлежатъ кому-либо другому, а не тому неизвѣстному поэту XVI вѣка, имя котораго было выставлено на ихъ заглавномъ листѣ. Впрочемъ уже въ 1753 г. Веласкесъ, авторъ "Origines de la poesia española", въ предисловіи ко второму изданію сборника заявляетъ, что онъ всецѣло принадлежитъ Кеведо {"Poesias que publicó D. Francisco de Quevedo Villegas, Cavallero del Orden de Santiago, Señor de la Torre de Juan Abad, con el nombre del Bachiller Francisco de la Torre. Anadese en esta segunda edicion un Discurso, en que se descubre ser el verdadero autor el mismo D. Francisco de Quevedo, por D. Luis Joseph Velasquez". Madrid, 1753, 4-to.}. На заявленіе это впослѣдствіи было не разъ обращено вниманіе критиковъ, изъ которыхъ одни признавали его справедливымъ, другіе же отрицали, но ни одному изъ нихъ ни разу не удалось, ни вполнѣ опровергнуть доводы, на которые опирался Веласкесъ, ни доказать ихъ основательность {22) Кинтана отрицаетъ это въ предисловіи къ своимъ "Poesias Castelianas" (Madrid, 1807, 12-mo, Tom. I, p. XXXIX). To se самое дѣлаетъ Фернандесъ (или Устала) въ "Poesias Castelianas" (Madrid, 1088, 12-mo, Tom. IV, p. 40); по. что еще важнѣе, такъ это то, что ихъ мнѣніе раздѣляется и Вольфомъ (въ Jahrbücher der Literatur, Wien, 1835, Tom. LXIX, p. 189.

Противоположнаго мнѣнія держатся Alvarez у Baena въ своей біографіи Кеведо, Sedano въ "Parnaso Español", Luzan въ своей "Poètica", Montiano въ своемъ Aprobacion и Бутервекъ въ своей Исторіи Испанской и Португальской литературы. Martinez de la Rosa и Faber оставляютъ этотъ вопросъ открытымъ, не приводя доводовъ ни за, ни противъ. Въ текстѣ и въ относящихся къ нему примѣчаніяхъ я, какъ кажется, вполнѣ выяснилъ этотъ вопросъ и признаю несомнѣннымъ одно изъ трехъ -- либо Кеведо самъ былъ авторомъ упомянутыхъ стихотвореній, либо онъ зналъ имя автора и намѣренно скрылъ его, или же онъ дѣйствительно нашелъ рукопись и сообразно съ своей цѣлью измѣнилъ и обработалъ заключавшіяся въ ней стихотворенія.}.

Вопросъ этотъ одинъ изъ самыхъ любопытныхъ вопросовъ литературной собственности, едва ли можетъ быть когда-нибудь рѣшенъ окончательно.

Доказательство того, что стихотворенія, изданныя Кеведо, въ сущности принадлежали неизвѣстному баккалавру де ля Toppe, основывается, во-первыхъ, на одобрительномъ отзывѣ Эрсилы {О концѣ жизни Эрсилы намъ извѣстно лишь только, что онъ умеръ еще въ 1596 г., т. е. за тридцать шесть лѣтъ до появленія въ свѣтъ стихотвореній баккалавра де ля Toppe, когда Кеведо было не болѣе пятнадцати лѣтъ.}, хотя объ этомъ отзывѣ мы знаемъ только изъ Валдивіельсо и Кеведо, такъ какъ онъ никогда не былъ напечатанъ; и во-вторыхъ на томъ, что ихъ общій тонъ разнится отъ тона общепризнанныхъ стихотвореній Кеведо. Они всѣ написаны въ безукоризненно простомъ и строгомъ стилѣ, между тѣмъ какъ самъ Кеведо нерѣдко впадаетъ въ аффектацію, противъ которой онъ такъ возстаетъ въ сборникѣ, приписываемомъ де ля Toppe.

Въ опроверженіе этой гипотезы можетъ быть приведено то обстоятельство, что предполагаемый здѣсь баккалавръ де ля Toppe не былъ тѣмъ баккалавромъ де ля Toppe, жившемъ въ эпоху Фердинанда и Изабеллы, о которомъ упоминаютъ Босканъ и Кеведо и грубые стихи котораго попадаются въ старыхъ Cancioneros между годами 1511 и 1573 {Трудно опредѣлить съ точностью, кто именно былъ баккалавръ де ля Toppe, о которомъ говоритъ Босканъ. Веласкесъ [Pref, у.] отождествляетъ его съ Алонзо де ля Toppe, авторомъ.,Vision deleytable" [около 1461], о которомъ было говорено выше [T. I, стр. 343]. По мнѣнію же Алвареса-и-Баены [Hijos de Madrid, Tom IV, p. І69] баккалавромъ де ля Toppe могъ быть Педро Діасъ де ля Toppe, умершій въ 1504 году, одинъ изъ совѣтниковъ Фердинанда и Изабеллы. но какъ въ томъ, такъ и другомъ случаѣ оба де ля Toppe не носили упоминаемаго Кеведо имени Франциско. Равнымъ образомъ ни слогъ, ни мысли, ни форма нѣсколькихъ стихотвореній, помѣщенныхъ въ Cancionero 1573 г. [ff. 124--127 и друг.], не имѣютъ ничего общаго съ стихотвореніями, изданными Кеведо. Гайянгосъ [въ испанскомъ переводѣ моей книги, т. II, стр. 510] замѣчаетъ, что въ Cancionero Эстуньиги, встрѣчаются стихотворенія Фернандо де ля Toppe и что онъ жилъ во времена Іоанна II, т. е. до 1454 г. Но, по вѣрному замѣчанію самого Гайянгоса, это нисколько не способствуетъ разъясненію вопроса.}; что напротивъ форма стихотвореній, изданныхъ Кеведо, ихъ тонъ, ихъ содержаніе, ихъ подражаніе Петраркѣ и древнимъ, ихъ стихосложеніе и языкъ -- за исключеніемъ нѣсколькихъ устарѣвшихъ словъ, которыя легко могли быть вставлены впослѣдствіи -- все принадлежитъ эпохѣ Кеведо; что между общепризнанными стихотвореніями Кеведо встрѣчается по крайней мѣрѣ нѣсколько, доказывающихъ, что онъ былъ способенъ писать стихи въ родѣ тѣхъ, какіе приписываются баккалавру де ля Toppe; наконецъ, что подъ именемъ этого баккалавра онъ остроумно скрывалъ свое собственное, такъ какъ самъ былъ баккалавромъ Алькальскаго университета, при крещеніи получилъ имя Франциско и владѣлъ помѣстьемъ Toppe де ля Абадъ, въ которомъ онъ живалъ по временамъ и которое два раза служило ему мѣстомъ ссылки {Въ 1628 г. онъ былъ отправленъ туда въ ссылку на шесть мѣсяцевъ, а въ 1620 онъ былъ тамъ же заключенъ въ тюрьму. Obras, Tom. X, p. 88.}.

Несомнѣнно, существуетъ нѣчто таинственное во всемъ этомъ дѣлѣ и загадка вѣроятно никогда вполнѣ не разъяснится. Намъ теперь предстоитъ остановиться на одномъ изъ трехъ предположеній: либо стихотворенія, о которыхъ здѣсь идетъ рѣчь, были, какъ утверждаетъ самъ Кеведо, дѣйствительно найдены имъ, и тогда онъ долженъ былъ существенно измѣнить ихъ, чтобы они соотвѣтствовали цѣли, заявленной имъ при изданіи ихъ; или авторомъ ихъ былъ современникъ и другъ Кеведо, имя котораго онъ умышленно скрылъ; или же наконецъ они были избраны имъ самимъ изъ громадной массы его собственныхъ неизданныхъ произведеній и выборъ его палъ на тѣ изъ нихъ, которыя наименѣе могли выдать свое происхожденіе и наиболѣе были пригодны по своей простотѣ и изяществу служить протестомъ противъ аффектированной модной поэзіи того времени. Но кто бы ни былъ ихъ авторъ, несомнѣнно одно, что они достойны генія любаго поэта этой блестящей литературной эпохи {Въ числѣ обстоятельствъ, сопровождавшихъ первое изданіе сочиненій баккалавра де ля Toppe, весьма подозрительнымъ является то, что однимъ изъ двухъ липъ, давшихъ требуемое Aprobacion, былъ Вандеръ Гамменъ, сыгравшій съ публикою продѣлку въ такомъ же родѣ какъ и Кеведо: онъ выдалъ одно изъ написанныхъ имъ видѣній за произведеніе Кеведо, которое и до сихъ поръ печатается въ числѣ сочиненій этого послѣдняго. Второе лицо, давшее Aprobacion баккалавру де ля Toppe, былъ Валдивіельсо, критикъ XVII вѣка, имя котораго часто упоминается въ этомъ дѣлѣ, но авторитетъ котораго въ данномъ случаѣ не имѣетъ большаго значенія, тѣмъ болѣе, что онъ и не говорилъ, что самъ видѣлъ или рукопись, или одобреніе Эрсиллы. См. Vander Hammen, p. 291.}.

Впрочемъ главныя сочиненія Кеведо тѣ, которымъ главнымъ образомъ онъ обязанъ своею славою, какъ на родинѣ, такъ и заграницей -- это сочиненія въ прозѣ. Наиболѣе серьезныя и глубокія изъ нихъ лежатъ внѣ сферы созерцанія литературной критики. Они состоятъ изъ разсужденія о Божіемъ Промыслѣ съ приложеніемъ опыта о безсмертіи души, изъ трактата, посвященнаго Филиппу IV подъ страннымъ заглавіемъ "Politica de Dios y gobierno de Christo" (Политика Бога и управленіе I. Христа), гдѣ авторъ пытается изъ словъ Спасителя создать полный кодексъ политической философіи {"Politica de Dios" была начата во время перваго заключенія автора и первое изданіе ея -- или скорѣе то, что впослѣдствіи расширенное и дополненное вошло въ составъ перваго тома -- появилось въ 1626 г. съ посвященіемъ графу Оливаресу, ставшему впослѣдствіи его злѣйшимъ врагомъ. Посвященіе это, написанное въ тюрьмѣ 25-мъ апрѣля 1621 г., было впослѣдствіи замѣнено посвященіемъ королю, приложеннымъ къ полному изданію трактата и найденнымъ въ посмертныхъ бумагахъ Кеведо. У меня есть экземпляръ любопытнаго изданія, упомянутаго въ началѣ примѣчанія изданія, которое наряду со многими другими изъ его сочиненіи появилось въ Сарагоссѣ, вѣроятно потому, что цензура въ Арагоніи была менѣе строга, чѣмъ въ Кастиліи.}; изъ трактатовъ о святой и о воинствующей жизни христіанина, и изъ біографій св. Павла и св. Ѳоны Виллануэвы. Эти трактаты, а равно переводы изъ Эпиктета, подложнаго Фокилида, Анакреона, Сенеки (De Remediis utriusque Fortunae), изъ Плутарховой жизни Марка Брута и тому подобныя сочиненія были повидимому плодомъ его страданій и служили для Кеведо развлеченіемъ въ теченіе долгихъ томительныхъ часовъ его тюремныхъ заключеній. Какъ можно судить по заглавію всѣхъ этихъ трудовъ, они принадлежали, за исключеніемъ переводовъ изъ Анакреона, скорѣе къ области богословія и философіи, чѣмъ къ изящной литературѣ. Иногда, впрочемъ, они отличаются тѣми же качествами, которыя характеризуютъ его серьезную поэзію: та же любовь къ блеску, та же склонность къ напыщенности и гиперболамъ, тѣ же дидактическія вставки, исполненныя достоинства и краснорѣчія. Вообще говоря, эрудиціи въ нихъ много, но она нерѣдко тяжеловѣсна и педантична {Эти сочиненія главнымъ образомъ богословскія, метафизическія и аскетическія, занимаютъ шесть изъ одиннадцати томовъ in-8^о, содержащихъ сочиненія Кеведо въ изданіи 1791--1794 гг. Они всѣ принадлежатъ къ дидактической прозѣ. Жизнь св. Ѳомы Виллянуэвы, написанная Кеведо, представляетъ извлеченіе изъ другаго обширнаго сочиненія на тотъ же сюжетъ, извлеченіе, сдѣланное на скорую руку въ двѣнадцать дней по случаю канонизаціи Ѳомы въ 1620 году. Это сочиненіе составляетъ изящный томикъ, имѣющійся у меня; чтеніе его можетъ доставить удовольствіе самому строгому протестанту,-- удовольствіе равное тому, какое онъ испытываетъ при созерцаніи одного изъ великихъ произведеній Мурильо, изображающаго подвиги милосердія того же высоко-добродѣтельнаго человѣка. Слѣдуетъ добавить, что жизнеописаніе св. Ѳомы одно изъ самыхъ раннихъ изданныхъ сочиненій и одна изъ самыхъ рѣдкихъ книгъ на свѣтѣ. Кеведо самъ высоко ставилъ своего "Marco Bruto", за исправленіемъ котораго застала его смерть, и своего "Romulo" -- переводъ сочиненія, носящаго то же заглавіе и принадлежащаго маркизу Малвецци, итальянскому дипломату, долго состоявшему на службѣ у Филиппа IV и занимавшему одно время постъ испанскаго посланника въ Лондонѣ.}.

Нельзя того же сказать объ его прозаическихъ сатирахъ, обезсмертившихъ его имя въ потомствѣ. Самая обширная изъ нихъ подъ заглавіемъ "Vida y aventuras del gran Tacaño Pablo de Segovia" (жизнь и приключенія великаго пройдохи Пабло изъ Сеговіи) была напечатана впервые въ 1627 г. Она принадлежитъ къ разряду вымысловъ, изобрѣтенныхъ Мендозою въ его Лазарильо де Тормесъ (см. Томъ I, стр. 422--423) и отличается большинствомъ характеристическихъ чертъ, свойственныхъ этого рода сочиненіямъ. Не смотря на очевидную поспѣшность и небрежность, съ какою эта сатира была написана, въ ней проявляется больше таланта и ума, чѣмъ въ какомъ-либо другомъ подобномъ сочиненіи, за исключеніемъ впрочемъ ея прототипа. Какъ и въ другихъ произведеніяхъ этого рода, въ ней описывается жизнь искателя приключеній, труса и нахала вмѣстѣ, чрезвычайно ловкаго изворотливаго, принадлежавшаго по рожденію къ самому низкому и позорному слою общества и не въ примѣръ многимъ изъ своихъ собратій никогда вполнѣ не выходившаго изъ своего первоначальнаго состоянія. Если благодаря своей ловкости, изворотливости и хитрости ему и удалось, какъ бы случайно, достигнуть блестящаго положенія, то, какъ только его характеръ проявлялся во всей своей наготѣ, онъ немедленно лишался пріобрѣтенныхъ выгодъ. Мѣстами сатира Кеведо чрезвычайно груба, а разъ или два -- по крайней мѣрѣ по понятіямъ римской церкви -- она доходитъ до богохульства. Въ цѣломъ она почти вездѣ каррикатурна, преисполнена остротъ, двусмысленностей и вспышекъ безпощаднаго, язвительнаго юмора. Ея остроуміе и жесткій сарказмъ всецѣло направлены противъ условій и положенія современнаго общества. Многіе изъ ея любовныхъ эпизодовъ превосходны, а многія изъ злоключеній, описываемыхъ въ ней, чрезвычайно забавны, но въ цѣломъ въ ней ничего нѣтъ веселаго. Едва ли можно испытывать чувство, сколько-нибудь похожее на дѣйствительное удовольствіе даже при чтеніи описываемыхъ въ ней проказъ и шумныхъ пиршествъ въ стѣнахъ университета, или продѣлокъ веселой шайки столичныхъ мошенниковъ или еще болѣе забавныхъ приключеній странствующей труппы актеровъ. Сатира не можетъ быть забавной, когда она слишкомъ рѣзка, груба и безпощадна {Watt въ своей Bibliotheca, подъ словомъ Quevedo упоминаетъ объ изданіи "El Gran Tacano", Zaragoza 1626. Я полагаю, что экземпляръ этого изданія можно найти въ Британскомъ музеѣ. Съ 1626 г. появилось множество изданій сатиръ Кеведо какъ въ Испаніи, такъ и за границей. На итальянскій оно было переведено Франко въ 1634 г., на французскій -- въ 1641 г. Женестомъ, извѣстнымъ переводчикомъ того времени, а на англійскій -- неизвѣстнымъ въ 1657 г. Впослѣдствіи появилось еще нѣсколько переводовъ; послѣднимъ былъ, насколько мнѣ извѣстно, переводъ Жермона де Лавиня [Paris, 1843]. Переводъ этотъ отличается бойкостью языка. Къ сожалѣнію, переводчикъ включилъ въ него не только выдержки изъ другихъ сочиненій Кеведо и сказку Саласа Барбадилльо, но кромѣ того позволилъ себѣ сдѣлать множество мелкихъ прибавленій, измѣненій и опущеній; нѣкоторыя изъ нихъ, вслѣдствіе встрѣчающихся непристойностей въ оригиналѣ, были умѣстны, другія -- совершенно излишни. Въ заключеніе онъ придѣлалъ конецъ своего собственнаго изобрѣтенія во вкусѣ сентиментальной и экцентрической школы Виктора Гюго. Существуетъ также переводъ Gran Tocaño на англійскій языкъ въ собраніи сочиненій Кеведо, напечатанномъ въ Эдинбургѣ, въ трехъ томахъ, in 8^о, 1798, и нѣмецкій переводъ въ Bertuch, Magazin der Spanischen und Portug. Litteratur [Dessau, 1781, 8-vo, Band II]. Но ни одинъ изъ этихъ переводовъ не отличается вѣрностью. По словамъ Юліуса существуютъ два изданныя въ Лейпцигѣ перевода сатиры Кеведо на нѣмецкій языкъ, изъ которыхъ одинъ принадлежитъ перу женщины [1826, 2 vols], а другой Гуттенстерну [1841]. Неизвѣстно, вслѣдствіе какихъ соображеній Юліусъ не сообщаетъ имрпи переводчицы, хотя она его и выставила на заглавномъ листѣ.}.

Подобнымъ же характеромъ и отличается большинство другихъ сатиръ Кеведо въ прозѣ, написанныхъ, или по крайней мѣрѣ изданныхъ, приблизительно въ томъ же періодѣ его жизни; въ промежутокъ между двумя наиболѣе долгими его заключеніями, послѣ того какъ первое подняло въ немъ всю желчь противъ общества, допустившаго подобную несправедливость, и прежде чѣмъ подавляющая жестокость втораго успѣла надломить его здоровье и энергію. Въ числѣ этихъ сатиръ находятся "El libro de todas las cosas y otras muchas mas" (Книга о всѣхъ вещахъ и многихъ другихъ), осмѣивающая педантизмъ и ханжество; "El cuento de cuentas" (Сказка сказокъ) -- сатира на злоупотребленіе пословицами, и "Pragmatica del tiempo" (Обличеніе времени), сатира повидимому направленная противъ всего того, что приходило на мысль автору въ то время, какъ онъ писалъ ее. Но мы не станемъ анализировать ни упомянутыхъ сочиненій, ни другихъ въ томъ же родѣ еще болѣе многочисленныхъ, а остановимся на произведеніяхъ болѣе важныхъ и болѣе извѣстныхъ {Они находятся въ I и II томѣ Мадритскаго изданія, 1791, 8-vo.}.

Первое изъ нихъ озаглавлено "Cartas del Caballero de la Tenaza" (Письма Рыцаря-жилы); оно состоитъ изъ двадцати двухъ писемъ скряги къ его возлюбленной, содержащихъ отказъ на ея просьбы и намеки прислать ей денегъ, и отказъ въ удовольствіяхъ, требующихъ малѣйшихъ издержекъ. Ловкость, остроуміе и изворотливость, къ которымъ прибѣгаетъ скряга, чтобы защитить и оправдать свой образъ дѣйствій, неподражаемы, но конечно достигаютъ совершенно противуположной цѣли и вмѣсто того, чтобы оправдать низкій порокъ дѣлаютъ его еще болѣе смѣшнымъ и ненавистнымъ {"Cartas del Cavallero de la Tenaza" были по моему мнѣнію впервые изданы въ 1627 г. Превосходный переводъ ихъ находится въ первомъ томѣ Magazin der spanischen und portugiesischen Literatur Бертуха, весьма трудолюбиваго литератора, друга Музеуса, Виланда и Гете, своими переводами много содѣйствовавшаго развитію въ Германіи любви къ испанской литературѣ.}.

Второе сочиненіе носитъ заглавіе "La fortuna con seso y la hora de todos". (фортуна женщина со смысломъ или часъ счастія для всѣхъ). Содержаніе этого длиннаго аполога состоитъ въ томъ, что Юпитеръ, окруженный божествами Олимпа, призываетъ фортуну и требуетъ отъ нея отчета въ жестокихъ несправедливостяхъ, совершаемыхъ ею на землѣ. Выслушавши ея остроумныя и забавныя оправданія, отецъ боговъ рѣшается, въ видѣ опыта, предоставить всякому смертному въ теченіе часа то, что онъ дѣйствительно заслуживаетъ. Основной мотивъ сатиры составляетъ описаніе страшной путаницы, происшедшей въ мірскихъ дѣлахъ, благодаря рѣшенію Юпитера. Въ силу этого рѣшенія докторъ превращается въ палача, сваха выходитъ замужъ за урода, съ которымъ устраивала свадьбу другой женщины; а въ сложныхъ международныхъ отношеніяхъ, напримѣръ между фракціею и Россіею, возникаютъ такія насилія, неурядицы, что наконецъ Юпитеръ рѣшается съ согласія всѣхъ остальныхъ боговъ возстановить власть фортуны и предоставить всему идти прежнимъ порядкомъ. Большая часть аполога написана въ самомъ веселомъ духѣ и изобличаетъ въ авторѣ счастливую способность изобрѣтенія. Вслѣдствіе отсутствія въ этомъ произведеніи преобладающей черты генія Кеведо -- чувства горечи и желчи -- можно заключить, что не смотря на то, что оно вышло въ свѣтъ лишь спустя нѣсколько лѣтъ послѣ его смерти, оно вѣроятно было написано еще до его заточенія {И не имѣлъ случая видѣть изданія "La Fortuna con Seso", появившагося ранѣе находящагося у меня въ рукахъ и напечатаннаго въ Сарагоссѣ въ 1650 г., in 12^о. Но такъ какъ по словамъ Антоніо разсматриваемая сатира принадлежала къ посмертнымъ сочиненіямъ Кеведо, то я не думаю, чтобы существовало изданіе болѣе раннее. Тамъ между прочимъ говорится, что она переведена съ латинской сатиры, принадлежащей перу какого-то Rifroserancot Vivoque Vasgel Duacense, имя котораго представляетъ не вполнѣ точную анаграмму собственнаго имени Кеведо -- Francisco Quevedo Villegas. Во всякомъ случаѣ впрочемъ она должна была быть ранѣе 1638 г., такъ какъ въ ней говорится о бездѣтномъ Людовикѣ XIII, а извѣстно, что въ 1638 родился Людовикъ XIV.}.

Отсутствіе горечи и желчи, характеризующее разсмотрѣнное нами причудливое созданіе Кеведо, съ избыткомъ вознаграждается его шестью Видѣніями (Sueflos), изъ которыхъ нѣкоторыя, повидимому, были изданы отдѣльно вскорѣ послѣ воздвигнутаго на него гоненія и всѣ вмѣстѣ въ 1635 г. {Одно изъ этихъ Suenos -- "Zahurdas de Pluton" (Свиной хлѣвъ Плутона) -- помѣчено 1607 г., но ни одно изъ нихъ не было напечатано, какъ я полагаю, ранѣе 1627 г. Всѣ шесть несомнѣнно принадлежатъ Кеведо и были впервые напечататаны въ небольшомъ сборникѣ его сатирическихъ произведеній, появившемся въ Барселонѣ, въ 1635, подъ заглавіемъ "Juguetes de la Fortuna". (Игрушки счастія). На французскій они были переведены Женестомъ и изданы въ 1642 г. На англійскій языкъ вольный переводъ ихъ былъ сдѣланъ сэромъ Роджеромъ Л'Эстранжемъ и напечатанъ въ 1668 г. Успѣхъ перевода былъ такъ великъ, что въ 1708 онъ вышелъ въ Лондонѣ десятымъ изданіемъ, и сколько помнится имѣлъ съ тѣхъ поръ еще нѣсколько изданій. Этотъ переводъ легъ въ основу переводовъ "Видѣній" и помѣщенныхъ въ собраніи сочиненій Кеведо, изданныхъ въ Эдинбургѣ, въ 1798 г. [vol. I] и въ Novelists Роско, 1832, vol. II. Всѣ извѣстные мнѣ переводы изъ Кеведо плохи. Лучшій изъ нихъ и во всякомъ случаѣ самый бойкій и живой, это -- переводъ Л'Эстрэнжа, хотя и въ немъ встрѣчаются невѣрности, частью сдѣланныя сознательно, частью по незнанію языка. Громаднымъ успѣхомъ своихъ переводовъ Л'Эстрэнжъ обязанъ въ извѣстной степени смѣлымъ добавленіямъ, сдѣланнымъ имъ къ тексту, и частому приспособленію остротъ и намековъ оригинала къ современнымъ ему чисто англійскимъ событіямъ и скандаламъ. Кромѣ упомянутаго французскаго перевода женеста "Видѣнія" вызвали во Франціи множество подражаній, относящихся даже къ позднѣйшему времени; изъ нихъ мнѣ извѣстны слѣдующія: 1) L'algouasil (sic) burlesque imité de Don. F. de Quevedo, ec., par le Sieur de Bourneuf P. Paris, 1657, 8-vo, pp. 143; 2) L'Enfer burlesque tirée, ec., М. J. C. Paris, 1668, 12-mo, pp. 81. n 3) Horreur des Horreurs sans Horreurs, tirée des Visions, etc, par Mons. Isaulnay. Paris, 1671, 8-vo. Всѣ они написаны стихами.} Трудно себѣ представить что-либо болѣе разнообразнѣе по словамъ и содержанію. Одно изъ Sueñоs, озаглавленное "El Alguazil alguazilado" -- есть злая сатира на низшихъ блюстителей правосудія, одинъ изъ которыхъ одержимъ бѣсомъ, жалующимся на свою горькую долю, заставляющую его пребывать въ тѣлѣ столь гнуснаго существа. Другая сатира подъ заглавіемъ "Visita de los Chistes" (Шуточное посѣщеніе) заключаетъ въ себѣ описаніе путешествія въ адъ. Окруженная докторами, хирургами, праздными болтунами и клеветниками, смерть отправляется въ адъ, при чемъ Кеведо заявляетъ, что юдоль плача не представляетъ для него ничего новаго, благодаря безуміямъ и преступленіямъ, которыми она наполнила землю. Но болѣе ясное понятіе о смѣлыхъ и оригинальныхъ пріемахъ Кеведо можно получить не изъ описанія содержанія его Sueños, а изъ вступленія въ его Sueñо de las Calaveras (Видѣніе череповъ) или Juicio final (Видѣніе страшнаго суда), такъ какъ вступленіе это представляетъ собою образчикъ столь любимаго Кеведо смѣшенія высокаго и смѣшнаго.

"Мнѣ казалось", говорить онъ, будто я вижу юношу, быстро спускающагося съ неба и такъ сильно дующаго въ трубу, что красивое лицо его исказилось отъ напряженія. Звукъ трубы былъ такъ силенъ, что камни задрожали и мертвые пробудились отъ сна; вся земля пришла немедленно въ движеніе, кости лежавшихъ въ ней людей спѣшили соединиться дружка съ дружкой. И вскорѣ я увидалъ бывшихъ солдатъ и полководцевъ, гнѣвно подымающихся изъ своихъ могилъ и принявшихъ трубный звукъ за призывъ къ битвѣ; скрягъ, перепуганныхъ и встревоженныхъ опасеніемъ неожиданнаго нападенія; гулякъ и весельчаковъ, думавшихъ, что этотъ оглушительный звукъ есть сигналъ къ танцамъ или охотѣ. Такъ по крайней мѣрѣ можно было заключить по выраженію лицъ каждаго изъ нихъ, но я не видалъ, чтобы хотя одинъ, до слуха котораго дошолъ трубный звукъ, понялъ его настоящій смыслъ. Вслѣдъ за этимъ я сталъ наблюдать, съ какимъ чувствомъ души удалялись отъ своихъ прежнихъ тѣлъ: однѣ съ отвращеніемъ, другія съ ужасомъ. Одному не доставало руки, другому глаза. Это обстоятельство готово было разсмѣшить меня, еслибъ одновременно я не былъ пораженъ ихъ смѣтливостью: хотя кости мертвецовъ были всѣ перемѣшаны, но никто изъ нихъ по ошибкѣ не приставилъ себѣ ни ноги, ни другаго члена своего сосѣда. На одномъ кладбищѣ мнѣ показалось, что тамъ по ошибкѣ обмѣнялись головами, и я видѣлъ нотаріуса, душа котораго не вполнѣ подходила къ тѣлу, и онъ старался отдѣлаться отъ нее, выдавъ ее за чужую. Когда всѣ наконецъ поняли, что это -- день послѣдняго суда, любопытно было видѣть, какъ сластолюбцы не желали, чтобы ихъ собственные глаза отыскали ихъ, чтобы избавиться отъ ихъ свидѣтельства на судѣ; какъ злоязычники пытались укрыться отъ своихъ языковъ, какъ воры и убійцы утомляли свои ноги, пытаясь вырваться изъ своихъ собственныхъ рукъ. Взглянувъ въ сторону, я увидѣлъ скрягу, спрашивающаго у другаго [который набальзамированный ждалъ въ молчаніи, чтобы его внутренности, лежавшія на нѣкоторомъ разстояніи, приблизились къ нему]: должны ли всѣ умершіе воскреснуть въ этотъ день и воскреснутъ ли заодно съ людьми и мѣшки съ деньгами? Этотъ вопросъ разсмѣшилъ бы меня, если бы въ эту минуту не пробудилось во мнѣ чувство сожалѣнія къ усиліямъ, употребляемымъ толпою нотаріусовъ уйти отъ своихъ ушей, чтобы не слышать приговора суда. Но только тѣ изъ нихъ остались безъ ушей, у которыхъ они были отрѣзаны; къ сожалѣнію, по нерадѣнію правосудія, число таковыхъ было не особенно многочисленно. Что меня всего болѣе удивило, такъ это видъ тѣлъ двухъ или трехъ торговцевъ, которые вставили уши свои наизнанку и держали каждый свои пять чувствъ въ ногтяхъ своей правой руки".

La casa de los locos de amor (Домъ умалишенныхъ отъ любви) -- включаемое въ число Suefios Кеведо, хотя и считается произведеніемъ его друга Лоренцо Вандеръ Гаммена, которому оно посвящено -- несомнѣнно страдаетъ отсутствіемъ смѣлости замысла и энергіи стиля, характеризующими Suеñо delá Calaveras {Шесть Sueños, безспорно принадлежащихъ Кеведо, находятся въ первомъ томѣ мадритскаго изданія его сочиненій 1791 года. "Casa de los Locos de Amor" помѣщена во второмъ томѣ. Но по словамъ Антоніо [Bib. Nov. I. 462 и II, 10], Вандеръ Гамменъ, испанскій писатель фламандскаго происхожденіи, выдавалъ себя за автора этого сочиненія, такъ что мы обязаны исключить его изъ списка произведеній Кеведо. Впрочемъ, заявленіе Вандеръ Гаммена многимъ принималось за браваду, порожденную тщеславіемъ, потому что въ 1627 г. онъ посвятилъ нѣсколько "Видѣній" -- между прочимъ и то, о которомъ здѣсь идетъ рѣчь -- Франциско Хименесу де Урреа, подъ именемъ произведеній Кеведо. Гораздо правдоподобнѣе предполагать, что этотъ невинный подлогъ былъ сдѣланъ съ вѣдома Кеведо, бывшаго другомъ Вандеръ Гаммена, нежели допустить, что Антоніо былъ умышленно введенъ въ обманъ. Притомъ большая часть "Casa" недостойна таланта Кеведо и отнюдь не въ его духѣ. Вандеръ Гамменъ былъ авторомъ нѣсколькихъ сочиненій, теперь забытыхъ; но въ свое время онъ принадлежалъ къ числу весьма извѣстныхъ личностей. Лопе де Вега въ 1620 посвятилъ ему "El Bobo del Colegio", прося его при этомъ издать своего "Secretario", который, сколько мнѣ извѣстно, никогда не былъ изданъ.}. Замѣчаніе это отнюдь непримѣнимо къ видѣнію Las zahur das de Pluton -- гдѣ фигурируетъ то, что можно назвать адскою сволочью. "El Mundo por de Dentro" (Міръ на изнанку) и "El Entremetado" (Наушникъ), "lа Dueña" (Дуэнья), "el Soplon" (Донощикъ) полны самаго жестокаго сарказма, безпощадно изливаемаго человѣкомъ, къ которому свѣтъ и его законы отнеслись такъ враждебно.

Въ этихъ Sueñоs и почти во всемъ, что написалъ Кеведо, въ большинствѣ случаевъ высказывается умъ смѣлый, оригинальный и независимый. Вѣкъ его и обстоятельства, при которыхъ онъ жилъ, наложили однако свою печать и на его поэзію, и на его прозу. Такъ напримѣръ, его долгое пребываніе въ Италіи сказалось въ многочисленныхъ подражаніяхъ итальянскимъ поэтамъ и въ одномъ оригинальномъ сонетѣ на итальянскомъ языкѣ {Obras, Tom. VII, р. 289,}. Такъ претерпѣнныя имъ гоненія и страданія сказались въ горечи его сатиры и въ особенности въ одномъ изъ его видѣній, относящемся ко времени его заключенія и направленномъ противъ тогдашняго правосудія и общественныхъ порядковъ той эпохи. Вліяніе фальшиваго вкуса, противъ котораго онъ нерѣдко и мужественно ратовалъ, тѣмъ не менѣе отразилось въ нѣкоторыхъ его произведеніяхъ и по временамъ овладѣвало имъ самимъ, внушая желаніе къ внѣшнему блеску, къ изысканнымъ, разсчитаннымъ на эффектъ выраженіямъ, а также къ остротамъ и эпиграммамъ. Несмотря на эти и многіе другіе недостатки, геній его по временамъ паритъ высоко, обнаруживая могучую художественную силу, кеведо не обладалъ тѣмъ тонкимъ и вѣрнымъ чутьемъ комическаго, благодаря которому Сервантесъ, какъ бы инстинктивно, соблюдаетъ мѣру въ самой сатирѣ; но онъ способенъ къ быстрому и глубокому наблюденію.

Хотя ему вслѣдствіе свойственной ему страсти къ каррикатурѣ приходится часто заблуждаться, тѣмъ не менѣе даже въ мѣстахъ, гдѣ эти недостатки ярче всего высказываются, насъ поражаютъ проблески высокой и нѣжной красоты, свидѣтельствующіе, что помимо необыкновеннаго остроумія геній Кеведо обладалъ высшими художественными качествами. Всѣ эти черты, способствуя эффекту цѣлаго, не въ состояніи однако искупить наклонности къ грубому фарсу и каррикатурѣ, слишкомъ часто примѣшивающимся къ его сатирѣ {За десять лѣтъ до своей смерти, Кеведо подвергся жестокому нападенію въ книгѣ, озаглавленной "El tribunal de la Justa Venganza". Книга эта была напечатана въ Валенсіи [1635, 12-mo, рр. 291] и, по слухамъ, написана лиценціатомъ Арнольдо Франко-Фуртомъ -- псевдонимъ, подъ которымъ, какъ предполагаютъ, скрывались въ числѣ другихъ Монтальванъ и отецъ Низепо, хлопотавшіе о томъ, чтобы занести сочиненіе Кеведо въ Index Expurgatorius. Понятно, что такой сатирикъ, какъ Кеведо, не могъ имѣть недостатка въ недругахъ. "El tribunal" имѣетъ характеръ правильнаго суда надъ сатирическими произведеніями Кеведо, и строгость критики, за исключеніемъ тѣхъ мѣстъ, гдѣ религіозные предразсудки берутъ верхъ надъ здравымъ смысломъ авторовъ, вполнѣ объясняется распущенностью Кеведо. Здѣсь не отдается ни малѣйшей справедливости таланту и уму автора, и личная непріязнь ясно просвѣчиваетъ во многихъ мѣстахъ. Въ началѣ книги встрѣчается намекъ на то, что она была написана въ Севильѣ. Вѣроятно не обошлось безъ участія въ ней іезуитовъ: болѣе чѣмъ вѣроятно, что она была написана многими авторами, и нѣтъ ничего невѣроятнаго, что она писалась одновременно въ нѣсколькихъ мѣстахъ.

Въ 1794 г. Санчо издалъ въ Мадритѣ переводъ Анакреона съ примѣчаніями Кеведо, занимающими 160 страницъ, но не вошедшими въ изданный имъ въ этомъ году одиннадцатый томъ сочиненій Кеведо. Эти 160 страницъ болѣе походятъ по своему изящному и классическому слогу на слогъ баккалавра де ля Toppe, чѣмъ на слогъ любаго изъ раннихъ произведеній Кеведо. Но самый переводъ Анакреона не вполнѣ точенъ, и духъ подлинника не такъ хорошо схваченъ, какъ у Эстевана Мануэля де Виллегаса въ его "Eroticas", о которыхъ мы будемъ говорить впослѣдствіи, Кеведо посвятилъ свой переводъ герцогу Оссунѣ, своему покровителю. Посвященіе помѣчено: Мадритъ, 1 апрѣля 1609 г. Eroticas Виллегаса появились впервые въ 1617; но трудно предположить, чтобы авторъ ихъ зналъ о существованіи перевода Кеведо.}.

ГЛАВА XX.

Драма.-- Мадритъ и его театры.-- Даміанъ де Вегасъ.-- Франциско де Таррега.-- Гаспаръ де Агиляръ.-- Гильенъ де Кастро.-- Луисъ Велесъ-де-Гевара.-- Хуанъ Пересъ-де-Монтальванъ.

Отсутствіе главнаго города или общаго центра, гдѣ сосредоточивались бы всѣ умственныя и литературныя силы страны, долго давало себя чувствовать въ Испаніи. Вплоть до царствованія Изабеллы и Фердинанда, разбитая на отдѣльныя королевства и поглощенная вѣчной борьбой съ ненавистнымъ врагомъ, Испанія не имѣла времени думать о предметахъ, свойственныхъ мирнымъ періодамъ народной жизни. Даже впослѣдствіи, когда внутреннее спокойствіе было возстановлено, иноземныя войны и вмѣшательство Карла V въ дѣла Италіи, Германіи и Фландріи долго удерживали его внѣ государства; вслѣдствіе чего онъ мало интересовался соперничествомъ большихъ городовъ Испаніи другъ съ другомъ и дворъ его переѣзжалъ изъ одного города въ другой, какъ это дѣлалось со временъ св. Фердинанда. Но уже и тогда стало выясняться, что преобладанію Севельи наступаетъ конецъ. Кастилія побѣдила и въ этомъ случаѣ, какъ она побѣдила и въ болѣе серьезной борьбѣ изъ-за обще-литературнаго языка. Мадритъ, любимѣйшая изъ резиденцій императора, находившаго его климатъ очень здоровымъ для себя, начинаетъ съ 560 года, благодаря нѣкоторымъ мѣрамъ Филиппа II, понемногу становиться истинной столицей всей испанской монархіи {Quintana, Historia de Madrid, 1630, folio. Lib. III. C. 24--26. Cabrera, Historia de Felipe II, Madrid 1619, folio. Lib. V. c. g; здѣсь говорится, что Карлъ V имѣлъ намѣреніе сдѣлать Мадритъ своею столицею. Дѣйствительно, въ 1544 году Карлъ дозволилъ Мадриту включить въ свой гербъ корону и съ этого времени городъ сталъ именоваться Villa Imperial у Corona da [Origen de Madrid, ec. por Juan Ant. Pellicer. Madrid, 4-to 1803, p. 97.] Впрочемъ Мадритъ всегда пользовался большой популярностью въ Испаніи. Въ 1658 г. Алонзо Нуньесъ де Кастро, испанскій лѣтописецъ и авторъ нѣсколькихъ довольно важныхъ сочиненій по отечественной исторіи, издалъ книгу вполнѣ испанскую по духу съ цѣлью прославленія Мадрита. Заглавіе ея "Solo Madrid es Corte". Заключающееся въ ней перечисленіе богатствъ пребывающихъ въ Мадритѣ духовной іерархіи нѣкоторыхъ главнѣйшихъ военныхъ орденовъ по-истинѣ изумительно.}.

Это обстоятельство оказало особенно сильное вліяніе на испанскую драму. Въ 1583 г. было положено основаніе двумъ постояннымъ театрамъ Мадрита, а съ 1600 года Лопе де Вега, если и не былъ абсолютнымъ властелиномъ сцены, какимъ его изображаетъ Сервантесъ, тѣмъ не менѣе онъ сообщилъ ей свое направленіе. Естественныя послѣдствія этого не замедлили оказаться. Покровительствуемый аристократіей, стекавшейся въ королевскую резиденцію, повинуясь руководству одного изъ популярнѣйшихъ въ мірѣ писателей, испанскій театръ развился необычайно быстро, словно какимъ-нибудь волшебствомъ. Вокругъ Лопе де Веги образовалась цѣлая плеяда поэтовъ, побросавшихъ для Мадрита Севилью, Валенсію и другіе города, оставшіеся такимъ образомъ безъ надежды на развитіе своихъ театровъ. Въ Мадритѣ между тѣмъ неожиданно составился кружокъ драматическихъ писателей, подобнаго которому по многочисленности и художественнымъ достоинствамъ мы не встрѣчаемъ въ новѣйшія времена.

Этотъ переходный періодъ въ исторіи испанской драмы прекрасно характеризуется единственной провинціальной комедіей, подъ заглавіемъ "Comedia Jacobina", напечатанной въ Толедо, въ 1590 г., но написанной, по словамъ ея автора, нѣсколькими годами ранѣе. Она принадлежитъ перу Даміана де Вегаса, духовнаго лица въ Толедо, а сюжетомъ для нее послужило благословеніе Іакова Исаакомъ. Построена пьеса очень просто; ходъ дѣйствія ясенъ, незапутанъ. Въ виду религіознаго характера, которымъ она проникнута, ее слѣдуетъ отнести къ старой драматической школѣ. Но зато съ другой стороны она дѣлится на три акта, имѣетъ прологъ, эпилогъ, хоръ и много лирическихъ вставокъ, писанныхъ разнообразными размѣрами, какъ-то терцетами и бѣлыми стихами; съ этой точки зрѣнія она напоминаетъ собой только-что появившіеся въ то время свѣтскіе драматическіе опыты Сервантеса и Аргенсолы. Не обладающая интересной интригой, написанная сухимъ и жесткимъ стихомъ, она тѣмъ не менѣе не совершенно лишена поэтическихъ достоинствъ. Мы не имѣемъ свидѣтельствъ, чтобы она была представлена въ Мадритѣ или на иной какой-либо сценѣ, за исключеніемъ города Толедо, къ которому авторъ былъ искренне привязанъ и въ которомъ онъ повидимому жилъ безвыѣздно {"Comedia Jacobina" напечатана въ любопытномъ и рѣдкомъ сборникѣ религіозныхъ стихотвореній, озаглавленномъ "Libro de Poesia Christiana, Moral, y Divine" por el Doctor Frey Damian de Vegas (Toledo, 1590, 12 mo, ff. 503). Въ этомъ же сборникѣ мы находимъ поэму на безгрѣшное зачатіе, основной пунктъ испанскаго православія, разговоръ между одной дѣвицею и ея слишкомъ беззастѣнчивымъ любовникомъ; разговоръ между Душою, Волею и Разумомъ, который вѣроятно давался на сценѣ, и большое количество религіозныхъ стихотвореній, какъ лирическихъ, такъ и дидактическихъ, одна часть которыхъ написала стариннымъ испанскимъ размѣромъ, а другая итальянскимъ. Только небольшое число стихотвореній этого сборника выдвигается илъ массы плохихъ, бывшихъ тогда въ модѣ на подобные сюжеты.}.

Неизвѣстно, былъ ли Франциско де Таррега, жизнь котораго мы можемъ прослѣдить съ 1591 по 1608 годъ, однимъ изъ тѣхъ писателей, которые нарочно прибыли изъ Валенсіи въ Мадритъ, чтобы ставить на тамошней сценѣ свои пьесы. Извѣстно однако, что онъ былъ каѳедральнымъ каноникомъ въ первомъ изъ названныхъ городовъ и что его хорошо знали въ новой столицѣ, гдѣ игрались и печатались его пьесы {Достовѣрно, что каноникъ Таррега жилъ въ Валенсіи въ 1591 г. и написалъ одиннадцать или двѣнадцать пьесъ, изъ которыхъ только двѣ извѣстны намъ по заглавіямъ. Остальныя были напечатаны въ Мадритѣ въ 1614 и въ 1616 гг. Сервантесъ въ 1615 г. въ предисловіи къ своимъ комедіямъ осыпаетъ его похвалами, какъ одного изъ самыхъ раннихъ послѣдователей Лопе де Веги, porsu discrecion é inemurables concertos (за живость его ума и неистощимую изобрѣтательность). Изъ отзыва мудраго каноника въ Донъ-Кихотѣ о "Enimiga Favorable" (Благорасположенная Непріятельница) очевидно, что пьеса эта считалась тогда лучшею изъ пьесъ Тарреги. Эта репутація осталась за нею и понынѣ. Rodrigez, Biblioteca Valentina, Valencia. 1747, folio, p. 146. Ximeno, Escritores de Valencia, Valencia, 1747 Tom. T. p. 240. Fuster, Biblioteca Valentina, Valencia 1827 folio Tom. I. p. 130. Don Quixote, Parte I. c. 48.}. Одна изъ нихъ важна въ томъ отношеніи, что уясняетъ намъ и характеръ театральныхъ представленій того времени и особенности драматической манеры автора. Пьеса начинается прологомъ (Loa), который въ данномъ случаѣ не только оправдываетъ свое названіе (Loa -- похвала), но и представляетъ собой остроумное стихотвореніе въ честь некрасивыхъ женщинъ. Потомъ слѣдуетъ такъ-называемый El baile de Legauitos (балъ въ Леганитосѣ) -- такъ назывался народный клубъ въ одномъ изъ предмѣстій Мадрита, давшій свое имя грубому Фарсу, построенному на уличной ссорѣ двухъ слугъ {Сюжетъ этого фарса, весьма схожаго съ новѣйшими интерлюдіями (Entremes или Saynete), ссора двухъ лакеевъ изъ-за горничной, оканчивающаяся тѣмъ, что одинъ изъ лакеевъ едва не утопилъ другаго въ городскомъ фонтанѣ. Онъ начинается стариннымъ романсомъ, гдѣ упоминается о предположеніи провести улицу черезъ Леганитосъ, между тѣмъ какъ въ самомъ фарсѣ одно изъ дѣйствующихъ лицъ говоритъ объ этой улицѣ, какъ уже о существующей. Романсъ, повидимому, принадлежитъ перу Саласа Барбадильо. По крайней мѣрѣ я нашелъ его среди его Rimas (1612, f. 125, b.). Фонтанъ сюда введенъ весьма кстати, ибо Легатиносъ славился своимъ фонтаномъ (См. Cervantes, Illustre Fregona и Don Quixote, Parte II, c. 22, съ примѣчаніями Пеллисера). Старинныя народныя испанскія драмы изобилуютъ мелкими подробностями подобнаго рода, много способствовавшими успѣху ихъ представленія на сценѣ.}.

Когда такимъ образомъ зрители уже пришли въ хорошее настроеніе духа, начинается и главная комедія, названная Lа еnemiga favorable. Это экцентричная, но не лишенная интереса пьеса, дѣйствіе которой происходитъ при неаполитанскомъ дворѣ, и основано на обоюдной ревности короля и королевы. Чувствуются попытки автора пригнать дѣйствіе къ условіямъ времени и мѣста, но всю гармонію и правильность хода пьесы нарушаетъ характеръ Лауры, которая сначала влюбляется въ короля и подстрекаетъ его отравить королеву, а потомъ переодѣвается рыцаремъ, чтобы спасти ту же самую королеву отъ казни за ложное обвиненіе въ невѣрности. Эта ошибка портитъ всю пьесу. Тѣмъ не менѣе въ ней есть мѣста, полныя жизни и драматическаго движенія. Напримѣръ живая и правдивая сцена въ началѣ пьесы, когда придворные поспѣшно покидаютъ циркъ, гдѣ происходилъ бой быковъ по случаю опасности, угрожавшей жизни короля. Есть сцены въ высшей степени поэтическія, напримѣръ первое свиданіе Лауры и Белизардо, за котораго она впослѣдствіи выходитъ замужъ {"Enemiga Favorable" помѣщена въ концѣ пятаго тома интереснаго сборника,Difèrentes Comedias," изданнаго въ Алкалѣ въ 1615, въ Мадритѣ въ 1616 и въ томъ же году въ Барселонѣ. Одинъ экземпляръ этого изданія я видѣлъ у Лорда Таунтона, другимъ пользовался въ Амброзіанской библіотекѣ въ Миланѣ. См. Томъ III. Приложеніе F.) "Enimiga Favorable" дѣлится на три jornadas, называемыя actos; но помимо этого и по другимъ особенностямъ ясно, что она построена по образцу драмъ Лопе де Веги. Таррега написалъ, насколько извѣстно, одну религіозную пьесу, носящую заглавіе: Fondacion de la Orden de la Merced. (Основаніе ордена милосердія). Это -- исторія закоренѣлаго разбойника, сдѣлавшагося великимъ святымъ. Повидимому она дала Кальдерону мысль написать его "Devocion de la Cruz." Другіе его шесть пьесъ помѣщены въ весьма рѣдкомъ изданіи, "Doze Comedias de quatro Poetas de Valencia," 1609. Это изданіе находится у меня въ рукахъ, но пьесы, заключающіяся въ немъ, далеко не такъ хороши, какъ "Enimiga Favorable." Всѣхъ пьесъ Тарреги сохранилось, по моему мнѣнію, не болѣе двѣнадцати.}. Вся комедія заставляетъ думать, что если Таррега и дѣйствительно шелъ по пути, указанному Лопе, то онъ шелъ неувѣренными шагами и безъ яснаго пониманія своей цѣли.

По словамъ Лопе, соперникомъ Тарреги былъ Гаспаръ де Агиляръ {Въ "Laurel de Apolo" (Madrid, 1630, 4 to, f. 21) Ломе говорить относительно Тарреги "Gaspar Aguilar cоmpetia con él en la dramatica poesia".}. Онъ былъ сначала секретаремъ у виконта Хелвы, а впослѣдствіи мажордомомъ у герцога Гандіи, одного изъ знатнѣйшихъ вельможъ при дворѣ Филиппа III. Аллегорическая поэма, сочиненная Агиляромъ въ честь бракосочетанія герцога, имѣла такъ мало успѣха, что несчастный авторъ, обезкураженный и лишенный мѣста, умеръ съ горя. Подобно Таррегѣ, онъ жилъ то въ Валенсіи, то въ Мадритѣ, и сочинилъ нѣсколько поэмъ, изъ которыхъ одна, превосходившая другихъ по объему и возстававшая противъ изгнанія мавровъ изъ Испаніи, была напечатана въ 1610 г. Послѣднее из вѣстіе о несчастной судьбѣ Агиляра относится къ 1623 году.

Изъ девяти или десяти напечатанныхъ имъ комедій только двѣ заслуживаютъ вниманія. Первую "El mercader amante" (Влюбленный купецъ) очень расхваливаетъ Сервантесъ, который, подобно Лопе де Вегѣ, отзывается объ Агилярѣ съ большимъ уваженіемъ. Это -- исторія богатаго купца, который притворяется разорившимся, чтобы убѣдиться, которая изъ двухъ намѣченныхъ имъ женщинъ любитъ дѣйствительно его, а не его деньги; въ концѣ-концовъ онъ женится на той, которая оказалась безкорыстной. Пьесѣ предшествуетъ прологъ или loa, оканчивающійся шестью стансами. Это -- исторія одного молодаго человѣка, который испробовалъ безуспѣшно всевозможныя карьеры, какъ-то: учителя Фехтованія, поэта, актера и трактирщика; въ отчаяніи онъ поступаетъ въ военную службу. Ясно, что ни начало, ни конецъ пролога не имѣютъ никакого отношенія къ содержанію самой пьесы, которая написана очень живо, но слишкомъ часто проявляетъ дурной вкусъ и стремленіе къ эксцентричности и вычурности слога.

Весьма удачно очерченъ характеръ дамы, которая теряетъ богатую партію, благодаря своей жадности. Когда купецъ съ мужествомъ и спокойствіемъ духа разсказываетъ ей о своемъ вымышленномъ разореніи, она уходитъ, говоря: "храни меня Богъ отъ человѣка, который такъ легко утѣшается; онъ не станетъ горевать и потерявши меня".

Потомъ во второмъ актѣ, отказываясь отъ него окончательно, она выражается въ томъ же шутливомъ тонѣ:

"Приглашаю васъ, синьоръ, подумать о томъ, что вы не человѣкъ болѣе, ибо то, что дѣлало васъ человѣкомъ, исчезло. Отъ васъ осталось одно только имя. Возвѣстите на весь міръ о своей потерѣ и потомъ вопросите себя самого, чѣмъ вы были и что отъ. васъ осталось, и тогда узнаете, что вы не тотъ человѣкъ, которому я отдала было свое сердце {Dios me guarde de hombre

Que tan pronto se consuela,

Que lo mismo hará de ml.

Mercader Amante, Jorn I.

Quieres ver que no eres hombre,

Pues el ser tuyo has perdido;

Y que de quelle que has sido,

No te queda sino el nombre?

Haz luego un alarde aqui

De tu perdida notoria;

Toma cuenta á tu memoria;

Pide á ti misnio por ti,

Verás que no eres aquel

А quien di mi corazon. Ibid., Jorn. II.}.

Но едва-ли не самое замѣчательное въ этой драмѣ -- соблюденіе единства мѣста и даже, насколько возможно, единства времени,-- обстоятельство, доказывающее, что освобожденіе испанской сцены отъ ига единствъ въ то время не было еще общепризнаннымъ фактомъ.

Совсѣмъ въ другомъ родѣ, La suer te sin esperanza (Неожиданное счастье), одноактная комедія, дѣйствіе которой происходитъ то въ Сарагоссѣ, то въ Валенсіи, то на дорогѣ между этими двумя городами; событія, изображенныя въ пьесѣ, обнимаютъ собою нѣсколько лѣтъ. Герой, въ ту самую минуту, когда совершается его заочный бракъ въ Валенсіи, подвергается нападенію въ Сарагоссѣ. Его относятъ въ домъ какого-то чужестранца, гдѣ онъ страстно влюбляется въ молоденькую и хорошенькую сестру хозяина. Братъ угрожаетъ ему смертью, если онъ немедленно не обвѣнчается съ нею. Герой уступаетъ угрозѣ, женится и молодые уѣзжаютъ въ Валенсію. Дорогой онъ разсказываетъ женѣ свою несчастную исторію и чтобъ развязаться съ нею онъ хладнокровно замышляетъ убить ее. Впрочемъ онъ отказывается отъ этого намѣренія и они пріѣзжаютъ въ Валенсію, гдѣ жена, слѣпо привязанная къ мужу, добровольно служитъ ему, какъ раба, и даже заботится о ребенкѣ, котораго онъ имѣетъ отъ своей валенсійской супруги. За однѣми нелѣпостями слѣдуютъ другія. Сарагосская жена видитъ наконецъ себя вынужденной заявить открыто о своихъ правахъ. Неблагодарный мужъ пытается убить ее и остается въ увѣренности, что это ему удалось. Его арестовываютъ по обвиненію въ убійствѣ и въ то же время пріѣзжаетъ братъ жены и требуетъ правильнаго судебнаго поединка съ обидчикомъ. Никто однако не хочетъ быть секундантомъ у обольстителя. Въ послѣднюю минуту оскорбленная жена, которую всѣ считали погибшей, является на полѣ битвы въ полномъ вооруженіи не за тѣмъ, чтобы защитить своего преступнаго супруга, а чтобы мужественно отмстить за свою поруганную честь. Но король Фердинандъ, предсѣдательствующій на поединкѣ, не допускаетъ ее до боя и эта странная исторія оканчивается бракомъ аррагонской героини съ ея прежнимъ обожателемъ, который почти и не появлялся на сценѣ; исходъ дѣйствительно неожиданный, suerte verdaderamente sin esperanza, которымъ и объясняется заглавіе этой неуклюжей пьесы.

Стихъ пьесы, хотя и не особенно художественный, во всякомъ случаѣ гораздо лучше сюжета. Она написана плавными quintillas или краткими пятистрочными стансами, пересыпанными длинными вставками размѣра старинныхъ романсовъ. Сцена праздника на берегу моря близь Валенсіи, гдѣ всѣ дѣйствующія лица сходятся впервые, очень удачна. Тоже нужно сказать и о нѣкоторыхъ мѣстахъ послѣдняго дѣйствія. Вообще говоря, въ комедіи много остротъ и каламбуровъ, за то во всемъ остальномъ -- поразительная бѣдность. Она открывается loa, гдѣ авторъ много распространялся о могуществѣ человѣка, а оканчивается рѣчью Фердинанда, который заявляетъ, что за исключеніемъ завоеванія Гренады ничто не могло доставить ему столько радости какъ состоявшееся при помощи его примиреніе влюбленныхъ. И loa и рѣчь смѣшны и неумѣстны {Подробности объ Агилярѣ можно найти у Редригеса (рр. 148, 149) и у Химено (Tom. I р. 255). Послѣдній, какъ это часто случается, только привелъ въ большій порядокъ матеріалъ, собранный Родригесомъ. Семь пьесъ Агиляра вошли вмѣстѣ съ комедіями другихъ писателей въ сборникъ, напечатанный въ Валенсіи въ 1609 и 1616 гг. Принадлежащій мнѣ экземпляръ "Snerte sin Esperanza" не имѣетъ ни года, ни пагинаціи и повидимому изданъ раньше. Другая пьеса Агиляра "Venganza Honrosa" помѣщена въ пятомъ томѣ "Diferentes Comedias", упомянутомъ въ 5 примѣчаніи.}.

Гораздо большею извѣстностью, чѣмъ два разсмотрѣнные мною писателя, пользовался еще одинъ валенсійскій поэтъ, Гильенъде Кастро. Подобно имъ, онъ не довольствовался успѣхами въ своей провинціи, но рѣшился искать счастья въ столицѣ. Родился онъ, въ 1567 г. отъ благородной семьи и еще въ молодости сдѣлался въ своемъ городѣ извѣстнымъ писателемъ. Въ 1531 г. онъ былъ членомъ Nocturnos, извѣстнѣйшаго изъ литературныхъ клубовъ, основанныхъ въ Испаніи на манеръ бывшихъ въ Италіи одно время въ большой модѣ академій. Его литературныя симпатіи еще болѣе усилились, благодаря участію въ этомъ клубѣ, членами котораго были также Таррега, Агиляръ и Артіеда {Въ примѣчаніи Cerdá y Rico къ "Diana" Gil Polo 1802, рр. 516--519, находится описаніе этого клуба и перечень его членовъ. Баррера говоритъ, что онъ существовалъ всего съ 4-го октября 1591 по 13 апрѣля 1593 г. и что Агиляръ былъ однимъ изъ его основателей.}.

Впрочемъ не одна литература наполняла его жизнь. Въ извѣстный періодъ мы находимъ его капитаномъ кавалеріи; затѣмъ, онъ такъ понравился расточительному вице-королю Неаполя, графу Беневенте, что послѣдній поручилъ ему важный административный постъ. Вслѣдствіе этого въ Мадритѣ его приняли прекрасно: герцогъ Оссуна назначилъ ему ежегодную пенсію въ тысячу кронъ, а всемогущій фаворитъ, герцогъ д¹Оливаресъ, прибавилъ къ этому крупную сумму отъ казны. Цр безпокойный характеръ, недовольный умъ и жестокое упрямство испортили всю карьеру де Кастро. Вскорѣ онъ принужденъ былъ прибѣгнуть къ перу, чтобы зарабатывать себѣ средства къ жизни. Въ 1615 г. Сервантесъ говоритъ о немъ, какъ о популярнѣйшемъ изъ драматическихъ писателей Испаніи, а въ 1620 г. онъ вмѣстѣ съ Лопе участвуетъ въ празднествѣ канонизаціи св. Исидора и получаетъ за свои пьесы одну изъ наградъ. Шесть лѣтъ спустя онъ все еще перебивался своими драматическими произведеніями, а въ 1631 г. умеръ, не оставивши послѣ себя ничего, и былъ похороненъ на счетъ благотворительнаго фонда {Rodriguez р. 177; Xinieno, Tom. I, р. 305; Fuster, Tom. I, p. 235. Послѣднее сочиненіе въ біографическомъ отношеніи наиболѣе цѣнно. Портреты Гильена де Кастро, Гаспара Агиляра, Луиса Вивесса, Аузіаса Марча, Хайме Роига, Франциска Тарреги, Франциска де Борха и другихъ извѣстныхъ валенсійцевъ были написаны для одной изъ галлерей Валенсіи живописцемъ Хуаномъ де Рибальта, умершимъ въ 1628 г. Портреты Таррега, Агиляра и Гильена де Кастро вѣроятно подлинники, такъ какъ поэты эти были современниками художника. Вся эта коллекція, состоящая изъ тридцати одного портрета, находилась въ монастырѣ La Murta de San Geronimo въ то время, когда Бермудесъ составлялъ свой Dictionary of Artists. См. Tom. IV, 1800, p. 181. Теперь эти портреты составляютъ собственность академіи Санъ-Карлосъ въ Валенсіи.}.

Изъ произведеній де Кастро, за исключеніемъ пьесъ, изданы весьма немногія. Пьесы же его, въ числѣ 27 или 28, были напечатаны между 1614 и 1625 гг. Онѣ положительно принадлежатъ къ школѣ Лопе, между которымъ и Гильеномъ де Кастро существовала тѣсная дружба. Дружбу эту можно прослѣдить, начиная съ посвященія одной изъ комедій Лопе Гильену де Кастро и нѣсколькихъ мѣстъ въ его "Разныхъ сочиненіяхъ", вплоть до эпохи изгнанія Лопе въ Валенсію; со стороны де Кастро дружба эта доказывается посвященіемъ сборника его драматическихъ произведеній Марселлѣ, любимой дочери Лопе.

Въ драмахъ де Кастро отражаются полно, ярко, какъ личныя обстоятельства его жизни въ связи съ духомъ современной ему эпохи, такъ и особенности его поэтической школы. Въ пьесѣ "Mal casados de Valencia" (Неравные браки въ Валенсіи) повидимому изображаются событія, лично извѣстныя автору. Это -- рядъ любовныхъ интригъ въ родѣ интригъ комедій Лопе и заканчивающихся расторженіемъ двухъ браковъ одной дамой, которая переодѣвшись пажемъ, живетъ въ одномъ домѣ во своимъ прежнимъ возлюбленнымъ и его женой. Хитрости этой женщины выходятъ подъ конецъ наружу и она спасаетъ себя обычнымъ средствомъ: поступаетъ въ монастырь. Съ другой стороны, содержаніе его пьесы "Донъ Кихотъ" заимствовано изъ первой части романа Сервантеса, бывшаго тогда свѣжей литературной новинкой. Любовь Доротеи и Фердинанда и безуміе Карденіо составляютъ основу главной интриги. Развязкой является перенесеніе рыцаря въ клѣткѣ священникомъ и цирюльникамъ въ его собственный домъ, какъ это происходитъ и въ романѣ. Нѣкоторыя мѣста слегка измѣнены въ виду сценическихъ условій, но языкъ главныхъ дѣйствующихъ лицъ сохраненъ и заимствованія изъ романа очевидны. Эти двѣ драмы написаны почти исключительно размѣромъ старинныхъ redondillas и отличаются тщательной отдѣлкой стиха. Та и другая, бѣдны поэтическимъ вымысломъ, а первый актъ Mal Casados de Valensia сверхъ того обезображенъ массой каламбуровъ, которые были тогда конечно въ модѣ, но которые намъ кажутся блѣдными и не остроумными {Обѣ пьесы де Кастро помѣщены въ первомъ томѣ его Comedias, изданныхъ въ 1641 г. Находящійся у меня Донъ-Кихотъ изданъ отдѣльной брошюрой безъ пагинаціи и обозначенія года изданія. Онъ украшенъ грубыми рисунками на деревѣ, какіе обыкновенно встрѣчаются въ подобныхъ старинныхъ испанскихъ изданіяхъ. Въ сценическихъ указаніяхъ такъ описано первое появленіе Донъ-Кихота на сценѣ: "Донъ-Кихотъ въѣзжаетъ верхомъ на Россинантѣ, одѣтый согласно съ описаніемъ его въ исторіи". Redondillas этой пьесы въ отношеніи стиха безупречны; образцомъ ихъ могутъ служитъ жалобы Карденіо въ концѣ перваго акта:

Donde me llevan los pies

Sin la vida? El seso pierdo;

Pero como seré cnerdo

Si fué traydor el Marques?

Que cordura, que concierto.

Tendré yo, si estoy sin ini?

Sin ser, sin aima у sin ti?

Ay, Lucinda, que me has muerto! и т. д.

Guérin de Bouscal, одинъ изъ многочисленныхъ французскихъ драматурговъ (См. Puibusque Tom. II, p. 441), свободно пользовавшихся произведеніями испанскихъ драматурговъ, жившихъ между 1630 и 1650 гг., поставилъ эту пьесу Гильена на французской сценѣ въ 1638 г.}.

Въ другомъ родѣ, хотя не менѣе характеристична для своего времени комедія подъ заглавіемъ Piedad у Justitia (Милосердіе и Справедливость). Это ужасная исторія одного венгерскаго принца, осужденнаго на смерть за самыя страшныя преступленія, но спасеннаго народомъ отъ казни, потому что принцъ этотъ, не смотря на всѣ свои пороки, сохранилъ извѣстнаго рода честность и отказался отъ трона, который ему предлагали мятежники. Драма эта превосходитъ всѣ предыдущія пьесы богатствомъ и разнообразіемъ метра и написана болѣе живымъ языкомъ. Успѣхомъ своимъ она обязана сюжету, гдѣ восхваляется преданность королю, національная добродѣтель испанцевъ, которая проявилась уже давно во взаимныхъ отношеніяхъ короля и народа, а впослѣдствіи дошла до такихъ преувеличеній, что, благодаря ей, погибли въ конецъ многія лучшія стороны испанскаго національнаго характера {Эта пьеса напечатана во второмъ томѣ Comedias Гильена, а также въ "Flor de las Mejores Doce Comedias etc., Madrid, 1652. Гильенъ посвятилъ второй томъ своихъ комедій, найденный мною въ Ватиканѣ, своей двоюродной сестрѣ доньѣ Анна Figuerola y de Castro.}.

Santa Barbara ó Мilagro del monte y martirdel cielo. (Святая Варвара или горное чудо и небесная мученица) принадлежитъ къ другому роду популярныхъ драмъ, созданному Лопе де Вегою. Это одна изъ тѣхъ пьесъ, гдѣ сопоставлены другъ съ другомъ божественная и человѣческая любовь. Подобно другимъ пьесамъ того же сорта, эта пьеса была безъ сомнѣнія результатомъ строгихъ мѣръ противъ театровъ, придуманныхъ подъ вліяніемъ духовенства. Дѣйствіе происходитъ въ Никомедіи, въ третьемъ вѣкѣ по P. X., когда исповѣданіе христіанства считалось еще преступнымъ. Сюжетъ пьесы -- исторія св. Варвары, бывшей, если вѣрить легендѣ, современницей Оригена, который и появляется на сценѣ въ числѣ главныхъ дѣйствующихъ лицъ. Въ началѣ драмы героиня заявляетъ, что она уже отдалась душей новой сектѣ. Въ концѣ она является торжествующей мученицей, публично исповѣдующей свою вѣру и увлекающей за собою не только возлюбленнаго, но и вліятельнѣйшихъ обитателей города.

Одна изъ сценъ этой пьесы въ особенности проникнута духомъ и наивной вѣрой той эпохи; ей подражалъ впослѣдствіи Кальдеронъ въ своей драмѣ El Magico prodigioso (Магъ -- Чудотворецъ). Здѣсь св. Варвара изображается заключенной въ башнѣ, гдѣ она, въ одиночествѣ, предается христіанскимъ размышленіямъ. Тутъ подъ видомъ изящнаго и любезнаго испанскаго кавалера внезапно предстаетъ передъ нею врагъ рода человѣческаго. Въ искусно придуманной аллегоріи онъ разсказываетъ ей свои приключенія, но ему не удается вполнѣ обмануть ее и она начинаетъ догадываться, что говоритъ съ нею. Во время этого разговора, отецъ и возлюбленный Варвары входятъ въ темницу. Для отца таинственный щеголь остается невидимымъ, но его отлично видитъ любовникъ, ревность котораго разгорается до крайнихъ предѣловъ. Первый актъ кончается недоразумѣніями и упреками, вполнѣ понятными при такихъ обстоятельствахъ; причемъ отецъ высказываетъ искреннее убѣжденіе, что возлюбленнаго слѣдовало-бы засадить въ домъ сумашедшихъ и что онъ вовсе недостоинъ быть мужемъ такой прекрасной дѣвушки, какъ его дочь {Эта соmedia de Santos (Священная пьеса) не вошла въ собраніе пьесъ Гильена, но у меня находится экземпляръ ея, изданный въ 1729 г. въ Мадритѣ и подписанный его именемъ; ему же приписана она и въ каталогѣ Уэрты. Но помимо всего ея стихосложеніе и характеръ громко свидѣтельствую!ъ въ полозу ея подлинности. Мѣста, гдѣ героиня говоритъ о Христѣ, какъ о своемъ возлюбленномъ и супругѣ, подобно всѣмъ такимъ мѣстамъ въ старинной испанской драмѣ, сильно шокируютъ ухо протестанта.}.

Важнѣйшими изъ пьесъ Гильена де-Кастро считаются двѣ его драмы о Родригѣ Силѣ, озаглавленныя Los Mocedades del Sid (Юность или юношескіе подвиги Сида). Содержаніе ихъ заимствовано изъ "старинныхъ народныхъ романсовъ, которые, по свидѣтельству Франциско Сантоса и другимъ свѣдѣніямъ, распѣвались по улицамъ долго спустя послѣ эпохи Гильена де Кастро {"El Verdad en el Potro, y el Cid Resuscitado". Fr. Santos (Madrid 1686, in-12^о) содержитъ романсы о Сидѣ (стр. 9, 10, 61, 106 и пр.) въ томъ видѣ, въ какомъ они тогда пѣлись на улицахъ слѣпыми нищими. Спустя около столѣтія этотъ фактъ подтверждается свидѣтельствомъ Сарміенто.}. Въ первой изъ этихъ драмъ описывается начало карьеры знаменитаго героя. Начинается она торжественной сценой посвященія его въ рыцари, за которой слѣдуетъ сцена обиды, нанесенной его отцу въ залѣ королевскаго совѣта. Далѣе слѣдуютъ картины, въ которыхъ изображается мужественный духъ юнаго Родриго и смерть гордаго графа Лозано, который смертельно оскорбилъ старика отца Сида, давши ему пощечину; всѣ эти событія разсказаны согласно стариннымъ хроникамъ.

Переходимъ къ драматической сторонѣ сюжета, весьма удавшейся Гильену де-Кастро. Химена, дочь графа Лозано, представлена въ драмѣ влюбленной въ юнаго рыцаря. У ней естественно является борьба между любовью и чувствомъ дочерняго долга; оорьба эта, проведенная черезъ всю пьесу, составляетъ главнѣйшій интересъ драмы. Истерзанная скорбью, Химена является къ королю; долгъ дочери беретъ у ней на минуту верхъ надъ чувствомъ любви и, повинуясь этому долгу, она требуетъ казни своему возлюбленному по стариннымъ законамъ королевства. Казнь эта не могла быть исполнена, благодаря чудесамъ храбрости, оказаннымъ Родриго въ битвѣ съ маврами, осаждавшими въ то время столицу. При ложномъ извѣстіи о гибели Сида изъ груди Химены вылетаетъ невольное признаніе ея любви къ нему и наконецъ, благодаря участію провидѣнія, и естественному росту любовной привязанности, возбуждаемой подвигами, совершонными Родриго во имя возлюбленной и для защиты короля и отечества, все это завершается бракомъ любовниковъ.

Въ Европѣ драма Гильена де Кастро сдѣлалась особенно извѣстной не по тому только, что она лучше остальныхъ его вещей, но и потому еще, что Корнель, его современникъ, положилъ ее въ основу своей великолѣпной трагедіи "Сидъ," опредѣлившей на цѣлыхъ два столѣтія характеръ серьезной драмы на всемъ континентѣ. Хотя Корнель, подъ вліяніемъ поднятыхъ кардиналомъ Ришелье горячихъ споровъ о трехъ единствахъ, и сдѣлалъ въ своей пьесѣ нѣсколько удачныхъ поправокъ, но тѣмъ не менѣе онъ сосредоточилъ главный интересъ все-таки на борьбѣ долга и любви,-- борьбѣ впервые созданой геніемъ Гильена де Кастро.

Въ обработкѣ этой темы Корнель не превзошелъ своего испанскаго предшественника ни художественностью, ни драматической силой, а по временамъ онъ дѣлаетъ даже довольно существенные промахи. Такъ напр., чтобы сжать дѣйствіе въ рамки 24 часовъ, вмѣсто нѣсколькихъ мѣсяцевъ, какъ оно происходитъ у Кастро, Корнель долженъ былъ допустить насиліе естественныхъ чувствъ и заставить дѣвушку влюбиться въ убійцу отца, прежде нежели успѣли унести его бездыханный трупъ. Онъ передѣлываетъ также сцену ссоры, которая у Гильена происходитъ въ присутствіи короля; вслѣдствіе чего сцена эта выходитъ у него менѣе трагичной и естественной. Не зная исторіи, Корнель дѣлаетъ Севилью резиденціей королевскаго двора двумя вѣками раньше, чѣмъ этотъ городъ былъ отнятъ у мавровъ. Подчинивъ дѣйствіе условнымъ правиламъ трехъ единствъ, начинавшимъ уже господствовать на Французской сценѣ, Корнель, правда, съумѣлъ исключить изъ своей пьесы находящійся у его предшественника столь неумѣстный эпизодъ о чудѣ св. Лазаря, заимствованный Гильеномъ изъ старинныхъ романсовъ; но вообще говоря, онъ исказилъ свободный и естественный ходъ событій и тѣмъ самымъ ослабилъ производимое ими впечатлѣніе.

Гильенъ де Кастро, напротивъ, взявши факты своей драмы такими, какими они сохранились въ народныхъ преданіяхъ, сразу завоевалъ себѣ симпатіи публики и въ то же время сохранилъ дѣйствію свѣжесть и жизненность стариннаго романса и придалъ всей пьесѣ яркій національный тонъ и колоритъ. Такова сцена въ королевскомъ совѣтѣ, гдѣ гордый графъ Лозано наноситъ оскорбленіе отцу Сида, таковы нѣкоторыя сцены между Сидомъ и Хименой и между ними обоими и королемъ, обличающія въ авторѣ поэтическую силу и большой драматическій талантъ.

Слѣдующій отрывокъ, гдѣ окутанный вечернимъ сумракомъ отецъ Сида ждетъ сына въ условномъ мѣстѣ, послѣ поединка, едва ли не самое характерное и сильное мѣсто драмы; во всякомъ случаѣ онъ несравненно выше соотвѣтствующихъ ему мѣстъ во французской пьесѣ. (Сцены V и VI третьяго акта).

Діего.

Ни овечка, потерявшая своего пастуха, не блѣетъ такъ жалобно, ни львица, у которой похитили дѣтенышей, не рыкаетъ такъ яростно и нетерпѣливо, какъ я поджидаю моего Родриго. О мой возлюбленный сынъ! Ища его повсюду, напрасно я обнимаю васъ, ночныя тѣни! Я ему сказалъ условный знакъ и назначилъ мѣсто, куда онъ долженъ прійти. Онъ былъ послушенъ всегда; неужели на этотъ разъ онъ ослушается меня? Этого не можетъ быть, а между тѣмъ я испытываю тысячи мукъ! Можетъ быть какой-нибудь непредвидѣнный случай заставилъ его измѣнить свое намѣреніе. Кровь застываетъ у меня въ сердцѣ. Можетъ быть онъ убитъ, раненъ или взятъ. О праведное небо! Сколько ужасовъ приходитъ мнѣ въ голову! Но что это? Неужели это онъ? Нѣтъ, я не заслужилъ такого счастія! Эта не его голосъ, а эхо моего собственнаго стона. Но вотъ будто явственно слышится звукъ лошадиныхъ копытъ по сухимъ камнямъ. Родриго слѣзаетъ съ коня. Неужели мнѣ въ самомъ дѣлѣ суждено такое счастіе? Ты ли это, мой сынъ?

(Родриго слѣзаетъ съ коня).

Сидъ: Отецъ, это ты?

Діего: Возможно-ли, что я держу тебя въ моихъ объятіяхъ? Дай мнѣ собраться съ силами, чтобъ осыпать тебя похвалами. Отчего ты такъ запоздалъ? И такъ какъ мы здѣсь, то я не стану утомлять тебя вопросами. Хорошо ты поступилъ, мой сынъ; молодцомъ выдержалъ испытаніе; хорошо подражалъ моимъ прежнимъ подвигамъ. Достойнымъ образомъ уплатилъ свой сыновній долгъ! Прикоснись рукой къ моимъ сѣдинамъ, которыя ты всегда почиталъ; прильни любящими устами къ моей щекѣ, честь которой теперь возстановлена. Гордая душа склоняется передъ твоей храбростью, спасшей честь рода, который былъ чтимъ многими королями Кастиліи {*}.

(*) Diego. No la ovejuela su pastor perdido,

Ni el leon que sus hijos le han quitado,

Bald quejosa, ni bramé ofendido,

Como yo por Rodrigo. Ay, hijo amado!

Voy abrazando sombras descompaesto

Entre la oseura noche que ha cerrado.

Dile la seña, y senaléle el puesto,

Donde acudiese, en sucediendo el caso

Si me habrá sido inobediente en esto?

Pero no puede ser; mil penas paso!

Algun inconveniente le habrá hecho,

Mudando la opinion, torcer el paso

Que helada sangre me rebienta el pecho!

Si es muerto, herido, ó preso? Ay, Cielo santo!

Y quantas cosas de pesar sospecho!

Que siento? es él? mas no meresco tanto.

Sera que corresponden a mis males

Los ecos de mi voz у de mi llanto.

Pero entre aquellos secos pedregales

Vuelvo á oir el galope de un caballo.

De él se apea Rodrigo! hay dichns taies?

Sale Rodrigo.

Hijo? Cid. Padre?

Diego. Es posible que me hallo

Entre tus brazos? Hijo, aliento tomo

Para en tus alabanzas empleallo.

Como tardaste tanto? pues de piomo

Te puso mi deseo; y pues veniste,

No he de canzarte pregando el como.

Bravamente probaste! bien lo hiciste!

Bien mis pasados brios imitaste!

Bien me pagaste el ser que me debiste!

Toca las blancas canas que me honraste,

Llega la tierna boca a la mexilla

Donde la mancha de mi honor quitaste!

Soberbia el aima á tu valor se humilia,

Como conservador de la nobleza,

Que ha honrado tantos Reyes en Castilla.

Mocedndes del Cid, Primera Parte, Jorn. II.}

Значительно слабѣе вторая часть, гдѣ описываются осада Заморы, гибель короля Санчо подъ стѣнами этого города и рядъ слѣдовавшихъ за этимъ событіемъ вызововъ и поединковъ. Нѣкоторыя мѣста, напр. подробности смерти короля, совсѣмъ непригодны для драматическаго представленія,-- до того онѣ грубы и отвратительны. Но даже и тутъ, какъ и въ другихъ болѣе счастливыхъ страницахъ, Гильенъ де Кастро съумѣлъ перенести въ свою драму народный взглядъ на героическія времена, имъ изображенныя, и, благодаря этому, придалъ своимъ сценамъ жизнь и реальность, едва-ли достижимыя другимъ путемъ.

Въ самомъ дѣлѣ, главную прелесть разбираемой драмы и составляетъ этотъ народный колоритъ, эти народныя преданія, которыя постоянно пробиваются изъ всѣхъ поръ пьесы и придаютъ ей особенную типичность. Такъ оскорбленіе престарѣлаго Сида въ совѣтѣ, жалоба Химены королю на убійцу отца, отношеніе Сида къ своей возлюбленной, исторія прокаженнаго, низкое предательство Веллидо Дольфоса, упреки королевы Урраки съ высоты стѣнъ осажденнаго города {Обвиненіе въ укрывательствѣ убійцы короля Санчо, запятнавшее честь всего города Заморы, занимаетъ пространное мѣсто въ "Crónica General" (Parte IV), въ "Cronica del Cid" и въ старыхъ романсахъ, и извѣстно подъ названіемъ El Reto de Zamora. Оно имѣетъ характеръ вызова, сохраненный за нимъ Гильеномъ и занесенный въ Partidas VII, Tit. III, "De los Rieplos" (О вызовахъ), гдѣ этотъ вызовъ признается вполнѣ законнымъ.} и слѣдующіе за ними вызовы и поединки, -- всѣ эти сцены заимствованы изъ старинныхъ романсовъ, часто дословно и всегда съ сохраненіемъ ихъ духа, свѣжести и живописныхъ подробностей. Это должно было поразительно дѣйствовать на кастильскую публику, всегда чувствительную къ красотамъ старинной народной поэзіи, всегда способную возбуждаться, словно боевымъ кличемъ, разсказами о подвигахъ старинныхъ народныхъ героевъ {Пьесы Гильена, героемъ которыхъ являлся Сидъ, были не разъ перепечатываемы, чего повидимому не дѣлалось съ другими его пьесами. Вольтеръ въ своемъ предисловіи къ Корнелевскому Сиду говоритъ, что Корнель заимствовалъ содержаніе своей пьесы у Діаманте. Было же совершенно наоборотъ: Діаманте, писавшій послѣ Корнеля, многимъ былъ ему обязанъ, какъ мы это увидимъ впослѣдствіи. Біографія Гильена де Кастро, написанная лордомъ Голландомъ и о которой было уже упомянуто выше, интересна, хотя далеко не полна.}.

Остальныя драмы Гильена де Кастро носятъ на себѣ слѣды тѣхъ же принциповъ и тѣхъ же пріемовъ композиціи. Содержаніе пьесы El curioso impertinente (Назойливое любопытство) заимствовано изъ сказки, которую Сервантесъ разсказалъ въ первой части своего "Донъ-Кихота". El Conde Alarcos (Графъ Аляркосъ) и El Conde d'Irlos (Графъ Ирлосъ) взяты изъ прелестныхъ старинныхъ романсовъ подъ тѣми же названіями. Las Maravillas deBabilonia (Чудеса Вавилоніи) есть нѣчто въ родѣ мистеріи, гдѣ слишкомъ много отдано мѣста исторіи непорочной Сусанны и преслѣдующихъ ее старцевъ и въ которой выведенъ Навуходоносоръ, жующій на сценѣ траву, подобно жвачному животному {"Las Maravillas de Babilonia" отсутствуетъ въ собраніи пьесъ Гильена и не упоминается ни Родригесомъ, ни Фустеромъ. Она помѣщена въ изданіи, озаглавленномъ "Flor de las Mejores Doce Comedias, Madrid, 1652, in 4^о.}. Впрочемъ во всемѣ этомъ видно желаніе удовлетворить національному вкусу; и здѣсь, какъ и вездѣ, Гильенъ де Кастро является ученикомъ Лопе де Веги и отличается отъ своихъ соперниковъ больше легкостью и плавностью стиха, нежели другими болѣе существенными и оригинальными достоинствами.

Вторымъ изъ раннихъ подражателей Лопе де Веги былъ Луисъ Велесъ де Геварц, достоинства котораго были тогда же признаны Сервантесомъ. Родился., онъ въ Эсихѣ, въ Андалузіи, по однимъ свидѣтельствамъ въ 1570, по другимъ въ І572 или 1574, но жилъ, кажется, постоянно въ Мадритѣ, гдѣ онъ и умеръ въ 1644 году, назначивъ графа Лемоса и герцога Верагуаса, потомка Колумба, своими душеприкащиками. Благодаря ихъ участію, онъ былъ похороненъ съ почестями и церемоніями, болѣе соотвѣтствовавшими ихъ высокому положенію, чѣмъ его скромной долѣ. Есть достовѣрныя свидѣтельства, что еще за 12 лѣтъ до кончины имъ было уже написано для театра 400 пьесъ. А такъ какъ расположеніе публики и двора не покидало его до конца долгой жизни, то можно съ увѣренностью сказать, что онъ былъ однимъ изъ наиболѣе популярныхъ драматурговъ той эпохи {Antonio, Bib. Nov., Tom. II, p. 68, и Montalvan, Paro Todos въ своемъ составленномъ въ 1632 каталогѣ авторовъ, писавшихъ для сцены. Намъ еще придется говорить о Геварѣ, какъ авторѣ "Diablo Cojuelo". У него былъ сынъ, писавшій пьесы вычурнымъ языкомъ (cultismo) и умершій въ 1675 г.}.

Однако онъ не удостоился полнаго собранія своихъ произведеній и потому до насъ дошли только немногія изъ его пьесъ. Къ счастію, одна изъ его сохранившихся драмъ есть вмѣстѣ съ тѣмъ и одна изъ лучшихъ, если судить по успѣху ея первыхъ представленій и по тому мѣсту, которое она сохранила за собой въ общественномъ мнѣніи. Въ основу ея положенъ хорошо извѣстный эпизодъ изъ исторіи Санчо Храбраго и относящійся къ тому времени, когда въ 1293 году городъ Тарифа возлѣ Гибралтара былъ осажденъ мятежнымъ королевскимъ братомъ, принцемъ Донъ-Хуаномъ, ставшимъ во главѣ арміи мавровъ, а защиту города принялъ на себя Алонзо Пересъ, глава вельможнаго дома Гузмановъ.

"Донъ Алонзо Пересъ де Гузманъ", какъ говоритъ старинная хроника, хорошо защищалъ ввѣренный ему городъ. Но у инфанта ДонъХуана былъ пажемъ сынъ этого Алонзо Переса. Надѣясь на это, онъ потребовалъ у Алонзо сдачи города, угрожая въ противномъ случаѣ убить его сына. Д. Алонзо отвѣчалъ, что онъ не можетъ сдѣлать этого, потому что городъ принадлежитъ королю; что до угрозы умертвить его сына, то онъ самъ готовъ дать ему кинжалъ, годный для этой цѣли. И съ этими словами онъ перебросилъ черезъ городскую стѣну свой кинжалъ, прибавивъ, что онъ скорѣе готовъ потерять сына и еще пятерыхъ другихъ, если бы они у него были, нежели быть низкимъ предателемъ и сдать собственность короля, его повелителя, которому онъ присягалъ въ вѣрности. Хотя взбѣшенный Д. Хуанъ и велѣлъ зарѣзать ребенка на глазахъ отца, но при всемъ томъ онъ никогда не могъ взять города " {Cronica de D. Sancho el Bravo, Valladolid, 1554, folio, f. 76.}.

Въ другихъ разсказахъ объ этомъ ужасномъ событіи мы находимъ слѣдующія подробности: бросивши свой кинжалъ, Алонзо, подавляя свое горе, сѣлъ съ женою обѣдать. Въ это время народъ съ высоты городскихъ укрѣпленій видѣлъ гибель невиннаго ребенка и разразился криками ужаса и негодованія. Алонзо всталъ было изъ-за стола, но, узнавши въ чемъ дѣло, спокойно вернулся къ столу, говоря: "А я думалъ, что мавры ворвались въ городъ" {См. Quintana, Vidas de Españoles Célebres, Tom. I, Madrid, 1807, in 12^о, p. 51 и соотвѣтствующія мѣста въ пьесѣ. Мартинесъ де ла Роза въ своей "Isabel de Solis", описывая реальную или воображаемую картину смерти юнаго Гузмана, приписываетъ отцу болѣе нѣжности по отношенію къ сыну. Но суровая старинная хроника по всѣмъ вѣроятіямъ ближе къ истинѣ и пьеса придерживается ее.}.

За это пожертвованіе отцовскими чувствами долгу вѣрнаго подданнаго, несомнѣнно долженствовавшее экзальтировать воображеніе людей тогдашней эпохи, Гузманъ былъ награжденъ прибавленіемъ нѣкоторыхъ аттрибутовъ къ его гербу, въ чемъ можно удостовѣриться и теперь по фамильной печати и прозвищемъ El Buenо,-- добраго, вѣрнаго. Въ испанской исторіи это прозвище почти неразрывно связано съ именемъ Алонзо Гузмана.

Таковъ сюжетъ и такова на самомъ дѣлѣ сущность пьесы Гевары "Mas pesa el Rey que la Sangre" (Король важнѣе узъ крови), свидѣтельствующей о большомъ драматическомъ искусствѣ автора. Въ началѣ пьесы король Донъ-Санчо обращается съ своимъ великимъ вассаломъ Алонзо Пересомъ де Гузманомъ крайне жестоко и несправедливо, такъ что героическая вѣрность вассала еще рѣзче выступаетъ въ концѣ драмы и производитъ вящій эффектъ. Сцена, когда Гузманъ выходитъ отъ короля раздраженный, но вполнѣ покорный королевской власти; сцена между отцомъ и сыномъ, которые поддерживаютъ другъ друга призывомъ къ долгу и чести и единогласно заявляютъ, что лучше перенести все, но не сдавать города врагу; наконецъ, послѣдняя сцена, когда по снятіи осады, Гузманъ приноситъ трупъ своего сына, въ доказательство своей вѣрности и покорности несправедливому государю, -- всѣ эти сцены достойны лучшихъ англійскихъ трагедій и представляютъ не мало сходства со сценами изъ произведеній Грина и Уэбстера. Въ качествѣ произведенія, прославляющаго безграничную вѣрность королю, эту великую добродѣтель героическихъ временъ Испаніи, драма Гевары возбудила всеобщій восторгъ и заняла видное мѣсто не только въ исторіи національнаго театра, но и вообще, какъ иллюстрація національнаго характера испанцевъ. Разсматриваемая съ этихъ точекъ зрѣнія, драма Гевары представляется грандіознѣйшимъ явленіемъ новѣйшей сцены {Имѣющійся у меня экземпляръ этой пьесы помѣченъ 1745 г. Какъ и въ большей части другихъ изданныхъ драмъ Гевары, въ ней много напыщенности и отчасти гонгоризма. Но возвышенный тонъ, которымъ она проникнута, всегда находилъ откликъ въ испанскомъ характерѣ.}.

Въ большинствѣ остальныхъ своихъ пьесъ Гевара менѣе уклонился отъ обычной проторенной дорожки, чѣмъ въ разсмотрѣнномъ нами глубоко-трагическомъ произведеніи. La Luna de laSierга (Горная Діана), напримѣръ, есть поэтическая картина вѣрности королю, мужества и нравственнаго достоинства низшихъ слоевъ испанскаго общества. Всѣ эти качества олицетворены въ гордомъ и независимомъ селянинѣ, который женится на одной красоткѣ изъ сосѣднихъ горъ, но къ несчастію видитъ, что одинъ вельможа преслѣдуетъ его подругу своею любовью. Отъ преслѣдованій этихъ молодая женщина спасается только благодаря открытому и смѣлому ходатайству мужа передъ королевой Изабеллой {Luna de la Sierra поставлена цервой пьесой въ сборникѣ "Flor de las Mejores Doce Comedias" 1652.}.

El Ollero de Ocana (Горшечникъ изъ Оканьи) также комедія интриги и, подобно предыдущей, строго держится условій этого рода произведеній. Reinar después dé morіг (Царствованіе послѣ смерти) представляетъ трагедію полную меланхоліи и идиллической нѣжности, вполнѣ соотвѣтствующей судьбѣ Инесы де Кастро, печальная исторія которой дала содержаніе пьесѣ.

Въ религіозныхъ драмахъ Гевары мы, по обыкновенію, видимъ, какъ любовныя приключенія примѣшиваются къ возвышеннымъ духовнымъ порываніямъ къ тому, что должно быть наиболѣе удалено отъ грязи человѣческихъ страстей. Такъ въ Los très ma yores por tentos (Три великихъ чуда) мы находимъ всю исторію св. Павла, который въ первыхъ сценахъ изображается любовникомъ Маріи Магдалины. La Corte de Sаtаnаs (Дворъ Сатаны) передаетъ намъ исторію Іоны, который оказывается сыномъ Сарептской вдовы, живущимъ при ниневійскомъ дворѣ въ царствованіе Нина и Семирамиды; пьеса обставлена такими ужасами, которые, казалось бы, совершенно неудобно выставлять передъ почтенными и вѣрующими зрителями.

Однажды впрочемъ Гевара, если и не нарушилъ законовъ драматическаго искусства, то переступилъ границы дозволеннаго на испанской сценѣ и тѣмъ навлекъ на себя неудовольствіе всесильной инквизиціи. Въ пьесѣ Elp1ei о del Diablo con el Cura dé Madrilejos (Тяжба дьявола съ Мадрилехскимъ священникомъ), сочиненной имъ вмѣстѣ съ Рохасомъ и Мирой де Мескуа, онъ вывелъ на сцену исторію одной бѣдной помѣшанной дѣвушки, которая прослыла за колдунью и избавилась отъ смерти только благодаря сознанію, что она одержима бѣсами. Бѣсовъ этихъ заставляютъ выйти изъ ея тѣла тутъ же на спенѣ, съ помощію различныхъ причитаній и заклинаній. Пьеса эта, по всей вѣроятности основанная на фактѣ, весьма любопытна по содержащимся въ ней страннымъ деталямъ. Но извѣстно, что въ Испаніи колдовство, судъ надъ нимъ и наказаніе принадлежали исключительно вѣдѣнію святаго судилища. Вслѣдствіе этого пьеса Гевары была изгнана со сцены; ее запрещено было даже читать и она скоро была забыта публикой. Нужно сознаться, что подобные случаи весьма рѣдко встрѣчаются даже въ исторіи испанскаго театра {Перечисленныя нами пьесы разсѣяны по различнымъ сборникамъ: "El Pleitо del Diablo" помѣщена въ только-что поименованной книгѣ; Flor delasmejores doce comedias, la Corte del Diablo въ двадцать восьмомъ томѣ Comedias Escogidas. Принадлежащій мнѣ экземпляръ "Tres Portentos" имѣетъ видъ брошюры и не помѣченъ годомъ. Въ собраніи Comedias Escogidas помѣщено пятнадцать комедій Гевары (о нихъ будетъ говориться впослѣдствіи). Полагаютъ, что ихъ могло быть собрано гораздо больше.}.

Едва-ли не самымъ усерднымъ подражателемъ Лопе де Веги былъ его біографъ и поклонникъ Пересъ де Монтальванъ, сынъ придворнаго книгопродавца, родившійся въ Мадритѣ въ 1602 году {У Alvarez y Baena, Hijos de Madrid, Tom. HI, p. 167, находится превосходная біографія Монтальвана. Отецъ Монтальвана долженъ былъ сдѣлаться священникомъ еще при жизни Лопе де Веги, такъ какъ былъ его исповѣдникомъ. Obras de Lope, Tom. XX, pp. 16 и 41. Подобныя превращенія были въ то время не рѣдки.}. Семнадцати лѣтъ отъ роду онъ уже былъ лиценціатомъ теологіи и авторомъ пьесъ, имѣвшихъ порядочный успѣхъ; осьмнадцати лѣтъ онъ состязался съ знаменитѣйшими поэтами той эпохи въ поэтическомъ турнирѣ по случаю канонизаціи св. Исидора Мадритскаго и съ одобренія Лопе получилъ одну изъ конкурсныхъ премій {Lope de Vega, Obras Sueltas, Tom. XI, pp. 601, 537 etc. и Tom. XII, p. 424.}. Немедленно вслѣдъ за этимъ онъ былъ удостоенъ степени доктора теологіи и, по примѣру своего друга и учителя, вступилъ въ братство мадритскихъ священниковъ и на службу инквизиціи. Въ 1626 году одинъ богатый перуанскій купецъ, съ которымъ онъ не имѣлъ никакихъ сношеній и котораго даже никогда не видалъ, прислалъ ему изъ Новаго Свѣта пенсію, какъ своему капеллану, съ тѣмъ, чтобы онъ молился за него въ Мадритѣ. Несомнѣнно, что купцомъ руководило въ этомъ случаѣ исключительно уваженіе къ таланту Монтальвана {Para Todos, Abcalá, 1661, in-4^о p. 428.}.

Въ 1627 г. Монтальванъ издалъ маленькую книжку Vida y purgatorio de san Patricio (жизнь св. Патрика и его чистилище). Сюжетъ этотъ былъ весьма популяренъ въ католической церкви и Монтальванъ обработалъ его вѣроятно примѣнительно къ требованіямъ своего сана. Тѣмъ не менѣе природная склонность взяла верхъ надъ благочестивыми соображеніями и разсказывая легенду о св. Патрикѣ онъ прибавилъ къ ней странную сказку почти всплошь собственнаго сочиненія, но такъ тѣсно связанную съ главнымъ сюжетомъ, что раздѣлить ихъ нельзя и читателю приходится принимать обѣ на вѣру {Въ качествѣ назидательной книги она имѣла нѣсколько изданій; послѣднее изъ видѣнныхъ мною вышло въ 1739 г., in-8^о. См. ниже гл. XXII, Примѣчаніе.}.

Въ 1632 году онъ, по его собственному признанію, сочинилъ 36 комедій и 12 autos {Para Todos, 1661, р. 529 [приготовленное къ печати въ 1632 г.], гдѣ онъ также говоритъ о плутовскомъ романѣ "Vida de Malhagas" и другихъ сочиненіяхъ, готовыхъ къ печати, по которыя никогда не появлялись на свѣтъ. Монтальвану приписываютъ также до шестидесяти различнаго рода драматическихъ произведеній.}; въ 1636 году, вскорѣ послѣ смерти Лопеде-Веги, онъ издалъ восторженный до нелѣпости панигирикъ ему, о которомъ мы уже упоминали. По всей вѣроятности, это было его послѣднее печатное произведеніе: вскорѣ истощенный непосильною работой, онъ отчаянно заболѣлъ и умеръ 25 іюня 1638 г., едва достигши тридцати-шестилѣтняго возраста. Одинъ изъ друзей почтилъ его память, столь же заботливо, какъ это сдѣлалъ онъ самъ по отношенію къ своему учителю. Этотъ другъ собралъ всѣ стихотворенія и статьи, написанныя какъ извѣстными, такъ и неизвѣстными писателями того времени въ похвалу Монтальвану, числомъ около полутораста, и издалъ ихъ подъ заглавіемъ "Похвальныя слезы на безвременную кончину великаго поэта Переса-де-Монтальвана -- довольно плохой сборникъ, гдѣ хотя и блещутъ имена Антоніо-де-Солиса, Гаспара-де-Авилы, Тарео-де-Молины и другихъ извѣстныхъ писателей, но весьма мало стиховъ, достойныхъ этихъ авторовъ, и лица, которому они посвящены {"Lagrinias Panegiricas á la Teinprana Muerte del Gran Poeta, etc. I. Perez de Montalvan," por Pedro Grande de Тона, Madrid, 1639, in-4^о, ff. 164. Кеведо, врагъ Монтальвана, единственный извѣстный поэтъ, отсутствіе котораго замѣтно. Изъ "Décimas" Кальдерона, помѣщенной въ этой книгѣ, видно, что Монтальванъ умеръ отъ двухъ ударовъ паралича и что смерть послѣдовала безъ страданіи.}.

Коротка, но блестяща была жизнь Монтальвана; съ юныхъ лѣтъ онъ страстно привязался къ Лопе-де-Вегѣ и до самой смерти оставался его горячимъ поклонникомъ, чѣмъ вполнѣ заслужилъ прозвище, которое далъ ему Валдивіельсо, первороднаго сына и наслѣдника духа Лопе. Повидимому великій драматургъ съ своей стороны не оставался равнодушнымъ къ такой искренней привязанности. Онъ не только ободрялъ и помогалъ совѣтами своему юному ученику, но и принялъ его, какъ близкаго человѣка въ свой домъ и въ свою семью. Говорили даже, что поэма объ Орфеѣ и Эвридикѣ, изданная Монтальваномъ въ августѣ 1624 года, которой онъ конкуррировалъ съ поэмой подъ тѣмъ же заглавіемъ дона Хуана Хауреги, вышедшей двумя мѣсяцами раньше, въ дѣйствительности была написана самимъ Лопе-де-Вегою, желавшимъ помочь своему ученику въ борьбѣ съ опаснымъ соперникомъ. Весьма вѣроятно впрочемъ, что это сплетня потомства. Сама же поэма, заключающая въ себѣ около 230 осьмистрочныхъ стансовъ плавныхъ и гармоничныхъ, какъ остальные стихи Лопе, скорѣе носитъ однако на себѣ печать юнаго, а не зрѣлаго таланта. Кромѣ того, стихотворное предисловіе, предпосланное поэмѣ Монтальвана Лопе, и въ особенности его преувеличенныя похвалы ей сравнительно съ своей собственной драмой на тотъ же сюжетъ, ставятъ дѣло такъ, что упомянутое предположеніе является уже прямымъ оскорбленіемъ характеру Лопе {"Orfeo en Lengua Castellana," por J. P. de Montalvan, Madrid, 1624, in-4^о, N. Ant. Bib. Nov. Tom. I, p, 757, Lope de Vega, Comedias, Tom. XX, Madrid, 1629, въ предисловіи къ которому онъ говоритъ, что драма "Орфей"Монтальвана "содержитъ все, что можетъ дѣлать совершеннымъ поэтическое произведеніе."}. Какъ бы то ни было, но различныя мѣста въ сочиненіяхъ Монтальвана и Лопе убѣждаютъ насъ, что эти два писателя были связаны между собою узами тѣсной дружбы и что учитель платилъ дружбой и покровительствомъ за восторженное отношеніе къ себѣ своего ученика.

Монтальванъ пользовался популярностью преимущественно, какъ драматургъ; извѣстность его на сценѣ была такъ велика, что книгопродавцы находили выгоднымъ ставить его имя на комедіяхъ, которыя вовсе ему не принадлежали {Онъ также энергически протестуетъ противъ этого злоупотребленія, какъ Лопе и Кальдеронъ. См. предисловіе къ 1-му тому его комедій. Alcala, 1638 и его Para Todos, 1661 г., р. 169.}. Сямъ онъ приготовилъ къ изданію два тома своихъ драматическихъ сочиненій, которые появились въ 1638 и 1639 годахъ, а въ 1652 вышли вторымъ изданіемъ. Кромѣ того, онъ издалъ раньше нѣсколько своихъ пьесъ, сначала вмѣстѣ съ однимъ изъ своихъ романовъ, а потомъ и въ другихъ сборникахъ, такъ что общая сложность ихъ доходитъ до 60. Все изданное имъ самимъ было напечатано въ послѣднія семь лѣтъ его жизни {Первый томъ на заглавномъ листкѣ помѣченъ 1639 годомъ, а на послѣднемъ стоитъ 1638 г. Рукопись одной изъ его комедіи "La Deshonra Honrosa," находящейся въ библіотекѣ герцога Оссуны, помѣчена 1622 г., когда Монтальвану было всего двадцать лѣтъ. Schack, Nachträge, 1854, p. 61. Самъ онъ говоритъ въ предисловіи къ "Cumplir con su Obligacion," что это была его вторая пьеса и что лучшимъ изъ своихъ драматическихъ произведеній онъ считаетъ пьесу "Doncela de Labor."}.

Мы легко поймемъ характеръ его драмъ, его литературную теорію и его стиль, если возьмемъ первый томъ его сочиненій, просмотрѣнный имъ вѣроятно тщательнѣе, нежели второй, такъ какъ всѣ дозволенія къ печати помѣчены 1635 годомъ. Шесть комедій, т. е. почти половина всей книги, принадлежатъ къ разряду комедій Сара y espada; весь интересъ подобнаго рода пьесъ заключается въ сценахъ ревности или въ интригѣ, основанной на щепетильномъ чувствѣ дворянской чести. Всѣ онѣ вообще подобны той, которая озаглавлена "Cumplir con su Obligacion" (Исполненіе долга), не отличаются искуснымъ построеніемъ, но смотрятся съ интересомъ. Всѣ они изобилуютъ мѣстами, отмѣченными поэтическимъ чувствомъ, но затерянными въ безвкусномъ цѣломъ. Это въ особенности приложимо къ комедіи A lo hecho pecho (Сдѣланнаго не воротишь). Изъ остальныхъ шести пьесъ четыре основаны на историческихъ сюжетахъ. Въ одной изъ нихъ изображается уничтоженіе ордена тампліеровъ; пьеса эта легла въ основу трагедій Ренуара, одной изъ французскихъ трагедій, имѣвшихъ значительный успѣхъ въ первой половинѣ XIX вѣка. Въ другой выведенъ Сеянъ, но не тацитовскій Сеянъ, а Сеянъ, какимъ онъ изображается въ La cronica general de España. Въ третьей авторъ изображаетъ Донъ-Хуана Австрійскаго. Пьеса эта не имѣетъ развязки, если не считать развязкой разсказъ Донъ-Хуана о собственной жизни, растянутый на триста стиховъ. Въ числѣ двѣнадцати пьесъ есть одна довольно странная, очевидно написанная съ цѣлью заслужить благорасположеніе церкви, ибо въ основу ея положена легенда о св. Петрѣ Алькантарскомъ {Другая духовная драла Монтальвана "El Divino Nazareno Sanson", содержащая исторію Самсона, начиная съ борьбы его со львомъ и заканчивая разрушеніемъ Филистимлянскаго храма, меньше способна ввести въ соблазнъ, чѣмъ предыдущая пьеса.}.

Послѣдней въ книгѣ помѣщена пьеса Los amantes de Teruel (Теруэльскіе любовники), которая пользовалась неизмѣнною популярностью, очень часто перепечатывалась и никогда не сходила со сцены. Сюжетомъ для нея послужило преданіе, существовавшее еще въ XIII вѣкѣ въ Аррагонскомъ городѣ Теруэлѣ, гдѣ жила влюбленная чета. Противъ брака ихъ возставала семья невѣсты на томъ основаніи, что молодой человѣкъ недостаточно богатъ для нея. Ему даютъ нѣсколько лѣтъ срока, чтобы пріобрѣсть положеніе, достойное его невѣсты. Молодой человѣкъ соглашается на эти условія и поступаетъ въ военную службу. Онъ совершаетъ блестящіе подвиги, которые однако долгое время остаются неизвѣстными. Наконецъ, достигнувъ своей цѣли, онъ въ 1217 г. возвращается на родину славнымъ и богатымъ. Но было уже поздно. Дама его сердца вынуждена была поневолѣ отдать свою руку его сопернику и именно въ тотъ самый вечеръ, когда онъ вернулся въ Теруэль. Обезумѣвъ отъ горя и отчаянія обманутый любовникъ пробирается въ брачную комнату и падаетъ бездыханнымъ у ногъ своей возлюбленной. На другое утро, когда священникъ приходитъ въ церковь служить панихиду по усопшемъ, онъ находитъ молодую женщину, повидимому, спящей у его гроба. Но оказалось, что она также умерла отъ горя,-- и несчастныхъ любовниковъ хоронятъ въ одной могилѣ {Я еще буду имѣть случай вернуться къ этому сюжету, по поводу большой поэмы, написанной на него Яге де Саласомъ (Yague de Salas) въ 1616 году. Сюжетъ, взятый Монтальваномъ, основанъ на преданіи, уже раньше обработанномъ для сцены Андресомъ Рей де Артіеда въ его пьесѣ Amantes, изданной въ 1581 г., и Тирсо де Молиной въ его Amantes de Teruel 1625 г.; но обѣ пьесы построены грубо и написаны плохими стихами. Онѣ были уже давно позабыты, когда появилось извлеченіе изъ первой, а вторая была перепечатана Арибо въ пятомъ томѣ его "Biblioteca" (Madrid, 1848), Этотъ томъ содержитъ въ себѣ тридцать шесть избранныхъ пьесъ Тирсо де Молины, цѣнныя свѣдѣнія объ его жизни и обзоръ его сочиненій. При сравненіи "Amantes de Teruel" Тирсо съ пьесою Монтальвана, напечатанной три года спустя, нельзя не замѣтить, что послѣдній много заимствовалъ у своего предшественника, но при этомъ придалъ дѣйствію много красоты, а мѣстами и задушевной нѣжности, которая, несомнѣнно, вытекала изъ его собственной натуры. (Aribeau, Biblioteca de Autores Españoles, Tom V, pp. XXXVII и 190). Исторія теруэльскихъ любовниковъ встрѣчается также въ XI пѣснѣ поэтическаго романа Іеронима де Уэрты Florando dе Castilla, 1588, см. ниже гл. XXVII, Примѣчаніе.}.

Исторія эта сильно подѣйствовала на юношеское воображеніе Монтальвана и у него возникло желаніе обработать ее въ формѣ драмы. Для этой цѣли онъ перенесъ своихъ влюбленныхъ въ эпоху Карла V, т. е. въ одну изъ самыхъ интересныхъ эпохъ испанской исторіи. Первый актъ начинается сценами, могущими дать понятіе о томъ затруднительномъ и опасномъ положеніи, въ которомъ нахорится влюбленная пара. Героиня Изабелла выказываетъ съ своей стороны привязанность, которая, послѣ нѣкоторыхъ колебаній и препятствій, превращается наконецъ въ могучую страсть, какъ бы заранѣе обреченную на великія страданія. Узнавши о любви своей дочери, отецъ соглашается на бракъ ея съ условіемъ, что въ трехлѣтній промежутокъ молодой человѣкъ пріобрѣтетъ себѣ въ свѣтѣ положеніе, достойное его будущей супруги. Влюбленные охотно соглашаются на это условіе и первый актъ оканчивается надеждами на полную удачу.

Проходитъ почти три года между первымъ n вторымъ актомъ. Мы встрѣчаемъ героя пьесы при знаменитой осадѣ Гулетской крѣпости, въ Тунисѣ. Онъ совершаетъ множество блестящихъ подвиговъ, но они остаются незамѣченными и отчаяніе овладѣваетъ его душой. Наконецъ онъ спасаетъ жизнь самому императору, но и этотъ геройскій поступокъ остается незамѣченнымъ въ пылу битвы. Тѣмъ не менѣе герой продолжаетъ мужественно сражаться и первый всходитъ на крѣпостныя стѣны. Наступаетъ моментъ признанія его заслугъ и онъ сразу получаетъ награду за все имъ содѣянное.

Въ третьемъ актѣ его ждетъ ужасное разочарованіе. Изабелла, которую убѣдили въ смерти ея возлюбленнаго, готовится, полная зловѣщихъ предчуствій, стать женою другого, повинуясь волѣ отца. Обрядъ совершается, свидѣтели хотятъ уже удалиться, но въ этотъ моментъ появляется несчастный любовникъ. Между нимъ и Изабеллой происходитъ разрывающее душу объясненіе и новобрачная разстается навѣки съ своимъ возлюбленнымъ, но онъ слѣдуетъ за нею въ ея комнату и, полный отчаянія, осыпая упреками себя и ее, падаетъ бездыханный у ея ногъ. Немного спустя входитъ новобрачный. Изабелла разсказываетъ ему свою печальную исторію и. подкошенная горемъ и отчаяніемъ, тоже падаетъ бездыханная на трупъ своего возлюбленнаго.

Подобно всѣмъ пьесамъ этой категоріи, Los Amantes имѣютъ много недостатковъ. Неизбѣжная роль gracioso (шута-слуги) здѣсь является особенно неумѣстной; встрѣчаются безконечно длинные монологи и слогъ отзывается напыщенностью. Однако, не смотря на все это, пьеса проникнута истинно-трагическимъ духомъ, и такъ какъ ея сюжетъ считался истиннымъ происшествіемъ, то она имѣла при первомъ представленіи громадный успѣхъ. Но помимо своей правдивости, исторія страданій двухъ любящихъ молодыхъ сердецъ, неповинныхъ ни въ какомъ проступкѣ, всегда будетъ читаться и смотрѣться съ живымъ интересомъ. Въ пьесѣ Монтальвана есть сцены болѣе интимнаго домашняго характера, чѣмъ это вообще допускается въ испанскихъ драмахъ; отмѣтимъ въ особенности сцену, когда Изабелла съ своими женщинами сидитъ за скучнымъ шитьемъ, въ отсутствіи своего возлюбленнаго, потомъ сцену ея печали и отчаянія передъ свадебной церемоніей, наконецъ нѣкоторыя мѣста въ ужасной сценѣ, заканчивающей собою пьесу.

Личности дзухъ влюбленныхъ обрисованы очень удачно. Интересъ не ослабляется ни на одну минуту; характеры героевъ выдержаны и развиты съ такимъ мастерствомъ, что печальная катастрофа нисколько не удивляетъ насъ. Она скорѣе представляется намъ также неотвратимой, какъ судьба въ древней греческой трагедіи, уже съ самаго начала бросающая свою мрачную тѣнь на все дѣйствіе.

Когда Монтальванъ беретъ свои сюжеты изъ исторіи, онъ тщательнѣе своихъ современниковъ соблюдаетъ историческую правду. Въ двухъ драмахъ, посвященныхъ жизни принца Донъ-Карлоса., онъ выставляетъ принца въ истинномъ свѣтѣ, какъ неугомоннаго и безразсуднаго юношу, опаснаго для семьи и для государства. Если же въ силу господствовавшихъ въ его время взглядовъ, поэтъ изобразилъ Филиппа II болѣе великодушнымъ и благороднымъ, чѣмъ онъ намъ представляется теперь, то за то онъ не преминулъ съ поразительной рельефностью выставить на видъ строгость, благоразуміе, осторожность, бывшія преобладающими чертами въ характерѣ этого монарха {"El Principe Don Carlos" помѣщена въ началѣ двадцать восьмаго тома "Comedia Escogidas", 166" г. и содержитъ разсказъ о чудесномъ исцѣленіи принца отъ припадка безумія; вторая пьеса, озаглавленная "El Segundo Seneca de España" занимаетъ первое мѣсто въ его "Para Todos" и заканчивается супружествомъ короля съ Анною Австрійскою и назначеніемъ Донъ-Хуана генералиссимусомъ католической лиги. Какъ характеры, такъ и событія въ этихъ пьесахъ выведены почти одни и тѣ же, какъ и въ историческомъ сочиненіи Луиса Кабреры Felipe Segundo, Rey de España" (1619 г.), написанномъ въ чисто придворномъ духѣ и бывшемъ, по всей вѣроятности, источникомъ для Монтальвана, который вообще не любилъ предпринимать большихъ поисковъ за своими источниками (См. Libro V. t. 5; VII, 22 и VIII, 5). Сочиненіе Кабреры плохо написано, но оно имѣетъ важное значеніе для исторіи того времени, потому что онъ почерпалъ свои свѣдѣнія изъ весьма достовѣрныхъ источниковъ. Онъ жилъ до 1655 г. и хотя, по слухамъ, довелъ свою исторію до конца, но въ печати появился лишь первый томъ, излагающій событія царствованія Филиппа II только до 1583. Мнѣніе Ранке о Кабрерѣ въ его замѣчательной статьѣ о Донъ-Карлосѣ [Jahrb. der Lit. Wien, XLVI. 1829] чрезвычайно разумно и справедливо.}. Донъ-Хуанъ Австрійскій и Генрихъ IV французскій обрисованы столь же удачно въ тѣхъ пьесахъ, гдѣ они являются главными дѣйствующими лицами {Донъ-Хуанъ выведенъ въ пьесѣ, носящей его имя. Генрихъ IV выведенъ въ "El Marescal de Biro n". Я имѣю экземпляръ этой пьесы, напечатанный in-12^о въ Барселонѣ въ 1635 г. Ей предпослана Historia Tragica de la Vida del Duque de Biron), составленная Пабло Мартиро Ризо, на которой главнымъ образомъ и основана пьеса, за исключеніемъ впрочемъ эксцентричнаго характера Доньи Бланки, который не имѣетъ ни малѣйшей исторической подкладки. Сочиненіе Ризо представляетъ интересный обращикъ біографій того времени. Оно было издано въ 1629 г., семь лѣтъ спустя послѣ казни маршала.}.

Не то должны мы сказать объ Autos Монтальвана, изъ которыхъ до насъ дошли всего два или три. Его Polifemo, напримѣръ, гдѣ Спаситель и католическая церковь появляются на одной сторонѣ сцены, а Циклопъ, какъ символъ еврейства, на другой, вещь настолько же эксцентричная и нелѣпая, насколько вообще нелѣпы подобныя произведенія испанскаго театра. Тотъ же самый отзывъ приходится сдѣлать и объ его "Скандербергѣ", сюжетъ котораго основанъ на исторіи знаменитаго Искандера-бея, полурыцаря и полуварвара, принявшаго христіанство въ срединѣ XV вѣка. Въ самомъ дѣлѣ, намъ теперь трудно повѣрить, чтобы на какомъ-либо театрѣ могли быть представлены сцены, гдѣ Полифемъ играетъ на гитарѣ или гдѣ одинъ изъ древнихъ греческихъ острововъ погружается въ море, посреди треска ракетъ и бураковъ {Оба эти ауто находятся въ "Para Todos" въ увеселеніяхъ пятаго дня.}.

Но Монтальванъ подражалъ во всемъ Лопе и, подобно другимъ драматическимъ писателямъ того вѣка, не боялся порицаній критики, потому что принаравливался къ вкусамъ мадритской публики {Предисловіе къ "Para Todos".}. Содержаніе своихъ пьесъ онъ заимствовалъ изъ новеллъ и сказокъ и, чтобы придать имъ жизнь и движеніе, сосредоточивалъ главный интересъ дѣйствія на чувствѣ ревности {Сюжетъ El Zeloso Estremeño (Ревнивый Эстремадурецъ) нѣсколью разнится отъ сюжета одной изъ новеллъ Сервантеса, носящей то же заглавіе; но Монтальванъ многимъ обязанъ Сервантесу и даже заимствуетъ у него имена нѣкоторыхъ дѣйствующихъ лицъ. Въ концѣ ужасной пьесы, озаглавленной "De un Castigo dos Venganzas" (Двойное мщеніе), полной ужасовъ, Монтальванъ называетъ свою пьесу истиннымъ происшествіемъ, случившимся менѣе 50 недѣль тому назадъ:

Historia tau verdadera

Que no ha cincuenta seinanas

Que sucedio.

Многія изъ его пьесъ основаны на сенсаціонныхъ происшествіяхъ ежедневной жизни.}. Подчиняясь требованіямъ двора, онъ, какъ говорятъ, избѣгалъ представлять на сценѣ народныя возмущенія изъ боязни, чтобы его не обвинили въ сочувствіи мятежникамъ; онъ даже не осмѣливался ставить высокопоставленныхъ лицъ въ унизительныя положенія, чтобы его не заподозрили въ отсутствіи вѣрноподданническихъ чувствъ. Онъ, какъ утверждаютъ, охотно вставилъ бы дѣйствіе пьесы въ рамки 24 часовъ, ограничилъ бы каждый изъ трехъ актовъ тремя стами стиховъ и даже согласился бы совсѣмъ не дѣлать антрактовъ, но это было противно національному вкусу; притомъ же онъ писалъ слишкомъ небрежно и поспѣшно, чтобы заботиться о соблюденіи своихъ теорій больше, чѣмъ это дѣлалъ его учитель {Pellicer de Tobar въ "Lágrimas" и проч. излагаетъ литературныя теоріи своего друга Монтальвана, рр. 146--152. По его словамъ, въ серьезныхъ мѣстахъ своихъ пьесъ Монтальванъ употреблялъ octavas, canciones и si]vas; въ нѣжныхъ -- décimas glosas и другія подобныя имъ формы, а романсы онъ вставлялъ повсюду; дактилей же и бѣлыхъ стиховъ онъ избѣгалъ, потому что считалъ ихъ тяжелыми и неуклюжими. Все это ничто иное, какъ нѣсколько болѣе развитая система Лопе, изложенная въ его "Arte Nuevo".}.

Его пьеса La mas constante mujer (Необыкновенно вѣрная жена), одна изъ самыхъ привлекательныхъ по твердости и нѣжности характера героини, была, какъ говорятъ, сочинена въ одинъ мѣсяцъ, разучена актерами въ недѣлю. Поставленная вслѣдъ за тѣмъ на сцену, она не сходила съ репертуара до наступленія большихъ религіозныхъ празднествъ Святой недѣли, когда закрывались театры {Para Todos, 1661, р. 508.}. Пьеса Las dos venganzas (Двойное мщеніе) со всѣми ея ужасами давалась въ теченіе мѣсяца безпрерывно {Ibid., р. 158.}. No hay vida como el honor (Нѣтъ жизни безъ чести), одна изъ его весьма посредственныхъ пьесъ, шла одновременно на двухъ главнѣйшихъ мадритскихъ сценахъ,-- честь, которой до тѣхъ поръ не удостоивалась ни одна изъ испанскихъ комедій и которой добилась одна пьеса уже долго спустя {С. Pellicer, Origen, Tom. I, p. 202.}. Вообще въ періодъ старости Лопе, никто изъ драматурговъ, за исключеніемъ самого Лопе, не имѣлъ такого успѣха, какъ Монтальванъ.

Однако и на долю Монтальвана выпали неудачи и разочарованія, обыкновенно выпадающія всѣмъ тѣмъ писателямъ, чей успѣхъ зависитъ отъ благосклонности публики. Кеведо, самый безпощадный сатирикъ того времени, однажды напалъ съ свойственною ему ѣдкостью на менѣе удачныя мѣста въ одномъ изъ произведеній Монтальвана и въ другой разъ, когда одна изъ комедій Монтальвана была освистана, онъ написалъ ему якобы утѣшительное, но въ сущности крайне обидное письмо {Quevedo, Obras, Tom XI, 1794, pp. 125, 163. Письмо Кеведо вызвало полный негодованіи отвѣтъ Монтальвана въ "Tribunal de іа Justa Venganza", о которомъ мы уже говорили. Письмо, приписываемое Кеведо, напечатано въ Don Diego de Noche (1623, f. 30), какъ принадлежащее Саласу Барбадильяйо, но оно несомнѣнно принадлежитъ Кеведо. Между Монтальваномъ и Кеведо существовали старинные счеты. Отецъ Монтальвана, который, какъ мы уже упоминали, былъ мадритскимъ книгопродавцемъ, перепечаталъ однажды безъ дозволенія Кеведо его сочиненіе "Politica de Dios" сейчасъ по выходѣ его въ Сарагоссѣ въ 1626 г. Эта продѣлка очень разсердила Кеведо.}. Несмотря на эти непріятныя случайности, авторскую карьеру Монтальвана можно все-таки назвать весьма счастливой и его до сихъ поръ справедливо считаютъ однимъ изъ украшеній стариннаго національнаго испанскаго театра.

ГЛАВА XXI

Драма (продолженіе).-- Тирсо де Молина.-- Мира де Мескуа.-- Вальдивіельсо.-- Антоніо де Мендоза.-- Руисъ де Аларконъ.-- Луисъ де Бельмонте и др.-- El diablo predicador. (Чортъ-проповѣдникъ).-- Противодѣйствіе ученыхъ и церкви народной драмѣ.-- Долгая борьба.-- Побѣда драмы.

Около того же времени другой авторъ добивался успѣховъ и популярности на сценѣ. Это былъ Габріель Теллезъ, принадлежавшій къ духовному званію и болѣе извѣстный подъ именемъ Тирсо-де-Молины, -- псевдонимъ, подъ которымъ онъ издавалъ свои свѣтскія сочиненія. Мы знаемъ изъ его біографіи весьма немногое. Родился онъ въ Мадритѣ; воспитывался въ Алкалѣ; около 1613 г. поступилъ въ духовное званіе и умеръ настоятелемъ монастыря Соріа, вѣроятно въ февралѣ 1648 г. По мнѣнію однихъ, умеръ онъ 60-ти лѣтъ, по мнѣнію другихъ 80-ти {Deleylar Aprovecliando, Madrid, 1765, 2 tom., 4-to, Prologo. Alvarez y Baena, Hijos de Madrid, tom. II, p. 267.}. Относительно его литературной дѣятельности мы имѣемъ больше свѣдѣній. Какъ драматическій писатель, онъ оставилъ намъ пять томовъ комедій, изданныхъ между 1616 и 1636 годами. Кромѣ того значительное количество его пьесъ разбросано по другимъ его изданіямъ или же напечатано имъ самимъ отдѣльными книжками. Въ его талантѣ преобладала сатирико-драматическая жилка, но нравственный уровень его комедій далеко ниже обыкновеннаго и многія изъ его произведеній содержатъ въ себѣ мѣста до такой степени скабрезныя, что духовенство и инквизиція безусловно запрещали чтеніе ихъ; и этимъ объясняется, почему нѣкоторыя произведенія Тирсо-де-Молины составляютъ величайшую библіографическую рѣдкость {Пятитомное изданіе произведеній Тирсо-де-Молины, содержащее пятьдесятъ девять пьесъ и множество entre meses и романсовъ, заглавіе которыхъ приводится у Aribeau [Biblioteca, Madrid, 1848, tom. p. XXXVI], я нашелъ въ полномъ видѣ только въ Вѣнской императорской библіотекѣ и съ большимъ трудомъ могъ собрать отъ тридцати до сорока пьесъ, въ отдѣльныхъ изданіяхъ. Самъ авторъ ихъ, въ предисловіи къ своимъ "Cigarrales de Toledo", 1624, заявляетъ, что онъ написалъ триста пьесъ. Изъ нихъ, по моему мнѣнію, было напечатано не болѣе восьмидесяти. Въ библіотекѣ герцога д'Оссуны находится автографъ одной пьесы Тирсо де Молины, помѣченный Толедо, 30 мая 1613, а его "No peor Sordo" относятъ къ 1596 г.}; за то многія его пьесы, менѣе способныя оскорбить нравственное чувство, надолго удержали мѣсто въ репертуарѣ и до сихъ поръ пользуются большой популярностью въ народѣ.

Извѣстнѣйшая изъ нихъ, особенно за предѣлами Испаніи, это "El Burlador de. Sevilla" (Севильскій соблазнитель),-- первоначальный типъ Донъ-Жуана, обошедшаго потомъ всѣ сцены Европы и знакомаго народной аудиторіи Германіи, Италіи и Испаніи по театрамъ маріонетокъ и уличнымъ романсамъ. Первый очеркъ этого характера, списаннаго, какъ говорятъ, съ одного изъ членовъ знаменитой севильской фамиліи Теноріо, былъ выведенъ на сцену Лопе-де-Вегою во второмъ и третьемъ актахъ его комедіи "Dinerossou_calidad" (Деньги замѣняютъ достоинства), гдѣ герой въ столкновеніи съ ужасными явленіями невидимаго міра проявляетъ замѣчательное присутствіе духа и остроуміе {Въ этой части пьесы Лопе есть нѣкоторыя подробности (какъ-то упоминаніе о прогуливающейся каменной статуѣ), которыя не оставляютъ сомнѣнія въ томъ, что Тирсо де Молина воспользовался ею. Пьеса.Іопе находится въ двадцать четвертомъ томѣ собранія его комедій (Zaragoza, 1633) и принадлежитъ къ числу тѣхъ его драмъ, которыя до сихъ поръ перепечатываются и читаются (см. превосходный переводъ пьесы Тирсо "Burlador de Sevilla" размѣромъ подлинника, сдѣланный Дорномъ въ его "Spanische Dramen", Band I, 1841). Существуетъ еще переводъ Браунсфельса въ его "Dramen nach dem Spanischen", Frankfort, 1856, Tom. I.}. Но въ характерѣ героя Лопе нѣтъ ничего отталкивающаго. Тирсо-де Молина первый вывелъ на театральные подмостки Донъ-Жуана, въ видѣ человѣка, соединяющаго въ себѣ беззавѣтную удаль съ крайней нравственной распущенностью,-- человѣка, у котораго единственнымъ мотивомъ дѣйствія является жажда чувственнаго наслажденія, и который при этомъ отличался такимъ юморомъ и спокойствіемъ духа, что способенъ смѣяться даже среди окружающихъ его ужасовъ сверхъестественнаго міра.

Идея этого типа весьма увлекательна, не смотря на всю его негодность въ нравственномъ смыслѣ. Вотъ почему вскорѣ послѣ своего появленія онъ былъ перенесенъ на подмостки неаполитанской сцены, а изъ Неаполя, съ труппой итальянскихъ актеровъ, онъ перебрался въ Парижъ. Прославившаяся такимъ образомъ итальянская пьеса о Донъ-Жуанѣ была простымъ переводомъ комедіи Тирсо. Она имѣла большой успѣхъ въ 1656 году на подмосткахъ придворнаго итальянскаго театра въ Парижѣ. Съ нея сдѣлано было два или три Французскихъ перевода, а въ 1665 году Мольеръ поставилъ на сцену свою комедію "Festin de Pierre", гдѣ воспользовавшись не только темой, но и діалогами Тирсо, познакомилъ Европу съ этимъ оригинальнымъ произведеніемъ испанскаго генія {О томъ, какимъ образомъ этотъ чисто испанскій вымыселъ проникъ черезъ Италію во Францію и оттуда, благодаря Мольеру, распространился по всей Европѣ, см. Parfaits, "Histoire du Théátre Franèais" [Paris 12-mo, tom. VIII, 1746, p. 255; tom. IX, 1746, pp. 3 и 343; tom. X, 1747, p. 420]; Cailhava "Art de la Comedie" [Paris, 1786, 8-vo, tom. II, p. 175]. Въ основѣ пьесы Шэдвелля "Libertine" [1675], въ сущности, тотъ же самый сюжетъ, но только обставленный большими ужасами. Если я не ошибаюсь, онъ послужилъ канвою для небольшой драмы, часто разыгрываемой на американскихъ театрахъ. Самая пьеса Шэдвелля слишкомъ непристойна, чтобы быть терпимой гдѣ-либо въ наше время; притомъ же онъ не имѣетъ никакихъ литературныхъ достоинствъ.}.

Странный причудливый характеръ, созданный испанскимъ поэтомъ, обошолъ весь міръ подъ именемъ Донъ-Жуана. Благодаря своимъ типичнымъ особенностямъ, спутавшимъ всѣ теоріи драматическаго интереса, онъ всюду возбуждалъ отвращеніе, смѣшанное съ ужасомъ. Замора, писатель первой половины XVIII вѣка въ Испаніи, Томасъ Корнель во Франціи и лордъ Байронъ въ Англіи больше всего помогли его популярности, хотя генію Моцарта, какъ кажется, болѣе всего удалось помирить цивилизованное общество съ темными сторонами Донъ-Жуана {О томъ, насколько исторія Донъ-Жуана до сихъ поръ популярна въ Испаніи, можно судить по ея новѣйшимъ передѣлкамъ и особенно по двумъ пьесамъ Зорильи "Don Juan Tenorio" [1844] и его двумъ поэмамъ, el Desafio del Diablo. (Вызовъ дьявола) и "Un Testigo de Bronce" (Мѣдный свидѣтель) [1845] не менѣе драматичнымъ, чѣмъ предшествующія имъ пьесы.}.

Въ самой Испаніи "El burlador de Sevilla" никогда не былъ для публики любимѣйшимъ изъ произведеній Тирсо де Молины. Эта часть принадлежитъ комедіи,"Don Gil de las calzas verdes"(Донъ Хиль въ зеленыхъ панталонахъ), которую нужно считать самымъ выдающимся образчикомъ комедій интриги на кастильскомъ языкѣ. Героиня ея донья Хуана, валльядолидская дама, подло брошенная споимъ возлюбленнымъ, отправляется за нимъ въ Мадритъ, гдѣ измѣнникъ хочетъ устроить себѣ болѣе выгодную партію. Въ Мадритѣ, въ теченіе двухъ недѣль, пока длится дѣйствіе, она является то въ дамскомъ костюмѣ, подъ именемъ доньи Эльвиры, то въ мужскомъ подъ именемъ Дона Хиля, но ни разу, до самаго конца, подъ своимъ собственнымъ. Переодѣваясь то мужчиной, то женщиной, она искусно разстраивала всѣ планы и разсчеты своего невѣрнаго любовника: она влюбляетъ въ себя его новую возлюбленную; она пишетъ сама себѣ письма какъ бы отъ лица дамы къ кавалеру; она выдаетъ себя то за своего собственнаго любовника, то за другія не существующія личности. Въ Валльядолидѣ семья считаетъ ее умершей. И вотъ, два кавалера, одинъ съ опредѣленной цѣлью, другой случайно, появляются въ Мадритѣ, оба одѣтые въ зеленый костюмъ, весьма сходный съ тѣмъ, какой носитъ и она. Ихъ всѣхъ трехъ принимаютъ за одно и то же лицо; отсюда происходитъ такая невообразимая путаница, что испуганный женихъ и собственный оруженосецъ Хуаны, видѣвшій ее только въ Мадритѣ и притомъ всегда въ мужскомъ платьѣ, начинаютъ вѣрить въ какого-то зеленаго духа, пришедшаго съ того свѣта, чтобы жестоко отомстить за несправедливость и обиды, претерпѣнныя имъ въ земной жизни. Въ моментъ, когда испугъ и ужасъ доходятъ до высшей степени, запутанный узелъ интриги внезапно распутывается и вмѣсто одного брака, который готовъ былъ разстроиться, сразу заключаются три брака. Въ эту минуту на сценѣ появляется перепуганный оруженосецъ со шляпой, полной восковыхъ свѣчъ, и въ платьѣ, увѣшанномъ образками святыхъ, и, кропя всѣхъ присутствующихъ святою водой, восклицаетъ:

"Есть-ли изъ васъ кто-либо, господа, кто молится за душу моего господина, который въ своихъ зеленыхъ панталонахъ испытываетъ адскія муки?"

Когда же его госпожа вдругъ оборачивается и спрашиваетъ, не съ ума ли онъ сошолъ? то бѣдный оруженосецъ, узнавъ голосъ своего господина и видя его превращеннаго въ даму, приходитъ въ страшный ужасъ и, дрожа, бормочетъ:

"Заклинаю тебя ранами прокаженныхъ, уйди, скройся отъ меня!

Донья Хуана. Безумецъ! Да вѣдь это я, Донъ Хиль, твой господинъ, живой тѣломъ и душой. Развѣ ты не видишь, что я говорю со всѣми и что меня никто не боится?

Оруженосецъ. Мужчина-ли ты или женщина?

Донья Хуана. Я женщина.

Оруженосецъ. Довольно, довольно! этого вполнѣ достаточно, чтобы свести съ ума триста міровъ.

Главная особенность разсматриваемой комедіи заключается въ ея крайне сложной и искусно веденной интригѣ. Изъ иностранцевъ лишь весьма немногіе способны понять ее при первомъ чтеніи или на первомъ представленіи. Между тѣмъ Донъ Хиль былъ всегда популярнѣйшей пьесой испанской сцены и самому простому и невѣжественному зрителю-испанцу вся эта сложная путаница доставляетъ одно лишь удовольствіе.

Совершенно непохожа на двѣ предыдущія и въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ лучше ихъ обѣихъ, комедія Тирсо де Молины "El vergonzoso en palacio. (Застѣнчивый во дворцѣ). Ее первое время часто играли въ Испаніи и въ Италіи, а по словамъ автора, однажды одинъ кастильскій принцъ исполнялъ въ ней главную роль. Сюжетъ ея нельзя назвать вполнѣ историческимъ, хотя онъ отчасти и заимствованъ изъ исторіи Дона Педро, герцога Коимбрскаго, который былъ одно время регентомъ Португаліи, а затѣмъ былъ свергнутъ въ 1449 г., во время народнаго бунта {Cronica de D. Juan el Segundo, подъ 1449 годомъ.}. Тирсо де Молина изображаетъ намъ его скрывшимся въ горы, гдѣ онъ, переодѣтый пастухомъ, воспитываетъ своего сына, въ полномъ невѣдѣніи своего высокаго происхожденія. Этотъ юноша, по имени Мирено, и есть настоящій герой пьесы. Одаренный возвышенными чувствами и большимъ умомъ, возвышающемъ его надъ низменной средой, онъ отчасти подозрѣваетъ тайну своего происхожденія, убѣгаетъ изъ своей пустыни и является ко двору попытать счастья. Случай благопріятствуетъ ему. Онъ поступаетъ на службу къ одному королевскому любимцу и увлекаетъ его дочь, дѣвушку настолько же развязную и смѣлую, благодаря своей свѣтской опытности, насколько самъ онъ робокъ и застѣнчивъ. Наконецъ тайна его происхожденія открывается и комедія заканчивается счастливымъ бракомъ.

Подобнаго рода исторія, даже съ обычнымъ прибавленіемъ второстепенной интриги, была слишкомъ незначительна и проста, чтобы произвести большой эффектъ. Но искусное развитіе характера главнаго дѣйствующаго лица сильно помогло успѣху комедіи Тирсо на испанской сценѣ. И это вполнѣ понятно. Благородная гордость героя, вступающая въ борьбу съ низменной обстановкой; неясное предчувствіе своего высокаго происхожденія,-- предчувствіе, которое тѣмъ не менѣе мотивируетъ всю его жизнь; наконецъ скромность, которой онъ умѣряетъ свои честолюбивыя стремленія, -- всѣ эти черты, соединенныя вмѣстѣ, образуютъ одинъ изъ привлекательнѣйшихъ и возвышеннѣйшихъ идеаловъ стараго кастильскаго духа {"Пьеса Vergonzoso en Palacio" была напечатана въ 1624 г. въ "Cigarrales de Toledo" (Madrid, 1624, 4-to, p. 100) и заимствовала свое названіе, какъ я полагаю, отъ испанской пословицы "Mozo vergonzoso no es para palacio." (Застѣнчивый юноша не созданъ для дворца).}.

Нѣкоторыя изъ свѣтскихъ драмъ Тирсо де Молины основываются главнымъ образомъ на недавнихъ и достовѣрныхъ историческихъ фактахъ. Таковы "Trilogia de las hazanasdelos Pizarros en el Nuevo Mundo y sus aventuras amorosas en la metropoli (Трилогія о подвигахъ семейства Пизарро въ Новомъ Свѣтѣ и объ ихъ любовныхъ приключеніяхъ на родинѣ).

Другія основаны также на фактахъ, но съ большей примѣсью вымысловъ, какъ наприм. пьесы, сюжетомъ которыхъ являются избраніе и правленіе папы Сикста V. Религіозныя драмы Тирсо и его ауто, какъ и слѣдовало ожидать, также нелѣпы, какъ и подобныя же произведенія другихъ поэтовъ того времени.

Въ обработкѣ своихъ сюжетовъ Тирсо обнаруживаетъ какую-то капризную оригинальность. То онъ начинаетъ свои комедіи совершенно просто и живо, какъ напримѣръ ту, гдѣ въ первой сценѣ изображаются приключенія во время боя быковъ {"La Lealtad contra la Envidia".}; то онъ сразу выводитъ на сцену суматоху, происшедшую вслѣдствіе опрокинутаго экипажа {"Por el Solano y el Torno".}; то, наконецъ, онъ, повидимому не опасась навести тоску на зрителей, прерываетъ ходъ перваго дѣйствія длиннымъ описаніемъ, стиховъ въ четыреста {"Escarmientos para Cuerdos".}. Едва ли не характеристичнѣе всѣхъ пьесы "Amor por razon de estado". (Любовь изъ политическихъ соображеній), которая открывается сценой передъ балкономъ дамы, со всѣми аттрибутами въ чисто-кастильскомъ духѣ, веревочной лѣстницей, дуэлью и т. д. Главныя недостатки Тирсо состоятъ въ отсутствіи разнообразія въ характерахъ и сюжетахъ; въ слишкомъ частомъ переодѣваніи женщинъ, необходимомъ для хода дѣйствія, и возмутительномъ неприличіи многихъ подробностей и эпизодовъ, вовсе неоправдываемомъ необходимостью. Послѣдній недостатокъ тѣмъ болѣе бросается въ глаза, что Тирсо былъ извѣстнымъ духовнымъ лицомъ и уважаемымъ въ Мадритѣ проповѣдникомъ. Его общія достоинства заключаются въ неистощимой изобрѣтательности, въ умѣньи оживить сюжетъ мощной веселостью, въ необычайномъ искусствѣ, владѣть своимъ роднымъ кастильскимъ нарѣчіемъ и наконецъ ву его стихѣ, плавномъ и гармоничномъ во всѣхъ родахъ размѣровъ, любимыхъ мадритской публикой, которая строже относилась къ стиху, чѣмъ ко всѣмъ остальнымъ элементамъ драмы.

Какъ бы однако ни были разнообразны и причудливы формы драматическихъ произведеній Тирсо де Молины, все же онъ въ сущности остается вѣрнымъ послѣдователемъ Лопе-де-Веги, заслужившемъ себѣ право стоять близъ своего великаго учителя. Онъ самъ откровенно сознается въ этомъ, считая для себя честью принадлежать къ школѣ Лопе, и умно и обстоятельно защищаетъ свои принципы и пріемы, какъ оппозицію шкодѣ классической. Защита эта, вполнѣ заслуживающая нашего вниманія, издана въ Мадритѣ за 12 лѣтъ до появленія корнелевскаго "Сида" и въ значательной степени опередила знаменитый парижскій споръ объ единствахъ, вызванный въ 1636 году постановкой этой пьесы {Cigarralas de Toledo, 1624, рр. 183--188. Въ 1631 году, въ Миланѣ, была напечатала небольшая книжка in-12^о подъ заглавіемъ: "Favores de las Musas hochas а D. Sébastian Francisco de Medrano en varias Rimas y Poesias que conipusó en lu mas célébré Academia de Madrid, donde fué Présidente meritissinio". Издателемъ ея былъ Alonso de Castillo Solorzano, довольно извѣстный сочинитель сказокъ. Въ ней помѣщено нѣсколько плохихъ лирическихъ стихотвореній и три пьесы, не многимъ превосходящія ихъ по достоинству. Автора этой книги, по моему мнѣнію, ненужно смѣшивать съ Франциско де Медрано, о которомъ я буду говорить впослѣдствіи, въ главѣ, посвященной лирическимъ поэтамъ, и если я упоминаю объ этой книжкѣ, то только потому, что одна изъ пьесъ, помѣщенныхъ въ ней -- "El Luzero Eclipsndo" -- сюжетомъ для которой послужила исторія Іоанна Крестителя, раздѣлена на пять актовъ, имѣетъ хоръ и дѣйствіе ея продолжается одни сутки. Отсюда ясно, говоритъ издатель, "что и въ Испаніи существуютъ люди, которые съумѣютъ написать безупречную пьесу". Это было сказано за пять лѣтъ до появленія Корнелевскаго Сида. За книгой, о которой здѣсь идетъ рѣчь, должны были слѣдовать другія, но ни одна изъ нихъ не появилась, хотя ея авторъ дожилъ до 1653 года.

Не могу не замѣтить относительно единствъ, что ихъ не вполнѣ, справедливо считаютъ исключительно особенностью французской псевдоклассической трагедіи. По моему мнѣнію, изъ хоровъ въ Генрихѣ V можно заключить, что Шекспиръ также хорошо понималъ этотъ вопросъ, какъ и кардиналъ Ришелье.}. Позднѣе, какъ извѣстно, новыя правила драмы сдѣлались основой драматической теоріи Корнеля, Расина и Вольтера.

Современникъ этихъ событій и споровъ, извѣстный Антоніо Мираде-Мескуа, былъ уже, въ періодъ 1602--1635 годовъ, почтеннымъ драматическимъ писателемъ, котораго высоко ставили Сервантесъ и Лопе-де-Вега. Родился онъ въ Кадиксѣ, въ королевствѣ Гренадскомъ, и еще въ юношескомъ возрастѣ былъ соборнымъ архидіакономъ этого города. Въ 1610 году мы его находимъ въ Неаполѣ при поэтическомъ дворѣ графа де Лемосъ; въ 1620 г. онъ одерживаетъ побѣду на стихотворномъ состязаніи въ Мадритѣ, гдѣ и умираетъ въ должности капеллана при Филиппѣ IV. Онъ писалъ свѣтскія комедіи, ауто и лирическія стихотворенія. Всѣ эти произведенія никогда не были собраны вмѣстѣ и потому въ настоящее время ихъ очень трудно отыскать; впрочемъ, не мало его мелкихъ стихотвореній вошло почти во всѣ извѣстнѣйшіе сборники національной поэзіи, выходившіе въ свѣтъ съ того времени и до нашихъ дней. Его манера писать была чрезвычайно неровна.

Подобно Тирсо-де-Молинѣ, Мира-де-Мескуа былъ виднымъ духовнымъ лицомъ, но высокое положеніе не спасло его отъ невзгодъ, обыковепно выпадавшихъ на долю драматическихъ писателей того времени. Его пьеса "La desgraciada Raquel" (Несчастная Рахиль), основанная на легендѣ объ Альфонсѣ VII, едва не потерявшимъ свою корону изъ-за своей любви къ прекрасной толедской еврейкѣ, была въ. сильной степени искажена цензурою, хотя раньше Лопе-де-Вегѣ и позволили обработать тотъ же сюжетъ и въ томъ духѣ, въ 19-й книгѣ его Jerusalem Conguistada. Мира-де-Мескуа былъ также однимъ изъ авторовъ драмы "El cura de-Madrilejos" (Мадрилехскій священникъ), чтеніе и представленіе которой, какъ мы уже видѣли, было запрещено тотчасъ по ея выходѣ въ свѣтъ. Не смотря на все это, можно съ увѣренностью сказать, что Мира въ свое время пользовался такою же славой, какъ и другіе драматурги, имѣвшіе успѣхъ. Подражателей у него было много. Его пьеса Esclavo del diablo (Слуга дьявола) не только легла въ основу драмы Морето Caer por levantarse (Пасть, чтобъ возстать), но и самъ Кальдеронъ пользовался ею въ двухъ извѣстнѣйшихъ своихъ піесахъ. Затѣмъ изъ его комедіи Galan valiente y discrete (Храбрый и скромный любовникъ) Адарконъ заимствовалъ сюжетъ своей піесы El examen de mаridоs (Испытаніе мужей), а его Palacio confusо (Дворецъ въ смущеніи) легъ въ основу піесы Корнеля Don Sanche d'Aragоn {Свѣдѣнія о Мира де-Мескуа или Амескуа, какъ его иногда называютъ, также разсѣяны по разнымъ изданіямъ, какъ и его сочиненія. Рохасъ упоминаетъ о немъ въ своемъ "Viage" (1602). У меня есть экземпляръ его "Desgraciada Raquel", приписанной Діаманте, и его собственноручная рукопись этой пьесы, сильно обезображенная духовною цензурою, дозволеніе которой на ея постановку на сценѣ помѣчено 10-мъ апрѣля 1635 года. Гевара въ "Diablo Cojuelo" Tranco VI упоминаетъ о мѣстѣ его рожденія и о занимаемой имъ духовной должности. Антоніо [Bib. Nov., ad verb.] расточаетъ ему преувеличенныя похвалы и говоритъ, что его драмы были собраны и напечатаны всѣ вмѣстѣ. Утвержденіе это, по моему мнѣнію, ошибочно, ибо драмы Мескуа, какъ и его мелкія стихотворенія, либо выходили отдѣльными изданіями, либо разсѣяны по различнымъ сборникамъ. Относительно самого Мира-де-Мескуа см. также Указатель въ концѣ "Para Todos" Монтальвана и Pellicer, Biblioteca, Tom. I, p. 89. Сюжетъ его "Raquel" вымышленъ, такъ что театральной цензурѣ нечего было такъ сильно безпокоиться. [Castro, Crónica de Sancho el Dcseado, Alonso el Octavo, etc. Madrid, 1665, folio, pp. 90, etc.] Два ауто Мира-де-Москуа напечатаны въ "Navidad у Corpus Christi Festejados", Madrid, 1644, 4-to, а нѣсколько его мелкихъ стихотвореній можно найти въ Rivadeneyra, Biblioteca, Tom. XLII, 1857. Cp. Шакъ, Geschichte der dramatischen Literatur in Spanien, B. II, S. 455-469.}.

Іосифъ де-Вальдивіельсо, другое видное духовное лицо, былъ также драматическимъ писателемъ въ ту же самую эпоху. Онъ постоянно числился при каѳедральномъ толедскомъ соборѣ и хотя былъ близокъ къ примасу, кардиналу и инфанту, но жилъ въ Мадритѣ, гдѣ принадлежалъ къ тому же религіозному братству, къ которому принадлежали Сервантесъ и Лопе, и гдѣ онъ имѣлъ возможность быть въ постоянныхъ сношеніяхъ со всѣми главнѣйшими писателями той эпохи. Время его славы относится къ 1607--1633 годамъ, насколько можно судить по его одобрительнымъ отзывамъ и хвалебнымъ стихамъ, которые онъ имѣлъ обыкновеніе предпосылатъ произведеніямъ своихъ друзей. Его собственныя произведенія отличаются строго религіознымъ характеромъ. Все, что онъ писалъ для сцены, собрано въ особому томѣ, изданномъ въ 1622 году и содержащемъ въ себѣ 12 ауто и двѣ пьесы религіознаго содержанія.

Двѣнадцать ауто, насколько можно судить по ихъ духу и содержанію, были написаны Вальдивіельсо для Толедо, хотя конечно давались и въ другихъ городахъ Испаніи. Они избраны авторомъ изъ болѣе многочисленнаго количества написанныхъ имъ пьесъ подобнаго же содержанія и несомѣнно пользовались при жизни автора большой популярностью. Нѣкоторыя изъ нихъ, безспорно, ее заслуживали. Его "El hijo pro di go" (Блудный сынъ), любимый сюжетъ религіозной драмы, обработанъ лучше чѣмъ это встрѣчалось обыкновенно; Psiques е y Cupido (Психея и Амуръ), также несравненно лучше приспособлена къ христіанскимъ понятіямъ, чѣмъ это дѣлали другіе испанскіе писатели, обрабатывавшіе этотъ миѳологическій сюжетъ; El аrbol de la Vida (Древо жизни) представляетъ собою хорошо выдержанную аллегорію, гдѣ старая теологическая распря между божественнымъ правосудіемъ и божественнымъ милосердіемъ обработана въ духѣ старой теологической школы. Дѣйствіе ея начинается въ раю и кончается появленіемъ Спасителя. Но, вообще говоря, ауто Валдивіельсо не лучше подобныхъ же произведеній его современниковъ. Впрочемъ, двѣ драмы Вальдивіельсо уступаютъ въ достоинствѣ его autos. E I Nacimiento de la Mejor (Рождество всего лучшаго -- такъ часто называли Пресвятую Дѣву въ Испаніи) и El Angel de la Guardia (Ангелъ-Хранитель) аллегорическая пьеса, сходная съ El arbol de la Vida, представляютъ собою два плохо обработанныя произведенія, даже если признать за ними право на широкія рамки, свойственныя религіозной драмѣ. Одно изъ условій ихъ успѣха заключалось въ томъ, что онѣ больше другихъ религіозныхъ драмъ той эпохи были проникнуты тономъ старинной національной поэзіи. Это замѣчаніе примѣнимо и къ ауто Вальдевіельсо; въ одномъ изъ нихъ находится живая и бойкая пародія на хорошо извѣстный романсъ о вызовѣ на поединокъ Заморы послѣ убійства Донъ Санчо Храбраго.

Во всякомъ случаѣ, общественное положеніе ихъ автора, а можетъ быть вычурные остроты и каламбуры, которыми онъ прельщалъ испорченный вкусъ своихъ современниковъ, должны быть приняты въ соображеніе при объясненіи его несомнѣнной и громадной популярности {Antonio, Bib. Nova, Tom. I, p. 821. Изъ его драматическихъ произведеній мнѣ извѣстны "Doce Autos Sacramentales y dos Comedias Divines" por el Maestro Joseph de Valdivielso, Toledo, 1622, 4-to, 183 листа. Сравните старинный романсъ "Ya cabalga Diego Ordonez", помѣщенный въ Romancero 1550--1555 съ "Cronica del Cid" с. 66, и съ ауто Вальдивіельсо "Cautivos Libres, f. 25, и вы убѣдитесь, что старинные романсы никогда не изглаживались изъ народной памяти и всѣми путями проникали въ испанскую поэзію

"Navidad y Corpus Christi Festejadas", упомянутая въ предшествующемъ примѣчаніи, есть Nаcіmіеntо (Рождественская пьеса) Вальдивіельсо, но она очень слаба. Монтальвапъ, мнѣніе котораго въ данномъ случаѣ весьма авторитетно, говоритъ въ посвященіи "Amantes de Teruel", что Вальдивіельсо, какъ писатель ауто, былъ первымъ въ свое время. Это было сказано около 1636 года, слѣдовательно, прежде чѣмъ Кальдеронъ вошолъ въ славу.}.

Другаго poдa слава выпала на долю Антоніо Мендозы, много писавшаго для двора, въ 1623--43 годахъ и умершаго въ 1644 г. Помимо значительнаго количества романсовъ и мелкихъ стихотвореній, посвященныхъ имъ герцогу Лермѣ и другимъ вельможамъ королевства, онъ написалъ "Жизнеописаніе Дѣвы", состоящее изъ 800 redondillas и 5 пьесъ, къ которымъ слѣдуетъ прибавить еще двѣ или три, разсѣянныя по различнымъ сборникамъ. Стихотворенія Мендозы представляютъ мало цѣннаго, но драмы его не безъ достоинствъ. Его Mas merce quien el mas ama (Кто больше любитъ, тотъ большаго и заслуживаетъ), дала матеріалъ Морето для его Dеsden con el desden (Гордость противъ гордости); это прекрасная пьеса, отличающаяся правдой драматическихъ положеній и легкостью діалога. Далѣе El tratо muda costumbres (Общество измѣняетъ нравы человѣка), пьеса, полная жизни и весеіья; наконецъ Amor con amor sepаgа (Любовь за любовь), которую считаютъ лучшимъ произведеніемъ, автора. Не смотря на непомѣрную длинноту и множество погрѣшностей противъ вкуса, она удостоилась чести быть игранной при дворѣ фрейлинами королевы, которыя исполняли не только женскія, но и мужскія роли {У меня есть экземпляръ "Vida de Nuestra Señora" (жизнь Пресвятой Дѣвы), изданной его племянникомъ въ 1652 году. Полное собраніе произведеній Мендозы было сдѣлано спустя долгое время послѣ его смерти и издано по рукописи, найденной въ библіотекѣ лиссабонскаго архіепископа.Тулза Сузы, подъ слѣдующимъ напыщеннымъ заглавіемъ: "El Fenix Castellano, D. Antonio de Mendoza renascido" и проч. Книга эта, содержащая пять комедій и другія произведенія Мендозы [Lisbon, 1690, 4-toJ составляютъ въ настоящее время библіографическую рѣдкость. Свѣдѣнія о Мендозѣ, заслуживающія вниманія, я нашелъ только у Моптальвана въ "Para Todos" и у Антоніо, Bib. Nova. Второе изданіе его сочиненій съ незначительными добавленіями появилось въ Мадридѣ въ 1728 году in 4-to. "Querer por solo querer", игранная въ Аранхуецѣ во время празднествъ въ честь Филиппа IV, въ 1623 г. была переведена на англійскій языкъ Сэромъ Ричардомъ Фэпшо, который бгілъ англійскимъ посланникомъ въ Мадридѣ въ царствованіе Карла I и Карла II и умеръ тамъ въ 1666 году. Переводъ его сдѣланъ рнемоваппыми стихами и относится къ наиболѣе любопытнымъ и рѣдкимъ книгамъ на англійскомъ языкѣ. Въ предисловіи къ Мемуарамъ лэди Фэпшо говорится, что онъ изданъ въ 1671 году, но это невѣрно, ибо находящійся у меня экземпляръ помѣченъ 1670 годомъ. Въ концѣ, пьесы помѣщено также переведенное изъ Мендозы описаніе ряда великолѣпныхъ аллегорическихъ празднествъ, устроенныхъ за годъ передъ тѣмъ въ Аранхуецѣ, и возбудившихъ энтузіазмъ кастильскаго царедворца. Указаніе на почетныя должности, занимаемыя Мендозой, встрѣчается у Шака въ Nachträge, s. 92. Онъ былъ между прочимъ однимъ изъ королевскихъ секретарей и, что гораздо важнѣе, секретаремъ инквизиціи. Монтальванъ въ своемъ посвященіи ему "La Toquera Vizcayna" весьма остроумно замѣчаетъ, что онъ дѣлаетъ это съ условіемъ, чтобы Мендоза позабылъ свои собственныя драмы.}.

Руисъ je Аларконъ, его современникъ, имѣлъ при жизни менѣе успѣха, нежели Мендоза, не смотря на свое несомнѣнное превосходство. Родился онъ въ Мексикѣ, въ провинціи Таско, и происходилъ изъ извѣстной испанской фамиліи Аларконовъ. Около 1622 года онъ уже жилъ въ Мадридѣ и участвовалъ въ сочиненіи довольно плохой пьесы, написанной девятью лицами въ честь маркиза де-Каньете (Canete), побѣдителя при Арауко въ южной Америкѣ. Въ 1628 году, онъ издалъ въ свѣтъ первый томъ своихъ драматическихъ произведеній, на заглавномъ листѣ котораго онъ величаетъ себя предсѣдателемъ (Procurator) королевскаго совѣта въ Индіи -- должность почетная и выгодная. Книгу свою онъ посвятилъ "простонародной публикѣ" (publico vulgar) въ знакъ презрѣнія къ мадритскому обществу, его не оцѣнившему. Если этотъ фактъ служитъ доказательствомъ неудачъ Руиса на столичной сценѣ, то онъ въ то же время доказываетъ, что нашъ поэтъ не боялся своихъ враговъ. Къ девяти комедіямъ, помѣщеннымъ въ первомъ томѣ онъ въ 1638 г. прибавилъ еще 12 пьесъ и предисловіе изъ котораго видно, что онъ все еще не добился извѣстности. Онъ увѣряетъ даже, что ему стоило большихъ трудовъ заставить признать свои авторскія права на сочиненныя имъ произведенія. Умеръ онъ въ 1639 году {Вслѣдствіе ли своихъ притязаній или, вѣрнѣе, вслѣдствіе того тона, какимъ они были заявлены, Аларконъ подвергся ряду нападокъ со стороны поэтовъ того времени, Гонгоры, Лопе де Веги, мендозы, Монтальвана и другихъизъ нихъ нѣкоторые унизились даже до насмѣшекъ надъ его личнымъ безобразіемъ. См. Puibusque, Histoire Comparée des Littératures Espagnole et Franèaise, 2 torn., 8-vo, Paris, 1843, tom. II, pp, 155--164, 430--437 -- книга написанная съ большимъ вкусомъ и знаніемъ предмета. Въ 1842 г она была удостоена преміи. См. также Semanario Erudito, Tom. XXXI, р. 57, гдѣ Pellizer у Tobar опредѣляетъ годъ смерти Аларкона.}.

Въ числѣ нѣсколькихъ пьесъ, не попавшихъ въ томъ, изданный самимъ Аларкономъ, находится комедія "Domingo de Don Blas". Эта исторія дворянина, который предается роскоши и лѣни, благодаря громадному богатству, неожиданно добытому имъ у мавровъ, въ царствованіе Альфонса III Леонскаго, Впрочемъ, въ рѣшительную минуту, повинуясь чувству долга, онъ успѣваетъ возбудить въ себѣ прежнюю энергію и проявляетъ въ своей дѣятельности чисто кастильскій характеръ, полный честности и глубокой преданности королю. Чрезвычайно комична сцена, когда онъ отказывается рискнуть жизнью въ боѣ быковъ, устроенномъ для забавы инфанта. Сцена эта представляетъ прекрасный контрастъ, во-первыхъ, съ той сценой, когда герой подвергается всевозможнымъ опасностямъ, защищая принца, и во-вторыхъ, съ тою, когда онъ наконецъ жертвуетъ принцемъ, нарушившимъ долгъ вѣрноподданнаго по отношеніи къ своему отцу. То же чувство вѣрности королю лежитъ въ основѣ другой пьесы Аларкона, "Ganar amigos" (Какъ добывать друзей). Фабула пьесы относится къ эпохѣ Петра жестокаго, изображеннаго строгимъ, но справедливымъ судьей во времена, исполненныя великихъ смутъ. Въ лицѣ министра и любимца короля донъ Педро де-Луна выведенъ одинъ изъ благороднѣйшихъ типовъ во всей испанской драмы. Такіе характеры особенно удавались Аларкону.

Драма El Texedor de Segovia (Сеговійскій ткачъ) пользуется большей извѣстностью чѣмъ двѣ предшествующія пьесы. Она состоитъ изъ двухъ частей. Въ первой, авторомъ которой не признаютъ Аларкона и которая уступаетъ второй въ достоинствѣ, герой Фернандо Рамирецъ является жертвой величайшей несправедливости своего государя, который, на основаніи ложнаго доноса осуждаетъ отца Рамиреца на смерть, а его самого заставляетъ жить въ нищетѣ и заработывать хлѣбъ насущнымъ ремесломъ ткача. Проходитъ шесть лѣтъ и возмущенный новыми несправедливостями Рамирецъ появляется во второй части пьесы атаманомъ шайки разбойниковъ. Онъ наводитъ ужасъ на всю Гвадарраму, но въ тоже время оказываетъ неблагодарному монарху драгоцѣнныя услуги въ рѣшительный моментъ битвы съ маврами. Изъ устъ своего умирающаго врага и доносчика онъ вырываетъ такіе доказательства невинности отца и своей собственной, что къ нему возвращаются всѣ королевскія милости, и онъ, по восточному выраженію, дѣлается первымъ человѣкомъ въ отвоеванномъ имъ королевствѣ. Фернандо Рамирецъ, въ сущности, тотъ же Карлъ Мооръ, но перенесённый въ отдаленную и грубую эпоху, онъ понятнѣе и правдоподобнѣе шиллеровскагр героя, хотя, разумѣется, и въ то время его не считали типомъ, годнымъ для нравственной драмы.

Именно съ этой цѣлью написана Lа verdad Sospechosa, (Истина, внушающая подозрѣніе). Герой пьесы очень любезный и интересный молодой человѣкъ, сынъ уважаемаго отца. Чтобъ повидать свѣтъ, онъ пріѣзжаетъ изъ Саламанскаго университета въ Мадритъ, но при первыхъ же шагахъ въ свѣтскомъ обществѣ обнаруживаетъ какую-то неимовѣрную наклонность ко лжи. Весъ интересъ драмы,-- а она очень интересна,-- заключается въ той изумительной быстротѣ и легкости съ которою юноша придумываетъ всевозможныя небылицы для удовлетворенія своихъ минутныхъ прихотей. Съ замѣчательною ловкостью борется онъ противъ фактовъ, все болѣе и болѣе его уличающихъ; въ концѣ концовъ всѣ перестаютъ вѣрить ему, и тогда-то ему волей неволей приходится говорить правду, но уже поздно: вслѣдствіе ошибки, ноторую онъ не можетъ поправить, такъ какъ ему больше не вѣрятъ, онъ теряетъ любимую женщину и гибнетъ подъ бременемъ стыда и безчестія.

Въ этой драмѣ есть мѣста полныя живости и одушевленія. Таково напр. описаніе житья-бытья саламанскихъ студентовъ и описаніе блестящаго праздника, устроеннаго на берегахъ Мансанареса, въ честь одной дамы; то и другое носитъ на себѣ печать гонгоризма, которымъ щеголяла тогдашняя эпоха. Увѣщанія отца молодому человѣку съ цѣлью отвратить его отъ страднаго порока и значительная часть разговоровъ между героемъ пьесы и его слугой -- все это превосходныя мѣста. Изъ этой пьесы Корнель заимствовалъ сюжетъ своего "Menteur" и тѣмъ положилъ въ 1642 году основы классичecкой французской комедіи, какъ шестью годами раньше, онъ положилъ основы классической трагедіи, съ помощью "Cuda" Гильена де Кастро. Въ это время Аларконъ былъ еще такъ мало извѣстенъ, что Корнель, по его собственному заявленію, былъ вполнѣ увѣренъ въ томъ, что Verdad Sospechosa принадлежитъ Лопе де Вегѣ. Впрочемъ слѣдуетъ замѣтить, что нѣсколько лѣтъ спустя, французскій писатель сознался въ своей ошибкѣ и воздалъ Аларкону должную дань справедливости, сказавши, что онъ охотно отдалъ бы свои днѣ лучшія пьесы за честь считаться авторомъ комедіи, которою онъ такъ безцеремонно воспользовался.

Не трудно найти такую же наблюдательность и остроуміе и въ другихъ комедіяхъ Аларкона, такова пьеса Las parede sоyen ("Стѣны слышатъ"), которую, по манерѣ съ какою въ ней изображены печальныя послѣдствія клеветы и злословія, можно поставить въ pendant къ La verdad sospechosa. Такова и Е Iехаmеn de maridos (Испытаніе мужей) которую поочередно приписывали Лопе де Вагѣ и Монтальвану и которая -- нисколько не повредила бы ихъ славѣ {Она напоминаетъ мнѣ сцену "Венеціанскомъ купцѣ", которая происходить въ Бельмонтѣ, и я склоненъ думать что авторы обоихъ пьесъ черпали изъ одного источника.}. Ко всему, сказанному объ Аларконѣ, достаточно прибавить, что слогъ у него превосходный -- уступающій лишь слогу лучшихъ изъ современныхъ ему писателей.-- Онъ не такъ роскошенъ и великолѣпенъ какъ слогъ Тирсо де Молины, но стихъ Аларкона ближе къ старому размѣру народныхъ романсовъ, чѣмъ стихъ Веги. Вообще говоря стихосложеніе у него правильнѣе, проще и натуральнѣе чѣмъ у обоихъ названныхъ писателей. Въ силу всего этого Аларкона по праву должно поставить на ряду съ лучшими драматическими писателями Испаніи въ самую блестящую эпоху развитіе національнаго театра {Répertorie Americano, Tom. III, p. 61, Tom. IV p. 93; Denis, Chroniques rte 1 Espagne, Paris, 1839, 800, Tom. II, p. 231; Comedias Escogidas, Tom. XXVIII, 1667, p. 131. Мнѣніе Корнеля о "Verdad Sospechosa", къ сожалѣнію, часто цитируемое, находится въ его "Examen du Menteur" Относительно Аларкона я добавлю еще, что въ своей "Nunca muclio costó poco" онъ прекрасно очертилъ характеръ властолюбивой старухи-няньки, являющійся вполнѣ живымъ лицомъ, благодаря употребляемому ею живописному, хотя и устарѣлому, языку.

Со времени появленія перваго изданія этой книги (1819), всѣ пьесы, приписываемыя Аларкону, со включеніемъ той, въ сочиненіи которой онъ былъ только однимъ изъ сотрудниковъ и двухъ, подлинность которыхъ сомнительна, были собраны и изданы весьма тщательно и изящно Гарценбушемъ (Biblioteca de Antores Españoles, Tom. XX, 1852), Всѣхъ пьесъ двадцать семь, и между ними находится первая часть пьесы "Texedor de Segovia" (Сеговійскій ткачъ), принадлежность которой Аларкону, по мнѣнію Гирценбуша и моему, можно серьезно оспаривать, такъ какъ, помѣщая вторую часть пьесы во второмъ томѣ своихъ сочиненій, Аларконъ ни однимъ словомъ не намекнулъ о существованіи первой, Высказанное предположеніе подтверждается и характеромъ обѣихъ частей пьесы.

Изъ пьесъ Аларкона пять переведены на французскій языкъ, а изъ остальныхъ сдѣланы извлеченія Альфонсомъ Рое, въ его Theatre d'Alarcon, Paris 1865 года. Если кто хочетъ убѣдиться, до какой степени переводчикъ можетъ исказить автора, то пусть заглянетъ въ переводъ "Ganar Amigos". Это единственная пьеса, переведенная стихами; остальныя четыре переведены прозой и вышли гораздо лучше.}.

Другіе драматурги современные Аларкону хотя и уступали ему въ талантѣ, но при жизни пользовались такою же извѣстностью, какъ и онъ. Изъ нихъ назовемъ: Луиса де Бельмонте, пьесы котораго Le Renegado de Valladolido (Вальядолидскій измѣнникъ) и Dios es la mejor del'ensa (Богъ -- лучшій защитникъ) представляютъ странное смѣшеніе духовнаго и свѣтскаго жанра; Хасинто Кордеро, котораго Victoria por el amor (Побѣда посредствомъ любви) долго пользовалась успѣхомъ на сценѣ; Андреса Хи и Энрикена автора прелестной комедіи, подъ заглавіемъ Lа red, la banda y el cuadro (Сѣть, шарфъ и картина); Діего Хименеса де Энсисо, избравшаго сюжетомъ дли своихъ историческихъ драмъ жизнь Карла V въ монастырѣ св. Юста и смерть Донъ-Карлоса; Херонимо де Виллезано, лучшая изъ комедій котораго А gran mal gran remedio. (Для великаго зла нужно сильное лѣкарство) И наконецъ многихъ другихъ, вадр, Филипе Годинеца, Мигуэля Санчеса, Родриго де Эрреру, которые также пользовались, хотя и въ меньшей степени, любовью мадридской публики {Пьесы всѣхъ этихъ авторовъ вошли въ составъ обширнаго сборника, озаглавленнаго "Comedias Escogidas". Madrid, 1662--1704, 4-іо, за исключеніемъ одной пьесы Санчеса и двухъ Виллезана, которыми я пользовался въ отдѣльныхъ изданіяхъ. Въ этомъ сборникѣ помѣщено одиннадцать пьесъ Бельмонте, автора "Sastre del Campillo", пьесы, приписываемой обыкновенно Лопе де Вегѣ (см. Schak, Nachträge, 1854 p. 62), и пять пьесъ Годинеца. Произведенія Мигуэля Санчеса, столь извѣстнаго въ свое время и заслужившаго прозваніе El Divino, почти всѣ затеряны и только уцѣлѣла одна Guarda Cuidadosa, вошедшая въ сборникъ, озаглавленный Diferentes Comedias. Parle V, 1616. Изъ "Noches de Plazer" Кастильо Солорцано (1631, f. 5, 6) видно, что Діего Хименецъ де Эпсизо былъ родомъ изъ Севильи и Veintequatro этого города. Фелипе Годинецъ, уроженецъ того же города, о которомъ упоминаетъ Сервантесъ, но умалчиваютъ Антоніо, Лопе де Вега и хроникеры Севильи, написалъ значительное количество пьесъ, вошедшихъ въ составъ старинныхъ сборниковъ. Онъ еще былъ живъ въ 1644 и пользовался въ свое время большой извѣстностью.}.

Писатели, извѣстные въ другихъ родахъ литературы, тоже по временамъ соблазнялись театральными успѣхами. Такъ Саласъ Барбадильо, писавшій прелестныя новеллы и умершій въ 1630 г., оставилъ послѣ себя двѣ драмы, изъ которыхъ одна, по его собственному признанію, написана въ духѣ Теренція {Пьесы Саласа Барбадильо, озаглавленныя "Victoria de España y Francia" и "El Galan Trainposo y Pobre", помѣщены въ его "Coronas del Parnaso", приготовленнымъ имъ передъ смертью къ печати и изданнымъ въ томъ же 1635 году (Madrid 13-mo). Прочія его пьесы разсѣяны по другимъ его изданіямъ и нѣкоторыя изъ нихъ носятъ названіе Comedias antiguas или иначе Еntremеses, потому что имѣютъ большое сходство съ старинными пьесами Лопе де Руэды и его школы, которыя во времена Барбадильо играли роль интермедіи.}. Кастилью Солорцано, умершій десятью годами позже и извѣстный также своими новеллами, написалъ остроумную комедію, основанную на исторіи одной дамы, которая сначала изъ за денегъ согласилась быть любовницей богатаго вельможи и потомъ бросила его ради переодѣтаго лакея, когда ее увѣрили, что онъ-то именно и есть обладатель тѣхъ богатствъ, для которыхъ она отдалась его барину {Она озаглавлена "El Mayorazzo" (Помѣстье) и напечатана вмѣстѣ съ своей loa въ концѣ "Alivios de Cassandra", 1640, того же автора. Въ составъ этой повѣсти вошло еще нѣсколько подобныхъ же небольшихъ пьесъ.}. Гонгора также оставилъ намъ одну цѣльную комедію и отрывки изъ двухъ неоконченныхъ, помѣщенныхъ въ полномъ собраніи его сочиненій {Пьесы эти суть "Las Firmezas de Isabella", "El Doctor Carbino" и "La Comedia Menatoria". Двѣ послѣднія недокончены и самая послѣдняя -- аллегорическая.}. Наконецъ Кеведо, чтобы угодить могущественному фавориту, герцогу Оливаресу, принималъ участіе въ составленіи одной драмы, нынѣ утраченной, если только она не вошла подъ другимъ названіемъ въ собраніе сочиненій Антоніо Мендозы {Комедія, написанная въ угоду графу-герцогу, принадлежала перу Кеведо и Антоніо де Мендозы и носила заглавіе Quien mas miente tnedra mas. (Кто больше лжетъ, тотъ больше и успѣваетъ) Pellicer, Origen del Teatro, Tom. I, p. 177, Пьеса ата считается утраченной, но я подозрѣваю, что она помѣщена въ сочиненіяхъ Мендозы подъ заглавіемъ "Empenos del Mentir". 1690, рр. 254--296. Извѣстно, что въ собраніе сочиненій Мендозы пошли также четыре еntremеsеs, принадлежащія Кеведо, 1791, т. IX.}. Весьма любопытно однако, что всѣ эти авторы принадлежали къ школѣ Лопе де Веги и успѣхъ ихъ служитъ новымъ доказательствомъ громадной популярности, которою пользовались въ то время его драмы.

Въ самомъ дѣлѣ, театръ сдѣлался такимъ магнитомъ, что даже духовныя лица и знатные вельможи, не желавшіе въ силу своего общественнаго положенія, чтобы авторство ихъ стало извѣстнымъ, все-таки сочиняли пьесы и посылали ихъ актерамъ и издателямъ, сохраняя въ тайнѣ свои имена. Этого рода авторы обыкновенно отзывались о своихъ драмахъ, какъ о написанныхъ придворными остряками (por un ingenio de esta corte). Можно бы составить порядочный сборникъ пьесъ, подписаннымъ этимъ псевдонимомъ, нерѣдко обличающимъ великія претензіи со стороны сановныхъ авторовъ. Филиппъ IV, этотъ царственный покровитель искуствъ и литературы, какъ говорятъ, тоже иногда прибѣгалъ къ этому псевдониму. Такъ преданіе, хотя и недостовѣрное, приписываетъ ему пьесу Dar la vida por sa dama или El Conde de Essex, (Пожертвовать жизнью за даму сердца или графъ Эссексъ) и даже еще одну, двѣ комедіи, которыя если не всецѣло были написаны имъ, то по крайней мѣрѣ подъ его руководствомъ. Но даже и послѣднее предположеніе имѣетъ за собой мало вѣроятности {Филиппъ IV быль большимъ любителемъ литературы. По слухамъ, въ національной мадритской библіотекѣ находятся его переводы "Войны въ Италіи" Франческо Гвиччіардини и "Описаніе Нидерландовъ" его племянника Луиджи Гвиччіардини, съ предпосланнымъ ему прекраснымъ введеніемъ (С. Pellicer, Origen. Tom. I, p. 162; Huerta, Teatro Hespanol, Madrid, 1785, 12 mo, Parte I, Tom. III, p. 159; Ochoa, Teatro, Paris, 1838, 8-vo, Tom V, p. 98), Филиппу IV приписываютъ также пьесу "Don Enrique ei Dolcente" (Генрихъ Слабый). Онъ, какъ увѣряютъ, часто принималъ участіе въ импровизаціи комедіи -- любимомъ удовольствіи мадридскаго и не менѣе блестящаго неаполитанскаго двора графа Демоса. С. Pellicer, Tealro, Tom I, р. 163 и I. А. Pellicer. Bib. de Traductores, Tom. I, pp. 90--92, встрѣчается любопытное описаніе одного изъ подобныхъ неаполитанскихъ, импровизированныхъ представленій, составленное очевидцемъ его Эстрадою. Но я крайне сомнѣваюсь въ основательномъ предположеніи относительно авторства Филиппа. Что пьеса "Conde de Esex", напечатанная въ XXXI томѣ Diferentes Comedias, 1636, не принадлежитъ Филиппу, это доказано Шакомъ (Nachträge, 1854, р. 102), отыскавшимъ автографъ пьесы, принадлежащій перу Крелло (Соено), извѣстнаго драматурга, умершаго въ 1652 г. Говоря объ этой пьесѣ, нельзя не вспомнить объ обстоятельномъ и тонкомъ разборѣ ея Лессингомъ, который, при содѣйствіи Виланда, впервые возбудилъ въ нѣмцахъ сочувствіе къ испанской литературѣкотороевпослѣдствіи было поддержано и развито трудами Шлегелей, Бутеревка и Шака. (См. Hamburgische Dramaturgie, Berlin, 1805, Tom. II,pp. 58--126).Что касается до Филиппа IV, которому приписываются эти произволенія въ Biblioteca Rivadeneyra (Tom. XLII, 1857, рр. 151,152) и въ испанскомъ переводѣ моей книги (т. II, ст. 563), я сомнѣваюсь въ правдивости этого предположенія. Филиппъ IV былъ человѣкъ, преданный чувственнымъ наслажденіямъ, хотя несомнѣнно не лишенный нѣкоторой склонности къ литературѣ и искусствамъ, но отнюдь не писатель въ строгомъ смыслѣ этого слова. Это однако не поы ѣшало одному изъ придворныхъ льстецовъ назвать его однимъ изъ лучшихъ современныхъ поэтовъ и музыкантовъ. (Pellicer de Salas, Lecciones solennes de (longera, 1630, col. 696, 697). Два сонета, приписываемые Донъ-Карлосу Австрійскому, брату Филиппа IV, по всей вѣроятности, принадлежатъ дѣйствительно ему и для принца они недурны. Rivadeneyra, I с. р. 153.}.

Наиболѣе замѣчательна изъ этихъ Comedias de un ingenio de esta corte (комедій, написанныхъ "однимъ придворнымъ остроумцемъ") та, которая озаглавлена El diablo predicadoг (Дьяволъ въ роли проповѣдника). Дѣйствіе происходитъ въ Луккѣ и главная цѣль пьесы, повидимому, заключается въ прославленіи св. Франциска и въ распространеніи вліянія его учениковъ. Какъ бы то ни было, въ длинномъ вступительномъ монологѣ, произносимомъ Люциферомъ, этотъ князь тьмы рисуетъ картину своего счастія. Онъ добился такого торжества надъ своими величайшими врагами и возбудилъ также всеобщую ненависть къ нимъ, что бѣдной францисканской общинѣ, пріютившейся въ Луккѣ, грозитъ опасность изгнанія изъ города. Впрочемъ торжество Люцифера непродолжительно. Св. Михаилъ сходитъ съ неба, держа на рукахъ младенца Іисуса, и заставляетъ сатану вновь обратить сердца горожанъ къ общинѣ, возстановить почти разрушенный ими монастырь и доставить бѣднымъ монахамъ, которымъ не давали прохода уличные мальчишки, уваженіе и спокойствіе, большее чѣмъ они имѣли прежде. Интересъ пьесы заключается въ поведеніи дьявола, вынужденнаго исполнять, такую неблагодарную задачу. Чтобы справиться съ нею, онъ надѣваетъ ненавистное ему монашеское платье, проситъ милостыни для общины, наблюдаетъ за постройкой болѣе обширнаго и удобнаго монастырскаго зданія, проповѣдуетъ, молится, дѣлаетъ чудеса,-- и все это онъ продѣлываетъ вполнѣ серьезно, съ рѣдкой энергіей и благочестіемъ, лишь бы поскорѣе избавиться отъ непріятной заботы, на которую онъ жалуется полунамеками и злобными а parte, ибо отвести душу необходимо, а выразить вслухъ недовольство онъ не смѣетъ. Наконецъ онъ исполняетъ все, ему приказанное; ненавистное дѣло кончено, но его отпускаютъ безъ всякой благодарности за усердіе. Мало того, въ послѣдней сценѣ онъ вынужденъ признаться публикѣ, кто онъ такой, вынужденъ заявить, что его ждетъ адское пламя; сказавъ это, онъ проваливается, подобно Донъ-Жуану, передъ глазами благочестивыхъ и успокоенныхъ зрителей.

Дѣйствіе пьесы продолжается пять мѣсяцевъ. Есть въ ней и второстепенная интрига, почти несвязанная съ главнымъ дѣйствіемъ, одно изъ дѣйствующихъ лицъ которой, а именно героиня, обрисована свѣтлыми и привлекательными чертами. Превосходно очерченъ характеръ привратника Францисканскаго монастыря, простого, смиреннаго, довѣрчиваго и послушнаго монаха. Онъ представляетъ оригинальный контрастъ съ комическимъ лицомъ (gracioso) пьесы, лгуномъ, трусомъ, обжорой и хитрымъ невѣждой, надъ которымъ зло издѣвается самъ Люциферъ въ минуты, когда онъ отдыхаетъ отъ своей тяжелой задачи.

Пьеса эта, превосходно рисующая современную ей эпоху, приписывается, въ нѣкоторыхъ ея раннихъ изданіяхъ, то Луису де Кельмонте, то Антоніо Коэлло, ошибочно названнаго въ каталогѣ Уэрты Луисомъ. Позже, неизвѣстно почему, стали утверждать, что она написана Франциско Даміаномъ де-Корнехо, Францисканскимъ монахомъ. Но все это однѣ гипотезы, хотя первая изъ нихъ наиболѣе правдоподобна. Вѣрно только то, что пьеса долго держалась на сценѣ, въ качествѣ произведенія нравоучительнаго и благопріятнаго интересамъ францисканцевъ, которые пользовались тогда въ Испаніи большимъ вліяніемъ. Въ концѣ XVIII вѣка положеніе дѣлъ нѣсколько измѣнилось и представленіе этой пьесы, по тѣмъ или другимъ причинамъ, было воспрещено.

Около 1800 года она снова появилась на сценѣ и снова, стала пользоваться большимъ успѣхомъ во всей Испаніи; Францисканскіе монахи дошли даже до того, что ссужали свои монастырскія платья для спектаклей, которые они считали столь полезными и почетными для своего ордена. Въ 1804 году драма опять подпала подъ опалу инквизиціи и лежала подъ спудомъ вплоть до революція 1820 г., предоставившей театрамъ полную свободу {См. С. Pellicer, Origen, Tom. I, p. 184; примѣчаніе Suplemento al Indice etc. 1805, и превосходную статью Вьель Кастеля въ Revue des deux Mondes, 1840, 15 Juin. Ко всему этому можно еще прибавить интересное описаніе Бланко Уайта (въ его превосходныхъ "Doblado's Leiters" 1822, pp. 163--169) представленія "Diablo Predicador", котораго онъ былъ очевидцемъ на заднемъ дворѣ бѣдной гостинницы, гдѣ сценой дѣйствія служилъ коровникъ, а зрители, заплатившіе за свои мѣста менѣе копѣйки, сидѣли на открытомъ воздухѣ, подъ звѣзднымъ небомъ.

Другъ мой мистеръ Чорлей обратилъ мое вниманіе на почти полную тожественность сюжета Diablo Predicador съ плохой пьесой Франциско де-Маласпины, озаглавленной "La Fuerza de la Verdad" (Сила истины). Пьеса Малеспины помѣщена въ Comedias Escogidas, Tom. XIV, 1661, f. 182 и въ первой сценѣ дьяволъ въ болѣе смѣлыхъ и остроумныхъ выраженіяхъ заявляетъ о своемъ торжествѣ, чѣмъ въ "Diablo Predicador". Въ двухъ старинныхъ спискахъ "Diablo Predicador" приписывается Франциску де-Виллегасъ, но болѣе распространенное мнѣніе, что она была написана Бельмонте, имѣетъ за себя болѣе вѣроятности. Schack, Nachträge, 1854, p. 62. Бельмонте родился около 1587 г. Онъ участвовалъ въ "Certamenes" св. Исидора въ Мадритѣ въ 1620 и 1622 и повидимому былъ живъ въ 1649 году. Въ обращеніи къ читателю, предпосланномъ скучнѣйшей драмѣ "Marquis of Caiiete", въ составленіи которой участвовало девять поэтовъ (см. гл. XXVII, прим. 14). Бельмонте говоритъ о себѣ "Estando уо en Lima año de 605". (Въ бытность мою въ Лимѣ въ 1605 г.). Изъ этого видно, что онъ провелъ молодость въ Перу и вѣроятно былъ способенъ на что-нибудь болѣе дѣльное, чѣмъ прославленіе человѣка, подобнаго маркизу Каньете.}.

Что до школы Лопе де-Веги {О школѣ Лопе см. Biblioleca de Autores Españoles (Tom. XVIII, XLIV, 1857 и 1858), гдѣ для характеристики этой школы Донъ-Рамонъ де-Месонеро Романо собралъ до пятидесяти девяти пьесъ. Списокъ авторовъ въ алфавитномъ порядкѣ съ перечнемъ несомнѣнно принадлежащихъ имъ пьесъ, помѣщенъ въ XLIV томѣ, и имѣетъ большую цѣнность.}, къ которой принадлежали, кромѣ перечисленныхъ нами и многіе другіе писатели, то она не вездѣ пользовалась единодушнымъ сочувствіемъ. Люди ученые, время отъ времени высказывались противъ нея; строгіе или придирчивые критики часто изливали на нее свою желчь и свое остроуміе, пользуясь для этого серьезными промахами школы и ея эксцентричностями. Алонсо Лопесъ, болѣе извѣстный подъ прозвищемъ El Pinciano, въ своей философіи-поэзіи, основанной на ученіи древнихъ (Filosofia poetica fondada en la doctriua de los antiques) около 1596 года, именно въ своихъ разсужденіяхъ о сущности комедіи и трагедіи, даетъ ясно понять, что онъ вовсе не одобряетъ той драматической формы, которая въ его время начинала господствовать на сценѣ. Братья Архенсола, которые десятью годами ранѣе пытались создать другой болѣе классическій типъ драмы тоже, конечно, не были особенно довольны направленіемъ современнаго имъ театра; одинъ изъ нихъ, Бартоломео откровенно высказываетъ это въ своихъ дидактическихъ сатирахъ. Къ нимъ присоединились и другіе критики, въ томъ числѣ: Артіеда, высказавшій свой протестъ въ стихотворномъ посланіи къ маркизу Куеллару, Виллегасъ, нѣжный лирическій поэтъ, -- въ своей седьмой элегіи и Кристовалъ де-Меза,-- въ различныхъ мѣстахъ своихъ стихотвореній и въ прологѣ къ своей плохой трагедіи Помпей. Если мы къ этимъ протестамъ прибавимъ ученое разсужденіе объ истинной формѣ трагедіи и комедіи (въ третьей и четвертой Tablas poeticas Каскелеса) и жестокія нападки Суареца де-Фигэроа на народный испанскій театръ, въ которомъ онъ видитъ одно только дурное, мы получимъ, если и не все сказанное, то по крайней мѣрѣ все, что въ этомъ отношеніи заслуживаетъ нынѣ упоминаніе. Но всѣ эти порицанія имѣютъ меньше значенія, нежели положительные принципы, ясно изложенные Лопе де-Вегою въ его Arte nuevo de hacer-comedias {El Pinciano, Filosofia Antiqua Poetica, Madrid, 1596, 4-to, p. 381, etc.; Andres Key de Artieda, Discursos, etc., de Artemidore, Çaragoèa, 1605, 4-to, f. 87; C. de Mesa Rimas, Madrid, 1611, 12-mo, ff. 94, 145, 218 и его Pompeyo, Madrid, 1618, 12-mo, съ приложеніемъ Dedicatoriа; Cascales, Tablas Poéticas Murcia, 1616, 4-to, Parte II; C. S. de Figueroa, Pasagero, Madrid, 1617, 12-nio Alivio tercero; Est. М. de Villegas, Eròticas, Najera, 1617, 4-to, Segunda Parte, f. 27; Los Argensolas, Rimas, Zaragoza, 1634, 4-lo, p. 447. JI перечислилъ критиковъ въ хронологическомъ порядкѣ появленія ихъ статей, потому что въ данномъ случаѣ хронологія играетъ большую роль, такъ какъ ею выясняется тотъ важный фактъ, что всѣ переименованные авторы принадлежатъ къ эпохѣ, когда Лопе пользовался наибольшимъ успѣхомъ, какъ драматургъ.

Гаянгосъ въ переводѣ моей книги (т. II, стр 558--560) приводитъ отрывки изъ критической статьи о Лопе, какъ драматургѣ, нѣкоего Педро Торреса де Рамила, 1617 г., и отвѣты на эту статью Джуліо Колумбаріо (псевдонимъ Франциско Лонеца де Агиляра) и Альфонса Санчеса. Всѣ статьи написаны по-латыни и въ самомъ раздраженномъ тонѣ, свойственномъ испанской литературной полемикѣ. Но онѣ почти не имѣли ни малѣйшаго вліянія на возраставшую популярность Лопе. Послѣ своей смерти Лопе не разъ подвергался нападкамъ со стороны Антоніо Лопе де-Веги (см. гл. XXIX) въ его "Heraclilo y Democrito" (1641, рр. 176, sqq,), не смотря на услуги, оказанныя ему покойнымъ.}.

Оппозиція церкви, болѣе опасная, чѣмъ оппозиція свѣтскихъ ученыхъ, въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ была основательнѣе, потому что многія пьесы, дѣйствительно, оказывались неприличными, а нѣкоторыя изъ нихъ положительно безнравственными. Духовенство, какъ мы видѣли, съ самаго начала было противъ театра и въ силу того соображенія, что свѣтская драма замѣнила собой церковныя представленія, въ которыхъ духовенство видѣло средство поддерживать свое вліяніе на народъ. Таковы были настоящія причины, въ силу которыхъ въ 1545 году запрещены комедіи Торреса Нахарро, а въ 1548 году подана кортесами Карлу V петиція о недозволеніи печатать и продавать неприличные фарсы всякаго рода {D. Quixote, ed. Clemencin, Tom. III, p. 402. Примѣчаніе.}. Долго однако ограничивались прекращеніемъ театральныхъ представленій только на время придворныхъ трауровъ и по случаю другихъ общественныхъ бѣдствій или смутъ. Можетъ быть духовенство и разсчитывало этимъ путемъ добиться понемногу болѣе крупныхъ результатовъ.

Но, по мѣрѣ того, какъ значеніе театра росло благодаря популярности Лопе де Веги, споры объ его характерѣ и вліяніи становились все ожесточеннѣе. Незадолго до этого въ 1587.г. Филиппъ II спрашивалъ у нѣкоторыхъ ученыхъ богослововъ королевства, не слѣдуетъ ли окончательно воспретить театральныя представленія? Послѣ продолжительныхъ обсужденій король согласился съ наиболѣе умѣреннымъ мнѣніемъ Алонсо Мендозы, профессора Салиманскаго университета, т. е. дозволилъ театрамъ существовать, но подчинилъ ихъ строжайшей предварительной цензурѣ. Въ 1597 г. тотъ же Филиппъ II, болѣе монахъ, чѣмъ король, слѣдуя обычаю, велѣлъ прекратить всѣ публичныя представленія въ Мадритѣ, по случаю смерти своей дочери, герцогини Савойской. Въ это время монархъ былъ уже старъ и слабъ. Враги театра, въ числѣ которыхъ находился и Луперціо Архенсола, забрали короля въ свои руки {Pellicer, Bil. de Traductores, Tom. I, p. 11. }, такъ что, когда въ 1598 г. споръ о театрѣ возгорѣлся съ новымъ жаромъ, Филиппъ ІІ прежде, чѣмъ испустить послѣдній вздохъ въ Эскуріалѣ, устремивъ угасавшій взоръ на алтарь, сдѣлалъ распоряженіе о закрытіи всѣхъ театровъ. Но ни одно изъ нападеній на театръ и актеровъ не было такъ серьезно и рѣзко, какъ нападеніе Маріаны въ его De Rege, 1599 г., возобновленное и усиленное въ его десять лѣтъ спустя вышедшимъ трактатѣ De spectaculis. Удивительно, что впечатлѣніе, произведенное этими нападками, было весьма, слабы, не смотря на то, что онѣ появились въ мрачную эпоху, непосредственно слѣдовавшую за смертью короля

Удары нанесенные церковью театру, не имѣли однако другихъ послѣдствій, кромѣ того, что драматическіе писатели были вынуждены прибѣгать къ разныхъ хитростямъ, чтобы избѣгнуть преслѣдованія властей, да репутація актеровъ въ значительной степени упала въ общественномъ мнѣніи. Но выбить драму изъ позиціи, отвоеванной для нея общественнымъ сочувствіемъ, оказалось невозможнымъ. Мадритъ, признанный столицею всего королевства, просилъ объ открытіи театровъ. Въ подкрѣпленіе своей просьбы граждане Мадрита ссылались на представленія нѣкоторыхъ религіозныхъ пьесъ, имѣвшихъ на актеровъ и зрителей такое благотворное вліяніе, что немедленно послѣ спектакля многіе изъ нихъ поступали въ монастырь {Обращикомъ того благотворнаго вліянія Comedias de santоs, на которое здѣсь ссылаются, можетъ служить введеніе къ "Tratade de las Comedia" (1618) Bishe y Vidal, гдѣ разсказывается исторія молодой дѣвушки, которой родители, въ видахъ благочестія, позволили присутствовать нѣсколько разъ на представленіяхъ "Обращеніе Маріи Магдалины" и которая закончила свои посѣщенія театра тѣмъ, что влюбилась въ актера, игравшаго роль Спасителя и убѣжала съ нимъ въ Мадритъ.}. Указывалось также, что налогъ на театры въ пользу мадритскихъ госпиталей былъ необходимъ для существованія этихъ благотворительныхъ учрежденій {Случалось не разъ и совершенно противуположное. Bishe y Vidal (f. 98) утверждаетъ, что госпитали, разсчитывая получить впослѣдствіи доходъ съ театровъ. дѣлали такія большія затраты на поддержаніе ихъ, что сами вслѣдствіе этого нерѣдко приходили въ упадокъ. Bishe у Vidal прибавляетъ (с. 1618), что въ его время, благодаря затратамъ на театръ одного изъ правителей Валенсіи, госпиталь этого города понесъ такіе матеріальные убытки, что виновникъ его раззоренія рѣшился вступить въ монастырь, предоставивъ госпиталю, для пополненія оскудѣвшихъ по его винѣ средствъ, все свое состояніе.}.

Принимая во вниманіе такіе доводы, Филиппъ III, въ 1600 году, т. е. черезъ два года послѣ закрытія театровъ, созвалъ совѣтъ изъ духовныхъ лицъ и изъ четырехъ главнѣйшихъ свѣтскихъ сановниковъ королевства и поручилъ имъ вновь обсудить вопросъ о театрахъ. Они еще строже прежняго отозвались объ испанскомъ театрѣ послѣднихъ временъ, и Филиппъ III, сообразно съ этимъ, позволилъ открыть театры съ однимъ только условіемъ, чтобы число актеровъ было уменьшено, чтобы въ комедіяхъ не было ничего неприличнаго и чтобы представленія происходили, кромѣ воскресенья еще три дня въ недѣлю, если на эти дни приходились церковные праздники. Распоряженіе Филиппа III въ существенныхъ чертахъ своихъ сохранилось по сихъ поръ я испанскій театръ сталъ, благодаря ему, на прочную почву, пользуясь иногда случайными привилегіями или подвергаясь случайнымъ стѣсненіямъ. Его закрывали на время общественнаго траура, какъ это напримѣръ было въ теченіе трехъ мѣсяцевъ послѣ смерти Филиппа III, и еще разъ въ 1665 г., вслѣдствіе ханжества королевы-регентши; но закрытіе его продолжалось недолго и ему уже никогда не приходилось болѣе бороться за свое существованіе.

Дѣло въ томъ, что съ наступленіемъ XVIII вѣка испанская народная драма настолько окрѣпла, что ей нечего было бояться ни отзывовъ классической критики, ни церковнаго контроля. Въ Vіаgе еntretenido Агустина Рохаса, автора, объѣздившаго Севилью, Гренаду, Толедо, Валльядолидъ и почти всю Испанію, мы читаемъ, что театральный представленія проникли всюду, даще въ маленькія деревушки, и что драма, во всѣхъ ея формахъ, до того удовлетворяла разнообразнымъ вкусамъ публики, что считалась любимымъ народнымъ развлеченіемъ {У Рохаса (1602) встрѣчается весьма забавное описаніе восьми труппъ странствующихъ актеровъ, начиная съ труппы, носившей прозвище Bululu и состоявшей изъ одного актера, и оканчивай Campania, состоявшей изъ семнадцати членовъ. (Viage, Madrid, 1614, 12-mo, ff. 51--53). Всѣ эти прозвища труппъ и различный численный составъ ихъ долго содержались въ Испаніи. Въ "Estebanillo Gonzalez", 1646, с. 6 упоминается о четырехъ такихъ труппахъ.}. Въ 1632 г. Монгальванъ, лучшій авторитетъ въ этомъ дѣлѣ, перечисляетъ намъ множество драматическихъ писателей въ одной Кастиліи. Три года спустя, итальянецъ Фабіо Франки, жившій въ Испаніи, въ своемъ панегирикѣ Лопе де Вегѣ насчитываетъ еще около тридцати драматурговъ, и утверждаетъ, что они пользовались громаднымъ вліяніемъ на всемъ полуостровѣ. Стало-быть нечего сомнѣваться въ томъ, что имя Лопе въ эпоху его смерти было великимъ поэтическимъ именемъ, озарявшимъ изъ конца въ конецъ своею славою его отечество и что созданныя имъ формы драмы, не смотря на оппозицію, установились прочно и сдѣлались излюбленными формами народной драмы для всей Испаніи {О борьбѣ между церковью и театромъ и успѣхѣ Лопе и его школы, см. С. Pellicer, Origen, Tom. I, pp. 118--122, и 142--157; Don Quixote, ed. J. А. Pellicer, Parle II, с. 11, note; Boxas, Viage, 1614, passim (f. 66, co включеніемъ написаннаго имъ въ 1602); Montalvan, Para Todos, 1661, p. 543; Lope de Vega, Obras. Sueltas, Tom. XXI, p. 69, и множество другихъ именъ въ томахъ XX и XXI. Всѣ эти мѣста служатъ доказательствомъ торжества Лопе и его школы. Письмо Франциско Каскалеса къ Лопе, изданное въ 1634 г. въ защиту комедій и ихъ постановки на сценѣ, стоитъ третьимъ во второй декадѣ его "Посланіи". Впрочемъ письмо это не выдерживаетъ критики, такъ какъ въ немъ утверждается, что дававшіяся тогда пьесы ничѣмъ не оскорбляли нравственности. Picardo del Turia, вѣроятно псевдонимъ Луиса Ферреры-и-Кордона, правителя Валенсіи. Ему въ находящемся у меня спискѣ "Comedias de Poetas de Valencia", 1609, посвящено эти сочиненіе, въ предисловіи ко второму тому, котораго авторъ беретъ театръ такимъ, какимъ онъ былъ въ дѣйствительности, и защищаетъ его съ большимъ искусствомъ и знаніемъ дѣла. Онъ умеръ въ 1641 г. Баррера утверждаетъ, однако, что подъ

Оставить комментарий Тикнор Джордж (перевод: Н. И. Стороженко) (yes@lib.ru) Год: 1849 Обновлено: 28/04/2022. 1523k. Статистика. Монография: Переводы, Публицистика, Критика Сочинения	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: History of Spanish literature. Volume 2. Перевод Н. И. Стороженко (1886). Глава V. Дидактическая поэзія и проза.- Кастильскій языкъ. Глава VI. Историческая литература. Глава VII. Театръ въ эпоху Карла V и въ первую половину царствованія Филиппа II. Глава VIII. Театръ. (Окончаніе.) Глава IX. Луисъ де Леонъ. Глава IX. Луисъ де Леонъ. Глава XI. Сервантесъ. (Продолженіе.) Глава XII. Сервантесъ. (Окончаніе.) Глава XIII. Лопе Фэликсъ де Вега Карпіо. Глава XIV. Лопе де Вега. (Продолженіе.) Глава XV. Лопе де Вега. (Продолженіе.) Глава XVI. Лопе де Вега. (Продолженіе.) Глава XVII. Лопе де Вега (Продолженіе). Глава XVIII. Лопе де Вега. (Окончаніе.) Глава XIX. Франциско Кеведо. Глава XX. Драматурги школы Лопе. Глава XXI. Драматурги школы Лопе (Окончаніе.) Глава XXII. Педро Кальдеронъ де-ля Барка. Глава XXIII. Кальдеронъ. (Продолженіе.) Глава XXIV. Кальдеронъ. (Окончаніе.) Глава XXV. Драматурги школы Кальдерона. Глава XXVI. Характеристика стариннаго испанскаго театра Глава XXVII. Повѣствовательно-историческая поэзія. Глава XXVIII. Повѣствовательно-историческая поэзія. (Окончаніе.)

Тикнор Джордж История испанской литературы. Том второй

ТИКНОРЪ.

ИСТОРІЯ ИСПАНСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ.

ИСТОРІЯ ИСПАНСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ.

ВТОРОЙ ПЕРІОДЪ

ГЛАВА V.

ГЛАВА VI.

ГЛАВА VII.

ГЛАВА VIII.

ГЛАВА IX.

ГЛАВА X.

ГЛАВА XI.

ГЛАВА XII.

ГЛАВА XIII.

ГЛАВА XIV.

ГЛАВА XV.

ГЛАВА XVI.

ГЛАВА XVII.

ГЛАВА XVIII.

ГЛАВА XIX.

ГЛАВА XX.

ГЛАВА XXI

Тикнор Джордж
История испанской литературы. Том второй